«Свидание со смертью. Рождество Эркюля Пуаро. Убить легко. Десять негритят»

Свидание со смертью. Рождество Эркюля Пуаро. Убить легко. Десять негритят (fb2) - Свидание со смертью. Рождество Эркюля Пуаро. Убить легко. Десять негритят (пер. Мария Макарова,Лариса Георгиевна Беспалова) (Кристи, Агата. Сборники) 3554K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Агата Кристи

Кристи Агата СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ ТОМ ВОСЬМОЙ

СВИДАНИЕ СО СМЕРТЬЮ Appointment with Death 1938 © Перевод М. Макаровой

Ричарду и Майре МЭЛЛОК— в память об их поездке в Петру

Часть первая

Глава 1

— …ты же понимаешь — ее необходимо убить!

Эта фраза вдруг вторглась в безмятежное молчание ночи, на мгновенье как бы зависнув в воздухе, а потом уплыла во мрак — в сторону Мертвого моря[1].

Рука Эркюля Пуаро застыла на створке, но он тут же решительно захлопнул окно, чтобы немедленно оградить себя от коварной ночной прохлады. Пуаро был твердо убежден, что свежий воздух полезен исключительно на улице, но никак не в комнате, а холодный ночной воздух попросту опасен.

Он аккуратно задернул шторы и с умиротворенной улыбкой стал укладываться спать.

«Ты же понимаешь — ее необходимо убить!»

И это услышал именно он, Эркюль Пуаро, в первый же вечер по прибытии в Иерусалим.[2]

— Нигде не скрыться! Кто-то опять жаждет крови! — проворчал великий сыщик. Он снова улыбнулся, вдруг вспомнив забавный анекдот об Энтони Троллопе[3].

Как-то пересекая на пароходе Атлантику, Троллоп нечаянно подслушал разговор двух пассажиров, обсуждавших его последний роман.

«Очень неплохо, — заявил один из них, — но старуха несносна — ее надо убить».

«Джентльмены, — лучезарно улыбнувшись, тут же вскричал писатель, — весьма признателен вам за совет — я сейчас же сяду за письменный стол и быстренько ее укокошу!»

А вот откуда взялась фраза, подслушанная им сейчас? Кто-то пишет роман или пьесу, решил он.

И, все еще улыбаясь, подумал: «Как знать, возможно, мне еще придется вспомнить эти слова: вдруг кто-нибудь и впрямь что-то такое затевает».

Ему вспомнился и голос, произнесший их: напряженный, звенящий от волнения…

Голос был мужским, точнее, юношеским…

Повернувшись, чтобы погасить ночник, Пуаро подумал: «Этот голос я легко бы мог узнать».

Облокотившись на подоконник и склонившись поближе друг к другу, Рэймонд и Кэрол Бойнтон вглядывались в синюю ночную мглу. Рэймонд, волнуясь, повторил:

— Сама понимаешь — ее необходимо убить.

Кэрол поежилась.

— Это ужасно! — Голос у нее был низкий, хрипловатый.

— Не ужасней, чем все это!

— Наверное.

— Так не может продолжаться, — с жаром сказал Рэймонд, — пойми. Надо что-то делать. Но единственное, что мы можем, это…

Кэрол, сознавая, как неубедительно звучат ее слова, робко предложила:

— А если убежать? Думаешь, не получится?

— Не получится, — хмуро буркнул он. — Ты сама прекрасно это знаешь.

Она опять поежилась:

— Знаю, Рэй, конечно, знаю.

Он вдруг с горечью рассмеялся:

— Нас запросто можно принять за каких-то ненормальных — что нам, собственно, мешает уехать куда глаза глядят?

— Наверное, мы и вправду ненормальные, — задумчиво сказала Кэрол.

— Это уж точно! Во всяком случае, скоро совсем спятим. А может, уже спятили: стоим тут и деловито обсуждаем, надо ли убивать собственную мать.

— Она нам не мать! — резко оборвала его Кэрол.

— Это верно. — Воцарилось молчание, затем Рэймонд как бы вскользь спросил: — Так ты согласна, Кэрол?

Ответ Кэрол был решительным и твердым:

— Да, я считаю, что она должна умереть. Должна… — И вдруг заговорила горячо и страстно: — Она сумасшедшая… я уверена в этом! Будь она в здравом уме, разве стала бы она нас так мучить? Сколько лет мы все твердим: так жить больше нельзя — и живем! Уговариваем себя: она когда-нибудь умрет — а она и не собирается… По-моему, она никогда не умрет, если только…

— Если только мы сами ее не убьем, — четко и жестко продолжил Рэй.

— Выходит, так, — согласилась Кэрол, крепко стиснув край подоконника.

Рэймонд говорил подчеркнуто спокойно, лишь изредка голос его срывался, выдавая волнение.

— Сделать это могут только два человека — я или ты. Понимаешь, почему? Если мы втянем в эту историю Леннокса, волей-неволей это затронет и Надин. И уж конечно — ни слова Джинни.

Кэрол вздрогнула.

— Бедная Джинни. Я так боюсь за нее.

— Знаю. Ей стало хуже, да? Тем более нам надо поторопиться… Иначе будет поздно!

Внезапно Кэрол выпрямилась и резким движением отбросила со лба каштановую прядь.

— Рэй, — сказала она, — а тебе не приходит в голову, что этого делать нельзя?

Он ответил все тем же нарочито-бесстрастным тоном:

— Почему же нельзя? Это все равно что убить бешеную собаку… Так сказать, устранить нечто смертельно опасное для окружающих. У нас просто нет другого выхода.

— Но ведь за такое нас могут отправить на электрический стул… — пробормотала Кэрол. — Разве мы сумеем объяснить, какая она? Нам никто не поверит. Ведь со стороны все это может показаться выдумкой, будто мы просто чересчур мнительны. У нас ведь нет никаких улик — только наши переживания.

— Никто ничего не узнает, — успокоил ее Рэймонд. — У меня уже есть план. Я тщательно все продумал. Мы ничем не рискуем.

Кэрол вдруг заглянула ему в лицо.

— Рэй… С некоторых пор ты стал другим. С тобой что-то случилось. Что, скажи мне? Откуда у тебя такие планы?

— Стал другим… С чего ты взяла? — пряча взгляд, буркнул он.

— Но ты действительно сильно изменился! Это из-за той девушки в поезде?

— Да нет… При чем здесь она? Не болтай ерунды. Вернемся лучше… Ну, словом, вернемся…

— К твоему плану? Ты уверен, что он надежен?

— Да, по-моему, вполне. Правда, нужно дождаться подходящего момента. Но тогда уж действовать решительно: если все получится, мы свободны — мы все.

— Свободны? — Кэрол, тихо вздохнув, взглянула на сверкающее звездное небо. И вдруг горько заплакала, сотрясаясь от рыданий.

— Кэрол, что это ты вдруг?

Жалобно всхлипнув, она ответила:

— Так все вокруг чудесно… Эта ночь и звезды… Как в сказке. Кажется, так бы и растворилась в этой красоте. Почему у нас все не так, как у других людей? Почему мы такие — запутавшиеся, безумные?

— Мы тоже будем как все… Пусть только она умрет!

— А ты уверен? Может, уже поздно? Может, мы не сумеем измениться?

— Нет, нет, что ты, я уверен….

— А я не очень…

— Но если ты не можешь решиться… — Он ласково обнял ее за плечи, но Кэрол сбросила его руку.

— Нет-нет, я с тобой, Рэй, я ни за что не отступлюсь! Ради всех… Особенно ради Джинни. Мы должны ее спасти!

— Значит, решено? — помолчав, спросил Рэймонд.

— Решено!

— Отлично. Тогда слушай, что я придумал. — И он тихо зашептал, наклонившись к ее уху.

Глава 2

Мисс Сара Кинг, свежеиспеченный бакалавр[4] медицины, стояла в комнате для отдыха отеля «Соломон», рассеянно листая лежавшие на столе газеты и журналы. Что-то тревожило ее — она озабоченно хмурилась.

Только что вошедший в комнату высокий средних лет француз некоторое время пристально на нее смотрел, затем решительно направился к ее столу. Наконец их взгляды встретились, и Сара с улыбкой ему кивнула — она сразу узнала этого человека. Он очень ее выручил, когда они прибыли из Каира, — нес один из ее чемоданов, поскольку носильщика нанять не удалось.

— Как вам Иерусалим? — поздоровавшись, спросил доктор Жерар.

— Страшноватый город, — сказала Сара и добавила: — Религия вообще вещь очень странная.

В глазах доктора мелькнуло любопытство.

— Я понимаю вас. — Он говорил почти без акцента. — Вам немного не по себе от всех этих религиозных свар, да?

— Не только. И от здешних дурацких порядков тоже!

— О да.

Сара, обиженно вздохнув, призналась:

— Сегодня меня выпроводили из одного храма. Только потому, что на мне было платье без рукавов. Видите ли, Всевышний разгневается, увидев мои руки. А между прочим, ведь он сам их и создал.

Доктор Жерар рассмеялся.

— Я собирался выпить кофе. Не составите мне компанию, мисс…

— Кинг, моя фамилия Кинг. Сара Кинг.

— А моя… позвольте… — Он вынул из кармана визитную карточку.

Глаза мисс Кинг округлились, в них сиял неподдельный восторг.

— Доктор Теодор Жерар? Боже мой, вот так сюрприз! Я, разумеется, читала все ваши работы. Ваши наблюдения относительно шизофрении потрясающе интересны.

— Весьма польщен… Но почему же — разумеется? — Брови доктора изумленно приподнялись.

Сара смущенно принялась объяснять:

— Видите ли… я, в общем, тоже врач… я… недавно получила степень бакалавра.

— Ах, вот оно что!

Доктор Жерар заказал кофе, и они сели тут же в уголке. Говоря откровенно, успехи Сары в медицине вызывали у француза гораздо меньший интерес, чем ее прелестные алые губы и длинные шелковистые черные волосы, которые она гладко зачесывала назад. Благоговейная почтительность молодой англичанки явно забавляла его.

— И долго вы здесь пробудете? — спросил он.

— Всего несколько дней. А потом хочу съездить в Петру[5].

— В Петру? Я ведь тоже туда собирался, если, конечно, получится. К четырнадцатому я должен быть в Париже.

— По-моему, на поездку в Петру требуется примерно неделя. Два дня на дорогу туда, два дня там и два на обратный путь.

— Завтра же наведаюсь в туристическое бюро и узнаю, есть ли у них такой маршрут.

В комнату вошли несколько человек и уселись вместе, словно птичья стая. Сара смотрела на них с любопытством.

— Взгляните, — понизив голос, сказала она. — Вы вчера случайно не обратили на них внимание?

Доктор Жерар вооружился моноклем и посмотрел в дальний угол.

— Американцы? — спросил он.

Сара кивнула.

— Да, американцы. Какие-то они странноватые.

— Странноватые? Что вы имеете в виду?

— А вы повнимательнее на них посмотрите. В особенности на старуху.

Доктор Жерар тут же принялся изучать вновь прибывших. Будучи опытным психиатром, он с ходу подметил много любопытного…

Особо его внимание привлек высокий мужчина лет тридцати, весь какой-то заторможенный и вялый. Лицо приятное, но безвольное, в каждом движении — странная апатия. Рядом с ним юноша и девушка — совсем молодые, намного моложе мужчины, и оба очень хороши собой. Особенно юноша — безупречно красив, просто греческий бог. «С ним тоже что-то не так, — подумал Жерар. — А, понятно — нервное расстройство, причем довольно ярко выраженное.

Девушка, разумеется, его сестра: очень уж они похожи — и тоже в каком-то напряжении…» Он перевел глаза на совсем молоденькую девушку — самую младшую в семье: рыжевато-золотистые волосы ореолом окружали ее прелестное и какое-то умиротворенное лицо; а вот руки, лежавшие на коленях, не знали ни секунды покоя — пальчики немилосердно дергали и теребили носовой платок. Рядом еще одна молодая женщина: темные волосы, бледное матовое лицо, безмятежное, как у мадонны Луини[6]. Вот в ней нет ни капли нервозности. Ну а в середке… «О Боже, какая мерзкая старуха!» — мысленно воскликнул Жерар с истинно французской непримиримостью. Старая, обрюзгшая, она расплылась на стуле и вообще не шевелилась — точь-в-точь жирный паук, затаившийся в своей паутине.

— La maman далеко не красотка, — сказал доктор, повернувшись к Саре.

— В ней есть что-то зловещее, вам не кажется? — спросила Сара.

Жерар еще раз внимательно взглянул на старуху. На этот раз только как врач.

— Водянка… сердце… — коротко заключил он.

— Это-то да, — торопливо согласилась Сара, которую совсем не волновали эти диагнозы. — А вы обратили внимание, что все они как-то уж слишком перед ней заискивают?

— А кто они такие? Вы случайно не знаете?

— Их фамилия Бойнтон. Мать, старший сын, его жена, младший сын и две дочери.

— Семейство Бойнтон путешествует, — пробормотал доктор Жерар.

— Однако ведут они себя при этом довольно странно. Ни с кем не общаются и ни на шаг не отходят от своей старухи!

— О, она типичная предводительница, как в эпоху матриархата, — сказал Жерар.

— Типичная тиранка, вот она кто! — не сдержалась Сара.

Доктор Жерар, пожав плечами, заметил, что американки вообще имеют склонность к тирании.

— Да, но в данном случае, ей и этого мало, — уверяла Сара. — Старая ведьма так их запугала, они все у нее под башмаком… Это переходит всякие границы!

— Нехорошо, когда женщине предоставлена чересчур большая власть, — согласился, сразу же став серьезным, Жерар и покачал головой. — Женщины очень любят ею злоупотреблять. — Он незаметно глянул на Сару. Та все еще разглядывала Бойнтонов, точнее одного из них. Живая галльская[7] улыбка мелькнула в глазах доктора. Ах вот в чем дело… И, желая удостовериться в своих догадках, он, как ни в чем не бывало, спросил:

— Вы с ними уже общались, да?

— Да… Точнее говоря, с одним из них.

— С молодым… с младшим сыном?

— Да. В поезде, на котором мы ехали сюда из Катара[8]. Мы стояли в коридоре. И я с ним заговорила, — без всякого смущения объяснила она.

Мисс Сара Кинг вообще была очень открытым человеком. И еще она была очень общительна и отзывчива, хотя порою и резковата.

— Почему вы с ним заговорили? — спросил Жерар.

Девушка удивленно пожала плечами.

— А что в этом дурного? Я люблю поговорить с попутчиками. Мне интересно, кто они, чем занимаются.

— Так сказать, изучаете их под микроскопом?

— В каком-то смысле, да, — согласилась Сара.

— Ну и что вы можете сказать об этом молодом человеке?

— Ну… — Она не сразу смогла подыскать слова. — Впечатления довольно странные. Во-первых, бедняжка сразу покраснел до корней волос.

— Разве это так уж удивительно? — сухо осведомился доктор.

Сара рассмеялась.

— Вы хотите сказать, что он принял меня за искательницу приключений, делающую ему авансы? Нет, не думаю. Мужчины ведь сразу понимают что к чему, верно?

Она взглянула на доктора открытым, бесхитростным взглядом. Он молча кивнул.

— У меня создалось впечатление, — чуть нахмурившись, продолжала Сара, — что этот молодой человек… как бы поточнее сказать — очень напряжен и очень испуган. Взвинчен до предела и в то же время буквально умирает от страха. Это очень меня удивило — американцы обычно невероятно спокойны и самоуверенны. Двадцатилетний американец куда лучше знает жизнь, чем любой его ровесник из Англии. А этому американцу наверняка уже за двадцать.

— Года двадцать три — двадцать четыре, на мой взгляд.

— Неужели так много?

— Думаю, да.

— Наверное, вы правы, но тогда… тогда почему он кажется таким невзрослым?

— Следствие социальной незрелости. Он крайне инфантилен, и ему очень трудно, по всей вероятности, приспосабливаться к непривычным условиям.

— Значит, я была права, заподозрив неладное? Значит, он действительно не вполне нормален?

Доктор Жерар невольно улыбнулся ее горячности.

— Дорогая моя мисс Кинг, скажите: кого из нас можно назвать вполне нормальным? Впрочем, я не спорю, — ваш американский друг явно страдает каким-то неврозом.

— До которого его довела эта жуткая старуха! Кто же еще!

— Похоже, вы сильно ее невзлюбили… — Жерар пристально посмотрел на свою собеседницу.

— Еще бы! У нее… о, у нее такой злобный взгляд!

— Такой взгляд не редкость для матерей, чьи сыновья влюблены в очаровательных молодых леди!

Сара сердито передернула плечиками. Все французы одинаковы, подумала она, просто помешаны на сексе! Впрочем, как психолог, она не могла не признать, что секс и в самом деле первопричина почти всех отклонений. Она стала вспоминать примеры из учебников. Но тут ее неожиданно отвлекли. Она даже вздрогнула. Это Рэймонд Бойнтон вдруг поднялся с места и направился к столику с газетами и журналами. Выбрав один из журналов, он двинулся назад, и, когда проходил мимо, Сара обернулась и спросила первое, что пришло в голову — просто хотела увидеть, как он отреагирует:

— У вас много экскурсий?

Рэймонд покраснел, вздрогнул, точно пугливый жеребенок, и метнул панический взгляд в сторону матери.

— А… Да… Еще бы, ну конечно… — И как пришпоренный, судорожно сжав в руке журнал, ринулся к своим родичам.

Старуха, заколыхавшись на стуле, протянула жирную руку, чтобы взять журнал. Но взгляд ее, как заметил доктор, был устремлен не на журнал, а на молодого человека. Старая ведьма буркнула что-то, скорее всего «спасибо». Голова ее едва заметно качнулась, и теперь она принялась в упор разглядывать Сару. Ее лицо не выражало абсолютно ничего, и понять, что у нее сейчас на уме, было просто невозможно.

Сара взглянула на часы и охнула.

— Боже, неужели уже так поздно! — Она торопливо встала. — Благодарю за кофе, доктор Жерар. Мне пора — нужно написать несколько писем.

— Надеюсь, мы еще встретимся. — Он встал, чтобы пожать ей руку.

— Конечно! Может, вам все-таки удастся выбраться в Петру?

— Я постараюсь.

Одарив его улыбкой, Сара направилась к дверям. Ей надо было пройти совсем близко от семейства Бойнтон.

Продолжая свои наблюдения, доктор Жерар увидел, как миссис Бойнтон снова вперилась в лицо младшего сына. Вот их взгляды встретились. Вот Сара Кинг уже совсем рядом… Рэймонд Бойнтон слегка повернул голову… Нет, не в сторону девушки — наоборот, он от нее отвернулся! Отвернулся явно против своей воли, и доктор почти физически ощутил, как старуха дернула в это мгновение невидимую нить.

Сара Кинг, конечно, тоже заметила, что от нее отвернулись, и не могла скрыть досады — она была так непосредственна, так молода! Ведь совсем недавно они с Рэймондом весело болтали в коридоре чуть покачивающегося спального вагона! Обменивались впечатлениями о Египте и хохотали от души над уморительными словечками погонщиков ослов и уличных торговцев. Сара рассказала, как хозяин верблюда с надеждой спросил: «Вы, наверно, англичанка или американка?» — «Китаянка», — ответила она. «Бедняга просто оторопел», — со смехом рассказывала она своему новому знакомому, который так был тогда похож на школьника, на симпатичного сорванца. В его мальчишеской живости было что-то удивительно трогательное. А теперь — он почему-то ее избегает… мог бы, по крайней мере, быть хотя бы вежливым…

— Ну и пусть, очень он мне нужен, — возмущенно пробормотала Сара.

Никто не обвинил бы Сару в чрезмерном тщеславии, просто она знала себе цену, привыкла к мужскому вниманию и совсем не ожидала столь пренебрежительного отношения.

Возможно, тогда в поезде она проявила слишком большое участие к этому невеже — ей почему-то стало его жаль. Но теперь ей ясно: типичный американец, очень довольный собой и совершенно невоспитанный.

Писем писать Сара не стала, а села перед туалетным столиком и принялась расчесывать длинные волосы, вглядываясь в свои карие глаза, тревожно смотревшие на нее из зеркала, и перебирая в памяти события последних недель.

Она еще не оправилась от того кризиса… Всего месяц назад мисс Кинг разорвала помолвку со своим коллегой, врачом, который был на четыре года ее старше. Они были влюблены друг в друга, и даже весьма пылко, но оказалось, что они слишком уж схожи по темпераменту и душевному складу. Начались обиды, ссоры, дальше — больше. Независимый характер не позволял Саре угождать своему довольно деспотичному жениху. Подобно многим, обладающим сильным характером женщинам, она искренне верила, что восхищается силой. Всю жизнь Сара внушала себе, что только и мечтает о том, чтобы нашелся человек, который сумеет ее покорить. Однако, встретив такого человека, она обнаружила, что это совсем ей не нравится! Она вовремя поняла: одного влечения для счастья в супружеской жизни мало. Тем не менее разрыв перенесла мучительно… Она буквально заставила себя отправиться в это путешествие — чтобы залечить сердечные раны. «Исцелиться» до того, как начнет исцелять сама.

Отвлекшись от грустных воспоминаний, она подумала: «Как было бы чудесно, если бы доктор Жерар позволил мне поговорить с ним о его работе. Его открытия просто блестящи. Так хочется, чтобы он воспринимал меня всерьез! Может… если он тоже поедет в Петру…» Но мысли ее вновь и вновь возвращались к этому грубому и странному американскому дикарю.

Сара не сомневалась: он отвернулся только потому, что на него глазела его семейка. И все же не могла не чувствовать к нему презрения. Так зависеть от своей родни… Это просто смешно! Тем более для мужчины!

И все-таки… Она чувствовала, что все тут не так просто…

— Бедный мальчик, его надо спасти. И я сделаю это! — вдруг вырвалось у нее.

Глава 3

После ухода Сары доктор Жерар некоторое время продолжал сидеть в кресле. Затем он подошел к столу, взял свежий номер газеты «Матэн»[9] и расположился поближе к Бойнтонам. Семейство и впрямь было прелюбопытное.

Поначалу его просто позабавило столь пристальное внимание английской барышни к этим американцам, ибо он сразу понял, в чем тут дело. Однако мало-помалу крайне необычный вид Бойнтонов пробудил в докторе Жераре более глубокое любопытство — любопытство ученого.

Прикрывшись газетой, он принялся тайком изучать их. Прежде всего — молодого человека, приглянувшегося очаровательной англичанке. Да, мисс Кинг должен нравиться именно такой типаж. Сама Сара — человек волевой и сильный, у нее крепкие нервы и ни малейшей склонности к рефлексии[10]. Юноша же, заключил доктор, очень чувствителен и робок и легко поддается внушению. Сейчас же он находится на грани нервного срыва, тут сомнений нет… Доктор Жерар был озадачен. Молодой, вполне физически крепкий человек, наслаждающийся путешествием, — и вдруг на грани нервного срыва…

Доктор перевел взгляд на девушку с каштановыми волосами — несомненно, родная сестра Рэймонда; очень похожи: оба худощавы и прекрасно сложены, и это аристократическое изящество… У обоих тонкие красивые руки, четко очерченный подбородок, гордая посадка головы. И возбуждена она не меньше, чем браг, то и дело как-то нервно поводит плечами, ломает пальцы, сама того не замечая… А эти синяки под глазами и лихорадочный взгляд… Да и говорит неестественно быстро и как будто слегка задыхаясь. Вся как натянутая струна. «И тоже чем-то напугана — как и брат, — вдруг подумал Жерар. — Да, конечно, она чего-то боится!»

До доктора долетали обрывки фраз — вполне обычный для туристов разговор:

— Надо бы съездить взглянуть на конюшни царя Соломона[11].

— Это не слишком утомит маму?

— Стена Плача[12] у нас завтра утром?

— Храм Омара[13], непременно; здесь его называют мечетью… интересно — почему?

— А потому что он был переделан в мусульманскую мечеть, Леннокс.

Беседа как беседа, и туристы как туристы. Однако доктора не покидало ощущение, что долетевшие до него обрывки фраз ничего не значат и светская непринужденная беседа лишь прикрывает что-то наболевшее, причем настолько глубинное, что это не выразить словами. Он снова чуть пониже опустил спасительную «Матэн».

Леннокс? Это старший. Тоже похож на остальных, но не выглядит таким взвинченным. Более спокойный темперамент, решил доктор. Но в этом спокойствии есть что-то настораживающее — уж слишком… расслаблен.

Ему вдруг вспомнилось несколько его пациентов, сидевших в точно такой же позе на больничной кровати. Все ясно: нервное истощение… отсюда и апатия — он буквально истерзан страданием. А глаза… Так смотрит больная лошадь или раненая собака — с покорным терпением. Странно, очень странно. Судя по его виду, физически он абсолютно здоров… Однако нет сомнения, что совсем недавно он перенес какие-то мучительные переживания. Теперь он уже ни на что так остро не реагирует, просто тупо и терпеливо ждет. Но чего? Наверное, какого-то удара… Что бы это могло быть? «Ох, наверное, у меня разыгралось воображение… — подумал доктор. — Но нет, этот человек действительно ждет, чтобы чему-то наступил конец… Он похож на ракового больного, который рад любому лекарству, хоть на миг притупляющему боль».

Леннокс Бойнтон встал, чтобы поднять с пола клубок шерсти, который нечаянно обронила их монументальная мамаша.

— Вот, пожалуйста… мама.

— Благодарю.

Что она там вяжет? «Варежки для заключенных», — почему-то подумалось Жерару, и он улыбнулся своей неожиданной фантазии. Теперь он стал приглядываться к самой младшей в семье — к молоденькой девушке с золотисто-рыжими волосами. Ей, наверно, лет девятнадцать. Прозрачная нежная кожа — такая часто бывает у рыжих. Личико худенькое, но бесспорно прекрасное. Она мечтательно улыбалась. Немного странная улыбка. Мысли девушки витали где-то вдали от отеля «Соломон», от Иерусалима… Она тоже кого-то очень напоминала… Ну да! Эту удивительную, неземную улыбку он видел на устах мраморных дев в афинском Акрополе…[14] Прелестная, хоть и несколько отрешенная улыбка: ее утонченное очарование и кротость заставили сердце доктора сжаться.

И тут он заметил руки девушки… Столешница скрывала их, но доктор сидел так, что отчетливо видел: тонкие пальцы терзали, рвали на мелкие клочья носовой платок.

Доктору стало не по себе. Эта рассеянная, умиротворенная улыбка — и не знающие покоя руки, изничтожающие, сокрушающие…

Глава 4

Тишину нарушил судорожный астматический кашель, затем раздался властный голос матери:

— Джиневра, ты устала. Тебе пора лечь.

Девушка вздрогнула; ее беспокойные пальцы перестали теребить платок.

— Я совсем не устала, мама.

Жерар был очарован ее певучим голосом, даже эта обыденная фраза прозвучала в ее устах как нечто завораживающее.

— Нет, устала. Я же вижу. Завтра тебе нельзя никуда ехать.

— Как? Я обязательно поеду! Я прекрасно себя чувствую.

— Тебе нездоровится, — скрипучим, хриплым голосом возразила мать. — А завтра ты будешь совсем больна.

— Нет-нет, я совершенно здорова! — Бедняжка дрожала, как в лихорадке.

И тут мягкий спокойный голос произнес:

— Я провожу тебя, Джинни.

Молодая женщина с задумчивыми серыми глазами и гладкой прической поднялась со своего стула.

— Нет, — отрезала старуха. — Никаких провожатых.

— Но я хочу с Надин! — крикнула девочка.

— Конечно, конечно. — Молодая женщина шагнула в сторону Джинни.

— Не нужно, она сама! Верно, Джинни? — опять вмешалась старуха.

Последовала неловкая пауза, впрочем недолгая — и Джиневра вмиг потускневшим голосом покорно произнесла:

— Да, конечно. Я пойду одна. Спасибо тебе, Надин. — Она направилась к дверям. Несмотря на некоторую угловатость, Джиневра двигалась очень грациозно.

Доктор опустил газету и теперь уже в открытую разглядывал старую миссис Бойнтон. Она смотрела дочери вслед, и на ее жирной физиономии кривилась странная усмешка, похожая скорее на гримасу. Словно карикатурное отражение прелестной неземной улыбки, которая поразила доктора на личике девушки… Старуха перевела взгляд на Надин, снова опустившуюся на стул. Однако та встретила этот тяжелый взгляд с невозмутимым спокойствием, хотя старуха так и сверлила ее глазами.

«Какой бессмысленный деспотизм!» — возмутился Жерар. И тут старуха уставилась прямо на него. У доктора даже перехватило дыхание. Маленькие, ничем не примечательные глазки, но они сверкали такой злобой и столько в них было странной силы! Доктор Жерар сразу понял, что перед ним не просто вздорная немощная старушонка, которая изводит своих близких мелкими капризами. Нет, эта женщина обладает удивительной силой. Ее свирепый взгляд напоминал взгляд кобры… Миссис Бойнтон была стара и, видимо, измучена хворями, но совсем не беспомощна. Она знала цену власти и всю жизнь только и делала, что тешила свое властолюбие, по-видимому ни разу не усомнившись в собственном могуществе. Доктору Жерару вспомнился один цирковой номер: укротительница тигров демонстрировала публике очень эффектные, но крайне опасные трюки. Огромные великолепные звери смиренно ей подчинялись, выполняя унизительные для столь царственных созданий приказания. Однако их горящие глаза и тихое рычание выдавали ненависть — самозабвенную, жгучую ненависть… Укротительница была смуглой надменной красавицей, но взгляд ее — в точности такой же, как у этой старухи.

— Une dompteuse[15],— пробормотал доктор Жерар. Так вот какие страсти кипели под вполне безобидной болтовней… Ненависть — черный водоворот ненависти. «Какое у вас богатое воображение! Вот что сказал бы мне любой здравомыслящий человек, — вдруг одернул себя доктор. — Самая обыкновенная американская семья, дружно изучают палестинские достопримечательности, а я напустил тут всякой чертовщины!»

Он переключился на молодую женщину по имени Надин. На ее левой руке поблескивало обручальное кольцо. Доктор заметил, как она украдкой посмотрела на Леннокса, и догадался, что они муж и жена. Впрочем, взгляд, который она бросила на своего апатичного супруга, был скорее материнский — столько в нем мелькнуло нежной заботы и тревоги. И еще одно стало ему ясно: в этой семье только Надин не боится старую ведьму. Она конечно же не любит старуху, но злые чары этой мучительницы на нее не действовали. Да, Надин была несчастна и страшно переживала за мужа, но она — свободна.

— М-да, любопытная картина, — заключил доктор Жерар.

Глава 5

И вдруг в эти его мрачные мысли вторглось нечто вполне обыденное, произведя почти комический эффект.

В дверях показался еще один человек; увидев Бойнтонов, он спешно направился к ним. Симпатичный мужчина лет тридцати с небольшим, что называется, типичный американец. Тщательно одетый, с продолговатым, чисто выбритым лицом.

— А я искал вас, — сказал он приятным, но слегка тягучим голосом. Он методично, стараясь никого не пропустить, пожал руки всем Бойнтонам. — Ну, как вы себя чувствуете, миссис Бойнтон? Путешествие не очень вас утомило?

— Нет, ничего, спасибо, — почти милостиво пробурчала старуха. — Вы ведь знаете, вполне здоровой я себя никогда не чувствую.

— Да, конечно. Это очень печально.

— Однако я чувствую себя не хуже, чем всегда, — проговорила миссис Бойнтон с какой-то злорадной улыбкой и добавила: — Надин так обо мне заботится. Я верно говорю, Надин?

— Стараюсь, как могу, — бесстрастно отозвалась ее невестка.

— И, держу пари, у вас это отлично получается. О, в этом я не сомневаюсь! — с жаром воскликнул знакомый Бойнтонов. — Леннокс, как тебе город царя Давида?[16]

— Не знаю, право, — вяло отозвался Леннокс.

— Ты, наверно, разочарован? Признаться, поначалу я тоже был не в восторге. Но вы, вероятно, пока мало что видели…

— Много увидеть нам не удается из-за здоровья мамы, — вмешалась Кэрол.

— Двухчасовая прогулка — это мой предел, — подтвердила старая дама.

— Я восхищен! — воскликнул вновь прибывший. — Вы на редкость волевой человек, миссис Бойнтон, — во всех отношениях.

Та лишь рассмеялась скрипучим смехом, в котором слышалось явное ехидство.

— Телесным недугам меня не одолеть. Главное — это ум! Ум!

Жерар заметил, что Рэймонда буквально передернуло.

— Вы уже побывали у Стены Плача, мистер Коуп? — с нервной поспешностью спросил он.

— Ну конечно, первым делом. Еще пару деньков, и я объезжу и обойду весь Иерусалим, а потом возьму путеводитель в местном отделении «Бюро Кука»[17] и отправлюсь в паломничество — Вифлеем[18], Назарет[19], Тивериада[20], Галилейское море[21], в общем, по всей Святой Земле[22]. По-моему, это безумно интересно. Потом Джараш[23]. Там, говорят, какие-то поразительные руины… Римские, представляете? Кроме того, я страшно хочу взглянуть на Петру — город цвета алых роз… это ведь настоящее чудо, да и ехать туда несложно; однако на это путешествие уйдет почти неделя — если учесть дорогу туда и обратно и если осматривать все как следует, без спешки.

— Как мне хочется там побывать! — вздохнула Кэрол. — Такое чудное название.

— Я полагаю, уж где-где, а в Петре надо непременно побывать. — Мистер Коуп с сомнением покосился на старую миссис Бойнтон и продолжал — уже совсем неуверенно: — А может, кто-нибудь из вас составит мне компанию? Я понимаю, что вам, миссис Бойнтон, такая поездка не по силам и, конечно, кто-то останется с вами, то есть почти все… Но если бы нам, так сказать, на время разделиться… — Он выжидательно умолк.

Послышалось тихое позвякивание спиц миссис Бойнтон. Наконец она соизволила заговорить:

— Не думаю, что кто-то на это согласится. Мы ведь очень друг к другу привязаны. — Она подняла взгляд. — Ну, дети, что скажете? — В ее голосе появился металлический призвук, и тут же посыпались ответы:

— Нет-нет, мама, ни за что.

— О нет.

— Ни в коем случае. Конечно, мы не поедем!

Миссис Бойнтон, ядовито улыбаясь, подытожила:

— Вы видите — они не хотят меня покидать. Ну а ты, Надин? Ты вроде бы еще ничего не сказала.

— Спасибо, мама. Если Ленноксу не хочется ехать, я тоже останусь.

Миссис Бойнтон медленно повернулась к сыну.

— Что же ты надумал? Может, съездите с Надин в Петру? Она, по-моему, не прочь.

Леннокс вздрогнул и поднял растерянный взгляд.

— Я… Да, в общем, нет… Я думаю, нам лучше не расставаться.

— У вас исключительно дружная семья! — восхитился мистер Коуп, однако голос его был несколько натянутым.

— Мы как-то обходимся без посторонних, — сказала миссис Бойнтон, принимаясь сматывать клубок. — Кстати, Рэймонд, кто эта молодая особа, которая с тобой заговорила?

Рэймонд вздрогнул. Его лицо вспыхнуло и тут же стало белым как мел.

— Я… не знаю, как ее зовут. Вчера вечером она… мы ехали сюда в одном вагоне.

Старуха попыталась выбраться из кресла.

— Не думаю, что мы будем часто с ней видеться.

Надин помогла свекрови подняться, проделав это с профессиональной ловкостью.

— Пора на покой, — объявила миссис Бойнтон. — Доброй ночи, мистер Коуп.

— Доброй ночи, миссис Бойнтон. Доброй ночи, миссис Леннокс.

Бойнтоны двинулись всей гурьбой к дверям. Никому из молодых и в голову не пришло задержаться.

Потрясенный мистер Коуп смотрел им вслед с каким-то странным выражением лица.

Доктор знал по опыту, что американцы в большинстве своем люди открытые. Они не страдают скованностью и мнительностью путешествующих сынов Британии. Мосье Жерару, человеку весьма искушенному в психологии, ничего не стоило познакомиться с мистером Коупом. Американец в одиночестве скучал, его тянуло к людям. Доктор Жерар снова извлек из кармана визитную карточку. Реакция мистера Джефферсона Коупа была соответствующей.

— О, доктор Жерар! Вы ведь недавно были и у нас, в Штатах?

— Прошлой осенью. Прочел курс лекций в Гарварде[24].

— Да, да. Вы, можно сказать, светило психиатрии. И безусловно, намного обошли своих парижских коллег…

— Ну это уж вы чересчур… Я протестую.

— Я говорю совершенно искренне. Знакомство с вами — большая честь для меня. Кстати, в Иерусалиме сейчас находятся сразу несколько знаменитостей. Вы, лорд Уэлдон, сэр Габриэль Штейнбаум, финансист. Далее — сэр Мэндерс Стоун, прославленный английский археолог, леди Уэстхолм, весьма заметная фигура в политической жизни Англии. И наконец, этот знаменитый бельгийский сыщик — Эркюль Пуаро.

— Пуаро? Что вы говорите?!

— В местной газете пишут, он прибыл вчера. Похоже, в отеле «Соломон» собрался весь цвет общества. Отель, надо сказать, превосходный, обустроен с большим вкусом.

Мистер Коуп был наверху блаженства. Доктор Жерар, стоило ему захотеть, умел очаровать любого собеседника. Очень скоро новоиспеченные друзья переместились в бар.

После двух стаканов виски с содовой доктор как бы между прочим спросил:

— Скажите, мистер Коуп, а эти ваши знакомые, с которыми вы только что говорили, — надо полагать, типичная американская семья?

Джефферсон Коуп отхлебнул виски и, подумав, ответил:

— Да нет, скорее не совсем типичная…

— Разве? А мне показалось, что они очень друг к другу привязаны.

Чуть помедлив, мистер Коуп спросил:

— Вы, вероятно, заметили, что все они ни на шаг не отходят от старой дамы? Ну да, так оно и есть. Поразительная женщина.

— Что вы говорите!

Этой безобидной реплики оказалось достаточно: мистер Коуп с жаром добавил:

— Буду с вами откровенным, доктор. Эта семья в последнее время очень меня интересует, и я много чего о них передумал. Мне так хотелось бы с вами поделиться, облегчить душу. Но боюсь, вам это будет скучно.

— О нет! Совсем напротив, — заверил его доктор.

От смущения мистер Джефферсон Коуп слегка насупился, но послушно продолжил:

— Скажу сразу: я несколько обеспокоен. Видите ли, миссис Бойнтон — моя давняя знакомая. То есть я, конечно, имею в виду не мать семейства, а миссис Леннокс Бойнтон.

— О, насколько я понял, речь идет об очаровательной брюнетке.

— Именно. Это Надин. Она вообще замечательная, чудный характер. Мы познакомились еще до ее замужества. Она работала в больнице и одновременно училась — вскоре должна была получить диплом медсестры. Как-то раз Бойнтоны пригласили ее провести у них отпуск… Ну вот, а она потом взяла и вышла замуж за Леннокса.

— Ах вот оно что!..

Мистер Джефферсон Коуп отхлебнул виски и продолжил:

— Но прежде мне хотелось бы рассказать вам историю этой семьи, вкратце, конечно.

— Я весь внимание.

— Что ж, раз вы не против, начну. Покойный Элмер Бойнтон, личность в своем кругу весьма известная, был очень сердечным и обаятельным человеком. Дважды был женат. Его первая жена скончалась, когда Кэрол и Рэймонд были совсем крошками. Вторая миссис Бойнтон, в ту пору, когда Элмер сделал ей предложение, была красивой женщиной, хотя и не очень молодой. Сейчас, конечно, в это поверить трудно, но, говорят, она была действительно хороша. Во всяком случае, муж очень ею дорожил и во всем с ней соглашался. В последние свои годы Элмер Бойнтон сильно болел, и все дела перешли в ее руки. Женщина она очень способная и отлично разбирается в бизнесе. И к тому же — долг для нее превыше всего. После смерти Элмера она целиком посвятила себя детям. Родная дочь у нее только одна, Джиневра. Помните прехорошенькую рыженькую девушку? Правда, слишком уж хрупкая… А миссис Бойнтон занята теперь исключительно своим семейством. Так сказать, удалилась от мира. Не знаю, как вам, но мне подобный образ жизни не кажется разумным.

— Согласен с вами. Такая изолированность от общества очень вредит молодым, мешает им гармонично развиваться и порождает всяческие комплексы.

— Именно! Вы очень точно выразились. Миссис Бойнтон отгородила своих детей от всего света и не позволяет им ни с кем знакомиться. И вот результат — все четверо… м-м… очень уж нервные. Какие-то дерганые, я бы сказал. Ни у одного из них нет друзей. По-моему, это скверно.

— Это очень скверно.

— Миссис Бойнтон, безусловно, держит их при себе из благих намерений. Вероятно, это следствие ее непомерной привязанности.

— Они так и живут все вместе? — осведомился доктор.

— Разумеется!

— А сыновья работают?

— Ну что вы! Элмер Бойнтон был человеком состоятельным. Все деньги он оставил миссис Бойнтон. Конечно, само собой разумелось, что они пойдут на содержание всей семьи.

— Значит, дети находятся в полной финансовой зависимости от матери?

— Именно! И она всячески поощряет их стремление жить вместе с ней, на ее иждивении. Не знаю, может, она и права, денег у них и в самом деле предостаточно и работа им не нужна, но мне кажется, мужчине в любом случае надо чем-то заниматься, труд, знаете ли, поддерживает тонус. Да, и еще одна странность: никто из Бойнтонов ничем не увлекается. В гольф[25] они не играют. Не состоят ни в каких клубах. На танцы и на вечеринки не ходят — то есть никаких контактов со сверстниками. Живут, словно в казарме, в своем громадном загородном особняке, и ни души вокруг на много-много миль[26]. Нет, право же, доктор Жерар, по мне, так никуда не годится.

— Совершенно с вами согласен.

— И ни малейшей тяги к общению. Никакого желания как-то проявить себя в обществе! Я не спорю, они замечательно дружная семья, просто образцовая, только уж слишком сосредоточены на самих себе.

— И никто из них ни разу не выразил желания жить самостоятельно?

— Во всяком случае при мне — ни разу. Сидят под крылом у мамаши, и ничем их оттуда не выманить.

— А кто, по-вашему, в этом виноват? Миссис Бойнтон или сами молодые люди?

Джефферсон Коуп немного смутился, но ответил:

— В какой-то мере, пожалуй, и она. В том смысле, что неправильно их воспитала. Тем не менее, когда молодой человек становится взрослым, он должен сам решать, как ему жить. Ведь нельзя же всю жизнь просидеть у Мамочкиной юбки. Мужчина должен отстаивать свою независимость.

— На это способен далеко не каждый, — задумчиво проговорил Жерар.

— Не каждый?!

— Дерево может вырасти сильным только в нормальных условиях.

Коуп опешил.

— Господь с вами, доктор, да у них у всех просто цветущий вид.

— Мистер Коуп, искалечить можно не только тело, но и разум.

— Так ведь они совершенно нормальные и очень способные ребята.

Жерар только вздохнул. А Коуп продолжал твердить свое:

— И все-таки человек — сам кузнец своего счастья. Если мужчина себя уважает, он должен быть хозяином своей судьбы. Нельзя дни напролет валять дурака. Какая женщина станет тогда его уважать!

— Вы, по-моему, имеете в виду мистера Леннокса Бойнтона? — полюбопытствовал доктор.

— Да, я говорю о Ленноксе. Рэймонд ведь еще совсем мальчишка. А Ленноксу уже тридцать лет. Пора бы проявить характер.

— Его жене, наверное, приходится нелегко?

— Еще бы! Надин чудесная женщина. Я не могу ею не восхищаться. Ведь какое нужно терпение… и никогда ни слова жалобы. Но она несчастна, доктор Жерар. Она очень, очень несчастна.

— Охотно верю, — кивнул Жерар.

— Не знаю, как вы, доктор, но я лично считаю, что всему есть границы! На месте Надин я не стал бы отмалчиваться, я поставил бы вопрос ребром: или пусть Леннокс докажет, что он чего-то стоит, или…

— Вы полагаете, она должна его покинуть?

— У нее должна быть своя жизнь, доктор Жерар. Если Леннокс не ценит ее — как она того заслуживает, — найдутся другие мужчины, которые сумеют оценить…

— Например — вы?

Американец густо покраснел, но, гордо подняв голову, смело посмотрел Жерару прямо в глаза.

— Да, я, — простодушно ответил он. — И нисколько не стыжусь своих чувств к этой леди. Я уважаю ее и в то же время всем сердцем к ней привязан. Для меня главное — ее счастье. Если бы она была счастлива с Ленноксом, я бы не стал вмешиваться в ее судьбу.

— Ну а сейчас?

— А сейчас я буду рядом. Если ей понадобится моя помощь, пусть только позовет.

— Вы просто рыцарь, parfait gentil[27].

— Простите?

— В наше время рыцарство можно встретить только у вас, американцев. Дорогой вы мой! Вы ведь готовы бескорыстно служить вашей даме, без надежды на взаимность! Восхитительно! И как же вы собираетесь ей помочь?

— Пока не знаю. Но буду наготове — вдруг действительно понадоблюсь.

— Позвольте вас спросить. Как относится к вам ее свекровь?

Джефферсон Коуп ответил не сразу.

— Трудно сказать. Я уже говорил вам: старая леди не терпит новых знакомств. Но ко мне она почему-то благоволит, держится чуть ли не по-родственному.

— Иными словами, она не возражает против вашей дружбы с миссис Леннокс?

— Вроде бы так.

Доктор бросил на него быстрый взгляд и слегка пожал плечами.

— Несколько странно… Верно?

— Позвольте вас заверить, доктор Жерар, в этой дружбе нет ничего предосудительного, — твердо сказал мистер Коуп.

— Я совершенно в этом уверен, сэр. И тем не менее мне действительно непонятно, почему миссис Бойнтон поощряет ваши приятельские отношения с женой ее сына. Видите ли, мистер Коуп, эта леди очень меня заинтересовала… Очень!

— Она и в самом деле необыкновенная женщина. Такая сила характера… Незаурядная личность! Недаром Элмер Бойнтон всегда доверял ее мнению.

— Настолько доверял, что вверг собственных детей в полную финансовую зависимость от мачехи. В моей стране, мистер Коуп, подобная ситуация исключается законом.

— Мы, американцы, — сказал Коуп, вставая, — свято верим в абсолютную свободу.

Доктор тоже поднялся. Пафос собеседника не произвел на него ни малейшего впечатления. Эти слова он слышал уже не раз — от людей самых разных национальностей. Почему-то многие убеждены, что именно в их стране процветает свобода. Абсурд! Ни одна страна, ни одна нация, ни один индивид не могут быть совершенно свободны. Другое дело, что существуют разные степени зависимости.

Попрощавшись с Коупом, вконец заинтригованный доктор отправился к себе.

Глава 6

Сара Кинг стояла на земле, принадлежащей Храму Храм назывался Харамеш-Шериф[28]. За спиной у нее высилась мечеть Купол скалы. Журчала вода в фонтанах. И всюду группы туристов, нарушающие дремотный восточный покой.

«Как странно, — думала она, — что когда-то тут, среди скал, был обыкновенный ток для молотьбы, и Давиду пришлось выкупить его за шесть сотен золотых шекелей[29] у иевусеев[30], дабы возвести тут святой храм. А сейчас, заглушая друг друга, здесь звучат голоса сотен экскурсантов, съехавшихся со всего света».

Обернувшись, она взглянула на мечеть, ныне скрывающую древний алтарь храма Соломона. Интересно, был ли библейский храм хоть вполовину так красив? Раздался шум шагов — из мечети выходила очередная группа туристов. Это оказались Бойнтоны в сопровождении словоохотливого драгомана[31]. Миссис Бойнтон шла впереди, Леннокс и Рэймонд заботливо поддерживали ее под руки. За ними следовали мистер Коуп и Надин. И замыкала шествие Кэрол. Они были уже довольно далеко от мечети, когда девушка заметила Сару. Кэрол на миг остановилась в раздумье, потом, внезапно решившись, помчалась по двору к ней.

— Простите, — прошептала она, запыхавшись от бега, — я должна… Я… я должна с вами поговорить.

— Я вас слушаю, — сказала Сара.

Кэрол вся дрожала, лицо ее было ужасно бледным.

— Я хочу сказать о… моем брате. Он, наверное, показался вам вчера страшно грубым. Но он не виноват… Он просто в этот момент не мог вести себя иначе. Поверьте, я вас умоляю!

Сара чувствовала себя очень неловко. В конце концов, это просто неприлично и оскорбительно! Чего ради эта незнакомая девушка примчалась к ней с какими-то нелепыми извинениями? Выгораживает своего дурно воспитанного братца?

С губ Сары чуть не сорвалась резкость, но вдруг весь ее гнев куда-то улетучился. Странная ситуация, и вообще — все странно. А девушка, похоже, вполне искренне переживает. Сара всегда воспринимала чужое горе как свое (оттого, наверное, и стала врачом).

— Расскажите мне, в чем дело? — дружелюбно сказала она.

— Мой брат разговаривал с вами в поезде, верно?

Сара кивнула:

— Да… Точнее, это я с ним разговаривала.

— Конечно, вы. Я так и думала… Видите ли, вчера Рэй боялся… — Она осеклась.

— Боялся? Чего?

Бледное личико Кэрол залилось краской.

— О, Боже мой, я понимаю, как нелепо все это звучит. Видите ли, наша мать… она… не совсем здорова… И она не любит, когда мы с кем-то знакомимся. Но я знаю: Рэй был бы счастлив стать вашим другом.

Сара была заинтригована. Но прежде чем она успела что-то спросить, Кэрол заговорила снова:

— Я… я понимаю, все это… очень глупо, но ведь мы… наша семья — довольно странная… — Она торопливо оглянулась, в глазах ее был страх. — Мне… мне надо идти, — пробормотала она смущенно. — Меня, наверное, уже ищут.

Сара быстро приняла решение.

— Но почему бы вам тут не задержаться? — спросила она. — Мы их потом вместе нагоним.

— Ой, нет-нет. — Кэрол даже отшатнулась. — Я… Нет, этого никак нельзя.

— Но почему? — спросила Сара.

— Поверьте мне. Мама будет… будет…

— Я знаю, иногда родители не желают понять, что их дети стали взрослыми, — авторитетно сказала Сара. — И продолжают командовать ими, как будто те еще совсем маленькие. Но поймите, нельзя идти у них на поводу. За свою свободу надо бороться.

— Вы не понимаете… — пробормотала Кэрол. — Вы совсем не понимаете… — И судорожно сжала руки.

Но Сара будто ее не слышала:

— Иногда приходится, конечно, уступать, чтобы избежать скандала. Скандалы — это неприятно, что и говорить, но поверьте, свобода стоит того, чтоб за нее бороться.

— Свобода? — Кэрол вскинула на нее изумленный взгляд. — Никто из нас — ни я, ни братья, ни сестра — никогда не были свободны. И не будем.

— Глупости! — решительно отрезала Сара.

— Послушайте, — Кэрол коснулась ее плеча рукой, — я все же попытаюсь объяснить вам! До замужества моя мать — то есть на самом деле она мне мачеха — была тюремной надзирательницей. А мой отец был начальником тюрьмы, там он с ней и познакомился. Вот с тех пор все и началось. Она так и осталась надзирательницей — нашей! И поэтому вся наша жизнь — тюрьма! — Кэрол затравленно оглянулась. — Наверняка меня уже хватились. Бегу.

Сара крепко сжала ее локоть:

— Погодите. Мы с вами должны увидеться и еще поговорить.

— Я не смогу. Нет, я никак не смогу.

— Сможете, — твердо сказала Сара. — Приходите сегодня ко мне — когда ваши лягут спать. Я в триста девятнадцатом. Не забудете? Триста девятнадцать.

Сара отпустила ее руку, и Кэрол побежала догонять свою семью.

Сара смотрела ей вслед, пытаясь переварить услышанное, и не сразу заметила, что к ней подошел доктор Жерар.

— Доброе утро, мисс Кинг. Итак, вы только что беседовали с мисс Кэрол Бойнтон?

— Если это можно назвать беседой! — И она пересказала доктору их разговор.

У Жерара загорелись глаза.

— Так вот кем была эта старая корова! Тюремной надсмотрщицей, вот кем она служила. Интересная подробность…

— То есть вы хотите сказать, что именно это может быть причиной ее деспотичности? Сказываются профессиональные навыки?

Доктор покачал головой.

— Нет, вы путаете причину и следствие. Надо смотреть в корень. Она склонна к деспотизму не потому, что была надзирательницей. Скорее наоборот: она стала надзирательницей именно в силу своего деспотичного характера. Да-да, возможно, даже неосознанная жажда власти, — с грустью сказал он. — В нашем подсознании скрываются поразительные вещи. Жажда власти, жестокость, потребность кусаться, царапаться, рвать на куски — таково уж наследие наших далеких предков… Да-да. Все это имеется и в нас, мисс Кинг, — необузданность, жестокость, животные страсти! Мы стараемся держать их взаперти, наше сознание отторгает их, но иногда они сильнее нас.

— Да, вы правы, — вздрогнув, сказала Сара.

— Посмотрите, что творится вокруг! И в политике, и во внутренней жизни государств. Никакого сострадания, полное пренебрежение к интересам людей! Мы так гордимся либеральным правлением, мудрыми законами — но введены-то они силой, в основе всего лежит страх и принуждение. Наши законы — апостолы насилия, это благодаря им затворы на подсознании рушатся, и наружу выплескивается дикарская свирепость и упоение жестокостью ради жестокости. Человек — это зверь, хоть и очень тонкой организации. Основное в нем — инстинкт самосохранения. Слишком быстрое интеллектуальное развитие не менее опасно, чем отставание. Он любой ценой должен выжить! Возможно, именно поэтому человеку необходимо хранить в себе первобытную жестокость, но ни в коем случае не восхищаться ею!

Они долго молчали, потом Сара спросила:

— Вы считаете, что миссис Бойнтон садистка?

— Я в этом почти убежден. Мне кажется, ей очень нравится причинять боль людям, причем душевную, а не физическую. Такое встречается гораздо реже, и бороться с этим намного сложнее. Ей нравится властвовать над людьми, их страдания доставляют ей удовольствие.

— Как это отвратительно, — сказала Сара.

Жерар пересказал ей разговор с Коупом.

— Неужели он не понимает, что происходит? — удивилась мисс Кинг.

— Откуда же ему понять? Он не психиатр.

— Верно. Он не обладает нашим извращенным — издержки профессии — складом ума.

— Вы абсолютно правы. Нормальный, простодушный, склонный к сентиментальности американец. Предпочитает верить в добро. Он заметил, что в семье Бойнтонов царит нездоровая атмосфера, но считает, что миссис Бойнтон просто чересчур предана своим чадам. Конечно же у него и в мыслях нет, что все это она устраивает специально.

— Он ей, наверное, просто смешон, — сказала Сара.

— Могу себе представить!

— Но почему они не бегут из дома? — спросила Сара с досадой. — Это-то они могут сделать.

— Нет, — покачал головою Жерар, — вы ошибаетесь. Не могут. Вам приходилось когда-нибудь видеть старинную шутку с петухом? Мелом проводят черту на полу и наклоняют к ней клюв петуха. И тот, вероятно, думает, что его привязали. Во всяком случае, он не может поднять голову от меловой черты. Так и эти несчастные. Вспомните, они угодили к ней в лапы еще совсем маленькими. Так что дело тут не в деньгах — а во власти над их душами. Мачеха смогла внушить им, что они обязаны ей подчиняться. Я знаю, что любому здравомыслящему человеку это покажется абсурдом, но мы-то с вами все понимаем… Эта женщина заставила своих детей поверить, что у них не может быть иной жизни, как только по ее указке. Они так долго пробыли в тюрьме, что если даже перед ними распахнуть ворота, они попросту этого не заметят, или не пожелают замечать! По крайней мере старший сын, Леннокс, явно не рвется на волю! Да они все боятся свободы. Все четверо!

— Ну а когда старуха умрет? — не удержавшись, спросила Сара.

— Все зависит от того, когда именно, — пожал плечами Жерар. — Если скоро… то все еще обойдется. Кэрол и Рэймонд еще очень молоды и восприимчивы. Они еще могут стать нормальными людьми. А вот за Леннокса я очень опасаюсь. Он производит впечатление человека, утратившего все надежды… Он не живет, а существует, в нем не осталось ничего, кроме покорности вьючного животного.

— Его жене надо срочно что-то делать! — сердито выпалила Сара. — Она должна вытащить его из этой ловушки.

— Не исключено, что она уже пыталась, но не смогла.

— Может, злые чары этой ведьмы и на нее подействовали?

— Нет, не думаю, чтобы старуха имела над ней власть, поэтому она и ненавидит свою невестку. Обратите внимание, как свирепо она смотрит на миссис Леннокс.

— Непостижимо, — нахмурившись, сказала Сара. — Я имею в виду миссис Леннокс Бойнтон. Понимает ли она, что творится у них в семье?

— Думаю, не хуже нас с вами.

— Хм. От этой старухи не мешало бы избавиться. У меня даже есть рецепт: мышьяк[32] в чашку с утренним чаем, и никаких хлопот. Ну а что вы скажете о самой младшей, об этой рыженькой девочке с загадочной улыбкой?

— Не знаю, — угрюмо ответил Жерар. — Она тоже со странностями. А ведь мисс Джиневра Бойнтон родная дочь старухи. Причем единственная.

— Понятно. К ней эта тиранка наверняка относится иначе. Или… вы не согласны со мной?

Жерар ответил ей не сразу, тщательно подбирая слова:

— Я… я убежден, что тот, кто охвачен маниакальной жаждой власти и тягой к жестокости, не в состоянии кого либо щадить… даже самых близких и дорогих. — Помолчав, он спросил: — Вы христианка, мадемуазель?

— Не знаю, — подумав, сказала она. — Я всегда считала себя неверующей. — Она тоже говорила медленно, с долгими паузами. — Но сейчас… Я не знаю. Мне кажется… О-о, мне вот что кажется: будь в моей воле смести все это с лица земли, — она яростно взмахнула рукой, — все эти дома, и дороги, и церкви, так злобно враждующие между собой, я… Я, возможно, смогла бы представить, как Христос тихо въезжает в Иерусалим на ослике… И тогда бы я поверила в него.

Доктор сумрачно заметил:

— Есть один лишь из догматов христианства, который я признаю безоговорочно: довольствуйся малым. Я врач, и знаю, что честолюбие — будь то желание добиться успеха, или стремление к власти, или иные его формы — порождает большую часть душевных недугов. Успех влечет за собой высокомерие и черствость, а затем и пресыщение; ну а если честолюбец не добился своего… тут уж совсем недалеко до сумасшедшего дома. Психиатрические лечебницы переполнены теми, кто не нашел в себе сил признать свою заурядность, и им проще оказалось скрыться в вымышленном мире.

— Как жаль, что старуха Бойнтон не угодила в такую лечебницу, — жестко сказала Сара.

— Нет, — покачал головою Жерар, — ей не место среди неудачников. Дело обстоит гораздо хуже. Как видите, ей-то как раз удалось добиться своего! Ее мечта осуществилась.

— Но с этим нельзя мириться! — с жаром воскликнула Сара.

Глава 7

Поздно вечером Сара с нетерпением ждала Кэрол, но почти не надеялась, что та придет. Она боялась, что после вырвавшихся утром полупризнаний Кэрол устыдится и постесняется прийти. Тем не менее мисс Сара Кинг готовилась к встрече: надела атласный голубой халат, зажгла спиртовку и вскипятила воду для чая.

Во втором часу ночи она решила больше не ждать и собралась ложиться, но тут в дверь тихонько постучали. Сара спешно отворила, впуская припозднившуюся гостью.

— Я так боялась, что вы уже легли…

— Ну что вы, — светским тоном возразила Сара. — Я ведь ждала вас. Давайте выпьем чаю — у меня настоящий «Лапсанг Сушонг»[33].— Она достала еще одну чашку.

Кэрол заметно нервничала. Однако, взяв чашку и печенье, немного успокоилась.

— Здорово, правда? — улыбнулась Сара.

Кэрол испуганно взглянула на нее.

— Да, — не очень уверенно согласилась она. — Да, мне тоже так кажется.

— Я сразу вспомнила наши школьные пиршества. А вас, наверное, не отдавали в школу?

Кэрол покачала головой.

— Нет, мы никогда не покидали дома. У нас была гувернантка… Вернее, их было много… Они у нас подолгу не задерживались.

— И вы никогда никуда не ездили?

— Нет. Мы постоянно жили в одном доме. Это наша первая поездка.

— Наверно, уйма впечатлений? — спросила Сара, вновь перейдя на светский тон.

— О да. Все это… как чудесный сон.

— А почему вдруг ваша… мачеха надумала повезти вас за границу?

В глазах Кэрол опять мелькнул испуг, и Сара поспешно сказала:

— Я, знаете ли, врач. Недавно получила степень бакалавра. Ваша мать… вернее, мачеха, очень меня интересует — как медика. По моим наблюдениям, у нее имеются явные отклонения.

Глаза Кэрол округлились от изумления и страха. Ей бы и в голову не пришло взглянуть на характер мачехи с этой стороны. Сара нарочно завела этот разговор. Она отлично понимала, что миссис Бойнтон для домочадцев — настоящий идол, ужасный, но всемогущий. Саре хотелось развеять этот ореол благоговейного ужаса.

— Я говорю серьезно, — продолжала она. — Это своего рода болезнь — мания величия. Человек, страдающий этой болезнью, стремится всех себе подчинить, не терпит ни малейших возражений, иметь дело с такими людьми просто невыносимо.

Кэрол поставила чашку на стол.

— Господи! — воскликнула она. — Как я рада, что могу с вами поговорить. Вы знаете, и с Рэем, и со мной в последнее время творится что-то неладное. Мы оба в постоянном напряжении, нервничаем из-за любого пустяка.

— В таком состоянии хорошо поговорить с кем-нибудь посторонним, — согласилась Сара. — Ведь в семье все мы порой испытываем излишнее напряжение. — И как бы невзначай спросила: — Если вам с братом так нелегко, возможно, стоило бы уехать из дому? Вы не подумывали об этом?

— Ну что вы! — испуганно воскликнула Кэрол. — Как можно… Я хочу сказать… Мама ни за что нас не отпустит.

— Но она не имеет права вас удерживать, — мягко возразила Сара. — Вы же совершеннолетние.

— Мне двадцать три года.

— Вот видите.

— Но я просто не представляю… как это… то есть куда поехать, чем заняться, — растерянно пробормотала Кэрол. — И денег у нас совсем нет — они все у мамы.

— А есть у вас друзья, которые могли бы вас приютить?

— Друзья? Нет-нет, мы совершенно никого не знаем.

— Неужели никто из вас не пробовал вырваться?

— Нет… по-моему, нет. Мы… у нас бы ничего не получилось.

Саре стало жаль девушку. Она заговорила о другом:

— Вы любите свою мачеху?

Кэрол покачала головой. Потом испуганно и тихо прошептала:

— Я ненавижу ее. И Рэй — тоже. Мы с ним… мы часто с ним такое говорим… мы хотим, чтоб она умерла.

Саре снова пришлось сменить тему:

— Расскажите мне о вашем старшем брате.

— О Ленноксе? Не могу понять, что с ним происходит.

Ни с кем не разговаривает, ходит как во сне, никого не замечая. Надин ужасно за него тревожится.

— А свою невестку вы любите?

— О да. Надин совсем не такая, как мы. Она ужасно отзывчивая. Но — очень несчастная.

— Из-за вашего брата?

— Да.

— Они давно женаты?

— Уже четыре года.

— И все время живут в вашем доме?

— Да.

— И это ее устраивает? — спросила Сара.

— Нет.

Последовала долгая пауза. Затем Кэрол сказала:

— Четыре с половиной года назад в нашем доме случился ужасный скандал. Я вам уже говорила, что у себя в Америке мы вообще никуда не ходим. То есть выходим подышать свежим воздухом в сад, а больше никуда. И вдруг Леннокс исчез. Вечером. Потом выяснилось, что он отправился в Фаунтин-Спрингс — это такой поселок, там часто устраивают танцы. Мама просто рассвирепела. Нам было так страшно. А вскоре после этого случая она пригласила к нам в гости Надин. Надин — наша дальняя родственница с папиной стороны. Она была очень бедна и училась на курсах медсестер. Надин прожила у нас целый месяц. До чего же приятно, когда в доме гости! Они с Ленноксом влюбились друг в друга, и мама сказала, что им надо поскорее пожениться и поселиться у нас.

— Надин не возражала?

Кэрол задумалась.

— Мне кажется, ей не очень-то хотелось оставаться у нас, — сказала она наконец, — но тогда ей было все равно. Это потом она захотела уехать… вместе с Ленноксом, конечно.

— Но они никуда не уехали? — спросила Сара.

— Нет. Мама и слышать об этом не желала. Мне кажется, — задумчиво добавила Кэрол, — маме Надин больше не нравится. Надин… она ведь такая… Никто не знает, что у нее на уме. Она слишком опекает Джинни, и мама сердится на нее за это.

— Джинни — это ваша младшая сестра?

— Да. Ее полное имя Джиневра.

— Она тоже… несчастна?

— Да как вам сказать… — Кэрол неопределенно пожала плечами. — В последнее время она какая-то странная. Я никак не пойму, в чем тут дело. Она всегда была очень болезненной и впечатлительной… Мама и теперь буквально дрожит над ней… Только ей от этого становится еще хуже. А в последнее время стала совсем уж чудная. Иногда Джимми просто… пугает меня. Она… она не всегда понимает, что делает.

— Вы показывали ее врачу?

— Нет. Надин хотела пригласить врача, но мама запретила. А у Джинни началась страшная истерика, и она кричала, что не желает видеть никаких врачей. Я… я так за нее боюсь. — Внезапно Кэрол встала. — Я пойду… Я слишком у вас засиделась. Вы так добры… Спасибо, что пригласили меня и позволили поговорить с вами. Вы, наверное, считаете, что мы очень странная семья.

— У каждого из нас свои странности, — утешила ее Сара. — Заходите ко мне еще, ладно? И брата с собой берите, если захотите…

— Ой, правда? Вы нас приглашаете?

— Приглашаю. Посекретничаем немножко. А я познакомлю вас с моим другом, доктором Жераром — это один очень славный француз.

Бледные щечки Кэрол загорелись румянцем.

— Как это было бы здорово!.. Вот только бы мама ни о чем не узнала!

Сара чуть не вспылила, но пересилила себя:

— А зачем ей узнавать? Спокойной ночи. Итак, завтра, в это же время, у меня. Хорошо?

— Еще бы! Ведь послезавтра мы, возможно, уже уедем.

— Значит, завтра надо непременно встретиться.

Кэрол вышла из комнаты и бесшумно скользнула по коридору.

Ее номер был этажом выше. Она поднялась по лестнице, открыла дверь — и в ужасе застыла на пороге… У камина в кресле сидела миссис Бойнтон, облаченная в малиновый халат.

— Ой! — невольно вскрикнула Кэрол.

Черные глазки мачехи так и впились в нее.

— Где ты была, Кэрол?

— Я… я…

— Где ты была? — В тихом дребезжащем голосе звучала почти неуловимая угроза, от которой сердце Кэрол всегда сжималось в леденящем ужасе.

— Я была в гостях у мисс Кинг… У Сары Кинг.

— У той девицы, которая пыталась вчера заговорить с Рэймондом?

— Да, мама.

— И ты намерена встречаться с ней еще?

Губы Кэрол беззвучно дрогнули, и она кивнула.

— Когда?

— Завтра вечером.

— Ты никуда не пойдешь. Поняла?

— Да, мама.

Миссис Бойнтон безуспешно попыталась выбраться из кресла. Кэрол тут же бросилась ей помогать. Тяжело опираясь на свою клюку, старуха направилась к двери. На пороге она обернулась и еще раз злобно посмотрела на съежившуюся в страхе девушку.

— У тебя с этой мисс Кинг не может и не должно быть ничего общего. Ты поняла?

— Да, мама.

— Повтори то, что я сказала.

— У меня с ней не может быть ничего общего.

— Хорошо. — Добившись своего, старуха захлопнула дверь.

Кэрол не чувствовала ни рук, ни ног. К горлу подступила тошнота. Она бросилась на постель и разрыдалась.

Только-только перед ней открылась озаренная солнцем цветущая долина, но — совсем ненадолго. Ее вновь обступили черные стены семейной тюрьмы.

Глава 8

— Можно с вами поговорить? Я постараюсь недолго.

Надин удивленно обернулась и увидела перед собой решительное загорелое личико.

— Ну разумеется. — Но, произнося эти слова, она почему-то настороженно оглянулась. Похоже было, что это уже вошло у нее в привычку.

— Меня зовут Сара Кинг, — представилась незнакомка.

— Очень приятно.

— Миссис Бойнтон, то, что я скажу, наверное, покажется вам странным. Позавчера вечером я довольно долго беседовала с вашей золовкой.

По безмятежному лицу Надин скользнула легкая тень.

— Вы говорили с Джиневрой?

— Нет, с другой вашей золовкой… с Кэрол.

Ее напряженность исчезла.

— Ах, с Кэрол… Понятно. — Надин, кажется, была довольна, но, видимо, эта новость страшно ее изумила. — Но как вам это удалось?

— Она зашла ко мне в гости… довольно поздно, — пояснила Сара. Заметив, что тонкие, оттененные карандашиком брови Надин чуть приподнялись, она смущенно добавила: — Вам это, конечно, кажется диковатым.

— Нет-нет… я рада, — сказала Надин. — В самом деле. Ведь у Кэрол нет подружек, и ей не с кем даже словом перекинуться.

— Мы так славно поболтали, — Сара старательно подбирала слова, — что даже решили встретиться на следующий вечер.

— И что же?

— Кэрол не пришла.

— Вот как… — Голос Надин звучал довольно безучастно. На этом спокойном нежном лице ничего нельзя было прочесть.

— Да, — повторила Сара, — она не пришла. А вчера днем мы с ней столкнулись в холле. Я с ней заговорила, но она, ни слова не сказав, отвернулась и ускорила шаг.

— Понятно.

Наступила неловкая пауза. Сара никак не могла придумать, что бы еще сказать. Но тут заговорила сама Надин:

— Мне… очень жаль. Кэрол довольно нервная девушка.

И вновь молчание. Тогда Сара, собравшись с духом, продолжила:

— Миссис Бойнтон, я вам не сказала: я врач. И считаю, что вашей золовке не следует… вести столь уединенную жизнь.

Надин задумчиво смотрела на Сару.

— Ах, значит, вы доктор. Понятно. Это меняет дело.

— Вам ясно, что я имею в виду? — настойчиво допытывалась Сара.

Надин кивнула и все тем же безучастным тоном произнесла:

— Вы, конечно, абсолютно правы. Но все не так просто. Моя свекровь очень больной человек, и у нее, по-моему, развилась болезненная неприязнь к тем людям, которые пытаются, как ей кажется, вторгнуться в наш семейный круг.

— Но Кэрол взрослая девушка! — с вызовом сказала Сара.

— Вы ошибаетесь, — покачала головой Надин. — Она только с виду взрослая, а разум у нее детский. Вы не могли этого не заметить, разговаривая с ней. В критических обстоятельствах она ведет себя точь-в-точь как перепуганный ребенок.

— Так вы считаете, все дело в том, что кто-то ее напугал?

— Я полагаю, что моя свекровь настояла на том, чтобы Кэрол больше с вами не общалась.

— И Кэрол согласилась?

— А разве могло быть иначе?

Их взгляды встретились. Сара почувствовала, что они отлично поняли друг друга. Надин конечно же трезво оценивает то, что происходит у них в семье, но наверняка не решится обсуждать это с посторонним человеком.

Сара растерялась. Еще два дня назад ей казалось, что она уже наполовину выиграла битву. Она собиралась и впредь тайком встречаться с Кэрол и мало-помалу вселить в сердце девушки мятежный дух. В сердце Кэрол… И в сердце Рэймонда тоже. (Не о нем ли, если честно признаться, она пеклась больше всего?) И вот результат — в первом же раунде этого боя бесформенная туша со злобными глазками нанесла ей поражение. Кэрол даже не попыталась воспротивиться.

— Но это несправедливо! — воскликнула она с досадой.

Надин ничего не сказала в ответ. Но это ее молчание отозвалось в сердце Сары неприятным холодком. «Эта женщина, — подумалось ей, — лучше меня знает, насколько все безнадежно. Она ведь живет среди этого безумия!»

Двери лифта распахнулись, и оттуда вышла старуха Бойнтон. Одной рукой она опиралась на палку, а под локоть другой ее поддерживал Рэймонд.

Сара вздрогнула. Взгляд старой ведьмы на мгновенье задержался на ее лице, затем метнулся к лицу Надин и снова впился в нее. Девушка вполне готова была увидеть в этих сверлящих глазах неприязнь… и даже ненависть. Но никак не злобное торжество. Сара резко отвернулась и отошла, а Надин приблизилась к свекрови.

— А вот и ты, Надин, — сказала миссис Бойнтон. — Я посижу, передохну немного, а потом поедем в город.

Невестка и Рэймонд усадили старуху в кресло с высокой спинкой, Надин села возле нее.

— С кем это ты тут беседовала, Надин?

— С мисс Кинг.

— Ах вот с кем. Эта та, что болтала позавчера с Рэймондом. Рэй, ну что же ты не идешь к своей новой приятельнице? Вон она стоит возле стола.

Губы старухи растянулись в злорадной усмешке, и она выжидающе смотрела на пасынка. Рэймонд вспыхнул. Потом отвернулся и что-то тихо про себя пробормотал.

— Что ты сказал, сынок?

— Я не хочу с ней разговаривать.

— Я так и думала. Ты не станешь с ней говорить! Даже если тебе очень хочется, все равно не станешь! То-то! — Она вдруг закашлялась, в ее груди что-то засвистело. — Я в восторге от нашего путешествия, Надин. Ни на что бы не променяла такое удовольствие.

— В самом деле? — бесстрастно спросила Надин.

— Рэй!

— Да, мама?

— Принеси-ка мне лист почтовой бумаги — вон с того стола в углу.

Рэй покорно направился к столу, у которого стояла Сара Надин подняла голову. Но смотрела она не на Рэймонда, а на старуху. Миссис Бойнтон даже наклонилась вперед, следя за юношей; ноздри ее раздувались в приятном предвкушении. Вот Рэй подошел совсем близко к Саре. Девушка повернула к нему голову, и во взгляде ее вспыхнула надежда, но тут же погасла — Рэй торопливо достал из ящика листок и отправился назад.

Мелкие бисеринки пота блестели у него на лбу, лицо было мертвенно-бледным.

— О-ох, — довольно проворковала миссис Бойнтон и тут почувствовала на себе пытливый взгляд Надин. В глазах старухи сразу отразилась злоба.

— Я все утро не вижу мистера Коупа. Куда он делся? — спросила она.

Надин опустила веки.

— Право, не знаю, — произнесла она своим безмятежным голосом. — Я тоже сегодня его не видела.

— Он мне нравится, — сказала миссис Бойнтон. — И даже очень. Нам надо почаще с ним видеться. Ты ведь будешь довольна, верно?

— Да, — ответила Надин, — мне он тоже очень нравится.

— Что это с Ленноксом? Он в последнее время какой-то квелый. Вы часом не поссорились?

— Да нет. С чего бы нам ссориться?

— Я просто спросила. Между мужем и женой случаются раздоры. Может, вам следовало бы пожить отдельно от нас?

Надин промолчала.

— Что ж ты не отвечаешь? Ты бы хотела?

Надин, улыбнувшись, покачала головой:

— Главное — этого не хотите вы, мама.

Старуха заморгала и, задыхаясь от злобы, выпалила:

— Ты всегда была против меня!

— Мне очень жаль, что вы так считаете, — ровным голосом ответила невестка.

Морщинистые пальцы крепче стиснули рукоять трости. Лицо старухи заметно покраснело. И уже совсем другим тоном она попросила:

— Я забыла свои капли. Поди принеси, Надин.

— Да, конечно.

Надин встала и направилась к лифту. Миссис Бойнтон пристально глядела ей вслед. Рэймонд с понурым видом сидел рядом с ней на стуле, в глазах его отражались безысходность и страдание.

Выйдя из лифта, Надин пошла по коридору. Вот их номер. Леннокс сидел у окна с книгой в руках, но, похоже, не читал ее.

— Привет, Надин, — сказал он, вставая.

— Я пришла за каплями. Твоя мама забыла их.

Она прошла в спальню миссис Бойнтон и, взяв пузырек с лекарством, аккуратно накапала в мензурку нужную дозу, потом долила водой. Возвращаясь назад, она остановилась:

— Леннокс!

Но он будто не слышал, словно ее оклик добирался до его ушей каким-то долгим, окольным путем.

— Ой, прости, — наконец пробормотал он. — Ты что-то хотела мне сказать?

Надин осторожно поставила на стол мензурку и подошла к мужу.

— Леннокс, посмотри, какое солнце. Как все радуются… Мы тоже могли бы быть там, в гуще жизни, а не глазеть на нее из окна.

Леннокс опять ответил не сразу:

— Я не понял… Тебе хочется пойти прогуляться?

— Да, да, я хочу уйти, — страстно проговорила Надин, — вместе с тобой — туда, где светит солнце, туда, где жизнь… Я там хочу жить — вдвоем с тобою.

Он отпрянул, вжавшись в спинку стула.

— Надин, милая… Ну зачем ты опять об этом…

— Затем… Я хочу, чтобы мы начали самостоятельную жизнь.

— Это невозможно. У нас нет денег.

— Заработаем.

— Как? Что мы умеем? Я ничему не учился. Тысячи людей… знающих, квалифицированных… не могут найти сейчас работу. Нет, у нас ничего не получится!

— Я буду работать за двоих.

— Милая, это невозможно — ты ведь даже не закончила свои курсы медсестер.

— Невозможно жить так, как мы с тобой сейчас живем.

— Ну что ты говоришь! Мама так к нам добра. Мы абсолютно ни в чем не нуждаемся…

— Ни в чем, кроме свободы! Леннокс, давай уедем… Сегодня же.

— Ты, по-моему, сошла с ума.

— Ничего подобного, я-то как раз в здравом уме. Я хочу жить на воле, при ярком свете солнца, который нарочно закрывает от нас эта фурия. Ей нравится нас мучить.

— Мама действительно несколько деспотична.

— Твоя мать — сумасшедшая! Пойми ты наконец!

— Это неправда, — мягко возразил он. — У нее ясная голова, и, уверяю тебя, она даст фору любому бизнесмену.

— Об этом я не говорю…

— Не надо горячиться, Надин, она ведь не будет жить вечно. Она стара, и у нее прескверное здоровье. После ее смерти отцовские деньги достанутся нам, каждому своя доля. Ты же помнишь, она читала нам завещание…

— К тому времени, когда она умрет, — ответила Надин, — будет уже слишком поздно.

— Поздно что?

— Стать счастливыми.

— Слишком поздно, чтобы стать счастливыми, — задумчиво пробормотал Леннокс. Он внезапно вздрогнул.

Надин положила ему на плечо руку.

— Леннокс, я люблю тебя. Я борюсь за тебя с твоей матерью. На чьей ты стороне — на ее или на моей?

— На твоей… конечно, на твоей!

— Тогда сделай то, о чем я тебя прошу.

— Нет, это невозможно!

— Ну почему невозможно! Подумай, Леннокс, у нас ведь будут дети…

— Мама тоже хочет, чтобы у нее были внуки. Она говорила мне…

— Знаю, что хочет, но я не желаю, чтобы моих детей тоже прятали от солнца, держали взаперти, как вас. Тебе твоя мать способна вбить в голову что угодно, но со мной этот номер не пройдет.

— Ты временами очень ее сердишь, — пробормотал Леннокс. — Это неразумно, поверь.

— Я знаю, что ее злит. Никак не смирится с тем, что я не поддаюсь ей, что предпочитаю иметь свое собственное мнение.

— Однако ты всегда так замечательно держишься с ней: столько терпения, внимания. Ты просто чудесная. Да. И слишком для меня хороша. Я понял это сразу, в первую же нашу встречу. Когда ты согласилась выйти за меня, я испугался… испугался, что все это мне только снится.

— Мне не надо было выходить за тебя замуж. Это была ошибка, — спокойно сказала Надин.

— Да, конечно, ошибка, — уныло повторил Леннокс.

— Ты меня не понял… Просто, если бы я уехала тогда от вас и позвала бы тебя с собой, ты бы последовал за мной, я уверена. Но тогда я еще не понимала, что собой представляет твоя мать. — Помолчав, Надин произнесла: — Так ты отказываешься со мной ехать? Что ж, заставить я тебя не могу. Но я — свободный человек! Я… я все-таки уеду.

Он с недоверием посмотрел на нее.

— Но ты… ты… не можешь этого сделать. — Теперь он говорил очень быстро, словно стряхнул с себя какую-то сонную одурь. — Мама… мама и слушать тебя не станет.

— Ей меня не остановить.

— Но у тебя нет денег.

— Заработаю, одолжу, у кого-нибудь попрошу… украду, наконец. Пойми, Леннокс, твоя мать мною не распоряжается. Захочу — останусь, захочу — уеду! Я и так слишком долго терпела… С меня хватит.

— Надин, ты не можешь бросить меня… не можешь…

Она задумчиво смотрела на него.

— Не покидай меня, Надин, — умолял он, как ребенок.

Она отвернулась, чтобы Леннокс не увидел боль в ее глазах. Потом опустилась рядом с ним на колени:

— Тогда едем вместе. Едем! Ты сможешь. Поверь, ты все сможешь, надо только очень захотеть!

Он отпрянул от нее.

— Нет, я не могу. Не могу, пойми же. Я… О Боже, помоги мне… Я боюсь.

Глава 9

В туристическом агентстве доктор Жерар встретил Сару Кинг.

— О, это вы? — обрадовалась она. — Доброе утро. Вот, собираюсь в Петру. И слышала, что вы тоже все-таки едете туда.

— Да, оказалось, что успеваю.

— Чудесно!

— Интересно, большая у нас группа?

— Говорят, только мы с вами и еще две дамы. Как раз на один автомобиль.

— Замечательно, — одобрил Жерар и занялся оформлением бумаг на поездку.

Через несколько минут они вместе с Сарой вышли на улицу. День был солнечный, но холодноватый.

— Что новенького слышно о наших друзьях Бойнтонах? — спросил доктор. — Меня три дня не было — ездил в Вифлеем, в Назарет, ну и так далее…

Сара неохотно рассказала ему о своей попытке наладить с ними контакт.

— В общем, у меня ничего не вышло, — закончила она. — А сегодня они уезжают.

— И куда же?

— Понятия не имею. — И с досадой добавила: — Знаете, я потом чувствовала себя полной идиоткой!

— Почему же?

— Да потому что позволила себе вмешаться в чужую жизнь.

— Ну, на это можно взглянуть иначе, — пожал плечами Жерар.

— На что именно — вмешиваться или не вмешиваться?

— Да.

— Ну а вы лично как на это смотрите?

В глазах профессора вспыхнул веселый огонек.

— Вас интересует, нет ли у меня обыкновения вмешиваться в чьи-то дела? Откровенно говоря — нет.

— Значит, по-вашему, я не должна была…

— О, вы не так меня поняли, — решительно возразил Жерар. — Тут сложно сказать что-то определенное. Следует ли человеку, случайно увидевшему, что совершается зло, пытаться это зло исправить? Его вмешательство может оказаться благотворным… а может и усугубить положение! Здесь нет ни правил, ни законов. У кого-то просто талант изменять ситуацию к лучшему — у них все выходит хорошо. Другие делают это неловко, им действительно лучше не вмешиваться. Надо сказать, тут очень важен и возраст. Молодым идеалистам, вдохновленным своими убеждениями, свойственно бесстрашие — они чрезвычайно чтут всякие теоретические выкладки и еще не познали на собственном опыте, что факты часто опровергают самые совершенные теории. Если вы верите в свои силы и в свою правоту, вы почти наверняка добьетесь успеха. Но по чистой случайности вы можете нанести и немалый вред. Ну а люди средних лет, уже познавшие жизнь, довольно скептически относятся к попыткам одолеть зло, полагая, что благие намерения могут еще более все осложнить, и предпочитают не вмешиваться. Итак — пылкая молодежь может и помочь и навредить, а благоразумная зрелость не делает ни того, ни другого!

— Не очень-то вы меня обнадежили, — огорченно сказала Сара.

— Как я могу вас обнадежить? Проблема — ваша, вам ее и решать. Вам, а не мне.

— То есть сами вы не хотите помочь этим несчастным?

— Нет. Поскольку у меня нет ни малейших шансов на успех.

— И у меня, соответственно, — тоже?

— У вас — есть.

— Почему?

— У вас передо мной два преимущества. Ваша молодость и ваш пол.

— Пол? А, понятно.

— О чем бы мы ни рассуждали, мы рано или поздно упираемся в вопросы пола. С девушкой вы потерпели неудачу. Но из этого отнюдь не следует, что и с ее братом вам не повезет. Из вашей беседы с Кэрол можно понять, чего опасается миссис Бойнтон. Ее старший сын уже как-то решился на бунт. Он без спросу отправился на танцы. Вполне естественное желание завести себе подружку пересилило страх перед грозной мачехой. Впрочем, старуха знала, что зов плоти одолеть невозможно. (Ей наверняка довелось видеть немало тому подтверждений — при ее-то тюремном опыте.) Она вышла из положения весьма ловко — пригласила в дом хорошенькую девушку, не имевшую ни пенни[34] за душой, и всячески старалась устроить их брак. В результате она приобрела еще одну рабыню.

— Молодая миссис Бойнтон совсем не рабыня, — возразила Сара.

— Да, наверное, вы правы, — согласился Жерар. — В этой кроткой, уступчивой девушке старая хищница не разглядела сильный характер. А Надин была в то время так молода и неопытна, что в свою очередь не сумела понять, что в этой семье происходит. Сейчас-то она уже все поняла, но, увы, слишком поздно.

— Вы полагаете, она уже ни на что не надеется?

Доктор в сомнении покачал головой.

— Как знать… Возможно, она сумеет как-нибудь использовать свою дружбу с мистером Коупом. Мужчина — тварь ревнивая, а ревность — великая сила. Леннокса Бойнтона еще можно расшевелить.

— И вы считаете, — Сара старалась говорить сухим и деловитым тоном, — вы считаете, что я могла бы помочь Рэймонду?

— Да.

Девушка вздохнула.

— Я могла бы попытаться… Впрочем, сейчас все равно уже поздно. И потом… не нравится мне все это.

В глазах Жерара снова зажглась веселая искорка.

— Это потому что вы англичанка. Вы, англичане, все, что имеет отношение к сексу, считаете «не совсем приличным».

Возмущенный взгляд Сары не произвел на него никакого впечатления.

— Да, да. Я знаю, вы очень современная девушка и запросто употребляете в разговоре весьма смелые выражения. Я знаю, вы настоящий профессионал и лишены предрассудков. Tout de тёте[35] я повторяю: хотя вы научились не краснеть, вы такая же типичная, застенчивая английская мисс, какими были ваша мать и ваша бабушка.

— Ничего подобного!

Однако доктор Жерар, смеясь одними глазами, невозмутимо добавил:

— И эта ваша английская стыдливость делает вас совершенно восхитительной.

Сара не знала, что и сказать…

Жерар поспешно приподнял шляпу.

— Я удаляюсь, — сказал он, — пока вы не начали выкладывать все, что вы обо мне думаете. — И торопливо скрылся в дверях отеля.

Сара медленно двинулась следом.

У дверей отеля царила ужасная суматоха. Несколько груженных багажом машин должны были отбыть с минуты на минуту. Возле одной из них стояли Леннокс, Надин и мистер Коуп, по-видимому наблюдавшие за погрузкой. Толстяк драгоман что-то говорил Кэрол, но так при этом тараторил, что понять его было невозможно.

Сара, демонстративно отвернувшись, прошла мимо и вошла в холл. Миссис Бойнтон, облаченная в теплое пальто, восседала на стуле в ожидании автомобиля. Сара пристально на нее взглянула, но почему-то не почувствовала прежнего отвращения.

Эта фурия, казавшаяся ей воплощением зла и коварства, сейчас, Бог ее знает почему, выглядела обыкновенной немощной и убогой старушенцией. Обладать такой жаждой власти, таким стремлением все и вся подавлять — и довольствоваться домашними дрязгами и мелочным издевательством над своим семейством! Ах, если бы ее дети могли увидеть ее такой, какой видела ее сейчас Сара, — глупой, злобной, изображающей из себя невесть кого старухой. Жалкое зрелище!

Повинуясь неожиданному порыву, Сара подошла к ней.

— До свиданья, миссис Бойнтон, — сказала она. — Я желаю вам приятного путешествия.

Старуха подняла на нее взгляд. Трудно сказать, чего там было больше — ядовитой злобы или возмущения.

— Вам очень хотелось меня оскорбить, — продолжала Сара («Боже, я сошла с ума! — мелькнуло у нее в голове. — Зачем я все это говорю!»). — Вы запретили своим детям общаться со мной. Но это же глупо, неужели вы сами не понимаете? Вы ведете себя как малое дитя. Вам нравится изображать какое-то чудовище, а на самом деле вы просто жалки — и смешны. На вашем месте я прекратила бы этот нелепый спектакль. Представляю, как вы сейчас меня ненавидите… Но, честное слово, я желаю вам добра и надеюсь, что хоть часть моих слов не пропадет даром. У вас еще есть время порадоваться жизни. Быть приветливой и доброй — это так приятно. Попробуйте — у вас наверняка получится.

Миссис Бойнтон буквально окаменела. Собравшись с силами, она облизала пересохшие губы… Однако ей по-прежнему не удавалось выговорить ни слова.

— Ну, смелее, — подбадривала ее Сара. — Говорите же! То, что вы мне скажете, — абсолютно не важно. Лучше подумайте над тем, что сказала вам я.

Старуха наконец обрела дар речи. Ее почти не было слышно, и все же ее хриплый голос проникал в самое сердце. При этом она почему-то смотрела мимо Сары. Тяжелый завораживающий взгляд, взгляд василиска[36], был устремлен в никуда, будто ей явился чей-то призрак…

— Я никогда ничего не забываю. Запомните это. Я никогда не забываю ничего — ни поступка, ни имени, ни лица!

В этих словах вроде бы не было ничего особенного, но произнесены они были с такой злобой, что Сара невольно отступила назад. И тут миссис Бойнтон расхохоталась — жутким, леденящим душу смехом.

— Несчастное существо, — пожав плечами, обронила на прощание Сара и ушла.

У лифта она чуть не налетела на Рэймонда. И, вновь повинуясь какому-то непонятному порыву, выпалила:

— Всего хорошего. Надеюсь, ваша поездка будет удачной. Может, еще когда-нибудь встретимся. — И, открыто улыбнувшись ему, Сара поспешила прочь.

Рэймонд замер на месте. Он был так потрясен этой встречей, что пытавшийся выйти из лифта маленький человечек с огромными усами был вынужден несколько раз сказать ему: «Pardon».

Наконец юноша пришел в себя и уступил ему дорогу.

— Извините, Бога ради, — сказал он, — Я… задумался.

К нему подбежала Кэрол.

— Рэй, сходи за Джинни, ладно? Она опять зачем-то пошла в свою комнату, а нам уже пора уезжать.

— Да, конечно. Я скажу ей, чтобы немедленно спускалась. — И Рэймонд снова вошел в лифт.

Эркюль Пуаро посмотрел ему вслед, приподняв брови и чуть наклонив голову — будто к чему-то прислушивался. Затем он кивнул, будто в чем-то окончательно убедился. Проходя через комнату для отдыха, он очень внимательно посмотрел на Кэрол, уже сидевшую рядом с мачехой, и подозвал метрдотеля.

— Pardon, не могли бы вы сказать мне, что это за люди?

— Их фамилия — Бойнтон, мосье. Они американцы.

— Благодарю вас, — сказал Пуаро.

Тем временем на третьем этаже доктор Жерар, идя к себе в номер, встретил Рэймонда и Джиневру Бойнтон, направлявшихся к лифту.

Однако в тот момент, когда они должны были в него войти, Джиневра вдруг сказала:

— Одну минутку, Рэй. Я сейчас.

Она опрометью бросилась назад по коридору и, свернув за угол, почти нагнала Жерара.

— Извините… Мне очень нужно с вами поговорить!

Доктор изумленно обернулся.

Девушка подскочила к нему и схватила за руку.

— Меня увозят отсюда! Меня, по-моему, хотят убить… Знаете, на самом деле я ведь совсем не из их семьи. И моя настоящая фамилия не Бойнтон… — Она говорила точно в бреду, слова наскакивали друг на дружку. — Открою вам секрет. Я… принадлежу к королевскому роду! Я наследница престола. И поэтому меня окружают враги. Они пытались меня отравить… О, чего только они не делали! Помогите мне убежать… спрятаться… — Она внезапно умолкла.

За поворотом послышались шаги.

— Джинни!

Приложив палец к губам, девушка умоляюще взглянула на Жерара. Как она была трогательна, как прелестна!

— Иду-иду, Рэй! — Она уже мчалась назад.

А доктор, покачав головой, пошел дальше. Лицо его было очень хмурым.

Глава 10

Отъезд в Петру был назначен на утро. Выйдя из отеля, Сара увидела крупную властную даму с несколько лошадиным лицом, которую как-то уже встречала в отеле. Дама со свирепым видом взирала на предоставленный в их распоряжение автомобиль.

— Такой крохотный? Черт знает что! И вы говорите, едут четверо? Да еще и драгоман в придачу? Немедленно уберите эту букашку и пришлите нам приличный автомобиль.

Все возражения представителя туристического агентства, уверявшего, что в Петру ездят только на таких автомобилях, были тщетны. Однако он терпеливо твердил, что это очень удобный автомобиль, большая машина в пустыне просто застрянет…

Однако объемистая дама буквально напирала на несчастного, словно огромный паровой каток. Увидев Сару, она тут же подключила к дебатам и ее.

— Мисс Кинг? Я леди Уэстхолм. Согласитесь, что этот автомобиль возмутительно мал для нашей группы.

— Пожалуй, — осторожно сказала Сара.

Представитель агентства, совсем еще юноша, пролепетал, что поездка на большом автомобиле стоит гораздо дороже.

— Цена транспорта включена в стоимость экскурсии, — твердо сказала леди Уэстхолм. — И я категорически отказываюсь платить что-то сверх этого. В вашем проспекте четко сказано: «в комфортабельном автомобиле». Извольте выполнять свои обязательства.

Признав свое поражение, молодой человек пробормотал, что «сделает все от него зависящее», и удалился.

Леди Уэстхолм торжествующе повернулась к Саре. На ее обветренном лице играла улыбка, широкие, как у породистой скаковой лошади, ноздри победно раздувались.

Леди Уэстхолм была весьма заметной фигурой на политическом небосклоне Англии. А началось все с того, что однажды лорд Уэстхолм, простодушный и уже немолодой пэр[37], чьи интересы ограничивались охотой и рыбной ловлей, возвращался на пароходе из путешествия по Соединенным Штатам. Волею судеб одной из пассажирок этого судна была некая миссис Ванситтарт. И вот довольно скоро миссис Ванситтарт стала леди Уэстхолм. Этот брак вошел в поговорку как типичный пример страшных опасностей, коими чревато всякое морское путешествие.

Леди Уэстхолм признавала только твидовые[38] костюмы и грубые башмаки, ездила верхом, разводила собак, сражалась с местными фермерами и безжалостно изводила своего тихого супруга уговорами принять участие в общественной жизни. Уразумев, однако, что пэр совершенно равнодушен к политике, леди Уэстхолм милостиво позволила ему вернуться к любимому времяпрепровождению и выставила в парламент свою кандидатуру. Получив значительное большинство голосов избирателей, она рьяно взялась за дело. А вскоре в газетах замелькали карикатуры на эту даму (верный признак успеха). В ее политической программе значительное место было отведено сохранению добрых семейных традиций, улучшению положения женщин, и активной поддержке Лиги Наций[39]. У нее были определенные взгляды на сельское хозяйство, на жилищное строительство и на проблемы трущоб. Она снискала огромное уважение и практически всеобщую неприязнь. В настоящий момент из-за раскола в коалиционном правительстве между лейбористами[40] и консерваторами[41] у власти неожиданно оказались либералы[42]. Когда же ее партия вернется к власти, леди Уэстхолм, по-видимому, добьется должности помощника министра, шансы ее были весьма высоки.

С мрачным удовлетворением она посмотрела вслед удаляющемуся автомобилю, а потом изрекла:

— Мужчины слишком привыкли командовать нами.

Сара подумала, что только очень отважный мужчина осмелился бы командовать леди Уэстхолм! Тут появился доктор Жерар, и она поспешила его представить.

— Ваше имя мне, конечно, известно, — сказала леди Уэстхолм, пожав ему руку. — Несколько дней тому назад в Париже мы беседовали с профессором Шантеро. Я сейчас очень остро ставлю вопрос о лечении неимущих умалишенных. Это ведь очень серьезная проблема, верно? Может быть, вернемся в отель и там подождем, когда подадут более пристойный автомобиль?

Топтавшаяся неподалеку неприметная седоватая дама оказалась мисс Амабеллой Пирс, тоже их попутчицей. Она послушно засеменила вслед за остальными в холл.

— У вас есть какое-нибудь специальное образование, мисс Кинг?

— Да, я недавно получила звание бакалавра медицины.

— Умница, — снисходительно похвалила ее леди Уэст-холм. — Будущее за нами, женщинами. Вы еще вспомните мои слова.

Впервые в жизни устыдившись того, что она родилась женщиной, Сара смиренно проследовала с леди Уэстхолм к креслам.

Когда все уселись, леди Уэстхолм тут же оповестила своих спутников о том, что она не воспользовалась приглашением консула поселиться в его резиденции.

— Протокольные отношения очень обременительны, — пояснила она. — А я хочу сама во всем убедиться:

— В чем именно? — полюбопытствовала Сара, однако леди Уэстхолм, словно ее не слыша, продолжала объяснять, почему она поселилась в отеле «Соломон»: главным образом потому, что ей тут никто не будет мешать. Правда, пришлось сделать ряд замечаний управляющему. Но это ему на пользу — впредь будет расторопнее.

— Действовать и добиваться, — добавила леди Уэстхолм, — таков мой девиз.

Похоже, ей это удавалось! Ибо через четверть часа прибыл большой и очень удобный автомобиль, и, разместив под четким руководством леди Уэстхолм багаж, экскурсанты отправились в путь.

Первый привал они сделали у Мертвого моря. Затем — ленч[43] в Иерихоне[44]. После ленча леди Уэстхолм, вооружившись Бедекером[45] — в сопровождении мисс Пирс, доктора и толстяка драгомана, — отправилась осматривать старый город, а Сара вышла погулять в гостиничный парк.

У нее немного болела голова, и ей хотелось побыть одной. Постепенно ее все больше охватывала совершенно необъяснимая тоска. Это угнетенное состояние мучило ее, все вдруг стало неинтересно, ни на что не хотелось смотреть, а любознательные спутники попросту раздражали. Сара уже жалела, что затеяла эту поездку.

Стоить она будет дорого, а удовольствия — Сара чувствовала это — никакого. Гулкий, как из бочки, голос леди Уэстхолм, непрестанное щебетанье мисс Пирс и антисемитские причитания драгомана вконец издергали ей нервы. Ее сердил даже доктор Жерар, по лукавой улыбке которого она пошита, что он догадывается о том, что творится у нее на душе.

Интересно, где сейчас эти Бойнтоны… Может, в Сирии, а возможно, отправились в Баальбек[46] или в Дамаск[47]. Рэймонд… Вот что ей хотелось бы узнать: что сейчас делает Рэймонд. Как странно: она так ясно представляет себе его лицо — такое застенчивое, взволнованное, восторженное…

Черт возьми! Почему она все еще думает об этих людях, ведь скорее всего она их больше никогда не увидит? А та дурацкая сцена, которую она устроила старухе, — что на нее тогда нашло? Подойти ни с того ни с сего к незнакомой женщине и наговорить ей всякой чепухи… Ведь ее слова мог кто-нибудь услышать. Ну да, кажется, совсем неподалеку сидела леди Уэстхолм. Сара попыталась вспомнить, что именно она говорила. Похоже, она вела себя как какая-то истеричка. Боже милостивый, как можно быть такой дурой! Но, честное слово, во всем виновата сама миссис Бойнтон. От одного вида этой старой ведьмы можно потерять всякое благоразумие!

Подошел доктор Жерар и плюхнулся в легкое садовое кресло, вытирая потный лоб.

— У-фф! Эту даму надо отравить, и немедля! — заявил он решительно.

Сара вздрогнула.

— Миссис Бойнтон?

— Миссис Бойнтон? Я говорю о леди Уэстхолм! И как ее столько лет терпит муж, почему он до сих пор ничего ей не подсыпал? Да что же он за человек, этот ее муж?!

Сара рассмеялась.

— Самый обыкновенный, заядлый охотник и рыболов.

— С точки зрения психологии, это очень понятно. Он утоляет свою страсть к убийству, уничтожая так называемые низкоорганизованные существа.

— Я уверена, что он очень гордится кипучей деятельностью своей супруги.

— Поскольку сия деятельность дает ему возможность подолгу не видеться со своей половиной? — предположил француз. — Что ж, я очень хорошо его понимаю. А вы вроде бы только что упомянули миссис Бойнтон? Это прекрасная идея — отравить заодно и ее. Простейший способ решить все их семейные проблемы! Собственно, отравить бы следовало очень многих женщин. И непременно — всех уродливых старух. — Вид у доктора был кровожадный.

— Ох уж вы, французы, — со смехом воскликнула Сара. — По-вашему, если женщина не молода и не хороша собой, значит, она ни на что уже не годится.

— Мы честнее других, вот и все, — пожал плечами Жерар. — Кстати, ваши соотечественники никогда не уступают место дурнушкам — ни в поезде, ни в метро.

— Какая грустная штука жизнь, — вздохнула Сара.

— Вам-то как раз грех на нее сетовать, мадемуазель.

— У меня сегодня отвратительное настроение.

— Это естественно.

— Почему это вдруг — естественно? — рассердилась Сара.

— А вы попробуйте не лукавить перед собой, честно во всем разобраться, тогда сразу поймете, в чем дело.

— По-моему, мне действуют на нервы наши спутницы, — тут же определила Сара. — Это, конечно, ужасно, и мне очень стыдно, но я… я терпеть не могу женщин. Глупые и бестолковые, вроде мисс Пирс, приводят меня в ярость… А когда они слишком уж толковы, как леди Уэст-холм, то злят меня еще больше.

— Эти две дамы непременно должны вас раздражать, иначе и быть не может, — сказал Жерар. — Я постараюсь объяснить причину. Леди Уэстхолм весьма довольна своим образом жизни, это самый оптимальный для нее вариант, она вполне счастлива и упивается своими успехами. Мисс Пирс долгие годы работала гувернанткой, получив неожиданно небольшое наследство, она смогла наконец осуществить свою заветную мечту — отправиться в путешествие, причем это путешествие не обмануло ее чаяний. Стоит ли удивляться, что вы, потерпев буквально на днях фиаско, испытываете неприязнь к более, на ваш взгляд, удачливым людям.

— Вы, наверно, правы, — мрачно согласилась Сара. — Вы ужасный человек — видите всех насквозь. Я все пытаюсь себя обмануть, а вы мне не даете!

В этот момент вернулись остальные. Самый измученный вид был у гида. За весь путь до Аммана[48] он не произнес почти ни слова. Даже больше не ругал евреев. За что путешественники были ему очень благодарны, ибо он успел изрядно надоесть им этими разговорами.

Теперь дорога шла над рекой Иордан[49], петляя и резко изворачиваясь. Вокруг цвели олеандры[50], усыпанные розовыми цветами. В Амман они приехали во второй половине дня и после осмотра античного театра довольно рано легли спать, ибо назавтра предстояло целый день ехать по пустыне.

Наутро выехали в восемь. Все молчали.

Было душно и жарко, а в полдень, когда сделали привал на ленч, просто уже нечем было дышать. Трястись по знойной дороге в битком набитом — их ведь было пятеро — автомобиле было довольно противно. Настроение у всех заметно испортилось.

Доктор отпустил что-то нелестное в адрес Лиги Наций. Леди Уэстхолм грудью встала на ее защиту. Доктор же твердил, что Лига — слишком дорогое удовольствие. Тут же естественно стали обсуждать позицию Лиги по отношению к Абиссинии и Испании, потом — к Литовскому пограничному конфликту, о котором Сара вообще не слышала. Самый же яростный спор вызвали методы борьбы Лиги Наций с наркобизнесом.

— Вы не можете не признать, что они проделали колоссальную работу! — заявила леди Уэстхолм.

— Пусть даже и так. Зато и деньги на это были отпущены колоссальные! — парировал доктор.

Леди Уэстхолм и доктор Жерар дискутировали не умолкая.

— Это очень серьезная проблема, — не унималась леди Уэстхолм. — В настоящее время существует официальный перечень признанных во всем мире опасных, имеющих наркотический эффект веществ…

Голоса спорщиков жужжали и жужжали.

Мисс Пирс прощебетала, повернувшись к Саре:

— Путешествовать в обществе леди Уэстхолм — истинное наслаждение.

— В самом деле? — не без ехидства спросила Сара.

Но мисс Пирс не уловила ее сарказма и продолжала воодушевленно чирикать:

— Я так часто встречала ее фамилию в газетах. Это замечательно, что женщины занимаются теперь политикой и отстаивают свои интересы. Я так каждый раз радуюсь, узнав, что какая-то женщина добилась успеха.

— Но почему? — Голос Сары зазвенел от ярости.

Мисс Пирс изумленно раскрыла рот и даже начала заикаться:

— Ах, ну… потому что… то есть… просто потому., ну, это же прекрасно, что женщины способны что-то делать.

— Не могу с вами согласиться, — отрезала Сара. — Да, прекрасно, когда какой-то человек способен сделать что-либо важное. А уж женщина это или мужчина — не все ли равно?

— Ну конечно, — пролепетала мисс Пирс. — Да, конечно, я согласна… можно посмотреть на это и с такой точки зрения.

Сара продолжала, уже мягче:

— Не обижайтесь, но меня ужасно злит эта манера постоянно подчеркивать пол. «Современная девушка выработала деловой подход к жизни». Весьма расхожая, но бессмысленная фраза. Да чепуха все это! Кто-то из них действительно очень деловит, кто-то нет. А мужчины? Они тоже бывают довольно сентиментальны и бестолковы, а у кого-то из них — аналитический ум и цепкая память. Кому уж что выпало от природы. А пол важен лишь тогда, когда речь идет о физиологической стороне жизни.

Тут мисс Пирс слегка покраснела и поспешила сменить тему.

— Так хочется, чтобы было хоть немного тени, — пробормотала она. — Но, право же, эти просторы просто великолепны, вы не находите?

Сара кивнула. Да, подумала она, этот простор — настоящее чудо — исцеляющее, умиротворяющее… никакой суеты, никаких свойственных людям утомительных переживаний и надуманных проблем. Только сейчас она наконец почувствовала, что освободилась от Бойнтонов. От непонятного, настойчивого стремления вмешаться в их жизнь, до которой ей, в сущности, нет дела.

Здесь — первозданная пустота и простор, здесь мир и тишина… Вот если бы и в автомобиле… Не тут-то было! Леди Уэтсхолм и доктор Жерар, закончив обсуждать торговцев наркотиками, тут же принялись за легкомысленных молодых женщин, которые, внезапно исчезнув из поля зрения знакомых, подчас обнаруживаются в каком-нибудь экзотическом кабаре, где-нибудь в Аргентине. Доктор Жерар позволил себе отпустить несколько фривольную шутку, и леди Уэстхолм, лишенная, как всякий политик, элементарного чувства юмора, воспылала гневом.

— Так на чем мы остановились? — вдруг оживился их драгоман и с новыми силами принялся ругать евреев…

В Маан[51] они прибыли за час до захода солнца. Какие-то дикари с разрисованными лицами тотчас окружили машину. Правда, очень скоро путешественники отправились далее.

Всматриваясь в плоское пространство пустыни, Сара искала взглядом каменистую цитадель Петры. Но на многие-многие мили не видно было ни гор, ни холмов. Сколько же им еще ехать?

Они добрались до деревни Айн-Муса, где полагалось оставлять автомобили. Здесь их ждали лошади — унылые тощие клячи. Мисс Пирс была в отчаянии — ее легкое полосатое платье абсолютно не годилось для поездки верхом. Благоразумная леди Уэстхолм была в бриджах. Сидели они на ней не очень хорошо, зато были самой удобной для подобных путешествий одеждой.

Местные проводники повели их по узкой и очень скользкой тропе вниз. Из-под копыт лошадей то и дело летели камни, и бедные животные испуганно пятились, удерживаясь на тропе каким-то чудом. Солнце было уже у самого горизонта.

Бесконечно долгая поездка в жарком и душном автомобиле оказалась крайне утомительной. Сара изнемогала от усталости. Все плыло у нее перед глазами, она ехала точно во сне. Позже, когда она вспоминала эту часть путешествия, ей прежде всего представлялась вдруг разверзшаяся под копытами лошади бездна — словно пучина ада. Вокруг вздымались каменные глыбы — а путники извилистой тропой все ниже и ниже спускались в недра земли по этому лабиринту из красных утесов.

Ущелье делалось все уже и уже… Сара почувствовала страх, сердце ее сжалось. Точно в бреду, повторяла она про себя: «Вниз, туда, в Долину Смерти… вниз, туда, в Долину Смерти…»[52] И так до бесконечности. Но вот уже стемнело, и померкли ярко-красные отвесные скалы… а они все продолжают путь, все кружат по спирали, пойманные в ловушку, затерявшиеся в чреве земли. «Какой призрачный и странный мир — мертвый город», — думала Сара. И вновь, точно какое-то заклятье, возникали в ее мозгу эти два слова: Долина Смерти…

Проводники зажгли свои фонари. Лошади продолжали петлять по узким тропам. И вдруг утесы расступились — они выехали на открытое пространство. Вдали мерцало несколько огоньков.

— Вот и лагерь! — сказал проводник.

Лошади слегка ускорили шаг, на большую прыть у них просто не было сил, но даже эти заморенные создания явно воодушевились. Дорога пошла по высохшему руслу реки. Огоньки приближались. Уже можно было разглядеть в густых сумерках палатки, светлеющие на склоне горы. Отверстия пещер зияли темными пятнами на фоне скал.

Навстречу прибывшим выбежали слуги-бедуины[53].

Сара подняла голову и увидела рядом с одной из пещер странную фигуру. Что это там такое? Гигантский идол, высеченный из камня? Или какой-то очень грузный человек? Нет, все-таки идол, человек не может сидеть так неподвижно.

И вдруг ее сердце чуть не выскочило из груди. Чувство свободы и покоя, обретенное в пустыне, исчезло. Она снова была в плену. Темные извилистые тропы привели ее в эту долину, где словно коварная жрица какого-то древнего, давно забытого культа восседала миссис Бойнтон…

Глава 11

Миссис Бойнтон здесь, в Петре!

Сара машинально отвечала на вопросы слуг. Угодно ли ей пообедать сразу — обед уже готов, — или госпожа желает сначала помыться? Где она предпочитает спать — в палатке или в пещере?

На этот вопрос она ответила без колебаний: в палатке. При одной мысли о пещере в ней все сжималось — ей сразу представлялась та пещера с сидящим рядом чудовищным истуканом. О Господи, ну почему эта женщина вызывает такие чувства? Словно она какое-то иррациональное существо.

Наконец-то появился один из слуг и куда-то ее повел. На нем были пестрящие заплатами бриджи цвета хаки, неопрятные обмотки и видавший виды рваный пиджак. Местный головной убор, называвшийся «чефья», падал сзади длинными складками на шею, он держался благодаря плетенному из черного шелкового шнура кольцу, которое надевалось поверх чефьи и плотно охватывало голову. Сара невольно залюбовалась легкой и плавной походкой бедуина и тем, как гордо, с каким естественным изяществом он держал голову. Нелепо выглядел лишь его «европейский» костюм. «Как смехотворна наша пресловутая цивилизованность, — подумала Сара. — Если бы не она, не было бы всяких чудищ вроде миссис Бойнтон! В каком-нибудь первобытном племени ее бы давно уже прикончили и съели!»

Сара иронически улыбнулась своим мыслям. Похоже, она и в самом деле здорово переутомилась. Однако стоило девушке хорошенько умыться горячей водой и попудриться, как к ней вернулось прежнее спокойствие и уверенность в себе. Теперь она уже стыдилась своего страха перед несносной старухой.

Сара тщательно расчесала свои черные густые волосы и попыталась разглядеть себя в тусклом зеркале, освещенном колеблющимся светом крохотной масляной лампы. Потом решительно откинула полог палатки и вышла, намереваясь спуститься к большой палатке, которая служила столовой.

— Вы… здесь? — вдруг раздался рядом с ней изумленный возглас.

Она повернулась — из мрака ночи прямо на нее смотрел Рэймонд Бойнтон… В его глазах было столько удивления! Но еще в них было нечто такое, что заставило ее замереть в радостном волнении. Восторг! Это был восторг человека, не верящего собственным глазам… Сара знала, что теперь до конца жизни не сможет забыть этот полный благоговения и пылкой благодарности взгляд: Так осужденный на вечные муки, наверное, смотрел бы на райское видение.

— Вы… — снова произнес он, и от этого тихого дрожащего голоса сердце Сары радостно сжалось. Сквозь охватившие ее смущение, испуг и робость пробивалась ликующая гордость.

— Да, — только и смогла выговорить она.

Рэймонд подошел ближе, словно все еще не веря собственным глазам, и вдруг сжал ее руку.

— Это в самом деле вы… А я сперва подумал, мне почудилось… Потому что я все время думаю о вас… и вы все время у меня перед глазами. — И он, помолчав, продолжил: — Я ведь люблю вас. Я полюбил вас с первого же взгляда. Я не сразу это понял, но теперь знаю точно. И я хочу, чтобы вы тоже знали и… и поняли, что это не я… то есть я, но как бы не такой, какой я на самом деле… так вел себя с вами. Представляете, я даже сейчас не ручаюсь за себя. Что угодно могу вдруг вытворить… Правда, правда! Могу пройти мимо, сделав вид, что не замечаю вас, могу ни с того ни с сего убежать… Но знайте… Я в этом не виноват. Это — нервы. Я ничего не могу с собой поделать. Когда она мне что-нибудь приказывает… я всегда ее слушаюсь! Она доводит меня до такого состояния, что я не могу не подчиниться! Вы ведь все поймете, если я опять… сделаю что-то не то… Вы, конечно, будете меня теперь презирать…

Сара не дала ему закончить:

— Я не буду вас презирать. — В ее голосе неожиданно прозвучала нежность.

— Все равно я знаю, что достоин презрения. Я должен… я обязан вести себя по-мужски.

— Теперь будете. — В ее голосе звучала уверенность. То ли она невольно подчинялась советам доктора Жерара, то ли — собственной интуиции.

— Правда? — грустно спросил он. — Возможно…

— Теперь вы будете смелым. Обязательно будете!

После этих ее слов Рэймонд выпрямился и гордо откинул голову.

— Смелость? Верно… Это самое главное. Мне необходимо быть смелым!

Внезапно он наклонился и коснулся губами ее руки. А потом исчез в темноте.

Глава 12

Сара вошла в большую палатку. Обе ее попутчицы и доктор уже сидели за столом. Проводник рассказывал, что кроме них в лагере находится еще одна группа туристов:

— Приехали два дня назад. А уезжают послезавтра.

Американцы. Мать ужасно толстая, очень трудно было доставить ее сюда. Она сидела в кресле, а кресло несли на руках, — носильщики все вымокли от пота… Да.

Представив себе эту картину, Сара не могла удержаться от смеха.

Толстяк гид взглянул на нее с благодарностью. В этот раз ему досталась группа не из легких. Одна только леди Уэстхолм уже трижды уличала его сегодня в некомпетентности, потрясая путеводителем, а теперь была недовольна своей постелью. Он был очень признателен этой девушке: хоть ее, похоже, все устраивало и она не изводила его придирками.

— Хм, я видела этих людей в отеле «Соломон», — сказала леди Уэстхолм, — я сразу узнала эту старую даму, их мать. Мисс Кинг, по-моему, вы как-то беседовали с ней в отеле?

Сара смущенно покраснела, надеясь, что леди Уэстхолм не удалось расслышать ее разговор со старухой. Что тогда на нее нашло?.. Сара до сих пор не могла ответить себе на этот вопрос.

Леди Уэстхолм тем временем изрекла свой приговор семейству Бойнтонов:

— Скучные люди. Совершенные провинциалы.

Мисс Пирс тут же что-то пылко заверещала, выражая полное свое согласие, а леди Уэстхолм одарила общество рассказом об американцах, более достойных внимания, более интересных и значительных, с коими ей в последнее время приходилось встречаться.

Из-за несносной жары — весьма нетипичной для этого времени года — экскурсию назначили на очень ранний час.

В шесть утра все четверо уже завтракали. Никого из Бойнтонов не было видно. После того как леди Уэстхолм выразила свое неудовольствие — на сей раз по поводу отсутствия фруктов, все принялись за глазунью с пересоленной ветчиной, запивая ее чаем со сгущенкой.

После еды сразу тронулись в путь. Леди Уэстхолм и доктор тут же принялись обсуждать свойства витаминов и рацион рабочих, в коем этих витаминов катастрофически не хватает. Тут сзади раздался чей-то оклик, и все остановились, поджидая еще одного экскурсанта. Оказалось, что это не кто иной, как мистер Джефферсон Коуп. Он так спешил, что его симпатичное открытое лицо раскраснелось.

— Вы не против, если я примкну к вашей группе? Доброе утро, мисс Кинг. Я так рад снова встретить вас и доктора Жерара. Ну и как вам пейзаж? — Он обвел рукой обступавшие их со всех сторон невероятно красные скалы.

— Изумительно, хотя и жутковато, — сказала Сара. — Я всегда себе представляла Петру сказочно-романтичной — «город цвета алых роз». А она совсем не сказочная. Эти скалы очень даже реальные, как… как сырое мясо.

— Действительно, оттенок именно такой, — согласился Джефферсон Коуп.

— И все-таки она прекрасна, — вздохнула Сара.

Путешественники начали взбираться на скалу в сопровождении двух бедуинов. Оба проводника были стройные, высокие, они шли слегка покачиваясь для равновесия и уверенно ступая по гладкому каменистому склону в своих подбитых гвоздями башмаках. Неприятности начались довольно скоро. Сара и доктор Жерар хорошо переносили высоту, но мистер Коуп и леди Уэстхолм чувствовали себя прескверно, а бедняжку мисс Пирс на самых крутых местах приходилось почти нести на руках, и каждый раз она, зажмурившись, с позеленевшим лицом, причитала: «Я с самого детства ужасно боюсь высоты».

В конце концов она заявила, что хочет вернуться назад, но, оглянувшись на спуск, который ей предстояло одолеть, еще сильней позеленела и вынуждена была согласиться, что выход у нее только один — двигаться дальше.

Доктор Жерар как мог подбадривал ее. Он все время шел позади мисс Пирс и держал свою трость параллельно земле, чтобы этим своеобычным «парапетом» хоть немного отгородить ее от пропасти. Мисс Пирс была ему очень благодарна, ибо это действительно помогало ей справиться с головокружением.

Сара слегка запыхалась. А вот их весьма упитанного драгомана этот подъем, похоже, ничуть не утомил.

— Вероятно, нелегкое дело водить сюда туристов? — спросила Сара. — Я имею в виду пожилых.

— О да, с ними всегда бывают сложности, — безмятежно подтвердил Махмуд.

— И все-таки вы ведете их сюда?

— Им это нравится. — Махмуд пожал своими тучными плечами. — Они платят деньги, чтобы все увидеть, и они хотят видеть действительно все. Ну да ничего, наши проводники очень опытные и сильные, так что справляются прекрасно.

Наконец они достигли вершины. Сара с облегчением вздохнула. Внизу под ними, насколько хватало глаз, со всех сторон кроваво алели скалы — удивительная, фантастическая страна, ничего подобного нет нигде на Земле. В этом хрустально-чистом воздухе они ощущали себя богами, перед которыми раскинулся недостойный мир, мир, в котором царит насилие и бушуют страсти.

Драгоман сообщил, что в древности здесь было место жертвоприношений, и поэтому эту вершину исстари называют Вершиной Жертвоприношений. Он показал им желоб, вырубленный в плоской части скалы, лежавшей прямо у них под ногами.

Сара отошла в сторону, чтобы не слышать бойких обкатанных фраз, которыми так и сыпал их тучный драгоман. Присев на большой камень, она запустила пальцы в волосы и стала жадно всматриваться в мир, раскинувшийся у ее ног. Чуть погодя она почувствовала, что рядом с ней кто-то стоит.

— Теперь вы понимаете, как точно выбрал дьявол место для искушения, о котором говорится в Новом Завете? — услышала она голос Жерара. — «Опять берет Его диавол на весьма высокую гору и показывает Ему все царства мира и славу их. И говорит Ему: все это дам Тебе, если падши поклонишься мне»[54]. Вы только представьте, каково искушение — быть властелином мира, повелевать материей…

Сара кивнула, соглашаясь, но была настолько увлечена своими мыслями, что доктор заметил ее отрешенный взгляд и с некоторым удивлением спросил:

— О чем вы так задумались?

— Я? — Девушка оглянулась, и он увидел ее потерянное лицо.

— Как это мудро — выбрать место для жертвенника высоко в горах, — пробормотала она. — Вам никогда не приходило в голову, что жертва необходима… Я имею в виду, что мы слишком уж высоко ценим жизнь. На самом деле смерть не так уж и страшна, как мы привыкли думать.

— Вы это серьезно? В таком случае, дорогая мисс Кинг, вам не следовало выбирать профессию врача. Для нас смерть — главный враг, и иначе быть не может.

Сара зябко пошевелила плечами.

— Да, вы конечно же правы. И все же… смерть часто разрешает самые запутанные проблемы. И возможно, делает нашу жизнь полнее…

— «…лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб»[55],— хмуро процитировал Жерар.

Сара испуганно к нему повернулась.

— Я не это имела в виду… — Она вдруг замолчала.

К ним приближался Джефферсон Коуп.

— А ведь и в самом деле изумительное место, — заявил он. — Просто потрясающее, и я счастлив, что оказался здесь. Но скажу вам откровенно, путешествовать с миссис Бойнтон довольно сложно. Она замечательная женщина, я восхищен ее смелостью, тем, что она решилась отправиться в Петру, но это не меняет дела. У нее слабое здоровье, и, вероятно, поэтому ее желания не совпадают с желаниями ее близких, что вообще-то можно понять. Но ведь ей даже в голову не приходит, что ее дети на какие-то экскурсии могли бы поехать без нее. Она так привыкла держать их при себе, что, наверное, не считает… — Мистер Коуп вдруг замолчал. Его симпатичное доброе лицо выражало смущение и тревогу. — Видите ли, — сказал он, — я недавно кое-что о ней узнал и, не скрою, был совершенно обескуражен…

Сара опять погрузилась в свои мысли, и голос мистера Коупа звучал словно где-то вдалеке, как убаюкивающее журчание ручейка, но доктор Жерар не преминул спросить:

— В самом деле? Что же вы узнали?

— Мне рассказала это одна дама в отеле в Тивериаде. Речь шла о бывшей горничной миссис Бойнтон. Девушка, как я понял, была… — Мистер Коуп бросил обеспокоенный взгляд на Сару и понизил голос: — У нее должен был родиться ребенок. Миссис Бойнтон вроде бы об этом знала, но продолжала к ней хорошо относиться. И вдруг за несколько недель до рождения ребенка она выгнала бедняжку вон.

— О! — Брови доктора Жерара изумленно поползли вверх.

— Дама, которая поведала мне об этом, располагает абсолютно точными сведениями. Не знаю, как вам, но лично мне решение миссис Бойнтон кажется крайне бессердечным. Я не могу понять…

— А вы попробуйте, — перебил его доктор. — Я, например, не сомневаюсь, что этот случай доставил миссис Бойнтон огромную радость.

Мистер Коуп взглянул на него с возмущением.

— Что вы такое говорите! Не могу в это поверить.

Тихим голосом Жерар процитировал:

— «И обратился я, и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их — сила, а утешителя у них нет. И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе; а блаженнее их обоих тот, кто еще не существовал, кто не видал злых дел, какие делаются под солнцем…»[56]

Не докончив фразу, он сказал:

— Сэр, я посвятил всю жизнь изучению странностей человеческой души и рассудка. Чтобы разобраться в этом, недостаточно видеть лишь светлые стороны жизни. Под покровом приличий и условностей нашего каждодневного бытия таится много необъяснимого. Например, такой феномен, как наслаждение жестокостью ради самой жестокости. А если мы углубимся еще дальше, то обнаружим подоплеку этого отклонения — страстное, почти болезненное стремление к почестям и похвале. Если это стремление неосуществимо, если человек не сумеет в силу каких-то причин удовлетворить свои амбиции, он ищет иные способы самоутверждения. Он готов доказывать свою избранность любым путем. Пусть, дескать, все знают, с кем имеют дело, с какой великой личностью. И вот тут возникают всяческие извращения. Агрессивное отношение к окружающим делается для такого человека нормой, и жестокость становится второй его натурой.

Мистер Коуп смущенно покашлял.

— Мне кажется, доктор, вы несколько сгустили краски, м-да… А воздух здесь, между прочим, просто потрясающий… — И мистер Коуп деликатно удалился.

Тень улыбки пробежала по лицу доктора. Он снова посмотрел на Сару. Личико ее было очень суровым, брови сдвинуты. Жерар подумал, что она страшно похожа на молодого судью — в тот миг, когда он со всем своим юношеским максимализмом выносит приговор. Услышав за спиной какой-то шум, доктор обернулся — к нему боязливой походкой приближалась мисс Пирс.

— Мы сейчас будем спускаться, — пролепетала она. — Т) Господи! Наш гид обещал, что мы спустимся по другой дороге, гораздо более легкой. Я очень на это надеюсь. Иначе просто не выдержу… Я с детства не переношу высоты…

Спуск пролегал вдоль русла горной реки. И хотя под ногами осыпались камни и ничего не стоило переломать себе кости, спускаться было значительно легче, ибо перед глазами у путешественников теперь уже не маячили жуткие бездны. Они вернулись в лагерь усталые, но в отличном настроении и с невероятно разыгравшимся аппетитом. Было уже начало третьего, и они просто мечтали об ожидавшем их ленче.

В большой палатке за столом сидели Бойнтоны. Они заканчивали свою трапезу.

Леди Уэстхолм любезно удостоила их своим вниманием.

— Мы провели незабываемое утро. Петра изумительна, — сказала она, обращаясь, по-видимому, к Кэрол.

Та затравленным взглядом посмотрела на мачеху и тихо пробормотала:

— О, да… безусловно. — Сказать что-нибудь более осмысленное она не решалась.

Леди Уэстхолм с чувством исполненного долга принялась за еду.

За ленчем обсуждались дальнейшие планы на вторую половину дня.

— Я намерена как следует отдохнуть, — прочирикала мисс Пирс. — Надо восстановить силы.

— А я бы с удовольствием побродила по окрестностям, — сказала Сара. — А вы, доктор?

— Был бы рад составить вам компанию!

При этих его словах миссис Бойнтон уронила ложку, которая так громко звякнула, что все невольно вздрогнули.

— Я, пожалуй, последую вашему примеру, мисс Пирс, — заявила леди Уэстхолм. — Полчасика почитаю, часик полежу. А потом, может, немного прогуляюсь.

Миссис Бойнтон, опираясь на руку Леннокса, с трудом — поднялась. Немного постояв, она вдруг вполне благодушным тоном сказала:

— Я считаю, вам следует сегодня погулять.

На лицах ее детей отразилось изумление, граничащее с испугом. Это было даже немного комично.

— А как же вы, мама?

— Мне никто не нужен. Очень хочется почитать. А Джинни лучше остаться. Ей необходимо поспать.

— Но, мамочка, я совсем не устала! Я тоже хочу погулять — со всеми вместе.

— Нет, ты устала. У тебя же болит голова! Будь умницей. Иди-ка ложись. Я лучше тебя знаю, что тебе полезно.

— Я… я… — Упрямо вскинув голову, девушка возмущенно посмотрела на мать. Но тут же сникла.

— Глупая девчонка! Ну-ка марш в свою палатку, — приказала миссис Бойнтон и, грузно переваливаясь с ноги на ногу, вышла наружу. Ее чада покорно поплелись за нею.

— Боже милостивый, — прощебетала мисс Пирс. — Какие странные люди! И какой странный цвет лица у старой дамы — почти багровый. Наверное, у нее очень больное сердце. Удивительно, как она выдерживает такую жару…

«Она отпустила их, — тут же сказала себе Сара, — хотя наверняка знает, что Рэймонд захочет встретиться со мной. Почему она это сделала? Очередная ловушка?»

После ленча она пошла в свою палатку, чтобы надеть свежее платье. Она была в страшном смятении. Та короткая встреча с Рэймондом пробудила в ее сердце нежность. Ей страстно хотелось защитить его. Так вот она какая — любовь… Оказывается, это прежде всего тревога за любимого, мучительная тревога — и желание любой ценой уберечь дорогого тебе человека от страданий.

Да, она любит Рэймонда Бойнтона. И, подобно святому Георгию[57], должна избавить скованную цепями жертву от Дракона, то бишь от миссис Бойнтон. А Дракон вдруг ни с того ни с сего стал добреньким… Нет, это неспроста. Девушка волновалась все сильнее.

Примерно в четверть четвертого Сара снова подошла к большой палатке.

Леди Уэстхолм сидела на стуле. Невзирая на палящий зной, она упорно носила толстую твидовую юбку. На коленях у нее лежал отчет Королевской комиссии[58]. Доктор Жерар беседовал с мисс Пирс, в руках у которой Сара приметила книгу под названием «Зов любви». Рекламная аннотация на суперобложке уверяла, что это захватывающая повесть, полная роковых страстей и невероятных приключений.

— Мне кажется, ложиться сразу после ленча — неразумно, — объясняла доктору мисс Пирс. — Это вредно для желудка. А здесь, у палатки, все-таки тень, и немного прохладней. О Боже, как вы думаете, доктор, благоразумно ли поступает эта старая дама, сидя прямо на солнцепеке?

Все взглянули на склон горы. Миссис Бойнтон сидела в той же позе, что и вчера вечером, — словно Будда[59], охраняющий вход в пещеру. И ни души вокруг. Все слуги легли спать. На некотором расстоянии от лагеря была видна небольшая группа постепенно удалявшихся туристов.

— Наконец-то мамочка смилостивилась и отпустила детей на прогулку, — прокомментировал доктор Жерар. — Что это — новые козни?

— Представляете, мне почему-то тоже так показалось! — сказала Сара.

— Мы с вами безнадежные скептики. Давайте лучше догоним их.

Оставив мисс Пирс наедине с роковыми страстями, они быстрым шагом двинулись следом за беглецами, которые, к счастью, шли довольно медленно. Все они были непривычно веселы и беспечны.

Сияющий счастливой улыбкой мистер Коуп был тут же. Через несколько минут все уже болтали и смеялись, словно знали друг друга давным-давно.

Ими овладела какая-то лихорадочная веселость, почему-то у каждого из них было такое ощущение, что они сбежали украдкой, — запретный плод всегда слаще. Сара не стала подходить к Рэймонду, а пошла рядом с Ленноксом и Кэрол. Доктор Жерар и Рэймонд шли сзади, увлеченно болтая. Надин и Джефферсон Коуп брели чуть поодаль.

Но очень скоро доктор Жерар как-то сник. Его фразы становились все короче и отрывистей, он вдруг замедлил шаг.

— Тысяча извинений. Боюсь, мне придется вернуться.

— Что-то случилось? — забеспокоилась Сара.

— Лихорадка. Мне нездоровилось еще во время ленча, но я думал, обойдется без приступа.

— Малярия, — догадалась Сара.

— Да. Придется вернуться и принять хинин[60]. Надеюсь, приступ будет не очень сильным. Эту прелесть я подцепил в Конго[61], так сказать, на память.

— Я провожу вас, — предложила Сара.

— Нет-нет. У меня с собой целая аптечка, в том числе и несколько ампул с хинином. Что делать, не повезло. А вы не волнуйтесь, я доберусь один. — И доктор заторопился обратно в лагерь.

Сара с сомнением смотрела ему вслед, но, встретив взгляд Рэймонда, счастливо улыбнулась, и доктор был забыт.

Какое-то время все шестеро держались вместе, но потом Сара и Рэймонд отстали, сами того не заметив. Они брели не торопясь, забирались на скалы, обходили какие-то бесконечные отроги и наконец присели в тенечке отдохнуть.

Никто не решался заговорить первым… Потом Рэймонд все-таки спросил:

— Как вас зовут? Я знаю только вашу фамилию.

— Сара.

— Сара. Могу я вас так называть?

— Конечно.

— Сара, расскажите мне что-нибудь о себе.

Прислонившись спиной к утесу, она принялась ему рассказывать о своем детстве в Йоркшире[62], о тетушке, воспитавшей ее, о любимых собаках. Рэймонд тоже рассказал о себе, правда, немного сбивчиво и очень коротко.

И снова наступило долгое молчание. Их руки встретились — как бы случайно. Они сидели, взявшись за руки как дети, охваченные дивным ощущением покоя и счастья.

Когда солнце стало садиться, Рэймонд нарушил идиллию.

— Пора возвращаться, — сказал он. — Но я пойду в лагерь один. Мне нужно кое-что предпринять. А вот когда я это сделаю, когда я докажу себе, что я не трус… тогда мне не стыдно будет обратиться к вам с одной просьбой… Возможно, мне придется попросить у вас в долг денег.

Сара улыбнулась.

— Я рада, что вы не лишены практичности. Можете на меня рассчитывать.

— Только сначала я должен кое-что сделать — я один.

— Что именно?

Его мальчишеское лицо неожиданно помрачнело:

— Я должен убедиться в том, что способен на решительные поступки. Сейчас — или никогда. — И, резко повернувшись, он зашагал прочь.

Сара сидела в той же позе и смотрела ему вслед. Что-то в словах Рэймонда насторожило ее. Он так взволнован, так напряжен — и эта его странная решимость… Наверное, ей все-таки следовало пойти с ним… Но она тут же отогнала эту мысль. Рэймонд хочет проверить себя, свою только что обретенную смелость. Это его право. Ей остается только молиться, чтобы решительность не покинула его.

Солнце уже почти зашло, когда Сара вернулась в лагерь. Подойдя ближе, она увидела знакомый зловещий силуэт — миссис Бойнтон все еще сидела у входа в пещеру. Девушке опять стало очень неуютно, и поэтому она поспешила не к себе, а в большую палатку.

Леди Уэстхолм вязала темно-синий свитер, повесив смотанную кольцом шерсть себе на шею. Мисс Пирс расшивала анемичными[63] незабудками салфетку, заодно слушая лекцию о том, как наилучшим образом усовершенствовать закон о разводе. Слуги сновали туда и обратно, занятые приготовлениями к вечерней трапезе. В глубине палатки в шезлонгах расположились с книгами молодые Бойнтоны. Появился Махмуд и обиженно стал укорять своих подопечных. Он запланировал прелестную прогулку после чая, но никого не нашел… Теперь вся программа пошла прахом. А он хотел ознакомить их с чрезвычайно оригинальной архитектурой набатеев[64].

Сара поспешила успокоить его, уверив, что они прекрасно провели время. Она отправилась к себе, чтобы умыться и привести себя в порядок перед обедом. Возвращаясь назад, она остановилась у палатки Жерара и тихонько его окликнула.

Ответа не было. Сара приподняла полог и заглянула внутрь. Доктор неподвижно лежал на кровати. Сара торопливо отошла, надеясь, что не разбудила его.

К ней подошел слуга и молча указал на большую палатку. Обед был, видимо, уже готов. Она прибавила шаг. Все, кроме доктора Жерара и миссис Бойнтон, были уже в сборе. За старой дамой послали слугу.

И вдруг ни с того ни с сего началась какая-то суматоха. Вбежали двое перепуганных слуг и что-то начали говорить Махмуду.

Тот встревоженно огляделся и вышел. Повинуясь внезапному порыву, Сара вышла следом.

— Что случилось? — спросила она.

— Эта старая дама… Абдул говорит, что она не может двигаться — ей совсем-совсем плохо.

— Я пойду с вами, — сказала Сара, невольно ускорив шаг. Она взобралась вслед за Махмудом на скалу, и через минуту они были уже у входа в пещеру, где вот уже несколько часов сидела в кресле старуха. Девушка наклонилась к ней и взяла ее пухлую руку, чтобы нащупать пульс, но вдруг, сильно побледнев, выпрямилась.

Не сказав гиду ни слова, Сара спешно вернулась в палатку. Задержавшись на пороге, она взглядом отыскала сидевших в шезлонгах Бойнтонов. Когда она заговорила, ее голос прозвучал неестественно резко:

— Мне очень жаль. — Сделав над собой усилие, Сара повернулась к Ленноксу — ведь теперь он глава семьи… — Мистер Бойнтон, ваша мать умерла.

Она вглядывалась в лица людей, для которых это страшное сообщение означало свободу, и ей почему-то казалось, что она смотрит на них откуда-то издалека…

Часть вторая

Глава 1

Полковник Карбери улыбнулся своему гостю и поднял бокал.

— Итак, пьем за преступления!

Лукавый блеск в глазах Эркюля Пуаро свидетельствовал о том, что он по достоинству оценил остроумие тоста. Пуаро прибыл в Амман с рекомендательным письмом от полковника Рейса. Карбери, конечно, было любопытно взглянуть на эту всемирно известную знаменитость, на человека, удостоившегося столь щедрых похвал его старого друга и коллеги из «Интеллидженс сервис»[65]: «Тончайший психолог, специалист высочайшего класса!» В качестве иллюстрации Рейс подробно описал, как Эркюлем Пуаро было раскрыто убийство Шайтаны[66].

— Мы просто обязаны показать вам все местные достопримечательности, — сказал полковник Карбери, покручивая свои тронутые сединой и не слишком ухоженные усы.

Это был коренастый, среднего роста человек, совершенно штатской наружности, не блещущий опрятностью, с довольно большой лысиной и блеклыми голубыми глазами. Его медлительность и неловкость никак не вязались с привычным для большинства эталоном офицера — щеголеватого и подтянутого. Тем не менее в Трансиордании[67] полковник Карбери пользовался непререкаемым авторитетом.

— Джараш, к примеру, — сказал он. — Не хотите ли туда съездить?

— Я был бы рад увидеть абсолютно все! — воскликнул Пуаро.

— Вот это я понимаю, — одобрил полковник. — Только так и следует жить — с азартом! Скажите, — добавил он после паузы, — а у вас никогда не возникало ощущение, что ваши профессиональные… м-м… хлопоты словно бы преследуют вас?

— Pardon?

— Ну… приезжаете вы, скажем, в какой-нибудь город, предвкушая, что наконец-то отдохнете от всяких криминальных историй, а там вас уже поджидает какой-нибудь труп…

— О, так бывало, да… Сколько раз!

— Гм, — как-то странно хмыкнул полковник Карбери и вдруг вскочил со стула. — У нас, знаете ли, тоже имеется один труп, который не дает мне покоя, — доверительно сообщил он.

— В самом деле?

— Да. Тело сейчас тут, в Аммане. Старая американка. Отправилась в Петру вместе с детьми. Путешествие тяжелое, неслыханная для этого времени года жара, у старухи больное сердце. Поездка оказалась трудней, чем она себе представляла. Дополнительная нагрузка на сердце — и вот нате вам — отправилась к праотцам.

— Прямо здесь, в Аммане?

— Нет, в Петре. Сюда привезли уже труп.

— О!

— Все, вообще-то говоря, вполне объяснимо. Финал далеко не неожиданный. Однако…

— Так-так, я весь внимание. Однако — что?

Полковник задумчиво почесал лысину.

— Мне почему-то кажется, — сказал он, — что с ней разделались ее собственные детки.

— Вот как! И что же наводит вас на эту мысль?

Ничего конкретного полковник сказать не мог, только изложил свои соображения.

— Похоже, старушка была не сахар. Как говорится, не велика потеря. И сдается мне, что ее смерть пришлась очень кстати. Впрочем, тут-трудно что-то доказать, поскольку все ее детки друг за дружку горой и, если понадобится, каждый соврет и глазом не моргнет. Нам лишние сложности тоже ни к чему, тем более — с иностранцами. Самое разумное — оставить все как есть. Собственно, тут даже не за что ухватиться. У меня когда-то был приятель — врач. Так вот, у него частенько возникали подозрения, что пациент отправился на тот свет несколько раньше времени. Он мне всегда говорил: если нет надежных зацепочек, самое лучшее — держать рот на замке. А иначе угодишь в такую трясину — и доказать ничего не сможешь, и расстанешься с репутацией приличного человека и стоящего врача. М-да, в чем-то он совершенно прав. И однако… Все нужно делать, как полагается. — Он снова поскреб лысину. — Я, знаете ли, аккуратист, не терплю разгильдяйства.

Галстук полковника Карбери съехал набок, носки приспустились, китель был весь в пятнах и далеко не нов. Но Пуаро даже не улыбнулся. Он ощущал внутреннюю собранность полковника Карбери. Он успел отметить его четкий склад ума, его уменье отбирать факты и подмечать детали.

— Да, я человек аккуратный, — повторил Карбери и как-то вяло и загадочно махнул рукой. — Я терпеть не могу всяких неясностей и неразберихи.

Пуаро понимающе кивнул.

— А врача там у них, случайно, в тот момент не оказалось? — спросил он.

— Целых два. Впрочем, один из них был болен — тяжелый приступ малярии. А второй — молодая девушка, только что со студенческой скамьи. Но, похоже, очень толковая. В факте смерти ничего необычного, по ее мнению, нет. У старухи было слабое сердце, она давно уже принимала сердечные лекарства. Стоит ли удивляться, что она вдруг окочурилась.

— В таком случае, что же вас волнует, дружище?

Голубоватые глаза полковника выражали явное беспокойство.

— Слышали вы о французе, которого зовут Теодор Жерар?

— Разумеется… В своей области он большой авторитет.

— Черт ногу сломит в этой области, — пробурчал полковник, однако в голосе его прозвучала явная уважительность. — Если вы в четыре года втюрились в приходящую уборщицу, совсем не исключено, что, дожив до тридцати восьми, вы объявите себя архиепископом Кентерберийским[68]. И что поразительно, эти ребята так все умеют разложить по полочкам, что не хочешь, да поверишь в эту белиберду. Одним словом — психоанализ.

— Доктор Жерар крупнейший специалист в лечении глубоких неврозов, — с улыбкой согласился Пуаро. — А что он… э-э… ему кажется, что случай в Петре по его части?

Полковник решительно затряс головой:

— Нет-нет. Будь он по его части, я не стал бы ломать себе голову. И не потому, заметьте, что не верю в эти дела. Я не то чтобы не верю, просто есть такие вещи, которые я не в силах уразуметь. У меня, например, служит один бедуин, так вот, представьте, этот малый может выйти посреди пустыни из машины, пощупать рукой землю и с точностью до одной-двух миль определить, где мы находимся. Что это — колдовство? Нет. А тогда что? То, что рассказал доктор Жерар, достаточно просто. Факты, и ничего больше. Я подумал, что вам будет интересно… Кстати, вам интересно?

— Да-да, конечно.

— Вот и отлично. Тогда немедленно ему звоню и приглашаю сюда. Он сам вам все расскажет.

Когда полковник отправил своего подчиненного за доктором Жераром, Пуаро спросил:

— А что собой представляет семья покойной?

— Их фамилия Бойнтон. Двое сыновей, один женат. Супруга его весьма привлекательная женщина, умная, уравновешенная. Есть еще две дочки. Обе очень хорошенькие, каждая в своем роде. Младшая — немного нервная… Впрочем, возможно, это последствие шока.

— Бойнтоны, — повторил Пуаро. И поднял брови: — Любопытно… Очень любопытно.

Карбери бросил на него вопросительный взгляд. Но поскольку Пуаро ничего больше не прибавил, полковник продолжал:

— Мамаша, судя по всему, была не подарок! Держала их в черном теле и заставляла плясать под свою дудку. И крепко наложила лапу на семейные финансы. Никто из них и пенни собственного не имел.

— Вот как! Очень интересно. А есть сведения о том, как она распорядилась имуществом?

— Я навел справки… Так, вроде бы ненароком. Наследство в равных долях делится между всеми членами семьи.

— Так вы считаете, что они все замешаны? — вдруг спросил Пуаро.

— Понятия не имею. Вот отсюда и начинаются сложности. Все они внесли свою лепту в это дело, или кого-то одного осенило — я не знаю. Но возможно, все мои подозрения и гроша ломаного не стоят. Короче говоря, мне хотелось бы узнать ваше мнение. А вот и доктор Жерар.

Глава 2

Француз подошел к столу быстрым, но несуетливым шагом. Здороваясь с полковником Карбери, он с живым любопытством посмотрел на Пуаро.

— Это мой гость, мосье Эркюль Пуаро, — представил Карбери. — Мы с ним только что обсуждали ту историю в Петре.

— Ах вот как! — Пытливый взгляд доктора прошелся по всей фигуре именитого детектива. — Она вас заинтересовала?

Пуаро трагическим жестом вскинул вверх руки:

— Увы! Издержки профессии, так сказать, неодолимый азарт.

— Прекрасно вас понимаю, — улыбнулся Жерар.

— Хотите выпить? — спросил Карбери.

Он плеснул в стакан виски с содовой и поставил его возле локтя доктора Жерара. Затем вопросительно взглянул на Пуаро, но тот покачал головой. Полковник поставил графин на стол и пододвинулся поближе.

— Ну, — сказал он. — Так на чем мы остановились?

— Насколько я понял, — пояснил Пуаро, — полковника Карбери одолевают сомнения по поводу смерти этой американки.

— Моя вина, — сказал доктор, удрученно махнув рукой. — Но ведь я могу и ошибиться. Не забывайте этого, полковник, — возможно, я в принципе не прав.

— Изложите мосье Пуаро факты, — угрюмо попросил Карбери.

Доктор коротко остановился на событиях, предшествовавших путешествию в Петру, дал лаконичные характеристики всех Бойнтонов и описал крайне напряженную атмосферу, царившую в их семье. Пуаро слушал его очень внимательно.

Затем Жерар перешел к рассказу о первом дне пребывания в Петре: об утренней экскурсии и о прогулке, которую ему пришлось прервать.

— У меня начался сильный приступ малярии, — пояснил он. — Пришлось возвращаться в лагерь — я хотел сделать себе инъекцию хинина.

Пуаро кивнул.

— Прихватило меня основательно. Я еле дотащился до палатки. Вначале никак не мог найти свою аптечку, ее почему-то не оказалось на месте. Наконец я все же ее обнаружил, но в ней не было шприца. Я стал искать его, но потом просто проглотил большую дозу хинина и свалился на кровать.

Чуть передохнув, он продолжал:

— О том, что миссис Бойнтон умерла, стало известно лишь после захода солнца. Поскольку умерла она сидя в кресле, никто ничего не заметил. Она часами просиживала в нем не меняя позы. И только когда был готов обед, слуге было велено ее привести. Это было в половине седьмого.

Далее доктор рассказал, где находится пещера и назвал примерное расстояние от нее до большой палатки.

— Мисс Кинг, дипломированный врач, произвела осмотр тела. Она знала, что у меня малярийный приступ, и не стала меня тревожить. Да там уже, в сущности, ничем нельзя было помочь. Миссис Бойнтон была мертва уже какое-то время.

— А как долго? — спросил Пуаро.

— Едва ли мисс Кинг в тот момент думала о времени, — задумчиво сказал доктор. — По-моему, ей не пришло в голову, что кому-то могут понадобиться столь точные сведения.

— Ну а когда ее в последний раз видели живой? — спросил Пуаро.

Полковник Карбери откашлялся и заглянул в какую-то бумагу.

— Чуть позже четырех с миссис Бойнтон беседовали леди Уэстхолм и мисс Пирс. Леннокс Бойнтон говорил с ней около половины пятого. Примерно пять минут спустя к ней подсела миссис Леннокс Бойнтон и беседовала с ней довольно долго. Кэрол Бойнтон тоже перебросилась с матерью двумя-тремя фразами. Время она не заметила, но, судя по свидетельству других туристов, это было примерно в десять минут шестого. Друг семейства Бойнтонов, американец Джефферсон Коуп, возвратившись в лагерь вместе с леди Уэстхолм и мисс Пирс, видел, что миссис Бойнтон спит, и, естественно, к ней не подошел — не хотел беспокоить. Это было примерно в двадцать минут шестого. Судя по всему, последним, кто видел ее живой, был младший сын покойной, Рэймонд Бойнтон. Вернувшись с прогулки, он подошел к матери и разговаривал с ней примерно без десяти минут шесть. Тело было обнаружено в половине седьмого — слугой, который пришел звать миссис Бойнтон на обед.

— А после Рэймонда Бойнтона к ней никто не подходил? — спросил Пуаро. — Я имею в виду — от без десяти шесть до половины седьмого.

— Насколько мне известно, нет.

— Но все же в принципе это было возможно? — не отступался Пуаро.

— Не думаю. Часов с шести и до половины седьмого по лагерю сновали слуги, и, кроме того, почти все уже вернулись с прогулок и то и дело входили и выходили из своих палаток. По нашим сведениям, никто не видел, чтобы к старой даме подходили.

— Таким образом, Рэймонд Бойнтон действительно последним видел ее живой?

Доктор и полковник переглянулись. Полковник забарабанил по столу пальцами.

— Вот здесь-то и начинаются загадки, — сказал он. — Продолжайте, Жерар, выкладывайте все, что вам удалось разузнать.

— Как я уже вам сообщил, — сказал доктор Жерар, — мисс Сара Кинг не сочла необходимым фиксировать предельно точно время ее смерти. Она просто сказала, что миссис Бойнтон была мертва «уже какое-то время», то есть очень неопределенно. На другой день я решил поточнее у нее обо всем расспросить и случайно упомянул, что незадолго до шести Рэймонд видел свою мать еще живой. И тут, к немалому моему изумлению, мисс Кинг очень решительно заявила, что такое невозможно, что к этому часу миссис Бойнтон уже наверняка не было в живых.

— Странно, — сказал Пуаро, и брови его резко взметнулись вверх. — В высшей степени странно. А что по этому поводу говорит мистер Рэймонд Бойнтон?

— Клянется, что его мать была жива, — довольно сердито ответил полковник. — Говорит, подошел к ней и сказал: «Я вернулся. Надеюсь, ты неплохо провела время?» Что-то в этом роде. Говорит, что она буркнула: «Очень неплохо», — а он отправился к себе в палатку.

Пуаро нахмурился.

— Любопытно. Чрезвычайно любопытно. А скажите — это было уже в сумерках?

— Нет, солнце только начало садиться.

— Любопытно, — озадаченно повторил Пуаро. — Ну а вы, доктор Жерар, вы осматривали тело?

— Лишь на следующий день. Если быть совершенно точным, в девять утра.

— И как вы определяете время кончины?

— По прошествии столь долгого времени наверняка определить довольно сложно, — пожал плечами француз. — Только с точностью до нескольких часов. Если бы мне пришлось давать свидетельство под присягой, я сказал бы, что эта женщина умерла не меньше, чем за двенадцать часов до моего осмотра, и не больше, чем за восемнадцать. Как видите, от моего освидетельствования толку вам никакого.

— Валяйте дальше, Жерар, — повелел полковник. — Досказывайте остальное.

— Еще один важный момент, — сказал доктор, — На следующее утро я все-таки обнаружил шприц — он лежал на туалетном столике за пузырьком с одеколоном. — Жерар наклонился вперед. — Вы, конечно, скажете, что вечером я его просто не заметил. Я был в кошмарном состоянии, меня всего трясло, да и вообще довольно часто мы не можем найти то, что лежит под самым носом. И однако же я совершенно уверен: вечером в моей палатке шприца не было.

— Это ведь еще не все, — напомнил Карбери.

— Да, еще два факта — на мой взгляд, весьма существенных. Во-первых, на запястье у покойницы я обнаружил след — небольшую точечку — такие остаются после укола. Правда, ее дочь уверяла меня, что мать укололась булавкой.

— Дочь — какая именно? — оживился Пуаро.

— Кэрол.

— Так-так. Пожалуйста, продолжайте.

— Ну и второе. Доставая что-то из своей аптечки, я вдруг обнаружил, что у меня весьма уменьшился запас находившегося там дигитоксина.

— Дигитоксин, — повторил Пуаро. — Это сердечное лекарство, верно?

— Да. Его получают из digitalis purpurea — это самая обычная наперстянка[69]. В ней четыре активных элемента: дигиталин, дигитонин, дигиталейн и дигитоксин. Наиболее опасным (ведь наперстянка ядовитое растение) считается дигитоксин. Его воздействие в шесть — десять раз сильнее, чем воздействие дигиталина или дигиталейна. Во Франции он используется, но из британской фармакопеи[70]исключен.

— И каково же воздействие большой дозы дигитоксина?

— Большая доза дигитоксина, введенная в вену, — сказал доктор Жерар, — вызывает мгновенный паралич сердца и смерть. Смертельная доза для взрослого человека — всего четыре миллиграмма.

— А у миссис Бойнтон к тому же было больное сердце?

— Между прочим, она постоянно принимала лекарство, содержащее дигиталин.

— Ах вот как… Весьма интересно, — заметил Пуаро.

— Вы хотите сказать, что старуха умерла, приняв слишком большую дозу своего же лекарства? — решил уточнить Карбери.

— И это тоже возможно. Но я имел в виду другое…

Дигиталин в некотором смысле можно считать комулятивным средством, то есть оно как бы постепенно накапливается в организме. Мало того, препараты из наперстянки могут привести к летальному исходу, не оставив видимых следов в организме человека.

Пуаро одобрительно кивнул.

— Да, умно, ничего не скажешь, очень умно. Присяжным практически ничего не докажешь. Да-а, джентльмены, если это и в самом деле убийство, то убийство в высшей степени изощренное. Шприц вернули хозяину, в качестве яда использовано лекарство, весьма сходное с тем, которое принимала сама покойная, а стало быть, все можно списать на случайную передозировку. Да, здесь поработали хорошие мозги. Изобретательно, скрупулезно и… я бы сказал, талантливо.

Подведя таким образом первые итоги, он замолк и вдруг поднял голову:

— И все же одно остается для меня непонятным.

— Что именно?

— С какой целью у доктора украли шприц?

— Не украли, а одолжили, — быстро поправил Жерар.

— То есть потом вернули?

— Да.

— Странно, — сказал Пуаро. — Очень странно. Ко всему остальному не подкопаешься.

— Ну и каково ваше просвещенное мнение? Это убийство? — нетерпеливо спросил полковник.

— Минутку, — предостерегающе поднял руку Пуаро. — Мы еще не дошли до конца. Нам нужно обсудить еще одно свидетельское показание.

— Это чье же? Мы уже все разобрали.

— О нет! Осталось еще то, которое дам я, Эркюль Пуаро! — Он слегка усмехнулся, увидев ошеломленные лица своих собеседников. — Курьезно, да? Вы мне рассказываете о некой загадочной истории, и выясняется, что я тоже в некотором роде свидетель и могу сообщить вам кое-какие подробности. Ну так извольте. Дело было так. В первый же свой вечер в отеле «Соломон» я подошел к окну, желая убедиться, что оно закрыто…

— Закрыто или открыто? — спросил полковник.

— Закрыто, — твердо сказал Пуаро. — Однако же оно было открыто, и я, естественно, хотел его закрыть. Но только я взялся за раму, как услышал голос, очень приятный молодой голос, дрожавший от волнения. Я тогда еще подумал: этот голос я бы легко мог узнать. И что же произнес этот приятный голос? А произнес он следующее: «Ты же понимаешь — ее необходимо убить!»

Он выдержал паузу.

— В тот момент я, естественно, не воспринял эти слова всерьез, решил, что какой-нибудь писатель или драматург обсуждает с кем-то сюжет своего будущего шедевра. Но сейчас… Сейчас я совсем не уверен, что речь шла об убийстве вымышленного персонажа.

Он снова сделал эффектную паузу, после чего сообщил главное:

— Господа, я твердо убежден, что эти слова произнес молодой человек, которого несколько позже я увидел в комнате для отдыха в отеле «Соломон». А в администрации мне сказали, что его имя — Рэймонд Бойнтон.

Глава 3

— Рэймонд Бойнтон?! — вырвалось у Жерара. — Не может быть!

— Вы считаете это маловероятным — с психологической точки зрения? — безмятежно осведомился Пуаро.

Жерар покачал головой.

— Нет, я бы так не сказал. Тем не менее я удивлен. Поймите меня правильно. Меня поразило, как все совпало. Ведь именно Рэймонд по всем параметрам подходит на роль главного подозреваемого!

Полковник Карбери вздохнул. «Ох уж эти мне психологические выверты!» — означал его вздох.

— Ну и что нам теперь делать? — озадаченно буркнул он.

Жерар пожал плечами.

— А что мы можем сделать? То, что мы сейчас узнали, — лишь косвенная улика. Она ничего не решает. Даже если мы будем твердо знать, что мадам Бойнтон была убита, доказать это будет очень сложно.

— Понятно одно, — заключил полковник. — Мы практически не сомневаемся в том, что произошло убийство, и тем не менее сидим тут и бьем баклуши. Мне это не нравится! — И добавил, словно оправдываясь: — Я человек аккуратный.

— Я знаю. И очень вас понимаю. — Пуаро сочувственно закивал головой. — Вам бы хотелось немедленно все прояснить: что, почему, каким образом… Ну а какова ваша позиция, доктор? Вы сказали, что сделать ничего нельзя, что улика не решающая. Возможно. Но вам лично хотелось бы все оставить как есть, верно?

— Эта женщина была очень больна, — задумчиво произнес Жерар. — В любом случае, она долго бы не протянула — неделю, месяц… от силы год.

— Стало быть, вас устраивает нынешняя ситуация? — не отставал Пуаро.

Жерар продолжал размышлять:

— Смерть миссис Бойнтон явилась… как бы это сказать… принесла определенную пользу. Ее семья теперь свободна. Теперь они смогут жить нормальной жизнью, они сумеют преодолеть свою обособленность, ведь все они, в сущности, добрые и способные люди. Они станут — теперь станут — полноценными членами общества. Смерть миссис Бойнтон, на мой взгляд, ничего, кроме добра, не принесла.

— Так, значит, вас все устраивает? — спросил в третий раз Пуаро.

— Нет, не все. — Жерар внезапно стукнул кулаком по столу. — Мое предназначение состоит в том, чтобы сохранять жизнь человека, а не ускорять его кончину. И хотя умом я понимаю, что смерть этой женщины благо, но мое подсознание категорически против насилия! Всякий человек должен жить столько, сколько ему предназначено, джентльмены. Таково мое мнение!

Пуаро удовлетворенно улыбнулся и откинулся на спинку стула, услышав наконец тот ответ, которого так долго и с таким терпением добивался.

— Доктору не нравятся убийства! — добродушно проворчал полковник. — Что тут удивительного! Мне они тоже не нравятся. — Он встал и налил себе виски, стаканы его гостей оставались по-прежнему нетронутыми. — А теперь давайте все же попробуем что-либо предпринять. Дельце, конечно, малоприятное, но нам все равно необходимо в нем разобраться. Что толку охать и ахать, надо действовать.

— Что вы на это скажете, мосье Пуаро? — с живостью спросил Жерар. — Каков ваш прогноз — как специалиста?

Пуаро ответил не сразу, видимо, что-то обдумывал: пододвинув к себе пепельницу, он старательно складывал из обгоревших спичек нечто вроде пирамиды.

— Стало быть, вам, полковник, угодно знать, кто именно убил миссис Бойнтон? Если, конечно, ее действительно убили. И еще вы, разумеется, хотите знать, как все это было проделано? Ну, если ее и в самом деле убили…

— Да, очень бы хотелось все это узнать. — Лицо полковника было подозрительно бесстрастным.

— Я, собственно, не вижу тут особой проблемы, — важно произнес Пуаро.

Доктор Жерар посмотрел на него с нескрываемым изумлением.

В глазах полковника Карбери мелькнула искра любопытства.

— Не видите особой проблемы? — переспросил он. — Это уже интересно. И каким же образом вы намерены со всем этим разобраться?

— Я намерен проанализировать имеющиеся данные и выстроить их в логическую цепь.

— Меня это вполне устраивает, — сказал полковник.

— А также, — добавил Пуаро, — разложить все по полочкам, выявить все психологические факторы.

— В этом, я думаю, вы найдете поддержку у доктора Жерара, — сказал Карбери. — Ну а после… после того, как вы проанализируете факты, выстроите эту свою логическую цепь, разберетесь с психологией, вы, что же, — раз, два — и как фокусник вытащите кролика из шляпы? То есть назовете нам преступника?

— А что тут, собственно удивительного? — с небрежным достоинством спросил Пуаро.

Полковник внимательно взглянул на него поверх поднятого стакана с виски. Его рассеянный взгляд стал вдруг цепким. Скептически хмыкнув, он поставил стакан.

— А вы что скажете, доктор?

— Говоря откровенно, я не очень-то верю в успех, но учитывая способности мосье Пуаро…

— Я бы сказал, незаурядные способности, — уточнил Пуаро со скромной улыбкой.

Карбери отвернулся и кашлянул.

— Во-первых, надо решить для себя, считаем ли мы, что в этом убийстве (если оно имело место) так или иначе участвовала вся семья, или это дело рук лишь одного из Бойнтонов. Если мы остановимся на втором варианте, то надо определить, кого из членов семьи мы можем заподозрить в первую очередь.

— Но ведь имеется конкретная улика, — напомнил доктор Жерар, — вы сами о ней только что нам рассказали.

Я думаю, Рэймонд Бойнтон — первый, кого надо обсудить.

— Согласен, — сказал Пуаро. — Случайно услышанные мною слова, а также несоответствие между свидетельством Рэймонда Бойнтона и свидетельством вашей юной коллеги, мисс Кинг, — определенно делают его главным подозреваемым. Он последним видел миссис Бойнтон живой. Если, конечно, допустить, что он говорил правду. Сара Кинг опровергает его слова… А скажите, не возникла ли… э-э… Ну вы понимаете… Не возникла ли между ними некоторая сердечная склонность?

— И даже не некоторая, — кивнул француз.

— О-о! А как она выглядит, эта молодая леди — брюнетка, волосы зачесаны назад, большие карие глаза и весьма решительный вид?

— Совершенно верно. Очень точное описание. — В голосе Жерара мелькнуло изумление.

— Я ее, кажется, видел — в отеле «Соломон». Она разговаривала с Рэймондом Бойнтоном, после чего тот, по-видимому пребывая в мире грез, застыл у дверей лифта и основательно его заблокировал. Мне пришлось трижды сказать ему «Pardon», прежде чем он меня заметил и посторонился. — На некоторое время Пуаро погрузился в раздумья, затем продолжил: — Итак, медицинское заключение, сделанное мисс Сарой Кинг, можно принять лишь с определенной оговоркой. Она — заинтересованное лицо. Доктор Жерар, а не думаете ли вы, что человек с темпераментом Рэймонда Бойнтона способен с легкостью совершить убийство?

— Вы имеете в виду заранее обдуманное убийство? — задумчиво переспросил Жерар. — Вообще говоря, это возможно… Но только как следствие длительного эмоционального напряжения.

— А оно имелось — это воздействие?

— Конечно. Путешествие, вне всякого сомнения, усилило нервное напряжение, в котором постоянно пребывает вся эта семья. Они теперь увидели, как сильно отличается их образ жизни от образа жизни всех остальных людей. Ну а что касается Рэймонда Бойнтона…

— Да-да? — нетерпеливо пробормотал Пуаро.

— Тут стрессовое состояние было усугублено влюбленностью.

— И эта его влюбленность — дополнительный мотив? И дополнительный стимул?

— Именно так.

Полковник кашлянул.

— Дайте-ка и мне вставить словцо. Эта фраза, которую вы, мосье Пуаро, случайно услышали: «Ты же понимаешь — ее необходимо убить!» Значит, в комнате был кто-то еще — к кому Рэймонд Бойнтон обращался.

— Очень верное замечание, — сказал Пуаро. — Я тоже постоянно об этом думаю. Действительно — с кем Рэймонд говорил? Несомненно, с кем-то из своих родных. Но с кем именно? Доктор, вы не могли бы обрисовать нам душевное состояние всех остальных членов семьи?

Доктор откликнулся без промедления:

— Кэрол Бойнтон находилась, я сказал бы, практически в таком же состоянии, что и Рэймонд, — острое чувство протеста, сочетавшееся с нервным возбуждением, но в ее случае не осложненное сексуальным влечением. Леннокс Бойнтон уже пережил фазу протеста. Он погружен в апатию. Его реакция на напряженную ситуацию в семье свелась к тому, что он все больше замыкался в себе. И стал ярко выраженным интровертом[71].

— А его жена?

— Его жена, при всех ее переживаниях и очевидной усталости, не проявляла признаков депрессии. Я думаю, она пыталась тогда решить, как ей быть дальше. Сделать, так сказать, выбор.

— Выбор?

— Ну да. Оставаться с мужем или бежать из этого дома. — Доктор пересказал свой разговор с Джефферсоном Коупом.

— Ну а самая младшая в семье? — спросил Пуаро. — Ее, кажется, зовут Джиневра?

Доктор помрачнел.

— Должен сказать, что психическое состояние этой девушки вызывает серьезные опасения. Уже налицо некоторые симптомы шизофрении. Невыносимые условия жизни привели к тому, что она стала искать спасение в своих фантазиях, придумав себе некий вымышленный мирок. У нее довольно сильно развилась мания преследования — это выражается в том, что она возомнила себя членом какой-то королевской семьи и что ее окружают враги, — одним словом, все признаки болезни налицо.

— А такое состояние — опасно?

— Весьма. Это может перерасти в маниакальное стремление убивать. Страдающие подобной манией убивают не потому, что им хочется убивать, это — мера самозащиты. Они убивают, чтобы не убили их самих, поскольку им кажется, что все вокруг только об этом и думают. А стало быть, с их точки зрения, убийство самый рациональный способ спасения.

— Значит, вы полагаете, что Джиневра Бойнтон могла бы убить свою мать?

— Вполне. Но едва ли она проявила бы столько изобретательности, да и знания у нее не те, чтобы совершить столь изощренное убийство. Такие больные обычно действуют довольно примитивно, и их легко разоблачить. К тому же я почти убежден, что она выбрала бы более эффектный вариант.

— Едва ли, но все-таки могла бы? — настаивал Пуаро.

— Пожалуй — да, — признал доктор.

— Ну а позже… когда дело было сделано? Как вы полагаете, остальные члены семьи знали, кто убил миссис Бойнтон?

— Да наверняка! — неожиданно вмешался полковник. — В жизни не встречал такой семейки — держатся всем скопом и определенно что-то скрывают. Они все заодно!

— А мы заставим их открыть нам — что это у них за тайны.

— Под пытками, что ли? — с опаской поинтересовался Карбери.

— Ну что вы, сэр, — покачал головой Пуаро. — Мы просто побеседуем с ними… разок-другой… В конечном счете, люди всегда говорят правду. Ведь правду говорить намного легче! Не нужно напрягаться, каждую минуту что-то изобретать. Можно солгать один, ну два, три раза, ну пусть даже четыре, но ведь нельзя же лгать все время! И в конце концов… правда выйдет наружу.

— Здесь есть логика, — согласился Карбери и спросил напрямик: — Вы сказали, что будете с ними беседовать. Вы, стало быть готовы взвалить это дело на себя?

Пуаро важно кивнул.

— Только давайте внесем полную ясность, — сказал он. — Вы хотите знать правду, я постараюсь ее узнать. Но не забывайте: узнать правду — это еще не означает получить доказательства. Я имею в виду такие доказательства, которые можно было бы предъявить суду. Вы уловили мою мысль?

— Вполне, — ответил Карбери. — Вы мне расскажете, что там произошло на самом деле, а уж я потом буду решать, стоит ли возбуждать уголовное дело, учитывая, что убитая — американка, а не британская подданная. Международные осложнения нам ни к чему. Но, во всяком случае, мы хотя бы будем знать истину. Терпеть не могу всякой путаницы и неопределенности.

Пуаро улыбнулся.

— Да, только должен предупредить, — сказал Карбери. — Много времени я вам не дам. Я не имею права задерживать их слишком долго.

— Мне понадобится не более суток, — не моргнув глазом заявил Пуаро. — Завтра вечером вы будете знать правду.

Полковник пристально посмотрел на него.

— Вы довольно-таки самоуверенны.

— Просто я знаю свои возможности, — мягко произнес Пуаро.

Подобные откровения были настолько чужды британскому нутру полковника, что ему стало не по себе и он отвернулся, пощипывая свои встопорщенные усы.

— Ладно, — пробормотал он. — Вам виднее.

— И если вам это удастся, мой друг, вы — действительно гений! — воскликнул доктор Жерар.

Глава 4

Сара Кинг внимательно и с любопытством разглядывала Пуаро — его яйцевидную голову, пышные усы и щеголеватый костюм, а также, пожалуй, чересчур черные волосы. В глазах ее мелькнуло недоверие.

— Ну как, мадемуазель, вы удовлетворены?

Сара вспыхнула, встретив его веселый иронический взгляд.

— Простите, — сказала она смущенно.

— Ради Бога. Пользуясь английским выражением, которое я недавно услышал, вы произвели беглый осмотр, не так ли?

Ее губы шевельнулись в улыбке:

— Во всяком случае, вы можете отплатить мне тем же.

— Несомненно. Именно так я и поступил.

Сара бросила на него встревоженный взгляд, несколько задетая его тоном. Пуаро в этот момент безмятежно подкручивал усы, и девушка подумала (уже придя к окончательному выводу): «Какой-то фигляр!» К ней вернулась обычная ее уверенность, и, чуть расправив плечи, она спросила:

— Боюсь, я не совсем понимаю цель нашего разговора.

— Разве милейший доктор Жерар ничего вам не объяснил?

Сара нахмурилась:

— Я не совсем его поняла. Доктор, кажется, считает…

— Что «не все благополучно в Датском королевстве»[72],— быстро договорил Пуаро. — Как видите, я знаю вашего Шекспира.

Однако Саре было не до Шекспира.

— Для чего вы все это затеяли? — спросила она сердито.

— Бог ты мой, но надо же в конце концов узнать правду!

— Вы имеете в виду смерть миссис Бойнтон?

— Совершенно верно.

— А вам не кажется, что все эти поиски истины просто нелепы? Вы, конечно, мастер своего дела, мосье Пуаро. Естественно, что вам…

— Естественно, что мне везде мерещатся преступления? — договорил за нее Пуаро.

— М-м… пожалуй, да.

— А у вас, мадемуазель, нет никаких сомнений относительно обстоятельств смерти миссис Бойнтон?

Девушка пожала плечами.

— Но, мосье Пуаро, если бы вы сами побывали в Петре, вы поняли бы, что путешествие туда — слишком большая нагрузка для пожилой женщины, у которой к тому же больное сердце.

— И никаких иных причин, по-вашему, быть не может?

— Естественно. Я не понимаю, что так смутило доктора Жерара. Он ведь даже при этом не присутствовал. У него был приступ лихорадки, и он весь день не вставал с постели. Я, конечно, преклоняюсь перед его знаниями… Но в данном случае ему не следовало вмешиваться. Впрочем, в Иерусалиме могут сделать вскрытие, если им угодно… если они не согласны с моим мнением.

Немного выждав, Пуаро сказал:

— Существует одно обстоятельство, мисс Кинг, о котором вам пока неизвестно. Доктор Жерар не рассказал вам о нем.

— Что это за обстоятельство? — вспыхнув, спросила Сара.

— Из дорожной аптечки доктора исчезла большая доза одного лекарства… дигитоксина.

— О! — Девушка сразу поняла, что таит в себе эта новость, и тут же выпалила: — А доктор Жерар точно в этом уверен?

Пуаро пожал плечами.

— Вам, наверное, лучше других известно, мадемуазель, что врачи не имеют привычки делать безответственные заявления.

— Да, конечно. Но ведь у доктора был в то время сильный приступ лихорадки.

— Тут вы абсолютно правы.

— А может ли он сказать, хотя бы примерно, когда было похищено лекарство?

— В первую же ночь после приезда в Петру у него сильно разболелась голова, и он встал, чтобы взять из аптечки фенацетин[73]. На следующее утро он положил фенацетин обратно и запер аптечку — он почти убежден, что тогда все лекарства были на месте.

— Почти… — сказала Сара.

— Ну да, он не может утверждать абсолютно точно! — согласился Пуаро. — Вполне естественная щепетильность — дескать, вдруг на что-то не обратил внимания…

Сара кивнула:

— Я знаю: не доверяют обычно как раз тому, кто слишком в себе уверен. Тем не менее, мосье Пуаро, это весьма ненадежная улика. И вообще, мне кажется…

Пуаро опять закончил фразу за нее:

— Вам кажется, что мне напрасно поручили расследование!

Сара в упор на него посмотрела.

— Говоря честно, да. Я даже думаю, что вы решили устроить нечто вроде «римских каникул»[74].

Пуаро понимающе улыбнулся:

— У людей такое горе, а Эркюль Пуаро тут как тут — рад случаю развлечься детективными играми?

— Я не хотела вас обидеть… но ведь в чем-то я права?

— Как я понимаю, вы, мадемуазель, — защитница семейства Бойнтон?

— Пожалуй, да. Эти люди и так уже настрадались. Ни к чему их больше терзать.

— К тому же la maman была на редкость деспотичной женщиной, издевалась над собственными детьми, а потому — туда ей и дорога. Верно?

— Ну, если вы так все повернули… — Сара запнулась, но потом, вдруг вся вспыхнув, решительно заявила: — Вот что я вам скажу: в данном случае совершенно не важно, какой она была.

— Ну это легко сказать… Но не всегда получается… Ведь так, мадемуазель? А вот я совершенно беспристрастен. Жертва может быть воистину святой — а может быть чудовищем. Факт остается фактом: человека лишили жизни! Убийству нет оправдания — каковы бы ни были причины, его вызвавшие.

— Убийство! — Сара судорожно втянула в себя воздух. — Но где доказательства, что это убийство? Какая-то весьма сомнительная улика? Доктор Жерар и сам ни в чем не уверен!

— Имеется и менее сомнительная улика, мадемуазель, — мягко сказал Пуаро.

— И какая же? — вскинулась она.

— На запястье покойной был обнаружен след от укола. И это еще не все. В один прекрасный теплый иерусалимский вечер я, стоя у окна своей спальни, нечаянно услышал некую фразу. Хотите, я повторю ее, мисс Кинг? Я слышал, как мистер Рэймонд Бойнтон произнес: «Ты же понимаешь — ее необходимо убить!»

— Так и сказал?! — вырвалось у Сары.

— Да, так и сказал.

— Подумать только, и это услышали именно вы! — сильно побледнев, воскликнула Сара.

— Так уж вышло, — ответил он довольно кисло. — Что ж, случаются иногда такие совпадения. Теперь вы понимаете, почему я добиваюсь расследования?

— Я считаю, вы совершенно правы, — тихо, почти шепотом сказала она.

— Вот как? И вы согласны мне помогать?

— Конечно. — Ее голос звучал твердо, в глазах был холод.

Пуаро поклонился.

— Благодарю, мадемуазель. А теперь расскажите мне, пожалуйста, обо всем, что случилось в тот день, и поподробней.

— Постойте, дайте вспомнить… Рано утром наша группа отправилась на экскурсию. Бойнтоны с нами не пошли. Я увидела их лишь во время ленча. Миссис Бойнтон, как мне показалось, вопреки обыкновению была в отличном настроении.

— Как я понял, обычно она не отличалась особой любезностью?

— О да! — воскликнула, сморщив носик, Сара и подробно рассказала о том, как старая дама вдруг милостиво разрешила детям погулять.

— Это что, тоже было необычно?

— Конечно. Она ведь не отпускала их от себя ни на шаг.

— А вам не показалось, что она как бы хотела загладить свою вину?

— Я лично ничего подобного не заметила, — сухо ответила Сара.

— Но что же в таком случае заставило ее вдруг смилостивиться?

— Для меня это тоже загадка. Правда, тогда у меня мелькнула мысль, что она затевает нечто вроде игры в кошки-мышки.

— Вы не будете любезны, мадемуазель, разъяснить мне, что это такое?

— Ну вспомните, как ведет себя кошка, когда поймает мышь: отпустит, а потом снова — хвать ее… Такие развлечения совершенно в стиле миссис Бойнтон. Я решила, что она изобрела какую-нибудь новую жестокую забаву.

— И что же было дальше, мадемуазель?

— Бойнтоны послушно отправились на прогулку…

— Все?

— Нет, самая младшая из них, Джиневра, осталась в лагере. Мать приказала ей идти к себе в палатку и лечь спать.

— Девушка хотела спать?

— Отнюдь. Но ее желание в расчет не принималось. Раз мамочка велела, значит, так тому и быть… Остальные отправились в путь. Мы с доктором Жераром присоединились к ним.

— В котором часу это было?

— Примерно в половине четвертого.

— Где находилась в это время миссис Бойнтон?

— Надин — это супруга Леннокса — усадила ее в кресло у входа в пещеру.

— Продолжайте.

— У поворота дороги мы с доктором нагнали Бойнтонов и пошли с ними вместе. Но очень скоро доктор Жерар надумал вернуться назад. Выглядел он скверно — я сразу поняла, что у него началась лихорадка. Хотела даже его проводить, но он наотрез отказался.

— И в котором часу это произошло?

— Наверное, около четырех.

— Ну а что же делали остальные?

— Мы всей компанией отправились дальше.

— Так и держались все вместе?

— Поначалу, да. — И, предвидя, каким будет следующий вопрос, девушка торопливо сказала: — Надин Бойнтон и мистер Коуп пошли по одной дорожке, а Кэрол, Леннокс, Рэймонд и я — по другой.

— И теперь уже так вчетвером и прогуливались?

— Н-нет… Чуть погодя мы с Рэймондом тоже отделились. Решили передохнуть. Сели на камень и любовались окрестностями. От такой красоты невозможно было оторваться. Потом он ушел, а я все сидела. Когда я взглянула на часы, было уже полшестого. Я, конечно, тут же поспешила в лагерь, пришла туда примерно в шесть. Солнце как раз начинало садиться.

— А мимо миссис Бойнтон вы не проходили?

— Проходила, конечно. Она по-прежнему восседала в своем кресле.

— А вас не насторожила ее неподвижность?

— Нет, ничуть. Она и накануне вечером точно так же сидела — как истукан.

— Понял. Continuez[75].

— Я сначала зашла в большую палатку, все уже были там… Кроме доктора Жерара. Я пошла к себе, чтобы умыться. Когда я вернулась, как раз подали обед, и кто-то из обслуги отправился звать миссис Бойнтон, но почти тут же примчался назад и сказал, что старой даме плохо. Я сразу к ней пошла — чем-нибудь помочь. Миссис Бойнтон так и сидела в своем кресле. Когда я взяла ее руку, чтобы пощупать пульс, то сразу поняла, что она мертва.

— И вы ни на миг не усомнились в том, что это естественная смерть?

— Да нет. Я слышала, что у нее больное сердце. Правда, точного диагноза не знала.

— Стало быть, вы решили, что она скончалась сидя в кресле?

— Да.

— И даже не пыталась позвать на помощь?

— Такое, к сожалению, случается — не успела. Возможно, смерть наступила во сне. Судя по ее позе, она задремала. А кроме того, днем в лагере почти все спали, и, чтобы кого-то дозваться, ей пришлось бы кричать очень громко.

— А вы тогда могли бы определить, как долго она была уже мертва?

— Я как-то об этом не подумала… Какое-то время конечно же прошло.

— Что вы называете «каким-то временем»?

— Ну… наверное, чуть больше часа. А может, и значительно больше. Ее ведь со всех сторон окружали раскаленные от солнца камни, и тело могло остывать медленнее, чем обычно.

— Больше часа? А известно вам, мадемуазель, что всего за полчаса до того, как вы зафиксировали смерть миссис Бойнтон, Рэймонд Бойнтон разговаривал с ней, и она была в полном здравии?

Сара, растерявшись, опустила глаза, однако не уступала.

— Мистер Бойнтон, наверно, что-то спутал, он конечно же подходил к ней раньше.

— Нет, мадемуазель, все было именно так.

Мисс Кинг тут же вскинула ресницы: ее взгляд выражал теперь твердую решимость.

— Конечно, я еще слишком молода и мне не так уж часто приходилось иметь дело с покойниками, однако я совершенно уверена, что с момента кончины миссис Бойнтон и до того, как я осмотрела тело, прошло не менее часа.

— Так, значит, вы настаиваете на этом, — заключил Пуаро. — Но тогда зачем, скажите на милость, мистеру Бойнтону понадобилось говорить, что его мать была жива?

— Понятия не имею. Бойнтоны, по-моему, вообще не очень-то замечают, что и когда с ними происходит. Весьма нервозная семья.

— А сколько раз вам случалось беседовать с кем-либо из них?

— Погодите, сейчас вспомню. — Сара задумалась, слегка нахмурив брови. — С Рэймондом Бойнтоном мы говорили по дороге в Иерусалим — в коридоре вагона. С Кэрол Бойнтон — дважды: один раз у мечети Омара, а второй — в тот же день, но уже ближе к ночи — в моем номере. А на следующее утро я разговаривала с миссис Леннокс Бойнтон. Это все — до нашей общей прогулки в тот роковой день.

— А с самой миссис Бойнтон вы никогда не разговаривали?

Сара густо покраснела.

— Один раз. Обменялись, так сказать, любезностями — в тот день, когда они уезжали из Иерусалима. — Она запнулась, потом храбро продолжила: — Должна признаться, я вела себя как последняя идиотка.

— В самом деле?

Их разговор настолько откровенно напоминал допрос, что Сара, преодолев смущение, пересказала свою отповедь старой даме. Пуаро слушал с большим интересом и все время уточнял детали.

— Мне крайне важно знать психологические особенности миссис Бойнтон, — сказал он. — Вы — человек со стороны и можете говорить о ней непредвзято. Поэтому ваш рассказ для меня очень ценен.

Сара промолчала. Ее до сих пор бросало в жар от стыда, стоило ей вспомнить свою выходку.

— Благодарю вас, мадемуазель, — сказал Пуаро. — Теперь я намерен побеседовать с остальными свидетелями.

Сара встала.

— Простите, мосье Пуаро, вы позволите мне высказать одно соображение…

— Разумеется. Сделайте милость.

— Почему бы вам не побеседовать с ними позже, когда у вас на руках будут результаты вскрытия? Возможно, ваши подозрения сами собой отпадут. По-моему, вы пытаетесь пустить телегу впереди лошади.

Пуаро величественно взмахнул рукой.

— Таков метод Эркюля Пуаро, — многозначительно заметил он.

Сара лишь поджала губы и, ничего на это не сказав, вышла.

Глава 5

Леди Уэстхолм вплыла в комнату с уверенностью океанского лайнера и устремилась к причалу, то бишь к стулу, стоявшему напротив Пуаро.

Мисс Амабелл Пирс, словно утлое суденышко, шла в кильватере[76] и деликатно выбрала себе стул подальше от стола.

— Можете не сомневаться, мосье Пуаро, — загудела леди Уэстхолм, — я буду счастлива оказать вам всяческую помощь. Я всегда считала, что в делах такого рода каждый из нас обязан…

Леди Уэстхолм начала пространно излагать, в чем состоит долг истинного гражданина, но Пуаро прервал ее пылкий монолог, ловко ввернув первый вопрос.

— О! Я отлично помню этот день, — уверила его леди Уэстхолм. — Мы с мисс Пирс сделаем все, что в наших силах, чтобы оказать вам содействие.

— О да, — благоговейно пролепетала мисс Пирс. — Какая трагедия! Вот так умереть — в одно мгновенье!

— Окажите мне любезность: расскажите, пожалуйста, поподробней, как это произошло?

— Разумеется, — сказала леди Уэстхолм. — После ленча я позволила себе непродолжительную сиесту[77]. Утренняя экскурсия несколько утомила нас. Не то чтобы я очень устала — я редко устаю. Собственно говоря, мне в принципе неизвестно, что это такое. Ибо общественные нужды требуют полной отдачи. Как часто приходится, преодолевая недомогание…

Пуаро опять деликатно, но настойчиво повернул беседу в нужное русло.

— Стало быть, я предпочла сиесту. Мисс Пирс меня поддержала.

— О да, — вздохнула старая дева. — Утренний поход чрезвычайно меня утомил. И этот кошмарный подъем… Безусловно, все это страшно интересно, но я совершенно обессилела. К сожалению, я не так вынослива, как леди Уэстхолм.

— Усталость можно преодолеть, — назидательно изрекла леди Уэстхолм, — как и многое другое. Мой принцип: не давай себе поблажек!

— Итак, после ленча вы обе удалились в свои палатки?

— Да.

— А миссис Бойнтон в это время сидела у входа в свою пещеру?

— Совершенно верно. Невестка усадила ее там, перед тем как отправиться на прогулку.

— И вы обе это видели?

— О да, — подтвердила мисс Пирс. — Она сидела как раз напротив нас, вернее, почти напротив — чуть в стороне и, разумеется, выше.

Леди Уэстхолм пояснила:

— Пещеры расположены на естественной террасе. Чуть ниже разбито несколько палаток, еще ниже протекает узкий ручеек, на берегу которого стоит большая палатка и еще несколько маленьких. Наши палатки, моя и мисс Пирс, — по обеим сторонам от большой, вход в них со стороны этой самой террасы.

— Насколько мне известно, терраса от палаток примерно в двухстах ярдах[78].

— Возможно.

— Вот тут у меня план местности, — продолжил Пуаро, — составленный с помощью вашего драгомана Махмуда.

Леди Уэстхолм туг же заметила, что в таком случае этому плану доверять не стоит, поскольку это возмутительно небрежный субъект.

— Я сверяла его объяснения со своим Бедекером, и несколько раз он допускал просто вопиющие неточности!

— Согласно этому плану, — стойко продолжал Пуаро, — рядом с пещерой миссис Бойнтон находилась пещера, которую занимали ее старший сын Леннокс с женой. Рэймонд, Кэрол и Джиневра Бойнтон жили в палатках, расположенных на склоне сразу за террасой, но несколько правей — то есть практически напротив большой палатки. Справа от палатки Джиневры Бойнтон была палатка доктора Жерара, рядом с нею — палатка мисс Кинг. На другом берегу ручья, совсем рядом с большой палаткой, слева — палатки вашей милости и мистера Коупа. Справа — палатка мисс Пирс, о чем вы только что упомянули. Ну как, я верно все записал?

Леди Уэстхолм брюзгливо подтвердила, что в общем и целом — да, верно.

— Благодарю вас, мне важно было еще раз убедиться в этом. Продолжайте, прошу вас.

Леди Уэстхолм с любезной улыбкой вняла его просьбе:

— Примерно без четверти четыре я подошла к палатке мисс Пирс — узнать, проснулась ли она и не хочет ли прогуляться. Она сидела у входа и читала. Мы условились, что выйдем через полчаса, когда спадет жара. Я вернулась к себе и тоже взялась за книгу — минут двадцать пять читала, затем снова зашла к мисс Пирс. Она уже собралась, и мы тут же отправились в путь. В лагере было очень тихо, наверное, все спали — ну буквально ни души вокруг. Поэтому, когда я увидела, что миссис Бойнтон все еще сидит около пещеры, я предложила мисс Пирс подойти к ней и спросить, не нужно ли ей чего — пока мы еще тут.

— Да-да, верно. Я еще поразилась вашей редкостной заботливости, — проворковала мисс Пирс.

— Я сочла это своим долгом, — самодовольно сказала леди Уэстхолм.

— А она… она так вам нагрубила! — воскликнула старая дева.

Пуаро вопросительно взглянул на леди Уэстхолм.

— Мы шли по тропинке, пролегавшей прямо под уступом террасы, — пояснила она, — я окликнула миссис Бойнтон, сказала ей, что мы уходим, и спросила, не требуется ли ей наша помощь. Но представьте, мосье, она в ответ лишь проворчала нечто невразумительное и так на нас посмотрела, словно мы… словно мы просто грязь у нее под ногами!

— Это было возмутительно! — вспыхнув, откомментировала мисс Пирс.

— Должна признаться, — тут леди Уэстхолм слегка покраснела, — я даже позволила себе одну реплику — непростительно резкую.

— И были совершенно правы! Совершенно! — пылко поддержала ее мисс Пирс.

— И что же это за реплика? — спросил Пуаро.

— Я сказала мисс Пирс, что эта дама, скорее всего, пьяна. Она и в самом деле держалась чрезвычайно странно. И вид у нее был необычный, и манеры. Я и подумала, что, возможно, она действительно выпила что-то… горячительное. Мы недооцениваем тех последствий, к которым неизбежно ведет невоздержанность в употреблении алкогольных напитков.

Пуаро виртуозно увел разговор от проблем алкоголизма, поспешно спросив:

— А эти ее странные манеры вы приметили еще днем? Во время ленча, например?

— Н-нет, — ответила леди Уэстхолм, немного подумав. — Наоборот, я сказала бы, что во время ленча она вела себя вполне пристойно… для американки ее склада, — уточнила она.

— А как она накинулась на слугу… — вдруг сказала мисс Пирс.

— На какого слугу?

— Ну это еще до того, как мы собрались с леди Уэстхолм совершить прогулку.

— О да, я помню. Ее просто трясло от ярости. Конечно, кто спорит — иметь дело со слугами, ни слова не понимающими по-английски, чрезвычайно утомительно, но если ты уж рискнул отправиться в путешествие, изволь быть готовым к любым испытаниям. Я всем это говорю.

— А что за слуга? — спросил Пуаро.

— Один из бедуинов, обслуживающих туристов. Он подошел к ней — по-моему, она велела ему что-то принести, а он, полагаю, принес совсем не то… Право, не знаю, в чем там было дело, но она просто разбушевалась. Бедный малый поспешно ретировался, а она размахивала палкой и что-то кричала ему вслед.

— Что именно она кричала?

— Мы были от них слишком далеко и не расслышали. По крайней мере, я.

— А вы, мисс Пирс, что-нибудь разобрали?

— Ни слова. Мне показалось, что она велела ему что-то принести из палатки ее младшей дочери… А может, наоборот, разозлилась на него за то, что он посмел войти в палатку к ее дочери… Трудно сказать!

— Как он выглядел, этот слуга?

Мисс Пирс растерянно покачала головой.

— Право же, трудно сказать. Он находился слишком далеко. И вообще, все эти арабы на одно лицо!

— Он был выше среднего роста, — вступила леди Уэстхолм. — На голове — этот их платок, они все тут их носят. Жутко драные и грязные бриджи, а уж на обмотки на ногах просто страшно взглянуть. Нет, эти люди определенно нуждаются в том, чтобы кто-то навел у них здесь порядок!

— Вы могли бы узнать этого человека среди остальной обслуги лагеря?

— Вряд ли. Мы ведь не видели его лица — он был очень далеко. И вообще… мисс Пирс совершенно права: все арабы на одно лицо.

— Интересно, — задумчиво произнес Пуаро, — чем он ухитрился так рассердить миссис Бойнтон…

— Но они и в самом деле иногда совершенно несносны, — заметила леди Уэстхолм. — Например, один взял-таки мои ботинки, хотя я вполне ясно сказала ему — и даже на пальцах показала, — что свою обувь предпочитаю чистить сама.

— Я тоже, — сказал Пуаро, на минуту отвлекшись от темы разговора. — Всегда вожу с собой все необходимое для чистки обуви. И платяную щетку тоже.

— И я, — чуть отмякнув, призналась леди Уэстхолм, в ее голосе даже зазвучало что-то человеческое.

— Поскольку арабы не способны как следует чистить одежду и обувь, — пробурчал Пуаро.

— Абсолютно с вами согласна. Тут приходится иногда по четыре раза на дню этим заниматься.

— Ну да. А как же иначе! — поддержал ее Пуаро.

— Я не выношу грязи! — с чувством воскликнула леди Уэстхолм и добавила еще более пылко: — Эти мухи на их базарах… Кошмар!

— Мы, кажется, отвлеклись, — чуть сконфуженно пробормотал Пуаро. — Мы обязательно постараемся поскорее выяснить, чем этот бедуин так прогневил миссис Бойнтон. Ну-ну, и что было дальше?

— Мы не спеша двинулись по дороге — и почти сразу наткнулись на доктора Жерара. Он еле шел, и вид у него был совершенно больной. Я сразу поняла, что у него лихорадка.

— Он, бедненький, так дрожал, — вмешалась мисс Пирс. — Весь-весь!

— Итак, я тут же сообразила, что у доктора начинается приступ малярии, — продолжила леди Уэстхолм. — Я сказала, что у меня есть хинин, и хотела пойти с ним в лагерь, но он ответил, что у него тоже есть хинин.

— Бедняжка, — вздохнула мисс Пирс. — Когда я вижу больного врача, мне делается как-то не по себе. В этом есть что-то противоестественное.

— Мы с мисс Пирс пошли дальше, — продолжала леди Уэстхолм, — а затем нам попалась большая плоская скала, и мы сели передохнуть.

— О да… мы так устали после утреннего похода, — прощебетала мисс Пирс. — Эти кошмарные пропасти… Этот мучительный подъем…

— Я никогда не устаю, — твердо заявила леди Уэтсхолм. — А сели мы потому, что идти дальше не имело смысла. Перед нами был изумительный ландшафт: с этой точки видны все здешние красоты.

— А лагерь был виден?

— Да, мы сидели к нему лицом.

— Очень романтичное зрелище, — разнеженно пролепетала мисс Пирс. — Палатки среди розовато-красных скал.

— В этом лагере давно пора навести порядок, — сказала леди Уэстхолм, раздувая свои крупные ноздри. — Я с ними еще побеседую. Я совсем не уверена, что они кипятят и фильтруют питьевую воду, а это совершенно необходимо. Пусть здешнее начальство зарубит это себе на носу, ибо…

Пуаро кашлянул и в который раз успешно сменил курс, увернувшись от обсуждения очередной глобальной проблемы — на сей раз с питьевой водой.

— А кто-нибудь еще из той компании вам повстречался? — спросил он.

— Старший мистер Бойнтон и его жена. Они прошли мимо нас, возвращаясь в лагерь.

— Они шли вместе?

— Нет. Первым прошел мистер Бойнтон. Мы подумали, что он, вероятно, перегрелся на солнце. Он шел как-то очень неуверенно, словно у него кружилась голова.

— Затылок, — пробормотала мисс Пирс. — Надо обязательно прикрывать затылок. Я всегда повязываю шелковую косынку.

— А что он стал делать, вернувшись в лагерь?

На сей раз мисс Пирс удалось опередить леди Уэстхолм.

— Направился прямо к своей матушке, но побыл с ней совсем недолго.

— И все же как недолго?

— Минуты две.

— Я бы сказала — минуты полторы, — уточнила леди Уэстхолм. — Потом он ушел в свою пещеру и почти сразу спустился вниз к большой палатке.

— А его супруга?

— Она поравнялась с нами примерно через четверть часа и даже остановилась немного поболтать. Она была вполне дружелюбна.

— По-моему, Надин просто прелесть, — заявила мисс Пирс.

— Она и в самом деле, в отличие от остальных Бойнтонов, не производит такого удручающего впечатления, — милостиво признала леди Уэстхолм.

— Вы видели, как она возвращалась в лагерь?

— Да. Она поднялась к миссис Бойнтон и что-то ей сказала. Потом зашла в свою пещеру, вынесла оттуда стул и уселась рядом со свекровью: они беседовали минут десять.

— А потом?

— А потом она унесла свой стул обратно и тоже спустилась к большой палатке.

— А что было дальше?

— Следующим был этот чудаковатый американец, — доложила леди Уэстхолм. — По-моему, его фамилия Коуп. Он сказал нам, что сразу за поворотом дороги имеется великолепный образчик упаднической архитектуры — вполне в духе своей эпохи, и что нам ни в коем случае нельзя упустить это чудо. Мы послушались его и направились туда. Мистер Коуп, кстати, дал нам почитать прелюбопытную статью о Петре и набатеях.

— Чрезвычайно познавательно! — с пафосом произнесла мисс Пирс.

— А после осмотра, — продолжала леди Уэстхолм, — мы сразу пошли назад, так как было уже без двадцати шесть и становилось прохладно.

— Миссис Бойнтон по-прежнему сидела у своей пещеры? — Да.

— Вы разговаривали с ней?

— Нет. По правде говоря, я на нее почти не смотрела.

— И чем вы занялись по возвращении?

— Я пошла в свою палатку, переобулась и достала из чемодана пачку китайского чая, который я с собой захватила, а потом отправилась в большую палатку. Наш так называемый гид был уже там. Я отдала пачку ему и велела заварить нам с мисс Пирс чаю, не забыв, конечно, напомнить, что вода непременно должна закипеть. Он сказал, что через полчаса будет готов обед — слуги уже накрывали на стол, — но я ответила, что это не важно.

— Чашечка чаю — это всегда прекрасно, — пролепетала мисс Пирс.

— А был там еще кто-нибудь из туристов?

— О да. Мистер и миссис Леннокс Бойнтон — они сидели в углу и читали. Еще Кэрол Бойнтон.

— А мистер Коуп?

— Мы предложили ему выпить с нами чаю, — сообщила мисс Пирс. — Он принял наше приглашение, правда, сказал, что американцы чаю почти не пьют.

Леди Уэстхолм, немного откашлявшись, призналась:

— Я немного опасалась, что мистер Коуп замучает меня разговорами. Во время туристических поездок довольно трудно удерживать людей на должной дистанции. Случайные попутчики порой излишне фамильярны. Особенно американцы — им незнакомо чувство меры.

— Не сомневаюсь, леди Уэстхолм, — учтиво пробормотал Пуаро, — что вам совсем несложно справиться с такого рода ситуацией.

— Я могу справиться практически с любой ситуацией, — самодовольно заверила леди Уэстхолм.

В глазах Пуаро заплясали веселые искорки, но его собеседница ничего не заметила.

— Смею надеяться, что вы продолжите свой увлекательный рассказ об этом дне?

— Разумеется, продолжу. Насколько я помню, после нас в палатку вошли Рэймонд Бойнтон и его рыжая сестрица. Позже всех появилась мисс Кинг. К тому времени стол был накрыт и можно было садиться обедать. Гид отправил слугу сообщить миссис Бойнтон, что все готово. Тот, однако, вскоре примчался назад — и даже не один, а с другим слугой — и, еле переведя дух, торопливо залопотал что-то нашему гиду по-арабски. Оказалось, что миссис Бойнтон очень плохо. Мисс Кинг вызвалась ей помочь и пошла вместе с гидом, а вернувшись, сообщила Бойнтонам печальную новость.

— Очень уж она грубо это сделала, — посетовала мисс Пирс. — Лично я сначала как-нибудь их подготовила бы.

— И как они восприняли ее сообщение? — осведомился Пуаро.

И тут в первый раз Пуаро заметил на лицах своих собеседниц некоторое замешательство. Наконец леди Уэстхолм снова заговорила:

— Видите ли… — Весь ее апломб мигом исчез. — Это трудно передать словами. Они… В общем… они восприняли это как-то очень спокойно.

— Они были в шоке, — сказала мисс Пирс. Но эти ее слова прозвучали скорей как предположение.

— Они все ушли с мисс Кинг, — продолжила леди Уэстхолм. — А у нас с мисс Пирс хватило благоразумия остаться.

Тут в глазах мисс Пирс мелькнуло чуть заметное сожаление.

— Ненавижу вульгарное любопытство! — добавила леди Уэстхолм.

Взор мисс Пирс стал откровенно несчастным. Ей пришлось тоже изображать ненависть к «вульгарному любопытству», которое ей, видимо, не казалось таким уж вульгарным.

— Спустя некоторое время гид и мисс Кинг вернулись. Я предложила отобедать нам вчетвером, чтобы Бойнтоны могли потом поесть без посторонних. Все согласились. Затем я отправилась в свою палатку. Мисс Кинг и мисс Пирс сделали то же самое. Мистер Коуп, как мне помнится, остался. Он как их друг, видимо, хотел по мере сил помочь. Ну вот, пожалуй, и все, что мне известно.

— А после того, как мисс Кинг сообщила о случившемся, все Бойнтоны последовали за нею?

— Да… нет, сейчас, когда вы об этом спросили, мне кажется, что рыженькая девушка осталась. Вы помните, мисс Пирс?

— Да, по-моему… Я совершенно уверена, что она не выходила из палатки.

— Что же она делала? — спросил Пуаро.

Леди Уэстхолм изумленно на него воззрилась.

— Что… делала? Да ничего, насколько я помню.

— Я имел в виду, может, она вышивала или читала… Выглядела ли она встревоженной? Не говорила ли чего-нибудь?

— Гм, собственно… — Леди Уэстхолм нахмурилась. — Она… э-э… да, насколько я помню, она просто сидела, и все.

— У нее были ужасно беспокойные руки, — внезапно вмешалась мисс Пирс. — Я не могла не обратить на это внимания. Бедняжка, подумала я, как она переживает! Вы представляете, лицо совершенно спокойное, а вот руки… Она крутила свои пальцы, дергала их, ломала… Я однажды вот так же разорвала на клочки банкноту стоимостью в целый фунт, — вдруг вспомнила мисс Пирс, — и сама не заметила, как это случилось. «Немедленно ехать к ней? — спрашивала я себя (это когда внезапно заболела моя двоюродная бабушка), — или, может, все обойдется?» Я долго не могла решить, как мне быть, потом смотрю — в руках-то у меня не телеграмма, а банкнота. Фунт стерлингов — в клочья!

Отнюдь не одобряя этот внезапный выход к рампе[79] своей скромной спутницы, леди Уэстхолм холодно спросила:

— Еще что-нибудь, мосье Пуаро?

Пуаро вздрогнул, словно очнувшись от мрачных раздумий.

— Нет-нет, ничего, вы все изложили замечательно — подробно и точно.

— У меня прекрасная память, — сообщила леди Уэстхолм.

— И еще одна маленькая просьба, леди Уэстхолм, — сказал Пуаро. — Продолжайте сидеть как сидите и не оборачивайтесь. Вот так. А теперь опишите, пожалуйста, сегодняшний туалет мисс Пирс… Разумеется, если мисс Пирс не возражает.

— О нет, ни в коем случае! — стыдливо чирикнула мисс Пирс.

— Но, мосье Пуаро, право же, я не понимаю…

— Окажите мне любезность, очень вас прошу, мадам.

Леди Уэстхолм пожала плечами и с явной неохотой стала перечислять:

— На мисс Пирс хлопчатобумажное платье в белую и коричневую полоску, суданский плетеный пояс из синей, красной и бежевой кожи, бежевые шелковые чулки и коричневые лакированные босоножки. На левом чулке спущена петля. На шее у мисс Пирс двое бус — сердоликовые[80] и еще какие-то ярко-синего цвета. Кроме того, у нее приколота к платью брошь: бабочка из мелких жемчужин. На среднем пальце правой руки кольцо с изображением скарабея[81]. На голове двойная тераи[82] из розового и коричневого фетра[83].— Тут леди Уэстхолм сделала паузу, зная, что сумела произвести впечатление, и затем небрежно добавила: — Что-нибудь еще?

Пуаро лишь молча развел руками.

— Не могу не выразить вам свое восхищение, мадам. Ваша наблюдательность безупречна.

— Обычно я запоминаю все детали.

Леди Уэстхолм поднялась со стула и, слегка кивнув, удалилась. Мисс Пирс последовала за ней, удрученно разглядывая стрелку на левом чулке, но Пуаро внезапно ее остановил:

— Не могли бы вы уделить мне еще одну минутку, мадемуазель?

— Да? — Мисс Пирс посмотрела на него с легким испугом.

Пуаро доверительно к ней склонился.

— Вы заметили на столе букетик полевых цветов? — ласково спросил он.

— Да, — снова сказала мисс Пирс, но теперь в ее глазах светилось жгучее любопытство.

— Вы обратили внимание, что вскоре после того, как вы вошли в комнату, я раза два чихнул?

— Да.

— А вы заметили, как я нюхал эти цветы?

— Э-э… Собственно, нет… Не могу сказать.

— Но то, что я чихал, вы помните?

— О, это я помню, конечно!

— Ну да ладно, это я так, к слову. Понимаете, я просто опасаюсь, как бы от этих милых цветочков у меня не началась сенная лихорадка?1 Но, впрочем, это не важно.

— Сенная лихорадка! — воскликнула мисс Пирс. — Одна моя кузина была истинной мученицей! Так вот, она утверждала, что если ежедневно капать в нос борную кислоту…

Пуаро не без труда отделался от мисс Пирс и от рекомендаций ее кузины. Затем запер дверь, вернулся к столу и недоуменно поднял брови.

— Но ведь я же не чихал, вот в чем штука. Не чихал я!

Глава 6

Леннокс Бойнтон вошел в комнату решительным быстрым шагом. Окажись здесь доктор Жерар, он был бы поражен: от былой апатии не осталось и следа. Леннокс был энергичен и тверд, хотя чувствовалось, что он нервничает. Его беспокойный взгляд метался по комнате.

‘Сенная лихорадка — аллергическое заболевание, связанное с повышенной чувствительностью некоторых людей к определенным растениям, обычно в период цветения этих растений.

— Доброе утро, мосье Бойнтон. — Пуаро встал и церемонно поклонился.

Леннокс тоже ответил ему поклоном, но несколько скованным.

— Я чрезвычайно вам благодарен за то, что вы согласились со мной побеседовать, — пожалуй, слишком уж чопорно продолжил Пуаро.

— М-м… полковник Карбери мне посоветовал… — неуверенно произнес Леннокс. — Он считает, что так будет лучше… Некоторые формальности, как он выразился…

— Пожалуйста, присаживайтесь, мосье Бойнтон.

Леннокс опустился на стул, на котором только что восседала леди Уэстхолм.

— Полагаю, это был для вас тяжкий удар? — тут же спросил Пуаро.

— Да, конечно. Хотя… Мы ведь знали, что у мамы больное сердце.

— В таком случае разумно ли было позволить ей отправиться в столь трудную поездку?

Леннокс поднял голову и со сдержанной печалью произнес:

— Моя мать, мосье Пуаро, все решения принимала сама. И если уж она на что-то решалась, спорить с ней было бесполезно.

— О да, — понимающе согласился Пуаро. — Пожилые дамы бывают порой очень своенравны.

— Зачем вам все это? — вдруг раздраженно спросил Леннокс. — Почему вы учиняете мне допрос? И еще я хотел бы знать, кому понадобились все эти формальности?

— Мосье Бойнтон, вы, очевидно, не совсем понимаете, что в случаях неожиданной и необъяснимой смерти без формальностей не обойтись.

— Что значит «необъяснимой»? — резко спросил Леннокс.

Пуаро пожал плечами.

— В таких случаях неизбежно возникает вопрос: была ли смерть естественной или это… скажем, самоубийство?

— Самоубийство? — В глазах Леннокса было неподдельное изумление.

Пуаро, как будто не замечая этого, продолжал:

— Вам, конечно, лучше знать, могло такое быть или нет. Полковнику Карбери, естественно, судить об этом труднее. И однако именно ему предстоит решать, отдавать ли дело на дорасследование, производить ли вскрытие…

В общем, масса проблем. Я оказался тут совершенно случайно. Но поскольку у меня в подобных делах немалый опыт, полковник попросил меня провести нечто вроде неофициального расследования и помочь ему советом. Разумеется, мы постараемся не причинить вам лишнего беспокойства… если, конечно, удастся.

— Я телеграфирую нашему консулу в Иерусалиме, — сердито выпалил Леннокс.

— Безусловно, это ваше право, — тут же согласился Пуаро.

Бойнтон молчал. Чуть погодя Пуаро развел руками и сказал:

— Ну, если вам так не хочется отвечать на мои вопросы…

— Нет-нет, — быстро пробормотал Леннокс, — просто… по-моему, это совершенно ни к чему.

— Я целиком с вами согласен, мосье. И прекрасно вас понимаю. Но повторяю: существуют формальности. Как говорится, раз уж так заведено… Итак, именно в тот день, когда вас постигла утрата, вы, кажется, ходили на прогулку?

— Да, все вместе… кроме мамы и младшей сестры… самой младшей.

— Когда вы уходили, ваша мать сидела у пещеры?

— Да, прямо перед входом. Она всегда сидела там в это время.

— Понятно. В котором часу вы отправились в путь?

— По-моему, в начале четвертого.

— И возвратились?

— Трудно сказать… то ли в четыре, то ли в пять.

— То есть через час или через два?

— Да, я думаю, приблизительно так.

— И на обратном пути вы никого не видели?

— Простите?

— Ну когда вы возвращались, то никого не заметили? Например, двух дам, сидевших на большом камне?

— Не припоминаю. Впрочем, кажется, я их действительно видел.

— Вы были так поглощены своими мыслями, что не обратили на них внимания?

— Да.

— Вы говорили с вашей матушкой, когда вернулись?

— Да… я говорил с ней.

— Она не жаловалась на плохое самочувствие?

— Нет… Наоборот, мне показалось, что она чувствует себя вполне прилично.

— А не могли бы вы вспомнить, о чем именно вы с нею говорили?

Леннокс медлил с ответом.

— Она сказала, что уж очень скоро я вернулся, — проговорил он наконец. — Я ответил: да, пожалуй. — Он помолчал, собираясь с мыслями. — Потом я сказал, что… что очень жарко. Она… Она спросила, который час, и пожаловалась, что ее часы остановились. Ну я взял их, завел, поставил нужное время и надел ей на руку…

— И какое же это было время? — мягко прервал его Пуаро.

— Что?

— В котором часу вы переставляли стрелки на часах вашей матушки?

— А, понятно. Было… без двадцати пяти пять…

— Выходит, вы точно знаете время вашего возвращения, — также негромко проговорил Пуаро.

Леннокс покраснел.

— Да, что-то я совсем отупел. Извините, мосье Пуаро, мне так трудно сосредоточиться.

— О, я прекрасно вас понимаю. Вы столько пережили. Ну а что было дальше?

— Я спросил мать, не нужно ли чего, не принести ли ей чаю или кофе. Она ничего не хотела. Тогда я спустился к большой палатке. Там не было никого из прислуги, но я нашел немного содовой и выпил. Ужасно хотелось пить. А потом я сидел там и читал газеты — старые выпуски «Сатердэй ивнинг пост». И по-моему, нечаянно задремал.

— А затем в палатку вошла ваша жена?

— Да, вскоре пришла и она.

— И вы больше не видели свою мать живой?

— Не видел.

— А когда вы говорили с ней, вам не показалось, что она взволнована или расстроена?

— Нет, она была такой, как всегда.

— Она не гневалась ни на кого из слуг?

— Нет. — Леннокс опять удивленно взглянул на сыщика.

— Стало быть, это все, что вы можете мне сказать?

— Боюсь, что так… Да, именно так.

— Благодарю вас, мистер Бойнтон. — Пуаро чуть склонил голову, показывая, что разговор окончен.

Но Леннокс, похоже, не торопился уходить. В дверях он нерешительно остановился.

— Э-э… больше от меня ничего не требуется?

— Ничего. Будьте добры, попросите сюда вашу жену. Леннокс медленно вышел. Пуаро отметил в блокноте:

«Л. Б. 16 ч. 35 м.».

Глава 7

Пуаро с любопытством посмотрел на входившую в дверь высокую молодую женщину, в каждом движении которой было спокойное достоинство.

— Миссис Леннокс Бойнтон? — Он встал и вежливо ей поклонился. — Эркюль Пуаро, к вашим услугам.

Надин села, ее задумчивый взгляд смело встретился с его глазами.

— Мадам, надеюсь, вы простите мое вторжение в ваши дела в столь горестный для вас час?

Она не отвела взгляд, по-прежнему задумчивый и строгий, и ответила не сразу, чуть погодя:

— Я думаю, мне следует быть с вами совершенно откровенной, мосье Пуаро.

— Я тоже так считаю, мадам.

— Вы извинились сейчас за то, что потревожили меня в моем горе. Так вот, я горя не испытываю, мосье Пуаро, и не хочу притворяться. Я не любила свою свекровь, и, честно говоря, ее смерть меня не огорчила.

— Благодарю вас за искренность, мадам.

— Меня мучит не горе, а… — Надин на миг замешкалась, — а совсем другое — угрызения совести.

— Угрызения совести? — Брови Пуаро удивленно взметнулись.

— Да. Потому что… Видите ли, мосье Пуаро, это я довела ее до смерти. И теперь горько в этом раскаиваюсь.

— Что вы имеете в виду, мадам?

— Я имею в виду, что послужила причиной смерти своей свекрови. Я поступила, как мне казалось, честно, но результат оказался трагичным. В общем, это я ее убила.

Пуаро откинулся на спинку стула.

— Попрошу вас, мадам, разъяснить смысл ваших слов.

Надин опустила голову.

— Это я и хочу сделать. Конечно, поначалу я совсем не собиралась предавать огласке свои личные проблемы, но теперь я поняла, что пора все без утайки рассказать. Вам, конечно, частенько приходилось выслушивать… всякие откровения…

— Разумеется.

— Тогда я просто расскажу вам, как все было. Мой брак, мосье Пуаро, был не особенно счастливым. Я не могу целиком и полностью обвинять в этом своего мужа — он находился под сильным влиянием матери, которое пагубно на него действовало. В общем… наступило время, когда я почувствовала — я так больше не могу. — Надин перевела дух, потом продолжила: — Как раз в тот день, который оказался последним для моей свекрови, я приняла наконец решение. У меня есть друг, мосье Пуаро, верный, преданный друг. Он несколько раз предлагал мне соединить наши судьбы. Так вот… в тот день я приняла его предложение.

— Вы решили уйти от мужа?

— Да.

— Продолжайте, мадам, я весь внимание.

Надин говорила теперь почти шепотом:

— Решившись на это, я хотела как можно скорей избавиться от прежней жизни. В лагерь я специально пришла чуть позже Леннокса, одна… Свекровь тоже была одна, сидела у входа в пещеру. Вокруг не было ни души, и я решила немедленно ей все рассказать. Я принесла стул, села с ней рядом и сообщила о своем решении.

— Она такого не ожидала?

— Нет. И боюсь, это оказалось для нее слишком сильным потрясением. Она удивилась и… и страшно рассердилась! Страшно! Она просто кипела от гнева… Я отказалась продолжать разговор в таком тоне. Просто встала и ушла. — Тут голос Надин дрогнул: — И… больше я не видела ее живой.

Пуаро слегка кивнул.

— Понятно, — сказал он и тут же спросил: — Вы полагаете, она умерла от потрясения, вызванного вашим сообщением?

— Я почти в этом уверена. Миссис Бойнтон была уже сильно утомлена тяжелой дорогой в Петру. Мои слова и вызванная ими ярость оказались для нее фатальными. Я не могу себя простить еще и потому, что должна была помнить, чем могут обернуться подобные нервные перегрузки… Ведь мне кое-что известно о заболеваниях такого рода..

Пуаро долго что-то обдумывал, затем спросил:

— Что вы делали после того, как покинули миссис Бойнтон?

— Отнесла стул обратно к себе в пещеру и пошла в большую палатку. Муж был уже там.

Пристально на нее посмотрев, Пуаро спросил:

— Вы сообщили ему о своем решении? Или он уже знал об этом раньше?

— Нет, не знал. Именно тогда я все ему и сказала.

— Как он это воспринял?

— Он был очень огорчен, — тихо ответила Надин.

— Он упрашивал вас переменить свое решение?

Она покачала головой.

— Он… он почти ничего не говорил. Видите ли, мосье Пуаро, с некоторых пор мы оба знали, что нечто подобное может случиться.

— Прошу меня простить, мадам. Другой мужчина — это, разумеется, мосье Джефферсон Коуп?

Она опустила голову:

— Да.

После долгой паузы все тем же ровным голосом Пуаро спросил:

— У вас есть шприц, мадам?

— Да… То есть нет.

Сыщик вопрошающе поднял брови.

— У меня есть старый шприц, — пояснила Надин, — он лежит в нашей дорожной аптечке, но саму аптечку мы оставили в Иерусалиме.

— Ясно.

Снова наступила гнетущая пауза, затем Надин вдруг испуганно сказала:

— Но почему вы меня об этом спрашиваете?

Пуаро не ответил и задал ей очередной вопрос:

— Если не ошибаюсь, миссис Бойнтон принимала микстуру, которая содержит дигиталин?

— Да, — настороженно сказала Надин.

— Это от сердца?

— Да.

— Говорят, дигиталин имеет свойство накапливаться в организме — если его долго принимать.

— По-моему, да. Я плохо в этом разбираюсь.

— В таком случае, если миссис Бойнтон приняла вдруг большую дозу дигиталина…

Она прервала его быстро и решительно:

— Этого не может быть. Миссис Бойнтон всегда была очень осторожной. И я тоже — когда мне приходилось отмерять ей нужную дозу.

— Возможно, в самом пузырьке был более насыщенный раствор. Скажем, провизор, который его готовил, ошибся в расчетах?

— Я думаю, это маловероятно, — твердо сказала Надин.

— Ну, ничего, анализ вскоре покажет нам, как обстоит дело.

— К сожалению, этот пузырек разбился, — сказала Надин.

— Вот как! Кто же его разбил? — Пуаро не сводил с нее взгляда.

— Не знаю. Скорее всего, кто-то из прислуги. Когда тело моей свекрови переносили в ее пещеру, была ужасная суматоха и очень темно. В темноте перевернули стол.

— Бывают же такие совпадения, — сказал Пуаро, сверля ее глазами.

Надин Бойнтон устало поникла.

— Вы полагаете, что моя свекровь умерла не от нервного шока, а от передозировки дигиталина? Нет, это невозможно.

Пуаро наклонился, заглядывая ей в лицо:

— Даже если я скажу вам, что у доктора Жерара, врача, остановившегося в том же лагере, из дорожной аптечки пропало большое количество дигитоксина?

Надин мертвенно побледнела. Пальцы ее стиснули край стола. Она опустила ресницы и замерла. Теперь она была очень похожа на прелестную мраморную мадонну.

— Ну-с, мадам, — произнес наконец Пуаро, — что вы скажете на это?

Шли секунды, она молчала. Прошло довольно много времени… Наконец Надин подняла голову, и Пуаро невольно вздрогнул, увидев ее глаза.

— Мосье Пуаро, я не убивала свою свекровь, вы прекрасно знаете это! Когда я от нее уходила, она была жива и вполне сносно себя чувствовала. Это могут подтвердить многие! И поскольку я не преступница, то считаю себя вправе спросить вас: зачем вы вмешиваетесь в наши семейные дела? Я могу поклясться честью — все случившееся более чем справедливо и здесь нет ничьей вины. Прошу вас, прекратите эти свои допросы! Если бы вы только знали, через какие муки мы прошли! И теперь, когда наконец настал мир и, может быть, нам улыбнулось счастье, неужели вы собираетесь все разрушить?

Пуаро выпрямился, в его глазах вспыхнули зеленые искры:

— Разъясните, мадам, чего вы, собственно, от меня хотите?

— Говорю вам, что моя свекровь умерла естественной смертью, и прошу вас больше не предпринимать никаких шагов.

— Будем выражаться точнее. Вы считаете, что вашу свекровь на самом деле убили, и просите меня простить… преднамеренное убийство!

— Я прошу вас о сострадании!

— Вы просите о сострадании… к кому? К тому, кто не знал сострадания!

— Нет, вы не понимаете, не можете понять… все было совсем не так.

— Коль скоро сами вы, мадам, так хорошо знаете, как все это произошло, возможно, вы сами и приложили к этому руку?

— Нет, — сказала она тихо, но твердо. — Когда я уходила, она была жива.

— Ну а что случилось после? Вы ведь знаете? Или только подозреваете?

— Мосье Пуаро, — с горячностью произнесла Надин, — ведь когда вы расследовали убийство в Восточном экспрессе[84], вы согласились с официальным заключением?

— Интересно, кто вам это сказал? — В глазах Пуаро мелькнуло любопытство.

— Но это правда?

— Тот случай был совсем иным, — чуть помедлив, ответил он.

— Нет, не иным! Совсем не иным! Убитый был очень плохим человеком! — И шепотом добавила: — Как и она…

— Моральные качества жертвы тут абсолютно ни при чем! Человек, который присваивает себе право вершить суд над другим человеком и лишить его жизни, опасен — его нельзя оставлять на свободе. Это говорю вам я, Эркюль Пуаро!

— Как вы жестоки!

— Мадам, в некоторых случаях я непреклонен. Вы просите меня закрыть глаза на убийство? Этому не бывать! Вот вам окончательное решение Эркюля Пуаро!

Надин встала. Ее темные глаза вдруг засверкали.

— Что ж, продолжайте! — с горечью воскликнула она. — Ломайте жизнь безвинных людей, делайте их несчастными! Мне больше нечего сказать.

— О нет! Я думаю, вы могли бы сказать многое!

— Нет, я уже все вам рассказала.

— Нет, не все. Так что же произошло после того, как вы ушли от своей свекрови? В то время, когда вы и ваш муж были в большой палатке?

— Откуда мне знать? — пожала она плечами.

— Однако же вы знаете — или догадываетесь.

— Я ничего не знаю, мосье Пуаро. — Она взглянула ему прямо в глаза и, резко развернувшись, вышла из комнаты.

Глава 8

Отметив в блокноте: «Н.Б. 16 ч. 40 м.», Пуаро открыл дверь и попросил ординарца, которого полковник Карбери предоставил в его распоряжение, пригласить мисс Кэрол Бойнтон.

Пуаро окинул девушку взглядом — каштановые волосы, гордая посадка головы, длинная шея, красивые руки.

— Присаживайтесь, мадемуазель, — пригласил он.

Кэрол послушно села. Она нервно теребила пальцы, но лицо ее выражало полное безразличие.

Пуаро начал с формального соболезнования. Кэрол молча наклонила голову, ни один мускул не дрогнул на ее личике.

— А теперь, мадемуазель, расскажите мне, пожалуйста, как вы провели второю половину того рокового дня.

Она тут же стала отвечать, словно ответ ее был приготовлен заранее:

— После ленча мы все отправились на прогулку. Я вернулась в лагерь…

— Одну, минуточку, мадемуазель, — прервал ее Пуаро, — не торопитесь. Мне хотелось бы знать — вы все так и держались вместе — до возвращения?

— Нет, я почти все время была с братом Рэймондом и мисс Кинг. Потом я от них ушла и гуляла одна.

— Благодарю вас. Так вы сказали, что вернулись в лагерь. И приблизительно в котором это было часу?

— По-моему, минут десять шестого.

Пуаро записал:

«К.Б. 17 ч. 10 м.».

— А что было потом? — спросил он.

— Мама все еще сидела у пещеры — мы там оставили ее, когда уходили. Я подошла к ней, и мы немного поговорили, а потом я ушла к себе в палатку.

— Вы помните, о чем вы говорили?

— Да так, ничего особенного. Я сказала, что очень жарко, и мне хочется полежать. Мама ответила, что еще немного посидит на воздухе. Вот и все.

— Вы не заметили в ней ничего необычного?

— Нет. Во всяком случае… то есть… — Она осеклась, не сводя глаз с Пуаро.

— На моем лице вы вряд ли найдете ответ на вопрос, мадемуазель, — тихо сказал он.

Кэрол вспыхнула и отвернулась.

— Я просто думала… В то время я не обратила внимания, но сейчас, когда я вспоминаю…

— И что же?

— У нее было какое-то странное лицо, — медленно произнесла Кэрол, — очень красное… красней, чем обычно.

— Может, ее кто-то сильно расстроил? — подсказал Пуаро.

— Расстроил? — Кэрол недоуменно на него посмотрела.

— Ну, скажем, она рассердилась на кого-то из слуг?

— Ах, вот вы о чем. — Лицо Кэрол стало спокойным. — Да, такое очень даже могло случиться.

— Но ваша матушка ничего вам об этом не говорила?

— Н-нет… ничего такого.

— А что вы делали потом, сразу после разговора с матерью?

— Отдыхала у себя в палатке — примерно полчаса. Потом встала и отправилась в большую палатку. Там уже сидели мой старший брат и его жена. Они читали.

— А чем занялись вы?

— Я? Ах да… Боже мой, у меня ведь было с собой вышивание. Немного повышивала, потом стала просматривать журнал.

— А по дороге из вашей палатки к большой вы больше не разговаривали с вашей матушкой?

— Нет, больше я к ней не подходила и, по-моему, даже на нее не взглянула.

— А что было потом?

— Потом я все время сидела в большой палатке, пока… пока мисс Кинг не сказала нам, что мама умерла.

— И это все, что вы можете мне сообщить, мадемуазель?

— Да.

Пуаро наклонился к ней поближе и тем же непринужденным тоном спросил:

— А что вы почувствовали?

— Что почувствовала?

— Да… Что ощутили вы, узнав, что ваша мать, pardon, мачеха, — я ведь не ошибаюсь? — что она умерла?

— Не понимаю, что вы имеете в виду?

— По-моему, отлично понимаете.

— Ее смерть… потрясла меня, — неуверенно проговорила Кэрол.

— В самом деле?

Она густо покраснела и взглянула на него с беспомощной растерянностью. В глазах ее мелькнул испуг.

— Так уж и потрясла, мадемуазель? Ну а если вспомнить некий ночной разговор между вами и вашим братом Рэймондом — тот самый, в отеле «Соломон»?

Удар попал в цель. Пуаро понял это, увидев, как кровь отхлынула от ее пылающих щек.

— Вы знаете? — прошептала она.

— Да.

— Но каким образом… Откуда?

— Я нечаянно услышал часть вашего разговора.

— О-о… — Уронив голову на руки, она горько зарыдала.

Пуаро некоторое время выждал, затем тихо произнес:

— Вы с ним обсуждали, как убить вашу мачеху.

Кэрол выкрикнула, захлебываясь от слез:

— Мы в тот вечер… совсем обезумели… совсем!

— Возможно.

— Вы и представить себе не можете, в каком мы были состоянии! — Она снова села прямо и откинула со лба растрепавшиеся волосы. — Нет слов, чтобы описать нашу жизнь, — она была чудовищна. Дома, в Америке, нам все же было легче, но когда мы стали путешествовать, у нас словно открылись глаза.

— На что именно? — Его голос звучал теперь сочувственно, мягко.

— Мы поняли, что не такие, как… как все. Мы… пришли в отчаяние. А тут еще Джинни.

— Джинни?

— Наша младшая сестра. Вы ее не видели. Она стала… как бы это сказать… она стала очень странной. Ей становилось все хуже. А мама… словно не понимала, чем это может обернуться… Мы с братом боялись, что Джинни окончательно сойдет с ума. И Надин — она тоже этого боялась, и поэтому нам становилось еще страшнее, ведь Надин видела всяких больных… и таких тоже.

— Дальше, дальше!

— В тот вечер в Иерусалиме мы вдруг почувствовали, что больше не выдержим. Рэймонд был просто вне себя. Наши нервы были на пределе, и нам казалось, что мы нашли правильный выход! Наша мать… она ведь была ненормальной. Не знаю, как вы, но я считаю, что иногда такой выход справедлив… иногда убить кого-то… даже благородно.

Пуаро задумчиво кивнул.

— Да, я знаю, не вы первая так считаете. В истории можно найти много тому свидетельств.

— В тот вечер, о котором вы говорите, мы с Рэем поняли: нас ничто не спасет… только крайняя мера. — Она ударила рукой по столу. — Но ведь мы этого не сделали! Да и как мы могли! Ведь как только рассвело, наша затея показалась нам до того нелепой и мелодраматичной, до того… чудовищной… Поверьте, мосье Пуаро, мама умерла естественной смертью, от сердечной недостаточности. Мы с Рэем — совсем ни при чем!

— Мадемуазель, вы можете поклясться спасением собственной души, — тихо спросил Пуаро, — в том, что смерть миссис Бойнтон не является результатом каких-то ваших действий?

Она подняла голову и твердо произнесла:

— Клянусь спасением собственной души, что не сделала своей мачехе ничего дурного.

Пуаро откинулся на спинку стула.

— Ну что ж, — проговорил он, — будем считать, что так оно и есть. — Он задумчиво погладил свои роскошные усы, затем спросил: — В чем, собственно, заключался ваш план?

— О чем вы?

— Но ведь у вас с братом, наверное, был какой-то план?

В ожидании ее ответа он мысленно отсчитывал секунды: «Раз, два, три».

— Нет, плана у нас не было, — наконец сказала Кэрол. — Так далеко мы не зашли.

Пуаро встал.

— Ну тогда все, мадемуазель. А теперь я хотел бы побеседовать с вашим братом. Будьте добры, пришлите его ко мне.

Кэрол медленно поднялась и долго стояла, не решаясь заговорить.

— Мосье Пуаро, вы действительно… вы правда мне поверили?

— Разве я сказал, что не верю вам?

— Нет, но… — Она запнулась.

— Вы передадите вашему брату, что я жду его?

— Да-да.

Девушка неуверенным шагом направилась к двери, но у порога обернулась и крикнула зазвеневшим от волнения голосом:

— Я вам сказала правду — клянусь!

Пуаро промолчал.

Кэрол, опустив голову, вышла.

Глава 9

Рэймонд Бойнтон был очень похож на свою сестру. Это сразу бросалось в глаза. Лицо молодого человека было суровым и решительным: ни тени волнения или страха. Он сел и, буквально сверля Пуаро взглядом, с вызовом произнес:

— Ну?

— Ваша сестра уже говорила с вами? — мягко спросил Пуаро.

— Да, только что. И велела зайти к вам. Я понимаю, что ваши подозрения вполне оправданны. Раз уж вы слышали тот наш разговор в отеле, внезапная смерть моей мачехи не может не казаться вам подозрительной. И все же, поверьте — этот безумный разговор так и остался разговором… Мы просто были слишком взвинчены в тот вечер, несли всякую чепуху… Понимаете, мы так давно живем в страшном напряжении. Так что все эти наши планы нельзя принимать всерьез… Мы… как бы вам сказать… Мы просто выпустили пар.

— Понимаю, — кивнул Пуаро.

— Утром все это уже казалось нам… полным абсурдом! Клянусь вам, мосье Пуаро, я никогда больше не помышлял об этом.

Пуаро ничего не ответил.

— О, конечно, я понимаю, — пылко продолжил Рэймонд, — сказать можно что угодно. Я и не надеюсь, что вы поверите мне на слово. Но давайте вспомним, как все было. Я разговаривал с матерью незадолго до шести, и она выглядела вполне здоровой. Потом я пошел к себе умыться и сразу отправился в большую палатку, где уже кто-то был. С этой минуты и я, и Кэрол все время были на виду у тех, кто там находился. Вы же видите, мосье Пуаро, — моя мать скончалась сама. Сердечная недостаточность — вот что ее убило.

— Мистер Бойнтон, а вам известно, что сказала мисс Сара Кинг, осматривавшая тело покойной? По ее мнению, ваша мать была мертва не менее полутора часов, а то и все два. А осмотр был произведен в половине седьмого.

Глаза Рэймонда округлились от ужаса. Он был совершенно ошарашен.

— Сара так сказала? — спросил он еле слышно.

Пуаро кивнул:

— И что вы скажете теперь?

— Но… это невозможно!

— Таково свидетельство мисс Кинг. А после этого являетесь вы и сообщаете, что всего за сорок минут до того, как мисс Кинг осматривала ее тело, ваша матушка была в полном здравии.

— Но она была жива!

— Не стоит делать поспешных заявлений, мистер Бойнтон.

— Уверяю вас, Сара ошиблась. Что-то сбило ее с толку или она чего-то не учла, ну, например, того, что вокруг камни, они по-разному отражают лучи… Клянусь, я разговаривал с матерью около шести.

Пуаро и бровью не повел.

— Мосье Пуаро, — взволнованно сказал Рэймонд, — я понимаю ваш скептицизм, но попробуйте быть беспристрастным. Ваша предубежденность вполне естественна — вы ведь часто сталкиваетесь с преступлениями, поэтому за всякой неожиданной смертью вам чудится убийство! Поймите, вы воспринимаете случившееся не совсем объективно. Люди умирают каждый день… Тем более если у них больное сердце. И ничего зловещего в этих смертях нет.

Пуаро вздохнул:

— Вы намерены учить меня моему ремеслу?

— О нет, конечно, нет. Просто я считаю, что в вас слишком сильно предубеждение… из-за того нашего с Кэрол разговора. Ведь иных причин для подозрений, кроме того злополучного разговора, у вас нет.

— Вы заблуждаетесь, — покачал головой Пуаро. — Есть кое-что еще. Из аптечки доктора Жерара было похищено сильнодействующее лекарство, можно сказать, ад.

— Яд? — удивился Рэймонд. — Вы говорите, ад? — От изумления он даже отодвинулся вместе со стулом. — Так вот что вы подозреваете!

Пуаро выдержал эффектную паузу, а потом почти небрежным тоном полюбопытствовал:

— У вас ведь был совсем другой план, не так ли?

— Ну, конечно, — машинально ответил Рэймонд. — Вот почему… Что ж, это меняет все. Я… я что-то плохо соображаю.

— И в чем же состоял ваш план?

— Наш план? Мы… — Рэймонд внезапно умолк, с опаской посмотрев на Пуаро. — Наверное, мне лучше больше ничего не говорить. — Он встал.

— Это уж как вам угодно, — отозвался Пуаро.

Посмотрев вслед молодому человеку, он пододвинул блокнот и красивым убористым почерком сделал последнюю запись: «Р.Б. 17 ч. 55 м.». Потом он взял большой лист бумаги и опять принялся что-то писать.

Завершив сей труд, великий сыщик приосанился и, слегка склонив голову набок, стал внимательно вчитываться в то, что у него получилось:

Бойнтоны и Джефферсон Коуп покидают лагерь (приблиз.) 15.05.

Доктор Жерар и Сара Кинг покидают лагерь (приблиз.) 16.15.

Леди Уэстхолм и мисс Пирс покидают лагерь 16.15.

Доктор Жерар возвращается в лагерь (приблиз.) 16.20.

Леннокс Бойнтон возвращается в лагерь 16.35.

Надин Бойнтон возвращается в лагерь и разговаривает с миссис Бойнтон 16.40.

Надин Бойнтон после разговора со свекровью уходит в большую палатку (приблиз.) 16.50.

Кэрол Бойнтон возвращается в лагерь 17.10.

Леди Уэстхолм, мисс Пирс и мистер Джефферсон Коуп возвращаются в лагерь 17.40.

Рэймонд Бойнтон возвращается в лагерь 17.50.

Сара Кинг возвращается в лагерь 18.00.

Обнаружено, что миссис Бойнтон мертва 18.30.

Глава 10

— Любопытно, — пробормотал Пуаро, аккуратно складывая лист, затем он подошел к дверям и велел привести к нему Махмуда.

Толстяк-драгоман был на редкость словоохотлив. Он обрушил на Пуаро целые потоки своего красноречия.

— Всегда виноват только я один. Что бы ни случилось — отвечай. Я за все отвечай. Леди Элен Хант подвернула ногу — опять я виноват. Ну зачем, пожалуйста, скажите, она полезла в горы в туфлях на высоком каблуке, ведь этой леди лет шестьдесят, если не семьдесят?! Не жизнь — а сплошное мучение! А сколько бед и всяческих беззаконий творят нам эти проклятые евреи…

Пуаро удалось наконец приостановить неудержимый поток и задать бедному страдальцу вопрос.

— В половине шестого, говорите? — удивленно переспросил Махмуд. — Едва ли кто из слуг мог в это время быть поблизости от леди. Понимаете, ленч у нас поздно — в два часа. Потом надо сразу все убирать. Потом все ложатся спать. Американцы, они ведь чай не пьют. И в половине четвертого слуги тоже могут лечь. А в пять часов я, как человек очень-очень мудрый и который думает о своих клиентах — чтобы им всегда было хорошо, — так вот: я обязательно иду в большую палатку. О, я знаю: в это время все английские леди пьют чай. Но на этот раз ни одного человека там нет. Все ушли гулять. И прекрасно. Значит, мне можно еще немножко отдыхать. Совсем немножко… Потому что без пятнадцати шесть опять начинаются всякие неприятности — большая английская леди — очень важная леди — приходит с прогулки и желает чай, хотя мои ребята уже накрывают обед. Она устраивает очень большую суету… Говорит, вода должна кипеть… Говорит, я должна видеть это своими глазами. Ох, любезнейший мой господин! Ну что за жизнь! Всем-всем стараюсь помочь — и я же всегда виноват.

— Есть еще один важный момент, — сказал Пуаро, решительно прерывая его излияния. — Говорят, старая дама очень рассердилась на одного из ваших подчиненных. Вы не знаете, кто бы это мог быть и чем он ей не угодил?

Махмуд воздел руки к небесам.

— О, как я могу это знать? Конечно нет. Старая леди мне не жаловалась.

— А не могли бы вы это выяснить?

— О нет, любезнейший мой господин, это вряд ли возможно. Никто из них не сознается. Говорите, старая леди сердилась? Ребята, конечно, себя не выдадут. Абдул скажет, что это Мухамед, а Мухамед, что Азиз, Азиз скажет — это Айса, ну и так далее. Очень они глупые, наши бедуины, совсем ничего не соображают. — Он перевел дух и продолжил: — Я человек образованный, я учился в британской миссии. Хотите, прочту наизусть хоть Китса[85], хоть Шелли…[86] — Он залопотал какие-то вирши.

Пуаро стиснул зубы. Хотя английский не был его родным языком, он знал его достаточно хорошо, и весьма экзотическое произношение Махмуда терзало слух великого сыщика.

— Великолепно! — поспешил заверить Пуаро. — Великолепно! Я отрекомендую вас всем своим знакомым.

Пуаро еле-еле избавился от разговорчивого драгомана. После чего отправился со своим списком к полковнику Карбери.

Тот еще сильнее сдвинул набок свой галстук и спросил:

— Удалось что-нибудь разузнать?

— Если вы не против, для начала я изложу вам свою теорию, — предложил Пуаро.

— Извольте, — сказал полковник, украдкой вздохнув, ибо его за долгие годы службы потчевали уже столькими теориями…

— А смысл ее таков: криминалистика — простейшая из всех существующих наук! Дайте преступнику возможность говорить — и рано или поздно он вам все выложит.

— Я помню, вы уже говорили мне что-то подобное. Ну и кто же из них вам все выложил?

— Все. — Пуаро вкратце пересказал свои утренние беседы.

— Гм, — задумчиво хмыкнул Карбери. — Пару ниточек вы, кажется, нащупали. Жаль только, что они ведут в разные стороны. У вас складывается хоть какая-нибудь версия?

— Нет.

— Вот этого-то я и опасался, — опять вздохнул полковник.

— Но к вечеру, — добавил Пуаро, — вы узнаете правду.

— Вы мне это уже обещали, — заметил Карбери. — Но я совсем не уверен, что у вас это получится. А вы сами?

— Совершенно уверен.

— Вам можно только позавидовать! — В глазах полковника мелькнула едва заметная ирония.

Но Пуаро, похоже, ничего не заметил. Он протянул полковнику список.

— Чистая работа, — одобрил полковник и склонился над списком. Внимательно его изучив, он произнес: — Знаете, что я думаю?

— Буду счастлив узнать.

— Рэймонд Бойнтон точно отпадает.

— О! Вы так считаете?

— Именно! Его намерения, конечно, очевидны. Но он ни в чем не замешан. Он просто наиболее подходящий подозреваемый… Совсем как в детективных романах. На самом деле, раз он вслух объявил, что намерен укокошить старуху — вы сами это слышали, — то ясно, что он ни на что не решится…

— Любите читать детективы?

— О да. Я их сотню уже прочел, — смущенно признался полковник. — Вас, наверное, не интересуют все эти штуки, которыми постоянно занимаются книжные сыщики? — И с мальчишеской завистью в голосе пояснил: — Им приходится составлять списки всяких мелочей, подозрительных деталей… на первый взгляд ничего не значащих, но, как потом выясняется, чрезвычайно важных.

— А, — сказал Пуаро. — Так вам такие детективы нравятся? Ну тогда специально для вас, с превеликим удовольствием. — Он пододвинул к себе лист и четким почерком быстро написал:

ВАЖНЫЕ ФАКТЫ

1. Миссис Бойнтон принимала лекарство, содержащее дигиталин.

2. У доктора Жерара пропал шприц.

3. Миссис Бойнтон испытывала явное удовольствие, запрещая своим детям общаться с другими людьми.

4. В день своей смерти миссис Бойнтон, напротив, сама предложила своим детям отправиться на прогулку без нее.

5. Миссис Бойнтон была своего рода садисткой, ей нравилось причинять людям душевные страдания.

6. Расстояние от большой палатки до места, где сидела миссис Бойнтон, примерно двести ярдов.

7. Сначала мистер Леннокс Бойнтон утверждал, что не знает, в котором часу он вернулся в лагерь, но позже признался, что ему пришлось сразу же переставлять стрелки на остановившихся часах матери.

8. Доктор Жерар и мисс Джиневра Бойнтон занимали палатки, стоящие рядом.

9. В 18 часов 30 минут, когда был готов обед, послали слугу сообщить об этом миссис Бойнтон.

Записи доставили полковнику огромное наслаждение.

— Замечательно! — Он просто сиял. — То, что надо. Вроде бы не все на первый взгляд понятно и не очень связно. Однако сразу чувствуется, насколько глубоко вы вникли в суть! Кстати, мне показалось, что у вас пропущены одна-две детали, причем такие, которые трудно не заметить. Полагаю, это сделано нарочно, чтобы подразнить всяких простофиль.

В глазах Пуаро блеснул лукавый огонек, но он ничего не ответил.

— Возьмем, к примеру, пункт второй, — не отступался полковник. — «У доктора Жерара пропал шприц». Оно, конечно, верно, но у него, между прочим, пропал и концентрированный раствор дигитоксина… Я верно запомнил название?

— Последнее, — пояснил Пуаро, — гораздо менее важно, чем пропажа шприца.

— Это замечательно! — вскричал полковник, лучезарно улыбаясь. — Я решительно ничего не понимаю. На мой взгляд, дигитоксин куда важнее шприца. Кстати, а куда девать то, что вы накопали про слуг? Во-первых, я имею в виду того бедолагу, которого отправили к покойнице — сообщить, что обед готов. А ведь еще у вас есть прелестная история о том, что за несколько часов до кончины она грозила какому-то слуге палкой? Только не говорите, что ее прикончил кто-то из моих подопечных, этих придурковатых сынов пустыни! Ибо в таком случае, — у полковника даже посуровел голос, — это будет для меня как… какое-то надувательство.

Пуаро только улыбнулся ему в ответ. Но, выходя из канцелярии, тихо пробормотал:

— Удивительно! Эти англичане — просто вечные дети!

Глава 11

Сара Кинг сидела на вершине холма и рвала цветы. Рядом с ней на развалинах каменной стены сидел доктор Жерар.

— И зачем вы это все затеяли? — вдруг с яростью выпалила она. — Если бы не вы…

— Вы полагаете, мне следовало промолчать? — с расстановкой спросил доктор.

— Да.

— То есть скрыть то, что я знаю?

— Ничего вы не знаете.

— К сожалению, это не так, — вздохнул он. — Но согласен: никто никогда не может быть полностью в чем-то уверен.

— Нет, может, — упрямо возразила Сара.

— Разве что вы, — пожав плечами, отозвался он.

— У вас же была лихорадка, — возмущенно заговорила она. — И высокая температура… Как вы можете о чем-то судить, если у вас в голове все путалось. Этот шприц, возможно, так и лежал на месте. А что касается дигитоксина, вы вполне могли ошибиться, или его украл кто-то из слуг.

— Вам не о чем беспокоиться! — с откровенно ироничной улыбкой ответил доктор. — Мое свидетельство наверняка не примут в расчет. И милые вашему сердцу Бойнтоны как-нибудь выкрутятся.

— Этого я тоже не хочу, — свирепо отрезала Сара.

— Вы несколько непоследовательны. — Жерар покачал головой.

— Не вы ли сами доказывали мне, — с жаром выпалила Сара, — еще в Иерусалиме… что самое разумное — не вмешиваться в чужую жизнь?

— А разве я вмешиваюсь? Я просто сообщил то, о чем знал.

— А я вам говорю, что ничего вы не знали… О Боже милостивый, у нас получается какой-то замкнутый круг.

— Ну простите меня, мисс Кинг, — кротко взмолился Жерар.

— Понимаете, — погасшим голосом сказала Сара, — Бойнтоны так от нее и не избавились — ни один из них! Она все еще тут. Даже лежа в могиле крепко их всех держит. В ней было что-то… ужасное! Она и теперь ужасна, даже мертвая. Мне кажется, что она… забавляется тем, что происходит с нами из-за ее смерти! — Она стиснула руки, и тут вдруг тон ее резко переменился, став светски-непринужденным: — Этот маленький человечек карабкается к нам сюда.

Доктор Жерар обернулся:

— Полагаю, он нас разыскивал.

— Интересно, он действительно такой безнадежный болван, каким кажется?

— О нет, он далеко не болван, — даже не улыбнувшись, сказал доктор.

— Этого я и опасалась. — Сара мрачно наблюдала за спортивными подвигами Пуаро.

Наконец он до них добрался. Издав громкое «Уф!», знаменитый сыщик обтер потный лоб и печальным взглядом окинул свои лакированные туфли.

— Увы, — сказал он, — на редкость каменистая местность! Бедные мои туфли.

— Одолжите у леди Уэстхолм ее щетку для обуви, — ехидно посоветовала Сара. — А заодно и платяную. У нее с со-, бой много полезных вещей. Можно подумать, что она образцовая горничная, а не популярный политик.

— Никакие щетки уже не в состоянии удалить с моих ботинок царапины, мадемуазель. — Пуаро скорбно покачал головой.

— Не могу с вами не согласиться. Но кто же путешествует по этой стране в такой обуви?

— Мне нравится выглядеть soigne[87],— сказал он, чуть склонив голову набок.

— В пустыне это почти невозможно, — сказала Сара.

— В пустыне женщины теряют свое изящество, — глубокомысленно заметил доктор Жерар. — Но только не мисс Кинг, она всегда прелестно одета. Вы только взгляните на нашу леди Уэстхолм: на все эти ее толстые юбки и жакеты, а бриджи… они ей совершенно не идут, не говоря уже о грубых ботинках! Quelle horreur de femme![88] A бедняжечка мисс Пирс — все на ней висит, как… как какие-то вялые капустные листья. А эти ее излюбленные бусы — они так жалобно звякают! И даже миссис Леннокс Бойнтон, уж казалось бы бесспорно красивая женщина, но и в ней ни грана chic[89]! Одевается совершенно невыразительно.

— Не думаю, что мосье Пуаро карабкался сюда, чтобы поговорить о дамских туалетах, — дерзко перебила его Сара.

— Вы угадали, мадемуазель Кинг. Я пришел посоветоваться с доктором Жераром, ибо его мнение чрезвычайно для меня ценно, и с вами тоже, мадемуазель, ибо вы молоды и, стало быть, мыслите современными категориями. Мне хотелось бы узнать все, что вы можете мне рассказать о миссис Бойнтон.

— Неужели вы еще не выучили это наизусть? — спросила Сара.

— Представьте себе, нет. У меня такое чувство — я бы даже сказал убежденность, — что в нашем случае необыкновенно важны психические особенности миссис Бойнтон. Не сомневаюсь, что подобный тип личности доктору хорошо знаком.

— На мой взгляд, она весьма интересный объект для изучения, — сказал доктор.

— Да? Очень, очень любопытно…

Доктора Жерара долго уговаривать не пришлось. Он охотно рассказал о своих наблюдениях за этой странной семьей, а потом изложил свою беседу с Джефферсоном Коупом, который столь превратно истолковал поведение миссис Бойнтон.

— Я вижу, он человек сентиментальный, — заметил Пуаро.

— В высшей степени! Он идеалист — скорее, по лености ума. И в самом деле, куда проще жить, не видя человеческих пороков и зла, внушая себе, что мир — прекрасен! И вот вам результат — милейший Джефферсон Коуп совершенно не разбирается в людях.

— В какой-то момент это может здорово его подвести, — заметил Пуаро.

— Он упорно считает, что «феномен Бойнтонов» (как я для себя называю этот случай) возник исключительно из-за гипертрофированной преданности и любви. Ему и невдомек, что подоплека тут совсем иная: подспудная ненависть, бунт, рабская зависимость, страдание. Он ничего этого предпочитает не замечать.

— А это уже просто глупо, — сказал Пуаро.

— Тем не менее, — продолжил Жерар, — даже самые упрямые оптимисты не могут уж совсем ничего не видеть. Мне кажется, во время путешествия в Петру мистер Джефферсон наконец-то прозрел. — И он пересказал свой разговор с американцем утром того рокового дня.

— Что ж, история с молоденькой горничной весьма показательна, — пробормотал Пуаро. — Она проливает свет на методы старухи. Изобразила из себя этакую благодетельницу, а потом перед самыми родами вышвырнула бедняжку из дому!

— Да, поразительное было утро, — сказал Жерар. — Во всех отношениях. Мосье Пуаро, вы ведь еще не бывали в Петре? Если соберетесь, непременно поднимитесь к древнему жертвеннику. Вы почувствуете… как бы это сказать… там совершенно особая атмосфера! — Он подробно описал ощущения, испытанные им на Вершине Жертвоприношений, не преминув добавить: — Я помню, как мадемуазель Кинг с видом юного судии рассуждала о том, что во имя счастья многих не так уж страшно пожертвовать кем-то одним. А вы сами это помните, мисс Кинг?

— Перестаньте, не надо. — Сара нервно повела плечами. — Хватит уже об этом кошмарном дне. Не хочу ничего вспоминать.

— Конечно, конечно, — успокоил ее Пуаро, — лучше поговорим о том, что предшествовало этому дню. Доктор Жерар, пожалуйста, нарисуйте мне для начала психологический портрет миссис Бойнтон. Мне, например, совершенно непонятно чего ради эта женщина, так ревностно добивавшаяся абсолютной власти над детьми, вдруг затеяла путешествие за границу? Она же наверняка знала, что в подобных предприятиях трудно избежать новых знакомств, а стало быть, существовала опасность, что ее абсолютная власть пошатнется…

— Но в том-то и дело, mon vieux![90] — воскликнул Жерар. — Все старые дамы одинаковы. Постепенно им все приедается! У кого-то из них, скажем, есть любимый пасьянс[91], однако в конце концов он набивает оскомину. Хочется выучить новый. То же самое можно сказать и о любительницах над кем-то поиздеваться, как ни чудовищно это звучит. Наша укротительница миссис Бойнтон приручила своих тигров. В юности некоторые из них пытались сопротивляться, и это ее развлекало, поддерживало, так сказать, кураж. Женитьба Леннокса приятно ее взбудоражила, это сулило ей новые забавы. Но против ее ожидания дом превратился в стоячее болото. Леннокс впал в столь глубокую меланхолию, что чувства его притупились, и заставить его страдать было уже попросту невозможно. Рэймонд и Кэрол не проявляли никакого стремления к мятежу. Джиневра… О! La pauvre[92] Джиневра, с точки зрения ее мамаши, была самой бесперспективной, от нее тем более не приходилось ждать никакой радости. Ибо эта девочка научилась прятаться от «укротительницы» в мире грез. Чем сильней терзала ее мать, тем больше наслаждения ей доставляли ее фантазии — ведь она втайне воображала себя героической страдалицей, которую преследуют многочисленные враги! Итак, миссис Бойнтон доняла в конце концов смертельная скука. И, подобно Александру Македонскому[93], она рвется завоевывать новые миры. Так возникло решение отправиться за границу. Во время путешествия ее ручные звери могут взбунтоваться, и тогда можно будет изобрести для них что-нибудь новенькое, еще более изощренное. Звучит дико, но именно так все и было! Она искала острых ощущений, новизны.

Пуаро слушал как зачарованный.

— Изумительно! — с жаром воскликнул он. — Я вас понял, вы уловили самую суть. Да, все обстояло именно так. Все сходится. Она решила пойти на риск, отважная мамаша Бойнтон, и поплатилась за это сполна.

Сара, сильно побледнев, подняла горящие от волнения глаза на Пуаро.

— Вы хотите сказать, что эта женщина зашла в своих жестоких играх слишком далеко, и ее жертвы с ней разделались?.. То есть кто-то один из них.

Пуаро кивнул.

— И кто же именно? — едва дыша спросила она.

Пуаро заметил, как судорожно ее пальцы стиснули букет, но ничего не ответил, вернее, от необходимости отвечать его избавил Жерар, который вдруг тронул его за плечо и сказал:

— Вы только взгляните…

По склону медленно поднималась девушка. В ее движениях была причудливая ритмичная грация, придававшая ей сходство с некой сказочной феей. Ореол золотисто-рыжих волос сверкал и искрился в солнечном свете, загадочная улыбка чуть приподнимала уголки прелестных губ.

Пуаро затаил дыхание.

— Она прекрасна! — сказал он. — Какая необычная, трогательная красота! Ей бы Офелию[94] играть — юную богиню, которая лишь случайно забрела в наш бренный мир и счастлива тем, что ее больше не отягощает бремя людских радостей и печалей.

— Да-да, вы правы, — подхватил Жерар. — Это лицо может только присниться, верно? И оно мне уже снилось. Изнемогая от лихорадки, я, помнится, открыл глаза, и вдруг передо мной возникло это лицо… эта пленительная неземная улыбка. Какой дивный сон! Так грустно было потом просыпаться… — Затем, словно очнувшись, он проговорил обычным будничным тоном: — Это Джиневра Бойнтон.

Глава 12

Минуту спустя девушка подошла к ним.

— Мисс Бойнтон, это мосье Пуаро, — вставая, сказал Жерар.

— О! — Она рассеянно взглянула на знаменитого сыщика и стиснула руки, нервно сплетая и расплетая пальцы. Зачарованная нимфа[95] вернулась из царства грез, превратившись в обыкновенную девочку, немного неловкую и болезненно-пугливую.

— Какое счастье, что вы здесь, мадемуазель, я ведь искал вас.

— Меня? — Джинни отрешенно улыбнулась, а пальцы ее принялись теребить поясок.

— Не согласились бы вы составить мне компанию в небольшой прогулке?

Она покорно пошла с ним рядом. Но немного погодя вдруг всполошилась:

— Вы ведь… вы детектив?

— Да, мадемуазель.

— И очень знаменитый?

— Не только. Я еще и самый лучший детектив в мире, — уточнил Пуаро таким тоном, будто это был неоспоримый факт.

Тогда она еле слышно спросила:

— Вы приехали, чтобы защитить меня?

Пуаро в задумчивости разгладил усы.

— Стало быть, вам угрожает опасность?

— Да-да. — Она тревожно оглянулась. — Я уже говорила об этом доктору Жерару… еще в Иерусалиме. Он ничего не сказал мне тогда, однако же сразу последовал за мной в это страшное место, где повсюду торчат красные скалы. — Она вздрогнула. — Меня там хотели убить, мне все время приходится быть начеку.

Пуаро сочувственно кивнул.

— А доктор… Он такой милый и добрый. И он любит меня.

— В самом деле?

— О да. Он даже во сне произносит мое имя… — нежно сказала она, и ее голос вновь стал трепетным, полным поистине неземной прелести. — Я видела его… он метался на своей постели и произносил мое имя. Я тогда тихонько ушла из его палатки. — И, чуть помедлив, она спросила: — Ведь, наверное, это он вызвал вас сюда? Понимаете, вокруг меня столько врагов! Иногда они притворяются друзьями…

— Понимаю, — мягко сказал Пуаро. — Но ведь здесь вам нечего опасаться — с вами ваши родные.

Джиневра горделиво выпрямилась.

— Вы заблуждаетесь! Эти люди вовсе мне не родня. Я не имею права открыть вам, кто я на самом деле, — это великая тайна.

Он все так же мягко спросил:

— Вы, видимо, очень тяжело переживаете смерть матери?

— Никакая она мне не мать! — Джиневра гневно топнула ногой. — Мои враги платили ей за то, что она играла эту роль и стерегла меня!

— Где вы были в тот день после ленча?

— В своей палатке. Там было очень жарко, но я боялась выйти: они могли меня схватить. — Она вздрогнула. — Один из них даже заглядывал ко мне в палатку. Он был переодет, но я его узнала. И сразу притворилась, будто сплю. Его подослал шейх[96]. Да-да! Он приказал меня похитить.

Некоторое время Пуаро шел молча, потом сказал:

— Должен признать, ваши сказки действительно очаровательны.

— Но это не сказки! Это правда! — Она снова гневно топнула ножкой и, окончательно рассердившись, убежала от него.

Пуаро остановился, глядя, как она стремительно несется вниз по склону.

— Что вы ей сказали? — вскоре услышал он за своей спиной.

Пуаро обернулся: доктор Жерар заметно запыхался, видимо, очень торопился. Сара тоже направлялась в их сторону, только она бежать не собиралась.

— Что она сочиняет прелестные сказки, — ответил Пуаро.

— И она рассердилась, — понимающе кивнул доктор. — Это отрадно. Понимаете, это значит, что она еще не переступила опасную грань и способна отличить вымысел от реальности! Я ее вылечу.

— Так вы собираетесь заняться ею?

— Да, мы уже обсудили это с мистером и миссис Бойнтон. Джиневра поступит в одну из моих парижских клиник. Ну а потом… Потом, я думаю, она начнет учиться актерскому мастерству.

— Актерскому?

— Да… Мне кажется, у нее все данные, чтобы стать хорошей актрисой, даже выдающейся. И главное — это то, что ей нужно, я бы даже сказал, просто необходим о! Ведь, в сущности, она во многом похожа на свою мать.

— О нет! — негодующе воскликнула Сара.

— Вам это кажется чем-то невероятным? Однако это действительно так. И у той, и у другой — врожденное стремление быть кем-то значительным, острая потребность выразить свое «я». Ее пылкое честолюбие и природную живость постоянно подавляли. Бедной девочке не давали возможности выразить свою яркую романтическую индивидуальность. Nous allons changer tout la![97] — усмехнулся он. — Прошу меня извинить, — он спешно поклонился и бросился вслед за удалявшейся девушкой.

— Доктор Жерар чрезвычайно увлечен своей работой, — сказала Сара.

— Это сразу чувствуется, — заметил Пуаро.

— И все же — как он может сравнивать ее с этой кошмарной старухой?.. — строго сказала Сара. — Впрочем, я однажды даже пожалела миссис Бойнтон.

— Когда это было, мадемуазель?

— Я вам уже рассказывала — тот случай в Иерусалиме. Мне вдруг показалось, что я все не так воспринимаю. Ну, знаете, как это бывает — в какой-то момент вдруг все видишь по-другому… В общем, я недолго думая к ней подошла и начала нести всякую чушь!

— О, не стоит преувеличивать!

Вспомнив свой разговор с миссис Бойнтон, Сара мучительно покраснела. Это воспоминание всегда вгоняло ее в краску.

— Я почему-то возомнила себя этакой миссионеркой! Потом, когда небезызвестная вам леди У. впилась в меня каким-то подозрительным взглядом и сказала, что видела, как я беседовала с миссис Бойнтон, я поняла, что она, скорее всего, слышала наш разговор. Тут уж я почувствовала себя настоящей идиоткой.

— Так что вам ответила тогда миссис Бойнтон? Вы хорошо помните ее слова?

— О да. Они произвели на меня неизгладимое впечатление. «Я никогда ничего не забываю. Запомните это. Я никогда не забываю ничего — ни поступка, ни лица, ни имени». — Сара вздрогнула. — Она с такой злобой все это произнесла, хотя даже на меня не взглянула. У меня и сейчас звучит в ушах ее голос…

— Это настолько вас взбудоражило? — участливо спросил Пуаро.

— Да. Я в общем-то не из пугливых, но как представлю себе ее хищную, торжествующую ухмылку, как услышу этот скрипучий голос… О-о! — Она передернула плечами, словно что-то с себя сбрасывая, и взглянула Пуаро в глаза: — Мосье Пуаро… я, наверное, не должна спрашивать, и все же… вы… вы уже выяснили что-то определенное?

— Да, мадемуазель.

— И… что же именно? — Ее губы дрожали.

— Я выяснил, с кем разговаривал Рэймонд Бойнтон тогда вечером в отеле «Соломон», — со своей сестрой Кэрол.

— Кэрол… Ну конечно! — вырвалось у нее. — Вы ему сказали… — сбивчиво продолжила она, — вы спросили его… — Она так и не решилась закончить фразу.

— Это… так много значит для вас, мадемуазель? — грустно спросил Пуаро.

— Для меня это — все! — ответила она. Потом выпрямилась, расправила плечи. — Но я должна знать.

— Он объяснил мне, что это был просто нервный срыв, — мягко сказал Пуаро, — не более того. Что они с сестрой были слишком измучены. Но как только рассвело, задуманное показалось им обоим нелепой фантазией.

— Понятно…

— Мисс Сара, а вы не хотите сказать мне, что вас так пугает? — мягко спросил Пуаро.

Она повернулась к нему: на лице ее была написана обреченность.

— В тот самый день… мы какое-то время были вдвоем, без посторонних. А потом он сказал… что должен вернуться один… сказал, что должен что-то сделать — именно сейчас, — пока его не оставила смелость. Я подумала, что он просто хочет рассказать ей… о нас. Но вдруг он имел в виду… — Она осеклась.

Глава 13

Надин Бойнтон вышла из гостиницы и в нерешительности остановилась. Мистер Джефферсон Коуп, давно уже ее поджидавший у входа, торопливо бросился к ней.

— Пойдемте в ту сторону, вы не против? По-моему, та дорожка самая красивая.

Они шли рядом, и мистер Коуп все время что-то говорил. Речь его звучала не смолкая и, пожалуй, несколько монотонно. И было непонятно, заметил ли он, что Надин его не слушает.

Когда они свернули к каменистому, пестревшему цветами склону холма, Надин вдруг прервала его:

— Джефферсон, простите, но мне нужно кое-что вам сказать. — Она побледнела от волнения.

— Да, конечно, дорогая. Я готов принять любое решение. Только не мучьте себя, умоляю вас.

— Вы догадливей, чем я думала… Так вы знаете, что я хочу сказать?

— Мы все зависим от обстоятельств, так уж устроена жизнь, — ответил Коуп. — Внутреннее чувство подсказывает мне, что теперь, когда обстоятельства изменились, ваше решение тоже может перемениться. — Он вздохнул. — Не бойтесь огорчить меня, Надин, и поступайте так, как вам велит ваше сердце.

— Вы так добры, Джефферсон, — растроганно сказала она. — Так терпеливы и великодушны. Я дурно с вами поступила. Это… просто непорядочно с моей стороны.

— Погодите-погодите, Надин. Ну зачем вы… Я ведь всегда понимал, на что могу рассчитывать, а на что — нет. С первых дней нашего знакомства я горячо вас люблю и почитаю. Главное для меня — чтобы вы были счастливы. Ничего в этой жизни я не желал сильнее. Когда я понял, что вы несчастны, я страшно расстроился. Скажу вам честно: я во всем винил Леннокса. Я полагал, что он не имеет права удерживать вас, раз не может дать вам счастья. — Коуп перевел дух и продолжал: — Однако теперь, после нашего путешествия в Петру, я понял и то, что некоторые вещи от Леннокса не зависели. Он вовсе не был таким уж эгоистом по отношению к вам, он просто чересчур терпимо относился к своей матери. О мертвых дурно не говорят, но я все-таки позволю себе заметить, что ваша свекровь была на редкость нелегким человеком.

— Да, вы совершенно правы, — еле слышно проговорила Надин.

— Вчера вы сказали мне, что решились покинуть Леннокса. Я мысленно вам аплодировал, ибо вы заслуживаете совсем другой жизни… Я вполне оценил вашу искренность: вы не стали притворяться, будто испытываете ко мне какие-то особые чувства — я вам просто симпатичен. Я и этому был рад. И желал лишь одного: заботиться о вас и дать вам то, чего вы заслуживаете. Должен признаться, вчерашний день был счастливейшим в моей жизни.

— Простите меня, милый Джефферсон! — воскликнула Надин.

— Не нужно меня жалеть, моя дорогая, я все время чувствовал, что мои мечты так и останутся мечтами. И заранее настроился на то, что уже на следующее утро вы перемените свое решение. Ну так вот… теперь все совсем иначе. Теперь вам с Ленноксом никто не будет мешать.

— Да, — тихо сказала она. — Я не могу оставить Леннокса. Простите меня.

— Мне нечего вам прощать. Мы снова станем просто старыми друзьями и… забудем тот наш разговор.

— Спасибо, дорогой вы мой. — Надин ласково коснулась его плеча. — А сейчас я ухожу — мне надо поскорее найти Леннокса.

Она ушла, и мистер Коуп продолжил свою прогулку в полном одиночестве.

Надин нашла Леннокса на верхнем ярусе античного театра. Он так сосредоточенно что-то обдумывал, что даже не заметил, как она поднимается к нему наверх. Запыхавшаяся Надин уселась рядом с мужем и тихонько его окликнула:

— Леннокс…

Только сейчас он слегка повернул голову.

— Мы ведь так еще толком и не поговорили… после всего этого. Но, признайся, ты знал, что я тебя не оставлю?

— Неужели ты всерьез собиралась уйти? — грустным голосом спросил он.

Она кивнула.

— Да. Пойми, мне больше ничего не оставалось. Я надеялась, что ты последуешь за мной. Бедный Джефферсон, как подло я с ним поступила!

Леннокс вдруг рассмеялся.

— Да ничего подобного. Таким жертвенным натурам, как Джефферсон Коуп, надо время от времени предоставлять возможность проявлять благородство! И знаешь, ты правильно сделала, что решила меня проучить. Когда ты сказала, что собираешься с ним уехать, я был сражен. Наповал. В жизни ничего подобного не испытывал! Скажу тебе честно: в последнее время со мной творилось что-то странное. Ну какого черта я не наплевал на ее самодурство и не уехал с тобой?

— Ты не мог этого сделать, милый, просто не мог, — нежно сказала она.

Он задумчиво продолжил:

— Мама была довольно… своеобразным человеком… Мне иногда кажется, что она нас как бы гипнотизировала.

— Так оно и было.

Он подумал и опять заговорил:

— Когда ты тогда на прогулке сообщила мне, что уходишь, у меня было такое ощущение, будто меня треснули чем-то тяжелым по голове. Я шел к лагерю, и перед глазами все плыло. Я понял, какой я идиот. И чтобы тебя не потерять, я должен был сделать одну-единственную вещь. — Он почувствовал, как она напряглась, однако неумолимо продолжал: — И тогда я пошел и…

— Не надо…

Леннокс бросил на нее быстрый взгляд.

— Я пошел и… все ей выложил. — Он вдруг заговорил совсем по-другому — медленно, осторожно, старательно подыскивая слова. — Я сказал ей, что вынужден выбирать между ею и тобой и что я выбираю тебя. — Он умолк, а потом с каким-то странным удовлетворением повторил: — Да, так ей и сказал.

Глава 14

По пути в гостиницу Пуаро встретил двоих нужных ему людей. Первым был мистер Джефферсон Коуп.

— Вы мосье Эркюль Пуаро? Меня зовут Джефферсон Коуп.

Они церемонно обменялись рукопожатием, и мистер Коуп пошел рядом.

— Я только что узнал, что вы проводите нечто вроде неофициального расследования в связи со смертью моей старинной приятельницы, миссис Бойнтон. Кошмарная история! Конечно же дамам ее возраста нельзя отправляться в такие утомительные путешествия. Но она была невероятно упрямой, мосье Пуаро. С мнением своих близких никогда не считалась. И вообще была эдаким доморощенным тираном и очень уж вжилась в эту роль. Она полагала, что любая ее прихоть — закон. И все ее прихоти действительно были законом для ее домочадцев.

Я, знаете ли, давний друг Бойнтонов. Они сейчас, естественно, расстроены, и нервы у них на пределе. Эта история совершенно выбила их из колеи. Поэтому я готов взять на себя похоронные хлопоты — например, перевезти тело в Иерусалим, ну и прочее. В общем, я всячески готов помочь. Так что имейте это в виду.

— Думаю, ваши друзья будут вам весьма признательны, — сказал Пуаро и после некоторой паузы добавил: — Вы, кажется, особенно дружны с миссис Леннокс Бойнтон?

Мистер Коуп слегка покраснел.

— Не стоит об этом говорить, мосье Пуаро. Я знаю, вы сегодня утром с нею беседовали, и она, возможно, что-то сказала вам о наших отношениях, но… теперь все изменилось. Миссис Бойнтон прекрасный человек и считает, что ее долг — поддержать мужа в столь тяжелую минуту.

Пуаро деликатно кивнул.

— Полковник Карбери попросил меня собрать как можно больше сведений о том роковом дне. Вы не могли бы мне поподробней рассказать обо всем, что происходило после ленча?

— Конечно. Мы немного отдохнули и решили отправиться на прогулку. К счастью, нам удалось ускользнуть от нашего назойливого драгомана. Все его разговоры вечно сводятся к «этим евреям». Полагаю, это уже превратилось у него в навязчивую идею. Итак, мы отправились гулять. Тогда и состоялся наш разговор с Надин. Она сказала, что хочет немедленно сообщить мужу о своем решении, и ушла. Погуляв еще немного, я не спеша побрел назад в наш лагерь. Где-то на полпути мне повстречались две англичанки, они тоже поднимались утром в горы. Одна из них, если не ошибаюсь, супруга английского пэра?

— Совершенно верно, — подтвердил Пуаро.

— Замечательная женщина, такая образованная, и умна необыкновенно. Вторая показалась мне довольно бесцветной и, похоже, просто умирала от усталости. Ну еще бы! Так долго бродить по горам пожилым леди, конечно, не под силу, тем более если они боятся высоты. Побеседовав о набатеях, мы немного прошлись, а около шести вместе вернулись в лагерь. Леди Уэстхолм распорядилась, чтобы заварили чай — из ее личных запасов. Я с удовольствием принял ее приглашение составить им с мисс Пирс компанию. Чай был некрепкий, но очень приятного пикантного вкуса. Затем слуги накрыли обед, и одного из них послали за старой леди, которую он, увы, застал уже мертвой, хотя она по-прежнему сидела в своем кресле.

— Когда вы возвращались, то обратили на нее внимание?

— Я просто увидел, что она сидит, по своему обыкновению, возле пещеры, но особого внимания на нее не обратил. В этот момент мы с леди Уэстхолм увлеченно обсуждали причины нашего последнего кризиса. Кроме того, я вынужден был то и дело поддерживать мисс Пирс, которая от усталости часто оступалась, рискуя вывихнуть ногу.

— Благодарю вас, мистер Коуп. Позвольте вам задать один нескромный вопрос: миссис Бойнтон оставила детям солидное наследство?

— Весьма! Точнее говоря, оставила наследство не она, а ее покойный супруг. Ей лично он завещал в пожизненное пользование проценты с капитала, который после ее смерти надлежало разделить между его детьми. Да, теперь они прекрасно обеспечены.

— Деньги, — промурлыкал себе под нос Пуаро, — как много они значат в нашей жизни… Сколько преступлений совершается из-за них!

— Да, да, конечно, — с готовностью подтвердил мистер Коуп, в голосе его прозвучал легкий испуг.

— Но вообще для убийства существует такое множество причин, верно? — с ласковой улыбочкой спросил Пуаро. — Благодарю вас за помощь, мистер Коуп, вы очень любезны.

— Всегда к вашим услугам, — отозвался тот. — Кто это там сидит, кажется, мисс Кинг? Пойду поболтаю с ней.

Пуаро стал спускаться с холма дальше и увидел, как навстречу ему вверх по крутому склону неверными шагами торопилась мисс Пирс.

— О, мосье Пуаро, я так рада, что встретила вас, — прощебетала она, с трудом переводя дыхание. — Я только что беседовала с этой странной девушкой, младшей мисс Бойнтон… она совершенно меня поразила. Вы бы слышали ее рассказ… У нее, оказывается, полно врагов, и ее хочет похитить какой-то шейх, и еще за ней кто-то все время шпионит. Как это романтично, как заманчиво! Леди Уэстхолм уверена, что все это сплошные выдумки. Она сказала, что у нее была когда-то рыжая кухарка, которая тоже очень ловко умела врать, но мне кажется, что леди Уэстхолм иногда чересчур уж категорична. А вдруг эта девочка говорит чистую правду, мосье Пуаро? Я где-то читала, что одна из дочерей русского царя не была расстреляна, ей удалось бежать в Америку. Кажется, это великая княжна Татьяна. Так, может, мисс Бойнтон — ее дочь? Она все время намекает на свое благородное происхождение. И взгляните на ее высокие скулы — совершенно славянские. Представляете, какой это может обернуться сенсацией!

— Да, на свете чего только не бывает, — согласился Пуаро.

— Сегодня утром я как-то не сообразила, кто вы, — стиснув пальцы, продолжала мисс Пирс. — А вы ведь тот самый знаменитый сыщик. Я прочитала все, буквально все об убийствах в алфавитном порядке[98]. Так волнующе, просто нельзя оторваться. Я как раз в то время служила гувернанткой неподалеку от Донкастера[99].

Пуаро что-то невнятно пробормотал, а мисс Пирс еще более взволнованно продолжала:

— Вспомнив, кто вы, я поняла, что сегодня утром не совсем точно выполнила вашу просьбу. Ведь надо рассказывать абсолютно все, до мельчайших подробностей, которые на первый взгляд не имеют никакого отношения к убийству. Ведь раз расследование поручили вам, то это конечно же убийство! Теперь мне многое становится понятным! Как по-вашему, этот Махмуд… фамилию его запомнить просто невозможно… ну наш драгоман, он случайно не большевистский агент? Или мисс Кинг? Ведь сколько образованных девушек из очень приличных семей связываются с этими кошмарными коммунистами! Вот потому я и решила, что просто обязана рассказать вам об одной вещи. Если вдуматься, довольно странной.

— Рассказывайте скорее! И постарайтесь ничего не упустить.

— В общем-то это пустяк. Просто на следующее утро после смерти миссис Бойнтон я поднялась довольно рано и выглянула из своей палатки, чтобы полюбоваться рассветом, ну не совсем рассветом, потому что солнце уже примерно час как взошло, и все-таки было действительно рано.

— Ну-ну, и что же вы увидели?

— Самое удивительное, что тогда меня это ничуть не насторожило. Я увидела, как дочка миссис Бойнтон вышла из своей палатки и что-то швырнула в ручей. Ну и что особенного, верно? Но это что-то так ярко сверкнуло под лучами солнца!

— А которая из ее дочерей?

— По-моему, та, которую зовут Кэрол, очень красивая девушка и так похожа на брата… Они случайно не близнецы? А может, это была самая младшая. Солнце светило мне прямо в глаза, и я не могла ее хорошенько разглядеть. Но мне кажется, волосы были не рыжие, а такие… бронзовые… Мне нравится именно этот медно-бронзовый оттенок. А рыжие волосы очень уж напоминают морковь. — Мисс Пирс хихикнула.

— Так, значит, она швырнула в воду некий ярко сверкнувший на солнце предмет?

— Да. Только тогда, позвольте еще раз напомнить, я не обратила на это внимания. А чуть позже, прогуливаясь около ручья, я увидела, что и мисс Кинг решила пройтись. Я стала смотреть в воду и около двух консервных банок увидела что-то продолговатое и блестящее. Смотрю — металлическая коробочка…

— Ясно, я понял. Примерно такой вот длины?

— Совершенно верно. И как это вы догадались! И я тогда подумала: «Не эту ли штучку выбросила сегодня в ручей мисс Бойнтон? И зачем, коробочка ведь прехорошенькая». Тут меня одолело любопытство, я достала эту коробочку и открыла. И представьте, там оказался шприц — очень похожий на тот, которым мне делали прививку против брюшного тифа. И я еще удивилась, что его выбросили, он был совершенно целым и неиспорченным. Пока я над этим раздумывала, слышу за спиной голос мисс Кинг. Я не заметила, как она подошла. «Ой, спасибо, это же мой шприц, — говорит. — Я как раз его ищу». Ну я ей и отдала эту коробочку, и мисс Кинг унесла ее к себе в палатку.

Передохнув немного, мисс Пирс торопливо сказала:

— Конечно, тут вроде бы и нет ничего особенного… И все же непонятно, почему Кэрол Бойнтон зашвырнула в ручей чужой шприц. Странно все это… Что-то не так, вы понимаете, о чем я… Впрочем, наверное, этому есть какое-то вполне убедительное объяснение.

Она умолкла, выжидательно глядя на Пуаро, лицо которого вдруг стало торжественно-серьезным.

— Благодарю вас, мадемуазель. То, что вы мне только что рассказали, само по себе, возможно, не так важно, но не стану от вас скрывать: сообщенная вами подробность — последнее недостающее звено в цепочке! Теперь все стало на свои места и прояснилось. Расследование можно считать завершенным!

— Ах, в самом деле? — Мисс Пирс раскраснелась и была просто по-детски счастлива.

Пуаро галантно проводил ее до отеля.

А вернувшись к себе, добавил к своим заметкам еще один пункт, десятый: «Я никогда ничего не забываю. Запомните это. Я никогда не забываю ничего…» Mais oui[100]. Теперь все совершенно ясно.

Глава 15

— Все готово, — объявил Эркюль Пуаро, с удовлетворенным вздохом оглядывая предоставленный ему гостиничной администрацией свободный номер, превращенный на время в зрительный зал.

Полковник Карбери, грузно облокотившийся о кровать, которую великий сыщик велел подвинуть к самой стенке, улыбнулся и пыхнул трубкой.

— Занятная вы личность, Пуаро. Вам непременно нужно устроить спектакль.

— Возможно, вы правы, — согласился Пуаро. — Но это не просто каприз или чудачество. Прежде чем играть комедию, надо подготовить сцену.

— По-вашему, это комедия?

— Трагедия тоже требует соответствующих декораций.

Карбери взглянул на него с любопытством.

— Дело ваше. Не знаю, что вы задумали, но, сдается мне, вы все же до чего-то докопались.

— Очень скоро я буду иметь честь сообщить вам то, что вы хотели, — правду!

— И мы сможем возбудить уголовное дело?

— Этого я вам не обещал, дружище.

— Да, верно… А может, оно и к лучшему. Посмотрим, что получится.

— Мои аргументы в основном опираются на психологию.

— Так я и думал, — вздохнул полковник.

— Но они вполне убедительны! Вполне! Правда всегда бывает неожиданна и прекрасна.

— Ну не скажите, иногда она довольно-таки неприглядна, — возразил полковник.

— Вы меня не поняли. Я имею в виду не моральный аспект, а механизм, интригу действия. Тончайшая взаимосвязь всех событий, абсолютная логическая подчиненность одного другому просто не могут не восхищать.

— Что ж, я попытаюсь взглянуть на все вашими глазами, — пообещал полковник.

Пуаро извлек из кармана чудовищно огромные часы-луковицу.

— Их еще мой дед носил, — гордо пояснил он.

— Я так и понял.

— Ну что ж, пора начинать наше заседание, — сказал Пуаро. — Вас, mon Colonel[101], попрошу сесть за стол, вы как-никак должностное лицо.

— Ладно, — проворчал Карбери. — Надеюсь, вы не заставите меня надевать мундир?

— Нет-нет. Только позвольте, я поправлю ваш галстук.

Полковник, милостиво улыбнувшись, разрешил ему проделать эту процедуру. Однако, усевшись, он уже через минуту, сам того не замечая, распустил аккуратно затянутый узел и опять сдвинул его набок.

— Сюда, — продолжал Пуаро, поправляя стулья, — мы усадим la famille Boynton[102]. А там разместим, так сказать, «людей со стороны», тоже имеющих некоторое отношение к делу. Их у нас трое. Доктор Жерар, на показаниях которого, собственно, и построено обвинение. Мисс Сара Кинг, лицо, дважды заинтересованное в счастливом для Бойнтонов исходе — очевиден как личный интерес, так и сугубо профессиональный — врача, осматривавшего тело. И наконец, мосье Джефферсон Коуп, близкий друг семьи, а стало быть, тоже лицо заинтересованное. — Тут Пуаро остановился, заслышав в коридоре шаги.

— Ага, идут. — Он распахнул дверь.

Первыми вошли Леннокс Бойнтон с женой. Следом за ними — Рэймонд и Кэрол. Джиневра шла одна, на губах ее играла рассеянная улыбка. Последними вошли доктор Жерар и Сара Кинг. Мистер Коуп явился несколькими минутами позже.

Подождав, когда он сядет, Пуаро выступил вперед.

— Дамы и господа, — начал он, — наша сегодняшняя встреча совершенно неофициальна. Так случилось, что я проездом оказался в Аммане, и полковник Карбери оказал мне честь, пригласив меня помочь…

Тут Пуаро прервали, причем не кто-нибудь, а Леннокс Бойнтон, от которого никто не ожидал подобной прыти.

— Зачем? — раздраженно спросил он. — Какого черта ему понадобилось вмешивать в это дело еще и вас?

Пуаро не без изящества взмахнул рукой, успокаивая его.

— Меня часто приглашают для консультаций в случаях неожиданной смерти.

— Врачи всегда посылают за вами, если у кого-то отказало сердце? — спросил Леннокс.

— «Отказало сердце» — формулировка весьма неточная и… ненаучная, — мягко заметил Пуаро.

Полковник внушительно кашлянул и официальным тоном произнес:

— Давайте сразу же внесем полную ясность. Мне сообщили о смерти миссис Бойнтон. На первый взгляд, ничего подозрительного. Погода в этом году необычайно жаркая, и вполне понятно, что для пожилой дамы со слабым здоровьем такое путешествие было весьма рискованно. Казалось бы, все очевидно. Но тут ко мне приходит доктор Жерар и говорит, что хочет сделать заявление.

Полковник вопросительно взглянул на Пуаро. Тот кивнул.

— Доктор Жерар — ученый с мировой славой. Я никак не мог пренебречь его сообщением. А теперь послушайте, что он мне сказал. Первое: наутро после смерти миссис Бойнтон он обнаружил, что из его аптечки похищено некоторое количество сильнодействующего препарата. Днем раньше он не мог найти шприц. Однако ночью шприц положили на место. Второе: на запястье миссис Бойнтон он увидел небольшую отметинку, похожую на след от укола. — Полковник сделал паузу. — Учитывая все вышеизложенное, я решил, что необходимо тщательное расследование. Гостивший у меня мосье Эркюль Пуаро, крупнейший специалист в этой области, любезно предложил мне свою помощь. Я с благодарностью согласился и предоставил ему неограниченные полномочия для проведения расследования. Сейчас мы собрались здесь, чтобы выслушать его отчет.

Воцарилась мертвая тишина. И вдруг в соседнем номере кто-то что-то выронил из рук — скорее всего, ботинок. В напряженной до предела тишине этот звук прогремел, как взрыв бомбы.

Пуаро быстро взглянул на сидевших справа людей, затем — на сгрудившихся слева Бойнтонов: у всех у них на на лицах был написан испуг.

— Когда полковник Карбери изложил мне суть дела, — негромко заговорил Пуаро, — я сразу же сказал ему, что доказательства мы, скорее всего, получить не сумеем, то есть такие доказательства, которые можно предъявить суду в качестве веских улик. Однако обещал ему, что узнаю всю правду, расспросив связанных с этой историей людей. Должен вам сказать, друзья мои, что при расследовании преступлений главное — не мешать виновному или виновным говорить, и в итоге вы услышите от них то, что вам требуется, — правду! — Он сделал эффектную паузу. — Так и произошло: хотя все вы старались меня обмануть, но невольно каждый в чем-то проговаривался, и я в конце концов узнал истину.

Справа раздался тихий вздох и скрип стула, но Пуаро не обернулся, продолжая смотреть на Бойнтонов.

— Прежде всего я, конечно, проанализировал, насколько вероятна была естественная смерть миссис Бойнтон — от сердечного приступа, и понял, что эта версия сразу отпадает. Исчезновение опасного лекарства, шприца и, самое главное, поведение родственников покойной — все убеждало в обратном! Миссис Бойнтон была конечно же убита, причем каждый член ее семьи отлично это понимал! Все они, беседуя со мной, вели себя так, как будто были в чем-то виновны. Правда, степень вины бывает разной. Я тщательно изучил все показания, дабы выяснить, не было ли убийство — а мы, конечно, имеем дело с убийством! — совершено совместными усилиями по заранее согласованному плану. Должен сказать, Мотивов оказалось более чем достаточно. Ее смерть выгодна всем в финансовом отношении, ибо каждый член семьи сразу же обретал материальную независимость и значительное состояние. Кроме того, смерть эта освобождала их от мучительной тирании.

Однако мне сразу стало очевидно, что о сговоре не может быть и речи. Показания молодых Бойнтонов сплошь и рядом не совпадали, не были даже продуманы мало-мальски убедительные алиби. Известные мне факты наводили меня на мысль, что в преступлении повинен кто-то один, а скорее двое, действовавших заодно, остальные же просто прикрывали их, тем самым тоже становясь соучастниками. Я начал… м-м… вычислять наиболее вероятные кандидатуры. Должен сразу оговорить, что в своих суждениях я опирался на некую известную лишь мне улику.

Здесь Пуаро поведал о фразе, нечаянно подслушанной им в иерусалимском отеле.

— Естественно, это давало мне основания считать мосье Рэймонда Бойнтона главным подозреваемым. Разузнав о семье Бойнтонов поподробнее, я понял, что собеседницей мосье Рэймонда в тот вечер, вероятнее всего, была его сестра Кэрол. Они очень похожи и внешне, и характером и, видимо, очень друг к другу привязаны. А если учесть, что оба отличаются мятежным нравом и вспыльчивостью, ясно, что именно они могли додуматься до столь кардинальных мер. Ну а то, что их побуждения были в какой-то мере бескорыстными — освободить от ига всю семью и в особенности младшую сестру, — еще больше убеждало меня, что они и в самом деле могли бы отважиться на такой поступок.

Пуаро умолк. Рэймонд хотел что-то сказать, но не решился. Он с немым страданием смотрел на важную физиономию сыщика.

— Прежде чем рассмотреть аргументы в пользу причастности к преступлению мосье Рэймонда, мне хотелось бы зачитать вам список наиболее важных фактов, составленный мною для полковника Карбери:

Первое. Миссис Бойнтон принимала лекарство, содержащее дигиталин. Второе. У доктора Жерара пропал шприц. Третье. Миссис Бойнтон испытывала явное удовольствие, запрещая своим детям общаться с другими людьми. Четвертое. В день своей смерти миссис Бойнтон, напротив, сама предложила своим детям отправиться на прогулку без нее. Пятое. Миссис Бойнтон была своего рода садисткой, ей нравилось причинять людям душевные страдания. Шестое. Расстояние от большой палатки до места, где сидела миссис Бойнтон, примерно двести ярдов. Седьмое. Сначала мистер Леннокс Бойнтон утверждал, что не знает, в котором часу он вернулся в лагерь, но позже признался, что ему пришлось сразу же переставлять стрелки на остановившихся часах матери. Восьмое. Доктор Жерар и мисс Джиневра Бойнтон занимали палатки, стоящие рядом. Девятое. В 18 часов 30 минут, когда был готов обед, послали слугу сообщить об этом миссис Бойнтон. Десятое. Разговаривая с мисс Кинг в отеле «Соломон», миссис Бойнтон сказала: «Я никогда ничего не забываю. Запомните это. Я никогда не забываю ничего».

Хотя я перечислил все эти факты по отдельности, некоторые из них можно связать. Например, два первых пункта: «Миссис Бойнтон принимала лекарство, содержащее дигиталин». «У доктора Жерара пропал шприц». Оба эти факта сразу привлекли мое внимание и, должен сказать, показались мне необычными, мало того — совершенно необъяснимыми. Вы уловили мою мысль? Если нет, не страшно. Я к этому еще вернусь. Но сначала я все-таки завершу рассуждение о том, насколько вероятна причастность к содеянному Рэймонда Бойнтона. Итак, я услышал его слова о том, что миссис Бойнтон необходимо убить. Еще мне было известно, что он находился в состоянии сильного нервного возбуждения. Он, надеюсь, мадемуазель простит меня, — сыщик чуть поклонился Саре, — совсем недавно испытал глубокое эмоциональное потрясение. Иными словами, влюбился. Столь сильное чувство в создавшейся ситуации могло проявиться по-разному. Оно могло заставить его возлюбить всех и вся, в том числе и ненавистную мачеху; и оно же могло побудить его бросить ей вызов и попытаться избавиться от ее гнета; наконец, оно могло оказаться дополнительным стимулом для того, чтобы осуществить задуманное преступление. Такова психологическая сторона дела! Теперь рассмотрим факты.

В четверть четвертого Рэймонд Бойнтон отправляется вместе со всеми остальными на прогулку. Миссис Бойнтон в это время была жива. На этой же прогулке в какой-то момент у него происходит объяснение с Сарой Кинг. Она остается, а он уходит в лагерь — один. По его словам, он вернулся без десяти шесть. Подойдя к матери, он перекинулся с ней несколькими словами, затем направился в свою палатку, а после этого спустился в большую палатку. Рэймонд утверждает, что без десяти минут шесть миссис Бойнтон была жива и нормально себя чувствовала. Но имеется факт, который совершенно противоречит этому заявлению. В половине седьмого посланный за миссис Бойнтон слуга обнаружил, что она мертва. Мисс Кинг, имеющая высшее медицинское образование, обследовала тело усопшей. И хотя она и не ставила себе целью определить точное время кончины, тем не менее она категорически утверждает, что смерть наступила за час с лишним до того, как она ее осмотрела.

Итак, у нас налицо два взаимоисключающих утверждения. Однако мисс Кинг могла и ошибиться.

— Я никогда не ошибаюсь, — выпалила Сара. — То есть… я хочу сказать, что, если б я ошиблась, то сразу бы это признала.

Пуаро снова галантно ей поклонился.

— Тогда один из вас говорит неправду — либо вы, мисс Кинг, либо мистер Бойнтон. Допустим, что мисс Кинг не ошиблась и сказала нам правду. Что в таком случае заставило бы солгать мистера Рэймонда? Давайте попробуем представить, как могли развиваться события: Рэймонд Бойнтон возвращается в лагерь, подходит к сидящей у пещеры мачехе, и обнаруживает, что она мертва. Что он предпринимает, узнав это? Зовет на помощь? Немедленно сообщает администрации о случившемся? Ничего подобного. Немного выждав, он отправляется к себе в палатку, затем идет в большую палатку, где уже собралась вся его семья, и ни слова никому не говорит. Странная картина, не так ли?

— Не странная, а дикая, — страшно нервничая, резко сказал Рэймонд. — И вы сами прекрасно понимаете, что ничего такого не было, что моя мать действительно была жива. Мисс Кинг была потрясена ее внезапной смертью и, наверное, поэтому ошиблась.

— Возникает вопрос, — невозмутимо продолжал Пуаро, — чем объяснить такое поведение? Судя по всему, сам он убить миссис Бойнтон никак не мог — ведь известно, что в тот день он подходил к своей мачехе один-единственный раз, и уже тогда, когда она была мертва. Ну а если Рэймонд Бойнтон не совершал преступления, зачем ему понадобилось разыгрывать этот спектакль?

Я считаю, ответить на этот вопрос можно лишь исходя из того, что он не виновен! Вспомним услышанную мною в отеле фразу: «Ты же понимаешь — ее необходимо убить!» Рэймонд возвращается с прогулки, подходит к мачехе и видит, что она мертва, и нечистая совесть тут же заставляет его предположить, что задуманное им преступление все-таки рискнул совершить его сообщник — тот, кто знал о его намерениях. А именно — его сестра Кэрол. Tout simplement[103], он заподозрил именно ее.

— Это ложь, — дрожащим тихим голосом произнес Рэймонд.

— А теперь рассмотрим вероятность причастности к убийству Кэрол Бойнтон. Что мы имеем здесь? Что говорит за эту версию, какие факты? Первое — тот же горячий темперамент, что и у самого Рэймонда. При ее пылком воображении убийство мачехи вполне могло восприниматься чуть ли не как подвиг. А после разговора с братом ей наверняка все виделось именно в таком свете. Кэрол Бойнтон вернулась с прогулки десять минут шестого и уверяет, что тоже подходила к мачехе — перекинулась с ней парой слов. Правда, этого никто не видел. Слуги спали, поблизости никого не было. Леди Уэстхолм, мисс Пирс и мистер Коуп осматривали дальние пещеры. Итак, свидетелей, которые могли бы уточнить, что именно делала, подойдя к мачехе, Кэрол Бойнтон, нет. Время — как раз совпадает. То есть мы вправе предположить, что это совершила мисс Бойнтон.

Он замолчал. Кэрол подняла голову и печально, но твердо посмотрела ему в глаза.

— И еще одно важное обстоятельство. На следующее утро, причем в очень ранний час, мисс Кэрол что-то бросила в ручей. Есть все основания предполагать, что это был шприц.

— Comment?[104] — встрепенулся доктор Жерар. — Но мне ведь вернули мой шприц. Он у меня, можете убедиться.

— Да, конечно, — кивнул Пуаро. — Появление второго шприца — это очень любопытно, очень. Мне сказали, что этот шприц принадлежал мисс Кинг, не так ли?

Сара не нашлась, что ответить, и тут же вмешалась Кэрол:

— Нет, это вовсе не ее шприц, а мой.

— Но вы признаете, что бросили его в ручей, мадемуазель?

— Ну да, — сказала она, секунду поколебавшись. — А что в этом особенного?

— Кэрол! — Это вскрикнула Надин, с испугом и тревогой вглядываясь в лицо девушки. — Кэрол, что же это… я ничего не могу понять.

— Нечего здесь понимать! — Кэрол посмотрела на свою невестку с откровенной враждебностью, — Я просто выбросила старый шприц. А никаких таких опасных лекарств… я в глаза не видела.

Тут заговорила Сара:

— Мисс Пирс сказала вам абсолютную правду, мосье Пуаро. Это на самом деле был мой шприц.

— Эта история со шприцем весьма запутанна, — улыбнулся Пуаро. — Но ничего, чуть позже все выяснится. А пока не будем отвлекаться от главного. Итак, мы рассмотрели версию о невиновности Рэймонда Бойнтона и виновности его сестры Кэрол. Однако, поскольку я всегда стараюсь быть предельно беспристрастным, давайте посмотрим на все и с противоположной стороны. Давайте представим, как развивались бы события, если допустить, что Кэрол Бойнтон невиновна?

Вот мисс Кэрол возвращается с прогулки, вот подходит к мачехе и обнаруживает, что она — мертва. Какая мысль ей сразу же приходит в голову? Конечно же, что мачеху, скорей всего, убил ее брат, Рэймонд. Она не знает, как ей быть, что делать. И на всякий случай никому ничего не говорит. А примерно часом позже в лагерь возвращается и Рэймонд, он тоже подходит к мачехе и на виду у всех вроде бы с нею разговаривает. И тоже молчит, ни единой душе не сказав о том, что она мертва. Его молчание лишь усиливает подозрения Кэрол, вы согласны? Вероятно, она, улучив момент, идет в его палатку и… видит там коробочку со шприцем. И тогда у нее уже не остается никаких сомнений! Она хватает ее и прячет в укромное место. А ранним утром, когда обычно все еще спят, выбрасывает в ручей.

У меня имеется и вполне конкретное подтверждение невиновности Кэрол Бойнтон. При нашем с нею разговоре мисс Бойнтон уверяла меня, что они с братом на самом деле никогда не собирались приводить свой замысел в исполнение. Я попросил ее поклясться в этом, и она с готовностью это сделала, но я должен обратить ваше внимание на один момент: произнося клятву, она не сказала, что они оба невиновны. Она говорила лишь о себе, решив, что я не обращу внимания на такую мелочь.

Eh bien[105], мы рассмотрели аргументы в пользу невиновности мисс Кэрол Бойнтон. Ну а теперь еще раз вернемся к Рэймонду Бойнтону. Может быть, убийца все же он? Предположим, Кэрол говорила правду, и в десять минут шестого миссис Бойнтон была еще жива. При каких обстоятельствах Рэймонд мог совершить преступление? Допустим, что это он убил миссис Бойнтон, именно тогда, когда подошел к ней, то есть без десяти шесть. Слуги к тому времени уже проснулись, но, поскольку темнело, никто ничего не заметил. Однако в этом случае получается, что мисс Кинг солгала. Вспомним: она вернулась в лагерь через десять минут после Рэймонда. Она могла издали увидеть, как он подходит к мачехе. И когда спустя сорок минут обнаруживается, что миссис Бойнтон мертва, она думает, что это Рэймонд убил ее. И тогда, чтобы спасти его, она специально неправильно указывает время смерти, зная, что у доктора Жерара тяжелый приступ малярии и он не может уличить ее во лжи!

— Я не лгала! — звонким голосом крикнула Сара.

— Есть еще один вариант, — продолжал Пуаро. — Как я уже упоминал, мисс Кинг появилась в лагере десятью минутами позже Рэймонда. Если Рэймонд застал мачеху живой, то, возможно, смертоносный укол был сделан рукою мисс Кинг. Она считала миссис Бойнтон воплощением зла. И решила совершить справедливое возмездие. Это тоже вполне объясняет, почему она назвала неверное время кончины.

Сара страшно побледнела. Очень тихо, но твердо она произнесла:

— Да, я действительно говорила, что не считаю грехом ради спасения многих пожертвовать жизнью одного. Эту мысль навеял мне вид древнего жертвенника в горах, но клянусь, я и пальцем не тронула эту мерзкую старуху… Мне и в голову не могло такое прийти!

— И все же, — мягко возразил Пуаро, — кто-то из вас двоих сказал неправду.

Рэймонд беспокойно шевельнулся, словно собираясь встать.

— Ваша взяла, мосье Пуаро! — крикнул он. — Я солгал! Мать была уже мертва, когда я к ней подошел. И это совершенно выбило меня из колеи. Поймите, я ведь наконец собрался с духом и был готов поговорить с ней, выложить ей все начистоту. Сказать, что я свободный человек. Я собрал все свои силы, понимаете? И вдруг — вижу, что она мертва! Рука ее безжизненно повисла и была холодной. И я подумал… именно то, что вы сказали — что, возможно, Кэрол… Понимаете, я увидел у нее на кисти след от укола.

— А, вот мы наконец и приблизились к тому, что мне до сих пор еще неизвестно, — быстро сказал сыщик. — А каков был ваш собственный план? Вы ведь тоже собирались использовать шприц? Это я точно знаю. И если вы хотите, чтобы я вам поверил, рассказывайте все без утайки!

— Я прочел об этом в книжке, — смущенно пояснил Рэймонд, — в одном детективном романе… Нужно просто взять пустой шприц, насадить иглу, воткнуть ее поглубже, нажать на поршень — и конец! Там все было очень подробно и убедительно описано… Пузырек воздуха… эмболия[106]. Я решил, что у нас получится…

— Так, теперь понятно. И вы купили шприц?

— Нет. Я просто украл его у Надин.

Пуаро пытливо посмотрел на миссис Леннокс Бойнтон.

— Это тот шприц, который, по вашим словам, остался в багаже в Иерусалиме? — вкрадчиво спросил он.

— Я… просто не знала, куда он подевался, — ответила она, чуть покраснев.

— Что ж, в находчивости вам не откажешь, мадам, — произнес тем же вкрадчивым голосом Пуаро.

Глава 16

Наступила длинная пауза. Затем, картинно откашлявшись, Пуаро продолжил:

— Итак, «тайна второго шприца», как я бы ее назвал, разгадана. Оказывается, он принадлежал миссис Леннокс Бойнтон; перед отъездом из Иерусалима Рэймонд его незаметно у нее похитил; а Кэрол, в свою очередь — уже после смерти мачехи — обнаруживает его в палатке Рэймонда. Она берет коробочку со шприцем и бросает ее в реку, но свидетельницей этого становится мисс Пирс, которая из чистого любопытства достает ее, а вовремя подоспевшая мисс Кинг объявляет, что шприц принадлежит ей. Полагаю, он и сейчас находится у мисс Кинг.

— Да, — подтвердила Сара.

— Но вы же уверяли, что никогда не лжете? Однако ваше заявление насчет шприца — разве это не ложь?

— Это не та ложь, которую я имела в виду, когда разговор шел о времени смерти миссис Бойнтон, — спокойно возразила Сара. — Эта ложь не затрагивала мою профессиональную честь.

— Что ж, резонно. Могу вас понять.

— Спасибо, — ответила Сара.

Пуаро опять откашлялся.

— Теперь, я полагаю, можно обсудить своего рода хронометражную таблицу, составленную мною. Итак:

Бойнтоны и Джефферсон Коуп покидают лагерь (приблиз.) 15.05.

Доктор Жерар и Сара Кинг покидают лагерь (приблиз.) 16.15.

Леди Уэстхолм и мисс Пирс покидают лагерь 16.15.

Доктор Жерар возвращается в лагерь (приблиз.) 16.20.

Леннокс Бойнтон возвращается в лагерь 16.35.

Надин Бойнтон возвращается в лагерь и разговаривает с миссис Бойнтон 16.40.

Надин Бойнтон после разговора со свекровью уходит в большую палатку (приблиз.) 16.50.

Кэрол Бойнтон возвращается в лагерь 17.10.

Леди Уэстхолм, мисс Пирс и мистер Джефферсон Коуп возвращаются в лагерь 17.40.

Рэймонд Бойнтон возвращается в лагерь 17.50.

Сара Кинг возвращается в лагерь 18.00.

Обнаружено, что миссис Бойнтон мертва 18.30.

— Как видите, между без десяти минут пять, то есть тем временем, когда Надин Бойнтон отходит от свекрови, и временем возвращения Кэрол — в десять минут шестого — образовался промежуток в целых двадцать минут. И если Кэрол сказала правду, убийство произошло именно в эти двадцать минут. Возникает вопрос — кто мог ее убить… Мисс Кинг и Рэймонд в это время были вместе. У мистера Коупа (вот уж у кого, кстати, нет никаких мотивов для убийства) имеется алиби: он в это время находился в обществе леди Уэстхолм и мисс Пирс. Леннокс Бойнтон и его супруга сидели в большой палатке. Доктор Жерар, как мы знаем, был прикован приступом малярии к постели, и из его палатки даже были слышны стоны. Лагерь пуст, все слуги спят. Самый удобный момент для преступления. Но есть ли у нас еще какая-нибудь подходящая кандидатура на роль убийцы?

Да, есть. — Он в раздумье остановил свой взгляд на Джиневре. — Джиневра Бойнтон всю вторую половину дня провела в своей палатке. Так мне было сказано… Однако у меня есть достаточные основания предполагать, что она оттуда выходила. Джиневра ненароком обронила одну весьма существенную для нас фразу. Она уверяла, будто в лихорадочном бреду доктор Жерар произнес ее имя. В свою очередь, и доктор Жерар рассказал, что в горячечном забытьи ему приснилось лицо Джиневры Бойнтон. Но это был не сон! Он и в самом деле видел ее лицо, поскольку она стояла возле его кровати. И горячечный бред тут ни при чем: Джиневра заходила в его палатку. Спрашивается, зачем? Не для того ли, чтобы положить на место шприц — после того, как им воспользовалась?

Джиневра подняла головку, осененную ореолом золотисто-рыжих волос. Ее прекрасные широко распахнутые глаза смотрели прямо в лицо Пуаро, но взгляд их был по-прежнему отсутствующе-безмятежным. Взгляд святой, витающей где-то в неведомой дали.

— Ah, lа non![107] — воскликнул Жерар.

— То есть, по-вашему, с психологической точки зрения это невозможно? — осведомился Пуаро.

Доктор молча опустил глаза.

— Абсолютно невозможно! — вдруг решительно произнесла Надин Бойнтон.

— Вы так считаете, мадам? — тут же обернулся к ней Пуаро.

— Да. — Она осеклась, прикусив губу, но потом продолжила: — Я не могу спокойно слышать, какие гадости вы пытаетесь приписать бедной девочке. Мы… мы все твердо знаем — это невозможно.

Джиневра слегка шевельнулась на стуле. На губах ее появилась улыбка, трогательная, простодушная, застенчивая — почти детская.

— Невозможно, — снова повторила Надин.

— Мадам очень умна, — заметил Пуаро, сопровождая свои слова почтительным поклоном.

— Мосье Пуаро, что вы хотите этим сказать?

— Только то, что я снова и снова убеждаюсь в незаурядности вашего ума, не побоюсь сказать, блестящего ума.

— Вы мне льстите.

— Отнюдь. Вы умеете хладнокровно и точно оценивать ситуацию. Вы сумели сохранить хорошие отношения — вернее, их видимость — с вашей покойной свекровью, полагая, что это самое разумное, хотя в душе вы ее осуждали, виня во всех семейных бедах. В конце концов вы поняли, что ваш муж никогда не будет счастлив дома. Он должен покинуть родительский кров и строить свою жизнь самостоятельно, какими бы трудностями и лишениями это ни грозило. Вы сами были готовы к любым испытаниям и попытались уговорить мужа. Но вы потерпели поражение. Леннокс Бойнтон уже смирился со своей неволей, ему было удобно пребывать в состоянии апатии и меланхолии. У меня нет ни малейших сомнений в том, что вы любите своего мужа. Ваше решение уйти от него было вызвано не тем, что вы кого-то полюбили сильнее. Я думаю, на этот шаг вас толкнула последняя, отчаянная надежда. Что может предпринять женщина в вашей ситуации? Попробовать добиться своего уговорами.

Тут, как я уже сказал, вы потерпели поражение. Второе: пригрозить мужу, что уйдете от него. Но, возможно, даже такая угроза уже не могла заставить Леннокса Бойнтона бороться. Наоборот, она лишь еще глубже повергла его в тупое отчаянье. Оставался последний, самый рискованный шаг. Уйти к другому. Ревность, то есть эгоизм собственника — один из самых мощных инстинктов, коренящихся в мужской натуре. Вы проявили мудрость, пытаясь сыграть на этом потаенном первобытном инстинкте. Если Леннокс не воспротивится и этому, тогда вам и в самом деле не на что больше рассчитывать — нужно начинать жизнь заново.

Но допустим, что и это крайнее средство не подействовало. Ваше решение сразило его наповал, но… так и не пробудило в нем древний собственнический инстинкт. Оставался ли еще какой-то выход, чтобы спасти вашего мужа от неминуемой душевной деградации? Лишь один. Избавление от мачехи. Если бы она умерла, у него появился бы шанс — начать жизнь сызнова, уже свободным, независимым человеком, как и подобает мужчине.

Да, если бы ваша свекровь умерла… — сказал Пуаро, посмотрев Надин прямо в глаза.

Но та смело встретила его взгляд и невозмутимо спросила:

— Вы полагаете, что я ускорила это событие, не так ли? Но у вас нет для этого оснований, мосье Пуаро. Сообщив миссис Бойнтон о том, что я решила порвать с ее сыном, я сразу же ушла в большую палатку. И не выходила оттуда до тех самых пор, пока не услышала, что свекровь найдена мертвой. Возможно, я действительно в какой-то мере повинна в ее смерти, ведь из-за меня она перенесла сильное потрясение… Но все равно убийством это назвать нельзя, это естественная смерть. Если же она действительно стала жертвой преднамеренного убийства (впрочем, прямых доказательств у вас пока еще нет, да и быть не может до того, как будет произведено вскрытие), у меня-то уж точно не было никакой возможности с нею расправиться.

— Вы не выходили из палатки до тех самых пор, пока не услышали, что ваша свекровь найдена мертвой? — спросил Пуаро. — Это ваши слова. И должен заметить, миссис Бойнтон, что эта подробность тоже весьма любопытна и показательна.

— Что вы имеете в виду?

— Посмотрите, я даже отметил это в своих записях.

Пункт девятый — в шесть часов тридцать минут, когда был готов обед, сообщить об этом миссис Бойнтон послали слугу.

— Не понимаю, что вас так удивило, — сказал Рэймонд.

— Я тоже, — призналась Кэрол.

— Не понимаете, да? — переспросил Пуаро, переводя взгляд с брата на сестру. — Послали слугу — но почему слугу? Ведь обычно вы все были так предупредительны к своей матери. Разве у вас не было заведено непременно сопровождать ее на завтрак, ленч и обед? Она же была очень нездорова и слаба. Ей было трудно подниматься без посторонней помощи с кресла. Как только ей нужно было встать, кто-то из вас непременно оказывался рядом. И было бы естественным пойти к пещере кому-то из вас, ведь еще нужно было помочь ей дойти до большой палатки. Но ни один из вас не вызвался это сделать. Вы сидели, точно парализованные, тайком следя друг за другом и, вероятно, поражались собственной столь единодушной бесчувственности.

— Ваши домыслы просто нелепы, мосье Пуаро! — с жаром воскликнула Надин. — Мы все страшно устали в тот вечер. Да, конечно, следовало бы за ней сходить, не спорю, но именно в тот вечер так уж получилось, что никто за ней не пошел.

— Именно в тот самый вечер! Какое совпадение. Вы, мадам, обычно проявляли к ней больше заботливости, чем остальные. С вашей стороны это было как бы само собой разумеющимся, но и вы не вызвались сходить за ней. Почему? Я спрашиваю себя — почему? И у меня есть ответ. Потому что вы прекрасно знали: она мертва. Нет-нет, прошу вас, не перебивайте меня, мадам. — Он предупреждающе поднял ладонь. — Выслушайте Эркюля Пуаро! Есть свидетели вашего разговора со свекровью. Они видели, как вы с ней говорили, но они не могли ничего услышать! Леди Уэстхолм и мисс Пирс находились слишком далеко, чтобы что-то расслышать. Да, они подтверждают, что вы как будто действительно беседовали с вашей свекровью, но считать это полноценным свидетельством все же нельзя. Ну а раз так, то я позволю себе изложить одну коротенькую версию. Вы умны, мадам. Если бы вы решили — ну, скажем так: ликвидировать вашу свекровь — вы бы со свойственными вам неторопливостью и спокойствием сначала обдумали каждую мелочь. Когда доктор Жерар утром отправился на экскурсию, вы вполне могли проникнуть в его палатку. Вы почти не сомневались, что найдете в его аптечке что-нибудь подходящее. Тем более что хорошо разбираетесь в лекарствах — вы ведь медсестра. Вы выбираете дигитоксин, поскольку миссис Бойнтон принимает аналогичное лекарство. Заодно вы прихватываете и шприц доктора, поскольку ваш собственный куда-то запропастился. Вы надеетесь, что успеете положить его на место до того, как мосье Жерар заметит пропажу.

Прежде чем приступить к осуществлению своего плана, вы предпринимаете последнюю попытку побудить мужа к решительным действиям: говорите ему, что намерены выйти замуж за Коупа. И хотя ваш супруг безумно огорчен, эффекта, на который вы рассчитывали, вам добиться не удается. Таким образом вам остается только одно: решиться на крайнюю меру. Вы возвращаетесь в лагерь и, встретив по дороге леди Уэстхолм и мисс Пирс, даже находите в себе силы завести с ними приятный разговор. В лагере вы сразу поднимаетесь к свекрови. Шприц, наполненный дигитоксином, у вас наготове. Надо только схватить ее за руку и впрыснуть смертоносное лекарство, что опытной медсестре сделать совсем несложно. Вы действуете так стремительно, что миссис Бойнтон даже не успевает понять, что случилось. А издалека всем кажется, что вы с ней просто о чем-то беседуете. Затем, чтобы все выглядело как можно достоверней, вы выносите свой стул и садитесь рядом, как бы продолжая разговор. Смерть, вероятно, наступила почти мгновенно. И вы беседуете с мертвой женщиной, но кто об этом может догадаться? Потом вы относите свой стул и спускаетесь в большую палатку. Ваш супруг уже там, листает журналы. Ну и вы, естественно, больше уже никуда оттуда не выходите. Смерть миссис Бойнтон — вы уверены в этом — объяснят болезнью сердца. (Дела сердечные и в самом деле сыграли тут большую роль.) И лишь одна-единственная мелочь не дает вам покоя. Вам не удалось положить шприц на место, так как заболевший доктор все время находится в своей палатке и — хотя вам это еще неизвестно — уже заметил отсутствие шприца. В безупречно исполненном преступлении это единственный, но роковой для вас промах, мадам.

На мгновенье наступила мертвая тишина… И тут вскочил Леннокс.

— Нет! — крикнул он. — Это бессовестная, наглая ложь. Надин ничего этого не делала, да и не могла бы… сделать. Потому что к тому времени мать… была уже мертва.

— О! — Пуаро учтиво к нему повернулся. — Так это все же вы убили ее, мосье Бойнтон?

Снова воцарилось гробовое молчание… Леннокс тяжело опустился в кресло и дрожащими руками закрыл лицо.

— Да… это так… я убил ее.

— Вы взяли дигитоксин из палатки доктора Жерара?

— Да.

— Когда же это было?

— Как… как вы уже сказали… Утром.

— А шприц?

— Шприц? Да, и шприц.

— Почему вы убили ее?

— Как вы можете об этом спрашивать?

— И тем не менее, я спрашиваю вас, мосье Бойнтон!

— Вы же знаете… жена решила меня бросить… уйти к Коупу…

— Но вы ведь узнали об этом только днем!

Леннокс ошеломленно взглянул на него.

— Ну да. Когда мы пошли на прогулку.

— Однако же вы говорите, что взяли шприц и дигитоксин еще утром — то есть до того, как узнали это?

— Какого черта вы изводите меня всеми этими вопросами? — Он провел трясущейся рукой по лбу. — Какая вам, собственно, разница?

— Очень большая. И советую вам, мистер Леннокс Бойнтон, сказать мне правду.

— Правду? — изумленно переспросил Леннокс.

— Да, именно правду.

— Что ж, клянусь Богом, я скажу вам правду, — внезапно быстро заговорил Леннокс. Только не знаю, поверите ли вы мне. — Он тяжело вздохнул. — После нашего разговора с Надин я был совершенно раздавлен. Мне до этого и в голову не приходило, что она может бросить меня и уйти к другому. Я чуть не сошел с ума. Я чувствовал себя так, словно был пьян или только что поднялся на ноги после тяжелой болезни.

— Да-да, — кивнул Пуаро, — леди Уэстхолм описала мне вашу нетвердую походку, когда вы, возвращаясь с прогулки, прошли мимо. Именно поэтому я понял, что ваша супруга говорит неправду, утверждая, будто рассказала вам о своем решении после того, как вы оба возвратились в лагерь. Продолжайте, мистер Бойнтон.

— Я был вне себя и ничего вокруг не видел… Но когда я был уже возле самого лагеря, в голове у меня вдруг все прояснилось. Я внезапно осознал, что сам во всем виноват! Вел себя как какой-то слизняк! Мне давно уже надо было бежать, бежать от мачехи, оставить этот постылый дом! А потом я подумал: может, еще не поздно сделать это сейчас? Вон она садит, старая ведьма, вон она — словно какой-то мерзкий идол среди этих зловещих красных скал. И я пошел прямо к ней, хотел выложить ей все начистоту. Выложить все, что о ней думаю, и сказать, что ухожу. У меня даже мелькнула безумная мысль: немедленно покинуть вместе с Надин лагерь и добраться за ночь, скажем, до Маана.

— О, Леннокс… дорогой мой… — Эти слова прозвучали словно тихий долгий вздох.

— А потом, о Боже!.. Я еле устоял на ногах. Она была мертва. Сидела, как всегда, но — мертвая! Я не знал, что делать… Я был просто ошеломлен… Все, что я собирался выплеснуть, все это осталось внутри, стало твердым, как свинец… Нет… не то. Как камень — вот что я почувствовал — я превратился в камень. Я что-то машинально делал — поднял ее часики (они лежали у нее на коленях) и надел ей на руку — на страшную мертвую руку… — Он вздрогнул. — Боже! Это был кошмар. Я поплелся вниз, вошел в большую палатку. Наверно, надо было кого-нибудь позвать на помощь, но я не смог. Сидел, листал какой-то журнал и… ждал. Вы, вероятно, мне не верите… Как можно этому поверить? И почему я никого не позвал? Не рассказал даже Надин? Сам не знаю.

Тут раздалось легкое покашливание доктора Жерара.

— У нас нет оснований не верить вам, мистер Бойнтон, — сказал он. — У вас был тяжелый нервный стресс. Два жестоких удара, обрушившиеся на вас практически сразу, более чем достаточны, для того чтобы человек пришел именно в такое состояние. Это реакция Вассенхальтера. Наилучшим ее примером служит птица, с размаху ударившаяся головой об оконное стекло. Даже оправившись от удара, она инстинктивно продолжает воздерживаться от любых действий — ей нужно время, чтобы ее нервные центры заново адаптировались. Я плохо выражаю свои мысли по-английски, но вот что я хочу сказать: вы просто не могли вести себя тогда иначе. В тот момент вы были просто не в состоянии предпринять какие-либо решительные действия. Вы перенесли своего рода ментальный паралич[108]. — Он повернулся к Пуаро. — Уверяю вас, все обстояло именно так, мой друг!

— О, не сомневаюсь, — отозвался сыщик. — Но продолжим дальше. Для себя я уже отметил эту небольшую деталь — то, что мистер Бойнтон надел часики своей мачехи ей на руку. Это давало возможность предположить следующее: мистер Бойнтон таким образом пытался замаскировать свое преступление. И еще кое-что: его жена видела, как он берет мачеху за руку. Ведь она вернулась в лагерь всего минут через пять после мужа и конечно же наблюдала за ним. Когда, подойдя к свекрови, она обнаружила, что та мертва и что под часами на запястье у нее свежий след от укола, она, естественно, подумала, что укол этот сделал ее муж, и что, объявив ему о своем решении уйти от него, она действительно заставила его действовать, но… совсем не так, как хотела бы. Короче говоря, Надин Бойнтон не сомневалась, что толкнула своего мужа на убийство. — Он взглянул на Надин. — Это верно, мадам?

Она опустила голову и тихо спросила:

— Вы действительно подозревали меня в убийстве, мосье Пуаро?

— Считал, что такой вариант не исключен.

— Но теперь? Теперь вы откроете нам, что произошло на самом деле?

Глава 17

— На самом деле?

Пуаро пододвинул стул и сел.

— Очень любопытный вопрос, не так ли? — Его тон был теперь совсем другим — дружелюбным и непринужденным. — Ибо ведь действительно кто-то украл у доктора дигитоксин, и на некоторое время брал шприц, а на запястье миссис Бойнтон обнаружен след от укола. Через несколько дней мы точно будем знать — вскрытие покажет, — была ли вызвана смерть миссис Бойнтон передозировкой дигиталина. Впрочем, тогда, возможно, будет слишком поздно! Лучше бы выяснить истину сегодня — пока убийца еще здесь, рядом.

Надин вскинула голову.

— Так вы все еще думаете, будто один из нас… — Голос ее задрожал, и она не смогла договорить до конца.

Пуаро рассеянно кивнул, но не ей, а как бы подтверждая какие-то свои мысли.

— Правду — вот что я пообещал полковнику Карбери.

И сейчас, расчистив путь к истине, давайте вернемся к тому моменту, когда я начал составлять перечень существенных для нашей истории фактов и уже тогда обратил внимание на две вопиющие несообразности.

Тут — впервые за все это время — подал голос полковник:

— Полагаю, вы уточните, какие именно?

— Именно это я и собираюсь сделать, — с достоинством ответил Пуаро. — Давайте еще раз освежим в памяти два первых пункта моего списка. «Миссис Бойнтон принимала лекарство, содержащее дигиталин» и «У доктора Жерара пропал шприц». Возьмем оба эти факта и сопоставим с ними то несомненное обстоятельство, которое почти сразу бросилось мне в глаза — все Бойнтоны, все без исключения, вели себя, как люди, несомненно в чем-то виновные. Казалось бы, отсюда можно сделать вывод, что один из них наверняка совершил преступление! Так вот, представьте себе: два упомянутых мною пункта полностью этому противоречат. Сама по себе идея дать больной концентрированную дозу дигиталина и в самом деле очень неглупа, поскольку миссис Бойнтон принимает лекарство, в состав которого входит это вещество. Но что бы сделал в таком случае кто-то из ее близких: Ah, та foi![109] Существует лишь один разумный вариант: подлить яд в ее флакон с микстурой. Так сделал бы всякий мало-мальски разумный человек. Разумный и… имеющий доступ к ее лекарствам!

Рано или поздно миссис Бойнтон приняла бы смертельную дозу и далее, если после ее смерти в флаконе обнаружили бы слишком концентрированный раствор дигиталина, это легко можно было бы приписать ошибке провизора. И уж конечно, в этом случае ничего нельзя было бы доказать.

— Но для чего же тогда нужно было красть шприц?

— Вполне возможно, доктор Жерар ночью все-таки не заметил шприц среди других вещей, то есть его никто не похищал; либо же… убийца был вынужден взять шприц, поскольку у него не было доступа к лекарствам миссис Бойнтонов… А это означает, что убийца не принадлежал к семейству Бойнтонов. Итак, два первых пункта неопровержимо свидетельствуют о том, что преступление совершил человек посторонний.

Я понимал это, но, повторяю, меня сбивало с толку странное поведение Бойнтонов. Возможно ли, спрашивал я себя, чтобы люди, явно ощущающие себя виновными, на самом деле таковыми не были? И я принялся искать доказательства — не вины, а непричастности этих людей к преступлению! Итак, убийство совершил посторонний — то есть человек, который никак не мог запросто очутиться в… м-м… апартаментах миссис Бойнтон и уж конечно не мог взять ее флакончик с лекарством.

Он сделал паузу.

— Здесь присутствуют три человека, формально говоря, посторонних, но каждый из них имеет определенное отношение к нашему делу. Начнем с мистера Коупа. В течение довольно долгого времени он был близким другом их семьи. Имелись ли у него причины, которые могли бы толкнуть его на преступление, и возможность совершить его? Судя по всему, нет. Смерть миссис Бойнтон была скорее нежелательна для него, поскольку означала крушение его надежд. Может быть, мистера Коупа подвигло на это фанатичное стремление облегчить участь своих друзей? Но едва ли это приемлемый для него способ. Конечно, могут существовать иные, неведомые нам мотивы. Мы ведь можем не знать всех тонкостей его отношений с Бойнтонами.

— Ваша аргументация, мосье Пуаро, представляется мне несколько надуманной, — с достоинством возразил мистер Коуп. — Вы и сами прекрасно знаете, что у меня не было ни малейшей возможности совершить это злодеяние, не говоря уже о том, что человеческая жизнь для меня неприкосновенна.

— Вы действительно практически неуязвимы, — милостиво согласился Пуаро. — В детективном романе ваше абсолютное алиби тут же сделало бы вас самым подозрительным персонажем. — Он отвернулся от Коупа, снова обращаясь к остальным. — А сейчас мы перейдем к мисс Кинг. Тут у нас имеется и мотив, и соответствующие медицинские знания. К тому же она особа решительная, с сильным характером. Однако, поскольку она вместе с остальными покинула лагерь в половине четвертого и не возвращалась туда до шести часов, мисс Кинг практически не могла ничего предпринять.

Теперь доктор Жерар. Здесь важно принять во внимание тот отрезок времени, в течение которого было совершено убийство. Согласно последнему утверждению мистера Леннокса Бойнтона, в шестнадцать тридцать пять его мать была мертва. Леди Уэстхолм и мисс Пирс показали, что в четверть пятого она была еще жива. То есть образуется ровно двадцать минут, о которых мы ничего не знаем. Вспомним, что в то время, как обе почтенные дамы удалялись от лагеря, доктор Жерар приближал с я к нему, ибо шел им навстречу. У нас нет ни одного свидетеля, который мог бы сказать, куда именно направился доктор Жерар, достигнув лагеря, ибо упомянутые нами две дамы затылком видеть никак не могли. Таким образом, мы можем предположить, что преступление совершил доктор Жерар. Ему, как врачу, было довольно просто симулировать приступ малярии. Я могу назвать даже довольно убедительный в данном случае мотив. Доктор Жерар, возможно, хотел спасти некое создание, чей рассудок находился в кризисном состоянии, а потеря разума едва ли менее печальна, чем потеря самой жизни. Как знать? Возможно, ради спасения юного существа он решился пожертвовать угасающей жизнью?

— Послушайте! — воскликнул Жерар. — Как вы могли такое подумать!

— Но если так, — продолжал Пуаро, пропустив мимо ушей его возмущенную реплику, — зачем было доктору наводить нас на мысль о том, что мы имеем дело с преступлением? Ведь очевидно, что, если бы не его заявление полковнику Карбери, смерть миссис Бойнтон сочли бы естественной. Доктор Жерар первым заподозрил убийство. Иначе говоря, друзья мои, — сказал Пуаро, — наше предположение совершенно абсурдно!

— Похоже на то, — проворчал полковник.

— А вот вам еще один вариант: миссис Леннокс Бойнтон только что весьма решительно вступилась за свою юную золовку. Ее аргументация основана прежде всего на том, что ко времени их возвращения с прогулки ее свекровь была уже мертва. Однако вспомните: Джиневру Бойнтон мать на прогулку не отпустила. И был отрезок времени — тогда, когда леди Уэстхолм и мисс Пирс удалялись от лагеря, а доктор Жерар туда еще не возвратился…

Джиневра подняла головку. Слегка наклонившись к сыщику и глядя прямо ему в лицо, она спросила:

— Я сделала это? Вы думаете, это сделала я? — И внезапно быстрым, полным грации движением метнулась к доктору и опустилась рядом с ним на колени, пытливо заглядывая ему в глаза. — Нет, нет! Не позволяйте им так говорить! Они опять упрячут меня под замок. Все это неправда!

Я не делала ничего плохого! Это козни моих врагов — они хотят снова заточить меня в тюрьму. Помогите, помогите же мне!

— Полно, полно, дитя мое. — Жерар погладил ее по голове и обернулся к Пуаро. — То, что вы сказали, совершенно нелепо.

— А как же мания преследования? — спросил сыщик, понизив голос.

— Да… Но она бы действовала совершенно иначе. Да поймите: она бы разыграла целую драму — что-нибудь красочное, зрелищное… вроде кинжала, но только не это — не холодное, заранее продуманное убийство! Уж поверьте мне! Нет, тут замешан человек весьма здравомыслящий. И наверняка — психически здоровый.

Пуаро улыбнулся. Потом неожиданно поклонился.

— Je suis entierement de votre avis[110],— мягко сказал он.

Глава 18

— Ну что ж, двинемся дальше, — сказал Пуаро. — Осталось совсем немного. Доктор Жерар только что напомнил о психологической стороне дела. Что ж, я готов последовать его призыву. Итак, у нас есть определенные факты, выявлена хронологическая последовательность событий, мы выслушали свидетельские показания. Теперь — слово за психологией. И прежде всего важно разобраться в психологии самой покойной.

Итак, остановимся теперь на пунктах третьем и четвертом моего списка. «Миссис Бойнтон испытывала явное удовольствие, запрещая своим детям общаться с другими людьми». «В день своей смерти миссис Бойнтон, напротив, сама предложила своим детям отправиться на прогулку без нее». Но первое явно противоречит второму. Почему именно в этот день она вдруг решила смилостивиться? Что это за внезапная тяга к добру? Судя по тому, что я о ней слышал, такая метаморфоза весьма маловероятна. И все же какая-то причина должна была быть. Но какая?

Остановимся подробнее на характере миссис Бойнтон. Каких только отзывов о ней я не слышал. Сварливая, деспотичная старуха, садистка, воплощение зла — наконец, просто сумасшедшая… Ну и какое же из этих определений точнее всего отражает ее подлинную суть? Лично я думаю, ближе всех к истине была мисс Сара Кинг, когда внезапное прозрение помогло ей увидеть перед собой жалкую старуху. И не просто жалкую, а потерпевшую настоящий крах.

Попробуем представить себе душевное состояние миссис Бойнтон. Женщина, обладавшая непомерным честолюбием, страшной жаждой власти, стремлением подавлять… Эту ненасытную страсть она даже не пыталась преодолеть, наоборот, она разжигала в себе свои амбиции! Но в конце жизни — поразмыслите об этом mesdames and messieurs[111] — что ей было уготовано на склоне лет? Ничего похожего на славу. Никакого всеобщего трепета и ненависти. Ей удалось стать лишь мелким домашним тираном — одной-единственной уединенно живущей семьи. И, как сказал мне доктор Жерар, ей это в конце концов прискучило. Старым дамам частенько надоедают привычные развлечения. Ей захотелось острых ощущений, размаха, и она готова подвергнуть испытанию свое безраздельное господство над кроткими чадами! Но, покинув привычное пространство, она вдруг поняла страшную истину: весь ее демонизм попросту ничтожен!

И вот сейчас мы вплотную подходим к пункту номер десять, к тем словам, которые она сказала Саре Кинг в Иерусалиме. Дело в том, что Сара Кинг задела ее самое больное место, с убийственно исчерпывающей прямотой сказав, что видит всю никчемность и суетность ее существования. А теперь слушайте очень внимательно, что она ответила мисс Кинг, причем «так зловеще», даже «не глядя» на нее… Это я цитирую саму мисс Кинг. А теперь я приведу и слова миссис Бойнтон: «Я никогда ничего не забываю — ни поступка, ни имени, ни лица».

На мисс Кинг они произвели сильнейшее впечатление. В этом дребезжащем старческом голосе вдруг прозвучала такая яростная угроза. Девушка была настолько поражена, что не успела осознать смысл этих слов. А сейчас вы поняли их? — Пуаро окинул всех выжидающим взглядом. — Полагаю, нет. Но, по крайней, мере вам стало ясно, mes amis[112], что эти ее слова совершенно не похожи на ответ? «Я никогда ничего не забываю… Ничего — ни поступка, ни имени, ни лица». Но вдумайтесь — совершенно бессмысленная фраза! Если бы она сказала «не забываю оскорблений» но нет, она сказала «лица».

О Боже! — воскликнул Пуаро, картинно стискивая руки. — Но ведь это же бросается в глаза. Слова были сказаны вроде бы Саре Кинг, но — предназначались не ей. А кому-то другому, кто стоял позади мисс Кинг.

Он остановился, вглядываясь в их недоумевающие лица.

— Повторяю: это бросается в глаза! Перед нами психологически крайне важный момент в жизни миссис Бойнтон. Умная молодая женщина только что бросила ей в лицо горькую правду. В ней бушуют ярость и отчаянье бессилия, и именно в этот миг она кого-то узнает, перед нею возникает лицо из прошлого! Желанная жертва наконец появилась и была практически у нее в руках!

Помните мою версию о человеке со стороны? Вот почему миссис Бойнтон внезапно стала такой доброй и покладистой. Ей нужно было отделаться от своего семейства, ибо — позволим себе известную вольность в определениях — она нацелилась на дичь покрупнее! И хотела, чтобы никто не путался у нее под ногами и не мешал насладиться беседой с новой жертвой… А теперь рассмотрим события того дня именно в этом ракурсе. Осчастливленные Бойнтоны спешат на прогулку. Миссис Бойнтон — усаживается на свое излюбленное место у пещеры. Давайте тщательно проанализируем показания леди Уэстхолм и мисс Пирс. Последняя свидетельница очень ненадежна. Она мало что замечает и готова поверить чему угодно. Совсем другое дело леди Уэстхолм: она излагает факты на редкость точно, а ее наблюдательность выше всех похвал. Обе дамы утверждают, что видели, как к миссис Бойнтон подходил кто-то из слуг, причем сильно чем-то ее рассердил и даже убежал, спасаясь от ее гнева. Леди Уэстхолм уверяет, что накануне этот же самый слуга заходил в палатку мисс Джиневры Бойнтон. Но, как вы помните, соседнюю с нею палатку занимал доктор Жерар. Так что, возможно, араб входил и в палатку доктора Жерара…

Уж не хотите ли вы сказать, — перебил его полковник, — что смертельный укол старушке сделал один из моих бедуинов? Это уж вы чересчур!

— Погодите, полковник, дайте мне закончить. Итак, допустим, что араб заходил в палатку доктора Жерара, а не к Джиневре Бойнтон. А что же наши дамы рассказали про бежавшего слугу? Что ничего не могли услышать и лица араба тоже не сумели рассмотреть. Это и естественно, ведь расстояние между общей палаткой и тем местом, где сидела миссис Бойнтон, около двух сотен ярдов. И однако леди Уэстхолм дает очень подробное описание одежды этого человека, она приметила и заплаты на бриджах, и съехавшие рваные обмотки.

Глаза Пуаро заблестели, и он наклонился вперед.

— И вот это, друзья мои, сильно меня насторожило! Ведь если леди Уэстхолм не смогла разглядеть его лицо и не расслышала, что кричала разгневанная миссис Бойнтон, то как ей удалось заметить плачевное состояние его обмоток и бриджей? На расстоянии двух сотен ярдов! Вот тут был ее промах! Именно эта ошибка навела меня на довольно любопытную мысль. Зачем так упорно говорить о рваных бриджах и спущенных обмотках? Может быть, потому, что бриджи вовсе не были рваными, а обмоток просто не существовало? Леди Уэстхолм и мисс Пирс обе видели какого-то человека… но их палатки так расположены, что они не видели в это время друг друга. Последнее подтверждает тот факт, что леди Уэстхолм пошла посмотреть, проснулась ли мисс Пирс, и, только подойдя к ее палатке, обнаружила, что та уже сидит у входа.

— О Господи. — Полковник Карбери внезапно выпрямился, как струна. — Неужели вы думаете…

— Я думаю, убедившись, что мисс Пирс (единственный свидетель, который, по ее мнению, мог в это время не спать) не намерена пока трогаться с места, леди Уэстхолм быстро вернулась к себе, надела бриджи для верховой езды, сапоги и жакет цвета хаки, соорудила себе арабский головной убор — из клетчатой тряпки, которую она прихватила, чтобы вытирать пыль, и шерстяных ниток, свернутых кольцом. Нарядившись таким образом, она смело вошла в палатку доктора Жерара, разыскала в его аптечке подходящее лекарство и шприц, наполнила его, после чего не мешкая направилась к своей жертве.

Миссис Бойнтон, видимо, дремала. Леди Уэстхолм действовала быстро: схватила ее за руку и вонзила иглу. Миссис Бойнтон успела лишь негромко вскрикнуть, попыталась встать — и не смогла. А мнимый араб бросился бежать, всячески изображая страх и виноватый вид. Миссис Бойнтон взмахнула своей тростью, видимо хотела опереться на нее и все-таки встать, но снова рухнула в свое кресло.

Через пять минут леди Уэстхолм подходит к мисс Пирс и обсуждает с ней сцену, которую якобы только что наблюдала, исподволь внушая собеседнице собственную версию. Затем дамы отправляются на прогулку, останавливаются у подножия горы, и леди Уэстхолм громко спрашивает у миссис Бойнтон, не нужно ли ей чего-нибудь. Ответа, естественно, не последовало, ибо миссис Бойнтон мертва… Но леди Уэстхолм говорит своей спутнице: «Какая грубиянка, просто фыркнула, не соизволив даже ответить!» Мисс Пирс заглатывает и эту наживку — она неоднократно наблюдала, как миссис Бойнтон что-то фыркала в ответ своим близким, — теперь, если понадобится, она клятвенно станет уверять, причем совершенно искренне, что слышала это фырканье собственными ушами. Леди Уэстхолм часто присутствовала на заседаниях различных комитетов — в них хватает женщин типа мисс Пирс, и она отлично знает, какой эффект производит на них ее высокое положение и властный тон. Единственная неувязочка вышла со шприцем: она не успевает положить его на место. Доктор Жерар вернулся непредвиденно быстро, нарушив ее тщательно продуманный план. Леди Уэстхолм надеется, что доктор не заметит пропажу или подумает, что куда-то сам его задевал. Ночью она кладет шприц на место.

Пуаро умолк.

— Но почему? — спросила Сара. — Зачем леди Уэстхолм понадобилось убивать миссис Бойнтон?

— Вы же сами мне рассказывали, что, когда вы с нею разговаривали, совсем близко от вас оказалась леди Уэстхолм. Это ей, леди Уэстхолм, предназначались те слова: «Я никогда и ничего не забываю — ни поступка, ни имени, ни лица». Сопоставьте это с тем фактом, что миссис Бойнтон служила надзирательницей в тюрьме, и вы все поймете… Вам откроется весьма неприглядная истина. Лорд Уэстхолм познакомился со своей будущей женой, возвращаясь из Америки. Будущая леди Уэстхолм отбывала там тюремное заключение за какое-то преступление.

А теперь представьте страшную дилемму, перед которой она оказалась. Ее карьера, ее амбиции, ее положение в обществе — все поставлено на карту! Нам пока неизвестно, за что она была осуждена (хотя скоро мы это узнаем), но, полагаю, это преступление, будь оно предано гласности, свело бы на нет ее политическую карьеру. И не забывайте — миссис Бойнтон не была шантажисткой в обычном понимании слова. Ей нужны были не деньги. Она жаждала удовольствия: сначала хорошенько помучить свою жертву, а затем насладиться эффектным ее разоблачением. Нет, друзья мои, пока существовала миссис Бойнтон, леди Уэстхолм постоянно грозила опасность. Миссис Бойнтон каким-то образом передала ей приказание явиться в Петру, и та не посмела ослушаться. Меня, естественно, удивляло, почему леди Уэстхолм, женщина, столь высоко ценящая свою персону, путешествует как простая смертная. Но я думаю, все это время она искала возможность избавиться от миссис Бойнтон. И как только случай представился, она тут же им воспользовалась. Но две оплошности она все же допустила. Первая: она слишком тщательно описала одежду бедуина — описание изорванных бриджей сразу меня насторожило; вторая: она перепутала палатки и вошла сначала не к доктору Жерару, а в палатку Джиневры, которая как раз там дремала. Отсюда эта ее невероятная история — полувымысел-полуправда — о переодетом шейхе. Девушка сильно исказила этот эпизод, повинуясь своей потребности драматизировать события, но и одного упоминания о шейхе для меня было достаточно.

Сегодня я, незаметно для леди Уэстхолм, сумел снять отпечатки ее пальцев и отослал их в тюрьму, где некогда служила надзирательницей миссис Бойнтон. Вскоре мы узнаем правду — там наверняка хранят образцы отпечатков всех заключенных. — Пуаро сделал паузу, и в наступившей тишине вдруг раздался громкий хлопок.

— Что это? — спросил доктор Жерар.

— Похоже на выстрел, — вскочив, сказал полковник Карбери. — В соседней комнате. Кстати, кто там живет?

— Мне почему-то кажется, — пробормотал Пуаро, — что этот номер занимает леди Уэстхолм…

Эпилог

Из газеты «Вечерний крик»:

«С прискорбием сообщаем о кончине члена парламента, леди Уэстхолм, последовавшей в результате трагической случайности. Леди Уэстхолм любила путешествовать. В дорогу она всегда брала небольшой револьвер. Однажды во время чистки этого оружия произошел случайный выстрел. Смерть наступила мгновенно. Мы выражаем глубочайшие соболезнования лорду Уэстхолму и всем ее друзьям и коллегам».

Прошло пять лет. Жарким июньским вечером Сара Бойнтон и ее супруг сидели в партере одного из лондонских театров. Шел «Гамлет»[113]. Сара сжимала руку Рэймонда, вслушиваясь в песню Офелии:

Как узнать, кто милый ваш? Он идет с жезлом, Перловица[114] на тулье, Поршни с ремешком… …Ах, он умер, госпожа, Он — холодный прах; В головах зеленый дерн, Камешек в ногах.

Чудесная красота обезумевшей от горя девушки, ее неземная улыбка — улыбка существа, уже отрешившегося от суетных тревог и пребывающего в мире своих видений и грез…

— Она — чудо! — прошептала Сара.

Этот взволнованный, проникающий в самую душу голос, всегда был мелодичным и выразительным, но теперь, прекрасно поставленный и разработанный, звучал как совершенный музыкальный инструмент. Когда после очередного акта дали занавес, Сара с горячей убежденностью сказала:

— Джинни — великая актриса!

После спектакля ужинали в «Савое»[115]. Джиневра, загадочно улыбаясь, наклонилась к сидящему рядом с ней бородачу.

— У меня ведь неплохо получилось, правда, Теодор?

— Вы были восхитительны, cherie[116].

Ее губы тронула счастливая улыбка.

— Вы всегда в меня верили, — шепнула она. — Всегда знали, что я способна на нечто незаурядное… что я могла бы увлечь целый зал.

За соседним столиком актер, игравший Гамлета, ревниво возмущался:

— Она ужасающе манерна! Публика, конечно, это обожает! Но разве это Шекспир? А мой выход она попросту загубила.

Надин, сидевшая напротив Джиневры, сказала:

— Просто поразительно! Мы — в Лондоне, а наша Джинни играет Офелию и стала настоящей знаменитостью!

— Как я рада, что вы пришли, — тихо откликнулась Джиневра.

— Обыкновенное семейное торжество! — С улыбкой оглядев присутствующих, Надин обернулась к Ленноксу. — Думаю, детям вполне можно посмотреть дневной спектакль, ты не против? Они уже достаточно большие, и им так хочется увидеть тетю Джинни на сцене.

Леннокс с умиротворенным счастливым видом поднял бокал:

— За здоровье новобрачных, мистера и миссис Коуп! — В его глазах мелькнули веселые искорки.

Джефферсон Коуп и Кэрол благодарно кивнули, а Кэрол рассмеялась:

— Ветреная личность этот мистер Коуп! Да-да, Джеф, лучше выпей за свою первую любовь, тем более что она рядом.

— О, смотрите, как покраснел! — подхватил шутку сестры Рэймонд. — Старина Джеф не любит, когда ему напоминают о прошлом. — Он вдруг помрачнел.

Сара погладила руку мужа, и лицо его опять прояснилось.

— Все это кажется теперь просто страшным сном, — усмехнулся он.

Перед их столом вдруг остановился элегантный господин. Эркюль Пуаро во всем своем великолепии! Воплощение роскоши и безупречного вкуса — усы браво подкручены, а поклон, который он отвесил, был поистине королевским.

— Мадемуазель, — сказал он, обращаясь к Джиневре. — Mes hommages[117]. Вы были блистательны.

Все необыкновенно ему обрадовались и тут же усадили рядом с Сарой. Он одарил собравшихся лучезарной улыбкой, а когда завязался общий разговор, наклонился к Саре и вполголоса спросил:

— Eh bien[118], мне кажется, в la famille Boynton теперь все преотлично?

— Благодаря вам! — ответила она.

— Он стал очень знаменитым, ваш супруг. Я читал сегодня восторженный отзыв на его последнюю книгу.

— Она и в самом деле хороша… хотя жены, вероятно, бывают не очень объективны. А вы знали, что Кэрол и Джефферсон Коуп наконец-то поженились? А у Надин и Леннокса двое прелестных ребятишек — Рэймонд называет их «очаровашки». Ну а Джинни… Я считаю ее просто гениальной актрисой.

Она взглянула на прелестное личико в ореоле золотисто-рыжих волос и вдруг чуть заметно вздрогнула. На миг лицо Сары стало печальным, она медленно поднесла бокал к губам.

— За что вы собрались пить, мадам? — спросил Пуаро.

— Я подумала… — не сразу отозвалась Сара. — Я неожиданно подумала о ней. Я только сейчас заметила, как они с Джиневрой похожи. Те же черты, только Джинни — это олицетворение света, а она была погружена во тьму.

И тут Джинни, словно угадав, о ком они говорят, неожиданно произнесла:

— Бедная мама… в ней и вправду было что-то странное. И когда мы все так счастливы, мне ее даже жаль. Она не получила от жизни того, чего хотела. Ей, наверно, было тяжело. — И она чуть дрожащим голосом нараспев произнесла строки из «Цимбелина», и все молчали, как зачарованные, вслушиваясь в музыку этих слов:

Для тебя не страшен зной, Вьюги зимние и снег, Ты окончил путь земной И обрел покой навек…[119]

РОЖДЕСТВО ЭРКЮЛЯ ПУАРО Hercuie Poirot's Christmas 1938 Перевод под редакцией М. Макаровой, А. Титова © Редакция. Издательство «Артикул», 1998

Мой дорогой Джеймс,

ты всегда был одном из моих самых преданных и снисходительных читателей, и неудивительно, что я серьезно встревожилась, услышав твои критические замечания.

Ты сетовал на то, что убийства в моих романах становятся слишком утонченными, даже анемичными. Ты же ждешь «настоящего, зверского убийства с морем крови», такого, которое не вызывает сомнения в том, что это действительно убийство!

Так вот — эта история написана специально для тебя. Надеюсь, она тебе понравится.

Всецело тебе преданная свояченница

Агата

«Кто бы мог подумать, что в старике окажется столько крови?»

В. Шекспир. «Макбет», акт V, сц. I

Часть первая Двадцать второе декабря

1

Быстро шагая по платформе, Стивен поднял воротник пальто. Вокзал был окутан туманом. Огромные паровозы шипели, выбрасывая клубы пара в холодный сырой воздух. Все вокруг казалось грязным и закопченным.

«До чего же противная страна, да и столица не лучше!» — подумал Стивен.

Его первое впечатление о Лондоне — о его магазинах, ресторанах, элегантно одетых привлекательных женщинах — ушло в небытие. Теперь он понял: сверкающий брильянт оказался подделкой, вставленной в придачу в сомнительного вида оправу.

«Хорошо бы снова очутиться в Южной Африке…» На секунду его охватило чувство тоски по дому: яркое солнце, синее небо, сады, полные цветов, прохладных голубых цветов, иссиня-зеленые ветви плюща, обвивающие каждый крохотный домишко.

А здесь — грязь, бесконечные толпы — все куда-то спешат, толкаются. Словно муравьи, снующие туда-сюда по муравьиной куче.

«Зачем только я приехал сюда?» — подумалось ему.

Но он тут же вспомнил цель своего приезда и мрачно сжал губы. Нет, черт побери, он своего добьется! Он столько лет ждал… Можно сказать, всю жизнь. И теперь час настал. Он сделает это во что бы то ни стало.

И тут же опять мелькнула предательская мысль: «Зачем? К чему ворошить прошлое? Не лучше ли позабыть обо всем?» Но нет, он не поддастся слабости. Он не из тех, кто бросается из одной крайности в другую под влиянием настроения. Ему уже сорок, он знает, чего хочет, перед ним ясная цель. И он не сойдет с пути и совершит то, ради чего приехал в Англию.

Войдя в вагон, он пошел по коридору в поисках места. Отмахнувшись от носильщика, он сам нес свой кожаный чемодан. Он заглядывал в одно купе за другим. Ни одного свободного места — ведь до Рождества оставалось всего три дня.

Стивен Фарр с отвращением смотрел на пассажиров.

Люди, люди, люди! Сколько же их тут! И все — как бы это сказать? — какие-то безликие! Их же почти невозможно друг от друга отличить! Очень смахивают на овец, а если не на овец, так на кроликов. Одни болтают без умолку и суетятся. Другие — те что постарше и плотнее сложением — чуть ли не хрюкают. Совсем как свиньи. Даже девушки, с их худенькими овальными личиками и накрашенными губками, все были удручающе одинаковы.

Его вновь охватило желание очутиться на просторах вельда[120], под горячим солнцем… И чтобы больше никого…

И вдруг, когда он окинул взглядом обитателей очередного купе, у него даже перехватило дыхание… Эта девушка была совсем другой. Черные волосы, кожа цвета густых сливок, темные и глубокие, как ночь, глаза. Гордый и скорбный взгляд уроженки юга… Как эта девушка очутилась здесь, среди нудных безликих людей, зачем ей ехать в тоскливую английскую глушь? Ей бы стоять на балконе с розой в зубах, гордо откинув головку, покрытую черным кружевом, а в воздухе — запах песка, жары и крови — запах корриды… Ее должна окружать роскошь, а она сидит, забившись в уголок купе третьего класса.

Наблюдательный от природы, он не мог не заметить ее поношенного черного костюмчика, дешевых перчаток, ветхих туфелек и вызывающего вида огненно-красной сумки. И несмотря на это, она была прекрасна. Восхитительно грациозна и экзотична…

Какого черта она очутилась в этой стране туманов, холода и вечно куда-то бегущих трудолюбивых муравьев?

«Я должен узнать, кто она и что здесь делает… Я должен узнать…» — решил он.

2

Пилар сидела притиснутая к окну и думала о том, как странно пахнут англичане… Именно эти непривычные ей запахи произвели на нее самое большое впечатление в Англии. Тут не было ни запаха чеснока, ни запаха пыли, и почти не пахло духами. В вагоне было холодно и душно: пахло серой, как обычно в поездах, мылом и еще чем-то очень неприятным — по-видимому, этот запах исходил от мехового воротника сидевшей рядом толстухи. Пилар не без опаски потянула носом: нафталин. Как можно терпеть на себе такие запахи, недоумевала она.

Раздался свисток, зычный голос что-то прокричал, и поезд медленно отошел от перрона. Поехали. Значит, она действительно туда едет…

Ее сердце забилось чуть быстрее. Удастся ли? Сумеет ли она сделать все как надо? Конечно, сумеет, ведь она продумала каждую мелочь… И все предусмотрела. У нее получится. Должно получиться…

Намазанные яркой помадой губы Пилар искривились, и рот ее вдруг сделался жестоким. Жестоким и жадным, каким бывает у капризного ребенка, который умеет выражать только собственные желания и которому неведома дрожь жалости.

Она огляделась с чисто детским любопытством. До чего же они смешные, эти англичане! Их в купе было семеро. Все они казались такими богатыми, такими процветающими — достаточно посмотреть на их одежду и обувь. Англия, наверное, и впрямь богатая страна, она давно это слышала. Но вид у них был почему-то унылый, ни одного веселого лица.

А тот мужчина в коридоре красивый… Даже очень красивый, решила Пилар. Ей понравилось его загорелое лицо, орлиный нос, широкие плечи. Быстрее, чем любая молоденькая англичанка, Пилар сообразила, что и она произвела на него впечатление. Она ни разу не посмотрела ему в лицо и тем не менее отлично знала, сколько раз он взглянул на нее и как он сам выглядит.

Его внимание не вызвало у нее особого волнения или любопытства. Она приехала из страны, где мужчины часто поглядывают на женщин, делая это довольно открыто. Интересно, англичанин ли он, подумала она и решила, что нет.

«Слишком живой, взаправдашний, чтобы быть англичанином. И волосы очень светлые. Наверное, американец. Ну да, чем-то похож на актеров из фильмов о Диком Западе»1.

По коридору прошествовал кондуктор.

— Первый ленч, леди и джентльмены. Первый ленч. Прошу занимать места.

У всех семерых пассажиров, что сидели в купе Пилар, оказались билеты на первый ленч. Они встали, и вагон разом опустел и стих.

Пилар тут же закрыла окно, которое приспустила воинственного вида седовласая дама, сидевшая у двери. Затем расположилась поудобнее и принялась обозревать северные пригороды Лондона. Она не повернула головы на звук откатившейся двери. Это был тот мужчина из коридора, и Пилар не сомневалась, что он вошел в купе с единственным намерением — побеседовать с нею.

Она продолжала усердно любоваться английскими ландшафтами.

— Может, вы хотите открыть окно? — спросил Стивен Фарр.

— Наоборот, я только что его закрыла, — сдержанно отозвалась Пилар.

Она свободно говорила по-английски — правда, с небольшим акцентом.

Наступило молчание.

«Приятный голос. В нем чувствуется солнце… — подумал Стивен. — И теплый, совсем как летний вечер…»

«Мне нравится его голос, — подумала Пилар. — Звучный и сильный. Привлекательный мужчина, очень даже привлекательный».

— Надо же, какая прорва народу, — заметил Стивен.

‘Дикий Запад — традиционное название западных территорий США в период их колонизации во второй половине XIX века.

— О да. Все уезжают из Лондона, там ведь так уныло.

Воспитание, которое получила Пилар, отнюдь не воспрещало ей разговаривать в поездах с незнакомыми мужчинами. Тем не менее она не хуже других девушек умела постоять за себя, хотя и не привыкла напускать на себя строгость.

Если бы Стивен рос в Англии, он постеснялся бы вступить в разговор с молоденькой девушкой. Но он был человеком вольным, не слишком обремененным условностями и считал вполне естественным заговорить с тем, кто ему приглянулся.

Поэтому, ничуть не смущаясь, он улыбнулся и сказал:

— Лондон вам не понравился, правда?

— Ни капельки.

— Мне, между прочим, тоже.

— Значит, вы не англичанин? — спросила Пилар.

— Англичанин, но живу в Южной Африке.

— A-а, понятно.

— Вы тоже нездешняя?

— Да, — кивнула Пилар. — Я из Испании.

Стивен сразу оживился.

— Из Испании? Значит, вы испанка?

— Наполовину. Мама у меня англичанка. Поэтому я и говорю так хорошо по-английски.

— А как вы относитесь к войне?[121] — спросил Стивен.

— Война — это ужасно. И страшно. Она принесла столько разрушений!

— На чьей вы стороне?

На этот вопрос ей, видимо, сложно было ответить. В деревне, где она выросла, объяснила она, войной мало интересовались.

— До нас она не дошла, понимаете? Мэр, как офицер правительственной армии, естественно, был за правительство, а священник — за генерала Франко[122]. Большинство же жителей занимались виноградниками и пашней, поэтому у них не было времени разбираться, кто прав и кто виноват.

— Значит, в ваших местах боев не было?

— Нет, — ответила Пилар. — Но я проехала по стране на машине, — добавила она, — и много чего повидала. На моих глазах бомба угодила прямо в машину, и та взорвалась. А другая бомба разрушила дом. Захватывающее зрелище!

— Вы так считаете? — усмехнулся Стивен Фарр.

— Ну конечно, от этого были и неприятности, — продолжала Пилар. — Вот, например, я хотела ехать дальше, а моего шофера убили.

— И вас это не огорчило? — Стивен испытующе на нее посмотрел.

Пилар широко распахнула большие темные глаза.

— Всем суждено умереть! Разве не так? Если смерть приходит с небес и сразу — бомба падает, и готово, — чем это хуже любой другой смерти? Каждому суждено прожить определенное время и затем умереть. Так уж заведено в этом мире.

— Пацифистки[123] из вас, по-моему, не получится, — рассмеялся Стивен Фарр.

— Кого? — Пилар смутило слово «пацифистка», по-видимому, оно было ей внове.

— Вы умеете прощать своих врагов, сеньорита?

— У меня нет врагов, — покачала головой Пилар. — Но если бы были…

— Да?

Он следил за ней, зачарованный обольстительно-жестоким рисунком рта.

— Будь у меня враги, которые ненавидели бы меня, а я ненавидела их, — я перерезала бы им глотку вот так, — без тени сомнения сказала она и завершила свою тираду выразительным жестом.

Жест этот был настолько резким и настолько откровенным, что Стивену на мгновенье стало не по себе.

— Какая вы кровожадная!

— А что бы вы сделали с вашими врагами? — спокойно спросила Пилар.

В ответ он лишь изумленно на нее посмотрел, а потом расхохотался.

— Не знаю, — сказал он. — Не знаю.

— Неправда, — нахмурилась Пилар.

Он перестал смеяться, вздохнул и тихо ответил:

— Да, пожалуй, знаю… — И тут же, сменив тему разговора, спросил: — Что же вас заставило приехать в Англию?

— Я буду жить у своих родственников, — сдержанно ответила Пилар, — у родственников со стороны мамы.

— Понятно.

Он откинулся на спинку сиденья и, не сводя с девушки взгляда, постарался представить, как выглядят ее английские родственнички и как они ее примут, эту незнакомку из Испании. М-да, любопытно взглянуть, как она будет смотреться среди членов этого семейства во время рождественских праздников[124].

— А в Южной Африке хорошо? — спросила Пилар.

Он стал рассказывать. Она слушала внимательно: так ребенок слушает сказки. А его забавляли ее наивные, но очень толковые вопросы, и нравилось на них отвечать, разворачивая перед ней замысловатую, действительно почти сказочную историю.

Конец этому приятному занятию положило возвращение в купе пассажиров. Он встал и, улыбнувшись, посмотрел ей в глаза — потом вышел в коридор.

На секунду ему пришлось задержаться в дверях, чтобы пропустить пожилую даму, и в это мгновенье его взгляд упал на бирку, прикрепленную к соломенной корзине явно заграничного происхождения, стоявшей у ног Пилар. Он с интересом прочел ее имя: «Мисс Пилар Эстравадос». Там имелся еще и адрес — и тут глаза его расширились от удивления и не только от удивления: «Горстон-Холл, Лонгдейл, Эддлсфилд»[125].

Полуобернувшись, он снова пристально посмотрел на девушку, но теперь на лице его появилось совсем другое выражение: озадаченное, возмущенное, недоверчивое… Он вышел из купе и закурил, хмурясь своим мыслям…

3

Альфред Ли и его жена Лидия сидели в большой, синей с золотом гостиной Горстон-Холла, обсуждая планы на Рождество. Альфред был джентльменом средних лет, приземистым, с приветливым лицом и добрыми карими глазами. Говорил он негромко, четко выговаривая каждое слово. Он втянул голову в плечи и вообще производил впечатление человека крайне инертного. Лидия, его жена, напротив, была очень энергична, сухопара и напоминала готовую в любой момент рвануться вперед гончую. Но несмотря на крайнюю худобу, каждое ее движение отличалось удивительным изяществом.

Ее не знающее косметики усталое лицо не было красивым, но оно было выразительным. А голос — просто чарующим.

— Отец настаивает, — сказал Альфред. — И нам ничего другого не остается.

Лидия, несмотря на вспыхнувший в ней протест, сумела сдержаться.

— Неужто ты непременно должен потакать его желаниям?

— Он уже очень стар, дорогая…

— Я знаю, знаю!

— И считает, что все обязаны подчиняться его воле.

— Естественно, — сухо отозвалась Лидия. — Поскольку так было всегда. Но рано или поздно, Альфред, тебе придется научиться сопротивляться.

— Что ты имеешь в виду?

У него был настолько расстроенный и удивленный взгляд, что Лидия на миг прикусила губу, не зная, продолжать ли разговор.

— Что ты имеешь в виду? — повторил Альфред.

— Твой отец… становится… тираном, — осторожно подбирая слова, сказала она.

— Он уже совсем старик.

— И станет еще старше. А значит, и еще деспотичнее. Он уже сейчас полностью контролирует нашу жизнь. Мы не имеем права ничего предпринять самостоятельно. А если и делаем попытку, то это неизбежно пресекается.

— Отец полагает, что мы должны прежде всего считаться с его мнением. Не забудь, что он очень великодушен по отношению к нам.

— Великодушен?

— Очень, — сурово повторил Альфред.

— Ты говоришь о наших финансовых делах? — спокойно спросила Лидия.

— Да. Его собственные потребности весьма скромны. Но нам он никогда не отказывает в деньгах. Ты можешь тратить, сколько хочешь, на туалеты, на дом, и счета оплачиваются беспрекословно. Только на прошлой неделе он подарил нам новую машину.

— Что касается денег, твой отец и впрямь великодушен, я согласна, — сказала Лидия. — Но за это он требует от нас, чтобы мы были его рабами.

— Рабами?

— Именно. Ты его раб, Альфред. Скажем, мы собираемся куда-нибудь поехать, однако стоит твоему отцу выразить по этому поводу неудовольствие, ты тут же аннулируешь заказ на билеты! Если же ему вдруг приходит в голову послать нас куда-нибудь, мы непременно едем… Мы не живем собственной жизнью, мы находимся в полной зависимости.

— Мне крайне неприятно, что ты так считаешь, — расстроился Альфред. — Ты неблагодарна. Мой отец делает для нас все…

Она еле удержалась, чтобы не возразить, еще раз пожав своими худыми, но изящными плечами.

— Знаешь, Лидия, — продолжал Альфред, — а ведь отец очень тебя любит…

— Зато я его не люблю, — резко возразила жена.

— Лидия, ну как ты можешь такое говорить. Нехорошо с твоей стороны…

— Возможно. Но порой я испытываю потребность сказать правду.

— Если бы отец догадывался…

— Твой отец прекрасно знает, что я его не люблю. И, по-моему, это его даже забавляет.

— Ей-богу, ты ошибаешься, Лидия. Он часто повторяет мне, что ты очень-очень мила с ним.

— Естественно, я держу себя в рамках приличия. И буду держать. Просто я говорю тебе, какие чувства испытываю на самом деле. Мне не по душе твой отец, Альфред. Я считаю его злым и деспотичным стариком. Пользуясь твоей привязанностью, он заставляет тебя полностью ему подчиняться. Тебе уже давно следовало бы восстать.

— Хватит, Лидия, — резко остановил ее Альфред. — Я больше не желаю все это выслушивать.

— Извини, — вздохнула она. — Может, я и не права… Давай лучше обсудим, как будем отмечать Рождество. Как по-твоему, твой брат Дэвид в самом деле приедет?

— А почему бы нет?

Она с сомнением покачала головой.

— Дэвид — человек со странностями. Не забывай, что он уже много лет не появлялся в этом доме. Он так любил вашу мать, что до сих пор испытывает неприязнь к Горстон-Холлу.

— Дэвид всегда выводил отца из себя своей страстью к музыке и мечтательностью, — заметил Альфред. — Согласен, отец часто бывал к нему несправедлив. Но мне кажется, что Дэвид и Хильда обязательно приедут. Ведь это все-таки Рождество.

— Ну да. Мир и любовь к ближним, — добавила Лидия, иронически скривив губы. — Кстати, Джордж и Магдалина тоже приезжают. Сказали, что прибудут, наверное, завтра. Магдалине, боюсь, будет у нас жутко скучно.

— Никак не пойму, зачем Джорджу понадобилось жениться на женщине, которая моложе его на двадцать лет! — чуть раздраженно откликнулся Альфред. — Впрочем, этот мой братец никогда не отличался особым умом!

— Тем не менее в политике он сделал успешную карьеру, — заметила Лидия. — Избиратели им довольны. И Магдалина, по-моему, немало ему помогает.

— Она мне не слишком нравится, — медленно произнес Альфред. — Женщина она, несомненно, очень привлекательная, но напоминает купленные в лавке красивые груши: сверху они румяные и блестящие, а на вкус… — Он покачал головой.

— А на вкус противные? — подхватила Лидия. — Как странно слышать это от тебя, Альфред!

— Почему же странно?

— Потому что обычно ты ни о ком худого слова не скажешь, — ответила Лидия. — Меня иногда даже раздражает, что ты не способен — как бы это поточнее выразить? — не способен даже заподозрить ничего дурного в другом человеке. Ты словно не от мира сего.

— Сей мир таков, каким ты сам себе его представляешь, — улыбнулся Альфред.

— Ты не прав, — с горячностью возразила Лидия. — Зло не только в мыслях. Зло существует само по себе! Ты, по-видимому, этого не осознаешь. А я… я явственно его чувствую. Я всегда ощущала его присутствие здесь, в этом доме… — Прикусив губу, она отвернулась.

— Лидия… — начал было Альфред.

Но она предостерегающе подняла руку, глядя куда-то поверх его плеча. Альфред обернулся.

В дверях, почтительно склонившись, стоял темноволосый человек с приятным лицом.

— В чем дело, Хорбери? — резко спросила Лидия.

— Мистер Ли, мадам, — тихо ответил Хорбери, и при этом имени его почтительность стала просто безмерной, — просил передать, что на Рождество прибудут еще двое гостей и что им следует приготовить комнаты.

— Еще двое? — удивилась Лидия.

— Да, мадам, джентльмен и молодая леди, — кротким голосом подтвердил Хорбери.

— Молодая леди? — изумленно переспросил Альфред.

— Так сказал мистер Ли, сэр.

— Пойду поговорю с ним… — быстро произнесла Лидия.

Хорбери сделал еле приметный шаг вперед, но этого было достаточно, чтобы Лидия остановилась.

— Извините меня, мадам, но мистер Ли сейчас спит. Он просил его не беспокоить.

— Понятно, — отозвался Альфред. — Мы ни в коем случае не станем его беспокоить.

— Благодарю вас, сэр.

Хорбери вышел.

— До чего же гнусный тип! — с неприязнью воскликнула Лидия. — Подкрадывается как кот. Никогда не услышишь его шагов.

— Мне он тоже не по душе. Но свои обязанности он знает. Отыскать в наши дни хорошего камердинера для больного не так-то легко. И отцу он нравится. А это самое главное.

— Да, это самое главное, как ты говоришь. Альфред, что это еще за молодая леди? Кто она?

— Понятия не имею, — пожал плечами Альфред. — Просто теряюсь в догадках.

Они недоумевающе смотрели друг на друга. Затем выразительный рот Лидии снова искривился в усмешке, и она сказала:

— Знаешь, что я думаю, Альфред?

— Что?

— По-моему, твой отец последнее время очень скучает. Вот и решил устроить себе на Рождество небольшое развлечение.

— Пригласив на семейный праздник двух незнакомых людей?

— Не знаю деталей, но, думаю, твой отец явно собирается повеселиться.

— Надеюсь, ему это удастся, — мрачно заметил Альфред. — Бедняга, стать инвалидом, прикованным к креслу — и это после той бурной жизни, которую он вел.

— После… бурной жизни, которую он вел, — медленно повторила Лидия.

Пауза, которую она сделала перед словом «бурной» придала фразе какое-то особое, хотя и несколько туманное значение. Альфред, по-видимому, это почувствовал. Он вспыхнул и смутился.

— Просто не верится, что ты его сын! — вдруг воскликнула она. — Вы такие разные! И ты его не просто любишь, ты его боготворишь!

— Не кажется ли тебе, Лидия, что ты заходишь слишком далеко? — с явным раздражением сказал ей Альфред. — Любовь сына к отцу — чувство вполне естественное. Неестественно было бы обратное.

— В таком случае большинство членов нашей семьи ведут себя неестественно, — заметила Лидия. — Ладно, не будем спорить. Извини, если обидела тебя. Я не хотела, правда, Альфред. Я восхищаюсь твоей… преданностью. Преданность в наши дни встречается крайне редко. Может, я просто ревную тебя? Говорят, что женщины обычно ревнуют мужей к свекрови — ну а я к свекру… может же так быть?

Он нежно обнял ее.

— Твой язык частенько подводит тебя, Лидия. У тебя нет никаких оснований для ревности.

Полная раскаяния, она чмокнула его и ласково потрепала за ухо.

— Я знаю, Альфред. Вот почему-то к твоей матери я тебя никогда не ревную, хотя ты часто ее вспоминаешь. Жаль, что мне не довелось ее знать.

— Она была слабым существом, — вздохнул он.

Его жена с интересом взглянула на него.

— Вот, значит, какой она тебе запомнилась… Слабым существом… Интересно.

— Мне она запомнилась почти всегда больной… — задумчиво отозвался он. — И почти всегда в слезах… — Он покачал головой. — Вечно в подавленном настроении.

Не сводя с него глаз, она еле слышно пробормотала:

— Как странно…

Но когда он обратил к ней вопрошающий взгляд, она, резко встряхнув головой, сменила тему разговора.

— Поскольку нам не дозволено узнать, кто наши таинственные гости, пойду-ка я поработаю в саду.

— На улице холодно, дорогая. Резкий ветер.

— Я оденусь потеплее.

Она вышла из комнаты. Альфред Ли несколько минут стоял неподвижно, хмурясь собственным мыслям, а затем подошел к большому окну, которое выходило на открытую террасу. Через минуту-другую он увидел, как из дома вышла Лидия с плоской корзинкой в руках. На ней было длинное пальто из плотной шерсти. Поставив корзинку на землю, она принялась возиться с квадратной каменной вазой, слегка возвышавшейся над землей.

Некоторое время он следил за ней. Потом, надев пальто и шарф, вышел через боковую дверь наружу и проследовал вдоль таких же ваз с миниатюрными садами — творениями ловких рук Лидии.

В одной из этих плоских квадратных ваз был воспроизведен пустынный ландшафт: мелкий желтый песок, горстка зеленых пальм, вырезанных из крашеной жестяной банки, и караван верблюдов в сопровождении двух погонщиков-арабов. Несколько примитивных глиняных хижин были вылеплены из пластилина. В другой каменной вазе был разбит террасами итальянский сад, на миниатюрных клумбах которого красовались восковые цветы. Третья представляла собой Арктику: куски зеленого стекла изображали айсберги, а на «берегу», сбившись в стаю, стояли пингвины. Потом шел японский сад — с карликовыми деревцами, с зеркалом-прудом и с мостиками из пластилина.

Наконец он подошел к увлеченной работой Лидии. Она положила на дно вазы синюю бумагу и накрыла ее стеклом. По краям этого «моря» громоздились «скалы». В данный момент она сыпала из сумочки мелкую гальку и мастерила пляж. Между «скал» виднелись маленькие кактусы.

— Ну, все как будто на месте, — тихо пробормотала Лидия, — именно то, чего я добивалась…

— Что же изображает твое последнее творение?

Она вздрогнула, не услышав, как он подошел.

— Это? Мертвое море. Нравится?

— Уж очень пустынно, — сказал он. — По-моему, там больше растительности.

Она покачала головой.

— Таким я представляю себе Мертвое море. Оно же мертвое, понимаешь?

— Не так эффектно, как прежние твои работы.

— Здесь и не требуется никаких эффектов.

На террасе послышались шаги. К ним приближался пожилой дворецкий, он был седым и слегка сутулым.

— Звонит миссис Джордж Ли, мадам. Спрашивает, удобно ли, если она и мистер Джордж приедут завтра поездом в семнадцать двадцать?

— Передайте ей, что вполне удобно.

— Как прикажете, мадам.

Дворецкий поспешил в дом. Лидия смотрела ему вслед, и лицо ее смягчилось.

— Дорогой наш Тресилиан. До чего же он надежный человек. Не представляю, что бы мы без него делали.

Альфред кивнул.

— Старая выучка. Он у нас почти сорок лет. Предан всем нам безмерно.

— Да, — кивнула Лидия. — Настоящий верный слуга из старинных романов. По-моему, он ни перед чем не остановится, если придется вдруг кого-нибудь из нас защищать.

— Думаю, ты права… — сказал Альфред. — Он такой…

Лидия приладила последний камешек.

— Ну вот, — сказала она. — Теперь все готово.

— Готово к чему? — озадаченно переспросил ее Альфред.

Она рассмеялась.

— К Рождеству, глупый! К трогательному, чисто семейному празднику.

4

Дэвид поднял письмо, которое только что скомкал и бросил, и, тщательно его разгладив, принялся снова перечитывать.

Его жена Хильда молча за ним наблюдала. Она заметила, как пульсирует жилка (а может, нерв) у него на виске, как слегка дрожат его длинные изящные пальцы, как время от времени все его тело непроизвольно вздрагивает. Когда он, отбросив то и дело падающую на лоб светлую прядь, умоляюще взглянул на Хильду своими голубыми глазами, у нее уже был готов ответ.

— Что нам делать, Хильда?

Но Хильда отвечать не спешила. Она услышала мольбу в его голосе. Она знала, как он зависит от нее — эта зависимость возникла сразу же с первых дней их брака, — знала, что последнее слово будет за ней, — именно по этой причине предпочитала высказываться острожно, не навязывая собственное суждение.

— Все зависит от того, какие чувства ты сам испытываешь, Дэвид, — ответила она, и в ее голосе звучали спокойствие и мягкость, свойственные опытной няне при капризном ребенке.

Хильда не отличалась ни красотой, ни стройностью, но обладала каким-то магнетизмом[126]. В ней было что-то от женщин с портретов великих голландцев[127], а голос — теплым и убаюкивающим. В ней чувствовалась сила, та самая, которая притягивает людей слабых духом. Дородная, довольно коренастая, немолодая уже… Эта женщина не блистала ни умом, ни элегантностью, она обладала тем, чего нельзя было не приметить. Силой! Хильда Ли была сильной личностью.

Дэвид встал и принялся ходить взад-вперед по комнате. Его светлые волосы почти не были тронуты сединой. В нем до сих пор сохранилось что-то мальчишеское. А выражение лица было до странности кротким… чем он удивительно напоминал рыцарей с полотен Берн-Джонса[128].

— Ты ведь знаешь, какие чувства я испытываю, Хильда. Не можешь не знать, — с грустью произнес он.

— Ну почему же.

— Я же тебе говорил — не раз и не два, — как я ненавижу этот дом, само это место, и вообще все, что с ним связано. В моей памяти не осталось ничего, кроме горя. Мне ненавистен каждый проведенный там день! Как подумаю, сколько ей пришлось вынести… бедной моей матушке…

Хильда сочувственно кивнула.

— Она была такая кроткая, Хильда, такая терпеливая. Лежала, мучаясь от боли, но все сносила и не сетовала. А как только я вспоминаю об отце, — лицо его помрачнело, — о том, сколько горя он ей принес, как унижал ее, хвастаясь своими интрижками, да-да, даже не считал нужным их скрывать!..

— Ей не следовало с этим мириться, — заметила Хильда. — Она должна была от него уйти.

— Она была слишком мягкосердечной и конечно же не могла решиться на это, — с укором в голосе произнес он. — Считала своим долгом сохранить семью. К тому же это был ее дом — где еще она нашла бы приют?

— Она могла бы начать жизнь сначала.

— Не в те времена! — хмуро отозвался Дэвид. — Ты не понимаешь. В ту пору это было не принято. Женщины мирились с той судьбой, что выпадала на их долю. И не ропща несли свой крест. И потом… у нее были мы. Что бы произошло, если бы она развелась с отцом? Он, скорее всего, женился бы снова. Появилась бы другая семья. Наши права были бы ущемлены. Ей приходилось принимать во внимание все эти обстоятельства.

Хильда промолчала.

— Нет, она знала, что делала, — продолжал Дэвид. — Она была святой. Она безропотно несла свой крест до конца.

— Не совсем безропотно, — заметила Хильда, — иначе тебе не были бы известны все эти подробности.

— Да, она во многое меня посвящала, — согласился Дэвид, и лицо его просветлело. — Она знала, как я ее любил. И когда она умерла…

Он на секунду умолк и машинально провел рукой по волосам.

— Это было страшно, Хильда. Меня охватило отчаяние. Она была еще совсем молодой, она не должна была умирать. Ее убил он — мой отец! Он виновник ее смерти. Он разбил ей сердце. Вот тогда я и решил, что не останусь с ним под одной крышей. И порвал с ним. Навсегда.

— Это ты правильно сделал. Только так и следовало поступить.

— Отец хотел, чтобы я вошел в дело, — продолжал Дэвид. — Но тогда мне пришлось бы жить в его доме. Этого я не смог бы выдержать… Не понимаю, как Альфред столько лет все это терпит?

— А он не пробовал восстать? — заинтересовалась Хильда. — Ты мне вроде говорил, что ему даже пришлось отказаться от какой-то другой карьеры.

Дэвид кивнул.

— Альфред должен был служить в армии. Отец все за нас решил. Альфреду, как старшему, следовало вступить в кавалерийский полк, нам с Гарри — продолжить семейный бизнес, а Джорджу — заняться политикой.

— И что же в результате получилось?

— Гарри сорвал все отцовские планы. Он всегда был неуправляем. Залезал в долги и вообще творил Бог знает что… А в один прекрасный день сбежал, прихватив чужие деньги — несколько сотен фунтов — и оставив записку, в которой говорилось, что он совсем не расположен торчать день-деньской в офисе и что он решил посмотреть мир.

— И с тех пор вы о нем больше ничего не слышали?

— Почему же? Слышали, — усмехнулся Дэвид. — И довольно часто. Он засыпал нас телеграммами из всех уголков земного шара — просил выслать денег. И обычно их получал.

— А что же Альфред?

— Отец заставил его уйти из армии и тоже заняться бизнесом.

— И он не возражал?

— Поначалу возражал. Терпеть не мог конторской работы, всех этих счетов и сводок. Но отец всегда умел его приструнить. Альфред, по-моему, до сих пор не смеет ни в чем ему перечить.

— А ты все-таки сумел уйти! — сказала Хильда.

— Да. Я уехал в Лондон учиться рисовать. Отец ясно дал мне понять, что если я не откажусь от этой пустой, по его мнению, затеи — стать художником, то, пока он жив, он, так и быть, назначит мне весьма скромное содержание, но после его смерти я не получу ни гроша. Я ответил, что мне наплевать. Он обозвал меня сопливым дураком, на том мы и расстались. И с тех пор ни разу не виделись.

— И ты не жалеешь? — мягко спросила Хильда.

— Нисколько. Я понимаю, что ни денег, ни славы мне не добиться, что большим художником я никогда не стану, но мы счастливы в этом коттедже, у нас есть все необходимое, все, что нам нужно. А если я умру, страховка за мою жизнь достанется тебе.

Он помолчал.

— И теперь — вот это! — выкрикнул он, хлопнув ладонью по письму.

— Мне очень жаль, что твой отец прислал это письмо, раз оно так тебя раздражает, — заметила Хильда.

Словно не слыша ее, Дэвид продолжал:

— Просит меня привезти на Рождество жену, надеется, что мы всей семьей соберемся на этот праздник! Что это может означать?

— Разве так уж обязательно искать что-то между строк? — спросила Хильда.

Он посмотрел на нее с недоумением.

— Я хочу сказать, — улыбнулась она, — что он просто стареет, становится сентиментальным и начинает ценить семейные узы. Такое частенько случается, как тебе известно.

— Наверное, — не сразу отозвался Дэвид.

— Он старик, и ему одиноко.

Он бросил на нее быстрый взгляд.

— Ты хочешь, чтобы я поехал, верно, Хильда?

— Нехорошо пренебрегать отцовским приглашением. Наверное, я несколько старомодна, и поэтому мне трудно понять, почему хотя бы на Рождество не забыть о распрях? Ведь это тихий семейный праздник…

— Забыть после всего, что было?

— Я понимаю тебя, мой дорогой, я понимаю. Но все это уже в прошлом. Все давным-давно миновало.

— Только не для меня.

— Потому что ты не хочешь об этом забыть. И снова и снова к этому возвращаешься…

— Я не могу забыть.

— Нет, ты просто не хочешь, не так ли, Дэвид?

Он сжал губы.

— Такие уж мы, семья Ли. Мы все помним, ничего не забываем.

— Чем тут гордиться? — чуть раздраженно спросила Хильда. — По-моему, нечем.

Он задумчиво на нее посмотрел.

— Значит, для тебя верность прошлому ничего не значит? — спросил он с легким нажимом.

— Для меня важнее настоящее, — ответила Хильда. — Прошлое должно уйти. Если все время ворошить прошлое, то в конце концов оно искажается. Мы многое преувеличиваем и даже фальсифицируем.

— Я прекрасно помню каждое слово и каждое событие, — с чувством сказал Дэвид.

— Может быть, только это совершенно ни к чему, мой дорогой. Это неестественно. И учти: ты судишь о том, что было, с точки зрения мальчика, вместо того чтобы отнестись ко многому снисходительно, как подобает взрослому мужчине.

— Какая разница? — допытывался Дэвид.

Хильда молчала. Она понимала, что продолжать этот разговор не стоит, но очень уж ей хотелось высказаться.

— По-моему, — наконец продолжила она, — ты видишь в своем отце своего рода жупел[129]. Для тебя он — воплощение зла. Но вполне вероятно, что, увидев его сейчас, ты очень скоро убедился бы, что былые его страсти давным-давно улеглись и, хотя жизнь его была далеко не безупречна, он всего лишь человек, а не чудовище!

— Как ты не понимаешь! То, как он вел себя с моей матерью…

— Чрезмерная покорность иногда может разбудить в мужчине самые дурные из присущих ему качеств, — с грустью заметила Хильда. — Окажись он в иных условиях, когда ему противостоят сила духа и решительность, он и вести себя будет иначе.

— Другими словами, ты хочешь сказать, что это ее вина…

— Нет, ничего подобного я не хочу сказать, — перебила его Хильда. — У меня нет сомнений, что твой отец и в самом деле очень плохо относился к твоей матери, но брак — вещь непростая, и я далеко не уверена, что кто-то другой — пусть даже и родившийся от их союза — имеет право их судить. И вообще, эта твоя неприязнь к отцу уже ничем не поможет твоей матери. Все в прошлом, а его не вернешь. Остался только старик, который уже дышит на ладан и который зовет сына приехать к нему на Рождество.

— И ты хочешь, чтобы я поехал?

Хильда молчала, затем, собравшись с духом, решилась.

— Да, — сказала она. — Да. Хочу. Чтобы ты раз и навсегда убедился, что того пугала, которое ты старательно хранишь в своей памяти, не существует.

5

Джордж Ли, член парламента от Уэстерингема, довольно плотный джентльмен сорока одного года, с тяжелым подбородком и светло-голубыми, чуть навыкате глазами, взирающими на мир с опаской, имел привычку говорить необыкновенно четко и размеренно.

— Я уже сказал тебе, Магдалина, что считаю своим долгом поехать, — многозначительно произнес он.

Его жена в ответ лишь раздраженно пожала плечами. Это была изящная платиновая блондинка. Ее овальное личико с выщипанными бровями порой могло быть на редкость бесстрастным и лишенным всякого выражения — именно таким оно сейчас и было.

— Там будет жутко скучно, милый, я уверена, — сказала она.

— Более того, — продолжал Джордж Ли, и лицо его просветлело, словно в голову ему пришла блестящая мысль, — эта поездка даст нам возможность сэкономить значительные средства. На Рождество всегда уходит уйма денег. А на этот раз оставим только слугам на питание, обойдутся без всяких разносолов.

— Как хочешь, — согласилась Магдалина. — В конце концов, какая разница где скучать… На Рождество нигде не бывает весело.

— А то ведь, — продолжал разглагольствовать Джордж, — они, наверное, ждут от нас рождественский ужин, на который им вынь и положь если не индейку, то недурной кусок мяса.

— Кто? Слуги? О Джордж, перестань волноваться по пустякам. Вечно ты беспокоишься из-за денег.

— Кому-то ведь надо беспокоиться, — парировал Джордж.

— Да, но глупо экономить на таких мелочах. Почему бы тебе не убедить отца давать нам больше денег?

— Он и так дает немало.

— Как это ужасно — во всем от него зависеть! Было бы куда лучше, если бы он дал тебе приличную сумму разом.

— Это не в его правилах.

Магдалина посмотрела на мужа. Взгляд ее карих глаз внезапно сделался колючим. А на безмятежном фарфоровом личике неожиданно появилась заинтересованность.

— Он ведь чертовски богат? У него наверняка наберется миллиончик. Верно?

— Думаю, даже не один.

— И откуда у него такие деньги? — с завистью вздохнула Магдалина. — Из Южной Африки, да?

— Да. Он еще в молодости сколотил там целое состояние. Главным образом на алмазах.

— Потрясающе!

— А когда вернулся в Англию и занялся бизнесом, то удвоил, а то и утроил свой капитал.

— А что будет, когда он умрет? — спросила Магдалина.

— Отец об этом не очень-то распространяется. А спросить, разумеется, неудобно. Думаю, что основная часть достанется нам с Альфредом. Альфред, конечно, получит больше, чем я.

— Но ведь у вас есть еще братья, не так ли?

— Да, Дэвид, например. Но, по-моему, ему особенно рассчитывать не на что. В свое время он ушел из дома, чтобы заняться живописью. Отец предупредил, что лишит его наследства, но Дэвид заявил, что ему наплевать.

— Ну и глупо, — с презрением заметила Магдалина.

— Еще у нас была сестра Дженнифер. Она сбежала из дома с каким-то испанским художником, одним из приятелей Дэвида. Год назад она умерла. У нее вроде бы есть дочь. Отец, вполне возможно, оставит часть денег ей, но не думаю, что много. Еще есть Гарри…

И тут он, смутившись, умолк.

— Гарри? — удивленно переспросила Магдалина. — Какой еще Гарри?

— Это… мой брат.

— В первый раз слышу, что у тебя есть еще один брат.

— Видишь ли, дорогая, он… э-э… родство с ним не делает нам чести. Поэтому мы редко о нем вспоминаем. Он вел себя крайне непристойно. И в последние годы мы ничего о нем не слышали. Возможно, он умер.

Магдалина вдруг расхохоталась.

— В чем дело? Почему ты смеешься?

— Просто подумала, как это смешно: у такого респектабельного джентльмена, как ты, Джордж, — и вдруг брат с сомнительной репутацией!

— Ну и что? — холодно отозвался Джордж.

Ее глаза сузились.

— Твой отец не отличался добропорядочностью, правда, Джордж?

— О чем это ты, детка?

— Иногда он такое говорит, что я чувствую себя крайне неловко.

— Ты удивляешь меня, Магдалина, — возмутился Джордж. — Неужто и Лидия испытывает подобные чувства?

— При Лидии он ничего такого себе не позволяет, — ответила Магдалина. — Нет, ей он таких вещей не говорит. — И сердито добавила: — Не могу только понять почему.

Джордж пытливо на нее посмотрел, но тотчас отвел глаза.

— Пустяки, — поспешил успокоить ее он. — Надо уметь быть снисходительной. Учитывая возраст отца и состояние его здоровья… — Он умолк.

— Он что, в самом деле серьезно болен? — спросила Магдалина.

— Я бы этого не сказал. Он человек на редкость крепкий. Тем не менее, раз он хочет, чтобы вся семья собралась вокруг него на Рождество, нам следовало бы поехать. Возможно, это его последнее Рождество.

— Ну это твое мнение, Джордж, а мне кажется, он проживет еще много-много лет, — возразила Магдалина.

— Да… Вполне возможно, — рассеянно пробормотал Джордж.

Магдалина с досадой отвернулась, но потом упавшим голосом произнесла:

— Ладно, пожалуй, и вправду лучше поехать.

— Безусловно.

— Но мне страшно не хочется. Альфред такой скучный, а Лидия, как обычно, будет смотреть на меня свысока.

— Чепуха!

— Нет, правда. И я ненавижу этого мерзкого слугу.

— Старика Тресилиана?

— Да нет, Хорбери. Ходит бесшумно, как кот, да еще ухмыляется.

— Ты удивляешь меня, Магдалина. Ну чем тебе так не угодил Хорбери?!

— Он действует мне на нервы — вот и все. Но не будем об этом. Мы должны ехать, я понимаю. Не стоит обижать старика!

— Именно так. Что же касается рождественского ужина для слуг…

— Потом поговорим, Джордж. Мне нужно позвонить Лидии и предупредить ее, что мы приедем завтра поездом семнадцать двадцать.

Магдалина выпорхнула из комнаты. Позвонив, она направилась к себе и, сев перед бюро, начала рыться в многочисленных ящичках, из которых посыпались неоплаченные счета. Магдалина раскладывала их, стараясь хоть как-то систематизировать. Но в конце концов, нетерпеливо вздохнув, снова как попало распихала их по ящикам.

— Господи, что же мне делать? — пробормотала она, проведя рукой по своей безупречно причесанной платиновой головке.

6

На втором этаже Горстон-Холла длинный коридор вел в большую комнату, выходящую окнами на подъездную аллею. Комната была обставлена с бьющей в глаза старомодной помпезностью: изукрашенные под парчу[130] обои, широченные кожаные кресла, огромные вазы с драконами, бронзовые статуэтки… Все вещи отличались роскошью, солидностью и явно стоили немалых денег.

В старинном кресле — самом большом и самом «богатом» — восседал тщедушный сморщенный старик. Его руки с длинными когтистыми пальцами покоились на подлокотниках, сбоку стояла палка с золотым набалдашником. На старике был выцветший поношенный халат, а на ногах — ковровые шлепанцы. Волосы у него были белые, а щеки и лоб отливали желтизной.

Жалкий, потрепанный жизнью старик. Но породистый нос с горбинкой и темные, живые, проницательные глаза сразу заставили бы вас хорошенько к нему присмотреться, не поддаваясь первому впечатлению. В этом человеке еще теплились и энергия и задор…

Старый Симеон Ли удовлетворенно чему-то усмехнулся.

— Ты передал мою просьбу миссис Альфред, а? — спросил он.

Хорбери, стоящий рядом с креслом, вполголоса почтительно произнес:

— Да, сэр.

— Слово в слово, как я сказал?

— Да, сэр. Я не сделал ни единой ошибки, сэр.

— Да, ошибок ты не делаешь. Что желаю тебе и в дальнейшем, иначе тебе придется пожалеть! Ну и что же она ответила, Хорбери? Что сказала миссис Альфред?

Хорбери подчеркнуто-безразличным тоном передал разговор, состоявшийся в гостиной.

Старик снова удовлетворенно хмыкнул и потер руки.

— Превосходно… Высший класс… Небось весь день ломали себе голову! Превосходно! А теперь я с ними поговорю. Позови-ка их ко мне.

— Слушаю, сэр.

Бесшумными шагами он пересек комнату и вышел.

— И еще, Хорбери…

Старик оглянулся и тихонько выругался.

— Ходит, как кот. Никогда не знаешь, здесь он или ушел.

Он так и сидел неподвижно в своем кресле, поглаживая время от времени подбородок. Довольно скоро раздался деликатный стук в дверь, и в комнату вошли Альфред и Лидия.

— A-а, вот и вы, вот и вы. Лидия, моя дорогая, садись-ка поближе. Какой у тебя чудесный цвет лица!

— Я была в саду. Сегодня холодно, поэтому щеки так и горят.

— Как ты себя чувствуешь, папа? — спросил Альфред. — Хорошо отдохнул после ленча?

— Отлично, по высшему разряду. Мне снилась моя молодость, то время, когда я еще не обосновался здесь и не стал столпом общества. — И он снова почему-то хмыкнул.

Его невестка учтиво улыбнулась в ответ.

— Кто эти двое, папа, что приедут к нам на Рождество? — не выдержал Альфред.

— Ах да, совсем забыл вам сказать. В этом году я намерен пышно отпраздновать Рождество. Значит, так: Джордж с Магдалиной…

— Да, — подтвердила Лидия. — Они приедут завтра поездом в семнадцать двадцать.

— Бедняга Джордж, — заметил Симеон. — Пустозвон и ничтожество. Тем не менее он мой сын.

— Избирателям он нравится, — счел нужным добавить Альфред.

— Наверное, считают его честным, — усмехнулся Симеон. — Честным! В роду Ли еще не было ни одного честного человека.

— Как ты можешь так говорить, папа!

— За исключением тебя, мой мальчик. За исключением тебя.

— А Дэвид? — спросила Лидия.

— Да, Дэвид. Очень хочется увидеть, каким он теперь стал. Столько лет не виделись. В юности он был размазней. Интересно, какая у него жена… Во всяком случае, в отличие от этого глупца Джорджа у него хватило ума не жениться на женщине на двадцать лет моложе его!

— Хильда написала очень милое письмо, — заметила Лидия. — И только что я получила от нее телеграмму: они уже точно приезжают завтра.

Симеон бросил на нее долгий проницательный взгляд.

— Мне еще никогда не удавалось выведать твоих истинных мыслей, Лидия, — засмеялся он. — Что делает тебе честь. Ты очень воспитанная женщина. Сказывается хорошее происхождение. А вообще наследственность забавная штука. Среди моих собственных детей в меня пошел только один.

В его глазах вспыхнули веселые искорки.

— Ну-ка отгадайте, кто еще приедет к нам на Рождество! Даю вам три попытки и держу пари на пять фунтов, что ни за что не отгадаете.

Он перевел взгляд с Альфреда на Лидию и обратно.

— Хорбери сказал, что ты ждешь какую-то молодую даму, — хмуро отозвался Альфред.

— И это, я вижу, вас заинтриговало. Пилар должна прибыть с минуты на минуту. Я приказал выслать за ней машину.

— Пилар? — переспросил Альфред.

— Пилар Эстравадос, дочь Дженнифер и моя внучка, — объяснил Симеон. — Интересно, как она выглядит.

— Господи Боже, папа, — воскликнул Альфред, — ты ни разу не говорил мне…

Старик злорадно ухмыльнулся.

— Да, я решил держать это в секрете. Попросил Чарлтона написать в Испанию и все выяснить.

— Ты ни разу не говорил мне… — с обидой и упреком повторил Альфред.

— Я хотел преподнести вам сюрприз, — отозвался Симеон с прежней ухмылкой. — Это так замечательно — в нашем доме снова появится юное существо!.. Я ни разу не видел Эстравадоса. Интересно, на кого она похожа — на мать или на отца?

— Ты в самом деле считаешь, что это разумно, папа? — начал Альфред. — Принимая во внимание все обстоятельства…

— Ты слишком осмотрителен, Альфред… Слишком печешься о покое, сынок! Да, да, слишком! Я же об этом никогда не думал! Делай, что тебе хочется, а за грехи расплатишься потом — вот это по мне! Эта девушка — единственная моя внучка! Какое мне дело до ее отца и до того, чем он занимался! Пилар — моя плоть и кровь! И она будет жить в моем доме.

— Она будет здесь жить? — резко переспросила Лидия.

Он метнул на нее пытливый взгляд.

— Ты возражаешь?

Она покачала головой.

— Как я могу возражать против того, что вы собрались кого-то пригласить в ваш собственный дом? — улыбнулась она. — Просто я беспокоюсь за нее.

— За нее? Что ты имеешь в виду?

— Будет ли она здесь счастлива?

Старик вскинул голову.

— У нее нет ни пенни. Она должна быть благодарна!

Лидия пожала плечами.

— Теперь тебе понятно, что это будет необычное Рождество? — обернулся Симеон Ли к Альфреду. — Все мои дети соберутся наконец в моем доме. Все мои дети. А теперь отгадай, кто наш второй гость, я ведь, считай, уже подсказал.

Альфред смотрел на отца ошарашенным взглядом.

— Все мои дети! Неужели не догадываешься? Гарри, конечно. Твой брат Гарри!

Альфред побледнел.

— Гарри… — с трудом выдавил из себя он. — Но разве он…

— Гарри собственной персоной!

— Но мы же считали, что он умер!

— Жив!

— И ты пригласил его сюда? После всего, что случилось?

— Блудного сына? Ты прав! Мы должны приготовить ему достойную встречу. Мы должны заколоть откормленного теленка[131], Альфред.

— Он дурно вел себя по отношению к тебе… ко всем нам. Он…

— К чему перечислять его проступки? Их чересчур много. Но на Рождество, как ты помнишь, грехи прощаются. Встретим блудного сына теплом и радушием.

Альфред встал.

— Да, это и вправду сюрприз, — пробормотал он. — Я и представить себе не мог, что Гарри когда-нибудь вернется в этот дом.

Симеон подался вперед.

— Ты никогда не любил Гарри, верно? — вкрадчиво спросил он.

— После того, как он так с тобой поступил…

— Что было — то быльем поросло, — усмехнулся Симеон. — На Рождество следует забыть старые обиды, не так ли, Лидия?

Лидия тоже побледнела.

— Я вижу, вы тщательно подготовились к нынешнему Рождеству, — сухо заметила она.

— Я хочу, чтобы рядом со мной была вся моя семья. Хочу мира и доброжелательности. Я старик. Ты что, уже уходишь, дорогой?

Альфред поспешно вышел. Лидия задержалась.

— Расстроился, — кивнул Симеон вслед удаляющейся фигуре сына. — Они с Гарри всегда не ладили. Гарри любил поддразнивать Альфреда. Говорил, что Альфред соображает медленно, зато действует наверняка.

Лидия шевельнула губами. Она хотела что-то сказать, но, увидев нетерпеливо-выжидательное выражение лица свекра, сдержалась. Что явно его разочаровало. Поэтому она решила хоть что-то ему ответить:

— Заяц и черепаха?[132] Но ведь в конце концов состязание выигрывает черепаха.

— Не всегда, — отозвался Симеон. — Не всегда, дорогая моя Лидия.

— Извините, — улыбнулась Лидия, — Пойду посмотрю, как там Альфред. Неожиданности всегда выбивают его из колеи.

Симеон усмехнулся.

— Да, Альфред не любитель перемен. Он всегда был слишком уравновешенным и на редкость прозаическим человеком.

— Альфред очень предан вам, — заметила Лидия.

— Тебе это кажется странным, не так ли?

— Иногда, — сухо отозвалась Лидия и вышла из комнаты.

Глядя ей вслед, Симеон тихо хмыкнул и потер руки.

— Значит, повеселимся! — пробормотал он. — Ох и повеселимся! Меня ждет весьма нескучное Рождество.

Он поднялся и, всем телом опираясь на палку, прошаркал к стоявшему в углу большому сейфу. Набрав шифр, он отворил дверцу и дрожащими пальцами нащупал что-то внутри.

Он вытащил небольшой замшевый мешочек, развязал его и пропустил сквозь пальцы струйку необработанных алмазов.

— Не спешите, мои красавчики, не спешите… Вы все такие же, вы старые мои друзья. Отличное было тогда времечко… Отличное. Вас не будут обтачивать и шлифовать, друзья мои. И вам не придется украшать чьи-то пальчики или шейку, или висеть в ушах. Вы — мои! Мои друзья! Мы с вами знавали такое, о чем другим и невдомек. Говорят, я совсем старый и больной, но нет, я еще поживу. Старый пес живуч. И не откажет себе в удовольствии еще разок позабавиться. Еще разок…

Часть вторая Двадцать третье декабря

1

Раздался звонок, и Тресилиан направился к двери. Звонок был непривычно настойчивым — не успел еще старый слуга преодолеть холл, как он раздался снова.

Тресилиан вспыхнул. Что за наглец там растрезвонился? Между прочим, это дом джентльмена! Ну если это опять кто-нибудь из рождественских попрошаек, он выскажет им все, что о них думает.

Сквозь матовое стекло верхней половины двери был виден силуэт рослого мужчины в шляпе с опущенными полями. Тресилиан открыл дверь. Так и есть: очередной бродяга в дешевом отвратительно сшитом костюме! Да вдобавок еще и немыслимой расцветки!

— Будь я проклят, если это не Тресилиан, — произнес бродяга. — Как поживаешь, Тресилиан?

Старый дворецкий во все глаза уставился на него. Глубоко вздохнул и снова всмотрелся. Дерзкий, высокомерный подбородок, нос с заметной горбинкой, нахальный взгляд. Да, все тот же, как много лет назад. Только раньше черты этого лица, пожалуй, были менее резкими…

— Мистер Гарри!

— Похоже, я навел на тебя страху, старина! — рассмеялся Гарри Ли. — С чего бы это? Ведь меня ждут, не так ли?

— Да, сэр. Конечно, сэр.

— Тогда почему у тебя такой ошарашенный вид? — Гарри отступил на шаг-другой, чтобы окинуть взглядом дом: внушительных размеров строение из красного кирпича, незатейливое, но весьма солидное.

— Все тот же уродец, — заметил он. — Стоит, и ничего с ним не делается, а это главное. Как отец, Тресилиан?

— Не очень, сэр. Большую часть времени проводит у себя, сэр, и почти не выходит. Но держится молодцом.

— Старый греховодник!

Гарри Ли вошел, позволил Тресилиану снять с него шарф и несколько театрального вида шляпу.

— А как мой дорогой братец Альфред?

— Очень хорошо, сэр.

— Наверное, ждет меня с нетерпением, а? — усмехнулся Гарри.

— Конечно, сэр.

— Сомневаюсь. Держу пари, что мое появление — для него сокрушительный удар. Мы с Альфредом никогда не ладили. Ты читаешь Библию, Тресилиан?

— Разумеется, сэр, когда есть время.

— Помнишь притчу о возвращении блудного сына? Его добродетельному братцу это совсем не понравилось! Вот и нашему домоседу Альфреду мое появление тоже придется не по нраву, я уверен.

Тресилиан лишь молча опустил глаза, всем своим видом выражая явное неодобрение.

— Ладно, пойдем, старина, — хлопнул его по плечу Гарри. — Меня ждет откормленный теленок. Ну-ка, где он там? Давай веди.

— Прошу в гостиную, сэр, — пробормотал Тресилиан. — Не знаю, где все в данную минуту… Меня не послали вас встретить, сэр, потому что никто не знал, когда вы прибудете.

Гарри кивнул, шествуя вслед за Тресилианом.

— Все по-прежнему, — заметил он, озираясь по сторонам. — По-моему, с тех пор как я смотался отсюда двадцать лет назад, ничего не изменилось.

Доведя его до гостиной, старик пробормотал:

— Пойду поищу мистера Альфреда или миссис Лидию, — и исчез.

Гарри Ли собирался войти в комнату, но замер на пороге, увидев, что кто-то сидит на подоконнике. Он с изумлением обнаружил, что этот кто-то — экзотическое создание с черными волосами и кожей цвета свежих сливок.

— Господи Боже! — вырвалось у него. — Неужто вы седьмая и самая красивая жена моего отца?[133]

Соскользнув с подоконника, Пилар подошла к нему.

— Меня зовут Пилар Эстравадос, — представилась она. — А вы, наверное, дядя Гарри, брат моей мамы?

Гарри не сводил с нее глаз.

— Так вот ты кто! Дочь Дженни!

— Почему вы спросили, не седьмая ли я жена вашего отца? — сказала Пилар. — Неужели у него уже было шесть жен?

— Нет, по-моему, официально он был женат всего один раз, — засмеялся Гарри. — Значит, тебя зовут Пилар?

— Да, Пилар.

— По правде говоря, Пилар, я был поражен, увидев столь юное создание в этом мавзолее.

— В этом мавзо…

— В музее восковых фигур. Этот дом всегда вызывал у меня отвращение! А теперь он кажется мне даже более отвратительным, чем прежде!

— О нет, здесь очень красиво, — удивившись, возразила Пилар. — Чудесная мебель, повсюду толстые ковры и полно украшений. Все отличного качества и дорого стоит.

— В этом ты права, — усмехнулся Гарри и с явным удовольствием задержал на ней взгляд. — И, знаешь, ты здорово смотришься на фоне всех этих…

Он умолк, ибо в комнату быстрыми шагами вошла Лидия и направилась прямо к нему.

— Здравствуйте, Гарри! Я Лидия, жена Альфреда.

— Здравствуйте, Лидия! — Он протянул руку, с первого взгляда оценив ее умное, живое лицо и изящество — очень немногие женщины умеют красиво двигаться.

Лидия в свою очередь тоже тайком его рассматривала.

«Очень уж груб, хотя и привлекателен. Нет, с ним нужно держать ухо востро…» — подумала она.

А вслух, улыбаясь, произнесла:

— Как вам у нас по прошествии стольких лет? Заметили какие-нибудь перемены?

— Почти никаких. — Он огляделся. — Впрочем, вот в этой комнате действительно что-то поменялось.

— И не один раз.

— Я имею в виду не вещи, а дух, привнесенный вами. Теперь она смотрится совсем иначе.

— Надеюсь, да…

Внезапно он усмехнулся. И эта его — отнюдь не добрая усмешка — сразу напомнила ей старика наверху.

— Теперь в ней есть шик! Недаром старина Альфред женился на девушке, предки которой, как я слышал, явились сюда с Вильгельмом Завоевателем[134].

— Вроде того, — улыбнулась Лидия. — Но с тех пор они порядком разорились.

— А как поживает старина Альфред? — спросил Гарри. — Он все такой же, не терпит никаких новшеств?

— Не мне судить, вам со стороны виднее.

— А остальные мои родичи как? Разбрелись по всей Англии?

— Да нет. По случаю Рождества все до одного здесь.

Гарри пристально на нее посмотрел:

— Вот это да, рождественская семейная идиллия! Что это с нашим стариком? Уж чем он никогда не грешил, так это сентиментальностью. Семья вообще, насколько я помню, никогда его не интересовала. Видать, здорово изменился!

— Возможно, — сухо отозвалась Лидия.

Пилар не сводила с них широко открытых от изумления глаз.

— А как старина Джордж? — продолжал Гарри. — Все такой же скряга? Помню, как он убивался, если нужно было выложить хотя бы полпенни из своих карманных денег.

— Джордж — член парламента, — сказала Лидия. — От Уэстерингема.

— Что? Пучеглазик в парламенте? Это замечательно!

Откинув голову, Гарри захохотал — безудержно, громко.

Его раскатистый хохот казался таким неуместным в этой утонченно-изящной комнате, таким грубым… Пилар судорожно втянула в себя воздух. Лидия чуть съежилась.

Внезапно Гарри умолк, словно почувствовав позади себя какое-то движение… Он резко обернулся. Он не слышал шагов, но теперь увидел, что в дверях стоял Альфред. Стоял и смотрел на Гарри, и лицо у него было очень-очень странное.

Гарри некоторое время молча выжидал, потом на его губах заиграла улыбка. Он сделал шаг вперед.

— Господи, да это Альфред! — воскликнул он.

— Привет, Гарри, — кивнул Альфред.

Они снова принялись друг друга разглядывать. Лидия затаила дыхание.

«Как нелепо! Точно два пса — смотрят, смотрят, того и гляди, сцепятся», — подумала она.

Глаза Пилар расширились еще больше.

«Как глупо они оба выглядят… Обнялись бы, что ли? Нет, у англичан это не принято. Хоть сказали бы что-нибудь. Что без толку глазеть?» — думала она.

— Ну и ну, — произнес наконец Гарри. — До чего же забавно очутиться здесь снова!

— Наверное. Прошло много лет, с тех пор как ты… исчез.

Гарри вскинул голову и провел пальцем по подбородку. Это был характерный его жест, означающий, что он настроен по-боевому.

— Да, — отозвался он. — Я очень рад, что наконец-то приехал… домой, — помолчав, с нажимом сказал он.

2

— Видимо, я всегда был большим грешником, — признался Симеон Ли.

Он сидел, откинувшись на спинку кресла, и задумчиво поглаживал пальцем высоко вскинутый подбородок. Перед ним танцевали языки ярко разгоревшегося пламени, а рядом, держа в руке маленький экранчик из папье-маше, сидела Пилар. Она то прикрывала им лицо от жаркого огня, то обмахивалась, точно веером, округлым жестом изгибая руку в запястье. Симеон смотрел на нее с удовольствием и продолжал говорить, скорее самому себе, но явно воодушевленный ее присутствием.

— Да, — повторил он, — я был грешником. Что ты на это скажешь, Пилар?

— Монахини говорили, что все мужчины грешники, — пожав плечами, отозвалась Пилар. — Поэтому и нужно за них молиться.

— Но я был более грешен, чем остальные. — Симеон засмеялся. — И знаешь, совсем не жалею об этом. Нет, я ни о чем не жалею. Я получал удовольствие от жизни… От каждой ее минуты! Говорят, что, когда становишься старым, приходит раскаяние. Чепуха! Я ни в чем не раскаиваюсь. Ну так вот: грешил я с размахом, нарушал все заповеди разом! Обманывал, воровал, лгал… Да! И женщины! Их у меня было столько… Мне кто-то рассказал на днях об арабском шейхе, у которого была охрана из сорока его собственных сыновей, причем все они были приблизительно одного возраста. Целых сорок! Насчет сорока не знаю, но держу пари, что тоже мог бы составить себе немалую охрану, если бы разыскал всех своих незаконнорожденных отпрысков! Ну, Пил ар, что ты на это скажешь? Здорово я тебя ошарашил?

— А почему это я должна быть ошарашена? — искренне изумилась Пилар. — Мужчин всегда тянет к женщинам. И моего отца тоже тянуло. Потому-то жены так часто несчастливы, и им ничего не остается, как только ходить в церковь молиться.

Старый Симеон нахмурился.

— Я тоже сделал Аделаиду несчастной, — еле слышно, как бы самому себе пробормотал он. — Господи, какой она была хорошенькой, когда я женился на ней, сама беленькая, щечки розовые! А что потом? Вечно ныла и плакала. В мужчине, когда его жена постоянно в слезах, просыпается дьявол… У Аделаиды был слишком мягкий характер — вот в чем беда. Если бы у нее хватило духу со мной спорить! Но она ни разу даже не пыталась. Когда я женился на ней, то искренне верил, что угомонюсь, оставлю прежние привычки, что у нас будет семья…

Он умолк и долго-долго смотрел в огонь.

— Семья… О Господи, разве это семья? — вдруг зло рассмеялся он. — Ты только на них посмотри! Ни одного внука, некому продолжить наш род! Что с ними? Ведь в их жилах течет и моя кровь, а? Ладно, внука, но ведь и сына стоящего, не важно, законного или незаконного, тоже нет. Вот, например, Альфред. Господи Боже, да на него ведь тошно смотреть! Вечно уставится своими по-собачьи преданными глазами… все готов стерпеть, лишь бы мне угодить. Ну не дурак?! А вот его жена Лидия… Лидия мне нравится. У нее есть характер. Но она меня не любит. Нет, не любит, хотя и ладит со мной ради своего дурачка. — Он взглянул на сидящую рядом девушку. — Запомни, Пилар, на свете нет ничего более скучного, чем рабская преданность.

Она лукаво улыбнулась. А он продолжал, согретый присутствием этой воплощенной юности и женственности:

— Ну а Джордж? Что такое Джордж? Ничтожество! Холодный слизняк! Напыщенный пустозвон, безмозглый, да к тому же скупой! Дэвид? Дэвид всегда был глупцом. Глупцом и фантазером. Сын своей матери. Не отходил от нее. Единственный разумный его поступок — это женитьба на степенной и вполне приятной женщине. — Он стукнул кулаком по ручке кресла. — Лучший из них — Гарри. Бродяга и неудачник! Но в нем, по крайней мере, чувствуется жизнь!

— Да, он славный, — согласилась Пилар. — Он здорово смеется — громко так и откидывая голову назад. Да, мне он очень нравится.

— Правда нравится? — посмотрел на нее старик. — Гарри знает, как понравиться женщине. Это ему передалось от меня. — И он засмеялся натужным хриплым смехом. — Нет, я неплохо пожил на свете, совсем неплохо. Много чего повидал. И попробовал.

— У нас в Испании есть поговорка, которая звучит примерно так: «Бери, что хочешь, но помни о расплате, говорит Господь».

Симеон одобрительно стукнул по ручке кресла.

— Отлично сказано, девочка. Бери, что хочешь… Я всю жизнь так и делал. Брал, что хотел…

— И расплачивались за это? — вдруг звонким голоском спросила Пилар.

Симеон перестал смеяться. Он выпрямился и внимательно посмотрел на нее.

— Что ты сказала?

— Я спросила вас, расплатились ли вы за то, что брали?

— Не знаю… — тихо произнес Симеон Ли.

И вдруг, теперь уже с яростью ударив по ручке кресла, сердито воскликнул:

— Почему ты спросила меня об этом, девочка? Что заставило тебя?

— Интересно ведь, — ответила Пилар.

Экранчик в ее руке замер. Темные глаза загадочно мерцали. Она сидела, откинув голову, в полной мере сознавая свою женскую неотразимость.

— Ты дьявольское отродье… — пробормотал Симеон.

— Но я же нравлюсь вам, дедушка, — вкрадчивым голосом сказала она. — Вам приятно, что я здесь, рядом с вами.

— Да, приятно, — согласился Симеон. — Давненько я не беседовал с таким юным и красивым созданием… Это идет мне на пользу, греет мои старые кости… И ведь ты моя плоть и кровь… Молодец Дженнифер, она оказалась самой стоящей из всех моих детей!

Пилар молча улыбалась.

— Меня не обманешь, запомни, — продолжал Симеон. — Я знаю, почему ты так терпеливо высиживаешь здесь, слушая мои россказни. Из-за денег. Или ты хочешь сказать, что любишь своего старого дедушку?

— Нет, я не люблю вас, — ответила Пилар. — Но вы мне нравитесь. Очень нравитесь. Это правда, поверьте. Я знаю, что вы много грешили, но это мне тоже нравится. Вы — настоящий, ну то есть… более живой, чем все другие в этом доме. И вам есть что рассказать. Ведь вы много путешествовали, и, вообще, у вас было столько приключений… Будь я мужчиной, я бы тоже была такой.

— Да, уж наверное… — кивнул Симеон. — Говорят, в нас есть и цыганская кровь, а она всегда дает себя знать. Правда, в моих детях, за исключением Гарри, она не проявилась, но в тебе она сразу видна. А еще, когда нужно, я умею быть и терпеливым. Один раз я прождал целых пятнадцать лет, чтобы расквитаться с одним своим обидчиком. Это еще одна фамильная черта Ли. Мы не забываем! Мы всегда мстим за нанесенное нам оскорбление — даже по прошествии многих лет. Тот человек обманул меня. Я прождал целых пятнадцать лет и только тогда нанес удар. Я разорил его! Обчистил до последнего пенни! — Он удовлетворенно ухмыльнулся.

— Это было в Южной Африке? — спросила Пилар.

— Да. Великая это страна.

— Вы туда возвращались, да?

— В последний раз я был там через пять лет после женитьбы.

— А до женитьбы? Вы много лет прожили там?

— Да.

— А какая она, Африка?

Он принялся рассказывать. Пилар, прикрыв лицо маленьким экранчиком, молча слушала.

Устав, он заговорил медленнее, а потом вдруг сказал:

— Погоди-ка, я тебе кое-что покажу.

С трудом поднявшись на ноги и опираясь на палку, он, прихрамывая, прошел к сейфу и, открыв его, подозвал Пилар к себе.

— Вот, смотри. Возьми их в ладошку, а теперь пропусти сквозь пальцы.

Взглянув на ее недоумевающее лицо, он засмеялся.

— Ты хоть знаешь, что это такое? Брильянты, дитя мое, брильянты.

Глаза Пилар расширились. Она нагнулась, чтобы рассмотреть получше.

— Брильянты? Но ведь это просто камешки, — сказала она.

Симеон снова засмеялся.

— Это алмазы. Необработанные. Вот такими их находят.

— И из них, если их отполировать, получатся настоящие брильянты? — недоверчиво спросила Пил ар.

— Точно.

— И тогда они заискрятся и засверкают?

— Заискрятся и засверкают.

— Нет, не может быть, — с чисто детским упрямством заявила Пилар.

Он был доволен.

— Но это так.

— И они дорогие?

— Довольно дорогие. Трудно сказать до обработки. Во всяком случае, вот эта горсть стоит несколько тысяч фунтов.

— Несколько… тысяч… фунтов? — еле слышно переспросила Пилар.

— Тысяч девять или десять. Тут довольно крупные камни, как видишь.

— А почему вы их не продадите? — спросила Пилар, округлив глаза.

— Потому что мне нравится иметь их при себе.

— Но за такие деньги…

— Мне не нужны деньги.

— А, понятно. — На Пилар это произвело впечатление. — Тогда почему бы вам не отдать их ювелиру, чтобы он сделал их красивыми?

— Потому что мне они больше нравятся такими. — Его лицо помрачнело. Он отвернулся и стал говорить уже самому себе: — Прикосновение к ним, то ощущение, которое я испытываю, пропуская их сквозь пальцы, возвращает меня в прошлое. Я вспоминаю солнечный свет, запах вельда, волов… я вспоминаю старика Эба, всех своих приятелей, теплые вечера…

В дверь осторожно постучали.

— Положи их обратно в сейф и захлопни дверцу, — приказал Симеон.

Потом крикнул:

— Войдите.

Мягкими шагами вошел невозмутимый Хорбери.

— Внизу подан чай, — почтительно доложил он.

3

— Вот ты где, Дэвид. А я тебя повсюду ищу. Не сиди в этой комнате. Здесь ужасно холодно.

Дэвид ответил не сразу. Он смотрел на низкое кресло с выцветшей шелковой обивкой.

— Это ее кресло, — проглотив комок в горле, сказал он. — Кресло, в котором она всегда сидела… То самое. Оно все такое же, только обивка выцвела.

Небольшая морщинка прорезала широкий лоб Хильды.

— Я прекрасно тебя понимаю. Только давай выйдем отсюда, Дэвид. Здесь ужасно холодно.

Но Дэвид будто ее не слышал.

— Она очень любила сидеть в нем, — оглянувшись, продолжал он. — Я помню, как она, сидя в нем, читала мне про Джека — Победителя Великанов[135]. Да, именно про Джека — Победителя Великанов. Мне было тогда лет шесть.

Хильда твердо взяла его за руку.

— Давай вернемся в гостиную, милый. Эта комната не отапливается.

Он покорно повернулся, но она почувствовала, что он весь дрожит.

— Все как прежде, — пробормотал он. — Как прежде. Словно это было вчера.

Хильда забеспокоилась.

— Интересно, где все остальные? — нарочито бодрым голосом спросила она. — Уже пора подавать чай.

Дэвид высвободил руку и распахнул дверь в соседнюю комнату.

— Тут стоял рояль… Смотри-ка, он до сих пор здесь. Интересно, он настроен?

Дэвид сел, откинул крышку и легко пробежал пальцами по клавишам.

— Да, по-видимому, за ним следят. — Он начал играть.

У него было хорошее туше, мелодия так и лилась.

— Что это? — спросила Хильда. — Что-то знакомое, но не могу вспомнить что.

— Я столько лет уже это не играл, — сказал он. — Она часто это играла. Это одна из «Песен без слов»[136] Мендельсона.

Чарующая мелодия наполнила комнату.

— Сыграй, пожалуйста, что-нибудь из Моцарта[137],— сказала Хильда.

Но Дэвид, покачав головой, начал другую песню Мендельсона.

Внезапно он резким аккордом оборвал игру и встал. Он весь дрожал.

— Дэвид! Дэвид! — бросилась к нему Хильда.

— Ничего… Ничего… — успокоил ее он.

4

Опять настойчиво заливался звонок. Тресилиан встал со своего места в буфетной и медленно направился к дверям.

Кого это там несет…. Тресилиан нахмурился. Сквозь матовое стекло виднелся силуэт мужчины в шляпе с опущенными полями.

Тресилиан провел рукой по лбу. О Господи, ведь все это уже было…

Ну да, точно такой же силуэт. Что за наваждение…

Он отодвинул задвижку и распахнул дверь.

Наваждение рассеялось, когда стоящий перед ним мужчина спросил:

— Здесь живет мистер Симеон Ли?

— Да, сэр.

— Мне хотелось бы повидаться с ним.

Что-то смутно-знакомое послышалось Тресилиану в его голосе… Ну да, этот человек говорил с такой же интонацией, которая была поначалу у мистера Ли, когда тот только-только появился в Англии.

Тресилиан с сомнением покачал головой.

— Мистер Ли болен, сэр. Он почти никого не принимает. Если вы…

Незнакомец движением руки остановил его и вытащил из кармана конверт.

— Передайте это, пожалуйста, мистеру Ли.

— Хорошо, сэр.

5

Симеон Ли взял конверт и вынул из него листок бумаги. Брови его взлетели вверх от удивления, но он тут же улыбнулся.

— Чудеса, да и только! — воскликнул он. И сразу распорядился: — Приведи мистера Фарра сюда, Тресилиан.

— Да, сэр.

— Стоило мне вспомнить старого Эбенезера Фарра, который был моим партнером еще там, в Кимберли[138], как его сын тут как тут.

Тресилиан появился снова.

— Мистер Фарр, — доложил он.

В комнату вошел Стивен Фарр. Он явно нервничал, но пытался скрыть свое волнение несколько нарочитой степенностью. Он заговорил, и в первый момент его южноафриканский акцент стал более заметен…

— Мистер Ли?

— Рад видеть тебя. Значит, ты сын старины Эба?

— Я впервые в этой стране, — застенчиво улыбнулся Стивен Фарр. — Отец всегда говорил мне, чтобы я разыскал вас, если окажусь в здешних краях.

— И правильно. — Симеон оглянулся. — Моя внучка — Пилар Эстравадос.

— Здравствуйте, — сдержанно произнесла Пилар.

«Умеет собой владеть, чертовка! — восхитился Стивен. — Наверняка удивилась, но ничем себя не выдала, только чуть покраснела».

— Рад познакомиться с вами, мисс Эстравадос, — со значением сказал он.

— Спасибо, — все так же сдержанно поблагодарила его Пилар.

— Садись и расскажи о себе, — сказал Симеон Ли. — Ты надолго в Англию?

— Не буду спешить, раз уж оказался здесь. — Он, откинув голову, засмеялся.

— Правильно, — одобрил Симеон. — Ты должен у нас погостить.

— О нет, сэр. Нежданно-негаданно ворваться в чужой дом. Да еще накануне Рождества.

— Вот с нами его и проведешь, если у тебя, конечно, нет других планов.

— Планов нет, но мне не хотелось бы вас трево…

— Решено, — перебил его Симеон и, повернув голову, позвал: — Пилар!

— Да, дедушка?

— Пойди скажи Лидии, что у нас еще один гость. Попроси ее подняться сюда.

Пилар вышла из комнаты. Стивен проводил ее взглядом. Симеон с удовольствием отметил этот факт.

— Ты приехал прямо из Южной Африки?

— Вы угадали, сэр.

И они начали увлекательную беседу об этой благодатной стране.

Через несколько минут вошла Лидия.

— Это Стивен Фарр, сын моего старого приятеля и партнера Эбенезера Фарра. Он проведет Рождество с нами, если ты сумеешь найти для него свободную комнату.

— Разумеется, — улыбнулась Лидия. Она не сводила глаз с незнакомца. Ее внимание привлекли его загорелое лицо и гордая посадка чуть откинутой назад головы.

— Моя сноха, — представил ее Симеон.

— Мне как-то неловко врываться вот так в ваш дом, — повторил Стивен.

— Считай себя членом нашей семьи, сынок, — сказал Симеон.

— Вы слишком добры, сэр.

В комнату вернулась Пилар. Она тихо села у камина и, снова взяв в руки свой «веер», стала медленно обмахиваться. Ее глаза были скромно опущены, однако было очевидно, что она что-то сосредоточенно обдумывает.

Часть третья Двадцать четвертое декабря

1

— Ты в самом деле хочешь, чтобы я остался, отец? — спросил Гарри. Он резко вскинул голову. — Знаешь, у меня такое ощущение, будто я разворошил осиное гнездо.

— Что ты хочешь этим сказать? — резко спросил Симеон.

— Я говорю про моего добродетельного братца Альфреда, — ответил Гарри. — Ему, позволь заметить, не нравится мое присутствие здесь.

— Черт с ним! — выпалил Симеон. — В этом доме я хозяин.

— Тем не менее, сэр, с ним тоже нельзя не считаться. Я не хотел бы мешать…

— Ты будешь все делать так, как хочу я, — перебил его Симеон.

Гарри зевнул.

— Ты же знаешь, отец, что я не способен долго сидеть на одном месте. Это ведь смертная тоска для человека, который объехал весь земной шар.

— Тебе пора бы жениться и завести семью, — сказал ему отец.

— На ком мне жениться? — спросил Гарри. — Жаль, что нельзя жениться на собственной племяннице. Эта крошка Пилар чертовски привлекательна.

— Ты уже заметил?

— Кстати о женитьбе… Увалень Джордж, насколько можно судить по внешности его супруги, недурно устроился. Кто она?

— Откуда мне знать? — пожал плечами Симеон. — Джордж познакомился с ней, по-моему, на демонстрации мод. По ее словам, отец у нее — морской офицер в отставке.

— Наверное, второй помощник капитана на каком-нибудь речном суденышке, — усмехнулся Гарри. — Если Джордж не будет все время начеку, она ему еще устроит веселенькую жизнь.

— Джордж всегда был глуп, — заметил Симеон Ли.

— Почему она пошла за него? — спросил Гарри. — Из-за денег?

Симеон опять пожал плечами.

— Ладно, значит, ты считаешь, что сумеешь уломать Альфреда? — спросил Гарри.

— Я займусь этим сейчас же, — мрачно отозвался Симеон.

И взмахнул колокольчиком, который стоял на столике рядом с ним.

Тотчас появился Хорбери.

— Попроси ко мне мистера Альфреда, — распорядился Симеон.

Хорбери вышел.

— Этот малый что, подслушивает у дверей? — поинтересовался Гарри.

— Возможно, — равнодушно пробормотал Симеон.

Быстрыми шагами вошел Альфред. Лицо его передернулось, когда он увидел брата. Не обращая на него внимания, он нарочито громко спросил:

— Ты звал меня, отец?

— Да. Сядь. Я сейчас подумал вдруг, что нам следует внести некоторые изменения в наш обиход, поскольку в доме появились два новых человека.

— Два?

— Пилар, естественно, останется жить здесь. И Гарри тоже вернулся домой навсегда.

— Гарри будет жить у нас? — спросил Альфред.

— А почему бы нет, старина? — улыбнулся Гарри.

Альфред резко обернулся к нему.

— По-моему, ты сам должен понимать почему!

— Извини, но не понимаю.

— После всего, что случилось? После твоего недостойного поведения? После того срама…

— Все это в прошлом, старина, — беспечно махнул рукой Гарри.

— Ты вел себя недопустимо по отношению к отцу — и это после всего, что он для тебя сделал.

— Послушай, Альфред, по-моему, это касается только отца, а уж никак не тебя. Если он готов простить и забыть…

— Я готов, — вмешался Симеон. — В конце концов, Гарри — мой сын.

— Да, но он так с тобой поступил, папа.

— Гарри останется здесь, — сказал Симеон. — Я хочу этого… — Он ласково положил руку на плечо Гарри. — Я его очень люблю.

Альфред встал и вышел из комнаты. Лицо у него было мертвенно-бледным. Гарри тоже встал и, посмеиваясь, вышел следом.

Симеон ухмыльнулся. Потом, вздрогнув, огляделся.

— Кто там? А, это ты, Хорбери. Да что ты все время крадешься, черт побери!

— Прошу прощения, сэр.

— Ладно. Послушай, у меня есть для тебя несколько поручений. Я хочу, чтобы все, кто есть в доме, после ленча поднялись сюда, все до единого.

— Хорошо, сэр.

— И еще. Когда они соберутся, ты тоже придешь сюда. А пока будешь идти по коридору, крикни что-нибудь, так чтобы я услышал. Что угодно, мне все равно. Понятно?

— Да, сэр.

Хорбери спустился вниз.

— Если хотите знать мое мнение, — обратился он к Тресилиану, — нам предстоит очень веселое Рождество!

— Что вы имеете в виду? — встрепенулся Тресилиан.

— Поживем — увидим, мистер Тресилиан. Сегодня сочельник[139], но я что-то не заметил в доме предпраздничного настроения!

2

Они гурьбой вошли и остановились в дверях. Симеон разговаривал по телефону. Он махнул им рукой.

— Садитесь все. Одну минуту.

И продолжил свой разговор по телефону:

— «Чарлтон, Ходжкине и Брейс»? Это вы, Чарлтон? Говорит Симеон Ли. Правда?.. Да… Нет, я хочу, чтобы вы составили для меня новое завещание… Да, уже прошло немало времени с тех пор, как было сделано последнее… Обстоятельства изменились… Нет, нет, никакой спешки. Я вовсе не хочу портить вам Рождество. Скажем, в День подарков[140] или на следующий день. Приезжайте, мы все с вами обговорим. Когда? Меня это вполне устраивает. Я пока умирать не собираюсь.

Он положил трубку и медленным взглядом обвел всех восьмерых членов семьи.

— Что-то у вас больно мрачный вид, — хмыкнул он. — Что случилось?

— Ты послал за нами… — заговорил Альфред.

— Извините… Ничего из ряда вон выходящего… Вы что, решили, что я приглашаю вас на семейный совет? Нет, не сегодня. Сегодня я порядком устал. И после обеда вам незачем ко мне заходить. Я сразу лягу спать. Хочу как следует отдохнуть перед Рождеством. — Он ухмыльнулся.

— Конечно… Конечно… — поспешил согласиться Джордж.

— Великий это праздник — Рождество! — продолжал Симеон. — Содействует укреплению семейных уз. А ты что думаешь по этому поводу, дорогая моя Магдалина?

Магдалина Ли вскочила. Она открыла свой маленький ротик, но тотчас же его закрыла.

— Да… О да! — испуганно пролепетала она.

— Насколько я помню, ты жила вместе с этим отставным морским офицером… — Сделав паузу, он уточнил: — своим отцом, поэтому не думаю, что для тебя Рождество многое значит. Чтобы осознать смысл этого праздника, нужна большая семья!

— Вероятно, вы правы.

Взгляд Симеона скользнул мимо нее.

— Не хотелось бы в канун праздника портить тебе настроение, но, видишь ли, Джордж, мне, видимо, скорее всего придется урезать сумму, которую я выделяю на твое содержание. В ближайшем будущем мои собственные расходы несколько увеличатся.

Джордж стал красным как рак.

— Послушай, отец, ты не имеешь права этого делать!

— Не имею права? — тихо переспросил Симеон.

— У меня и так очень большие расходы. Очень большие! Порой я просто не знаю, как свести концы с концами. Приходится буквально на всем экономить…

— Пусть твоя жена проявит фантазию, — заметил Симеон. — У женщин голова устроена неплохо, они умеют экономить на таких вещах, о которых ни одному мужчине не додуматься. Расторопные женщины, между прочим, сами шьют себе платья. Моя жена, помню, очень ловко управлялась с иголкой. Редких добродетелей была женщина, все делала ловко, только вот нудной была невыносимо…

Дэвид, не выдержав, вскочил.

— Ты лучше сядь, сынок, не то ненароком что-нибудь опрокинешь… — сказал Симеон.

— Моя мать… — заговорил было Дэвид.

— У твоей матери были куриные мозги! — рассердился Симеон. — И мне кажется, вы все пошли в нее. — Внезапно он выпрямился. На щеках у него зарделись красные пятна. Голос стал визгливым. — Вы не стоите и пенни, ни один из вас! И вы все мне осточертели! Вы не мужчины! Вы маменькины сынки! Мямли! Пилар стоит двух таких слюнтяев, как вы! Клянусь небом, что где-то в дальних краях у меня есть сын, который куда лучше любого из вас, моих законных!

— Уймись, отец! — крикнул Гарри.

Он тоже вскочил, и лицо его, обычно добродушное, сделалось мрачным.

— То же самое относится и к тебе! — набросился на него Симеон. — Чему ты в этой жизни научился? Клянчил деньги, забрасывал меня телеграммами со всех концов земли! Мне тошно смотреть на вас! Вон отсюда! — И, тяжело переведя дух, он откинулся на спинку кресла!

Медленно, один за другим, его домочадцы вышли из комнаты. Джордж пылал от возмущения, Магдалина выглядела испуганной. Дэвид был бледен и весь дрожал. Разъяренный Гарри помчался к себе, Альфред брел, будто во сне. Лидия шла за ним с высоко поднятой головой. Только Хильда задержалась в дверях, а потом снова вернулась в комнату.

Она стояла перед стариком и в упор смотрела на него. Открыв глаза, он увидел ее и вздрогнул от неожиданности. Что-то угрожающее было в ее неподвижной плотной фигуре, возвышавшейся над его креслом.

— В чем дело? — раздраженно спросил он.

— Когда мы получили ваше письмо, — заговорила Хильда, — я поверила тому, что в нем было написано. Поверила, что вы действительно хотите со всеми увидеться… всей семьей встретить Рождество. И уговорила Дэвида приехать.

— Ну и что? — спросил Симеон.

— Вы конечно же хотели собрать всех членов вашей семьи, но вовсе не с той целью, о какой упоминали в письме. Вам захотелось посеять между ними вражду. Да поможет вам Бог, если вы решили развлечься таким образом!

— Я всегда отличался весьма своеобразным чувством юмора, — ухмыльнулся Симеон. — И не жду, чтобы кто-нибудь оценил мою шутку. Главное, что она доставляет удовольствие мне.

Хильда молчала. Симеону Ли почему-то сделалось не по себе.

— О чем вы думаете? — резко спросил он.

— Я боюсь… — медленно ответила Хильда.

— Боитесь… меня? — спросил Симеон.

— Не вас, — ответила Хильда. — Я боюсь… за вас!

И как судья, произнесший приговор, она повернулась и, тяжело ступая, вышла из комнаты.

Симеон сидел, не сводя глаз с двери.

Затем встал и направился к сейфу.

— Посмотрю-ка я на своих красавчиков, — пробормотал он.

3

Без четверти восемь раздался звонок в дверь.

Тресилиан пошел открывать. Когда он вернулся в буфетную, то застал там Хорбери, который рассматривал на донышках кофейных чашек заводское клеймо.

— Кто приходил? — спросил Хорбери.

— Инспектор Сагден. Осторожней, что ты делаешь!

Хорбери нечаянно выронил чашку. Она упала и разбилась.

— Ну вот! — запричитал Тресилиан. — Одиннадцать лет я мою эти чашки, и ни одна не разбилась, а теперь — нате вам! Ну зачем тебе понадобилось их трогать? Смотри, что ты натворил!

— Виноват, мистер Тресилиан. — Лицо Хорбери покрылось каплями пота. — Сам не пойму, как это получилось. Так вы сказали, приходили из полиции?

— Да. Мистер Сагден, инспектор.

Лакей облизнул побледневшие губы.

— Зачем это?

— Собирает деньги на приют для сирот из полицейских семей.

— А! — Лакей распрямился. И уже почти совсем спокойным голосом спросил: — Дали ему что-нибудь?

— Я отнес подписной лист мистеру Ли, и он велел мне подать херес[141] и попросить мистера Сагдена подняться к нему.

— На Рождество сюда только затем и ходят, чтобы выпросить денег, — отозвался Хорбери. — Наш старикан, конечно, не подарочек, но человек он щедрый, ничего не скажешь.

— Мистер Ли всегда отличался великодушием, — почтительно заметил Тресилиан.

— Лучшее из его качеств, — кивнул Хорбери. — Ну, я пошел.

— В кино, что ли?

— Вообще-то собирался. Всего хорошего, мистер Тресилиан. — И вышел через дверь, которая вела в помещение для слуг.

Тресилиан посмотрел на настенные часы и прошел в столовую, чтобы разложить к обеду булочки.

Затем, удостоверившись, что все в порядке, он ударил в гонг, который висел в холле.

Когда замер звук гонга, инспектор Сагден уже спускался вниз. Это был рослый и весьма привлекательный мужчина. Синий костюм его был аккуратно застегнут на все пуговицы, и чувствовалось, что он весьма горд и доволен собой.

— Сегодня ночью, пожалуй, наконец подморозит, — благодушно произнес он, увидев Тресилиана. — Отлично, а то последнее время погода стоит не по сезону.

— Совсем не по сезону. Из-за этой сырости меня замучил ревматизм, — отозвался Тресилиан.

Сагден ему посочувствовал. Тресилиан, кряхтя, повел инспектора к парадному входу.

Закрыв за ним дверь, старый дворецкий снова побрел в холл, устало провел рукой по глазам и вздохнул. Но тут же приосанился, увидев направляющуюся в гостиную Лидию. А по лестнице уже чинно шествовал Джордж Ли.

Тресилиан был наготове. Как только в гостиную вошла последняя гостья — Магдалина, он появился в дверях и произнес:

— Обед подан.

Старый дворецкий был в некотором роде ценителем дамских нарядов. Он всегда обращал внимание на платья дам, пока обходил стол, разливая вино.

Миссис Альфред, заметил он, надела новое — черное с белым — из тафты[142]. Дерзкий и весьма экстравагантный рисунок, но миссис Альфред умела носить то, что многие дамы не рискнули бы надеть. На миссис Джордж была новейшая модель, наверняка стоившая немалых денег. Интересно, что скажет мистер Джордж, когда получит счет! Мистер Джордж не любит тратить деньги, он всегда был скуповат. Миссис Дэвид, по всей видимости, женщина славная, но одеваться она не умеет. Для ее фигуры больше подошло бы платье из гладкого черного бархата. Тисненый же бархат, да еще алого цвета — крайне неудачный выбор. Миссис Пилар с ее тонкой талией и пышными волосами могла бы надеть что угодно, такой барышне любой наряд к лицу. Даже и это ее белое дешевое платьице. Ничего, скоро ее нарядами займется мистер Ли. Очень уж она ему понравилась. Известное дело. Как только мужчина состарится, любая молоденькая девица может вить из него веревки!

— Рейнвейн[143] или бордо?[144] — почтительным шепотом спросил Тресилиан у миссис Джордж, успев тем не менее заметить краем глаза, что Уолтер, лакей, снова подал овощи раньше, чем подливу. А ведь Тресилиан уже несколько раз его предупреждал!

Тресилиан обошел стол, предлагая омлет. Он с досадой отметил, что, кроме него, никто не обратил внимания ни на туалеты дам, ни на промах Уолтера — все сегодня почему-то очень молчаливы. Кроме мистера Гарри. Тот говорил за всех. Ой нет, это оказывается, не мистер Гарри, а джентльмен из Южной Африки. Другие тоже, конечно, перебрасывались словом-другим, но редко. Нет, явно все сегодня не такие как всегда.

У мистера Альфреда совершенно больной вид, будто кто-то его здорово расстроил. Вялый такой, ничего не ест, лишь ковыряет вилкой в тарелке. Его жена явно обеспокоена его состоянием. Все поглядывает на него — украдкой, чтобы никто не заметил. Мистер Джордж сидит красный как рак — заглатывает все подряд, даже толком не распробовав. В один прекрасный день у него, если он не будет себя сдерживать, случится удар. Миссис Джордж вообще ни к чему не притронулась. Верно, боится поправиться. Зато мисс Пилар ест с удовольствием, и еще смеется и болтает с южноафриканским джентльменом. А он явно увлечен ею. Этим двоим, похоже, не о чем грустить.

Мистер Дэвид? Тресилиан очень за него беспокоился. До чего же он похож на свою мать! И до сих пор так молодо выглядит! Но нервы, видно, совсем никуда… Ну вот, опрокинул бокал.

Тресилиан ловко подхватил бокал, вытер стол — все в порядке. Но мистер Дэвид даже ничего не заметил. Сидит и смотрит прямо перед собой, а лицо белое как мел.

Кстати, о лицах. Хорбери сегодня тоже прямо-таки весь побелел, — как услышал, что в дом явился полицейский… Вот чудак… Можно подумать, что он…

Раздумья Тресилиана были прерваны глухим стуком — Уолтер уронил с блюда грушу. Нет, в наши дни хорошего лакея не сыскать! Ему не за столом прислуживать, а за лошадьми ходить.

Тресилиан обошел стол, разливая портвейн. Мистер Гарри нынче кажется каким-то рассеянным. Не сводит глаз с мистера Альфреда. Они всегда друг дружку не жаловали, даже в детстве. Мистер Гарри был у отца любимцем, и мистер Альфред, само собой, обижался. Мистер Ли не особенно любит мистера Альфреда. А жаль, ведь мистер Альфред вроде искренне ему предан.

Миссис Альфред поднялась из-за стола и направилась в гостиную. Очень приятной расцветки у нее тафта, да и фасон накидки ей к лицу. Удивительно элегантная леди.

Тресилиан вышел из столовой в буфетную, плотно притворив за собою дверь и оставив джентльменов наедине с портвейном.

Он понес в гостиную поднос с кофе. Все четыре дамы, видимо, чувствовали себя довольно неловко. Сидят и молчат. Он тоже молча поставил перед каждой чашку с кофе и сразу удалился.

Когда он снова входил в буфетную, то услышал, что дверь из столовой открылась. Появился мистер Дэвид, который проследовал через холл в гостиную.

Тресилиан теперь наконец дал нагоняй Уолтеру — тот весь вечер вел себя просто непозволительно!

Затем он устало опустился на стул.

На душе у него было неспокойно. Как-никак сочельник, а в доме, того и гляди, разразится гроза… Нет, ему это определенно не нравится!

Усилием воли он заставил себя подняться: надо было собирать чашки из-под кофе. В гостиной он застал только леди Лидию. Она стояла у окна, полускрытая занавеской, и смотрела в темноту.

Из музыкальной гостиной доносились звуки рояля.

Это мистер Дэвид. Но почему он играет «Похоронный марш»? Ну конечно, «Похоронный марш», ему не показалось. Нет, в доме явно творилось что-то неладное.

Тресилиан уже в который раз побрел через холл к себе в буфетную.

И вдруг наверху раздался какой-то грохот… Видимо, что-то упало и разбилось — и снова треск, глухие удары.

«Господи Боже, что же хозяин там затеял? — подумал Тресилиан. — Что происходит?»

И тут раздался вопль, жуткий, жалобный вопль, который перешел не то в хрип, не то в бульканье и — заглох.

Секунду Тресилиан стоял неподвижно, затем выбежал в холл и кинулся наверх по лестнице. За ним ринулись и остальные. Вопль услышали все.

Они взбежали по лестнице, миновав нишу со скульптурами, которые мерцали какой-то зловещей белизной, и остановились перед дверью, ведущей в покои мистера Ли. Там уже стояли мистер Фарр и миссис Дэвид. Она с обессиленным видом прислонилась спиной к стене, а он тщетно дергал ручку двери.

— Дверь заперта! — выкрикнул он. — Заперта изнутри!

Гарри протиснулся вперед и, оттолкнув мистера Фарра, тоже попытался открыть.

— Отец! — крикнул он. — Отец, впусти нас!

Он поднял руку, и все замолчали, прислушиваясь. Из комнаты не доносилось ни единого звука.

Прозвенел звонок у входной двери, но никто не обратил на него внимания.

— Придется взломать дверь, — сказал Стивен Фарр. — Это единственный способ проникнуть в комнату.

— Задачка не из легких, — отозвался Гарри. — Попробуй такую взломай! Помоги, Альфред.

Они предприняли несколько неудачных попыток, прежде чем догадались воспользоваться скамейкой — в качестве тарана. Наконец дверь дрогнула, сорвалась с петель и упала.

Все, сгрудившись, замерли, ошеломленные увиденным. Зрелище, которое предстало их глазам, навсегда врезалось в память каждого…

Все свидетельствовало о недавней яростной борьбе. Мебель опрокинута, на полу осколки фарфора и стекла… А перед пылающим камином в луже крови лежал Симеон Ли. Кровь была всюду. Комната напоминала бойню.

Кто-то судорожно вздохнул.

— «Жернова Господни мелют хоть и медленно…»[145] — вдруг сказал Дэвид Ли.

А Лидия с дрожью в голосе прошептала:

— «Кто бы мог подумать, что в старике столько крови…»[146]

4

Инспектор Сагден трижды надавил пуговку звонка, а потом, отчаявшись, застучал дверным молотком.

Дверь открыл перепуганный Уолтер.

— А, это вы! — сказал он. И на его лице отразилось облегчение. — А я только что звонил в полицию.

— В чем дело? — резко спросил Сагден. — Что у вас тут происходит?

— Старый мистер Ли… — прошептал Уолтер. — Его… убили.

Инспектор ворвался в дом и бросился наверх. Когда он вбежал в комнату, никто, казалось, не заметил его появления. Он увидел, как Пилар, нагнувшись, подбирала что-то с пола. Дэвид Ли стоял, закрыв глаза рукой.

Альфред Ли один склонился над телом отца. Лицо его ничего не выражало. Остальные сбились в кучу.

— Помните, ничего нельзя трогать, — поучал Джордж Ли, — ничего, до прихода полиции. Это самое главное.

— Извините, — вмешался Сагден.

Он протолкался вперед, мягко отстраняя женщин.

Альфред Ли узнал его.

— А, это вы, инспектор. Быстро же вы прибыли!

— Да, мистер Ли. — Инспектор Сагден не был настроен тратить время на объяснения. — Что случилось?

— Моего отца убили… — ответил Альфред. Голос у него прервался.

Магдалина вдруг принялась истерически рыдать.

Инспектор Сагден поднял руку.

— Прошу всех, кроме мистера Ли и… мистера Джорджа Ли, выйти из комнаты, — властным голосом объявил он.

Остальные медленно и нехотя, словно стадо овец, двинулись к двери. Инспектор Сагден вдруг остановил Пилар.

— Извините меня, мисс, — мягким вежливым тоном сказал он, — но ничего нельзя ни трогать, ни выносить из помещения.

Пилар посмотрела на него недоумевающе.

— Разумеется, нет, — вмешался Стивен Фарр. — Она это знает.

— Вы только что подняли с пола какой-то предмет, — тем же мягким тоном продолжал инспектор.

Пилар округлила глаза.

— Разве? — удивилась она.

Сагден был по-прежнему очень обходительным. Только голос у него сделался тверже:

— Да. Я видел, как вы…

— О!

— Пожалуйста, отдайте мне то, что у вас в руке.

Пилар неохотно разжала кулак. На ладони у нее лежали кусочек резинки и крохотный деревянный колышек. Инспектор взял их и, положив в конверт, спрятал в нагрудный карман.

— Спасибо, — сказал он и отвернулся.

В глазах Стивена Фарра отразилось удивление и явное уважение. Похоже, он недооценивал этого рослого красавца из местной полиции.

Они молча вышли из комнаты. И услышали, как за спиной уже официальным тоном Сагден произнес:

— А теперь, если вы не возражаете…

5

— Нет ничего лучше горящих в камине дров, — сказал полковник Джонсон, подбрасывая в огонь еще одно полено и придвигая кресло поближе к огню. — Наливайте себе, — предложил он, указывая на стоявший у локтя его гостя графин с вином.

Гость протестующе помахал рукой и тоже осторожно придвинул свое кресло к пылающим поленьям, хотя и понимал, что возможность поджарить собственные пятки (такими, наверное, были средневековые пытки) ничуть не избавит его от сквозняка, который холодил плечи и спину.

Полковник Джонсон, начальник полиции Миддлшира[147], мог сколько угодно говорить, что нет ничего лучше горящих в камине дров, но он, Эркюль Пуаро, был уверен, что центральное отопление не в пример лучше!

— Как замечательно вы разобрались с делом Картрайта[148],— восхищенно заметил хозяин. — Необычный он человек! Какое обаяние! Когда он впервые явился сюда с вами, мы все тотчас принялись плясать под его дудку. — Он покачал головой. — А знаете, у нас никогда не было ничего подобного! К счастью, отравление никотином[149] — вещь весьма редкая.

— Некогда вы считали, что в Англии вообще не существует отравлений, — заметил Эркюль Пуаро. — Что это — исключительно проделки иностранцев! Англичанин, мол, не может поступить так недостойно!

— Теперь мы вряд ли рискнем это утверждать, — согласился начальник полиции. — Столько случаев отравления мышьяком… А о многих мы просто даже и не подозреваем.

— Вполне возможно.

— С этими отравлениями такая морока, — вздохнул Джонсон. — Показания экспертов, как правило, противоречивы, ведь врачи обычно боятся сказать лишнее. Улик почти никаких, не знаешь, что предъявлять присяжным. Если уж приходится иметь дело с убийством (избави, Господи!), пусть уж, по крайней мере, будет ясно, что это действительно убийство.

— Ну да, когда имеется пулевое ранение, перерезанная глотка или пробитый череп? — понимающе кивнул Пуаро. — Что вы предпочитаете?

— Я ничего не предпочитаю, друг мой! Неужели вы думаете, что мне приятно расследовать убийства! Надеюсь, их больше не будет. Во всяком случае, сейчас нам нечего бояться.

— Моя репутация… — скромно начал Пуаро.

Но Джонсон не дал ему договорить.

— Сейчас Рождество, — сказал он. — В каждом доме царят мир и покой. У всех праздничный настрой.

Эркюль Пуаро откинулся на спинку кресла и, соединив кончики пальцев, задумчиво взглянул на полковника.

— Значит, вы считаете, что на Рождество преступлений не совершается? — промурлыкал он.

— Именно.

— Почему?

— То есть как почему? — Джонсон даже несколько опешил. — Да я же только что сказал, люди настроены на тихий семейный праздник.

— До чего же вы, англичане, сентиментальны, — пробормотал Пуаро.

— Ну и что? — загорячился Джонсон. — Да, мы чтим старые традиции и праздники! Что в этом дурного?

— Ничего. Все это прекрасно. Но давайте разберем некоторые моменты. Вот вы говорите, что на Рождество везде царят мир и благодать. А это значит, что будут много есть и много пить, не так ли? Будут переедать! А переедание ведет к расстройству желудка! А стало быть, к раздражительности!

— Раздражительность едва ли может стать причиной преступления, — возразил полковник Джонсон.

— Ну не скажите. Или еще пример. Итак, на Рождество, как вы утверждаете, повсюду воцаряются тишь, гладь да Божья благодать. Забыты старые распри, все недруги превращаются в друзей, хотя бы на время забыв о вражде.

— Забыв о вражде, именно так, — кивнул Джонсон.

— И семьи — семьи, которые, возможно, целый год друг о друге и не вспоминали, — собираются вместе. В подобной ситуации, друг мой, почти наверняка возникает напряженность, разве я не прав? Люди, которые отнюдь не испытывают друг к другу симпатии, вынуждены держать себя в руках, да при этом еще и улыбаться. Вот и получается, что рождественская идиллия — это сплошное лицемерие — а все это вместе вызывает моральный дискомфорт, pour le bon motif, c'est entendu[150], но тем не менее лицемерие!

— Я не совсем с вами согласен, — неуверенно заметил полковник Джонсон.

— Ну что вы, — улыбнулся ему Пуаро, — я вовсе не прошу вас со мной соглашаться. Просто я хотел вам доказать, что в подобных ситуациях — когда люди испытывают тяжесть в желудке и одновременно душевное напряжение, совершенно незначительная неприязнь и пустяковые разногласия могут внезапно усилиться. И то, что человек вынужден притворяться более любезным, более терпимым, более великодушным, чем он есть на самом деле, в какой-то момент может толкнуть его на абсолютно непредсказуемый поступок, на который он ни за что не решился бы в иных обстоятельствах! Если поставить преграду на пути естественных порывов, mon ami[151], рано или поздно преграда рухнет и начнется катаклизм!

Полковник Джонсон смотрел на него с недоверием.

— Никогда не поймешь, говорите вы серьезно или смеетесь, — проворчал он.

— Шучу, шучу, — улыбнулся Пуаро. — Ни в коем случае не принимайте мои слова всерьез. Но тем не менее то, что напряженная атмосфера приводит к беде, — сущая правда.

В комнату вошел камердинер полковника.

— Звонит инспектор Сагден, сэр.

— Иду.

Извинившись, начальник полиции вышел.

Вернулся он минуты через три. Лицо его было мрачным.

— Черт знает что! — воскликнул он. — Убийство! Да еще в сочельник!

Брови Пуаро взлетели вверх.

— Убийство? Действительно убийство?

— Ну да. Ни малейших сомнений. К тому же совершенное с особой жестокостью.

— И кто же жертва?

— Старый Симеон Ли. Один из самых богатых людей в наших краях. Сколотил себе состояние еще в Южной Африке. На золоте… Нет, на алмазах, по-моему. Заработал огромные деньги, придумав какую-то штуку в горнодобывающем оборудовании. По-моему, сам изобрел. Во всяком случае, получил за это кучу денег. Говорят, у него не один миллион.

— Его здесь любили? — спросил Пуаро.

— Не думаю, — не сразу ответил Джонсон. — Он был довольно странным человеком. Последние годы болел. Я знаю о нем очень мало. Но, конечно, он был видной фигурой в нашем графстве.

— Значит, будет много шуму?

— Да. Поэтому мне нужно немедленно отправляться в Лонгдейл, — сказал он и неуверенно поглядел на своего гостя.

Пуаро ответил на незаданный вопрос:

— Вы хотите, чтобы я поехал вместе с вами?

— Мне стыдно просить вас о подобном одолжении, — смутился Джонсон. — Но вы же знаете, какие у нас здесь в провинции возможности. Инспектор Сагден — хороший человек, грех на него жаловаться. Старателен. Осторожен. Исполнителен. Но звезд с неба не хватает. Очень бы хотелось воспользоваться вашими советами. Раз уж вы здесь.

Произнося столь длинную тираду, полковник даже начал запинаться, отчего его речь обрела какой-то телеграфный стиль.

— Буду счастлив, — не раздумывая откликнулся Пуаро. — Можете рассчитывать на мою помощь. Но мы ни в коем случае не должны задеть самолюбие вашего инспектора. Пусть он ведет дело, а я буду в роли… ну, скажем, неофициального консультанта.

— Хороший вы человек, Пуаро, — с чувством сказал полковник Джонсон.

И они отправились в путь.

6

Дверь им открыл, отдав честь, констебль[152]. За его спиной они увидели стремительно приближающегося инспектора Сагдена.

— Рад вас видеть, сэр, — сказал он. — Может, пройдем в ту комнату? Это кабинет мистера Ли. Я хотел бы в общих чертах доложить вам о деле. Случай, надо признаться, неординарный.

Он ввел их в небольшую комнату с левой стороны холла. Там имелся огромный, заваленный бумагами письменный стол, на нем же стоял телефон. Вдоль стен высились книжные шкафы.

— Сагден, это мосье Эркюль Пуаро, — представил начальник полиции. — Вы, наверное, о нем наслышаны. Он случайно оказался у меня в гостях. — Полковник обернулся к Пуаро. — Инспектор Сагден.

Пуаро отвесил легкий поклон и внимательно оглядел Сагдена. Высокого роста, широкоплечий, с военной выправкой, орлиный нос, дерзкий подбородок, пышные каштановые усы. Сагден не сводил глаз с Эркюля Пуаро, видимо, что-то действительно слышал о нем. А Эркюль Пуаро, в свою очередь, никак не мог оторваться от усов инспектора. Их великолепие, казалось, действовало на него завораживающе.

— Разумеется, я наслышан о вас, мистер Пуаро, — сказал инспектор. — Вы ведь были в наших краях несколько лет назад и, насколько я помню, принимали участие в расследовании гибели сэра Бартоломью Стрейнджа. Отравление никотином. Не мой участок, но я, конечно, интересовался расследованием.

— Мы ждем от вас фактов, Сагден, — нетерпеливо перебил его полковник Джонсон. — Говорите, явное убийство?

— Да, сэр, на этот счет никаких сомнений. Ему перерезали горло, яремную вену[153], как объяснил мне доктор. И тем не менее в этой истории есть нечто весьма странное.

— Вы хотите сказать…

— Давайте сначала я все расскажу, сэр. Обстоятельства таковы: сегодня, где-то после пяти, мне в участок позвонил мистер Ли — причем голос у него был какой-то странный — и попросил приехать к нему в восемь вечера. Несколько раз повторил, что в восемь. Причем просил, чтобы я сказал дворецкому, будто я собираю деньги для какой-нибудь благотворительной акции.

Начальник полиции бросил на него выразительный взгляд.

— То есть хотел, чтобы вы к нему пришли под каким-либо благовидным предлогом?

— Совершенно верно, сэр. А поскольку мистер Ли — человек влиятельный, я, естественно, перечить ему не стал. Пришел, как было велено, около восьми и сказал дворецкому, что собираю деньги для сирот из семей полицейских. Дворецкий пошел доложить, потом вернулся и передал, что мистер Ли меня примет. И сразу повел меня наверх в комнату мистера Ли, которая находится как раз над столовой.

Тут инспектор сделал паузу и, немного передохнув, продолжил:

— Мистер Ли сидел в кресле у камина, в халате. Как только дворецкий вышел и притворил за собой дверь, мистер Ли пригласил меня сесть рядом с ним и несколько сбивчиво объяснил, что он хочет заявить об ограблении. Я спросил, что было похищено. Из его сейфа, ответил он, исчезли брильянты (вернее, он сказал алмазы) стоимостью в несколько тысяч фунтов стерлингов.

— Алмазы? — переспросил начальник полиции.

— Да, сэр. Я задал ему несколько обычных в таких случаях вопросов, на что он отвечал как-то неопределенно. Наконец, он сказал: «Вы должны понять, инспектор, что я могу и ошибаться». «Я не совсем понимаю вас, сэр, — заметил я. — Либо алмазы похищены, либо нет». «Алмазы исчезли, — ответил он, — но вполне возможно, что надо мной просто кто-то глупо подшутил». Сказать по правде, мне это показалось странным, но я промолчал. «Мне сложно что-либо вам объяснять, — продолжал он, — но, по существу, дело сводится к следующему: как я понимаю, пропавшие алмазы могут находиться только у двоих. Один из этих двоих мог действительно просто надо мной посмеяться, ну а если они у второго — значит, это кража». «Ну а чего же вы хотите от меня, сэр?» — спросил я. «Я хочу, чтобы вы вернулись сюда через час, — быстро ответил он, — нет, чуть больше, чем через час, скажем, в девять пятнадцать. К этому времени я буду точно знать, что произошло на самом деле». Я был несколько озадачен, но спрашивать ничего не стал.

— Любопытно, весьма любопытно, — заметил полковник Джонсон. — Что скажете, Пуаро?

— Позвольте узнать, инспектор, что вы сами думаете по этому поводу? — вместо ответа спросил Эркюль Пуаро.

Поглаживая подбородок, инспектор неторопливо ответил:

— Я долго над этим думал и в конце концов пришел к выводу, что вряд ли кто хотел посмеяться над старым джентльменом. Об этом не может быть и речи. Алмазы украли. Но вот кто? Этого мистер Ли не знал. Но он наверняка был близок к истине — алмазы, видимо, украл кто-то из тех двоих, о которых он обмолвился. Я думаю, один — это кто-то из слуг, а другой — член семьи.

— Tres bien[154],— одобрительно кивнул Пуаро. — Да, видимо, именно этим объясняется его уклончивый ответ.

— Потому он и велел зайти еще раз, попозже. А он тем временем намеревался поговорить с подозреваемыми. Сказал бы им, что уже сообщил о краже в полицию, но, если алмазы будут возвращены, он сумеет все замять.

— А если бы ни один из подозреваемых не признался? — спросил полковник Джонсон.

— Тогда он попросил бы меня приступить к расследованию.

— А почему ему не пришло в голову проделать все это до вашего визита? — нахмурившись и покрутив усы, продолжал сомневаться полковник Джонсон.

— О нет, сэр, — покачал головой инспектор. — Так наверняка никто бы не признался. Его слова никто не принял бы всерьез. Каждый подумал бы: «Старик не станет впутывать полицию, даже если у него на подозрении весь дом!» Но вот старый джентльмен говорит: «Я оповестил полицию, и инспектор уже приступил к расследованию». Вор, естественно, справляется у дворецкого, и тот подтверждает — да, инспектор действительно побывал у них перед обедом. Вор убеждается в том, что мистер Ли сказал правду, и понимает, что камушки лучше вернуть.

— Логично, — задумчиво произнес полковник Джонсон. — А есть у вас, Сагден, какие-нибудь соображения по поводу того, кто бы мог быть этим «членом семьи»?

— Нет, сэр.

— Никаких?

— Никаких, сэр.

Джонсон покачал головой.

— Что ж, продолжайте.

Инспектор Сагден снова заговорил официальным тоном:

— Ровно в девять пятнадцать я вернулся в дом. Только собрался позвонить, слышу, в доме кто-то закричал, а вслед за этим раздался шум и топот. Я нажал несколько раз на кнопку звонка, постучал дверным молотком, но прошло три или четыре минуты, прежде чем мне открыли. Посмотрев на лакея, я сразу понял, что что-то стряслось. Он весь дрожал, и казалось, вот-вот упадет в обморок. «Мистер Ли… его убили», — прошептал он. Я сразу побежал наверх. В комнате мистера Ли творилось что-то несусветное. Там, по-видимому, шла жестокая борьба. Мистер Ли лежал в луже крови, с перерезанным горлом.

— Сам он не мог этого сделать? — вскинулся начальник полиции.

— Исключено, сэр, — покачал головой Сагден. — Там явно были следы борьбы — столы и стулья были перевернуты, везде осколки фарфора, стекла. И ни ножа, ни бритвы, которыми можно было бы это совершить, не было.

— Да, доводы веские. — Начальник полиции задумался. — А кто был в комнате?

— Собралась почти вся семья, сэр. Стояли и смотрели.

— Ваши соображения, Сагден? — спросил полковник Джонсон.

— История скверная, — не сразу отозвался инспектор. — Сдается мне, убийство совершил кто-то из домашних. Едва ли чужой мог проникнуть в дом, а затем незаметно исчезнуть.

— А как окно? Оно было открыто?

— В этой комнате два окна, сэр. Одно было закрыто на шпингалет, другое — приподнято[155] на несколько дюймов[156], но наглухо закреплено и, по-видимому, многие годы оставалось в таком положении. Я пробовал его открыть, но у меня ничего не получилось. Да и стена снаружи совершенно гладкая, на ней нет ни плюща, ни каких-нибудь вьюнков. Не представляю, как можно было уйти через это окно.

— А сколько в комнате дверей?

— Одна. Комната находится в конце коридора. Дверь была заперта изнутри. Когда они услышали грохот и предсмертный крик старика, то сразу бросились наверх, но, чтобы проникнуть внутрь, им пришлось взломать дверь.

— И кто был в комнате? — резко спросил Джонсон.

— Никого, сэр, кроме самого мистера Ли, который был убит незадолго до их появления, — мрачно пробасил Сагден.

7

Полковник Джонсон несколько минут молча смотрел на Сагдена, а потом разразился страстной тирадой:

— Уж не хотите ли вы сказать, инспектор, что это один из тех треклятых случаев, которые так любят изображать в детективных романах: жертва — в запертой изнутри комнате, а убийца — неведомо кто… надо полагать, нечистая сила?

Под пышными инспекторскими усами явно скрывалась улыбка, когда он совершенно серьезным тоном произнес:

— Нет, сэр, я полагаю, сила действовала вполне земная.

— Значит, самоубийство? — спросил полковник Джонсон. — А что же еще?

— В таком случае где же оружие, сэр? Нет, это не самоубийство.

— Но тогда куда же делся убийца? Вылез в окно?

Сагден покачал головой.

— Готов поклясться, что это невозможно.

— Но вы же сказали, что дверь была заперта изнутри?

Инспектор, кивнув, вынул из кармана ключ и положил его на стол.

— Отпечатки пальцев отсутствуют, — доложил он. — Но посмотрите на ключ, сэр. Взгляните через вот эту лупу.

Пуаро тоже наклонился над ключом.

— Вот те на! — воскликнул начальник полиции. — Теперь понятно, что вы имели в виду, инспектор. Видите тонкие царапины на конце ключа, Пуаро?

— Да, вижу. Это означает, что ключ был повернут извне, при помощи какого-то специального инструмента, которым удалось ухватить конец ключа через замочную скважину… Кстати, это можно проделать обычными плоскогубцами.

— Совершенно верно, — кивнул инспектор.

— Видимо, преступник решил, — продолжал Пуаро, — что если дверь будет заперта изнутри, все подумают, что старик решил покончить с собой.

— Вы правы, мистер Пуаро, именно на это преступник и рассчитывал.

Пуаро задумчиво покачал головой.

— А беспорядок в комнате? Вы же сами сказали, что одно это исключает версию самоубийства. Значит, убийце прежде всего следовало привести все в порядок.

— Но у него не было времени, мистер Пуаро, — возразил инспектор Сагден. — В том-то и дело. У него просто не было времени. Предположим, он рассчитывал застать старого джентльмена врасплох. Но не вышло. Началась борьба, ну соответственно — шум, грохот — их отчетливо слышали все, кто был внизу, к тому же старый Ли успел позвать на помощь. Все бросились наверх. А преступник успел только выскользнуть из комнаты и повернуть ключ в замке.

— Логично, — признал Пуаро. — Убийца, возможно, ошибся в своих расчетах. Но почему бы ему, по крайней мере, не оставить рядом с убитым орудие преступления? Ведь, если не найдут орудия, никому и в голову не придет, что это самоубийство. Неужели он мог допустить такую небрежность?

Инспектор с готовностью кивнул:

— Преступники часто допускают ошибки. Знаем по опыту.

— Тем не менее все его промахи не помешали ему ускользнуть, — коротко вздохнул Пуаро.

— Не думаю, что он ускользнул.

— Вы хотите сказать, что он все еще здесь, в доме?

— А где же еще ему быть? Ведь это наверняка кто-то из домашних.

— Tout de même[157], — мягко заметил Пуаро, — пока ему удалось хорошо замаскироваться. Вы же не знаете, кто из них.

Столь же мягко, но настойчиво инспектор Сагден возразил:

— Думаю, что очень скоро узнаем. После того как всех здесь допросим.

— Послушайте, Сагден, — вмешался полковник Джонсон, — меня лично поражает вот что: тот, кто повернул ключ изнутри, должен иметь определенный криминальный опыт. Такие инструменты требуют сноровки.

— Вы хотите сказать, что действовал профессионал, сэр?

— Именно.

— Похоже, что так, — не мог не согласиться Сагден. — И я думаю, что его следует поискать среди слуг. Тогда бы все сошлось — и кража алмазов, и последовавшее за ней убийство.

— И что же вас смущает?

— Вначале и я так подумал. Но когда стал прикидывать… Судите сами: в доме девять слуг, шесть из них — женщины, причем пятеро прослужили здесь не менее четырех лет. Кроме них, есть дворецкий и лакей. Дворецкий служит в доме почти сорок лет — срок прямо-таки рекордный. Лакей — из местных, сын садовника, здесь и вырос. Откуда ему было набраться подобных навыков? Еще есть камердинер мистера Ли. Человек он сравнительно новый, но, когда произошло преступление, его в доме не было, он ушел незадолго до восьми.

— У вас есть список всех находившихся в доме? — спросил полковник Джонсон.

— Да, сэр, мне продиктовал его дворецкий. — Он вынул записную книжку. — Прочитать?

— Да, пожалуйста.

— Мистер и миссис Альфред Ли, член парламента мистер Джордж Ли и его жена, мистер Гарри Ли, мистер и миссис Дэвид Ли, мисс (инспектор сделал небольшую паузу, чтобы правильно произнести имя) Пилар Эстравадос, мистер Стивен Фарр. Слуги: дворецкий Эдвард Тресилиан, лакей Уолтер Чампион, кухарка Эмили Ривс, судомойка Куини Джоунс, старшая горничная Глэдис Спент, вторая горничная Грейс Бест, третья горничная Беатрис Москомб, их помощница Джоан Кенч и камердинер Сидни Хорбери.

— Все?

— Все, сэр.

— Вам известно, где был каждый из них во время убийства?

— Весьма приблизительно. Я ведь никого еще не допрашивал. По словам Тресилиана, мужчины в это время были в столовой. Дамы перешли в гостиную. Тресилиан подал им кофе, и только он вернулся в буфетную, как наверху раздался грохот, а затем крик. Это его слова. Он выбежал в холл и бросился наверх вместе с другими.

— Кто живет в доме постоянно и кто приехал погостить? — спросил полковник Джонсон.

— Постоянно живут только мистер и миссис Альфред Ли. Остальные приехали в гости.

Джонсон кивнул.

— Где они сейчас?

— Я попросил всех оставаться в гостиной, пока не буду готов выслушать каждого из них.

— Понятно. Тогда, пожалуй, поднимемся наверх и осмотрим комнату, где произошло убийство.

Инспектор повел их по широкой лестнице и по коридору.

Когда они вошли в апартаменты старика, Джонсон глубоко вздохнул.

— Да, зрелище не из приятных.

Какое-то время полковник вглядывался в перевернутую мебель, разбитые вазы и забрызганные кровью обломки.

Худощавый пожилой человек, стоявший возле трупа на коленях, кивнул вошедшим.

— Привет, Джонсон, — сказал он. — Похоже на бойню, а?

— Пожалуй. Для нас что-нибудь есть, доктор?

Доктор пожал плечами.

— Оставлю медицинские термины для коронера[158]. А в общем дело абсолютно ясное. — Он скривил рот. — Зарезали, как свинью. Меньше чем за минуту он потерял столько крови… так что смерть наступила почти мгновенно. И никаких следов орудия убийства.

Пуаро осмотрел окна. Как и сказал инспектор, одно было закрыто на щеколду, другое — поднято снизу дюйма на четыре. Солидный, оригинальной конструкции стопор — такие использовались много лет назад для защиты от грабителей — крепко удерживал его в этом положении.

— По словам дворецкого, — сказал Сагден, — это окно никогда не закрывали, ни в сухую, ни в дождливую погоду. Видите внизу кусок линолеума — на случай, если зальет, но такого ни разу не было, поскольку окно защищено краем крыши.

Пуаро кивнул и подошел к лежащему на полу старику.

Губы, обнажив бескровные десны, словно растянулись в ухмылке. Пальцы скрючены, как когти.

— Не выглядит сильным, а?

— Тем не менее он был довольно выносливым человеком, — заметил доктор. — Перенес несколько серьезных заболеваний, от которых любой другой на его месте давно бы отдал Богу душу.

— Я имею в виду другое, — отозвался Пуаро. — Я хочу сказать, что он не был рослым, физически сильным человеком.

— Да, он был довольно тщедушным.

Пуаро принялся внимательно рассматривать перевернутое кресло — очень тяжелое, красного дерева. Рядом лежал круглый стол, тоже из красного дерева, а вокруг него осколки фарфоровой лампы. Чуть подальше валялись два стула и осколки от графина и двух стаканов. Уцелевшее стеклянное пресс-папье, несколько книг, черепки от большой японской вазы и бронзовая статуэтка, изображавшая обнаженную девушку, довершали картину хаоса.

Пуаро, ни до чего не дотрагиваясь, внимательно смотрел то на перевернутую мебель, то на осколки. При этом он хмурился, словно что-то вызывало его недоумение.

— Вас что-то смущает? — поинтересовался начальник полиции.

— Такой тщедушный, сморщенный старик, — вздохнув, пробормотал Пуаро, — а сколько силы…

Джонсон удивленно на него воззрился, потом повернулся к сержанту, производившему осмотр:

— Как у нас с отпечатками пальцев?

— Полно, вся комната в отпечатках.

— А на сейфе?

— Только отпечатки самого мистера Ли.

Джонсон обратился к доктору:

— А как насчет пятен крови? Ведь тот, кто его убил, сам должен был испачкаться в крови.

— Необязательно, — отозвался доктор. — Кровь текла в основном из яремной вены, а там напор не такой, как в артерии, значит, она не била струей.

— Понятно. Но все равно: крови так много…

— Да, очень много, просто удивительно. Очень много, — согласился Пуаро.

— Это о чем-нибудь вам говорит, мистер Пуаро? — с почтением спросил инспектор Сагден.

Пуаро огляделся и недоуменно покачал головой.

— Тут не просто убийство, а варварская расправа… — Потом повторил: — Да-да, именно варварская. Столько кругом крови… Не слишком ли много? Буквально везде — на стульях, на столах, на ковре… Тут что, совершали какой-то изуверский ритуал? Или жертвоприношение? М-да, загадка… Такой тщедушный, весь уже высохший старичок, и столько крови…

Он умолк. Инспектор Сагден, не сводя с него округлившихся от удивления глаз, с благоговением произнес:

— Странно… Та дама сказала то же самое.

— Какая дама? — живо повернулся к нему Пуаро. — Что именно она сказала?

— Миссис Ли, — ответил Сагден. — Миссис Альфред Ли. Стоя вон там возле двери, она прошептала то же самое. Но я не задумался над ее словами.

— Что она сказала?

— Что кто бы мог подумать, что в старике столько крови…

— «Кто бы мог подумать, что в старике окажется столько крови?» Слова леди Макбет. Так, значит, она сказала… Любопытно…

8

Альфред Ли и его жена вошли в небольшой кабинет, где их уже ждали Пуаро, Сагден и начальник полиции. Полковник Джонсон двинулся им навстречу.

— Здравствуйте, мистер Ли! Мы с вами незнакомы, но вы, наверное, знаете, что я начальник полиции этого графства. Моя фамилия Джонсон. Я бесконечно огорчен случившимся.

Карие глаза Альфреда напоминали глаза смертельно раненной собаки, он хриплым голосом произнес:

— Благодарю вас. Все это просто… чудовищно. Я… Это моя жена.

— Мой муж крайне подавлен случившимся. И мы все тоже, но он — особенно, — сдержанно объяснила Лидия.

Она положила руку на плечо Альфреда.

— Присаживайтесь, миссис Ли, — предложил полковник Джонсон. — Позвольте представить вам мосье Эркюля Пуаро.

Эркюль Пуаро поклонился. Взгляд его с явным интересом задержался на Лидии.

Она слегка надавила на плечо мужа.

— Садись, Альфред.

Тот сел.

— Эркюль Пуаро… — пробормотал он. — Кто это такой?.. — И недоуменно потер лоб.

— Полковник Джонсон должен о многом тебя спросить, Альфред, — пояснила Лидия Ли.

Начальник полиции одобрительно посмотрел на нее. Он был доволен тем, что миссис Альфред Ли оказалась такой здравомыслящей женщиной.

— Конечно… Конечно… — пробормотал Альфред.

«Смерть отца так потрясла его, что он плохо соображает, — подумал Джонсон. — Надеюсь, он сумеет взять себя в руки».

А вслух сказал:

— У нас здесь список тех, кто был сегодня вечером в доме. Не могли бы вы, мистер Ли, сказать, все ли здесь перечислены?

Он кивнул Сагдену, и тот, вынув свою записную книжку, начал читать.

Это заставило Альфреда Ли сосредоточиться. Он овладел собой, взгляд его сделался менее рассеянным. Когда Сагден закончил, он кивнул:

— Все верно.

— Не расскажете ли вы нам подробнее о ваших гостях? Мистер и миссис Джордж Ли и мистер и миссис Дэвид Ли, я полагаю, ваши родственники?

— Это мои младшие братья и их жены.

— Они приехали в гости?

— Да, они приехали к нам на Рождество.

— Мистер Гарри Ли тоже ваш брат?

— Да.

— А двое других? Мисс Эстравадос и мистер Фарр?

— Мисс Эстравадос — моя племянница. Мистер Фарр — сын давнего партнера моего отца — еще по Южной Африке.

— Ага, значит, старый знакомый?

— Да нет, мы только вчера впервые его увидели, — вмешалась Лидия.

— Понятно. Однако вы ведь пригласили его провести с вами Рождество?

Альфред молчал, потом с некоторой растерянностью взглянул на жену.

— Мистер Фарр явился к нам совершенно неожиданно, — четко объяснила Лидия. — Он оказался по соседству и зашел навестить моего свекра. Когда мистер Ли узнал, что это сын его давнего друга и партнера, он настоял, чтобы мистер Фарр остался у нас на Рождество.

— Ясно, — отозвался полковник Джонсон. — Все это ваши гости. Ну а слуги, как вы полагаете, миссис Ли, им вполне можно доверять?

Лидия, прежде чем ответить, немного подумала.

— Да, я убеждена, что все они вполне благонадежны. Большинство из них живет здесь уже много лет. Дворецкий Тресилиан появился в этом доме, еще когда мой муж был еще ребенком. Сравнительно недавно у нас живут только Джоан, служанка, которая помогает горничным, и камердинер свекра.

— Что они собой представляют?

— Джоан — довольно глупенькая девица. Это, пожалуй, основной ее недостаток. Насчет Хорбери я мало что могу сказать. Он здесь чуть больше года. Дело свое знает, и свекор, по-моему, был им доволен.

— Но вы, мадам, им не были довольны? — заметил проницательный Пуаро.

Лидия слегка пожала плечами.

— Ко мне он не имел никакого отношения.

— Но вы хозяйка в этом доме, мадам. Вы распоряжаетесь слугами?

— Разумеется. Но в обязанности Хорбери входило только обслуживание моего свекра. Мне он не подчинялся.

— Ясно, мадам.

— Перейдем к событиям сегодняшнего вечера, — сказал полковник Джонсон. — Боюсь, для вас это будет мучительно, мистер Ли, но мне хотелось бы, чтобы вы изложили свою версию случившегося.

— Да, конечно, — еле слышно произнес Альфред.

— Итак, когда вы в последний раз видели своего отца? — спросил, помогая ему, полковник Джонсон.

Чуть заметная гримаса боли исказила лицо Альфреда, и он все так же тихо ответил:

— После чая. Я поднялся к нему ненадолго. Потом, пожелав ему спокойной ночи, ушел… дайте вспомнить… примерно, без четверти шесть.

— Пожелали ему спокойной ночи? — спросил Пуаро. — Значит, вы не рассчитывали увидеться с ним снова нынче вечером?

— Нет. Отцу приносили легкий ужин прямо в комнату — ровно в семь. После этого он иногда ложился спать пораньше, а иногда сидел в кресле, но никто из членов семьи не должен был беспокоить его. Если, конечно, он сам не посылал за нами.

— И часто он посылал за вами?

— Нет, не часто. Только когда ему хотелось.

— Но такое случалось редко?

— Да.

— Пожалуйста, продолжайте, мистер Ли.

— Мы сели обедать в восемь. После обеда дамы удалились в гостиную. — Его голос дрогнул. Глаза снова уставились в одну точку. — Мы сидели… за столом, как вдруг у нас над головой раздался страшный грохот. Падали стулья, трещала опрокинутая мебель, звенело разбитое стекло, а затем… О Господи, (он задрожал) я до сих пор слышу этот крик — не крик, а вопль — так кричат только в предсмертной агонии…

Он закрыл лицо трясущимися руками. Лидия ласково погладила его по рукаву.

— И затем? — осторожно подсказал полковник Джонсон.

— По-моему, мы некоторое время не могли опомниться от ужаса. Затем вскочили, бросились к двери и помчались по лестнице к комнате отца. Дверь была заперта. Мы не могли войти. Пришлось ее взломать. А когда наконец вошли, то увидели… — Он осекся.

— Об этом можете не рассказывать, мистер Ли, — поспешно сказал Джонсон. — Давайте лучше вернемся к тому моменту, когда вы находились в столовой. Кто именно там был, когда вы услышали крик?

— Кто был? Да все. Нет, дайте подумать. Там был мой брат, мой брат Гарри.

— И больше никого?

— Больше никого.

— А где были остальные джентльмены?

Альфред вздохнул и нахмурился, пытаясь припомнить.

— Погодите… Такое ощущение, что это было так давно… Куда же делись остальные? Ах да, Джордж пошел звонить. Потом, когда мы начали говорить о семейных делах, Стивен Фарр вышел. Очень тактично с его стороны.

— А ваш брат Дэвид?

— Дэвид? — Альфред нахмурился. — Разве его там не было? Ну да, не было. Я не знаю, когда он исчез.

— Значит, вы собирались обсудить семейные дела? — осторожно переспросил Пуаро.

— Да.

— То есть вам надо было обсудить кое-что с одним из членов вашей семьи?

— Что вы имеете в виду, мосье Пуаро? — спросила Лидия.

Он быстро повернулся к ней.

— Мадам, ваш муж говорит, что мистер Фарр вышел, потому что ему было неловко присутствовать при обсуждении семейных дел. Но это не был conseil de famille[159], поскольку мосье Дэвид и мосье Джордж отсутствовали. Значит, это был разговор между двумя членами семьи.

— Мой деверь Гарри много лет провел за границей, — сказала Лидия. — Вполне естественно, что ему и моему мужу было о чем поговорить.

— A-а… понимаю, понимаю.

Кинув на него быстрый взгляд, она тотчас отвела глаза.

— Итак, теперь картина более или менее ясна, — подытожил Джонсон. — А скажите, когда вы бежали в комнату вашего отца, вы не заметили кого-нибудь еще?

— Я… Право, не знаю… Конечно, заметил. Мы все примчались с разных сторон. Впрочем, точно сказать не могу… Я был так напуган. Этот ужасный крик…

Полковник Джонсон поспешил перевести разговор на другую тему.

— Благодарю вас, мистер Ли. И еще один момент. Насколько мне известно, у вашего отца вроде бы имелись алмазы… и довольно ценные.

— Да, — удивленно на него взглянув, подтвердил Альфред. — Это так.

— Где он их хранил?

— У себя в сейфе.

— Можете вы их описать?

— Обычные необработанные алмазы…

— А почему ваш отец держал их дома?

— Просто каприз. Когда-то очень давно он привез их из Южной Африки. И так и не отдал в огранку. Ему нравилось иметь их при себе. Если хотите — стариковская причуда.

— Понятно, — коротко заметил начальник полиции, однако по его тону было ясно, что ничего ему не понятно.

— И какова же их стоимость? — спросил он.

— Отец считал, что они стоят около десяти тысяч фунтов.

— То есть это были весьма ценные камни?

— Да.

— Все-таки странно, что он держал такую ценность у себя в спальне.

— Полковник Джонсон, — вмешалась Лидия, — мой свекор был несколько необычным человеком. Он не вписывался в общепринятые стереотипы. Очевидно, ему доставляло удовольствие просто держать эти камни в руках.

— Наверное, они напоминали ему о прошлом, — заметил Пуаро.

Она бросила на него благодарный взгляд.

— Да, скорее всего.

— Были ли эти алмазы застрахованы? — спросил начальник полиции.

— По-моему, нет.

Подавшись вперед, Джонсон негромко спросил:

— Вам известно, мистер Ли, о пропаже этих камней?

— Что? — удивленно уставился на него Альфред Ли.

— Ваш отец ничего вам об этом не говорил?

— Ни слова.

— А вы знали, что он послал за инспектором и сообщил ему о пропаже?

— В первый раз об этом слышу!

— А вы, миссис Ли? — посмотрел на Лидию начальник полиции.

— Я тоже, — покачала головой Лидия.

— Вы думали, что камни по-прежнему находятся в сейфе? — Да.

Немного помолчав, она спросила:

— Так его из-за этого и убили? Из-за этих камней?

— Вот это нам и предстоит выяснить, — ответил полковник и снова продолжил допрос: — Миссис Ли, кто мог бы затеять эту кражу? Что вы можете сказать по этому поводу?

— Кто? Не знаю, — она снова покачала головой. — Но, разумеется, не слуги, в этом я уверена. У них практически не было доступа к сейфу. Мой свекор почти не выходил из комнаты. И вниз не спускался.

— А кто у него убирал?

— Хорбери. Он стелил постель и вытирал пыль. Вторая горничная обязана была каждое утро разжигать камин. Все остальное делал Хорбери.

— Значит, больше всего возможностей было у Хорбери? — спросил Пуаро.

— Да.

— Как по-вашему, он мог украсть камни?

— Мог, наверное… раз у него было больше всего возможностей. Нет, не знаю, что и думать!

— Ваш муж рассказал нам, как он провел вечер. Нам бы хотелось услышать и ваш рассказ, миссис Ли. Когда вы в последний раз видели вашего свекра?

— Мы все собрались у него во второй половине дня, перед чаем. Вот тогда-то я и видела его в последний раз.

— Вы не зашли пожелать ему спокойной ночи?

— Нет.

— А обычно вы это делаете? — спросил Пуаро.

— Нет, — резко ответила Лидия.

— Где вы были, когда произошло убийство? — продолжал спрашивать начальник полиции.

— В гостиной.

— Вы слышали шум борьбы?

— По-моему, я слышала, как упало что-то тяжелое. Спальня мистера Ли находится над столовой, а не над гостиной, поэтому я мало что могла услышать, я ведь была в гостиной.

— Но вы слышали крик?

Лидия вздрогнула.

— Да, слышала… Ужасный крик… Так, наверное, кричат души грешников в аду. Я сразу поняла, что случилось что-то страшное. Я выбежала из гостиной и вслед за мужем и Гарри поднялась по лестнице.

— А кто еще был с вами в гостиной в этот момент?

— По правде говоря, не помню, — нахмурилась Лидия. — В соседней комнате Дэвид играл Мендельсона. По-моему, Хильда тоже была там.

— А две другие дамы?

— Магдалина пошла звонить, — медленно проговорила Лидия. — Не помню, вернулась она или нет. А где была Пилар, я не знаю.

— То есть вполне возможно, что вы были в гостиной одна? — мягко спросил Пуаро.

— Да… да, по-моему, одна.

— Теперь насчет этих алмазов, — сказал полковник Джонсон. — Тут многое необходимо выяснить. Вам известен шифр сейфа вашего отца, мистер Ли? Я заметил, что это сейф довольно старой конструкции…

— Шифр должен быть в записной книжке, которая всегда лежала в кармане его халата.

— Хорошо. Сейчас поищем. Впрочем, наверное, лучше сначала поговорить со всеми остальными. Ведь дамы, возможно, захотят лечь спать.

Лидия встала.

— Пойдем, Альфред. — Она повернулась к ним. — Прислать их к вам?

— Будьте любезны. Только пусть приходят по одному.

— Хорошо.

Она направилась к двери. Альфред последовал за ней.

У двери он вдруг резко обернулся.

— Ну да! — воскликнул он и быстрым шагом подошел к Пуаро. — Вы Эркюль Пуаро! Не понимаю, как я сразу не сообразил…

И торопливо заговорил тихим, но взволнованным голосом:

— Сам Бог послал вас сюда, мосье Пуаро! Вы должны докопаться до истины! Не жалейте расходов! Я все оплачу. Только найдите мне его… Того, кто убил моего отца… Убил с такой изуверской жестокостью! Вы должны найти этого негодяя, мосье Пуаро. Отец должен быть отомщен.

— Не беспокойтесь, мосье Ли, я сделаю все, что в моих силах, — пообещал Пуаро, — помогу полковнику Джонсону и инспектору Сагдену вести расследование…

— Я хочу, чтобы вы работали для меня лично, — сказал Альфред Ли. — Мой отец должен быть отомщен.

Он опять задрожал. Подошла Лидия и бережно взяла его под руку.

— Ну пойдем, Альфред. Нам еще нужно сказать всем, чтобы зашли к полковнику.

Ее глаза смело встретили пытливый взгляд Пуаро. «Да эта женщина умеет хранить свои тайны», — подумал Пуаро и тихо произнес:

— «Кто бы мог подумать, что в старике…»

— Замолчите! — перебила его она. — Замолчите…

— Я только повторяю ваши слова, мадам, — пробормотал Пуаро.

— Я знаю… — еле слышно выдохнула она. — Я помню… Это было ужасно…

Она резко повернулась и вместе с мужем вышла из комнаты.

9

Джордж Ли держался очень торжественно и очень старался сохранять подобающий вид.

— Кошмар, — сказал он, скорбно качая головой, — Просто какой-то кошмар. Страшно вспомнить. Думаю, такое мог совершить только сумасшедший!

— Вы полагаете? — вежливо спросил полковник Джонсон.

— Ну конечно. Двух мнений тут быть не может. Какой-нибудь маньяк. Наверное, он сбежал из местной психиатрической больницы.

— Ну и как же этот маньяк попал к вам в дом, мистер Ли? И как потом ему удалось выбраться отсюда? — не выдержал инспектор Сагден.

Джордж покачал головой.

— Ну это уж пусть выясняет полиция, — твердо сказал он.

— Мы осмотрели дом, — объяснил Сагден. — Все окна закрыты и зарешечены. Боковая дверь была заперта на замок, парадная — тоже. Через черный ход он уйти не мог. Тогда бы его обязательно увидели слуги.

— Но это же абсурд! — вскричал Джордж Ли. — По вашим рассуждениям выходит, что мой отец вовсе не был убит!

— Да нет, он именно был убит. Уж в этом-то у нас нет никакого сомнения, — сказал инспектор Сагден.

Начальник полиции откашлялся и взял инициативу в свои руки.

— Мистер Ли, где вы находились в момент убийства?

— Я был в столовой. Мы как раз кончили обедать. Впрочем, нет, по-моему, я был здесь, в этой комнате. Я только-только закончил разговаривать по телефону.

— Вы разговаривали по телефону?

— Да. Я звонил своему доверенному лицу в Уэстерингеме. Это мой избирательный округ. По неотложному делу.

— И после этого вы услышали крик?

Джордж Ли чуть вздрогнул.

— Да, он был ужасен. У меня просто мороз пробежал по коже. Потом раздался не то какой-то хрип, не то бульканье…

Вынув платок, он вытер взмокший лоб.

— Кошмар, просто какой-то кошмар, — повторил он.

— И затем вы побежали наверх?

— Да.

— Вы видели на лестнице своих братьев, мистера Альфреда и мистера Гарри Ли?

— Нет. Они, наверное, поднялись раньше меня.

— Когда вы в последний раз видели своего отца, мистер Ли?

— Во второй половине дня. Когда мы все были у него.

— И после вы уже его не видели?

— Нет.

После некоторой паузы начальник полиции спросил:

— Вам было известно, что ваш отец хранил в своем сейфе некоторое количество алмазов?

Джордж Ли кивнул.

— Что было крайне неразумно, — наставительно произнес он. — Я не раз говорил ему об этом. Его могли из-за них убить… То есть, я хочу сказать…

— Вам известно, что камни пропали? — перебил его полковник Джонсон.

Джордж от неожиданности открыл рот. Его выпуклые глаза еще больше вылезли из орбит.

— Значит, его убили из-за… них?

— Он знал об их пропаже, — объяснил ему начальник полиции, — и заявил об этом в полицию за несколько часов до смерти.

— Но тогда… — пролепетал запинаясь Джордж. — Я не понимаю… Я…

— Вот и мы тоже не понимаем, — мягко сказал Эркюль Пуаро.

10

В комнату вошел Гарри Ли. Вид у него был важный и самоуверенный. Секунду Пуаро, нахмурившись, не сводил с него глаз. У него было чувство, что, он уже где-то видел этого человека. Видел этот нос с горбинкой, и высокомерно вздернутый, резко очерченный подбородок… Да, Гарри был очень похож на отца, хотя тот был гораздо сухощавей и мельче.

Но Пуаро бросилось в глаза не только это поразительное сходство… Он обратил внимание и на то, что, несмотря на свой самоуверенный вид, Гарри Ли заметно нервничал. И хотя держался он довольно непринужденно, его, безусловно, что-то тревожило.

— Итак, джентльмены, — начал он, — чем могу быть полезен?

— Мы были бы вам очень признательны, если бы вы сумели пролить свет на события сегодняшнего вечера, — сказал полковник.

— Мне ничего не известно, — покачал головой Гарри Ли, — все было так ужасно — и так неожиданно.

— Вы, кажется, недавно вернулись из-за границы, мистер Ли? — спросил Пуаро.

— Да, — с готовностью отозвался Гарри. — Прибыл в Англию неделю назад.

— И долго отсутствовали? — поинтересовался Пуаро.

Задрав подбородок, Гарри Ли расхохотался.

— Пожалуй, мне лучше рассказать все самому, а то ведь все равно кто-нибудь расскажет! Я — блудный сын, джентльмены! Я не был в этом доме почти двадцать лет.

— И вернулись именно сейчас. Не объясните ли, почему? — спросил Пуаро.

— По той же причине, что и в доброй старой притче, — не смущаясь ответил Гарри. — Мне надоели рожки, которые едят свиньи…[160] или не едят, я забыл, как там говорится. Я подумал, что неплохо сменить их на откормленного теленка. Я получил письмо от отца, в котором он звал меня приехать домой. Я не стал артачиться и приехал. Вот и все.

— Приехали, чтобы отпраздновать Рождество, или хотели погостить подольше? — спросил Пуаро.

— Я вернулся домой навсегда, — ответил Гарри.

— Ваш отец был этому рад?

— Старик был в восторге. — Гарри снова расхохотался, прищурившись от удовольствия. — Старику прискучило жить здесь с Альфредом. Уж очень он нудный, наш Альфред. Достойнейший во всех отношениях человек, но фантазии никакой. А отец в свое время умел славно повеселиться. Вот и хотел, чтобы я приехал.

— А ваш брат и его жена, они тоже были рады тому, что вы здесь поселитесь? — слегка приподнял брови Пуаро.

— Альфред? Да он был просто в ярости. Насчет Лидии не знаю. Возможно, она тоже разозлилась — из-за Альфреда. Но в конце концов она была бы даже рада, не сомневаюсь. Мне нравится Лидия. Очаровательная женщина. Мы бы с ней поладили, я уверен. Что же касается Альфреда… тут все сложнее. — Он опять засмеялся. — Альфред всегда ревновал отца ко мне. Он ведь был послушным сыном, который без спросу и шагу не ступал. И что же все это время он получал в ответ? А то, что обычно и получает покорный сын. Пинок под зад. Поверьте мне, джентльмены: добродетель никогда не вознаграждается.

Он поочередно оглядел присутствующих.

— Надеюсь, вас не шокирует моя откровенность? Ведь вам нужна правда? Днем позже, днем раньше вы все равно вытащите на свет все грязное белье нашей семейки. Поэтому я готов сразу предъявить вам свое. Не могу сказать, что я сражен горем из-за смерти отца — ведь я ушел из дома еще мальчишкой — и тем не менее он мой отец, и его убили. И я жажду отомстить убийце. — Он потер подбородок, не отрывая взгляда от присутствующих. — Мы все жаждем мести. Мы, Ли, не умеем прощать. И мне хотелось бы быть уверенным в том, что убийцу моего отца поймают и повесят.

— Мне думается, вы можете на нас рассчитывать, мистер Ли, — сказал Сагден.

— А коли вы не сумеете, я сам с ним разделаюсь, — заявил Гарри Ли.

— Стало быть, вы кого-то подозреваете? — резко спросил начальник полиции.

— Нет, — покачал головой Гарри. — Это убийство — полная для меня неожиданность. Мне не дает покоя одна мысль: как в наш дом мог проникнуть посторонний?..

— То-то и оно, — кивнул Сагден.

— А если не мог, — продолжал Гарри Ли, — значит, его убил кто-то из домашних… Но кто, черт побери, мог это сделать? Слуги отпадают. Тресилиан здесь с незапамятных времен. Этот полоумный лакей? Ни в коем случае. Хорбери? Он, конечно, наглец, но Тресилиан сказал мне, что в это время он был в кино. Итак, что мы имеем? Если не считать Стивена Фарра (но, черт побери, что за удовольствие тащиться сюда из Южной Африки, ради того чтобы прикончить совершенно чужого ему человека?), значит, остаются только свои. Но я, хоть убей, никак не могу представить кого-нибудь из нас в этой роли. Альфред? Он благоговел перед отцом. Джордж? У него не хватило бы на это духу. Дэвид всегда был мечтателем. Он упал бы в обморок, увидев кровь на собственном порезанном пальце. Жены? Женщины в принципе не способны хладнокровно перерезать человеку глотку… Так кто же тогда? Ей-богу, не знаю. И это меня мучит…

Полковник Джонсон откашлялся — это уже вошло у него в привычку — и спросил:

— Когда нынче вечером вы в последний раз видели своего отца?

— После чая. Он как раз выяснял отношения с Альфредом. По поводу вашего покорного слуги. Старик терпеть не мог, когда ему перечили. И любил затеять хорошую свару. По-моему, он для этого и хранил в секрете факт моего прибытия. Хотел посмотреть, как полетят пух и перья, когда я нежданно-негаданно сюда заявлюсь. И о новом завещании заговорил по этой же причине.

Пуаро слегка напрягся.

— Значит, ваш отец упомянул о завещании? — вкрадчиво спросил он.

— Да. В присутствии нас всех. И следил за нами. Так кот следит за мышью… смотрел, как мы прореагируем. Позвонил своему адвокату и велел ему приехать сразу после Рождества.

— Какие же изменения он собирался внести? — спросил Пуаро.

Гарри Ли усмехнулся.

— Об этом он нам не сказал. Старый лис! Думаю или, скажем, надеюсь, что это были бы изменения в пользу вашего покорного слуги! Наверное, в старом завещании обо мне вообще не упоминалось. А теперь и меня собирались облагодетельствовать. Что было бы ударом для остальных. И Пилар тоже — она явно ему понравилась. Ей бы, по-моему, достался жирный кусок. Вы ее еще не видели? Мою испанскую племянницу? Восхитительное создание, в ней непостижимо сочетаются щедрое южное тепло с опять-таки чисто южной жестокостью. Ах, если б я не был ее дядюшкой!

— Вы говорите, что она нравилась вашему отцу?

— Она сумела к нему подластиться, — кивнул Гарри. — Просиживала у него часами. Держу пари, она знала, что делала! Но старик мертв, и перемен в завещании не предвидится — ни в ее, ни в мою пользу. Не повезло!

Он нахмурился, сделал паузу, а потом продолжал уже совсем другим тоном:

— Но я слишком отвлекся. Вы хотели знать, когда я в последний раз видел отца? Еще раз повторяю: после чая — было немногим больше шести. Старик был в отличном расположении духа, но выглядел, пожалуй, немного усталым. Я ушел, оставив его с Хорбери. Больше мне его видеть не пришлось.

— А где вы были во время убийства?

— В столовой с братцем Альфредом. Беседа была не из приятных. И в самый разгар ее, когда мы успели уже много чего друг другу наговорить, над нашей головой раздался грохот. Казалось, наверху орудует целая банда. А потом отец закричал. Крик перешел в страшный визг. Будто резали свинью. Этот его крик парализовал Альфреда. Он замер с открытым ртом… мне пришлось встряхнуть его, чтобы привести в чувство, и мы побежали наверх. Дверь была заперта. Пришлось ее взломать. Задачка оказалась не из легких. Почему дверь, черт побери, оказалась запертой, не могу понять! В комнате, кроме отца, никого не было и, будь я проклят, если кому-нибудь удалось уйти через окно.

— Дверь была заперта снаружи, — сказал инспектор Сагден.

— Что? — Гарри смотрел на него непонимающим взглядом. — Готов поклясться, что ключ был внутри.

— Значит, вы обратили на это внимание? — тихо спросил Пуаро.

— Я вообще человек наблюдательный, — бойко ответил Гарри Ли. — Это у меня в крови.

Он внимательно вгляделся в их лица.

— Хотите узнать еще что-нибудь, джентльмены?

Джонсон покачал головой.

— Спасибо, мистер Ли, на данный момент это все. Вас не затруднит пригласить сюда еще кого-нибудь из вашей семьи?

— Конечно, конечно.

Он не оглядываясь вышел из кабинета.

Оставшиеся переглянулись.

— Что скажете, Сагден? — спросил полковник Дженсон.

Инспектор с сомнением покачал головой:

— Он чего-то боится. Интересно, чего…

11

В дверном проеме эффектно замерла Магдалина Ли. Одной рукой она поправляла свои отливающие платиновым блеском волосы. Светло-зеленое бархатное платье плотно облегало ее стройную фигуру. Она выглядела очень юной и немного испуганной.

На мгновенье взгляд всех троих мужчин был прикован только к ней. В глазах Джонсона читалось восхищение, в глазах инспектора Сагдена… нет, в глазах Сагдена не было никакого восторга, а всего лишь нетерпение человека, желавшего поскорее продолжить свою работу; Пуаро смотрел на нее с интересом (что она не преминула заметить), но этот интерес был вызван не ее красотой, а скорее умением эту красоту преподнести. Конечно же ей было невдомек, что про себя он подумал:

«Jolie mannequin, la petite. Elle se pose tout'naturellement. Elle a les yeux dures»[161].

«До чего же хороша! — думал полковник Джонсон. — У Джорджа Ли, если он не примет мер, будут с ней неприятности. Мужчины отнюдь ей не безразличны, сразу видно».

«Пустоголовая тщеславная кукла, — размышлял Сагден. — Надеюсь, нам не придется с ней долго возиться».

Полковник Джонсон встал.

— Не присядете ли, миссис Ли? Вы…

— Миссис Джордж Ли.

Она села на стул, одарив полковника благодарной улыбкой. «В конце концов, — говорил ее взгляд, — хоть вы и мужчина, и к тому же еще полицейский, все равно вы не такой страшный, как я думала».

Не спеша убрать с лица улыбку, она повернулась к Пуаро. Иностранцы обычно весьма живо реагируют на женщин. Инспектор Сагден ее не интересовал.

— Все это ужасно. Я так напугана, — промурлыкала она, трагическим жестом заламывая руки, но ровно настолько, чтобы не испортить впечатления.

— Полно, полно, миссис Ли, — ласково, но вместе с тем деловито пробасил полковник Джонсон. — Я знаю, что вам пришлось пережить, но теперь все уже позади. Нам просто хотелось бы услышать от вас, что произошло нынче вечером.

— Но я ничего не знаю! — вскричала она. — Правда, не знаю.

На секунду глаза начальника полиции сузились.

— Разумеется, не знаете, — мягко подтвердил он.

— Мы прибыли в этот дом только вчера. Джордж заставил меня поехать сюда на Рождество! Нет чтобы остаться дома. Я, наверно, никогда не смогу успокоиться.

— М-да, событие крайне неприятное.

— Видите ли, я почти не знаю родных Джорджа. Мистера Ли я видела всего два раза: у нас на свадьбе и потом еще разок. Альфреда и Лидию я, конечно, видела чаще, но все равно они для меня совсем чужие.

И снова эти широко распахнутые глаза испуганного ребенка. И снова Пуаро посмотрел на нее с интересом и снова подумал: «Elle joue très bien la comédie, cette petite…»[162]

— Да-да, — понимающе согласился полковник Джонсон. — А теперь скажите мне, когда вы в последний раз видели мистера Ли живым?

— Сегодня днем. Это было так противно!

— Противно? Почему? — тут же спросил Джонсон.

— Они жутко разозлились.

— Кто они?

— О! Все… Кроме Джорджа. Ему его отец ничего не сказал. Но все остальные — да.

— Что же такое произошло?

— Когда мы поднялись к нему — он сам нас пригласил — он говорил по телефону… со своим адвокатом насчет завещания. А после он спросил у Альфреда, почему тот такой мрачный. Я лично думаю, что это из-за приезда Гарри. По-моему, Альфред был этим ужасно расстроен. Много лет назад Гарри чего-то там натворил. А потом мистер Ли сказал про свою покойную жену, что у нее были куриные мозги. И тогда вскочил Дэвид. У него был такой вид, будто он готов убить старика… О! — Она вдруг умолкла, в глазах у нее вспыхнула тревога. — Я совсем ничего такого не имела в виду… Я правда не имела в виду ничего плохого!

— Разумеется, разумеется, — успокоил ее полковник Джонсон. — Фигура речи[163], так сказать.

— Хильда — это жена Дэвида — заставила его сесть… и вот, собственно, и все. Мистер Ли сказал, что вечером никого не желает видеть. И мы сразу все ушли.

— И больше вы его не видели?

— Да. До… До…

Она задрожала.

— Все понятно, — сказал полковник Джонсон. — А где вы были, когда случилось убийство?

— О! Дайте подумать. По-моему, я была в гостиной.

— Постарайтесь вспомнить точнее.

Магдалина замигала, хлопая неестественно большими ресницами.

— Ну конечно! Что же это я… Я ведь пошла звонить. Совершенно перестаешь соображать.

— Вы разговаривали по телефону? В этой комнате?

— Да. Это, по-моему, единственный телефон в доме, не считая того, что у свекра.

— А еще кто-нибудь здесь был? — спросил Сагден.

Ее глаза снова по-детски округлились.

— О нет! Я была тут одна.

— И долго вы здесь пробыли?

— Ну… в общем, некоторое время. Вечером, пока дозвонишься…

— Вы заказывали свой номер?

— Да. Я звонила в Уэстерингем.

— Понятно. А затем?

— Затем раздался этот ужасный вопль — все побежали — дверь была заперта, и ее пришлось взломать. О, это был настоящий кошмар! Я этого никогда не забуду!

— Ну-ну, — тут же машинально пробормотал полковник, успокаивая ее. И продолжал: — Вы знали, что у вашего свекра в сейфе хранились алмазы?

— В самом деле? — Она была явно потрясена. — Настоящие алмазы?

— Алмазы стоимостью примерно в десять тысяч фунтов, — уточнил Эркюль Пуаро.

— О! — выдохнула она, и в этом тихом возгласе отразилась самая суть женской алчности.

— Что ж, — сказал полковник Джонсон, — пока, пожалуй, все. Не смеем вас больше задерживать, миссис Ли.

— О, большое вам спасибо.

Она встала, одарив Джонсона и Пуаро улыбкой маленькой девочки, благодарной взрослым за подарок, и вышла, высоко подняв голову и чуть развернув ладони.

— Попросите зайти к нам мистера Дэвида Ли, — крикнул ей вдогонку полковник Джонсон. И, закрыв за ней дверь, вернулся к столу. — Ну? Что вы на это скажете? Кажется, нащупали. Заметьте, Джордж Ли разговаривал по телефону, когда раздался крик! Его жена делала то же самое! Не вяжется. Никак не вяжется… Ваше мнение, Сагден?

— Не хочу говорить ничего дурного об этой леди, — медленно начал инспектор, — но должен признать: она, вероятно, умеет очень ловко вытягивать из мужчины деньги…

И все же не думаю, что она способна перерезать ему глотку. Совсем не в ее стиле.

— Как знать, mon vieux?[164] — пробормотал Пуаро.

Начальник полиции повернулся к нему.

— А что думаете вы, Пуаро?

Эркюль Пуаро подался вперед, поправил лежащий перед ним бювар[165], сдул пылинку с подсвечника и лишь потом ответил.

— Я бы сказал, что перед нами начинает вырисовываться характер покойного Симеона Ли. И это очень важно. Я бы сказал, самое важное в этом деле… характер убитого.

Инспектор Сагден смотрел на него с недоумением.

— Я не совсем понимаю вас, мистер Пуаро, — признался он. — Какое отношение к убийству имеет характер покойного?

— Характер жертвы всегда имеет отношение к преступлению, — задумчиво проговорил Пуаро. — Искренность и доверчивость Дездемоны стали прямой причиной ее смерти. Менее доверчивая женщина давно заметила бы козни Яго[166] и пресекла их. Нечистоплотность Марата[167] привела его к смерти в ванне. Необузданный нрав Меркуцио[168] довел его до гибели.

Полковник Джонсон разгладил свои усы.

— К чему вы клоните, Пуаро?

— Я лишь объясняю вам, что вследствие определенных свойств характера Симеон Ли привел в движение определенные силы, которые в конце концов с ним же расправились.

— Значит, вы не считаете, что его убили из-за алмазов?

Пуаро улыбнулся, заметив полную растерянность на лице Джонсона.

— Mon cher[169],— сказал он, — то, что Симеон Ли хранил у себя в сейфе на десять тысяч фунтов алмазов, свидетельствует прежде всего о своеобразии его характера! Обычный человек так не поступает.

— Сущая правда, мистер Пуаро, — согласился Сагден, кивая с таким видом, будто наконец понял, о чем говорит его собеседник. — Мистер Ли был странным человеком. Надо же, хранить дома алмазы… только для того, чтобы можно было подержать их в руках, когда захочется вспомнить прошлое. Потому-то он, наверное, и не отдал их ювелиру.

— Именно, именно, — энергично закивал Пуаро. — Я вижу, вы быстро схватываете суть, инспектор.

Инспектор был не очень уверен в том, что он заслужил этот комплимент, но полковник Джонсон не дал ему возможности возразить.

— И еще одно, Пуаро! — воскликнул он. — Не знаю, обратили ли вы внимание…

— Mais oui[170],— перебил его Пуаро, — я понимаю, о чем вы хотите сказать. Миссис Джордж Ли, сама того не подозревая, показала нам кота, которого прячет в мешке ее семейство. Она (наконец-то!) рассказала нам о том, что произошло на последней семейной встрече. Объяснила — о, так простодушно! — что Альфред рассердился на отца, а Дэвид был «готов его убить». Эти ее заявления, я не сомневаюсь, совершенно искренни, однако нам следует тщательно все проанализировать. Для чего Симеон Ли собрал всю семью? Почему они вошли как раз в ту минуту, когда он разговаривал по телефону со своим адвокатом? Parbleu[171], это не было случайностью. Он хотел, чтобы они это услышали! Бедняга вынужден сиднем сидеть в кресле, забавы молодости ему уже недоступны. Вот он и придумывает себе развлечение: играет на алчности человеческой натуры, на людских слабостях и страстях. И тут возникает еще одна загадка. В свою игру он вовлек всех своих детей. По логике, он должен был уколоть каждого из них, в том числе и мистера Джорджа Ли. Но его жена не говорит об этом ни слова. Полагаю, что и в нее он пустил парочку отравленных стрел. Ну ничего, я думаю, очень скоро мы узнаем от остальных, что же Симеон Ли сказал Джорджу Ли и его жене…

Он умолк. Дверь отворилась, и вошел Дэвид Ли.

12

Дэвид Ли держал себя в руках. Он был спокоен — неестественно спокоен. Он подошел к столу и, придвинув стул, сел, с мрачным любопытством глядя на полковника Джонсона.

Свет лампы, упав на топорщившуюся надо лбом светлую прядь, очертил изящный овал лица. Он выглядел настолько моложаво, что трудно было поверить, что тот сморщенный старик, чье тело лежало наверху, его отец.

— Итак, джентльмены, — начал он, — чем могу быть вам полезен?

— Насколько нам известно, — отозвался полковник Джонсон, — сегодня во второй половине дня вы всей семьей собирались у вашего отца?

— Да. Но никаких особых поводов к тому не было. То есть, я хочу сказать, что это не был семейный совет или что-то в этом роде.

— А что же?

— Отец был в скверном настроении, — ровным голосом продолжал Дэвид Ли. — Он был стар и болен. Приходится делать на это скидку. По-видимому, он собрал нас для того, чтобы… излить свою досаду.

— Вы помните, что он говорил?

— Да в общем-то глупости, — не теряя спокойствия ответил Дэвид. — Сказал, что мы бездельники, что среди нас нет ни одного настоящего мужчины… Сказал, что Пилар (это моя племянница из Испании) стоит двоих из нас вместе взятых. Сказал… — Дэвид замолчал.

— Пожалуйста, мистер Ли, повторите, если можно, его слова, — попросил Пуаро.

— Он был довольно груб, — неохотно продолжал Дэвид. — Сказал, что надеется, что где-то бродят по свету его сыновья, которые лучше любого из нас, хоть и оказались незаконнорожденными…

Ему было явно неприятно повторять эти слова. Инспектор Сагден вдруг насторожился и подался вперед.

— Ваш отец сказал что-либо в адрес вашего брата, мистера Джорджа Ли?

— Джорджа? Не помню. Ах да, по-моему, он сказал, что Джорджу придется сократить расходы, потому что сумма, которую отец ему выделяет, будет урезана. Джордж ужасно расстроился, стал красным как рак, залепетал, что ему и так тяжело, что он не сможет свести концы с концами. Однако отец очень твердо сказал ему, что вынужден пойти на это, и посоветовал, чтобы жена Джорджа помогала ему экономить. Это он специально его поддел, поскольку Джордж всегда отличался скупостью и дрожит над каждым пенни. Магдалина же, с ее экстравагантным вкусом, наоборот, любит сорить деньгами.

— Значит, она тоже была обижена? — спросил Пуаро.

— Да. Кроме того, отец весьма грубо высказался на ее счет, заявив, что она жила с морским офицером. Он, разумеется, имел в виду ее отца, но прозвучало это несколько двусмысленно. Магдалина вспыхнула, и ее можно понять.

— Ваш отец говорил что-нибудь о своей покойной жене, вашей матери?

Кровь то приливала к щекам Дэвида, то отливала. Он стиснул лежащие на столе руки, которые чуть приметно дрожали.

— Да, говорил, — приглушенным голосом ответил он. — Он ее оскорбил.

— Что он сказал? — поинтересовался полковник Джонсон.

— Не помню, — резко отозвался Дэвид. — Что-то очень уничижительное.

— Ваша мать давно умерла? — тихо спросил Пуаро.

— Она умерла, когда я был еще подростком.

— Она была не очень счастлива в этом доме?

— Кто мог быть счастлив с таким человеком, как отец? — презрительно усмехнулся Дэвид. — Моя мать была святой. Он разбил ей сердце, и она умерла.

— Однако, возможно, ваш отец был опечален ее смертью? — продолжал Пуаро.

— Не знаю, — отрывисто сказал Дэвид. — Я ушел из дома. — И помолчав, добавил: — Вам, вероятно, не известен тот факт, что до этого визита я не виделся с отцом почти двадцать лет. Поэтому, как вы понимаете, я ничего не знаю: ни о его привычках, ни о его врагах. Я вообще не знаю, что тут у них происходило.

— Вы знали, что у вашего отца в сейфе хранились алмазы? — спросил полковник Джонсон.

— Да? — равнодушно переспросил Дэвид. — По-моему, довольно глупая прихоть.

— Пожалуйста, расскажите, что вы в тот вечер делали, — попросил Джонсон.

— Я? По окончании обеда я довольно быстро встал из-за стола. Мне наскучило сидеть со стаканом портвейна в руке. Кроме того, я понял, что между Альфредом и Гарри назревает ссора. А я ненавижу скандалы. Поэтому отправился в музыкальную гостиную, где сел за рояль.

— Это рядом с большой гостиной? — спросил Пуаро.

— Да, рядом. Я играл, пока… пока не случилось все это.

— Что именно вы услышали?

— Будто где-то наверху падали стулья и что-то более крупное. А потом — этот… просто нечеловеческий крик. — Он снова стиснул руки. — Так, наверное, кричат души грешников в аду. Господи, это было ужасно!

— Вы были один в музыкальной гостиной? — спросил Джонсон.

— Что? Нет, со мной была моя жена Хильда. Она пришла из большой гостиной, куда удалились после обеда все дамы. Мы… мы побежали вслед за остальными.

И нервно добавил:

— Надеюсь, вы не заставите меня описывать то, что я увидел?

— Нет, в этом нет необходимости, — ответил полковник Джонсон. — Спасибо, мистер Ли, на этом закончим. Ведь у вас, наверное, нет никаких предположений относительно того, кому понадобилось убивать вашего отца?

— По-моему, желающих нашлось бы немало! — неосторожно вырвалось у Дэвида. — Но кто именно это сделал, понятия не имею.

И он быстро вышел, громко хлопнув дверью.

13

Полковник Джонсон многозначительно откашлялся, однако сказать ничего не успел, поскольку дверь отворилась, и вошла Хильда Ли.

Эркюль Пуаро посмотрел на нее с любопытством. Он не мог не отметить, что жены этих Ли — весьма интересные объекты для наблюдения. Острый ум и породистая грация Лидии, умение себя подать и манерное изящество Магдалины. А теперь вот Хильда — основательная, полная какой-то умиротворяющей силы. Она выглядела старше своих лет — из-за довольно старомодной прически и вышедшего из моды платья. В тускло-каштановых волосах не было ни сединки, а спокойные карие глаза на полноватом лице лучились добросердечием. Славная женщина, подумал Пуаро.

Полковник Джонсон тоже явно ей симпатизировал, и голос его был полон дружеского участия:

— …большое испытание для вас всех. Насколько я понял из разговора с вашим мужем, вы впервые в Горстон-Холле?

Она наклонила голову.

— Вы были ранее знакомы с вашим свекром?

— Нет, — тихим приятным голосом отозвалась Хильда. — Мы поженились уже после того, как Дэвид ушел из дома. Он не хотел иметь ничего общего со своими родственниками. До вчерашнего дня я никого из них не видела.

— Почему же тогда состоялся этот визит?

— Мистер Ли написал Дэвиду письмо, в котором очень просил его приехать. Он хотел, чтобы все его дети собрались у него в доме на Рождество. Просил не отказать в просьбе, ссылаясь на свой преклонный возраст.

— И ваш муж откликнулся на это приглашение?

— Честно говоря, это я уговорила его поехать. Я… абсолютно не так все поняла.

— Не будете ли вы так любезны, мадам, — вмешался Пуаро, — разъяснить смысл ваших слов? Мне думается, это может помочь нам в расследовании.

Она живо к нему обернулась:

— Тогда я еще не знала своего свекра. И понятия не имела, что на самом деле побудило его пригласить всех своих детей. Я решила, что он стар, одинок и действительно хочет помириться с ними.

— А на самом деле?

— Я уверена, я совершенно уверена, что… — она запнулась на миг, — что мистер Ли вовсе не собирался ни с кем мириться… Он, напротив, хотел посеять вражду и раздор.

— Каким образом?

— Ему доставляло удовольствие играть на самых низменных человеческих инстинктах, — тихим голосом объяснила Хильда. — В нем было — как бы это сказать? — какое-то дьявольское злорадство. Ему хотелось их всех перессорить.

— И что же — это ему удалось? — спросил Джонсон.

— О да, — ответила Хильда. — Вполне.

— Нам рассказали, мадам, — вставил Пуаро, — о спектакле, разыгранном сегодня во второй половине дня. Вероятно, это было малоприятное зрелище.

Она наклонила голову.

— Не опишете ли нам — и как можно подробнее, — что же все-таки произошло?

На секунду она задумалась.

— Когда мы вошли, мистер Ли разговаривал по телефону.

— Как я понял, со своим адвокатом?

— Да. Он хотел, чтобы мистер… Чарлтон, кажется… — я плохо запоминаю фамилии — приехал к нам, поскольку мой свекор решил составить новое завещание. Прежнее, сказал он, уже устарело.

— Как вы считаете, мистер Ли намеренно сделал так, чтобы вы все услышали этот разговор, или это вышло чисто случайно? Подумайте хорошенько, прежде чем ответить.

— Я почти не сомневаюсь, что он сделал это намеренно.

— Чтобы посеять недоверие и враждебность между вами?

— Да.

— Значит, возможно, он вовсе не собирался переделывать свое завещание?

— Нет, — немного поразмыслив, ответила она, — по-моему, все-таки собирался. Он действительно решил составить новое завещание, а заодно и поразвлечься…

— Мадам, — сказал Пуаро, — я лицо неофициальное, и мои вопросы, как вы понимаете, несколько отличны от тех, какие задал бы вам представитель закона. Так вот, мне очень хотелось бы знать, какие, по-вашему, изменения были бы внесены в новое завещание. Меня интересует — я подчеркиваю — не то, что вам известно, а ваши предположения. Les femmes[172] с ходу все улавливают, Dieu merci[173].

— Я отвечу, раз вас так интересует мое мнение, — чуть улыбнулась Хильда Ли. — Сестра моего мужа, Дженнифер, вышла замуж за испанца Хуана Эстравадоса. Только что сюда приехала их дочь Пилар. Очень красивая девушка, да к тому же единственная внучка в семье. Она очень понравилась старому мистеру Ли. Он к ней сразу привязался. Мне думается, в новом завещании на ее долю пришлась бы солидная сумма. А в прежнем ей, видимо, предназначались какие-нибудь крохи, а может, и вовсе ничего.

— Вы были знакомы со своей золовкой?

— Нет, ее я ни разу не видела. Ее муж погиб при трагических обстоятельствах вскоре после женитьбы. Сама Дженнифер умерла год назад. Пилар осталась сиротой. Вот почему мистер Ли и предложил ей поселиться в его доме.

— А остальные рады были ее приезду?

— По-моему, она всем: понравилась, — спокойно ответила Хильда. — Приятно, что в доме появилось такое юное, жизнерадостное существо.

— Ну а ей здесь понравилось?

— Не знаю, — не сразу ответила Хильда. — Девушке, родившейся в южной стране, этот дом должен был показаться холодным и чужим.

— Надо думать, в Испании сейчас тоже не слишком уютно, — возразил Джонсон. — А теперь, миссис Ли, нам все же хотелось бы побольше узнать о том малоприятном разговоре.

— Извините, я несколько отклонился от темы, — пробормотал Пуаро.

— После того, как мой свекор повесил трубку, — продолжила Хильда Ли, — он изучающе на всех посмотрел, потом расхохотался и сказал, что у нас очень мрачный вид. Затем добавил, что устал и намерен пораньше лечь. И велел не беспокоить его сегодня вечером, поскольку он хочет быть в хорошей форме на Рождество. Что-то вроде этого. Затем, — она нахмурилась от напряжения, стараясь все точно вспомнить, — он, кажется, сказал, что прочувствовать всю прелесть Рождества может лишь тот, у кого большая семья, и перевел разговор на деньги. Заявил, что на содержание дома будет теперь уходить гораздо больше денег. Предупредил Джорджа и Магдалину, что им придется быть более экономными. Посоветовал ей самой шить себе наряды. Хотя, по-моему, этого никто теперь не делает. Я уверена, что Магдалина обиделась. Да, еще сказал, что его собственная жена очень ловко управлялась с иголкой.

— Это все, что он о ней говорил? — осторожно спросил Пуаро.

Хильда вспыхнула.

— Упомянул о том, что она была неумна, причем в довольно резкой форме. Мой муж очень любил свою мать, и слова свекра крайне его задели. А потом мистер Ли вдруг принялся кричать на нас всех, распаляясь все больше и больше. Я, конечно, могу его понять…

— В чем именно? — не удержавшись, перебил ее Пуаро.

Она посмотрела на него все с тем же безмятежным спокойствием.

— Ему было обидно, — пояснила она, — что в семье нет внуков, что некому продолжить род Ли. Видно было, что это уже давно его терзало. Больше он не мог сдерживаться и излил свою досаду на сыновей, сказал, что они не мужчины, а маменькины сынки, слюнтяи. Мне было его жаль, — я чувствовала, насколько уязвлена его гордость.

— А затем?

— А затем, — медленно повторила Хильда, — мы все ушли.

— И больше вы его не видели?

Она наклонила голову.

— Где вы были, когда произошло убийство?

— Я была вместе с мужем в музыкальной гостиной. Он играл на рояле.

— А потом?

— Мы услышали наверху грохот опрокидываемой мебели и звон бьющегося фарфора — там явно происходила схватка. И потом этот ужасный крик, когда ему перерезали горло…

— А какой именно крик? Чем именно он был ужасен? — спросил Пуаро. И помолчав, добавил: — Так кричат души грешников в аду? Вы это хотели сказать?

— Еще страшнее.

— Что вы имеете в виду, мадам?

— Казалось, что кричит кто-то, у кого нет души… это был крик зверя, а не человека.

— Значит, вот какой вы вынесли ему приговор, мадам? — мрачно спросил Пуаро.

Она в отчаянии махнула рукой и опустила глаза.

14

Пилар вошла в комнату с некоторой опаской — так ведет себя зверь, учуявший западню. Глаза ее быстро обежали присутствующих. Она не столько боялась, сколько подозревала недоброе.

Полковник Джонсон встал и подал ей стул.

— Вы понимаете по-английски, мисс Эстравадос? — спросил он.

Пилар широко раскрыла глаза.

— Конечно, — ответила она. — Ведь моя мать была англичанка. Я и себя считаю англичанкой.

Слабая улыбка мелькнула на губах полковника Джонсона, когда его взгляд остановился на иссиня-черных блестящих волосах, гордых темных глазах и резко очерченных алых губах. Нет, Пилар Эстравадос никак нельзя было назвать англичанкой!

— Мистер Ли был вашим дедом. Он пригласил вас переехать из Испании к нему. И вы прибыли несколько дней назад. Все верно? — спросил он.

— Верно, — кивнула Пилар. — Я пережила кучу приключений, пока выбралась из Испании. Нас бомбили, погиб мой шофер. Там, где у него была голова, все было в крови. А я не умею водить машину, поэтому мне пришлось долго-долго идти пешком. А я никогда не хожу пешком. У меня были стерты все ноги…

— Однако вам все же удалось добраться сюда, — снова улыбнулся полковник Джонсон. — Ваша матушка много рассказывала вам про вашего деда?

— О да, — весело кивнула Пилар. — Она называла его старым дьяволом.

Эркюль Пуаро улыбнулся.

— А каким он показался вам, мадемуазель? — спросил он.

— Очень-очень старым, — ответила Пилар. — Он не вставал с кресла, и лицо у него было высохшее. Но мне он все равно понравился. По-моему, в молодости он был очень красивым. Совсем таким как вы, — добавила Пилар, повернувшись к инспектору Сагдену. Ее глаза с простодушным восхищением замерли на его красивом лице, которое от этого комплимента сделалось кирпично-красным.

Полковник Джонсон подавил смешок. Совсем не часто флегматичного инспектора удавалось вывести из равновесия.

— Но, конечно, — с сожалением продолжала Пилар, — он был гораздо ниже вас. Наверное, даже в молодости.

Эркюль Пуаро вздохнул.

— Вам нравятся высокие мужчины, сеньорита? — спросил он.

— О да, — воодушевилась Пилар. — Мне нравятся крупные, высокие мужчины, широкоплечие и сильные.

— По прибытии сюда вы часто видели вашего деда? — поинтересовался полковник Джонсон.

— О да, часто. Я проводила с ним много времени. Он рассказывал мне о себе, о том, каким был грешником и чем занимался в Южной Африке.

— А говорил ли он вам, что хранит в своем сейфе алмазы?

— Да, он мне их показывал. Такие некрасивые, даже странно, что из этих тусклых камешков получаются настоящие брильянты.

— Значит, он вам их показывал? — переспросил инспектор Сагден.

— Да.

— И ни одного не подарил?

— Ни одного, — покачала головой Пилар. — Я надеялась, что, может быть, когда-нибудь подарит, если я буду с ним ласкова и часто буду приходить к нему… Ведь старые джентльмены любят молоденьких девушек.

— Вам известно, что алмазы похищены? — спросил полковник Джонсон.

— Похищены? — Глаза Пилар округлились.

— Да. Как вы думаете, кто мог их взять?

— Хорбери, конечно, — с ходу ответила Пилар.

— Хорбери? Вы имеете в виду камердинера?

— Да.

— Почему вы так думаете?

— Потому что у него на физиономии написано, что он вор. Глаза бегают, ходит бесшумно, подслушивает у дверей и вообще похож на кота. А все коты — воришки.

— Гм, — скептически хмыкнул полковник Джонсон. — Ладно, пусть будет так. Теперь поговорим о другом. По моим сведениям, все, ваше семейство во второй половине дня собралось в комнате вашего деда, который весьма сурово всех отчитал.

Пилар кивнула и довольно улыбнулась.

— Да. Было ужасно весело. Дед так их разозлил!

— Значит, вам это понравилось?

— Да, я люблю смотреть, когда люди сердятся. Очень люблю. Но здесь в Англии они не умеют по-настоящему сердиться. Не то что у нас в Испании. Там сразу вытаскивают ножи, кричат, ругаются. А у вас тут только краснеют и стискивают зубы.

— Вы помните, что именно сказал ваш дед?

— Ну не знаю, — засомневалась Пилар. — Сказал, что от них всех нет никакого толку… что у них нет детей. Сказал, что я лучше их всех. Я ему очень понравилась.

— А про завещание или деньги он говорил?

— Про завещание, по-моему, нет. Не помню.

— И что было дальше?

— Все ушли, кроме Хильды. Это жена Дэвида, толстая такая. Она осталась в комнате.

— Вот как?

— Да. А Дэвид весь дрожал и был белым как мел. Вот умора. Казалось, ему вот-вот станет плохо.

— И что потом?

— Потом я пошла и отыскала Стивена. И мы танцевали под граммофон.

— Стивена Фарра?

— Да. Он приехал, из Южной Африки. Сын дедушкиного партнера. Тоже очень красивый. Загорелый, рослый, и у него чудесные глаза.

— Где вы были, когда произошло убийство?

— В каком именно месте?

— Да.

— Сначала я была в гостиной вместе с Лидией. Потом пошла к себе в комнату, чтобы подкраситься. Я собиралась опять потанцевать со Стивеном. А потом услышала где-то вдалеке крик, и все куда-то побежали, ну я тоже побежала. Гарри со Стивеном пытались взломать дверь в дедушкину комнату. Им это удалось. Они оба рослые и сильные.

— А затем?

— Затем, когда — хлоп — дверь упала, мы все увидели… Что там творилось! Все было переломано, перевернуто, а дед лежал в луже крови, и горло у него было перерезано вот так, — она провела ребром ладони себе по шее, — от уха до уха.

Она молчала, явно наслаждаясь произведенным эффектом.

— Вам не страшно было видеть эту лужу крови? — спросил Джонсон.

— Нет. А что такого? — искренне изумилась она. — Когда людей убивают, всегда много крови. А здесь — просто все было ею залито!

— И кто-нибудь что-либо сказал? — спросил Пуаро.

— Дэвид сказал что-то смешное. Что же он сказал? Ах да. Он сказал «жернова Господни», — и Пилар еще раз повторила, делая ударение на каждом слове: — жернова Господни… Что это значит? Жерновами ведь мелют муку, верно?

— На этом, я думаю, мы закончим, мисс Эстравадос, — предложил полковник Джонсон.

Пилар послушно встала.

— Тогда я пойду.

И, поочередно одарив всех троих ослепительной улыбкой, она закрыла за собой дверь.

— «Жернова Господни мелют хоть и медленно…» — процитировал полковник Джонсон. — И это сказал Дэвид Ли.

15

Дверь снова отворилась, и полковник Джонсон с удивлением увидел на пороге уже опрошенного Гарри Ли, но, как только тот вошел в комнату, он понял, что обознался.

— Садитесь, мистер Фарр, — пригласил полковник.

Стивен Фарр сел, внимательно оглядев каждого из присутствующих. Взгляд его был холодным и умным.

— Боюсь, от меня будет мало толку. Но, пожалуйста, готов ответить на все вопросы. Наверное, сначала мне следует объяснить вам, кто я такой. Мой отец, Эбенезер Фарр, когда-то, еще в Южной Африке, был партнером Симеона Ли. С тех пор прошло более сорока лет.

Он помолчал.

— Отец много рассказывал мне о Симеоне Ли и о том, как много им на пару пришлось потрудиться. Симеон Ли увез домой целое состояние, впрочем, и отец тоже не сплоховал. Он постоянно твердил мне, что если я когда-либо окажусь в Англии, мне нужно обязательно разыскать мистера Ли. «Но прошло столько времени, — как-то сказал ему я, — и он может попросту не понять, что я твой сын», — но отец только рассмеялся. «Ничего, поймет. Те, кому выпало вместе такое испытать, друг друга не забывают», — ответил он. Два года назад отец умер. Я, как видите, оказался-таки в Англии и решил последовать его совету.

Я немного волновался, когда ехал сюда, — чуть улыбнулся он, — но, как оказалось, зря. Мистер Ли тепло меня встретил и даже уговорил остаться на Рождество. Я отнекивался, говорил, что мне неловко вторгаться в их семью, но он и слушать ничего не хотел. — И несколько смущенно добавил: — Все были очень любезны со мной, особенно мистер и миссис Альфред Ли, необыкновенно любезны. Очень сожалею, что на их долю выпало такое несчастье.

— Сколько вы уже здесь, мистер Фарр?

— Со вчерашнего дня.

— Вам довелось сегодня видеть мистера Ли?

— Да, я разговаривал с ним утром. Он был в хорошем настроении и с интересом расспрашивал меня — с кем я встречался, где успел побывать.

— Больше вы его не видели?

— Нет.

— Говорил ли он вам, что хранит у себя в сейфе алмазы?

— Нет.

И, сразу догадавшись в чем дело, сам спросил:

— Вы хотите сказать, что это было ограбление?

— Мы пока ничего не можем утверждать, — ответил Джонсон. — А теперь перейдем к событиям вечера. Не расскажете ли нам, как вы его провели?

— Извольте. Когда дамы нас покинули, я еще некоторое время оставался в столовой — потягивал портвейн. Затем, сообразив, что братья Ли жаждут обсудить семейные дела, я, извинившись, тоже удалился.

— И куда же?

Стивен Фарр наклонился вперед, поглаживая указательным пальцем подбородок.

— Да набрел на какую-то огромную комнату — видимо, танцевальный зал, — равнодушно пояснил он. — Там стоял граммофон и лежала кипа пластинок с танцевальной музыкой. Я поставил несколько — захотелось послушать.

— Может быть, вы рассчитывали, что кто-нибудь придет составить вам компанию? — спросил Пуаро.

Едва заметная улыбка тронула губы Стивена Фарра.

— Может быть. Человеку свойственно мечтать. — И откровенно усмехнулся.

— Сеньорита Эстравадос очень красива, — заметил Пуаро.

— Она — самое привлекательное из того, что я увидел в Англии, — отозвался Стивен.

— Так она пришла? — явно оживившись, спросил полковник.

Стивен покачал головой.

— Нет, я был там один. А когда началась суматоха, я выскочил в холл и бросился вслед за другими, чтобы узнать, что там стряслось. А потом помог Гарри взломать дверь.

— И это все, что вы нам можете сказать?

— К сожалению, все.

Эркюль Пуаро наклонился к нему и мягко возразил:

— А по-моему, мосье Фарр, вы могли бы рассказать нам гораздо больше, если бы захотели.

— Что вы имеете в виду? — резко спросил Фарр.

— Нам чрезвычайно важно уяснить, что за человек был мистер Ли, какой у него был характер. Вы упомянули, что ваш отец много о нем рассказывал. Так что же он представлял собой — если судить по рассказам вашего отца?

— Кажется, я уяснил, к чему вы клоните, — задумчиво, проговорил Стивен Фарр. — Каким был Симеон Ли в молодости? Хотите, чтобы я говорил откровенно?

— Разумеется.

— Начну с того, что, как я понял, Симеон Ли отнюдь не был примерным гражданином. Я не рискну назвать его мошенником, но довольно сомнительные истории за ним водились, и не одна. В любом случае, добродетельностью он не отличался. Зато был человеком обаятельным. И фантастически щедрым. Никто из тех, кому не повезло, не уходил от него с пустыми руками. Он пил, но знал меру, обладал чувством юмора и пользовался успехом у женщин. К сожалению, он был очень мстительным. Говорят, слоны удивительно злопамятны. Вот и Симеон Ли никогда ничего не забывал. Отец рассказывал мне, что, случалось, он выжидал годы, чтобы расквитаться с обидчиком.

— Кто-то мог отплатить ему той же монетой, — предположил Сагден. — Кстати, мистер Фарр, может, кто-либо в ваших краях затаил в свое время обиду на Симеона Ли? А вдруг ниточка к этому преступлению тянется из прошлого? Никого не припоминаете?

Стивен Фарр покачал головой.

— Враги у него, конечно, были, такой человек не мог их не иметь. Но я их не знаю. Кроме того, — он сощурил глаза, — насколько я понимаю (честно говоря, я спрашивал у Тресилиана), сегодня вечером ни в доме, ни поблизости не было никого постороннего.

— За исключением вас, мосье Фарр, — заметил Эркюль Пуаро.

Стивен Фарр мгновенно к нему повернулся.

— Ах вот, значит, как? Подозрительный чужестранец, осквернивший своим присутствием стены замка! Нет, тут вам нечем поживиться! Удобный, конечно, для вас вариант: Симеон Ли оскорбил когда-то Эбенезера Фарра, и теперь сынок его явился в Англию мстить за своего отца! — Он покачал головой. — Между Симеоном Ли и Эбенезером Фарром никогда не было конфликтов. И приехал я сюда, как уже сказал вам, из чистого любопытства. Кстати, вас устраивает в качестве алиби граммофон? По-моему, ничуть не хуже всех прочих. Так вот: я не переставая менял пластинки, и все наверняка это слышали. Пластинка играет не так долго, чтобы я успел сбегать наверх (а коридоры тут чуть не в милю длиной!) перерезать старику глотку, смыть с себя кровь и вернуться назад, до того как туда помчались все остальные. Это же нелепость!

— Мы не предъявляем вам никаких обвинений, мистер Фарр, — сказал полковник Джонсон.

— Мне не нравится тон мистера Пуаро, — заявил Стивен Фарр.

— Очень сожалею, — отозвался Эркюль Пуаро. И ласково ему улыбнулся.

Стивен ответил сердитым взглядом.

— Спасибо, мистер Фарр, — поспешил вмешаться полковник Джонсон. — На сегодня достаточно. Но вам придется здесь на некоторое время задержаться.

Стивен Фарр, кивнув, встал и широким размашистым шагом вышел из комнаты.

Когда за ним закрылась дверь, полковник Джонсон заметил:

— Вот вам еще одно уравненьице. Вообще-то его история представляется достаточно правдоподобной. Тем не менее он — темная лошадка. Вполне мог похитить алмазы, проникнув в дом под заранее придуманным предлогом. Снимите у него отпечатки пальцев, Сагден, и проверьте, нет ли его в нашей картотеке.

— Они уже у меня, — скупо улыбнулся инспектор.

— Молодец! Я смотрю, вы времени даром не теряете. Полагаю, мне не нужно вам объяснять, что необходимо сделать в первую очередь?

Инспектор Сагден принялся перечислять, загибая для счета пальцы:

— Проверить телефонные разговоры: кто, когда, с кем и так далее. Проверить Хорбери. В какое время ушел и кто видел, как он уходил. Проверить все входы и выходы. Проверить, что собой представляет прислуга. Проверить финансовое положение членов семьи. Обратиться в юридическую контору и ознакомиться с завещанием. Осмотреть дом — нет ли там оружия и пятен крови на чьей-нибудь одежде. Не исключено, что где-то припрятаны и алмазы.

— Да, это, пожалуй, все, — с одобрением подытожил полковник Джонсон. — Может, вы что-нибудь добавите, мосье Пуаро?

Пуаро покачал головой.

— По-моему, инспектор учел все.

— Отыскать алмазы в этом доме будет очень непросто, — мрачно заметил Сагден. — В жизни не видел такого количества всяких безделушек.

— Да, спрятать тут есть куда, — согласился Пуаро.

— И вы нам ничего не можете посоветовать, Пуаро?

У начальника полиции был явно разочарованный вид, какой бывает у владельца собаки, отказавшейся выполнить трюк.

— Вы позволите мне провести собственное расследование? — спросил Пуаро.

— Конечно, конечно, — откликнулся Джонсон, — но инспектор Сагден недоверчиво спросил:

— Что значит «собственное расследование»?

— Мне хотелось бы, — ответил Эркюль Пуаро, — побеседовать с членами семьи, и, может быть, не один раз.

— Вы хотите сказать, что вам нужно по нескольку раз допросить каждого из них? — удивился полковник.

— Нет-нет, не допросить, а побеседовать!

— Зачем? — не удержался от вопроса Сагден.

Эркюль Пуаро выразительно взмахнул рукой.

— В беседах всплывают важные детали! А при длительной беседе человек неизбежно проговаривается.

— Значит, вы полагаете, что кто-то из них лжет? — спросил Сагден.

— Они все лгут, mon cher, — вздохнул Пуаро. — И у каждого свой резон. Поэтому важно отделить безобидную ложь от лжи более существенной.

— Безобидная ложь, небезобидная… — пробурчал Джонсон. — Ясно одно: совершено исключительно жестокое убийство. И что же? Кого мы можем заподозрить? Обаятельных, тактичных, сдержанных Альфреда Ли и его жену? Джорджа Ли? Члена парламента, воплощение респектабельности? Или его жену, эту типичную, ничем не примечательную современную красотку? А может, Дэвида Ли, который, по словам его брата Гарри, не способен перенести даже вида крови? Или его жену — славную, разумную и без всяких дурацких амбиций женщину… И еще — остается племянница из Испании и гость из Южной Африки. У испанских красавиц нрав горячий, но лично мне не очень-то верится, что эта очаровательная мисс способна взять и перерезать старику глотку. К тому же у нее были все основания желать, чтобы ее дед был в полном здравии — по крайней мере до тех пор, пока не составит новое завещание. Вот Стивен Фарр — дело другое. Он вполне может оказаться профессиональным мошенником, явившимся сюда за алмазами. Старик обнаружил пропажу, и Фарр перерезал ему горло, чтобы тот не поднял шума. Тут есть за что зацепиться, да и его алиби с граммофоном не очень-то убедительно.

Пуаро покачал головой.

— Дорогой мой друг, — сказал он, — сравните физические данные мосье Фарра и старого Симеона Ли. Если бы Фарр решил убить старика, ему хватило бы и нескольких секунд — Симеон Ли просто не в состоянии был бы оказать ему сопротивление. Можно ли поверить, что тщедушный старик и этот великолепный экземпляр мужской породы боролись на протяжении нескольких минут, опрокидывая при этом столы и стулья и круша фарфоровые вазы? Это совершенно невозможно себе представить.

Глаза полковника Джонсона сузились.

— Вы хотите сказать, что Симеон Ли был убит физически слабым мужчиной? — спросил он.

— Или женщиной! — добавил инспектор.

16

Полковник Джонсон посмотрел на часы.

— Больше мне, пожалуй, здесь делать нечего. Я вижу, вы все держите под контролем, Сагден. Да, вот еще что. Нам надо поговорить с дворецким. Я знаю, что вы его уже допрашивали, но теперь, когда нам стали известны новые подробности, очень важно, чтобы он подтвердил то, что сообщили остальные…

Тресилиан вошел не спеша, как-то слишком осторожно переставляя ноги. Начальник полиции предложил ему сесть.

— Спасибо, сэр, сяду, если вы не возражаете. А то мне что-то неможется. Ноги болят, сэр, и голова.

— Еще бы! Вам ведь пришлось перенести такой удар, — участливо заметил Пуаро.

— И надо было случиться этакой беде. — Дворецкий вздрогнул. — Сущее изуверство! И в этом доме… В доме, где всегда так спокойно жилось!

— Это ведь вполне благополучный дом? — спросил Пуаро. — Но его обитатели, однако, не слишком счастливы?

— Мне бы не хотелось об этом говорить, сэр.

— В прежние дни, когда вся семья была в сборе, они жили счастливо?

— Их семью вряд ли можно было назвать дружной, сэр, — задумчиво ответил Тресилиан.

— Покойная миссис Ли часто болела, не так ли?

— Да, сэр, она была очень слаба здоровьем.

— А дети ее любили?

— Мистер Дэвид был на редкость преданным сыном. Такая преданность больше свойственна дочерям. И после ее смерти он ушел из дома, потому что не мог здесь больше жить.

— А мистер Гарри? Что представлял собой он? — спросил Пуаро.

— Всегда отличался необузданностью, сэр, но сердце у него было доброе. О Господи, до чего же я удивился, когда зазвонил звонок, нетерпеливо, как когда-то, и голос мистера Гарри произнес: «Привет, Тресилиан. Ты еще здесь, а? Совсем не изменился».

— Представляю, как вы удивились, — дружески заметил Пуаро.

Щеки старика чуть порозовели.

— Мне иногда кажется, сэр, что время не движется. Я слышал, в Лондоне шла пьеса о чем-то вроде этого[174]. Бывают, сэр, такие странные моменты… смотришь на что-то, и кажется, будто все это уже было. Например, звонит звонок, я открываю дверь, и там стоит мистер Гарри, а я же точно знаю, что уже ему открывал! Потом оказывается, что это мистер Фарр, и не только он… И полное ощущение, что я уже все это видел раньше…

— Это весьма интересно… да-да, весьма, — отозвался Пуаро.

Тресилиан посмотрел на него с благодарностью.

Джонсон нетерпеливо откашлялся и взял инициативу в свои руки.

— Нам хотелось бы еще раз уточнить некоторые показания, — сказал он. — Итак, когда наверху раздался грохот, в столовой, насколько мне известно, оставались только мистер Альфред Ли и мистер Гарри Ли, правильно?

— Не могу сказать, сэр. Когда я подавал кофе, в столовой были все джентльмены, но тот страшный шум начался позже — минут через пятнадцать.

— Мистер Джордж Ли вроде бы в это время разговаривал по телефону. Вы можете это подтвердить?

— Кто-то действительно разговаривал, сэр. Когда набирают номер, отзванивается параллельный аппарат, который находится в буфетной. Я помню, что такие звоночки были, но кто звонил, не обратил внимания.

— И во сколько это было?

— Точно сказать не могу, сэр. Знаю только, что уже после того, как я отнес джентльменам кофе. Вот и все, что могу сказать.

— А вам известно, где в это время находились дамы?

— Миссис Альфред была в гостиной, сэр, когда я зашел туда, чтобы забрать поднос из-под кофе. Это было за минуту-другую до того, как я услышал крик наверху.

— А что она делала? — спросил Пуаро.

— Стояла у дальнего окна, сэр, и, чуть отодвинув штору, смотрела на улицу.

— А больше никого из дам в гостиной не было?

— Нет, сэр.

— Вам известно, где они были?

— Нет, этого я не знаю, сэр.

— А остальные джентльмены?

— Мистер Дэвид, по-моему, играл на рояле в музыкальной гостиной, ну в той комнате, что рядом с большой гостиной.

— Вы слышали, как он играл?

— Да, сэр. — И снова Тресилиан вздрогнул. — Это было словно предзнаменование, сэр. Он играл «Похоронный марш». Помню, у меня даже мороз по спине пробежал, я сразу тогда почуял — что-то не так.

— Любопытно, — откликнулся Пуаро.

— А что насчет этого вашего Хорбери, камердинера? — спросил Джонсон. — Вы можете с уверенностью сказать, что около восьми его уже не было в доме?

— О да, сэр. Он ушел сразу после прихода мистера Сагдена, я это хорошо помню, потому что тогда он разбил кофейную чашку.

— Хорбери разбил кофейную чашку? — переспросил Пуаро.

— Да, сэр, из вустерского[175] сервиза. Одиннадцать лет я сам их мыл, никому не доверял, и до сегодняшнего вечера все были целехоньки.

— А что делал Хорбери с этими чашками?

— А ничего, сэр, ему их трогать вообще не положено. Просто взял одну посмотреть — очень уж они ему нравятся, — а тут я случайно упомянул о том, что к нам зашел мистер Сагден, он ее и уронил.

— Вы сказали «мистер Сагден» или «инспектор»?

Тресилиан удивился.

— Теперь, когда вы спросили меня, сэр, я припоминаю, что сказал, что к нам зашел инспектор Сагден.

— И тут Хорбери выпустил чашку из рук? — переспросил Пуаро.

— Это неспроста, — заметил начальник полиции. — А Хорбери спрашивал вас, зачем пришел инспектор?

— Да, сэр. Спросил, что инспектору нужно. Я ответил, что он пришел за деньгами на приют для сирот из семей полицейских и что он поднялся наверх к мистеру Ли.

— И что же, Хорбери — успокоился, когда это услышал?

— Знаете, сэр, теперь, когда вы об этом спрашиваете, мне кажется, что он и вправду облегченно вздохнул. Он сразу как-то ну… осмелел, что ли, сказал, что мистер Ли очень щедрый старикан — так и сказал, бесстыдник, — и тут же ушел.

— И через какую дверь?

— Через ту, что ведет в комнату для слуг.

— Я проверил, сэр, — вмешался Сагден. — Он миновал кухню, где его видели кухарка и ее помощница, и черным ходом вышел на улицу.

— А теперь послушайте, Тресилиан, и, прежде чем ответить, хорошенько подумайте. Мог ли Хорбери вернуться домой незамеченным?

Старик покачал головой.

— Не знаю, как бы это ему удалось, сэр. Все двери запираются изнутри.

— А если, допустим, у него есть ключ?

— Двери запираются еще и на щеколду.

— Как же он тогда попадает в дом, когда возвращается?

— У него есть ключ от черного хода, как у всех слуг.

— Значит, он мог вернуться таким образом?

— Но тогда он обязательно должен был пройти через кухню, сэр. А на кухне до половины десятого или даже до без четверти десять были люди.

— Что ж, звучит убедительно, — заметил полковник Джонсон. — Спасибо, Тресилиан.

Дворецкий встал и, поклонившись, вышел из комнаты. Однако через пару минут он вернулся.

— Хорбери только что пришел, сэр. Хотите поговорить с ним?

— Да, пожалуйста, пришлите его к нам.

Сидни Хорбери был малоприятной личностью. Он то и дело потирал руки, исподтишка всех оглядывая. И держался с каким-то подобострастием.

— Вы Сидни Хорбери? — начал Джонсон.

— Да, сэр.

— Камердинер покойного мистера Ли?

— Да, сэр. Ужас-то какой, верно, сэр? Я был просто ошарашен, когда Глэдис мне все рассказала. Бедный наш господин…

— Пожалуйста, отвечайте по существу, — перебил его Джонсон.

— Да-да, сэр, конечно.

— В котором часу вы ушли сегодня вечером из дома и с какой целью?

— Ушел я около восьми, сэр. В кинотеатр ходил… в «Люкс», в пяти минутах ходьбы отсюда. Смотрел «Любовь в Севилье», сэр.

— Вас там кто-нибудь видел?

— Кассирша, сэр, она меня знает. И швейцар, он тоже меня знает. И… по правде говоря, я был с девушкой, сэр. Мы с нею договорились там встретиться.

— Вот как? Как же ее зовут?

— Дорис Бакл, сэр. Она работает в молочной, сэр, на Маркхэм-роуд, двадцать три.

— Хорошо, это мы выясним. Вы сразу пошли домой?

— Нет, сначала я проводил свою даму, сэр. А потом уж вернулся домой. Вы сами во всем убедитесь, сэр. Я не имею к этому никакого отношения, сэр. Я был…

— Никто вас и не обвиняет, — оборвал его полковник Джонсон.

— Нет, сэр, конечно, сэр. Но не очень-то приятно, когда в доме происходит убийство.

— Никто и не говорит, что приятно. А теперь скажите, как долго вы прослужили у мистера Ли?

— Немногим больше года, сэр.

— Вам нравилось ваше место?

— Да, сэр, я был вполне доволен. Платили мне хорошо. Мистер Ли порой бывал в дурном настроении, но я привык ухаживать за больными.

— Вы где-нибудь служили прежде?

— О да, сэр. Я служил у майора Уэста и у достопочтенного[176] Джаспера Финча…

— Об этом вы расскажете позже инспектору Сагдену. А сейчас мне хотелось бы знать, когда вы в последний раз видели мистера Ли?

— Около половины восьмого, сэр. Мистеру Ли в семь, как обычно, принесли легкий ужин. А затем я помогал ему подготовиться ко сну. После чего он, уже в халате, уселся перед камином — он сидел там обычно до тех пор, пока не ложился в постель.

— И в какое же время он ложился?

— По-разному, сэр. Иногда, когда чувствовал себя усталым, рано — в восемь часов. А иногда сидел до одиннадцати, а то и дольше.

— Что он делал, когда хотел лечь?

— Обычно вызывал меня звонком.

— И вы помогали ему укладываться?

— Да, сэр.

— Но на этот раз у вас был свободный вечер. Вы всегда брали его в пятницу?

— Да, сэр, всегда.

— Кто же помогал ему по пятницам?

— Когда Тресилиан, когда Уолтер…

— Он что, был совсем беспомощным? Или мог все же как-то передвигаться?

— Мог, сэр, но с трудом. Он страдал ревматоидным артритом[177], сэр. В иные дни он чувствовал себя совсем худо.

— Он никогда не спускался вниз?

— Нет, сэр. Он предпочитал сидеть у себя. У него были весьма скромные потребности. Ему было достаточно своей комнаты, правда, она большая и светлая.

— Вы говорите, мистер Ли ужинал в семь?

— Да, сэр. А потом я уносил поднос с посудой и ставил на бюро бутылку хереса и два стакана.

— А зачем?

— Приказ мистера Ли.

— И так каждый день?

— Нет, далеко не каждый. Как правило, никто из домашних не заходил к мистеру Ли без особого приглашения. По вечерам он предпочитал одиночество. Но порой посылал вниз сказать, что просит к себе мистера Альфреда или миссис Альфред — после того как они отобедают. А то и обоих вместе.

— Значит, сегодня, по вашим сведениям, никаких визитов не намечалось? То есть ваш хозяин не передавал никому из членов семьи приглашения навестить его?

— Через меня — нет, сэр, не передавал.

— Стало быть, этим вечером он никого не ждал?

— Он мог и лично пригласить кого-нибудь, сэр.

— Безусловно.

— Убедившись, что все в порядке, — продолжал Хорбери, — я пожелал мистеру Ли спокойной ночи и вышел из комнаты.

— Вы разожгли камин, перед тем как уйти? — спросил Пуаро.

— В этом не было необходимости, — почему-то не сразу ответил камердинер. — Огонь уже горел.

— Его разжег сам мистер Ли?

— О нет, сэр. По-моему, его разжег мистер Гарри Ли.

— Мистер Гарри Ли был у отца, когда вы заходили туда перед ужином?

— Да, сэр. Он ушел, как только я появился.

— Как по-вашему, в каком они оба были настроении?

— Мистер Гарри Ли, по-моему, был в отличном настроении, сэр. Все время смеялся, откидывая голову.

— А мистер Ли?

— Он был молчалив и, пожалуй, задумчив.

— Ясно. И еще один момент, Хорбери. Что вы нам можете сказать об алмазах, которые мистер Ли хранил у себя в сейфе?

— Об алмазах, сэр? Я никогда не видел никаких алмазов.

— У мистера Ли была коллекция неограненных алмазов. Неужто вам не приходилось видеть, как он их перебирает?

— Эти смешные камешки, сэр? Да, я видел их у него в руках раз-другой. Но я не знал, что это алмазы. Он буквально вчера показывал их молоденькой иностранке… или это было позавчера?..

— Камни похищены, — сказал полковник Джонсон.

— Надеюсь, вы не думаете, сэр, что я имею к этому отношение?

— Я никого не обвиняю, — повторил Джонсон. — Просто хочу знать, что вы нам можете сказать по этому поводу?

— Об алмазах, сэр? Или об убийстве?

— О том и о другом.

Хорбери задумался, облизал языком свои бесцветные губы, а затем воровато взглянул на собеседников.

— Мне вроде нечего сказать, сэр.

— Может, вы что-нибудь случайно услышали, так сказать… во время исполнения ваших обязанностей — что могло бы оказаться нам полезным? — мягко спросил Пуаро.

Камердинер вдруг как-то неестественно замигал.

— Нет, сэр, мне думается, ничего, сэр… Ну разве что… возникли некоторые разногласия между мистером Ли и… членами его семьи.

— Кем именно? И из-за чего разногласия?

— Насколько я понял, из-за возвращения мистера Гарри Ли. Мистер Альфред Ли был этим недоволен. Они с отцом немного повздорили — вот и все. Мистер Ли ни словом не намекнул ему на то, что что-то пропало. Да мистер Альфред на такое и не способен, я уверен.

— Его разговор с мистером Альфредом состоялся после того, как он обнаружил пропажу алмазов? — быстро спросил Пуаро.

— Да, сэр.

Пуаро подался вперед.

— А я-то думал, Хорбери, — тихо сказал он, — что вы ничего не знали о краже — пока мы вам не сказали. Откуда в таком случае вам известно, что мистер Ли обнаружил пропажу до беседы с сыном?

Хорбери сделался багрово-красным.

— Лгать бесполезно. Признавайтесь, — приказал Сагден. — Когда вы узнали?

— Я слышал, как он с кем-то говорил об этом по телефону, — мрачно отозвался Хорбери.

— Вы были в комнате?

— Нет. За дверью. Не все было слышно. Но кое-что я сумел разобрать.

— Что именно вам удалось расслышать? — ласково спросил Пуаро.

— Я слышал слова «украли» и «алмазы» и как он сказал: «Не знаю, кого и подозревать». И еще — он что-то говорил про восемь часов нынче вечером.

Инспектор Сагден кивнул.

— Это он разговаривал со мной, парень. Было примерно десять минут шестого?

— Совершенно верно, сэр.

— И когда ты вошел в комнату после этого разговора, у него был расстроенный вид?

— Чуть-чуть, сэр. Он казался рассеянным и обеспокоенным.

— Настолько, что ты сразу струсил?

— Послушайте, мистер Сагден, вы не имеете права говорить про меня такое. Не брал я никаких алмазов, и у вас нет против меня никаких доказательств. Я не вор.

Инспектор Сагден, на которого эти слова не произвели никакого впечатления, сказал:

— Посмотрим. — Он вопросительно глянул на начальника полиции и, увидев, что тот кивнул, продолжал: — На этом закончим, парень. На сегодня хватит.

Хорбери мигом испарился.

— Здорово, мосье Пуаро! — воскликнул Сагден. — Ловко же вы его подловили, никогда такого не видывал. Он, может, конечно, и не вор, но то, что враль первоклассный, это точно!

— Неприятный тип, — заметил Пуаро.

— Да, весьма скользкий, — согласился Джонсон. — И что же нам дают его показания?

Сагден аккуратно подытожил:

— Мне представляется, что есть три варианта: первый — Хорбери вор и убийца, второй — Хорбери — вор, но не убийца и третий — Хорбери ни в чем не виновен. Что свидетельствует в пользу первого варианта? Он подслушал телефонный разговор и узнал, что кража обнаружена. По поведению старика понял, что тот его подозревает. Ну а далее действует в соответствии со сложившимися обстоятельствами. В восемь часов уходит из дому на глазах у всех и таким образом фабрикует себе алиби. Из кинотеатра легко незаметно уйти и так же незаметно туда вернуться. Конечно, у него должна быть твердая уверенность, что девушка его не выдаст. Посмотрим, что я сумею завтра из нее вытянуть.

— Но каким образом ему удалось проникнуть в дом? — спросил Пуаро.

— Да, это вопрос, — согласился Сагден. — Но кое-что тут предположить можно. Допустим, его впустила одна из служанок.

Пуаро вопросительно поднял брови:

— Значит, он полагается на милость двух женщин? Уже доверившись одной, он идет на огромный риск, но чтобы двум… да это просто безумие!

— Есть преступники, которые считают, что им все сойдет с рук, — возразил Сагден. И продолжал: — Вариант второй. Хорбери стащил эти алмазы. Он вынес их из дома и, скорей всего, передал своему сообщнику. Сделать это труда не составляет, да и возможность такая, по всей видимости, у него была. Но тогда нам придется признать, что убийство мистера Ли совершил кто-то еще, кто ничего не знал об истории с алмазами. Теоретически такое совпадение, конечно, возможно, но в реальности… Вариант номер три — Хорбери невиновен. То есть алмазы взял и убил старика кто-то другой. А вот кто?..

Полковник Джонсон зевнул и взглянул на часы.

— Что ж, — сказал он, вставая, — на этом, пожалуй, закончим, а? Но перед отъездом давайте-ка заглянем в сейф. А вдруг эти несчастные алмазы лежат на месте?

Шифр к замку они нашли там, где подсказал им Альфред Ли: в записной книжке, которая лежала в кармане халата, что был на покойном. Однако алмазов в сейфе не оказалось. Только пустой мешочек из замши. Среди хранившихся там бумаг всего лишь одна представляла интерес.

Это было завещание, составленное пятнадцать лет назад. После различных завещательных отказов и перечня подарков шли довольно простые распоряжения. Половина состояния, принадлежавшего Симеону Ли, переходила в собственность Альфреда Ли. А вторую половину следовало разделить поровну между остальными детьми: Гарри, Джорджем, Дэвидом и Дженнифер.

Часть четвертая Двадцать пятое декабря

1

В яркий солнечный рождественский полдень Пуаро прогуливался по саду Горстон-Холла. Само поместье представляло собой большой основательный дом, не претендующий на какой-то особый архитектурный стиль.

С его южной стороны тянулась широкая терраса, окаймленная живой изгородью из ровно подстриженного тисового кустарника. Небольшие кустики травы, пробиваясь, росли в расщелинах между каменными плитами, вдоль террасы через равные промежутки располагались каменные вазы, в которых были разбиты миниатюрные садики.

Пуаро оглядел их и с явным одобрением пробормотал про себя:

— «C'est bien imagine, lа!»[178]

Невдалеке он заметил две фигуры, направлявшиеся к небольшому декоративному пруду ярдах[179] в трехстах от места, где он находился. Пилар он узнал сразу и решил, что с ней конечно же Стивен Фарр, но, вглядевшись, убедился, что это был вовсе не Фарр, а Гарри Ли. Гарри, казалось, был очень внимателен к своей хорошенькой племяннице. Время от времени он чему-то смеялся, по обыкновению запрокидывая голову, потом снова склонялся к юной спутнице, всем своим видом выражая живейший интерес.

— Уж этот-то явно не предается скорби, — пробормотал Пуаро.

Тихий звук за спиной заставил его обернуться. Перед ним стояла Магдалина Ли. Она тоже смотрела вслед удалявшейся паре. Повернув голову, она одарила Пуаро пленительной улыбкой.

— Такой чудный солнечный день! Трудно поверить во вчерашний кошмар, не правда ли, мосье Пуаро?

— Действительно трудно, мадам.

Магдалина вздохнула.

— Я впервые столкнулась с такой ужасной трагедией. Мне кажется, я только сейчас и повзрослела. Я слишком долго была ребенком… И это очень плохо.

Она снова вздохнула.

— Пилар держится на удивление хладнокровно… Наверное, сказывается испанская кровь? Все это крайне странно, правда?

— Что странно, мадам?

— То, что она появилась так неожиданно — как гром среди ясного неба!

— Насколько мне известно, мистер Ли уже давно ее искал. Он запрашивал о ней английское консульство в Мадриде и вице-консула в Алькарасе, где умерла ее мать.

— Он никому об этом не говорил, — заметила Магдалина. — Альфред понятия об этом не имел, да и Лидия тоже.

— Вот как? — удивился Пуаро.

Магдалина подошла к нему поближе. Он уловил тонкий аромат ее духов.

— Вы знаете, мосье Пуаро, муж Дженнифер, Эстравадос, вроде бы попал когда-то в одну историю… Он умер вскоре после их женитьбы, и его смерть окружена тайной. Альфред и Лидия знают. Наверное, он сделал что-нибудь очень… нехорошее.

— Весьма прискорбно, — откликнулся Пуаро.

— Мой муж считает, и тут я с ним согласна, — продолжала Магдалина, — что нам всем следовало бы больше знать о прошлом этой девушки. В конце концов, если ее отец был преступником…

Она умолкла, но Пуаро никак не откомментировал ее предположение. Казалось, он полностью сосредоточился на зимних красотах, коими изобиловало поместье Горстон-Холл.

— Мне все время кажется, — продолжала Магдалина, — что то, как был убит мой свекор, весьма примечательно. Это… Это какое-то совсем не английское убийство.

Эркюль Пуаро медленно к ней повернулся. В его взгляде мелькнуло простодушное изумление.

— Вам кажется, что в нем есть нечто испанское?

— Они ведь очень жестокие, эти испанцы, правда? — изображая детскую наивность, спросила Магдалина. — Чего стоит одна их коррида!

— Вы хотите сказать, — любезно осведомился Эркюль Пуаро, — что сеньорита Эстравадос перерезала горло своему деду?

— О нет, нет, мосье Пуаро! — испугалась Магдалина. — У меня и в мыслях не было ничего подобного! Честное слово!

— Может быть, — отозвался Пуаро.

— Но тем не менее она действительно кажется мне подозрительной. Например, вчера вечером она украдкой подобрала что-то с пола.

— Она подобрала что-то с пола? — Голос Пуаро вдруг сделался настойчивым и нетерпеливым.

Магдалина кивнула. Ее детский ротик злобно искривился.

— Да, как только мы вошли в комнату. Она быстро огляделась, чтобы убедиться, что никто не смотрит, и что-то схватила. Но, к счастью, инспектор это заметил и заставил отдать ему.

— А что она подобрала? Вы видели, мадам?

— Нет, я стояла слишком далеко, чтобы разглядеть. — В голосе Магдалины слышалось явное сожаление. — Это было что-то совсем маленькое.

Пуаро нахмурился.

— Интересно, — пробурчал он себе под нос.

— Я подумала, что вам непременно следует знать об этом, — быстро сказала Магдалина. — В конце концов, нам ничего не известно о ней… как она воспитывалась, где жила. Альфред чересчур доверчив, а Лидии вообще все безразлично. — Затем она пробормотала: — Пойду посмотрю, не надо ли чем помочь Лидии. Скажем, написать какие-нибудь письма.

И со злорадной усмешкой на губах удалилась.

Пуаро, задумавшись, остался стоять на террасе.

2

К нему подошел инспектор Сагден. Вид у него был мрачный.

— Доброе утро, мистер Пуаро, — сказал он, — Просто язык не поворачивается сказать «С счастливым Рождеством», правда?

— Mon cher collegue[180], по вашему лицу я сразу понял, что счастье нынче не с вами. Даже если бы вы и сказали «С счастливым Рождеством», я бы ни за что не ответил: «Побольше бы таких праздников».

— Да, никому такого Рождества не пожелал бы…

— Вам что-нибудь удалось выяснить?

— В общем, кое-что проверил. Алиби Хорбери подтвердилось. Швейцар в кинотеатре видел, как он входил с девушкой и после выходил с нею же, он считает, что во время сеанса Хорбери не мог отлучиться. Девушка клянется, что весь фильм он был при ней.

Пуаро поднял брови.

— В таком случае, что же еще вызывает у вас сомнение?

— Знаю я этих девиц, — цинично заметил Сагден. — Ради кавалера они готовы лгать вам прямо в глаза.

— Что делает честь их сердцам, — заключил Эркюль Пуаро.

— У нас в стране на это смотрят иначе. Мы считаем что это прямое нарушение закона.

— Законность — понятие весьма относительное, — сказал Эркюль Пуаро. — Вы никогда об этом не задумывались?

— Странные вещи вы говорите, мистер Пуаро. — Сагден пристально на него посмотрел.

— Отнюдь. Это просто неизбежный логический вывод. Но не будем спорить. Значит, вы полагаете, что эта девица из молочной говорит неправду?

— Нет, — покачал головой Сагден, — я вовсе так не считаю. Она девушка простая, и, если бы врала, я сразу бы ее раскусил.

— Да, опыт у вас есть, — согласился Пуаро.

— Вот именно, мистер Пуаро. Когда из года в год берешь показания, то волей-неволей начинаешь различать, когда тебе говорят правду, а когда морочат голову. Нет, по-моему, она не лжет, а это значит, что Хорбери не мог совершить преступление, и нам снова придется искать преступника среди тех, кто находился в доме. — Он тяжело вздохнул. — Старика наверняка прикончил кто-то из них, мистер Пуаро. Но кто?

— Новых данных у вас нет?

— Есть. Мне удалось кое-что уточнить относительно телефонных разговоров. Мистер Джордж Ли заказал разговор с Уэстерингемом без двух минут девять и говорил меньше шести минут.

— Ага!

— Вот именно! И еще одно обстоятельство: больше никаких разговоров не заказывалось — ни в Уэстерингем, ни в какой-либо другой город.

— Весьма любопытная информация, — с одобрением отозвался Пуаро. — Мосье Джордж Ли уверял, что грохот наверху раздался сразу же, как только он кончил разговаривать, но в действительности он закончил почти за десять минут до этого. А где, спрашивается, он был в течение этих десяти минут? Миссис Джордж Ли утверждает, что звонила по телефону, а на самом деле она никуда не звонила. Где была она?

— Я видел, что вы разговаривали с ней, мистер Пуаро. — В голосе Сагдена слышался явный вопрос, и поэтому Пуаро ответил:

— Вы ошибаетесь!

— Что?

— Не я разговаривал с ней, а она разговаривала со мной!

— A-а… — Сагдена, казалось, раздосадовало это совсем необязательное, на его взгляд, уточнение, но он тут же понял его смысл и переспросил: — Она разговаривала с вами?!

— Именно. Даже в сад вышла специально для этого.

— И что же она хотела?

— Она хотела заострить мое внимание на отдельных моментах, а именно: на несвойственном англичанам характере убийства, на неких не вполне благопристойных моментах в жизни покойного отца мисс Эстравадос и, наконец, на том, что мисс Эстравадос что-то украдкой подняла с пола, когда они вошли в комнату покойного мистера Ли.

— Неужто она вам сказала об этом? — заинтересовался Сагден.

— Да. Что же такое подняла наша сеньорита?

— Никогда не догадаетесь, — вздохнул Сагден. — Я вам сейчас покажу. Вполне возможно, это то, что в детективных романах называется ключом к разгадке тайны. Если вам удастся понять, что это за штуковины, я готов тут же уйти в отставку!

— Ну-ка, ну-ка.

Сагден вынул из кармана конверт и вытряхнул его содержимое себе на ладонь. На лице его играла чуть заметная усмешка.

— Вот, пожалуйста. Что вы можете сказать?

На широкой инспекторской ладони лежал розовый треугольничек — это был кусочек какой-то резины, и деревянный колышек.

Его усмешка стала более приметной, когда Пуаро, взяв эти предметы, принялся внимательно их рассматривать.

— Что скажете, мистер Пуаро?

— Этот кусочек случайно не от мешочка для губки?

— Верно. От того мешочка, который висит в комнате мистера Ли. Кто-то ножницами вырезал этот маленький треугольник. Возможно, это сделал сам мистер Ли, только вот не понимаю зачем. Хорбери, когда я его спросил, не смог ответить ничего вразумительного. А колышек весьма похож на те, которыми пользуются при игре в криббидж[181], правда, их обычно делают из слоновой кости. Этот же выструган из обыкновенной деревяшки.

— В самом деле, — пробормотал Пуаро, — именно из деревяшки.

— Оставьте эти штучки себе, если хотите, — великодушно предложил Сагден. — Мне они не нужны.

— Mon ami, я и не помышлял о том, чтобы забрать их у вас!

— И что вы можете сказать относительно этих странных предметов?

— Должен признаться, ничего.

— Замечательно! — пряча злополучные «улики» обратно в конверт, с откровенной иронией отозвался Сагден. — Мы сделали заметный шаг вперед!

— Миссис Джордж Ли подчеркнула, что молодая девица огляделась, прежде чем взять эти предметы, то есть не хотела, чтобы это кто-то увидел. Это так?

Сагден задумался.

— Да нет… я бы этого не сказал. По-моему, она не пыталась взять их украдкой. Наоборот, все проделала очень быстро и решительно, ну… вы понимаете, что я имею в виду. Она не знала, что я все видел! Это я вам точно могу сказать. Она вздрогнула, когда я велел ей отдать то, что она подняла.

— Значит, была причина… — задумчиво сказал Пуаро, рассматривая розовый треугольничек. — Но какая? Края совсем ровные… Этот обрезок явно не использовали… Да и для чего он мог бы пригодиться… И тем не менее…

— Ладно, поразмышляйте об этом на досуге, мистер Пуаро, коли вам угодно, а у меня есть другие дела, поважнее, — не мог далее сдерживаться Сагден.

— Так что же у нас все-таки имеется? — спросил Пуаро.

Сагден вынул свою записную книжку.

— Обратимся к фактам. Для начала я предлагаю исключить людей, которые не могли этого сделать. Их вообще не будем принимать во внимание…

— Кого, например?

— Альфреда и Гарри Ли. У них стопроцентное алиби. И у миссис Альфред Ли, поскольку Тресилиан видел ее в гостиной за минуту до того, как раздался грохот. Эти трое чисты. Что же касается остальных, то вот, взгляните: я зафиксировал все, что нам на их счет известно.

Он протянул Пуаро листок, где было написано:

БЫЛИ ВО ВРЕМЯ СОВЕРШЕНИЯ УБИЙСТВА:

Джордж Ли?

Миссис Джордж Ли?

Дэвид Ли в музыкальной гостиной, где играл на рояле (подтверждено его женой)

Миссис Дэвид Ли в музыкальной гостиной (подтверждено ее мужем)

Мисс Эстравадос у себя в спальне (никаких подтверждений не имеется)

Стивен Фарр в танцевальном зале, где заводил граммофон (подтверждено тремя слугами, которые находились в комнате для слуг и слышали, как играл граммофон).

— И что из этого следует? — спросил Пуаро, возвращая листок.

— Из этого следует, — ответил Сагден, — что старика могли убить Джордж Ли, миссис Магдалина Ли, Пилар Эстравадос и либо мистер Дэвид Ли, либо миссис Дэвид Ли, но не вдвоем.

— Значит, вы подвергаете сомнению их алиби?

Инспектор Сагден энергично закивал головой.

— Разумеется. Муж и жена — одна сатана! Они могут быть оба замешаны в этом, но вполне возможно, что со стариком расправился кто-то один, а второй лишь подстраховывал. Я вот как рассуждаю. Кто-то был в музыкальной гостиной и играл на рояле. Возможно, это был Дэвид Ли. Скорее всего, поскольку он неплохой пианист, но нет никаких свидетельств того, что его жена была вместе с ним. Никаких, кроме их собственных утверждений. Совсем не исключено, что на рояле играла Хильда Ли, а он тем временем бесшумно пробрался наверх и прикончил своего отца! Да, тут совершенно иной случай. Не то что с братцами, которые остались в столовой. Альфред и Гарри Ли терпеть не могут друг друга. Ни один из них не стал бы лжесвидетельствовать ради другого.

— А как насчет Стивена Фарра?

— Он, конечно, тоже под подозрением, ибо его алиби с граммофоном не слишком убедительно. С другой стороны, такому алиби я склонен доверять больше, чем иному бесспорному, которое могло быть сфабриковано заранее!

Пуаро задумчиво наклонил голову.

— Я понимаю, что вы имеете в виду. Это — алиби человека, который не рассчитывал заранее, что ему придется объясняться с полицией.

— Вот-вот! Кроме того, я не думаю, что в этом преступлении замешан посторонний человек.

— Вы правы, — с жаром сказал Пуаро. — Это сугубо семейное преступление. Оно вызвано ядом, который таится в крови… Тут наверняка замешаны очень личные причины, о которых мы даже не догадываемся… Равно как и ненависть… — Он взмахнул рукой. — Словом, не знаю. Очень уж все сложно.

Инспектор слушал с почтением, но без особого интереса.

— Совершенно с вами согласен, мистер Пуаро. Но мы с помощью логики и метода исключений разберемся во всем, не сомневайтесь. Итак, мы выяснили, у кого была возможность совершить преступление: Джордж Ли, Магдалина Ли, Дэвид Ли, Хильда Ли, Пилар Эстравадос, и я бы все-таки еще добавил Стивена Фарра. Теперь перейдем к мотиву преступления. Кому мешал старый мистер Ли? Здесь мы опять же можем кое-кого исключить. Например, мисс Эстравадос. Мне представляется, что при нынешней ситуации она только в проигрыше. Если бы Симеон Ли умер до того, как умерла ее мать, то доля, предназначенная ее матери, досталась бы ей (если, конечно, ее мать не завещала бы эти деньги кому-то другому), но, поскольку Дженнифер Эстравадос ушла из жизни раньше своего отца, то ее часть наследства делится между остальными детьми мистера Ли. Поэтому мисс Эстравадос определенно была заинтересована в том, чтобы старик был жив. Он к ней привязался, а потому наверняка в новом завещании отказал бы ей значительную сумму. Теперь же она теряет все. Вы согласны с этим?

— Полностью.

— Конечно, она могла перерезать ему глотку в пылу ссоры, но едва ли. У них, похоже, сложились прекрасные отношения, да она, собственно, и не пробыла здесь столько, чтобы успеть затаить на деда какую-то обиду. Поэтому мисс Эстравадос вряд ли имеет какое-либо отношение к преступлению, если, конечно, пренебречь тем обстоятельством, что убийство, как выразилась ваша приятельница миссис Джордж Ли, совершено как-то уж очень не по-английски.

— Она мне вовсе не приятельница, — поспешил воспротивиться Пуаро. — Я ведь не называю вашей приятельницей мисс Эстравадос лишь на том основании, что она считает вас необыкновенным красавцем.

Он не без удовольствия отметил, что лицо невозмутимого инспектора вмиг покрылось густым румянцем. Пуаро смотрел на него с ехидцей и тут же, не скрывая своего восхищения, добавил:

— А усы у вас и правда замечательные… Скажите, вы пользуетесь специальной помадой?

— Помадой? Упаси Господи. Конечно нет.

— А чем?

— Ничем. Растут сами по себе.

— Природа к вам благосклонна, — вздохнул Пуаро. Он любовно погладил свои собственные роскошные черные усы и, снова вздохнув, сокрушенно пробурчал: — А как портится волос даже от самых дорогих красителей…

Инспектор Сагден, которого мало интересовали подобные проблемы, упрямо продолжал:

— Итак, если рассматривать мотив преступления, мы также должны исключить из нашего списка и мистера Фарра. Конечно, между его отцом и мистером Ли могли быть какие-то сомнительные делишки, в результате которых его отец пострадал, но я в этом сомневаюсь. Фарр, рассказывая об их отношениях, держался весьма уверенно и ни разу не запнулся. Не думаю, что он блефовал. Нет, по-моему, тут нам зацепиться не за что.

— Я тоже так думаю, — согласился Пуаро.

— Есть еще один человек, который не был заинтересован в смерти мистера Ли. Его сын Гарри. Правда, он входит в число наследников, но, по-моему, ему самому об этом не было известно. Во всяком случае, у него не могло быть твердой уверенности. Все считали, что, поскольку он сбежал из дому, отец лишил его наследства. И теперь ему представлялся случай вернуть родительское благоволение. Намерение мистера Ли составить новое завещание отвечало его интересам. Надо быть последним идиотом, чтобы в подобных обстоятельствах пойти на убийство. Видите, в нашем списке остается все меньше людей.

— Совершенно верно. Очень скоро у нас вообще никого не останется!

— Ну не скажите! — усмехнулся Сагден. — У нас еще остались Джордж Ли и Дэвид Ли с супругами. Этим четверым смерть старика весьма выгодна… Джордж Ли, как я понимаю, крайне неравнодушен к деньгам. Да к тому же отец грозился сократить сумму, которую обычно ему выделял. Стало быть, у Джорджа Ли, были и мотив, и возможность для совершения преступления…

— Продолжайте, — сказал Пуаро.

— А еще есть миссис Джордж Ли, которая обожает деньги, как кошка сливки! И я готов биться об заклад, что на сегодняшний день она по уши в долгах! Возможно, она приревновала старика Ли к этой испанской девице, ибо боялась, что та окончательно приберет его к рукам. Она услышала, как он вызывает адвоката. И не мешкая начала действовать. Убедительно, не так ли?

— Пожалуй.

— Теперь перейдем к Дэвиду Ли и его жене. Согласно существующему завещанию они тоже входят в число наследников, хотя лично я думаю, что в данном случае корыстный интерес не имеет слишком большого значения.

— Вы полагаете?

— Да. Дэвид Ли скорее мечтатель, нежели стяжатель. Но он… Он человек несколько странноватый. Насколько я понимаю, в этом деле существуют три побудительных мотива: алмазы, завещание и… ненависть…

— A-а, значит, вы это тоже подметили?

— Естественно. Я все время об этом думаю. И если убийство действительно совершил Дэвид Ли, то вряд ли он сделал это из-за денег. И в этом случае становится понятным, почему… почему вся комната была залита кровью.

— Ага, а я все ждал, когда вы обратите внимание на этот факт. — Пуаро одобрительно улыбнулся. — «Так много крови», — вот что сказала миссис Альфред. Как тут не вспомнить древние обычаи — жертвоприношения, умащивание кровью жертвы…

— Вы хотите сказать, что убийца был сумасшедшим? — нахмурился Сагден.

— Mon cher, в человеке гнездятся такие инстинкты, о которых он и сам не подозревает: жажда крови, потребность свершить жертвоприношение!

— Дэвид Ли выглядит вполне безобидным человеком, — засомневался Сагден.

— Вы плохо разбираетесь в психологии, — сказал Пуаро. — Дэвид Ли живет прошлым, он до сих пор бережно лелеет воспоминания о матери. Он много лет не общался с отцом только из-за того, что не мог простить ему грубого с ней обхождения. Предположим, он явился сюда с намерением простить. Но не сумел себя пересилить… Нам известно одно: когда Дэвид Ли стоял над телом покойного отца, его гнев был в какой-то мере утолен… «Жернова Господни мелют, хоть и медленно…» Возмездие! Расплата! Искупление греха свершилось!

Сагден почему-то вздрогнул.

— Не говорите так, мистер Пуаро, — сказал он. — А то мне становится страшно. Возможно, все именно так и было… Если да, то миссис Дэвид Ли об этом известно. И она будет изо всех сил выгораживать мужа. Ну это-то понятно. А вот представить ее в роли убийцы я никак не могу. Такая приятная женщина, такая домашняя.

Пуаро посмотрел на него с любопытством.

— Домашняя, говорите? — пробормотал он.

— Да, очень уютная женщина. Вы ведь понимаете, что я имею в виду?

— О, прекрасно понимаю.

Сагден посмотрел на него.

— Мистер Пуаро, может, и у вас есть какие-то соображения?

— Да, соображения есть, — задумчиво сказал Пуаро, — но пока еще не очень четкие. Позвольте мне сначала дослушать ваши.

— Как я уже сказал, в этом деле существуют три побудительных мотива: ненависть, возможность получения наследства и стремление завладеть алмазами. Рассмотрим факты в хронологическом порядке:

Пятнадцать тридцать. Старик собирает у себя все семейство. Они слышат, как он говорит по телефону со своим адвокатом. Затем он дает волю чувствам, высказывает им, что они все, по его мнению, собой представляют. После чего они, как стадо перепуганных кроликов, выскакивают из его комнаты.

— Не все. Хильда Ли задерживается, — напомнил Пуаро.

— Верно. Но ненадолго. Затем около шести происходит разговор между отцом и Альфредом. Разговор малоприятный. Альфреду сообщают, что Гарри будет теперь жить здесь. Альфред недоволен. По логике, в первую очередь нам следовало бы подозревать Альфреда. У него вроде бы самый серьезный побудительный мотив. Однако продолжаем: появляется Гарри. Он в веселом настроении, поскольку получил от старика полное прощение. Но до разговора с Альфредом идо появления Гарри Симеон Ли обнаруживает пропажу алмазов и звонит мне. Однако он ничего не говорит о пропаже сыновьям. Почему? Видимо, был уверен, что они не имеют к этому никакого отношения. Ни тот, ни другой. Полагаю — я уже упоминал об этом, — что старик подозревал Хорбери и кого-то еще. И знаю, что он собирался предпринять. Помните, он сказал, чтобы его вечером никто не беспокоил? Почему он так сказал? Потому что к нему должны были прийти. Во-первых, он ждал меня, а во-вторых, к нему наверняка должен был прийти тот, кто был у него на подозрении. Он, видимо, лично пригласил его зайти сразу после обеда. Кого же он пригласил? Возможно, Джорджа Ли, но скорее всего его жену. И есть еще одно лицо, которое нельзя упускать из виду — и вот тут на сцене снова появляется Пилар Эстравадос. Старик показывал ей алмазы. Говорил, сколько они стоят. Откуда нам знать, что эта девица не воровка? Помните таинственные намеки относительно неблаговидного поведения ее отца? Может, он был профессиональным грабителем и именно за это угодил в тюрьму?

— Итак, как вы изволили выразиться, — задумчиво произнес Пуаро, — на сцене снова появляется Пилар Эстравадос…

— Да, но теперь уже в роли воровки. Возможно, поняв, что ее разоблачили, Пилар теряет голову и — нападает на деда.

— Конечно, это вполне допустимо… — осторожно согласился Пуаро.

Инспектор Сагден пристально взглянул на него.

— Вы так не считаете, мистер Пуаро? Тогда скажите, что думаете вы.

— Для меня всегда самое главное — характер покойного. Что за человек был Симеон Ли?

— В этом нет особой тайны, — сказал Сагден, видимо, не очень понимая, что Пуаро имеет в виду.

— Тогда расскажите мне. То есть расскажите, каким он был, какое здесь о нем сложилось мнение.

Инспектор Сагден машинально провел пальцем по краю подбородка. Вид у него был озадаченный.

— Я ведь не местный. Я приехал из Ривешира. Это соседнее графство. Но, конечно, мистер Ли был известной личностью и в наших краях. Правда, все, что я про него знаю, известно мне с чужих слов.

— Вот как? Так что же вам известно с чужих слов?

— Он был хитрая бестия — не многим удавалось его обойти. Но зато не был скупердяем. Его считали щедрым. Не понимаю, как получилось, что мистер Джордж Ли в этом смысле — полная ему противоположность, ведь он его сын.

— В этой семье четко прослеживается обе наследственные линии. Альфред, Джордж и Дэвид похожи — внешне, по крайней мере, — на своих родственников с материнской стороны. Я сегодня утром рассматривал некоторые портреты в галерее.

— Он был вспыльчив, — продолжал Сагден, — и имел репутацию бабника — разумеется, пока был молод и здоров. Потом-то его крепко скрутило, последние годы он серьезно болел… И в молодости он тоже, говорят, жадным не был. Если ему случалось довести какую-нибудь девушку до беды, он непременно давал ей денег и даже находил мужа. В общем, грешил много, но не подличал. К жене относился плохо — за другими женщинами бегал, а ею пренебрегал. Она умерла, как говорят, от разбитого сердца. Конечно, это избитое выражение, но мне кажется, что она и вправду была несчастлива, бедняжка. Она часто болела и редко показывалась на людях. Мистер Ли, несомненно, был человеком довольно своеобразным и, между прочим, мстительным. Если кто-то причинял ему зло, он не забывал расплатиться с обидчиком — независимо от того, сколько ему приходилось выжидать. Вот, собственно, и все, что я могу рассказать.

— Жернова Господни мелют хоть и медленно… — снова пробормотал себе под нос Пуаро.

— Скорее, дьяволовы жернова! — сурово произнес инспектор Сагден. — Ничего праведного в Симеоне Ли не было. Про таких, как он, говорят, что они продали душу дьяволу и ни минуты не пожалели об этой сделке! А сколько в нем было гордыни! Он был горд как сам Люцифер!

— Горд как Люцифер! — повторил Пуаро. — Что ж, ваши слова наводят на размышления.

Инспектор Сагден посмотрел на него с некоторым недоумением.

— Вы хотите сказать, что мистера Ли убили из-за его гордыни? — спросил он.

— Нет. Я хочу сказать, что существует такая вещь как наследственность. И Симеон Ли передал эту гордыню своим сыновьям…

Он умолк, увидев, что из дома вышла Хильда Ли и остановилась, оглядываясь по сторонам.

3

— Я искала вас, мистер Пуаро, — сказала Хильда Ли.

Инспектор Сагден, извинившись, ушел в дом. Глядя ему вслед, Хильда заметила:

— Я не знала, что он с вами. Я думала, он с Пилар. Славный человек, такой внимательный.

У нее был очень приятный голос, тихий, умиротворяющий…

— Так вы искали меня? — переспросил Пуаро.

Она медленно кивнула.

— Да. Я надеюсь, вы поможете мне.

— С большим удовольствием, мадам.

— Вы очень умный человек, мистер Пуаро. Я убедилась в этом вчера вечером. Есть вещи, которые доступны не всякому, но вы хорошо их понимаете. Так вот, я бы хотела, чтобы вы сумели понять моего мужа.

— Да, мадам?

— Я бы не стала говорить об этом с инспектором Сагденом. Он наверняка меня бы не понял. А вы поймете.

Пуаро поклонился.

— Вы оказываете мне честь, мадам.

— Мой муж уже много лет страдает от некоего душевного разлада. В сущности, другим я, собственно, его и не знала…

— Вот как?

— Когда человека ранят физически, боль постепенно исчезает, рана затягивается, кость срастается. Ну остается легкое недомогание, неприметный шрам — не более того. Мой муж, мистер Пуаро, в самом восприимчивом возрасте перенес сильное эмоциональное потрясение. Он обожал свою мать… И видел, как она умирала. Он считает, что в ее смерти виноват отец. Дэвид так и не оправился от этого потрясения. И всю жизнь относился к отцу очень враждебно. Это я убедила Дэвида приехать сюда — помириться с ним. Мне хотелось, чтобы душевная рана моего мужа наконец затянулась. Теперь я понимаю, что наш приезд был ошибкой. Симеон Ли решил доставить себе удовольствие — он нарочно разбередил эту незажившую рану. А это… это было очень опасно делать…

— Мадам, вы хотите мне сказать, что ваш муж убил своего отца?

— Я хочу сказать вам, мистер Пуаро, что он мог бы это сделать… Но — не сделал! Когда совершалось убийство, Дэвид сидел за роялем и играл «Похоронный марш». Им владело одно желание — убить. И оно передавалось его пальцам и изливалось в звуках, постепенно угасая… Да-да, я совершенно в этом уверена.

Некоторое время Пуаро молчал.

— А вы, мадам, — спросил он, — как вы относитесь к той давней драме?

— Вы говорите о смерти жены Симеона Ли?

— Да.

— У меня достаточно жизненного опыта, — медленно ответила Хильда, — и я понимаю, что нельзя судить о чем-либо только по тому, что бросается в глаза. На первый взгляд Симеон Ли конечно же виновен. Он действительно дурно обращался с женой. В то же время я совершенно уверена, что чрезмерная кротость, эдакий ореол мученицы вызывает у некоторых мужчин раздражение, пробуждая худшие стороны их натуры. Симеон Ли, мне думается, обожал бы свою жену, будь у нее сильный, независимый характер. А ее ангельское терпение и частые слезы только действовали ему на нервы.

Пуаро кивнул, соглашаясь.

— Ваш муж сказал вчера такую фразу: «Моя мать никогда не жаловалась». Это верно?

— Конечно нет, — с легкой досадой отозвалась Хильда Ли. — Она постоянно жаловалась… но только Дэвиду. Перекладывала свои тяготы на его плечи. А он был молод… Слишком молод, для того чтобы вынести все это.

Пуаро задумчиво смотрел на нее. Под его взглядом она вспыхнула и прикусила губу.

— Понятно, — сказал он.

— Что вам понятно? — резко спросила она.

— Что вам приходится быть матерью своему мужу, в то время как вы предпочли бы быть ему только женой.

Она отвернулась.

В эту минуту из дома вышел Дэвид и направился к ним.

— Какой сегодня чудесный день, не правда ли, Хильда? — воскликнул он, и в его голосе явственно прозвучала нотка радости. — Словно вдруг весна наступила!

Он подошел ближе. Голова его была откинута назад, на лоб легла непослушная прядь, голубые глаза сияли. Он выглядел таким молодым, почти мальчиком. От него веяло юношеским задором и беззаботностью. Эркюль Пуаро затаил дыхание…

— Давай спустимся к озеру, Хильда, — предложил Дэвид.

Она улыбнулась, взяла его под руку, и они удалились.

Пуаро смотрел им вслед. Неожиданно Хильда обернулась, и он уловил промелькнувшую в ее взгляде тревогу, а может, даже страх?

Пуаро медленно двинулся в противоположном направлении.

— Мне почему-то всегда достается роль духовника, — пробормотал он про себя. — А поскольку женщины ходят на исповедь гораздо чаще мужчин, то немудрено, что сегодня мне исповедуются исключительно женщины. Интересно, кто будет следующей?

Дойдя до конца террасы и повернув обратно, он понял, что вопрос его не был риторическим. Навстречу шла Лидия Ли.

— Доброе утро, мосье Пуаро, — поздоровалась с ним Лидия. — Тресилиан сказал, что вы здесь с Гарри, но я рада, что застала вас одного. Мой муж рассказывал мне о вас. По-моему, он жаждет поговорить с вами.

— Да? Пойти разыскать его?

— Не сейчас. Он ночью почти не спал, и я дала ему довольно сильное снотворное. Он еще спит, и мне не хотелось бы его тревожить.

— Вполне разделяю вашу заботу. Вчерашнее событие просто потрясло его.

— Видите ли, мосье Пуаро, мой муж искренне любил отца, — сдержанно заметила Лидия. — Гораздо больше, чем все остальные.

— Я понимаю.

— Есть ли у вас… Есть ли у инспектора хоть какие-то предположения… о том, кто мог это сделать?

— У нас есть предположения о том, кто не мог этого сделать, — не вдаваясь в подробности, ответил Пуаро.

— Какой все-таки кошмар… Невероятно… Просто не верится, что все это правда! — с горячностью воскликнула Лидия. И добавила: — Ну что Хорбери? Он и в самом деле был в кино?

— Да, мадам, его алиби не вызывает сомнений. Он говорит правду.

Лидия остановилась и оторвала веточку тиса. Ее лицо стало бледным.

— Но это ужасно! — воскликнула она. — Ведь это означает, что убийца — кто-то из членов семьи!

— Именно.

— Не могу в это поверить, мосье Пуаро!

— Можете и верите, мадам!

Она хотела было возразить, но лишь горестно улыбнулась:

— Ну и лицемеры же мы!

Пуаро кивнул.

— Будь вы более откровенны со мной, мадам, — сказал он, — вы бы признались, что не так уж удивлены тем, что убийцей может оказаться кто-то из родственников!

— Но в это действительно трудно поверить, мистер Пуаро!

— Что делать! Ваш свекор был человеком не совсем обычным, и смерть у него была необычная…

— Бедный старик! — отозвалась Лидия. — Сейчас мне его жаль. Хотя временами он невыносимо меня раздражал.

— Могу себе представить! — заметил Пуаро и стал разглядывать одну из каменных ваз. — Эти миниатюрные композиции просто замечательны! Столько выдумки!

— Я рада, что они вам нравятся. Это — одно из моих хобби. А как вам Арктика с пингвинами и льдом?

— Очаровательно. А это что?

— Мертвое море, только оно пока не закончено. Не смотрите. А вот это будет Пиана[182] на Корсике. Там розовые скалы, они удивительно красивы… особенно у подножия, где их омывает синее-синее море. Пустыня же выглядит довольно забавно, как по-вашему?

Она показала все свои композиции. Когда они осмотрели последнюю, Лидия взглянула на часы.

— Пойду посмотрю, не проснулся ли Альфред.

Когда она ушла, Пуаро вернулся к композиции с Мертвым морем и долго-долго ее разглядывал. Затем подобрал несколько камешков и пропустил их между пальцами.

— Sapristi![183] — воскликнул он. — Вот это да! Что бы все это значило?

Часть пятая Двадцать шестое декабря

1

Не веря своим глазам, начальник полиции и инспектор Сагден уставились на Пуаро, который осторожно ссыпал камешки обратно в маленькую картонную коробку и отдал ее Джонсону.

— Это они, — подтвердил он. — Те самые алмазы.

— И вы нашли их… Где вы сказали? В саду?

— В одной из чаш с композициями мадам Альфред Ли.

— Миссис Альфред? — затряс головой Сагден. — Просто не могу поверить.

— Не можете поверить, что миссис Альфред перерезала глотку своему свекру?

— Нам уже известно, что это не она, — поспешил уточнить Сагден. — Просто я не могу поверить, что она украла алмазы.

— Да уж, в подобной роли ее трудно представить, — согласился Пуаро.

— Но их там мог спрятать кто-то другой, — заметил Сагден.

— Совершенно справедливо. Тем не менее как раз в этой вазе была насыпана галька, очень напоминающая по размерам и форме эти злосчастные алмазы.

— Вы хотите сказать, что она задумала и подготовила все это заранее? — спросил Сагден.

— Никогда в это не поверю, — разгорячился полковник Джонсон. — Никогда. Зачем, скажите на милость, ей нужно было их красть?

— Ну, что касается этого… — начал было Сагден.

— Я готов ответить на ваш вопрос, — перебил его Пуаро. — Она взяла алмазы, чтобы появился какой-то мотив убийства. То есть она знала, что убийство замышляется, хотя сама в этом участия не принимала.

— Уж очень это надуманно, — нахмурился Джонсон. — Вы делаете из нее сообщницу. А чьей сообщницей она может быть? Только своего мужа. Но нам известно, что он никакого отношения к преступлению не имел. А потому версия ваша весьма неубедительна.

Сагден задумчиво потер подбородок.

— В общем, вы правы, полковник, — признал он. — Если миссис Ли и взяла алмазы — я подчеркиваю «если» — то это самое обыкновенное воровство. Может, для этого и берег с галькой сделала — чтобы спрятать их среди камней, пока не утихнут страсти. Но, возможно, это случайное совпадение. Просто эта ваза с весьма похожими камешками показалась грабителю — кто бы таковым ни оказался — идеальным местом, чтобы их припрятать…

— Вполне возможно, — согласился Пуаро. — Одно совпадение я всегда готов допустить.

Инспектор Сагден с сомнением покачал головой.

— Вы не согласны, инспектор? — спросил Пуаро.

— Миссис Альфред Ли — очень милая дама. Не похоже, чтобы она могла быть замешана в подобной истории. Но, разумеется, уверенным быть нельзя.

— Во всяком случае, — раздраженно заметил полковник Джонсон, — что бы там ни было с алмазами, о том, что она причастна к убийству, не может быть и речи. Дворецкий видел ее в гостиной в то время, когда совершалось преступление. Вы не забыли об этом, Пуаро?

— Я все помню, — ответил тот.

Начальник полиции повернулся к своему подчиненному.

— Что ж, давайте продолжим. У вас есть что-нибудь новенькое?

— Да, сэр. Кое-что удалось раздобыть. Начнем с Хорбери. У него есть основания бояться полиции.

— Участие в грабеже?

— Нет, сэр. Вымогательство. Что-то вроде шантажа. Был задержан, но за отсутствием доказательств ему удалось отвертеться, хотя лично я уверен, что это был не единственный случай. Когда Тресилиан упомянул о том, что в доме полицейский, Хорбери, по-видимому, очень испугался, решив, что мы что-то раскопали, прознали о его прошлых делишках.

— Так, с Хорбери все ясно, — прервал его полковник полиции. — Что еще?

Инспектор смущенно кашлянул.

— Миссис Джордж Ли, сэр. Мы получили кое-какие сведения о ее жизни до замужества. Она жила с неким капитаном Джоунсом. Он выдавал ее за свою дочь, но она вовсе не дочь ему… Выходит, старый мистер Ли сразу ее раскусил… — Он неплохо разбирался в женщинах и с ходу определял, кто чего стоит, — и, естественно, не отказал себе в удовольствии намекнуть на ее грешки. Его удар явно попал в цель.

— Что ж, вот вам и еще один мотив, не говоря уже о деньгах, — задумчиво проговорил полковник Джонсон. — Возможно, она решила, что ему и на самом деле что-то известно и он собирается рассказать об этом ее мужу. И по телефону она не говорила, — все это чистейшая ложь.

— Может, пригласить ее вместе с мужем, сэр, и сразу все выяснить? Посмотрим, что они скажут, — предложил Сагден.

— Неплохая идея, — согласился полковник.

Он позвонил. Вошел Тресилиан.

— Попросите к нам мистера и миссис Джордж Ли.

— Хорошо, сэр.

Когда старик повернулся, чтобы выйти, Пуаро вдруг спросил:

— Листки на календаре не отрывали с тех пор, как произошло убийство?

Тресилиан обернулся.

— На каком календаре, сэр?

— Вон на том, на стене.

Сейчас они снова сидели в кабинете Альфреда Ли. Календарь, о котором шла речь, был большим отрывным календарем, каждая дата была напечатана на отдельном листке очень крупным шрифтом.

Тресилиан, прищурившись, пытался вглядеться, потом подошел поближе.

— Извините, сэр, но, по-моему, тут все в порядке. Сегодня двадцать шестое, — сказал он.

— Ах, простите. А кто следит за календарем?

— Мистер Ли, сэр. Он сам отрывает листки каждое утро. Мистер Альфред — очень аккуратный джентльмен, сэр.

— Ясно. Спасибо.

Тресилиан вышел.

— Вас что-то смутило в этом календаре, мистер Пуаро? — озадаченно спросил Сагден. — Я чего-то недосмотрел?

— Календарь тут не главное, — пожал плечами Пуаро. — Просто я провел небольшой эксперимент.

— Расследование у коронера состоится завтра, — предупредил полковник Джонсон. — Но слушание дела, разумеется, будет отложено.

— Да, сэр, — подтвердил Сагден. — Я уже был у коронера и обо всем договорился.

2

В комнату вошли Джордж и Магдалина Ли.

— Доброе утро! — приветствовал их Джонсон. — Не угодно ли присесть? Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов, дабы прояснить некоторые моменты.

— Буду счастлив оказать посильную помощь, — несколько напыщенно откликнулся Джордж.

— С удовольствием, — еле слышно пролепетала Магдалина.

Начальник полиции неприметно кивнул Сагдену.

— Относительно телефонных разговоров, — подхватил Сагден. — Вы разговаривали вчера вечером с Уэстерингемом, мы правильно вас поняли, мистер Ли?

— Да, — холодно подтвердил Джордж. — С моим доверенным лицом. Могу дать вам его номер и…

Инспектор Сагден поднял руку, призывая его остановиться.

— Совершенно верно, мистер Ли, совершенно верно. Мы не подвергаем этот факт сомнению. Ваш разговор начался в двадцать пятьдесят девять.

— Я… Назвать точное время я, пожалуй, не смог бы.

— Ну а мы можем, — сказал Сагден. — Мы всегда все тщательно проверяем. Ваш разговор начался в двадцать пятьдесят девять и завершился в двадцать один ноль четыре. А мистер Ли был убит примерно в двадцать один пятнадцать. Я вынужден еще раз спросить у вас, чем вы занимались после того, как закончили разговор?

— Я же сказал: звонил по телефону.

— Нет, мистер Ли, вы не звонили.

— Чепуха! Вы ошибаетесь! Закончив разговор, я стал думать, не позвонить ли мне еще… Будет ли стоить предстоящий разговор тех расходов, которые… Как вдруг услышал грохот наверху.

— Вы хотите сказать, что целых десять минут раздумывали, звонить вам еще раз или нет?

Джордж побагровел.

— Что вы имеете в виду? Что, черт побери, вы имеете в виду? — захлебывался он. — Какая наглость! Вы что, мне не верите? Это при моем-то положении в обществе? Я… С какой стати я должен отчитываться перед вами чуть не за каждую минуту?

С флегматичностью, которая восхитила Пуаро, инспектор Сагден заметил:

— Это обычная процедура.

Джордж в негодовании повернулся к начальнику полиции.

— Полковник Джонсон, и вы поощряете такое беспрецедентное поведение?

Однако полковник был тверд.

— В деле об убийстве, мистер Ли, отвечать полагается на все вопросы без исключения.

— Я и ответил! Закончив разговор, я размышлял, не заказать ли мне еще один.

— Вы были в этой комнате, когда раздался грохот наверху?

— Да, да.

Джонсон обратился к Магдалине:

— Миссис Ли, вы утверждали, что, когда поднялась суматоха, вы разговаривали по телефону и что в комнате больше никого не было?

Магдалина заволновалась. Затаив дыхание, она искоса посмотрела на Джорджа, потом на Сагдена и — умоляюще — на Джонсона.

— По правде говоря, я не знаю… Не помню, что я сказала… Я была так расстроена…

— Мы, знаете ли, все записывали, — напомнил Сагден.

Она нацелила на него весь свой арсенал — огромные выразительные глаза, трепещущие губки. Но в ответ встретила лишь ледяное равнодушие… Этот человек был безразличен к ее прелестям и думал лишь о своем долге.

— Разумеется, я… я звонила. Не могу припомнить когда… — Она умолкла.

— Ну что ты говоришь? — вмешался Джордж. — Откуда ты звонила? Во всяком случае, не отсюда.

— Полагаю, миссис Ли, вы вообще не звонили, — сказал инспектор. — В таком случае, где вы были и что делали?

Магдалина в полном отчаянии огляделась по сторонам и зарыдала.

— Джордж, не позволяй им так грубо со мной обращаться! — всхлипывала она. — Ты же знаешь… когда меня пугают или набрасываются с вопросами, я не в состоянии ничего вспомнить! Я… я не знаю, что говорила вчера вечером… Мне было так страшно… Я была так расстроена… А со мной так грубо обращались…

Она вскочила и, рыдая, выбежала из комнаты.

— Что все это значит?! — сорвавшись с места, закричал Джордж. — Я не позволю вам так обращаться с моей женой, запугивать ее до полусмерти! Она очень впечатлительный человек! Какой позор! Я сделаю запрос в парламенте о недостойных методах, применяемых полицией. Это просто неслыханно!

Он с возмущенным видом удалился, громко захлопнув за собой дверь.

Инспектор Сагден, откинув голову, оглушительно захохотал.

— Ишь как их проняло! — воскликнул он. — Вот теперь посмотрим!

— Ситуация чрезвычайная! — нахмурился Джонсон. — Все это выглядит крайне подозрительно. Нам нужно получить от нее дополнительные разъяснения.

— Не волнуйтесь, сейчас она вернется, — успокоил его Сагден. — Когда сообразит, что сказать. Верно, мистер Пуаро?

Пуаро, видимо о чем-то задумавшийся, вздрогнул.

— Что, простите?

— Она вернется, сказал я.

— Наверное. Да. Пожалуй, да.

— В чем дело, мистер Пуаро? — не сводил с него глаз Сагден. — Вам что-то почудилось?

— Знаете, я не уверен, но, кажется, мне и в самом деле что-то почудилось.

— Что еще, Сагден? — нетерпеливо спросил полковник Джонсон.

— Я попытался определить, — продолжил Сагден, — в какой последовательности все поднимались наверх. Сейчас уже ясно, что произошло. Убийца выскользнул из комнаты, запер дверь с помощью плоскогубцев или какого-то иного инструмента, и, улучив момент, смешался с теми, кто мчался к покоям старика. К сожалению, точно определить, кто кого видел, нелегко, потому что в такую минуту люди плохо что-либо запоминают. Тресилиан сказал, что видел, как из столовой выбежали Гарри и Альфред Ли. Это позволяет их исключить из числа подозреваемых, да, собственно, они и раньше были вне подозрения. Насколько я понимаю, мисс Эстравадос появилась возле двери одной из последних. Первыми же там, судя по всему, оказались Фарр, миссис Джордж и миссис Дэвид. Но каждый из них утверждает, что впереди бежал кто-то еще. И поди теперь разберись, кто лжет намеренно, а кто действительно плохо помнит. Все сбежались туда — это факт, — но кто за кем… добиться невозможно.

— Вы полагаете, что это важно? — тихо спросил Пуаро.

— Это дало бы нам возможность сделать своего рода хронометраж, — ответил Сагден. — Ведь у преступника было очень мало времени, тут важна была буквально каждая секунда.

— В данном деле временной фактор действительно очень важен, — согласился Пуаро.

— Мало этой неразберихи, так тут еще и две лестницы, — продолжал Сагден. — Одна в холле, находится приблизительно на равном расстоянии от столовой и от гостиной. Вторая — в противоположном конце дома. Стивен Фарр взбежал по второй лестнице. Мисс Эстравадос тоже, поскольку ее комната в том конце. Все остальные вроде бы поднялись из холла.

— Да, путаницы тут хватает, — пробормотал Пуаро.

Дверь отворилась, и в комнату быстрым шагом вошла Магдалина. Она чуть задыхалась, на щеках у нее выступил яркий румянец.

— Муж думает, что я уже легла, — подойдя к столу, тихо сказала она. — А я незаметно выскользнула из комнаты. Полковник Джонсон, — она подняла на него огромные, полные тревоги глаза, — если я скажу правду, вы ведь никому ничего не скажете? Да? Вам… вам ведь не обязательно всех обо всем извещать, верно?

— Вы имеете в виду нечто такое, что не имеет отношения к преступлению? — спросил полковник Джонсон.

— Да, никакого. Это касается моей… моей личной жизни.

— Вам лучше рассказать, как все было на самом деле, миссис Ли, и позвольте уж нам судить, имеет это отношение к преступлению или нет.

— Хорошо, я доверюсь вам. Я чувствую, что вам можно верить. — В глазах Магдалины стояли слезы. — У вас такое доброе лицо. Видите ли, дело в том, что есть… один человек… — Она умолкла.

— Да, миссис Ли?

— Вчера вечером я хотела позвонить одному человеку… мужчине… моему другу, но Джордж не должен был об этом знать… Разумеется, я поступила дурно, но теперь уж ничего не поделаешь. Так вот, после обеда я отправилась звонить. Я… я была уверена, что Джордж еще в столовой. Но когда пришла сюда, то услышала его голос и решила подождать.

— И где же вы ждали, мадам? — спросил Пуаро.

— Под лестницей есть место, куда вешают пальто и другие вещи. Там темно. Я пробралась туда и ждала, когда Джордж выйдет. Но он все не выходил, а потом раздался грохот, мистер Ли закричал, и я побежала наверх.

— Значит, ваш муж не покидал этой комнаты до тех пор, пока не случилось убийство?

— Да.

— А вы сами с девяти до девяти пятнадцати прятались под лестницей?

— Да, но не могла же я в этом признаться, понимаете?! Все бы стали выяснять, зачем я туда забралась. Это было бы ужасно. Вы ведь меня понимаете?

— Да, это действительно было бы для вас ужасно, — сухо заметил Джонсон.

Она одарила его чарующей улыбкой.

— Я так рада, что рассказала вам правду. Вы не скажете моему мужу, да? Я знаю, что не скажете! Что я могу положиться на вас, на всех вас.

Она обвела их на прощанье умоляющим взглядом и быстро вышла.

— Уф, — тяжело вздохнул полковник Джонсон. — Вероятно, все так и было. Вполне правдоподобная история. А с другой стороны…

— …как знать, — закончил за него Сагден. — То-то и оно, что мы не знаем.

3

Лидия Ли стояла у окна в дальнем конце гостиной. Ее изящная фигура была наполовину скрыта тяжелой занавеской. Услышав скрип двери, Лидия, вздрогнув, обернулась…

— Вы напугали меня, мосье Пуаро.

— Извините, мадам. Я хожу очень тихо.

— Я думала, это Хорбери.

— Понятно, — кивнул Эркюль Пуаро. — Вот у кого действительно бесшумная походка, совсем как у кота… или у грабителя.

Он замолчал, пристально на нее глядя.

— Мне этот человек никогда не нравился. Буду рада от него отделаться. — На ее вежливо-равнодушном лице отразилась неприязнь.

— По-моему, вы поступите очень разумно, мадам.

— Что вы хотите этим сказать? Вам что-нибудь про него известно?

— Он занимается тем, что выведывает секреты — чтобы потом извлечь из них выгоду, — объяснил Пуаро.

— По-вашему, он и про убийство моего свекра что-то знает?

Пуаро пожал плечами.

— У него бесшумная походка и чуткие уши. Вполне вероятно, ему что-то удалось подслушать, но пока он хранит это в тайне.

— Вы полагаете, что он намерен шантажировать кого-то из нас? — напрямик спросила Лидия.

— Я вполне это допускаю, — ответил Пуаро. — Но я решился побеспокоить вас совсем по иному поводу.

— И по какому же?

— Я разговаривал с мистером Альфредом Ли, — многозначительно сказал Пуаро. — Он сделал мне одно предложение, которое я хотел бы обсудить с вами — прежде чем принять или отклонить его. Но я так залюбовался очаровательным рисунком вашего свитера (на темно-красном фоне занавесей он смотрится просто восхитительно), что даже забыл, зачем пришел.

— По-моему, мосье Пуаро, нам не стоит тратить время на комплименты, — упрекнула его Лидия.

— Прошу прощения, мадам. Среди англичанок лишь очень немногие знают толк в la toilette[184]. Платье, которое было на вас вчера, отличалось изяществом и оригинальностью. Очень эффектный и вместе с тем изысканно-простой фасон.

— Зачем вы пожелали видеть меня? — нетерпеливо спросила Лидия.

— Вот зачем, мадам, — стал вдруг серьезным Пуаро. — Как я уже сказал, ваш муж обратился ко мне с одним предложением и был при этом крайне настойчив. Он хочет, чтобы я занялся расследованием этого убийства. Он просит меня остаться и предпринять все возможное, чтобы добраться до истины.

— Так в чем же дело?

— Я не могу принять этого предложения, не получив согласия хозяйки дома.

— Естественно, я не могу не поддержать мужа, — холодно отозвалась Лидия.

— Да, конечно, мадам… Но мне требуется несколько большее, нежели формальное согласие. Вы на самом деле хотите, чтобы я принял участие в расследовании?

— А почему бы и нет?

— Давайте будем говорить откровенно, мадам. Ответьте: вы хотите выяснить правду?

— Конечно, хочу.

Пуаро вздохнул.

— Неужели вам нечего сказать мне в ответ, кроме общих фраз?

— Я воспитана в определенных традициях, — заметила Лидия. Она прикусила губу и, немного поколебавшись, все же решилась: — Что ж, возможно, и в самом деле лучше говорить откровенно. Я вас прекрасно понимаю и ценю вашу деликатность. Ситуация не из приятных. Мой свекор изуверски убит, и если дознание не сможет вывести нас на наиболее вероятного подозреваемого — Хорбери, — обвинив его в грабеже и убийстве, — а оно, по-видимому, не сможет — неизбежно напрашивается вывод, что убийство совершено кем-то из нашей семьи. А привлечение этого человека к судебной ответственности опозорит и обесчестит всех нас… Так вот… мне совсем не хочется, чтобы это произошло.

— Вы бы предпочли, чтобы убийца остался безнаказанным? — спросил Пуаро.

— На свете, наверное, довольно много таких убийц.

— Это уж точно.

— Одним больше, одним меньше — какая, в сущности, разница?

— А как быть остальным членам вашей семьи? Тем, кто ни в чем не виновен? — спросил Пуаро.

— Что значит, как быть остальным? — удивленно переспросила она.

— Неужели вы не понимаете? Ведь если, как вы надеетесь, убийцу не обнаружат, тень подозрения так и останется на каждом из вас!

— Об этом я не подумала…

— И никто никогда не узнает, кто настоящий убийца… — сказал Пуаро. И тихо добавил: — А может, вы уже знаете, мадам?

— Вы не имеете права так говорить! — воскликнула она. — Я ничего не знаю! О, хоть бы это был кто-то посторонний… не член семьи…

— Вполне возможно, тут и то и другое, — вполголоса произнес Пуаро.

Она недоумевающе на него посмотрела.

— Что вы хотите этим сказать?

— Что убийцей может оказаться и член семьи, и посторонний одновременно… Вы не понимаете, о чем я веду речь? Eh bien, пусть это будет лишь домыслом Эркюля Пуаро. — Он пытливо взглянул на нее. — Ну так как мне быть, мадам? Что мне ответить мистеру Ли?

Лидия подняла руки и вдруг беспомощно их уронила.

— Конечно, вы должны принять его предложение, — сказала она.

Пилар стояла посреди музыкальной гостиной. Она напряженно выпрямилась, взгляд метался по сторонам, словно у зверька, учуявшего опасность.

— Как бы мне хотелось уехать отсюда, — сказала она.

— Не тебе одной, — вполголоса отозвался Стивен Фарр. — Только нас отсюда не выпустят, моя дорогая.

— Кто? Полиция?

— Да.

— Это очень нехорошо — иметь дело с полицией, — важно заявила Пилар. — Приличным людям совсем ни к чему попадать в подобные истории.

— Ты имеешь в виду себя? — пряча улыбку, спросил Стивен.

— Нет, — ответила Пилар, — я говорю про Альфреда и Лидию, про Дэвида, Джорджа, Хильду да и, пожалуй, про Магдалину тоже.

Стивен достал сигарету и принялся сосредоточенно ее раскуривать. Затем спросил:

— А почему такое исключение?

— Какое еще исключение?

— Почему ты не назвала среди прочих Гарри? — спросил он.

Пилар рассмеялась. У нее были очень ровные и очень белые зубы.

— Гарри совсем другой! По-моему, он как раз знает, что значит иметь дело с полицией.

— Возможно, ты и права. Он, пожалуй, слишком колоритная фигура, чтобы вписаться в эту семейку. — И вдруг спросил: — Тебе нравятся твои английские родственники, Пилар?

— Они добрые… Они все очень добрые, — неуверенно произнесла Пилар. — Но мало смеются. Они какие-то невеселые.

— В доме ведь только что произошло убийство, моя дорогая!

— Ах да, — довольно вяло спохватилась Пилар.

— Убийство, — наставительно продолжил Стивен, — вовсе не такое обыденное происшествие, как ты, по своему легкомыслию, полагаешь. В Англии к убийству относятся гораздо серьезнее, чем в Испании.

— Ты надо мной смеешься… — обиделась Пилар.

— Вовсе нет, — ответил Стивен. — Мне совсем не до смеха.

— Потому что ты тоже хочешь уехать отсюда? — посмотрев на него, спросила Пилар.

— Да.

— А этот высокий красивый полицейский тебя не выпускает?

— Я его не спрашивал. Но если бы спросил, он наверняка бы мне отказал. Знаешь, Пилар, мне следует держать ухо востро и быть очень-очень осторожным.

— Это утомительно, — кивнула Пилар.

— Не то слово, моя дорогая. Еще этот ненормальный бельгиец… рыщет по всему дому. Не знаю, будет ли от него толк, но мне он действует на нервы.

Пилар нахмурилась.

— Мой дед был очень-очень богатым, верно?

— Весьма вероятно.

— И кому теперь перейдут его деньги? Альфреду и остальным?

— Смотря что написано в завещании.

— Может, он и мне оставил что-нибудь, — мечтательно заметила Пилар. — Боюсь только, он этого не сделал.

— Не беспокойся, — утешил ее Стивен. — В конце концов, ты — член семьи. Здесь твой дом. Они должны о тебе позаботиться.

— Надо же — мой дом, — вздохнула Пилар. — Все это очень забавно. И одновременно совсем не забавно.

— Прекрасно тебя понимаю… чего уж тут забавного.

Пилар снова вздохнула и, подумав, спросила:

— Как ты думаешь, можно завести граммофон и потанцевать?

— По-моему, нельзя, — неуверенно ответил Стивен. — Не забудь, бессердечная испанка, что в доме траур.

Пилар широко распахнула глаза.

— Но я вовсе не испытываю грусти, — возразила она. — Потому что плохо знала деда… Вообще-то мне нравилось с ним разговаривать, но это совсем не значит, что я должна лить слезы и убиваться из-за того, что он умер. Я не хочу притворяться.

— Нет, ты прелесть!

Пилар предприняла еще одну попытку уговорить его:

— Мы можем засунуть в граммофон какие-нибудь чулки или перчатки, и тогда нас никто не услышит.

— В таком случае пойдем, искусительница.

Пилар радостно засмеялась и, выбежав из комнаты, помчалась к танцевальному залу в дальнем конце дома.

Однако, добежав до галереи, которая вела к выходу в сад, она замерла на месте. Нагнавший ее Стивен тоже остановился.

Эркюль Пуаро, сняв со стены один из портретов, с интересом изучал его, повернув к свету, падавшему со стороны террасы. Он поднял глаза и увидел их.

— Ага! — сказал он. — Вы появились здесь весьма кстати.

— Что вы делаете? — спросила Пилар, подойдя к нему.

— Разглядываю нечто очень интересное — лицо Симеона Ли в пору его молодости.

— О, значит, это мой дед?

— Да, мадемуазель.

Она уставилась на писанный маслом портрет.

— Как он изменился… Как изменился… Он был такой старый и весь в морщинах! А здесь он похож на Гарри. Лет десять назад Гарри, наверное, был таким же.

— Вы правы, мадемуазель, — кивнул Пуаро, — Гарри Ли — вылитый Симеон Ли в молодости. А вот здесь, — он повел ее по галерее, — портрет вашей бабушки. У нее чуть продолговатое кроткое лицо, светлые волосы и добрые голубые глаза.

— Как у Дэвида, — сказала Пилар.

— И у Альфреда тоже, — добавил Стивен.

— Наследственность — весьма интересная штука, — заметил Пуаро. — У мистера Ли и его жены не было ни малейшего сходства. Почти все дети, родившиеся в этом браке, похожи на мать. Взгляните-ка сюда, мадемуазель.

Он указал ей на портрет девушки лет девятнадцати с золотистыми, струящимися по плечам волосами и огромными смеющимися голубыми глазами. Она тоже была похожа на мать — такая же светленькая и белокожая, но, однако, в ней чувствовались энергия и жизнерадостность, каких никогда не знали кроткие голубые глаза и безмятежные черты лица покойной миссис Ли.

— О! — воскликнула Пилар, и щеки ее порозовели.

Она поднесла руку к груди и вынула медальон на длинной золотой цепочке. Нажав пружинку, Пилар раскрыла его: те же смеющиеся глаза глянули на Пуаро с миниатюрного портрета.

— Моя мама, — сказала Пилар.

Пуаро кивнул. На другой створке медальона был портрет молодого красавца с черной шевелюрой и синими глазами.

— Ваш отец, мадемуазель? — спросил Пуаро.

— Да, мой отец, — ответила Пилар. — Он был очень красивый, правда?

— Правда, сеньорита. А разве у испанцев бывают голубые глаза?

— Не часто, только у северян. Кроме того, его мать была ирландкой.

— Значит, в ваших жилах течет испанская, ирландская, английская и даже цыганская кровь, — задумчиво сказал Пуаро. — Знаете что, мадемуазель? С такой наследственностью вы, окажись у вас враги, никого не пощадили бы.

— Помнишь, что ты сказала в поезде, Пилар? Что, будь у тебя враги, ты бы перерезала им глотку, — засмеялся Стивен. — Ой! — Он прикусил губу, поняв, насколько двусмысленно звучат его слова.

Эркюль Пуаро спешно перевел разговор на другое:

— Ах да, ведь я должен кое о чем попросить вас, сеньорита. Моему другу инспектору нужен ваш паспорт. Что поделаешь, таковы правила — очень глупые и скучные, но необходимые, — они касаются всех иностранцев. А по закону вы являетесь иностранкой.

— Мой паспорт? — подняла брови Пилар. — Сейчас принесу. Он у меня в комнате.

— Очень сожалею, что вынужден был вас побеспокоить, — извинился Пуаро, идя рядом с ней.

Они дошли до конца длинного коридора. Здесь начиналась лестница. Пилар взбежала наверх, Пуаро последовал за ней. Стивен замыкал шествие. Спальня Пилар находилась как раз у лестничной площадки.

— Сейчас принесу;— повторила она, открывая дверь.

Пуаро и Стивен Фарр остались снаружи.

— Какую глупость я сморозил, — покаялся Стивен. — Но она вроде бы и не заметила, как по-вашему?

Пуаро ничего не ответил. Он склонил голову набок, словно прислушиваясь.

— До чего же англичане любят свежий воздух. Мисс Эстравадос, по-видимому, унаследовала эту любовь от своей матери.

— С чего вы взяли? — удивился Стивен.

— Сегодня холодный день, — тихо сказал Пуаро. — Мороз, и даже инея нет, хотя вчера было сравнительно тепло и солнечно. А мисс Эстравадос только что приоткрыла окно. Такая любовь к свежему воздуху просто удивительна.

Внезапно до их ушей донеслось какое-то энергичное испанское восклицание, и на пороге, смущенно улыбаясь, появилась Пилар.

— Ах, — воскликнула она, — какая же я глупая и неловкая! Моя сумочка лежала на подоконнике, и когда я вынула из нее все бумаги, чтобы найти паспорт, он выпал из окна. Прямо на клумбу. Я сейчас его принесу.

— Давайте я, — предложил Стивен, но Пилар уже бежала вниз, крикнув через плечо:

— Нет, раз я такая глупая, сама и сбегаю. А вы с мистером Пуаро идите в гостиную, я его туда принесу.

Стивен Фарр явно вознамерился ее догнать, но Пуаро мягко придержал его за руку.

— Пойдемте в гостиную, — тихо сказал он.

Они пошли коридором в другой конец дома и очутились на площадке главной лестницы.

— Прежде чем мы спустимся в гостиную, не зайдете ли со мной в комнату, где произошло убийство? — попросил Пуаро. — Я хочу вас кое о чем спросить.

Они вышли в коридор, ведший в комнату Симеона Ли. Слева была ниша, в которой стояли две крепкого сложения мраморные нимфы, старательно придерживавшие легкие покровы — с поистине викторианской, давно забытой стыдливостью.

— До чего же они страшные при дневном свете! — пробормотал Стивен Фарр. — Вчера вечером мне показалось, что их было три, но, слава Богу, оказывается, только две!

— Да, нынче они не в моде, — согласился Пуаро. — А ведь когда-то стоили больших денег. В сумерках они и вправду выглядят лучше.

— Ну да, потому что видишь только смутные силуэты.

— В темноте все кошки серы, — заключил Пуаро.

В комнате они наткнулись на Сагдена. Он стоял на коленях возле сейфа и разглядывал сквозь увеличительное стекло замок.

— Сейф открыли ключом, — обернувшись, объяснил Сагден. — А значит, тот, кто открывал, знал шифр. Больше ничего существенного.

Пуаро отвел его в сторону и что-то прошептал. Сагден кивнул и вышел из комнаты.

Пуаро повернулся к Стивену Фарру, который не сводил глаз с кресла, где обычно восседал Симеон Ли. Брови у него были сведены, на лбу вздулись вены. Пуаро довольно долго молча смотрел на него, затем спросил:

— Что, воспоминания?

— Еще два дня назад он был жив, сидел здесь, а теперь… — медленно произнес Стивен и, встряхнув головой, напомнил: — Вы ведь неспроста привели меня сюда, мистер Пуаро? Наверное, хотели о чем-то спросить…

— Ах да. Скажите, вы ведь раньше всех подбежали к двери, когда все это случилось?

— Я? Не помню. Нет, по-моему, здесь уже был кто-то из дам.

— Кто именно?

— Не то жена Джорджа, не то Дэвида. Помню, что обе появились почти сразу.

— Вы, кажется, говорили, что не слышали крика?

— По-моему, не слышал. Но твердо сказать не могу. Кто-то действительно крикнул, но это вполне могло быть и где-то внизу.

— Вот такого крика вы не слышали? — спросил Пуаро и, откинув голову, вдруг издал истошный вопль.

Это было так неожиданно, что Стивен отпрянул назад и чуть не упал.

— Господи Боже, — сказал он сердито. — Вы что, хотите переполошить весь дом? Во всяком случае, такого вопля я точно не слышал! Сейчас все сюда примчатся! Решат, что еще кого-нибудь прикончили!

У Пуаро был виноватый вид.

— Верно… Как глупо с моей стороны… Пойдемте поскорее.

Он поспешно вышел из комнаты. У подножия лестницы, задрав головы, стояли Лидия и Альфред. Из библиотеки выскочил Джордж. А навстречу бежала Пилар, с паспортом в руках.

— Все в порядке! — крикнул Пуаро. — Не беспокойтесь. Я просто провел небольшой эксперимент.

На лице Альфреда была досада, на лице Джорджа — возмущение. Пуаро, оставив Стивена объясняться, затрусил по коридору в другой конец дома.

Когда он проходил мимо комнаты Пилар, оттуда вышел Сагден.

— Eh bien?[185] — спросил Пуаро.

— Ни звука, — покачал головой инспектор.

И они с заговорщицким видом переглянулись.

— Значит, вы принимаете м-м-мое предложение, мосье Пуаро? — спросил Альфред Ли.

Его рука, теребившая подбородок, чуть приметно дрожала, а обычно мягкий взгляд карих глаз был непривычно лихорадочным. Он даже начал заикаться. Стоявшая рядом Лидия смотрела на него с тревогой.

— Вы не з-з-знаете… Не м-м-можете представить себе, что для меня з-з-значит… р-р-разыскать убийцу моего отца.

— Поскольку вы заверили меня, что все тщательно обдумали, я решился его принять. Но должен предупредить, мистер Ли: пути назад не будет. Я не пес, которого пускают по следу, а потом отзывают, потому что дичь оказывается не той, что надо.

— Конечно… конечно… Уже все готово. Я распорядился насчет вашей спальни. Оставайтесь у нас, сколько вам нужно…

— Я у вас не задержусь, — обнадежил его Пуаро.

— Что? Что вы сказали?

— Я сказал, что не задержусь у вас надолго. В этом деле замешан столь узкий круг людей, что вряд ли расследование займет много времени. По-моему, конец уже близок.

— Невероятно, — пробормотал Альфред, глядя на него ошарашенным взглядом.

— Ну почему же? Все факты указывают приблизительно в одном направлении. У нас довольно много сведений, не имеющих прямого отношения к делу, которые предстоит отсеять. Как только мы это проделаем, истина всплывет сама.

— Вы хотите сказать, что уже знаете? — недоверчиво спросил Альфред.

— О да, — улыбнулся Пуаро. — Я знаю.

— Мой отец… Мой отец… — Альфред отвернулся.

— У меня к вам две просьбы, мистер Ли, — быстро сказал Пуаро.

— Все что угодно, — приглушенным голосом отозвался Альфред.

— В таком случае, во-первых, пусть в отведенную мне комнату повесят портрет мистера Ли в молодости.

Альфред и Лидия не сводили с него изумленных глаз.

— Зачем вам портрет моего отца? — спросил Альфред.

— Он — как бы это сказать? — будет вдохновлять меня, — торжественно взмахнул рукой Пуаро.

— Вы, вероятно, намерены искать убийцу посредством ясновидения, мосье Пуаро? — съязвила Лидия.

— Скажем так, мадам: я намерен воспользоваться не столько своим умением видеть, сколько умением делать выводы.

Она пожала плечами.

— Во-вторых, мистер Ли, — продолжал Пуаро, — мне хотелось бы узнать подлинные обстоятельства смерти мужа вашей сестры, Хуана Эстравадоса.

— Это необходимо? — спросила Лидия.

— Мне нужны все факты, мадам.

— В ссоре из-за женщины Хуан Эстравадос убил в кафе человека, — сказал Альфред.

— Как он его убил?

Альфред умоляюще посмотрел на Лидию.

— Он нанес ему удар ножом, — ровным тоном ответила Лидия. — Хуана Эстравадоса не приговорили к смертной казни, поскольку на ссору его спровоцировали. Он был приговорен к пожизненному заключению и умер в тюрьме.

— Его дочь знает об этом?

— По-моему, нет.

— Нет, Дженнифер никогда ей не рассказывала, — подтвердил Альфред.

— Благодарю вас.

— Вы же не думаете, что Пилар… — вырвалось у Лидии. — О, это невероятно!

— А теперь, мистер Ли, мне хотелось бы выяснить ряд фактов из биографии вашего брата, мосье Гарри Ли.

— Что вам угодно знать?

— Насколько мне известно, считается, что он в некотором роде опозорил семью. Чем?

— Это было так давно… — заговорила было Лидия.

— Если хотите знать, мистер Пуаро, — покраснев, перебил ее Альфред, — он похитил довольно значительную сумму, подделав подпись отца. Отец, естественно, не возбудил против него дела. Гарри всегда был человеком бесчестным. Он вечно — где бы ни оказывался — попадал в сомнительные истории. И всякий раз слал телеграммы с просьбой прислать денег… выручить его из беды… Его частенько упрятывали в тюрьму — в самых разных странах…

— Зачем говорить то, чего не знаешь наверняка, Альфред, — с укором заметила Лидия.

— Гарри — никудышный человек и всегда был таким! — сердито воскликнул Альфред. Руки у него дрожали.

— Значит, насколько я понимаю, вы всегда друг друга недолюбливали? — подытожил Пуаро.

— Он измучил нашего отца… Обрек его на позор! Лидия нетерпеливо вздохнула. Пуаро, услышав этот короткий вздох, бросил на нее пытливый взгляд.

— Если бы только нашлись эти алмазы! Тогда бы все разъяснилось, я уверена.

— Алмазы нашлись, мадам, — сказал Пуаро.

— Что?

— Их нашли в одной из ваших каменных ваз, в той, где вы решили изобразить Мертвое море, — с невозмутимым видом уточнил Пуаро.

— В моем «Мертвом море»? — воскликнула Лидия. — Но… Как странно!

— Действительно странно, — подтвердил Пуаро.

Часть шестая Двадцать седьмое декабря

1

— Все обошлось куда легче, нежели я думал, — вздохнул Альфред Ли.

Они только что вернулись с предварительного дознания.

Вместе с ними вернулся и присутствовавший у коронера мистер Чарлтон, адвокат старой закваски, чьи голубые глаза взирали на все очень настороженно.

— Я же говорил вам, что процедура эта будет чисто формальной и что слушание дела будет отложено, пока полиция не соберет дополнительную информацию.

— Все это крайне неприятно… Крайне неприятно оказаться в таком положении! — с досадой проговорил Джордж Ли. — Я лично абсолютно уверен, что преступление совершено каким-то маньяком, который как-то сумел проникнуть в наш дом. Этот Сагден упрям как осел. Полковнику Джонсону следовало бы обратиться за помощью в Скотленд-Ярд. От местной полиции нет никакого толку. Тупоголовые. А что насчет этого Хорбери, например? Я слышал, у него в прошлом были кое-какие грешки, но полиция почему-то пренебрегает этим обстоятельством.

— Насколько мне известно, — отозвался мистер Чарлтон, — у Хорбери есть алиби, которое полицию вполне устраивает.

— Устраивает? — закипел Джордж. — На их месте я бы не слишком доверял такому алиби. Преступник, естественно, всегда обеспечивает себе алиби. А долг полиции — его опровергнуть, если, конечно, они там умеют работать.

— Не волнуйтесь, — посоветовал ему мистер Чарлтон. — Учить полицию не наше дело, верно? Там работают достаточно толковые люди.

— Нет, — энергично затряс головой Джордж Ли. — Надо было пригласить кого-нибудь из Скотленд-Ярда. Мне совсем не нравится этот Сагден — может, он, конечно, и старательный, но умом определенно не блещет.

— Позвольте с вами не согласиться, — возразил мистер Чарлтон. — Сагден — отличный полицейский. Просто не любит себя выпячивать, однако он на хорошем счету.

— Не сомневаюсь, что полиция делает все, что в ее силах, — вмешалась Лидия. — Не угодно ли стаканчик хереса, мистер Чарлтон?

Мистер Чарлтон поблагодарил ее, но от хереса отказался. Затем, когда все члены семьи были в сборе, он слегка поклонившись, приступил к чтению завещания.

Читал мистер Чарлтон с наслаждением, смакуя замысловатые фразы и упиваясь юридическими тонкостями.

Дочитав до конца, он снял очки, протер стекла и, в ожидании вопросов, оглядел собравшихся.

— Все эти правовые закавыки довольно трудно понять, — заметил Гарри Ли. — Объясните нам суть завещания.

— Никаких закавык — очень простое завещание, — возразил мистер Чарлтон.

— Господи Боже, — воскликнул Гарри, — если это — простое, что же собой представляет сложное?

Но мистер Чарлтон лишь метнул в его сторону холодный взгляд.

— Основные пункты крайне просты, — повторил он. — Половина состояния мистера Ли переходит его сыну, мистеру Альфреду Ли, другая половина делится поровну между всеми остальными детьми.

Гарри вызывающе расхохотался.

— Альфреду, как обычно, везет. Заполучил половину состояния! Ты счастливчик, Альфред!

Альфред вспыхнул.

— Альфред был верным и преданным сыном. Он с полной ответственностью управлял всеми делами отца, — резко сказала Лидия.

— О да, Альфред всегда был пай-мальчиком, — усмехнулся Гарри.

— Можешь считать, что и тебе повезло, Гарри, раз отец хоть что-то тебе оставил, — зло отозвался Альфред.

Откинув голову, Гарри снова рассмеялся.

— Ты бы, конечно, предпочел, чтобы мое имя вообще не упоминалось в завещании, не так ли? Ты всегда меня недолюбливал.

Мистер Чарлтон деликатно кашлянул. Он привык к тому, что после чтения завещания возникают неприятные сцены, и поэтому старался уехать до того, как семейная ссора наберет силу.

— Я полагаю… что моя миссия на этом…

— А что насчет Пилар? — вдруг спросил Гарри.

Мистер Чарлтон снова кашлянул, на этот раз виновато.

— Э… Мисс Эстравадос в завещании не упоминается.

— Разве ей не причитается доля ее матери? — поинтересовался Гарри.

— Сеньора Эстравадос, будь она жива, получила бы свою долю наравне со всеми, но, поскольку она умерла, ее деньги присовокупляются к общей сумме и делятся между вами всеми.

— Значит, мне ничего не положено? — своим по-южному певучим голосом спросила Пилар.

— Семья тебя не оставит, моя дорогая, — быстро ответила Лидия.

— Ты можешь теперь жить здесь, у Альфреда. Правда, Альфред? — поспешил вмешаться Джордж. — Мы… Ты нам племянница, и наша обязанность позаботиться о тебе.

— Мы тоже будем рады предоставить Пилар кров, — откликнулась Хильда.

— Она должна получить то, что ей положено, — упорствовал Гарри. — Ей полагается доля, предназначенная Дженнифер.

— Ну, мне пора ехать… — пробормотал мистер Чарлтон. — Всего хорошего, миссис Ли. Если понадоблюсь, всегда к вашим услугам…

И быстро вышел. По своему опыту он знал — это только самое начало скандала.

Как только за ним закрылась дверь, Лидия звенящим голосом заявила:

— Я согласна с Гарри. Я тоже считаю, что Пилар имеет право на определенную долю. Завещание было составлено за много лет до смерти Дженнифер.

— Чепуха! — воскликнул Джордж. — Мы обязаны уважать волю отца! То, что ты предлагаешь, совершенно невозможно, Лидия. Ибо закон есть закон. И мы должны ему подчиняться.

— Пилар, конечно, не повезло, и нам всем ее очень жаль. Но Джордж прав, — поддакнула Магдалина. — Закон есть закон.

Лидия встала и взяла Пилар за руку.

— Тебе, наверное, неприятно все это слышать, моя дорогая, — сказала она. — Пожалуйста, оставь нас, пока мы будем обсуждать этот вопрос.

Она проводила Пилар до двери.

— Не беспокойся, милая, — добавила она. — Предоставь все мне.

Пилар медленно вышла из комнаты. Лидия закрыла за ней дверь и вернулась на свое место.

В комнате повисла такая тишина, что казалось, будто все затаили дыхание, но буквально через минуту битва была в полном разгаре.

— Ты всегда был редким скупердяем, Джордж! — выкрикнул Гарри.

— Во всяком случае, я не тянул с отца деньги и не занимался жульничеством, — отпарировал Джордж.

— Ты тянул не меньше меня! Ты всю жизнь жил за счет отца!

— Ты, по-видимому, запамятовал, что я занимаю ответственный и многотрудный пост, который…

— Ответственный, многотрудный… Ну ты и скажешь! — засмеялся Гарри. — Раздулся словно мыльный пузырь! Смотри не лопни!

— Как ты смеешь? — взвизгнула Магдалина.

— Неужели мы не можем все обсудить мирно, не горячась? — спокойно, но чуть громче обычного спросила Хильда.

Лидия бросила на нее благодарный взгляд.

— К чему вообще этот унизительный разговор о деньгах? — вдруг выпалил Дэвид.

— Скажите, какой благородный, — ядовито прошипела Магдалина. — Однако от доли своей ты почему-то не спешишь отказываться, хоть и строишь из себя бессребреника!

— Значит, по-твоему, я должен отказаться? — задыхаясь от негодования, спросил Дэвид. — Интересно…

— Ничего ты не должен, — резко перебила его Хильда. — Почему мы ведем себя как дети? Альфред, ты глава семьи…

Альфред словно только что проснулся.

— Извините. Но все кричат, перебивают друг друга, я ничего не понимаю…

— Хильда права, мы ведем себя как дети, которые не могут поделить игрушку, — сказала Лидия. — Давайте обсудим все спокойно, как разумные люди. — И тут же добавила: — Только не все разом, пожалуйста. Первым, как старший, пусть выскажется Альфред. Альфред, что, по-твоему, мы должны предпринять в отношении Пилар?

— Жить она, конечно, останется у нас, — отозвался Альфред. — И мы конечно же должны выделить ей приемлемое содержание. На долю же, причитавшуюся ее матери, она, на мой взгляд, никаких прав не имеет. Она ведь не Ли, не забывайте. Она испанская подданная.

— Юридических прав она действительно не имеет, — сказала Лидия, — но моральное право у нее есть. Ведь ваш отец, несмотря на то что его дочь против его воли вышла замуж за иностранца, не лишил ее наследства. Джордж, Гарри, Дэвид и Дженнифер — вам всем полагались равные доли. Дженнифер умерла только в прошлом году. Я уверена, что, когда ваш отец послал за мистером Чарлтоном, он собирался отказать немалую сумму и Пилар. Во всяком случае, доля, предназначенная ее матери, наверняка досталась бы ей. А может, и гораздо больше. Она единственная внучка, не забывайте. По-моему, наш долг — исправить несправедливость, которую ваш отец намеревался исправить сам.

— Ты умница, Лидия! — поблагодарил ее Альфред. — Я был не прав. Конечно же Пилар должна получить ту долю, которая причиталась Дженнифер.

— Твоя очередь, Гарри, — повернулась к нему Лидия.

— Вы же знаете, я так с самого начала думал. По-моему, Лидия все верно сказала. Я восхищен ее великодушием.

— Джордж? — повернулась к нему Лидия.

— Ни в коем случае! То, что вы предлагаете, противоречит здравому смыслу! — раскипятился он, покраснев от гнева. — Хватит с нее и того, что мы предоставим ей крышу над головой и будем оказывать некоторую поддержку.

— Значит, ты отказываешься присоединиться к нам? — спросил Альфред.

— Да, отказываюсь.

— Он совершенно прав, — поддержала мужа Магдалина. — И вообще, как вы смеете его просить об этом? Разве вы забыли, что Джордж — единственный из всей семьи, кто трудится на благо общества! Я считаю, что мистер Ли мог бы отказать ему и побольше.

— Дэвид? — спросила Лидия.

— По-моему, ты права, — с рассеянным видом пробормотал он. — Очень жаль, что из-за этого поднялся такой шум. Нам должно быть стыдно.

— Ты совершенно права, Лидия. Пусть восторжествует справедливость, — поспешила добавить Хильда.

Гарри оглядел присутствующих.

— Все ясно, — подытожил он. — Альфред, Дэвид и я за внесенное Лидией предложение. Джордж против. Большинство — «за».

— Меня мало волнует, сколько «за» и сколько «против». Доля, оставленная мне отцом, полностью принадлежит мне. И я не намерен делиться с кем-либо хоть одним пенни, — заявил Джордж.

— Правильно, — поддержала его Магдалина.

— Не хотите — не надо, ваше дело, — потеряла терпение Лидия. — Мы все сложимся и выделим ей из общей суммы ее долю.

Она выжидающе посмотрела на остальных, все кивнули в знак согласия.

— Альфред получил львиную долю наследства, — заметил Гарри, — и потому обязан дать Пилар больше остальных.

— Я вижу, ты уже жалеешь, что затеял все это, — огрызнулся Альфред.

— Не будем начинать сызнова, — твердо остановила их Хильда. — Лидия сообщит Пилар о нашем решении. А детали мы уладим позднее. — И, надеясь, что ей удастся сменить тему разговора, добавила: — Интересно, где мистер Фарр и мистер Пуаро?

— Мы оставили мистера Пуаро в деревне, когда шли к коронеру, — ответил Альфред. — Он сказал, что ему нужно что-то купить.

— Значит, он не был у коронера? — сердито воскликнул Гарри. — А уж ему-то непременно следовало там быть.

— Возможно, он знал, что расследование будет отложено, — предположила Лидия. — А кто это там в саду? Инспектор Сагден? Или мистер Фарр?

Усилия обеих женщин не пропали даром. Семейный совет завершился.

— Спасибо за поддержку, Хильда, — тихо сказала ей Лидия. — Знаешь, ты действительно оказала мне большую услугу, а то бог знает до чего мы могли доспориться.

— Удивительно, насколько разговоры о деньгах выводят людей из равновесия.

В комнате уже никого не было, только они вдвоем.

— Да, даже Гарри почему-то потом разнервничался, а ведь он сам это и предложил. А бедняжка Альфред… как же ему не хотелось, чтобы деньги семьи Ли вдруг достались испанской подданной. Он же у нас истинный британец.

— Ты считаешь, что мы, женщины, менее корыстны? — с улыбкой спросила Хильда.

— Просто это не наши деньги… — пожав плечами, ответила Лидия.

— Странная девочка эта Пилар! Интересно, что с нею станется? — задумчиво произнесла Хильда.

Лидия вздохнула.

— Я рада, что она не будет ни от кого зависеть. Жить здесь и ждать, когда тебе дадут деньги на карманные расходы, на платья, — это не для нее. Она слишком гордая и, пожалуй, слишком не такая как мы…

И, словно размышляя, добавила:

— Однажды я привезла из Египта бусы из ляпис-лазури[186]. Там, на фоне песка, под яркими лучами солнца, они казались мне необыкновенно красивыми — эта их густая, прямо-таки завораживающая синева… Но когда я стала рассматривать их дома, этот восхитительный цвет куда-то исчез. И они сделались почему-то тусклыми и совсем неинтересными.

— Я понимаю… — отозвалась Хильда.

— Я очень рада, что наконец-то познакомилась с тобой и Дэвидом, — призналась Лидия. — Как хорошо, что вы приехали.

— А я все эти дни думала, что лучше бы мы вообще не приезжали! — со вздохом сказала Хильда.

— Я знаю. А что еще ты могла думать… Но только мне кажется, что случившееся не так уж сильно потрясло Дэвида, могло быть и хуже… Я хочу сказать, при его чувствительности вся эта история могла вообще выбить его из колеи… А он, похоже, вроде даже окреп духом…

На лице отразилась смутная тревога.

— Значит, ты тоже это заметила? — спросила она. — Мне даже как-то не по себе… Но это в самом деле так, Лидия!

Она помолчала, вспоминая слова, произнесенные ее мужем накануне вечером. Откинув со лба светлую прядь, он лихорадочно ей втолковывал: «Хильда, помнишь то место в „Тоске“[187], когда Скарпиа умер, и Тоска зажигает свечи у его изголовья? Помнишь, как она поет: „Теперь я могу простить его“. Вот и я испытываю нечто подобное. Теперь я понимаю, что, хотя все эти годы я не мог простить отца, на самом деле мне очень этого хотелось… А сейчас… сейчас ненависть исчезла, испарилась, и у меня такое ощущение, будто с плеч моих свалилась огромная тяжесть».

Пытаясь преодолеть внезапно охвативший ее страх, она спросила:

«Потому что он умер?»

«Нет, н-нет, ты не понимаешь. — Он так хотел поскорее ей все объяснить, что даже стал запинаться. — Не потому что он умер, а… а потому что умерла ненависть, ну да… по-детски слепая ненависть…»

Хильде конечно же вспомнились эти слова…

Ей хотелось повторить их женщине, стоявшей рядом, но она инстинктивно чувствовала, что лучше этого не делать.

Лидия направилась в холл, и Хильда последовала за ней.

В холле они наткнулись на Магдалину — в руках у нее был небольшой сверток. Увидев их, та вздрогнула.

— Я видела, как мистер Пуаро только что положил этот сверток здесь, на столик. Интересно, что бы это могло быть?

Она, хихикая, поочередно посмотрела на Лидию и на Хильду, но взгляд у нее был настороженным и тревожным, а веселость — явно напускной.

Лидия удивленно подняла брови, но ничего ей не ответила, сказав только:

— Я должна пойти посмотреть, что там с обедом.

Магдалина, все с той же детской дурашливостью, которая, впрочем, не могла скрыть отчаянья, слышавшегося в ее голосе, произнесла:

— Так хочется хоть одним глазком взглянуть…

Развернув сверток, она вскрикнула и уставилась на извлеченный из бумаги предмет.

Лидия и Хильда обернулись, и в их глазах тоже отразилось крайнее изумление.

— Фальшивые усы, — озадаченно сказала Магдалина. — Но… зачем…

— Может, для маскировки? — предположила Хильда. — Но…

— Но у мистера Пуаро собственные роскошные усы, — докончила за нее Лидия.

Магдалина снова завернула усы в бумагу.

— Ничего не понимаю, — пробормотала она. — Это какое-то чудачество! Зачем мистеру Пуаро фальшивые усы?

2

Когда Пилар, выйдя из гостиной, медленно брела через холл, из двери, ведущей в сад, появился Стивен Фарр.

— Ну что, торжественная процедура закончена? Прочли завещание?

— Мне не досталось ни единого пенни, — ответила расстроенная Пилар. — Завещание было составлено много лет назад. Дед тогда завещал часть денег моей матери, но, раз она умерла, ее доля возвращается им.

— Да, приятного мало, — посочувствовал Стивен.

— Был бы дед жив, — продолжала Пилар, — он составил бы новое завещание и вписал бы туда меня. Оставил бы мне кучу денег! А со временем, может, переписал бы на меня все свое состояние!

— И это было бы вполне справедливо, не так ли? — улыбнулся Стивен.

— А почему бы и нет? Я ему нравилась больше всех!

— Ну и ненасытное же ты создание, моя маленькая кладоискательница!

— Мир очень жесток к нам, женщинам, — мрачно отозвалась Пилар. — И мы должны позаботиться о себе сами, пока молоды. Уродливым старухам никто помогать не станет.

— Пожалуй, в этом ты права, — задумчиво сказал Стивен, — но все же не совсем. Альфред Ли, например, искренне любил отца, несмотря на то что тот буквально изводил его своим эгоизмом и старческими причудами.

— Дуракам закон не писан. — Пилар гордо вскинула голову.

Стивен засмеялся.

— Ладно, не переживай, красавица, — сказал он. — Ты же знаешь, что семейство Ли не бросит тебя на произвол судьбы.

— А что в этом хорошего? — с сумрачным видом спросила Пилар.

— Да в общем-то ничего, — согласился Стивен. — Не могу представить тебя здесь… А в Южную Африку не хочешь поехать?

Пилар кивнула.

— Там много солнца и воздуха. Но и работать там придется много. Ты готова к этому, Пилар?

— Не знаю, — неуверенно откликнулась Пилар.

— Ты бы, конечно, предпочла весь день сидеть на балконе и грызть конфеты? И превратиться в толстую-претолстую матрону с тремя подбородками?

Пилар засмеялась.

— Ну наконец мне удалось тебя рассмешить, так-то лучше, — сказал Стивен.

— Я так надеялась вволю посмеяться на Рождество, — вздохнула Пилар. — Я читала, что в Англии на Рождество все страшно веселятся и едят печеный изюм, а еще к столу подают полыхающий огнем сливовый пудинг. И еще жгут большое полено.

— Все так и было бы, не случись этого убийства, — сказал Стивен. — Зайдем-ка сюда на минутку. Это кладовая. Мне ее вчера Лидия показывала.

Он ввел ее в комнатку размером чуть больше стенного шкафа.

— Видишь, целые ящики печенья, варенья, апельсинов, фиников, орехов… А здесь…

— Ой! — хлопнула в ладоши Пилар. — Золотые и серебряные шары! Какие красивые!

— Они должны были висеть на елке вместе с подарками прислуге. А вот снеговички, видишь? Блестят как на морозе… Ими собирались украсить праздничный стол. А вот — разноцветные воздушные шары, которые оставалось только надуть!

— Ой! — Глаза Пилар сияли. — Можно мне надуть хоть один? Лидия не будет сердиться. Обожаю воздушные шарики!

— Ребенок! — усмехнулся Стивен. — Какой тебе больше нравится?

— Красный, — ответила Пилар.

Они взяли по шарику и начали старательно их надувать. Пилар засмеялась, и ее шарик сдулся.

— Какой ты смешной, когда дуешь в шар! У тебя такие толстые щеки!

Ее смех звенел на весь дом. Насмеявшись, она снова энергично принялась надувать свой шар. Аккуратно завязав бечевку, они принялись подкидывать их вверх и бросать друг другу.

— Пойдем в холл, там больше места, — предложила Пилар.

Когда в холле появился Пуаро, игра была в самом разгаре. Некоторое время он снисходительно за ними наблюдал.

— Решили вспомнить les jeux d'enfants?[188] Замечательно!

Запыхавшаяся Пилар выпалила:

— Мой красненький. Он больше, чем у него, гораздо больше. Если отнести его в сад и отпустить, он улетит прямо в небо!

— Давай так и сделаем. Отпустим шары и загадаем желание, — предложил Стивен.

— Здорово!

Пилар побежала к двери, ведущей в сад. Стивен за ней. Пуаро все с тем же снисходительным видом улыбнулся, однако тоже побрел в сад.

— Хочу получить кучу денег, — воскликнула Пилар.

Она стояла на цыпочках и держала шарик за самый конец бечевки. Когда подул ветерок, шар заколыхался. Пилар разжала пальцы, и тот, подхваченный легким бризом, взмыл вверх.

— Желание нужно держать в тайне, — засмеялся Стивен.

— Почему?

— Потому что иначе оно не исполнится. А теперь моя очередь.

Он отпустил свой шар, но ему не повезло. Шар отнесло в сторону, он зацепился за ветку остролиста и лопнул.

Пилар помчалась к кусту.

— Лопнул… — не на шутку огорчившись, сказала она.

Потом, дотронувшись до кусочка сморщившейся резины носком туфли, добавила:

— Я такой же подобрала тогда в комнате деда. Там тоже был шарик, только розовый.

Пуаро невольно вскрикнул. Пилар обернулась.

— Нет-нет, ничего, — успокоил ее Пуаро. — Просто я… да, я споткнулся.

Он обвел долгим взглядом дом.

— Сколько окон! У домов, мадемуазель, тоже есть глаза… Глаза и уши. Как жаль, что англичане так любят открывать окна.

На террасе появилась Лидия.

— Ленч готов. Пилар, дорогая, все вполне удачно разрешилось. После ленча Альфред все подробно тебе разъяснит. Пойдемте.

Все двинулись к дому. Пуаро чуть-чуть отстал. Вид у него был очень мрачный.

3

Когда все уже выходили из столовой, Альфред сказал Пилар:

— Пойдем ко мне, дорогая. Я должен кое о чем с тобой поговорить.

Он повел ее через холл в свой кабинет и плотно прикрыл за собой дверь. Остальные направились в гостиную. Только Эркюль Пуаро остался в холле, задумчиво глядя на дверь кабинета.

Внезапно он заметил, что рядом топчется дворецкий.

— В чем дело, Тресилиан? — обернулся к нему Пуаро.

Старик выглядел встревоженным.

— Я хотел поговорить с мистером Ли. Но сейчас его неудобно беспокоить.

— Что-нибудь случилось? — спросил Пуаро.

— Не знаю, что и сказать, сэр. Я ничего не могу понять.

— Так в чем же дело?

— Видите ли, сэр, — не сразу ответил Тресилиан, — вы, наверное, заметили, что по обе стороны парадной двери лежат пушечные ядра. Они очень большие и очень тяжелые — как-никак из камня. Так вот, сэр, одно из них исчезло!

Эркюль Пуаро удивленно поднял брови:

— Когда?

— Готов поклясться, что еще нынче утром они были на месте, сэр.

— Пойдемте посмотрим.

Они вместе вышли на крыльцо. Пуаро, наклонившись, осмотрел оставшееся ядро. Когда он выпрямился, лицо у него было совсем мрачным.

— Кому понадобилось украсть такую вещь, сэр? — с дрожью в голосе осведомился Тресилиан. — Я что-то ничего не понимаю.

— Не нравится мне это, — сказал Пуаро. — Очень не нравится…

Тресилиан с тревогой смотрел на него.

— Что происходит с нашим домом, сэр? С тех пор как убили хозяина, он совсем не похож на прежний. Я все время как во сне… То и дело путаюсь и порой уже не верю собственным глазам…

— Вот это зря, — покачал головой Эркюль Пуаро. — Собственным глазам как раз следует верить.

— У меня плохое зрение, — возразил Тресилиан. — Не то что прежде. Путаю вещи, путаю людей. Я уже слишком стар для своей работы.

— Не надо унывать. — Пуаро похлопал его по плечу.

— Спасибо, сэр. Я понимаю, вы желаете мне добра. Но никуда не денешься — я действительно уже стар. Мне все вспоминаются прежние дни и прежние лица. Мисс Дженни, мистер Дэвид и мистер Альфред. Я все время вижу их такими, какими они были раньше — в молодости. С того вечера как явился домой мистер Гарри…

— Вот-вот, — кивнул Пуаро, — так я и думал. Вы только что сказали: «с тех пор как убили хозяина», но в действительности это началось раньше — с тех пор как вернулся домой мистер Гарри — верно? Все переменилось и стало каким-то ненастоящим.

— Вы совершенно правы, сэр, — ответил дворецкий. — Именно с тех пор. Он и раньше, бывало, как приедет, всех перебаламутит.

Он снова взглянул туда, где раньше лежало пушечное ядро.

— Кто мог взять его, сэр? — прошептал он. — И зачем? Прямо какой-то сумасшедший дом.

— Меня пугает не безумие, а, наоборот, чересчур здравый ум, — сказал Пуаро. — Кого-то, Тресилиан, подстерегает смертельная опасность.

Он повернулся и вошел в дом.

В эту минуту из кабинета выскочила Пилар. Щеки ее пылали. Глаза сверкали, подбородок был надменно вскинут.

Когда Пуаро поравнялся с ней, она, вдруг топнув ногой, сказала:

— Я этого не приму.

— Чего именно, мадемуазель? — удивленно спросил Пуаро.

— Альфред только что сказал мне, что я могу получить деньги, причитавшиеся раньше моей матери, — ответила Пилар.

— Ну и что?

— Он еще сказал, что по закону они не мои. Но он, Лидия и остальные считают, что мамины деньги все же должны достаться мне. Пусть восторжествует справедливость, сказали они. И поэтому намерены отдать их мне.

— Ну и что? — повторил Пуаро.

— Как вы не понимаете? — снова топнула ногой Пилар. — Они хотят отдать их мне… Отдать.

— Это ущемляет вашу гордость? Напрасно. Они правы — по справедливости эти деньги должны принадлежать вам…

— Вы не понимаете… — начала было Пилар.

— Наоборот, — возразил Пуаро, — я все превосходно понимаю.

Она обиженно отвернулась.

Раздался звонок в дверь. Пуаро оглянулся. За стеклом он увидел силуэт инспектора Сагдена.

— Вы куда? — быстро спросил Пуаро Пилар.

— В гостиную, — мрачно ответила она, — к остальным.

— Очень хорошо. Там и оставайтесь. И не ходите по дому одна, особенно когда стемнеет. Берегитесь. Вам грозит опасность, мадемуазель. Вы и представить себе не можете, насколько серьезная опасность.

Он повернулся и пошел встречать Сагдена.

Сагден, подождав, пока Тресилиан удалится к себе в буфетную, сунул под нос Пуаро телеграмму.

— Попался, голубчик! — сказал он. — Прочтите! Это ответ от южноафриканской полиции на мой запрос.

Телеграмма гласила: «Единственный сын Эбенезера Фарра умер два года назад».

— Итак, теперь нам все известно! — заявил Сагден. — Смешно — совсем не то, что я думал…

4

Высоко подняв голову, Пилар переступила порог гостиной.

Она направилась прямо к Лидии, которая, сидя у окна, что-то вязала.

— Лидия, я пришла сказать, что не возьму этих денег. Я уезжаю — немедленно…

Лидия взглянула на нее с изумлением.

— Мое дорогое дитя, — сказала она, опуская спицы, — Альфред, наверное, плохо объяснил тебе суть нашего решения. Это ни в коей мере не благотворительность, как тебе это могло показаться. И не проявление доброты или щедрости с нашей стороны. Просто мы хотим восстановить справедливость. Была бы жива твоя мать, эти деньги унаследовала бы она, а после нее — ты. Это твое право, ты — ее дочь. Все должно быть по справедливости.

— Вот поэтому я и не могу их принять, — горячо заговорила Пилар, — особенно когда вы так говорите и потому что вы… такая! Я… я ужасно радовалась, что приехала сюда. Это было просто как веселое приключение, а вы все испортили. Я уезжаю немедленно и больше никогда вас не побеспокою…

Ее душили слезы. Она повернулась и, ничего вокруг не видя, выбежала из комнаты.

— Вот уж не думала, что она так все воспримет, — глядя ей вслед, беспомощно произнесла Лидия.

— Девочка очень расстроена… — заметила Хильда.

Джордж откашлялся и с важным видом изрек:

— Я еще утром сказал, что ваше решение глубоко порочно. У Пилар хватило ума самой это понять. Она не хочет принимать вашу милостыню…

— Это не милостыня, — резко перебила его Лидия. — У нее есть право на эти деньги.

— Она, по-видимому, так не считает! — отрезал Джордж.

Тут вошли инспектор Сагден и Эркюль Пуаро.

— Где мистер Фарр? — оглядевшись, спросил Сагден. — Мне нужно с ним поговорить.

Но прежде чем ему успели ответить, Эркюль Пуаро резко выпалил:

— А где сеньорита Эстравадос?

— Отправилась собирать свои вещи, — не без злорадства констатировал Джордж Ли. — По-видимому, ее английские родственники порядком ей надоели.

Пуаро тут же развернулся.

— Скорее! — уже на ходу бросил он Сагдену.

Едва они вышли в холл, где-то в отдалении раздался грохот и чей-то вскрик.

— Скорее! — снова крикнул Пуаро.

Они помчались по коридору к дальней лестнице. Дверь в комнату Пилар была открыта, а в проеме стоял мужчина. Когда они подбежали, он повернулся. Это был Стивен Фарр.

— Она жива… — сказал он.

Пилар стояла прислонившись к стене и не сводила глаз с огромного каменного ядра, которое лежало на полу у ее ног.

— Его установили над дверью, — едва дыша, произнесла она. — Оно должно было упасть мне на голову, когда я входила в комнату, но я зацепилась юбкой за гвоздь, и оно пролетело мимо.

Пуаро, опустившись на колени, осмотрел гвоздь. На нем был клочок темно-красной шерстяной ткани. Он встал и мрачно кивнул.

— Этот гвоздь спас вам жизнь, мадемуазель.

— Послушайте, что все это значит? — спросил инспектор, видимо, совершенно потрясенный.

— Меня пытались убить! — сказала Пилар и несколько раз энергично кивнула.

Инспектор Сагден принялся осматривать дверь.

— Ловушка, — констатировал он. — Незатейливая, но весьма эффективная! Подумать только! Кто-то пытался совершить очередное убийство. Но на сей раз сорвалось!

— Слава Богу, что с тобой ничего не случилось, Пилар! — хрипло произнес Стивен Фарр.

Пилар вскинула руки.

— Madre de Dios![189] — вскричала она. — Зачем кому-то понадобилось меня убивать? Что я такого сделала?

— Лучше спросите у себя: «Что я такое знаю?» — тихо сказал Пуаро.

— Знаю? — Пилар пристально на него посмотрела. — Ничего я не знаю.

— Вот тут вы ошибаетесь, мадемуазель. Отвечайте: где вы находились, когда произошло убийство? Ведь в этой комнате вас не было.

— Нет, была. Я же сказала вам, что была!

— Да, сказали, но это неправда, — с обманчивой мягкостью произнес Сагден. — Вы сказали еще, что слышали, как ваш дед закричал, но, находясь здесь, вы не смогли бы этого услышать — мы с мистером Пуаро проверяли это вчера.

Пилар затаила дыхание.

— Вы были недалеко от его комнаты, — сказал Пуаро. — И я знаю, где именно вы были, мадемуазель. В нише. Да-да, в нише, где стоят скульптуры.

— Но как вы узнали? — испуганно спросила Пилар.

— Мистер Фарр видел вас там, — чуть улыбнулся Пуаро.

— Ничего подобного! — возмутился Стивен. — Это ложь!

— Прошу прощения, мистер Фарр, но вы в самом деле видели там мисс Эстравадос, — возразил Пуаро. — Помните, вы сказали, что вам показалось, что в нише было не две скульптуры, а три. Белое платье в тот вечер было только на мисс Эстравадос. Она и была третьей «скульптурой». Не так ли, мадемуазель?

— Да, так, — после некоторого колебания призналась Пилар.

— А теперь расскажите нам, как все было на самом деле, мадемуазель, — попросил Пуаро. — Как вы там очутились?

— После обеда все дамы пошли в гостиную, потом я оттуда почти сразу ушла — хотела навестить деда. Мне казалось, что он будет этому рад. Но когда я свернула в коридор, смотрю — возле его двери кто-то стоит. Мне не хотелось, чтобы меня увидели, ведь дед не велел никому приходить. Я спряталась в нише — боялась, что тот человек меня заметит. А тут вдруг как загрохочет! — Она замахала руками. — Что-то падало и билось. Я просто окаменела, сама не знаю почему. Наверное, испугалась. А потом раздался этот вопль, — она перекрестилась, — у меня сердце замерло, и я подумала: «Кто-то умер…»

— А потом что?

— А потом все прибежали, и я вышла из ниши и присоединилась к ним.

— Почему же вы ничего не сказали нам об этом? — строго спросил Сагден.

— Зачем говорить полиции то, о чем тебя не спрашивают? — искренне удивилась Пилар. — Я решила, что если вы узнаете, что в момент убийства я была, можно сказать, в двух шагах от его комнаты, то сразу подумаете на меня. Вот я и сказала, что была у себя.

— Всякая намеренная ложь неизбежно подведет вас под подозрение, имейте это в виду, — предупредил ее Сагден.

— Пилар! — окликнул ее Стивен Фарр.

— Да?

— Кто стоял возле двери, когда ты свернула в коридор? Скажи нам.

— Говорите же, — приказал Сагден.

Пилар колебалась. Она широко раскрыла глаза, потом вдруг прищурилась.

— Кто это был, я не знаю, — медленно сказала она. — Свет был тусклым, и я не могла разглядеть. Но только это была женщина…

5

Инспектор Сагден оглядел всех присутствующих. И впервые в его голосе мелькнуло нечто вроде раздражения:

— Это против правил, мистер Пуаро.

— Я собрал всех для того, чтобы поделиться известными мне сведениями, — ответил Пуаро. — Чтобы мы все вместе смогли, наконец, добраться до истины.

— Все какие-то фокусы, — еле слышно пробурчал Сагден, откидываясь на спинку кресла.

— Для начала, я думаю, мы попросим объяснения у мистера Фарра, — сказал Пуаро.

Лицо Сагдена посуровело.

— Я бы предпочел побеседовать с ним наедине, — заявил он. — Впрочем, как вам угодно… А теперь, мистер Фарр, — ведь так вы себя называете, может быть, вы нам объясните вот это? — и он передал ему телеграмму.

Стивен Фарр прочитал ее вслух, затем, поклонившись, вернул Сагдену.

— Да, — сказал он, — скверно получилось.

— И это все, что вы можете нам сказать? — рассердился инспектор. — Вы, конечно, вправе отказаться от объяснений, но…

— Не стоит продолжать, инспектор, — перебил его Стивен. — Я знаю, что вы сейчас скажете. Я вполне готов объясниться. Быть может, мои объяснения покажутся вам не слишком убедительными, тем не менее это правда.

Он помолчал.

— Я не сын Эбенезера Фарра, — начал он. — Но я хорошо знал их обоих — и отца, и сына. Кстати, моя фамилия Грант. А теперь попробуйте поставить себя на мое место. Я приехал в Англию впервые в жизни. И, признаюсь, был здорово разочарован: всё и вся казалось таким серым и таким безжизненным. В поезде я увидел девушку. Должен сказать, что настроение у меня сразу улучшилось. Она мне очень понравилась. Она была так красива, так не похожа на других! Мы разговорились, и я окончательно решил не упускать ее из виду. Выходя из купе, я заметил на прикрепленной к ее корзине бирке адрес. Имя мне ничего не говорило, зато адрес, куда она ехала, был знаком. Я слышал о Горстон-Холле и много чего знал про его владельца. Одно время он был партнером Эбенезера Фарра, и старик Эб часто рассказывал о нем, о том, что он собой представлял.

Ну я и решил: поеду в Горстон-Холл и скажу, будто я сын Эбенезера Фарра. Он действительно умер два года назад. Но я вспомнил, что старик Эб много лет не переписывался с Симеоном Ли — он сам об этом рассказывал, — и подумал, что Ли почти наверняка не знает о смерти сына Эба. Во всяком случае, рискнуть стоило. Что я в конечном итоге и сделал.

— Но однако вы не сразу сюда приехали, — возразил Сагден. — Два дня вы провели в «Кингс Армз» в Эддлс-филде.

— Я все еще сомневался… Но наконец решился. Хоть что-то похожее на приключение. Все прошло как по маслу. Старик встретил меня на удивление приветливо и сразу предложил остановиться у него в доме. Я согласился. Вот и все, что я могу сказать в свое оправдание, инспектор. Если вы мне не верите, припомните дни своей молодости: неужто вы не совершали безрассудных поступков ради приглянувшейся вам девушки? Ну и пошлите еще один запрос в Южную Африку. Настоящее свое имя я уже назвал: Стивен Грант — и вам наверняка ответят, что я вполне благонадежный гражданин, не мошенник и не вор.

— Я никогда вас таковым и не считал, — мягко сказал Пуаро.

Инспектор Сагден провел пальцем по подбородку.

— Я должен проверить то, что вы сейчас сказали. А теперь нам хотелось бы услышать, почему вы не выложили все это сразу после убийства, зачем было так отчаянно лгать?

— Затем, что я дурак, — с обезоруживающей улыбкой признался Стивен. — Надеялся, что все так обойдется. Боялся, что, если я признаюсь, что явился в этот дом под чужим именем, вы мне наверняка не поверите. Не будь я законченным идиотом, я бы конечно же сообразил, что вы обязательно наведете справки в Йоханнесбурге[190].

— Что ж, мистер Фарр… то есть мистер Грант, — тут же поправился Сагден, — не могу сказать, что не верю вам. Тем не менее ваша история требует незамедлительной проверки. — Он выжидающе посмотрел на Пуаро.

— По-моему, и мисс Эстравадос желает что-то сказать, — заметил Пуаро.

Пилар побледнела.

— Это правда, — беззвучно призналась она. — Если бы не Лидия и не эти деньги, я бы ни за что не призналась. Одно дело — просто приехать и всех разыграть. Это действительно было бы очень забавно. Но когда Лидия сказала, что деньги по справедливости принадлежат мне, мне стало как-то не по себе. Я поняла, что зашла слишком далеко.

У Альфреда Ли был озадаченный вид.

— Никак не пойму, о чем ты говоришь, моя дорогая?

— Вы думаете, что я ваша племянница Пилар Эстравадос? Нет. Пилар погибла, когда мы вместе с ней ехали на машине — там в Испании. В машину попала бомба, Пилар погибла, а я осталась жива. Я плохо ее знала, но она успела рассказать мне о себе, о том, что дед пригласил ее к себе в Англию и что он очень богат. А у меня совсем нет денег, и я не знала, куда мне теперь деваться и что делать. Вот я и подумала: «А почему бы мне не взять паспорт Пилар и не поехать в Англию, где я смогу стать очень богатой?»— Ее лицо осветилось широкой улыбкой. — Мне сразу ужасно захотелось попробовать — выйдет или нет! Наши лица на фотографиях были очень похожи. Но когда тут вдруг захотели посмотреть мой паспорт, я открыла окно и на всякий случай бросила его на газон, а когда побежала его подбирать, потерла фотографию еще и землей. Это когда пересекаешь границу, на фотографию почти не смотрят, а тут…

— Вы хотите сказать, что намеренно играли на чувствах моего отца, назвавшись его внучкой? — рассердился Альфред.

— Да, — с вызовом кивнула Пилар. — Я сразу поняла, что сумею ему понравиться.

— Возмутительно! — взорвался Джордж Ли. — Это же самое настоящее преступление. Попытка обманом присвоить чужие деньги! — захлебывался он.

— Положим, у тебя ей так и не удалось их выманить, старина! — усмехнулся Гарри Ли. — Пилар, я на твоей стороне. Я восхищен твоей отвагой. И, слава Богу, я тебе больше не дядя. Что дает мне возможность действовать смелее.

— Скажите, вы знали? — спросила Пилар у Пуаро. — Когда вы догадались?

Пуаро улыбнулся.

— Мадемуазель, если бы вы изучали законы Менделя[191], вам было бы известно, что в семье, где у обоих родителей голубые глаза, не бывает кареглазых детей. Ваша мать, как я слышал, была весьма добродетельной и почтенной леди. Отсюда следовало, что вы отнюдь не Пилар Эстравадос. Последние сомнения отпали после фокуса с паспортом. Конечно, это было остроумное решение, но, как видите, все же недостаточно остроумное.

— Как и все эти ваши сказки, — бесцеремонно вмешался инспектор Сагден.

— Сказки? Я не понимаю… — В глазах Пилар было искреннее недоумение.

— История, которую вы нам только что изложили, нуждается в существенных дополнениях, — сказал Сагден.

— Оставьте ее в покое! — воскликнул Стивен.

— Вы сказали, что после обеда отправились в комнату вашего деда, — продолжал, не обращая внимания на его реплику, инспектор. — Что вам захотелось его навестить. Полагаю, это желание возникло у вас неспроста. Это вы украли алмазы. Он дал вам их посмотреть, а когда попросил положить обратно в сейф, вам удалось незаметно их припрятать. Когда старик обнаружил пропажу, то сразу понял, что украсть их могли только двое. Либо Хорбери, которому каким-то образом удалось узнать шифр и ночью открыть сейф, либо вы.

Мистер Ли тотчас позвонил мне и попросил прийти. А вам велел подняться к нему сразу после обеда. Вы пришли, и он обвинил вас в краже. Вы, конечно, все отрицали, он настаивал… Не знаю, что было потом — возможно, он догадался, что вы никакая не внучка, а просто ловкая воровка. В любом случае, игра была окончена, вас разоблачили. И тут вы бросились на старика с ножом. Он как мог защищался, потом закричал. Вы выскочили из комнаты, повернули ключ снаружи и затем, верно рассудив, что сбежать до появления остальных не удастся, спрятались в нишу.

— Неправда! — с отчаянием в голосе вскричала Пилар. — Все это ложь! Не крала я никаких алмазов и никого не убивала. Клянусь Святой Девой Марией.

— Ну а кто в таком случае это сделал? Вы говорите, что перед дверью мистера Ли кто-то стоял. Судя по вашим словам, этот кто-то — убийца, ибо, опять же по вашим словам, мимо ниши больше никто не проходил. Но кроме вас, этого загадочного убийцу никто не видел. Из чего следует, что вы все это придумали, чтобы снять с себя подозрение.

— Конечно, это она! — закричал Джордж Ли. — Теперь все ясно! Я всегда говорил, что отца убил кто-то посторонний. Какая глупость — подозревать близких ему людей! Этого в принципе не могло быть!

Пуаро беспокойно заерзал.

— Я с вами не согласен, — сказал он. — Принимая во внимание характер Симеона Ли, это вполне могло случиться.

— Что? — У Джорджа отвисла челюсть. Он уставился на Пуаро.

— И, полагаю, именно это и случилось. Симеон Ли был убит одним из своих детей по причине, которая казалась убийце весьма существенной.

— Одним из нас? Я категорически возражаю…

Однако Пуаро прервал его тираду:

— В убийстве можно обвинить любого из присутствующих, — изрек он тоном, не допускающим возражений. — Начнем хотя бы с вас, мистер Джордж Ли. Вы не любили своего отца. Но поддерживали с ним хорошие отношения ради денег. В день своей смерти он предупредил вас, что отныне будет предоставлять вам более скромную сумму. Вы знали, что в случае его смерти вы получите солидный куш. Вот вам и мотив. После обеда вы отправились звонить по телефону. Да, вы действительно звонили, но разговор продолжался всего пять минут. После этого вы вполне успели бы подняться к отцу, чтобы побеседовать с ним наедине, и вполне могли убить его. Затем вы вышли из комнаты, повернули ключ плоскогубцами, полагая, что в убийстве обвинят пробравшегося в дом через окно грабителя. Однако в спешке вы забыли проверить, достаточно ли открыто окно. А открыто оно было совсем чуть-чуть и намертво закреплено стопором. И версия о грабителе сразу отпала. Глупейшая оплошность. Что, впрочем, не мудрено, извините, но человек вы довольно бестолковый.

Однако, — добавил Пуаро после короткой паузы, во время которой Джордж тщетно пытался сочинить достойный ответ, — среди преступников немало бестолковых людей!

Пуаро посмотрел на Магдалину.

— У мадам тоже был повод для убийства. Она, насколько я понимаю, вся в долгах, к тому же отдельные высказывания вашего отца в ее адрес вызывали у нее крайнее беспокойство. У нее тоже нет алиби. Она пошла звонить, но не звонила, а о том, чем она была занята, мы можем судить исключительно по ее собственным словам…

Теперь мистер Дэвид Ли, — продолжал он. — Мы не раз слышали о мстительности и злопамятстве, присущих вашему семейству. Мистер Дэвид Ли за все эти годы так и не смог простить отцу его обращения с матерью. Недавний выпад против нее мог оказаться последней каплей. Говорят, что во время убийства Дэвид Ли сидел за роялем и играл «Похоронный марш». Но что, если его играл кто-то другой? И этот кто-то знал о намерениях Дэвида и благословил его на этот поступок?

— Это бесчестное обвинение, — тихо отозвалась Хильда Ли.

— Готов предложить вам иное, мадам, — обернулся к ней Пуаро. — Убийство — ваших рук дело. Вы поднялись наверх, чтобы совершить суд над человеком, который, по-вашему, не заслуживает прощения. Вы из тех, мадам, кто страшен в гневе…

— Я его не убивала, — сказала Хильда.

— Мистер Пуаро прав, — снова бесцеремонно вмешался Сагден. — Мы вполне могли бы предъявить обвинение всем, кроме мистера Альфреда Ли, мистера Гарри Ли и миссис Альфред Ли.

— Я бы не стал делать исключения и для них… — мягко заметил Пуаро.

— Да ладно вам, мистер Пуаро! — запротестовал инспектор.

— На чем же зиждется обвинение против меня, мосье Пуаро? — поинтересовалась Лидия Ли, насмешливо приподняв брови..

Пуаро поклонился.

— О побудительном мотиве, мадам, говорить не будем. Он очевиден. Что же касается возможности… На вас в тот вечер было платье из тафты достаточно яркой расцветки и накидка. Напомню вам, что ваш дворецкий Тресилиан страдает близорукостью, причем довольно сильной. Должен заметить также, что гостиная у вас большая и освещена лампами под массивными абажурами. В тот вечер, за несколько минут до того, как раздался крик, Тресилиан вошел в гостиную, чтобы убрать поднос с чашками из-под кофе. Там он вроде бы увидел вас, — вы стояли у дальнего окна и вас наполовину загораживала портьера…

— Он действительно видел меня, — подтвердила Лидия Ли.

— Вполне вероятно, — продолжал Пуаро, — что Тресилиан видел всего лишь вашу накидку, прикрепленную к портьере — вы просто хотели, чтобы все думали, будто вы и впрямь находитесь там.

— Я стояла там… — сказала Лидия.

— Как вы смеете… — начал было Альфред.

— Не мешай, Альфред, — перебил его Гарри. — Теперь наш черед. Ну а как, по-вашему, удалось прикончить отца нашему дорогому Альфреду? Ведь во время убийства мы оба были в столовой?

— Очень просто, — засветился улыбкой Пуаро. — Достовернее всего выглядит алиби, которое вы не стремитесь доказать, потому что его как бы и доказывать-то не надо… Вы и ваш брат в плохих отношениях — это известно всем. Вы постоянно стараетесь его поддеть. Он тоже за словом в карман не лезет. Но предположим, что все это только игра — часть хорошо продуманного плана. Предположим, что Альфреду Ли настолько надоело плясать под дудку старого сумасброда, что он готов забыть о былых обидах и взять вас в сообщники. Вы возвращаетесь домой. Альфред делает вид, что недоволен вашим появлением. Демонстративно разыгрывает ревность и неприязнь. Вы отвечаете ему презрением. Но вот наступает вечер убийства, которое вы оба так замечательно спланировали. Один из вас остается в столовой и продолжает что-то говорить или даже выкрикивать, изображая ссору. Словом, создает полную иллюзию того, что вас там двое. Второй поднимается наверх и совершает преступление…

— Вы… вы дьявол… — вскочил с места Альфред Ли. Язык у него заплетался. — В-вы дьявол во плоти…

Сагден не сводил глаз с Пуаро.

— Вы в самом деле считаете, что…

— Я должен был показать все возможные варианты! — перебил его Пуаро, и в его голосе зазвучала властность. — Все, что могло произойти! Определить же, кто совершил преступление на самом деле, мы можем, лишь перейдя от возможностей к внутренним побуждениям… — И, помолчав, добавил: — Мы должны вернуться, как я не раз уже говорил, к характеру самого Симеона Ли…

6

Наступила минутная пауза. Как ни странно, все тут же забыли о своем негодовании и как зачарованные смотрели на Пуаро. Наконец он, не спеша, заговорил:

— Все дело в характере покойного. Да, именно в нем скрывается тайна его гибели! Мы должны понять, что он был за человек, что происходило в его душе и в его мыслях. Ибо человек не просто живет и умирает, но передает частицу себя своим потомкам…

Что должен был передать Симеон Ли своим сыновьям и дочери? Во-первых, непомерную гордость, которая была страшно уязвлена тем, что дети не оправдали его надежд и амбиций. Во-вторых — умение выжидать. Нам рассказали, что Симеон Ли умел выжидать годы, чтобы отомстить тому, кто нанес ему обиду. Мы видим, что это качество его характера было унаследовано тем из сыновей, который меньше всех похож на него внешне. Дэвид Ли тоже способен помнить обиду долгие годы. Значительное внешнее сходство заметно лишь в Гарри Ли. Посмотрите на портрет молодого Симеона Ли: тот же нос с горбинкой, тот же удлиненный подбородок, высоко поднятая голова. По всей видимости, Гарри унаследовал от отца и многие его манеры — например, смеясь, откидывать голову и, задумываясь, потирать пальцем подбородок.

Принимая все это во внимание и будучи убежденным, что убийство совершено кем-то из близких покойного, я изучил вашу семью с психологической точки зрения. То есть я попытался решить, кто из членов семьи способен в силу психологических особенностей быть преступником. На мой взгляд, их двое. Это — Альфред Ли и Хильда Ли, жена Дэвида. Самого Дэвида я не считаю потенциальным убийцей. По-моему, столь ранимый человек попросту не способен перерезать человеку глотку. Из списка возможных убийц я также исключил Джорджа Ли и его жену. Каковы бы ни были их тайные желания, я считаю, что они не способны на подобный риск. Оба они наделены исключительной осторожностью. Миссис Альфред Ли тоже не смогла бы совершить убийство. У нее для этого слишком ироничный ум. А вот в отношении Гарри Ли у меня были определенные сомнения. В его повадках безусловно была некая агрессивность и напор, но я чувствовал, что они явно показные, что, по сути, он человек слабодушный… Таким же считал его — теперь я знаю это — и его покойный отец. Гарри, сказал он, ничем не лучше остальных. Таким образом, остаются те двое, которых я упомянул вначале. Итак, Альфред Ли. Человек, способный на самоотверженную преданность, подчинявший себя воле другого человека в течение многих лет, но всякому терпению рано или поздно приходит конец… Более того, он мог затаить обиду на отца, которая, не имея выхода, росла и росла. Именно самые тихие и покорные люди часто способны на чудовищное насилие. И когда их терпение лопается, они теряют над собой контроль… Теперь Хильда Ли. Она относится к тем натурам, которые способны вершить правосудие собственными руками, никогда, впрочем, не руководствуясь личной выгодой. Они способны осудить и тут же привести приговор в исполнение. Подобные характеры часто встречаются в Ветхом Завете. Вспомните хотя бы Иаиль[192] и Юдифь[193].

Размышляя подобным образом, я, естественно, должен был проанализировать и обстоятельства, при которых было совершено преступление. Так вот, первое, что сразу бросается в глаза, это сама картина преступления. Представьте себе комнату, в которой лежал мертвый Симеон Ли. Большой стол, кресло — тоже огромное — перевернуты. Лампа, фарфор, стекло — все вдребезги… Особенно меня поразили стол и кресло. Они из красного дерева, то есть очень тяжелые. Было совершенно непонятно, каким образом в этой весьма неравной схватке между тщедушным стариком и его убийцей оказалась перевернутой такая тяжелая мебель. Все это было очень странно. И возникает вопрос: зачем кому-то понадобилось устроить эту инсценировку? Разве что убийца решил таким образом создать впечатление, что здесь происходила жестокая борьба… то есть что преступление совершено либо женщиной, либо физически слабым мужчиной.

Но я тут же отбросил эту мысль: грохот падающей мебели тут же вызвал бы тревогу, и у убийцы не хватило бы времени для бегства. Куда логичней было бы перерезать Симеону Ли глотку в спокойной обстановке, по возможности не привлекая внимания.

Имелось и еще одно совершенно непостижимое обстоятельство — дверь в комнату убитого явно была заперта снаружи, хотя ключ был вставлен изнутри. Преступник хотел создать видимость самоубийства? Но это полный абсурд, поскольку рядом с телом мистера Ли не было найдено орудия убийства. И навести на мысль о том, что убийца выбрался наружу через окно, этот трюк тоже не мог, поскольку одно окно было закрыто, а приоткрытое намертво закреплено стопором. Кроме того, на то, чтобы закрыть дверь с помощью плоскогубцев, преступнику безусловно потребовалось бы довольно много времени. А его-то как раз у него не было.

И в довершение всех этих несуразностей — кусочек резинки, вырезанный из мешочка, в котором хранилась губка Симеона Ли, и деревянный колышек, предъявленные мне инспектором Сагденом. Их нашла на полу мисс Эстравадос. Я не понимал, что они могут означать и как их можно использовать. И тем не менее они ведь были для чего-то нужны…

Таким образом, как вы видите, преступление становится все более и более запутанным. В нем отсутствует элементарный смысл, отсутствует метод и, наконец, отсутствует логика.

Продолжим наши рассуждения. Покойный послал за инспектором Сагденом, которого известил о краже и попросил вернуться через полтора часа. Почему? Если подозревал свою внучку или кого-нибудь еще из членов семьи, то почему бы ему было не попросить инспектора подождать внизу, пока он сам не поговорит с тем, кого подозревает? Присутствие же инспектора в доме придало бы его беседе большую убедительность.

И здесь мы неизбежно заметим, что странным было не только убийство, в высшей степени странном было и поведение самого Симеона Ли!

«Что-то здесь не так!» — говорю я себе. Почему? Потому что мы с вами рассматриваем это убийство не под тем углом зрения. Мы рассматриваем его так, как это нужно убийце…

Итак, перед нами три непонятных момента: борьба во время убийства, повернутый снаружи ключ и кусочек резинки. Нам следует так на них посмотреть, чтобы все это обрело смысл. Нужно отбросить прежние рассуждения, забыть на время об обстоятельствах смерти Симеона Ли и попытаться понять эти три момента. Итак, борьба. Что она предполагает? Насилие, грохот, звон стекла… Ключ? Зачем кому-то нужно было поворачивать ключ? Чтобы никто не вошел? Но это не явилось бы помехой, потому что дверь почти тотчас же была взломана. Чтобы задержать кого-то в комнате? Или помешать кому-то выйти?

Кусочек резины! И тут я мысленно говорю себе: «Кусочек резины есть кусочек резины, и ничего больше!» Вот именно, скажете вы. Однако он тоже важен, ибо теперь получается интересная триада: сильный шум, запертая дверь, бесполезный предмет…

Соответствует ли все это характеру двух моих подозреваемых? Нет! И Альфреду Ли и Хильде Ли было бы куда предпочтительнее избавиться от старика тихо, не привлекая ничьего внимания. Зачем им было тратить время на то, чтобы запирать дверь столь необычным способом? А кусочек резины опять-таки оказывается здесь совершенно ни при чем! Опять какой-то абсурд!

И все же меня не оставляет чувство, что ничего абсурдного в этом убийстве нет, скорее, наоборот, оно очень хорошо продумано и превосходно исполнено. И оно удалось! А это значит, что тут не может быть ничего бессмысленного, что тут не может быть случайных предметов…

И вот, в который раз все обдумав, я уловил слабый проблеск истины…

Кровь — так много крови — кровь повсюду… Чтобы привлечь внимание только к крови — свежей и очень яркой… Так много крови — слишком много крови…

Из этого не может не возникнуть и другая аналогия. Это — кровное преступление. Оно замешано на крови. Собственная кровь Симеона Ли восстает против него самого…

Эркюль Пуаро подался вперед.

— Две наиболее важные улики в данном деле мне подсказали, сами того не замечая, два разных человека. Миссис Альфред Ли процитировала строку из «Макбета»: «Кто бы мог подумать, что в старике окажется столько крови!» А потом дворецкий Тресилиан сказал, что он пребывает в смятении, ибо ему мерещится, что события как-то странно повторяются и он видит многое уже не в первый раз. Причиной этого смятения было весьма обычное обстоятельство: он услышал звонок и открыл дверь — приехал Гарри Ли, а на следующий день ему довелось открывать дверь Стивену Фарру.

Ну и что? Разве это повод для смятения? Но посмотрите на Гарри Ли и Стивена Фарра, и вы все поймете. Они удивительно похожи! Вот почему, когда Тресилиан открывал дверь Стивену Фарру, ему показалось, что он уже делал это прежде, потому что накануне он открывал дверь Гарри Ли. Старику почудилось, что перед ним стоит один и тот же человек. И опять же только сегодня Тресилиан упомянул, что он почему-то все время путает людей. Ничего удивительного! У Стивена Фарра такой же нос с горбинкой, та же манера откидывать голову, когда он смеется, и поглаживать край подбородка указательным пальцем. Вглядитесь как следует в портрет молодого Симеона Ли, и вы увидите не только Гарри Ли, но и Стивена Фарра…

Стивен нервно дернулся. Его стул заскрипел.

— Вспомните вспышку Симеона Ли, его гневную тираду в адрес его детей. Помните, он сказал, если вы помните, что где-нибудь по свету бродят его сыновья, которые куда лучше любого из вас, несмотря на то что оказались незаконнорожденными. Таким образом, мы снова возвращаемся к характеру Симеона Ли. Того Симеона Ли, который имел успех у женщин и разбил сердце собственной жены. Симеона Ли, который хвастался в разговоре с Пилар, что мог бы составить себе целый отряд телохранителей из сыновей почти одного возраста! Эти факты позволили мне прийти к следующему выводу: в этом доме находятся не только законные члены семьи Симеона Ли, но и его незаконнорожденный сын.

Стивен встал.

— Это и было причиной вашего приезда сюда, не так ли? А не встреча с хорошенькой девушкой, с которой вы случайно познакомились в поезде. Вы уже ехали сюда, когда увидели ее. Ехали, чтобы посмотреть на своего отца…

Стивен стал мертвенно-бледным.

— Да, мне всегда хотелось увидеть… — начал он хриплым и прерывающимся голосом. — Моя мать иногда рассказывала о нем. И мне так захотелось увидеть его… Скопив немного денег, я приехал в Англию. Я не собирался говорить ему, кто я на самом деле. Сказал, что я сын Эбенезера Фарра. Да, я приехал сюда только по одной причине — посмотреть на человека, который был моим отцом…

— Господи, до чего же я был слеп… — почти шепотом произнес инспектор Сагден. — Теперь-то я вижу. Дважды я принимал вас за мистера Гарри Ли и, однако, так и не догадался, почему путаю вас с ним.

Он повернулся к Пилар.

— Так вот в чем дело! У двери стоял Стивен Фарр, верно? Я помню, вы ответили не сразу и посмотрели на него, прежде чем сказать, что это была женщина. Вы видели Фарра, но не хотели выдать его…

Зашуршал шелк платья, и раздался приятный звучный голос Хильды Ли:

— Нет, вы ошибаетесь. Пилар видела меня…

— Я так и предполагал, мадам, — сказал Пуаро.

— Любопытная вещь — инстинкт самосохранения, — спокойно продолжала Хильда. — Никогда не думала, что я такая трусиха, и буду молчать просто из чувства страха!

— Но теперь, я надеюсь, вы объяснитесь? — спросил Пуаро.

— Да, — кивнула Хильда. — Я была с Дэвидом в музыкальной гостиной. Он сидел за роялем. И явно в подавленном настроении. Я боялась за него и проклинала себя за то, что настояла на приезде сюда. Сама настояла. Тут Дэвид начал играть «Похоронный марш», и тогда я решила… Вам, наверное, это покажется странным, но я решила, что нам обоим следует немедленно уехать, не дожидаясь утра. Я тихо вышла из гостиной и поднялась наверх. Я хотела повидать мистера Ли и объяснить ему, почему мы уезжаем. Я прошла коридором до его комнаты и постучалась. Мне никто не ответил. Я постучала громче. Опять никакого ответа. Тогда я подергала за ручку. Дверь была заперта. И вот тут, стоя у двери, я услышала в комнате грохот… — Она помолчала. — Вы мне не поверите, но это чистая правда! В комнате кто-то был, и он боролся с мистером Ли. Я слышала, как падали столы и стулья, как бились стекло и фарфор, слышала, как кто-то истошно закричал… затем наступила тишина. На меня точно нашел столбняк. Я не могла сделать ни шагу. И вот тут прибежали мистер Фарр и Магдалина, а за ними и другие. Мистер Фарр и Гарри принялись взламывать дверь, она поддалась, и мы вошли в комнату, но там, кроме мистера Ли, лежавшего в луже крови, никого не было.

Ее низкий голос вдруг зазвенел.

— Там не было никого… никого, вы понимаете? Но из комнаты никто не выходил…

7

Инспектор Сагден тяжело перевел дух.

— Либо я схожу с ума, либо все остальные! То, что вы нам рассказали, миссис Ли, — явная бессмыслица! Это какое-то безумие!

— Но я действительно слышала, как кто-то боролся с мистером Ли и как тот закричал, когда ему перерезали горло, и я точно знаю, что из комнаты никто не выходил, — звенящим голосом отозвалась Хильда Ли.

— И все это время вы молчали? — спросил Эркюль Пуаро.

Хильда Ли побледнела, но голос у нее был твердым:

— Да, потому что, если бы я вам все это рассказала, вы бы сказали, что его убила я… а если не сказали, то подумали бы…

— Нет, — покачал головой Пуаро, — вы его не убивали. Его убил собственный сын.

— Бог свидетель, я до него не дотрагивался! — сказал Стивен Фарр.

— Не вы, — согласился Пуаро. — У него есть и другие сыновья.

— Какого черта… — начал Гарри.

Джордж смотрел во все глаза. Дэвид закрыл лицо руками. Альфред часто-часто моргал.

— Приехав сюда, я в первый же вечер, можно сказать, увидел призрак Симеона Ли, — продолжал Пуаро, — ибо, корца я познакомился с мистером Гарри Ли, у меня возникло такое ощущение, что я его где-то уже видел. Приглядевшись к нему, я понял, что он необыкновенно похож на отца, и я подумал, что этим, очевидно, и объясняется это ощущение.

Но вчера человек, сидевший напротив меня, засмеялся, откинув голову, и я вдруг понял, кого мне тогда напомнил Гарри Ли. Я обнаружил черты покойного Симеона Ли в лице еще одного человека.

Нет ничего удивительного в том, что бедняга Тресилиан был сбит с толку… Ведь он открыл дверь не двум, а трем очень похожим друг на друга людям. Ничего удивительного, что он растерялся. Как не растеряться, когда в доме находятся целых три человека, которых даже на небольшом расстоянии можно запросто спутать друг с другом. Тот же рост, те же повадки (в особенности обыкновение поглаживать пальцем подбородок), привычка смеяться, откинув голову, тот же нос с горбинкой. Правда, в третьем случае это сходство не столь разительно, поскольку у этого человека есть… усы.

Он подался вперед.

— Порой забывают, что офицеры полиции — тоже люди, что у них есть жены, дети, матери и… — он помолчал, — отцы… Вспомните здешнюю репутацию Симеона Ли: человек, который разбил сердце своей жены многочисленными связями с другими женщинами. Сын, рожденный вне закона, тоже может унаследовать черты своего отца, и не только внешние. Он может унаследовать его гордость, его умение выжидать и… его мстительность!

Голос Пуаро окреп.

— В течение всей жизни, Сагден, вы испытывали ненависть к своему отцу. По-моему, вы давно задумали это убийство. Вы родились в соседнем графстве, неподалеку отсюда. Несомненно, ваша мать с деньгами, которыми так щедро одарил ее Симеон Ли, смогла найти себе мужа, который усыновил ее ребенка. Вам было нетрудно поступить на службу в Миддлширскую полицию и ждать, когда представится случай отомстить. У инспектора полиции имеется много возможностей совершить убийство и остаться при этом безнаказанным.

Сагден стал белым как полотно.

— Вы сошли с ума! — вскричал он. — Меня не было в доме, когда произошло убийство.

— О нет, — покачал головой Пуаро, — вы убили его перед тем, как ушли из дома в первый раз. После вашего ухода никто больше не видел его живым. А убить его вам было нетрудно. Симеон Ли ждал вас, да… но сам он за вами не посылал. Это вы позвонили ему и довольно невразумительно намекнули на возможную кражу алмазов. Вы сказали, что зайдете к нему вечером, около восьми, под каким-нибудь удобным предлогом — вроде сбора денег на благотворительные цели. У Симеона Ли на ваш счет не было никаких подозрений. Ему и в голову не могло прийти, что вы — его сын. Вы рассказали ему, что алмазы у него вроде бы как похитили… или подменили… Он открыл сейф, чтобы продемонстрировать вам, что камни на месте. Вы извинились, вернулись вместе с ним к камину и, улучив момент, перерезали ему горло, зажав другой рукой рот, чтобы он не мог закричать. Для человека вашей комплекции это — детская забава.

Затем вы подготовили сцену — забрали алмазы, сдвинули вместе столы и стулья, положили на них лампы и вазы и, взяв тонкую веревку или бечевку, которую, обмотавшись под пиджаком, принесли с собой, обвязали каждый предмет вдоль и поперек. У вас была при себе бутылка с кровью только что убитого животного, в которую вы добавили некоторое количество лимонной кислоты. Вы облили все вокруг этой кровью, потом вылили кислоту в лужу крови, которая вытекла из раны Симеона Ли, затем разожгли камин, чтобы труп не закоченел, и выкинули оба конца веревки в приоткрытое окно, так чтобы они свисали снаружи. После этого вы вышли из комнаты, заперев за собой дверь. Это было важно для того, чтобы никто случайно не проник в комнату раньше времен и.

Затем вы покинули дом и спрятали алмазы в одной из каменных ваз в саду. Если в конечном итоге их обнаружат, то подозрение тем более падет, рассчитывали вы, на законных детей Симеона Ли. Около девяти пятнадцати вы вернулись и, перемахнув через ограду как раз под окном, потянули за свисавшие концы веревки, опрокинув таким образом всю мебель и, естественно, перебив весь фарфор и стекло. Затем, ухватившись за один из концов, вы вытянули веревку и снова обмотались ею.

А потом… потом вы устроили еще один трюк! — Он повернулся к остальным. — Помните, как каждый из вас по-своему описывал предсмертный крик мистера Симеона Ли? Вы, мистер Ли, назвали его криком человека в предсмертной агонии. Ваша жена и Дэвид Ли оба использовали одно и то же выражение: «так кричат души грешников в аду». Миссис Дэвид Ли, наоборот, сказала, что так кричит тот, у кого нет души. Она сказала, что это был звериный крик. Ближе всех к истине оказался Гарри Ли. Он сказал, что так визжит свинья, когда ее режут. Видели ли вы когда-нибудь на ярмарках длинные розовые воздушные шары, на которых нарисована поросячья голова и написано «Резаный поросенок»? Когда из такого шара выходит воздух, раздается звук, похожий на душераздирающий вопль. Вот это, Сагден, и был ваш финальный штрих. Вы оставили в комнате такой шар. В свиное рыло был вставлен колышек, также привязанный к веревке. Когда вы дернули за веревку, колышек вылетел, и из шара стал выходить воздух. И вот вскоре после грохота падающей мебели и звона фарфора раздался этот кошмарный крик.

Он снова повернулся к остальным.

— Теперь вы понимаете, что подняла с пола мисс Эстравадос? Инспектор хотел сам незаметно подобрать лопнувший шар и колышек, но Пилар его опередила. Тогда он, тут же сориентировавшись, официальным тоном заставил ее вернуть их. Обратите внимание: в дальнейшем он ни разу не упомянул об этом инциденте. Что уже само по себе было весьма подозрительно. Я узнал о нем от Магдалины Ли и спросил инспектора, в чем там было дело. Он был во всеоружии. Он заранее запасся кусочком резины, отрезав его от мешочка, в котором хранилась губка мистера Ли, и предъявил его мне вместе с деревянным колышком. В общем, все соответствовало тому, о чем мне рассказала Магдалина Ли: кусочек резинки, колышек… Это уже позже я понял, что тут какой-то подвох. Но в тот момент я ничего такого не заподозрил. Нет, чтобы сразу сказать себе: «Это какая-то бессмыслица, наверняка там было что-то другое, а значит, инспектор Сагден лжет…» Нет, я как какой-то глупец, упорно пытался найти объяснение. И только когда мадемуазель Эстравадос, глядя на лопнувший шарик, воскликнула, что подобрала с пола в комнате Симеона Ли такой же, только розовый, мне открылась, наконец истина.

Видите, теперь все встало на свои места: грохот, который должен был помешать определить, когда на самом деле был убит Симеон Ли. Запертая дверь, чтобы никто не мог войти в комнату раньше времени. Крик умирающего… Теперь все прояснилось…

Однако как только Пилар Эстравадос рассказала о том, что в комнате она подняла с пола именно шарик, она стала представлять для убийцы большую опасность. И если он слышал ее слова (что было вполне вероятно, поскольку голос у нее звонкий, а многие окна в доме были открыты), ей самой стала угрожать опасность. Она уже и раньше ставила убийцу в весьма щекотливое положение. Она как-то сказала о покойном мистере Ли: «В молодости он, вероятно, был очень красивым». А потом, обернувшись к Сагдену, добавила: «Совсем таким, как вы». Она имела в виду именно сходство, и Сагден понял это. Недаром он, помнится, весь побагровел и чуть не поперхнулся. Это было так неожиданно и опасно для него… Он попробовал бы навести подозрения на нее, но это оказалось невозможным, поскольку у внучки покойного явно не было никаких мотивов для совершения преступления. Позже, услышав из сада ее звонкий голос, оповещавший о том, что у деда в комнате она нашла такой же шар, только розовый, он решился на крайние меры. Пока мы обедали, он исхитрился приладить ядро над дверью. По счастливой случайности его затея провалилась…

Воцарилось долгое молчание.

— Когда вы перестали сомневаться? — спросил Сагден.

— Я не был уверен до тех пор, пока не принес в дом фальшивые усы и не приложил их к портрету Симеона Ли. Передо мной было ваше лицо, — ответил Пуаро.

— Пусть душа его мается в аду! Я не жалею, что сделал это! — воскликнул Сагден.

Часть седьмая Двадцать восьмое декабря

1

— Пилар, по-моему, тебе лучше пожить у нас, пока твое положение окончательно не определится.

— Большое спасибо, Лидия, — тихо ответила Пилар. — Вы очень добры и легко прощаете людей, не делая из этого большого шума.

— Я по-прежнему называю тебя Пилар, — улыбнулась Лидия, — ибо до сих пор не знаю твоего настоящего имени.

— Меня зовут Кончила Лопес.

— Кончита тоже красивое имя.

— Еще раз большое спасибо, Лидия. Только не стоит обо мне беспокоиться. Я выхожу замуж за Стивена, и мы уезжаем в Южную Африку.

— Что ж, весьма удачное завершение этой кошмарной истории, — снова улыбнулась Лидия.

— Раз уж вы так добры ко мне, — робко сказала Пилар, — разрешите нам когда-нибудь… если можно, именно на Рождество, приехать к вам, когда будут и фейерверк, и печеный изюм, и еще украшенная игрушками елка и снеговички?

— Конечно же приезжайте, увидите, каким бывает настоящее английское Рождество.

— Чудесно! А в этом году Рождество оказалось таким грустным.

— Да, это было очень грустное Рождество, — вздохнула Лидия.

2

— Прощай, Альфред, — сказал Гарри. — Не думаю, что буду часто тебя тревожить. Я уезжаю на Гавайи[194]. Всегда мечтал там жить, только у меня не было на это денег.

— Прощай, Гарри, — отозвался Альфред. — Надеюсь, тебе понравится на Гавайях.

— Извини, что действовал тебе на нервы, старина. Проклятая привычка над всеми подтрунивать.

— Наверное, и мне пора научиться понимать шутки, — все-таки выдавил из себя Альфред.

— Всего хорошего, — с облегчением произнес Гарри.

3

— Дэвид, — сказал Альфред, — мы с Лидией решили продать этот дом. Может, ты хочешь взять что-нибудь из вещей, принадлежавших нашей матери: например, ее кресло и скамеечку для ног. Ты всегда был ее любимцем.

— Спасибо, Альфред, — помолчав, ответил Дэвид, — но знаешь, я, пожалуй, ничего не возьму. С прошлым лучше рвать раз и навсегда.

— Я понимаю тебя, — отозвался Альфред. — Что ж, может, ты и прав.

4

— До свиданья, Альфред, — сказал Джордж. — До свиданья, Лидия. Какой ужас мы пережили! Еще предстоит суд. Наверное, весь этот позор выплывет наружу? Ну, насчет того, что Сагден… сын моего отца… Вряд ли удастся его убедить, что лучше бы ему заявить, что он убежденный коммунист и убил отца во имя идеи — потому что тот был… м-м… как они там пишут? Гнусной пиявкой на теле рабочего класса… или что-нибудь в этом роде, а?

— Дорогой Джордж, — возразила ему Лидия, — неужели ты думаешь, что такого человека, как Сагден, смогут тронуть наши переживания, что он станет лгать ради нас?

— Ты права. Я совершенно с тобой согласен. И все-таки этот малый… нет, он конечно же не в своем уме… Ну что ж, еще раз до свидания.

— До свидания, — сказала Магдалина. — На следующее Рождество, может быть, все вместе поедем на Ривьеру[195] или еще куда-нибудь и повеселимся на славу.

— Посмотрим, каким будет курс фунта, — добавил Джордж.

— Не будь таким скупым, милый, — проворковала Магдалина.

5

Альфред вышел на террасу. Лидия разглядывала каменную вазу. Увидев его, она выпрямилась.

— Все уехали, — вздохнул он.

— Какое счастье, — отозвалась Лидия.

— Пожалуй, — согласился Альфред. И спросил: — Ты рада уехать отсюда?

— А ты нет?

— Если честно, я тоже рад. На свете так много интересного, целый мир. А если мы останемся жить здесь, то будем обречены вечно вспоминать об этом кошмаре. Слава Богу, все кончилось!

— Благодаря Эркюлю Пуаро, — сказала Лидия.

— Да. Знаешь, просто удивительно: после его объяснений все сразу встало на свои места.

— Знаю. Как в головоломке, когда все эти непонятные кусочки вдруг находят свое место, и получается вполне четкая картинка.

— Одного только я так до конца и не понял, — признался Альфред. — Что делал Джордж после телефонного звонка? Почему он не сказал?

— Неужели не понимаешь? — засмеялась Лидия. — А я сразу догадалась. Он просматривал бумаги на твоем письменном столе.

— О нет, Лидия! Никто не решился бы позволить себе такое.

— А Джордж решился. Он проявляет большое любопытство ко всему, что касается денег. Но, разумеется, он не мог в этом признаться. Он скорее предпочел бы оказаться на скамье подсудимых.

— Что это, очередной садик? — спросил Альфред.

— Да.

— Чем удивишь на сей раз?

— Попытаюсь изобразить райские кущи. Но без змея-искусителя, а Адам и Ева будут не очень молодыми.

— Какой терпеливой ты была все эти годы… Моя дорогая, ты всегда была так добра ко мне, — нежно сказал Альфред.

— Потому что я люблю тебя, Альфред… — услышал он в ответ.

— Благослови и помилуй меня, Господи! — воскликнул полковник Джонсон. — Честное слово! — И повторил: — Благослови и помилуй!

Откинувшись на спинку кресла, он не сводил глаз с Пуаро.

— Лучший из моих людей! — простонал он. — Куда катится полиция?

— У полицейских тоже бывают личные проблемы. Сагден был очень гордым.

Полковник только покачал головой.

Чтобы разрядиться, он пнул ногой стопку дров, сложенную у камина. И сказал отрывисто:

— Всегда говорил — нет ничего лучше горящих в камине дров.

А Эркюль Пуаро, поеживаясь от сквозняка, холодившего его спину, подумал: «Pour moi[196], то я предпочитаю центральное отопление…»

УБИТЬ ЛЕГКО Murder is Easy 1939 © Перевод под редакцией М. Макаровой, А. Титова

Посвящается Розалинд и Сьюзен, первым критикам этой книги

Глава I Попутчица

Англия!

Сколько лет, сколько зим!

Какая она теперь? — спрашивал себя Люк Фицвильям, спускаясь по сходням на пристань. От этих мыслей его отвлекло ожидание таможенного досмотра. Но едва он вошел в экспресс, который подавался к прибытию парохода, он снова стал думать о старушке Англии.

Правда, он наезжал сюда в отпуск, но это — совсем другое дело. Когда ты в отпуске, можно сорить деньгами (а это немаловажная деталь), навещать старых друзей, встречаться с теми, кто, как и ты, приехали ненадолго. Беззаботное времечко, когда ты мог сказать себе: «Скоро опять уезжать назад. Отчего бы не пожить в свое удовольствие!»

Теперь все. Как говорится, с концами. Не будет больше жарких душных ночей, слепящего солнца и роскошной буйной тропической растительности, не будет одиноких вечеров, скрашенных чтением и перечитыванием старых номеров «Таймс»[197].

Отныне он — добропорядочный отставник с весьма скромным доходом. Не обремененный заботами и обязанностями джентльмен, вернувшийся восвояси. Чем бы ему теперь заняться?

О Англия! Этот июньский день, и серые небеса, и резкий жалящий ветер. В такие дни, прямо скажем, она не слишком привлекательна! А люди! Бог мой, сколько же их! Целые толпы. И у всех угрюмые, как это небо, лица, хмурые, озабоченные. А дома — торчат повсюду, как грибы. Мерзкие серые домишки! Отвратительные! Курятники, а не человеческое жилье — типичные английские деревеньки!

Люк Фицвильям заставил себя оторваться от вагонного окна и принялся листать только что купленные «Таймс», «Дейли клэрион»[198] и «Панч»[199].

«Дейли клэрион» был целиком посвящен скачкам в Эпсоме[200].

«Нет бы мне вчера приехать. Последний раз я был на дерби[201], когда мне было девятнадцать», — подумал Люк.

Он поставил на лошадь в клубном тотализаторе[202], и ему было интересно, что прочит ей корреспондент «Клэрион». Однако тот лишь небрежно ее помянул: «Среди прочих Джуджуб Второй, Маркс Майл, Сэнтони и Джерри Бой вряд ли смогут войти в первую тройку. К фаворитам явно не принадлежат…»

Но Люк не стал смотреть, кто явно не принадлежит к фаворитам. Его интересовали ставки. Шансы Джуджуба Второго расценивались более чем скромно: сорок к одному.

Он взглянул на часы. Без четверти четыре.

— «Значит, скачки уже закончились», — отметил он и пожалел, что не поставил на Клэриголда, считавшегося вторым среди фаворитов.

Закончились так закончились. Он раскрыл «Таймс» и погрузился в изучение более серьезных вопросов. Правда, ненадолго, поскольку свирепого вида полковник в углу напротив пришел в такую ярость от только что прочитанного, что ему было необходимо излить свое возмущение. Прошло добрых полчаса, прежде чем он притомился осыпать бранью «этих проклятых прокоммунистических агитаторов». В конце концов полковник все же угомонился и тут же уснул с открытым ртом. Вскоре поезд замедлил ход и остановился. Люк выглянул в окно. Они стояли на большой пустынной станции с многочисленными платформами. Несколько поодаль торчал газетный киоск с рекламной афишей. «Результаты дерби». Люк открыл дверь, выпрыгнул на перрон и побежал к киоску. Через минуту он с широкой ухмылкой всматривался в смазанные строчки экстренного сообщения.

РЕЗУЛЬТАТЫ ДЕРБИ:

ДЖУДЖУБ ВТОРОЙ МАЗИППА КЛЭРИГОЛД

Люк торжествовал! Можно будет промотать сотню фунтов! Молодчина этот Джуджуб Второй, «компетентные лица» явно его недооценили!

Продолжая улыбаться, он сложил газету, повернулся к своему поезду и… увидел пустую платформу. Победа Джуджуба Второго так взволновала его, что он не заметил, как поезд потихоньку покинул станцию.

— Когда, черт возьми, он успел отойти? — спросил Люк угрюмого на вид носильщика.

— Какой поезд-то? После пятнадцати четырнадцати и поездов-то никаких нету.

— Да здесь только что стоял поезд. Я вышел из него. Это экспресс, который подают специально к прибытию парохода.

— Экспресс нигде не останавливается до самого Лондона, — строго сказал носильщик.

— Но он остановился, — сказал Люк, — и я из него вышел.

— До Лондона нету никаких остановок, — бесстрастно повторил носильщик.

— Говорю вам, что он остановился на этой самой платформе, и я из него вышел.

Носильщик, загнанный в угол очевидностью реального положения вещей, решил сменить тактику.

— Вот это вы зря, — сказал он укоризненно. — Он ведь здесь не останавливается.

— Однако же остановился.

— А это, видать, из-за семафора. Семафор ему дорогу перекрыл. А не то чтобы он остановился, как вы говорите.

— Мне, собственно, не очень понятны все эти тонкости, скажите лучше, что мне теперь делать?

Носильщик, до которого все доходило довольно медленно, повторил с укором:

— Не надо было вам слазить.

— Это я уже понял. «Свершилось зло, его нам не исправить. Усопших не вернуть нам горькими слезами. Каркнул ворон: „Никогда!“[203] Подвижный перст чего-то пишет, а написав, он движется опять…»[204] И так далее и тому подобное. Я обращаюсь к вам как к служащему железнодорожной компании, человеку наверняка осведомленному. Посоветуйте, что мне теперь делать!

— Вы спрашиваете, чего вам теперича сделать?

— Именно. Я полагаю, хоть какие-то поезда здесь останавливаются?

— А как же. Вам теперича нужно сесть на шестнадцать двадцать пять.

— А он идет до Лондона?

Получив заверения, что поезд идет до Лондона, Люк стал прогуливаться по платформе. Прочитав надпись на табло, он уяснил, что находится в Фенни-Клейтон и что это узловая станция, где делают пересадку на Вичвуд-ан-дер-Эш. Вскоре к отдаленной платформе, отчаянно пыхтя, медленно подошел старенький паровозик, к которому был прикреплен небольшой вагончик. Шесть или семь человек сошли на перрон и, перейдя железнодорожный мост, спустились на ту же платформу, где томился в ожидании Люк. Мрачный носильщик мигом оживился и вскоре уже толкал большую багажную тележку, полную ящиков и корзин. Другой носильщик гремел пузатыми молочными бидонами. На станции теперь вовсю кипела жизнь.

Наконец с невероятно надменным видом подкатил поезд, следующий до Лондона. Купе третьего класса[205] были переполнены, а первого было всего лишь три, и в них тоже уже сидели люди. Люк внимательно обследовал каждое купе. В первом, для курящих, ехал джентльмен с явно военной выправкой, он курил сигару. Люк еще определенно не успел соскучиться по прибывающим из Индии английским полковникам и поэтому проследовал дальше. В другом купе сидела утомленного вида чинная молодая женщина, вероятно, гувернантка, и подвижный мальчуган лет трех. Люк не раздумывая ринулся дальше. Дверь третьего купе была открыта. Внутри он увидел почтенную даму. Она чем-то напомнила Люку одну из его тетушек, отважную тетушку Милдред, когда-то позволившую ему, десятилетнему сорванцу, держать в доме ужа. Тетю Милдред отличало то истинное добросердечие, которое свойственно одиноким женщинам, коих Бог наградил в избытке племянниками и племянницами. Люк вошел в купе и сел.

Милостиво переждав пятиминутную суету с молочными бидонами, багажными тележками и тому подобным, поезд медленно тронулся. Люк развернул газету, ища новости, которые не успели попасть в утренний, уже прочитанный им, выпуск.

На то, что ему удастся долго наслаждаться чтением, он не рассчитывал. Памятуя повадки многочисленных тетушек, он не сомневался, что милая старушка не выдержит путешествие до Лондона с закрытым ртом.

Он угадал: сначала его попросили приоткрыть окно, потом поднять упавший зонтик — и вскоре пожилая дама рассказывала ему, на каком замечательном поезде они едут.

— Всего час десять минут. Он очень удобный, правда, правда. Гораздо лучше утреннего. Тот идет час сорок. Разумеется, почти все едут на нем. Потому что глупо ехать днем, ведь сейчас в магазинах как раз объявлена распродажа со скидкой. Я тоже собиралась поехать утром, но Вонки Пух куда-то запропастился — это мой котик, персидской породы, такой красавец, только в последнее время у него болит ушко — ну и не могла же я уйти из дому, не отыскав его!

— Разумеется, нет, — пробормотал Люк и демонстративно уткнулся в газету. Но этот маневр ему не помог. Словоизлияние продолжалось.

— И все же я не пала духом и отправилась дневным поездом — что ж, зато он не так переполнен, как утренний. Впрочем, когда путешествуешь первым классом, это особого значения не имеет. Разумеется, обычно я себе такого не позволяю. По нынешним временам это непозволительная роскошь. Сами понимаете: налоги растут, дивиденды уменьшаются, слугам приходится платить все больше и так далее… Но я сейчас в таких расстроенных чувствах — видите ли, я еду по очень важному делу, да, и хотела спокойно обдумать, что именно я им скажу… — Люк с трудом сдержал улыбку. — Но когда у вас есть попутчики, нельзя же быть букой и молчать всю дорогу. Да. В общем, я решила, что повод вполне достаточный для лишних расходов. Хотя я и сама против теперешней манеры бросать деньги на ветер — никто ничего не откладывает и не думает о завтрашнем дне. Как тут не пожалеть, что отменили купе второго класса — у них с третьим разница не так уж и велика… Конечно, — поспешила добавить она, бросив быстрый взгляд на бронзовое от загара лицо Люка, — я знаю, что военные в отпуске вынуждены путешествовать первым классом. Офицерский чин… обязывает…

Люк стойко выдержал пытливый взгляд ее горящих любопытством глаз. И тотчас же капитулировал. Он и не обольщался, что сможет выдержать такую атаку.

— Я не военный.

— Ах, извините. Я не хотела… Я просто думала… Вы такой загорелый… что, вероятно, приехали в отпуск домой с Востока.

— Я действительно вернулся с Востока. Но не в отпуск, а насовсем. — И, предваряя дальнейшие расспросы, Люк решительно заявил: — Я полицейский.

— Вы служите в полиции? Ой, как интересно! У меня есть близкая подруга — ее сын только что начал в полиции — правда, в Палестине[206].

— А я служил в Малайе[207].

— Что вы говорите! Надо же случиться такому совпадению — я имею в виду, что мы оказались в одном купе. Потому что, понимаете, дело, по которому я еду в Лондон… ну да ладно, я ведь собираюсь идти в Скотленд-Ярд.

— Правда?

«Интересно, когда у нее кончится завод? — подумал Люк. — Или это будет продолжаться до самого Лондона?» Но на самом деле ее болтовня не особенно его раздражала: он очень любил свою тетю Милдред и всегда помнил, как она раскошелилась на пятерку, когда его очень припекло. А кроме того, было что-то очень уютное и типично английское в этих старых дамах. Таких как его попутчица и тетя Милдред. В Малайе не было ничего похожего. Этих старушек можно поставить в один ряд со сливовым рождественским пудингом, деревенским крикетом[208] и открытыми каминами, которые топят дровами. Такие вещи очень ценишь, когда их нет рядом, поскольку судьба забросила тебя на другой конец света. (И от них же порядком устаешь, когда они всегда под рукой, но, как уже было сказано, Люк высадился в Англии всего три с половиной часа тому назад.)

А дама обрадованно продолжала:

— Да, я собиралась отправиться утром, но потом, как уже говорила, Вонки Пух пропал, и я так из-за него переживала. Я ведь не опоздаю, а? В Скотленд-Ярде, наверное, нет особых приемных часов.

— Не в четыре же они закрывают, — успокоил ее Люк.

— Нет, конечно же нет. Ведь в любой момент кому-нибудь может понадобиться сообщить о серьезном преступлении.

— Совершенно верно.

Старая дама вдруг замолчала, и на ее лице отразилось беспокойство.

— Я считаю, что самое верное — сразу идти к начальству, — наконец произнесла она. — Джон Рид, конечно, милый человек — это наш констебль[209] в Вичвуде — очень обходительный и приятный, но, понимаете, никому и в голову не придет обращаться к нему с чем-нибудь серьезным. Его дело — пьяницы и шоферы, превысившие скорость, или владельцы собак, не выправившие разрешение на их содержание. Может статься, он сумел бы расследовать даже кражу со взломом. Но вряд ли… то есть тут просто не о чем и говорить! Вряд ли ему по зубам, убийство!

— Убийство? — Брови Люка поползли вверх.

Старая дама энергично кивнула.

— Именно так. Вы, я вижу, удивлены. Я и сама поначалу удивлялась… Просто не могла поверить. Думала, что у меня слишком разыгралось воображение.

— А вы абсолютно уверены, что не слишком? — мягко спросил Люк.

— О да. В первый раз мне могло что-то почудиться, но не во второй и уж тем более не в третий. Тут уже сомневаться не приходится.

— Вы хотите сказать, что произошло… э-э… несколько убийств?

— Боюсь, что так, — ответила дама спокойным тихим голосом и продолжала: — Вот почему я рассудила, что лучше всего отправиться прямо в Скотленд-Ярд и поставить их в известность. Как вы считаете, я правильно поступаю?

Люк внимательно посмотрел на нее и сказал:

— Несомненно. — А про себя подумал: «Они там с нею разберутся. К ним каждую неделю, наверное, приходит полдюжины старых дам, которым в их тихих деревушках всюду мерещатся убийства! В Скотленд-Ярде, возможно, есть специальный отдел для бесед с такими вот мнительными старушками».

Он тут же представил себе солидного старшего офицера или молодого инспектора приятной наружности, рассыпающихся в любезностях:

«Спасибо, мэм, весьма вам признательны. А теперь спокойно возвращайтесь к себе и предоставьте все нам. Вы можете больше ни о чем не беспокоиться».

Он слегка улыбнулся воображаемой сцене и подумал:

«Интересно, откуда у них эти фантазии? Пожалуй, виновата смертная деревенская скука. И как протест — неосознанное стремление все драматизировать. Говорят, некоторым старым дамам то и дело мерещится, что им в пищу подсыпают отраву».

Тонкий голосок оторвал его от размышлений:

— Знаете, я припоминаю, как однажды прочла в газете — кажется, о деле Аберкромби — он отравил довольно много людей, прежде чем возникли какие-либо подозрения. Так о чем я? Ах да, так вот, кто-то сказал, что Аберкромби как-то по-особому смотрел на свои жертвы — посмотрит, и очень скоро тот человек заболевает. Тогда я не поверила, но ведь это правда!

— Что именно?

— Да вот такой особый взгляд…

Люк удивленно поднял на нее глаза. Она слегка дрожала, ее розовые щечки немного побледнели.

— Сперва я увидела, как тот человек, о ком я думаю, смотрит на Эми Гиббс — и она умерла. А потом был Картер. И Томми Пирс. Но теперь, то есть вчера, так посмотрели на доктора Шмеллинга, а он такой хороший человек, такой славный. Картер, тот, конечно, выпивал. Томми Пирс был ужасно нахальный мальчишка — приставал к малышам, щипал их, крутил им руки. Картера и Томми мне не было так уж жалко, но доктор Шмеллинг… Его надо спасти во что бы то ни стало. А самое ужасное — если б я пошла и все ему рассказала, он бы мне не поверил! Он поднял бы меня на смех! И Джон Рид тоже не поверил бы. Но в Скотленд-Ярде с пониманием отнесутся к моим опасениям. Ведь им там постоянно приходится иметь дело с преступлениями!

Она посмотрела в окно.

— О Господи, мы вот-вот приедем.

И она суетливо принялась что-то искать в сумке и укладывать зонтик.

— Спасибо, большое вам спасибо. — Это относилось к Люку, уже во второй раз поднявшему упавший зонтик. — Для меня такое облегчение поговорить с вами. Очень мило, что вы меня выслушали. И я рада, что вы одобрили мое решение.

— Уверен, что в Скотленд-Ярде вам дадут дельный совет.

— Я так вам признательна. — Она снова сунула руку в сумку. — Вот моя визитная карточка — надо же, у меня с собой только одна — и я должна сохранить ее для Скотленд-Ярда…

— Конечно, конечно…

— Моя фамилия Пинкертон[210].

— Она вам очень подходит, мисс Пинкертон, — улыбнулся Люк и поспешил добавить, увидев на ее лице смущение: — Меня зовут Люк Фицвильям.

Когда поезд подошел к платформе, он спросил:

— Может, вызвать для вас такси?

— О нет, благодарю вас. — Мисс Пинкертон явно была шокирована его предложением. — Я поеду на метро. Оно довезет меня до Трафальгарской площади[211], а там я пешком доберусь до Уайтхолла[212].

— Счастливого пути и удачи вам.

Мисс Пинкертон с чувством пожала ему руку.

— Очень мило с вашей стороны, — снова пробормотала она. — Знаете, в первый момент мне показалось, что вы мне не верите.

При этих словах Люк покраснел.

— Столько убийств! Стольких убить и выйти сухим из воды. Непросто, а?

Мисс Пинкертон покачала головой.

— Нет, нет, молодой человек, вот тут вы не правы. Убить очень легко — пока вас никто не подозревает. Видите ли, человек, о котором идет речь, как раз из тех, кого никто и никогда не заподозрит!

— Что ж, все равно удачи вам.

Мисс Пинкертон скрылась в толпе. А Люк отправился на поиски своего багажа, размышляя:

«Она немного не в себе? Нет, не думаю. Слишком живое воображение, вот и все. Надеюсь, они отнесутся к ней с пониманием. Такая славная старушка!»

Глава 2 Некролог

Джимми Лоример был одним из самых старинных друзей Люка. Само собой разумеется, у него он и остановился по прибытии в Лондон. В тот же вечер они вместе отправились на поиски развлечений. А наутро Люк с раскалывающейся головой пил кофе и почему-то даже не отозвался на голос Джимми, вчитываясь в неприметное сообщение в утренней газете.

— Прости, Джимми, — сказал он, придя в себя.

— Что тебя так увлекло — неужели какой-нибудь политический скандал?

Люк усмехнулся.

— Нет-нет. Не бойся. Странное дело — старушка, с которой я вчера ехал в поезде, попала под машину.

— Наверное, понадеялась на фонарь Белиши[213]. А откуда ты знаешь, что это она?

— Конечно, возможно, это просто совпадение. Но у погибшей та же фамилия — Пинкертон. Ее сбила машина, когда она переходила Уайтхолл. Водитель даже не остановился.

— Скверная история.

— Да, бедная старушенция. Жаль ее. Она напомнила мне мою тетю Милдред.

— Водитель ответит за это. Ему, вероятно, предъявят обвинение в непредумышленном убийстве. Да что там, я и сам сегодня до смерти боюсь садиться за руль.

— А какая у тебя сейчас машина?

— «Форд». Восьмая модель. Говорю тебе, дружище…

Разговор становился все более специфическим. Вдруг Джимми спросил:

— Что ты там все время мурлычешь, черт возьми?

Люк тихонечко напевал:

— Тра-ля-ля, тра-ля-ля, муха вышла за шмеля.

Он извинился:

— Это стишок, который я выучил еще в детстве. Сам не пойму, и чего это он ко мне прицепился.

Спустя неделю с лишним Люк, беззаботно просматривая первую страницу «Таймс», вдруг изумленно воскликнул:

— Черт меня побери!

— Что случилось? — спросил Лоример.

Люк не ответил, таращась на чью-то фамилию в газетной колонке.

Джимми снова спросил, в чем дело.

Люк поднял голову — лицо его было очень странным.

— Да что с тобой? Ты как будто увидел привидение.

Тот долго молчал, потом бросил газету и прошелся к окну, затем обратно. Джимми наблюдал за ним с растущим удивлением.

Люк опустился в кресло и подался вперед.

— Джимми, дружище, помнишь, я говорил про одну старушку, с которой вместе ехал в Лондон в день моего возвращения?

— Про ту, что напомнила тебе твою тетю Милдред? Потом ее еще сбила машина?

— Да-да. Послушай, Джимми. Она нагородила мне тогда кучу всякого вздора… и сказала, что едет в Скотленд-Ярд, чтобы поведать об убийствах. По ее словам, по их деревне спокойненько разгуливает убийца, который довольно ловко расправляется со своими жертвами.

— Ты не говорил мне, что она со странностями.

— Я так и не думал.

— Брось, старина, массовые убийства…

Люк нетерпеливо прервал его:

— Да нет, она вполне нормальный человек. Просто мне показалось, что у нее уж слишком богатое воображение, как это иногда бывает у старых дам.

— Ну, возможно, ты и прав. Но вероятно, она все же была немного не в себе… самую малость.

— Думай что хочешь, Джимми. Только выслушай, что я тебе сейчас скажу.

— Ладно, ладно. Валяй дальше.

— Рассказ ее был довольно подробным, она упомянула имя одной или двух жертв, а затем сказала, что знает, кто будет следующим и что от этого ей очень не по себе.

— Ну и?

— Иногда непонятно почему в голову западает какое-то имя или фамилия. Среди тех, которые она назвала, одна прямо-таки врезалась мне в память… наверное, из-за той детской песенки, которую мне часто пели, когда я был ребенком. «Тра-ля-ля, тра-ля-ля, муха вышла за шмеля».

— Ты уже исполнял мне эту арию, ну и что дальше, при чем тут эти насекомые?

— А при том, мой любезный ослик, что фамилия человека была Шмеллинг, доктор Шмеллинг. Моя дама утверждала, что следующей жертвой будет доктор Шмеллинг, и это очень ее расстраивало, потому что он, сказала она, «такой славный человек».

— Ну и что?

— А теперь посмотри сюда.

Люк ткнул пальцем в колонку некрологов.

Шмеллинг. 13 июня в своем доме в Вичвуд-ан-дер-Эше скоропостижно скончался Джон Эдвард Шмеллинг, доктор медицины, горячо любимый супруг Джесси Роуз Шмеллинг. Похороны состоятся в пятницу. Просьба не приносить цветы.

— Понимаешь, Джимми? Все совпадает — и фамилия, и название деревни, и то, что он врач. Что ты на это скажешь?

Джимми довольно долго молчал.

— Полагаю, тут просто какое-то чертовски странное совпадение, — наконец неуверенно заметил он, но в голосе его явно слышалась тревога. — Разве нет?

— Просто совпадение? — Люк снова принялся расхаживать по комнате.

— А что еще может быть?

Внезапно Люк обернулся.

— Что? Ну а если каждое слово этой милой старой овечки — правда? И все ее невероятные россказни вовсе не выдумка?

— Э, брось, старина! Это было бы чересчур! Такого не бывает.

— А как насчет дела Аберкромби? Который ухитрился прикончить столько людей?

— Их было даже больше, чем удалось установить. Тамошний коронер — кузен моего приятеля. И я от него кое-что слышал. Аберкромби арестовали за то, что он отравил местного ветеринара — мышьяком. Потом они откопали его жену — она оказалась буквально напичкана этим же ядом. Весьма вероятно, что его шурина постигла та же участь. И это еще далеко не все. Мой приятель сказал, что, по неофициальной версии, Аберкромби в разное время прикончил по меньшей мере пятнадцать человек. Пятнадцать!

— Вот видишь! Значит, такие истории все-таки случаются!

— Да, но очень редко.

— Откуда ты знаешь? Возможно, они происходят гораздо чаще, чем ты думаешь.

— В тебе говорит коп![214] Все не можешь забыть, что ты полицейский? Ты же теперь в отставке!

— Полицейский он и есть полицейский. Хоть и в отставке. А теперь выслушай меня, Джимми. Предположим, что до того, как Аберкромби настолько обнаглел, что стал убивать людей чуть ли не под самым носом у полиции, какая-нибудь симпатичная разговорчивая старая дева догадалась о его фокусах и поспешила поделиться своими соображениями с кем-нибудь из власть предержащих. Как по-твоему, ее стали бы слушать?

Джимми ухмыльнулся.

— Едва ли!

— Вот именно. Они бы решили, что она не в своем уме. Совсем так, как подумал ты! Или что у нее чересчур богатое воображение. И что ей попросту нечем заняться. Я же вот подумал! Нет, с мозгами у нее было все в порядке, и с воображением — тоже.

Лоример ненадолго задумался, затем спросил:

— Ну ладно, а что ты сам думаешь по этому поводу?

— Дело обстоит так… — протянул Люк. — Мне рассказали историю — невероятную, — но не невозможную. Подтверждение тому — смерть этого доктора Шмеллинга. Есть и еще один существенный факт: мисс Пинкертон со своей невероятной историей направлялась в Скотленд-Ярд. Но она туда не добралась. Погибла под колесами машины, водитель которой даже не остановился…

— Откуда ты знаешь, что она туда не добралась, — возразил Джимми. — Она могла погибнуть уже после визита в Скотленд-Ярд, а не до него.

— Возможно, но я думаю, что это случилось до.

— Это не более, чем предположение. А ты уже внушил себе, что так оно и было. Ну просто как в какой-нибудь мелодраме.

Люк упрямо покачал головой.

— Ничего я себе не внушал, говорю только, что эту историю не мешает расследовать.

— Иными словами, теперь ты собрался наведаться в Скотленд-Ярд?

— Нет, пока еще погожу. Возможно, ты прав, и тот разговор в поезде и смерть доктора — всего лишь совпадение.

— Тогда, позволь спросить, что ты намерен делать?

— Надо бы съездить в Вичвуд и на месте разобраться, что к чему.

— Так вот что ты удумал?!

— Но согласись — это самое разумное в данной ситуации.

— Ты это серьезно?

— Абсолютно.

— Ну а если окажется, что все твои домыслы — полная чушь?

— Это было бы просто замечательно.

— Да, конечно… — Джимми нахмурился. — Но ты-то сам уверен, что там и впрямь нечисто?

— Дорогой мой, я ничего не берусь утверждать или отрицать.

— У тебя есть план действий? Ведь тебе понадобится какой-нибудь убедительный повод, чтобы заявиться в этот городок.

— Наверное.

— Да не «наверное», а точно. Ты просто не представляешь, что такое небольшой английский городишко! Любого незнакомца там высмотрят за версту!

— Придется кем-нибудь прикинуться. — Люк неожиданно ухмыльнулся. — Что предложишь? Художником? Но я не умею рисовать, тем более красками.

— А ты скажи, что ты модернист. Тогда и уметь ничего не надо.

Но Люк уже увлеченно обдумывал другие варианты.

— Писателем? Дескать, поселился на время в деревенской гостинице, чтобы написать книгу… Пожалуй, сгодится. Или рыбаком… Тоже сгодится, но сначала надо выяснить, есть ли там подходящая речка. А если сказать, что врач предписал мне пожить на чистом сельском воздухе? Нет, на больного я не потяну, да и вообще, в наши дни все предпочитают частные лечебницы. Можно сделать вид, что присматриваю себе дом в окрестностях. Но это не слишком убедительно. О черт, вот задачка-то! Джимми, неужели не существует хоть какого-то мало-мальски подходящего предлога для того, чтобы отправиться в английскую деревню, если ты там не живешь и если не жалуешься на здоровье?

— Погоди, дай-ка еще раз свою газету.

Мельком взглянув в нее, Джимми торжественно провозгласил:

— Так я и думал! Люк, старина, я все устрою! Мне это раз плюнуть!

— Что ты там такое увидел?

Джимми продолжал не без некоторого самодовольства:

— А я смотрю, вроде бы что-то знакомое. Вичвуд-ан-дер-Эш. Ну, конечно!

— Может, у тебя есть приятель, который знает тамошнего коронера?

— У меня есть кое-что получше, старина. Как тебе известно, судьба щедро одарила меня многочисленными родственниками — у моего отца была целая дюжина сестер и братьев. А теперь слушай: в Вичвуде живет моя кузина.

— Джимми, черт возьми, ты просто молодчина.

— Стараюсь, — скромно заметил Джимми.

— Расскажи мне о ней.

— Зовут ее Бриджит Конвей. Последние два года она служит секретаршей у лорда Уитфилда.

— Владельца этих скверных еженедельных газетенок?

— Верно. Он и сам довольно противный человечек! Жутко надутый! Родился в Вичвуде, большой сноб, хлебом не корми, дай поразглагольствовать о собственной персоне. Очень кичится тем, что всего достиг сам. Осчастливив своим возвращением родной городок, купил единственный в округе большой дом (между прочим, раньше он принадлежал семье Бриджит) и сейчас занимается его превращением в «образцовое поместье».

— А твоя кузина его секретарша?

— Была, — загадочно произнес Джимми. — Теперь пошла на повышение! Они помолвлены!

— Ого! — удивился Люк.

— Конечно, женишок он завидный. Купается в деньгах. Бриджит обожглась на одном парне — это напрочь выбило у нее из головы всякую романтику. Мне кажется, на сей раз дело выгорит. Она, по-моему, сумеет поставить его на место, у нее он будет как шелковый.

— Ну и в качестве кого я туда заявлюсь?

— Ты приедешь погостить. Лучше всего под видом кузена. У Бриджит их прорва. Одним больше, одним меньше, какая разница. Я все улажу. Мы с ней всегда были друзьями. Ну а поводом для твоего приезда будет колдовство.

— Колдовство?

— Ну да. Фольклор, местные суеверия и все такое прочее. Вичвуд славится этим. Одно из немногих мест, где сравнительно недавно происходили шабаши ведьм — их там сжигали еще в прошлом веке. Сохранились там и другие славные традиции. А ты пишешь книгу, ясно? Сравниваешь народные обычаи Малайи и Старой Англии — ищешь сходство, проводишь параллели… Как себя вести, сообразишь. Будешь всюду ходить с записной книжкой и расспрашивать старожилов о местных суевериях и обычаях. Они к этому привычны, а если к тому же ты поселишься в Эш-Мэнор, это будет для тебя лучшей визитной карточкой.

— А как насчет лорда Уитфилда?

— Пусть он тебя не беспокоит. Этот надутый индюк — полный неуч и доверчив как дитя — верит даже тому, о чем пишут его собственные газетенки. Бриджит в случае чего с ним справится. Я за нее ручаюсь.

Люк облегченно вздохнул.

— Джимми, дружище, похоже — дело в шляпе. Ты просто молодчина. Если бы тебе и впрямь удалось сговориться с твоей кузиной…

— Это мы уладим. Положись на меня.

— Просто не знаю, как тебя благодарить.

— Пригласи к концу охоты, если выследишь маньяка-убийцу! — И уже другим тоном добавил: — Что с тобой?

Люк задумчиво произнес:

— Да вспомнились слова моей старушки. Я сказал ей тогда, что совершить несколько убийств и выйти сухим из воды — это едва ли кому удается, а она ответила, что, напротив, убить очень легко… — Он помолчал, а потом тихо добавил: — Неужели это правда, Джимми?..

— Что?

— Что легко…

Глава 3 Ведьма без помела

Солнце светило вовсю, когда Люк взобрался на холм, возвышавшийся над Вичвудом. Для поездки он приобрел подержанный «стэндард суоллоу». Съехав на вершину, он выключил мотор.

День выдался теплый и ясный. Внизу расстилался городок, почти не тронутый новыми веяниями. Он мирно и простодушно нежился в солнечных лучах. Его чуть ли не единственная большая улица с беспорядочно разбросанными домиками тянулась длинной лентой под нависающим выступом горы Эш.

Местечко казалось совершенно уединенным, чудом сохранившим какую-то давно забытую безмятежность. «Наверное, я сошел с ума. Вся эта история… Похоже, у старушки действительно было слишком пылкое воображение», — подумалось Люку.

И здесь, в этом благостном мирке он собирается найти убийцу? Только на том основании, что некая словоохотливая пожилая дама наболтала ему бог весть что, а потом его угораздило наткнуться на некролог в газете?

— Нет, все это чушь, — пробормотал Люк, качая головой. — Или все-таки не чушь? Люк, старина, тебе предстоит выяснить, кто ты — доверчивый идиот или опытный полицейский, которого никогда не подводил нюх.

Он повернул ключ зажигания, выжал сцепление и, медленно спустившись по извилистой дороге, въехал на главную улицу.

Вичвуд, как уже говорилось, в основном и состоял из этой главной улицы, на которой стояли вперемежку с лавками небольшие георгианские домики[215], аристократически чопорные, с тщательно побеленными ступенями и полированными дверными молотками, и живописные коттеджи с цветниками. На этой же улице располагалась и гостиница «Беллз и Мотли», правда, чуть в глубине. Над деревенским лугом и прудом с утками высился величественный георгианский дом, который Люк поначалу принял за Эш-Мэнор, куда он, собственно, и направлялся. Но, подъехав поближе, он увидел большой красивый указатель, оповещавший, что это музей и библиотека. Еще дальше находилось выглядевшее здесь анахронизмом крупное белое современное здание, выделявшееся на фоне общей веселой беспорядочности лаконичностью формы и масштабностью.

Люк сообразил, что это местный Институт и Юношеский клуб.

Тут ему пришлось остановиться и спросить дорогу. Ему сказали, что Эш-Мэнор — примерно в полумиле, он сам увидит его ворота справа.

И действительно, он сразу их приметил — совсем новые, как-то по-особому сваренные. Люк въехал внутрь, сквозь листву деревьев мелькнуло что-то красное. Он свернул на подъездную аллею, и, пораженный открывшимся зрелищем, нажал на тормоза: перед ним возвышался огромный уродливый дом из красного кирпича, построенный в виде замка.

Пока он рассматривал этот кошмар, солнце зашло за тучу, и нависающая над городом гора приобрела зловещий вид. Внезапно подул резкий ветер — листья деревьев угрожающе зашелестели, и в тот же момент из-за угла «замка» появилась девушка.

Внезапный порыв ветра разметал ее черные волосы, и у Люка сразу же возникли ассоциации с картиной «Ведьма» кисти Нэвинсона[216]. Бледное продолговатое лицо, смоляные волосы, вздымающиеся к звездам. Он мысленно представил себе эту незнакомку верхом на помеле, летящую к луне…

Она прямиком направилась к нему.

— Вы, наверное, Люк Фицвильям? А я Бриджит Конвей.

Пожав протянутую ему тонкую руку, он осмелился получше разглядеть свою «кузину». Высокая, стройная, изящное овальное лицо. Слегка впалые скулы и иронически приподнятые темные брови, глаза и волосы тоже темные, вернее черные. Она как будто сошла с изысканной гравюры, трогательная и прекрасная…

Пока пароход вез Люка к родным берегам, в мечтах его то и дело всплывал образ типично английской девушки: румянец во всю щеку, здоровый загар. Она то гладила лошадь, то пропалывала цветочную клумбу или просто сидела у камина, протягивая крепкие руки к огню. Это приятное видение грело ему душу…

И вот теперь — когда он еще и сам не мог понять, понравилась ему Бриджит Конвей или нет — этот заветный образ поблек и рассеялся, сразу став бессмысленным и глупым…

— Добрый день, — сказал Люк. — Вы уж простите, что вот так навязался на вашу голову. Джимми заверил меня, что вы не будете против.

— О, мы совсем не против. Мы очень рады. — Неожиданная улыбка приподняла уголки ее большого рта. — Джимми и я всегда помогаем друг другу. А раз вы пишете книгу о фольклоре, лучшего места вам действительно не найти.

Тут у нас полно всяких легенд и очень живописные окрестности.

— Вот и прекрасно.

Они пошли к дому. Украдкой взглянув на него еще раз, Люк под вычурной помпезностью сумел разглядеть гармоничные линии архитектурного стиля эпохи королевы Анны[217]. Он припомнил слова Джимми о том, что раньше дом принадлежал семье Бриджит. Тогда он наверняка не был так изукрашен.

Искоса посмотрев на тонкий девичий профиль и длинные красивые пальцы, Люк прикинул, что ей, должно быть, лет двадцать восемь или двадцать девять. Явно не глупа и принадлежит к тем людям, о которых знаешь ровно столько, сколько они позволят узнать…

Внутри дом оказался уютным и со вкусом обставленным — чувствовалась рука первоклассного дизайнера. Бриджит Конвей провела его в комнату с книжными полками и удобными креслами. У окна был накрыт чайный столик, за которым сидели какой-то господин и дама.

— Гордон, — сказала Бриджит, — познакомьтесь, это Люк, он приходится двоюродным братом моему кузену.

Лорд Уитфилд, маленький лысоватый человечек с круглым бесхитростным лицом, светло-карими глазами и надутыми губами был одет по-деревенски небрежно. Костюм немилосердно подчеркивал изъяны его фигуры, особенно выпирающее брюшко.

— Очень рад познакомиться, — вежливо приветствовал он Люка. — Слышал, вы только-только вернулись с Востока? Там, должно быть, интересно. Бриджит сказала, что вы пишете книгу. Говорят, что их и так уже чересчур много понаписано. А я уверен, что еще одна хорошая книга никогда не помешает.

— Моя тетя, миссис Энструтер, — представила Бриджит женщину средних лет, с глуповатым выражением лица. Та протянула Люку руку.

Миссис Энструтер, как вскоре узнал Люк, страстно увлекалась садоводством. Она говорила исключительно о саде и постоянно обдумывала, куда следует посадить какое-нибудь очередное диковинное растение, чтобы оно хорошо принялось.

Вот и теперь, покончив со светскими формальностями, она сказала:

— Знаете, Гордон, идеальное место для альпийского садика[218] — сразу за розарием, а потом вы могли бы еще устроить чудесный сад с водопадом — там, где ручей падает с откоса.

Лорд Уитфилд откинулся на спинку кресла.

— Обсудите это с Бриджит, — важно произнес он. — На мой взгляд, альпийские растения чересчур низкорослы. Впрочем, решайте сами.

— Они недостаточно величественны для вас, Гордон, — отозвалась Бриджит.

Она налила чаю Люку, а лорд Уитфилд неспешно изрек:

— Вы правы. Лично я не стал бы с ними возиться, они не стоят тех денег, которые на них придется потратить. Невзрачные цветочки, которые едва можно заметить… Я бы предпочел роскошный интерьер оранжереи или несколько основательных клумб с алой геранью.

Миссис Энструтер, обладавшая редкостной способностью говорить лишь о том, что интересует ее (независимо от того, что обсуждают другие), сказала:

— Я думаю, этот новый сорт альпийских роз прекрасно примется в нашем климате, — и снова погрузилась в изучение каталогов.

Устроившись поудобнее в кресле, лорд Уитфилд отпил из чашки и принялся оценивающе разглядывать Люка.

— Значит, вы пишете книги, — пробормотал он.

Люк, которому было немного не по себе, уже приготовился к пространным объяснениям, но вдруг понял, что лорд Уитфилд их вовсе не ждет.

— Мне часто кажется, — благодушно произнес его светлость, — что я и сам мог бы написать книгу.

— В самом деле? — отозвался Люк.

— И у меня получилось бы, будьте уверены, — продолжал лорд Уитфилд. — Это была бы очень занимательная книга. Мне довелось встречаться со многими интересными людьми. Беда в том, что у меня нет времени. Я очень занятой человек.

— Конечно, конечно. Могу себе представить.

— Вы не представляете, насколько я загружен. Лично держу под контролем каждую тему, да-да, буквально каждую из тех, что затрагивают мои газеты. Я считаю себя ответственным за формирование общественного мнения. На следующей неделе миллионы людей будут думать и чувствовать именно так, как я хотел бы, я управляю их мыслями. Это очень важный момент. И надо помнить, что основа основ — наша ответственность перед ближними. И я готов взять ее на себя. Я не боюсь этой ноши. Я чувствую в себе достаточно сил.

Лорд Уитфилд выпятил грудь, попытался втянуть живот и благосклонно посмотрел на Люка.

— Вы великий человек, Гордон, — вступила Бриджит. — Выпейте еще чаю.

— Я действительно великий человек, — не моргнув глазом, произнес лорд Уитфилд. — А чаю я больше не хочу.

Затем, спустившись с олимпийских высот на грешную землю, он любезно осведомился у своего гостя:

— Знаете кого-нибудь в наших краях?

Люк покачал головой. И вдруг, повинуясь внезапному импульсу и чувствуя, что чем скорее приступит к делу, тем будет лучше, добавил:

— По крайней мере, одного человека здесь я обещал навестить. Это приятель моих друзей. Некий мистер Шмеллинг. Он доктор.

— О! — Лорд Уитфилд с трудом выпрямился в кресле. — Доктор Шмеллинг? Очень жаль.

— Что жаль?

— Он умер с неделю назад.

— О Господи. Как грустно это слышать.

— Не думаю, чтобы он вам понравился. Самоуверенный, надоедливый, бестолковый старый дурак.

— Другими словами, — вставила Бриджит, — он не ладил с Гордоном.

— Речь шла о нашем водоснабжении, — объяснил лорд Уитфилд. — Могу сказать вам, мистер Фицвильям, что я человек неравнодушный и никогда не замыкался лишь на личных проблемах. Я всячески пекусь о благосостоянии нашего городка. Я ведь здесь родился. Да, я родился в этом самом городке…

Люк с огорчением обнаружил, что от доктора Шмеллинга они опять вернулись к особе лорда Уитфилда.

— И не стыжусь этого, и ничего не намерен скрывать, — продолжал он. — Да, я был лишен всех тех преимуществ, которые вам достались от рождения. Мой отец держал обувную лавочку, да, да, простую обувную лавочку. И я служил в ней, когда был молодым. Я достиг вершин, опираясь только на собственные силы, Фицвильям. Я решил свернуть с проторенной дороги, и я свернул с нее! Настойчивость, упорный труд и Божья помощь — вот корни моего успеха! Вот что сделало меня таким, каков я сегодня.

Лорд Уитфилд поведал Люку исчерпывающие подробности своей карьеры, закончив свой монолог торжественным пассажем:

— И вот я здесь перед вами, и пусть весь мир знает, как я добился этого! Я не стыжусь того, с чего начал, нет, сэр. А теперь вернулся сюда. Знаете, что стоит теперь на том месте, где была лавочка моего отца? Прекрасное здание, мой дар городу — Институт, клуб для молодых людей, все самое лучшее, самое современное. Я нанял лучшего в стране архитектора! По моему разумению, проект его слишком уж прост и незамысловат — здание очень уж смахивает на работный дом или тюрьму — но, говорят, это именно то, что нужно. Ладно, раз им так нужно — пусть.

— Утешьтесь, — сказала Бриджит. — Зато вы добились своего, перестроив этот дом!

Лорд Уитфилд довольно захихикал.

— Да, они попытались было сбить меня с толку! «Надо обязательно сохранить изначальный дух здания!», «Надо помнить о стиле!» Нет, дудки, сказал я, я намерен тут жить и желаю, чтобы за мои деньги здесь было на что посмотреть! Первый архитектор начал артачиться, я его быстренько уволил и нанял другого. Ну а тот сразу понял, что мне требуется.

— Смею заметить, что он потворствовал не самым удачным вашим фантазиям, — вставила Бриджит.

— Она хотела, чтобы дом оставался в прежнем виде, — сказал лорд Уитфилд и похлопал ее по руке. — Что проку жить прошлым, дорогая моя? Все эти старые Георги[219] мало что смыслили. Мне нужен не просто дом из красного кирпича. Мне всегда нравились замки — а теперь у меня у самого есть замок! — И добавил: — Я сознаю, что вкусы мои не безупречны, поэтому предоставил карт-бланш[220] в отделке интерьеров[221] одной приличной фирме, и, должен признаться, они недурно справились, хотя кое-где получилось немного скучновато.

— Да, — промямлил Люк, не зная толком, что сказать, — великое дело знать, чего хочешь.

— И добиваться этого, — ухмыльнулся лорд Уитфилд. — А я обычно добиваюсь.

— Правда, ваш проект системы водоснабжения чуть было не отвергли, — напомнила Бриджит.

— Ах, вы об этом! — воскликнул лорд Уитфилд. — Шмеллинг был просто осел. Старикам свойственно упрямство. Ничего не желают слушать.

— Доктор Шмеллинг, видимо, отличался некоторой прямотой? — рискнул поинтересоваться Люк. — И наверное, нажил себе этим немало врагов?

— Н-нет, я бы не сказал, — возразил лорд Уитфилд, потирая нос. — Как вы считаете, Бриджит?

— По-моему, он пользовался всеобщей любовью, — ответила Бриджит. — Я видела его только раз — он приходил, когда я повредила лодыжку. Лично мне он показался очень симпатичным.

— Да, в общем-то его здесь любили, — признал лорд Уитфилд. — Хотя я знаю и таких, кто имел на него зуб. Опять же из-за его упрямства.

— Они тоже живут здесь?

Лорд Уитфилд кивнул.

— В таком местечке, как наше, люди нередко враждуют по пустякам.

— Вы правы, — сказал Люк, не зная, что еще можно выжать из этого разговора. Поколебавшись, он спросил: — А вообще, что за народ здесь живет?

Вопрос он задал, конечно, не самый удачный, но ответ не заставил себя ждать.

— По большей части вдовы, — сообщила Бриджит. — Ну еще дочери, сестры и жены священников и врачей. Примерно шесть женщин на каждого мужчину.

— Но мужчины все же имеются?

— О да. Мистер Эббот, стряпчий, и молодой доктор Томас, компаньон доктора Шмеллинга, и мистер Уэйк, приходский священник и… кого еще я забыла, Гордон? Ах да! Мистер Эллсуорта, владелец антикварной лавки, любезный до приторности! И майор Хортон со своими бульдогами.

— Мне кажется, мои друзья упоминали о ком-то еще из обитателей вашего городка… Ну да, о какой-то славной старушке, она вроде бы очень любит поговорить.

Бриджит засмеялась.

— Ваша характеристика подходит половине наших жительниц!

— Как же ее звали? А, вспомнил. Пинкертон.

— Вам решительно не везет! — сказал лорд Уитфилд с хриплым смешком. — Представьте себе, она тоже умерла. Буквально на днях попала под машину в Лондоне. Скончалась на месте.

— Похоже, у вас здесь просто мор, — небрежно заметил Люк.

— Ничего подобного, — немедленно возмутился лорд Уитфилд. — Наш городок — одно из самых здоровых мест в Англии. Несчастные случаи не в счет. От них никто не застрахован. Никто и нигде.

— А знаешь, Гордон, — задумчиво произнесла Бриджит, — в прошлом году действительно многие умерли. И постоянно кого-то хоронили.

— Чепуха, моя дорогая.

— А доктор Шмеллинг тоже умер в результате несчастного случая? — спросил Люк.

Лорд Уитфилд покачал головой.

— Нет. Шмеллинг умер от заражения крови. Такие случаи не так уж редки среди врачей. Оцарапал палец то ли ржавим гвоздем, то ли чем-то еще, не обратил внимания, и началось заражение. Через три дня человека как не бывало.

— Да, врачам часто до себя просто нет дела, — подтвердила Бриджит. — А сколько среди них заражаются инфекционными заболеваниями? Не берегутся как следует. Все это очень грустно. Его жена просто убита горем.

— Против воли Провидения мы бессильны, — развел руками лорд Уитфилд.

«Но была ли на то воля Провидения? — вопрошал себя Люк спустя некоторое время, когда переодевался к обеду. — Заражение крови? Может быть. Хотя, конечно, очень неожиданная смерть».

Ему вспомнились мимоходом сказанные слова Бриджит Конвей: «В прошлом году действительно многие умерли».

Глава 4 Люк начинает действовать

Когда на следующее утро Люк спустился к завтраку, у него уже был примерный план действий и он решил немедленно приступить к его осуществлению.

Тетушки, помешанной на садоводстве, в столовой не было. Лорд Уитфилд восседал за столом, поедая почки и запивая их кофе. Бриджит Конвей уже покончила с завтраком и стояла у окна, глядя на улицу.

Поздоровавшись с хозяевами и отведав яичницу с беконом, Люк уселся поудобнее и начал:

— Мне пора приступать к работе. Вот только, боюсь, разговорить людей будет очень непросто. Сами понимаете, что я имею в виду не таких, как вы с… Бриджит. (Он едва не назвал ее «мисс Конвей», но вовремя спохватился.) Вы бы рассказали мне все, что знаете, но боюсь, о местных суевериях вам мало что известно. А меня интересуют прежде всего они. Вы не представляете, сколько их еще сохранилось в разных отдаленных уголках. Например, в одной девонширской[222] деревушке приходскому священнику пришлось убрать несколько старых гранитных менгиров[223], стоявших возле церкви. Именно пришлось, потому что всякий раз, когда кто-то умирал, его прихожане, соблюдая какой-то старинный ритуал, обходили вокруг этих столбов. Поразительно, насколько живучи языческие обряды.

— Вы совершенно правы, — согласился лорд Уитфилд. — Образование — вот что нужно людям. Я говорил вам, что подарил местной общине прекрасную библиотеку? Я купил за бесценок старый помещичий дом, и теперь там одна из прекраснейших библиотек…

Люк решительно пресек поползновения лорда Уитфилда перевести разговор на его великие деяния.

— Замечательно, — с жаром воскликнул он. — Честь вам и хвала. Вы верно уловили причину закоренелого невежества. Но мне, как вы понимаете, требуются именно такие вот неискушенные невежи. Старинные обычаи, бабушкины сказки, остатки древних ритуалов вроде… — И Люк почти дословно пересказал целую страницу из специально проштудированного им научного сборника. — Если мне что-то удастся разузнать, то скорее всего это будут ритуалы, имеющие отношение к смерти, — закончил он. — Погребальные обряды и обычаи, как правило, сохраняются дольше, чем другие. К тому же сельские жители вообще любят поговорить о смерти. Уж не знаю почему.

— Им нравятся похороны, — согласилась Бриджит, продолжавшая стоять у окна.

— Именно с этого я и решил начать, — продолжал Люк. — Если мне удастся получить в церковном приходе список недавно умерших, познакомиться с их родственниками и разговорить их, я наверняка обнаружу что-нибудь любопытное. У кого можно получить такие сведения? Наверное, у местного священника?

— Мистеру Уэйку, вероятно, будет очень интересно с вами пообщаться, — сказала Бриджит. — Он славный старик и в некотором роде собиратель древностей. Полагаю, он мог бы дать вам обширный материал для исследования.

Люк немного растерялся и подумал, что ему вовсе ни к чему, чтобы священник оказался таким уж знатоком по части старины. Иначе он сразу же поймет, что сам Люк ничего в этом не смыслит.

Вслух же он с чувством произнес:

— Вот как славно. Вы-то, пожалуй, не знаете точно, кто умер в прошлом году.

— Дайте вспомнить, — пробормотала Бриджит. — Ну, конечно, Картер. Он держал отвратительную забегаловку «Семь звезд» — ниже по течению реки.

— Пьяница и негодяй, — безапелляционно заявил лорд Уитфилд. — Один из этих сквернословов-социалистов. Умер, туда ему и дорога.

— Еще миссис Роуз, прачка, — продолжила Бриджит. — И юный Томми Пирс, прегадкий, надо сказать, был мальчишка. Ну и, конечно, эта девица Эми… как там ее фамилия…

Интонация Бриджит слегка изменилась, когда она произносила последнее имя.

— Эми? — переспросил Люк.

— Эми Гиббс. Она была служанкой у нас, а потом перешла к мисс Уэйнфлит. По поводу ее смерти проводили расследование.

— Почему?

— Эта дурочка перепутала в темноте какие-то склянки, — сказал лорд Уитфилд.

— Она думала, что принимает микстуру от кашля, но в бутылочке оказалась краска для шляпок, — объяснила Бриджит.

Люк удивленно приподнял брови.

— Трагическая ошибка, — отозвался Люк.

— Поговаривали, что она сделала это нарочно, — медленно, как бы нехотя добавила Бриджит. — Из-за какой-то размолвки со своим молодым человеком.

Наступило молчание. Люк инстинктивно почувствовал, как в воздухе повисло что-то недосказанное.

«Эми Гиббс? — подумал он. — Да, это имя мисс Пинкертон тоже упоминала».

Он вспомнил, что старая леди называла и мальчишку — некоего Томми, о котором была явно невысокого мнения (как, впрочем, и Бриджит!). И — он был почти уверен в этом — фамилия Картер тогда тоже прозвучала.

Поднявшись, Люк беззаботно изрек:

— Наша беседа действует на меня довольно тягостно — как будто я только и делаю, что роюсь в могилах. Свадебные обряды интересны ничуть не меньше — правда, тут постороннего человека труднее разговорить.

— Пожалуй, вы правы, — сказала Бриджит, слегка скривив губки.

— Заклятия или сглаз — тоже весьма любопытные темы, — продолжал Люк с деланным энтузиазмом. — С ними часто сталкиваешься в таких тихих местечках. Вы не слышали, чтобы здесь кто-нибудь об этом судачил?

Лорд Уитфилд слегка покачал головой. А Бриджит Конвей пояснила:

— Слухи о таких вещах до нас вряд ли бы дошли…

— Конечно, конечно, — на лету подхватил Люк. — Чтобы про это получше разузнать, придется пообщаться с людьми не столь высокого положения в обществе. Для начала схожу-ка я к викарию[224], может, он что-нибудь расскажет. Потом, наверное, в «Семь звезд», так, кажется, вы сказали? И насчет этого шкодливого мальчишки… У него остались какие-нибудь близкие родственники?

— Миссис Пирс держит табачный и газетный киоск на Хай-стрит.

— Ее мне посылает сама судьба. Ну, я пошел.

Бриджит грациозно отошла от окна.

— Пожалуй, я составлю вам компанию, если вы не возражаете.

— Конечно нет.

Он постарался выглядеть предельно искренним, но все же опасался, что она заметила его секундную растерянность.

С престарелым священником он предпочел бы поговорить наедине, без Бриджит, которая при ее уме и проницательности, конечно, сразу поймет что к чему.

Ну что ж, придется ему сыграть свою роль как можно убедительней.

— Подождите меня минутку, Люк, я только переобуюсь.

Странное теплое чувство охватило его при звуке собственного имени, произнесенного так непринужденно. А впрочем, как еще могла она к нему обратиться? Согласившись с легкой руки Джимми изображать его кузину, она и не могла называть его «мистер Фицвильям». И вдруг он встревоженно подумал: «Интересно, что она думает обо всем этом? Господи, что у нее на уме?»

Просто удивительно, что это не беспокоило его прежде. Кузина Джимми была до сих пор для него всего лишь удобной ширмой — неким абстрактным персонажем, без плоти и крови. Он не задумывался, что она из себя представляет, просто ему удобно было воспользоваться предложением приятеля, уверенно заявившего: «Бриджит я беру на себя».

Он уже не помнил, какой он представлял себе в тот момент эту кузину, но скорее всего миниатюрной блондинкой, достаточно ловкой для того, чтобы завоевать благосклонность богатого патрона.

А оказалось, что у этой секретарши есть характер и холодный ясный ум, и… и он не имеет ни малейшего понятия, что она думает о нем. Одно было ясно — провести ее не так легко.

— Ну, вот я и готова.

Она подошла так тихо, что он не услышал ее шагов. На ней не было шляпки, и она не закрепила волосы сеткой. Как только они вышли из дома, ветер подхватил длинные черные пряди, бешено закрутил их и швырнул ей в лицо.

— Я пригожусь вам в качестве проводника, — улыбаясь, сказала Бриджит.

— Очень любезно с вашей стороны, — вежливо ответил Люк. Ему вдруг показалось, что в ее улыбке проскользнула легкая ирония.

Оглянувшись на зубчатые стены кирпичного чудовища, он раздраженно заметил:

— Какое уродство! Неужели его нельзя было остановить?

— Мой дом — моя крепость, — отозвалась Бриджит. — Эту поговорку Гордон воспринимает абсолютно буквально! Он обожает свою крепость.

Сознавая, что его реплика отдает дурным тоном, Люк все же не удержался:

— Но ведь это ваш старый дом? Вы тоже «обожаете» его теперь, когда видите, во что его превратили?

Бриджит посмотрела на него немного недоумевающе.

— Не хочется разрушать драматический образ, созданный вашим воображением, — пробормотала она. — Но меня увезли отсюда, когда мне было всего два с половиной года. Так что ностальгии по старому дому у меня нет. Я даже толком его не помню.

— Вы правы. Извините, я, кажется, впал в киношную сентиментальность.

Она рассмеялась:

— Да. Реальность редко дает нам такую возможность.

В ее голосе неожиданно прозвучала горькая насмешка, поразившая его. Он густо покраснел под загаром, но вдруг сообразил, что это относилось не к нему. И насмешка и горечь адресовались ей самой. Люк благоразумно промолчал. Но Бриджит Конвей его все сильнее начинала интересовать…

Минут через пять они подошли к церкви и примыкавшему к ней домику викария. Хозяина они застали в кабинете.

Альфред Уэйк был низеньким сутулым старичком с очень кроткими рассеянными голубыми глазами и с обходительными манерами. Их визит, по-видимому, обрадовал, но и несколько удивил его.

— Мистер Фицвильям, остановился у нас в Эш-Мэнор, — представила Люка Бриджит. — Он хотел бы получить ваши рекомендации в связи с книгой, которую пишет.

Мистер Уэйк обратил свой кроткий вопрошающий взор на Люка, и тот пустился в объяснения.

Поначалу он очень нервничал. Во-первых, из-за священника, который, несомненно, разбирался в фольклоре и суевериях гораздо больше, чем он сам, едва успевший пролистать несколько случайно подвернувшихся книг.

Во-вторых, из-за Бриджит, стоявшей рядом и слушавшей его.

Но потом с облегчением обнаружил, что предметом особого интереса викария были памятники древнеримской цивилизации: мистер Уэйк с грустью признался, что почти не знаком со средневековым фольклором и колдовством. Однако, сообщил он, в истории Вичвуда сохранились любопытные свидетельства… Он предложил Люку осмотреть некий холм, на котором, по преданию, ведьмы справляли свои шабаши. А в заключение посокрушался, что не может ничего особенного добавить от себя.

Почти совсем успокоившись, Люк изобразил легкое разочарование и принялся с жаром расспрашивать о суевериях, связанных с последними минутами жизни.

Мистер Уэйк мягко покачал головой.

— Боюсь, я осведомлен об этом гораздо менее всех остальных. Мои прихожане достаточно деликатны, чтобы не оскорблять мой слух чем-либо, не относящимся к истинной вере.

— Конечно, конечно, вы правы.

— Тем не менее я уверен, что здесь все еще сохранилось множество суеверий. Эти сельские общины весьма отстали в своем развитии.

И тут Люк решился:

— Я попросил мисс Конвей написать для меня список всех недавно умерших, всех, кого ей удастся вспомнить. Мне подумалось, что таким образом я сумел бы что-нибудь узнать. Надеюсь, вас не затруднит составить такой же список, с ним мне будет проще выйти на нужных людей.

— Да, да, конечно. Вам мог бы помочь Джайлс, наш могильщик. Он добрый человек, но, к сожалению, глуховат. Дайте-ка вспомнить. Да, покойников у нас было изрядно, да-да, изрядно, — коварная весна вслед за тяжелой зимой, да еще несколько несчастных случаев — просто один за другим.

— Иногда, — заметил Люк, — цепь несчастий объясняется присутствием какого-то конкретного лица.

— Да-да. Этакого ветхозаветного Ионы[225], беду приносящего. Но мне кажется, у нас здесь не было никаких чужаков, никого, так сказать, э-э-э… примечательного… в этом смысле, да и слухов никаких не было… Впрочем, если и были, до меня они могли просто не дойти. Та-а-а-а-к, дайте подумать… Совсем недавно у нас умерли доктор Шмеллинг и бедняжка Лавиния Пинкертон. Доктор Шмеллинг был прекрасным человеком…

— Мистер Фицвильям знаком с его друзьями, — вставила Бриджит.

— Что вы говорите? Как все это печально. Его нам будет очень не хватать. У него было много друзей.

— Но и враги, конечно, тоже имелись, — сказал Люк. — Я сужу только по тому, что слышал от своих знакомых, — поспешно добавил он.

Мистер Уэйк вздохнул.

— Он был человеком, откровенно высказывавшим свое мнение, причем не всегда… м-м… в тактичной форме. — Священник покачал головой. — Это кое-кого раздражало. Но вот бедняки его очень любили.

— Вообще-то любая смерть всегда кому-то выгодна, и необязательно в финансовом отношении, — как бы вскользь заметил Люк. — Такова одна из неприятнейших, на мой взгляд, житейских истин.

Викарий задумчиво кивнул.

— Я понял, что вы имеете в виду. В некрологе мы обычно читаем о всеобщей скорби, но, боюсь, на самом деле это преувеличение, которое редко соответствует действительности. Возьмем хотя бы случай с доктором Шмеллингом. Ведь нельзя отрицать, что после его смерти положение доктора Томаса, его компаньона, значительно улучшилось.

— Как так?

— Томас, я полагаю, очень способный человек — сам Шмеллинг часто это повторял, — но только у нас он не особенно преуспевал. Его затмевал Шмеллинг, обладавший большим личным обаянием. Томас рядом с ним выглядел довольно бесцветным. И не производил на пациентов должного впечатления. По-моему, его это беспокоило, что только усугубляло ситуацию — он еще больше нервничал и тушевался. Так вот — с ним произошла разительная перемена. Появился характер, даже апломб. Очевидно, он снова ощутил уверенность в собственных силах. Они со Шмеллингом, как мне кажется, не всегда сходились во мнениях. Томас горой стоял за новые методы лечения, а Шмеллинг предпочитал лечить по старинке. Между ними не раз возникали конфликты — и из-за этого и по другому, так сказать, семейному поводу… Однако мне негоже заниматься сплетнями…

— Но я думаю, мистер Фицвильям совсем не против, чтобы вы посплетничали! — мягко, но решительно заявила Бриджит.

Люк бросил на нее встревоженный взгляд.

Мистер Уэйк с сомнением покачал головой и немного укоризненно улыбнулся.

— Увы, это в природе человека — совать нос в дела соседей. Дочка Шмеллинга, Роза, очень хороша собой. Неудивительно, что Джеффри Томас совсем потерял из-за нее голову. И разумеется, ее отца тоже можно было понять — он считал, что у нее все еще впереди и что доктор Томас ей не пара… А с кем она может еще познакомиться в нашей глуши…

— Значит, он был против? — спросил Люк.

— Категорически. Говорил, что они еще слишком молоды. Сами-то они конечно же так не считают… Вдобавок и отношения между коллегами были весьма прохладными. Но все же не сомневаюсь, что неожиданная смерть компаньона глубоко огорчила доктора Томаса.

— Он умер от заражения крови — так сказал мне лорд Уитфилд.

— Да, небольшая царапина, в которую попала инфекция. Врачи часто вынуждены рисковать при исполнении своего служебного долга, мистер Фицвильям.

— Увы.

— Но я слишком отклонился от нашей темы. Простите старого болтуна. Итак — мы говорили об уцелевших языческих обрядах, сопутствующих смерти, и вы просили перечислить недавно усопших. Среди них Лавиния Пинкертон, она столько делала для нашей церкви! И эта бедняжка Эми Гиббс — тут вы, может быть, и обнаружите что-нибудь интересное, мистер Фицвильям. Видите ли, поговаривали, что она покончила с собой, а с таким способом ухода из жизни связаны некоторые жутковатые ритуалы. У нее осталась тетка, надо сказать, она не самая достойная женщина и не слишком была привязана к племяннице, но зато большая любительница поговорить.

— Очень ценное качество.

— Затем Томми Пирс. Одно время он пел в церковном хоре, у него был красивый дискант[226], просто ангельский, но вот сам он был далеко не ангелочек, прости мне, Господи, эти слова. Нам пришлось расстаться с ним, ибо из-за него и другие мальчики начинали скверно вести себя. Бедный парнишка, боюсь, его нигде особенно не любили. Его уволили с почты — мы там подыскали ему место помощника телеграфиста. Некоторое время он служил в конторе у мистера Эббота, но и оттуда его вскоре выгнали — кажется, за то, что он совал свой нос в какие-то секретные бумаги. Потом он немного поработал помощником садовника в Эш-Мэнор, не так ли, мисс Конвей? Но лорд Уитфилд был вынужден рассчитать его за неподобающую дерзость. Я так сочувствовал его матери, очень приличной, работящей женщине. В конце концов, мисс Уэйн-флит была столь любезна, что нашла ему хоть какую-то работу — мыть окна. Лорд Уитфилд сперва был против, но потом вдруг согласился — и жаль, что он это сделал.

— Почему?

— Потому что парнишка погиб. Когда мыл окна на верхнем этаже библиотеки, начал зачем-то дурачиться — то ли приплясывать на карнизе, то ли сильно высунулся — ну и потерял равновесие… или голова у него закружилась. Одним словом, он упал и разбился. Представляете, какая жуть! Он так и не пришел в сознание и скончался через несколько часов в больнице.

— Кто-нибудь видел, как он падал? — насторожился Люк.

— Нет. Ведь окна библиотеки выходят в сад. Врач установил, что он примерно полчаса пролежал на земле, прежде чем его нашли.

— И кто же его там нашел?

— Мисс Пинкертон. Помните, та дама, о которой я только что упоминал. Она, к моему прискорбию, недавно погибла — ее сбила машина. Бедняжка ужасно расстроилась, наткнувшись на Томми. Какое испытание! Ей разрешили взять черенки каких-то растений, потому она его и увидела — прямо под окнами.

— Должно быть, для нее это было страшным потрясением, — задумчиво сказал Люк. А про себя подумал: «И куда более сильным, чем вы можете себе представить».

— Прискорбно, когда из жизни уходят молодые, — вздохнул старый священник. — Проказы Томми, вероятно, объяснялись главным образом его непоседливостью.

— Он был отъявленный хулиган, — отрезала Бриджит. — И вы это прекрасно знаете, мистер Уэйк. Вечно мучил кошек и бездомных собак. А как издевался над малышами!

— Да, да, знаю. — Мистер Уэйк грустно покачал головой. — Но видите ли, дорогая мисс Конвей, иногда жестокость обусловлена не столько природными качествами, сколько неразвитым воображением. Вы же понимаете, что коварство и безжалостность сумасшедшего вполне могут быть неосознанными, а ведь, по сути, это взрослый человек, но с детским интеллектом. Своего рода инфантильность — вот, на мой взгляд, основная причина нынешнего необъяснимого ожесточения. Всем пора повзрослеть…

Он снова покачал головой и развел руками.

— Вы правы. — В голосе Бриджит вдруг появилась хрипотца. — Я понимаю, что вы имеете в виду. Взрослый, не желающий взрослеть, — это самое страшное, что есть на свете…

Люк пытливо на нее взглянул. Он был уверен, что она говорила о ком-то конкретном, но вряд ли это мог быть лорд Уитфилд, несмотря на его чрезмерный инфантилизм в некоторых вопросах. Он был скорее смешон и уж никак не страшен. На кого же тогда намекала Бриджит? — пытался понять Люк Фицвильям.

Глава 5 Визит к мисс Уэйнфлит

Мистер Уэйк пробормотал себе под нос еще несколько имен.

— Так, дайте вспомнить. Еще умерли бедняжка миссис Роуз, старина Белл и ребенок у Картеров. Не все они, правда, мои прихожане. Миссис Роуз и Картер были диссентерами[227]. Старика Бена Стенбери сгубило неожиданное похолодание в марте, но ведь ему было уже девяносто два.

— Эми Гиббс умерла в апреле, — напомнила Бриджит.

— Да, бедная девочка — какая роковая ошибка!

Люк поднял голову и увидел, что Бриджит наблюдает за ним. Она тут же отвела взгляд. «Тут есть что-то такое, чего я не понимаю. Нечто, связанное с этой Эми Гиббс», — с некоторым раздражением подумал он.

Когда они распрощались с викарием и вышли на улицу, он спросил:

— А кстати, что собой представляла Эми Гиббс?

Бриджит немного помедлила с ответом. А когда начала говорить, Люк заметил легкую напряженность в ее голосе.

— Эми была одной из самых нерадивых служанок, каких я когда-либо встречала.

— И поэтому ее уволили?

— Нет. Вечерами после работы она гуляла допоздна с каким-то молодым человеком. А Гордон в этом отношении чрезвычайно старомоден. С его точки зрения, гулять можно только до одиннадцати вечера, тогда это не грех, ну а после — это уже гнусное распутство. Он, естественно, сделал Эми замечание, а она в ответ наговорила дерзостей!

— Она была хорошенькая?

— И даже очень.

— Это она выпила вместо микстуры от кашля краску для шляпок?

— Да.

— Какая нелепость, — наудачу бросил Люк.

— Невероятная нелепость.

— Она что, была бестолковая?

— Нет, нет, она была весьма смышленой девушкой.

Люк украдкой взглянул на Бриджит. Чего-то он все-таки недопонимал. Она отвечала спокойным, ровным голосом, без эмоций и даже без особого интереса. Но в ее ответах чувствовалась какая-то недоговоренность.

В этот момент Бриджит остановилась поговорить с высоким мужчиной, который широким жестом снял шляпу и радостно ее приветствовал. Бриджит представила ему Люка:

— Мой кузен, мистер Фицвильям. Он остановился у нас в Мэнор. Приехал писать книгу. А это мистер Эббот.

Люк пытливо посмотрел на мистера Эббота, ибо это был тот самый стряпчий, который нанял в свое время Томми Пирса. К адвокатам Люк относился с неодолимым предубеждением, причина которого крылась в том, что они регулярно пополняли ряды политических деятелей. Его также раздражало их обыкновение не связывать себя никакими обязательствами. Мистер Эббот, однако, выглядел совсем нетипично. Он не отличался ни свойственной адвокатам сухопаростью, ни молчаливостью. Это был эдакий румяный крепыш, благодушный и общительный. Глаза его были чуть прищурены, а взгляд был цепкий и проницательный, совершенно неожиданный для веселого балагура.

— Пишете книгу? Роман?

— Нет, исследование о старинных обрядах, — объяснила Бриджит.

— Правильно сделали, что приехали именно к нам, — сказал адвокат. — В этом отношении у нас тут много интересного.

— Я так и понял. Думаю, вы могли бы оказать мне неоценимую услугу. Вам, вероятно, попадались какие-нибудь любопытные старые документы. А может, даже приходилось сталкиваться с какими-то занятными старинными обычаями.

— Ну, не знаю, надо подумать, может, и приходилось…

— А в призраков у вас тут верят?

— Не могу сказать точно, право, не знаю.

— А как насчет домов с привидениями?

— Нет, по крайней мере, я ни о чем таком не слышал.

— Я наслышан об одном поверье, касающемся детей. Если мальчик умирает насильственной смертью, он потом обязательно является. А если девочка — нет. Согласитесь, это весьма любопытная деталь.

— Чрезвычайно любопытная. Никогда не слыхал об этом прежде.

И неудивительно — ведь Люк придумал это на ходу.

— Кажется, в вашей конторе одно время служил некий Томми. Я точно знаю, что здешние жители верят, будто по округе бродит его призрак.

Румяные щеки мистера Эббота побагровели еще больше.

— Томми Пирс? Редкий был бездельник, к тому же постоянно что-то вынюхивал и совал нос куда не следовало.

— У духов, похоже, нрав тоже не самый лучший. Добрые законопослушные граждане крайне редко беспокоят наш мир после того, как покинули его.

— А кто его видел? Что они говорят?

— Такие вещи обычно трудно установить. Люди не рискуют открыто выложить все, как есть. Но это, так сказать, носится в воздухе.

— Да-да, понимаю.

Люк решил, что пора переменить тему.

— Вот кто действительно может что-нибудь знать, так это местный врач. Они успевают много чего наслушаться при посещении бедняков. Тут вам и чары, и приворотные зелья… Да мало ли что еще…

— Тогда вам стоит побеседовать с Томасом. Отличный малый, и очень современный. Не то что бедняга Шмеллинг.

— Он, кажется, был большим ретроградом?[228]

— Да, абсолютно непробиваемым, новшеств не признавал.

— Вы ведь даже поссорились с ним из-за того, что предложили новую систему водоснабжения, верно? — напомнила Бриджит.

И снова краска залила лицо Эббота.

— Шмеллинг только и знал, что чинить препоны всему современному, будь оно хоть трижды полезно городу, — в запальчивости произнес он. — Он категорически не принимал нашу идею! Причем вел себя крайне грубо и совершенно не стеснялся в выражениях. За некоторые его словечки я вполне мог бы подать на него в суд.

— Однако адвокаты предпочитают не обращаться к помощи закона, — пробормотала Бриджит. — Они слишком хорошо его знают.

Эббот разразился веселым хохотом. Его гнев мигом улетучился.

— Прекрасно сказано, мисс Бриджит! Вы не так уж далеки от истины. Нам, служителям закона, действительно слишком многое известно о нем, ха, ха, ха! Ну, а теперь мне пора. Если вам потребуется моя помощь, звоните, буду рад услужить, мистер…

— Фицвильям, — подсказал Люк. — Благодарю вас, непременно позвоню.

И они отправились дальше.

— Я обратила внимание, — начала Бриджит, — что вы используете один и тот же прием: делаете некие заявления и смотрите, какую реакцию они вызовут.

— Вы хотите сказать, что этот прием не совсем… корректен? — отозвался Люк.

— Да, не совсем.

Смущенный Люк не знал, что и сказать, но пока он пытался придумать какое-то оправдание, Бриджит заговорила снова:

— Если хотите побольше узнать об Эми Гиббс, я могу свести вас с человеком, который мог бы помочь.

— И кто же это?

— Некая мисс Уэйнфлит. Эми служила у нее после того, как ушла из Мэнор. И умерла она там.

— Понятно… — протянул окончательно сбитый с толку Люк. — Что ж, буду вам очень признателен.

— Она живет недалеко отсюда.

Они пересекли деревенскую лужайку. Кивнув в сторону большого дома в георгианском стиле, который Люк приметил еще накануне, Бриджит пояснила:

— А это Вич-Холл. Теперь тут библиотека.

К особняку прилепился маленький домик, который рядом с ним казался кукольным. Его ступеньки сверкали белизной, дверной звонок был начищен до блеска, а занавески на окнах были чистенькими и тщательно отглаженными.

Бриджит распахнула калитку. Когда они подошли к крыльцу, парадная дверь открылась, и из дома вышла пожилая женщина.

Люк подумал, что ее облик идеально соответствует представлениям о сельской старой деве. Ее худощавая фигура была облачена в твидовое пальто и юбку. На серой шелковой блузке красовалась топазовая[229] брошка. Добротная фетровая шляпка плотно сидела на аккуратно причесанной голове. У нее было приятное лицо, а глаза за стеклами пенсне лучились умом. Она чем-то напомнила Люку шуструю черную козочку, каких он видел на греческих горных склонах. В ее взгляде было точно такое же кроткое любопытство и удивление.

— Доброе утро, мисс Уэйнфлит, — поздоровалась Бриджит. — Позвольте представить вам мистера Фицвильяма. — Люк поклонился. — Он пишет книгу о смерти, о связанных с ней деревенских суевериях и прочих ужасах.

— О Господи! — воскликнула мисс Уэйнфлит. — Это же безумно интересно!

И она посмотрела на него с сияющей улыбкой. А ему вдруг вспомнилась мисс Пинкертон.

— Я подумала, — продолжала Бриджит (и снова Люк обратил внимание на странную интонацию в ее голосе), — что вы могли бы кое-что рассказать ему об Эми.

— Об Эми? Конечно. Эми Гиббс.

Люк заметил, что выражение лица мисс Уэйнфлит неуловимо изменилось. Ему показалось, что она пытливо его изучает, что-то обдумывая.

Затем, очевидно приняв решение, она повернула назад.

— Милости прошу. Дела подождут. Не волнуйтесь, — успокоила она запротестовавшего было Люка. — У меня вправду нет ничего такого срочного. Просто я собралась в магазин, купить кое-что для дома.

В небольшой гостиной царили образцовые чистота и порядок, слабо пахло сушеной лавандой. На камине стояло несколько фигурок из дрезденского фарфора:[230] приторно улыбающиеся пастухи и пастушки. На стенах — акварели в рамочках, две вышивки и три картинки, связанные крючком. Еще комнату украшали фотографии, по-видимому, племянников и племянниц хозяйки, а также несколько разрозненных предметов неплохой мебели — чиппендейлская[231] конторка и пара маленьких столиков из атласного дерева[232]. Здесь же стояла уродливая и довольно громоздкая викторианская софа[233].

Мисс Уэйнфлит усадила гостей в кресла и извиняющимся тоном сказала:

— Сама я не курю, и у меня, к сожалению, нет сигарет, но если вы хотите курить, пожалуйста, не стесняйтесь.

Люк отказался, но Бриджит тут же зажгла сигарету.

Сидя в кресле с изящно изогнутыми подлокотниками, мисс Уэйнфлит некоторое время испытующе разглядывала своего гостя, а потом, как будто удовлетворенная, опустила глаза и начала:

— Так вы хотите узнать об этой несчастной девушке? Я так о ней горевала. Трагическая, нелепая ошибка!

— Но, возможно, это было самоубийство? — осведомился Люк.

Мисс Уэйнфлит решительно покачала головой.

— Нет-нет, ни в коем случае. Эми на такое едва ли решилась бы.

— А вообще какая она была? — без обиняков спросил Люк. — Я хотел бы услышать ваше мнение.

— Что ж, служанкой она была отнюдь не самой лучшей. Но по нынешним временам приходится радоваться и тому, что нашлась хоть какая-то прислуга. Она очень небрежно относилась к своим обязанностям, и на уме у нее были одни развлечения — но в наши дни все девушки ее круга таковы, тут уж ничего не поделаешь. Они, видимо, не понимают, что их время принадлежит тому, кто их нанял.

Люк изобразил надлежащую по этому поводу скорбь, и мисс Уэйнфлит продолжила:

— Такие девицы, естественно, не вызывают у меня симпатии — она была довольно наглой особой — но, разумеется, о многом я просто не стану говорить — теперь, когда ее нет в живых. Это не по-христиански, хотя лично я считаю, что скрывать правду не подобает — даже в таких случаях.

Люк кивнул. Похоже, мисс Уэйнфлит отличалась от мисс Пинкертон более четким и живым складом ума.

— Ей нравилось, когда ею восхищались, — продолжала мисс Уэйнфлит, — и вообще, она слишком много о себе мнила. Мистер Эллсуорта — он недавно приобрел здесь антикварную лавку, хотя он и настоящий джентльмен, — немного пишет акварелью и как-то сделал с нее пару набросков. И после этого она совсем задрала нос, вообразила о себе бог весть что. Даже поссорилась со своим женихом, Джимом Харви — он механик в гараже. Рассорилась, хотя он души в ней не чаял.

Мисс Уэйнфлит перевела дух.

— Никогда не забуду ту ужасную ночь. Эми нездоровилось — она сильно кашляла, чихала (а все эта дурацкие дешевые шелковые чулки и туфельки чуть ли не на картонной подошве — неудивительно, что нынешние девушки ходят вечно простуженные) — и днем пошла к врачу.

— К доктору Шмеллингу или доктору Томасу? — быстро спросил Люк.

— К доктору Томасу. И он дал ей бутылочку с микстурой от кашля. Что-то совершенно безвредное. Она рано легла, а где-то около часу ночи из ее комнаты донеслись ужасные звуки — как будто кто-то задыхался. Я встала и хотела к ней войти, но дверь была заперта изнутри. Я стала ее звать, но в ответ — ничего. Со мной была кухарка, и мы обе очень перепугались. Мы бросились на улицу и, к счастью, встретили Рида (нашего констебля), совершавшего свой обход. Он обошел дом сзади и ухитрился вскарабкаться на крышу флигеля, а оттуда легко проник внутрь — окно было открыто — и отпер нам потом дверь. Бедная девочка! Это было страшное зрелище! Мы уже ничем не смогли ей помочь, и она умерла в больнице — несколько часов спустя.

— И что послужило причиной смерти — краска для шляпок?

— Да. Отравление щавелевой кислотой, как было сказано в официальном заключении. Бутылка была примерно того же размера, что и пузырек с микстурой. Пузырек стоял у нее на умывальнике, а краска у изголовья. Очевидно, она в темноте взяла не ту бутылку и поставила на тумбочку у кровати — на тот случай, если ей станет хуже. Такова была версия, выдвинутая на дознании.

Мисс Уэйнфлит замолчала. Ее умные козьи глаза смотрели на Люка, и по этому пытливому взгляду было ясно, что она что-то еще скрывает. Более того… непонятно почему, но ей явно хотелось, чтобы он об этом догадался.

Воцарилась тишина — долгая и напряженная. Люк чувствовал себя как актер, забывший следующую реплику. В конце концов он придумал не самое удачное продолжение:

— Так, значит, вы не считаете, что она совершила самоубийство?

— Безусловно, нет. Если бы Эми решила покончить с собой, она, скорее всего, купила бы какое-нибудь подходящее снадобье. А возле нее нашли старую бутылку с краской, которую она приобрела, наверное, давным-давно. И в любом случае, как я уже говорила, это было совершенно не в ее характере.

— Каково же тогда ваше мнение? — рискнул спросить Люк.

— Полагаю, это роковая оплошность, что называется, несчастный случай, — голосом полным скорби сказала мисс Уэйнфлит.

Люк отчаянно пытался найти какие-нибудь приличествующие данной ситуации слова, но тут раздалось жалобное мяуканье и скрежет когтей о дверь.

Мисс Уэйнфлит вскочила и бросилась открывать. В комнату важно прошествовал роскошный оранжевый персидский кот. Он остановился, окинул гостя неодобрительным взглядом и вспрыгнул на ручку кресла мисс Уэйнфлит.

— Вонки Пух, ах ты, разбойник, — проворковала хозяйка. — Где же ты все утро пропадал?

Это имя показалось Люку знакомым. Где же он слышал о персидском коте с такой кличкой?

— Какой красавец! Давно он у вас?

Мисс Уэйнфлит покачала головой.

— О нет. Он принадлежал моей давней подруге, мисс Пинкертон. Ее сбил один из этих ужасных автомобилей, ну и, разумеется, я взяла Вонки Пуха к себе — не могла же я отдать его в чужие руки. Лавинию бы это страшно расстроило. Она его просто обожала, но ведь он и вправду хорош, разве нет?

Люк для приличия принялся восхищаться котом и даже его погладил.

— Только осторожнее с ушками, — предупредила мисс Уэйнфлит. — В последнее время они у него болят.

— Ну, нам пора, — сказала Бриджит, вставая.

Мисс Уэйнфлит протянула Люку руку.

— Вероятно, мы скоро снова встретимся с вами, — произнесла она.

— Очень надеюсь на это, — бодро ответил Люк.

Ему показалось, что она выглядела озадаченной и немного разочарованной. Она быстро перевела взгляд на Бриджит, в нем читался какой-то вопрос. Люк ощутил, что между двумя женщинами существует некий непонятный для него сговор. Подавив невольную досаду, он пообещал себе как можно скорее разобраться во всем этом.

Мисс Уэйнфлит вышла вместе с ними. Задержавшись на крыльце, Люк с удовольствием смотрел на лужайку и пруд с утками.

— Здесь есть какая-то удивительная первозданность, — сказал он.

Мисс Уэйнфлит просияла.

— Да, вы правы, — горячо отозвалась она. — Оно действительно сохранилось таким, каким я его помню с детства. Мы когда-то жили в Вич-Холле. Но затем он перешел к моему брату, который не захотел там жить, вернее, не мог себе этого позволить, и дом был выставлен на продажу. Его хотела купить одна строительная фирма и… и «усовершенствовать» — так, кажется, было написано в их заявке. Но тут, к счастью, вмешался лорд Уитфилд. Он купил наш дом и тем самым спас его. А потом устроил там библиотеку и музей, оставив все практически в нетронутом виде. Дважды в неделю я работаю библиотекарем — разумеется, бесплатно — вы не представляете, какое это удовольствие — приходить в свой старый дом и знать, что он не подвергнется варварскому разрушению. Наш маленький музей прекрасно оформлен — вы должны его как-нибудь посетить, мистер Фицвильям. У нас имеются весьма интересные экспонаты.

— Обязательно воспользуюсь вашим приглашением, мисс Уэйнфлит.

— Лорд Уитфилд столько сделал для Вичвуда. И очень прискорбно, что находятся люди, начисто лишенные чувства благодарности. — Пожилая дама осуждающе поджала губы. Люк благоразумно воздержался от вопросов и еще раз попрощался.

Когда они оказались на улице, Бриджит спросила:

— Вы хотите продолжить ваши изыскания или вернемся домой? Я бы не отказалась от прогулки вдоль реки.

Люк уже твердо решил, что дальнейшие расспросы он будет проводить без Бриджит, поэтому, не раздумывая, ответил:

— Выбираю прогулку вдоль реки.

Они пошли по главной улице городка. Один из последних домов украшала вывеска, на которой золочеными буквами было написано «Антиквариат». Люк остановился и заглянул через окно внутрь.

— Красивое блюдо, — заметил он. — Моя тетушка обожает керамику. Интересно, сколько оно стоит.

— Зайдем спросим?

— Не возражаете? Люблю бродить по антикварным лавкам. Иногда удается даже что-то купить — и по сходной цене.

— Здесь вам едва ли это удастся, — сухо произнесла Бриджит. — Эллсуорта прекрасно знает цену своим вещам.

Дверь была открыта. В передней стояли кресла и канапе[234], а также кухонные шкафчики с фарфоровой и оловянной посудой. Две комнаты, справа и слева, были полны товаров.

Люк вошел в ту, что была слева, и взял в руки керамическое блюдо. В ту же минуту из полумрака проявилась фигура хозяина, поднявшегося к ним из-за стола орехового дерева эпохи королевы Анны.

— О, дорогая мисс Конвей, как я рад вас видеть!

— Доброе утро, мистер Эллсуорта.

Мистер Эллсуорта оказался весьма утонченным молодым человеком, одетым в костюм кирпичного цвета. У него было несколько вытянутое бледное лицо с женственным ртом, черные длинные, как у художника, волосы, и семенящая походка.

Люка представили, и мистер Эллсуорта немедленно переключился на него.

— Подлинная старинная английская керамика. Восхитительно, не правда ли? Я просто влюблен в свои безделушки, знаете ли, мне бывает так грустно с ними расставаться. Всегда мечтал жить за городом и держать небольшую лавку. Изумительное местечко — Вичвуд, тут своя, особая атмосфера, совершенно особая.

— Вот что значит художественная натура! — пробормотала Бриджит.

Эллсуорта повернулся к ней, страдальчески взмахнув рукой с длинными белыми пальцами.

— Только не произносите этих ужасных слов, мисс Конвей. Нет, нет, умоляю вас. Не говорите, будто я смею претендовать на это. Вы же знаете, что я не держу ни костюмов из твида ручной выделки, ни побитых древних оловянных плошек. Я торговец, всего лишь торговец.

— Но ведь вы еще и художник, не так ли? — спросил Люк. — Я хочу сказать, вы, кажется, пишете акварелью?

— Боже, кто вам успел рассказать? — вскрикнул мистер Эллсуорта, стискивая пальцы. — Знаете, наш городок воистину удивительное место — ничего нельзя сохранить в тайне! Это мне в нем и нравится — полный контраст с большим городом, где царит жесткое правило: «Делай свое дело, а в чужие не лезь!» Сплетни, злословие и скандалы — в этом есть некое очарование, если, конечно, правильно все воспринимать!

Люк, оставив без внимания эту длинную тираду, ограничился лишь ответом на вопрос:

— Мисс Уэйнфлит сказала нам, что вы сделали несколько набросков с Эми Гиббс.

— Ах, Эми. — Мистер Эллсуорта отступил на шаг, задев локтем пивную кружку, стоявшую на столе. Бережно водворив ее на место, он добавил: — Действительно? А я уже и забыл про них.

Похоже, ему стало немного не по себе.

— Она была очень хорошенькая, — заявила Бриджит.

Тут к мистеру Эллсуорта вернулся его апломб.

— Вы находите? А мне она всегда казалась простушкой. Если вас интересует керамика, — обратился он к Люку, — то у меня есть еще парочка керамических птичек — прелестные вещицы.

Нет, птички Люка не интересовали, и он сразу осведомился о цене блюда.

Эллсуорта назвал сумму.

— Спасибо, — поблагодарил Люк, — но я, пожалуй, не стану вас лишать его.

— Знаете, я всегда испытываю чувство облегчения, когда мои сделки расстраиваются. Глупо, правда? И все же я готов уступить вам гинею. Вам оно понравилось, я ведь вижу, а для меня важно, чтобы вещь попала в руки истинного ценителя. И потом — здесь все-таки магазин, а не музей!

— Нет, не стоит, благодарю вас.

Мистер Эллсуорти провожал их до самого выхода, размахивая руками, которые, надо сказать, были у него омерзительными — очень белыми, и даже с каким-то зеленоватым отливом.

— Довольно гнусный тип, этот мистер Эллсуорти, — сказал Люк, когда они отошли на достаточное расстояние.

— Весьма гнусный, — согласилась Бриджит, — к тому же у него не только отвратительные манеры, но и гадкая душонка.

— А зачем он вообще приехал в такую глушь?

— Я слышала, он занимается черной магией. Не то чтобы служит мессы в честь сатаны, но что-то в этом роде., Его привлекла репутация нашего городка.

— Господи Боже, так он как раз то, что мне нужно, — весьма неубедительно спохватился Люк. — Я же должен был поговорить с ним о всяких чудесах.

— Думаете? Что ж, он действительно знаток всякой чертовщины.

— Обязательно зайду к нему еще, — немного смущенно пробормотал Люк.

Бриджит ничего не ответила. Теперь они уже вышли из городка и свернули на тропинку, которая вывела их к реке.

Вскоре им навстречу попался маленький человечек с торчащими усами и глазами навыкате. Он выгуливал трех бульдогов, которым хриплым голосом неустанно отдавал какие-то команды:

— Нэро, ко мне! Нелли, оставь это! Брось, я тебе говорю! Огэстес, Огэстес, послушай…

Тут он замолк и, приподняв шляпу, поприветствовал Бриджит, затем с жадным любопытством уставился на Люка. Немного от них отойдя, он возобновил свои увещевания.

— Майор Хортон и его бульдоги? — припомнил Люк.

— Совершенно верно.

— Сегодня утром мы, кажется, повидали практически всех, кого наметили.

— Да, почти всех.

— Похоже, я привлекаю чрезмерное внимание, — посетовал Люк. — В английской деревне любого чужака видно за версту, — уныло добавил он, вспомнив слова Джимми Лорримера.

— Майор Хортон никогда не умел скрывать свое любопытство. Он глазел на всех уж чересчур откровенно.

— На нем прямо-таки написано, что он бывший вояка, — довольно раздраженно заметил Люк.

— Может, посидим немного на берегу? — неожиданно предложила Бриджит. — У нас полно времени.

Они удобно устроились на поваленном дереве, и Бриджит продолжила:

— Да, майор Хортон — типичный солдафон. Вы не поверите, но всего год назад его жена вертела им как хотела!

— Не может быть!

— Да-да! Я не знаю второй такой сварливой женщины. К тому же у нее было свое состояние, и она никогда не упускала случая это подчеркнуть.

— Бедный солдафон!

— Однако, представьте — с ней он был неизменно терпелив и предупредителен — настоящий офицер и джентльмен. Просто удивительно, как он все терпел!

— Похоже, ее здесь не особенно любили.

— Естественно, не любили. К Гордону она относилась пренебрежительно, ко мне — свысока, и вообще вела себя вызывающе — где бы ни появлялась.

— Но, кажется, милосердный Бог призвал ее к себе?

— Да, примерно с год тому назад. Острый гастрит. Пока болела, бесконечными капризами едва не отправила на тот свет своего мужа… А заодно и доктора Томаса, пользовавшего ее, и двух сиделок, но в конце концов смерть ее утихомирила! Бульдоги тут же повеселели.

— Какие умные собачки!

Наступило молчание. Бриджит лениво срывала длинные травинки. Люк с насупленным видом уставился на противоположный берег, но мысли его были далеко от представших его взору красот. Он опять усомнился в целесообразности своего приезда. Чего в этой истории больше — конкретных фактов или домыслов? И как это ужасно — видеть в каждом встречном потенциального убийцу… В подобном отношении к людям было что-то унизительное.

«Черт побери! — мысленно выругался Люк. — Слишком уж долго я служил в полиции!»

Из задумчивости его вывела Бриджит.

Своим спокойным мелодичным голосом она спросила: — Мистер Фицвильям, зачем вы приехали сюда на самом деле?

Глава 6 Краска для шляпок

Люк как раз подносил зажженную спичку к сигарете. От неожиданности он даже замер. Спичка, догорев, обожгла ему пальцы.

— Проклятье! — воскликнул Люк, энергично тряся обожженной рукой. — Прошу прощенья. Вы застали меня врасплох. — И он грустно улыбнулся.

— Правда?

— Да, — вздохнул он. — Что ж, полагаю, любой мало-мальски сообразительный человек должен был меня раскусить! Вы, наверное, ни на минуту не поверили в байку о книге?

— Но почему же, сначала поверила. И только потом, когда познакомилась с вами поближе…

— Все равно, — перебил он ее, — моя затея была совершенно идиотской. Конечно, желание написать книгу может возникнуть у кого угодно, но вот идея приехать сюда, выдав себя за вашего кузена, — непростительная глупость. Очевидно, именно это возбудило ваши подозрения?

Бриджит покачала головой.

— Вовсе нет. Это-то меня совершенно не удивило. Я подумала, что вы здорово стеснены в средствах — многие наши друзья, мои и Джимми — небогатые люди, — и решила, что трюк с кузеном он придумал для того, чтобы… не ранить вашу гордость.

— Когда же я к вам заявился, мой вид сразу же убедил вас, что я вполне обеспечен и ваше предположение неверно?

Ее губы тронула легкая улыбка.

— О нет. Дело не в этом. Просто вы не такой человек.

— Недостаточно умный, чтобы написать книгу? Не щадите меня, говорите прямо.

— Почему же… Просто вы не стали бы писать такую книгу. Вы могли бы написать о чем угодно, только не о суевериях и старинных обрядах! Вы человек, живущий настоящим, а прошлое и, может быть, даже будущее для вас не очень важно.

— Понятно, — криво усмехнулся Люк. — Черт побери, вы постоянно заставляли меня быть начеку, с первой же минуты! Вы сразу показались мне ужасно умной.

— Извините, — сухо сказала Бриджит. — А кого вы ожидали здесь встретить?

— Ну… по правде говоря, я как-то об этом не думал.

Но она небрежным тоном продолжила:

— Глупенькую пустышку, которой хватает ума только на то, чтобы окрутить своего босса?

Люк смущенно хмыкнул. А она посмотрела на него с иронической улыбкой.

— Я все понимаю. Ничего страшного. Я не обижаюсь.

— Ну, наверное, в чем-то вы правы, — решился Люк. — Но я и правда особо об этом не задумывался.

— И неудивительно, — тихо сказала Бриджит. — Для вас главное — идти к намеченной цели, а о возможных препятствиях вы не думаете, поэтому они и застают вас врасплох.

— Да, безусловно, сыграл я свою роль неважнецки! — вздохнул Люк. — Лорд Уитфилд тоже меня раскусил?

— О нет. Ему вы с тем же успехом могли сказать, что приехали изучать повадки водяных жуков и писать о них монографию. Гордон ни на миг не усомнился бы. Он доверчив, как дитя.

— Все равно, я выглядел совершенным болваном! Правда, я здорово волновался.

— А я здорово мешала вам «войти в роль». Я видела ваши муки, но, признаюсь, меня это даже немного забавляло.

— Еще бы! Женщины, у которых хоть что-то есть в голове, обычно жестоки и хладнокровны.

— В этой жизни каждый развлекается как умеет, — пробормотала Бриджит и, немного помолчав, спросила: — Так зачем вы здесь, мистер Фицвильям?

Люк, конечно, знал, что она обязательно повторит этот вопрос, и, пока они разговаривали, отчаянно старался найти подходящий ответ. Подняв голову, он встретил ее взгляд, спокойный и вопрошающий.

— Пожалуй, будет лучше, — раздумчиво произнес он, — если я все расскажу вам начистоту.

— Не могу с вами не согласиться.

— Но правда выглядит так нелепо… Послушайте, а что подумали вы сами?.. Ведь вы, наверное, как-то пытались объяснить себе цель моего приезда?

Она слегка кивнула.

— И что же вам пришло в голову? Вы мне скажете? Может, мне тогда проще будет все объяснить…

— Я подумала, что вы приехали в связи со смертью этой девушки, Эми Гиббс, — невозмутимо ответила Бриджит.

— Вот оно что! Недаром каждый раз, как упоминалось ее имя, я чувствовал — что-то тут не то! Нутром чуял. Значит, решили, что я приехал из-за нее?

— А разве нет?

— В какой-то мере — да.

Он замолчал и нахмурился. Бриджит тоже молчала, словно не хотела прерывать ход его мыслей, ждала, когда он сам заговорит.

Наконец он решился.

— Я приехал сюда в погоне за химерой, из-за фантастического и, вероятно, совершенно абсурдного предположения, годного разве что для дешевой мелодрамы. Эми Гиббс — это только часть этой загадки. И мне необходимо выяснить подлинные обстоятельства ее смерти.

— Я так и подумала.

— Но, черт возьми, почему? Что в ее смерти… наг сторожило лично вас?

— Мне все время казалось, что здесь что-то не так. Поэтому я и повела вас к мисс Уэйнфлит.

— Почему именно к ней?

— Потому что она тоже так думает.

— Ага. — Теперь Люку стали понятны недомолвки проницательной старой девы. — Она тоже считает, что в смерти ее служанки есть что-то… странное?

Бриджит кивнула.

— А что именно?

— Ну, начнем с краски для шляпок.

— Что вы хотите сказать?

— Дело в том, что лет двадцать тому назад женщины действительно красили шляпки. Один сезон носили шляпку из розовой соломки, на следующий год она с помощью краски становилась темно-синей. Потом таким же образом из синей получали, скажем, черную шляпку! Но теперь шляпы довольно дешевы, и, как только они выходят из моды, их просто выбрасывают.

— Даже девушки с таким скромным достатком, как у Эми Гиббс?

— Да я и то скорее бы стала красить шляпку, чем она! Бережливость канула в прошлое. Да к тому же краска-то была красная.

— Ну и что?

— А у Эми Гиббс были ярко-рыжие волосы! Прямо-таки морковные!

— Вы хотите сказать, что эти цвета не сочетаются?

Бриджит кивнула.

— Если у тебя рыжие волосы, ты ни за что не наденешь красную шляпку. Мужчины таких вещей не понимают. Но…

Люк прервал ее и многозначительно заметил:

— Да, мужчины такого не понимают. Тогда все сходится.

— У Дяшмми есть друзья в Скотленд-Ярде, — продолжила Бриджит. — Вы не…

— Нет-нет, — поспешно возразил Люк. — Я не официальный следователь и не популярный частный детектив — вроде тех, что живут на Бейкер-стрит. Я именно тот, кем меня представил Джимми — отставной полицейский, служивший на Востоке. А делом этим занялся из-за случайного разговора в поезде.

И он вкратце изложил ей содержание своей беседы с мисс Пинкертон и последующие события, которые в конце концов привели его в Вичвуд.

— Теперь вы видите, какая это фантастическая история! — подытожил он. — И я пытаюсь здесь найти таинственного убийцу. Вполне вероятно, что это человек известный и всеми уважаемый. Если, конечно, подозрения мисс Пинкертон верны, и ваши с мисс Уэйнфлит тоже.

— Понятно.

— Полагаю, убийца мог залезть в дом с улицы?

— Думаю, да, — задумчиво сказала Бриджит, — Рид, констебль, забрался в ее комнату с крыши флигеля. Окно, к счастью, было открыто. Конечно, тут требовалась некоторая ловкость, но физически крепкий человек способен проделать это без особого напряжения.

— Ну а потом, когда предполагаемый преступник очутился в комнате?

— Он поменял местами пузырьки — на тумбочку поставил краску для шляпок, а на подоконник — микстуру.

— Рассчитывая, что она проснется и выпьет жидкость, и все подумают, что она перепутала пузырьки или же покончила с собой?

— Да.

— И во время расследования не возникло подозрений, что — как пишут в детективах — «что-то тут нечисто»?

— Нет.

— Но у вас они возникли?

— Да.

— И у мисс Уэйнфлит? Вы обсуждали это с ней?

Губы Бриджит тронула слабая улыбка.

— О нет, впрямую — никогда. Ни единым словечком на эту тему не обмолвились. Я даже не знаю, как далеко она зашла в своих подозрениях. Поначалу она была просто встревожена, но постепенно ее беспокойство все усиливалось. Мисс Уэйнфлит очень неглупа, в молодости посещала или собиралась посещать Гертон-колледж и вообще подавала большие надежды. И в голове у нее нет такой путаницы, которая царит в головах большинства здешних жителей.

— Боюсь, мисс Пинкертон относилась именно к их числу. Вот почему поначалу я весьма скептически отнесся к ее откровениям.

— А я всегда считала ее довольно проницательной. Многие пожилые дамы, особенно те, которым нечем себя занять, очень наблюдательны. Вы сказали, она упоминала еще кого-то?

Люк кивнул.

— Да. Этого парнишку, Томми Пирса. Я сразу вспомнил, что она называла его имя. И я почти уверен, кого-то по фамилии Картер.

— Картер, Томми Пирс, Эми Гиббс, доктор Шмеллинг, — задумчиво перечислила Бриджит. — Слишком уж невероятно, чтобы это было правдой!.. Кому и зачем понадобилось бы убивать всех этих людей? Они такие разные!

— Кому помешала Эми Гиббс? У вас есть хоть какое-то объяснение?

Бриджит покачала головой.

— Никакого.

— А относительно Картера? Кстати, как он умер?

— Свалился в речку и утонул. Возвращался вечером домой, как обычно, совершенно пьяный. А в тот день был сильный туман. Мостки через речку огорожены перилами только с одной стороны. Естественно, подумали, что он оступился.

— Но кто-то мог его столкнуть?

— Вполне.

— И еще этот кто-то вполне мог дать пинка сорванцу Томми, когда тот мыл окно?

— Мог, конечно.

— Вот и получается, что устранить этих трех человек, не возбудив ничьих подозрений, было бы и впрямь очень легко.

— Но ведь мисс Пинкертон что-то определенно подозревала, — напомнила Бриджит.

— Да, благослови ее Господь. Ее не заботило, что ее сочтут просто экзальтированной старушкой, которой повсюду мерещатся всякие ужасы.

— Она часто говорила мне, что мир — вместилище порока.

— А вы, полагаю, снисходительно улыбались?

— Да, с чувством собственного превосходства!

— Недаром говорят, что выигрывает тот, кто способен до завтрака поверить в шесть невероятных сообщений.

Бриджит кивнула.

— Наверное, бессмысленно спрашивать, — продолжал Люк, — нет ли у вас на примете какого-нибудь конкретного человека? При виде которого вас бросает в дрожь… Кого-нибудь со странным тусклым взглядом или леденящим душу смехом.

— Все мои здешние знакомые — чрезвычайно респектабельные люди, за которыми не водится никаких странностей.

— Так я и думал.

— А вы считаете, что у этого человека непременно имеются какие-то психические отклонения?

— Несомненно. Типичный псих, только очень хитрый. Умеет притворяться. На такого никогда не подумаешь. Не удивлюсь, если им окажется кто-то из местных столпов общества, вроде управляющего банком.

— Мистера Джонса? Ну, нет, не могу представить, что этот почтенный господин способен на массовые убийства.

— В таком случае весьма вероятно, что он как раз тот самый человек, которого мы ищем.

— Им может оказаться кто угодно. Мясник, булочник, зеленщик, фермер, дорожный мастер, развозчик молока[235].

— Согласен, но все же думаю, что круг подозреваемых следует немного ограничить.

— Каким образом?

— Мисс Пинкертон говорила об особом выражении его лица, когда он намечал очередную жертву. Знаете, у меня создалось впечатление, что речь идет о ком-то из ее круга. Конечно, не исключено, что я заблуждаюсь.

— Вероятно, ваши догадки верны! Некоторые нюансы в разговоре описать просто невозможно, но как раз в таких вещах ошибаешься редко.

— Знаете, теперь, когда вам все известно, у меня с души словно камень свалился.

— И я уже не буду стеснять вас и, возможно, в чем-то даже смогу помочь.

— Ваша помощь будет просто неоценима. Вы действительно хотите докопаться до истины?

— Конечно.

— Ну а… лорд Уитфилд? — немного смутившись спросил Люк. — Вы уверены…

— Само собой, Гордону мы ничего не скажем! — поспешно сказала Бриджит.

— Думаете, он нам не поверит?

— О, разумеется, поверит! Гордон способен поверить во что угодно! Скорее всего он будет в полном восторге и станет настаивать на том, чтобы с полдюжины его «блестящих молодых людей» принялись прочесывать окрестности! Это в его духе… Ему только дай волю!

— Тогда, пожалуй, нам лучше обойтись без его услуг, — согласился Люк.

— Да, боюсь, мы не можем позволить ему этой маленькой радости.

Люк взглянул на нее. Он собрался было что-то сказать, но передумал. И посмотрел на часы.

— Да, нам пора домой, — сказала Бриджит, поднимаясь.

Между ними вдруг возникла какая-то напряженность — будто не сказанные Люком слова неловко повисли в воздухе.

Возвращались они молча.

Глава 7 Предположения

Люк сидел в своей спальне. Во время ленча он терпеливо выдержал допрос миссис Энструтер, долго выяснявшей, что росло у него в саду в Малайе. Затем она ему сообщила, какие цветы могли бы там хорошо приняться. Он также прослушал продолжение «Бесед с молодыми людьми о собственной персоне» в исполнении лорда Уитфилда.

К счастью, хотя бы здесь, в отведенной ему комнате, Люк был предоставлен самому себе.

Он достал лист бумаги и выписал в столбик следующие фамилии:

Доктор Томас.

Мистер Эббот.

Майор Хортон.

Мистер Эллсуорти.

Мистер Уэйк.

Мистер Джонс.

Мясник, булочник, мастер, изготавливающий подсвечники и т. д.

Затем взял другой лист и, озаглавив его «ЖЕРТВЫ», написал:

Эми Гиббс: отравлена.

Томми Пирс: выброшен из окна.

Гарри Картер: столкнули с мостков (был пьян? наглотался наркотиков?)

Доктор Шмеллинг: заражение крови.

Мисс Пинкертон: сбита машиной.

И добавил:

Миссис Роуз?

Старый Бен?

И, немного поколебавшись:

Миссис Хортон?

Люк поразмыслил над написанным, выкурил сигарету и снова взялся за карандаш.

Доктор Томас: если предположить, что убийца он.

Явный мотив для убийства доктора Шмеллинга. Вполне мог незаметно занести ему в ранку какую-нибудь заразу.

Эми Гиббс посетила его днем незадолго до своей смерти. (Было ли между ними что-нибудь? Возможность шантажа?)

Томми Пирс. Видимой связи — нет. (Знал ли Томми об отношениях между доктором и Эми Гиббс?)

Гарри Картер? Видимой связи нет.

Не выезжал ли доктор Томас из Вичвуда в тот день, когда мисс Пинкертон отправилась в Лондон?

Люк вздохнул и начал новую запись:

Мистер Эббот: если убийца он,

(Адвокаты вообще личности подозрительные. Вероятно, предубеждение.) Такой человек, как он — шумный, общительный, — в каком-нибудь детективном романе наверняка был бы подозреваемым. Там чаще всего преступниками оказываются грубовато-добродушные весельчаки. Но реальная жизнь мало похожа на роман.

Мотив для убийства доктора Шмеллинга — они не ладили между собой. Шмеллинг мешал Эбботу, пренебрегал его мнением. Для ненормального вполне достаточный мотив. Их вражду легко могла заметить мисс Пинкертон.

Томми Пирс? Рылся в бумагах Эббота. Возможно, он нашел что-нибудь, не предназначенное для посторонних глаз?

Гарри Картер? Нет видимой связи.

Эми Гиббс? Нет связи. Однако мысль о допотопной краске для шляпок вполне могла прийти ему в голову.

Выезжал ли он из городка в тот день, когда погибла мисс Пинкертон?

Майор Хортон: если убийца он.

Нет связи с Эми Гиббс, Томми Пирсом или Картером. А что было с миссис Хортон? Может, ее отравили мышьяком? В таком случае другие убийства — не следствие ли шантажа?

Nota bene: Ее лечил доктор Томас. (Еще один факт против него.)

Мистер Эллсуорти: если убийца он.

Малосимпатичный тип — увлекается черной магией. Возможно, по натуре кровожадный маньяк. Был связан с Эми Гиббс. А с Томми Пирсом? С Картером? Неизвестно. С Шмеллингом? Тот мог догадаться о психическом расстройстве Эллсуорти. С мисс Пинкертон? Был ли Эллсуорти в Вичвуде, когда она погибла?

Ми стер Уэйк: мог ли он?

Очень сомнительно. Может быть, сдвиг на религиозной почве? Вообразил себя мессией, избавляющим мир от скверны? Безобидный старый священник оборачивается зловещим убийцей — опять совсем как в романе. Нет, нереально.

Кстати: Картер, Томми, Эми явно не отличались добродетельностью. Может, с ними надо было покончить по указанию Господа?

Мистер Джонс.

Нет данных.

Молодой человек Эми.

Возможно, имел основания, чтобы убить Эми, что же касается остальных — маловероятно.

Прочие?

Таковых пока нет.

Люк перечитал написанное и покачал головой.

— …Что есть абсурд! — тихо пробормотал он. — Задачка для Эвклида[236].

Он порвал листочки и сжег их.

— Да, работенка предстоит не из легких, — признался он себе.

Глава 8 Доктор Томас

Доктор Томас откинулся на спинку кресла и провел изящной рукой по густым белокурым волосам. Молодой человек с обманчивой внешностью — вот как точнее всего можно было охарактеризовать его. Ему было уже за тридцать, но на первый взгляд он казался значительно моложе — лет двадцати с небольшим, или даже меньше. Копна непослушных волос, немного удивленное выражение лица и румянец на щеках придавали ему вид чуть ли не школьника. Однако, несмотря на юный облик, диагноз, поставленный им Люку, страдавшему ревматическими болями в колене, практически совпал с диагнозом светила с Харли-стрит[237], которого Люк посетил неделю назад.

— Спасибо, — поблагодарил Люк. — Просто отлегло от сердца, когда вы сказали, что электротерапия мне поможет. Не хотелось бы в моем возрасте превращаться в калеку.

Доктор Томас по-мальчишески улыбнулся.

— О, полагаю, вам это не угрожает, мистер Фицвильям.

— Вы меня успокоили. Я уже подумывал обратиться к какому-нибудь медицинскому светилу, но теперь уверен, что в этом нет необходимости.

Доктор Томас снова улыбнулся.

— Почему же, сходите, чтобы развеять все сомнения. В конце концов, авторитетное мнение никогда не помешает.

— Нет-нет, я вам полностью доверяю.

— Откровенно говоря, в вашем случае нет ничего сложного. Если будете следовать моим рекомендациям, я ручаюсь, что все у вас пройдет.

— Вы меня очень порадовали, доктор. А я уж испугался, что у меня начинается артрит и скоро так скрутит, что не смогу двигаться.

Доктор Томас покачал головой, теперь в его улыбке мелькнула легкая снисходительность.

— Мужчины вообще очень мнительны, — поспешно добавил Люк. — Вы, наверное, замечали? Я часто думаю, что врач, должно быть, ощущает себя настоящим целителем — большинство пациентов видят в нем чуть ли не колдуна.

— Доверие пациента действительно играет очень большую роль в нашей профессии.

— «Так велел врач», — эти слова все произносят чуть ли не с благоговением.

Доктор Томас пожал плечами.

— Знали бы наши пациенты, на кого они полагаются! — шутливо пробормотал он, и тут же серьезным голосом спросил: — Вы ведь пишете книгу о магии, мистер Фицвильям?

— Откуда вы знаете? — воскликнул Люк с несколько деланным удивлением.

— В таком местечке новости распространяются мгновенно. — Доктор Томас снова улыбнулся. — У нас так мало тем для разговоров.

— Представляю, что обо мне болтают. Наверное, что вызываю местных духов и соперничаю с Аэндорской волшебницей[238].

— Это удивительно, что вы об этом заговорили.

— Почему же?

— Судя по слухам именно вы вызвали дух Томми Пирса.

— Пирса? Того парнишки, который выпал из окна?

— Да.

— Интересно, каким образом… И почему мне приписывают такое могущество? Хотя, погодите… вроде бы я говорил стряпчему… что-то относительно призраков. Кажется, его фамилия Эббот.

— Да, слушок пошел от Эббота.

— Не хотите же вы сказать, что я заставил такого многомудрого стряпчего поверить в привидения?

— Стало быть, вы тоже в них верите?

— Судя по вашему тону, доктор, вы-то уж точно нет. Я, признаться, тоже скорее нет. Однако с внезапной или насильственной смертью связывают иногда любопытные явления. Меня страшно интересуют всякие поверья, касающиеся такой кончины. Ну, например, считается, что умерший насильственной смертью часто встает из своей могилы. Или что если к нему прикасается убийца, из тела сочится кровь. Вот бы узнать, откуда взялись подобные суеверия.

— Действительно занятно. Но сегодня мало кто обо всем этом помнит.

— Ну не скажите. Впрочем, у вас здесь убийств наверняка почти нет, поэтому как можно судить — помнят или не помнят?

Люк старательно улыбался небрежной улыбкой, однако его «беспечный» взгляд ни на миг не отрывался от лица собеседника. Но доктор Томас выглядел совершенно невозмутимым и улыбался в ответ.

— Что и говорить, убийств у нас не было очень давно… Лично я, сколько тут живу, ни про одно не слыхал.

— Да, тихое у вас местечко. Совсем неподходящее для разгула преступных страстей. Разве что кто-то выбросил из окна юного Томми… как там его… — Люк рассмеялся. И опять доктор Томас улыбнулся в ответ беззаботной мальчишеской улыбкой.

— А что, многие были бы не прочь свернуть шею этому сорванцу, — признал он. — Но не думаю, чтобы дело дошло до такой крайности.

— Похоже, он был действительно скверный мальчишка, и избавление от него кто-то мог бы счесть исполнением общественного долга.

— Очень удобная позиция. И сколько возможностей скрывает такой взгляд на вещи! В этом есть своя логика.

— Совершенно с вами согласен, считаю, что некоторые убийства были бы только на пользу обществу. Например, клубные зануды, что может быть страшнее. Их можно устранять посредством отравленного ликера с бренди. Неплохо избавляться и от женщин, которые, не закрывая рта, перемывают кости своим лучшим подругам. А зловредные старые девы… Закоснелые консерваторы, противящиеся всему новому… Если бы от всех от них можно было безболезненно избавиться, это очень оздоровило бы общественный климат!

— В общем, вы за массовые убийства? — усмехнувшись, спросил доктор Томас.

— За разумную чистку общества. Это было бы только на пользу. Вы не согласны?

— О, несомненно.

— Вы вот иронизируете, а я говорю вполне серьезно. Я, в отличие от прочих своих соплеменников, не слишком уважительно отношусь к человеческой жизни. Всякий, кто препятствует прогрессу, должен быть уничтожен — я так понимаю!

Проведя рукой по своим белокурым волосам, доктор Томас спросил:

— Да, но кто, по-вашему, должен судить, достоин ли человек жизни?

— Это, конечно, сложный момент, — согласился Люк.

— Католик сочтет недостойным того, кто проповедует коммунизм. Коммунист приговорит к смерти священника — как носителя вредных суеверий, врач ликвидирует больного, пацифист осудит солдата и так далее.

— Просто судьей должен быть человек науки. Беспристрастный, обладающий особым складом ума, например, врач. Если на то пошло, вы, доктор, были бы, на мой взгляд, прекрасным судьей.

— Определяющим, кто достоин жить, а кто нет?

— Да.

Доктор Томас покачал головой.

— Мое дело — лечить. Хотя, надо признаться, это порою весьма неблагодарное занятие.

— Ну, хорошо. Давайте просто немного порассуждаем. Возьмем, к примеру, покойного Гарри Картера…

— Картера? — отрывисто переспросил доктор Томас. — Хозяина «Семи Звезд»?

— Его самого. Сам я с ним знаком не был, но мне рассказывала о нем моя кузина, мисс Конвей. Похоже, он был законченный негодяй.

— Ну… выпивал, конечно, изводил жену и дочь. Частенько распускал руки и сквернословил. Почти со всеми здесь переругался.

— В общем, без него этот мир стал лучше?

— В известном смысле, да.

— То есть, если бы кто-то столкнул его в речку, не дожидаясь, пока он свалится туда сам, можно было бы сказать, что этот человек действовал в интересах общества?

— И вы что же, применяли эти ваши принципы? В… Малайе, если я правильно запомнил? — сухо спросил доктор Томас.

Люк рассмеялся.

— О нет, я говорю чисто умозрительно.

— Да, мне кажется, человек вашего склада не может быть убийцей.

— А почему вам так кажется? Ведь я высказался достаточно откровенно.

— Вот именно. Слишком откровенно.

— То есть вы считаете, что, если бы я возомнил себя эдаким избавителем, я не стал бы делиться своими взглядами с первым встречным?

— Совершенно верно.

— А если я вижу в этом свою миссию? Может, я фанатик?

— У фанатиков тоже имеется инстинкт самосохранения.

— Значит, когда ищешь убийцу, следует приглядываться и к милым, добрым людям, не способным обидеть и мухи?

— Пожалуй, вы слегка преувеличили, но в целом недалеки от истины.

— А скажите, мне действительно это интересно, — вы когда-нибудь встречали человека с задатками убийцы? — вдруг спросил Люк.

— Ну и вопросики вы мне задаете!

— А что? В конце концов, врачу приходится иметь дело со столькими чудаками. И он вполне способен распознать в ком-то маньяка-убийцу — еще до того как симптомы… станут очевидными.

— У вас совершенно обывательское представление о маньяках, — чуть раздраженно сказал Томас. — По-вашему, они на виду у всех набрасываются с ножом на свои жертвы, а на губах у них клубится пена. Так вот, имейте в виду: распознать одержимого мыслью об убийстве чрезвычайно трудно. Внешне он, чаще всего, абсолютно обыкновенный человек. У такого человека иногда очень запуганный вид, и он все время жалуется на каких-то врагов. В общем, такой тихий безобидный малый.

— Что вы говорите?

— Именно так. Маньяк зачастую убивает, защищая себя от мнимых врагов. Но, разумеется, далеко не все убийцы маньяки, многие из них вполне обыкновенные, психически здоровые люди, как мы с вами.

— Доктор, вы меня пугаете! А вдруг впоследствии окажется, что на моем счету пяток изощреннейших тайных убийств?

Доктор Томас улыбнулся.

— Вряд ли, мистер Фицвильям.

— Вы уверены? Что ж, очень тронут. Я тоже не верю, что вы могли совершить пять-шесть убийств.

— Вы просто не учли моих профессиональных неудач, — пошутил доктор.

И оба расхохотались.

— Я отнял у вас много времени, — виноватым голосом сказал Люк и поднялся, намереваясь попрощаться.

— Не страшно. В Вичвуде удивительно здоровые жители. И вообще, мне всегда приятно поговорить с новым человеком.

— Я хотел спросить… — начал было Люк, но осекся. — Да?

— Мисс Конвей отрекомендовала мне вас как первоклассного специалиста. Скажите, а не чувствуете ли вы себя здесь как бы заживо погребенным? Талантливому человеку тут не развернуться.

— Для начала врачебная практика — вещь полезная. Она дает очень ценный опыт.

— Но вы же не захотите довольствоваться только ею, как ваш покойный компаньон, доктор Шмеллинг? Мне говорили, что он начисто был лишен амбиций. Ему вполне хватало сельских пациентов. Он ведь прожил здесь много лет?

— Практически всю жизнь.

— Я слышал, он был прекрасный врач, но большой консерватор.

— Да, временами с ним бывало непросто… Он крайне подозрительно относился к всяким новшествам, но среди докторов старой школы был, бесспорно, из лучших.

— И еще я слышал, что у него прехорошенькая дочка, — лукаво заметил Люк. И с удовольствием увидел, как бело-розовые щеки доктора Томаса покрыл густой румянец.

— Гм… да, — пробормотал он.

Люк взглянул на доктора с искренней симпатией, радуясь, что его можно вычеркнуть из списка подозреваемых.

Оправившись от смущения, доктор Томас очень решительно произнес:

— А что касается преступников, о которых мы только что говорили, я могу дать вам весьма неплохую книгу на эту тему. Перевод с немецкого. «Социальная ущербность и проблемы преступности». Автор — Крейдмахер.

— Благодарю вас.

Доктор Томас пробежал пальцем по книжной полке и вынул нужную книгу.

— Пожалуйста. Некоторые толкования весьма нетрадиционны, но любопытны. Например, в главах о юности Менцхелда или, как его называли, «франкфуртского мясника», или об Анне Хелм, маленькой няне-убийце. Конечно, это чисто теоретический ракурс, но чрезвычайно интересный.

— Кажется, эта Анна убила с дюжину своих подопечных, прежде чем до нее добралась полиция, — сказал Люк.

Доктор Томас кивнул.

— Да. И при этом была на редкость заботливой и весьма преданной своим питомцам — и, по-видимому, вполне искренне горевала из-за смерти каждого из них. Психология — поразительная вещь.

— Поразительно другое — как этим людям удавалось так долго выходить сухими из воды, — заметил Люк, уже стоя на пороге.

Доктор Томас пошел проводить его.

— Ничего удивительного, — сказал он. — Это довольно просто.

— Что именно?

— Выходить сухим из воды. — И он снова по-мальчишески улыбнулся. — Надо только быть осторожным — вот и все! Умный человек проявляет чрезвычайную осторожность, чтобы не попасться. Вот и весь секрет.

И Томас вернулся в дом.

А Люк замер на крыльце.

В интонации доктора явно мелькнула странная снисходительность. Во время всего их разговора Люк ощущал себя зрелым мужчиной, которому приходится беседовать с немного наивным и бесхитростным юнцом.

А сейчас он вдруг почувствовал, что роли переменились. Прощальная улыбка доктора очень напоминала улыбку взрослого, говорящего с неразумным младенцем.

Глава 9 Рассказывает миссис Пирс

В маленькой лавочке на Хай-стрит[239] Люк купил пачку сигарет и свежий номер «Гуд чир», небольшой еженедельник, приносивший лорду Уитфилду значительную часть его немалого дохода. Просмотрев результаты футбольных матчей, Люк с тяжким вздохом обнаружил, что сто двадцать фунтов, поставленные им на тотализатор, потеряны. Миссис Пирс не преминула ему посочувствовать и сообщила, что ее мужа постиг столь же тяжкий удар.

— Мистер Пирс тоже страсть как увлекается футболом. В газетах первым делом смотрит, кто у кого выиграл. Ну и расстраивается часто, ежели его команда в проигрыше, но ведь нельзя всегда выигрывать, это уж как повезет. С судьбой не поспоришь, толкую я ему.

Люк всячески ей поддакивал и, чтобы перевести разговор в нужное ему русло, глубокомысленно заметил, что беда никогда не приходит одна.

— Ваша правда, сэр, уж я-то знаю, — вздохнула миссис Пирс. — Когда женщина родила восьмерых да двоих из них схоронила — ей известно, что такое беда.

— О да, конечно, конечно. Так вы, значит, похоронили двоих?

— Одного всего месяц назад, — ответила миссис Пирс с мрачным удовлетворением.

— Боже мой, какое горе!

— Не то слово, сэр. Мне как сказали — я так и рухнула без памяти. Вот уж не ждала, не гадала, что с Томми такое может приключиться. Хлопот от него было много, потому, видать, никак не свыкнусь с тем, что его нет. А еще бедная Эмми Джейн, милая моя крошка. «Не жилец она у вас», — мне все так говорили. «Слишком хороша для нашего мира». — И как в воду глядели. Господь знает, кого призвать к себе.

Люк согласился и с этим, поспешив от безгрешной Эмми Джейн вернуться к не столь безгрешному Томми.

— Так ваш мальчик умер совсем недавно? — осведомился он. — Несчастный случай?

— Да, сэр, он самый. Мыл окна в старом Холле, где теперь библиотека, и, видать, оступился да и кувырк с верхнего этажа, горюшко мое горькое.

Некоторое время миссис Пирс старательно излагала, как все случилось.

— А вам не говорили, — как бы между прочим спросил Люк, — что видели, как он плясал на подоконнике?

Миссис Пирс ответила, что мальчишки завсегда мальчишки, но вот майора это действительно здорово проняло, уж больно он нервный джентльмен.

— Майора Хортона?

— Да, сэр, джентльмена с бульдогами. После того несчастья ему случилось обмолвиться, что он видел, как наш Томми был неосторожен. Стало быть, если его вдруг что-то испугало, он сразу и свалился. Уж больно был непоседлив наш Томми, сэр. Сущее испытание для матери, одно баловство на уме. Ну да мало ли вокруг таких же сорванцов? А чтобы кому и впрямь что плохое сделать — такого за ним не водилось, это точно я вам говорю.

— Ну конечно, не водилось, я так и думал. Но, знаете ли, миссис Пирс, иногда люди — солидные взрослые люди — забывают, что они и сами когда-то были детьми.

Миссис Пирс вздохнула.

— То-то и оно, сэр. Одна надежда — что некоторые джентльмены, которых я могла бы назвать, да не стану, еще будут раскаиваться, что были чересчур строги к моему непоседе.

— Он, кажется, любил подшучивать над своими хозяевами? — спросил Люк со снисходительной улыбкой.

— Так ведь он только из озорства, сэр, — поспешила уверить миссис Пирс. — Томми всегда здорово умел передразнивать. Мы чуть со смеху не лопались, когда он семенил мимо нас будто мистер Эллсуорта из антикварной лавки или старый мистер Хоббс, церковный староста[240]. А еще он передразнивал его светлость, тогда в поместье, мы чуть животы от хохота не надорвали… А его светлость возьми да и появись вдруг… Ну и рассчитал Томми прямо на месте — чего еще можно было ждать, и поделом. Да его светлость после-то зла не держал и помог Томми найти работу.

— Однако другие были не столь великодушны?

— Чего нет, того нет, сэр. Имен я не называю. Да и никогда не подумаешь, например, про мистера Эббота, — такой он обходительный, и всегда-то у него найдется доброе слово или шутка.

— У Томми были с ним неприятности?

— Уверена, мой мальчик не хотел ничего дурного… Ну а если по чести: если бумаги у тебя уж такие секретные и не для чужого глаза, так не бросай их абы как на столе, вот что я вам скажу.

— Совершенно верно. Личные бумаги в конторе адвоката должны храниться в сейфе.

— Ваша правда, сэр. И я того же мнения, и мистер Пирс со мной согласен. Томми и прочесть-то ничего толком не успел…

— А что он читал — завещание?

Люк рассчитывал (вполне резонно), что вопрос о столь важном документе застанет миссис Пирс врасплох. Но ответ последовал незамедлительно, не менее пространный, чем предыдущие.

— Ах нет, сэр, вовсе нет. Ничего особенного. Просто письмо от какой-то леди, Томми даже и подписи ее не успел увидеть. Столько шума… из-за такой-то ерунды…

— Мистер Эббот, видимо, чересчур обидчив.

— Похоже на то, ведь верно, сэр? Хотя, ничего не скажешь, он всегда такой любезный джентльмен, для всех у него найдется шутка или веселое слово. Правда, говорят в споре с ним тягаться нелегко. Они с доктором Шмеллингом были на ножах… А бедный доктор вскорости взял и помер. У мистера Эббота, должно быть, потом кошки на душе скребли. Небось переживал, что наговорил ему лишнего, теперь назад свои слова уже не возьмешь.

Сочувственно покачав головой, Люк пробормотал:

— Да… назад не возьмешь.

И добавил:

— Странное совпадение, да? Повздорил с доктором Шмеллингом — и доктор умер, сурово обошелся с вашим Томми — и того уже нет на свете! Полагаю, такие казусы заставят мистера Эббота впредь выбирать выражения.

— И с Гарри Картером, что из «Семи звезд», тоже так было. Они крепко повздорили — всего за неделю, как Картеру утонуть. Так друг друга честили, что ой-ой-ой. Ну, тут мистера Эббота винить нельзя. Бранился-то Картер: пошел к дому мистера Эббота — а сам был крепко выпимши — и стал орать во все горло всякие глупости. Бедная миссис Картер, хлебнула она с ним лиха, доложу я вам. Господь над ней смилостивился, когда избавил от муженька.

— У него, кажется, осталась дочь?

— Отродясь не любила сплетничать.

Ответ был неожиданным, но многообещающим, и Люк сразу навострил уши. Ждать пришлось недолго.

— Не скажу, что промеж них что-то было, кроме слов. Люси Картер девушка видная, и если бы не разница в их положении, думаю, никто бы и внимания не обратил. Но разговоры пошли, от этого уж не открестишься, особливо после того, как Картер отправился дебоширить прямо к его дому.

До Люка наконец дошел туманный смысл ее сбивчивой речи.

— Мистер Эббот, похоже, знает толк в хорошеньких девушках, — заметил он.

— С джентльменами вечно так. Может, им и не надо ничего — подойдут да пошутят маленько, но господа всегда на виду: люди все за ними подмечают. А уж в небольшом городке и подавно.

— У вас очаровательный городок. Такой нетронутый.

— Вот и художники всегда так говорят, но я-то сама считаю, что мы отстали от времени. У нас и здания приличного нет, которым можно было бы похвастаться. Вот в Эш-Вэйле, к примеру, понастроили много новых домов — и с зелеными крышами, и с цветными стеклами.

Люк внутренне содрогнулся.

— Зато у вас есть большой новый институт.

— Говорят, красивое здание, — сказала миссис Пирс без большого энтузиазма. — Конечно, его светлость много сделал для города. Он хочет нам только добра, разве мы не понимаем.

— Но вы полагаете, что его старания не всегда увенчиваются успехом? — спросил Люк, едва сдержав улыбку.

— Ну вы же знаете, сэр… он ведь не из настоящих господ, как мисс Уэйнфлит, например, или мисс Конвей. Отец лорда Уитфилда держал обувную лавку через несколько домов отсюда. Моя мать помнит, как Гордон Рэгг служил в лавке. Да-да! Помнит, как будто это было вчера. Само собой, теперь он его светлость и богач, но ведь все равно это ничего не меняет, правда, сэр?

— Разумеется.

— Вы уж простите, что я лезу, куда меня не просят, сэр. И конечно, я знаю, что вы живете в господском доме и пишете книгу. Но вы-то сами кузен мисс Бриджит, а это совсем другое дело. Мы все очень рады будем, что она снова станет хозяйкой Мэнор.

— Я так и думал.

И, внезапно оборвав разговор, Люк поспешно протянул ей деньги за сигареты и газету и вышел.

«Никаких личных чувств! — одернул себя он. — Черт побери, я приехал, чтобы найти преступника. Какая мне разница, за кого выскочит замуж эта черноволосая ведьма? Она тут ни при чем…»

Он медленно брел по улице, изо всех сил стараясь не думать о Бриджит.

«Так, вернемся к Эбботу, — приказал он себе. — Что мы тут имеем? А то, что он связан с тремя жертвами. У него были столкновения с Шмеллингом, с Картером и с Томми — и все трое мертвы. А как насчет Эми Гиббс? И что за письмо видел этот чертенок? И узнал ли, от кого оно? Матери он мог и не сказать. Предположим, что узнал, и Эббот счел необходимым заткнуть ему рот. Это возможно! Но не более того. Возможно! Но где улики?!»

Люк ускорил шаг, окидывая уютные домишки неприязненным взглядом.

— Проклятый городишко — нет, он определенно действует мне на нервы, — пробормотал он. — Такой приветливый и спокойный — такой неиспорченный цивилизацией — и нате вам: убийство за убийством. А может, я сам уже тронулся? И Лавиния Пинкертон — тоже? В конце концов, все это могло быть совпадением. Да-да. Смерть Шмеллинга и остальных…

Он оглянулся на простирающуюся за ним Хай-стрит, и им овладело странное ощущение — будто ему снится какой-то сон.

«Наяву такого не бывает», — подумал он. Потом поднял глаза на суровую гору Эш, нависавшую над городком, и наваждение тут же рассеялось. Эш-Ридж была вполне реальной деревушкой. Много чего она знавала на своем веку — колдовство и жестокость, забытую ныне жажду крови и зловещие ритуалы…

Он вздрогнул. Вдоль склона горы шагали двое. Он сразу узнал Бриджит и Эллсуорта. Молодой человек, повернувшись к Бриджит, что-то говорил, энергично жестикулируя своими странными, отталкивающего вида руками. Их фигуры явились словно из сновидения. Люк смотрел, как они по-кошачьи бесшумно перепрыгивают с камня на камень, как развеваются на ветру черные волосы Бриджит… Он снова был во власти ее загадочного очарования.

— Она меня просто околдовала, — признался он себе и, сам не зная почему, остановился.

«Кто же сумеет снять с меня чары? — грустно подумал он. — Боюсь, что никто».

Глава 10 Роза Шмеллинг

Едва слышный шорох заставил его резко обернуться. Перед ним стояла на редкость хорошенькая девушка с каштановыми волосами, колечками завивавшимися вокруг ушей, и довольно робкими синими глазами. Она слегка порозовела от смущения.

— Вы, кажется, мистер Фицвильям?

— Да, я…

— Меня зовут Роза Шмеллинг. Бриджит рассказала мне, что… что вы знакомы с людьми, которые знали моего отца.

К чести Люка, он покраснел под своим загаром.

— Это было очень давно, — ответил он, запинаясь. — Они… э… знали его совсем молодым… еще до женитьбы.

— О, понимаю.

Девушка была немного разочарована, но все же продолжила разговор:

— Говорят, вы пишете книгу?

— Да… Но пока я только собираю материал. О местных суевериях. И вообще, всяком таком…

— Понятно. Это ужасно интересно.

— Да, только у меня, наверное, получится что-нибудь жутко нудное, — посетовал Люк.

— О нет, я уверена, что не нудное.

Люк улыбнулся и подумал: «Счастливчик этот Томас!»

— Есть люди, — пояснил он, — способные самую захватывающую тему сделать невыносимо скучной. Боюсь, я из их числа.

— О, но почему вы так думаете?

— Сам не знаю. Но чем дальше, тем больше в этом убеждаюсь.

— Что вы. Мне кажется, вы, наоборот, могли бы сделать любую скукотищу безумно увлекательной!

— Благодарю за комплимент.

Роза Шмеллинг улыбнулась.

— А вы сами верите в… в сверхъестественное? — спросила она.

— Трудно сказать. Можно интересоваться и теми вещами, в которые не веришь. Верить совсем необязательно.

— Пожалуй, да. — Но ее «да» прозвучало как-то неубедительно.

— А вы суеверны?

— Н-нет, не думаю. Но мне кажется, в жизни есть свои приливы и отливы.

— Что вы хотите сказать?

— Приливы и отливы удач и невезения. Я… я просто кожей чувствую, что в последнее время Вичвуд во власти каких-то злых чар. Папа умер, мисс Пинкертон попала под машину, а бедный Томми выпал из окна. Я чувствую… что начинаю ненавидеть это место… что я должна уехать отсюда!

Она даже немного задохнулась от волнения. Люк задумчиво посмотрел на нее.

— Должны уехать?

— О! Я понимаю, что это глупо. Наверное, все дело в том, что бедный папочка умер так неожиданно — для нас это было просто как гром среди ясного неба. — Она вздрогнула. — А затем мисс Пинкертон. Она сказала…

Девушка замолчала.

— Что же она сказала? Мне она показалась очень милой старушкой — она напомнила мне мою любимую тетушку.

— О, вы ее знали? — просияла Роза. — Я ее очень любила, она была так предана папе. Но иногда я спрашивала себя, нет ли в ней какой-то чудинки.

— Почему?

— Потому что — вы только представьте — она, по-видимому, опасалась, что с папой может что-то случиться. И можно сказать, предупредила меня. Намекала, что очень вероятен какой-нибудь несчастный случай. И еще: в тот день — перед тем как ей отправиться в город — она была такая странная, прямо места себе не находила. Я теперь действительно думаю, мистер Фицвильям, что она была ясновидящая. Мне кажется, она знала, что с ней что-нибудь стрясется. И с папой тоже. От таких вещей… становится как-то не по себе!

И она немного придвинулась к нему.

— Иногда человек предчувствует свое будущее, — сказал Люк. — И без помощи всяких потусторонних сил.

— Я понимаю. Ничего противоестественного — просто этот дар — предвидения — дается немногим. И тем не менее эти ее предсказания беспокоят меня…

— Не тревожьтесь, — мягко сказал Люк. — Теперь ведь все равно уже все позади. Не стоит мучить себя прошлым. Надо жить ради будущего.

— Да, конечно. Но, видите ли, есть еще кое-что… — Девушка запнулась. — Кое-что, касающееся вашей кузины.

— Моей кузины? Бриджит?

— Да. Мисс Пинкертон почему-то очень за нее беспокоилась. Всегда расспрашивала меня о ней… По-моему, она и за нее боялась.

Люк тут же обернулся, всматриваясь в склон горы. Его охватил беспричинный страх. Бриджит — наедине с этим человеком, у которого такие жуткие руки… трупного цвета! Стоп, хватит фантазировать! Эллсуорта — всего лишь безобидный дилетант, изображающий из себя бывалого коммерсанта.

Как бы прочитав его мысли, Роза спросила:

— Вам нравится мистер Эллсуорта?

— Ничуть.

— А знаете, Джеффри… доктор Томас… тоже его не любит.

— А вы?

— О, по-моему, он просто ужасен. — Она подошла еще ближе. — О нем ходят разные слухи. Мне рассказывали, что он устроил какую-то чудную церемонию на Ведьмином лугу — из Лондона понаехало много его друзей — все такие странные… А Томми Пирс был у них чем-то вроде служки.

— Томми Пирс? — оживился Люк.

— Да. Они велели ему надеть саккос[241] и сутану[242].

— Когда это было?

— О, довольно давно, — кажется, в марте.

— Я смотрю, ваш Томми Пирс везде поспевал.

— Он был страшно любопытный. Ему вечно все надо было разузнать, до всего докопаться.

— Похоже, в конце концов он переусердствовал, — мрачно заметил Люк.

Роза восприняла его слова буквально.

— Да, гадкий был мальчишка. Любил отрывать крылышки осам, дразнил собак.

— О таком сорванце вряд ли кто сильно жалел.

— Пожалуй, вы правы. Мать его, конечно очень переживала.

— Как я понял, шестеро оставшихся детей будут ее утешением. Кстати, язык у этой женщины, можно сказать, без костей.

— Страшная болтушка. Правда?

— Я зашел к ней купить сигарет, и она успела мне рассказать буквально обо всех в вашем городке, и очень подробно.

— Хуже места не придумаешь, — грустно сказала Роза. — Все друг про друга всё знают.

— Ну уж так-таки и всё…

Она вопросительно посмотрела на него, и Люк многозначительно изрек:

— Ни единому человеку не дано знать всей правды о другом человеке.

Роза даже легонько вздрогнула.

— Да, наверное, вы правы.

— Даже самому близкому и дорогому.

— Даже са… Ой, вы говорите такие ужасные вещи, мистер Фицвильям… не надо.

— Это пугает вас?

Она задумчиво кивнула и вдруг резко повернулась.

— Мне пора. Если… вам будет нечего делать — ой, я хочу сказать, если у вас будет возможность, заходите к нам. Мама… будет рада повидаться со знакомым старых папиных друзей.

И она тихонько побрела по дороге, понурив голову — то ли под тяжестью забот, то ли от растерянности.

Люк смотрел ей вслед. Его вдруг охватило желание защитить ее. Но от кого? Задав себе этот вопрос, он раздраженно покачал головой. Да, верно, Роза Шмеллинг недавно потеряла отца, но у нее есть мать, и она собирается замуж за очень привлекательного молодого человека, вполне способного о ней позаботиться. Почему же тогда у него возникло такое странное желание?

Ох уж эта сентиментальность! Она, видимо, неискоренима, подумал он. Мужчина-защитник! Образ, родившийся в викторианскую эпоху, властвовавший в годы правления короля Эдуарда VII[243]. Он и до сих пор нет-нет да и проявит признаки жизни, наперекор тому, что наш друг, лорд Уитфилд, называет «суетой и стрессом нынешней эпохи!»

«Что бы то ни было, — сказал он про себя, шагая по направлению к грозному массиву Эш-Ридж, — мне нравится эта девушка. Пожалуй, она слишком хороша для Томаса с его холодным высокомерием!»

У него в памяти всплыла прощальная улыбка доктора. Она явно была полна самодовольства!

Звук шагов впереди отвлек Люка от этих недобрых размышлений. Подняв глаза, он увидел молодого мистера Эллсуорта, спускавшегося по тропинке с холма. Он смотрел под ноги и улыбался сам себе. Эллсуорта не столько шел, сколько пританцовывал, как бы отбивая такт некой дьявольской жиги[244], звучавшей у него в мозгу. Люка неприятно поразило выражение его лица. В улыбке, кривившей его губы, непостижимо смешались ликование и коварство — в этом было нечто отталкивающее.

Люк остановился, и Эллсуорта чуть не налетел на него, подняв наконец голову. В первый момент злобные бегающие глазки глядели неузнавающе, но затем (или это просто Люку показалось?) произошла поразительная метаморфоза. Вместо танцующего сатира[245] Люк снова увидел перед собой томного хлыщеватого молодого человека.

— О, мистер Фицвильям, доброе утро.

— Доброе утро. Любовались красотами матушки-природы?

Мистер Эллсуорта протестующе взмахнул своими длинными бледными руками.

— О нет, Боже мой, нет. Я ненавижу природу. Это же грубая девка, начисто лишенная воображения. Ее надо уметь ставить на место, а без этого невозможно в полной мере наслаждаться жизнью.

— И как же вы собираетесь поставить ее на место?

— Есть кое-какие способы! В таком прелестном провинциальном уголке человек, не лишенный вкуса, всегда может найти восхитительные развлечения. Я люблю жизнь, мистер Фицвильям.

— Я тоже.

— Mens sana in corpore sano[246].— В тоне мистера Эллсуорта прозвучала мягкая ирония. — Я уверен, к вам это относится в полной мере.

— Это не самый худший из моих недостатков.

— Дорогой мой! Благоразумие — вещь невероятно скучная. Надо быть сумасшедшим — восхитительно безумным. И еще — слегка извращенным и испорченным… вот тогда жизнь предстанет перед вами в новом, чарующем свете.

— Это что же, как взгляд из лепрозория?[247] — предположил Люк.

— Прелестно, весьма, весьма остроумно! А в этом, знаете, что-то есть. Интересный ракурс… Однако не смею вас задерживать. Вы ведь совершаете моцион — необходимо регулярно совершать моцион — такова одна из заповедей привилегированных учебных заведений!

— Именно так, — сказал Люк и, холодно кивнув, продолжил подъем.

«И что это мне сегодня мерещится всякая чертовщина, — разозлился он на себя. — Этот малый просто болван, вот и все».

И однако, какая-то подспудная тревога заставила его ускорить шаг. Эта коварная торжествующая улыбочка на лице Эллсуорта… Она-то ему не почудилась… И почему ее будто губкой стерли, когда этот малый наткнулся на него?

«Бриджит… с ней все в порядке? — с растущим беспокойством подумал Люк. — Они ведь шли вместе, а возвращается он один».

Когда Люк разговаривал с Розой Шмеллинг, выглянуло солнце. Сейчас оно снова скрылось за облаками. Хмурое небо таило угрозу, резкими порывами налетал ветер. Люку снова казалось, что он попал в особый, заколдованный мир — мир, который все время напоминал о себе… с первого же дня, как он очутился в Вичвуде.

Тропинка свернула и вывела его на ровную, поросшую травой лужайку. Это и был Ведьмин луг. Именно здесь, если верить легендам, ведьмы справляли свои шабаши в Вальпургиеву ночь[248] и накануне Дня всех святых[249].

Бриджит… Она сидела, прислонившись спиной к скале и обхватив щеки руками, Люк облегченно вздохнул и чуть не бегом устремился к ней. Поросшая свежей травой земля приятно пружинила под ногами.

— Бриджит! — окликнул он.

Она медленно отняла руки от лица. Его выражение встревожило Люка. Казалось, будто она только что очнулась от транса и никак не может понять, где она и с кем.

— Послушайте… с вами все в порядке? — немного невпопад спросил Люк.

Она ответила не сразу — как будто не совсем еще вернулась из того далекого мира, в который только что была погружена. Люк почувствовал, что его слова дошли до нее с трудом.

— Конечно. А в чем, собственно, дело? — наконец отозвалась она. Голос ее звучал резко и почти враждебно.

— Будь я проклят, если знаю, — усмехнулся Люк. — Я вдруг страшно за вас испугался.

— Но почему?

— Думаю, главным образом из-за поистине мелодраматического настроения, в котором я пребываю в последнее время. Сие состояние заставляет меня воспринимать все в каком-то странном свете. Если я не вижу вас час или два, мне начинает казаться, что вскоре я обнаружу ваш окровавленный труп в какой-нибудь канаве. Прямо как в дешевой пьеске.

— Ну это вы зря, в дешевых пьесках героинь не убивают.

— Разумеется, но…

Люк вовремя остановился.

— Что вы хотели сказать?

— Да так, ничего.

Слава Богу, у него хватило ума не продолжать. Не слишком-то вежливо взять да и брякнуть молодой привлекательной женщине, что она отнюдь не героиня…

— Их похищают, — продолжала Бриджит, — или заключают в тюрьму, а еще оставляют умирать в клоаке[250] или затопленном подвале — они всегда в смертельной опасности, но чтобы умереть — никогда!

— Они даже не стареют, — добавил Люк и тут же спросил: — Значит, это и есть Ведьмин луг?

— Да.

— А вам не хватает только помела, — любезно заметил он, глядя на нее сверху вниз.

— Благодарю за комплимент. Мистер Эллсуорта сказал приблизительно то же самое.

— Я только что его встретил.

— Вы говорили с ним?

— Да. Между прочим он пытался поддеть меня.

— И ему это удалось?

— Он вел себя немного по-детски. — Люк помолчал, а затем вдруг выпалил: — Чудной он все-таки. То вроде бы кажется безнадежным глупцом, а потом вдруг такое сказанет, начинаешь думать, что он вовсе не такой уж и простак.

— Так вы тоже это заметили?

— Значит, вы со мной согласны?

— Да. В нем есть что-то странное. Вчера мне не спалось, и я все обдумывала нашу ситуацию и вот до чего додумалась: у нас действительно завелся убийца. Мало того — я должна его знать! Ведь я здесь знакома практически со всеми. И еще: если убийца существует, он наверняка должен быть не в своем уме.

Люку вспомнились слова доктора Томаса, и он переспросил:

— То есть, по-вашему, он никак не может быть психически здоровым? Вроде меня или вас?

— Такой убийца не может. Этот наверняка псих. Я, естественно, сразу вспомнила про Эллсуорта. Он у нас единственный, у кого явные странности. Он действительно странный, это просто бросается в глаза!

— Ну, таких чудаков везде хватает, — с сомнением произнес Люк. — Они позеры и дилетанты, но в общем совершенно безобидны.

— Да. Но вспомните, какие у него отвратительные руки.

— Вы тоже заметили? Забавно!

— Даже не белые, а с какой-то жуткой прозеленью.

— М-да, пальчики у него действительно какие-то заплесневелые. Однако сия интересная особенность еще не доказывает того, что он развлекается убийствами.

— Это-то понятно. Нам нужны улики.

— Улики! — прорычал Люк. — Вот как раз их у нас нет. Ни единой. Этот субчик очень осторожен. Осторожный убийца! Осмотрительный сумасшедший!

— Я пыталась вам помочь, — сказала Бриджит.

— Это вы про Эллсуорта?

— Да. Подумала, вдруг мне повезет больше, чем вам. И действительно, кое-что мне удалось у него выудить.

— Скорее рассказывайте.

— Кажется, у него есть небольшая компания довольно разудалых молодых людей. Время от времени они наезжают сюда и устраивают тут форменные шабаши.

— Иными словами, тайные оргии?

— Ну насколько они тайные, не знаю, но что оргии — это точно. Но, в сущности, все это просто баловство, эдакие испорченные детки.

— Наверное, изображают из себя поклонников дьявола и танцуют непристойные танцы.

— Что-то в этом роде. Очевидно, так они понимают «истинное наслаждение».

— Могу кое-что добавить: в одном из их шабашей принимал участие и Томми Пирс — исполнял роль служки и был одет в красную сутану.

— Значит, он знал о забавах Эллсуорта и его дружков?

— Да. Не это ли стало причиной его смерти?

— Вы думаете, он болтал о том, что увидел?

— Конечно. А может быть, даже пробовал шантажировать Эллсуорта.

— Я понимаю, это только предположения, — задумчиво сказала Бриджит, — но от такого типа, как Эллсуорта, можно ожидать чего угодно.

— Да, и если так, все сразу становится на свои места.

— Итак, мы установили его связь с двумя жертвами — с Томми Пирсом и Эми Гиббс.

— А как насчет хозяина пивнушки и Шмеллинга?

— Пока никак.

— Правда, мотив для убийства Шмеллинга налицо: он ведь врач и мог в какой-то момент понять, что Эллсуорта свихнулся.

— Вполне вероятно. — Тут Бриджит вдруг засмеялась. — Сегодня утром я недурно сыграла свою роль. Похоже, я обладаю выдающимися гипнотическими способностями. Когда я ему рассказала, что одна из моих прапрабабушек чудом избежала сожжения на костре — естественно, за колдовство, — мои акции резко взмыли вверх. Меня теперь непременно пригласят принять участие в очередных сатанинских игрищах.

— Бриджит, Бога ради, будьте осторожны, — вырвалось у Люка.

Она удивленно посмотрела на него.

— Я только что встретил дочку Шмеллинга. Мы говорили а мисс Пинкертон, незадолго до смерти она беспокоилась за вас.

Бриджит застыла на месте.

— Что? Мисс Пинкертон… беспокоилась… за меня?

— Это сказала мне Роза Шмеллинг.

— Она так сказала?

— Да.

— А что еще она сказала?

— Больше ничего.

— Вы уверены?

— Вполне.

— Понятно, — после некоторой паузы пробормотала Бриджит.

— Мисс Пинкертон тревожилась о Шмеллинге, и он умер. А теперь я узнаю, что она боялась и за вас…

Бриджит засмеялась и тряхнула головой — ее длинные черные волосы рассыпались по плечам.

— Не волнуйтесь. Дьявол заботится о своих присных[251].

Глава 11 В гостях у майора Хортона

— Что ж, весьма признателен за беседу. — Люк откинулся на спинку кресла, стоявшего перед столом управляющего банком. — Боюсь, я отнял у вас много времени.

Мистер Джонс протестующе замахал руками. Его смуглое пухлое личико сияло.

— Что вы, что вы, мистер Фицвильям. В нашей глуши мы всегда рады новому человеку.

— Но у вас замечательный городок. Своего рода хранитель суеверий.

Мистер Джонс со вздохом заметил, что искоренить их может лишь просвещение, а это долгий процесс. Люк тут же не преминул вставить, что, по его мнению, ценность просвещения сегодня слишком завышена. Мистер Джонс был явно шокирован его словами.

— Лорд Уитфилд столько делает для нашего городка. Он хорошо помнит, сколько невзгод ему пришлось пережить в юности, и уверен, что нынешним молодым необходимо встречать их во всеоружии.

— Однако юношеские невзгоды не помешали ему сколотить приличное состояние, — сказал Люк.

— Что ж, видимо, он обладает незаурядными способностями.

— Или ему просто повезло.

Мистера Джонса эта реплика немного покоробила.

— Везение — это единственное, что по-настоящему важно, — продолжал разглагольствовать Люк. — Возьмите, к примеру, убийц. Почему некоторым из них удается уйти от ответственности? Они что, очень умны? Или им просто везет?

— Скорее просто везет, — согласился мистер Джонс.

— Возьмите какого-нибудь забулдыгу, ну хотя бы Картера, владельца одной из ваших пивных. Недели напролет ходил пьяный, и; ничего. Но однажды ночью все-таки сверзился с мостков в речку и утонул. Таково уж его… э-э… везение.

— Для некоторых это и впрямь было везением, — вставил управляющий.

— Кого вы имеете в виду?

— Его жену и дочь.

— О да, разумеется.

Постучав, в кабинет вошел клерк с бумагами. Люк, дважды расписавшись, получил чековую книжку и поднялся.

— Рад, что мы с вами нашли общий язык. В этом году мне немного повезло на дерби. А вам?

Мистер Джонс, улыбнувшись, признался, что не играет на скачках. Миссис Джонс слишком строга на этот счет, добавил он.

— Значит, вы не ездили на скачки?

— Нет, конечно.

— А кто-нибудь из местных?

— Майор Хортон. Он азартный игрок. И мистер Эббот обычно тоже ездит. Правда, в этот раз ему не удалось поставить на победителя.

— Да, по-моему, мало кто угадал, — сказал Люк и, попрощавшись, вышел из банка.

На улице он закурил. Если не брать в расчет версию о «наименее вероятном убийце»[252], не было никаких оснований оставлять мистера Джонса в списке подозреваемых. Управляющий банком никак особо не отреагировал на «каверзные» вопросы Люка. Нет, на роль убийцы он явно не годился. К тому же он не ездил на дерби, и вообще никуда в тот день не выезжал. Однако визит Люка все же не был напрасным, удалось кое-что узнать. Оказывается, и майор Хортон, и мистер Эббот в день скачек отлучались из Вичвуда. Следовательно, и тот и другой могли быть в Лондоне в то время, когда мисс Пинкертон сбила машина.

Доктора Томаса Люк больше не подозревал, и все же следовало убедиться, что в день скачек тот находился в Вичвуде. Да, неплохо бы это выяснить.

Теперь Эллсуорти. Если этот любитель оргий тоже не отлучался, вероятность того, что убийца — он, соответственно, уменьшалась. Ко всему прочему, Люк не исключал, что гибель мисс Пинкертон могла быть и случайной.

И все же в эту версию ему не очень верилось. Слишком уж «своевременной» была ее смерть.

Люк сел в свою машину, стоявшую у обочины, и поехал в сторону гаража Пипвелла, расположенного в дальнем конце Хай-стрит.

Ему хотелось посоветоваться по поводу мелких неполадок в работе двигателя. Пригожий молодой механик с веснушчатым лицом внимательно его выслушал, после чего они подняли капот и углубились в обсуждение всяких технических тонкостей.

— Джим, пойди-ка сюда на минутку, — раздался чей-то голос, и веснушчатый механик извинился и отошел.

Джим? Ну да. Джим Харви. Правильно. Молодой человек Эми Гиббс. Вскоре он вернулся, и они продолжили разговор. Люк согласился на его предложение оставить машину в гараже, а уходя, как бы невзначай спросил:

— Повезло на дерби в этом году?

— Нет, сэр. Я ставил на Клэриголда.

— Немногие верили в Джуджуба Второго, а?

— Верно, сэр. По-моему, ни одна газета не прочила его в фавориты.

— Игра на скачках — дело ненадежное, — заключил Люк. — Когда-нибудь были на бегах?

— Увы, сэр, а неплохо бы побывать. В этом году даже просил выходной. И билеты в тот день были со скидкой до самого Эпсома и обратно, но хозяин и слушать меня не стал. Правда, работы было полно, еле успевали…

Люк кивнул и вышел на улицу.

Джим Харви тоже отпадает. Симпатичный парень, какой из него убийца… и Лавинию Пинкертон он точно не сбивал.

Люк отправился домой берегом реки, и снова, как и в прошлый раз, наткнулся на майора Хортона с его бульдогами. Майор, по обыкновению, орал во все горло:

— Огэстес, Нелли, Нелли, кому говорю! Нэро, Нэро, Нэро!

И снова он с интересом уставился своими чуть выпученными глазами на Люка, но на сей раз не ограничился одним созерцанием:

— Простите, вы мистер Фицвильям?

— Да.

— Майор Хортон. Кажется, мы с вами завтра встречаемся в Мэнор. Партия в теннис. Мисс Конвей любезно пригласила меня. Она ведь ваша кузина?

— Да.

— Я так и думал. У нас всякого нового человека вычислить ничего не стоит…

Внимание майора отвлекли его бульдоги, принявшиеся обнюхивать невзрачную белую дворняжку.

— Огэстес, Нэро! Ко мне, ко мне, кому говорю!

Наконец Огэстес и Нэро неохотно повиновались, и майор вернулся к прерванному разговору. Люк похлопал по спине Нелли, доверительно на него поглядывавшую.

— Славная сучка, не правда ли? — пророкотал майор. — Люблю бульдогов. Всегда держал только их. Ни в какое сравнение с другими породами. Кстати, я живу здесь рядом, может, зайдем, выпьем по рюмочке?

Люк согласился, и они направились к дому. По дороге майор продолжал восхвалять необыкновенные достоинства бульдожьего племени.

Люку перечислили все завоеванные Нелли кубки, поведали о бесчестном поведении судьи, присудившего Огэстесу только утешительный приз, и о триумфах Нэро.

Наконец они пришли. Майор толкнул незапертую парадную дверь и провел гостя в небольшую, пропахшую псиной комнату, уставленную книжными шкафами, а сам занялся напитками. Люк огляделся. Стены были сплошь увешаны фотографиями собак, на столике журналы «Филд[253]» и «Кантри лайф[254]». В углу — пара потертых кожаных кресел. В книжных шкафах было расставлено множество серебряных кубков. Над камином красовался писанный маслом женский портрет.

— Моя супруга, — сообщил майор, оторвавшись от приготовления коктейля и проследив направление взгляда своего гостя. — Замечательная женщина. Волевое лицо, правда?

— О да, — сказал Люк, рассматривая портрет покойной миссис Хортон. Она была изображена в розовом атласном платье с букетиком ландышей в руках, каштановые волосы разделял прямой пробор, губы сурово поджаты, в холодных серых глазах отражалось недовольство.

— Замечательная женщина, — повторил майор, вручая Люку стакан. — Больше года как умерла. С тех пор я уже не тот.

— Да? — только и сказал Люк, не зная, как нужно реагировать на это заявление.

— Прошу. — Майор махнул рукой в сторону одного из кресел. Придвинув себе другое, он сел, отхлебнул виски с содовой и повторил:

— Да, с тех пор я уже не тот.

— Вам, должно быть, не хватает ее, — рискнул предположить Люк.

Майор Хортон мрачно кивнул.

— Мужчине необходима жена — чтобы держать его в форме. Иначе он распускается, да, да, распускается. Дает себе волю.

— Безусловно…

— Уж я-то знаю, о чем говорю, мой мальчик. Заметьте, я не скрываю, что поначалу мужчине в браке приходится несладко. Он иногда взбрыкивает: «Черт побери, я сам волен собою распоряжаться!» А потом помаленьку втягивается. Главное — помнить о дисциплине.

Видимо, супружеская жизнь майора Хортона больше походила на военную кампанию, чем на идиллию семейного счастья.

— Женщины, — философствовал майор, — странные существа. Угодить им практически невозможно, однако они умеют держать мужчину в рамках, этого у них не отнимешь.

Люк вежливо промолчал.

— Вы женаты? — осведомился майор.

— Нет.

— Ну, у вас все еще впереди. И заметьте, мой мальчик, с этим ничто не сравнится.

— Приятно услышать добрые слова о браке, — сказал Люк. — Особенно в наши дни, когда столько разводов.

— Фу! — фыркнул майор. — От нынешних юнцов меня просто тошнит. Слабаки. Никакого терпения! Никакой выдержки! Где ваша сила духа?!

Люка так и подмывало спросить, почему для семейного счастья требуется особая сила духа, но он сдержался.

— И заметьте, — продолжал майор. — Лидия была исключительная женщина. Да-да, исключительная! Все здесь почитали и уважали ее.

— Да?

— Она вольничать не позволяла. Так умела просверлить взглядом, что все становились как шелковые. Я говорю о нынешних недоделанных девицах, которые смеют называть себя прислугой! Они мнят, что вы будете мириться с любой наглостью. Но Лидия очень скоро показала им, что к чему! Представляете, у нас за год сменилось пятнадцать кухарок и горничных. Пятнадцать!

Люк подумал, что неумение поладить с прислугой едва ли делает честь хозяйке дома, но, поскольку сам Хортон явно придерживался другого мнения, он промычал что-то неразборчивое.

— Если они ее не устраивали, она просто гнала их в шею.

— Всех до одной?

— Не всех — многие уходили сами. Скатертью дорога — так обычно говорила им Лидия!

— Какая яркая натура! — восхитился Люк. — Но не возникали ли у вас некоторые бытовые трудности?

— О! Я не чураюсь никакой домашней работы. Неплохо готовлю, умею разжечь камин. Вот посуду мыть не люблю, но так ведь от этого никуда не денешься.

Поддакнув, Люк спросил, любила ли хозяйничать миссис Хортон.

— Я не из тех, кто позволяет своей жене превратиться в служанку, — ответствовал майор. — К тому же Лидия была слишком хрупкой, чтобы взвалить на себя домашние дела.

— Значит, она не отличалась крепким здоровьем?

Майор покачал головой.

— Зато у нее был стойкий характер. Никогда не сдавалась. Сколько же эта женщина перенесла! И никакого сочувствия от врачей. Вот уж бездушные твари. Умеют лечить только явную физическую боль. А случись что-то не совсем обычное, никакого от них толку. Взять того же Шмеллинга, которого все здесь считали отличным врачом.

— А вы другого мнения?

— Да он был полный невежда. Ни малейшего представления о современных открытиях. Небось и не слышал никогда о неврозах! Корь, свинка, переломы — в этом он, конечно, разбирался. Но это был его предел. В конце концов я с ним разругался. Он совершенно ничего не смыслил в болезни Лидии, я так ему напрямик и выложил. Очень ему это не понравилось. Сразу надулся и дал задний ход — сказал, чтобы я послал за другим врачом. Мы взяли и пригласили Томаса.

— Он оказался лучше?

— По крайней мере, умнее. Если кто и мог избавить Лидию от ее последнего заболевания, так это Томас. Между прочим, она уже шла на поправку, но вдруг ее снова прихватило.

— Она мучилась?

— Хм, да. Гастрит. Острая боль, тошнота и всякое такое. Как она страдала… Настоящая мученица! А у этих двух больничных сиделок сочувствия ни на грош! «Больной то, больной сё». — Майор залпом допил свой стакан. — Не выношу сиделок! Столько самомнения! Лидия была уверена, что они ее травят. Конечно, это была обычная в таких случаях мнительность. Томас говорил, у тяжелых больных это не редкость, но эти мымры ее действительно невзлюбили. Самая гнусная женская черта — вечно между собой грызутся.

— Полагаю, у миссис Хортон в Вичвуде было много преданных друзей? — Люку самому стало тошно от этой идиотской фразы, но ничего более сносного он придумать не смог.

— Люди были к ней очень добры, — как-то нехотя ответил майор. — Уитфилд посылал виноград и персики из своей оранжереи. А наши старые кумушки — Гонория Уэйнфлит и Лавиния Пинкертон — частенько ее навещали.

— Значит, мисс Пинкертон тоже к ней наведывалась?

— Да. Типичная старая дева, но добрейшее создание! Очень переживала за Лидию. Справлялась о диете и лекарствах. Как говорится, от чистого сердца, но, между нами, чересчур уж она была суетлива.

Люк понимающе кивнул.

— Не выношу суматохи, — продолжал майор. — В нашем городке прямо-таки женское засилье. Не с кем толком сыграть партию в гольф.

— А владелец антикварной лавки?

Майор фыркнул:

— Он в гольф не играет. Сущая баба.

— Давно он в Вичвуде?

— Года два. Гнусный тип. Не выношу я этих мурлыкающих волосатиков. А Лидии он, представьте, нравился. Вообще, мнению женщин доверять нельзя. Их тянет к удивительным прохвостам. Она даже настояла, чтобы я купил у него какое-то сомнительное снадобье от всех болезней. Жидкость в фиолетовой склянке, разрисованной знаками зодиака! Должно быть, настой каких-нибудь трав, собранных в полнолуние. Сплошное надувательство, но женщины все готовы проглотить — не только в фигуральном, но и в прямом, так сказать, смысле. Да-да, любую пакость, ха-ха-ха!

Люк решил действовать напролом, справедливо полагая, что майор Хортон этого попросту не заметит.

— А что за человек Эббот, здешний стряпчий? Он как, толковый законник? Мне нужен совет юриста, и я собирался к нему зайти.

— Говорят, он дока, — подтвердил майор. — Но я не в курсе. Между прочим, мы с ним в ссоре. Он приходил составлять завещание Лидии — незадолго до ее смерти. С тех пор я не видел его. По-моему, он хам. Но, разумеется, это никоим образом не умаляет его профессиональных достоинств.

— Оно, конечно, верно. Но, как я понял, человек он весьма вздорный, успел со многими здесь перессориться?

— Беда в том, что он чертовски обидчив. Воображает, будто он царь и Бог, и в каждом, кто ему посмеет перечить, видит чуть ли не государственного преступника. Слышали про его скандал с Шмеллингом?

— С ним он тоже разругался?

— Еще как! Меня это, заметьте, не удивляет. Шмеллинг был упрям как осел! Но сейчас речь не об этом.

— Жаль его.

— Шмеллинга? Да, конечно. А все из-за элементарной халатности. Заражение крови — чертовски опасная штука. Я, если ненароком порежусь, всегда прижгу ранку йодом. Простая предосторожность. А Шмеллинг, даром что врач, никогда не утруждал себя такими мелочами. И это тоже кое о чем свидетельствует.

Люк не очень понял, о чем именно это свидетельствует, но выяснять не стал. Взглянув на часы, он поднялся.

— Что, уже скоро ленч? — осведомился майор. — Рад был с вами поболтать. Приятно познакомиться с человеком, который повидал мир. Еще как-нибудь побеседуем. Где вы служили? В Малайе? Никогда там не бывал. Слышал, пишете книгу? Суеверия и прочие штучки…

— Да… я…

Но майора Хортона унять было невозможно.

— Могу рассказать вам кое-что очень интересное. Знаете, мой мальчик, когда я служил в Индии…

Минут через десять Люку, после того как он выслушал банальную историю о факирах, фокусниках и прочих восточных чудесах, милых сердцу отставного английского офицера, наконец удалось ретироваться. Выйдя из дома, откуда снова донесся грозный оклик в адрес одной из собак, Люк подивился причудливости супружеской жизни. Майор Хортон, похоже, искренне горевал о жене, которая, по общему мнению, с коим сам Люк был совершенно согласен, нравом весьма напоминала тигра-людоеда.

«А не было ли это, — вдруг засомневался Люк, — просто умелым притворством?»

Глава 12 Столкновение

Все собрались на корте. Погода, к счастью, выдалась прекрасная. Лорд Уитфилд был в самом веселом расположении духа и с удовольствием изображал радушного хозяина, кстати и не кстати поминая свое скромное происхождение. Игроков было восемь. Лорд Уитфилд, Бриджит, Люк, Роза Шмеллинг, мистер Эббот, доктор Томас, майор Хортон и Этти Джонс, смешливая молодая особа, дочь управляющего банком.

Во втором сете Люк оказался в паре с Бриджит против лорда Уитфилда и Розы Шмеллинг. Роза была хорошим игроком, у нее был сильный драйв[255] справа, и она даже выступала в первенстве графства. Ей приходилось то и дело поправлять огрехи лорда Уитфилда. Бриджит и Люк играли довольно средне, а потому силы были примерно равны. После счета 3:3 на Люка вдруг снизошло вдохновение, и они с Бриджит вышли вперед. Счет стал 5:3.

И тут Люк заметил, что лорд Уитфилд начал заметно нервничать. Он оспаривал каждую их с Бриджит подачу, хотя его напарницу эти подачи вполне устраивали. В общем, вел себя как капризный ребенок. До победы оставалось всего очко… и тут Бриджит вдруг послала в сетку совсем нетрудный мяч, потом два раза подряд ошиблась на подаче. Счет сравнялся. Следующий мяч был отбит в район средней линии, и Люк уже приготовился принять его, но тут Бриджит почему-то кинулась ему наперерез. Затем она вновь дважды ошиблась на подаче, и гейм был проигран.

— Простите, я безумно устала, — извинилась Бриджит.

И это было похоже на правду. Ее удары стали беспорядочными, словно она разучилась играть. Сет закончился победой лорда Уитфилда и Розы со счетом 8:6.

После недолгой дискуссии о том, кому играть следующий сет, на корт вышли Роза Шмеллинг вместе с мистером Эбботом — против доктора Томаса и мисс Джонс.

Лорд Уитфилд, утирая лоб, сел и расплылся в самодовольной улыбке. К нему вернулось хорошее настроение. И он стал рассказывать майору Хортону о серии статей на тему «Оздоровление нации» — их должны были печатать в одной из его газет.

— Покажите мне ваш огород, — попросил Люк Бриджит.

— Зачем?

— Очень хочется взглянуть на капустные грядки.

— А зеленый горошек не подойдет?

— Тоже хорошая штука.

Они вышли к огороду. Так как была суббота, садовники отсутствовали. В солнечных лучах все выглядело благодатно-безмятежным.

— Вот ваш горошек, — сказала Бриджит.

Но Люк даже на него не взглянул.

— Почему, черт возьми, вы отдали им игру?! — прорычал он.

Бриджит изумленно вскинула брови.

— Простите. Я очень устала. И вообще, неважно играю.

— Но не настолько же! Ошибиться два раза подряд на подаче — вам бы и ребенок не поверил! А удары — каждый на полмили в аут! Каково!

— Говорю же: я никудышный игрок, — равнодушно объяснила Бриджит. — Если б я играла чуть лучше, я, наверное, смогла бы подыгрывать более натурально! А так, пытаюсь послать мяч в аут, а он летит в линию, вот и приходится изобретать что-то еще.

— Значит, вы признаетесь?

— Это же очевидно, мой дорогой Ватсон[256].

— И в чем причина?

— По-моему, она столь же очевидна. Гордон не любит проигрывать.

— А как же я? Может, я тоже обожаю выигрывать?

— Боюсь, мой дорогой Люк, для меня это не так важно.

— Не угодно ли вам пояснить свою мысль?

— Пожалуйста, если хотите. Ни к чему ссориться с тем, кто дает вам средства к существованию. Мой благодетель Гордон, а не вы.

Люк перевел дыхание и… взорвался:

— Какого черта вы собираетесь замуж за этого нелепого человечка? Зачем вам это?

— Затем, что в качестве его секретарши я получаю шесть фунтов в неделю, а став женой, буду иметь сто тысяч после его смерти, шкатулку с драгоценностями, набитую жемчугом и бриллиантами, приличное содержание и прочие преимущества замужней женщины!

— Но за несколько иные услуги!

— Стоит ли все так драматизировать? — холодно произнесла Бриджит. — Если вы вообразили, что Гордон годится на роль пылкого мужа, то совершенно напрасно! Разве вы не поняли, что он точно малое дитя, которое никак не повзрослеет. Ему нужна мать, а не жена. К сожалению, мать Гордона умерла, когда ему было всего четыре года, поэтому ему так не хватает человека, которому можно было бы похвастаться, который бы его утешал и терпеливо выслушивал его разглагольствования о собственной персоне!

— А у вас злой язычок!

— Да, я не тешу себя сказками, если вы это имеете в виду, — резко парировала Бриджит. — Да, я молода и не совсем глупа, но ни броской внешности, ни денег у меня нет. Я собираюсь всего лишь честно зарабатывать на жизнь. Моя работа в качестве жены Гордона практически ничем не будет отличаться от моей нынешней службы. Через год он едва ли будет помнить о том, что меня следует на ночь поцеловать. Единственное отличие — в оплате моих услуг.

Они сверлили друг друга взглядами, оба бледные от гнева. Бриджит язвительно сказала:

— Продолжайте, мистер Фицвильям. Вы ведь весьма старомодны, не так ли? Не пора ли произнести расхожую фразу о том, что я продаю себя за деньги!

— Вы бесчувственная маленькая фурия!

— Это лучше, чем быть маленькой пылкой дурочкой!

— Разве?

— Да, это я точно знаю.

Люк насмешливо улыбнулся.

— И что же вы знаете?

— Я знаю, что такое любить мужчину! Вам не доводилось встречаться с Джонни Конишом? Я три года была с ним помолвлена. Я обожала его до беспамятства — до боли! А в итоге он бросил меня и женился на пышной вдовушке с северо-английским выговором, тройным подбородком и с тридцатью тысячами годового дохода! Такие уроки хорошо излечивают от романтических склонностей, правда?

— Да, пожалуй. — Люк с тяжелым вздохом отвернулся.

— Ну, вот я и излечилась…

Нависло тягостное молчание. Наконец Бриджит нарушила его.

— Надеюсь, вы понимаете, — начала она несколько неуверенно, — что, живя в доме Гордона, вы не имеете ни малейшего права говорить со мной подобным образом. Это очень дурной тон!

Люк уже успел овладеть собой.

— Кажется, вы тоже грешите избитыми фразами? — с любезной улыбочкой осведомился он.

Бриджит вспыхнула.

— В любом случае то, что я сказала, верно!

— Вовсе нет! И я имею право.

— Чепуха!

Люк посмотрел на нее. Его лицо покрывала странная бледность, как будто ему было очень больно.

— Я имею право. Потому что люблю вас… Как вы только что сказали? Люблю до боли! Именно так!

Она слегка подалась назад.

— Вы…

— Смешно, правда? Что же вы не хохочете! Я приехал сюда по важному делу, а вы… вы заворожили меня! Да, да… с первой же минуты! Я помню, как вы появились из-за угла этого дома, и я словно попал в сказочный мир! Вы колдунья! Мне кажется, стоит вам приказать: «Обернись лягушкой!» — я тут же послушно запрыгаю прочь, хлопая вылезшими из орбит глазами!

Он подошел чуть ближе.

— Я безумно люблю вас, Бриджит Конвей. Поэтому не надейтесь, что я буду ликовать по поводу того, что вы собираетесь замуж за пузатенького напыщенного коротышку, который выходит из себя, когда проигрывает партию в теннис.

— И что же мне, по-вашему, делать?

— Выходите лучше за меня! Но мое предложение, конечно, вызовет у вас только веселый смех.

— Да, это действительно очень смешно.

— Я в этом и не сомневался. Что ж, по крайней мере, мы выяснили отношения. Вернемся на корт? Может быть, теперь вы подыщете мне партнера, который способен выигрывать!

— Так вы тоже не любите проигрывать? Совсем как Гордон!

Люк, не выдержав, схватил ее за плечи.

— У вас ужасный язык, Бриджит!

— Боюсь, я вам не слишком по нраву, Люк, несмотря на всю вашу пылкую страсть!

— Совсем не по нраву.

— Вы ведь собирались по возвращении с Востока жениться и завести свой дом, не так ли? — спросила Бриджит, пристально на него посмотрев.

— Да.

— Но ваша избранница представлялась вам совершенно не такой, как я.

— Вы угадали. Абсолютно не такой.

— Конечно, я представляю, каков идеал мужчин вашего типа. Хорошо представляю.

— Вы вообще очень проницательны, дорогая Бриджит.

— Вы мечтали о славной девушке — настоящей англичанке, которая любит природу и обожает собак… Вероятно, вы не раз рисовали в своем воображении, как стоит она в своей твидовой юбке у камина и кончиком туфли подталкивает в огонь веточку.

— Какая прелестная картинка!

— Восхитительная! Ну что ж, вернемся на корт? Вы можете играть с Розой Шмеллинг. Она здорово играет, и вы почти наверняка выиграете.

— Я, как человек «весьма старомодный», оставляю последнее слово за вами…

Снова наступила пауза. Люк медленно убрал руки с ее плеч. Оба стояли в какой-то нерешительности, как будто между ними оставалось еще что-то невысказанное.

Наконец Бриджит резко развернулась и пошла по дорожке к корту…

Второй сет как раз заканчивался. Однако Роза больше играть не хотела.

— Я и так уже сыграла два сета подряд.

Но Бриджит настаивала.

— Я очень устала. Составьте пару мистеру Фицвильяму — против мисс Джонс и майора Хортона.

Однако Розу уговорить не удалось, и в конечном итоге на корт вышли одни мужчины. Потом все отправились пить чай.

Лорд Уитфилд беседовал с доктором Томасом, подробно и с большим апломбом описывая свой визит в исследовательскую лабораторию Веллермана Крейца.

— Я хотел уяснить себе направление последних научных изысканий, — важно заявил он. — Я ведь несу ответственность за то, что печатают мои газеты. Чувство долга — оно ведет меня нужной стезей. Мы живем в эпоху расцвета науки. И надо уметь преподносить ее так, чтобы она легко усваивалась массами.

— Наука предназначена для узкого круга, для дилетантов она может быть даже опасна, — сказал доктор Томас, слегка пожав плечами.

— Наука в домашнем кругу — вот к чему мы должны стремиться, — безапелляционно заявил лорд Уитфилд, будто его не слыша. — Человек, интересующийся наукой…

— Разбирающийся в пробирках, — ввернула Бриджит, состроив серьезную мину.

— Мне там понравилось, — продолжал лорд Уитфилд. — Веллерман, конечно, сам мне все показал. Я просил его не беспокоиться и послать со мной кого-то из подчиненных, но он настоял.

— Вполне естественно, — вставил Люк.

Лорд Уитфилд был польщен.

— И он мне все толково объяснил — основную идею их открытия и что такое штамм[257], сыворотка и прочие тонкости. И даже согласился написать первую из серии статей.

— Я слышала, они используют для опытов морских свинок, — пробормотала миссис Энструтер. — Какое бессердечие! Хотя, конечно, лучше их, чем собак или кошек.

— Людишек, которые используют таким образом собак, стрелять надо, — прохрипел майор Хортон.

— Мне кажется, Хортон, — произнес мистер Эббот, — что вы собачью жизнь ставите выше человеческой.

— Разумеется! В отличие от людей, собаки не способны на вероломство. И они никогда не наговорят вам всяких гадостей.

— Зато они могут вцепиться вам в ногу своими ужасными зубищами, а, Хортон?

— Собаки хорошо чувствуют, в кого следует вцепиться.

— На прошлой неделе одна из ваших чувствительных тварей чуть меня не цапнула. Что скажете на это, Хортон?

— Только то, что уже сказал!

— Как насчет очередного сета? — поспешила вмешаться Бриджит.

Была сыграна еще пара сетов. Когда Роза Шмеллинг уже прощалась, к ней подошел Люк.

— Я провожу вас, — предложил он. — Помогу донести ракетку. Вы ведь без машины?

— Да, но я живу рядом.

— Я с удовольствием пройдусь. — Он взял у нее из рук ракетку и туфли, и они пошли по подъездной аллее. Сначала оба молчали, потом Роза задала ему несколько вопросов — так, ни о чем — просто чтобы поддержать беседу. Люк был очень мрачен и отвечал односложно, но девушка, по-видимому, не обратила на это внимания.

И только когда они свернули к ее дому, лицо Люка прояснилось.

— Теперь мне лучше, — признался он.

— А раньше вам было плохо?

— Вы умница — сделали вид, что ничего не заметили.

Однако вам удалось разогнать хандру вашего невежливого кавалера. Забавно, но мне кажется, будто я из мрака вышел на солнце.

— Так и есть. Когда мы покинули Мэнор, солнце закрывала туча, а теперь ее нет.

— Вот видите, какое замечательное совпадение, мир, в сущности, прекрасен.

— Я тоже так считаю.

— Мисс Шмеллинг, вы позволите сказать вам одну дерзость?

— Разве вы на такое способны?

— Сейчас сами в этом убедитесь. Я хотел сказать, что доктор Томас очень везучий человек.

Роза вспыхнула от смущения и улыбнулась.

— Так вы уже слышали?

— А вы держали это в секрете? Извините, ради Бога.

— О! В нашем городке невозможно иметь секреты.

— Значит, вы действительно помолвлены?

Роза кивнула.

— Только… пока… мы не объявили об этом официально. Понимаете, папа был против, и нам кажется… нехорошо… оглашать это сразу после его смерти.

— Отец не одобрял ваш выбор?

— Не то чтобы не одобрял. Хотя, пожалуй, вы правы.

— Он считал, что вы еще слишком молоды? — мягко спросил Люк.

— Да, он так говорил.

— Но вы полагаете, его смущало и что-то еще, — проницательно заметил Люк.

Роза нехотя кивнула головой.

— Да… боюсь, дело было в том, что папе… в сущности, не нравился Джеффри.

— Они недолюбливали друг друга?

— Иногда мне казалось, что… так оно и есть… Конечно, папа был уже человек пожилой… со своими предрассудками.

— И очевидно, очень вас любил и не мог даже представить, что вы его покинете.

Роза согласилась, но как-то неуверенно.

— Или все обстояло еще серьезнее? Он категорически не хотел, чтобы вашим мужем стал Томас?

— Да. Понимаете ли… папа и Джеффри — они такие разные, и у них постоянно бывали споры. Джеффри старался быть покладистым, но он чувствовал, что папа не любит его… и все больше замыкался в себе… и… очень робел перед ним. Из-за этого папа так толком его и не узнал.

— Бороться с предубеждениями очень трудно.

— Папина неприязнь была совершенно необоснованна!

— И он ничем ее не мотивировал?

— О нет. Это было невозможно. То есть он не мог сказать ничего плохого о Джеффри, кроме того, что просто не любит его.

— «Ты мне противен, доктор Фелл, Но до сих пор не знаю чем»[258].

— Именно так.

— Ну а более веские причины? Может быть, ваш Джеффри пьет или играет на скачках?

— О нет. Мне кажется, Джеффри даже не знает, кто выиграл дерби.

— Занятно. Могу поклясться, что видел вашего доктора Томаса в Эпсоме на скачках, — бессовестно соврал Люк и тут же забеспокоился, не говорил ли он ей, что в тот день только прибыл в Англию.

Но Роза ответила сразу, ничего не заподозрив.

— Джеффри — на дерби? О нет, вам показалось. Он никак не мог быть на дерби, он тогда весь день провел в Эшволде — принимал трудные роды.

— Ну и память у вас!

Роза засмеялась.

— Я запомнила потому, что тому младенцу родители в честь этого дня даже дали прозвище «Джуджуб» — ведь эта лошадь пришла первой.

Люк рассеянно кивнул.

— А вообще, — продолжала Роза, — Джеффри никогда не ездит на скачки. Ему там было бы смертельно скучно. — И добавила уже другим тоном: — Может быть, зайдете? Я думаю, мама была бы рада познакомиться с вами.

— Вы в этом уверены?

Роза провела его в комнату, где царил печальный полумрак. В кресле, с отсутствующим взглядом и вся сгорбившись, сидела женщина.

— Мама, это мистер Фицвильям.

Миссис Шмеллинг очнулась и пожала гостю руку.

Роза тихо вышла из комнаты.

— Рада с вами познакомиться, мистер Фицвильям. Роза сказала, что ваши друзья знали моего мужа много лет назад.

— Да, миссис Шмеллинг. — Люку было очень неловко лгать женщине, потерявшей мужа, но ничего другого не оставалось.

— Жаль, что вы с ним не встречались. Он был прекрасный человек и замечательный врач. Поставил на ноги многих безнадежных больных — только благодаря силе своего характера.

— Я много слышал о нем с тех пор, как приехал сюда, — мягко сказал Люк. — И понял, что его здесь очень и очень ценили.

Он не мог как следует видеть лицо миссис Шмеллинг. Ее голос звучал довольно монотонно, но эта нарочитая бесстрастность выдавала, как трудно ей себя сдерживать.

Неожиданно она сказала:

— Мистер Фицвильям, известно ли вам, что мир полон зла?

— Да, да, конечно, — с готовностью согласился он, удивленный этой странной фразой.

— Так известно или нет? — снова спросила она. — А если нет, знайте: вокруг столько зла… И надо быть готовым к борьбе с ним! Джон знал — и боролся. Он был на стороне добра!

— Конечно, конечно, — поспешил согласиться Люк.

— Он столкнулся со злом здесь. Он знал…

Миссис Шмеллинг вдруг разрыдалась.

— Мне так жаль… — пробормотал Люк и осекся.

Она так же внезапно овладела собой.

— Прошу меня простить. — Она протянула руку, и он пожал ее. — Заходите к нам еще. Роза будет рада. Вы ей очень понравились.

— И она мне понравилась. Я давно уже не встречал таких славных девушек.

— Она очень добра ко мне.

— Доктору Томасу несказанно повезло.

— Да. — Голос миссис Шмеллинг снова стал безжизненным — она лишь нервно сплетала и расплетала пальцы. — Не знаю, не знаю — все так сложно.

Люк тихо вышел, оставив ее в этом полумраке.

По дороге домой он вспоминал детали их разговора.

В день скачек доктора Томаса не было в Вичвуде значительную часть дня. Он уезжал на машине. Вичвуд в тридцати пяти милях от Лондона. Предположительно, доктор принимал роды. Пока это известно только с его слов. Но, вероятно, можно будет проверить. Люк вспомнил слова миссис Шмеллинг.

Что она хотела сказать, настойчиво повторяя: «Вокруг столько зла…»?

Что скрывалось за этой фразой — крик измученной горем души, нервный срыв или что-то еще?

Может, она что-то знает? Может, доктор ей что-то сказал перед смертью?

«Так или иначе придется продолжить расследование», — подумал Люк, отчаянно пытаясь отвлечься от того их разговора с Бриджит.

Глава 13 Беседа с мисс Уэйнфлит

На следующее утро Люк принял важное решение. Он понял, что косвенные расспросы больше ничего ему не дадут. Днем позже, днем раньше, ему неизбежно придется открыться.

Что ж, хватит изображать из себя чудака, помешанного на суевериях, пора признаться, что он приехал в Вичвуд с совершенно иной миссией.

Для начала он решил посетить Гонорию Уэйнфлит. Рассудительность и несомненная проницательность старой девы произвели на него приятное впечатление. К тому же он надеялся, что у нее найдется полезная для него информация. Она рассказала ему то, что знала наверняка. Теперь он хотел вытянуть из нее то, о чем она, возможно, догадывалась. Эти ее догадки вполне могут и подтвердиться.

Люк пришел к ней сразу же после церковной службы. Мисс Уэйнфлит приняла его без церемоний, ничуть не удивившись его визиту. Когда она уселась, аккуратно сложив руки и устремив на него умный взгляд своих козьих глаз, Люк с места в карьер перешел к делу.

— Мисс Уэйнфлит, вы, наверное, уже догадались, что я приехал сюда вовсе не за тем, чтобы писать книгу? — спросил он.

Пожилая дама молча кивнула, ожидая продолжения.

Люк не решился рассказать ей все, что ему было известно. Правда, на болтушку она вроде бы не походила, однако рассчитывать на то, что старая дева устоит перед соблазном поделиться волнующей новостью с парочкой «надежных» подруг, было опасно. Люк выбрал золотую середину.

— Я здесь для того, чтобы расследовать обстоятельства смерти бедной Эми Гиббс.

— Вы хотите сказать, что вы из полиции?

— О нет. Я не переодетый сыщик. — И шутливо добавил: — Я персонаж гораздо более известный — во всяком случае, в криминальных романах. Я — частный детектив.

— Понимаю. Значит, вас пригласила Бриджит Конвей?

Немного подумав, Люк решил не разуверять ее. Не вдаваясь в излишние пока подробности, ему было бы трудно объяснить, как он попал в Вичвуд. А мисс Уэйнфлит уже продолжала говорить: в ее голосе послышались восторженные нотки.

— Бриджит такая практичная, такая деятельная! Не то что я с вечными своими сомнениями… Я хочу сказать, когда нет полной уверенности, так трудно решиться на какие-то… ну что-нибудь предпринять…

— Значит, вы все-таки что-то заподозрили?

— Да как вам сказать, мистер Фицвильям… Я и сама не знаю. А вдруг это только моя неуемная фантазия? Когда живешь одна и не с кем посоветоваться или поговорить, легко можно впасть в крайность и вообразить бог весть что.

Люк с готовностью поддакнул, но все же не отступал:

— Но в глубине души вы уверены?

Однако мисс Уэйнфлит все еще сопротивлялась:

— А вдруг мы с вами говорим о разных вещах?

Люк улыбнулся.

— Вы хотите, чтобы я спросил прямо, без обиняков? Извольте. Вы считаете, что Эми Гиббс убили?

Гонория Уэйнфлит слегка вздрогнула.

— Ее смерть не дает мне покоя. По-моему, все очень странно.

— Значит, по-вашему, ее смерть не была случайной? — настаивал Люк.

— Да.

— Но, возможно, это просто несчастный случай?

— Да, конечно. Но тут так много…

— Может быть, она покончила с собой? — перебил ее Люк.

— Боже сохрани!

— Значит, вы полагаете, — мягко подытожил Люк, — что ее убили?

После некоторых колебаний мисс Уэйнфлит наконец решилась.

— Да, я так считаю!

— Понятно. Теперь мы можем поговорить более обстоятельно.

— Но у меня нет никаких реальных оснований, — забеспокоилась мисс Уэйнфлит. — Это всего лишь предположение.

— Разумеется. Но мы ведь ведем сугубо приватную беседу. Мы пока никого не обвиняем. Просто рассуждаем. Итак, мы подозреваем, что Эми Гиббс убили. А что же мы думаем по поводу убийцы?

Мисс Уэйнфлит встревоженно покачала головой.

— У кого были основания покончить с ней? — уточнил Люк.

— Незадолго до смерти она поссорилась со своим ухажером, Джимом Харви. Он работает в гараже. Прекрасный молодой человек, уравновешенный. В газетах, конечно, пишут о всяких ужасах: о молодых людях, расправившихся со своими подружками. Но представить, что на такое способен Джим… Нет, это невозможно.

Люк кивнул.

— Да и потом, он не стал бы действовать подобным образом, — продолжала рассуждать мисс Уэйнфлит. — Влезть в окно и подставить ей вместо микстуры краску для шляпок… Уж очень непохоже…

Она запнулась, и Люк пришел ей на помощь.

— На поведение несчастного влюбленного? Согласен. По-моему, Джима Харви можно смело исключить из числа подозреваемых. Эми была убита (таков наш с вами вывод), убита кем-то, кто хотел от нее избавиться, и этот кто-то все тщательно спланировал — чтобы его преступление выглядело как несчастный случай. А теперь: что вы думаете — или, вернее, что вам подсказывает интуиция? Кто мог такое совершить?

— Не имею ни малейшего представления! Правда-правда!

— Вы уверены?

— Да-да… уверена.

Люк внимательно посмотрел на нее — это ее «да-да» прозвучало не очень-то убедительно.

— А что вы думаете относительно мотива убийства?

— Да не было никаких мотивов.

Этот ответ был более твердым.

— Она у многих работала в Вичвуде?

— Год у Хортонов, а потом устроилась в дом лорда Уитфилда.

— Ясно. Значит, так. Кто-то хотел от нее избавиться. Судя по имеющимся фактам, мы вправе предполагать, что это был мужчина, и мужчина скорее всего не очень молодой (иначе бы он просто не знал, что существуют краски для шляпок). Это во-первых. А во-вторых, что он человек достаточно сильный и ловкий — раз, судя по всему, сумел забраться на крышу флигеля, а оттуда — в комнату? Вы согласны?

— Целиком и полностью.

— Не возражаете, если я сам попробую влезть на крышу?

— Пожалуйста, пожалуйста. По-моему, это хорошая мысль.

Они вышли через боковую дверь и, обогнув дом, оказались на заднем дворе. Люк запросто вскарабкался на крышу флигеля. Оконная рама сразу поддалась, и он без особых усилий протиснулся в комнату. Через несколько минут он подошел к ожидавшей его внизу мисс Уэйнфлит, вытирая руки о носовой платок.

— Это оказалось куда легче, чем я думал, — сказал Люк. — Требуется не бог весть какая сила. На подоконнике или на крыше не было следов?

Мисс Уэйнфлит покачала головой.

— Не думаю. Правда, констебль влез в комнату именно так.

— Значит, если бы какие-то следы и обнаружили, наверняка бы решили, что это его. Ваш полицейский, прямо скажем, действовал не очень разумно. Ну да что тут поделаешь!

Мисс Уэйнфлит провела его обратно в дом.

— Эми Гиббс обычно спала крепко? — спросил он.

— Во всяком случае, по утрам ее было не добудиться, — довольно язвительно ответила миссис Уэйнфлит. — Иной раз все руки отобьешь, пока она соизволит отозваться. Но ведь, знаете, мистер Фицвильям, говорят, не тот глух, кто не слышит, а тот, кто не хочет слышать.

— Это уж точно, — признал Люк. — А теперь, мисс Уэйнфлит, попробуем все-таки докопаться до мотива. Начнем с наиболее очевидного. Как по-вашему, было ли что-нибудь между Эллсуорти и Эми? — И поспешно добавил: — Я спрашиваю только о вашем мнении. Не более.

— Ну, если вас интересует мое мнение, я скажу «да».

Люк кивнул.

— На ваш взгляд, Эми была способна на шантаж?

— Опять же, поскольку речь идет только о моем мнении, я должна сказать, что это вполне вероятно.

— А вы случаем не знаете, не завелись ли у нее незадолго до того, как она погибла, денежки?

Мисс Уэйнфлит задумалась.

— Пожалуй, нет. Если бы что-то такое было, я бы наверняка прознала.

— А какие-нибудь траты — «слишком большие для кошелька горничной»?

— Ничего подобного.

— Что ж, значит, версия о шантаже отпадает. Обычно жертва поначалу соглашается заплатить, прежде чем пойти на крайние меры… при дальнейшем вымогательстве. Но не исключен и еще один вариант: девушка могла что-то знать.

— Что, например?

— Скажем, нечто, представлявшее для кого-то здесь в Вичвуде большую опасность. Эми ведь уже успела поработать тут у многих. Допустим, ей стало известно нечто, компрометирующее кого-то из ее хозяев, например, мистера Эббота — в профессиональном отношении.

— Мистера Эббота?

— Ну необязательно его. Это могло касаться и доктора Томаса — какие-нибудь нарушения врачебной этики, — поспешно добавил Люк.

— Оно конечно… — начала мисс Уэйнфлит и запнулась.

А Люк продолжал:

— Ведь вы говорите, что Эми Гиббс была горничной у Хортонов — в то время, когда умерла миссис Хортон?

— А при чем здесь Хортоны, мистер Фицвильям? — помедлив, спросила мисс Уэйнфлит. — Миссис Хортон умерла более года тому назад.

— Да. И Эми служила тогда как раз у них.

— Это понятно, но какое отношение к этому имеют Хортоны?

— Не знаю. Я просто размышляю вслух. Миссис Хортон, кажется, умерла от острого приступа гастрита?

— Да.

— Это произошло неожиданно?

— Для меня — да. Понимаете, ей уже стало гораздо лучше — она явно шла на поправку, — но вдруг наступил рецидив, и она скончалась.

— Доктор Томас не ждал такого исхода?

— Не знаю. Наверное, нет.

— А что сказали сиделки?

— Насколько я знаю, всех этих сиделок таким исходом не удивишь! Вот если бы больной вдруг выздоровел — другое дело.

— Но для вас ее смерть была неожиданной? — еще раз уточнил Люк.

— Да. Накануне я зашла ее проведать, и она выглядела совсем неплохо, мы так славно поболтали, и настроение у нее было бодрое.

— А что она сама думала о своей болезни?

— Жаловалась, что сиделки ее травят. Одну она рассчитала, но две другие, по ее словам, были не лучше!

— Полагаю, вы не придали этому особого значения?

— Пожалуй, нет. Я сочла это проявлением болезни. А кроме того, она вообще была очень подозрительна и… наверное, нехорошо так говорить… любила напускать на себя важность. Доктора так и не поняли толком, что с ней такое — по-видимому, у нее было какое-то малоизвестное заболевание… или же она была права, и кто-то и впрямь «хотел от нее избавиться».

Люк постарался придать своему голосу беспечность.

— А мужа она не подозревала — ну, что это он хочет от нее избавиться?

— О нет. Такая мысль ей даже в голову не приходила! — Мисс Уэйнфлит, немного подумав, тихо спросила: — Так, по-вашему, это он?

— Сколько мужей убивали жен, и им сходило это с рук! Характер у миссис Хортон, судя по всему, был не сахарный — на месте Хортона любой бы мечтал от нее избавиться! Насколько мне известно, после ее смерти майор унаследовал значительное состояние?

— Да, вы правы.

— Так что вы думаете по этому поводу, мисс Уэйнфлит?

— Вас интересует мое мнение?

— Да, просто ваше мнение.

— По-моему, — спокойно и неторопливо ответила мисс Уэйнфлит, — майор Хортон был очень предан своей жене и никогда о таком даже не помышлял.

Люк посмотрел на нее — взгляд ее янтарных глаз был очень кротким, а в лице не дрогнул ни один мускул.

— Что ж, полагаю, вы правы, — согласился Люк. — Если бы было иначе, вы, вероятно, были бы в курсе.

Мисс Уэйнфлит позволила себе улыбнуться.

— Вы считаете, что женщины более наблюдательны, чем мужчины?

— Безусловно. Как по-вашему, мисс Пинкертон согласилась бы с вами?

— Не припоминаю, чтобы Лавиния при мне говорила на эту тему.

— Что она думала об Эми Гиббс?

Мисс Уэйнфлит слегка нахмурилась, видимо размышляя.

— Трудно сказать. Лавинии не давала покоя весьма странная мысль.

— Какая же?

— Она считала, что в нашем городе творится что-то неладное.

— Например, что кто-то вытолкнул Томми Пирса из окна, верно?

Мисс Уэйнфлит изумленно посмотрела на него.

— Но откуда вы узнали, мистер Фицвильям?

— Она сама мне сказала. Может быть, не столь определенно, но намекнула.

Мисс Уэйнфлит подалась вперед, порозовев от волнения.

— Когда это было, мистер Фицвильям?

— В день ее гибели. Мы вместе ехали в Лондон.

— Что же именно она вам сказала?

— Что в Вичвуде слишком многие за последнее время умерли. И назвала Эми Гиббс, Томми Пирса и Картера. А потом еще добавила, что следующим будет доктор Шмеллинг.

Мисс Уэйнфлит наклонила голову, о чем-то задумавшись.

— Она не говорила, кто, по ее мнению, может за всем этим стоять?

— Некий человек со специфическим выражением лица, — ответил Люк. — У этого человека какой-то особый взгляд, не похожий ни на чей другой. Она заметила, что тот человек именно так смотрел на Шмеллинга. Вот почему она считала, что доктор будет следующей жертвой.

— И ведь так оно и случилось, — прошептала мисс Уэйнфлит. — О Боже! Боже мой!

Она откинулась назад, совершенно потрясенная.

— О каком человеке шла речь? — спросил Люк. — Ну же, мисс Уэйнфлит, вы знаете, вы должны знать!

— Я не знаю. Она мне не сказала.

— Но вы наверняка догадывались, — настаивал Люк. — Догадывались, кого она имела в виду.

Мисс Уэйнфлит нехотя кивнула.

— Так поделитесь со мной.

Мисс Уэйнфлит энергично замотала головой.

— Ни за что. Вы требуете от меня невозможного. Вы просите, чтобы я указала на того, кого могла — заметьте, всего лишь могла — иметь в виду моя ныне покойная подруга. Я не вправе бросаться подобными обвинениями!

— Но речь идет не об обвинении, меня интересует только ваше мнение.

Однако мисс Уэйнфлит проявила неожиданную твердость.

— Мне больше нечего вам сказать. Лавиния никогда мне ничего не говорила. У меня есть некоторые соображения относительно подозрений Лавинии, но ведь я могу и ошибаться. Зачем же мне и вас вводить в заблуждение, это ведь может вызвать серьезные и самые непредсказуемые последствия. С моей стороны было бы весьма опрометчиво назвать чье-то имя. А вдруг я действительно заблуждаюсь! — Мисс Уэйнфлит поджала губы и бросила на Люка взгляд, полный суровой решимости.

Люк умел проигрывать: нравственные принципы мисс Уэйнфлит и что-то еще — он и сам не мог понять, что именно — оказались сильнее его.

Ничем не выдав своего разочарования, он начал прощаться, втайне намереваясь обязательно впоследствии вернуться к этому вопросу.

— Разумеется, вы вольны поступать так, как считаете нужным, — сказал он. — Благодарю вас, вы очень мне помогли.

Мисс Уэйнфлит, провожавшая его до двери, вроде бы несколько смягчилась.

— Но вы ведь не думаете… — начала она, но осеклась и сказала совсем другую фразу: — Если я смогу еще хоть чем-то быть вам полезной, милости прошу.

— Непременно. Надеюсь, этот разговор останется между нами?

— Конечно. Никому ни слова.

Люку хотелось верить, что она сдержит обещание.

— Передайте привет Бриджит, — попросила мисс Уэйнфлит. — Она такая красавица! И умница. Я… я желаю ей счастья.

Поскольку Люк выглядел слегка озадаченным, она добавила:

— В браке с лордом Уитфилдом, я хочу сказать. Все-таки у них такая разница в возрасте.

— О да.

Мисс Уэйнфлит вздохнула.

— А знаете, я когда-то была помолвлена с ним, — неожиданно сказала она.

Люк вытаращил глаза. А она с грустной улыбкой кивнула.

— Давным-давно. Он был очень многообещающий юноша. Я, знаете ли, помогала ему получить образование. И так им гордилась — его умом и целеустремленностью. — Она снова вздохнула. — Моя семья, разумеется, была в шоке. В те дни сословные различия ощущались очень остро. — И, помолчав, добавила: — Я всегда с большим интересом следила за его карьерой. Полагаю, мои родные были не правы.

Улыбнувшись еще раз на прощание, она вернулась в дом.

Люк попытался осмыслить ее признания. До сих пор он считал мисс Уэйнфлит весьма немолодой леди. Теперь он понял, что ей, вероятно, нет еще и шестидесяти. А лорду Уитфилду, должно быть, здорово за пятьдесят. Возможно, она старше его на год или на два, но не больше.

И этот старикашка собирается жениться на Бриджит! Которой всего двадцать восемь. На Бриджит, такой молодой и полной жизни…

— Черт! — воскликнул Люк. — Хватит об этом! Прежде дело надо делать. И нечего отвлекаться!

Глава 14 Размышления Люка

Миссис Черч, тетка Эми Гиббс, была особа малоприятная. Ее остренький носик, бегающие глазки и болтливый язык — все вызывало в Люке отвращение.

Он решил быть с ней суровым и сдержанным — и эта тактика возымела успех.

— Единственное, что от вас требуется, — это отвечать на мои вопросы. А если вздумаете что-нибудь утаить или исказить факты, последствия для вас могут быть самые серьезные.

— Да, сэр. Понимаю. Не сомневайтесь — я расскажу вам все, что знаю. С полицией у меня никогда не было никаких неприятностей…

— И вы не хотите, чтобы они появились, — закончил за нее Люк. — Что ж, если последуете моему совету, вам не о чем волноваться. Итак, я желаю знать все о вашей покойной племяннице — кто были ее друзья, водились ли у нее деньги, и не приключалось ли с ней в последнее время чего-то необычного… Пожалуй, начнем с друзей…

Миссис Черч зыркнула на него своими хитрыми глазками.

— Вас интересуют джентльмены, сэр?

— У нее были подружки?

— Ну… вряд ли это стоит вашего внимания, сэр. Конечно, были и другие девушки, которые работали горничными вместе с ней, но Эми с ними не очень-то водилась. Видите ли…

— Она предпочитала сильный пол. Продолжайте. Расскажите, что вам известно.

— Джим Харви — механик из гаража — вот с кем она встречалась, сэр. Славный такой, надежный парень. «Не теряйся, девонька, о лучшем и мечтать нечего», — сколько раз говаривала я ей.

— А другие? — перебил ее Люк.

И снова она хитро на него посмотрела.

— Вы, наверное, думаете про того джентльмена, что держит лавку со всякими старыми вещами? Мне самой это очень не нравилось, душой кривить не стану, сэр! Я женщина порядочная и всякие там шуры-муры не по мне! Но в наше время девушки такие пошли, что говорить с ними без толку! Они все равно сделают по-своему. А потом раскаиваются, конечно, да поздно.

— У Эми тоже дошло до этого? — резко спросил Люк.

— Нет, сэр, не думаю.

— В день смерти она посетила доктора Томаса. Значит, поводом для посещения было что-то другое?

— Да, сэр, я почти уверена, что другое. Ну да, точно! Могу поклясться, что другое! Эми здорово прихворнула, но это был просто сильный кашель — видать, простыла… Ничего такого, на что вы намекаете, сэр. Такого и в помине не было, я уверена.

— Поверю вам на слово. Насколько далеко зашли ее отношения с Эллсуорти?

Миссис Черч потупилась и искоса посмотрела на Люка.

— Точно не скажу, сэр. Эми со мной не очень-то откровенничала.

— Но тем не менее вам известно, что они зашли достаточно далеко? — резко спросил Люк.

Но миссис Черч это не смутило.

— Джентльмен не пользуется здесь доброй репутацией, сэр. Все-то у него с вывертом. Бывало, дружки его из города наезжали и много чего тут чудили на Ведьмином лугу посередь ночи.

— Эми туда ходила?

— Кажется, один раз, сэр. Всю ночь там пробыла, а его светлость узнал (она тогда как раз служила в Мэнор) и порядком ее распек, а она огрызнулась, ну он и рассчитал ее тут же на месте, чего же еще она хотела.

— Рассказывала ли она вам про людей, у которых служила?

Миссис Черч покачала головой.

— Не особенно, сэр. Ее больше свои дела занимали, нежели хозяйские.

— Она вроде и у Хортонов какое-то время служила?

— Почти год, сэр.

— Почему она ушла?

— Да просто в Мэнор как раз освободилось место, а там, конечно, платили побольше.

Люк кивнул.

— Она еще служила у Хортонов, когда умерла миссис Хортон?

— Да, сэр. Она тогда мне жаловалась, что две сиделки все время в доме торчат, загоняли ее — то то им подай, то это.

— А у мистера Эббота, адвоката, она совсем не работала?

— Нет, сэр. Мистеру Эбботу прислуживает одна семейная пара. Эми как-то раз заходила к нему в контору, но я не знаю зачем.

Люк взял этот незначительный факт на заметку, полагая, что он может оказаться важным. Поняв;, что миссис Черч явно ничего больше на этот счет неизвестно, Люк решил ничего больше по поводу стряпчего и не спрашивать.

— Эми водилась еще с какими-нибудь джентльменами в городе?

— Ничего такого, о чем стоило бы толковать.

— Смелее, миссис Черч. Помните, мне нужна правда.

— Да это был не джентльмен, сэр, далеко не джентльмен. Она себя только позорила, так я ей и сказала.

— Не могли бы вы выражаться яснее, миссис Черч?

— Вы слыхали про «Семь звезд», сэр? Заведение невысокого пошиба, а хозяин, Гарри Картер, из низов, к тому же почти всегда выпимши.

— Эми была его подружкой?

— Ходила гулять с ним раза два. Думаю, больше между ними ничего не было, честное слово, сэр.

Люк ничего на это не сказал и решил перевести разговор на другое.

— Вы знали Томми Пирса?

— Кого? Сынка миссис Пирс? А как же. Такой был озорник!

— Он когда-нибудь общался с Эми?

— О нет, сэр. Эми быстро отшила бы его, если б он попробовал выкинуть какую-нибудь штуку.

— Ей нравилось работать у мисс Уэйнфлит?

— Видите ли, сэр, ей там было скучновато, да и платили немного. Но, конечно, после того как ее уволили из Мэнор, найти другое приличное место было не так-то легко.

— Полагаю, она могла бы уехать?

— В Лондон, вы хотите сказать?

— Или в какой-нибудь другой город.

Миссис Черч покачала головой.

— Эми не хотела оставлять Вичвуд — по крайней мере, пока все так складывалось.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, с Джимом и с этим… джентльменом из лавки со старинными вещицами.

Люк понимающе кивнул, а миссис Черч продолжала:

— Мисс Уэйнфлит очень славная дама, но слишком уж привередливая. Всю-то ей посуду перечисть — и медь и серебро, пыль везде вытри, тюфяки перетряси… А Эми терпеть не могла, когда ее эдак донимали, вот и отводила душу на стороне.

— Это я уже понял, — сухо заметил Люк.

Он еще раз быстро прокрутил все в голове. Вроде бы все спросил, и вроде бы выжал из миссис Черч все, что она знала. Однако напоследок он решил попытать счастья еще раз.

— Вы, наверное, догадались, к чему все эти вопросы. Эми умерла при довольно загадочных обстоятельствах. Мы не вполне уверены, что это просто несчастный случай. Понимаете, о чем речь?..

Миссис Черч с каким-то даже ликованием выдохнула:

— Убийство!

— Совершенно верно. Давайте предположим, что вашу племянницу действительно убили. Кто, по-вашему, мог это сделать?

Миссис Черч деловито вытерла руки о передник.

— Наверное, тому, кто наведет полицию на след, выплатят вознаграждение? — спросила она многозначительно.

— Возможно.

— Наверняка сказать не могу. — Миссис Черч плотоядно облизала свои тонкие губы, — Но джентльмен, торгующий старинными безделушками, все-таки ужасно чудной. Вспомните дело Кастора, сэр, как они нашли одну бедняжку на берегу моря возле его бунгало[259], а затем там же еще пять или шесть таких же несчастных. Может, этот мистер Эллсуорта тоже маньяк?

— Вы полагаете?

— А что, кто чего про него знает, сэр?

Люк согласился, что, в сущности, возможно всякое. Потом спросил:

— Уезжал ли Эллсуорта из Вичвуда в день, когда проводилось дерби?

— В день дерби? — удивленно переспросила миссис Черч.

— Да, в среду три недели назад.

Она покачала головой.

— Чего не знаю, того не знаю. Его часто по средам не видно — а вот уезжает он куда или нет, сказать не могу. В среду ведь магазины закрываются рано.

— Ну да. Рано закрываются, — повторил Люк.

Через несколько минут он покинул миссис Черч, оставив без внимания ее намеки на то, что ее время дорого стоит, а потому ей полагается денежная компенсация. Миссис Черч ему решительно не понравилась. Да и разговор с ней, в общем-то, ничего не прояснил. Но… но все же дал кое-какую пищу для размышлений.

Он еще раз тщательно обдумал факты.

Да, пока все сходится к этой четверке — Томасу, Эбботу, Хортону и Эллсуорта. Мисс Уэйнфлит, кажется, тоже так считает.

Ее явная борьба с собой и нежелание назвать имя, означают, должны означать, что тот, о ком она думает, имеет в Вичвуде солидную репутацию и голословные обвинения могут серьезно ей повредить. Потому и мисс Пинкертон решила отправиться со своими подозрениями прямиком в Скотленд-Ярд. Видимо, местная полиция подняла бы ее на смех.

Мясник, булочник или мастер, делающий подсвечники, тут, конечно, ни при чем. И даже механик из гаража. Речь идет о человеке, которого обвинить в убийстве практически невозможно и к тому же весьма опасно.

Итак, круг подозреваемых ограничивается этой четверкой. И теперь нужно еще раз тщательно взвесить все «за» и «против» каждого из них и сделать собственные выводы.

Но вернемся к несговорчивой мисс Уэйнфлит. Она чрезвычайно порядочна и щепетильна. Однако она вполне определенно знает, кого имела в виду мисс Пинкертон, но считает, что это была не более чем догадка. Тут не исключена возможность ошибки…

И кого же так боится назвать мисс Уэйнфлит?

Очень боится, опасаясь очернить невиновного. А значит, этот человек наверняка занимает высокое положение и пользуется всеобщей любовью и уважением.

Следовательно, рассуждал Люк, Эллсуорта можно сразу исключить. Он в Вичвуде совсем недавно, и репутация у него здесь скорее дурная. Так что, если бы мисс Уэйнфлит подозревала Эллсуорта, его бы она назвать не постеснялась.

Теперь майор Хортон. Похоже, его тоже можно не брать в расчет. Мисс Уэйнфлит решительно отвергла предположение о том, что он отравил свою жену. Если бы пожилая дама подозревала его в совершении последующих преступлений, она едва ли рискнула бы утверждать, что он невиновен в смерти миссис Хортон.

Остаются доктор Томас и мистер Эббот. Оба вполне соответствуют названным выше критериям. И у того, и у другого безупречная репутация. Оба известные в городе люди, слывут честными и порядочными.

Тут Люк решил взглянуть на все с другой точки зрения. А сам-то он может исключить из списка подозреваемых Эллсуорта и Хортона? Он тут же покачал головой. Не так все просто. Мисс Пинкертон знала — действительно знала, — кто был тот человек. Это доказывают, во-первых, ее собственная смерть, а во-вторых, смерть доктора Шмеллинга. Но в разговорах с Гонорией Уэйнфлит мисс Пинкертон никогда не упоминала имени преступника. Поэтому, хотя мисс Уэйнфлит и считает, что ей все известно, она может и заблуждаться. Как часто мы вроде бы знаем, что думают другие, а потом оказывается, что мы были весьма далеки от истины!

Следовательно… следовательно, надо рассматривать всех четверых. Мисс Пинкертон умерла и ничем больше не сможет ему помочь. Значит, придется еще раз взвесить все факты и обдумать возможные варианты.

«Итак, Эллсуорта. На первый взгляд — самый подозрительный из всей четверки. Явно со странностями, вероятно, извращенец. Запросто сойдет за человека, „испытывающего непреодолимую тягу к убийству“.

Итак, допустим, убийца Эллсуорта! И мне это доподлинно известно. А теперь возьмем его жертвы в хронологическом порядке. Первая — миссис Хортон. Довольно трудно представить, что могло заставить его разделаться с миссис Хортон. Зато для этого у него была возможность — Хортон упоминал о каком-то лекарстве от всех болезней, которое он приобрел по настоянию жены у Эллсуорта. В это снадобье Эллсуорта мог добавить яд, скажем, мышьяк. Вопрос — зачем?

Пойдем дальше. Эми Гиббс. Зачем Эллсуорта было убивать ее? Очевидная причина — она ему мешала! Может, угрожала подать в суд — за то, что он нарушил обещание жениться? Или участвовала в ночной оргии? И угрожала потом разоблачением? Лорд Уитфилд весьма влиятелен в Вичвуде и, по словам Бриджит, весьма чтит моральные устои. Он вполне мог затеять судебное разбирательство, если бы прознал про его непристойные развлечения. Значит, Эми должна была исчезнуть. Однако он, похоже, все-таки не садист, иначе не ограничился бы только отравлением.

Кто следующий — Картер? Зачем ему было убивать этого выпивоху? Разве что он узнал про ночные оргии (может быть, от Эми?). А может, и его хорошенькая дочка в них участвовала? Или Эллсуорта начал ухаживать за ней? (Надо бы взглянуть на Люси Картер.) Не исключено, что Картер оскорбил Эллсуорта и тот отомстил — со свойственной ему изощренностью. Если к тому времени у него на счету уже была парочка убийств, ему ничего не стоило решиться и на третье, пусть даже из-за какой-то ерунды.

Теперь Томми Пирс. Почему Эллсуорта убил его? Это просто. Томми участвовал в одном из ночных шабашей. Пригрозил всем о них рассказать. А может, даже успел уже что-то сболтнуть. Вот и пришлось заткнуть мальцу рот.

Доктор Шмеллинг. Почему Эллсуорта убил его? Ну, это вообще проще простого! Шмеллинг как-никак был врачом и в один прекрасный день понял, что Эллсуорта — малый со сдвигом. И вероятно, собирался что-то относительно него предпринять и тем самым обрек себя на смерть. Но здесь есть одна закавыка: как Эллсуорта удалось устроить так, чтобы Шмеллинг умер от заражения крови? А может, причиной его смерти было что-то другое? А заражение — всего лишь совпадение?

И последняя жертва — мисс Пинкертон. В среду магазины закрываются рано. В тот день Эллсуорта мог поехать в Лондон. Интересно, есть ли у него машина? Ни разу не видел его за рулем, но это ничего не значит. Он знал, что эта дотошная старушка его подозревает, и не хотел рисковать. А ну как в Скотленд-Ярде поверили бы ее россказням? Возможно, им уже было кое-что о нем известно? Итак, все это свидетельствует против Эллсуорта!

А что можно сказать в его пользу? Ну, во-первых, он явно не тот человек, которого имели в виду мисс Уэйнфлит и мисс Пинкертон. Во-вторых, он ни в коей мере не соответствует тому впечатлению, которое сложилось у меня из рассказа мисс Пинкертон об убийце. Мне он представлялся вполне нормальным человеком — по крайней мере внешне — такого никто бы не заподозрил. А Эллсуорти заподозришь в первую очередь… Нет, скорее я бы подумал на кого-нибудь вроде… доктора Томаса.

Ладно, займемся им. После той нашей беседы я вычеркнул его из списка. Симпатичный скромный малый. Но вся штука в том — если только я на правильном пути, — что разыскиваемый убийца как раз и должен казаться вот таким скромником. Такого никогда не заподозришь! Выходит, Томас, наоборот, очень даже подходящая кандидатура.

Что ж, придется вернуть его в список. Почему Томас убил Эми Гиббс? По сути, это кажется совершенно невероятным! Однако она была у него в тот день, и он дал ей бутылочку с микстурой от кашля. Предположим, что на самом деле там была щавелевая кислота. Очень простое и остроумное решение! Интересно, кого вызвали, когда обнаружили ее мертвой — Шмеллинга или Томаса? Если Томаса, то он вполне мог принести в кармане бутылочку с краской для шляпок, незаметно поставить ее на столик, а потом спокойненько забрать с собой оба пузырька — якобы для анализа! При известной твердости характера это вполне осуществимо!

Томми Пирс? Опять же не вижу вероятного мотива. Пусть даже бредового! Вообще, в случае с доктором Томасом это самое сложное — мотив. Неясно и с Картером — зачем доктору Томасу понадобилось его убивать? Остается только предположить, что Эми, Томми и владелец пивной знали о докторе Томасе нечто такое, что он предпочел бы скрыть. Ага! Допустим, это касается смерти миссис Хортон. Доктор Томас лечил ее. И она умерла после весьма неожиданного рецидива, он мог запросто это устроить. А Эми Гиббс, между прочим, как раз в то время служила у Хортонов. И могла что-то увидеть или услышать. Вот вам и мотив для того, чтобы разделаться с Эми. Томми Пирс, как нам доподлинно известно, часто совал нос в чужие дела и мог что-то пронюхать. М-да… А Картер? Он пока в эту схему не вписывается… Стоп! А может, Эми Гиббс ему проговорилась? В подпитии он стал болтать лишнее, и Томасу пришлось заткнуть рот и ему. В общем, сплошные „если бы да кабы“. Но что еще остается?

Теперь Шмеллинг. Ага! Наконец мы добрались до вполне объяснимого убийства. И мотивчик подходящий, и способ разделаться просто идеальный! Если кто и помог доктору заполучить заражение крови, то наверняка это мог быть только его компаньон! Здесь все элементарно: каждый раз при перевязке он мог вносить в рану инфекцию! Жаль, что с предыдущими убийствами все далеко не так гладко.

Мисс Пинкертон? Этот случай потруднее, зато здесь имелась возможность. Доктора Томаса не было в Вичвуде почти целый день. Он сказал, что ездил принимать роды. Может, и так. Но ведь уезжал он из Вичвуда на машине!!!

Так, какие еще зацепочки? Всего одна: взгляд, которым он меня окинул, когда я на днях выходил из его дома. Надменный, снисходительный. Еще и усмехнулся — как человек, который только что искусно заморочил мне голову и очень был этим доволен».

Люк вздохнул, покачал головой и продолжил рассуждения.

«Эббот? Этого тоже никто и никогда не заподозрит. Вполне нормальный, респектабельный, состоятельный и прочая и прочая. Но — тщеславен и самонадеян. А убийцы обычно именно таковы! Тщеславны до болезненности! Всегда думают, что выйдут сухими из воды. Его однажды посетила Эми Гиббс. Зачем? Что ей было от него нужно? Совет юриста? В связи с чем? Что-то личное? Мне рассказали про „письмо от одной дамы“, которое видел Томми. Было ли оно от Эми Гиббс? Или его написала миссис Хортон, а Эми потом стало известно его содержание? Какая еще дама могла отправить мистеру Эбботу столь конфиденциальное послание? Что он даже вышел из себя, когда его случайно прочел этот непоседливый мальчишка… Что еще у нас связано с Эми? Ах да, краска для шляпок… Ну что ж, столь допотопное средство убийства вполне могло прийти в голову Эбботу — мужчины его склада, как правило, плохо разбираются в женской моде. Эдакий старомодный волокита! Томми Пирс? Это очевидно — его убили из-за письма (воистину, оно должно было содержать какие-то весьма скандальные сведения!). Картер? Вспомним историю с его дочкой. Эббот не хотел скандала — как, этот подлый бездельник, этот болван Картер смеет угрожать! Ему, который так ловко замел следы двух своих убийств! Раз так — пусть катится к черту! Темная ночь, точно рассчитанный пинок — и нет бездельника и болвана. Это убийство и вправду совсем простое.

Ну что, удалось ли мне понять ход мыслей Эббота? Думаю, да. Мисс Пинкертон как-то странно смотрит на него. Похоже, у нее появляются сомнения на его счет… Потом ссора с Шмеллингом. Тот посмел выступить против Эббота, ловкого адвоката и убийцы. „Старый дурак, — он не знает, что его ждет! Но скоро узнает! Я ему покажу, как меня оскорблять!“ Ну а потом? Случайно встретил взгляд давно приглядывавшейся к нему Лавинии Пинкертон. И дрогнул — в его глазах промелькнул страх. Он, так гордившийся своей неуязвимостью, явно выдал себя. Мисс Пинкертон догадалась… Она знает, что он совершил… Да, но у нее нет доказательств. Однако она может заняться их поиском… Начнет болтать… Он хороший знаток человеческой натуры. Он понимает, дотошная старуха, ничего не обнаружив, может направиться со своей байкой в Скотленд-Ярд. А те, возможно, начнут расследование. Значит, нужно решаться на какой-нибудь отчаянный шаг. Есть ли у Эббота машина… или он взял ее напрокат в Лондоне? В любом случае его не было в Вичвуде в день дерби…»

Люк сделал паузу. Каждый раз он так увлекался, что ему было трудно переключиться на очередного подозреваемого. Теперь ему предстояло проанализировать все «за» и «против» относительно виновности майора Хортона, Он довольно долго настраивался на новую волну…

«Итак, майор Хортон. Начнем с того, что он убил жену. Причин к тому было вполне достаточно, кроме того, ее смерть была весьма ему выгодна. Чтобы успешно все провернуть, майору пришлось притвориться любящим мужем. Он и сейчас, через год после ее смерти, вроде бы все никак не утешится. Пожалуй, даже слегка переигрывает…

Очень хорошо, с одним убийством разобрались. Теперь Эми Гиббс. Все сходится, она как раз в ту пору у них служила. И могла увидеть, как майор подсыпает что-то в бульон или в овсянку, а в один прекрасный день и понять, что к чему. Фокус с краской для шляпок вполне мог прийти Хортону в голову — бравый вояка, видимо, плохо разбирается в дамских аксессуарах. Значит, с Эми Гиббс все ясно.

Пьяница Картер? Та же Эми могла ему проговориться, вот вам и повод для убийства.

Теперь Томми Пирс. Его сгубило чрезмерное любопытство. То письмо в конторе Эббота… не было ли оно жалобой миссис Хортон — на то, что муж пытается ее отравить? Нелепое предположение, но чем черт не шутит. Короче, майор почуял, что мальчишка может его выдать, и тот разделяет участь Эми и Картера. Все предельно просто. Убить легко? Боже мой, еще как легко!

Теперь на очереди Шмеллинг. Тут все сложнее. Мотив? Весьма туманен. Поначалу миссис Хортон лечил он. Возможно, он обратил внимание на нетипичные симптомы? И Хортон сразу уговорил жену пригласить другого врача, более молодого и неискушенного… Но в таком случае почему Шмеллинг стал представлять опасность спустя целый год? Да… загадка. Так же, как и причина его смерти. Заражение крови. Сложновато для майора.

Мисс Пинкертон? Вот это вполне реально. У него есть машина. Я ее видел собственными глазами. И он уезжал из Вичвуда в тот день, предположительно на скачки. Да, возможность у него была. Стало быть, убийца — Хортон?! Да или нет? Если бы знать…»

Люк смотрел перед собой невидящим взглядом, задумчиво нахмурив брови.

«И все-таки один из четверки… Эллсуорта навряд ли… а, может, и он. Во всяком случае он — самый явный! Томас — весьма спорно. Если бы не способ, которым был убит Шмеллинг. Заражение крови определенно указывает на врача! Эббот: у него вроде бы причин и возможностей меньше, чем у остальных, но я почему-то запросто могу представить его в подобной роли.

И наконец, не исключено, что это Хортон! Много лет жена помыкала им, он мучился от собственного ничтожества — да, вполне возможно! Однако мисс Уэйн-флит думает иначе, а она человек весьма разумный и к тому же знает городок и его обитателей…

Кого же она все-таки подозревает, Эббота или Томаса? Должно быть, убийца — один из них… Спрошу-ка ее прямо в лоб: „Кто из них двоих?“ — может, мне удастся вытянуть из нее ответ?

Но и она может ошибиться. Ее подозрения нечем будет подтвердить… в отличие от подозрений мисс Пинкертон. Новые факты — вот что мне нужно. Если бы произошло еще что-нибудь, тогда я точно бы его вычислил…»

Тут Люк вздрогнул.

— Господи Боже! — прошептал он. — До чего я дорассуждался — мне не хватает еще одного убийства…

Глава 15 Предосудительное поведение шофера

Люк потягивал свою пинту[260] пива в баре «Семь звезд», но ему там было немного не по себе: едва он вошел, разговор сразу прекратился, и на него уставилось с полдюжины завсегдатаев. Люк попробовал было завести приятную беседу — о видах на урожай, о погоде и о футбольном тотализаторе, — но никто его не поддержал. Пришлось переключиться на слабый пол. В хорошенькой румяной девушке за стойкой он тут же признал Люси Картер.

Его заигрывания были встречены вполне благосклонно. Мисс Картер хихикала и махала руками: «Да будет вам! Так я и поверила! Не заливайте!» и т. д. Однако в ее благодушии ощущалась какая-то неестественность.

Не видя смысла оставаться там дольше, Люк быстро допил свое пиво и вышел. Тропинка вывела его к тому месту, где через речку были переброшены мостки. За его спиной вдруг раздался дребезжащий голос:

— Вот, мистер, тут-то старина Гарри как раз и сверзился.

Люк, обернувшись, увидел одного из своих недавних собутыльников, старого поденщика, который в отличие от всех остальных был не расположен обсуждать урожай, погоду и футбольные купоны. Теперь он явно собирался взять реванш и с довольным видом стал посвящать приезжего в подробности «стра-а-ашной истории».

— Сверзился в трясину, — повторил старик. — Прямо в трясину, да. И застрял в ней вверх тормашками.

— Довольно странно, что он здесь упал, — заметил Люк.

— Так выпимши ведь был, — снисходительно объяснил крестьянин.

— Это-то ясно, но он ведь частенько ходил тут в подпитии?

— Да, почитай, каждый вечер. Он завсегда был навеселе, наш Гарри.

— А может, его кто-нибудь столкнул, — небрежно обронил Люк.

— Может, и так, — согласился старик. — Только не знаю, кто бы на такое решился.

— У него, наверное, было немало врагов. Говорят, он здорово бранился, когда выпьет?

— Да уж любо-дорого было послушать! Гарри ни с кем не церемонился и слов не выбирал. Но если человек выпимши, разве ж его кто станет толкать?

Люк не стал спорить. Его нового знакомого явно шокировала сама мысль о том, что кто-то мог воспользоваться столь понятной человеческой слабостью.

— Н-да… весьма печально, — туманно заметил Люк.

— Смотря для кого — для его жёнки не так чтоб очень. Ей с Люси горевать особливо не об чем.

— А другие, может быть, тоже рады были избавиться от него?

— Может, и так. Но Гарри не хотел ничего дурного, — непонятно к чему сказал крестьянин.

На этой своеобразной эпитафии[261] мистеру Картеру они расстались. Люк направился к старому Вич-Холлу. Библиотека располагалась в двух первых комнатах. Люк прошел дальше — к двери с табличкой «Музей». Продвигаясь от стенда к стенду, он осмотрел довольно скромные экспонаты. Древнеримские гончарные изделия и монеты. Несколько экзотических вещиц с островов южных морей, малайский головной убор. Пяток индийских божков — «дар майора Хортона», — а также большая, довольно устрашающего вида статуя Будды и целый стенд с весьма сомнительного вида египетскими бусами.

Люк вернулся в вестибюль. Там никого не было. Он снова тихо поднялся по ступеням. В одной комнате лежали журналы и газеты, в другой — научная литература.

Люк поднялся на этаж выше. Там все помещения были завалены разным хламом: изъеденными молью чучелами птиц, потрепанными журналами, старыми газетными подшивками. Стеллажи были забиты устаревшей беллетристикой и детскими книжками.

Люк подошел к окну. Должно быть, именно здесь сидел, весело насвистывая, Томми Пирс, а когда слышал чьи-то шаги, вероятно, принимался старательно тереть стекло.

Когда вошел тот человек, — Томми и ему продемонстрировал свое усердие, наполовину высунувшись из окна. А потом этот некто подошел к нему и, продолжая что-то говорить, резко его толкнул. Люк снова спустился вниз, постоял некоторое время в вестибюле, прислушиваясь. Его появление явно никто не заметил — ни того, как он вошел, ни как поднимался по лестнице.

— Это мог бы сделать любой! — сказал себе Люк. — Абсолютно любой человек.

И тут он услышал шаги со стороны библиотеки. Поскольку Люку нечего было скрывать, он не двинулся с места. Но, если бы ему потребовалось, можно было мгновенно спрятаться за дверь, ведущую в музей!

Из библиотеки вышла мисс Уэйнфлит с небольшой стопкой книг под мышкой. Она натягивала перчатки и казалась весьма довольной и доброй. Увидев Люка, она просияла:

— О, мистер Фицвильям, вы осматривали музей? Признаться, там особенно не на что смотреть. Но Лорд Уитфилд собирается подарить нам по-настоящему интересные экспонаты.

— В самом деле?

— Да, кое-что современное, отвечающее требованиям сегодняшнего дня. Наподобие того, что имеется в лондонском Музее наук[262]. Скорее всего, говорит он, это будут модели аэроплана и локомотива и что-то связанное с химией.

— Это и в самом деле оживит экспозицию.

— Да, я считаю, что музей не должен заниматься исключительно прошлым. Вы согласны?

— Пожалуй.

— И еще экспонаты, связанные с культурой питания, — всякими там калориями, витаминами и прочими составляющими. Лорд Уитфилд очень увлечен Большой Оздоровительной Программой.

— Да, он мне говорил вчера вечером.

— Сейчас это самое главное, правда? Лорд Уитфилд рассказывал мне, как он побывал в Институте Веллермана и видел там столько всяких микробов, бактерий, кажется, это штаммами называют — я прямо-таки дрожала от восторга. А еще он долго рассказывал о москитах и сонной болезни[263], и о каком-то печеночном трематоде[264],— но это, к сожалению, оказалось слишком сложно для моего разумения.

— Вероятно, и для самого лорда Уитфилда это было чересчур замысловато. Держу пари, он все понял неверно. У вас, мисс Уэйнфлит, голова куда более светлая, чем у него.

— Благодарю за комплимент, мистер Фицвильям, — с достоинством ответила мисс Уэйнфлит, — но, боюсь, женщины не могут сравниться с мужчинами по глубине мышления.

Люк с трудом удержался от желания пройтись по поводу умственных способностей лорда Уитфилда. И поспешил, переменить тему.

— Я действительно заглянул в музей, а потом поднялся посмотреть на окна верхнего этажа.

— То есть, откуда Томми… — Мисс Уэйнфлит вздрогнула. — Это так ужасно!

— Да уж, веселого мало. Я провел около часу у миссис Черч — это тетка Эми — пренеприятная особа!

— О да.

— Пришлось напустить на себя побольше строгости. Она, верно, решила, что я что-то вроде супер-полисмена.

Заметив, что у мисс Уэйнфлит неожиданно изменилось выражение лица, он замолчал.

— О, мистер Фицвильям, вы считаете, это было разумно?

— Не знаю, что и сказать. Скорее — неизбежно. Байка про книгу исчерпала себя — с ее помощью я уже не могу продвигаться дальше. Мне нужна была информация, непосредственно относящаяся к делу.

Мисс Уэйнфлит покачала головой — встревоженное выражение не сходило с ее лица.

— Видите ли, в таком городке, как наш, все мгновенно становится известным.

— Вы хотите сказать, что теперь, завидев меня, все будут говорить: «Глядите, вон сыщик идет»? Да пусть, теперь это уже не важно. Может, оно и к лучшему — я смогу больше узнать.

— Я подумала о другом. — Мисс Уэйнфлит слегка задыхалась от волнения. — Он будет предупрежден. Он узнает, что вы идете по его следу.

— Видимо, так, — задумчиво произнес Люк.

— Но как вы не понимаете! Это ведь ужасно опасно Ужасно!

— Вы хотите сказать… — наконец до Люка дошло, — что убийца попытается разделаться и со мной?

— Да.

— Забавно. Об этом я как-то не подумал! Наверное, вы правы. Что ж, все складывается очень удачно.

— Вы, очевидно, не осознаете, что он… очень умен. — Мисс Уэйнфлит было не до шуток. — И очень осторожен! И не забудьте — у него большой опыт — не исключено даже, что нам еще далеко не все известно.

— Не исключено, — согласился Люк.

— О, мне это совсем не нравится! — воскликнула мисс Уэйнфлит. — Я очень обеспокоена!

— Не волнуйтесь, — мягко сказал Люк. — Обещаю вам, что буду начеку. Видите ли, я тщательно все проанализировал, сведя круг подозреваемых до минимума, и вообще-то представляю, кто может быть убийцей…

Она пристально посмотрела на него.

Люк подошел к ней совсем близко и понизил голос до шепота:

— Мисс Уэйнфлит, что бы вы сказали, если бы я спросил, кого вы считаете наиболее вероятным убийцей? Доктора Томаса или мистера Эббота?

— О!.. — Мисс Уэйнфлит схватилась за грудь и отпрянула. Ее взгляд озадачил Люка. В ее глазах читалось нетерпение и нечто такое… чему он не мог дать определение. — Я ничего не могу сказать…

Она резко отвернулась — не то со вздохом, не то со всхлипом.

Люку пришлось смириться.

— Вы идете домой? — спросил он.

— Нет, я собиралась занести книги миссис Шмеллинг. Это по дороге в Мэнор. Мы могли бы пойти вместе.

— С превеликим удовольствием.

Они спустились по ступенькам и повернули налево, огибая лужайку.

Люк оглянулся на величественное здание, которое они только что покинули.

— Должно быть, при жизни вашего отца это был прекрасный дом.

Мисс Уэйнфлит вздохнула.

— Да, мы все были очень счастливы там. И я так благодарна, что его не снесли. Столько старых домов постигает подобная участь.

— Я знаю. Это грустно.

— Новые дома не чета старым. Никакой основательности.

— Никакой. Едва ли они смогут выдержать испытание временем.

— Зато они гораздо удобнее — в них легче убираться, нет огромных, с вечными сквозняками, коридоров, которые, между прочим, тоже надо мыть.

Люк кивнул, соглашаясь.

Когда они подошли к калитке дома доктора Шмеллинга, мисс Уэйнфлит, поколебавшись, вдруг сказала:

— Чудный вечер! Если не возражаете, я немного провожу вас. Сегодня так хорошо дышится.

Несколько удивившись, Люк любезно ответил, что будет очень рад. По его мнению, вечер был отнюдь не чудным. Дул резкий ветер, безжалостно выворачивая и обрывая листья на деревьях. В любой момент могла начаться гроза.

Однако мисс Уэйнфлит, придерживая одной рукой шляпку, продолжала что-то говорить, правда, слегка задыхаясь, и явно была довольна погодой.

Они выбрали кратчайший путь от дома доктора Шмеллинга к Эш-Мэнор — по заброшенной тропинке, которая вела к задним воротам. Эти ворота были попроще, нежели главные, — без вычурной металлической решетки, зато висели на затейливых столбах, увенчанных к тому же двумя огромными ананасами из розового камня. Зачем лорду Уитфилду понадобились именно ананасы? Вероятно, он решил продемонстрировать таким образом свою оригинальность и хороший вкус.

Подойдя к воротам, они услышали чьи-то сердитые голоса. А несколько секунд спустя увидели и самого лорда, схлестнувшегося с молодым человеком в шоферской униформе.

— Ты уволен! — кричал лорд Уитфилд. — Слышишь? Ты уволен!

— Вы уж простите меня, милорд, — я больше не буду.

— Нет, не прощу! Взять мою машину. Мою машину — и, мало того, напиться — да-да, не отрицай! А ведь я ясно сказал, что не потерплю в моем поместье трех вещей — пьянства, безнравственности и непочтительности!

Хотя парень был не так уж пьян, этого, однако, хватило, чтобы у него развязался язык. Его сразу будто подменили.

— «Не потерплю того, не потерплю этого!» Ах ты, старый ублюдок! «В моем поместье!» А то мы все не знаем, что твой отец держал обувную лавку? Да мы просто… животики надрываем, глядя, как ты расхаживаешь будто надутый индюк! Да кто ты такой, а? Чем ты лучше меня?

Лорд Уитфилд побагровел.

— Как ты смеешь так со мной разговаривать? Как ты смеешь?

Молодой человек угрожающе придвинулся.

— Если б ты не был таким жалким пузатым боровом, я бы двинул тебе разок по морде, не сойти мне с этого места!

Лорд Уитфилд поспешно ретировался и, зацепившись за корень дерева, плюхнулся на ягодицы.

Тут подоспел Люк.

— Убирайся отсюда! — рявкнул он шоферу.

Парень сразу протрезвел. На него было жалко смотреть.

— Простите, сэр. Сам не знаю, что на меня накатило.

— Полагаю, пара лишних рюмок, — объяснил Люк.

Он помог лорду Уитфилду подняться.

— Я… прошу прощения, милорд, — бормотал шофер.

— Ты еще пожалеешь об этом, Риверс, — пообещал лорд Уитфилд.

Его голос дрожал.

Шофер, еще немного постояв, поплелся прочь.

— Неслыханная дерзость! — взорвался лорд Уитфилд. — Говорить со мной подобным образом! Он еще за это заплатит! Никакого почтения — ни малейшего понятия о приличиях, он должен знать свое место! А ведь сколько я делаю для этих людей — хорошее жалованье, всякие общественные блага, пенсия по старости. Неблагодарность, черная неблагодарность…

Он задыхался от возбуждения, но вдруг заметил мисс Уэйнфлит, стоявшую поодаль.

— Это вы, Гонория? Мне крайне неприятно, что вы стали свидетельницей столь постыдной сцены. Язык этого человека…

— Боюсь, он был немного не в себе, лорд Уитфилд, — чопорно заметила мисс Уэйнфлит.

— Да он был пьян! Представляете? Пьян!

— Слегка перебрал, — сказал Люк.

— А вам известно, что он натворил? — Лорд Уитфилд вопрошающе посмотрел на него, потом на мисс Уэйнфлит. — Взял мою машину — мою машину! Думал, я вернусь позже. Бриджит подвезла меня в Лайн в своем автомобиле. А этот наглец вздумал катать девицу — полагаю, Люси Картер — в моей машине!

— Какая безнравственность! — ужаснулась мисс. Уэйнфлит.

Лорд Уитфилд немного успокоился.

— Вы согласны со мной?

— Да. Но я уверена, что он раскается.

— Уж я об этом позабочусь!

— Вы ведь уволили его, — напомнила мисс Уэйнфлит.

Лорд Уитфилд покачал головой.

— Этот парень плохо кончит. — И, расправив плечи, добавил: — Зайдите к нам, Гонория, выпейте стаканчик хереса.

— Благодарю вас, лорд Уитфилд, но я обещала миссис Шмеллинг занести книги. Доброй ночи, мистер Фицвильям. Теперь с вами ничего не случится.

Она с улыбкой ему кивнула и торопливо зашагала прочь. Всем своим видом она так напоминала няню, которая привела ребенка в гости, что Люка внезапно осенило. Неужели мисс Уэйнфлит сопровождала его единственно ради того, чтобы защитить? Это казалось нелепым, и все же…

Голос лорда Уитфилда прервал его размышления:

— Весьма незаурядная женщина.

— Безусловно.

Лорд Уитфилд направился к дому. Он двигался несколько скованно, осторожно ощупывая себя и отряхиваясь.

Вдруг он хихикнул.

— Когда-то я был помолвлен с Гонорией — много лет назад. Она была очень хорошенькая — не такая сухопарая, как сейчас. Да, забавно, теперь мне даже не верится… Между прочим, ее семья принадлежала к местной знати.

— Вот как?

Лорд Уитфилд пустился в воспоминания.

— Старый полковник Уэйнфлит заправлял тут всем. При встрече ему чуть не честь надо было отдавать. Он был джентльменом старой закваски, гордый как Люцифер.

И он снова захихикал.

— Видели бы вы, что тут началось, когда Гонория объявила, что собирается за меня замуж! И заодно объявила себя сторонницей радикалов[265], проповедующих уничтожение классовых различий. А как яростно она отстаивала свои убеждения. Да, она была девушка серьезная.

— Значит, ее семья воспротивилась вашему браку?

Лорд Уитфилд смущенно потер нос.

— Ну… не совсем. У нас произошла небольшая размолвка. У нее была птичка — противная канарейка — все чирикала да хлопала глазами, — всегда их не выносил. И такая нелепость — ей… свернули шею. Но теперь не стоит обо всем этом вспоминать. Забудем.

И он передернул плечами как человек, старающийся стряхнуть неприятное воспоминание. Потом отрывисто добавил:

— Думаю, она до сих пор не простила меня. Что ж, это вполне естественно…

— А мне кажется, она давно вас простила, — сказал Люк.

Лорд Уитфилд просиял.

— Правда? Рад слышать. Знаете, я уважаю Гонорию. Незаурядная женщина, а кроме того, настоящая леди! Это имеет значение даже в наши дни. И к тому же она прекрасно справляется с библиотечными делами. — Он поднял голову и уже другим тоном воскликнул: — Смотрите, а вот и Бриджит!

Глава 16 Ананас

Люк почувствовал, как при приближении Бриджит у него напряглись мышцы. Со дня той злополучной игры в теннис они не обменялись ни единым словом и, не сговариваясь, избегали друг друга. Теперь он рискнул украдкой взглянуть на нее.

Она казалась вызывающе спокойной, холодной и безразличной.

— Я уже начала волноваться. Куда это, думаю, вы могли подеваться, Гордон? — беспечно сказала Бриджит.

— Да выяснял отношения с одним наглецом! — проворчал лорд Уитфилд. — Этот Риверс посмел взять мой «роллс-ройс»[266].

— Lese-majeste![267] — воскликнула Бриджит.

— Нечего шутить. Все очень серьезно. Он катал девицу.

— Естественно. Что за радость кататься одному!

Лорд Уитфилд воинственно выпятил живот.

— Я требую, чтобы в моем поместье все вели себя пристойно.

— Не вижу ничего безнравственного в том, чтобы покатать девушку.

— Да, но почему в моей машине?:

— Это, безусловно, уже не просто безнравственность. Это — чуть ли не богохульство! Но ведь вы не можете отменить естественное влечение людей друг к другу, Гордон. На небе полная луна, и сейчас уже канун Иванова дня[268].

— Неужели? — воскликнул Люк.

Бриджит посмотрела на него изучающе.

— Похоже, для вас это очень важно?

— Еще бы.

Бриджит снова повернулась к лорду Уитфилду.

— В гостинице «Белле и Мотли» появилось трое необычных постояльцев. Номер один — мужчина в шортах, очках и в замечательной шелковой рубашке тускло-лилового цвета! Номер два — женщина с выщипанными бровями, в пеплуме[269], босоножках и с фунтом разнокалиберных — поддельных под египетские — бус на шее. Номер три — толстяк в сиреневом костюме и соответствующих туфлях. Полагаю, это друзья нашего мистера Эллсуорта! Как написал бы репортер отдела светской хроники, «кое-кто шепнул мне, что сегодня ночью на Ведьмином лугу будет ой как весело!».

— Я не потерплю этого! — рявкнул лорд Уитфилд, багровея.

— Мой дорогой, вы ничего не можете сделать. Веды мин луг — собственность общины.

— Я не потерплю, чтобы здесь устраивали всякие бесовские шабаши! Я разоблачу их в скандальной хронике. — Он перевел дух и добавил: — Напомните, чтобы я сделал соответствующую пометку и направил туда Сиддели. Завтра мне нужно поехать в Лондон.

— Лорд Уитфилд начинает очередную кампанию — против колдовства, — с иронией произнесла Бриджит. — Средневековые суеверия очень живучи в тихой сельской местности. Надо их искоренять.

Лорд Уитфилд недоуменно уставился на нее, потом повернулся и пошел в дом.

— Вам следует быть более осторожной, Бриджит! — ласковым голосом заметил Люк.

— Что вы этим хотите сказать?

— Переживаю — вдруг вы потеряете вашу работу! Сотня тысяч фунтов пока еще не ваша. А также бриллианты и жемчуга. На вашем месте я бы дождался свадьбы, прежде чем давать волю своему ехидству.

Она смерила его ледяным взглядом.

— Вы очень заботливы, дорогой Люк. Очень любезно с зашей стороны — так печься о моем будущем!

— Доброта и забота о ближнем всегда были моими достоинствами.

— Что-то я не заметила.

— Правда? Я думал, вы более зорки.

Бриджит сорвала листок с вьюнка и спросила:

— Чем вы сегодня занимались?

— Обычным вынюхиванием.

— И каковы результаты?

— Все относительно, как говорят политики. Кстати, у вас тут имеются какие-нибудь инструменты?

— Думаю, да. А что вам нужно?

— Что-нибудь небольшое. Лучше я сам взгляну.

Люк за десять минут нашел все необходимое.

— Все, что требуется, — сказал он, похлопывая себя по набитому карману.

— Уж не собираетесь ли вы куда-нибудь вломиться?

— Как знать, как знать…

— Сегодня вы что-то не слишком разговорчивы.

— А что вы хотите? Надо учитывать обстоятельства — я ведь здорово вляпался. Полагаю, после нашего субботнего выяснения отношений мне следует отсюда убраться.

— Как подобает истинному джентльмену.

— Однако поскольку я уверен, что напал на след вашего маньяка, видимо, придется еще какое-то время поторчать в вашем городе. Вы способны придумать достаточно убедительную причину для моего переезда в «Белле и Мотли»? Если да, выкладывайте, только, ради Бога, скорее.

Бриджит покачала головой.

— Это невозможно — вы все-таки мой кузен, родство обязывает. Кроме того, гостиница переполнена друзьями мистера Эллсуорта. А там всего три комнаты.

— Значит, мне придется остаться, а вам еще немного потерпеть мое общество.

Бриджит наградила его приторной улыбкой.

— Ничего-ничего. Мне давно пора пополнить свою коллекцию скальпов.

— Вот это, я понимаю, удар! Вообще, что меня особенно в вас восхищает, Бриджит, так это полное отсутствие жалости и сострадания. Ну, да ладно. Отвергнутому влюбленному пора убираться к себе в комнату — надо переодеться к обеду.

Вечер прошел без особых приключений. Люк удостоился еще больших симпатий лорда Уитфилда — благодаря нескрываемому интересу, с которым слушал на сей раз его разглагольствования.

Когда они с хозяином появились в гостиной, Бриджит заметила:

— Что-то вас долго не было.

Люк ответил:

— Лорд Уитфилд такой интересный рассказчик, что время пролетело совсем незаметно. Он рассказывал мне, как основал свою первую газету.

— Эти новые карликовые фруктовые деревца в горшках — просто чудо, — подала голос миссис Энструтер. — Вы должны попробовать высадить их вдоль террасы, Гордон.

Дальше разговор покатился по накатанным рельсам.

Люк довольно рано откланялся. Однако ложиться спать он пока не собирался. У него были другие планы.

Часы как раз били двенадцать, когда он в теннисных туфлях бесшумно спустился по лестнице, прошел через библиотеку и вылез через окно на улицу.

Ветер неистовствовал по-прежнему, утихая совсем ненадолго. По небу стремительно неслись тучи. Луна то совершенно за ними скрывалась, то ярко освещала округу.

Люк отправился окольным путем к жилищу мистера Эллсуорти. Сегодня он вполне мог учинить там небольшой обыск. Было очевидно, что в этот вечер Эллсуорти не будет дома. Канун Иванова дня[270], думал Люк, он и его дружки наверняка отметят каким-нибудь ритуалом. А он тем временем сможет беспрепятственно произвести досмотр.

Он перелез через изгородь, обошел дом сзади, достал из кармана инструменты и выбрал то, что ему было нужно. Окно буфетной поддалось — через несколько минут «взломщик» отодвинул задвижку, поднял оконную раму и протиснулся внутрь.

Осторожно пользуясь припасенным фонариком — включая его только на мгновенье, чтобы ни на что не налететь, — он за пятнадцать минут убедился, что дом действительно пуст.

Люк удовлетворенно усмехнулся и приступил к делу.

Он тщательно обыскал все углы и закоулки. В запертом ящике комода под двумя-тремя безобидными акварельными набросками он наткнулся на несколько живописных произведений, заставивших его в изумлении приподнять брови и присвистнуть. Письма мистера Эллсуорта не представляли особого интереса, речь в них главным образом шла о покупке антиквариата. Зато некоторые его книги — засунутые в глубину комода — вполне вознаградили старания Люка.

Кроме того, он наткнулся на три незначительных, но наводящих на размышления предмета. Во-первых, небольшой блокнот, в котором карандашом было нацарапано «Разобраться с Томми Пирсом» и стояла дата — за два дня до его смерти. Во-вторых, пастельный[271] набросок Эми Гиббс, лицо которой было яростно перечеркнуто красным крестом. И в-третьих, бутылочка с микстурой от кашля. Сами по себе эти вещи ни о чем еще не говорили, но то, что они все вместе оказались здесь, вселяло надежду на разгадку.

Люк принялся расставлять все по своим местам, как вдруг послышался скрежет ключа, вставляемого в боковую входную дверь. Люк застыл и спешно выключил фонарик. Потом осторожно выглянул в щелку… оставалось только надеяться, что Эллсуорта пройдет прямо наверх.

Боковая дверь открылась, и в прихожей вспыхнул свет. Эллсуорта, пританцовывая, пересек прихожую. Увидев его лицо, Люк обомлел. Оно было неузнаваемо — на губах выступала пена, в глазах светилось какое-то странное безумное торжество.

Но когда Люк увидел руки Эллсуорта, у него все внутри похолодело… Они были испачканы чем-то бурым — такой цвет бывает у засохшей крови…

Через минуту свет в прихожей погас. Поднявшись по лестнице, Эллсуорта скрылся в комнате.

Люк немного подождал, потом на цыпочках пробрался в буфетную и там вылез через окно. В доме было темно и тихо.

Он перевел дух.

— Боже мой! — еле слышно воскликнул он. — Парень совершенно свихнулся! Интересно, что он затеял? Готов поклясться, что у него на руках была кровь!

В Эш-Мэнор Люк вернулся тем же окольным путем. Он уже сворачивал на боковую тропинку, когда внезапный шорох заставил его резко обернуться.

— Кто там?

Из тени деревьев выступила зловещая, закутанная б темный плащ фигура. Люк оцепенел. Но тут же узнал полускрытое под капюшоном бледное сухощавое лицо.

— Бриджит? Как вы меня напугали!

— Где вы были? — резко спросила она. — Я видела, как вы ушли.

— И следили за мной?

— Нет. Не смогла вас догнать. Я ждала, пока вы вернетесь.

— Чертовски глупо с вашей стороны, — проворчал Люк.

Она нетерпеливо повторила свой вопрос:

— Где вы были?

— Навещал нашего милейшего мистера Эллсуорта, — ухмыльнулся Люк. — Правда, хозяина не было дома.

— Что-нибудь… нашли? — чуть задохнувшись, спросила Бриджит.

— Не знаю. Но мне теперь кое-что известно о нашем пакостнике — о его порнографических пристрастиях и… прочих слабостях. — А кроме того, я обнаружил три вещицы, которые могут дать кое-какую пищу для размышлений.

Она внимательно выслушала‘его отчет о результатах обыска.

— А когда я уже собрался уходить, вернулся Эллсуорта. И вот что я вам скажу: парень положительно спятил!

— Вы действительно так думаете?

— Я видел его лицо — этого не передашь словами! Не знаю, что уж он натворил, но только был он в совершеннейшем исступлении. А руки были запачканы кровью, готов поклясться!

— Ужасно… — передернув от ужаса плечами, пробормотала она.

— Вам не следовало выходить одной, Бриджит, — раздраженно сказал Люк. — Это полное безумие! На вас могли напасть.

Она лихорадочно рассмеялась.

— На вас тоже, мой дорогой.

— Я могу позаботиться о себе.

— И я тоже, будьте уверены. Я же, как вы говорите, бесчувственная, значит, сумею выкрутиться.

Налетел резкий порыв ветра. Внезапно Люк попросил:

— Снимите капюшон!

— Зачем?

Неожиданно он схватил ее за край плаща и сдернул его с ее плеч. Ветер подхватил волосы Бриджит, и они взвились над головой. Она пристально смотрела на Люка, ее дыхание участилось.

— Вам не хватает только помела, Бриджит. Вот такой я впервые увидел вас. — Он не сводил с нее глаз. — Вы чертовски похожи на ведьму.

Раздраженно вздохнув, Люк бросил ей плащ.

— Надевайте, и пойдем домой.

— Погодите…

— Что такое?

Она приблизилась к нему и заговорила тихим, прерывающимся от волнения голосом:

— Мне нужно вам кое-что сказать — поэтому я и дожидалась вас здесь, а не в доме, то есть и поэтому… Я хочу сказать вам это сейчас — прежде, чем мы вернемся во владения Гордона…

— Ну, в чем дело?

Она коротко рассмеялась, но в смехе ее прозвучала горечь.

— Все очень просто. Ваша взяла, Люк. Вот и все!

— Что вы имеете в виду? — резко спросил он.

— Только то, что я оставила мысль стать леди Уитфилд.

Он придвинулся к ней.

— Это правда?

— Да, Люк.

— И ты выйдешь за меня замуж?

— Да.

— Почему, интересно?

— Не знаю. Ты говоришь мне такие гадости… а мне, похоже, это нравится.

Он заключил ее в объятия и поцеловал.

— Мир обезумел!

— Ты счастлив, Люк?

— Не вполне.

— Ты веришь, что когда-нибудь будешь счастлив со мной?

— Не знаю. Но надо рискнуть.

— Да, я чувствую то же самое…

Он схватил ее руки в свои.

— Дорогая, и у тебя, и у меня сейчас от всего этого голова идет кругом. Пойдем. Может быть, утром нам удастся все это осмыслить.

— Да, события развиваются с пугающей быстротой… — Она глянула вниз и вдруг вскрикнула: — Люк, Люк, что это?

Из-за туч вышла луна, осветив нечто бесформенное.

Встревоженный Люк отпустил руки Бриджит и присел на корточки. Рассмотрев бесформенную кучу, он перевел взгляд на столб задних ворот — одного ананаса не было.

Люк выпрямился, увидев, что Бриджит прижала ко рту обе ладони, чтобы не закричать.

— Это шофер Риверс, — сказал Люк. — Он мертв…

— Эта мерзкая каменная штуковина — она в последнее время плохо держалась — очевидно, ее сдуло прямо на него.

Люк покачал головой.

— Ветру такое не под силу. Но кому-то нужно было, чтобы подумали именно так. Что это очередной несчастный случай! На самом же деле это — очередное убийство…

— Не может быть, Люк…

— Точно тебе говорю. Знаешь, что я нащупал у него на затылке? Грязь, что-то липкое и… песок. А песка-то здесь нигде нет. Значит, кто-то подстерег его, когда он выходит из ворот, чтобы пойти домой, и ударил по голове мешком с песком. И уже потом оттащил тело и сбросил этот ананас.

— Люк, — еле слышно произнесла Бриджит, — у тебя на руках кровь…

— Я заметил ее на пальцах еще кое-кого, — мрачно сказал Люк. — Знаешь, о чем мне подумалось сегодня днем? Если произойдет еще одно убийство, все прояснится. И оно произошло — теперь мы знаем! Эллсуорта! Сегодня ночью его не было дома, а вернулся он с запачканными кровью руками, и у него было лицо безумца, и еще он все время как-то дико приплясывал…

Взглянув на убитого, Бриджит содрогнулась.

— Несчастный Риверс… — тихо сказала она.

— Да, не повезло бедняге. Но он — последний, Бриджит! Теперь, когда нам все известно, мы схватим его!

Он увидел, как она покачнулась, и тут же подхватил ее.

— Люк, мне страшно… — произнесла она по-детски слабым голоском.

— Все позади, дорогая. Все уже позади…

— Будь добр ко мне… пожалуйста, — пробормотала она. — Я столько страдала.

— Мы мучили друг друга. Но больше этого не будет.

Глава 17 Лорд Уитфилд разглагольствует

Доктор Томас, сидевший за столом в своем кабинете, пристально посмотрел на Люка.

— Поразительно! Вы это серьезно, мистер Фицвильям?

— Абсолютно. Я убежден, что Эллсуорти — опасный маньяк.

— Признаться, я никогда особо к нему не приглядывался. Хотя он, безусловно, странноватый субъект.

— Мягко сказано, — мрачно произнес Люк.

— Вы действительно считаете, что этого Риверса убили?

— Думаю, да. Вы ведь видели, что у него в ране песок?..

Доктор Томас кивнул.

— Да. Я потом, после того как вы мне сказали, присмотрелся… Действительно, там были песчинки.

— Из чего следует, что несчастный случай был инсценирован, а на самом деле его ударили мешком с песком — может, сначала просто оглушили, а потом, а потом…

— Необязательно.

— Что вы имеете в виду?

Доктор Томас откинулся в кресле и скрестил пальцы.

— Предположим, этот Риверс днем загорал на песчаном карьере — в округе их хватает. Вот откуда могли взяться песчинки у него в волосах.

— Говорю вам, его убили!

— Говорить вы можете что угодно, — сухо сказал доктор Томас, — однако нужны еще и факты.

Люк с трудом сдерживал растущее раздражение.

— Похоже, вы ни на йоту мне не поверили.

Доктор Томас снисходительно улыбнулся.

— Но согласитесь, мистер Фицвильям, что ваши подозрения довольно нелепы. Вы заявляете, что Эллсуорти убил служанку, мальчишку, пьяницу бармена, моего компаньона, а теперь еще и Риверса.

— И вы мне не верите?

Доктор Томас пожал плечами.

— До некоторой степени я знаком с обстоятельствами смерти Шмеллинга. И по-моему, Эллсуорти никак не мог стать ее причиной. Это абсурд. И у вас ведь тоже, я смотрю, — никаких улик на этот счет.

— Да, я не знаю, как ему это удалось, — признался Люк, — но все совпадает с тем, что говорила мисс Пинкертон.

— И опять же: вы утверждаете, что Эллсуорти выследил ее в Лондоне и сбил своим автомобилем. И снова никаких доказательств! Все это… гм… только предположения!

Люк резко выпалил:

— Ну ладно, мне лично все ясно, немедленно займусь добыванием улик. Завтра же поеду в Лондон к одному старому приятелю. Пару дней назад в газетах напечатали, что он назначен помощником комиссара. Он хорошо знает меня и охотно выслушает. Уверен — он распорядится провести тщательное расследование.

Доктор Томас задумчиво постучал себя по подбородку.

— Что ж, тщательное расследование действительно не повредит. Чтобы убедить вас, что вы ошибаетесь…

Но Люк перебил его.

— Стало быть, вы совершенно мне не верите?

— Что кто-то методически истребляет горожан? — Доктор Томас приподнял брови. — Откровенно говоря, нет, мистер Фицвильям. Слишком уж неправдоподобно.

— Согласен. И однако, все сходится. Этого вы отрицать не можете. И если рассказ мисс Пинкертон соответствует действительности…

Доктор Томас покачал головой. На его губах появилась мягкая улыбка.

— Если… Если б вы знали этих старых дев так же хорошо, как я, — пробормотал он.

Люк вскочил, стараясь не сорваться.

— Вам очень подходит ваша фамилия[272]. Да-да. Настоящий Фома Неверующий.

— Доказательства, мой дорогой друг, — добродушно отозвался доктор Томас. — Вот все, что мне нужно. А не мелодраматические бредни, основанные лишь на том, что померещилось этой почтенной даме.

— Кстати, бредни почтенных дам зачастую оказываются правдой. Моя тетя Милдред была на редкость проницательна! А у вас, Томас, есть тетушки?

— Ну… гм… нет.

— Сочувствую! У каждого человека должны быть тетушки. Умудренные тетушки обладают интуицией, а она порою куда убедительней логики. Они с ходу чуют, что, скажем, мистер N негодяй — ибо он похож на жуликоватого лакея, который у них когда-то служил. И пусть даже все вокруг будут в один голос твердить — такой приличный человек, как мистер N, не может быть мошенником, в конечном итоге все равно старые дамы оказываются правы.

Доктор Томас почему-то снова снисходительно улыбнулся.

Люк запальчиво воскликнул:

— Да поймите же вы — я и сам служил в полиции. Я вам не какой-нибудь дилетант.

Доктор Томас усмехнулся:

— Ну да. В Малайе!

— Преступление везде остается преступлением, даже в Малайе!

— Разумеется, разумеется.

Люк выскочил из кабинета, еле сдерживая гнев.

На улице его ждала Бриджит.

— Ну как?

— Он мне не поверил. И, если честно, в этом нет ничего удивительного. История действительно из ряда вон… И ни одной улики! А доктор Томас определенно не из тех, кто способен до завтрака поверить в шесть невозможных вещей!

— Ну хоть кто-то ведь должен тебе поверить?

— Вряд ли. Ну да ничего, завтра доберусь до старины Билли Бонса, и колесики закрутятся. Полиция выяснит всю подноготную про нашего длинноволосого друга Эллсуорта… и с ним разберутся, будь уверена.

— А мы пока все больше подставляем себя, не так ли?

— А что остается делать? Мы просто не можем допустить новых убийств.

Бриджит вздрогнула.

— Ради Бога, будь осторожен, Люк.

— Я стараюсь. Не хожу через ворота с каменными ананасами, избегаю ночных прогулок, приглядываюсь к тому, чем меня кормят и поят. Я изучил все его приемы.

— Ужасно чувствовать себя мишенью.

— Надеюсь, тебе этого испытать не придется, любовь моя.

— А может, я тоже уже на мушке?

— Надеюсь, что нет. Но тут рисковать нельзя! Я буду оберегать тебя — я теперь твой ангел-хранитель!

— А может, поставить в известность местную полицию?

Люк задумался.

— Местную? Едва ли. Лучше сразу отправиться в Скотленд-Ярд.

— Именно так рассудила и мисс Пинкертон, — пробормотала Бриджит.

— Да, но я буду начеку.

— Я знаю, что сделаю завтра. Заставлю Гордона сходить в лавку к этому чудовищу и что-нибудь купить.

— Чтобы убедиться, что наш мистер Эллсуорта не подстерегает меня на ступенях Уайтхолла?

— Именно.

— Кстати об Уитфилде… — немного смущенно начал Люк.

Однако Бриджит не дала ему договорить:

— Давай отложим это до твоего возвращения. Тогда все ему и расскажем.

— Он очень расстроится?

— Ну… — Бриджит задумалась. — Он будет раздосадован.

— Раздосадован?! Бог мой! По-моему, это звучит слишком мягко.

— Не думаю. Видишь ли, Гордон не выносит чувства досады. Оно его просто выводит из себя!

— Ну как бы там ни было, я испытываю при нем известную неловкость, — сдержанно произнес Люк.

Именно это ощущение больше всего занимало его мысли в тот вечер, когда он готовился в двадцатый раз выслушать бесконечные похвальбы лорда Уитфилда. Получилось довольно гнусно: явился к нему в дом и увел у гостеприимного хозяина невесту. Порядочные люди так не поступают. И все же Люк был уверен, что этот напыщенный пузатенький простофиля совсем не пара Бриджит!

Однако его так мучила совесть, что он слушал излияния лорда с необыкновенным усердием, чем чрезвычайно ублаготворил его светлость.

Лорд Уитфилд был в превосходном настроении. Смерть бывшего шофера, похоже, скорее его обрадовала, чем огорчила.

— Говорил вам, этот парень плохо кончит, — вещал он, поднимая к свету стакан с портвейном и щурясь сквозь него. — Вы помните?

— Ну как же… Действительно говорили, сэр.

— И вы видите, я оказался прав! Просто поразительно, как часто я бываю прав!

— Это, наверно, очень приятно — ощущать свою правоту.

— Моя жизнь весьма примечательна, да-да, поверьте! Любые препоны на моей стезе неизбежно устраняются. Все потому, что во всем полагаюсь на Провидение. Вот в чем мой секрет, Фицвильям, весь мой секрет!

— Да?

— Именно! Я человек верующий. Я верю в существование добра и зла и в извечную справедливость. Я бы сказал, в божественную справедливость, Фицвильям!

— Я тоже верю в справедливость, — сказал Люк.

Лорд Уитфилд пропустил его реплику мимо ушей, его, как обычно, ничуть не интересовало, как относятся к жизни другие.

«Будь праведен пред ликом Творца твоего, и Творец воздаст тебе!» Я всегда был порядочным человеком. Участвовал в акциях благотворительных обществ и деньги свои зарабатывал честным путем. Я никому ничем не обязан! Только самому себе. Помните библейских патриархов — они благоденствовали, их стада приумножались, а враги повергались во прах!

— Конечно, конечно. — Люк еле сдерживал зевоту.

— Достойно великого удивления! Враги праведников всегда бывают низвергнуты. Возьмем хотя бы вчерашний случай. Этот парень оскорбляет меня — еще немного, и он поднял бы на меня руку. И что же? Где он сегодня?

Он сделал эффектную паузу, а потом торжественно провозгласил:

— Мертв! Повергнут в прах Божьим гневом!

Широко раскрыв глаза от удивления, Люк заметил:

— Пожалуй, чересчур сурово… за пару неосторожных слов, сказанных в подпитии.

Лорд Уитфилд покачал головой.

— Со мною всегда так! Возмездие наступает быстро и неотвратимо. Когда имеется законное основание. Помните детей, дразнивших Елисея?..[273] Как из лесу вышли медведицы и растерзали их? Этим всегда и заканчивается, Фицвильям, говоря фигурально.

— Мне всегда претила излишняя мстительность.

— Нет, нет. Вы неправильно смотрите на вещи. Елисей — великий святой, и никому не было дозволено безнаказанно издеваться над ним! Я так это понимаю — все совсем как со мной.

Люк был слегка озадачен.

Лорд Уитфилд понизил голос:

— Сначала я не смел поверить. Но всякий раз! Всякий раз мои враги и хулители бывали повержены и уничтожены!

— Уничтожены?

Лорд Уитфилд важно кивнул и отхлебнул глоток портвейна.

— Неукоснительно. Один случай совсем как у Елисея — мальчишка. Я наткнулся на него в саду — он тогда служил у меня. И знаете, чем он занимался? Передразнивал меня — да-да, меня! Издевался надо мной! Расхаживал с важным видом перед зрителями. Смеялся надо мной — в моей собственной усадьбе! И знаете, что с ним случилось? Не прошло и десяти дней, как он выпал из окна верхнего этажа и разбился насмерть!

За ним наступил черед этого негодяя Картера, пьяницы и сквернослова. Он явился сюда и оскорбил меня. И что же? Неделю спустя он утонул в трясине. Еще была молодая служанка. Та повысила на меня голос и всячески дерзила. Наказание не заставило себя ждать. Она по ошибке выпила яду! Я вам больше скажу. Шмеллинг посмел выступить против моего варианта схемы водоснабжения. Умер от заражения крови. Так продолжается уже не первый год — миссис Хортон, например, была ужасно груба со мной и в скором времени умерла.

Он замолчал и, наклонившись вперед, передал графинчик с портвейном Люку.

— Да, — сказал лорд Уитфилд. — Все мои обидчики повергнуты во прах… Удивительно, не правда ли?

Люк ничего не ответил, совершенно ошарашенный. Чудовищное, совершенно невероятное подозрение вдруг возникло у него! Он в ином свете увидел толстенького коротышку, который восседал во главе стола, важно кивая головой и беззаботно улыбаясь.

В голове Люка с быстротой молнии пронеслись обрывки воспоминаний. Слова майора Хортона: «Лорд Уитфилд был так добр. Прислал виноград и персики из своей оранжереи». Именно лорд Уитфилд милостиво разрешил нанять Томми Пирса для мытья окон в библиотеке. А вот лорд Уитфилд разглагольствует о всяких сыворотках и культурах микробов после визита в Институт Веллермана Крейца, который он совершил совсем незадолго до смерти доктора Шмеллинга. Все четко выстраивается в одном направлении, а он… Каким же дураком надо было быть, чтобы ничего не заподозрить…

Лорд Уитфилд продолжал улыбаться. Спокойной, счастливой улыбкой, тихо кивая Люку.

— Они все умерли, — повторил он.

Глава 18 Совещание в Лондоне

Сэр Уильям Оссингтон, известный своим закадычным друзьям как Билли Боне, недоверчиво смотрел на своего приятеля.

— Тебе не хватило преступлений в Малайе? — жалобно спросил он. — Решил вернуться домой и поработать за нас?

— Ну еще бы. В Малайе был не тот размах, — мрачно пошутил Люк. — Сейчас я имею дело с человеком, совершившим не менее полдюжины убийств — и не вызвавшим при этом ни малейших подозрений!

Сэр Уильям вздохнул.

— Так бывает. На ком он специализируется — на женах?

— Нет, здесь другой случай. Он пока еще не воображает себя Господом Богом, но уже близок к этому.

— Сумасшедший?

— О, вне всяких сомнений.

— Ага! Но то, что он психически нездоров, не установлено официально. Тут, знаешь ли, есть разница.

— Должен сказать, все его действия вполне разумны.

— Вот именно.

— Ладно, не будем вдаваться в юридические тонкости. Нам пока не до этого. Может, этого еще и не понадобится. От тебя, старина, мне нужна пока только кое-какая информация. А именно: в день дерби между пятью и шестью часами дня произошел несчастный случай на улице. Старая дама была сбита на Уайтхолле машиной, которая тут же скрылась. Даму звали Лавиния Пинкертон. Я хочу, чтобы ты раскопал мне все, что об этом известно.

Сэр Уильям вздохнул.

— Это несложно. Подожди минут двадцать.

И действительно, не прошло и пятнадцати минут, как Люк уже разговаривал с офицером полиции, занимавшимся интересующим его делом.

— Да, сэр, я помню подробности. Они у меня в основном запротоколированы здесь. — И он протянул Люку лист бумаги, который тот принялся внимательно изучать. — Было проведено расследование — коронером был мистер Сатчерверелл. Водителя признали виновным.

— Его поймали?

— Нет, сэр.

— Какой марки был автомобиль?

— Почти наверняка «роллс-ройс»— роскошная большая машина, за рулем сидел шофер в униформе. Тут совпадают показания всех свидетелей. «Роллс»-то уже все знают, с другой маркой его не спутаешь.

— Вы не установили номер?

— К сожалению, нет, никто не обратил внимания. Нам, правда, сообщили о номере эф-зе-ха сорок четыре девяносто восемь, но это ошибка — этой женщине его сообщила другая женщина, которая якобы его запомнила. Не знаю, кто из них двоих напутал, только номер точно не тот.

— А почему вы считаете, что не тот? — резко спросил Люк.

Молодой офицер улыбнулся.

— Эф-зе-ха сорок четыре девяносто восемь — номер машины лорда Уитфилда. В то время, когда произошел инцидент, она стояла у Бумингтон-хаус, а шофер пил чай. У него идеальное алиби — он, несомненно, ни в чем не замешан, а машина оставалась на месте до восемнадцати тридцати, когда его светлость вышел из здания.

— Понятно, — сказал Люк.

— Так всегда, сэр, — вздохнул полицейский. — Половина свидетелей исчезла, прежде чем констебль успел прибыть на место происшествия и снять показания.

Сэр Уильям кивнул.

— Мы предположили, что номер, вероятно, похож на эф-зе-ха сорок четыре девяносто восемь — возможно, начинается с двух четверок. Мы сделали все, что в наших силах, но машину найти не удалось. Несколько схожих номеров мы проверили, но все владельцы смогли предоставить нам убедительные доказательства того, что в момент инцидента они находились в другом месте.

Сэр Уильям вопросительно посмотрел на Люка.

Тот покачал головой. Тогда сэр Уильям сказал:

— Благодарю вас, Боннер, можете идти.

Когда он вышел, Билли Боне снова бросил вопросительный взгляд на своего приятеля.

— Ну как, Фитц?

— Все сходится. Лавиния Пинкертон направилась в Лондон, чтобы рассказать о своих подозрениях в Скотленд-Ярде. Не знаю, стали бы вы ее слушать — вероятно, нет…

— Ну почему, могли и выслушать. Мы получаем информацию и таким образом. Сплетни, слухи — мы ничем не пренебрегаем, уверяю тебя.

— Убийца именно так и подумал. И решил не рисковать, устранив на всякий случай и Лавинию Пинкертон. Какая-то наблюдательная женщина все же запомнила номер его машины, но ей никто не поверил.

Билли Боне прямо подскочил в кресле.

— Не хочешь же ты сказать…

— Да, хочу. Держу пари на что угодно: ее сбил лорд Уитфилд. Не знаю, как ему это удалось. Шофер пил чай. Полагаю, лорд каким-то образом незаметно выскользнул из здания, предварительно надев куртку и кепку шофера. И сделал свое черное дело, Билли!

— Невероятно!

— Отнюдь нет. Лорд Уитфилд, как мне доподлинно известно, совершил по крайней мере семь убийств… если не больше.

— Невероятно! — повторил сэр Уильям.

— Мой дорогой друг, прошлым вечером он, можно сказать, козырял этим передо мной!

— Значит, он действительно сумасшедший?

— Так-то оно так, но уж больно хитрый сумасшедший. Имей в виду — действовать надо предельно осторожно. Чтобы он ничего не заподозрил.

— Немыслимо… — пробормотал Билли Боне.

— И тем не менее!

Люк положил руку на плечо приятелю.

— Послушай, Билли, дружище, к этому делу нужно отнестись серьезно. Факты налицо.

Разговор их был долгим и основательным.

На следующий день рано утром Люк вернулся в Вичвуд. Он мог бы приехать накануне вечером, но ему претила сама мысль о том, чтобы снова воспользоваться гостеприимством лорда Уитфилда.

Он подъехал к домику мисс Уэйнфлит. Служанка, открывшая дверь, изумленно уставилась на него, но все же проводила в маленькую гостиную. Мисс Уэйнфлит завтракала.

Пожилая дама тоже не смогла скрыть удивления.

Люк не стал терять время.

— Прошу извинить меня за вторжение в столь ранний час. — Он оглянулся. Служанка уже вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь. — Я хотел бы задать вам один вопрос, мисс Уэйнфлит. Он довольно личного характера, но, полагаю, вы простите меня.

— Пожалуйста, спрашивайте, о чем хотите. Не сомневаюсь, что у вас имеются достаточные основания…

— Благодарю вас. — Он немного помедлил. — Я хочу точно знать, почему была расторгнута ваша помолвка с лордом Уитфилдом.

Подобной дерзости мисс Уэйнфлит не ожидала. Кровь бросилась ей в лицо, она прижала руку к груди.

— Он вам что-нибудь сказал?

— Он говорил что-то насчет птички… Птички, которой свернули шею…

— Он так сказал? — Ее голос звучал недоумевающе. — Он признал это? Как странно!

— Пожалуйста, ответьте на мой вопрос.

— Хорошо. Но прошу вас никогда больше не говорить с ним об этом — с Гордоном. Ведь все осталось в прошлом — было и быльем поросло — и я не хочу этого ворошить.

Она умоляюще смотрела на него.

Люк кивнул.

— Все останется между нами, обещаю.

— Спасибо. — Она уже оправилась от смущения. Чуть дрожавший голос снова стал ровным и спокойным. — Дело было так. У меня была канарейка — я ее очень любила, наверное, довольно глупо с моей стороны, но девушкам тогда была свойственна такая сентиментальность. Они всячески старались подчеркнуть свою привязанность к домашним любимцам. Мужчину это должно было раздражать — сейчас я это хорошо понимаю.

— Да-да, — поощряюще произнес Люк, когда она замолчала.

— Гордон ревновал меня к птичке. Однажды он очень обиженно мне сказал: «Твоя канарейка тебе дороже, чем я». А я повела себя так глупо — засмеялась, посадила канарейку себе на палец, приговаривая что-то вроде: «Конечно, я люблю тебя больше, моя маленькая птичка, больше, чем этого глупого мальчишку! Как же может быть иначе!» И тут — о, это было ужасно — Гордон схватил ее и… и свернул ей шею. Я пережила такое потрясение — никогда этого не забуду! — Она заметно побледнела.

— И тогда вы разорвали помолвку?

— Да. Я уже не могла испытывать к нему прежние чувства. Понимаете, мистер Фицвильям… — Она запнулась. — Дело даже не в самом поступке — он мог быть совершен в припадке ревности, — а в ужасном ощущении, что он получил удовольствие от содеянного — вот что по-настоящему испугало меня!

— Значит, еще тогда… — пробормотал Люк, — еще в те далекие годы…

Мисс Уэйнфлит коснулась его руки.

— Мистер Фицвильям…

В ее глазах читались страх и мольба, но он был непоколебим.

— Все эти убийства совершил лорд Уитфилд! — отчеканил Люк. — И вы с самого начала это знали, не так ли?

Она решительно покачала головой.

— Нет-нет, я не знала! Если бы знала, тогда… разумеется, я сказала бы. Нет, это было всего лишь опасение.

— И все же вы мне ни разу даже не намекнули?

Вдруг она страдальчески стиснула руки.

— Как я могла? Как я могла? Ведь когда-то я любила его…

— Да, — мягко произнес Люк. — Я понимаю.

Она отвернулась, нашарила в сумочке маленький кружевной платочек и промокнула глаза. Когда она снова повернулась к нему, слез уже не было видно. Весь ее облик был исполнен гордого спокойствия и достоинства.

— Я так рада, что Бриджит разорвала с ним помолвку. Она, кажется, собирается замуж за вас, не так ли?

— Да.

— По-моему, это куда более подходящая для нее партия, — со старомодной чопорностью заметила мисс Уэйнфлит.

Люк не мог сдержать улыбки.

Но лицо мисс Уэйнфлит было по-прежнему серьезным и обеспокоенным. Она наклонилась вперед и еще раз коснулась его руки.

— Однако будьте очень осторожны. Вы оба должны быть крайне осмотрительны.

— Вы имеете в виду… лорда Уитфилда?

— Да. Лучше ему ничего не говорить.

Люк нахмурился.

— Полагаю, для нас с Бриджит это неприемлемо.

— Ах, не все ли вам равно? Неужто вы не понимаете, что он сумасшедший — сума-сшедший! Он тут же станет обдумывать планы мщения — в ту же минуту, как узнает! Если с Бриджит что-нибудь случится…

— Я позабочусь, чтобы с ней ничего не случилось!

— Да, знаю, но поймите — вам с ним не справиться! Он ужасно коварен! Увезите ее отсюда немедленно — это единственный выход. Уговорите ее уехать за границу! А еще лучше поезжайте вместе с ней!

— Ей, пожалуй, действительно лучше уехать, — медленно произнес Люк. — Но я останусь.

— Этого-то я и боялась. По крайней мере, увезите отсюда ее. И — немедленно!

Люк задумчиво кивнул.

— Наверное, вы правы.

— Да не наверное, а точно! Увезите ее — пока не поздно.

Глава 19 Разорванная помолвка

Бриджит услышала, как подъехал Люк. Выйдя на крыльцо встретить его, она без всякого вступления выпалила:

— Я рассказала ему.

— Что?!

Смятение Люка было столь очевидным, что его нельзя было не заметить.

— Люк, в чем дело? Ты, кажется, недоволен.

— По-моему, мы договорились подождать, пока я вернусь.

— Знаю, но я решила, что чем скорее, тем лучше… Он ведь уже строил планы — относительно нашей свадьбы, медового месяца и как мы будем жить потом! Я просто была обязана рассказать ему!

И с легким упреком добавила:

— Поступить иначе было бы непорядочно.

— С твоей точки зрения, да. Конечно, я понимаю тебя.

— С любой точки зрения, я полагаю!

— В некоторых обстоятельствах порядочность может обойтись слишком дорого!

— Люк, что ты имеешь в виду?

Он сделал нетерпеливый жест.

— Об этом мы поговорим позже, и не здесь. Как лорд Уитфилд воспринял твое сообщение?

— Удивительно спокойно. Просто на редкость спокойно. Мне стало стыдно. Я поняла, что недооценивала Гордона — ну, потому что он чуточку напыщенный и временами недалекий. Я думаю, он действительно… по-своему… великий человек!

Люк кивнул.

— Да, вероятно, он великий человек и обладает такими способностями, о которых мы даже не догадывались. Послушай, Бриджит, ты должна немедленно покинуть этот дом.

— Естественно. Сегодня же уеду, мне только надо собраться. Довезешь меня до города? Наверное, мы оба не сможем остановиться в «Белле и Мотли», даже если дружки Эллсуорта уже съехали?

— Нет, тебе лучше отправиться в Лондон, — возразил Люк. — Я потом все объясню. А сейчас мне нужно повидать Уитфилда.

— Конечно, непременно нужно. Как нехорошо все вышло, правда? Я чувствую себя какой-то жалкой авантюристкой. Так противно…

Люк улыбнулся.

— У вас была вполне честная сделка. Ты ведь не собиралась его обманывать. Ну ладно. Как говорится, было и прошло. И не стоит об этом сокрушаться. Что ж, пойду к Уитфилду.

Лорд Уитфилд расхаживал взад и вперед по гостиной. Внешне он казался спокойным, на его губах даже играла легкая улыбка. Но Люк заметил, что у него на виске подергивается жилка.

Когда вошел Люк, он резко обернулся.

— О! А вот и вы, Фицвильям.

— Не стану говорить, что сожалею о том, что произошло, это было бы лицемерием! Наверное, с вашей точки зрения, я совершил недостойный поступок. Признаю, и мне практически нечего сказать в свое оправдание. Так уж получилось.

Лорд Уитфилд снова начал мерить шагами гостиную.

— Безусловно, безусловно! — Он взмахнул рукой.

— Мы с Бриджит, — продолжал Люк, — бесспорно, виноваты перед вами. Но мы полюбили друг друга и тут уж ничего не сделаешь. Нам остается только поставить вас в известность и покинуть ваш дом.

Лорд Уитфилд остановился. Он взирал на Люка своими тусклыми, чуть навыкате глазами.

— Да, вы уже ничего не можете с этим сделать, — согласился он, но с какой-то странной интонацией.

Он пристально смотрел на Люка и тихо покачивал головой — будто сочувствуя.

— Что вы имеете в виду? — резко спросил Люк.

— Вы уже ничего не можете сделать! — повторил лорд Уитфилд. — Слишком поздно!

Люк подошел к нему ближе.

— И все-таки: что вы имеете в виду?

Ответ лорда Уитфилда был весьма неожиданным:

— Спросите Гонорию Уэйнфлит. Она сразу все поймет. Она знает, что может случиться. Однажды она говорила со мной об этом!

— Что она поймет?

— Зло не должно оставаться безнаказанным. Справедливость должна восторжествовать! Мне жаль, потому что я люблю Бриджит. Впрочем, мне жаль вас обоих!

— Вы угрожаете нам?

Лорд Уитфилд, похоже, был крайне шокирован.

— Нет-нет, что вы! Я вовсе не сержусь! Но когда я оказал Бриджит честь, сделав ее своей избранницей, она приняла на себя определенные обязательства. А теперь она отказывается от них — но в этой жизни нет пути назад. Если вы нарушаете закон, то должны понести наказание…

Люк сжал кулаки.

— Значит, вы хотите сказать, что с Бриджит должно что-то случиться? А теперь зарубите себе на носу, Уитфилд! Ни с Бриджит, ни со мной ничего не случится! Только попробуйте что-нибудь затеять! Тогда вам конец! Берегитесь! Я уже много чего про вас знаю!

— Я тут совершенно ни при чем. Я всего лишь слепое орудие Высшей Власти. Ее предначертания непременно осуществляются!

— Вижу, вы и сами в это верите.

— Потому что это так и есть! Каждого, кто идет против меня, ждет расплата. Вы и Бриджит не будете исключением.

— Вот тут вы ошибаетесь. Вам долго везло, но любому везению рано или поздно приходит конец. И он уже близок, уверяю вас.

— Мой дорогой юноша, — кротко произнес лорд Уитфилд, — вы не знаете, с кем говорите. Мне ничто не может повредить!

— Неужели? Поживем — увидим. Смотрите, не сверните себе шею, Уитфилд.

Легкая дрожь пробежала по телу лорда. В его голосе зазвучал металл:

— Я долго терпел, но далее терпеть не намерен. Прочь отсюда!

— Уеду как только смогу. И помните — я предупредил вас.

Люк повернулся и быстро вышел из гостиной. Взбежав наверх, он застал Бриджит в ее комнате. Она смотрела, как горничная упаковывает ее вещи.

— Ты скоро будешь готова?

— Через десять минут.

В ее глазах читался вопрос, который она не хотела задавать в присутствии горничной.

Люк коротко кивнул.

Он зашел к себе и быстро побросал свои вещи в чемодан.

Когда через десять минут он снова вернулся к Бриджит, она была уже готова.

— Едем?

— Едем.

Когда они спускались по лестнице, им встретился дворецкий.

— Мисс Уэйнфлит зашла навестить вас, мисс.

— Мисс Уэйнфлит? Где она?

— В гостиной, с его светлостью.

Бриджит направилась прямо в гостиную, Люк последовал за ней.

Лорд Уитфилд стоял у окна, беседуя с мисс Уэйнфлит. В руках он держал нож с длинным тонким лезвием.

— Отличная работа, — сказал он. — Один из моих молодых друзей работал специальным корреспондентом в Марокко и привез мне его в подарок. Настоящий мавританский нож, точнее рифский[274].— Он нежно провел пальцем по лезвию. — Такой острый!

— Уберите его, Гордон, ради Бога, уберите, — всполошилась мисс Уэйнфлит.

Он улыбнулся и положил его на место — среди прочих ножей и кинжалов, коллекция которых красовалась на столе.

— Мне нравится ощущать его в руке, — мягко сказал он.

Мисс Уэйнфлит изменило ее обычное самообладание.

Она побледнела и явно нервничала.

— А вот и вы, Бриджит, дорогая, — воскликнула она.

Лорд Уитфилд хихикнул.

— Да, вот и Бриджит. Воспользуйтесь случаем, Гонория. Мы теперь ее долго не увидим.

— Что вы имеете в виду? — резко спросила мисс Уэйнфлит.

— Только то, что она едет в Лондон. Я прав? Вот и все, что я хотел сказать.

Он оглядел всех троих.

— У меня есть для тебя кое-какие новости, Гонория. Бриджит уже не собирается за меня замуж. Она предпочла Фицвильяма. Жизнь — странная штука. Ну да ладно, я вас оставляю, не буду мешать.

Он вышел из комнаты, засунув руки в карманы и бренча мелочью.

— О, дорогая… — начала мисс Уэйнфлит. — О, дорогая…

Огорчение, прозвучавшее в ее голосе, было столь глубоким, что Бриджит слегка удивилась. Она неловко произнесла:

— Мне жаль. Мне правда очень жаль.

— Он разгневан — он страшно разгневан. О, дорогая, это ужасно. Что же теперь делать?

— Делать? Что вы имеете в виду?

Мисс Уэйнфлит с укоризной взглянула на Бриджит, потом на Люка.

— Не надо было ему ничего говорить!

— Чепуха. Что еще нам оставалось?

— Не стоило говорить ему об этом сейчас. Следовало подождать, пока вы уедете, Бриджит.

— Ну не знаю. По-моему, с неприятными вещами лучше разделываться как можно скорее.

— О, моя дорогая, если бы дело было только в этом…

Мисс Уэйнфлит замолчала и вопросительно посмотрела на Люка.

Он покачал головой — и еле слышно прошептал:

— Пока нет.

— Понятно, — тоже очень тихо пробормотала мисс Уэйн-флит.

Бриджит слегка раздраженно спросила:

— Вы хотели меня видеть по какому-то делу, мисс Уэйн-флит?

— Д-да. В сущности, я пришла, чтобы пригласить вас к себе. Я подумала… м-м… что вам, наверное, будет неудобно оставаться здесь и, вероятно, понадобится несколько дней, чтобы… м-м… привести в порядок ваши дела.

— Спасибо, мисс Уэйнфлит, вы очень любезны.

— Понимаете, у меня вы были бы в полной безопасности и…

— В безопасности? — удивленно переспросила Бриджит.

Немного смутившись, мисс Уэйнфлит пояснила:

— У меня вам будет очень спокойно, вполне спокойно — вот что я хотела сказать. Конечно, у меня не так роскошно, как здесь, но вода горячая есть, а моя маленькая Эмили очень даже недурно готовит.

— О, я уверена, что все будет прекрасно, мисс Уэйнфлит, — чисто машинально произнесла благовоспитанная Бриджит.

— Ну, разумеется, если вы собираетесь в город, то, может, это даже и лучше…

— Тут есть небольшое затруднение. Моя тетя чуть свет уехала на выставку цветов, и я еще не успела рассказать ей о том, что произошло. Мне нужно оставить ей записку, что я уехала к ней на квартиру.

— Вы собираетесь остановиться в квартире вашей тети?

— Да. Сейчас в ней никто не живет. А питаться можно в ресторане.

— Вы будете там одна? О, дорогая, я бы не советовала. Сейчас вам не надо оставаться в одиночестве.

— Да ничего со мной не случится, — нетерпеливо сказала Бриджит. — Кроме того, завтра приедет тетя.

Мисс Уэйнфлит встревоженно покачала головой.

— Тебе лучше отправиться в гостиницу, — заметил Люк.

Бриджит повернулась к нему.

— С какой стати? Да что это на вас нашло? Почему и ты, и мисс Уэйнфлит обращаетесь со мной, как с малым ребенком?

— Ну что вы, дорогая, — запротестовала мисс Уэйнфлит. — Мы просто хотим, чтобы вы были предельно осторожны — вот и все!

— Но почему? Почему? Что все это значит?

— Послушай, Бриджит, — сказал Люк. — Я хочу поговорить с тобой. Но не здесь. Давай сядем в машину и поедем в более спокойное место.

Он посмотрел на мисс Уэйнфлит.

— Не возражаете, если мы вернемся к вам через час? Мне нужно вам кое-что сказать.

— Милости прошу. Я буду вас ждать.

Люк коснулся руки Бриджит. И благодарно кивнул мисс Уэйнфлит.

— За багажом мы заедем позже. Пошли.

Они покинули гостиную и, миновав прихожую, вышли через парадную дверь. Люк открыл дверцу машины, Бриджит опустилась на сиденье. Люк завел мотор, и через минуту они уже мчались по подъездной аллее. Когда они выехали за ворота, он облегченно вздохнул.

— Слава Богу, я благополучно увез тебя отсюда.

— Ты что, совсем спятил, Люк? Что означают все эти недомолвки? И что это ты заладил: «Не могу тебе сейчас сказать…», «потом»?

— Видишь ли, — мрачно начал Люк, — как-то неловко говорить о человеке, что он убийца, когда находишься под его кровом!

Глава 20 Мы будем действовать вместе

С минуту Бриджит сидела неподвижно. Потом воскликнула:

— Гордон?!

Люк кивнул.

— Гордон? Гордон — убийца? Гордон совершил все эти убийства? Никогда в жизни не слышала ничего более нелепого!

— Тебя это так удивляет?

— Конечно. Ведь Гордон и мухи не обидит.

— Насчет мухи — не знаю. Но канарейке голову он точно отвернул, а также убил — и в этом я уверен — всех этих людей.

— Дорогой мой, я просто не могу поверить!

— Знаю. Звучит, конечно, дико. Мне и самому вплоть до позавчерашнего вечера такое и в голову не могло прийти.

— Но я знаю Гордона как свои пять пальцев! Я знаю, что он собой представляет! Он очень мягкий человек. Любит, конечно, порисоваться, но в то же время он ужасно трогательный.

Люк покачал головой.

— Очень скоро ты изменишь свое мнение, Бриджит.

— Брось, Люк, я просто не могу поверить! Что за абсурд? Ведь всего два дня назад ты нисколько не сомневался, что убийца — Эллсуорта.

Люк усмехнулся.

— Знаю, знаю. Ты, наверное, думаешь, что завтра я начну подозревать Томаса, а послезавтра — Хортона! Я, конечно, мягко говоря, непоследователен, но не до такой же степени. Ну да, на первый взгляд это действительно абсурд, но ведь… все сходится. Теперь я понимаю, почему мисс Пинкертон не решилась обратиться к местным властям. Знала, что ее поднимут на смех! Вот и помчалась прямиком в Скотленд-Ярд.

— Но какой смысл ему было их всех убивать? Да нет, это глупость какая-то!

— Согласен, но тебя не настораживает его чудовищное тщеславие?

— Он действительно корчит из себя сверхважную персону. Ну и что? Просто у бедняги комплекс неполноценности!

— Допускаю, что первопричина именно в этом. Возможно. Но подумай, Бриджит. Вспомни, что ты сама ему недавно в шутку сказала — по поводу очередной его обиды — Lese-majeste. Неужели ты не видишь, что его самомнение выходит за пределы разумного? Еще немного, и он объявит себя Господом Богом.

Бриджит задумалась.

— И все же мне не верится. У тебя есть какие-нибудь доказательства? — спросила она.

— Его собственные слова. Позавчера вечером он так мне и заявил: дескать все, кто так или иначе осмеливались ему дерзить или перечить, вскоре отправлялись на тот свет.

— Продолжай.

— Это трудно объяснить. Главное даже не то, что он говорил, а как говорил. Абсолютно невозмутимо и самодовольно и — как бы это выразиться? — обыденно! Как о чем-то привычном. Восседал за столом словно монарх, с самодовольной улыбкой… Мне стало жутко, Бриджит!

— Дальше.

— Ну потом он начал перечислять людей, которые умерли, потому что навлекли на себя его державное недовольство! А теперь послушай, кого он назвал: миссис Хортон, Эмми Гиббс, Томми Пирса, Гарри Картера, мистера Шмеллинга и шофера Риверса.

Наконец Бриджит поняла… Она сильно побледнела.

— Он упомянул именно этих людей?

— О чем я тебе и толкую! Теперь ты мне веришь?

— О Боже, приходится… Но какие причины?

— Да самые тривиальные — и это-то самое страшное! Миссис Хортон, видите ли, относилась к нему пренебрежительно, Томми Пирс передразнивал его перед садовниками, Гарри Картер обругал, Эми Гиббс была крайне непочтительна, Шмеллинг осмелился публично выступить против его прожектов, Риверс угрожал ему при мне и мисс Уэйнфлит.

Бриджит закрыла лицо руками.

— Ужасно… как ужасно… — бормотала она.

— Конечно. Имеются еще и косвенные улики. Машина, сбившая мисс Пинкертон в Лондоне, была марки «роллс-ройс», и у нее был номер автомобиля лорда Уитфилда.

— Значит, так оно и есть, — произнесла Бриджит.

— Да. В полиции решили, что женщина, сообщившая им номер, должно быть, ошиблась. Ошиблась, как же!

— Их можно понять. Когда речь идет о таком богатом и влиятельном человеке, как лорд Уитфилд, поверят, естественно, ему, а не какой-то чудаковатой старушке!

— Да. Можно представить, в какой затруднительной ситуации оказалась мисс Пинкертон.

— Раз или два она говорила мне довольно странные вещи, — задумчиво сказала Бриджит. — Как будто предостерегала против чего-то… Тогда я ничего не понимала… Но теперь — теперь мне ясно!

— Все сходится. Сначала думаешь: «невероятно!», но потом, хорошенько все взвесив, понимаешь все сходится! Вспомни хотя бы виноград, который он посылал миссис Хортон…

— А она-то считала, что ее отравляют сиделки! И его визит в Институт Веллермана Крейца — очевидно, именно там он раздобыл пробирку с микробами и заразил Шмеллинга.

— Не представляю, как ему это удалось.

— Я тоже, но связь тут явная. От этого не уйдешь.

— Да… Как ты говоришь, все сходится. И разумеется, он мог делать то, на что другие просто не решились бы! Я хочу сказать — он был вне всяких подозрений!

— Думаю, мисс Уэйнфлит догадывалась. Она как-то упомянула о его визите в Институт. Упомянула словно невзначай. Только сейчас до меня дошло, что она решила подбросить мне зацепку…

— Значит, она все знала?

— Скажем так: подозревала. Но, ее, несомненно, смущали их прежние отношения, она ведь в молодости была в него влюблена.

Бриджит понимающе кивнула.

— Да, это многое объясняет. Гордон говорил мне, что они были когда-то помолвлены.

— Она не желала этому всему верить, понимаешь? Но «несчастные случаи» все продолжались… Она пыталась намекнуть мне, но открыто предпринять что-либо против него было выше ее сил! Женщины странные создания! Мне кажется, она и сейчас по-своему его любит…

— Даже после того, как он ее отверг?

— Это она его отвергла. История, надо сказать, весьма неприглядная.

И он поведал ей о той сценке, из давнего-давнего про-итого. Бриджит широко раскрыла глаза.

— И Гордон такое сделал?

— Да. Уже тогда он неспособен был обуздывать себя!

Бриджит вздрогнула.

— Столько лет назад… столько лет назад… — пробормотала она.

— Возможно, на его счету гораздо больше жертв, чем нам известно! Эти несколько смертей привлекли к нему внимание только потому, что следовали одна за другой… Похоже, он просто утратил бдительность, окончательно уверовав в собственную неуязвимость…

Бриджит кивнула. Немного подумав, она отрывисто спросила:

— А что именно сказала тебе мисс Пинкертон? С чего она начала?

Люк мысленно вернулся к событиям того дня — в купе поезда, следующего до Лондона.

— Сказала, что едет в Скотленд-Ярд, упомянула деревенского констебля — что он, дескать, симпатичный парень, но убийства ему не по зубам.

— Она прямо так и назвала эти «несчастные случаи» — убийством?

— Да.

— Продолжай.

— После она сказала: «Я вижу, вы удивлены. Я и сама поначалу удивлялась. Просто не могла поверить. Думала, что у меня слишком разыгралось воображение».

— А дальше?

— Я спросил ее, уверена ли она, что это не игра воображения, а она спокойно так ответила: «В первый раз мне могло что-то почудиться, но не во второй и тем более не в третий. Тут уж сомневаться не приходится».

— Вот умница… Продолжай.

— Ну, разумеется, я для виду поддакивал ей — сказал, что она, без сомнения, поступает правильно. В общем, был каким-то Фомой Неверующим!

— Человек крепок задним умом! Я прекрасно тебя понимаю! Я бы и сама не приняла слова бедной старушки всерьез. Что еще она говорила?

— Дай-ка вспомнить… Ах да, упоминала дело Аберкромби, знаешь, отравителя из Уэллса[275]. Сказала, что раньше не верила, что он как-то особенно смотрел на свои жертвы. Но теперь поняла, что такое действительно возможно. Сама убедилась.

— Как именно она выразилась?

Люк задумался, наморщив брови.

— Она выразилась очень деликатно: «Кто-то сказал, что Аберкромби как-то по-особому смотрел на свои жертвы… это правда!» А я спросил: «Что именно?» И она ответила: «Да вот такой особый взгляд». И ей-богу, Бриджит, то, как она произнесла это… Я прямо не знал, что подумать! Она выглядела как человек, который действительно видел такое, чего нельзя передать словами!

— Продолжай, Люк. Постарайся хорошенько вспомнить все.

— А потом она перечислила жертвы — Эми Гиббс, Картер и Томми Пирс — и добавила, что Томми был скверный мальчишка, а Картер пил. А затем сказала: «Но теперь — то есть вчера — так посмотрел и на доктора Шмеллинга — а он такой хороший человек, такой славный». И еще, что если бы она пошла к нему накануне и сказала, что ему угрожает, он бы наверняка поднял ее на смех!

Бриджит глубоко вздохнула.

— Теперь мне все понятно.

Люк посмотрел на нее.

— В чем дело, Бриджит? О чем ты?

— О том, что мне однажды сказала миссис Шмеллинг. И я сама спрашивала себя… Нет, не важно, продолжай. Что сказала мисс Пинкертон в конце вашего разговора?

Люк тихо повторил слова старой дамы. Они так запали тогда ему в душу, что он вспомнил бы их в любое время дня и ночи.

— Я заметил, что очень трудно совершить столько убийств и выйти сухим из воды, а она ответила: «Нет-нет, молодой человек, вот тут вы не правы. Убить очень легко — пока вас никто не подозревает. Видите ли, человек, о котором идет речь как раз из тех, кого никто и никогда не заподозрит…»

Люк замолчал.

— Убить легко? — Голос Бриджит дрожал. — Да, ужасно легко — это правда! Неудивительно, что эти слова врезались в твою память, Люк. Теперь и я их запомню — на всю жизнь! Такой человек, как Гордон Уитфилд, еще бы, конечно, для него это легко!

— Но доказать, что это он, будет ох как непросто.

— Ты считаешь? Мне кажется, я смогу помочь.

— Бриджит, я запрещаю тебе…

— Как ты можешь мне запретить? Нельзя же сидеть сложа руки и ждать развязки. Я с тобой, Люк. Наверное, это действительно опасно, но я не могу оставаться в стороне.

— Бриджит…

— Я с тобой, Люк! Я никуда не еду… Я принимаю приглашение мисс Уэйнфлит.

— Дорогая, я прошу тебя…

— Это опасно для нас обоих Я знаю. Но мы будем действовать вместе!

Глава 21 «Зачем в перчатках в жаркий день ты бродишь по полям?»

В домике мисс Уэйнфлит было как-то особенно спокойно и уютно после напряженного разговора в машине.

Согласие Бриджит погостить у нее мисс Уэйнфлит встретила с некоторой растерянностью. Однако тут же поспешила подтвердить свое приглашение, всем своим видом показывая, что ее сомнения связаны с чем-то другим.

— Я уверен, что так будет лучше всего, спасибо вам, мисс Уэйнфлит, — сказал Люк. — Я остановился в «Белле и Мотли». Пусть Бриджит побудет здесь, а не в Лондоне. В конце концов, нельзя забывать о том, что там произошло.

— Вы имеете в виду Лавинию Пинкертон? — спросила мисс Уэйнфлит.

— Именно. Некоторые почему-то думают, что в городской толчее их никто не сможет найти.

— Вы хотите сказать, что эта самая толчея совсем не помеха тому, кто задумал убийство?

— Вот-вот. Там-то как раз и не скроешься — вот вам оборотная сторона городского комфорта.

Мисс Уэйнфлит задумчиво кивнула.

— Давно вы знаете, что… Гордон — убийца? — спросила Бриджит.

Пожилая дама вздохнула.

— Трудный вопрос, моя дорогая. Полагаю, в глубине души — да, довольно давно. Но… Но я очень старалась в это не верить! Понимаете, мне не хотелось верить, и я пыталась убедить себя в том, что мне просто показалось.

— А вы никогда не боялись — за себя? — напрямик спросил Люк.

Мисс Уэйнфлит задумалась.

— Вы хотите сказать, что Гордон Мог догадаться о моих подозрениях и… нашел бы способ разделаться и со мной?

— Да.

— Разумеется, это не могло меня не тревожить… Я старалась не выдать себя. Однако не думаю, чтобы Гордон особо меня опасался.

— Почему?

Мисс Уэйнфлит слегка покраснела.

— Мне кажется, что Гордон никогда бы не поверил, что я способна причинить ему какое-либо зло.

— Вы ведь даже рискнули предупредить его, не так ли?

— Да. Я действительно намекнула ему, что люди, вызвавшие его неудовольствие, вскоре самым странным образом погибали от несчастных случаев.

— И что же он ответил? — спросила Бриджит.

По лицу мисс Уэйнфлит пробежала тень.

— Он отреагировал совсем не так, как я ожидала. Казалось — это, право, удивительно! — казалось, он был доволен… Он воскликнул: «Так вы заметили?!» Он просто… любовался собой, не знаю, можно ли так выразиться.

— Он действительно сумасшедший! — вырвалось у Люка.

— Да, конечно, — тут же согласилась мисс Уэйнфлит, — ничем другим это не объяснишь. Он не отвечает за свои действия. — Она коснулась руки Люка. — Ведь его… его не повесят, мистер Фицвильям?

— Нет, нет. Полагаю, его поместят в Бродмур[276].

Мисс Уэйнфлит облегченно вздохнула и откинулась на спинку кресла.

— Слава Богу.

Ее взгляд остановился на Бриджит, хмуро уставившуюся в пол.

— Однако до этого еще очень далеко, — сказал Люк. — Я уведомил полицию, и, смею вас заверить, они отнеслись к этому очень серьезно. Но, понимаете, у нас почти никаких улик.

— Мы их добудем, — решительно заявила Бриджит.

Мисс Уэйнфлит не сводила с нее глаз. В них застыло какое-то странное выражение, напомнившее Люку кого-то или что-то, увиденное совсем недавно. Он попытался поймать ускользающее воспоминание, но не смог.

— Вы так уверены в своих силах, моя дорогая, — кротким голосом произнесла мисс Уэйнфлит. — Что ж, наверно, вы правы.

— Я съезжу в Мэнор и привезу твои вещи, Бриджит, — сказал Люк.

— Я с тобой.

— Я предпочел бы, чтобы ты осталась.

— Нет, я все-таки поеду.

— Хватит опекать меня, я же не младенец, Бриджит! — раздраженно воскликнул Люк. — Мне не требуется твоя защита…

— Право, Бриджит, я думаю, вам не о чем волноваться, — пробормотала мисс Уэйнфлит. — Мистер Фицвильям на машине, и сейчас совсем светло.

Бриджит сконфуженно засмеялась.

— Я веду себя глупо. Но обстановка так действует мне на нервы…

— Вот и мисс Уэйнфлит на днях вечером провожала меня до дому. Признайтесь, мисс Уэйнфлит? Разве не так?

Улыбнувшись, старая леди кивнула.

— Понимаете, мистер Фицвильям, вы были так беспечны. А если бы Гордон Уитфилд понял, что вы приехали сюда исключительно ради расследования? Вы вели себя крайне неосмотрительно. Да к тому же еще вознамерились разгуливать по заброшенной тропинке. Теперь-то вы понимаете, что там могло произойти!

— Теперь-то понимаю, — мрачно сказал Люк. — Теперь-то меня не удастся застичь врасплох.

— Помните, он очень коварен, — никак не могла успокоиться мисс Уэйнфлит. — Он гораздо коварнее, чем вы думаете! У него на редкость изворотливый ум.

— Буду иметь в виду.

— Мужчины, конечно, отважнее женщин, но их так легко провести.

— Что правда, то правда, — добавила Бриджит.

— Мисс Уэйнфлит, а вы действительно считаете, что я в опасности? Что лорд Уитфилд в самом деле собирается покончить со мной? Так, кажется, выражаются персонажи в соответствующих фильмах…

Мисс Уэйнфлит, поколебавшись, промолвила:

— Полагаю, сейчас главная опасность грозит Бриджит. Своим отказом именно она нанесла ему страшное оскорбление! А вами он, видимо, займется позже… после того, как разберется с ней. Она, безусловно, будет первой.

Люк зарычал от ярости.

— Ради Бога, Бриджит, немедленно уезжай за границу. Немедленно, слышишь?

Бриджит упрямо поджала губы.

— Никуда я не поеду.

Мисс Уэйнфлит вздохнула.

— Вы храброе создание, Бриджит. Примите мое восхищение.

— На моем месте вы поступили бы точно так же.

— Что ж, может быть.

— Люк и я… мы будем действовать вместе, — сказала Бриджит неожиданно низким грудным голосом.

Она проводила его до крыльца.

— Я позвоню тебе из «Белле и Мотли», как только вы берусь из логова зверя, — пообещал Люк.

— Обязательно сразу же позвони.

— Любимая, давай не будем нагнетать страсти! Даже самым опытным убийцам требуется время для обдумывания своих планов! Полагаю, пара дней у нас еще есть. Инспектор Баттл сегодня приезжает из Лондона. И с этого момента Уитфилд будет под присмотром.

— Ну, значит, нам больше не о чем волноваться!

Но Люк не принял ее шутливого тона.

— Бриджит, милая, умоляю, — он положил руку ей на плечо, — пожалуйста, осторожнее!

— И ты тоже, дорогой Люк.

Он обнял ее, прыгнул в машину и укатил.

Бриджит вернулась в гостиную. Мисс Уэйнфлит чисто по-стариковски суетилась из-за пустяков.

— Деточка моя, ваша комната еще не совсем готова. Эмили как раз занимается ею. Знаете, что я собираюсь сделать? Я сейчас принесу вам чашечку чудесного чая! Это как раз то, что вам нужно после всех этих треволнений.

— Очень мило с вашей стороны, мисс Уэйнфлит, но я, честное слово, ничего не хочу.

На самом деле Бриджит не отказалась бы от крепкого коктейля, лучше с джином. Но она резонно рассудила, что на подобное угощение рассчитывать не приходится. А чай, пусть даже самый расчудесный, она просто не выносила, от него у нее сразу появлялась какая-то тяжесть в желудке. Мисс Уэйнфлит, однако, была уверена, что чай — как раз то, что требуется ее молодой гостье. Она засеменила из комнаты и вернулась минут через пять с подносом, на котором стояли две изящные чашки дрезденского фарфора, полные ароматного дымящегося напитка.

— Настоящий «Лапсанг Сушонг», — похвалилась мисс Уэйнфлит, вся сияя.

Бриджит, не жаловавшая китайский чай еще больше, чем индийский, выдавила из себя улыбку.

В эту минуту в дверях появилась Эмили, нескладная низенькая девица, к тому же явно страдающая от аденоидов.

— Избините, бисс, бы ибели б биду кружебные наболочки?

Мисс Уэйнфлит проворно вышла из комнаты, а Бриджит, воспользовавшись такой удачей, выплеснула чай в окно, едва не ошпарив Вонки Пуха, который с важным видом восседал на цветочной клумбе.

Кот благосклонно выслушал ее извинения и, вспрыгнув на подоконник, стал тереться об руку Бриджит, громко мурлыча.

— Красавец! — сказала Бриджит, погладив его шелковистую спину.

Вонки Пух выгнул хвост и замурлыкал еще громче.

— Славный котик, — пропела Бриджит, почесывая его за ухом.

Тут вернулась мисс Уэйнфлит.

— Боже мой! — воскликнула она. — Подумать только, вы сумели понравиться Вонки Пуху! Обычно он такой недотрога! Осторожно с ушком, милочка, оно у нас недавно болело и еще не совсем прошло.

Но предостережение запоздало. Бриджит задела больное место. Вонки Пух зашипел и ретировался — воплощение оскорбленного достоинства.

— Ах, милочка, он вас не поцарапал? — всполошилась мисс Уэйнфлит.

— Ничего страшного, — ответила Бриджит, посасывая косую царапину на запястье.

— Смазать йодом?

— Нет-нет, все в порядке. Не стоит беспокоиться из-за такой ерунды.

Мисс Уэйнфлит, казалось, немного огорчилась ее отказу. Бриджит, чтобы загладить неловкость, поспешно сказала:

— Что-то Люк не звонит.

— Не волнуйтесь, милочка. Мистер Фицвильям прекрасно сам о себе позаботится.

— Ах, он такой упрямый!

В этот момент зазвонил телефон. Бриджит бросилась к нему и схватила трубку:

— Алло? Это ты, Бриджит? — раздался голос Люка. — Я в гостинице. Можешь обойтись без своих, вещей до ленча? Потому что уже приехал Баттл — ты знаешь, кого я имею в виду…

— Офицер из Скотленд-Ярда?

— Да. И он хочет переговорить со мной прямо сейчас.

— Понимаю. Жду тебя после ленча, заодно расскажешь, что он обо всем этом думает.

— Хорошо. Пока, любимая.

— Пока.

Бриджит положила трубку на рычаг и передала мисс Уэйнфлит их разговор. Затем зевнула, прикрыв рот рукой. Возбуждение вдруг сменилось усталостью.

Мисс Уэйнфлит заметила это.

— Вы устали, милочка! Вам лучше прилечь — хотя нет, пожалуй, перед ленчем этого не следует делать. Я как раз собиралась отнести одной женщине кое-какую старую одежду. Это тут неподалеку. Может, хотите пройтись со мной? Дорога приятная — через поля, и до ленча вполне успеем.

Бриджит охотно согласилась.

Они вышли через заднюю дверь. Мисс Уэйнфлит надела соломенную шляпку и, к удивлению Бриджит, перчатки.

«Будто мы отправляемся на Бонд-стрит!»[277] — подумала она.

По дороге мисс Уэйнфлит мило болтала о разных деревенских пустяках. Они пересекли два поля, заросшую тропинку и вошли в густую рощицу. День был жаркий, и Бриджит наслаждалась тенистой прохладой.

Мисс Уэйнфлит предложила немного передохнуть.

— Сегодня очень жарко, так и парит. Наверняка будет гроза!

Бриджит молча кивнула, ее немного клонило в сон. Она села, откинувшись на склон холма. Глаза ее были полузакрыты, в голове роились обрывки каких-то стихов.

«Зачем в перчатках в жаркий день ты бродишь по полям? Никто любовью не дарит дебелых рыхлых дам»[278].

Нет это не совсем точно! Мисс Уэйнфлит совсем не рыхлая. И Бриджит изменила два слова, чтобы стихи подходили к случаю:

«Зачем в перчатках в жаркий день ты бродишь по полям? Никто любовью не дарит седых и тощих дам».

Мисс Уэйнфлит прервала ее мысли:

— Вам очень хочется спать, дорогая, не так ли?

Слова были сказаны обычным кротким тоном, но что-то в них заставило Бриджит насторожиться.

Мисс Уэйнфлит нависла над ней. Ее глаза горели нетерпением, язык осторожно облизывал губы. Она повторила:

— Вам очень хочется спать, не так ли?

На сей раз многозначительность ее тона не оставляла никаких сомнений. И тут Бриджит вдруг все поняла — в одно мгновение! — и тут же почувствовала страшную досаду на себя — на свою безмерную тупость!

Она ведь уже знала… Конечно, это была не более чем смутная догадка. Нужно было удостовериться, верна она или нет, действуя очень и очень осторожно. Однако Бриджит никак не думала, что сама угодит в ловушку. Ей казалось, что о ее подозрениях никто не догадывается. Ей и в голову не приходило, что беда совсем рядом. Дура, просто круглая идиотка!

«Чай — в чай было что-то подмешано! — пронеслось вдруг в ее голове. — Но она не знает, что я его не пила. Это шанс! Нужно притвориться! Интересно, что она туда подмешала? Яд? Или просто снотворное? Она явно ждет, когда меня сморит сон».

Бриджит снова закрыла глаза и очень «сонным» голосом пролепетала:

— Да, очень… Ну надо же! Как хочется спать. Ну просто до смерти…

Мисс Уэйнфлит ласково кивнула.

Бриджит наблюдала за ней сквозь полуприкрытые веки:

«Что бы ни было у нее на уме, я с ней справлюсь! Ведь я молодая и вроде бы не рохля, а она всего лишь тощая старуха. Но ее надо разговорить — вот именно — разговорить!»

Мисс Уэйнфлит улыбалась недоброй улыбкой. Хитренькой и какой-то не вполне осмысленной.

«Она похожа на козу, — подумала Бриджит. — Боже, до чего она смахивает на козу! А коза всегда была зловещим символом! Теперь я понимаю, почему! Я не ошибалась… в своем предположении! „В самом аду нет фурии страшнее, чем женщина, отвергнутая милы м…“[279] Вот с чего все началось — еще тогда».

Она забормотала, и в ее голосе прозвучала уже неподдельная тревога.

— Не понимаю, что со мной… Я чувствую себя так странно, ужасно странно!

Мисс Уэйнфлит проворно огляделась вокруг. Место было совершенно безлюдное. Деревня находилась слишком далеко, чтобы там могли услышать крик. Поблизости не было ни домов, ни коттеджей. Она принялась копаться в свертке, который несла со старой одеждой. Она развернула бумагу, и оттуда показалось что-то вязаное. Но руки в перчатках все продолжали шарить.

«Зачем в перчатках в жаркий день ты бродишь по полям?» Действительно, зачем? Почему в перчатках?

Ну конечно! Конечно же! Она все прекрасно продумала!

Мисс Уэйнфлит уже осторожно извлекала из кучи тряпья нож, держа его так, чтобы не стереть отпечатки, оставленные короткими толстыми пальцами лорда Уитфилда.

Мавританский нож с длинным острым лезвием.

Бриджит стало немного не по себе. Она должна попытаться выиграть время и разговорить мисс Уэйнфлит — эту тощую седую даму, которую никто не дарит любовью. Задача наверняка не из трудных. Потому что ей, несомненно, безумно хочется рассказать о своих подвигах. А с кем еще она может позволить себе так откровенничать, как не с человеком, которому вскоре суждено навеки умолкнуть.

— Что это — нож? — слабым хрипловатым голосом спросила Бриджит.

И тут мисс Уэйнфлит засмеялась. Ужасным смехом, таким нежным и музыкальным, таким благочинным, но — совершенно нечеловеческим.

— Он предназначен для тебя, Бриджит. Для тебя! Я ненавижу тебя уже очень давно.

— Потому что я собиралась замуж за Гордона Уитфилда?

Мисс Уэйнфлит кивнула.

— Ты проницательна. Даже чересчур! Это будет решающая улика против него. Здесь найдут тебя с перерезанным горлом — и его нож, а на ноже отпечатки его пальцев! Как ловко я попросила показать мне его сегодня утром! А потом незаметно сунула в сумочку, завернув в носовой платок, когда вы были наверху. Так легко! Да вообще все было легко. Даже самой не верится.

— Все потому… что… вы… такая… ужасно… умная… — произнесла Бриджит все тем же хрипловатым приглушенным голосом человека, находящегося под сильным воздействием наркотика.

Мисс Уэйнфлит снова издала благовоспитанный кроткий смешок. И вдруг разразилась страстной тирадой:

— Да, я всегда отличалась сообразительностью, даже когда была совсем молоденькой! Но они меня ни к чему не допускали… Я вынуждена была сидеть дома — и ничего не делать. И тут подвернулся Гордон — сын простого сапожника, но с амбициями, я видела. Я знала, что он сделает карьеру. И он отверг меня — меня! И все из-за этого нелепого случая с канарейкой.

И она сделала странный жест, как будто что-то скручивая.

Бриджит ощутила приступ дурноты.

— Гордон Рэгг посмел отвергнуть меня — дочь полковника Уэйнфлита! Я поклялась, что отплачу ему! Каждую ночь я обдумывала планы мести… Но мы становились все беднее. Пришлось продать дом. Ион купил его! Он преуспевал и пытался оказать мне покровительство, предложив работу в моем собственном старом доме. Как же я ненавидела его тогда! Но ни разу не выдала своих истинных чувств. Нас так учили. Вот когда мне пригодилось настоящее воспитание!

На минуту она замолчала. Бриджит наблюдала за ней, едва осмеливаясь дышать, чтобы ненароком не остановить ее излияний.

— Я все думала и думала… — продолжала мисс Уэйнфлит. — Сперва я решила убить его. Вот когда я начала читать литературу по криминалистике — потихоньку, знаете, — в библиотеке. И впоследствии мне не раз довелось убедиться в полезности моего чтения. Например, в случае с Эми, повернула ключ в ее замке — снаружи, с помощью пинцета… подменив предварительно бутылочки у ее изголовья. Как же хрипела эта девчонка, просто отвратительно!

Она запнулась.

— О чем же я говорила?

Способность, которую Бриджит так долго в себе пестовала, способность внимательно слушать, очаровавшая лорда Уитфилда, теперь сослужила ей добрую службу. Гонория Уэйнфлит — маниакальная убийца, но и ей не были чужды обычные человеческие слабости. Ей очень хотелось поговорить о собственной персоне. А с такими людьми Бриджит прекрасно умела обращаться.

Придав своему голосу необходимую интонацию, как бы приглашающую к продолжению рассказа, она напомнила:

— Сперва вы собирались убить его…

— Да, но потом мне показалось, что это слишком банально. Я хотела придумать что-нибудь получше. И придумала! Пусть его осудят за совершение множества преступлений, в которых он будет невиновен! Я сделаю его Убийцей! Пусть его повесят за мои преступления! Или объявят сумасшедшим и запрут на всю жизнь в психиатрическую лечебницу… Это даже еще лучше.

И она хихикнула. Коротко и страшно… Ее глаза горели, зрачки были неестественно расширены.

— Итак, я прочла много книг о преступлениях. И тщательно подбирала свои жертвы — и поначалу не должно было возникнуть особых подозрений. Понимаешь, — она понизила голос, — мне понравилось убивать. Эта противная Лидия Хортон — она относилась ко мне свысока, а однажды кому-то сказала обо мне «старая дева». Вот я обрадовалась, когда Гордон с ней поссорился. Убью двух зайцев сразу, подумала я! Было так забавно сидеть у ее постели и подмешивать мышьяк ей в чай, а потом врать сиделке, будто миссис Хортон жаловалась на горький привкус винограда лорда Уитфилда! Ужасно жалко, что глупая женщина никому не передала мои слова!

А затем пришел черед других! Как только я узнавала, что Гордон против кого-либо затаил обиду, я сразу же подстраивала несчастный случай! Это было совсем нетрудно. А он был так глуп — невероятно глуп! Я внушила ему, что в нем есть нечто роковое! Что любой, кто посмеет с ним спорить, непременно поплатится. Как же легко он в это поверил! Бедняжка Гордон, он готов поверить во что угодно. Доверчивый как дитя!

Бриджит вспомнила, как она сама пренебрежительно сказала Люку: «Гордон! Да он способен поверить во что угодно!»

Легко поверил? Да еще как легко! Бедный самовлюбленный доверчивый Гордон.

Но нужно выведать побольше! Ей это тоже не составит труда. Много лет она занималась этим, будучи секретаршей. Как бы невзначай поощряла своих работодателей все рассказывать о себе. А эта старуха так страстно хочет все рассказать, похвастаться своей ловкостью.

— Но как же вам удалось? — пробормотала Бриджит. — Не понимаю, как вы сумели?

— О, это было очень легко! Главное — хорошо все организовать! Когда Эми уволили из Мэнор, я сразу взяла ее к себе. По-моему, идея с краской для шляпок была очень неплоха, а то, что дверь была заперта изнутри, снимало с меня всякие подозрения. Но, впрочем, мне никогда ничего не грозило, потому что у меня не было абсолютно никакого мотива, невозможно же заподозрить человека в убийстве, если у него нет мотива. С Картером тоже все было просто — он шел пошатываясь… Как сейчас помню, был туман, я нагнала его на мостках и столкнула. Я ведь очень сильная, знаешь ли.

Она замолкла, и снова раздался ее тихий леденящий душу смешок.

— Я получала столько удовольствия! Никогда не забуду выражения лица Томми, когда я спихнула его с подоконника. Он, бедняжка, не успел ничего понять…

Она доверчиво наклонилась к Бриджит.

— Знаешь, вообще-то люди очень глупы. Я как-то раньше об этом не задумывалась.

— Но к вам это не относится, вы на редкость умная женщина, — мягко произнесла Бриджит.

— Да… да… возможно, ты и права.

— С доктором Шмеллингом, очевидно, было потруднее? — предположила Бриджит.

— Да, сама не понимаю, как мне это удалось. Конечно, могло и сорваться. Но Гордон всем и каждому рассказывал о посещении Института Веллермана Крейца, и я решила, если у меня получится, люди потом вспомнят его байки и свяжут все воедино. Ну так вот — у Вонки Пуха сильно нарывало ушко, оттуда все время сочилась какая-то гадость. Короче, я исхитрилась острием ножниц уколоть доктора в руку, а потом разыграла страшный испуг и настояла на том, чтобы он обязательно ее забинтовал. Он не знал, что повязка была предварительно смочена гноем из ушка Вонки Пуха. Конечно, мой план моги не сработать — шансов на успех было не так много. Зато как же я радовалась, когда все удалось — тем более что Вонки Пух принадлежал Лавинии Пинкертон.

Ее лицо потемнело.

— Лавиния Пинкертон! Она догадывалась… Именно она нашла тело Томми. А потом, уже после ссоры Гордона и старого доктора, заметила, как я смотрю на Шмеллинга. Она застигла меня врасплох. Я как раз прикидывала, как буду действовать… и она обо всем догадалась! Я повернулась и, увидев, как она наблюдает за мной, поняла, что выдала себя. По ее лицу было ясно, что она все знает. Разумеется, никаких доказательств у нее не было. В этом я не сомневалась. Но все же опасалась, что ей могут поверить. Например, в Скотленд-Ярде. Я была уверена, что в тот день она направляется именно туда. Я ехала тем же поездом и следила за ней.

Все вышло очень легко. Она стояла на «островке безопасности» посередине Уайтхолла. Я — сразу за ней. Она меня так и не заметила. Мимо проезжал большой автомобиль, и я изо всех сил толкнула ее. Я очень сильная! Она свалилась прямо под колеса. А я сказала женщине рядом со мной, что видела номер машины, и назвала номер «роллс-ройса» Гордона. Я надеялась, что она сообщит его полиции.

К счастью, автомобиль не остановился. Наверное, шофер взял его покататься без ведома хозяина. Да, и тут мне повезло. Мне всегда везет. Вспомнить хотя бы сцену с Риверсом, свидетелем которой стал мистер Фицвильям. Я так забавлялась, водя вашего женишка за нос! Мне никак не удавалось внушить ему подозрения в отношении Гордона. Но после смерти Риверса дело было сделано. Он уже не мог его не заподозрить! Ну а теперь пора завершать начатое.

Она встала и приблизилась к Бриджит.

— Гордон отверг меня! И собирался жениться на тебе. Вся моя жизнь была сплошной цепью разочарований. У меня ничего не было — совсем ничего…

«Никто любовью не дарит седых и тощих дам…»

С безумными горящими глазами мисс Уэйнфлит нагнулась над Бриджит. На губах ее играла улыбка. В руке блеснул нож…

Бриджит вскочила, будто подброшенная пружиной. Как тигрица она бросилась на старуху, сбила ее с ног и схватила за запястье.

В первый момент Гонория Уэйнфлит, не ожидавшая нападения, слегка опешила. Но, быстро придя в себя, начала отчаянно бороться. Их силы были явно неравны. Бриджит — молодая и здоровая, с тренированными мышцами. И Гонория Уэйнфлит, худенькая и хрупкая.

Но одного обстоятельства Бриджит не учла. Гонория Уэйнфлит была безумна. И безумие придавало ей силы. Она сражалась как сущий дьявол. Они катались по земле, Бриджит все пыталась вырвать у нее нож, но Гонория Уэйнфлит вцепилась в него мертвой хваткой.

Мало-помалу безумная старуха начала одерживать верх.

— Люк… На помощь… Помогите… — закричала Бриджит.

Но ждать помощи было неоткуда. Она была наедине с Гонорией Уэйнфлит. Одна в будто вымершем мире. Сверхчеловеческим усилием Бриджит выкрутила своей противнице запястье и наконец услышала, как упал нож.

В тот же миг пальцы старухи сомкнулись вокруг ее горла давящим кольцом. Жизнь покидала Бриджит. Она издала последний, придушенный вскрик…

Глава 22 Что сказала миссис Шмеллинг

Инспектор Баттл произвел на Люка благоприятное впечатление. Это был солидный, уравновешенный мужчина с широким красным лицом и густыми холеными усами. На первый взгляд он мог показаться вполне заурядным, но, приглядевшись к нему получше, всякий мало-мальски наблюдательный человек чувствовал к нему доверие — у инспектора были на редкость умные и проницательные глаза.

Люк сразу же оценил его по достоинству. Ему уже приходилось встречать людей типа Баттла. Он знал, что на них можно положиться — они всегда добиваются нужных результатов. О лучшем нечего было и мечтать.

Когда они остались одни, Люк спросил:

— Вам подобное дело, вероятно, не по чину, вы, наверное, слишком большая шишка?

Инспектор Баттл улыбнулся:

— Оно может оказаться очень серьезным, мистер Фицвильям. Когда речь идет о человеке такого ранга, как лорд Уитфилд, мы хотим избежать каких-либо промахов.

— Я понимаю. Вы приехали один?

— О нет. Со мной сержант полиции. Сейчас он в баре «Семь звезд». Ему дано задание не спускать глаз с его светлости.

— Ясно.

— Мистер Фицвильям, у вас действительно нет никаких сомнений? Вы абсолютно уверены, что убийца — он?

— Факты таковы, что иной версии быть просто не может. Желаете послушать?

— Благодарю вас, сэр Уильям мне уже все рассказал.

— И что же вы обо всем этом думаете? Наверное, вам это кажется невероятным: человек с положением лорда Уитфилда — и вдруг маньяк-убийца?

— Мне редко что кажется невероятным. Преступление может совершить кто угодно. Если бы вы сообщили мне, что симпатичная старая дева, или архиепископ, или школьница — опасные преступники, я не стал бы с ходу все отрицать. Я приступил бы к расследованию.

— Раз вам известны все основные факты, я расскажу вам только о том, что случилось сегодня утром.

И Люк вкратце изложил подробности утренней сцены с лордом Уитфилдом. Инспектор слушал его с интересом.

— Вы говорите, он вертел в руках нож. Он придавал этому особое значение, мистер Фицвильям? Может быть, он угрожал?

— Открыто — нет. Но он как-то уж очень неприятно пробовал пальцем лезвие ножа, получая при этом очевидное удовольствие. Мне этого не понять. Мисс Уэйнфлит, по-моему, тоже было не по себе.

— Вы имеете в виду леди, о которой вы уже рассказывали, ту, которая знает лорда Уитфилда всю свою жизнь и была некогда с ним помолвлена?

— Да, ее.

— Можете не беспокоиться о молодой леди, мистер Фицвильям. Я приставлю кого-нибудь к ней для охраны. Учитывая, что сейчас Джонсон следит за его светлостью, думаю, мы гарантированы от всякого рода неожиданностей.

— Вы снимаете камень с моей души.

Инспектор сочувственно кивнул.

— Вам не позавидуешь, мистер Фицвильям. На вас лежит забота о мисс Конвей. Учтите, я не надеюсь, что дело будет легким. Лорд Уитфилд, должно быть, очень изворотлив. Возможно, он решит надолго затаиться. Конечно, если он еще не дошел до предела.

— Что вы подразумеваете под «пределом»?

— Гипертрофированное самомнение, когда преступник считает, что его просто невозможно поймать! Он невероятно умен, а вокруг одни глупцы! Тогда, разумеется, мы его возьмем с поличным!

Люк кивнул и поднялся.

— Что ж, желаю удачи. Располагайте мной по своему усмотрению.

— Договорились.

— Может, вам прямо сейчас пригодится моя помощь?

Баттл задумался.

— Пожалуй, нет. По крайней мере пока. Я просто хотел бы получше сориентироваться в здешней обстановке. Наверное, мы могли бы встретиться еще раз вечером?

— Безусловно.

— Тогда я буду лучше представлять себе, как действовать дальше.

Люк немного успокоился. Многие люди чувствовали себя спокойнее после беседы с инспектором Баттлом.

Он посмотрел на часы. Может, перед ленчем пойти повидаться с Бриджит? Пожалуй, не стоит. Мисс Уэйн-флит, вероятно, сочтет себя обязанной пригласить его на трапезу, а это может создать для нее дополнительные хлопоты. Пожилые леди, как было известно Люку из опыта общения со своими тетушками, склонны все слишком близко принимать к сердцу. Интересно, есть ли у мисс Уэйн-флит племянники? Наверное, да.

Он вышел из гостиницы. Женщина в черном, спешившая по своим делам, увидев его, остановилась.

— Добрый день, мистер Фицвильям.

— Добрый день, миссис Шмеллинг.

Он подошел и пожал ей руку.

— Я думала, вы уже уехали.

— Нет, только сменил крышу над головой. Теперь я живу здесь.

— А Бриджит? Я слышала, что она покинула Эш-Мэнор?

— Да.

Миссис Шмеллинг облегченно вздохнула.

— Я так рада, так рада, что она уехала из Вичвуда.

— О, она еще здесь. Между прочим, она остановилась у мисс Уэйнфлит.

Миссис Шмеллинг отпрянула. Люк с удивлением заметил, что она выглядит страшно расстроенной.

— Остановилась у Гонории Уэйнфлит? Но почему?

— Мисс Уэйнфлит была так добра, что предложила пожить у нее несколько дней.

Мисс Шмеллинг слегка вздрогнула. Приблизившись к Люку, она коснулась его руки.

— Мистер Фицвильям, я знаю, что не имею права ничего такого говорить. Но в последнее время мне чудятся всякие нелепости. Вероятно, от переживаний… Наверное, мои ощущения — не более чем болезненные фантазии.

— Какие ощущения? — мягко спросил Люк.

— Моя убежденность в существовании… зла!

Она робко взглянула на Люка. Увидев, что он кивнул и, похоже, не подвергает сомнению ее утверждение, она продолжала:

— Здесь, в Вичвуде, столько зловещего! Эта мысль никогда не покидает меня. А главным источником его является эта женщина. Тут у меня нет никаких сомнений!

Люк был озадачен.

— Какая женщина?

— Гонория Уэйнфлит очень дурная женщина! О, я понимаю, вы не верите мне! Лавинии Пинкертон тоже никто не верил. Но мы обе чувствовали. Она, по-моему, знала больше, чем я… И запомните, мистер Фицвильям, если женщина несчастлива, она способна на ужасные вещи.

— Возможно, вы правы.

— Вы мне не верите? — поспешно спросила миссис Шмеллинг. — Что ж, ничего удивительного. Но я не могу забыть тот день, когда Джон вернулся из ее дома с перевязанной рукой, хотя сам он пренебрежительно фыркал и сказал, что всего лишь оцарапался.

Она повернулась, чтобы уйти.

— До свидания. Пожалуйста, простите меня. В последние дни я… я сама не своя.

Люк смотрел ей вслед. Интересно, почему миссис Шмеллинг считает Гонорию Уэйнфлит дурной женщиной? Может быть, доктор Шмеллинг и Гонория Уэйнфлит были дружны, а жена доктора попросту его ревновала?

Как она сказала? «Лавинии Пинкертон тоже никто не верил». Значит, Лавиния Пинкертон делилась некоторыми своими подозрениями с миссис Шмеллинг.

Ему отчетливо вспомнился разговор в поезде и встревоженный вид Лавинии Пинкертон. Как она серьезно сказала: «Особый взгляд этого человека». И как изменилось выражение ее лица, как будто она что-то ясно представила себе. На минуту ее черты исказились, губы раздвинулись, обнажив зубы, в глазах появился какой-то странный, почти зловещий блеск.

Вдруг он подумал: «Но ведь я видел у кого-то точно такое выражение лица… Совсем недавно… Когда же? Сегодня утором!» Ну конечно! Мисс Уэйнфлит смотрела так на Бриджит.

Совершенно неожиданно ему вспомнился один давний разговор с тетей Милдред. Та тогда сказала про одну даму: «Вид у нее, мой дорогой, совсем придурковатый». И на минуту ее умное милое лицо приобрело на редкость дурацкое, бессмысленное выражение…

Лавиния Пинкертон говорила о выражении лица… человека. Пол она вообще не упоминала. Может быть, ее живое воображение воспроизвело то, что она заметила — как убийца смотрит на свою следующую жертву…

Почти бессознательно Люк повернул к домику мисс Уэйнфлит и прибавил шагу.

Внутренний голос продолжал смущать его:

«Почему именно мужчина — она ведь не говорила „мужчина“ — ты сам решил, что речь идет о мужчине. О Боже, неужели я схожу с ума? Это невозможно… конечно, это невозможно — просто какая-то бессмыслица… Но я должен повидаться с Бриджит. Должен убедиться, что с ней все в порядке… Эти глаза — странные, горящие, желтые глаза. О, я схожу с ума! Преступник — Уитфилд! Не может быть никаких сомнений. Он практически признался!»

И все же, как в каком-то кошмарном сне, он снова и снова видел мисс Уэйнфлит в то мгновение, когда на лице ее отразилось нечто ужасное — и явно безумное…

Низенькая служанка открыла ему дверь. Немного удивленная его необычным видом, она произнесла:

— Леди бышла. Бне так сказала бисс Уэйнфлит. Пойду посботрю, доба ли она.

Оттолкнув ее, он вбежал в гостиную. Эмили бросилась наверх. Вернулась она запыхавшись и доложила:

— Хозяйки тоже нет дома.

Люк схватил ее за плечи.

— Куда они пошли? Какой дорогой?

Она изумленно смотрела на него.

— Должно быть, они бышли через заднюю дверь. Если бы через парадную, я бы убидела — окна кухни смотрят как раз на него.

Люк выскочил из дома в крошечный садик, а оттуда на улицу. Какой-то человек подрезал там живую изгородь.

Люк подошел к нему и, стараясь не выдать волнения, задал вопрос.

— Две леди? — неспешно переспросил незнакомец. — Да. Некоторое время назад. Я обедал здесь под изгородью. Наверное, они не заметили меня.

— А в какую сторону они пошли?

Люк отчаянно пытался говорить нормальным голосом. И все же ему не удалось скрыть своего волнения. Немного удивленный, незнакомец степенно ответил:

— Через поля… Вон туда. А дальше — не знаю.

Люк поблагодарил его и бросился бежать. Тревога, страшная тревога подгоняла его. Он должен догнать их, должен! Может быть, он сошел с ума. По всей вероятности, они просто мирно гуляют, но что-то внутри него настойчиво его подгоняло. Скорее! Скорее!

Позади остались два поля. Он в сомнении остановился. Куда дальше?

И тут услышал голос — слабый, отдаленный, но такой знакомый:

— Люк! На помощь!

И снова:

— Люк…

Он ринулся в лес, по крику безошибочно определив направление. Теперь звуков стало больше — кто-то боролся, задыхался, сдавленно вскрикивал. Он выскочил на поляну как раз вовремя и успел оторвать обезумевшую старуху от Бриджит, а затем держал ее, сопротивлявшуюся, бесившуюся, проклинавшую, пока наконец она не затихла у него в руках.

Глава 23 Начнем сначала

— И все-таки я ничего не понимаю, — произнес лорд Уитфилд. Он силился сохранить достоинство, но за внешней самоуверенностью скрывалась весьма жалкая растерянность. Он никак не мог постичь неслыханные вещи, о которых ему только что поведали.

— Дело вот в чем, — терпеливо объяснял Баттл. — Во-первых, в их роду случались случаи безумия. Мы это установили. В аристократических семействах это не редкость. Полагаю, и у мисс Уэйнфлит была к этому такая предрасположенность. К тому же она была полна амбиций — но ее планы расстроились. Она потерпела фиаско — сначала в карьере, потом в делах сердечных… — Он смущенно кашлянул. — Насколько я понимаю, именно вы отвергли ее, а не наоборот?

Лорд Уитфилд холодно заметил:

— Мне не нравится слово «отвергли».

Инспектор Баттл поспешил поправиться:

— Именно вы расторгли помолвку?

— Хм… да.

— Расскажите, Гордон, почему, — попросила Бриджит.

Лорд Уитфилд слегка покраснел.

— Ну хорошо, если это так необходимо. У Гонории была канарейка, которую она очень любила. И часто кормила сахаром прямо изо рта. Но однажды птичка ни с того ни с сего сильно ее клюнула. Гонория так рассвирепела, что схватила ее и… свернула ей шею! После этого случая я… уже не мог испытывать к ней прежние чувства. И сказал, что, мне кажется, мы оба совершили ошибку.

Баттл ободряюще кивнул.

— Вот тут все и началось! Она призналась мисс Конвей, что с тех пор все ее помыслы и, несомненно, незаурядные способности были подчинены одной цели.

— Добиться любой ценой, чтобы меня осудили как убийцу? — с сомнением переспросил лорд Уитфилд. — Не могу поверить.

— Но это правда, Гордон, — вмешалась Бриджит. — Вы же сами удивлялись странному стечению обстоятельств, при которых ваши обидчики непременно вскоре погибали.

— На то были причины.

— Не причины, а причина — Гонория Уэйнфлит! Поймите же, Гордон, что не Провидение столкнуло Томми Пирса с подоконника и покончило с остальными. А Гонория!

Лорд Уитфилд упрямо покачал головой.

— Мне все это представляется совершенно невероятным!

— Так, говорите, сегодня утром вам кто-то позвонил? — спросил Баттл.

— Да, — около двенадцати часов. Меня попросили немедленно пойти в лес Шоу, поскольку вы, Бриджит, якобы хотели мне что-то сказать. Причем я должен отправиться туда пешком, а не на машине.

Баттл кивнул.

— Вот именно. И это был бы конец. Мисс Конвей нашли бы с перерезанным горлом, и рядом — ваш нож с отпечатками ваших пальцев! А вас самого видели бы поблизости приблизительно в то же самое время! Будьте уверены, вам бы не удалось оправдаться. Любой состав присяжных признал бы вас виновным.

— Меня?! — воскликнул пораженный лорд Уитфилд. — Неужели кто-то поверил бы, что я на такое способен?

— Только не я, Гордон, — мягко сказала Бриджит. — Я никогда не верила.

Лорд Уитфилд холодно посмотрел на нее и чопорно произнес:

— Учитывая мою репутацию и положение в графстве, не думаю, что хоть кто-нибудь — даже на мгновение — поверил бы в подобное чудовищное обвинение!

Гордо расправив плечи, он вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь.

— Он никогда не поймет, насколько реальной была угроза! — сказал Люк. А затем обратился к Бриджит — А теперь расскажи нам, когда ты начала подозревать Гонорию Уэйнфлит.

— Когда ты сообщил, что убийца — Гордон. Я не могла поверить! Понимаешь я его прекрасно знаю. Я проработала у него секретаршей целых два года! И изучила его вдоль и поперек! Мне было известно, что он самодовольный и ограниченный человек, поглощенный только самим собой, однако вместе с тем я точно знала, какой он добрый и почти до нелепости мягкосердечный. Он не мог убить даже осу. Эта история о том, будто он убил канарейку мисс Уэйнфлит, сразу меня насторожила. Он просто не смог бы такое сделать. Однажды он рассказал мне, что разорвал свою помолвку. А ты твердил, что помолвку разорвала она. В это я еще как-то могла поверить — в то, что гордость не позволила ему признаться, что это она отвергла его. Но вот история с канарейкой! Гордон просто не смог бы такое сотворить! Он даже в охоте никогда не принимает участия — при одном виде убитой дичи ему становится дурно.

И я поняла, что история с канарейкой — ложь. А это означает, что мисс Уэйнфлит лжет. Причем это очень странная ложь! И тут меня осенило: а не лжет ли она и в других случаях? Она очень гордая женщина. И разрыв помолвки наверняка страшно ранил ее гордость. Она, очевидно, затаила злобу на лорда Уитфилда и стала вынашивать планы мщения — особенно ее подхлестнуло то, что он вернулся в Вичвуд богатым и преуспевающим. И еще я подумала: «Да, возможно, она с радостью подставила бы его». И тогда я спросила себя: «А что, если в ее словах нет ни слова правды?» И вдруг поняла, как легко такая женщина может провести мужчину! Я рассуждала так:

«Конечно, это совершенно невероятно, но предположим, именно она убила всех этих людей и внушила Гордону идею о божественном возмездии!» Ей ничего не стоило бы убедить его — как я уже говорила, Гордон готов верить чему угодно! И я спросила себя: «Могла ли она совершить все эти убийства?» И поняла, что могла! Могла столкнуть пьяницу с мостков, а мальчишку с подоконника, и Эми Гиббс умерла именно в ее доме. С миссис Хортон тоже все ясно — Гонория Уэйнфлит часто заходила навестить ее. Труднее было с доктором Шмеллингом. Я ведь не знала, что у Вонки Пуха сильно гноилось ушко и что она инфицировала бинт, которым завязала руку доктора. Еще загадочнее выглядела смерть мисс Пинкертон: я никак не могла представить себе мисс Уэйнфлит в униформе шофера «роллс-ройса».

И тут меня опять осенило. Да это же проще простого! Уже опробированный ею толчок сзади — в толпе кто бы это заметил? Машина даже не остановилась, и мисс Уэйнфлит тут же этим воспользовалась, чтобы навесить на лорда Уитфилда еще одно преступление, — она сказала женщине, стоявшей рядом, что она запомнила номер автомобиля, естественно, назвав номер «роллса» Гордона.

У меня просто кругом шла голова. Ведь если Гордон не совершал убийств, а я знала — да-да, знала, что не совершал, — то кто же тогда? И ответ показался мне очевидным. Тот, кто ненавидит Гордона! А кто его ненавидит? Конечно, Гонория Уэйнфлит.

А потом я вспомнила, что мисс Пинкертон вроде бы говорила об убийце как о мужчине. И это сводило на нет все мои предположения, потому что, если бы мисс Пинкертон ошиблась, ее бы не убили… Я попросила тебя в точности повторить слова мисс Пинкертон, и оказалось, разговаривая с тобой, она фактически ни разу не произнесла слово «мужчина». Тут я почувствовала, что нахожусь на правильном пути! Я решила воспользоваться приглашением мисс Уэйнфлит погостить у нее, чтобы попытаться установить истину.

— Не сказав мне ни слова? — сердито спросил Люк.

— Но, милый, ты был настолько уверен в своей правоте, — а я настолько не была убеждена в своей! Все было очень неопределенно. Но мне и в голову не приходило, что мне грозит какая-либо опасность. Я считала, что у меня масса времени…

Ее передернуло.

— О Люк, это было ужасно… Ее глаза… И этот кошмарный, нечеловеческий смех…

— Никогда не забуду… ведь я едва не опоздал, — сказал Люк, вздрогнув.

Повернувшись к Баттлу, он спросил:

— Как она сейчас?

— Окончательно съехала с катушек, — ответил тот. — Обычный случай, знаете ли. Они не могут пережить потрясающее для них открытие — что они совсем не так чертовски умны, как думали.

— Да… никудышный я полицейский! — грустно произнес Люк. — Ни на секунду не усомнился в Гонории Уэйн-флит. Вы бы справились лучше, Баттл.

— Может быть, да, сэр, а может, и нет. Помните, я говорил, что преступником может быть любой? По-моему, я упоминал и старую деву.

—. Да-да, а еще архиепископа и школьницу! Означает ли это, что вы и их считаете потенциальными преступниками?

Лицо Баттла расплылось в широкой ухмылке.

— Преступником может стать любой — вот что я имел в виду, сэр.

— Только не Гордон, — заявила Бриджит. — Люк, пойдем отыщем его.

Они нашли лорда Уитфилда в его кабинете, делающим какие-то заметки.

— Гордон, — тихо и кротко произнесла Бриджит. — Теперь, когда вам известно все, вы простите нас?

Лорд Уитфилд взглянул на нее вполне благосклонно.

— Конечно, моя дорогая, конечно. Я понял истину. Я был очень занят. И пренебрегал вами. Как мудро выразился Киплинг: «Большего добивается тот, кто идет по жизни один»[280]. Мой удел — одиночество. — Он расправил плечи. — На мне лежит большая ответственность. И я должен нести ее самостоятельно. Мне нельзя ни с кем ее делить, и никто не облегчит это бремя. Я должен идти по жизни один, пока не прервется мое дыхание.

— Дорогой Гордон! — воскликнула Бриджит. — Вы так великодушны!

Лорд Уитфилд нахмурился.

— Разве? Давайте-ка забудем всю эту чепуху. И вообще, я очень занят.

— Я знаю.

— Я собираюсь немедленно начать серию статей «История женских преступлений: от сотворения мира до наших дней».

Бриджит восхищенно смотрела на него.

— Гордон, по-моему, это чудесная идея.

Лорд Уитфилд выпятил грудь.

— Теперь, пожалуйста, оставьте меня. У меня очень много работы.

Люк и Бриджит осторожно вышли из комнаты.

— Но он действительно ужасно милый! — сказала Бриджит.

— Мне кажется, ты все же любила его!

— Знаешь, Люк, по-моему, так и было.

Люк выглянул из окна.

— Я с удовольствием уеду из Вичвуда. Он мне не по душе. Здесь столько зловещего, как говорит миссис Шмеллинг. Мне не нравится, как Эш-Ридж нависает над городком.

— Ну уж если речь зашла об Эш-Ридж, то как быть с Эллсуорта?

Люк сконфуженно рассмеялся.

— Ты имеешь в виду кровь у него на руках?

— Да.

— Они, очевидно, принесли в жертву белого петуха!

— Фу, какая гадость!

— Полагаю, нашего мистера Эллсуорта ждут кое-какие неприятности. Баттл готовит ему небольшой сюрприз.

— А бедный майор Хортон никогда не пытался убить свою жену, — сказала Бриджит, — а у мистера Эббота, наверное, просто имелось компрометирующее письмо от какой-то дамы, а доктор Томас — всего лишь милый скромный молодой человек.

— Он самодовольный осел!

— Ты так говоришь, потому что ревнуешь его к Розе Шмеллинг.

— Она слишком хороша для него.

— Я всегда чувствовала, что она нравится тебе больше, чем я!

— Дорогая, не говори глупости!

— Вовсе это не глупости!

Немного помолчав, она спросила:

— Люк, а теперь я тебе нравлюсь?

Он попытался обнять ее, но она отстранилась.

— Я спросила, нравлюсь ли я тебе, Люк, а не любишь ли ты меня.

— О! Понимаю… Ты мне нравишься, Бриджит, и я люблю тебя.

— И ты мне нравишься, Люк…

Они улыбнулись друг другу — немного робко — как дети, которые только что познакомились в гостях.

— Нравиться важнее, чем любить, — сказала Бриджит. — Это то, что остается. Я хочу, чтобы наши отношения сохранились. Мне мало любви, я не хочу, чтобы мы со временем пресытились и захотели связать свою жизнь еще с кем-то.

— О! Моя дорогая Любовь! Я знаю. Тебе нужно нечто реальное. Мне тоже. Наше чувство будет вечным, потому что оно рождено самой жизнью, а не грезами.

— Это правда, Люк?

— Правда, моя милая. Вот почему, мне кажется, я боялся полюбить тебя.

— Я тоже боялась в тебя влюбиться.

— А сейчас?

— Уже не боюсь.

— Долгое время мы были так близки к Смерти. Теперь все позади! Теперь начинается — Жизнь…

ДЕСЯТЬ НЕГРИТЯТ Ten Little Niggers 1939 © Перевод Беспалова Л., 1965

Глава 1

1

В углу курительного вагона первого класса судья Уоргрейв — он недавно вышел в отставку — попыхивал сигарой и просматривал отдел политики в «Таймс». Вскоре он отложил газету и выглянул из окна. Поезд проезжал через Сомерсет[281]. Судья подсчитал — ему оставалось еще два часа пути.

Снова и снова он перебирал в уме все, что писалось в газетах о Негритянском острове. Первоначально его приобрел американский миллионер — страстный яхтсмен, который построил на этом островке неподалеку от берегов Девона[282] роскошный дом в современном стиле. Но, увы, третья жена миллионера, его недавнее приобретение, не переносила качки, и это вынудило миллионера расстаться и с домом и с островом. И вот в газетах замелькали объявления о продаже острова в сопровождении весьма красочных описаний. Затем последовало сообщение: остров купил некий мистер Оним. И тут заработала фантазия светских хроникеров. На самом деле Негритянский остров купила голливудская кинозвезда мисс Габриелла Терл! Она хочет провести там спокойно несколько месяцев — вдали от репортеров и рекламной шумихи! «Бизи Би» деликатно намекала: остров будет летней резиденцией королевской семьи. До мистера Мерриуэдера дошли слухи: остров купил молодой лорд Л. — он, наконец, пал жертвой Купидона[283] и намерен провести на острове медовый месяц. «Джонасу» было доподлинно известно — остров приобрело Адмиралтейство[284] для проведения неких весьма секретных экспериментов!

Поистине, Негритянский остров не сходил с газетных полос.

Судья Уоргрейв извлек из кармана письмо. На редкость неразборчивый почерк, но там и сям попадались и четко написанные слова: «Милый Лоренс… Сто лет ничего о Вас не слышала… непременно приезжайте на Негритянский остров… Очаровательное место… о стольком надо поговорить… старые времена… общаться с природой… греться на солнышке… 12.40 с Паддингтонского вокзала..[285] встречу Вас в Оукбридже… — и подпись с роскошным росчерком, — всегда Ваша Констанция Калмингтон».

Судья Уоргрейв унесся мыслями в прошлое, старался припомнить, когда он в последний раз видел леди Констанцию Калмингтон. Лет этак семь, если не все восемь тому назад. Тогда она уехала в Италию греться на солнышке, общаться с природой и с «contadini»[286]. Он слышал, что вслед за этим она перебралась в Сирию, где собиралась греться под еще более жарким солнцем и общаться с природой и бедуинами.

«Купить остров, — думал судья, — окружить себя атмосферой таинственности вполне в характере Констанции Калмингтон». И судья кивнул головой: он был доволен собой — его логика, как всегда, безупречна… Потом голова его упала на грудь — судья заснул…

2

Вера Клейторн — она ехала в третьем классе — откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза; кроме нее, в вагоне было еще пять пассажиров. Ужасно жарко сегодня в поезде! Как приятно будет пожить у моря! Нет, ей положительно повезло с этой работой! Когда нанимаешься на лето, вечно приходится возиться с кучей детей — устроиться секретарем почти невозможно. Даже через агентство.

И вдруг она получает письмо:

«Мне Вас рекомендовало агентство „Умелые женщины“. Насколько я понимаю, они Вас хорошо знают. Назовите, какое жалованье Вы хотите получить, я заранее на все согласна. Я ожидаю, что Вы приступите к своим обязанностям 8-го августа. Поезд отправляется в 12.40 с Паддингтонского вокзала. Вас встретят на станции Оукбридж. Прилагаю пять фунтов на расходы.

Искренне Ваша Анна Нэнси Оним».

Наверху значился адрес — «Негритянский остров, Стиклхевн, Девон».

Негритянский остров! В последнее время газеты только о нем и писали! Репортеры рассыпали многозначительные намеки, сообщали занятные сплетни и слухи. Правды во всем этом было, по-видимому, мало. Но, во всяком случае, дом этот построил миллионер, и, как говорили, роскошь там была умопомрачительная.

Вера Клейторн, изрядно утомленная недавно закончившимся семестром, думала: «Место учительницы физкультуры в третьеразрядной школе — не бог весть что… Если б только мне удалось получить работу в какой-нибудь приличной школе…» Тут сердце у нее сжалось, и она одернула себя: «Нет, надо считать, мне повезло. Если ты была под следствием, на тебе пятно, пусть даже тебя в конце концов и оправдали».

И она вспомнила, что следователь в своем заключении отметил ее присутствие духа и храбрость. Да, следствие прошло хорошо, просто лучше и желать нельзя. И миссис Хамилтон была так добра к ней… если б только не Хьюго. (Нет, нет, она не будет думать о Хьюго!)

Несмотря на жару, по коже у нее пошли мурашки, она пожалела, что едет к морю. Перед глазами возникла знакомая картина. Сирил плывет к скале, голова его то выныривает на поверхность, то погружается в море… Выныривает и погружается — погружается и выныривает…

А она плывет, легко разрезает волны, привычно выбрасывая руки, и знает, слишком хорошо знает, что не успеет доплыть…

Море — теплые голубые волны — долгие часы на жарком песке — и Хьюго — он говорит, что любит ее… Нет, нельзя думать о Хьюго.

Она открыла глаза и недовольно посмотрела на сидящего напротив мужчину. Высокий, дочерна загорелый, светлые глаза довольно близко посажены, жесткая складка дерзкого рта. И подумала: «Держу пари, он немало путешествовал по свету и немало повидал…»

3

Филиппу Ломбарду достаточно было одного взгляда, чтобы составить впечатление о девушке напротив: хорошенькая, но что-то в ней от учительши. Хладнокровная и наверняка умеет за себя постоять — и в любви, и в жизни. А ею, пожалуй, стоило бы заняться.

Он нахмурился. Нет, нет, сейчас не до этого. Дело есть дело. Сейчас надо сосредоточиться на работе.

Интересно, что за работа его ждет? Моррис напустил туману:

— Вам решать, капитан Ломбард, — не хотите, не беритесь.

Филипп задумчиво сказал:

— Вы предлагаете сто гиней? — Этак небрежно, будто для него сто гиней — сущие пустяки. Целых сто гиней, когда ему не на что сегодня пообедать. Впрочем, он вряд ли обманул Морриса, насчет денег его не обманешь — не такой он человек: про деньги он знает все.

— И больше вы ничего мне не можете сообщить? — продолжал он так же небрежно.

Мистер Айзек Моррис решительно помотал лысой головенкой:

— Нет, мистер Ломбард, тут я должен поставить точку. Моему клиенту известно, что вы незаменимый человек в опасных переделках. Мне поручили передать вам сто гиней — взамен вы должны приехать в Стиклхевн, тот, что в Девоне. Ближайшая к нему станция — Оукбридж. Там вас встретят и доставят на машине в Стиклхевн, оттуда переправят на моторке на Негритянский остров. А тут уж вы перейдете в распоряжение моего клиента.

— Надолго? — только и спросил Ломбард.

— Самое большее — на неделю.

Пощипывая усики, капитан Ломбард сказал:

— Вы, надеюсь, понимаете, что за незаконные дела я не берусь?

Произнеся эту фразу, он подозрительно посмотрел на собеседника. Мистер Моррис, хотя его толстые губы тронула улыбка, ответил совершенно серьезно:

— Если вам предложат что-нибудь противозаконное, вы, разумеется, в полном праве отказаться.

И улыбнулся — вот нахал! Улыбнулся так, будто знал, что в прошлом Ломбард вовсе не был таким строгим ревнителем законности.

Ломбард и сам не сдержал усмешки. Конечно, раз или два он чуть было не попался! Но ему все сходило с рук! Он почти ни перед чем не останавливался. Вот именно, что почти ни перед чем. Пожалуй, на Негритянском острове ему не придется скучать…

4

Мисс Брент — она ехала в вагоне для некурящих — сидела прямо, будто палку проглотила: она не привыкла давать себе потачку. Ей было шестьдесят пять, и она не одобряла современной расхлябанности. Ее отец, старый служака полковник, придавал большое значение осанке. Современные молодые люди невероятно распущены — стоит только посмотреть на их манеры, да и вообще по всему видно…

Сознание своей праведности и непоколебимой твердости помогало мисс Эмили Брент переносить духоту и неудобства поездки в битком набитом вагоне третьего класса.

Нынче все так себя балуют. Зубы рвут только с обезболиванием, от бессонницы глотают разные снотворные, сидят только на мягких креслах или подсунув под спину подушку, а молодые девушки ходят бог знает в чем, не носят корсетов, а летом и вовсе валяются на пляжах полуголые… Мисс Брент поджала губы. Своим примером она хотела бы показать, как полагается вести себя людям определенного круга… Ей вспомнилось прошлое лето. Нет, нет, в этом году все будет иначе. Негритянский остров… И она вновь мысленно пробежала письмо, которое столько раз перечитывала:

«Дорогая мисс Брент, надеюсь, Вы меня еще помните? Несколько лет тому назад в августе мы жили в беллхевнском пансионе, и, как мне казалось, у нас было много общего.

Теперь я открываю собственный пансион на островке близ берегов Девона. По-моему, он как нельзя лучше подходит для пансиона с добротной кухней, без новомодных затей — словом, пансион для людей наших с Вами привычек, людей старой школы. Здесь не будет полуголой молодежи и граммофонов за полночь. Я была бы очень рада, если б Вы сочли возможным отдохнуть летом на Негритянском острове, разумеется, совершенно бесплатно, в качестве моей гостьи. Устроит ли Вас август? Скажем, числа с восьмого?

Искренне Ваша А. Н…»

Но как же ее все-таки зовут? Подпись удивительно неразборчивая. Теперь все подписываются так небрежно, возмущалась Эмили Брент.

Она перебрала в уме людей, с которыми встречалась в Беллхевне. Она провела там два лета подряд. Там жила та симпатичная пожилая женщина — миссис, миссис, как бишь ее фамилия? Ее отец был каноником[287]. И еще там была мисс Олтон или Оден. Нет, нет, ее фамилия была Оньон! Ну конечно же Оньон!

Негритянский остров! Газеты много писали о Негритянском острове, прежде он будто бы принадлежал не то кинозвезде, не то американскому миллионеру. Конечно, зачастую эти острова продают задешево — остров не всякий захочет купить. Поначалу жизнь на острове кажется романтичной, а стоит там поселиться — и обнаруживается столько неудобств, что не чаешь от него избавиться.

«Но как бы там ни было, — думала Эмили Брент, — бесплатный отдых мне обеспечен». Теперь, когда она так стеснена в средствах, ведь дивиденды то и дело не выплачиваются, не приходится пренебрегать возможностью сэкономить. Жаль только, что она почти ничего не может припомнить об этой миссис, а может быть, и мисс Оньон.

5

Генерал Макартур выглянул из окна. Поезд шел к Эксетеру[288] — там генералу предстояла пересадка. Эти ветки, с их черепашьей скоростью, кого угодно выведут из терпения. А ведь по прямой до Негритянского острова — рукой подать.

Он так и не понял, кто же он все-таки, этот Оним, по-видимому, приятель Пройды Леггарда и Джонни Дайера.

«Приедет пара армейских друзей… хотелось бы поговорить о старых временах».

Что ж, он с удовольствием поговорит о старых временах. Последние годы у него было ощущение, будто прежние товарищи стали его сторониться. А все из-за этих гнусных слухов! Подумать только: ведь с тех пор прошло почти тридцать лет! Не иначе, как Армитидж проболтался, решил он. Нахальный щенок. Да и что он мог знать? Да ладно, не надо об этом думать. К тому же скорее всего ему просто мерещится — мерещится, что то один, то другой товарищ поглядывает на него косо.

Интересно посмотреть, какой он, этот Негритянский остров. О нем ходит столько сплетен. Похоже, слухи о том, что его купило Адмиралтейство, Военное министерство или Военно-воздушные силы, не так уж далеки от истины…

Дом на острове построил Элмер Робсон, молодой американский миллионер. Говорили, ухлопал на него уйму денег. Так что роскошь там поистине королевская…

Эксетер! Еще целый час в поезде! Никакого терпения не хватит. Так хочется побыстрее приехать…

6

Доктор Армстронг вел свой «моррис» по Солсберийской равнине[289]. Он совсем вымотался… В успехе есть и своя оборотная сторона. Прошли те времена, когда он сидел в своем роскошном кабинете на. Харли-стрит в безупречном костюме, среди самой что ни на есть современной аппаратуры — и ждал, ждал дни напролет, не зная, что впереди — успех или провал…

Он преуспел. Ему повезло! Впрочем, одного везения мало, нужно еще и быть хорошим профессионалом. Он знал свое дело — но и этого недостаточно для успеха. Требовалось еще, чтоб повезло. А ему повезло! Неопределенный диагноз, одна-две благодарные пациентки — состоятельные и с положением в обществе, — и вот уже о нем заговорили: «Вам надо обратиться к Армстронгу, он хотя и молодой, но такой знающий: возьмите Пэм, у кого только она не лечилась — годами, я вам говорю, годами, а Армстронг только взглянул — и понял, что с ней».

И пошло-поехало.

Так доктор Армстронг стал модным врачом. Теперь дни его были расписаны по минутам. У него не оставалось времени на отдых. Вот почему этим августовским утром он радовался, что покидает Лондон и уезжает на несколько дней на остров у берегов Девона. Конечно, это не отдых в полном смысле слова. Письмо было написано в выражениях весьма неопределенных, зато чек, приложенный к письму, был весьма определенным. Гонорар просто неслыханный. У этих Онимов, должно быть, денег куры не клюют. Похоже, мужа беспокоит здоровье жены, и он хочет узнать, как обстоят дела, не потревожив ее. Она ни за что не хочет показаться доктору. А при ее нервах…

«Ох уж мне эти нервы! — Брови доктора взлетели вверх. — Ох уж мне эти женщины и их нервы!» Ничего не скажешь, их капризы шли ему на пользу. Половина женщин, которые к нему обращались, ничем не болели, а просто бесились от скуки, но попробуй только заикнись об этом! И в конце концов, разве трудно отыскать то или иное недомогание.

«У вас (какой-нибудь научный термин подлиннее) несколько не в норме, ничего серьезного, но вам следует подлечиться. Лечение самое несложное…»

Ведь в медицине чаще всего лечит вера. А доктор Армстронг знал свое дело: что-что, а обнадежить, успокоить он умел.

К счастью, после того случая, когда же это было — десять, да нет, уже пятнадцать лет тому назад, он сумел взять себя в руки. Он просто чудом выпутался. Да, тогда он совсем опустился. Но потрясение заставило его собраться с силами. На следующий же день он бросил пить. Ей-ей, просто чудо, что он тогда выпутался…

Его оглушил пронзительный автомобильный гудок — мимо со скоростью километров сто тридцать как минимум промчался огромный «супер спорте далмейн»[290]. Доктор Армстронг чуть не врезался в забор. Наверняка один из этих молодых остолопов, которые носятся по дорогам сломя голову. До чего они ему надоели. А ведь он чудом спасся — и на этот раз тоже. Черт бы побрал этого остолопа!

7

Тони Марстон, с ревом проносясь через деревушку Мер, думал: «И откуда только берутся эти колымаги? Ползут, как черепахи, и что самое противное — обязательно тащатся посреди дороги — нет чтоб посторониться! На наших английских дорогах класс езды не покажешь. Вот во Франции — там другое дело…»

Остановиться здесь выпить или ехать дальше? Времени у него вагон. Осталось проехать всего какие-нибудь полторы сотни километров. Он, пожалуй, выпьет джину с имбирным лимонадом. Жара просто невыносимая!

А на этом островке наверняка можно будет недурно провести время, если погода не испортится. Интересно, кто они, эти Онимы? Не иначе, как выскочки, которым деньги некуда девать. У Рыжика нюх на таких людей. Да и, по правде говоря, что ему, бедняге, остается: своих-то денег у него нет…

Надо надеяться, что с выпивкой они не жмутся. Хотя с этими выскочками ничего наперед не известно. А жаль, что слухи, будто остров купила Габриелла Терл, не подтвердились. Он бы не прочь повращаться среди кинозвезд. Что ж, надо полагать, какие-то девушки там все же будут…

Он вышел из гостиницы, потянулся, зевнул, посмотрел на безоблачное голубое небо и сел в «далмейн».

Отличная фигура, высокий рост, вьющиеся волосы, ярко-голубые глаза на загорелом лице приковывали взгляды молодых женщин.

Он выжал акселератор, мотор взревел, и автомобиль нырнул в узкую улочку. Старики и мальчишки-посыльные поспешно посторонились. Уличная ребятня восхищенно провожала машину глазами. Антони Марстон продолжал свой триумфальный путь.

8

Мистер Блор ехал поездом с замедленной скоростью из Плимута[291]. Кроме него, в купе был всего один пассажир — старый моряк с мутными от пьянства глазами. Впрочем, сейчас он клевал носом. Мистер Блор аккуратно вносил какие-то записи в блокнот. «Вот они все, голубчики, — бормотал он себе под нос, — Эмили Брент, Вера Клейторн, доктор Армстронг, Антони Марстон, старый судья Уоргрейв, Филипп Ломбард, генерал Макартур, кавалер ордена Святого Михаила и Георгия и ордена „За боевые заслуги“[292], двое слуг — мистер и миссис Роджерс».

Он захлопнул блокнот и положил его в карман. Покосился на моряка, прикорнувшего в углу.

«Набрался будь здоров», — с ходу определил мистер Блор.

И снова методично и основательно перебрал все в уме.

«Работа вроде несложная, — размышлял он. — Думаю, что осечки тут не будет. Вид у меня, по-моему, подходящий».

Он встал, придирчиво поглядел на себя в зеркало. В зеркале отражался человек не слишком выразительной наружности. Серые глаза поставлены довольно близко, маленькие усики. В облике что-то военное.

«Могу сойти и за майора, — сказал своему отражению мистер Блор. — Ах ты, черт, забыл, там же будет тот генерал. Он меня сразу выведет на чистую воду. Южная Африка — вот что нужно! Никто из этой компании там не был, а я только что прочел рекламный проспект туристского агентства и смогу поддержать разговор. К счастью, жители колоний занимаются чем угодно. Так что я вполне могу сойти за дельца из Южной Африки».

Негритянский остров. Он как-то был там еще мальчишкой…

…Вонючая скала, засиженная чайками, километрах в двух от берега. Остров назвали так потому, что его очертания напоминают профиль человека с вывороченными губами.

Странная затея — построить дом на таком острове! В плохую погоду там и вовсе жить нельзя. Впрочем, каких только причуд не бывает у миллионеров!

Старик в углу проснулся и сказал:

— На море ничего нельзя знать наперед — ни-че-го!

— Вы совершенно правы, ничего нельзя знать наперед, — поддакнул ему мистер Блор.

Старик икнул раз-другой и жалобно сказал:

— Шторм собирается.

— Да нет, приятель, — сказал Блор. — Погода отличная.

— А я вам говорю, что скоро будет буря, — рассердился старик, — у меня на это нюх.

— Может, вы и правы, — миролюбиво согласился мистер Блор.

Поезд остановился, старик, покачиваясь, поднялся.

— Мне сходить здесь, — сказал он и дернул дверь, но справиться с ней не смог. Мистер Блор пришел ему на помощь.

Старик остановился в двери, торжественно поднял руку, мутные глаза его моргали.

— Блюди себя, молись, — сказал он. — Блюди себя, молись. Судный день грядет[293].

И вывалился на перрон. Раскинувшись на перроне, он посмотрел на мистера Блора и торжественно возгласил:

— Я обращаюсь к вам, молодой человек. Судный день грядет.

«Для него Судный день наверняка нагрянет скорее, чем для меня», — подумал мистер Блор, возвращаясь на свое место. И, как оказалось, ошибся.

Глава 2

1

Перед зданием Оукбриджской станции в нерешительности сгрудилась кучка пассажиров. За ними выстроились носильщики с чемоданами.

Кто-то из носильщиков крикнул:

— Джим!

Из такси вышел шофер.

— Вы не на Негритянский остров собрались? — спросил он.

На его вопрос откликнулись сразу четверо, — удивленные пассажиры исподтишка оглядели друг друга.

— У нас здесь два такси, сэр, — обратился к судье Уоргрейву, как к старшему в группе, шофер. — Какое-то из них должно ждать поезд из Эксетера — с ним приедет еще один джентльмен. На это уйдет минут пять. Если кто-нибудь из вас согласится подождать, ехать будет удобнее.

Вера Клейторн, помня о своих секретарских обязанностях, сказала непререкаемым тоном, свойственным людям, привыкшим командовать:

— Я остаюсь, — и поглядела на остальных членов группы. Точь-в-точь так же она, должно быть, разбивала девочек на команды.

Мисс Брент чопорно сказала:

— Благодарю вас, — и села в такси: таксист почтительно придержал перед ней дверь.

Судья Уоргрейв последовал за ней.

Капитан Ломбард сказал:

— Я подожду с мисс…

— Клейторн, — сказала Вера.

— А меня зовут Ломбард, Филипп Ломбард.

Носильщики погрузили багаж. Уже в такси судья Уоргрейв сказал, выбрав тему с осмотрительностью старого законника:

— Отличная погода стоит.

— Прекрасная, — отозвалась мисс Брент.

«В высшей степени достойный старый джентльмен, — думала она. — В приморских пансионах таких обычно не встретишь. По-видимому, у этой миссис или мисс Оньон прекрасные связи…»

— Вы хорошо знаете эти места? — осведомился судья Уоргрейв.

— Я бывала в Корнуолле[294] и в Торки[295], но в этой части Девона я впервые.

— Я тоже совсем не знаю здешних мест, — сказал судья.

Такси тронулось. Второй таксист сказал:

— Может, вам лучше подождать в машине?

— Нет, спасибо, — решительно отказалась Вера.

Капитан Ломбард улыбнулся:

— На мой вкус — освещенные солнцем стены куда привлекательнее, но, может быть, вам хочется пройти в вокзал?

— Нет, нет. На воздухе очень приятно после вагонной духоты.

— Да, путешествовать в поезде по такой погоде очень утомительно, — отозвался он.

— Надо надеяться, что она продержится, я имею в виду погоду, — вежливо поддержала разговор Вера. — Наше английское лето такое неустойчивое.

— Вы хорошо знаете эти места? — задал капитан Ломбард не отличавшийся особой оригинальностью вопрос.

— Нет, раньше я никогда здесь не бывала, — и быстро добавила, твердо решив сразу же поставить все точки над «i»: — Я до сих пор не познакомилась с моей хозяйкой.

— Хозяйкой?

— Я секретарь миссис Оним.

— Вот как! — Манеры Ломбарда заметно переменились: он заговорил более уверенно, развязно. — А вам это не кажется странным? — спросил он.

Вера рассмеялась:

— Ничего странного тут нет. Секретарь миссис Оним внезапно заболела, она послала телеграмму в агентство с просьбой прислать кого-нибудь взамен — и они рекомендовали меня.

— Вот оно что. А вдруг вы познакомитесь со своей хозяйкой и она вам не понравится?

Вера снова рассмеялась:

— Да ведь я нанимаюсь только на каникулы. Постоянно я работаю в женской школе. К тому же мне не терпится посмотреть на Негритянский остров. О нем столько писали в газетах. Скажите, там действительно так красиво?

— Не знаю. Я там никогда не был, — сказал Ломбард.

— Неужели? Онимы, похоже, от него без ума. А какие они? Расскажите, пожалуйста.

«Дурацкое положение, — думал Ломбард, — интересно, знаком я с ними или нет?»

— У вас по руке ползет оса, — быстро сказал он. — Нет, нет, не двигайтесь;— и сделал вид, будто сгоняет осу. — Ну вот! Улетела.

— Спасибо, мистер Ломбард. Этим летом такое множество ос.

— А все жара. Кстати, вы не знаете, кого мы ждем?

— Понятия не имею.

Послышался гудок приближающегося поезда.

— А вот и наш поезд, — сказал Ломбард.

2

У выхода с перрона появился рослый старик, судя по седому ежику и аккуратно подстриженным седым усикам, военный в отставке. Носильщик, пошатывавшийся под тяжестью большого кожаного чемодана, указал ему на Веру и Ломбарда.

Вера выступила вперед, деловито представилась.

— Я секретарь миссис Оним, — сказала она. — Нас ждет машина. — И добавила: — А это мистер Ломбард.

Выцветшие голубые глаза старика, проницательные, несмотря на возраст, оглядели Ломбарда, и, если бы кто-то заинтересовался его выводами, он мог бы в них прочесть: «Красивый парень. Но что-то в нем есть подозрительное…»

Трое сели в такси. Проехали по сонным улочкам Оукбриджа, потом еще километра два по Плимутскому шоссе и нырнули в лабиринт деревенских дорог — крутых, узких, поросших травой.

Генерал Макартур сказал:

— Я совсем не знаю этих мест. У меня домик в Восточном Девоне, на границе с Дорсетом[296].

— А здесь очень красиво, — сказала Вера. — Холмы, рыжая земля, все цветет, и трава такая густая.

— На мой вкус здесь как-то скученно. Я предпочитаю большие равнины. Там к тебе никто не может подкрасться… — возразил ей Филипп Ломбард.

— Вы, наверное, много путешествовали? — спросил Ломбарда генерал.

Ломбард дернул плечом.

— Да, пришлось пошататься по свету.

И подумал: «Сейчас он меня спросит, успел ли я участвовать в войне[297]. Этих старых вояк больше ничего не интересует».

Однако генерал Макартур и не заикнулся о войне.

3

Преодолев крутой холм, они спустились петляющей проселочной дорогой к Стиклхевну — прибрежной деревушке в несколько домишек, неподалеку от которых виднелись одна-две рыбацкие лодки. Лучи закатного солнца осветили скалу, встававшую на юге из моря.

И тут они впервые увидели Негритянский остров.

— А он довольно далеко от берега, — удивилась Вера.

Она представляла остров совсем иначе — небольшой островок у берега, на нем красивый белый дом. Но никакого дома не было видно, из моря круто вздымалась скала, чьи очертания отдаленно напоминали гигантскую голову негра. В ней было что-то жутковатое. Вера вздрогнула.

У гостиницы «Семь звезд» их поджидала группа людей. Согбенный старик судья, прямая как палка мисс Эмили Брент и крупный, грубоватый с виду мужчина, — он выступил вперед и представился.

— Мы решили, что лучше будет вас подождать, — сказал он, — и уехать всем разом. Меня зовут Дейвис. Родом из Наталя[298], прошу не путать с Трансвалем[299]. Ха-ха-ха, — закатился он смехом.

Судья Уоргрейв посмотрел на него с откровенным недоброжелательством. Видно было, что ему не терпится дать приказ очистить зал суда. Мисс Эмили Брент явно пребывала в нерешительности, не зная, как следует относиться к жителям колоний.

— Не хотите промочить горло перед отъездом? — любезно предложил Дейвис.

Никто не откликнулся на его предложение, и мистер Дейвис повернулся на каблуках, поднял палец и сказал:

— В таком случае, не будем задерживаться. Наши хозяева ждут нас.

При этих словах на лицах гостей отразилось некоторое замешательство. Казалось, упоминание о хозяевах подействовало на них парализующе.

Дейвис сделал знак рукой — от стены отделился человек и подошел к ним. Походка враскачку выдавала в нем моряка.

Обветренное лицо, уклончивый взгляд темных глаз.

— Вы готовы, леди и джентльмены? — спросил он. — Лодка вас ждет. Еще два господина прибудут на своих машинах, но мистер Оним распорядился их не ждать: неизвестно, когда они приедут.

Группа пошла вслед за моряком по короткому каменному молу, у которого была пришвартована моторная лодка.

— Какая маленькая! — сказала Эмили Брент.

— Отличная лодка, мэм, лодка что надо, — возразил моряк. — Вы и глазом не успеете моргнуть, как она вас доставит хоть в Плимут.

— Нас слишком много, — резко оборвал его судья Уоргрейв.

— Она и вдвое больше возьмет, сэр.

— Значит, все в порядке, — вмешался Филипп Лом бард. — Погода отличная, море спокойное…

Мисс Брент, не без некоторого колебания, разрешила усадить себя в лодку. Остальные последовали за ней. Все они пока держались отчужденно. Похоже было, что они недоумевают, почему хозяева пригласили такую разношерстную публику.

Они собирались отчалить, но тут моряк — он уже держал в руках концы — замер. По дороге, спускавшейся с крутого холма, в деревню въезжал автомобиль. Удивительно мощный и красивый, он казался каким-то нездешним видением. За рулем сидел молодой человек, волосы его развевал ветер. В отблесках заходящего солнца он мог сойти за молодого бога из северных саг[300]. Молодой человек нажал на гудок, и прибрежные скалы откликнулись эхом мощному реву гудка.

Антони Марстон показался им тогда не простым смертным, а чуть ли не небожителем. Эта впечатляющая сцена врезалась в память всем.

4

Фред Нарракотт, сидя у мотора, думал, что компания подобралась довольно чудная. Он совсем иначе представлял себе гостей мистера Онима. Куда шикарнее. Разодетые дамочки, мужчины в яхтсменских костюмах — словом, важные шишки.

«Вот у мистера Элмера Робсона были гости так гости. — Фред Нарракотт ухмыльнулся. — Да уж, те веселились — аж чертям тошно, а как пили!

Мистер Оним, видно, совсем другой. Странно, — думал Фред, — что я в глаза не видел ни мистера Онима, ни его хозяйку. Он ведь ни разу сюда не приехал, так и не побывал здесь. Всем распоряжается и за все платит мистер Моррис. Указания он дает точные, деньги платит сразу, а только все равно не дело это. В газетах писали, что с мистером Онимом связана какая-то тайна. Видно, и впрямь так», — думал Фред Нарракотт.

А может, остров действительно купила мисс Габриелла Терл. Но, окинув взглядом пассажиров, он тут же отмел это предположение. Ну что они за компания для кинозвезды?

Он пригляделся к своим спутникам. Старая дева, кислая, как уксус, он таких много повидал. И злющая, это бросается в глаза. Старик — настоящая военная косточка с виду. Хорошенькая молодая барышня, но ничего особенного — никакого тебе голливудского шику-блеску.

«А веселый простоватый джентльмен — вовсе никакой и не джентльмен, а так — торговец на покое, — думал Фред Нарракотт. — Зато в другом джентльмене, поджаром, с быстрым взглядом, и впрямь есть что-то необычное. Вот он, пожалуй что, и имеет какое-то отношение к кино.

Из всех пассажиров в компанию кинозвезде годится только тот, что приехал на своей машине (и на какой машине! Да таких машин в Стиклхевне сроду не видели. Небось стоит не одну сотню фунтов). Вот это гость что надо! По всему видать, денег у него куры не клюют. Вот если б все пассажиры были такие, тогда другое дело…

Да, если вдуматься, что-то здесь не так…»

5

Лодка, вспенивая воду, обогнула скалу. И тут они увидели дом. Южная сторона острова, в отличие от северной, отлого спускалась к морю. Дом расположился на южном склоне — низкий, квадратный, построенный в современном стиле, с огромными закругленными окнами. Красивый дом — дом, во всяком случае, не обманул ничьих ожиданий!

Фред Нарракотт выключил мотор, и лодка проскользнула в естественную бухточку между скалами.

— В непогоду сюда, должно быть, трудно причалить, — заметил Филипп Ломбард.

— Когда дует юго-восточный, — бодро ответил Фред Нарракотт, — к Негритянскому острову и вовсе не причалишь. Он бывает отрезан от суши на неделю, а то и больше.

Вера Клейторн подумала: «С доставкой продуктов наверняка бывают сложности. Чем плохи эти острова — здесь трудно вести хозяйство».

Борт моторки уперся в скалу — Фред Нарракотт вспрыгнул на берег, и они с Ломбардом помогли остальным высадиться. Нарракотт привязал лодку к кольцу и повел пассажиров по вырубленным в скале ступенькам наверх.

— Недурной вид! — сказал генерал Макартур. Но ему было не по себе. «Странное место, что ни говори», — думал он.

Но вот, преодолев каменные ступени, компания вышла на площадку, и тут настроение у всех поднялось. В распахнутых дверях стоял представительный дворецкий — его торжественный вид подействовал на всех успокаивающе. Да и сам дом был удивительно красив, и пейзаж с площадки открывался великолепный.

Седой дворецкий, высокий, худощавый, весьма почтенного вида, пошел навстречу гостям.

— Извольте сюда, — сказал он.

В просторном холле гостей ожидали длинные ряды бутылок. Антони Марстон несколько взбодрился.

«И откуда только выкопали этих типов? — думал он. — Что у меня с ними общего? Интересно, о чем думал Рыжик, когда звал меня сюда? Одно хорошо, на выпивку здесь не скупятся. Да и льду хватает. Что там говорит дворецкий?»

— К сожалению, мистера Онима задерживают дела — он приедет только завтра. Мне приказано выполнять все пожелания гостей — и не хотят ли гости пройти в свои комнаты? Обед будет подан в восемь…[301]

6

Вера поднялась вверх по лестнице следом за миссис Роджерс. Служанка распахнула настежь дверь в конце коридора, и Вера прошла в великолепную спальню с двумя большими окнами — из одного открывался вид на море, другое выходило на восток. Вера даже вскрикнула от восторга — так ей понравилась комната.

— Я надеюсь, здесь есть все, что вам нужно, мисс? — сказала миссис Роджерс.

Вера огляделась. Ее чемодан принесли и распаковали. Одна из дверей вела в ванную комнату, облицованную голубым кафелем.

— Да, да, все.

— Если вам что-нибудь понадобится, мисс, позвоните.

Голос у миссис Роджерс был невыразительный, унылый. Вера с любопытством посмотрела на нее. Бледная, бескровная — ни дать ни взять привидение! Волосы собраны в пучок, черное платье. Словом, внешность самая что ни на есть респектабельная. Вот только светлые глаза беспокойно бегают по сторонам.

«Да она, похоже, и собственной тени боится», — подумала Вера. И похоже, попала в самую точку. Вид у миссис Роджерс был насмерть перепуганный… У Веры по спине пошли мурашки. «Интересно, чего может бояться эта женщина?» Но вслух она любезно сказала:

— Я новый секретарь миссис Оним. Впрочем, вы наверняка об этом знаете.

— Нет, мисс, я ничего не знаю, — сказала миссис Роджерс. — Я получила только список с именами гостей и с указаниями, кого в какую комнату поместить.

— А разве миссис Оним не говорила вам обо мне? — спросила Вера.

— Я не видела миссис Оним, — сморгнула миссис Роджерс. — Мы приехали всего два дня назад.

«В жизни не встречала таких людей, как эти Онимы», — думала Вера. Но вслух сказала:

— Здесь есть еще прислуга?

— Только мы с Роджерсом, мисс.

Вера недовольно сдвинула брови. «Восемь человек, с хозяином и хозяйкой — десять, и только двое слуг».

— Я хорошо готовлю, — сказала миссис Роджерс, — Роджерс все делает по дому. Но я не ожидала, что они пригласят так много гостей.

— Вы справитесь? — спросила Вера.

— Не беспокойтесь, мисс, я справлюсь. Ну а если гости будут приезжать часто, надо думать, миссис Оним пригласит кого-нибудь мне в помощь.

— Надеюсь, — сказала Вера.

Миссис Роджерс удалилась бесшумно, как тень.

Вера подошла к окну и села на подоконник. Ею овладело смутное беспокойство. Все здесь казалось странным — и отсутствие Онимов, и бледная, похожая на привидение миссис Роджерс. А уж гости и подавно: на редкость разношерстная компания. Вера подумала: «Жаль, что я не познакомилась с Онимами заранее… Хотелось бы знать, какие они…»

Она встала и, не находя себе места, заходила по комнате. Отличная спальня, обставленная в ультрасовременном стиле. На сверкающем паркетном полу кремовые ковры, светлые стены, длинное зеркало в обрамлении лампочек. На каминной полке никаких украшений, лишь скульптура в современном духе — огромный медведь, высеченный из глыбы белого мрамора, в него вделаны часы. Над часами, в блестящей металлической рамке, кусок пергамента[302], на нем стихи. Вера подошла поближе — это была старая детская считалка, которую она помнила еще с детских лет:

Десять негритят отправились обедать, Один поперхнулся, их осталось девять. Девять негритят, поев, клевали носом, Один не смог проснуться, их осталось восемь. Восемь негритят в Девон ушли потом, Один не возвратился, остались всемером. Семь негритят дрова рубили вместе, Зарубил один себя — и осталось шесть их. Шесть негритят пошли на пасеку гулять, Одного ужалил шмель, их осталось пять. Пять негритят судейство учинили, Засудили одного, осталось их четыре. Четыре негритенка пошли купаться в море, Один попался на приманку, их осталось трое. Трое, негритят в зверинце оказались, Одного схватил медведь, и вдвоем остались. Двое негритят легли на солнцепеке, Один сгорел — и вот один, несчастный, одинокий. Последний негритенок поглядел устало, Он пошел повесился, и никого не стало.

Вера улыбнулась. Понятное дело: Негритянский остров! Она подошла к окну, выходящему на море, и села на подоконник. Перед ней простиралось бескрайнее море. Земли не было видно: всюду, куда ни кинь взгляд, — голубая вода, покрытая легкой рябью.

Море… Сегодня такое тихое, порой бывает беспощадным… Оно утягивает на дно. Утонул… Нашли утопленника… Утонул в море… Утонул, утонул, утонул… Нет, она не станет вспоминать… Не станет думать об этом! Все это в прошлом.

7

Доктор Армстронг прибыл на Негритянский остров к закату. По дороге он поболтал с лодочником — местным жителем. Ему очень хотелось что-нибудь выведать о владельцах Негритянского острова, но Нарракотт, как ни странно, ничего толком не знал, а возможно, и не хотел говорить. Так что доктору Армстронгу пришлось ограничиться обсуждением погоды и видов на рыбную ловлю.

Он долго просидел за рулем и очень устал. У него болели глаза. Когда едешь на запад, весь день в глаза бьет солнце. До чего же он устал! Море и полный покой — вот что ему нужно. Конечно, ему бы хотелось отдохнуть подольше, но этого он, увы, не мог себе позволить. То есть он, конечно, мог это себе позволить в смысле финансовом, но надолго отойти от дел он не мог. Так, того гляди, и клиентуру растеряешь. Теперь, когда он добился успеха, ни о какой передышке не может быть и речи. «И все равно, — думал он, — хотя бы на сегодня забуду о Лондоне, и о Харли-стрит, и обо всем прочем; представлю себе, что я никогда больше туда не вернусь.

В самом слове „остров“ есть какая-то магическая притягательная сила. Живя на острове, теряешь связь с миром; остров — это самостоятельный мир. Мир, из которого можно и не вернуться. Оставлю-ка я на этот раз повседневную жизнь со всеми ее заботами позади», — думал он. Улыбка тронула его губы: он принялся строить планы, фантастические планы на будущее. Поднимаясь по вырубленным в скале ступенькам, он продолжал улыбаться.

На площадке сидел в кресле старик — лицо его показалось доктору Армстронгу знакомым. Где он мог видеть это жабье лицо, тонкую черепашью шею, ушедшую в плечи, и главное — эти светлые глаза-буравчики? Ну как же, это старый судья Уоргрейв. Однажды он проходил свидетелем на его процессе. Вид у судьи был всегда сонный, но его никто не мог обойти. На присяжных он имел колоссальное влияние: говорили, что он может обвести вокруг пальца любой состав. Не раз и не два, когда обвиняемого должны были наверняка оправдать, ему удавалось добиться сурового приговора. Недаром его прозвали вешателем в мантии. Вот уж никак не ожидал встретить его здесь.

8

Судья Уоргрейв думал: «Армстронг? Помню, как он давал показания. Весьма осторожно и осмотрительно. Все доктора — олухи. А те, что с Харли-стрит, глупее всех». И он со злорадством вспомнил о недавней беседе с одним лощеным типом с этой самой улицы.

Вслух он проворчал:

— Спиртное в холле.

— Должен пойти поздороваться с хозяевами, — сказал доктор Армстронг.

Судья Уоргрейв закрыл глаза, отчего достиг еще большего сходства с ящером, и сказал:

— Это невозможно.

— Почему? — изумился доктор Армстронг.

— Ни хозяина, ни хозяйки здесь нет, — сказал судья. — Весьма странный дом. Ничего не могу понять.

Доктор Армстронг вытаращил на него глаза. Чуть погодя, когда ему стало казаться, что старик заснул, Уоргрейв вдруг сказал:

— Знаете Констанцию Калмингтон?

— К сожалению, нет.

— Это не важно, — сказал судья, — в высшей степени рассеянная женщина, да и почерк ее практически невозможно разобрать. Я начинаю думать, может быть, я не туда приехал.

Доктор Армстронг покачал головой и прошел в дом.

А судья Уоргрейв еще некоторое время размышлял о Констанции Калмингтон. «Ненадежная женщина, но разве женщины бывают надежными?» И мысли его перескочили на двух женщин, с которыми он приехал: старую деву с поджатыми губами и молодую девушку. Девчонка ему не понравилась, хладнокровная вертушка. «Хотя нет, здесь не две, а три женщины, если считать миссис Роджерс. Странная тетка, похоже, она всего боится. А впрочем, Роджерсы вполне почтенная пара и дело свое знают».

Тут на площадку вышел Роджерс.

— Вы не знаете, к вашим хозяевам должна приехать леди Констанция Калмингтон?

Роджерс изумленно посмотрел на него:

— Мне об этом ничего не известно, сэр.

Судья поднял было брови, но лишь фыркнул в ответ. «Недаром этот остров называют Негритянским, — подумал он, — дело тут и впрямь темное».

9

Антони Марстон принимал ванну. Он нежился в горячей воде. Отходил после долгой езды. Мысли не слишком обременяли его. Антони жил ради ощущений и действий.

«Ну да ладно — как-нибудь перебьюсь», — решил он и выбросил всякие мысли из головы.

Он отлежится в горячей ванне, сгонит усталость, побреется, выпьет коктейль, пообедает… А что потом?

10

Мистер Блор завязывал галстук. Он всегда с этим плохо справлялся. Поглядел в зеркало: все ли в порядке? Похоже, да.

С ним здесь не слишком приветливы… Они подозрительно переглядываются, будто им известно… Впрочем, все зависит от него. Он свое дело знает и сумеет его выполнить. Он поглядел на считалку в рамке над камином. Недурной штришок.

«Помню, я как-то был здесь еще в детстве, — думал он. — Вот уж не предполагал, что мне придется заниматься таким делом на этом острове. Одно хорошо: никогда не знаешь наперед, что с тобой случится…»

11

Генерал Макартур пребывал в мрачной задумчивости.

Черт побери, до чего все странно! Совсем не то, на что он рассчитывал… Будь хоть малейшая возможность, он бы под любым предлогом уехал… Ни минуты здесь не остался бы… Но моторка ушла. Так что хочешь не хочешь, а придется остаться. А этот Ломбард подозрительный тип. Проходимец какой-то. Ей-ей, проходимец.

12

С первым ударом гонга Филипп вышел из комнаты и направился к лестнице. Он двигался легко и бесшумно, как ягуар. И вообще во всем его облике было что-то от ягуара. Красивого хищника — вот кого он напоминал.

Всего одна неделя, улыбнулся он. Ну что ж, он скучать не будет!

13

Эмили Брент, переодевшись к обеду в черные шелка, читала у себя в спальне Библию.

Губы ее бесшумно двигались:

«Обрушились народы в яму, которую выкопали; в сети, которую скрыли они, запуталась нога их.

Познан был Господь по суду, который Он совершил: нечестивый уловлен делами рук своих. Да обратятся нечестивые в ад»[303].

Она поджала губы. И захлопнула Библию.

Поднялась, приколола на грудь брошь из дымчатого хрусталя и спустилась к обеду.

Глава 3

1

Обед близился к концу. Еда была отменная, вина великолепные. Роджерс прислуживал безукоризненно.

Настроение у гостей поднялось, языки развязались.

Судья Уоргрейв, умягченный превосходным портвейном, в присущей ему саркастической манере рассказывал какую-то занятную историю; доктор Армстронг и Тони Марстон слушали. Мисс Брент беседовала с генералом Макартуром — у них нашлись общие знакомые. Вера Клейторн задавала мистеру Дейвису дельные вопросы о Южной Африке. Мистер Дейвис бойко отвечал. Ломбард прислушивался к их разговору. Раз-другой он глянул на Дейвиса, и его глаза сощурились. Время от времени он обводил взглядом стол, присматривался к сотрапезникам.

— Правда, занятные фигурки? — воскликнул вдруг Антони Марстон.

В центре круглого стола, на стеклянной подставке в форме круга стояли маленькие фарфоровые фигурки.

— Понятно, — добавил Тони, — раз здесь Негритянский остров, как же без негритят.

Вера наклонилась, чтобы рассмотреть фигурки поближе.

— Интересно, сколько их здесь? Десять?

— Да, десять.

— Какие смешные! — умилилась Вера. — Да это же десять негритят из считалки. У меня в комнате она висит в рамке над камином.

Ломбард сказал:

— И у меня.

— И у меня.

— И у меня, — подхватил хор голосов.

— Забавная выдумка, вы не находите? — сказала Вера.

— Скорее детская, — буркнул судья Уоргрейв и налил себе портвейн.

Эмили Брент и Вера Клейторн переглянулись и поднялись с мест.

В распахнутые настежь стеклянные двери столовой доносился шум бившегося о скалы прибоя.

— Люблю шум моря, — сказала Эмили Брент.

— А я его ненавижу, — вырвалось у Веры.

Мисс Брент удивленно посмотрела на нее. Вера покраснела и, овладев собой, добавила:

— Мне кажется, в шторм здесь довольно неуютно.

Эмили Брент согласилась.

— Но я уверена, что на зиму дом закрывают, — сказала она. — Хотя бы потому, что слуг ни за какие деньги не заставишь остаться здесь на зиму.

Вера пробормотала:

— Я думаю, найти прислугу, которая согласилась бы жить на острове, и вообще трудно.

Эмили Брент сказала:

— Миссис Оньон очень повезло с прислугой. Миссис Роджерс отлично готовит.

Вера подумала: «Интересно, что пожилые люди всегда путают имена».

— Совершенно с вами согласна, миссис Оним действительно очень повезло.

Мисс Брент — она только что вынула из сумки вышиванье и теперь вдевала нитку в иголку — так и застыла с иголкой в руке.

— Оним? Вы сказали Оним? — переспросила она.

— Да.

— Никаких Онимов я не знаю, — отрезала Эмили Брент.

Вера уставилась на нее:

— Но как же…

Она не успела закончить предложения. Двери отворились — пришли мужчины. За ними следовал Роджерс — он нес поднос с кофе.

Судья подсел к мисс Брент. Армстронг подошел к Вере. Тони Марстон направился к открытому окну. Блор в недоумении уставился на медную статуэтку, он никак не мог поверить, что эти странные углы и зигзаги изображают женскую фигуру. Генерал Макартур, прислонившись к каминной полке, пощипывал седые усики. Лучшего обеда и желать нельзя. Настроение у него поднялось. Ломбард взят «Панч»[304], лежавший в кипе журналов на столике у стены, и стал перелистывать его. Роджерс обносил гостей кофе.

Кофе, крепкий, горячий, был очень хорош. После отличного обеда гости были довольны жизнью и собой. Стрелки часов показывали двадцать минут десятого. Наступило молчание — спокойное, блаженное молчание. И вдруг молчание нарушил ГОЛОС. Он ворвался в комнату — грозный, нечеловеческий, леденящий душу:

— Дамы и господа! Прошу тишины!

Все встрепенулись. Огляделись по сторонам, посмотрели друг на друга, на стены.

Кто бы это мог говорить?

А ГОЛОС продолжал, громкий, отчетливый:

— Вам предъявляются следующие обвинения:

Эдуард Джордж Армстронг, вы ответственны за смерть Луизы Мэри Клис, последовавшую 14 марта 1925 года.

Эмили Каролина Брент, вы виновны в смерти Беатрисы Тейлор, последовавшей 5 ноября 1931 года.

Уильям Генри Блор, вы были причиной смерти Джеймса Стивена Ландора, последовавшей 10 октября 1928 года.

Вера Элизабет Клейторн, 11 августа 1935 года вы убили Сирила Огилви Хамилтона.

Филипп Ломбард, вы в феврале 1932 года обрекли на смерть 20 человек из восточноафриканского племени.

Джон Гордон Макартур, вы 4 февраля 1917 года намеренно послали на смерть любовника вашей жены Артура Ричмонда.

Антони Джеймс Марстон, вы убили Джона и Люси Комбс 14 ноября прошлого года.

Томас Роджерс и Этель Роджерс, 6 мая 1929 года вы обрекли на смерть Дженнифер Брейди.

Лоренс Джон Уоргрейв, вы виновник смерти Эдуарда Ситона, последовавшей 10 июня 1930 года.

Обвиняемые, что вы можете сказать в свое оправдание?

2

Голос умолк.

На какой-то миг воцарилось гробовое молчание, потом раздался оглушительный грохот. Роджерс уронил поднос. И тут же из коридора донесся крик и приглушенный шум падения.

Первым вскочил на ноги Ломбард. Он бросился к двери, широко распахнул ее. На полу лежала миссис Роджерс.

— Марстон! — крикнул Ломбард.

Антони поспешил ему на помощь. Они подняли женщину и перенесли в гостиную. Доктор Армстронг тут же кинулся к ним. Он помог уложить миссис Роджерс на диван, склонился над ней.

— Ничего страшного, — сказал он, — потеряла сознание, только и всего. Скоро придет в себя.

— Принесите коньяк, — приказал Роджерсу Ломбард.

Роджерс был бел как мел, у него тряслись руки.

— Сейчас, сэр, — пробормотал он и выскользнул из комнаты.

— Кто это мог говорить? И где скрывается этот человек? — сыпала вопросами Вера. — Этот голос… он похож… похож…

— Да что же это такое? — бормотал генерал Макартур. — Кто разыграл эту скверную шутку?

Руки у него дрожали. Он сгорбился. На глазах постарел лет на десять.

Блор вытирал лицо платком. Только судья Уоргрейв и мисс Брент сохраняли спокойствие. Эмили Брент, прямая, как палка, высоко держала голову. Лишь на щеках ее горели темные пятна румянца. Судья сидел в своей обычной позе — голова его ушла в плечи, рукой он почесывал ухо. Но глаза его, живые и проницательные, настороженно шныряли по комнате.

И снова первым опомнился Ломбард. Пока Армстронг занимался миссис Роджерс, Ломбард взял инициативу в свои руки:

— Мне показалось, что голос шел из этой комнаты.

— Но кто бы это мог быть? — вырвалось у Веры. — Кто? Ясно, что ни один из нас говорить не мог.

Ломбард, как и судья, медленно обвел глазами комнату. Взгляд его задержался было на открытом окне, но он тут же решительно покачал головой. Внезапно его глаза сверкнули. Он кинулся к двери у камина, ведущей в соседнюю комнату. Стремительно распахнул ее, ворвался туда.

— Ну, конечно, так оно и есть, — донесся до них его голос.

Остальные поспешили за ним. Лишь мисс Брент не поддалась общему порыву и осталась на месте.

К общей с гостиной стене смежной комнаты был придвинут столик. На нем стоял старомодный граммофон — его раструб[305] упирался в стену. Ломбард отодвинул граммофон, и все увидели несколько едва заметных дырочек в стене, очевидно просверленных тонким сверлом.

Он завел граммофон, поставил иглу на пластинку, и они снова услышали: «Вам предъявляются следующие обвинения».

— Выключите! Немедленно выключите, — закричала Вера. — Какой ужас!

Ломбард поспешил выполнить ее просьбу. Доктор Армстронг с облегчением вздохнул.

— Я полагаю, что это была глупая и злая шутка, — сказал он.

— Вы думаете, что это шутка? — тихо, но внушительно спросил его судья Уоргрейв.

— А как по-вашему? — уставился на него доктор.

— В настоящее время я не берусь высказаться по этому вопросу, — сказал судья, в задумчивости поглаживая верхнюю губу.

— Послушайте, вы забыли об одном, — прервал их Антони Марстон. — Кто, шут его дери, мог завести граммофон и поставить пластинку?

— Вы правы, — пробормотал Уоргрейв. — Это следует выяснить.

Он двинулся обратно в гостиную. Остальные последовали за ним.

Тут в дверях появился Роджерс со стаканом коньяка в руках. Мисс Брент склонилась над стонущей миссис Роджерс. Роджерс ловко вклинился между женщинами:

— С вашего разрешения, мэм, я поговорю с женой. Этель, послушай, Этель, не бойся. Ничего страшного не случилось. Ты меня слышишь? Соберись с силами.

Миссис Роджерс дышала тяжело и неровно. Ее глаза, испуганные и настороженные, снова и снова обводили взглядом лица гостей.

— Ну же, Этель, соберись с силами! — увещевал жену Роджерс.

— Вам сейчас станет лучше, — успокаивал миссис Роджерс доктор Армстронг. — Это была шутка.

— Я потеряла сознание, сэр? — спросила она.

— Да.

— Это все из-за голоса — из-за этого ужасного голоса, можно подумать, он приговор зачитывал. — Лицо ее снова побледнело, веки затрепетали.

— Где же, наконец, коньяк? — раздраженно спросил доктор Армстронг.

Роджерс поставил стакан на маленький столик. Стакан передали доктору, он поднес его задыхающейся миссис Роджерс.

— Выпейте, миссис Роджерс.

Она выпила, поперхнулась, закашлялась. Однако коньяк все же помог — щеки ее порозовели.

— Мне гораздо лучше, — сказала она. — Все вышло до того неожиданно, что я сомлела.

— Еще бы, — прервал ее Роджерс. — Я и сам поднос уронил. Подлые выдумки, от начала и до конца. Интересно бы узнать…

Но тут его прервали. Раздался кашель — деликатный, короткий кашель, однако он мигом остановил бурные излияния дворецкого. Он уставился на судью Уоргрейва — тот снова кашлянул.

— Кто завел граммофон и поставил пластинку? Это были вы, Роджерс? — спросил судья.

— Кабы я знал, что это за пластинка, — оправдывался Роджерс. — Христом-Богом клянусь, я ничего не знал, сэр. Кабы знать, разве бы я ее поставил?

— Охотно вам верю, но все же, Роджерс, вам лучше объясниться, — не отступался судья.

Дворецкий утер лицо платком.

— Я выполнял указания, сэр, только и всего, — оправдывался он.

— Чьи указания?

— Мистера Онима.

Судья Уоргрейв сказал:

— Расскажите мне все как можно подробнее. Какие именно указания дал вам мистер Оним?

— Мне приказали поставить пластинку на граммофон, — сказал Роджерс. — Я должен был взять пластинку в ящике, а моя жена завести граммофон в тот момент, когда я буду обносить гостей кофе.

— В высшей степени странно, — пробормотал судья.

— Я вас не обманываю, сэр, — оправдывался Роджерс. — Христом-Богом клянусь, это чистая правда. Кабы знать, что это за пластинка, а мне и невдомек. На ней была наклейка, на наклейке название — все честь по чести, ну я и подумал, что это какая-нибудь музыка.

Уоргрейв перевел взгляд на Ломбарда:

— На пластинке есть название?

Ломбард кивнул.

— Совершенно верно, сэр, — оскалил он в улыбке острые белые зубы. — Пластинка называется «Лебединая песня»[306].

3

Генерала Макартура прорвало.

— Неслыханная наглость! — возопил он. — Ни с того ни с сего бросить чудовищные обвинения. Мы должны что-то предпринять. Пусть этот Оним, кто б он ни был…

— Вот именно, — прервала его Эмили Брент. — Кто он такой? — сказала она сердито.

В разговор вмешался судья. Властно — годы, проведенные в суде, прошли недаром — он сказал:

— Прежде всего мы должны узнать, кто этот мистер Оним. А вас, Роджерс, я попрошу уложить вашу жену, потом возвратиться сюда.

— Слушаюсь, сэр.

— Я помогу вам, Роджерс, — сказал доктор Армстронг.

Миссис Роджерс — ее поддерживали под руки муж и доктор — шатаясь вышла из комнаты. Когда за ними захлопнулась дверь, Тони Марстон сказал:

— Не знаю, как вы, сэр, а я не прочь выпить.

— Идет, — сказал Ломбард.

— Пойду на поиски, посмотрю, где тут что, — сказал Тони, вышел и тут же вернулся. — Выпивка стояла на подносе прямо у двери — ждала нас.

Он бережно поставил поднос на стол и наполнил бокалы. Генерал Макартур и судья пили неразбавленное виски. Всем хотелось взбодриться. Одна Эмили Брент попросила принести ей стакан воды.

Вскоре доктор Армстронг вернулся в гостиную.

— Оснований для беспокойства нет, — сказал он. — Я дал ей снотворное. Что это вы пьете? Я, пожалуй, последую вашему примеру.

Мужчины наполнили бокалы по второму разу. Чуть погодя появился Роджерс. Судья Уоргрейв взял на себя расследование. Гостиная на глазах превратилась в импровизированный зал суда.

— Теперь, Роджерс, — сказал судья, — мы должны добраться до сути. Кто такой мистер Оним?

— Владелец этого острова, сэр, — уставился на судью Роджерс.

— Это мне известно. Что знаете вы лично об этом человеке?

Роджерс покачал головой:

— Ничего не могу вам сообщить, сэр, я его никогда не видел.

Гости заволновались.

— Никогда не видели его? — спросил генерал Макартур. — Что же все это значит?

— Мы с женой здесь всего неделю. Нас наняли через агентство. Агентство «Регина» в Плимуте прислало нам письмо.

Блор кивнул.

— Старая почтенная фирма, — сообщил он.

— У вас сохранилось это письмо? — спросил Уоргрейв.

— Письмо, в котором нам предлагали работу? Нет, сэр. Я его не сохранил.

— Ну что же, продолжайте. Вы утверждаете, что вас наняли на работу письмом.

— Да, сэр. Нам сообщили, в какой день мы должны приехать. Так мы и сделали. Дом был в полном порядке. Запасы провизии, налаженное хозяйство. Нам осталось только стереть пыль.

— А дальше что?

— Да ничего, сэр. Нам было велено — опять же в письме — приготовить комнаты для гостей, а вчера я получил еще одно письмо от мистера Онима. В нем сообщалось, что они с миссис Оним задерживаются, и мы должны принять гостей как можно лучше. Еще там были распоряжения насчет обеда, а после обеда, когда я буду обносить гостей кофе, мне приказали поставить пластинку.

— Но хоть это письмо вы сохранили? — раздраженно спросил судья.

— Да, сэр, оно у меня с собой.

Он вынул письмо из кармана и протянул судье.

— Хм, — сказал судья, — отправлено из «Ритца»[307] и напечатано на машинке.

— Разрешите взглянуть? — кинулся к судье Блор.

Выдернул письмо из рук судьи и пробежал его.

— Пишущая машинка «Коронейшн», — пробурчал он. — Новехонькая — никаких дефектов. Бумага обыкновенная, на такой пишут все. Письмо нам ничего не дает. Вряд ли на нем есть отпечатки пальцев.

Уоргрейв испытующе посмотрел на Блора.

Антони Марстон — он стоял рядом с Блором — разглядывал письмо через его плечо:

— Ну и имечко у нашего хозяина. Алек Норман Оним. Язык сломаешь.

Судья чуть не подскочил.

— Весьма вам признателен, мистер Марстон, — сказал он. — Вы обратили мое внимание на любопытную и наталкивающую на размышления деталь, — обвел глазами собравшихся и, вытянув шею, как разъяренная черепаха, сказал: — Я думаю, настало время поделиться друг с другом своими сведениями. Каждому из нас следует рассказать все, и что он знает о хозяине дома, — сделал паузу и продолжал: — Все мы приехали на остров по его приглашению. Я думаю, для всех нас было бы небесполезно, если бы каждый объяснил, как он очутился здесь. Наступило молчание, но его чуть не сразу же нарушила Эмили Брент.

— Все это очень подозрительно, — сказала она. — Я получила письмо, подписанное очень неразборчиво. Я решила, что его послала одна женщина, с которой я познакомилась на курорте летом года два-три тому назад. Мне кажется, ее звали либо миссис Оден, либо Оньон. Я знаю миссис Оньон, знаю также и мисс Оден. Но со всей уверенностью могу утверждать, что у меня нет ни знакомых, ни друзей по фамилии Оним.

— У вас сохранилось это письмо, мисс Брент? — спросил судья.

— Да, я сейчас принесу его.

Мисс Брент ушла и через минуту вернулась с письмом.

— Кое-что начинает проясняться, — сказал судья, прочтя письмо. — Мисс Клейторн?

Вера объяснила, как она получила место секретаря.

— Марстон? — сказал судья.

— Получил телеграмму от приятеля, — сказал Антони, — Рыжика Беркли. Очень удивился — думал, он в Норвегии. Он просил приехать побыстрее сюда.

Уоргрейв кивнул.

— Доктор Армстронг? — сказал он.

— Меня пригласили в профессиональном качестве.

— Понятно. Вы не знали эту семью прежде?

— Нет. В полученном мною письме ссылались на одного моего коллегу.

— Для пущей достоверности, конечно, — сказал судья. — Ваш коллега, я полагаю, в это время находился где-то вне пределов досягаемости?

— Да.

Ломбард — он все это время не сводил глаз с Блора — вдруг сказал:

— Послушайте, а мне только что пришло в голову…

Судья поднял руку:

— Минуточку…

— Но мне…

— Нам следует придерживаться определенного порядка, мистер Ломбард. Сейчас мы расследуем причины, которые привели нас на этот остров. Генерал Макартур?

Генерал пробормотал, пощипывая усики:

— Получил письмо… от этого типа Онима… он упоминал старых армейских друзей, которых я здесь повидаю. Писал: «Надеюсь, Вы не посетуете на то, что я счел возможным без всяких церемоний обратиться к Вам». Письма я не сохранил.

— Мистер Ломбард? — сказал Уоргрейв.

Ломбард лихорадочно думал, выложить все начистоту или нет.

— То же самое, — сказал наконец он, — получил приглашение, где упоминались общие знакомые, попался на удочку. Письмо я порвал.

Судья Уоргрейв перевел взгляд на мистера Блора. Судья поглаживал пальцем верхнюю губу, в голосе его сквозила подозрительная вежливость.

— Только что мы пережили весьма неприятные минуты. Некий бестелесный голос, обратившись к нам поименно, предъявил всем определенные обвинения. Ими мы займемся в свое время. Теперь же я хочу выяснить одно обстоятельство: среди перечисленных имен упоминалось имя некоего Уильяма Генри Блора. Насколько нам известно, среди нас нет человека по имени Блор. Имя Дейвис упомянуто не было. Что вы на это скажете, мистер Дейвис?

— Дальше играть в прятки нет смысла, — помрачнел Блор. — Вы правы, моя фамилия вовсе не Дейвис.

— Значит, вы и есть Уильям Генри Блор?

— Так точно.

— Я могу еще кое-что добавить к этому, — вмешался Ломбард. — То, что вы здесь под чужой фамилией, мистер Блор, это еще полбеды, вы еще и враль, каких мало. Вы утверждаете, что жили в Южной Африке, и в частности в Натале. Я знаю Южную Африку и знаю Наталь, и готов присягнуть, что вы в жизни своей там не были.

Восемь пар глаз уставились на Блора. Подозрительно, сердито. Антони Марстон, сжав кулаки, двинулся было к нему.

— Это твои шуточки, подлюга? Отвечай!

Блор откинул голову, упрямо выдвинул тяжелую челюсть.

— Вы ошиблись адресом, господа, — сказал он, — у меня есть с собой удостоверение личности — вот оно. Я — бывший чиновник отдела по расследованию уголовных дел Скотленд-Ярда. Теперь я руковожу сыскным агентством в Плимуте. Сюда меня пригласили по делу.

— Кто вас пригласил? — спросил Уоргрейв.

— Оним. Вложил в письмо чек — и немалый — на расходы, указал, что я должен делать. Мне было велено втереться в компанию, выдав себя за гостя. Я должен был следить за вами — ваши имена мне сообщили заранее.

— Вам объяснили почему?

— Из-за драгоценностей миссис Оним, — удрученно сказал Блор, — миссис Оним! Чтоб такой стреляный воробей, как я, попался на мякине. Да никакой миссис Оним и в помине нет.

Судья снова погладил верхнюю губу, на этот раз задумчиво.

— Ваши заключения представляются мне вполне обоснованными, — сказал он. — Алек Норман Оним! Под письмом мисс Брент вместо фамилии стоит закорючка, но имена написаны вполне ясно — Анна Нэнси — значит, оба раза фигурируют одинаковые инициалы: Алек Норман Оним — Анна Нэнси Оним, то есть каждый раз — А. Н. Оним. И если слегка напрячь воображение, мы получим — аноним![308]

— Боже мой, это же безумие! — вырвалось у Веры.

Судья согласно кивнул головой.

— Вы правы, — сказал он. — Я нисколько не сомневаюсь, что нас пригласил на остров человек безумный. И скорее всего, опасный маньяк.

Глава 4

1

Наступила тишина — гости в ужасе застыли на своих местах. Молчание нарушил тонкий въедливый голосок судьи.

— А теперь приступим к следующей стадии расследования. Но прежде всего я хочу приобщить к делу и свои показания. — Он вынул из кармана письмо, бросил его на стол. — Письмо написано якобы от имени моей старинной приятельницы — леди Констанции Калминтгон. Я давно не видел ее. Несколько лет тому назад она уехала на Восток. Письмо выдержано в ее духе — именно такое несуразное, сумасбродное письмо сочинила бы она. В нем она приглашала меня приехать, о своих хозяевах упоминала в самых туманных выражениях. Как видите, прием тот же самый, а это само собой подводит нас к одному немаловажному выводу. Кто бы ни был человек, который заманил нас сюда, — мужчина или женщина, — он нас знает или, во всяком случае, позаботился навести справки о каждом из нас. Он знает о моих дружеских отношениях с леди Констанцией и знаком с ее эпистолярным[309] стилем. Знает он и коллег доктора Армстронга и то, где они сейчас находятся. Ему известно прозвище друга мистера Марстона. Он в курсе того, где отдыхала два года назад мисс Брент и с какими людьми она там встречалась. Знает он и об армейских друзьях генерала Макартура, — и, помолчав, добавил: — Как видите, наш хозяин знает о нас не так уж мало. И на основании этих сведений он предъявил нам определенные обвинения.

Его слова вызвали бурю негодования.

— Ложь!.. — вопил генерал Макартур. — Наглая клевета!

— Это противозаконно! — вторила Вера. Голос ее пресекался. — Какая низость!

— Понятия не имею, что имел в виду этот идиот! — буркнул Антони Марстон.

Судья Уоргрейв поднял руку, призывая к молчанию.

— Вот что я хочу заявить. Наш неизвестный друг обвиняет меня в убийстве некоего Эдуарда Ситона. Я отлично помню Ситона. Суд над ним состоялся в июне тысяча девятьсот тридцатого года. Ему было предъявлено обвинение в убийстве престарелой женщины. У него был ловкий защитник, и он сумел произвести хорошее впечатление на присяжных. Тем не менее свидетельские показания полностью подтвердили его виновность. Я построил обвинительное заключение на этом, и присяжные пришли к выводу, что он виновен. Вынося ему смертный приговор, я действовал в соответствии с их решением. Защита подала на апелляцию[310], указывая, что на присяжных было оказано давление. Апелляцию отклонили, и приговор привели в исполнение. Я заявляю, что совесть моя в данном случае чиста. Приговорив к смерти убийцу, я выполнил свой долг, и только.

«…Ну как же, дело Ситона!» — вспоминал Армстронг. Приговор тогда удивил всех. Накануне он встретил в ресторане адвоката Маттьюза. «Оправдательный приговор у нас в кармане — никаких сомнений тут быть не может», — уверил он Армстронга. Потом до Армстронга стали доходить слухи, будто судья был настроен против Ситона, сумел обвести присяжных, и они признали Ситона виновным. Сделано все было по закону: ведь старый Уоргрейв знает закон как свои пять пальцев. Похоже, что у него были личные счеты с этим парнем. Воспоминания молниеносно пронеслись в мозгу доктора.

— А вы встречались с Ситоном? Я имею в виду — до процесса, — вырвался у него вопрос; если б он дал себе труд подумать, он никогда бы его не задал.

Прикрытые складчатыми, как у ящера, веками глаза остановились на его лице.

— Я никогда не встречал Ситона до процесса, — невозмутимо сказал судья.

«Как пить дать врет», — подумал Армстронг.

2

— Я хочу вам рассказать про этого мальчика — Сирила Хамильтона, — сказала Вера. Голос у нее дрожал. — Я была его гувернанткой. Ему запрещали заплывать далеко. Однажды я отвлеклась, и он уплыл. Я кинулась за ним… Но опоздала… Это был такой ужас… Но моей вины в этом нет. Следователь полностью оправдал меня. И мать Сирила была ко мне очень добра. Если даже она ни в чем меня не упрекала, кому… кому могло понадобиться предъявить мне такое обвинение? Это чудовищная несправедливость… — Она зарыдала.

Генерал Макартур потрепал ее по плечу.

— Успокойтесь, милочка, успокойтесь, — сказал он. — Мы вам верим. Да он просто ненормальный, этот тип. Ему место в сумасшедшем доме. Мало ли что может прийти в голову сумасшедшему. — Генерал приосанился, расправил плечи. — На подобные обвинения лучше всего просто не обращать внимания. И все же я считаю своим долгом сказать, что в этой истории про молодого Ричмонда нет ни слова правды. Ричмонд был офицером в моем полку. Я послал его в разведку. Он был убит. На войне это случается сплошь и рядом. Больше всего меня огорчает попытка бросить тень на мою жену. Во всех отношениях безупречная женщина. Словом, жена Цезаря…[311]

Генерал сел. Трясущейся рукой пощипывал усики. Видно, эта речь стоила ему немалых усилий.

Следующим взял слово Ломбард. В глазах его прыгали чертики.

— Так вот, насчет этих туземцев… — начал он.

— Да, так как же с туземцами? — сказал Марстон.

Ломбард ухмыльнулся.

— Все — чистая правда! Я их бросил на произвол судьбы. Вопрос самосохранения. Мы заблудились в буше[312]. И тогда я с товарищами смылся, а оставшийся провиант прихватил с собой.

— Вы покинули ваших людей? — возмутился генерал Макартур. — Обрекли их на голодную смерть?

— Конечно, поступок не вполне достойный представителя белой расы, но самосохранение — наш первый долг. И потом, туземцы не боятся умереть — не то что мы, европейцы.

Вера подняла глаза на Ломбарда.

— И вы оставили их умирать с голоду?

— Вот именно, — ответил Ломбард, и его смеющиеся глаза прямо посмотрели в испуганные глаза девушки.

— Я все пытаюсь вспомнить — Джон и Люси Комбс, — протянул Антони Марстон. — Это, наверное, те ребятишки, которых я задавил неподалеку от Кембриджа[313]. Жутко не повезло.

— Кому не повезло — им или вам? — ехидно спросил судья Уоргрейв.

— По правде говоря, я думал, что мне, но вы, разумеется, правы, не повезло им. Хотя это был просто несчастный случай. Они выбежали прямо на дорогу. У меня на год отобрали права. Нешуточная неприятность.

Доктор Армстронг вспылил:

— Недопустимо ездить с такой скоростью — за это следует наказывать. Молодые люди вроде вас представляют опасность для общества.

Антони пожал плечами:

— Но мы живем в век больших скоростей! И потом, дело не в скорости, а в наших отвратительных дорогах. На них толком не разгонишься. — Он поискал глазами свой бокал, подошел к столику с напитками, налил себе еще виски с содовой. — Во всяком случае, моей вины тут не было. Это просто несчастный случай, — бросил он через плечо.

3

Дворецкий Роджерс, ломая руки, то и дело облизывал пересохшие губы.

— С вашего позволения, господа, мне бы тоже хотелось кое-что добавить, — сказал он почтительно.

— Валяйте, — сказал Ломбард.

Роджерс откашлялся, еще раз провел языком по губам:

— Тут упоминалось обо мне и миссис Роджерс. Ну и о мисс Брейди. Во всем этом нет ни слова правды. Мы с женой были с мисс Брейди, пока она не отдала Богу душу. Она всегда была хворая, вечно недомогала. В ту ночь, сэр, когда у нее начался приступ, разыгралась настоящая буря. Телефон не работал, и мы не могли позвать доктора. Я пошел за ним пешком. Но врач подоспел слишком поздно. Мы сделали все, чтобы ее спасти, сэр. Мы ее любили, это все кругом знали. Никто о нас худого слова не мог сказать. Святой истинный крест.

Ломбард задумчиво посмотрел на дворецкого — дергающиеся пересохшие губы, испуганные глаза. Вспомнил, как тот уронил поднос. Подумал: верится с трудом, но вслух ничего не сказал.

— А после ее смерти вы, конечно, получили маленькое наследство? — спросил Блор нагло, нахраписто, как и подобает бывшему полицейскому.

— Мисс Брейди оставила нам наследство в награду за верную службу. А почему бы и нет, хотел бы я знать? — вспылил Роджерс.

— А что вы скажете, мистер Блор? — спросил Ломбард. — Я?

— Ваше имя числилось в списке.

Блор побагровел.

— Вы имеете в виду дело Ландора? Это дело об ограблении Лондонского коммерческого банка.

— Ну как же, помню, помню, хоть я и не участвовал в этом процессе, — зашевелился в кресле судья Уоргрейв. — Ландора осудили на основании ваших показаний, Блор. Вы тогда служили в полиции и занимались этим делом.

— Верно, — согласился Блор.

— Пандора приговорили к пожизненной каторге, и он умер в Дартмуре[314] через год. Он был слабого здоровья.

— Ландор был преступник, — сказал Блор. — Ночного сторожа ухлопал он — это доказано.

— Если я не ошибаюсь, вы получили благодарность за умелое ведение дела, — процедил Уоргрейв.

— И даже повышение, — огрызнулся Блор. И добавил неожиданно севшим голосом: — Я только выполнил свой долг.

— Однако какая подобралась компания! — расхохотался Ломбард. — Все, как один, законопослушные, верные своему долгу граждане. За исключением меня, конечно. Ну а вы, доктор, что нам скажете вы? Нашалили по врачебной части? Запрещенная операция? Не так ли?

Эмили Брент метнула на Ломбарда презрительный взгляд и отодвинулась подальше от него.

Доктор Армстронг отлично владел собой — он только добродушно покачал головой.

— Признаюсь, я в полном замешательстве, — сказал он, — имя моей жертвы ни о чем мне не говорит. Как там ее называли: Клис? Клоуз? Не помню пациентки с такой фамилией, да и вообще не помню, чтобы кто-нибудь из моих пациентов умер по моей вине. Правда, дело давнее. Может быть, речь идет о какой-нибудь операции в больнице? Многие больные обращаются к нам слишком поздно. А когда пациент умирает, их родные обвиняют хирурга.

Он вздохнул и покачал головой.

«Я был пьян, — думал он, — мертвецки пьян… Оперировал спьяну. Нервы ни к черту, руки трясутся. Конечно, я убил ее. Бедняге — она была уже в возрасте — ужасно не повезло: сделать эту операцию — пара пустяков. В трезвом виде, конечно. Хорошо еще, что существует такая вещь, как профессиональная тайна. Сестра знала, но держала язык за зубами. Меня тогда сильно тряхануло. И я сразу взял себя в руки. Но кто мог это раскопать — после стольких лет?»

4

В комнате опять наступило молчание. Все — кто прямо, кто исподтишка — глядели на мисс Брент. Прошла одна минута, другая, прежде чем она заметила нацеленные на нее взгляды. Брови ее взлетели, узкий лобик пошел морщинами.

— Вы ждете моих признаний? — сказала она. — Но мне нечего сказать.

— Решительно нечего? — переспросил судья.

— Да, нечего, — поджала губы старая дева.

Судья провел рукой по лицу.

— Вы откладываете свою защиту? — вежливо осведомился он.

— Ни о какой защите не может быть и речи, — отрезала мисс Брент. — Я всегда следовала велению своей совести. Мне не в чем себя упрекнуть.

Ее слова были встречены неодобрительно. Однако Эмили Брент была не из тех, кто боится общественного мнения. Ее убеждений никто не мог поколебать.

Судья откашлялся.

— Ну что ж, на этом расследование придется прекратить. А теперь, Роджерс, скажите, кто еще находится на острове, кроме вас и вашей жены?

— Здесь никого больше нет, сэр.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно.

— Мне не вполне ясно, — сказал Уоргрейв, — зачем нашему анонимному хозяину понадобилось собрать нас здесь. По-моему, этот человек, кто бы он ни был, не может считаться нормальным в общепринятом смысле этого слова. Более того, он представляется мне опасным. По-моему, нам лучше всего как можно скорее уехать отсюда. Я предлагаю уехать сегодня же вечером.

— Прошу прощения, сэр, — прервал его Роджерс, — но на острове нет лодки.

— Ни одной?

— Да, сэр.

— А как же вы сообщаетесь с берегом?

— Каждое утро, сэр, приезжает Фред Нарракотт. Он привозит хлеб, молоко, почту и передает заказы нашим поставщикам.

— В таком случае, — сказал судья, — нам следует уехать завтра, едва появится Нарракотт со своей лодкой.

Все согласились, против был один Марстон.

— Я не могу удрать, — сказал он. — Как-никак я спортсмен. Я не могу уехать, не разгадав эту тайну. Захватывающая история — не хуже детективного романа.

— В мои годы, — кисло сказал судья, — такие тайны уже не очень захватывают.

Антони ухмыльнулся.

— Вы, юристы, смотрите на преступления с узкопрофессиональной точки зрения. А я люблю преступления и пью за них! — Он опрокинул бокал. Очевидно, виски попало ему не в то горло. Атггони поперхнулся. Лицо его исказилось, налилось кровью. Он хватал ртом воздух, потом соскользнул с кресла, рука его разжалась, бокал покатился по ковру.

Глава 5

1

Все обомлели от неожиданности. Стояли как вкопанные, уставившись на распростертое на ковре тело. Первым опомнился Армстронг. Он кинулся к Марстону. Когда минуту спустя он поднял глаза, в них читалось удивление.

— Боже мой, он мертв! — пробормотал Армстронг хриплым от ужаса голосом.

Его слова не сразу дошли до гостей. Умер? Умер вот так, в мгновение ока? Этот пышущий здоровьем юный бог, словно вышедший из северной саги?

Доктор Армстронг вглядывался в лицо мертвеца, обнюхивал синие, искривленные в предсмертной гримасе губы. Поднял бокал, из которого пил Марстон.

— Он мертв? — спросил генерал Макартур. — Вы хотите сказать, что он поперхнулся и от этого помер?

— Поперхнулся? — переспросил врач. — Что ж, если хотите, называйте это так. Во всяком случае, он умер от удушья. — Армстронг снова понюхал стакан, окунул палец в осадок на дне, осторожно лизнул его кончиком языка и изменился в лице.

— Никогда не думал, — продолжал генерал Макартур, — что человек может умереть, поперхнувшись виски.

— Все мы под Богом ходим[315],— наставительно сказала Эмили Брент.

Доктор Армстронг поднялся с колен.

— Нет, человек не может умереть, поперхнувшись глотком виски, — сердито сказал он. — Смерть Марстона нельзя назвать естественной.

— Значит, в виски… что-то было подмешано, — еле слышно прошептала Вера.

Армстронг кивнул.

— Точно сказать не могу, но похоже, что туда подмешали какой-то цианид[316]. Я не почувствовал характерного запаха синильной кислоты. Скорее всего, это цианистый калий[317]. Он действует мгновенно.

— Яд был в стакане? — спросил судья.

— Да.

Доктор подошел к столику с напитками. Откупорил виски, принюхался, отпил глоток. Потом попробовал содовую. И покачал головой.

— Там ничего нет.

— Значит, вы считаете, — спросил Ломбард, — что он сам подсыпал яду в свой стакан?

Армстронг кивнул, но лицо его выражало неуверенность.

— Похоже на то, — сказал он.

— Вы думаете, это самоубийство? — спросил Блор. — Очень сомнительно.

Вера задумчиво пробормотала:

— Никогда бы не подумала, что он мог покончить с собой. Он так радовался жизни. Когда он съезжал с холма в автомобиле, он был похож на… на… не знаю, как и сказать!

Но все поняли, что она имеет в виду. Антони Марстон, молодой, красивый, показался им чуть ли не небожителем! А теперь его скрюченный труп лежал на полу.

— У кого есть другая гипотеза? — спросил доктор Армстронг.

2

Все покачали головами. Нет, другого объяснения они найти не могли. Никто ничего не сыпал в бутылки. Все видели, что Марстон сам налил себе виски — следовательно, если в его бокале был яд, никто, кроме Марстона, ничего туда подсыпать не мог. И все же, зачем было Марстону кончать жизнь самоубийством?

— Что-то тут не то, доктор, — сказал задумчиво Блор. — Марстон никак не был похож на самоубийцу.

— Вполне с вами согласен, — ответил Армстронг.

На этом обсуждение прекратилось. Да и что тут еще можно сказать? Армстронг и Ломбард перенесли бездыханное тело Марстона в спальню, накрыли его простыней.

Когда они вернулись в холл, гости, сбившись в кучку, испуганно молчали, многих била дрожь, хотя вечер стоял теплый.

— Пора спать. Уже поздно, — сказала наконец Эмили Брент.

Слова ее прозвучали весьма уместно: часы давно пробили полночь, и все же гости не спешили расходиться. Было видно, что они боятся остаться в одиночестве.

— Мисс Брент права, — поддержал ее судья, — нам пора отдохнуть.

— Но я еще не убрал в столовой, — сказал Роджерс.

— Уберете завтра утром, — распорядился Ломбард.

— Ваша жена чувствует себя лучше? — спросил дворецкого Армстронг.

— Поднимусь, посмотрю. — Чуть погодя Роджерс вернулся. — Она спит как убитая.

— Вот и хорошо, — сказал врач. — Не беспокойте ее.

— Разумеется, сэр. Я приберусь в столовой, закрою двери на ключ и пойду спать. — Роджерс вышел в столовую.

Гости медленно, неохотно потянулись к лестнице.

Будь они в старом доме со скрипящими половицами и темными закоулками, доме, где обшитые панелями стены скрывали потайные ходы, их страх был бы вполне объясним. Но здесь — в этом ультрасовременном особняке? Здесь нет ни темных закоулков, ни потайных дверей, а комнаты заливают потоки электрического света и все сверкает новизной! Нет, здесь не скроешься! Ничего таинственного тут нет! И быть не может! Но это-то и вселяло в них ужас…

На площадке второго этажа гости пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по комнатам. Войдя к себе, каждый машинально, даже не отдавая себе в этом отчета, запер дверь на ключ.

3

В веселой светлой спальне раздевался, готовясь ко сну, судья Уоргрейв. Он думал об Эдуарде Ситоне. Ситон стоял перед ним как живой. Блондин с голубыми глазами, чей искренний взгляд производил прямо-таки неотразимое впечатление на присяжных.

Государственный обвинитель Ллуэллин не обладал чувством меры. Он выступал крайне неудачно. Пережимал, доказывал то, что не нуждалось в доказательствах. Маттьюз, адвокат, напротив, оказался на высоте. Он умело подал факты в пользу обвиняемого. На перекрестном допросе ловко запугивал и запутывал свидетелей. Мастерски подготовил выступление своего клиента.

Да и сам Ситон на перекрестном допросе держался великолепно. Не волновался, не оправдывался, сумел расположить к себе присяжных. Маттьюз считал, что оправдательный приговор у него в кармане.

Судья Уоргрейв старательно завел часы, положил их на ночной столик. Он помнил это судебное заседание так, будто оно происходило вчера, помнил, как он слушал свидетелей, делал заметки, собирал по крохам улики против обвиняемого. Да, такие процессы бывают не часто! Маттьюз произнес блестящую речь. Ллуэллину не удалось рассеять хорошее впечатление от речи адвоката. А перед тем как присяжным удалиться на совещание, судья произнес заключительное слово…

Судья осторожно вынул вставную челюсть, положил ее в стакан с водой. Сморщенные губы запали, это придало его лицу жестокое, хищное выражение. Судья опустил складчатые веки и улыбнулся сам себе. Да, он не дал Ситону убежать от расплаты.

Ревматически хрустя костями, старый судья залез в постель и выключил свет.

4

Внизу, в столовой, Роджерс глядел на фарфоровых негритят.

— Чудеса в решете! — бормотал он. — Мог бы поспорить, что их было десять.

5

Генерал Макартур ворочался с боку на бок. Никак не мог заснуть. Перед ним то и дело возникало лицо Артура Ричмонда. Ему нравился Артур, он даже к нему привязался. Ему было приятно, что и Лесли этот молодой человек нравится. На нее трудно было угодить. Сколько прекрасных молодых людей он приводил в дом, а она не желала их принимать, говорила, что они «нудные». И тут уж ничего не попишешь! Артур Ричмонд не казался ей нудным. Он с самого начала пришелся ей по душе. Они могли без конца разговаривать о литературе, музыке, живописи. Она шутила, смеялась с ним, любила поддразнить Артура. И генерал был в восторге от того, что Лесли принимает поистине материнское участие в юноше.

Материнское — это ж надо быть таким идиотом, и как он не сообразил, что Ричмонду исполнилось двадцать восемь, а Лесли всего на год его старше. Он обожал Лесли. Она стояла перед ним как живая. Круглое, с острым подбородочком личико, искрящиеся темно-серые глаза, густые каштановые кудри. Он обожал Лесли, беспредельно верил ей.

И там во Франции, в передышках между боями, он думал о ней, вынимал ее фотографию из нагрудного кармана, подолгу смотрел на нее. Но однажды… он узнал обо всем. Произошло это точь-в-точь как в пошлых романах: Лесли писала им обоим и перепутала конверты. Она вложила письмо к Ричмонду в конверт с адресом мужа. Даже теперь, после стольких лет, ему больно вспоминать об этом… Боже, как он тогда страдал!

Их связь началась давно. Письмо не оставляло никаких сомнений на этот счет. Уик-энды! Последний отпуск Ричмонда… Лесли, Лесли и Артур… Черт бы его побрал! С его коварными улыбками, его почтительными: «Да, сэр. Слушаюсь, сэр!» Обманщик и лжец! Сказано же: «Не желай жены ближнего твоего!»[318]

В нем исподволь жила мечта о мести, страшной мести. Но он ничем себя не выдал, держался с Ричмондом, будто ничего не случилось. Удалось ли это ему? Похоже, что удалось. Во всяком случае, Ричмонд ничего не заподозрил. На вспышки гнева на фронте никто не обращал внимания — у всех нервы были порядком издерганы. Правда, Армитидж иногда поглядывал на него как-то странно. Мальчишка, сопляк, но голова у него работала. Да, видно, Армитидж разгадал его замысел. Он хладнокровно послал Ричмонда на смерть. Тот лишь чудом мог вернуться живым из разведки. Но чуда не произошло. Да, он послал Ричмонда на смерть и нисколько об этом не жалеет. Тогда это было проще простого. Ошибки случались сплошь и рядом, офицеров посылали на смерть без всякой необходимости. Всюду царили суматоха, паника. Может быть, потом и говорили: «Старик Макартур потерял голову, наделал глупостей, пожертвовал лучшими своими людьми», но и только.

А вот этого сопляка Армитиджа провести было не так просто. У него появилась неприятная манера нагло поглядывать на своего командира. Наверное, знал, что я нарочно послал Ричмонда на смерть. (А потом, когда война кончилась, интересно, болтал Армитадж потом или нет?)

Лесли ничего не знала. Она (как он предполагал) оплакивала своего любовника, но к приезду мужа в Англию горечь утраты притупилась. Он никогда не позволил себе ни малейшего намека на ее отношения с Ричмондом. Они зажили по-прежнему, но она стала его чуждаться… А через три-четыре года после войны умерла от двустороннего воспаления легких. Все это было так давно. Сколько лет прошло с тех пор — пятнадцать, шестнадцать?

Он вышел в отставку, поселился в Девоне. Купил маленький домик, ему всегда хотелось иметь именно такой. Красивая местность, любезные соседи. Рыбная ловля, охота… По воскресеньям — церковь…

(Но одно воскресенье он пропускал — то, когда читали, как Давид велел поставить Урию там, где «будет самое сильное сражение»[319]. Ничего не мог с собой поделать. Ужасно гадко становилось на душе.)

Соседи относились к нему как нельзя лучше. Поначалу. Потом ему стало казаться, что люди шушукаются о нем, и от этого было не по себе. На него начали смотреть косо. Так, словно до них дошел порочащий его слух… (Армитадж? Что, если Армитадж болтал?)

Он стал сторониться людей, жил отшельником. Уж очень неприятно, когда о тебе сплетничают за твоей спиной.

Но все это было так давно.

Лесли осталась в далеком прошлом, Артур Ричмонд тоже. Да и какое значение может иметь теперь эта история? Хоть она и обрекла его на одиночество. Он даже старых армейских друзей теперь избегал. (Если Армитадж проболтался, эта история, несомненно, дошла и до них.)

А сегодня вечером этот голос обнародовал давно забытую историю. Как он себя вел? Не изменился в лице? Выразил ли подобающие гнев, возмущение? Не выдал ли своего смятения? Кто его знает. Конечно, никто из приглашенных не принял этого обвинения всерьез. Ведь среди прочих обвинений были и самые нелепые. Эту очаровательную девушку, например, обвинили в том, что она утопила ребенка. Вот уж ерунда! Ясно, что они имеют дело с сумасшедшим, которому доставляет удовольствие обвинять каждого встречного и поперечного! Эмили Брент, к примеру, племяннице его старого армейского приятеля Тома Брента, тоже предъявили обвинение в убийстве. А ведь надо быть слепым, чтоб не заметить, какая она набожная: такие шагу не делают без священника.

«Все это, — думал генерал, — по меньшей мере дико, а попросту говоря, чистое безумие! Едва они приехали на остров… стоп, когда же это было? Сегодня днем, черт побери, ну да, они приехали только сегодня днем. Как долго тянется время! Интересно, когда мы уедем отсюда? — думал генерал. — Конечно же завтра, едва прибудет моторка». Но странно, сейчас ему совсем не хотелось покидать остров… Снова жить затворником в своем домишке, снова те же самые тревоги, те же страхи. В открытое окно доносился шум прибоя: море грозно шумело, поднимался ветер. Генерал думал: «Убаюкивающий шум моря… спокойное местечко… Хорошо жить на острове — не надо ехать дальше… Ты словно на краю света…»

Внезапно он понял, что ему совсем не хочется отсюда уезжать.

6

Вера Клейторн лежала с раскрытыми глазами и глядела в потолок. Она боялась темноты и поэтому не погасила свет.

«Хьюго, Хьюго, — думала она. — Почему мне кажется, что он сегодня вечером где-то совсем близко. Где он сейчас? Не знаю. И никогда не узнаю. Он исчез из моей жизни, исчез навсегда…»

Зачем гнать от себя мысли о Хьюго? Она будет думать о нем, вспоминать…

Корнуолл… Черные скалы, мелкий желтый песок… Добродушная толстуха миссис Хамилтон… Маленький Сирил все время тянет ее за руку, канючит: «Я хочу поплыть к скале. Мисс Клейторн, я хочу к скале. Ну можно мне поплыть к скале?» И каждый раз, поднимая глаза, она видит устремленный на нее взгляд Хьюго… Вечером, когда Сирил спал…

— Вы не выйдете погулять, мисс Клейторн?

— Что ж, пожалуй, выйду…

В тот день они, как обычно, гуляли по пляжу. Был теплый, лунный вечер, Хьюго обнял ее за талию.

— Я люблю вас, Вера. Я люблю вас. Вы знаете, что я вас люблю?

Да, она знала. (По крайней мере, так ей казалось.)

— Я не решаюсь просить вашей руки… У меня нет ни гроша. Мне хватает на жизнь, и только. А ведь как-то у меня целых три месяца был шанс разбогатеть. Сирил появился на свет через три месяца после смерти Мориса…

Если бы родилась девочка, состояние унаследовал бы Хьюго. Он признался, что был тогда очень огорчен:

— Я, разумеется, не строил никаких расчетов. И все же я тяжело перенес этот удар. Видно, не под счастливой звездой я родился. Но Сирил милый мальчик, и я к нему очень привязался!

И это была чистая правда. Хьюго и впрямь любил Сирила, готов был целыми днями играть с ним, выполнять все его капризы. Злопамятства в нем не было.

Сирил рос хилым ребенком. Тщедушным, болезненным. Он вряд ли прожил бы долго… А дальше что?

— Мисс Клейторн, можно мне поплыть к скале? Почему мне нельзя к скале? — без конца канючил Сирил.

— Это слишком далеко, Сирил.

— Ну, мисс Клейторн, позвольте, ну, пожалуйста…

Вера вскочила с постели, вынула из туалетного столика три таблетки аспирина и разом проглотила.

«Если бы мне понадобилось покончить с собой, — подумала она, — я приняла бы сильную дозу веронала или какое-нибудь другое снотворное, но уж никак не цианистый калий».

Она передернулась, вспомнив искаженное, налившееся кровью лицо Антони Марстона.

Когда она проходила мимо камина, ее взгляд невольно упал на считалку.

Десять негритят отправились обедать. Один поперхнулся, их осталось девять.

«Какой ужас, подумала она. Ведь сегодня все именно так и было!»

Почему Антони Марстон хотел умереть? Нет, она умереть не хочет. Сама мысль о смерти ей противна… Смерть — это не для нее…

Глава 6

1

Доктор Армстронг видел сон… В операционной дикая жара… Зачем здесь так натопили? С него ручьями льет пот. Руки взмокли, трудно держать скальпель… Как остро наточен скальпель… Таким легко убить. Он только что кого-то убил.

Тело жертвы кажется ему незнакомым. Та была толстая, нескладная женщина, а эта чахлая, изможденная. Лица ее не видно. Кого же он должен убить? Он не помнит. А ведь он должен знать! Что, если спросить у сестры? Сестра следит за ним. Нет, нельзя ее спрашивать. Она и так его подозревает.

Да что же это за женщина лежит перед ним на операционном столе? Почему у нее закрыто лицо? Если б только он мог взглянуть на нее!.. Наконец-то молодой практикант поднял платок и открыл ее лицо.

Ну, конечно, это Эмили Брент. Он должен убить Эмили Брент. Глаза ее сверкают злорадством. Она шевелит губами. Что она говорит? «Все мы под Богом ходам».

А теперь она смеется.

— Нет, нет, мисс… — говорит он сестре, — не опускайте платок. Я должен видеть ее лицо, когда буду давать ей наркоз. Где эфир? Я должен был принести его с собой. Куда вы его дели, мисс? «Шато Нефдю-Пап»?[320] Тоже годится. Уберите платок, сестра!

Ой, так я и знал! Это Антони Марстон! Его налитое кровью лицо искажено. Но он не умер, он скалит зубы. Ей-богу, он хохочет, да так, что трясется операционный стол. Осторожно, приятель, осторожно. Держите, держите стол, сестра!

Тут доктор Армстронг проснулся. Было уже утро — солнечный свет заливал комнату. Кто-то, склонившись над ним, тряс его за плечо. Роджерс. Роджерс с посеревшим от испуга лицом повторял:

— Доктор, доктор!

Армстронг окончательно проснулся, сел.

— В чем дело? — сердито спросил он.

— Беда с моей женой, доктор. Бужу ее, бужу и не могу добудиться. Да и вид у нее нехороший.

Армстронг действовал быстро: вскочил с постели, накинул халат и пошел за Роджерсом.

Женщина лежала на боку, мирно положив руку под голову. Наклонившись над ней, он взял ее холодную руку, поднял веко.

— Неужто, неужто она… — пробормотал Роджерс и провел языком по пересохшим губам.

Армстронг кивнул головой:

— Увы, все кончено…

Врач в раздумье окинул взглядом дворецкого, перевел взгляд на столик у изголовья постели, на умывальник, снова посмотрел на неподвижную женщину.

— Сердце отказало, доктор? — заикаясь спросил Роджерс.

Доктор Армстронг минуту помолчал, потом спросил:

— Роджерс, ваша жена ничем не болела?

— Ревматизм ее донимал, доктор.

— У кого она в последнее время лечилась?

— Лечилась? — вытаращил глаза Роджерс. — Да я и не упомню, когда мы были у доктора.

— Вы не знаете, у вашей жены болело сердце?

— Не знаю, доктор. Она на сердце не жаловалась.

— Она обычно хорошо спала? — спросил Армстронг.

Дворецкий отвел глаза, крутил, ломал, выворачивал пальцы.

— Да нет, спала она не так уж хорошо, — пробормотал он.

— Она принимала что-нибудь от бессонницы?

— От бессонницы? — спросил удивленно Роджерс. — Не знаю. Нет, наверняка не принимала — иначе я знал бы.

Армстронг подошел к туалетному столику. На нем стояло несколько бутылочек: лосьон для волос, лавандовая вода, слабительное, глицерин, зубная паста, эликсир… Роджерс усердно ему помогал — выдвигал ящики стола, отпирал шкафы. Но им не удалось обнаружить никаких следов наркотиков — ни жидких, ни в порошках.

— Вчера вечером она принимала только то, что вы ей дали, доктор, — сказал Роджерс.

2

К девяти часам, когда удар гонга оповестил о завтраке, гости уже давно поднялись и ждали, что же будет дальше. Генерал Макартур и судья прохаживались по площадке, перекидывались соображениями о мировой политике. Вера Клейторн и Филипп Ломбард взобрались на вершину скалы за домом. Там они застали Уильяма Генри Блора — он тоскливо глядел на берег.

— Я уже давно здесь, — сказал он, — но моторки пока не видно.

— Девон — край лежебок. Здесь не любят рано вставать, — сказала Вера с усмешкой.

Филипп Ломбард, отвернувшись от них, смотрел в открытое море.

— Как вам погодка? — спросил он.

Блор поглядел на небо.

— Да вроде ничего.

Ломбард присвистнул.

— К вашему сведению, к вечеру поднимется ветер.

— Неужто шторм? — спросил Блор.

Снизу донесся гулкий удар гонга.

— Зовут завтракать, — сказал Ломбард. — Весьма кстати, я уже проголодался.

Спускаясь по крутому склону, Блор делился с Ломбардом:

— Знаете, Ломбард, никак не могу взять в толк, с какой стати Марстону вздумалось покончить с собой. Всю ночь ломал над этим голову.

Вера шла впереди. Ломбард замыкал шествие.

— А у вас есть другая гипотеза? — ответил Ломбард вопросом на вопрос.

— Мне хотелось бы получить доказательства. Для начала хотя бы узнать, что его подвигло на самоубийство. Судя по всему, в деньгах этот парень не нуждался.

Из гостиной навстречу им кинулась Эмили Брент.

— Лодка уже вышла? — спросила она.

— Еще нет, — ответила Вера.

Они вошли в столовую. На буфете аппетитно дымилось огромное блюдо яичницы с беконом, стояли чайник и кофейник. Роджерс придержал перед ними дверь, пропустил их и закрыл ее за собой.

— У него сегодня совершенно больной вид, — сказала Эмили Брент.

Доктор Армстронг — он стоял спиной к окну — откашлялся.

— Сегодня нам надо относиться снисходительно ко всем недочетам, — сказал он. — Роджерсу пришлось готовить завтрак одному. Миссис Роджерс… э-э… была не в состоянии ему помочь.

— Что с ней? — недовольно спросила Эмили Брент.

— Приступим к завтраку, — пропустил мимо ушей ее вопрос Армстронг. — Яичница остынет. А после завтрака я хотел бы кое-что с вами обсудить.

Все последовали его совету. Наполнили тарелки, налили себе кто чай, кто кофе и приступили к завтраку. По общему согласию никто не касался дел на острове. Беседовали о том о сем: о новостях, международных событиях, спорте, обсуждали последнее появление Лохнесского чудовища[321].

Когда тарелки опустели, доктор Армстронг откинулся в кресле, многозначительно откашлялся и сказал:

— Я решил, что лучше сообщить вам печальные новости после завтрака: миссис Роджерс умерла во сне.

Раздались крики удивления, ужаса.

— Боже мой! — сказала Вера. — Вторая смерть на острове!

— Гм-гм, весьма знаменательно, — сказал судья, как всегда чеканя слова. — А от чего последовала смерть?

Армстронг пожал плечами.

— Трудно сказать.

— Для этого нужно вскрытие?

— Конечно, выдать свидетельство о ее смерти без вскрытия я бы не мог. Я не лечил эту женщину и ничего не знаю о состоянии ее здоровья.

— Вид у нее был очень перепуганный, — сказала Вера. — И потом, прошлым вечером она пережила потрясение. Наверное, у нее отказало сердце?

— Отказать-то оно отказало, — отрезал Армстронг, — но нам важно узнать, что было тому причиной.

— Совесть, — сказала Эмили Брент, и все оцепенели от ужаса.

— Что вы хотите сказать, мисс Брент? — обратился к ней Армстронг.

Старая дева поджала губы.

— Вы все слышали, — сказала старая дева, — ее обвинили в том, что она вместе с мужем убила свою хозяйку — пожилую женщину.

— И вы считаете…

— Я считаю, что это правда, — сказала Эмили Брент. — Вы видели, как она вела себя вчера вечером. Она до смерти перепугалась, потеряла сознание. Ее злодеяние раскрылось, и она этого не перенесла. Она буквально умерла со страху.

Армстронг недоверчиво покачал головой.

— Вполне правдоподобная теория, — сказал он, — но принять ее на веру, не зная ничего о состоянии здоровья умершей, я не могу. Если у нее было слабое сердце…

— Скорее, это была кара Господня, — невозмутимо прервала его Эмили Брент.

Ее слова произвели тяжелое впечатление.

— Это уж слишком, мисс Брент, — укорил ее Блор.

Старая дева вскинула голову, глаза у нее горели.

— Вы не верите, что Господь может покарать грешника, а я верю.

Судья погладил подбородок.

— Моя дорогая мисс Брент, — сказал он, и в голосе его сквозила насмешка, — исходя из своего опыта, могу сказать, что Провидение предоставляет карать злодеев нам, смертным, и работу эту часто осложняют тысячи препятствий. Но другого пути нет.

Эмили Брент пожала плечами.

— А что она ела и пила вчера вечером, когда ее уложили в постель? — спросил Блор.

— Ничего, — ответил Армстронг.

— Так-таки ничего? Ни чашки чаю? Ни стакана воды? Пари держу, что она все же выпила чашку чаю. Люди ее круга не могут обойтись без чая.

— Роджерс уверяет, что она ничего не ела и не пила.

— Он может говорить что угодно, — сказал Блор, и сказал это так многозначительно, что доктор покосился на него.

— Значит, вы его подозреваете? — спросил Ломбард.

— И не без оснований, — огрызнулся Блор. — Все слышали этот обвинительный акт вчера вечером. Может оказаться, что это бред сивой кобылы — выдумки какого-нибудь психа! А с другой стороны, что, если это правда? Предположим, что Роджерс и его хозяйка укокошили старушку. Что же тогда получается? Они чувствовали себя в полной безопасности, радовались, что удачно обтяпали дельце, — и тут на тебе…

Вера прервала его.

— Мне кажется, миссис Роджерс никогда не чувствовала себя в безопасности, — тихо сказала она.

Блор с укором посмотрел на Веру. «Вы, женщины никому не даете слова сказать», — говорил его взгляд.

— Пусть так, — продолжал он. — Но Роджерсы, во всяком случае, знали, что им ничего не угрожает. А тут вчера вечером этот анонимный псих выдает их тайну. Что происходит? У миссис Роджерс сдают нервы. Помните, как муж хлопотал вокруг нее, пока она приходила в себя. И вовсе не потому, что его так заботило здоровье жены. Вот уж нет! Просто он чувствовал, что у него земля горит под ногами. До смерти боялся, что она проговорится. Вот как обстояли дела! Они безнаказанно совершили убийство. Но если их прошлое начнут раскапывать, что с ними станется? Десять против одного, что женщина расколется. У нее не хватит выдержки все отрицать и врать до победного конца. Она будет вечной опасностью для мужа, вот в чем штука. С ним-то все в порядке. Он будет врать хоть до Страшного суда, но в ней он не уверен! А если она расколется, значит, и ему каюк. И он подсыпает сильную дозу снотворного ей в чай, чтобы она навсегда замолкла.

— На ночном столике не было чашки, — веско сказал Армстронг. — И вообще там ничего не было — я проверил.

— Еще бы, — фыркнул Блор. — Едва она выпила это зелье, он первым делом унес чашку с блюдцем и вымыл их.

Воцарилось молчание. Нарушил его генерал Макартур:

— Возможно, так оно и было, но я не представляю, чтобы человек мог отравить свою жену.

— Когда рискуешь головой, — хохотнул Блор, — не до чувств.

И снова все замолчали. Но тут дверь отворилась и вошел Роджерс.

— Чем могу быть полезен? — сказал он, обводя глазами присутствующих. — Не обессудьте, что я приготовил так мало тостов: у нас вышел хлеб. Его должна была привезти лодка, а она не пришла.

— Когда обычно приходит моторка? — заерзал в кресле судья Уоргрейв.

— От семи до восьми, сэр. Иногда чуть позже восьми. Не понимаю, куда запропастился Нарракотт. Если он заболел, он прислал бы брата.

— Который теперь час? — спросил Филипп Ломбард.

— Без десяти десять, сэр.

Ломбард вскинул брови, покачал головой.

Роджерс постоял еще минуту-другую.

— Выражаю вам свое соболезнование, Роджерс, — неожиданно обратился к дворецкому генерал Макартур. — Доктор только что сообщил нам эту прискорбную весть.

Роджерс склонил голову.

— Благодарю вас, сэр, — сказал он, взял пустое блюдо и вышел из комнаты.

В гостиной снова воцарилось молчание.

На площадке перед домом Филипп Ломбард говорил:

— Так вот, что касается моторки…

Блор поглядел на него и согласно кивнул.

— Знаю, о чем вы думаете, мистер Ломбард, — сказал он, — я задавал себе тот же вопрос. Моторка должна была прийти добрых два часа назад. Она не пришла. Почему?

— Нашли ответ? — спросил Ломбард.

— Это не простая случайность, вот что я вам скажу. Тут все сходится. Одно к одному.

— Вы думаете, что моторка не придет? — спросил Ломбард.

— Конечно, не придет, — раздался за его спиной брюзгливый, раздраженный голос.

Блор повернул могучий торс, задумчиво посмотрел на говорившего:

— Вы тоже так думаете, генерал?

— Ну, конечно, она не придет, — сердито сказал генерал, — мы рассчитываем, что моторка увезет нас с острова. Но мы отсюда никуда не уедем — так задумано. Никто из нас отсюда не уедет… Наступит конец, вы понимаете, конец… — запнулся и добавил тихим, изменившимся голосом: — Здесь такой покой — настоящий покой. Вот он, конец, конец всему… Покой…

Он резко повернулся и зашагал прочь. Обогнул площадку, спустился по крутому склону к морю и прошел в конец острова, туда, где со скал с грохотом срывались камни и падали в воду. Он шел, слегка покачиваясь, как лунатик.

— Еще один спятил, — сказал Блор. — Похоже, мы все рано или поздно спятим.

— Что-то непохоже, — сказал Ломбард, — чтобы вы спятили.

Отставной инспектор засмеялся.

— Да, меня свести с ума будет не так легко, — и не слишком любезно добавил: — Но и вам это не угрожает, мистер Ломбард.

— Правда ваша, я не замечаю в себе никаких признаков сумасшествия, — ответил Ломбард.

Доктор Армстронг вышел на площадку и остановился в раздумье. Слева были Блор и Ломбард. Справа, низко опустив голову, ходил Уоргрейв. После недолгих колебаний Армстронг решил присоединиться к судье. Но тут послышались торопливые шаги.

— Мне очень нужно поговорить с вами, сэр, — раздался у него за спиной голос Роджерса.

Армстронг обернулся и остолбенел: глаза у дворецкого выскочили из орбит. Лицо позеленело. Руки тряслись. Несколько минут назад он казался олицетворением сдержанности. Контраст был настолько велик, что Армстронг оторопел.

— Пожалуйста, сэр, мне очень нужно поговорить с вами с глазу на глаз. Наедине.

Доктор прошел в дом; ополоумевший дворецкий следовал за ним по пятам.

— В чем дело, Роджерс? — спросил Армстронг. — Возьмите себя в руки.

— Сюда, сэр, пройдите сюда.

Он открыл дверь столовой, пропустил доктора вперед, вошел сам и притворил за собой дверь.

— Ну, — сказал Армстронг, — в чем дело?

Кадык у Роджерса ходил ходуном. Казалось, он что-то глотает и никак не может проглотить.

— Здесь творится что-то непонятное, сэр, — наконец решился он.

— Что вы имеете в виду? — спросил Армстронг.

— Может, вы подумаете, сэр, что я сошел с ума. Скажете, что все это чепуха. Только это никак не объяснишь. Никак. И что это значит?

— Да скажите же наконец, в чем дело. Перестаньте говорить загадками.

Роджерс снова проглотил слюну.

— Это все фигурки, сэр. Те самые, посреди стола. Фарфоровые негритята. Их было десять. Готов побожиться, что их было десять.

— Ну да, десять, — сказал Армстронг, — мы пересчитали их вчера за обедом.

Роджерс подошел поближе.

— В этом вся загвоздка, сэр. Прошлой ночью, когда я убирал со стола, их было уже девять, сэр. Я удивился. Но только и всего. Сегодня утром, сэр, когда я накрыл на стол, я на них и не посмотрел — мне было не до них… А тут пришел я убирать со стола и… Поглядите сами, если не верите. Их стало восемь, сэр! Всего восемь. Что это значит?

Глава 7

1

После завтрака Эмили Брент предложила Вере подняться на вершину скалы, поглядеть, не идет ли лодка.

Ветер свежел. На море появились маленькие белые барашки. Рыбачьи лодки не вышли в море — не вышла и моторка. Виден был только высокий холм, нависший над деревушкой Стиклхевн. Самой деревушки видно не было — выдающаяся в море рыжая скала закрывала бухточку.

— Моряк, который вез нас вчера, произвел на меня самое положительное впечатление. Странно, что он так опаздывает, — сказала мисс Брент.

Вера не ответила. Она боролась с охватившей ее тревогой. «Сохраняй хладнокровие, — повторяла она про себя. — Возьми себя в руки. Это так не похоже на тебя: у тебя всегда были крепкие нервы».

— Хорошо бы, лодка поскорее пришла, — сказала она чуть погодя. — Мне ужасно хочется уехать отсюда.

— Не вам одной, — отрезала Эмили Брент.

— Все это так невероятно, — сказала Вера. — И так бессмысленно.

— Я очень недовольна собой, — с жаром сказала мисс Брент. — И как я могла так легко попасться на удочку? На редкость нелепое письмо, если вдуматься. Но тогда у меня не появилось и тени сомнения.

— Ну, конечно, — машинально согласилась Вера.

— Мы обычно склонны принимать все за чистую монету, — продолжала Эмили Брент.

Вера глубоко вздохнула.

— А вы и правда верите… в то, что сказали за завтраком? — спросила она.

— Выражайтесь точнее, милочка. Что вы имеете в виду?

— Вы и впрямь думаете, что Роджерс и его жена отправили на тот свет эту старушку? — прошептала она.

— Я лично в этом уверена, — сказала мисс Брент. — А вы?

— Не знаю, что и думать.

— Да нет, сомнений тут быть не может, — сказала мисс Брент. — Помните, она сразу упала в обморок, а он уронил поднос с кофе. Да и негодовал он как-то наигранно. Я не сомневаюсь, что они убили эту мисс Брейди.

— Мне казалось, миссис Роджерс боится собственной тени, — сказала Вера. — В жизни не встречала более перепуганного существа. Видно, ее мучила совесть.

Мисс Брент пробормотала:

— У меня в детской висела табличка с изречением: «Испытаете наказание за грех ваш»[322]. Здесь именно тот случай.

— Но, мисс Брент, как же тогда… — вскинулась Вера.

— Что тогда, милочка?

— Как же остальные? Остальные обвинения.

— Я вас не понимаю.

— Все остальные обвинения — ведь они… они же несправедливые? Но если Роджерсов обвиняют справедливо, значит… — Она запнулась, мысли ее метались.

Чело мисс Брент, собравшееся в недоумении складками, прояснилось.

— Понимаю… — сказала она. — Но мистер Ломбард, например, сам признался, что обрек на смерть двадцать человек.

— Да это же туземцы, — сказала Вера.

— Черные и белые, наши братья равно, — наставительно сказала мисс Брент.

«Наши черные братья, наши братья во Христе, — думала Вера. — Господи, да я сейчас расхохочусь. У меня начинается истерика. Я сама не своя…»

А Эмили Брент задумчиво продолжала:

— Конечно, некоторые обвинения смехотворны и притянуты за уши. Например, в случае с судьей — он только выполнял свой долг перед обществом, и в случае с отставным полицейским. Ну и в моем случае, — продолжала она после небольшой заминки. — Конечно, я не могла сказать об этом вчера. Говорить на подобные темы при мужчинах неприлично.

— На какие темы? — спросила Вера.

Мисс Брент безмятежно продолжала:

— Беатриса Тейлор поступила ко мне в услужение. Я слишком поздно обнаружила, что она собой представляет. Я очень обманулась в ней. Чистоплотная, трудолюбивая, услужливая — поначалу она мне понравилась. Я была ею довольна. Но она просто ловко притворялась. На самом деле это была распущенная девчонка, без стыда и совести. Увы, я далеко не сразу поняла, когда она… что называется, попалась. — Эмили Брент сморщила острый носик. — Меня это потрясло. Родители, порядочные люди, растили ее в строгости. К счастью, они тоже не пожелали потворствовать ей.

— И что с ней сталось? — Вера смотрела во все глаза на мисс Брент.

— Разумеется, я не захотела держать ее дальше под своей крышей. Никто не может сказать, что я потворствую разврату.

— И что же с ней сталось? — повторила Вера совсем тихо.

— На ее совести уже был один грех, — сказала мисс Брент. — Но мало этого: когда все от нее отвернулись, она совершила грех еще более тяжкий: наложила на себя руки.

— Покончила жизнь самоубийством? — в ужасе прошептала Вера.

— Да, она утопилась.

Вера содрогнулась. Посмотрела на бестрепетный профиль мисс Брент и спросила:

— Что вы почувствовали, когда узнали о ее самоубийстве? Не жалели, что выгнали ее? Не винили себя?

— Себя? — взвилась Эмили Брент. — Мне решительно не в чем упрекнуть себя.

— А если ее вынудила к этому ваша жестокость? — спросила Вера.

— Ее собственное бесстыдство, ее грех — вот что подвигло ее на самоубийство. Если бы она вела себя как приличная девушка, ничего подобного не произошло бы.

Она повернулась к Вере. В глазах ее не было и следа раскаяния: они жестко смотрели на Веру с сознанием своей правоты. Эмили Брент восседала на вершине Негритянского острова, закованная в броню собственной добродетели. Тщедушная старая дева больше не казалась Вере смешной. Она показалась ей страшной.

2

Доктор Армстронг вышел из столовой на площадку. Справа от него сидел в кресле судья — он безмятежно смотрел на море. Слева расположились Блор и Ломбард — они молча курили. Как и прежде, доктор заколебался. Окинул оценивающим взглядом судью Уоргрейва. Ему нужно было с кем-нибудь посоветоваться. Он высоко ценил острую логику судьи, и все же его обуревали сомнения. Конечно, мистер Уоргрейв человек умный, но он уже стар. В такой переделке скорее нужен человек действия. И он сделал выбор.

— Ломбард, можно вас на минутку?

Филипп вскочил.

— Конечно.

Они спустились на берег.

Когда они отошли подальше, Армстронг сказал:

— Мне нужна ваша консультация.

Ломбард вскинул брови:

— Но я ничего не смыслю в медицине.

— Вы меня неправильно поняли, я хочу посоветоваться о нашем положении.

— Это другое дело.

— Скажите откровенно, что вы обо всем этом думаете? — спросил Армстронг.

Ломбард с минуту подумал.

— Тут есть над чем поломать голову, — сказал он.

— Как вы объясните смерть миссис Роджерс? Вы согласны с Блором?

Филипп выпустил в воздух кольцо дыма.

— Я вполне мог бы с ним согласиться, — сказал он, — если бы этот случай можно было рассматривать отдельно.

— Вот именно, — облегченно вздохнул Армстронг; он убедился, что Филипп Ломбард далеко не глуп.

А Филипп продолжал:

— То есть если исходить из того, что мистер и миссис Роджерс в свое время безнаказанно совершили убийство и вышли сухими из воды. Они вполне могли так поступить. Что именно они сделали, как вы думаете? Отравили старушку?

— Наверное, все было гораздо проще, — сказал Армстронг. — Я спросил сегодня утром Роджерса, чем болела мисс Брейди. Ответ его пролил свет на многое. Не буду входить в медицинские тонкости, скажу только, что при некоторых сердечных заболеваниях применяется амилнитрит. Когда начинается приступ, разбивают ампулу и дают больному дышать. Если вовремя не дать больному лекарство, это может привести к смерти.

— Уж чего проще, — сказал задумчиво Ломбард, — а это, должно быть, огромный соблазн.

Доктор кивнул головой.

— Да им и не нужно ничего делать — ни ловчить, чтобы раздобыть яд, ни подсыпать его — словом, им нужно было только ничего не делать. К тому же Роджерс помчался ночью за доктором — у них были все основания думать, что никто ничего не узнает.

— А если и узнает, то не сможет ничего доказать, — добавил Филипп Ломбард и помрачнел. — Да, это многое объясняет.

— Простите? — удивился Армстронг.

— Я хочу сказать, это объясняет, почему нас завлекли на Негритянский остров. За некоторые преступления невозможно привлечь к ответственности. Возьмите, к примеру, Роджерсов. Другой пример — старый Уоргрейв. Он совершил убийство строго в рамках законности.

— И вы поверили, что он убил человека? — спросил Армстронг.

Ломбард улыбнулся:

— Еще бы! Конечно, поверил. Уоргрейв убил Ситона точно так же, как если бы пырнул его ножом! Но он был достаточно умен, чтобы сделать это с судейского кресла, облачившись в парик и мантию. Так что его никак нельзя привлечь к ответственности обычным путем.

В мозгу Армстронга молнией пронеслось: «Убийство в госпитале. Убийство на операционном столе. Безопасно и надежно — надежно, как в банке…»

А Ломбард продолжал:

— Вот для чего понадобились и мистер Оним, и Негритянский остров.

Армстронг глубоко вздохнул:

— Теперь мы подходим к сути дела. Зачем нас собрали здесь?

— А вы как думаете — зачем? — спросил Ломбард.

— Возвратимся на минуту к смерти миссис Роджерс, — сказал Армстронг. — Какие здесь могут быть предположения? Предположение первое: ее убил Роджерс — боялся, что она выдаст их. Второе: она потеряла голову и сама решила уйти из жизни.

— Иначе говоря, покончила жизнь самоубийством? — уточнил Ломбард.

— Что вы на это скажете?

— Я согласился бы с вами, если бы не смерть Марстона, — ответил Ломбард. — Два самоубийства за двенадцать часов — это чересчур! А если вы скажете мне, что Антони Марстон, этот молодец, бестрепетный и безмозглый, покончил с собой из-за того, что переехал двух ребятишек, я расхохочусь вам в лицо! Да и потом, как он мог достать яд? Насколько мне известно, цианистый калий не так уж часто носят в жилетных карманах. Впрочем, об этом лучше судить вам.

— Ни один человек в здравом уме не станет держать при себе цианистый калий, если только он по роду занятий не имеет дело с осами, — сказал Армстронг.

— Короче говоря, если он не садовник-любитель или фермер? А это занятие не для Марстона. Да, цианистый калий не так-то легко объяснить. Или Антони Марстон решил покончить с собой, прежде чем приехал сюда, и на этот случай захватил с собой яд, или…

— Или? — поторопил его Армстронг.

— Зачем вам нужно, чтобы это сказал я, — ухмыльнулся Филипп Ломбард, — если вы не хуже меня знаете, что Антони Марстон был убит.

3

— А миссис Роджерс? — выпалил доктор Армстронг.

— Я мог бы поверить в самоубийство Марстона (не без труда), если б не миссис Роджерс, — сказал Ломбард задумчиво. — И мог бы поверить в самоубийство миссис Роджерс (без всякого труда), если б не Антони Марстон. Я мог бы поверить, что Роджерс пожелал устранить свою жену, если б не необъяснимая смерть Антони Марстона. Нам прежде всего нужна теория, которая бы объяснила обе смерти, так стремительно последовавшие одна за другой.

— Я, пожалуй, могу кое-чем вам помочь, — сказал Армстронг и передал рассказ Роджерса об исчезновении двух фарфоровых негритят.

— Да, негритята… — сказал Ломбард. — Вчера вечером их было десять. А теперь, вы говорите, их восемь?

И Армстронг продекламировал:

Десять негритят отправились обедать, Один поперхнулся, их осталось девять. Девять негритят, поев, клевали носом, Один не смог проснуться, их осталось восемь.

Мужчины посмотрели друг на друга. Филипп Ломбард ухмыльнулся, отбросил сигарету.

— Слишком все совпадает, так что это никак не простая случайность. Антони Марстон умирает после обеда то ли поперхнувшись, то ли от удушья, а мамаша Роджерс ложится спать и не просыпается.

— И следовательно? — сказал Армстронг.

— И следовательно, — подхватил Ломбард, — мы перед новой загадкой. Где зарыта собака? Где этот мистер Икс, мистер Оним, мистер А. Н. Оним? Или, короче говоря, этот распоясавшийся псих-аноним.

— Ага, — облегченно вздохнул Армстронг, — значит, вы со мной согласны. Но вы понимаете, что это значит? Роджерс клянется, что на острове нет никого, кроме нас.

— Роджерс ошибается. А может быть, и врет.

Армстронг покачал головой:

— Непохоже. Он перепуган. Перепуган чуть не до потери сознания.

— И моторка сегодня не пришла, — сказал Ломбард-Одно к одному. Во всем видна предусмотрительность мистера Онима. Негритянский остров изолируется от суши до тех пор, пока мистер Оним не осуществит свой план.

Армстронг побледнел.

— Да вы понимаете, — сказал он, — что этот человек — настоящий маньяк?

— И все-таки мистер Оним кое-чего не предусмотрел, — сказал Филипп, и голос его прозвучал угрожающе.

— Чего именно?

— Обыскать остров ничего не стоит — здесь нет никакой растительности. Мы в два счета его прочешем и изловим нашего уважаемого А. Н. Онима.

— Он может быть опасен, — предостерег Армстронг.

Филипп Ломбард захохотал.

— Опасен? А нам не страшен серый волк, серый волк, серый волк! Вот кто будет опасен, так это я, когда доберусь до него. — Он с минуту помолчал и сказал: — Нам, пожалуй, стоит заручиться помощью Блора. В такой переделке он человек не лишний. Женщинам лучше ничего не говорить. Что касается остальных, то генерал, по-моему, в маразме, а сила Уоргрейва в его логике. Мы втроем вполне справимся с этой работой.

Глава 8

1

Помощью Блора они заручились без труда. Он с ходу согласился с их доводами.

— Эти фарфоровые фигурки, сэр, меняют все дело. Ясно, что здесь орудует маньяк, — двух мнений тут быть не может. А вы не думаете, что мистер Оним решил проделать эту операцию, так сказать, чужими руками?

— Объяснитесь, приятель.

— По-моему, дело было так: после вчерашних обвинений Марстон впал в панику и принял яд. Роджерс тоже впал в панику и отправил на тот свет жену — в полном соответствии с планами милейшего А. Н. О.

Армстронг покачал головой:

— Не забывайте о цианистом калии.

— Ах да, я об этом запамятовал, — согласился Блор. — Разумеется, никто не станет носить при себе такой яд. Но каким образом он мог попасть в бокал Марстона?

— Я уже думал об этом, — сказал Ломбард. — Марстон пил несколько раз в этот вечер. Между его предпоследним и последним бокалом виски был немалый промежуток. Все это время его бокал стоял на столике у окна. Окно было открыто. Кто-то мог подбросить яд и через окно.

— Так, чтобы никто из нас не заметил? — недоверчиво спросил Блор.

— Мы были слишком заняты другим, — отрезал Ломбард.

— Вы правы, — сказал Армстронг, — обвинений не избежал никто. Все бегали по комнате, суетились, спорили, негодовали. Да, так вполне могло случиться…

Блор пожал плечами:

— Видимо, так оно и было. А теперь, джентльмены, примемся за работу. Кто-нибудь, случаем, не захватил с собой револьвер? Впрочем, это было б уж слишком хорошо.

— Я, — похлопал себя по карману Ломбард.

Блор вытаращил на него глаза.

— На всякий случай всегда носите револьвер при себе, сэр? — сказал он нарочито небрежным тоном.

— Привычка. Мне, знаете ли, пришлось побывать в жарких переделках.

— Понятно, — протянул Блор и добавил: — Одно могу сказать, нынешняя переделка будет пожарче прошлых! Если здесь и впрямь притаился маньяк, он наверняка позаботился запастись целым арсеналом[323], не говоря уж о ножах и кинжалах.

Армстронг хмыкнул:

— Тут вы попали пальцем в небо, Блор. Такие маньяки в большинстве своем люди мирные. С ними очень приятно иметь дело.

— Мой опыт мне подсказывает, что наш маньяк будет не из их числа, — сказал Блор.

2

Итак, троица отправилась в обход острова. Обыскать его не составляло особого труда. На северо-западе ровный утес отвесно спускался к морю. Деревьев на острове не было, даже трава и та почти не росла. Трое мужчин работали тщательно и методично, начинали с вершины и спускались по склону к морю, по пути обшаривая малейшие трещины в скале — а вдруг они ведут в пещеру. Но никаких пещер не обнаружилось.

Прочесывая морской берег, они наткнулись на Макартура. Глаза генерала были прикованы к горизонту. Место он выбрал тихое: тишину его нарушал лишь рокот волн, разбивавшихся о скалы. Старик не обратил на них внимания. Он сидел по-прежнему прямо, вперившись в горизонт. И оттого, что он их не замечал, они почувствовали себя неловко.

Блор подумал: «Что-то тут не так — не впал ли старикан в транс, если не хуже?» — откашлялся и, чтобы завязать разговор, сказал:

— Отличное местечко нашли себе, сэр, тихое, покойное.

Генерал нахмурился, бросил на него взгляд через плечо.

— Так мало времени, — сказал он. — Так мало времени осталось, и я настоятельно требую, чтобы меня не беспокоили.

— Мы вас не обеспокоим, сэр, — добродушно сказал Блор. — Мы просто обходим остров. Хотим, знаете ли, проверить, не прячется ли кто здесь.

Генерал помрачнел.

— Вы не понимаете, ничего не понимаете, — сказал он. — Пожалуйста, уходите.

Блор оставил старика. Догнав своих спутников, он сказал:

— Старик спятил… Порет какую-то чушь…

— Что он вам сказал? — полюбопытствовал Ломбард.

Блор пожал плечами.

— Что у него нет времени. И чтобы его не беспокоили.

Армстронг наморщил лоб.

— Интересно, — пробормотал он.

3

Обход был в основном закончен. Трое мужчин стояли на вершине скалы и глядели на далекий берег. Ветер свежел.

— Рыбачьи лодки сегодня не вышли, — сказал Ломбард. — Надвигается шторм. Досадно, что деревушку отсюда не видно, а то можно было бы подать сигнал.

— Надо будет разжечь костер вечером, — предложил Блор.

— Вся штука в том, — возразил Ломбард, — что это могли предусмотреть.

— Как, сэр?

— Откуда мне знать? Сказали, что речь идет о розыгрыше. Мол, нас нарочно высадили на необитаемом острове, поэтому на наши сигналы не надо обращать внимания и тому подобное. А может, распустили в деревне слухи, что речь вдет о пари. Словом, сочинили какую-нибудь ерунду.

— И по-вашему, этому поверили? — усомнился Блор.

— Во всяком случае, это куда достовернее, чем то, что здесь происходит, — сказал Ломбард. — Как, по-вашему, если бы жителям Стиклхевна сказали, что остров будет изолирован от суши, пока этот анонимный мистер Оним не поубивает всех своих гостей, они бы поверили?

— Бывают минуты, когда я и сам в это не верю. И все же… — выдавил Армстронг.

— И все же… — оскалился Ломбард, — как вы сами признали, доктор, это именно так!

— Никто не мог спрятаться внизу? — сказал Блор, оглядывая берег.

— Вряд ли, — покачал головой Армстронг, — утес совершенно отвесный. Где тут спрячешься?

— В утесе может быть расщелина. Будь у нас лодка, мы могли бы объехать вокруг острова, — сказал Блор.

— Будь у нас лодка, — сказал Ломбард, — мы бы теперь были на полпути к суше.

— Ваша правда.

Тут Ломбарда осенило.

— Давайте убедимся, — предложил он, — есть только одно место, где может быть расщелина, — вон там, направо, почти у самой воды. Если вы достанете канат, я спущусь туда и сам проверю.

— Отличная мысль, — согласился Блор, — попробую достать какую-нибудь веревку. — И он решительно зашагал к дому.

Ломбард задрал голову. Небо затягивалось тучами. Ветер крепчал. Он покосился на Армстронга.

— Что-то вы притихли, доктор. О чем вы думаете?

— Меня интересует, — не сразу ответил Армстронг, — генерал Макартур — он совсем спятил или нет?

Все утро Вера не находила себе места. Она избегала Эмили Брент — старая дева внушала ей омерзение. Мисс Брент перенесла свое кресло за угол дома, уселась там в затишке с вязаньем. Стоило Вере подумать о ней, как перед ее глазами вставало бледное лицо утопленницы, водоросли, запутавшиеся в ее волосах… Лицо хорошенькой девушки, может быть, даже чуть нахальное — для которой ни страх, ни жалость уже ничего не значат. А Эмили Брент безмятежно вязала нескончаемое вязанье в сознании своей праведности.

4

На площадке в плетеном кресле сидел судья Уоргрейв. Его голова совсем ушла в плечи. Вера глядела на судью и видела юношу на скамье подсудимых — светловолосого, с голубыми глазами, на чьем лице ужас постепенно вытесняло удивление. Эдвард Ситон. Ей виделось, как судья своими сморщенными руками накидывает ему черный мешок на голову и оглашает приговор…

Чуть погодя Вера спустилась к морю и пошла вдоль берега. Путь ее лежал к той оконечности острова, где сидел старый генерал. Услышав шаги, Макартур зашевелился и повернул голову — глаза его глядели тревожно и одновременно вопросительно. Вера перепугалась. Минуты две генерал, не отрываясь, смотрел на нее. Она подумала: «Как странно. Он смотрит так, будто все знает…»

— А, это вы, — сказал наконец генерал, — вы пришли…

Вера опустилась на землю рядом с ним.

— Вам нравится сидеть здесь и смотреть на море?

— Нравится. Здесь хорошо ждать.

— Ждать? — переспросила Вера. — Чего же вы ждете?

— Конца, — тихо сказал генерал. — Но ведь вы это знаете не хуже меня. Верно? Мы все ждем конца.

— Что вы хотите этим сказать? — дрожащим голосом спросила Вера.

— Никто из нас не покинет остров. Так задумано. И вы это сами знаете. Вы не можете понять только одного: какое это облегчение.

— Облегчение? — удивилась Вера.

— Вот именно, — сказал генерал, — вы еще очень молоды… вам этого не понять. Но потом вы осознаете, какое это облегчение, когда все уже позади, когда нет нужды нести дальше груз своей вины. Когда-нибудь и вы это почувствуете…

— Я вас не понимаю, — севшим голосом сказала Вера, ломая пальцы. Тихий старик вдруг стал внушать ей страх.

— Понимаете, я любил Лесли, — сказал генерал задумчиво. — Очень любил…

— Лесли — это ваша жена? — спросила Вера.

— Да… Я любил ее и очень ею гордился. Она была такая красивая, такая веселая! — Минуту-две он помолчал, потом сказал: — Да, я любил Лесли. Вот почему я это сделал.

— Вы хотите сказать… — начала было Вера и замялась.

Генерал кивнул.

— Что толку отпираться, раз мы все скоро умрем? Я послал Ричмонда на смерть. Пожалуй, это было убийство. И вот ведь что удивительно — я всегда чтил закон. Но тогда я смотрел на это иначе. У меня не было угрызений совести. Поделом ему! — так я тогда думал. Но потом…

— Что — потом? — зло спросила Вера.

Генерал с отсутствующим видом покачал головой.

— Не знаю, — сказал он. — Ничего не знаю, только потом все переменилось. Я не знаю, догадалась Лесли или нет… Думаю, что нет. Понимаете, с тех пор она от меня отдалилась. Стала совсем чужим человеком. А потом она умерла — и я остался один…

— Один… один, — повторила Вера, эхо подхватило ее слова.

— Вы тоже обрадуетесь, когда придет конец, — закончил Макартур.

Вера рывком поднялась на ноги.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — рассердилась она.

— А я понимаю, дитя мое, я понимаю…

— Нет, не понимаете. Вы ничего не понимаете.

Генерал уставился на горизонт. Он словно перестал ее замечать.

— Лесли… — позвал он тихо и ласково.

5

Когда запыхавшийся Блор вернулся с мотком каната, Армстронг стоял на том же месте и вглядывался в морскую глубь.

— Где мистер Ломбард? — спросил Блор.

— Пошел проверить какую-то свою догадку, — сказал Армстронг. — Сейчас он вернется. Слушайте, Блор, я беспокоюсь.

— Все мы беспокоимся.

Доктор нетерпеливо махнул рукой:

— Знаю, знаю. Не об этом речь. Я говорю о старике Макартуре.

— Ну и что, сэр?

— Мы ищем сумасшедшего, — мрачно сказал Армстронг. — Так вот, что вы скажете о генерале?

— Думаете, он маньяк? — вытаращил глаза Блор.

— Я бы этого не сказал. Вовсе нет, — ответил Армстронг неуверенно, — хотя я, конечно, не психиатр. Кроме того, я с ним не разговаривал и не имел возможности присмотреться к нему.

— Он, конечно, в маразме, — недоверчиво сказал Блор. — Но я бы никогда не подумал…

— Пожалуй, вы правы, — прервал его Армстронг, — убийца скорее всего прячется на острове. А вот и Ломбард.

Они тщательно привязали канат.

— Думаю, что помощь не понадобится, — сказал Ломбард. — Но на всякий случай будьте начеку. Если я резко дерну, тащите.

Минуту-другую они следили за Ломбардом.

— Карабкается, как кошка, — неприязненно сказал Блор.

— Наверное, немало полазил по горам в свое время, — отозвался Армстронг.

— Возможно.

На какое-то время воцарилось молчание, потом отставной инспектор сказал:

— Любопытный тип. А знаете, что я думаю?

— Что?

— Не внушает он мне доверия.

— Это почему же?

Блор хмыкнул:

— Затрудняюсь сказать. Только я бы ему палец в рот не положил.

— У него, должно быть, бурное прошлое, — сказал Армстронг.

— Не столько бурное, сколько темное, — возразил Блор, с минуту подумал, потом продолжал: — Вот вы, например, доктор, вы случаем не прихватили с собой револьвер?

Армстронг вытаращил глаза:

— Я? Господи Боже, ну, конечно, нет. С какой стати?

— А с какой стати мистер Ломбард прихватил его?

— В силу привычки, наверное, — неуверенно предположил Армстронг.

Блор только презрительно хмыкнул.

Тут канат дернули. Несколько минут они изо всех сил вытягивали Ломбарда.

Когда тянуть стало легче, Блор сказал:

— Привычка привычке рознь! Конечно, когда мистер Ломбард отправляется в дикие страны, он берет с собой и револьвер, и примус, и спальный мешок, и запас дуста! Но никакая сила привычки не заставила бы его привезти это снаряжение сюда. Только в приключенческих романах люди никогда не расстаются с револьверами.

Армстронг озадаченно покачал головой. Наклонившись над краем скалы, они следили за Ломбардом. Искал он тщательно, но и невооруженным глазом было видно, что эти поиски ни к чему не приведут. Вскоре он перевалился через край скалы, утер пот со лба и сказал:

— Ну что ж, теперь все ясно. Искать надо в доме — больше негде.

6

Обыскать дом не составляло труда. Для начала прочесали пристройки, потом перешли в само здание. В кухонном шкафу нашли сантиметр миссис Роджерс и перемерили все простенки. Тайников обнаружить не удалось. Да и где их поместишь в современном здании с его прямыми четкими линиями. Сперва прочесали первый этаж. Поднимаясь наверх, они увидели через окно Роджерса — он выносил поднос с коктейлями на лестничную площадку.

— Поразительное существо — хороший слуга. Что бы ни случилось, он сохраняет поистине олимпийское спокойствие, — заметил Ломбард.

— Роджерс — первоклассный дворецкий, — согласился Армстронг, — этого у него не отнимешь.

— Да и его жена, — вставил Блор, — была отличной кухаркой. Судя по вчерашнему обеду…

Они вошли в первую спальню. Спустя пять минут троица уже стояла на лестничной площадке и смотрела друг на друга. В спальнях никого не обнаружили — там просто негде было спрятаться.

— А куда ведет эта лестничка? — спросил. Блор.

— В комнату прислуги, — ответил Армстронг.

— Но должно же быть какое-то помещение под крышей, — предположил Блор. — Ну хотя бы для баков с водой, цистерн и всякой такой штуки. Это наша последняя и единственная надежда.

Вдруг сверху донесся звук шагов — тихих, крадущихся.

Его услышали все. Армстронг схватил Блора за руку. Ломбард предостерегающе поднял палец:

— Тсс! Слушайте!

И тут они снова услышали: наверху кто-то крался, стараясь ступать как можно тише.

— Он в спальне, — прошептал Армстронг, — в той, где лежит тело миссис Роджерс.

— И как мы не догадались! — так же шепотом ответил ему Блор. — Ведь, чтобы спрятаться, лучше места не сыскать. А теперь ступайте потише.

Они поднялись вверх по лестнице, на маленькой площадке перед дверью остановились и прислушались. В комнате, несомненно, кто-то был. Оттуда доносился слабый скрип половиц.

— Вперед! — прошептал Блор. Распахнул дверь и влетел в комнату. Ломбард и Армстронг ворвались следом за ним, и все трое остановились как вкопанные. Перед ними стоял Роджерс с охапкой одежды в руках.

7

Первым нашелся Блор.

— Простите, Роджерс. Мы услышали шаги и подумали, ну, словом, вы понимаете. — Он замялся.

— Прошу прощения, джентльмены, — сказал Роджерс. — Я хотел перенести вещи. Думаю, никто не будет против, если я займу одну из пустующих комнат для гостей этажом ниже. Самую маленькую. — Он обращался к Армстронгу.

— Разумеется, занимайте, — ответил тот, отводя глаза от прикрытого простыней тела.

— Спасибо, сэр, — сказал Роджерс и, прижимая к груди охапку вещей, спустился по лестнице вниз. Армстронг подошел к постели, приподнял простыню и посмотрел на умиротворенное лицо покойницы. Страх оставил ее. Его сменило равнодушие.

— Жаль, у меня нет с собой аптечки, — сказал он. — Хотелось бы узнать, чем она отравилась. И давайте кончим розыски, — сказал он. — Инстинкт подсказывает мне, что нам ничего не найти.

Блор сражался с задвижкой двери, ведущей на чердак.

— Этот тип ходит совершенно бесшумно, — сказал он. — Минуту или две назад мы видели его на площадке. А ведь никто из нас не слышал, как он поднимался.

— Потому-то мы и решили, что здесь ходит кто-то чужой, — заметил Ломбард.

Блор скрылся в темном провале чердака. Ломбард вынул из кармана фонарь и полез за ним. Пять минут спустя трое мужчин стояли на площадке и мрачно смотрели друг на друга. Они перепачкались с ног до головы, паутина свисала с них клочьями. На острове не было никого, кроме них, восьмерых.

Глава 9

1

— Итак, мы ошиблись, ошиблись буквально во всем, — сказал Ломбард. — Выдумали какой-то кошмар — плод суеверий и расходившегося воображения, и все из-за двух случайных смертей.

— И все же, — Армстронг был настроен серьезно, — вопрос остается открытым. Ведь я как-никак врач и кое-что понимаю в самоубийствах. Антони Марстон был не похож на самоубийцу.

— Ну а это все-таки не мог быть несчастный случай? — неуверенно спросил Ломбард.

— Что-то не верится в такой несчастный случай, — хмыкнул скептически настроенный Блор.

Все помолчали, потом Блор сказал:

— А вот с женщиной… — и запнулся.

— С миссис Роджерс?

— Да, ведь тут мог быть несчастный случай?

— Несчастный случай? — переспросил Филипп Ломбард. — Как вы это себе представляете?

Вид у Блора стал озадаченный. Его кирпичное лицо потемнело еще сильнее.

— Послушайте, доктор, вы ведь давали ей какой-то наркотик? — выпалил он.

Армстронг вытаращил на него глаза.

— Наркотик? Что вы имеете в виду?

— Вы сами сказали, что вчера вечером дали ей какое-то снотворное.

— Ах, это! Простое успокоительное, совершенно безвредное.

— Но что же все-таки это было?

— Я дал ей слабую дозу трионала. Абсолютно безвредный препарат.

Лицо Блора побагровело.

— Послушайте, будем говорить напрямик: вы дали ей не слишком большую дозу? — спросил он.

— Понятия не имею, о чем вы говорите, — взвился Армстронг.

— Разве вы не могли ошибиться? — сказал Блор. — Такие вещи случаются время от времени.

— Абсолютная чушь, — оборвал его Армстронг, — само это предположение смехотворно. А может быть, — холодным враждебным тоном спросил он, — вы считаете, что я сделал это нарочно?

— Послушайте, — вмешался Ломбард, — сохраняйте хладнокровие. Не надо бросаться обвинениями.

— Я только предположил, что доктор мог ошибиться, — угрюмо оправдывался Блор.

Армстронг через силу улыбнулся.

— Доктора не могут позволить себе подобных ошибок, мой друг, — сказал он, но улыбка вышла какой-то вымученной.

— Это была бы не первая ваша ошибка, — не без яда сказал Блор, — если верить пластинке.

Армстронг побелел.

— Что толку оскорблять друг друга? — накинулся на Блора Ломбард. — Все мы в одной лодке. Хотя бы поэтому нам надо держаться заодно. И кстати, что вы можете сказать нам о лжесвидетельстве, в котором обвиняют вас?

Блор сжал кулаки, шагнул вперед.

— Оставьте меня в покое. — Голос его внезапно сел. — Это гнусная клевета. Вы, наверное, не прочь заткнуть мне рот, мистер Ломбард, но есть вещи, о которых мне хотелось бы узнать, и одна из них касается вас.

Ломбард поднял брови.

— Меня?

— Да, вас. Я хотел бы узнать, почему вы, отправляясь в гости, захватили с собой револьвер?

— А знаете, Блор, — неожиданно сказал Ломбард, — вы вовсе не такой дурак, каким кажетесь.

— Может, оно и так. И все же, как вы объясните револьвер?

Ломбард улыбнулся.

— Я взял револьвер, так как знал, что попаду в переделку.

— Вчера вечером вы скрыли это от нас, — сказал Блор подозрительно.

Ломбард помотал головой.

— Выходит, вы нас обманули? — не отступался Блор.

— В известном смысле, да, — согласился Ломбард.

— А ну выкладывайте поскорей, в чем дело.

— Вы предположили, что я приглашен сюда, как и все остальные, в качестве гостя, и я не стал вас разубеждать. Но это не совсем так. На самом деле ко мне обратился странный тип по фамилии Моррис. Он предложил мне сто гиней, за эту сумму я обязался приехать сюда и держать ухо востро. Он сказал, что ему известна моя репутация человека, полезного в опасной переделке.

— А дальше что? — не мог сдержать нетерпения Блор.

— А ничего, — ухмыльнулся Ломбард.

— Но он конечно же сообщил вам и кое-что еще? — сказал Армстронг.

— Нет. Ничего больше мне из него вытянуть не удалось. «Хотите — соглашайтесь, хотите — нет», — сказал он. Я был на мели. И я согласился.

Блора его рассказ ничуть не убедил.

— А почему вы не рассказали нам об этом вчера вечером? — спросил он.

— Видите ли, приятель, — Ломбард пожал плечами, — откуда мне было знать, что вчера вечером не произошло именно то, ради чего я и был сюда приглашен. Так что я затаился и рассказал вам ни к чему не обязывающую историю.

— А теперь вы изменили свое мнение? — догадался Армстронг.

— Да, теперь я думаю, что мы все в одной лодке, — сказал Ломбард. — А сто гиней — это тот кусочек сыру, с помощью которого мистер Оним заманил меня в ловушку, так же, как и всех остальных. Потому что все мы, — продолжал он, — в ловушке, в этом я твердо уверен.

Снизу донесся торжественный гул гонга — их звали на ленч.

2

Роджерс стоял в дверях столовой. Когда мужчины спустились с лестницы, он сделал два шага вперед.

— Надеюсь, вы будете довольны ленчем, — сказал он. — В голосе его сквозила тревога. — Я подал ветчину, холодный язык и отварил картошку. Есть еще сыр, печенье и консервированные фрукты.

— Чем плохо? — сказал Ломбард. — Значит, припасы не иссякли?

— Еды очень много, сэр, но все консервы. Кладовка битком набита. На острове, позволю себе заметить, сэр, это очень важно: ведь остров бывает надолго отрезан от суши.

Ломбард кивнул. Мужчины направились в столовую, Роджерс — он следовал за ними по пятам — бормотал:

— Меня очень беспокоит, что Фред Нарракотт не приехал сегодня. Ужасно не повезло.

— Вот именно — не повезло, — сказал Ломбард. — Это вы очень точно заметили.

В комнату вошла мисс Брент. Она, видно, уронила клубок шерсти И сейчас старательно сматывала его. Уселась на свое место и заметила:

— Погода меняется. Поднялся сильный ветер, на море появились белые барашки.

Медленно, размеренно ступая, вошел судья. Его глаза, еле видные из-под мохнатых бровей, быстро обежали присутствующих.

— А вы неплохо потрудились сегодня утром, — сказал он, в голосе его сквозило ехидство.

Запыхавшись, вбежала в столовую Вера Клейторн.

— Надеюсь, вы меня не ждали? — спросила она. — Я не опоздала?

— Вы не последняя, — ответила Эмили Брент, — генерал еще не пришел.

Наконец все уселись.

— Прикажете начинать, или еще немного подождем? — обратился к мисс Брент Роджерс.

— Генерал Макартур сидит у самого моря, — сказала Вера. — Думаю, он не слышал гонг, и потом, он сегодня не в себе.

— Я схожу, сообщу ему, что ленч на столе, — предложил Роджерс.

— Я схожу за ним, — сказал Армстронг, — а вы приступайте к завтраку.

Выходя из комнаты, он слышал, как Роджерс говорит Эмили Брент:

— Что прикажете положить — язык или ветчину?

3

Как ни старались оставшиеся за столом пятеро, им никак не удавалось поддержать разговор. Резкий ветер бился в окно. Вера вздрогнула.

— Надвигается шторм, — сказала она.

— Вчера из Плимута со мной в одном поезде ехал старик, — поддержал разговор Блор. — Он все время твердил, что надвигается шторм. Потрясающе, как они угадывают погоду, эти старые моряки.

Роджерс обошел гостей, собирая грязные тарелки. Вдруг остановился на полпути со стопкой тарелок в руках.

— Сюда кто-то бежит, — испуганно сказал он не своим голосом.

Они услышали топот. И тут же, хотя им никто ничего не говорил, все поняли… Будто по чьему-то знаку они встали, уставились на дверь.

В комнату ворвался запыхавшийся доктор Армстронг.

— Генерал Макартур… — сказал он.

— Мертв! — вырвалось у Веры.

— Да, он мертв, — сказал Армстронг.

Воцарилось молчание — долгое молчание.

Семь человек смотрели друг на друга, не в силах произнести ни слова.

4

Тело генерала вносили в дверь, когда разразился шторм. Гости сгрудились в холле. И тут раздался вой и свист ветра — на крышу дома обрушились потоки воды.

Блор и Армстронг направлялись со своей ношей к лестнице, как вдруг Вера Клейторн резко повернулась и кинулась в опустевшую столовую. Там все оставалось на своих местах — нетронутый десерт стоял на буфете. Вера подошла к столу. Постояла минуту-две, и тут в комнату неслышными шагами вошел Роджерс.

Увидев ее, он вздрогнул. Посмотрел на нее вопросительно и сказал:

— Я… я… пришел только посмотреть, мисс.

— Вы не ошиблись, Роджерс. Глядите: их всего семь, — сказала Вера неожиданно охрипшим голосом.

5

Тело Макартура положили на постель. Осмотрев труп, Армстронг вышел из спальни генерала и спустился вниз. Все сошлись в гостиной — ждали его. Мисс Брент вязала. Вера Клейторн стояла у окна и глядела на потоки ливня, с шумом обрушивавшиеся на остров. Блор сидел в кресле, не касаясь спинки, тяжело опустив руки на колени. Ломбард беспокойно шагал взад-вперед по комнате. В дальнем конце комнаты утонул в огромном кресле судья Уоргрейв. Глаза его были полуприкрыты. Когда доктор вошел в комнату, судья поднял на него глаза и спросил:

— Что скажете, доктор?

Армстронг был бледен.

— О разрыве сердца не может быть и речи, — сказал он. — Макартура ударили по затылку дубинкой или чем-то вроде этого.

Все зашептались, раздался голос судьи:

— Вы нашли орудие убийства?

— Нет.

— И тем не менее вы уверены, что генерал умер от удара тяжелым предметом по затылку?

— Уверен.

— Ну что ж, теперь мы знаем, что делать, — невозмутимо сказал судья.

И сразу стало ясно, кто возьмет бразды правления в свои руки. Все утро Уоргрейв сидел в кресле, сонный, безучастный. Но сейчас он с легкостью захватил руководство — сказывалась долгая привычка к власти. Он вел себя так, будто председательствовал в суде. Откашлявшись, он продолжил:

— Сегодня утром, джентльмены, я сидел на площадке и имел возможность наблюдать за вашей деятельностью. Ваша цель была мне ясна. Вы обыскивали остров, желая найти нашего неизвестного убийцу — мистера А.Н.Онима.

— Так точно, сэр, — сказал Филипп Ломбард.

— И несомненно, наши выводы совпали, — продолжал судья, — мы решили, что Марстон и миссис Роджерс не покончили с собой. И что умерли они не случайно. Вы также догадались, зачем мистер Оним заманил нас на этот остров?

— Он сумасшедший! Псих! — прохрипел Блор.

— Вы, наверное, правы, — сказал судья. — Но это вряд ли меняет дело. Наша главная задача сейчас — спасти свою жизнь.

— Но на острове никого нет! — дрожащим голосом сказал Армстронг. — Уверяю вас, никого!

Судья почесал подбородок.

— В известном смысле вы правы, — сказал он мягко. — Я пришел к такому же выводу сегодня утром. Я мог бы заранее сказать вам, что ваши поиски ни к чему не приведут. И тем не менее я придерживаюсь того мнения, что мистер Оним (будем называть его так, как он сам себя именует) — на острове. Никаких сомнений тут быть не может. Если считать, что он задался целью покарать людей, совершивших преступления, за которые нельзя привлечь к ответственности по закону, у него был только один способ осуществить свой план. Мистер Оним должен был найти способ попасть на остров. И способ этот мне совершенно ясен. Мистеру Ониму было необходимо затесаться среди приглашенных. Он — один из нас…

6

— Нет, нет, не может быть, — едва сдержала стон Вера.

Судья подозрительно посмотрел на нее и сказал:

— Милая барышня, мы должны смотреть фактам в лицо; ведь все мы подвергаемся серьезной опасности. Один из нас — А. Н. Оним. Кто он — мы не знаем. Из десяти человек, приехавших на остров, трое теперь вне подозрения: Антони Марстон, миссис Роджерс и генерал Макартур. Остается семь человек. Из этих семерых один, так сказать, «липовый» негритенок. — Он обвел взглядом собравшихся. — Вы согласны со мной?

— Верится с трудом, но, судя по всему, вы правы, — сказал Армстронг.

— Ни минуты не сомневаюсь, — подтвердил Блор. — И если хотите знать мое мнение…

Судья Уоргрейв манием руки остановил его.

— Мы вернемся к этому в свое время. А теперь мне важно знать, все ли согласны со мной?

— Ваши доводы кажутся мне вполне логичными, — не переставая вязать, проронила Эмили Брент. — Я тоже считаю, что в одного из нас вселился дьявол.

— Я не могу в это поверить… — пробормотала Вера, — не могу…

— Ломбард?

— Совершенно с вами согласен, сэр.

Судья с удовлетворением кивнул головой.

— А теперь, — сказал он, — посмотрим, какими данными мы располагаем. Для начала надо выяснить, есть ли у нас основания подозревать какое-то определенное лицо. Мистер Блор, мне кажется, вы хотели что-то сказать?

Блор засопел.

— У Ломбарда есть револьвер, — сказал он. — И потом, он вчера вечером нам соврал. Он сам признался.

Филипп Ломбард презрительно улыбнулся.

— Ну что ж, значит, придется дать объяснения во второй раз. — И он кратко и сжато повторил свой рассказ.

— А чем вы докажете, что не врете? — не отступался Блор. — Чем вы можете подтвердить свой рассказ?

Судья кашлянул.

— К сожалению, все мы в таком же положении, — сказал он. — И всем нам тоже приходится верить на слово. Никто из вас, — продолжал он, — по-видимому, пока еще не осознал всей необычности происходящего. По-моему, возможен только один путь. Выяснить, есть ли среди нас хоть один человек, которого мы можем очистить от подозрений на основании данных, имеющихся в нашем распоряжении.

— Я известный специалист, — сказал Армстронг. — Сама мысль о том, что я могу…

И снова судья манием руки остановил доктора, не дав ему закончить фразы.

— Я и сам человек довольно известный, — сказал он тихо, но внушительно. — Однако это, мой дорогой, еще ничего не доказывает. Доктора сходили с ума. Судьи сходили с ума. Да и полицейские тоже, — добавил он, глядя на Блора.

Ломбард сказал:

— Я надеюсь, ваши подозрения не распространяются на женщин?

Судья поднял брови и сказал тем ехидным тоном, которого так боялась защита:

— Значит, если я вас правильно понял, вы считаете, что среди женщин маньяков не бывает?

— Вовсе нет, — раздраженно ответил Ломбард, — и все же я не могу поверить… — Он запнулся.

Судья все тем же пронзительным, злым голосом сказал:

— Я полагаю, доктор Армстронг, что женщине было бы вполне по силам прикончить беднягу Макартура.

— Вполне, будь у нее подходящее орудие — резиновая дубинка, например, или палка, — ответил доктор.

— Значит, она бы справилась с этим легко?

— Вот именно.

Судья повертел черепашьей шеей.

— Две другие смерти произошли в результате отравления, — сказал он. — Я думаю, никто не станет отрицать, что отравителем может быть и слабый человек.

— Вы с ума сошли! — взвилась Вера.

Судья медленно перевел взгляд на нее. Это был бесстрастный взгляд человека, привыкшего вершить судьбы людей.

«Он смотрит на меня, — подумала Вера, — как на любопытный экземпляр, — и вдруг с удивлением поняла: — а ведь я ему не очень-то нравлюсь».

— Моя милая барышня, я бы попросил вас быть сдержанней. Я совсем не обвиняю вас. И надеюсь, мисс Брент, — он поклонился старой деве, — что мое настойчивое требование не считать свободным от подозрений ни одного из вас никого не обидело?

Мисс Брент не отрывалась от вязанья.

— Сама мысль, что я могу убить человека, и не одного, а троих, — холодно сказала она, не поднимая глаз, — покажется нелепой всякому, кто меня знает. Но мы не знаем друг друга, и я понимаю, что при подобных обстоятельствах никто не может быть освобожден от подозрений, пока не будет доказана его невиновность. Я считаю, что в одного из нас вселился дьявол.

— На том и порешим, — заключил судья. — Никто не освобождается от подозрений, ни безупречная репутация, ни положение в обществе в расчет не принимаются.

— А как же с Роджерсом? — спросил Ломбард. — По-моему, его можно с чистой совестью вычеркнуть из списка.

— Это на каком же основании? — осведомился судья.

— Во-первых, у него на такую затею не хватило бы мозгов, а во-вторых, одной из жертв была его жена.

— За мою бытность судьей, молодой человек, — поднял мохнатую бровь судья, — мне пришлось разбирать несколько дел о женоубийстве — и суд, знаете ли, признал мужей виновными.

— Что ж, не стану спорить. Женоубийство вещь вполне вероятная, чтобы не сказать естественная. Но не такое. Предположим, Роджерс убил жену из боязни, что она сорвется и выдаст его, или потому, что она ему опостылела, или, наконец, потому, что спутался с какой-нибудь крошкой помоложе, — это я могу себе представить. Но представить его мистером Онимом, этаким безумным вершителем правосудия, укокошившим жену за преступление, которое они совершили совместно, я не могу.

— Вы принимаете на веру ничем не подтвержденные данные, — сказал судья Уоргрейв. — Ведь нам неизвестно, действительно ли Роджерс и его жена убили свою хозяйку. Не исключено, что Роджерса обвинили в этом убийстве лишь для того, чтобы он оказался в одном с нами положении. Не исключено, что вчера вечером миссис Роджерс перепугалась, поняв, что ее муж сошел с ума.

— Будь по-вашему, — сказал Ломбард. — А. Н. Оним один из нас. Подозреваются все без исключения.

А судья Уоргрейв продолжал:

— Мысль моя такова: ни хорошая репутация, ни положение в обществе, ничто другое не освобождают от подозрений. Сейчас нам необходимо в первую голову выяснить, кого из нас можно освободить от подозрений на основании фактов. Говоря проще, есть ли среди нас один (а вероятно, и не один) человек, который никак не мог подсыпать яду Марстону, дать снотворное миссис Роджерс и прикончить генерала Макартура?

Грубоватое лицо Блора осветила улыбка.

— Теперь вы говорите дело, сэр, — сказал он. — Мы подошли к самой сути. Давайте разберемся. Что касается Марстона, то тут уже ничего не выяснишь. Высказывались подозрения, будто кто-то подбросил яд в его стакан через окно перед тем, как он в последний раз налил себе виски. Замечу, что подбросить яд из комнаты было бы куда проще. Не могу припомнить, находился ли в это время в комнате Роджерс, но все остальные запросто могли это сделать. — Перевел дух и продолжал: — Теперь перейдем к миссис Роджерс. Здесь подозрения прежде всего падают на ее мужа и доктора. Любому из них ничего не стоило это сделать.

Армстронг вскочил. Его трясло от злости.

— Я протестую… Это неслыханно! Клянусь, я дал ей совершенно обычную…

— Доктор Армстронг! — Злой голосок судьи звучал повелительно. — Ваше негодование вполне естественно. И тем не менее надо изучить все факты. Проще всего было дать снотворное миссис Роджерс вам или Роджерсу. Теперь разберемся с остальными. Какие возможности подсыпать яд были у меня, инспектора Блора, мисс Брент, мисс Клейторн или мистера Ломбарда? Можно ли кого-либо из нас полностью освободить от подозрений? — Помолчал и сказал: — По-моему, нет.

— Да я и близко к ней не подходила, — вскинулась Вера.

— Если память мне не изменяет, — снова взял слово судья, — дело обстояло так. Прошу поправить меня, если я в чем-нибудь ошибусь: Антони Марстон и мистер Ломбард подняли миссис Роджерс, перенесли ее на диван, и тут к ней подошел доктор Армстронг. Он послал Роджерса за коньяком. Поднялся спор, откуда шел голос. Все удалились в соседнюю комнату, за исключением мисс Брент, она осталась наедине с миссис Роджерс, которая, напоминаю, была без сознания.

На щеках мисс Брент вспыхнули красные пятна. Спицы застыли в ее руках.

— Это возмутительно! — сказала она.

Безжалостный тихий голос продолжал:

— Когда мы вернулись в комнату, вы, мисс Брент, склонились над миссис Роджерс.

— Неужели обыкновенная жалость — преступление? — спросила Эмили Брент.

— Я хочу установить факты, и только факты, — продолжал судья. — Затем в комнату вошел Роджерс — он нес коньяк, в который он, конечно, мог подсыпать снотворное до того, как вошел. Миссис Роджерс дали коньяку, и вскоре после этого муж и доктор проводили ее в спальню, где Армстронг дал ей успокоительное.

— Все так и было. Именно так, — подтвердил Блор. — А значит, от подозрений освобождаются: судья, мистер Ломбард, я и мисс Клейторн, — трубным ликующим голосом сказал он.

Пригвоздив Блора к месту холодным взглядом, судья пробормотал:

— Да ну? Ведь мы должны учитывать любую случайность.

— Я вас не понимаю. — Блор недоуменно уставился на судью.

— Миссис Роджерс лежит у себя наверху в постели, — сказал Уоргрейв. — Успокоительное начинает действовать. Она в полузабытьи. А что, если тут раздается стук в дверь, в комнату входит некто, приносит, ну, скажем, таблетку и говорит: «Доктор велел вам принять это». Неужели вы думаете, что она бы не приняла лекарство?

Наступило молчание. Блор шаркал ногами, хмурился. Филипп Ломбард сказал:

— Все это досужие домыслы. Никто из нас еще часа два-три не выходил из столовой. Умер Марстон, поднялась суматоха.

— К ней могли наведаться позже, — сказал судья, — когда все легли спать.

— Но тогда в спальне уже наверняка был Роджерс, — возразил Ломбард.

— Нет, — вмешался Армстронг. — Роджерс был внизу — убирал столовую, кухню. В этот промежуток кто угодно мог подняться в спальню миссис Роджерс совершенно незаметно.

— Но ведь к тому времени, доктор, — вставила мисс Брент, — она должна была уже давно заснуть — она приняла снотворное.

— По всей вероятности, да. Но поручиться в этом я не могу. До тех пор, пока не пропишешь пациенту одно и то же лекарство несколько раз, не знаешь, как оно на него подействует. На некоторых успокоительное действует довольно медленно. Все дело в индивидуальной реакции пациента.

Ломбард сказал:

— Что еще вам остается говорить, доктор? Вам это на руку, так ведь?

Армстронг побагровел. Но не успел ничего сказать — снова раздался бесстрастный недобрый голос судьи:

— Взаимными обвинениями мы ничего не добьемся. Факты — вот с чем мы должны считаться. Мы установили, что нечто подобное могло произойти. Я согласен, процент вероятности здесь невысок, хотя, опять же, и тут многое зависит от того, кем был этот «некто».

— Ну и что это нам даст? — спросил Блор.

Судья Уоргрейв потрогал верхнюю губу, вид у него был до того бесстрастный, что наводил на мысль: а подвластен ли он вообще человеческим чувствам?

— Расследовав второе убийство, — сказал он, — мы установили, что ни один из нас не может быть полностью освобожден от подозрений. А теперь, — продолжал он, — займемся смертью генерала Макартура. Она произошла сегодня утром. Я прошу всякого, кто уверен, что у него или у нее есть алиби, по возможности кратко изложить обстоятельства дела. Я сам сразу же заявляю, что у меня алиби нет. Я провел все утро на площадке перед домом, размышлял о том невероятном положении, в котором мы очутились. Ушел я оттуда, только когда раздался гонг, но были, очевидно, какие-то периоды, когда меня никто не видел, — и в это время я вполне мог спуститься к морю, убить генерала и вернуться на свое место. Никаких подтверждений, что я не покидал площадку, кроме моего слова, я представить не могу. В подобных обстоятельствах этого недостаточно. Необходимы доказательства.

Блор сказал:

— Я все утро провел с мистером Ломбардом и мистером Армстронгом. Они подтвердят.

— Вы ходили в дом за канатом, — возразил Армстронг.

— Ну и что? — сказал Блор. — Я тут же вернулся. Вы сами это знаете.

— Вас долго не было, — сказал Армстронг.

— На что, черт побери, вы намекаете? — Блор налился кровью.

— Я сказал только, что вас долго не было, — повторил Армстронг.

— Его еще надо было найти. Попробуйте сами найти в чужом доме моток каната.

— Пока мистера Блора не было, вы не отходили друг от друга? — обратился судья к Ломбарду и Армстронгу.

— Разумеется, — подтвердил Армстронг. — То есть Ломбард отходил на несколько минут. А я оставался на месте.

Ломбард улыбнулся:

— Я хотел проверить, можно ли отсюда дать сигналы на сушу при помощи гелиографа[324]. Пошел выбирать место, отсутствовал минуты две.

— Это правда. — Армстронг кивнул. — Для убийства явно недостаточно.

— Кто-нибудь из вас смотрел на часы? — спросил судья.

— Н-нет.

— Я вышел из дому без часов, — сказал Ломбард.

— Минуты две — выражение весьма неточное, — ядовито заметил судья и повернул голову к прямой, как палка, старой деве, не отрывавшейся от вязанья.

— А вы, мисс Брент?

— Мы с мисс Клейторн взобрались на вершину горы. После этого я сидела на площадке, грелась на солнце.

— Что-то я вас там не видел, — сказал судья.

— Вы не могли меня видеть. Я сидела за углом дома, с восточной стороны: там нет ветра.

— Вплоть до ленча?

— Да.

— Мисс Клейторн?

— Утро я провела с мисс Брент, — последовал четкий ответ. — Потом немного побродила по острову. Потом спустилась к морю, поговорила с генералом Макартуром.

— В котором часу это было? — прервал ее судья.

На этот раз Вера ответила не слишком уверенно.

— Н-не знаю, — сказала она, — за час до ленча, а может быть, и позже.

Блор спросил:

— Это было до того, как мы разговаривали с генералом или позже?

— Не знаю, — сказала Вера. — Он был какой-то странный. — Она передернулась.

— А в чем заключалась его странность? — осведомился судья.

— Он сказал, что все мы умрем, потом сказал, что ждет конца. Он меня напугал… — понизив голос, сказала Вера.

Судья кивнул.

— А потом что вы делали? — спросил он.

— Вернулась в дом. Затем, перед ленчем, снова вышла, поднялась на гору. Я весь день не могла найти себе места.

Судья Уоргрейв потрогал подбородок.

— Остается еще Роджерс, — сказал он. — Но я не думаю, что его показания что-либо добавят к имеющимся у нас сведениям.

Роджерс, представ перед судилищем, ничего особенного не сообщил. Все утро он занимался хозяйственными делами, потом готовил ленч. Перед ленчем подал коктейли, затем поднялся наверх — перенести свои вещи с чердака в другую комнату. Он не выглядывал в окно и не видел ничего, что могло бы иметь хоть какое-то отношение к смерти генерала Макартура. Он твердо уверен, что, когда накрывал на стол перед ленчем, там стояло восемь негритят.

Роджерс замолчал, и в комнате воцарилась тишина. Судья Уоргрейв откашлялся. Ломбард прошептал на ухо Вере:

— Теперь он произнесет заключительную речь.

— Мы постарались как можно лучше расследовать обстоятельства этих трех смертей, — начал судья. — И если в некоторых случаях отдельные лица не могли (по всей вероятности) совершить убийство, все же ни одного человека нельзя считать полностью оправданным и свободным от подозрений. Повторяю, я твердо уверен, что из семи человек, собравшихся в этой комнате, один — опасный преступник, а скорее всего еще и маньяк. Кто этот человек, мы не знаем. Нам надо решить, какие меры предпринять, чтобы связаться с сушей на предмет помощи, а в случае, если помощь задержится (что более чем вероятно при такой погоде), какие меры предпринять, чтобы обеспечить нашу безопасность — сейчас нам больше ничего не остается.

Я попрошу каждого подумать и сообщить мне, какой выход из создавшегося положения он видит. Предупреждаю, чтобы все были начеку. До сих пор убийце было легко выполнить свою задачу — его жертвы ни о чем не подозревали. Отныне наша задача — подозревать всех и каждого. Осторожность — лучшее оружие. Не рискуйте и будьте бдительны. Вот все, что я вам хотел сказать.

— Суд удаляется на совещание, — еле слышно пробормотал Ломбард.

Глава 10

1

— И вы ему поверили? — спросила Вера.

Вера и Филипп Ломбард сидели на подоконнике в гостиной. За окном хлестал дождь, ветер с ревом бился в стекла. Филипп наклонил голову к плечу и сказал:

— Вы хотите спросить, верю ли я старику Уоргрейву, что убийца — один из нас?

— Да.

— Трудно сказать. Если рассуждать логически, он, конечно, прав, и все же…

— И все же, — подхватила Вера, — это совершенно невероятно.

Ломбард скорчил гримасу.

— Здесь все совершенно невероятно. Однако после смерти Макартура ни о несчастных случаях, ни о самоубийствах не может быть и речи. Несомненно одно: это убийство. Вернее, три убийства.

Вера вздрогнула:

— Похоже на кошмарный сон. Мне все кажется, что этого просто не может быть.

Филипп понимающе кивнул:

— Ну да, все чудится: вот раздастся стук в дверь и тебе принесут чай в постель.

— Ох, хорошо бы, все кончилось так! — сказала Вера.

Филипп Ломбард помрачнел.

— Нет, на это надеяться не приходится. Мы участвуем в ужасном кошмаре наяву!

Вера понизила голос:

— Если… если это один из нас, как вы думаете, кто это?

Ломбард ухмыльнулся.

— Из ваших слов я понял, — сказал он, — что нас вы исключаете. Вполне с вами согласен. Я отлично знаю, что я не убийца, да и в вас, Вера, нет ничего ненормального. Девушки нормальней и хладнокровней я не встречал. Поручусь чем угодно, что вы не сумасшедшая.

— Спасибо. — Вера криво улыбнулась.

Филипп сказал:

— Ну же, мисс Вера Клейторн, неужели вы не ответите комплиментом на комплимент?

Вера чуть замялась.

— Вы сами признали, — сказала она наконец, — что ни во что не ставите жизнь человека, и тем не менее я как-то не могу представить, чтобы вы надиктовали эту пластинку.

— Верно, — сказал Ломбард. — Если б я и затеял убийство, так только ради выгоды. Массовое покарание преступников не по моей части. Пошли дальше. Итак, мы исключаем друг друга и сосредоточиваемся на пяти собратьях по заключению. Который из них А. Н. Оним? Интуитивно — и без всяких на то оснований — выбираю Уоргрейва!

— Вот как? — удивилась Вера. Подумала минуты две и спросила: — А почему?

— Трудно сказать. Во-первых, он очень стар, а во-вторых, в течение многих лет вершил судьбы людей в суде. А значит, чуть не всю жизнь ощущал себя всемогущим, точно Господь Бог. Это могло вскружить ему голову. Он мог поверить, что властен над жизнью и смертью людей, а от этого можно спятить и пойти еще дальше — решить, например, что ты и Высший судия и палач одновременно.

— Возможно, вы правы, — чуть помедлив, согласилась Вера.

— А кого выберете вы? — спросил Ломбард.

— Доктора Армстронга, — выпалила Вера.

Ломбард присвистнул:

— Доктора? Знаете, а я бы его поставил на последнее место.

Вера покачала головой:

— Вы не правы. Две смерти произошли в результате отравления. И это прямо указывает на доктора. Потом, нельзя забывать, снотворное миссис Роджерс дал он.

— Верно, — согласился Ломбард.

— И если бы сошел с ума доктор, его бы не скоро удалось разоблачить. Потом, доктора очень много работают, и помешательство может быть результатом переутомления, — настаивала Вера.

— И все-таки мне не верится, что он убил Макартура, — сказал Ломбард. — Я уходил ненадолго: он бы просто не успел — если только он не мчался туда и обратно стремглав.

Но он не спортсмен и не мог совершить такую пробежку и не запыхаться.

— Но он мог убить генерала позже, — возразила Вера.

— Это когда же?

— Когда он пошел звать генерала к ленчу.

Ломбард снова присвистнул:

— Так вы думаете, он убил генерала тогда? Для этого надо обладать железными нервами.

— Посудите сами, чем он рисковал? — перебила его Вера. — Он — единственный медик среди нас. Что ему стоит сказать, будто генерала убили час назад? Ведь никто из нас не может его опровергнуть.

Филипп задумчиво поглядел на нее.

— Умная мысль, — сказал он. — Интересно…

2

— Кто это, мистер Блор? Вот что я хочу знать. Кто это может быть? — Лицо Роджерса дергалось. Руки нервно теребили кожаный лоскут — он чистил столовое серебро.

— Вот в чем вопрос, приятель, — сказал отставной инспектор.

— Мистер Уоргрейв говорит, что это кто-то из нас. Так вот кто, сэр? Вот что я хочу знать. Кто этот оборотень?

— Мы все хотим это узнать, — сказал Блор.

— Но вы о чем-то догадываетесь, мистер Блор. Я не ошибся?

— Может, я о чем и догадываюсь, — сказал Блор. — Но одно дело догадываться, другое — знать. Что, если я попал пальцем в небо? Скажу только: у этого человека должны быть железные нервы.

Роджерс утер пот со лба.

— Кошмар, вот что это такое, — хрипло сказал он.

— А у вас есть какие-нибудь догадки, Роджерс? — поинтересовался Блор.

Дворецкий покачал головой.

— Я ничего не понимаю, сэр, — севшим голосом сказал он. — Совсем ничего. И это-то меня и пугает пуще всего.

3

— Нам необходимо выбраться отсюда! Необходимо! — выкрикивал доктор Армстронг. — Во что бы то ни стало!

Судья Уоргрейв задумчиво выглянул из окна курительной, поиграл шнурочком пенсне и сказал:

— Я, конечно, не претендую на роль синоптика и тем не менее рискну предсказать: в ближайшие сутки — а если ветер не утихнет, одними сутками дело не обойдется — даже если бы на материке и знали о нашем положении, лодка не придет.

Армстронг уронил голову на руки.

— А тем временем всех нас перебьют прямо в постелях! — простонал он.

— Надеюсь, нет, — сказал судья. — Я намереваюсь принять все меры предосторожности.

Армстронг неожиданно подумал, что старики сильнее цепляются за жизнь, чем люди молодые. Он не раз удивлялся этому за свою долгую врачебную практику. Вот он, например, моложе судьи по меньшей мере лет на двадцать, а насколько слабее у него воля к жизни.

А судья Уоргрейв думал: перебьют в постелях! Все доктора одинаковы — думают штампами. И этот тоже глуп.

— Не забывайте, троих уже убили.

— Все так. Но вы, в свою очередь, не забывайте: они не знали, что их жизнь в опасности. А мы знаем.

Армстронг с горечью сказал:

— Что мы можем сделать? Раньше или позже…

— Я думаю, — сказал судья Уоргрейв, — кое-что мы все же можем.

— Ведь мы даже не знаем, кто убийца! — возразил Армстронг.

Судья потрогал подбородок.

— Я бы этого не сказал, — пробормотал он.

— Уж не хотите ли вы сказать, что догадались? — уставился на него Армстронг.

— Я признаю, что у меня нет настоящих доказательств, — уклончиво ответил судья, — таких, которые требуются в суде. Но когда я вновь перебираю факты, мне кажется, что все нити сходятся к одному человеку.

Армстронг снова уставился на судью.

— Ничего не понимаю, — сказал он.

4

Мисс Брент — она была в своей спальне наверху — взяла Библию и села у окна. Открыла Библию, но после недолгих колебаний отложила ее и подошла к туалетному столику. Вынула из ящика записную книжку в черной обложке и написала:

Случилось нечто ужасное. Погиб генерал Макартур. (Его двоюродный брат женат на Элси Макферсон.) Нет никаких сомнений в том, что его убили. После ленча судья произнес замечательную речь. Он убежден, что убийца — один из нас. Значит, один из нас одержим диаволом. Я давно это подозревала. Но кто это? Теперь все задаются этим вопросом. И только я знаю, что…

Несколько секунд она сидела, не двигаясь, глаза ее потускнели, затуманились. Карандаш в ее руке заходил ходуном. Огромными каракулями она вывела: …убийцу зовут Беатриса Тейлор…

Глаза ее закрылись. Но тут же она вздрогнула и проснулась. Посмотрела на записную книжку и, сердито вскрикнув, пробежала кривые каракули последней фразы.

— Неужели это я написала? — прошептала она. — Я, наверное, схожу с ума.

5

Шторм крепчал. Ветер выл, хлестал по стенам дома. Все собрались в гостиной. Сидели, сбившись в кучку, молчали. Исподтишка следили друг за другом. Когда Роджерс вошел с подносом, гости буквально подскочили.

— Вы позволите задернуть занавески? — спросил Роджерс. — Так здесь будет поуютней.

Получив разрешение, он задернул занавески и включил свет. В комнате и впрямь стало уютней. Гости повеселели: ну конечно же завтра шторм утихнет… придет лодка…

Вера Клейторн сказала:

— Вы разольете чай, мисс Брент?

— Нет, нет, разлейте вы, милочка. Чайник такой тяжелый… И потом, я очень огорчена — я потеряла два мотка серой шерсти. Экая досада.

Вера перешла к столу. Раздалось бодрое позвякиванье ложек, звон фарфора. Безумие прошло.

Чай! Благословенный привычный ежедневный чай! Филипп Ломбард пошутил. Блор засмеялся. Доктор Армстронг рассказал забавный случай из практики. Судья Уоргрейв — обычно он не пил чая — с удовольствием отхлебывал ароматную жидкость.

Эту умиротворенную обстановку нарушил приход Роджерса. Лицо у дворецкого было расстроенное.

— Простите, — сказал он, ни к кому не обращаясь, — но вы не знаете, куда девался занавес из ванной комнаты?

Ломбард вскинул голову:

— Занавес? Что это значит, Роджерс?

— Он исчез, сэр, ну прямо испарился. Я убирал ванные, и в одной убор… то есть ванной, занавеса не оказалось.

— А сегодня утром он был на месте? — спросил судья.

— Да, сэр.

— Какой он из себя? — осведомился Блор.

— Из прорезиненного шелка, сэр, алого цвета. В тон алому кафелю.

— И он пропал? — спросил Ломбард.

— Пропал.

— Да ладно. Что тут такого? — ляпнул Блор. — Смысла тут нет, но его тут и вообще нет. Убить занавесом нельзя, так что забудем о нем.

— Да, сэр. Благодарю вас, сэр. — И Роджерс вышел, закрыв за собой дверь.

В комнату вновь вполз страх. Гости опять стали исподтишка следить друг за другом.

6

Наступил час обеда — обед подали, съели, посуду унесли. Нехитрая еда, в основном из консервных банок. После обеда в гостиной наступило напряженное молчание.

В девять часов Эмили Брент встала.

— Я пойду спать, — сказала она.

— И я, — сказала Вера.

Женщины поднялись наверх, Ломбард и Блор проводили их. Мужчины не ушли с лестничной площадки, пока женщины не закрыли за собой двери. Залязгали засовы, зазвякали ключи.

— А их не надо уговаривать запираться, — ухмыльнулся Блор.

Ломбард сказал:

— Что ж, по крайней мере, сегодня ночью им ничто не угрожает.

Он спустился вниз, остальные последовали его примеру.

7

Четверо мужчин отправились спать часом позже. По лестнице поднимались все вместе. Роджерс — он накрывал на стол к завтраку — видел, как они гуськом идут вверх. Слышал, как они остановились на площадке. Оттуда донесся голос судьи:

— Я думаю, господа, вы и без моих советов понимаете, что на ночь необходимо запереть двери.

— И не только запереть, а еще и просунуть ножку стула в дверную ручку, — добавил Блор. — Замок всегда можно открыть снаружи.

— Мой дорогой Блор, ваша беда в том, что вы слишком много знаете, — буркнул себе под нос Ломбард…

— Спокойной ночи, господа, — мрачно сказал судья. — Хотелось бы завтра встретиться в том же составе.

Роджерс вышел из столовой, неслышно поднялся по лестнице. Увидел, как четверо мужчин одновременно открыли двери, услышал, как зазвякали ключи, залязгали засовы.

— Вот и хорошо, — пробормотал он, кивнул головой и вернулся в столовую. Там все было готово к завтраку. Он поглядел на семерых негритят на зеркальной подставке. Лицо его расплылось в довольной улыбке.

— Во всяком случае, сегодня у них этот номер не пройдет, я приму меры.

Пересек столовую, запер дверь в буфетную, вышел через дверь, ведущую в холл, закрыл ее и спрятал ключи в карман. Затем потушил свет и опрометью кинулся наверх в свою новую спальню.

Спрятаться там можно было разве что в высоком шкафу, и Роджерс первым делом заглянул в шкаф. После чего запер дверь, задвинул засов и разделся.

— Сегодня этот номер с негритятами не пройдет, — пробурчал он, — я принял меры…

Глава 11

1

У Филиппа Ломбарда выработалась привычка просыпаться на рассвете. И сегодня он проснулся, как обычно. Приподнялся на локте, прислушался. Ветер слегка утих. Дождя не было слышно… В восемь снова поднялся сильный ветер, но этого Ломбард уже не заметил. Он снова заснул.

В девять тридцать он сел на кровати, поглядел на часы, поднес их к уху, хищно, по-волчьи оскалился.

— Настало время действовать, — пробормотал он.

В девять тридцать пять он уже стучал в дверь Блора. Тот осторожно открыл дверь. Волосы у него были всклокоченные, глаза сонные.

— Спите уже тринадцатый час, — добродушно сказал Ломбард. — Значит, совесть у вас чиста.

— В чем дело? — оборвал его Блор.

— Вас будили? — спросил Ломбард. — Приносили чай? Знаете, который час?

Блор посмотрел через плечо на дорожный будильник, стоявший у изголовья кровати.

— Тридцать пять десятого, — сказал он. — Никогда б не поверил, что столько просплю. Где Роджерс?

— «И отзыв скажет: „где?“»[325] — тот самый случай, — ответствовал Ломбард.

— Что вы хотите этим сказать? — рассердился Блор.

— Только то, что Роджерс пропал, — ответил Ломбард. — В спальне его нет. Чайник он не поставил и даже плиту не затопил.

Блор тихо чертыхнулся:

— Куда, чтоб ему, он мог деваться? По острову, что ли, бродит? Подождите, пока я оденусь. И опросите всех: может быть, они что-нибудь знают.

Ломбард кивнул. Прошел по коридору, стучась в запертые двери.

Армстронг уже встал — он кончал одеваться. Судью Уоргрейва, как и Блора, пришлось будить. Вера Клейторн была одета. Комната Эмили Брент пустовала.

Поисковая партия обошла дом. Комната Роджерса была по-прежнему пуста. Постель не застелена, бритва и губка еще не просохли.

— Одно ясно, что ночевал он здесь, — сказал Ломбард.

— А вы не думаете, что он прячется, поджидает нас? — сказала Вера тихим, дрогнувшим голосом, начисто лишенным былой уверенности.

— Сейчас, голубушка, я склонен думать что угодно и о ком угодно, — сказал Ломбард. — И мой вам совет: пока мы его не найдем, держаться скопом.

— Наверняка он где-то на острове, — сказал Армстронг.

К ним присоединился аккуратно одетый, хотя и небритый, Блор.

— Куда девалась мисс Брент? — спросил он. — Вот вам новая загадка.

Однако, спустившись в холл, они встретили мисс Брент. На ней был дождевик.

— Море очень бурное. Вряд ли лодка выйдет в море.

— И вы решились одна бродить по острову, мисс Брент? — спросил Блор. — Неужели вы не понимаете, как это опасно?

— Уверяю вас, мистер Блор, я была очень осторожна, — ответила старая дева.

Блор хмыкнул.

— Видели Роджерса? — спросил он.

— Роджерса? — подняла брови мисс Брент. — Нет, сегодня я его не видела. А в чем дело?

По лестнице, чисто выбритый, аккуратно одетый — уже при зубах, — спускался судья Уоргрейв. Заглянув в распахнутую дверь столовой, он сказал:

— Смотрите-ка, он не забыл накрыть стол.

— Он мог это сделать вчера вечером, — сказал Ломбард.

Они вошли в столовую, оглядели аккуратно расставленные приборы, тарелки. Ряды чашек на буфете, войлочную подставку для кофейника. Первой хватилась Вера. Она вцепилась судье в руку с такой силой — недаром она была спортсменка, — что старик поморщился.

— Посмотрите на негритят! — крикнула она.

На зеркальном кругу осталось всего шесть негритят.

2

А вскоре нашелся и Роджерс. Его обнаружили в пристройке — флигель этот служил прачечной. В руке он все еще сжимал маленький топорик — очевидно, колол дрова для растопки. Большой колун стоял у двери — на его обухе застыли бурые пятна. В затылке Роджерса зияла глубокая рана…

3

— Картина ясна, — сказал Армстронг, — убийца подкрался сзади, занес топор и в тот момент, когда Роджерс наклонился, опустил его.

Блор возился с топорищем — посыпал его мукой через ситечко, позаимствованное на кухне.

— Скажите, доктор, нанести такой удар может только очень сильный человек? — спросил судья.

— Да нет, такой удар могла бы нанести даже женщина, если я правильно понял ваш вопрос. — И он быстро оглянулся по сторонам.

Вера Клейторн и Эмили Брент ушли на кухню.

— Девушка и тем более могла это сделать — она спортсменка. Мисс Брент хрупкого сложения, но такие женщины часто оказываются довольно крепкими. Кроме того, вы должны помнить, что люди не вполне нормальные, как правило, наделены недюжинной силой.

Судья задумчиво кивнул. Блор со вздохом поднялся с колен.

— Отпечатков пальцев нет, — сказал он, — топорище обтерли.

Позади раздался громкий смех — они обернулись: посреди двора стояла Вера Клейторн.

— А может, на этом острове и пчелы есть? Есть или нет? — визгливым голосом выкрикивала она, перемежая слова неудержимыми взрывами хохота. — И где тут мед? Ха-ха-ха!

Мужчины недоуменно уставились на Веру. Неужели эта выдержанная, уравновешенная девушка сходит с ума у них на глазах?

— Да не глазейте вы на меня! — не унималась Вера. — Вы что, думаете, я рехнулась? А я вас дело спрашиваю: где тут пчелы, где тут пасека? Ах, вы не понимаете? Вы что, не читали эту дурацкую считалку? Да она в каждой спальне вывешена для всеобщего обозрения! Не будь мы такими идиотами, мы бы сразу сюда пришли.

— «Семь негритят дрова рубили вместе». Я эту считалку наизусть знаю. И следующий куплет: «Шесть негритят пошли на пасеку гулять», поэтому я и спрашиваю, есть ли на острове пасека. Вот смеху-то! Вот смеху!.. — Она дико захохотала.

Армстронг подошел к ней, размахнулся, отвесил пощечину. Вера задохнулась, икнула, сглотнула слюну. Постояла тихо.

— Спасибо… Я пришла в себя… — сказала она чуть погодя прежним спокойным, выдержанным тоном. Повернулась и пошла в кухню. — Мы с мисс Брент приготовим вам завтрак. Принесите, пожалуйста, дрова — надо затопить плиту.

След пятерни доктора алел на ее щеке.

Когда она ушла в кухню, Блор сказал:

— А быстро вы привели ее в чувство, доктор.

— Что мне оставалось делать? Нам только истерики не хватало вдобавок ко всему, — оправдывался Армстронг.

— Она вовсе не похожа на истеричку, — возразил Ломбард.

— Согласен, — сказал Армстронг. — Весьма уравновешенная и здравомыслящая молодая женщина. Результат потрясения. С каждым может случиться.

Они собрали наколотые Роджерсом дрова, отнесли их в кухню. Там уже хлопотали по хозяйству Вера и Эмили Брент. Мисс Брент выгребала золу из печи. Вера срезала шкурку с бекона.

— Спасибо, — поблагодарила их Эмили Брент. — Мы постараемся приготовить завтрак как можно быстрее — ну, скажем, минут через тридцать — сорок. Чайник раньше не закипит.

4

— Знаете, что я думаю? — шепнул Ломбарду инспектор в отставке Блор.

— Зачем гадать, если вы мне сами расскажете.

Инспектор в отставке был человек серьезный. Иронии он не понимал и поэтому невозмутимо продолжал:

— В Америке был такой случай. Убили двух стариков — мужа и жену, зарубили топором. Среди бела дня. В доме не было никого, кроме их дочери и служанки. Служанка, как доказали, не могла это сделать. Дочь — почтенная старая дева. Немыслимо, чтобы она была способна совершить такое страшное преступление. Настолько немыслимо, что ее признали невиновной. И тем не менее никто другой не мог это сделать, — и добавил, помолчав: — Я вспомнил этот случай, когда увидел топор. А потом зашел на кухню и увидел — она там шурует как ни в чем не бывало. Что с девчонкой приключилась истерика — это в порядке вещей, удивляться тут нечему, а по-вашему?

— Наверное, — сказал Ломбард.

— Но эта старуха! — продолжал Блор. — Такая чистюля — и передник не забыла надеть, а передник-то небось миссис Роджерс, и еще говорит: «Завтрак будет готов минут через тридцать — сорок». Старуха спятила, ей-ей. Со старыми девами такое случается — я не говорю, что они становятся маньяками и убивают кого ни попадя, просто у них шарики за ролики заходят. Вот и наша мисс Брент помешалась на религиозной почве — думает, что она Орудие Господне. Знаете, у себя в комнате она постоянно читает Библию.

— Это никак не доказательство ненормальности, Блор.

— К тому же она брала дождевик, — гнул свою линию Блор, — сказала, что ходила к морю.

Ломбард покачал головой.

— Роджерса убили, — сказал он, — когда тот колол дрова, то есть сразу, как он поднялся с постели. Так что Эмили Брент незачем было бродить еще час-другой под дождем. Если хотите знать мое мнение: тот, кто убил Роджерса, не преминул бы залезть в постель и притвориться, что спит беспробудным сном.

— Вы меня не поняли, мистер Ломбард, — сказал Блор. — Если мисс Брент ни в чем не виновна, ей было бы страшно разгуливать по острову одной. Так поступить мог лишь тот, кому нечего бояться. Значит, ей нечего бояться, и, следовательно, она и есть убийца.

— Дельная мысль, — сказал Ломбард. — Мне это не пришло в голову, — и добавил, ухмыльнувшись: — Рад, что вы перестали подозревать меня.

Блор сконфузился:

— Вы угадали, начал я с вас — револьвер, знаете ли, да и историю вы рассказали, вернее не рассказали, весьма странную. Но теперь я понимаю, что вы сумели бы придумать что-нибудь похитрее. Надеюсь, и вы меня не подозреваете.

Филипп сказал задумчиво:

— Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, разработать подобный план человеку с настолько слабым воображением, как у вас, не под силу. Могу только сказать, что в таком случае вы замечательный актер, и я вами восхищаюсь. — Он понизил голос: — Может статься, не пройдет и дня, как нас укокошат, так что скажите мне по секрету: вы тогда дали ложные показания, верно?

Блор смущенно переминался с ноги на ногу.

— Скрывай не скрывай, что толку, — сказал он наконец. — Так вот. Ландор был невиновен, это точно. Шайка Перселла дала мне на лапу, и мы упрятали его за решетку. Только имейте в виду, я отрекусь от своих слов…

— При свидетелях, вы хотите сказать, — улыбнулся Ломбард. — Нет, нет, этот разговор останется между нами. Что ж, надеюсь, вы получили неплохой куш.

— Не получил и половины того, что обещали. Страшные жмоты эти перселловские ребята. Но повышение я получил. Что да, то да.

— А Ландору дали срок, и он помер на каторге?

— Откуда я знал, что он умрет? — огрызнулся Блор.

— Конечно, откуда вам знать, просто вам не повезло.

— Мне? Вы хотите сказать — ему?

— И вам тоже, Блор. Потому что из-за его смерти и ваша жизнь оборвется раньше времени.

— Моя? — уставился на него Блор. — Неужели вы думаете, что я позволю с собой расправиться, подобно Роджерсу и прочим? Дудки! Кто-кто, а я сумею за себя постоять! Хотите пари?

Ломбард сказал:

— Не люблю держать пари. И потом, если вас убьют, кто отдаст мне выигрыш?

— Послушайте, мистер Ломбард, что вы хотите сказать?

Ломбард оскалил зубы.

— Я хочу сказать, мой дорогой Блор, что ваши шансы выжить не слишком велики.

— Это почему же?

— А потому, что из-за отсутствия воображения расправиться с вами проще простого. Преступник с воображением А. Н. Онима в два счета обведет вас вокруг пальца.

— А вас? — окрысился Блор.

Лицо Ломбарда посуровело.

— У меня воображение ничуть не хуже, чем у А. Н. Онима, — сказал он. — Я не раз бывал в переделках и всегда выпутывался! Больше ничего не скажу, но думаю, что и из этой переделки я тоже выпутаюсь.

5

Стоя у плиты — она жарила яичницу, — Вера думала: «И чего ради я закатила истерику, как последняя дура? Этого не следовало делать. Нельзя распускаться, никак нельзя распускаться». Ведь она всегда гордилась своей выдержкой.

Мисс Клейторн была на высоте — не растерялась, кинулась вплавь за Сирилом.

К чему об этом вспоминать? Все позади… далеко позади… Она была еще на полпути к скале, когда Сирил ушел под воду. Ей почудилось, что течение снова уносит ее в море. Она дала течению увлечь себя — плыла тихо-тихо — качалась на воде, пока не прибыла лодка… Ее хвалили за присутствие духа, хладнокровие… Хвалили все, кроме Хьюго. А Хьюго, он лишь взглянул на нее… Боже, как больно думать о Хьюго, даже теперь… Где он сейчас? Что делает? Помолвлен, женат.

— Вера, бекон горит, — сердито сказала мисс Брент.

— И верно, простите, мисс Брент. Как глупо получилось…

Эмили Брент сняла с дымящегося бекона последнее яйцо. Вера, выкладывая на раскаленную сковороду куски бекона, сказала:

— У вас удивительная выдержка, мисс Брент.

— Меня с детства приучили не терять головы и не поднимать шума по пустякам, — ответила старая дева.

«Она была забитым ребенком… Это многое объясняет», — подумала Вера. А вслух сказала:

— Неужели вам не страшно?.. А может, вы хотите умереть?

«„Умереть?“ — будто острый буравчик вонзился в закосневшие мозги Эмили Брент. Умереть? Но она не собирается умирать! Остальные умрут, это да, но не она, не Эмили Брент. Эта девчонка, что она понимает? Конечно, Эмили Брент ничего не боится: Брентам неведом страх. Она из военной семьи, и в их роду все умели смотреть смерти в лицо. Вели праведную жизнь, и она, Эмили Брент, тоже жила праведно. Ей нечего стыдиться в своем прошлом… А раз так, она конечно же не умрет… „Он печется о вас“[326]. „Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем…“[327] Теперь был день, и ужасы ушли. Ни один из нас не покинет остров. Кто это сказал? Ну конечно же генерал Макартур (его родственник женат на Элси Макферсон). Его такая перспектива ничуть не пугала. Напротив, казалось, она даже радует его! А это грех! Некоторые люди не придают значения смерти и сами лишают себя жизни. Беатриса Тейлор… Прошлой ночью ей снилась Беатриса — она стояла за окном, прижав лицо к стеклу, стонала, умоляла впустить ее в дом. Но Эмили Брент не хотела ее впускать. Ведь если ее впустить, случится нечто ужасное…»

Эмили вздрогнула и очнулась. Как смотрит на нее эта девушка!

— Все готово, не так ли? — спросила она деловито. — Будем подавать завтрак.

6

Странно прошла эта трапеза. Все были чрезвычайно предупредительными.

— Можно предложить вам еще кофе, мисс Брент?

— Ломтик ветчины, мисс Клейторн?

— Еще кусочек бекона?

Все шестеро вели себя как ни в чем не бывало, будто ничего и не случилось. Но в душе каждого бушевала буря. Мысли носились как белки в колесе…

Что же дальше? Что дальше? Кто следующий? Кто?

Интересно, удастся ли? Но попытаться стоит. Только бы успеть. Господи, только бы успеть…

Помешательство на религиозной почве, не иначе… Посмотришь на нее, и в голову не придет… А что, если я ошибаюсь?

Это безумие… Я схожу с ума. Куда-то запропастилась шерсть, запропастился алый занавес из ванной — не могу понять, кому они могли понадобиться. Ничего не понимаю…

Вот дурак, поверил всему, что ему рассказали. С ним обошлось легко… И все равно надо соблюдать осторожность.

Шесть фарфоровых негритят… только шесть — сколько их останется к вечеру?

— Кому отдать последнее яйцо?

— Джему?

— Спасибо, я лучше возьму еще ветчины.

Все шестеро как ни в чем не бывало завтракали.

Глава 12

1

Завтрак кончился. Судья Уоргрейв, откашлявшись, внушительно сказал своим тонким голоском:

— Я думаю, нам стоит собраться и обсудить создавшееся положение — скажем, через полчаса в гостиной.

Никто не возражал. Вера собрала тарелки.

— Я уберу со стола и помою посуду, — сказала она.

— Мы перенесем посуду в буфетную, — предложил Филипп.

— Спасибо.

Эмили Брент поднялась было со стула, охнула и снова села.

— Что с вами, мисс Брент? — спросил судья.

— Мне очень жаль, — оправдывалась Эмили Брент, — я хотела бы помочь мисс Клейторн, но никак не могу. У меня кружится голова.

— Кружится голова? — Доктор Армстронг подошел к ней. — Это вполне естественно. Запоздалая реакция на потрясение. Я, пожалуй, дам вам…

— Нет! — выпалила она.

Все опешили. Доктор Армстронг густо покраснел.

На лице старой девы был написан ужас.

— Как вам будет угодно, — сухо сказал Армстронг.

— Я не хочу ничего принимать, — .сказала она. — Просто посижу спокойно, и головокружение пройдет само собой.

Когда кончили убирать со стола, Блор обратился к Вере:

— Я привык заниматься хозяйственными делами, так что, если хотите, мисс Клейторн, я вам помогу.

— Спасибо, — сказала Вера.

Эмили Брент оставили в гостиной.

Какое-то время до нее доносился приглушенный гул голосов из буфетной. Головокружение постепенно проходило. Ею овладела сонливость, она чувствовала, что вот-вот заснет. У нее жужжало в ушах… а может быть, в комнате и впрямь что-то жужжит? Она подумала: «Кто это так жужжит — пчела или шмель?»

И тут взгляд ее упал на пчелу, ползущую по окну. Сегодня утром Вера Клейторн что-то говорила о пчелах.

Пчелы и мед… Она обожает мед. Взять соты, положить в марлевый мешочек. И вот уже мед капает, кап-кап-кап…

Кто это в комнате… С него капает вода… Это Беатриса Тейлор вышла из реки. Если повернуть голову, она ее увидит…

Но почему ей так трудно повернуть голову?..

А что, если крикнуть?.. Но она не может крикнуть. В доме нет ни души… Она совершенно одна… И тут она услышала шаги за спиной… приглушенные шаркающие шаги, нетвердые шаги утопленницы… Резкий запах сырости защекотал ей ноздри… А на окне все жужжала и жужжала пчела. И тут она почувствовала, как ее что-то укололо. Пчела ужалила ее в шею…

2

Тем временем в гостиной ждали Эмили Брент.

— Может быть, мне пойти привести ее? — предложила Вера.

— Минуточку! — остановил ее Блор.

Вера села. Все вопрошающе посмотрели на Блора.

— Послушайте, — начал он, — по-моему, пора прекратить поиски — убийца сидит сейчас в столовой! Пари держу, что во всех убийствах виновата старая дева.

— Но что ее могло на них толкнуть? — спросил Армстронг.

— Помешательство на религиозной почве. Что скажете вы, доктор?

— Возможно, вы правы. Опровергнуть вас я не могу. Но хочу напомнить, что у нас нет доказательств.

— Она очень странно вела себя, когда мы готовили завтрак, — сказала Вера. — У нее и глаза стали какие-то такие… — Она передернулась.

— Это еще не доказательство, — прервал ее Ломбард. — Все мы сейчас немного не в себе.

— Потом, когда нам были предъявлены обвинения, она одна отказалась дать какие-либо объяснения. Почему, спросите вы меня? Да потому, что ей нечего было объяснять.

— Ну, дело обстоит не совсем так, — сказала Вера. — Позже она мне рассказала эту историю.

— И что она вам поведала, мисс Клейторн? — спросил судья Уоргрейв.

Вера пересказала историю Беатрисы Тейлор.

— Вполне достоверная история, — заметил судья. — У меня бы она не вызвала никаких сомнений. Скажите, пожалуйста, мисс Клейторн, мучит ли мисс Брент чувство вины, испытывает ли она раскаяние, как на ваш взгляд?

— По-моему, нет, — сказала Вера. — Смерть девушки оставила ее безразличной.

— Ох уж мне эти праведницы! Вот у кого не сердце, а камень — это у таких вот старых дев. Объясняется все самой обыкновенной завистью, — сказал Блор.

Судья прервал его:

— Сейчас без десяти одиннадцать. Пожалуй, лучше всего будет, если мы попросим мисс Брент присоединиться к нам.

— Вы что же, так и собираетесь сидеть сложа руки? — спросил Блор.

Судья сказал:

— Не понимаю, чего вы от нас ждете. Наши подозрения пока ничем не подкреплены. И все же я попрошу доктора Армстронга особенно внимательно следить за мисс Брент. А теперь давайте пройдем в столовую.

3

Эмили Брент по-прежнему сидела в кресле, спиной к ним. Правда, она не обратила внимания на их приход, но в остальном ничего подозрительного они не заметили. Лишь обойдя кресло, они увидели ее лицо — распухшее, с синими губами и выпученными глазами.

— Вот те на, да она мертва! — вырвалось у Блора.

— Еще один из нас оправдан, увы, слишком поздно, — послышался невозмутимый голос судьи Уоргрейва.

Армстронг склонился над покойной. Понюхал ее губы, покачал головой и приподнял ей веки.

— Доктор, отчего она умерла? — нетерпеливо спросил Ломбард. — Ведь когда мы уходили, ее жизни вроде бы ничего не угрожало.

Армстронг разглядывал крошечную точку на шее Эмили Брент.

— Это след от шприца, — сказал он.

Послышалось жужжание.

— Смотрите-ка, на окне пчела… да нет, это шмель! — закричала Вера. — Вспомните, что я вам говорила сегодня утром!

— Но это след не от укуса, — помрачнел Армстронг. — Мисс Брент сделали укол.

— Какой яд ей ввели? — спросил судья.

— Скорее всего цианистый калий, но это лишь догадка. Наверное, тот же яд, от которого погиб Марстон. Она, должно быть, чуть не сразу же умерла от удушья.

— А откуда взялась пчела? — возразила Вера. — Может быть, это простое совпадение?

— Вот уж нет! — Ломбард в свою очередь помрачнел. — Совпадения здесь нет! Нашему убийце подавай местный колорит. Он шутник, этот парень. Ни на шаг не отступает от своей треклятой считалки! — Обычно спокойный Ломбард чуть ли не визжал. Очевидно, даже его закаленные полной приключений и превратностей жизнью нервы начали сдавать. — Это безумие, безумие! Мы все обезумели! — вопил он.

— Я надеюсь, — спокойно сказал судья, — мы все же сумеем сохранить здравый смысл. Кто-нибудь привез с собой шприц?

Армстронг приосанился, однако голос его звучал довольно испуганно:

— Я, сэр.

Четыре пары глаз вперились в него. Глубокая, неприкрытая враждебность, читавшаяся в них, раззадорила доктора.

— Я всегда беру с собой шприц, — сказал он. — Все врачи так делают…

— Верно, — согласился судья. — А не скажете ли вы, доктор, где сейчас ваш шприц?

— Наверху, в моем чемодане.

— Вы разрешите нам в этом убедиться? — спросил судья.

Процессия во главе с судьей в полном молчании поднялась по лестнице. Содержимое чемодана вывалили на пол. Шприца в нем не было.

4

— Шприц украли! — выкрикнул Армстронг.

В комнате воцарилась тишина.

Армстронг прислонился спиной к окну. И снова четыре пары глаз враждебно, подозрительно уставились на доктора. Доктор переводил глаза с Уоргрейва на Веру, беспомощно, неубедительно оправдывался:

— Клянусь вам, шприц украли!

Блор и Ломбард переглянулись. Судья взял слово.

— Здесь, в комнате, нас пять человек, — заявил судья. — Один из нас — убийца. Положение становится все более опасным. Мы должны сделать все возможное, чтобы обеспечить безопасность четырех невинных. Я прошу доктора сказать, какими лекарствами он располагает.

— Я захватил с собой походную аптечку, — ответил Армстронг. — Посмотрите сами, там только снотворные: трионал, сульфонал, бром, потом сода, аспирин, вот и все. Цианидов у меня нет.

— Я тоже привез с собой снотворное, — вставил судья. — Сульфонал, по-моему. В больших количествах он, кажется, смертелен. У вас, мистер Ломбард, насколько мне известно, есть револьвер.

— Ну и что из того? — взвился Ломбард.

— А то, что я предлагаю собрать и спрятать в надежное место аптечку доктора, мое снотворное, ваш револьвер, а также все лекарства и огнестрельное оружие, если оно у кого есть. Когда мы это сделаем, каждый из нас согласится подвергнуть обыску себя и свои вещи.

— Чтоб я отдал револьвер — да ни в жизнь! — вскипел Ломбард.

— Мистер Ломбард, — оборвал его судья, — хотя на вашей стороне преимущество молодости, да и в силе вам не откажешь, отставной инспектор, пожалуй, не слабее вас. Не берусь предсказать, кто из вас победит в рукопашной, но одно знаю твердо: доктор Армстронг, мисс Клейторн и я станем на сторону Блора и будем помогать ему как сумеем. Так что, если вы окажете сопротивление, мы вас все равно одолеем.

Ломбард откинул назад голову. Хищно оскалил зубы.

— Ну что ж, раз вы все заодно, будь по-вашему.

Судья Уоргрейв кивнул:

— Вам, молодой человек, не откажешь в здравом смысле. Где вы храните револьвер?

— В ящике столика у моей кровати.

— Понятно.

— Я схожу за ним.

— Пожалуй, лучше будет, если мы составим вам компанию.

Губы Ломбарда снова раздвинула хищная улыбка.

— Кого-кого, а вас не проведешь.

Они прошли в спальню Ломбарда. Ломбард направился прямо к ночному столику, выдвинул ящик. И с проклятьем отпрянул — ящик был пуст.

5

— Теперь вы довольны? — Ломбард в чем мать родила помогал мужчинам обыскивать комнату.

Вера ждала в коридоре. Обыск продолжался. Одного за другим обыскали доктора Армстронга, судью и Блора.

Выйдя из комнаты Блора, мужчины направились к Вере.

— Мисс Клейторн, — обратился к ней судья. — Я надеюсь, вы понимаете, что никакие исключения недопустимы. Нам необходимо во что бы то ни стало найти револьвер. У вас, наверное, есть с собой купальный костюм?

Вера кивнула.

— В таком случае прошу вас пройти в спальню, надеть купальник и вернуться сюда.

Вера затворила за собой дверь. Через несколько минут она появилась в плотно облегавшем фигуру купальнике жатого шелка.

— Благодарю вас, мисс Клейторн, — сказал судья. — Извольте подождать здесь, пока мы обыщем вашу комнату.

Вера сидела в коридоре, терпеливо ожидая возвращения мужчин. Затем переоделась и присоединилась к ним.

— Теперь мы уверены в одном, — сказал судья. — Ни у кого из нас нет ни оружия, ни ядов. Лекарства мы сейчас сложим в надежное место. В кладовой, видимо, есть сейф для столового серебра.

— Все это очень хорошо, — прервал его Блор. — Но у кого будет храниться ключ? У вас, конечно?

Судья не удостоил его ответом. Он направился в кладовую, остальные шли за ним по пятам. Там и впрямь обнаружился ящик, где хранили столовое серебро. По указанию судьи все лекарства сложили в ящик, а ящик закрыли на ключ. Затем судья распорядился поставить ящик в буфет, а тот, в свою очередь, запереть на ключ. Ключ от ящика судья отдал Филиппу Ломбарду, а от буфета — Блору.

— Вы самые сильные среди нас, — сказал он. — Так что вам будет нелегко отнять ключ друг у друга, и никто из нас не сможет отнять ключ у любого из вас. А взламывать и буфет и ящик и затруднительно и бессмысленно, потому что взломщик поднимет на ноги весь дом.

И, помолчав, продолжал:

— Теперь нам предстоит решить весьма важный вопрос. Куда девался револьвер мистера Ломбарда?

— По моему мнению, — вставил Блор, — проще всего ответить на этот вопрос хозяину оружия.

У Филиппа Ломбарда побелели ноздри.

— Вы болван, Блор. Сколько раз вам повторять, что револьвер у меня украли!

— Когда вы видели револьвер в последний раз? — спросил судья.

— Вчера вечером, ложась спать, я на всякий случай сунул его в ящик ночного столика.

Судья кивнул головой.

— Значит, — сказал он, — его украли утром, воспользовавшись суматохой: то ли когда мы носились в поисках Роджерса, то ли когда нашли его труп…

— Револьвер спрятан в доме, — сказала Вера. — Надо искать его.

Судья Уоргрейв привычным жестом погладил подбородок.

— Не думаю, чтобы поиски к чему-нибудь привели, — сказал он. — Преступник вполне мог успеть припрятать револьвер в надежное место. Я, признаться, отчаялся его найти.

— Я, конечно, не знаю, где револьвер, зато знаю, где шприц, — уверенно заявил Блор. — Следуйте за мной.

Он открыл парадную дверь и повел их вокруг дома. Под окном столовой они нашли шприц. Рядом валялась разбитая фарфоровая статуэтка — пятый негритенок.

— Больше ему негде быть, — торжествуя объяснял Блор. — Убив мисс Брент, преступник открыл окно, выкинул шприц, а вслед за ним отправил и негритенка.

На шприце не удалось обнаружить отпечатков пальцев. Очевидно, его тщательно вытерли.

Вера решительно объявила:

— Теперь надо заняться револьвером.

— Ладно, — сказал судья. — Но одно условие — держаться вместе. Помните, тот, кто ходит в одиночку, играет на руку маньяку.

Они снова обыскали весь дом, пядь за пядью, от подвала до чердака, и ничего не нашли. Револьвер исчез!

Глава 13

1

«Один из нас… Один из нас… Один из нас…» — без конца, час за часом, крутилось в голове у каждого. Их было пятеро — и все они, без исключения, были напуганы. Все, без исключения, следили друг за другом, все были на грани нервного срыва и даже не пытались это скрывать. Любезность была забыта, они уже не старались поддерживать разговор. Пять врагов, как каторжники цепью, скованные друг с другом инстинктом самосохранения.

Все они постепенно теряли человеческий облик. Возвращались в первобытное, звериное состояние. В судье проступило сходство с мудрой старой черепахой, он сидел скрючившись, шея его ушла в плечи, проницательные глаза бдительно поблескивали. Инспектор в отставке Блор еще больше огрубел, отяжелел. Косолапо переваливался, как медведь. Глаза его налились кровью. Выражение тупой злобы не сходило с его лица. Загнанного зверя, готового ринуться на своих преследователей, — вот кого он напоминал. У Филиппа Ломбарда, напротив, все реакции еще больше обострились. Он настораживался при малейшем шорохе. Походка у него стала более легкой и стремительной, движения более гибкими и проворными. Он то и дело улыбался, оскаливая острые, белые зубы.

Вера притихла. Почти не вставала с кресла. Смотрела в одну точку перед собой. Она напоминала подобранную на земле птичку, которая расшибла голову о стекло. Она так же замерла, боялась шелохнуться, видно, надеясь, что, если она замрет, о ней забудут.

Армстронг был в плачевном состоянии. У него начался нервный тик, тряслись руки. Он зажигал сигарету за сигаретой и, не успев закурить, тушил. Видно, вынужденное безделье тяготило его больше, чем других. Время от времени он разражался бурными речами:

— Так нельзя, мы должны что-то предпринять. Наверное, да что я говорю, безусловно, можно что-то сделать. Скажем, разжечь костер.

— В такую-то погоду? — осадил его Блор.

Дождь лил как из ведра. Порывы ветра сотрясали дом. Струи дождя барабанили по стеклам, их унылые звуки сводили с ума. Они выработали общий план действий, причем молча, не обменявшись ни словом. Все собираются в гостиной. Выйти может только один человек. Остальные ожидают его возвращения.

Ломбард сказал:

— Это вопрос времени. Шторм утихнет. Тогда мы сможем что-то предпринять — подать сигнал, зажечь костер, построить плот, да мало ли что еще!

Армстронг неожиданно залился смехом.

— Вопрос времени, говорите? У нас нет времени. Нас всех перебьют…

Слово взял судья Уоргрейв, в его тихом голосе звучала решимость:

— Если мы будем начеку — нас не перебьют. Мы должны быть начеку.

Днем они, как и положено, поели, но трапезу упростили до крайности. Все пятеро перешли в кухню. В кладовке обнаружился большой запас консервов. Открыли банку говяжьих языков, две банки компоту. Их съели прямо у кухонного стола, даже не присев. Потом гурьбой возвратились в гостиную и снова стали следить друг за другом…

Мысли больные, безумные, мрачные мысли — метались у них в головах…

Это Армстронг… Он глядит на меня исподтишка… У него глаза ненормального… А вдруг он вовсе и не врач… Так оно и есть! Он псих, сбежавший из лечебницы, который выдает себя за врача… Да, я не ошибаюсь… Может, сказать им?.. А может, лучше закричать?.. Нет, не надо, он только насторожится… Потом, вид у него самый что ни на есть нормальный… Который час? Четверть четвертого!.. Господи, я тоже, того и гляди, рехнусь… Да, это Армстронг… Вот он смотрит на меня…

Нет, до меня им не добраться — руки коротки! Я сумею за себя постоять… Не первый раз в опасной переделке. Но куда, к черту, мог деваться револьвер?.. Кто его взял? Ни у кого его нет, это мы проверили. Нас всех обыскали… Ни у кого его не может быть… Но кто-то знает, где он…

Они все сходят с ума… Они уже спятили… боятся умереть. Все мы боимся умереть… И я боюсь умереть… но это не помешает нам умереть… «Катафалк подан». Где я это читал? Девчонка… Надо следить за девчонкой. Да, буду следить за ней…

Без четверти четыре… всего без четверти четыре. Наверное, часы остановились… Я ничего не понимаю… ничего. Быть такого не могло… И все же было!.. Почему мы не просыпаемся? Проснитесь — день Страшного суда настал! Я не могу думать, мысли разбегаются… Голова. С головой что-то неладное… голова просто разламывается… чуть не лопается… Быть такого не может… Который час? Господи! Всего без четверти четыре.

Только не терять головы… Только не терять головы… Главное, не терять головы… Тогда нет ничего проще — ведь все продумано до малейших деталей. Но никто не должен заподозрить. И тогда они поверят. Не могут не поверить. На ком из них остановить выбор? Вот в чем вопрос — на ком? Наверное… да, да, пожалуй, на нем.

Часы пробили пять, все подскочили.

— Кто хочет чаю? — спросила Вера.

Наступило молчание. Его прервал Блор.

— Я не откажусь, — сказал он.

Вера поднялась.

— Пойду приготовлю чай. А вы все можете остаться здесь.

— Моя дорогая, — вежливо остановил ее Уоргрейв, — мне кажется, я выражу общее мнение, если скажу, что мы предпочтем пойти с вами и поглядеть, как вы будете это делать.

Вера вскинула на него глаза, нервно засмеялась.

— Ну конечно же, — сказала она. — Этого следовало ожидать.

На кухню отправились впятером. Вера приготовила чай. Его пили только она с Блором. Остальные предпочли виски… Откупорили новую бутылку, вытащили сифон сельтерской из непочатого, забитого гвоздями ящика.

— Береженого Бог бережет! — пробормотал судья, и губы его раздвинула змеиная улыбка.

Потом все вернулись в гостиную. Хотя время стояло летнее, там было темно. Ломбард повернул выключатель, но свет не зажегся.

— Ничего удивительного, — заметил он, — мотор не работает. Роджерса нет, никто им не занимался. Но мы, пожалуй, смогли бы его завести, — добавил он не слишком уверенно.

— Я видел в кладовке пачку свечей, — сказал судья, — думаю, так будет проще.

Ломбард вышел из комнаты. Остальные продолжали следить друг за другом. Вскоре вернулся Филипп с пачкой свечей и стопкой блюдец. Он зажег пять свечей и расставил их по комнате. Часы показывали без четверти шесть.

2

В шесть двадцать Вере стало невмоготу. Она решила подняться к себе, смочить холодной водой виски — уж очень болела голова. Встала, пошла к двери. Тут же спохватилась, вернулась, достала свечу из ящика. Зажгла ее, накапала воску в блюдечко, прилепила свечу и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Четверо мужчин остались в гостиной. Вера поднялась наверх, миновала коридор. Открыла дверь и застыла на пороге как вкопанная. Ноздри ее затрепетали. Море… Запах моря в Сент-Треденнике.

Он самый. Она не могла ошибиться. Ничего удивительного, что на острове все пропахло морем, но это вовсе не тот запах, который обычно приносит с собой морской ветер. Такой запах был в тот день на пляже после прилива, когда солнце начало припекать поросшие водорослями скалы…

Можно мне поплыть к острову, мисс Клейторн? Почему мне нельзя к острову?

Паршивый, испорченный мальчишка! Ему бы только канючить! Подумать только: не будь его, Хьюго был бы богат… мог на ней жениться…

Хьюго!.. Он где-то здесь. Совсем рядом. Нет, он, наверное, ждет ее в комнате…

Она шагнула вперед. Из окна потянуло сквозняком, пламя свечи затрепетало. Дрогнуло и погасло… Наступила темнота, Веру охватил ужас. «Не будь дурой, — сказала она себе, — чего ты так боишься? Вся четверка сейчас там, внизу. В комнате никого нет и быть не может. У тебя разыгралось воображение.

Но ведь этот запах, запах песчаного пляжа в Сент-Треденнике, не был игрой воображения».

Конечно, в комнате кто-то есть… Она слышала шум — сомнений быть не может… Она прислушалась, и тут холодная, липкая рука коснулась ее горла — мокрая рука, пахнущая морем…

3

Вера закричала. Вне себя от ужаса, она кричала что было мочи — звала на помощь. Она не слышала, какой переполох поднялся в гостиной, как упал перевернутый в суматохе стул, распахнулась дверь и, перепрыгивая через ступеньки, мчались к ней мужчины. Страх заглушал все. Но тут в дверном проеме замелькали огоньки: мужчины со свечами в руках ворвались в комнату, и Вера пришла в себя.

— Какого черта?

— Что стряслось?

— Господи, что с вами?

Вера вздрогнула, сделала шаг вперед и рухнула на пол. Кажется, кто-то склонился над ней, кто-то посадил ее, пригнул ее голову к коленям — она была в полузабытьи.

Но тут кто-то закричал: «Ну и ну, посмотрите-ка сюда», — и она очнулась. Открыла глаза, подняла голову. Мужчины, сбившись в кучу, смотрели на потолок — оттуда свешивалась длинная лента морских водорослей, тускло поблескивавшая при свете свечей. Вот что коснулось ее горла. Вот что она приняла в темноте за липкую, мокрую руку утопленника, вышедшего с того света, чтобы прикончить ее! Вера истерически захохотала.

— Водоросли… всего-навсего водоросли… Теперь понятно, откуда здесь такой запах. — И снова потеряла сознание — тошнота накатывала волнами. И снова кто-то посадил ее, пригнул ее голову к коленям.

Казалось, прошла вечность. Ей поднесли стакан — судя по запаху, в нем был коньяк. Она потянулась отхлебнуть, но что-то остановило ее, тревожный сигнал сиреной завыл в мозгу. Она выпрямилась, оттолкнула стакан.

— Где вы это взяли? — сухо спросила она.

Блор долго таращился на нее и только потом ответил:

— Принес из кухни.

— Не буду пить, — резко отказалась Вера.

На какой-то миг все оторопели, потом раздался смех Ломбарда.

— Браво, Вера! — одобрительно сказал он. — Вижу, здравый смысл вам не изменил, хотя всего минуту назад вы и праздновали труса. Я спущусь, принесу непочатую бутылку. — И он выскочил за дверь.

— Мне уже лучше, — не слишком убежденно сказала Вера. — Я, пожалуй, выпью воды.

Армстронг помог ей подняться. Шатаясь и цепляясь за Армстронга, Вера подошла к умывальнику. Пустила холодную воду, наполнила стакан.

— Зря вы отказались от коньяка, — обиженно сказал Блор.

— Как знать, — сказал Армстронг.

— Я туда ничего не подсыпал, — рассердился Блор. — Вы ведь на это намекаете?

— А я и не утверждаю, что вы туда что-то подсыпали. Но вы вполне могли это сделать, а не вы, так кто-то другой мог на всякий случай подложить в бутылку яду.

В комнату влетел Ломбард. Он держал непочатую бутылку коньяка и штопор. Ткнул нераскупоренную бутылку Вере под нос и сказал:

— Держите, голубушка. Пейте смело.

Сорвал фольгу и вытащил пробку.

— Хорошо, что в доме большие запасы спиртного. Очень предусмотрительно со стороны А.Н.Онима.

Веру била мелкая дрожь. Армстронг подержал стакан, Филипп налил коньяку.

— Выпейте, мисс Клейторн, — сказал врач, — вы только что перенесли тяжелое потрясение.

Вера отхлебнула коньяку, и на щеках ее снова заиграл румянец. Ломбард засмеялся:

— Вот первое убийство, которое сорвалось.

— Вы думаете, меня хотели убить? — прошептала Вера.

— Ну да, ожидали, что вы от страха отдадите концы! — ответил Ломбард. — Такое может случиться, верно, доктор?

Армстронг уклонился от ответа.

— Гм-гм, не могу вам сказать ничего определенного. Крепкий молодой человек со здоровым сердцем вряд ли умрет от испуга. С другой стороны… — Он взял коньяк, принесенный Блором, окунул в него палец, осторожно лизнул. Лицо его хранило бесстрастное выражение.

— Вкус вроде бы обычный, — неуверенно сказал он.

Блор, клокоча от ярости, двинулся к нему.

— Попробуйте только сказать, что я отравитель, и я вам сверну шею!

Вера, которой коньяк вернул былую предприимчивость, поспешила отвлечь мужчин.

— А где судья? — спросила она.

Мужчины переглянулись.

— Не понимаю, что случилось… Мне казалось, он поднимался с нами…

— И мне, — сказал Блор. — Что скажете вы, доктор? Вы шли следом за мной.

— Мне казалось, он был позади меня… Разумеется, он не поспевал за нами. Возраст все же дает о себе знать.

Они снова переглянулись.

— Ничего не понимаю, — сказал Ломбард.

— Отправимся на розыски, — предложил Блор и пошел к двери. Мужчины последовали за ним, Вера замыкала шествие.

Когда они спускались по лестнице, Армстронг объявил:

— Наверное, он остался в гостиной.

Они пересекли холл. Армстронг время от времени громко звал:

— Уоргрейв! Уоргрейв! Где вы?

Никакого ответа! Мертвая тишина, нарушаемая лишь тихим шумом дождя. Добравшись до гостиной, Армстронг замер на пороге. Остальные толклись сзади, выглядывали из-за его плеча. Кто-то вскрикнул.

Судья Уоргрейв сидел в глубине комнаты в кресле с высокой спинкой. По обе стороны кресла горели свечи. Но больше всего их удивило и испугало то, что судья был в судейской мантии и парике…

Доктор Армстронг знаком остановил их, а сам нетвердой, как у пьяного, походкой направился к застывшему в кресле судье. Наклонясь, вгляделся в неподвижное лицо. Потом резким движением сорвал с судьи парик. Парик упал на пол, обнажился высокий лоб — посреди лба зияло круглое отверстие, из него вытекала густая темно-красная струйка… Доктор Армстронг поднял безжизненно повисшую руку, пощупал пульс. Потом повернулся к остальным и сказал бесстрастным, угасшим, запредельным голосом:

— Судью застрелили…

— Вот он, револьвер, — сказал Блор.

Доктор продолжал тем же тусклым голосом:

— Его убили выстрелом в голову. Он умер мгновенно.

Вера нагнулась, посмотрела на парик.

— Вот она, серая шерсть, которая пропала у мисс Брент.

— И алый клеенчатый занавес, который пропал из ванной, — сказал Блор.

— Так вот для чего они понадобились… — прошептала Вера.

Неожиданно раздался смех Ломбарда — громкий, ненатуральный смех:

Пять негритят судейство учинили, Засудили одного, осталось их четыре.

Конец кровавому судье Уоргрейву! Больше ему не выносить смертных приговоров! Не надевать ему черной шапочки![328] В последний раз он председательствует в суде! Больше ему не отправлять невинных на виселицу! Вот бы посмеялся Ситон, будь он здесь. Да он бы живот со смеху надорвал!

Все были ошеломлены — никто не ожидал, что Ломбард настолько потеряет власть над собой.

— Ведь только сегодня утром, — прервала его Вера, — вы мне говорили, что он и есть убийца.

Ломбард тут же опомнился, пришел в себя.

— Вы правы, — сказал он тихо. — Что ж, значит, я ошибся. Еще один из нас оправдан… слишком поздно!

Глава 14

1

Они перенесли судью в его комнату, уложили на постель. Потом спустились по лестнице и постояли с минуту в холле, нерешительно переглядываясь.

— Что будем делать? — уныло спросил Блор.

— Сначала подкрепимся. Чтобы выжить, нужны силы, — ответил Ломбард.

Они снова отправились в кухню. Открыли банку языка. Ели машинально, без аппетита.

— В жизни больше не притронусь к языку, — сказала Вера.

Покончив с едой, все остались сидеть на своих местах.

— Нас всего четверо, — сказал Блор. — Чья очередь теперь?

Доктор Армстронг удивленно посмотрел на него.

— Если мы будем начеку, — машинально начал он, запнулся, и его тут же прервал Блор:

— Так и он говорил… И вот погиб же!

— Хотел бы я знать, как это случилось? — сказал Армстронг.

Ломбард чертыхнулся:

— Задумано хитро. Убийца притащил водоросли в комнату мисс Клейторн, а дальше все было разыграно прямо как по нотам. Мы решили, что мисс Клейторн убивают, кинулись наверх. А убийца воспользовался суматохой и застиг старика врасплох.

— Как вы объясните, почему никто из нас не услышал выстрела? — спросил Блор.

Ломбард покачал головой.

— Что вы хотите: мисс Клейторн вопила, ветер выл, мы бежали к ней на помощь и тоже кричали кто во что горазд. Как тут услышать выстрел? — И, помолчав, добавил: — Но больше мы так не попадемся. В следующий раз ему придется придумать что-нибудь другое.

— Ему это раз плюнуть, — сказал Блор многозначительно. И переглянулся с Ломбардом.

— Нас здесь четверо, и мы не знаем, кто… — начал Армстронг.

— Я знаю, — прервал его Блор.

— Я совершенно уверена… — сказала Вера.

— Я ничуть не сомневаюсь… — с расстановкой сказал Армстронг.

— А я, — прервал его Ломбард, — наконец-то догадался…

Их взгляды скрестились.

Вера поднялась, ноги у нее подкашивались.

— Я плохо себя чувствую, — сказала она. — Пойду спать… Я больше не выдержу.

— Пожалуй, я последую вашему примеру, — сказал Ломбард. — Что толку сидеть и глазеть друг на друга?

— Лично я не против, — сказал Блор.

— Ничего лучше не придумаешь, — пробормотал доктор. — Хотя я полагаю, что никто не сомкнет глаз.

Все одновременно двинулись к двери.

— Хотелось бы мне знать, где сейчас револьвер? — спросил Блор.

2

Четверка молча поднялась по лестнице.

На площадке разыгралась поистине фарсовая[329] сцена. Каждый остановился перед дверью своей комнаты и взялся за ручку двери. Затем враз, как по команде, все вошли в комнаты и захлопнули за собой двери. И тут же послышался шум задвигаемых засовов, скрежет ключей, грохот перетаскиваемой мебели.

Насмерть перепуганные люди забаррикадировались на ночь.

3

Просунув в ручку двери стул. Ломбард облегченно вздохнул и направился к ночному столику. При неверном свете свечи долго разглядывал свое лицо в зеркале. Потом тихо пробормотал себе под нос: «Эта история и тебе начала действовать на нервы».

Хищная улыбка промелькнула на его лице. Он быстро разделся. Подошел к кровати, положил часы на ночной столик. Выдвинул ящик — и глаза у него полезли на лоб: в ящике лежал револьвер…

4

Вера Клейторн лежала в постели. У ее изголовья горела свеча. Она боялась темноты.

«До утра со мной ничего не случится, — повторяла она как заклинание. — Прошлой ночью ничего не случилось, и сегодня ночью ничего не случится. Ничего не может случиться. Дверь заперта на ключ, засов задвинут. Никто сюда не войдет…»

И вдруг ее осенило: «Да я же могу остаться здесь! Остаться в этой комнате, никуда из нее не выходить! Бог с ней, с едой! Я могу остаться здесь, пока не подоспеет помощь! Надо будет — просижу здесь сутки, а нет, так и двое суток…»

Останусь здесь. Так-то оно так, но сможет ли она столько просидеть взаперти. Час за часом наедине со своими мыслями: ведь ей и поговорить будет не с кем, и заняться нечем…

И мысли ее возвратились к Корнуоллу, к Хьюго, к ее последнему разговору с Сирилом. Паршивый мальчишка, вечно он ныл и канючил… «Мисс Клейторн, почему мне нельзя к скале? Я доплыву. Спорим, что я доплыву?..»

Неужели это она ему ответила? «Ну конечно же, Сирил, ты доплывешь! Какие могут быть сомнения».

«Значит, мне можно поплыть к скале, мисс Клейторн?»

«Видишь ли, Сирил, твоя мама вряд ли это разрешит. Давай сделаем так. Завтра ты поплывешь к скале. Я в это время отвлеку маму разговором. А когда она тебя хватится, ты уже будешь стоять на скале и махать ей! То-то она обрадуется!»

«Вы молодец, мисс Клейторн! Ой, как здорово!»

Она обещала — завтра. Завтра Хьюго уезжает в Ньюки[330]. К его возвращению все будет кончено…

А что, если все сорвется? Что, если события примут другой оборот? Что, если Сирила успеют спасти и он скажет: «А мисс Клейторн разрешила мне поплыть к скале!»

Ну и что? Она пойдет на риск. Если худшее и произойдет, она будет нагло все отрицать: «Как вам не стыдно, Сирил! Я не разрешала вам ничего подобного». Никто не усомнится в ее словах. Мальчишка любил приврать. Ему не слишком-то верили. Сирил, конечно, будет знать, что она солгала. Ну да Бог с ним… Но нет, ничего не сорвется. Она поплывет за ним. Конечно же не успеет его догнать… И никто никогда не догадается…

Догадался ли Хьюго? Уж не потому ли он так странно, отчужденно глядел на нее?.. Знал ли Хьюго? Уж не потому ли он уехал сразу же после следствия?

Она написала ему письмо, но он оставил его без ответа.

Хьюго…

Вера ворочалась с боку на бок. Нет, нет, она не должна думать о Хьюго. Это слишком мучительно. Забыть, забыть; забыть о нем навсегда… Поставить на Хьюго крест… Но почему сегодня вечером ей все время кажется, что Хьюго где-то поблизости?

Подняв глаза, она увидела посреди потолка большой черный крюк. Раньше она его не замечала. С него свешивались водоросли…

Она вздрогнула, вспомнив, как липкая лента коснулась ее шеи. И откуда он взялся, этот мерзкий крюк? Черный крюк приковывал, зачаровывал ее…

5

Инспектор в отставке Блор сидел на краю кровати. На мясистом лице настороженно поблескивали налитые кровью воспаленные глаза. Дикого кабана, готового напасть на противника, вот кого он напоминал.

Ему не хотелось спать. Опасность была слишком близка. Из десятерых в живых осталось всего четверо. Судья погиб так же, как и остальные, а ведь и умен был, и осторожен, и хитер.

Блор яростно засопел. Как это говорил старикашка? «Мы должны быть начеку».

Самодовольный лицемер, просидел всю жизнь в суде и привык считать себя чуть ли не Всемогущим. Но пришла и его очередь… Он всегда был начеку, и много это ему помогло!

Их осталось всего четверо. Девчонка, Ломбард, Армстронг и он сам. Скоро придет черед одного из них… Но кого-кого, только не Уильяма Генри Блора. Он сумеет о себе позаботиться. (Если б не револьвер… Где он? Револьвер — вот что не дает ему покоя.)

Лоб Блора избороздили морщины, глаза сузились щелочками — он все не ложился, ломал голову, где может быть револьвер… В тишине было слышно, как внизу бьют часы. Полночь. Напряжение слегка отпустило Блора, он даже прилег. Но раздеваться не стал.

Лежал, думал. Методически перебирал все события с самого начала так же тщательно, как в свою бытность в Скотленд-Ярде. Дотошность всегда окупается.

Свеча догорала. Блор проверил, под рукой ли спички, и задул свечу. Однако в темноте ему стало не по себе. Казалось, древние как мир страхи пробудились и накинулись на него — стремятся им овладеть. Перед ним маячили лица: лицо судьи, издевательски увенчанное париком из серой шерсти; застывшее, мертвое лицо миссис Роджерс; перекошенное посиневшее лицо Марстона… И еще одно лицо — бледное-пребледное, очки, усики… где-то он его видел, вот только где? Не здесь, не на острове. Гораздо раньше. Странно, почему он никак не может вспомнить имени этого человека. Кстати говоря, довольно глупое лицо… типичное лицо недотепы. Ну как же! Его вдруг осенило. Ландор. Странно, но он начисто забыл его лицо. Ведь только вчера он пытался вспомнить, как тот выглядел, и не смог. А теперь он видит его так же четко, будто они расстались накануне…

У Ландора была жена — чахлая замухрышка, с вечно озабоченным лицом. Была и дочка, девчушка лет четырнадцати. Он впервые задумался над тем, что с ними сталось…

(Револьвер. Где может быть револьвер? Вот о чем надо сейчас думать…) Чем больше он ломал над этим голову, тем меньше понимал, куда мог подеваться револьвер… Не иначе, как им завладел кто-то из тех троих.

Пробили часы внизу. Час. Блор насторожился. Сел на кровати. До него донесся шум, еле слышный шум за дверью. По темному дому кто-то ходил. Пот выступил у него на лбу. Кто это тихо, втайне от всех, бродит по коридорам? Кто бы это ни был, ничего хорошего от него ждать не приходится!

Блор сполз с кровати, несмотря на грузную фигуру, неслышно ступая, подошел к двери, прислушался. И на этот раз ничего не услышал. Тем не менее Блор был уверен, что не ошибся. Кто-то прошел совсем рядом с его дверью. Волосы у него встали дыбом. Страх снова завладел им… Кто-то крался в ночи… Он снова прислушался — и опять ничего не услышал. Им овладело необоримое желание — выйти из комнаты, посмотреть, что происходит там, в коридоре. Узнать, кто это бродит в темноте. Да нет, ничего глупее и придумать нельзя. Тот, в коридоре, только того и ждет. Наверняка он нарочно бродит под дверью, чтобы вынудить Блора выскочить в коридор.

Блор замер — прислушался. Со всех сторон ему чудились шорохи, шумы и загадочный шепот, однако упорный трезвый ум Блора сопротивлялся страхам: он понимал, что все это лишь плод его разгоряченного воображения. Вдруг он услышал шум, и на этот раз вполне реальный. Приглушенные, осторожные шаги, однако достаточно громкие, чтоб их уловить, особенно если слушать очень внимательно. Шаги проследовали мимо его двери (а ведь комнаты Ломбарда и Армстронга дальше по коридору). Решительно, уверенно.

Блор больше не колебался. Будь что будет, а он узнает, кто это бродит по дому в темноте.

Сейчас шаги доносились с лестницы. Интересно, куда это они направляются? Если уж Блор решался действовать, он действовал на редкость быстро для такого тяжеловесного и медлительного на вид человека.

6

Он подошел на цыпочках к кровати, сунул в карман коробку спичек, выдернул из розетки шнур, обернул его вокруг хромированной ножки ночника. В случае чего тяжелая лампа с подставкой из эбонита[331] вполне заменит оружие.

Стараясь не шуметь, выдернул стул из дверной ручки, отодвинул засов, открыл дверь и двинулся по коридору. Из холла доносился легкий шорох. Блор, неслышно ступая — он шел в носках, — добрался до лестничной площадки. Теперь он понял, почему все звуки были слышны так отчетливо. Ветер утих, небо очистилось. При свете луны, проникавшем в окно на лестнице, Блор увидел, как через парадную дверь выходит человек.

Кинулся было за ним, но тут же спохватился… Опять он чуть не свалял дурака. Наверняка ему расставили ловушку, чтобы выманить его из дому!

Но этот хитрец не учел одного: теперь он в руках Блора. Ведь одна из трех комнат, несомненно, пустует. Остается только узнать чья!

Блор поспешно вернулся в коридор. Для начала он постучал в дверь Армстронгу. Никакого ответа. Подождал минуту и направился к комнате Ломбарда. Тот сразу же откликнулся:

— Кто там?

— Это я, Блор. Армстронга нет в комнате. Подождите минуту.

Он побежал к следующей двери. Постучался.

— Мисс Клейторн! Мисс Клейторн!

— Что случилось? Кто там? — раздался перепуганный голос Веры.

— Не бойтесь, мисс Клейторн. Подождите минуту. Я сейчас.

Он снова вернулся к комнате Ломбарда.

Дверь комнаты отворилась. На пороге стоял Ломбард. В левой руке у него была свеча. Он успел натянуть брюки поверх пижамы. Правую руку он держал в кармане пижамной куртки.

— В чем дело? — спросил он.

Блор в нескольких словах объяснил ему, что происходит.

Глаза Ломбарда сверкнули.

— Так, значит, это Армстронг. Ну и ну. — Он двинулся к двери доктора. — Извините, Блор, — сказал он, — но сейчас я склонен верить лишь своим глазам.

Он забарабанил в дверь:

— Армстронг! Армстронг!

Никакого ответа. Ломбард встал на колени, заглянул в замочную скважину. Сунул в нее мизинец.

— Ключ вынут, — заметил он.

— Должно быть, Армстронг закрыл комнату и ключ унес с собой.

— Вполне естественная предосторожность, — согласился Филипп. — В погоню, Блор… На этот раз мы его не упустим! Минуточку! — Он подбежал к двери Веры. — Вера!

— Да?

— Мы идем искать Армстронга. Он куда-то ушел. Что бы ни случилось, не открывайте дверь. Поняли?

— Поняла.

— Если появится Армстронг и скажет вам, что я или Блор убиты, не слушайте его. Ясно? Дверь откроете только, если мы оба, Блор и я, заговорим с вами. Поняли?

— Поняла. Не такая уж я дура.

— Вот и хорошо, — сказал Ломбард.

Он догнал Блора.

— А теперь в погоню! Охота начинается!

— Нам надо быть начеку, — сказал Блор. — Не забудьте, у него револьвер!

— А вот тут вы ошибаетесь! — засмеялся Филипп, быстро сбежал по лестнице, открыл входную дверь. — Засов не задвинут, — заметил он, — значит, Армстронг в любую минуту может вернуться… Впрочем, револьвер снова у меня, — добавил он и, наполовину вытащив era из кармана, показал Блору. — Я обнаружил револьвер сегодня вечером в ящике ночного столика — его подкинули на прежнее место.

Блор замер на пороге как вкопанный. Изменился в лице.

Филипп заметил это и сердито сказал:

— Не валяйте дурака, Блор! Я не собираюсь вас убивать. Если хотите, возвращайтесь в свою комнату, забаррикадируйтесь и сидите там на здоровье, а я побегу за Армстронгом. — И вышел на освещенную ярким светом луны площадку.

Блор, с минуту поколебавшись, последовал за ним.

«А я, похоже, лезу на рожон, — думал он. — Но где наша не пропадала. Мне ведь не впервой иметь дело с вооруженным преступником».

При всех своих недостатках Блор был не робкого десятка. Он всегда храбро шел навстречу опасности. Опасности, обыкновенные, понятные опасности, чем бы они ни грозили, не пугали его, зато все необъяснимое, сверхъестественное преисполняло страхом.

Вера решила, пока идет погоня, встать и одеться. Время от времени она поглядывала на дверь. Толстые доски, ключ, засов, в ручку просунут дубовый стул. Такую дверь не взломать и человеку более могучего сложения, чем Армстронг. Будь она на его месте, подумала Вера, она бы действовала не силой, а хитростью.

Вера коротала время, пытаясь представить себе, что предпримет Армстронг. Объявит, как предполагал Ломбард, об их смерти или притворится смертельно раненным и со стонами подползет к ее комнате?

Представлялись ей и другие варианты. Например, он кричит, что в доме пожар. И, что гораздо хуже, он может и впрямь поджечь дом… А что, почему бы и нет? Выманил мужчин из дому, а сам перед этим полил пол бензином, и теперь ему остается всего лишь поднести спичку. А она как последняя дура будет сидеть, забаррикадировавшись в своей комнате, до тех пор, пока выскочить будет уже невозможно.

Она подошла к окну. А это выход. В случае чего можно выпрыгнуть. Высоковато, конечно, зато внизу клумба.

Вера уселась за стол, открыла дневник и принялась заполнять страницы четким размашистым почерком. Надо же как-то убить время.

Вдруг она подскочила. Внизу что-то разбилось. «Уж не стекло ли?» — подумала она. Прислушалась, но все опять смолкло.

Потом послышались — а может быть, они ей только почудились? — приглушенные звуки крадущихся шагов, скрип ступенек, шорох одежды, но, как и Блор до нее, она решила, что это плод ее разгоряченного воображения.

Однако вскоре раздались другие, на этот раз вполне явственные звуки, звуки доносились снизу — там ходили, переговаривались. Потом раздались уж и вовсе громкие шаги на лестнице, затем загрохали двери, кто-то заходил взад-вперед по чердаку, над ее головой. И вот шаги уже у ее двери.

— Вера? Вы здесь? — позвал ее Ломбард.

— Да. Что случилось?

— Вы нам не откроете? — сказал Блор.

Вера подошла к двери, вытащила стул, повернула ключ, отодвинула засов и открыла дверь. Мужчины задыхались, с их брюк капала вода.

— Что случилось? — повторила Вера.

— Армстронг исчез, — сказал Ломбард.

7

— То есть как? — выкрикнула Вера.

— Исчез, — сказал Ломбард. — На острове его нет.

— Вот именно что исчез, — подтвердил Блор. — Глазам своим не верю: да он просто фокусник, словом, ловкость рук и никакого мошенства.

— Ерунда, — прервала его Вера. — Он прячется.

— Да нет же, — возразил Блор, — здесь негде прятаться. Скала голая, точно коленка. Кроме того, луна вышла из-за туч. Светло как днем. А его нигде нет.

— Он прокрался обратно в дом, — сказала Вера.

— Мы и об этом подумали, — сказал Блор, — и обыскали дом от подвала до чердака. Да вы, наверное, слышали, как мы ходили. Так вот, его здесь нет. Он исчез, испарился…

— Не может быть, — усомнилась Вера.

— И тем не менее это чистая правда, — сказал Ломбард. — Хочу также сообщить еще одну небольшую деталь: окно в столовой разбито и на столе всего три негритенка.

Глава 15

1

Все трое собрались вокруг кухонного стола — завтракали. Светило солнце. Погода стояла великолепная. Ничто не напоминало о вчерашнем шторме. С переменой погоды переменилось и настроение узников. Они чувствовали себя так, словно пробудились от кошмара. Конечно, опасность не миновала, но при свете дня она не казалась такой страшной. Ужас, лишивший их способности действовать, спеленавший их наподобие смирительной рубашки вчера, когда за стенами дома выл ветер, прошел.

— А что, если взобраться на самую вершину горы, — предложил Ломбард, — и посигналить зеркалом? Может, по холмам разгуливает какой-нибудь смекалистый парень, который догадается, что это «SOS». А вечером можно будет разжечь костер… Правда, дров у нас мало, к тому же в деревне еще решат, что мы водим хороводы.

— Наверняка кто-нибудь на берегу знает азбуку Морзе, и за нами еще до вечера пришлют лодку, — сказала Вера.

— Небо прояснилось, — сказал Ломбард. — Но море довольно бурное. Волны большие, так что до завтра ни одна лодка не сможет пристать к острову.

— Еще ночь провести здесь! — ужаснулась Вера.

Ломбард пожал плечами.

— Ничего не попишешь! Я надеюсь, через сутки мы отсюда выберемся. Нам бы только продержаться еще сутки, и мы спасены.

Блор прочистил горло.

— Пора внести ясность, — сказал он. — Что случилось с Армстронгом?

— У нас есть от чего оттолкнуться, — сказал Ломбард. — В столовой осталось всего три негритенка. А раз так, значит, Армстронга укокошили.

— Тогда почему же вы не нашли его труп? — спросила Вера.

— Вот именно, — поддержал Веру Блор.

Ломбард покачал головой.

— Да, это очень странно, — сказал он. — Тут что-то не так.

— Его могли сбросить в море, — предположил Блор.

— Кто? — наскочил на Блора Ломбард. — Вы? Я? Вы видели, как он вышел из дому. Вернулись, позвали меня — я был у себя в комнате. Мы вместе обыскали и дом, и все вокруг. Когда, интересно знать, я мог бы его убить и вдобавок еще перенести труп на другой конец острова?

— Этого я не знаю, — сказал Блор, — но одно я знаю твердо.

— Что именно? — переспросил Ломбард.

— А то, что у вас был револьвер. И теперь он снова у вас. И вы мне не докажете, что его у вас украли.

— Что вы городите, Блор: нас же всех обыскали.

— Ну и что: вы его припрятали до обыска. А потом снова вынули из тайника.

— Экий вы болван, говорю же вам, что его подбросили мне в ящик. Я прямо остолбенел, когда его увидел.

— Да за кого вы меня принимаете? — сказал Блор. — С какой стати Армстронг, да пусть и не Армстронг, а кто угодно, будет подбрасывать вам револьвер?

Ломбард в растерянности пожал плечами.

— Не имею ни малейшего представления. Полный бред. Непонятно, кому это могло понадобиться. Не вижу здесь логики.

— Да, логики здесь нет. Вы и впрямь могли бы придумать что-нибудь половчее, — согласился Блор.

— Разве это не доказывает, что я не вру?

— У меня другая точка зрения.

— Иного я от вас и не ожидал, — сказал Ломбард.

— Послушайте, Ломбард, если вы не хотите распроститься с репутацией честного человека, на которую претендуете…

— Вот уж на что никогда не претендовал, — буркнул себе под нос Ломбард. — С чего вы это взяли?

Блор невозмутимо продолжал:

— И если вы рассказали нам правду, вам остается лишь одно. Пока револьвер у вас, мы с мисс Клейторн в вашей власти. Если вы хотите поступить по совести — положите револьвер вместе с лекарствами и прочим в сейф, а ключи по-прежнему будут храниться у вас и у меня.

Филипп Ломбард зажег сигарету, выпустил кольцо дыма.

— Вы что, рехнулись? — спросил он.

— Значит, вы отвергаете мое предложение?

— Самым решительным образом. Револьвер мой, и я никому его не отдам.

— Раз так, — сказал Блор, — нам ничего не остается, как считать, что вы и есть…

— А.Н.Оним, верно? Считайте меня кем хотите. Но если это так, почему я вас не прикончил сегодня ночью? Мне представлялась бездна возможностей.

— Ваша правда, это и впрямь непонятно, — покачал головой Блор. — Наверное, у вас были свои причины.

До сих пор Вера не принимала участия в споре. Но тут и она не выдержала.

— Вы оба ведете себя как последние дураки, — сказала она.

— Это почему же? — уставился на нее Ломбард.

— Вы что, забыли про считалку? А ведь в ней есть ключ к разгадке.

И она со значением продекламировала:

Четыре негритенка пошли купаться в море, Один попался на приманку, их осталось трое.

— «Попался на приманку» — вот он, этот ключ, и притом очень существенный. Армстронг жив, — продолжала Вера, — он нарочно выбросил негритенка, чтобы мы поверили в его смерть. Говорите что хотите, но я твердо убеждена: Армстронг здесь, на острове. Его исчезновение — просто-напросто уловка, та самая приманка, на которую мы попались.

Ломбард опустился на стул.

— Если вдуматься, вы, конечно, правы, — сказал он.

— Будь по-вашему, — сказал Блор.

— И все-таки где же Армстронг? Мы же прочесали весь остров. Вдоль и поперек.

— Ну и что из того? — презрительно отмахнулась Вера. — Револьвер мы тоже в свое время искали и не нашли. И тем не менее он был тут, на острове.

— Знаете, между человеком и револьвером есть кое-какая разница, — буркнул Ломбард. — Хотя бы в размерах.

— Ну и что из того? — упрямилась Вера. — Я все равно права.

— А с чего бы наш А. Н. Оним так себя выдал? Упомянул в считалке про приманку. Он ведь мог ее слегка переиначить.

— Да разве вы не понимаете, что мы имеем дело с сумасшедшим! — напустилась на него Вера. — Ведь только сумасшедший может совершать преступление за преступлением в точном соответствии с детской считалкой! Соорудить судье мантию из клеенки, убить Роджерса, когда он рубит дрова, напичкать миссис Роджерс снотворным так, чтобы она не проснулась, запустить шмеля в комнату, где погибла мисс Брент, — ведь все это проделано с поистине ребячьей жестокостью! Все, буквально все совпадает!

— Правда ваша, — согласился Блор. — Но уж зверинца тут, во всяком случае, нет. Так что не знаю, как он исхитрится, чтоб не отступить от считалки.

— А вы еще не поняли? — выпалила Вера. — В нас уже не осталось ничего человеческого — хоть сейчас отправляй в зверинец. Так что вот вам и зверинец.

2

Утро они провели на горе, каждый по очереди посылал при помощи маленького зеркальца сигналы на берег. Но, по-видимому, никто их не замечал. И ответных сигналов не посылал. Погода стояла прекрасная, легкая дымка окутывала берега Девона. Внизу море с ревом швыряло о скалы огромные волны. Ни одна лодка не вышла в море. Они снова обыскали остров и никаких следов Армстронга не обнаружили.

— На открытом воздухе чувствуешь себя гораздо лучше, — сказала Вера, посмотрев на дом, и после небольшой заминки продолжала: — Давайте останемся здесь, я не хочу возвращаться туда.

— Отличная мысль, — сказал Ломбард. — Пока мы здесь, нам ничто не угрожает: если кто и захочет на нас напасть, мы увидим его издалека.

— Решено, остаемся здесь, — сказала Вера.

— Но на ночь-то нам придется вернуться, — возразил Блор, — нельзя же ночевать под открытым небом.

Веру передернуло.

— Я и думать об этом не могу. Второй такой ночи мне не вынести.

— Запритесь в своей комнате — и вы в полной безопасности, — сказал Филипп.

— Наверное, вы правы, — пробормотала Вера не слишком уверенно. — Как все-таки приятно понежиться на солнышке. — И она потянулась.

«Самое удивительное, — думала она, — что я, пожалуй, даже счастлива. Меж тем опасность не миновала… Но почему-то она меня перестала тревожить… во всяком случае, днем… Я чувствую себя сильной… Чувствую, что я не умру…»

Блор посмотрел на часы.

— Два часа, — объявил он. — Как насчет ленча?

— Нет, нет, я не пойду в дом. Останусь здесь на открытом воздухе.

— Да будет вам, мисс Клейторн. Эдак мы ослабнем, а силы нам понадобятся.

— Меня затошнит от одного вида консервированных языков. Я не хочу есть. Бывает, люди не едят по нескольку дней, когда хотят похудеть, скажем.

— Что до меня, — заметил Блор, — я не могу обходиться без еды. А как насчет вас, мистер Ломбард?

— Знаете, меня консервированные языки не соблазняют, — сказал Ломбард. — Я, пожалуй, составлю компанию мисс Клейторн.

Блор заколебался.

— Не беспокойтесь обо мне, — сказала Вера. — Ничего со мной не случится. Если вы боитесь, что он меня убьет, стоит вам уйти, то, по-моему, ваши опасения напрасны.

— Дело ваше, — сказал Блор. — Но мы же договорились держаться заодно.

— Твердо решили идти к льву в логовище?[332] — спросил Ломбард. — Хотите, я пойду с вами?

— Решительно не хочу, — отрезал Блор. — Оставайтесь здесь.

— Ага, значит, вы все-таки меня боитесь? — захохотал Филипп. — Вы что, не понимаете: если б я хотел, я мог бы пристрелить вас обоих, не сходя с места?

— Да, но тогда вам пришлось бы отступить от плана, — сказал Блор. — По плану мы должны погибнуть один за другим в полном соответствии с треклятой считалкой.

— Что-то вы слишком уверенно об этом говорите! — сказал Филипп.

— По правде говоря, как подумаю, что надо идти одному в этот паршивый дом, у меня поджилки трясутся, — сказал Блор.

— И поэтому, — понизив голос, сказал Филипп, — вы хотите, чтоб я дал вам револьвер? Так вот, нет и нет, не дам! Не такой я дурак!

Блор пожал плечами и полез по крутому склону к дому.

— В зверинце начинается обед, — заметил Ломбард. — Звери привыкли получать пищу в определенные часы.

— Как вы думаете, Блор очень рискует? — забеспокоилась Вера.

— По-моему, особой опасности здесь нет: у Армстронга нет оружия, Блор раза в два его сильнее, и, кроме того, он начеку. И потом, Армстронг просто не может там быть. Более того, я уверен, что его там нет.

— Но если Армстронга там нет, значит…

— Значит, это Блор, — сказал Филипп.

— Вы и правда думаете?..

— Послушайте, голубушка, версия Блора вам известна. Если Блор не врал, я непричастен к исчезновению Армстронга. Его рассказ обеляет меня. Но не его. Он утверждает, что услышал шаги и увидел человека, вышедшего из дому. Но он вполне мог соврать. Предположим, что он укокошил Армстронга часа за два до этого.

— Каким образом?

Ломбард пожал плечами.

— Это нам не известно. Хотите знать мое мнение: если нам кого и следует бояться, так только Блора. Что мы о нем знаем? Практически ничего. Не исключено, что он никогда и не служил в полиции. Он может оказаться кем угодно: свихнувшимся миллионером… сумасшедшим бизнесменом… убежавшим каторжанином. Доподлинно мы знаем про него только одно. Он вполне мог совершить каждое из этих преступлений.

Вера побледнела.

— Что, если он доберется и до нас? — прошептала она еле слышно.

Ломбард нащупал в кармане револьвер.

— Не беспокойтесь, — тихо сказал он, — положитесь на меня. — Потом поглядел с любопытством на девушку и сказал: — Вы относитесь ко мне с трогательной доверчивостью… Почему вы так уверены, что я вас не убью?

— Надо же кому-то верить, — сказала Вера. — Я считаю, что вы ошибаетесь насчет Блора. Я по-прежнему думаю, что убийца Армстронг. А у вас нет ощущения, что на острове есть кто-то, кроме нас, — она обернулась к Филиппу, — кто-то, кто следит за нами и выжидает?

— Это чисто нервное.

— Значит, и вы это чувствуете? — наседала на Ломбарда Вера. — Скажите, а вам не приходило в голову… — Она запнулась, но тут же начала снова: — Я как-то читала книгу, там рассказывалось о двух судьях, которые приехали в американский городишко как представители Верховного суда. Вершить там суд, абсолютно справедливый суд. Так вот, эти судьи, они… ну, словом, они прибыли из другого мира.

Ломбард поднял бровь.

— Посланцы неба, не иначе, — засмеялся он. — Нет, я не верю в сверхъестественное. Все, что происходит здесь, это дело рук человеческих.

— Иногда я в этом сомневаюсь, — еле слышно сказала Вера.

— Это в вас совесть заговорила, — ответил Ломбард, окинув ее долгим взглядом. И, помолчав немного, как бы между прочим, добавил: — Значит, мальчишку вы все-таки утопили?

— Нет! Нет! Не смейте так говорить!

— Да, да, утопили. — Ломбард добродушно засмеялся. — Не знаю почему. И представить даже не могу почему. Вот разве что тут был замешан мужчина. Угадал?

Вера вдруг почувствовала бесконечную усталость, все стало ей безразлично.

— Да, — тупо повторила она. — Тут был замешан мужчина.

— Спасибо, — сказал Ломбард, — это все, что я хотел знать.

Вдруг Вера подскочила.

— Что случилось? — вскрикнула она. — Уж не землетрясение ли?

— Да нет, какое там землетрясение. И все-таки не могу понять, в чем дело: земля дрогнула, словно от сильного удара. Потом, мне почудился… а вы слышали крик? Я слышал.

Оба посмотрели на дом.

— Грохот донесся оттуда. Пойдем посмотрим, что там происходит, — предложил Ломбард.

— Нет, нет, ни за что.

— Как хотите. Я пошел.

— Ладно. И я пойду с вами, — упавшим голосом сказала Вера.

Они вскарабкались вверх по склону, подошли к дому. У залитой солнцем площадки перед домом вид был на редкость мирный и приветливый. Они постояли там минуту-другую, потом решили из осторожности сначала обогнуть дом. И чуть не сразу наткнулись на Блора. Он лежал, раскинув руки, на каменной площадке с восточной стороны дома — голова его была разбита: на него свалилась глыба белого мрамора.

— Чья это комната над нами? — спросил Ломбард.

— Моя, — дрогнувшим голосом ответила Вера. — А это — часы с моей каминной полки… Ну да, они самые, белые мраморные часы в виде медведя. В виде медведя, — повторила она, и голос ее пресекся.

3

Филипп положил руку ей на плечо.

— Теперь все ясно, — мрачно сказал он, — Армстронг прячется в доме. Но на этот раз он от меня не уйдет.

Вера вцепилась в него.

— Не валяйте дурака! Настал наш черед. Мы последуем за Блором. Он только того и ждет, что мы пойдем его искать. Он на это рассчитывает.

— Вполне возможно, — подумав, сказал Филипп.

— Во всяком случае, теперь вы должны признать, что мои подозрения оправдались.

Он кивнул.

— Да, вы были правы. Конечно же это Армстронг. Но где же он, чтоб его черт побрал, прячется? Мы с Блором прочесали весь остров.

— Если вы не нашли его прошлой ночью, значит, вам не найти его и сейчас, — сказала Вера. — Это же ясно как божий день.

— Так-то оно так, и все же… — упорствовал Ломбард.

— Он наверняка заранее соорудил себе тайник — как мы только не догадались, это же элементарно. Знаете, наподобие тех тайников в старых усадьбах, где прятали католических священников.

— Вы забываете, что здесь не старая усадьба, а современный дом.

— И все равно он мог построить здесь тайник.

Филипп помотал головой:

— Мы на следующее же утро после приезда обмерили весь дом, и я ручаюсь, что здесь нет никаких пустот.

— Вы, наверное, ошиблись, — сказала Вера.

— Мне хотелось бы проверить…

— Проверить? Он только этого и ждет. Устроил в доме засаду — поджидает вас.

— Вы забываете, что я вооружен, — запротестовал Ломбард, наполовину вытянув из кармана револьвер.

— Вы уже говорили, что Блору нечего бояться — Армстронгу с ним не справиться. Он физически его сильнее, и потом, он был начеку. Но вы не учитываете, что Армстронг сумасшедший. А у сумасшедшего уйма преимуществ перед нормальными людьми. Он вдвое хитрее.

Ломбард сунул револьвер обратно в карман.

— Будь по-вашему, — сказал он.

4

— Ну, а ночью что мы будем делать? — спросил Ломбард чуть спустя.

Вера не ответила.

— Об этом вы не подумали? — напустился он на нее.

— Что мы будем делать? — обескураженно повторила Вера. — Господи, как я боюсь…

— Впрочем, не беда, погода сегодня сносная, — рассудительно сказал Ломбард. — Ночь будет лунная. Найдем безопасное место, заберемся повыше на скалу. Пересидим там ночь, дождемся утра. Главное — не уснуть… Прокараулим ночь, а если кто попробует к нам подойти, я его пристрелю. А может, вы боитесь холода? — помолчав, спросил он. — На вас такое легкое платье.

— Холода? Мертвым холоднее. — Вера закатилась пронзительным смехом.

— Ваша правда, — согласился Ломбард.

Вера нетерпеливо ерзала на месте.

— Не могу больше здесь сидеть. Этак я с ума сойду. Давайте немного походим.

— Я не прочь.

То опускаясь, то поднимаясь, они медленно побрели вдоль нависшей над морем скалы. Солнце заходило. Его лучи золотили море, окутывали Веру и Ломбарда золотистой дымкой.

— Жаль, что мы не можем искупаться… — сказала Вера с каким-то нервным смешком.

Филипп посмотрел на море.

— Что это там? — прервал он ее. — Вон у того большого камня? Да нет, чуть подальше, правей!

Вера вгляделась.

— Похоже, сверток с одеждой, — сказала она.

— Уж не купальщик ли? — хохотнул Ломбард. — Впрочем, вряд ли. Скорее всего, водоросли.

— Спустимся, посмотрим, — предложила Вера.

— Это одежда, — сказал Ломбард, когда они спустились ниже. — Вернее, сверток с одеждой. Смотрите, вон башмак. Давайте подойдем поближе.

Карабкаясь по утесам, они поползли вниз, но вдруг Вера остановилась.

— Это не одежда. Это человек, — сказала она.

Труп застрял между двумя камнями, — очевидно, его забросил туда прилив.

Вера и Ломбард, преодолев последний утес, подобрались к утопленнику. Склонились над ним. И увидели посиневшее, разбухшее, страшное лицо.

— Господи, — воскликнул Ломбард, — да это же Армстронг!

Глава 16

1

Казалось, прошла вечность… мир кружился, вращался… Время не двигалось. Оно остановилось — тысяча веков миновало. Да нет, прошла всего минута. Двое стояли, смотрели на утопленника… Наконец медленно, очень медленно Вера и Филипп подняли головы, поглядели друг другу в глаза.

Ломбард рассмеялся.

— Ну вот, все выяснилось, — сказал он.

— Кроме нас двоих, на острове никого-никого не осталось, — сказала Вера чуть не шепотом.

— Вот именно, — сказал Ломбард. — Теперь все сомнения рассеялись, не так ли?

— Как вам удался этот фокус с мраморным медведем? — спросила Вера.

Он пожал плечами.

— Ловкость рук и никакого мошенства, голубушка, только и всего…

Их взгляды снова скрестились.

«А ведь я его только сейчас разглядела, — подумала Вера. — На волка — вот на кого он похож…. У него совершенно волчий оскал…»

— Это конец, понимаете, конец, — сказал Ломбард, в голосе его сквозила угроза. — Нам открылась правда. И конец близок…

— Понимаю, — невозмутимо ответила Вера.

И снова стала смотреть на море. «Генерал Макартур тоже смотрел на море, когда же это было? Всего лишь вчера? Или позавчера? И он точно так же сказал: „Это конец!“ Сказал смиренно, чуть ли не радостно…»

Но одна лишь мысль о конце вызывала возмущение в душе Веры. Нет, нет, она не умрет, этого не будет. Вера перевела взгляд на утопленника.

— Бедный доктор Армстронг! — сказала она.

— Что я вижу? — с издевкой протянул Ломбард. — Исконное женское сострадание?

— А почему бы и нет? — сказала Вера. — Разве вы не испытываете сострадание?

— Во всяком случае, не к вам. Вам я не советую рассчитывать на мое сострадание.

Вера снова перевела глаза на труп:

— Нельзя оставлять тело здесь. Надо перенести его в дом.

— Чтобы собрать всех жертв вместе? Порядок прежде всего? А по мне, пусть лежит здесь — меня это не волнует.

— Ну, хотя бы поднимем труп повыше, чтобы его не смыл прибой.

— Валяйте, — засмеялся Ломбард.

Нагнулся, потянул к себе утопленника.

Вера, присев на корточки, помогала ему.

— Работенка не из легких. — Ломбард тяжело дышал.

Наконец им удалось вытащить труп из воды.

Ломбард разогнулся.

— Ну как, теперь довольны? — спросил он.

— Вполне, — сказала Вера.

Ее тон заставил Ломбарда насторожиться. Он повернулся к ней, но, еще не донеся руку до кармана, понял, что револьвера там нет. Вера стояла метрах в двух, нацелив на него револьвер.

— Вот в чем причина женской заботы о ближнем! — сказал Ломбард. — Вы хотели залезть ко мне в карман.

Она кивнула. Ее рука с револьвером даже не дрогнула.

Смерть была близко. Никогда еще она не была ближе. Но Филипп Ломбард не собирался капитулировать.

— Дайте-ка сюда револьвер, — приказал он.

Вера рассмеялась.

— А ну, отдайте его мне, — сказал Ломбард. Мозг его работал четко. «Что делать? Как к ней подступиться? Заговорить зубы? Усыпить ее страх? А может, просто вырвать у нее револьвер?» Всю свою жизнь Ломбард шел на риск. Поздно меняться.

— Послушайте, голубушка, вот что вам скажу, — властно, с расстановкой начал он. И, не докончив фразы, бросился на нее. Пантера, тигр, и те не бросились бы стремительнее… Вера машинально нажала курок… Пуля прошила Ломбарда, он тяжело грохнулся на скалу.

Вера, не спуская пальца с курка, осторожно приблизилась к Ломбарду. Напрасная предосторожность. Ломбард был мертв — пуля пронзила ему сердце.

2

Облегчение, невероятное, невыразимое облегчение — вот что почувствовала Вера. Конец, наступил конец. Ей некого больше бояться, ни к чему крепиться… Она одна на острове. Одна с девятью трупами. Ну и что с того? Она-то жива!.. Она сидела у моря и чувствовала себя невыразимо счастливой, счастливой и безмятежной… Бояться больше было некого.

3

Солнце садилось, когда Вера наконец решилась вернуться в дом. Радость была так сильна, что просто парализовала ее. Подумать только — ей ничего не угрожает, она упивалась этим изумительным ощущением.

Лишь чуть погодя она поняла, что ей до смерти хочется есть и спать. Но прежде всего — спать. Нырнуть в постель и спать, спать, спать без конца… Может быть, завтра все же придет лодка и ее вызволят, а впрочем, какая ей разница. Никакой — она не прочь остаться и здесь. Особенно сейчас, когда на острове больше никого нет. Здесь такой покой, благословенный покой…

Она встала, посмотрела на дом. Ей больше нечего бояться! Для страхов нет оснований! Дом как дом, удобный, современный! Вспомнить только, что несколько часов назад один его вид приводил ее в трепет…

Страх… что за странное чувство… Но все страхи теперь позади. Она победила… одолела самую гибельную опасность. У нее хватило и смекалки, и ловкости, чтобы взять реванш над противником.

Она стала подниматься к дому. Солнце садилось в море, небо исчертили багровые, огненные полосы. Красота, покой…

«Уж не привиделись ли мне эти ужасы во сне?» — подумала Вера.

Она устала… До чего же она устала. Все ее тело ныло, глаза сами собой закрывались. Ей нечего больше бояться… Она будет спать. Спать… спать… спать… Спать спокойно: ведь, кроме нее, на острове никого нет.

Последний негритенок поглядел устало…

Вера улыбнулась. Вошла в дом. Здесь тоже царил покой, непривычный покой. Она подумала: при других обстоятельствах я вряд ли бы решилась спать в доме, где чуть не в каждой комнате по мертвецу. Может, пойти сначала на кухню поесть? Да нет, не стоит, бог с ней, с едой. Она просто падает от усталости… Она миновала двери столовой. На столе все еще стояли три фигурки.

— Вы явно отстаете, мои маленькие друзья, — сказала она со смехом и вышвырнула двух негритят в окно. Осколки разлетелись по каменной площадке. Зажав третьего негритенка в руке, она сказала:

— Пойдем со мной! Мы победили, малыш! Победили!

Холл освещал угасающий свет заходящего солнца.

Вера, зажав в руке негритенка, поднималась по лестнице. Медленно-медленно, еле передвигая ноги.

Последний негритенок поглядел устало…

Как же кончается считалка? Ах, да: «Он пошел жениться, и никого не стало».

Женился… Чудно, ей опять показалось, что Хьюго здесь, в доме… Да, это так. Он ждет ее наверху.

«Не глупи, — сказала себе Вера. — Ты устала, и у тебя разыгралось воображение».

Она медленно тащилась по лестнице. На площадке револьвер выскользнул из ее руки, звук его падения заглушил толстый ковер. Вера не заметила, что потеряла револьвер. Ее внимание занимал фарфоровый негритенок. До чего тихо в доме! Почему же ей все кажется, что в доме кто-то есть? Это Хьюго, он ждет ее наверху…

Последний негритенок поглядел устало…

О чем же говорилось в последнем куплете? Он пошел жениться, так, что ли? Нет, нет… И вот она уже возле своей двери. Хьюго ждет ее там — она ни минуты в этом не сомневается.

Она открыла дверь… Вскрикнула от удивления… Что это висит на крюке? Неужели веревка с готовой петлей? А внизу стул — она должна на него встать, потом оттолкнуть его ногой… Так вот чего хочет от нее Хьюго… Ну да, и в последней строчке считалки так и говорится:

Он пошел повесился, и никого не стало!

Фарфоровый негритенок выпал из ее руки, покатился по полу, разбился о каминную решетку. Вера машинально сделала шаг вперед. «Вот он, конец — где ему и быть, как не здесь, где холодная мокрая рука Сирила коснулась ее горла.

Плыви к скале, Сирил, я разрешаю.

Нет ничего проще убийства! Но потом… потом воспоминания о нем никогда не покидают тебя…»

Вера встала на стул, глаза ее были раскрыты широко, как у сомнамбулы… Накинула петлю на шею. Хьюго следит, чтобы она исполнила свой долг, — он ждет.

Вера оттолкнула стул…

Эпилог

— Нет, это невозможно! — взорвался сэр Томас Легг, помощник комиссара Скотленд-Ярда.

— Совершенно верно, сэр, — почтительно ответствовал инспектор Мейн.

— На острове нашли десять трупов — и ни единой живой души. Бред какой-то!

— И тем не менее это так, — невозмутимо сказал инспектор.

— Но чтоб мне пусто было, кто-то же их все-таки убил? — сказал сэр Томас Легг.

— Именно эту загадку мы и пытаемся разгадать, сэр.

— А медицинская экспертиза вам ничего не дала?

— Ничего, сэр. Уоргрейва и Ломбарда застрелили, Уоргрейва выстрелом в голову, Ломбарда — в сердце. Мисс Брент и Марстон умерли от отравления цианистым калием, а миссис Роджерс от сильной дозы снотворного. Роджерса хватили топором по голове. У Блора размозжена голова. Армстронг утонул. Генералу Макартуру ударом по затылку раздробили череп. Веру Клейторн нашли в петле.

Помощник комиссара скривился:

— Темное дело…

Помолчал, собираясь с мыслями, и снова напустился на инспектора Мейна:

— А вам не удалось ничего выведать у жителей Стиклхевна? Не может быть, чтобы они ничего не знали.

Инспектор Мейн пожал плечами.

— Здесь живут рыбаки, сэр, люди простые, скромные. Они знают, что остров купил некий мистер Оним — только и всего.

— Но должен же был кто-то доставить на остров продовольствие, приготовить дом к приезду гостей.

— Этим занимался Моррис. Некий Айзек Моррис.

— И что же он говорит?

— Ничего, сэр, его нет в живых.

Помощник комиссара насупился:

— Мы что-нибудь знаем об этом Моррисе?

— Знаем, как не знать, сэр. Весьма малопочтенная личность. Года три назад он был замешан в афере Беннито, помните, они тогда взвинтили цены на акции, но доказать, что он в этом участвовал, мы не могли. Причастен он был и к той афере с наркотиками. И опять же мы ничего не смогли доказать. Моррис умел выходить сухим из воды.

— Это он вел переговоры о покупке Негритянского острова?

— Да, сэр, но он не скрывал, что покупает остров для клиента, который желает остаться неизвестным.

— Почему бы вам не покопаться в его финансовых делах, может быть, вы бы что-нибудь там и выудили?

Инспектор Мейн улыбнулся:

— Знай вы Морриса, сэр, вам никогда бы не пришла в голову такая мысль. Он умел оперировать с цифрами — мог запутать и лучших экспертов страны. Мы хлебнули с ним лиха в деле Беннито. Он и здесь тоже запутал все следы, а найти, кто его нанимал, нам пока не удалось.

Томас Легг вздохнул:

— Моррис приехал в Стиклхевн, договорился обо всех хозяйственных делах. Сказал, что действует от имени мистера Онима. Он же и разъяснил жителям Стиклхевна, что гости мистера Онима заключили пари, обязались прожить на острове неделю. Поэтому какие бы сигналы они ни подавали, обращать на них внимание не стоит.

Сэр Томас Легг заерзал в кресле:

— И вы хотите меня убедить, Мейн, что местные жители и тут ничего не заподозрили?

Мейн пожал плечами:

— Сэр, вы забываете, что Негритянский остров раньше принадлежал Элмеру Робсону, молодому американскому миллионеру. Чего он и его гости там только не выделывали. У жителей Стиклхевна просто глаза на лоб лезли. Но в конце концов ко всему привыкаешь, и они сжились с мыслью, что на этом острове должно твориться черт те что. Если поразмыслить, их можно понять.

Сэру Томасу Леггу пришлось согласиться.

— Фред Нарракотт — это он перевез гостей на остров — обронил одну весьма знаменательную фразу. Он сказал, что вид гостей его удивил. «У мистера Робсона собиралась совсем другая публика». И я думаю, именно потому, что это были такие обычные, ничем не приметные люди, он нарушил приказ Морриса и по сигналу «SOS» отправился им на помощь.

— Когда именно Нарракотт и его люди попали на остров?

— Утром одиннадцатого сигналы «SOS» заметила группа скаутов[333]. Однако добраться до острова не было никакой возможности. Пристать к острову Нарракотту удалось лишь двенадцатого в полдень. Местные жители утверждают, что до этого никто не мог покинуть остров. После шторма море еще долго не успокаивалось.

— А вплавь никто не мог оттуда улизнуть?

— От острова до берега не меньше полутора километров, вдобавок море было бурное, волны со страшной силой обрушивались на берег. И потом, на прибрежных скалах стояли скауты, рыбаки — они во все глаза следили за островом.

У сэра Томаса Легга вырвался вздох.

— Кстати, как насчет пластинки, которую нашли в доме? Может быть, она нам чем-нибудь поможет?

— Я изучил этот вопрос, сэр, — сказал инспектор Мейн. — Пластинка изготовлена фирмой, поставляющей реквизит для театра и кино. Отправлена А. Н. Ониму, эсквайру[334], по просьбе Айзека Морриса, предполагалось, что ее заказали для любительской постановки неопубликованной пьесы. Машинописный текст возвратили вместе с пластинкой.

— Ну а сам текст вам ничего не дал? — спросил сэр Томас Легг.

— Я перехожу к этому пункту, сэр. — Инспектор Мейн откашлялся. — Я, насколько это было возможно, провел самое тщательное расследование тех обвинений, которые содержал текст пластинки. Начал я с Роджерсов — они приехали на остров первыми. Чета Роджерс была в услужении у некой мисс Брейди. Мисс Брейди скоропостижно скончалась. Лечивший ее врач ничего определенного сказать не мог. Из его слов я сделал вывод, что нет никаких оснований считать, будто Роджерсы ее отравили, скорее, они просто допустили небрежность в уходе за больной, иначе говоря, кое-какие поводы для подозрений имеются. Но доказать основательность подобных подозрений практически невозможно.

Далее следует судья Уоргрейв. Его ни в чем не упрекнешь. Он отправил на виселицу Ситона. Но Ситон и в самом деле был виновен, и тут никаких сомнений нет. Исчерпывающие доказательства его вины, правда, обнаружились много лет спустя после казни. Но во время процесса девять из десяти человек считали Ситона невиновным и были убеждены, что судья просто-напросто сводит с ним счеты.

Вера Клейторн, как я выяснил, служила одно время гувернанткой в семье, где утонул маленький мальчик. Но она, похоже, не имела к этому никакого отношения. Более того, она пыталась спасти ребенка — бросилась в воду, и ее унесло в открытое море, так что она сама едва не погибла.

— Продолжайте, Мейн, — вздохнул Легг.

— Перейду к доктору Армстронгу, — сказал Мейн. — Весьма заметная фигура. Кабинет на Харли-стрит. Пользуется репутацией знающего, надежного врача. Ни следа нелегальных операций, ничего похожего, однако он и в самом деле оперировал пациентку по фамилии Клиис в тысяча девятьсот двадцать пятом году, в Лейтморе — он тогда работал в тамошней больнице, У нее был перитонит, и она скончалась прямо на операционном столе. Может быть, Армстронг и не очень искусно провел операцию: он ведь только начинал оперировать, но от неумелости до преступления далеко. Ясно одно: никаких причин убивать эту женщину у него не было.

Далее — Эмили Брент. Беатриса Тейлор была у нее в услужении. Она забеременела, старая дева вышвырнула ее на улицу, и девушка от отчаянья утопилась. Жестокий поступок, но состава преступления и тут нет.

— В том-то вся штука, — сказал сэр Томас Легг. — Видно, мистера Онима интересовали преступления, за которые невозможно было привлечь к суду.

Мейн невозмутимо продолжал перечислять:

— Молодой Марстон был бесшабашным водителем. У него дважды отнимали водительские права, и, по-моему, ему следовало навсегда запретить водить машину. Больше за ним ничего не числится. Джон и Люси Комбс — это ребятишки, которых он задавил неподалеку от Кембриджа. Приятели Марстона дали показания в его пользу, и он отделался штрафом.

Относительно генерала Макартура и вовсе ничего разыскать не удалось. Блестящий послужной список, мужественное поведение на фронте… и все прочее, тому подобное. Артур Ричмонд служил под его началом во Франции, был послан в разведку и убит. Никаких трений между ним и генералом не замечали. Более того, они были добрыми друзьями. Досадные промахи в то время допускали многие — командиры напрасно жертвовали людьми. Не исключено, что речь идет о такого рода промахе.

— Не исключено, — согласился сэр Томас Легг.

— Перейдем к Филиппу Ломбарду. Он был замешан во многих темных делишках, по преимуществу за границей. Раз или два чуть не угодил за решетку. У него репутация человека отчаянного, который ни перед чем не остановится. Из тех, кто может совершить убийство, и не одно, в каком-нибудь Богом забытом уголке.

— Теперь перейдем к Блору. — Мейн запнулся. — Должен напомнить, что Блор был нашим коллегой.

Помощник комиссара заерзал в кресле.

— Блор был прохвост, — выкрикнул он.

— Вы в этом уверены, сэр?

— Он всегда был у меня на подозрении. Но он умел выйти сухим из воды. Я убежден, что Блор дал ложные показания по делу Ландора. Результаты следствия меня не удовлетворили. Но никаких доказательств его вины мне обнаружить не удалось. Я поручил Харрису заняться делом Ландора, но и ему ничего не удалось обнаружить. И все равно я остаюсь при своем убеждении: знай мы, как взяться за дело, мы бы доказали вину Блора. Он, безусловно, был мошенником. — Сэр Легг помолчал и сказал: — Так вы говорите, Айзек Моррис умер? Когда он умер?

— Я ожидал этого вопроса, сэр. Моррис скончался в ночь на восьмое августа. Принял, как я понимаю, слишком большую дозу снотворного. Опять-таки нет никаких данных — трудно решить, что имело место: самоубийство или несчастный случай.

Легг спросил:

— Хотите знать, что я об этом думаю?

— Могу догадаться, сэр.

— Айзек Моррис умер в очень подходящий момент.

Инспектор кивнул:

— Я знал, что и вам это придет в голову.

Сэр Томас Легг ударил кулаком по столу:

— Все это неправдоподобно, просто невероятно! Десять человек убиты на голой скале посреди океана, а мы не знаем ни кто их убил, ни почему, ни как.

Мейн кашлянул:

— Вы не совсем правы, сэр. Почему этот человек убивал, мы, во всяком случае, знаем. Это, несомненно, маньяк, помешавшийся на идее правосудия. Он приложил немало трудов, чтобы разыскать людей, которые были недосягаемы для закона. И выбрал из них десять человек: виновных или невинных — это для нас значения не имеет…

Помощник комиссара снова заерзал.

— Не имеет значения? — прервал он инспектора. — А по-моему… — Он запнулся. Инспектор почтительно ждал. Легг вздохнул, покачал головой. — Продолжайте, — сказал он. — Мне показалось, что я ухватил нить. Нить, которая поможет нам распутать тайну этих преступлений. И тут же ее упустил. Так что вы там говорили, Мейн?

— Так вот, эти десять человек заслуживали, скажем так, смерти. И они умерли. А. Н. Оним выполнил свою задачу. Не могу сказать, как это ему удалось, но сам он непонятным образом скрылся с острова, буквально испарился.

— Да, любой иллюзионист ему бы позавидовал. Но знаете, Мейн, наверняка эта история имеет и вполне реальное объяснение.

— Насколько я понимаю, вы думаете, сэр, что, если этого человека на острове не было, значит, он не мог его покинуть, а если верить записям жертв, его и впрямь там не было. Напрашивается единственно возможное объяснение: убийца один из десятерых.

Сэр Томас Легг кивнул, и Мейн продолжил свой рассказ:

— Такая догадка возникала и у нас. Мы проверили ее. Должен сказать, нам кое-что известно о том, что творилось на Негритянском острове. Вера Клейторн вела дневник, вела дневник и Эмили Брент. Старик Уоргрейв вел записи, заметки, написанные сухим языком судебных протоколов, но проливающие свет на кое-какие обстоятельства. Делал записи и Блор. Факты, фигурирующие в этих записях, совпадают. Умерли они в таком порядке: Марстон, миссис Роджерс, генерал Макартур, Роджерс, мисс Брент, судья Уоргрейв. После смерти судьи Вера Клейторн записала в дневнике, что Армстронг ушел из дому посреди ночи, а Блор и Ломбард бросились следом за ним. В блокноте Блора есть, очевидно, более поздняя запись: «Армстронг исчез». Теперь, когда мы рассмотрели все эти обстоятельства, разгадка просто напрашивается. Армстронг, как вы помните, утонул. А раз он был сумасшедший, что мешало ему убить одного за другим девять человек и самому покончить жизнь самоубийством, бросившись со скалы в море, хотя я не исключаю, что он попросту хотел вплавь добраться до берега.

Отличная разгадка, но она никак не выдерживает проверки. Решительно не выдерживает. Во-первых, нельзя не считаться с показаниями судебного врача. Он прибыл на остров тринадцатого, рано утром. Он мало чем мог нам помочь. Сказал только, что эти люди умерли по меньшей мере тридцать шесть часов назад, не исключено, что и гораздо раньше. Насчет Армстронга он высказался куда более определенно. Сказал, что его труп находился в воде восемь — десять часов, после чего его выкинуло на берег. Из этого вытекает, что Армстронг утонул в ночь с десятого на одиннадцатое, и я сейчас обосную, почему это так. Нам удалось установить, куда прибило труп: он застрял между двумя камнями — на них обнаружились обрывки ткани, волосы и т. д. Очевидно, труп выбросило туда приливом одиннадцатого, часов около одиннадцати утра. Потом шторм утих — следующий прилив так высоко не поднимался.

Вы можете возразить, что Армстронг ухитрился убрать всех троих до того, как утонул. Но имеется одно противоречие, мимо которого мы не можем пройти. Линия прилива не доходила до того места, где мы обнаружили тело Армстронга. Прилив так высоко не поднимался. К тому же он лежал руки-ноги по швам, честь по чести, чего никогда бы не было, если б его выбросил прилив. Из этого неоспоримо вытекает, что Армстронг умер не последним.

Мейн перевел дух и продолжал:

— Отталкиваясь от этих фактов, пойдем дальше. Итак, как обстояли дела на острове утром одиннадцатого? Армстронг «исчез» (утонул). Значит, в живых остались трое: Ломбард, Блор и Вера Клейторн. Ломбард убит выстрелом из револьвера. Его труп нашли рядом с телом Армстронга. Веру Клейторн нашли повешенной в ее же комнате, Блор лежал на площадке перед домом. Голова его была размозжена глыбой мрамора: есть все основания полагать, что она упала на него из окна сверху.

— Из какого окна? — встрепенулся Легг. — Чьей комнаты?

— Комнаты Веры Клейторн. А теперь, сэр, я остановлюсь на каждом из этих случаев по отдельности. Начну с Филиппа Ломбарда. Предположим, что он сбросил мраморную глыбу на Блора, затем подмешал девушке в питье наркотик и повесил ее, после чего спустился к морю и застрелился там из револьвера. Но кто, в таком случае, взял его револьвер? Ведь револьвер мы нашли в доме, на пороге комнаты Уоргрейва.

— Чьи отпечатки пальцев на нем обнаружились?

— Веры Клейторн.

— Но раз так, совершенно ясно, что…

— Понимаю, что вы хотите сказать, сэр. Совершенно ясно, что это Вера Клейторн. Она застрелила Ломбарда, пришла в дом с револьвером, сбросила на голову Блора мраморную глыбу, а затем повесилась. Это было бы вполне возможно. К сиденью одного из стульев в ее комнате прилипли водоросли — точь-в-точь такие же, какие обнаружены на подошвах ее туфель. Похоже, что она встала на стул, накинула петлю на шею и оттолкнула стул.

Но и здесь есть одна загвоздка: если бы Вера оттолкнула стул, он валялся бы на полу. А стул стоял в ряд с другими стульями у стены. Значит, его поднял и поставил к стене кто-то другой, уже после смерти Веры Клейторн.

Остается Блор. Но если вы скажете мне, что, убив Ломбарда и заставив повеситься Веру, он вышел из дому и обрушил на себя мраморную глыбу, дернув за предварительно привязанную к ней веревку, или каким-либо иным способом, я вам не поверю. Никто не совершает самоубийство подобным образом, да и не такой человек был Блор. Нам ли не знать Блора: кого-кого, а его в стремлении к высшей справедливости никак не заподозришь.

— Ваша правда, Мейн, — сказал Легг.

Инспектор продолжал:

— А раз так, сэр, значит, на острове должен был находиться еще кто-то. Этот «кто-то», когда все было закончено, и навел порядок. Но где он прятался все эти дни и куда скрылся? Жители Стиклхевна абсолютно уверены, что никто не мог покинуть остров до прихода лодки. А в таком случае… — Он запнулся.

— Что в таком случае? — спросил сэр Томас Легг.

Инспектор вздохнул. Покачал головой. Наклонился к помощнику комиссара:

— В таком случае, кто же их убил? — спросил он.

РУКОПИСЬ, КОТОРУЮ ПЕРЕСЛАЛ В СКОТЛЕНД-ЯРД КАПИТАН РЫБОЛОВЕЦКОГО СУДНА «ЭММА ДЖЕЙН»

Еще в юности я понял, сколь противоречива моя натура. Прежде всего скажу, что романтика пленяла меня всю жизнь. Романтический прием приключенческих романов, которыми я зачитывался в детстве: важный документ бросают в море, предварительно запечатав его в бутылку, неизменно сохранял для меня очарование. Сохраняет он его и сейчас — вот почему я и решил написать исповедь, запечатать ее в бутылку и доверить волнам. Один шанс из ста, что мою исповедь найдут, и тогда (возможно, я напрасно льщу себя такой надеждой) доселе не разрешенная тайна Негритянского острова будет раскрыта.

Но не только романтика пленяла меня. Я упивался, наблюдая гибель живых существ, наслаждался, убивая их. Мне нравилось истреблять садовых вредителей… Жажда убийств была ведома мне с детских лет. Вместе с ней во мне жило глубоко противоположное, но мощное стремление к справедливости. Одна мысль о том, что по моей вине может погибнуть не только невинный человек, но даже животное, преисполняла меня ужасом. Я всегда жаждал торжества справедливости.

Я думаю, что это объяснит человеку, разбирающемуся в психологии, во всяком случае, почему я решил стать юристом — при моем складе характера это был закономерный выбор. Профессия юриста отвечала чуть не всем моим стремлениям.

Преступление и наказание всегда привлекали меня. Я с неизменным интересом читаю всевозможные детективы и криминальные романы. Я нередко изобретал сложнейшие способы убийства — просто чтобы провести время.

Когда наконец я стал судьей, развилась и еще одна черта моего характера, до сих пор таившаяся под спудом. Мне доставляло неизъяснимое наслаждение наблюдать, как жалкий преступник уже на скамье подсудимых пытается уйти от наказания, но чувствует, что отмщение близится, что оно неотвратимо. Однако учтите: вид невинного на скамье подсудимых не доставлял мне удовольствия. Два раза, если не больше, когда мне казалось, что обвиняемый невиновен, я прекращал дело: мне удавалось доказать присяжным, что тут нет состава преступления. Однако благодаря распорядительности полицейских большинство обвиняемых, привлекаемых по делам об убийстве, были действительно виновны.

Так обстояло дело и в случае с Эдвардом Ситоном. Правда, его внешность и манеры производили обманчивое впечатление и ему удалось расположить к себе присяжных. Однако улики, пусть и не слишком впечатляющие, зато несомненные, и мой судейский опыт убедили меня, что он совершил преступление, в котором его обвиняли, а именно: убил пожилую женщину, злоупотребив ее доверием.

У меня сложилась репутация юриста, с легким сердцем посылающего людей на виселицу, однако это более чем несправедливо. Мои напутствия присяжным всегда отличали справедливость и беспристрастность. Вместе с тем я не мог допустить, чтобы наиболее пылкие из адвокатов своими пылкими речами играли на чувствах присяжных. Я всегда обращал их внимание на имеющиеся в нашем распоряжении улики.

В последние годы я стал замечать перемены в своем характере: я потерял контроль над собой — мне захотелось не только выносить приговор, но и приводить его в исполнение. Захотелось — я буду откровенен — самому совершить убийство. Я видел в этом жажду самовыражения, неотъемлемую черту каждого художника. А я и был или, вернее, мог стать художником в своей сфере — в сфере преступления! Я потерял власть над своим воображением, которое мне дотоле удавалось держать в узде: ведь в ином случае оно препятствовало бы моей работе.

Мне было необходимо… просто необходимо совершить убийство! Причем отнюдь не обыкновенное убийство. А небывалое, неслыханное, из ряда вон выходящее убийство! Наверное, мое воображение осталось воображением подростка. Меня манило ко всему театральному, эффектному! Манило к убийству… Да, да, манило к убийству… Однако врожденное чувство справедливости, прошу вас мне поверить, останавливало меня, удерживало от убийства. Я не мог допустить, чтобы пострадал невинный.

Мысль о возмездии осенила меня совершенно неожиданно — на нее меня натолкнуло одно замечание, которое обронил в случайном разговоре некий врач, рядовой врач-практик. Он заметил, что есть очень много преступлений, недосягаемых для закона. И в качестве примера привел случай со своей пациенткой, старой женщиной, умершей незадолго до нашего разговора. Он убежден, сказал мне врач, что пациентку погубили ее слуги, муж и жена, которые не дали ей вовремя предписанное лекарство, и притом умышленно, так как после смерти хозяйки должны были получить по завещанию изрядную сумму денег. Доказать их вину, объяснил мне врач, практически невозможно, и тем не менее он совершенно уверен в правоте своих слов. Он добавил, что подобные случаи преднамеренного убийства отнюдь не редкость, но привлечь за них по закону нельзя.

Этот разговор послужил отправной точкой. Мне вдруг открылся путь, по которому я должен идти. Одного убийства мне мало, если убивать, так с размахом — решил я.

Мне припомнилась детская считалка, считалка о десяти негритятах. Когда мне было два года, мое воображение потрясла участь этих негритят, число которых неумолимо, неизбежно сокращалось с каждым куплетом. Я втайне занялся поисками преступников… Не стану подробно описывать, как я осуществлял поиски, — это заняло бы слишком много места. Чуть не каждый разговор, который у меня завязывался, я старался повернуть определенным образом — и получал поразительные результаты. Историю доктора Армстронга я узнал, когда лежал в больнице, от ходившей за мной сестры: ярая поборница трезвости, она всячески старалась убедить меня в пагубности злоупотребления спиртными напитками, и в доказательство рассказала, как при ней пьяный врач зарезал во время операции женщину. Невзначай задав вопрос, в какой больнице она проходила практику, я вскоре выведал все, что мне требовалось. И без всякого труда напал на след этого врача и его пациентки.

Разговор двух словоохотливых ветеранов в моем клубе навел меня на след генерала Макартура. Путешественник, только что возвратившийся с берегов Амазонки, рассказал мне о том, как бесчинствовал в тех краях некий Филипп Ломбард. Пышущая негодованием жена английского чиновника на Мальорке [335] рассказала мне историю высоконравственной пуританки [336] Эмили Брент и ее несчастной служанки. Антони Марстона я выбрал из большой группы людей, повинных в подобных преступлениях. Неслыханная черствость, полная неспособность к состраданию, на мой взгляд, делали его фигурой, опасной для общества и, следовательно, заслуживающей кары. Что же касается бывшего инспектора Блора, то о его преступлении я, естественно, узнал от моих коллег, которые горячо и без утайки обсуждали при мне дело Ландора. Не могу передать, какой гнев оно вызвало у меня. Полицейский — слуга закона, и уже поэтому должен быть человеком безупречной нравственности. Ведь каждое слово таких людей обладает большим весом, хотя бы в силу того, что они являются стражами порядка.

И наконец, я перейду к Вере Клейторн. Как-то, переплывая Атлантический океан, я засиделся допоздна в салоне для курящих, компанию мне составил красивый молодой человек Хьюго Хамилтон. Вид у него был донельзя несчастный. Чтобы забыться, он усиленно налегал на выпивку. Видно было, что ему просто необходимо излить душу. Не надеясь ничего выведать от него, я чисто машинально завязал с ним привычный разговор. То, что я услышал, бесконечно потрясло меня, я и сейчас помню каждое его слово…

— Вы совершенно правы, — сказал он. — Чтобы убить ближнего, необязательно подсыпать ему, скажем, мышьяк или столкнуть со скалы, вовсе нет. — Он наклонился и, глядя мне в глаза, сказал: — Я знал одну преступницу… Очень хорошо знал… Да что там говорить, я даже любил ее. И, кажется, не разлюбил и теперь… Ужас, весь ужас в том, что она пошла на преступление из-за меня… Я, конечно, об этом не догадывался. Женщины — это изверги. Сущие изверги, вы бы никогда не поверили, что девушка, славная, простая, веселая девушка способна на убийство? Что она отпустит ребенка в море, зная, что он утонет, ведь вы бы не поверили, что женщина способна на такое?

— А вы не ошибаетесь? — спросил я — Ведь это могла быть чистая случайность.

— Нет, это не случайность, — сказал он, внезапно протрезвев. — Никому другому это и в голову не пришло. Но мне достаточно было взглянуть на нее, и я все понял сразу, едва вернулся… И она поняла, что я все понял. Но она не учла одного: я любил этого мальчика… — Он замолчал, но он и так сказал достаточно, чтобы я смог разузнать все подробности этой истории и напасть на след убийцы.

Мне нужен был десятый преступник. И я его нашел: это был некий Айзек Моррис. Подозрительный тип. Помимо прочих грязных делишек, он промышлял и торговлей наркотиками, к которым пристрастил дочь одного из моих друзей. Бедная девочка на двадцать втором году покончила с собой.

Все время, пока я искал преступников, у меня постепенно вызревал план. Теперь он был закончен, и завершающим штрихом к нему послужил мой визит к одному врачу с Харли-стрит. Я уже упоминал, что перенес операцию. Врач уверил меня, что вторую операцию делать не имеет смысла. Он разговаривал со мной весьма обтекаемо, но от меня не так-то легко скрыть правду.

Я понял, меня ждет долгая мучительная смерть, но отнюдь не намеревался покорно ждать конца, что, естественно, утаил от врача. Нет, нет, моя смерть пройдет в вихре волнений. Прежде чем умереть, я наслажусь жизнью.

Теперь раскрою вам механику этого дела.

Остров, чтобы пустить любопытных по ложному следу, я приобрел через Морриса. Он блестяще справился с этой операцией, да иначе и быть не могло: Моррис собаку съел на таких делах. Систематизировав раздобытые мной сведения о моих будущих жертвах, я придумал для каждого соответствующую приманку. Надо сказать, что все, без исключения, намеченные мной жертвы попались на удочку. Приглашенные прибыли на Негритянский остров 8 августа. В их числе был и я.

С Моррисом я к тому времени уже расправился. Он страдал от несварения желудка. Перед отъездом из Лондона я дал ему таблетку и наказал принять на ночь, заверив, что она мне чудо как помогла. Моррис отличался мнительностью, и я не сомневался, что он с благодарностью последует моему совету. Я ничуть не опасался, что после него останутся компрометирующие бумаги или записи. Не такой это был человек.

Мои жертвы должны были умирать в порядке строгой очередности — этому я придавал большое значение. Я не мог поставить их на одну доску — степень вины каждого из них была совершенно разная. Я решил, что наименее виновные умрут первыми, дабы не обрекать их на длительные душевные страдания и страх, на которые обрекал хладнокровных преступников. Первыми умерли Антони Марстон и миссис Роджерс; Марстон — мгновенно, миссис Роджерс — мирно отошла во сне. Марстону, по моим представлениям, от природы не было дано то нравственное чувство, которое присуще большинству из нас. Нравственность попросту не существовала для него: язычником, вот кем он был. Миссис Роджерс, и в этом я совершенно уверен, действовала в основном под влиянием мужа.

Нет нужды подробно описывать, как умерли эти двое. Полиция и сама без особого труда установила бы, что послужило причиной их смерти. Цианистый калий раздобыть легко — им уничтожают ос. У меня имелся небольшой запас этого яда, и, воспользовавшись общим замешательством, наставшим после предъявленных нам обвинений, я незаметно подсыпал яд в почти опорожненный стакан Марстона.

Хочу добавить, что я не спускал глаз с лиц моих гостей, пока они слушали предъявленные им обвинения, и пришел к выводу, что они все без исключения виновны: человек с моим опытом просто не может ошибиться.

От страшных приступов боли, участившихся в последнее время, мне прописали сильное снотворное — хлоралгидрат. Мне не составило труда накопить смертельную дозу этого препарата. Роджерс принес своей жене коньяк, поставил его на стол, проходя мимо, я подбросил снотворное в коньяк. И опять все прошло гладко, потому что в ту пору нами еще не овладела страшная подозрительность.

Генерал Макартур умер без страданий. Он не слышал, как я подкрался к нему. Я тщательно продумал, когда мне уйти с площадки так, чтобы моего отсутствия никто не заметил, и все прошло прекрасно.

Как я и предвидел, смерть генерала побудила гостей обыскать остров. Они убедились, что, кроме нас семерых, никого на острове нет — и в их души закралось подозрение. Согласно моему плану, на этом этапе мне нужен был сообщник. Я остановил свой выбор на Армстронге. Он произвел на меня впечатление человека легковерного, кроме того, он знал меня в лицо, был обо мне наслышан, и ему просто не могло прийти в голову, что человек с моим положением в обществе может быть убийцей. Его подозрения падали на Ломбарда, и я сделал вид, что разделяю их. Я намекнул ему, что у меня есть хитроумный план, благодаря которому мы сможем, заманив преступника в ловушку, изобличить его.

Хотя к этому времени комнаты всех гостей были подвергнуты обыску, личный обыск еще не производился. Но я знал, что его следует ожидать с минуты на минуту.

Роджерса я убил утром 10 августа. Он колол дрова и не слышал, как я подобрался к нему. Ключ от столовой, которую он накануне запер, я вытащил из его кармана.

В разгар суматохи, поднявшейся после этого, для меня не составило труда проникнуть в комнату Ломбарда и изъять его револьвер. Я знал, что у него при себе револьвер, — не кто иной, как я, поручил Моррису напомнить Ломбарду, чтобы он не забыл захватить с собой оружие.

За завтраком, подливая кофе мисс Брент, я подсыпал ей в чашку остатки снотворного. Мы ушли из столовой, оставив ее в одиночестве. Когда я чуть позже проскользнул в комнату, она была уже в полудреме, и я сделал ей укол цианистого калия. Появление шмеля вы можете счесть ребячеством, но мне действительно хотелось позабавиться. Я старался ни в чем не отступать от моей любимой считалки.

После чего события развернулись так, как я и рассчитывал: если память мне не изменяет, именно я потребовал подвергнуть всех обыску. И всех самым тщательным образом обыскали. Но револьвер я уже спрятал, а яд и снотворное использовал.

Тогда-то я и предложил Армстронгу привести в действие мой план. План мой отличала незамысловатость — следующей жертвой должен был стать я. Убийца переполошится, к тому же, если я буду числиться мертвым, я смогу невозбранно бродить по дому и выслежу, кто этот неведомый убийца. Армстронгу мой план пришелся по душе. В тот же вечер мы провели его в жизнь. Нашлепка из красной глины на лбу, алая клеенка из ванной, серая шерсть — вот и все, что нам понадобилось для этой постановки. Добавьте неверный, мерцающий свет свечей, к тому же приблизился ко мне один Армстронг. Так что и тут все прошло без сучка без задоринки. Вдобавок, когда мисс Клейторн, едва водоросли коснулись ее шеи, испустила истошный крик, все кинулись к ней на помощь, и у меня с лихвой хватило времени, чтобы как можно натуральнее изобразить мертвеца.

Эффект превзошел все наши ожидания. Армстронг отлично справился со своей ролью. Меня перенесли в мою комнату и уложили на постель. Больше обо мне не вспоминали: все они были насмерть перепуганы и опасались друг друга.

У меня было назначено свидание с Армстронгом на без малого два ночи. Я завел его на высокую скалу позади дома.

Сказал, что отсюда мы увидим, если кто-нибудь захочет к нам подкрасться, нас же, напротив, никто не увидит, потому что окна выходят на другую сторону. Армстронг по-прежнему ничего не подозревал, что было более чем странно: ведь считалка, вспомни он только ее, предупреждала — «один попался на приманку»…

Армстронг проглотил приманку, ничего не заподозрив.

И тут опять же все прошло без сучка без задоринки. Я нагнулся, вскрикнул, объяснил, что увидел ниже по склону ход в пещеру, и попросил его убедиться, так ли это. Он наклонился. Я толкнул его в спину, он покачнулся и рухнул в бушующее море. Я вернулся домой. Наверное, Блор услышал, как я шел по коридору. Чуть выждав, я пробрался в комнату Армстронга, а чуть погодя, нарочно стараясь топать как можно громче, чтобы меня услышали, ушел оттуда. Когда я спустился вниз, наверху открылась дверь. Они, должно быть, видели, как я выходил из дому. И спустя минуту двое пошли за мной следом. Я обогнул дом, проник в него через окно столовой, которое предварительно оставил открытым. Окно за собой прикрыл и только тогда разбил стекло. Потом поднялся к себе и лег в постель.

Я предполагал, что они снова обыщут весь дом, но рассчитывал, что приглядываться к телам не станут, разве заглянут под простыню, чтобы убедиться, не прячется ли там под видом трупа Армстронг. Так оно и вышло.

Да, забыл упомянуть, что револьвер я подбросил в комнату Ломбарда. Видимо, вам будет любопытно узнать, куда я его спрятал на время обыска. В шкафу хранились запасы консервов, всевозможных коробок с печеньем. Я открыл одну из нижних коробок, кажется, с галетами, сунул туда револьвер и снова заклеил ее скотчем.

Я рассчитал — и не ошибся, — что никому не придет в голову рыться в запаянных банках и запечатанных коробках, тем более что все верхние жестянки были нетронуты. Алую клеенку я упрятал под ситцевый чехол одного из кресел в гостиной, шерсть — в диванную подушку, предварительно ее подпоров.

И вот наконец настал долгожданный миг — на острове осталось всего три человека, которые до того боялись друг друга, что были готовы на все, притом у одного из них имелся револьвер. Я следил за ними из окна. Когда Блор подошел к дому, я свалил на него мраморные часы из окна Веры. Exit [337] Блору.

Из своего окна я видел, как Вера застрелила Ломбарда. В смелости и находчивости ей не откажешь. Она ничем не уступала Ломбарду, а в чем-то и превосходила его. После этого я сразу кинулся в комнату Веры — подготовить сцену к ее приходу.

Я ставил увлекательный психологический эксперимент. Понудят ли Веру к самоубийству угрызения совести (ведь она только что застрелила человека) вкупе с навевающей ужас обстановкой, будет ли этого достаточно? Я надеялся, что будет. И не ошибся. Вера Клейторн повесилась у меня на глазах: затаившись за шкафом, я следил за ней.

Перехожу к последнему этапу. Я вышел из-за шкафа, поднял стул, поставил его у стены. Револьвер я нашел на лестничной площадке — там его обронила Вера. Я постарался не смазать отпечатки ее пальцев.

Что же дальше? Я завершил мой рассказ. Вложу рукопись в бутылку, запечатаю и брошу ее в море. Почему? Да, почему?.. Я тешил свое самолюбие мыслью изобрести такое преступление, которое никто не сможет разгадать. Но я художник, и мне открылось, что искусства для искусства нет. В каждом художнике живет естественная жажда признания. Вот и мне хочется, как ни стыдно в этом признаться, чтобы мир узнал о моем хитроумии…

Я написал свою исповедь, исходя из предположения, что тайна Негритянского острова не будет раскрыта. Но не исключено, что полиция окажется умнее, чем я ожидал. Как-никак, есть три обстоятельства, которые могут способствовать разгадке моего преступления. Первое: полиции отлично известно, что Эдвард Ситон был виновен. А раз так, они знают, что один из десятерых в прошлом не совершал убийства, а из этого, как ни парадоксально, следует, что не кто иной, как этот человек, виновен в убийствах на Негритянском острове. Второе обстоятельство содержится в седьмом куплете детской считалки. Причиной смерти Армстронга послужила «приманка», на которую он попался — а вернее, из-за которой он попал в переплет, приведший его к смерти. Иными словами, в считалке ясно сказано, что смерть Армстронга связана с каким-то обманом. Уже одно это могло бы послужить толчком к разгадке. В живых тогда осталось всего четверо, причем совершенно очевидно, что из всех четверых Армстронг мог довериться безоговорочно лишь мне. И наконец, третье обстоятельство имеет чисто символический характер. Помета смерти на моем лбу. Что это, как не Каинова печать? [338]

Мой рассказ подходит к концу. Бросив бутылку с исповедью в море, я поднимусь к себе, лягу в постель. К моему пенсне привязана черная тесемка, но на самом деле это никакая не тесемка, а тонкая резинка. Пенсне я положу под себя. Один конец резинки обмотаю вокруг дверной ручки, другой вокруг револьвера, но не слишком надежно… А дальше по моим предположениям произойдет вот что. Моя рука — я оберну ее платком — спустит курок, и платок упадет на пол. Револьвер, привязанный к резинке, отлетит к двери, стукнется о дверную ручку, резинка отвяжется и повиснет на пенсне, не вызвав ничьих подозрений. Платок на полу и вовсе не вызовет ничьих подозрений. Когда меня найдут, я буду лежать на кровати с простреленной головой — в полном соответствии с дневниковыми записями моих товарищей по несчастью. К тому времени, когда к нашим телам получат доступ судебные медики, время моей смерти установить будет невозможно.

После шторма на остров приплывут люди, но что они найдут здесь — лишь десять трупов и неразрешимую загадку Негритянского острова.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

«Свидание со смертью»

Роман написан в Ираке, где чета Мэллоуэн-Кристи проводила свой последний предвоенный сезон раскопок.

Это очередной и весьма удачный роман-путешествие, действие которого разворачивается сначала в Иерусалиме, затем — в «городе цвета алых роз», как иногда называют древнюю Петру. Миссис Кристи удалось довольно скупыми, но весьма выразительными штрихами очень точно передать атмосферу описываемых мест — столь экзотичный антураж и столь колоритные характеры встречаются далеко не в каждом ее романе.

К этому периоду творчества Эркюль Пуаро уже перестает быть центральной фигурой ее романов, что, впрочем, не наносит ущерба его популярности у читателей. Между тем сама миссис Кристи после публикации этого произведения посетовала в интервью лондонской «Дейли мейл»: «Порою я спрашиваю себя: ну зачем, зачем я придумала этого напыщенного, вульгарно одевающегося, назойливого человечка, который вечно все норовит поправить по своему вкусу, все время хвастается, то и дело подкручивает усы и нелепо склоняет набок свою яйцевидную голову?.. Да, конечно, я обязана ему своим материальным благополучием, но с другой стороны, он обязан мне жизнью. Иногда, когда он особенно меня раздражает, мне так хочется разделаться с ним. Всего несколько росчерков пера — и… его не будет. Но я тут же явственно слышу его ехидный голос: „Не думай, что тебе так легко удастся избавиться от Пуаро! Он слишком умен для такой участи“». Впрочем, что бы ни говорила о своем знаменитом сыщике миссис Кристи, в этом романе она относится к нему с нескрываемой нежностью и многое прощает.

Миссис Кристи довольно часто придает персонажам своих произведений весьма узнаваемые черты реальных людей. В «Свидании со смертью», например, одна из самых колоритных фигур — леди Уэстхолм — явно напоминает конкретную историческую личность — леди Астор. Она тоже американка, тоже вышла замуж за английского аристократа и тоже сделала блестящую политическую карьеру.

Одна из реплик другого персонажа — доктора Жерара в адрес леди Уэстхолм: «… эту женщину надо отравить, и как это ее муж до сих пор этого не сделал!» — не может не вызвать в памяти часто цитируемую шутливую перепалку леди Астор с Уинстоном Черчиллем:

«Сэр, если бы вы были моим мужем, я бы подсыпала вам в кофе яд».

«Мадам, если бы вы были моей женой, я не задумываясь тут же бы его выпил».

В 1945 году роман был переработан самой Агатой Кристи в пьесу, в ней миссис Бойнтон, понимавшая, что жить ей осталось недолго, сама убивает себя таким образом, чтобы подозрение пало на членов ее семьи. Концовка, несомненно, более верна с психологической точки зрения, но менее выигрышна для сюжета в целом.

Роман вышел в Англии в 1939 году.

До настоящей публикации существовал один перевод на русский язык. Перевод М. Макаровой выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

«Рождество Эркюля Пуаро»

Роман написан в традиционной для «Золотого века детектива» манере — семейное убийство в загородном доме в запертой изнутри комнате — что, в общем-то, нехарактерно для Дамы Агаты.

Изяществом детективной линии «Рождество Эркюля Пуаро» напоминает «Роджера Экройда» и вполне может служить учебником для начинающих писателей, хотя эмоциональная подоплека преступления раскрыта явно недостаточно.

Зато весьма тонко и многогранно показаны семейные отношения, а также сделана весьма успешная попытка их психологического осмысления. Нужно однако отметить, что читателя вовсе не вовлекают в разгадывание сугубо внутрисемейной загадки: «Кто же из них?» Миссис Кристи во время свершает крутой вираж и оказывается снова впереди читателя, особенно того читателя, который уверен, что ему удалось хоть на немного обогнать саму Агату Кристи…

Улика, найденная на месте преступления, которая вроде бы должна подсказать разгадку «запертой комнаты», сама по себе в высшей степени загадочна… и к убийству как таковому не имеет отношения… Его подоплеку надо искать в особенностях характеров и черт, присущих как убитому главе семейства, так и его отпрыскам… Именно здесь Дама Агата мастерски играет на деталях, и, в сущности, от читателя требуется только внимание. Особенно в тот момент, когда упоминается известный многим психологический феномен: старому дворецкому почему-то кажется, что он уже не раз видел некое лицо при абсолютно схожих обстоятельствах…

В романе можно найти немало чересчур надуманных моментов (чего стоит одно только покушение на убийство… с помощью каким-то образом водруженного на дверь ядра), что, впрочем, по мнению Роберта Барнарда, и «не важно, так как в этом случае о реализме вообще следует забыть, принять условности жанра и не пытаться слишком пристально вглядываться в механику убийства, нужно просто наслаждатьтся чтением».

Книга получила самые лестные отзывы. Критик и поэт Эдвин Мьюир утверждал, что «даже труп здесь достоин всяческих похвал». Что же касается Пуаро, так он в романе просто блистателен…

Впервые опубликован в Англии в 1938 году.

Существует два перевода на русский язык. Перевод под редакцией М. Макаровой и А. Титова выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

«Убить легко»

Весьма типичный для миссис Кристи канонический детектив, написанный в духе «триллера»: здесь серия убийств в идилическом, не тронутом цивилизацией местечке, сыщик-люби-тель, ярко выраженная любовная линия…

В романе делается ббльший упор на занимательность, нежели на психологизм. Второстепенные персонажи довольно схематичны (за исключением лорда Уитфилда с его неожиданно глубокой трактовкой библейского возмездия). Здесь впервые миссис Кристи сопоставляет убийство с душевной болезнью — вещи, по мнению писательницы, часто взаимосвязанные.

«Вычислить» убийцу очень трудно, поскольку в романе хватает и подозреваемых, и вполне подходящих мотивов и обстоятельств — в тихом сонном городке вовсю кипят нешуточные страсти. Развязка романа совершенно неожиданна — как для всех действующих лиц, так и для читателя.

В этот роман вполне могла вписаться мисс Марпл. Кстати, Лавиния Пинкертон — попутчица главного героя романа Люка Фицвильяма, убитая почти в самом начале, очень напоминает мисс Марпл, равно как и подруга убитой Гонория Уэйнфлит. Именно от нее мы слышим столь часто звучащую из уст мисс Марпл фразу: «Мы, женщины, очень наблюдательны».

Видимо, наличие в книге двух столь похожих на мисс Марпл дам привело к страшному конфузу авторов знаменитого «Каталога детективов», написавших в аннотации, что «мисс Марпл в романе очень убедительна и держится с необыкновенным достоинством».

Тем не менее здесь ее нет. И она тут совсем не требуется, как и зачем-то объявившийся «под занавес» инспектор Баттл, поскольку Люк Фицвильям успевает сам предотвратить, можно сказать, почти уже свершившееся убийство. Впрочем, присутствие инспектора и в других произведениях может объясняться разьве что только необыкновенной (и совершенно непонятной) симпатией к нему со стороны миссис Кристи, так как ни в одном из них ему так и не удается раскрыть преступление…

Впервые роман опубликован в Англии в 1939 году.

Существует один перевод на русский язык. Перевод под редакцией М. Макаровой и А. Титова выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

«Десять негритят»

По мнению критиков самый блистательный роман Агаты Кристи, сюжет которого наверняка знаком многим читателям.

События разворачиваются на отрезанном от всего мира острове, то есть в замкнутом пространстве и при ограниченном круге действующих лиц. Ситуация, довольно часто встречающаяся в романах Кристи. Это первое произведение, на написание которого миссис Кристи вдохновили детские стишки, а именно считалочка «Десять негритят». Впоследствии она еще не раз использует этот прием, но ни в одном случае стихотворные строчки не будут обыграны столь остроумно.

Задача, которую поставила перед собой писательница, была черезвычайно сложна — в соответствии со «сценарием» считалочки ей нужно было «убить» каждого из действующих в романе персонажей. Сразу же после выхода романа она в одном из интервью с сознанием исполненного долга сказала: «Это было очень трудно. Десять человек должны были умереть так, чтобы их смерть не выглядела смешной и нелепой, а убийцу не должны были опознать раньше времени. Мне пришлось изрядно потрудиться, и я очень довольна тем, что получилось в конечном итоге… Книгу хорошо приняли, и была хорошая пресса, но кто действительно доволен ею, так это я сама, поскольку лучше всех критиков знаю, как мне с ней пришлось помучиться».

Критика и на самом деле была единодушна в своих оценках. Все отмечали роман как один из самых остроумнейших, отмечали живость повествования и глубину разработки образов. Примером подобных публикаций может служить статья в «Нью Стейтсмен»:

«Миссис Кристи опять первая, но не стоит и пытаться с кем-то ее сравнивать. В своем жанре она вне конкуренции. Кто бы еще из ее собратьев дерзнул обыграть сюжет детского стишка и не побоялся бы провала? Дабы продемонстирировать свою недосягаемость собратьям по детективному цеху, миссис Кристи позволяет нам заглянуть в мысли каждого пересонажа — но и после этого никто не может догадаться, кто убийца. Эта книга — в ряду лучших ее книг, она достигла наивысшей отметки на шкале „детективных“ удач».

По сюжету романа самой Агатой Кристи была написана пьеса. Кроме того поставлен мюзикл и снято четыре фильма — к сожалению ни одного удачного.

Роман вышел в Англии в 1939 году.

На русский язык переведен Л. Беспаловой и впервые опубликован в журнале «Сельская молодежь» в 1965 году. В дальнейшем неоднократно переиздавался.

В собрании сочинений текст перевода дается по изданию: Агата Кристи. «Восточный экспресс»: Правда, 1991.

А. Титов

Примечания

1

Мертвое море — крупное озеро на Ближнем Востоке, в Иордании и Израиле. Названо так из-за отсутствия органической жизни, что вызвано высокой концентрацией соли в воде.

(обратно)

2

Иерусалим — один из древнейших городов на Ближнем Востоке, священный город трех мировых религий: иудаизма, мусульманства и христианства и памятник архитектуры многих народов. В 1920–1947 годах административный центр британской мандатной территории Палестина.

(обратно)

3

Энтони Троллоп (1815–1882) — английский писатель, автор ряда реалистических романов из жизни Англии XIX века.

(обратно)

4

Бакалавр — научная степень, присваиваемая колледжем или университетом студентам, завершившим четырехлетний курс обучения.

(обратно)

5

Петра — древний город, высеченный в скалах, столица Набатейского царства; расположен в 150 км к юго-востоку от Иерусалима. Пещерные жилища, храмы, театры, гробницы.

(обратно)

6

Луини Бернардино (ок. 1485–1532) — художник эпохи Возрождения. Наиболее известна его картина «Мадонна с розами», выполненная в мягких серых и золотистых тонах.

(обратно)

7

Галльский — характерный для французов: по названию кельтского племени, жившего в древности на территории современной Франции и Бельгии.

(обратно)

8

Катар — государство в северо-восточной части Аравийского полуострова. До 1971 года британский протекторат.

(обратно)

9

«Ле Матэн» — ежедневная парижская газета, публиковавшая информационно-аналитические материалы. Выходила в 1882–1944 годах.

(обратно)

10

Рефлексия — размышление, полное сомнений и колебаний, склонность анализировать свои мысли и переживания.

(обратно)

11

Конюшни царя Соломона — подземные помещения, обнаруженные при раскопках так называемого Второго храма, который был построен на Храмовой горе в Иерусалиме к 515 году до н. э. и разрушен римлянами в 70 году н. э.

(обратно)

12

Стена Плача — часть западной стены Второго храма, который воздвиг царь Палестины Ирод Великий. Святыня еврейского народа. У ее подножия проводятся официальные церемонии и молебны.

(обратно)

13

Храм Омара — мечеть Куббат ас-Сахра (араб. «Купол скалы»), величественное восьмигранное здание в центре Храмовой горы, увенчанное золотым куполом. Была построена в 691 году халифом Абд аль-Маликом и является святыней мусульман.

(обратно)

14

Акрополь — возвышенная и укрепленная часть древнегреческого города; наиболее известен афинский Акрополь, где сохранились выдающиеся произведения архитектуры и скульптуры V века до н. э. — «Золотого века» в истории культуры Греции.

(обратно)

15

Укротительница (фр.).

(обратно)

16

Город царя Давида — остатки строений, фрагменты городских стен и т. п., обнаруженные при раскопках к югу от стен Старого города в Иерусалиме и являющиеся, как предполагают, руинами крепости, которую около 1000 года до н. э. здесь построил царь Давид.

(обратно)

17

«Бюро Кука» — известное туристическое агентство, имеющее отделения во многих странах мира. Названо по имени основателя Томаса Кука (1808–1892).

(обратно)

18

Вифлеем — небольшой город недалеко от Иерусалима, где, согласно Библии, родился Иисус Христос.

(обратно)

19

Назарет — небольшой город в северной части Палестины (в прежней Галилее), где, согласно Библии, жили Дева Мария и ее муж Иосиф и где вырос Иисус Христос.

(обратно)

20

Тивериада — область и город (совр. Тиверия) на западном берегу реки Иордан.

(обратно)

21

Галилейское море — большое озеро на северо-востоке Палестины, в бассейне реки Иордан.

(обратно)

22

Святая Земля — традиционное название Палестины в христианской литературе.

(обратно)

23

Джараш — древний город в Палестине к востоку от реки Иордан (на территории современной Иордании), где сохранились развалины многих римских построек — храмов, триумфальной арки и др.

(обратно)

24

Гарвард — старейший университет США, основанный в Кембридже (штат Массачусетс) в 1636 году.

(обратно)

25

Гольф — распространенная в Англии спортивная игра. Проводится на поле с лунками. Задача игроков — специальными клюшками загнать в каждую из лунок небольшой резиновый мяч.

(обратно)

26

Миля — мера длины, равная 1,609 км.

(обратно)

27

Истинно благородный (фр.).

(обратно)

28

Харамеш-Шериф — (араб. «Возвышенная святыня») — по арабскому названию Храмовой горы. После завоевания Иерусалима арабами в 638 году здесь были построены две мечети.

(обратно)

29

Шекель (сикель) — древнееврейская мера веса и монета весом примерно в 14 г. серебра.

(обратно)

30

Иевусеи — один из ханаанейских древнесемитских народов, у которого израильтяне во главе с царем Давидом отвоевали территорию, где теперь находится Иерусалим. Место, где царем Соломоном был впоследствии построен храм, было, согласно Библии, куплено Давидом у одного из иевусеев за 50 шекелей серебра (Ветхий Завет, Вторая Книга Самуила, 24, 18–25).

(обратно)

31

Драгоман — переводчик при европейском посольстве или консульстве, преимущественно в странах Востока.

(обратно)

32

Мышьяк — белый порошок без вкуса и запаха, в малых дозах применяемый в медицине, в больших являющийся смертельным ядом.

(обратно)

33

«Лапсанг Сушонг» — сорт изысканного китайского чая.

(обратно)

34

Пенни — мелкая монета из бронзы или медно-никелевого сплава, до 1971 года составлявшая одну двадцатую шиллинга и одну двухсот сороковую фунта стерлингов.

(обратно)

35

И все же (фр.).

(обратно)

36

Василиск — мифическое чудовище с туловищем петуха и хвостом змеи, убивающее своим взглядом все живое.

(обратно)

37

Пэр — титул представителя высшей аристократии в Англии.

(обратно)

38

Твид — грубая шерстяная ткань с особым диагональным плетением разноцветных нитей.

(обратно)

39

Лига Наций — международная организация, учрежденная после Первой мировой войны и имевшая целью развитие сотрудничества между народами и гарантию их мира и безопасности. Просуществовала до начала Второй мировой войны.

(обратно)

40

Лейбористская партия — одна из крупнейших политических партий Великобритании, основана в Англии в 1900 году на базе профсоюзного движения.

(обратно)

41

Консервативная партия — одна из крупнейших и старейших политических партий Великобритании, организационно оформившаяся в 1867 году.

(обратно)

42

Либеральная партия — одна из крупнейших партий Великобритании во 2-й половине XIX века, существовала до 20-х годов XX века.

(обратно)

43

Ленч — второй завтрак в 12–14 часов.

(обратно)

44

Иерихон — один из древнейших городов в Палестине на территории современной Иордании к северо-востоку от Иерусалима.

(обратно)

45

Бедекер — немецкое издательство, выпускающее одноименные путеводители. Пользуются большой популярностью. Названы по имени основателя издательства Корса Бедекера (1801–1859).

(обратно)

46

Баальбек — древний город на территории современного Ливана, известный развалинами огромного храма Юпитера, сооруженного в III–II веках до н. э.

(обратно)

47

Дамаск — столица современной Сирии. С древних времен один из крупнейших городов Ближнего Востока, расположенный на пересечении торговых путей. Важный центр мусульманской культуры и восточного христианства.

(обратно)

48

Амман — столица Иордании.

(обратно)

49

Иордан — река в Палестине, впадает в Мертвое море.

(обратно)

50

Олеандр — крупный вечнозеленый кустарник с узкими листьями и душистыми розово-красными, реже белыми цветами.

(обратно)

51

Маан — город и область в Иордании, расположенные в плодородном оазисе на пути мусульманских паломников в Мекку.

(обратно)

52

Долина Смерти — образ, использованный английским поэтом Альфредом Теннисоном (1809–1892) в стихотворении «Атака легкой кавалерийской бригады» (1854).

(обратно)

53

Бедуины — общее название кочевых и полукочевых семитских племен Передней Азии, Северной Африки и Аравии.

(обратно)

54

Евангелие от Матфея, 4, 8–9.

(обратно)

55

Евангелие от Иоанна, 11, 50.

(обратно)

56

Экклезиаст. 4, 1–3.

(обратно)

57

Святой Георгий — христианский мученик родом из Палестины, покровитель Англии. В легенде, восходящей к XII веку, рассказывается о том, как святой Георгий победил дракона и спас молодую девушку, которая предназначалась тому в жертву.

(обратно)

58

Королевская комиссия — комиссия, назначаемая монархом по рекомендации правительства для изучения какого-либо вопроса и представления выводов правительству.

(обратно)

59

Будда (санскритское «просветленный») — имя легендарного индийского религиозного деятеля Сиддхартха Гаутами (563–483 до н. э.), основателя одной из мировых религий — буддизма. Часто изображался сидящим, со сложенными руками.

(обратно)

60

Хинин — противомалярийное средство, получают из коры хинного дерева.

(обратно)

61

Конго — государство в Центральной Африке. С 1886 года так называемое Французское Конго было колонией Франции, а с 1910 года входило в состав федерации Французская Экваториальная Африка.

(обратно)

62

Йоркшир — графство в центральной части Великобритании.

(обратно)

63

Анемичный — страдающий малокровием, болезненный; здесь: бесцветный, блеклый.

(обратно)

64

Набатея — древнее арабское королевство в Юго-Западной Азии (ныне Восточная Иордания).

(обратно)

65

«Интеллидженс сервис» — общее название служб разведки и контрразведки Великобритании.

(обратно)

66

См. том 7 наст. собр. соч. Роман «Карты на столе».

(обратно)

67

Трансиордания — созданное Великобританией после Первой мировой войны буферное государство — мандатный эмират к востоку от реки Иордан. После 1946 года государство Иордания.

(обратно)

68

Архиепископ Кентерберийский — первый по сану епископ Англиканской церкви, государственной церкви Великобритании.

(обратно)

69

Наперстянка — многолетнее растение с крупными цветами, по форме напоминающими наперсток. С медицинскими целями применяются высушенные листья наперстянки, содержащие дигиталин.

(обратно)

70

Фармакопея — перечень лекарственных средств, применение которых разрешено законом.

(обратно)

71

Интроверт — человек, погруженный в свой внутренний мир, в свои мысли и переживания, «обращенный внутрь» (в противоположность экстраверту).

(обратно)

72

Перифраз слов Марцелла из трагедии Шекспира «Гамлет» (акт I, сц. 4). Перевод М. Лозинского.

(обратно)

73

Фенацетин — болеутоляющее и жаропонижающее средство.

(обратно)

74

«Римские каникулы» — образное выражение. Означает: испытывать удовольствие при виде страданий других людей. В Древнем Риме в праздничные дни — так называемые «каникулы» — устраивались бои гладиаторов, которые убивали друг друга на потеху зрителей.

(обратно)

75

Продолжайте (фр.).

(обратно)

76

Морской термин, означающий близко следовать за другим судном. Кильватер — след, остающийся позади идущего судна.

(обратно)

77

Сиеста — краткий перерыв для отдыха или сна в жаркое время дня.

(обратно)

78

Ярд — единица длины в системе английских мер, равная 0,9144 м.

(обратно)

79

Рампа (театр.) — осветительная аппаратура, помещенная за невысоким барьером вдоль края сцены; здесь: выход действующего лица на передний план.

(обратно)

80

Сердолик — полудрагоценный поделочный камень, обычно желтый, оранжевый или дымчатый.

(обратно)

81

Скарабей — разновидность жуков-навозников, которые почитались в Древнем Египте как одно из воплощений бога солнца, а их изображения служили амулетами и украшениями.

(обратно)

82

Тераи — индийская шляпа с широкими полями и двойной тульей, в которой имеются отверстия для доступа воздуха.

(обратно)

83

Фетр — тонкий плотный войлок.

(обратно)

84

См. том 5 наст. собр. соч. Роман «Убийство в Восточном экспрессе».

(обратно)

85

Ките Джон (1795–1812) — английский поэт-романтик.

(обратно)

86

Шелли Перси Биши (1792–1822) — английский поэт, близкий романтическому направлению.

(обратно)

87

Элегантным (фр).

(обратно)

88

Кошмарная женщина (фр.).

(обратно)

89

Шика (фр.).

(обратно)

90

Старина (фр.).

(обратно)

91

Пасьянс — раскладывание одной или двух колод игральных карт по определенным правилам для получения нужной комбинации.

(обратно)

92

Бедняжка (фр.).

(обратно)

93

Александр Македонский — царь Македонии, основатель огромной империи (356–323 до н. э.).

(обратно)

94

Офелия — персонаж трагедии В. Шекспира «Гамлет».

(обратно)

95

Нимфа — в греческой и римской мифологии женское божество, олицетворяющее различные силы природы.

(обратно)

96

Шейх — титул правителей княжеств и вождей кочевых племен в Аравии.

(обратно)

97

Но мы все это исправим! (фр.).

(обратно)

98

Имеется в виду роман «Убийство по алфавиту». См. том 6 наст. собр. соч.

(обратно)

99

Донкастер — город в графстве Йоркшир, в центральной части Англии.

(обратно)

100

Ну да (фр.).

(обратно)

101

Полковник (фр.).

(обратно)

102

Семейство Бойнтонов (фр.).

(обратно)

103

Просто (фр.).

(обратно)

104

Что? (фр.).

(обратно)

105

Итак (фр.).

(обратно)

106

Эмболия — закупорка кровеносного сосуда оторвавшимся тромбом, жировой тканью или пузырьком воздуха.

(обратно)

107

О нет, только не это! (фр.).

(обратно)

108

Ментальный паралич — состояние вынужденной умственной апатии.

(обратно)

109

Бог ты мой! (фр.).

(обратно)

110

Я полностью с вами согласен (фр.).

(обратно)

111

Дамы и господа (фр.).

(обратно)

112

Друзья мои (фр.).

(обратно)

113

«Гамлет» — трагедия В. Шекспира (1600–1601); ниже цитируется песня Офелии (акт IV, сц.5) перевод М. Лозинского.

(обратно)

114

Перловица — старинное название некоторых видов ракушек, перламутровая раковина.

(обратно)

115

«Савой» — одна из самых дорогих лондонских гостиниц с рестораном, расположена на улице Странд.

(обратно)

116

Милая (фр.).

(обратно)

117

Я восхищен (фр.).

(обратно)

118

Ну что же (фр.).

(обратно)

119

Куплет из песни сыновей короля Британии Цимбелина. В. Шекспир, «Цимбелин» (IV, сц.2).

(обратно)

120

Вельд — в Южной Африке открытое пространство, поросшее травой.

(обратно)

121

Здесь имеется в виду гражданская война в Испании 1936–1939 годов.

(обратно)

122

Франко (1892–1975) — генерал, руководитель военного мятежа против Испанской республики, глава испанского государства (1937–1975), диктатор.

(обратно)

123

Пацифист — сторонник решения международных и локальных конфликтов мирными средствами, принципиальный противник войн.

(обратно)

124

Рождество (25 декабря) — главный церковный и светский праздник у многих народов, в том числе и у англичан, когда украшают елку, устраивают представления для детей, обмениваются подарками и рождественскими открытками.

(обратно)

125

Упоминаемые здесь географические названия являются вымышленными.

(обратно)

126

Магнетизм — в нетерминологическом употреблении — способность некоторых людей воздействовать на других, подчинять их своей воле.

(обратно)

127

Здесь имеются в виду известные мастера портретной живописи XVII века — Рембрандт (1606–1669), Гальс (15847—1666) и прочие.

(обратно)

128

Берн-Джонс Эдуард Коули (1833–1898) — английский художник и дизайнер, член Прерафаэлитского братства, группы художников и писателей, провозглашавших своим идеалом эстетику раннего Возрождения (до Рафаэля).

(обратно)

129

Жупел — нечто внушающее страх и отвращение, пугало.

(обратно)

130

Парча — шелковая ткань, затканная золотыми или серебряными нитями.

(обратно)

131

Имеется в виду библейская притча о блудном сыне, в честь возвращения которого в лоно семьи отец велел заколоть откормленного теленка (Евангелие от Луки, 15, 11–32).

(обратно)

132

Здесь намек на притчу о зайце и черепахе, восходящую к басне древнегреческого баснописца Эзопа (ок. 620–560 до н. э.): «Черепаха выигрывает состязание в беге в то время, как заяц спит».

(обратно)

133

Здесь намек на сказку «Синяя Борода», впервые записанную французским писателем и критиком Шарлем Перро (1628–1703).

(обратно)

134

Вильгельм Завоеватель — герцог Норманнский (1028–1087), под предводительством которого в 1066 году норманны завоевали Англию и который стал английским королем Вильгельмом I.

(обратно)

135

«Джек — Победитель Великанов» — герой одноименной кельтской сказки. Схожий сюжет встречается в сказках многих народов мира.

(обратно)

136

«Песни без слов» — цикл произведений для фортепиано немецкого композитора Феликса Мендельсона (1809–1847).

(обратно)

137

Моцарт Вольфганг Амадей (1756–1791) — австрийский композитор, представитель венской классической школы, в музыке которого отразились идеи немецкого просвещения.

(обратно)

138

Кимберли — город в Южной Африке, где было обнаружено крупное месторождение алмазов.

(обратно)

139

Сочельник — канун церковных праздников Рождества и Крещения.

(обратно)

140

День подарков — второй день Рождества (26 декабря), в который принято дарить близким подарки.

(обратно)

141

Херес — крепкое испанское виноградное вино. По названию города на юге Испании, где оно впервые было произведено.

(обратно)

142

Тафта — плотная шелковая или хлопчатобумажная ткань с мелкими поперечными рубчиками.

(обратно)

143

Рейнвейн — белое сухое вино, производимое в долине реки Рейн.

(обратно)

144

Бордо — белое или красное вино, производимое на юго-западе Франции. По названию города, откуда получило распространение.

(обратно)

145

Цитата из произведения немецкого писателя-сатирика Фридриха фон Логау (1604–1655).

(обратно)

146

Слова леди Макбет из трагедии В. Шекспира «Макбет». Перевод. А. Радловой.

(обратно)

147

Миддлшир — историческое название пограничных с Шотландией районов Англии, введенное в начале XVII века королем Яковом I (1603–1625).

(обратно)

148

См. т.5 наст. собр. соч. Роман А. Кристи «Трагедия в трех актах».

(обратно)

149

Никотин — алкалоид, содержащийся в листьях и семенах табака и представляющий собой жидкость с характерным запахом и жгучим вкусом. В больших дозах вызывает судороги и смерть.

(обратно)

150

Из лучших побуждений, разумеется (фр.).

(обратно)

151

Друг мой (фр.).

(обратно)

152

Констебль — низший полицейский чин.

(обратно)

153

яремная вена — одна из двух (парных) вен, расположенных на шее.

(обратно)

154

Очень хорошо (фр.).

(обратно)

155

В Англии окна в домах открываются снизу вверх.

(обратно)

156

Дюйм — единица длины в системе английских мер, равная 2,54 см.

(обратно)

157

Все равно (фр.).

(обратно)

158

Коронер — должностное лицо при органах местного самоуправления графства или города. Расследует дела о насильственной или внезапной смерти при сомнительных обстоятельствах.

(обратно)

159

Семейный совет (фр.).

(обратно)

160

В библейской притче о блудном сыне говорится о рожках — плодах рожкового дерева, растущего в Палестине. Представляют собой стручки с темно-красными горошинами. Идут преимущественно на корм скоту (Евангелие от Луки, 15, 16).

(обратно)

161

Эта малышка просто куколка. И держится вполне естественно. Но взгляд у нее жесткий (фр).

(обратно)

162

Она отлично играет комедию, эта малышка… (фр.).

(обратно)

163

Фигура речи — образное выражение, стилистический прием, придающий речи особую выразительность.

(обратно)

164

Старина (фр.).

(обратно)

165

Бювар — папка для хранения письменных принадлежностей.

(обратно)

166

Дездемона, Яго — персонажи трагедии В. Шекспира «Отелло».

(обратно)

167

Марат Жан-Поль (1743–1793) — один из вождей Великой французской революции. Страдал кожным заболеванием, вызывавшим мучительный зуд, облегчение от которого приносила только теплая вода. Был заколот кинжалом в ванне.

(обратно)

168

Меркуцио — персонаж трагедии В. Шекспира «Ромео и Джульетта».

(обратно)

169

Мой дорогой (фр.).

(обратно)

170

Конечно (фр.).

(обратно)

171

Черт возьми (фр.).

(обратно)

172

Женщины (фр.).

(обратно)

173

Слава Богу (фр.).

(обратно)

174

Имеется в виду пьеса «Я здесь уже был» английского писателя Джона Пристли (1894–1984).

(обратно)

175

«Вустер» — марка фарфора, производимого с XVIII века в городе Вустер (графство Вустершир на западе Англии).

(обратно)

176

Достопочтенный — титулование детей наследственных английских дворян — пэров, которое ставится перед именем.

(обратно)

177

Ревматоидный артрит — заболевание суставов, чаще всего тазобедренного или коленного, приводящее иногда к полной неподвижности.

(обратно)

178

Какое воображение, а! (фр.).

(обратно)

179

Ярд — мера длины, равная 91,44 см.

(обратно)

180

Мой дорогой коллега (фр.).

(обратно)

181

Криббидж — карточная игра, обычно для двух игроков, в которой карты сбрасываются на особую доску с колышками.

(обратно)

182

Пиана — небольшой город у залива Порто на принадлежащем Франции острове Корсика в северо-западной части Средиземного моря, центр виноделия и туризма.

(обратно)

183

Боже правый! (фр.).

(обратно)

184

Умении одеваться (фр.).

(обратно)

185

Ну что? (фр.).

(обратно)

186

Ляпис-лазурь — полудрагоценный камень небесно-голубого цвета.

(обратно)

187

«Тоска» — опера итальянского композитора Джиакомо Пуччини (1858–1924) на сюжет пьесы французского драматурга Виктора Сарду (1831–1908). Певица Флория Тоска закалывает кинжалом начальника римской полиции барона Скарпиа, убившего ее возлюбленного.

(обратно)

188

Детские игры (фр.).

(обратно)

189

Пресвятая Богородица! (исп.).

(обратно)

190

Йоханнесбург — крупнейший город Южной Африки, центр золотопромышленного района.

(обратно)

191

Законы Менделя — сформулированные в 1866 году австрийским естествоиспытателем Г. Менделем закономерности распределения в потомстве наследственных факторов, названных позднее генами.

(обратно)

192

Иаиль — женщина, убившая военачальника Сисеру, посланного ханаанейским царем против израильтян (Книга Судей Израилевых, 4, 18–22).

(обратно)

193

Юдифь — прекрасная израильтянка, хитростью проникшая в стан ассирийцев, пришедших разорить и уничтожить Иудею, и убившая их предводителя Олоферна (Книга Юдифи).

(обратно)

194

Гавайи — группа островов в северной части Тихого океана, имеющая статус штата США.

(обратно)

195

Ривьера — полоса побережья Средиземного моря. Делится на Французскую Ривьеру — Лазурный берег и итальянскую — Ривьера-Лигуре. Многочисленные климатические курорты.

(обратно)

196

Что касается меня (фр.).

(обратно)

197

«Таймс» — ежедневная газета консервативного направления, основанная в 1785 году.

(обратно)

198

«Дейли клэрион» — ежедневная газета консервативного направления, издается с 1890 года в Лондоне.

(обратно)

199

«Панч» — еженедельный сатирико-юмористический журнал консервативного направления, издающийся в Лондоне с 1841 года.

(обратно)

200

Эпсом — город в графстве Суррей недалеко от Лондона. Здесь находится ипподром, на котором ежегодно с 1730 года в мае — июне проводятся пользующиеся большой популярностью скачки. Главные из них — Дерби и Оукс.

(обратно)

201

Дерби — ежегодные скачки лошадей-трехлеток на ипподроме Эпсом-Даунс (по имени графа Дерби, впервые организовавшего эти скачки в 1780 году).

(обратно)

202

Тотализатор — механический счетчик, показывающий денежные ставки, сделанные на отдельных лошадей и общую сумму ставок, а также бюро, принимающее ставки на лошадей и выплачивающие выигрыши.

(обратно)

203

В этой шутливой реплике соединены цитаты из произведений известных писателей о неотвратимости грядущего и невозможности вернуть прошлое, в частности, строчка из стихотворения «Ворон» американского писателя и критика Эдгара Аллана По (1809–1849).

(обратно)

204

Строчка из рубаи персидского поэта, математика и философа Омара Хайяма (? — 1123).

(обратно)

205

В вагонах английских поездов имеются купе разных классов.

(обратно)

206

Палестина — в 1920–1947 годах была мандатной территорией Великобритании.

(обратно)

207

Малайя — страна на юго-востоке Азии на полуострове Малакка. В XIX веке британская колония, с 1957 года Малайская федерация в рамках Британского Содружества.

(обратно)

208

Крикет — английская национальная спортивная игра. Проводится на травяном поле командами по 11 человек. Имеет некоторое сходство с русской лаптой.

(обратно)

209

Констебль — младший полицейский чин.

(обратно)

210

Пинкертон Аллан (1819–1884) — американский детектив, основавший в 1850 году известное частное сыскное агентство. Также Пинкертон — сыщик, персонаж серии детективных рассказов, популярных в начале XX века во многих странах, в том числе и в России.

(обратно)

211

Трафальгарская площадь — площадь в центральной части Лондона.

(обратно)

212

Уайтхолл — улица в центральной части Лондона, на которой находятся некоторые министерства и другие правительственные учреждения.

(обратно)

213

Фонарь Белиши — уличный знак в виде желтого мигающего шара на полосатом столбе, указывающий место перехода через улицу (по имени министра транспорта в 30-х годах Л. Хор-Белиши).

(обратно)

214

Коп (разг.) — полицейский.

(обратно)

215

Георгианские домики — домики, построенные в георгианском стиле, который характерен для Англии начала XVIII — середины XIX века, то есть во время правления Георга I, Георга II, Георга III и Георга IV. Этот архитектурный стиль, который иногда называют английским ампиром, отличают строгость и простота.

(обратно)

216

Нэвинсон Кристофер Ричард Уайн (1889–1946) — английский художник и гравер.

(обратно)

217

Анна (1665–1714) — королева Великобритании и Ирландии. Для архитектурного стиля эпохи ее правления характерны здания из красного кирпича с простыми линиями в классической манере.

(обратно)

218

Альпийский садик — садик, в котором с помощью камней и низкорослых растений имитируют высокогорный ландшафт.

(обратно)

219

Имеются в виду четыре английских короля: Георг I (1714–1727), Георг II (1727–1760), Георг III (1760–1820) и Георг IV (1820–1830).

(обратно)

220

Карт-бланш — полная свобода выбора, свобода поступать так, как человек считает правильным.

(обратно)

221

Интерьер (архит.) — внутренняя часть здания, помещения, архитектурно и художественно оформленная.

(обратно)

222

Девоншир — графство на юго-западе Англии.

(обратно)

223

Менгир (археол.) — вертикально врытый в землю длинный камень, служащий у древних народов могильным памятником.

(обратно)

224

Викарий — приходский священник Англиканской церкви, государственной церкви Великобритании.

(обратно)

225

Иона — ветхозаветный пророк, дерзнувший не выполнить повеление Яхве, за что тот насылает бурю на корабль, на котором «бежал» Иона. Корабельщики-язычники вынуждены высадить «чужака» Иону, которому пришлось признаться им, что буря вызвана его греховным непослушанием.

(обратно)

226

Дискант — высокий детский голос (у мальчиков).

(обратно)

227

Диссентеры — члены протестантских сект, отделившихся от Англиканской церкви в XVI–XIX веках.

(обратно)

228

Ретроград — человек, придерживающийся устаревших взглядов.

(обратно)

229

Топаз — прозрачный минерал дымчато-бурого цвета, разновидность кварца.

(обратно)

230

Дрезденский фарфор — миниатюрные фигурки из фарфора, производимого в немецком городе Мейсен (округ Дрезден).

(обратно)

231

Чиппендейл — стиль мебели XVIII века, рококо с обилием резьбы (по имени краснодеревщика Томаса Чиппендейла; 1718–1779).

(обратно)

232

Атласное дерево — название семейства деревьев с очень твердой и гладкой древесиной.

(обратно)

233

Массивная, помпезная софа с богатой резьбой и дорогой обивкой. Стиль, характерный для эпохи правления королевы Виктории.

(обратно)

234

Канапе (фр.) — небольшой диван с приподнятым изголовьем.

(обратно)

235

Мясник, булочник, стекольщик… — шутливое выражение, означающее «кто угодно, человек любой профессии» (в английском языке это выражение рифмованное).

(обратно)

236

Эвклид (ок. 330–275 до н. э.) — один из величайших математиков Древней Греции. Применял апагогический метод доказательства, то есть построенный на отрицании противного положения как приводящего к абсурду.

(обратно)

237

Харли-стрит — улица в Лондоне, где находятся приемные ведущих частных врачей-консультантов.

(обратно)

238

Аэндорская волшебница — согласно Библии волшебница, вызывавшая по просьбе израильского царя Саула тень пророка Самуила, который предсказал Саулу, отошедшему от Бога, поражение в войне с филистимлянами и гибель вместе с сыновьями (Ветхий Завет, 1-я Книга Самуила, 28).

(обратно)

239

Хай-стрит — название главной улицы во многих городах Англии, на которой расположены магазины, кафе, зрелищные заведения.

(обратно)

240

Церковный староста — лицо, ежегодно выбираемое в каждом приходе Англиканской церкви. Ведает сбором пожертвований и другими мирскими делами прихода.

(обратно)

241

Саккос — род стихаря, церковной длинной одежды с длинными рукавами, а также нижнее облачение священников и архиереев.

(обратно)

242

Сутана — верхняя длинная одежда католического духовенства, которую носят вне богослужения.

(обратно)

243

Королева Виктория правила Великобританией в 1837–1901 годы, король Эдуард VII — в 1901–1910 годы.

(обратно)

244

Жига — быстрый оживленный танец с резкими движениями.

(обратно)

245

Сатир — одно из низших божеств, отличавшееся похотливостью.

(обратно)

246

В здоровом теле здоровый дух (лат.).

(обратно)

247

Лепрозорий — лечебно-профилактическое учреждение для больных проказой (лепрой).

(обратно)

248

Вальпургиева ночь — ночь с 30 апреля на 1 мая, когда, по немецким народным поверьям, ведьмы и колдуньи устраивают сатанинскую оргию на горе Броккен в Германии. Название происходит от имени игуменьи Вальпургии, память которой чтится в католических странах 1 мая.

(обратно)

249

Канун Дня всех святых (Хэллоуин) в соответствии с языческими традициями отмечается в ночь на 31 октября хождением ряженых в масках из тыквы и с фонариками из выдолбленного турнепса, гаданием о будущем женихе и т. п.

(обратно)

250

Клоака — помойная яма, свалка нечистот (первонач. подземный канал для стока нечистот в Древнем Риме).

(обратно)

251

Присные (устар.) — близкие люди, приспешники.

(обратно)

252

Излюбленный прием авторов детективных романов: убийцей оказывается персонаж, наименее подходящий для этой роли.

(обратно)

253

«Филд» — еженедельный иллюстрированный журнал, печатающий материалы о сельской жизни: о садоводстве, охоте и рыболовстве. Издается в Лондоне с 1853 года.

(обратно)

254

«Кантри лайф» — еженедельный иллюстрированный журнал, рассчитанный преимущественно на фермеров и других сельских жителей. Издается в Лондоне с 1897 года.

(обратно)

255

Драйв — в теннисе сильный резкий плоский удар.

(обратно)

256

Фраза, которую часто произносил в адрес своего друга доктора Ватсона Шерлок Холмс — главный герой популярнейших повестей и рассказов английского писателя А. Конан-Дойла.

(обратно)

257

Штамм (микробиолог.) — чистая культура микроорганизмов одного вида, у которого изучены морфологические и физиологические особенности.

(обратно)

258

Поговорка, представляющая собой импровизированный перевод двустишия из эпиграммы римского писателя-сатирика Марка Валерия Марциала (I век). Некогда Джон Фелл, ректор колледжа Крайст-Черч Оксфордского университета, под угрозой исключения из колледжа потребовал от нерадивого студента Томаса Брауна, будущего писателя и поэта (1663–1704), перевести без подготовки эпиграмму Марциала, строку из которой Браун и перевел указанным образом.

(обратно)

259

Бунгало (инд.) — небольшой одноэтажный дом с плетеной крышей, в более современном значении — летний домик.

(обратно)

260

Пинта — кружка вместимостью 0,57 литра.

(обратно)

261

Эпитафия — надгробная надпись.

(обратно)

262

Музей наук — музей истории науки. Основан в 1857 году.

(обратно)

263

Сонная болезнь — заболевание, в результате которого происходит поражение нервной системы; часто приводит к смерти. Распространена во многих районах Африки.

(обратно)

264

Трематод — разновидность плоских червей-паразитов, поражающих чаще всего печень.

(обратно)

265

Радикал — сторонник коренных социальных реформ.

(обратно)

266

«Роллс-ройс» — марка большого дорогого легкового автомобиля одноименной компании.

(обратно)

267

Оскорбление монарха, тягчайшее государственное преступление (фр.).

(обратно)

268

Иванов день — 24 июня, праздник летнего солнцестояния — «середина лета».

(обратно)

269

Пеплум — в Древней Греции и Риме верхняя женская одеж да из тонкой ткани без рукавов, надевалась поверх туники.

(обратно)

270

В эту ночь, по преданиям, ведьмы слетались на Лысую гору. Почитатели ведовства устраивали в эту ночь свои игрища — тоже нечто вроде шабаша.

(обратно)

271

Пастель (ит.) — мягкие цветные карандаши, приготовляемые из тертой краски в смеси с мелом и гуммиарабиком.

(обратно)

272

Томас — так по-английски звучит имя Фома. Имеется в виду библейский Фома — один из двенадцати апостолов, который не верил в воскрешение Иисуса до тех пор, пока не увидел на руках его ран от гвоздей.

(обратно)

273

Елисей — библейский пророк, обладавший даром творить чудеса. Здесь имеется в виду эпизод, в котором он проклял детей, дразнивших его, и те были растерзаны внезапно явившимися из лесу медведями (4-я Книга Царств, 2, 23–24).

(обратно)

274

Рифы — одна из народностей Северной Африки и Сахары.

(обратно)

275

Уэллс — городок на юго-западе Англии.

(обратно)

276

Бродмур — психиатрическая лечебница тюремного типа на юге Англии в графстве Беркшир.

(обратно)

277

Бонд-стрит — одна из главных торговых улиц Лондона, известная фешенебельными магазинами.

(обратно)

278

Строки из стихотворения «Дебелой даме, увиденной из окна поезда» английской поэтессы Фрэнсис Корнфорд (1886–1960).

(обратно)

279

Цитата из трагедии английского драматурга Уильяма Конгрива (1670–1729) «Невеста в трауре» (акт III сц. 8).

(обратно)

280

Строка из стихотворения «Победители» английского писателя Редьярда Киплинга (1865–1936).

(обратно)

281

Сомерсет — графство на юге Англии.

(обратно)

282

Девон (Девоншир) — графство на юго-западе Англии.

(обратно)

283

Купидон — в древнеримской мифологии бог любви и любовной страсти. Изображается крылатым мальчиком с луком и колчаном, наполненным стрелами любви.

(обратно)

284

Адмиралтейство — Военно-морское министерство Великобритании (с 1964 года ведомство в составе Министерства обороны).

(обратно)

285

Паддингтонский вокзал — вокзал в Лондоне, конечная станция Западного района и пересадочный узел метрополитена.

(обратно)

286

Крестьянами (ит.).

(обратно)

287

Каноник — старший священник кафедрального собора.

(обратно)

288

Эксетер — один из древнейших городов Англии в графстве Девоншир.

(обратно)

289

Солсберийская равнина — равнина к северу от города Солсбери в графстве Уилтшир на юге Англии.

(обратно)

290

«Супер спорте далмейн» — открытый спортивный автомобиль.

(обратно)

291

Плимут — город на юго-западе Англии.

(обратно)

292

«За боевые заслуги» — орден, учрежденный в 1886 году; награждаются отличившиеся в боях офицеры сухопутных войск, Военно-морских и Военно-воздушных сил и морской пехоты.

(обратно)

293

Строка из сборника гимнов Шарлотты Эллиот (1789–1871).

(обратно)

294

Корнуолл — графство на юго-западе Великобритании, крупный центр туризма.

(обратно)

295

Торки — приморский курорт с минеральными источниками в графстве Девоншир.

(обратно)

296

Дорсет (Дорсетшир) — графство на юге Англии.

(обратно)

297

Имеется в виду Первая мировая война 1914–1918 годов.

(обратно)

298

Наталь — провинция Южно-Африканского Союза на побережье Индийского океана.

(обратно)

299

Трансваль — провинция Южно-Африканского Союза, расположенная на северо-востоке страны.

(обратно)

300

Северные саги — древнескандинавские и древнекельтские героические народные сказания.

(обратно)

301

Обед у англичан подается в восемь часов вечера в связи с тем, что в 12–14 часов бывает довольно плотный второй завтрак — ленч.

(обратно)

302

Пергамент — плотная, прочная, не пропускающая жиров и влаги бумага. По названию древнего города Пергама в Малой Азии.

(обратно)

303

Ветхий Завет, Псалтырь. 9, 16–18.

(обратно)

304

«Панч» — еженедельный сатирико-юмористический журнал консервативного направления, издающийся в Лондоне с 1841 года.

(обратно)

305

Раструб — расширение на конце трубы, а также предмет, имеющий такую форму.

(обратно)

306

«Лебединая песня» — песня, которую, согласно древнему преданию, поет умирающий лебедь, а также фразеологическое выражение, означающее последнее проявление таланта, либо какого-нибудь яркого переживания.

(обратно)

307

«Ритц» — лондонская фешенебельная гостиница на улице Пиккадилли.

(обратно)

308

Аноним (от греч. «без имени») — автор сочинения, скрывший свое имя.

(обратно)

309

Эпистолярный — характерный для письменного послания, для письма.

(обратно)

310

Апелляция — одна из форм обжалования судебных решений в уголовном и гражданском процессах некоторых стран, когда вышестоящий суд имеет право пересматривать по существу решение нижестоящего суда.

(обратно)

311

Имеется в виду пословица «Жена Цезаря должна быть выше подозрений», которая восходит к фразе, приписываемой римскому политическому деятелю, полководцу и писателю Гаю Юлию Цезарю (100—44 до н. э.): эту фразу якобы произнес Цезарь при разводе со своей женой Помпеей, которая оказалась замешанной в скандале.

(обратно)

312

Буш — большие пространства некультивированной земли, поросшей кустарником.

(обратно)

313

Кембридж — главный город графства Кембриджшир, известный своим университетом.

(обратно)

314

Дартмур — тюрьма в округе Дартмур (графство Девоншир), построенная в 1809 году.

(обратно)

315

Цитата из «Молитвенника», изданного впервые в 1662 году (гимн 1-й).

(обратно)

316

Цианид — соединение циановой (синильной) кислоты, обладающей ядовитыми свойствами.

(обратно)

317

Цианистый калий — калиевая соль циановой (синильной) кислоты, бесцветное кристаллическое вещество с запахом горького миндаля, сильнейший яд.

(обратно)

318

Ветхий Завет, Исход, 20, 18.

(обратно)

319

Царь Давид отправил своего верного воина Урию Хеттинянина на войну, заведомо на смерть, чтобы взять его супругу Вирсавию в жены. Вторая Книга Царств, 11, 2—27.

(обратно)

320

«Шато Нефдю-Пап» — сухое красное вино.

(обратно)

321

Лохнесское чудовище — огромное доисторическое животное, которое якобы обитает в озере Лох-Несс в Шотландии.

(обратно)

322

Числа, 32, 23.

(обратно)

323

Арсенал — склад оружия, боеприпасов и военного снаряжения.

(обратно)

324

Гелиограф — прибор для передачи световых сигналов на расстояние.

(обратно)

325

Д.-Г. Байрон. «Невеста Абидосская». Перевод И. Козлова.

(обратно)

326

Первое послание. Петра, 5, 7.

(обратно)

327

Псалтырь, 90, 5.

(обратно)

328

По существующему в Англии обычаю судья надевает черную шапочку, когда выносит смертный приговор.

(обратно)

329

Фарс — жанр театрального искусства, комедия-водевиль легкого игривого содержания с чисто внешними комическими приемами.

(обратно)

330

Ньюки — город и морской порт на севере Корнуолла, курорт с песчаными пляжами.

(обратно)

331

Эбонит — твердый материал черного цвета, получаемый путем вулканизации натурального или синтетического каучука и широко применяемый в электротехнике как изоляционный материал.

(обратно)

332

Псалтырь, 9,30.

(обратно)

333

Скауты — добровольная ассоциация, объединяющая подростков и проповедующая здоровый образ жизни, христианскую мораль, патриотизм. Была создана в 1908 году.

(обратно)

334

Эсквайр — господин, ставится в адрес после фамилии нетитулованного лица в официальной переписке и документах.

(обратно)

335

Мальорка (Майорка) — остров в Средиземном море, самый крупный из Балеарских островов, принадлежащий Испании. Излюбленное место туристов и курортников.

(обратно)

336

Пуритане — сторонники чрезвычайно строгого образа жизни, доводящие требования нравственности до крайности (первоначально религиозное движение XVI–XVII веков за очищение Англиканской церкви от остатков католицизма в богослужении, доктрине и обрядах, представители которого отличались суровостью нравов и религиозной нетерпимостью).

(обратно)

337

Здесь: конец (лат.).

(обратно)

338

Каинова печать — здесь: «клеймо убийцы». Согласно Библии (Книга Бытия, 4), Каин, старший сын Адама и Евы, убил цз зависти своего младшего брата Авеля, за что Бог превратил его в вечного странника. И чтобы никто не убил Каина и не облегчил тем самым его наказание, Бог отметил его особой метой.

(обратно)

Оглавление

СВИДАНИЕ СО СМЕРТЬЮ Appointment with Death 1938 © Перевод М. Макаровой

  Часть первая

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

  Часть вторая

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

  Эпилог

РОЖДЕСТВО ЭРКЮЛЯ ПУАРО Hercuie Poirot's Christmas 1938 Перевод под редакцией М. Макаровой, А. Титова © Редакция. Издательство «Артикул», 1998

  Часть первая Двадцать второе декабря

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Часть вторая Двадцать третье декабря

    1

    2

    3

    4

    5

  Часть третья Двадцать четвертое декабря

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

  Часть четвертая Двадцать пятое декабря

    1

    2

    3

  Часть пятая Двадцать шестое декабря

    1

    2

    3

  Часть шестая Двадцать седьмое декабря

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  Часть седьмая Двадцать восьмое декабря

    1

    2

    3

    4

    5

УБИТЬ ЛЕГКО Murder is Easy 1939 © Перевод под редакцией М. Макаровой, А. Титова

  Глава I Попутчица

  Глава 2 Некролог

  Глава 3 Ведьма без помела

  Глава 4 Люк начинает действовать

  Глава 5 Визит к мисс Уэйнфлит

  Глава 6 Краска для шляпок

  Глава 7 Предположения

  Глава 8 Доктор Томас

  Глава 9 Рассказывает миссис Пирс

  Глава 10 Роза Шмеллинг

  Глава 11 В гостях у майора Хортона

  Глава 12 Столкновение

  Глава 13 Беседа с мисс Уэйнфлит

  Глава 14 Размышления Люка

  Глава 15 Предосудительное поведение шофера

  Глава 16 Ананас

  Глава 17 Лорд Уитфилд разглагольствует

  Глава 18 Совещание в Лондоне

  Глава 19 Разорванная помолвка

  Глава 20 Мы будем действовать вместе

  Глава 21 «Зачем в перчатках в жаркий день ты бродишь по полям?»

  Глава 22 Что сказала миссис Шмеллинг

  Глава 23 Начнем сначала

ДЕСЯТЬ НЕГРИТЯТ Ten Little Niggers 1939 © Перевод Беспалова Л., 1965

  Глава 1

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

  Глава 2

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

  Глава 3

    1

    2

    3

  Глава 4

    1

    2

    3

    4

  Глава 5

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Глава 6

    1

    2

  Глава 7

    1

    2

    3

  Глава 8

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  Глава 9

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Глава 10

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  Глава 11

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Глава 12

    1

    2

    3

    4

    5

  Глава 13

    1

    2

    3

  Глава 14

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  Глава 15

    1

    2

    3

    4

  Глава 16

    1

    2

    3

  Эпилог

    РУКОПИСЬ, КОТОРУЮ ПЕРЕСЛАЛ В СКОТЛЕНД-ЯРД КАПИТАН РЫБОЛОВЕЦКОГО СУДНА «ЭММА ДЖЕЙН»

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg