«Труп в библиотеке. Отравленное перо. Пять поросят. Час зеро»

Труп в библиотеке. Отравленное перо. Пять поросят. Час зеро (fb2) - Труп в библиотеке. Отравленное перо. Пять поросят. Час зеро (пер. Мария Макарова,Игорь Иванович Болычев) (Кристи, Агата. Сборники) 3433K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Агата Кристи

Кристи Агата СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ ТОМ ДЕСЯТЫЙ

ТРУП В БИБЛИОТЕКЕ The Body in the Library 1942 © Перевод под редакцией А. Титова

Во многих жанрах художественной прозы есть свои расхожие штампы. В любовном романе — это дерзкий безнравственный баронет, в детективном — труп в библиотеке.

Несколько лет я подумывала о том, чтобы написать своего рода «вариацию на хорошо знакомую тему». При этом я намеревалась непременно соблюсти определенные условности.

Библиотека должна быть самой типичной библиотекой традиционного английского дома, тогда как труп непременно должен быть в высшей степени неординарным и неправдоподобным. Такова была задача. Долгое время она оставалась неосуществленной и была представлена в моей записной книжке всего несколькими строчками. Но вот однажды летом, остановившись на несколько дней в одном из фешенебельных отелей на морском курорте, я увидела в ресторане некое семейство — пожилого джентльмена в инвалидной коляске в окружении весьма юного поколения. К счастью, ровным счетом о них ничего не зная, на следующий день они уехали, и я могла дать волю своему воображению.

Когда меня спрашивают: «В своих книгах вы описываете реальных людей?» — я отвечаю, что не могу писать о людях, которых знаю, с которыми общалась или даже просто что-то о них слышала. Сама не знаю почему, этого достаточно, чтобы они не попали в мой роман. А вот использовать кого-то в качестве манекена, наделив его чертами, подсказанными моим воображением, — это я могу.

Вот таким образом одним из действующих персонажей в романе оказался пожилой джентльмен в инвалидной коляске, а у старых добрых друзей моей мисс Марпл, полковника Бэнтри и его жены обнаружилась подходящая библиотека. А дальше как пишут в поваренных книгах: возьмите профессионального игрока в теннис, добавьте по вкусу молодую танцовщицу, художника, девушку-гида, хозяйку танцевального зала и т. д. и т. п. и подавайте блюдо а-ля мисс Марпл.

Агата Кристи

Глава 1

1

Миссис Бэнтри снился сон. На выставке цветов ее душистый горошек получил главный приз. Призы вручал викарий, облаченный в рясу и стихарь[1]. Супруга же его расхаживала в купальном костюме, но, как часто бывает в снах, это обстоятельство не вызывало ни малейшего неодобрения прихожан, что в реальной жизни было просто немыслимо.

Миссис Бэнтри была на вершине блаженства. Она обожала эти предутренние сны незадолго до появления горничной с чайным подносом. Она еще спала, но подсознательно уже улавливала привычные звуки пробуждающегося дома: позвякивание колец на раздвигаемых горничной портьерах, постукивание щетки о совок для мусора, доносящийся снизу лязг отпираемой входной двери.

Миссис Бэнтри нахмурилась. Что-то беспокоящее проникло в ее сознание, что-то мешающее сну: шаги по коридору, шаги слишком торопливые и чересчур ранние. Она готова была услышать звон фарфора, но звона не было.

В дверь постучали. Сквозь сон миссис Бэнтри привычно сказала: «Войдите». Дверь открылась — сейчас, как обычно, звякнут кольца раздвигаемых занавесок…

Но кольца не звякнули. Из приглушенного зелеными занавесками света донесся голос Мэри — запыхавшийся, истерический:

— О, мэ-эм, о, мэ-эм, в библиотеке труп.

И, разразившись рыданиями, Мэри выбежала из спальни.

Миссис Бэнтри села в постели.

2

Или сон ее принял весьма странный оборот, или… или Мэри в самом деле только что была в комнате и сказала (невероятно! немыслимо!), что в библиотеке труп.

— В голове не укладывается! — сказала себе миссис Бэнтри. — Должно быть, мне это приснилось.

Но, даже сказав вслух эти слова, она все больше проникалась уверенностью, что это ей не приснилось и что Мэри, ее безукоризненно вышколенная, сдержанная Мэри, в самом деле их произнесла.

С минуту миссис Бэнтри раздумывала, а затем нетерпеливо толкнула локтем спящего супруга:

— Артур, Артур, проснись.

Полковник Бэнтри что-то пробурчал, пошамкал губами, повернулся на бок.

— Артур, проснись же. Ты слышал, что она сказала?

— Очень может быть, — промычал полковник Бэнтри. — Совершенно с тобой согласен. — И снова заснул.

Миссис Бэнтри решительно его встряхнула.

— Нет, ты послушай! Только что приходила Мэри и сказала, что в библиотеке труп.

— Что-что?

— Труп. В библиотеке.

— Кто сказал?

— Мэри.

Полковник Бэнтри попытался собраться с мыслями и вникнуть в происходящее.

— Какой вздор! Тебе это приснилось, дорогая.

— Ничего подобного. Сначала я тоже так думала. Но она в самом деле была здесь и произнесла именно эти слова.

— Вошла и сказала, что в библиотеке труп?

— Да.

— Но этого не может быть, — проговорил полковник Бэнтри.

— Конечно же, нет, — не очень уверенно поддержала его миссис Бэнтри, но, тут же одумавшись, спросила: — Тогда почему она так сказала?

— Не могла она так сказать.

— Но ведь сказала же.

— Тебе пригрезилось.

— Ничего мне не пригрезилось.

Полковник Бэнтри проснулся окончательно и теперь готов был во всем разобраться.

— Конечно же, все тебе приснилось, Долли, — добродушно сказал он. — Вспомни-ка детектив, который ты читала перед сном, как бишь его… Ах да, «Сломанная спичка», про то, как лорд Эджастон находит в собственной библиотеке труп блондинки. На коврике перед камином. В детективных романах трупы всегда почему-то находят в библиотеке, но я никогда не слыхал, чтобы такое случилось на самом деле.

— Не зарекайся, возможно, еще услышишь. И увидишь, — сказала миссис Бэнтри. — В любом случае тебе надо спуститься и посмотреть, что там у них стряслось.

— Да хватит же, Долли, я уверен, тебе это приснилось. Когда только просыпаешься, так живо и отчетливо помнишь свой сон, что кажется, что все было наяву.

— Нет, мне снился совсем другой: чудная выставка цветов и жена викария в купальном костюме, представляешь?

Тут миссис Бэнтри решительно встала с постели и отдернула шторы. Комната тут же наполнилась ярким светом погожего осеннего утра.

— Нет, это был не сон, — твердо сказала миссис Бэнтри. — Артур, вставай и иди все разузнай.

— Ты что же, хочешь, чтобы я спустился вниз и спросил, нет ли, случайно, в библиотеке какого-нибудь трупа? Представляю, каким идиотом я буду выглядеть!

— Не нужно ничего спрашивать, — отпарировала миссис Бэнтри. — Если он там есть (хотя, возможно, Мэри просто рехнулась и все это ей померещилось), слуги сами тебе скажут. Тебе и спрашивать ничего не придется.

Мистер Бэнтри, ворча, облачился в халат и покорно направился к лестнице. Внизу он увидел сбившихся в кучку слуг во главе с дворецким. Последний важно выступил вперед.

— Как хорошо, что вы уже встали, сэр. Я распорядился, чтобы до вашего прихода никто ничего не трогал. Может, позвонить в полицию, сэр?

— В полицию? С чего бы это?

Дворецкий с упреком повернул голову в сторону высокой молодой женщины, рыдавшей на плече у кухарки.

— Я полагал, сэр, Мэри уже доложила о случившемся. Во всяком случае, так она мне сказала.

Мэри, судорожно всхлипывая, пробормотала:

— Я так перепугалась, что уж не помню, что и сказала. Как все встает перед глазами, ноги сразу… ну как ватные, а сердце так и заходит… Не приведи Господь такое увидать… А-а-а…

И она снова припала к плечу миссис Экла, и та не без удовольствия принялась ее утешать.

— Оно и понятно, что Мэри напугана, сэр, ведь это она обнаружила этот кошмар, — пояснил дворецкий. — Вошла в библиотеку, чтобы отдернуть шторы, и… и едва не споткнулась о труп.

— Вы что же, хотите сказать, что в библиотеке труп? — воскликнул полковник Бэнтри. — В моей библиотеке?

Дворецкий кашлянул.

— Может быть, желаете взглянуть, сэр?

3

— Алло, алло. Полиция. Кто говорит? Слушаю вас. — Констебль[2] Пок в одной руке держал телефонную трубку, другой застегивал мундир. — Это Госсингтон-Холл? Доброе утро, сэр. — Тон констебля Пока слегка изменился, став более дружелюбным и менее официальным. Он узнал голос щедрого покровителя полицейских спортивных мероприятий и местного мирового судьи[3]. — Да, сэр? Чем могу служить? Извините, сэр, я не совсем понял — вы сказали «труп», да? Повторите, сэр, если вас не затруднит; да-да, вот именно, труп незнакомой молодой женщины? Понятно, сэр. Да, можете мне довериться. Сейчас же этим займусь.

Констебль Пок, издав протяжный свист, положил трубку и стал звонить своему непосредственному начальнику.

Из кухни, откуда доносился аппетитный запах жарящегося бекона, выглянула миссис Пок.

— Что случилось?

— Нечто невероятное. В Госсингтон-Холле, это дом полковника Бэнтри, обнаружен труп молодой женщины. Нашли в библиотеке.

— Убили?

— Говорит, что, скорее всего, задушили.

— И кто она такая?

— Полковник говорит, что видит ее в первый раз.

— Тогда что она делала в его библиотеке?

Констебль Пок бросил на жену предостерегающий взгляд и заговорил в трубку официальным тоном:

— Инспектор[4] Слэк? Говорит констебль Пок. Только что получил сообщение: сегодня утром в семь пятнадцать был обнаружен труп молодой женщины…

4

Телефонный звонок застал мисс Марпл за одеванием. Она слегка всполошилась. Обычно в это время никто не звонил. Ее жизнь, жизнь чинной старой девы, была до такой степени упорядочена, что любой неожиданный звонок мгновенно рождал в ее воображении самые невероятные предположения.

— Боже милостивый, — сказала мисс Марпл, в недоумении глядя на телефонный аппарат. — Кто бы это мог быть?

В их деревне звонить друзьям и соседям было заведено от девяти до половины десятого. Именно в это время обсуждались планы на день и приглашали друг друга в гости. Мясник обычно звонил около девяти, и то если у него возникали непредвиденные затруднения с поставками. Изредка звонили в течение дня. После девяти тридцати вечера звонить считалось неприличным. Разве что племянник мисс Марпл, писатель и потому человек безалаберный, звонил иногда в самое неподходящее время, однажды даже около полуночи. Но при всей непредсказуемости Реймонда Уэста, его вряд ли можно заподозрить в склонности рано вставать. Ни Реймонд, ни прочие ее знакомые не стали бы звонить ей в столь ранний час — без четверти восемь. Даже для телеграммы было слишком рано — почта открывается только в восемь.

«Наверно, ошиблись номером», — решила мисс Марпл.

Придя к такому заключению, она подошла к нетерпеливо трезвонившему аппарату и заставила его умолкнуть, сняв с рычага трубку.

— Да? — сказала она.

— Это вы, Джейн?

Мисс Марпл была очень удивлена.

— Да, я.

— Что-то вы сегодня рано встали, Долли. — По голосу миссис Бэнтри мисс Марпл поняла, что та очень встревожена.

— Джейн, у нас случилось нечто ужасное.

— О Господи.

— Мы только что обнаружили труп в библиотеке.

На мгновение у мисс Марпл мелькнула мысль, что ее приятельница не в своем уме.

— Что обнаружили?

— Знаю-знаю. В это просто невозможно поверить. Вот и я всегда думала, что такое может произойти только в книгах. Сегодня утром мне даже пришлось препираться с Артуром, прежде чем он соизволил спуститься вниз и узнать, в чем дело.

Мисс Март постаралась собраться с мыслями.

— И чей же это труп? — переведя дух, спросила она.

— Блондинки.

— Чей-чей?

— Блондинки. Красивой блондинки. Говорю же, все как романах. Мы никогда в глаза не видели эту особу. А сейчас она лежит в нашей библиотеке, мертвая. Вы должны немедленно к нам приехать.

— Вы хотите, чтобы я приехала?

— Непременно. Сейчас же пришлю за вами машину.

— Конечно, Долли, — ошеломленно пробормотала мисс Марпл, — если вы считаете, что я смогу как-то утешить…

— Да нет, не надо никого утешать. Вы ведь так здорово разбираетесь в трупах…

— Ну что вы, право… Мои скромные успехи были главным образом теоретическими.

— Значит, я не так сказала. Не в трупах, а в убийствах. Видите ли, эта блондинка была убита, вернее, задушена, и я подумала: уж если у меня в доме произошло убийство, то я могла бы извлечь из этого хоть какое-то удовольствие… Ну, вы понимаете, что я имею в виду. Вот я и хочу, чтобы вы приехали и помогли мне выяснить, кто ее убил и как все это произошло. Ведь это так увлекательно. Верно?

— Я, конечно, приеду, дорогая. Раз вы полагаете, что я сумею помочь…

— Прекрасно. Артур, как всегда, занудничает. Твердит, что я нашла себе странное развлечение и что мне нечего совать нос в это дело. Я и сама понимаю, что история не очень веселая, но… но ведь я совсем не знаю эту девушку. К тому же, увидев ее, вы поймете, почему она кажется какой-то… ненастоящей.

5

Шофер полковника Бэнтри открыл дверцу, и мисс Марпл, слегка запыхавшись, вышла из машины. Полковник с удивлением взирал на нее, стоя на ступенях перед входной дверью.

— Мисс Марпл? Гм, рад вас видеть.

— Мне позвонила ваша жена, — попыталась объяснить свое появление мисс Марпл.

— Хорошо-хорошо. Ей просто необходимо, чтобы рядом кто-то был. Иначе ее нервы не выдержат. Она старается держаться молодцом, но сами понимаете, как это трудно.

Тут появилась миссис Бэнтри, громко взывая:

— Артур, вернись, пожалуйста, в столовую. Твой бекон остывает.

— Я думал, что приехал инспектор, — сказал полковник Бэнтри.

— Он скоро будет здесь, — заявила миссис Бэнтри. — Потому-то я и прошу тебя поскорее позавтракать. Тебе необходимо подкрепиться.

— Тебе тоже. Иди-ка, Долли, съешь что-нибудь.

— Я скоро приду, — заверила миссис Бэнтри. — Начинай без меня.

И, успешно выдворив полковника в столовую, она торжественно воскликнула:

— Ну вот! Теперь пошли.

Она быстро зашагала по длинному коридору в восточное крыло дома. У двери в библиотеку стоял констебль Пок. Он решительно преградил миссис Бэнтри дорогу и очень официальным тоном произнес:

— Прошу прощения, мадам, пускать никого не велено. Приказ инспектора.

— Чепуха, Пок, — заявила миссис Бэнтри. — Вы же прекрасно знаете мисс Марпл.

Констебль и не думал это отрицать.

— Она непременно должна взглянуть на труп. Это очень важно, — сказала миссис Бэнтри. — Не валяйте дурака, Пок. В конце концов, это моя библиотека.

Констебль Пок ретировался. Он не привык перечить местному дворянству. К тому же инспектору вовсе необязательно знать об этом, подумал он.

— Трогать ничего нельзя, — предупредил констебль.

— Само собой, — с досадой сказала миссис Бэнтри. — Уж это мы знаем. Можете войти с нами, если так вам будет спокойнее.

Констебль Пок воспользовался милостивым разрешением. Впрочем, он вошел бы и без него.

Миссис Бэнтри решительно повлекла гостью к огромному старомодному камину и, сообразно с торжественностью момента, гордо воскликнула:

— Вот она!

И только тут мисс Марпл поняла, почему миссис Бэнтри сказала, что убитая девушка кажется ей какой-то ненастоящей. Ее взору открылась просторная комната, отнюдь не блещущая чистотой и свежестью, она очень была похожа на своих хозяев. Огромные кресла с продавленными сиденьями, на большом столе наваленные в беспорядке трубки, книги и какие-то бумаги. На стенах два-три хорошей кисти семейных портрета вперемежку с дурными викторианскими[5] акварелями и картинками с охотничьими сюжетами с претензией на юмор. В углу большая ваза с астрами. Библиотека казалась несколько затемненной, но удобной и хорошо обжитой; все в ней в течение многих десятилетий оставалось на привычных местах.

И вот перед камином поперек старой медвежьей шкуры теперь распростерлось нечто чуждое и неестественное.

Это было тело девушки, в кричаще-ярком, бьющем в глаза одеянии. Ее неестественно светлые крашеные волосы были зачесаны и аккуратно уложены в локоны и колечки. Тонкую фигуру облегало вечернее платье из белого атласа, все усыпанное блестками, с большим вырезом на спине. Лицо — сплошная косметика. На посиневшей, слегка припухшей коже грубо проступала пудра, чернели полукружьями сильно накрашенные ресницы; густо накрашенный рот напоминал кровавую рану, ногти на руках были покрыты багрово-красным лаком, таким же лаком были покрыты и ногти на ногах, выглядывающие из дешевых серебристых босоножек. Все в ней было кричаще-ярким, дешевым и безвкусным, и потому в высшей степени неуместным в этой солидной, старомодной библиотеке, принадлежавшей полковнику Бэнтри.

— Теперь вы понимаете, что я имела в виду? — вполголоса сказала миссис Бэнтри. — Как будто ненастоящая.

Стоявшая рядом мисс Марпл долго смотрела на девушку задумчивым взглядом. Потом, наконец, тихо сказала:

— Какая молоденькая.

— Да-да. Очень. — В голосе миссис Бэнтри послышалось удивление, будто она только что это заметила.

Мисс Марпл наклонилась над девушкой, но до нее не дотронулась. Она внимательно разглядывала ее пальцы, судорожно сжимавшие ворот платья — будто хотела разорвать его, пытаясь сделать еще один, последний глоток воздуха.

За окном послышалось шуршание колес — все дорожки в поместье были посыпаны гравием. Констебль Пок торопливо сказал:

— Видимо, прибыл инспектор.

Миссис Бэнтри тут же направилась к двери, давая тем самым констеблю возможность убедиться, что дворяне умеют держать слово. Мисс Марпл последовала за ней.

— Можете не волноваться, Пок, — сказала миссис Бэнтри.

Констебль вздохнул с облегчением.

6

Наскоро проглотив остаток тоста с конфитюром и допив кофе, полковник Бэнтри вышел в прихожую встретить полковника Мелчетта, начальника полиции графства, прибывшего вместе с инспектором Слэком. Мелчетт был другом полковника Бэнтри. Слэк же, человек весьма энергичный, что никак не соответствовало его фамилии[6], никогда не вызывал у полковника особой симпатии, ибо этот ретивый служака весьма пренебрежительно относился к тем, кто, по его разумению, не представлял для него интереса.

— Доброе утро, Бэнтри, — сказал Мелчетт. — Вот, решил приехать. Дельце, похоже, неординарное.

— Это просто… просто… — полковник Бэнтри никак не мог подобрать точное слово. — Это просто невероятно, уму непостижимо!

— И ты совсем не знаешь, кто эта женщина?

— Не имею ни малейшего представления. Вижу ее первый раз в жизни.

— А ваш дворецкий? Может, он что-нибудь знает? — вмешался инспектор Слэк.

— Да нет, он тоже в полном недоумении.

— Вот как, — сказал инспектор. — Интересно.

— Может, перекусите, Мелчетт? — Полковник Бэнтри сделал жест в сторону дома. — Завтрак еще на столе.

— Нет-нет, надо приниматься за дело. С минуты на минуту здесь будет Хейдок. А вот и он.

У дверей остановилась еще одна машина, и из нее вылез крупный широкоплечий мужчина, доктор Хейдок, исполнявший также обязанности судебного медика. Из второй машины вышли двое в штатском, у одного был фотоаппарат.

— Все в сборе? — спросил начальник полиции. — Тогда пошли. Слэк говорит, она в библиотеке.

Полковник Бэнтри простонал:

— Просто невероятно. Знаете, когда утром жена мне сказала, что горничная разбудила ее словами, будто у нас в библиотеке труп, я ушам своим не поверил.

— Могу себе представить. Надеюсь, жена приняла это не слишком близко к сердцу?

— О нет, она держится молодцом и ведет себя будто ничего не произошло. Она просила приехать к нам свою старую приятельницу, мисс Марпл, ту, что живет в деревне, неподалеку от нас.

— Мисс Марпл? — Насторожился начальник полиции. — Зачем она за ней послала?

— Женщина всегда ищет сочувствия у женщины, не так ли?

— Ну, если вас интересует мое мнение… — Полковник Мелчетт слегка усмехнулся. — Сдается мне, что ваша жена собирается самостоятельно провести расследование. Ведь мисс Марпл, можно сказать, настоящий сыщик местного масштаба. Однажды она уже утерла нам нос, не правда ли, Слэк?

— Это совсем другое дело, — ответил инспектор Слэк.

— Что значит «другое дело»?

— Случай был незначительный, сугубо местного значения, сэр. Старая леди, надо отдать ей должное, знает буквально все о каждом жителе деревни. Но это дело будет ей не по зубам.

— Да вы и сами пока что ничего не знаете, Слэк, — сухо ответил Мелчетт.

— Погодите, сэр, дайте срок. Разберусь, и очень скоро.

7

Тем временем в столовой миссис Бэнтри и мисс Марпл сели завтракать.

Предложив гостье угощение, миссис Бэнтри нетерпеливо спросила:

— Ну, Джейн, что скажете?

Мисс Марпл посмотрела на нее с легким недоумением. Миссис Бэнтри с затаенной надеждой спросила:

— Это ничего вам не напоминает?

Мисс Марпл прославилась в округе удивительной способностью увязывать мелочи повседневной жизни с более серьезными событиями, происходившими в деревне, что помогало увидеть их совсем в другом свете.

— Нет, — задумчиво проговорила мисс Марпл, — ничего не напоминает, во всяком случае сейчас. Я вспомнила младшую дочь миссис Четти, Эди, да и то, наверно, только потому, что эта девушка, как и Эди, должно быть, грызла ногти… к тому же верхние зубы у нее немного выступают вперед. Вот и все. Ну и конечно, — добавила мисс Марпл, как бы продолжая сравнивать, — Эди тоже любила дешевые наряды и побрякушки.

— Вы имеете в виду ее платья? — спросила миссис Бэнтри.

— Да, очень уж кричащий цвет и к тому же плохого качества.

— Что правда, то правда. Видимо, из лавчонки, где любую вещь можно купить за гинею[7]. — И все же, не теряя надежды, она полюбопытствовала: — А что произошло с этой Эди?

— Ничего. Просто она нанялась на работу в другое место и, по-моему, неплохо устроилась.

Миссис Бэнтри была слегка разочарована: параллель с деревенской историей на сей раз себя не оправдала.

— Одно непонятно: что ей могло понадобиться в кабинете Артура? — сказала миссис Бэнтри. — Пок говорит, что задвижки на окнах сорваны. Может, она влезла с каким-нибудь грабителем, а потом они поссорились… впрочем, полная чушь получается, верно?

— Для кражи со взломом очень уж неподходящий у нее наряд, — задумчиво сказала мисс Марпл.

— Да, видимо, она собиралась на танцы или на вечеринку. Но ничего подобного ни в Сент-Мэри-Мид, ни по соседству вроде бы не намечалось…

— Как будто… — неуверенно проговорила мисс Марпл.

Миссис Бэнтри встрепенулась:

— Вы что-нибудь вспомнили, Джейн?

— Просто я подумала…

— О чем?

— О Бэзиле Блейке.

— Не может быть! — живо воскликнула миссис Бэнтри и пояснила: — Я хорошо знакома с его матерью.

Подруги переглянулись.

Мисс Марпл вздохнула и покачала головой:

— Понимаю вас и очень сочувствую.

— Селина Блейк — прекрасная женщина. У нее такие прекрасные цветочные бордюры[8], я просто обзавидовалась. И она всегда щедро делится черенками и рассадой.

Пропустив мимо ушей все доводы в пользу миссис Блейк, мисс Марпл заметила:

— Тем не менее слишком уж много о нем разговоров.

— О, знаю, знаю. Артур аж зеленеет от злости при одном его имени. Как-то он нагрубил ему, и с тех пор он не хочет о нем и слышать. У него такая манера разговаривать… Просто оскорбительная… Впрочем, сейчас это свойственно многим молодым людям — очень уж они считают себя умными… думают, что вправе насмешничать над теми, кто привязан к своей школе или почитает Империю или… ну, мало ли что еще. И потом — эта ужасная манера одеваться. Нынче часто приходится слышать, — продолжала миссис Бэнтри, — будто в деревне можно носить что угодно. Как бы не так. Именно в деревне очень важно, как ты одет. Здесь все на виду. — Она помолчала и с сожалением добавила: — Каким же он был прелестным ребенком, когда Селина купала его в ванночке!

— В прошлое воскресенье в газетах была напечатана фотография убийцы из Чевиота в детстве. Такой милый малыш, — заметила мисс Марпл.

— Погодите, Джейн. Уж не думаете ли вы, что он…

— Нет-нет, дорогая. Я не имела в виду ничего такого. Слишком рано делать какие-то выводы. Я просто пыталась понять, каким образом эта молодая женщина могла очутиться в наших краях. Ведь Сент-Мэри-Мид не очень-то подходящее для нее место. И я подумала, что она как-то связана с Бэзилом Блейком. С кем же еще? Только он один устраивает разные вечеринки. Помните, сколько гостей приезжало к нему из Лондона в июле? Они устроили здесь настоящий тарарам, кричали, пели и, по-моему, все были совершенно пьяные. А на следующий день, вы помните, вокруг было столько мусора и битого стекла!.. Подумать страшно! Миссис Берри рассказывала, что одна молодая особа тогда улеглась спать в ванне почти нагишом.

— Должно быть, это киноактеры, — снисходительно сказала миссис Бэнтри.

— Вполне возможно. И потом, вы, наверное, слышали: в последнее время по субботам он привозит с собой молодую женщину. Яркую блондинку.

— По-вашему, это та самая блондинка? — воскликнула миссис Бэнтри.

— Ну… не обязательно. Ведь мне никогда не приходилось видеть ее вблизи, только когда она садилась в машину, и еще разок — когда загорала в саду в шортах и лифчике. Но лица я не видела. А вообще, все эти девицы с накрашенными лицами, маникюром и обесцвеченными волосами так друг на друга похожи…

— Это уж точно. Тем не менее это мысль, Джейн.

Глава 2

1

Та же мысль и в то же самое время возникла и в разговоре Мелчетта с полковником Бэнтри. Осмотрев труп и убедившись, что его подчиненные с должным рвением занимаются своим делом, Мелчетт вместе с хозяином дома удалились в кабинет, располагавшийся в другом крыле особняка.

Полковник Мелчетт, внешне человек угрюмый и сердитого вида, имел привычку покусывать свои короткие рыжие усики. Именно этим он и был сейчас занят, время от времени бросая озадаченные косые взгляды на хозяина дома.

— Послушай, Бэнтри, — наконец решился он. — Хотел бы поговорить с тобой начистоту. Ты и вправду не знаешь, что это за девица?

В ответ полковник Бэнтри разразился проклятиями, но Мелчетт перебил его извиняющимся тоном.

— Ну ладно, ладно, старина, но ты тоже пойми меня. Возможно, тебе было просто неловко признаться: все-таки женатый человек, живете с женой душа в душу… ну и так далее. Но между нами: если ты хоть как-то связан с этой девицей, лучше не темнить. Я, конечно, все понимаю, но ведь… убийство… Все равно все всплывет. Черт побери, я же не говорю, что ты ее задушил, — я знаю, ты на такое не способен. Но ведь она пришла именно в твой дом. Возможно, она хотела с тобой поговорить… а кто-то влез за ней и — убил. Это вполне вероятно. Понимаешь?

— Черт бы побрал эту девицу! Говорю тебе, Мелчетт, я никогда в глаза ее не видел! Ты ведь меня знаешь!

— Тогда все в порядке. Я же не мог этого не выяснить, ты как светский человек должен меня понять. И все же: как она здесь оказалась? Она ведь явно не здешняя.

— Ну, просто кошмар какой-то! — возмущенно воскликнул полковник.

— Вопрос в том, старина, что она делала в твоей библиотеке?

— Откуда мне знать! Я лично ее не приглашал.

— Понимаю, но ведь она все-таки оказалась здесь. Напрашивается мысль, что она хотела тебя повидать. Ты, случайно, не получал каких-нибудь писем или что-нибудь в этом роде?

— Нет. Не получал.

Полковник Мелчетт осторожно спросил:

— А что ты делал вчера вечером?

— Был на собрании Ассоциации консерваторов. В девять, в Мач-Бенэме.

— И когда вернулся домой?

— Из Мач-Бенэма я уехал в начале одиннадцатого, но в пути пришлось сменить колесо. Так что дома я был только без четверти двенадцать.

— Ты не заходил в библиотеку?

— Нет.

— Жаль.

— Я очень устал и сразу отправился спать.

— Кто-нибудь из домашних тебя дожидался?

— Да нет. У меня всегда с собой ключ. Лорример ложится в одиннадцать, так что если я не дам особых распоряжений…

— А кто закрывает дверь в библиотеку?

— Лорример. Обычно в полвосьмого.

— И потом он туда не заходит?

— Когда меня нет дома, нет. Поднос с виски он всегда оставляет в холле.

— Понятно. А жена?

— Не знаю. Когда я приехал домой, она уже спала. Возможно, вечером она была в библиотеке… или в гостиной. Я ее не спрашивал.

— Ничего, скоро мы все узнаем. Может, замешан кто-нибудь из слуг, а?

Полковник покачал головой:

— Вряд ли. Они у нас служат много лет.

— Наверное, ты прав, — согласился Мелчетт. — Скорее всего, они действительно ни при чем. Девушка, видимо, приехала из города, возможно, с ухажером. Но почему им приглянулся именно твой дом? Хотелось бы зна…

Бэнтри перебил его:

— Не иначе они явились из Лондона. Вряд ли наши способны на такое… по крайней мере…

— Ну так что, говори же!

— Ну точно! — неожиданно вскричал полковник Бэнтри. — Бэзил Блейк!

— Это еще кто?

— Молодой парень, завязан с киношниками. Гнусный тип. Моя жена его защищает, видишь ли, училась с его матерью, а он — редкий наглец и шалопай. Снять бы ему штаны да задать деру… Живет на Ланшэм-роуд в коттедже, ну, видел наверное, — жуткий модерновый домина. Так вот, этот молокосос то и дело устраивает там вечеринки. У него все время куча гостей, а на выходные привозит еще и девиц.

— Девиц?

— Ну да, не далее как на прошлой неделе приезжала к нему такая… ну, знаешь, из этих… крашеных блондинок…

— Крашеных, говоришь? — задумчиво повторил Мелчетт.

— Да. Погоди, уж не думаешь ты…

— А почему бы и нет, — тут же среагировал Мелчетт. — По крайней мере тогда понятно, откуда здесь могла взяться такая девица! Пожалуй, я загляну к этому молодцу, поговорим о том о сем. Как, говоришь, его зовут — Брейд… нет… Блейк… так кажется?

— Блейк. Бэзил Блейк.

— Как думаешь, он сейчас дома?

— Думаю… А что у нас сегодня, суббота? Тогда должен быть. Обычно он приезжает в субботу утром.

— Что ж, посмотрим, там ли он сейчас, — мрачно сказал Мелчетт.

2

Коттедж, в котором жил Бэзил Блейк, представлял собой безобразное полукаменное, полудеревянное сооружение в псевдотюдоровском[9] стиле, начиненное всевозможными бытовыми удобствами. Зодчему, строившему его, Уильяму Букеру, а также всем окрестным почтальонам оно было известно как «Чэтсуорт». Сам Бэзил и его друзья называли его «памятником эпохе», а жители Сент-Мэри-Мид — «новым домом мистера Букера».

Он стоял поодаль от деревни, на расстоянии примерно в четверть мили[10]. Предприимчивый мистер Букер выбрал для его строительства очень живописный проселок неподалеку от «Синего кабана». Госсингтон-Холл, поместье, где жили Бэнтри, был расположен по той же дороге, примерно в миле от «Чэтсуорта».

Весть о том, что «новый дом мистера Букера» куплен кем-то из кинозвезд, вызвала в деревне живейший интерес. Жители с нетерпением ждали появления легендарной личности, и надо сказать, эффектная внешность Бэзила Блейка вполне оправдала их ожидания. Однако мало-помалу до них дошли истинные факты из его жизни. Оказалось, что Бэзил Блейк никакая не кинозвезда и даже не киноартист. А так, мелкая сошка, чья фамилия значилась в титрах где-то на пятнадцатом месте — среди тех, кто отвечал за павильонные съемки на лемвильской киностудии, главной студии кинокомпании «Бритиш Нью Эра Филмс». Местные девушки сразу потеряли к нему всякий интерес, а строгие старые девы, составлявшие в Сент-Мэри-Мид правящий класс, сурово осудили за легкомысленный образ жизни. Один лишь хозяин «Синего кабана» встречал Бэзила и его друзей с неизменной приветливостью: с тех пор, как молодой человек поселился в своем новом доме, доходы «Синего кабана» заметно выросли.

Полицейская машина остановилась у ворот, которые, по замыслу Букера, должны были напоминать сельскую калитку. Полковник Мелчетт, неодобрительно оглядев бревенчатый вычурный верх коттеджа, подошел к входной двери и решительно постучал.

Дверь отворилась быстрее, чем он ожидал. Перед ним стоял молодой человек с прямыми, довольно черными волосами, в оранжевых вельветовых брюках и темно-синей рубашке. Он отрывисто и резко спросил:

— Что нужно?

— Вы Бэзил Блейк?

— Ну, я.

— Если не возражаете, я хотел бы с вами побеседовать.

— А кто вы такой?

— Полковник Мелчетт, начальник полиции графства.

— Какая прелесть! Сам начальник! — с иронией воскликнул хозяин дома.

Полковник Мелчетт сразу понял, почему Бэнтри так не взлюбил этого наглеца. Ему и самому захотелось дать ему пинка.

Однако, проявив сдержанность, он ответил дружелюбным тоном:

— Любите рано вставать, мистер Блейк?

— Ни в коем случае. Просто еще не ложился.

— Ах, вот оно что.

— Вы ведь пришли не затем, чтобы узнать, во сколько я встаю. Было бы не очень рачительно тратить денежки графства на такую ерунду. Так о чем вы хотели со мной поговорить?

Полковник Мелчетт откашлялся.

— Насколько мне известно, в прошлую субботу вы принимали у себя гостью — гм… молодую блондинку.

Бэзил Блейк недоуменно на него уставился, потом, закинув голову назад, громко расхохотался.

— Значит, старые ведьмочки уже успели насплетничать? О моем моральном облике, естественно. Однако, насколько мне известно, борьба с безнравственностью не входит в компетенцию полиции или я ошибаюсь?..

— Ваши… э-э… моральные устои совершенно меня не касаются, — сухо сказал Мелчетт. — А пришел я исключительно потому, что только что был обнаружен труп блондинки несколько, гм, экзотической наружности. Ее убили.

— Дьявол! — Блейк снова уставился на полковника. — И где же ее нашли?

— В Госсингтон-Холле, в библиотеке.

— В Госсингтон-Холле? У старины Бэнтри? Ну и дела! Старый развратник. Кто бы мог подумать!

Полковник Мелчетт побагровел и резко оборвал злобствующего юнца:

— Соблаговолите следить за своими выражениями, сэр. Я приехал узнать, не могли бы вы что-нибудь сообщить по этому поводу?

— Так вы хотите узнать, не пропала ли у меня блондинка? Да? Но с какой стати, черт возьми, я… э-э… что это там?

Послышался скрежет тормозов, и у входной двери остановился автомобиль. Из него неуклюже вылезла молодая женщина в мешковатой черно-белой пижаме. Это была платиновая блондинка с ярко-красными губами и густо накрашенными ресницами. Подойдя к двери, она решительно рванула ее на себя и сердито крикнула:

— Почему ты не подождал меня, скотина ты этакая?

Бэзил Блейк поднялся.

— Явилась не запылилась, — рявкнул он. — А почему, собственно, я должен был тебя ждать? Сказал ведь, что пора ехать, а ты и с места не двинулась.

— С какой стати я должна была уезжать, веселье было в самом разгаре! Мало ли что ты сказал!

— Видел я твое веселье! В объятьях с этим грязным боровом, Розенбергом. Ты что, не знаешь, что он за тип?

— Ревнуешь, милый…

— Не дождешься… Просто мне противно — лакаешь виски да позволяешь лапать себя какому-то проходимцу. Да еще непонятно какой национальности…

— Брось брехать. Сам нажрался и все время лез к этой патлатой испанской стерве.

— Эта стерва куда приличнее тебя.

— Ну конечно, куда мне до нее. Да вы два сапога пара — оба ужрались до безобразия… А я не хотела, я хотела веселиться и веселилась. И вообще, когда хочу, тогда и ухожу.

— Вот-вот. А я когда захотел, тогда и уехал. А уж чтоб ждать всяких там дур — я еще с винтов не съехал…

— Хорош кавалер, культура так и прет!

— Потому-то ты и примчалась сюда — культуры поднабраться!

— Да нет, примчалась, чтобы сказать все, что я о тебе думаю!

— Думаешь, что можешь вертеть мной, как заблагорассудится. Перебьешься, милая.

— Взаимно, дорогой. Скорее рак свистнет, чем это произойдет!

Набычившись, они в бешенстве уставились друг на друга. Воспользовавшись моментом, полковник Мелчетт громко кашлянул.

Бэзил Блейк обернулся.

— А вы еще здесь? Мне показалось, мы распрощались, разве не так? Позвольте представить: Дайна Ли — полковник Блимп из полиции графства. Как видите, полковник, моя блондинка жива и здорова и даже чересчур здорова. Так что советую вам заняться подружками старины Бэнтри! Привет!

— Советую вам, молодой человек, выбирать выражения, а то как бы чего не вышло, — угрожающе произнес полковник Мелчетт и, весь бордовый от гнева, тяжело ступая, вышел из дома.

Глава 3

1

В своем кабинете в Мач-Бенэме полковник Мелчетт закончил изучать донесения подчиненных.

— …Таким образом, все как будто бы ясно, сэр, — заключил инспектор Слэк. — После обеда в библиотеке какое-то время оставалась миссис Бэнтри, но около десяти, выключив свет, она тоже пошла спать. Больше туда, видимо, никто не входил. Слуги отправились спать в половине одиннадцатого, затем без четверти одиннадцать пошел к себе и Лорример, оставив в холле поднос со стаканами и бутылкой виски. Никто не слышал ничего особенного, кроме, пожалуй, третьей горничной. А уж она слышала все, что только возможно было услышать: и жалобные стоны, и леденящий душу крик, и зловещие шаги, и еще бог знает что. Вторая же горничная, которая живет с ней в одной комнате, утверждает, что та крепко спала всю ночь. Я, честно говоря, больше доверяю второй, менее впечатлительной и с меньшим воображением.

— А что вы скажете относительно взломанного окна?

— Симонс говорит, непрофессиональная работа: открыли его с помощью обычной стамески, так что и шума-то почти не было. Стамеска должна быть где-то в доме, но вот где?.. Такая вещь… засунуть могли куда угодно…

— Как вы думаете, слуги что-нибудь знают?

— Нет, сэр, по-моему, нет, — неохотно сказал инспектор. — Они очень напуганы и растеряны. У меня были подозрения насчет Лорримера — уж очень он молчалив, ну вы понимаете, о чем я… но скорее всего и он ничего не знает.

Мелчетт согласно кивнул. Он не придавал значения неразговорчивости Лорримера. Энергичный инспектор Слэк редко кого мог расположить к беседе.

Дверь отворилась, и вошел доктор Хейдок.

— Вот, решил заглянуть и изложить предварительные результаты.

— Очень хорошо, рад вас видеть. Ну, что?

— Ничего особенного. Впрочем, я этого и ожидал. Смерть наступила от удушья. Задушили пояском от ее же платья. Обмотали вокруг шеи, а концы стянули крест-накрест и сзади замотали. Все очень просто — и скорее всего для нее неожиданно. Признаки борьбы отсутствуют.

— Когда наступила смерть?

— Примерно между десятью и двенадцатью ночи.

— А точнее нельзя?

Хейдок, чуть улыбнувшись, покачал головой:

— Не буду рисковать своей репутацией. Не раньше десяти и не позже полуночи.

— Но как вам самому кажется? Если точнее…

— Видите ли, в комнате горел камин, и это наверняка отразилось на окоченении.

— А еще что-нибудь можете сообщить? Я имею в виду девушку.

— Практически ничего. Совсем молоденькая, лет семнадцать или восемнадцать. Но уже вполне оформившаяся. Кстати, она оказалась девственницей.

Кивнув, доктор вышел из комнаты.

Мелчетт повернулся к инспектору:

— Вы точно уверены, что обитатели Госсинггон-Холла никогда ее не видели?

— Слуги все как один это твердят. И очень возмущены происшедшим. И еще говорят, что если бы они видели ее где-нибудь по соседству, непременно запомнили бы..

— Думаю, они правы, — сказал Мелчетт. — Особа действительно колоритная, хочешь не хочешь обратишь внимание. Напоминает подружку Блейка.

— Жаль, что это не она, — сказал Слэк. — А то бы это очень облегчило нашу задачу.

— Скорее всего, она из Лондона, — задумчиво произнес Мелчетт.

— В этих краях нам вряд ли удастся найти о ней какие-то сведения. Придется звонить в Скотленд-Ярд. Пусть они займутся этим делом.

— Но что-то же привело ее сюда, — сказал Слэк и осторожно добавил: — Мне все же кажется, что полковник Бэнтри или его жена что-то о ней знают, хотя, конечно, я понимаю, сэр, они ваши друзья…

Полковник Мелчетт бросил на него ледяной уничижающий взгляд и отчеканил:

— Я готов проработать все возможные версии. Без исключения. — Затем спросил: — Вы хорошо просмотрели списки пропавших или тех, кто находится в розыске?

Слэк кивнул и вынул отпечатанный на машинке список.

— Вот они, все тут. Миссис Сондерс исчезла неделю назад, тридцать шесть лет, волосы темные, глаза голубые. Нам она не подходит, к тому же в округе все, кроме ее мужа, знают, что она сбежала с коммивояжером из Лидса[11]. Далее, миссис Барнард, шестьдесят пять лет… Явно не наш вариант… Памела Ривз, шестнадцать лет, вчера вечером не вернулась домой с собрания девочек-скаутов[12], волосы темно-каштановые, косички, рост пять футов пять дюймов[13]…

— Ну хватит, хватит… Зачем мне все эти подробности, — раздраженно сказал Мелчетт, — школьницы нас не интересуют. По-моему…

Тут раздался телефонный звонок, и начальник полиции схватил трубку.

— Алло, да, да, полицейское управление Мач-Бенэма. Что? Минутку…

Он слушал, быстро что-то записывая, потом перечел:

— Руби Кин, восемнадцать лет, профессиональная танцовщица, рост пять футов четыре дюйма, худощавого телосложения, платиновая блондинка, голубые глаза, курносый нос, расшитое блестками белое атласное вечернее платье, серебристые босоножки. Так? Да, записал. Что? Да, несомненно. Я сейчас же пришлю Слэка.

Он повесил трубку и загоревшимися глазами посмотрел на своего подчиненного.

— Кажется, это как раз то, что нам нужно. Звонили из полиции графства Гленшир. — Это было соседнее графство. — Сообщили, что разыскивается девушка из отеля «Маджестик» в Дейнмуте.

— Дейнмут, — сказал инспектор Слэк. — Это нам подходит.

Дейнмут был фешенебельным курортом, расположенным совсем неподалеку, на берегу моря.

— Отсюда миль восемнадцать, не больше, — заметил Мелчетт. — Девушка, как я понял, была профессиональной партнершей по танцам в отеле «Маджестик». Вчера вечером была ее смена, но она не явилась, и начальству это очень не понравилось. А поскольку она не объявилась и утром, кто-то из тамошних ее приятельниц поднял тревогу. Пока ситуация не вполне ясна. Надо срочно ехать туда — по приезде свяжитесь со старшим инспектором Харпером, будете работать с ним.

Инспектор Слэк всегда предпочитал действовать: мчаться сломя голову на машине, грубо обрывать на полуслове тех, кто пытался ему что-то рассказать, прерывать на середине беседу, ссылаясь на неотложные дела.

Поэтому до Дейнмута он добрался в рекордно короткий срок и, явившись в отделение полиции, сразу огорошил расспросами насмерть перепуганного, предчувствующего недоброе гостиничного управляющего, затем, посадив в свою машину ближайшую родственницу пострадавшей, помчался с ней назад в Мач-Бенэм, заявив на прощание, что «прежде чем начинать дело, надо убедиться, та ли это девушка», однако эти его слова были весьма сомнительным утешением для расстроенного управляющего.

Перед выездом он известил своего начальника, что возвращается обратно, так что его появление нисколько не удивило Мелчетта, но вот то, что с ним оказалась молодая особа, которую он коротко представил как Джози, было для полковника полнейшей неожиданностью.

Он холодно уставился на своего подчиненного, размышляя про себя, а не повредился ли ретивый Слэк в уме.

Положение спасла сама Джози, которая, выйдя из машины, добавила:

— Так меня зовут в отеле, где я работаю. — Она сверкнула красивыми белыми зубами. — Мы с моим партнером называем себя Реймонд и Джози, и все постояльцы, естественно, так меня и называют. А полное мое имя — Джозефина Тернер.

Полковник Мелчетт мгновенно сориентировался и пригласил мисс Тернер сесть, окинув ее цепким профессиональным взглядом. Она оказалась Привлекательной молодой женщиной лет двадцати семи, не то чтобы безупречно красивой, но умеющей себя подать, и производила впечатление человека уравновешенного, уверенного в себе, не лишенного здравого смысла. К тому же она была очень обаятельна: лицо искусно и ненавязчиво подкрашено, отлично сшитый дорогой темно-серый костюм.

Очень встревожена и расстроена, но никак не убита горем, решил про себя полковник.

Опустившись на стул, Джози сказала:

— Просто непостижимо. Вы уверены, что это Руби?

— Боюсь, об этом нам придется спросить вас… Вам придется пережить несколько неприятных минут.

— А что… она жутко выглядит, да? — со страхом пролепетала мисс Тернер.

— Да уж приятного мало, так что мужайтесь.

Он протянул ей портсигар, и она с благодарностью взяла сигарету.

— Вы хотите, чтобы я опознала ее прямо сейчас?

— Думаю, откладывать просто неразумно, мисс Тернер. К тому же пока вы ее не опознали, бессмысленно задавать какие-то вопросы. Так что давайте покончим с этим поскорее, договорились?

— Договорились.

Они поехали в морг.

Джози пробыла там очень недолго, а когда вышла, вид у нее был совсем бледный.

— Да, это Руби, сомнения нет, — выдавила она. — Бедняжка! Мне что-то не по себе. Не найдется ли у вас, — она грустно обвела всех глазами, — глотка джина?

Джина не было, но нашелся коньяк, и, сделав пару глотков, мисс Тернер немного успокоилась.

— На такое взглянешь — с души воротит, — сказала она. — Бедняжка Руби! Какие же скоты эти мужчины!

— Вы полагаете, это сделал мужчина?

Джози слегка растерялась.

— А разве нет? Мне показалось… я подумала…

— Вы подумали о каком-то конкретном мужчине?

Она решительно покачала головой:

— Нет, нет. Я никого не имела в виду. Я думаю, Руби не стала бы со мною откровенничать, если бы…

— Если бы что?

Джози, поколебавшись, ответила:

— Ну, если бы… если бы она с кем-нибудь встречалась.

Мелчетт бросил на нее пронзительный взгляд, но спрашивать больше ни о чем не стал, пока они снова не вернулись в его кабинет.

— Теперь, мисс Тернер, — сказал он, — я прошу вас рассказать мне о Руби все, что вам известно.

— Да, конечно. С чего начать?

— Первое: ее полное имя, кем она вам приходится, а потом все, что вы о ней знаете.

— Руби Кин. Это сценический псевдоним. Ее настоящее имя — Рози Легг. Ее мать и моя были двоюродными сестрами. Я ее знала с детства, но мы были не так уж близки. У меня много всяких кузин, некоторые работают в конторах, некоторые на сцене. Руби немножко умела танцевать. В прошлом году у нее были весьма заманчивые ангажементы — она участвовала в пантомиме[14] и… еще в кое-каких спектаклях. Ее приглашали хоть и не самые известные, но весьма приличные труппы. А недавно ее пригласили работать партнершей для танцев в «Palais de Danse» — в Брискуэлле, в южном Лондоне. Очень респектабельный зал, девушкам там приятно работать, но платят не ахти.

Она сделала паузу. Полковник Мелчетт кивнул, приглашая продолжить.

— Теперь какое отношение ко всему этому имею я. Три года я работаю в отеле «Маджестик». Занимаюсь организацией танцевальных вечеров и игр в бридж для постояльцев отеля. Это хорошее место, платят прилично, да и сама работа мне по душе. В мои обязанности входит присматривать за постояльцами и обеспечивать им хороший досуг. Некоторые предпочитают уединение, а кое о ком надо позаботиться, помочь освоиться, наладить контакт с другими постояльцами. Я стараюсь определить, кто кому подходит — по интересам, складу характера, составляю партии для бриджа и устраиваю танцы, где постояльцы знакомятся, заводят друзей. В общем, интересная работа, требующая такта и жизненного опыта. Вот, пожалуй, и все.

Мелчетт снова кивнул, подумав при этом, что она прекрасно справляется со своими обязанностями: дружелюбна, общительна и, кроме того, как ему показалось, по-житейски умна, хотя, наверно, и не блещет интеллектом.

— К тому же, — продолжала Джози, — каждый вечер я исполняю два показательных танца с Реймондом, Реймондом Старром. Он профессиональный теннисист и танцор. Но этим летом случилась неприятность — купаясь в море, я поскользнулась и вывихнула лодыжку…

Мелчетт еще утром заметил, что она и впрямь слегка прихрамывает.

— Само собой, показательные танцы пришлось отменить, и надо было срочно что-то предпринимать — ужасно не хотелось, чтобы хозяева взяли на мое место новенькую. В таких случаях всегда рискуешь, — тут доброжелательный взгляд ее голубых глаз стал твердым и настороженным, как у женщины, все время ведущей борьбу на выживание, — что кто-то перебежит тебе дорогу. Я сразу вспомнила о Руби и предложила хозяевам пригласить ее сюда. Я бы продолжала исполнять обязанности организатора вечеров, составлять партии в бридж, заниматься знакомствами, а Руби взяла бы на себя танцы. Уладили бы все в тесном семейном кругу — вы меня понимаете?

Мелчетт, конечно, понимал.

— Начальство согласилось, я позвонила Руби, и она приехала. Для нее это была большая удача. Работа здесь более престижная, чем там, где она танцевала до сих пор. Это случилось месяц назад.

— Понятно. И она имела здесь успех? — спросил Мелчетт.

— Да, — небрежно ответила Джози. — Танцевала она неплохо. Конечно, до меня ей далеко, но Реймонд классный партнер и постарался представить ее в лучшем виде; к тому же она хорошенькая — стройная блондинка с мордашкой купидона. Немного злоупотребляла косметикой — я всегда ее за это ругала, но вы можете представить, как трудно с этими девчонками… Ей было всего восемнадцать, а в этом возрасте они ни в чем не знают меры. В приличном отеле — а «Маджестик» именно такой отель — подобные излишества просто неуместны. Я все время пыталась внушить ей, что это дурной тон.

— Она нравилась постояльцам? — спросил Мелчетт.

— Да, нравилась. Правда, она не умела поддержать разговор, была немного глуповата и нравилась больше пожилым джентльменам, у молодых же особого успеха не имела.

— У нее был какой-нибудь дружок?

Джози понимающе на него взглянула.

— Нет, в этом смысле, не думаю. Впрочем, она вряд ли бы мне об этом рассказывала.

Мелчетт удивился — Джози совсем не была похожа на ханжу, — но виду не подал, а только спросил:

— Теперь расскажите мне, пожалуйста, когда вы видели свою кузину в последний раз.

— Вчера вечером. У них с Реймондом два показательных танца — один в половине одиннадцатого, другой — в полночь. После первого Руби пошла танцевать с одним молодым человеком, из постояльцев отеля, я в это время играла в бридж в гостиной. Гостиная отделена от танцевального зала стеклянной перегородкой. После танца я ее уже не видела. Вскоре после двенадцати ко мне подошел Реймонд — он ужасно нервничал — и спросил, где Руби, сказал, что ее нигде нет, а им пора начинать второй танец. Признаться, я ужасно разозлилась. Вечно эти девчонки вытворяют всякие глупости, за которые потом их могут выгнать с работы. Мы с Реймондом пошли к ней в комнату, но там ее не было. Я заметила, что она переоделась: розовое платье с пышной юбкой, в котором она танцевала, висело на спинке стула. Обычно после первого танца она не переодевалась, за исключением среды — по средам у нас сугубо танцевальные вечера. Я понятия не имела, куда она подевалась. По моей просьбе оркестр сыграл еще один фокстрот, но Руби так и не появилась. Тогда я сказала Реймонду, что буду танцевать сама. Мы выбрали самый легкий и короткий танец из нашего репертуара, но все равно моя лодыжка здорово разболелась и к утру совсем распухла. А Руби так и не пришла. Мы прождали ее до двух часов. Ух как я рассвирепела! — Голос ее дрогнул.

Мелчетт уловил в нем неподдельную злость. Это его насторожило. Ведь в поступке Руби не было ничего, что могло бы вызвать столь бурную реакцию к погибшей девушке. Ему показалось, что Джози чего-то недоговаривает, и он спросил:

— И сегодня утром, обнаружив, что Руби Кин так и не вернулась ночевать, вы обратились в полицию?

Он уже знал от Слэка, позвонившего ему утром из Дейнмута, что в полицию она не обращалась. Но хотел знать, что на это скажет она сама.

Она ответила сразу же, без малейших колебаний:

— Нет, в полицию я не пошла.

— Почему, мисс Тернер?

Она смело встретила его взгляд.

— Вы бы тоже не пошли, будь вы на моем месте.

— Вы думаете?

— Не пошла, потому что боюсь потерять место. Всякий отель больше всего опасается скандалов, тем более вмешательства полиции. Я же не думала, что с Руби что-то случилось. Мне это и в голову не приходило! Я решила, что она по глупости улизнула с каким-нибудь молодцом. «Ничего, — подумала я, — в конце концов объявится, и тогда я ей покажу». В ее возрасте все девчонки такие дуры…

Мелчетт сделал вид, что читает свои записи.

— Ах да, у меня записано, что о ее исчезновении сообщил полиции некий мистер Джефферсон. Он живет в отеле, да?

— Да, — коротко ответила мисс Тернер.

Полковник Мелчетт спросил:

— Интересно, почему именно мистер Джефферсон?

Джози разглаживала манжет своего жакета. Снова возникла какая-то заминка, и полковнику опять показалось, что она что-то недоговаривает. Джози неохотно пояснила:

— Он калека. И заводится с пол-оборота. Больной человек.

Оставив ее слова без внимания, Мелчетт спросил:

— С кем танцевала ваша кузина, когда вы ее видели в последний раз?

— С молодым человеком по имени Бартлетт. Он живет в отеле дней десять.

— Их отношения были дружескими?

— Я бы не сказала. Во всяком случае, мне так не показалось. — И снова в ее голосе зазвучали гневные нотки.

— А что он говорит?

— Говорит, что когда кончился танец, Руби отправилась наверх попудрить нос.

— Тогда-то она и переоделась, да?

— Наверное.

— И это все, что вам известно? Потом она просто…

— Исчезла, — закончила Джози. — Именно так.

— У мисс Кин были знакомые в деревне Сент-Мэри-Мид или в ее окрестностях?

— Не знаю. Может быть. Видите ли, сюда, в Дейнмут, в отель «Маджестик», приезжает много молодежи из ближайших деревень. Но мне трудно судить, откуда они, если, конечно, они сами об этом не скажут.

— Ваша сестра… она никогда не упоминала Госсингтон?

— Госсингтон? — Джози была явно озадачена.

— Госсингтон-Холл.

— Первый раз слышу. — В голосе ее была уверенность. И любопытство тоже.

— Госсингтон-Холл — это дом, где нашли ее тело, — пояснил полковник Мелчетт.

— Госсингтон-Холл? — Она изумленно на него посмотрела. — Ну и ну!

«Вот именно», — подумал Мелчетт.

— Вы знаете полковника Бэнтри и его жену?

Джози снова покачала головой.

— А мистера Бэзила Блейка?

Она слегка сдвинула брови.

— Вроде бы что-то слышала. Да — да, слышала. Но в какой связи — что-то не припоминаю.

Ревностный инспектор Слэк передал своему начальнику листок из записной книжки, на коем карандашом было написано: «Полковник Бэнтри обедал в отеле „Маджестик“ на прошлой неделе». Мелчетт густо покраснел. Слэк был усердным и добросовестным полицейским, однако Мелчетт терпеть его не мог. В этой записке был явный намек на то, что он, полковник Мелчетт, покрывает своего школьного приятеля.

Он повернулся к Джози.

— Мисс Тернер, прошу вас, не откажите поехать со мной в Госсингтон-Холл.

И почти не слушая, что ответила Джози, он с вызовом посмотрел Слэку в глаза.

Глава 4

1

В деревне Сент-Мэри-Мид давно не случалось события, которое бы так взбудоражило всех ее обитателей.

Первой принесла сенсационную новость мисс Уэзерби, ворчливая старая дева с длинным носом. Она забежала к своей соседке и старой приятельнице мисс Хартнелл.

— Извините, дорогая, что я так рано, но мне просто не терпится рассказать вам потрясающую новость.

— Какую новость? — встрепенулась мисс Хартнелл. Она говорила басом и с завидным усердием навещала бедных, которые уже не знали, как им избавиться от ее назойливых визитов.

— В библиотеке полковника Бэнтри нашли труп… женский.

— В библиотеке полковника Бэнтри?

— Да-да. Какой кошмар, верно?

— Бедная миссис Бэнтри. — Мисс Хартнелл постаралась скрыть тайное злорадство.

— Вероятно, она ни о чем не догадывалась.

— Слишком уж много внимания она уделяла своему саду и слишком мало мужу, — назидательно заметила мисс Хартнелл. — А за мужчинами нужен глаз да глаз. Чтобы ни шагу без догляду. Изо дня в день, — исступленно твердила мисс Хартнелл.

— Именно так. Именно так. И все же это ужасно.

— Интересно, что скажет по этому поводу Джейн Марпл. Как вы думаете, ей что-нибудь было известно? У нее глаз наметанный, особенно в этих делах.

— Джейн Марпл уехала в Госсингтон.

— Как? Сегодня утром?

— Да, совсем рано. Еще до завтрака.

— Да что вы! Подумать только! То есть я хотела сказать, что это уж чересчур. Всем известно, что она всюду любит совать свой нос, но есть какие-то границы. Просто неприлично!

— Да, но миссис Бэнтри сама прислала за ней машину.

— Сама?

— Да, со своим шофером Максвеллом.

— Боже милостивый! Ну и дела.

Они немного помолчали, обдумывая случившееся.

— И чей же это труп? — спросила мисс Хартнелл.

— Вы ведь знаете ту мерзкую женщину, которая приезжает вместе с Бэзилом Блейком?

— Эту отвратительную крашеную перекисью блондинку? — Мисс Хартнелл явно отстала от времени и не знала, что перекисью уже давно никто не красится. — Ту, которая валялась на травке в его саду почти нагишом?

— Вот именно, дорогая. Она была задушена и ее нашли на коврике перед камином.

— Неужели? Прямо в Госсингтон-Холле?!

Мисс Уезерби многозначительно кивнула головой.

— Значит, полковник Бэнтри тоже?..

Мисс Уезерби снова кивнула.

— О!

Воцарилось молчание: обе почтенные дамы смаковали эту пикантную подробность.

— Какая мерзкая женщина, — воскликнула мисс Хартнелл, пылая пламенным гневом.

— Распутница, это уж точно.

— А полковник-то, полковник. Такой вроде бы тихий, приятный человек…

Мисс Уезерби многозначительно заметила:

— В тихом омуте черти водятся! Джейн Марпл всегда так говорит.

2

Одной из последних эту новость услышала миссис Прайс Ридли, богатая вдова с деспотичным нравом, жившая по соседству с домом викария. Эти подробности поведала ей Клара, молоденькая горничная.

— Женщина? На каминном коврике полковника Бэнтри?

— Да, мэм. Еще говорят, мэм, что на ней ничего не было, ну совсем ничегошеньки.

— Замолчи, Клара. Подробности можешь оставить при себе.

— Хорошо, мэм. Сначала говорили, что это та самая, которая к мистеру Блейку ездит на выходные — ну, в новый дом мистера Букера. А теперь говорят, что это вовсе даже не она. Сын хозяина рыбной лавки божится, что видел ее живой. Вот уж не могла подумать такого про полковника Бэнтри. Он же во время воскресной службы всегда обходит прихожан с блюдом — собирает на нужды храма.

— В мире так много зла, Клара, — сказала миссис Прайс Ридли. — Пусть это послужит тебе предостережением.

— Да, мэм. Матушка сроду бы мне не позволила поступить на службу в дом, где есть джентльмены.

— Ну хватит, Клара, перестань, — одернула ее миссис Прайс Ридли.

3

От дома миссис Ридли до дома викария рукой подать. Миссис Прайс Ридли повезло — викарий был дома, в своем кабинете. Мягкий человек средних лет, он всегда все узнавал последним.

— Подумать только, — слегка запыхавшись, сказала миссис Прайс Ридли, она очень торопилась. — Я поспешила к вам, дорогой викарий, за советом и разъяснением.

Мистер Клемент слегка встревожился:

— Что случилось?

— И вы спрашиваете что! — патетически воскликнула миссис Прайс Ридли. — Да это неслыханный скандал! Кто бы мог подумать! Беспутная женщина, да к тому же совсем нагая, найдена в доме полковника Бэнтри. Ее задушили!

Глаза викария округлились.

— Вы… вы хорошо себя чувствуете? — спросил он.

— Понимаю — не можете в такое поверить. Я сначала тоже не могла. Каков лицемер! Прикидывался столько лет!

— Будьте добры, расскажите все по порядку.

Миссис Прайс Ридли с азартом принялась излагать все известные ей подробности. Когда она кончила, мистер Клемент кротко заметил:

— Однако из вашего рассказа вовсе не следует, что полковник Бэнтри причастен к этой истории.

— О, дорогой мистер Клемент, вы действительно не от мира сего! В прошлый четверг я ездила в Лондон… или в позапрошлый? В четверг. Точно. Потому что это был день льготных поездок. В моем купе оказался полковник Бэнтри. Он был какой-то рассеянный и почти всю дорогу просидел, уткнувшись в «Таймс»[15]. Такое впечатление, что он не хотел вступать в разговор.

Викарий очень понимающе закивал, втайне посочувствовав полковнику.

— На Паддингтонском вокзале[16] мы распрощались. Еще в поезде он предложил найти для меня такси, но я отказалась. Я решила ехать на автобусе, идущем к Оксфорд-стрит[17]. Он же сел в такси, и я отчетливо слышала, как он велел водителю ехать — куда бы вы думали?

Мистер Клемент вопросительно поднял брови.

— В Сент-Джонс-Вуд!

Миссис Прайс Ридли торжествующе умолкла.

Викарий продолжал недоумевать.

— Какие же вам еще требуются доказательства! — воскликнула миссис Прайс Ридли.

4

А тем временем в гостиной Госсингтон-Холла беседовали миссис Бэнтри и мисс Марпл.

— Знаете, — сказала миссис Бэнтри, — я испытала огромное облегчение, когда увезли ее тело. Все-таки, согласитесь, труп в доме — это не бог весть какое удовольствие.

Мисс Марпл кивнула:

— Еще бы, дорогая. Я прекрасно вас понимаю.

— Нет, это невозможно понять, не испытав на себе. Помню, как-то в доме наших соседей тоже был мертвец, но это у соседей… Я очень надеюсь, — прибавила она, — что Артур не станет теперь шарахаться от библиотеки. Мы проводили в ней столько времени. Джейн, куда это вы собрались?

Мисс Марпл, поглядывая на часы, поднялась с кресла.

— Я, пожалуй, пойду домой. Если, конечно, я больше вам не нужна.

— Нет-нет, пожалуйста, не уходите, — сказала миссис Бэнтри. — Конечно, я понимаю, почти все полицейские уехали, но я чувствую, я просто уверена, что вот-вот что-то произойдет. Вы ведь не хотите это пропустить?

Раздался телефонный звонок, и миссис Бэнтри направилась к телефону. Она вернулась с торжествующим видом.

— Ну вот, что я говорила! Звонил полковник Мелчетт. Он сейчас привезет сюда кузину этой бедной девушки.

— Интересно, зачем? — спросила мисс Марпл.

— Наверно, хочет показать ей, где все произошло, ну и прочее…

— Я думаю, причина не только в этом, — заметила мисс Марпл.

— Что вы хотите сказать, Джейн?

— Мне кажется, он хочет, чтобы она встретилась с полковником Бэнтри.

— Чтобы посмотреть, узнает ли она Артура? — резко спросила миссис Бэнтри. — Ну что же, возможно, он входит в число подозреваемых.

— Боюсь, что да.

— Как будто Артур может иметь ко всему этому какое-то отношение!

Мисс Марпл промолчала. Миссис Бэнтри обиженно обернулась:

— Только, пожалуйста, не рассказывайте мне о старом генерале Хендерсоне или каком-нибудь другом старикашке, который содержал горничную. Артур совсем не такой.

— Разумеется, нет.

— Он и в самом деле не такой. Просто иногда немного глупеет, когда увидит хорошенькую девушку, например, на корте, пытается произвести на нее впечатление… В этом нет ничего предосудительного. А почему бы и нет, черт возьми? — И неожиданно прибавила: — В конце концов, у меня есть сад.

— Не надо так волноваться, Долли, — улыбнулась мисс Марпл.

— Я и не волнуюсь… Но все-таки как-то неспокойно на душе. И Артур нервничает. Эта история выбила его из колеи. В доме полно полицейских, которые всюду суют свой нос. Он поехал на ферму. Посмотреть на свиней, погулять. Он всегда ездит на ферму, когда у него плохо на душе… А вот и они.

К дому подкатил автомобиль, и вскоре в гостиную вошел полковник Мелчетт в сопровождении элегантной молодой особы.

— Позвольте представить вам миссис Бэнтри, кузину… гм… жертвы, мисс Тернер.

— Здравствуйте. — Миссис Бэнтри подошла к ней, протягивая руку. — Для вас это, должно быть, большое потрясение.

— О да, — искренне призналась Джози. — Не могу поверить. Словно кошмарный сон.

Миссис Бэнтри представила гостье мисс Марпл. Мелчетт как бы между прочим спросил:

— Ваш муж дома?

— Ему пришлось уехать на ферму. Но он скоро вернется.

— Ах, вот как… — Мелчетт явно был озадачен и не знал, что сказать.

Миссис Бэнтри снова повернулась к Джози:

— Вы, наверное, хотите посмотреть… где все случилось? Или не стоит?

— Я хотел бы посмотреть, — сказала Джози после недолгого раздумья.

Миссис Бэнтри повела ее в библиотеку. Мисс Марпл и Мелчетт последовали за ними.

— Она лежала вот здесь, на ковре, — сказала миссис Бэнтри, выразительно махнув рукой в сторону камина.

— О Господи! — вздрогнула Джози. На ее лице отразилось крайнее удивление. Наморщив лоб, она пробормотала: — Нет, никак не могу понять. Не могу и все тут.

— А мы тем более, — сказала миссис Бэнтри.

— Но почему именно здесь… — Она запнулась.

Мисс Марпл тихонько кивнула, соглашаясь с недосказанным…

— Именно это, — задумчиво проговорила она, — и хотелось бы выяснить в первую очередь…

— Мисс Марпл, признайтесь, — шутливо сказал полковник Мелчетт, — у вас, должно быть, уже имеется объяснение.

— Да, имеется, — кратко сказала мисс Марпл, — и вполне правдоподобное. Но это только мое собственное предположение. Томми Бонд, — продолжала она, — и миссис Мартин… Миссис Мартин — новая учительница в нашей школе. Она подошла, чтобы завести часы, а из них выпрыгнула лягушка…

В глазах Джозефины Тернер отразилось недоумение. Когда все выходили из библиотеки, она вполголоса спросила у миссис Бэнтри:

— А что, у старушки не все в порядке с головой?

— Вовсе нет, — гневно выпалила миссис Бэнтри.

— Извините, — сказала Джози, — мне показалось, она воображает себя не то лягушкой, не то часами.

В дверях появился полковник Бэнтри. Мелчетт тут же направился ему навстречу, на ходу представляя Джозефину Тернер и не сводя с нее глаз. Однако на ее лице не отразилось ничего, кроме вежливого интереса. Мелчетт облегченно перевел дух. Чтоб он провалился, этот Слэк, вместе с его гнусными намеками.

В ответ на расспросы миссис Бэнтри, Джози еще раз рассказала о том, как исчезла Руби Кин.

— Вы, наверно, страшно беспокоились, дорогая, — сказала миссис Бэнтри.

— Не столько беспокоилась, сколько злилась, — уточила Джози. — Я никак не думала, что с ней что-то могло лучиться.

— Однако вы позвонили в полицию, — сказала мисс Марпл. — Вам — простите меня — не приходило в голову, то вы несколько поторопились, заявив об ее исчезновении?

— А я и не заявляла, — с горячностью возразила Джо-и. — В полицию позвонил мистер Джефферсон.

— Джефферсон? — удивилась миссис Бэнтри.

— Да. Он калека. Передвигается в коляске.

— Уж не Конвей ли это? Но ведь я его хорошо знаю. Он наш старый друг. Артур, ты слышал? Конвей Джефферсон живет в отеле «Маджестик», и это именно он позвонил в полицию. Какое совпадение!

— Мистер Джефферсон и прошлым летом останавливался в нашем отеле, — сказала Джози.

— Подумать только! А мы и не знали. Я так давно его не видела! — Она обернулась к Джози. — Как он себя чувствует?

Джози задумалась.

— По-моему, неплохо. Прекрасно. Учитывая его положение, конечно. Всегда веселый, любит пошутить.

— А как его семья? Они живут вместе с ним?

— Вы имеете в виду мистера Гаскелла? И молодую миссис Джефферсон с сыном? Да, они всегда вместе с ним.

Когда заговорили о Джефферсонах, в поведении Джозефины, до этого таком естественном, подкупающем своей открытостью, появилась едва заметная скованность.

— Они очень приятные люди, его невестка и зять, ведь правда?

Джози довольно неуверенно пробормотала:

— Да, пожалуй, да. Я, то есть мы… гм… безусловно, приятные.

— А что она имела в виду? — спросила миссис Бэнтри, глядя в окно на отъезжающий автомобиль полковника Мелчетта. — Джейн, не кажется ли вам, что в этих ее словах… есть что-то…

Мисс Марпл тут же подхватила ее мысль:

— Да-да, что-то странное. Несомненно! Как только зашла речь о Джефферсонах, она сразу переменилась, вся ее непринужденность мигом куда-то улетучилась.

— И что вы на это скажете?

— Видите ли, милочка. Вам проще найти этому объяснение, они ведь ваши знакомые. Я поняла только, что тут действительно что-то есть. Эту женщину что-то очень тревожит, и именно в связи с Джефферсонами. И еще: вы помните, что она ответила, когда вы спросили, не беспокоилась ли она о своей кузине? Не беспокоилась, а злилась на нее и злится до сих пор… Так и сказала. Она и в самом деле показалась мне уж очень рассерженной! Это надо взять на заметку. У меня такое ощущение — впрочем, я могу ошибаться! — что исчезновение сестры вызвало у нее главным образом злость на нее. Она ее не любила и почти совсем не расстроилась. Это очевидно. Похоже, сама мысль об этой несчастной Руби Кин вызывает у нее раздражение, можете мне поверить. Но почему? Вот что хотелось бы знать.

— Узнаем, — решительно заявила миссис Бэнтри. — Поедем в Дейнмут и остановимся в отеле «Маджестик». Да-да, Джейн, и вы тоже. После всей этой жуткой истории мне необходимо развеяться и успокоить нервы. Несколько дней в отеле на берегу моря — как раз то, что нам нужно. Кстати, вы познакомитесь с Конвеем Джефферсоном. Он такой милый, прямо душка. Но судьба ему выпала очень печальная, У него были сын и дочь, которых он очень любил. У них тоже были семьи, однако они часто навещали отца. Жена его была очаровательнейшей женщиной, он просто ее боготворил, но однажды, все вместе возвращаясь из Франции, они попали в автокатастрофу. Погибли все… — жена, дочь, сын, водитель, Конвей же потерял обе ноги, сделать было ничего нельзя и их пришлось ампутировать. Из энергичного деятельного мужчины он превратился в беспомощного калеку, но надо отдать ему должное — держится он молодцом — никто не слышал от него ни единой жалобы!.. Сейчас с ним его невестка и ее сын от первого брака, Питер, а также зять — Марк. Такая вот печальная история. Столько несчастья сразу на одного человека!

— А теперь, — сказала мисс Марпл, — и еще одно…

— Да, конечно, — поддержала ее миссис Бэнтри, — но ведь она никакого отношения к Джефферсонам не имеет…

— Не имеет? — спросила мисс Марпл. — Однако в полицию обратился именно мистер Джефферсон.

— Ну да… и что же… А знаете, Джейн, это и в самом деле странно.

Глава 5

1

Полковник Мелчетт вперил суровый взор в управляющего отелем мистера Престкотта, который казался безмерно огорчен происшедшим. С полковником прибыл старший инспектор полиции Гленшира Харпер и, конечно же, инспектор Слэк, затаивший на Мелчетта обиду — за то, что тот взял расследование в свои руки.

Харпер старался успокоить бывшего в явно удрученном состоянии управляющего, тогда как полковник Мелчетт был весьма резок.

— Снявши голову по волосам не плачут, мистер Прескотт. Девушка убита. Задушена. Вам повезло, что это случилось не в вашем отеле, следствие ведется в другом графстве и, стало быть, репутация «Маджестика» вряд ли пострадает. Однако нам необходимо кое-кого допросить и чем скорее, тем лучше. Вы можете на нас положиться, мы постараемся проделать это осторожно и как можно тактичнее. Так что перестаньте причитать и давайте займемся делом. Конкретно: что вам известно об этой девушке?

— Ровным счетом ничего. Абсолютно ничего. Ее пригласила сюда Джози.

— Джози давно у вас работает?

— Года два, нет, пожалуй, три.

— Вам она нравится?

— Да, Джози милая девушка. Хорошо работает. Ладит с отдыхающими и всегда умеет погасить страсти во время бриджа — вы ведь знаете, какая это нервная игра.

Полковник Мелчетт понимающе кивнул. Его собственная жена была весьма азартным игроком в бридж, но играла просто отвратительно. Мистер Престкотт заговорил снова:

— Джози прекрасно умеет улаживать разногласия, умеет настоять на своем, но, знаете ли, с подходцем, так чтобы никого не обидеть, понимаете?

Мелчетт снова кивнул. Наконец-то до него дошло, кого напоминает ему мисс Джозефина Тернер. Несмотря на искусный макияж и элегантное платье, в ней без труда угадывалась опытная гувернантка.

— Я вполне полагался на нее, она была мне очень нужна, — продолжал расстроенный мистер Престкотт. — И чего ее понесло на эти камни? Прямо возле отеля такой чудесный пляж, там и купалась бы. Так нет! В результате — подвернула лодыжку. Она здорово меня подвела. Я же плачу ей не за то, чтобы она ходила купаться бог знает куда, а чтобы танцевала, играла в бридж и развлекала гостей. Если ты танцовщица, то береги ноги, а не скачи по камням. Я очень на нее рассердился: так не считаться с интересами отеля…

Прервав его причитания, Мелчетт спросил:

— И тогда она предложила вам взять на работу ее сестру, не так ли?

— Именно так, — с досадой пробурчал Престкотт. — Идея показалась мне неплохой. К тому же, заметьте, никаких дополнительных расходов. Я предоставил ей стол и кров, ну а как делить жалованье — это они с Джози должны были решить сами. Такой вариант устраивал всех. Что же касается девушки, я фактически ничего о ней не знал.

— И она вам подошла?

— Да, в общем-то она была ничего, во всяком случае внешне. Слишком уж молода, конечно, и немного вульгарна для такой гостиницы, как наша. Но очень милая, с приятными манерами, хорошо танцевала. Посетителям она нравилась.

— Хорошенькая?

Глядя утром на синее распухшее лицо, Мелчетт так и не смог ответить себе на этот вопрос.

Мистер Престкотт задумался.

— Так себе. Было в ней что-то от хорька. Если бы не косметика, и смотреть было бы не на что. Но подкрасившись, она казалась вполне привлекательной.

— Вокруг нее много молодых людей увивалось?

— Понимаю, на что вы намекаете, сэр, — заволновался мистер Престкотт. — Лично я ничего подобного не замечал. Скорее наоборот — очень немного. Иногда кое-кто приударял за ней, но все днем, в рабочем, так сказать, порядке.

Таких обожателей, которые способны были бы ее задушить, я что-то не припомню. Она больше ладила с пожилыми людьми. Эдакая наивная болтушка, почти ребенок. Вы меня понимаете… Это их забавляло.

— Например, мистера Джефферсона? — меланхолически пробасил старший инспектор Харпер.

Управляющий кивнул.

— Именно этого джентльмена я и имел в виду. Ее часто можно было видеть в компании мистера Джефферсона и его близких. Иногда он брал ее с собой на прогулки. Мистер Джефферсон очень любит молодых и хорошо их понимает. Однако сразу хочу внести ясность: он инвалид, без ног, и возможности его передвижения ограничены инвалидной коляской. Он любит наблюдать за молодежью — смотреть, как они играют в теннис, плавают, дурачатся… Иногда устраивает для них вечеринки. Ему хорошо с ними, и при этом — никакой горечи и зависти, как это иногда бывает. Его у нас хорошо знают и любят. Очень хороший человек, редкой доброты.

— И он симпатизировал Руби Кин? — спросил Мелчетт.

— Мне кажется, его забавляла ее болтовня.

— Ну а его близкие тоже относились к ней с симпатией?

— Они всегда были с ней очень приветливы.

— Это ведь он заявил в полицию о том, что она пропала? — напомнил Харпер, и его слова прозвучали как невысказанный напрямую упрек.

Управляющий уловил это сразу.

— Поставьте себя на мое место, мистер Харпер, я вообще ничего не знал. И вдруг появляется мистер Джефферсон, причем в крайне эмоциональном состоянии, буквально набрасывается на меня, кричит, что девушки не было всю ночь и что она не танцевала с Реймондом. Что, должно быть; она с кем-то поехала кататься и попала в автомобильную катастрофу. И, дескать, надо немедленно сообщить в полицию! Навести справки! Он просто-таки бушевал, не желая принимать никаких возражений. И тут же при мне позвонил, вот по этому телефону.

— Даже не поговорив с мисс Тернер?

— Джози его предприимчивость не очень-то была по душе. Я это сразу понял. Она очень злилась из-за всего этого — на Руби, я хочу сказать. Но как она могла возразить?

— По-моему, нам следует поговорить с мистером Джефферсоном, — заключил полковник Мелчетт, — а, Харпер?

Харпер придерживался того же мнения.

Мистер Престкотт проводил полицейских в апартаменты мистера Джефферсона. Он жил на втором этаже, в номере с видом на море.

— Неплохо устроился, а? Наверное, он жутко богат?

— Да, очень состоятельный джентльмен. Когда приезжает сюда отдыхать, ни в чем себе не отказывает. Останавливается только в лучших номерах, заказывает только порционные блюда и самые дорогие вина — в общем, все самое лучшее.

Мистер Престкотт слегка постучал в дверь, и женский голос тут же ответил:

— Войдите.

Управляющий вошел первым, за ним Престкотт и все остальные. Сидевшая у окна женщина обернулась.

— Прошу меня простить за беспокойство, миссис Джефферсон, — сказал извиняющимся тоном мистер Престкотт, — но эти джентельмены из полиции. Им необходимо поговорить с мистером Джефферсоном. Полковник Мелчетт, старший инспектор Харпер, инспектор Слэк.

Миссис Джефферсон вежливо кивнула.

Сначала она показалась полковнику Мелчетту чуть ли не дурнушкой. Но когда заговорила и на губах ее появилась едва заметная улыбка, он тут же изменил свое мнение. У нее был удивительно мягкий обворожительный голос, а глаза… ясные карие глаза были прекрасны… Одета она была неброско, но с большим вкусом, на вид лет тридцать пять.

— Мой свекор спит, — сказала она, — он и так неважно себя чувствует, а ночная трагедия была для него страшным ударом. Пришлось вызвать доктора, и он назначил успокоительное. Я уверена, как только он проснется, непременно захочет с вами встретиться. Может быть, пока я могу вам чем-то помочь? Пожалуйста, присаживайтесь.

Мистер Престкотт, которому очень хотелось поскорее исчезнуть, с надеждой обернулся к Мелчетту:

— Я больше не нужен?

Получив разрешение уйти, он с радостью ретировался.

2

Как только за ним закрылась дверь, все почувствовали себя гораздо комфортнее. Аделаида Джефферсон умела создавать вокруг себя непринужденную, дружелюбную атмосферу. Она была из тех женщин, которые, отнюдь не обладая даром красноречия, располагают вас к доверительному разговору, в чьем присутствии вы чувствуете себя легко и спокойно. Вот и сейчас она сразу же задала правильный тон.

— Это ужасное происшествие потрясло нас всех. Мы много времени проводили с этой бедняжкой. Просто непостижимо. Мой свекор страшно расстроен. Он так любил Руби.

— Насколько я понимаю, — заметил полковник Мелчетт, — это он сообщил в полицию об ее исчезновении?

Ему было любопытно, как она прореагирует на его вопрос, и от его глаз не укрылась едва уловимая перемена в выражении глаз. Что это было? Досада? Сочувствие? Но что-то определенно было. Ей явно пришлось сделать над собой усилие — как бы собраться с духом перед неприятной обязанностью — прежде чем она заговорила вновь:

— Да, это так. Он инвалид, и его очень легко выбить из колеи — совсем нервы расшатаны. Мы старались его уговорить, доказывали, что нет причин для беспокойства, что все уладится, и что для самой Руби вмешательство полиции также нежелательно. Но он настоял, — и слегка разведя руками, она продолжала: — и, как видите, оказался прав.

Мелчетт спросил:

— Насколько хорошо вы знали Руби, миссис Джефферсон?

Она задумалась.

— Трудно сказать. Мой свекор любит молодежь, ему нравится видеть, когда вокруг юные лица. Руби не была похожа на других — этим и была ему интересна. Он любил слушать ее беззаботную болтовню. Она много времени проводила с нами, свекор даже брал ее на автомобильные прогулки.

Слушая ее, Мелчетт вдруг подумал, что она очень боится наговорить лишнего, а могла бы сказать гораздо больше…

— Не расскажете ли, как развивались события прошлой ночью? — попросил он.

— Конечно, но едва ли я смогу рассказать более того, что вам уже известно. После обеда, когда мы сидели в гостиной, пришла Руби. Она оставалась с нами даже когда начались танцы. Мы собирались сыграть партию в бридж и ждали Марка, то есть мистера Гаскелла, который должен был написать несколько важных писем — вы, конечно, знаете, что он был женат на дочери мистера Джефферсона — и ждали Джози. Она должна была стать четвертым игроком.

— Она часто с вами играла?

— Довольно часто. Джози очень мила и здорово играет. Мой свекор обожает играть в бридж и всегда старается заполучить четвертым игроком Джози, а не какого-нибудь случайного человека. Поскольку в ее обязанности входит организовывать партии в бридж, она не может играть только с нами, но, если есть возможность, она всегда отдает предпочтение нам. А так как мой свекор оставляет в отеле массу денег, — в глазах ее снова вспыхнула улыбка, — то управляющий даже рад, что она старается потрафить мистеру Джефферсону.

— Вам нравится Джози? — спросил Мелчетт.

— Да. У нее всегда хорошее настроение, она неплохо справляется со своими обязанностями и, видимо, получает от этого удовольствие. Она умна, хотя не очень образована и — как бы это сказать — всегда естественна. Она ведет себя непринужденно и просто.

— Продолжайте, пожалуйста, миссис Джефферсон.

— Как я уже сказала, Джози занималась подбором четверок для бриджа, а Марк дописывал письма, поэтому Руби сидела с нами в тот вечер дольше обычного. Затем подошла Джози, а Руби отправилась исполнять свой первый танец с Реймондом — он профессиональный танцор и теннисист. Она вернулась к нам, когда пришел Марк. Потом она пошла танцевать с каким-то молодым человеком, а мы начали играть.

Она замолкла и беспомощно развела руками.

— И это все, что я могу рассказать. Случайно подняв глаза от карт, я заметила, что она с кем-то танцует, но бридж — игра азартная, и я уже почти не глядела в зал. В полночь к Джози подошел Реймонд, очень обеспокоенный, и спросил, где Руби. Джози, естественно, шикнула на него, но…

— Почему «естественно», миссис Джефферсон? — с невозмутимой миной поинтересовался Харпер.

— Ну, видите ли… — Она медлила, и Мелчетт заметил, что она немного смущена. — Джози не хотела, чтобы все узнали, что Руби нет на месте. Она все-таки за нее отвечала. Джози сказала, что Руби, видимо, у себя в комнате, так как жаловалась на головную боль. Думаю, она это придумала, чтобы как-то выгородить Руби. Реймонд отправился ей звонить, но ему никто не ответил, он снова подошел к нам, уже порядком взвинченный — артистический темперамент, сами понимаете. Джози сразу его увела и постаралась успокоить. В общем, кончилось тем, что она пошла с ним танцевать второй танец сама. Это было благородно с ее стороны. Потом у нее разболелась нога, это было очень заметно. Оттанцевав, она вернулась к нам и принялась успокаивать мистера Джефферсона. К тому времени он уже начал нервничать. Мы уговорили его пойти спать, сказав, что Руби, должно быть, поехала с кем-нибудь кататься на машине, и в пути у них что-то сломалось. Он лег в страшном беспокойстве, а утром поднял тревогу. — Она помолчала. — Остальное вы знаете.

— Благодарю вас, миссис Джефферсон. У меня к вам еще один вопрос: у вас есть какие-нибудь соображения относительно того, кто мог это сделать?

— Не имею ни малейшего представления, — не колеблясь, ответила она. — К сожалению, тут я ничем не смогу вам помочь.

— Может быть, Руби что-нибудь вам рассказывала? — продолжал допытываться Харпер. — Что кто-то ее ревнует? Или она кого-нибудь опасается? Или с кем-то близка?

При каждом вопросе Аделаида Джефферсон мотала головой. По-видимому, ей действительно больше нечего было сказать.

Харпер предложил побеседовать пока с юным Джорджем Бартлеттом, а потом снова вернуться в номер мистера Джефферсона. Полковник Мелчетт не возражал, и все трое отбыли, заручившись обещанием миссис Джефферсон позвать их, как только мистер Джефферсон проснется.

— Приятная женщина, — заметил полковник, когда они закрыли за собой дверь.

— Целиком с вами согласен, полковник, — улыбнулся Харпер, — очень приятная.

3

Джоржд Бартлетт был худой долговязый молодой человек с выступающим кадыком, совершенно неспособный что-либо прояснить. Он был в таком смятении, что от него невозможно было добиться ни одной толковой фразы.

— Просто ужасно, не так ли? О таком можно прочесть только в воскресных газетах. Но это что — прочел, и будто ничего и не было.

— К сожалению, все это было на самом деле, мистер Бартлетт, — сказал старший инспектор Харпер, — можете нам поверить.

— Понимаю, понимаю. Все равно, странная какая-то история. Все произошло довольно далеко отсюда, в каком-то загородном доме… как я слышал, это чье-то поместье, так ведь? Все только об этом теперь и говорят… да.

— Хорошо ли вы знали убитую, мистер Бартлетт? — с ходу спросил полковник.

Джордж Бартлетт заволновался.

— Да я ее почти совсем не знал, сэр. Вряд ли вообще можно сказать «знал». Так, танцевали раза два, иногда болтали о том о сем, играли в теннис, ну, в общем, как обычно на отдыхе.

— Насколько я понимаю, вы последний, кто видел ее живой?

— Выходит, что так — звучит зловеще, не правда ли? Но тогда с ней было все в порядке, уверяю вас.

— В котором часу это было?

— Точно не знаю, я никогда не смотрю на часы, но можете не сомневаться, это было совсем не поздно, можно даже сказать, довольно рано.

— Вы танцевали с ней?

— Да, как бы вам сказать, ну, в общем, да. Хотя это было в самом начале вечера. A-а, вот когда это было — сразу же после танца с ее партнером… танцором. Должно, часов так в десять или в половине одиннадцатого… или в одиннадцать.

— Время мы и без вас выясним. Расскажите лучше, как все происходило.

— Ну, я не знаю, мы просто танцевали. Танцор из меня никакой…

— Как вы танцуете, нас не интересует, мистер Бартлетт.

Джордж Бартлетт бросил на полковника затравленный взгляд и, запинаясь, продолжал:

— Нет, к-к-конечно н-нет, зачем вам это. Так вот, мы танцевали, кружились по кругу. Я говорил, а Руби все больше молчала и даже позевывала. Я же сказал, что танцую неважно, и поэтому понимаете… девушки стараются от меня… как можно скорее смыться… Руби сказала, что у нее разболелась голова. Я понял намек, сказал ей «ясненько» и ретировался. Вот и все.

— В какой момент вы видели ее в последний раз?

— Она поднималась по лестнице наверх.

— Она не упоминала о том, что у нее назначена встреча? Или что собирается проехаться в автомобиле? Или что у нее… свиданка? — с видимым усилием полковник заставил себя употребить бытующее у молодых словечко.

Бартлетт затряс головой.

— Мне — ничего, — скорбным голосом ответил он. — Просто отделалась от меня, и все.

— А какое у нее было настроение? Она показалась вам расстроенной, рассеянной или думала о чем-то своем?

Джордж Бартлетт снова покачал головой.

— Скорее скучающей. Она даже зевала, как я уже сказал. А чтобы расстроенной… нет.

— А что делали вы, мистер Бартлетт?

— Я?

— Что вы делали, когда Руби Кин ушла от вас?

Джордж Бартлетт смотрел на него, открыв рот.

— Что я делал? Минуточку…

— Ну? Мы ждем ваших объяснений.

— Да-да, конечно. Знаете, это чертовски трудно вспомнить теперь. Дайте-ка подумать. По-моему, я пошел в бар, чтобы выпить.

— Так вы были в баре или нет? Пили или нет?

— Да-да, пропустил стаканчик. Но только не сразу.

Помнится, сначала я вышел на улицу. Подышать. В зале было довольно душно, хотя уже сентябрь… а на улице так хорошо… свежий воздух… Да, точно. Я немного прогулялся, потом вернулся в отель и пропустил стаканчик, а потом снова пошел в танцевальный зал. Делать-то было нечего. Там танцевала… как ее… Джози. Ну с этим… с теннисистом. Она вообще-то в последнее время не танцует. Вроде бы подвернула ногу.

— Стало быть, вы вернулись в полночь. То есть вы хотите сказать, что прогуливались более часа? По-вашему, это «немного»?

— Ну, как вам сказать, я ведь выпил. Ну ходил, ну думал… о разном.

Это звучало уже более правдоподобно.

— И о чем же вы думали? — сурово спросил Мелчетт.

— Трудно сказать… о разном, — мямлил свое Бартлетт.

— У вас есть машина, мистер Бартлетт?

— О да, есть.

— Где она стояла? В гараже отеля?

— Нет, прямо во дворе. Видите ли, я подумал, что, может, мне захочется прокатиться.

— Возможно, вы и в самом деле поехали кататься?

— Нет-нет, я никуда не ездил, честное слово.

— А мисс Кин вы на эту свою прогулочку, часом, не приглашали?

— Да что вы… на что вы намекаете? Говорю же вам: я никуда не ездил. Честно — никуда.

— Благодарю вас, мистер Бартлетт. Пока достаточно. Пока, — многозначительно повторил полковник.

Они ушли, а мистер Бартлетт еще долго ошарашенно смотрел им вслед, отчего его глуповатое лицо выглядело еще более нелепым.

— Безмозглый молодой осел, — в сердцах буркнул полковник. — Или я ошибаюсь?

Харпер лишь покачал головой, добавив:

— Похоже, тут будет еще много мороки.

Глава 6

1

Ни у ночного портье, ни у бармена ничего стоящего узнать не удалось. Портье вспомнил, что сразу после полуночи был звонок в номер мисс Кин, но трубку никто не взял. Как мистер Бартлетт входил и выходил из отеля, он не видел. Ночь выдалась погожей, и многие постояльцы выходили подышать и прогуляться. К тому же в отеле есть два боковых входа — в стороне от главного холла. Через главный холл мисс Кин не выходила, уверял он, однако она вполне могла выйти через дверь в нижнем коридоре на боковую террасу. Ее бы никто даже не заметил. Эту дверь обычно запирали в два часа, когда кончались танцы. Бармен припомнил, что мистер Бартлетт действительно заходил в бар накануне вечером, но когда именно, сказать не мог. Скорее всего где-то в середине вечера. Мистер Бартлетт сидел, прислонившись к стенке, и вид у него был очень грустный. Сколько времени он так просидел, бармен не помнил. В баре то и дело толпились люди — входили, выходили, к тому же было много пришлых. Мистер Бартлетт действительно заходил, но когда именно, бармен так и вспомнил.

2

Когда они выходили из бара, к ним подбежал маленький мальчик, лет девяти, и, захлебываясь словами, затараторил:

— Послушайте, вы ведь сыщики, да? Я Питер Кэмбоди. Это мой дедушка, мистер Джефферсон, позвонил в полицию… ну, насчет Руби. Вы из Скотленд-Ярда, да? А можно мне с вами поговорить?

Полковник Мелчетт хотел его резко осечь, но Харпер, опередив его, вполне добродушно ответил:

— Можно, можно, сынок. Небось интересно?

— Ну еще бы! Вы любите читать детективы? Я — очень. Читаю все подряд, у меня даже есть автографы — Дороти Сейере[18], Агаты Кристи, Диксона Карра[19], Бейли[20]… А в газетах будет что-нибудь об этом убийстве?

— Это уж как пить дать, — мрачно ответил Харпер.

— Знаете, на следующей неделе кончаются каникулы, и я в школе всем расскажу, что был с ней знаком, даже, можно сказать, хорошо ее знал.

— Ну и что ты о ней скажешь?

Питер задумался.

— Она мне не очень нравилась. Дурочка какая-то. И маме, и дяде Марку она тоже не нравилась. А дедушке — наоборот. Вообще-то он хочет вас видеть и послал Эдвардса вас разыскать.

— Стало быть, твоей маме и дяде Марку Руби не нравилась? А почему, интересно? — спросил Харпер, надеясь вызвать его на откровенность.

— Не знаю. Она все время к нам лезла. Им не нравилось, что дедушка все время с ней носится. Мне кажется, они даже рады, что она умерла, — бодренько протараторил Питер.

Старший инспектор Харпер внимательно поглядел на мальчика:

— Они что же, так и сказали?

Нет, не совсем… Дядя Марк сказал: «Ну что ж, это тоже выход», — а мама сказала: «Да, но какой ужасный». Тогда дядя Марк сказал, что не надо лицемерить.

Харпер и Мелчетт переглянулись. В эту минуту к ним подошел представительный гладко выбритый человек в строгом синем костюме.

— Извините, джентльмены, я камердинер мистера Джефферсона. Он уже проснулся и велел мне вас разыскать. Он очень хочет с вами поговорить.

Они снова направились к апартаментам мистера Джефферсона. В гостиной Аделаида Джефферсон разговаривала с каким-то высоким мужчиной, нервно расхаживавшим по комнате. Он резко обернулся и стал разглядывать вошедших.

— Как хорошо, что вы пришли. Мой тесть уже ждет вас. Он проснулся. Постарайтесь поменьше его волновать. У него и так неважно со здоровьем. Удивительно, как после всего этого он вообще остался жив.

— А я и не подозревал, что он настолько плох, — сказал Харпер.

— Он и сам этого не подозревает, — подхватил Гаскелл. — Сердце. Врач предупредил Адди, что ему ни в коем случае нельзя волноваться. И даже дал понять, что смерть может наступить в любой момент. Так ведь, Адди?

Мисс Джефферсон кивнула и добавила:

— Просто чудо, что у него хватило сил все это пережить.

— Убийство вряд ли может быть приятной темой для разговора, — сухо сказал полковник Мелчетт, — но мы постараемся особенно его не волновать.

Говоря это, он приглядывался к Гаскеллу. Тот ему определенно не нравился: лицо наглое, взгляд хищный, точно у ястреба… Уж этот добьется своего любой ценой, женщины от таких просто без ума. «Но то женщины, а я ни за что бы ему не доверился», — подумал Мелчетт.

Бесстыжий — самое подходящее слово.

Такие способны на все.

3

Конвей Джефферсон сидел в своей коляске у окна, из которого открывался вид на море.

Стоило вам оказаться с ним в одной комнате, как вы тут же начинали ощущать исходящую от него силу и обаяние. Как будто физические страдания и последовавшее потом увечье укрепили дух и всколыхнули в этом сокрушенном теле небывалую жизненную мощь.

Благородных очертаний голова. Рыжие волосы, слегка тронутые сединой. Волевое рубленое загорелое лицо, необыкновенной синевы глаза. Никаких признаков немощи или болезни. Глубокие морщины на лице говорили скорее о пережитом страдании, чем о слабости. Одним словом, это был человек, который не станет проклинать судьбу, но встретит ее лицом к лицу и победит.

— Рад, что вы пришли, — сказал он и, окинув их приветливым взглядом, обратился к Мелчетту: — Вы начальник полиции графства Рэдфордшир? Превосходно! А вы старший инспектор Харпер? Присаживайтесь, сигареты на столике.

Поблагодарив, они сели. Мелчетт сказал:

— Я так понимаю, мистер Джефферсон, что вы проявляли некоторый интерес к убитой девушке?

На изборожденном морщинами лице мелькнула кривая усмешка.

— Стало быть, успели доложить. Что ж, я не делал из этого тайны. Что еще поведали вам мои родственники?

Он остро взглянул на лица обоих полицейских.

— Почти ничего, мисс Джефферсон лишь упомянула, что болтовня девушки вас развлекала и что погибшую можно считать вашей, так сказать, протеже. А с мистером Гаскеллом мы почти не разговаривали.

Конвей Джефферсон улыбнулся.

— Аделаида — женщина осторожная, благослови ее Бог. Марк, наверное, был бы более откровенен. Пожалуй, вас стоит ввести в курс дела. Для меня весьма важно, чтобы вы правильно поняли мое отношение к погибшей. Прежде всего я должен вернуться к тому времени, когда произошла самая большая трагедия в моей жизни. Восемь лет назад я потерял в автокатастрофе жену, сына и дочь. С тех пор от меня осталась лишь половина — я говорю отнюдь не о физическом своем состоянии. Я не мыслю своей жизни без семьи. Невестка и зять, безусловно, очень ко мне внимательны. Они сделали все, чтобы облегчить горечь утраты и заменить родных моих детей. Но мало-помалу я стал сознавать — и особенно в последнее время, — что у каждого из них своя личная жизнь, и я не вправе на нее посягать. Итак, вы понимаете теперь, что, по сути дела, я был обречен на одиночество. А я люблю молодых. Мне с ними легко и хорошо. Я даже начал подумывать о том, чтобы кого-нибудь усыновить… или удочерить. И вот в последнее время я очень привязался к малышке, которую убили. Она была такой простодушной, такой наивной, так искренне и бесхитростно рассказывала о себе и о своей жизни, о том, как она участвовала в пантомиме, о гастрольных поездках с бродячими труппами, о детстве, проведенном с родителями в дешевых меблиришках. Совсем другая жизнь, о которой я и представления не имел! И заметьте, она никогда не жаловалась, никогда не считала эту жизнь убогой и недостойной. Руби была само простодушие. Работящая, очаровательная девочка, совершенно неизбалованная и добрая. Ей, правда, не хватало воспитания, но, слава Богу, она и не пыталась изображать из себя леди, никакого вульгарного кривляния а-ля светская дама. Я все больше и больше привязывался к ней и, наконец, решил ее удочерить, сделать своей законной дочерью. Теперь, джентльмены, вы, наверное, поняли, почему я так всполошился, когда узнал о ее исчезновении, почему забил тревогу.

Воцарилось молчание. Затем старший инспектор Харпер бесстрастным голосом спросил:

— Могу я узнать, что думали об этом ваши невестка и зять?

Вопрос прозвучал так официально, что заподозрить в нем что-то оскорбительное было просто невозможно.

Ответ последовал незамедлительно:

— А что они могли думать? Полагаю, они не были в восторге. К таким вещам обычно относятся с предубеждением. Но вели они себя тем не менее достойно. Да-да, весьма достойно. Видите ли, материально они от меня не зависят. Когда мой сын Фрэнк женился, я передал ему половину своего состояния. Я сделал это вполне обдуманно. Не заставляйте детей ждать вашей смерти. Деньги нужны им, пока они молоды, а вовсе не тогда, когда юность уже далеко позади. И когда Розамунда пожелала выйти за человека без средств, я немедленно положил на ее счет почти все остальные свои деньги. После ее смерти эти деньги унаследовал ее муж. Как видите, все это в значительной мере упрощает наши финансовые отношения.

— Все понятно, мистер Джефферсон, — сказал Харпер, однако в голосе его прозвучала некая нарочитая сдержанность, и Конвей Джефферсон сразу это почувствовал.

— Вы со мной не согласны?

— Мне трудно судить, сэр, но по опыту я знаю, что в семейных делах не всегда на первом месте здравый смысл.

— Вы, безусловно, правы, мистер Харпер, однако, позвольте напомнить, что мистер Гаскелл и миссис Джефферсон, строго говоря, не являются членами моей семьи. Они ведь не состоят со мной в кровном родстве.

— Конечно, это меняет дело, — согласился Харпер.

В глазах Конвея Джефферсона вдруг мелькнул озорной огонек.

— Что вовсе не мешало им считать меня старым дуралеем. Что вполне естественно, любой другой на их месте отнесся бы к этому точно так же, но, поверьте, это не причуда выжившего из ума старика. Я неплохо разбираюсь в людях и знаю, что имей Руби хорошее образование и приличное воспитание, она могла бы занять достойное положение в любом обществе.

— Извините нас за назойливость, — сказал Мелчетт, — но понимаете, нам важно собрать как можно больше фактов. Наверно, вы собирались обеспечить будущее Руби, то есть положить на ее счет изрядную сумму, однако осуществить это намерение вы не успели, так?

— Понимаю, о чем вы, — ответил Джефферсон, — по-вашему, смерть девушки могла бы быть кому-то выгодна? Увольте, никто от этого не выигрывал. Необходимые для удочерения шаги были предприняты, но законной силы оно пока не имело.

— Стало быть, если бы с вами что-то случилось?.. — осторожно поинтересовался Мелчетт.

Конвей Джефферсон тут же резко отреагировал:

— Со мной ничего не может случиться! Я искалечен, но вполне еще крепок. И хотя доктора, состроив скорбную мину, все время уговаривают меня не перенапрягаться… Подумать только, не перенапрягаться? Да я здоров как бык! Конечно, я прекрасно понимаю, какие роковые случайности могут подстерегать человека. Уж кому как не мне это знать! Смерть может настичь в любой момент даже самого крепкого человека — тем более сейчас, когда вокруг столько опасностей!.. Но я и это предусмотрел — десять дней назад я составил новое завещание.

— Вот как? — Харпер подался вперед.

— Да, я передал пятьдесят тысяч фунтов стерлингов в доверительную собственность на имя Руби Кин, по достижении же двадцати пяти лет она могла бы получать не только проценты, но и распоряжаться всем капиталом.

Глаза у старшего инспектора округлились, как, впрочем, и у полковника.

— Но это огромная сумма, мистер Джефферсон, — почти с благоговением заметил инспектор.

— Да, по нынешним временам весьма.

— И такие деньги — девушке, которую знаете всего месяц с небольшим?

В выразительных синих глазах сверкнул гнев.

— Неужели я должен снова и снова повторять одно и то же? У меня нет близких родственников — ни племянников, ни племянниц, ни троюродных братьев и сестер! Да, я мог завещать деньги благотворительным учреждениям. Но я предпочел оставить их частному лицу. — Он засмеялся. — Да-да. Золушка вдруг становится принцессой, только вместо крестной в роли волшебника выступает старикан в инвалидной коляске. А почему бы и нет? В конце концов, это мои деньги. Я их нажил.

— А кто-нибудь еще в вашем завещании упоминается?

— Небольшую сумму я выделил моему камердинеру Эдвардсу, остальное — Марку и Аделаиде в равных долях.

— Извините, а это остальное — приличная сумма?

— Скорее всего нет, но сейчас трудно сказать определенно, ситуация на бирже все время меняется. Думаю, что за вычетом расходов на похороны и налоги, останется тысяч пять — десять.

— Понятно.

— Не думайте, пожалуйста, что я обделил Марка и Аделаиду. Как я уже вам сказал, я разделил свое имущество между детьми, когда они вступили в брак. Себе же оставил совсем немного. Но после… после того несчастья мне надо было чем-то занять свои мысли. И я с головой ушел в бизнес. Свой дом в Лондоне я оборудовал всеми современными коммуникациями, и это дало мне возможность прямо из спальни руководить конторой. Я много работал — это помогало отвлечься и придавало мне уверенности в том, что… увечье не сломило меня. Я с головой ушел в работу. — Голос его зазвучал глуше, спокойнее, как будто он говорил сам с собой. — Вот ведь ирония судьбы — за что бы я ни брался, мне все удавалось! Самые невероятные мои замыслы неизменно увенчивались успехом. Даже когда я шел на риск, я всегда выигрывал. В моих руках все превращалось в золото. Очевидно, так жестокая судьба решила компенсировать потерю семьи.

На лице его вновь обозначились скорбные морщины, но, преодолев себя, он улыбнулся.

— Теперь вы видите: деньгами, завещанными Руби, я имел полное право распорядиться по собственному усмотрению.

— Конечно, конечно, мистер Джефферсон, — поспешно уверил его Мелчетт, — какие тут могут быть сомнения.

— Прекрасно, — сказал Конвей Джефферсон. — А теперь позвольте и мне задать вам несколько вопросов. Я бы хотел узнать поподробнее… обо всем этом кошмаре. Мне только известно, что малышку Руби нашли задушенной в чьем-то доме в двадцати милях отсюда.

— Совершенно верно. В Госсингтон-Холле.

Джефферсон нахмурился.

— В Госсингтон-Холле? Да ведь это…

— Дом полковника Бэнтри.

— Бэнтри! Артура Бэнтри? Я ведь с ним знаком. И с ним, и с его женой. Мы познакомились за границей несколько лет назад. Как же я мог забыть, что они живут в этих краях… Да, но…

Он замолчал. Старший инспектор Харпер тут же ненавязчиво воспользовался паузой.

— В прошлый вторник полковник Бэнтри обедал в этом отеле. Вы его не видели?

— В прошлый вторник? Нет. Мы ездили на прогулку к мысу Харден и опоздали к обеду. Пообедали по дороге на пути в отель.

— Руби Кин никогда не упоминала имя Бэнтри? — спросил Мелчетт.

Джефферсон покачал головой:

— Никогда. Не думаю, чтобы она их знала. Даже уверен, что не знала. Она вообще никого не знала в этих краях, разве что актеров и прочую театральную публику. — Он помолчал, потом внезапно спросил: — А что говорит сам Бэнтри?

— Он в полном недоумении. Вчера до самой ночи он был на собрании местного штаба консерваторов. А тело обнаружили сегодня утром. Слуги обнаружили. Бэнтри говорит, что никогда ее не видел.

— Фантастика, — согласился Джефферсон.

— Нет ли у вас, сэр, каких-нибудь соображений? Кто мог такое сделать? — откашлявшись, спросил старший инспектор.

— Ни малейших, к сожалению. — На лбу его вздулись жилы. — Это просто невероятно, немыслимо! И если бы это не произошло, я бы даже сказал, невозможно.

— Может быть, у нее был какой-нибудь дружок — в прошлом, конечно, — которого она бросила и который, возможно, угрожал ей?

— Нет-нет, в этом я уверен. Она бы мне сказала. Не было у нее никакого дружка. Она сама об этом говорила.

«Говорить-то говорила, а вот правду ли?» — подумал про себя инспектор.

Конвей Джефферсон продолжал:

— Если бы у нее кто-нибудь был или тем более кто-то ей угрожал, Джози непременно бы об этом знала. Может, ее спросить?

— Она говорит, ничего такого не было.

Джефферсон, нахмурившись, сказал:

— Мне почему-то кажется, что это работа какого-то маньяка; и способ убийства, и то, что он затащил ее в чужой дом, — все так нелепо и бессмысленно. Причем из тех маньяков, что выглядят вполне обычными людьми. Завлекают девушек под каким-нибудь предлогом в определенное место, насилуют, а затем убивают.

— Да, такое, конечно, случается, — сказал Харпер, — но никаких данных о том, что в наших краях завелся маньяк, не поступало.

Джефферсон продолжил:

— Я перебрал в памяти всех мужчин, которых видел с Руби. И наших постояльцев, и приезжих — тех, с кем она танцевала. Вроде бы все они вполне безобидные люди. А постоянного поклонника у нее не было.

Лицо старшего инспектора оставалось непроницаемым, но в глазах все еще горел пытливый огонек, не замеченный мистером Джефферсоном. Вполне возможно, подумал он, что постоянный воздыхатель у Руби Кин все же имелся, просто она не рассказывала о нем Джефферсону. Однако свои домыслы Харпер решил оставить при себе.

Полковник Мелчетт бросил на него вопросительный взгляд и поднялся, прощаясь:

— Благодарю вас, мистер Джефферсон. Это пока все.

— Вы ведь будете держать меня в курсе, да? — попросил Джефферсон.

— Да, мы сообщим вам, как будут развиваться события.

Полицейские вышли.

Веки старика опустились, прикрыв ослепительную синеву глаз. Теперь это был бесконечно усталый человек.

Через минуту-другую веки дрогнули, и он позвал:

— Эдвардс!

Из соседней комнаты тотчас же появился камердинер. Он, как никто другой, понимал своего хозяина. Все-все вокруг, даже самые близкие люди, видели Конвея Джефферсона только бодрым и подтянутым. Эдвардс же знал его и в минуты слабости, и в минуты отчаяния, когда у него уже недоставало сил бороться с жизнью.

— Что угодно, сэр?

— Свяжитесь с сэром Генри Клайзерингом. Он в Мельбурн-Аббасе. Попросите его приехать сюда не завтра, а сегодня. Скажите, что у меня к нему безотлагательное дело.

Глава 7

1

Как только они вышли, Харпер сказал:

— Насчет всего остального не скажу, но какой-никакой, а мотив преступления, вроде бы у нас уже есть, сэр.

— Гм, вы имеете в виду пятьдесят тысяч фунтов?

— Да, сэр. Люди идут на убийство и из-за меньшей суммы.

— Да, но…

Полковник Мелчетт замолчал, прервав себя на полуслове. Но Харпер его понял.

— Думаете, дело не в деньгах? Я пока, признаться, тоже. Но все же это не следует сбрасывать со счетов.

— Безусловно.

— Если, как утверждает мистер Джефферсон, — продолжал Харпер, — Гаскелл и миссис Джефферсон состоятельные люди и имеют приличный доход, вряд ли они решились бы на убийство.

— Согласен. Однако нужно проверить состояние их финансовых дел. Откровенно говоря, мне этот Гаскелл здорово не понравился — этакий наглый хлюст, — но это не повод подозревать его.

— Да-да, сэр, вряд ли это они, к тому же если принять во внимание показания Джози, они просто не могли это сделать: оба от без двадцати одиннадцать до полуночи играли в бридж. Мне кажется, здесь более вероятна другая версия.

— Дружок Руби? — спросил Мелчетт.

— Вот именно, сэр. Какой-нибудь озлобившийся воздыхатель, к тому же не слишком уравновешенный. Из прежних ее знакомых. Он мог прослышать про затею с удочерением, и это окончательно лишало его надежд. Поняв, что теперь она будет не его поля ягода, он впал в бешенство. Вчера вечером он уговорил ее с ним встретиться, между ними произошло бурное выяснение отношений, он окончательно потерял голову и в результате убил ее.

— А каким образом она попала в библиотеку Бэнтри?

— Это тоже можно объяснить. Допустим, они были в его машине. Когда он опомнился и увидел, что натворил, он перво-наперво решил отделаться от трупа. Предположим, его машина остановилась где-то неподалеку от особняка полковника. Тут его осенило: если ее найдут в этом доме, то расследование будут проводить среди его обитателей, а ему удастся остаться в тени. Она ведь совсем худенькая. Ему ничего не стоило взять ее на руки, донести до дома, взломать окно и положить на коврик перед камином. А поскольку — согласно предварительному заключению — он ее задушил, то в машине не осталось никаких следов — ни крови, ни прочих улик. Понимаете, сэр?

— О да, Харпер. Ваша версия вполне возможна. Остается совсем немного. Как говорится, cherchez Fhomme[21].

— Что? Ах да, конечно, сэр.

Старший инспектор Харпер вполне оценил шутку Мелчетта. Хотя весьма экстравагантное французское произношение полковника едва не помешало ему понять ее смысл.

2

— Э-э… гм… послушайте, э-э… можно вас на пару слов? — пытался привлечь внимание полицейских Джордж Бартлетт, преграждая им дорогу. Однако для полковника Мелчетта, с нетерпением ожидавшего подробного, доклада Слэка о том, что он обнаружил в комнате Руби и что узнал от горничных, Бартлетт никакого интереса не представлял, поэтому он с досадой рявкнул:

— Ну что там у вас?

Юный Бартлетт, переминаясь с ноги на ногу, открыл было рот, но снова закрыл его: сейчас он очень напоминал рыбу, которую только что вынули из чана в рыбной лавке.

— Гм… хочу вам кое-что сказать. Правда, не уверен, что это для вас важно… В общем, я не могу отыскать свою машину.

— То есть как не можете отыскать?

Запинаясь почти на каждом слове, мистер Бартлетт пояснил, что машины его и след простыл.

— Вы хотите сказать, ее угнали? — уточнил старший инспектор Харпер.

Джордж Бартлетт с благодарностью откликнулся на его спокойный голос.

— Вот именно. То есть трудно сказать с полной уверенностью, но сдается мне, что кто-то на ней укатил, без всякого дурного умысла, понимаете? Просто взял на время.

— И когда вы видели машину в последний раз, мистер Бартлетт?

— Я как раз стараюсь вспомнить. Удивительно, как трудно иногда бывает что-нибудь вспомнить.

— Во всяком случае не тем, у кого с головой все в порядке, — холодно заметил полковник Мелчетт. — Насколько я вас понял, вчера вечером она стояла в гостиничном дворе…

Набравшись смелости, мистер Бартлетт перебил полковника:

— Именно так, хотя трудно сказать…

— Что вы заладили: трудно сказать, трудно сказать. Вы же сами утверждали, что стояла.

— Да. То есть я думал, что она там стояла. Гм… видите ли, я ведь не выходил во двор… не проверял… понимаете?

Полковник Мелчетт вздохнул, призвав на помощь все свое хладнокровие:

— Давайте, наконец, разберемся. Когда вы видели ее в последний раз? Собственными глазами. Кстати, какой она марки?

— «Миноэн, четырнадцать».

— Итак, вы видели ее… я вас слушаю.

Кадык на шее Джорджа Бартлетта судорожно дернулся вверх, а потом вниз.

— Сейчас, сейчас. До ленча она точно была. Я собирался потом прокатиться, но затем, знаете ли, решил немного вздремнуть. А после чая я играл в сквош[22], потом немного поболтался… затем пошел искупнуться…

— И машина стояла во дворе?

— Я так думаю. Во всяком случае, я ее оставил именно там. Хотел кого-нибудь покатать после обеда. Но в тот вечер мне не везло. Ничего не вышло. Вот старушка мне и не понадобилась…

— Но вы полагали, что она так и стоит во дворе? — спросил Харпер.

— Разумеется. Ведь я, знаете ли, сам ее туда поставил.

— А вы бы сразу заметили, если бы ее там не стало?

Мистер Бартлетт покачал головой:

— Вряд ли. Сюда приезжает столько машин… а сколько уезжает… И среди них полно точно таких же.

Инспектор Харпер кивнул, соглашаясь. Минуту назад он мимоходом взглянул в окно и увидел во дворе не меньше восьми «миноэнов» — в тот год эта сравнительно недорогая модель пользовалась спросом.

— А на ночь вы не ставите ее в гараж?

— Как правило, нет, — сообщил мистер Бартлетт. — Погода хорошая, а с гаражом столько волынки…

Переглянувшись с полковником Мелчеттом, Харпер сказал:

— Я догоню вас, сэр. Только найду сержанта Хиггинса — попрошу его записать показания мистера Бартлетта.

— Хорошо, Харпер.

— Я подумал, что надо вам сообщить, вдруг это важно… — печально пробубнил мистер Бартлетт.

3

Мистер Престкотт предоставил новой танцовщице стол и кров. Каков был стол теперь судить было трудно, но в качестве крова ей досталась, пожалуй, самая худшая из всех комнат отеля.

Джозефина Тернер и Руби Кин жили в комнатах, расположенных в дальнем конце захудалого коридора. Комнатки были тесные, упирались окнами в скалу, примыкавшую к отелю сзади, и обставлены были разнокалиберной мебелью, уцелевшей от гарнитуров тридцатилетней давности, когда-то считавшимися верхом роскоши и великолепия. Теперь же, после ремонта, когда в спальнях были встроены шкафы, все эти громадные гардеробы викторианской эпохи из дуба и красного дерева были сплавлены в комнаты, где ночевали служащие отеля, отдыхающим же их предлагали лишь в самый разгар сезона, когда ощущалась нехватка номеров.

Мелчетт сразу приметил, что из комнаты Руби можно было запросто выйти незамеченным, а стало быть, выяснить обстоятельства ее ухода было весьма и весьма непросто.

В конце коридора была небольшая лестница, которая вела в не менее обшарпанный коридор первого этажа. Здесь находилась стеклянная дверь, выходившая на боковую террасу, почти непосещаемую постояльцами, ибо с нее нельзя было увидеть ничего интересного. Отсюда можно было выйти на главную террасу перед фасадом или спуститься по извилистой тропке в проулок, ведущий к проезжей дороге, петлявшей вдоль береговых утесов. Дорога была в плохом состоянии, и ею почти не пользовались.

Инспектор Слэк тем временем рьяно изводил расспросами горничных и обшаривал комнату Руби в поисках улик. Ему повезло: со вчерашнего вечера там все осталось нетронутым.

Руби, как выяснил Слэк, рано вставать не любила. Она имела обыкновение просыпаться в десять или в половине одиннадцатого, потом звонила горничной, чтобы та принесла завтрак. А поскольку Конвей Джефферсон явился к управляющему чуть свет, полиция имела возможность осмотреть комнату до того, как пришли горничные — до коридора у них руки еще не дошли. Прочие комнаты в этом закутке в это время года вообще прибирали лишь раз в неделю.

— Это даже к лучшему, — мрачно изрек Слэк. — Если бы здесь что было, мы бы это нашли, но в том-то и штука, что здесь ничего нет.

Гленширские полицейские уже сняли отпечатки пальцев, но ничего стоящего не нашли. Здесь были отпечатки самой Руби, Джози, горничных из утренней и вечерней смены… Кое-где обнаружили и отпечатки Реймонда Старра, но это было в порядке вещей, поскольку он заходил в комнату вместе с Джози, когда искал Руби, не явившуюся в танцзал к исполнению их второго танца.

В ящиках массивного бюро красного дерева Слэк нашел целый ворох писем и всякий бумажный хлам. Он тщательно все просмотрел, но ничего подозрительного не нашел. Здесь были счета, квитанции, театральные программки, использованные билеты в кино, газетные вырезки, советы, как стать красивой, выдранные из популярных журналов. Среди писем он нашел несколько посланий от «Лил», вероятно, подруги по Palais de Danse, в которых та писала о своих любовных интрижках и о последних сплетнях, писала, как «все они» по ней скучают. «А особенно часто спрашивает о тебе мистер Финдейсон. Он прямо-таки сам не свой! После твоего отъезда Per приударил за Мей. Еще о тебе часто спрашивает Барни. А в общем, у нас все по-старому. Старик Браузер, как всегда, держит нас в черном теле. Он крепко отчитал Аду — когда пронюхал, что у нее есть парень».

Слэк аккуратно записал все упомянутые в письме имена. Теперь надо было навести справки — глядишь, и всплывет какая-нибудь информация. Полковник Мелчетт и старший инспектор Харпер одобрили его действия. Более осмотр комнаты ничего не дал.

На стуле, стоявшем посередине, лежало пышное, все в оборках розовое платье, в котором Руби танцевала первый танец. На полу валялись розовые — того же оттенка — атласные туфли на высоком каблуке. Скомканные тонкие шелковые чулки были небрежно брошены, на одном из них — спущена петля. Мелчетт вспомнил, что на убитой не было чулок. Как выяснил Слэк, это было не случайно. Обычно Руби просто подкрашивала ноги гримом, а чулки надевала лишь на показательные танцы, видно, в целях экономии. Дверца платяного шкафа была открыта — в нем висело множество кричаще-ярких бальных платьев, а под ними стояли в ряд несколько пар туфель. В корзинке для белья валялось грязное нижнее белье, в корзине для мусора — обрезки ногтей, комочки ваты и косметические салфетки со следами губной помады и лака для ногтей — в общем, ничего необычного! Все свидетельствовало о том, что Руби Кин спешно поднялась к себе, быстро переоделась и ушла… Но куда?

Джозефина Тернер, которая вроде бы лучше, чем другие, должна была знать, чем живет и с кем водит компанию ее сестра, ничего толком сказать не могла. Слэк, однако, посчитал это вполне естественным.

— Дело ясное. Если Руби действительно хотел удочерить этот богач, Джози наверняка заставила бы сестру разогнать всех имевшихся у той поклонников, — ведь они могли, что называется, подложить ей свинью. Насколько я понимаю, этот инвалид считал Руби Кин милым, простодушным ребенком, чем, впрочем, она его и купила, но предположим, у Руби был-таки этакий разудалый дружок и она отлично знала, что мистеру Джефферсону — а соответственно и Джози — это пришлось бы не по вкусу. А значит, она вряд ли стала бы афишировать свои с ним отношения, скрывая их в том числе и от Джози. Да-да, именно так… ведь та наверняка не дала бы этой дурочке спутать все карты, связавшись с не тем парнем. Таким образом, Руби (которая, как мне кажется, была хитрая бестия) встречалась с ним тайно — вы ведь знаете этих молоденьких девушек: ради таких молодчиков они готовы на любые глупости. И вот во время одной из таких встреч молодчик, узнав о грядущих переменах в ее жизни, впадает в состояние аффекта, ну и… сворачивает пташке шею…

— Возможно, вы и правы, Слэк, — сказал полковник Мелчетт, стараясь не выдать своего отвращения к его манере говорить. — А значит, нам нужно установить, и как можно быстрее, кто мог быть этим… мм… молодчиком.

— Предоставьте это мне, сэр, — сказал Слэк с обычной своей самоуверенностью. — Уж я доберусь до этой «Лил» из Palais de Danse и, если понадобится, выверну ее наизнанку. Скоро мы все узнаем.

Однако полковник Мелчетт совсем не был в этом уверен. К тому же бьющая через край энергия Слэка безмерно его утомляла.

— Есть еще один человек, которого мы могли бы расспросить, сэр, — продолжал Слэк, — партнер Руби — танцор и теннисист. Он много с ней общался и, вероятно, знает о ней не меньше Джози. Она вполне могла ему что-то сболтнуть.

— Такую возможность мы с инспектором Харпером уже обсудили.

— Хорошо, сэр. А я тут хорошенько растряс горничных. Они ничего не знают. Насколько я понял, горничные не слишком уважали этих танцующих сестричек и убирались у них больше для проформы. В последний раз одна из горничных была в комнате вчера в семь вечера. Она оправила постель, задернула шторы и слегка прибралась. Тут есть ванная комната. Хотите взглянуть?

Ванная находилась между комнатой Руби и комнатой побольше, где жила Джози, и являла собой прелюбопытное зрелище. Полковник Мелчетт был сражен наповал. Он молча дивился изобилию косметических принадлежностей, которыми пользуются женщины. Здесь было великое множество всяких баночек: крем очищающий, крем питательный, крем тональный. Коробочки с пудрой разных оттенков. Живописная груда тюбиков губной помады разных цветов. Шампуни и ополаскиватели для волос. Тушь для ресниц, карандаш для бровей и тени для глаз. Лак для ногтей, по крайней мере двадцати тонов, косметические салфетки, ватные тампончики… Множество бутылочек с разными лосьонами, вяжущими, тонизирующими, смягчающими.

— Боже праведный! — выдохнул Мелчетт. — И зачем им столько всего? Неужто всем этим пользуются?

Инспектор Слэк, которому было известно все на свете, снисходительно объяснил:

— Вообще-то, как правило, все женщины пользуются косметикой двух видов: один оттенок вечером, другой — днем. Но танцовщицы — особая статья. Им приходится менять цвет помады или теней гораздо чаще — в зависимости от танцев. Каждому танцу — будь то зажигательное танго, чувственный канкан, грациозная кадриль или благородный вальс — требуется соответствующий грим.

— О Господи! — воскликнул полковник. — Неудивительно, что те, кто все это производит, просто купаются в деньгах.

— К тому же, я бы сказал, не прилагая особых усилий, — заметил Слэк. — Да-да, не прилагая особых усилий. Конечно, если не поскупится на рекламу.

Полковник Мелчетт сделал над собой усилие, чтобы переключиться с будоражащих душу и старых как мир женских ухищрений быть неотразимыми на дальнейшее расследование. Обернувшись к только что подоспевшему Харперу, он сказал:

— Остался еще этот танцор. Возьмете его на себя?

— Само собой, сэр.

Пока они спускались по лестнице, Харпер спросил:

— Что вы думаете по поводу истории, рассказанной мистером Бартлеттом, сэр?

— О его машине? Мне кажется, к этому юнцу не мешало бы присмотреться. Очень странная история. А вдруг он все же катал вчера Руби Кин на своей машине.

4

Старший инспектор Харпер обстоятельно вел допрос. Он был дружелюбен и беспристрастен. Дела, в которых приходилось сотрудничать полиции двух графств, всегда бывали трудными. К полковнику Мелчетту он испытывал искреннюю симпатию и считал его достойным руководителем, тем не менее он был искренне рад, что с Реймондом Старром будет говорить именно он. Никогда не спрашивай слишком много — таково было кредо старшего инспектора Харпера. Для первого раза вполне достаточно самых рутинных вопросов. Это успокаивает, и при следующих допросах они будут держаться не так скованно.

Харпер уже видел Реймонда Старра. Это был приятный молодой человек: высокий, стройный, с ослепительно белыми зубами, бронзовым от загара красивым лицом и темными волосами, с грацией в каждом жесте. К тому же постояльцы души в нем не чаяли.

— Боюсь, я мало чем смогу помочь вам, инспектор. Конечно же, я довольно хорошо знал Руби. Она приехала сюда более месяца назад, и мы каждый вечер развлекали с ней постояльцев. Однако мне и сказать-то о ней почти нечего. Очень милая, но умом не блистала…

— Нас весьма интересуют ее друзья и привязанности. Я имею в виду мужчин.

— Понятно, но только я почти ничего не знаю. За ней многие пытались ухаживать, но я не заметил, чтобы кто-то 13 них был ей интересен. Видите ли, она почти все время проводила с семейством Джефферсона.

— Ну да, с семейством Джефферсона. — Харпер на миг задумался, потом окинул молодого человека острым взглядом. — А как вы отнеслись ко всему этому, мистер Старр?

— К чему?

— Вы знали, что мистер Джефферсон собирался удочерить Руби Кин?

Старр, похоже, впервые об этом услышал, он даже присвистнул.

— Вот чертовка! — воскликнул он. — Ну что ж, седина в бороду, бес в ребро.

— Стало быть, вы так это понимаете?

— А как же еще? Уж если он хотел кого-то удочерить, почему бы ему не взять девушку своего круга?

— Руби никогда не говорила вам об этом?

— Нет, но я чувствовал, что она ходит в приподнятом настроении.

— А Джози?

— Ну уж эта-то точно чуяла, что к чему. Очень может быть, что именно она и задумала это дельце. Джози не дура. У нее есть голова на плечах.

Харпер кивнул. Ведь именно Джози вызвала сюда Руби Кин. Она, несомненно, поощряла дружбу сестры с Конвеем Джефферсоном. Теперь понятно, почему она так расстроилась, когда Руби не пришла ко второму танцу и Джефферсон забил тревогу. Она понимала, что это может сорвать ее планы.

— Как вы думаете, у Руби могли быть секреты? — спросил инспектор.

— Конечно, как у каждого из нас. Она не очень-то любила говорить о своих увлечениях.

— Она никогда не упоминала какого-нибудь бывшего дружка, который собирается приехать с ней повидаться, или… что у нее, скажем, с ним нелады… ну, вы меня понимаете…

— Да-да, понимаю. Нет, вроде бы такого дружка у нее не было. Во всяком случае, она никогда о нем не упоминала.

— Благодарю вас, мистер Старр. А теперь прошу вас, расскажите о том, что произошло вчера вечером, и, пожалуйста, как можно точнее.

— Конечно. Мы с Руби кончили первый показательный танец…

— Не заметили ли вы в ее поведении чего-то необычного?

Реймонд подумал.

— Да вроде нет, не заметил. А что происходило потом, я не знаю, слишком уж был занят желавшими потанцевать дамами. Но в танцевальном зале ее точно не было. В полночь она тоже не появилась. Меня это очень возмутило, я даже пожаловался Джози, которая играла в бридж — как раз с Джефферсонами. Она не знала, где Руби, но мне показалось, что она забеспокоилась. Я заметил, как она бросила встревоженный взгляд на мистера Джефферсона. Я уговорил оркестр сыграть еще один танец, а сам пошел к портье и попросил позвонить Руби в номер. К телефону никто не подошел… и я снова вернулся к Джози. На сей раз она сказала, что Руби, должно быть, спит у себя в комнате. Объяснение, конечно, дурацкое — она, видимо, пыталась успокоить Джефферсона, потом она встала и поднялась вместе со мной в комнату Руби.

— Так. А что она сказала, когда вы оказались наедине, мистер Старр?

— Если память мне не изменяет, она сказала: «Чертова дура. В конце концов доиграется. Не знаешь, где она может быть?» Я сказал, что не имею ни малейшего представления. И еще сказал, что видел ее в последний раз, когда она танцевала с Бартлеттом. На это Джози заметила: «Нет, с ним она точно не может быть. Что она еще затеяла? А не могла ли она слинять с этим киношником, а?»

— Что за киношник? — тут же спросил Харпер.

— Не знаю, как его зовут. Он в нашем отеле никогда не останавливался. Приметный такой — волосы черные, похож на артиста. Он вроде бы действительно связан с кино, во всяком случае так он ей сказал. Он пару раз приезжал сюда пообедать, ну и танцевал с Руби, но, мне кажется, знакомство их не имело продолжения. Поэтому я очень удивился, когда Джози его вспомнила. Я сказал, что, по-моему, его в отеле не было. А она в ответ: «Ну значит, она смоталась с кем-то другим. Господи, что я теперь скажу Джефферсонам?» Я тогда еще спросил: «А Джефферсонам-то какое до нее дело?» А Джози мне: «Самое прямое». И добавила, что она никогда не простит Руби, если та уехала и все испортила. Затем мы поднялись в комнату Руби. Ее, разумеется, там не было, хотя она явно туда заходила — платье, которое было на ней в тот вечер, лежало на спинке стула. Джози заглянула в гардероб и сказала, что, должно быть, Руби надела старое белое платье, хотя для нашего испанского танца ей следовало бы надеть черное бархатное.

Я был страшно зол на Руби, что она так меня подвела. Джози все пыталась меня успокоить и даже вызвалась танцевать сама — боялась получить нагоняй от старика Престкотта. Она пошла к себе переодеться, а затем мы вышли в зал и станцевали танго — танец очень эффектный и в то же время довольно мягкий для ее больной лодыжки. Джози, конечно, молодец — я видел по ее лицу, как ей было больно. Потом она попросила меня помочь ей успокоить Джефферсона, сказала, что для нее это очень важно. Ну и я, конечно, сделал все, что мог.

— Благодарю, мистер Старр, — кивнув, сказал инспектор, а про себя подумал: «Еще бы неважно! Пятьдесят тысяч фунтов!»

Он проводил Реймонда Старра взглядом, тот с грациозной легкостью сбежал по ступенькам террасы, захватив по дороге сумку с ракеткой и теннисными мячами. К нему присоединилась миссис Джефферсон, тоже с ракеткой, и они вместе направились к теннисным кортам.

— Извините, сэр. — Рядом с Харпером стоял слегка запыхавшийся сержант Хиггинс. Погруженный в свои мысли, инспектор вздрогнул от неожиданности. — Из управления для вас только что поступило сообщение. Сегодня утром один рабочий заметил в карьере пламя. Полчаса тому назад они обнаружили в карьере сгоревшую машину. Это в двух милях отсюда. В машине обнаружен обугленный труп.

Грубоватое лицо Харпера залилось краской. Он сказал:

— Да что же это за напасть? Убийство за убийством! Просто эпидемия какая-то. — И, помолчав, спросил: — Номер машины разобрать сумели?

— Нет, сэр. Но мы непременно определим хозяина по номеру на моторе. По их мнению, это был «Миноэн-14».

Глава 8

1

Проходя через гостиную отеля «Маджестик», сэр Генри Клитеринг ни на что не обращал внимания, погруженный в собственные раздумья. Тем не менее, как это часто бывает, что-то непроизвольно запечатлелось в его подсознании, до поры до времени оставаясь невостребованным.

Поднимаясь по лестнице, сэр Генри в очередной раз задавал себе вопрос: в чем причина такой настойчивости его друга, просившего срочно приехать к нему в отель?.. Чтобы Конвей Джефферсон с таким отчаянием звал на помощь… Должно быть, случилось нечто из ряда вон выходящее, решил сэр Генри.

Джефферсон не стал тратить время попусту и сразу приступил к делу, сказав:

— Рад тебя видеть. Эдвардс, налей сэру Генри чего-нибудь выпить. Садись, старина. Ты, я полагаю, еще ничего не знаешь? В газетах еще ничего не печатали?

Сэр Генри покачал головой, совершенно заинтригованный.

— Что-то случилось?

— Произошло убийство. Оно касается непосредственно меня, а также твоих друзей Бэнтри.

— Артура и Долли Бэнтри? — изумился Клитеринг.

— Да-да. Труп был найден у них в доме.

В нескольких словах Конвей Джефферсон изложил основные факты. Сэр Генри слушал не перебивая. Он умел сразу вникнуть в суть дела. Еще в бытность сэра Генри начальником столичной полиции, он был знаменит тем, что умел быстро схватывать самое главное.

— Невероятно! — заметил он, едва его друг закончил свой рассказ. — Как ты думаешь, каким образом в эту историю оказались замешаны Бэнтри?

— Это-то меня и беспокоит. Видишь ли, Генри, мне кажется, их втравили только потому, что они мои знакомые, больше я никак не могу это объяснить. Я полагаю, они никогда в глаза не видели эту девушку, так они и заявили полиции, и, по-моему, не верить им нет ни малейших оснований. Да и откуда они могли ее знать. Скорее всего, ее похитили, убили, а труп подбросили к ним в библиотеку — к моим друзьям.

— Ну это уж чересчур, — сказал Клитеринг.

— Но ведь возможно. Надеюсь, ты не будешь этого отрицать? — возразил Джефферсон.

— В принципе, конечно, возможно, но… едва ли. А что нужно от меня?

Конвей Джефферсон с горечью сказал:

— Я калека. Стараюсь держать себя в руках, не думать об этом, но в данной ситуации приходится с этим считаться. Сам я не могу ничего предпринять, а мне многое надо выяснить… тем не менее я вынужден торчать в номере и довольствоваться тем, что мне сообщат полицейские. Кстати, ты, случайно, не знаком с Мелчеттом, начальником рэдфордширской полиции?

— Знаком.

В памяти сэра Генри почему-то на мгновение всплыли лицо и фигура старой дамы с удивительно прямой осанкой; он мельком обратил на нее внимание, когда пересекал гостиную. Знакомое лицо. Эта дама почему-то связывалась в его памяти с последней встречей с Мелчеттом.

— Уж не хочешь ли ты, чтобы я стал чем-то вроде доморощенного сыщика? Ну уж нет, уволь, это не для меня, — сказал он.

— Но ты ведь отнюдь не доморощенный, ты — профессионал, а это главное.

— Я больше не профессионал. Я теперь в отставке.

— Тем лучше.

— Ты полагаешь, что если бы я еще служил в Скотленд-Ярде, мое вмешательство вызвало бы неудовольствие? Пожалуй, в этом ты прав.

— Твой интерес к убийству ни у кого не вызовет подозрений. Это так естественно для бывшего полицейского. Все будут только рады, если такой специалист вызовется помочь в расследовании.

— Ну да… и все вполне этично, — задумчиво сказал Клитеринг. — Но скажи, Конвей, чего ты хочешь? Найти убийцу?

— Именно.

— А у тебя самого имеются на этот счет какие-нибудь соображения?

— Никаких.

Сэр Генри не спеша проговорил:

— Возможно, ты не поверишь, но внизу в гостиной как раз сейчас находится крупный специалист по разгадыванию труднейших головоломок, с коим никто не сравнится. К тому же он всегда прекрасно осведомлен обо всем, что творится в округе.

— Что за специалист?!

— Внизу в холле, с левой стороны, у третьей колонны, сидит приятная пожилая дама. Вид у нее очень кроткий, какой и подобает иметь старой деве, тем не менее я уверен, что она справится с этим делом, проникнув в самые глубины человеческих пороков, с коими она давно уже смирилась. Это мисс Марпл. Она живет в деревне Сент-Мэри-Мид, что в полутора милях от Госсингтон-Холла. Супруги Бэнтри — ее друзья. И поверь мне, Конвей, по части раскрытия преступлений в Англии ей нет равных.

Нахмурив густые брови, Джефферсон смотрел на него пытливым недоверчивым взглядом.

— Знаешь, мне не до шуток, — угрюмо сказал он.

— Какие уж там шутки. Вот ты только что упомянул Мелчетта. В последний раз я видел его, когда в их деревне произошла трагедия — утонула девушка. Поначалу думали, что она утопилась, но затем полицейские заподозрили одного паренька — понимаешь, все сходилось и плохо бы ему пришлось… И тут, представляешь, подходит ко мне эта старушка, мисс Марпл, и, страшно волнуясь, говорит, что могут повесить невиновного. Дескать, хотя у нее нет улик, она знает, кто это сделал, и протягивает мне листок, на котором написано имя убийцы. И понимаешь, такое вот дело, именно она в конце концов оказалась права, черт возьми!

Брови Конвея Джефферсона сдвинулись еще больше, и он с недоверием пробормотал:

— Должно быть, чисто женская интуиция.

— Вот и она так считает. Знание человеческой натуры, вот на что она опирается. Это ее собственные, так сказать, слова.

— И что же это за такое знание?

— Видишь ли, Джефферсон, мы тоже используем в нашей работе нечто подобное. Например, столкнувшись с кражей со взломом, мы уже примерно представляем, кто мог совершить подобное преступление, определяем грабителя по почерку… Если, конечно, действовал, что называется, специалист. Мисс Марпл обладает определенной способностью отыскивать нужные аналогии в деревенской жизни, порою в самых обыденных случаях.

— Что она может знать о девушке, которая выросла совершенно в другой среде, — скептически заметил Джефферсон, — скорее всего Руби ни разу и в деревне-то не была…

— И тем не менее, — продолжал настаивать сэр Генри, — у нее наверняка уже есть какие-то соображения.

2

Мисс Марпл зарделась от удовольствия, когда увидела перед собой сэра Генри.

— О, сэр Генри, какая удача, что я вас здесь встретила.

— Я так рад вас видеть, мисс Марпл. — Сэр Генри был сама галантность.

— Вы так любезны, — еще больше краснея, пробормотала она.

— Вы проживаете в этой гостинице?

— Да. Некоторым образом. Мы остановились здесь ненадолго.

— Мы?

— Мы с миссис Бэнтри. — Она внимательно на него поглядела. — Вы уже слышали? Да, вижу, что слышали. Ужасно, правда?

— А что здесь делает миссис Бэнтри? Ее муж тоже здесь?

— Нет. Эта история подействовала на них совершенно по-разному. Полковник, бедняжка, то запрется в своем кабинете, то колесит по фермам. Он, право, напоминает мне черепаху, которая при любой неприятности прячет голову под панцирь и думает, что уж теперь-то ее никто не побеспокоит. Долли же ведет себя совсем иначе.

— Долли скорее всего старается устроить себе из этого развлечение. Ну что, я угадал? — спросил сэр Генри, хорошо знавший свою старинную приятельницу.

— Пожалуй, да. Я так ей сочувствую.

— А вас она прихватила, чтобы вы, точно фокусник, вытаскивали для нее кроликов из шляпы?

Мисс Марпл, сохраняя завидную невозмутимость, уточнила:

— Долли подумала, что ей необходимо сменить обстановку, а ехать одной не хотелось. — Они встретились взглядами, и ему показалась в глазах ее чуть заметная искорка. — Ну, вообще-то вы, конечно, правы. Признаться, мне немного неловко перед ней, потому что от меня здесь, разумеется, никакого толку.

— Никаких догадок? Никаких аналогий?

— Мне пока мало что известно.

— Ну, по-моему, это дело поправимое. Кстати, мне просто необходима ваша консультация, мисс Марпл.

Он вкратце изложил ход известных ему событий. Мисс Марпл слушала с предельным вниманием и интересом.

— Бедный мистер Джефферсон, — сказала она. — Какая грустная история. Сколько невзгод выпало на его долю! Сколько же он, бедняжка, претерпел мучений. Как же ему тоже хотелось умереть… Остаться на склоне лет одиноким калекой…

— Вы правы. Потому-то все его друзья так им и восхищаются. Его не сломили ни физические, ни душевные страдания, он перенес их и нашел в себе силы жить дальше.

— Он действительно достоин восхищения.

— Непонятно, конечно, его привязанность к этой девушке. Значит, в ней что-то было, коли так сумела его приручить.

— Совсем необязательно, — кротко заметила мисс Марпл.

— Вы думаете?

— Мне кажется, ее личные качества тут ни при чем.

— Но он совсем не из породы греховодников, — сказал сэр Генри.

— Нет-нет, что вы, я вовсе не то имела в виду, — сказала мисс Марпл, покраснев еще сильнее. — Наверное, я неудачно выразилась. Вероятно, ему хотелось найти милую добрую девочку, которая заменила бы ему трагически погибшую дочь. А девушка сразу поняла всю выгоду такого положения и стала всячески ему подыгрывать! Может, мои слова звучат довольно жестоко, но мне много чего пришлось насмотреться на своем веку. Взять хотя бы молоденькую горничную мистера Харботтла. Абсолютно ничем не примечательная девушка, но держать себя умела. Как-то его сестра уехала ухаживать за умирающей родственницей, а когда вернулась, глазам своим не поверила: горничная сидела в гостиной среди гостей и непринужденно болтала и смеялась, и не было на ней ни чепчика, ни фартука. Мисс Харботтл строго прикрикнула на нее, но девушка и бровью не повела. А дальше больше — мистер Харботтл еще больше поверг ее в изумление, заявив: «Хватит, похозяйничала, отныне в доме будут другие порядки». В деревне все были возмущены, да что толку: бедной мисс Харботтл в конце концов пришлось уехать в Истборн[23] и поселиться там в пансионе. Люди, конечно, разное говорили, но мне кажется, что никаких особых отношений между мистером Харботлом и горничной не было: просто старику было гораздо приятнее слышать, как он умен и интересен от молодой симпатичной девушки, чем терпеть бесконечное брюзжание сестры относительно его недостатков, хотя хозяйкой сестра была превосходной.

Немного помолчав, мисс Марпл продолжила воспоминания:

— Или вот еще пример: местный аптекарь, мистер Бэджер. Очень уж опекал барышню, работавшую у него в парфюмерном отделе, уговаривал жену относиться к ней как к дочери, хотел даже взять ее в дом. Но у миссис Бэджер было свое мнение на этот счет.

— Добро бы, если она была девушкой его круга, дочерью, к примеру, старого приятеля… — ввернул сэр Генри.

Мисс Марпл перебила его:

— Вот тут вы ошибаетесь, это было бы ему куда менее приятно. Ведь в данном случае он воображал себя королем Кофетуа[24], облагодетельствовавшим нищенку. Если вы одинокий, уставший от жизни старик, тем более, если ваши близкие не слишком с вами считаются… — на минуту она умолкла, — то вам было бы намного приятнее осчастливить того, кто будет поражен вашим могуществом и великолепием (я, конечно, несколько преувеличиваю, но, я думаю, вы понимаете, что я имею в виду). Ведь вы при этом ощущаете себя таким значительным — благодетель, чуть ли не монарх. Тот же, кого вы осчастливили, будет прямо-таки ошеломлен вашей щедростью, а это ведь так приятно. — Она снова помолчала. — Мистер Бэджер преподнес этой девушке умопомрачительные подарки — бриллиантовый браслет и очень дорогую радиолу, сняв со своего счета значительную часть сбережений. Однако миссис Бэджер, которая была женщиной более умной, чем бедная мисс Харботтл (в браке, что ни говори, многому можно научиться), не поленилась навести кое-какие справки. И когда мистер Бэджер узнал, что у его подопечной роман с весьма непрезентабельным молодым человеком, играющим на бегах, и что она успела уже заложить бриллиантовый браслет в ломбард, чтобы выручить его деньгами, он был ужасно разочарован, его увлечению пришел конец, и все завершилось благополучно. На Рождество он даже подарил миссис Бэджер кольцо с бриллиантом.

Ее кроткие умные глаза встретились с глазами сэра Генри, и он тут же подумал, что эти истории были рассказаны ему неспроста.

— Не хотите ли вы сказать, что, если бы мой друг обнаружил, что у Руби Кин есть какой-нибудь неблаговидный дружок, он стал бы относиться к ней иначе? — спросил он.

— Скорее всего. Впрочем, через год-другой он, возможно, сам постарался бы выдать ее замуж, но это маловероятно: мужчины, как правило, большие эгоисты. Но в любом случае, если бы у Руби Кин был дружок, она держала бы это в строжайшем секрете.

— А молодому человеку это могло бы не понравиться, верно?

— Думаю, ваше предположение вполне оправданно. Видите ли, сегодня утром в Госсингтон-Холл приезжала ее кузина. Меня страшно поразило, что она была очень сердита на покойную свою сестру. А теперь, после вашего рассказа, я поняла, почему: она явно рассчитывала извлечь для себя некоторую выгоду из сложившейся ситуации.

— Стало быть, ею руководил холодный расчет, и только?

— Ну, такой приговор, может быть, слишком суров. Ей, бедняжке, приходится тяжким трудом зарабатывать на жизнь, и вряд ли можно было ожидать, что ее будут мучить угрызения совести — оттого, что она лишила вполне состоятельных, судя по вашим словам, людей дополнительных, пусть и немалых, средств. Ведь, по существу, у мистера Гаскелла и миссис Джефферсон на эти деньги нет никаких прав. Я бы сказала, что мисс Теренер просто здравомыслящая и честолюбивая молодая женщина, приятная в общении и без особых комплексов. Она чем-то напоминает мне Джессику Голден, дочку булочника.

— А чем знаменита дочка булочника?

— Она выучилась на гувернантку и вышла замуж за сына своих хозяев, приехавшего из Индии в отпуск погостить у родителей. По-моему, из нее вышла отличная женушка.

Сэр Генри предпринял попытку отвлечься от этих волнующих историй, спросив:

— Как вы думаете, могут ли быть у моего друга Конвея Джефферсона причины для развития… мм… «комплекса Кофетуа», согласно вашему определению?

— Конечно, могут.

— И какие же?

Немного подумав, мисс Марпл сказала:

— Мне кажется — это, конечно, всего лишь предположение, — его невестка и зять серьезно подумывают о новом браке, что он, несомненно, чувствует.

— Да разве он стал бы возражать?

— Нет-нет, возражать он не стал бы. Но давайте взглянем на все его глазами. Он пережил тяжелый удар — потерял близких. Его невестка и зять — тоже. Эти трое людей живут вместе, но связывает их лишь потеря близких. Однако время, как говорила моя матушка, лучший целитель. Мистер Гаскелл и миссис Джефферсон еще молоды. Возможно, сами того не сознавая, они постепенно стали тяготиться узами, которыми связало их общее горе. И весьма вероятно, что мистер Джефферсон вдруг почувствовал, что к нему стали относиться чуточку холоднее, хотя о причине он пока не задумывался. Такое случается. А мужчины очень легко внушают себе, что их бросили. Так было, когда мисс Харботтл уехала от брата к умирающей родственнице, так было, когда миссис Бэджер стала посещать спиритические сеансы.

— Должен вам заметить, — вздохнул сэр Генри, — мне становится как-то не по себе, когда вы сводите всех нас к какому-то общему знаменателю.

Мисс Марпл печально покачала головой:

— Человеческая натура всюду одинаковая, сэр Генри.

— Мистер Харботтл, мистер Бэджер! — с некоторой брезгливостью воскликнул сэр Генри. — Бедный Конвей! Я не люблю говорить о себе, но все же… для вашего верного слуги в вашей деревне тоже найдутся аналогии?

— Конечно. Бриггс.

— И кто такой этот Бриггс?

— Он был главным садовником в поместье Олд-Холл. Безусловно, лучшим из всех прочих садовников. Всегда точно знал, когда его подчиненные начинали отлынивать от работы. Просто поразительно! При нем сад был всегда в идеальном порядке, и это всего лишь при трех помощниках да подручном мальчишке. А другие и с шестью работниками не могли добиться таких результатов. Его душистый горошек получил несколько первых призов. Сейчас он на пенсии.

— Как и я, — сказал сэр Генри.

— Но время от времени он не прочь тряхнуть стариной и поработать для тех, кто ему симпатичен.

— Вот-вот, — сказал сэр Генри, — точь-в-точь как я. Взялся помочь старому другу.

— Двум старым друзьям.

— Двум? — спросил сэр Генри, недоумевая.

— Вы, наверное, имели в виду мистера Джефферсона, — сказала мисс Марпл. — Я же подумала не о нем, а о полковнике Бэнтри и его жене.

— A-а… да-да. Понимаю, — пробормотал сэр Генри, а потом внезапно спросил: — Так вы поэтому назвали Долли Бэнтри «бедняжкой» в начале нашего разговора?

— Да. Она еще не вполне осознала, что происходит. В отличие от меня. Но у меня больше опыта. Видите ли, сэр Генри, сдается мне, что это одно из тех преступлений, которые остаются нераскрытыми. Помните знаменитые убийства в Брайтоне, когда расчлененные трупы рассовали в чемоданы? Если мои опасения не окажутся напрасными, то супругов Бэнтри ожидают величайшие неприятности. Как все отставные военные, полковник Бэнтри очень чувствителен к общественному мнению. Поначалу он, вероятно, попросту ничего не заметит, но мало помалу до него дойдет, что он оказался в весьма щекотливом положении. Им начнут пренебрегать, в его адрес будут сыпаться оскорбительные намеки, в ответ на свои приглашения он будет получать лишь вежливые отказы с извинениями. Со временем он все поймет и, как улитка, спрячется в свою раковину, разобиженный на весь белый свет и глубоко несчастный.

— Позвольте, позвольте. Вы хотите сказать, что, поскольку труп был найден в его доме, люди будут думать, что он каким-то образом причастен к убийству?

— Ну конечно же! Не сомневаюсь, что разговоры уже пошли. И это только начало, этих сплетников ничем не уймешь, а там, глядишь, от них отвернутся и все их друзья. Вот почему нужно как можно скорее все выяснить, поэтому-то я и приехала сюда вместе с миссис Бэнтри. Одно дело — когда тебе прямо предъявляют обвинение. Военному человеку пережить это гораздо легче, он может тогда встретить эту напасть лицом к лицу и отстоять свое доброе имя. Другое дело — все эти пересуды, когда бороться-то вроде не с чем… Это может его сломить. Да и ее тоже. Теперь вы, надеюсь, понимаете, сэр Генри, что ради наших друзей мы просто обязаны добраться до истины.

— У вас есть какие-нибудь соображения, — тут же спросил сэр Генри, — почему труп оказался именно в их доме? Должно же быть какое-то объяснение. Хоть какая-то ниточка.

— Безусловно.

— В гостинице девушку видели в последний раз без двадцати одиннадцать. А в полночь, как утверждают медики, она уже была мертва. Госсингтон-Холл находится в восемнадцати милях отсюда. Из них шестнадцать миль приличной шоссейной дороги — до поворота, дальше две мили проселком. Хорошая машина может пройти это расстояние меньше чем за полчаса, а самая захудалая покроет его за тридцать пять минут. Но зачем кому-то понадобилось убить ее здесь, а потом вести в Госсингтон-Холл… или зачем было везти туда, чтобы там задушить? Непонятно.

— Конечно, непонятно. Это вполне естественно, потому что все было совсем по-другому.

— Вы что же, хотите сказать, что какой-то мерзавец повез ее кататься, а потом вдруг решил убить и подкинул в первый попавшийся по дороге дом?

— Нет-нет, ни в коем случае! Я думаю, убийство это было продумано до мелочей. Но потом что-то вдруг не сработало…

Сэр Генри смотрел на нее во все глаза.

— И что же это было?

— В жизни иногда все так странно складывается, правда? — виновато пробормотала мисс Марпл. — Если я скажу, что план этот сорвался потому, что люди гораздо более ранимы, чем мы себе представляем, вам это покажется чепухой, да? Но, по-моему, именно это и произошло, и… — Она оборвала фразу на полуслове. — А вот и миссис Бэнтри!

Глава 9

1

Миссис Бэнтри была не одна, а с Аделаидой Джефферсон. Она направилась прямо к сэру Генри, на ходу воскликнув:

— Вы?! Собственной персоной.

Он взял ее руки в свои и сердечно пожал их.

— Вы не представляете, как я всем этим огорчен, миссис Би.

— Не называйте меня миссис Би, — скорее машинально возразила миссис Бэнтри, а затем сказала: — Мы с мисс Марпл здесь одни, без Артура. Он все это воспринял чересчур близко к сердцу. Между прочим, мы приехали, чтобы провести собственное расследование. Вы знакомы с миссис Джефферсон?

— Да, конечно.

Он пожал руку Аделаиде, а та спросила:

— Вы виделись с моим свекром?

— Да.

— Я рада. Мы очень за него волнуемся… Такой для него удар…

— Пойдемте на веранду, — предложила миссис Бэнтри, — выпьем чего-нибудь и все обсудим.

Они вышли на веранду и направились в дальний угол, где в одиночестве сидел Марк Гаскелл.

В ожидании заказанных напитков они повели общий, ничего не значащий разговор, затем миссис Бэнтри, не терпевшая ходить вокруг да около, приступила к делу:

— Почему бы нам все как следует не обговорить? Все мы друг друга давно знаем, за исключением мисс Марпл, но ома известный специалист по раскрытию преступлений и готова нам помочь.

Марк Гаскелл несколько недоуменно посмотрел на мисс Марпл и нерешительно спросил:

— Вы… гм-м… пишете детективные романы?

Он не раз убеждался, что детективные романы пишут подчас люди, от которых ни в коей мере этого нельзя ожидать. Почему бы и этой старушке — божьему одуванчику в типично стародевичьем, вышедшем из моды платье — не строчить разные кровавые истории…

— О, нет-нет, что вы. Для этого я недостаточно умна.

— Она просто чудо, поверьте мне на слово, — нетерпеливо проговорила миссис Бэнтри, — у нас нет времени вдаваться в подробности. Итак, Адци, расскажите все, что вы знаете об этой девушке. Какая она была?

— Ну, как вам сказать. — Аделаида Джефферсон помолчала, с улыбкой бросив взгляд на Марка. — На этот вопрос так сразу и не ответишь.

— Она вам нравилась?

— Нет, конечно.

— Что же все-таки она из себя представляла? — Миссис Бэнтри перевела вопросительный взгляд на Марка Гаскелла, и тот по недолгом размышлении изрек:

— Типичная, а может, даже изощреннейшая авантюристка, охотница за чужими деньгами. Девица, надо сказать, не промах. Вцепилась в Джеффа мертвой хваткой.

И Марк, и Аделаида звали мистера Джефферсона Джеффом.

Сэр Генри бросил на Марка неодобрительный взгляд: «Чересчур прямолинейный малый. Зачем уж так откровенно».

Он всегда относился к Марку несколько настороженно. В нем, конечно, было определенное обаяние, но человек он был весьма ненадежный — слишком много болтал, любил прихвастнуть — одним словом, доверия не внушал. Интересно, как воспринимает своего зятя Конвей? Так же или иначе?

— А что же вы? Неужели ничего не могли поделать? — спросила миссис Бэнтри.

— Наверно, могли, если бы вовремя спохватились, — сухо ответил Марк. — Он выразительно посмотрел на Аделаиду, которая слегка покраснела, уловив в его взгляде упрек.

— Марк считает, что это моя вина. Не поняла вовремя, чем все это может закончиться.

— Ты слишком часто оставляла его без присмотра. То плавание, то теннис, то еще что-нибудь.

— Нужно же было поддерживать форму, — виновато сказала она. — Да мне и в голову не приходило…

— Мне тоже. Джефф всегда был таким рассудительным, уравновешенным стариком…

Тут вдруг заговорила мисс Марпл.

— Джентльмены, — произнесла она с типичной стародевичьей интонацией, будто говорила о какой-то особой породе зверей, — зачастую далеко не так рассудительны, как это может показаться на первый взгляд…

— Не могу с вами не согласиться, — с готовностью заметил Марк. — К сожалению, мисс Марпл, мы как-то об этом не подумали. Только удивлялись: и что наш милый старичок мог найти в этой вульгарной простушке. И, однако, радовались от души, видя какое удовольствие доставляет ему общение с ней. Она казалась нам вполне безобидной дурочкой. Кто же мог подумать, что она вовсе не такая уж дурочка? Жаль, что я тогда же не свернул ей шею.

— Марк, думай, пожалуйста, что говоришь, — попыталась приструнить его Адди.

Он плутовато ей улыбнулся.

— Постараюсь. А то люди решат, что это и в самом деле я свернул ей шею. Впрочем, я все равно, скорее всего, в числе подозреваемых. Если кто-то и был заинтересован в смерти Руби, так это мы с Адди.

— Марк, — воскликнула миссис Джефферсон, смеясь и хмурясь одновременно, — прекрати, прошу тебя!

— Хорошо, хорошо, — примирительно сказал Марк Гаскелл. — Просто не люблю лицемерить, вот и высказал свое мнение. Подумать только, мой достопочтенный тесть собирался положить на счет этой безмозглой штучки пятьдесят тысяч фунтов.

— Марк, прекрати! Она ведь умерла.

— Да, умерла, бедняга. Вообще-то говоря, почему бы этой плутовке было не использовать оружие, которым наделила ее мать-природа? Кто я такой, чтобы осуждать ее? Я и сам много чего натворил в этой жизни. Нет, на самом деле у Руби было полное право бороться за свое счастье и строить нам козни, а мы сами виноваты — не раскусили ее с самого начала.

— Что вы сказали Конвею, когда он сообщил вам, что собирается ее удочерить?

Марк развел руками:

— А что мы могли сказать? Адци держалась как истинная леди. Потрясающее самообладание. Ну а я старался следовать ее примеру.

— Я бы лично устроила такой скандал! — заявила миссис Бэнтри.

— Ну вообще-то честно говоря, мы не имели на это права. Это ведь деньги Джеффа, а мы ему вовсе не кровные родственники. Он и так был всегда чертовски щедрым с нами. Так что ничего не оставалось, как стиснуть зубы и молчать. — Потом, подумав, он добавил: — Но к малютке Руби мы, конечно, теплых чувств отнюдь не испытывали.

— Вот если б она была девушкой другого круга… — сказала Аделаида. — У Джеффа ведь двое крестников… Вместо Руби он мог бы выбрать кого-то из них, это хоть можно понять… — И с затаенной обидой добавила: — Мне казалось, он привязан к Питеру…

— Да-да, — сказала миссис Бэнтри, — я ведь с самого начала знала, что Питер — сын от вашего первого брака, но потом… я почему-то всегда воспринимала его как внука мистера Джефферсона.

— Я тоже, — сказала Аделаида.

Что-то в ее голосе заставило мисс Марпл обернуться и бросить на нее внимательный взгляд.

— Во всем виновата Джози, — сказал Марк. — Это она вызвала ее сюда.

— Но ты же не можешь утверждать, что именно она все задумала, — возразила Аделаида. — К тому же она тебе всегда нравилась…

— Да, нравилась. Она казалась мне молодчиной.

— В том, что Джеф привязался к Руби, ее вины нет — просто так сложились обстоятельства.

— И, однако, у Джози есть голова на плечах, моя дорогая.

— Но не могла же она знать…

— Нет, — сказал Марк, — безусловно, не могла. Да я и не говорю, что она все это спланировала. Просто она гораздо раньше нас с тобой поняла, куда ветер дует. В этом я не сомневаюсь. И ничего нам, однако, не сказала.

— Как можно ее за это винить, — вздохнула Аделаида.

Марк сказал:

— Да вообще никого нельзя винить… ни в чем!

— Руби Кин была очень хорошенькой? — спросила миссис Бэнтри.

Марк посмотрел на нее с удивлением:

— Я думал, вы ее видели…

Миссис Бэнтри поспешно его перебила:

— Да, видела… тело. Но ее ведь задушили, и, понимаете, трудно судить… — Она передернула плечами.

— По-моему, нет. — Немного подумав, сказал Марк. — А уж без косметики и вообще смотреть не на что. Остренькая мордочка, как у хорька, почти без подбородка, зубы скошены внутрь, совершенно невыразительный нос.

— Судя по вашему описанию, она была просто страшилищем, — заметила миссис Бэнтри.

— Вовсе нет. А как намажется, я же говорил, так вообще красотка, правда, Адци?

— Ну да, такие мордашки бывают на конфетных коробках, бело-розовые. Кстати, глаза у нее и в самом деле были красивые — голубые.

— Да-да, взгляд невинного младенца, а густо намазанные черные ресницы подчеркивали эту голубизну. Волосы, конечно, были крашеные. Надо сказать, я сразу об этом не подумал, но цветом волос — хоть и ненатуральным — и глаз она немного напоминала Розамунду. Сдается мне, что именно этим она и привлекла внимание старикана. — Он вздохнул. — Вот такие невеселые дела. Самое гнусное в том, что мы с Адци не можем не радоваться ее смерти, втайне, конечно.

Аделаида попыталась что-то возразить, но он, не слушая ее, продолжал:

— Оставь, Адци, я ведь хорошо знаю, что у тебя на душе. У меня то же самое. Но я не собираюсь лицемерить! Тем не менее поймите меня правильно, я очень беспокоюсь за Джеффа. Для него это жестокий удар. Я…

Он умолк, пристально глядя на дверь, ведущую из гостиной на террасу.

— Смотрите, кто пришел. Ах, Адци, бессовестная ты женщина.

Миссис Джефферсон посмотрела через плечо и, невольно вскрикнув, встала со стула. Щеки ее слегка покраснели. Она быстро встала и устремилась навстречу высокому мужчине средних лет с худощавым смуглым лицом, который смотрел по сторонам, определенно кого-то отыскивая.

— Это, случайно, не Хьюго Маклин? — спросила миссис Бэнтри.

— Он самый, — ответил Марк Гаскелл. — Известный нам еще под именем Уильям Доббин[25].

— Он очень ей предан! Я правильно поняла? — понизив голос, спросила миссис Бэнтри.

— О да! Прямо-таки по-собачьи, — сказал Марк. — Стоит Адди только свистнуть, Хьюго тотчас явится из любого уголка земли. Не теряет надежды, что она когда-нибудь выйдет за него замуж. И по-моему, добьется своего.

Мисс Марпл смотрела на них сияющими глазами.

— Понимаю, — сказала она. — У них роман?

— Да, и притом в весьма старомодном духе, — заметил Марк. — Тянется уже много лет. Такая она женщина, наша Адди. — И задумчиво добавил: — Должно быть, она позвонила ему сегодня утром. Но мне ни словом не обмолвилась.

Неожиданно появился Эдвардс и остановился рядом с Марком.

— Извините, сэр. Мистер Джефферсон просит вас подняться к нему в комнату.

— Иду. — Марк вскочил, всем кивнул и со словами «Увидимся позже» удалился.

Сэр Генри наклонился к мисс Марпл:

— Ну что вы о них думаете? Ведь именно этим людям смерть девушки была выгодна как никому другому.

Глядя на Аделаиду Джефферсон, беседующую со своим старым другом, мисс Марпл задумчиво проговорила:

— Вы знаете, похоже, что она любящая, преданная мать.

— Да-да, она просто души не чает в Питере.

— Она из тех женщин, которые нравятся всем; которые, овдовев, просто обречены снова и снова выходить замуж. При этом я совсем не хочу сказать, что ей необходимо быть при муже. Тут совсем другое.

— Я понимаю, что вы хотите сказать, — сказал сэр Генри.

— Вы оба хотите сказать одно и то же, — заключила миссис Бэнтри. — Что она умеет слушать.

Сэр Генри рассмеялся, затем продолжил расспрос:

— А что вы скажете о Марке Гаскелле?

— Ну это пройдоха, каких свет не видывал, — ответила мисс Марпл.

И кого же из деревенских жителей он вам напоминает?

— Мистера Каргилла, подрядчика. Он многих обвел вокруг пальца, уговорив затеять в домах всякие новшества, о которых они никогда раньше и не помышляли. А потом заломил такую цену! И за каждую цифру в счетах мог с ходу отчитаться. Одно слово — хитрован. И женился он, польстившись на деньги. Так же как и мистер Гаскелл, по-моему.

— Вам он не нравится.

— Нет. Хотя многие женщины, безусловно, от него без ума. Но меня ему не провести. Весьма обаятелен, но не очень благоразумен — слишком уж много болтает.

— Не очень благоразумен — это вы точно подметили, — сказал сэр Генри. — И может навлечь на себя неприятности, если не станет осторожнее.

По ступеням террасы поднялся высокий молодой брюнет в белом спортивном костюме и на миг замедлил шаг, увидев Аделаиду Джефферсон и Маклина.

— А это, — любезно пояснил сэр Генри, — номер три в списке заинтересованных лиц — Реймонд Старр, профессиональный игрок в теннис и танцор, партнер Руби Кин.

— А он очень красив, не правда ли? — отметила мисс Марпл, с интересом к нему приглядываясь.

— Возможно.

— Перестаньте, сэр Генри, — вмешалась миссис Бэнтри. — Какие могут быть сомнения? Он в самом деле очень красив.

— Миссис Джефферсон, кажется, берет уроки тенниса, — как бы про себя пробормотала мисс Марпл.

— Вы на что-то намекаете, Джейн, ведь так?

Ответить на этот вопрос мисс Марпл не успела, ибо к ним по террасе мчался юный Питер Кармоди. Остановившись, он обратился к сэру Генри:

— Послушайте, вы ведь тоже детектив, да? Я видел, как вы разговаривали со старшим инспектором, с толстым таким, он ведь старший инспектор?

— Он самый, сынок.

— А еще кто-то говорил, что вы были очень важным в Лондоне сыщиком. Ну просто чуть ли не самым главным в Скотленд-Ярде.

— А в книжках сыщики из Скотленд-Ярда выглядят всегда полными идиотами, верно?

— Ну это раньше. Теперь над ними смеяться совсем не модно. И вы уже знаете, кто убийца?

— Пока нет.

— Тебе все это очень нравится, Питер? Я угадала? — спросила миссис Бэнтри.

— Да, просто здоровско! Хоть есть чем развлечься. Я тут уже обошел все вокруг, думал, может, улики какие попадутся, но пока не везет. Но кое-что я все-таки нашел… на память. Хотите посмотреть? Представляете, мама велела его выбросить. Родители иногда бывают такими непонятливыми…

Он вытащил из кармана спичечный коробок, открыл его и показал драгоценную находку.

— Это ноготь. Ее ноготь! Я сделаю на коробке наклейку и надпишу: «Ноготь убитой женщины». Возьму его с собой в школу. Классный сувенир, правда ведь?

— И где же ты его нашел? — спросила мисс Марпл.

— Мне просто повезло. Ведь тогда я еще не знал, что ее убьют. Это было вчера вечером перед обедом. Руби зацепилась ногтем за шаль Джози и сломала его. Мама обстригла ей ноготь, а обрезок велела выбросить в мусорную корзину. Я так и хотел сделать, но потом положил его в карман и забыл. А утром вспомнил, полез в карман — он там. Вот я и взял его на память.

— Какая гадость! — воскликнула миссис Бэнтри.

— Вы полагаете? — голосом пай-мальчика спросил Питер.

— А еще какие-нибудь сувениры у тебя есть? — спросил сэр Генри.

— Кое-что есть, но я не уверен, что это можно считать сувениром.

— Я не очень вас понял, юноша.

Питер внимательно посмотрел на сэра Генри, потом вынул конверт, и извлек из него нечто вроде коричневой ленточки.

— Это шнурок от ботинка Джорджа Бартлетта, — пояснил он. — Сегодня утром, проходя мимо его номера, я увидел за дверью его туфли, ну и вытащил. Просто так, на всякий случай.

— На всякий случай?

— Ну да, вдруг окажется, что он убийца. Он видел Руби последним, а это всегда вызывает подозрения. Как вы думаете, обед скоро? Ужасно хочется есть. Между чаем и обедом время идет так медленно. Это же дядя Хьюго! Я и не знал, что мама его пригласила. Наверно, кого-то послала за ним. Она всегда зовет его, когда что-нибудь случается. А вот и Джози идет. Привет, Джози!

Проходя вдоль террасы, Джозефина Тернер замедлила шаг, с явным удивлением взирая на миссис Бэнтри и мисс Марпл.

— Здравствуйте, мисс Тернер, — любезно поприветствовала ее миссис Бэнтри. — Мы вот тоже решили немного порасследовать… и приехали…

Джози опасливо огляделась и, понизив голос, сказала:

— Ужасно. Никто, пока ничего не знает. То есть газеты еще не успели ничего сообщить. Но как только появится сообщение об убийстве Руби, все начнут меня расспрашивать… кошмар. Просто не знаю, что буду делать.

Она посмотрела на мисс Марпл печальным взглядом, та сказала:

— Да, боюсь, вы в весьма затруднительном положении.

Джози тут же откликнулась на ее сочувственный тон:

— Мистер Престкотт, видите ли, сказал: «Никаких разговоров!» Ему легко говорить, а каково мне? Ведь меня все равно будут расспрашивать, не могу же я не отвечать постояльцам! Мистер Престкотт просил меня держаться так, будто ничего не произошло. Он очень раздражен. Конечно, я постараюсь всех успокоить. Ну скажите мне: почему я должна за всех отдуваться?…

— Вы позволите задать вам один вопрос, мисс Тернер? — спросил сэр Генри.

— Конечно, сэр Генри, я готова ответить на любой, — сказала Джози с несколько деланной искренностью.

— Не было ли у вас каких-нибудь неприятных моментов в отношениях с миссис Джефферсон и мистером Гаскеллом из-за всей этой истории?

— Из-за убийства, вы хотите сказать?

— Нет, я имел в виду не убийство.

Джози нервно переплела пальцы, и, нахмурившись, сказала:

— И да и нет. Они ничего мне не говорили, но я уверена, считают виноватой — в том, что мистер Джефферсон так привязался к Руби. Но я-то тут при чем? Такие вещи случаются сами собой, откуда мне было знать, что все так повернется. Я… я совсем этого не ожидала…

Ее слова прозвучали вполне искренне.

— Могу себе представить, — мягко подбодрил ее сэр Генри. — Ну а когда это все-таки произошло, как вы это восприняли?

Джози вздернула подбородок.

— Ну что ж, стало быть, Руби повезло. Ведь каждый человек имеет право хоть когда-то стать счастливым. — Она обвела всех вопросительным и чуть вызывающим взглядом и, пройдя через террасу, вошла в отель.

— Нет, она не убивала, — вынес свой приговор Питер.

— Этот обрезок ногтя… Очень интересно, — тихо проговорила мисс Марпл. — Ногти мне никак не дают покоя…

— Ногти? — изумился сэр Генри.

— Ногти задушенной девушки, — пояснила миссис Бэнтри. — Они были очень коротко острижены, и теперь, когда Джейн напомнила о них, я тоже начинаю думать, что это довольно странно. Обычно у таких девиц длинные ногти.

— Конечно, сломав один, она могла остричь и остальные, — рассудила мисс Марпл. — Интересно, не находили ли в ее комнате обрезков?

Сэр Генри с любопытством на нее посмотрел и сказал:

— Я спрошу инспектора Харпера когда он вернется.

— Вернется откуда? — осведомилась миссис Бэнтри. — Он что, в Госсинггон-Холле?

— Нет, — сказал помрачневший сэр Генри, — случилось еще одно прискорбное происшествие. В карьере обнаружили сгоревший автомобиль.

Мисс Марпл затаила дыхание.

— А в автомобиле кто-нибудь был?

— К сожалению, да.

— Полагаю, — задумчиво начала мисс Марпл, — это та девочка, что пропала после собрания скаутов. Пейшенс, или нет — Памела Ривз.

Сэр Генри изумленно взглянул на нее:

— Но почему вы решили, что это она?

Мисс Марпл залилась румянцем.

— Видите ли, по радио сказали, что вчера вечером не вернулась домой девочка, а живет она совсем недалеко отсюда — в Дейнли-Вейл. В последний раз ее видели на собрании девочек-скаутов в Дейнбери-Даунз. Это совсем рядом. Дейнмут находится как раз на пути к ее дому. Так что все вроде бы сходится… Может, девочка случайно увидела или услышала то, что никто не должен был знать. То есть стала опасным свидетелем, и убийце ничего не оставалось, как от нее избавиться. Две эти трагедии должны быть как-то связаны, не правда ли?

— Так вы думаете, это продолжение нашей истории? — чуть понизив голос, спросил сэр Генри.

— А почему бы и нет? — Ее кроткие глаза были совершенно спокойны. — Человек, совершивший одно убийство, не остановится перед вторым. И даже перед третьим.

— Перед третьим? Неужто вы думаете, что готовится еще одно убийство?

— Вполне возможно. Я бы даже сказала, очень вероятно…

— Вы пугаете меня, мисс Марпл, — сказал сэр Генри, — право же, пугаете. И вы догадываетесь, кто будет следующей жертвой?

— Я почти уверена в этом, — сказала мисс Марпл.

Глава 10

1

Старший инспектор Харпер глядел на обгоревшую груду металла. Почерневший, искореженный автомобиль сам по себе неприятное зрелище, а тут еще обуглившийся труп…

Карьер Венла находился в стороне от дорог и человеческого жилья. И хотя по прямой до него от Дейнмута было всего около двух миль, добраться туда было непросто — к нему вела одна-единственная дорога, извилистая, вся разбитая и такая узкая, что по ней едва могла проехать телега. Здесь дорога и заканчивалась. В карьере давно уже не велось никаких работ, и если кто и пользовался этой богом забытой дорогой, так это случайные прохожие, приходившие сюда за ежевикой. Самое подходящее место, где можно было бросить машину в уверенности, что ее долго не найдут. Да ее бы и не нашли, если бы один из рабочих, Альберт Биггз, по пути на работу ненароком не заметил зарево над карьером.

Альберт все никак не уходил с места происшествия, хотя все, что он мог сказать, уже сказал. Однако он снова и снова повторял свой рассказ всем желающим, приукрашивая его все осенявшими и осенявшими его подробностями.

— Батюшки, говорю я себе, мерещится мне, что ли? Прямо-таки зарево, до самых небес. Может, говорю, кто костерок развел. Да кому это надо — жечь костер в карьере Венла? Нет, говорю, слишком сильно горит для костерка. Но тогда что же? В том месте ничегошеньки нет, ни дома, ни фермы. Да это прямо рядом с карьером горит, не иначе, именно там, как пить дать. Стою и не знаю, что и делать, а тут как раз констебль Грегг едет мне навстречу на велосипеде. Ну, я ему, мол, так и так. К тому времени все уж потухло, но я подробненько все ему рассказал, где полыхало. Вон там, говорю. И здорово полыхало, говорю. Может, какая скирда или стог загорелся, кто его знает. Шел какой-нибудь бродяга да бросил спичку. Мне и ни к чему, что это машина была, да к тому же и человек в ней сгорел. Вот беда-то какая.

Гленширские полицейские тем временем привычно делали свое дело. Щелкали фотоаппараты, фиксируя положение тела в машине. Потом судебный медик приступил к осмотру.

Спустя некоторое время он подошел к Харперу, отряхивая с рук пепел. Губы его были сурово сжаты.

— Кто-то постарался, — сказал он. — Сгорело все, осталась лишь часть ступни и туфля. В данный момент я даже не могу с уверенностью сказать, мужчина это или женщина, хотя позже мы, конечно, все установим — по результатам анализа. Туфля черная, с ремешком. Такие обычно носят школьницы.

— В соседнем графстве разыскивается школьница, — сказал Харпер, — совсем недалеко отсюда. Девочка лет шестнадцати.

— Возможно, это она, — сказал врач. — Бедное дитя.

— Неужели она была жива, когда… — онемевшими губами спросил Харпер.

— Нет-нет. Судя по положению тела она даже не пыталась выбраться — тело лежало на сиденье, а нога высовывалась наружу. Думаю, когда ее туда бросили, она уже была мертва. Потом машину подожгли.

— Я вам больше не нужен? — помолчав, поинтересовался он.

— Нет, спасибо.

— Тогда я поеду. — Он направился к своей машине, а Харпер подошел к обгоревшему автомобилю, где работал один из его сержантов, специализирующийся на подобных делах.

Полицейский поднял голову и посмотрел на Харпера.

— Типичный поджог, сэр. Вон там, в кустах, три пустые канистры. Ясное дело, кто-то облил машину бензином и поджег.

Чуть поодаль еще один полицейский осторожно раскладывал уцелевшие вещи. Среди них была черная кожаная туфля и несколько лоскутков обгоревшей ткани. Увидев приближающегося Харпера, один из его подчиненных сказал:

— Взгляните, сэр. Кажется, это отметает все сомнения.

Харпер взял у него из рук небольшой кругляш.

— Пуговица от скаутской формы?

— Да, сэр.

— Ясно, — пробормотал Харпер. — Стало быть, сомнений и правда не остается.

Старшему инспектору, человеку по натуре доброму и чувствительному, стало как-то не по себе. Сначала Руби Кин, теперь эта девчушка, Памела Ривз.

И ему снова подумалось: «Что же это творится в Гленшире?»

Он позвонил начальнику полиции своего графства, а затем связался с полковником Мелчеттом, ведь исчезла Памела Ривз в графстве Рэдфордшир, хотя тело было найдено в графстве Гленшир.

Дальше его ждала весьма неприятная миссия — сообщить о смерти девочки родителям…

2

Старший инспектор Харпер внимательно оглядел фасад и позвонил.

Небольшой опрятный дом, ухоженный садик размером в полтора акра[26]. В последние двадцать лет таких домов в сельской местности было построено немало. Жили в них отставные военные или вышедшие на пенсию государственные чиновники. Вполне приятные порядочные люди, немного скучноватые, но это единственное, в чем их можно было упрекнуть. На образование детей тратят столько денег, сколько позволяют доходы. Подобные трагедии обычно обходят этих людей стороной. И вот надо же, горе добралось и до них.

Его проводили в гостиную. Мужчина с седыми усами и военной выправкой и женщина с заплаканным лицом быстро поднялись ему навстречу.

— Что-то о Памеле? — нетерпеливо спросила миссис Ривз и тут же отпрянула назад, будто инспектор наотмашь ударил ее взглядом…

— Боюсь, я принес плохие новости, — сказал Харпер.

— Памела… — пролепетала женщина.

— С ней что-то произошло? — резко спросил майор Ривз.

— Да, сэр.

— Вы хотите сказать, ее нет в живых?

— О нет, нет! — вскричала миссис Ривз и горько разрыдалась. Майор Ривз обнял жену за плечи и привлек к себе. Губы его дрожали, но он все еще вопросительно смотрел на склонившего голову Харпера.

— Несчастный случай?

— Не совсем. Ее нашли в сгоревшем автомобиле, в заброшенном карьере.

— В автомобиле? В заброшенном карьере?

На его лице было написано крайнее изумление.

Миссис Ривз совсем обессилела и опустилась на диван, сотрясаясь от рыданий.

— Может быть, мне зайти чуть позже? — спросил старший инспектор.

— Что все это значит? — нетерпеливо проговорил майор Ривз. — Убийство?

— Видимо, так, сэр. Поэтому я и хочу задать вам несколько вопросов, если, конечно, вы в состоянии сейчас ответить.

— Да-да. Я готов. Нельзя терять ни минуты. Но я просто не могу поверить. Кому могло понадобиться убивать Памелу? Ребенка!

Харпер сдержанно продолжил:

— Вы уже рассказывали в участке об обстоятельствах исчезновения вашей дочери. Она пошла на собрание скаутов, и вы ждали ее к ужину, верно?

— Да.

— Она должна была вернуться на автобусе?

— Да.

— Судя по словам ее подружек, после собрания Памела сказала, что хочет зайти в дейнмутский магазин и потому вернется домой более поздним автобусом. Это вас не насторожило?

— Ничуть. Памела обожала этот магазин. И часто ездила в Дейнмут за покупками. Автобусная остановка в четверти мили от нашего дома.

— И никаких других планов у нее на тот вечер не было?

— Никаких.

— А может, она должна была с кем-нибудь встретиться? Там, в Дейнмуте?

— Да нет. Иначе бы она сказала нам, ведь мы ждали ее к ужину. А потом видим, что ее нет и нет. А уже ночь, ну мы и позвонили в полицию. Она никогда так не задерживалась.

— У вашей дочери не было нежелательных друзей, таких, кого бы вы считали для нее неподходящей компанией?

— Нет, с этим у нас не было никаких проблем.

Миссис Ривз, всхлипывая, добавила:

— Пэм была совсем ребенком, казалась моложе своих лет. Любила всякие игры. Она была не из тех девочек, которые рано созревают.

— Вам знаком некий Джордж Бартлетт, сейчас он проживает в отеле «Маджестик» в Дейнмуте?

Майор Ривз поднял брови:

— Первый раз слышу.

— Ваша дочь не могла быть с ним знакома?

— Нет. Я абсолютно в этом уверен. А кто он такой? — сердито спросил майор.

— Ему принадлежала машина марки «Миноэн-четырнадцать», в которой нашли тело вашей дочери.

— Тогда, значит, это он… — воскликнула миссис Ривз.

— Сегодня рано утром он заявил о пропаже своей машины, — спешно сказал Харпер. — Вчера во время ленча она еще стояла во дворе отеля, а потом вроде бы кто-то ее угнал…

— И что же, никто не заметил пропажи?

Старший инспектор покачал головой.

— За день от отеля отъезжают десятки машин. А «Миноэн-четырнадцать» — одна из самых распространенных марок.

— Ну вы хоть что-нибудь делаете? Когда вы найдете этого мерзавца… который… О, моя девочка! — вскричала миссис Ривз. — Бедная моя девочка! Неужели она сгорела заживо? О, Пэм, моя Пэм!

— Она не страдала, миссис Ривз, не мучилась. Абсолютно точно. Когда машина горела, девочка уже была мертва.

— И как ее убили? — глухо спросил мистер Ривз.

— Мы еще не знаем, — пояснил Харпер, бросив на него выразительный взгляд. — Огонь уничтожил все, что помогло бы это установить.

Он обернулся к распластанной на диване миссис Ривз.

— Мы делаем все, что в наших силах. Поверьте. Мы проводим тщательное расследование. В конце концов мы обязательно найдем кого-нибудь, кто видел вчера вашу дочь в Дейнмуте. И получим приметы того, с кем она была. Нам нужно какое-то время, понимаете… Скоро нас засыплют десятками, если не сотнями, сообщений о девочке в скаутской форме, которую видели по маршруту ее следования. Тогда нам останется только проанализировать и найти единственное… в конце концов, мы все выясним, не сомневайтесь.

— Но где… где она? Можно мне поехать к ней? — рыдала миссис Ривз.

И снова старший инспектор прежде чем ответить, выразительно посмотрел на мистера Ривза.

— Там сейчас работают эксперты. Я думаю, что лучше пусть поедет ваш супруг… нужно подписать кое-какие документы… А вы тем временем постарайтесь вспомнить, что говорила вам Памела в последнее время. Может, вы что-нибудь вспомните — что прольет свет на случившееся… Какое-нибудь слово, фразу… Вы этим нам очень поможете.

Когда они направились к двери, Ривз, указывая на фотографию, стоявшую на столе, сказал:

— Вот она, наша Памела.

Харпер вгляделся в фотографию. На ней была хоккейная команда. Ривз ткнул пальцем на девочку в самом центре.

«Милая девчушка», — подумал Харпер, глядя на серьезное личико и косички, и невольно сжал зубы, вспомнив обугленный труп. Он тут же мысленно поклялся, что убийство Памелы Ривз не пополнит перечень нераскрытых преступлений, совершенных в графстве Гленшир.

Руби Кин, подумалось ему, возможно, в какой-то мере сама спровоцировала собственную смерть, но Памела Ривз… она совсем другое дело. Такая милая девочка… Нет, он не успокоится, пока не найдет ее убийцу…

Глава 11

1

Спустя пару дней полковник Мелчетт и старший инспектор Харпер сидели за большим столом в кабинете Мелчетта, обмениваясь глубокомысленными взглядами. Харпер приехал в Мач-Бенхэм посоветоваться.

— Итак, мы уже знаем, от чего отталкиваться. Или не знаем? — мрачно начал Мелчетт.

— Скорее второе, сэр.

— На данный момент мы имеем две смерти, то бишь два убийства, — сказал Мелчетт. — Жертвы — Руби Кин и Памела Ривз. И хотя окончательно это еще не выяснено, я думаю, в машине была она. Отец подтвердил, что туфля ее, кроме того, пуговица qt скаутской формы… Бедное дитя! Какое же изуверство, инспектор!

— Совершенно с вами согласен, сэр, — очень тихо произнес старший инспектор Харпер.

— Хорошо еще, что она умерла до того, как была подожжена машина. Вероятно, этот мерзавец ударил ее по голове.

— Или задушил, — предположил Харпер.

Мелчетт бросил на него быстрый взгляд:

— Вы думаете?

— Да, сэр, как и Руби Кин. Среди убийц попадаются такие…

— Знаю. Я видел ее родителей — мать девочки просто обезумела от горя. Чертовски тяжело, м-да… Сейчас главное — установить, есть ли связь между этими двумя убийствами.

— Уверен, что есть.

— Я тоже.

Старший инспектор стал, загибая пальцы, перечислять все известные ему факты.

— Памела Ривз была на собрании девочек-скаутов в Дейнбери-Даунз. Подруги утверждают, что она выглядела как обычно спокойной и жизнерадостной. Она не поехала вместе с ними на медчестерском автобусе, сказав, что заедет в дейнмутский «Вулворт»[27] и уже оттуда отправится домой. Шоссе, идущее к Дейнмуту, описывает большую петлю. Возможно, Памела, желая сократить расстояние, пошла напрямик через луга, а затем по тропинке, к проселочной дороге, которая вывела ее к Дейнмуту, прямо к гостинице «Маджестик» — дорога огибает отель, с западной его стороны. Предположим, совершенно случайно она увидела или услышала нечто такое, что, по мнению убийцы Руби, могло бы спутать его планы, а то и создать угрозу его безопасности. Например, она могла услышать, как он договаривался с Руби о встрече, а после убийства сопоставить известные ей факты и опознать убийцу. В результате убийца решает избавиться от возможного свидетеля, или что-нибудь в этом роде…

— Но это при условии, что убийство Руби было спланированным, а не явилось следствием случая, — уточнил полковник Мелчетт.

— Полагаю, сэр, так оно и было, — сказал инспектор Харпер. — На первый взгляд оно кажется непреднамеренным, совершенным в приступе ярости… или ревности, но по размышлении понимаешь, что все не так просто. Иначе… просто невозможно объяснить убийство девочки. С другой стороны, существуют некоторые противоречия. Например, если она действительно стала невольной свидетельницей, это могло случиться только где-то около одиннадцати… Но что ей было делать в столь поздний час возле отеля? Ведь она в любом случае должна была вернуться домой не позже девяти.

— Не исключено, что она планировала встретиться в Дейнмуте с человеком, о котором не знали ни ее родители, ни подруги. Но тогда ее смерть никак не связана с убийством Руби Кин.

— Согласен, сэр. Только не могу я в это поверить. Обратите внимание, что даже та пожилая леди — ваша знакомая, — мисс Марпл, сразу учуяла связь между двумя убийствами. Она ведь тут же спросила, уж не труп ли разыскиваемой девочки нашли в сгоревшей машине. Очень смышленая леди. Вообще эти старушки иногда бывают весьма догадливы. И проницательны. Зрят, что называется, в корень.

— Да, мисс Марпл не раз уже это доказывала, — нехотя согласился Мелчетт.

— А кроме того, сэр, нам нельзя забывать о машине. Она-то уж точно указывает на связь между ее смертью и отелем «Маджестик». Ведь машина принадлежала Джорджу Бартлетту.

Они снова обменялись взглядами, и Мелчетт переспросил:

— Джорджу Бартлетту? Кстати, ваши соображения по этому поводу?

Харпер принялся снова методично излагать свои выкладки:

— В последний раз Руби Кин видели в обществе Джорджа Бартлетта. Он говорил, что она пошла в свою комнату переодеться, и это подтверждается платьем, которое было на ней в момент убийства. Остается, однако, неясным, не собиралась ли она пойти куда-то именно с Джорджем Бартлеттом. Возможно, они договорились об этом заранее? Скажем, перед обедом? И еще: возможно, их разговор слышала Памела Ривз?

— Он заявил о пропаже автомобиля только на следующее утро, — сказал Мелчетт, — причем очень невнятно и путано; почему-то сделал вид, будто не может вспомнить, когда видел машину в последний раз.

— Возможно, это какой-то ход с его стороны. Он либо хитрец, прикидывающийся этаким дурачком, либо и в самом деле дурак.

— Сейчас для нас важнее всего выяснить мотив преступления. А у него, судя по всему, никакой причины убивать Руби Кин не было.

— Вот-вот. Мотив. Это главный камень преткновения. Насколько я понял, информация из брискуэллского Palais de Danse ничего не прояснила.

— Абсолютно. Постоянного дружка у Руби не было. Слэк все проверил очень тщательно. Надо отдать ему должное — хватка у него бульдожья.

— Что верно, то верно, сэр. Именно бульдожья.

Если бы можно было что-то пронюхать, он непременно бы пронюхал. Но очевидно, ничего не было. Он составил список партнеров, с которыми она танцевала чаще всего. Все они проверены. Вполне нормальные парни, к тому же у всех у них на эту ночь алиби.

— Кстати, об алиби, — сказал старший инспектор. — Вот тут будут некоторые проблемы.

Мелчетт бросил на него острый взгляд:

— Вы думаете? Проверку алиби я поручил вам.

— Да, сэр. Мы все проверили, и очень тщательно. Мы даже обращались за помощью в Лондон.

— Ну и?

— Хотя мистер Конвей Джефферсон полагает, что его невестка и зять хорошо обеспечены, это не соответствует действительности. Оба они в стесненных обстоятельствах.

— Неужели?

— Именно так, сэр. Мистер Конвей Джефферсон и в самом деле перевел на имя сына и дочери значительные суммы после их женитьбы. Но это было больше десяти лет тому назад. Молодой мистер Джефферсон был уверен, что знает, куда лучше вложить деньги. Конечно, на абсолютно безнадежные дела он не ставил, и все же ему не везло, и он несколько раз промахивался. Его состояние неуклонно уменьшалось. Сдается мне, что его вдова едва сводит концы с концами, особенно после того как определила сына в престижную школу.

— А она обращалась за помощью к свекру?

— Нет, сэр. Дело в том, что она живет вместе с ним, и поэтому ей нет необходимости тратить деньги на стол и квартиру.

— А здоровье у него неважнецкое, и долго он не протянет, так ведь?..

— Совершенно верно, сэр. Теперь относительно мистера Гаскелла. Он заядлый игрок и довольно скоро промотал деньги, которые мистер Джефферсон выделил дочери. И сейчас он в таком положении, когда ему срочно нужны деньги. Много денег.

— Говоря откровенно, он сразу мне не понравился, — сказал полковник Мелчетт. — Бесцеремонный малый, а? И мотив у него есть. Избавившись от девушки, он получал шанс прибрать к рукам двадцать пять тысяч фунтов. Мотив очень веский.

— У них у обоих был мотив.

— Я не имею в виду миссис Джефферсон.

— Я так и думал, сэр. Но в любом случае у них у обоих есть алиби. Они не имели возможности сделать это.

— А вы хорошо проверили, чем они занимались в тот вечер?

— Да, сэр. Начнем с мистера Гаскелла. Он пообедал со своей невесткой и тестем, затем пил вместе с ними кофе, как раз в это время к ним подсела Руби Кин. Чуть позже он сказал, что должен написать письма, и ушел. Однако в номер он не поднимался, а сел в машину и отправился к морю. Он честно потом мне признался, что ему тошно было просидеть весь вечер за бриджем, на котором старик буквально помешан. Потому и выдумал этот предлог — письма. Руби Кин осталась с мистером Джефферсоном и его невесткой. Когда Марк возвратился, Руби как раз танцевала с Реймондом. Потом она еще немножко посидела с Джефферсонами, выпила с ними вина и тут ее пригласил Бартлетт, а Гаскелл и вся остальная компания приступили к игре. На часах было без двадцати одиннадцать. Он не вставал из-за стола до начала первого. Здесь все чисто, сэр. Это подтвердили все: члены его семьи, официанты и все прочие… Стало быть, он просто физически не мог ее убить, как, впрочем, и миссис Джефферсон. Она тоже ни разу не отлучалась из-за стола. Так что оба они вне подозрений.

Полковник Мелчетт откинулся на спинку стула, постукивая по столу ножом для вскрытия писем.

— Если, конечно, исходить из того, что девушка была убита до полуночи, — уточнил инспектор.

— Хейдок утверждает, что до, а у него большой опыт в таких делах. Если уж он что сказал, можно не сомневаться.

— Но бывают же какие-то исключительные обстоятельства: недомогание или какие-то индивидуальные особенности… ну, мало ли что бывает.

— Хорошо, я расспрошу его подробнее. — Взглянув на часы, Мелчетт снял трубку и стал набирать номер Хейдока. — В это время он должен быть дома, — сказал он. — Ну а если исходить из того, что ее убили после полуночи?

— Тогда мы имеем совсем другую картину, — сказал Харпер. — После полуночи кто-то из них уходил, потом снова возвращался. Предположим, что Гаскелл договорился с Руби встретиться где-то вне гостиницы, ну, скажем, двадцать минут первого. Он вышел на несколько минут, задушил ее, а от трупа избавился уже следующим утром.

— Что же это получается — он тридцать с лишним миль вез ее в машине, чтобы потом подбросить в библиотеку Бэнтри? Это же абсурд, черт побери.

— Пожалуй, вы правы, — тут же согласился Харпер.

Зазвонил телефон. Мелчетт взял трубку.

— Привет, Хейдок, это вы? Я по поводу Руби Кин. Как вы думаете, не могло ли убийство произойти уже после полуночи?

— Я же сказал — между десятью и двенадцатью, — нетерпеливо ответил Хейдок на другом конце провода.

— Знаю, знаю. Но нельзя ли чуть удлинить этот промежуток? А? Что скажете?

— Нет, нельзя. Раз я сказал до полуночи — значит, до полуночи, и не пытайтесь подвести данные медицинской экспертизы под удобные вам версии.

— Но ведь существуют… мм… физиологические особенности, или как там они называются? Ну, вы понимаете…

— Вы сами не знаете, о чем говорите. Девушка была абсолютно здорова, и у нее не было никаких отклонений от нормы. И я не собираюсь ничего придумывать только ради того, чтобы помочь вам повесить бедолагу, которого вы наверняка уже сцапали. И не пытайтесь меня обработать. Знаю я эти ваши фокусы. Кстати, девушку, прежде чем задушить, опоили каким-то сильным наркотиком. Смерть наступила от удушья, но сначала ей дали наркотик.

Хейдок положил трубку.

— Вот и весь сказ, — с мрачным видом буркнул Мелчетт.

— У меня был еще один подозреваемый, — сказал Харпер. — Но, кажется, и он не проходит.

— Вот как? И кто же это?

— Строго говоря, это ваш подопечный, сэр. Некий Бэзил Блейк, живет недалеко от Госсингтон-Холла.

— Ах, этот самонадеянный сопляк! — Полковник Мелчетт потемнел лицом, вспомнив выходку Блейка. — А он то тут с какого боку?

— Похоже, он был знаком с Руби Кин, часто обедал в ресторане отеля «Маджестик» и приглашал ее танцевать. Вы помните, что сказала Джози Реймонду, когда обнаружилось, что Руби не вернулась ночевать? «Уж не с тем ли она киношником?» Я выяснил, что она имела в виду именно Блейка. Он работает на киностудии в Лемвиле. У Джози нет никаких конкретных фактов, но она уверена, что он нравился Руби.

— Неплохая версия, Харпер, совсем неплохая.

— Она не так хороша, какой кажется на первый взгляд, сэр. В тот вечер Бэзил Блейк был на вечеринке в студии. Сами знаете, что это за мероприятия. Начинаются в восемь с коктейлей и продолжаются чуть не до утра. У них там дым коромыслом, пока не перепьются до чертиков. Из рапорта инспектора Слэка, который его допрашивал, следует, что Блейк уехал оттуда около полуночи. А в полночь Руби Кин уже не было в живых.

— Кто-нибудь подтвердил его показания?

— Видите ли, сэр, почти все участники… мм… здорово перебрали… Но… молодая женщина, что сейчас… мм… гостит у него, мисс Дила Ли, говорит, что так оно и было.

— Это ровным счетом ничего не значит!

— Возможно, сэр. Правда, и показания тех, кто был на вечеринке, тоже не противоречат его словам, хотя едва ли они были в состоянии запомнить, когда именно он ушел.

— Где находится киностудия?

— В Лемвиле, сэр, в тридцати милях к юго-западу от Лондона.

— Отсюда до Лемвиля примерно столько же.

— Совершенно верно, сэр.

Полковник Мелчетт потер нос и несколько разочарованным тоном признал:

— Пожалуй, он действительно на этот раз ни при чем…

— Думаю, так, сэр. Нет никаких доказательств того, что он был увлечен Руби Кин. На самом деле, — старший инспектор Харпер деликатно кашлянул, — мне кажется, он по уши влюблен в свою… мм… гостью.

— Итак, — сказал Мелчетт, — что мы имеем? Загадочный убийца икс, настолько загадочный, что Слэк не смог обнаружить ни единого его следа! Далее. У зятя Джефферсона есть мотив преступления, но вроде бы не было возможности его совершить. То же самое можно сказать и о невестке. Среди подозреваемых, безусловно, и Джордж Бартлетт, у которого нет алиби, но, к сожалению, нет и мотива. Еще Блейк, у которого есть алиби и нет мотива. Вот и все, что у нас есть! Ах нет, еще не все, мы забыли Реймонда Старра. Как-никак Руби проводила в его обществе достаточно много времени.

— Не думаю, что он очень уж ею интересовался, — задумчиво проговорил Харпер, — или он очень хороший актер. К тому же, если суммировать все факты, у него тоже вполне надежное алиби. Он был на виду у всех — с без двадцати одиннадцать до полуночи. Танцевал с разными партнершами. Так что мы абсолютно ничего не можем предъявить.

— Как, собственно говоря, и всем остальным тоже, — подытожил полковник.

— Как ни крути, самый подходящий — Бартлетт. Вот только бы обозначился мотив…

— Вы собрали о нем данные?

— Да, сэр. Он единственный ребенок в семье, избалован матерью, которая год назад умерла, оставив ему солидное состояние. Быстренько принялся его проматывать. Но все же он скорее мямля, чем злодей.

— А как у него с психикой? — с надеждой спросил Мелчетт.

Старший инспектор Харпер, в знак согласия молча кивнул:

— Сэр, вам не приходило в голову, что в этом-то и есть закавыка?

— То есть мы имеем дело с маньяком? Вы это имеете в виду?

— Да, сэр. Возможно, он один из тех ненормальных, которые выслеживают молодых девушек, а затем их убивают. У врачей даже есть какой-то замысловатый термин для подобных негодяев.

— Что ж, это все бы сразу разрешило, — сказал Мелчетт.

— Однако есть одна вещь, которая меня в этой версии смущает.

— Какая?

— Слишком уж она проста.

— Гм… пожалуй, действительно проста. Так от чего же мы будем отталкиваться?

— Получается, что отталкиваться не от чего, сэр, — сказал старший инспектор.

Глава 12

1

Конвей Джефферсон пошевелился во сне и потянулся, разведя руки в стороны — сильные, мускулистые руки, будто после той катастрофы вся его сила сосредоточилась именно в них.

Сквозь занавески струился мягкий утренний свет.

Конвей улыбнулся. После ночного сна он всегда ощущал себя бодрым, веселым, полным сил для предстоящего дня.

Минуту-другую он просто лежал. Потом нажал кнопку звонка, специально оборудованного рядом с кроватью. И тут на него накатила волна воспоминаний. И уже когда в комнату своей неслышной поступью вошел Эдвардс и протянул руку, чтобы отдернуть шторы, из груди мистера Джефферсона вырвался стон. Эдвардс так и застыл с поднятой рукой.

— У вас что-нибудь болит, сэр? — спросил он.

— Нет. Ну открывай же, — нетерпеливо приказал Конвей Джефферсон.

Яркий свет хлынул в комнату. Тактичный Эдвардс старался не смотреть на хозяина.

С мрачным лицом Конвей лежал на постели, погрузившись в размышления и воспоминания. Перед ним вновь возникло немного простоватое хорошенькое личико Руби. Но в своих мыслях он никогда не называл его простоватым. Еще вчера он называл его невинным. Милая, наивная девочка! А теперь?

Он вдруг ощутил страшную усталость и, закрыв глаза, едва слышно прошептал:

— Маргарет.

Это было имя его покойной жены.

2

— Мне нравится ваша приятельница, — сказала Аделаида Джефферсон миссис Бэнтри.

Они сидели на террасе.

— О, Джейн Марпл — замечательная женщина, — с готовностью откликнулась миссис Бэнтри.

— И к тому же очень милая, — добавила Адци с улыбкой.

— Некоторые считают ее сплетницей, — сказала миссис Бэнтри, — но она совсем не такая.

— Просто она довольно скептически относится к человеческой натуре.

— Вот именно.

— Что ж, это свежий взгляд на вещи, — сказала Аделаида, — ведь нас пичкают, как правило, всякими словословиями.

Миссис Бэнтри бросила на нее вопросительный взгляд.

Адди пояснила:

— Иногда просто не знаешь, куда деться от дифирамбов… в адрес не вполне достойных особ.

— Вы хотите сказать, в адрес Руби Кин?

Адди кивнула.

— Не хочу говорить о ней плохо. Она была вполне безобидна. Этакая мышка, которой постоянно приходилось бороться за существование. И плохой ее также назвать нельзя. Просто глупенькая простушка, довольно-таки добродушная. Но, можете мне поверить, с довольно авантюрными наклонностями. Не думаю, чтоб она целенаправленно плела интриги, продумывая каждый свой шаг. Просто сумела сориентироваться и поймала, что называется, «птицу счастья»… Знала, как произвести впечатление на пожилого одинокого человека, пережившего такую трагедию…

— Надо думать, он ужасно страдал от одиночества, — задумчиво сказала миссис Бэнтри. — Так ведь?

Адди беспокойно заерзала на стуле.

— Нынешним летом — да. — Она помолчала, а потом неожиданно выпалила: — Марк почему-то в этом винит меня. Право же, не знаю, может быть, он и прав.

Она ненадолго умолкла, а затем заговорила снова, запинаясь, будто не в силах преодолеть свое желание выговориться.

— Я… моя жизнь сложилась непросто. Мой первый муж, Майк Кэмбоди, умер вскоре после нашей свадьбы, и для меня… это был страшный удар. Питер родился уже после его смерти. Фрэнк Джефферсон был лучшим другом Майка. Мы часто виделись. Он стал крестным отцом Питера — так хотел Майк. Я полюбила его, и мне было… да-да, это правда… мне было очень его жалко…

— Жалко? — изумилась миссис Бэнтри.

— Да, именно так, хотя и звучит странно. У Фрэнка всегда было все, что душе угодно. Отец и мать готовы были исполнить любое его желание, души в нем не чаяли. И тем не менее — как бы это сказать… — мистер Джефферсон очень сильный и яркий человек, и, живя рядом с ним, просто невозможно сохранить собственное я. Фрэнк остро это чувствовал. Когда мы поженились, он был счастлив… очень счастлив. Мистер Джефферсон проявил необычную щедрость — перевел на его счет большую сумму денег. Он считал, что его дети должны быть материально от него независимы, чтобы им не надо было, как он говорил, дожидаться его смерти. В какой-то мере это, наверно, было правильно..; но… слишком уж внезапно… преждевременно — надо было дать Фрэнку какое-то время, чтобы тот мог привыкнуть к своему новому положению… к самостоятельности. От всего этого голова у Фрэнка пошла кругом. Он хотел быть похожим на отца, таким же умным и распорядительным, расчетливым, таким же дальновидным и удачливым. К сожалению, ему это не удавалось. Нет, он не пускался в рискованные операции, но вкладывал деньги в далеко не самые перспективные предприятия, и к тому же в весьма неудачное время. Удивительно, как быстро тают деньги, если не умеешь ими правильно распорядиться. Чем больше Фрэнк терял, тем больше ему хотелось их вернуть с помощью какой-нибудь хитроумной сделки. В результате дела шли все хуже и хуже.

— Но, дорогая моя, он ведь мог спросить совета у отца, — резонно заметила миссис Бэнтри.

— В том-то и дело, что он не хотел ничьих советов — тем более отца — хотел сам добиться успеха. Поэтому мы никогда ничего не говорили мистеру Джефферсону. Когда Фрэнк погиб, денег осталось совсем немного, и я могла вести весьма скромное существование. Но и тогда я… утаила это от мистера Джефферсона. Видите ли… — Она вдруг резко отвернулась. — Мне казалось, рассказать об этом было бы предательством по отношению к Фрэнку… Для Фрэнка это было бы просто невыносимо. Мистер Джефферсон долго болел. А когда поправился, то не сомневался, что теперь я — богатая вдова. Я не стала его разубеждать. У меня ведь тоже есть своя гордость. Он видит, что я трачу очень немного, и это одобряет, считая меня бережливой. Сейчас, когда мы живем вместе с ним, он все расходы берет на себя, так что мы ни в чем не испытываем нужду.

Потом, помедлив, добавила:

— Все эти годы мы жили как одна семья, только… только… видите ли… нет, наверное, это трудно понять… он никогда не смотрел на меня как на вдову Фрэнка, он считал меня его женой.

Миссис Бэнтри тут же поняла, что имела в виду Адди.

— Вы хотите сказать, он так и не смог до конца поверить в смерть жены и детей?

— Вот именно. Он человек необыкновенный. Однако справиться со своим горем ему помогло только упорное нежелание признавать их смерть. Марк для него по-прежнему муж Розамунды, а я — жена Фрэнка. И хотя Фрэнка и Розамунды давно уже нет в живых, для него они живые.

Миссис Бэнтри тихо сказала:

— Поистине, вера творит чудеса.

— Безусловно. Так мы и жили — из года в год. Но этим летом, в моей душе вдруг словно что-то сдвинулось. Возникло чувство протеста. Наверное, это звучит ужасно, но я больше не хотела думать о Фрэнке. Все то, что было, осталось в прошлом — и моя любовь к нему, и наша дружба, и страшное горе после его гибели… Все как бы ушло в прошлое… навсегда. Это трудно объяснить. Мне захотелось начать жизнь сначала, захотелось быть самой собой — еще достаточно молодой и сильной женщиной… играть в теннис, плавать, танцевать — ощущать себя полноценным человеком. И в отношении Хьюго… вы ведь знаете Хьюго Маклина?.. Он очень милый и хочет на мне жениться, но прежде я, конечно, и помыслить не могла еще об одном браке… однако этим летом я уже не думала о замужестве как о чем-то недопустимом…

Она замолчала и покачала головой.

— Пожалуй, Марк в чем-то прав. Я действительно стала уделять Джеффу меньше внимания. Нет, не то чтобы меньше, но теперь я не была с ним всецело, мои мысли были не только здесь… Когда я увидела, что он сблизился с Руби, то даже обрадовалась. С ее появлением у меня появилось больше времени, чтобы заниматься собой и своими делами. Конечно, мне и в голову не приходило… я и представить себе не могла, что он решит ее удочерить!

— А когда вы это узнали? — спросила миссис Бэнтри.

— Для меня это было полной неожиданностью и боюсь, что весьма разозлило.

— Я бы тоже здорово разозлилась, будьте уверены.

— Ведь у меня Питер. Вы понимаете, его будущее целиком зависит от свекра. Джефф относился к нему, как к родному внуку, по крайней мере так мне казалось. Но он не внук ему, и вообще не родня… Как подумаю, что мы можем всего лишиться… — Ее крепкие, изысканной формы руки, лежавшие на коленях, слегка дрожали. — И все из-за этой вульгарной, глупенькой, мечтающей разбогатеть, авантюристки. Я готова была ее убить!

Она вдруг осеклась. В ее голубых глазах, устремленных на миссис Бэнтри, застыли страх и мольба.

— Господи, что я такое говорю! Какой ужас! — воскликнула она.

Подошедший сзади Хьюго Маклин спросил:

— Ужас? Про какой ужас ты говоришь?

— Присаживайся, Хьюго. Ты ведь знаком с миссис Бэнтри?

Маклин уже успел поклониться миссис Бэнтри, он снова тихо, но настойчиво спросил:

— Так в чем же ужас?

— Я только что сказала, что готова была убить Руби Кин, — сказала Адди.

Окинув взглядом присутствующих, Маклин внимательно посмотрел ей в глаза и сказал:

— На твоем месте я не стал бы делать подобные заявления. Тебя могут не так понять.

Его глаза — задумчивые проницательные серые глаза — смотрели на нее внимательно и серьезно.

— Ты должна быть предельно осторожной, Адди, — добавил он, и в голосе его прозвучало предостережение.

3

Спустя несколько минут, когда мисс Марпл, выйдя из отеля, подсела к миссис Бэнтри, Хьюго Маклин и Аделаида Джефферсон уже спускались по тропинке к морю.

Устроившись поудобнее, мисс Марпл заметила:

— По-моему, он очень ей предан…

— Да, и уже не первый год! Он из этой породы — верных ухажеров.

— Знавала таких. Взять хоть майора Бери. Он лет десять ухаживал за вдовой английского офицера, служившего в Индии. Стал ходячим анекдотом среди ее друзей. В конце концов она сдалась, но за десять дней до свадьбы — подумать только — сбежала с шофером! И ведь очень приятная женщина, всегда такая сдержанная.

— Люди подчас способны на всякие безумства, — согласилась миссис Бэнтри. — Жаль, что вас здесь не было. Аделаида только что рассказывала мне о своей жизни: о том, как ее муж почти растратил свои капиталы, но они ни словом не обмолвились об этом мистеру Джефферсону. И как совершенно неожиданно этим летом она почувствовала, что все в ее жизни изменилось…

Мисс Марпл кивнула:

— Ну да. Вероятно, она взбунтовалась против того, что ее вынуждают жить прошлым? В конце концов, всему свое время. Нельзя же вечно сидеть в доме с зашторенными окнами. Должно быть, миссис Джефферсон попыталась раздвинуть шторы и снять вдовий траур, но ее свекру сразу стало холодно и неуютно. Вряд ли он догадывался, кто ее на это подвигнул, но, конечно, ему это не понравилось. И он, как и старый мистер Бэджер, жена которого слишком увлеклась спиритизмом, внутренне начал созревать к тому, что потом случилось. В тот момент любой миловидной-девице ничего не стоило вскружить ему голову, от нее требовалось только во всем ему потакать…

— Так вы думаете, что ее кузина — как ее… ах да, Джози — специально привезла ее сюда? По-вашему, это она все спланировала?

Мисс Марпл покачала головой:

— Нет, вовсе нет. Я думаю, что Джози не настолько умна и проницательна, чтобы предусматривать чьи-то поступки, в этом отношении она довольно беспомощна. В хитрости ей, конечно, не откажешь, но она весьма ограниченна и слишком практична. Такие люди далеко в будущее не заглядывают и поэтому очень перед ним теряются.

— Видимо, такого оборота событий никто не ожидал, — сказала миссис Бэнтри. — Ни Аделаида, ни… как его… Марк Гаскелл.

Мисс Марпл улыбнулась:

— У него, как видно, своих забот полон рот. Этот молодец и сам на сторону поглядывает! Он не из тех безутешных вдовцов, которые долгие годы оплакивают погибших жен, пусть даже и любимых. Вероятно, и Марк, и Аделаида очень тяготились воспоминаниями, в которых мистер Джефферсон продолжал жить, и мечтали наконец обрести свободу.

— Только мужчинам, — рассудительно добавила мисс Марпл, — это удается легче.

4

Как раз в этот момент Марк беседовал с сэром Генри Клитерингом, всем своим поведением подтверждая только что сказанное о нем прозорливой мисс Марпл.

С присущей ему циничной самоуверенностью он сразу перешел к сути.

— До меня только что дошло, — говорил он, — что для полиции я подозреваемый номер один. Она покопалась в моих финансовых делах и знает о моем плачевном положении. Я ведь разорен, точнее, почти разорен. Если старина Джефф, как ожидается, месяца через два покинет сей бренный мир, и мы с Адди, как можно ожидать, поделим его денежки, все будет в полном ажуре. Честно говоря, я много должен… Мое банкротство наделает немало шума. А если его удастся оттянуть, все получится как раз наоборот — я выкарабкаюсь и стану весьма преуспевающим человеком.

— Вы игрок, Марк, — заметил сэр Генри Клитеринг.

— Да, я игрок. И всегда иду ва-банк. Мне крупно повезло, что кто-то придушил эту бедняжку. Но это не я. Я такими делами не занимаюсь. Я вообще никого бы не смог убить. Для этого я слишком ленив и несерьезен. Но как мне убедить в этом полицию! Для них я лучший кандидат в убийцы — о таком подозреваемом можно только мечтать! У меня есть мотив, я находился там, где было совершено убийство, и я не слишком обременен высокими принципами! Удивительно, что они еще не упекли меня за решетку! У этого старшего инспектора ужасно неприятный взгляд.

— У вас есть хороший козырь — алиби.

— Алиби — самая ненадежная вещь! У человека невиновного никогда не бывает алиби. К тому же тут все зависит от времени совершения убийства; уверяю вас, если трое врачей утверждают, что девушка убита в полночь, то непременно найдется по крайней мере шестеро, готовых присягнуть, что это произошло в пять утра. И где тогда мое алиби?

— Во всяком случае, вы еще способны по этому поводу шутить.

— Дурной тон, не правда ли? — весело сказал Марк. — На самом-то деле, мне страшно. Во-первых, это убийство! Во-вторых, мне ужасно жаль Джеффа. Жаль. Для него это страшный удар, но лучше уж так, чем если бы он ее раскусил.

— Что значит — раскусил?

Марк слегка подмигнул.

— Где она была вчера ночью? Готов биться об заклад, ходила на свидание. Джеффу бы это не понравилось. Очень не понравилось. Если бы он узнал, что она его обманывает и что она вовсе не такая уж наивная простушка, какой прикидывалась, то… вы же знаете, мой тесть человек нетривиальный, у него колоссальное самообладание, но и его самообладанию может прийти конец. И тогда — беда!

Сэр Генри посмотрел на него с любопытством.

— Вы его любите или нет?

— Я его очень люблю, и в то же время он вызывает у меня какой-то внутренний протест. Постараюсь объяснить: Конвей Джефферсон очень любит командовать окружающими. Он чудный деспот — щедрый, внимательный, преданный. Но музыку заказывает он, и все остальные должны плясать под его дудку.

Марк Гаскелл помолчал.

— Я любил свою жену. И никогда уже не смогу так же любить кого-то еще. Розамунда была для меня как солнечный свет, цветы, человеческий смех. И когда она погибла, я почувствовал себя как боксер, которого послали в нокаут. Но рефери что-то уж слишком долго считает. В конце концов, я же мужчина. Я люблю женщин, хотя снова жениться не собираюсь, отнюдь! В общем-то, я приспособился… Правда, мне приходится действовать осторожно, но я все равно так или иначе наверстываю упущенное. А бедняжка Адди нет. Она женщина с устоями, из тех, в которых мужчины видят будущую жену, а не любовницу. Дайте ей хоть какой-то шанс — и она снова выйдет замуж, сама будет счастлива и осчастливит своего избранника. Однако старина Джефф хочет видеть в ней только жену Фрэнка и делает все возможное, чтобы и она воспринимала себя таким же образом. Он, видно, не догадывается, но мы все это время жили как в тюрьме. Я сбросил с себя оковы уже давно, а Адди лишь этим летом. Но для Джеффа это стало страшным ударом. Его мир раскололся. И вот результат — Руби Кин.

И вдруг он во всю глотку запел:

Увы! Она лежит в могилке, А это все меняет!..[28]

— Пойдемте, Клитеринг, выпьем.

Неудивительно, подумал сэр Генри, что Марк Гаскелл на подозрении у полиции.

Глава 13

1

Доктор Меткаф был одним из самых известных в Дейнмуте врачей. Он никогда не напускал на себя устрашающей важности многих своих коллег, напротив, одно его появление в палате неизменно оживляло и ободряло больных. Это был мужчина средних лет с приятным спокойным голосом.

Доктор внимательно выслушал старшего инспектора Харпера и дал предельно точные ответы на его вопросы.

— Я так понимаю, доктор, — сказал Харпер, — что все сказанное миссис Джефферсон в основном соответствует действительности?

— Да, состояние здоровья мистера Джефферсона внушает очень серьезные опасения. Уже много лет он живет на пределе человеческих сил. Он старается жить, как все нормальные люди, и, стремясь к этому, совершенно себя не щадит, работая больше, чем всякий… здоровый человек его возраста. Он отказывается отдыхать и избегать перегрузок, отказывается соблюдать режим, то есть от всех врачебных рекомендаций, как моих, так и моих коллег, которые советуют то же самое, только, может быть, в несколько других формулировках. И сейчас его организм напоминает сильно изношенный мотор: сердце, легкие, сосуды — все работает на пределе.

— Вы говорите, что мистер Джефферсон решительно отказывается слушаться врачей?

— Совершенно верно. И я его не осуждаю. Я, конечно, не говорю этого своим пациентам, но вам, инспектор, скажу: кто-то живет на грани возможностей, кто-то предпочитает медленно ржаветь. Многие мои коллеги выбирают первое, и, уверяю вас, это не худший из вариантов. В курортных городках, подобных Дейнмуту, чаще видишь совсем другое — инвалидов, которые отчаянно цепляясь за жизнь, боятся сделать лишний шаг, вдохнуть глоток морозного воздуха, съесть лишний кусок или подцепить какой-нибудь вирус.

— Пожалуй, вы правы, — сказал Харпер. — Короче говоря, вывод таков: Конвей Джефферсон достаточно силен и крепок… я имею в виду его дух. А вот что с его телом?

— У него необыкновенно сильные руки. До приключившегося с ним несчастья он был могучего телосложения. Он очень ловко управляет коляской и с помощью костылей может достаточно легко перемещаться по комнате, например, от кровати до кресла.

— А разве людям с подобными увечьями не делают протезов?

— Это не для него. Здесь затронут позвоночник.

— Ясно. Итак, у мистера Джефферсона сильные мышцы, и он вполне сносно себя чувствует.

Меткаф кивнул.

— Но сердце у него никудышное, — предположил Харпер. — Любая перегрузка, потрясение или неожиданный удар могут отправить его на тот свет. Правильно я вас понял?

— Более или менее. Перегрузки медленно, но верно его убивают, а он не желает дать себе передышку. Все это еще больше ухудшает состояние его сердечно-сосудистой системы. Вряд ли подобный образ жизни приведет к внезапной смерти, но неожиданное потрясение — вполне может стать ее причиной. И об этом я со всей определенностью предупредил его близких.

— Однако, как мы могли убедиться, последнее потрясение не привело к смерти, — помолчав, заметил инспектор. — Ведь убийство Руби было для него весьма большим потрясением, и все же он жив.

Доктор Меткаф пожал плечами:

— Да, это так… Но имей вы за плечами мой опыт, инспектор, вы бы убедились в том, насколько ошибочны бывают подобные прогнозы. Люди, которые по всем показаниям должны были бы умереть от шока или полного отказа иммунной системы, почему-то не умирают, а иной раз даже начинают чувствовать себя лучше. Человеческий организм гораздо крепче и непредсказуемее, чем мы думаем. Опять же по опыту я знаю, что физическая встряска чаще приводит к смерти, нежели душевное потрясение. Говоря проще, неожиданный удар двери по лбу убил бы его скорее, чем известие об убийстве девушки, которую он боготворил.

— Интересно, почему?

— Плохая новость почти всегда вызывает защитную реакцию организма. Она как бы оглушает. Поначалу человек просто не может осознать ее, смысл сообщения целиком «доходит» до него лишь спустя какое-то время. Тогда как неожиданный удар дверью, какое-нибудь нападение, столкновение с другим человеком, или внезапный рев автомобильного двигателя, когда вы переходите улицу, воздействуют непосредственно. При этом сердце, как принято говорить, чуть не выпрыгивает из груди.

— Но ведь все отлично знали, что потрясение от гибели девушки вполне могло повлечь за собой смерть мистера Джефферсона? — решил уточнить инспектор.

— Конечно, могло. — Доктор с любопытством взглянул на инспектора. — Но ведь вы не думаете…

— Я еще не знаю, что думаю, — немного раздраженно перебил его старший инспектор Харпер.

2

— Но согласитесь, сэр, тут ведь прослеживается очевидная связь, — говорил он чуть позже сэру Генри Клитерингу. — Одним выстрелом было задумано убить двух зайцев. Сначала девушку, а затем самим фактом ее смерти и мистера Джефферсона — до того, как он успеет изменить свое завещание.

— Но теперь-то он вряд ли захочет его изменить?

— Вам виднее, сэр. Так что вы на это скажете?

— Ну, не знаю. До того, как появилась Руби Кин, он, насколько мне известно, завещал деньги Марку Гаскеллу и миссис Джефферсон, в равных долях. Не вижу причины, почему он вдруг должен что-то менять. Но вообще-то это не исключено. Возьмет да и передаст все приюту для бездомных кошек или какому-нибудь фонду помощи начинающим танцорам.

— Да, конечно, — согласился инспектор. — Поди угадай, что у человека на уме, тем более если он не связан ни с кем моральными обязательствами. Ведь у него не осталось близких родственников.

— Он очень любит Питера, — сказал сэр Генри.

— Думаете, он считает его своим внуком? Вам, конечно, виднее, сэр.

Однако сэр Генри, подумав, сказал:

— Нет, не думаю.

— Я вот еще о чем хотел вас спросить, сэр. Мне-то судить трудно, а вот вы, должно быть, знаете, ведь он ваш друг. Как мистер Джефферсон относится к мистеру Гаскеллу и миссис Джефферсон? Он их любит?

Сэр Генри нахмурился.

— Я что-то не совсем понимаю вас, инспектор.

— Я вот о чем толкую, сэр: нравятся ли они ему чисто по-человечески, а не, так сказать, по долгу родства?

— A-а, теперь ясно.

— Видите ли, сэр, никто не сомневается в том, что он очень к ним привязан, но, по-моему, это потому, что они таки остались для него мужем его дочери и женой его сына. Ну а если кто-то из них надумает снова вступить в брак?

Сэр Генри, задумавшись, сдвинул брови.

— Интересный вопрос, очень интересный… Не знаю, что и сказать. Но не исключаю — заметьте, это всего лишь предположение — что такой поворот событий мог бы изменить его отношение. Он, безусловно, пожелал бы им счастья, искренне, без всяких задних мыслей. Но как мне кажется, они стали бы ему неинтересны.

— Сразу оба?

— Думаю, да. В отношении мистера Гаскелла — почти наверное. Что касается миссис Джефферсон… скорее тоже да, но тут я не уверен. Мне кажется, она нравится ему безотносительно того, была ли она женой его сына.

— Тут очень важно, что она женщина, — глубокомысленно заметил инспектор Харпер. — Ему легче воспринимать ее как дочь, чем мистера Гаскелла — сыном. Так всегда бывает. Возьмите тех же женщин — как правило, они согласны принять в свою семью зятя, а вот относиться к невестке как к дочери, это уж выше их сил… — Помолчав, старший инспектор сказал: — Сэр, вы не против, если мы пройдем к теннисному корту? Я вижу, там мисс Марпл. Я хочу попросить ее кое-что для меня сделать. И к вам у меня тоже есть просьба.

— И какая же?

— Побеседовать с одним человеком, который вряд ли будет откровенен со мной. Поговорите с Эдвардсом.

— С Эдвардсом? А что вы хотите от него узнать?

— Да все, что угодно. Узнайте, что он знает и что думает об отношениях между членами семьи… как он сам смотрит на всю эту историю с Руби Кин. Так сказать, взгляд изнутри. Я уверен, что он осведомлен лучше кого бы то ни было. Но мне он об этом вряд ли расскажет. Вам — скорее всего да. А вдруг что выплывет. Вам это не будет в тягость?

— Нисколько, — угрюмо сказал сэр Генри. — Я приехал сюда с одной целью — добраться до истины. И сделаю все, что в моих силах.

Помолчав несколько секунд, сэр Генри поинтересовался:

— А каким образом вам сможет помочь мисс Марпл?

— Я хочу, чтобы она поговорила с девочками. С теми, которые были на собрании скаутов. Мы узнали, кто из них был наиболее близок с Памелой Ривз. Вполне возможно, что они что-то знают. Я вот что подумал: если Памела в самом деле собиралась в «Вулворт», то скорее всего она попыталась уговорить кого-нибудь из них составить ей компанию. Девочки не любят ходить в магазин в одиночку.

— Да, это верно.

— Вполне вероятно, что «Вулворт» — это только предлог. Хотел бы я знать, куда она отправилась на самом деле. Она могла проговориться. Если это так, то мисс Марпл, несомненно, сумеет выведать у ее подружек гораздо больше, чем я, ей будет гораздо проще их разговорить, нежели полицейскому.

— Я думаю, с этим мисс Марпл легко справится. Что касается разных сторон деревенской жизни — здесь она эксперт. Очень прозорливая дама, вы уж мне поверьте.

— Надеюсь именно на это, — улыбнулся инспектор.

Услышав их шаги, мисс Марпл подняла голову и приветливо поздоровалась. Инспектор изложил ей свою просьбу, и она тут же согласилась.

— Я очень хочу вам помочь, инспектор, и думаю, что смогу. Я часто общаюсь с нашими девочками-скаутами, а также с детьми из сиротского приюта… Я ведь член попечительского комитета, часто туда захожу. И горничные у меня были… только молоденькие девушки. Я их хорошо изучила и сразу могу отличить, когда они говорят правду, а когда обманывают.

— В общем, в этом деле вы большой специалист, — сказал сэр Генри.

Мисс Марпл метнула в него укоризненный взгляд:

— Пожалуйста, не смейтесь надо мной, сэр Генри.

— Помилуйте, у меня и в мыслях не было… Это вы частенько смеялись надо мной.

— Часто приходится видеть в людях не только хорошее, — проговорила мисс Марпл, как бы объясняя свой упрек.

— Кстати, — сказал сэр Генри, — мне удалось выяснить то, что вы просили. Инспектор сказал, что у Руби в корзине для мусора были-таки обрезки ногтей.

— Были? — задумчиво повторила мисс Марпл. — Тогда понятно…

— А почему вас это заинтересовало? — спросил старший инспектор.

— Когда я посмотрела на убитую, мне кое-что показалось странным: что-то было не так с руками. Сначала я не могла взять в толк, что именно. Но потом поняла: у девушек, которые слишком любят пользоваться косметикой, обычно очень длинные ногти. Девочки часто грызут ногти — это ужасная привычка, от которой не так-то просто избавиться. Помню, я тогда подумала, что убитой девушке от этого так и не удалось избавиться. А потом, помните, Питер, тот мальчуган, что-то нам такое рассказал, из чего следовало, что у нее таки были длинные ногти, просто, когда один сломался, она, должно быть, и остальные подстригла, чтобы лучше смотрелись. Вот тогда я и поинтересовалась, нашли ли в ее комнате какие-нибудь обрезки, и сэр Генри пообещал это выяснить.

Сэр Генри заметил:

— Вы только что сказали, что вам «бросились в глаза кое-какие несуразности». Позвольте узнать, были ли еще какие-нибудь несуразности?

Мисс Марпл энергично закивала:

— О да! Еще платье. Платье было совершенно не то.

Оба посмотрели на нее с любопытством.

— Но почему? — спросил сэр Генри.

— Видите ли, оно было старое. Джози, я точно помню, сразу это сказала, да я и сама видела, что платье дешевое и уже довольно поношенное. А оно не должно было быть таким…

— Не понимаю, почему, — снова полюбопытствовал сэр Генри.

Мисс Марпл слегка покраснела.

— Но ведь вы полагаете, что Руби Кин пошла на свидание, верно? С каким-то молодым человеком, в которого она, как говорят мои юные племянники, «врезалась по уши».

В глазах старшего инспектора вспыхнули веселые искорки.

— Верно. Согласно нашей версии у нее должно было быть свидание. С другом — так это теперь называется.

— Почему же тогда она надела старое платье? — строго спросила мисс Марпл.

Старший инспектор, задумчиво почесав затылок, сказал:

— Понял. По-вашему, она должна была надеть новое платье?

— Не просто новое, но самое лучшее, как и любая девушка на ее месте.

— Да, но послушайте, мисс Марпл, — вмешался сэр Генри, — возможно, свидание было назначено на лоне природы. Намечалась поездка в машине с открытым верхом или прогулка по пересеченной местности. Возможно, она боялась испортить новое платье, вот и решила надеть старое.

— Что ж, очень было бы разумно с ее стороны, — согласился старший инспектор.

Мисс Марпл обернулась к нему и, волнуясь, сказала:

— В этом случае разумно было бы надеть брюки с пуловером или твидовый костюм. Именно так (вам мои рассуждения наверняка покажутся чересчур примитивными, но что делать), а не иначе. Повторяю: именно так оделась бы девушка… нашего круга. Воспитанная девушка, — все больше горячась, продолжала мисс Марпл, — всегда очень заботится о том, чтобы быть одетой сообразно случаю. Я хочу сказать, что даже в самую жаркую погоду ни одна воспитанная девушка не рискнет отправиться на прогулку верхом в цветастом шелковом платье.

— А в каком наряде принято ходить на свидание с возлюбленным? — спросил сэр Генри.

— Если свидание назначено в отеле или где-то еще, где принято появляться в вечернем наряде, она должна надеть свое самое лучшее выходное платье, а если предполагается прогулка, то вполне очевидно, в вечернем туалете она будет выглядеть смешно и нелепо, и, стало быть, ей следует надеть что-нибудь самое красивое из спортивной одежды.

— Убедительно. Вы настоящий мэтр по части женской одежды, но ведь Руби…

— Да конечно, — тут же подхватила мисс Марпл, — Руби, скажем прямо, была далеко не леди. Она принадлежала к тому слою общества, где принято надевать выходное платье порою в самых неподходящих случаях. В прошлом году мы как-то отправились на пикник в Скраанторские скалы. Вы бы просто поразились, до чего же нелепо были одеты некоторые девушки: на них были фуляровые платья, открытые туфли и затейливые шляпки. И в этом они собирались карабкаться по скалам, поросшим вереском и дроком. Молодые люди были в выходных костюмах. Конечно, спортивная одежда была бы куда уместнее. Это общепринято. Но и здесь есть свои «но» — не все девушки понимают, что шорты могут носить только те, у кого стройные ноги.

— Так вы полагаете, что Руби Кин… — задумчиво произнес старший инспектор.

— …Я полагаю, что она должна была остаться в своем розовом платье, оно у нее самое лучшее. И переоделась бы только в том случае, если бы у нее было какое-нибудь более нарядное.

— А каково ваше объяснение, мисс Марпл? — спросил инспектор Харпер.

— Пока у меня его нет, — ответила она. — Но мне почему-то кажется, что этот момент для расследования убийства очень важен.

3

На обнесенном сеткой теннисном корте урок подошел к концу.

Дородная женщина средних лет, пропищав благодарственные слова, взяла свою бледно-голубую шерстяную кофту и направилась к отелю.

Реймонд что-то весело прокричал ей вслед, а затем направился к скамейке, на которой в настоящий момент сидели трое зрителей. В руке он держал сетку с мячами, ракетка была зажата под мышкой. Веселая улыбка тотчас исчезла с его лица, словно ее кто-то стер. Оно было усталым и тревожным.

— Ну с этим все, — сказал он, подходя.

Затем лицо его вновь осветила улыбка, та очаровательная, мальчишеская улыбка, которая так хорошо сочеталась с его загорелым выразительным лицом и гибким стройным телом.

Сэр Генри поймал себя на том, что пытается определить, сколько Реймонду лет. Двадцать пять, тридцать, тридцать пять? Не угадаешь.

Слегка покачав головой, Реймонд сказал:

— Она никогда не научится играть, можете мне поверить.

— Вам, должно быть, скучно учить всех подряд? — сказала мисс Марпл.

— Иногда да, — честно ответил Реймонд. — Особенно в конце лета. Некоторое время утешаешь себя, что все-таки какой-никакой заработок, но потом не радует даже это.

Инспектор Харпер встал и коротко бросил:

— Мисс Марпл, зайду за вами через полчаса, не возражаете?

— Благодарю вас, буду ждать.

Харпер ушел. Реймонд, поглядев ему вслед, спросил:

— Вы не против, если я посижу немного здесь, с вами?

— Извольте, — сказал сэр Генри. — Хотите сигарету?

Протягивая портсигар, он попытался понять, почему относится к Реймонду с предубеждением. Неужто только потому, что тот зарабатывает танцами и тренирует кого попало? Если так, то протест вызывает, конечно, не теннис, а эти его танцы. Англичане, заключил сэр Генри, всегда испытывают недоверие к хорошо танцующему мужчине. Слишком уж грациозно парит он над паркетом! Рамон… Реймонд… — а как, собственно, его зовут? Вопрос был неожиданным. Теннисиста он, похоже, позабавил.

— Рамон — это мой сценический псевдоним. Рамон и Джози — как бы нечто испанское. Но потом англичане перестали жаловать иностранцев, и я стал Реймондом. Звучит вполне по-английски.

— А настоящее ваше имя совсем иное? — спросила мисс Марпл.

Он улыбнулся:

— Да нет, меня и в самом деле зовут Рамон. Видите ли, моя бабушка была аргентинкой — (Ах, вот откуда у него это плавное покачивание бедер, отметил про себя сэр Генри.) — Но это второе мое имя, а первое — Томас. Весьма прозаичное.

Он повернулся к сэру Генри:

— Вы ведь родом из Девоншира, сэр, не так ли? Из Стейна? Мои родители жили недалеко от Стейна. В Элсмонстоне.

Сэр Генри оживился:

— Так вы из элсмонстонских Старров? Мне как-то это в голову не приходило.

— Надо думать, — с легкой горечью сказал он.

— Да, не повезло вам, — смущенно пробормотал сэр Генри.

— В том, что пришлось продать родовое гнездо, которым мои предки владели триста лет? Конечно, не повезло, что и говорить. Но, вероятно, это было неизбежно. Мы пережили свое время, стали лишними. Мой старший брат живет в Нью-Йорке. Он книгоиздатель, довольно процветающий. Всех остальных разметало по свету, кого куда. Понимаете, сейчас трудно найти работу, если у тебя за душой нет ничего, кроме хорошего образования в частной школе. Если повезет, можно устроиться портье в отеле. Там ценят умение держать себя и прилично одеваться. Лишь однажды мне удалось получить место — в магазине сантехники. Я должен был демонстрировать клиентам роскошные ванны персикового и лимонного цвета. Фирма солидная, но я никак не мог запомнить, сколько эти штуковины стоят и в какой срок могут быть доставлены покупателю. Меня, естественно, уволили. Единственное, что я умел хорошо делать, так это танцевать и играть в теннис.

Я нанялся в один из отелей на Ривьере[29]. Неплохой заработок. И все вроде бы шло хорошо. Но однажды я услышал, как один полковник, невероятно древний старик и англичанин до мозга костей, все время поминавший Пуну[30], подойдя к администратору гостиницы, стал громко требовать: «Где этот ваш жиголо? Никак не могу его поймать. Жена и дочь хотят танцевать. Где его носит? И за что только ему платят? Я требую, чтобы он немедленно был здесь!» Глупо было обращать внимание, но я был вне себя… В общем, уволился и приехал сюда. Платят тут меньше, но работать приятнее. В основном учу играть в теннис полнеющих женщин, которые, увы, никогда не смогут хорошо играть. И еще танцы по вечерам, когда я должен приглашать не пользующихся успехом девиц, дочек богатых постояльцев. Ну что ж, такова жизнь. Вы уж простите разоткровенничавшегося неудачника!

Он засмеялся. Блеснули белые зубы, а в уголках глаз появились лучики морщинок, в один миг он снова стал здоровым, счастливым и жизнерадостным.

— Я рад, что мы с вами разговорились, — сказал сэр Генри. — Мне как раз очень нужно с вами поговорить.

— О Руби Кин? Но я ничем не смогу быть вам полезен. Понятия не имею, кто ее убил. Мы были едва знакомы. Она никогда не рассказывала мне о своей личной жизни.

— Вам она нравилась? — спросила мисс Марпл.

— Не очень. Вернее, она была мне безразлична.

Голос его звучал беззаботно и равнодушно.

— Стало быть, у вас нет никаких на этот счет соображений? — спросил сэр Генри.

— Увы. Если бы были, я рассказал бы Харперу. Мне кажется, это какое-то очень банальное преступление! Весьма мелкое и гнусное — ни улик, ни мотива.

— У двоих людей мотив все же имеется, — сказала мисс Марпл.

— Неужели? — удивился Реймонд.

Мисс Марпл выразительно посмотрела на сэра Генри, и тот неохотно выдавил:

— Ее смерть, возможно, принесет миссис Джефферсон и мистеру Гаскеллу по двадцать пять тысяч фунтов.

— Да что вы! — Реймонд действительно был крайне изумлен, удивлен, более того — расстроен. — Но это же чушь — полная чушь, — чтобы миссис Джефферсон… да оба они… не имеют к этому ни малейшего отношения. Нет, такое просто невозможно себе представить.

Мисс Марпл кашлянула и мягко сказала:

— По-моему, вы немножко идеалист.

— Я? — засмеялся он. — Ну нет, я убежденный циник.

— Деньги — мотив очень серьезный, — заметила мисс Марпл.

— Согласен, — горячась сказал Реймонд. — Но чтобы кто-то из них двоих так… так хладнокровно задушил Руби… — Он энергично покачал головой. — А вот и миссис Джефферсон, — добавил он, вставая. — Пришла заниматься. Правда, с опозданием. На целых десять минут! — пошутил он.

По дорожке к ним быстрым шагом направлялись Аделаида Джефферсон и Хьюго Маклин.

Аделаида, виновато улыбаясь, извинилась за опоздание и пошла на корт. Маклин опустился на скамью. Вежливо осведомившись у мисс Марпл, не помешает ли ей табачный дым, он раскурил трубку и некоторое время молча попыхивал, критическим оком наблюдая за двумя белыми, мечущимися по корту фигурами. Наконец он нарушил молчание:

— Не понимаю, зачем Адди нужны эти уроки. Сыграть гейм-другой, это я понимаю. Я и сам не прочь погонять мяч. Но чтобы брать уроки…

— Хочет лучше играть, — сказал сэр Генри.

— Она и так неплохо играет, — заметил Хьюго. — Очень даже неплохо. Черт побери, ведь не собирается же она участвовать в Уимблдоне?

Он умолк, но ненадолго:

— А что за гусь этот Реймонд? Откуда они берутся, эти субчики? Судя по виду, какой-нибудь итальяшка.

— Он из рода девонширских Старров, — сообщил сэр Генри.

— Вот как? Да что вы?

Сэр Генри кивнул. Было очевидно, что это сообщение не обрадовало Маклина. Еще больше помрачнев, он сказал:

— Не могу понять, зачем Адди меня вызвала. По-моему, она и думать забыла об этой истории. Выглядит отлично, только и делает что развлекается… И зачем было за мной посылать?

— А когда она вас вызвала? — с заметным интересом спросил сэр Генри.

— Ну… Гм-гм… когда все это произошло.

— А как? По телефону или телеграммой?

— Телеграммой.

— А позвольте полюбопытствовать, когда была отправлена телеграмма?

— Точно сказать не берусь.

— А получили вы ее когда?

— Строго говоря, я ее не получал. Мне прочитали ее по телефону.

— Да что вы! А где вы в тот момент находились?

— Я как раз выехал из Лондона — в Дейнбери-Хед.

— Что вы говорите! Это же совсем близко отсюда.

— Да, странное совпадение, верно? Только вернулся после гольфа, меня позвали к телефону. Ну, я собрался и сразу же сюда.

Мисс Марпл задумчиво его разглядывала. Его лоб покрылся испариной: Маклин явно чувствовал себя не в своей тарелке.

— Я слышала, Дейнбери-Хед — приятное местечко, и цены там не слишком высокие.

— Вы правы, совсем невысокие, иначе я бы туда не поехал. Место действительно очень недурственное.

— Надо бы всем нам как-нибудь туда съездить, — сказала мисс Марпл.

— Что-что? О да! Непременно. — Он встал. — Пойду пройдусь, нагуляю аппетит.

И он зашагал прочь, держась неестественно прямо.

— Как жестоко обращаются некоторые женщины со своими верными воздыхателями, — не преминул заметить сэр Генри.

Мисс Марпл улыбнулась, но ничего не сказала.

— Не кажется ли вам, что он довольно нудный малый? — спросил сэр Генри. — А каково ваше мнение?

— Я бы сказала, несколько ограничен, — ответила мисс Марпл. — Но думаю, у него есть и определенные достоинства.

Сэр Генри тоже поднялся.

— Пожалуй, пора и мне заняться делом. А к вам сюда как раз идет миссис Бэнтри.

4

От быстрой ходьбы миссис Бэнтри запыхалась и, с трудом переводя дух, опустилась на скамейку.

— Я разговаривала с горничными. Все впустую. Ничего не удалось узнать. Вы действительно думаете, что эта девица крутила с кем-то роман? И при этом ни один человек в отеле ничего не знал?

— Очень важное наблюдение, дорогая. Такого просто не бывает. Если у нее имелся кавалер, можете быть уверены, кто-то непременно знал бы. Хотя она, конечно же, вела бы себя очень осторожно.

Миссис Бэнтри глянула на корт и с одобрением сказала:

— Адци делает успехи. А этот танцор очень хорош. Да и Адди смотрится неплохо. Все-таки она еще очень привлекательная женщина. Я нисколько не удивлюсь, если она снова выйдет замуж.

— К тому же после смерти мистера Джефферсона она станет еще и богатой, — сказала мисс Марпл.

— Ну почему вы всегда думаете о плохом, Джейн! И почему вы все еще не вычислили убийцу? Мы ни на шаг не продвинулись. Я-то думала, вы с ходу все распутаете, — с упреком сказала миссис Бэнтри.

— Действительно, милочка. С ходу ничего не получилось. Понадобилось время.

Миссис Бэнтри воззрилась на нее с испугом и изумлением.

— Вы хотите сказать, что знаете, кто убил Руби Кин?

— О да, — ответила мисс Марпл, — это-то я знаю.

— Но кто, кто? Говорите же скорее.

Мисс Марпл покачала головой и решительно поджала губы.

— Извините, Долли, но сейчас я ничего сказать не могу.

— Это почему же?

— Потому что вы не умеете хранить тайну. Обязательно кому-нибудь проговоритесь, а если не проговоритесь, то хотя бы намекнете.

— Никому не скажу. Ни одной живой душе.

— Те, кто так говорит, как правило, не держат своего слова. Так что и не просите, дорогая. Пока еще рано успокаиваться. В этом деле еще очень много непонятного. Помните, как я не хотела чтобы деньги на нужды Красного Креста собирала миссис Партридж? И не могла объяснить почему? Просто мне не нравилась ее манера дергать носом — точно так же дергала носом моя прежняя горничная Элис, когда я посылала ее оплатить счета. Она всегда платила на шиллинг-два меньше, чем было нужно и просила приписать их к счетам за следующую неделю. Миссис Партридж делала нечто подобное, только размах у нее был побольше. Она присвоила семьдесят пять фунтов.

— Да ну ее, эту миссис Партридж, — с досадой сказала миссис Бэнтри.

— Я просто пыталась объяснить. Если хотите, я все-таки намекну. Трудность состоит в том, что все люди, причастные к расследованию этого дела, слишком доверчивы, слишком легковерны. Как можно верить всему, что вам говорят. Раз концы с концами не сходятся, я стараюсь вообще не верить никому. Видите ли, я слишком хорошо знаю человеческую натуру!

Миссис Бэнтри довольно долго молчала, а затем уже совсем другим тоном сказала:

— Я же говорила, что считаю себя вправе извлечь удовольствие из этого ужасного события. Вы только подумайте: в моем доме — и настоящее убийство! Такого ведь больше никогда не повторится…

— Будем надеяться, — сказала мисс Марпл.

— Да уж, и одного такого случая вполне достаточно. Но… но, в каком-то смысле это мое убийство, Джейн, понимаете? И я не хочу покорно стоять в стороне.

Мисс Марпл бросила на нее пытливый взгляд.

— Вы мне не верите? — воинственным тоном спросила миссис Бэнтри.

— Конечно, верю, Долли, — примирительно сказала мисс Марпл. — Раз уж вы сами об этом заговорили…

— Да, но вы только что сказали, что не верите тому, что вам говорят. И вы совершенно правы. — В словах миссис Бэнтри зазвучали горькие нотки. — Я же не такая дура, Джейн. Я ведь знаю, что болтают в Сент-Мэри-Мид, да и по всему графству. Говорят, что дыма без огня не бывает — раз девушку нашли в нашей библиотеке, то не может быть, чтобы Артур совсем ничего о ней не знал. Одни твердят, что она была его любовницей, другие — что это era внебрачная дочь и что она его шантажировала. Какой только ерунды не приходит в их глупые головы! И этим пересудам теперь не будет конца. Поначалу Артур, конечно же, не поймет что к чему. Милый мой дурачок просто не поверит, что люди могут говорить о нем такие гадости. Сначала на него будут просто косо смотреть (неважно почему!), а потом и вовсе начнут сторониться. Постепенно он все поймет и… и ужаснется. Оскорбленный до глубины души, он замкнется в себе, как устрица в своей раковине, и будет молча страдать. Ведь я его хорошо знаю. И вот, представив себе это, я примчалась сюда, чтобы выяснить все, что только возможно. Это убийство должно быть раскрыто! Иначе жизнь Артура превратится в ад. Но я этого не допущу! Ни за что!

Помолчав, она повторила:

— Я не допущу, чтобы Артур терпел такие муки за преступление, которое не совершал. Только поэтому я решилась оставить его одного и приехала в Дейнмут, чтобы докопаться до истины…

— Знаю, дорогая, — сказала мисс Марпл. — Именно поэтому здесь и я, с вами.

Глава 14

1

В тихом гостиничном номере Эдвардс почтительно внимал сэру Генри Клитерингу.

— Эдвардс, я хотел бы задать вам несколько вопросов, но прежде вы должны уяснить, почему я здесь и каковы причины, мною двигающие. Когда-то я был комиссаром полиции в Скотленд-Ярде. Теперь я на пенсии, то бишь лицо сугубо частное. Когда случилось это несчастье, ваш хозяин попросил меня приехать, надеясь, что мои знания и опыт помогут установить истину.

Сэр Генри замолчал.

Эдвардс, не сводя с него своих поблекших умных глаз, наклонил голову и сказал:

— Я вас слушаю, сэр Генри.

Клитеринг снова принялся его обрабатывать.

— При расследовании преступлений много информации утаивается и не доходит до следствия — по разным причинам. Кто-то не хочет предавать огласке семейные тайны, кто-то считает, что известные ему сведения не имеют отношения к делу, а кто-то не желает ставить своих знакомых или хозяев в неловкое положение.

Эдвардс наклонил голову в другую сторону и повторил:

— Слушаю вас, сэр Генри.

— Я полагаю, Эдвардс, что вы успели разобраться в деталях. Покойная должна была вскоре стать приемной дочерью мистера Джефферсона. Говоря теоретически, имелись и те, кто был заинтересован в том, чтобы этого не произошло, их двое — мистер Гаскелл и миссис Джефферсон.

В глазах у камердинера мелькнул огонек.

— Позвольте спросить, сэр, они что, на подозрении у полиции?

— Нет, арест им не грозит, если вы это имеете в виду. Но они так или иначе должны быть под подозрением до тех пор, пока не прояснятся все обстоятельства дела.

— Неприятное для них положение, сэр.

— Весьма неприятное. Чтобы добраться до истины, нужно знать абсолютно все факты, так или иначе связанные с этим делом. Многое могло бы проясниться, если бы я знал, как восприняли убийство Руби сам мистер Джефферсон и члены его семьи: что они говорили, как вели себя, как выражали свои чувства и какими словами, как они относятся друг к другу. Я хотел бы получить эти сведения от вас — как бы изнутри. Ведь подобные тонкости понятны только вам. Вы видели вашего хозяина в самом разном расположении духа. Наблюдая за переменами его настроения, вы, очевидно, знаете, что могло послужить их причиной. Я спрашиваю вас не как полицейский, а как друг мистера Джефферсона. Иными словами, обещаю вам, что я не передам полиции ничего, что, по моему мнению, не относится к делу.

Он умолк, и Эдвардс тихо сказал:

— Понимаю, сэр. Вы хотите, чтобы я без утайки рассказал вам все, что при обычных обстоятельствах мне не следовало бы говорить, а вам — прощу прощения, сэр, — слушать.

— Вы очень умный человек, Эдвардс. Именно это я и хотел сказать.

Довольно долго Эдвардс не решался начать, но потом стал рассказывать:

— Конечно, я знаю мистера Джефферсона довольно хорошо. Я служу у него уже несколько лет и имел возможность наблюдать его в разные моменты его жизни — и в самые счастливые и в самые трагические. Иногда, сэр, я спрашиваю себя, хорошо ли это так вот воевать с судьбой, как это делает мистер Джефферсон. Это отнимает у него столько сил… Если бы хоть иногда он позволял себе отступить, побыть несчастным, одиноким, сломленным стариком, ему было бы легче. Но куда там! Он слишком горд! Сражаться до конца — вот его девиз. Но такие штуки никогда не проходят даром, сэр Генри. У него расшатаны нервы. Он кажется веселым и добродушным. Но мне довелось видеть его в минуты гнева, когда он не мог слова вымолвить от ярости. И единственное, что могло довести его до такого состояния, — это ложь…

— Вы ведь неспроста это говорите, Эдвардс?

— Ваша правда, сэр. Вы просили рассказывать все без утайки, не так ли?

— Совершенно верно.

— Так вот, сэр Генри, по-моему, та особа, к которой мистер Джефферсон так привязался, совсем этого не заслуживала. Говоря откровенно, вульгарная девица. Она вовсе не любила мистера Джефферсона. И вся ее нежность и благодарность были насквозь фальшивыми. Сплошной обман. Злодейкой ее, конечно, не назовешь, но такой хорошей, как казалось мистеру Джефферсону, она уж точно не была. Вообще-то он человек проницательный, и редко кому удавалось обвести его вокруг пальца. Но когда дело касается девушек, джентльмены часто теряют голову. Видите ли, сэр, этим летом его невестка, у которой он всегда находил сочувствие и утешение, сильно переменилась. Он это заметил и сильно переживал. Он ведь очень к ней привязан. Ну а что касается его зятя… его он всегда недолюбливал.

— И тем не менее держит в своем доме, — не удержался сэр Генри.

— Только в память о мисс Розамунде. То есть миссис Гаскелл. Он обожал ее. Души в ней не чаял. Мистер Гаскелл как-никак ее муж, а что о нем думал он сам — дело десятое.

— А что, если бы Марк женился на другой?

— Мистер Джефферсон пришел бы в ярость.

Сэр Генри поднял брови.

— Даже так?

— Виду бы не подал, но точно бы рассвирепел.

— А если бы его невестка собралась замуж?

— Это бы ему тоже не понравилось, сэр.

— Продолжайте, Эдвардс, прошу вас.

— Я говорил о том, как мистер Джефферсон увлекся этой девушкой. Мне частенько приходилось наблюдать эту напасть — у прежних моих хозяев. Такая влюбленность накатывает как болезнь. Этим джентльменам хочется оградить бедную малышку от неприятностей, всячески ее лелеять и осыпать благодеяниями. А в девяти случаях из десяти «малышка» сама не промах и только выжидает своего часа.

— Стало быть, вы думаете, Руби Кин была интриганка?

— Видите ли, сэр Генри, она была молода и неопытна, но задатки у нее, безусловно, имелись и при удачном раскладе она со временем ой как развернулась бы. Годков через пять ей в таких играх не было бы равных!

— Рад был услышать ваше о ней мнение, — сказал сэр Генри. — Для меня оно очень ценно. Не припоминаете ли вы какого-нибудь случая, когда эта ситуация обсуждалась между мистером Джефферсоном и его зятем и невесткой?

— Никаких обсуждений, по сути, и не было. Он сообщил о своих намерениях и тут же пресек всякие возражения, когда мистер Марк попытался что-то сказать. Миссис Джефферсон вообще ничего не сказала — она очень сдержанная леди. Только просила его не торопиться и ничего не делать сгоряча.

Сэр Генри кивнул.

— Это все? А как отнеслась к этой затее сама Руби Кин?

— Я бы сказал, сэр, — заметил камердинер с очевидной неприязнью, — что она ликовала.

— Вы говорите, ликовала? А у вас не возникло подозрений, Эдвардс, что она… гм… — тут он поискал подходящее слово — питала нежные чувства к кому-то на стороне?

— Но мистер Джефферсон не собирался на ней жениться. Он хотел ее удочерить.

— Хорошо, слово «на стороне» беру назад. И все-таки ответьте на мой вопрос.

— Был один случай, — медленно начал камердинер, подбирая слова. — Я нечаянно слышал один разговор.

— Очень хорошо. Ну-ка, ну-ка, расскажите.

— Да, собственно, ничего особенного. Однажды мисс Кин открыла сумочку, и оттуда выпала фотография. Мистер Джефферсон быстро поднял ее и спросил: «Кто это, а, Котенок?» Это было фото молодого человека, сэр. Смуглого, с темными взлохмаченными волосами и плохо завязанным галстуком. Мисс Кин притворилась, что он ей совсем незнаком. «Не знаю, Джеффи. Представления не имею. И как она оказалась в моей сумочке? Я ее туда точно не клала». Но мистер Джефферсон человек умный и не станет верить всяким россказням. Он сердито насупил брови и довольно резко ее одернул: «Ну, ну, Котенок, — сказал он, — не морочь мне голову. Ты прекрасно знаешь, кто это». Она испугалась и сразу на попятный: «Ах да, вспомнила. Он иногда заезжает в отель. Я с ним пару раз танцевала. Но как его зовут, понятия не имею. Должно быть, он сам засунул свою фотографию мне в сумочку, дурак какой-то. И вообще, все эти молодые парни такие глупые!» Она тряхнула головой, захихикала, и больше о нем ни слова. Маловероятная история, не правда ли? По-моему, мистер Джефферсон не очень-то поверил. Он пару раз эдак изучающе на нее посмотрел и уж после этого, если она какое-то время не появлялась, спрашивал, где была.

— Вы когда-нибудь видели в отеле человека, изображенного на той фотографии? — спросил сэр Генри.

— Нет, сэр. Хотя должен признаться, не так уж часто я бываю внизу, в гостиной и в баре, где обычно толкутся заезжие.

Сэр Генри понимающе кивнул. Он задал еще кое-какие вопросы, но больше ничего интересного Эдвардс ему не сообщил.

2

В полицейском участке Дейнмута инспектор Харпер допрашивал Джесси Дейвис, Флоренс Смолл, Беатрис Хетникер, Мэри Прайс и Лилиан Риджуэй.

Девочки были почти одного возраста и отличались лишь развитием и воспитанием: одни были из состоятельных семейств, другие — дети фермеров и торговцев. Все они рассказывали примерно одно и то же: Памела Ривз вела себя как обычно и ничего им не сказала, только что едет в «Вулворт» и вернется домой более поздним автобусом.

В углу кабинета инспектора Харпера сидела пожилая дама, на которую девочки не обратили никакого внимания и потому даже не задумались, кто это может быть. В полиции она явно не служила, и скорее всего они приняли ее за такую же, как они, свидетельницу, которую допросят сразу после них.

Когда за последней девочкой закрылась дверь, инспектор Харпер, вытирая пот со лба, повернулся к мисс Марпл. Не питая особых надежд, он бросил на нее вопросительный взгляд. Тем не менее мисс Марпл произнесла:

— Я хотела бы поговорить с Флоренс Смолл.

Брови инспектора взлетели вверх, но он кивнул и нажал кнопку звонка. Появился констебль.

— Флоренс Смолл, — бросил Харпер.

Минуту спустя Флоренс в сопровождении констебля снова вошла в кабинет инспектора. Это была высокая, светловолосая девочка с глупой улыбкой и испуганными карими глазами, дочь состоятельного фермера. Она нервно теребила пальцы, и вид у нее был встревоженный.

Инспектор Харпер вопросительно взглянул на мисс Марпл, и та кивнула.

Инспектор встал.

— Эта дама задаст тебе несколько вопросов, — сказал он и вышел, притворив за собой дверь.

Флоренс бросила быстрый взгляд на мисс Марпл. Глаза ее напоминали глаза теленка с отцовской фермы.

— Садитесь, Флоренс, — сказала мисс Марпл.

Флоренс Смолл послушно села. Неожиданно для себя самой она вдруг почувствовала себя спокойнее, словно была у себя дома. Незнакомая пугающая обстановка полицейского участка сменилась чем-то более привычным: перед ней сидела старая леди, которую она должна была слушаться.

— Вы ведь понимаете, Флоренс, как важно сообщить все, что делала бедняжка Памела в день своей смерти?

Флоренс пролепетала, что понимает.

— И я уверена: вы сделаете все, чтобы нам помочь. Верно?

В глазах Флоренс появилась настороженность, но она заверила, что это именно так.

— Утаив хоть что-нибудь, даже ничтожную подробность, вы совершите серьезный проступок, — сказала мисс Марпл.

Девочка судорожно сплела на коленях пальцы и раза два сглотнула слюну.

— Я тебя понимаю — впервые сталкиваешься с полицией и боишься, что попадет, если выяснится, что ты что-то утаила… или будут укорять за то, что не отговорила ее от этой поездки. Но ты должна набраться мужества и рассказать все, что знаешь. В противном случае, это и вправду будет серьезный проступок, а за это, знаешь ли, можно угодить в тюрьму.

— Я… я не…

— Перестань хитрить и изворачиваться, Флоренс, — приструнила ее мисс Марпл. — Сейчас же расскажи, как все было. Памела отправилась вовсе не в универмаг, так ведь?

Флоренс провела языком по пересохшим губам и умоляюще посмотрела на мисс Марпл — так смотрит теленок, привезенный на бойню, на мясника.

— Уж не связана ли ее поездка со съемками в кино?

На лице девочки отразилось громадное облегчение, смешанное с благоговейным ужасом. Она сдалась, коротко выдохнув:

— О да…

— Так я и думала, — сказала мисс Марпл. — А теперь расскажи мне все по порядку.

Из Флоренс рекой полились признания.

— Я очень за нее беспокоилась. Но понимаете, я обещала Пэм, что не скажу никому ни слова. А когда ее нашли в сгоревшей машине — о Господи, это был такой ужас, я чуть не умерла, когда вдруг поняла: ведь это я виновата. Я должна была ее остановить, отговорить. Но тогда мне и в голову не могло прийти, что это может плохо кончиться. Когда меня спросили, вела ли она себя, как обычно, в тот жуткий день, я, не задумываясь, ответила, что да. А после… я не решилась сказать правду — было как-то стыдно и неловко. И потом… я ведь ничего толком не знаю, только то, что мне рассказала Пэм.

— И что же такое она тебе рассказала?

— Когда мы вместе шли к автобусной остановке, она спросила, умею ли я хранить секреты. Я сказала, что умею, и она заставила меня поклясться, что никому ни словечка не скажу. Она собиралась в Дейнмут не за покупками, а на кинопробы! Накануне она познакомилась с каким-то продюсером, он только что приехал из Голливуда. Ему для съемок была нужна девочка, и именно с такой внешностью, как у Памелы. Но он предупредил, что, возможно, она не подойдет и пусть особенно не надеется. Он говорил, что в кино трудно сказать наперед, подойдет человек или нет. Все зависит от пробы, и возможно, на пленке она ему не покажется. И еще говорил, что нужна совсем молоденькая девушка, чтобы могла сыграть школьницу. По сценарию она подменяет на сцене артистку из варьете и делается знаменитостью. Памела всегда участвовала в школьных спектаклях, и у нее это здорово получалось. Он сказал, что у нее все должно получиться — это он сразу будто бы понял, — надо только как следует над собой поработать. А это вовсе не шуточки, и все это жутко трудно. И еще спросил, готова ли она на такие жертвы ради того, чтобы сниматься в кино…

Флоренс Смолл, наконец, остановилась, чтобы перевести дух. А мисс Марпл уже просто изнемогала от затянувшегося пересказа множества фильмов и книг.

Памеле Ривз, естественно, строго-настрого запрещали разговаривать с незнакомыми людьми. Но чары кино заставили бедняжку забыть обо всех наставлениях.

— Он говорил, — продолжала Флоренс, — что, если проба будет удачная, с ней подпишут контракт, а поскольку она еще очень молода и неопытна, ей придется пригласить адвоката, чтобы он посмотрел, не ущемляются ли ее интересы. Но чтобы она ни слова о том, что это он ей подсказал. Спросил, не будут ли возражать ее родители, и Памела сказала, что, наверное, будут, и тогда он сказал: «Да-а, это извечная проблема, когда надо снимать совсем юных девочек; однако родителей можно переубедить, если толково объяснить им, что такая удача выпадает раз в жизни. В конце концов, они поймут и дадут согласие». В любом случае, сказал он, не нужно им говорить, пока не станут известны результаты кинопроб. А если они окажутся неудачными, не надо падать духом. Он рассказывал ей про Голливуд и про Вивьен Ли[31] — как она вмиг покорила весь Лондон, и вообще о том, как становятся звездами. Сам он вернулся из Америки, чтобы снимать кино на Лемвильской студии и немного расшевелить английскую киноиндустрию.

Мисс Марпл понимающе кивнула, и Флоренс продолжила:

— Они договорились, что Памела после собрания скаутов приедет в Дейнмут, встретится с ним в отеле и он отвезет ее на киностудию (он сказал, что в Дейнмуте у него есть небольшая студия для кинопроб). Ее только сфотографируют, и она тут же отправится на автобусе домой. А дома скажет, что заехала в магазин. Через несколько дней он сообщит ей о результатах, и если проба будет удачной, его начальник, мистер Хармштайнер, сам приедет поговорить с ее родителями. Это все было потрясающе! Я просто позеленела от зависти. На собрании никто ничего не заподозрил — она всегда умела сделать отрешенное лицо, мы ее даже за это поддразнивали. Потом она специально, чтобы все услышали, сказала, что едет в Дейнмут за покупками, и потихоньку мне подмигнула. Я видела, как она шла по дороге… — тут Флоренс заплакала, — ну почему, почему я ее не остановила! Я должна была сообразить, что подобных чудес не бывает. Почему я никому не сказала! О Господи, лучше бы я умерла!

— Ну будет, будет. — Мисс Марпл слегка похлопала ее по плечу. — Все образуется. Никто тебя не винит. Ты правильно сделала, что все мне рассказала.

Она постаралась успокоить девочку. Пять минут спустя мисс Марпл пересказала их разговор старшему инспектору Харперу, который стал мрачным как туча.

— Хитрый гад, — сказал он. — Когда доберусь до него, расквитаюсь сполна! Однако это придает делу несколько иной оборот.

— Совершенно верно.

Харпер искоса посмотрел на мисс Марпл.

— Но вас это вроде бы не удивляет?

— Я ожидала чего-то подобного.

Старший инспектор с любопытством спросил:

— А почему вы остановились именно на этой девочке? Они все были напуганы до смерти и, на мой взгляд, ничем друг от друга не отличались.

— Вам не так часто приходилось иметь дело с молодыми особами, которые говорят неправду. А у меня в этом большой опыт. Если вы помните, Флоренс, говоря с вами, не отводила глаз и держалась довольно уверенно, слегка только переступая с ноги на ногу — совсем как другие девочки. Однако вы не видели, как она шла к двери. Я тут же поняла, что она что-то скрывает. Врунишки обычно слишком быстро расслабляются. Точь-в-точь как моя горничная Джанет. Она могла очень убедительно объяснить, что пирог объели мыши, но когда выходила из комнаты, всегда выдавала себя глупым хихиканьем.

— Я очень вам благодарен, — сказал Харпер и добавил в раздумье: — Так, стало быть, Лемвильская киностудия?

Мисс Марпл ничего не ответила и поднялась со стула.

— Боюсь, что мне надо торопиться, — негромко сказала она. — Очень рада, что смогла вам помочь.

— Вы в отель?

— Да, надо собираться. Мне необходимо как можно скорее вернуться в Сент-Мэри-Мид. У меня там очень много дел.

Глава 15

1

Выйдя из дома, мисс Марпл быстро засеменила по дорожке своего аккуратного садика в направлении дома викария. Подойдя к стеклянной двери его гостиной, она тихонько постучала.

Викарий был у себя в кабинете, сочинял воскресную проповедь. Зато его молодая очаровательная женушка находилась в гостиной и с умилением наблюдала, как ее отпрыск пытается ползком пересечь каминный коврик.

— Можно войти, Гризельда?

— Пожалуйста, проходите, мисс Марпл. Вы только поглядите на Дэвида! Смотрите, как он сердится — никак у него вперед не получается, только задним ходом! Чем больше старается, тем быстрее сползает к угольному ящику.

— Ах, какой лапочка!

— Симпатичный, правда? — сказала молодая мама, стараясь казаться равнодушной. — Я так редко с ними занимаюсь… Во всех книгах сказано, что дети как можно больше времени должны быть предоставлены самим себе.

— Очень мудро, дорогая, — сказала мисс Марпл. — Гм… я пришла спросить, не собираете ли вы сейчас на что-нибудь деньги? На какие-нибудь благотворительные нужды?

Жена викария удивленно подняла глаза на мисс Марпл.

— Собираем, — весело сказала она. — Нужд всегда хватает.

Она стала перечислять, загибая пальцы:

— На реставрацию нефа[32] в нашем храме, на миссионеров ордена святого Джайлза, на организацию выставки-продажи рукоделий в следующую среду, на помощь незамужним матерям, на поход мальчиков-скаутов, в пользу Общества рукодельниц. А еще мы должны по призыву нашего епископа помочь рыбакам.

— Ну что ж, мне подойдет любой фонд, — сказала мисс Марпл. — Я подумала, что могла бы обойти жителей деревни, если, конечно, вы мне разрешите…

— Вы что-то замышляете, да? Кажется, я угадала. Ну конечно же… поручу-ка я вам, ну, скажем, продажу рукоделий. Хорошо бы было собрать деньги, а не какие-то там саше для носовых платков, дурацкие перочистки или ужасные детские платьица и тряпки для пыли, скроенные в виде кукол.

Мисс Марпл встала.

— Вы так и не скажете, что задумали? — спросила Гризельда, провожая гостью до двери.

— Чуть позже, дорогая, — проговорила мисс Марпл и быстро направилась к своему участку.

Вздохнув, молодая мама вернулась на ковер и во исполнение суровых принципов ни в коем случае не развлекать детей три раза подряд боднула сынишку головой в живот, отчего тот, залившись счастливым смехом, крепко ухватил ее за волосы. И так они перекатывались и кувыркались, пока не открылась дверь и не вошла служанка, объявившая о визите одной из самых влиятельных прихожанок (которая детей не любила).

Гризельда тут же спешно выпрямилась и постаралась придать своему лицу серьезное выражение, приличествующее жене викария.

Мисс Марпл быстро шла по улице, держа в руках небольшую черную книжицу с карандашными записями. Дойдя до перекрестка, она повернула налево и, миновав «Синего кабана», направилась к дому, носившему имя «Чэтсуорт» — он же «Новый дом мистера Букера». Вошла в калитку, подошла к двери и громко постучала.

2

Дверь открыла блондинка, которую звали Дайна Ли. Сегодня она была накрашена несколько небрежней обычного, отчего лицо ее выглядело менее привлекательным. Одета она была в серые брюки и изумрудного цвета джемпер.

— Доброе утро, — бодро и деловито сказала мисс Марпл. — Можно к вам? — И тут же переступила порог, так что Дайна Ли, которую этот визит застал врасплох, не успела что-либо ответить.

— Благодарю вас, — сказала мисс Марпл, дружелюбно улыбаясь и с опаской усаживаясь на «антикварный» бамбуковый стул.

— Какая чудная погода, не правда ли? — продолжала мисс Марпл, излучая добродушие и сердечность. — Словно лето.

— Да-да, очень хорошая погода, — пробормотала Дайна Ли и, не зная, что делать дальше, в растерянности протянула гостье портсигар. — Закуривайте.

— Очень вам благодарна, но я не курю. Собственно, я пришла спросить вас, не хотите ли вы помочь в организации распродажи рукоделий? Это на следующей неделе.

— В распродаже рукоделий?

— Да, в доме викария, — пояснила мисс Марпл, — в будущую среду.

— О! — Мисс Ли открыла рот от удивления. — Вряд ли я смогу…

— Может быть, вы пожертвуете хоть небольшую сумму — полкроны, например?

Мисс Марпл предъявила регистрационную книжицу.

— Но… хотя, пожалуй, это я могу себе позволить, — девица с облегчением принялась шарить в своей сумочке.

Мисс Марпл тем временем зорким взглядом оглядела гостиную.

— Да у вас нет каминного коврика, — огорченно сказала она.

Дайна Ли обернулась и в упор посмотрела на мисс Марпл. Она не могла не обратить внимания, что та рассматривает ее с особым интересом, и почувствовала легкое раздражение. Это не ускользнуло от мисс Марпл, и она пояснила:

— Это очень опасно. Искры могут прожечь ковер.

«Смешная старушенция», — подумала Дайна, но ответила вполне дружелюбно, хотя и немного гуманно:

— Он был, но куда-то подевался.

— Я полагаю, коврик был с большим ворсом?

— Да, как у овцы.

Мисс Марпл все большее ее забавляла. Чудная старушенция. Она протянула ей полкроны со словами:

— Вот, пожалуйста.

— Огромное спасибо, дорогая.

Мисс Марпл взяла монету и раскрыла книжицу.

— Мм… Как мне вас записать?

Взгляд Дайны вдруг стал жестким и презрительным.

«Старая проныра, — подумала она, — пришла выведать что тут да как, а потом разнести по всей округе», — и очень четко и не без злорадства произнесла:

— Мисс Дайна Ли.

Мисс Марпл, не отрывая от нее взгляда, спросила:

— Это ведь дом Бэзила Блейка, не так ли?

— Да, именно так, а меня зовут мисс Дайна Ли. — Она с вызовом откинула голову, сверкнув голубыми глазами.

Все так же пристально на нее глядя, мисс Марпл сказала:

— Разрешите дать вам совет, хотя, возможно, вы сочтете, что я лезу не в свое дело.

— Сочту. Можете не сомневаться. Поэтому лучше оставьте его при себе.

— Тем не менее, — не отступала мисс Марпл, — я все же дам вам совет. Настоятельно рекомендую вам не называть себя своей девичьей фамилией.

Дайна раскрыла глаза от удивления.

— Это еще почему?

— Возможно, в самом скором времени вам очень понадобится сочувствие и поддержка, — проникновенным голосом сказала мисс Марпл. — И не только вам, но и вашему мужу. Лучше будет, если о нем не будут думать хуже, чем есть на самом деле. Жители деревень очень косо смотрят на сожительство, не освященное брачными узами. Смею сказать, вы уже и так достаточно позабавились. Не надо уж чересчур испытывать общественное мнение. Я понимаю, вы хотели избавиться от нежелательных вам визитов, от общения с разными старомодными, отжившими, на ваш взгляд, свой век старухами. Однако старухи иногда бывают полезны…

— Откуда вы узнали, что мы муж и жена? — спросила Дайна.

Мисс Марпл лишь улыбнулась:

— О, милочка…

Но Дайна не успокоилась.

— Нет, все же, откуда вы узнали? Вы… вы ведь не ездили в Сомерсет-Хаус?[33]

В глазах мисс Марпл мелькнул веселый огонек.

— В Сомерсет-Хаус? Ну что вы. Об этом и так было нетрудно догадаться. В деревне, знаете ли, всегда все становится известно. Например, все ваши ссоры очень типичны для молодоженов. И совсем не походят на ссоры любовников. Люди говорят (и я думаю, они правы), что так портить жизнь друг другу могут только супруги. Любовники же ведут себя более сдержанно. Они боятся перейти определенную грань, которая приведет к взаимному разочарованию. Они этого боятся и больше пытаются показать себя с хорошей стороны… Брачные же узы дают им уверенность в прочности их отношений. К тому же, как я не раз замечала, супруги находят удовольствие не только в стычках, но и главным образом в примирении. — Она замолкла, добродушно прищурившись.

— Ну, знаете… — Дайна остановилась, словно не могла ничего ответить на эту тираду и… и рассмеялась. — Да вы просто чудо!

Потом добавила:

— А почему вы хотите, чтобы мы признались в том, что состоим в законном браке и не нарушаем так называемой общественной морали?

Лицо мисс Марпл стало серьезным.

— Потому что с минуты на минуту вашего мужа могут арестовать за убийство, — твердо сказала она.

3

Несколько секунд Дайна молча смотрела на нее, будто не верила собственным ушам.

— Бэзила? За убийство? — наконец спросила она. — Вы шутите.

— Нисколько. Разве вы не читали газет?

Дайна судорожно вздохнула.

— Вы имеете в виду ту девушку из «Маджестик», да? Вы хотите сказать, что его подозревают в ее убийстве?

— Да.

— Но это же ерунда!

Послышался скрип тормозов, затем стук калитки. Дверь распахнулась, и вошел Бэзил Блейк с охапкой бутылок.

— Купил джин и вермут, — сказал он. — А ты…

Он замолчал и, отказываясь верить своим глазам, воззрился на гостью, чинно восседавшую на стуле.

— Ты послушай, что она говорит! — тяжело дыша, выпалила Дайна. — Что тебя собираются арестовать за убийство той девицы из отеля, Руби Кин.

— О Боже! — воскликнул Бэзил Блейк, и бутылки выскользнули у него из рук прямо на диван. Он, пошатываясь, рухнул в кресло и закрыл лицо руками, повторяя: — Боже мой, Боже мой!

Дайна подбежала к нему и схватила за плечи.

— Посмотри мне в глаза, Бэзил, ведь это неправда! Я знаю, что неправда! Я этому не верю, не верю!

Он сжал ее ладонь.

— Спасибо, дорогая.

— С чего бы это тебя подозревают? Ведь ты даже знаком с ней не был!

— Нет, как же, был, — сказала мисс Марпл.

— Да замолчи ты, старая ведьма, — свирепо рявкнул Бэзил. — Я ее почти не знал. Раз или два случайно сталкивался в отеле. И все. Клянусь.

— Не понимаю. Тогда почему кто-то должен тебя арестовывать? — недоуменно спросила Дайна.

Бэзил застонал. Закрыв лицо руками, он стал раскачиваться взад и вперед.

— А куда вы дели ковер? — спросила мисс Марпл.

— Выбросил, — машинально отозвался он.

— Глупо, очень глупо. Никто просто так не выбрасывает каминные коврики. На нем, наверное, остались блестки с ее платья, да? — сказала мисс Марпл и осуждающе поцокала языком.

— Да, я не смог его отчистить.

— Да о чем вы, в самом деле? — закричала Дайна.

— Спроси ее. По-моему, она знает все, — глухо сказал он.

— Если хотите, я расскажу, как, по моему мнению, все произошло, — сказала мисс Марпл. — Если я погрешу против истины, поправьте меня, мистер Блейк. Думаю, что, поссорившись с вашей женой на вечеринке, где вы… гм… немножко перебрали, вы приехали сюда. Не знаю, во сколько это было…

— Около двух часов ночи, — мрачно буркнул Бэзил. — Сначала я хотел поехать в Лондон… потом передумал. Решил, что Дайна уедет сразу за мной, и вернулся сюда. Света в доме не было. Я отпер дверь, включил свет и… увидел… увидел…

Он судорожно глотнул и замолчал. Мисс Марпл стала рассказывать дальше:

— Вы увидели распростертую на ковре девушку в белом вечернем платье. Она была задушена. Мне трудно сказать, узнали вы ее в тот момент или нет…

Бэзил Блейк отчаянно замотал головой.

— Я взглянул на нее всего один раз… не мог смотреть. Лицо было синее, распухшее. Она была мертва, задушена и, не знаю почему, лежала в моей комнате! — Он содрогнулся.

— Вы, конечно, были сам не свой, — тихо сказала мисс Марпл. — Много выпили, да и с нервами у вас… Думаю, вас охватила паника, вы не знали, что делать…

— Я боялся, что с минуты на минуту здесь будет Дайна. Найдет меня с трупом, к тому же с трупом девушки, и подумает, что это я ее убил. Тогда мне в голову пришла, так, во всяком случае, мне в ту ночь показалось, отличная идея. Я решил отвезти ее в Госсингтон-Холл и положить в библиотеку Бэнтри. Этот старый болван вечно задирает нос и смотрит на меня как на беспутного недоумка. Так ему, скотине, и надо, подумал я, представляя, каким идиотом он будет выглядеть, когда на ковре в его библиотеке найдут мертвую красотку. — И добавил, пытаясь как-то оправдаться: — Я тогда здорово перебрал. И это показалось мне весьма забавным — подсунуть ему мертвую блондинку.

— Да-да, — сказала мисс Марпл, — маленькому Томми Бонду пришла в голову примерно та же идея. Он был очень ранимым мальчиком, и к тому же с комплексом неполноценности и все время жаловался, что учительница к нему придирается. Он посадил в часы лягушку, и она выпрыгнула прямо на учительницу. Вы поступили точно так же. К сожалению, трупы не так безобидны, как лягушки.

Бэзил снова застонал.

— К утру я протрезвел и сразу понял, что натворил. Перепугался до смерти. А вскоре сюда пришел полицейский — такой же напыщенный дурак, сказал, что начальник полиции. Я еще больше струхнул… и, пытаясь это скрыть, ваял и нагрубил ему… А тут подъехала Дайна…

Дайна посмотрела в окно и сказала:

— Возле нас остановилась машина, а в ней несколько человек.

— Я полагаю, это полиция, — сказала мисс Марпл.

Бэзил Блейк встал.

Неожиданно он успокоился и обрел уверенность в себе, даже улыбнулся.

— Стало быть, это за мной? — сказал он. — Не теряй присутствия духа, дорогая. Отправляйся к старине Симсу — он адвокат нашей семьи — и к маме, расскажи ей, что мы обручились. Да не бойся, она не кусается. И не расстраивайся. Я никого не убивал. Так что все будет в порядке, любимая.

В дверь постучали.

— Войдите, — сказал Бэзил.

Появился инспектор Слэк в сопровождении полицейского.

— Вы мистер Бэзил Блейк? — спросил он.

— Да.

— У меня ордер на ваш арест. Вы обвиняетесь в убийстве Руби Кин в ночь на двадцать первое сентября. Предупреждаю: все, что вы скажете, может быть использовано против вас. А теперь следуйте за мной. Вам будет представлена возможность встретиться с вашим адвокатом.

Бэзил кивнул. Он посмотрел на Дайну, но не подошел к ней, а только сказал:

— Пока, Дайна.

«И бровью не повел», — подумал инспектор Слэк. Он повернулся к мисс Марпл и, слегка поклонившись, сказал: «Доброе утро», а про себя подумал: «Вот старая проныра, уже пронюхала». Вслух же произнес:

— Нам повезло, что мы нашли ковер. А кроме того, сторож в студии подтвердил, что он уехал с вечеринки не в полночь, а в одиннадцать. Не думаю, что его друзья его покрывали. Они все там перепились, он сказал, что уехал в полночь, а им и в голову не пришло, что могло быть иначе. Да, надо было сразу его прищучить — видно ведь, что с головой у него не в порядке. Жаль, конечно, но, скорее всего, его не повесят, а упекут в Бродмур[34]. Сначала, значит, убил девочку, отвез в карьер на машине этого придурка Бартлетта, затем уже на своей машине отправился на вечеринку, вернулся в Дейнмут, привез сюда Руби Кин, задушил ее, подбросил в библиотеку старины Бэнтри, затем, видимо, вспомнил о карьере, поехал туда, поджег машину и вернулся домой. Маньяк, одним словом. Маньяк и некрофил. Хорошо хоть, эту красотку — свою полюбовницу — не успел разделать… Интересно, а скольких он еще отправил на тот свет…

Оставшись наедине с мисс Марпл, Дайна сказала:

— Я не знаю, чем вы можете нам помочь, но понимаете… Бэзил не убивал эту девушку…

— Я знаю, — сказала мисс Марпл, — я даже знаю, кто ее убил. Но это будет трудно доказать. По-моему, вы только что произнесли слова, которые могут нам помочь. Они навели меня на мысль — на связь, которую я пыталась нащупать, — так что именно вы сказали?

Глава 16

1

— Я дома, Артур! — распахнув дверь в библиотеку, провозгласила миссис Бэнтри так, как оглашают только королевский указ.

Полковник Бэнтри, вскочив с места, расцеловал жену и радостно воскликнул:

— Вот и прекрасно!

Замечательные слова и так тепло сказано… но любящую жену, прожившую вместе с ним столько лет, обмануть невозможно. Она тут же спросила:

— Что-нибудь стряслось?

— Ну что ты, Долли, все в порядке. С чего ты взяла?

— Не знаю, — неуверенно сказала миссис Бэнтри. — Странные вещи кругом творятся, не так ли?

Она сбросила пальто, полковник Бэнтри заботливо его поднял и положил на спинку дивана.

Все было как всегда — и в то же время иначе. Ей показалось, что муж уменьшился в размерах, как-то похудел и ссутулился; под глазами появились мешки, а глаза старательно избегали ее взгляда.

Стараясь казаться веселым и беззаботным, он спросил:

— Ну, как провела время в Дейнмуте?

— Прекрасно. Тебе бы тоже не мешало поехать!

— Не мог, дорогая. У меня здесь много дел.

— Тем не менее перемена обстановки пошла бы тебе на пользу. Ты ведь любишь Джефферсонов?

— Да, конечно. Бедняга Джефф. Такой славный. Мне его искренне жаль.

— Ну и что ты тут поделывал, пока меня не было?

— Да так, ничего особенного. Ездил по фермам. Разрешил Андерсону покрыть свинарник новой крышей — на ней уже живого места нет, дальше латать не имеет смысла.

— А как прошло заседание Рэдфорширского Совета.

— Я, знаешь… ну, в общем, я туда не поехал.

— Не поехал? Но ты же должен был председательствовать?

— Видишь ли, Долли, произошла неувязка. Меня спросили, не буду ли я возражать, если вместо меня председательствовать будет Томсон.

— Понимаю. — Она стащила с руки перчатку и бросила ее в мусорную корзину. Муж бросился доставать, но она резко его остановила: — Не трудись. Терпеть не могу перчатки.

Полковник Бэнтри взглянул на нее с беспокойством.

— Ты был на обеде у Даффов в четверг? — строго спросила миссис Бэнтри.

— Ты знаешь, обед отменили. У них заболела кухарка.

— До чего глупые люди, — пробормотала миссис Бэнтри, потом снова спросила: — А у Нейлоров вчера ты тоже не был?

— Я позвонил им, извинился и сказал, что неважно себя чувствую. Они не обиделись.

— Ах, вот как, не обиделись, — мрачно сказала миссис Бэнтри.

Она уселась за письменный стол, взяла в руки садовые ножницы и принялась остригать — один за другим — пальцы второй перчатки.

— Долли, что ты делаешь?

— Очень хочется что-нибудь разбить.

Она встала.

— Артур, где мы будем отдыхать после обеда? В библиотеке?

— Гм, вряд ли, что-то не хочется. Лучше здесь или в гостиной.

— Я думаю, мы проведем вечер в библиотеке! — сказала миссис Бэнтри.

Она решительно посмотрела мужу в глаза. Он встал и выпрямился. Глаза его заблестели.

— Ты права, дорогая. Мы посидим в библиотеке, — сказал он.

2

Миссис Бэнтри с раздраженным вздохом положила трубку. Она дважды звонила мисс Марпл, и оба раза никто не ответил.

Будучи дамой чрезвычайно нетерпеливой, миссис Бэнтри никак не хотела смириться с постигшей ее неудачей и принялась обзванивать всех подряд: викария, миссис Прайс Ридли, мисс Хартнелл, мисс Уезерби и, наконец, хозяина рыбной лавки, который, благодаря выгодному расположению своего дома, практически всегда знал, где в данный момент находится тот или иной обитатель их деревушки.

Однако в то утро хозяин лавки, к великому его сожалению, еще не видел мисс Марпл. Такое впечатление, что она вообще сегодня никуда не выходила.

— Куда это она запропастилась? — нетерпеливо воскликнула миссис Бэнтри, и тут же за спиной у нее послышался неторопливый кашель: с обычной для него сдержанностью Лорример негромко осведомился:

— Вы говорите о мисс Марпл, мадам? Я только что ее видел, она идет сюда.

Мисс Бэнтри кинулась к входной двери, распахнула ее и, не переводя духа, набросилась на подругу:

— Я ищу вас все утро. Куда вы запропастились? — Она посмотрела через плечо. Лорример исчез так же неожиданно, как и появился. — Дела из рук вон плохо! Соседи уже начали отворачиваться от Артура. За эти дни он состарился на несколько лет. Мы должны что-то сделать. Вернее сказать, вы должны… хоть что-нибудь!

— Не волнуйтесь, Долли, — сказала она каким-то странным голосом.

Из кабинета вышел полковник Бэнтри.

— A-а, мисс Марпл. Доброе утро. Рад вас видеть. Моя жена искала вас все утро как одержимая.

— Я решила зайти, чтобы сообщить последнюю новость, — сказала мисс Марпл, входя вслед за миссис Бэнтри в кабинет полковника.

— Новость?

— Бэзил Блейк только что арестован за убийство Руби Кин.

— Бэзил Блейк? — воскликнул полковник.

— Да, но он его не совершал, — сказала мисс Марпл.

Полковник Бэнтри пропустил эти ее слова мимо ушей…, или вообще их не слышал.

— Позвольте… он что же… задушил девушку, а потом привез ее сюда и бросил у меня в библиотеке?

— Он действительно принес ее в вашу библиотеку, но он ее не убивал.

— Вздор! Уж если он оставил ее в моей библиотеке, значит, он ее и убил. Иначе и быть не могло.

— Совсем необязательно. Он нашел ее в своем коттедже — уже мертвую.

— Ну конечно, — насмешливо сказал полковник. — Когда человек находит в доме труп, он прежде всего звонит в полицию, безусловно, если это порядочный человек.

— Не у всех такие крепкие нервы, как у вас, полковник. Вы человек старой закалки. Нынешнему поколению до вас далеко.

— Им не хватает силы духа, — в который раз повторил полковник свое давнишнее мнение о молодежи.

— Кое-кому из них тоже многое довелось пережить, — вступилась мисс Марпл. — Я много слышала о Бэзиле. Во время войны он был в отряде противовоздушной обороны. А ведь ему было всего восемнадцать. Однажды он вынес из огня пылающего дома четверых детей. Потом снова туда вернулся — хотел спасти собаку… Его отговаривали… Могли рухнуть перекрытия. И они рухнули. Его удалось спасти, но почти год ему пришлось провести в больнице, да и потом ему долго еще пришлось лечиться. Вот тогда он и начал интересоваться дизайном.

— Ах, вот оно что, — полковник кашлянул и высморкался. — Никогда не слышал.

— Он не любит об этом рассказывать.

— Ну что ж, похвально. Значит, он, возможно, лучше, чем я о нем думал. Я думал, он увильнул от призыва. М-да, никогда не следует спешить с оценками и выводами. — Полковнику, по-видимому, было немного стыдно.

— Но все равно, — возмутился он, — почему он хотел свалить убийство на меня?

— Вряд ли у него были такие намерения, — сказала мисс Марпл. — Просто в ту ночь он не очень соображал. Понимаете… он был сильно пьян.

— Пьян, говорите? — спросил полковник с типично английской снисходительностью к злоупотреблению веселящими напитками. — Ну что ж, не будем его судить слишком строго. Чего только не сделаешь, когда хватишь лишку. Помнится, когда я учился в Кембридже[35], я как-то поставил некую… мм… вазу… Ну да ладно, неважно. Ну и шуму же было!

Он довольно захихикал, но тут же спохватился. Посмотрев на мисс Марпл проницательным и оценивающим взглядом, он сказал:

— Так вы думаете, он не убивал?

— Уверена.

— И вы знаете, кто убил?

Мисс Марпл кивнула.

Подобно хору в греческих трагедиях, миссис Бэнтри в экстазе воскликнула:

— Ну не чудо ли она!

— Ну и кто это?

— Я хочу попросить вас о помощи. Если мы сейчас же отправимся в Сомерсет-Хаус, у нас будет хорошая возможность избавиться от всех сомнений.

Глава 17

1

Лицо сэра Генри было очень серьезно.

— Мне это не нравится, — сказал он.

— Я понимаю, — сказала мисс Марпл, — решение не совсем… подходящее. Но это очень важно, не так ли? Нам надо удостовериться — «чтоб быть уверенным вдвойне», так, кажется, говорит Макбет у Шекспира[36]. Я полагаю, если мистер Джефферсон согласится…

— А как же Харпер? Его мы тоже посвятим в наш план?

— Мне кажется, ему лучше не говорить, чтобы не ставить его в неловкое положение, но вы можете ему намекнуть, что было бы хорошо приглядеть кое за кем, установить наблюдение, ну, вы понимаете.

— Да, это поможет поставить все точки над i, — медленно произнес сэр Генри.

Старший инспектор Харпер пристально глядел на сэра Генри Клитеринга.

— Я хотел бы знать наверняка, сэр. Это намек?

— Я только сообщил вам то, что, в свою очередь, сообщил мне один мой друг, причем он не делает из этого тайны. Он собирается отправиться завтра в Дейнмут к нотариусу, чтобы составить новое завещание.

2

Густые брови старшего инспектора нависли над зоркими глазами.

— Мистер Конвей Джефферсон собирается поставить об этом в известность зятя и невестку? — спросил он.

— Он собирается сообщить им сегодня вечером.

— Ясно.

Инспектор постучал ручкой по столу и повторил:

— Ясно.

Затем он снова впился пронзительным взглядом в своего собеседника.

— Вы не согласны с обвинением, предъявленным Бэзилу Блейку? — немного погодя спросил он.

— А вы?

Усы старшего инспектора дрогнули, и он спросил:

— А мисс Марпл?

Они переглянулись. Харпер сказал:

— Предоставьте это мне. Я дам своим людям инструкции. Обещаю, что все пройдет как нужно. Только никаких глупостей.

— Есть еще кое-что, — сказал сэр Генри. — Взгляните.

Он развернул сложенный вчетверо листок бумаги и подтолкнул его через стол к инспектору.

На этот раз невозмутимость покинула Харпера, он даже присвистнул.

— Вот оно что! Тогда дело принимает совсем другой оборот. Но как вы это раскопали?

— Женщины, — сказал сэр Генри, — очень уж они интересуются брачными делами.

— Особенно пожилые и незамужние, — добавил старший инспектор.

3

Конвей Джефферсон поднял глаза и увидел входящего друга. Хмурое лицо его осветила улыбка.

— Я им сказал. Они восприняли мое сообщение весьма спокойно и благожелательно.

— А что именно ты сказал?

— Сказал, что, поскольку Руби Кин больше нет в живых, то пятьдесят тысяч, которые предназначались ей, должны пойти на то, что увековечит память о ней. Я решил пожертвовать их на содержание в Лондоне какого-нибудь общежития для молодых начинающих танцовщиц. С моей стороны было бы очень глупо таким образом распорядиться деньгами, но они, представь, проглотили! Ну и ну! Они подумали, что я способен на такую глупость! — И, сделав небольшую паузу, он добавил: — Знаешь, я, конечно, поставил себя в глупейшее положение, решив удочерить Руби. Должно быть, я просто начал выживать из ума. Сейчас-то мне это ясно. Она симпатичная девушка, но почти все, что мне в ней нравилось, я сам же и придумал. Просто внушил себе, что она вторая Розамунда. И цвет волос, и глаза… Но сердце, ум — и близко ничего похожего. Передай мне вон ту газету — в ней очень интересная задачка для любителей бриджа.

4

Сэр Генри спустился вниз. Он подошел к портье и о чем-то его спросил.

— Мистер Гаскелл, сэр? Он только что уехал в Лондон. Очень торопился.

— Ага, понятно. А миссис Джефферсон здесь?

— Миссис Джефферсон, сэр, недавно пошла спать.

Сэр Генри заглянул в гостиную и прошелся взглядом дальше, по танцевальному залу.

В гостиной сидел Хьюго Маклин. Он разгадывал кроссворд, сосредоточенно хмуря брови. В танцевальной он увидел Джози, которая, мужественно улыбаясь солидному вспотевшему мужчине, проявляла чудеса ловкости, стараясь уберечь ноги от тяжелых стоп своего партнера. Толстяк просто млел от удовольствия. Стройный Реймонд грациозно кружился с вялой простуженной девицей, у которой были тусклые темные волосы и очень дорогое, но совсем не идущее ей платье. Вид у него был очень унылый.

— Засим в постель, — тихо пробормотал сэр Генри и, цитируя Сэмюэля Пипса[37], стал подниматься по лестнице.

Было три часа ночи. Ветер угомонился, и над морем взошла луна.

В комнате Конвея Джефферсона было тихо, лишь тяжелое дыхание хозяина, лежавшего на высоко поднятых подушках, нарушало тишину.

Не было ни малейшего ветерка, от которого могли бы шевельнуться занавески на окнах, и тем не менее они шевельнулись… Вот они на мгновение разошлись, и в лунном свете обозначился силуэт. Занавески снова сомкнулись, и снова воцарилась тишина. Но теперь в комнате был кто-то еще.

Непрошеный гость неслышными шагами подходил все ближе, ближе… Лежавший на подушке человек продолжал тяжело дышать.

В комнате стояла полная тишина… или почти полная. Большой и указательный пальцы изготовились, чтобы ухватить складку кожи, в другой руке застыл наготове шприц.

Вдруг из темноты протянулась рука и легла на пальцы, державшие шприц, другая невидимая рука железной хваткой обхватила непрошеного гостя.

Ровный, бесстрастный голос, глас закона, произнес:

— Не выйдет. Дайте-ка сюда шприц.

Вспыхнул свет, и с высоты своих подушек Конвей Джефферсон мрачно посмотрел на убийцу Руби Кин.

Глава 18

1

Сэр Генри Клитеринг сказал:

— Цитируя доктора Ватсона, я позволю себе задать вам вопрос: каковы ваши методы, мисс Марпл?

А старшего инспектора Харпера интересовало другое:

— Нет-нет, скорее скажите, что навело вас на след.

— Черт возьми, вы опять оказались на высоте! — в сердцах воскликнул полковник Мелчетт. — Давайте рассказывайте все с самого начала.

Мисс Марпл, улыбаясь, разгладила шелковистые складки на своем самом нарядном терракотовом платье. Она слегка раскраснелась и казалась очень смущенной.

— Боюсь, что мои «методы», как их назвал сэр Гэнри, покажутся вам до смешного непрофессиональными. Все дело в том, что в нашем порочном мире очень многие, в том числе и полицейские, иногда слишком доверчивы. Они верят всему, что им говорят. Я же никогда не верю людям на слово. Я во всем должна убедиться сама.

— Мда, это чисто научный подход, — заметил сэр Генри.

— В данном случае, — продолжала мисс Марпл, — некоторые утверждения принимались как совершенно очевидные. И напрасно, потому что можно доверять только установленным фактам. А таковых, по моему разумению, было немного: то, что жертва очень молодая девушка, что она грызла ногти, и зубы ее чуть выступали вперед, как у всех девочек с неправильным прикусом, который не был исправлен в детстве (ведь дети терпеть не могут корректирующих пластинок, и только родители отвернутся, тут же их снимают).

Но я начинаю отклоняться от темы. Так о чем я говорила? Ах да, глядя на мертвую девушку (а как грустно видеть безвременно оборвавшуюся молодую жизнь) я думала: это убийство мог совершить только очень порочный и безжалостный человек. Мне было очень ее жаль. Однако то, что ее нашли в библиотеке полковника Бэнтри, сбило всех с толку — слишком уж похоже на плохой детектив. По правде говоря, это сразу задало расследованию неправильное направление. Хотя бы уже потому, что не входило в планы убийцы: на самом-то деле он задумал подбросить труп в дом Бэзила Блейка (это гораздо более подходящая кандидатура на роль убийцы), но тот неожиданно отвозит тело в библиотеку полковника Бэнтри. Расследование, естественно, затянулось, должно быть, к величайшей досаде настоящего убийцы.

Видите ли, согласно первоначальному замыслу, мистер Блейк должен был стать подозреваемым номер один. «Полиция, — рассуждал убийца, — наведет справки в Дейнмуте и обнаружит, что он был знаком с убитой девушкой». Тут же выяснится, что он связан с другой, и, конечно же, будет сделан вывод: Руби Кин его шантажировала или как-то ему мешала, и тогда в припадке ярости он ее задушил. Отвратительное бытовое убийство — в духе завсегдатаев ночных клубов.

Но все получилось совсем не так, и очень скоро все внимание полиции, к великой досаде убийцы, сосредоточилось на семье Джефферсонов.

Как я уже сказала, я по натуре очень подозрительна. Мой племянник Реймонд часто говорит (в шутку, конечно, любя), что у меня, как у большинства людей викторианской эпохи, ум похож на мусорную свалку. Могу лишь заметить, что викторианцы очень хорошо знали человеческую натуру.

Так вот, поскольку ум мой довольно негигиеничен — а может даже, наоборот, — я решила посмотреть на ситуацию с несколько меркантильной точки зрения. Убийство это было выгодно только двоим — от этого никуда не денешься. Пятьдесят тысяч фунтов — большие деньги, особенно когда у тебя финансовые проблемы, а они как раз имели место у обоих. Конечно, оба казались вполне приличными милыми людьми — такие на первый взгляд были неспособны совершить убийство, но как можно быть абсолютно уверенным в ком бы то ни было?

Миссис Джефферсон, к примеру, нравилась всем. Но в то же время многие отмечали, что этим летом она сильно изменилась: бросалось в глаза, что она устала от образа жизни, навязанного ей свекром, от полной зависимости от него. Со слов врача она знала, что он долго не протянет, но она была уверена, что ей не о чем беспокоиться — в смысле денег, — что он не забудет ее в завещании, и так было до тех пор, пока на горизонте не появилась Руби Кин. Миссис Джефферсон обожает сына, а некоторые женщины почему-то считают, что преступления, совершенные в интересах своих чад, перестают быть собственно преступлениями. Я сталкивалась с таким заблуждением у нас в деревне. «Так ведь это для Дейзи, мисс, не для меня», — говорили мне любящие матери и были убеждены, что подобная причина оправдывает любой недостойный поступок. Совершенно непростительное заблуждение.

Тем не менее, если выбирать из этих двоих, мистер Гаскелл, конечно же, более подходил на роль фаворита, если пользоваться спортивной терминологией. Он по натуре игрок и не отличался, насколько я могла судить, высокими нравственными принципами. И все же некоторые обстоятельства подсказывали мне, что в этом преступлении замешана женщина…

Теперь о мотиве. Размышляя об этом, я все время склонялась к мысли, что это, должно быть, деньги. Поэтому я была несколько обескуражена, узнав, что у тех, кто мог бы их наследовать, было алиби — на то время, когда, согласно медицинскому заключению, была убита Руби Кин.

Однако довольно скоро была обнаружена машина с обгоревшим трупом Памелы Ривз, и тогда картина начала проясняться. Стало ясно, что алиби обоих претендентов ничего не стоят.

Теперь передо мной были как бы две половинки одного дела, тем не менее они никак не складывались в единое целое. Я чувствовала, что тут есть несомненная связь, но никак не могла ее уловить. У человека, который, по моему мнению, конечно же замешан в преступлении, не было абсолютно никакого мотива для убийства.

Очень, очень глупо с моей стороны, — задумчиво сказала мисс Марпл. — И если бы не Дайна Ли, я бы никогда не догадалась, а ведь все было так очевидно. Сомерсет-Хаус! Брак! Почему мы обсуждали только мистера Гаскелла и миссис Джефферсон в отрыве от других людей? Тут могли возникнуть какие угодно обстоятельства. Скажем, если кто-нибудь из этих двоих уже вступил или собирался вступить в брак, то их избранники тоже попадали под подозрение. Возьмем, например, Реймонда. Он вполне мог лелеять надежду жениться на богатой женщине. Он был очень внимателен к миссис Джефферсон, и, возможно, именно его обаяние пробудило ее от долгого вдовства. Прежде ее вполне устраивало положение дочери мистера Джефферсона — совсем как в истории с Руфью и Ноэминь[38], только Ноэминь, если вы помните, приложила немало стараний, чтобы достойно выдать Руфь замуж.

Кроме Реймонда, за ней ухаживал мистер Маклин. Он мог добиться ее расположения своей преданностью, и можно было предположить, что она отдаст предпочтение именно ему. Но он тоже человек небогатый, и в ночь убийства находился неподалеку от Дейнмута. Так что теоретически любой из этих мужчин мог совершить убийство.

Но в глубине души я знала, кто убийца. Разве можно было сбросить со счетов обгрызенные ногти?

— Ногти? — переспросил сэр Генри. — Но ведь она же сломала один, а остальные обрезала.

— Чепуха, — сказала мисс Марпл. — Обгрызенные ногти и коротко остриженные — это разные вещи. Если вы хоть раз видели, во что превращают девочки свои ногти, вы никогда бы не спутали их со стрижеными. Обкусанные попросту безобразны. Я всегда напоминаю об этом девочкам, когда прихожу в школу. Так вот, ногти были реальностью и они означали только одно: труп в библиотеке полковника Бэнтри вовсе не был трупом Руби Кин.

И тогда остается только один человек, который был в силах все это запутать, и этот человек Джози. Именно Джози опознавала труп. И она наверняка знала, что убитая — не ее сестра. Но она опознала ее как Руби. Увидев девочку в библиотеке Бэнтри, она страшно удивилась и почти выдала себя. А чему ей было удивляться? Да тому, что она лучше других знала, где этот труп должен был находиться — в доме Бэзила Блейка. Кто привлек наше внимание к Бэзилу? Она же, Джози. Она же сказала и Реймонду, что Руби, должно быть, развлекается с киношником. А незадолго до этого именно она подложила в сумочку Руби его фотографию. Кто злился на убитую, даже когда она уже была мертва, да так злилась, что это любому бросалось в глаза? Джози! Да-да, Джози, хитрая, корыстная, безжалостная, у которой в голове одни только деньги.

Вот что я имела в виду, говоря о чрезмерной доверчивости: никому и в голову не пришло усомниться в словах Джози, когда она опознала труп Руби Кин. Только потому, что все знали, что уж у нее-то точно нет никаких причин лгать. Все выглядело так, что смерть Руби была абсолютно не в ее интересах. И только когда Дайна Ли упомянула Сомерсет-Хаус, я, наконец, все поняла.

Брак! Если Джози и Марк Гаскелл супруги, все становится на свои места. Как мы теперь знаем, они поженились год тому назад, но договорились держать это в тайне до смерти мистера Джефферсона. А знаете, было очень интересно прослеживать, как шаг за шагом они претворяют свой план в жизнь. А план был остроумен и вместе с тем чрезвычайно прост. Первый шаг — выбор жертвы, а именно бедной Памелы и знакомство с ней под предлогом кинопроб. Даже притом, что Марк Гаскелл ничего определенного бедной девочке не обещал, она, конечно же, против такого соблазна устоять не могла. Она приходит к отелю, где он назначил ей встречу, он проводит ее через боковой вход и знакомит с Джози, якобы студийной гримершей.

Бедняжка, даже подумать страшно! В ванной комнате Джози перекрашивает ее в блондинку, делает макияж, красит ногти на руках и ногах и дает снотворное или наркотик, по всей видимости, подмешав его в мороженое или в лимонад. Я полагаю, когда девочка потеряла сознание, они спрятали ее в одной из пустых комнат — вы помните, их убирают всего раз в неделю.

После обеда Марк Гаскелл куда-то едет на своей машине, по его словам, прогуляться к морю. На самом же деле — он отвозит Памелу, одетую в платье Руби, в дом Бэзила Блейка и кладет на коврик перед камином. Она все еще без сознания, но жива, и тогда он ее душит… Чудовищно! Остается лишь уповать на Божье милосердие, что она уже ничего не чувствовала. Хотя бы это… Право же, я испытываю неподдельную радость оттого, что его скоро повесят… Это было примерно в одиннадцатом часу. Затем он мчится обратно и присоединяется к Джефферсонам, сидящим в гостиной, в то время как Руби Кин, еще живая, танцует с Реймондом. Мне думается, Джози заранее приказала Руби пойти переодеться и ждать ее наверху. А та привыкла не прекословить своей благодетельнице. Думаю, что Джози, наверняка, ей тоже что-то подсыпала — скорее всего в послеобеденный кофе. Вы ведь помните, Руби зевала, когда разговаривала с Бартлеттом.

Позже Джози отправилась «поискать» Руби, но отправилась одна — кроме нее, в комнату Руби никто не входил. Тогда же она, вероятно, и убила девушку — сделала укол или стукнула чем-то тяжелым. Затем Джози спускается в гостиную, танцует с Реймондом второй танец и, поговорив с Джефферсонами о том, куда могла пропасть сестра, идет спать. Ближе к утру она одевает Руби в платье и туфли Памелы, стаскивает тело по боковой лестнице вниз — она женщина сильная, ведь столько времени танцами занимается, — кладет его в багажник машины Бартлетта и едет к карьеру, где обливает машину бензином и поджигает. В отель она возвращается пешком около девяти и продолжает «поиски» своей пропавшей сестры!

— Затейливо, ничего не скажешь, — проговорил полковник Мелчетт.

— Не затейливее, чем танцевальные па, — заметила мисс Марпл.

— Пожалуй.

— О, она буквально все предусмотрела, — продолжала мисс Марпл. — Все, вплоть до ногтей. Ухитрилась даже сломать Руби ноготь, зацепив его своей шалью, что позволяло потом объяснить, почему у Руби были подстрижены ногти.

— Да уж, учли все, кроме одного — что вы, мисс Марпл, увидите эти руки с обгрызенными ногтями.

— Ну не только это. Люди часто болтают лишнее. Марк Гаскелл, например, большой любитель поговорить. Как-то, рассказывая о Руби, он заметил, что ее зубы чуть скошены внутрь. Но у девушки, лежавшей в библиотеке, зубы, наоборот, чуть выступали вперед.

— Ну а драматический finale[39] — это тоже ваша идея, мисс Марпл? — угрюмо поинтересовался Конвей Джефферсон.

— Моя, — призналась мисс Марпл. — Всегда нужно знать наверняка.

— Золотые слова, — сказал Конвей Джефферсон и нахмурился.

— Видите ли, — снова заговорила мисс Марпл, — узнав о том, что вы собираетесь составить новое завещание, Марк и Джози непременно должны были что-то предпринять. Они уже совершили два убийства и не остановились бы перед третьим. Но при этом Марк должен был остаться абсолютно вне подозрений. Поэтому он едет в Лондон и весь вечер кутит с друзьями сначала в ресторане, потом в ночном клубе. Поэтому Джози пришлось поработать одной. Бэзил был арестован, поэтому свалить на него еще одно убийство было невозможно, а значит, смерть мистера Джефферсона нужно было представить как смерть по вполне естественным причинам. В шприце, по словам старшего инспектора, был дигиталин[40]. Любой врач констатировал бы смерть по вполне естественным причинам. После укола она собиралась столкнуть каменный шар на балюстраде балкона. И смерть приписали бы потрясению от внезапного грохота при падении «случайно» упавшего тяжелого предмета.

— До чего изобретательна! — воскликнул Мелчетт.

— Значит, — сказал сэр Генри, — третье убийство, о котором вы говорили, — это смерть Конвея.

Мисс Марпл покачала головой:

— Нет-нет, я имела в виду Бэзила Блейка. Если бы их план удался, он закончил бы свою жизнь на виселице.

— Или в Бродмуре, — прибавил сэр Генри.

Конвей Джефферсон, хмыкнув, сказал:

— Я всегда знал, что Розамунда вышла замуж за негодяя. Я гнал от себя эту мысль, ведь она его так любила. Любила потенциального убийцу! Теперь ему не миновать виселицы, впрочем, как и его сообщнице. Да, недолго же он упирался, она оказалась орешком покрепче…

— У нее всегда был сильный характер, — проговорила мисс Марпл. — Это был ее план — от начала до конца. И ведь она сама пригласила Руби сюда. Знала бы чем это кончится… Но предвидеть, что Руби настолько понравится мистеру Джефферсону, что он захочет сделать ее своей наследницей, она, конечно, не могла…

— Бедная Руби, бедная малышка, — горько вздохнул Джефферсон.

Вошли Аделаида Джефферсон и Хьюго Маклин. Адди была сегодня необыкновенно хороша. Подойдя к мистеру Джефферсону, она положила руку ему на плечо и прерывающимся от волнения голосом сказала:

— Я хочу вам кое-что сказать… сообщить. Прямо сейчас. Джефф, я выхожу замуж за Хьюго.

Конвей Джефферсон поднял на нее глаза и, чуть помолчав, проворчал:

— Давно пора. Поздравляю. Между прочим, Адди, завтра я поеду регистрировать новое завещание.

— Да, я знаю, — кивнула Адди.

— Нет, не знаешь, — сказал Джефферсон. — Завтра я намерен вручить тебе чек на десять тысяч. Остальное получит Питер после моей смерти. Ну как, ты не разочарована?

— О, Джефф. — Голос ее дрогнул. — У меня нет слов. Вы настоящее чудо.

— Питер — хороший парень. И я хотел бы почаще его видеть… пока жив.

— Непременно!

— Надо же. Он был так увлечен расследованием преступлений, — сказал в раздумье Конвей Джефферсон, — что не только сохранил ноготь Руби, но и нитку шали Джози, за которую он зацепился. Теперь у него своего рода коллекция. Представляю, как он счастлив.

2

Хьюго и Аделаида проходили мимо танцевального зала, когда к ним подошел Реймонд.

— А у меня новость, — поспешно сказала Аделаида. — Мы с Хьюго решили пожениться.

Улыбка на лице Реймонда была безупречной — мужественная и немного грустная.

Глядя ей прямо в глаза и не обращая ни малейшего внимания на Хьюго, он сказал:

— Надеюсь, вы будете очень, очень счастливы.

Они пошли дальше, а Реймонд стоял и смотрел им вслед.

— Прелестная женщина, — сказал он про себя. — И очень красивая. А теперь и богатая. А мне не повезло… Несмотря на все мои потуги примазаться к девонширским[41] Старрам… Ну да ладно… Иди, дружок, продолжай танцевать!

И Реймонд вернулся в зал.

ОТРАВЛЕННОЕ ПЕРО The Moving Finger 1942 © Перевод под редакцией А. Титова

Моим друзьям Сидни и Мэри Смит

Глава 1

1

После того как меня наконец вынули из гипса и врачи вдоволь пощупали и повертели, а медсестры уговорили начать потихоньку двигаться, сюсюкая к величайшему моему отвращению как с младенцем, доктор Кент повелел мне отправиться в какое-нибудь тихое и спокойное местечко.

— Свежий воздух, покой, полнейшее безделье — вот что я вам прописываю. И пусть ваша сестра присмотрит за вами. Ешьте, спите и по возможности ни о чем не беспокойтесь.

Я не спросил его, смогу ли когда-нибудь снова летать. Есть вопросы, которые трудно задать, потому что боишься определенных ответов. По той же причине я в течение пяти месяцев не спрашивал, суждено ли мне до конца жизни пролежать без движения. Я боялся, что медсестра бодро и лицемерно будет восклицать: «Что за вопрос! Не смейте о таком даже думать!»

Я не спрашивал — и все обошлось. Я не стал беспомощным калекой. Я мог стоять и даже передвигать ногами. При этом чувствовал себя как отважный младенец, который только-только учится ходить, — колени то и дело вихлялись и были точно ватные. Что ж, это пройдет, это только от слабости и с непривычки.

Маркус Кент — действительно доктор от Бога — сам ответил на не заданный мною вопрос.

— Скоро вы совсем поправитесь, — сказал он. — Последнее обследование это ясно показало. Однако прежде пройдет немало времени, восстановление будет длительным, и дело это довольно скучное. Когда в исцелении нуждаются нервы и мышцы, телу должна помогать голова. Нетерпение и раздражительность будут вам только во вред.

Ни в коем случае вы не должны форсировать полное выздоровление. Иначе можете снова оказаться в больнице. Живите в спокойном, размеренном ритме. И главное, подлечите нервы. Они истощены лекарствами, которые мы так долго вынуждены были вам давать. Поэтому езжайте куда-нибудь в деревню. Снимите там домик и окунитесь в местные страсти. Я посоветовал бы ехать туда, где у вас никого нет.

— Знаете, я уже думал об этом, — кивнув, сказал я.

Ибо нет ничего хуже, чем визиты приятелей, полных сочувствия, но озабоченных лишь собственными проблемами.

«Джерри, старина, да ты прекрасно выглядишь! Посмотрите-ка на него! Сейчас я тебе такое расскажу… Знаешь, что наш Бестер отмочил на этот раз?»

Нет уж, увольте! Надо как порванный пес отползти в угол и там зализывать свои раны и не показываться на глаза, пока все не зарастет «как на собаке».

Вот почему, перебрав кучу рекламных каталогов, превозносивших до небес чуть ли не каждый уголок Англии, мы с Джоанной остановили свой выбор на коттедже «Золотой дрок» — главным образом потому, что в Лимстоке никогда не бывали и никого в тех краях не знали.

А когда Джоанна увидела «Золотой дрок» воочию, она сразу решила: это именно то, что нам требуется.

Дом находился примерно в полумиле от Лимстока, у дороги, ведущей к вересковым[42] холмам. Это был низенький белый дом с верандой, зеленой, но уже выцветшей, в викторианском стиле. Отсюда открывался приятный вид на поросшие вереском холмы и на шпиль лимстокской церкви.

Дом принадлежал неким сестрам Бартон, незамужним особам, из которых в живых оставалась только младшая, мисс Эмили.

Мисс Эмили Бартон была очаровательная маленькая старушка, которая удивительно гармонировала со своим домом. Тихим извиняющимся голосом она поведала Джоанне, что никогда прежде не сдавала внаем и даже не думала ни о чем подобном, но «видите ли милочка, сейчас жизнь такая трудная! Прежде всего — налоги. А мои акции? Я всегда считала их такими надежными, ведь их рекомендовал сам директор банка… Сейчас же от них никакого толку!.. А все эти иностранные компании… Боже, как же стало трудно жить! Неприятно, конечно, чтобы в доме были посторонние… Вы, безусловно, понимаете, о чем я… только не обижайтесь… у вас такое доброе лицо… В общем, надо было что-то делать… А когда я увидела вас, то даже обрадовалась. Вы мне сразу понравились… вы такая молодая, красивая… Более всего я боялась, что здесь окажутся мужчины!»

Джоанне пришлось сообщить обо мне. Но мисс Эмили стойко перенесла удар: «Боже! Какой ужас! Авиакатастрофа?.. Как же они отважны, эти молодые люди! Так, значит, ваш брат сейчас инвалид…»

Это обстоятельство, видимо, успокоило старушку. Можно было надеяться, что я не предамся определенным мужским слабостям, которых она так опасалась. Она осведомилась, курю ли я.

«Дымит как паровоз! — сказала Джоанна. — И я, кстати, тоже».

«Да, да, конечно… Сейчас, наверное, все курят! Я словно еще в прошлом веке. Я была самая младшая в семье, а моя мамочка дожила — подумать только! — до девяноста семи лет, и она очень этого не любила. Но сейчас, конечно, все курят. Вот только пепельниц у нас нет».

Джоанна тут же уверила ее, что мы привезем с собой кучу пепельниц, и добавила, улыбаясь: «Обещаю, что мы не станем оставлять окурки где попало. Меня просто бесит, когда кто-нибудь так делает».

Итак, все было решено, и мы сняли коттедж «Золотой дрок» на шесть месяцев с правом продления аренды еще на три месяца. Эмили Бартон объяснила Джоанне, что сама она устроится просто замечательно — будет жить в меблированных комнатах, которые содержит ее бывшая горничная («моя верная Флоранс»). Она. «прослужила у нас пятнадцать лет, а после вышла замуж. Очень славная, а муж у нее по строительной части. У них прекрасный дом на главной улице… и у меня будут две комнаты на верхнем этаже, очень удобные. Флоранс будет мне рада».

Короче, все отлично уладилось: бумаги на аренду были подписаны, мы с Джоанной поселились в доме, а Партридж, служанка мисс Бартон, согласилась остаться при нас. Ей помогала девушка, приходившая каждое утро, явно со странностями, но приветливая.

Партридж, немолодая уже, сухопарая особа, прекрасно готовила. Не одобряя наших поздних обедов (обед мисс Эмили состоял всего лишь из вареного яйца), она все же приспособилась к нашим порядкам и даже согласилась, что мне и в самом деле необходимо хорошо питаться, чтобы окончательно выздороветь.

Спустя неделю мисс Эмили Бартон прилюдно с торжественным видом вручила нам свою визитную карточку. Ее примеру последовали: мисс Симмингтон, супруга адвоката; мисс Гриффитс, сестра местного врача; миссис Дэйн Колтроп, супруга викария, и мистер Пай, владелец старинного дома, принадлежавшего ранее настоятелю местного монастыря.

На Джоанну это произвело большое впечатление.

— Вот уж не думала, — сказала она почтительно, — что где-то еще наносят визиты — и даже с карточками!

— А это потому, дорогая, — заметил я, — что ты совсем не в курсе порядков, царящих в сельской местности.

— Ничего подобного! Я столько раз ездила за город в гости на выходные…

— Это совсем не то, — сказал я.

Я на пять лет старше Джоанны и еще помню наш просторный, белый деревенский дом, обветшалый и неприбранный, и поля перед ним, спускавшиеся к реке. Помню, как я прятался под кустами малины от садовника. Помню запах пыли на конюшенном дворе, рыжего кота, там расхаживающего, и стук копыт в стойлах.

Но когда мне исполнилось семь, а Джоанне два года, мы переехали в Лондон к тетке. С тех пор рождественские и пасхальные каникулы мы проводили в городе, где были детский театр, кино, Кенсингтонский сад[43], лодки, каток… В августе мы выезжали куда-нибудь на побережье и жили в гостинице.

Вспоминая это, я словно почувствовал свою вину, ощутил этаким эгоистом, сосредоточенным на своих немощах, и сказал Джоанне:

— Боюсь, здесь тебе будет несладко. Ты умрешь со скуки.

Джоанна, должен сказать, очень хорошенькая и очень веселая девушка, она любит танцы, коктейли, флирт и быструю езду на автомобиле.

Джоанна засмеялась и стала уверять меня, что нисколечко ни о чем не жалеет.

— Я даже рада была уехать. Надоела вся моя компания. И потом… знаю-знаю — ты мне совсем не сочувствуешь, но после разрыва с Полем я еще не скоро оправлюсь.

К подобным ее заявлениям я всегда относился скептически. Любовные истории Джоанны всегда развиваются По одной схеме. Сначала она безумно увлекается каким-нибудь бесхребетным юнцом, разумеется, непонятым гением. Выслушивает его бесконечные жалобы и не жалеет сил, чтобы сделать все, чтобы он добился признания. А когда он платит ей черной неблагодарностью, страшно переживает и твердит, что сердце ее разбито… Пока не появляется очередной мрачный молодой человек, как правило, недели через три.

Так что я не был склонен принимать ее разбитое сердце всерьез. Однако я понял, что сельская жизнь для моей очаровательной сестры будет чем-то вроде нового развлечения.

— Во всяком случае, — сказала она, — смотрюсь я отлично, правда?

Окинув ее критическим взглядом, я не мог с этим не согласиться.

Джоанна была упакована фирмой «Миротэн» по последнему слову спортивной моды. Это значит, что на ней была юбка в огромную клетку, плотно ее облегавшая и до смешного короткая трикотажная блузка, практически без рукавов, — в якобы тирольском[44] стиле. На ногах красовались тонкие шелковые чулки и новенькие спортивные туфли.

— Нет, — сказал я, — смотришься ты вовсе не здорово. Лучше бы тебе надеть старую твидовую юбку, грязно-зеленую или тускло-коричневую, кашемировый[45] джемпер, а к ним мешковатый плащ, фетровую шляпу, грубые чулки и разбитые спортивные туфли. Только тогда ты могла бы вписаться в интерьер Главной улицы[46] Лимстока. А еще лицо… что-то не то у тебя с лицом… — добавил я.

— Что значит не то? «Деревенский загар номер два». Обычный мой макияж.

— Вот именно! — сказал я. — А если бы ты жила здесь, достаточно было бы чуть-чуть пудры, чтобы нос не блестел, ну и, может быть, намек на губную помаду, не очень умело наложенную. И уж конечно, ты бы носила нормальные брови, а не какие-то непонятные четвертушки[47].

Джоанна рассмеялась, очень довольная.

— Думаешь, я кажусь здешним жителям чучелом? — спросила она.

— Нет, — ответил я, — просто со странностями.

Джоанна снова занялась визитными карточками, оставленными нашими посетителями в то время, когда нас не было дома. Только супруге викария посчастливилось (а может быть, и не посчастливилось) застать Джоанну дома и пережать ей карточку лично.

— Похоже на Счастливые Семейства[48], — сказал она. — Миссис Легаль, супруга адвоката, мисс Доуз, дочь врача, и прочие… По-моему, здесь очень мило! — добавила она восхищенно. — Так патриархально и… забавно… У них тут, наверное, никогда ничего не случается… Ну, ничего ужасного… Правда, Джерри?

И хотя она болтала чепуху, я с ней согласился. В таком месте, как Лимсток, ничего не могло случиться. А уже через неделю мы получили первое письмо.

2

Вижу, что не с того начал свое повествование. Я ничего не рассказал вам о Лимстоке, а ведь не зная, что собой представляет этот городок, вы не сможете разобраться во всей этой истории.

У Лимстока богатое прошлое. Во времена норманнского завоевания[49] он был весьма почитаемым местом, главным образом для деятелей церкви. Здесь находился небольшой монастырь, в котором сменили друг друга несколько честолюбивых и влиятельных настоятелей. Окрестные бароны улаживали свои отношения с небесами, завещая сей обители часть своих земель. Лимстокский монастырь обрел богатство и могущество и сохранял свою славу в течение нескольких столетий. Однако при Генрихе VIII[50] он разделил судьбу прочих монастырей. После этого ангелом-хранителем Лимстока был замок, благодаря которому город еще какое-то время сохранял свои привилегии, права и богатство.

Однако в восемнадцатом веке волна прогресса вынесла Лимсток в глубокую тихую заводь. От замка остались одни развалины. Рядом с Лимстоком не оказалось ни железной дороги, ни более-менее приличного шоссе. Он сделался маленьким захолустным местечком, окруженным вересковыми холмами, фермами и полями.

Раз в неделю здесь бывал базарный день, и тогда на улицах города вы вполне могли наткнуться на стадо коров. Дважды в год здесь происходили скачки местного значения, в которых не участвовало ни одной сколько-нибудь известной лошади. Была также прелестная Главная улица, застроенная величавыми, отстоящими чуть вглубь домами, которые выглядели несколько нелепо со своими заполненными пучками овощей и пирамидками из фруктов витринами в нижних этажах. Был далеко растянувшийся вдоль улицы магазин тканей, огромная скобяная лавка, претенциозное здание почты и несколько лавчонок абсолютно непонятного назначения: две конкурирующие мясные лавки и магазин самообслуживания. Был врач. Была адвокатская контора «Голбрейт, Голбрейт и Симмингтон». Была прекрасная и неожиданно большая церковь, построенная еще в 1420 году, в которой сохранились даже остатки стен саксонского периода[51]. Была новая уродливого вида школа и два паба.

Таков был Лимсток, и, следуя примеру Эмили Бартон, все мало-мальски известные горожане пожаловали к нам с визитом, после чего Джоанна, купив пару перчаток и надев старый, уже разжалованный ею бархатный берет, в свою очередь отправилась с ответными визитами.

Нам все это было внове и очень нас развлекало. Мы ведь поселились здесь временно. Это была некая интерлюдия — выполняя предписания моего врача, я приготовился вникать в житье-бытье своих соседей.

Словом, мы с Джоанной веселились вовсю.

Я помнил, что Маркус Кент посоветовал мне в полной мере насладиться местными сплетнями. Но я не мог даже подозревать, что они будут представлены столь невероятным образом.

Не странно ли, что и то злополучное письмо было воспринято всего лишь как повод для веселья и позабавило нас даже больше сельских причуд?

Помню, что оно пришло утром, к завтраку. Я сперва повертел его в руках, как мы обычно делаем, когда время течет медленно и когда каждая мелочь превращается в настоящее событие.

Письмо было явно местное, адрес напечатан на машинке.

Я вскрыл его раньше двух других, с лондонскими штемпелями, потому что в одном из них наверняка был счет, а на втором я узнал почерк одного из своих надоедливых родственников.

Текст письма был выклеен на листе бумаги из букв и слов, вырезанных из какой-то газеты. Я долго вчитывался в накромсанные слова, не понимая, о чем оно. А поняв, невольно ахнул.

Джоанна, хмуро разглядывавшая какие-то счета, подняла голову.

— Что такое? — спросила она. — Что-то случилось?

В письме, в самых грубых выражениях утверждалось, что Джоанна вовсе мне не сестра, а любовница.

— Анонимка, причем гнуснейшая.

Я долго не мог прийти в себя. Уж очень это не вязалось с Лимстоком, с этим тихим, безмятежным омутом.

Джоанна сразу обнаружила живой интерес.

— Ну да? Что же там сказано?

В романах, помнится, гнусные анонимные письма никогда (если удается) не показывают женщинам. Считается, что их тонкую натуру следует всячески ограждать от потрясений, какие может вызвать подобное послание.

Но я должен с сожалением признаться, что мне и в голову не пришло утаивать письмо от Джоанны. Я тут же протянул ей листок.

Она вполне оправдала мои надежды и не проявила никаких эмоций. Письмо ее скорее позабавило.

— Фу, гадость! Я вообще-то много чего слышала об анонимных письмах, но впрямую сталкиваюсь впервые. Они всегда такие?

— Не знаю, — ответил я. — Я тоже раньше с этим не сталкивался.

Джоанна захихикала.

— А ведь ты был прав насчет моего макияжа, Джерри. Здесь, видимо, думают, что я девица легкого поведения, раз пользуюсь косметикой.

— Если к тому же учесть, что наш отец был высоким сухощавым брюнетом, — добавил я, — а мать миниатюрной голубоглазой блондинкой и что я вылитый отец, а ты точная копия мамы.

Джоанна задумчиво кивнула.

— Да, мы действительно не похожи. Никто не подумает, что мы брат и сестра.

— Вот кто-то и не подумал… — сказал я с чувством.

Джоанна нашла все это очень забавным. Брезгливо держа письмо двумя пальцами, она спросила, что нам с ним делать дальше.

— По-моему, полагается бросить его в огонь, и непременно с воплем отвращения, — вспомнил я и тут же, взяв у нее письмо, сделал все, что полагалось. Джоанна наградила меня аплодисментами.

— У тебя очень натурально получилось, — сказала она. — Можешь податься в актеры. Хорошо еще, что не перевелись камины, правда?

— Мусорная корзина была бы менее эффектна, — согласился я. — Конечно, я мог бы поджечь его и проследить, как оно будет гореть.

— Когда что-нибудь хочешь сжечь, оно обычно не желает загораться, — сказала Джоанна. — Тебе пришлось бы извести уйму спичек.

Она встала и подошла к окну.

— Кто же мог такое написать? — спросила она, внезапно обернувшись.

— Это мы, пожалуй, никогда не узнаем, — сказал я.

— Да, наверное.

Она помолчала, потом добавила:

— А ведь если хорошенько подумать, забавного тут мало. Знаешь, мне почему-то казалось, что мы понравились здешним жителям.

— Так оно и есть, — успокоил ее я. — А это написал какой-нибудь помешанный, который, скорее всего, вообще не местный житель.

— Да, скорее всего. Фу, какая мерзость!

Она вышла в сад, на солнце, а я, выкуривая после завтрака сигарету, подумал, что она права. Действительно мерзость. Кого-то наш приезд явно вывел из себя. Может, этого анонима раздражает юная, яркая, изысканная красота Джоанны, и он захотел сделать нам больно. Самое лучшее, пожалуй, просто не обращать внимания, но кто знает, как далеко все это может зайти…

В то утро к нам пришел доктор Гриффитс. Мы договорились, что он еженедельно будет меня осматривать. Мне нравился Оуэн Гриффитс. Он был смугл и нескладен, но руки у него были ловкие, не причинявшие боли. Говорил он отрывисто, видимо, от застенчивости.

Гриффитс нашел, что выздоровление идет как положено, однако спросил:

— А как вы себя сегодня чувствуете? Вроде бы как не очень?.. Или мне так кажется?

— Да нет, ничего, — сказал я. — Просто к утреннему кофе мы получили на удивление мерзкую анонимку, так что во рту все еще дурной привкус.

Доктор чуть не выронил свой чемоданчик. На его худом смуглом лице проявилось волнение.

— Значит, и вы получили?

— А они что, здесь не редкость? — поинтересовался я.

— Да, с некоторых пор.

— Вот как! — сказал я. — А я было подумал, что кому-то просто не понравилось наше появление.

— Нет, дело не в этом. Просто…

Помолчав, он спросил:

— И что же там написано? — Но тут же смутился и покраснел. — Может, мне не следует спрашивать?

— Да нет, мне скрывать нечего. Там говорится, что я привез с собой размалеванную девку, и что никакая она мне не сестра… Вот вкратце и все… в смягченном изложении.

Смуглое лицо Гриффитса вспыхнуло гневом.

— Черт знает что! Ваша сестра… надеюсь, ее это не слишком расстроило?

— Несмотря на то что Джоанна выглядит ангелочком с рождественской елки, она вполне современная девица. Ей и не такое приходилось слышать. Письмо ее весьма позабавило. Впрочем, ничего подобного она еще никогда не получала.

— Ну еще бы, — с горячностью отозвался Гриффитс.

— Как бы то ни было, — твердо констатировал я, — к этому следует отнестись как к величайшей нелепости.

— Да, — сказал Оуэн Гриффитс, — но только…

Он замешкался, а я тут же подхватил:

— Вот именно! «Но только!..»

— Беда в том, — продолжал он, — что подобные случаи, как правило, не единичны. Обычно следует продолжение.

— Именно этого я и боюсь.

— Разумеется, случай патологический.

Я кивнул и спросил:

— Есть у вас какие-нибудь догадки относительно авторства?

— К сожалению, нет. Видите ли, страсть к анонимным письмам порождают две причины. Либо они направлены против определенного человека, и у них есть некая подоплека — скажем, обида, иногда только воображаемая, за которую написавший мстит подобным способом. Гнусность, конечно, но в этом случае автора довольно легко вычислить. Это скорее всего слуга, получивший расчет, ревнивая женщина, ну и тому подобное. Хуже, когда письма пишутся из любви, что называется, к искусству, чтобы сообщить кому-нибудь какой-либо бред. Впрочем, это патология. А дальше больше. В конце концов удается обнаружить и таких писателей. И знаете, зачастую ими оказываются люди, которых вы ни за что бы не заподозрили. Да-с! Нечто подобное было в прошлом году, но в другом городке нашего округа. Так вот, письма писала заведующая шляпным отделом тамошнего универмага. Тихая, благовоспитанная и уже не молодая… И еще помню случай. Я тогда работал в Шотландии. Но там причина была личная. В общем, по роду своей деятельности мне приходилось сталкиваться с подобными вещами и, откровенно говоря, они меня пугают.

— А здесь это давно началось? — спросил я.

— Не думаю. Впрочем, трудно сказать точно, ведь те, кто такие письма получают, не спешат об этом сообщать и просто их сжигают.

Он помолчал.

— Я и сам как-то получил такое письмо. Адвокат Симмингтон тоже. И другие мои пациенты говорили мне…

— Письма в том же роде?

— Ну да. Тема неизменно любовная. — Он усмехнулся. — Симмингтона обвинили в связи со служащей его конторы, с бедной мисс Гинч, которой сорок с лишним лет и у которой заячьи зубы и пенсне. Симмингтон сразу же отнес письмо в полицию. Меня обвинили в домогательствах к пациенткам и приводили множество подробностей. Все, конечно, ужасно примитивно, но в то же время пронизано злобой. — Он стал вдруг очень серьезен. — И все-таки я боюсь. Такие вещи, знаете ли, бывают опасны.

— Да уж, надо думать.

— Пусть письма глупы и нелепы, но рано или поздно одно из них может попасть в точку. И одному Богу известно, что может произойти! К тому же люди бывают разные — кто-то примет этот бред за чистую монету. Раз написано, значит, по их мнению, так оно и есть. И тогда возможно любое развитие событий.

— Да, кстати, письмо изобиловало грубыми ошибками. Написано явно безграмотным человеком.

— Как знать… — сказал Оуэн, уходя.

Вспоминая потом это «как знать», я ощущал смутную тревогу.

Глава 2

1

Не стану уверять, будто это дурацкое письмо не оставило у меня на душе скверного осадка. Еще какой! И тем не менее я скоро о нем забыл. Я тогда действительно не принял его всерьез, уже выяснив, что подобные вещи далеко не редкость в подобном захолустье. Скорее всего, это развлекается какая-то истеричка, склонная драматизировать свои проблемы. Во всяком случае, если остальные письма столь же примитивны и глупы, как и наше, особого вреда они причинить не могут.

Следующее событие, если можно так его назвать, произошло неделю спустя, когда Партридж, скорбно поджав губы, сообщила мне, что Беатриса, ее приходящая помощница, сегодня не придет.

— По-моему, сэр, — сказала Партридж, — из-за сильного расстройства.

Я было подумал, что Партридж имела в виду расстройство желудка, о чем по свойственной ей стыдливости, она не рискнула сообщить более конкретно. Я посочувствовал и выразил надежду, что девушка скоро поправится.

— Девушка совершенно здорова, сэр, — возразила Партридж. — Она в расстройстве чувств.

— О, — сказал я неопределенно.

— А все из-за письма, — продолжала Партридж. — А в нем, надо думать, разные наговоры.

Суровый взгляд Партридж, заставил меня со страхом подумать, что в «наговорах» фигурировал я собственной персоной. Надо сказать, я так мало обращал внимания на Беатрису, что вряд ли узнал бы ее, встретив на улице. Поэтому я почувствовал вполне естественное раздражение. Инвалид, который ковыляет, опираясь на две палки, едва ли годится на роль соблазнителя деревенских девиц.

— Какая нелепость! — с досадой воскликнул я.

— В точности так, сэр, я и сказала ее матери, — заверила Партридж. — В нашем доме, говорю, покуда я тут служу, никаких таких делишек не было и не будет… И вообще, говорю, нынче девушки бывают всякие. Если кто и завелся у вашей Беатрисы так где-то еще, об этом я знать не могу… А вся закавыка, сэр, в том, что дружок ее — он в гараже работает — тоже такое письмо получил. Ну и конечно, себя не помнит.

— Черт знает что! — разозлился я.

— А по-моему, сэр, — сказала Партридж, — оно и к лучшему, что мы от нее избавились. Не будь за ней греха, небось не расстроилась бы. Дыма без огня не бывает, вот что я вам скажу.

Не знал я тогда, что в дальнейшем эта пословица будет всюду меня преследовать.

2

В то утро я решил спуститься с нашего холма и пройтись по деревне (мы с Джоанной всегда называли Лимсток деревней, хотя формально это было неправильно и самому Лимстоку это очень не понравилось бы).

Светило солнце, в воздухе, еще очень прохладном, веяло весной. Я взял две свои клюки и отправился в путь, категорически запретив Джоанне сопровождать меня.

— Нет, — сказал я. — Мне не нужен ангел-хранитель, который будет семенить рядом, подбадривающе чирикая. Помни: один пойдешь — скорей дойдешь[52]. У меня множество дел. Надо зайти в контору «Голбрейт, Голбрейт и Симмингтон» подписать передачу акций. К булочнику — попенять за батоны с изюмом. А еще надо вернуть книгу… да зайти в банк… Не мешай мне, женщина, утренние часы так скоротечны…

Мы договорились, что Джоанна заедет за мной на машине, ибо обратный путь — в гору, и мы вернемся к ленчу вместе.

— За это время ты успеешь пообщаться со всем Лимстоком.

— Не сомневаюсь, — сказал я, — что увижу весь местный бомонд[53].

Ведь в утренние часы Главная улица волей-неволей была местом встречи всех, кто шел за покупками, и здесь можно было узнать все новости.

Прогуляться в одиночестве мне так и не удалось. Не успел я одолеть и двухсот ярдов[54], как сзади раздался велосипедный звонок, скрип тормозов — и к моим ногам плюхнулась Меган Хантер.

— Привет! — тяжело дыша, с ходу сказала она и, вскочив, принялась отряхиваться.

Меган была довольно приятной девушкой и всегда вызывала в моей душе симпатию и сочувствие.

Она была падчерицей адвоката Симмингтона, дочерью его жены от первого брака. О мистере Хантере (его здесь все называли просто капитаном) мои здешние знакомые предпочитали не распространяться, и я понял, что его как бы вообще хотят вычеркнуть из памяти. Говорили, что он очень плохо обращался с миссис Симмингтон. Она развелась с ним через год с небольшим после свадьбы. У нее были кое-какие средства, и она поселилась со своей маленькой дочкой в Лимстоке, «чтобы забыть деспота мужа», а затем вышла за единственного подходящего местного холостяка, Ричарда Симмингтона. Во втором браке она родила двух сыновей, которых и она и муж просто обожали, и Меган, догадывался я, должна была чувствовать себя лишней. Она была совсем не похожа на мать — маленькую бледную женщину с хорошеньким увядшим личиком, которая тонким печальным голоском все время жаловалась на здоровье и прислугу.

Меган была высокой и нескладной, и в свои двадцать выглядела школьницей лет шестнадцати. У нее была копна растрепанных каштановых волос, зеленые глаза, худое скуластое лицо и неожиданно обаятельная улыбка. Одевалась она плохо и неряшливо и носила дырявые фильдеперсовые[55] чулки.

В то утро она показалась мне более похожей на лошадь, чем на человеческое существо. И действительно, она была бы очень милой лошадкой, если бы ее немного почистили скребницей.

Она заговорила, как всегда, без пауз, не успевая даже перевести дух:

— Я только что была на ферме, ну, вы знаете, у Лешера, хотела достать утиных яиц. Какие там хорошенькие поросята! Прелесть! Вам нравятся поросята? Мне — да. Даже их запах.

— Если их держат в чистоте, они не пахнут.

— Разве? Здесь пахнут. А вы идете в город? Я смотрю, вы один, вот и решила пойти с вами, только очень уж сильно притормозила.

— Ты порвала чулок, — сказал я.

Меган печально посмотрела на свою правую ногу.

— Действительно. Ну и ладно, там уже было две дырки…

— Чего ж ты не заштопаешь? Ты что, вообще никогда не штопаешь?

— Изредка. Когда мама заметит. Только обычно она вообще на меня не смотрит. Впрочем, это хорошо, когда тебя не замечают, верно?

— Меган, но ведь ты уже не ребенок, — сказал я.

— В общем, мне надо брать пример с вашей сестры и ходить разряженной словно кукла?

Я обиделся за Джоанну.

— У нее нормальный вид, на нее приятно смотреть, — сказал я.

— Она такая хорошенькая! — согласилась Меган. — Совсем не похожа на вас. Почему?

— Братья и сестры не всегда похожи друг на друга.

— Да, правда. Я тоже не похожа ни на Брайена, ни на Колина. И они абсолютно разные.

Помолчав, она добавила:

— Как это странно, правда?

— Что странно?

— Семьи, — коротко пояснила Меган.

— Пожалуй, верно, — сказал я задумчиво, хотя и не совсем понял, что именно она имела в виду. Минуты две мы шли молча, потом Меган застенчиво спросила:

— Вы летчик?

— Да.

— Поэтому и покалечились?

— Да, в катастрофе.

— Здесь у нас никто не летает, — сказала Меган.

— Да уж, наверное, — отозвался я. — А тебе хотелось бы полетать? Подняться в небо?

— Мне? — удивилась Меган. — Ни за что! Меня будет тошнить. Меня даже в поезде тошнит.

Опять помолчав, она спросила с той прямотой, какая обычно свойственна только детям:

— А вы поправитесь и снова сможете летать или так и останетесь инвалидом?

— Мой врач говорит, что поправлюсь.

— А он не из тех, кто врет?

— Не думаю, — ответил я. — Уверен, что нет. Я ему верю.

— Ну тогда хорошо. А то ведь все вокруг врут.

Я промолчал, признав тем самым бесспорность сего утверждения. Меган тем временем продолжала рассудительно:

— Я рада. А то ведь я думала, что вы потому такой сердитый, что остались на всю жизнь калекой. Ну а если это от природы, совсем другое дело.

— Вовсе я не сердитый, — сказал я сухо.

— Ну, раздражительный.

— Раздражительный оттого, что мне не терпится поскорее выздороветь. А быстрее не получается.

— Тогда чего дергаться?

Я рассмеялся.

— Неужели тебе никогда не хотелось что-либо поторопить?

Меган задумалась, потом сказала:

— Нет. К чему? Куда торопиться? Ведь ничего такого никогда не случается.

Меня поразила безысходность, прозвучавшая в ее голосе.

— Чем же ты обычно занимаешься? — мягко спросил я.

Она пожала плечами.

— Да чем тут можно заниматься?..

— Неужели у тебя нет никаких увлечений? Ну, ты хочешь во что-нибудь поиграть? У тебя есть подруги?

— Не люблю я все эти игры, наверное, потому, что все время проигрываю. А девчонок здесь почти нет. А те, что есть, мне не нравятся, к тому же они считают, что я им не пара.

— Что за чушь! Почему?

Меган молча пожала плечами.

— Ты хоть в школе-то училась?

— Да, в прошлом году окончила пансион.

— И как там, нравилось?

— Ничего. Хотя все там было по-дурацки.

— Это почему же?

— Учили урывками, сплошная мешанина. Понимаете, это был дешевый пансион, потому и учителя были так себе. Они даже не могли ответить на вопросы.

— Ну, многие учителя этого не умеют, — сказал я.

— Почему? Должны бы.

Я согласился.

— Наверное, я тупая, — сказала Меган. — Но все равно, очень многое, по-моему, ужасная чушь. Например история. В разных книгах она совершенно разная.

— Это-то как раз и интересно, — сказал я.

— Или грамматика, — продолжала Меган. — Или эти идиотские сочинения. А какую белиберду насочинял Шелли![56] Все лепетал о жаворонках. А Вордсворт![57] Совсем помешался на этих своих нарциссах. А Шекспир!

— Чем же тебе не угодил Шекспир? — спросил я с интересом.

— Да так вечно все закрутит, что ничего не поймешь. Правда, кое-что у него мне нравится.

— Он, конечно, был бы этим весьма польщен, — заметил я.

Меган не заметила сарказма и сказала, неожиданно мягко:

— Вот Регана и Гонерилья[58] мне нравятся.

— Почему именно они?

— Не знаю. Они как-то понятны. Отчего они были такие, как вы думаете?

— Какие «такие»?

— Такие, какие были. Ведь они отчего-то стали такими.

Я никогда об этом не задумывался. Старшие дочери короля Лира всегда казались мне гнусными созданиями и только. Требование Меган выяснить, что сделало их такими, показалось мне достаточно интересным.

— Над этим стоит подумать, — сказал я.

— О, это не важно. Я просто так спросила. В конце концов, это всего лишь «литература», верно?

— Да-да, именно. Но хоть какой-то предмет тебе нравился?

— Ну… математика.

— Математика? — переспросил я с удивлением.

Меган оживилась.

— Математику я любила. Только ее не очень хорошо преподавали. Я бы хотела изучать ее по-настоящему. Она божественна. Ведь в числах есть что-то божественное, правда?

— Никогда этого не ощущал, — откровенно признался я.

Когда дошли до Главной улицы, Меган вдруг выпалила:

— Вон идет мисс Гриффитс. Ох и противная!

— Ты ее не любишь?

— Терпеть не могу! Донимает меня, чтобы я вступила в ее дурацкие «Герл Скауты». А я их ненавижу. Ну зачем напяливать форму и тяжелые башмаки? Зачем все эти глупости со знаками отличия, если толком ничему еще не выучились? По-моему, все это чушь.

В общем-то, я был с нею согласен. Но прежде чем я успел что-либо сказать по этому поводу, мисс Гриффитс уже настигла нас.

Сестра доктора, носившая удивительно неподходящее ей имя Эме[59], обладала той уверенностью в себе, которой так недоставало ее брату. Это была красивая, хотя и несколько мужеподобная женщина с низким грудным голосом.

— Приветствую вас! — прогудела она. — Роскошное утро, правда? Меган, тебя-то как раз мне и надо. Нам требуется помощница. Надписывать конверты для Ассоциации Консерваторов.

Меган, пробормотав что-то уклончивое, бросила свой велосипед у обочины и помчалась к универмагу, словно у нее было там важное дело.

— Странная девочка, — сказала мисс Гриффитс, глядя ей вслед. — Ленива, болтается без дела. Тяжкое испытание для бедной миссис Симмингтон. Я знаю, что она не раз пыталась чем-нибудь занять дочь — стенографией, кулинарией, разведением ангорских кроликов… Должна же она хоть чем-нибудь интересоваться!

Она, пожалуй, была права, однако я подумал, что будь я на месте Меган, я тоже сбежал бы хоть на край света нежели стал помогать Эме Гриффитс — по той простой причине, что меня раздражала бы ее необыкновенная напористость.

— Не признаю праздности, — продолжала мисс Гриффитс. — В особенности когда этим грешит молодежь. Меган ведь не назовешь хорошенькой или привлекательной. Иной раз мне кажется, что у этой девушки не все в порядке с головой. Какое разочарование для ее матери! Ведь ее отец… — Тут она слегка понизила голос. — Очень темная личность. Боюсь, что девочка пошла в него. Для матери это, конечно, горе. Но что поделаешь! Люди разные…

— К счастью, — сказал я.

Эме Гриффитс рассмеялась «чарующим» смехом:

— Да, не дай Бог, если б все мы были скроены по одной мерке! Просто мне обидно, когда кто-либо не умеет устроить свою жизнь так, чтобы она была наполненной до предела, полноценной. Лично я умею радоваться жизни, и мне хочется, чтобы этому научились все. Многие уверены, что я просто умираю от скуки, живя круглый год в деревне. Ничего подобного! У меня буквально нет свободной минуты. Все время какие-то события… Вокруг столько дел! То занятия с девушками-скаутами, то Институт, то разные комитеты. Не говоря о том, что я веду хозяйство Оуэна.

Вдруг мисс Гриффитс заметила на другой стороне улицы какую-то свою знакомую и, приветственно загудев, ринулась через дорогу. Я продолжил свой путь к банку.

Мисс Гриффитс всегда несколько подавляла меня, хотя и восхищала своей жизненной энергией. Ее неизменный оптимизм и довольство судьбой выгодно отличали ее от многих женщин, вечно на что-то жалующихся.

Быстро уладив дела в банке, я направился в контору «Голбрейт, Голбрейт и Симмингтон». Не знаю, существовал ли в действительности хоть один из Голбрейтов. Я их никогда не видел. Меня провели в кабинет Ричарда Симмингтона, в котором царила солидная основательность почтенной адвокатской конторы.

Многочисленные ящики с документами, на которых белели надписи: «леди Хоут», «сэр Эдвард Карр», «покойный Уильям Йетсби-Хорс, эсквайр[60]» и другие, создавали атмосферу патриархальной фирмы с клиентурой из числа лучших семейств округа.

Разглядывая мистера Симмингтона, углубившегося в принесенные мною документы, я решил, что хотя миссис Симмингтон не повезло в первом браке, уж во второй раз она поставила на верную карту. Ричард Симмингтон был воплощением спокойствия и респектабельности, такие мужчины не причиняют женам никаких неприятностей. У него была длинная шея с выступающим кадыком, худое лицо и длинный, тонкий нос. Человек он, безусловно, порядочный, примерный муж и отец, но не из тех, кто способен заставить женское сердце биться сильнее.

Закончив чтение, мистер Симмингтон начал со мной беседу. — Говорил он размеренно и четко, сразу чувствовалось, что свое дело он знает. Мы быстро обсудили свои проблемы, и я собрался уходить, бросив на прощание:

— Между прочим, сюда я шел в обществе вашей падчерицы.

Казалось, что мистер Симмингтон не сразу смог вспомнить, кто его падчерица, но потом все же улыбнулся.

— Ах да, конечно, Меган. Она… мм… недавно окончила пансион. Мы хотим подыскать ей какое-нибудь занятие… да, занятие. Но она еще очень молода… Да и от сверстников своих… немного отстает… Мне так говорят…

Я вышел из его кабинета. Проходя через контору, я увидел, что помимо мистера Симмингтона там еще работают: какой-то очень старый человек — он сидел на табурете и что-то очень старательно писал, маленький нахального вида мальчишка и средних лет женщина в пенсне и мелких кудряшках, бойко стучавшая на машинке. Если это и была мисс Гинч, то Оуэн Гриффитс был совершенно прав: ни о каких нежных отношениях с шефом не могло быть и речи.

Размышляя обо всем увиденном, я отправился в булочную — чтобы устроить выволочку за черствый батон с изюмом. Они сделали вид, что ужасно удивлены, и тут же вручили мне другой батон, «только что из печи». И действительно, прижав его к груди, я почувствовал, что он еще горячий.

Выйдя из булочной, я огляделся по сторонам в надежде увидеть Джоанну и машину. Прогулка сильно меня утомила. К тому же мне трудно было одновременно держать обе палки и хлеб.

Однако Джоанна еще не подъехала.

И вдруг… нет это было словно во сне… Я увидел богиню… Нет, другим словом ее назвать было просто невозможно. Безупречно правильные черты, золотые кудри, стройное тело идеальных пропорций. И шла она как богиня — точно плыла навстречу мне. Она была изумительно красива, так что просто дух захватывало.

Я так разволновался, что батон выскользнул у меня из рук. А когда я наклонился, чтобы его поднять, то упала одна из палок, с помощью которых я ходил. Она со стуком покатилась по мостовой, и я, сделав движение в ее сторону, поскользнулся и чуть было не свалился сам.

Божественная ручка успела вовремя подхватить меня, не дав упасть.

— Б-большое спасибо. Простите за б-беспокойство, — пробормотал я, запинаясь.

Она подобрала злополучный батон и подала его мне вместе с палкой. Приветливо улыбнувшись, богиня сказала:

— Что вы! Никакого беспокойства.

При звуках этого будничного, деловитого голоса чары мгновенно исчезли.

Передо мной стояла славная, цветущая, но совершенно обыкновенная девушка.

Интересно, что было, если бы боги наделили Елену Троянскую[61] таким вот невыразительным голосом… Не странно ли — пока девушка молчит, вы поражены в самое сердце, но стоит ей раскрыть рот, очарование тут же исчезает, не оставив и следа.

Правда, мне случалось наблюдать и обратное. Однажды мне довелось встретить грустную, похожую на обезьянку женщину, на которую никто никогда не обратил бы внимания. Но стоило ей заговорить, как все были просто околдованы. Так могла очаровывать разве что сама Клеопатра[62].

Я не заметил, как подъехала Джоанна и тут же стала спрашивать, что со мной.

— Ничего особенного, — ответил я. — Просто размышляю над судьбой Елены Троянской.

— Странное ты выбрал для этого место, — заметила она. — И вообще, видел бы ты себя со стороны: рот настежь, батон прижат к груди.

— Я в шоке, — объяснил я. — Я только что побывал в Илионе[63] и вернулся обратно. Ты не знаешь, кто она? — добавил я, указывая на грациозно удалявшуюся фигуру.

Посмотрев ей вслед, Джоанна сказала, что это гувернантка Симмингтонов, и тут же усмехнулась.

— Так вот кто сразил тебя наповал? Красивая, но весьма недалекая.

— Да уж, я догадался, — сказал я. — Милая, добрая, но — не бог весть что. А я принял ее за греческую богиню.

Джоанна открыла дверцу, и я забрался в машину.

— Бывает же так, — сказала она. — Вроде бы красотка, а шарма ни на грош. Даже жалко!

Я не преминул заметить, что если ее наняли к двум сорванцам, оно, пожалуй, и к лучшему.

Глава 3

1

Вечером того же дня мы чаевничали у мистера Пая.

Мистер Пай был удивительно женоподобным пухленьким человечком, влюбленным в свои стильные стулья, обитые гобеленовой тканью, в своих пастушек из дрезденского фарфора[64] и прочие антикварные безделушки. Он жил в бывшем настоятельском доме, стоявшем рядом с монастырскими развалинами.

Это был прелестный викторианский дом, внешний вид и внутреннее убранство которого благодаря заботам мистера Пая представали перед часто созерцавшими его посетителями во всем своем блеске. Вся мебель была тщательно отполирована и расставлена. Восхитительных тонов портьеры и диванные подушки были выполнены из самых дорогих сортов шелка.

В то же время он был совершенно не приспособлен для жилья, и я подумал, что жить здесь — все равно что поселиться в музее. Мистер Пай обожал показывать свой дом гостям, это было любимым его занятием. От «экскурсии» не был избавлен никто, в том числе и те, кто был совершенно равнодушен к подобным изыскам. Но даже если бы вы сказали, что вполне можете довольствоваться только радиоприемником, баром, ванной и спальней с голыми стенами, мистер Пай все равно бы сделал все, от него зависящее, чтобы приобщить вас к более изысканной жизни.

Когда он описывал свои сокровища, его пухлые ручки дрожали от волнения, а при рассказе о том, как он доставлял из Вероны[65] свою антикварную кровать, его голос срывался на писклявый фальцет — от полноты чувств.

Мы с Джоанной не безразличны к антиквариату и старинной мебели, и посему пришлись ему по душе.

— Я бесконечно рад тому, что вы пополнили наше небольшое общество. Ведь милейшие здешние жители — абсолютно не светские люди, чтобы не сказать провинциалы. У них совершенно отсутствует чувство прекрасного. Просто дикари, обыкновенные дикари! Какая мебель стоит у них в домах! Вы не смогли бы удержать слез, глядя на это убожество, милая барышня. А может, вашим глазкам уже пришлось пролить слезы из-за таких вот варваров?

Джоанна сказала, что до этого пока не дошло.

— Вы, конечно, понимаете, что я имею в виду? У них в комнатах стоят абсолютно несовместимые вещи! Я своими глазами видел восхитительный столик шератон[66], настоящую находку для коллекционера, а рядом — обычный викторианский стол, или даже вращающуюся этажерку из мореного дуба! Представляете? Из мореного дуба!

Он содрогнулся и жалобно вопросил:

— Ну откуда берутся такие люди? Красота — это единственное, ради чего стоит жить. Я полагаю, вы со мной согласны?

Под гипнотическим воздействием такой страстной убежденности Джоанна покорно пролепетала:

— Да-да, конечно…

— Почему же тогда они окружают себя подобным уродством? — продолжал горестно вопрошать мистер Пай.

Джоанна сказала, что это и в самом деле очень странно.

— Странно? Да это же… преступно! Преступно! Ни больше ни меньше. И чем они оправдываются? Такие вещи, видите ли, гораздо удобнее. Или оригинальнее. Оригинальность — какое ужасное слово!

— Вот хотя бы дом, который вы сняли, — не унимался мистер Пай. — У мисс Эмили Бартон есть недурные вещицы. Одна-две — просто великолепные. Она женщина не без вкуса… хотя теперь я готов в этом усомниться. Боюсь, что ею движет всего лишь сентиментальность. Ей просто нравится, чтобы все сохранялось как было, — не из bon motif[67], а потому, что так было при жизни матери.

Мистер Пай повернулся ко мне, и голос его сразу изменился. Со мною говорил уже не восторженный эстет, а прирожденный сплетник.

— Вы совсем не знаете эту семью? Ах, конечно нет, ведь вы сняли этот дом через агентство. А такое семейство стоило бы знать, дорогие мои! Когда я сюда переехал, еще была жива их мать, нечто невообразимое! Чудовище! Настоящий монстр, пожирающий своих детей, жуткое порождение викторианской эпохи. Да, именно так. Этакий монумент, весом, наверное, не менее двухсот тридцати фунтов, и все пять дочерей плясали под ее дудку. «Девочки», так она всегда их называла. А старшей было тогда уже далеко за шестьдесят. «Глупые девчонки» говорила она. Они были ее рабынями, ни больше ни меньше, и беспрекословно выполняли любое ее желание. Ложиться они должны были в десять часов, топить камин в своих спальнях им не разрешалось. А уж чтобы кто из них пригласил к себе друзей — ни-ни, об этом не могло быть и речи. Она презирала их за то, что они не вышли замуж, при этом сама же не давала им ни с кем познакомиться. Я подозреваю, что у Эмили, нет, кажется, у Агнессы все-таки был роман… С викарием. Но он, видите ли, был из недостаточно хорошей семьи, и мамаша положила конец их отношениям.

— Прямо как в романе, — сказала Джоанна.

— Вот именно! А когда ужасная старуха умерла, то изменить что-либо уже было не в их силах. Они всякий раз, прежде чем что-либо сделать, почтительным шепотом обсуждали, одобрила бы это их бедная мамочка или нет. Даже переклеить обои в ее спальне они сочли святотатством. Мало-помалу сестры нашли себе какие-то занятия в здешнем приходе. Но все они были слабого здоровья, и одна за другой отправлялись в лучший мир к своей матушке… Эдит умерла от инфлюэнцы, Минки не перенесла операции, а у бедняжки Мэйбл случился удар. Эмили так за ней ухаживала… Последние десять лет она, бедняжка, только этим и занималась. Очаровательное создание, не правда ли? Словно дрезденская статуэтка. Очень жаль, что у нее финансовые затруднения. Но что поделаешь, все вклады обесценились.

— Нам даже как-то неловко занимать ее дом, — сказала Джоанна.

— Ну что вы, милая барышня. Пусть это вас не тревожит. Флоранс ей очень предана. А сама Эмили сказала мне, что просто не нарадуется на своих жильцов, такие они славные. — Тут мистер Пай отвесил небольшой поклон. — Да-да, именно так и сказала, что ей очень повезло.

— В ее доме очень хорошая атмосфера, — сказал я.

Мистер Пай бросил на меня быстрый взгляд.

— В самом деле? Спокойная? Очень интересно! Вот уж не думал.

— Но почему же, мистер Пай? — спросила Джоанна.

— Нет-нет, ничего особенного. — Мистер Пай развел своими пухлыми ручками. — Я, видите ли, считаю, что на атмосферу дома влияют мысли и чувства его обитателей. Они как бы впитываются в стены, в мебель…

Некоторое время я молча озирался по сторонам, пытаясь определить, какова атмосфера в доме мистера Пая.

Самое любопытное, что я вообще не почувствовал здесь никакой атмосферы. Просто удивительно!

Я так долго над этим размышлял, что совершенно не слышал, о чем говорили мистер Пай и Джоанна. И только уловив краем уха, что Джоанна стала прощаться, очнулся и спешно присоединился к ней.

В сопровождении хозяина мы вышли в холл. Как раз в этот момент в щель почтового ящика скользнул конверт и упал на ковер.

— Вечерняя почта, — сказал мистер Пай, подбирая письмо. — Смею надеяться, мои милые юные друзья, что вы не будете меня забывать. Такое счастье встретить в этом захолустье людей с понятиями… Ну, вы меня понимаете… Людей, которые разбираются в искусстве. Ведь наши милейшие горожане, заговори я с ними… ну… хотя бы о балете, тут же вообразят себе шалости ветреных девяностых: пируэты, тюлевые юбочки, джентльмены с биноклями… Да-да, представьте! Они отстали лет на пятьдесят. Англия удивительная страна. В ней имеются некие м-м… заповедники, что ли. Лимсток — один из них. С точки зрения коллекционера это даже интересно. У меня не проходит ощущение, будто я добровольно забрался под стеклянный колпак. В этой тихой заводи никогда ничего не происходит.

Дважды пожав нам руки, он с чрезвычайной заботливостью помог мне забраться в машину. Джоанна села за руль. Она осторожно обогнула аккуратный газон и, выехав на подъездную дорожку, помахала хозяину дома, стоявшему на ступеньках крыльца. Я высунулся, чтобы тоже ему помахать.

Но мистер Пай не заметил наших прощальных жестов. Он только что вскрыл полученное письмо, и стоял как вкопанный, тупо уставясь на листок.

Джоанна как-то назвала его пухленьким розовеньким херувимом. Однако сейчас он отнюдь не походил на херувима. Лицо его побагровело и исказилось недоумением и гневом.

И тут я вспомнил, что конверт показался мне очень знакомым. Тогда я не обратил на это внимания. Ведь мы часто, даже заметив что-то, как бы этого не сознаем.

— Боже мой! — воскликнула Джоанна. — Кто же мог так ошеломить бедняжку?

— Мне кажется, — сказал я, — что это опять наш таинственный аноним.

Она повернула ко мне удивленное лицо, и машина резко вильнула влево.

— Поосторожней, женщина! — крикнул я.

Джоанна послушно уставилась на дорогу и, насупившись, спросила:

— Ты думаешь, это письмо вроде твоего?

— Так мне кажется.

— Что же это за место такое? — спросила Джоанна. — С виду самый невинный во всей Англии городок, сонный и безмятежный…

— Где, по словам мистера Пая, никогда ничего не происходит. Неудачный он выбрал момент для подобных утверждений. И у них тут иногда кое-что случается.

— Джерри, — сказала Джоанна, — но кто же все-таки пишет эти письма?

Я пожал плечами.

— Откуда мне знать, милая? Вероятно, какой-нибудь местный психопат.

— Но зачем? Это же так глупо.

— Чтобы такое понять, тебе надо почитать Фрейда[68], Юнга[69] и прочих знатоков подобных вещей. Или спросить нашего доктора Оуэна.

Джоанна вздернула подбородок.

— Доктор Оуэн меня недолюбливает.

— Он тебя, можно сказать, еще не видел.

— Значит, успел-таки рассмотреть, если всякий раз переходит на другую сторону — стоит мне только появиться на Главной улице.

— Весьма необычная реакция, — сказал я сочувственно, — ты к такому не привыкла.

Джоанна опять нахмурилась.

— Нет, в самом деле, Джерри, зачем люди пишут анонимные письма?

— Я уже сказал тебе, что пишут ненормальные. Они удовлетворяют таким образом некую неодолимую потребность. Представь: ты живешь убогой, пустой жизнью, чувствуешь себя обделенной, и в какой-то момент начинаешь исподтишка наносить удары по тем, кто счастлив и удачлив, — просто чтобы ощутить своего рода упоение властью и собственной значительностью.

Джоанна вздрогнула:

— Как гадко!

— Да уж. И еще одно обстоятельство: в таких уединенных местечках совсем не редкость браки между близкими родственниками. Естественно, что в таких случаях чаще рождаются люди со всякими отклонениями.

— Эти письма наверняка пишет человек необразованный. Потому что будь он образованным…

Джоанна не договорила, а я предпочел промолчать, поскольку никогда не был согласен с теми, кто считает образование панацеей от всякого зла.

Пока мы ехали по Лимстоку, я с любопытством вглядывался в немногочисленных прохожих, встречавшихся нам на Главной улице. Неужели под безмятежно спокойной внешностью одной из этих по-деревенски крепких женщин скрывается столько мстительной злобы, что она не в силах сдерживать ее и раз за разом выплескивает на окружающих?

И все же я еще не принимал сложившуюся ситуацию всерьез.

Два дня спустя, в субботу, мы играли в бридж у Симмингтонов — они всегда приглашали на бридж по субботам, когда их адвокатская контора закрыта.

Играли за двумя столами. В игре участвовали Симмингтон, мы с Джоанной, мисс Гриффитс, мистер Пай, мисс Бартон и некий полковник Эплтон, с которым мы пока еще не были знакомы. Он жил в Комбиэйкре, милях в семи от Лимстока. Ему было лет под шестьдесят. Он вел рисковую игру (в результате его противники обычно выигрывали огромные суммы) и, похоже, был так очарован Джоанной, что весь вечер не сводил с нее глаз.

Я не мог не признать, что моя сестра была, пожалуй, самым привлекательным объектом из появлявшихся в Лимстоке за последние годы.

Когда мы пришли, Эйси Холланд как раз искала в ящиках нарядного секретера запасные карточки для бриджа. Она скользила по комнате с той же величавостью богини, которая так поразила меня при нашей первой встрече, но теперь ее чары не действовали. Досадно, конечно, когда такое несоответствие между фигурой, безупречными чертами лица и всем остальным, но что поделаешь… На этот раз мне бросилось в глаза, что у нее очень крупные зубы, белые, точно мраморные могильные плиты, и что когда она смеется, обнажаются десны. И еще — вот жалость! — она оказалась не в меру болтливой.

— Миссис Симмингтон, это те самые? Какая же я растрепа — забыла, куда убрала их в прошлый раз. Это полностью моя вина! Я как раз держала их в руках, а у Брайана что-то не ладилось с его заводной машинкой, я пошла к нему, а потом… то одно, то другое… я и засунула их куда-то. Да, это не те, теперь вижу. Эти какие-то старые… Сказать Агнессе, чтобы чай подавала к пяти? А детей я поведу на Лонг-Барроу, так что они не будут мешать.

Что ж, славная, добрая девушка. Я встретил взгляд Джоанны. В глазах был смех. Я холодно посмотрел на нее. Джоанна, черт ее побери, всегда читает мои мысли.

Мы уселись играть.

2

Довольно скоро я изучил манеру каждого из игроков. Миссис Симмингтон играла на редкость хорошо и очень любила бридж. Как многие не блещущие интеллектом женщины, она была совсем не глупа и обладала природной смекалкой. Ее муж также был хорошим игроком, но, пожалуй, уж чересчур осторожным. Мистер Пай, бесспорно блестящий игрок. Он был удивительно тонким психологом. Вечер устроили в нашу честь, поэтому нашими партнерами были миссис Симмингтон и мистер Пай. Симмингтону выпала роль миротворца. Ему приходилось быть дипломатом, чтобы примирять трех остальных игроков. Полковник Эплтон, как я уже говорил, вел рисковую игру. Мисс Бартон играла слабее всех (хуже игрока я в жизни не встречал), но это не мешало ей получать от игры огромное удовольствие. Она непомерно переоценивала свои карты, не помнила счет, совсем не умела считать козыри, а то и вовсе забывала, какая масть козырная. Игру Эме Гриффитс можно описать ее же словами: «Люблю хорошо поиграть, не забивая себе голову всякой чепухой — без этих дурацких условностей. И чтобы никаких потом разборок. В конце концов, это всего лишь игра». В общем, нашему хозяину было нелегко.

Однако все шло вполне чинно, если не считать того, что полковник Эплтон иногда забывал сделать ход, заглядевшись через стол на Джоанну.

Чай был подан в столовой, на большом круглом столе. Когда мы уже заканчивали, в комнату вбежали два очень разгоряченных мальчугана, которые тут же были нам представлены. Миссис Симмингтон и ее муж сияли родительской гордостью.

И вдруг на мою тарелку упала чья-то тень. Обернувшись, я увидел в дверях Меган, как всегда, неряшливо одетую и в стоптанных туфлях.

— Это Меган, — произнесла миссис Симмингтон немного удивленно, точно она забыла о существовании старшей дочери.

Девушка вошла и неловко поздоровалась с нами.

— Милая, я совсем о тебе забыла. Ты, наверное, голодная. Надо же… ведь ты не пошла с мисс Холланд и мальчиками… Да, в детской сегодня не накрывали. Я сейчас пойду приготовлю тебе чаю.

Меган кивнула.

— Да ладно… Я сама что-нибудь возьму.

Она, шаркая ногами, вышла из комнаты.

Миссис Симмингтон виновато засмеялась:

— Бедная Меган, она так неуклюжа. Что делать, такой возраст. В этом возрасте девочки всегда застенчивы и очень неуклюжи. Школу-то закончили, а взрослыми не стали…

Джоанна откинула назад белокурую головку. Я хорошо знал эту воинственную позу.

— Но Меган, кажется, уже двадцать? — сказала она.

— Да-да. Но она совсем еще ребенок. Хорошо, когда они взрослеют не так быстро. — Она опять засмеялась. — Наверное, всем матерям хотелось бы чтобы их дети подольше оставались детьми.

— Не понимаю, что в этом хорошего, — сказала Джоанна. — В том, что у двадцатилетней девушки разум шестилетнего ребенка?

— Ну зачем же все понимать так буквально, мисс Бертон, — сказала миссис Симмингтон.

Я почувствовал к ней неприязнь. За этой анемичной миловидностью, правда, уже привядшей, скрывалась, как мне показалось, обыкновенная хваткая эгоистка. Миссис Симмингтон тем временем продолжала рассуждать:

— Бедная Меган очень трудный ребенок. Я хотела устроить ее на какие-нибудь курсы: дизайна, шитья, а может, даже стенографии и машинописи.

В глазах Джоанны все еще горел воинственный огонек.

Когда все снова сели играть, она спросила:

— Теперь Меган, наверное, будет посещать вечеринки. Не хотите устроить дома для нее вечеринку?

— Вечеринку? — Этот вопрос, видимо, удивил и даже позабавил миссис Симмингтон. — О нет! Здесь это не принято.

— Понимаю. Значит, гостей вы приглашаете на теннисный корт?

— На нашем корте уже не играли много лет. Мы с Ричардом вообще не играем. Возможно, мальчики, когда подрастут… А Меган пусть сама найдет чем заняться. А вообще-то ее все устраивает. Знаете ли, она очень ленива. Так что у нас? Мне сдавать?

3

Мы возвращались домой по почти пустынной дороге.

— Мне ее жаль, — сказала Джоанна и со всей силы нажала на педаль акселератора, да так что машина подпрыгнула.

— Меган?

— Да. Ведь мать ее не любит.

— Мне кажется, ты преувеличиваешь.

— Нисколько. Многие матери не любят своих детей. Конечно, Меган, с ее характером создает ей неудобства. Меган вообще не вписывается в семейство Симмингтонов. Без нее там вполне обойдутся. Для чувствительной натуры ощущать это очень тяжело. А Меган очень чувствительна.

— Думаю, ты права, — согласился я.

Джоанна вдруг лукаво засмеялась:

— А с гувернанткой тебе не повезло!

— О чем ты? — с холодной небрежностью отозвался я.

— Очень даже понимаешь о чем! Всякий раз, когда ты сверлил ее взглядом, у тебя на лице отражалась досада. Я с тобой согласна. Пустой номер.

— О чем, собственно, речь?

— Но я все равно рада. Это первый признак того, что ты выздоравливаешь. В больнице я очень тревожилась. Ты ни разу не взглянул на свою хорошенькую медсестру. А она была такая кокетливая — просто дар небес для страждущего больного.

— Фу, Джоанна, не будь такой вульгарной.

Не обращая ни малейшего внимания на мою реплику, сестра продолжала:

— Но теперь я спокойна — вижу хлебом тебя не корми, дай поглазеть на красивых женщин. Нет, она, конечно, хорошенькая, но начисто лишена сексапильности. Странно, правда? Впрочем, это дано далеко не каждой. Бывает, какой-то женщине достаточно сказать: «Какая мерзкая погода!» — и каждый оказавшийся поблизости мужчина готов говорить с ней о чем угодно, и даже о погоде! Думается, иной раз Провидение ошибается. Даря женщине красоту, оно наверняка старается вложить в нее и соответствующий темперамент. Но иногда вдруг происходит путаница, и темперамент Афродиты[70] достается какому-нибудь неприметному, маловыразительному созданию. И тогда, о чудо! Мужчины просто сходят с ума, а женщины кипят от злости — только и слышно: «И что они в ней находят? Ни рожи ни кожи!»

— Все сказала?

Ты что, со мной не согласен?

Нет, в ней я действительно разочарован, — усмехнулся я.

— А больше ни одной подходящей кандидатуры на пять километров в округе. Так что придется тебе довольствоваться Эме Гриффитс.

— Боже упаси! — сказал я.

— Она ведь очень недурна.

— Не в моем вкусе — в ней слишком много от амазонки[71].

— Зато очень жизнерадостная, — сказала Джоанна. — Благоразумна до тошноты. Не удивлюсь, если выяснится, что она по утрам обливается холодной водой.

— А сама-то ты что думаешь? — спросил я.

— Я?

— Ну да. Я же тебя знаю — скоро тебе снова захочется развеяться.

— Пошляк. И потом, ты же знаешь… Я люблю Поля. — И Джоанна испустила не слишком убедительный вздох.

— Скорее всего, я буду помнить его дольше тебя. Дней через десять ты скажешь: «Поль? Кто такой Поль? Не знаю я никакого Поля».

— Ты и вправду считаешь меня ветреной? — спросила Джоанна.

— Что касается таких типов, как Поль, я могу только радоваться твоему непостоянству.

— Он никогда тебе не нравился. Но ведь он и в самом деле гений.

— Возможно, хотя я в этом не уверен. Что же касается гениев, по моему мнению, их есть за что недолюбливать. Во всяком случае, в этом местечке есть одно несомненное достоинство: гениев здесь наверняка не водится.

Джоанна задумалась, опустив голову.

— Боюсь, ты прав, — сказала она с сожалением.

— Так что, тебе придется довольствоваться Оуэном Гриффитсом, — отпарировал я. — Это единственный здешний холостяк. Если не считать престарелого полковника Эплтона. Он, кстати, весь вечер смотрел на тебя точно голодный пес.

Джоанна засмеялась:

— Правда? Боже, ты вводишь меня в краску!

— Тебя? В краску? Не смеши.

Джоанна проигнорировала мои инсинуации.

— А вообще это мысль, — вдруг сказала она, подъезжая к гаражу.

— Это ты о чем?

— Да все о том же: почему он переходит на другую сторону — только бы со мной не встретиться. В конце концов, это наводит на определенные мысли.

— Мне-то понятно на какие мысли, — сказал я. — Ты намерена за ним поохотиться. Просто так, из спортивного интереса.

— Не люблю, когда меня игнорируют.

Я осторожно вылез из машины и, поудобнее перехватив свои палки, принялся ее увещевать:

— Вот что, дорогая. Оуэн Гриффитс совсем не то, что твои анемичные гении. Смотри, как бы не оказаться на пороховой бочке. Этот человек может быть опасен.

— Ты думаешь? — спросила Джоанна, явно очень заинтересованная подобной перспективой.

— Оставь беднягу в покое, — строго сказал я.

— А как он смеет переходить на другую сторону, избегать меня?

— Все вы женщины одинаковы. Вас только одно интересует. Вот погоди, дождешься: сестрица Эме заимеет на тебя зуб.

— Она меня и так уже не любит, — задумчиво сказала Джоанна, и в голосе ее явно слышалось удовлетворение.

— Мы приехали сюда ради тишины и покоя, — сурово сказал я. — И я хотел бы этим насладиться в полной мере.

Но тишину и покой нам испытать как раз и не пришлось.

Глава 4

1

Примерно через неделю Патридж явилась с сообщением, что со мною желает побеседовать некая миссис Бейкер.

— Кто такая миссис Бейкер? — спросил я удивленно, ибо впервые слышал эту фамилию. Может быть, ей лучше поговорить с мисс Джоанной?

Но оказалось, что посетительнице нужен именно я. Далее обнаружилось, что миссис Бейкер — мать нашей бывшей поденщицы, Беатрисы.

А я ведь успел о ней позабыть… Уже недели две я видел в нашем доме немолодую женщину с седыми космами, которая чаще всего стояла с тряпкой на коленях и при моем появлении выползала бочком, наподобие краба, из ванной или коридора. Я решил, что это наша новая поденщица. Ну а история с Беатрисой попросту изгладилась из моей памяти.

Я не мог не принять ее матушку, тем более что Джоанны не было дома. Признаюсь, я немного нервничал, но все же надеялся, что меня не обвинят в том, что я играл девичьими чувствами. Кляня про себя автора зловредных анонимок, я попросил привести мать Беатрисы ко мне.

Миссис Бейкер была крупной, с обветренным лицом женщиной, говорившей необыкновенно быстро и с совершеннейшим отсутствием каких-либо эмоций. Я не услышал от нее ни единой претензии, и у меня отлегло от сердца.

— Надеюсь, сэр, — начала она, как только дверь за Партридж закрылась, — вы извините, что вас беспокою. Но я подумала: к вам-то мне и надо обратиться. Век буду благодарна, если надоумите меня, что делать. Ведь делать что-то надо, а я не могу ничего откладывать в долгий ящик. Вот и тут не плакать надо, а «взяться и действовать», так и викарий сказал в проповеди, еще на позапрошлой неделе.

Я был немного озадачен и подозревал, что пропустил в ее речи что-то существенное.

— Конечно, — сказал я. — Да вы присаживайтесь, миссис Бейкер… Буду рад… э… всячески помочь, если смогу…

Тут я умолк, ожидая разъяснений.

— Благодарю вас, сэр, — сказала миссис Бейкер, садясь на краешек стула. — Как хорошо, что я к вам пришла, я и Беатрисе сказала: нечего, говорю, лежать и голосить, уж мистер Бертон подскажет, что делать, как-никак джентльмен из Лондона. А делать, говорю, обязательно что-то надо, раз молодые парни так расходились, что и слушать ничего не хотят, хотя я бы, говорю, на твоем месте тоже в долгу не осталась, сказала бы, как, мол, насчет той девицы с мельницы?

Мое недоумение все возрастало.

— Простите, — сказал я, — я не совсем вас понял. Что, собственно, произошло?

— Это все письма, сэр. Там всякая пакость понаписана. И такими нехорошими словами! Хуже чем в Библии, право…

Оставив в стороне последнее, весьма любопытное замечание, я спросил наобум, отчаявшись что-либо понять:

— Значит, ваша дочь получила второе письмо?

— Нет, сэр, всего одно. Из-за него она и от места отказалась.

— Для этого не было никакой… — начал я, но миссис Бейкер твердо, хотя и почтительно прервала меня.

— Можете ничего не говорить, сэр, ну, что там и слова правды не было. Мисс Партридж так мне и сказала, да я и сама без нее знала. Вы не из таких джентльменов, сэр, неужто я не вижу, да еще и калека. Поклеп это, а все ж таки, говорю, ты лучше уходи, Беатриса, известно, как люди любят языком трепать. Скажут, нет дыма без огня, а ведь девушке ох как надо себя соблюдать. Да и сама она после этого к вам идти стеснялась, и правильно, говорю ей, хотя обе мы никак не хотели, чтоб, значит, причинить вам какое неудобство…

Запутавшись в столь длинном предложении, миссис Бейкер перевела дух и начала новую фразу:

— Ну, думаю, тут и сплетням конец… Так ведь нет! Теперь уж Джордж, ну тот самый парень из гаража, с кем моя Беатриса гуляет, тоже получил письмо. А там такое!.. Что она гуляет будто бы с Томом, ну который у Фреда Лэдбеттера. А она разве только здоровается с ним, а больше ничего…

От этого неожиданно затесавшегося Тома, который у Лэдбеттера, голова моя пошла кругом.

— Давайте разберемся, — попросил я. — Значит, друг Беатрисы получил анонимное письмо, где ее обвиняют в расположении к другому молодому человеку?

— Так и есть, сэр, обвиняют, да еще какими пакостными словами, вот Джордж и взбеленился, приходит и говорит Беатрисе, что такого от нее не потерпит, чтобы за его спиной с другими шашни заводить. Она ему, дескать, вранье все это, а он все свое твердит, мол, дыма без огня не бывает, хлоп дверью и ушел, а Беатриса, бедняжечка моя, убивается, вот я и собралась и прямо к вам, сэр.

Миссис Бейкер остановилась и вопрошающе на меня посмотрела — так смотрит собака, ожидая поощрения за удачно выполненный сложный трюк.

— Но почему вы обратились именно ко мне? — спросил я.

— Да я слыхала, сэр, что вы и сами такое письмецо получили, вот и подумала: уж джентльмен из Лондона знает, что с этим делать.

— На вашем месте, я обратился бы в полицию. В конце концов, этому надо положить конец.

Мое предложение явно не понравилось миссис Бейкер.

— Ах нет, сэр, только не в полицию!

— Но почему?

— Никогда я с полицией не связывалась! Ни я, ни родня моя…

— Очень возможно. Но с таким делом может справиться только полиция.

— Значит, идти к Берту Рандлу?

Берт Рандл был здешним констеблем, это я знал.

— Кто-нибудь в участке всегда есть, сержант или инспектор.

— Значит, идти в участок?

В голосе миссис Бейкер звучали недоверие и упрек. Мне это стало надоедать.

— Мне больше нечего вам посоветовать.

Миссис Бейкер помолчала, явно разочарованная. Потом с печалью в голосе сказала:

— А надо бы положить этому конец, сэр. Иначе быть беде.

— Эти письма, как я вижу, уже наделали бед, — заметил я.

— Боюсь, как бы не пролилась кровь, сэр. От молодых парней чего угодно можно ждать. Да и те, что постарше, тоже не намного их умнее.

— А многие такие письма получают? — спросил я.

Миссис Бейкер утвердительно кивнула.

— И ведь чем дальше, тем хуже. Вот хоть Бидл с женой, что содержат «Синий кабан». Жили себе в мире и согласии. А теперь от этих писем он стал бог знает что думать, хотя на то нет никакой причины.

— Миссис Бейкер, а нет ли у вас хоть каких-то догадок относительно того, кто все это пишет? — спросил я.

К моему удивлению, она снова закивала головой:

— О да, есть, сэр.

— Кто же?

Я никак не думал, что она с такой готовностью назовет имя, но она очень уверенно произнесла:

— Миссис Клит, сэр. Мы все на нее думаем. Кто же как не она?

В то утро на меня обрушилось столько имен, что я совсем запутался.

— И кто же такая миссис Клит?

Миссис Клит, как выяснилось, жена старого садовника и живет в домике, стоявшем у дороги на мельницу. Однако дальнейшие расспросы не дали результатов. На вопрос, почему именно миссис Клит пишет такие письма, миссис Бейкер отвечала неопределенно:

— Это на нее похоже.

Наконец я отступился и отпустил ее, еще раз посоветовав идти в полицию, чего миссис Бейкер явно не собиралась делать. Как видно, я не оправдал ее ожиданий.

Я стал обдумывать наш разговор. Как бы ни были туманны ее доводы, если миссис Клит подозревает вся деревня, это о чем-то говорит. Я решил посоветоваться с Гриффитсом. Он должен знать эту Клит. Если он сочтет нужным, он или я сообщим полиции, что она — виновница всех неприятностей.

Я подгадал свой визит к Гриффитсу к окончанию приема больных.

Когда удалился последний пациент, я вошел в приемную.

— А, это вы, Бертон.

— Да, хочу с вами поговорить.

Я пересказал ему свою беседу с миссис Бейкер и сообщил главное: у всех сложилось мнение, что письма рассылает миссис Клит.

— Тут все не так просто.

— Значит, по-вашему, это не она?

— Возможно, конечно, но вряд ли.

— Почему же вся округа убеждена, что именно она?

— Понимаете ли, — улыбнулся он, — миссис Клит — местная ведьма.

— Боже милостивый! — вырвалось у меня.

— Конечно, в наше время это звучит довольно дико. И тем не менее в народе еще жива вера в то, будто есть такие люди — и даже целые семьи, которых лучше… ну не сердить, что ли. Миссис Клит из рода знахарей, и очень старательно поддерживает свою «ведьминскую» репутацию. Весьма своеобразная личность, любительница напускать туману и пугать обывателей. Поранит, скажем, чей-нибудь ребенок себе руку, или ушибется, или подхватит свинку, она тут же понимающе кивает и говорит: «Понятно, ведь это он на прошлой неделе лазил ко мне за яблоками» или «Это ведь он таскал за хвост мою кошку». Многие матери стали просто прятать от нее детей. Другие, наоборот, откупаются медом и пирогами, лишь бы только она не наводила «порчу» на их семью. Скажете, суеверия? Согласен, но они весьма живучи в таких местах. Поэтому многие думают, что и в этом деле замешана она.

— А на самом деле?

— Это не в ее духе. Тут все гораздо серьезнее…

— А у вас лично никто не вызывает подозрения?

Он покачал головой, но взгляд его был каким-то отсутствующим.

— Нет, — подумав, сказал он, — просто ума не приложу, кто это может быть. Но у меня такое чувство, Бертон, что может случиться беда.

2

Вернувшись домой, я увидел на ступеньках нашей веранды Меган. Она сидела, уткнув в колени подбородок.

— Хеллоу! — приветствовала она меня со свойственной ей бесцеремонностью. — Можно мне остаться у вас на ленч?

— Конечно, — сказал я.

— Если котлеты или что-то еще, что трудно делится и на меня не хватит, ничего страшного! — крикнула она мне вслед, когда я направился на кухню сообщить Партридж, что к ленчу нас будет трое.

Мне послышалось, будто Партридж фыркнула. Во всяком случае, она и без слов дала понять, что о мисс Меган она не слишком высокого мнения.

Я вернулся на веранду.

— Ну что, все в порядке? — с тревогой спросила Меган.

— Полный порядок. Будет ирландское жаркое.

— Ну это вроде как похлебка, верно? Много картошки и подливы.

— Точно, — сказал я.

Я достал сигареты и предложил одну Меган. Она покраснела.

— Не хочешь?

— Нет, я не курю. Но очень приятно, что вы предложили. Точно взрослому человеку.

— А разве ты не взрослый человек? — спросил я.

Меган покачала головой и вдруг стала демонстрировать мне свою длинную ногу в запыленном башмаке.

— Я заштопала чулки, — объявила она с гордостью.

Я не знаток по части штопки, но мне показалось, что сильно стянутый на месте дырки чулок, зашитый к тому же ниткой другого цвета, нельзя считать особым достижением.

— С дыркой было удобнее, — вздохнула Меган. — Так очень тянет.

— Похоже на то, — согласился я.

— А ваша сестра хорошо штопает?

Я попытался вспомнить, видел ли я когда-либо Джоанну за подобным занятием.

— Не знаю, — признался я.

— Что она делает, когда у нее на чулке образуется дырка?

— Полагаю, — сказал я неохотно, — она его выбрасывает и покупает новые.

— И правильно делает, — сказала Меган. — Но я так не могу. Мне выдают сорок фунтов в год. На это много не купишь.

Я понимающе кивнул.

— Если бы я носила черные чулки, можно было бы замазать кожу чернилами, — сказала Меган печально. — В пансионе я так и делала. А воспитательница, которая следила за нашей одеждой, к счастью, плохо видела.

Некоторое время мы молчали, я курил трубку.

Нам было очень уютно.

И тут вдруг Меган выпалила:

— Наверное, вы тоже находите меня ужасной?

От неожиданности я выронил трубку изо рта, и она разлетелась на кусочки. Это была необыкновенно красивая, облагороженная огнем пенковая трубка.

— Посмотри, что ты наделала! — с досадой воскликнул я.

Но эта непредсказуемая девчонка ничуть не смутилась и лишь обезоруживающе улыбнулась.

— А вы мне очень нравитесь, — сказала она.

У меня потеплело на сердце. Нечто подобное, как мне кажется (возможно я ошибаюсь), могла бы сказать своему хозяину собака, если бы умела говорить. Я подумал, что у Меган, при всем ее внешнем сходстве с лошадкой, характер все же скорее как у собаки. В общем, что-то нечеловечье в ней явно имеется.

— Что ты такое сказала? — спросил я, собирая кусочки любимой трубки. — То есть спросила?

— Я сказала, что вы, наверное, считаете меня ужасной, — повторила Меган, но уже совсем другим тоном.

— Почему я должен так считать?

Меган ответила серьезно:

— Потому что я такая и есть.

— Не говори глупостей, — строго сказал я.

Меган покачала головой.

— Вот и вы туда же. А ведь на самом деле я совсем не дурочка. Хотя все думают, что дурочка. Они не знают, что я вижу их насквозь и… как же я их ненавижу…

— Ненавидишь?

— Да. — Ее печальные, совсем не детские глаза смотрели на меня, не мигая. Это был долгий и грустный взгляд. — Вы бы тоже всех их ненавидели, если бы у вас все сложилось, как у меня, — сказала она. — Если бы вы никому не были нужны.

— А не слишком ли ты мрачно настроена? — спросил я.

— Так всегда говорят, — сказала Меган, — когда скажешь правду. А ведь это правда. Я никому не нужна и знаю, почему. Мама меня совсем не любит. Наверное, я напоминаю ей отца, который был с ней очень жесток, говорят, он был ужасный человек. Но матери не могут сказать ребенку, что не любят его… или просто бросить. Или как кошки… съесть и все. Ведь съедают же кошки котят, которые им не нравятся. И, по-моему, это правильно. Не остается ничего лишнего. А человечьим матерям приходится держать детей при себе и терпеть их… Раньше меня можно было сплавить в пансион… На самом деле маме хотелось бы жить только с отчимом и братьями.

— Мне кажется, ты уж слишком мрачно на все смотришь. — Не очень уверенно сказал я. — Но если предположить, что ты в чем-то права, возникает вопрос: почему бы тебе не уехать и не начать как бы с нуля?

Она странно, совсем не по-детски, усмехнулась.

— То есть чем-то заняться? И зарабатывать себе на жизнь? — Да.

— А чем?

— Ну, можно ведь чему-то выучиться. Стенографии, машинописи, бухгалтерскому учету.

— Я, наверное, не смогла бы. В некоторых вещах я страшно тупа. А кроме того…

— Что кроме того?

Она говорила со мной, слегка отвернувшись, но теперь снова повернулась ко мне. Лицо ее раскраснелось, глаза были полны слез.

— С какой стати мне уезжать? — В ее голосе опять послышалась ребяческая обида. — Позволить им выжить меня отсюда? Раз они все не хотят, я специально останусь. Они еще получат… Гады! Ненавижу! Весь Лимсток ненавижу. Все здесь считают меня тупицей и уродиной. Ну и пусть, я им еще покажу! Я… я…

Этот детский приступ ярости вызвал у меня жалость.

За углом дома послышались шаги.

— Встань! — сказал я сердито. — Живо в дом, через гостиную наверх в ванную. Как следует умойся! Давай, давай!

Она неловко вскочила и послушно ринулась в дом — как раз когда из-за угла показалась Джоанна.

— Уф! Жарко! — Она уселась рядом со мной, обмахивая лицо концом тирольского шарфа, который был повязан у нее на голове. — Я сделала важное открытие. Пройдя пару миль, поняла, что в этих проклятых кроссовках совсем не нужны дырочки. В них попадают колючки. А знаешь, Джерри, не завести ли нам собаку.

— Можно. Кстати, к нам на ленч пришла Меган.

— Отлично.

— Она тебе нравится? — спросил я.

— Мне кажется, она подменыш, — сказала Джоанна. — Ну знаешь, которых феи оставляют взамен украденного ребенка. Где еще такое встретишь. Ну, пойду умоюсь.

— Погоди, там Меган.

— Она тоже с прогулки?

Джоанна достала зеркальце и долго разглядывала свое лицо.

— Не нравится мне эта помада, — наконец сказала она.

На пороге веранды показалась Меган. Спокойная и… почти без следов недавней бури. Она опасливо взглянула на Джоанну.

— Привет! — сказала та, все еще занятая своим лицом. — Очень рада, что ты пришла к нам на ленч. Боже, на носу появилась веснушка. Надо срочно что-то делать. Веснушки — дело серьезное… и слишком уж шотландское.

На веранду вышла Партридж и сухо объявила, что ленч подан.

— Пошли! — сказала Джоанна, вставая. — Умираю с голоду!

Она взяла Меган за руку и повела в дом.

Глава 5

1

Я только сейчас заметил, что в моем повествовании имеется пробел. Я же практически ничего не рассказал о миссис Дэйн Колтроп, да и о самом преподобном Калебе Дейне Колтропе.

Между тем и викарий, и его жена были личностями примечательными. Большего затворника, чем Дэйн Колтроп, я не встречал. Человек не от мира сего. Его жизнь — это кабинет, книги и история церкви, ранний период. Тут он был знатоком. Миссис Дэйн Колтроп, напротив, интересовалась всем столь живо, что это даже пугало. Я, наверное, оттого так долго не упоминал о ней, что с самого начала ее побаивался. Она была женщиной твердого характера, почти универсальных познаний, совсем не похожая на типичную жену викария. Однако, написав это, я засомневался: а что я, собственно, знаю о женах викариев?

Единственная, которая мне вспоминается, была тихим и бесцветным созданием, преданным своему здоровяку супругу, обладавшему просто магнетическим даром привлекать сердца и души прихожан. Сама же она просто двух слов не могла связать и разговаривать с нею было истинным мучением.

Прочие же познания о женах викариев в основном почерпнуты мною из романов, а там их всегда выводят в виде кумушек, всюду сующих нос и изрекающих пошлости. Таких карикатурных персонажей в жизни, скорее всего, не бывает.

Миссис Дэйн Колтроп никуда не совала свой нос, но каким-то непостижимым образом все обо всех знала. Скоро я обнаружил, что ее побаивается почти вся округа. Она не давала советов и ни во что не вмешивалась, но для каждой нечистой совести в Лимстоке она воплощала Всевидящего Судию.

Никогда я не встречал женщины более безразличной к бытовым мелочам. В жаркие дни она могла появиться в костюме из твида. А во время дождя и даже мокрого снега с рассеянным видом выбежать на улицу в веселеньком ситцевом платье — сам видел. У нее было худое, породистое лицо, она чем-то напоминала борзую, а речь ее отличалась поразительной искренностью.

На следующий день после того, как у нас побывала Меган, она остановила меня на Главной улице, в который раз повергнув в изумление… Ибо миссис Колтроп не ходила, а мчалась, а глаза ее были постоянно устремлены вдаль, и вам казалось, что она видит не вас, а некий предмет — где-то на линии горизонта.

— О! Это же мистер Бертон! — воскликнула она с таким ликующим видом, точно ей только что удалось разгадать крайне трудную головоломку.

Я признался, что я действительно мистер Бертон, и тогда миссис Дэйн Колтроп нехотя отвела взгляд от таинственного предмета и остановила на мне.

— Интересно, зачем же мне нужно было вас видеть? — спросила она.

Этого я никак не мог знать. Она наморщила лоб, стараясь вспомнить.

— И по какому-то очень неприятному поводу, — уточнила она.

— Очень жаль, если это так, — сказал я, заинтригованный.

— А! — вскричала миссис Дэйн Колтроп. — Вспомнила! Я страдаю от любви к А. Вот-вот. Анонимные письма! Что это за историю с анонимными письмами вы тут затеяли?

— Ничего я не затевал, — ответил я. — Письма были и до меня.

— Но пока вас не было, никто их не получал, — обличающим тоном сказала миссис Дэйн Колтроп.

— Получали, миссис Колтроп. Это началось гораздо раньше.

— Ах как мне это не нравится! — Ее взгляд снова устремился куда-то вдаль. — Я чувствую, что здесь что-то не то.

Здешние жители совсем не такие. Конечно, и у нас тут есть зависть, злоба, ну и… разные мелкие грешки. И все же не думала, что кто-то способен… Нет, не думала. Меня это очень угнетает, ведь уж мне-то следовало знать…

Ее прелестные глаза снова оторвались от горизонта и встретились с моими. В этих глазах я прочел тревогу и по-детски наивное удивление.

— Почему вам следовало знать? — спросил я.

— Потому что обычно я знаю. Я всегда чувствовала, что это моя обязанность. Калеб проповедует Писание и совершает обряды. Таковы обязанности священника. Но коль скоро священникам дозволено вступать в брак, то, полагаю, долг его жены — знать чувства и мысли его прихожан, даже если она не может на них повлиять. А я не имею ни малейшего понятия, кто у нас способен… — Она не договорила, потом рассеянно добавила: — И до чего же глупы эти письма!

— А вам тоже?.. — спросил я несколько смущенно, но миссис Дэйн Колтроп ответила очень непринужденно, еще больше раскрывая глаза:

— Да, два или три… Не помню точно, что в них было. Кажется, какие-то глупости насчет Калеба и школьной учительницы. Это ведь надо! У Калеба нет ни малейшей склонности к блуду. И никогда не было, к счастью, ведь он как-никак викарий.

— Безусловно, — согласился я.

— Калеб был бы просто святым, — сказала миссис Дэйн Колтроп, — если бы не его чрезмерная страсть к книгам.

Как реагировать на это высказывание, я не знал, но тут миссис Дэйн внезапно вернулась к письмам, вконец меня озадачив:

— Вообще говоря, для любителя подобных вещей у нас много чего имеется, но вам этого в письмах почему-то нет…

— Я бы не сказал, что письма грешат излишней сдержанностью, — заметил я с горечью.

— Но их автор, видимо, ничего не знает о том, что тут творится на самом деле.

— То есть?

Ее прелестные глаза снова встретились с моими.

— Да-да! Здесь у нас немало прелюбодеев и вообще разных постыдных секретов. Почему же он не пишет о них? — Она умолкла, потом неожиданно спросила: — А что было в вашем письме?

— Там говорилось, что моя сестра вовсе мне не сестра.

— А на самом деле? — без тени смущения тут же спросила миссис Дэйн Колтроп, скорее даже с чисто дружеским интересом.

— Джоанна? Конечно, сестра.

Миссис Дэйн Колтроп кивнула.

— Вот я и говорю, о чем написать, всегда найдется…

Ее ясные глаза задумчиво меня изучали, и я вдруг понял, отчего весь Лимсток побаивается миссис Колтроп.

В жизни любого человека есть тайные главы, и он надеется, что их никогда никто не прочтет. Но мне показалось, будто для миссис Колтроп тайн не существует.

То был единственный раз, когда, услышав бодрый и громкий голос Эме Гриффитс, я почувствовал радость.

— Привет, Мод! Как хорошо, что я вас встретила. Я думаю, что нам нужно перенести день открытия нашей ярмарки. Доброе утро, мистер Бертон. Ну да мне надо бежать к бакалейщику, кое-что заказать. До встречи в институте.

— Конечно-конечно, — сказала миссис Дэйн Колтроп.

Эме Гриффитс вошла в универмаг.

— Бедняжка! — сказала миссис Дэйн Колтроп.

Эме — бедняжка? Я просто не знал, что думать.

Но она уже снова обратилась ко мне:

— Знаете, мистер Бертон, я боюсь…

— Вы имеете в виду эти письма?

— Да, потому что это означает… должно означать… — Она задумалась, слегка прищурив глаза, потом сказала медленно, точно решала задачу, — слепую ненависть… да, слепую ненависть. Но даже слепец может случайно попасть в самое сердце. А что тогда, мистер Бертон?

Это нам предстояло узнать меньше чем через сутки.

2

Страшную весть принесла Партридж. Такие события приятно ее возбуждают. Сообщая дурныше новости, она всегда дергает носом, и вид у нее страшно воодушевленный.

Когда она вошла в комнату Джоанны, нос у нее подергивался, глаза блестели, а губы были поджаты, выражая ненатуральную скорбь. Поднимая жалюзи, она сообщила, что произошло нечто ужасное.

Джоанне, с ее лондонскими привычками, требуется по утрам пара минут, чтобы окончательно проснуться.

— О-о?.. — сонно выдохнула она и перевернулась на другой бок.

Партридж поставила возле кровати утренний чай и повторила:

— Ужасно! Я просто ушам своим не поверила.

— Что ужасно? — спросила Джоанна, пытаясь открыть глаза.

— Бедная миссис Симмингтон… — Партридж выдержала драматическую паузу. — Скончалась!..

— Скончалась? — Джоанна села на постели, окончательно пробудившись.

— Да, мисс, вчера после полудня… и хуже того — сама с собой покончила.

— Не может быть! — Джоанна не верила собственным ушам. От миссис Симмингтон как-то трудно было ждать чего-либо в этом роде.

— Да, мисс, покончила. Конечно, ее до этого довели, бедную.

— Довели? — У Джоанны мелькнула догадка: — Неужели опять?

Она вопросительно взглянула на Партридж, и та кивнула:

— Да, оно самое… Очередное поганое письмо.

— И что же в нем было?

Этого, к сожалению, Партридж узнать не удалось.

— Письма, конечно, мерзкие, — сказала Джоанна. — Но с какой стати из-за них кончать самоубийством?

Партридж фыркнула и многозначительно заметила:

— Случается, что пишут и правду, мисс.

— Боже! — вырвалось у Джоанны.

Когда Партридж удалилась, Джоанна быстро выпила чай и, накинув халат, поспешила с этой новостью ко мне.

Я вспомнил слова Оуэна Гриффитса. Рано или поздно какой-то выстрел попадет в цель. Вот и попал в миссис Симмингтон. Видимо, у нее была какая-то тайна, хотя это было совсем на нее не похоже… Правда, подумал я, при всей ее практической сметливости, она едва ли была сильной натурой. Скорее из тех, кто нуждался в поддержке и легко мог сломаться.

Джоанна, толкнув меня в бок, спросила, о чем это я задумался.

Я повторил слова Оуэна.

— Ну конечно! — ехидным голоском воскликнула Джоанна. — Он, оказывается, знал заранее. Корчит из себя неизвестно кого и думает, что все знает.

— Он действительно умный человек, — заметил я.

— Прежде всего самоуверенный, — вспылила Джоанна. — Возмутительно самоуверенный! — И уже другим тоном сказала: — Какое горе для ее мужа. И для дочери. Как ты думаешь, в каком сейчас состоянии Меган?

Этого я представить не мог. Удивительно — мысли и чувства Меган всегда были непредсказуемы.

Джоанна тоже так считала.

— Ну конечно, откуда нам знать? Ведь ее подкинули феи.

Помолчав, она спросила:

— Как ты думаешь, она согласилась бы пару деньков побыть у нас? Пережить такое в ее возрасте…

— Можем им предложить, — поддержал я.

— С детьми намного проще. При них гувернантка. Но для-такого создания, как Меган, это невыносимо.

Очень возможно, подумал я, представив, как Элси Холланд изрекает одну банальность за другой и каждую минуту предлагает «чашечку чаю». Добрейшее создание, но совсем не то, что подходит эмоциональной натуре.

Я и сам подумывал пригласить Меган, и был рад, что Джоанне это тоже пришло в голову, без моей подсказки.

После завтрака мы отправились к Симмингтонам.

Мы с Джоанной немного нервничали, опасаясь что наш приход сочтут нездоровым любопытством. К счастью, у ворот мы встретили Оуэна Гриффитса, как раз оттуда выходившего. Вид у него был встревоженный и озабоченный.

Тем не менее он сердечно со мной поздоровался:

— Доброе утро, рад вас видеть, Бертон. Видите, случилось то, чего я очень опасался! Такая вот чертовщина!

— Доброе утро, доктор Гриффитс, — громко сказала Джоанна, обычно так она разговаривает с самой глухой из наших теток.

Гриффитс вздрогнул и покраснел.

— О, доброе утро, мисс Бертон.

— Мне показалось, что вы меня не заметили, — съязвила Джоанна.

Оуэн Гриффитс покраснел еще больше, окончательно смутившись.

— Виноват… Я так задумался, что действительно не заметил…

— А ведь тем не менее это я, — продолжала безжалостная Джоанна. — В натуральную величину.

— Сейчас ты выглядишь довольно мелкой, — сурово сказал я и снова обернулся к Гриффитсу: — Мы с сестрой подумали, что хорошо бы забрать Меган на несколько дней к нам. Как вы считаете? Я не хотел бы выглядеть назойливым… но бедной девочке сейчас здесь, наверное, жутко. Что, по-вашему, скажет Симмингтон?

Гриффитс некоторое время обдумывал мое предложение.

— По-моему, это было бы очень хорошо, — сказал он наконец. — Девочка очень нервная, и с непростым характером. Мисс Холланд, конечно, молодец — все взяла в свои руки. Но с нее довольно двух мальчиков и самого Симмингтона. Он сейчас в полной прострации.

— Как я слышал… это самоубийство?

Гриффитс кивнул:

— О да! О несчастном случае не может быть и речи. Она написала на листке бумаги: «Не могу больше». Письмо она, очевидно, получила с вечерней почтой. Конверт лежал на полу возле кресла, а само письмо было скомкано и брошено в камин.

— Что же там?.. — Я осекся, ужаснувшись своей бестактности. — О, прошу прощения!

Гриффитс невесело усмехнулся.

— Ну что вы. На дознании его все равно придется огласить. Без этого не обойтись. Письмо, как и прочие, написано в весьма грубых выражениях. Там недвусмысленно намекается, что младший из мальчиков, Колин, — не сын Симмингтона.

— Неужели вы полагаете, что это может быть правдой? — с недоверием спросил я.

Гриффитс пожал плечами.

— Не мне об этом судить. Я здесь всего пять лет. Мне всегда казалось, что Симмингтоны живут душа в душу и очень любят своих детей. Мальчик действительно не похож на родителей, в особенности из-за своих рыжих волос. Но ведь бывает, ребенок наследует внешность деда или бабки.

— Вероятно, это несходство и дало кому-то гнусненький повод. Нанесли, что называется, удар наудачу.

— Да, видимо, так оно и есть. В этих проклятых письмах не столько фактов, сколько всепоглощающей, нечеловеческой злобы.

— Да нет, на этот раз, видимо, попали в точку, — сказала Джоанна. — Так просто она вряд ли бы покончила с собой.

— Не знаю, не знаю, — неуверенно проговорил Гриффитс. — Она была не совсем здорова — склонность к истерии. Я лечил ее, но с переменным успехом. Возможно, это письмо спровоцировало у нее приступ, и она решила свести счеты с жизнью. Возможно, она внушила себе, что муж поверит во всю эту мерзость и захочет с ней разойтись. В общем, страх потерять семью мог быть настолько сильным, что она сочла за благо со всем этим покончить.

— Самоубийство в состоянии аффекта, — сказала Джоанна.

— Вот именно. Думаю, что коронеру[72] я с полным основанием могу рекомендовать для вердикта именно такую формулировку.

— Понимаю, — сказала Джоанна.

Что-то в ее тоне задело Оуэна, и он сердито сказал:

— Именно так, с полным основанием. Вы не согласны, мисс Бертон?

— Да нет, согласна, — ответила Джоанна. — На вашем месте, я сделала бы то же самое.

Недоверчиво на нее посмотрев, Оуэн медленно удалился. Мы с Джоанной вошли в дом.

Входная дверь была открыта, и мы сочли, что можно не звонить, тем более что явственно слышали голос Элси Холланд.

Она разговаривала с мистером Симмингтоном. Он скорчившись сидел в кресле и, видимо, плохо понимал, что творится вокруг.

— Но, мистер Симмингтон, вам непременно что-нибудь нужно поесть. Вы почти не завтракали, разве это можно назвать завтраком? И вчера вечером ничего не ели. Только вам еще не хватало заболеть, вам сейчас очень нужны силы. И доктор это сказал.

— Вы так добры, мисс Холланд, но… — безжизненным голосом пробормотал Симмингтон.

— Чашечку крепкого чая, — сказала Элси Холланд, настойчиво предлагая свое испытанное средство.

Я бы лучше дал бедняге виски с содовой, и покрепче. Это ему было гораздо нужнее. Но он покорно взял чашку с чаем и поднял глаза на Элси.

— Не знаю, как благодарить вас, мисс Холланд, за все, что вы делаете. Я перед вами в неоплатном долгу.

Девушка покраснела, но явно была рада похвале.

— Вам тоже спасибо — за ваши слова, мистер Симмингтон. Позвольте же мне помочь, я сделаю все, что в моих силах. За детей не волнуйтесь. Я все сделаю. Служанок я успокоила. Может, нужно кому-нибудь написать или позвонить… только скажите.

— Вы очень добры, — повторил Симмингтон.

Элси Холланд обернулась и, увидев нас, поспешила выйти нам навстречу, в холл.

— Не правда ли, ужасно? — сказала она шепотом.

Я подумал, что она и в самом деле очень славная девушка. Добрая, мягкая, отзывчивая, всегда готова прийти на помощь в трудную минуту. Ее прекрасные голубые глаза слегка покраснели, видимо, она не могла сдержать слез, оплакивая покойную хозяйку.

— Можно вас на несколько слов? — попросила Джоанна. — Мы просто не хотим беспокоить мистера Симмингтона.

Элси Холланд понимающе кивнула головой и провела нас в столовую, по другую сторону от входа.

— Да, это ужасно, — сказала она. — Такой удар! Кто бы ожидал чего подобного? Сейчас я, правда, вспоминаю, в последнее время она была какая-то странная. Все время нервничала, плакала. Я думала, ей просто нездоровится, хотя доктор Гриффитс говорил, что у нее ничего серьезного. А иногда она делалась такой раздражительной, что я просто не знала, как к ней подступиться.

— Мы, собственно, вот зачем пришли, — сказала Джоанна. — Мы хотим забрать к себе Меган, на несколько дней. Если она, конечно, захочет.

Элси Холланд удивленно вскинула брови.

— Меган? — сказала она с сомнением в голосе. — Право, не знаю. Конечно, это очень мило с вашей стороны. Но она такая странная… Никогда не знаешь, чего от нее ждать…

— Мы подумали, что и вам было бы легче, — добавила Джоанна.

— Ну да… конечно… Мне приходится присматривать за мальчиками — пока они с кухаркой… а бедному мистеру Симмингтону требуется столько заботы. А еще разные дела, хлопоты! Да, для Меган совсем не остается времени. Сейчас она вроде бы наверху, в детской. Ото всех прячется, я уж и не знаю…

Джоанна бросила мне быстрый взгляд. Я выскользнул из комнаты и поднялся наверх.

Детская была на самом верху. Я открыл дверь и вошел. Окна нижней комнаты выходили в сад, и шторы там не были опущены. Но здесь окно выходило на улицу, и штору, как подобает в случаях траура, опустили.

В сером полумраке я увидел Меган. Она сжалась в комок на диване, стоявшем у дальней стены, и была похожа на зверька, оцепеневшего от страха.

— Меган, — сказал я, подходя ближе и невольно приняв тон, каким успокаивают испуганного зверька. Хорошо еще, что у меня не было морковки или куска сахара, не то бы протянул ей.

Она взглянула на меня, но не шевельнулась, и лицо ее оставалось прежним.

— Меган, — повторил я, — мы с Джоанной хотим пригласить тебя к себе. Не хочешь пожить у нас немного?

— У вас? В вашем доме? — глухо прозвучало из полумрака.

— Ну да.

— Вы заберете меня отсюда?

— Да, милая.

Она вдруг начала дрожать. Я даже испугался за нее, у меня застучало сердце.

— Да, пожалуйста, заберите меня отсюда! Пожалуйста! Тут так страшно, я чувствую себя такой гадкой… Ужасно гадкой.

Я подошел ближе и она вцепилась в рукав моего пиджака.

— Я такая трусиха. Я и не знала, что я такая трусиха.

— Успокойся, чудачка, — сказал я. — Такое кого хочешь сведет с ума.

— Мы можем прямо сейчас уйти? Сию минуту?

— Думаю, тебе надо кое-что взять с собой.

— Что взять? Зачем?

— Все дело в том, — сказал я, — что ты можешь рассчитывать на постель, ванну и крышу над головой. Но не мечтай, что я отдам тебе свою зубную щетку.

Она слабо усмехнулась.

— Да, конечно. Что-то я совсем не в себе. Не обращайте внимания. Пойду соберусь. А вы не уйдете? Вы будете меня ждать?

— Мы подождем у входа.

— Спасибо. Большое спасибо. Простите, я просто не в себе. Вы даже представить не можете, как страшно, когда умирает мать.

— Я знаю, — сказал я.

Я ласково похлопал ее по спине, она, вспыхнув, бросила на меня благодарный взгляд и исчезла в соседней комнате. Я спустился вниз.

— Меган нашлась, — сказал я. — Сейчас придет.

— Ну вот и славно! — воскликнула Элси Холланд. — У вас она немного рассеется. Она ведь очень нервная. С ней ужасно трудно. И мне будет полегче. Вы очень добры, мисс Бертон. Надеюсь, она не будет вам в тягость. Боже, телефон звонит! Я сейчас. Мистер Симмингтон не в состоянии…

Она выбежала из комнаты.

— Ну просто ангел-хранитель! — ласково пропела Джоанна.

— Ты как-то нехорошо это сказала, — заметил я. — Она и в самом деле добрая, славная девушка и много чего умеет.

— О да, очень много. И при этом знает себе цену.

— Джоанна, это тебя недостойно, — пристыдил ее я.

— А и правда, почему бы ей себя не показать?

— Вот именно.

— Не выношу, когда люди вот так довольны собой, — сказала Джоанна. — Они пробуждают во мне худшие инстинкты. А что Меган?

— Забилась в комнате и очень напоминает раненую газель.

— Бедная девочка! Она быстро согласилась?

— Быстрее и быть не может!

Из холла донеслось постукивание, означавшее, что Меган спускается с лестницы, таща свой чемодан. Я поспешил ей на помощь, Джоанна, стоя за моей спиной, торопила:

— Скорее. Я и так уже дважды отказалась от «чашечки горячего чая».

Мы вышли к машине. Мне было не слишком приятно, что запихивать чемодан в багажник пришлось Джоанне. Я уже обходился одной палкой, но на подобные подвиги способен еще не был.

— Залезай в машину, — сказал я Меган.

Я уселся рядом. Джоанна нажала на газ, и мы поехали в «Золотой дрок».

Едва мы вошли в гостиную, Меган села на стул и заплакала. Она плакала совсем по-детски, можно сказать, ревела. Я пошел на поиски каких-нибудь успокоительных капель, а Джоанна растерянно стояла рядом с Меган и не знала, что делать.

Извините… я веду себя как дурочка, — услышал я сквозь всхлипывание.

— Да будет тебе, — ласково уговаривала ее Джоанна. — На, возьми еще платок.

Платок был, видимо, взят. А я вернулся с полным до краев стаканом.

— Что это? — спросила Меган, когда я протянул его ей.

— Коктейль.

— Нет, правда? — Слезы ее мгновенно высохли. — Никогда еще не пробовала коктейля.

— Когда-то надо начинать, — заметил я.

Меган осторожно пригубила, и на ее лице засияла улыбка, она запрокинула голову и выпила все залпом.

— Как вкусно! Можно еще один?

— Нет, — сказал я.

— Почему?

— Минут через десять сама поймешь, почему.

— О! — Меган обернулась к Джоанне. — Мне так стыдно. И чего разревелась. Сама не знаю. Ведь я очень рада, что я здесь.

— Вот и хорошо! — сказала Джоанна. — Мы тоже очень этому рады.

— Нет-нет. Вы так говорите, потому что вы добрая. Но я все равно вам благодарна!

— Пожалуйста, не надо! — воскликнула Джоанна. — Мне даже неловко. Мы действительно очень рады. А то мы с Джерри уж не знаем, о чем друг с другом разговаривать.

— А теперь, у нас будут всякие интересные дискуссии, — добавил я, — например о Гонерилье и Регане.

Меган улыбнулась.

— Я над этим думала и, кажется, нашла ответ. Все произошло из-за их ужасного отца, который хотел, чтобы все к нему подлизывались. Если человеку все время приходится говорить «спасибо», «как вы добры» и тому подобное, у него внутри обязательно возникает протест. Для разнообразия ему захочется сказать что-нибудь гадкое. И вот ему вдруг разрешают высказаться… а с непривычки можно наговорить лишнего… Ведь правда, Лир — ужасный старик? То есть я хочу сказать, что он заслуживал, чтобы Корделия его одернула.

— Вижу, — сказал я, — что у нас будет много интересных бесед о Шекспире.

— Вы оба, очевидно, во многом разбираетесь, — сказала Джоанна. — А я, признаться, ужасно скучала над Шекспиром. Особенно над этими длиннющими сценами, где все напиваются до чертиков. Хотя считается, что это забавно.

— Кстати о пьянстве, — я обернулся к Меган, — как ты себя чувствуешь?

— Спасибо, хорошо.

— И голова не кружится? Не видишь двух Джоанн вместо одной?

— Нет. Просто все время хочется болтать.

— Замечательно! — сказал я. — У тебя определенно талант не пьянеть. Если ты, конечно, не лукавишь и это действительно первый коктейль в твоей жизни.

— Да, первый.

— Молодец. Во всяком случае, одно ценное качество у тебя уже есть, — изрек я.

Джоанна повела Меган наверх — распаковывать чемодан.

Вошла Партридж и с кислым видом сообщила, что приготовила к ленчу только две порции заварного крема. Ну и как ей теперь быть?

Глава 6

1

Три дня спустя состоялось дознание. Его хотели провести без излишнего шума, но народу собралось довольно много. Джоанна доложила мне, что все до одной местные кумушки здесь.

Было установлено, что миссис Симмингтон умерла между тремя и четырьмя часами пополудни. В это время в доме больше никого не было. Симмингтон был у себя в конторе. Служанок отпустили на выходной, Элси Холланд гуляла с детьми, а Меган уехала кататься на велосипеде.

Письмо, видимо, пришло с дневной почтой. Миссис Симмингтон вынула его из почтового ящика и прочла. Совершенно потрясенная, она пошла в чулан, достала цианистый калий, который держали там для уничтожения осиных гнезд, развела его в стакане воды и выпила, но сперва написала записку, в которой выплеснула все свое отчаяние: «Не могу больше…»

Оуэн Гриффитс огласил медицинское заключение и повторил то, что уже говорил нам с Джоанной: расстроенные нервы, ослабленный организм. Коронер был очень сдержан и тактичен. Он с яростным негодованием осудил тех, кто пишет подобные мерзости. Сказал, что автор этого злобного и лживого письма несет моральную ответственность за убийство. Выразил надежду, что полиция очень скоро обнаружит виновного и возбудит против него (или нее) уголовное дело. Столь подлое деяние должно быть наказано по всей строгости закона. Руководствуясь выводами коронера, присяжные вынесли вердикт: самоубийство, совершенное в состоянии аффекта.

Коронер сделал все возможное. Оуэн Гриффитс тоже. Но пробираясь в тесной толпе сгорающих от любопытства деревенских женщин, я услышал знакомый шепоток: «А я скажу, дыма без огня не бывает. Если б ничего не было, неужто она на такое решилась бы?..»

В ту минуту я ненавидел Лимсток, его узкий мирок и его кумушек.

2

Сейчас мне уже трудно вспомнить все подробности, да еще по порядку. Потому что на память сразу приходит инспектор Нэш. Его появление у нас было бесспорно важной вехой в распутывании этого дела. Однако я точно помню, что к нам в гости регулярно заходили какие-то люди из местных жителей, причем каждое посещение было по-своему интересно и позволяло много чего узнать о самом госте.

Эме Гриффитс пришла на следующее утро после дознания. Как всегда, она была переполнена энергией и, как всегда, почти сразу вызвала у меня раздражение. Джоанны и Меган дома не было, так что принимать гостью пришлось мне.

— Доброе утро, — сказала мисс Гриффитс. — Я слышала, что Меган Хантер сейчас у вас.

— Совершенно верно.

— Очень похвально с вашей стороны. Вам с ней, наверное, нелегко. Я пришла сказать, что, если хотите, она может побыть и у нас. В нашем доме я сумею найти ей какое-нибудь полезное занятие.

Я взглянул на Эме Гриффитс с отвращением.

— Вы необыкновенно добры, — сказал я. — Но нам нравится, что она у нас. И ей тоже, она с удовольствием проводит время в саду и дома.

— Еще бы. Уж что-что, а слоняться она любит. Впрочем, какой с нее спрос? У нее ведь не все дома. — И она выразительно постучала пальцем по виску.

— По-моему, она умная девушка, — сказал я.

Эме Гриффитс изумленно на меня уставилась.

— Впервые слышу подобный отзыв о Меган, — заметила она. — Ведь когда с ней разговариваешь, она смотрит как бы сквозь вас — словно не понимает, о чем речь.

— Может быть, ей просто неинтересно, — сказал я.

— Тогда она ужасно невоспитанна, — сказала Эме Гриффитс.

— Возможно. Но не слабоумная.

— Ну, в таком случае она, значит, витает в облаках, — тут же заявила мисс Гриффитс. — Ей нужно работать и побольше — тогда сразу появится вкус к жизни. Это же просто необходимо. Мне хорошо знакома девичья сущность. Вы удивились бы, узнав, как благотворно на них влияет вступление в скауты. Меган уж не в том возрасте, когда можно целыми днями бить баклуши.

— Ей было действительно трудно найти себе занятие, — сказал я. — Ведь миссис Симмингтон, относилась к ней так, будто она все еще малышка лет двенадцати.

— Знаю. Меня это бесило. Конечно, нехорошо так говорить о покойной, но она была типичной наседкой, никаких интересов. Только бридж, сплетни и дети. Впрочем, дети целиком были на этой Холланд. Я никогда не была о ней высокого мнения, хотя, конечно, и знать не знала об истинном положении вещей.

— Истинном положении? — переспросил я.

Мисс Гриффитс покраснела.

— Мне было ужасно жаль Дика Симмингтона, — продолжила она, — когда на дознании все выплыло наружу. Несчастный, несчастный человек.

— Но вы же слышали, что он сказал: в письме не было ни слова правды — он в этом убежден.

— А что еще он мог сказать? Мужчина обязан защищать свою жену. Дик так и сделал. — Помолчав, она добавила: — Видите ли, я очень давно знаю Дика Симмингтона.

Я был немного удивлен.

— В самом деле? Но со слов вашего брата я понял, что он практикует здесь всего несколько лет.

— Верно, но Дик Симмингтон еще раньше был нашим соседом. Когда мы жили в Шотландии. Мы знакомы уже много лет.

Женщины догадливее мужчин. Однако внезапно смягчившийся при этих словах голос Эме Гриффитс навел и меня на некоторые мысли. Я с любопытством взглянул на нее. А она продолжала все тем же ласковым голосом:

— Я очень хорошо его знаю… Человек он гордый и очень сдержанный. Но при этом, вероятно, очень ревнивый.

— Возможно, именно поэтому миссис Симмингтон боялась сказать ему о письме, — предположил я. — Боялась, что ee ревнивый муж не поверит никаким доводам.

Мисс Гриффитс бросила на меня гневный и презрительный взгляд.

— О Господи! — воскликнула она. — Какая женщина стала бы травиться из-за какого-то вранья?

— Коронер счел это вполне возможным. И ваш брат, он тоже…

Но Эме не дала мне договорить.

— Все мужчины одинаковы. Им бы только соблюсти приличия. Но меня не проведешь. Если честная женщина получает гнусное письмо, это ее только позабавит, и она выбросит эту мерзость в корзину. Именно так я… — чуть запнувшись, она закончила: — и сделала бы.

Но я заметил запинку и почти не сомневался, что она собиралась сказать «так я и сделала».

Я решил перенести театр действий на территорию противника.

— Понимаю, — сказал я самым любезным тоном, — так вы, значит, тоже получили такое письмо?

Эме Гриффитс была не из тех женщин, которые опускаются до лжи. Она залилась румянцем, чуть помолчала, покраснела и сказала:

— Ну да. Но не позволила себе раскиснуть из-за подобных мерзостей.

— И много их там было? — спросил я участливо, как подобает товарищу по несчастью.

— Достаточно. Думаю, как и у всех. Бред сумасшедшего. Я с первых строк поняла, что это такое, и тут же выбросила его в мусорную корзину.

— Вам не пришло в голову отнести его в полицию?

— Тогда не пришло. Я подумала: чем меньше об этом говорить, тем лучше.

Меня так и подмывало обличающим тоном добавить: «нет дыма без огня!» Но я удержался. Чтобы избежать соблазна, я вернулся к разговору о Меган.

— Вам что-нибудь известно относительно финансового положения Меган? — поинтересовался я. — Я спрашиваю не из праздного любопытства, просто хочу знать, не придется ли ей теперь искать работу.

— Не думаю, что это так уж необходимо. Вроде бы у нее есть небольшой доход с суммы, оставленной ей бабушкой — матерью первого мужа миссис Симмингтон. И потом, Дик Симмингтон в любом случае не выкинет ее на улицу — даже если бы бабушка ничего ей не оставила. Тут важен сам принцип.

— Какой именно?

— Трудиться, мистер Бертон. Это основа основ. Самый страшный грех — это праздность.

— Сэр Эдвард Грей, — сказал я, — наш министр иностранных дел, был исключен из Оксфордского университета за неисправимую леность. Я слышал, что на герцога Веллингтона[73] учебники тоже наводили тоску. А вам не приходило в голову, мисс Гриффитс, что вы не могли бы сейчас ездить в Лондон поездом, если бы юный Джордж Стефенсон[74] активно участвовал в молодежном движении, а не болтался на кухне у матери, где исключительно из праздного любопытства наблюдал за свойствами кипящей воды?

Эме только иронично усмехнулась.

— У меня тоже есть своя теория, — продолжал я, входя в азарт. — Большей частью великих изобретений и гениальных открытий мы обязаны праздности, добровольной или вынужденной. Человеческий ум предпочитает питаться с ложечки чужими мыслями. Но когда он лишен этой пищи, он начинает, пусть неохотно, мыслить самостоятельно, а такое мышление, заметьте, весьма нестереотипно и может дать ценные результаты. Кроме того, — продолжал я, прежде чем Эме успела снова фыркнуть, — тут есть и эстетическая сторона.

Я извлек из письменного стола репродукцию с моей любимой китайской картины. На ней изображен старик, который сидит под деревом и делает из шнурка «корзиночку» на пальцах своих рук и ног.

— С выставки китайской живописи, — сказал я. — Меня она поразила. Взгляните на название! «Старик, предающийся праздности».

Но моя прелестная картина не произвела никакого впечатления.

— Всем известно, — сказала Эме, — что представляют собой китайцы.

— Вам не нравится? — спросил я.

— Откровенно говоря, нет. Признаться, я не очень-то интересуюсь искусством. А ваша позиция, мистер Бертон, это позиция большинства мужчин. Вы не хотите, чтобы женщины работали — боитесь конкуренции.

Я опешил. Так она, оказывается, феминистка!

Эме, вся раскрасневшись, продолжала настаивать на своем:

— Вы не допускаете мысли, что женщина тоже хочет иметь профессию? Вот и мои родители считали это блажью. Я так мечтала стать врачом. А они не пожелали оплачивать мое обучение. Хотя охотно делали это для Оуэна. А ведь из меня получился бы прекрасный врач, куда лучше, чем из Оуэна.

— Очень вам сочувствую, — сказал я. — Когда сильно чего-то желаешь…

Она тут же меня прервала:

— Я сумела это пережить. У меня есть сила воли. Я живу полной и активной жизнью, и совершенно ею довольна. Таких счастливчиков в Лимстоке очень немного. У меня масса дел. И я категорически не согласна с этим глупым старым предрассудком: будто место женщины — только ее дом.

— Простите, я не хотел вас обидеть. Я имел в виду совсем другое. Меган как раз совсем не похожа на домоседку.

— Не похожа, бедняжка. Боюсь, что она так нигде и не найдет себе места. — Эме успокоилась и снова заговорила своим обычном тоном: — Ведь ее отец, вы же знаете…

Она сделала паузу, и я поспешил этим воспользоваться:

— Нет, не знаю. Все чуть не шепотом говорят «ее отец» и замолкают. Что же такое он натворил? И жив ли он?

— Этого я не знаю. И вообще ничего конкретного сказать не могу. Известно только, что он был совсем пропащий. Говорят, сидел в тюрьме. Он был не совсем нормален… Так что меня не удивляет, что и Меган не вполне…

— Меган вполне нормальна, — возразил я. — И я уже говорил, что считаю ее умной девушкой. И сестра моя того же мнения. Кстати, Джоанна очень полюбила Меган.

— Вероятно, вашей сестре здесь очень скучно.

По ее неестественно сдержанному тону я кое-что понял: Эме Гриффитс недолюбливала мою сестру.

— Мы все тут удивляемся, почему вы забрались в такое захолустье.

Это был вопрос, и я на него ответил:

— Предписание врачей. Мне велели уехать в тихое место, где никогда ничего не происходит. — Помолчав, я добавил: — Однако Лимсток оказался не таким уж тихим.

— Да уж, — озабоченно сказала она, собираясь уходить. — Этому надо положить конец. Мы не можем больше терпеть всю эту грязь.

— Разве полиция не принимает меры?

— Полиция полицией, но я считаю, что и мы все должны за это взяться.

— У нас для этого меньше возможностей.

— Чепуха! Мы наверняка гораздо сообразительней. Главное — решиться.

Коротко попрощавшись, она ушла.

Когда Джоанна и Меган вернулись с прогулки, я показал Меган мою китайскую картину.

— Изумительно! — сказала она восхищенно.

— Вот и я так считаю.

По уже знакомой мне привычке она наморщила лоб.

— Но это трудно, верно?

— Предаваться праздности?

— Нет, не предаваться праздности, а получать от нее удовольствие. Ведь для этого надо быть очень старым.

— Тут как раз и изображен старик, — сказал я.

— Нет, не в этом смысле. Не годами старый, а…

— Ты имеешь в виду, — сказал я, — что надо достичь определенного уровня культуры, чтобы уметь взглянуть на это именно так? Достичь утонченности мысли? Ну что же, я готов отточить твой ум, Меган. Прочту тебе сотню стихотворений, переведенных с китайского.

3

К концу того же дня я встретил на улице Симмингтона.

— Вы не возражаете, если Меган немного побудет у нас? — спросил я. — И Джоанне веселее. Ей иногда одиноко без друзей.

— Кто? Меган? Да-да, очень любезно с вашей стороны.

Я почувствовал к Симмингтону неприязнь, которая с этой минуты уже не покидала меня. Он явно забыл о Меган. Пусть бы он открыто невзлюбил ее. Бывает, что мужчина ревнует жену к ее ребенку от первого брака. Но он не то чтобы невзлюбил Меган, он просто едва замечал ее. Так обычно человек, не любящий собак, относится к домашнему псу. То есть замечает его, лишь случайно об него споткнувшись (естественно, при этом чертыхнувшись). Изредка может похлопать по спине — если пес подвернется под руку. Полное равнодушие Симмингтона к своей падчерице очень меня раздражало.

— Что вы намерены делать с Меган? — спросил я.

— С Меган? — Такого вопроса он не ожидал. — Что ж, будет жить здесь, как и раньше. Это же ее дом.

Моя бабушка, которую я очень любил, часто пела под гитару старинные песни. Я вспомнил, что одна из них кончалась так:

Чужой я тут, И мой приют Лишь в сердце у тебя.

Я пошел домой, тихонько напевая эту песню.

4

Мы только что кончили пить чай, когда пришла Эмили Бартон. Ей надо было сказать нам что-то насчет посадок. Мы около получаса провели в саду, а потом по пути к дому она; понизив голос, вдруг спросила:

— Надеюсь, девочка не слишком тяжело переживает весь этот кошмар?

— То есть смерть матери?

— Ну конечно… Но я имела в виду причину.

Я изумился и решил узнать, что же имеет в виду сама мисс Бартон.

— Вы думаете, что в письме была правда?

— О, конечно нет! Я убеждена, что миссис Симмингтон никогда… Что он не… — Хрупкая Эмили Бартон порозовела от смущения. — Конечно, все это ложь. Но может, это кара?

— Кара? — ничего не поняв, переспросил я.

Эмили Бартон стала теперь густо-розовой и еще больше стала похожа на фарфоровую пастушку.

— Меня не оставляет чувство, что все эти ужасные письма и все горе, какое они причинили, посланы нам с определенной целью..

— Да уж, цель тут очевидна, — сказал я мрачно.

— Нет-нет, мистер Бертон, вы не так меня поняли. Я не говорю о заблудшем создании, которое их пишет… Я хочу сказать, что это божественный промысел… чтобы пробудить в нас сознание нашей греховности.

— Полагаю, Всевышний избрал бы для этого менее гадкий способ, — заметил я.

Мисс Эмили тихо сказала, что пути Господни неисповедимы.

— Нет, — возразил я, — мы слишком склонны приписывать Богу зло, которое творим сами. Скорее уж стоило бы сослаться на дьявола. А Богу незачем нас карать. Ведь мы только и делаем, что караем друг друга.

— Одного я не могу понять: что заставляет этого человека делать подобные вещи.

Я пожал плечами.

— Конечно, у него что-то с психикой.

— Как печально!

— Это не печально. Это попросту черт знает что! И я даже не стану извиняться, потому что именно это и хочу сказать.

Краска сбежала со щек мисс Бартон. Теперь она была очень бледна.

— Но почему, мистер Бертон, почему? Что за удовольствие можно от этого получать?

— Этого мы с вами, к счастью, не понимаем.

Эмили Бартон понизила голос:

— На моей памяти ничего подобного здесь не бывало. Мы жили мирно и счастливо. Что сказала бы моя дорогая мама? Слава Богу, что она избавлена хотя бы от этого.

Судя по тому, что я о ней слышал, покойная миссис Бартон особой чувствительностью не отличалась, и вполне вероятно весь этот переполох доставил бы ей удовольствие.

— Меня все это глубоко удручает, — вздохнула мисс Эмили.

— А сами вы ничего… мм… не получали?

Она густо покраснела.

— О, нет-нет! Это было бы ужасно.

Я поспешно извинился, но старушка ушла явно расстроенной.

Я вошел в дом. Джоанна стояла в гостиной перед камином, который она только что затопила — вечера были еще прохладные. В руке она держала распечатанное письмо.

Джоанна быстро обернулась:

— Джерри, смотри, что я вынула из почтового ящика. Но пришло оно не по почте. Как тебе начало: «Мерзкая размалеванная шлюха!..»

— А что там еще сказано?

Джоанна поморщилась.

— Практически все то же.

Она бросила письмо в огонь. Поплатившись болью в спине, я успел выхватить его, прежде чем оно загорелось.

— Не надо, — сказал я. — Оно может нам понадобиться.

— Для чего?

— Для полиции.

На следующее утро меня посетил старший инспектор Нэш. Он понравился мне с первого взгляда. Это был просто образцовый представитель уголовной полиции. Высокий, с военной выправкой, со спокойным взглядом и приятной, скромной манерой держаться.

— Доброе утро, мистер Бертон, — сказал он. — Вы, вероятно, догадываетесь, по какому делу я пришел.

— Думаю, что да. Насчет писем.

Он кивнул.

— Как я понял, вы тоже получили?

— Да, вскоре после нашего приезда.

— О чем же в нем говорилось?

Собравшись с духом, я добросовестно, почти слово в слово пересказал текст письма.

Нэш слушал с непроницаемым лицом, не обнаруживая никаких эмоций.

— Ясно, — сказал он, когда я умолк. — Вы сохранили письмо, мистер Бертон?

— К сожалению, нет. Видите ли, я решил, что это единичный выпад. Именно против нас, так сказать, чужаков.

Полицейский понимающе склонил голову.

— Жаль, что не сохранили, — посетовал он.

— Но вчера моя сестра получила еще одно. И я не дал ей сжечь его, — сказал я.

— Благодарю вас, мистер Бертон. Вы поступили очень разумно.

Я отпер ящик письменного стола, в который спрятал вчера письмо, не желая, чтобы оно попалось на глаза Партридж, и протянул его Нэшу.

Прочитав, он поднял на меня глаза и спросил:

— Оно выглядит так же, как первое?

— Насколько я помню, да.

— И те же различия между надписью на конверте и текстом письма?

— Да, — сказал я. — Адрес на конверте был напечатан на машинке, а письмо было составлено из вырезанных откуда-то слов, наклеенных на лист бумаги.

Положив письмо в карман, Нэш спросил:

— Мистер Бертон, не могли бы вы отправиться со мной в участок? Там бы мы поговорили с другими, не тратя лишнего времени и не делая лишней работы.

— Конечно, — сказал я. — Прямо сейчас?

— Если ничего не имеете против.

У наших дверей стояла полицейская машина. В ней мы и поехали.

— Вы полагаете, что сумеете все прояснить? — спросил я.

— О да, мы непременно все выясним, — твердо сказал он. — Вопрос времени. Такие дела раскручиваются медленно, но верно. Будем потихоньку сужать круг подозреваемых.

— Методом исключения? — спросил я.

— Ну не только. Необходима еще всякая черновая работа.

— Начнете следить за почтовыми ящиками, обследуете все пишущие машинки, снимете отпечатки пальцев и так далее?

— Именно так, — улыбнулся он.

В полицейском участке я застал Симмингтона и Гриффитса. Меня познакомили с высоким худощавым человеком в штатском. Это был инспектор Грейвз.

— Инспектор Грейвз откомандирован к нам из Лондона, — пояснил Нэш. — Специалист по анонимным письмам.

Инспектор Грейвз невесело улыбнулся. Я подумал, что убивать жизнь на розыск анонимщиков — вещь не слишком приятная. И тем не менее инспектор Грейвз явно извлекал из своего занятия некое мрачное удовольствие.

— Все такие дела очень похожи, — сказал он низким, глухим голосом, очень напоминающим голос обиженной ищейки. — Представьте, даже стиль и темы одинаковы. Во всех письмах одно и то же.

— Два года назад уже было нечто подобное, — сказал Нэш. — Инспектор Грейвз очень тогда помог.

На столе перед Грейвзом лежало несколько писем. Видимо, он уже приступил к их изучению.

— Очень трудно собрать подобное добро, — сказал Нэш. — Люди либо сжигают их, либо скрывают, что получили. Ей-богу, глупо! Боятся, видите ли, иметь дело с полицией. Здешние жители по натуре весьма консервативны.

— Но кое-что все-таки набралось, можно работать, — сказал Грейвз. Нэш вынул из кармана письмо, которое ему дал я, и передал его Грейвзу.

Тот развернул, быстро просмотрел и присовокупил к остальным, одобрительно хмыкнув:

— Очень хорошо, отлично.

Лично я придерживался совершенно иного мнения, но у экспертов, как видно на все своя точка зрения. Я невольно порадовался, что такая гнусная брань хоть кому-то доставила удовольствие.

— Да, пожалуй, достаточно, — сказал инспектор Грейвз. — И все же я прошу вас, джентльмены, если получите еще что-нибудь, милости просим к нам. И если узнаете, что кто-то получил, особенно из ваших, доктор, пациентов, пусть тоже тут же несут. У меня уже есть (он ловкими пальцами перебирал «вещественные доказательства») от мистера Симминггона, двухмесячной давности, доктора Гриффитса, мисс Гинч, миссис Медж, Дженнифер Кларк, официантки из «Трех корон», полученное миссис Симминггон плюс только что полученное мисс Бертон и… ну да, еще от директора банка.

Довольно внушительная коллекция, — заметил я.

— И каждому экспонату могу подобрать пару из других дел! Вот пожалуйста — точная копия одной из анонимок — писала модистка. А эта как две капли воды похожа на одно письмо из нортумберлендского[75] дела. Там автором оказалась школьница. Между нами говоря, джентльмены, очень хотелось бы хоть раз прочесть что-нибудь новенькое. А то ведь все одно и то же…

— Ничто не ново под луной[76], — пробормотал я.

— Истинная правда, сэр! В нашей профессии убеждаешься в этом как ни в какой другой.

— Что да, то да, — со вздохом согласился Нэш.

А Симминггон спросил:

— Есть ли у вас какое-то мнение по поводу авторства?

Грейвз откашлялся и прочел нам небольшую лекцию.

— Джентльмены, у всех этих писем, несомненно, есть общие черты, и я их сейчас вам перечислю. Может быть, это вам что-нибудь подскажет. Текст писем состоит из слов, вырезанных из какой-то книги. Книга старая, издана примерно в тридцатых годах. Сделано это только для того, чтобы автора не узнали по почерку. Других причин я не вижу. Узнать по почерку — дело нетрудное, сейчас, как известно, существуют надежные способы. Нужных нам отпечатков пальцев нет ни на письмах, ни на конвертах. Только те, что оставили почтовые служащие и получатели, или какие-то случайные люди. Но отпечатков, которые присутствовали бы на каждом письме, найти не удалось. Значит, анонимщик все это проделывал в резиновых перчатках.

Адреса на конвертах напечатаны на машинке «Виндзор» седьмой модификации, причем не совсем исправной, потому что буквы «а» и «т» немного выпадают. Большая часть писем отправлена с местной почты, а то и просто опущена в ящик. Значит, они здешнего происхождения. И сочинены женщиной. По-моему, женщиной средних лет или пожилой и скорее всего незамужней, впрочем, это не обязательно.

Какое-то время мы хранили почтительное молчание, потом я сказал:

— Главная надежда на машинку, верно? В таком маленьком городке ее не трудно найти.

— Ах если бы этого было достаточно, сэр.

— Найти машинку, — сказал Нэш, — было очень легко. Это старая машинка из конторы мистера Симмингтона, которую он подарил Женскому институту[77]. Здешние дамы часто туда захаживают, а потому пользоваться ею могли очень многие.

— А нельзя ли что-то определить по почерку работы на машинке, кажется, это называется туше.

Грейвз опять покачал головой:

— Можно было бы попробовать, но адреса на конвертах явно напечатаны одним пальцем.

— Значит, кем-то не умеющим печатать?

— Не уверен. Скорее, кем-то умеющим печатать, но желающим это скрыть.

— Да, кто бы ни была эта особа, она довольно хитра, — сказал я.

— Еще как хитра, сэр! — сказал Грейвз. — Знает все тонкости ремесла.

— Вот не подумал бы, что от простых здешних женщин можно ожидать таких сюрпризов, — сказал я.

Грейвз кашлянул:

— Я, видимо, неясно выразился. Письма написаны образованной женщиной.

— Неужели их писала леди?

Это слово вырвалось у меня невольно. Много лет я вообще не употреблял его. Сейчас оно возникло как отзвук давно минувших дней, когда тихий, но такой в тот миг надменный голос моей бабушки произнес: «Милый, ведь она же не леди».

Нэш сразу меня понял. Это слово видимо и для него что-то еще значило.

— Необязательно леди, — сказал он. — Но уж конечно, и не деревенская женщина. Они здесь почти все малограмотны и просто не способны так бойко выражать свои мысли.

Я молчал, совершенно потрясенный. Здешнее общество было так малочисленно. Сам того не сознавая, я представлял кого-то вроде миссис Клит и ей подобных, какое-то злобное, хитрое и наверняка не совсем в себе существо.

Мистер Симмингтон словно прочел мои мысли:

— Если так, число подозреваемых сокращается до десятка человек на всю округу, — резко сказал он.

— Именно так.

— Не могу этому поверить! — Сделав над собой некоторое усилие и глядя прямо вперед, точно даже звук собственного голоса был ему неприятен, Симмингтон продолжил: — Вы слышали, что я говорил на дознании. Чтобы вы не думали, что мной руководило исключительно желание оградить память жены, я хочу подтвердить: я абсолютно в этом уверен, полученное ею письмо было ложью, я знаю, что в нем не было ни слова правды. Но жена была очень чувствительна, а в некоторых вопросах даже чрезмерно щепетильна. Такое письмо должно было сильно ее потрясти. К тому же в последнее время она испытывала недомогание.

Грейвз тотчас откликнулся:

— Совершенно с вами согласен, сэр. Ни в одном из писем нет конкретных фактов. Обвинения брошены вслепую, наугад. Ни попыток шантажа, ни религиозных мотивов — а с этим нам тоже приходится встречаться. Ничего кроме постельной темы и нечеловеческой злобы. Но это неплохой ориентир.

Симмингтон встал. Он был человеком крайне сдержанным, но сейчас губы у него дрожали.

— Надеюсь, вы скоро найдете эту безбожницу. Она убила мою жену, и это так же несомненно, как если бы она вонзила в нее нож. — Помолчав, он добавил: Хотел бы я знать, что она сейчас чувствует…

Он вышел, не получив ответа на свой вопрос.

— Так что же она сейчас чувствует, Гриффитс? — спросил я, полагая, что ответить может именно он.

— Бог ее знает. Может быть, даже угрызения совести. А может, наоборот, наслаждается своим могуществом. Смерть миссис Симмингтон могла распалить ее еще больше.

— Надеюсь, что нет, — сказал я, содрогнувшись, — потому что если так, она…

Я не договорил, но Нэш закончил вместо меня:

— …будет продолжать. И для нас, мистер Бертон, это было бы самое лучшее. М-да… повадился кувшин по воду ходить…

— Но это же безумно опасно для нее! — воскликнул я.

— И все-таки она будет продолжать, — сказал Грейвз. — Они все так делают. Это сильнее их.

Мне снова стало не по себе. Я спросил, нужен ли я им еще. Хотелось выйти на свежий воздух, прочь отсюда, из этой атмосферы, насквозь пропитанной злом…

— На сегодня все, мистер Бертон, — сказал Нэш. — Хорошенько ко всему приглядывайтесь и ведите мм… разъяснительную работу, то есть уговаривайте народ сообщать нам о письмах.

— Теперь уж все успели получить свою порцию этой мерзости, — сказал я.

— Все ли? — сказал Грейвз. Немного склонив голову набок, он спросил: — А не могли бы вы сказать, кто из жителей не получал такого письма?

— Странный вопрос! Большая часть здешних жителей отнюдь не собиралась посвящать меня в свои проблемы.

— Нет, мистер Бертон, вы меня не совсем правильно поняли. Я имел в виду, не знаете ли вы, случайно, кого-нибудь, кто наверняка не получал анонимного письма.

— А ведь, пожалуй, знаю, — сказал я, немного подумав, и рассказал ему о своем разговоре с Эмили Бартон.

Грейвз выслушал меня с непроницаемым лицом и сказал:

— Что ж, это может нам пригодиться, возьмем на заметку.

Мы с Оуэном Гриффитсом вышли на улицу, освещенную предвечерним солнцем. Очутившись на свежем воздухе, я громко выругался.

— Нечего сказать, хорошенькое я выбрал местечко, чтобы погреться на солнышке и залечить раны! Да тут просто настоящий гадюшник. С первого взгляда — Эдем, а на самом деле…

— Ну в том саду тоже не обошлось без змея, — сухо заметил Оуэн.

— Как вы думаете, Гриффитс, полиция уже что-нибудь разузнала?

— Кто их разберет. У них все отработано. Доверительный тон, откровенность, а по существу так ничего и не сказали.

— Да. Но Нэш славный малый.

— И очень толковый.

— Если у вас тут у кого-то неладно с головой, вам не мешало бы это знать, — сказал я с упреком.

Гриффитс лишь покачал головой. Вид у него был озабоченный, если не сказать встревоженный.

Я думаю, что все это неспроста, что кого-то он подозревает…

Мы шли вдоль Главной улицы. У дверей агентства по недвижимости я остановился.

— Пора заплатить аренду. А что если я заплачу и нам с Джоанной тут же придется уехать?..

— Не уезжайте, — сказал Оуэн.

Почему?

Он не ответил и долго что-то обдумывал, потом медленно произнес:

— А в общем, вы правы. В Лимстоке сейчас нехорошо. Для вас… и для вашей сестры.

— Джоанне все нипочем. Вряд ли что может вывести ее из себя. Не то что меня… Меня от всех этих мерзостей уже тошнит.

— Меня тоже, — сказал Оуэн.

Я приоткрыл дверь агентства, но прежде чем войти, все же обернулся:

— Нет, все же не уеду. Любопытство сильнее отвращения. Очень хочется узнать, кто это…

Я вошел внутрь.

Сидевшая за машинкой женщина поднялась мне навстречу. Она вся была в мелких кудряшках и очень жеманничала, но оказалась гораздо толковее того очкастого малого, который был тут прежде.

Минут через пять я вдруг сообразил, что ее лицо мне знакомо. Ну да, это была мисс Гинч, прежде служившая в конторе у Симмингтона.

Я решил уточнить:

— Вы ведь работали у «Голбрейта, Голбрейта и Симмингтона»?

— Да. Но мне пришлось уйти. Здесь тоже неплохо, хотя платят поменьше. Но есть вещи более важные, чем деньги, не правда ли?

— Безусловно, — сказал я.

— А все из-за этих ужасных писем, — сказала мисс Гинч свистящим шепотом. — Мне лично прислали просто кошмарное. Обо мне и мистере Симмингтоне. Там такое было написано! Я вынуждена была отнести его в полицию, хотя, конечно, приятного в этом мало, правда ведь?

— О, конечно! Крайне неприятно.

— Там меня поблагодарили и сказали, что я поступила совершенно правильно. Но я решила: раз уж обо мне пошли разные сплетни — а иначе с чего бы об этом писать анонимщице — значит, нужно все это сразу пресечь. Между мной и мистером Симмингтоном и в мыслях не было ничего предосудительного.

— О, разумеется… — смущенно пробормотал я.

— Люди почему-то всегда подозревают дурное. Так уж они устроены, увы!

Я старался на нее не смотреть, но наши глаза все же встретились, и я сделал весьма неприятное открытие.

Мисс Гинч все это очень нравилось.

В тот день мне уже довелось столкнуться с человеком, получившим от анонимных писем некое удовольствие. Но у инспектора Грейвза это был чисто профессиональный азарт. А то наслаждение, которое испытывала мисс Гинч, показалось мне просто непристойным. А что, если мисс Гинч сама же и писала эти письма? Вот о чем я тогда подумал.

Глава 7

1

Вернувшись домой, я застал там миссис Дэйн Колтроп. Вид у нее был измученный. Она просто казалась больной.

— Для меня это страшное потрясение, мистер Бертон, — сказала она. — Бедная, бедная женщина!

— Да, — сказал я. — Страшно подумать, до какой крайности ее довели, до самоубийства!

— Вы говорите о миссис Симмингтон?

— А вы разве не о ней?

Миссис Дэйн Колтроп покачала головой.

— Конечно, мне жаль ее, но рано или поздно это все равно бы произошло, не так ли?

— Неужели? — сухо спросила Джоанна.

Миссис Дэйн Колтроп обернулась к ней:

— Да, дорогая, думаю, я права. Если кто-то надумал выпутываться из беды таким вот способом, то совсем не важно, какая это беда. При первой же крупной неприятности она сделала бы то же самое. Поразительно, конечно.

Кто бы мог подумать, что она на такое способна. Я ее считала ограниченной, эгоистичной и… очень хваткой. Совсем не из тех, кто впадает в панику. Да, теперь я поняла: чужая душа — всегда потемки.

— И все-таки мне очень бы хотелось узнать, кого вы назвали «бедной женщиной», — заметил я.

Она удивленно на меня посмотрела.

— Ну конечно, ту, кто пишет эти письма.

— Вот уж кому бы я не стал сочувствовать, — сухо заметил я.

Миссис Дэйн Колтроп наклонилась ко мне и положила руку на колено.

— Неужели вы не понимаете? Ну постарайтесь же понять. Подумайте, как несчастлив должен быть человек, чтобы писать подобные письма. Как одинок… Бедная душа, не ведающая, что такое добро, в которой, видимо, скопилось столько яда, что он хлынул черным потоком… в эти самые письма. Вот почему я так корю себя. Кто-то так тяжко страдает, а я не знала. А должна была знать. В личную жизнь людей нельзя вмешиваться, я никогда себе этого не позволяю. Но если уж кого-то терзает такая безысходность… представьте себе руку, в которой начался острый воспалительный процесс. Черную, распухшую руку. Если вы надрежете ее и сумеете выпустить гной, он вытечет, и рана очистится. Бедная, бедная страдалица!

Она встала, собираясь уходить.

Я был с нею совершенно не согласен и не испытывал к «бедной страдалице» ни малейшего сочувствия. Но из любопытства все же спросил:

— У вас нет никаких идей насчет того, кто бы это мог быть?

В прелестных глазах миссис Колтроп отразилось недоумение.

— Я, конечно, могу предполагать… Но ведь тут легко и ошибиться.

Она быстро вышла из комнаты, но потом снова просунула в дверь голову и спросила:

— А почему вы до сих пор не женаты, мистер Бертон?

В устах любого другого человека такой вопрос был бы дерзостью. Но когда это спросила миссис Дэйн Колтроп, чувствовалось, что она ничего не обдумывала заранее, и ей действительно это было интересно.

— Можно сказать, что я еще не встретил ту, которая мне нужна, — ответил я, придя в себя от ошарашивающей простоты заданного вопроса.

— Можно-то можно, — сказала миссис Дэйн Колтроп, — только не очень-то это убедительно звучит. Ведь столько мужчин женаты явно не на тех, кто им нужен.

Почти удовлетворив свое любопытство, она ушла.

— Знаешь, — сказала Джоанна, — по-моему, она и в самом деле помешанная. Но мне она нравится. А здешние жители ее боятся.

— Я и сам немного ее побаиваюсь.

— Это потому, что никогда не знаешь, чего от нее можно ожидать.

— Ну да. И потому что при всей ее рассеянности в проницательности ей не откажешь.

Джоанна спросила задумчиво:

— А как по-твоему, женщина, которая пишет эти анонимки, действительно очень несчастна?

— Откуда мне знать, что движет этой проклятой ведьмой. Плевать мне на нее. Кого мне действительно жаль, так это ее жертвы.

Сейчас мне кажется странным, что, рассуждая о том, что заставило нашего анонима, которого мы даже окрестили Отравленным Пером, строчить свои пасквили, мы упускали самое очевидное. Гриффитс представлял себе эту женщину с ликующей улыбкой на устах. Я полагал что, увидев плоды своих злобных деяний, она раскаивается. Миссис Дэйн Колтроп видела в ней страдалицу.

Но о самой очевидной, неизбежной ее реакции на смерть мы даже не подумали. Точнее сказать, я не подумал. Этой реакцией был страх. Потому что с момента смерти миссис Симмингтон, письма расценивались уже по совершенно иным канонам. Не берусь говорить о юридическом аспекте этого дела, его, вероятно, хорошо знал Симмингтон. Одно было ясно: спровоцировав смерть, аноним оказался в опасном положении. Теперь, окажись он раскрытым, уже невозможно было утверждать, что письма — это просто шутка. Полиция вела розыск, был приглашен эксперт из Скотленд-Ярда… Теперь анонимщице просто необходимо было сохранять свою тайну, теперь от этого зависела сама ее жизнь.

Но если отныне Отравленным Пером двигал главным образом страх, неизбежны были определенные последствия. Возникали новые опасности, которые я не мог предвидеть. Но они были очевидны.

2

На следующее утро мы с Джоанной вышли к завтраку довольно поздно. То есть поздно по меркам Лимстока. Была половина десятого — живя в Лондоне, Джоанна в это время только открывала один глаз, а я еще сладко спал. Однако когда Партридж спросила: «Завтрак в половине девятого или в девять?», ни Джоанна, ни я не осмелились предложить более поздний час.

К великой моей досаде, на пороге нашего дома стояла Эме Гриффитс и беседовала с Меган.

Завидев нас, она с обычной своей энергичностью воскликнула:

— Привет, соням! А я уже давным-давно на ногах.

Меня сие обстоятельство совершенно не трогало. Врач, по-видимому, завтракает рано, и заботливая сестра должна приготовить ему чаю или кофе. Но это не оправдание для того, чтобы врываться к соседям, которые встают не так рано. Девять тридцать — не время для утреннего визита.

Меган улизнула в дом и прошла в столовую, где ее, вероятно, уже ждал завтрак.

— Я заходить не буду, — сказала Эме Гриффитс. — Хотя затащить гостя в дом, а не просто поговорить с ним на пороге, считается почему-то более вежливым. Я пришла спросить у мисс Бертон, не пожертвует ли она немного овощей с огорода для нашего благотворительного базара — в пользу Красного Креста. Если она не против, я пришлю за ними Оуэна на машине.

— Рано же вы встаете! — сказал я.

— Кто рано встает, к тому удача идет, — сказала Эме. — Так скорее застанешь людей дома. Сейчас пойду к мистеру Паю. И еще мне сегодня надо успеть в Брентон. По скаутским делам.

— Ваша активность слишком уж утомительна, — сказал я.

Тут зазвонил телефон, и я пошел в холл, предоставив Джоанне лепетать что-то несусветное о ревене и зеленом горошке, обнаружив тем самым свое невежество в данном вопросе.

— Слушаю! — сказал я в трубку.

На другом конце провода кто-то усиленно задышал, и робкий женский голос произнес:

— О!

— Слушаю! — повторил я ободряюще.

— О! — снова послышалось в трубке и кто-то спросил, немного в нос: — Это… то есть… это коттедж «Золотой дрок»?

— Да, это «Золотой дрок».

— О! — Видимо, это было непременным вступлением к каждой фразе. Потом незнакомка заискивающе спросила: — Можно мисс Партридж? Только на минутку.

— Конечно, — ответил я. — Что ей сказать?

— О! Пожалуйста, скажите, что звонит Агнесса Уодл.

— Агнесса Уодл?

— Да.

Я отложил трубку и крикнул в сторону лестницы, откуда доносились шварканье и стук.

— Партридж!

Мисс Партридж появилась у перил, вооруженная длинной шваброй. На лице ее сквозь неизменную почтительность проступало недовольство, дескать: «Ну что там еще?»

— Да, сэр?

— Вас просит к телефону Агнесса Уодл.

— Как вы сказали, сэр?

— Агнесса Уодл, — повторил я громче.

На слух эта фамилия звучала именно так, на самом же деле пишется она «Уоддел».

— Агнесса Уоддел? Что ей понадобилось?

Партридж очень смутилась и, отложив швабру, чуть не бегом понеслась вниз, взволнованно шурша накрахмаленным ситцевым платьем.

Я деликатно удалился в столовую, где Меган с волчьим аппетитом поедала почки и бекон. В отличие от Эме Гриффитс, Меган не сияла «бодрой утренней улыбкой»[78]. Угрюмо отозвавшись на мое приветствие, она молча продолжала есть.

Я развернул утреннюю газету, а минуты через две вошла несколько расстроенная Джоанна.

— Уф! — сказала она. — Устала! И к тому же выдала полное свое невежество относительно сбора урожая. Разве в это время года не бывает зеленого горошка?

— Он поспевает в августе, — сказала Меган.

— В Лондоне горошек бывает в любое время года, — попробовала защищаться Джоанна.

— В консервных банках, дурочка, — сказал я, — А также в рефрижераторах, доставленных судами со всех концов нашей обширной империи.

— Как слоновая кость, обезьяны и павлины? — спросила Джоанна.

— Вот именно.

— Мне бы лучше павлинов, — сказала мечтательно Джоанна.

— А я хотела бы ручную обезьянку, — добавила Меган.

Задумчиво очищая апельсин, Джоанна спросила:

— Интересно, каково это — быть такой, как Эме Гриффитс? Когда тебя просто распирает от избытка здоровья и жажды деятельности? Неужели она никогда не устает и ни над чем не размышляет?

Я заверил ее, что Эме Гриффитс размышлять некогда, и вслед за Меган вышел через стеклянную дверь на веранду.

Набивая свою трубку, я услышал, как в столовую из холла вошла Партридж и замогильным голосом произнесла:

— Можно сказать вам два слова, мисс?

«Бог мой! — встревожился я. — Неужели Партридж хочет попросить расчет? Эмили Бартон нам этого не простит!»

Однако Партридж заботило совсем другое:

— Прошу извинения, мисс, за телефонный звонок. Эта молодая особа должна бы знать, что такие вещи недопустимы. Я никогда не пользуюсь телефоном и моим знакомым тоже звонить не разрешаю. Весьма сожалею о случившемся, да еще мистера Бертона побеспокоили.

— Ничего страшного, Партридж, — успокаивающе сказала Джоанна. — Почему бы вашим друзьям не воспользоваться телефоном, если им нужно с вами переговорить?

Я почувствовал, хотя и не мог видеть, что лицо Партридж еще более посуровело.

— В этом доме такого никогда не бывало. — Очень сухо ответила она. — Мисс Эмили ни в коем случае не разрешила бы. Вот я и говорю, что прошу извинить меня. Конечно, Агнесса Уоддел, та девушка, что позволила себе такую дерзость, была очень расстроена, да и молода еще, откуда ей знать, чего не подобает в доме у джентльмена.

«Один ноль, Джоанна. И не в твою пользу», — подумал я не без злорадства.

— Эта Агнесса, — продолжала Партридж, — работала здесь моей помощницей. Ей тогда было всего шестнадцать, прямо из сиротского приюта. Ни матери, ни дома, ни родни. Вот она и привыкла обо всем со мной советоваться. А я ей объясняла, что к чему.

— Ну и? — сказала Джоанна, ожидая продолжения.

— А потому, мисс, позвольте попросить вас об одной милости. Разрешите Агнессе прийти сегодня на кухню, к чаю.

У нее как раз выходной, а ей, говорит, очень нужно о чем-то со мной потолковать. Если б не это, я бы ни за что вас не побеспокоила.

Джоанна, недоумевая, спросила:

— Но, собственно, почему бы вам не приглашать к себе гостей?

Как рассказала потом Джоанна, Партридж гордо выпрямилась и очень грозным голосом сказала:

— В этом доме, мисс, таких вольностей не заведено. Покойная миссис Бартон никого не пускала на кухню. Кроме как в наш выходной день. Тогда мы могли, чем самим уходить, принимать гостей. А в другие дни ни-ни… И мисс Эмили придерживается тех же порядков.

Джоанна всегда прекрасно ладит со слугами и, как правило, ее любят. Но к Партридж она так и не сумела подобрать ключика.

— Ничего у тебя не получается, милая, — сказал я, когда Партридж удалилась и Джоанна вышла ко мне на веранду. — Партридж не оценила твоего либерализма. Она предпочитает старые викторианские порядки и чтобы в доме у джентльмена все делалось как подобает.

— В первый раз встречаюсь с подобной тиранией! — сказала Джоанна. — Не разрешать слугам встречаться в доме с друзьями! Нет, Джерри, не может же им нравиться, когда с ними обращаются как с рабами.

— Видимо, может, — сказал я. — Во всяком случае, таким, как Партридж.

— Не могу понять, чем я ей не угодила. Я всегда прекрасно ладила с прислугой.

— Она, вероятно, презирает тебя, ведь хозяйка ты так себе. Никогда не проведешь рукой по полке, чтобы проверить, вытерта ли пыль, не заглянешь под ковры, не спросишь, куда делись остатки шоколадного суфле. К тому же ты еще ни разу не заказала пудинг из черствого хлеба.

— Ох! — только и сказала Джоанна и печально продолжила: — Не везет же мне сегодня. Эме я не угодила из-за своих познаний в овощах. Партридж — тем, Что слуг за людей считаю! Пойду в сад, посыплю голову пеплом.

— Меган уже там, — сказал я.

Меган вышла в сад немного раньше и стояла на газоне, чем-то напоминая птицу, застывшую в ожидании корма.

Вдруг она подошла к нам и выпалила:

— Сегодня я хочу вернуться домой.

— Что-что? — не понял я.

Она покраснела, но продолжала настаивать нервно и решительно:

— Спасибо, что пригласили меня, но я вам, наверное, здорово надоедала. Мне здесь очень хорошо, но пора возвращаться. В конце концов, там мой дом, погостила — надо и честь знать. Мне необходимо сегодня уехать.

Мы с Джоанной попытались отговорить ее, но она стояла на своем. Джоанна завела машину, и Меган уже через несколько минут спускала вниз по лестнице свой чемодан.

Единственный, кто этому радовался, была Партридж. На ее угрюмом лице появилось даже некое подобие улыбки. Она всегда недолюбливала Меган.

Когда Джоанна вернулась, я стоял посреди газона.

— А не вообразил ли ты себя солнечными часами? — спросила она.

— Почему?

— Стоишь, точно решил украсить своей персоной сад. Однако роль «солнечных часов» тебе вряд ли подойдет. Твой вид скорее предвещает грозу.

— Я расстроен. То Эме со своими овощами…

— Боже! — в ужасе воскликнула Джоанна, — надо ведь распорядиться насчет овощей!

— …то Меган вдруг удрала. А я хотел сводить ее на Легге-Тор.

— На поводке?

— Что-что?

Отправляясь на огород, Джоанна громко и отчетливо повторила:

— С ошейником и на поводке. У хозяина убежала собачка, вот он и злится.

3

Я действительно был раздосадован поспешностью, с какой Меган рассталась с нами. Может быть, мы ей вдруг надоели?

Ну конечно, у нас ей скучно. А дома и дети, и Элси Холланд.

Услышав, что Джоанна возвращается, я быстро удалился, чтобы меня снова не обозвали солнечными часами.

Перед самым ленчем приехал Оуэн Гриффитс. Садовник уже ждал его с дарами нашего огорода.

Пока старый Адамс укладывал овощи в машину, я пригласил Оуэна зайти и выпить вина. От ленча он отказался.

Когда я вошел с бутылкой хереса в гостиную, Джоанна уже начала действовать.

Ни следа прежнего недружелюбия. Она грациозно свернулась в углу дивана и прямо-таки мурлыкала, расспрашивая Оуэна о его работе. Нравится ли ему его профессия? Не подумывает ли он о более узкой специализации? И вообще, по ее мнению, на свете нет ничего интересней профессии врача…

Говорите о ней что хотите, но слушать Джоанна умеет как никто другой, у нее просто талант. К тому же после излияний ее многочисленных непонятых гениев слушать Оуэна Гриффитса было для нее, можно сказать, удовольствием.

После третьего бокала хереса Гриффитс стал рассказывать о неком малоизвестном заболевании, употребляя при этом столько мудреных терминов, что никто, кроме кол-лег-медиков, не понял бы ни слова. А Джоанна и бровью не повела, продолжая слушать, с очень умным и заинтересованным видом.

Я почувствовал угрызения совести. Это уж она зря. Гриффитс слишком славный парень, чтобы играть с ним, как кошка с мышкой. Какие же все-таки чертовки эти женщины!

Я искоса посмотрел на гостя и, увидев его волевой подбородок и сурово сжатые губы, подумал, что, возможно, ей и не удастся его приручить. Да и вообще, в таких ситуациях мужчина не должен проявлять слабость. А уж если проявит, пойдет на поводу, так ему и надо.

— Доктор Гриффитс, а может, вы все-таки останетесь у нас на ленч? — спросила Джоанна.

Гриффитс, слегка покраснев, сказал, что он бы с удовольствием, но сестра будет его ждать.

— А мы ей позвоним, — поспешила успокоить его Джоанна, тут же направляясь в холл, где стоял аппарат.

Похоже, Гриффитсу было не по себе, и я подумал, что он, вероятно, побаивается своей сестры.

Джоанна вернулась и с улыбкой сообщила, что все улажено.

Оуэн Гриффитс остался, и, по-моему, ему у нас очень понравилось. Мы говорили о книгах, о спектаклях, о политике, а еще о музыке и живописи, и о современной архитектуре.

А вот о Лимстоке, об анонимных письмах и о смерти миссис Симмингтон мы не говорили вовсе.

Мы отвлеклись, забыли про все это. Мне кажется, что Оуэн Гриффитс был просто счастлив. Его обычно сумрачное лицо повеселело, он оказался интереснейшим собеседником.

Когда он ушел, я тотчас сказал своей сестрице:

— Замечательный парень, прекратила бы ты эти свои штучки.

— Ты такой заботливый! Все вы мужчины друг дружку защищаете!

— И зачем тебе этот очередной трофей, Джоанна? Не дает покоя оскорбленное самолюбие?

— Возможно, — ответила моя сестра.

4

Под вечер того же дня мы были приглашены на чай к мисс Эмили Бартон.

Мы отправились к ней пешком. Теперь я мог уже преодолеть и обратный путь, в гору.

Мы вышли заблаговременно и потому явились раньше назначенного часа. Дверь нам открыла высокая, костлявая, свирепого вида особа, которая сообщила, что мисс Бартон пока еще не вернулась.

— Но я знаю, что она вас ждет. Так что прошу, проходите.

Это, очевидно, была верная Флоранс.

Мы проследовали за ней наверх, там она ввела нас в очень уютную маленькую гостиную, пожалуй, только уж слишком заставленную мебелью. Часть ее, скорее всего, попала сюда из «Золотого дрока».

Женщина явно гордилась своей гостиной.

— Красиво здесь у нас, верно?

— Очень, — с готовностью подтвердила Джоанна.

— Все стараюсь поудобней ее устроить. Не так, конечно, как хотелось бы и как она привыкла. Ей бы жить в собственном доме, как полагается, а не кочевать по разным комнатам. — Флоранс смерила нас суровым и укоризненным взглядом. День нам явно выдался несчастливый. Сначала Джоанне досталось от Эме Гриффитс, затем от Партридж, и вот теперь — нам обоим от верной Флоранс. — Я ведь у них пятнадцать лет в горничных была, — добавила она.

— Но мисс Бартон сама пожелала сдать свой дом, — обиженным голосом сказала Джоанна. — Мы нашли его в рекламном каталоге.

— Не пожелала, а пришлось, — уточнила Флоранс. — А уж она ли не экономит на всем! Так нет! Правительству и этого мало. Все хочет чего-то урвать.

Я сочувственно покачал головой.

— При жизни старой хозяйки денег у них было вдоволь, — продолжала Флоранс. — Но потом мои бедняжки все одна за другой поумирали. А мисс Эмили за каждой ходила, себя не жалела. Сама из-за них лишилась здоровья. А чтобы кому пожаловаться — никогда! А тут еще с деньгами стало туго. Она говорит, акции уже не приносят того дохода, что прежде. А почему, хотела бы я знать? Да как им не совестно! Наживаются на таких вот леди, которых легко обсчитать и задурить всякими фокусами.

— Да сейчас многие из нас пострадали, — сказал я.

Но Флоранс не смягчилась.

— Одно дело, когда страдают те, кто умеет за себя постоять. Другое дело — она. Ей нужна забота. И покуда она у меня, я уж не допущу, чтобы кто-то ее обманывал или расстраивал. Я для мисс Эмили что угодно готова сделать!

Сурово на нас взглянув — чтобы мы лучше усвоили сказанное, — неистовая Флоранс вышла из комнаты и старательно прикрыла за собой дверь.

— Ты не чувствуешь себя этаким кровопийцей, Джерри? — спросила Джоанна. — Я лично — да. И чего это все на нас ополчились?

— Действительно, — сказал я. — Меган мы надоели. Ты прогневала Партридж, а верной Флоранс не угодили мы оба.

— А почему все-таки ушла Меган? — тихо спросила Джоанна.

— Говорю же, ей у нас надоело.

— Нет, Джерри, не думаю. А знаешь, вдруг ей что-то наговорила Эме Гриффитс?..

— Это, что, сегодня утром?

— И говорили-то они совсем недолго, но…

— …но с ее слоновьей деликатностью, Эме вполне могла что-нибудь ляпнуть, — продолжил я ее мысль.

Тут открылась дверь и вошла мисс Эмили, взволнованная и немного запыхавшаяся. Ее глаза были очень синими и очень ясными.

— Ах, простите, я опоздала, — виновато защебетала она. — Пошла что-нибудь купить к чаю, но в «Голубой Розе» пирожные показались мне не очень свежими, пришлось идти в пекарню миссис Лайгон. Пирожные я всегда покупаю в последнюю очередь. Тогда можешь взять только-только из печки, а не вчерашние. Вы уж простите, мне так неудобно, что заставила вас ждать. Это просто непростительно…

— Да мы сами виноваты, мисс Бартон, — успокоила ее Джоанна. — Пришли раньше времени. Шли пешком, а за Джерри теперь не угонишься, так что мы всюду оказываемся раньше времени.

— Не можете вы оказаться раньше времени, душенька. Никогда так не говорите. Хорошего никогда не бывает «слишком».

И старая дама ласково погладила Джоанну по плечу.

Джоанна просияла. Наконец-то ее приласкали. Эмили Бартон улыбнулась и мне, но с некоторой робостью. С таким видом приближаются к тигру-людоеду, когда точно знают, что в данный момент он не опасен.

— Спасибо, что пришли, мистер Бертон. Ведь чаепитие — сугубо дамское занятие.

Видимо, по представлениям Эмили Бартон мужчины только и делают, что неустанно поглощают виски с содовой и курят сигары, в перерывах же между этими малопочтенными занятиями соблазняют деревенских девиц или склоняют к сожительству замужних дам.

Когда я поделился своими мыслями с Джоанной, она меня поправила: скорее всего Эмили Бартон всегда мечтала встретить именно такого мужчину, но, увы, ей это было не суждено.

Но это было потом, а пока мисс Эмили суетливо подвигала нам маленькие столики подставляла пепельницы. Через минуту Флоранс внесла поднос с прелестным чайным сервизом «Краун Дерби»[79], который мисс Эмили, вероятно, прихватила с собой из дому. Китайский чай был превосходен, а еще на столах были тарелки с сандвичами, тонкие ломти хлеба с маслом и горка маленьких пирожных.

Теперь Флоранс сияла и поглядывала на мисс Эмили взглядом матери, любующейся обожаемой дочкой, которая устроила чаепитие своим куклам.

Хозяйка так усердно нас угощала, что мы с Джоанной продолжали есть через силу. Старушка явно наслаждалась своей «вечеринкой». Я понял, что для Эмили Бартон наш визит — знаменательное событие, мы для нее существа почти мистические, из таинственного и полного соблазнов мира, коим ей представлялся Лондон.

Разговор, естественно, перешел на местные темы. Мисс Бартон расхваливала доктора Гриффитса. Он очень добрый и врач знающий. А мистер Симмингтон — очень хороший юрист. Он помог мисс Бартон спасти часть ее денег от подоходного налога. Самой ей ни за что не удалось бы этого сделать. А как он любит своих детей, да-да, и жену! Тут она, спохватившись, осеклась:

— Бедная миссис Симмингтон, как ужасно, что эти крошки остались без матери. Она никогда, кажется, не была крепкого здоровья, а в последнее время все хворала. Внезапное затмение рассудка, вот что это было. Я читала про такое в газетах. Люди просто не сознают, что делают. Наверное, это было и с ней, иначе она подумала бы о мистере Симмингтоне и детях.

— Видимо, это анонимное письмо совершенно ее потрясло, — сказала Джоанна.

Мисс Бартон покраснела. И сказала с оттенком порицания:

— Не слишком приличная тема для разговора, не правда ли, душечка? Я знаю, что были… такие письма, но не будем о них говорить. Это гадкие вещи! Лучше их не замечать.

Что ж, может быть, мисс Бартон и может их игнорировать, но удается это далеко не всем… Тем не менее я послушно переменил тему разговора, и мы принялись обсуждать Эме Гриффитс.

— Удивительная девушка, просто удивительная! — сказала Эмили Бартон. — Столько энергии! И так все умеет организовать! Как она управляется с этим скаутским клубом! И такая практичная, такая современная. А как предана своему брату! Приятно видеть такую привязанность между братом и сестрой.

А вам не кажется, что она его несколько подавляет? — спросила Джоанна.

Эмили Бартон взглянула на нее с искренним изумлением.

— Она многим пожертвовала ради него, — сказала она с достоинством, и в голосе ее прозвучала легкая укоризна.

Увидев в глазах Джоанны насмешливый огонек, я поспешил перевести разговор на мистера Пая.

Насчет мистера Пая у Эмили Бартон имелись некоторые сомнения.

— Он добр, да, очень добр, — твердила она довольно неуверенно. — Не знаю даже, что еще вам сказать. Очень состоятельный человек и весьма щедрый. Правда, у него бывают иногда весьма странные посетители, но ведь он много путешествовал.

Мы не могли не согласиться, что путешествия не только расширяют кругозор, но и чреваты странными знакомствами.

— Я и сама не раз мечтала поехать в круиз, — призналась Эмили Бартон. — Когда читаешь об этом в газетах, все выглядит очень заманчиво.

— Отчего бы вам действительно не поехать? — спросила Джоанна.

Такой резкий переход от мечты к реальности, похоже, очень растревожил мисс Эмили.

— О нет, это совершенно невозможно.

— Но почему? Такие поездки не так уж дороги.

— О, дело не только в расходах. Я не хотела бы ехать одна. Это выглядело бы очень странно, вы не находите?

— Нет, — сказала Джоанна.

Мисс Эмили посмотрела на нее с недоверием.

— Не знаю, как бы я справилась с багажом… и потом, эти иностранные порты… и везде разная валюта…

Перед мысленным взором перепуганной старушки возникли бесчисленные опасности, подстерегавшие ее за границей. Джоанна поспешила уйти от волнующей темы и стала расспрашивать о предполагаемом празднике под открытым небом, где будет устроена благотворительная ярмарка. Это, естественно, навело нас на миссис Дэйн Колтроп.

Мисс Бартон слегка поежилась.

— Знаете, душечка, она очень странная женщина. Такое иногда говорит…

Я спросил, что же именно.

— Ах, право, не знаю. Такие неожиданные вещи. И как она на вас смотрит… точно перед ней не вы, а кто-то еще. Я плохо объясняю, но передать это впечатление в самом деле очень трудно. И потом… она ни во что не вмешивается. А ведь нередки случаи, когда жена священника может дать совет и даже предостеречь, чтобы люди совершенствовались, стремились исправиться. А к ней прислушались бы, я уверена. Многие ее прямо-таки боятся. Но она старается держаться в стороне. И вот что еще удивительно: если она кого-то и жалеет, то самых недостойных.

— Это интересно, — заметил я, переглянувшись с Джоанной.

— Впрочем, она отлично воспитана. Ее девичья фамилия Форроуэй. Очень достойная семья, они родом из Белпата. Но в этих старых семьях бывают и свои странности. Но вообще-то она очень предана своему мужу, человеку высокого ума, который даже слишком хорош для нашего захолустья. Чудный человек, очень искренний. Правда, меня всегда немного смущает его привычка все время цитировать по-латыни.

— Как я вас понимаю! — горячо согласился я.

— Джерри учился в престижной школе. Поэтому не в силах уловить на слух ни одного латинского изречения, — пояснила Джоанна.

Упоминание о школе подсказало мисс Бартон новую тему.

— А вот здешняя учительница весьма неприятная молодая особа, — сказала она. — Боюсь, не из красных ли она.

На слове «красных» она понизила голос.

Взбираясь по крутой дороге, ведущей к нашему дому, Джоанна сказала:

— А она очень милая.

5

— Надеюсь, ваш чай удался? — спросила Джоанна Партридж, когда та подавала обед.

Партридж тут же покраснела и вздернула подбородок еще выше.

— Благодарю вас мисс, только Агнесса не явилась.

— Ох, простите.

— Мне-то что, — сказала Партридж. Она была так обижена, что даже позволила себе излить обиду: — Я ведь ее не приглашала! Она сама позвонила, что-то, мол, у нее не ладится, и что у нее как раз выходной, и нельзя ли прийти. Я сказала, можно, — вы ведь разрешили… И после того от нее ни звука! Никаких извинений! Хотя думаю, что завтра таки получу открытку. Нынешние девушки совсем не умеют себя вести, а не мешало бы им знать свое место.

Джоанна попыталась успокоить оскорбленную в лучших чувствах Партридж.

— А вдруг она заболела. Вы не звонили, чтобы узнать?

Партридж лишь гордо выпрямилась.

— Нет, мисс, не звонила. Очень нужно! Хочет быть невежей, пускай себе. Вот когда увидимся, уж я ее отчитаю! — И она с негодующим видом удалилась.

Мы с Джоанной рассмеялись.

— Должно быть, девушке требовался совет из тех, какие даются в рубрике «советы Тети Нэнси», — сказал я. — «Мой дружок стал ко мне очень холоден. Что мне делать?» Вместо Тети Нэнси она решила обратиться к Партридж. Но состоялось примирение. Сейчас Агнесса и ее дружок, вероятно, крепко обнимаются. Такие молчаливые парочки частенько подпирают какую-нибудь изгородь. Увидев их, вы страшно смущаетесь, а им хоть бы что.

Джоанна засмеялась и сказала, что я, скорее всего, угадал.

Мы заговорили об анонимных письмах и соответственно о Нэше и о меланхоличном Грэйвзе.

— После смерти миссис Симмингтон прошла ровно неделя, — сказала Джоанна. — Пора бы им что-нибудь выяснить. По отпечаткам пальцев, по почерку… ну и мало еще по чему…

Я отвечал ей рассеянно. В моем подсознании нарастало ощущение какой-то тревоги. Оно было как-то связано со словами, только что сказанными Джоанной: «прошла ровно неделя».

Конечно, мне следовало сообразить раньше.

Быть может, подсознательно я уже о чем-то догадывался. Предчувствие беды становилось все более явственным.

Джоанна, с азартом рассказывавшая о встрече с кем-то из местных, вдруг заметила, что я ее не слушаю.

— Что с тобой, Джерри?

Я не ответил, мои мысли были слишком заняты сопоставлением фактов.

Самоубийство миссис Симмингтон… в тот день она была в доме одна… Одна, потому что у служанок был выходной… ровно неделю назад…

— Джерри, что?..

Я спросил:

— Джоанна, у служанок выходной раз в неделю?

— Да, плюс каждое второе воскресенье, — сказала Джоанна. — Но зачем тебе?..

— Воскресенья меня не интересуют. А на неделе — всегда в один и тот же день?

— Да, обычно так.

Джоанна смотрела на меня с любопытством, очевидно, совершенно не догадываясь о том, что мне только что пришло в голову.

Я позвонил, вызывая Партридж.

Как только она явилась, я спросил:

— Скажите, эта Агнесса Уоддел у кого-то в услужении?

— Да, сэр. У миссис Симмингтон. То есть теперь у мистера Симмингтона.

Я собрался с духом и взглянул на часы. Было половина одиннадцатого.

— Как вы думаете, она сейчас уже должна вернуться?

Партридж смотрела на меня с неодобрением.

— Да, сэр. В их доме служанкам полагается возвращаться не позже десяти. Там держатся старых порядков.

— Тогда я сейчас туда позвоню, — сказал я, направляясь в холл.

Джоанна и Партридж следовали за мной. Партридж чуть не лопалась от гнева. Джоанна недоумевала. Пока я набирал номер, она спросила:

— Зачем это, Джерри?

— Хочу проверить, вернулась ли она домой.

Партридж только фыркнула, но как… Мне же было наплевать на ее фырканье.

К телефону подошла Элси Холланд.

— Извините за беспокойство, — сказал я. — Говорит Джерри Бертон. Ваша служанка Агнесса уже вернулась?

Задав этот вопрос, я понял, что могу оказаться в глупом положении. Если девушка вернулась и все в порядке, как я объясню свой звонок? Мне следовало бы попросить Джоанну, хотя даже и тогда пришлось бы как-то объясняться. А теперь по всему Лимстоку поползут новые сплетни, на сей раз обо мне и незнакомой мне Агнессе Уоддел.

— Агнесса? О, она наверняка уже дома. — Как и следовало ожидать, голос Элси Холланд звучал очень удивленно.

Я чувствовал себя совершенным идиотом, но тем не менее продолжал:

— Мисс Холланд, не могли бы вы все-таки проверить, действительно ли она вернулась.

Чем хороши гувернантки, так это тем, что они привыкли выполнять то, о чем их просят. Элси Холланд послушно отложила трубку и отошла.

Через две минуты я услышал ее голос:

— Вы у телефона, мистер Бертон?

— Да.

— Агнесса действительно еще не вернулась.

И тут я понял, что мои подозрения были не напрасны.

В трубке послышался смутный гул голосов, потом к телефону подошел сам Симмингтон.

— Алло, Бертон, в чем дело?

— Ваша служанка Агнесса не вернулась?

— Нет. Мисс Холланд только что проверила. А что? Что-то произошло? Может, несчастный случай?

— Нет, если и произошло, то это не случайность, — сказал я.

— Что? Вы думаете, на нее совершено нападение?

— Это совсем бы меня не удивило, — сказал я мрачно.

Глава 8

1

В ту ночь я плохо спал. Должно быть, отдельные части головоломки уже крутились в моей голове. Если бы я сосредоточился, то тогда же все и разгадал бы. Иначе отчего эти обрывки не давали мне покоя?

Сколько мы вообще знаем в какой-то определенный момент? Гораздо больше, по-моему, чем нам кажется! Но мы не можем пробиться к этому подспудному знанию. Оно где-то тут, но нам до него не добраться.

Я беспокойно ворочался в постели, но предо мной были только разрозненные, бессмысленные клочки. И это меня мучило.

Однако чтобы возникла окончательная картина, все детали должны были сложиться в нечто целое, но как этого добиться? Как узнать, кто писал эти проклятые письма? Ведь наверняка же есть какой-то ключ, только вот как его обнаружить?

Я уже засыпал, а в моем мозгу все плясали назойливые фразы:

«Нет дыма без огня. Нет огня без дыма. Дым… дым? Дымовая завеса… Нет, это когда война. Война. Клочок бумаги… Всего лишь клочок бумаги. Бельгия — Германия…»[80].

Я заснул. Мне приснилось, будто я вывожу на прогулку борзую, но это не просто собака, а преобразившаяся миссис Дэйн Колтроп. И я не спускаю ее с поводка.

2

Разбудил меня телефонный звонок, очень настойчивый.

Я сел на постели, взглянул на часы — половина восьмого. Так рано меня еще не будили. Телефон в холле просто разрывался.

Я накинул халат и сбежал вниз, ненамного обогнав Партридж, которая рысью мчалась из кухни. Я взял телефонную трубку.

— Алло!

— О! — Стон облегчения. И голос Меган, полный тоски и ужаса: — Это вы? Пожалуйста, приходите, скорей приезжайте. Приедете?

— Да сейчас же, — сказал я. — Слышишь? Сейчас же!

Прыгая через две ступеньки, я понесся наверх и вбежал в спальню Джоанны.

— Слушай, Джо, я еду к Симмингтонам.

Джоанна приподняла с подушки кудрявую белокурую головку и стала, точно маленькая, протирать глаза.

— Что такое… что случилось?

— Не знаю. Звонила Меган. У нее такой голос… Там, похоже, действительно что-то стряслось.

— Как ты думаешь, в чем дело?

— Дело в Агнессе… или я очень ошибаюсь.

Я уже выходил, но тут Джоанна крикнула мне вслед:

— Подожди, я сейчас встану и отвезу тебя.

— Не надо. Поеду сам.

— Ты ведь не можешь вести машину.

— Могу.

И я повел. Было больно, но не очень. На то, чтобы умыться, побриться, одеться, сесть в машину и доехать до Симминггонов, у меня ушло всего полчаса. Совсем неплохо!

Меган, очевидно, ждала меня, она сразу выбежала мне навстречу. Ее личико было бледно и подергивалось, пальцы судорожно вцепились в мой локоть.

— Вы приехали… приехали!

— Успокойся, чудачка… Ну да, приехал. В чем дело?

Ее начала бить дрожь. Я обнял ее за плечи.

— Я ее… нашла.

— Агнессу? Где?

Она задрожала еще сильней.

— Под лестницей. В стенном шкафу. Где удочки, клюшки и мелочь всякая… Ну, сами знаете…

Я кивнул. Да, обычный стенной шкаф.

Меган продолжала:

— Открыла, а она там. Скрюченная… И холодная. Ужасно холодная… Мертвая, понимаете?

— А почему ты туда заглянула? — спросил я.

— Не знаю… Когда вы вчера вечером позвонили, мы все стали гадать, куда подевалась Агнесса. Ждем-ждем, а ее все нет. Ну, легли спать. Я плохо спала и проснулась очень рано. Все еще спали, кроме кухарки Розы. Она была очень зла на Агнессу, что та не вернулась. Сказала, что и там, где она прежде работала, одна девушка такой же фортель выкинула. Я села завтракать — молоком и хлебом с маслом. И вдруг входит Роза сама не своя и говорит, что все платья Агнессы, оказывается, тут, ну те, которые она обычно надевает в свой выходной день. Я подумала, а что, если… она никуда не выходила… Стала искать, открыла в том числе и шкаф под лестницей, а она там…

— В полицию позвонили?

— Да, они уже здесь. Мой отчим сразу позвонил. А я… я просто больше не могла… и позвонила вам… Ничего, что я вам позвонила?

— Ничего, — сказал я и внимательно на нее посмотрел.

— А тебе хоть дали бренди, или кофе, или чаю после… твоей находки?

Меган молча мотнула головой.

Я мысленно проклял бестолковых слуг. Сам Симмингтон, этот надутый болван, сразу кинулся звонить в полицию. Ни Элси Холланд, ни кухарка и не подумали о том, что испытала бедная девочка, увидев свою зловещую находку. Это при ее-то впечатлительности…

— Марш на кухню, горюшко мое, — сказал я.

Мы обошли дом и с заднего крыльца вошли на кухню. Кухарка Роза, пышнотелая сорокалетняя женщина, сидела у огня и пила крепкий чай. Она встретила нас целым потоком слов и при этом держалась за сердце.

— Ох, ну прямо сама не своя, — причитала кухарка, — сердце так и колотится.

Еще бы, ведь на месте Агнессы могла оказаться она сама, да и любой другой. Их всех могли укокошить прямо в постели, да-да.

— Налейте мисс Меган большую чашку чаю, и чтобы крепкий был, как у вас, — распорядился я. — Она такое пережила… нашла труп.

При упоминании о трупе Роза снова зашлась, но я строгим взглядом остановил ее, и она послушно принялась наливать чай — темный, как чернила.

— Пейте, моя юная леди, — сказал я Меган. — Роза, а не найдется ли у вас немного бренди?

Роза неуверенно сообщила, что вроде бы чуток оставалось — когда пекли рождественский пудинг.

— Сойдет, — сказал я и плеснул немного в чашку Меган. По взгляду Розы я понял, что подбросил ей отличную идею.

Меган я велел остаться здесь, с Розой.

— Ведь я могу поручить вам мисс Меган? — спросил я, и польщенная Роза с жаром воскликнула:

— О конечно, сэр!

А я прошел в комнаты. Судя по повадкам, Роза очень скоро почувствует необходимость подкрепиться. Что будет весьма кстати и для Меган. Черт бы их всех побрал! Неужели никто не может позаботиться о девочке?

Все еще негодуя, я столкнулся с Элси Холланд. Увидев меня, она ничуть не удивилась. Очевидно, после чудовищной находки здесь перестали замечать, кто приходит и кто уходит.

У входных дверей стоял констебль Берт Рандл.

— О, мистер Бертон! — воскликнула Элси. — Какой ужас! Кто мог совершить такое злодейство?

— Значит, она была убита?

— О да! Ударом по голове, сзади. Волосы слиплись от крови. Ужас! Потом ее засунули в шкаф. Кто же мог это сделать! Какое злодейство! Бедная Агнесса! Уж она-то, кажется, никому не делала зла.

— И кто-то позаботился, чтобы не делала и впредь, — сказал я.

Элси удивленно уставилась на меня. Не слишком сообразительна, подумал я, зато нервы на зависть крепкие. Она выглядела как обычно, только еще больше порозовела от волнения. Я даже заподозрил, что, несмотря на доброе сердце, она, возможно, испытывает некое щекочущее нервы, приятное возбуждение.

— Мне надо наверх, к мальчикам. Мистер Симмингтон боится, как бы они не узнали… — сказала она, как бы извиняясь. — Это может вызвать у них шок. Велел, чтобы я их сюда не пускала.

— Между прочим, труп обнаружила Меган. Надеюсь, о ней тоже кто-то заботится…

Должен признать, что Элси устыдилась.

— Боже мой! — кающимся голосом воскликнула она. — Я ведь совсем про нее забыла. На меня столько всего свалилось, и полиция, и… все. Но как я могла забыть… Бедная девочка, она, наверное, очень подавлена. Я сейчас же иду к ней.

Я смягчился:

— Все нормально. Она под присмотром Розы. А вы идите к детям.

Она поблагодарила меня, открыв в улыбке белые, как мраморное надгробье, зубы, и поспешила наверх. В конце концов, ей велено присматривать именно за мальчишками, а не за Меган. До Меган никому нет дела. Элси платят за то, чтобы она пасла симмингтоновских сопляков. Вот она и пасет, и нельзя упрекать ее в том, что забыла про кого-то еще.

Когда она взбегала по лестнице, у меня перехватило дыхание. В этот миг вместо старательной гувернантки у меня возник образ бессмертной и несказанно прекрасной богини победы.

Вскоре отворилась дверь, и в холле появился старший инспектор Нэш, а следом за ним Симмингтон.

— О, мистер Бертон, — сказал Нэш. — Я как раз собирался вам звонить. Очень хорошо, что вы здесь.

Почему я здесь, он не спросил.

— Если позволите, я расположусь в этой комнате, — сказал он, обернувшись к Симмингтону.

Он имел в виду малую гостиную, окно которой выходило на фасад.

— Да-да, конечно.

Симмингтон держал себя в руках, но выглядел крайне измученным. Старший инспектор Нэш участливо сказал:

— Мистер Симмингтон, на вашем месте я бы сейчас позавтракал. После кофе и яичницы с беконом и вы, и мисс Холланд, и мисс Меган почувствуете себя куда лучше. Такие события на пустой желудок — скверная штука.

Он говорил тоном домашнего врача. Симмингтон попытался улыбнуться:

— Спасибо. Я последую вашему совету.

Я вошел вслед за Нэшем в указанную им комнату, и он закрыл дверь.

— Быстро же вы сюда добрались. От кого узнали?

Я сказал, что мне позвонила Меган. Я был очень расположен к старшему инспектору Нэшу. Он ведь не забыл, что Меган тоже следует позавтракать.

— Я слышал, что вы звонили сюда еще вчера вечером, мистер Бертон, и справлялись о служанке. Почему?

Я понимал, что мой звонок не мог не казаться странным, и потому рассказал, что Агнесса собиралась к Партридж на чай, а сама почему-то не пришла.

— Так вот оно что! — задумчиво сказал Нэш, потирая подбородок.

— Что ж, — вздохнул он, — налицо явное убийство. Но спрашивается, что эта девушка могла знать? И что она успела сообщить Партридж? Что-нибудь определенное?

— Вряд ли. Впрочем, вам лучше спросить у самой Партридж.

— Я так и сделаю, когда закончу здесь.

— Как же все-таки это произошло? — спросил я. — Или вы пока не выяснили?

— В общем и целом выяснил. У служанок был выходной…

— У обеих?

— Да. В свое время здесь работали две сестры, они хотели иметь общий выходной, и миссис Симмингтон шла им навстречу. А когда сюда поступили две нынешние служанки, прежний порядок сохранился. В такие дни они оставляют в столовой холодный ужин, а чай накрывает мисс Холланд.

— Так-так.

— До какого-то момента все вполне понятно. Кухарка Роза родом из Нижнего Микфорда. Чтобы попасть туда в свой выходной, ей надо успеть на автобус в четырнадцать тридцать. Так что убирать со стола после ленча приходилось Агнессе. Зато Роза должна мыть посуду после обеда. А вчера было вот что: Роза в четырнадцать двадцать пять ушла к автобусу, в четырнадцать тридцать пять Симмингтон пошел к себе в контору, в четырнадцать сорок пять Элси Холланд отправилась с детьми на прогулку. Еще минут через пять Меган Хантер поехала кататься на велосипеде. Агнесса осталась в доме одна. Насколько я понял, в этот день недели она обычно уходила между тремя и половиной четвертого.

— И дом оставался незапертым?

— О, здесь это обычное дело. В наших краях дом редко кто запирает. Итак, без десяти минут три Агнесса осталась в доме одна. Ясно, что из дому она так и не выходила, потому что, когда ее нашли, на ней были чепчик и фартук, значит, она даже не успела переодеться в свое обычное выходное платье.

— Когда же примерно она была убита?

— Доктор Гриффитс не берется назвать точное время. В официальном заключении он указал интервал от двух до половины пятого.

— Как она была убита?

— Сначала ее оглушили ударом по затылку. Потом воткнули в основание черепа остро заточенный кухонный вертел, что повлекло мгновенную смерть.

Я поспешил закурить, представив эту малоприятную картину.

— Действовали очень продуманно, — сказал я.

— О да, мы это особо отметили.

Я глубоко затянулся.

— Кто же это сделал? — спросил я. — И почему?

— Не знаю, сможем ли мы когда-нибудь выяснить причину, — с расстановкой произнес Нэш. — Но определенные догадки есть.

— Она что-то знала?

— Да, она наверняка что-то знала.

— И никому об этом не сказала?

— Насколько я могу судить, нет. Кухарка говорит, что после смерти миссис Симминггон Агнесса была не в себе, и чем дальше, тем больше, все твердила, что не знает, как ей быть.

— Вот так всегда! — Тяжко вздохнув, раздраженно сказал Нэш. — К нам не приходят. Что у них за страх перед полицией? Если бы она пришла к нам, была бы сейчас жива.

— И она ни о чем никому даже не намекнула?

— Роза говорит, нет, и скорее всего так оно и есть. Потому что если бы намекнула, Роза сразу бы это выложила, да еще бы и от себя что-нибудь прибавила.

— Обидно, — сказал я, — теперь уже ничего не узнаешь.

— Но попробуем догадаться сами, мистер Бертон. Едва ли она знала что-либо конкретное. Скорее, некие смутные подозрения, дальше — больше, ей становилось тревожнее… Понимаете?

— Да.

— И пожалуй, я знаю, что это было.

Я взглянул на него с уважением:

— Браво, инспектор!

— Понимаете, мистер Бертон, мне известны весьма любопытные детали, о которых вы не знаете. Считается, что в то время, когда миссис Симминггон покончила с собой, обеих служанок не было дома, поскольку у них был выходной. Но дело в том, что Агнесса довольно скоро вернулась назад.

— Это точно?

— Да. У Агнессы был дружок, молодой Рэндел из рыбной лавки. По средам там закрывают раньше, и они с Агнессой шли гулять, а если дождь, то в кино. Так вот, в ту самую среду они крепко поссорились, поскольку наш неутомимый аноним уведомил Фреда, что у Агнессы есть кое-кто получше. Ну парень и разнервничался. Короче, после бурного выяснения отношений Агнесса убежала домой и сказала, что не выйдет, пока Фред не попросит прощения.

— И что же?

— А то, мистер Бертон, что окно кухни выходит во двор, зато окно кладовой выходит туда, куда сейчас смотрим и мы с вами. Попасть во владения Симмингтона можно только через эту калитку. А дальше и к парадному входу, и к черному со стороны кухни можно пройти только вон по той тропке… Калиточка-то одна.

Он выдержал паузу.

— Слушайте дальше. Письмо, которое получила миссис Симмингтон, пришло не по почте. Штемпели на конверте ловко подмазали сажей, чтобы не вызвало сомнений, что его принес почтальон. Но на почте его никогда не было. Понимаете, что это означает?

— Это значит, — сказал я, — что его принесли и бросили в ящик до прихода почтальона, чтобы оно оказалось среди прочих писем.

— Верно. Почту приносят приблизительно без четверти четыре. И вот как, по-моему, все было. Девушка стояла у окна кладовой (его заслоняют кусты, но все же обзор весьма неплохой), ждала, что ее дружок явится просить прощения…

— …и увидела того, кто опускал письмо в ящик, — догадался я.

— Таково мое предположение, мистер Бертон. Конечно, я могу ошибаться.

— Думаю, что не ошибаетесь… Все очень логично и убедительно. Выходит, Агнесса знала, кто пишет анонимные письма.

— Да, — сказал Нэш, — Агнесса знала, кто их пишет.

— Но почему же тогда она не… — Я умолк, недоуменно нахмурившись.

— Просто девушка не поняла, что происходит, — тут же объяснил Нэш. — Во всяком случае, в первый момент. Она увидела, что кто-то, кого она хорошо знает, что-то опустил в почтовый ящик. Но ей, видно, и в голову не пришло, что этот человек и есть автор анонимок. Скорее всего, его очень трудно в чем-то таком заподозрить.

Но чем больше она над этим думала, тем больше ею одолевали сомнения. Может быть, надо кому-нибудь рассказать? И тут она подумала о Партридж, служанке мисс Бартон. Насколько я в курсе, это весьма властная особа. Ее мнение для Агнессы — закон. Вот она и решила с ней посоветоваться.

— Да, — сказал я задумчиво. — Похоже, все так и было. И Отравленное Перо как-то об этом проведало. Но как?

— Плохо вы знаете провинцию, мистер Бертон. Уж не знаю, как это происходит, но все мгновенно становится известным всему городу. Итак, Агнесса позвонила вам по телефону. Кому было известно, что это она?

Я поразмыслил.

— Трубку взял я. И позвал Партридж.

— А сказали, кто звонит?

— Да. Сказал.

— Кто мог услышать?

— Моя сестра и мисс Гриффитс.

— Ага, мисс Гриффитс! Что она у вас делала?

Я объяснил.

— От вас она собиралась вернуться в деревню?

— Нет, сперва хотела зайти к мистеру Паю.

Нэш вздохнул:

— Целых двое. Вполне достаточно, чтобы знала вся деревня.

Я недоверчиво спросил:

— Вы полагаете, что мисс Гриффитс или мистер Пай стали бы с кем-то обсуждать такую мелочь?

— В этом захолустье так мало новостей, что каждый рад посудачить о любой чепухе. Вы просто не поверите! Стоит мамаше местной портнихи пожаловаться на мозоль, это сразу же становится известно всей округе. А в доме Симмингтона Агнессу могли услышать и мисс Холланд, и Роза. А Фред Рэндл. От него любой мог узнать, что Агнесса почти сразу же вернулась домой, — могло узнать и Отравленное Перо…

Я слегка вздрогнул. Из окна мне был виден аккуратный газон, дорожка и низенькая, чинная калитка.

Итак, кто-то открыл эту калитку, преспокойно подошел к дому и бросил письмо в почтовый ящик. Я смутно представил себе женскую фигуру. Вместо лица было белое пятно… Но ведь это лицо наверняка мне знакомо…

Нэш тем временем продолжал:

— И все-таки круг подозреваемых сужается. В конце концов, мы доберемся до преступника. Надо только терпеливо и методически отсеивать лишних. Уже сейчас осталось не так уж много.

— В самом деле?

— Мы исключили всех работающих женщин, в это время все они находились на службе. У учительницы как раз в это время шел урок. Медицинскую сестру исключили, потому что мне точно известно, где она была. Собственно, их я и раньше не подозревал. Но теперь мы точно знаем, что это не они. Понимаете, мистер Бертон, нам очень важно сопоставить то, что произошло вчера и событие недельной давности. Что касается прошлой среды (то есть дня смерти миссис Симмингтон), то нас интересует время от тринадцати пятнадцати (раньше Агнесса никак не могла вернуться) до четырнадцати часов, когда принесли почту (это я могу уточнить у самого почтальона). Что же до вчерашнего дня, нас интересует время от четырнадцати пятидесяти (когда из дома ушла мисс Меган Хантер) до пятнадцати тридцати, или даже пятнадцати пятнадцати, когда Агнесса должна была выйти из дома.

— Итак, что же, по-вашему, произошло вчера?

Нэш криво улыбнулся:

— По-моему? По-моему, некая дама подошла, улыбаясь, к входной двери и позвонила. Возможно, она спросила, дома ли мисс Холланд или мисс Меган, а может, принесла для кого-то из них пакет. И когда Агнесса отвернулась, чтобы взять поднос для визитных карточек или чтобы положить принесенный пакет, эта благовоспитанная леди ударила ее сзади по голове.

— Чем ударила?

— Здешние дамы обычно носят с собой увесистые сумки. Кто знает, что у нее там было.

— А потом воткнула ей в затылок вертел и засунула в шкаф? Под лестницей? Разве это под силу женщине?

Старший инспектор Нэш как-то странно на меня взглянул:

— Женщина, которую мы ищем, определенно ненормальная. А такого рода недуг сочетается с физической силой. К тому же Агнесса была хрупкой девушкой. — И вдруг спросил: — А что побудило мисс Меган Хантер заглянуть в стенной шкаф?

— Какое-то шестое чувство, — сказал я. — А зачем было прятать тело в шкаф? — В свою очередь, спросил я.

— Затем, что чем дольше ищут труп, тем труднее потом установить время убийства. Если бы, скажем, на тело наткнулась мисс Холланд — как только вошла в дом, — врач смог бы определить время смерти с точностью до десяти минут. Что было для нашей дамы совсем нежелательно.

— Но если Агнесса уже подозревала эту особу…

— Нет, — перебил меня Нэш, — она не то чтобы подозревала, ей просто кое-что показалось «чудным». Она смутно чувствовала, что здесь что-то не так. И уж конечно, не ожидала, что стоявшая перед ней женщина способна на убийство.

— А сами вы ожидали… ну, что может произойти убийство?

Нэш покачал головой и с сердцем произнес:

— А следовало бы. Самоубийство миссис Симмингтон испугало это… мм… Отравленное Перо. А страх, мистер Бертон, вещь непредсказуемая. Да, страх. Вот что мы должны были предвидеть. Страх, поселившийся в больном мозгу… Понимаете, мы имеем дело с человеком очень всеми уважаемым, у него, видимо, отличная репутация и видное общественное положение.

Последнее его предположение прозвучало просто зловеще.

3

После многозначительной паузы Нэш сказал, что намерен еще раз опросить Розу. Немного робея, я спросил, можно ли мне остаться. К моему удивлению, он охотно согласился.

— Я очень рад, что вы, так сказать, сотрудничаете с нами, мистер Бертон.

— Звучит настораживающе, — заметил я. — В романах если детектив поощряет чье-либо сотрудничество, этот помощник потом обязательно окажется преступником.

Нэш засмеялся:

— Мистер Бертон, вы не тот человек, который будет строчить анонимки. И вы действительно можете быть нам полезны.

— Рад это слышать, хотя не знаю, чем именно.

— Вы человек приезжий, вот в чем дело. У вас нет предвзятого отношения к здешним жителям. Вместе с тем у вас есть возможность неплохо их узнать, мм… в социальном аспекте.

— Убийца занимает видное социальное положение, — невольно пробормотал я.

— Вот именно.

— И мне надлежит стать в некотором роде вашим осведомителем?

— Вы возражаете?

Я немного подумал:

— Нет. В общем, не возражаю. Раз уж у вас тут объявилась сумасшедшая, которая доводит до самоубийства впечатлительных женщин и убивает безобидных маленьких служанок, я согласен на любую деятельность. Лишь бы обезвредить эту безумную…

— Спасибо, сэр. Вам не придется жалеть об этом. Особа, которую мы ищем, и в самом деле очень опасна. Опаснее гремучей змеи, кобры и черной мамбы, вместе взятых.

— Значит, нам надо торопиться? — дрогнувшим голосом спросил я.

— Совершенно верно. И не думайте, что полиция дремлет. Мы разрабатываем сразу несколько версий одновременно.

Я сразу почему-то представил себе широко раскинутую, но почти невидимую паутину.

Нэш сказал, что хочет еще раз выслушать Розу, потому что она уже сообщила ему две совершенно взаимоисключающие версии происшедшего. А чем больше подобных версий он от нее услышит, тем больше шансов отыскать в них хоть какие-то крупицы истины и построить хоть какую-то логическую цепь.

Мы застали Розу за мытьем посуды после завтрака. Она тотчас прервала свое занятие, закатила глаза, схватилась за сердце и принялась рассказывать, как ей с самого утра неможется.

Нэш был терпелив, но тверд. Во время первой их беседы, он ей сочувствовал, во время второй был строг. Сейчас он решил поочередно выказывать и сочувствие, и строгость.

Роза с наслаждением перебрала все подробности прошедшей недели. Как Агнесса все чего-то боялась, все дрожала и твердила: «Не спрашивай», когда она, Роза просила ее сказать, в чем дело. «Если скажу, — говорит, — тут мне и смерть», — закончила Роза, в упоении закатывая глаза.

— Значит, Агнесса так и не сказала, что ее тревожило?

— Нет. А сказала только, что боится, что ее убьют.

Старший инспектор вздохнул и отступился, решив довольствоваться подробным отчетом Розы о ее собственных действиях в течение всего вчерашнего дня.

Вкратце отчет сводился к тому, что Роза уехала автобусом в четырнадцать тридцать и провела весь день со своей родней, а вернулась из Нижнего Микфорда автобусом, двадцать сорок. Рассказ был украшен душераздирающими подробностями о том, как Роза весь день маялась, чуяла сердцем беду — сестра ее и та заметила, ибо Роза не смогла проглотить даже кусочка тминного кекса.

Из кухни мы направились на поиски Элси Холланд и обнаружили ее в классной комнате — вместе с детьми, которые делали уроки. Элси Холланд была, как всегда, деловита и услужлива.

Она встала и сказала:

— Теперь, Колин, и ты, Брайан, решайте вот эти примеры. Я скоро вернусь и все проверю. — И она провела нас в соседнюю комнату, ту, что служила детям спальней. — Здесь, наверное, удобней. Я подумала, что лучше нам поговорить без детей.

— Благодарю вас, мисс Холланд. Я только хочу еще раз спросить: вы точно помните, что Агнесса ничего вам не говорила? О том, что после смерти миссис Симмингтон ее что-то тревожило?

— Нет, ни слова. Она, знаете, вообще была очень тихая и неразговорчивая.

— Значит, полная противоположность вашей кухарки?

— Это уж точно. У Розы язык без костей. Мне иногда даже приходится делать ей замечания.

— А теперь, пожалуйста, расскажите обо всем, что происходило вчера. Все, что сможете припомнить.

— Ну, ленч прошел у нас как обычно. В час дня. Я немного поторопила мальчиков. Я не даю им слишком долго засиживаться за столом. Потом мистер Симмингтон снова ушел в контору, а я стала помогать Агнессе накрывать на стол к обеду. Мальчики вышли в сад и ждали, пока я поведу их гулять.

— И куда вы с ними отправились?

— В сторону Комбиэйкра, через поле. Мальчики хотели поудить рыбу. Но я забыла взять наживку, и мне пришлось за ней вернуться.

— Когда именно?

— Сейчас вспомню. Из дому мы вышли где-то без двадцати три. Или чуть позже… Меган тоже хотела идти с нами, но передумала. Решила прокатиться на велосипеде. Она просто на нем помешалась.

— Так когда именно вы вернулись за наживкой? Вы вошли в дом?

— Нет, в дом я не входила. Наживку я оставила в теплице. Это пристройка за домом. Но точное время назвать не смогу. Примерно без десяти три.

— Вы видели Меган или Агнессу?

— Нет, Меган, должно быть, уже уехала. Агнессу я тоже не видела. В общем, никого не видела.

— А потом вы пошли ловить рыбу?

— Да, мы пошли к реке. Но ничего не поймали. Нам редко когда везет. Но мальчики все равно любят порыбачить. Брайан намочил одежду. Когда мы вернулись, мне надо было его переодеть.

— По средам вам приходится подавать чай?

— Да. Для мистера Симмингтона стол заранее накрывают в гостиной. Когда он приходит, мне остается только заварить чай. Сама я с детьми, и, конечно, с Меган, пью чай в классной комнате. Там в шкафу у нас есть посуда.

— В котором часу вы вернулись с прогулки?

— Где-то без десяти пять. Отвела мальчиков наверх и стала накрывать стол к чаю. В пять вернулся мистер Симмингтон, и я сошла вниз, чтобы заварить ему чаю, но он сказал, что будет его пить с нами в классной комнате. Мальчики были очень рады. После чая мы играли в настольные игры. Как страшно теперь вспоминать об этом! Ведь бедная девушка уже лежала тогда под лестницей.

— А в этот шкаф часто заглядывают?

— Нет. Там всякий хлам. Шляпы и пальто хранятся в другом помещении, справа от входной двери. Этот шкаф могли бы не открывать несколько месяцев.

— Понимаю. И вы не заметили ничего необычного, когда вернулись?

Синие глаза широко распахнулись.

— О нет, инспектор, ничего. Все было как обычно. Вот что самое страшное.

— А неделю назад?

— Вы хотите сказать, в день, когда миссис Симминггон?.. — Да.

— О, это было ужасно!., ужасно!

— Да-да, знаю. В тот день вы тоже надолго уходили из дому?

— Да. Во второй половине дня я всегда вожу мальчиков на прогулку, если погода мало-мальски сносная. Уроки мы делаем утром. В тот раз мы пошли на вересковые луга. Очень далеко забрели, я даже боялась, что опоздаем, потому что мистер Симминггон к этому времени уже должен был возвратиться. А у меня еще чайник не был поставлен. К счастью, он еще не возвратился.

— Вы не поднялись наверх, к миссис Симминггон?

— О нет, я никогда этого не делала. После ленча она обычно отдыхала. У нее была невралгия, и приступы обычно начинались после еды. Она принимала порошки, которые ей прописал доктор Гриффитс, а затем ложилась и старалась заснуть.

Нэш спросил как бы между прочим:

— Значит, ей никогда не приносили почту наверх?

— Почту? Нет. Когда я приходила с прогулки, я брала письма из почтового ящика и выкладывала на стол в холле. Миссис Симмингтон обычно спускалась за письмами сама. Она спала не так долго — обычно к четырем вставала.

— А в тот день вас не встревожило, что она долго не вставала?

— Да нет, нисколько. А когда мистер Симмингтон уже вошел в холл, и я сказала ему, что вода вот-вот закипит, он кивнул и стал звать: «Мона, Мона!» Когда же она не ответила, он поднялся к ней в спальню. Представляете, какой это был для него удар! Он позвал меня. Я поднялась, а он говорит: «Уберите куда-нибудь детей». И сразу стал звонить доктору Гриффитсу. Мы и про чайник забыли, он совсем сгорел. Боже, какой это был ужас! А ведь за ленчем она была такая веселая!

— А сами вы, мисс Холланд, что думаете об этом письме? — неожиданно спросил Нэш.

— Гнусность, что еще можно думать! — тут же ответила Элси.

— Да, конечно, но я другое имел в виду. А что, если в письме была правда?

Элси Холланд с той же твердостью сказала:

— Нет, я так не думаю. Миссис Симмингтон была очень чувствительна… В этом все дело… И нервы у нее были совсем никуда… И еще она была чересчур… ну, щепетильна, что ли… — Элси покраснела. — В общем, эти мерзкие намеки… должны были очень на нее подействовать…

Немного помолчав, Нэш спросил:

— А сами вы не получали таких писем, мисс Холланд?

— Нет, не получала.

— Вы уверены? Прошу вас, — Нэш просительно махнул рукой, — не спешите, подумайте… Конечно, это очень неприятно, я знаю. Очень трудно признаться в том, что получал такие письма. Но, понимаете, нам очень важно знать все. Мы же прекрасно знаем, что в них нет ни грамма правды. Так что вам нечего стыдиться.

— Но я правда не получала. Ничего такого. — Она чуть не плакала от негодования и, похоже, говорила искренне.

Когда она ушла к детям, Нэш подошел к окну.

— Вот так! — сказал он. — Говорит, что никаких писем не получала. И похоже, говорит правду.

— Я уверен в этом.

— Гм! — сказал Нэш. — Тогда я хотел бы знать, черт возьми, почему?

Я непонимающе уставился на него, а он нетерпеливо продолжал:

— Ведь она хорошенькая?

— Не просто хорошенькая, красивая!

— Вот именно. На редкость хороша собою. И молода. Словом, настоящий клад для кропателя этих писем. Почему же он ей их не посылал?

Мне оставалось только пожать плечами.

— Это, знаете ли, интересно. Надо сообщить Грейвзу. Он ведь спрашивал, можем ли мы указать ему кого-нибудь, кто наверняка не получал писем.

— Она не единственная, — сказал я. — Если помните, есть еще Эмили Бартон.

Нэш усмехнулся.

— Не всему, что вам говорят, следует верить, мистер Бертон. Мисс Бартон получала письмо, и даже не одно.

— Откуда вам это известно?

— Мне сообщила ее верная служанка, ну та, у которой она сейчас живет. Это ее бывшая горничная… или кухарка… точно не знаю… Флоранс Эльфорд. Она очень негодовала и жаждала крови этого… Отравленного Пера.

— Но почему мисс Эмили сказала, что ничего не получала?

— Видимо, неловко было признаться. Вы же видели, что в этих письмах… А почтенная мисс Бартон всю жизнь чуралась подобных вещей и чтит приличия.

— Ну и что же было в ее письмах?

— Да все то же. Полная нелепость. Говорилось, будто она отравила старуху мать и почти всех своих сестер.

Я не верил собственным ушам.

— И что же, эта ваша помешанная бродит, где ей вздумается, и мы никак не можем напасть на ее след?

— Мы ее выследим, — сказал сурово Нэш. — Возьмем на очередном письме.

— Но послушайте! Уж теперь-то она не станет писать.

Нэш взглянул на меня.

— Станет! Никуда не денется. У них это превращается в манию. Увидите, письма еще будут приходить.

Глава 9

1

Перед тем как уйти, я хотел еще раз увидеть Меган. Она была в саду и как будто уже успокоилась и стала похожа на себя прежнюю. Она встретила меня веселой улыбкой.

Я предложил ей погостить у нас еще, но она, слегка помявшись, отказалась:

— Спасибо, конечно. Но я, пожалуй, к вам не поеду. Все-таки здесь… да, кажется, здесь мой дом. И надо помочь с мальчиками.

— Что ж, — сказал я. — Как знаешь…

— Я остаюсь. Но я ведь могу… могу…

— Что? — подсказал я.

— Если случится что-нибудь ужасное, я могу вам позвонить, и вы тогда приедете?.. Ведь правда приедете?

Я был тронут.

— Конечно, приеду. Но что ужасного может случиться?

— Не знаю, — ответила она неопределенно. — Но теперь у нас тут всего можно ожидать.

— Ради Бога, — сказал я, — не участвуй больше в поисках трупов. Тебе это вредно.

Она сверкнула улыбкой.

— Да. Я тогда чуть не упала в обморок.

Мне очень не хотелось оставлять Меган, но ведь это и в самом деле был ее дом. И я надеялся, что теперь Элси Холланд будет чаще о ней вспоминать.

Мы с Нэшем отправились в «Золотой дрок». Пока я докладывал Джоанне об утренних происшествиях, Нэш взялся за Партридж. К нам он вернулся довольно скоро, и весьма разочарованный.

— Здесь много толку не добьешься. Эта женщина уверяет, что Агнесса только и говорила, что ее что-то тревожит и что ей очень нужно посоветоваться с мисс Партридж.

— А сама Партридж кому-нибудь об этом говорила? — спросила Джоанна.

Нэш угрюмо кивнул.

— Да. Вашей уборщице миссис Эмори. Видимо, хотела ей продемонстрировать, что есть еще девушки, которые слушают старших, а не думают, что сами всех умней. Дескать, Агнесса, хоть и не хватает звезд с неба, зато девушка почтительная и знает, как себя вести.

— Словом, Партридж просто решила поважничать перед миссис Эмори, — сказала Джоанна, — а та могла рассказать о звонке Агнессы кому-то еще.

— Именно так, мисс Бертон.

— Одно я никак не возьму в толк, — сказал я. — Мы-то с Джоанной тут при чем? Мы здесь совсем недавно. Ни с кем еще не успели поссориться.

— Вы не учитываете особенностей больной психики. Таким людям все равно кому писать. Они ненавидят всех и вся.

— Кажется, это именно то, — сказала задумчиво Джоанна, — о чем говорила миссис Колтроп.

Нэш вопросительно на нее взглянул, но она ничего не стала объяснять.

— Не знаю, мисс Бертон, вглядывались ли вы в надпись на конверте, когда получили письмо. Иначе вы бы заметили, что сначала оно предназначалось мисс Бартон, а потом «а» переправили на «е».

Если бы мы тогда отнеслись к этому серьезно, возможно, сейчас бы уже вышли на ее след… Но тогда мы не думали, что все это так серьезно.

Нэш ушел, и мы с Джоанной остались одни.

— Как ты думаешь, неужели письмо предназначалось мисс Эмили? — спросила она.

— Едва ли тогда оно начиналось словами «Размалеванная шлюха», — заметил я.

С этим Джоанна не могла не согласиться.

Она предложила мне пойти в город:

— Надо бы послушать, что говорят люди. Сегодня об этом только и будет разговоров.

Я предложил ей пойти со мной, но, к моему удивлению, она отказалась. И сказала, что собирается немного покопаться в саду.

Обернувшись к ней в дверях, я, понизив голос, сказал:

— Едва ли это Партридж, а?

— Партридж?

В голосе Джоанны прозвучало такое изумление, что я устыдился.

— Я просто задал себе вопрос, — стал оправдываться я. — Она ведь малость с приветом. Угрюмая старая дева. У таких может развиться что-нибудь вроде религиозной нетерпимости.

— Но Грейвз не заметил в этих письмах никакого религиозного фанатизма. Ты сам мне сказал.

— Ну, тогда она могла тронуться на сексуальной почве. Как я понимаю, все это взаимосвязано. А Партридж — особа респектабельная, всю жизнь подавлявшая в себе естественные инстинкты. И потом, она всю жизнь общалась исключительно с женщинами преклонного возраста.

— С чего это ты вдруг стал ее подозревать?

— А потому, что мы только с ее слов знаем, о чем с ней говорила Агнесса. А что, если Агнесса спросила Партридж, зачем та в тот день бросила в ящик письмо? А Партридж обещала ей все объяснить.

— А после, конспирации ради, попросила, чтобы мы позволили Агнессе прийти сюда?

— Именно.

— Но в тот день Партридж никуда не ходила.

— Откуда ты знаешь? Вспомни, нас самих тогда не было дома.

— Верно. Возможность у нее была… — Джоанна задумалась. — И все же нет! Не верю, чтобы у нее хватило ума провернуть весь этот спектакль. К тому же все предусмотреть. Например, не оставить отпечатков пальцев и прочие предосторожности. Тут одной хитростью не обойдешься. Тут нужны знания. Не думаю, чтобы они у нее были. И вообще, — добавила Джоанна, — почему они так уверены, что это женщина?

— Так, по-твоему, это мужчина? — спросил я.

— Ну да, но только не совсем обычный. Вроде мистера Пая.

— Вот ты, значит, кого подозреваешь?

— А ты не допускаешь, что такое возможно? Он-то как раз и может чувствовать себя одиноким… и несчастным… и обозлиться на весь белый свет. Над ним все смеются. И он может втайне всех ненавидеть — всех, у кого нормальная благополучная жизнь. И получать от своих деяний некое извращенное удовольствие.

— Грейвз полагает, что письма пишет какая-нибудь старая дева.

— Ну так ведь мистер Пай и есть типичная старая дева, — сказала Джоанна.

— Вообще-то верно подмечено, ведь он тоже неудачник в личной жизни, — сказал я.

— Вот именно. Он богат, но не в деньгах счастье. Нет, на мой взгляд, у него определенно не все в порядке с головой. В общем, жутковатый человечек.

— Но ведь он и сам получил такое письмо, помнишь?

— Откуда ты можешь знать? — заметила Джоанна. — Это ведь только наше предположение. Может, он специально тогда разыграл для нас спектакль.

— Для нас?

— Ну да. Он достаточно умен, чтобы это сделать.

— Тогда он просто первоклассный актер.

— Тот, кто пишет эти письма и должен быть первоклассным актером. К тому же это ему, наверное, тоже доставляет удовольствие.

— Ради Бога, Джоанна, откуда ты можешь знать! Прекрати! А то я уже начинаю думать, что ты способна… представить себя на месте таких людей.

— А что? Пожалуй… Если бы я не была Джоанной Бертон, молодой, достаточно привлекательной и умеющей развлечься девушкой… Если бы я… как бы это сказать?., смотрела на других… ну, на тех, кто наслаждается жизнью, как бы из-за решетки, может быть, и меня одолели бы злоба, желание причинять боль, мучения… даже убивать…

— Джоанна! — Я взял ее за плечи и встряхнул. Она вздрогнула, коротко вздохнула и улыбнулась.

— Испугался, Джерри? Но мне кажется, что только так можно найти этого человека. Надо отождествить, вообразить, что ты это он — чтобы понять, что он чувствует и что побуждает его все это совершать. Тогда, может быть, мы смогли бы предугадать, очередной его шаг.

— Черт возьми! — взорвался я. — А я-то приехал сюда вести, что называется, идиллическую жизнь и развлекаться местными невинными сплетнями… Ничего себе невинные сплетни! Клевета, шельмование, оскорбления… а теперь еще и убийство!

2

Джоанна оказалась права. Главная улица была полна взбудораженными горожанами. Я твердо решил с кем-нибудь из них поговорить, выяснить мнения.

Первым мне встретился Гриффитс. Он выглядел очень усталым и больным, я даже удивился. Конечно, врач не каждый день сталкивается с убийствами, но сама его профессия предполагает неизбежные встречи со множеством неприятных вещей, включая страдания и смерть.

— Вид у вас неважнецкий, — сказал я.

— Разве? — рассеянно отозвался он. — В последнее время у меня много трудных больных.

— В том числе и наша неведомая сумасшедшая?

— Да, конечно. — Он отвел взгляд. Я заметил, что у него под глазом бьется жилка.

— И вы еще никого не подозреваете?

— Увы. К сожалению, нет.

Он вдруг справился, как поживает Джоанна, потом, запинаясь, сообщил, что у него есть фотографии, которые ей хотелось посмотреть.

Я вызвался их передать.

— О, не беспокойтесь. Сегодня я как раз буду рядом с вами… Ближе к полудню.

Я понял, что несчастный поражен в самое сердце. Черт бы побрал мою сестрицу! Гриффитс слишком хорош для ее коллекции.

Я не стал его дольше задерживать, потому что завидел издали его сестру и решил заодно уж поговорить и с ней.

Эме Гриффитс, как обычно, начала без всяких предисловий:

— Какой ужас! — прогудела она. — Я слышала, вы там были. Чуть ли не первым пришли.

Она сделала особое ударение на слове «первым» В глазах ее блеснуло любопытство. Однако я не собирался сообщать ей, что мне позвонила Меган. Вместо этого я сказал:

— Видите ли, вчера вечером мне стало как-то не по себе. Девушку вчера ждали у нас к чаю, а она не пришла.

— И вы заподозрили худшее? Какая проницательность!

— И не говорите, — сказал я. — Оказывается, я прирожденный сыщик.

— У нас в Лимстоке это первое убийство. Вы так взволнованы! Надеюсь, полиция сумеет все выяснить.

— Не беспокойтесь, — сказал я. — Они свое дело знают.

— Даже не помню, как эта девушка выглядела. А ведь она, наверное, много раз открывала мне дверь. Тихое, неприметное создание. Оуэн говорит, что ее оглушили ударом по голове, а потом закололи. Проткнули шею. Похоже, это сделал ее возлюбленный. Как вы думаете?

— А вы думаете именно так?

— А что, может быть другое? Наверное, они поссорились. Здесь очень часты браки между родственниками, потому у многих плохая кровь. — Помолчав, она продолжала: — Я слышала, что труп обнаружила Меган. Наверное, это ужасное потрясение.

— Конечно, — согласился я.

— Тем более — для нее. Мне кажется, она слегка с придурью, а пережив такой кошмар, может окончательно свихнуться.

Я внезапно решился — мне надо было кое-что выяснить.

— Скажите, мисс Гриффитс, не вы ли убедили Меган вернуться домой?

— Я не то чтобы убеждала…

— Но что-то вы ей все-таки сказали? — упорствовал я.

Эме Гриффитс воинственно вскинула голову, будто собралась защищаться, и посмотрела мне прямо в глаза.

— Нехорошо, — сказала она, — когда девушка забывает о своем долге. Она очень молода и не знает, что такое злые языки. И я сочла своим долгом предостеречь ее.

— Злые языки?.. — Я до того рассвирепел, что не мог вымолвить ни слова…

Эме Гриффитс с этой своей несносной самоуверенностью продолжала витийствовать дальше:

— Вы, вероятно, совершенно не осведомлены. А я знаю, какие идут разговоры. Конечно, я ни минуты не сомневаюсь, что тут ничего нет. Ни минуты! Но вы ведь сами знаете, какие люди. Они не упустят возможности почесать языками. А каково бедной девушке? Ведь она вынуждена зарабатывать на жизнь.

— Зарабатывать на жизнь? — переспросил я, ничего не понимая.

— У нее сейчас очень трудное положение, — продолжала Эме. — Но я считаю, что она поступает правильно. Не может же она так вот сразу взять и уйти и оставить детей без присмотра. Она проявила себя наилучшим образом, я всем так и говорю. Но ее положение все-таки чрезвычайно щекотливое, этим сплетникам только дай повод…

— Да о ком вы говорите? — спросил я.

— Об Элси Холланд, разумеется, — нетерпеливо ответила Эме Гриффитс. — Я-то, конечно, считаю, что она порядочная девушка, и всего лишь исполняет свой долг.

— А что говорят люди?

Эме Гриффитс засмеялась. Ее смех показался мне довольно ехидным.

— Люди говорят, что она уже подумывает о том, как бы стать второй миссис Симмингтон. Изо всех сил старается утешить вдовца и стать незаменимой в доме.

— Но ведь миссис Симмингтон всего неделю как умерла! — с возмущением воскликнул я.

Эме Гриффитс пожала плечами.

— Глупость, конечно. Но такова людская натура. Эта Холланд молода и хороша собою. Вот вам и повод для сплетен. К тому же положение гувернантки, согласитесь, весьма незавидно. И я лично не стала бы ее осуждать, если бы ей захотелось иметь дом и мужа, и она воспользовалась бы теперешней ситуацией. Разумеется, бедный Дик ни о чем таком не догадывается. Он потрясен смертью Моны. Но разве вы не знаете мужчин? Если девушка все время рядом, если она заботится о нем и привязана к его детям, в конце концов она становится ему необходимой.

— Значит, вы считаете Элси Холланд расчетливой интриганкой? — холодно спросил я.

Эме Гриффитс покраснела.

— Ничего подобного! Мне жаль эту девушку. О ней говорят столько гадостей! Поэтому я и намекнула Меган, что лучше бы ей вернуться домой — не оставлять Дика Симмингтона наедине с Элси.

Наконец-то до меня дошло, что она имеет в виду.

А Эме Гриффитс весело рассмеялась:

— Ну что, мистер Бертон, вы шокированы нашими сплетниками? Они всегда подозревают самое худшее, это я вам могу сказать точно!

Кивнув мне на прощание, она удалилась, все еще смеясь.

3

Мистер Пай повстречался мне возле церкви. Он беседовал с Эмили Бартон. Та была вся розовая от волнения.

Мистер Пай приветствовал меня весьма радушно:

— О, Бертон! Доброе утро! Как поживает ваша очаровательная сестра?

Я сообщил, что Джоанна поживает неплохо.

— Что ж она не присоединяется к нашему местному парламенту? Мы все крайне взбудоражены последней новостью. Убийство! Ну и дела! Прямо-таки криминальная хроника из воскресной газеты. Тут у нас — убийство. Правда, случай не из самых интересных, довольно тривиальный. Убийство молоденькой служанки. Грубое, прямолинейное, ни грамма фантазии. Но все-таки сенсация.

— Ужасно… ужасно!.. — дрожащим голоском поддержала мисс Бартон.

Мистер Пай обернулся к ней:

— И тем не менее, дорогая, тем не менее вы получаете удовольствие. Признайтесь! Вы возмущены, вы сокрушаетесь, но в этом волнении есть некая прелесть, да-да, именно!

— Такая хорошая была девушка! — сказала Эмили Бартон. — Она пришла ко мне прямо из приюта, из сиротского приюта святой Клотильды. Совсем еще ничего не умела. Но очень прилежная. Из этой малышки получилась бы славная горничная. Партридж была ею очень довольна.

Я поспешил ввернуть:

— Она должна была прийти вчера к Партридж. — И глядя на мистера Пая, добавил как бы между прочим: — Вы это, наверное, уже слышали от мисс Гриффитс?

И тот, не заметив подвоха, простодушно признался:

— Да, она об этом говорила. Помнится, сказала, что теперь новые порядки и слуги вовсю пользуются хозяйским телефоном.

Положим, Партридж такое никогда не пришло бы в голову, — сказала мисс Эмили, — меня удивляет, как Агнесса решилась на такую дерзость…

— Вы отстали от времени, дорогая, — сказал мистер Пай. — Оба моих тирана постоянно пользуются телефоном. И даже стали курить в доме, но тут уж я воспротивился. Я просто не решаюсь делать им замечания. Потому что Прескотт превосходный повар, правда, чересчур уж вспыльчив… а миссис Прескотт превосходная горничная.

— Да, вам с ними повезло, все так считают.

— А как быстро все узнали об убийстве, — сказал я, испугавшись, что разговор окончательно перейдет на прислугу.

— О да! — согласился мистер Пай. — Как говорится, «людская молва что морская волна». О Боже! Во что превратился Лимсток! Анонимки, убийства, словом… очень опасные тенденции.

— А может быть… одно с другим связано? — с тревогой сказала Эмили Бартон.

Мистер Пай тотчас подхватил:

— А ведь интересная мысль! Девушка что-то знала, поэтому ее и убили. Да-да, очень плодотворная мысль. Какая вы умница!

— Но… но ведь это ужасно!

Эмили Бартон внезапно умолкла и торопливо засеменила прочь.

Мистер Пай смотрел ей вслед, насмешливо морща свое личико херувима. Затем он обернулся ко мне и покачал головой.

— Нежная душа. Очаровательное создание, не правда ли? Живой анахронизм, антиквариат. Принадлежит даже не своему поколению, а предыдущему. Должно быть, ее мать отличалась необычайно сильным характером: она остановила их семейные часы примерно на тысяча восемьсот семидесятом годе. И держала своих домочадцев под стеклянным колпаком. Люблю встречаться с подобными феноменами!

Я не был расположен обсуждать какие бы то ни было феномены и поэтому спросил:

— А что вы сами обо всем этом думаете?

— О чем именно?

— Об этих письмах и об убийстве.

— То есть настигшем наш городок разгуле преступности? А вы?

— Я первым задал этот вопрос, — вежливо напомнил я.

— Видите ли, я люблю изучать аномалии. Что может быть интереснее аномалий? Когда из ряда вон выходящие поступки совершаются самыми неподходящими для этого людьми. Вспомните хотя бы дело Лиззи Верден[81]. Ее действия не поддаются никакому разумному объяснению. В подобных случаях я посоветовал бы полиции обращать больше внимания на характеры. Все эти отпечатки пальцев, сличение почерков и микроскопы тут не помогут. Надо наблюдать за манерой двигаться, примечать странные привычки, то, как люди едят и нет ли у них обыкновения беспричинно смеяться.

Я удивленно поднял брови.

— То есть искать сумасшедшего?

— Да-да, сумасшедшего, — сказал мистер Пай и добавил: — Но вы бы никогда на него не подумали.

— Так кто же это?

Он пристально посмотрел на меня и улыбнулся.

— Нет-нет, Бертон, я не хочу заниматься злословием. Только этого у нас тут не хватало.

И он поспешно удалился.

4

Пока я стоял, глядя ему вслед, дверь церкви отворилась и оттуда вышел преподобный Калеб Дэйн Колтроп.

Он рассеянно улыбнулся:

— Доброе… доброе утро, мистер… э-э…

— Бертон, — подсказал я.

— Да-да, конечно. Не подумайте, что я вас не помню. Просто ваша фамилия на мгновение ускользнула из моей памяти. Какая прекрасная погода!

— Да, — коротко буркнул я.

Он вопросительно на меня взглянул:

— Что такое?.. Ах да! Несчастная девушка, служанка у Симмингтонов. Признаться, мне трудно поверить, что среди нас есть убийца, мистер… э-э… Бертон.

— Да, это кажется невероятным, — согласился я.

— И еще кое-что дошло до моих ушей. — Он склонился ко мне поближе. — Якобы кто-то рассылает анонимные письма… Вы что-нибудь об этом слышали?

— Слышал, — ответил я.

— Какая низость! — Скорбно помолчав, он разразился длиннейшей фразой на латинском. — Гораций[82]. Будто про нас написано, про здешние нравы… не правда ли?

— Совершенно с вами согласен, — сказал я.

5

Не приметив поблизости никого, с кем еще стоило бы поговорить, я отправился домой, решив по дороге купить табаку и бутылку хереса, а заодно послушать — в лавке, — что думает о случившемся простой люд.

— Какой-нибудь бродяга, не иначе.

— Да, ходят тут всякие, клянчат милостыню. А если девушка одна в доме, могут и что-нибудь сотворить. Так вот и моя сестра Дора, что в услужении в Комбиэкре… Натерпелась однажды страху. Пришел один такой, продает печатные брошюрки, знаете, со стишками. А сам пьяней вина…

Финал был таков, что неустрашимая Дора храбро захлопнула перед носом пришельца дверь и заперлась в неком помещении. Судя по тому, как деликатно избегали называть это помещение, то была уборная. Там она и сидела, пока не вернулась ее хозяйка.

До «Золотого дрока» я добрался как раз к ленчу. Джоанна стояла у окна гостиной, вперившись в него отсутствующим взглядом.

— Чем сегодня занималась? — спросил я.

— Я? Ну… в общем, особенно ничем.

Я вышел на веранду. К железному столику были придвинуты два стула, а на столике стояли два пустых бокала из-под хереса. На одном из непридвинутых стульев лежало нечто непонятное. Я некоторое время озадаченно его разглядывал.

— Что бы это могло быть?

— Это снимок чьей-то больной селезенки или печени… — сказала Джоанна. — Доктор Гриффитс хотел меня немного развлечь…

Я не без любопытства взглянул на снимок. Каждый мужчина по-своему ухаживает за женщиной. Лично я не стал бы делать это подобным образом — фотографией селезенки, даже здоровой. Хотя… Джоанна наверняка сама попросила показать ей эту гадость.

— На вид эта штука очень противная, — сказал я.

Джоанна этого не отрицала.

— А как выглядел Гриффитс? — спросил я.

— Усталым и очень расстроенным. По-моему, его что-то тревожит.

— Чья-нибудь селезенка, которая не поддается лечению?

— Не дурачься. Я имею в виду — что-то серьезное.

— Я бы сказал, что его тревожишь ты. И мне бы хотелось, Джоанна, чтобы ты сняла осаду.

— Отстань! У меня и в мыслях нет ничего такого.

— Женщины всегда так говорят.

Джоанна с сердитым видом выпорхнула из комнаты.

Больная селезенка на солнце начала сворачиваться в трубку. Я взял пленку за уголок и внес в гостиную. Не то чтобы она вызывала у меня нежные чувства, но, очевидно, этот снимок был очень дорог Гриффитсу.

Чтобы придавить его чем-нибудь тяжелым, я вытащил с нижней полки книжного шкафа толстенную книгу. Это был увесистый том каких-то проповедей.

Едва я взял ее в руки, книга почему-то сама раскрылась. Через миг я понял, почему: из середины было аккуратно вырезано несколько страниц.

6

Какое-то время я тупо смотрел на раскрытую книгу. Потом взглянул на титульный лист: этот фолиант был издан в тысяча восемьсот сороковом году.

Сомнений быть не могло. Передо мной была та самая книга, из которой вырезались слова для анонимных посланий. Кто же вырезал эти страницы?

Прежде всего, это могла быть сама Эмили Бартон. Конечно, я сразу о ней и подумал. Или Партридж.

Да, но нельзя было исключать и другие варианты. Страницы мог вырезать кто угодно, будь то гость, ожидавший здесь мисс Эмили, или кто-нибудь, пришедший по делу.

Последнее было маловероятно. Когда ко мне приходил клерк из банка, Партридж тут же провела его в маленький кабинет в задней части дома, очевидно, предназначенный именно для деловых встреч.

Итак, скорее всего какой-то гость — в то время, пока о нем докладывали… Человек, «занимающий высокое общественное положение»? Мистер Пай? Эме Гриффитс? Миссис Дэйн Колтроп?

7

Пробил гонг, приглашавший к ленчу. После ленча я показал свою находку Джоанне.

Мы обсудили все пришедшие в голову по этому поводу версии, и я понес книгу в полицейский участок.

Там очень обрадовались и каждый посчитал за должное похлопать меня по плечу, хотя, в сущности, никакой моей заслуги в том не было — я наткнулся на книгу совершенно случайно.

Грейвз отсутствовал, но Нэш был на месте и вызвал Грейвза по телефону. Они решили на всякий случай проверить отпечатки пальцев, хотя Нэш почти не сомневался в том, что это ничего не даст. И действительно, отпечатки оказались только мои и Партридж. Таким образом, удостоверились лишь в том, что Партридж вытирает пыль весьма добросовестно.

Нэш пошел меня проводить и вместе со мной поднялся на наш холм. Я спросил, как продвигается расследование.

— Продолжаем сужать круг подозреваемых, мистер Бертон. Исключили еще нескольких лиц.

— Кто же остался? — спросил я.

— Мисс Гинч. Вчера во второй половине дня она должна была посетить некого клиента. Он живет неподалеку, на Камбиэйкр-роуд, на той же улице, что и Симмингтоны. Значит, ей пришлось проходить мимо них дважды: по пути туда и обратно… А на прошлой неделе день самоубийства миссис Симмингтон как раз совпал с последним днем работы мисс Гинч в конторе Симмингтона. Сам мистер Симмингтон полагал, что весь тот день она провела в конторе. Он был достаточно долго занят с сэром Генри Лэшингтоном, и они несколько раз вызывали мисс Гинч звонком. Однако я выяснил, что между тремя и четырьмя она выходила, чтобы купить марок госпошлины, которых в конторе почти не осталось. За ними мог сходить и мальчик-посыльный, но мисс Гинч пожелала пойти сама. Сказала, что у нее болит голова и ей не помешает подышать свежим воздухом. Она отсутствовала совсем недолго.

— Но достаточно?

— Для того, чтобы сбегать в другой конец деревни, опустить письмо в ящик и вернуться? Да, вполне достаточно. Правда, свидетелей, видевших ее возле дома Симмингтонов, пока не нашлось.

— А ее непременно заметили бы?

— Может быть, да, но может, и нет.

— Кто же еще у вас на примете?

Нэш смотрел не на меня, а прямо перед собой.

— Надеюсь, вы понимаете, что мы не можем исключать никого, абсолютно никого.

— Вполне, — сказал я.

— Мисс Гриффитс ездила вчера в Брентон на собрание девушек-скаутов. И вернулась довольно поздно. — Он сделал ударение на последнем слове.

— Не думаете же вы…

— Нет, не думаю. Однако же точно сказать не берусь. Мисс Гриффитс кажется мне на редкость уравновешенной и душевно вполне здоровой особой. Но повторяю, точно сказать не берусь.

— А как насчет прошлой недели? Была у нее возможность опустить письмо в ящик?

— Была. Во второй половине дня она ходила за покупками. — Он помолчал. — То же можно сказать и о мисс Эмили Бартон. Вчера днем она тоже ходила за покупками, а на прошлой неделе именно в это время выходила прогуляться и навестить друзей, так что и она проходила мимо дома Симмингтонов.

Я в сомнении покачал головой. Я понимал, что коль скоро книга найдена в «Золотом дроке», неминуемо заподозрят хозяйку этого дома. Но когда вспомнил, как мисс Эмили вошла вчера в гостиную теперешнего своего жилища, такая счастливая, возбужденная… Да, черт побери, возбужденная… Щеки розовые, глаза блестят… Но не потому же, не потому…

Внезапно охрипшим голосом я сказал:

— Ну и работенка у вас! Такое лезет в голову, просто жуть…

— Да, не слишком приятно в любом нормальном человеке видеть потенциального убийцу. — Немного помолчав, Нэш продолжал: — Есть еще мистер Пай…

— Вы допускаете и этот вариант? — живо спросил я.

Нэш улыбнулся:

— О да, допускаем. Весьма любопытный человек. И прямо скажем, не из самых симпатичных. Алиби у него нет. В обоих случаях он находился в это время в саду. Один.

— Итак, у вас на подозрении не только женщины?

— Вообще-то мне кажется, что письма писал не мужчина. Я даже уверен в этом, и Грейвз также. Однако мистер Пай — исключение. Уж слишком много у него… гм… скажем так, не совсем мужских черт. Что же касается вчерашнего… будем проверять всех. Как-никак убийство. Вы — вне подозрений, — улыбнулся он. — Вы и ваша сестра. Ну и еще мистер Симмингтон, который весь день не отлучался из своей конторы, и доктор Гриффитс. Он посещал больных, причем в другой части города, и все его визиты я проверил.

Он снова улыбнулся:

— Как видите, мы работаем достаточно методично.

— Итак, — медленно произнес я, — остаются четверо: мисс Гинч, мистер Пай, мисс Гриффитс и мисс Бартон.

— Нет, есть еще двое. Не считая супруги викария.

— Вы и ее подозреваете?

— Мы подозреваем всех. Правда, миссис Дэйн Колтроп, пожалуй, даже уж чересчур сумасшедшая… ну, вы меня понимаете… Однако возможность у нее была. Вчера после полудня она ходила в лес… общалась с птицами. Ну а птицы, знаете ли, доказать ее алиби не могут.

Тут он быстро обернулся навстречу входившему Оуэну Гриффитсу.

— Хэллоу, Нэш, я слышал, вы меня утром искали. Что-нибудь важное?

— Хотим назначить дознание на пятницу. Если вам удобно, доктор Гриффитс.

— Вполне. Сегодня вечером мы с Морсби проводим вскрытие.

— И еще вопрос, доктор Гриффитс, — сказал Нэш, — относительно миссис Симмингтон. Она принимала какие-то порошки, которые вы ей прописали…

Он сделал паузу, и Оуэн Гриффитс спросил:

— А в чем дело?

— Может ли слишком большая доза этих порошков стать причиной смерти?

— Ни в коем случае, — сухо сказал Гриффитс. — Разве если принять штук двадцать пять сразу.

— Но вы однажды предостерегли ее, чтобы не увеличивала дозу. Так мне сказала мисс Холланд.

— Точно так! Миссис Симмингтон была из тех женщин, которые злоупотребляют любым лекарством. Они воображают, что если принять двойную дозу, то и польза будет двойная. А ведь даже одна лишняя таблетка фенацетина или аспирина весьма опасна. Нагрузка на сердце. Впрочем, причина ее смерти совершенно ясна. Цианистый калий.

— Это я знаю. Но мне кажется, что тот, кто решается на самоубийство, скорее напьется снотворного, чем синильной кислоты.

— Верно. Но с другой стороны, синильная кислота — это более драматично, да и действует наверняка. А при отравлении барбитуратами летальный исход вовсе не обязателен, главное — вовремя ухватиться…

— Понял. Благодарю вас, доктор Гриффитс.

Гриффитс ушел. Я тоже вышел следом за ним и медленно побрел домой. Джоанны дома не было, во всяком случае, ее нигде не было видно. На телефонной книге лежала наскоро написаннная, видимо для Партридж или для меня, следующая загадочная записка:

«Если позвонит доктор Гриффитс: во вторник я больше не могу, лучше в среду или в четверг».

Сильно озадаченный я вошел в гостиную. Усевшись в наиболее удобное из кресел (вполне удобных там не было, ибо их прямые спинки были очень жесткими и тут же заставляли вспомнить покойную миссис Бартон), вытянул ноги и попытался все обдумать. И тут же с досадой вспомнил, что приход Оуэна прервал наш разговор с инспектором как раз на том месте, когда он упомянул, что подозревает еще двоих.

Кто же эти двое?

Во-первых, пожалуй, Партридж. Книга с вырезанными страницами обнаружена именно в этом доме. И ничего не подозревающая Агнесса могла стать жертвой столь уважаемой ею наставницы. Нет, Партридж исключить нельзя.

А кто второй?

Может быть, кто-нибудь из незнакомых мне людей? Миссис Клит? Та самая, которую подозревают местные обыватели.

Я закрыл глаза. И поочередно представил себе четырех людей, столь непохожих друг на друга.

Кроткая, хрупкая миниатюрная Эмили Бартон. Какие зацепки в отношении нее? Что она была лишена нормальной полноценной жизни? Что с самого детства подавлялись все ее желания? Что от нее слишком часто требовали самопожертвования? Я вспомнил, как она не хотела обсуждать все «не слишком приличное». А может, это как раз признак того, что она была поглощена именно такими мыслями? Кажется, я становлюсь приверженцем Фрейда. Один врач рассказывал мне, что лепет кротких старых дев, когда они засыпают под наркозом, оказывается для хирургов настоящим откровением. «Кто бы мог подумать, что им известны такие словечки».

А Эме Гриффитс… Уж в ней-то нет никакой скованности и подавленности. Энергична, удачлива, немного мужеподобна. Как говорится, живет полной жизнью. Однако миссис Дэйн Колтроп как-то обронила: «Вот бедняжка!» И что-то еще… Ах да! Оуэн Гриффитс сказал как-то: «Когда я практиковал в Шотландии, там тоже всех забросали анонимными письмами». Может быть, и тогда писала Эме Гриффитс? Она приехала сюда, и здесь тоже все стали получать анонимки… Случайное совпадение? Стоп, стоп! Ведь Гриффитс говорил мне, что автора обнаружили. Это была какая-то школьница.

Вдруг повеяло холодом, должно быть, из окна. Я беспокойно заворочался в кресле, и мне стало вдруг как-то не по себе. Но почему мне так тревожно?

Ладно, продолжим наши изыскания… А может быть, это никакая не школьница, а все-таки Эме Гриффитс. И переехав сюда, она принялась за старое. Оттого, наверное, Оуэн Гриффитс и ходит такой мрачный, словно что-то его гложет. Он подозревает, что это… Да, подозревает…

Ну а мистер Пай? Человечек не из приятных… Легко представить, как он все это устраивает, а потом потирает руки и довольно хихикает…

М-да, записка на телефонной книге… Почему она не идет у меня из головы? Гриффитс и Джоанна… Он влюблен в нее… Нет, записка тревожит меня не в связи с этим. Тут что-то другое…

Я начал дремать и уже почти засыпал. И, засыпая, тупо твердил себе: «Нет дыма без огня… нет дыма без огня». Вот-вот!.. Все это как-то связано…

…И вот я иду по улице с Меган. И мимо нас проходит Элси Холланд. Она в подвенечном наряде, и все вокруг шепчутся: «Наконец-то она выходит за доктора Гриффитса. Ну конечно, они много лет были тайно помолвлены…»

И вот мы уже в церкви, и Дэйн Колтроп совершает обряд венчания, причем молитвы читает по-латыни.

А в середине венчания миссис Дэйн Колтроп вдруг вскакивает и громко кричит: «Прекратить! Это надо прекратить!»

Минуту или две я не мог понять, сплю я или нет. Потом мое сознание прояснилось, и я сообразил, что нахожусь в гостиной коттеджа «Золотой дрок», а передо мной стоит миссис Дэйн Колтроп, видимо, только что вошедшая через стеклянную дверь и гневно твердит:

— Говорят вам, это надо прекратить!

Я вскочил.

— Извините, — виновато пробормотал я. — Кажется, я задремал. Что вы сказали?

Миссис Дэйн Колтроп яростно ударяла кулаком по ладони другой руки.

— Это надо прекратить! Письма! Убийство! Мы не можем допустить, чтобы убивали наших бедных ни в чем неповинных девочек, таких как Агнесса Уодцел!

— Вы совершенно правы, — сказал я. — Но как вы намереваетесь этому помешать?

— Надо что-то делать, — сказала миссис Дэйн Колтроп.

Я улыбнулся, возможно, несколько высокомерно.

— И что же вы предлагаете конкретно?

— Выяснить наконец, что тут происходит! А я-то говорила, что у нас здесь ничего дурного не бывает… Как же я ошибалась.

Я начал раздражаться.

— Это уж точно, — сказал я не слишком вежливо. — Ну и что же вы собираетесь предпринять?

— Положить всему этому конец, — решительно заявила миссис Дэйн Колтроп.

— Полиция делает все, что в ее силах.

— Ну, раз они допустили убийство этой девочки, значит, то, что они делают, явно недостаточно.

— То есть вы лучше их знаете, как надо действовать?

— Вовсе нет. Сама я ничего не знаю. Поэтому необходимо пригласить сюда эксперта.

Я покачал головой:

— Ничего не выйдет. Скотленд-Ярд подключается лишь по официальному запросу главного констебля округа. К тому же сюда уже прислали Грейвза.

— Я имею в виду вовсе не такого эксперта. Нам требуется специалист не по анонимкам, и даже не по убийствам. Тут главное — уметь разбираться в людях. Понимаете? Нам нужен кто-то, кто хорошо разбирается в человеческих слабостях и пороках.

Это была необычная точка зрения. Но, пожалуй, в этом что-то было.

Прежде чем я успел как-то отреагировать на ее слова, миссис Дэйн Колтроп властным тоном объявила:

— Вот этим я и займусь. Немедленно.

И небрежно мне кивнув, она удалилась.

Глава 10

1

Следующая неделя была совершенно невероятной. Ничего подобного я еще не переживал. Мне иногда казалось, что я сплю и все происходящее мне только снится.

Состоялось дознание по поводу убийства Агнессы Уоддел, набежала целая толпа любопытствующих. Никаких новых фактов обнаружить не удалось, и был вынесен единственно возможный вердикт: «Убийство, совершенное неизвестным лицом или группой лиц».

Бедная Агнесса Уоддел, ненадолго удостоенная внимания горожан, была похоронена на тихом старом кладбище, жизнь в Лимстоке вошла в прежнюю калею.

Нет, это неверно. Не вошла…

В глазах, почти всех жителей появился страх, смешанный с жадным любопытством. Сосед вглядывался в соседа. Ибо одно обстоятельство все-таки выяснилось на дознании: в убийстве Агнессы Уоддел вряд ли повинен кто-то пришлый. В округе не было замечено ни бродяг, ни неизвестных личностей. Следовательно, убийца разгуливал по Лимстоку, здоровался с соседями, заходил в магазины… да, тот самый… всем известный… и никому не известный… который проломил беззащитной девушке голову и вонзил острый кухонный вертел прямо в шею.

Каждый мог только предполагать, кто же это…

Я уже сказал, что наша жизнь стала похожа на зловещие сны. Каждый встречный теперь виделся мне в новом свете — как возможный убийца… Не самое приятное ощущение.

По вечерам, задернув занавески, мы с Джоанной без конца говорили и спорили, спорили и говорили, перебирая различные варианты, но все они казались совершенно неправдоподобными.

Джоанна твердо держалась своего: мистер Пай. Я после некоторых колебаний снова начал подозревать мисс Гинч. Но мы обсуждали и остальных не имеющих алиби подозреваемых:

Мистер Пай? Мисс Гинч? Миссис Дэйн Колтроп? Эме Гриффитс? Эмили Бартон? Партридж?

И все время в страхе и нервном напряжении ждали: что произойдет дальше?

Однако ничего не происходило. Писем вроде бы никто больше не получал. Нэш иногда появлялся в городе, но что он там делал, и какие конкретно действия предпринимала полиция — об этом я не имел ни малейшего понятия. Грейвз уехал.

Эмили Бартон приходила к нам пить чай. Меган приходила на ленч. Оуэн Гриффитс навещал своих больных. Мы ходили к мистеру Паю пить херес, а к викарию пить чай.

Миссис Колтроп, слава Богу, больше не проявляла воинственного пыла. Я решил, что она успокоилась.

В тот момент ее более всего заботили бабочки-капустницы, угрожавшие урожаю цветной и прочей капусты.

Вечер, проведенный у викария, вообще запомнился нам как один из самых мирных в нашей тамошней жизни… Гостиная в его прелестном старинном доме была просторна и уютна, хотя розовый кретон[83], которым были обиты стены, сильно выцвел. У Колтропов гостила их приятельница, милейшая пожилая дама, которая все время что-то вязала из белой ангорки. К чаю подали необыкновенно вкусные лепешки. Викарий кротко улыбался и занимал общество ученым разговором. Словом, все было очень здорово.

Однако и в этот вечер мы не обошлись без обсуждения убийства Агнессы Уоддел.

Гостья, которую звали мисс Марпл, проявила к истории живейший интерес и, словно извиняясь, сказала:

— У нас в провинции так мало всяких происшествий!

Почему-то она решила, что убитая девушка была похожа на ее горничную Эдит.

— Такая она у меня славная, такая старательная, только как-то туго соображает.

А еще у мисс Марпл была кузина, а у той племянница, так вот свояченица этой племянницы получала в свое время весьма неприятные анонимные письма. Так что и эта тема весьма заинтересовала милую старую леди.

— Но скажите, милочка, — обратилась она к миссис Дэйн Колтроп, — что говорят жители деревни, ой… то есть городка? Кого подозревают они?

— Вероятно, по-прежнему миссис Клит, — сказала Джоанна.

— О нет! — возразила миссис Дэйн Колтроп. — Теперь уже не ее.

Мисс Марпл спросила, кто такая миссис Клит.

Джоанна сообщила ей, что это местная ведьма.

— Не так ли, миссис Колтроп? — кротко спросила она.

Викарий привел длинную латинскую цитату, кажется, о злых ведьминских чарах, которую все мы выслушали в почтительном молчании, почти ничего не поняв.

— Она на редкость примитивна, — пояснила его жена. — Любит пускать пыль в глаза. В полнолуние ходит собирать травы и что-то там еще и очень печется, чтобы это было всем известно.

— А глупенькие девушки, вероятно, бегают к ней за советом, — сказала мисс Марпл.

Я, увидев, что викарий снова готовится обрушить на нас латынь, поспешно спросил:

— А почему бы жителям не приписать ей и убийство? Ведь считали же они, что письма — ее проделки.

— Но девушку, как я слышала, убили вертелом, — сказала мисс Марпл. — Какая жестокость! Однако это снимает с миссис Клит всякое подозрение. Ведь ей ничего не стоило напустить на Агнессу порчу, и та зачахла бы и умерла как бы естественной смертью.

— Удивительно, до чего прочно укоренились в народе подобные поверья, — сказал викарий. — А ведь после укоренения истинной веры многие из них соединились с христианскими догмами, а некоторые, наиболее одиозные, постепенно исчезли.

— Верно, но у нас тут не поверья, — вздохнула миссис Дэйн Колтроп, — у нас факты.

— И весьма удручающие, — заметил я.

— Совершенно верно, мистер Бертон, — сказала мисс Марпл. — Вы здесь, не в обиду будет сказано, посторонний человек, на все можете взглянуть свежим глазом и, кроме того, много чего повидали и пережили. Мне кажется, что именно вы могли бы найти правильный ответ.

Я улыбнулся.

— Один такой ответ, видимо, самый правильный, приснился мне во сне. Там все отлично сходилось. К сожалению, когда я проснулся, все это оказалось нелепицей.

— Очень интересно. И что же за нелепица вам приснилась.

— Все началось с известной фразы «Нет дыма без огня». Здесь ее твердили буквально все. И у меня возникла ассоциация с военным термином «Дымовая завеса». Потом еще клочок бумаги, записка на телефонной книжке. Нет, это уже из другого сна.

— А о чем был другой сон?

Старушка так живо заинтересовалась моими снами, точно ее настольной книгой был «Сонник Наполеона», его, как сейчас помню, читала моя старая нянька.

— Другой сон был о том, будто Элси Холланд, гувернантка Симмингтонов, венчается с доктором Гриффитсом, а наш викарий ведет службу по-латыни («Все как подобает, дорогой», — вполголоса сказала миссис Дэйн Колтроп,) А потом миссис Дэйн Колтроп встала и потребовала все это прекратить. Но это часть сна, — добавил я, улыбаясь, — была уже явью. Вы, миссис Колтроп, стояли около моего кресла и повторяли те же самые слова.

— И была совершенно права, — сказала миссис Дэйн Колтроп, на сей раз, к счастью, спокойно.

— Ну а при чем туг записка на телефонной книге? — спросила мисс Марпл, наморщив лоб. — Она ведь вам тоже снилась?

— Простите, я очень нескладно рассказываю. Записка была не во сне, а как раз перед тем, как я заснул. Проходя через холл, я увидел, что Джоанна оставила записку, на случай если ей позвонят.

Мисс Марпл вся подалась вперед. На ее щеках выступили розовые пятна.

— Вы не сочтете меня не в меру любопытной и очень невоспитанной, если я спрошу, о чем была записка? — Она взглянула на Джоанну. — Уж вы извините меня, милочка.

Но Джоанну все это, напротив, очень забавляло.

— Да там ничего особенного не было, — заверила она старушку. — Я даже не помню, о чем там шла речь, но Джерри наверняка вспомнит. Впрочем, думаю, какой-нибудь пустяк.

Я торжественно повторил, насколько помнил, что было написано в записке, посмеиваясь про себя над серьезностью, с коей выслушала их старушка.

Я боялся, что записка разочарует ее, но она, должно быть, решила, что это любовное послание, и довольно улыбнулась.

— Так-так, — сказала она, кивая. — Примерно то, что я ожидала.

— И что же вы ожидали, Джейн? — тотчас спросила ее миссис Дэйн Колтроп.

— Что-нибудь самое обыденное, — сказала мисс Марпл. Несколько секунд она задумчиво смотрела на меня и неожиданно сказала: — Я вижу, вы очень умный молодой человек, вам только недостает уверенности в себе. И напрасно!

Джоанна насмешливо присвистнула.

— Умоляю вас, не внушайте ему это! Он и так слишком много о себе воображает.

— Джоанна, уймись, — сказал я. — Вот мисс Марпл меня понимает.

Мисс Марпл снова взялась за свою ангорку.

— Знаете, — сказала она задумчиво, — удачно совершенное убийство очень напоминает фокус иллюзиониста.

— Ну да, та же ловкость рук, благодаря которой виден только конечный результат.

— Не только. Тут очень важно заставить зрителей смотреть не туда, куда следовало бы. Отвлечь их.

— Что ж, — заметил я, — похоже, все действительно смотрят не туда, куда следовало бы. А именно на эту сумасшедшую мисс Клит.

— Я лично, — сказала мисс Марпл, — склонна думать, что высматривать надо кого-то вполне нормального.

— Вот-вот, — задумчиво пробормотал я. — Нэш тоже так считает. Нормального и — он это особо подчеркнул — респектабельного.

— О да, — сказала мисс Марпл. — Это чрезвычайно важно.

Все остальные, по-видимому, тоже были согласны.

— Нэш думает, — сказал я, обращаясь к миссис Колтроп, — что анонимные письма появятся снова. А вы как думаете?

— Вполне вероятно, — медленно произнесла она.

— Если так считает полиция, то, несомненно, появятся, — сказала мисс Марпл.

— Вы все еще чувствуете жалость к тому, кто их написал? — поддел я миссис Колтроп.

— Почему бы нет? — покраснела она.

— Вот тут я с тобой не согласна, дорогая, — сказала мисс Марпл. — Не тот случай.

— Одно такое посланьице толкнуло женщину на самоубийство, — сказал я горячась. — А сколько они принесли горя другим!

— А вы, мисс Бертон, получали письмо? — спросила мисс Марпл.

Джоанна весело рассмеялась:

— О да! И каких только гадостей там не было!

— Сдается мне, что тот, кто их пишет, бьет прежде всего по молодым и красивым, — заметила мисс Марпл.

— Вот почему мне кажется странным, что их не получала Элси Холланд, — сказал я.

— Позвольте, — сказала мисс Марпл. — Не та ли это гувернантка, которая вам приснилась, мистер Бертон?

— Да.

— Скорее всего и она получила, хоть одно, только признаться ей как бы не с руки, — сказала Джоанна.

— Нет-нет, — запротестовал я. — Я ей верю. И Нэш тоже.

— Вот оно что… — пробормотала мисс Марпл. — Это очень интересно. Пожалуй, самое интересное из всего, что я здесь услышала.

2

Когда мы возвращались, Джоанна сказала, что я напрасно так разоткровенничался и сообщил, что Нэш ожидает новых писем.

— Почему?

— Да потому, что их, возможно, пишет сама миссис Колтроп.

— Ты действительно так думаешь?

— А почему бы нет? Она женщина со странностями.

И мы снова принялись обсуждать все возможные кандидатуры.

Через пару дней мне нужно было поехать в Эксхемптон. Закончив дела, я там же пообедал, и когда добрался до Лимстока, уже успело стемнеть.

Что-то случилось с фарами. Замедлив ход, я попытался выяснить, что с ними, попеременно включая и выключая. В конце концов я остановил машину и попытался окончательно установить в чем дело. Пришлось немного повозиться, но в конце концов мне удалось их отрегулировать.

Дорога была совершенно пуста, ибо после наступления темноты в Лимстоке все прячутся по своим норам. Впереди виднелись огни домов, в том числе уродливое островерхое здание Женского института. Оно смутно сияло в бледном мерцании звезд, и это настолько заворожило меня, что я словно зачарованный не мог отвести от него глаз… И вдруг… я и сам не знал, показалось мне или действительно в калитку института проскользнула чья-то тень. Это произошло так быстро и неожиданно, что я не успел даже ни о чем подумать… Но неодолимое любопытство повлекло меня к этому кошмарному сооружению.

Калитка была чуть приоткрыта. Я распахнул ее шире и вошел. К двери дома вела небольшая дорожка, заканчивавшаяся четырьмя ступеньками.

Я в нерешительности остановился. Зачем, собственно, я сюда пошел? И вдруг, совсем рядом, я услышал шуршание. Очень похожее на шуршание женского платья.

Я резко повернулся и бросился за угол дома, откуда слышался этот шорох… Никого.

Я двинулся дальше и обогнул еще один угол. Теперь я оказался позади здания и внезапно, всего в двух футах от места, где стоял, увидел открытое окно.

Я подкрался и прислушался. Ничего не было слышно, но я почему-то был уверен, что внутри кто-то есть.

Из-за все еще больной спины я не мог себе позволить акробатических упражнений, однако же мне удалось подтянуться и перевалиться через подоконник. К несчастью, я не сумел проделать это бесшумно.

Немного постояв, прислушиваясь, я двинулся вперед, вытянув перед собой руки. И тут, справа от меня, послышался слабый шорох.

В кармане у меня был фонарик — я включил его.

И тотчас раздался тихий, но властный голос:

— Погасите!

Я немедленно повиновался, ибо сразу узнал голос Нэша.

Он взял меня за руку и вывел через дверь в коридор. Здесь не было окна, которое могло бы выдать наше присутствие. Он включил свет и посмотрел на меня, скорее огорченно, чем сердито.

— И надо вам было вмешаться именно сейчас, мистер Бертон!

— Простите, — повинился я. — Но мне показалось, что я напал на след.

— Так оно, вероятно, и есть. Вы кого-то увидели?

— Сам не знаю, — сказал я неуверенно. — Мне показалось, будто кто-то проскользнул в калитку, но рассмотреть, кто именно, я не успел. А потом за углом дома я услышал шорох.

— Правильно, — кивнул Нэш. — Кто-то обошел вокруг дома, как раз перед вами. Кто-то затаился у окна, а затем быстро вошел внутрь, вероятно услышав вас.

Я еще раз извинился и спросил:

— И что же вы хотите выяснить?

— Я ставлю на то, что эта особа уже не сможет остановиться. Ее не остановит даже чувство опасности. Но остановиться — выше ее сил. Это болезнь…

Я кивнул, соглашаясь.

— Понимаете, мистер Бертон, похоже, этой особе важно, чтобы эти новые письма были с виду такими же, как и те — уже посланные, насколько это, конечно, возможно. Для самих писем эта тварь использует страницы из книги. А вот с надписями на конвертах… здесь посложнее — адреса надо печатать на той же машинке… Воспользоваться другой или надписывать от руки — этого она себе позволить не может.

— Вы что же, думаете, она не может угомониться? — с недоверием спросил я.

— Да. И готов поспорить на что угодно, она не сомневается, что ей опять все сойдет с рук. Такие люди чертовски самонадеянны. Так что рано или поздно она обязательно попытается проникнуть в институт, конечно, так чтобы никто не видел — следовательно, ближе к ночи… Ей необходима машинка…

— Мисс Гинч? — спросил я.

— Возможно.

— А вы еще не знаете?

— Точно не знаю.

— Но подозреваете?

— Да. Но наш «писатель» очень хитер, мистер Бертон. Его голыми руками не возьмешь.

Я представил себе сеть, которую расставил Нэш. Можно было не сомневаться, что каждое письмо, посланное по почте или принесенное кем-либо из подозреваемых, изучается со всех сторон. Рано или поздно преступник расслабится и тогда…

И я в третий раз извинился за свое непрошеное вмешательство.

— Да что уж там! — философски заключил Нэш. — Ничего не поделаешь. Может, в другой раз буду удачливее.

Я направился в темноту. Возле моей машины смутно виднелась какая-то фигура. К великому моему изумлению, я узнал Меган.

— Привет! — сказала она. — Я так и подумала, что это ваша машина. Что вы здесь делаете?

— Лучше скажи, что здесь делаешь ты?

— Вышла прогуляться. Люблю гулять поздно вечером. Никто не пристает со всякими глупостями. Мне ужасно нравятся звезды, и цветы ночью пахнут лучше, и самые обычные вещи кажутся страшно таинственными.

— В этом, конечно, есть своя прелесть, — согласился я. — Но по ночам гуляют только кошки и ведьмы. Тебя, наверное, уже хватились дома.

— Нет, не хватились. Им все равно, где я, и чем занимаюсь.

— Как тебе живется? — спросил я.

— Нормально.

— Мисс Холланд хоть как-то заботится о тебе?

— Элси, в общем, неплохая. Правда, круглая дура, но она же не виновата…

— Довольно зло, но метко, — сказал я. — Садись, я отвезу тебя домой.

Оказалось, что отсутствие Меган иногда все же замечают.

Когда мы подъехали, Симмингтон стоял на крыльце.

Он вгляделся в темноту:

— Здравствуйте, Меган с вами?

— Да, — ответил я. — Я подвез ее домой.

— Меган, нельзя же вот так исчезать, никого не предупредив, — сердито сказал Симмингтон. — Мисс Холланд вся на нервах.

Меган что-то пробормотала и прошла мимо него в дом. Симмингтон вздохнул.

— Какая же это ответственность — в таком возрасте… когда нет матери и некому присмотреть. Раньше она хоть в школе училась… а теперь все — выросла.

Он подозрительно посмотрел на меня.

— Вы, должно быть, просто катались?

Я решил не уточнять.

Глава 11

1

На следующий день у меня, видимо, произошло помутнение рассудка. Во всяком случае, вспоминая сейчас свои тогдашние поступки, я не нахожу им иного объяснения.

В тот день я должен был явиться на ежемесячный осмотр к доктору Маркусу Кенту. Я ездил к нему поездом. К моему большому удивлению, Джоанна решила со мной не ехать. Обычно она была рада лишний раз посетить Лондон, и мы оставались там дня на два.

Правда, на этот раз я намеревался вернуться в тот же день, вечерним поездом, но все равно не понимал, в чем дело. Джоанна с загадочным видом сказала, что у нее здесь масса дел, и вообще, зачем трястись несколько часов в душном вагоне, когда выдалась такая дивная погода и за городом так хорошо…

Последнее было бесспорно, однако я просто не узнавал свою сестру.

Она сказала, что машина ей не понадобится. Так что я мог доехать до станции и оставить ее там до своего возвращения.

Железнодорожная станция находится не меньше чем в полумиле от самого Лимстока. Почему — известно, видимо, лишь самим железнодорожным компаниям. На полпути я обогнал Меган, которая тихо брела по дороге, скорее всего просто так. Я остановил машину.

— Привет, что здесь делаешь?

— Гуляю.

— Гуляешь? А мне показалось, что ползаешь, точно какой-то унылый краб.

— Но я же никуда не спешу.

— Тогда проводи меня на станцию. — Я открыл дверцу, и Меган уселась рядом.

— Куда едете? — спросила она.

— В Лондон. К моему врачу.

— А что, у вас опять заболела спина?

— Нет, она почти прошла. Думаю, что доктор будет очень доволен.

Меган молча кивнула.

Мы подъехали к станции. Я припарковал машину и купил билет. Народу на платформе было очень мало, из знакомых — никого.

— Вы не одолжите мне пенни? — попросила Меган. — Я бы купила шоколадку.

— На. — Я протянул ей монету. — Может, хочешь еще жвачку или мятную лепешку?

— Я больше люблю шоколад, — сказала Меган, не подозревая, что я над ней подтруниваю.

Она направилась к автомату, а я смотрел ей вслед со всевозрастающим раздражением.

На ней были стоптанные туфли, грубые чулки и совершенно бесформенные юбка и джемпер.

Не знаю почему, но этот ее вид приводил меня в бешенство.

Когда она вернулась, я сердито спросил:

— Почему ты носишь эти жуткие чулки?

Меган удивленно уставилась на свои ноги:

— А чем они плохи?

— Всем. Они отвратительны. И как можно носить джемпер, похожий на гнилой кочан капусты?

— Джемпер как джемпер. Я его уже столько лет ношу…

— Я так и думал. А почему ты…

Подошедший поезд прервал мои нотации.

Я вошел в пустое купе первого класса, спустил оконную раму и высунулся, чтобы продолжить наш разговор.

Меган стояла под окном, подняв ко мне лицо. Она спросила меня, почему я сержусь.

— Я не сержусь, — солгал я. — Просто меня бесит, что ты ходишь в таком виде. И что тебе наплевать на то, как ты выглядишь.

— Я все равно некрасивая. Так что какая разница?

— Ты это брось! — сказал я. — Лично мне хотелось бы видеть тебя хорошо одетой. Хотелось бы отвезти тебя в Лондон и одеть во все новое.

— Этого бы и мне хотелось, — мечтательно сказала Меган.

Поезд тронулся. Я смотрел сверху на поднятое ко мне печальное лицо Меган.

И тут, как я уже сказал, я потерял рассудок.

Открыв дверь купе[84], я одной рукой схватил Меган и втащил ее внутрь.

Раздался негодующий крик проводника, но ему оставалось только захлопнуть дверь.

Я поднял Меган с пола, где она оказалась благодаря моей безумной выходке.

— Зачем это вы? — спросила она, потирая ушибленное колено.

— Молчи, — приказал я. — Ты едешь со мной в Лондон. Там я возьмусь за тебя, сама себя не узнаешь. Увидишь, как ты можешь выглядеть на самом деле. А то мне надоело видеть, как ты бродишь по Лимстоку, точно чучело в рваных чулках и в стоптанных башмаках.

— О! — только и сказала Меган, вернее, благоговейно прошептала.

Вошел контролер, и я купил еще один билет. Меган забилась в угол, глядя на меня робко и почтительно.

— А вы всегда так непредсказуемы? — спросила она, как только контролер ушел.

— Всегда, — сказал я. — И вообще, это у нас семейное.

Как я мог объяснить Меган свой внезапный порыв?

Когда она стояла на перроне, у нее был такой жалкий вид — словно у собаки, хозяева которой уезжают и бросают ее на произвол судьбы. А сейчас ее лицо выражало робкую радость — радость собаки, которую все-таки взяли с собой.

— Ты, должно быть, не очень хорошо знаешь Лондон? — спросил я.

— А вот и нет, — ответила Меган. — Я много раз по пути в пансион через него проезжала. А еще была там у зубного врача. И на представлении с Арлекином[85].

— На сей раз это будет совсем не тот Лондон, — с загадочным видом пообещал я.

Когда мы прибыли в Лондон, оставалось еще полчаса до назначенного мне врачом времени.

Я взял такси, и мы поехали к Миротин — портнихе, у которой одевается Джоанна. В частной жизни Миротин зовется просто Мэри Грэй. Это веселая, общительная женщина сорока пяти лет, умница и приятная собеседница. Мне она очень нравится.

— Ты моя двоюродная сестра, — предупредил я Меган.

— Почему?

— Без «почему».

Когда мы вошли, Мэри Грэй настойчиво вразумляла дебильную еврейку, которой полюбилось нежно-голубое и очень облегающее вечернее платье. Я отвлек Мэри Грэй от упрямой клиентки и отвел ее в сторону.

— Я привез к вам одну мою юную родственницу, — сказал я. — Ее должна была привезти Джоанна, но ей помешали дела. Она сказала, что я могу во всем на вас положиться. Видите, на что похожа эта девушка?

— О да! — с чувством произнесла Мэри Грэй.

— Так вот, я хочу, чтобы она приняла достойный вид, как говорится, от и до. Даю вам полный карт-бланш. Чулки, обувь, одежду, словом все, что требуется. Кстати, парикмахер Джоанны вроде бы где-то тут недалеко?

— Антуан? Да за углом. Это я также беру на себя.

— А вам это не будет в тягость?

— О, мне это доставит удовольствие, не говоря уж о том, что вы заплатите, а деньги в наше время совсем не последнее дело. Ведь половина моих мерзавок заказчиц либо тянут, либо вовсе не оплачивают счета. Но повторяю: в данном случае я получу также и удовлетворение.

Немного отойдя в сторону, она окинула Меган профессиональным взглядом.

— А фигурка у нее дай бог каждому.

— У вас, должно быть, не глаза, а рентгеновский аппарат, — сказал я. — Мне она кажется совершенно бесформенной.

Мэри Грэй засмеялась.

— Ох уж эти пансионы! — сказала она. — Там воспитывают девушек таким образом, чтобы они старались быть неизвестно на что похожими. Они считают, что это придает их воспитанницам «прелестную девичью непосредственность». Иной раз нужно приложить массу усилий, чтобы девушка обрела человеческий вид. Не беспокойтесь и предоставьте ее мне.

— Идет, — сказал я. — Приду за ней около шести.

Маркус Кент остался мною доволен. Оказывается, я превзошел самые смелые его ожидания.

— У вас прямо-таки железный организм, — сказал он. — Чтобы так быстро поправиться! Вот что значит деревенский воздух, возможность выспаться и покой.

— Свежий воздух и возможность выспаться действительно были, — сказал я. — Что же касается покоя… напрасно вы думаете, что деревенская жизнь лишена тревог и волнений. Во всяком случае, у нас их было предостаточно.

— И каких же?

— Ну например, убийство, — сказал я.

Маркус Кент сложил губы трубочкой и присвистнул.

— Какая-нибудь любовная драма?

— Ничего подобного! Такое впечатление, что самый что ни на есть маньяк.

— В газетах вроде бы ничего об этом не было. Когда его поймали?

— Пока не поймали, и потом, скорее всего не его, а ее.

— Вот-те раз! В таком случае, старина, эта деревушка вам совершенно не подходит.

— Подходит, — сказал я твердо. — И ее я ни за что не покину.

Маркус Кент — порядочный циник, — мгновенно отреагировал:

— Так вот оно что! Она блондинка?

— Ничего подобного! — сказал я, вспомнив Элси Холланд. — Просто меня очень заинтересовало это преступление.

Ну да ладно. Пока что ваше… м-м… хобби нисколько вам не повредило. Только смотрите, чтобы эта помешанная заодно не прикончила и вас.

— Исключено, — сказал я.

— Пойдемте пообедаем. Заодно расскажете мне все подробности вашего убийства.

— К сожалению, сегодня я занят.

— Значит, все-таки дама? Нет, вы решительно идете на поправку.

— Что ж, пожалуй, вы угадали, — сказал я и усмехнулся, представив Меган в роли «дамы».

Я вернулся к Миротин в шесть часов, когда ателье Мэри Грэй уже закрывалось. Мэри уже ждала меня на лестничной площадке. Она приложила палец к губам.

— Сейчас вы испытаете шок! Да, мне пришлось немало потрудиться. Не хочу показаться нескромной, но мне, несомненно, кое-что удалось.

2

Я вошел в просторную примерочную. Меган смотрела на себя в огромных размеров зеркало. Я едва узнал ее, честное слово! У меня даже захватило дух. Высокая, гибкая, стройные ножки в тонких шелковых чулках и изящных туфлях. Да-да, прелестные ножки, изящные плечи и руки. Порода и изысканность в каждой линии тела. Новая прическа обрамляла и являлась венцом всего этого великолепия. Лицо догадались не трогать. На нем не было макияжа, а если и был, то совсем незаметный. Ну а ее губы в помаде не нуждались.

В довершение в ней появилось то, чего прежде никогда не было: совершенно иная, горделивая, осанка. Она пытливо на меня посмотрела и чуть смущенно улыбнулась:

— А я и вправду неплохо выгляжу, верно?

— Неплохо? — сказал я. — Не то слово! Сейчас мы отправимся обедать, и вот увидишь, каждый второй мужчина будет на тебя оборачиваться. Ты затмишь своей красотой всех других девушек.

Меган не красавица, но ее внешность эффектна и необычна. В ней чувствовалась незаурядная личность. Она вошла в ресторан первой. Метрдотель тут же кинулся нам навстречу, и я просто готов был лопнуть от гордости, какую испытывает всякий мужчина, когда ему удается заполучить нечто неординарное.

Мы начали с коктейлей, смакуя каждый глоток. Потом пообедали. А после танцевали. Меган очень хотелось потанцевать. Я согласился, чтобы не огорчать ее, но был очень удивлен, увидев, как она хорошо танцует… Ее ноги и тело идеально подчинялись ритму музыки. К тому же не знаю, почему, но в моих объятиях она казалась легкой как перышко.

— Черт возьми! — сказал я. — А ты, оказывается, умеешь!

Она немного удивилась.

— Конечно, умею. В пансионе у нас каждую неделю был урок танцев.

— Чтобы хорошо танцевать, этого недостаточно, — заверил ее я.

Мы вернулись к нашему столику.

— До чего же все вкусно! — сказала Меган. — И вообще все — очень здорово!

Она счастливо вздохнула.

— Очень точное определение, — сказал я.

Вечер прошел в каком-то чаду. Я все еще безумствовал. Меган вернула меня к действительности, робко спросив:

— А нам не пора домой?

У меня открылся рот. Нет, я определенно сошел с ума! Я позабыл обо всем на свете, я пребывал в мире, далеком от реальности… вместе с существом, которое я сам и создал.

— Боже мой! — вырвалось у меня, ибо я вдруг понял, что поезда уже не ходят.

— Посиди здесь, — сказал я. — Пойду позвоню.

Я позвонил в бюро проката машин и велел им как можно скорее прислать самый большой автомобиль, после чего вернулся к Меган.

— Последний поезд уже ушел. Мы поедем домой на машине.

— Да ну? Вот здорово!

Какой же она еще ребенок, подумал я. Так всему радуется, так спокойна и, не задавая глупых вопросов, принимает все, что я ей предлагал…

Машина прибыла. Она была очень большая и очень мощная, но в Лимсток мы приехали все же очень поздно.

Почувствовав, наконец, угрызения совести, я сказал:

— Из-за тебя, наверное, там сейчас все вверх дном.

Но Меган и бровью не повела.

— Не думаю, — сказала она. — Я часто не возвращаюсь к ленчу.

— Но на сей раз, милая моя, ты не вернулась ни к чаю и ни к обеду.

Однако судьба сегодня, очевидно, была очень благосклонна к Меган. В доме Симмингтонов было темно и тихо. Меган предложила обойти дом и кинуть камешек в окно Розы.

Через некоторое время Роза выглянула. Со множеством причитаний и, разумеется, с «зашедшимся» сердцем она спустилась отпереть нам дверь.

— Вот тебе раз! А я-то сказала, что вы давно уж легли. Хозяин и мисс Холланд, — произнося имя мисс Холланд, Роза слегка фыркнула, — поужинали рано и поехали прокатиться в машине. Я сказала, что присмотрю за мальчиками. Пошла в детскую — там Колин что-то расшалился, — и тут мне послышалось, будто вы вошли. Выглянула, вас не видать. Ну и подумала, что вы сразу легли. Так и хозяину сказала, когда он вернулся и спросил про вас: давно, мол, в постели.

Я перебил ее, заметив, что именно туда Меган и следует сейчас отправиться.

— Спокойной ночи, — сказала Меган, — и огромное спасибо. Сегодня самый лучший день в моей жизни.

Я возвратился домой слегка еще одурманенный, дал шоферу щедрые чаевые и предложил переночевать в «Золотом дроке». Но он сказал, что поедет обратно, хоть была уже глубокая ночь.

Пока я с ним разговаривал, дверь нашего дома немного приоткрылась. И как только шофер отъехал, она распахнулась полностью.

— Ну вот и ты, наконец-то! — раздался голос Джоанны.

— Неужели ты обо мне беспокоилась? — спросил я, запирая за собой дверь.

Джоанна прошла в гостиную, я проследовал за ней. На столе на металлическом подносе стоял кофейник. Джоанна налила себе кофе, я предпочел виски с содовой.

— Нет, не беспокоилась. Я подумала, что ты решил остаться на ночь — немного покутить.

— В общем, я действительно, можно сказать, кутил.

Я усмехнулся, а потом даже захохотал.

Джоанна спросила, с чего это я вдруг так развеселился, и я ей все рассказал.

— Ой, Джерри! Ты что, совсем спятил?!

— Видимо, да.

— Милый мой, такие вещи делать нельзя, во всяком случае здесь. Завтра об этом узнает весь Лимсток.

— Вероятно. Но в конце концов, Меган еще совсем ребенок.

— Да какой она ребенок. Ей двадцать лет. Отвезти двадцатилетнюю девушку в Лондон и накупить ей там целую кучу нарядов… это же верный скандал, да еще какой! Боже мой, Джерри, как бы тебе не пришлось на ней жениться, — полушутя-полусерьезно припугнула Джоанна.

И тут я сделал очень важное открытие.

— Черт возьми! — сказал я. — Ничего не имею против. Скорее даже наоборот.

На лице Джоанны появилось очень странное выражение. Она встала и, направляясь к двери, довольно ехидно заметила:

— Меня это, положим, совсем не удивляет…

А я так и стоял со стаканом виски в руке, потрясенный своим открытием.

Глава 12

1

Не знаю, каковы обычно ощущения человека, который собирается сделать предложение руки и сердца.

Если судить по романам, то у него пересыхает в горле, давит воротничок и дрожат все поджилки.

Но я ничего этого не испытывал. Мне просто хотелось как можно скорее все уладить, и я не видел никаких к тому препятствий.

Часов в одиннадцать я направился к дому Симмингтонов, позвонил и, когда Роза мне открыла, сказал, что хочу видеть мисс Меган. И только многозначительный взгляд Розы привел меня в некоторое смущение.

Она провела меня в малую гостиную. Пока я там сидел, меня тревожило только одно: не досталось ли Меган за вчерашнее?

Но вот открылась дверь — я быстро обернулся… и сразу успокоился. Меган вовсе не выглядела смущенной или расстроенной. Ее волосы и сегодня сохраняли вчерашний блеск, и держалась она с небрежным изяществом — совсем как вчера. Она была в старой юбке и кофте, но теперь даже им сумела придать иной вид. Сознание собственной привлекательности творит с девушками истинные чудеса. Я вдруг понял, что Меган действительно уже взрослая.

Пожалуй, я все-таки нервничал, иначе не брякнул бы с ходу «Привет мартышка», что прозвучало довольно ласково, но никак не тянуло на приветствие влюбленного.

Однако Меган такое обращение, видимо, устраивало. Она широко улыбнулась:

— Привет!

— Надеюсь, — продолжал я, — тебе не попало за вчерашнее?

— Нет! — очень уверенно ответила Меган. Но потом, рассеянно поморгав, призналась: — Ну в общем, да. Мне наговорили кучу разных вещей и заявили, что все это очень странно. Но вы ведь знаете, люди любят устраивать много шума из ничего.

Я облегченно вздохнул, убедившись, что выволочка, устроенная ей домашними, не слишком ее расстроила.

— Я ведь зачем пришел… — начал я, — у меня есть одно предложение… Ты мне ужасно нравишься, и мне кажется, что я тебе тоже.

— Еще как! — воскликнула Меган, даже несколько испугав меня своей горячностью.

— И мы с тобой отлично ладим. Поэтому мне кажется, что нам неплохо бы пожениться.

— О! — сказала Меган.

Она выглядела удивленной, но не более того. Не испугалась, не была шокирована. Просто удивилась.

— Вы… вы в самом деле хотите на мне жениться? — спросила она, словно ей нужно было удостовериться, верно ли она поняла.

— Больше всего на свете, — сказал я, и это была правда.

— Значит, вы в меня влюблены?

— Да, я в тебя влюблен.

Взгляд у нее сделался серьезным, и она сказала:

— Лучше вас нет никого на всем белом свете. Но я в вас не влюблена.

— Я тебя заставлю меня полюбить.

— Нет, так не годится. Я не хочу, чтобы меня заставляли. — Помолчав, она продолжала, все с тем же серьезным видом: — Я не гожусь вам в жены. Я лучше умею ненавидеть, чем любить.

Это было сказано с какой-то особой, странной выразительностью.

— Ненависть скоро исчезнет, — сказал я. — Останется только любовь.

— Правда?

— Я в это верю.

Снова наступило молчание.

— Итак, твое последнее слово — «нет»? — решился спросить я.

— Да, я говорю вам «нет».

— И ты не оставляешь мне даже надежды?

— А что это изменит?

— Действительно, ничего, — согласился я. — Ничего. Потому что я все равно буду надеяться, что бы ты мне ни говорила.

2

Вот так обстояли мои дела. Я ушел несколько огорошенный, чувствуя на себе взгляд Розы, полный страстного любопытства, которое, несмотря на пережитый шок, вызывало у меня страшное раздражение.

Прежде чем мне удалось ретироваться, Роза успела меня перехватить и много чего порассказать.

О том, что она все никак не оправится после того ужасного дня. И что она нипочем бы здесь не осталась, да ведь жалко детей и бедного мистера Симмингтона. Ей-богу ушла бы, если бы нашлась какая другая служанка, только откуда ей взяться. Да и кто ж пойдет в дом, где людей убивают? Правда, мисс Холланд говорит, что согласна какое-то время все делать сама. Уж так мила, уж так услужлива! И немудрено. У нее свой расчет — норовит стать здесь хозяйкой. Бедный мистер Симмингтон ничего, конечно, не примечает. Известное дело — вдовец… И моргнуть не успеет, как попадет на крючок этой интриганки. А уж мисс Холланд старается вовсю, так ей не терпится занять место покойной хозяйки.

Я только тупо кивал, стремясь поскорее уйти, но не мог, потому что Роза, изливая свою желчь, не выпускала из рук мою шляпу.

Была ли в ее словах хоть крупица правды, этого я решить не мог. Верно ли, что Элси Холланд вознамерилась стать второй миссис Симмингтон? Или она просто порядочная и добросердечная девушка, которая старается помочь осиротевшей семье?

В любом случае финал будет, пожалуй, один. А почему бы и нет? Детям Симмингтона нужна мать. Элси порядочная девушка, не говоря уж о том, что красива прямо-таки до неприличия. Это далеко не последнее качество ценит каждый мужчина и даже такое рыбье чучело, как Симмингтон.

Вообще-то все это мало меня трогало, просто я старался отвлечься и не думать о Меган.

Вы можете мне сказать, что я слишком уж самонадеянно себя вел — вот и получил по заслугам. Но ведь не в этом дело! Я твердо знал, что Меган создана для меня… Заботиться о ней, делать ее счастливой и ограждать от всех бед я уже просто не представлял себе другой жизни. Вот почему я был уверен, что и она это поймет — поймет, что мы просто необходимы друг другу.

Но отступать я не собирался. О нет! Меган — предназначена мне, и она будет моей.

Недолго думая, я направился в контору Симмингтона. Пусть Меган и не придает значения тому, что ее поведение порицают, я должен был внести полную ясность.

Мне сказали, что мистер Симмингтон сейчас не занят, и провели в его кабинет.

Поджатые губы и более чем обычно не гнущаяся шея подсказали мне, что желанным гостем я не был.

— Доброе утро, — сказал я. — Я пришел по сугубо личному делу. Буду краток. Вы не могли не заметить, что я влюблен в Меган. Я сделал ей предложение. Она мне отказала, однако я не считаю ее ответ окончательным.

Лицо Симминггона тут же изменилось, безнадежно его выдавая. Меган была совершенно лишней в его доме. Как человек порядочный и гуманный, он никогда не лишил бы крова дочь своей покойной жены, в этом я был уверен. Однако ее замужество, несомненно, облегчило бы его жизнь. Этот мороженый палтус оттаял и одарил меня бледной улыбкой.

— Честно говоря, Бертон, я ни о чем таком не догадывался. Я видел, что вы оказываете ей много внимания, но до сих пор мы считали Меган ребенком.

— Она не ребенок, — сказал я коротко.

— Нет, по годам, конечно, нет.

— Она станет взрослой, как только у нее будет для этого возможность, — сказал я, все еще сердясь. — Она еще несовершеннолетняя, но до совершеннолетия ей осталось два месяца. Если угодно, могу рассказать о себе: человек я обеспеченный и вполне добропорядочный. Обещаю о ней заботиться и постараюсь сделать все, чтобы она была счастлива.

— Да-да. Но решать будет, конечно, сама Меган.

— Она даст мне согласие, надо только подождать. Но я хотел бы в любом случае поставить вас в известность о наших с ней отношениях.

Он сказал, что весьма мне за это признателен, и мы расстались вполне довольные друг другом.

3

Пройдя несколько шагов, я встретился с мисс Эмили Бартон с корзинкой в руках.

— Доброе утро, мистер Бертон. Я слышала, вы вчера ездили в Лондон.

Ясно… уже слышала. Смотрела она, однако, вполне приветливо, но ее явно мучило любопытство.

— Да, я ездил к своему врачу, — сказал я.

Мисс Эмили улыбнулась.

По этой улыбке было ясно, что Маркус Кент — конечно же не главная причина моей поездки. Мисс Эмили пролепетала:

— Говорят, Меган едва не опоздала на поезд. Она вскочила в него на ходу.

— С моей помощью, — сказал я. — Я втащил ее в купе.

— Как удачно, что вы там оказались! Иначе ведь могло произойти несчастье.

Удивительно, каким идиотом может чувствовать себя человек из-за невинного любопытства старой девы.

От дальнейших мук меня избавило стремительное появление миссис Дэйн Колтроп. Правда, она вела с собой еще одну почтенную старую деву, да и самой ей было что сказать.

— Доброе утро. Я слышала, что вы заставили Меган купить себе приличную одежду. Очень мудро с вашей стороны! Только мужчина способен придумать что-то действенное и конкретное. Я давно тревожусь за эту девушку. Ведь умные девушки так часто превращаются в слабоумных, не так ли?

Сделав это оригинальное замечание, она устремилась в рыбную лавку.

Мисс Марпл, которую она оставила со мной, сказала, улыбаясь одними глазами:

— Мисс Дэйн Колтроп удивительная женщина. Она почти никогда не ошибается.

— Потому ее и боятся, — уверенно изрек я.

— Искренность всегда пугает, — сказала мисс Марпл.

Миссис Дэйн Колтроп выскочила из рыбной лавки и подошла к нам. В руках она держала крупного омара.

— Смотрите, это же полная противоположность мистеру Паю, — сказала она. — Очень мужественное и красивое создание, не правда ли?

4

Меня немного смущало то, как я после отказа Меган предстану перед Джоанной. Но я напрасно волновался. Ее не было дома. Не пришла она и к ленчу. Это очень обидело Партридж. Подавая на блюде две отбивные, она кисло сказала:

— А ведь мисс Бертон говорила, что к ленчу будет дома.

Чтобы загладить проступок Джоанны, я съел обе отбивные. Я и сам не знал, где это пропадает моя сестра.

В последнее время в ее поведении появилась некая таинственность.

Когда Джоанна вошла в гостиную, было уже половина четвертого. Я слышал, как перед домом остановилась машина, и ждал, что сейчас появится и Гриффитс. Но машина отъехала, и Джоанна вошла одна.

Она раскраснелась и казалась взволнованной. Я понял: что-то произошло.

— В чем дело? — спросил я.

Джоанна открыла рот, снова его закрыла, вздохнула, опустилась на стул и уставилась прямо перед собой.

— Ну и денек! — только и сказала она.

— Что случилось?

— Я сегодня делала невероятные вещи… Это было ужасно!..

— Было что?

— Я решила погулять. Поднялась по холму, потом спустилась на вересковый луг. Прошла, наверное, не одну милю, такое было настроение. Спустилась в какую-то лощину. Там оказалась ферма… в этой Богом забытой глуши. Мне захотелось пить, и я решила спросить на ферме молока или чего-нибудь еще. Вхожу во двор, и тут открывается дверь, а оттуда выглядывает Оуэн! Он-то подумал, что пришла медсестра. На ферме рожала женщина, и он ждал медсестру, которой поручил привести еще одного врача. Потому что роды были неблагоприятные.

— Ну и?..

— И он сказал мне: «Входите, все лучше, чем никого». А я сказала, что не смогу, что не знаю как, что никогда… А он мне: «Ну и что?» И так грубо со мной разговаривал… Вы, говорит, разве не женщина? Значит, сделаете все, черт возьми, чтобы помочь другой женщине. И еще он сказал: «Вы, помнится говорили, что интересуетесь медициной и хотели бы стать медсестрой. Выходит, это были просто разговоры? Ничего этого вы по-настоящему не хотели. А здесь сейчас настоящее дело. Вот и ведите себя как человек, а не как расфуфыренная барышня». Джерри, я делала совершенно невероятные вещи. Держала инструменты, кипятила их, подавала… Я так устала, что еле держусь на ногах. Да, это было ужасно. Но он спас и ее, и ребенка. Ребенок родился живым. Он уже и не надеялся, что сумеет его спасти… О Боже!

Джоанна закрыла лицо руками.

Я смотрел на нее, признаться, не без удовольствия, мысленно снимая перед Оуэном Гриффитсом шляпу. Наконец кто-то показал Джоанне, что такое реальная жизнь.

— Тебе пришло письмо, — сказал я, — по-моему, от Поля.

— Что? — Она помолчала, потом сказала: — Я не представляла себе, что приходится делать врачам. Сколько же нужно мужества!

Я вышел в холл и принес Джоанне ее письмо. Она вскрыла его и, мельком проглядев, уронила на пол.

— Он был прекрасен! Как он боролся… он не мог проиграть! Он так на меня орал… но как же он был прекрасен!

Я смотрел на лежащее на полу письмо не без удовольствия. Я понял, что моя сестрица излечилась. Поля для нее больше не существовало.

Глава 13

1

Все случается тогда, когда перестаешь об этом думать.

Я настолько был поглощен нашими с Джоанной личными делами, что был застигнут врасплох, услышав по телефону ликующий голос Нэша:

— Мистер Бертон, мы ее поймали!

От неожиданности я едва не уронил трубку.

— Вы хотите сказать?..

Он прервал меня:

— Нас там никто не может подслушать?

— Не думаю. Хотя…

Мне показалось, что обитая сукном дверь кухни чуть-чуть приоткрылась.

— Может быть, зайдете к нам в участок?

— Иду.

Очень скоро я был на месте. Нэша я нашел в одном из внутренних помещений, там же был сержант Паркинс. Нэш просто сиял.

— Долго же мы за ней охотились! — сказал он. — Но наконец поймали.

Он передал мне через стол письмо. На этот раз весь текст был напечатан на машинке. В сравнении с прежними стиль был, пожалуй, менее груб.

Не надейся, что сумеешь занять место покойницы. Над тобой смеется весь город. Убирайся отсюда, пока не поздно. Я тебя предупреждаю. Вспомни, что случилось с той девушкой. Убирайся прочь и не возвращайся.

Кончалось письмо бранью, правда, не очень грубой.

— Мисс Холланд получила это сегодня утром, — сказал Нэш.

— А мы удивлялись, почему она до сих пор ничего не получала, — заметил сержант Паркинс.

— Кто же писал? — спросил я.

Ликование Нэша несколько померкло.

— Я очень сожалею. Для одного весьма достойного человека — это будет тяжелым ударом. Но что поделаешь… Возможно, он и сам это подозревал.

— Так чье это письмо? — снова спросил я.

— Мисс Эме Гриффитс.

2

В тот же день Нэш и Паркинс явились в дом Гриффитса с ордером на арест.

По просьбе Нэша я пошел с ними.

— Доктор очень к вам расположен, — пояснил Нэш. — У него здесь мало друзей. Если вам это не в тягость, мистер Бертон, помогите ему встретить удар.

Хоть миссия была не из приятных, я был рад совершить хоть что-то полезное.

Позвонив, мы спросили мисс Гриффитс, и нас провели в гостиную. Там сидели за чаем Элси Холланд, Меган и Симмингтон.

Нэш действовал очень осмотрительно.

Он попросил Эме выйти, ибо у него есть некое сообщение, касающееся только ее.

Она встала и подошла к нам. Мне показалось, что в глазах у нее мелькнул испуг. Но очевидно, только на миг. Она держалась очень спокойно и уверенно.

— Что случилось? Надеюсь, я вам понадобилась не из-за машины? Я что, опять что-то нарушила?

Она повела нас через холл в небольшой кабинет.

Когда я закрывал дверь гостиной, то увидел, что Симмингтон резко обернулся и привстал… Должно быть, ему как адвокату приходилось присутствовать при арестах, и теперь он почувствовал в поведении Нэша что-то знакомое.

Вот, собственно, и все, на что я успел обратить внимание, прежде чем последовал за полицейскими.

Нэш сделал официальное заявление. Он был очень спокоен и корректен. Он сказал, что мисс Гриффитс придется последовать за ним. У него есть ордер на ее арест. И он предъявил ей обвинение.

Не помню точно какими словами. Но речь шла только о письмах, но не об убийстве.

Эме Гриффитс вскинула голову и расхохоталась.

— Какая чушь! — прогудела она. — Неужели бы я опустилась до таких непристойностей? Да в своем ли вы уме? Я не могла написать ничего подобного!

Нэш предъявил ей письмо, адресованное Элси Холланд.

— И это письмо вы тоже не писали, мисс Гриффитс? — спросил он.

Если она и колебалась, то всего лишь долю секунды.

— Конечно, не писала. Я впервые его вижу.

— Должен довести до вашего сведения, мисс Гриффитс, что вас видели за печатанием этого письма, — невозмутимо сказал Нэш. — Позавчера между одиннадцатью и одиннадцатью тридцатью вечера в Женском институте. Вчера же вы пришли на почту и отправили целую пачку писем…

— Этого письма я не посылала.

— Да, сами не посылали. Покупая марки, вы будто случайно уронили его на пол, чтобы кто-нибудь его подобрал и, ничего не подозревая, бросил в почтовый ящик.

— Я не…

Тут открылась дверь, и вошел Симмингтон.

— Что здесь происходит? — резко спросил он. — Эме, если вас в чем-то обвиняют, вам необходим адвокат. Хотите, я…

Этого испытания она не выдержала. Закрыв лицо руками, шатаясь, она подошла к столу и села.

— Уйдите, Дик, уйдите. Только не вы! Не вы!

— Но вам же нужен адвокат.

— Не вы! Этого я не вынесу. Я не хочу, чтобы вы… все это узнали…

Вероятно, он что-то понял, потому что сдержанно произнес:

— Я приглашу для вас Милдмэя из Эксхемптона. Вы не против?

Она кивнула и залилась слезами.

Симмингтон вышел из комнаты. В дверях он столкнулся с Оуэном Гриффитсом.

— Что такое? — крикнул Оуэн. — Моя сестра?..

— Сожалею, доктор Гриффитс. Глубоко сожалею. Но мы вынуждены…

— Вы считаете, что письма писала она?

— Боюсь, что это не подлежит сомнению, — сказал Нэш. И, обернувшись к Эме, добавил: — Вам придется пройти с нами, мисс Гриффитс. Вам будет предоставлен адвокат. Обещаю вам.

— Эме! — вырвалось у Оуэна.

Она прошла мимо, не поднимая опущенных глаз.

— Не говори ничего! — взмолилась она. — Не надо ничего говорить. И ради Бога, не смотри ты на меня так!

Полицейские вывели ее из комнаты. Оуэн был словно в трансе.

Немного подождав, я подошел к нему.

— Если я могу чем-то вам помочь, Гриффитс, вы только скажите…

— Эме? Нет, не могу поверить… — точно во сне пробормотал он.

— Может быть, это ошибка? — не слишком уверенно сказал я.

— Она бы так себя не вела… если бы ошибка, — с трудом вымолвил он. — Я никогда не мог представить, что… Мне и сейчас не верится…

Он опустился на стул. Чтобы хоть как-то помочь, я раздобыл спиртное и принес ему. Он выпил залпом и это, кажется, пошло на пользу.

— В первый момент я… это ужасно… Теперь уже легче. Спасибо, Бертон, но вы ничем не можете мне помочь. Никто не может.

Открылась дверь, и вошла Джоанна. Она была очень бледна.

Она подошла к Оуэну и взглянула на меня.

— Уходи, Джерри. Теперь это моя забота.

Выходя, я увидел, что она опустилась возле него на колени.

3

То что происходило на следующие сутки, я едва ли смогу изложить последовательно. В памяти мелькают лишь отдельные моменты, никак между собой не связанные.

Помню, что Джоанна пришла домой очень бледная и осунувшаяся, и я, пытаясь ее развеселить, спросил:

— Ну-с, и кто же у нас сейчас ангел-хранитель?

Она улыбнулась какой-то жалкой, кривой улыбкой и сказала:

— Он говорит, что я не нужна ему, Джерри. Он очень, очень гордый…

Мы немного помолчали. Затем Джоанна сказала:

— Что-то на Бертонов нынче нет спроса!

— Ничего, милая! — сказал я. — У тебя все-таки есть я, а у меня ты.

Но Джоанна только вздохнула.

— Почему-то сейчас, Джерри, меня это не очень утешает.

Оуэн явился на следующий день и принялся услаждать слух Джоанны бесконечными дифирамбами. И какая она и чудесная, и несравненная, и добрая, и отзывчивая. Сама к нему пришла, сама сказала, что готова выйти за него замуж, если он пожелает. Но он не может этого допустить. Она слишком хороша и слишком чиста, чтобы ее коснулась грязь, которая, несомненно, прилипнет к нему, как только новость попадет в газеты.

Я люблю Джоанну и знаю, что она действительно всегда готова помочь всем страждущим. Но в конце концов возвышенные эти речи мне надоели. Я довольно раздраженно сказал Оуэну, чтобы он умерил свой благородный пыл.

4

Позже я спустился на Главную улицу, где языки работали уже вовсю. Выяснилось, что Эмили Бартон, в сущности, никогда не доверяла Эме Гриффитс. Супруга бакалейщика с жаром твердила, что у мисс Гриффитс какой-то нехороший взгляд. Она давно это приметила.

Улики против Эме имелись в достаточном количестве, это я узнал от Нэша. При обыске в ее доме нашли страницы, вырезанные из книги, принадлежавшей Эмили Бартон. И нашли не где-нибудь, а в стенном шкафу, под лестницей — они были завернуты в рулон старых обоев.

— А ведь превосходный тайник, — одобрительно хмыкнул Нэш. — В письменный стол, в запертый ящик комода всегда может заглянуть любопытная служанка. А вот в такие хранилища могут полезть только затем, чтобы сунуть туда еще что-нибудь ненужное.

— У этой леди явное пристрастие к шкафам под лестницей, — заметил я.

— Да. Методы преступника редко отличаются разнообразием. Кстати, мы уже нашли кое-что, уличающее ее и в убийстве. В кабинете доктора недостает большого керамического пестика. Готов спорить на что угодно, что именно им и оглушили служанку.

— Такую штучку не очень-то с собой потаскаешь, — возразил я.

— Для мисс Гриффитс это была не проблема. Она в тот день направлялась к своим девочкам-скаутам, а по пути должна была еще забросить цветы и овощи в киоск Красного Креста. Так что у нее с собой была сумка весьма внушительных размеров.

— А вертел вы не нашли?

— Не нашли и вряд ли найдем. Эта несчастная, конечно, не в себе, но уж не настолько, чтобы держать у себя дома окровавленный вертел — полицейским на радость. Куда проще почистить его и отнести обратно на кухню.

— Действительно, — согласился я, — всех улик вам не собрать.

У конце концов весть дошла и до дома викария. Их знакомая мисс Марпл была ею крайне расстроена.

— Нет, мистер Бертон, этого не может быть, — озабоченным тоном сказала она.

— Боюсь, что может. Ведь видели, как она печатала письмо.

— Вполне возможно. Письмо она, может, и печатала…

— И книжные страницы, из которых вырезались буквы для ее прежних писем, тоже нашли. Они были спрятаны в шкафчике под лестницей в доме Гриффитсов.

Глаза мисс Марпл округлились от ужаса:

— Это ужасно, это… просто чудовищно! — тихо пролепетала она.

К ней тут же стремительно приблизилась миссис Колтроп:

— О чем ты, Джейн?

А мисс Марпл беспомощно повторяла:

— Что же, что же нам делать?

— Джейн, что тебя так встревожило?

— Должна быть какая-то зацепка, — пробормотала мисс Марпл. — Но я так стара, что никак не могу сообразить…

Я был страшно смущен и очень обрадовался, когда миссис Дэйн Колтроп увела свою приятельницу.

Но в тот день мне предстояло еще раз встретиться с мисс Марпл. Позднее, когда я уже возвращался домой.

Она стояла у мостика на краю деревни, недалеко от коттеджа миссис Клит, и разговаривала… с кем бы вы думали? С Меган.

Я хотел повидать Меган. Мечтал об этом весь день… Я ускорил шаг. Но, когда уже подходил, Меган развернулась и направилась в противоположную сторону. Я рассвирепел и хотел было броситься вдогонку, но мисс Марпл взяла меня за руку.

— Мне надо с вами поговорить, — сказала она. — Нет, не ходите за Меган. Сейчас это делать не нужно.

Я хотел было уже резко ей ответить, но она опередила меня, сделав обезоруживающее заявление:

— Эта девушка очень мужественна. В самом высоком смысле. Не ходите сейчас за ней, все будет в порядке.

Но я все-таки порывался догнать Меган, и тогда мисс Марпл добавила:

— Пожалуйста, не мешайте ей и не пытайтесь с ней увидеться. Я знаю, что говорю. Ее сейчас нельзя отвлекать. Сейчас ей нужно собрать всю свою волю.

Что-то в словах старой леди заставило меня повиноваться. Словно она действительно знала нечто такое, чего не знал я.

Мне стало страшно, хотя я не понимал, почему.

5

Домой я не пошел. Я вернулся на Главную улицу и стал бесцельно по ней слоняться. Сам не знаю, чего я ждал, о чем думал…

Там меня и настиг полковник Эплтон, этот невыносимый старый зануда. Прежде всего, как всегда, он осведомился о моей прелестной сестре, а затем перешел к последней сенсации:

— А верно говорят, будто сестра Гриффитса не в своем уме? И будто ее уличили в анонимных письмах? Сначала я не поверил, но говорят, что все это чистая правда.

Я подтвердил, что, скорее всего, именно так оно и есть.

— Что ж, значит, наша полиция не так уж плоха, как кажется. Просто им требуется время, вот и все. Странная штука анонимные письма. Обычно ими развлекаются эти старые девы. Так что все вполне резонно… Впрочем, эта Гриффитс даже недурна. Старовата, конечно. Вообще-то в наших краях не найдешь хорошеньких женщин. Одна только и есть — гувернантка у Симмингтонов. Вот на кого стоит полюбоваться. К тому же она хорошая девушка. Благодарна за любую малость, какую ни сделаешь. Недавно я ее встретил. С детишками на природе. Они себе резвятся в вереске, а она вяжет. И тут у нее неприятность: нитки кончились. Хотите, говорю, подвезу вас до Лимстока? Мне как раз туда нужно, за удочкой. Для этого мне понадобится минут десять, не больше, а потом доставлю вас обратно. Она засомневалась, разве можно, дескать, оставить детей… А я говорю, да что им сделается? С собой их тащить мне совсем не улыбалось. Ну, довез я ее до галантереи, а потом отвез обратно. И как же мило она благодарила! Очень славная девушка!

Мне не сразу удалось от него отделаться, а после…

После я увидел мисс Марпл в третий раз. Она выходила из полицейского участка.

Откуда берутся наши страхи? Как обретают они свою силу? И где таятся, прежде чем выплывут наружу?

Одна лишь короткая фраза. Я запомнил ее и теперь не мог забыть.

«Заберите меня отсюда. Я чувствую себя такой гадкой… Ужасно гадкой…»

Почему Меган так тогда сказала? Из-за чего она чувствовала себя «такой гадкой»?

Не могло же это быть из-за смерти миссис Симмингтон.

Почему же она казалась себе такой скверной? Почему? Почему?

Неужели потому, что сознавала ответственность за что-то?

Меган? Нет, не может быть! Меган не может иметь ничего общего с этими письмами, с этими мерзкими, непристойными письмами.

Оуэн Гриффитс говорил про тот случай на севере, когда письма писала школьница…

А что говорил инспектор Грейвз?

Что-то о подростковой психике…

Целомудренные пожилые дамы, бормочущие на операционном столе слова, которые едва ли им известны. Маленькие мальчики, кое-что пишущие мелом на стенах.

Нет, нет, только не Меган.

Наследственность? Дурная кровь? Некая генетическая аномалия? Но тогда это не вина ее, а беда, проклятие, переданное ей предками.

«Я не гожусь вам в жены. Ненавидеть я умею лучше, чем любить».

О, Меган, моя маленькая девочка. Только не это! Что угодно, только не это. А теперь к тебе подбирается эта старуха, она что-то заподозрила. Говорит, что ты мужественна. Но для чего тебе вдруг понадобилось мужество?

Мое смятение улеглось. Но я хотел увидеть Меган. Непременно.

Вечером, в половине десятого, я вышел из дому, спустился в город и направился к дому Симмингтона.

Тогда-то мне и пришла в голову одна мысль. Мысль о женщине, которую совершенно не подозревал.

(А может, Нэш подозревал ее?)

Неправдоподобно, невероятно. Я и сам до сегодняшнего дня счел бы это совершенно невозможным. Но нет, отчего же… Вполне возможно.

Я ускорил шаг. Потому что теперь мне просто необходимо было немедленно увидеть Меган.

Я вошел в калитку и подошел к дому Симмингтонов. Ночь была темная, облачная. Заморосил мелкий дождик. Я почти ничего не мог разглядеть вокруг.

В одном из окон я заметил полоску света. Кажется, это в той самой малой гостиной.

После недолгих сомнений я, вместо того чтобы идти к двери, тихонько подкрался к окну, обойдя высокий куст и низко пригнувшись.

Свет шел из щели между занавесок, задернутых не совсем плотно. Через эту щель мне удалось заглянуть в комнату. Я увидел настоящую идиллию: Симминггон сидел в большом кресле. Элси Холланд, склонив голову, прилежно чинила порванную детскую рубашку.

Я мог не только все это видеть, но и слышать, потому что фрамуга в окне была приоткрыта.

Говорила Элси Холланд:

— Нет, право, мистер Симминггон, мальчики уже вполне могут поступать в школу. Мне, конечно, очень жаль будет с ними расстаться. Я сильно привязалась к ним обоим.

Симминггон сказал:

— Пожалуй, вы правы, мисс Холланд, относительно Брайана. Я уже решил, что в этом году отправлю его в Уинхэйз, где я и сам учился. Но Колин… нет, он еще слишком мал. Ему еще как минимум годик надо побыть дома.

— Да, я понимаю вас. Колин в чем-то даже младше своих лет…

Мирная домашняя беседа, мирная домашняя сцена. Золотоволосая головка склоняется над шитьем…

И тут дверь открылась, и вошла Меган.

Помешкав на пороге, она расправила плечи, и я сразу заметил в ней какую-то напряженность. Личико ее осунулось, глаза блестели решимостью. Вся застенчивость ее будто куда-то исчезла. В ней не было ничего детского.

Она обратилась к Симмингтону, никак его не называя (я вдруг вспомнил, что никогда не слышал, чтобы она как-либо его называла: «папа», «Дик» или иначе).

— Мне надо с вами поговорить. Наедине.

Симминггон был удивлен и, видимо, не очень доволен. Он нахмурился. Но Меган настаивала с необычной для нее решительностью.

Повернувшись к Элси Холланд, она сказала:

— Вы ничего не имеете против, Элси?

— Да-да, — сказала Элси Холланд и быстро встала. Она тоже казалась удивленной и немного встревоженной.

Она направилась к двери, а Меган вошла в комнату.

В дверях Элси на мгновение остановилась, глядя через плечо.

Ее губы были плотно сомкнуты, одна рука протянута вперед, другой рукой она прижимала к себе шитье.

От ее красоты у меня перехватило дыхание.

Вспоминая ее теперь, я вижу Элси именно такой, в это мгновение, во всем своем совершенстве, сравнимом разве что с древнегреческой богиней.

Она вышла, затворив за собою дверь.

Симмингтон с легким раздражением спросил:

— В чем же дело, Меган? Что тебе нужно?

Меган вплотную подошла к столу. Она пристально посмотрела прямо ему в глаза. И я снова изумился ее решимости и какой-то незнакомой мне жесткости.

И тут она сказала нечто, поразившее меня до глубины души.

— Мне нужны деньги.

Это требование не улучшило настроения Симмингтона.

— Неужели с этим нельзя было подождать до утра? — резко сказал он. — И потом… Я только недавно дал тебе на мелкие расходы…

Какой заботливый человек, подумал я тогда, стараясь рассуждать справедливо.

— Мне нужно много денег, — сказала Меган.

Симмингтон выпрямился в кресле.

— Через несколько месяцев ты станешь совершеннолетней, — холодно сказал он. — И получишь из Опекунского совета все деньги, какие тебе оставила бабушка.

— Вы не поняли, — сказала Меган. — Я хочу денег от вас. — Она заговорила быстрее: — Мне ничего не рассказывали о моем отце. Скрывали, не хотели, чтобы я что-то о нем знала. Но я знаю, что он сидел в тюрьме, и знаю за что. За шантаж!

Она помолчала.

— А я дочь своего отца. Я его плоть и кровь… И я хочу, чтобы вы мне дали денег, а если не дадите, то — после паузы она заговорила тихо и ровно, — если не дадите, я скажу, что вы делали в тот день в комнате моей матери… что вы делали с ее порошками…

Наступило молчание. Потом Симмингтон очень ровным голосом сказал:

— Не понимаю, о чем ты.

— Думаю, что понимаете, — возразила Меган. И улыбнулась. Это была нехорошая улыбка.

Симмингтон встал, подошел к письменному столу, достал из кармана чековую книжку и выписал чек. Аккуратно промокнув, он подал его Меган.

— Ты стала взрослой, — сказал он. — Я понимаю — тебе, видимо, хочется купить себе красивый дорогой костюм, а может, и что-нибудь еще… Я, в общем-то, не понял, о чем ты говорила. У меня другое в голове… Но на, возьми чек…

— Спасибо. Пока достаточно, — небрежно бросила Меган, посмотрев, что там написано…

Она вышла из комнаты. Симмингтон проводил ее взглядом. Потом повернулся, и я увидел его лицо… Я невольно рванулся вперед.

Мой рывок был остановлен самым необычайным образом. Высокий куст, который я заметил у стены, оказался вовсе не кустом: руки старшего инспектора Нэша обхватили меня поперек туловища, а в мое ухо влетел умоляющий шепот:

— Тише, Бертон, ради Бога, тише!

Нэш с невероятной осторожностью попятился от окна, увлекая меня за собой.

За углом дома он выпрямился и вытер лоб.

— Ну что вы за человек! — сказал он. — Совершенно не даете работать!

— Ей грозит опасность, — не вдаваясь в объяснения, сказал я. — Вы видели его лицо? Нужно срочно вызволить ее оттуда.

Нэш крепко сжал мой локоть.

— Да выслушайте же меня, Бертон.

6

Я выслушал.

Но то, что я услышал, совершенно мне не понравилось.

И все же я уступил. Только потребовал, чтобы мне позволили быть рядом, и поклялся, что буду подчиняться всему, что мне скажет Нэш.

Вот так и получилось, что я вместе с Нэшем и Паркинсом проник в дом — через заднюю дверь, которая была заранее отперта.

Мы с Нэшем поднялись на верхнюю лестничную площадку, спрятались за бархатной портьерой, загораживавшей оконную нишу, и стали ждать. Когда часы пробили два часа ночи, Симмингтон вышел из своей спальни и, перейдя площадку, вошел в комнату Меган.

Я не шевельнулся; я знал, что за распахнутой Симмингтоном дверью притаился сержант Паркинс; что Паркинс ловкий парень, отлично знающий свое дело; иначе я не выдержал бы и бросился туда.

С бешено бьющимся сердцем я ждал, что будет дальше. И вот я увидел, как Симмингтон вышел из комнаты, держа на руках Меган. Он понес ее вниз по лестнице, а мы с Нэшем, крадучись, последовали за ним. Он внес ее в кухню. Потом уложил ее, засунул голову в духовку, открыл газ… и в этот момент Нэш и я вбежали в кухню и включили свет.

Таков был финал деяний Ричарда Симмингтона. Его крах. Я понял это, хотя мне было совсем не до него: я бросился выключать газ и оттаскивать Меган от плиты. Собственно, он и не попытался оправдываться. Он понял, что проигран.

7

Сидя у постели Меган, я ждал, когда она придет в сознание, время от времени накидываясь на Нэша с ругательствами.

— Откуда вы знаете, что это у нее пройдет? Вы с ума сошли, так рисковать…

— Это было всего лишь снотворное — успокаивал меня Нэш, — он подсыпал его в молоко, которое она пьет на ночь. И все. Он не стал бы ее травить. Слишком рискованно. Арест мисс Гриффитс отвел от него все подозрения. Зачем же ему очередное убийство в его доме? А так… Несчастная девушка после смерти матери впала в тоску и решила свести счеты с жизнью. И все скажут, что она всегда была со странностями, а смерть матери окончательно лишила ее рассудка…

— Что-то уж очень долго она не просыпается, — твердил я, не сводя с Меган глаз.

— Но вы же слышали, что сказал доктор Гриффитс. И сердце, и пульс в порядке. Еще поспит немного и проснется. Он говорит, что дает это лекарство многим своим пациентам.

Меган пошевелилась и что-то пробормотала.

Старший инспектор Нэш деликатно удалился.

Меган открыла глаза:

— Джерри…

— Привет, милая.

— Я хорошо все сделала?

— Здорово, можно подумать, что ты занимаешься этим с самой колыбели.

Меган снова закрыла глаза. Потом тихо сказала:

— Вчера вечером я хотела написать тебе… на случай, если со мной что-то будет… не так. Но я не смогла дописать… уснула… Письмо… оно там, на столе.

Я подошел к письменному столу. Недописанное письмо Меган лежало в маленьком потертом бюваре.

«Дорогой Джерри! — таково было чинное начало. — В моем школьном Шекспире я прочла один сонет. Он начинается так:

Для дум моих ты словно пища телу, Иль благодатный дождик в летний зной[86].

И поняла, что все-таки влюблена в тебя, потому что чувствую именно это…»

Глава 14

1

— Вот видите, — сказала миссис Дэйн Колтроп. — Я правильно сделала, что пригласила эксперта.

Я удивленно на нее посмотрел. Все мы собрались у викария. За окном лил дождь, а у нас в камине весело пылал огонек. Миссис Дэйн Колтроп прошлась по комнате, взбила диванную подушку, а потом непонятно зачем водрузила ее на рояль.

— Разве кого-то приглашали? — спросил я. — Но кого? И при чем здесь он?

— Это не был «он», — сказала миссис Дэйн Колтроп. Она торжественным жестом указала на мисс Марпл. Мисс Марпл закончила свою ангорку и теперь вязала что-то крючком, на сей раз из обычной шерсти.

— Вот он, мой эксперт, — сказала миссис Дэйн Колтроп. — Джейн Марпл. Посмотрите на нее хорошенько. Именно она как никто другой может разобраться в людских слабостях и пороках.

— Это, пожалуй, уж чересчур, моя дорогая, — тихо возразила мисс Марпл.

— Нет, это именно так.

— Когда живешь круглый год в деревне, невольно наблюдаешь за людьми и начинаешь понимать человеческую натуру, — кротко заметила мисс Марпл. Видимо сочтя, что от нее этого ждут, она отложила вязальный крючок и в деликатной стародевичьей манере прочла нам целую лекцию.

— Главное, что нужно для раскрытия убийства, — это непредубежденность. Ведь большая часть преступлений до смешного проста. Таким было и это. Оно было совершено в абсолютно здравом уме. Хорошо продумано и вполне объяснимо — при всей своей гнусности.

— Вот именно, гнусности!

— Его разгадка лежала на поверхности. И ведь вы нашли эту разгадку, мистер Бертон.

— Ничего подобного.

— Нет-нет, нашли. И указали ее мне. Вы отлично почувствовали связь между отдельными звеньями цепи, но вам не хватило уверенности в себе, чтобы до конца осмыслить то, что вы почувствовали. Вот хотя бы эта фраза: «Нет дыма без огня». Она раздражала вас, но вы совершенно правильно почувствовали то, чем она была: дымовой завесой. Понимаете, она направляла все взоры не туда, куда надо: на анонимные письма. А ведь на самом деле никаких анонимных писем не было.

— Дорогая мисс Марпл, уверяю вас, что были. Я и сам получил такое.

— Да, но они были ненастоящие. Наша милая Мод это почувствовала. Даже в тихом Лимстоке скандалов хватает. Каждая местная жительница наслышана обо всех до единого, и уж конечно, не преминула бы ими воспользоваться в своих письмах. Мужчины интересуются сплетнями гораздо меньше, тем более такой педант и сухарь как мистер Симмингтон. Если бы письма писала женщина, она писала бы гораздо более по существу. Так вот, если мы, не обращая внимания на дым, все же подберемся к огню, нам в глаза бросится лишь один факт: смерть миссис Симмингтон.

И тут мы, естественно, спрашиваем себя, кто мог желать ее смерти. Первым, кого в таких случаях подозревают, обычно бывает муж. И следующий наш вопрос таков: была ли у него для этого причина, мотив, например, другая женщина?

И вот первое, что я здесь услышала: в доме живет очень привлекательная молодая гувернантка. Так все просто, верно? Мистер Симминггон, сухарь, не знавший страсти, связан с брюзгливой, неуравновешенной и больной женой, а тут вдруг появляется сияющее молодостью и красотой создание.

Боюсь, что когда влюбляются джентльмены известного возраста, эта болезнь протекает у них очень тяжело. Они совершенно теряют голову. К тому же мистер Симмингтон, насколько мне известно, никогда не был хорошим мужем, я хочу сказать, по-настоящему добрым и любящим… скорее наоборот. Так что ему неоткуда было черпать силы, чтобы противиться безумию. А при здешних нравах его проблема могла разрешиться только смертью жены. Он ведь хотел жениться на Элси. А как же иначе? Она ведь порядочная девушка, да и сам он человек почтенный, Однако он очень любит своих детей и, естественно, не хотел с ними расставаться. Он хотел иметь все: домашний очаг, детей, респектабельность, и — Элси. А ценой, которую требовалось заплатить за все это, было убийство.

Как мне кажется, он действовал очень искусно. Как юрист, он знал, что в случае скоропостижной смерти жены подозрение часто падает на мужа. Знал он также, что иногда, в случаях подозрения на отравление, производят эксгумацию тела. Поэтому он решил инсценировать самоубийство. Но самоубийство должно иметь конкретную причину. И тогда он создает несуществующего автора анонимных писем. И делает это очень остроумно — так, чтобы направить полицию по ложному следу. Все свои письма он в той или иной степени скопировал с писем из прошлогоднего «дела об анонимках», а также написал в соответствии с рассказами доктора Гриффитса.

Разумеется, он не переписывал их слово в слово. Он брал оттуда отдельные слова и выражения, и эта смесь действительно выражала психику полубезумной женщины с подавленными страстями. Так что в известной степени полицейский эксперт был прав.

Кроме того, мистеру Симминггону были хорошо известны и все способы, какими полиция выявляет авторов анонимных писем: сличение почерка, проверка «почерка» пишущих машинок и прочее. Некоторое время он готовился. Отпечатав все адреса на конвертах, он подарил эту машинку Женскому институту. Страницы из книги из «Золотого дрока», он, вероятно, вырезал в один из визитов, когда ожидал хозяйку в гостиной. В книги проповедей заглядывают не так часто!

И только сотворив образ несуществующего Отравленного Пера, он приступил к главной своей задаче, выбрав для этого один из погожих дней, когда Элси гуляла с детьми, падчерицы не было дома, а у обеих служанок был выходной. Однако он никак не мог предвидеть, что горничная поссорится со своим дружком и вернется домой.

— Но что же все-таки увидела Агнесса? — спросила Джоанна. — Вы что-нибудь предполагаете?

— Могу, конечно, догадываться. И догадка моя состоит в том, что она ничего не видела.

— Значит, все было совсем не так?

— Нет-нет, душенька. Агнесса действительно очень долго простояла у окна кладовой, ожидая, что молодой человек захочет с ней помириться, но так никого и не высмотрела. Потому что никто не появился — ни почтальон, ни кто-либо другой.

Она была не слишком сообразительной и только позже стала понимать, что в этом было что-то странное. Ведь говорили, что в тот день миссис Симмингтон получила анонимное письмо.

— А разве она его не получила? — недоуменно спросил я.

— Конечно, нет! Я же говорю, что это было очень простое преступление. Ее муж положил цианистый калий в пакетик с порошком, который она принимала сразу после ленча, когда у нее обычно разыгрывался приступ радикулита. А дальше Симмингтону оставалось только вернуться домой одновременно с Элси Холланд, позвать жену (разумеется, не получить при этом ответа), подняться в ее комнату, бросить щепотку цианистого калия в стакан с водой, которой она запивала свои порошки, бросить принесенное с собой анонимное письмо на решетку камина, и положить возле жены записку со словами «больше не могу».

Мисс Марпл обернулась ко мне:

— Вы и тут оказались правы, мистер Бертон. В этом клочке бумаги что-то было не так. Самоубийцы оставляют записки не на клочке, а на листе бумаги, а чаще всего в конверте. Да, клочок бумаги был каким-то подозрительным, и вы сразу это почувствовали.

— Вы меня переоцениваете, — сказал я. — Ничего я не почувствовал.

— Да нет же, мистер Бертон, вы почувствовали. Иначе почему вам так запомнилась записка, которую ваша сестра написала на телефонной книжке?

— «…во вторник я больше не могу…» А, понимаю! «Больше не могу»?

Мисс Марпл улыбнулась мне.

— Вот именно! Симмингтону попалась подобная записка, и он понял, какая это для него находка. Он оборвал ее со всех сторон, добыв таким образом необходимые слова, написанные рукой его жены.

— Чем еще я блеснул? — спросил я.

Мисс Марпл снова мне улыбнулась.

— Понимаете, вы навели меня на след. От вас я узнала все эти факты в их естественной последовательности. И самое главное, вы сообщили мне, что Элси Холланд ни разу не получила анонимного письма.

— А ведь вчера вечером я решил, что она и есть автор этих писем — признался я. — И что только поэтому она не получала писем.

— Ах нет… Тот, кто пишет анонимные письма, почти всегда пишет их и себе. В этом тоже… ну, какой-то азарт, что ли… Нет, этот факт заинтересовал меня совсем по другой причине. Это был единственный промах, который допустил мистер Симмингтон. Он не мог заставить себя написать оскорбительное письмо девушке, на которой хотел жениться. Это очень интересный штрих в человеческой натуре. Эта слабость делает ему честь. Но именно этим он и выдал себя.

— Агнессу убил тоже он? — спросила Джоанна. — Но ведь это было совершенно не нужно.

— Может быть, и не нужно, но понимаете, милочка (впрочем вряд ли — вы ведь никого не убивали), в его психике произошел сдвиг, он все уже воспринимал в гиперболизированном виде. Он, конечно, слышал, как Агнесса звонила Партридж и говорила, что в смерти миссис Симмингтон было что-то ей непонятное, и это ее тревожит. Вот он и решил не рисковать: а вдруг эта дурочка и в самом деле что-то видела и что-то знает?

— Но ведь он вроде бы весь тот день был у себя в конторе?

— Я думаю, что он убил ее до того, как туда ушел. Мисс Холланд в это время хлопотала в столовой и на кухне. А он вышел в холл, хлопнул входной дверью, чтобы показать, что уходит, а сам спрятался в боковушке с левой стороны двери.

Когда Агнесса осталась дома одна, он, видимо, позвонил в дверной звонок и снова спрятался. А когда она пошла открывать входную дверь, выскочил и ударил ее сзади по затылку. Спрятав труп в стенном шкафу, он поспешил в свою контору. Он пришел туда немного позже обычного, но потом этому никто не придал значения. Ведь все были уверены, что преступник — женщина.

— Гнусный злодей! — сказала миссис Дэйн Колтроп.

— Вы его не жалеете, миссис Колтроп? — спросил я.

— Нисколько! Почему вы спрашиваете?

— Я просто рад это слышать.

— Но при чем тут Эме Гриффитс? — спросила Джоанна. — Я знаю, что полиция нашла пестик, пропавший из аптечки Оуэна. Вертел тоже нашли. Видимо, мужчине труднее незаметно положить вещь в кухонный шкаф. Угадайте-ка, где оказались оба эти предмета?! Мне об этом сказал Нэш, я встретила его по дороге сюда. Они были спрятаны в конторе Симмингтона, в одном из ящиков со старыми документами, среди бумаг покойного сэра Джаспера Харрингтон-Уэста.

— Бедный Джаспер! — сказала миссис Дэйн Колтроп. — Мой дальний родственник. Истинный джентльмен. От всего этого с ним бы случился удар.

— Но разве не безумием было хранить эти предметы? — спросил я.

— Еще большим безумием было бы попытаться от них избавиться, — сказала миссис Дэйн Колтроп. — Симмингтона ведь никто не подозревал.

— Он ударил ее вовсе не пестиком, — сказала Джоанна. — Там нашли также гирю от часов, со следами крови и с прилипшими волосами. А пестик, как думает полиция, он стащил уже в день ареста Эме, и тогда же спрятал в их доме страницы из книги. Так вот, я и хотела спросить, а как же быть с Эме. Ведь полицейские видели, как она писала то письмо…

— Конечно, видели, — сказала мисс Марпл. — И она действительно его писала.

— Но зачем?

— Душенька, неужели вы не поняли, что мисс Гриффитс всю жизнь была влюблена в Симмингтона?

— Бедняжка! — сказала миссис Дэйн Колтроп.

— Между ними были давние дружеские отношения. После смерти миссис Симмингтон у нее, вероятно, появилась надежда, что со временем… — Мисс Марпл деликатно кашлянула. — А тут пошли сплетни об Элси Холланд, и они, конечно, очень ее расстроили. Она решила, что эта девушка действительно старается завлечь в свои сети Симмингтона и, конечно, совершенно его недостойна. И она поддалась искушению. Отчего ко всем этим письмам не добавить еще одно, не припугнуть соперницу, вынудив ее уехать? Ей казалось, что она приняла все меры предосторожности, и находится в полной безопасности.

— Теперь уж, — сказала Джоанна, — досказывайте до конца.

— Когда мисс Холланд показала письмо Симмингтону, он сразу догадался, кто его написал, и сразу смекнул, что это шанс окончательно выйти сухим из воды. Некрасиво? В общем-то, конечно, некрасиво, но снявши голову по волосам не плачут. Ему надо было действовать, потому как полиция вряд ли успокоилась бы, пока не обнаружила автора анонимок. Он принес письмо в полицию и там узнал, что есть свидетели того, как Эме печатала его на машинке. Тогда он окончательно понял, что у него появился действительно редчайший шанс поставить точку в этой истории.

В тот же день он привел своих домашних на чай к Эме. Но пришел он к Гриффитсам не с пустыми руками, а принес страницы, вырванные из книги, с тем чтобы спрятать их в шкафчике под лестницей… Именно под лестницей — тонкий намек на убийство Агнессы. Когда ему удалось их спрятать? Возможно, когда он вышел вслед за Эме и полицейскими, — он как раз проходил через холл, и ему достаточно было несколько секунд…

— Но одну вещь я вам не могу простить, мисс Марпл, — сказал я. — Зачем было вовлекать в это Меган?

Мисс Марпл отложила вязанье, за которое опять было взялась, и посмотрела на меня поверх очков. Взгляд ее был очень строг.

— Молодой человек! Необходимо было что-то предпринять. Ведь против него совершенно не было улик. А его нужно было остановить… поэтому мне был необходим помощник. Смелый и умный. И я такого нашла.

— Но для нее это было очень опасно.

— Да, это было опасно. Но нам всем необходимо рисковать, мистер Бертон, когда под угрозой оказывается жизнь наших близких. Вы поняли меня?

Я понял.

Глава 15

1

На Главной улице — утро.

Из бакалейной лавки выходит мисс Эмили Бартон с хозяйственной сумкой в руках. Щеки ее розовее обычного, глаза блестят.

— Ах, мистер Бертон, я в таком волнении! Подумать только — я наконец-таки еду в круиз!

— Надеюсь, вы получите много удовольствия.

— О, в этом я уверена. Одна я ни за что бы не решилась… Но видите, как все получилось! Тут, несомненно, Божий промысел. Мне давно уже надо было расстаться с «Золотым дроком». Просто он мне не по средствам. Но так трудно было свыкнуться с мыслью, что там будут жить посторонние. Теперь другое дело — ведь там будете жить вы с Меган. Эме… как мило было с ее стороны согласиться поехать со мной. После всего, что ей пришлось пережить, для нее это тоже очень кстати… Тем более, что брат ее собирается жениться на вашей сестре. Как здорово, что вы с сестрой поселитесь здесь у нас! А мы скоро вернемся… Знаете, может быть, — тут мисс Эмили понизила голос, — может быть, мы даже поедем вокруг света! Нам с Эме это по плечу. Ну скажите, разве все не устроилось к лучшему?

Я невольно подумал о миссис Симмингтон и об Агнессе Уоддел, которые лежат в могиле и вряд ли согласились бы с последними словами мисс Эмили. Однако тут же вспомнил, что Агнесса не очень-то ладила со своим дружком. И что миссис Симмингтон не слишком хорошо относилась к Меган. Впрочем, за это не убивают… А вообще-то в конце концов все мы там будем… и я согласился с лучащейся счастьем мисс Эмили: что все к лучшему в этом лучшем из миров.

Я пошел дальше, и из калитки Симмингтонов навстречу мне вышла Меган.

Встреча получилась не очень романтической, поскольку вместе с Меган вышла огромная овчарка, которая едва не сбила меня с ног, очень некстати выражая свою любовь.

— Ну разве она не прелесть? — сказала Меган.

— Немного великовата. А она что, наша?

— Да, свадебный подарок от Джоанны. И вообще, у нас чудо что за подарки! От мисс Марпл что-то пушистое, только не пойму, что это. От мистера Пая прелестный чайный сервиз «Краун Дерби». А от Элси тостер.

— Я так и думал! — сказал я.

— Она устроилась к дантисту и очень довольна. Да, так о чем я говорила?

— О свадебных подарках. Кстати, если передумаешь, подарки придется вернуть.

— Не передумаю. Что-то еще?.. Ах да, миссис Дэйн Колтроп прислала скарабея[87].

— Оригинально! — сказал я.

— А еще ты не знаешь самого главного. Партридж прислала подарок. Ужасно уродливую скатерть, которую сама и вышила. Значит, теперь она ко мне благоволит…

— И что же она там вышила? Наверное, чертополох или шиповник?

— Ну что ты! Там «узлы верности», символ любви.

— Ого! — сказал я. — Значит, она небезнадежна.

— Одного не могу понять, — сказала Меган. — Джоанна прислала два ошейника и два поводка. Один комплект для собаки, а зачем другой?

Просто это ее очередная шуточка.

ПЯТЬ ПОРОСЯТ Five Little Pigs 1943 © Перевод под редакций М. Макаровой и А. Титова

Стивену Глэнвиму

Пролог

Эркюль Пуаро с живым интересом посмотрел на молодую женщину, вошедшую к нему в кабинет.

В письме, которое она ему написала, не было ничего определенного: ни намека на то, чем вызвана просьба ее принять. Письмо было коротким и деловым, а по твердому и стремительному почерку можно было понять, что писавшая его Карла Лемаршан еще очень молода.

И вот она явилась собственной персоной — высокая, стройная, чуть старше двадцати. Из тех созданий, на которых приятно взглянуть. Хорошо одета — в дорогом элегантном костюме, с роскошной горжеткой[88]. Голова чуть откинута, высокий лоб, изысканная линия носа, решительный подбородок. В ней чувствовалось необыкновенное жизнелюбие. И оно привлекало даже больше, чем красота.

До ее прихода Эркюль Пуаро ощущал себя старой развалиной, а теперь — поди ж ты! — словно помолодел и обрел былой кураж!

Встав ей навстречу, он поймал изучающий взгляд темно-серых глаз. Очень деловой взгляд.

Карла Лемаршан села, взяла предложенную ей сигарету. Пуаро поднес зажигалку. Она несколько раз затянулась, по-прежнему не спуская с него серьезных задумчивых глаз. Некоторое время оба молчали.

— Решение принято, не так ли? — мягко спросил ее Пуаро.

— Извините? — встрепенулась она. Голос у нее был мелодичный, с легкой, скорее приятной хрипотцой.

— Вы пытаетесь понять, кто я: шарлатан или именно тот, кто вам нужен?

— Да, что-то в этом духе, — улыбнулась она. — Видите ли, мосье Пуаро, вы… вы совсем не такой, каким я себе представляла.

— Староват? Старше, чем вы думали?

— И это тоже. — Она помолчала. — Как видите, я откровенна. Мне хотелось бы… Понимаете, мне нужен лучший из лучших…

— Не волнуйтесь, — успокоил ее Эркюль Пуаро. — Я и есть лучший из лучших!

— Скромностью вы не отличаетесь, — улыбнулась Карла. — Тем не менее я готова поверить вам на слово.

— Должен заметить, что физические усилия в подобных делах не главное. Я не пользуюсь рулеткой, не подбираю окурки и не разглядываю примятую траву. Я сижу в кресле и думаю. Вот где, — он постучал себя по яйцеобразной голове, — происходит самое главное!

— Я знаю, — кивнула Карла Лемаршан. — Поэтому и пришла к вам. Я хочу, чтобы вы сотворили чудо.

— Значит, вы считаете меня не таким уж безнадежным, — отозвался Эркюль Пуаро и выжидающе на нее посмотрел.

Карла Лемаршан глубоко вздохнула.

— На самом деле меня зовут не Карла, — сказала она, — а Кэролайн. Так же, как и мою мать. Меня назвали в ее честь. — Она помолчала. — И хотя я всегда носила фамилию Лемаршан, настоящая моя фамилия Крейл.

На секунду Эркюль Пуаро задумался, наморщив лоб.

— Крейл… Что-то смутно припоминаю.

— Мой отец был художником, причем довольно известным, — сказала она. — Некоторые считают его великим. По-моему, они правы.

— Эмиас Крейл? — спросил Эркюль Пуаро.

— Да. — Она снова помолчала, затем продолжила: — А мою мать, Кэролайн Крейл, судили за его убийство!

— Ага! — воскликнул Эркюль Пуаро. — Припоминаю, но, повторяю, довольно смутно. Я был в ту пору за границей. Это ведь случилось давно?

— Шестнадцать лет назад, — сказала Карла.

Она сильно побледнела, а глаза ее теперь горели как угли.

— Понимаете? Ее судили и признали виновной… И не повесили только потому, что нашлись смягчающие обстоятельства. Смертная казнь была заменена пожизненным заключением. Но через год она умерла. Умерла. Все кончено…

— И что же? — тихо спросил Пуаро.

Молодая женщина по имени Карла Лемаршан стиснула руки и заговорила медленно, чуть запинаясь, но тон ее был решителен:

— Я пришла к вам потому… поймите меня правильно… Когда все это произошло, мне было пять лет. Всего пять лет. Я, разумеется, помню и маму и папу, помню, что меня вдруг увезли в какую-то деревню. Помню хрюшек и жену фермера, славную толстушку… Помню, что все были очень добры ко мне… Но все как-то странно украдкой на меня поглядывали. Я, разумеется, чувствовала — дети обычно очень чуткие, — что-то случилось, но что именно, понять не могла…

А потом меня посадили на теплоход — это было чудесно, — мы плыли долго-долго, и я очутилась в Канаде, где меня встретил дядя Саймон. Я жила в Монреале[89] с ним и с тетей Луизой. А когда спрашивала про маму с папой, то слышала в ответ, что они скоро приедут. А потом… Потом я их словно забыла — я как бы осознала, что их нет в живых, хотя мне никто об этом не говорил. Точнее сказать, со временем я перестала про них вспоминать. И если честно, была и без них вполне счастлива. Дядя Саймон и тетя Луиза меня любили, я ходила в школу, у меня было много друзей, и я даже забыла, что когда-то у меня была другая фамилия, не Лемаршан. Тетя Луиза сразу сообщила мне, что в Канаде у меня будет новая фамилия: Лемаршан. Я восприняла это спокойно, решив, что так полагается — что в Канаде у меня должна быть другая фамилия. А потом, как я уже сказала, я и не вспоминала про свою прежнюю фамилию.

И, вскинув подбородок, Карла Лемаршан добавила:

— Посмотрите на меня. По виду моему никогда не скажешь, что у меня есть какие-то проблемы. Я богата, у меня прекрасное здоровье, я недурна собой и умею радоваться жизни. В свои двадцать лет я была уверена, что я самая счастливая девушка на свете, счастливей просто не бывает.

Но, став взрослой, я снова начала задавать вопросы. О том, кто были мои родители, чем занимались. И в конце концов мне суждено было узнать…

Короче, мне сказали правду. Когда мне исполнился двадцать один год. Не могли не сказать, потому что, во-первых, я стала совершеннолетней и вступила в права наследования. А во-вторых, было письмо, которое перед смертью оставила мне мама.

Лицо ее сразу смягчилось. Полыхавшие как горящие угли глаза потемнели, затуманились, потом стали влажными.

— Вот тогда я и узнала правду, — продолжала она. — О том, что мою мать обвинили в убийстве. Это было… ужасно. — Она помолчала. — Есть еще одно обстоятельство, о котором я должна вам сказать. Я собиралась выйти замуж. Но нам сказали, что мы должны подождать, пока мне не исполнится двадцать один год. Когда мне рассказали про маму, я поняла почему.

Пуаро встрепенулся.

— А какова была реакция вашего жениха? — спросил он.

— Джона? Да никакой. Он сказал, что ему все равно, что мы — это мы, Джон и Карла, и прошлое нас не касается. — Она подалась вперед. — Мы до сих пор только помолвлены. Но это не так важно. Гораздо важнее другое. И для меня, и для Джона тоже… Нас тревожит не прошлое, а будущее. — Она стиснула кулаки. — Мы хотим иметь детей. И он, и я. Но мы не хотим, чтобы наши дети росли в страхе.

— Помилуйте, у любого человека могут отыскаться в роду убийцы и насильники. Разве вам не приходило это в голову? — спросил Пуаро.

— Да, конечно. Но поймите. Ведь обычно человек ничего не знает об их существовании. А мы знаем. Причем речь идет не о каких-то дальних родственниках, а о моей матери. Так вот, порой Джон так на меня смотрит… Взгляд этот длится всего долю секунды, но мне и этого достаточно. Ну и представьте: мы поженимся и вдруг из-за чего-то поссоримся, и я снова увижу, как он на меня смотрит, смотрит и думает…

— Как погиб ваш отец? — перебил ее Эркюль Пуаро.

— Его отравили, — четко, без малейших колебаний ответила Карла.

— Понятно, — отозвался Пуаро.

Наступило молчание.

— Слава богу, вы поняли, почему это так важно, — деловито констатировала посетительница. — И не пытаетесь меня успокоить, не утешаете.

— Я хорошо понимаю ваши чувства, — отозвался Пуаро. — Не понимаю только, зачем я-то вам понадобился?

— Я хочу выйти замуж за Джона, — сказала Карла Демаршам. — И обязательно выйду! И рожу ему двух девочек и двух мальчиков, это самое меньшее. А вы должны сделать так, чтобы мои мечты осуществились.

— То есть… вы что же, хотите, чтобы я поговорил с вашим женихом? О нет, давайте сделаем вид, что я не говорил этой глупости! Вы имеете в виду нечто совсем иное. Ну-ка, выкладывайте, что вы такое хотите, чтобы я сделал!

— Послушайте, мосье Пуаро, только поймите меня правильно, я прошу вас расследовать то убийство.

— Расследовать?

— Да, именно. Ведь убийство все равно остается убийством, независимо от того, произошло ли оно вчера или шестнадцать лет назад.

— Но, моя дорогая юная леди…

— Подождите, мосье Пуаро. Вы не дослушали меня до конца. Имеется еще одно важное обстоятельство.

— Какое?

— Моя мать была невиновна, — сказала Карла Лемаршан.

Эркюль Пуаро нервно потер нос.

— Я, разумеется, понимаю, что… — забормотал он.

— Нет, так думаю не только я. Вот то письмо. Которое она написала перед смертью. Которое должны были отдать мне в день совершеннолетия. Она написала его только для меня — чтобы у меня не было никаких сомнений. Об этом она и пишет — что не убивала отца, что она невиновна и что я должна ей верить.

Эркюль Пуаро задумчиво посмотрел на полное решимости молодое красивое лицо, на серьезные серые глаза.

— Tout de тёше…[90] — медленно начал он.

— Нет, мама не была такой! — улыбнулась Карла. — Вы ведь подумали, что это была ложь, ложь во спасение? — Она опять подалась вперед. — Но, мосье Пуаро, есть вещи, в которых дети неплохо разбираются. Я помню свою мать — конечно, это всего лишь разрозненные воспоминания, но я хорошо помню, что она никогда не лгала, даже из самых добрых побуждений. Если мне предстояло перетерпеть боль, она так и говорила, что будет больно. Ну, например, у зубного врача или когда надо было вытащить занозу из пальца. Так уж она была устроена — не умела лгать. Насколько мне помнится, особой привязанности к ней я не испытывала, но я ей верила. И до сих пор верю! Она не из тех людей, кто на краю могилы решился бы солгать.

Медленно, почти нехотя, Эркюль Пуаро наклонил голову в знак согласия.

— Вот почему я чувствую, что имею моральное право выйти замуж за Джона, — продолжала Карла. — Я абсолютно уверена, что она невиновна. Но он — он не уверен.

Ему кажется, что мне, естественно, просто хочется считать свою мать невиновной. Надо развеять все сомнения, мосье Пуаро. И сделать это можете только вы!

— Допустим, что вы правы, мадемуазель, что ваша мать невиновна, — задумчиво пробормотал Эркюль Пуаро, — но ведь прошло шестнадцать лет!

— Я понимаю, что это будет очень нелегко, — откликнулась Карла Лемаршан. — Но, кроме вас, это никому не под силу!

Глаза Эркюля Пуаро чуть блеснули.

— Не кажется ли вам, что вы мне льстите?

— Я много про вас слышала, — сказала Карла. — Про ваши победы. Про ваши методы. Вас ведь интересует главным образом психология, верно? Материальных улик, разумеется, никаких: ни окурков от сигарет, ни следов, ни помятой травы. Их отыскать нельзя. Но психология преступника — вещь неизменная, верно? Ведь вы можете изучить факты, приведенные в деле, поговорить с людьми, имевшими к этому какое-то отношение, — они все живы… Вы же сами сказали, что предпочитаете сидеть в кресле и думать. В конце концов вы обязательно поймете, что же в действительности произошло, я в этом не сомневаюсь…

Эркюль Пуаро встал и, подкрутив усы, напыщенно произнес:

— Мадемуазель, бесконечно вам благодарен за оказанную честь! Я оправдаю ваше доверие. Я займусь расследованием. Я скрупулезно изучу те события шестнадцатилетней давности и отыщу истину.

Карла встала. Глаза ее сияли.

— Замечательно, — только и сказала она.

Но Эркюль Пуаро многозначительно покачал указательным пальцем.

— Минутку. Я сказал, что отыщу истину, но учтите: я буду беспристрастен. Я не разделяю вашей уверенности относительно невиновности вашей матери. А если она виновна, eh bien[91], что тогда?

— Я ее дочь, — гордо вскинула голову Карла. — Мне нужна только правда!

— Тогда en avant[92]. Хотя, пожалуй, точнее было бы сказать нечто противоположное. En arrière…[93]

Книга первая

Глава 1 Защитник

— Помню ли я дело Крейлов? — переспросил сэр Монтегю Деплич. — Ну еще бы не помнить. Очень привлекательная была женщина. Но крайне неуравновешенная. Абсолютно никакой выдержки. — И, глянув на Пуаро исподлобья, поинтересовался: — А что это вы вдруг решили меня об этом спросить?

— Меня интересует это дело.

— Не очень-то это тактично с вашей стороны, мой дорогой, — усмехнулся Деплич, изобразив свой знаменитый «волчий оскал», который приводил в ужас свидетелей. — Один из моих провалов. Мне тогда не удалось ее вытащить.

— Я знаю.

Сэр Монтегю пожал плечами.

— Разумеется, в ту пору я был менее опытным, — сказал он, — но, полагаю, сделал все, что было возможно. Без содействия самого подсудимого многого не добьешься. И все же нам удалось заменить смертную казнь пожизненным заключением. Подали апелляцию. Спасибо женам и матерям, подписавшим прошение, собрали очень много подписей, люди отнеслись к ней с большим участием.

Вытянув длинные ноги, он откинулся на спинку кресла и многозначительно посмотрел на Пуаро.

— Если бы она его застрелила или ударила ножом, — начал рассуждать он, — я мог бы настаивать на непреднамеренном убийстве. Но яд — нет, тут ничего не сделаешь, никаких лазеек.

— Какую же версию выдвигала защита? — спросил Пуаро.

Ответ он знал заранее, ибо проштудировал все газеты, писавшие в то время о процессе, но решил прикинуться несведущим.

— Самоубийство. Единственное, за что мы могли ухватиться. Но наша версия не сработала. Крейл никак не тянул на самоубийцу. Вы никогда его не видели? Нет? Яркая личность. Любил покутить, победокурить, большой любитель женщин и пива. Убедить присяжных, что такой жизнелюб способен покончить с собой, было весьма затруднительно. Не вписывается в характер. Нет, боюсь, я с самого начала был обречен на неудачу. А она сама хоть бы попыталась мне помочь! Какое там! Как только она уселась в свидетельское кресло, я сразу понял, что ничего не выйдет. Никакого желания бороться за собственную жизнь, представляете? А уж раз клиент не дает нужных показаний, присяжные тут же делают совсем другие выводы.

— Вы это имели в виду, — спросил Пуаро, — когда упомянули, что без содействия самого подсудимого многого не добьешься?

— Именно, мой дорогой. Мы же не чудотворцы. Важно произвести соответствующее впечатление на присяжных. От этого на пятьдесят процентов зависит успех дела. Мне известно много случаев, когда решение присяжных идет вразрез с напутствием судьи. Судьи ведь иной раз такое давление оказывают! Например, скажут: «Он это сделал!» Или: «Он на такое не способен!» А Кэролайн Крейл, повторяю, даже не пыталась себя спасти.

— А почему?

— По-моему, все ясно, — пожал плечами сэр Монтегю. — Она любила своего мужа. А потому, когда опомнилась и поняла, что натворила, не сумела взять себя в руки. По-моему, она так и не вышла из шока.

— Значит, вы тоже считаете ее виновной?

Деплич удивленно вскинул брови.

— Я полагал, что это не требует доказательств, — сказал он.

— Она хоть раз призналась вам в своей вине?

Деплич был вконец ошарашен.

— Нет. Разумеется, нет. У нас свой профессиональный кодекс. Мы всегда исходим из того, что клиент невиновен. Презумпция невиновности, знаете ли. Да, жаль, что уже нельзя поговорить со стариком Мейхью. Контора Мейхью занималась подготовкой документов по этому делу — по моей просьбе. Старик Мейхью мог бы рассказать вам куда больше моего, но он уже покинул наш бренный мир. Есть, правда, молодой Джордж Мейхью, однако в ту пору он был еще совсем мальчишкой. Столько времени прошло…

— Да, что верно, то верно. Мне очень повезло, что вы еще столько всего помните. У вас прекрасная память.

Деплич был польщен.

— Основное хочешь не хочешь запоминается. Особенно когда клиенту грозит смертная казнь… А кроме того, газетчики поусердствовали. Это дело вызвало большой резонанс, да… К тому же девица, замешанная в этой истории, была потрясающе хорошенькой. Лакомый кусочек, скажу я вам.

— Прошу прощения за настойчивость, — извинился Пуаро, — но позволю себе переспросить: у вас не было никаких сомнений в вине Кэролайн Крейл?

Деплич пожал плечами.

— Откровенно говоря, я был полностью в этом уверен. Да, она его убила.

— А какие против нее были улики?

— Весьма существенные. Прежде всего мотив преступления. В течение нескольких лет они с Крейлом жили как кошка с собакой. Бесконечные скандалы. У него то и дело случались романы. Уж такой он был жизнелюб. Она-то, надо отдать ей должное, не слишком его мордовала. Делала скидку на артистический темперамент — художником он и вправду был превосходным. Его картины теперь стоят бешеных денег. Мне такая живопись не по сердцу, очень уж все утрированно, но техника, следует признать, безупречная…

Так вот, между ними постоянно происходили стычки — из-за женщин. Миссис Крейл тоже ведь не страдала молча. Но ссоры ссорами, а в конечном итоге он всегда возвращался к ней. После завершения очередной интрижки… Однако последний роман разительно отличался от предыдущих. В нем была замешана совсем юная особа. Двадцати лет.

Звали ее Эльза Грир. Единственная дочь какого-то фабриканта из Йоркшира[94]. У нее были деньги и характер, и она знала, чего хочет. А хотела она Эмиаса Крейла. Она заставила его написать свой портрет — обычно он не писал дамских портретов. «Такая-то в розовом шелке и жемчугах». Он писал портреты характерных личностей. И я совсем не уверен, что многие женщины мечтали быть им увековеченными — в своих картинах он был беспощаден! Но эту Грир он взялся писать и в конце концов влюбился в нее без памяти. Ему тогда было под сорок, и он уже сполна, можно сказать, испытал семейных прелестей. То есть вполне дозрел до того, чтобы свалять дурака из-за какой-нибудь девчонки; тут она и подвернулась. Она так околдовала его, что он вознамерился развестись с Кэролайн и жениться на Эльзе.

Кэролайн же развода давать не желала и даже ему угрожала. Двое свидетелей слышали, как она говорила, что, если он не расстанется с девчонкой, она его убьет. И, как показали дальнейшие события, это не было пустой угрозой! Накануне они были приглашены в гости к соседу. Тот, между прочим, увлекался травами — собирал их и готовил лекарственные настойки. Среди его настоек был кониум[95], или болиголов крапчатый. Так вот, в какой-то момент зашел разговор об этом кониуме и о его ядовитых свойствах.

На следующий день сосед заметил, что бутылочка с ядом наполовину пуста. Он тут же забил тревогу. Уже потом в спальне миссис Крейл на дне одного из ящичков комода нашли флакон с остатками кониума. Так-то вот.

Эркюль Пуаро заерзал в кресле.

— Его мог положить туда кто-нибудь другой.

— Да, но она сразу же показала, что сама взяла яд. Непростительная ошибка, но в тот момент при ней не было адвоката, и ей некому было посоветовать, что можно говорить, а что нет. Когда ее спросили, она сразу призналась, что взяла яд.

— Для чего?

— Чтобы покончить с собой, сказала она. Почему флакон оказался почти пустым или как получилось, что на нем были отпечатки только ее пальцев, она объяснить не могла. Предположила, что Эмиас Крейл покончил с собой. Но если он принял яд, спрятанный у нее в спальне, тогда почему на флаконе нет отпечатков его пальцев, а?

— Яд ему подлили в пиво, не так ли?

— Да. Она взяла из холодильника бутылку с пивом и сама принесла ему в сад, где он писал картину. Налила пиво в стакан и наблюдала, как он пил. Вскоре все отправились на ленч, а он остался в саду. Он часто не ходил на ленч. А спустя некоторое время они с гувернанткой нашли его на том же месте рядом с мольбертом уже мертвым. Она утверждала, что в пиве, которое ему дала, ничего не было. Мы же построили защиту на том, что его вдруг одолели угрызения совести и он сам подлил себе в пиво яд. Все это, разумеется, было полной чушью — но ничего другого мы придумать не могли. А самое неприятное произошло позже — с отпечатками пальцев.

— На бутылке были отпечатки ее пальцев?

— В том-то и дело, что не ее, а его, впрочем, об этом и вспоминать тошно… Когда гувернантка побежала вызывать врача, миссис Крейл оставалась возле него. Воспользовавшись ситуацией, она, должно быть, вытерла бутылку и стакан и прижала к ним его пальцы. Хотела показать, что не дотрагивалась ни до бутылки, ни до стакана. Старик Рудольф, обвинитель на процессе, здорово повеселился, показывая, как человек может держать бутылку, когда у него пальцы находятся в таком положении! Разумеется, мы пытались доказать обратное, что его пальцы сжимались в конвульсиях, что он тогда умирал, но, если честно, наши доводы были просто смехотворны.

— Кониум мог оказаться в бутылке и до того, как она отнесла ее в сад, — заметил Эркюль Пуаро.

— В бутылке вообще не было яда. Только в стакане.

Он помолчал, и выражение его красивого с крупными чертами лица вдруг изменилось. Он резко повернул голову.

— Слушайте, Пуаро, на что вы намекаете? — спросил он.

— Но если в бутылке, которую принесла Кэролайн Крейл яда не было, — ответил Пуаро, — как кониум мог попасть в пиво? Эмиас Крейл, как вы говорите, вряд ли сам это сделал — не такой он был человек, и тут я с вами согласен. Но возможно, это сделал кто-то другой, необязательно Кэролайн Крейл.

— О господи, Пуаро, к чему толочь воду в ступе? Все давно быльем поросло. Да она это сделала, точно она. Если бы вы тогда только ее видели, у вас не осталось бы и капли сомнения. У нее на лице было написано: виновна. Мне даже показалось, что приговор принес ей облегчение. Ни намека на страх. Полное спокойствие. Ей хотелось одного: чтобы суд поскорее закончился. Мужественная женщина…

— И тем не менее, — сказал Эркюль Пуаро, — перед смертью она написала письмо и просила передать его дочери. И в письме этом торжественно клялась в том, что она не причастна к гибели ее отца.

— Ну и что, — сказал сэр Монтегю Деплич. — Мы с вами на ее месте, возможно, поступили бы так же.

— Ее дочь утверждает, что она никогда не лгала.

— Ее дочь утверждает… Ха! Откуда ей об этом знать? Дорогой мой Пуаро, в то время ее дочь была еще совсем крошкой. Сколько ей было? Четыре-пять? Ей сменили фамилию и увезли в Канаду к каким-то родственникам. Что она может знать или помнить?

— Дети иногда очень чутки и неплохо разбираются в людях.

— Возможно. Но это не тот случай. Дочь, естественно, никак не может поверить, что ее мать — убийца. И пусть не верит. Это же никому не повредит.

— Но, к сожалению, она требует доказательств.

— Доказательств того, что Кэролайн Крейл не убивала своего мужа?

— Да.

— Боюсь, — вздохнул Деплич, — ей не удастся их раздобыть.

— Вы так думаете?

Знаменитый адвокат окинул своего собеседника задумчивым взором.

— Я всегда считал вас образцом порядочности, Пуаро. Если бы я не знал вас, то подумал бы, что вы хотите просто заработать, пользуясь чувствами дочери к покойной матери.

— Вы не видели эту девушку. Что называется, незаурядная личность. С характером. И очень сильным характером.

— Могу представить, какой может быть дочь Эмиаса и Кэролайн Крейл. Чего же она хочет?

— Правды.

— Хм… Боюсь, что правда придется ей не по вкусу. Ей-богу, Пуаро, тут нет никаких сомнений. Она его убила.

— Извините, mon ami, но я должен убедиться в этом лично.

— Не знаю, что вам и сказать. Все отчеты о судебном процессе публиковались газетами. Прокурором был Хамфри Рудольф. Его тоже нет в живых. Кто ему помогал?.. По-моему, молодой Фогг. Да, Фогг. Поговорите с ним. Кроме того, кое-кто в ту пору находился в доме Крейлов. Вряд ли им понравится ваше копание — ведь столько времени прошло, — но кое-что из них вытянуть, пожалуй, можно. Вы умеете внушать доверие.

— Да-да, люди, так или иначе к этому причастные. Это, конечно, очень важно. Вы их помните?

Деплич задумался.

— Подождите — столько лет прошло… По этому делу, так сказать, проходило пятеро; слуг я не считаю, все они были пожилые, преданные семье, напуганные насмерть люди. Никому и в голову не приходило их подозревать.

— Значит, пятеро? Ну-ну, расскажите-ка о них.

— Филип Блейк, закадычный друг Крейла, дружили они с самого детства. В ту пору он гостил у них. Жив-здоров. Иногда встречаю его в гольф-клубе. Живет в Сент-Джордж-Хилле. Биржевой маклер. Играет на бирже, довольно удачно. Преуспевает, в последнее время несколько округлился.

— Так. Кто следующий?

— Старший брат Блейка. Деревенский сквайр[96]. Домосед.

В голове у Пуаро звякнул невидимый колокольчик.

Пуаро усилием воли заставил его умолкнуть. Хватит каждый раз вспоминать детские стишки. Последнее время это стало каким-то наваждением. А колокольчик слушаться не хотел и назойливо вызванивал: «Первый поросенок пошел на базар. Второй поросенок забился в амбар…»

— Значит, тот, что остался дома, да? — вдруг пробормотал Пуаро.

— Да, тот самый, про которого я уже говорил. Все время колдовал над травами, в общем, что называется, химик. Такое у него было хобби. Как же его звали-то? У него еще имя такое, часто встречается в романах… А, вспомнил. Мередит. Мередит Блейк. Не знаю, жив он или нет.

— Кто следующий?

— Следующая! Причина всех бед. Третий угол треугольника. Эльза Грир.

— «Третий поросенок устроил пир горой…» — пробормотал Пуаро.

Деплич уставился на него.

— Она и вправду девица прожорливая, — сказал он. — Оказалась необыкновенной сердцеедкой. С тех пор трижды выходила замуж. Разводилась с невероятной легкостью. Сейчас она леди Диттишем. Откройте любой номер «Татлера»[97] — обязательно прочтете что-нибудь о ней.

— А кто еще двое?

— Гувернантка, вот ее фамилии я не помню. Славная такая, деловитая и очень компетентная женщина. Томпсон, Джонс, что-то вроде этого. И девочка, сводная сестра Кэролайн Крейл. Ей было лет пятнадцать. Сейчас она знаменитость. Занимается археологией, все время в экспедициях. Ее зовут… Уоррен. Анджела Уоррен. Очень серьезная молодая женщина, на днях ее встретил.

— Значит, она не тот поросенок, который, плача, побежал домой?

Сэр Монтегю Деплич окинул Пуаро каким-то странным взглядом.

— Ей есть отчего плакать, — сухо отозвался он. — У нее, ну, в общем, с лицом… Шрам на щеке… Она… Да что говорить? Вы сами обо всем узнаете.

Пуаро встал.

— Благодарю вас, — сказал он. — Вы были крайне любезны. Если миссис Крейл не убивала своего мужа…

— Убивала, убивала, — оборвал его Деплич. — Поверьте мне на слово, старина.

Не обращая на него внимания, Пуаро продолжал:

— …тогда вполне логично предположить, что это сделал кто-то из этих пятерых.

— Пожалуй, — с сомнением произнес Деплич, — только зачем это им… Не было причин! По правде говоря, я убежден, что они тут ни при чем. Не морочьте себе голову!

Но Эркюль Пуаро только улыбнулся.

Глава 2 Обвинитель

— Безусловно, виновна, — коротко ответил мистер Фогг.

Эркюль Пуаро задумчиво разглядывал его худую, чисто выбритую физиономию.

Квентин Фогг был совсем не похож на Монтегю Деплича. В Депличе были сила и магнетизм, держался он властно и вселял в собеседника страх. А в суде всех подавлял быстрой и эффектной переменой тона. Красивый, любезный, обаятельный, и вдруг мгновенное превращение — губы растянуты, зубы оскалены в ухмылке: перед вами человек, явно жаждущий крови.

Квентин Фогг, худой, бледный, поражающий тем, что решительно не мог ничем никого поразить, вопросы свои почти всегда задавал тихим, ровным голосом, и всегда настойчиво и твердо. Если Деплича можно было сравнить с рапирой, то Фогга — со сверлом. От него веяло скукой. Он так и не сумел стать для коллег кумиром, но все же считался первоклассным юристом. И дела, которые вел, обычно выигрывал.

Эркюль Пуаро продолжал его разглядывать.

— Значит, вы считаете, что именно она его убила?

Фогг кивнул.

— Если бы вы видели ее, когда она давала показания! Старый Хамфри Рудольф, а он был прокурором на этом процессе, превратил ее в котлету. В котлету!

Он помолчал и вдруг неожиданно добавил:

— Но в целом процесс шел уж чересчур гладко.

— Не уверен, что правильно вас понимаю, — сказал Эркюль Пуаро.

Фогг свел свои тонко очерченные брови и провел рукой по идеально выбритой верхней губе.

— Как бы это вам объяснить? — сказал он. — Тут сугубо английский подход к ситуации. Пожалуй, было бы уместно вспомнить одну поговорку: «Стрелять по сидящей птице». Понятно?

— Это и впрямь сугубо английский подход, тем не менее я вас понял. В суде англичанин ведет себя так, как на игровом поле Итона[98] или на охоте — то есть предпочитает не лишать своего противника или жертву надежды на успех или спасение.

— Именно. Так вот, в данном случае у обвиняемой не было никаких шансов. Хампи Рудольф играл с ней, как кошка с мышью. Началось все с допроса ее Депличем. Она сидела и, словно послушный ребенок среди взрослых, как заведенная отвечала на вопросы Деплича заранее заученными фразами. Спокойно, четко — и совершенно неубедительно! Ей сказали, что отвечать, она и отвечала. К Депличу не могло быть ни малейших претензий. Старый фигляр сыграл свою роль отлично — но в сцене, где требуются два актера, один не может сыграть за другого. Она категорически не желала ему подыгрывать. И это произвело на присяжных гнетущее впечатление. Затем встал старина Хампи. Надеюсь, вы его знали? Его смерть — огромная для нас потеря. Закинув полу своей мантии за плечо, он стоял чуть покачиваясь на носках, держал паузу… А потом словно выстреливал — задавал вопрос, и не в бровь, а в глаз!

Как я уже сказал, он сделал из нее котлету. Заходил то с одной стороны, то с другой, и всякий раз ему удавалось ее запутывать. Он заставил ее признать абсурдность ее собственных показаний, ловил на противоречиях, вынуждал противоречить самой себе, короче, она вязла все глубже и глубже. А закончил он, как обычно, очень убедительно и веско: «Таким образом, я утверждаю, миссис Крейл, что ваше объяснение — будто вы украли кониум, чтобы свести счеты с жизнью, — ложь от начала до конца. Я утверждаю, что вы украли яд, вознамерившись отравить вашего мужа, который собирался бросить вас ради другой женщины, я утверждаю, что вы его отравили». Она посмотрела на него — такая милая, хрупкая, изящная — и сказала тусклым ровным голосом: «О нет, нет, я этого не делала». И это прозвучало настолько неубедительно и так жалко, что Деплич нервно заерзал в своем кресле. Он сразу понял, что это конец.

Помолчав несколько секунд, Фогг продолжал:

— И тем не менее я чувствовал, что столь странное поведение было в такой ситуации наиболее рациональным. Действительно, что еще ей оставалось делать, как не взывать к благородству — к тому самому благородству, которое наряду с нашим пристрастием к охоте кажется иностранцам абсолютным лицемерием, ханжеством, эдакой позой! Присяжные да и все присутствующие в зале суда почувствовали, что у нее нет ни единого шанса. Коли она не сумела промямлить что-нибудь в свое оправдание, где уж ей было сражаться с такой грубой скотиной, как старина Хампи. Это еле слышное «О нет, нет, я этого не делала», повторяю, было просто жалким.

Однако это было единственное, чем она вообще могла хоть немного разжалобить присяжных. Они заседали всего полчаса и вынесли приговор: виновна, но заслуживает снисхождения.

По правде говоря, она производила очень хорошее впечатление — если сравнивать с той, молоденькой девицей. Ту присяжные невзлюбили с самого начала, но ей, надо сказать, было на это абсолютно наплевать. Очень эффектная, жесткая — в современном стиле. Для присутствующих в суде женщин — воплощение разрушительницы семейного очага. Когда рядом появляются вот такие девицы, которых совершенно не трогают нормы общепринятой морали, надо быть начеку! Девица, должен признать, не юлила. На вопросы отвечала прямо. Никаких уверток. Она влюбилась в Эмиаса Крейла, он — в нее. И ни малейших угрызений совести по поводу того, что он готов был бросить жену и ребенка.

Лично я даже восхищался ее прямотой и напором. Она была очень неглупа. Деплич устроил ей перекрестный допрос, но она его выдержала с честью. Тем не менее публика ей не симпатизировала. И судья — тоже. Вел процесс Эйвис. В молодости он и сам был не прочь сходить налево, но, когда надевал мантию, становился несокрушимым моралистом. Напутствием, которое он давал присяжным по делу Кэролайн Крейл, был призыв к милосердию. Факты он отрицать не мог, но раза два прозрачно намекнул на то, что подсудимую спровоцировали на это страшное деяние.

— И что же, почему он не поддержал версию защиты о самоубийстве?

Фогг покачал головой.

— Для этой версии не было никаких оснований. Нет, разумеется, Деплич постарался выжать все, что мог. Он произнес проникновенную речь. Очень трогательно изложил страдания человека, наделенного пылким темпераментом и щедрой душой, заложника своей сластолюбивой натуры, которого постигла страсть к красивой молодой девушке. Дескать, вся душа у бедняги изболелась, но устоять он не мог. Поведал и о том, как Крейл осознал свою ошибку и в порыве осознания своих грехов и раскаяния решил с честью выйти из замкнутого круга — покончить с собой! Это, была, повторяю, очень трогательная речь, яркий портрет несчастного, раздираемого противоречиями человека: бешеный темперамент и присущее ему от рождения благородство. Эффект от этой речи был потрясающим. Но, когда речь была завершена, у присутствующих создалось впечатление, что все-таки были два Эмиаса Крейла — мифический из повествования Деплича и реальный, подлинный. Он ведь был совсем другим. И Деплич не сумел найти своим словам реальных подтверждений. Какое там раскаяние! Крейл, я бы сказал, скорей относился к субъектам, начисто лишенным совести. Безжалостный, хладнокровный, всегда довольный собой эгоист. Единственное, в чем он был щепетилен, так это в своем творчестве. Ни за какие деньги он не стал бы писать на скорую руку какую-нибудь слащавую картину. В этом я убежден. Но я знаю, что это был человек вполне земной, который любил жизнь и умел получать от нее все возможные удовольствия. Покончить с собой? Нет — он бы на это никогда не пошел!

— А зачем же тогда защита выбрала такой неубедительный вариант?

— А что им еще оставалось? — пожал плечами Фогг. — Не сидеть же сложа руки, приговаривая, что присяжным тут делать нечего, ибо прокурор еще не Доказал вину обвиняемой! Да, слишком уж много было улик. Она призналась, что украла пузырек с ядом. Был мотив для совершения преступления, средство совершения преступления и удобный случай — словом, все.

— А нельзя ли было попытаться доказать, что все это определенным образом подстроено?

Фогг не стал увиливать от ответа.

— Она сама многое признала. И потом, такая версия выглядела бы чересчур надуманной. Вы хотите сказать, что его убил кто-то другой, позаботившись, чтобы все выглядело, будто убила она?

— Вы считаете, что это невероятно?

— Боюсь, что да, — задумчиво ответил Фогг. — А вы предполагаете, что существует некий Икс? И где же нам его искать?

— Полагаю, среди тех людей, которые ее окружали. Таких было пятеро. И каждый из них теоретически мог иметь к этому делу самое непосредственное отношение.

— Пятеро? Дайте-ка припомнить. Был среди них такой нескладный малый, который делал настои из трав. Опасное увлечение, но милейший человек. Несколько рассеянный… Нет, на Икса он явно не тянет. Затем сама девица — но она скорее покончила бы с Кэролайн, а не с Эмиасом. Биржевой маклер — закадычный друг Крейла. В детективных романах он мог бы сойти за убийцу, но в жизни — явный перебор. Вот и все. Ах да, была еще младшая сестра, но про нее всерьез и говорить не стоит. Значит, четверо.

— Вы забыли гувернантку, — напомнил Эркюль Пуаро.

— Да, верно. Несчастные существа эти гувернантки, никто о них не помнит. Немолодая, некрасивая, но с образованием. Психолог, наверное, стал бы утверждать, что она испытывала тайную страсть к Крейлу и поэтому подсыпала ему яд в пиво. Старая дева с подавленными инстинктами! Нет, не верю. Насколько мне помнится, она отнюдь не производила впечатление психопатки.

— С тех пор прошло много лет.

— Пятнадцать или шестнадцать… Да, немало. И вы хотите, чтобы я все помнил?

— Ну что вы, — возразил Эркюль Пуаро, — я, наоборот, просто поражен, насколько хорошо вы все помните. Когда рассказываете, такое впечатление, что у вас перед глазами всплывает картина прошлого. Я прав?

— Да, — задумчиво подтвердил Фогг, — я действительно все это вижу, и довольно отчетливо.

— Мой друг, а не могли бы вы объяснить, почему вам так врезалось это в память?

— Почему? — задумался Фогг. Его худое умное лицо оживилось. — И вправду почему?

— Кого именно вы видите наиболее отчетливо? — спросил Пуаро. — Свидетелей? Защитника? Судью? Или обвиняемую в момент, когда она дает показания?

— Как вы догадались? — восхитился Фогг. — Да, именно ее я вижу… Странная штука — любовь. Она была сама любовь. Не знаю, была ли эта женщина красивой… Ведь уже не первой молодости, выглядела утомленной, круги под глазами. Но она была средоточием происходящего. Она была в центре внимания, главное действующее лицо, И тем не менее иногда казалось, что мысленно она где-то в другом месте, далеко-далеко, хоть и сидит в зале суда, молчаливая, внимательная, с легкой вежливой улыбкой на губах. Она вся была в полутонах — свет вперемешку с тенью. И при этом производила гораздо более приятное впечатление, чем та девица с ее идеальной фигурой, с безупречно гладким лицом и присущей юности дерзостью. Я восхищался Эльзой Грир — у нее была потрясающая сила воли, она умела постоять за себя, не боялась своих мучителей и ни разу не проявила слабости! Но я был восхищен и Кэролайн Крейл — потому что она, наоборот, совершенно не боролась и находила согласие в созданном ею мире полутонов. Она не потерпела поражения — потому что ни разу не попыталась вступить в сражение. Я уверен только в одном, — помолчав, продолжал он. — Она очень сильно любила человека, которого убила. Любила так, что часть ее ушла вместе с ним. — Мистер Фогг снова умолк и протер стекла своих очков.

— Боже мой, — вздохнул он, — какие, однако, странные вещи я говорю! В ту пору я был еще совсем молод и полон честолюбивых устремлений. Подобные события запоминаются. Что бы там ни было, я считаю, что Кэролайн Крейл была женщиной необыкновенной. Я ее никогда не забуду. Не забуду никогда…

Глава 3 Молодой юрисконсульт

Джордж Мейхью был осторожен и немногословен.

Дело он, разумеется, помнит, но не совсем отчетливо. Им занимался его отец, ему самому в ту пору было всего девятнадцать.

Да, процесс этот произвел большой резонанс. Крейл ведь был известным художником. Картины у него превосходные. Две из них и сейчас висят в галерее Тейта[99]. Хотя, разумеется, это для той истории значения не имеет.

Пусть мосье Пуаро его извинит, но он не совсем понимает, что именно интересует мосье Пуаро. А, дочь! В самом деле? В Канаде? А он всегда считал, что она в Новой Зеландии.

Джордж Мейхью чуть-чуть расслабился. Помягчел.

Да, для девушки это оказалось потрясением. Он ей очень сочувствует. Наверное, было бы куда лучше, если бы она так и не узнала всей правды. Но что теперь толку об этом говорить!

Она хочет знать? Что именно? Ведь об этом процессе столько писали! Ему же лично почти ничего не известно.

Нет, он считает, что в виновности миссис Крейл сомневаться не приходится. Хотя отчасти ее можно понять. Эти художники — с ними всегда нелегко. А у Крейла, насколько он помнит, вечно были романы то с одной, то с другой.

И сама подсудимая тоже, по-видимому, была женщиной с характером. Не могла примириться со слабостями мужа. В наши дни она бы просто развелась с ним, и все.

— По-моему, — осторожно добавил он, — в этом деле была замешана леди Диттишем.

— Так оно и есть, — подтвердил Пуаро.

— Газеты время от времени в связи с ней вспоминают о том деле, — сказал Мейхью. — Леди Диттишем не раз участвовала в бракоразводных процессах. Очень богатая женщина, как вам, наверное, известно. До этого она была замужем за известным путешественником. Она постоянно на виду. По-видимому, из тех женщин, которые любят, когда о них говорят.

— Или которые обожают знаменитостей, — предположил Пуаро.

Мысль эта не пришлась Джорджу Мейхью по вкусу. Он воспринял ее без особого энтузиазма.

— Пожалуй, да, в этом есть доля правды.

И надолго погрузился в раздумье.

— Ваша фирма много лет представляла интересы миссис Крейл? — спросил Пуаро.

— Нет, — покачал головой Джордж Мейхью. — Стряпчими семьи Крейл были «Джонатан и Джонатан». Но когда случилась трагедия, мистер Джонатан счел для себя неудобным действовать в интересах миссис Крейл и поэтому договорился с нами — с моим отцом — взять на себя все хлопоты по делу. Вам бы следовало, мосье Пуаро, попытаться встретиться со старым мистером Джонатаном. Он отошел от дел — ему уже за семьдесят, — но он хорошо знал всех Крейлов и сумеет рассказать вам гораздо больше меня. Я, по правде говоря, мало что знаю. В ту пору я был совсем мальчишкой. Не помню даже, присутствовал ли я на процессе.

Пуаро встал, а Джордж Мейхью, поднимаясь, добавил:

— Советую переговорить и с нашим клерком Эдмундсом. Он и тогда служил у нас и очень живо интересовался процессом.

Эдмунде говорил медленно. Взгляд его был настороженным. Он не спеша оглядел Пуаро с головы до ног и только потом позволил себе раскрыть рот.

— Да, я помню эту историю, — сказал он. И сурово добавил: — Неприглядную историю.

В его остром взгляде читался явный вопрос.

— Прошло слишком много времени, чтобы заново раскапывать все подробности, — сказал он.

— Приговор суда не всегда означает конец дела.

— Верно, — медленно кивнул своей крупной головой Эдмунде.

— У миссис Крейл осталась дочь, — продолжал Пуаро.

— Да, дочь была. Ее отправили за границу к родственникам, верно?

— Дочь убеждена в невиновности матери, — сказал Пуаро.

— Вот как? — Кустистые брови мистера Эдмундса взмыли вверх.

— Можете ли вы что-нибудь сказать в подтверждение ее надежд, что миссис Крейл невиновна?

Эдмунде задумался. Затем покачал головой.

— Честно говоря, нет. Скажу только, что мне миссис Крейл очень нравилась. Что бы она там ни натворила, прежде всего это была леди. Не то что та, другая. Наглая, развязная девчонка! Хищница! Выскочка из отребья — и это сразу бросалось в глаза! А миссис Крейл была благородной дамой.

— И тем не менее оказалась убийцей?

Эдмунде нахмурился. Но ответил более охотно, чем прежде:

— Именно этот вопрос задавал я себе не один день. Она сидела на скамье подсудимых и спокойно, сдержанно отвечала на вопросы. «Не могу поверить», — твердил себе я. Но сомневаться не приходилось, мистер Пуаро… Не мог же этот болиголов оказаться в пиве мистера Крейла случайно. Его туда подлили. А если не миссис Крейл, то кто?

— Вот и я об этом спрашиваю, — сказал Пуаро. — Кто?

И снова в его лицо впились сверлящие глаза.

— Вот, значит, куда вы клоните, — произнес мистер Эдмунде.

— А вы сами что думаете?

Клерк ответил не сразу:

— Никаких подозрений на этот счет вроде не существовало.

— Вы бывали в суде, когда слушалось дело? — спросил Пуаро.

— Каждый день.

— И слышали показания свидетелей?

— Да.

— Не приметили ли вы в их поведении какую-либо неестественность?

— Не лгал ли кто-нибудь из них, хотите вы знать? — напрямую спросил Эдмунде. — И не было ли у кого-нибудь из них причины желать смерти мистера Крейла? Извините меня, мистер Пуаро, но уж больно это смахивает на мелодраму.

— Тем не менее постарайтесь вспомнить получше, — попросил Пуаро.

Он вглядывался в хитроватое лицо, в прищуренные задумчивые глаза. Но Эдмунде покачал головой — медленно, с сожалением.

— Эта мисс Грир, — начал он, — она, конечно, разозлилась и горела желанием отомстить. Отвечая на вопросы, она позволяла себе лишнее, но мистер Крейл ей нужен был живым. От мертвого ей было мало проку. Да, она хотела, чтобы миссис Крейл повесили, но только потому, что она вытащила у нее из-под носа лакомый кусок. Она была как тигрица, которой помешали совершить прыжок и схватить добычу! Но ей, повторяю, мистер Крейл нужен был живым. Мистер Филип Блейк тоже был настроен против миссис Крейл — с самого начала. Он был другом мистера Крейла, а потому вел себя по отношению к ней агрессивно. Его брат, мистер Мередит Блейк, был плохим свидетелем, отвечал невпопад, путался, ни в чем не был уверен. Я на своем веку перевидал много таких свидетелей. Впечатление такое, будто они только и делают, что лгут, на самом же деле именно они говорят правду. Пуще всего мистер Мередит Блейк боялся сказать что-нибудь лишнее. А потому из него вытянули намного больше, чем он хотел сказать. Он из тех робких джентльменов, у которых при подобных обстоятельствах сразу начинают путаться мысли. Вот гувернантка, та не тушевалась. Слов на ветер не бросала и отвечала по существу. Слушая ее, нельзя было понять, на чьей она стороне. Сообразительная, за словом в карман не полезет. — Он помолчал. — Я уверен, что она знала куда больше, чем говорила.

— Я тоже, — согласился Эркюль Пуаро. Он еще раз пристально взглянул на морщинистое хитроватое лицо своего собеседника. Оно было вежливо-бесстрастным. Интересная подробность, подумал Пуаро, не снизошел ли мистер Альфред Эдмунде до намека?

Глава 4 Старый юрисконсульт

Мистер Калеб Джонатан жил в Эссексе[100]. В ответ на свое письмо Пуаро получил приглашение отобедать и переночевать, составленное в тоне, достойном королевских посланий. Старый джентльмен, несомненно, был большим оригиналом. После пресного Джорджа Мейхью мистер Джонатан напоминал стакан выдержанного портвейна что называется своего розлива.

У него были собственные методы подхода к интересующей собеседника теме, а поэтому только ближе к полуночи, попивая ароматный марочный коньяк, мистер Джонатан наконец немного разоткровенничался. На восточный манер он по достоинству оценил тактичность Эркюля Пуаро, проявлявшего сдержанность в отношении расспросов о семье Крейлов. Вот теперь, в любимую свою пору суток, он был готов подробно поговорить на эту гему.

— Наша фирма знала не одно поколение этой семьи. Я лично был знаком с Эмиасом Крейлом и его отцом, Ричардом Крейлом. Помню я и Инока Крейла, деда. Все они были деревенские сквайры, думали больше о лошадях, чем о людях. Крепко держались в седле, любили женщин, и головы их не были обременены мыслями. К мыслям они относились с подозрением. Зато жена Ричарда Крейла была просто переполнена мыслями — больше мыслей, чем здравого смысла. Она писала стихи, любила слушать музыку и даже немного играла на арфе. Она любила демонстрировать свое некрепкое здоровье и очень часто живописно разваливалась на диване. Она была поклонницей Кингсли[101] и потому назвала своего сына Эмиасом. Отцу это имя не нравилось, но перечить он не стал.

Эмиасу Крейлу качества, унаследованные от столь разных родителей, пошли только на пользу. От болезненной матери он унаследовал художественный дар, а от отца — энергию и невероятный эгоизм. Все Крейлы были себялюбцы. Никогда и ни при каких обстоятельствах они не признавали иной точки зрения, кроме собственной.

Постучав изящным пальцем по ручке кресла, старик окинул Пуаро хитрым взглядом.

— Поправьте меня, если я не прав, мосье Пуаро, но, по-моему, вы интересуетесь… внутренними качествами, характером, так сказать?

— В моих расследованиях, — ответил Пуаро, — какие-то внутренние побуждения — главная составляющая расследования.

— Я вас понимаю. Вам хочется залезть в шкуру преступника. Очень интересно и увлекательно. Наша фирма никогда не занималась уголовной практикой, а потому мы не сочли себя достаточно компетентными действовать в интересах миссис Крейл. Мы передали дело Мейхью, которые вполне отвечали этим требованиям. Они призвали на помощь Деплича — и вот тут им, похоже, не хватило воображения, — он был дорогим адвокатом и умел производить яркое впечатление, однако они не сообразили, что Кэролайн никогда не будет вести себя так, как он предписывает. Она не умела ломать комедию.

— А что она собой представляла? — спросил Пуаро. — Вот это мне больше всего хотелось бы знать.

— Да, да, понимаю. Почему она совершила то, что совершила? Поистине сложный вопрос. Видите ли, я знал ее еще до замужества. Кэролайн Сполдинг была очень несчастным созданием, хотя от природы весьма жизнерадостным. Ее мать рано овдовела, и Кэролайн была к ней очень привязана. Затем мать снова вышла замуж, родилась еще одна дочка, появление которой Кэролайн восприняла крайне болезненно. С неистовой, по-девичьи пылкой ревностью.

— Она ревновала?

— Не то слово. И произошел весьма прискорбный инцидент. Бедное дитя, впоследствии она горько раскаивалась в случившемся. Но, как вам известно, мосье Пуаро, никто из нас не застрахован от опрометчивых поступков. Юность не всегда умеет сдерживаться. Это приходит позже, со зрелостью.

— Так что же произошло? — спросил Пуаро.

— Она швырнула в малышку пресс-папье. Девочка получила увечье на всю жизнь, ослепла на один глаз. — Мистер Джонатан вздохнул. — Можете себе представить, каков был эффект, когда ее спросили о сестре. Один-единственный вопрос стоил дюжины прочих. — Он покачал головой. — Тут же создалось впечатление, что Кэролайн Крейл крайне неуравновешенный человек. Что отнюдь не соответствовало истине. Никоим образом. — И, еще раз вздохнув, заключил: — Кэролайн Сполдинг часто наезжала в Олдербери. Она хорошо ездила верхом, с ней интересно было поговорить. Ричарду Крейлу она очень нравилась. Она ухаживала за миссис Крейл, и делала это очень умело и бережно, а потому миссис Крейл тоже к ней благоволила. Дома она чувствовала себя лишней, зато в Олдербери ее встречали с распростертыми объятьями. Она подружилась и с Дианой Крейл, сестрой Эмиаса. В Олдербери часто наведывались соседи по усадьбе — братья Блейк, Филип и Мередит. Филип, тот был весьма сомнительной личностью, мерзавец и стяжатель. Мне он всегда был неприятен, но, надо сказать, он был мастер рассказывать забавные истории и довольно преданным другом. Мередит был, как говаривали в мое время, чувствительной натурой. Увлекался ботаникой и бабочками, любил наблюдать за птицами и животными. Стало быть, как теперь говорят, «изучал природу». О боже, как же эти молодые люди разочаровали своих родителей. Ни один не занимался тем, чем положено было заниматься: ни охотой, ни стрельбой, ни рыбной ловлей. Мередит, конечно, любил всяких птичек, зверушек, но чтобы стрелять в них — боже упаси! Филип явно тяготился деревенской жизнью, его тянуло в город, где можно было заработать и как следует кутнуть. Диана вышла замуж за неровню, который не был настоящим джентльменом. Правда, он был офицером, но только во время войны. А Эмиас, сильный, красивый, энергичный, и что же? Сделался художником! Наверняка именно это явилось последней каплей для Ричарда Крейла и свело его в могилу.

Со временем Эмиас женился на Кэролайн Сполдинг. Они вечно спорили и выясняли отношения, но союз их был, несомненно, заключен по любви. Они безумно любили друг друга. И годы не охладили их чувств. Но натура есть натура: Эмиас, как и все Крейлы, был редкостным эгоистом. Он любил Кэролайн, но никогда с ней не считался. Всегда поступал так, как ему заблагорассудится. Он любил ее, но настолько, насколько вообще был способен любить; главным для него всегда была живопись. И никогда ни одной женщине не удавалось взять над нею верх. У него постоянно были романы — это его вдохновляло, — но, как только избранница ему надоедала, он тут же ее бросал. Он не был сентиментален, и уж ни в коей мере — романтиком.

И сластолюбцем он тоже, в сущности, не был. Единственной женщиной, которая все же была ему немного интересна, была его жена. И поскольку она это знала, то многое ему прощала. Он был одаренным художником, она это понимала и почитала его талант. Да, он изменял ей, но всегда возвращался домой и, вдохновленный очередным романом, принимался за новую картину.

Так бы они и жили, если бы не появилась Эльза Грир. Эльза Грир… — Тут мистер Джонатан покачал головой.

— И что же эта Эльза Грир? — спросил Пуаро.

Мистер Джонатан вдруг тяжко вздохнул:

— Бедное, бедное дитя!

— Бедное? — удивился Пуаро.

— Видите ли, мосье Пуаро, в молодости есть какая-то незащищенность, и это трогает до слез. Возможно, потому, что я уже очень стар. Молодость так ранима — и в то же время безжалостна и самоуверенна. А это юношеское великодушие и непомерная требовательность…

Он встал, подошел к книжному шкафу и, вынув оттуда томик, перелистнул страницы:

…Если искренне ты любишь И думаешь о браке — завтра утром Ты с посланной моею дай мне знать, Где и когда обряд свершить ты хочешь, — И я сложу всю жизнь к твоим ногам И за тобой пойду на край Вселенной[102].

Словами Джульетты говорит сама молодость. Никакого умалчивания, никакой скрытности, никакой так называемой девичьей скромности. Только отвага, настойчивость, бьющая через край энергия. Шекспир понимал молодых. Джульетта находит Ромео. Дездемоне необходим Отелло. Молодость, она не ведает сомнений, страха, ей несвойственна гордость.

— Значит, Эльза Грир напоминала вам Джульетту? — помолчав, спросил Пуаро.

— Да. Она была дитя удачи — юная, красивая, богатая. Она нашла своего Ромео и хотела его заполучить. Пусть он не был юным, ее Ромео, пусть не был свободным. Эльза Грир не считалась с условностями, она была современной женщиной, девиз которой «Живем только раз!».

Он вздохнул, откинулся на спинку кресла и снова тихонько постучал по ручке.

— Джульетта — хищница. Молодая, безжалостная и в то же время весьма ранимая! Она смело ставит на кон все, что у нее есть, и выигрывает… Но в последнюю минуту является смерть, и жизнерадостная, веселая, пылкая Эльза тоже, в сущности, умирает. Остается мстительная, холодная, жестокая женщина, всей душой ненавидящая ту, которая ей помешала. Боже милостивый, — голос его изменился, — простите меня за это маленькое мелодраматичное отступление. Идущая напролом молодая женщина! Нет, в ней уже нет ничего интересного. Бело-розовая юность, страстная, уязвимая и так далее. Но если это убрать, то что останется? Заурядная девица, ищущая душку-героя, чтобы было кого поставить на пьедестал.

— Не будь Эмиас Крейл знаменитым художником… — начал Пуаро.

— Вот-вот, — тут же подхватил мистер Джонатан. — Вы попали в самую точку. Нынешние Эльзы обожают исключительно героев. Мужчина должен чего-то добиться, быть кем-то… Кэролайн Крейл мог бы понравиться и банковский клерк, и страховой агент. Кэролайн любила в Эмиасе мужчину, а не художника. Кэролайн Крейл была иной, она никогда не шла напролом — в отличие от Эльзы Грир… Но Эльза была молодой, обворожительной и, по-моему, очень трогательной.

Улегшись спать, Эркюль Пуаро впал в глубокую задумчивость. Его мысли были заняты особенностями личного восприятия.

Клерку Эдмундсу Эльза Грир представлялась наглой, развязной девчонкой, не более того.

Старому мистеру Джонатану — воплощением самой Джульетты.

А Кэролайн Крейл?

Ее тоже каждый видел по-своему. Монтегю Деплич презирал за мягкотелость и нежелание бороться, Молодому Фоггу она казалась воплощением любви, Эдмунде видел в ней прежде всего истинную леди. Мистер Джонатан назвал ее пылким мятущимся существом.

А какой бы она показалась ему, Эркюлю Пуаро? От ответа на этот вопрос зависел успех его расследования.

Да, пожалуй, он видел ее по-своему. И все же пока никто из его собеседников не усомнился в том, что Кэролайн Крейл была убийцей.

Глава 5 Старший полицейский офицер

Старший полицейский офицер в отставке Хейл задумчиво попыхивал трубкой.

— Странное занятие вы себе придумали, мосье Пуаро.

— Действительно, не совсем обычное, — осторожно согласился Пуаро.

— Столько лет прошло, — продолжал сомневаться Хейл.

Пуаро предвидел, что ему еще не раз придется услышать эту фразу.

— Это, конечно, затрудняет расследование, — с готовностью подхватил он.

— Рыться в прошлом, — размышлял его собеседник, — иногда стоит, но ради какой-то цели…

— Цель как раз имеется.

— И какая же?

— Всегда приятно искать истину ради самой истины. Это мне по вкусу. И потом, не забудьте про страдания дочери.

— Да, — кивнул Хейл, — ее можно понять. Но, извините меня, мосье Пуаро, вы человек изобретательный. Придумайте для нее какое-нибудь убедительное объяснение.

— Вы не знаете, что это за девушка, — возразил Пуаро.

— Да какая бы ни была! Человек с таким богатым опытом, как у вас…

Пуаро гордо расправил плечи.

— Вполне возможно, mon cher[103], что я сумел бы ее красиво убедить — вы, по-видимому, в этом не сомневаетесь, — но я отнюдь не уверен, что должен это делать. У меня свои принципы.

— Бога ради простите, мосье Пуаро. Я ни в коем случае не хотел вас обидеть. Я ведь исключительно из добрых побуждений… Это была бы ложь во спасение.

— В самом деле?

— Судите сами. Девушка собирается выйти замуж и вдруг узнает, что ее мать совершила убийство. Это же беда, несчастье. На вашем месте я бы постарался убедить ее, что это было самоубийство. Скажите, что Деплич оказался бездарным адвокатом. Скажите, что лично вы не сомневаетесь, что Крейл просто покончил с собой.

— Но в том-то и дело, что я очень сомневаюсь! Я ни на секунду не поверил бы, что Крейл мог наложить на себя руки. А вы-то сами считаете такое возможным?

Хейл лишь медленно замотал головой.

— Вот видите. Нет, я должен отыскать истину, а не придумывать какую-нибудь душещипательную историю, пусть даже и очень убедительную.

Хейл посмотрел на Пуаро. Его квадратное красное лицо еще больше побагровело и даже сделалось еще более угловатым.

— Вы сказали «истину», — проговорил он. — Что ж, я полагаю, в деле Крейлов мы сумели ее распознать.

— Да, конечно. Было бы странно, если вы думали иначе, — с горячностью откликнулся Пуаро. — Я ведь знаю, что вы порядочный человек и хороший полицейский. Именно поэтому я хочу спросить: были ли у вас хоть на минуту какие-либо сомнения по поводу виновности миссис Крейл?

— Никогда, мосье Пуаро, — ни секунды не мешкая, ответил полицейский. — Все указывало на нее, каждый мало-мальски известный нам факт.

— Вы можете в общих чертах перечислить выдвинутые против нее обвинения?

— Да хоть сию минуту… Когда я получил ваше письмо, то снова проглядел материалы следствия. — Он взял в руки маленькую записную книжку. — И выписал все мало-мальски примечательные факты.

— Спасибо, друг мой. Я весь внимание.

Хейл откашлялся. В голосе его зазвучали официальные нотки.

— «В четырнадцать сорок пять восемнадцатого сентября инспектору Конвею позвонил доктор Эндрю Фоссет, — начал он. — Доктор Фоссет сделал заявление о внезапной кончине мистера Эмиаса Крейла из Олдербери, оговорив, что в силу особых обстоятельств, сопутствующих смерти, а также на основании утверждения некоего мистера Блейка, находящегося в доме в качестве гостя, дело должна взять на контроль полиция.

Инспектор Конвей в сопровождении сержанта и полицейского врача тотчас после происшествия выехал в Олдербери. Дожидавшийся их доктор Фоссет тут же провел их туда, где находился труп мистера Крейла.

Обстоятельства, предшествующие трагедии, развивались следующим образом: мистер Крейл писал очередную картину в небольшом саду, в том, что известен всем под названием Оружейный сад, поскольку в нем имеется укрытая в бойнице миниатюрная старинная пушка. Сад выходит к морю и находится в четырех минутах ходьбы от дома. Мистер Крейл не пошел домой на ленч, объяснив это тем, что ему для работы нужно определенное освещение, а позже, мол, солнце начнет садиться. И поэтому продолжил работу. По словам присутствующих, в этом не было ничего необычного. Мистер Крейл не придавал значения времени приема пищи. Иногда ему присылали в сад сандвич, но, как правило, он предпочитал, чтобы его вообще не беспокоили. Последними, кто видел его живым, были: мисс Эльза Грир (гостившая в доме) и мистер Мередит Блейк (ближайший сосед). Эти двое вернулись из сада в дом и вместе с остальными домочадцами сели за стол. После ленча на террасу подали кофе. Миссис Крейл выпила кофе и сказала, что пойдет посмотрит, „что там поделывает Эмиас“. Мисс Сесили Уильямс, гувернантка, встала и пошла вместе с ней. Хотела поискать кофту мисс Анджелы Уоррен, сестры миссис Крейл, которую Анджела куда-то задевала, — мисс Уильямс решила, что девочка могла оставить ее на берегу.

Они отправились в путь. Дорожка вела вниз между деревьями, мимо калитки в Оружейный сад, к берегу моря.

Мисс Уильямс начала было спускаться к морю, а миссис Крейл вошла в Оружейный сад. Почти сразу же миссис Крейл вскрикнула, и мисс Уильямс бросилась назад. Мистер Крейл полулежал, откинувшись на спинку скамьи, без каких-либо признаков жизни.

По настоятельной просьбе миссис Крейл мисс Уильямс спешно вернулась в дом, чтобы по телефону вызвать врача. Однако по дороге она встретила мистера Мередита Блейка и, перепоручив ему просьбу миссис Крейл, вернулась к ней, полагая, что ее не стоит оставлять одну. Доктор Фоссет прибыл через пятнадцать минут. Он тотчас определил, что мистер Крейл умер примерно между часом и двумя часами дня. Ничто не указывало на причину смерти. У него на теле не было никаких внешних повреждений, и поза его была вполне естественной. Тем не менее доктор Фоссет, которому было известно, что мистер Крейл не страдал никаким заболеванием, неожиданно засомневался. Именно в этот момент мистер Филип Блейк и сделал доктору Фоссету свое заявление».

Хейл помолчал, а потом, глубоко вздохнув, что называется, перешел к следующей главе своего повествования:

— «В дальнейшем мистер Блейк повторил свое заявление инспектору Конвею. Оно заключалось в следующем.

Утром того дня ему позвонил его брат мистер Мередит Блейк, который жил в Хэндкросс-Мэноре, в полутора милях от дома Крейлов. Мистер Мередит Блейк очень увлекался различными химическими исследованиями или, если быть более точным, фитотерапией. Войдя в то утро в свою лабораторию, мистер Мередит Блейк обнаружил, что бутылка с настойкой болиголова — очень ядовитого растения — была наполовину пустой, хотя накануне была заполнена доверху. Он позвонил брату, чтобы обсудить с ним возможные дальнейшие действия. Мистер Филип Блейк настоятельно посоветовал брату сейчас же отправиться в Олдербери, чтобы там все подробно обговорить. После чего пошел ему навстречу, и они вместе вернулись в дом. Их разговор не привел к какому-либо решению, поэтому они собирались продолжить его после ленча и решить наконец, что делать.

В результате дальнейших расспросов инспектор Конвей установил следующее. Накануне днем пять человек из Олдербери были приглашены на чай в Хэндкросс-Мэнор. А именно: мистер и миссис Крейл, мисс Анджела Уоррен, мисс Эльза Грир и мистер Филип Блейк. Пока они были там, мистер Мередит Блейк подробно рассказал им про некоторые травы и показал небольшую лабораторию, где продемонстрировал некоторые весьма специфического назначения настойки, среди которых был и кониум, основным компонентом которого является болиголов крапчатый. Мистер Блейк рассказал о его свойствах, заметив, что в настоящее время препарат этот изъяли из аптек, и похвастался тем, что определил опытным путем, что малые дозы кониума превосходно помогают при коклюше и при астме. Потом он упомянул и о его смертельно опасных свойствах и даже прочел своим гостям отрывок из книги какого-то греческого автора, где описывалось действие этого яда».

Хейл снова помолчал, набил трубку свежим табаком и перешел к главе третьей:

— «Полковник Фрир, начальник полиции, поручил это дело мне. После вскрытия сомнений не осталось. Отравление кониумом, насколько мне известно, никак не отражается на внешности погибшего, но врачи знали, что искать, а потому легко обнаружили его — в значительном количестве. Доктор считал, что он попал в организм покойного за два-три часа до наступления смерти. На столе перед мистером Крейлом стояли пустой стакан и пустая бутылка из-под пива. Были отданы на анализ остатки содержимого как из стакана, так и из бутылки. В бутылке кониума не обнаружили, но в стакане он был. Я провел расследование и выяснил, что, несмотря на то, что в Оружейном саду — в небольшом сарае — хранился ящик пива со стаканами (на случай, если мистеру Крейлу захочется попить), миссис Крейл принесла из дома бутылку охлажденного пива. Когда она к нему подошла, мистер Крейл писал, а мисс Грир ему позировала, сидя на каменной ограде сада.

Миссис Крейл откупорила бутылку, налила пиво в стакан и протянула стакан мужу, стоявшему перед мольбертом. Он выпил пиво, как обычно, одним глотком. Потом, скривившись, поставил стакан на стол и сказал: „Сегодня мне все кажется ужасно противным!“. На что мисс Грир засмеялась: „Гурман!“ Мистер Крейл отозвался: „Хорошо хоть холодное“».

Хейл замолчал.

— В котором часу это было? — спросил Пуаро.

— Примерно в четверть двенадцатого. Мистер Крейл продолжал писать. По словам мисс Грир, через некоторое время он пожаловался, что у него затекли руки и ноги, и предположил, что, наверное, из-за ревматизма. Но он был не из тех, кто любит ныть, и, по-видимому, постеснялся признаться, что плохо себя чувствует. Он довольно раздраженно заявил, что хотел бы остаться один, а все остальные пусть идут на ленч, — впрочем, такое заявление не было для него чем-то необычным, он часто пропускал семейные трапезы.

Пуаро кивнул.

— Итак, Крейл остался один в Оружейном саду, — продолжал Хейл. — Оставшись один, он сел, и силы окончательно оставили его. Вскоре начался паралич мышц. А поскольку помочь было некому, наступила смерть.

Пуаро снова кивнул.

— Я действовал в соответствии с обстоятельствами. Фактов было достаточно и вполне недвусмысленных. Накануне произошла ссора между миссис Крейл и мисс Грир, которая с вызовом позволила себе заметить, как она переставит мебель, когда будет жить в этом доме. Миссис Крейл возмутилась: «О чем вы говорите? Что значит „когда вы будете здесь жить“?» И получила в ответ: «Не делайте вид, будто вы не понимаете, о чем я говорю, Кэролайн. Вы как страус, который прячет голову в песок. Вам прекрасно известно, что мы с Эмиасом любим друг друга и собираемся пожениться». «Ничего подобного я не слышала», — сказала миссис Крейл. На что мисс Грир заявила: «Что ж, теперь услышали». Тогда миссис Крейл повернулась к мужу, который как раз вошел в комнату, и спросила: «Эмиас, ты что, собираешься жениться на Эльзе?»

И что же ответил мистер Крейл? — крайне заинтересованно полюбопытствовал Пуаро.

— По моим сведениям, он обернулся к мисс Грир и закричал на нее: «Какого черта! Что ты болтаешь всякую чушь? У тебя что, не хватает ума держать язык за зубами?» «Я считаю, что Кэролайн должна знать правду», — ответила мисс Грир. «Это правда, Эмиас?» — спросила у мужа миссис Крейл.

Он, не глядя на нее, отвернулся и что-то пробормотал. «Скажи. Я хочу знать», — настаивала она. На что он ответил: «Правда, правда, только я не хочу сейчас об этом говорить». И вышел из комнаты. А мисс Грир сказала: «Вот видите!» — и призвала ее не изображать из себя собаку на сене, дескать, это все равно ничего не изменит. Говорила, что все они должны вести себя как разумные люди. И что она лично надеется, что Кэролайн и Эмиас навсегда останутся друзьями.

— И что на это ответила миссис Крейл? — снова полюбопытствовал Пуаро.

— По словам свидетелей, она рассмеялась. «Только через мой труп, Эльза», — сказала она и пошла к дверям. А мисс Грир вдогонку ей крикнула: «Что вы имеете в виду?» Миссис Крейл оглянулась и сказала: «Я скорей убью Эмиаса, чем отдам его вам». — Хейл помолчал. — В свете произошедших событий весьма многозначительное заявление, а?

— Да, — в раздумье согласился Пуаро. — И кто все это слышал?

— В комнате были мисс Уильямс и Филип Блейк. Они чувствовали себя крайне неловко.

— Их показания совпадают?

— Почти. Я еще ни разу не видел, чтобы двое свидетелей описывали какое-нибудь событие практически одинаково. Вам ли этого не знать, мосье Пуаро.

Пуаро кивнул. И сказал задумчиво:

— Да, было бы интересно посмотреть… — и замолчал.

— Я провел в доме обыск, — продолжал Хейл. — В спальне миссис Крейл в нижнем ящике был найден небольшой флакон из-под жасминовых духов, завернутый в шерстяной чулок. Пустой. Я снял с него отпечатки пальцев. Они принадлежали только миссис Крейл. При анализе там были обнаружены остатки почти выдохшегося жасминового масла и немного кониума.

Я предупредил миссис Крейл о правилах дачи показаний и предъявил ей флакон. Она совершенно не отпиралась. Сказала, что была тогда в подавленном состоянии. Услышав от мистера Мередита Блейка, каковы свойства настойки, она осталась в лаборатории, вылила жасминовые духи, которые были при ней, и наполнила флакон кониумом. Я спросил ее, зачем она это сделала, на что она ответила: «Есть вещи, о которых мне не хотелось бы говорить, но я скажу. Со мной вдруг случилась беда. Мой муж собирался уйти к другой женщине. Если бы это произошло, я предпочла бы умереть. Вот почему я взяла яд».

Хейл умолк.

— Что ж, звучит весьма правдоподобно, — сказал Пуаро.

— Может быть, мосье Пуаро. Но это не соотносилось с тем ее заявлением. На следующее утро супруги снова поссорились. Некоторые слова слышал мистер Филип Блейк. Мисс Грир — другие. Скандал разразился в библиотеке. Мистер Блейк был в холле и слышал кое-какие подробности. Мисс Грир сидела на террасе возле открытого окна библиотеки и слышала гораздо больше.

— И что же они слышали?

— Мистер Блейк слышал, как миссис Крейл сказала: «Ты и твои женщины! Я готова тебя убить. Когда-нибудь я тебя прикончу».

— И никакого упоминания о самоубийстве?

— Нет. Никаких слов вроде: «Если ты это сделаешь, я покончу с собой». Мисс Грир засвидетельствовала примерно то же самое. По ее словам, мистер Крейл сказал: «Постарайся быть благоразумной, Кэролайн. Я тебя люблю и всегда буду заботиться о вас — о тебе и дочке. Но я хочу жениться на Эльзе. Мы же всегда были готовы предоставить друг другу свободу». На что миссис Крейл ответила: «Хорошо, но не говори потом, что я тебя не предупреждала». «О чем ты?» — спросил он. И она сказала: «О том, что люблю тебя и не собираюсь от тебя отказываться. Я скорей тебя убью, чем отдам другой женщине».

Пуаро нетерпеливо шевельнул рукой.

— Должен сказать, — пробормотал он, — что мисс Грир вела себя крайне неразумно, говоря о перестановке мебели. Миссис Крейл вполне могла отказать мужу в разводе.

— И на этот счет у нас есть свидетельские показания, — сказал Хейл. — Миссис Крейл, по-видимому, излила душу мистеру Мередиту Блейку. Он ведь был старым и верным другом ее мужа. Он расстроился и решил переговорить с мистером Крейлом. Произошло это, заметьте, за день до трагедии. Мистер Блейк весьма деликатно пожурил своего приятеля, заметив, что будет крайне огорчен, если мистер и миссис Крейл расстанутся. Он также напомнил ему, что мисс Грир совсем еще юная девушка и что для нее будет большим испытанием выдержать этот бракоразводный процесс. На что мистер Крейл ответил, усмехнувшись (бесчувственный он был человек): «Эльзе не о чем волноваться. Ее бракоразводный процесс не коснется. Мы постараемся обойтись без эксцессов, дело-то обычное».

— Тем более все эти разговоры не делают чести мисс Грир, — заметил Пуаро.

— Вы же знаете женщин! — воскликнул Хейл. — Иногда они готовы перегрызть друг другу глотку! В общем, ситуация создалась очень напряженная. Решительно не понимаю, как мог мистер Крейл это допустить. По словам мистера Мередита Блейка, он хотел завершить свою картину. По-вашему, это разумно?

— Да, друг мой, полагаю, да.

— А по-моему, нет. Человек сам все время норовил устроить себе неприятности.

— Как мог допустить? Видимо, он здорово рассердился на свою юную приятельницу — за ее длинный язык.

— О да. Мередит Блейк тоже так сказал. Ну а насчет картины, мог бы доделать ее по фотографиям. Я знаю одного малого — он делает акварельные пейзажи, — так вот, он делает их с фотографий.

Пуаро покачал головой.

— Нет, тут я вполне могу понять Крейла. Учтите, друг мой, — в ту пору картина была для него самым главным. Как бы он ни хотел жениться на этой девушке, картина была для него важнее всех девушек на свете. Вот почему он надеялся, что во время ее пребывания у них в доме никто ни о чем не догадается. Ну а у девушки, естественно, было совсем иное в голове. У женщин всегда самое главное — любовь.

— Мне ли об этом не знать? — вдруг с чувством произнес старший полицейский офицер Хейл.

— Мужчины, — продолжал Пуаро, — устроены совсем по-другому. Тем более художники.

— Художники! — с презрением воскликнул старший офицер. — Вечно эти разговоры про искусство! Никогда я не понимал этого и не пойму! Видели бы вы ту его картину. Вся какая-то перекошенная. У девицы такое лицо, будто у нее разболелся зуб, бойницы все кривые… Жутковатая, прямо скажем, картина! Я потом долго не мог ее забыть. Мне она даже снилась по ночам. Более того, она каким-то образом повлияла на мое зрение — теперь все стены, башенки и бойницы — ну все! — выглядят почему-то именно такими, как на его картине. Да и женщины тоже!

— Вот видите, — улыбнулся Пуаро, — сейчас волей-неволей вы признали талант Эмиаса Крейла.

— Чепуха! Одного не пойму: почему этот ваш гений не мог нарисовать что-нибудь пристойное, на что посмотреть приятно? Зачем выискивать какие-то уродства?

— Некоторые из нас, mon cher, видят красоту по-своему, в самых необычных проявлениях.

— Девушка была хороша, сказал Хейл. — Намазана, конечно, и ходила почти голая… Нынешние девицы потеряли всякий стыд. Но она так щеголяла шестнадцать лет назад. В наши дни, конечно, никто не обратил бы внимания на ее одежду. Но тогда — я просто был шокирован. Брюки и полотняная рубашка, распахнутая на груди, а под ней — ничего… Представляете?

— У вас хорошая память, — лукаво заметил Пуаро.

Старший полицейский офицер Хейл покраснел.

— Я просто излагаю вам свои впечатления о ней и о картине, — сурово ответил он.

— Я так и понял, — успокоил его Пуаро. И продолжил: — Значит, получается, что главными свидетелями против миссис Крейл были Филип Блейк и Эльза Грир?

— Да. Эти двое просто исходили злостью. Но обвинение привлекло в качестве свидетеля и гувернантку, и ее показания получились даже более обличающими, нежели показания Блейка и мисс Грир. Она была, как вы понимаете, целиком на стороне миссис Крейл. Готова была сражаться за нее до конца. Но, как женщина честная, говорила правду, не пытаясь что-либо скрыть.

— А Мередит Блейк?

— Бедный джентльмен был очень расстроен случившимся. Еще бы! Он проклинал себя за то, что приготовил эту настойку, — и коронер тоже винил его в этом. Кониум входит в список сильных ядов. Мистеру Блейку было выражено порицание — в самой резкой форме. Он дружил и с мистером и с миссис Крейл, а потому случившееся переживал особенно болезненно, не говоря уж о том, что ему, как человеку, постоянно живущему в деревне, такая скандальная популярность была совершенно ни к чему.

— А младшая сестра миссис Крейл давала показания?

— Нет. В этом не было необходимости. Она не слышала, как миссис Крейл угрожала своему мужу, а сообщить нам что-нибудь, кроме того, что мы узнали от остальных свидетелей, не могла. Она видела, как миссис Крейл подошла к холодильнику и вынула оттуда бутылку с пивом. Защита, разумеется, могла вызвать ее в качестве свидетеля для подтверждения того, что миссис Крейл отнесла бутылку прямо в сад, не открыв ее. Но это уже не имело значения, поскольку мы и не утверждали, что кониум был в бутылке.

— Как же она сумела подлить его в стакан, если при этом присутствовали еще два человека?

— Ну, во-первых, они не следили за ней. Мистер Крейл писал — он смотрел попеременно то на холст, то на натуру. А мисс Грир позировала ему, сидя спиной к миссис Крейл, и смотрела поверх плеча мистера Крейла.

Пуаро понимающе кивнул.

— Никто не смотрел на миссис Крейл, а яд, как оказалось, был у нее в маленьком аптечном пузырьке. Мы нашли этот пузырек уже раздавленным — на дорожке, ведущей к дому.

— У вас, я смотрю, на все есть ответ, — пробормотал Пуаро.

— А как же, мосье Пуаро! Не хочу выглядеть предвзятым, но напоминаю, что миссис Крейл угрожала мужу — что разделается с ним, и она же выкрала яд из лаборатории. Пустой флакон был найден у нее в комнате, а на нем отпечатки только ее пальцев. Она налила ему пиво, кстати, вам не кажется это странным, если учесть, что только перед этим они поругались и не разговаривали друг с другом…

— Очень любопытно. Я на это обратил внимание.

— Да. Тоже доказательство в некотором роде. Почему это она вдруг проявила такую заботу? Он жалуется на странный привкус — а кониум и в самом деле имеет неприятный привкус. Она находит его мертвым и просит гувернантку самой позвонить в полицию. Почему? Для того чтобы вытереть бутылку и стакан, а потом прижать к ним его пальцы. И после этого она рассказывает, что он раскаялся и покончил с собой. Она что, всех дураками считает?

— Да, прямо скажем, уж слишком незатейливо…

— Если хотите знать мое мнение, то она даже не взяла на себя труд как следует поразмыслить. Ненависть и ревность уж чересчур затмили ей разум. Думала только о том, как бы с ним расправиться. А потом, когда все было кончено, когда она увидела, что наделала, вдруг опомнилась, поняла, что совершила убийство, за которое ей грозит смертная казнь. И в полном отчаянии схватилась за первую пришедшую ей в голову мысль — сказала, что он покончил с собой.

— Что ж, все, что вы говорите, кажется довольно убедительным, — заметил Пуаро. — Она могла мыслить именно так.

— Это убийство можно было квалифицировать и как преднамеренное убийство, и как неумышленное, — сказал Хейл. — Непохоже, что она все тщательно спланировала. Думаю, что она убила его в состоянии аффекта.

— Как знать… — пробормотал Пуаро.

Хейл посмотрел на него с любопытством.

— Удалось ли мне убедить вас, мосье Пуаро, — спросил он, — что в этом деле все предельно ясно?

— Почти. Но не совсем. Есть два-три обстоятельства…

— У вас есть другие версии, более убедительные?

— Чем были заняты в то утро все прочие действующие лица? — спросил Пуаро.

— Смею вас уверить, мы тщательно их всех проверили. Всех до единого. Алиби не было ни у кого. Но, когда смерть наступает в результате отравления, полагаться на алиби нельзя. Ведь убийца, например, может дать своей жертве заранее облатку с ядом, наказав выпить на следующий день перед ленчем? Дескать, помогает от желудка. А за это время можно оказаться в другом конце Англии.

— Но вы считаете, что в данном случае такого произойти не могло?

— Мистер Крейл не говорил, что у него что-то болит. Да и вообще на это непохоже. Мистер Мередит Блейк, правда, любил рекомендовать снадобья собственного приготовления, но не думаю, что мистер Крейл их принимал. А если бы он и решился, то наверняка оповестил бы об этом — в шутку — всех домашних. Ну и потом, зачем бы мистеру Мередиту Блейку понадобилось убивать мистера Крейла? Все свидетели показали, что они были в очень хороших отношениях. Впрочем, остальные тоже. Мистер Филип Блейк был самым близким другом покойного. Мисс Грир была в него влюблена. Мисс Уильямс, я полагаю, его осуждала, но это еще не повод, чтоб подлить в пиво яд. Маленькая мисс Уоррен часто с ним цапалась — издержки переходного возраста, — но в общем, по-моему, они друг другу очень симпатизировали. В доме к ней относились с особым участием. Вы наверное, знаете почему. Когда она была еще совсем ребенком, ее покалечили, миссис Крейл в приступе ярости нанесла ей увечье. Что еще раз свидетельствует о том, что она не умела держать себя в руках. Настолько потерять голову, чтобы так запулить пресс-папье в ребенка!

— Это также доказывает, — задумчиво сказал Пуаро, — что Анджела Уоррен имела основание затаить обиду на Кэролайн Крейл.

— Возможно. Но при чем тут Эмиас Крейл? Кстати, миссис Крейл была искренне предана своей младшей сестре, взяла ее к себе, когда умерли родители и, как я уже говорил, относилась к ней с особой любовью и, по мнению всех их знакомых, чрезмерно ее баловала. И девочка любила миссис Крейл. Во время судебного процесса ее увезли из Лондона, старались, чтобы ее это совсем не касалось, — на этом, по-моему, очень настаивала сама миссис Крейл. Но Анджела Уоррен — так звали сестру миссис Крейл — была очень расстроена и требовала, чтобы ей дали возможность повидаться с сестрой в тюрьме. Кэролайн Крейл отказалась. Боялась, что подобная встреча может отразиться на психике девочки. И устроила так, чтобы сестру отправили учиться за границу. Мисс Уоррен стала очень известной личностью, — добавил он. — Путешествует по каким-то забытым богом местам и читает лекции в Королевском географическом обществе.

— И никто ей не напоминает про тот процесс?

— Во-первых, у нее другая фамилия. У них даже девичьи фамилии были разные. У них ведь разные отцы. Девичья фамилия миссис Крейл была Сполдинг.

— А эта мисс Уильямс, она была гувернанткой дочери Крейлов или Анджелы Уоррен?

— Анджелы. У малышки была няня, но мисс Уильямс и с ней тоже занималась.

— А где она была в ту пору?

— Она уехала с няней погостить у бабушки. У леди Трессилиан, вдовы, потерявшей двух малолетних дочерей и потому особенно привязанной к внучке.

— Понятно, — кивнул Пуаро.

— Что же касается перемещений всех прочих действующих лиц, — продолжал Хейл, — то пожалуйста — могу вам о них подробно доложить.

Мисс Грир после завтрака расположилась на террасе возле окна библиотеки. Там, как я уже сказал, она и стала свидетелем ссоры между Крейлом и его женой. Позже она вместе с Крейлом прошла в Оружейный сад и позировала ему до ленча, пару раз вставая, чтобы немного размяться.

Филип Блейк после завтрака остался в доме и тоже краем уха слышал, как Крейлы ссорились. После того как Крейл и мисс Грир ушли, он принялся читать газету. Потом ему позвонил брат, и он отправился на встречу, после чего они вместе вернулись в дом по дорожке, идущей мимо Оружейного сада. Мисс Грир пошла в дом взять пуловер, так как ей стало холодно, а с Крейлом в это время находилась миссис Крейл, и они обсуждали грядущий отъезд Анджелы в школу.

— Вполне дружеская беседа?

— Совсем не дружеская. Крейл чуть ли не кричал на нее, насколько я понимаю. Сердился, что его донимают домашними проблемами. По-моему, она хотела обговорить некоторые подробности в связи с разводом.

Пуаро кивнул.

— Оба брата обменялись с Эмиасом Крейлом несколькими фразами. Затем снова появилась мисс Грир и села на свое место. Крейл взялся за кисть, явно надеясь, что братья уйдут. Намек был понят, и они вернулись в дом. Между прочим, именно тогда, когда они были еще в Оружейном саду, Эмиас Крейл пожаловался, что пиво теплое, и его жена сказала ему, что принесет пиво из холодильника.

— Ага!

— Вот именно «ага!». В ту минуту она просто источала мед. Братья вернулись в дом и уселись на террасе. Миссис Крейл и Анджела Уоррен принесли им пива.

Потом Анджела отправилась на берег моря купаться, Филип Блейк пошел с ней.

Мередит Блейк устроился на поляне, на скамейке. Поляна эта выходила как раз на Оружейный сад. Ему была видна сидевшая на бойнице мисс Грир и слышен разговор между нею и Крейлом. Мистер Мередит сидел и размышлял о пропавшем кониуме. Он очень беспокоился по этому поводу и не знал, как поступить. Эльза Грир увидела его и помахала рукой. Когда позвонили к ленчу, он спустился к калитке Оружейного сада, откуда вышла Эльза Грир, и они вместе вернулись в дом. Именно тогда он заметил, что Крейл выглядел довольно странно, но не придал этому значения. Крейл был из тех, кто никогда не болеет, поэтому никому и в голову не пришло, что с ним могло что-то случиться. С другой стороны, когда ему не писалось так, как он хотел, на него либо накатывал гнев, либо, наоборот, он впадал в депрессию. В такие моменты его старались не трогать и как можно меньше с ним общались. Мисс Грир и мистер Мередит Блейк именно так и сделали.

Что же касается остальных, то слуги были заняты работой по дому и приготовлением ленча, мисс Уильямс с утра не выходила из классной комнаты, проверяя тетради Анджелы, потом она тоже вышла на террасу и, сидя на воздухе, занималась починкой белья… Анджела Уоррен большую часть утра провела в саду — лазала по деревьям и рвала все, что попадалось под руку, а что вы хотите, пятнадцатилетняя девчонка! Сливы, кислые яблоки, недозрелые груши… После этого она вернулась в дом, а потом, как я уже сказал, пошла с Филипом Блейком к морю — искупаться перед ленчем.

Старший полицейский офицер Хейл сделал паузу.

— А теперь, — воинственно сказал он, — как по-вашему, есть во всей этой истории нечто, что могло бы указать на кого-то другого, а не на миссис Крейл?

— Нет, — сказал Пуаро.

— Вот видите.

В этих двух словах слышалось торжество.

— И тем не менее, — продолжал Пуаро, — я намерен добиться для себя полной ясности. Я…

— Что вы собираетесь делать?

— Я хочу наведаться к этим пятерым и услышать от каждого из них их собственную версию случившегося.

Старший полицейский офицер Хейл тяжело вздохнул.

— Вы сошли с ума! — сказал он. — Их версии никогда не совпадут. Неужто вы не понимаете, что в природе не существует свидетелей, способных воспринять одинаково те или иные события. Да еще когда прошло столько лет! Ведь память действует избирательно. Так что готовьтесь. Вы услышите пять версий пяти различных убийств.

— На это я и рассчитываю, — ответил Пуаро. — Это будет очень познавательно.

Глава 6 Первый поросенок пошел на базар…

Филип Блейк полностью соответствовал описанию Монтегю Деплича. Преуспевающий, общительный, явно себе на уме. Слегка располневший.

Эркюль Пуаро попросил принять его в половине седьмого вечера в субботу. Филип Блейк только что закончил партию в гольф и торжествовал победу, выиграв у противника пять фунтов. Так что он был настроен дружелюбно и был не прочь поболтать.

Эркюль Пуаро представился и объяснил, что ему нужно. На этот раз он не спешил объяснять истинную причину своего прихода. Речь шла, как он дал понять Блейку, о серии книг, посвященных знаменитым преступлениям.

— Господи, — нахмурился Филип Блейк, — кому это может быть нужно?

Эркюль Пуаро пожал плечами. Сегодня он всячески старался изображать из себя иностранца. Пусть к нему относятся свысока, но пусть и будут снисходительны.

— Публика любит такое чтение, — пробормотал он.

— Дикари, — отозвался Филип Блейк. Но сказано это было благодушно — без брезгливости и отвращения, которые проявил бы более щепетильный человек.

— Такова человеческая натура, — заметил, пожав плечами, Эркюль Пуаро. — Мы с вами, мистер Блейк, знаем жизнь, а потому не испытываем иллюзий насчет наших соплеменников. Большинство из них люди неплохие, но со своими слабостями.

— Я лично давно расстался с иллюзиями, — признался Блейк.

— Зато, говорят, вы рассказываете занимательные истории.

— А! — блеснул глазами Блейк. — Кстати, слышали эту?

Пуаро рассмеялся именно там, где следовало. История была не поучительной, но забавной.

Филип Блейк откинулся на спинку кресла, усевшись поудобнее, глаза его щурились от удовольствия.

Эркюлю Пуаро вдруг пришло в голову, что он выглядит как довольный жизнью поросенок. Первый поросенок пошел на базар…

Что представляет собой этот человек, Филип Блейк? Забот у него, по-видимому, особых нет. Преуспевает, доволен собой. Никаких укоров, угрызений совести, навязчивых воспоминаний о прошлом. Да, откормленный поросенок, который пошел на базар и накупил много товара…

А когда-то в молодости Филип Блейк, наверное, был совсем другим. Вероятно, даже красивым. Глаза, правда, могли бы быть чуть побольше и пошире расставлены — но в остальном вполне привлекательный молодой человек. Сколько ему сейчас? На вид где-то между пятьюдесятью и шестьюдесятью. Значит, на момент смерти Крейла ему было где-то под сорок. В ту пору он был, наверное, не так самодоволен, не занимал такое положение… получал от жизни не так много…

Не зная, с чего начать, Пуаро пробормотал:

— Вы, разумеется, понимаете мою ситуацию?

— Представьте себе, ни черта не понимаю. — Маклер выпрямился, взгляд его снова стал внимательным. — Чем я могу вам помочь? Вы ведь не писатель?

— Ни в коем случае. Я сыщик. — Столь сдержанный ответ был вовсе не в стиле Эркюля Пуаро.

— Ну конечно! Кто же не знает знаменитого Эркюля Пуаро!

Но в тоне его звучала насмешка. Филип Блейк был слишком истым англичанином, чтобы всерьез относиться к амбициям всяких иностранцев.

Своим приятелям он бы сказал:

— Экая продувная бестия! Может, женщинам он и сможет заморочить голову, но со мной подобные фокусы не пройдут!

И хотя Эркюль Пуаро был готов к столь ироничному восприятию собственной персоны, он вдруг ощутил гнев и обиду.

Самодовольный сноб, деляга! Его не удивило появление самого Эркюля Пуаро! Неслыханно!

— Я искренне польщен, — отнюдь не искренне сказал Пуаро, — что вы так хорошо меня знаете. Мои успехи, позвольте заметить, стали возможны главным образом благодаря психологии. Главное «почему?» — вот ключ к поведению человека. Сегодня, мистер Блейк, мир интересует именно психологический аспект совершенного преступления. Это раньше всех занимал, так сказать, романтический фактор. Громкие преступления обсуждались только под одним углом зрения — кто кого любил, кто кому изменил и прочее. В наши дни принято копать глубже. Люди с интересом читают о том, что доктор Криппен[104] убил свою жену, потому что она была крупной, рослой женщиной, а он — маленьким и невзрачным и в конце концов у него развился комплекс неполноценности. Они зачитываются об известной преступнице, которая совершила убийство потому, что до трех лет отец не обращал на нее никакого внимания. Нынче публика желает знать, по какой внутренней причине совершено то или иное преступление…

Слегка зевнув, Филип Блейк сказал:

— По-моему, причина большинства преступлений предельно ясна. Обычно это деньги.

— Нет, милейший сэр! — воскликнул Пуаро, — причина никогда не бывает предельно ясной! В этом-то все дело!

— И именно тут подключаетесь вы?

— И именно тут, как вы изволили выразиться, подключаюсь я! Возникла идея проанализировать ряд преступлений с точки зрения психологии. Психология — это моя стихия. Вот почему я во все это ввязался.

— Думаю, на весьма выгодных условиях? — ухмыльнулся Филип Блейк.

— Надеюсь. Очень надеюсь.

— Что ж, мои поздравления. А теперь, может быть, объясните, при чем тут я?

— С удовольствием. Речь идет о деле Крейлов, мосье.

Филип Блейк не то чтобы насторожился. Но сделался задумчив.

— Значит, дело Крейлов… — произнес он.

— Надеюсь, эта моя просьба не вызывает у вас неприятных ассоциаций, мистер Блейк? — встрепенулся Эркюль Пуаро.

— Никоим образом, — заверил его Филип Блейк. — Зачем портить себе нервы из-за того, что ты не в состоянии изменить? Процесс Кэролайн Крейл давно стал притчей во языцех. Любой желающий может залезть в архив и изучить его от и до, как говорится. И ничего с этим не поделаешь.

Хотя — буду откровенным — все это совсем мне не нравится. Эмиас Крейл был моим хорошим другом. Очень жаль, что теперь снова будут копаться в этой истории. Но чему быть — того не миновать…

— А вы философ, мистер Блейк.

— Это я-то? Просто я прекрасно понимаю, что помешать не смогу. В сущности, даже хорошо, что этим попросили заняться вас — можно быть уверенным хотя бы в объективности…

— Надеюсь, что мне удастся все сделать достаточно деликатно и не причинить никому беспокойства, — сказал Пуаро.

Филип Блейк громко, но невесело гоготнул.

— Забавно слышать это от вас.

— Уверяю вас, мистер Блейк, я сам в этом заинтересован. Поверьте, в этом деле для меня не имеют большого значения деньги. Я искренне хочу добраться до истины — воссоздать ситуацию, окунуться в те события, понять, что за ними стояло и каковы были чувства участников драмы.

— Не думаю, что этой как вы выражаетесь, драме предшествовали особые хитросплетения. Все было совершенно очевидно. Обычная ревность и ничего больше, — заметил Филип Блейк.

— Меня очень интересует, мистер Блейк, ваше мнение о случившемся.

— Мнение! Мнение! — вдруг с жаром повторил Филип Блейк, и лицо его побагровело. — Ну и словечко! Будто из протокола! Каким могло быть мое мнение, когда отравили моего друга, лучшего друга! А ведь если бы я был более расторопен, то сумел бы его спасти.

— Почему вы так считаете, мистер Блейк?

— На это есть причины. Полагаю, вы уже знакомы с обстоятельствами дела?

Пуаро кивнул.

— Отлично. В то утро мне позвонил мой брат Мередит. Он попал в переплет. Куда-то исчезла одна из его адских смесей, к тому же смертельно опасная. И как же поступил я? Сказал, чтобы он пришел, чтобы обстоятельно все обсудить. Решить, что нам делать. Вот и решили… До сих пор не могу понять, как это я, болван, не сообразил сразу, что дорога каждая минута. Мне следовало тут же предупредить Эмиаса: «Имей в виду — у Кэролайн яд, и вам с Эльзой надо быть начеку».

Блейк встал и начал нервно мерить шагами комнату.

— Господи боже, неужто вы думаете, что такое можно забыть. Ведь знал! И мог спасти, а проявил непростительное легкомыслие, предоставив Мередиту самому решать, что делать… Да, мог бы сообразить, что Кэролайн не остановят ни угрызения совести, ни сомнения! Раз уж она взяла этот яд, ясно было, что она пустит его в ход при первой же возможности. И уж конечно не станет дожидаться, когда обнаружится пропажа.

Я знал, знал, что Эмиасу грозит смертельная опасность, и ничего не предпринял!

— Вы напрасно казнитесь, мосье. У вас не было времени…

— Не было? — перебил его Блейк. — У меня была уйма времени. И полно возможностей. Я мог сразу к нему пойти, да. Хотя он бы, конечно, мне не поверил — Эмиас был не из тех, кого чем-то можно испугать. Он бы, разумеется, только махнул рукой. Что Кэролайн способна кого-то убить? Да он наверняка бы меня высмеял, это точно. Ну а потом я мог бы рвануть прямо к ней и с ходу: «Я знаю, что у тебя на уме. Учти: если Эмиас или Эльза будут отравлены, я приложу все усилия, чтобы тебя повесили». Она бы сразу пришла в себя. Да что там, я мог бы, черт возьми, просто позвонить в полицию. Было столько возможностей, а вместо этого я пошел на поводу у Мередита, который уговорил меня не горячиться, действовать осмотрительно. «Нам необходимо все как следует обговорить, удостовериться, кто взял яд…» Старый зануда — всю жизнь был тюфяком и мямлей! Ему крупно повезло, что он старший сын и ему перепало поместье. Если бы ему пришлось, как мне, крутиться, он бы всю жизнь был без пенни в кармане!

— А вы не думали, что яд мог взять кто-то еще? — спросил Пуаро.

— Ни секунды. Я сразу понял, что это Кэролайн. Я знал ее как облупленную.

— Что вы говорите? — пробормотал Пуаро. — Мне как раз очень важно знать, мистер Блейк, что представляла собой Кэролайн Крейл.

— На процессе она очень натурально изображала оскорбленную невинность, — злобно усмехнулся Филип Блейк. — Но это все игра.

— Какой же она была на самом деле?

Блейк снова уселся.

— Вам непременно хочется это знать? — сурово спросил он.

— Мне необходимо это знать.

— Тогда извольте. Кэролайн была дрянью. Дрянью до мозга костей. Но ей не откажешь в обаянии. Была в ней особая мягкость, которая так подкупает. Она казалась хрупкой и беспомощной, и всем всегда хотелось ее защитить, помочь… Я люблю почитать что-нибудь историческое, знаете ли. Так вот, у нее было много общего с Марией Стюарт[105]. Такая вся добренькая, несчастненькая, такая очаровательная, а копните поглубже — холодная, расчетливая интриганка, замыслившая убийство Дарили[106] и пытавшаяся увильнуть от ответа. Вот и Кэролайн была такой же — холодной и расчетливой. А вся ее доброта — абсолютная фальшь.

Вам не говорили — на процессе это было упомянуто как-то вскользь, но эпизод весьма красноречивый, — что она сделала со своей младшей сестрой? Кэролайн всегда была ревнивой, с самого детства. Ее мать вышла замуж вторично, и с появлением Анджелы все внимание и любовь были обращены на нее, на маленькую. Кэролайн не могла этого стерпеть. Она попыталась убить сестренку — кажется, ударила ее кочергой! К счастью, та выжила. Но сам поступок говорит о многом.

— Безусловно.

— Вот что такое настоящая Кэролайн. Ей всегда и во всем надо было быть первой. Быть на вторых ролях — этого она не могла пережить. Был в ней холодный эгоизм и предрасположенность к крайностям, вплоть до совершения убийства.

Она казалась импульсивной, но на самом деле все умела просчитывать. Когда она — ведь совсем еще молоденькой! — гостила в Олдербери, то сразу смекнула, на кого стоит делать ставку. Собственных денег у нее не было, а потому я в ее расчеты не входил — младший сын, которому ничего не обломится, который сам должен будет зарабатывать на хлеб. Забавно, не правда ли? Ведь сейчас я мог бы, пожалуй, купить Мередита и Крейла, будь он жив, со всеми потрохами! Некоторое время она присматривалась к Мередиту, но в конце концов решила прибрать к рукам Эмиаса. Эмиасу предназначалось Олдербери, и, хотя доходов от поместья было немного, это ее не смущало: она поняла, что он необычайно талантлив. И что со временем он будет неплохо зарабатывать живописью.

Она не ошиблась. К нему очень скоро пришло признание. Он не сделался модным художником — но талант его был признан, и картины хорошо раскупались. Вам доводилось видеть его картины? У меня есть одна. Пойдемте, я вам покажу.

Он провел Пуаро в столовую.

— Вот, пожалуйста. Картина Эмиаса.

Пуаро молча разглядывал картину, висевшую на левой стороне комнаты. Он был поражен тем, как можно препарировать самый обычный предмет волшебной силой таланта. На полированном столе красного дерева стояла ваза с розами. Казалось бы, донельзя избитый сюжет. Как же Эмиасу Крейлу удалось заставить розы полыхать буйным пламенем, почти непристойно чувственным? Блики этого пламени, словно и вправду, трепетали на полировке стола. Чем объяснить то изумление, которое вызывала картина? Ибо она была изумительна. Пропорции стола, наверное, повергли бы старшего полицейского офицера Хейла в отчаяние. Он принялся бы утверждать, что роз такой формы и такого цвета не бывает. А потом гадал бы, чем ему не угодили эти розы и почему его так раздражает этот чинный круглый стол из дорогого красного дерева.

— Удивительно, — с легким вздохом пробормотал Пуаро.

Блейк повел его обратно в кабинет.

— Я сам никогда особо не разбирался в искусстве и никогда им не интересовался. Но на эту картину мне почему-то хочется смотреть снова и снова не отрывая глаз. Сам не пойму, в чем здесь дело… Она такая… такая настоящая, — добавил он.

Пуаро энергично закивал головой.

Блейк предложил гостю сигарету и закурил сам.

— И такой художник, написавший эти розы, «Женщину, готовящую коктейль», создавший потрясающее «Рождество Христово», был на самом взлете своего таланта загублен мстительной, злобной ведьмой!

Он помолчал.

— Вы можете сказать, что я чересчур резок, что я несправедлив к Кэролайн. Да, в ней было много шарма, думаете, я этого не замечал? Но я знал, я всегда знал, какова ее истинная натура. Эта женщина, мосье Пуаро, была воплощением зла. Беспощадная, безжалостная хищница!..

— Но мне говорили, что в семейной жизни миссис Крейл приходилось сталкиваться с постоянными обидами?

— Ну да, она же не стеснялась все выкладывать — всем подряд. Вечная мученица! Бедняга Эмиас! Это его семейная жизнь была сплошным адом — или, скорей, была бы адом, не будь он человеком особой породы. Его талант служил ему защитой. Когда он писал, ему ни до чего не было дела и ни до кого. Он забывал про Кэролайн, про ее постоянные придирки, про бесконечные их ссоры и размолвки. Как вам, наверное, известно, не проходило и недели, чтобы не грянул очередной скандал. Ей эти стычки были в радость. Поднимали настроение, что ли. Давали выход эмоциям. Как только она его не оскорбляла, какими эпитетами не награждала, а потом словно ничего не было: буквально мурлыкала при его появлении, как гладкая, откормленная кошка. Ему же эти скандалы столько крови попортили… Он жаждал тишины и покоя. Такому человеку, как он, вообще не следовало жениться — ну не был он создан для семейного очага. У таких артистичных натур должны быть исключительно романтические отношения, но отнюдь не семейные узы. Они мешают полному раскрытию их индивидуальности.

— Он с вами об этом говорил?

— Он знал, как я ему предан. И понимал, что я сам все вижу. Он не жаловался. Не таким он был человеком. Порой у него вырывалось: «Будь они прокляты, эти женщины!» Или: «Никогда не женись, старина. Это что-то вроде ада на земле».

— Вы знали про его увлечение мисс Грир?

— О да, по крайней мере, я видел, как это начиналось. Он сказал мне, что познакомился с изумительной девушкой. Она совсем не такая, сказал он, как прежние его симпатии. Признаться, я не придал особого значения этим его словам: Эмиас слишком часто встречал «необыкновенных женщин». А уже через месяц смотрел на вас непонимающими глазами и не мог вспомнить, о ком, собственно, идет речь. Но Эльза Грир действительно была не похожа на других. Я понял это, когда приехал в Олдербери. Она его заарканила и явно не собиралась выпускать. Бедняга плясал под ее дудку.

— Значит, Эльза Грир вам тоже не нравилась.

— А чему там было нравиться? Такая же хищница. Она хотела, чтобы Крейл принадлежал ей и душой, и телом.

И все-таки она, по-моему, подходила ему больше Кэролайн. Будь он ее мужем, она бы предоставила ему полную свободу. Или он бы ей быстро надоел и она нашла бы себе кого-нибудь другого. Бежать ему надо было от всех этих баб — от них у него были одни неприятности.

— Но он, по-видимому, делать этого не торопился.

— Глупец, вечно он впутывался в какие-то интрижки, — вздохнул Филип Блейк. — Но в действительности женщины мало что значили в его жизни. Только две стали, в этом смысле, исключением — его благоверная Кэролайн и эта настырная Эльза.

— А ребенка он любил? — спросил Пуаро.

— Анджелу? Мы все ее любили. Славная девчушка. Не капризная, любила всякие проделки. Гувернантка только за голову хваталась. Эмиас ее очень любил, но порой она переходила все границы, и тогда он жутко на нее злился. Тут же вмешивалась Кэролайн, всегда защищавшая свою сестру, и Эмиас просто свирепел… Он терпеть не мог, когда все они выступали против него единым фронтом. В доме вообще было черт знает что… Эмиас ревновал Кэролайн к Анджеле, которая была для нее на первом месте и ради которой она была готова каждому перегрызть глотку. Анджела тоже ревновала Кэро к Эмиасу и постоянно бунтовала, ее не устраивали его властный тон и манера обращения. Это он надумал отправить ее осенью в школу, и она была в ярости. Не потому, что ей не хотелось ехать в школу, по-моему, она была вовсе даже не против, ее злило, что Эмиас решил все сам, даже с нею не поговорив. И она всячески старалась ему досадить. Однажды сунула ему в постель штук десять слизняков… Но я считаю, что Эмиас был прав. Пора ей было приучаться к дисциплине. Мисс Уильямс была прекрасной гувернанткой, но даже она не могла с ней справиться. — Он умолк.

— Все это очень любопытно, — сказал Пуаро, — но я имел в виду его собственную дочь.

— А, вы про малышку Карлу? Ее тоже все обожали. И Эмиас, когда был в настроении, с удовольствием с ней возился. Но его привязанность к девочке ни в коем случае не помешала бы ему жениться на Эльзе, если вас интересует этот момент. Он все же не настолько ее любил.

— А Кэролайн Крейл была очень привязана к ребенку?

Легкая судорога исказила лицо Филипа.

— Не могу сказать, что она была плохой матерью. Нет, не могу. Единственное…

— Да, мистер Блейк.

— Да, это до сих пор вызывает боль в моем сердце, — с горечью отозвался Филип, — мысль о Карле… При каких трагических обстоятельствах началась, по существу, ее жизнь! Ее сплавили за границу к двоюродной сестре Эмиаса. Я надеюсь, очень надеюсь, что ей и ее мужу удалось скрыть от девочки правду.

Пуаро покачал головой.

— Правда, мистер Блейк, имеет обыкновение выплывать наружу… Даже спустя годы.

— Не уверен, — пробормотал маклер.

— В интересах истины, мистер Блейк, — продолжал Пуаро, — я хочу попросить вас кое-что сделать.

— Что именно?

— Я хочу попросить вас подробно описать все события, происходившие в ту пору в Олдербери. То есть все события, связанные как с самим убийством, так и с сопутствующими ему обстоятельствами.

— Но разве можно спустя столько лет все упомнить? Тем более в деталях и в должной последовательности?

— Почему же нет?

— Потому что прошло слишком много времени.

— Именно по прошествии лет в памяти остается самое главное, а все несущественные детали улетучиваются.

— Вы хотите получить общее изложение фактов?

— Ни в коем случае. Мне нужно подробное, добросовестное описание всех событий в том порядке, в каком они происходили, и всех бесед, которые вы в состоянии припомнить.

— А что, если я ошибусь?

— Постарайтесь изложить так, как вам это помнится. Конечно, кое-что уже забылось, но это неизбежно и тут уж ничего не поделаешь.

Блейк с любопытством смотрел на него.

— А зачем все это? В полицейских архивах вы найдете более тщательное изложение фактов.

— Нет, мистер Блейк. Меня интересует психология. Мне нужны не столько факты, сколько ваш собственный ход мыслей. Ваша собственная память поможет вам восстановить ход событий и сопоставить факты. Возможно, были какие-нибудь на первый взгляд малозначительные эпизоды либо кем-то сказанные слова, которые мне никогда не найти в полицейских досье и о которых вы никогда прежде не упоминали — то ли по причине кажущейся их малозначимости, то ли просто не хотели предавать гласности…

— А эти мои мемуары будут опубликованы? — резко спросил Блейк.

— Ни в коем случае. Ознакомлюсь только я один. Они помогут мне прояснить картину. Психологическую.

— И вы не будете ничего цитировать без моего согласия?

— Разумеется, нет.

— Хм, — задумался Филип Блейк, — но я очень занят, мосье Пуаро.

— Я прекрасно понимаю, что это потребует времени и сил. Я оплачу вам сей опус. В разумных пределах.

Последовала пауза.

— Нет, — вдруг выпалил Филип Блейк, — если уж я соглашусь, то абсолютно бескорыстно.

Значит, возьметесь?

— Помните, я ведь могу и что-то перепутать, — предупредил Филип Блейк.

— Это вполне естественно.

— В таком случае я с удовольствием это сделаю. По-моему, я обязан это сделать… в память об Эмиасе Крейле.

Глава 7 Второй поросенок забился в амбар…

Эркюль Пуаро никогда не позволял себе пренебрегать тактическими моментами.

Он тщательно продумал тактику общения с Мередитом Блейком. Мередит Блейк, не сомневался он, по натуре совсем не таков, как Филип Блейк, и его никоим образом нельзя брать штурмом. Тут следовало действовать не спеша.

Эркюль Пуаро знал, что есть только один верный способ проникнуть в эту цитадель. Рекомендательные письма. Причем письма эти ни в коем случае не должны быть написаны его коллегами из соответствующих ведомств. К счастью, за долгие годы своей работы Эркюль Пуаро обрел друзей буквально повсюду. В том числе и в Девоншире. Он стал вспоминать, кто бы ему мог быть там полезен. И нашел двух общих с мистером Мередитом Блейком знакомых. В общем, явился к нему во всеоружии: одно письмо было написано леди Мэри Литтон-Гор, небогатой, но благородного происхождения вдовой, ведущей весьма уединенный образ жизни, второе — адмиралом в отставке, семья которого проживала в Девоншире уже на протяжении четырех поколений.

Мередит Блейк принял Пуаро в состоянии некоторого замешательства.

Последнее время, чувствовал он, слишком многое в жизни изменилось. Например, когда-то частные сыщики были только частными сыщиками, которые либо охраняли подарки на деревенских свадьбах, либо распутывали какое-нибудь грязное дельце.

Но вот что пишет леди Мэри Литтон-Гор: «Эркюль Пуаро — мой старый и близкий друг. Убедительно прошу вас оказать ему посильную помощь». А Мэри Литгон-Гор никак нельзя заподозрить в дружбе с вульгарным частным сыщиком.

И адмирал Кроншо тоже его рекомендует: «Отличный малый, превосходно соображает. Буду признателен, если вы сочтете возможным посодействовать в его расследовании. Очень колоритная личность, может рассказать немало занимательного».

И вот он явился. Ну и тип! Дурацкий костюм, ботинки на пуговичках, немыслимые усы! Явно не его, Мередита Блейка, поля ягода. Сразу видно, что не охотник и не картежник. Иностранец, одним словом.

Посмеиваясь про себя, Эркюль Пуаро с легкостью читал его мысли.

Надо сказать, как только поезд доставил Эркюля Пуаро в Вест-Кантри, он почувствовал знакомый азарт… Теперь он собственными глазами увидит место, где когда-то разыгралась трагедия.

Именно здесь, в Хэндкросс-Мэноре, жили два брата, отсюда они ходили в Олдербери, в гости к юному Эмиасу Крейлу, где так приятно было провести время, поиграть в теннис, пообщаться с девушкой по имени Кэролайн. Именно отсюда Мередит отправился в Олдербери в то роковое утро. Шестнадцать лет назад… Эркюль Пуаро с любопытством посмотрел на человека, который, в свою очередь, вежливо, но с явной опаской взирал на него.

Мередит Блейк был именно такой, каким представлял его Пуаро: типичный сельский джентльмен, довольно стесненный в средствах, любитель охоты и спортивных игр.

Поношенный твидовый пиджак, обветренное, немолодое уже, но приятное лицо, выцветшие голубые глаза, безвольный рот, чуть встопорщенная щеточка усов. Да, человек совсем другого склада, чем его брат. Держался он несколько неуверенно, мыслительный процесс протекал у него как-то вяло. Казалось, будто с годами ритм его жизни становился все более заторможенным, в то время как у его брата, наоборот, ускорялся.

Пуаро сразу сообразил, что Мередита Блейка нельзя торопить. Размеренность сельской жизни проникла в его кровь и плоть.

Выглядел он много старше своего брата, хотя, по словам мистера Джонатана, разница между ними составляла всего лишь пару лет.

Эркюль Пуаро похвалил себя за то, что выбрал верную тактику, чтобы подступиться к этому на первый взгляд неприступному англичанину. И самому изображать англичанина сейчас тоже было незачем. Нет, лучше побыть иностранцем, Истинным иностранцем, — и тогда к тебе будут гораздо снисходительнее. «Эти иностранцы плохо разбираются в наших порядках. Например, перед завтраком протягивают руку, чтобы поздороваться. Тем не менее вроде бы он вполне пристойный человек».

Пуаро решил произвести именно такое впечатление. Они по-светски побеседовали о леди Мэри Литтон-Гор и адмирале Кроншо. Были упомянуты и другие имена. К счастью, Пуаро был знаком с чьим-то кузеном и встречался с чьей-то золовкой. Он заметил, как глаза сквайра тут же потеплели. Ну ясно. «Этот иностранец, по-видимому, вращается среди приличных людей».

Очень скоро Пуаро ловко перешел к цели своего визита. Легко преодолел неизбежный протест. Эта книга — увы! — должна быть написана. Мисс Крейл — мисс Лемаршан, как ее зовут теперь, — просит его быть редактором. Факты, к сожалению, стали достоянием общественности. Но можно сделать так, чтобы душераздирающие подробности были опущены. Ранее, добавил Пуаро, ему уже приходилось использовать свое влияние, дабы избежать пикантных откровений в мемуарах одного лица.

Мередит Блейк побагровел от гнева. Руки его дрожали, когда он набивал трубку. Чуть заикаясь, он сказал:

— Отвратительно, ужасно отвратительно снова копаться в том, что случилось шестнадцать лет назад! Почему не оставить все как есть?

— Я с вами совершенно согласен, — сказал Пуаро, пожимая плечами. — Но что поделать? На такие вещи есть спрос. И любой имеет право восстановить в памяти людей то самое преступление со всевозможными комментариями.

— Какое безобразие!

— Увы, мы живем в отнюдь не щепетильном веке… — пробормотал Пуаро. — Вы не представляете, мистер Блейк, сколько неприятных публикаций мне удалось, скажем так, смягчить. Я готов сделать все, что в моих силах, чтобы пощадить чувства мисс Крейл.

— Малышка Карла! Эта девчушка уже стала взрослой женщиной! Просто не верится! — пробормотал Мередит Блейк.

— Время летит быстро, не так ли?

— Чересчур быстро, — вздохнул Мередит Блейк.

— Как вы убедились из письма мисс Крейл, — сказал Пуаро, — она поставила себе целью узнать как можно больше о тех печальных событиях.

— Зачем? Зачем все снова ворошить? — недоумевал Мередит Блейк. — Не лучше ли оставить все как есть?

— Вы это говорите, мистер Блейк, потому что слишком хорошо знаете, как все это было. Мисс Крейл же ничего не помнит. Вернее сказать, она знает о случившемся только из официальных документов.

— Ах да, я и забыл, — поморщился Мередит Блейк. — Бедная девочка. Каково ей сейчас! Какой это кошмар — узнать всю правду! Да еще из этих бездушных, сухих судебных отчетов.

— Истину, — заметил Эркюль Пуаро, — невозможно определить только по судебным протоколам. Многое остается за пределами этих документов, причем весьма существенное. Ощущения, чувства, характеры участников драмы, смягчающие вину обстоятельства…

Он умолк, и его собеседник тотчас подхватил умело брошенную ему реплику:

— Смягчающие вину обстоятельства! Вот именно. Именно в этом случае их было более чем достаточно! Эмиас Крейл был давним моим приятелем — наши семьи дружат уже несколько поколений, — но, честно говоря, его поведение было возмутительным. Конечно, он был художником, и, по-видимому, этим все можно объяснить. Он позволял себе бесконечные романы, да и вообще такие поступки, какие не придут в голову приличному человеку.

— Ваше последнее замечание крайне интересно, — сказал Эркюль Пуаро. — Но я что-то не совсем понимаю, ведь воспитанный светский человек никогда не станет хвастаться своими любовными связями.

Худое лицо Блейка, на котором словно застыло недоумение, вдруг оживилось.

— Да, — согласился он, — но в том-то и штука, что Эмиас был человеком, скажем так, нетипичным! Он был художником, и искусство было для него превыше всего. Я никогда не понимал и сейчас не понимаю эти так называемые художественные натуры. Крейла, правда, я в чем-то понимал — наверное, потому, что знал его всю жизнь. Его родители ничем не отличались от моих родителей. Во многом Крейл был как все из людей нашего круга. Но как только что-либо затрагивало его обожаемое искусство, плевать ему было на общепринятые стандарты. Учтите — он не был балующимся рисованием аристократом. Он был ярким художником. Некоторые считают его даже гением. Может, они и правы. Но именно поэтому он и был, так сказать, человеком неуравновешенным. Когда он писал картину, все остальное для него переставало существовать, ничто не могло ему помешать. Он жил как во сне. Работа завладевала всей его сущностью. И только когда картина была закончена, он приходил в себя и начинал жить обычной жизнью.

Он вопросительно взглянул на Пуаро, и тот в ответ ему кивнул.

— Я вижу, вы меня понимаете. Вдохновение. Вот почему возникла та драматическая ситуация. Он был влюблен в эту девушку. Хотел на ней жениться. Был готов ради нее оставить жену и ребенка. Он писал ее портрет и был полностью поглощен работой. Все прочее перестало для него существовать. Он никого не видел. И ему даже в голову не приходило, что сложившаяся ситуация была невыносимой для обеих женщин.

— А они его понимали?

— Отчасти. Эльза, по-моему, понимала. Она восхищалась им как художником. Но положение у нее, естественно, было нелегким. Что же касается Кэролайн…

Он умолк.

— Что же касается Кэролайн… — напомнил Пуаро.

— Кэролайн… Я всегда… Я всегда очень любил Кэролайн. Было время, когда… когда я мечтал жениться на ней. Но это чувство вскоре было в корне пресечено. Тем не менее я навсегда остался, если можно так выразиться, преданным ей.

Пуаро задумчиво кивнул. Это старомодное выражение весьма точно отражало сущность его собеседника. Мередит Блейк был из тех мечтателей, которые с радостью готовы посвятить себя предмету своей романтической привязанности. Из тех, кто будет беззаветно служить даме сердца, не надеясь на взаимность. Да, все это очень соответствовало его натуре.

— Вас, должно быть, — тщательно подбирая слова, сказал Пуаро, — возмущало подобное отношение к ней?

— Да. Очень. Я даже попытался поговорить с Крейлом по этому поводу.

— Когда же это произошло?

— Накануне трагедии. Они пришли ко мне на чай. Я отозвал Крейла в сторону и… высказался. Помню, я даже сказал, что это несправедливо по отношению к ним обеим.

— Что же, вы так и сказали?

— Да. Видите ли, мне казалось, что он этого не понимал.

— Вполне возможно.

— Я объяснил ему, что своим поведением ставит Кэролайн в исключительно сложное положение. Если он намерен жениться на этой девушке, то незачем было приводить ее в дом, где находится Кэролайн. Терпеть подобное оскорбление, сказал я, выше ее сил.

— И что же он ответил? — с любопытством спросил Пуаро.

— «Ничего, проглотит», — с отвращением процитировал Мередит Блейк.

Эркюль Пуаро поднял брови.

— Не очень-то достойный ответ, — заметил он.

— По-моему, просто гнусный. Я разозлился и сказал, что, если ему наплевать на жену и на то, что он заставляет ее страдать, тогда как быть с девушкой? Неужто он не понимает, в какое гадкое положение ставит и ее? Он ответил, что и Эльза это проглотит. И добавил: «Ты, Мередит, по-видимому, не понимаешь, что я пишу свою лучшую картину. Это шедевр. И двум ревнивым, сварливым бабам не удастся мне в этом помешать, черт побери!»

Убеждать его было бесполезно. Я сказал, что он утратил всякое чувство приличия. Работа, сказал я, это еще не все. И тут он меня перебил: «Для меня — все».

Я никак не мог успокоиться. Заявил, что его отношение к Кэролайн просто отвратительно. Что она с ним несчастна. Он ответил, что знает это и очень сожалеет. Сожалеет! «Я знаю, Мерри, — сказал он, — ты мне не поверишь, но это правда. Я знаю, что из-за меня Кэролайн очень несчастна. Но она — святая и с достоинством несет свой крест. Ведь когда она выходила замуж, она знала, на что идет. Я не скрывал от нее, что я законченный эгоист, к тому же падкий до женщин».

Тогда я стал уговаривать его не разводиться. Чтобы он подумал о ребенке. Могу понять, сказал я, что такая девушка, как Эльза, способна заставить мужчину потерять голову, но что даже ради нее он обязан покончить с создавшимся положением. Она еще совсем молода. Она вступила с ним в отношения, не подумав, чем это может кончиться. Неужто он не в силах порвать с ней и вернуться к жене?

— И что же он ответил?

— Ничего, — сказал Блейк. — Он вроде бы смутился. Похлопал меня по плечу и сказан: «Хороший ты малый, Мерри, только чересчур чувствительный. Подожди, пока я закончу картину, и тогда ты поймешь, что я имел право пренебречь всем остальным». «Черт бы побрал твою картину!» — не смог удержаться я. А он усмехнулся и сказал, что даже стараниями всех психопаток Англии это вряд ли случится. Тогда я сказал, что было бы куда пристойней скрыть все от Кэролайн, пока он не закончит работу над картиной. Это не моя вина, ответил он. Эльза сказала ей. Зачем, спросил я. Ей взбрело в голову, ответил он, что иначе я могу не уйти от Кэролайн. Она хотела ясности и определенности. Ну, разумеется, отчасти ее можно понять. Как бы дурно она себя ни вела, она по крайней мере отстаивала свои интересы.

— Подобная честность только добавляет боли и горя, — заметил Эркюль Пуаро.

Мередит Блейк недоверчиво посмотрел на него. Ему не очень понравилось последнее замечание Пуаро.

— Во всяком случае, это было крайне тяжкое для всех нас время, — вздохнул он.

— И единственный, кто, по-видимому, этого не замечал, был сам Эмиас Крейл, — сказал Пуаро.

— Ну да. А все потому, что был законченным эгоистом. Помню, как перед тем, как отойти от меня, он усмехнулся и сказал: «Не беспокойся, Мерри. Все вернется на круги своя!»

— Безумец, — пробормотал Пуаро.

— Он был повесой и никогда не относился к женщинам всерьез. Мне следовало бы предупредить его, что Кэролайн дошла до ручки, — признался Мередит Блейк.

— Она сама вам об этом сказала?

— Не то чтобы сказала, но я никогда не забуду ее лица в тот день. Бледное и напряженное от какого-то искусственного веселья. Она без умолку говорила и смеялась. Но в ее глазах были такие боль и отчаяние, каких я никогда не видел. Благородное создание.

Эркюль Пуаро несколько секунд молча смотрел на него. Неужто человек, сидящий напротив, не понимает, как дико звучат его слова. Назвать благородной женщину, которая на следующий день хладнокровно отравила своего мужа? И это с его-то взглядами на жизнь.

Мередит Блейк разговорился. Окончательно преодолев подозрительность и неприязнь к «этому иностранцу». Эркюль Пуаро умел слушать. А для людей вроде Мередита Блейка возможность пережить заново какое-то событие из своего прошлого всегда в удовольствие. Сейчас он рассказывал больше самому себе, нежели своему гостю.

— Мне следовало бы кое-что заподозрить. Ведь Кэролайн сама выспрашивала меня о травах. Это мое хобби. Я с давних пор увлекаюсь работами старых английских травников. Существует множество трав, которые когда-то использовались в медицине, а теперь исчезли из фармакопеи[107]. А ведь простой отвар способен творить чудеса. Половину больных можно было бы поставить на ноги без врача. Французы это понимают у них есть первоклассные tisanes[108]. — Он вошел в азарт. — Вот, например, чай из одуванчиков. Превосходная штука. Или настойка из шиповника — на днях я где-то прочитал, что она становится модной у наших медиков. О да, я получаю массу удовольствия, колдуя над своими отварами. Растения надо вовремя собрать, высушить, вымочить, да там столько всего… Иногда я даже собираю их только в полнолуние или точно во время, предписанное старинными книгами. В тот день, помнится, я прочел моим гостям целую лекцию о болиголове крапчатом. Он цветет раз в два года. Ягоды надо собирать до того, как они начали желтеть. Из них получается кониум — лекарственная настойка, которой сейчас уже никто не пользуется, по-моему, она даже не упоминается в последнем лекарственном справочнике, но она очень полезна при коклюше, а также при астме…

— Вы рассказывали им обо всем этом у себя в лаборатории?

— Да. Я показал им различные настойки, например настойку валерьяны, и объяснил, почему ее так любят кошки, стоит им однажды ее понюхать. Затем они спросили у меня про ядовитый паслен, и я рассказал им про белладонну[109] и атропин[110]. Их это очень заинтересовало.

— Их? Кого вы имеете в виду?

Мередит Блейк удивился — он совсем забыл, что его гость не был на тогдашней его лекции.

— Да всех. Кто же там был? Филип, Эмиас и, разумеется, Кэролайн. А еще Анджела и Эльза Грир.

— Больше никого?

— По-моему, нет. Нет, никого, точно никого. — Блейк с любопытством посмотрел на Пуаро. — А кто еще там мог быть?

— Возможно, гувернантка…

— А, понятно. Нет, ее в тот день с ними не было. Забыл, как ее звали. Славная женщина. Очень трепетно относилась к своим обязанностям. Анджела, по-моему, доставляла ей немало хлопот.

— Чем?

— Вообще-то она была неплохой девчушкой, но порой становилась неуправляемой. Часто устраивала разные шуточки. Один раз, когда Эмиас был увлечен работой, она сунула ему за шиворот слизняка. Он вскочил как ужаленный. Ругал ее на чем свет стоит. Именно после этого случая он стал настаивать на ее отъезде в частную школу.

— В частную школу?

— Да. Я не хочу сказать, что он ее не любил, просто порой он от нее уставал. К тому же, я думаю, всегда думал…

— Да?

— Что он немного ревновал. Кэролайн была просто рабыней у Анджелы. Для нее прежде всего существовала Анджела, а потом уж все остальные. И Эмиас, естественно, был этим недоволен. У Кэролайн были свои причины так относиться к сестре. Мне не хотелось бы касаться подробностей, но…

— Причина была одна, — перебил его Пуаро, — Кэролайн Крейл не могла простить себя за то, что нанесла когда-то девочке увечье.

— Так вам и это известно! — воскликнул Блейк. — Я не хотел об этом говорить. Зачем ворошить прошлое? Да, именно это, по-моему, было причиной чрезмерного ее баловства. Кэролайн, по-видимому, всеми силами хотела искупить свою вину.

Пуаро задумчиво кивнул.

— А что Анджела? Она затаила обиду на свою сводную сестру?

— О нет, ни в коем случае! Анджела очень любила Кэролайн. Она никогда не вспоминала о случившемся, я уверен. Просто Кэролайн сама не могла себя простить.

— Анджела не возражала против отъезда в школу?

— Нет. Правда, она жутко злилась на Эмиаса. И Кэролайн ее поддерживала, но Эмиас был непреклонен. Надо сказать, несмотря на свой буйный нрав, Эмиас был во многих отношениях легким человеком. Но уж когда он по-настоящему что-то решил, лучше было ему не перечить. В общем, Кэролайн с Анджелой — обе — получили тогда от него хороший нагоняй.

— И когда же ей предстояло отправиться в школу?

— В начале осени. Я помню, они уже начали ее собирать. По-моему, не случись трагедии, она бы уехала буквально через несколько дней. В то утро шел разговор о том, что ей взять с собой.

— А гувернантка? — спросил Пуаро.

— Что именно вас интересует?

— Как она отнеслась к этой идее? С отъездом мисс Анджелы она лишалась работы, не так ли?

— Пожалуй, да. Правда, она давала уроки и маленькой Карле, но той было — сколько? — лет шесть, наверное. У нее была няня. Они не стали бы держать мисс Уильямс ради малышки. Точно — ее фамилия была Уильямс. Вот ведь, вспомнил…

— Да, конечно. Вы ведь сейчас возвратились в прошлое. И в памяти оживают целые сцены, отдельные фразы, жесты, выражения лиц, верно?

— Отчасти да, — задумчиво отозвался Мередит Блейк. — Но в то же время есть и какие-то провалы… Целые куски… Например, я помню, какой испытал шок, узнав, что Эмиас намерен уйти от Кэролайн, но не могу вспомнить, кто мне об этом сказал — он или Эльза? Я помню, как ругался с Эльзой, пытался доказать ей, что они поступают мерзко. Но она только презрительно рассмеялась мне в лицо и заявила, что я чересчур уж старомодный. Я и вправду, наверное, старомоден, но все-таки убежден, что я был прав. У Эмиаса были жена и ребенок — и ему не следовало от них уходить.

— Но мисс Грир считала такую точку зрения устаревшей.

— Да. Однако не забывайте, что шестнадцать лет назад на развод смотрели не так, как нынче. Тем не менее Эльза была девицей суперсовременной, она старалась идти в ногу с модными веяниями. Она считала, что, если муж и жена не слишком счастливы в браке, им лучше развестись. Эмиас и Кэролайн вечно ссорятся, говорила она, а ребенку, мол, гораздо полезней жить в атмосфере гармонии.

— Однако ее доводы вас не убедили.

Мередит Блейк опять задумался.

— Меня не оставляло ощущение, что на самом деле она не знает, о чем говорит. Она как попугай повторяла чужие слова, вычитанные ею из книг или услышанные от подруг. Порой она, как ни странно, вызывала жалость. Такая юная и такая самоуверенная. — Он помолчал. — Есть в молодых что-то, мосье Пуаро, вызывающее к ним жалость.

Эркюль Пуаро с интересом посмотрел на него.

— Я понимаю, что вы имеете в виду.

Блейк продолжал, убеждая скорей самого себя, нежели Пуаро:

— Поэтому я и решил поговорить с Крейлом. Он был почти на двадцать лет старше Эльзы. Она годилась ему в дочери!

— Увы, в таких случаях это бесполезно, — пробормотал Пуаро. — Когда человек отважился на что-то, в особенности если в этом замешана женщина, отговорить его нелегко.

— Совершенно верно, — не без горечи согласился Мередит Блейк. — Мое вмешательство ни к чему не привело. Но, честно говоря, я не очень-то умею убеждать и никогда не умел.

Пуаро окинул его быстрым взглядом. По этой нотке горечи он распознал неудовлетворенность собой, болезненную реакцию человека, страдающего комплексом неполноценности. И мысленно признал справедливость слов его брата Филипа. Мередит Блейк был абсолютно не способен отговорить кого-то от чего бы то ни было. Его самые благие советы всегда отвергаются — снисходительно, без раздражения, но тем не менее решительно. В них нет должного напора и силы убеждения. Мередиту Блейку действительно невозможно было кого-либо в чем-то убедить.

— У вас по-прежнему есть лаборатория, где вы готовите целебные снадобья и настойки? — спросил Пуаро, пытаясь уйти от болезненной темы.

— Нет, — резко, чуть ли не с ужасом, ответил Мередит Блейк. Лицо его вспыхнуло, и он торопливо принялся объяснять: — Я бросил все свои травы и ликвидировал лабораторию. После того, что произошло, разве я мог продолжать свои опыты? По правде говоря, значительная доля вины лежит, можно сказать, на мне.

— Вы слишком впечатлительны, мистер Блейк.

— Разве вы не понимаете? Если бы я не собирал эти проклятые травы, если бы так с ними не носился, если бы не демонстрировал их в тот день своим гостям… Правда, мне и в голову не приходило… Я никогда не думал, что мог нечаянно…

— Я в этом и не сомневаюсь.

— А я болтал и болтал, довольный тем, что сразил всех своими знаниями. Самовлюбленный тщеславный кретин. Я рассказал им про кониум. Я даже — идиот! — повел их в библиотеку и прочел отрывок из «Федона»[111], в котором описывается смерть Сократа[112]. Прекрасное творение — я всегда им восторгался. С тех пор этот отрывок не выходит у меня из головы.

На бутылке с кониумом нашли отпечатки чьих-нибудь пальцев? — спросил Пуаро.

— Только ее.

— Кэролайн Крейл?

— Да.

— А ваши?

— Нет. Я не трогал ее. Только указал рукой.

— Но раньше-то вы наверняка притрагивались к ней?

— Конечно, но время от времени я протирал бутылки. Слуг я в лабораторию не пускал. Как раз дней за пять до случившегося я их все и протер.

— Вы держали лабораторию закрытой?

— Постоянно.

— Когда же Кэролайн Крейл отлила кониум из бутылки?

— Она вышла тогда последней, — помешкав, ответил Мередит Блейк. — Я помню, мне даже пришлось позвать ее, и она почти выбежала оттуда. Щеки у нее раскраснелись, глаза были широко распахнуты, взгляд — возбужденный. О господи, я прямо вижу ее перед собой.

— Довелось ли вам в тот день с ней беседовать? — спросил Пуаро. — Я имею в виду, обсуждали ли вы с ней ее отношения с мужем?

— Впрямую нет, — тихо проговорил Блейк. — Она выглядела, как я уже вам сказал, очень расстроенной. Улучив минуту, когда мы оказались наедине, я спросил: «Что-нибудь случилось?» «Случилось все…», — ответила она. Если бы вы слышали ее голос. Эти слова следовало понимать буквально, ибо Эмиас Крейл был для Кэролайн буквально всем. «Все кончено, — сказала она. — И меня больше нет, Мередит». А потом засмеялась, обернувшись к остальным, и вдруг ни с того ни с сего сделалась неестественно веселой, я бы сказал, безумно веселой.

Эркюль Пуаро медленно кивнул головой. Сейчас он почему-то очень напоминал китайского мандарина[113].

— Да. Очень хорошо представляю, как это было…

Мередит Блейк внезапно стукнул по столу кулаком. Он уже не говорил, а почти кричал.

— И вот что я вам скажу, мосье Пуаро. Когда Кэролайн Крейл на суде сказала, что взяла яд для себя, она, несомненно, говорила правду! В ту минуту она не думала об убийстве. Клянусь! Эта мысль возникла у нее потом.

— Вы уверены, что она у нее потом возникла? — спросил Эркюль Пуаро.

Блейк изумленно на него уставился.

— Извините, я не совсем понял…

— Я спрашиваю вас, — сказал Пуаро, — уверены ли вы в том, что у Кэролайн Крейл вообще возникала мысль об убийстве? Неужто у вас нет ни капли сомнения в том, что не она убийца?

Мередит Блейк судорожно вздохнул.

— Но если нет… если нет… Значит, вы полагаете, произошел несчастный случай?

— Необязательно.

— Тогда я категорически отказываюсь вас понимать.

— Вот как? Но вы же сами сказали, что Кэролайн Крейл — благородное создание. Разве благородные создания способны на убийство?

— Да, благороднейшее, но тем не менее в доме часто выясняли отношения, и весьма бурно.

— Выходит, она была не таким уж благородным созданием?

— Да ничего не выходит… Иногда так трудно бывает объяснить.

— И все же попробуйте.

— Кэролайн часто говорила что-то не задумываясь и в сердцах могла выпалить что-то нелепое. Вроде: «Как же я тебя ненавижу. Чтоб тебе пусто было». Но это вовсе не означало… что она хочет… чтобы он умер.

— Значит, по-вашему, на убийство она была не способна, и это никоим образом не соответствовало ее характеру?

— Удивительные вы умеете делать выводы, мосье Пуаро. Могу сказать только… что да, подобный… мм… поступок отнюдь не в ее характере. Видимо, повод был чрезвычайным. Она обожала мужа. А ее поставили в такие условия, когда любящая женщина способна даже на убийство.

— Не могу с вами не согласиться… — кивнул Пуаро.

— Сначала я был просто в шоке. Мне казалось, нет, все это неправда, оговор. Наверное, Кэролайн в этот момент была сама не своя, иначе ничего подобного никогда бы не случилось..

— Но если говорить не о том, что вам казалось, а о реальных, зафиксированных фактах? У вас не было сомнений относительно того, что это действительно сделала Кэролайн?

Мередит Блейк опять вытаращил глаза.

— Мой дорогой, но если это не она…

— То что?

— Не могу представить иного объяснения. Несчастный случай? С какой стати?

— Вот именно…

— А все эти домыслы насчет самоубийства — полная чушь. Адвокат пытался, конечно, это протолкнуть, но звучало, надо признать, крайне неубедительно — для всех, кто знал Эмиаса.

— Понятно.

— Тогда что же еще остается? — спросил Мередит Блейк.

— А еще остается, — весьма хладнокровно заявил Пуаро, — что Эмиаса Крейла убил кто-то другой.

— Но это же полнейшая нелепость!

— Вы так думаете?

— Ну конечно. Кому нужна была его смерть? Да и кто бы мог это сделать?

— Вам лучше знать.

— Неужели вы считаете, что такое действительно возможно, что…

— Конечно, я могу ошибаться. Но ведь могут быть и другие варианты. Поразмыслите как следует. И скажите мне. Даже если это очень необычно…

Мередит долго в растерянности смотрел на Пуаро. Затем опустил глаза. Прошла еще пара минут, прежде чем он покачал головой:

— Решительно не могу представить себе ничего другого. А хотелось бы. Если бы был хоть малейший намек, что это сделал кто-то еще, это было бы для меня великим облегчением. Я так переживаю, что она могла решиться на такое. Сначала я вообще не мог в это поверить. Но кто, кроме нее, там был? Филип? Закадычный друг Крейла. Эльза? Ее глупо даже упоминать. Я? По-вашему, я похож на убийцу? Почтенная гувернантка? Двое старых верных слуг? Или Анджела, совсем еще дитя? Нет, мосье Пуаро, сколько ни размышляй, других вариантов нет. Никто не мог убить Эмиаса Крейла, кроме его жены. Но он сам довел ее до крайности. Так что, в сущности, это убийство действительно можно считать самоубийством.

— То есть он погиб по собственной вине, хотя и не от собственной руки?

— Да. Правда, так сказать, фигурально, мы имеем и причину и результат.

— А не приходило ли вам в голову, мистер Блейк, что причина преступления почти всегда кроется в личности убитого?

— Нет, не приходило, но я понимаю, о чем вы говорите.

— Только достаточно хорошо узнав, что представлял собой убитый, вы можете понять, как и почему было совершено преступление. — И Пуаро, помолчав, добавил: — Именно это я и пытаюсь выяснить. И благодаря вам и вашему брату я теперь понял, что за человек был Эмиас Крейл.

В этой благодарственной фразе Пуаро собеседника привлекло только упоминание о его брате.

— Филип? — тотчас спросил он.

— Да.

— Вы с ним тоже говорили?

— Разумеется.

— Вам следовало бы сначала обратиться ко мне, — не сдержался Мередит Блейк.

Чуть улыбнувшись, Пуаро сделал рукой жест, словно просил извинения.

— Да, конечно, — согласился он. — Я знаю, что вы — старший брат, и я должен был сначала поговорить с вами. Но он живет совсем недалеко от Лондона, и мне проще было до него добраться, только и всего.

Мередит Блейк с угрюмым видом теребил свои усы.

— Вам следовало бы сначала обратиться ко мне, — повторил он.

На этот раз Пуаро не стал оправдываться, он просто молча ждал. И Мередит Блейк, выдержав паузу, объяснил:

— Я бы не очень полагался на мнение Филипа.

— Вот как?

— По правде говоря, он склонен ко всему относиться с предубеждением. — Он метнул на Пуаро тревожный взгляд. — Он пытался настроить вас против Кэролайн?

— Неужто это имеет какое-то значение — спустя целых шестнадцать лет?

— Да-да. — Мередит Блейк тяжело вздохнул. — Я никак не могу привыкнуть, что прошло столько лет и что эта история давным-давно забыта. И что Кэролайн уже нельзя обидеть. Тем не менее мне бы не хотелось, чтобы у вас создалось превратное впечатление.

— Значит, вы опасаетесь, что из-за вашего брата у меня могло сложиться превратное впечатление?

— Откровенно говоря — да. Видите ли, между ним и Кэролайн всегда существовал, так сказать, антагонизм.

— Почему?

На этот вопрос Блейку явно отвечать не хотелось, но он себя превозмог.

— Почему? Откуда мне знать почему? Так складывались отношения. Филип так и норовил при каждом удобном случае ее поддеть. Он был очень расстроен, когда Эмиас на ней женился. Больше года вообще с ними не встречался. Тем не менее Эмиас по-прежнему был для него самым близким другом. Наверное, именно в этом и была причина. Филип, разумеется, считал, что его приятеля не достойна ни одна женщина на свете. А может, просто боялся, что под влиянием Кэролайн их дружба разладится.

— И его страхи оправдались?

— Ничего подобного. Эмиас считал Филипа своим другом до конца дней. Хотя, конечно, посмеивался над ним за любовь к деньгам, за все эти его биржевые игры, за то, что он все больше смахивает на обывателя. Но Филип в ответ тоже усмехался и говорил, что пусть радуется, что у него есть хоть один солидный и приличный друг.

— А как ваш брат воспринял роман Эмиаса с Эльзой Грир?

— Даже не знаю, что ответить… Филипа порой нелегко понять. Он злился на Эмиаса за то, что тот ведет себя как последний идиот из-за этой девицы. Твердил, что ничего из этого не получится и что Эмиас сам потом будет жалеть. И в то же время, мне кажется, втайне радовался, что Кэролайн испытала унижение, да, я уверен в этом.

У Пуаро поднялись брови.

— Радовался? В самом деле?

— Позвольте вам напомнить, что это всего лишь мое личное мнение. Так вот, мне кажется, что он был страшно доволен. Не знаю, осознавал ли он это или испытывал на уровне подсознания… Мы с Филипом очень разные люди, но все-таки родные братья. Брат брата обычно легче может раскусить.

— А что было после трагедии?

Мередит Блейк покачал головой. Лицо его дернулось от боли.

— Бедняга Фил. Он был потрясен. И долго не мог прийти в себя. Он был очень привязан к Эмиасу. И преклонялся перед его талантом. Мы с Крейлом ровесники. А Филип на два года моложе и поэтому всегда смотрел на Эмиаса снизу вверх. Да, для него это был жестокий удар. Он готов был растерзать Кэролайн.

— У него тоже не было сомнений на ее счет?

— Ни у кого из нас не было сомнений…

Наступило молчание. А затем с грустью и раздражением, свойственным человеку, предпочитающему смириться с тем, что есть, Блейк сказал:

— Все уже давно забыто… пережито. И вот являетесь вы и снова начинаете все ворошить…

— Не я. Кэролайн Крейл.

— Кэролайн? — Мередит посмотрел на него с ужасом. — Что вы хотите этим сказать?

Не сводя с него взгляда, Пуаро ответил:

— Кэролайн Крейл-младшая.

Лицо Мередита смягчилось.

— Ах да, малышка Карла. Я не сразу вас понял.

— Вы решили, что я говорю о самой Кэролайн Крейл? Вы решили, что я говорю о той, кому — как бы это сказать? — не дают спокойно покоиться в своей могиле?

— Не говорите так. — Мередит Блейк даже вздрогнул.

— Вам известно, что в предсмертном своем письме, адресованном ее дочери, она написала, что невиновна?

Мередит не сводил с Пуаро изумленных глаз.

— Кэролайн так написала?

— Да. — Помолчав, Пуаро спросил: — Вас это удивляет?

— И вас бы удивило, если бы вы видели ее на суде. Несчастное, загнанное в угол существо. Она даже не пыталась бороться.

— Капитулировала?

— Нет-нет. Ни в коем случае. Скорей, эта безропотность была вызвана сознанием, что она убила своего любимого. По крайней мере, так мне казалось в то время.

— А сейчас вы сомневаетесь?

— Написать такую вещь, да еще на пороге смерти…

— Быть может, это была ложь во спасение? — подсказал Пуаро.

— Может быть, — неуверенно согласился Мередит. — Хотя это совсем не похоже на Кэролайн…

Эркюль Пуаро кивнул, вспомнив слова Карлы Лемаршан. Карла утверждала, что Кэролайн не способна была лгать, утверждала, исходя из обрывочных детских воспоминаний. Мередит Блейк прекрасно знал Кэролайн. Эти его слова являлись подтверждением того, что детским воспоминаниям Карлы можно было доверять.

Мередит Блейк смотрел на Пуаро ошарашенно.

— Если… Если Кэролайн была невиновна, тогда все это просто безумие! — пробормотал он. — Но тогда… Кто? — Он резко обернулся к Пуаро: — А вы? Что думаете вы?

Пуаро долго молчал, а потом мягко произнес:

— Пока я ничего не думаю. Я только собираю разные мнения. Мне важно знать, что представляла собой Кэролайн Крейл. Каким был Эмиас Крейл. И что за люди их окружали. Мне необходимо знать, что происходило в течение тех двух дней. Вот что мне нужно. Тщательно изучить все факты. Ваш брат готов мне помочь. Он согласился изложить все события в том порядке, в каком они ему помнятся.

— Не слишком-то на него надейтесь, — сухо сказал Мередит Блейк. — Филип у нас человек занятой. Как правило, он не держит в памяти то, с чем навсегда покончено. Смотрите, осторожней, он может все перепутать.

— Я понимаю, ведь прошло столько времени.

— Вот что я вам скажу… — Мередит вдруг умолк, а потом, покраснев, продолжал: — Если хотите, я могу сделать то же самое. И тогда вы сможете сравнить то, что мы напишем, верно?

— Это было бы замечательно! — с горячностью откликнулся Пуаро. — Превосходная мысль!

— Значит, договорились. У меня где-то лежат старые дневники. Только имейте в виду, — он смущенно засмеялся, — я совсем не стилист. И с орфографией у меня неважно. Так что не обессудьте.

— Стиль и орфография не главное. Мне нужно, чтобы вы просто написали то, что помните. Кто что сказал, кто как выглядел, какие-то события… И не нужно отбирать самое, на ваш взгляд, важное. Чем больше деталей, тем легче воссоздать атмосферу.

— Понятно. Должно быть, нелегко представить себе людей и обстановку, которых вы никогда не видели.

Пуаро кивнул.

— И еще одна просьба. Олдербери прилегает к вашему поместью, не так ли? Я бы хотел собственными глазами увидеть место, где произошла трагедия. Это возможно?

— Извольте. Я хоть сейчас могу проводить вас туда, — ответил Мередит Блейк. — Но с тех пор там многое изменилось.

— Дом не был перестроен?

— До этого, слава богу, не дошло. Но теперь там нечто вроде общежития, поместье купила какая-то организация. Летом туда наезжают орды юнцов, поэтому все комнаты поделены на клетушки, да и вокруг дома много чего наворотили.

— Вам придется напрячь память.

— Да уж постараюсь. Видели бы вы это поместье в былые дни. Считалось одним из самых красивых в округе.

Они вышли из застекленной двери в сад и начали спускаться вниз по почти пологой лужайке.

— А кто занимался продажей поместья?

— Опекуны маленькой Карлы. Все досталось ей. Крейл не оставил завещания, поэтому его состояние автоматически должно было делиться поровну между женой и ребенком. Согласно завещанию Кэролайн, ее доля тоже досталась девочке.

— И ничего — сводной сестре Кэролайн?

— У Анджелы были деньги, ей оставил отец.

— Понятно, — кивнул Пуаро. И тут же воскликнул: — А куда вы меня ведете? Ведь мы идем прямо к морю.

— Не совсем так. Впрочем, через минуту вы сами все поймете. Видите бухту? Она называется Кэмел-Крик и больше похожа на устье реки, на самом же деле это море. Чтобы попасть в Олдербери, нужно свернуть направо и обогнуть бухту, но проще перебраться туда на лодке. На том берегу и стоит Олдербери. Смотрите — здесь бухта сужается и сквозь деревья просматривается дом.

Они дошли до небольшого пляжа. На другом берегу была роща, а за ней на вершине холма среди деревьев виднелся белый дом.

На берегу лежали две лодки. Мередит Блейк с помощью (весьма относительной!) Пуаро стащил одну из них в воду, и через минуту они уже плыли по направлению к дому.

— В прежние дни мы именно так туда добирались, — пояснил Мередит. — А если был сильный ветер или шел дождь, пользовались машиной. Мили три, если ехать кружным путем.

Он аккуратно пришвартовался у каменного причала, а потом пренебрежительно оглядел несколько прибрежных деревянных домиков и бетонные террасы.

— Все это построили недавно. Раньше здесь располагался эллинг[114] для лодок — ветхий сарай — и больше ничего. Можно было пройтись по пляжу и выкупаться вон там, возле скал.

Он помог Пуаро выбраться из лодки, привязал ее, и они стали подниматься по круто уходящей вверх тропинке.

— Вряд ли мы кого-нибудь встретим, — сказал он. — В апреле сюда приезжают разве что на Пасху. А встретим, не беда — я со всеми соседями в хороших отношениях. Солнце сегодня припекает… Как летом. Вот и тогда было очень тепло, хотя уже был сентябрь. На небе — ни облачка, но дул ветер.

Тропинка, покинув пределы рощи, огибала нагромождение скал.

— А вон там, выше, — показал Мередит, — Оружейный сад. Мы как раз под ним. Давайте обойдем его со стороны моря.

Тропинка снова юркнула в гущу деревьев, а потом, сделав крутой вираж, вывела к воротам в высокой каменной ограде. Отсюда она зигзагами вела выше, но Мередит открыл калитку, и они вошли в сад.

На мгновенье Пуаро ослепил яркий солнечный свет. Оружейный сад расположился на искусственном плато с бойницами в каменной ограде и с пушкой. Сад, казалось, навис над морем. За садом густо росли деревья, но со стороны моря не было ничего, кроме ослепительной голубизны.

— Славное местечко, — заметил Мередит. И с презрением кивнул на нечто вроде беседки возле задней стены. — Этого тогда, разумеется, не было — только старый сарай, где у Эмиаса хранились краски, несколько бутылок пива и пара садовых стульев. И площадка не была испоганена бетоном. Здесь стояли чугунные стол и скамейка — и все. Тем не менее, если подумать, особых перемен вроде бы и нет, — завершил он неуверенно.

— Именно здесь все и произошло? — спросил Пуаро.

Мередит кивнул.

— Скамья была вон там, возле сарая. На ней он и лежал, когда его нашли. Правда, он иногда писал полулежа… Откидывался на спинку и смотрел, смотрел… А потом вдруг вскакивал и, как безумный, начинал класть мазки — один за другим. — Он помолчал. — Поэтому, когда его нашли, никто не подумал, что он мертв. Просто уснул. Откинулся на спинку скамьи и задремал. Этот яд вызывает паралич. Человек даже боли не чувствует… Я… Я даже рад был, что именно этим…

— А кто его нашел? — спросил Пуаро, хотя уже знал ответ.

— Она. Кэролайн. После ленча. Мы с Эльзой, по-моему, последними видели его в живых. Должно быть, яд уже сделал свое дело. Потому что у него был какой-то странный вид. Я бы предпочел об этом не говорить. Лучше напишу. Так легче.

Он резко повернулся и вышел из Оружейного сада. Пуаро молча последовал за ним.

Они снова оказались на тропинке и поднялись вверх по прихотливым ее зигзагам. Выше была еще одна лужайка, затененная деревьями, там стояли стол и скамейка.

— И здесь, в сущности, никаких перемен, — заметил Мередит. — Правда, скамейка не была подделкой под старину, а просто крашеная, чугунная… Жестковатая, конечно, зато какой вид!

Пуаро согласился. Сквозь кроны деревьев были видны Оружейный сад и залив.

— Перед ленчем я некоторое время провел здесь, — сказал Мередит. — Деревья тогда еще так не разрослись. Были хорошо видны бойницы. На одной из них сидела Эльза. Позировала. Ее голова была повернута почти в профиль. Надо же, как быстро растут деревья, — еле приметно передернув плечами, пробормотал он. — А может, просто я так быстро старею. Пойдемте в дом.

Они продолжили свой путь по тропинке и скоро подошли к дому. Это был красивый старый дом в георгианском стиле[115]. К нему примыкала позднейшая пристройка, а на зеленой лужайке со стороны фасада расположилось около пятидесяти наспех сколоченных деревянных домиков.

— Молодые люди спят тут, а девушки в самом доме, — объяснил Мередит. — Не думаю, что вас там что-либо может заинтересовать. Все комнаты изрезаны перегородками. Вот здесь когда-то была небольшая теплица. А теперь вместо нее построили крытую галерею. Нынешним владельцам, наверное, тут нравится отдыхать. Хотя жаль, что они все здесь поменяли. — Он круто повернулся. — Обратно пойдем другой дорогой. А то на меня начинают давить воспоминания. Еще привидения появятся….

Они вернулись к причалу кружным путем. Оба молчали. Пуаро понимал, что творится в душе его спутника.

Когда они снова очутились в Хэндкросс-Мэноре, Мередит Блейк вдруг сказал:

— А знаете, я ведь купил ту картину. Ту самую, последнюю, с Эльзой. Мне невыносимо было представить, что ее купит какой-нибудь любитель вещей со скандальной репутацией, а его гнусные дружки, обожающие грязные истории, будут на нее глазеть и хихикать. Картина в самом деле превосходная. Эмиас говорил, что это лучшее из того, что он написал, и, по-моему, был прав. Практически он ее завершил. Так, хотел сделать еще пару мазков и все… Хотите посмотреть?

— С удовольствием, — поспешил заверить его Эркюль Пуаро.

Блейк провел его через холл, отпер дверь, и они очутились в довольно большой, явно давно не проветривавшейся комнате. Окна были закрыты деревянными ставнями. Блейк распахнул их. Потом с трудом поднял раму, и в комнату ворвался напоенный весенними ароматами воздух.

— Вот так-то лучше, — сказал он.

Он стоял у окна, вдыхая свежий воздух, Пуаро подошел и встал рядом. Спрашивать, что это за комната, было незачем. Полки были пустыми, но на них все еще виднелись следы от пузырьков и бутылочек. Рядом с раковиной стоял пришедший в негодность гидролизатор. На всех вещах лежал толстый слой пыли.

Мередит Блейк подошел к окну.

— Боже, с какой легкостью возвращается прошлое, — сказал он. — Вот здесь я стоял, вдыхая запах цветущего жасмина, и разливался соловьем о моих необыкновенных снадобьях и настойках.

Пуаро машинально высунул руку в окно и отломил покрытую только что проклюнувшимися листьями ветку жасмина.

Мередит Блейк решительно подошел к стене, на которой висела укутанная в простыню картина. Он дернул за край простыни.

У Пуаро перехватило дыхание. До сих пор ему доводилось видеть четыре картины, написанные Эмиасом Крейлом: две в галерее Тейта, одну у лондонского торговца картинами и еще тот натюрморт с розами. А сейчас перед ним была несомненно самая значимая картина художника. Пуаро еще раз удостоверился, каким превосходным мастером был Крейл.

Картина была написана в характерной для него манере. На первый взгляд она напоминала плакат — такими кричащими были краски. На ней была изображена девушка в ярко-желтой рубашке и темно-синих брюках. Залитая ярким светом солнца, она сидела на зубце стены на фоне ярко-голубого моря. Таких обычно изображают на рекламных щитах.

Но первое впечатление было обманчивым. Во-первых, в картине была чуть большая, чем нужно, игра света. Что же касается девушки…

Она была сама жизнь. Здесь было все, что ассоциируется у нас с весной, с юностью, с самой жизнью. Эти сияющие лицо, глаза…

Столько жизни! Столько страсти! Так вот чем покорила Эмиаса Крейла Эльза Грир, вот почему он словно не замечал страданий жены… Эльза была наполнена бьющей через край энергией. Олицетворение самой юности.

Само совершенство: тонкая и стройная, с точеной, гордо вскинутой головкой, с самонадеянным и торжествующим взглядом. Смотрит на вас, разглядывает, ждет…

Эркюль Пуаро восхищенно развел руками.

— Изумительно… Да, изумительно…

— Она была сама юность, — взволнованно прошептал Мередит Блейк.

Пуаро кивнул.

«Что чаще всего имеют в виду, когда говорят „юная“? — думал он. — Такая невинная, такая трогательная, такая беспомощная? Но молодость — это дерзость, это сила, это энергия — и жестокость! И еще одно — молодость очень ранима».

Вслед за Блейком он пошел к выходу. Он был заинтригован. Он обязательно должен увидеться с Эльзой Грир, и как можно скорее. Следующий визит он обязательно нанесет ей. Интересно, что сделали годы с этим пылким, страстным, дерзким существом?

Он еще раз посмотрел на девушку на картине.

Эти глаза, они следят за ним… Хотят ему что-то сказать…

Но поймет ли он, что они хотят ему сказать? Сможет ли это сделать сама женщина? Или эти глаза пытаются сказать нечто, что неизвестно даже самой их обладательнице?

Сколько в них самонадеянности, какое явное предвкушение торжества…

Но тут вмешалась Смерть и выхватила желанную добычу из этих жадных, нетерпеливых юных рук…

И свет наверняка погас в горящих победным торжеством глазах. Какие они теперь — глаза Эльзы Грир?

Он вышел из комнаты, бросив на картину еще один, на сей раз прощальный, взгляд.

«Она была словно сгусток энергии», — подумал он.

И ему стало… немного страшно.

Глава 8 Третий поросенок устроил пир горой…

Окна дома на Брук-стрит украшали ящики с тюльпанами. А когда открылась входная дверь, от стоявшей в холле огромной вазы поплыл аромат душистой белой сирени.

Пожилой дворецкий принял у Пуаро шляпу и трость. Их тотчас перехватил появившийся откуда-то лакей, а дворецкий почтительно пробормотал:

— Не угодно ли следовать за мной, сэр?

Пуаро пересек холл и спустился на три ступеньки вниз. Отворив дверь, дворецкий четко и громко произнес его имя и фамилию.

Затем дверь закрылась. Со стула возле растопленного камина поднялся высокий худощавый человек и двинулся ему навстречу.

Лорду Диттишему было около сорока. Он был не только пэр[116] Англии, он был еще и поэт. Две его экстравагантные пьесы в стихах ценой немалых расходов были поставлены на сцене и имели succes d'estime[117]. У него был довольно выпуклый лоб, острый подбородок, чудесные глаза и удивительно красивый рот.

— Прошу садиться, мосье Пуаро, — сказал он. Пуаро сел и взял предложенную хозяином сигарету. Лорд Диттишем поднес гостю зажженную спичку, подождал, пока Пуаро прикурит, и только тогда сел сам и задумчиво посмотрел на гостя.

— Насколько я понимаю, вы пришли повидаться с моей женой, — сказал он.

— Леди Диттишем любезно согласилась меня принять, — подтвердил Пуаро.

— Понятно.

Наступило молчание.

— Вы, надеюсь, не возражаете, лорд Диттишем? — рискнул спросить Пуаро.

Худое сонное лицо вдруг расцвело в улыбке.

— Кто в наши дни, мосье Пуаро, всерьез принимает возражения мужа?

— Значит, вы против?

— Нет, не скажу, что против. Но, должен признаться, я несколько опасаюсь последствий предстоящей беседы. Позвольте быть предельно откровенным. Много лет назад, когда моя жена была совсем юной, на ее долю выпало тяжкое испытание. Я считал, что она оправилась от потрясения и забыла о случившемся. А теперь, боюсь, ваши расспросы пробудят старые воспоминания.

— Это было бы огорчительно, — смиренно произнес Пуаро.

— Я плохо представляю, каков будет результат ваших расспросов.

— Могу заверить вас, лорд Диттишем, что я сделаю все возможное, чтобы не расстроить леди Диттишем. Она, судя по всему, натура хрупкая и нервная.

И вдруг, к удивлению Пуаро, его собеседник расхохотался.

— Кто, Эльза? — спросил он. — Да Эльза вынослива как лошадь.

— В таком случае… — Пуаро дипломатично умолк. Эта ситуация показалась ему любопытной.

— Моя жена, — сказал лорд Диттишем, — способна пережить что угодно. Как вы думаете, почему она согласилась встретиться с вами?

— Из любопытства? — с безмятежным видом предположил Пуаро.

Что-то похожее на уважение мелькнуло в глазах хозяина дома.

— А, значит, вы это понимаете?

— Разумеется. Женщина никогда не упустит возможности поговорить с частным детективом. Это мужчина сразу пошлет его к черту.

— Женщины тоже могут послать его к черту.

— Но сначала непременно с ним побеседуют.

— Возможно. — Лорд Диттишем помолчал. — Кому нужна эта книга?

Эркюль Пуаро пожал плечами.

— Одни воскрешают былые мотивы, воссоздают сцены из прошлого, былые моды. А кому-то интересно покопаться в былых преступлениях.

Лорд Диттишем презрительно усмехнулся.

— Можете относиться к этому как угодно, но человеческую натуру изменить невозможно. Убийство — это драма. А люди жаждут драмы.

— Это верно, — согласился лорд Диттишем.

— Поэтому, как вы понимаете, — сказал Пуаро, — книга непременно будет написана. Моя же задача — проследить, чтобы в ней не было грубых ошибок или искажения известных фактов.

— Я всегда считал, что факты являются общественным достоянием.

— Факты, но не их интерпретация.

— Что вы имеете в виду, мосье Пуаро? — резко спросил Диттишем.

— Помилуйте, разве вам не известно, что существует множество самых разных подходов к историческому факту. Вспомните, сколько книг написано о Марии Стюарт, где она представлена в самых разных ипостасях: то мученицей, то циничной распутницей, то простодушной святой, то убийцей и интриганкой, то жертвой обстоятельств и судьбы! Выбирайте что хотите.

— Но в данном случае? Крейла убила его жена — это по крайней мере доказано. Во время судебного процесса Эльза подверглась незаслуженным оскорблениям. Ей приходилось тайно выбираться из здания суда. Общественное мнение было явно враждебным к ней.

— Англичане, — сказал Пуаро, — люди весьма высоконравственные.

— Верно, будь они прокляты! — подтвердил лорд Диттишем. И, не сводя с Пуаро глаз, спросил: — А вы лично?

— Я, — ответил Пуаро, — веду очень добродетельную жизнь. Но это отнюдь не то же самое, что быть высоконравственным человеком.

— Порой мне хочется понять, — сказал лорд Диттишем, — что на самом деле творилось в душе миссис Крейл. Все эти разговоры об оскорбленных чувствах жены… По-моему, за этим кроется нечто иное.

— Об этом может знать ваша жена, — заметил Пуаро.

— Моя жена, — отозвался лорд Диттишем, — ни разу не вспомнила о случившемся.

Пуаро с интересом взглянул на него.

— Я начинаю понимать…

— Что вы начинаете понимать? — резко перебил его Диттишем.

— Сколь велика сила поэтического воображения… — с поклоном ответил Пуаро.

Лорд Диттишем встал и позвонил в звонок.

— Моя жена вас ждет, — резко сказал он. Дверь отворилась.

— Вы звонили, милорд?

— Проводите мосье Пуаро к леди Диттишем.

Два пролета лестницы наверх, мягкий ковер, приглушенный свет. Все свидетельствует о наличии денег. Меньше о вкусе. Суровая простота в комнате лорда Диттишема и роскошь в остальной части дома. Все самое лучшее. Вовсе не обязательно броское или безвкусное. Но главное, что «цена не имеет значения», и полное отсутствие индивидуальности, воображения…

«Устроил пир горой? Да еще какой горой!» — заметил про себя Пуаро.

Комната, куда его привели, оказалась небольшой. Главная гостиная была на втором этаже. А это была личная гостиная хозяйки дома, которая стояла у камина, когда ей доложили о приходе Пуаро.

Она умерла молодой… — вдруг откуда-то всплыло в его памяти.

Мысленно повторяя эти слова, он смотрел на Эльзу Диттишем, которая когда-то была Эльзой Грир.

Он никогда не узнал бы в ней девушку с картины, которую показал ему Мередит Блейк. Там она была воплощением юности, страсти, энергии. Здесь же от юности не осталось и следа, да и была ли она вообще? Зато теперь он увидел то, чего не увидел в картине Крейла: Эльза была красивой женщиной. Да, навстречу ему шла настоящая красавица. И, разумеется, еще довольно молодая. Сколько ей? Не больше тридцати шести, ведь тогда ей было всего двадцать. Темные волосы безупречно уложены на идеальной головке, черты лица почти классические, ни грамма лишней косметики.

Ему вдруг стало не по себе. Наверное, он вспомнил рассуждения старого мистера Джонатана о Джульетте… Нет ни малейшего сходства, да и можно ли представить себе Джульетту, не отправившуюся вслед за своим Ромео?.. Разве самая суть Джульетты не в том, что ей суждено было умереть юной? Эльза Грир осталась жива…

Ее голос звучал ровно, даже монотонно:

— Я так заинтригована, мосье Пуаро. Присаживайтесь, пожалуйста. Так чем могу быть вам полезна?

«Совсем даже не заинтригована, — подумал он. — Ее ничто уже не может заинтриговать».

Большие серые глаза, похожие на мертвые озера.

Пуаро в очередной раз прикинулся экстравагантным иностранцем.

— Я в замешательстве, мадам, в полнейшем замешательстве! — воскликнул он.

— Почему?

— Потому что я понял, что это… этот разговор о пусть давней, но трагедии может оказаться для вас исключительно болезненным!

Ее, похоже, позабавили его опасения. Да, именно позабавили. Она явно смеялась над его сентиментальностью.

— Наверное, это мой муж вас надоумил? Он ведь встретил вас, когда вы приехали? Он ничего не понимает. И никогда не понимал. Я вовсе не такая чувствительная, какой он меня представляет. — Она с трудом сдержала улыбку. — Мой отец был простым рабочим, но сумел выйти в люди и скопить состояние. Для этого нужно было быть толстокожим. Я такая же.

«Что правда, то правда, — подумал Пуаро. — Иначе как она могла поселиться в доме Кэролайн Крейл».

— Так чем же я могу вам помочь? — повторила леди Диттишем.

— Вы уверены, мадам, что воспоминания о прошлом не причинят вам боли?

На секунду она задумалась, и Пуаро вдруг пришло в голову, что леди Диттишем — человек искренний. Она способна солгать, но только по необходимости, а не ради красного словца.

— Нет, больно не будет, — медленно произнесла леди Диттишем. — Знаете, я бы даже хотела испытать боль.

— Но почему?

— Так глупо и бессмысленно — никогда ничего не чувствовать… — с досадой ответила она.

И снова Эркюль Пуаро подумал: «Да, Эльза Грир умерла…»

А вслух сказал:

— В таком случае, леди Диттишем, мне будет очень трудно…

— Что именно вас интересует? — улыбнулась она.

— У вас хорошая память, мадам?

— Да вроде не жалуюсь.

— И вы не боитесь, что некоторые вопросы о той трагедии окажутся слишком для вас мучительными?

— Ничуть. Боль испытываешь только в тот момент, когда ее причиняют.

— Да, я знаю, некоторые люди мыслят именно так.

— А Эдвард — мой муж — совершенно не способен этого понять, — сказала леди Диттишем. — Он убежден, что судебный процесс был для меня тяжким испытанием.

— А разве нет?

— Нет, я даже получила от этого удовольствие, — ответила Эльза Диттишем, и в ее голосе слышался отзвук испытанного когда-то удовлетворения. — Господи, чего только не делал со мной этот негодяй Деплич! — продолжала она. — Сущий дьявол! Но мне нравилось противостоять ему. Он так и не сумел со мной справиться.

Она с улыбкой посмотрела на Пуаро.

— Надеюсь, я не разрушила ваших иллюзий? Двадцатилетняя девчонка, я должна была бы умереть со стыда. Как бы не так! Мне было наплевать на то, что обо мне говорили. Я хотела только одного.

— Чего же именно?

— Чтобы ее повесили, разумеется, — ответила Эльза Диттишем.

Он обратил внимание на ее руки — красивые, но с длинными острыми ногтями. Руки хищницы.

— Считаете меня мстительной? Да, я готова мстить за обиду. Та женщина была гнусной гадиной. Она убила его только потому, что он собирался ее бросить, убила потому, что он любил меня. Не хотела, чтобы он достался мне.

Она посмотрела Пуаро в глаза.

— Вам не кажется, что она вела себя недостойно для леди?

— Но ведь существует ревность, неужели вы не испытываете сочувствия к тем, кто ею одержим?

— Нет, не испытываю. Если игра проиграна, значит проиграна. Не можешь удержать мужа, отпусти его на все четыре стороны. Я по натуре не собственница.

— Может, вы бы поняли эту женщину, если бы стали женой Крейла.

— Не думаю. Мы не были… — Она вдруг одарила Пуаро улыбкой. Ее улыбка даже немного пугала, потому что явно не соответствовала тем чувствам, которые она в этот момент испытывала. — Да поймите вы раз и навсегда! — сказала она. — Эмиас Крейл не совращал невинной девушки. Все было вовсе не так! Я сама, сама соблазнила его. Я встретила его на приеме и влюбилась по уши. Я поняла, что хочу его… Пародия, чудовищная пародия, но —

И я сложу всю жизнь к твоим ногам И за тобой пойду на край Вселенной[118].

— Несмотря на то, что он был женат?

— Посторонним вход воспрещен? Чтобы удержаться от поступка, требуется нечто большее, чем табличка с этим объявлением. Если он несчастлив со своей женой и, возможно, будет счастлив со мной, почему бы нет? Живем ведь только раз.

— Но говорят, он был счастлив в своей семейной жизни.

— Нет, — покачала головой Эльза. — Они только и делали, что ругались. Она все время придиралась к нему. Она была… О, она была страшной женщиной!

Она встала и закурила сигарету.

— Мне, конечно, трудно быть объективной, — чуть улыбнулась она, — но я и вправду считаю ее гадким существом.

— Это была чудовищная трагедия, — задумчиво заметил Пуаро.

— Да, чудовищная трагедия.

И вдруг она резко обернулась, выражение смертельной скуки исчезло, и лицо ее оживилось.

— Меня убили, понимаете? Убили. С тех пор не было ничего, абсолютно… — Голос ее потускнел. — Пустота! — Она раздраженно махнула рукой. — Я как препарированный экспонат рыбы или зверя — из музея. Абсолютно мертвая!

— Неужто Эмиас Крейл для вас так много значил?

Она кивнула. По-детски доверительно, даже трогательно.

— По-моему, я всегда была слишком ограниченной, — хмуро призналась она. — Наверное, нужно было… покончить с собой, как Джульетта. Но это означало бы, что я сдалась и обстоятельства одержали надо мной верх!

— А что вы предпочли этому?

— Предпочла вовремя сообразить: стоит только справиться с собой, и у тебя будет все в порядке. И ты получишь все. Я справилась. А когда стало легче, я решила найти что-то новое.

Да, новое, и побольше. Пуаро почти зримо представлял, как она изо всех сил старается добиться цели. Как она, красивая, богатая, своими жадными, хищными пальчиками пытается отломить кусок повкуснее, чтобы этим пиршеством заполнить пустоту в своей жизни. Ей хотелось героя — и она вышла замуж за знаменитого авиатора, потом за путешественника, за рослого и сильного Арнольда Стивенсона, вероятно внешне напоминавшего Эмиаса Крейла, а потом еще одна добыча — творческая личность — лорд Диттишем!

— Я, по крайней мере, никогда не была лицемерной, — продолжала Эльза Диттишем. — Есть у испанцев одна хорошая поговорка. Бери что хочешь, но плати за это сполна. Я так и поступала. И всегда была готова платить сполна.

— Но ведь есть вещи, которые нельзя купить, — заметил Пуаро.

Она смерила его пытливым взглядом.

— Я имею в виду не только деньги.

— Конечно, конечно. Я понимаю, что вы имеете в виду, — откликнулся Пуаро. — Но существуют вещи, которые не продаются.

— Глупости!

Он чуть приметно улыбнулся, уловив в ее голосе заносчивость фабричной работницы, которой выпала возможность разбогатеть.

И вдруг Эркюль Пуаро почувствовал острую жалость. Он посмотрел еще раз на гладкое, без возраста лицо, на усталые глаза и вспомнил девушку с картины Эмиаса Крейла…

— Расскажите мне подробнее про эту книгу, — попроси-та Эльза Диттишем. — Кому могло понадобиться ее издать?

— О, это обычная уловка: потрафить публике, подав вчерашнюю сенсацию под сегодняшним соусом!

— Но не вы ее автор?

— О нет. Я только консультант.

— Вы хотите сказать, что, публикуя подобные книги, издатели прибегают к услугам консультантов?

— Отнюдь не всегда. Но на этот раз ко мне действительно обратились.

— Кто именно?

— Мне предстоит просмотреть рукопись по просьбе заинтересованной стороны.

— Кто эта заинтересованная сторона?

— Мисс Карла Лемаршан.

— И зачем ей понадобились эти ваши замшелые сенсации?

— Она дочь Эмиаса и Кэролайн Крейл.

Эльза какое-то время смотрела на Пуаро непонимающим взглядом.

— Ах да, конечно, ведь у них был ребенок, — вспомнила она. — Наверное, уже взрослая девица?

— Ей двадцать один год.

— И какая же она из себя?

— Высокая, темноволосая, по-моему, очень красива, и в ней, безусловно, чувствуется личность.

— Хотелось бы на нее взглянуть, — задумчиво сказала Эльза.

— Не уверен, что она захочет вас видеть.

— Почему? — удивилась Эльза. — Ах да… Но ведь это было так: давно Что она может помнить? Ей ведь тогда было лет пять-шесть.

— Она знает, что ее мать судили за убийство ее отца.

— И она полагает, что все — это из-за меня?

— Вполне возможно.

Эльза пожала плечами.

— Какая глупость! Если бы Кэролайн вела себя разумно…

— Значит, вы считаете, что вы лично ни в чем не виноваты?

— Конечно. Мне нечего стыдиться. Я его любила. Я могла бы сделать его счастливым. — Она посмотрела на Пуаро. Ее губы и веки дрогнули, и он вдруг увидел лицо девушки с картины. — Ну что мне сделать, чтобы вы поняли… Если бы вы могли взглянуть на все с моей точки зрения… Если бы вы знали…

Пуаро наклонился к ней.

— Именно этого я и хочу — знать. Видите ли, мистер Филип Блейк пишет для меня подробный отчет обо всем, что тогда случилось. То же самое обещал сделать и мистер Мередит Блейк. Вот если бы и вы…

Эльза Диттишем тяжко вздохнула.

— Эти двое! — с презрением сказала она. — Филип никогда не отличался острым умом. А Мередит вечно крутился возле Кэролайн. Впрочем, он был довольно славным малым. Но из их отчетов вы все равно ничего не узнаете.

Боже, совсем другой взгляд, мимика — на глазах Пуаро умершая женщина превращалась в живую.

— Хотите знать правду? — чуть ли не с яростью выпалила она. — Но не для этой вашей книжонки. Только чтобы вы поняли…

— Обещаю. Ни слова в книжонку — без вашего согласия.

— Мне хотелось бы написать правду… — Некоторое время она молчала, думая о чем-то своем. Он видел, как смягчилось ее лицо, помолодело, видел, как она оттаяла, когда в ее жизнь неожиданно вторглось прошлое.

— Вернуться в прошлое… Объяснить вам. Как все это было: что она собой… — Глаза ее загорелись. Дыхание участилось. — О да. Это она убила его. Моего Эмиаса. Эмиас, OH хотел жить… наслаждаться жизнью. Разве ненависть может быть сильнее любви — настоящей любви, но ее ненависть была сильнее. Как и моя ненависть к ней… Я ее ненавижу, ненавижу, ненавижу…

Она подошла к нему и в порыве волнения схватила за рукав.

— Вы должны понять — какие чувства мы с Эмиасом испытывали друг к другу. Сейчас я вам кое-что покажу.

Она бросилась к маленькому бюро, открыла потайной ящик.

Потом вернулась к Пуаро, держа в руках измятое письмо, на котором уже выцвели чернила. Она неловким жестом сунула его Пуаро, и ему почему-то вдруг вспомнилось, как одна маленькая девочка однажды вот так же сунула ему одно из своих сокровищ — ракушку, найденную на пляже и ревностно хранимую. Точно так же эта женщина отошла в сторону и стала следить за ним. С гордым, но одновременно чуть испуганным видом она следила за тем, как он отреагирует на ее сокровище.

Пуаро развернул свернутый вчетверо листок.

Эльза, дивное мое дитя! Ты самое прекрасное из всего, что Господь создал на земле. Я люблю тебя, но боюсь, что испорчу тебе жизнь, — стареющий волокита с отвратительным характером, не знающий, что такое постоянство. Ты не должна мне верить, я не стою твоего доверия. Я далеко не лучший человек, но мне ниспослан дар. И самое лучшее, что есть во мне, я отдаю своим картинам. Я должен тебя предупредить, и я тебя предупреждаю.

Любимая моя девочка, ты все равно будешь моей. Ради тебя я готов продать душу дьяволу, и ты это знаешь. Я напишу твой портрет, который заставит весь мир ахнуть от изумления и восторга. Я схожу с ума по тебе. Яне могу спать, не могу есть. Эльза, Эльза, Эльза, я твой навеки, твой до конца дней моих.

Эмиас.

Чернила выцвели, бумага пожелтела. Но слова жили, полные трепета и огня… Как шестнадцать лет назад.

Он посмотрел на женщину, которой было адресовано это письмо.

Этой женщины больше не существовало. Перед ним была юная влюбленная девушка.

И снова ему вспомнилась Джульетта…

Глава 9 Четвертый поросенок ложки не получил ни одной…

— Могу я спросить зачем, мосье Пуаро?

Эркюль Пуаро не сразу ответил на вопрос, чувствуя, как внимательно смотрят на него с морщинистого личика серые с хитринкой глаза.

Он поднялся на верхний этаж скромного дома, принадлежавшего компании «Джиллеспай билдингс», которая явилась на свет божий, чтобы сдавать внаем недорогие квартиры одиноким женщинам, и постучал в дверь с номером 584.

Здесь в крайне ограниченном пространстве, а точнее, в комнате, служившей ей спальней, гостиной, столовой и, поскольку там же стояла газовая плита, кухней, к которой примыкала сидячая ванна и прочие хозяйственные надобности, обитала мисс Сесилия Уильямс.

Хоть обстановка и была убогой, тем не менее она несла на себе отпечаток личности мисс Уильямс.

На выкрашенных светло-серой клеевой краской стенах были развешаны несколько репродукций. Данте[119], встречающий Беатриче на мосту, картина, названная одним ребенком «Слепая девочка, сидящая на апельсине» и подписанная почему-то «Надежда»… Еще были две акварели с видами Венеции и выполненная сепией[120] копия «Весны» Боттичелли[121]. На комоде стояло множество выцветших фотографий, судя по прическам — тридцатилетней давности.

Ковер на полу был потертым, обивка убогой мебели лоснилась. Эркюль Пуаро понял, что Сесилия Уильямс живет на мизерные средства. Здесь не устроишь пир горой, этот поросенок «ложки не получил ни одной».

Резким, категоричным тоном мисс Уильямс повторила свой вопрос:

— Вам требуется информация о деле Крейлов? А зачем, позвольте узнать?

Друзья и сослуживцы Эркюля Пуаро в те минуты, когда он доводил их до белого каления, твердили, что он всегда предпочитает ложь правде, что ради того, чтобы добиться своей цели, он будет нагораживать десятки различных причин, но никогда не назовет истинной.

Но в данном случае он даже не попытался что-либо изобрести. У Эрюоля Пуаро никогда не было гувернантки, хотя в некоторых бельгийских и французских семьях они были не редкость. И все же он среагировал на этот вопрос так же, как его приятели-мальчишки, когда их в свое время мисс Уильямс спрашивала: «Ты чистил зубы нынче утром, Хэролд (Ричард или Энтони)?» Им ужасно хотелось соврать, но они тут же с обреченным видом робко признавались: «Нет, мисс Уильямс».

Ибо мисс Уильямс обладала драгоценным свойством, каким должна обладать хорошая гувернантка, — авторитетом! Когда мисс Уильямс говорила: «Пойди и помой руки, Джоан» или «Я надеюсь, что ты прочтешь эту главу про поэтов елизаветинской эпохи[122] и сумеешь ответить мне на все вопросы», ее слушались беспрекословно. Мисс Уильямс и в голову не приходило, что ее могут ослушаться.

Вот и хитроумнейший Эркюль Пуаро не стал ссылаться на мифическую книгу о забытых преступлениях, а откровенно поведал об обстоятельствах, вынудивших Карлу Лемаршан воспользоваться его услугами.

Хрупкая старушка в очень опрятном, хотя и поношенном платье внимательно его выслушала.

— Мне очень интересно, как сложилась судьба этой девочки, какой она стала, — сказала она.

— Она стала очаровательной женщиной с весьма твердым характером.

— Умница, — коротко отозвалась мисс Уильямс.

— И, надо сказать, весьма настойчивой. Она не из тех, кому можно отказать или просто отговориться.

Бывшая гувернантка задумчиво кивнула.

— Есть ли у нее склонность к живописи? — спросила она.

— По-моему, нет.

— Уже слава богу, — сухо заметила мисс Уильямс. Ее тон красноречиво свидетельствовал об отношении мисс Уильямс к художникам — ко всем без исключения.

— Судя по вашим словам, — добавила она, — она больше похожа на мать, чем на отца.

— Вполне возможно. Вам виднее, вы сами можете сказать мне — на кого. Вам бы хотелось с ней встретиться?

— Сказать по правде, очень. Всегда интересно посмотреть, в кого превратился ребенок, который рос на твоих глазах.

— Когда вы ее видели в последний раз, она ведь была совсем крошкой?

— Ей было пять с половиной. Само очарование. Пожалуй, слишком уж тихая была девчушка. Задумчивая. Любила играть одна. Милый и неизбалованный ребенок.

— Счастье, что она была еще совсем маленькой, — заметил Пуаро.

— Да, конечно. Будь она постарше, пережитая ею трагедия могла привести к самым печальным и непредсказуемым последствиям.

— Тем не менее, — сказал Пуаро, — эта трагедия все-таки на ней отразилась. Как ни мала она была, она не могла не ощущать витавшую вокруг нее нервозную атмосферу, а затем вдруг внезапный отъезд из родного дома, из страны. Только одного этого более чем достаточно для неустойчивой детской психики.

— Возможно, но вряд ли настолько, насколько вы тут расписали, — возразила мисс Уильямс.

— Прежде чем мы перейдем к другим темам, мне хотелось бы задать вам один вопрос. Только вы одна можете на него ответить.

— Да? — Голос ее был ровным, она совершенно не боялась подвоха.

Пуаро, отчаянно жестикулируя, старался быть предельно убедительным.

— Есть нюанс, который не дает мне покоя. Когда, разговаривая со свидетелями тех событий шестнадцатилетней давности, я упоминаю о маленькой Карле Крейл, в ответ недоумение и непонимание, словно все они напрочь забыли, что в семье был ребенок. Согласитесь, мадемуазель, это довольно странно? В подобных обстоятельствах ребенок важен не только фактом своего существования, но и как существо, с которым Эмиас Крейл не мог не считаться, когда решил бросить свою жену. Как правило, когда распадается брак, ребенок играет очень важную роль, если не самую важную. Здесь же маленькой Карлы словно не существовало вовсе. Это как-то, я бы сказал, нетипично.

— Здесь вы попали в точку, мосье Пуаро, — тотчас откликнулась мисс Уильямс. — Вы совершенно правы. В какой-то мере именно поэтому я и сказала вам, что новая обстановка могла оказаться не столько пагубной, сколько благоприятной для Карлы. С годами она могла бы гораздо острее ощущать отсутствие у нее настоящего дома, нежели в тот момент.

Она наклонилась вперед и заговорила более доверительно, но осторожно:

— За годы моей работы я, естественно, часто сталкивалась с различными аспектами извечной проблемы детей и родителей. Дети, в большинстве своем, страдают от чрезмерного внимания. Родители же чересчур любят своих чад, слишком их опекают. Ребенок подчас тяготится этой заботой и норовит вырваться на свободу. А уж если в семье только один ребенок, мать буквально терроризирует его своим обожанием. А какие при этом возникают раздоры в семье… Ведь муж при этом ощущает недостаток внимания и ищет утешения, лести и внимания на стороне, потом происходит разрыв. Знаете, самое лучшее для ребенка — это «здоровое отсутствие родительской заботы». Обычно такое бывает в семьях, где много детей и мало денег. Матерям просто некогда ими заниматься. А дети знают, что их любят, и им совершенно не нужны бурные проявления родительских чувств.

Но есть и семьи, где муж и жена настолько увлечены друг другом, что забывают о существовании своего ребенка. В какой-то момент ребенок это неизбежно чувствует. Что же касается Карлы… Миссис Крейл была хорошей матерью, неукоснительно следила за благополучием и здоровьем дочери, часто играла с ней, всегда была благожелательной и веселой, но мыслями она всегда была с мужем. Она растворилась в нем, жила только ради него одного. — Мисс Уильямс, помолчав, тихо добавила: — Наверное, в этом и заключается причина того, что она совершила.

— Вы хотите сказать, — спросил Эркюль Пуаро, — что они вели себя скорее как любовники, чем как муж и жена?

— Можно сказать и так, — хмуро согласилась мисс Уильямс, которую явно покоробила подобная откровенность в определениях, абсолютно неприемлемая для истинного англичанина.

— И на ваш взгляд, он любил ее не меньше, чем она его?

— Они были любящей парой. Но он был мужчина и вел себя соответственно.

Мисс Уильямс вложила в последнюю фразу прозрачный викторианский подтекст.

— Мужчины… — начала мисс Уильямс, но умолкла. Она произнесла это слово с таким выражением, с каким преуспевающий делец произносит слово «большевики», настоящий коммунист — «капиталисты», а хорошая хозяйка — слово «тараканы».

Старая дева, которая всю жизнь провела в гувернантках, сделалась ярой феминисткой. По одному этому слову можно было не сомневаться, что для нее все мужчины были заклятыми врагами.

— Вы не любите мужчин? — спросил Пуаро.

— Мужчины имеют слишком много привилегий, — сухо ответила она. — Надеюсь, так будет не всегда.

Эркюль Пуаро пристально на нее посмотрел. Он вдруг представил себе, как мисс Уильямс во имя благой идеи равенства старательно приковывает себя цепью к какому-нибудь поручню, а потом объявляет голодовку. Но тут же перейдя от общих идей к понятию вполне конкретному, он спросил:

— Вам не нравился Эмиас Крейл?

— Да, мистер Крейл мне не нравился. И его поведение — тоже. Будь он моим мужем, я бы его оставила. Есть вещи, с которыми женщина не должна мириться.

— А миссис Крейл с ними мирилась?

— Да.

— Вы считаете, что она поступала неправильно?

— Да. Женщина должна уважать себя и никому не позволять над собой глумиться.

— Вы когда-нибудь говорили что-либо подобное миссис Крейл?

— Разумеется, нет. С какой стати. Меня наняли обучать Анджелу, а не давать советы, которых у меня никто не спрашивает. С моей стороны это было бы крайне бестактно.

— А миссис Крейл вам нравилась?

— Очень. — В ее строгом ровном голосе послышались теплота и нежность. — Мне она очень нравилась, и мне было очень ее жаль.

— А ваша ученица Анджела Уоррен?

— Удивительная девочка — одна из самых одаренных моих воспитанниц. Умница. Правда, недисциплинированная, и вспыльчивая, с ней порой трудно было справиться, но необыкновенно цельная и богатая натура.

Помолчав, она продолжала:

— Я всегда чувствовала, что она сумеет в жизни чего-то добиться. И вы знаете, предчувствия меня не обманули! Вы читали ее книгу о Сахаре? А про захоронения в Файюме![123] Да, я горжусь Анджелой. Я недолго пробыла в Олдербери — два с половиной года, — но мне приятно знать, что именно я дала толчок ее интеллекту и привила вкус к археологии.

— Кажется, она продолжила образование в частной школе, — пробормотал Пуаро. — Вам, наверное, это пришлось не по душе?

— Как раз наоборот, мосье Пуаро. Я была абсолютно согласна с этим решением. — Помолчав, она сказала: — Сейчас объясню почему. Анджела, безусловно, была очень славная девочка — отзывчивая, живая, — но с ней было очень непросто. Переходный возраст. В этот период все девочки очень ранимы: еще не женщина, но уже и не ребенок. Анджела могла быть по-взрослому рассудительной и серьезной, а буквально через минуту превратиться в сорванца — проказничать, грубить, ну просто как с цепи срывалась. В этом возрасте они ужасно обидчивы, не терпят никаких возражений, злятся, когда к ним относятся как к детям, и стесняются, когда обращаются словно с барышнями. Анджела пребывала как раз вот в таком состоянии. Моментально вспыхивала и обижалась на самую невинную шутку, целыми днями могла ходить с надутым видом, а потом вмиг снова делалась веселой, лазила по деревьям, носилась с соседскими мальчишками, никого не слушала.

Мисс Уильямс перевела дух.

— Для девочки в таком возрасте школа просто необходима. Это ведь в какой-то мере и школа жизни. Она дает возможность пообщаться с другими девочками, найти подруг, учит ладить с людьми, а без этого невозможно обойтись в будущем. Дома она никак бы не смогла этому научиться. Да и вообще, условия, в которых жила Анджела, никак нельзя было назвать идеальными. Во-первых, миссис Крейл исполняла любую ее прихоть. Стоило Анджеле выразить недовольство, как она тотчас бросалась на ее защиту. В конце концов Анджела настолько привыкла к этому, что воспринимала как должное, чем частенько раздражала мистера. Крейла. Тот, естественно, считал, что жена должна все внимание уделять ему. Но вообще-то он любил Анджелу — они были друзьями и пикировались вполне по-приятельски, хотя, повторяю, порой мистер Крейл очень даже ревновал жену к девочке, очень уж ему хотелось, чтобы она была занята только его персоной. Получался как бы заколдованный круг. Из-за этого они с Анджелой частенько ругались, ну а миссис Крейл принимала ее сторону, его же это, разумеется, приводило в ярость. Изредка, правда, она поддерживала Эмиаса, тогда уже злилась Анджела и такое вытворяла!.. Мистер Крейл любил выпить стакан пива залпом, и однажды Анджела подсыпала ему в стакан соли. Видели бы вы, что с ним было, — он долго не мог простить ей эту выходку. А последней каплей, переполнившей его терпение, была история со слизняками. Он совершенно не выносил слизняков, Анджела же — представьте! — подложила их ему в постель. Вот тогда он и заявил, что отправляет ее в частную школу. Сказал, что больше не намерен терпеть ее выходки. Анджела очень расстроилась, хотя раньше и сама выражала желание поехать учиться в подобном заведении. Но это был приказ, и она возомнила себя ужасно обиженной. Миссис Крейл не хотела отпускать ее, но затем позволила себя уговорить. По-моему, благодаря нашему с ней разговору. Я убедила ее еще раньше — когда представился случай, — что перемена обстановки пойдет Анджеле только на пользу, что девочке неплохо бы побыть некоторое время вне тепличных домашних условий. В общем, было решено, что осенью она отправится в Хелстон — это превосходная школа на южном побережье. Миссис Крейл, однако, все лето не находила себе места. Анджела же то и дело ругалась с мистером Крейлом из-за предстоящего отъезда. На самом деле ничего из ряда вон выходящего в этом, как вы понимаете, мосье Пуаро, не было, но тем не менее это еще больше осложняло и без того непростую обстановку в доме в то лето.

— Непростую из-за появления Эльзы Грир? — напрямик спросил Пуаро.

— Именно, — выпалила мисс Уильямс и поджала губы.

— А какого вы мнения об Эльзе Грир?

— Никакого. Исключительно беспринципная молодая особа.

— Она ведь была совсем юной.

— Не настолько юной, чтобы не понимать, что вытворяет. Ее поведение не заслуживает никакого оправдания.

— Насколько мне известно, она была влюблена…

— Влюблена! — фыркнула мисс Уильямс. — Я считаю, мосье Пуаро, что человек обязан сдерживать свои чувства. Неважно какие. Уметь владеть собой. Эта девица была абсолютно лишена нравственных устоев. Она не желала считаться с тем, что у мистера Крейла — семья. Ни малейшего стыда, она действовала цинично и решительно. Вероятно, сказалось дурное воспитание, только этим я могу объяснить ее поведение.

— Она тяжело пережила смерть мистера Крейла?

— Очень. Но она не имела права никого винить, только себя. Не подумайте, что я готова оправдать убийство, но поймите, мосье Пуаро, до какого непереносимого отчаяния была доведена миссис Крейл! Бедная миссис Крейл. Скажу вам откровенно, были моменты, когда я сама могла бы убить их обоих. Он посмел поселить в доме свою любовницу, вынуждая жену терпеть выходки этой особы, а мисс Грир была просто вызывающе дерзкой, мосье Пуаро. Он не мог этого не замечать. Эмиас Крейл заслужил то, что с ним случилось. Ни один мужчина не имеет права так издеваться над собственной женой. Его смерть была справедливой карой.

— У вас нет сомнений… — сказал Эркюль Пуаро. Маленькая сероглазая женщина смело смотрела на него.

— У меня нет сомнений в том, что брачные узы священны. Если это ставить под сомнение, наша страна покатится в пропасть. Миссис Крейл была верной, любящей женой. Но муж настолько относился к ней пренебрежительно, что привел в дом любовницу. Повторяю: он заслужил то, что с ним случилось. Он довел миссис Крейл до крайности, и у меня язык не поворачивается в чем-то ее обвинять.

— Он вел себя отвратительно, тут двух мнений быть не может, но не забывайте, он был художником. Величайшим художником.

— О да, конечно, — снова фыркнула мисс Уильямс. — В наши дни это принято считать оправданием. Художник! И этого достаточно, чтобы простить ему распущенность, пьянство, скандалы, измены. Величайший художник? Быть может, через несколько лет к его картинам никто за милю не подойдет. У него же нет никакой техники! Перспектива отсутствует. А уж об анатомии я вообще не хочу говорить, за всю жизнь он не нарисовал ни одного человека с правильными пропорциями. Я немного разбираюсь в том, о чем говорю, мосье Пуаро. В юности я училась в школе изящных искусств во Флоренции и должна сказать, для тех, кто знает и ценит великих мастеров прошлого, работы мистера Крейла — вульгарная мазня. Клал краски на холст как бог на душу положит — ни композиции, ни точной передачи натуры. Нет, — она покачала головой, — восхищаться работами мистера Крейла я не могу. Увольте!

— Две из них висят в галерее Тейта, — напомнил ей Пуаро.

— И что? По-моему, там имеется и одна из скульптур мистера Эпстайна[124].

Почувствовав, что мисс Уильямс иссякла, Пуаро решил сменить тему:

— Когда миссис Крейл нашла мистера Крейла мертвым, вы были рядом с ней?

— Да. Мы вышли вместе из дому после ленча. Анджела забыла на берегу или в лодке свою кофту. Она вечно все теряла. Я рассталась с миссис Крейл у входа в Оружейный сад, но она почти тотчас меня окликнула. Оказывается, мистер Крейл был мертв уже около часа. Он лежал на скамье возле мольберта.

— Увидев его, она впала в отчаяние?

— Я не совсем понимаю, о чем вы спрашиваете, мосье Пуаро.

— Я спрашиваю, как она вела себя в ту минуту?

— По-моему, на нее нашло какое-то оцепенение. Она велела мне позвонить врачу. Мы ведь не сразу поняли, что он умер, подумали, вдруг у него припадок.

— Это она такое предположила?

— Не помню.

— И вы отправились звонить?

Мисс Уильямс ответила сухо и резко:

— На полпути я встретила мистера Мередита Блейка. Я попросила его дозвониться до врача, а сама вернулась к миссис Крейл. Я подумала, что ей может стать плохо, а от мужчин в таких случаях толку никакого.

— И ей действительно стало плохо?

— Нет, миссис Крейл вполне владела собой, — сухо ответила мисс Уильямс. — В отличие, между прочим, от мисс Грир, которая закатила истерику и вообще вела себя непристойно.

— В чем это проявлялось?

— Она пыталась наброситься на миссис Крейл.

— Вы хотите сказать, что она сразу решила, что в смерти мистера Крейла виновна его жена?

Мисс Уильямс на мгновение задумалась.

— Нет, вряд ли она была в этом убеждена. То есть… тогда еще не возникло подозрения. Мисс Грир просто принялась кричать: «Вот что вы наделали, Кэролайн. Вы убили его. Это ваша вина». Она не сказала: «Вы его отравили», но, по-моему, она в этом не сомневалась.

— А миссис Крейл?

Мисс Уильямс тревожно задвигалась в своем кресле.

— Стоит ли лицемерить, мосье Пуаро? Не знаю, что на самом деле испытывала или думала миссис Крейл в ту минуту. То ли она испугалась того, что совершила…

— Так вам казалось?

— Нет, точно не могу сказать. Она была потрясена и, пожалуй, испугана. Да, испугана, я уверена. Что вполне естественно.

— Может, и естественно… — с досадой согласился Пуаро. — Чем же она объяснила смерть мужа?

— Самоубийством. Она с самого начала утверждала, что это — самоубийство.

— И настаивала на этом, когда разговаривала с вами tet-a-tet, или говорила и о других возможностях?

— Нет. Она старалась мне доказать, что он точно покончил с собой.

В голосе мисс Уильямс явно промелькнуло смущение.

— А что ей сказали вы?

— Мосье Пуаро, неужели сейчас это имеет значение? — Да.

— Не понимаю, для чего…

Но, словно повинуясь его молчаливому ожиданию, она неохотно призналась:

— По-моему, я сказала: «Конечно, миссис Крейл. Мы все считаем, что он покончил с собой».

— Вы сами верили этим словам?

Подняв голову, мисс Уильямс твердо заявила:

— Нет, не верила. Но, пожалуйста, поймите, мосье Пуаро, я была целиком на стороне миссис Крейл. Я сочувствовала ей, а не полиции.

— Вы были бы рады, если бы ее оправдали?

— Да, — с вызовом в голосе ответила мисс Уильямс.

— Значит, вам небезразличны чувства ее дочери? — спросил Пуаро.

— Я очень ей сочувствую. Милая Карла.

— А вы не могли бы написать для меня подробный отчет о случившейся трагедии?

— Это ей необходимо, хотите вы сказать?

— Именно.

— Пожалуйста, — в раздумье согласилась мисс Уильямс. — Значит, она твердо решила разузнать все как было?

— Да. Хочу только предупредить, что было бы лучше скрыть от нее кое-какие подробности…

— Нет, — перебила его мисс Уильямс. — Я считаю, что лучше смотреть правде в глаза. От судьбы все равно не уйдешь. Карла уже испытала шок — узнала правду, теперь она хочет знать, как именно все было. Я считаю, что только так и надо действовать — смело. Как только она все узнает, она сможет выбросить это из головы и начать жизнь с чистого листа.

— Возможно, вы и правы, — согласился Пуаро.

— Я в этом убеждена.

— Но существует одно обстоятельство. Она не только хочет знать, как все произошло, она хочет убедиться в невиновности своей матери.

— Бедное дитя, — вздохнула мисс Уильямс.

— Вам больше нечего сказать по этому поводу?

— Теперь я понимаю, почему вы сказали, что будет лучше, если она никогда не узнает некоторых подробностей, — откликнулась мисс Уильямс. — Тем не менее я остаюсь при своем мнении. Конечно, желание удостовериться в том, что мать невиновна, вполне естественно. Но, судя по вашим словам, Карла достаточно отважна, чтобы убедиться в тщетности своих надежд. Я уверена, что это ее не сломает.

— Вы уверены, что ей не стоит надеяться?

— Я вас не понимаю.

— У вас нет никаких сомнений в вине миссис Крейл?

— По-моему, это даже не стоит обсуждать.

— Но ведь она говорила о самоубийстве? Не так ли?

— Бедняжке надо же было хоть что-то сказать, — сухо заметила мисс Уильямс.

— Известно ли вам, что перед смертью миссис Крейл написала дочери письмо, в котором клятвенно уверяла ее, что невиновна?

Мисс Уильямс посмотрела на Пуаро с великим изумлением.

— Она поступила крайне неразумно, — резко заметила она.

— Вы так считаете?

— Да. Боюсь, что вы человек сентиментальный… впрочем, таковы почти все мужчины.

— Я? Сентиментален? — Пуаро был возмущен. — Уж что-что, а…

— Существует такая вещь, как ложь во спасение, — тут же прервала его мисс Уильямс. — Но к чему лгать перед лицом смерти? Чтобы избавить от боли собственное дитя? Да, так поступают многие женщины. Но миссис Крейл, на мой взгляд, не должна была поступиться правдой. Она была отважной и очень искренней женщиной. Я бы не удивилась, если она завещала своей дочери не судить ее слишком строго.

— Значит, вы не верите, что Кэролайн Крейл написала в письме правду? — спросил несколько озадаченный Пуаро.

— Не верю.

— И тем не менее утверждаете, что любили ее?

— Я очень ее любила. Я была к ней привязана и очень ее ценила.

— В таком случае…

Мисс Уильямс окинула его каким-то странным взглядом.

— Вы не совсем понимаете, мосье Пуаро. Теперь, когда прошло уже столько лет, я могу кое в чем признаться… Видите ли, я абсолютно точно знаю, что Кэролайн Крейл виновна!

— Что?

— Да-да. Не уверена, что я поступила правильно, но я скрыла кое-что от суда. Поверьте мне, Кэролайн Крейл виновна, я это твердо знаю.

Глава 10 А пятый, плача, побежал домой…

Окна квартиры Анджелы Уоррен выходили на Риджентс-парк[125]. В этот весенний день в открытое окно то и дело задувал легкий ветерок, и, если бы не рев мчавшихся внизу машин, можно было подумать, что находишься не в пыльном, душном Лондоне, а где-то на природе за городом.

Пуаро отвернулся от окна, услышав, что дверь отворилась и в комнату вошла Анджела Уоррен.

Он уже видел ее раньше, побывав на лекции, которую она читала в Королевском географическом обществе. Лекция была превосходной. Хотя читала она в несколько непривычной сдержанной манере, в отличие от большинства лекторов не идя на поводу у публики. Мисс Уоррен отлично знала свой предмет, обладала ораторским талантом, за словом в карман не лезла. Голос у нее был звонкий и довольно мелодичный. Она не пыталась увлечь аудиторию романтикой, составляющей часть ее профессии, не пыталась завлечь тягой к приключениям. Она кратко и точно излагала факты, иллюстрируя их отменно изготовленными слайдами, а потом из этих фактов делала весьма неординарные выводы. Сухо, педантично, ясно, четко — высочайший уровень.

Эркюль Пуаро всей душой порадовался за нее. Какой мощный интеллект!

Теперь, увидев ее вблизи, он понял, что Анджела Уоррен вполне могла бы претендовать на образ настоящей красавицы. У нее были правильные, хотя и несколько суровые черты лица, ровно очерченные темные брови, ясные и умные карие глаза, матово-белая кожа. Плечи, правда, были чуть широковаты, и походка — почти мужская.

Нет, она никак не ассоциировалась с тем поросенком, который, плача, побежал домой… Но на правой щеке, уродливо морща кожу, белел давно заживший шрам, чуть оттягивающий вниз угол правого глаза, — никому бы и в голову не пришло, что глазом этим она не видит. Эркюль Пуаро сразу понял, что она уже настолько к этому привыкла, что совершенно не испытывает никаких неудобств. Поразительно, что из всей пятерки, с которой он столкнулся в этом деле, наибольшего успеха в жизни добились вовсе не те, кто, казалось, просто для него были созданы. Эльза, на руках у которой были все козыри — юность, красота, богатство, — преуспела в этом смысле меньше всех. Она была похожа на цветок, прихваченный морозом, а потому не успевший распуститься. Даже гувернантка Анджелы, Сесилия Уильямс, у которой вроде бы не было никаких достоинств, которыми можно было бы похвастаться, была гораздо счастливее Эльзы. Мисс Уильямс вполне устраивала ее жизнь: в сферу ее интересов входили как люди, так и события, происходящие в мире. Она, будучи воспитана в строгих викторианских правилах, обладала некоторым потенциалом, которого нынче мы напрочь лишены, — недюжинной моральной стойкостью и интеллектом: она выполняла свой долг, который был предопределен ей свыше, и это защищало ее наподобие лат, делало неуязвимой для камней и стрел зависти, недовольства и жалости. Она жила воспоминаниями, маленькими удовольствиями, которые изредка позволяла себе благодаря строжайшей экономии, и это наряду с физическим здоровьем и энергией помогало ей по-прежнему находить вкус в жизни.

Что же касается Анджелы Уоррен, в ней Пуаро сразу почувствовал невероятную силу духа, взращенную постоянной борьбой с собой и обстоятельствами. Взбалмошная когда-то школьница превратилась в волевую, честолюбивую женщину, наделенную живым умом и неистощимой энергией. Она наверняка счастливая женщина, подумал Пуаро, и она явно получала огромное удовольствие от своей кипучей деятельности. А ведь в детстве она конечно же очень страдала из-за своего уродства!

Она не принадлежала к тому типу женщин, который Пуаро, безусловно, одобрял. Несмотря на всю ее интеллектуальность, в ней было нечто от femme formidable[126], что его как мужчину порядком пугало. Ему больше по душе были яркие и экстравагантные особы.

Для Анджелы Уоррен тоже не нужно было ничего изобретать. Он просто пересказал ей разговор с Карлой Лемаршан.

Суровое лицо Анджелы Уоррен осветила радостная улыбка:

— Карла? Она здесь? Я бы с удовольствием с ней увиделась.

— Вы не поддерживаете с ней связь?

— Весьма нерегулярно. Когда ее увезли в Канаду, я была еще школьницей и думала, что через пару лет она меня совершенно забудет. В последнее время ни писем, ни открыток, лишь время от времени посылала ей подарки. Я была уверена, что она забудет все, что было в Англии, и навсегда свяжет свое будущее с Канадой. Это был бы для нее лучший вариант.

— Да, конечно. Новое имя. Новое место жительства. Новая жизнь. Но все оказалось не так просто.

И он рассказал Анджеле о помолвке Карлы, о том, что ей сообщили в день совершеннолетия, и о причине ее приезда в Англию.

Анджела Уоррен слушала молча, подперев рукой изуродованную щеку. Пока он говорил, ее лицо было бесстрастным. Но когда закончил, сказала:

— Какая же Карла молодчина.

Пуаро удивился. Никто из прежних собеседников так не считал.

— Вы одобряете ее настойчивость, мисс Уоррен? — спросил он.

— Конечно! И желаю ей всяческого успеха. Если смогу чем-нибудь помочь, я к вашим услугам. Жаль, я сама до этого не додумалась.

— По-вашему, ее сомнения в виновности матери — справедливы?

— Разумеется, справедливы, — твердо произнесла Анджела. — Кэролайн невиновна. Я всегда это знала.

— Вы меня крайне обескуражили, мадемуазель, — пробормотал Пуаро. — Все остальные, с кем я уже разговаривал…

— Не говорите о них, — перебила она его. — Я знаю, что косвенных доказательств в избытке. Мое же собственное убеждение основывается на моем знании своей сестры. Руку даю на отсечение, Кэро никого не смогла бы убить.

— Как можно быть уверенным в другом человеке?

— В большинстве случаев, наверное, нет. От людей можно ожидать чего угодно. Но в случае с Кэролайн — тут были особые обстоятельства, о которых мне известно лучше, чем кому бы то ни было.

Она слегка коснулась своей изуродованной щеки.

— Видите? Вы об этом уже, наверное, слышали?

Пуаро кивнул.

— Это сделала Кэролайн. Вот почему я так уверена, что она не смогла бы убить.

— Для многих этот довод вряд ли покажется убедительным.

— Да, я знаю. Для них он скорее будет свидетельствовать обратное. И, по-моему, в суде именно это использовали как подтверждение того, что Кэролайн обладала диким нравом! Из-за того, что она в детстве меня покалечила, наши законники сочли, что она вполне могла отравить своего неверного мужа.

— Я, во всяком случае, понимаю, — сказал Пуаро, — что внезапная вспышка ярости вовсе не доказывает, что человек, взявший яд, обязательно должен тут же пустить его в ход.

— Я не это имела в виду, — замахала руками Анджела Уоррен, — попробую объяснить вам еще раз. Предположим, вы, человек по натуре добрый и приветливый, но — ревнивый. И предположим, когда-то вы в приступе ярости совершаете поступок, который мог бы привести к смерти человека. Что бы вы испытали? Ужасное потрясение, раскаяние и страх, наконец! Человек впечатлительный — а Кэролайн была на редкость впечатлительной — не способен забыть этот страх, стыд и раскаяние. Не думаю, что в ту пору я это понимала, но, оглядываясь назад, отчетливо вижу, что это было именно так. Кэро постоянно преследовало чувство вины. Раскаяние не давало ей покоя. Это видно по всем ее поступкам. Этим объясняется и ее отношение ко мне. Для меня она ничего не жалела. Я была в ее жизни на первом месте. Половина ее ссор с Эмиасом происходила из-за меня. Я ее ревновала к нему и делала ему всякие мелкие пакости. Однажды стащила пузырек кошачьей настойки, чтобы влить ему в пиво, в другой раз сунула в постель ежа… И Кэролайн всегда меня защищала.

Мисс Уоррен, помолчав, снова продолжила:

— Разумеется, она делала это напрасно. Я была ужасно избалована. Но это я так, к слову. Мы ведь говорим с вами о Кэролайн. Та вспышка ярости очень сильно повлияла на всю ее дальнейшую жизнь. Кэро всегда опасалась, что в запальчивости сотворит что-то ужасное. И предпринимала довольно необычные меры предосторожности. Так, например, она позволяла себе, как ни странно, быть несдержанной на язык. Она решила (и, по-моему, с точки зрения любого психолога, была совершенно права), что, выговорившись, сумеет выплеснуть накопившийся негатив. И по опыту убедилась, что этот метод себя оправдывает. Вот почему мне не раз доводилось слышать, как Кэро цедит сквозь зубы: «Ох, как бы я сейчас разорвала его на куски, а потом изжарила в кипящем масле на медленном огне». Или говорила мне или Эмиасу: «Прекрати действовать мне на нервы, а то убью». Она часто ссорилась с людьми и всегда срывалась на крик. Она знала, что легковозбудима, и намеренно давала этому возбуждению выход. У них с Эмиасом случались просто фантастические ссоры.

— Да, об этом многие свидетельствуют, — кивнул Эркюль Пуаро. — Что жили они как кошка с собакой.

— Именно, — подтвердила Анджела Уоррен. — Что и сбило с толку присяжных. А на самом деле, представьте, свидетельствовало об обратном. Конечно, Кэро и Эмиас ссорились! Кричали друг на друга, обзывали последними словами. Но никто никогда не обращал внимания, какое они при этом получают удовольствие. Поверьте! Им обоим все эти вопли и скандалы приносили удовольствие, они любили, так сказать, драматическую живость в своих отношениях. Большинство людей этого не переносят. Все предпочитают покой и тишину. Но Эмиас был художником. Он любил прикрикнуть, припугнуть, ради красного словца обидеть человека. Выпускал, так сказать, пар. Он был из тех мужчин, которые, потеряв запонку, делают из этого трагедию. Я понимаю, как странно это звучит, но для Эмиаса и Кэролайн их беспрерывные ссоры были в некотором роде развлечением — острой приправой к будням, за которыми следовали сладкие примирения.

Она нетерпеливо махнула рукой.

— Если бы тогда меня не удалили из зала суда, я бы им все это объяснила. А меня даже не удосужились как следует выслушать. — Она пожала плечами. — Правда, не думаю, что мне бы поверили. И, если честно, тогда я не представляла себе все это так ясно, как теперь. Я всегда это чувствовала, но никогда особо не задумывалась о причинах столь бурных выяснений отношений и, уж конечно, не собиралась предавать огласке семейные тайны.

Она посмотрела на Пуаро.

— Вы, разумеется, понимаете, о чем я говорю?

Он энергично закивал головой.

— Конечно, мадемуазель. Есть люди, которым скучно, когда все вокруг идет своим чередом. Чтобы жизнь была полноценной, им требуется противостояние.

— Вот-вот.

— Позвольте мне спросить вас, мисс Уоррен, а какие чувства вы испытывали в ту пору?

Анджела Уоррен вздохнула.

— В основном смятение и беспомощность. Мне все это казалось кошмаром. Кэролайн вскоре арестовали — дня через три. Я до сих пор помню, как я негодовала, как возмущалась, как отчаянно — по-детски — надеялась, что все это нелепая ошибка, которая тотчас будет исправлена. Кэро же в основном волновалась за меня — она требовала, чтобы меня по возможности держали подальше от всего этого. Она почти сразу заставила мисс Уильямс увезти меня к каким-то родственникам. Полиция не возражала. А затем, когда было решено, что моих показаний не требуется, меня постарались как можно скорее сплавить за границу. Я ужасно не хотела ехать. Но мне объяснили, что этого хочет Кэро и что если я уеду, то тем самым помогу ей.

Помолчав, она добавила:

— И я уехала в Мюнхен. Когда огласили приговор, я находилась там. Меня ни разу не допустили к Кэро. Она сама не хотела меня видеть. Это был, по-моему, один-единственный случай, когда она не сумела меня понять.

— Я не разделяю вашего мнения, мисс Уоррен. Посещение горячо любимого человека в тюрьме могло бы произвести тяжкое впечатление на юную впечатлительную душу. И ваша сестра не могла этого не опасаться.

— Возможно.

Анджела Уоррен встала.

— После вынесения приговора, когда мою сестру признали виновной, она написала мне письмо. Я никогда никому его не показывала. Мне кажется, я должна показать его вам. Оно поможет вам лучше представить, какой была Кэролайн. Если хотите, можете показать его Карле.

Она пошла к дверям, затем, остановившись, сказала:

— Пойдемте со мной. У меня в комнате есть портрет Кэролайн.

Секунду Пуаро стоял, не сводя глаз с портрета.

С художественной точки зрения портрет явно не был шедевром. Но Пуаро смотрел на него с любопытством. Разумеется, его мало интересовала художественная ценность. Он всматривался в чуть удлиненное, овальной формы лицо с округлой линией подбородка и кротким, даже робким выражением, свидетельствовавшим о натуре неуверенной в себе, эмоциональной, наделенной душевной красотой, но красотой неброской, стыдливой. Не было в этом лице той энергии и жизненной силы, которая чувствовалась в ее дочери, той силы и жизнелюбия, которые Карла Лемаршан, конечно же, унаследовала от своего отца. Женщина на портрете была существом куда менее удачливым и безмятежным. Тем не менее, глядя на нее, Эркюль Пуаро понял, почему не лишенный воображения Квентин Фогг даже спустя шестнадцать лет был не в состоянии ее забыть.

Появилась Анджела Уоррен — на этот раз с письмом в руке.

— Теперь, когда вы увидели ее, — тихо сказала она, — прочтите это письмо.

Он осторожно развернул листок, хранящий то, что написала Кэролайн Крейл шестнадцать лет назад.

Моя любимая малышка Анджела!

Тебе скоро станут известны дурные новости, и ты огорчишься, но, честное слово, не стоит. Я никогда тебе не лгала, не лгу и сейчас, когда говорю, что я по-настоящему счастлива, ибо испытываю истинную радость и покой, каких не знала до сих пор. Все хорошо, родная, все хорошо. Постарайся забыть прошлое, не надо жалеть обо мне, живи и будь счастлива. Ты сумеешь добиться многого, я знаю. Все хорошо, родная, я ухожу к Эмиасу. Мы будем вместе, я не сомневаюсь. Без него я все равно не могла бы жить… прошу тебя — ради меня будь счастлива. Сама я уже счастлива. Долги всегда нужно возвращать. Как хорошо, когда на душе покой.

Любящая тебя Кэро.

Эркюль Пуаро прочитал письмо дважды, прежде чем возвратил Анджеле.

— Чудесное письмо, мадемуазель, и по-своему необыкновенное. Весьма необычное, — сказал он.

— Кэролайн, — откликнулась Анджела Уоррен, — вообще была необыкновенной женщиной.

— Да, весьма оригинальная… Вы считаете, что это письмо свидетельствует о ее непричастности к убийству?

— Конечно.

— Ни одного прямого упоминания на этот счет.

— Кэро была уверена, что я не сомневаюсь в ее невиновности.

— Понятно… Но его можно рассматривать и как свидетельство ее виновности: только искупив вину, она обретет покой.

«Что совпадало, — подумалось ему, — и с ее поведением в зале суда».

В эту минуту он всерьез пожалел, что взялся за расследование этого дела. До сих пор и так все безоговорочно свидетельствовало о том, что Кэролайн Крейл виновна. А теперь это подтверждало и ее собственное письмо.

На другой чаше весов пока покоилась только твердая уверенность Анджелы Уоррен. Анджела, разумеется, очень хорошо знала Кэролайн, но ее уверенность могла быть всего лишь взглядом из прошлого — безоглядной преданностью молоденькой девушки, обожавшей свою старшую сестру.

Словно прочитав его мысли, Анджела Уоррен сказала:

— Нет, мосье Пуаро, я точно знаю, что Кэролайн невиновна.

— Видит бог, — живо откликнулся Пуаро, — как мне не хотелось бы убедить вас в противном. Но будем опираться на факты. Вы говорите, что ваша сестра невиновна. Что же тогда, по-вашему, произошло?

— Я понимаю, как трудно во всем этом разобраться, — кивнула Анджела. — Но как бы это невероятно ни звучало, думаю, Эмиас действительно покончил с собой, как и утверждала Кэролайн.

— По-вашему, он был способен на такое?

— Вообще-то нет.

— Однако же вам это не кажется — в отличие от ситуации с Кэролайн — таким уж невероятным?

— Нет, потому что люди часто совершают весьма странные поступки, порой совершенно несвойственные их натуре. Но я допускаю, что, хорошо зная этих людей, всегда можно найти объяснение их поступкам.

— А вы? Вы хорошо знали мужа своей сестры?

— Хорошо, но все-таки не так, как знала его Кэро. Мне трудно поверить в то, что Эмиас мог наложить на себя руки, и все же я считаю, что в принципе он мог это сделать. И, наверное, так оно и было.

— А других объяснений вы не допускаете?

Анджела отреагировала на этот вопрос с прежним спокойствием, но в глазах ее блеснула искра интереса.

— Я понимаю, о чем вы… О такой возможности я, честно говоря, никогда не задумывалась. Вы ведь хотите сказать, что его мог убить кто-то еще? Что кто-то мог хладнокровно подлить ему отраву в пиво…

— Но ведь такой вариант не исключен?

— Да, не исключен… И все же это вряд ли возможно.

— По-вашему, версия о самоубийстве более убедительна?

— Трудно сказать… Тогда вроде бы не было основания кого-либо подозревать. Да и сейчас что-то никто не приходит мне в голову.

— Тем не менее давайте попробуем проанализировать эту возможность. Кто из лиц, причастных к этому делу, больше всех годится на роль убийцы?

— Дайте подумать. Я его не убивала. И Эльза, разумеется, тоже. Когда он умер, она вела себя словно безумная. Кто еще там был? Мередит Блейк? Он всегда благоговел перед Кэролайн, ходил за ней по пятам, как кот за любимой хозяйкой. Пожалуй, это можно было бы рассматривать как мотив. Допустим, он хотел убрать Эмиаса, чтобы самому потом жениться на Кэролайн. Но в этом случае ему достаточно было поддержать Эмиаса, чтобы тот ушел к Эльзе, а потом выступить в роли утешителя. И потом, Мередит в роли убийцы… Нет. Слишком мягок и осторожен. Кто там еще был?

— Мисс Уильямс. Филип Блейк, — подсказал Пуаро.

На мрачном лице Анджелы на секунду появилась улыбка.

— Мисс Уильямс? Чтобы моя гувернантка кого-то прикончила? Абсурд. Мисс Уильямс с ее невероятной щепетильностью и строгими моральными устоями?

Помолчав, она продолжала:

— Она была предана Кэролайн. Готова на все ради нее. И ненавидела Эмиаса. Это верно. Она была страстной феминисткой и презирала мужчин. Но разве этого достаточно, чтобы пойти на убийство?

— Пожалуй, нет, — сказал Пуаро.

— Филип Блейк? — Анджела вдруг на несколько секунд умолкла и потом тихо добавила: — А знаете, он-то как раз подходит больше всех остальных.

— Очень любопытное соображение, мисс Уоррен. Позвольте спросить почему?

— Ничего определенного сказать не могу. Но я припоминаю, что он отличался ограниченным воображением.

— А разве это непременное качество убийц?

— Нет, но человек с ограниченным воображением, решая свои проблемы, часто прибегает к насилию. Такие люди получают удовольствие, проявляя жестокость. А убийство — это проявление жестокости, не так ли?

— Да, конечно… Такая точка зрения тоже может быть принята в расчет. Тем не менее, мисс Уоррен, это еще не повод для убийства. Главное — мотив. Какой мотив мог быть у Филипа Блейка?

Анджела Уоррен молчала, нахмурившись и опустив глаза.

— Он был самым близким другом Эмиаса Крейла, верно? — спросил Пуаро.

Она кивнула.

— Вы ведь что-то недоговариваете, мисс Уоррен. Возможно, они были не только друзьями, но и соперниками, скажем, из-за Эльзы?

Анджела Уоррен покачала головой.

— О нет, только не Филип.

— Тогда что же может быть?

Анджела медленно произнесла:

— Знаете, бывает, что вдруг вам вспоминается эпизод из давнего прошлого. Я вот что имею в виду. Когда мне было одиннадцать лет, я услышала одну историю. В ту пору никакого смысла я в ней не уловила. И естественно, тотчас ее забыла. Мне и в голову не приходило, что когда-нибудь она всплывет у меня в памяти. Но года два назад, присутствуя на каком-то концерте, я почему-то ее припомнила и так удивилась, что даже произнесла вслух: «Так вот в чем смысл той идиотской истории про рисовый пудинг», хотя в актерской реплике — а это была какая-то фривольная шутка — ничего общего с той историей не было.

— Я понимаю вашу мысль, мадемуазель, — сказал Пуаро.

— Значит, вы поймете и то, что я собираюсь вам рассказать. Однажды я остановилась в гостинице. Когда я шла по коридору, одна из дверей открылась, и из номера вышла одна моя знакомая. Это был не ее номер, и, когда она меня увидела, это сразу отразилось на ее лице.

Точно такое же выражение лица было у Кэролайн, когда однажды ночью она вышла из комнаты Филипа Блейка в Олдербери.

Она наклонилась вперед, жестом опередив слова, готовые сорваться с губ Пуаро.

— В ту пору я этого, конечно, не поняла. Хотя во многом уже разбиралась — девочки в этом возрасте обычно все уже знают, — но связать свои познания с действительностью не сумела. Кэролайн, выходящая из комнаты Филипа Блейка, была просто Кэролайн, выходящая из комнаты Филипа Блейка, не более того. С таким же успехом она могла выйти из комнаты мисс Уильямс или из моей комнаты. Но зато я заметила выражение ее лица, ибо оно было странным — я никогда ее такой не видела и поэтому ничего не поняла. И мне ничего не приходило в голову до тех пор, пока я не увидела то же самое выражение на лице другой женщины. В той парижской гостинице.

— То, что вы рассказали мне, мисс Уоррен, — задумчиво заметил Пуаро, — не может не удивлять. Ибо Филип Блейк откровенно дал мне понять, что всегда недолюбливал вашу сестру.

— Я знаю, — сказала Анджела. — Но тем не менее я видела это собственными глазами.

Пуаро медленно кивнул. В том своем разговоре с Филипом Блейком он сразу почувствовал некую фальшь. Эта преувеличенная враждебность к Кэролайн — она казалась какой-то неестественной.

Ему припомнились слова Мередита Блейка: «Очень был расстроен, когда Эмиас на ней женился, больше года вообще не хотел его видеть…»

Значит, Филип еще в юности любил Кэролайн? А когда она вышла замуж за Эмиаса, его любовь переросла в страшную ненависть?

Да, Филип был чересчур резок, чересчур нетерпим. Пуаро на минуту представил его себе — энергичный, преуспевающий делец, обладатель площадки для гольфа и дома в ультрасовременном стиле. Какие же чувства испытывал Филип Блейк шестнадцать лет назад?

— Может, я чего-то не понимаю, — говорила Анджела Уоррен. — Видите ли, у меня нет опыта в любовных делах: со мной ничего такого не случалось. Я рассказала про Кэролайн и Филипа на всякий случай, вдруг, думаю, вам пригодится.

Книга вторая

РАССКАЗ ФИЛИПА БЛЕЙКА

Предваряющее письмо:

Уважаемый мосье Пуаро!

Выполняю свое обещание и посылаю Вам описание событий, имевших отношение к смерти Эмиаса Крейла. Должен предупредить, поскольку прошло много лет, я мог кое-что и забыть, но я старался изложить все, что сохранилось в моей памяти.

Искренне Ваш Филип Блейк.

Изложение событий, которые привели к смерти Эмиаса Крейла, год 19… сентябрь.

Моя дружба с покойным началась еще в детстве. Мы жили по соседству, и наши родители были в очень хороших отношениях. Эмиас Крейл был старше меня на два с небольшим года. Мальчишками на каникулах мы играли вместе, хотя учились в разных школах.

Если исходить из того, что я так давно знал убитого, я считаю себя вправе претендовать на объективную оценку его характера и взглядов на жизнь. А посему прежде всего должен заявить всем, кто знал Эмиаса Крейла, что все эти разговоры о самоубийстве совершенно абсурдны. Крейл никогда не стал бы покушаться на собственную жизнь. Он слишком ее любил! Утверждения адвоката во время процесса, что, дескать, Крейла мучили угрызения совести и что в припадке раскаяния он принял яд, просто смехотворны для всех, кто его знал. Излишней совестливостью Крейл, я бы сказал, не отличался, равно как и склонностью к меланхолии. Более того, он и его жена были в плохих отношениях, а потому, полагаю, его не мучили сомнения по поводу развода, ибо он считал свой брак крайне неудачным. Он был готов взять на себя дальнейшее содержание жены и ребенка и, я уверен, выполнил бы все обязательства… Он вообще был человеком щедрым, отзывчивым, мягкосердечным. Он был не только великим художником, но и человеком, который умел дружить. Насколько мне известно, врагов у него не было.

С Кэролайн Крейл я тоже был знаком много лет. Я знал ее еще до замужества, когда она приезжала в Олдербери. В ту пору она была довольно привлекательной девицей несколько неврастеничного склада, отличавшейся несдержанностью и, безусловно, нелегким для совместной жизни характером.

Она с самого начала не скрывала свой интерес к Эмиасу. Он же, по-моему, не слишком обращал на нее внимание. Но виделись они часто, им приходилось бывать вместе, а поскольку она была, как я уже сказал, особой привлекательной, то он в конце концов ее заметил, затем состоялась помолвка.

Близкие друзья Эмиаса Крейла отнеслись к этому скорее отрицательно, ибо считали, что Кэролайн ему не пара.

Это сказывалось на отношениях между женой Крейла и его друзьями, довольно прохладных. Тем не менее Эмиас не собирался из-за этого расставаться с друзьями. Через несколько лет все как-то сгладилось, и я частенько приезжал в Олдербери. Я даже стал крестным отцом его дочери Карлы. Я полагаю, это свидетельствует о том, что Эмиас считал меня своим лучшим другом, и дает мне право говорить от его имени в то время, когда он уже не может высказаться сам.

Теперь перейду к событиям, о которых меня просили написать. Как свидетельствует мой старый дневник, я приехал в Олдербери за пять дней до случившегося. То есть 13 сентября. И сразу почувствовал, что атмосфера в доме напряженная. Там у них гостила некая мисс Эльза Грир, портрет которой Эмиас в то время писал.

Я увидел мисс Грир впервые, хотя Эмиас уже целый месяц восторженно мне о ней рассказывал. Твердил, что встретил необыкновенную девушку. Он говорил о ней с таким пылом, что однажды я в шутку его предостерег: «Осторожней, старина, не то снова потеряешь голову». Он разозлился, рявкнул, чтобы я не порол всякую чушь. Он просто пишет ее портрет. А сама она его мало интересует. «Расскажи это другим! — ответил я. — Сколько раз я слышал от тебя эту фразу». «На этот раз — ни-ни», — возразил он, и я несколько цинично заметил: «У тебя всякий раз — ни-ни». Тогда Эмиас явно начал нервничать и сказал: «Ты не понимаешь. Она еще совсем юная. Почти ребенок». И тут же добавил, что у нее очень современные взгляды, никакой косности и устарелых принципов. «Она откровенна, естественна и абсолютно бесстрашна», — сказал он.

Я и подумал про себя, что на этот раз Эмиас влип основательно. Через несколько недель я услышал, как кто-то сказал: «Эта Грир совсем потеряла голову». А кто-то еще добавил, что Эмиас мог бы вести себя разумнее, ведь она совсем еще ребенок. На что с усмешкой было замечено, что Эльза Грир отлично знает, что делает. До моих ушей долетели и прочие подробности: девица купается в деньгах, умеет добиваться всего, что захочет, причем «всегда берет инициативу на себя». Потом, разумеется, поинтересовались, о чем думает жена Крейла, на что последовал ответ, что ей к подобному не привыкать. Тут вмешался кто-то третий, заявив, что, по слухам, она чертовски ревнива, и от такой жизни любой мужик заведет роман на стороне, и что Крейла можно понять и даже ему посочувствовать.

Я пишу обо всем этом, потому что, на мой взгляд, важно обрисовать всю ситуацию в целом.

Не скрою, мне было интересно взглянуть на эту девицу — она и вправду была очень эффектной и притягательной, — и я от души а, если честно, то и не без злорадства веселился, наблюдая за тем, как реагировала на все Кэролайн.

Сам Эмиас Крейл на сей раз выглядел куда менее беззаботным, чем обычно. Человеку со стороны его поведение показалось бы таким же, как всегда. Но я-то знал его очень хорошо. Я сразу приметил, что он не в себе. Весь какой-то нервный, кричит по всякому поводу и без повода, все его раздражает.

Надо сказать, он всегда пребывал в дурном настроении, когда приступал к очередной картине, но я-то видел, что на сей раз работа тут ни при чем. Он страшно обрадовался моему приезду и, как только мы остались одни, сказал: «Слава богу, что ты появился, Фил. В доме — четыре бабы, представляешь? Из-за них я вот-вот угожу в психушку».

И в самом деле, атмосфера в доме была жуткая. Кэролайн, как я уже сказал, реагировала на все крайне болезненно. Оставаясь предельно вежливой, не позволяя себе ни единой колкости и, разумеется, ни единого бранного слова, она ухитрялась выказать такую ненависть к Эльзе, что становилось страшно. Эльза же не церемонилась и откровенно дерзила Кэролайн. Позабыв о том, что ей дали хорошее воспитание, она всячески демонстрировала, что она — хозяйка положения. Ну а Крейл, когда не писал, отводил душу тем, что цапался с Анджелой. Вообще-то они очень нежно относились друг к другу, хотя часто бранились и выясняли отношения. Но в этот раз Эмиас был какой-то взбешенный, и его раздражение передавалось всем. Еще в доме была гувернантка. «Фурия с кислой физиономией, — однажды сказал про нее Эмиас. — Люто меня ненавидит. Вечно подожмет губы и сидит, всем своим видом показывая негодование».

Вот тогда-то он и сказал:

— Черт бы побрал всех этих баб! Если мужчина хочет нормально жить и работать, нужно как можно быстрее от них отделаться!

— Напрасно ты женился, — заметил я. — Семейный очаг — не для таких, как ты.

Он ответил, что теперь, мол, поздно об этом говорить. И добавил, что Кэролайн была бы только рада отделаться от него. Вот тогда-то я впервые почувствовал, что в доме творится нечто более серьезное, чем я думал.

— На что это ты намекаешь? — спросил я. — Или отношения с прекрасной Эльзой зашли настолько далеко?

— Прекрасная Эльза… — буквально простонал он. — Какого черта она свалилась на мою голову…

— Послушай, старина, — сказал я, — возьми себя в руки и не связывайся больше ни с какими красотками.

Он посмотрел на меня и засмеялся.

— Тебе легко говорить, — сказал он. — Ну не могу я не связываться, просто не могу. А если бы и мог, они бы сами не оставили меня в покое! — Потом, пожав своими широченными плечами, усмехнулся и добавил: — В конце концов, надеюсь, все вернется на круги своя. Согласись, она удалась, а?

Он имел в виду портрет Эльзы, который писал в то время, и, хотя я плохо разбираюсь в живописи, даже я понимал, что он сотворил нечто особенное.

Когда Эмиас работал, он становился другим человеком. В эти минуты он был по-настоящему счастлив, хотя внешне на нем это никак не отражалось: он рычал, стонал, ругался последними словами, швырял кисти на пол…

Затем, когда наступало время трапезы, он возвращался в дом и становился свидетелем напряженных отношений, которые то и дело возникали между Кэролайн и Эльзой, и это его подавляло. Кульминацией стало семнадцатое сентября. Ленч проходил в крайне неловкой атмосфере. Эльза вела себя исключительно дерзко — другого слова я не могу подобрать. То и дело демонстративно обращалась к Эмиасу, как будто в комнате, кроме них двоих, никого не было. Кэролайн с непринужденной легкостью поддерживала беседу, ухитряясь какой-нибудь невинной на первый взгляд фразой жалить как оса. В то же время она не позволяла себе такого вызывающего поведения, какое демонстрировала Эльза. Все на уровне намеков, никаких откровений.

Гром грянул, говоря фигурально, в гостиной, куда мы после обеда удалились пить кофе. Я поинтересовался одной любопытной вещицей — головой, вырезанной из букового дерева и отполированной. Кэролайн тогда мне ответила:

— Это работа молодого норвежского скульптора. Мы с Эмиасом очень любим его стиль. Хотим следующим летом съездить к нему погостить.

Услышав это, Эльза, само собой, рассвирепела. И не могла не ответить на брошенный ей вызов. Немного выждав, она громким голосом заявила:

— Эта комната была бы гораздо красивей, если бы ее не портила вся эта рухлядь. Когда я сюда перееду, все это выкину, оставлю только пару приличных вещей. И повешу золотистого цвета портьеры, чтобы на них играли лучи заходящего солнца.

И, повернувшись ко мне, спросила:

— Как по-вашему, неплохо будет смотреться?

Ответить я не успел, так как в разговор вступила Кэролайн. Ее тихий голос был таким кротким, что я понял: сейчас разразится гроза.

— Вы что, собираетесь купить наше поместье, Эльза? — спросила она.

— Нет, в этом нет необходимости, — ответила Эльза.

— Тогда о чем разговор? — спросила Кэролайн, и тут в ее голосе зазвенел металл.

— К чему притворяться? — засмеялась Эльза. — Бросьте, Кэролайн, вам прекрасно известно, о чем я говорю.

— Понятия не имею, — отозвалась Кэролайн.

— Не изображайте страуса, который прячет голову в песок. Зачем делать вид, будто вы ничего не видите и не знаете. Мы с Эмиасом любим друг друга. Это его дом. Его, а не ваш. И после нашей свадьбы мы будем здесь жить с ним!

— По-моему, вы сошли с ума, — сказала Кэролайн.

— О нет, дорогая, вы же знаете, с головой у меня все в порядке, — огрызнулась Эльза. — Было бы куда лучше, если бы мы все вели себя честно. Эмиас и я любим друг друга, вам это известно. И вам придется его отпустить, дать ему свободу.

— Я не верю ни единому вашему слову, — сказала Кэролайн, но ее реплика прозвучала неубедительно — Эльза застала Кэролайн врасплох.

И в этот момент в комнату вошел Эмиас Крейл.

— Если вы мне не верите, спросите у него, — засмеялась Эльза.

— Спрошу, — произнесла Кэролайн и тут же обернулась к Эмиасу: — Эмиас, Эльза говорит, что ты собираешься на ней жениться. Это правда?

Бедняга Эмиас. Мне его было жаль. В такие моменты мужчина чувствует себя настоящим кретином. Он побагровел и принялся кричать на Эльзу, дескать, какого черта она распускает язык.

— Значит, это правда? — спросила Кэролайн.

Он ничего не ответил, только засунул палец за воротник и принялся его оттягивать. Он и мальчишкой делал то же самое, когда попадал в переплет. Стараясь сохранить достоинство и сдержать дрожь в голосе — ничего у него, у бедняги, конечно, не получалось, — он сказал:

— Я не расположен об этом говорить.

— Зато расположена я, — заявила Кэролайн.

— По-моему, так будет лучше и самой Кэролайн, — прочирикала Эльза, — если она будет все знать.

— Это правда, Эмиас? — очень спокойно повторила Кэролайн.

Его щеки пылали от стыда. С мужчинами такое случается, когда женщины загоняют их в угол.

— Пожалуйста, ответь. Я должна знать.

Он вскинул голову, как бык на арене, и выпалил:

— Правда, но я не хочу сейчас об этом говорить. — И, резко развернувшись, вышел из комнаты. Я тоже дал деру. Мне совсем не улыбалось оставаться наедине с двумя разъяренными дамами. Нагнал я его на террасе. Он ругался. Я еще никогда не слышал таких высокохудожественных ругательств.

— Ну кто ее тянул за язык! — вопил он. — У нее что, черт подери, словесный понос? Теперь будет грандиозный скандал, а мне еще необходимо пару дней, чтобы закончить картину, слышишь, Фил? Это — лучшее из того, что я написал. Картина всей моей жизни. А этим идиоткам неймется! Теперь они не дадут мне работать.

Потом, чуть поостыв, он заметил, что женщины вообще лишены чувства меры.

Я не мог сдержать улыбки.

— Черт подери, старина, ты же сам все это заварил.

— А то я не знаю! — рявкнул он. И добавил: — Но согласись, Фил, когда мужчина теряет из-за женщины голову, он делается сам не свой. Кэролайн должна это понять.

Я спросил его, что будет, если Кэролайн заупрямится и не даст ему развода.

Но он уже весь был в своей работе. Мне пришлось повторить свой вопрос, на что он ответил довольно рассеянно:

— Кэролайн никогда не станет мне поперек дороги. Ты не понимаешь, старина. Не все понимаешь.

— Но ведь у вас дочь, — напомнил я.

Он положил руку мне на плечо.

— Фил, старина, я знаю, что ты действуешь из лучших побуждений, но хватит каркать. Я сам улажу свои дела. Все образуется, вот увидишь. — В этом был весь Эмиас — неунывающий оптимист. — Пошли они обе к черту! — уже совсем весело заорал он.

Не помню, говорили ли мы еще о чем-нибудь, но вскоре на террасу выплыла Кэролайн. На ней была шляпа с огромными полями, довольно унылого темно-коричневого цвета, тем не менее очень элегантная. Совершенно спокойным обыденным голосом она сказала:

— У тебя вся куртка в краске, Эмиас. Переоденься. Мы идем на чай к Мередиту, ты не забыл?

Он вытаращил глаза и, чуть заикаясь, ответил:

— Совсем вылетело из головы. Да-да, конечно.

— Иди переоденься, а то выглядишь как старьевщик.

И хотя говорила она все это совершенно ровным тоном, она ни разу на него не посмотрела. Потом спустилась к клумбе с георгинами и принялась обрывать засохшие цветки.

Эмиас медленно развернулся и пошел к дому.

Кэролайн как ни в чем не бывало заговорила со мной. Болтала не умолкая. О том, долго ли продержится хорошая погода, не появится ли в бухте макрель[127], и если да, то, может, стоит пойти на рыбалку. Эмиасу, Анджеле и мне. Удивительная женщина, следует отдать ей должное.

В то же время это достаточно ярко ее характеризует. У нее была огромная сила воли и умение владеть собой.

Не знаю, тогда ли она решила свести с ним счеты, но если тогда, я не был бы удивлен. Хладнокровная и безжалостная, она была способна все тщательно продумать и претворить в жизнь.

Да, Кэролайн Крейл была очень опасной женщиной. Мне бы еще тогда понять, что она этого так не оставит. А я, как идиот, решил, что она либо смирилась, либо надеялась, что, если будет вести себя так, словно ничего не случилось, Эмиас все-таки передумает.

Наконец в сад вышли и остальные. Эльза вела себя словно победительница. Кэролайн делала вид, что этого не замечает. Обстановку разрядила Анджела. Она принялась спорить с мисс Уильямс, не желая надевать другую юбку. Твердил#, что сойдет и та, что на ней, и что милый добрый Мередит все равно никогда не обращает внимания на подобные мелочи.

Наконец мы тронулись в путь. Кэролайн шла рядом с Анджелой. Я — с Эмиасом. А Эльза одна — с наглой улыбкой на лице.

Мне она в тот день очень не нравилась — чересчур уж напористая, — но выглядела она, должен признать, потрясающе. Когда женщина добивается того, чего хочет, она необыкновенно хорошеет.

Все события того дня я помню довольно смутно. Их словно подернуло туманной дымкой. Помню, как из дому навстречу нам вышел старина Мерри. По-моему, сначала мы прошлись по саду. Помню, мы с Анджелой долго обсуждали, как натаскивать терьеров на крыс. Анджела съела целый пакет яблок и пыталась соблазнить меня на такое же безумие.

Когда мы подошли к дому, под большим кедром уже был накрыт чай. Мерри, насколько я помню, выглядел очень расстроенным. Наверное, либо Кэролайн, либо Эмиас что-то ему сказали. Он то с сомнением поглядывал на Кэролайн, то переводил взгляд на Эльзу. Что-то явно не давало ему покоя. Конечно, Кэролайн нравилось держать Мередита на привязи — старый преданный друг, всегда при ней и ни на что не претендует… Никогда. Она была из породы этаких кротких обаятельных мучительниц.

После чая Мередит, улучив момент, отвел меня в сторону.

— Послушай, Фил, — сказал он. — Эмиас не должен этого делать!

— Еще как сделает, можешь не сомневаться.

— Как он может бросить жену и ребенка ради этой девицы? И потом, ведь он гораздо старше ее. Ей, наверное, нет и восемнадцати.

Я ответил ему, что мисс Грир уже целых двадцать.

— Все равно она еще несовершеннолетняя. Она не понимает, что творит, — сказал он.

Бедняга Мередит. Истинный джентльмен. Всегда видит в людях только хорошее.

— Не беспокойся, старина. Она знает, что творит, и это ей нравится.

Вот и все, что нам удалось друг другу сказать. Я подумал про себя, что Мерри, наверное, боится, что Кэролайн окажется в роли брошенной жены. Как только их разведут, она будет надеяться, что ее верный рыцарь непременно сделает ей предложение. Мне же казалось, ему куда больше по душе роль безнадежно влюбленного друга. Должен признаться, меня эта ситуация очень забавляла.

Как ни странно, я очень смутно помню наше посещение его вонючей лаборатории. Мередиту страшно нравилось демонстрировать плоды своих травяных успехов. На мой вкус, все это было ужасно скучным. По-моему, мне тоже довелось выслушать ту знаменитую лекцию о свойствах кониума, но что именно он говорил, мне не запомнилось. Что Кэролайн взяла яд, я не заметил. Как я уже сказал, она в этом отношении отличалась необыкновенным проворством. Что я точно помню, так это как Мередит читал нам вслух отрывок из Платона, в котором описывается смерть Сократа. По-моему, жуткое занудство. На меня классики всегда нагоняли тоску.

Ну что еще… Эмиас и Анджела крепко поцапались, но всем остальным от этого стало только легче. Хоть немного отвлеклись. Выкрикнув напоследок, что Эмиас еще пожалеет о своей выходке и было бы лучше, если б он вообще сдох от проказы — так, мол, ему и надо, — и, наконец, хорошо бы, если у него на носу вскочила огромная шишка, как в какой-то там сказке, она отправилась спать. Как только она ушла, мы все как один рассмеялись — такая это была забавная сцена.

Вскорости ушла спать и Кэролайн. Мисс Уильямс ретировалась еще раньше — сразу вслед за своей ученицей. Эмиас и Эльза отправились бродить по саду. Как я понял, мое общество было им ни к чему. Я пошел прогуляться. Вечер тогда выдался чудесный.

На следующее утро я спустился вниз позднее обычного. В столовой никого не было. Смешно, что запоминаются совершенно несущественные детали. Например, вкус почек с беконом, которые я ел на завтрак. Отлично приготовленные почки. С перцем.

Затем я слонялся по саду, надеясь на кого-нибудь набрести. Никого не нашел, выкурил сигарету, встретил мисс Уильямс, бегавшую в поисках Анджелы, которая по своему обыкновению куда-то улизнула, хотя ей велено было заняться починкой порванного платья. Я вошел в холл и услышал голоса Эмиаса и Кэролайн за дверью библиотеки. Они выясняли отношения. Выясняли очень громко.

— Ты и твои женщины! — кричала она. — Убить тебя мало! Когда-нибудь я тебя убью!

На что Эмиас ответил:

— Хватит дурить, Кэролайн.

И снова ее голос:

— Я говорю серьезно, Эмиас.

Мне не хотелось подслушивать, поэтому я снова вышел на террасу. — Прошелся вдоль нее и увидел Эльзу.

Она сидела в шезлонге как раз под окном библиотеки, а окно было открыто. Думаю, она прекрасно слышала каждое слово. Увидев меня, она встала и, состроив равнодушную мину, двинулась мне навстречу.

— Какое чудесное утро! — проворковала она, взяв меня под руку.

Да, для нее оно и впрямь было чудесным. До чего же жестокая девчонка! Нет, пожалуй, просто чересчур прямолинейная и абсолютно лишенная гибкости и воображения. Умела видеть только то, что ей в данный момент было нужно.

Разговаривая ни о чем, мы постояли на террасе, затем открылась дверь библиотеки, и появился Эмиас. Лицо у него пылало.

Бесцеремонно схватив Эльзу за плечо, он сказал:

— Хватит болтаться без дела. Пойдем поработаем.

— Хорошо, — согласилась она. — Только схожу наверх, захвачу пуловер. Ветер довольно сильный, прохладно.

И вошла в дом.

Я ждал, что Эмиас что-нибудь мне скажет, но он промолчал, ограничившись лишь фразой:

— Эти женщины!

— Держись, старина! — отозвался я.

И мы стали ждать Эльзу.

Они отправились в Оружейный сад, а я — в дом. В холле стояла Кэролайн. Меня она, по-моему, даже не заметила. Такое часто бывало, когда она думала о чем-то своем. Она что-то пробормотала. Не мне, а себе. Я только различил слова:

— Это слишком жестоко…

Вот что она сказана. А потом прошла мимо, так меня и не заметив, целиком погруженная в собственные мысли, и поднялась наверх. Думаю (утверждать это, как вы понимаете, я не имею права), что она пошла за ядом и что именно в эту минуту она задумала совершить то, что совершила.

Тут зазвонил телефон. В некоторых домах полагается ждать, пока трубку возьмет слуга, но я так часто бывал в Олдербери, что считался почти членом семьи. Я поднял трубку.

Звонил мой брат Мередит. Он был очень расстроен. Он сказал, что наведался в свою лабораторию и обнаружил, что бутылка с кониумом наполовину пуста.

Незачем вновь каяться в том, что я был обязан сделать тогда и не сделал. Новость эта настолько меня оглушила, что я ничего толком не соображал. На другом конце провода продолжал возбужденно верещать Мередит. Я услышал, что по лестнице кто-то спускается, и поэтому велел ему срочно идти в Олдербери.

И сам пошел ему навстречу. Если вы не знаете, как расположены оба владения, то должен вам объяснить, что кратчайший путь между ними лежит через бухту, то есть быстрее всего можно добраться на лодке. Я спустился по тропинке к тому месту, где у крохотной пристани стояли лодки. Мне пришлось пройти вдоль ограды Оружейного сада, и я слышал, как разговаривают Эльза и Эмиас. Голоса у них были веселые и беззаботные. Эмиас заметил, что день удивительно жаркий (он и вправду был жарким для сентября), а Эльза сказала, что когда сидишь так, как она, на стене, то в спину дует прохладный ветерок с моря. Потом она сказала: «Я устала позировать. Нельзя ли немного отдохнуть, дорогой?» На что Эмиас крикнул: «Ни в коем случае. Сиди. Ты ведь выносливая. А получается здорово, скажу я тебе». «Какой ты жестокий», — засмеялась Эльза. И все — больше я ничего не услышал.

Мередит уже отчалил от противоположного берега. Я ждал его. Он привязал лодку и поднялся по ступенькам. Он был очень бледен и явно нервничал.

— У тебя голова работает лучше моей, Филип. Что нам делать? — спросил он. — Это очень сильный яд.

— Ты уверен, что в бутылке его стало меньше? — спросил я. Мередит, надо сказать, человек рассеянный. Может, потому я и отнесся к его сообщению не так серьезно, как следовало.

— Уверен, — ответил он. — Вчера днем бутылка была полной.

— И ты понятия не имеешь, кто его взял? — спросил я. Нет, ответил он и спросил, кого, по моему мнению, можно заподозрить. Кого-нибудь из слуг? Возможно, ответил я, но весьма сомнительно. Лаборатория ведь всегда заперта, не так ли? Да, ответил он и принялся молоть чепуху о том, что окно было немного приоткрытым. И через него запросто могли проникнуть в лабораторию.

Случайный человек, что ли? — усмехнулся я. — Тогда выбор у нас такой, Мередит, что и искать не стоит.

Он спросил, каковы мои соображения. И я ответил, что, если яд действительно выкрали, тогда это сделала Кэролайн, чтобы отравить Эльзу, или, наоборот, его украла Эльза, чтобы убрать с дороги Кэролайн и расчистить для себя место.

Мередит проверещал, что я несу какую-то чушь, место которой только в дурных романах.

— Но яд-то пропал, — напомнил я. — Чем ты можешь это объяснить?

Никакого объяснения он, разумеется, дать не мог. И наверняка подозревал тех же, кого и я, только не хотел себе в этом признаться.

— Что же нам делать? — снова спросил он.

— Сначала надо все как следует обдумать, — ответил я. Зачем я это сказал? Ведь надо было действовать. — А потом либо ты объявишь во всеуслышание о пропаже, либо скажешь по секрету Кэролайн и посмотришь на ее реакцию… Если убедишься, что она ничего не знает, проделаешь то же самое с Эльзой.

— Такая необыкновенная девушка! — воскликнул он. — Не может быть, чтобы она это сделала.

Я ответил, что вовсе в этом не уверен.

Разговаривая, мы шли по дорожке к дому. После моего последнего замечания мы оба несколько секунд молчали. Как раз в эту минуту мы проходили мимо садовой ограды, и я услышал голос Кэролайн.

Я было решил, что теперь они там скандалят втроем, но оказалось, на сей раз речь идет об Анджеле.

— Это несправедливо по отношению к ней, — возражала Кэролайн.

Эмиас что-то раздраженно пробурчал в ответ. Затем калитка сада, едва мы к ней подошли, открылась. Эмиас был несколько удивлен, увидев нас. Из сада вышла Кэролайн.

— Здравствуй, Мередит! — сказала она. — Мы говорили об отъезде Анджелы. Я не уверена, что ей там будет лучше.

— Да не беспокойся ты так, — сказал Эмиас. — Ничего с ней не случится. Я сам ее провожу.

Как раз в эту минуту на дорожке появилась Эльза, которая бежала со стороны дома. В руках у нее был какой-то джемпер алого цвета.

— Скорей садись! — зарычал Эмиас. — Мне дорога каждая минута.

И пошел к мольберту. Я заметил, что он ступает как-то неуверенно, и подумал, не выпил ли он. Когда в доме сплошные скандалы, хочется расслабиться, известное дело.

— Пиво какое-то теплое, — проворчал он. — Почему сюда не принесут льда?

— Я пришлю тебе пива из холодильника, — сказала Кэролайн.

— Спасибо, — буркнул Эмиас.

Затем Кэролайн закрыла калитку и вместе с нами направилась к дому. Мы уселись в кресла на террасе, а она вошла в дом. Минут через пять появилась Анджела с двумя бутылками пива и стаканами. День и вправду был жаркий, и мы очень ей обрадовались. Тут мимо нас прошла Кэролайн. В руках у нее была бутылка с пивом, которую она, по ее словам, несла Эмиасу. Мередит хотел было проводить ее, но она категорически ему отказала. Я подумал (ну не кретин, а?!) что она сама понесла пиво, так как хотела нарушить идиллию Эмиаса. Ей было неприятно, что он и Эльза — одни в саду. Именно поэтому, думал я, она только что уже была там, придумав для этого весьма жалкий повод: обсуждение отъезда Анджелы.

Она удалялась по тропке, а мы с Мередитом смотрели ей вслед. Мы так ничего и не решили, а тут еще Анджела стала требовать, чтобы я пошел с ней купаться. Заставить Мередита сразу же действовать было невозможно, поэтому я только и сказал ему: «После ленча». Он кивнул.

Ну а мы с Анджелой отправились купаться. Мы хорошо поплавали — через бухту и обратно, — а потом позагорали на скалах. Анджела была почему-то в плохом настроении, но меня это вполне устраивало. Я решил, что сразу после ленча отведу Кэролайн в сторонку и прямо так и скажу: это ты взяла яд. Мередит точно бы не решился ей сказать — он такой тюфяк. А я припру ее к стенке, и все. Ей придется возвратить отраву, или, уж во всяком случае, она не посмеет ею воспользоваться. Поразмыслив еще, я уже не сомневался, что это она взяла яд. Эльза была слишком благоразумной и расчетливой, чтобы пойти на такой шаг. Голова у нее работала как следует, и она слишком дорожила собственной шкурой. Кэролайн же была скроена из легко воспламеняющегося материала — неуравновешенная, увлекающаяся, истинная психопатка. И все же где-то в глубине души у меня копошилась мысль, что Мередит мог ошибиться. Вдруг это кто-нибудь из слуг проник к нему в лабораторию и отлил половину бутылки, по ошибке приняв его за какое-нибудь снадобье? В наших представлениях яд — атрибут мелодрамы, и в реальной жизни в него трудно поверить.

До тех пор, пока ничего не случится.

Когда я посмотрел на часы, оказалось, что уже довольно поздно, и мы с Анджелой буквально бегом помчались к дому. В столовой все только рассаживались за столом — все, кроме Эмиаса, который остался в Оружейном саду, продолжая работать, что для него стало почти правилом. Я еще подумал, что он правильно сделал, ибо ленч у нас был, прямо скажем, не из веселых.

Кофе мы пили на террасе. Я плохо помню, как выглядела Кэролайн. Во всяком случае, волнения на ее лице не читалось. Скорее она казалась сдержанной и печальной. Вот уж поистине сатана в юбке!

Ибо нужно было иметь сатанинскую волю, чтобы вот так хладнокровно убить человека. Если бы она схватила револьвер и выстрелила в него — это бы я еще мог понять. Но продуманное, хладнокровное, из чувства мести отравление… И такое спокойствие…

Она встала и самым естественным голосом объявила, что отнесет ему кофе. И ведь уже знала — не могла не знать, — что застанет его там мертвым. С ней пошла мисс Уильямс. Не помню, Кэролайн попросила ее об этом или та вызвалась сама. Скорее всего, Кэролайн.

Они ушли. Через пару минут удалился и Мередит. Я под каким-нибудь благовидным предлогом хотел последовать за ним, и тут он снова появился на дорожке и — бегом к нам. Лицо у него было пепельно-серого цвета.

— Доктора… быстро… Эмиас… — задыхаясь, проговорил он.

— Ему плохо? — вскочил я. — Он что, умирает?

— Боюсь, уже умер… — ответил Мередит. На мгновенье мы забыли про Эльзу. Но она вдруг закричала. Это был леденящий душу вопль.

— Умер? Умер?.. — И она бросилась бежать. Я и не знал, что человек способен так бегать — как олень, как раненый зверь. И как жаждущая мщения фурия.

— Беги за ней, — выдохнул Мередит. — Я позвоню. Беги за ней. Кто знает, что она там натворит?

Я бросился вслед изо всех сил. Думаю, в те минуты ей ничего не стоило убить Кэролайн. Никогда я не видел такого безграничного горя и такой неистовой ненависти. Вся видимость воспитания и приличных манер слетела с нее. Сразу стало ясно, что ее отец, дед и бабка со стороны матери были фабричными рабочими. Ее лишили любовника, и в ней проснулась простолюдинка. Если бы могла, она расцарапала Кэролайн лицо, вцепилась бы в волосы, сбросила через парапет. Почему-то она решила, что Кэролайн нанесла ему удар ножом. Наверное, кратковременное помутнение рассудка, это можно понять.

Я держал ее, затем ею занялась мисс Уильямс. Должен признать, действовала она весьма грамотно. Прикрикнула на нее, велев ей заткнуться, сказала, что нам совершенно ни к чему ее истерика. Гувернантка была словно фурия. Но добилась своего. Эльза утихомирилась и, всхлипывая и вся дрожа, стояла чуть в стороне.

Что же касается Кэролайн, то, насколько я помню, маска с нее сразу слетела. Она была совершенно спокойна — в трансе, сказали бы вы. Ее выдавали только глаза. Они настороженно оглядывали всех. По-моему, она за себя очень испугалась…

Я подошел и заговорил с ней. Не думаю, что Эльза и гувернантка могли услышать мои слова.

— Дрянь! Ты убила моего лучшего друга! — еле слышно прошептал я.

— Нет… О нет… Он… сам… — отшатнувшись, сказала она.

Я посмотрел ей в глаза.

— Расскажи эту чушь полиции, — поморщился я.

Она последовала моему совету, но ей конечно же не поверили.

На этом повествование Филипа Блейка заканчивалось.

Дорогой мосье Пуаро!

Выполняю свое обещание, сажусь описывать трагические события шестнадцатилетней давности, постараюсь выжать из своей памяти все, что только смогу. Начну с того, что я тщательно обдумал все сказанное вами во время нашей недавней встречи. И теперь даже более чем прежде убежден в невиновности Кэролайн Крейл. Мне и раньше трудно было поверить в то, что она решилась отравить своего мужа, но отсутствие других версий и ее собственное поведение не оставили мне ничего другого, как пойти на поводу у других и твердить вместе со всеми «если не она, то кто?».

После нашей встречи я долго размышлял относительно возможности самоубийства Крейла, которую выдвинула на суде защита. В ту пору она показалась мне совершенно нелогичной, но теперь я готов изменить свое мнение — исходя главным образом из того чрезвычайно знаменательного факта, что Кэролайн сама в это верила. Если мы допустим, что эта очаровательная и благородная женщина была осуждена несправедливо, тогда просто недопустимо пренебрегать ее собственным неоднократно высказанным мнением. Она знала Эмиаса гораздо лучше, чем любой из нас. Если она считала самоубийство возможным, значит, так оно и было, несмотря на скептическое отношение к этому всех его друзей.

Теперь я готов предположить, что у Эмиаса Крейла все же случались — а это было известно только его жене — какие-то скрытые от посторонних взглядов приступы раскаяния и даже отчаяния из-за проступков, вызванных его бурным темпераментом. Я полагаю, такое предположение имеет право на существование. Возможно, эту сторону своей натуры он раскрывал только перед женой. Хотя это совершенно противоречит его циничным высказываниям, которые я слышал очень часто, все же это вполне вероятно. Большинство мужчин обычно скрывают некоторые свои слабости, причуды или достоинства — даже от своих близких. Почтенный и суровый человек втайне позволяет себе крайне непристойные эскапады. Вульгарный делец или коммивояжер вдруг оказывается тонким ценителем искусства. Безжалостные эгоисты нередко проявляют редкостную доброту. А великодушные симпатяги порой оказываются подлецами и подонками.

Поэтому вполне возможно, что Эмиасу Крейлу были свойственны моменты раскаяния, и, чем больше он неистовствовал, потакая своим страстям, тем сильнее мучила его совесть. Как это ни парадоксально, но я почти уверен, что так оно и было. И я еще раз повторяю: сама Кэролайн твердо придерживалась именно этой версии. Вот что важно.

А теперь рассмотрим факты (или, точнее сказать, те осколки фактов, что остались у меня в памяти) под углом зрения нынешних моих выводов.

Пожалуй, здесь было бы уместно упомянуть о разговоре, который состоялся у меня с Кэролайн за несколько недель до случившейся трагедии. Это произошло во время первого приезда Эльзы Грир в Олдербери.

Кэролайн, как я вам уже говорил, знала, что я отношусь к ней с глубокой симпатией и уважением и поэтому считала, что мне можно всецело доверять. Так вот, вид у нее был очень печальный. Тем не менее я был крайне удивлен, когда она вдруг спросила, не кажется ли мне, что Эмиас всерьез увлечен девушкой, которую пригласил в качестве натурщицы.

— По-моему, ему интересно ее писать, — ответил я. — Ты же знаешь, как Эмиас загорается очередной работой.

— Нет, он в нее влюблен, — покачала головой она.

— Разве что чуть-чуть.

— А по-моему, совсем не чуть-чуть.

— Она очень хороша собой, — сказал я. — А Эмиас очень даже неравнодушен к женским чарам. Но ты же понимаешь, дорогая, что по-настоящему он любит только тебя. Ему свойственно увлекаться, но все его романчики весьма недолговечны. Для него существуешь только ты, и хотя порой он позволяет себе слишком многое, это ничуть не отражается на его отношении к тебе.

— Именно так я всегда и рассуждала, — сказала Кэролайн.

— Поверь мне, Кэро, — уговаривал ее я, — это действительно так.

— Но на этот раз, Мерри, мне почему-то страшно. Эта девушка ужасно… ужасно откровенна. Она такая юная, такая настойчивая. Я чувствую, что на сей раз он увлекся всерьез.

— Но то, что она юная и такая, как ты говоришь, откровенная, — возразил я, — и послужит ей защитой. Ведь женщины для Эмиаса — это добыча, на которую разрешено охотиться, своего рода азартная игра. Юная же девушка для таких игр не подходит.

— Вот это-то меня и тревожит, — призналась Кэролайн. — Боюсь, что на сей раз он сам превратился в добычу. — И продолжала: — Мне ведь уже тридцать четыре. Мы женаты уже десять лет. Моя внешность не идет ни в какое сравнение с внешностью этой юной красотки, я это понимаю.

— Но тебе ведь известно, Кэролайн, — сказал я, — отлично известно, что Эмиас по-настоящему тебе предан.

— Разве можно быть уверенной в мужской преданности? — возразила она. А затем, хмуро усмехнувшись, добавила: — Я женщина с грубыми инстинктами, Мерри. Я готова утопить эту крошку. Да, взять и утопить.

Я сказал тогда, что Эльза, по-видимому, сама не понимает, что делает. Она восхищается Эмиасом, смотрит на него обожающим взглядом, вряд ли сознавая, что Эмиас постепенно в нее влюбляется.

— Милый мой Мерри! — только и ответила мне Кэролайн и перевела разговор на сад. Я надеялся, что она забудет про все свои треволнения.

Вскоре после этого Эльза уехала в Лондон. Эмиас тоже отсутствовал несколько недель. Я, по правде говоря, забыл и думать про них. А потом мне стало известно, что Эльза вновь вернулась в Олдербери, чтобы Эмиас мог завершить ее портрет.

Меня эта новость немного обеспокоила. Но Кэролайн, когда я снова встретился с нею, не захотела говорить на эту тему. Выглядела она как всегда — ни тени тревоги или огорчения. Все, наверное, в порядке, подумал я.

И был буквально огорошен, узнав, до чего у них все дошло.

Я уже говорил вам о моих разговорах с Крейлом и с Эльзой. Поговорить с Кэролайн мне так и не удалось. Мы смогли лишь обменяться парой фраз, о которых я тоже вам говорил.

Я и сейчас словно наяву вижу ее лицо с огромными глазами, и сердце мое сжимается от боли. Я слышу ее голос. Как она тогда произнесла:

— Все кончено…

Я не в силах описать то бесконечное отчаяние, которое скрывалось за этими словами. Так оно и было — с уходом Эмиаса жизнь для нее кончалась. Вот почему я уверен, что она взяла кониум. Это был выход из положения. Выход, подсказанный ей моими идиотскими рассказами и отрывком из «Федона», где Платон описывает смерть Сократа.

Вот как я нынче представляю себе случившееся. Она взяла кониум, решив покончить с собой, когда Эмиас ее бросит. Быть может, он заметил, как она брала яд, или обнаружил его у нее уже позже.

Возможно, эта находка произвела на него впечатление. Он ужаснулся, поняв, до какой крайности довел ее своими похождениями. Но, невзирая на страх и раскаяние, он тем не менее был не в силах отказаться от Эльзы. Я могу его понять. Любой, с кем она соприкасалась, вряд ли был в силах ее забыть.

Он не представлял себе жизни без Эльзы. И понял, что Кэролайн не может жить без него. Вот он и решил, что единственный выход — это самому воспользоваться кониумом.

Он и устроил все так, как художник. Самым дорогим для него в жизни были его картины. Вот он и решил умереть с кистью в руке. А последнее, что видели его глаза, — это лицо девушки, которую он так безумно любил. Наверное, он подумал, что и ей тоже будет лучше без него…

В эту версию, правда, не вписываются некоторые любопытные факты. Например, почему на пустом флаконе из-под кониума остались только отпечатки пальцев Кэролайн. Но я вот что подумал: Эмиас ведь художник, а они все время вытирают руки тряпочкой — вот он автоматически и вытер флакон. А потом Кэролайн взяла флакон, чтобы убедиться, что он отливал из него кониум Ну вот так… По-моему, такое объяснение вполне вероятно и правдоподобно. Что же касается отпечатков пальцев на бутылке пива, свидетели защиты высказали мнение, что, приняв яд, человек плохо владеет руками и может держать предмет не так, как держит его обычно, — отсюда и такие отпечатки…

Остается еще поведение Кэролайн во время процесса. Но мне думается, я вижу и этому объяснение. Она взяла яд из лаборатории, решив покончить с собой, и тем самым навела мужа на мысль о самоубийстве. Можно предположить, что при свойственной ей щепетильности она чувствовала себя виновной в его смерти. И хотя в какой-то мере она была виновата, но только не в том, за что ее осудили…

Все это кажется мне вполне логичным. В таком случае вам, наверное, будет нетрудно убедить в этом маленькую Карлу? И она сможет выйти замуж за своего молодого человека, удостоверившись, что единственное, в чем была виновата ее мать, так это исключительно в намерении покончить с собой.

Я понимаю, что это вовсе не то, о чем вы просили меня написать. Вас интересуют события в том виде, как я их помню. Позвольте мне наконец исправить свою ошибку. Я уже полностью поведал вам о том, что происходило накануне смерти Эмиаса. Теперь перейдем к дню его гибели.

Спал я очень плохо, поскольку был выбит из колеи грядущими печальными переменами в судьбе моих друзей. Я долго не мог заснуть, все пытался найти решение, которое помогло бы предотвратить катастрофу, и уже под утро — около шести — я заснул глубоким сном. Я даже не слышал, как мне принесли утренний чай, и проснулся примерно в половине десятого с тяжелой головой и совершений разбитый. Вскоре после этого мне показалось, что я слышал какой-то шорох в комнате под моей спальней — там была лаборатория.

Здесь мне, пожалуй, следует упомянуть, что, по-видимому, в лаборатории побывала кошка. Я обнаружил, что оконная рама была чуть приподнята. Я по легкомыслию оставил окно приоткрытым, и кошка вполне могла в него пролезть. Я упоминаю об этом, чтобы объяснить, почему я очутился в лаборатории.

Я оделся и сразу пошел туда. Осмотрел полки — мне бросилось в глаза, что флакон с кониумом стоит не в ряд с другими. А приглядевшись, с ужасом заметил, что он почти пуст, хотя накануне был полным.

Я закрыл окно и вышел, заперев за собой дверь. Я был крайне расстроен и, признаться, сбит с толку. Когда меня что-либо выводит из себя, я плохо соображаю.

Сначала я был просто огорчен, потом почувствовал нечто недоброе и наконец начал испытывать настоящую тревогу. Я опросил всех слуг, они сказали, что никто из них не был в лаборатории. Поразмыслив над случившимся, я решил позвонить брату, чтобы спросить у него совета.

Филип соображал лучше меня. Он сразу оценил серьезность ситуации и велел мне тотчас прийти.

Я вышел, встретив по дороге мисс Уильямс, которая была занята поисками своей манкирующей занятиями ученицы. Я заверил ее, что не видел Анджелы и что у нас в доме ее не было.

По-моему, мисс Уильямс заметила, что я несколько не в себе. Она смотрела на меня с любопытством. Но я, разумеется, не стал рассказывать ей о том, что произошло. Я посоветовал ей пройти за дом — у Анджелы была там любимая яблоня, — а сам поспешил к бухте, откуда на лодке переправился на другую сторону, в Олдербери.

Мой брат уже ждал меня на берегу.

Мы направились к дому тем же путем, каким в прошлый раз прошли с вами. Если вы помните, как расположено поместье, то поймете, что, проходя мимо ограды Оружейного сада, мы не могли не услышать разговор в саду.

Кэролайн и Эмиас о чем-то спорили, но предмет их спора у меня интереса не вызвал.

Никаких угроз со стороны Кэролайн я не услышал. Речь шла об Анджеле — Кэролайн просила отложить ее отъезд в школу. Эмиас, однако, был неумолим, говорил, что все решено окончательно и он сам ее проводит.

Калитка сада отворилась как раз в ту секунду, когда мы с ней поравнялись, и оттуда вышла Кэролайн. Она была расстроена, но не более того. Она несколько рассеянно улыбнулась мне и сказала, что они говорили об Анджеле. В эту минуту на дорожке появилась Эльза, и, поскольку было совершенно очевидно, что Эмиас хочет продолжить работу, а мы ему мешаем, мы все втроем двинулись к дому.

Филип потом отчаянно ругал себя за то, что мы тогда ничего не предприняли. Я же придерживаюсь иного мнения. У нас не было никаких оснований считать, что замышляется убийство. (Более того, теперь я уверен, что оно вовсе не замышлялось.) Было ясно, что нам следовало что-то предпринять, но я по сей день убежден, что мы были обязаны тщательно все обсудить, прежде чем действовать, тем более что меня не раз брало сомнение, не ошибся ли я. Действительно ли бутылка была накануне полной? Я не из тех людей (в отличие от моего брата Филипа), которые всегда во всем уверены. Память порой играет с человеком злую шутку. Как часто, например, ты убежден, что положил предмет на одно место, а потом обнаруживаешь его совсем в другом. Чем больше я старался припомнить, сколько настойки было в бутылке накануне, тем больше сомневался — я уже абсолютно ни в чем не был уверен. Это ужасно раздражало Филипа, который просто рвал и метал.

Мы так ни до чего толком и не договорились и решили продолжить разговор после ленча. (Должен заметить, что мне было позволено без особого приглашения являться к ленчу в Олдербери.)

Затем Анджела и Кэролайн принесли нам пива. Я спросил у Анджелы, почему она не слушается, и сказал, что мисс Уильямс сердится, но она ответила, что купалась, и добавила, что не видит смысла зашивать кошмарную старую юбку, раз ей все равно нужно ехать в школу — разумеется, она поедет туда только с новыми вещами.

Поскольку возможности поговорить с Филипом наедине так и не представилось, а мне, кроме того, очень хотелось еще раз поразмыслить обо всем самому, я решил пройтись по дорожке к Оружейному саду. Как раз над садом, где я вам уже показывал, на прогалине среди деревьев стояла старая скамья. Я уселся там с трубкой, думал и смотрел на Эльзу, которая позировала Эмиасу.

Мне она навсегда запомнилась такой, какой я видел ее в тот день. В желтой рубашке, в темно-синих брюках, с красным пуловером на плечах — дул холодный ветер, — а она неподвижно сидела на стене.

Ее лицо лучилось оживлением и здоровьем. Она радостным голосом вещала о планах на будущее.

Получается, я вроде бы как подслушивал, на самом деле это было совсем не так. Эльза, сидя на стене, меня прекрасно видела. И она, и Эмиас, оба знали, что на самом деле они не одни. Она помахала мне рукой и крикнула, что Эмиас ведет себя чудовищно, не давая ей ни минуты отдыха. Она вся окоченела.

Эмиас проворчал, что он еще больше окоченел. Что у него все мышцы затекли. «Бедный старичок!» — засмеялась Эльза. А Эмиас сказал, что ей всю жизнь придется мириться с инвалидом, у которого ломит суставы.

Меня потрясла эта их легковесная беседа о совместном будущем, ведь они причиняли столько страданий другим. И тем не менее я не смог бы ее упрекнуть. Она была такой юной, такой уверенной в себе, такой влюбленной. И она не ведала, что творит. Она просто не представляла еще, что такое страдание. С детской наивностью она считала, что с Кэролайн «ничего не случится» и что «вскорости она обо всем забудет». Она не думала ни о чем, кроме того, что они с Эмиасом будут счастливы. У нее не было сомнений, ее не терзали угрызения совести, она не испытывала жалости. Но можно ли ждать жалости от безмятежной юности? Это чувство знакомо людям более зрелым и умудренным опытом.

Они не так много разговаривали. Ни один художник не занимается болтовней во время работы. Примерно каждые десять минут Эльза что-то ему говорила, а Эмиас нехотя бурчал ей в ответ. Один раз она сказала:

— По-моему, ты прав, начать надо с Испании. Туда мы поедем прежде всего. И ты поведешь меня на корриду. Наверное, это очень здорово. Только я бы была не против, если бы бык победил, а не наоборот. Я понимаю римлянок, что они испытывали, видя, как умирает гладиатор. Люди, в сущности, не представляют собой ничего хорошего, в отличие от животных, которые всегда прекрасны.

Она и сама напоминала прекрасную кошечку — юное дитя природы, еще не постигшее ни печального опыта, ни сомнений. По-моему, она даже не умела размышлять, она только чувствовала. Но в ней было так много жизни, гораздо больше, чем в любом из моих знакомых…

В последний раз я видел ее такой уверенной в себе — победительницей. Но за триумфом обычно грядет поражение…

Прозвучал гонг на ленч, я встал и прошел к калитке Оружейного сада, где ко мне присоединилась Эльза. Солнце было такое яркое-яркое, что било в глаза. Я даже зажмурился, но потом сумел рассмотреть, как Эмиас, откинувшись на спинку скамьи, смотрит на картину. Я часто видел его в таком положении. Откуда мне было знать, что яд уже начал действовать?

Он ненавидел болеть. Он не признавал болезни. Наверное, решил, что у него что-то вроде солнечного удара — симптомы очень схожи, — но считал ниже своего достоинства жаловаться.

— Он не пойдет на ленч, — сказала Эльза.

Про себя я подумал, что правильно сделает.

— Тогда — до свидания, — сказал я.

Он оторвал глаза от картины и медленно перевел взгляд на меня. Было что-то странное — как бы это сказать? — какая-то злость во взгляде… Во всяком случае, явное недоброжелательство.

Естественно, я тогда не понял — когда у него в картине что-то было не так, как ему хотелось, он всегда злился. Вот я и решил, что именно в этом причина его злости. Он, мне показалось, даже что-то буркнул.

Но ни Эльза, ни я ничего не заподозрили — просто темперамент художника.

Поэтому мы оставили его наедине с картиной и вместе отправились к дому, смеясь и болтая. Если бы она только могла предположить, бедное дитя, что в последний раз видит его живым… Слава богу, она этого не знала. И в своем неведении могла еще немного побыть счастливой.

За ленчем Кэролайн вела себя как обычно — разве что казалась слегка озабоченной. Не доказывает ли это, что она не имела никакого отношения к трагедии? Не могла же она быть такой актрисой.

После ленча Кэролайн и гувернантка пошли в сад и там обнаружили Эмиаса. Я встретил мисс Уильямс, когда она бежала к дому. Она велела мне вызвать врача и бросилась обратно к Кэролайн.

Бедное дитя! Я говорю об Эльзе. Она горевала так отчаянно, так непосредственно, как горюют только дети. Дети не могут поверить, что жизнь бывает столь несправедлива. Кэролайн держалась вполне спокойно. Да, она была спокойна. Конечно, она умела держать себя в руках куда лучше Эльзы. На лице ее я не увидел ничего похожего на раскаянье — в те минуты. Она только сказала, что он, видимо, покончил с собой. А мы не могли этому поверить. Эльза не удержалась и обвинила ее в убийстве.

Конечно, Кэролайн уже сообразила, что подозрения падут на нее. Да, этим, скорей всего, и объясняется ее поведение.

Филип не сомневался, что это сделала она.

Кто не растерялся в этот момент, так это гувернантка. Она заставила Эльзу лечь, дала ей успокоительное, а когда явилась полиция, увела Анджелу. Да, эта женщина была на высоте.

Все происходящее представляло какую-то жуткую фантасмагорию. Полиция производила в доме обыски, вела допросы, затем, как мухи, налетели репортеры, щелкали затворами фотоаппаратов, подстерегали членов семьи.

Словом, кошмар…

Я и сейчас это вспоминаю как кошмар, хотя прошло столько лет. Ради бога, если вам удастся убедить Карлу, что на самом деле мать ее невиновна, быть может, мы сумеем забыть об этом навсегда.

Эмиас покончил с собой, как ни трудно в это поверить.

Конец рассказа Мередита Блейка.

РАССКАЗ ЛЕДИ ДИТТИШЕМ

Хочу изложить всю нашу историю отношений — с первых дней знакомства и до дня его трагической гибели.

Впервые я увидела Эмиаса Крейла на приеме у одного художника. Он стоял у окна, и я заметила его сразу, как только вошла в комнату. Я спросила, кто это. Мне ответили: «Крейл, художник». И я сказала, что хотела бы с ним познакомиться.

В тот раз нам удалось поговорить, наверное, минут десять. Когда человек производит такое впечатление, какое Эмиас Крейл произвел на меня, бесполезно пытаться рассказывать о нем. Скажу одно: когда я увидела Эмиаса Крейла, все остальные показались мне ничтожными и мелкими, это, пожалуй, будет точнее всего.

После нашего знакомства я сразу помчалась смотреть на его картины. У него была в ту пору выставка на Бонд-стрит, одна из его картин была выставлена в Манчестере, еще одна — в Лидсе и две в Лондоне. Я посмотрела их все, все до одной. Затем мы снова с ним встретились.

— Я видела все ваши картины, — сказала я. — Они изумительны.

Он был явно удивлен.

— А кто вам сказал, что вы можете об этом судить? Вы что, в этом разбираетесь?

— Может, и не разбираюсь, — согласилась я. — Но картины все равно чудесные.

— Чепуха все это, — усмехнулся он.

— Ну и ладно, — ответила я. — А как насчет того, чтобы меня написать?

— Если бы вы хоть немного разбирались в живописи, то поняли, что я не пишу портретов хорошеньких женщин.

— А почему обязательно портрет? И я не просто хорошенькая женщина.

Он взглянул на меня так, будто увидел впервые.

— Может, вы и правы, — сказал он.

— Значит, вы согласны? — спросила я. Чуть склонив голову набок, он не спускал с меня глаз.

— Вы действительно необыкновенная девушка.

— Я, знаете ли, довольно богата, — поспешила сообщить я. — И могу вам как следует заплатить.

— А почему вам так хочется, чтобы я вас написал? — спросил он.

— Хочется, и все, — ответила я.

— Разве это веская причина? — спросил он.

— Да. Я всегда добиваюсь того, чего хочу, — ответила я.

— О, девочка, как же вы еще молоды! — воскликнул он.

— Так вы напишете меня? — настаивала я. Он взял меня за плечи, повернул к свету и осмотрел с головы до ног. Потом чуть отступил назад. Я молча ждала.

— Порой мне хотелось написать австралийских макао[128], как они садятся на купол Святого Павла[129], они такие немыслимо яркие… Если я напишу вас на фоне природы — обычного английского пейзажа, мне кажется, я добьюсь того же эффекта.

— Так вы согласны? — спросила я.

— Вы так прекрасны… Какие яркие, сочные, смелые краски. Я вас напишу!

— Значит, решено, — подытожила я.

— Но я должен предупредить вас, Эльза, — продолжал он, — если я буду писать вас, я постараюсь, чтобы вы были вся моей — как душой, так и телом…

— Я на это надеюсь… — отозвалась я.

Я произнесла эти слова очень спокойно. И услышала, как у него перехватило дыхание, увидела, как загорелись глаза.

Вот так внезапно все это началось.

Через несколько дней мы снова встретились. Он хотел, чтобы я приехала к нему в Девоншир — там есть один замечательный пейзаж, на фоне которого он и собирается меня писать.

— И учтите, я женат. И очень люблю свою жену.

Я заметила, что если он ее любит, значит, она славная женщина.

— Она необыкновенная женщина, сама доброта, — сказал он. — По правде говоря, — продолжал он, — она прелесть, и я ее обожаю. Так что примите это к сведению, милая Эльза, и ведите себя соответственно.

Я сказала, что все хорошо поняла.

Он начал работу над картиной через неделю. Кэролайн Крейл встретила меня очень радушно. Хотя я ей не очень понравилась — собственно говоря, почему я должна была ей понравиться? Эмиас вел себя осторожно. Ни одного слова, которое могло бы вызвать подозрение его жены, я тоже держалась с ним почтительно и нарочито вежливо. Но мы оба понимали — это лишь видимость.

Через десять дней он велел мне возвращаться в Лондон.

— Но картина еще не закончена, — сказала я.

— Она еще и не начата, — объяснил он. — Честно говоря, я не могу писать вас, Эльза.

— Почему? — спросила я.

— Вы сами знаете почему, — ответил он. — И поэтому вам придется убраться отсюда. Я не могу сосредоточиться, потому что думаю только о вас.

Мы были в Оружейном саду. День был жаркий и солнечный. Пели птицы, и жужжали пчелы. Казалось, мы были окутаны атмосферой счастья, мира и покоя. Но я этого не чувствовала. Было во всем этом что-то… трагическое. Как будто… все, что было в дальнейшем предопределено судьбой, уже витало над нами. Уже тогда…

Я понимала, что мой отъезд в Лондон ничего не изменит, но сказала:

— Хорошо. Если вы хотите, чтобы я уехала, я уеду.

— Умница, — похвалил меня Эмиас.

Я уехала и не стала ему писать.

Он продержался десять дней, затем приехал сам. Он очень похудел и казался таким изможденным и несчастным, что я даже испугалась.

— Я предупреждал вас, Эльза, — сказал он. — Не говорите, что я вас не предупреждал.

— Я тебя ждала, — ответила я. — Я знала, что ты приедешь.

У него вырвался стон, когда он сказал:

— Есть вещи, которые мужчина не в силах преодолеть. Я не могу ни спать, ни есть, ни работать, потому что все время думаю о тебе.

Я сказала, что знаю об этом и что чувствую то же самое с той минуты, как его увидела. Это — судьба, и незачем с ней бороться.

— Но ты ведь и не боролась, Эльза? — спросил он. И я честно ответила, что совсем не боролась.

Ты еще слишком молода, сказал он, на что я ответила, что это не имеет значения. Следующие несколько недель, должна признаться, мы были счастливы. Даже не счастливы, нет, это не отражает нашего состояния. Это было нечто более глубокое и пугающее.

Мы были созданы друг для друга и наконец обрели друг друга, мы чувствовали, что нам необходимо быть вместе. Навсегда.

Но в какой-то момент Эмиас начал вдруг переживать из-за незаконченной картины. Она не давала ему покоя.

— Забавно получается, — сказал он мне. — Раньше я не мог тебя писать — меня слишком отвлекала сама модель. А теперь я хочу писать тебя, Эльза. Очень хочу и уверен, что эта картина станет моей лучшей картиной. Мне не терпится взять в руки кисти и написать тебя сидящей у старинной бойницы — на фоне безмятежного голубого моря и чинных деревьев, где ты… ты будешь диссонирующей песней торжества. Именно так я должен написать тебя, — продолжал он. — И прошу тебя, не мешай мне, пока я буду работать. Вот когда картина будет закончена, я все расскажу Кэролайн, и мы распутаем наши отношения.

— Кэролайн устроит скандал по поводу развода? — спросила я.

— Думаю, нет, — ответил он. — Но женщины существа непредсказуемые.

— Мне жаль, — сказала я, — если это причинит ей боль, но в конце концов она не первая и не последняя.

— Очень правильно сказано, Эльза. Но Кэролайн не слушается, никогда не слушалась и уж наверняка и впредь не будет слушаться голоса разума. Она любит меня, понятно?

— Понятно, — сказала я, — но если она тебя любит, то должна понять и простить. И поэтому наверняка не захочет мешать, не станет удерживать тебя против воли.

— Такие проблемы не решаются с помощью прописных истин, почерпнутых из современной литературы. Сама природа велит человеку бороться не на жизнь, а на смерть.

— Но мы все-таки цивилизованные люди, — возразила я.

— Цивилизованные? — рассмеялся Эмиас. — Кэролайн, наверное, с удовольствием зарубила бы тебя топором. Она вполне на такое способна. Разве ты не понимаешь, Эльза, что она будет страдать — страдать? Знаешь ли ты, что такое страдание?

— Тогда не говори ей, — сказала я.

— Нет, — упирался он. — Разрыв неизбежен. Ты должна принадлежать мне, и принадлежать на законных основаниях, Эльза. Чтобы весь мир знал, что ты моя.

— А что, если она откажется развестись с тобой? — спросила я.

— Не думаю, — ответил он.

— Чего же тогда ты боишься? — спросила я.

— Не знаю… — медленно произнес он.

Понимаете, он знал Кэролайн. Я же совсем ее не знала.

Если бы я только могла предположить…

Мы вернулись в Олдербери. На этот раз обстановка была сложной. Кэролайн что-то заподозрила. Мне это не нравилось… очень не нравилось… с каждым днем все больше. Я всегда ненавидела ложь. Я считала, что нам следует ей обо всем рассказать. Но Эмиас и слышать об этом не хотел.

Но самым потрясающим было другое — я видела, что ему все это было совершенно безразлично. Он любил Кэролайн и не хотел причинять ей боль, но, в сущности, его мало трогало, честно ли или нечестно по отношению к ней он себя ведет — ему на это было глубоко наплевать. Для него не было ничего важней его живописи, все остальное было вторично. Никогда еще за все время нашего знакомства я не видела его в таком экстазе, он работал как одержимый. Теперь-то я понимаю, что он был настоящим гением. Настолько увлеченным своим творчеством, что его мало заботили такие мелочи, как соблюдение приличий или чье-то двусмысленное положение. Я же воспринимала все очень болезненно. Я оказалась в крайне неловкой ситуации. Кэролайн меня терпеть не могла — и была по-своему права. Единственное, что могло что-то изменить, — это открыть ей правду.

Но Эмиас продолжал твердить, что нельзя дергаться, пока он не закончит картину. А может, никаких дерганий и не будет, сказала я. У Кэролайн ведь наверняка есть чувство собственного достоинства и гордость.

— Я не хочу двуличничать, — настаивала я. — Мы должны сказать ей все как есть.

— К чертям твою честность! — взорвался Эмиас. — Я пишу картину, мне некогда. Дай мне нормально работать.

Я его понимала, он же меня понять не хотел.

В конце концов я не выдержала. Кэролайн завела разговор о планах на осень. Она говорила об их поездке к одному скульптору с такой уверенностью, что мне стало тошно, противно и стыдно, оттого что мы держим ее в полном неведении. Ну а если честно, меня раздражало, что она совершенно меня игнорировала, причем так вежливо и утонченно, что и придраться было не к чему.

Поэтому я и выдала ей все напрямик. В глубине души я и сейчас считаю, что все сделала правильно. Хотя, разумеется, не решилась бы на это, если хоть на мгновение могла представить, к чему это приведет.

И тут началось… Эмиас жутко рассвирепел, но вынужден был подтвердить, что я сказала правду.

Я никак не могла понять, что творится на душе у Кэролайн. Мы все Отправились к Мередиту Блейку на чай, там она держалась великолепно — болтала, смеялась… Я, наивная дурочка, решила, что она смирилась. Мне было крайне неловко и дальше оставаться у них в доме, но Эмиасу нужно было закончить работу. Я надеялась, что, может, все-таки Кэролайн уедет. Всем было бы лучше, если бы она уехала.

Я не видела, как она выкрала кониум. Не хочу лгать и поэтому не стану отрицать, что, возможно, она действительно украла его, чтобы покончить с собой.

Возможно. Но я так не считаю. По-моему, она была до корней волос собственницей. И очень ревнивой. Такие женщины никогда не отдадут того, что им, как они считают, принадлежит по праву. Эмиас был ее собственностью. Ей было легче убить его, чем отдать другой женщине. По-моему, она тогда же и решила его убить. И лекция Мередита о кониуме, о его опасных свойствах были ей как нельзя кстати: не нужно ни о чем думать, что-то искать, идеальное средство… Злобная и мстительная, эта дамочка умела сводить счеты. Эмиас, конечно же, знал, что она опасный человек. Я же ничего такого и предположить не могла.

На следующее утро у них с Эмиасом состоялся финальный разговор. Я сидела на террасе и слышала большую часть их диалога. Эмиас держался превосходно — был терпелив и спокоен. Он призывал ее к сдержанности. Сказал, что любит и ее и дочку и всегда будет любить. Что сделает все возможное, чтобы обеспечить их будущее. Потом разозлился и заявил:

— Пойми, я намерен жениться на Эльзе, и ничто не помешает мне это сделать. Мы с тобой всегда считали, что необходимо уважать свободу личности. Что бы ни случилось. И вот теперь этот момент настал.

— Поступай как знаешь, — сказала ему Кэролайн. — Я тебя предупредила.

Эти слова она произнесла совсем тихо, но тон, каким они были сказаны, был просто зловещим.

— Что ты хочешь этим сказать, Кэролайн? — спросил Эмиас.

— Ты — мой, и я не могу отпустить тебя. Понимаешь, не могу, — сказала Кэролайн. — Я скорее убью тебя, чем отдам этой девчонке…

Как раз в эту минуту на террасу вышел Филип Блейк. Я встала и пошла ему навстречу. Я не хотела, чтобы он услышал их разговор.

Затем на террасу вышел Эмиас и сказал, что пора идти работать. Мы вместе отправились в сад. Он молчал. Сказал только, что Кэролайн ничего и слышать не хочет, — но, ради бога, он не желает сейчас об этом говорить. Ему необходимо сосредоточиться. Ему нужен еще один день, сказал он, и картина будет закончена.

— Это будет лучшая моя работа, Эльза, — добавил он. — Хотя за нее приходится платить слезами и кровью.

Чуть позже мне пришлось сбегать за пуловером. Дул холодный ветер. Когда я вернулась, там уже была Кэролайн. Наверное, в очередной раз пыталась его уговорить. Еще там были Филип и Мередит Блейки. Когда я вошла в сад, Эмиас сказал, что хочет пить, но пиво его какое-то теплое.

Кэролайн обещала прислать холодного пива. Сказала она это совершенно спокойно, почти дружеским тоном. Она была хорошей актрисой, эта гадина. Должно быть, она уже решилась.

Минут через десять она принесла пиво. Сама. Эмиас писал. Она налила пиво в стакан, поставила у него под рукой. Мы на нее не смотрели. Эмиас был весь в работе, а я должна была сидеть неподвижно.

Эмиас выпил пиво, как всегда, залпом. Затем, скорчив гримасу, сказал, что пиво какое-то противное, хотя, конечно, холодное.

И даже когда он это сказал, у меня не возникло ни тени подозрения. Я только засмеялась:

— Гурман!

Увидев, что он все выпил, Кэролайн ушла.

Прошло минут сорок до того момента, когда Эмиас Пожаловался на ломоту и боль в суставах. Наверное, где-то простудился, заметил он. Эмиас терпеть не мог всяких недомоганий и разговоров на эти темы. Затем он дурашливо произнес:

— Старость не радость. Промахнулась ты, Эльза, связалась со старой развалиной.

Я засмеялась, хотя видела, что он едва передвигает ноги и пару раз скривился от боли. Мне и в голову не могло прийти, что это вовсе не простуда. Потом он выдвинул скамейку и прилег на нее, время от времени вытягивая руку, чтобы сделать очередной мазок. Он часто так делал, когда писал. Сидел вот так развалившись, переводя взгляд с меня на холст. Полежит с полчасика, а потом встает. Поэтому я совершенно не встревожилась.

Тут раздался гонг, призывающий на ленч, но Эмиас сказал, что хочет остаться — вроде как есть ему совсем не хочется. Это тоже было у него в обычае, и потом, я подумала, какое ему удовольствие сидеть с Кэролайн за одним столом…

Говорил он тоже странно — отрывисто, словно ворчал. Но и это не было чем-то особенным — так он начинал говорить, когда в работе его что-то не устраивало.

Спустился Мередит. Он заговорил с Эмиасом, но Эмиас лишь что-то хмыкнул в ответ.

Мы с Мередитом направились к дому, оставив Эмиаса в саду. Оставили одного — умирать. Я никогда не сталкивалась с болезнями, не общалась с больными людьми, не разбиралась в этом, думала, что на Эмиаса просто накатило дурное настроение. Если бы я могла предположить… Если бы поняла… Быть может, окажись рядом врач, его еще можно было спасти… О господи, почему я не… Что толку теперь об этом думать? Я была слепой дурой. Слепая, ничего не соображающая дура…

Больше рассказывать нечего.

Кэролайн и гувернантка пошли после ленча в сад. Вскоре ушел и Мередит. И сейчас же прибежал обратно. Он сказал нам, что Эмиас умер.

В ту же секунду я все поняла. Я поняла, что это дело рук Кэролайн. Только я не знала, что это яд. Я думала, что она либо застрелила его, либо всадила нож…

Мне хотелось растерзать ее, убить…

Зачем она это сделала? Зачем? Он был таким живым, таким энергичным, сильным… Лишить его жизни — обратить в неподвижный труп. Только чтобы не отдавать мне…

Страшная женщина…

Страшная, жестокая, мстительная, достойная лишь презрения…

Я ненавижу ее. До сих пор ненавижу.

Ее даже не повесили.

А жаль…

Впрочем, для нее и виселицы было бы мало…

Я ее ненавижу… ненавижу… ненавижу…

Конец рассказа леди Диттишем.

Уважаемый мосье Пуаро!

Посылаю Вам описание событий, имевших место в сентябре 19… года и свидетельницей которых я была.

Излагаю их с полной искренностью, ничего не утаивая. Можете показать мое письмо Карле Крейл. Возможно, оно причинит ей боль, но я всегда считала, что лучше правда, чем сладкая ложь. Именно правда. Полуправда может принести только вред. Нужно иметь смелость, чтобы смотреть правде в глаза. Иначе жизнь вообще не имеет смысла. Поверьте мне, почти все наши беды исходят от людей, которые оберегают нас от правды.

Искренне Ваша Сестия Уильяма.

Меня зовут Сесилия Уильямс. Миссис Крейл наняла меня в качестве гувернантки для своей сводной сестры Анджелы Уоррен в 19… году, когда мне было сорок восемь лет.

Олдербери — очень красивое поместье в южном Девоне, которое принадлежало многим поколениям семьи мистера Крейла. Я слышала, что мистер Крейл — известный художник, но лично познакомилась с ним только по приезде в Олдербери.

В доме жили мистер и миссис Крейл, Анджела Уоррен, которой в ту пору было тринадцать лет, и трое слуг, проработавших у них в услужении много лет.

Моя воспитанница оказалась девочкой очень одаренной и многообещающей. Природа щедро наделила ее талантами, и работать с ней было очень приятно. Она была совершенно несдержанна и не очень дисциплинированна, но эти недостатки, как правило, проявляются у ярких натур, а я предпочитаю именно неординарных воспитанниц. Это уже задача педагога — направить избыток энергии в нужное русло.

В общем, насколько я поняла, Анджелу можно было приучить к дисциплине. Просто она была несколько избалована — в основном стараниями миссис Крейл, которая слишком уж ей потакала. Что же касается мистера Крейла, то его влияние на девочку, на мой взгляд, было пагубным. Он был то чересчур снисходителен, то излишне строг безо всякой на то надобности. Он вообще был человеком настроения, что обычно объясняют артистическим темпераментом.

Я лично никогда не могла понять, почему творческим натурам принято прощать неумение держать себя в рамках приличия. Мне работы мистера Крейла не нравились. Композиция расплывчатая, краски чересчур уж яркие, но, естественно, никто моего мнения не спрашивал.

Очень скоро я искренне привязалась к миссис Крейл. Я восхищалась ее великодушием и тем, как стойко она переносит жизненные неурядицы. Мистер Крейл был не из верных мужей, и это, на мой взгляд, приносило ей много огорчений. Более волевая женщина давно бы его оставила, но миссис Крейл, по-моему, такая мысль даже не приходила в голову. Она очень переживала по поводу его романчиков, но всегда прощала. Правда, не могу сказать, что она была уж совсем безмолвна. Она ругалась с ним. Но с него как с гуся вода.

В то же время на суде говорилось, что они жили как кошка с собакой. Я бы этого не сказала: миссис Крейл обладала чувством собственного достоинства и не позволяла себе ничего лишнего, они, конечно, ссорились, но я считаю это вполне естественным в подобных обстоятельствах.

Я прожила у миссис Крейл чуть больше двух лет, когда в доме появилась мисс Эльза Грир. Она прибыла в Олдербери летом 19… года. Ранее миссис Крейл не была с ней знакома. Мисс Грир была приятельницей мистера Крейла и, как выяснилось, приехала туда, чтобы позировать для его очередной картины.

Было совершенно очевидно, что мистер Крейл увлечен этой особой, которая весьма грубо подогревала его интерес. Вела она себя, на мой взгляд, вызывающе, ибо была откровенно дерзка с миссис Крейл и на глазах у всех флиртовала с мистером Крейлом.

Естественно, миссис Крейл мне ничего не говорила, но я видела, что она очень подавлена, и я всячески старалась отвлечь ее и снять тяжесть с ее души. Мисс Грир ежедневно позировала мистеру Крейлу, но работа у него, как я заметила, не очень-то спорилась. У них, несомненно, было еще о чем поговорить!

Моя воспитанница, к счастью, почти не замечала происходящего. Анджела в известном смысле отставала от своих сверстниц. Хотя с интеллектом у нее было все в порядке, ее нельзя было причислить к детям, развитым не по годам. У нее не возникало желания читать запрещенные книги, и она не проявляла нездорового любопытства, столь присущего девочкам ее возраста.

По детскому своему простодушию она не видела ничего предосудительного в дружбе между мистером Крейлом и мисс Грир. Тем не менее мисс Грир она невзлюбила и считала ее глупой пустышкой. В этом она была совершенно права. Мисс Грир, на мой взгляд, получила хорошее образование, но она никогда не брала в руки книгу и была совершенно незнакома с современной литературой. Более того, она не умела поддержать интеллектуальную беседу.

Ее интересы были целиком сосредоточены на собственной внешности, туалетах и мужчинах.

Анджела, по-моему, не сознавала, что ее сестра несчастна. В ту пору она не отличалась особой проницательностью. В голове у нее были только шалости вроде лазания по деревьям или катания на велосипеде на бешеной скорости. Кроме того, она очень любила читать, причем книги всегда выбирала самые стоящие.

Миссис Крейл всегда старалась скрыть от Анджелы свою подавленность и пыталась выглядеть бодрой и веселой.

Когда мисс Грир уехала обратно в Лондон, все в доме очень этому обрадовались. Слуги тоже невзлюбили ее — не меньше, чем я. Она умела доставлять людям массу беспокойства, забывая при этом о благодарности.

Вскоре уехал и мистер Крейл, и, разумеется, я сразу смекнула, что он помчался вслед за этой особой. Мне было очень жаль миссис Крейл. Она крайне болезненно переживала его отъезд. Я была очень разочарована в мистере Крейле.

Когда у человека прелестная, благородная, умная жена, он не имеет права так к ней относиться.

Однако и она, и я надеялись, что этот роман вскоре закончится. Нет, мы, разумеется, не обсуждали эту тему, но она прекрасно понимала, какие чувства я испытываю.

К сожалению, несколько недель спустя эта парочка снова появилась в поместье. Оказалось, работа над картиной должна быть продолжена.

Теперь мистер Крейл работал гораздо плодотворнее. По-видимому, мысли его были гораздо меньше заняты этой особой, нежели самим портретом. Тем не менее мне было ясно, что финал этого романа будет совсем иным, чем прежде. Эта особа так вцепилась в него своими коготками, что вырваться представлялось не таким уж простым делом. Настроена она была весьма решительно. Он был словно воск в ее руках.

Напряжение достигло крайней точки в день накануне его смерти, то есть семнадцатого сентября. Поведение мисс Грир в последние дни было просто вызывающим. Она жаждала самоутверждения. Миссис Крейл вела себя так, как подобает благородной женщине. Она была предельно вежлива и в то же время ясно давала понять мисс Грир, что о ней думает.

Семнадцатого сентября, когда мы сидели после ленча в гостиной, мисс Грир вдруг сообщила, что она намерена обставить эту комнату на свой вкус — как только поселится в Олдербери.

Естественно, миссис Крейл не могла смолчать. Она потребовала объяснения, и мисс Грир имела наглость заявить в нашем присутствии, что собирается выйти замуж за мистера Крейл а. За женатого человека! Представляете, она посмела это сказать! И кому? Его жене!

Я очень рассердилась на мистера Крейла. Как он мог позволить этой особе оскорблять его жену, да еще в ее собственной гостиной? Если он решил уйти к этой девице, то и уходил бы, а не приводил ее в собственную семью, чтобы она вела себя подобным образом.

Но даже в эту минуту миссис Крейл держалась очень достойно. И когда в гостиную вошел ее муж, она незамедлительно потребовала у него объяснения.

Он, естественно, не мог не рассердиться на мисс Грир за то, что она, по глупости, еще больше усложнила ситуацию. К тому же она выставила его перед всеми нами в очень невыгодном свете, а мужчины терпеть этого не могут. Они создания тщеславные.

Рослый и крупный мужчина, он стоял в дверях озираясь, как напроказивший школьник. Тогда как его жена держалась на редкость благородно. Он вынужден был пробормотать что-то вроде того, что да, это правда, но, мол, он вовсе не хотел, чтобы это дошло до нее таким образом.

Она молча на него посмотрела, и я никогда еще не видела столь презрительного взгляда, затем она вышла из комнаты с гордо поднятой головой. Она была очень красива, гораздо красивее этой броской особы. И поступь у нее была поистине королевская.

Я всем сердцем надеялась, что судьба пошлет Эмиасу Крейлу достойное наказание за непростительную обиду, которую он нанес этой столько страдавшей из-за него благороднейшей женщине!

Впервые я осмелилась выразить свое сочувствие, ко миссис Крейл меня перебила:

— Мы должны стараться вести себя так, будто ничего не произошло. Это самое лучшее. И сейчас все мы пойдем на чай к Мередиту Блейку.

— Вы поразительно добрый человек, миссис Крейл, — отозвалась я.

— Вы просто не знаете… — пробормотала она.

Уже собравшись выйти из комнаты, она вернулась и поцеловала меня.

— Вы очень меня поддерживаете, — сказала она.

Она пошла к себе в комнату и, по-моему, там все-таки дала волю слезам. Увидела я ее, когда они все собрались уходить. На ней была шляпа с большими полями, которые сильно затеняли лицо, — она очень редко ее надевала.

Мистер Крейл чувствовал себя неловко, но всячески изображал полную беспечность. Мистер Филип Блейк тоже пытался вести себя непринужденно. Мисс Грир напоминала кошку, налакавшуюся сливок. Она прямо-таки мурлыкала от удовольствия!

В общем, они отправились в гости. А вернулись около шести. В этот вечер мне больше уже не удалось переговорить с миссис Крейл наедине. За ужином она держалась очень спокойно и дружелюбно и очень скоро, пожелав всем спокойной ночи, удалилась. По-моему, только одна я знала, как она страдает.

Весь остаток вечера мистер Крейл и Анджела только и делали, что переругивались. Снова зашла речь о ее отъезде в школу. Он был явно не в духе, а она чересчур назойлива. Относительно школы все было давным-давно решено, ей уже накупили кучу обновок и дорожных принадлежностей, совсем ни к чему было снова заводить этот разговор, но она вдруг опять стала предъявлять ему претензии. Думаю, на нее просто повлияла напряженная атмосфера, образовавшаяся в доме. Не меньше, чем на остальных, хотя многого она еще не понимала. Я же, к сожалению, была слишком увлечена собственными мыслями и вовремя ее не остановила, что мне, учитывая ее характер, приходилось делать довольно часто. Все кончилось тем, что она швырнула в мистера Крейла пресс-папье и выбежала из комнаты.

Я пошла вслед за ней и хорошенько отчитала, сказав, что мне стыдно за ее ребяческое поведение. Она принялась было мне перечить, но я резко остановила ее.

Я хотела зайти к миссис Крейл, но постеснялась лишний раз ее побеспокоить. И очень жалею об этом. Может, если бы мы с ней поговорили, все бы обошлось. Бедной леди совершенно некому было довериться. Хотя я очень ценю сдержанность, должна с горечью признать, что порой результат ее может быть весьма непредсказуем. Иногда уж лучше дать волю своим чувствам.

По пути в свою комнату я наткнулась на мистера Крейла. Он пожелал мне спокойной ночи, но я не ответила.

Следующий день выдался просто чудесным. И я, проснувшись, подумала, что, когда в природе царит такая благодать, даже на мужчину это должно оказать благотворное влияние, он опомнится, придет в себя.

Перед тем как спуститься к завтраку, я зашла в комнату к Анджеле, но ее уже след простыл. Я подобрала с пола порванную юбку и взяла ее с собой — хотела заставить ее после завтрака заняться починкой.

Анджела, однако, взяв на кухне хлеб с джемом, куда-то скрылась. Позавтракав, я отправилась на ее поиски. Я для того это рассказываю, чтобы вы поняли, почему я не была утром рядом с миссис Крейл. Увы, вместо того чтобы как-то ее поддержать, я сочла, что прежде всего обязана разыскать эту непоседу. Она совсем отбилась от рук и упорно не желала заниматься починкой своих вещей. Подобное своеволие было недопустимо.

Обнаружив, что на месте нет ее купальника, я пошла на пляж. Но ни на море, ни на скалах я ее не обнаружила и решила, что она сбежала во владения мистера Мередита Блейка. Они были большими друзьями. Я села в лодку и перебралась на другую сторону бухты, но и там ее не было, и я ни с чем вернулась домой. Миссис Крейл, мистер Мередит Блейк и мистер Филип Блейк сидели на террасе. Утро было ветреным, но жарким, а потому и в доме и на террасе было очень жарко. Миссис Крейл спросила у мужчин, не хотят ли они холодного пива.

Надо сказать, при доме была небольшая теплица, пристроенная еще в правление королевы Виктории. Миссис Крейл она не нравилась, поэтому она устроила там нечто вроде бара. Там было несколько полок, на которых стояли бутылки с джином, вермутом, лимонадом, имбирным пивом и прочими напитками. Имелся и ледник, который каждое утро наполняли льдом, там охлаждали пиво и эль.

Миссис Крейл пошла к теплице, я — вместе с ней. Возле холодильника стояла Анджела и что-то делала с бутылкой пива.

Миссис Крейл опередила меня:

— Мне нужна бутылка для Эмиаса.

Сейчас мне трудно понять, упустила ли я что-нибудь, что должно было меня насторожить, или нет… Голос у нее был самый обычный. Но, конечно, в тот момент меня больше интересовала Анджела, без спросу залезшая в холодильник. И я, помнится, даже порадовалась, что ока покраснела и что вид у нее был виноватый.

Я отчитала ее, и, к моему удивлению, она восприняла отповедь очень кротко. Я спросила ее, где она пропадала.

— Купалась, — сказала она.

— Я не видела тебя на море, — сказала я.

Она засмеялась. После я спросила, где ее шерстяная кофта, на что она ответила, что, видимо, забыла ее на берегу.

Я специально делаю акцент на этих мелочах, чтобы вам было понятно, почему я позволила миссис Крейл самой отнести пиво в Оружейный сад.

Что еще происходило в то утро, я не помню. Анджела, взяв шкатулку с нитками, без дальнейших напоминаний принялась зашивать свою юбку. Я, кажется, тоже села что-то зашивать — скорее всего, какие-нибудь салфетки… Мистер Крейл к ленчу не явился. Хорошо, что хоть на это у него хватило такта.

После ленча миссис Крейл сказала, что идет в Оружейный сад. Я хотела поискать на пляже кофту Анджелы, поэтому мы пошли вместе. Она вошла за ограду, я же двинулась дальше, но ее крик заставил меня вернуться. Я вам уже рассказывала, что она попросила меня срочно вызвать врача. По дороге я встретила мистера Мередита Блейка и, передав ему просьбу миссис Крейл, побежала назад, к ней.

Все это я рассказала в свое время следователям, а затем на разбирательстве в суде. Сейчас же я намерена написать то, о чем никогда никому не говорила, ни единой живой душе. На все заданные мне вопросы я отвечала абсолютно правдиво. Тем не менее на мне лежит грех — я скрыла некоторые факты, но не жалею об этом. Я бы и сейчас поступила точно так же. Я прекрасно сознаю, что достойна порицания, но думаю, что по прошествии стольких лет вина моя будет выглядеть не столь уж чудовищной — тем более что Кэролайн Крейл все равно была признана виновной.

А произошло следующее. Когда я вбежала в отворенную калитку (а на ногах у меня были легкие сандалии, да и вообще у меня легкая поступь), то увидела странную сцену.

Миссис Крейл носовым платком вытирала стоявшую на столе бутылку. Сделав это, она взяла руку своего мертвого мужа и прижала к бутылке его пальцы. При этом ока была начеку, прислушивалась, не идет ли кто. Я увидела на ее лице страх и все поняла.

Теперь я знала, что именно Кэролайн Крейл отравила своего мужа. В этом не могло быть никаких сомнений. Но я не осуждала ее. Он сам довел ее до такого состояния, когда человек больше не в силах это выносить, он сам слишком долго испытывал судьбу.

Я ни словом не обмолвилась об этом миссис Крейл, и она умерла, так и не узнав, что я видела ее в тот момент.

Дочь Кэролайн Крейл не должна начинать свою сознательную жизнь со лжи. Как ни больно будет ей узнать правду, только правда должна сопровождать ее по жизни, правда — это самое важное, может быть, она важнее всего прочего.

Передайте ей от моего имени, чтобы она не осуждала мать. Ее подвергли слишком жестокому испытанию, которое не в силах выдержать ни одна любящая женщина. Пусть попробует понять ее и простить.

Конец рассказа Сесилии Уильямс.

РАССКАЗ АНДЖЕЛЫ УОРРЕН

Уважаемый мосье Пуаро.

Выполняя данное вам обещание, я, насколько это возможно попыталась перебрать в памяти трагические события шестнадцатилетней давности, и тут выяснилось, что я почти ничего не помню. А то, что происходило накануне трагедии, вообще не отложилось у меня в памяти.

Смутно помнятся мне те летние дни и отдельные эпизоды, но я не могу точно сказать, к какому конкретному году они относятся. Смерть Эмиаса была для меня как гром среди ясного кеба. Никаких предчувствий — по-видимому, все, что к этому привело, прошло мимо меня.

Я старалась вспомнить, были ли какие-то, скажем так, предзнаменования, но — напрасно. Неужто пятнадцатилетние девочки все такие уж ничего не замечающие и не понимающие дурочки? Скорее всего, да. Вообще-то я, кажется, довольно тонко улавливала настроение людей, но мне и в голову не приходило задуматься над тем, каковы причины их настроения.

Кроме того, как раз в ту пору я была помешана на книгах. Для меня не существовало ничего, кроме поэзии, — сонеты Шекспира тогда овладели всеми моими мыслями. Я помню, как бродила по тропинкам сада, зачарованно повторяя: «…Улыбку шлет лугам зеленым…» Эти слова звучали как музыка и были так прекрасны, что я повторяла их про себя много раз.

А помимо этих волнующих открытий в волшебном мире слов я испытывала не менее восхитительные соблазны, любимые мною с самого детства: плавание, лазание по деревьям, я любила грызть яблоки и разные другие фрукты, дразнить помощника конюха и кормить лошадей.

Кэролайн и Эмиас существовали в моей жизни как незыблемая данность. Они были самыми главными персонажами в моем мирке, но я никогда не думала о них, об их делах, меня не интересовали их переживания и проблемы. Я не думала, что они у них могут быть.

Я даже не обратила внимания на то, что в доме появилась Эльза Грир. Считала ее ужасно глупой, а красивая она или нет, меня это мало трогало. Я знала, что она богата и при этом жуткая вредина, вечно ей было все не так. И что ее рисовал Эмиас.

Впервые о проблемах, связанных с Эльзой, я узнала, когда услышала (никто не знал, что я на террасе, а я была там после ленча), как она заявила, что выходит за Эмиаса замуж! Мне это показалось абсолютной чушью. Помню, при первой возможности я стала выяснять это у Эмиаса. Случай представился в саду в Хэндкроссе.

— Почему это Эльза говорит, что выходит за тебя замуж? — спросила я. — Как это может быть? Двух жен иметь нельзя. За это можно угодить в тюрьму.

— Откуда, черт побери, тебе это известно? — разозлился Эмиас.

Я сказала, что подслушала, стоя под окном библиотеки.

Он еще больше разозлился и заявил, что меня давно уже следовало отправить в школу, чтобы там меня отучили подслушивать.

Я до сих пор помню, как меня обидела эта его фраза. Может, и следовало, сказала я, но все равно: почему Эльза говорит такие глупости?

Это шутка, ответил Эмиас.

На этом мне следовало бы успокоиться. Я и успокоилась — но не насовсем.

На обратном пути я сказала Эльзе: «Я спросила у Эмиаса, что вы имели в виду, заявив, что выходите за него замуж, и он ответил мне, что это — шутка».

Я надеялась, что она смутится, но она лишь улыбнулась.

И эта ее улыбка очень мне не понравилась. Я поднялась к Кэролайн, когда она пошла переодеваться к ужину, и спросила у нее прямо: может ли такое случиться, что Эмиас женится на Эльзе?

Я хорошо помню ответ Кэролайн, каждое слово, будто услышала его только вчера.

— Эмиас женится на Эльзе только после моей смерти, — твердым голосом ответила она.

Ее ответ окончательно меня успокоил. Смерть для меня была понятием чисто условным и очень, очень далеким. И разумеется, не могла иметь никакого отношения ни к кому из нас. Тем не менее я никак не могла простить Эмиасу той фразы про школу и весь ужин злилась на него: мы даже по-настоящему поссорились, и я выбежала из комнаты, а потом бросилась в постель и разревелась. Так и ревела, пока не уснула.

Я плохо помню визит к Мередиту Блейку, а вот как он читал нам отрывок из «Федона», описывающий смерть Сократа, помню, будто это происходило только вчера. Раньше я никогда не слышала ничего подобного. Я была просто околдована этим рассказом. Это я помню. Но когда именно это было, не помню. Помню только, что было жарко.

Что было на следующее утро, помню очень смутно, хотя старательно рылась в памяти. Мне почему-то кажется, что я купалась и вроде бы меня заставили что-то зашивать.

Но, начиная с той минуты, когда на террасу, задыхаясь, вбежал Мередит — лицо у него было серое и какое-то чужое, — в памяти все отложилось очень четко. Я помню, как упала со стола и разбилась чашка с кофе — это была чашка Эльзы. Еще я помню страшное отчаяние, отразившееся на ее лице, и как она изо всех сил бросилась бежать, словно преследуемый зверь.

Я повторяла про себя: «Эмиас умер», но осмыслить этого никак не могла.

Помню, как подошел доктор Фоссет и его мрачное лицо. Мисс Уильямс хлопотала возле Кэролайн. Я, забытая всеми, бродила, путаясь у всех под ногами. У меня кружилась голова и тошнило. Пойти посмотреть на Эмиаса мне не разрешили.

Потом появился полицейский, за ним второй, третий, они что-то записывали в блокнотики и наконец на носилках унесли его тело, укрытое простыней.

Позже мисс Уильямс отвела меня к Кэролайн. Кэролайн лежала на диване. Она была белой как мел и казалась совсем больной.

Она поцеловала меня и сказала, что мне нужно как можно скорей уехать, что все это ужасно, но я ни в коем случае не должна расстраиваться и стараться как можно меньше об этом думать. Мне следует поехать к леди Трессилиан, Карла уже там, у нее, потому что в этом доме скоро никого не будет.

Я крепко обняла Кэролайн и сказала, что не хочу уезжать. Я хотела быть с ней. Она ответила, что знает это, но все же мне лучше уехать, так ей будет легче и проще, так она будет меньше обо мне волноваться.

— Если ты действительно желаешь помочь своей сестре, Анджела, — вмешалась мисс Уильямс, — то сделай то, о чем она тебя просит. И, пожалуйста, без капризов.

Тогда я сказала, что сделаю все, чего хочет Кэролайн.

— Вот какая у меня замечательная сестренка, — обняла меня Кэролайн и повторила, что мне не стоит беспокоиться и что лучше как можно меньше об этом думать и говорить.

Мне пришлось спуститься и побеседовать с полицейским комиссаром. Он был очень добр, спросил меня, когда последний раз я видела Эмиаса, и задал еще кучу вопросов, которые показались мне тогда довольно глупыми, но теперь я, разумеется, понимаю их смысл. Поняв, что я не могу поведать ему чего-то такого, о чем он еще не слышал от других, он сказал мисс Уильямс, что не возражает против моего отъезда в Ферриби-Грейндж, где жила леди Трессилиан.

Я уехала туда, и леди Трессилиан была очень добра ко мне. Но вскоре я, конечно же, узнала правду. Кэролайн арестовали почти тотчас же. Я была так испугана, так потрясена, что серьезно заболела.

Позже мне рассказывали, что Кэролайн очень волновалась обо мне. По ее настоянию меня увезли из Англии до начала суда. Но об этом я вам уже говорила.

Как видите, я почти ничего не сумела вам рассказать. После нашей беседы я обдумала то немногое, что сохранилось в моей памяти, попыталась припомнить, кто как выглядел, как себя вел… Но ничего, ни единого штриха, который бы свидетельствовал о виновности кого-то из находившихся там в то время. Бешенство Эльзы. Серое от ужаса лицо Мередита. Отчаяние и ярость Филипа. Все они вели себя вполне естественно. Неужто кто-то из них играл роль?

Я знаю только одно: Кэролайн этого не делала. В этом я убеждена, и никто никогда не сумеет убедить меня в обратном. А доказательств у меня никаких нет, кроме того, что я очень хорошо знала свою сестру.

Конец рассказа Анджелы Уоррен.

Книга третья

Глава 1 Выводы

Карла Лемаршан подняла глаза. В них застыли усталость и боль. Изможденным жестом она откинула упавшие на лоб волосы.

— Все это так сбивает с толку, — сказала она, дотрагиваясь до писем. — В каждом — свое видение событий. Каждый видит мою мать по-своему. Но факты — упрямая вещь. В этом они не расходятся.

— Они вас разочаровали?

— В общем-то да. А вас нет?

— Нет. Мне они показались довольно поучительными и содержательным и.

Пуаро говорил медленно и задумчиво.

— Лучше бы я их не читала! — сказала Карла.

— Вот, значит, как? — внимательно взглянул на нее Пуаро.

— Все они убеждены, что мама убила отца, — горько констатировала Карла, — все, кроме тети Анджелы, а ее мнение не в счет, потому что у нее нет никаких доказательств. Просто она очень любила маму, она из тех, кто несмотря ни на что будет твердить: «Кэролайн не могла этого сделать. Просто не могла, и все».

— Значит, вы так это воспринимаете?

— А как еще я могу это воспринять? Еще я поняла, что если не мама, значит, убил кто-то из этих пятерых. Я даже могу объяснить, какая у кого была причина…

— Очень любопытно. Расскажите.

— Но это, конечно, чисто гипотетически… Возьмем, например, Филипа Блейка, биржевого маклера. Он был близким другом моего отца — отец, наверное, доверял ему. Как правило, люди искусства очень беспечны по отношению к деньгам. Быть может, Филип Блейк оказался в стесненных обстоятельствах, воспользовался деньгами отца… Возможно, заставил его что-то подписать. Дальше — больше, а в результате спасти его могла только смерть отца. Вот вам один вариант…

— Воображеньице у вас, должен сказать… А дальше?

— Теперь Эльза. Филип Блейк говорит, что она была слишком осторожна, чтобы трогать то, что не следует трогать, а именно яд, но лично я в этом не уверена. Предположим, мама сказала ей, что не собирается разводиться с моим отцом — ни при каких условиях. Можете говорить что угодно, но я считаю, что Эльзе с ее мещанским воспитанием очень хотелось выйти замуж, причем официально. А потому она вполне могла решиться отравить мою мать, чтобы расчистить себе дорожку. По-моему, это вполне в характере Эльзы. Ей удается раздобыть немного кониума в подсобке у Мередита. Но по какой-то случайности отрава досталась отцу, а не матери.

— Тоже неплохо! Что еще?

— А может… Мередит… — в раздумье произнесла Карла.

— Мередит Блейк?

— Да. Он кажется мне человеком, вполне способным на убийство. Он чересчур медлителен и робок, у него есть комплексы и чтобы их преодолеть… А кроме того, личная драма: на его избраннице женился другой. Этому же другому достаются успех и богатство. К тому же именно Мередит готовил все эти отвары! Может, он и готовил их, вынашивая мысль в один прекрасный день кого-нибудь отправить на тот свет. Он раструбил всем, что из его лаборатории похитили яд, чтобы отвести подозрение от себя… скорее всего, он сам его и взял. Может, он вообще все подстроил в надежде на то, что мать повесят, ведь она когда-то его отвергла… Знаете, меня почему-то насторожили его рассуждения о том, как часто люди совершают поступки, которых от них никто не ожидает. Что, если он, когда писал об этом, имел в виду себя самого?

— Вот тут вы правы — нельзя безоговорочно переносить их повествования к конкретным ситуациям. К тому же некоторые вещи могли быть написаны только для того, чтобы сбить с толку.

— Я понимаю. Я все время помнила об этом.

— Есть еще идеи?

— До того как я прочла письмо мисс Уильямс, — медленно сказала Карла, — я подозревала именно ее. С отъездом Анджелы в школу она теряла работу. А в случае смерти отца, внезапной естественно, ее наверняка бы оставили дома. Разумеется, если бы не заподозрили в убийстве. А ведь все могло получиться без всяких эксцессов, не хватись Мередит своего кониума. Я читала про кониум — при вскрытии следы его обнаружить практически невозможно. И все бы решили, что умер он от солнечного удара. Конечно, потеря места — не слишком веская причина для убийства, но бывает, они совершаются по самым нелепым и непостижимым причинам. Порой из-за нескольких фунтов. А для немолодой и, может быть, не слишком образованной гувернантки потеря места может обернуться настоящей трагедией.

Да, такие мысли у меня были до того, как я прочла ее письмо. Но нет, на нее это совсем не похоже. К тому же ни в коем случае нельзя сомневаться в ее профессиональных качествах.

— Пожалуй. Она производит впечатление деловой и умной женщины.

— Я знаю. Это сразу видно. И ее словам вполне можно доверять. И это меня печалит. Вы ведь понимаете, что я имею в виду… Впрочем, вам ведь все равно. Вам нужна только правда. Вот мы до нее и добрались — до правды! Мисс Уильямс, конечно, права. Значение имеет только правда, какой бы она ни была… Прочь ложь, прочь сомнения. Моя мать виновна. А написала ока мне в минуту слабости — хотела утешить. Возможно, на ее месте я поступила бы так же. Я ведь не знаю, что делает тюрьма с человеком. Не могу ее винить — она так отчаянно любила отца, она просто была не в силах с собой справиться. Отца я тоже не виню. Он был полон страстей. Он был жизнелюбом и жаждал удовольствий. Он не мог устоять перед соблазном, таким уж создал его Господь. И еще он был большим художником, а это, я думаю, многое извиняет.

Лицо у нее пылало, подбородок был упрямо вздернут.

— Значит, вы удовлетворены? — спросил Эркюль Пуаро.

— Удовлетворена? — переспросила Карла Лемаршан, и голос ее дрогнул.

Пуаро наклонился и по-отечески ласково погладил ее по плечу.

— Послушайте, — начал он, — вы отказываетесь от борьбы как раз в ту минуту, когда ее необходимо продолжить.

В ту минуту, когда я, Эркюль Пуаро, понял наконец, что произошло на самом деле…

Карла уставилась на него.

— Мисс Уильямс любила мою мать, — сказала она. — Но она видела… видела собственными глазами, как моя мать прикладывала пальцы отца к бутылке, чтобы фальсифицировать улики, чтобы его смерть представить как самоубийство… Если вы не считаете, что она лжет…

Эркюль Пуаро встал.

— Мадемуазель, именно потому, что Сесилия Уильямс утверждает, что видела, как ваша мать пыталась оставить на бутылке из-под пива отпечатки пальцев Эмиаса Крейла — на бутылке, обратите внимание! — именно поэтому я окончательно и бесповоротно делаю вывод: ваша мать невиновна!

Он несколько раз кивнул головой и вышел из комнаты, а Карла долго смотрела ему вслед изумленным взглядом.

Глава 2 Пять вопросов Пуаро

1

— Слушаю вас, мосье Пуаро. — В голосе Филипа Блейка слышалось нетерпение.

— Я должен поблагодарить вас за превосходное и ясное описание событий, имевших отношение к трагедии Крейлов.

Филип Блейк чуть смутился.

— Очень любезно с вашей стороны, — пробормотал он. — Я и сам удивился, сколько всего вспомнилось, как только я взял в руки ручку.

— Это было исключительно содержательное повествование, и все же в кем кое-что пропущено, не так ли?

— Пропущено? — нахмурился Филип Блейк.

— Ваше повествование было, скажем так, не совсем откровенным. — Тон его стал более твердым. — Мне довелось узнать, мистер Блейк, что, по крайней мере однажды, в то лето миссис Крейл вышла из вашей комнаты в довольно поздний час.

Наступило молчание, прерываемое только тяжелым дыханием Филипа Блейка.

— Кто вам это сказал? — наконец спросил он.

— Не имеет значения, — покачал головой Эркюль Пуаро. — Важно то, что мне это известно.

Опять молчание. Затем Филип Блейк принял решение.

— По-видимому, волею случая вам довелось проникнуть в сугубо личное, в тайну моей жизни, — сказал он. — Я согласен, что это не увязывается с тем, что я написал. Тем не менее это увязывается гораздо больше, чем вы полагаете. Что ж, я вынужден открыть правду.

Я действительно испытывал чувство неприязни к Кэролайн Крейл. И одновременно — сильное влечение. Возможно, именно влечение вызвало неприязнь. Меня бесила ее власть надо мной, и я пытался избавиться от этого наваждения тем, что постоянно напоминал себе о ее дурных качествах. Мне она никогда не была симпатична, если вы понимаете, о чем я говорю. Но сделать ее своей любовницей — об этом я действительно мечтал. Еще мальчишкой я был влюблен в нее, но она не обращала на меня внимания. Этого я простить не мог.

Когда Эмиас окончательно потерял голову из-за этой девчонки, у меня появился шанс. Я и сам не понимаю, как меня угораздило вдруг объясниться Кэролайн в любви. Она даже не удивилась и спокойно ответила: «Я всегда об этом знала». Подумайте только, какое самомнение!

Разумеется, я понимал, что она меня не любит, ко я видел, как она растеряна, как сильно расстроена поведением Эмиаса. В таком состоянии женщину завоевать гораздо проще. Она согласилась прийти ко мне ночью. И пришла.

Блейк помолчал. Ему было трудно говорить.

— Она пришла ко мне. Но как только я обнял ее, она заявила, что из этого ничего не получится. Она поняла, что она однолюбка. Как бы Эмиас к ней ни относился, она любит только его. Она согласилась, что дурно обошлась со мной, но сказала, что ничего не может с собой поделать. И попросила у меня прощения.

И ушла. Ушла от меня. Что ж тут удивительного, мосье Пуаро, что моя ненависть к ней возросла во сто крат? Что ж тут удивительного, что я этого ей не простил? Ни нанесенного оскорбления, ни того, что она убила моего лучшего друга! — Весь дрожа, Филип Блейк воскликнул: — Не хочу об этом говорить, слышите? Вы получили ответ. А теперь уходите! И никогда не напоминайте мне об этом!

2

— Мне бы хотелось знать, мистер Блейк, в какой очередности ваши гости выходили в тот день из лаборатории?

— Дорогой мой мосье Пуаро, — запротестовал Мередит Блейк, — как можно об этом помнить спустя шестнадцать лет? Я сказал вам, что последней ушла Кэролайн.

— Вы уверены?

— Да. По крайней мере… мне так кажется…

— Пойдемте посмотрим. Сомнения нам ни к чему.

С явной неохотой Мередит Блейк направился в лабораторию. Он отпер дверь и раскрыл ставни.

— А теперь, мой друг, — властно заговорил Пуаро, — вы демонстрируете вашим друзьям свои травяные настойки. Закройте глаза и думайте…

Мередит Блейк покорно опустил веки. Пуаро вытащил из кармана носовой платок и тихо поводил им в воздухе. Ноздри у Блейка еле приметно зашевелились, и он пробормотал:

— Да, да, просто удивительно, все было как будто вчера. На Кэролайн платье цвета кофе с молоком. Фил явно скучает… Он всегда считал мое увлечение идиотским.

— А сейчас припомните, как все уходили. Чтобы отправиться в библиотеку, где вы собирались читать отрывок из Платона. Кто вышел первым?

— Эльза. Она вышла первой. За ней я. Мы разговаривали. Я остановился, ожидая, пока выйдут остальные, чтобы запереть дверь. Филип… Да, следующим вышел Филип. За ним Анджела. Она спрашивала у него, что значит играть на бирже на повышение и понижение. Они прошли через холл. За ними шел Эмиас. Я стоял и ждал — Кэролайн, конечно.

— Значит, вы совершенно уверены, что последней была Кэролайн? Что же она там делала?

— Не знаю, — покачал головой Блейк. — Я стоял спиной к двери и разговаривал с Эльзой. По-моему, рассказывал ей, что некоторые растения, согласно старинным поверьям, полагается собирать только в полнолуние. А затем вышла Кэролайн, торопливым таким шагом, и я запер дверь.

3

Он замолчал и взглянул на Пуаро, который как раз прятал платок в карман. Мередит Блейк повел носом и с отвращением подумал: «Этот человек пользуется духами!»

— Вот теперь я уверен, — сказал он, — из лаборатории мы вышли в таком порядке: Эльза, я, Филип, Анджела, Эмиас и Кэролайн. Поможет это вам?

— Да, картина становится ясной, — ответил Пуаро. — Знаете, мне хотелось бы, чтобы вы собрали их всех здесь. Надеюсь, это не слишком вас обременит?..

— Слушаю вас.

Эльза Диттишем произнесла это с чисто детским любопытством.

— Мне хотелось бы задать вам один вопрос, мадам. — Да?

— После того как все было кончено, после суда, Мередит Блейк сделал вам предложение?

Эльза уставилась на Пуаро. Потом в ее глазах появилось презрение, даже скука.

— Ну сделал. А что?

— Вы были удивлены?

— Я? Не помню.

— И что же вы ответили?

Эльза рассмеялась.

— Что, по-вашему, я могла ответить? После Эмиаса — Мередит? Это смешно! А с его стороны глупо. Впрочем, он никогда не отличался умом. — Она вдруг улыбнулась. — Он хотел, понимаете ли, защитить меня, «заботиться обо мне», так он выразился! Он, как и все прочие, считал, что процесс был для меня тяжким испытанием: репортеры, улюлюкающая толпа, грязь, которой столь щедро меня поливали! — С минуту она сидела в раздумье. А затем добавила: — Бедняга Мередит! Какой же он осел! — И снова рассмеялась.

4

Опять Эркюля Пуаро пронзил проницательный взгляд мисс Уильямс, и снова ему показалось, что годы куда-то испарились и он превратился в робкого, пугливого мальчишку.

Ему хотелось бы задать один деликатный вопрос, объяснил он.

Мисс Уильямс выразила желание узнать, что это за вопрос.

— Анджеле Уоррен еще в младенчестве, — медленно, тщательно подбирая слова, заговорил Пуаро, — была нанесена травма. В своих записях я дважды столкнулся с упоминанием этого факта. В одном месте говорится, что миссис Крейл швырнула в нее пресс-папье, в другом — что ударила девочку кочергой. Что же произошло в действительности?

— Я никогда не слышала о кочерге, — тут же ответила мисс Уильямс. — Это было пресс-папье.

— Кто вам сказал?

— Сама Анджела. Она рассказала мне об этом вскоре после моего появления в Олдербери.

— Будьте добры как можно точнее передать, что она вам рассказала.

— Она дотронулась до своей щеки и сказала: «Это сделала Кэролайн, когда я была еще совсем маленькой. Она бросила в меня пресс-папье. Но, пожалуйста, никогда про это не говорите, потому что она очень расстраивается».

— А сама миссис Крейл упоминала об этом?

— Только косвенно. Она считала, что мне эта история известна. Я помню, как однажды она сказала: «Я знаю, вы считаете, что я слишком балую Анджелу, но, видите ли, я постоянно испытываю чувство вины, которую ничем нельзя искупить». А в другой раз она сказала: «Знать, что ты на всю жизнь изувечила человека, — это самая тяжкая ноша, которая только может быть».

— Благодарю вас, мисс Уильямс. Это все, что я хотел выяснить…

— Я не совсем понимаю, мосье Пуаро, — резко отозвалась мисс Уильямс. — Вы показали Карле мое письмо?

Пуаро кивнул.

— И тем не менее вы продолжаете… — Она недоуменно умолкла.

— Уделите мне еще пару минут, — попросил Пуаро. — Представьте: вы проходите мимо лавки торговца рыбой и видите на прилавке с десяток рыб. Вы ведь уверены, что все это настоящие рыбы, не так ли? А ведь одна из них может оказаться подделкой.

Мисс Уильямс с горячностью возразила:

— Вряд ли, во всяком случае…

— Вряд ли? Нет, вполне возможно — однажды мой приятель показал мне чучело рыбы (он их неплохо делал, должен сказать) рядом с настоящей рыбой… Ну а если бы вам довелось увидеть в декабре вазу с цветами магнолии, вы бы решили, что цветы искусственные, а они могли оказаться и настоящими — если их самолетом доставили из Багдада.

— К чему вы мне все это говорите? — уже довольно сердито спросила мисс Уильямс.

— Чтобы объяснить, что мы часто видим то, что ожидаем увидеть, а не то, что есть на самом деле…

Пуаро чуть замедлил шаг, приблизившись к многоквартирному дому на Риджентс-парк.

В общем-то, по зрелом размышлении, у него вовсе не было никакого желания расспрашивать Анджелу Уоррен. С единственным вопросом, который ему было необходимо задать, лучше пока не спешить…

На самом деле его привела сюда обычная его неодолимая педантичность. Пять человек — значит, должно быть и пять вопросов? Чтобы во всем абсолютная гармония.

Ладно, он что-нибудь придумает по ходу дела.

Анджела Уоррен встретила его с заметным нетерпением.

— Выяснили что-нибудь? — спросила она. — Добрались до истины?

Пуаро часто закивал головой на манер китайского болванчика.

— Прогресс по крайней мере есть, — сказал он.

— Филип Блейк? — Она скорей утверждала, нежели спрашивала.

— Мадемуазель, пока я ничего не могу сказать. Эта минута еще не настала. Не откажите в любезности приехать в Хэндкросс-Мэнор. Все остальные уже дали согласие.

— А что вы собираетесь там предпринять? — чуть нахмурившись, спросила она. — Воссоздать картину того, что случилось шестнадцать лет назад?

— Не просто воссоздать, а прояснить, рассмотрев ее под несколько иным углом. Приедете?

— Приеду, — подумав, кивнула Анджела Уоррен. — Хотя бы ради того, чтобы всех снова увидеть. Кстати, увижу я их, наверное, под несколько другим (цитирую вас) углом, чем тогда, шестнадцать лет назад.

— И привезете с собой письмо, которое показывали мне?

— Нет, она написала его только мне, — нахмурилась Анджела Уоррен. — Вам я его показала только по необходимости, чтобы помочь прояснить дело, но позволить читать его чужим и малосимпатичным мне людям я не хочу.

— Но, может, вы все же рискнете довериться моим советам?

— Но зачем? Хорошо, я привезу письмо, но доверяться буду только собственным соображениям, которые, смею предположить, ничуть не хуже ваших.

Пуаро поднял руки, показывая, что сдается. Потом встал, намереваясь откланяться, но прежде спросил:

— Вы позволите мне задать вам один вопросик?

— Ну?

— В ту пору, когда произошла трагедия, вы читали «Луну и грош» Сомерсета Моэма[130], не так ли?

Анджела, опешив, вперилась в него взглядом.

— По-моему, да. То есть точно «Луну и грош». — И, не скрывая любопытства, спросила: — А откуда вы узнали?

— Я хотел доказать вам, мадемуазель, что я в некотором роде ясновидящий, даже когда это касается разных пустяков. Чтобы вы поняли: если меня что-то интересует, я узнаю это, несмотря на то что кто-то захочет это скрыть.

Глава 3 Путешествие в прошлое

Послеполуденное солнце заливало светом лабораторию в Хэндкросс-Мэноре. В комнату внесли несколько стульев и кушетку, но они скорее подчеркивали заброшенность этого помещения, чем сглаживали это впечатление.

Смущенно пощипывая усы, Мередит Блейк беседовал с Карлой, но при этом фразы, которые он бросал, были какими-то отрывочными и сумбурными.

— Господи, — перебив самого себя, не выдержал он, — до чего же ты похожа на свою мать и вместе с тем совсем другая!

— Чем же я похожа и в чем совсем другая? — спросила Карла.

— Такие же глаза и волосы, та же походка и осанка, но ты — как бы это сказать? — гораздо уверенней в себе.

Филип Блейк, наморщив лоб, выглянул из окна и нетерпеливо забарабанил по стеклу.

— И зачем нам всем торчать в этой комнате? Какой смысл? Сегодня суббота, погода дивная…

Эркюль Пуаро поспешил его подмаслить:

— Покорнейше прошу меня простить — я знаю: лишать человека партии в гольф в субботу, в такую дивную погоду… Mais voyons[131] мосье Блейк, вот дочь вашего лучшего друга. Пожертвуйте ради нее одной партией.

— Мисс Уоррен, — доложил дворецкий.

Мередит встал ей навстречу.

— Спасибо, что нашла время приехать, Анджела, — сказал он. — Я знаю, ты очень занята. — Он подвел ее к окну.

— Здравствуйте, тетя Анджела, — поздоровалась с ней Карла. — Сегодня прочла вашу статью в «Таймс». Мне было очень приятно. — Она кивнула на высокого молодого человека с волевым подбородком и открытым взглядом серых глаз. — А это Джон Рэттери. Мы с ним… собираемся пожениться.

— О! Поздравляю! — воскликнула Анджела Уоррен.

Мередит между тем отправился встречать очередную гостью.

— Мисс Уильямс! Сколько лет, сколько зим!

Очень худенькая и хрупкая, но по-прежнему энергичная, в комнату вошла старушка гувернантка. На секунду ее глаза задумчиво остановились на Пуаро, затем она перевела их на высокую широкоплечую женщину в элегантном твидовом костюме.

— Я снова чувствую себя школьницей. — Анджела Уоррен сама с улыбкой двинулась к ней навстречу.

— Я очень горжусь тобой, дорогая, — отозвалась мисс Уильямс. — Твои успехи делают мне честь. А это, наверное, Карла? Она меня, конечно, не помнит. Была еще совсем малышкой…

— В чем дело? — сердился Филип Блейк. — Почему никто мне не сказал…

— Я предлагаю назвать нашу встречу, — торопливо заговорил Эркюль Пуаро, — путешествием в прошлое. Осталось подождать еще одну, последнюю гостью и можем приступить к делу — будем вызывать духов.

— Что за чушь! — воскликнул Филип Блейк. — Уж не собираетесь ли вы устроить здесь спиритический сеанс?

— Нет-нет. Мы собираемся только воссоздать кое-какие события шестнадцатилетней давности, а заодно еще раз уточнить детали. Что же касается духов, то они вряд ли материализуются, но как знать, возможно, они уже здесь, среди нас, только невидимы для наших глаз? Кто может утверждать, что Эмиаса и Кэролайн Крейл нет в этой комнате и что они не слышат нас?

— Полная чепуха… — проворчал Филип Блейк, но умолк, потому что дверь открылась, и дворецкий доложил о прибытии леди Диттишем.

Эльза Диттишем вошла со скучающим и даже несколько пренебрежительным видом, впрочем, это был ее обычный стиль. Она чуть улыбнулась Мередиту, окинула холодным взглядом Анджелу и Филипа и села на стул у окна, стоявший чуть поодаль от других. Расстегнув роскошную меховую горжетку, она небрежно скинула ее на спинку стула. Какое-то время она осматривалась, заметив Карлу, задержала взгляд на ней. Карла в свою очередь не сводила глаз с той, что разрушила жизнь ее и ее родителей. На ее юном задумчиво-серьезном лице абсолютно не было никакой враждебности, только любопытство.

— Извините за опоздание, мосье Пуаро, — сказала Эльза.

— Благодарю за то, что вы пришли, мадам.

Еле слышно фыркнула Сесилия Уильямс. Эльза встретила ее враждебный взгляд с абсолютным равнодушием.

— Я бы ни за что не узнала тебя, Анджела, — проронила она. — Сколько лет прошло? Шестнадцать?

Эркюль Пуаро ловко подхватил тему:

— Да, с момента известных событий, о которых мы намерены сегодня поговорить, прошло шестнадцать лет. Но сначала позвольте мне объяснить, зачем мы все здесь собрались.

И он вкратце рассказал о просьбе Карлы и о своем согласии сделать все возможное, чтобы помочь ей в поисках истины.

Не обращая внимания на грозное лицо Филипа и на возмущенное — Мередита, он быстро продолжил:

— Да. Я принял это предложение и тотчас занялся выяснением истины…

Карла Лемаршан, сидящая в большом вольтеровском кресле, практически не воспринимала его слова.

Прикрыв рукой глаза, она украдкой вглядывалась в лица пятерых сидящих здесь людей. Кто из них способен на убийство? Расфуфыренная Эльза, багровощекий Филип, добрый, славный Мередит, суровая, мрачная гувернантка или сдержанная и деловитая Анджела?

Можно ли — если она напряжет свое воображение — представить себе, как кто-то из них убивает человека? Конечно же можно, но каждый из них мог убить в соответствии со своим характером… Ну например: Филип Блейк в приступе ярости задушить какую-нибудь женщину — да, это можно представить… Или Мередит Блейк, нацелив на грабителя револьвер, нечаянно спустить курок… Можно представить и стреляющую Анджелу Уоррен, только отнюдь не нечаянно спускающую курок. Но никогда — из личных побуждений, это исключено, а если, например, от этого зависит успех экспедиции… Эльза виделась ей в каком-то фантастическом замке, восседающей на кушетке, крытой восточными шелками, и небрежно приказывающей: «А бросьте-ка эту нечисть в крепостной ров!» О боже, и приходит же в голову подобный бред, но даже в самой нелепой ситуации она не могла представить себе, как совершает убийство маленькая мисс Уильямс. Воображение тут же подсунуло ей еще одну картинку: «Вы когда-нибудь совершали убийство, мисс Уильямс?» «Занимайся арифметикой, Карла, и не задавай глупых вопросов. Убить человека — это большой грех».

«Я, видимо, схожу с ума, надо же вообразить такое… Послушай лучше. Послушай, дурочка, что говорит этот человечек, ведь он утверждает, что знает», — приказала себе Карла.

Эркюль Пуаро в этот момент продолжал:

— Мне предстояло вернуться на много лет назад и узнать, что же произошло на самом деле.

— Мы все давно знаем, что произошло, — возразил Филип Блейк. — Делать вид, будто случилось что-то другое, — откровенное шулерство. Бессовестный вы человек — выманивать деньги, пользуясь любовью мисс Лемаршан к покойным родителям…

Пуаро пропустил его слова мимо ушей.

— Вы утверждаете, что всем вам известно, что произошло, — сказал Пуаро, — не спешите делать подобные заявления. Принятое судом решение не всегда бывает правильным. Вот, например, вы, мистер Блейк, все вокруг считали, что вы относились к Кэролайн Крейл с крайней антипатией. Но человек, хоть немного разбирающийся в психологии, сразу понял бы, что все было как раз наоборот. Вы испытывали к Кэролайн Крейл самые нежные чувства. Вы пытались бороться с этой привязанностью, то и дело напоминая себе о ее недостатках, искусственно возбуждая в себе неприязненное к ней отношение… А мистер Мередит Блейк — никто не усомнился бы в его преданности к миссис Крейл. В своем изложении событий случившегося он, разумеется, очень негодует на Эмиаса Крейла, посмевшего так обидеть свою супругу, но если как следует поразмыслить, то можно заметить, что эта преданность давным-давно изжила себя, на самом деле его душа и все мысли были заняты исключительно мисс Эльзой Грир.

Мередит что-то залепетал, а леди Диттишем улыбнулась.

— Я привожу эти факты только в качестве иллюстрации, — продолжал Пуаро, — хотя они, разумеется, имеют непосредственное отношение к тому, что произошло. Итак, я начинаю путешествие в прошлое, чтобы досконально выяснить все подробности трагедии. Но прежде позвольте рассказать вам, что я уже сделал. Я переговорил с защитником, который выступал на процессе по делу Кэролайн Крейл, с помощником прокурора, с адвокатом, который хорошо знал семью Крейлов, с клерком адвокатской контору, присутствовавшим на всех судебных заседаниях, с офицером полиции, который расследовал это дело, и, наконец, с пятью свидетелями, то есть с непосредственными участниками разыгравшихся событий. Из всей суммы собранных фактов я выяснил следующее: Кэролайн Крейл ни разу не заявила о своей невиновности (за исключением письма, адресованного ее дочери); Кэролайн Крейл, давая показания, не выказывала абсолютно никакого страха; что в суде она держалась безучастно; что она, похоже, заранее смирилась со своей участью; что в тюрьме она держалась очень достойно и сдержанно; а в письме, написанном сестре сразу после вынесения приговора, она не сетовала на судьбу и на решение суда. И еще должен подчеркнуть, что, по мнению всех, с кем я беседовал (за единственным, но примечательным исключением), Кэролайн Крейл была виновна.

— Конечно была, — кивнул головой Филип Блейк.

— Но я не имею обыкновения, — продолжал Эркюль Пуаро, — полагаться на чужое мнение. Я решил лично проверить все факты и проанализировать все улики, с учетом психологического аспекта происходивших событий. Для этого я тщательно перечитал материалы дела, а также попросил пятерых непосредственных участников тех событий собственноручно описать все, чему они были свидетелями. Эта информация оказалась весьма ценной, ибо содержала определенный материал, не отраженный в полицейском досье, а именно: а) происшествия, которые, с точки зрения полиции, не представляли никакого интереса; б) предположения о том, что Кэролайн Крейл думала и чувствовала (с точки зрения юриспруденции они не могли служить доказательствами); в) некоторые факты, которые были умышленно скрыты от полиции.

Только получив все эти материалы, я смог вынести какие-то собственные суждения. Итак, у Кэролайн Крейл безусловно имелись весьма весомые мотивы для совершения преступления. Она любила своего мужа, он в присутствии других людей сказал ей, что намерен оставить ее ради другой женщины; она, по ее собственному признанию, была женщиной ревнивой.

От мотивов перейдем к средствам: пустой флакон из-под духов, в который был перелит кониум, был обнаружен в ящике ее бюро. На флаконе не было ничьих отпечатков пальцев, кроме ее собственных. На допросе она призналась, что действительно взяла кониум — в этой комнате, где мы сейчас находимся. На бутылке с кониумом также были найдены отпечатки ее пальцев. Я спросил у мистера Мередита Блейка, в каком порядке все выходили из этой комнаты в тот день, ибо трудно себе представить, что кто-то на глазах у других мог перелить настойку из одной емкости в другую. Очередность была такова: Эльза Грир, сам Мередит Блейк, Анджела Уоррен, Филип Блейк, Эмиас Крейл и, наконец, Кэролайн Крейл. Важно подчеркнуть, что мистер Мередит Блейк в ожидании миссис Крейл стоял спиной к дверям, а потому не мог видеть, что она там делает. Таким образом, ей представилась, так сказать, возможность отлить яд незаметно. Поэтому у меня нет сомнений в том, что кониум действительно взяла она. Данному факту есть и косвенное подтверждение. Мистер Мередит Блейк сказал мне на днях: «Вот именно здесь я стоял, вдыхая запах цветущего жасмина». Но был уже сентябрь, и жасминовый куст под окном никак не мог быть в цвету. Жасмин обычно цветет с июня по июль. А вот во флаконе, найденном у Кэролайн, в котором были остатки кониума, прежде находились духи с запахом жасмина. Отсюда следует, что идея взять кониум возникла у миссис Крейл спонтанно и она тут же вылила духи из флакончика, находившегося у нее в сумке, чтобы освободить необходимую ей емкость.

Переходим к утру следующего дня. Пока все факты совпадают и все выглядит вполне логично. Мисс Грир внезапно объявила о том, что мистер Крейл и она решили пожениться, Эмиас Крейл скрепя сердце это подтвердил, чем очень огорчил Кэролайн Крейл. Об этом говорят все свидетели.

Далее наступает утро рокового дня. Происходит ссора в библиотеке. Первое, что было слышно, — это как Кэролайн Крейл в сердцах крикнула мужу: «Ты и твои женщины!», а потом: «Когда-нибудь я тебя прикончу». Филип Блейк слышал это из холла. А мисс Грир — с террасы.

Затем она услышала, как мистер Крейл просил жену вести себя разумно. На что миссис Крейл ответила: «Я скорей тебя убью, чем отдам другой женщине».

Вскоре после этого на террасе появился Эмиас Крейл, который бесцеремонно велел Эльзе Грир отправляться в сад, чтобы ему позировать. Она поднялась наверх за пуловером и пошла в сад вслед за Крейлом.

Пока нет ничего, что могло бы быть определено как психологическое несоответствие. Каждый ведет себя соответственно обстоятельствам и своему характеру. Но далее мы подходим к тому, что не подкреплено логикой.

Мередит Блейк обнаруживает пропажу кониума, звонит брату; они встречаются возле причала и проходят вместе мимо Оружейного сада, где Кэролайн Крейл выясняет отношения с мужем по поводу отправки Анджелы в школу… Вот это уже весьма странно. Только что между ними произошла ссора, которая закончилась явной угрозой со стороны Кэролайн, и всего через двадцать минут она идет к нему, и они обсуждают важную, но вполне обыденную проблему.

Пуаро повернулся к Мередиту Блейку:

— В вашей записке вы упомянули, что слышали, как Крейл выкрикнул: «Все решено — я сам ее провожу. Пусть собирается». Правильно?

— Да, что-то вроде этого, — подтвердил Мередит Блейк.

— А вам что помнится? — обратился Пуаро к Филипу Блейку.

— Я вспомнил эти слова, — нахмурился Филип, — только когда вы их повторили. Но теперь да, я их помню. Действительно что-то было сказано про сборы в дорогу.

— Сказано мистером Крейлом или миссис Крейл?

— Эмиасом. Кэролайн говорила, что девочке будет очень тяжело. Но какое это имеет значение? Мы все знаем, что через несколько дней Анджеле в любом случае предстояло отправиться в школу.

— Нет, вы не поняли, что именно мне необходимо уточнить. Почему девочку должен был провожать Эмиас Крейл? Это настораживает. В доме были миссис Крейл, мисс Уильямс, наконец, горничная. Собирать девочку в школу — прерогатива женщин, а не мужчин.

— Какое это имеет значение? — раздраженно повторил Филип. — Ведь это не имеет никакого отношения к преступлению.

— Вы так думаете? Тем не менее именно эта фраза о сборах Анджелы навела меня на размышления. А за этим тут же последовала еще одна странность. Миссис Крейл, пребывающая в отчаянии, которой разбили сердце, которая только что угрожала мужу и которая думает об убийстве или самоубийстве, вдруг вполне миролюбиво готова принести ему пива похолоднее. Очень-очень странно…

— Ничего странного, если она решила его отравить, — помешкав, медленно проговорил Мередит Блейк. — Именно так ей и следовало поступить. Притвориться, что она более не гневается.

— Вы полагаете? Но в Оружейном саду у ее мужа всегда было несколько бутылок пива, а яд у нее уже был… Будь она хоть чуточку сообразительней, она бы, улучив момент, влила его в одну из бутылок.

— Она не могла этого сделать, — возразил Мередит Блейк. — Потому что это пиво мог выпить кто-нибудь другой.

— Да, например, Эльза Грир. Вы хотите сказать, будто, вознамерившись убить своего мужа, Кэролайн Крейл очень бы переживала по поводу смерти соперницы?

Не будем тратить время на пререкания. Ограничимся фактами. Кэролайн Крейл обещает мужу прислать пива. Она возвращается в дом, берет из ледника бутылку и сама ему ее несет. Сама же потом наливает в стакан. Эмиас Крейл залпом выпивает его и произносит: «Сегодня мне все кажется ужасно противным!».

Миссис Крейл снова возвращается в дом. За ленчем она ведет себя как обычно. Кто-то упомянул, что ока выглядела чуть возбужденной и рассеянной. Это не столь уж существенно — ибо точных критериев для поведения убийц еще никто не определил. Бывают убийцы спокойные, которые ведут себя очень сдержанно, бывают — очень нервные.

После ленча она снова идет в Оружейный сад. Там она обнаруживает своего мужа мертвым и предпринимает то, что следует предпринять. Она в полной панике и велит гувернантке поскорее вызвать врача. Что тоже естественно. А сейчас мы подошли к факту, который ранее никому не был известен. — Он посмотрел на мисс Уильямс. — Не возражаете?

Мисс Уильямс побледнела.

— Я не брала с вас слово относительно этой тайны, — отозвалась она.

Без лишних эмоций Пуаро пересказал то, что увидела гувернантка. Факты говорили сами за себя.

Эльза Диттишем слегка вздрогнула и пытливо посмотрела на сидевшую в большом кресле мисс Уильямс.

— Вы в самом деле видели, как она это делала? — недоверчиво спросила ока.

— Вот вам и ответ! — вскричал Филип Блейк. — Окончательный и не вызывающий сомнений.

— Вовсе не обязательно, — мягко возразил Эркюль Пуаро.

— Не верю, — выпалила Анджела Уоррен и бросила на хрупкую маленькую старушку откровенно враждебный взгляд.

Мередит Блейк ожесточенно теребил усы, на лице его отразилось полное смятение. Одна мисс Уильямс оставалась спокойной, продолжая сидеть очень прямо, и на щеках у нее снова проступил румянец.

— Я видела это собственными глазами, — подтвердила она.

— Разумеется, мы можем положиться только на ваши слова… — словно в раздумье сказал Пуаро.

— Вот именно. — Отважный взгляд серых глаз встретился с его взглядом. — Я не привыкла, мосье Пуаро, к тому, чтобы в моих словах сомневались.

Эркюль Пуаро поклонился.

— Боже упаси. Я, разумеется, и не сомневаюсь, мисс Уильямс, — сказал он. — Вы видели именно то, что утверждаете, а потому я категорически заявляю, что Кэролайн Крейл была невиновна — не могла быть виновной.

И тут в разговор неожиданно вступил молодой человек Карлы.

— Мне бы хотелось узнать, почему вы так считаете, мосье Пуаро, — взволновано спросил Джон Рэттери.

— С удовольствием вам объясню, — повернулся к нему Пуаро. — Мисс Уильямс видела, как Кэролайн Крейл, оглядываясь по сторонам, тщательно вытирает бутылку из-под пива, а потом прикладывает к ней пальцы своего покойного мужа. К бутылке из-под пива, заметьте. Но кониум был найден в стакане, в бутылке его не было. Полиция не нашла в бутылке никакого кониума. Потому что его там не было. А Кэролайн Крейл этого не знала.

Она, отравившая, по мнению суда, своего мужа, не знала, где именно был яд. Она полагала, что яд был в бутылке.

— Но почему… — возразил было Мередит.

— Вот и я спросил себя — почему? — тут же перебил его Пуаро. — Почему Кэролайн Крейл так упорно говорила о самоубийстве? Ответ очень прост. Потому что она знала, кто его отравил, и готова была сделать все возможное и невозможное, через все пройти, лишь бы на этого человека не пало подозрение.

Отсюда недалеко и до конца нашей истории. Кто же был этот человек? Стала бы она покрывать Филипа Блейка? Или Мередита? Или Эльзу Грир? Или мисс Уильямс? Нет, существовал только один человек, ради которого она пошла бы на все, чего бы ей это ни стоило.

Он выдержал паузу и обернулся к Анджеле:

— Мисс Уоррен, если вы привезли с собой последнее письмо вашей сестры, мне бы хотелось прочитать его вслух.

— Нет.

— Но, мисс Уоррен…

Анджела встала.

— Я прекрасно понимаю, на что вы намекаете. — В голосе ее зазвенела сталь. — Вы хотите сказать, что это я убила Эмиаса Крейла и что моя сестра знала об этом, не так ли? Я категорически отказываюсь принять ваше обвинение.

— Письмо… — опять начал Пуаро.

— Письмо это очень личное, оно не предназначено для посторонних.

Пуаро молча посмотрел на стоявших рядом молодых людей, самых молодых из присутствующих.

— Прошу вас, тетя Анджела, — сказала Карла Лемаршан, — позвольте мосье Пуаро это сделать.

— Подумай, что ты говоришь, Карла? — с горечью отозвалась Анджела Уоррен. — Неужто у тебя нет уважения к памяти твоей матери?..

— Кэролайн Крейл была моей матерью, — твердо и четко произнесла Карла. — Поэтому я имею право просить вас. Я говорю от ее имени. Я хочу, чтобы это письмо было прочитано.

Анджела Уоррен медленно вынула из сумки письмо и передала его Пуаро.

— И зачем только я вам его показала? — сдавленным голосом произнесла она.

И, отвернувшись, стала смотреть в окно.

Пока Пуаро читал вслух последнее письмо Кэролайн Крейл, в углах комнаты словно сгустились тени. И Карле вдруг почудилось, будто здесь, рядом с ними, появился кто-то еще и этот незримый кто-то слушает, дышит, ждет. «Она здесь, — подумала она, — мама здесь. Кэролайн Крейл здесь, в этой комнате».

Эркюль Пуаро закончил чтение.

— Согласитесь, что это удивительное письмо. Необыкновенно душевное письмо и в то же время очень странное. Ибо в нем опущено самое главное: Кэролайн Крейл не опровергает обвинения.

— В этом не было необходимости, — сказала Анджела Уоррен не оборачиваясь.

— Да, мисс Уоррен, в этом не было необходимости. Кэролайн Крейл незачем было уверять свою сестру в собственной невиновности, потому что она считала, что ее сестра и так прекрасно об этом знает. Больше всего в ту минуту Кэролайн Крейл хотела успокоить и утешить свою сестренку и не дать ей признаться в убийстве Эмиаса Крейла. Недаром она несколько раз повторяет: «Все хорошо, родная, все хорошо».

— О чем вы говорите? — возмутилась Анджела Уоррен. — Она просто хотела, чтобы я была счастлива, вот и все.

— Да, она хотела, чтобы вы были счастливы, это совершенно ясно. Только об этом она и думала. У нее есть ребенок, но она думает не о ребенке, о нем пока будет думать потом. Нет, все ее мысли заняты исключительно сестрой. Сестрой, которую необходимо утешить и приободрить, внушить ей, что она несмотря ни на что должна быть счастливой. И чтобы Анджеле было легче принять жертву, на которую она решилась, сестра, Кэролайн, пишет эту многозначительную фразу: «Долги всегда нужно возвращать».

Одна эта фраза объясняет все. Это откровенное свидетельство того, насколько тяжкой была ноша самой Кэролайн: она не могла простить себе, что, поддавшись когда-то приступу гнева — подростки, увы, иногда очень этому подвержены, — швырнула пресс-папье в свою младшую сестру, обезобразив ей лицо. Теперь наконец у нее появилась возможность вернуть долг. И если это хоть немного вас утешит, позвольте сказать: я искренне верю, что благодаря возможности искупить свою вину перед сестрой Кэролайн Крейл обрела мир и покой, каких не знала прежде. Мысль о том, что она платит свой долг, помогла ей перенести судебное разбирательство и стойко встретить приговор. Вы скажете: нелепо утверждать, что у приговоренной к пожизненному заключению было все, что нужно для счастья. И тем не менее гораздо больше, чем вы полагаете. Сейчас я вам это докажу.

Счастье искупления, возможность спасти сестру — достаточно принять это как данность, и все в поведении самой Кэролайн делается понятным. Давайте взглянем на происходившее с ее точки зрения.

Начнем с того, что накануне вечером между Анджелой и Эмиасом происходит ссора, которая живо напоминает ей о ее собственной несдержанности, когда она была примерно в том же возрасте: Анджела хватает пресс-папье и швыряет его в Эмиаса Крейла. То есть поступает так, как поступила когда-то она сама. Напоследок Анджела кричит ему: хоть бы ты вообще сдох. А на следующее утро, когда Кэролайн приходит в кладовую, она застает там Анджелу, которая крутится рядом с бутылками пива. Вспомним слова мисс Уильямс: «Возле холодильника стояла Анджела. Вид у нее был виноватый…» Виноватый из-за того, что она не сделала того, что было велено, решила мисс Уильямс, но для Кэролайн виноватое лицо застигнутой врасплох Анджелы означало совсем другое. Вспомните, однажды Анджела уже что-то подливала в стакан Эмиаса. Вот об этом — позже — и вспомнила Кэролайн.

Кэролайн берет бутылку — из рук Анджелы — и направляется в Оружейный сад. Там она наливает пиво в стакан и подает его Эмиасу. Он его выпивает, а потом делает гримасу и произносит слова, которые многое потом могут объяснить: «Сегодня у всего какой-то противный привкус».

В эту минуту Кэролайн еще ничего не подозревает, но, придя после ленча в Оружейный сад и увидев, что ее муж мертв, она сразу понимает, что его отравили. Она этого не делала. Тогда кто? Ей тут же вспомнились угрозы Анджелы и ее лицо, когда ее застигли врасплох с бутылкой пива. Она! Кто же еще? Она, конечно же, хотела ему отомстить, скорее всего, не убить, а просто сделать так, чтобы он помучился — чтобы ему стало плохо. Или она поступила так ради нее, Кэролайн? Узнала, что Эмиас хочет ее бросить? Кэролайн помнила, чересчур хорошо помнила собственную несдержанность в возрасте Анджелы. И только одна мысль вертелась у нее в голове. Как спасти Анджелу? У Анджелы в руках была эта бутылка — значит, на ней отпечатки ее пальцев. Она быстро вытирает бутылку платком. Только бы удалось заставить всех поверить, что это — самоубийство! Нужно, чтобы на бутылке были отпечатки пальцев самого Эмиаса! Она прижимает его пальцы к бутылке — действует быстро, прислушиваясь, не идет ли кто…

Если принять такое развитие событий, тогда обретает смысл и все остальное. Ее постоянное волнение за судьбу Анджелы, стремление ускорить ее отъезд, забота о том, чтобы Анджела не узнала о ее аресте. Кэролайн боится, что полиция будет допрашивать Анджелу. В конце концов, она просто требует, чтобы Анджелу увезли за границу до начала суда. Потому что она все время опасается, что Анджела не сумеет совладать с собой и сознается.

Глава 4 Правда

Анджела Уоррен, смотревшая в окно, медленно повернулась. Суровым, презрительным взглядом она оглядела обращенные к ней лица.

— Все вы слепые идиоты — не иначе. Неужто вы не понимаете, что если бы это совершила я, то я бы тут же созналась. Я никогда не позволила бы Кэролайн страдать из-за меня. Никогда!

— Но вы открывали пиво, — сказал Пуаро.

— Я? Открывала пиво?

Больше ничего ей не сказав, Пуаро повернулся к Мередиту Блейку.

— Послушайте, в своих воспоминаниях вы упомянули, что слышали утром того дня, когда было совершено преступление, какие-то звуки здесь, в этой комнате, которая находится как раз под вашей спальней.

Блейк кивнул.

— Но это была всего лишь кошка.

— Откуда вам известно, что это была кошка?

— Я… Я не помню. Но это была кошка. Я убежден, что это была кошка. Окно было приоткрыто настолько, что сюда могла влезть только кошка.

— Но рама не была закреплена, поэтому ее можно было легко поднять и опустить. Значит, сюда мог влезть и человек.

— Да, но я знаю, что это была кошка.

— Вы ее видели?

— Нет… не видел, — смутился Блейк. Он помолчал, хмурясь. — И тем не менее я знаю.

— Позвольте объяснить вам, почему вы решили, что это была кошка. Но сперва обратите ваше внимание на следующее обстоятельство. В то утро кто угодно мог пробраться в вашу лабораторию, взять с полки то, что ему нужно, и уйти незамеченным. Далее, если этот кто-то явился сюда из Олдербери, то это точно не мог быть ни Филип Блейк, ни Эльза Грир, ни Эмиас Крейл, ни Кэролайн Крейл. Нам хорошо известно, где находились эти четверо. Остаются Анджела Уоррен и мисс Уильямс. Мисс Уильямс — вы видели ее, когда вышли из дома, — сказала вам, что ищет Анджелу. Анджела рано утром отправилась на пляж, но мисс Уильямс там ее не нашла. Анджела запросто могла переплыть бухту (судя по тому, как она сделала это, когда пошла купаться с Филипом Блейком), подойти к дому, влезть в окно и взять что-то с полки.

— Не лазила я ни в какие окна, — возмутилась Анджела Уоррен. — По крайней мере тогда…

— Ага! — торжествуя, воскликнул Пуаро. — Вы вспомнили! Вы сказали мне, что ради того, чтобы сыграть шутку с Эмиасом Крейлом, вы отлили немножко того, что назвали «кошачьей настойкой», и влили это…

— Валерьянка! — сообразил Мередит Блейк. — Ну конечно!

— Именно. Вот почему вы решили, что в лаборатории побывала кошка. Вы очень чувствительны к запахам. Вы уловили запах валерьянки, не давая, впрочем, себе в этом отчета, и подсознательно пришли к выводу: кошка. Кошки обожают валерьянку и полезут за ней куда угодно. Валерьянка довольно неприятно на вкус, и после вашей лекции о свойствах растений неугомонная мисс Анджела задумала подлить ее в пиво, которое, как она знала, Эмиас обычно выпивал залпом.

— Неужто это было в тот же день? — изумилась Анджела Уоррен. — Я хорошо помню, как отливала валерьянку. Да, помню, как брала пиво, но вошла Кэролайн и чуть не поймала меня, когда я хотела влить в пиво валерьянку. Конечно помню… Но у меня это как-то не связывалось с тем днем.

— Естественно. Потому что для вас два эти события не были сопоставимы друг с другом. Одно — всего лишь шалость, другое — трагедия, вытеснившая из памяти все другие происшествия. Ну а я отметил при нашем разговоре одну фразу: «Стащила кошачьею настойку, чтобы налить ее Эмиасу в пиво…» Но вы не сказали, что сделали это.

— Не сказала, потому что так и не сделала. Кэролайн вошла в кладовую как раз в ту минуту, когда я отвинчивала пробку. Ох! — вскрикнула она. — Значит, Кэролайн решила… решила, что это я…

Она умолкла, огляделась. И тихо заключила своим обычным холодным тоном:

— Вы все, наверное, тоже так думаете? — Она помолчала. — Я не убивала Эмиаса, — сказала она. — Ни случайно, ни преднамеренно, ни из каких-либо побуждений… Если бы я это сделала, я обязательно бы созналась…

— Разумеется, нет, моя дорогая, — решительно поддержала ее мисс Уильямс и взглянула на Эркюля Пуаро. — Только глупцу могла бы прийти в голову подобная мысль.

— Я не глупец, — кротко отозвался Эркюль Пуаро, — и я тоже этого не думаю. Я прекрасно знаю, кто убил Эмиаса Крейла.

Он помолчал.

— Всегда существует опасность, что факты — вроде бы неопровержимые — вовсе таковыми не являются. Возьмем ситуацию, сложившуюся в Олдербери. Она стара как мир. Две женщины и один мужчина. Мы все убеждены, что Эмиас Крейл намеревался оставить жену ради другой женщины. А я вам говорю, что он никогда ничего подобного делать не собирался.

Он увлекался женщинами и прежде. Пока увлечение продолжалось, он был словно одержимый, ко довольно скоро наступало охлаждение. Женщины, в которых он влюблялся, обычно были мягкими по своему характеру и ничего от него не требовали. Но на этот раз с него потребовали… Собственно говоря, это была не умудренная опытом женщина, а юная девушка и, по мнению Кэролайн Крейл, предельно искренняя… Послушать ее, так она готова пуститься во все тяжкие, никаких предрассудков, но на самом деле это были всего лишь слова, в любви она была почти пугающе одержима. Безоглядно влюбившись в Эмиаса Крейла, она решила, что и он отвечает ей тем же. Она не сомневалась, что их любовь продлится вечно — всю жизнь. Эльза была уверена, что он бросит свою жену, хотя она об этом его даже не спрашивала…

Но почему, спросите вы, Эмиас Крейл с ней не объяснился? Мой ответ — из-за картины. Ему было необходимо закончить ее портрет, самое совершенное, по его мнению, его творение…

Некоторым это покажется невероятным, но мы должны помнить, что для художника главное — его творчество. Именно от этого надо отталкиваться. И тогда становится более понятным разговор Крейла с Мередитом Блейком. Крейл смущен, но успокаивающе похлопывает Блейка по плечу и уверяет его, что вся история кончится благополучно. Эмиасу Крейлу все казалось предельно простым. Он пишет картину, и хотя ему поперек дороги встают две, как он их называет, ревнивые психопатки, ни одной из них он не позволит помешать ему сделать то, что он считает главным в своей жизни.

Если бы он сказал Эльзе правду, на картине можно было бы поставить крест. Впрочем, когда он только ею увлекся, он и в самом деле уверял ее, будто оставит Кэролайн. Мужчины, когда они влюблены, часто выдают желаемое за действительное. Но не исключено, что он просто ее обманывал, говоря, что готов развестись с женой, и его абсолютно не трогало, что Эльза строит на его счет какие-то планы… Пусть строит… Только бы не дергала еще пару деньков…

А потом — потом он скажет ей правду, объяснит, что все кончено. Он был не из тех донжуанов, кого в дальнейшем мучают угрызения совести.

И ведь он с самого начала попытался не допускать близких отношений. Он предупредил ее, что слишком падок на женские чары, но она пренебрегла его предупреждением. Она решила испытать судьбу. Крейл же по натуре охотник, женщина для него — всего лишь приз в увлекательной любовной игре, желанная добыча. Если бы его обвинили в легкомыслии, он тут же бы ответил, что Эльза еще очень молода и быстро обо всем забудет. Вот как рассуждал Эмиас Крейл.

А вот что касается жены… Если Крейл кого и любил, так только ее. Но он не особенно с ней считался. Придется ей потерпеть еще несколько дней — ничего страшного… Он был очень зол на Эльзу за то, что она наболтала бог знает что, но полагал, что в конце концов все уляжется. Кэролайн, как уже не раз прежде, простит его, а Эльза… Эльзе придется смириться… Вот так просто решают подобные проблемы люди, подобные Эмиасу Крейлу.

Но как мне кажется, в тот последний вечер он начал беспокоиться… Не об Эльзе, а о Кэролайн. Быть может, она отказалась с ним общаться… Во всяком случае, сразу после завтрака он повел ее в библиотеку и там сказал ей всю правду. Признался, что был увлечен Эльзой, но что теперь все кончено… Как только картина будет завершена, он расстанется с ней навсегда…

В ответ на это Кэролайн Крейл возмущенно воскликнула: «Ты и твои женщины!» Эта фраза, как вы видите, ставит Эльзу в один ряд с его прежними увлечениями, которые навсегда исчезли из их жизни… И добавила: «Когда-нибудь я тебя прикончу».

Она была возмущена его бесчувственностью и жестоким отношением к девушке. Когда Филип Блейк увидел ее в холле, он услышал, как она прошептала: «Это слишком жестоко!», она имела в виду не саму себя, а Эльзу.

Что же касается Крейла, то он, выйдя из библиотеки, встретил Эльзу с Филипом Блейком и бесцеремонно приказал ей отправляться в сад — позировать. Он, разумеется, не знал, что Эльза, сидя под окном библиотеки, слышала весь их с Кэролайн разговор. После, рассказывая о том, что именно она услышала, ока, конечно же, лгала. Вспомните, ведь, кроме нее, этого никто не слышал…

Представьте себе ее отчаяние, когда она узнала жестокую правду!

От Мередита Блейка мы знаем, что накануне, ожидая, когда Кэролайн выйдет из лаборатории, он разговаривал с Эльзой Грир. Причем стоял он, повернувшись спиной к двери, а значит, Эльза, стоявшая напротив него, могла видеть, что там делает Кэролайн, — только она, и никто другой.

Она видела, как Кэролайн взяла яд, но никому об этом не сказала. Став же свидетельницей разговора Крейла со своей женой в библиотеке, она тут же вспомнила об этом.

Так вот, когда Эмиас Крейл велел ей отправляться позировать, она, заявив, что ей нужно взять пуловер, поднялась в спальню Кэролайн, чтобы найти и взять флакончик с ядом. Женщине несложно догадаться, где другая женщина могла спрятать то, что никому не надо видеть. Она нашла флакон, отлила немного яда в пузырек, после чего стерла с флакона отпечатки пальцев.

Затем они отправились вместе с Крейлом в Оружейный сад. Там она незаметно подлила яд в пиво, стоявшее возле мольберта, которое он по обыкновению выпил одним залпом.

А взбудораженная разговором Кэролайн Крейл никак не могла успокоиться. Она видела, как Эльза снова вернулась в дом, чтобы на сей раз действительно взять свой пуловер, и, воспользовавшись ее отсутствием, побежала в Оружейный сад отчитать своего, по ее мнению, подлеца мужа. То, что он делает, — чудовищно! Разве так можно! Быть таким жестоким по отношению к молоденькой девушке! Эмиас тут же разозлился, поскольку его вынудили прервать работу, сказал, что все решено, что, как только он завершит картину, он прикажет ей отправляться восвояси. Прикажу, сказал он, а не прослежу. «Все решено — я прикажу ей, пусть собирается».

Затем они услышали шаги братьев Блейк, и Кэролайн, чуть смущенная, вышла и пробормотала что-то насчет отъезда Анджелы в школу, что предстоит масса дел, и, естественно, Блейки решили, что разговор, невольными свидетелями которого они стали, касался Анджелы, и «я прикажу ей» превратилось в «я провожу».

В это время на дорожке появилась невозмутимо улыбающаяся Эльза с пуловером в руках и снова уселась позировать.

Она, несомненно, рассчитывала, что в смерти Эмиаса заподозрят Кэролайн, когда найдут у нее в комнате флакончик с кониумом. Что же касается Кэролайн, то волею обстоятельств она оказалась единственной подозреваемой в деле убийства ее мужа, так как решила сама принести ему пиво и сама же налила его в стакан.

Эмиас одним глотком опорожнил его и, искривив в гримасе губы, сказал: «Сегодня у всего какой-то противный привкус».

Понимаете ли вы, насколько важна эта реплика? «Сегодня у всего какой-то противный привкус». Значит, перед этим он уже пробовал что-то неприятное, отчего у него во рту до сих пор остался неприятный привкус. И еще одно. Филип Блейк упомянул о нетвердой походке Крейла и даже подумал, «не выпил ли он». Эта нетвердая поступь была первым признаком того, что кониум действует, из чего следует, что яд ему дали до того, как Кэролайн принесла пиво.

Итак, Эльза Грир, позируя Крейлу, весело и мило болтала, чтобы тот, упаси Господи, не заподозрил неладное… А увидев сидевшего чуть выше Мередита, она приветствовала его, изображая полную беспечность.

Эмиас Крейл, презиравший всякое нытье, превозмогая свое отвратительное состояние, упорно продолжал писать, пока его конечности не начали неметь и ему стало трудно говорить. Потом он беспомощно откинулся на спинку скамейки, но разум его еще некоторое время оставался ясным.

Прозвучал гонг к ленчу, Мередит встал и направился к калитке. Думаю, в этот момент Эльза слезла со стены, подбежала к столику и капнула яд в стакан с пивом, налитым рукой Кэролайн. Пузырек с остатками яда по дороге к дому она затоптала в песок. Затем она побежала к калитке и там столкнулась с Мередитом.

Скамейка, на которой он сидел, стояла в тени, и когда Мередит вышел на солнце, в глазах у него, естественно, зарябило и он не мог как следует рассмотреть своего приятеля, увидел только, что тот откинулся на спинку скамьи, и еще обратил внимание, что взгляд у него был почему-то полон ненависти.

Эркюль Пуаро красноречивым жестом показал на висящую на стене картину.

— Мне бы следовало понять все, как только я увидел эту картину. Ибо это не обыкновенный портрет. Это портрет убийцы, написанный ее жертвой, — портрет девушки, которая смотрит, как уминает ее возлюбленный.

Эпилог

В тот самый момент, когда наступила мертвая тишина, ибо оцепеневшие от ужаса слушатели не могли вымолвить ни слова, исчез последний луч медленно уходившего за горизонт солнца, освещавший идеальной формы темноволосую головку и небрежно брошенную на спинку стула серебристую горжетку.

Эльза Диттишем слегка передернула плечами и заговорила.

— Уведите всех, Мередит, — сказала она. — Мне нужно поговорить с мосье Пуаро.

И опять застыла в неподвижности, пока за уходящими не закрылась дверь.

— Вы ведь очень умный, не так ли? — спросила она.

Пуаро ничего не ответил.

— Что вам от меня нужно? Чтобы я созналась?

Он кивнул.

— Этого вы все равно не дождетесь! — заявила Эльза. — Никакого признания. То, что здесь только что говорилось, значения не имеет. У вас нет свидетелей.

— Совершенно справедливо.

— Я хочу знать, что вы собираетесь предпринять.

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы власти оправдали Кэролайн Крейл. Посмертно.

— Какая глупость! — засмеялась Эльза. — Оправдать человека за то, чего он не совершил. А по поводу меня? — спросила она.

— Я представлю свои соображения компетентным лицам. Если они сочтут возможным привлечь вас к ответственности, пусть привлекают. На мой взгляд, однако, доказательств недостаточно — налицо лишь умозаключения, а не факты. К тому же судебные власти весьма неохотно возбуждают уголовные дела против людей вашего круга, если нет достаточных оснований.

— Да хоть бы и завели, — отозвалась Эльза. — Если бы я угодила на скамью подсудимых и мне пришлось защищать свою жизнь, может, я наконец ожила бы, хоть что-то произошло бы. Быть может, я получила бы от этого удовольствие.

— Вряд ли его получил бы ваш муж.

Эльза окинула Пуаро пристальным взглядом.

— Неужто вы думаете, что меня волнуют чувства моего мужа?

— Нет, я так не думаю. Я уверен, что вы всегда были совершенно равнодушны к переживаниям других людей. Не будь этого, вы могли бы стать счастливой.

— Так вам меня жаль? — неприязненно спросила она.

— Потому что, милая моя, вам слишком многое пока недоступно.

— Что именно?

— Те эмоции, которые испытывает нормальный человек: жалость, участие, понимание. Вы ведь пока познали только два из этих чувств: любовь и ненависть.

— Я видела, как Кэролайн взяла кониум, — сказала Эльза. — И решила, что она хочет покончить с собой. Это, разумеется, значительно все упростило бы. А на следующее утро я услышала, как он говорит ей, что я ему совершенно безразлична. Раньше, мол, да, он был очень увлечен, но теперь все прошло. Как только он кончит картину, он расстанется со мной. Ей не о чем беспокоиться, сказал он.

А ей… Ей было меня жаль… Вы понимаете, что я испытала, поняв это? Я нашла в ее комоде яд, а после, когда налила его в пиво, сидела и ждала, а затем смотрела, как он умирает. Никогда еще я не ощущала в себе такой полноты жизни, такого ликования, такой энергии. Я смотрела, как он умирает…

Она вскинула руки.

— В те минуты я не понимала, что убиваю не его, а себя. И после, когда я увидела в западне уже ее, то, представьте, тоже не испытала радости. Я не могла причинить ей боли, ей было все равно — она будто и не была уже здесь, на земле. Они с Эмиасом ушли, оба ушли куда-то, где я не могла до них добраться. Не они умерли, умерла я.

Эльза Диттишем встала. Подошла к двери. И, помедлив у порога, повторила:

— Умерла я…

В холле ей пришлось пройти мимо тех двоих, чья совместная жизнь только начиналась.

Шофер поспешно открыл дверцу. Леди Диттишем села в машину, и шофер укутал ее ноги меховой полостью.

ЧАС ЗЕРО Towards Zero 1944 © Перевод Болычев И., под редакцией М. Макаровой 2002

Пролог

19 ноября.

Джентльмены, собравшиеся у камина были сплошь юристы или по крайности люди, так или иначе связанные с юриспруденцией.

Адвокат Мартиндейл, королевский адвокат[132] Руфус Лорд; молодой, но уже успевший сделать себе имя на деле Карстера Денилз; гроза всех прочих барристеров[133] судья Кливер; господин Льюис из адвокатской конторы «Льюис и Тренч» и, наконец, патриарх британской юриспруденции мистер Тривз, приближающийся к восьмидесятилетнему рубежу своей многоопытной и плодотворной жизни. Мистер Тривз был членом знаменитейшей адвокатской фирмы, блистательнейшим ее членом. Он слыл непревзойденным мастером улаживать щекотливые дела, не доводя их до суда. Поговаривали, что он как никто другой ориентировался в закулисной жизни Англии, а в довершение был отличным специалистом по криминологии[134].

Люди неискушенные считали, что мистеру Тривзу непременно надо заняться мемуарами. Но сам он только кротко улыбался, ибо прекрасно знал, что делать этого нельзя, потому что знает он слишком много.

От практики он давно отошел, но едва ли был в юридическом мире Англии другой человек, чье мнение ценилось бы столь высоко. Там, где раздавался спокойный и негромкий голос мистера Тривза, тотчас устанавливалась почтительная тишина.

На сей раз речь шла о нашумевшем деле, разбирательство которого закончилось накануне в суде Олд-Бэйли[135]. Это было дело об убийстве, и обвиняемый был оправдан. Собравшиеся скрупулезно обсуждали ход судебного разбирательства, пристрастно оценивая работу своих коллег.

Обвинение, безусловно, совершило большую ошибку, вызвав в качестве своего свидетеля эту юную служанку, — опытный прокурор Деплич должен был предвидеть, какие возможности это даст защите. Молодой адвокат Артур выжал из показаний служанки более чем достаточно. И хотя судья Бентмор в заключительном слове проявил максимум объективности, пытаясь представить все в истинном свете, присяжные все-таки поверили служанке. Присяжные вообще непредсказуемы. С ними никогда не угадаешь — что они проглотят как миленькие, а что станет им поперек горла. Но уж если они что вобьют себе в голову — аргументы бессильны. Они поверили, что служанка говорит об этом злополучном ломике правду, — и все тут. Что им заключения медицинских экспертов? Все эти научные термины, которые и выговорить-то невозможно, пролетают мимо их ушей. Да к тому же ученые медики никогда не скажут четко «да» или «нет», а все топчутся вокруг да около — «при определенных обстоятельствах с известной долей достоверности можно считать…» А можно и не считать!

Постепенно разговор рассыпался на отдельные реплики, и все присутствующие почувствовали, что предмет как бы уже себя исчерпал. Один за другим джентльмены стали посматривать на мистера Тривза, который до сих пор не проронил ни слова. И вот в комнате воцарилась тишина: все ждали решающего вердикта самого опытного коллеги.

Мистер Тривз, откинувшись в кресле, с отсутствующим видом протирал линзы очков. Наконец напряженная тишина заставила его насторожиться и поднять взгляд:

— Что такое? Вы меня о чем-то спрашивали?

— Мы тут обсуждали дело Лэморна, сэр, — сказал Льюис и выжидательно замолчал.

— Да-да, — откликнулся Тривз, — я тоже как раз думал об этом.

Все с безмолвным почтением приготовились его слушать.

— Похоже, я замечтался, — тихо проговорил мистер Тривз, продолжая аккуратно протирать очки. — Да замечтался. Годы, видимо, берут свое. В конце концов, согласитесь, в моем возрасте человеку вполне позволено немного помечтать.

— Конечно, сэр, — отозвался Льюис, недоуменно глядя на мэра.

— Вы знаете, я думал не столько о юридических тонкостях дела… Хотя, безусловно, тут есть очень интересные моменты, очень… Да… Будь приговор иным, у защиты нашлись бы весьма веские основания для апелляции. Я даже уверен, что… Впрочем; пока не стоит об этом. Как я уже сказал, я думал не столько о законе, сколько о людях, причастных к этому делу.

Присутствующие были явно сбиты с толку. По их мнению, люди в этом деле имели значение только как свидетели — надежные и ненадежные. Никому и в голову не пришло бы взять на себя смелость решать: был ли обвиняемый виновен или же — как объявлено судом — чист перед законом…

— М-да… Люди, — задумчиво проговорил мистер Тривз. — Индивидумы… Они такие разные. И ростом, и возрастом, и характером. Кто-то из них умнее, что называется, с головой, но в основном, конечно, безголовые..; Выходцы из разных мест — из Шотландии, из Ланкашира, из Италии, как тот хозяин ресторанчика. А эта школьная учительница — вообще из Америки, откуда-то со Среднего Запада. Всех их свела судьба, — чтобы в конце концов втянуть в эту историю и одним серым ноябрьским днем привести в зал лондонского суда. Каждый внес свою небольшую лепту. А в целом, получилось дело об убийстве.

Он замолчал и тихонько побарабанил пальцами по коленке.

— Я люблю хорошие детективные романы, — снова заговорил мистер Тривз. — Но знаете, на мой взгляд, все они начинаются не с того, с чего следовало бы! С убийства! А ведь на самом деле убийство — конец. Конец длинной цепи событий, которая берет начало много раньше то может быть, за несколько лет до того, как стечение обстоятельств приводит определенных людей в определенное место в определенное время. Возьмите хоть эту свидетельницу, служанку — если бы на прежнем месте кухарка не разругалась с ее дружком, она не взяла бы расчет и не поступила бы к Армонзам и соответственно не оказалась бы главной свидетельницей защиты. Или этот Джузеппе Антонелли, подменивший на месяц своего брата. Брат слеп как крот, и, будь он на своем месте, он никогда бы не заметил того, что разглядел своим острым глазом Джузеппе.

Мистер Тривз слегка наклонил голову.

— Все нити тянулись к одной точке. И когда пришло время и пробил час, назначенный судьбой, — они сошлись! Назначенный судьбой Час зеро[136]. Да, к одной точке. — Он замолчал и задумчиво повторил: — Час зеро…

И вдруг зябко передернул плечами.

— Вам холодно, сэр, подвиньтесь ближе к огню.

— Благодарю, это не то. Это, как говорится, мороз по коже. Назначенный судьбой Час зеро… Пожалуй, мне пора домой.

Он встал, слегка поклонился присутствующим и медленной, но твердой походкой вышел из комнаты.

Все в растерянности молчали. Через миг тишину нарушил королевский адвокат Руфус Лорд, заметив, что старик Тривз, похоже, немного не в себе.

— Блестящий ум, — кивнул Уильям Кливер, — блестящий острый ум, но ничего не попишешь — годы берут свое…

— И сердце пошаливает, — сказал Лорд. — Все может случиться — в любую минуту.

— Да нет, он бережет себя, — возразил Льюис.

А мистер Тривз тем временем усаживался в свой покойный, мягкий на ходу «даймлер»[137], который через несколько минут доставил его к уютному дому на тихой площади. Услужливый дворецкий помог снять пальто, и мистер Тривз прошел в библиотеку, где мирно потрескивали уголья в жарком камине. Спальня была тут же, рядом, поскольку из-за слабого сердца мистер Тривз почти никогда не поднимался на второй этаж.

Он устроился у камина и принялся разбирать почту.

Но из головы никак не шли мысли, которые он излагал в Клубе.

— Вот и теперь, — думал мистер Тривз, — назревает драма, готовится убийство. Если бы я сочинял эти забавные истории о кровавых преступлениях, мне следовало бы так и начать — с пожилого джентльмена, который сидит у камина и распечатывает письма, и сам того не ведая, приближается к Часу Зеро…

Он машинально вскрыл конверт, развернул письмо и уставился в него невидящим взглядом.

Вдруг выражение его лица резко изменилось. Мистер Тривз разом вернулся к реальности.

— О Господи! — воскликнул он. — Какая жалость! Какая досада! После стольких лет! Все мои планы — к чертовой бабушке!

Часть первая «ОТКРОЕШЬ ДВЕРЬ, А НА ПОРОГЕ — ЛЮДИ…»

11 января

Человек на больничной койке пошевелился и застонал.

Дежурная сиделка поднялась из-за стола, подошла к кровати и, поправив подушки, уложила его поудобней.

Ангус Махуэртер в знак благодарности только тихо простонал. Он чувствовал себя абсолютно разбитым и несчастным.

А все могло бы уже кончиться! И больше бы ничего не было! Будь оно проклято, это поганое дерево на откосе! Будь они прокляты, эти добренькие влюбленные. Охота им была назначать свидание в холодную зимнюю ночь! Да еще на отвесной скале! Глупцы!

Если бы не они (и не это дурацкое дерево!) все бы уже свершилось — ухнул бы в ледяную бездну, наверно, немного бы побарахтался, но затем — освобождение от беспросветной муки, бессмысленной и бесполезной жизни.

А что теперь? Теперь он валяется на больничной койке со сломанной ключицей, а потом его, скорее всего, потащат в участок и учинят следствие — за покушение на самоубийство.

Да будь она проклята, эта его жизнь!

А если бы повезло, и он сделал бы что задумал, поохали бы, поахали и благочестиво похоронили бы — как душевнобольного!

Сумасшедший! Сколько же можно терпеть такую муку! В его отчаянном положении самый разумный и логичный выход — самоубийство.

Все рухнуло, здоровья нет, жена ушла к другому. Ни работы, ни денег, ни любви, ни надежды — кому нужна такая жизнь?

И вот эта дурацкая койка. И его будут заставлять поступать «нормально и разумно», и станут распоряжаться тем, что по праву принадлежит ему и только ему, — собственной его жизнью.

Волна бешенства накатила на Ангуса, и он задохнулся от злости.

К кровати снова подошла сиделка.

Молодая, рыжеволосая, с профессионально добрым равнодушным лицом.

— Очень болит?

— Нет.

— Я принесу вам лекарство, оно поможет уснуть.

— Не надо.

— Но…

— Вы думаете, я не могу вытерпеть какую-то боль… и бессонницу?!

Она снисходительно улыбнулась:

— Доктор сказал, что вам не помешало бы принять это лекарство.

— Плевать мне на то, что сказал доктор.

Сиделка поправила одеяло и Протянула стакан с лимонадом.

Ему стало стыдно.

— Извините, — сказал он.

— Ничего-ничего, все в порядке.

Эта оскорбительная невозмутимость! Похоже, ничто не может пробить броню ее равнодушного участия. Для нее он не человек, не мужчина — всего лишь пациент.

— Чертовы доброхоты, — процедил он сквозь зубы. — Чертовы доброхоты.

— Право, это не слишком красиво с вашей стороны, — мягко пожурила сестра.

— Некрасиво, говорите, — взвился он. — Некрасиво! О Господи!

— Утром вам станет лучше, — спокойно сказала она.

Он стиснул зубы.

— Вы… Все вы сиделки, няньки, все — бесчувственные куклы, вот вы кто!

— Мы, просто лучше знаем, что, вам сейчас нужно.

— Вот это невыносимое! В вас! В вашей больнице! В вашем проклятом Мире! Все лезут, все знают! Добренькие! Я хотел покончить со всем этим. Вы понимаете: Покончить!

Она молча кивнула.

— Это мое личное дело — прыгать или не прыгать с этой гнусной скалы. Все равно моя жизнь кончена. Все кончено.

Она тихонько поцокала языком. На лице по-прежнему терпение и участие. Пусть пациент выговорится, это полезно — выпустит пар и успокоится.

— Ну почему я не имею права убить себя?! — воскликнул он.

Она ответила спокойно и абсолютно серьезно:

— Потому что это нехорошо.

— Откуда вы взяли, что нехорошо?

Сиделка беспомощно посмотрела на него. Ей самой это казалось совершенно очевидным, но вот объяснить почему — это было слишком сложно.

— Ну… это грешно — убивать себя. Нравится или не нравится, но человек обязан жить.

— Зачем?

— Ну… хотя бы ради других людей.

— Ко мне это не относится. На свете нет ни единой души, которая хоть на миг опечалится обо мне.

— Неужели совсем никого? Ни матери, ни сестры, ни… ну я не знаю…

— Да. Совсем никого. Была жена, но она от меня ушла. И правильно сделала. Поняла, что от меня никакого толку.

— Но ведь, наверное, есть друзья.

— Нет. Я вообще тяжело схожусь с людьми. Послушайте, сестра, я хочу вам кое-что сказать. Когда-то, давным-давно, я был очень счастлив. У меня была работа, красавица жена. А потом я попал в аварию. Машину вел шеф, а я сидел рядом. Когда все произошло, он просил сказать меня, что мы ехали не больше тридцати миль в час. А на самом деле он гнал под пятьдесят. Нет-нет, вы не подумайте, никто не пострадал. Просто шеф хотел получить страховку за машину и просил меня подтвердить, что все было по правилам. Но я не стал говорить. Потому что это была неправда. А я не мог лгать.

— По-моему, вы поступили правильно, — сказала сиделка. — Абсолютно правильно.

— Вот как? Вы так считаете? Мое упрямство стоило мне работы. Шеф взбеленился. Он сделал все возможное, чтобы я вообще не нашел работы. Жена всем этим была сыта по горло и ушла к другому. И она была права. У него дела шли в гору. А я стал медленно опускаться на дно. Начал пить. Это, как вы понимаете, не очень способствует поискам новой работы. Устроился грузчиком, надорвался, доктор сказал, что я уже никогда не буду здоровым. Ну чего же тут еще ждать? И я решил, что лучше всего — уйти навсегда. Моя жизнь не принесла ничего хорошего — ни мне, ни другим.

— Откуда вы знаете? — тихо прошептала сиделка.

Он засмеялся. Наивность сиделки развеселила его, и настроение улучшилось.

— Милая девочка, ну кому я нужен? Какой во мне прок?

Она смутилась.

— Но вы же не знаете. Может быть, однажды…

— Однажды? Не будет никаких «однажды». В следующий раз я добьюсь своего, теперь уж я все сделаю наверняка.

Она решительно покачала головой:

— Нет-нет, теперь вы не убьете себя.

— Это почему же?

— Второй попытки обычно не бывает.

Он удивленно посмотрел на нее. «Обычно не бывает». Ах да… он ведь теперь из особой категории — «склонных к суициду». Он собрался было возразить, но присущая ему честность заставила его промолчать. А впрямь, готов ли он повторить попытку?

Он вдруг понял, что нет, не готов. Непонятно почему. Возможно, причину знает сиделка. Говорят же, что второй попытки обычно не бывает.

И все же ему хотелось доказать свою правоту, по крайней мере в принципе.

— Как бы то ни было, я имею право распоряжаться собственной жизнью.

— Нет, не имеете.

— Но почему, милая сестричка, скажите мне, почему?

Она покраснела и, теребя маленький золотой крестик на груди, прошептала:

— Вы не понимаете… Может, вы нужны Господу.

Он удивленно вскинул брови. Он не хотел разрушить эту по-детски наивную веру и решил перейти на другой, шутливый тон.

— Похоже, в один прекрасный день мне назначено остановить на полном скаку коня, чтобы спасти от неминуемой гибели златокудрую красавицу. Вы это имеете в виду?

Она покачала головой. И вдруг заговорила — страстно, убежденно, пытаясь вложить в непослушные слова заветные помыслы своего сердца.

— Может, вам и делать-то ничего не надо, а просто быть в определенном месте в определенное время… Ну, просто в один прекрасный день оказаться на улице, идти — и все. И это окажется очень важно — а вы, может, и сами этого не будете знать…

Эта рыжеволосая малышка родилась на западном побережье Шотландии, и кое-кто из ее предков обладал пророческим даром.

Возможно, она и впрямь видела перед собой в этот момент смутную картину: сентябрьской ночью по дороге идет человек и сам того не зная, спасает другого человека от страшной смерти… — просто потому, что вовремя туг оказался.

14 февраля

Человек в комнате был один, и глубокую тишину нарушал единственный звук — монотонное поскрипывание пера по листу бумаги.

Ни один чужой взгляд никогда не коснется этих строк. Но если бы случайному свидетелю довелось их прочесть, он не поверил бы собственным глазам. На белом листе бумаги, строка за строкой, возникал четкий, детально обдуманный план убийства.

Бывают минуты, когда тело, чувствуя над собой суровую силу разума, неохотно подчиняется этой чуждой, но непреодолимой силе. А бывают иные минуты: когда разум, чувствуя свою власть над телом, манипулирует им, уверенно ведя к цели.

Человек за письменным столом находился именно в таком состоянии. Ум его был одержим одной идеей — уничтожить другое человеческое существо. И чтобы достичь этой цели, на бумаге был изложен тщательно разработанный план. Учтено все — до мельчайших деталей. План предусматривал любые неожиданности и, как всякий по-настоящему хороший план, оставлял простор для импровизации. Более того, план этот, составленный человеком весьма разумным, учитывал разумную долю непредвиденных обстоятельств. Однако основные пункты были ясно и тщательно выверены. Время, место, способ, жертва!

Человек поднял голову. Неторопливо взял со стола лист бумаги и перечел написанное. Да, все продумано, все очень хорошо продумано.

На сосредоточенном лице появилась улыбка. Улыбка человека не совсем нормального. Он глубоко вздохнул.

И если люди действительно когда-то были сотворены по образу и подобию Создателя, то этот человек так же испытывал теперь радость, но то была отвратительная пародия на радость Творца, окидывавшего взглядом плоды своего труда.

И увидел он, что это хорошо. Все предусмотрено. Добро и зло, перемешанные в этом мире, сольются в гармоничный аккорд во имя достижения единственной страшной цели…

Недоставало только малости, последнего штриха.

С усмешкой существо взяло перо и написало на белом листе недостающую дату: один из дней сентября.

Потом он с усмешкой изорвал лист бумаги на мелкие кусочки, пересек комнату и швырнул обрывки в пылающее чрево камина. Нельзя рисковать даже в мелочах. Бумага обратилась в пепел. Отныне план существовал только в голове своего творца.

8 марта

Старший инспектор Баттл сидел за столом, накрытым для завтрака, внимательно перечитывая письмо, которое со слезами протянула ему жена. Подбородок его сурово напрягся, однако лицо инспектора было при этом совершенно спокойно, ибо оно вообще практически никогда не отражало никаких эмоций. Таково свойство некоторых лиц, которые как бы вырезаны из цельного куска дерева. Солидная невозмутимость — и при этом определенная выразительность. Инспектор не производил впечатления блестящего человека, да, в сущности, и не был таковым. Но что-то в нем, почти неуловимое, весьма располагало и вызывало доверие.

— Нет, это невозможно, — всхлипнула миссис Баттл, — чтобы наша Сильвия!..

Щестнадцатилетняя Сильвия, младшая из пяти детей четы Баттлов, училась в школе, расположенной неподалеку от Мэйдстоуна. Письмо, которое держал в руках Баттл, пришло от мисс Эмфри, директрисы вышеупомянутой школы. Это было предельно четкое и удручающе вежливое послание. В нем черным по белому было написано, что администрацию школы очень беспокоят участившиеся в последнее время случаи мелких краж среди учащихся. Совсем недавно все наконец удалось прояснить, Сильвия Баттр во всем созналась, и мисс Эмфри хотела бы как можно скорее встретиться с мистером и миссис Баттл, чтобы обсудить «создавшуюся ситуацию».

Старший инспектор сложил письмо и сунул его в карман со словами:

— Предоставь это мне, Мэри.

Он подошел к жене и ласково погладил ее по щеке.

— Не волнуйся, дорогая, все уладится, — сказал он и вышел из столовой, излучая уверенность и спокойствие.

В тот же вечер инспектор сидел в современной, изящно обставленной гостиной мисс Эмфри. Выпрямившись в кресле и положив на колени большие неуклюжие руки, он пристально смотрел директрисе в глаза и почему-то гораздо больше, чем обычно, походил на прирожденного полицейского.

Мисс Эмфри, весьма преуспевала на своем поприще директрисы. Она была безусловно яркой личностью, но при этом личностью современной, не чуждой последних педагогических достижений. В своей школе она старалась сочетать строгую дисциплину с новыми веяниями, вроде самоопределения учащихся.

Гостиная мисс Эмфри, выдержанная в спокойных тонах — очень похоже на цвет овсянки — была воплощением стиля и духа Мидуэя. Повсюду — кувшины с нарциссами и вазочки с тюльпанами и гиацинтами. По углам — пара хороших копий античных статуй и пара современной скульптуры, на стенах — пара итальянских примитивистов[138]. И посреди этого великолепия — сама мисс Эмфри, вся в темно-голубом, с честным лицом, выражение которого сразу вызывает в памяти выражение хорошо натасканной борзой, и с ясным взглядом серьезных голубых глаз за толстыми линзами очков.

— Самое главное, — говорила она приятным, хорошо поставленным голосом, — не допустить ошибки. Прежде всего, мистер Баттл, мы должны думать о девочке, о Сильвии. Это — самое главное. Она только вступает в жизнь, и мы должны позаботиться, чтобы ее жизнь не была надломлена с самого начала. Мы должны постараться избавить ее от непосильного бремени — чувства вины, — а уж если и наказать, то совсем чуть-чуть, лучше даже просто пожурить. Для нас куда важнее узнать, что стоит за ее поступком. Может быть, чувство заброшенности, отчуждения? Девочка совсем не спортивна, вы ведь знаете, поэтому, может, мы просто имеем дело с желанием выделиться, привлечь к себе внимание, утвердить свое «эго»? Во всяком случае, нам следует проявить максимум деликатности. Поэтому я и хотела поговорить с вами с глазу на глаз — предостеречь от чрезмерной суровости по отношению к ней. А главное — выяснить, что лежит в основе ее поступков.

— Именно за этим я и приехал, мисс Эмфри, — сказал Баттл как обычно сдержанно и невозмутимо, окинув директрису оценивающим взглядом.

— Я не очень ругала ее, — сказала мисс Эмфри.

— Благодарю вас, мадам.

— Вы знаете, я действительно люблю и понимаю этих малышек.

Баттл оставил реплику без внимания и спокойно спросил:

— Мисс Эмфри, если вы не возражаете, я хотел бы поговорить с Сильвией.

С удвоенным пылом мисс Эмфри напомнила Баттлу о чуткости, столь необходимой в отношениях с девочкой, которая ко всему прочему именно сейчас находится на пороге женственности.

Инспектор терпеливо слушал ее назидания, впрочем, без особого энтузиазма.

Наконец она провела его в свой кабинет. По пути они встретили несколько воспитанниц, которые проводили их любопытными взглядами. Директорский кабинет оказался куда скромнее блистательной гостиной. Мисс Эмфри собралась было идти за Сильвией и уже стояла в дверях, когда Баттл рискнул наконец спросить:

— Извините, мэм, а как вы узнали, что Сильвия ответственна за… за эти пропажи?

— Я, мистер Баттл, придерживаюсь психологического метода, — с достоинством ответила мисс Эмфри.

— Психологического? Ну да. А как насчет доказательств?

— Понимаю, мистер Баттл, вы судите, так сказать, с привычной вам профессиональной точки зрения. Но насколько мне известно, в наше время психологию внедряют и в криминалистику. Уверяю вас, ошибки быть не может. Сильвия сама во всем призналась.

Баттл кивнул:

— Знаю. Просто хочу понять, почему вы решили, что это она? Как все это началось?

— Вы уже знаете, мистер Баттл, что все началось с того, что у девочек стали пропадать личные вещи из тумбочек. Я собрала всех учениц и рассказала им об этом. А сама незаметно наблюдала за девочками. Лицо Сильвии сразу бросилось мне в глаза. У нее был очень смущенный и виноватый вид. В общем, я сразу поняла, в чем дело. Но я не хотела ее уличать — хотелось добиться, чтобы она сама призналась в содеянном. И тогда я провела небольшой тест на некоторые ассоциации.

Баттл понимающе кивнул.

— И в конце концов она во всем созналась.

— Ясно, — сказал Баттл.

Мисс Эмфри постояла еще немного на пороге и вышла.

Когда дверь кабинета вновь отворилась, старший инспектор стоял к ней спиной, глядя в окно.

Медленно развернувшись, он посмотрел на дочь.

Сильвия стояла, прислонившись спиной к косяку. Высокая, темноволосая, угловатая. Лицо ее припухло от слез.

— Ну вот она я, — вызывающе сказала она, но тон ее был не дерзким, а скорее застенчивым.

Инспектор некоторое время молча смотрел на дочь и наконец вздохнул:

— Не надо было отдавать тебя сюда. Ваша директриса жуткая дура.

Сильвия сразу же забыла о своем несчастье и удивленно воскликнула:

— Кто? Мисс Эмфри? Но она такая замечательная! Мы все так думаем!

— Ну-ну, — хмыкнул Баттл. — Значит, не совсем дура, раз ей удалось внушить вам, что она «такая замечательная». Но как бы там ни было, Мидуэй не для тебя. Хотя… хотя с тобой подобное могло случиться где угодно…

Сильвия стиснула ладошки и потупилась.

— Прости, папа, мне… очень жаль.

— Естественно, — лаконично отозвался Баттл. — Подойди ко мне.

Она медленно и неохотно пересекла кабинет. Баттл огромной своей ручищей взял дочь за подбородок и пристально посмотрел ей в глаза.

— Натерпелась? — мягко спросил он.

На глаза у девочки навернулись слезы.

Понимаешь ли, Силвия, — медленно заговорил Баттл, меня всегда в тебе что-то беспокоило. Ты знаешь, недостатки есть у всех. Обычно их несложно заметить. Сразу видно, когда ребенок плохо воспитан или с дурными наклонностями. Ты была хорошей девочкой, спокойной, послушной, ласковой — и все же что-то меня в тебе настораживало. Ведь иногда как бывает: вроде бы и нет дурного, а оно возьми и вылези во всей красе при первом подходящем случае.

— Как у меня! — воскликнула Сильвия.

Да, как у тебя. Ты не выдержала, сломалась — и попала в историю. И надо сказать, в скверную историю. Как ни странно, раньше я с подобным не сталкивался.

Девочка вскинула голову и быстро и насмешливо проговорила:

— Ну уж жуликов-то ты повидал на своем веку!

— Что да, то да. Жуликов пришлось повидать. Именно поэтому, Сильвия, — а не потому, что я твой отец (а отцы, кстати, плохо знают своих детей), да, именно потому, что я полицейский, я абсолютно уверен, дочка, что ты здесь ни при чем. И ни у кого ничего не брала. Жулики бывают двух типов: одни крадут, поддавшись непреодолимому искушению, что, кстати, случается крайне редко — просто удивительно, какие искушения способен преодолеть нормальный человек; другие — те, которым кажется вполне нормальным брать то, что им не принадлежит. Ты не относишься ни к тем, ни к другим. Ты не воровка, Сильвия. Ты — лгунья. Правда, весьма необычная.

— Но… — начала было Сильвия.

Баттл жестом, остановил ее.

— Ты во всем созналась? Знаю. Послушай одну легенду. Жила на свете святая, которая даже последний свой хлеб раздавала нищим. Мужу ее это, естественно, не нравилось. И вот однажды он увидел ее на улице с корзиной и спросил: «Что у тебя там?» В корзине был хлеб, она испугалась и солгала: «Розы». Муж сдернул крышку, и — о чудо! — в корзине действительно оказались розы. Так вот, если бы ты оказалась на месте святой Елизаветы[139], и в твоей корзине действительно были бы розы, на вопрос мужа ты бы ответила: «У меня там хлеб».

— Ведь так оно и было? — помолчав, мягко спросил Баттл.

Девочка некоторое время стояла с опущенной головой, а потом вдруг решительно кивнула.

— Ну так расскажи, что на самом деле произошло?.

— Она собрала нас всех. Произнесла речь. И посмотрела на меня. И я подумала, что она думает, что это я! И я вдруг почувствовала, что краснею. А девочки, которые были рядом, стали на меня смотреть. Это было ужасно! А потом вообще все стали смотреть на меня и шептаться. Я видела — все они думают на меня. А потом Эмфа пригласила меня и еще несколько девочек к себе в гостиную, и мы играли в слова. Эмфа говорила слово, а мы должны были дать ответ.

Баттл сердито хмыкнул.

Я понимала, к чему все идет, и на меня словно дурь какая-то нашла… Я так старалась не ляпнуть чего-нибудь, старалась думать о чем-то другом, — ну, о цветах или о белках… Но Эмфа и все девчонки просто сверлили меня глазами, заглядывали прямо в душу. Потом все стало еще хуже, а через несколько дней Эмфа поговорила со мной по душам — так ласково и так понимающе… Я расплакалась и во всем призналась. И, папа, как мне сразу стало легко!

Баттл поскреб подбородок и кивнул:

— Ясно.

— Так ты меня понимаешь?

— Нет, Сильвия, это, конечно, выше моего понимания — оговаривать себя. Если бы меня заставляли признаться в том, чего я не делал, я бы, пожалуй, ответил прямым в челюсть… Но я понимаю тебя — каково быть под пристальным взглядом вашей… Эмфы, типичной недоучки, помешанной на психологии — слышала звон, да не знает, где он. Но сейчас самое время выяснить правду. Где мисс Эмфри?

Мисс Эмфри тактично прогуливалась у кабинета. Участливая улыбка тут же исчезла, когда Баттл огласил свой вердикт:

— Чтобы восстановить справедливость в отношении моей дочери, я вынужден просить вас позвонить в полицию.

— Но, мистер Баттл, ведь Сильвия во всем…

— Сильвия не брала ничьих вещей…

— Я понимаю ваши чувства, но…

— Я говорю не как отец, а как полицейский. Вызывайте полицию — пусть разбираются. Я полагаю, вещи найдутся, к тому же на них наверняка полно отпечатков. Мелкие воришки редко работают в перчатках. А свою дочь я отсюда забираю. Если полицейские обнаружат улики настоящие улики — против моей дочери, она получит по заслугам. Но поверьте, ей это не грозит.

Они выехали из ворот школы, и минут пять Баттл вел машину молча. Сильвия тихо сидела рядом.

— А кто эта белокурая девочка, пухленькая такая? С румяными щечками, ямочкой на подбородке… ну, с голубыми глазами? Я наткнулся на нее в коридоре.

— Думаю, ты говоришь об Оливии Парсон.

— Не удивлюсь, если это она.

— Она что, выглядела испуганной?

— Нет, слишком самоуверенной. Это именно то, с чем я сталкивался сотни раз. Но такие вряд ли сознаются! От них этого не дождешься!

Сильвия вздохнула.

— Все было как в страшном сне. Прости, пап. Какая же я дурочка! Ну почему я такая дурочка? Мне ужасно стыдно.

— Ну-ну, будет. — Баттл ласково потрепал дочь по щеке и изрек одно из своих излюбленных утешений: — Не думай об этом. Подобные ситуации ниспосланы, чтобы испытать нас. Да, ниспосланы, чтобы испытать нас. По крайней мере мне так кажется. Иначе вообще непонятно, зачем они ниспосланы…

19 апреля

Дом Невила Стрэнджа в Хиндхэде был залит ярким солнечным светом.

Стоял теплый апрельский день, из тех, что иногда выдаются в этом месяце и оказываются куда жарче, чем большинство дней грядущего июня.

Невил Стрэндж спускался по лестнице. На нем был белый фланелевый костюм. Под мышкой он нес четыре теннисные ракетки.

Если задаться целью выбрать из англичан образчик самого счастливого мужчины, у которого есть все, чего только можно пожелать, то Выборная комиссия скорее всего остановилась бы на Невиле Стрэндже. Это был человек, хорошо известный в светском обществе, первоклассный теннисист и вообще, что называется, истинный спортсмен. Правда, до финала Уимблдона[140] он никогда не добирался, но в нескольких первых турах непременно выигрывал, а в миксте дважды доходил до полуфинала. Хотя для того, чтобы стать чемпионом, он был, пожалуй, уж чересчур разносторонне одаренным. Неплохо играл в гольф, отлично плавал и даже совершил несколько удачных восхождений в Альпах. Этот тридцатитрехлетний счастливчик обладал завидным здоровьем, привлекательной внешностью, немалым состоянием, а также красавицей женой, на которой женился совсем недавно — словом, имел все, о чем можно только мечтать.

Однако в этот солнечный весенний день настроение у Невила Стрэнджа было не из лучших. Сторонний наблюдатель вряд ли заметил бы это, но тем не менее что-то омрачало душу Невила: он хмурился, и это придавало его лицу выражение озабоченности и неуверенности.

Он пересек холл, расправил плечи, словно сбрасывая надоевшую ношу, и направился через гостиную к застекленной веранде, где на диване среди бесчисленных подушечек лежала его жена Кей со стаканом апельсинового сока в руке.

Двадцатитрехлетняя Кей Стрэндж была ослепительно красива. Стройное, но обворожительно чувственное тело, бронзовые волосы, прекрасная кожа, которая если и требовала косметики, то лишь затем, чтобы подчеркнуть естественное великолепие, и к тому же потрясающие черные глаза и брови, что в сочетании с рыжими волосами встречается крайне редко, но уж зато если встречается, впечатление производит неотразимое и незабываемое.

— Привет, красавица, — кивнул Невил жене. — Как у нас с завтраком?

— Кошмарненького вида почки — это персонально для тебя, грибы и бекон.

— Что ж, недурно.

Невил взял всего понемногу, налил чашку кофе. Некоторое время супруги провели в приятном, дружелюбном молчании.

— Ах, — вздохнула Кей и, соблазнительно вытянув голые ноги, пошевелила ярко-красными наманикюренными пальчиками. — Какая прелесть это солнышко. А что, Англия не так уж плоха!

Супруги только что вернулись с юга Франции.

Невил, мельком просмотрев заголовки в газете, сосредоточился на спортивной странице и в ответ на реплику жены только неопределенно хмыкнул.

Когда настал черед тостов с мармеладом, он отложил газету и занялся письмами.

Писем было много, но по большей части не заслуживающих внимания. Рекламы, буклеты, приглашения. Невил, едва надорвав конверт, отбрасывал их в сторону.

— Не нравится мне цветовая гамма в гостиной, — сказала Кей. — Можно я все переделаю, Невил?

— Конечно, прелесть моя.

— Павлинья синева, — мечтательно проговорила Кей, — и шелковые подушки цвета слоновой кости.

— Недостанет только обезьяны, — заметил Невил.

— Обезьяной будешь ты.

Невил распечатал очередной конверт.

— Кстати, — сказала Кей, — Ширти приглашал нас на конец июня в Норвегию на свою яхту. Жаль, что мы не сможем. — Она испытующе поглядела на Невила и кокетливо добавила: — А мне бы так хотелось.

По лицу Невила пробежала едва заметная тень.

— Неужели нам обязательно ехать к этой скучной старухе Камилле? — с вызовом спросила Кей.

Невил нахмурился.

— Да. Обязательно. Послушай, Кей, ведь мы уже давно решили. Сэр Мэтью был моим опекуном. Он и Камилла воспитали меня. И Галлз-Пойнт — мой родной дом, если у меня вообще есть дом.

— Ладно, ладно, — согласилась Кей. — Раз надо — значит, надо. В конце концов, когда она умрет, ее деньги достанутся нам, поэтому ее надо ублажить.

— Не надо никого ублажать! — рассердился Невил. — Деньгами она не распоряжается. Сэр Мэтью оставил состояние ей, пока она жива, а потом все деньги автоматически переходят ко мне. Все дело в чувствах. Неужели ты не понимаешь?

Чуть помедлив, Кей ответила:

— Еще как понимаю. Понимаю, что они терпят меня, так сказать, по необходимости. А на самом деле они меня ненавидят! Все как один! Я же помню взгляд этой длинноносой стервы леди Трессилиан. А Мэри Олдин так та вообще отворачивается, когда говорит со мной. Это тебе там хорошо. Ты просто не замечаешь, что происходит.

— По-моему, все очень милы с тобой, И ты прекрасно знаешь, что я не потерпел бы иного отношения к своей жене.

Взметнув черные ресницы, Кей пытливо на него посмотрела.

— Милы… вежливы… Но можно и без слов испортить настроение. Они постоянно дают мне понять, что я выскочка и занимаю чужое место.

— Ну, в конце концов, — голос Невила слегка дрогнул, — это, согласись, вполне естественно.

Он встал и, повернувшись спиной к Кей, поглядел в окно.

— Еще бы не естественно! Они все помешаны на этой Одри! — Голос Кей задрожал. — На этой чудесной, благовоспитанной, вялой замухрышке Одри! Камилла не может мне простить, что я заняла ее место.

Не оборачиваясь, Невил заговорил ровным безжизненным голосом:

— Камилла уже стара, ей за семьдесят. Люди ее поколения действительно не одобряют разводов. Но, по-моему, она восприняла наш брак довольно сносно — учитывая, как она была привязана к… Одри.

Когда Невил произносил имя бывшей жены, голос его казался слегка охрипшим.

— Они считают, что ты виноват перед ней.

— И они правы, — прошептал Невил. Но жена, несмотря на это, его услышала.

— Перестань, Невил, не будь идиотом! Подумаешь, закатила истерику!

— Она не закатывала истерики. Одри вообще этого не умеет делать.

— Не притворяйся, ты понял, о чем я. Она, видите ли, уехала, захворала, и все увидели, как она несчастна. Это, по-твоему, не истерика? Одри не из тех, кто умеет проигрывать. По мне так если не можешь удержать мужа, то хоть умей уступить его достойно. У вас с ней ничего общего! Она даже в теннис не умеет играть — такая хилая, блеклая, как… как кухонная тряпка. Ни энергии, ни искры. Если бы она тебя действительно любила, то думала бы прежде в его о твоем счастье, радоваться должна, что ты наконец нашел женщину себе под стать.

Невил обернулся. На губах его мелькнула едва заметная усмешка.

— А ты что же, спортсменка? Победила, выходит, в брачном матче!

Кей улыбнулась и зарделась.

— Пожалуй, я немного увлеклась. Но все равно: что случилось, то случилось. И надо уметь смотреть фактам в лицо.

— Одри это умеет, — спокойно сказал Невил. — Она дала мне развод, и мы с тобой поженились.

— Да, понимаю, — неуверенно протянула Кей.

— Ты никогда не поймешь Одри, — сказал Невил.

— Это точно. От нее меня всегда бросает в дрожь. Не знаю, уж что в ней есть такое… О чем она там себе думает. Но я ее… боюсь.

— Перестань, Кей.

— Да, боюсь. Может, потому что она очень умная.

— Ах ты, моя милая глупышка!

Кей рассмеялась:

— Опять обзываешь меня глупышкой!

— Так это правда!

Они с улыбкой переглянулись. Невил подошел к ней, наклонился и поцеловал в шею.

— Милая, милая Кей, — прошептал он.

— Послушная Кей, — поддакнула она. — Отказалась от чудесной яхты ради скучных допотопных родственников мужа.

Невил снова уселся за стол.

— А знаешь, почему бы нам не принять приглашение Ширти? Раз уж ты так жаждешь попасть на его яхту.

Кей от изумления привстала.

— А как же твой Галлз-Пойнт?

— Почему бы нам не поехать туда в начале сентября… — с плохо разыгранной небрежностью предложил он.

— Конечно, Невил… Только… — Кей нерешительно умолкла.

— В июле и августе нельзя — чемпионат. Но соревнования в Сент-Лу кончаются в конце августа, и мы как раз оттуда можем поехать в Солткрик.

— Как здорово все складывается! Только… Ведь она тоже обычно бывает там в сентябре.

— Ты имеешь в виду Одри?

— Да. Конечно, они могут написать ей, чтобы она не приезжала…

— А зачем?

Кей ошарашенно на него посмотрела:

— Ты хочешь сказать, что мы будем там вместе с ней? Что за бред?

— Не вижу ничего бредового, — раздраженно оборвал ее Невил. — Сейчас многие так поступают. Почему мы не можем быть просто друзьями? Это решит все проблемы. В один прекрасный день ты и сама это поймешь.

— Я?!

— А что? Вспомни, ты же сама говорила, что Хаузы нашли самый разумный и достойный выход из положения. Новая жена Леонарда и бывшая — теперь лучшие подруги.

— Я действительно считаю, что это самое разумное. Вот только не уверена, что Одри того же мнения.

— Чепуха.

— Нет, не чепуха, Невил. Одри действительно очень тебя любила, и ей будет тяжело видеть…

— А вот и ошибаешься. Одри считает, что это было бы вполне приемлемо.

— Одри считает? О чем ты? Откуда ты знаешь, что она по этому поводу думает?

Невил смутился. И, от неловкости закашлявшись, сказал:

— Дело в том, что я видел ее вчера. Когда был в Лондоне.

— Ты мне ничего об этом не говорил.

— Вот теперь говорю, — раздраженно буркнул Невил. — Все вышло абсолютно случайно. Я гулял в парке и встретил ее. Что ж мне теперь, по-твоему, завидя ее, бежать?

— Нет, конечно. — Кей не сводила с него глаз. — Ну а дальше?

— Мы немного побродили. Я… я ведь не мог просто взять и уйти.

— Дальше…

— Потом мы сели на скамейку, поболтали. Ты знаешь, она была очень мила.

— Рада за тебя.

— Говорили о том о сем. И она была абсолютно спокойна.

— Какая прелесть!

— Спрашивала о тебе.

— Как мило!

— Мы немного поговорили о тебе. Кей, она действительно была очень мила.

— Лапочка Одри!

— Ну и, понимаешь, мне вдруг пришло в голову, как было бы хорошо, если бы вы, ну, подружились… И я подумал, а почему бы не попробовать пожить вместе этим летом в Галлз-Пойнт. Мне показалось, там все могло бы устроиться само собой.

— Тебе показалось?

— Ну да, мне. Это была моя идея.

— Но почему ты мне об этом никогда не говорил?

— Я же сказал, мне только вчера это пришло в голову.

— Понятно. Ты предложил, и Одри пришла от этого в восторг!

До Невила, похоже, наконец дошло, что что-то не так.

— В чем дело, красавица?

Ничего-ничего. Все прекрасно! А вы с твоей чудесной Одри, случайно, не подумали, понравится ли ваша идея мне?

Невил удивленно уставился на жену:

— Но, Кей, ради Бога, что тебе не нравится?

Она закусила губу.

— Ты же сама говорила — совсем недавно, — что…

— Замолчи! Я говорила о других, понимаешь, о других, а не о нас.

— Но я подумал… Именно тот наш разговор и навел меня…

— Хватит морочить мне голову!

— Но Кей, что случилось? — с испугом спросил Невил. — Чего ты боишься? Я абсолютно не понимаю…

— Не понимаешь?

— Послушай, если кому и ревновать, то не тебе, а, так сказать, другой стороне; — Он помолчал и заговорил в совершенно ином тоне. — Послушай, Кей, мы с тобой доставили Одри много страданий. То есть ты, конечно, тут ни при чем. Правильнее сказать, я причинил Одри много страданий. Я не мог поступить иначе, но ей-то от этого не легче; Я все равно чувствую себя виноватым. И если бы все устроилось, поверь, у меня бы камень свалился с души, я был бы просто счастлив.

— Так значит, сейчас ты несчастен? — с расстановкой отчеканила Кей.

— Ах ты, моя дурочка! Что за фантазии? Конечно, я счастлив. Счастлив до безумия. Но…

— Вот именно — но! — оборвала его Кей. — И теперь всю жизнь будет это «но»! Эта тень, тень Одри, повсюду будет следовать за нами!

— Ты ревнуешь к Одри? — удивился Невил.

— Я к ней не ревную. Я ее боюсь… Невил, ты сам не знаешь; какая она!

Не знаю? Я, проживший с ней восемь с лишним лет?!

— Ты не знаешь, какая она, эта Одри, — упорствовала Кей.

30 апреля

— Неслыханно! — Леди Трессилиан сидела в кровати, привалившись спиною к подушкам, и гневно озирала спальню, — Это просто неслыханно! Невил сошел с ума!

Действительно странно, согласилась Мэри Олдин.

Чеканный профиль леди Трессилиан производил. Потрясающее впечатление, особенно когда она негодующе вздергивала свой точеный нос. Леди было уже за семьдесят, хрупкое здоровье ее совсем расстроилось, но природный темперамент по-прежнему давал себя знать. Конечно, годы брали свое, и леди Трессилиан частенько нуждалась в отдыхе от суеты жизни и связанных с нею переживаний — она подолгу лежала в одиночестве, прикрыв глаза, впадая в состояние полусна-полуяви, но стоило ей очнуться — тут же во всем блеске обнаруживались ее блистательные способности — острый ум и не менее острый язык. Обложенная подушками на огромной кровати, занимавшей буквально четверть спальни, леди Трессилиан управляла своими владениями с размахом французской королевы. Мэри Олдин — жившая с ней дальняя родственница — за всем присматривала. Женщины понимали друг, друга с полуслова. Мэри исполнилось тридцать шесть, но она была из тех женщин, что практически не меняются с возрастом. Ей равно можно было дать и тридцать, и сорок пять. Она была хорошо сложена, и в ней чувствовалась порода. А яркая седая прядь в темных волосах придавала ей неповторимую индивидуальность. Одно время такая прядь была даже в моде, но у Мэри это была врожденная отметина.

Она внимательно вчитывалась в письмо Невила Стрэнджа, которое протянула ей леди Трессилиан.

— Да, — повторила она, — действительно странно.

— Очевидно, — сказала леди Трессилиан, — сам Невил до этого не додумался бы. Скорее всего это идея его новой женушки.

— Кей? Вы думаете, это идея Кей?

— Во всяком случае, это в ее духе. Современно и вульгарно! Если уж мужу и жене пришлось публично признаться в своей несовместимости и пойти на развод, то, по крайней мере, надо держать марку. Сама мысль о дружбе обеих жен мне кажется вульгарной! Ну и времечко! Крушение всех устоев!

— Может быть, сейчас так принято, — предположила Мэри.

— Но не в моем доме. По-моему, я и так поступилась слишком многим, позволив этой красотке с красным маникюром появиться у меня в гостиной.

— Она жена Невила.

— Вот именно. Поэтому я и сочла, что Мэтью не стал бы возражать. Он любил мальчика и всегда хотел, чтобы он считал наш дом своим. Отказ принять его жену означал бы полный разрыв, поэтому я и позволила ей приехать. Но она мне не нравится, и она не пара Невилу — ни породы, ни воспитания.

— Она из довольно приличной семьи, — кротко заметила Мэри.

— Но какая наследственность! Ее отца — я же тебе говорила — выгнали из всех клубов из-за карточного скандала. К счастью, он вскоре умер. А мать прославилась на всю Ривьеру своей дурной репутацией. Чему она могла научить дочь? Вся жизнь — по гостиницам, и с такой мамашей! Потом она встретила Невила — где-то на корте — и провела, надо признать, блестящую партию — вцепилась в него и не успокоилась, пока не увела от законной жены, которую он безумно любил! Во всем виновата только она!

Мэри едва заметно улыбнулась. Леди Трессилиан, дама старой закваски, в подобных ситуациях во всем обвиняла только женщин.

— По-моему, Невил тоже виноват, — кротко заметила Мэри.

— Да, Невил виноват, очень виноват, — согласилась леди Трессилиан. — У него была очаровательная жена, преданная ему, может быть, даже слишком преданная. Тем не менее я убеждена: если бы не предприимчивость этой красотки, он бы одумался. А она проявила недюжинный темперамент и женила его на себе. Да, я не скрываю, мои симпатии целиком на стороне Одри. Мне она очень симпатична.

— Все не так просто, — вздохнула Мэри.

— Да уж. Трудно решить, как вести себя в подобной ситуации. Мэтью был очень привязан к Одри, и никто не может отрицать, что она была Невилу прекрасной женой, хотя, конечно, жаль, что она не разделяла его спортивных увлечений. Она вообще далека от спорта. И все это так обидно. В мое время подобных проблем не было. Конечно, мужчина мог увлечься, но чтобы разрушить семью — никогда.

— Нынче другие времена, — констатировала Мэри.

— Вот именно. Ты всегда была очень разумна, дорогуша. Что толку вздыхать о том, что было. Другие времена, другие нравы, красотки вроде Кей Мортимер уводят мужей у законных жен, и никому в голову не приходит, что это отвратительно!

— Кроме таких людей, как вы, Камилла.

— Я не в счет. Этой Кей плевать, одобряю я ее или нет. Она слишком занята тем, как бы получше развлечься. Пускай Невил привозит ее, я даже готова принять ее друзей — хотя мне весьма неприятен этот красавчик с водевильной внешностью, который все время крутится подле нее… Как бишь его зовут?

— Тед Латимер?

— Да-да, он. Они, видите ли, подружились на Ривьере! Хотела бы я знать, как ему удается жить так, как он живет.

— Он не глуп, — сказала Мэри.

— Допускаю. Но думаю, основной его капитал — внешность. Не очень-то подходящая компания для жены Невила. Особенно мне не понравилось, что прошлым летом он приехал вместе с ними, а остановился не у нас, а в гостинице «Истерхэд Бэй».

Мэри глянула в распахнутое окно. Дом леди Трессилиан стоял на крутой скале, с которой открывался широкий вид на реку Терн. На другом берегу возвышался курортный комплекс «Истерхэд Бэй», с большим песчаным пляжем, с целым выводком современных коттеджей и респектабельной гостиницей с видом на море. Рядом, на склоне холма, виднелся рыбацкий поселок Солткрик — селение тихое и старомодное, презренное в очах блестящего «Истерхэд Бэя» и его изысканных обитателей.

Гостиница высилась почти напротив дома леди Трессилиан, отделенная узкой полоской воды, и из окна спальни можно было созерцать это гордое детище современной архитектуры.

— Хорошо, что Мэтью не дожил до этого вульгарного здания, — сказала леди Трессилиан и закрыла глаза. — Когда он был жив, линию побережья еще не успели испоганить…

Сэр Мэтью и леди Трессилиан поселились в Галлз-Пойнт тридцать лет назад. Прошло уже девять лет с тех пор, как сэр Мэтью, большой любитель ходить под парусом, не справившись с порывом ветра перевернулся и утонул буквально на глазах у жены.

Все думали, что после такой трагедии леди Трессилиан продаст дом и уедет из Солткрика, но этого не случилось. Она осталась тут, и единственным внешним проявлением ее горя было указание уничтожить все лодки и сломать лодочную станцию. Так что с тех пор гости Галлз-Пойнта были лишены удовольствия прокатиться на лодке. Да и чтобы перебраться на другой берег, им приходилось идти к переправе и пользоваться услугами местных лодочников.

После короткой паузы Мэри рискнула спросить:

— Так мне, значит, написать Невилу, что его желание не согласуется с нашими планами?

— Ну конечно, я не намерена переносить визит Одри. Она всегда приезжает в сентябре, и я не вижу причин, почему бы в этом году должно быть иначе.

— Но, видите ли, Невил пишет, что Одри не против. — Мэри снова взглянула на письмо. — И даже как бы сама хочет познакомиться с Кей.

— Не верю, — отрезала леди Трессилиан. — Невил, как все мужчины, просто выдает желаемое за действительное.

— Но он утверждает, что уже говорил с ней об этом.

— Что за дичь! Нет-нет, это невозможно!

Мэри вопросительно посмотрела на нее.

— Как Генрих Восьмой, — сказала леди Трессилиан.

Мэри удивленно вскинула брови.

— Угрызения совести, — пояснила леди Трессилиан. — Генрих всегда стремился к тому, чтобы Катерина[141] признала, что их развод был необходим. Невил понимает, что поступил плохо, его мучает совесть и он хочет избавиться от этого неприятного чувства. Хочет, чтобы Одри сказала, что, мол, все в порядке, что она даже готова приехать сюда и познакомиться с Кей.

— Странно, — задумчиво проговорила Мэри.

Леди Трессилиан пристально поглядела на нее:

— Выкладывай, что у тебя на уме, дорогуша.

— Я говорю, странно… Это письмо — все это так не похоже на Невила! А вам не приходило в голову, что по каким-то неизвестным причинам Одри сама хочет этой встречи?

— С какой стати? — раздраженно воскликнула леди Трессилиан. — После ухода Невила она поехала в Ректори к своей тетке, миссис Ройд, и с ней там случился настоящий нервный срыв. Она превратилась в собственную тень. Очевидно, она крайне тяжело пережила разрыв. Она ведь у нас скрытная, все в себе, а такие натуры, как известно, весьма чувствительны.

— Да очень. Она вообще не без странностей… — попыталась было вставить Мэри.

— Она сильно страдала. И вот, когда последовал разрыв, а затем Невил женился, она мало-помалу начала приходить в себя. Сейчас у нее практически все в порядке. И что же, по-твоему, она хочет, чтобы все повторилось, разбередить старые раны?

— Невил говорит, что хочет, — стояла на своем Мэри.

Старая леди удивленно посмотрела на нее:

— Но ты-то почему упорствуешь, Мэри? В чем дело? Ты что же, хочешь, чтобы они тут все встретились?

— Нет, конечно, — смутилась Мэри.

— А может, это ты подбросила Невилу столь блестящую идею? — сурово спросила леди Трессилиан.

— Да что вы такое говорите?

— Да то и говорю, что хоть убей, а я ни за что не поверю, что он сам до этого додумался. Это абсолютно не в его стиле. — Леди Трессилиан мрачно задумалась, потом лицо ее вдруг просветлело. — Завтра ведь первое мая? Правильно? Третьего Одри приезжает к Дарлингтонам в Эсбанк. А это всего в двадцати милях отсюда. Напиши-ка ей и попроси заехать к нам на ленч.

5 мая

— Миссис Стрэндж, миледи.

Одри Стрэндж пересекла гигантскую спальню, подошла к гигантской кровати, наклонилась, поцеловала старую леди и опустилась в специально приготовленное для нее кресло.

— Рада видеть тебя, дорогая, — сказала леди Трессилиан.

— Я тоже рада видеть вас, — сказала Одри.

Нечто неуловимое появилось в ее облике. Она была среднего роста, с маленькими руками и миниатюрными ножками. Чистая бледная кожа, светлые пепельные волосы и светло-серые широко посаженные глаза. Черты мелкие, но очень правильные, прямой точеный нос и изящный овал лица. Эта бледность и некоторая кукольность не позволяли назвать ее красавицей, но было в ней некое неотразимое очарование, перед которым невозможно было устоять, и взглянув на нее однажды, хотелось смотреть вновь и вновь. И еще было в ней что-то нематериальное, что-то от бесплотного духа, но в то же время вы как бы ловили себя на мысли, что бесплотный этот дух, возможно, куда более реален, чем иной живой человек… И еще у нее был замечательный голос, нежный и звонкий, точно серебряный колокольчик.

Какое-то время дамы предавались беседе об общих знакомых и обсуждали последние новости. Потом леди Трессилиан сказала:

— Кроме удовольствия видеть тебя, дорогая, у меня была еще одна причина попросить тебя приехать. Я получила от Невила довольно странное письмо.

Одри без тени смущения смотрела на старую леди.

— Вот как?

— Он предлагает… он делает просто неприличное предложение! Иначе не назовешь! Хочет, чтобы он и… Кей… приехали сюда в сентябре. Хочет, чтобы вы с Кей стали подругами. И пишет, что, мол, ты не против.

Леди Трессилиан выжидательно замолчала.

— И это, вы считаете, не совсем прилично? — спросила Одри.

— Дорогая… право, неужели ты действительно этого хочешь?

Одри довольно долго молчала, а потом тихо заметила своим безмятежным голоском:

— Как знать… может, оно даже и к лучшему.

— Ты действительно хочешь встретиться с этой… с Кей?

— Мне кажется, Камилла, это могло бы… многое упростить.

— Упростить? — растерянно отозвалась леди Трессилиан.

— Камилла, дорогая, — мягко начала Одри, — вы всегда были так добры. И если Невил хочет…

— Да плевать мне на то, что хочет Невил! — взорвалась леди Трессилиан. — Хочешь ли ты — вот в чем вопрос.

На щеках Одри появился едва заметный румянец. Словно нежное розовое свечение на морской раковине.

— Да, я хочу, — тихо сказала она.

— Ну тогда, тогда… — Леди Трессилиан беспомощно умолкла.

— Окончательное решение, безусловно, за вами, — сказала Одри. — Ведь это ваш дом, и…

Леди Трессилиан закрыла глаза.

— Я старая женщина, — тихо проговорила она. — Мне теперь абсолютно все равно.

— Но конечно, я могу приехать и в другое время. Когда скажете. Когда вам удобно…

— Ты приедешь в сентябре, как обычно, — оборвала ее леди Трессилиан. — И Невил с Кей тоже. Я, конечно, стара, но, надеюсь, у меня еще хватит сил, чтобы приспособиться к веяниям современной жизни. Больше ни слова об этом. Хватит. Решено.

Она снова закрыла глаза. Через несколько минут, пристально глядя на Одри меж полуприкрытых ресниц, он спросила:

— Ну что, ты мною довольна?

Одри вздрогнула:

— О да, конечно, благодарю вас.

— Дорогая моя, — снова заговорила леди Трессилиан, и в голосе ее звучала неподдельная теплота. — А ты уверена, что это не причинит тебе боли? Ты ведь так любила Невила. Не боишься разбередить старые раны?

Одри смотрела вниз, на свои маленькие руки в шелковых перчатках. Леди Трессилиан заметила, что одной рукой она крепко впилась в край кровати.

Наконец Одри подняла голову. Взгляд ее казался совершенно спокойным.

— Все давно кончено, — тихо сказала она. — Все кончено.

Леди Трессилиан бессильно откинулась на подушки.

— Что ж, тебе виднее. Извини, дорогая, я устала. Пожалуйста, иди, внизу тебя ждет Мэри. Скажи ей, чтобы прислала ко мне Баррет.

Баррет, старая и преданная служанка леди Трессилиан, войдя в спальню, застала хозяйку лежащей на спине с закрытыми глазами.

— Чем скорее я уйду из этого мира, Баррет, тем лучше, — вздохнула леди Трессилиан. — Я совершенно перестала понимать, что происходит.

— Да что вы такое говорите, миледи! Вы просто устали!

— Да, я просто устала. Убери-ка пуховое одеяло с ног и принеси мне мою микстуру.

— Это миссис Стрэндж так расстроила вас. Она, конечно, милая леди, но ей бы и самой не помешало что-нибудь укрепляющее. Вид нездоровый, будто ее что-то гложет, будто она знает что-то такое, о чем мы ни сном, ни духом… Но она с характером, скажу вам. Как говорится, умеет себя поставить.

— Ты как всегда права, Баррет, — сказала леди Трессилиан. — Совершенно права.

— Такую, пожалуй, не скоро забудешь. Сдается мне, мистер Невил частенько о ней думает. Новая миссис Стрэндж, конечно, красивая, даже очень красивая, но мисс Одри, она, знаете, из тех, кого невозможно забыть, даже когда ее нет рядом.

Леди Трессилиан хмыкнула и сказала с чувством:

— Невил дурак, что сводит этих женщин вместе. И он сам первый об этом пожалеет!

29 мая

Томас Ройд с трубкой в зубах внимательно наблюдал за тем, как ловкие пальцы боя упаковывают его багаж. Время от времени «главный малаец», как его тут прозвали, переводил взгляд на свои обширные плантации. Почти полгода не увидит он этого ландшафта, ставшего таким привычным за эти семь лет.

Как-то встретит его родная Англия?

На пороге появился компаньон Ройда, Аллен Дрэйк.

— Привет, Томас, как дела?

— Все готово.

— Пойдем выпьем, счастливчик. Если б ты знал, как я тебе завидую.

Томас Ройд, не обронив ни слова, медленно двинулся из спальни. Он вообще предпочитал быть немногословным. Друзья научились угадывать его настроение по тому, как он молчал.

Плотно сбитый, с открытым очень серьезным лицом и проницательными умными глазами, Ройд двигался немножко боком, по-крабьи. Эта привычка появилась у него после землетрясения — его тогда защемило дверью, — с тех пор приятели и прозвали его Крабом. Дверь слегка повредила Ройду правую руку и плечо, и это, в сочетании с его нарочито неуклюжей походкой, создавало у людей впечатление застенчивости и неловкости, хотя на самом деле Ройд крайне редко ощущал нечто подобное.

Аллен Дрэйк наполнил бокалы.

— Ну, счастливой тебе охоты!

Ройд пробурчал в ответ что-то невразумительное.

Дрэйк иронически посмотрел на приятеля:

— Как всегда немногословен. Не знаю, как ты там управишься. Сколько лет тебя не было дома?

— Семь. Почти восемь.

— Немало. Поди, совсем тут одичал.

— Наверное.

— Впрочем, ты скорее принадлежишь к бессловесным братьям нашим меньшим, нежели к человеческому роду! Собираешься к кому-нибудь там заехать?

— Ну да… отчасти.

Покрытая бронзовым загаром непроницаемая физиономия Ройда вдруг приобрела кирпично-красноватый оттенок.

— Так значит, здесь замешана девушка! — с веселым удивлением воскликнул Дрэйк. — Черт возьми, а ты, оказывается, способен краснеть!

— Не говори глупостей, — быстро пробормотал Ройд и яростно запыхтел своей старинной трубкой.

Чтобы свернуть с неприятной темы, он даже предпринял отчаянную попытку взять разговор в свои руки.

— Наверное, — сказал он, — за эти годы там многое изменилось.

— Мне вот что интересно, — полюбопытствовал Дрэйк. — Почему ты в прошлый раз вдруг раздумал ехать домой? Да еще в самый последний момент.

Ройд пожал плечами.

— Подумал, что лучше съездить на охоту. Да и новости из дома были плохие.

— Ах да, совсем забыл. Твой брат погиб в автокатастрофе.

Ройд кивнул.

«Но все равно странно, — подумал Дрэйк, — из-за этого откладывать поездку домой. Там ведь остались мать и сестра. Как раз в такое время он был нужен им». И вдруг он вспомнил, что Томас отменил поездку еще до того, как узнал о смерти брата.

Аллен с любопытством посмотрел на приятеля. Темная лошадка этот старина Томас!

После трагедии прошло уже три года, поэтому Аллен подумал, что можно спросить:

— Вы были близки с братом?

— Я и Адриан? Не особенно. Каждый пошел своей дорожкой. Он был адвокатом — барристером.

«Все ясно, — подумал Дрэйк, — совсем другая жизнь. Кабинет в Лондоне, приемы… В общем, зарабатывал на жизнь болтовней». Похоже, Адриан Ройд был прямой противоположностью своего братца-молчальника.

— А твоя матушка ведь еще жива?

— Мама? Да.

— А еще ведь, помнится, у тебя есть сестра?

Томас покачал головой.

— А я думал на той фотографии…

— Это не сестра, — пробурчал Ройд. — Многоюродная кузина. Мы просто росли вместе, она сирота.

И снова на лице Ройда под бронзовым загаром проступил густой румянец.

«Так вот оно что», — подумал Дрэйк. И небрежно спросил:

— А она что, замужем?

— Была. За Невилом Стрэнджем.

— Это тот красавец спортсмен? Теннис и прочие штучки-дрючки?

— Да. Она с ним развелась.

«И теперь ты отправляешься в Англию попытать счастья», — подумал Дрэйк. И смилостившись, решил переменить тему.

— Небось, пойдешь там на рыбалку и охоту?

— Вначале надо домой. А потом, может, сплаваю в Солткрик.

— Знаю. Чудесный уголок. Там есть прелестная старомодная гостиница.

— Ага. «Бэлморал-корт». Может, там и остановлюсь. А может, у друзей, у них там дом рядом.

— Завидую тебе.

— Ага. Приятное тихое местечко, этот Солткрик. Никто тебя не побеспокоит.

— Да-да, — согласился Дрэйк. — Местечко что надо, из тех, где никогда ничего не происходит.

29 мая

— Нет, это чрезвычайно неприятно, — проворчал мистер Тривз. — Вот уже двадцать пять лет я останавливался в гостинице «Морская» в Лихэде — и вот теперь, можете себе представить, они решили все перестроить. Расширить фасад, или учинить еще какую-нибудь глупость. И чего они привязались к этим курортам — Лихэд всегда имел собственное очарование, настоящий стиль эпохи Регентства[142], никем не испорченный.

Руфус Лорд попытался утешить старика, философски заметив:

— Но там ведь есть и другие гостиницы.

— Нет, лучше уж я вовсе не поеду в Лихэд. В «Морской» была миссис Мекей, она прекрасно знала, что мне надо. Каждое лето я жил в одном и том же номере — и там все было отлажено, даже слуги — из года в год — те же самые. И потом, кухня просто превосходная.

— А может, вам попробовать Солткрик? Там у них есть прелестный старомодный отель «Бэлморал-корт». И знаете, кто его хозяева? Супруги Роджерс. Хозяйка в свое время была поварихой у старого лорда Маунтхэда, который на весь Лэдгом славился своими обедами. Потом она вышла замуж за дворецкого, и вот теперь у них собственное дело. По-моему, это то, что вам нужно. Место покойное — никаких этих новомодных джаз-бандов — первоклассная кухня и превосходное обслуживание.

— А это мысль. Знаете ли, это мысль. А есть у них терраса? Только чтобы не слишком солнце пекло.

— Конечно. Крытая веранда, а рядом терраса. Хотите на солнце, хотите — в тени. Кстати, могу дать вам рекомендации и к соседям. Там живет старая леди Трессилиан — совсем рядом. У нее чудесный дом, да и сама она весьма почтенная дама, правда, последнее время сильно болеет.

— Это, случаем, не вдова судьи?

— Точно так.

— Я знавал Мэтью Трессилиана, да и с ней знаком. Очаровательная женщина, правда это было очень давно. Солткрик — это ведь неподалеку от Сент-Лу, если не ошибаюсь? У меня там, кстати, есть друзья. А вы знаете, Солткрик — действительно хорошая мысль. Надо написать им и узнать подробнее. Скажем, поехать туда в середине августа — с середины августа до середины сентября. А гараж у них есть? А как же мой шофер?

— Не волнуйтесь, у них все на самом высоком уровне.

— Вы же знаете, мне нельзя много ходить пешком, особенно в гору. Кстати, надо попросить номер на первом этаже, впрочем у них, наверное, есть лифт?

— Конечно… Там есть все, что надо.

— Похоже, — заключил мистер Тривз, — это решает все мои проблемы. И к тому же я буду рад возобновить знакомство с леди Трессилиан.

28 июля

Кей Стрэндж, облаченная в шорты и канареечный шерстяной джемпер, подавшись вперед, наблюдала за теннисным матчем. В полуфинале одиночников на чемпионате в Сент-Лу Невил играл с молодым Мерриком, которого считали восходящей звездой на теннисном небосклоне. Меррик играл с блеском, и это было видно, что называется, невооруженным глазом — у него была очень сильная подача и блестящий удар слева, но ему не хватало стабильности, которой было не занимать бывалому Невилу.

Разыгрывался решающий сет, и счет был три — три.

Опустившись рядом с Кей на скамейку, Тед Латимер с ехидцей в голосе заметил:

— Преданная жена наблюдает за победным шествием мужа!

Кей вздрогнула.

— Ты меня напугал. Откуда ты взялся?

Я всегда рядом. Пора бы привыкнуть.

Теду Латимеру было двадцать пять лет, и он был на редкость красив — хотя, впрочем, какой-нибудь вышедший в отставку вояка вполне мог бы при виде его пробурчать себе под нос: «проклятый итальяшка».

Темноволосый, с красивым загаром, Тед к тому же и превосходно танцевал.

Темные его глаза умели быть весьма красноречивыми, а своим голосом он владел с уверенностью профессионального актера. Кей знала его с пятнадцати лет. Они загорали вместе в Хуанле-Пинс[143], ходили на танцы, играли в теннис. Они были не просто друзья, они были союзники и единомышленники.

Меррик подал слева. Невил ответил просто превосходно — сокрушительным ударом в самый угол площадки.

— Кроссом Невил владеет великолепно, — сказал Тед. — Лучше, чем прямым. Прием с подкруткой — слабое место Меррика, и Невил это прекрасно знает. И не только знает — но и пользуется при первой возможности.

Гейм закончился. Четыре — три в пользу Стрэнджа. Следующий гейм, на своей подаче, Невил тоже выиграл. Меррик в сердцах бросил ракетку наземь. Пять — три.

— Похоже, Невил, на коне, — заметил Латимер.

Но тут Меррик собрался, у него как будто открылось второе дыхание. Он показывал чудеса изобретательности. Его удары стали сильнее и точнее.

— А он парень с головой, — прокомментировал Тед. — И ногами работает — высший класс. Похоже, основное еще впереди…

Медленно, но верно Меррик сравнял счет: пять — пять, затем семь — семь, в конце концов он выиграл девять — семь.

Невил подошел к сетке, улыбнулся и, с шутливой скорбью покачав головой, пожал ему руку.

— Что поделаешь! Молодость берет свое, — сказал Тед. — В девятнадцать сил больше, чем в тридцать три. Но знаешь, Кей, почему Невил никогда не станет чемпионом? Он чересчур уж интеллигентен.

— Чушь.

— Отнюдь. Твой Невил, черт его возьми, уж слишком джентельмен. Я ни разу не видел, чтобы он, проигрывая, вышел из себя.

— А что, кто-то выходит?

— Еще как выходит! Ты только вспомни Хьюита или Ньюкомба — заводятся с полуоборота. А старина Невил — всегда готов расплыться в улыбке и пожать сопернику руку. Игра, мол, есть игра, выигрывает сильнейший, ну и так далее… Господи, как мне все это противно. Словно гнилая атмосфера воскресных школ! Слава Богу, я никогда туда не ходил.

Кей повернулась к нему:

— По-моему, ты не в духе.

— Да я готов лопнуть от злости!

— Послушай, ну хотя бы ради приличия не афишируй свою неприязнь к Невилу…

— А с чего это мне его любить? Он украл у меня самое дорогое. — Тед в упор посмотрел на Кей.

— Я никогда не была твоей девушкой. Обстоятельства не позволяли.

— Это верно. Гусь, как известно, свинье…

— Прекрати. Я полюбила Невила и вышла за него не потому, что он…

— А потому, что он чертовски хороший парень — чему мы все очень рады!

— Ты что, пытаешься разозлить меня? — спросил Кей, поворачиваясь к Теду. Он улыбнулся — и на этот раз она тоже улыбнулась в ответ.

— Как проходит лето, Кей?

— Так себе. На яхте было интересно. А этот теннис мне порядком осточертел.

— И сколько это еще продлится? Месяц?

— Увы. А потом, в сентябре, поедем на две недели в Галлз-Пойнт.

— Я буду там, — сказал Тед. — Уже заказал номер в «Истертэйд Бэй».

— Прелестная соберется компания! Невил, я, его бывшая жена и какой-то малайский плантатор, недавно вернувшийся на родину.

— Да уж!

— Плюс эта занюханная кузина, естественно. Ходит перед вздорной старухой на задних лапках, а поделать ничего не может: все равно все деньги достанутся нам с Невилом.

— Может, она об этом не знает?

— Это было бы забавно, — рассеянно проговорила Кей.

Она задумчиво вертела в руках ракетку — и вдруг тяжело вздохнула:

— Ах, Тед!

— В чем дело, прелесть моя?

— Сама не знаю. Но иногда, понимаешь, иногда у меня прямо мороз по коже! Я боюсь, понимаешь, мне страшно.

— Не похоже на тебя, Кей!

— Правда? Но во всяком случае, — она неуверенно улыбнулась, — ты ведь будешь рядом, в гостинице «Истерхэд Бэй».

— Конечно. Все как договорились.

Когда Кей встретила Невила у выхода из раздевалки, он сказал:

— Смотрю, твой приятель опять тут.

— Тед?

— Ну да, твой верный пес, или, точнее сказать, твоя преданная ящерица.

— Он тебе не нравится?

— Он мне безразличен. Если тебя забавляет таскать его с собой на поводке, то…

Он пожал плечами.

— Уж не ревнуешь ли ты? — спросила вдруг Кей.

— Ревную? К Латимеру? — В голосе Невила слышалось неподдельное удивление.

— Теда многие считают очень привлекательным.

— Не сомневаюсь. В нем есть эдакая южноамериканская грация…

— Ты точно ревнуешь.

Невил дружелюбно пожал ее руку чуть выше локтя.

— Нет, абсолютно нет, моя красавица. И вообще, можешь заводить сколько угодно обожателей — хоть целую свиту. Ты принадлежишь мне, и это главное.

— Ты так уверен в себе, — сказала Кей с едва уловимой насмешкой.

— Конечно, уверен. Ведь нас с тобой свела сама Судьба. Помнишь, когда мы познакомились в Каннах[144], я как раз собирался в Эсторил[145]. И что же? Первой, кого я увидел, приехав туда, была именно очаровательная Кей! И я понял, что это Судьба, а от Судьбы, как известно, не уйдешь.

— По правде говоря, не совсем Судьба, — сказала Кей. — Это все я сама.

— Что ты хочешь сказать? Что значит «это все я сама»?

— То и значит, что я сама. Понимаешь, в Каннах я услышала, что ты собираешься в Эсторил, а потому насела на мамочку, провела с ней работу — так что именно поэтому Кей и оказалась первой, кого ты увидел, когда приехал туда.

Невил удивленно посмотрел на жену и медленно проговорил:

— Ты никогда мне об этом не рассказывала.

— А зачем? Тебе могло не понравиться. А могло и разочаровать. Но я всегда все планирую. Само собой ничего не происходит. Ты вот называешь меня дурочкой — а на свой лад, я ух какая умная. Я предпочитаю планировать события. Иногда задолго до того, как они произойдут.

— Ну, это безусловно требует больших умственных усилий.

— Можешь сколько угодно иронизировать…

— Неужели я только сейчас начинаю узнавать о женщине, на которой женился? — с неожиданной горечью в голосе сказал Невил. — И это — не Судьба, а «Я сама»!

— Но ты ведь не сердишься на меня, Невил? — кротко спросила Кей.

— Нет-нет, что ты, — рассеянно пробормотал он. — Конечно, не сержусь, это я так, размышляю.

10 августа

Лорд Корнелли, богатый и эксцентричный пэр Англии, восседал за своим монументальным столом — неиссякаемым источником гордости и удовольствия хозяина. Стол этот обошелся лорду в весьма кругленькую сумму, и все, что окружало его, вся прочая обстановка в кабинете была подчинена этому лакированному чудовищу. Результат получился ужасный, и лишь неизбежное присутствие самого лорда Корнелли, невысокого кругленького человечка, как-то его смягчало. Правда, при этом на фоне своего гигантского стола лорд и вовсе казался карликом.

В тот же момент в эту обитель блеска и роскоши вошла белокурая секретарша — под стать шикарному интерьеру.

Почти бесшумно подойдя к столу, она положила перед лордом и пэром листок бумаги.

Корнелли взглянул на него.

— Макхуэртер? Макхуэртер? Кто это? Первый раз слышу. Ему что — назначено?

Белокурая секретарша напомнила, в чем суть дела.

— Ах, Макхуэртер! Так это тот самый Макхуэртер! Как же, как же! Зовите. Зовите немедленно.

Лорд Корнелли довольно хохотнул. Он был в прекрасном настроении.

Откинувшись в кресле, он внимательно посмотрел на грустное неулыбчивое лицо вошедшего.

— Так вы Макхуэртер? Ангус Макхуэртер?

— Совершенно верно, — сухо, без тени улыбки сказал Макхуэртер, держался он очень прямо.

— Вы работали на Герберта Клея? Это правда?

— Да.

Лорд Корнелли снова хохотнул.

— Я все про вас знаю. У Клея из-за вас отобрали права, вы отказались поддержать его, засвидетельствовать, что он якобы ехал со скоростью двадцать миль в час! Он был просто взбешен! — Лорду Корнелли все труднее было сдерживать радостный смех. — Когда он рассказывал нам эту историю в «Савой Грилль», он рвал и метал. «Да будет проклят этот упрямый ирландец!» Вот как о вас говорил ваш бывший хозяин. И много чего еще. И знаете, о чем я тогда подумал?

— Не имею представления, — подавленно ответил Макхуэртер.

Однако лорд Корнелли не обратил ни малейшего внимания на настроение собеседника, продолжая с удовольствием вспоминать о мыслях, пришедших ему тогда в голову.

— Тогда я сказал себе, — продолжал лорд. — «Вот человек, который мне нужен. Человек, которого нельзя заставить лгать». Со мной вам не придется лгать. Я не привык вести дела таким образом. Я везде и всегда ищу честных людей — но увы, их так мало в этом мире.

Коротышка пэр отпустил леденящий душу смешок, и его сморщенное обезьянье личико скривилось в улыбке. Макхуэртер по-прежнему стоял навытяжку с самым серьезным видом.

Лорд Корнелли пристально посмотрел ему в глаза. Лицо его сделалось настороженным, взгляд пытливым.

— Если вам нужна работа, Макхуэртер, то таковая для вас имеется.

— Я умею работать, — сказал Макхуэртер.

— Это очень ответственная работа. Ее можно доверить только очень грамотному человеку. Я наводил справки, тут вроде бы все в порядке. Но помимо этого, мне нужен человек кристальной честности. Кристальной на все сто.

Лорд Корнелли выжидающе умолк. Макхуэртер не проронил ни слова.

— Хорошо, — снова заговорил лорд. — Так я могу на вас положиться?

— Если я скажу «конечно, можете», вас это разве удовлетворит? — сухо заметил Макхуэртер.

Лорд Корнелли снова засмеялся.

— Прекрасно. Вы именно тот, кого я ищу. Вы бывали в Южной Америке?

И лорд быстро перешел к сути дела. Через полчаса преображенный Макхуэртер уже стоял на улице: теперь у него была работа, причем интересная и на редкость хорошо оплачиваемая, к тому же очень перспективная.

Его вечно насупленная Судьба, соизволила наконец ему улыбнуться. Но ответить на эту улыбку у Макхуэртера не было сил. Он не чувствовал почти никакой радости; хотя только что закончившийся разговор не мог не вызвать у него ироничной усмешки. Была в этом суровая — в духе античных трагедий — справедливость: что именно неправедный гнев бывшего хозяина послужил причиной нынешнего блестящего назначения.

Видимо, он счастливчик. На такое в самых радужных снах рассчитывать не приходилось! Сам он прочил себе жизнь бесцельную и безрадостную — день прошел, и слава Богу. Семь месяцев назад он пытался свести счеты с жизнью; вмешался случай, обыкновенный, банальный случай, и нельзя сказать, чтобы Макхуэртер был особенно ему благодарен. Правда, сейчас ему уже не хотелось отправляться в лучший из миров, эта фаза, слава Богу, миновала. Нельзя ведь, убеждал он себя, кончать жизнь самоубийством, находясь в полном душевном равновесии. Для этого необходим некий всплеск эмоций — горя, страдания, отчаяния или страсти. Нельзя убить себя просто потому, что отчаянно скучна и бессмысленна жизнь.

А в общем, его радовало, что благодаря кардинальным изменениям в собственной судьбе ему придется уехать из Англии. В конце сентября он отплывает в Южную Америку. Ближайшие несколько недель уйдут на закупку некоторых необходимых вещей, на уточнение кое-каких деталей — словом, на подготовку к путешествию.

Но перед отъездом останется как минимум одна свободная неделя. Что делать? Остаться в Лондоне? Поехать куда-нибудь?

Странная мысль родилась в его голове.

А что, если в Солткрик?

— Чертовски заманчивая мысль туда наведаться, — сказал сам себе Макхуэртер.

В этом есть некая мрачная ирония.

19 августа

— И естественно, не видать мне теперь отпуска, — с раздражением сказал инспектор Баттл.

Миссис Баттл расстроилась, но долгие годы в качестве жены полицейского научили ее относиться к подобным сюрпризам философски.

— Что ж тут поделаешь, — вздохнула она. — Случай-то хоть интересный?

— Ничего особенного, — ответил инспектор. — В Министерстве иностранных дел, правда, как всегда переполох — все эти долговязые юнцы всюду носятся и долдонят о набившей всем оскомину конфиденциальности. Мне же все видится достаточно простым: поедем, уладим, и честь мундира будет спасена. Но это не то дело, о котором я стал бы писать в своих мемуарах, ежели у меня когда-нибудь достанет глупости таковые начать.

— Мы могли бы немножко передвинуть отъезд, — начала было миссис Баттл, но муж решительно прервал ее.

— Ни в коем случае. Ты с девочками едешь в Брайтлингтон. Номер забронирован еще в марте, и было бы жалко его терять. А я… я, когда все закончу, съезжу, пожалуй, на недельку к Джиму.

Старший инспектор Баттл имел в виду своего племянника, тоже инспектора полиции Джеймса Лича.

— Солтингтон совсем недалеко от Истерхэд Бэй и Солткрика, — продолжал рассуждать Баттл. — Подышу свежим воздухом, искупаюсь в море.

Миссис Баттл недоверчиво хмыкнула.

— Скорее всего твой племянничек сбагрит тебе какое-нибудь свое дело!

— В это время года у них там вообще нет никаких дел — разве что какая-нибудь дамочка стащит из «Вулворта» моток ниток за шесть пенсов. И потом, Джим сам не промах, он не нуждается в поводырях.

—, Конечно, все это прекрасно, — вздохнула мисс Баттл. — Только отпуск все же жаль.

— Подобные разочарования небо посылает, чтобы испытать нас, — успокоил жену старший инспектор Баттл.

Часть вторая РОЗА БЕЛАЯ И РОЗА КРАСНАЯ

Глава 1

Когда Томас Ройд сошел с поезда в Солтингтоне, на платформе его встречала Мэри Олдин.

Он помнил ее очень смутно и теперь приятно удивился ее распорядительности.

Она называла его по имени.

— Очень рада видеть вас, Томас. Сколько лет прошло.

— Спасибо, что встретили. Надеюсь, доставил вам не слишком много хлопот.

— Вовсе нет. Напротив. Вы желанный гость. Это ваш носильщик? Скажите, пусть отнесет вещи в конец платформы. Машина ждет там.

Багаж погрузили в «форд». Мэри села за руль, Томас рядом, и они тронулись. Томас отметил про себя, что Мэри хорошо водит машину, ловко и осторожно лавируя в уличном потоке, отлично чувствует пространство и дистанцию.

Солткрик был в семи милях от Солтингтона. Когда они выехали из этого небольшого торгового городка на шоссе, Мэри возобновила разговор.

— Вы знаете, Томас, ваш визит — подарок небес. Обстановка в доме сейчас очень непростая, и человек со стороны — в известной мере, конечно — весьма кстати.

— А в чем дело?

Манера говорить у него была прежняя — никакого любопытства, голос почти равнодушный. Казалось, звучала в его вопросе скорее обычная вежливость, чем желание узнать, что на самом деле происходит. Как раз то, что сейчас требовалось Мэри Олдин. Ей страшно хотелось выговориться, но уж если с кем и откровенничать, то с человеком, так сказать, беспристрастным.

— Понимаете, — сказала она, — у нас сложилась непростая ситуация. Может, вы знаете, Одри сейчас здесь.

Она вопрошающе поглядела на Томаса, и тот кивнул.

— И Невил с новой женой тоже здесь.

Томас Ройд удивленно приподнял брови. И помолчав, спросил:

— Немного неловко — да?

— Безусловно. Но Невил сам так захотел.

Она замолчала. Ройд тоже ничего не говорил, но она, словно почувствовав сомнение в его молчании, решительно повторила:

— Это действительно была его идея.

— Но зачем?

На мгновение отпустив руль, она всплеснула руками.

— О, это все современные штучки! Все должны понять друг друга и стать друзьями. Что-то в этом роде. Однако насколько я могу судить, пока это плохо получается.

— Наверно, иначе и быть не могло, — сказал Томас. — А какова его новая жена?

— Кей? Красавица, конечно. Она действительно очень красива. И очень молода.

— И Невил влюблен в нее?

— Да, конечно. Ведь они всего год как женаты.

Томас Ройд медленно повернул голову в сторону собеседницы и посмотрел на нее. На губах его мелькнула легкая усмешка.

— Я вовсе не это хотела сказать, — торопливо проговорила Мэри.

— Оставьте, Мэри. Я прекрасно понял, что вы хотели сказать.

— Ну да… каждому сразу ясно, что, вообще говоря, у них очень мало общего. Друзья, например… — Мэри замолчала.

— Кажется, они познакомились на Ривьере? — спросил Томас. — Я почти ничего не знаю об этом. Только то, что писала мне мать — просто факты.

— Да, они познакомились в Каннах. Невил увлекся, но, насколько я знаю, он и раньше увлекался, однако раньше это проходило довольно безболезненно. Я по-прежнему считаю, что если бы все зависело только от него, то из этого увлечения ничего бы не вышло. Ведь он любил Одри, вы знаете.

Томас кивнул.

— Не думаю, — продолжала Мэри, — чтобы он хотел доводить до развода. Уверена, что нет. Но эта девушка имела весьма серьезные намерения. Она бы не успокоилась, пока он не разорвал с женой, — а что может сделать мужчина в подобных обстоятельствах? Ему, конечно, льстила такая ситуация.

— Она была по уши влюблена в него?

— Может быть, — неуверенно ответила Мэри.

Встретив удивленный взгляд Томаса, она покраснела.

— Может, то, что я скажу, нехорошо, но… Вокруг нее все время крутится молодой человек, красивый такой, очень похож на жиголо, давний ее приятель, и, знаете, иногда нет-нет да и задумаешься: может, Кей привлекло в Невиле его богатство и положение. У нее самой, полагаю, не было ни пенни за душой.

Она смущенно умолкла. Томас Ройд задумчиво промычал:

— У-гу.

— А может, — продолжала Мэри, — мне это просто кажется. Внешность у Кей и в самом деле потрясающая — вот она и раздражает разных вреднющих старых дев…

Ройд задумчиво поглядел на собеседницу, на его бесстрастном лице нельзя было ничего прочесть. После долгой паузы он спросил:

— Ну а в чем, собственно, нынешние трудности?

— Да понимаете, я и сама никак не пойму! И это очень странно. Естественно, мы предупредили Одри заранее… Но и она, похоже, не возражала против встречи с Кей — отреагировала на эту весть очень положительно. Она и сейчас ведет себя лучше не бывает. Одри, впрочем, всегда на высоте. С ними обоими она держится прекрасно. Вообще-то она очень скрытная, и никогда не знаешь, что она думает и чувствует на самом деле, но, положа руку на сердце, я не верю, что ее все это совсем не задевает.

— Ну почему? — сказал Томас Ройд и как бы между прочим добавил: — Как-никак три года прошло.

— Чтобы такая женщина, как Одри, все забыла? Она ведь очень любила Невила.

Томас Ройд поерзал на сиденье.

— Ей всего тридцать два. Вся жизнь впереди.

— Так-то оно так. Но ведь она ужасно страдала. У нее был настоящий нервный срыв.

— Знаю. Мать мне писала.

— В каком-то смысле, — сказала Мэри, — вашей матери, наверное, было даже полезно общаться с Одри, это помогло ей отвлечься от собственного горя. Ведь тогда ваш брат погиб. Мы так переживали…

— Да. Бедняга Адриан. Он всегда любил лихачить.

Собеседники замолчали. Мэри сделала отмашку, подавая знак, что собирается сворачивать на Солткрик.

Они уже спускались с холма по узкой извилистой дорожке, когда она спросила:

— Томас, а вы хорошо знаете Одри?

— Так себе. Последние десять лет мы почти не виделись.

— Но вы же росли вместе. Она была вам с Адрианом как сестра?

Он кивнул.

— Вы не замечали, что она, ну… немного неуравновешенна? Это, конечно, не совсем точное слово. Но у меня такое ощущение, что с ней сейчас что-то не так. Она, конечно, ведет себя безупречно… я бы даже сказала противоестественно безупречно — но что там у нее внутри, за этой внешней корректностью? У меня иногда такое чувство, будто там настоящий вулкан страстей. Но каких — не знаю. Только чувствую: что-то не так! Что-то происходит! Это беспокоит меня. Я понимаю, сама атмосфера в доме действует удручающе. Мы все какие-то нервные, дерганые. Но в чем дело — не пойму. Иногда, Томас, мне становится просто страшно.

— Страшно? — Его ленивое любопытство заставило ее взять себя в руки, и она нервно рассмеялась.

— Да, звучит довольно глупо… В общем, ваш приезд очень кстати — отвлечет нас… Ну, вот мы и дома.

Они сделали последний поворот. Галлз-Пойнт, выстроенный на плоской вершине утеса, возвышался над рекой. С двух сторон к воде спускались отвесные скалы. Слева от дома был сад и теннисный корт. Справа, прямо у дороги, — гараж, современное дополнение к общему ансамблю.

— Я только поставлю машину, — сказала Мэри, — и вернусь. Херстолл вас проводит.

Херстолл, пожилой дворецкий, приветствовал Томаса как старого друга.

— Очень рад видеть вас, мистер Ройд. Столько лет прошло. Миледи тоже будет рада. Вам отвели восточную комнату, сэр. Думаю, все сейчас в саду, или желаете сначала подняться в свою комнату?

Томас покачал головой и, пройдя через гостиную, подошел к открытой стеклянной двери на террасу. Некоторое время он наблюдал, оставаясь незамеченным.

На террасе были только две женщины. Одна сидела в углу балюстрады и смотрела на реку. Другая смотрела на нее.

Сидящая в углу, была Одри, другая, судя по всему, Кей Стрэндж. Кей не знала, что за ней наблюдают, и поэтому не считала нужным скрывать свои истинные чувства. Томас Ройд был, конечно, не самый большой знаток женской натуры, но и он сразу понял, что Кей Стрэндж, очень и очень не любит Одри.

Одри же смотрела на реку и, казалось, не обращала на Кей абсолютно никакого внимания.

Томас не видел Одри семь лет. Он внимательно вглядывался в нее. Изменилась ли она? И если изменилась, то насколько?

Конечно, изменилась, наконец решил он. Стала тоньше, бледнее, более эфирной, что ли, но было и еще что-то — неуловимое, чего он так и не смог определить. Казалось, она сдерживает себя, ни на секунду не расслабляясь, — и в то же время замечает все, что происходит вокруг. Она похожа на человека, который хранит какую-то тайну, подумал Ройд. Но что это за тайна? Он был наслышан о том, что ей пришлось пережить за последние годы. Он ожидал увидеть следы печали и потерянности, но это было нечто совсем иное. Она напоминала ребенка, который изо всех сил сжимает в кулачке свое сокровище, желая его спрятать — и привлекая к нему тем самым всеобщее внимание.

Он перевел взгляд на другую женщину — новую жену Невила Стрэнджа. Ничего не скажешь — красавица. Мэри Олдин была права. Но видимо, и опасна тоже. Окажись у нее в руке нож, не хотел бы он увидеть ее подле Одри.

Но все-таки отчего она так ненавидит ее? Ведь все уже позади. Одри больше не может вмешаться в их с Невилом жизнь. На террасе послышались шаги, из-за угла дома появился Невил. Он дружелюбно улыбался, в руках у него был журнал.

— Это «Иллюстрированное обозрение», — сказал он. — К сожалению, всего один экземпляр.

И тут произошло следующее.

Кей сказала: «Прекрасно, дай-ка мне его», и одновременно Одри, не поворачивая головы, рассеянно протянула руку.

Невил в нерешительности остановился между двумя женщинами. На лице его промелькнуло замешательство. Но не успел он заговорить, как Кей, полуистерически возвышая голос, воскликнула:

— Дай его мне, Невил! Я хочу его! Дай его мне!

Одри Стрэндж, вздрогнув, обернулась и, опустив руку, с легким смущением сказала:

— Извините. Но ведь я думала, ты сказал это мне…

Томас Ройд заметил, как шея Невила мгновенно побагровела. И он тут же протянул журнал Одри.

Она, смутившись еще больше, поглядела на него:

— Но…

Кей резким движением откинулась на спинку стула, потом вскочила и быстро направилась к двери в гостиную. Ройд не успел отойти, и она, ничего не видя, наткнулась на него…

От неожиданности она отпрянула: когда он пробормотал извинение, она его, похоже, наконец увидела. Тут он понял, почему Кей сразу не разглядела его — глаза ее были полны слез. «Слезы ярости», — подумал про себя Ройд.

— Привет, — сказала она. — А вы кто? А! Наверняка тот самый малайский человек!

— Да, — сказал Томас. — Я тот самый малайский человек.

— О Боже, как бы я хотела оказаться в Малайе, — сказала Кей. — Да где угодно, только не здесь! Ненавижу этот паршивый дом! И всех, кто в нем, — ненавижу.

Столь откровенное выражение эмоций всегда пугало Томаса. Он настороженно посмотрел на Кей и нервно промямлил:

— М-мда.

— Если они не поостерегутся, — продолжала Кей, — я точно кого-нибудь убью. Или Невила, или эту ихнюю сплетницу с постной мордой!

Она ринулась мимо Ройда, пробежала через гостиную и изо всех сил хлопнула дверью.

Томас ошарашенно замер. Он не очень понимал, что ему делать дальше, но был рад, что миссис Кей ушла. Он молча посмотрел на дверь, которой она так яростно хлопнула. Просто тигрица какая-то, эта новая миссис Стрэндж, подумал он.

В проеме двери на террасу появился Невил Стрэндж и в нерешительности остановился между двумя полуотворенными стеклянными створками. Дышал Невил явно тяжело.

Он небрежно кивнул Томасу:

— А, привет, Ройд, я и не знал, что вы уже приехали. Вы, случайно, не видели мою жену?

— Она пронеслась здесь минуту назад, — сказал Томас.

Невил, в свою очередь, пересек гостиную, вышел и затворил за собой дверь. Он выглядел крайне раздраженным.

Томас Ройд медленным тихим шагом прошел на террасу. Он был уже в паре ярдов от Одри, когда та наконец обернулась.

Томас заметил, как ее широко раскрытые глаза распахнулись еще шире и губы дрогнули. Она отошла от стены и протянула к нему руки.

— О, Томас! Томас, дорогой! Как я рада, что ты здесь.

Он взял маленькие белые ручки Одри в свои, склонился к ней, и в этот момент в проеме стеклянных дверей появилась Мэри Олдин. Завидев на террасе Томаса и Одри, она некоторое время в нерешительности ждала, затем осторожно вернулась в дом.

Глава 2

Невил нашел Кей наверху, в ее спальне. Единственную в доме большую спальню, в которой могла бы расположиться пара, занимала леди Трессилиан. Супружеским парам всегда предоставляли две смежные комнаты с ванной в западном крыле дома. Это была своего рода малогабаритная отдельная квартира.

Невил прошел через свою комнату к жене. Кей пластом лежала на кровати. Подняв заплаканное лицо, она гневно воскликнула:

— Все-таки явился! Очень кстати!

— В чем, собственно, дело, Кей? Ты что, сошла с ума?

Казалось, что Невил спокоен, но подрагивающие крылья носа говорили о том, что он с трудом сдерживает обуревающий его гнев.

— Почему ты отдал журнал ей, а не мне?

— Перестань, Кей, ты как ребенок! И весь тарарам из-за какого-то журнала с картинками?

— Ты отдал его ей, а не мне, — упрямо повторила Кей.

— Ну и что? Какое это имеет значение?

— Для меня имеет.

— Не понимаю, что с тобой происходит. Ведешь себя как истеричка, да еще в чужом доме. Или ты не знаешь, как положено себя вести в обществе?

— Почему ты отдал его Одри?

— Потому что она попросила.

— Но я тоже попросила, я, твоя жена.

— Приличия диктуют в такой ситуации отдать журнал тому, кто старше, и к тому же, если женщине, то не своей жене…

— Она издевается надо мной! Как хочет! А ты во всем ей потакаешь!

— Ты говоришь как капризный и ревнивый ребенок. Ради всего святого, возьми себя в руки и попытайся вести себя — хотя бы на людях — пристойно.

— Как она, ты хочешь сказать?

— Как бы то ни было, — сказал Невил ледяным тоном, — Одри ведет себя как настоящая леди. И не выставляет на всеобщее обозрение свои эмоции.

— Это она настраивает тебя против меня! Она ненавидит меня и хочет отомстить!

— Послушай, Кей, оставь эти свои мелодраматические глупости. Я ими уже сыт по горло.

— Тогда поехали отсюда! Прямо завтра. Ненавижу этот дом!

— Но мы здесь всего четыре дня.

— И хватит! Давай уедем, Невил, а?

— Послушай, Кей. С меня довольно. Мы приехали сюда на две недели, и я намерен провести эти две недели здесь…

— Ах так! Ты еще пожалеешь. Ты и твоя Одри! Ты думаешь, она ангел!

— Я не думаю, что она ангел. Я думаю, что она очень милый и добрый человек, которому я причинил много страданий и у которого достало великодушия простить меня.

— А вот тут ты ошибаешься! — воскликнула Кей. Она даже вскочила с кровати. Гнев ее уже прошел. Она говорила серьезно, почти печально. — Одри не простила тебя, Невил. Несколько раз я замечала, как она смотрит на тебя… Не знаю, что у нее на уме, но уж что-то есть точно. Она не из тех, кто выдает свои мысли.

— К сожалению, не все люди таковы, — процедил Невил.

Лицо Кей сделалось белым как мел.

— Ты меня имеешь в виду? — В голосе ее послышались угрожающие нотки.

— Да уж, сдержанность не входит в число твоих добродетелей. Каждый каприз, каждый приступ дурного настроения ты тут же спешишь продемонстрировать окружающим. Мало того, что ты выставляешь себя дурой, ты и из меня делаешь дурака!

— Ты все сказал?

Голос ее был холоден как лед.

Таким же ледяным тоном он ответил:

— Извини, если обидел. Но на правду грех обижаться. Ты ведешь себя словно трехлетний ребенок.

— А ты никогда не выходил из себя? Всегда держишь себя в руках, всегда безупречно вежлив? Настоящий сагиб![146]Да я вообще сомневаюсь, способен ли ты на чувства. Ты — рыба, у тебя холодная кровь, черт тебя побери! Хоть бы раз дал волю эмоциям. Хоть бы раз накричал на меня, обругал, послал к черту!

Невил вздохнул. Плечи его поникли.

— О Господи, — сказал он и, развернувшись, вышел из комнаты.

Глава 3

— Томас, ты точно такой же, каким был в семнадцать лет, — сказала леди Трессилиан. — Насупившийся… филин. И такой же неразговорчивый. Ну чего ты молчишь?

Томас пожал плечами.

— Не знаю. Никогда не умел говорить.

— Не то что твой брат. Мы с Адрианом всегда так мило беседовали…

— Может, поэтому я такой: он все объяснял за меня.

— Бедный Адриан. Подавал такие надежды.

Томас кивнул.

Леди Трессилиан сменила тему разговора. Она удостоила Томаса персональной аудиенцией. Она вообще предпочитала беседовать с посетителями по одному. Это не так утомляло, и она могла как следует сосредоточиться на собеседнике.

— Ты здесь у нас уже сутки, — сказала она. — Что скажешь об обстановке?

— Обстановке?

— Не прикидывайся. Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Классический треугольник, который образовался на сей раз под моим кровом.

— Похоже, есть кое-какие трения, — осторожно заметил Томас.

Леди Трессилиан по-мефистофельски улыбнулась.

— Признаюсь тебе, Томас, меня это даже забавляет. Это случилось помимо моей воли — я противилась по мере сил. Однако Невил настоял на своем. Он упорно хотел свести нас вместе — что ж! — теперь пусть пожинает то, что посеял!

Томас Ройд чуть поерзал в кресле.

— Забавно, — сказал он.

— Еще как, — усмехнулась леди Трессилиан.

— Никогда бы не подумал, что Стрэнджу может прийти подобное в голову.

— Интересно, что ты так говоришь. Дело в том, что я тоже удивлена. Это совершенно не в духе Невила. Невил, как и большинство мужчин, обычно старается избегать подобных затруднений. Поначалу я думала, что это не его идея, но теперь, право, не знаю, если не его, то чья же? — Она помолчала и, едва уловимо повысив голос, спросила: — Может, Одри?

— Нет, не Одри, — уверенно сказала Томас.

— Но я не могу поверить, что такое могло прийти в голову этой несчастной Кей. Разве что она гениальная актриса. Ты знаешь, временами мне ее даже жалко.

— Вижу, она вам не очень нравится?

— Нет, конечно. Она кажется мне довольно глупенькой и абсолютно невоспитанной. Но говорю тебе, последнее время мне все больше жаль ее. Крутится, как комар вокруг яркой лампы. И не знает, что делать дальше… Манеры хуже некуда, характер дурной, выходки детские — полный набор того, что таких мужчин, как Невил, раздражает больше всего.

— По-моему, — спокойно сказал Томас, — самое незавидное положение у Одри.

Леди Трессилиан бросила на него проницательный взгляд.

— Томас, ты ведь всегда любил Одри, признайся.

— Думаю, да, — невозмутимо ответил он.

— Еще с детства, когда вместе росли?

Он кивнул.

— А потом пришел Невил и увел ее у тебя из-под носа?

Томас неловко помялся.

— Ну, вообще-то я всегда знал, что у меня нет никаких шансов.

— Пораженчество.

— Я всегда был для нее глупым забавным псом, не больше.

— Трусость.

— Старый приятель Томас — вот чем я всегда был для нее.

— Верный Томас, — сказала леди Трессилиан. — Такое у тебя было прозвище?

Он улыбнулся: прозвище напомнило ему о днях детства.

— Забавно. Не слышал его столько лет!

— Сейчас у тебя прекрасные шансы.

Леди Трессилиан встретила его взгляд и с расстановкой сказала:

— В нынешнем положении для Одри преданность, пожалуй, самое важное качество. Собачья преданность, пронесенная через столько лет, Томас, иногда вознаграждается.

Томас Ройд смотрел в пол и вертел в руках трубку.

— Собственно, я и приехал сюда для этого…

Глава 4

— Ну вот, все в сборе, — сказала Мэри Олдин.

Херстолл, старый дворецкий, достал платок и промокнул лоб. Когда он появился на кухне, миссис Спайсер, повариха, обратила внимание на странное выражение его лица.

— Боюсь, мне этого не выдержать, вот в чем дело, — сказал Херстолл. — Попробую выразиться поточнее: все, что в последнее время говорится и делается в этом доме, значит совсем не то, что делается и говорится. Вы понимаете, что я хочу сказать?

Миссис Спайсер, похоже, не совсем понимала, поэтому дворецкий продолжил:

— Сейчас, когда все собрались за столом, миссис Олдин сказала: «Ну вот, все в сборе». И почему-то сразу напомнила мне дрессировщика в клетке с целой сворой хищников — а дверь клетки заперли. Я вдруг почувствовал, что все мы находимся в этой клетке.

— Да что вы, мистер Херстолл, — сказала миссис Спайсер, — небось что-нибудь не то съели.

— Но такое ощущение не только у меня. У всех. К примеру, только что грохнула парадная дверь, и миссис Стрэндж — наша миссис Стрэндж, мисс Одри — вскочила как подстреленная. А вокруг гробовое молчание. Все какие-то странные. Каждый будто боится слово сказать. А потом вдруг всех разом прорывает — и несут все, что придет им в голову.

— Да тут уж любой потеряется, — сказала миссис Спайсер.

— Две миссис Стрэндж в доме. По-моему, это худшее из того, что может быть.

В столовой тем временем опять воцарилась тишина, которая так пугала Херстолла.

Сделав над собой усилие, Мэри Олдин повернулась к Кей:

— Я пригласила вашего друга, мистера Латимера, пообедать завтра с нами.

— Дивно, — сказала Кей.

— Латимера? — переспросил Невил. — Он разве здесь?

— Он остановился в гостинице «Истерхэд Бэй», — ответила Кей.

— Мы могли бы как-нибудь вечером там пообедать[147], — предложил Невил. — До которого часа ходит лодка на переправе?

— До половины второго, — сказала Мэри.

— По вечерам там, наверное, устраивают танцы?

— Большинству постояльцев в «Истерхэд Бэй» уже под добрую сотню, — сказала Кей.

— Не самое веселое местечко для твоего друга, — заметил Невил.

— Мы могли бы, — спешно заговорила Мэри, — поехать туда искупаться. Днем пока еще довольно тепло, а там чудесный песчаный пляж.

Томас Ройд вполголоса сказал Одри:

— Я собираюсь завтра утром поплавать на лодке. Не хочешь со мной?

— С удовольствием.

— Мы все могли бы отправиться на лодках, — сказал Невил.

— Ты вроде бы собирался играть в гольф, — подала голос Кей.

— Боюсь, не получится. На днях сломал свою любимую клюшку.

— Какая трагедия! — усмехнулась Кей.

— Гольф вообще трагическая игра, — отпарировал Невил.

Мэри спросила у Кей, играет ли она в гольф.

— Да, ведь это принято.

— Кей могла бы стать приличным игроком, — заметил Невил, — если бы дала себе труд немного позаниматься. У нее от природы чувство мяча.

Кей повернулась к Одри:

— А вы, насколько я знаю, вообще ни в какие игры не играете?

— Не совсем. Я играю в теннис, поскольку это принято, но весьма слабо.

— А на фортепьяно ты играешь по-прежнему? — спросил Томас.

Она покачала головой:

— Сейчас нет.

— А ты ведь неплохо играла, — сказал Невил.

— А я думала, ты не очень любишь музыку, Невил, — сказала Кей.

— Просто я в ней не очень разбираюсь, — небрежно ответил он. — И еще меня всегда удивляло, как это Одри умудряется брать октаву — с такой маленькой кистью.

И он проследил взглядом, как эти самые руки опустили на тарелку десертный нож и вилку.

Одри слегка покраснела и быстро сказала:

— У меня очень длинные мизинцы. Думаю, выручают они.

— Значит, вы эгоистка, — сказала Кей. — Если человек не эгоист, то мизинцы у него короткие.

— Правда? — Мэри повернулась к Одри. — Значит я не эгоистка. Посмотрите, какие короткие у меня мизинцы.

— Мне кажется, вы действительно на редкость неэгоистичны, — сказал Томас Ройд и задумчиво поглядел на Мэри.

Она залилась стыдливым румянцем и затараторила:

— А кто из нас самый меньший эгоист? Давайте измерим у всех мизинцы. У меня короче, чем у вас, Кей. А вы, Томас, думаю, у меня выиграете.

— Думаю, я выиграю у вас обеих, — сказал Невил. — Смотрите. — Он вытянул руку.

— Это только на левой руке, — сказала Кей. — На левой у тебя мизинец короткий, зато на правой намного длиннее. По хиромантии на левой руке отражено то, с чем рождаешься, а на правой — то, что приобретаешь по жизни. Значит, родился ты не эгоистом, но с годами становишься все более и более эгоистичным.

— А вы, Кей, умеете предсказывать судьбу по руке? — спросила Мэри. Она протянула ладонь. — Ну, гадалка, нагадайте-ка мне двух мужей и троих детей. Мне, видно, пора поторапливаться.

— Эти три крестика, — сказала Кей, — не дети, это путешествия. Это значит, что вам предстоят три дороги, и все по воде.

— Звучит, однако, неправдоподобно, — сказала Мэри.

— А вы вообще много ездили? — спросил ее Томас Ройд.

— Да нет, почти совсем не ездила.

Томасу показалось, что он расслышал в ее голосе нотки сожаления.

— А хотелось бы?

— Больше всего на свете.

В своей обычной неторопливой манере он стал размышлять над ее жизнью. Все время рядом со старой женщиной. Спокойная, обходительная, распорядительная. Он с любопытством спросил:

— А давно вы живете с леди Трессилиан?

— Почти пятнадцать лет. Я переехала к ней сразу же после смерти отца. Он последние несколько лет был прикован к постели. — И потом, словно отвечая на не высказанный им вопрос, она добавила: — Мне тридцать шесть лет. Вы ведь об этом хотели спросить?

— Да, — признался он. — Понимаете, вам можно дать сколько угодно.

— Довольно двусмысленное замечание!

— Да, конечно. Извините.

Серьезный задумчивый взгляд Томаса все еще скользил по ее лицу. Но она не испытывала смущения. Во взгляде этом не было ничего обидного — только искренний интерес. Заметив, что он рассматривает ее волосы, она коснулась своей белой пряди.

— Это у меня с детства, — сказала Мэри.

— Очень красиво, — просто сказал Томас.

Он не отрываясь смотрел на нее. Наконец с легким любопытством в голосе она спросила:

— Ну и?.. Каков окончательный вердикт?

Загорелое лицо Тома залилось румянцем.

— Простите, это, конечно, плохой тон — так смотреть… Но мне хотелось узнать, какая вы… на самом деле.

— К вашим услугам, — быстро сказала она и встала из-за стола. Выходя в гостиную под руку с Одри, она между прочим заметила: — Кстати, завтра с нами будет обедать мистер Тривз.

— А это кто? — спросил Невил.

— У него рекомендательное письмо от Руфуса Лордса. Очаровательный пожилой джентльмен. Остановился в «Бэлморал-корте». У него слабое сердце и вообще со здоровьем неважно, но он очень умен и к тому же встречался со многими интересными людьми. Он то ли адвокат, то ли барристер, точно не помню.

— Они там все ужасно старые, — презрительно заметила Кей.

Она стояла рядом с высоким торшером. Томас смотрел как раз в ту сторону, и поскольку она оказалась под его взглядом, то невольно привлекла его внимание.

Он вдруг увидел, насколько она хороша. Яркая, манящая… Цветущая красота всепобеждающей и торжествующей жизни. Он перевел взгляд на Одри, бледную, в своем серебристо-сером платье похожую на мотылька.

Он улыбнулся и пробормотал себе под нос:

— Роза красная и роза белая.

— Что? — переспросила его стоявшая рядом Мэри.

Он повторил и пояснил:

— Как в той старой сказке…

— Очень точно замечено, — согласилась Мэри Олдин.

Глава 5

Мистер Тривз неторопливо потягивал портвейн. Чудесный вкус. Отличный обед — и кушанья, и сервировка. У леди Трессилиан явно нет проблем со слугами.

И дом ведется чудесно, несмотря на то что хозяйка больна.

Жаль, конечно, что леди не покидают столовую после обеда. Мистер Тривз был сторонником старых традиций. Но что поделаешь — у молодежи свои правила.

Он задумчиво смотрел на блестящую и потрясающе красивую жену Невила Стрэнджа.

Да, нынешним вечером она затмила всех. Ее живая красота, казалось, сияла и светилась в полумраке комнаты, где горели только свечи. Рядом с ней, чуть наклонив гладко прилизанную черную голову сидел Тед Латимер. Он умело подыгрывал ей. Она чувствовала себя уверенной и неотразимой.

От одного только взгляда на эту искрящуюся жизнью плоть согревались старые кости мистера Тривза.

Молодость — ничто не может сравниться с молодостью!

Неудивительно, что ее муж потерял голову и оставил свою первую жену. Одри сейчас сидела рядом с ним. Очаровательное создание и, безусловно, настоящая леди — но, увы, подумал мистер Тривз, чаще всего почему-то бросают именно таких женщин.

Он посмотрел на Одри. Голова ее была опущена, она сосредоточенно смотрела в тарелку. Какая-то странная, почти полная неподвижность удивила мистера Тривза. Он присмотрелся внимательнее. Интересно, о чем она думает. Как прелестно спадает прядь волос с этого маленького, похожего на морскую раковину ушка…

Мистер Тривз вздрогнул и вначале даже не сразу сообразил, что все пришло в движение. Он поспешно поднялся на ноги.

В гостиной Кей Стрэндж решительно направилась к граммофону и завела пластинку с танцевальной мелодией.

Мэри Олдин, как бы извиняясь, сказала мистеру Тривзу:

— Вы, конечно, джаза терпеть не можете.

— Отнюдь, — из вежливости солгал мистер Тривз.

— Попозже, мы, возможно, составим партию в бридж, — сказала Мэри. — Но сейчас нет смысла начинать роббер, насколько я знаю, леди Трессилиан очень хотела с вами поболтать.

— Это было бы очень приятно. Леди Трессилиан не спускается вниз?

— Иногда, в кресле-каталке. Мы специально для этого устроили лифт. Но последнее время она предпочитает встречаться в своей комнате. Она дает аудиенции — точно королева. Это дает ей возможность общаться только с теми, с кем она пожелает.

— Очень верно подмечено, мисс Олдин. В манерах леди Трессилиан всегда чувствовалось что-то королевское.

В центре комнаты медленно кружилась в танце Кей.

— Невил, убери-ка отсюда стол, он мешает, — сказала она, вернее, приказала.

Глаза ее горели, губы были чуть-чуть приоткрыты.

Невил послушно отодвинул стол и сделал было шаг по направлению к ней, но она демонстративно повернулась к Теду Латимеру.

— Пойдем, Тед, потанцуем.

Рука Теда тотчас же легла на ее талию.

Они стали танцевать, грациозно изгибаясь, покачиваясь. В их движениях была необыкновенная слаженность. Они явно чувствовали друг друга. Смотреть на них было очень приятно.

— Вполне… профессионально, — как бы про себя проговорил мистер Тривз.

Мэри Олдин немножко удивилась странному словечку, но потом поняла, что оно не выражает ничего иного кроме восхищения. Она взглянула на его мудрое, сморщенное, как у сказочного щелкунчика, личико. Вид у него абсолютно отсутствующий, подумала она, будто он витает где-то далеко-далеко — в своих собственных мыслях.

Невил некоторое время постоял в нерешительности, затем направился к Одри, которая стояла у окна.

— Потанцуем, Одри?

Тон его был официальным, почти холодным. Приглашение это было данью вежливости — и только. Одри Стрэндж ответила не сразу, но потом наклонила голову в знак согласия и шагнула ему навстречу.

Мэри Олдин обронила какое-то ничего не значащее замечание, на которое, впрочем, мистер Тривз никак не отреагировал. Надо же, еще совсем недавно он не проявлял никаких признаков рассеянности, а его учтивость была даже несколько нарочитой. Было такое впечатление, что он где-то витает. Она никак не могла решить, на кого он смотрит: на танцующих или на Томаса Ройда, одиноко притулившегося в дальнем углу.

Едва заметно вздрогнув, мистер Тривз вдруг спросил:

— Извините, вы мне что-то сказали?

— Нет-нет. Просто заметила, что в этом году сентябрь необыкновенно хорош.

— Да, верно, а местные жители ждут не дождутся дождя, — во всяком случае, так мне сказали в гостинице.

— Надеюсь, вам там удобно?

— Да, хотя поначалу, знаете ли, я был просто потрясен…

Мистер Тривз умолк, не закончив фразы.

Одри вдруг остановилась и, чуть отпрянув, с тихим виноватым смешком, сказала Невилу:

— Тут слишком жарко для танцев, — и через стеклянные двери вышла на террасу.

— Ну, иди же за ней, кретин, — прошептала Мэри, по ее разумению, очень тихо, но мистер Тривз все же услышал и удивленно посмотрел на нее.

Она покраснела и принужденно рассмеялась.

— Я просто подумала вслух, — смущенно объяснила она. — Но он и вправду раздражает меня. Такой неповоротливый.

— Мистер Стрэндж?

— Да нет же. Я про Томаса Ройда.

Томас Ройд наконец собрался с духом, чтобы двинуться в сторону террасы, но Невил, после минутного колебания, успел его опередить и вышел через стеклянные двери вслед за Одри.

Взгляд мистера Тривза на мгновение задержался на дверях на террасу, а затем его внимание снова сосредоточилось на танцующих.

— Прекрасный танцор этот мистер, э-э-э, Латимер, кажется, так вы его называли?

— Да, Эдвард Латимер.

— Насколько я понимаю, давний приятель миссис Стрэндж?

— Да.

— А как, простите, этот очень… э-э-э… живописный молодой джентльмен зарабатывает себе на жизнь?

— Ну, по правде говоря, я не знаю.

— Вот как, — протянул мистер Тривз, умудрившись вложить в эти два безобидных словечка бездну смысла.

— Он, кстати, остановился в отеле «Истерхэд Мэй», — сказала Мэри.

— Очень приятное место, — сказал мистер Тривз. И чуть погодя, как бы размышляя вслух, добавил: — Удивительно интересная форма головы — довольно редкий затылок — под прической этого не видно, но, поверьте, удивительный экземпляр.

Он снова помолчал, а потом продолжил еще более задумчиво:

— Последний раз я встречал подобную форму у человека, который получил десять лет тюрьмы за зверское убийство старика ювелира.

— О Господи, воскликнула Мэри. — Неужели вы…

— Отнюдь, отнюдь, вы совершенно не так меня поняли. Я вовсе не намеревался компрометировать одного из ваших гостей. Я просто хотел сказать, что жестокие и безжалостные убийцы с виду подчас оказываются вполне милыми и симпатичными молодыми людьми. Странно, но факт.

Он мягко ей улыбнулся.

— Знаете, мистер Тривз, — сказала Мэри. — Я начинаю вас немножко побаиваться.

— Вот уж напрасно, миледи.

— Но это правда. Вы… так все подмечаете.

— Да, глаз у меня по-прежнему хоть куда, — задумчиво сказал мистер Тривз. Он помолчал и добавил: — Но порой меня одолевают сомнения — хорошо это или не очень…

— А разве это может быть плохо?

Мистер Тривз неуверенно покачал головой:

— Иногда это накладывает определенную ответственность. Но знаете, иногда очень непросто решиться действовать… как считаешь должным.

В гостиной появился Херстолл с подносом, на котором дымился кофе.

Подав чашечки Мэри и старому юристу, он направился к Томасу Ройду, а потом, повинуясь едва заметному жесту Мэри, поставил поднос на невысокий столик рядом с окном и вышел из комнаты.

— Мы сперва дотанцуем, — бросила Кей из-за плеча Теда.

— Я, пожалуй, отнесу кофе Одри на террасу, — сказала Мэри.

С чашечкой в руке она подошла к двери. Мистер Тривз сопровождал ее. На пороге она остановилась, и он заглянул ей через плечо.

Одри сидела в углу балюстрады. В ярком лунном свете красота ее ожила. Это была скорее красота линий, а не красок. Изысканная линия скул, тонко очерченный подбородок, изумительная форма головы и прямой маленький нос. Эта красота останется с Одри на всю жизнь, даже когда она постареет — она не зависела от того, насколько упруги мускулы и кожа — ибо это была красота благородных, безупречных пропорций. Серебристое платье еще больше усиливало эффект. Она сидела, неподвижно, а Невил Стрэндж стоял чуть поодаль и не мог отвести от нее глаз.

Он сделал шаг по направлению к ней.

— Одри, — сказал он, — ты…

Она, вздрогнув, живо вскочила и тут же потянулась рукой к мочке уха.

— Ах, сережка… должно быть, я обронила ее.

— Где? Дай поищу.

Оба разом наклонились и — нечаянно столкнулись. Одри резко отпрянула, и Невил воскликнул:

— Погоди, пуговица — она зацепилась за твои волосы. Пожалуйста, сейчас…

Она послушно замерла, пока он возился с пуговицей.

— Ой! Не дергай так, Невил, мне больно… какой же ты неловкий. Пожалуйста, давай…

— Извини, я… я совсем запутался.

В ярком лунном свете двум зрителям на пороге террасы было прекрасно видно то, чего не могла видеть Одри: как сильно дрожали пальцы Невила, покуда он пытался освободить белокурую, мерцающую серебром прядь.

Одри и сама дрожала — словно ей отчего-то вдруг сделалось очень холодно.

Мэри Олдин вздрогнула, услышав у себя за спиной медлительно-спокойное:

— Позвольте…

Томас Ройд, миновав их с мистером Тривзом, вышел на террасу.

— Давайте я помогу вам, Стрэндж, — сказал он.

Невил выпрямился, и Одри шагнула от него прочь.

— Уже не надо. Все в порядке.

Лицо Невила заметно побледнело.

— Ты озябла, — сказал Томас Одри. — Пойдем в дом. Выпьем кофе.

Они пошли прочь, а Невил, отвернувшись, стал смотреть на темное море.

— Я принесла кофе, — сказала Мэри. — Но может, тебе и в самом деле лучше вернуться в гостиную.

— Да, — согласилась Одри, — мне лучше вернуться. Все потянулись в гостиную. Тед и Кей уже закончили свой танец.

Дверь отворилась, вошла высокая долговязая женщина в черном и важно сказала:

— Миледи желает всем приятного вечера и просит мистера Тривза подняться к ней наверх.

Глава 6

Леди Трессилиан встретила мистера Тривза с явным удовольствием.

Вскоре оба уже были подхвачены потоком приятных воспоминаний о прежних временах и общих знакомых.

Через полчаса леди Трессилиан удовлетворенно вздохнула.

— Право, я получила огромное удовольствие! Что может сравниться с такими историями — пикантными и скандальными…

— Да, это придает жизни известную остроту, — согласился мистер Тривз.

— Кстати, — сказала леди Трессилиан, — как вам наш вариант любовного треугольника?

Мистер Тривз недоуменно посмотрел на нее:

— М-м-м… какого треугольника?

— Только не притворяйтесь, что вы ничего не заметили! Я имею в виду Невила и его жен.

— Ах, вы об этом! Нынешняя миссис Стрэндж необычайно привлекательная женщина.

— Как, впрочем, и Одри, — сказала леди Трессилиан.

— Ну да, в ней тоже есть определенное очарование, — согласился мистер Тривз.

— Не хотите ли вы сказать, что способны понять мужчину, который оставил Одри — женщину редких достоинств — ради… ради какой-то Кей?

— Вполне способен, — спокойно ответил мистер Тривз. — Такое случается сплошь и рядом.

— Отвратительно. Я бы на месте этого мужчины очень скоро взвыла бы со скуки… с этой Кей, и начала бы беситься, что сваляла такого дурака!

— Такое тоже случается сплошь и рядом. Внезапные вспышки страсти редко длятся слишком долго. — Голос самого мистера Тривза был совершенно лишен каких-либо эмоций.

— И что потом? — поинтересовалась леди Трессилиан.

— Обычно партнеры… э-э-э… как-то приспосабливаются друг к другу. Впрочем, нередко все кончается вторым разводом. И мужчина женится в третий раз — на той, кто проявит к нему сочувствие…

— Чушь! Невил вовсе не какой-то там мормон[148]. Не судите по вашим клиентам!

— Случается, что такие мужчины возвращаются к первой жене.

Леди Трессилиан покачала головой:

— Не тот случай! Одри слишком горда.

— Вы так считаете?

— Я в этом уверена. И не иронизируйте, пожалуйста!

— По моему опыту, — сказал мистер Тривз, — когда дело касается любви, гордость уходит на второй план и проявляется только на словах.

— Вы не понимаете Одри. Она очень любила Невила. Может быть, даже слишком. После того как он бросил ее ради этой девицы… (кстати, я виню в этом не его одного — эта Кей просто не давала ему проходу — сами знаете, мужчины все одинаковы!)… так вот, после того как он ее бросил, я была уверена, что она ни за что не будет с ним общаться.

Мистер Тривз вежливо кашлянул:

— Но тем не менее она здесь!

— Ну да, — раздраженно согласилась леди Трессилиан. — Поди разберись в современной молодежи. Мне кажется, Одри приехала сюда, чтобы показать, что он ей безразличен, и эта история уже не имеет для нее никакого значения.

— Возможно-возможно, — согласился мистер Тривз, потирая подбородок. — Во всяком случае, самой себе, она скорее всего говорит именно так.

— Вы хотите сказать… То есть вы думаете, будто она все еще любит его и хочет вернуть… Да нет же! Никогда в это не поверю!

— И тем не менее это возможно.

— Не потерплю, — сказала леди Трессилиан. — Не потерплю этого в моем доме!

— Вы ведь и сами чувствуете что-то неладное? — спросил проницательный мистер Тривз. — Какое-то напряжение. Я лично сразу его почувствовал.

— Вы тоже? — быстро спросила леди Трессилиан.

— Да. И должен признаться, я… в некотором замешательстве. Истинные побуждения присутствующих мне не ясны, но явно попахивает порохом. Взрыв может произойти в любой момент.

— Ну будет вам, вы словно какой-нибудь Гай Фокс[149]. Лучше скажите, что делать?

Мистер Тривз развел руками.

— Право, не знаю, что и посоветовать. Есть тут некий ключевой момент. И ежели удалось бы его сгладить… Но знаете, тут столько всего неясного…

— Я вовсе не расположена просить Одри уехать, — сказала леди Трессилиан. — С моей точки зрения, в создавшейся ситуации она ведет себя как истинная леди. Она учтива и в то же время держит дистанцию. Я считаю, ее манера поведения безукоризненна.

— Согласен, — кивнул мистер Тривз, — полностью с вами согласен. И тем не менее эта манера явно задевает Невила Стрэнджа.

— А вот Невил, — сказала леди Трессилиан, — ведет себя не лучшим образом. И я намерена с ним поговорить. Но и его я не могу вот так просто выставить. Мэтью относился к нему как к сыну…

— Знаю.

Леди Трессилиан вздохнула и очень тихо сказала:

— Вы ведь знаете, Мэтью утонул здесь?

— Да.

— Многие удивлялись, что я тогда не уехала. А как я могла уехать? Здесь Мэтью всегда рядом со мной. Весь дом полон им. В любом другом месте я чувствовала бы себя чужой и одинокой. — Она немного помолчала. — Поначалу я надеялась, что скоро уйду вслед за ним. Здоровье-то мое становилось все хуже и хуже. Но оказалось, я — вроде покосившихся ворот, которые все скрипят, скрипят и не падают. — Она гневно ударила рукой по подушке. — Признаться, радости в этом мало! Я надеялась, что все свершится быстро — раз, и все — встречу смерть лицом к лицу. Но она вот крадется за мной по пятам, все время рядом, опутывает меня болячками, пригибает все ниже и ниже, но окончательный удар так и не наносит… Я становлюсь все беспомощней, все больше завишу от других людей!

— Но уверен, от преданных людей. Ведь ваша служанка любит вас?

— Баррет? Это она, кстати, привела вас ко мне. Я без нее как без рук. Без этой настырной старой ведьмочки! Преданнейшее создание. Она со мной уже много лет.

— А кроме того, у вас есть мисс Олдин. С ней, я должен сказать, вам невероятно повезло.

— Вы правы. Это действительно большая удача.

— Родственница?

— Очень дальняя. Мэри, знаете ли, из тех самоотверженных созданий, которых судьба то и дело вынуждает жертвовать собою во имя других. Вначале ухаживала за отцом — умнейший был человек, но привереда страшный! Когда он умер, я уговорила ее переселиться ко мне и благословляю тот день, когда она здесь появилась. Вы не представляете, какой кошмар обычные компаньонки. Никчемные и нудные создания. С ума можно сойти от их тупости. Как правило, они идут в компаньонки, поскольку больше ни на что не способны. А Мэри — настоящий подарок. Она очень умненькая, при этом у нее все в порядке с логикой. Она много читала, с ней о многом можно поговорить. Она и в практических делах очень хваткая. Прекрасно ведет дом, умеет управляться со слугами — у нее особо не забалуешь и, заметьте, никаких ссор — даже не понимаю, как ей это удается. И потом, у нее потрясающее чувство такта.

— Давно она у вас?

— Лет двенадцать, нет, больше. Лет тринадцать-четырнадцать — что-то в этом роде. Для меня она большое утешение.

Мистер Тривз кивнул.

Леди Трессилиан, наблюдавшая за ним из-под опущенных век, вдруг сказала:

— А в чем дело? Вас что-то беспокоит?

— Немножко, — признался мистер Тривз, — совсем чуть-чуть. А у вас острый глаз.

— Люблю наблюдать за людьми, сказала леди Трессилиан. — Я всегда знала, что у Мэтью на уме.

Она вздохнула и откинулась на подушки.

— А теперь ступайте. — Слова эти не могли обидеть, поскольку все походило на окончание аудиенции у королевы. — Я очень устала. Но вы доставили мне массу удовольствия. Обязательно приезжайте еще и поскорее.

— Всенепременно воспользуюсь вашим любезным приглашением. И надеюсь, что я не слишком утомил вас своей болтовней.

— Ах, оставьте. Усталость всегда настигает меня внезапно. Прежде чем уйти, позвоните, пожалуйста, в колокольчик.

Мистер Тривз с любопытством дернул за толстый шнурок, оканчивающийся пышной кистью.

— Настоящий анахронизм, — улыбнулся он.

— Мой колокольчик-то? Да. Не признаю я этих электрических новшеств. То и дело ломаются, и жмешь себе на кнопку впустую. А этот никогда не подводит. Такой же наверху, в комнате Баррет, прямо у нее над кроватью. И если я еще раз позвоню, она мигом примчится.

Выходя из комнаты, мистер Тривз услышал, как леди Трессилиан снова дернула за шнурок, и где-то наверху послышалось приглушенное дребезжание. Он поднял голову и увидел трос, протянутый по потолку в комнату прислуги. Баррет тут же прошмыгнула мимо него к хозяйке.

Мистер Тривз стал медленно спускаться по лестнице, решив не затевать возни с лифтом. На лице его застыло выражение озабоченности.

В гостиной все были в полном сборе, и Мэри Олдин тотчас предложила составить партию в бридж, на что мистер Тривз ответил вежливым отказом, сославшись на то, что вскоре собирается откланяться.

— В моей гостинице, — сказал он, — придерживаются определенных традиций. Предполагается, что все постояльцы возвращаются к себе до полуночи.

— У вас еще много времени — сейчас всего половина одиннадцатого, — сказал Невил. — Надеюсь, они не оставят вас на улице?

— Нет, конечно. У меня создалось впечатление, что двери гостиницы вообще не запирают на ночь. Так что любой может войти… Видимо, хозяева доверяют местным жителям.

— Здесь вообще не принято запирать двери, — сказала Мэри Олдин. — У нас они тоже весь день нараспашку — правда, ночью мы все же запираем.

— А что собой представляет эта ваша «Бэлморал-корт»? — спросил Тед Латимер. — Снаружи она выглядит как обычное викторианское здание.

— Внутри то же самое, — ответил мистер Тривз. — Все с викторианским размахом. Роскошные кровати, прекрасная кухня, огромных размеров викторианские гардеробные… Отделанные красным деревом шикарные ванны…

— Вы, помнится, говорили, что поначалу вас что-то расстроило? — спросила Мэри.

— Ах, это. В письме я настоятельно просил оставить мне две комнаты непременно на первом этаже. У меня слабое сердце, и лестницы мне противопоказаны. Приезжаю, и — о ужас! — на первом этаже все номера заняты. А взамен мне предложили две комнаты — надо отдать должное, очень приличные комнаты — наверху. Я начал выяснять, но как оказалось, один из завсегдатаев, который должен был ехать в Шотландию, внезапно захворал, а потому был вынужден остаться…

— Это мистер Лукан, если я не ошибаюсь? — спросила Мэри.

— Да-да, он самый. В общем, пришлось смириться. К тому же в гостинице есть лифт — так что все чудесно устроилось…

— А почему бы и тебе, Тед, не остановиться в «Бэлморал-корт», — сказала Кей. — Это куда ближе отсюда.

— Не думаю, что для меня это подходящее место.

— Совершенно согласен с вами, мистер Латимер, — сказал мистер Тривз. — Вряд ли это для вас подходящее место…

Тед Латимер почему-то покраснел.

— Не совсем понимаю, что вы имеете в виду, — сказал он.

Мэри Олдин, почувствовав возникшее напряжение, поспешила заговорить о последней газетной сенсации.

— Я слышала, его поймали… я об этой страшной истории с сундуком — в Кентиш-Тауне…

— Это уже второй, кого они сцапали, — уточнил Невил. — Надеюсь, на этот раз они взяли того, кого надо.

— Все равно им придется отпустить его, — сказал мистер Тривз.

— Маловато улик? — спросил Ройд.

— Точно так.

— Рано или поздно, — сказала Кей, — улик будет достаточно.

— Не всегда, миссис Стрэндж. Знали бы вы, сколько их из-за этого разгуливает на свободе.

— И даже если все знают, что они виновны?

— В том-то и дело… Есть одна тварь, — мистер Тривз пояснил, что речь идет о нашумевшем преступлении двухлетней давности, — точно известно, что именно он повинен в смерти ребенка — и что же… Его алиби подтверждают два лжесвидетеля и хотя доподлинно известно, что они собой представляют, — ничего поделать нельзя. Полиция бессильна. А убийца разгуливает на свободе.

— О ужас! — сказала Мэри.

Томас Ройд выбил свою трубку и по обыкновению спокойно и задумчиво проговорил:

— Это лишний раз подтверждает мое мнение — бывают случаи, когда необходимо взять исполнение приговора в свои руки.

— Что вы хотите сказать, мистер Ройд?

Томас принялся снова набивать трубку. Угрюмо наблюдая за своими пальцами, он заговорил рублеными, отрывистыми фразами:

— Скажем, свершилось грязное дело — вам известен человек, который его совершил, но при этом он неуязвим для существующих законов, то есть по закону его никак нельзя наказать. Тогда, я и говорю — вполне можно осуществить приговор самолично.

— В корне неверная теория, мистер Ройд, — мягко заметил мистер Тривз. — Ведь подобное действие само по себе противозаконно.

— Ничего подобного. Предположим, что имеются неоспоримые факты — а закон бессилен!

Все равно вершить суд частным образом недопустимо.

Томас улыбнулся — очень мило и вежливо:

— Я все-таки с вами не согласен. Если человек заслуживает того, чтобы ему свернули шею, почему бы не взять на себя ответственность… и не сделать этого.

— И, в свою очередь, предстать перед судом!

Продолжая улыбаться, Томас ответил:

— Можно все сделать осторожно… Изловчиться, так сказать…

— Ну, тебя-то, Томас, сразу выведут на чистую воду, — громко, проговорила Одри.

— Ну это еще как сказать.

— Мне известен один случай, — начал мистер Тривз и, чуть замявшись, извиняющимся тоном добавил: — Криминология, знаете ли, моя слабость.

— Расскажите, пожалуйста, — попросила Кей.

— У меня довольно обширная коллекция преступлений, — сказал мистер Тривз. — Но лишь немногие из них действительно представляют интерес. Большинство убийц действуют на удивление банально и недальновидно. Идем не менее. Могу рассказать вам одну весьма любопытную историю.

— Давайте, давайте, — сказала Кей, — люблю разные истории…

Мистер Тривз начал, медленно и тщательно подбирая слова:

— В деле замешан ребенок. Не стану упоминать его возраста… Факты, однако, таковы. Двое играли с луком и стрелами. Один выстрелил и попал в другого, в результате чего тот скончался. Состоялось следствие, и оставшийся в живых ребенок был оправдан — решили, что произошел несчастный случай. Все его даже жалели — ведь ему всю жизнь предстояло нести на себе груз непреднамеренного убийства…

Мистер Тривз умолк.

— И все? — удивился Тед Латимер.

— И все. Несчастный случай. Но была в этой истории и другая сторона. Один фермер за несколько дней до несчастного случая, идя по лесу, случайно увидел на поляке ребенка, упражнявшегося в стрельбе из лука.

Он сделал паузу, чтобы слушатели могли осмыслить сказанное.

— Вы хотите сказать, — недоверчиво предположила Мэри, — что это был не несчастный случай, а преднамеренное убийство?

— Не знаю, — сказал мистер Тривз. — До сих пор не знаю. В материалах дознания сказано, что дети не умели обращаться с луком и стрелами, это и стало причиной трагедии.

— Но на самом деле это не так?

— Во всяком случае, в отношении одного из детей это абсолютно не так!

— И как же поступил фермер? — прошептала Одри.

— А никак. Прав он или не прав — я, например, так и не смог для себя решить. В конце концов, речь шла о судьбе ребенка. А ребенок, рассудил он, имеет право на презумпцию невиновности, если остается хоть тень сомнения.

— Но у вас лично сомнений нет?

Мистер Тривз нахмурился.

— Лично я убежден, что имело место самое настоящее убийство — хладнокровное и тщательно спланированное, хотя и совершенное ребенком.

— А мотив? — спросил Тед Латимер.

— Ну это сколько угодно. Кто-то когда-то ударил… или обозвал — вполне достаточно для длительного чувства ненависти. Дети умеют ненавидеть и…

— Вынашивать, обдумывать преступные планы?! — воскликнула Мэри.

Мистер Тривз кивнул.

— Да, это, пожалуй, самое страшное в том деле. Ребенок, у которого сердце распирает от злобы, день за днем вынашивает план мести, и, наконец, — страшный финал: роковой выстрел, трагедия, горе и отчаяние близких. Трудно поверить — настолько трудно, что присяжные, пожалуй, и не смогли бы в это поверить.

— А что с ним стало — с этим ребенком? — полюбопытствовала Кей.

— Думаю, ему дали другую фамилию, — ответил мистер Тривз. — После дознания и освещения дела в прессе, это было бы вполне разумно. Сейчас этот ребенок стал уже взрослым, живет где-нибудь. Но есть ли гарантия, что он изменился, что душа его очистилась?

Он помолчал и задумчиво добавил:

— Это было давно, очень давно, но я все равно мог бы опознать этого маленького убийцу.

— Вряд ли, — заметил Ройд.

— Дело в том, что у него была одна физическая особенность… впрочем, довольно об этом. Не самая приятная тема для разговора. А теперь мне действительно пора домой.

Он встал.

— А может быть, все же что-нибудь выпьете? — предложила Мэри.

Напитки были на столике в противоположном конце комнаты. Томас Ройд, находившийся к ним ближе всех, подошел и взял со столика графин с виски.

— Виски с содовой, мистер Тривз? А вам, Латимер?

— Чудесный вечер. Давай немного пройдемся, — вполголоса предложил Невил Одри, которая стояла и смотрела на залитую лунным светом террасу.

Он шагнул к ней и остановился чуть поодаль, ожидая ответа. Но она резко замотала головой и отошла от дверей:

— Нет. Я… я устала. И пожалуй… пожалуй, пойду прилягу.

Она пересекла гостиную и вышла. Кей протяжно зевнула.

— Что-то мне тоже захотелось спать. А вам, Мэри?

— Да, пожалуй. Доброй ночи, мистер Тривз. Томас, пожалуйста, проводите мистера Тривза.

— Доброй ночи, мисс Олдин. Доброй ночи миссис Стрэндж.

— Завтра мы приедем к тебе на ленч, Тед, — сказала Кей. — Может, искупаемся, если будет такая же погода.

— Прекрасно. Буду ждать. Доброй ночи, мисс Олдин.

И обе женщины вышли из комнаты.

Тед Латимер почтительно обернулся к мистеру Тривзу:

— Нам по пути, сэр. Мне на переправу, так что я могу проводить вас до гостиницы.

— Спасибо, мистер Латимер, буду рад вашей компании.

Однако мистер Тривз, вроде бы торопившийся уйти, похоже, передумал. Вальяжно устроившись в кресле, он потягивал виски и, казалось, был целиком поглощен выуживанием из Томаса Ройда информации о жизни в Малайзии.

Ройд по обыкновению отвечал на вопросы односложно. Судя по его сдержанности, все самые обыденные мелочи жизни малазийского плантатора составляли прямо-таки государственную тайну. Он определенно думал о чем-то своем и отвечал с трудом, явно не слишком вникая в то, о чем его спрашивали.

Тед Латимер весь истомился. Ему было скучно, и он не чаял поскорее покинуть сие приятное общество.

Вдруг, встрепенувшись, он воскликнул:

— Чуть не забыл. Я же принес Кей граммофонные пластинки, которые она просила. Они в прихожей. Пойду принесу. Передайте их ей завтра, Ройд.

Томас кивнул. Тед вышел из комнаты.

— У этого молодого человека весьма неспокойный характер, — заметил мистер Тривз.

В ответ Ройд невразумительно хмыкнул.

— Он, я полагаю, друг миссис Стрэндж? — спросил юрист.

— Кей Стрэндж, — ответил Томас.

Мистер Тривз улыбнулся.

— Да-да, конечно, это я и имел в виду. Вряд ли он может быть другом первой миссис Стрэндж.

— Безусловно, — с чувством подтвердил Ройд и, поймав на себе ироничный взгляд старика, чуть покраснел и добавил: — Я хотел сказать…

— О, я прекрасно понял, мистер Ройд, что вы хотели сказать. Вы ведь, если я не ошибаюсь, как раз и есть друг миссис Одри Стрэндж?

Томас Ройд не торопясь набивал трубку. Он, казалось, был полностью поглощен этим занятием и поэтому, не поднимая глаз, пробормотал:

— М-да. Мы в некотором роде росли вместе.

— Она, должно быть, была очаровательной девочкой?

— Угу, — промычал Томас Ройд.

— Есть некая неловкость в том, что в доме сразу две миссис Стрэндж, не находите?

— О да, безусловно.

— Непростая ситуация для первой миссис Стрэндж.

Лицо Томаса Ройда залила краска:

— Крайне непростая.

Мистер Тривз подался вперед и резко спросил:

— Зачем она приехала, мистер Ройд?

— Ну, наверное, — неуверенно начал Томас, — она… не могла отказать.

— Отказать? Кому?

Ройд неуклюже заерзал.

— Ну… вообще-то она всегда приезжает сюда в это время — в начале сентября.

— И леди Трессилиан пригласила Невила Стрэнджа с новой супругой именно в это же время? — В голосе старого джентльмена слышалось некоторое недоверие.

— Думаю, Невил сам напросился.

— Он хочет… э-э-э… помириться?

Ройд опять поерзал в кресле и, не глядя собеседнику в глаза, выдавил:

— Похоже на то.

— Странно.

— На редкость глупая выходка, — согласился Томас.

— Есть в этом что-то не совсем… пристойное, — сказал мистер Тривз.

— Ну, нынче, говорят, так принято, — неопределенно заметил Томас.

— Я вот что думаю, — продолжил мистер Тривз, — а может, это чья-нибудь еще идея?

Ройд недоумевающе на него посмотрел.

— Чья-нибудь еще?

Мистер Тривз вздохнул.

— Обычно находится уйма всяких доброхотов, которые очень любят улаживать чужие дела и иногда такое насоветуют, что… — Он оборвал свою тираду, поскольку в этот момент с террасы в гостиную вернулся Невил. Одновременно с ним из двери, которая вела в холл, появился Тед Латимер.

— А, Тед, что это у вас? — спросил Невил.

— Граммофонные пластинки для Кей. Она просила принести.

— Вот как? Мне она ничего не говорила.

Возникла неловкая пауза. Невил подошел к столику с напитками и налил себе виски с содовой. Вид у него был несчастный и взволнованный, он тяжело дышал.

Мистер Тривз почему-то вдруг вспомнил, как кто-то однажды сказал про Невила — «счастливчик Стрэндж — у него есть все, что только можно пожелать». Однако в этот момент он совсем не походил на счастливого человека.

Томас Ройд при появлении Невила, видимо, решил, что теперь может сложить с себя обязанности хозяина. Даже не попрощавшись, он вышел из комнаты и сделал это несколько торопливее, чем обычно. Это напоминало бегство.

— Приятный вечер, — вежливо сказал мистер Тривз, отставляя свой бокал в сторону. — И очень поучительный.

— Поучительный? — Невил удивленно поднял брови.

— В отношении сведений о Малайском государстве, — пояснил Тед, широко улыбаясь. — Тяжелая работа — вытягивать их из Гранитного Томаса.

— Странный парень, этот Ройд, — сказал Невил. — По-моему, он всегда был таким. Только и знает, что курить свою вонючую трубку, да всех слушать, сам же кроме «угу» да «м-да» — ни гу-гу, и при этом выглядит страшно умным, просто умудренный филин.

— Возможно, он просто больше думает, чем говорит, — предположил мистер Тривз. — А теперь мне действительно пора.

— Как-нибудь на днях зайдите еще раз к леди Трессилиан, — сказал Невил, провожая мистера Тривза в прихожую. — Вы так ее подбадриваете… Она ведь теперь почти не общается с внешним миром. А женщина она замечательная. Вы не находите?

— Да. Беседа с ней — настоящее пиршество для ума.

Мистер Тривз тщательно застегнул плащ, повязал кашне и, еще раз пожелав всем спокойной ночи, удалился в сопровождении Теда Латимера.

«Белморал-корт» был всего в ста ярдах от дома, сразу за поворотом. Чопорный и неприступный, он высился в темноте, как первый страж воинства — беспорядочно разбросанных за ним домишек рыбачьего поселка.

Переправа, к которой направлялся Тед Латимер, была двумястами ярдами дальше, в самом узком месте реки.

Мистер Тривз остановился у дверей гостиницы и протянул руку.

— Доброй ночи, мистер Латимер. Вы еще долго здесь пробудете?

Тед сверкнул белозубой улыбкой.

— Как получится, мистер Тривз… Пока мне тут нескучно.

— Да-да, могу себе представить. Наверное, как большинство современных молодых людей, вы больше всего боитесь скуки. Но поверьте, на свете есть вещи и похуже.

— Например?

Голос Теда Латимера звучал мягко и вежливо, но было в нем что-то еще — нечто почти неуловимое, запрятанное очень глубоко…

— Пусть это вам подскажет ваше воображение, мистер Латимер. Не осмеливаюсь давать советов. Ведь советы допотопного старичка, вроде меня, воспринимаются не слишком серьезно. Возможно, так оно и должно быть. Но у нас, у старых развалин, имеется некий опыт. И мы тешим себя мыслью, что он кое-чему нас научил. Знаете ли, за долгую жизнь мы много чего повидали.

В этот момент луна скрылась за облаком и на улице сделалось совершенно темно. Из черноты вдруг выплыла мужская фигура. Неизвестный поднимался следом за ними по склону холма.

Им оказался Томас Ройд.

— Вот решил прогуляться на ночь — пройтись до переправы, — пробурчал он сквозь зубы, в которых сжимал свою неизменную трубку.

— Это ваша гостиница? — спросил он мистера Тривза. — Похоже, она заперта.

— О, на самом деле это не так.

Мистер Тривз повернул массивную медную ручку, и дверь медленно отворилась.

— Давайте мы вас проводим, — предложил Ройд.

Все трое вошли в холл. Было сумрачно, горела всего одна электрическая лампочка. В холле было пусто, их встретили только запахи минувшего обеда, пыльного бархата и хорошего мебельного лака.

Мистер Тривз вдруг догадливо ахнул.

На дверце лифта висела табличка: «Лифт не работает».

— Ах ты, Господи, — сказал мистер Тривз, — какая неприятность. Теперь придется подниматься по этим несносным ступенькам.

— Плохо дело, — сказал Ройд. — Может, есть служебный лифт, для багажа, персонала?

— Боюсь, что нет. Он у них про все один. Ничего, как-нибудь доберусь. Ну, спокойной ночи, молодые люди.

И он начал медленно подниматься по ступенькам. Ройд и Латимер, попрощавшись, вышли на улицу.

Они немного постояли, затем Ройд резко бросил:

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи. До завтра.

— Угу.

Тед Латимер легкой походкой зашагал вниз по склону к парому. Томас Ройд, немного постоял, глядя ему вслед, а потом медленно побрел в сторону Галлз-Пойнт.

Из-за облака снова выглянула луна, и поселок Солткрик вновь залило серебряным светом.

Глава 7

— Совсем как летом, — сказала Мэри Олдин.

Они с Одри сидели на пляже перед роскошным фасадом отеля «Истерхэд Бэй». Одри в белом купальном костюме походила на изящную статуэтку из слоновой кости. Мэри не купалась. Чуть поодаль от них, раскинув руки, нежилась Кей, подставив солнцу свою необыкновенно красивую бронзовую спину.

— Бр-р, — она поднялась, села и состроила гримасу, — вода такая холодная.

— Сентябрь все-таки, — заметила Мэри.

— А в Англии всегда холодно, — недовольно фыркнула Кей. — Как бы я хотела сейчас оказаться на юге Франции. Вот уж где по-настоящему жарко.

Латимер, лежавший рядом с ней, пробурчал:

— Тут и солнце-то не настоящее.

— А вы так и не окунетесь, мистер Латимер? — спросила Мэри.

Кей засмеялась.

— А Тед вообще не купается. Он как ящерица, только греется на солнышке.

Она протянула ногу и толкнула пальчиком Теда. Он вскочил.

— Пойдем прогуляемся, Кей. Я замерз.

И они пошли вдоль пляжа.

— Как ящерица? Не слишком лестное сравнение, — сказала Мэри, глядя им вслед.

— Вам тоже кажется, что он как ящерица? — спросила Одри.

Мэри Олдин нахмурилась.

— Не сказала бы. Ящерица это что-то безобидное, почти ручное. Не думаю, что Тед ручной.

— Да, — медленно проговорила Одри, — я тоже так не думаю.

— Как они хороши вместе, — сказала Мэри, наблюдая за удаляющейся парой. — Так подходят друг другу. Правда?

— Правда.

— У них много общего, — продолжала рассуждать вслух Мэри. — Они одинаково думают… говорят… Какая жалость, что…

Она замолчала.

— Что — что? — резко спросила Одри.

— Я хотела сказать, — нерешительно проговорила Мэри, — какая жалость, что она встретилась с Невилом.

Одри сразу будто окаменела. Лицо ее приняло то выражение, которое Мэри называла про себя «нацепить ледяную маску Одри».

— Извини, Одри, — быстро сказала Мэри. — Мне не следовало этого говорить.

— Я бы предпочла, если ты не возражаешь, не обсуждать эту тему.

— Конечно-конечно. Какая я все-таки дура. Просто я думала, что… что ты уже все пережила.

Одри медленно повернулась к ней. Со спокойным, бесстрастным выражением на лице она сказала:

— Уверяю тебя, мне нечего переживать. Я абсолютно к этому равнодушна. И от всего сердца желаю, чтобы Невил и Кей были счастливы.

— Ты очень добра, Одри.

— Это не доброта. Это то, что есть на самом деле. И я считаю, это не… это неразумно держаться за прошлое. «Как жаль, что это случилось!» Все прошло. Зачем ворошить старое? Жить надо настоящим.

— Мне кажется, — просто сказала Мэри, — что люди вроде Кей и Теда так интересны мне потому, что не похожи на тех, с кем мне всю жизнь доводилось общаться.

— Да, они совсем другие.

— Ты тоже другая, — с неожиданной горечью сказала Мэри. — Ты жила, страдала, у тебя было то, чего у меня, скорее всего, никогда не будет. Да, ты была несчастна, даже очень несчастна, но мне кажется, это все-таки лучше чем… чем ничего. Чем сплошная пустота!

Последние слова она проговорила с несвойственной ей страстью.

Одри, округлив от удивления глаза, взглянула на нее с некоторой опаской.

— Вот уж никогда бы не подумала, какие в тебе кипят страсти.

— Правда? — Мэри смущенно засмеялась. — Это просто минутная слабость, дорогая. На самом деле все не так страшно.

— Конечно, тебе не позавидуешь, — задумчиво проговорила Одри. — Всю жизнь рядом с Камиллой. Она, несомненно, милая, но… Помогать ей, управляться со слугами, из дома ни на шаг, все время как на привязи…

— Зато у меня есть стол и кров, — сказала Мэри. — У многих нет даже этого. И потом, знаешь, Одри, я не жалуюсь. — На губах у нее промелькнула едва заметная усмешка. — У меня тоже есть свои маленькие радости.

— Тайные грешки? — улыбаясь спросила Одри.

— Ну, я люблю планировать события, — расплывчато сказала Мэри. — В мыслях, понимаешь? И люблю иногда поэкспериментировать над… над людьми. Мне интересно, могу ли я заставить их реагировать на мои слова так, как мне хочется.

— Да это прямо садизм какой-то! Как, оказывается, мало я тебя знаю!

— Ну что ты, это все невинные забавы. Можно сказать, детские.

— А на мне ты экспериментировала? — с любопытством спросила Одри.

— Нет. Ты — единственный абсолютно непонятный мне человек. Никогда не знаешь, что у тебя на уме.

— Возможно это и к лучшему, — мрачно сказала Одри.

Она зябко поежилась, и Мэри воскликнула:

— Да ты замерзла!

— Немного. Пойду оденусь. Как-никак уже осень наступила.

Мэри Олдин осталась одна. На воде прыгали солнечные блики. Начинался отлив. Она растянулась на песке и закрыла глаза.

Ленч в отеле получился восхитительным. Там было полно народа, хотя пик сезона уже миновал. Как странно видеть сразу столько людей. Но оно и понятно: ей ведь так редко удается вырваться из дома. Хоть какой-то просвет в монотонной ее жизни. И потом, это облегчение от напряженной атмосферы, царящей в последнее время в Галлз-Пойнт. Конечно, Одри тут ни при чем, все это Невил…

Течение ее мыслей было внезапно прервано — рядом с ней плюхнулся на песок Тед Латимер.

— А куда вы подевали Кей? — спросила Мэри.

— Ее затребовал законный владелец.

Что-то в его тоне заставило Мэри подняться и сесть. Она поглядела вдаль, на сияющую полоску золотого песка, где вдоль берега брели Невил и Кей. Мэри искоса взглянула на Теда.

До сих пор она считала этого человека хладнокровным, дерзким, даже опасным. И только сейчас заметила, что, в сущности, он очень молод и очень раним. «Наверное, влюблен в Кей, — подумала Мэри, — по-настоящему любит ее, а явился Невил и увел…»

— Надеюсь, — мягко сказала она, — вам тут уютно.

Это были обычные, ничего не значащие слова. Мэри Олдин, впрочем, редко употребляла другие — предпочитала светские, ни к чему не обязывающие фразы. Но в ее тоне угадывалось сочувствие и, может быть, впервые со времени их знакомства — дружелюбие.

— Не хуже и не лучше, чем в любом другом месте, — ответил Тед Латимер.

— Мне очень жаль, — сказала Мэри.

— На самом деле вам наплевать! Я не из вашего круга, а на что вам нужны переживания какого-то чужака!

Она повернулась, чтобы взглянуть на этого удивительно красивого и ужасно несчастного молодого человека. И наткнулась на дерзкий вызывающий взгляд.

Словно только сейчас о чем-то догадавшись, она медленно проговорила:

— Я поняла. Вы нас не любите.

Он усмехнулся.

— А вы как думали?

— Я думала иначе, — задумчиво проговорила она. — Да, иначе. Многое воспринимаешь как должное. Следует быть внимательнее. Мне действительно не приходило в голову, что мы вам не нравимся. Мы ведь старались принять вас как можно лучше… как друга Кей.

— Вот именно — как друга Кей!

В этой реплике чувствовалась уже настоящая ненависть.

С обезоруживающей кротостью Мэри сказала:

— Знаете, мне правда хочется понять, почему вы нас не любите? Что мы такое сделали? Чем навлекли ваш гнев?

— Снобы, — коротко и зло ответил Тед Латимер.

— Снобы? — спокойно переспросила Мэри. В голосе ее не было ни обиды, ни горечи — было одно только любопытство. — Да, понимаю, наверное, мы и должны казаться такими.

— А вы и есть такие. У вас есть все, и вы воспринимаете это как должное. Вы счастливы и ограждены чувством превосходства в своем узком мирке, закрытом для всех остальных — для толпы. На таких, как я, вы смотрите как на приблудных зверей — не из вашего загона!

— Мне очень жаль, — сказала Мэри.

— Но ведь я прав, не так ли?

— Не совсем. Возможно, мы не очень умны и у нас недостает воображения, но в нас нет и злобы. Я сама типичный, самый что ни на есть, как вы сказали, сноб. Но поверьте, это только видимость, а внутри я самый обыкновенный человек. И сейчас, например, мне очень жаль вас, я вижу, что вы несчастны, и я, как могу, хочу помочь вам.

— Что ж, спасибо, очень мило с вашей стороны.

Они помолчали и Мэри мягко сказала:

— Вы ведь всегда любили Кей?

— Да.

— А она?

— Думаю, и она, пока не появился этот Стрэндж.

— А вы и сейчас ее любите? — осторожно спросила Мэри.

— По-моему, это видно невооруженным глазом.

Немного выждав, Мэри тихо сказала:

— А может, вам лучше уехать отсюда?

— Зачем?

— Здесь вы только усугубляете свое несчастье.

Он посмотрел на нее и рассмеялся.

— Вы очень добры. Но вы не имеете совершенно никакого понятия о жизни… вне вашего загона. Мало ли что может случиться, причем в самое ближайшее время.

— А что может случиться? — насторожилась Мэри.

Он засмеялся.

— Поживем — увидим.

Глава 8

Одевшись, Одри пересекла пляж и направилась к высокой скале, где на скамейке в полном одиночестве сидел со своей трубкой Томас Ройд — прямо напротив их имения Галлз-Пойнт, словно строгая белая громада, возвышавшаяся на противоположном берегу реки.

Заслышав ее шаги, Томас обернулся, ко не двинулся с места. Ничего не говоря, она села рядом. Они молчали. Но это было приятным молчанием прекрасно знающих друг друга людей.

— Он кажется таким близким, — сказала наконец Одри.

Томас перевел взгляд на Галлз-Пойнт.

— Да, можно доплыть прямо до дома.

— Только не сейчас, во время отлива. У Камиллы в свое время была горничная. Она любила плавать через реку — с одного берега до другого. Только надо знать, когда плавать — во время приливов и отливов очень сильное течение, и может затянуть в устье реки. Однажды с ней такое случилось… только чудом не утонула, еле-еле выбралась на берег около Истер-Пойнт. Уже почти без сил.

— А отсюда река кажется такой спокойной.

— Это здесь, а стремнина на той стороне, на глубине под скалами. В прошлом году один несчастный даже пытался там покончить с жизнью — бросился с Лысой Головы, но зацепился за дерево, и береговой патруль вытащил его.

— Бедняга, — сказал Томас. — Не думаю, что он был им благодарен. Чтобы на такое решиться, а тут — на тебе. Чувствуешь будто тебя обокрали…

— Может, теперь он рад, что сорвалось, — задумчиво сказала Одри.

Интересно, где теперь тот человек, мельком подумала она, чем занимается?

Томас попыхивал трубкой. Чуть повернув голову, так, чтобы видеть Одри, он заметил, с каким отрешенным лицом она глядит вдаль, поверх водной глади. Длинная пепельная прядь покоилась на ее безупречно очерченной щеке, на маленьком, похожем на морскую раковину ушке.

Он вдруг о чем-то вспомнил.

— Вот, кстати, сережка, которую ты вчера потеряла.

Он полез в карман. Одри протянула руку.

— Как хорошо. А где ты нашел ее? На террасе?

— Нет. Около лестницы. Ты, наверное, уронила ее, когда спускалась к обеду. За столом ее у тебя уже не было.

— Я рада, что она нашлась.

Она взяла серьгу. Томас подумал, что серьга слишком большая для такого маленького ушка. Впрочем, серьги, которые сейчас были на ней, тоже были большие.

— Ты их не снимаешь, даже когда купаешься, — сказал он. — Не боишься потерять?

— Нет, эти совсем дешевенькие. А без серег я не люблю — из-за этого… помнишь?..

Она коснулась левого уха. Томас вспомнил.

— Это когда тебя Баунсер укусил?

Одри кивнула.

Они снова замолчали, погрузившись в воспоминания детства. Одри Стэндиш (так ее тогда звали), долговязая с тоненькими ножками девочка, балуясь, обняла старого пса Баунсера и задела больную лапу. Укус был страшным. Пришлось даже накладывать швы. Теперь же остался почти незаметный бледный шрамик.

— Неужели из-за этого? — удивился Томас. — Ведь почти не видно.

Одри, помедлив, призналась:

— Понимаешь… понимаешь, терпеть не могу каких-то изъянов…

Томас кивнул. Это вполне похоже на Одри — у нее всегда было обостренное чувство идеального.

Она и сама представляла собой образец совершенства. Ни с того ни с сего он вдруг сказал:

— Ты куда красивее Кей.

Она резко повернулась к нему:

— Не надо, Томас. Кей действительно необыкновенно красива.

— Снаружи. Но не внутри.

— Уж не имеешь ли ты в виду, — с легкой иронией сказала Одри, — мою прекрасную душу?

Томас постукал трубкой, выбивая пепел.

— Нет. Я имею в виду твой скелет.

Одри рассмеялась.

Томас снова набил трубку. Они опять довольно долго молчали, Томас исподтишка поглядывал на нее, стараясь, чтобы она этого не заметила.

Наконец он своим невозмутимым голосом проговорил:

— Что с тобой, Одри?

— Со мной? Ты о чем?

— О тебе. Тебя что-то гнетет.

— Ничего подобного. Все нормально.

— И все же.

Она покачала головой.

— Не хочешь говорить?

— Мне не о чем говорить.

— Может, это некстати, но… я скажу… — Он немного помедлил. — Одри, неужели ты не можешь забыть обо всем этом?

Она нервно провела рукой по скале.

— Ты не понимаешь — и не сможешь понять.

— Одри, дорогая, я смогу. Я понимаю. Я знаю…

Она недоверчиво на него посмотрела.

— Я знаю, что тебе пришлось пережить, — продолжал Томас. — И… и что это для тебя значило.

Она побледнела как мел, даже губы побелели.

— Думаю, — сказала она, — этого никто не знает.

— Я знаю. Я… Не надо было мне начинать этот разговор. Но я хочу, чтобы ты поняла: все кончено, все прошло и забыто.

— Не все можно забыть, — прошептала она.

— Послушай, Одри, много ли проку носиться с воспоминаниями. Конечно, то, что тебе пришлось пережить, это ужасно. Но зачем снова и снова возвращаться к этому. Смотри вперед, а не назад. Ты еще молода. Вся жизнь впереди, большая ее часть. Думай о завтрашнем дне, а не о вчерашнем.

Она перевела на него неподвижный, застывший взгляд. В этих широко раскрытых глазах ничего нельзя было прочесть.

— А что, если я не могу?

— Но ты должна.

— Мне кажется, — мягко сказала она, — ты все-таки не понял. Я, наверное, не совсем правильно воспринимаю… некоторые вещи.

Он грубо оборвал ее:

— Чушь! Ты… — Он замолчал.

— Что — я?

— Я вспомнил, какой ты была до того, как вышла за Невила… Послушай, почему ты вышла за него?

Одри улыбнулась.

— Потому что влюбилась.

— Да-да, знаю. Но почему ты влюбилась в него? Что тебя так привлекло в нем?

Она прищурила глаза, словно пытаясь посмотреть на все взглядом той уже давно не существующей девушки.

— Наверное, — сказала она, — потому что он был такой… реальный, что ли. Он был моей прямой противоположностью. Я всегда жила как бы иной — не совсем настоящей жизнью. А Невил был настоящий. И такой счастливый, такой уверенный в себе, и такой… В общем совсем не такой, как я. — Она улыбнулась и добавила: — И очень красивый.

— Ну да, идеальный англичанин, — с горечью уточнил Ройд, — спортсмен, красавец, отлично воспитан — настоящий сагиб, привыкший сразу получать все, что захочет.

Одри резко выпрямилась и во все глаза смотрела на Томаса.

— Ты ненавидишь его, — медленно проговорила она. — Как же ты ненавидишь его…

Он, избегая ее взгляда, отвернулся и, чиркнув спичкой, принялся раскуривать погасшую трубку.

— И в этом нет ничего удивительного, — быстро проговорил он. — У него было и есть все, чего нет и не было у меня. Он отлично играл в теннис, плавал, танцевал, непринужденно болтал. А я — язык вечно еле ворочается, рука покалечена. Он всегда был блестящим джентльменом, а я дворняжкой. И он женился на той единственной, которую я любил.

Она попыталась было что-то сказать, но Томас горестно продолжал:

— Ты ведь всегда об этом знала. Знала, что я влюблен в тебя, с тех пор как тебе минуло пятнадцать. Ты знаешь, что я и сейчас…

Она остановила его:

— Нет. Сейчас нет.

— Что значит — нет?

Одри встала.

— То, что сейчас… я совсем другая, — задумчиво сказала она.

— Другая? В каком смысле?

Он тоже встал и пристально на нее посмотрел.

Быстро, едва слышно она прошептала:

— Если не понимаешь, я не могу объяснить… Порой я и сама не уверена. Я знаю только, что…

Она замолчала и, резко повернувшись, быстро пошла по направлению к гостинице.

Обогнув скалу, она наткнулась на Невила. Растянувшись на камне, он вглядывался в небольшое углубление в скале, наполненное водой. Увидев ее, он улыбнулся.

— Привет, Одри.

— Привет, Невил.

— Наблюдаю за крабом. Такой ловкий, мошенник. Ты только взгляни.

Она, опустившись на колени, поглядела.

— Видишь его?

— Да.

— Хочешь сигарету?

Она взяла, он поднес ей зажженную спичку. После короткой паузы, в течение которой она намеренно на него не смотрела, Невил заговорил, явно нервничая:

— Я что хочу, Одри…

— Да.

— Ведь все в порядке? Я имею в виду — между нами?

— Да. Конечно.

— То есть мы друзья и… все хорошо…

— Да-да. Конечно.

— Я хочу, чтобы мы остались друзьями.

Он выжидательно смотрел на нее. Она нервно улыбнулась.

— Хороший сегодня денек, — вдруг как бы между прочим сказал он. — Прекрасная погода.

— О да… да.

— Совсем не похоже на сентябрь.

Она молчала.

— Одри…

Она встала.

— Тебя зовет жена, видишь — машет.

— Кто? А, Кей…

— Ну да, твоя жена.

Он поднялся на ноги и, пристально посмотрев на нее, тихо-тихо сказал:

— Ты моя жена, Одри.

Она отвернулась. Невил побежал через пляж по песку туда, где его ждала Кей.

Глава 9

Когда все вернулись в Галлз-Пойнт, Херстолл, встречавший их в холле, подошел к Мэри:

— Вы не могли бы тотчас подняться к миледи, мисс? Она очень расстроена и желает как можно скорее поговорить с вами.

Мэри поспешно поднялась по лестнице. Она нашла леди Трессилиан побледневшую от волнения, в самых расстроенных чувствах.

— Мэри, голубушка, я так рада, что ты наконец пришла. Я просто не знаю, что и делать. Мистер Тривз умер.

— Умер?

— Да, вот ужас-то. Хватил удар. Внезапно. Говорят, он даже не успел раздеться. Видимо, это произошло сразу, как только он вернулся к себе.

— Господи, какая жалость.

— Здоровье у него, конечно, было неважное. Сердце. Надеюсь, вчера не случилось ничего такого, что могло бы чрезмерно его утомить?

— Право, не думаю. Да нет же, все было нормально. Он выглядел очень бодро и, по-моему, был в прекрасном настроении.

— Я в большом горе. Мэри, я хочу, чтобы ты сходила в «Бэлморал-корт» и поговорила с миссис Роджерс. Узнай, не можем ли мы чем помочь. О похоронах узнай. В память о Мэттью мы сделаем все, что в наших силах. Это так ужасно… в гостинице.

— Камилла, дорогая, — твердо сказала Мэри, — не надо ни о чем беспокоиться. Такие встряски вам вредны.

— Что правда, то правда.

— Я сейчас же пойду в «Бэлморал-корт», а потом вернусь к вам и все расскажу.

— Спасибо, Мэри, ты такая энергичная, и всегда понимаешь меня.

— А теперь, пожалуйста, попробуйте успокоиться. Подобные переживания в самом деле очень для вас опасны.

Мэри вышла из комнаты и спустилась вниз. Войдя в гостиную, она сказала:

— Мистер Тривз умер. Вчера вечером, вернувшись к себе в номер.

— Бедняга, — вздохнул Невил. — А что с ним?

— Сердце, видимо. Он умер сразу же, как только вернулся.

Томас Ройд задумчиво произнес:

— Наверное, лестница доконала его.

— Лестница? — удивилась Мэри.

— Да. Когда мы с Латимером уходили, он как раз поднимался по лестнице.

— Но почему не на лифте? — воскликнула Мэри.

— Лифт не работал.

— Ах, вот оно что. Ужасное совпадение. Бедняга. — Мэри оглядела присутствующих. — Я сейчас пойду туда. Камилла просила узнать, нельзя ли чем помочь.

— Я с вами, — сказал Томас.

Они вышли на дорогу и повернули в сторону «Бэлморал-корт».

— Интересно, — сказала Мэри. — Есть ли у него родственники? Надо ли кому-нибудь сообщать?

— В разговоре он никого не упоминал.

— Да. Обычно люди всегда говорят «вот, например, моя племянница» или «моя кузина».

— А он был женат?

— По-моему, нет.

Они вошли в распахнутые двери гостиницы «Бэлморал-корт».

Миссис Роджер, хозяйка, разговаривала с каким-то высоким мужчиной средних лет, который, увидев Мэри, подал ей руку.

— Добрый день, мисс Олдин.

— Добрый день, доктор Лейзенби. Это мистер Ройд. Мы с поручением от леди Трессилиан, хотим узнать, не надо ли чем помочь.

— Очень вам признательна, мисс Олдин, — сказала хозяйка гостиницы. — Давайте пройдем в мою комнату.

Все прошли в небольшую уютную гостиную.

Доктор Лейзенби спросил:

— Насколько мне известно, вчера вечером мистер Тривз обедал у вас?

— Да.

— Ну и как он выглядел? Его что-то расстроило?

— Нет, напротив. Выглядел неплохо, даже был в приподнятой настроении.

Доктор кивнул:

— Да… вот это-то и ужасно… Внезапность. Я посмотрел его лекарства… со здоровьем-то у него было неважно. Я, конечно, свяжусь с его лондонским врачом…

— Он всегда очень следил за собой, — сказала миссис Роджерс. — И мы, со своей стороны, заботились о нем как могли.

— Я ни минуты не сомневался в этом, миссис Роджерс, — тактично сказал доктор. — Тут достаточно даже незначительного напряжения.

— Подняться по лестнице, например, — предположила Мэри.

— Вполне возможно. Даже более чем достаточно — если бы он поднялся пешком… но он никогда не позволял себе ничего подобного.

— Нет, никогда, — подтвердила миссис Роджерс. — Он всегда пользовался лифтом. Всегда. Он вообще был большой педант.

— Насколько я знаю, — сказала Мэри, — вчера вечером лифт не работал…

Миссис Роджерс удивленно на нее посмотрела:

— Да нет же, мисс Олдин, вчера лифт работал.

Томас Ройд кашлянул.

— Извините, — сказал он. — Я вчера провожал мистера Тривза, и на лифте висела табличка «Лифт не работает».

Миссис Роджер явно была озадачена.

— Странно. Уверяю вас, лифт был в полном порядке. Мне бы сообщили, если что-то случилось. С этим лифтом у нас вот уже… — она постучала по дереву, — вот уже полтора года нет никаких проблем. Очень надежный аппарат.

— Возможно, привратник или кто-то из дежурных повесил эту табличку, когда отходил? — предположил доктор.

— У нас автоматический лифт, работает без обслуги.

— Ах да, действительно автоматический.

— Надо поговорить с Джо, — сказала миссис Роджерс. Она вышла из комнаты и позвала привратника. — Джо! Джо!

Доктор Лейзенби с любопытством оглядывал Томаса.

— Простите, а вы абсолютно уверены, мистер, э…

— Ройд, — подсказала Мэри.

— Совершенно, — сказал Томас.

Миссис Роджерс вернулась с привратником. Джо принялся с жаром уверять, что вчера вечером с лифтом все было в полном порядке. Да, у них есть такая табличка, но обычно она лежит под стойкой, и уже целый год ею не пользовались.

Все изумленно переглянулись — таинственная получается история. Доктор предположил, что это просто глупая шутка кого-нибудь из постояльцев, на этом все и сошлись.

Доктор Лейзенби сообщил в ответ на расспросы Мэри, что шофер мистера Тривза дал ему адрес адвоката покойного; доктор свяжется с ним, а потом заедет к леди Трессилиан и обсудит с ней приготовления к похоронам.

После чего жизнерадостный доктор поспешил по своим делам, а Мэри с Томасом медленно побрели обратно в Галлз-Пойнт.

— Вы совершенно уверены, Томас, что видели эту табличку? — спросила Мэри.

— Конечно. Мы видели ее вместе с Латимером.

— Невероятно! — воскликнула Мэри.

Глава 10

Было двенадцатое сентября.

— Осталось всего два дня, — невольно вырвалось у Мэри Олдин. Она прикусила губу и покраснела.

Томас Ройд задумчиво поглядел на нее:

— Неужели так тяжело?

— Сама не знаю, что со мной, — сказала Мэри. — Никогда в жизни мне такого не хотелось, чтобы гости наконец-то уехали. Обычно приезд Невила был для нас большой радостью. Да и Одри тоже.

Томас кивнул.

— Но в этот раз, — продолжала Мэри, — такое чувство, будто сидишь на пороховой бочке и все время ждешь взрыва. Поэтому каждый день с самого утра я твержу: «Осталось столько-то дней». Вот и сейчас я думаю: «Осталось всего два дня». Одри уезжает в среду, Невил и Кей — в четверг.

— А я в пятницу, — добавил Томас.

— Вы не в счет. Вы олицетворение стабильности и порядка. Не знаю, что бы я вообще без вас делала.

— Живой буфер?

— Не только. Вы такой добрый и такой… спокойный. Звучит глупо, ко это именно так.

Томас выглядел явно польщенным, хотя и смутился.

— Сама не пойму, почему все так дергаются, — задумчиво проговорила Мэри. — В конце концов, ну даже если и разразится скандал. Неприятно, конечно, но не более того.

— Но вы ведь боитесь чего-то более страшного?

— Да в том-то и дело. Какое-то ужасное предчувствие. Даже у слуг. Сегодня утром кухарка сказала, что хочет уволиться — ни с того ни с сего. Повариха на взводе, Херстолл едва держит себя в руках, и даже Баррет, обычно непробиваемая, как… — как броненосец, и та явно нервничает. И все из-за прихоти Невила — ему, видите ли, надо успокоить совесть — подружить своих жен.

— В чем, насколько я могу судить, он явно не преуспел, — заметил Томас.

— Вот именно. Кей уже совершенно вне себя. Вы и сами посудите, Томас, каково ей? Вы обратили внимание, как вчера вечером Невил смотрел на Одри, когда та поднималась по лестнице? Он все еще любит ее. И его разрыв с ней — трагическая ошибка.

Томас принялся набивать трубку.

— Раньше надо было думать, — сурово сказал он.

— Ну да, конечно. Да только от этого не легче. Мне так жалко Невила.

— Такие, как Невил… — начал было Томас, но тут же умолк.

— Да-да?

— Такие, как Невил, думают, что им можно все — стоит только захотеть. Похоже, ему в жизни до сих пор ни в чем отказа не было, до вот этого случая с Одри. Теперь ему придется узнать, как это бывает. Одри он не получит. Ему ее не достать. Как бы он теперь ни выплясывал вокруг нее. Придется смириться.

— Да, вы, конечно, правы. Но это жестоко. Одри очень любила Невила, когда они поженились. И вообще они были такая чудесная пара.

— Больше она его не любит.

— Ой ли? — едва слышно прошептала Мэри.

— И вот еще что я вам скажу, — продолжал Томас. — Невилу надо бы лучше присматривать за своей Кей. Это очень опасная особа, поверьте, очень опасная. Если ее вывести из себя, она ни перед чем не остановится.

— О Господи! — вздохнула Мэри и словно заклинание повторила: — Осталось всего два дня.

Последнюю неделю дела пошли совсем плохо. Смерть мистера Тривза потрясла леди Трессилиан, и это не замедлило сказаться на ее здоровье. Мэри благодарила Бога, что похороны состоялись в Лондоне, это по крайней мере позволит леди Трессилиан поскорее забыть о несчастье. Обстановка была угнетающей, и вести дом для Мэри было очень непросто. В то утро она чувствовала себя совершенно разбитой.

— Может, это отчасти из-за погоды, — подумала Мэри вслух. — Жара какая-то противоестественная.

Сентябрь действительно выдался небывало теплым. Уже несколько дней термометр не опускался ниже 70 градусов в тени по Фаренгейту[150].

В это время из дома вышел Невил.

— Ругаете погоду? — спросил он, глядя на небо. — Да, жуткая жара. Сильнее, чем вчера. И ни ветерка. На душе как-то неспокойно. Думаю, скоро будет дождь. Долго такая жара не продержится.

Томас Ройд, не говоря ни слова, потихоньку отошел и скрылся за углом дома.

— Мрачный Томас удалился, — сказал Невил. — Он явно не испытывает удовольствия от моего общества.

— Он такой милый, — сказала Мэри.

— Не нахожу. По-моему, типичный тупица, обиженный на весь мир.

— Он ведь мечтал жениться на Одри, а ты взял и увел ее.

— У него было семь лет, чтобы сделать предложение. Он что же, хотел, чтобы бедная девушка всю жизнь ждала, пока он надумает?

— Может быть, — осторожно сказала Мэри, — сейчас настал подходящий момент.

Невил удивленно поднял брови.

— Награда за вечную преданность? И Одри выйдет замуж за эту мокрую курицу? Это было бы слишком. Не думаю, что Одри когда-нибудь осчастливит Мрачного Томаса.

— А по-моему, Невил, он ей очень нравится.

— Все женщины прирожденные свахи! Оставь Одри в покое, дай ей насладиться свободой!

— Не уверена, что она очень уж ею наслаждается.

— Думаешь, она несчастна? — быстро спросил Невил.

— Не знаю…

— Вот именно, — медленно проговорил Невил. — Никогда не знаешь, что у нее на душе. Одри, — после некоторой паузы добавил он, — стопроцентная аристократка. Что называется, голубая кровь.

И вдруг, скорее самому себе, чем Мэри:

— Господи, какой же я был дурак!

Мэри с опаской двинулась к дому. В третий раз за утро она повторила про себя утешительные слова: «Осталось всего два дня».

Невил беспокойно бродил по саду.

В самом дальнем конце он набрел на Одри. Она сидела у низкой каменной ограды и смотрела вниз на воду. Прилив был в своей высшей точке, и река сильно поднялась.

Завидев Невила, Одри тотчас же встала и пошла навстречу.

— А я как раз собралась уходить. Скоро, наверное, подадут чай, — проговорила она, не поднимая глаз. В голосе ее слышалось волнение.

Он молча пошел рядом. И только у самой террасы вдруг спросил:

— Одри, можно поговорить с тобой?

Впившись пальцами в перила балюстрады, она выпалила:

— Лучше не надо.

— Значит, ты знаешь, что я хочу сказать.

Она молчала.

— Как ты к этому, Одри? К тому, чтобы начать все сначала? Забыть все, что было?

— И Кей?

— Кей, надеюсь, все поймет, — сказал Невил.

— Что поймет?

— То, что есть. Я пойду и скажу ей правду. Положусь на ее великодушие. Скажу как есть: ты единственная моя любовь.

— Ты любил Кей, когда женился на ней.

— Женитьба на Кей — самая большая ошибка в моей жизни. Я…

Он замолчал. Из стеклянных дверей гостиной появилась Кей. Она подошла к ним, и от ярости, которая полыхала в ее глазах, Невил невольно съежился.

— Извините, что нарушаю вашу трогательную идиллию, — сказала Кей. — Но по-моему, уже пора что-то предпринять.

Одри повернулась и пошла прочь.

— Я оставлю вас одних, — ровным голосом сказала она. Лицо ее было абсолютно непроницаемо.

— Ну понятно! — воскликнула Кей. — Ведь ты уже сделала все, что могла! С тобой я разберусь позже. А сейчас мы поговорим с Невилом!

— Послушай, Кей, Одри тут абсолютно ни при чем. Она не виновата. Если тебе угодно выяснять отношения, то выясняй со мной, а не…

— Да, мне угодно! — перебила она, и глаза ее яростно сверкнули. — Кого ты из себя строишь? Кто ты такой?

— Я? Самый несчастный человек, — горько сказал Невил.

— Бросил жену, заставил ее дать тебе развод, всюду таскался за мной, был от меня без ума, а то вдруг, видите ли, загрустил! Теперь, значит, хочешь вернуться к этой интриганке с ее постной физиономией, к этой хищнице, с виду такой безобидной…

— Прекрати, Кей!

— Чего ты, собственно, добиваешься?

Лицо Невила сделалось совершенно белым.

— Называй меня кем угодно. Возможно, я бесхребетное ничтожество, — сказал он. — Но… как ты не поймешь, это выше моих сил. Дальше так продолжаться не может. Все это время… да-да… я продолжал любить Одри. Любовь к тебе… это было… помешательство. Слушай, Кей, ты и я… мы такие разные… мы не будем счастливы вместе. Кей, нам надо разрубить этот узел… и чем скорее, тем лучше. Я хочу со всем этим покончить. В конце концов, мы могли бы быть друзьями.

— Что конкретно ты предлагаешь? — подозрительно спокойным тоном спросила Кей.

Невил не смотрел ей в глаза, на лице его появилась упрямая решимость.

— Мы можем развестись. Ты подашь на развод за супружескую неверность…

— Только не сразу. Тебе придется немного подождать.

— Я подожду.

— Потом, годика через три или сколько там полагается, ты снова попросишь руки своей миленькой Одри?

— Если она согласится.

— Она-то согласится, будь спокоен! — злобно сказала Кей. — Ну а мне что прикажешь делать?

— Тебе? Ты будешь свободна и найдешь себе более достойного мужа. Естественно, я позабочусь о том, чтобы ты ни в чем не нуждалась…

— Заткнись! — взвизгнула Кей. Теперь она совершенно не владела собой. — И послушай меня внимательно. Со мной такой номер не пройдет! Я не дам тебе развода. Я вышла за тебя, потому что любила. Я знаю, когда все это началось. Когда я рассказала тебе, что поехала за тобой в Эсторил. Тебе нравилось думать, что это была Судьба. Твое самолюбие было задето, оказалось, что никакая это не Судьба, а я, я сама. Ну и что? Я совершенно не стыжусь того, что сделала! Ты полюбил меня, женился на мне, и я не собираюсь отдавать тебя этой интриганке с загребущими коготками. Она уже празднует победу — да не на ту напала! Я лучше убью тебя! Слышишь? Тебя, а потом ее! Я убью вас обоих. Я…

Невил шагнул к ней и взял ее за плечи.

— Замолчи, Кей. Ради Бога. Как ты можешь устраивать подобные сцены.

— Как могу? А вот так! Я…

На террасе появился Херстолл.

— В гостиной подан чай, — бесстрастно объявил он.

Кей и Невил медленно пошли в гостиную.

Херстолл учтиво посторонился, давая им дорогу.

В небе собирались тучи.

Глава 11

Дождь начался без четверти семь. Невил стоял у окна в своей спальне. С Кей они больше не говорили. После чая они избегали друг друга.

Обед в тот вечер прошел в крайне напряженной атмосфере. Невил был рассеян; лицо Кей напоминало маску — она почему-то вдруг переусердствовала с косметикой; Одри напоминала приведение. Мэри Олдин из последних сил пыталась поддержать хоть какой-нибудь разговор и даже слегка обиделась на Томаса Ройда, который не захотел ей подыграть.

Херстолл нервничал, и, когда подавал овощи, руки его предательски дрожали.

Ближе к завершению трапезы Невил с наигранной небрежностью сказал:

— После обеда наведаюсь, пожалуй, в Истерхэд к Латимеру. Может, сыграем с ним партию в бильярд.

— Не забудь ключ, — сказала Мэри, — вернешься ведь поздно.

— Спасибо, что напомнила.

Все потянулись в гостиную, где был подан кофе.

Кто-то включил радио, и все с облегчением стали слушать новости.

Кей, зевавшая еще за обедом, сказала, что у нее болит голова, и отправилась спать.

— Может быть, вам дать аспирину? — спросила Мэри.

— Спасибо, у меня есть, — ответила Кей и вышла.

Невил покрутил рукоятку и поймал музыку. Несколько времени он молча сидел на диване. Он не смотрел на Одри, и вообще всем своим видом напоминал несчастного нашкодившего мальчишку. В сердце Мэри невольно шевельнулась жалость.

— Ну ладно, — сказал Невил, вставая, — пожалуй, пойду.

— Ты на машине или пароме?

— На пароме. Зачем делать крюк в пятнадцать миль. И потом, лучше пройдусь.

— Там дождь.

— Знаю. У меня барберри[151].

И он направился к выходу.

— Спокойной ночи.

В холле к нему подошел Херстолл.

— Вы не могли бы подняться к леди Трессилиан, сэр? Она очень хотела вас видеть.

Невил взглянул на часы: было уже десять.

Он, пожав плечами, стал подниматься наверх. Пройдя по коридору, подошел к двери леди Трессилиан и постучал. Ожидая позволения войти, он услышал, что внизу уже начали расходиться. Сегодня, похоже, все решили лечь пораньше.

— Войдите, — раздался из-за двери звучный голос леди Трессилиан.

Невил вошел.

Леди Трессилиан уже приготовилась ко сну. Свет в комнате был погашен, горел только ночник на тумбочке у кровати. Леди Трессилиан читала, но тут же отложила книгу и поверх очков взглянула на Невила. Это был очень строгий взгляд.

— Хочу поговорить с тобой, Невил, — сказала она.

Невил невольно улыбнулся:

— Я готов, госпожа наставница.

Однако леди Трессилиан не ответила на его улыбку.

— Есть вещи, Невил, которых я в своем доме не потерплю. Не в моих правилах быть свидетелем подобных бесед, но не затыкать же мне уши, когда ты и твоя милая женушка во все горло выясняете отношения. Насколько я поняла, ты собираешься развестись с Кей и снова жениться на Одри. Это уже переходит все границы, и в настоящий момент, Невил, об этом не может быть и речи.

Видно было, что сдерживать себя Невилу стоит больших трудов.

— Прошу прощения за ту сцену, — сухо сказал он. — Что же касается остального, это мое и только мое дело.

— Нет, не только… Ты использовал мой дом, чтобы встретиться с Одри… Или, может, она использовала…

— Она здесь абсолютно ни при чем. Она…

Леди Трессилиан подняла руку, останавливая его.

— Как бы то ни было, Невил, так не делают. Кей — твоя жена. И у нее есть права, с которыми ты не можешь не считаться. В данном случае я целиком на стороне Кей. Ты сам заварил эту кашу, сам теперь и расхлебывай. Ты ответственен за это перед Кей, и я хочу прямо тебе сказать…

Невил шагнул вперед и почти выкрикнул:

— Это не ваше дело!

— Прежде всего, — продолжала леди Трессилиан, не обращая внимания на его слова, — завтра Одри покинет мой дом…

— Нет, вы не сделаете этого. Я не позволю…

— Не смей кричать на меня, Невил.

— Послушайте, я не допущу…

В коридоре громко хлопнула дверь.

Глава 12

Горничная Элис Бентэм, сверкая светло-карими глазами, в смятении прибежала к поварихе.

— Прямо не знаю, что и делать, миссис Спайсер.

— В чем дело, Элис?

— Миссис Баррет. Час назад я занесла ей чай. Она так крепко спала, что даже не проснулась, ну а я и не стала ее будить. А сейчас я снова зашла к ней — ведь чай для миледи давно готов, а она все не идет. Вхожу, а она как спала, так и спит, я не смогла ее добудиться.

— А ты хоть пробовала?

— Да, миссис Спайсер. Я буквально трясла ее. А она знай себе спит, и лицо какого-то жуткого цвета.

— Господи, да уж не померла ли она?

— Нет-нет, миссис Спайс, слышно, как она сопит. Правда, как-то странно. Видать, что-то у нее не в порядке.

— Хорошо, пойду сама посмотрю. А ты отнеси чай миледи. И лучше завари свежий. А то объясняй ей потом, в чем дело…

Элис послушно заварила чай, а миссис Спайсер отправилась к себе на третий этаж.

Поднявшись с подносом на второй этаж, Элис постучала в дверь леди Трессилиан и, не дожидаясь ответа, вошла. Через мгновение раздался дикий визг, грохот бьющейся посуды, и Элис, как ошпаренная, выскочила из комнаты хозяйки и ринулась в холл, едва не сбив Херстолла, направлявшегося в столовую.

— О, мистер Херстолл, в доме грабители! Миледи мертва! Ее убили! В голове жуткая дыра, и кругом кровь, кровь, все в крови!..

Часть третья ИЗЯЩНАЯ ИТАЛЬЯНСКАЯ РУЧКА…

Глава 1

Старший инспектор Баттл наслаждался отпуском, и настроение у него было прекрасное. Правда, его слегка расстроило, что оставалось еще целых три дня, и что погода переменилась: пошел дождь. Но с другой стороны — чего еще можно ждать от Англии?

Он как раз завтракал со своим племянником инспектором Джеймсом Личем, когда зазвонил телефон.

— Выезжаю немедленно, сэр, — сказал Джим и положил трубку.

— Что-то серьезное? — спросил Баттл, заметив, как изменилось лицо племянника.

— Убийство. Леди Трессилиан. Старая леди, личность известная в наших краях. Она сильно болела. Большой дом в Солткрике — на скале — это ее.

Баттл кивнул.

— Старик вызывает. — Так Лич небрежно называл начальника полиции графства. — Он был ее другом. Он тоже едет туда.

У двери инспектор Лич остановился:

— Может, поедете со мной, дядюшка? У меня такой случай впервые.

— Конечно, — кивнул инспектор, — раз уж я здесь. А что там — взлом, ограбление?

— Пока не знаю.

Глава 2

Полчаса спустя майор Роберт Митчелл, начальник полиции, мрачно излагал ситуацию племяннику и дяде:

— Окончательные выводы делать пока рано, но одно ясно: действовал кто-то свой. Никаких следов взлома, и вообще вроде бы все на месте. Все двери и окна были закрыты. Замки целы.

Он посмотрел на Баттла.

— Если я запрошу Скотленд Ярд, как вы думаете, они могут поручить вам это дело? Раз уж вы здесь. И потом, ведь Лич ваш родственник. Если, конечно, вы не против. Вы ведь еще в отпуске.

— Ничего, — сказал Баттл. — А с начальством, думаю, вы договоритесь. Насколько я знаю, помощник комиссара сэр Эдгар Коттон — ваш друг?

Митчелл кивнул:

— Да, с Эдгаром, я думаю, мы все утрясем. Значит, решено. Пойду сейчас же ему позвоню…

Он подошел к телефону и набрал номер:

— Соедините с Ярдом.

— Думаете, сэр, щекотливым может оказаться дельце? — спросил Баттл.

— Я думаю, — сказал мрачно Митчелл, — что здесь мы не имеем права на ошибку. Мы обязательно должны найти истинного убийцу… Будь он мужчина или… женщина.

Баттл кивнул. Он прекрасно понял, что начальнику полиции что-то известно.

«Похоже, он кого-то подозревает, — подумал Баттл. — И голову даю на отсечение, что этот „кто-то“ человек непростой и весьма известный».

Глава 3

Баттл и Лич стояли на пороге уютной, хорошо обставленной спальни. Прямо перед ними на полу полицейский снимал отпечатки пальцев с рукоятки клюшки для гольфа — это был тяжелый ниблик[152]. Другой конец клюшки был весь в крови, и к нему прилипли два белых волоска.

У кровати доктор Лейзенби, исполняющий обязанности полицейского врача округа, склонился над телом леди Трессилиан.

Он выпрямился и вздохнул.

— Прямо в лоб. Страшный удар. Череп вдребезги. А потом для верности ударили еще раз. В общем, говорю как есть — не хочу морочить вам голову специальными терминами…

— Как давно ока мертва? — спросил Ленч.

— Смерть наступила от десяти вечера до полуночи.

— А точнее? Вы не могли бы указать точное время смерти?

— Предпочел бы этого не делать. Здесь возможно влияние множества факторов. А то отправите кого-нибудь на виселицу только на основании одного rigor mortis[153]. Не раньше десяти и не позже полуночи.

— Ее ударили этим нибликом?

Доктор посмотрел на клюшку.

— Похоже на то. К счастью, убийца не взял его с собой. По характеру раны я вряд ли установил бы орудие преступления. Видите, удар нанесен не острой гранью — били, видимо, пяткой.

— А это сложно — нанести такой удар? — спросил Лич.

— Если специально стараться — то да, — сказал доктор. — Похоже, это просто случайность, что удар пришелся именно таким образом.

Лич поднял руки и замахнулся, пытаясь смоделировать движение убийцы.

— Варварство, — пробормотал он.

— Да, — задумчиво кивнул доктор. — Все это, конечно, ужасно. Удар, как видите, нанесен по правой части черепа, и убийца, кто бы он ни был, должен был стоять справа от кровати лицом к изголовью — слева просто нет места: стена.

Лич навострил уши.

— Левша? — быстро спросил он.

— Я бы не рискнул утверждать это категорически, — сказал Лейзенби. — Слишком много потребовалось бы оговорок. Левша — это первое, что может прийти в голову… Хотя вполне вероятны и другие объяснения. Предположим, что старая леди повернула голову в момент удара. Или убийца, отодвинув кровать, зашел слева, а потом поставил кровать на место.

— Последнее, согласитесь, маловероятно.

— Согласен, но все возможно… У меня есть некоторый опыт в подобных делах, так что поверьте, мой мальчик, предположения об убийце-левше очень часто оказываются ошибочными.

Сержант Джонс, разглядывавший лежавшую на полу клюшку, заметил:

— Ниблик, кстати, самый обычный, на правую сторону.

Лич кивнул:

— Но убийца мог воспользоваться и чужой клюшкой. Кстати, доктор, как вы считаете, убийца — мужчина?

— Необязательно. Ниблик очень грозное оружие. Таким вполне могла убить и женщина.

— Насколько я понял, — с присущей ему неспешностью вступил в разговор Баттл, — вы, доктор, не можете утверждать, что убийство совершено именно этим орудием?

Лейзенби бросил на инспектора удивленный взгляд.

— Нет, конечно. Я могу лишь утверждать, что эта клюшка могла быть орудием убийства и скорее всего таковым и была. Но для того, чтобы окончательно подвести черту, мне необходимо провести анализ крови с клюшки и, кстати говоря, волос…

— Да-да, — согласился Баттл, — в таких делах надо быть педантичным.

— А у вас имеются какие-то сомнения в том, что леди убили этой клюшкой? — с любопытством спросил доктор.

— Нет-нет, что вы, — затряс головой Баттл. — Я человек незатейливый. И привык верить собственным глазам. Ее ударили чем-то тяжелым — клюшка тяжелая. На клюшке кровь и волосы — судя по всему кровь и волосы покойной. Ergo[154] — перед нами орудие убийства.

— Она спала, когда ее ударили? — спросил Лич.

— Думаю, нет. Взгляните на ее выражение лица. На мой взгляд — повторяю, это мое личное мнение, — на нее напали неожиданно. Никаких следов борьбы, страха или даже просто испуга. Похоже, она только проснулась и даже не успела сообразить, что происходит. Или же удар нанес человек, которого она знала и совершенно не опасалась.

— Горел только ночник, а верхний свет был выключен, — задумчиво сказал Лич.

— Да. Должно быть, она включила его, когда ее разбудили шаги вошедшего. А может, лампа горела все время.

Сержант Джонс наконец поднялся с пола. Лицо его расплылось в улыбке.

— На этой клюшке превосходные отпечатки, полным-полно, — сказал он. — Четкие, как ясный божий день.

Лич облегченно вздохнул:

— Что ж, это сильно упростит дело.

— Странный парень этот убийца, — сказал доктор Лейзенби, — оставил клюшку, оставил отпечатки — не хватает только визитной карточки!

— Возможно, он просто потерял голову, — предположил Баттл. — Не всякому удается сохранить хладнокровие.

— Вы, безусловно, правы, — кивнул доктор. — Извините, но мне пора идти к своей пациентке.

— К пациентке? — заинтересовался Баттл.

— Да. Дворецкий послал за мной еще до того, как обнаружили убийство. Горничную леди Трессилиан кашли утром в коматозном состоянии.

— А что с ней?

— Похоже, сильное отравление барбитуратами. Состояние тяжелое, но скорее всего она выкарабкается.

— Горничная? — переспросил Баттл. Своими бычьими, навыкате, глазами он медленно обвел комнату, задержавшись на толстом шнуре с массивной кистью, висевшей у самой подушки.

Лейзенби кивнул:

— Совершенно верно. В случае чего леди Трессилиан сразу же звонила: дергала за кисть колокольчика, вызывала таким образом горничную. В эту ночь она могла звонить сколько угодно — горничная все равно бы ничего не услышала.

— Похоже, кто-то позаботился об этом заранее? — спросил Баттл. — Что скажете, доктор? Раньше горничная часто принимала снотворное?

— Говорю с уверенностью — вообще никогда. В ее комнате — ни одного порошка. Я выяснил, как было дело. Сенна[155]. Она пила отвар сенны каждый вечер. Снотворное подмешали в отвар.

Старший инспектор задумчиво поскреб подбородок.

— Мм-да, — промычал он. — Похоже, кто-то знает все про всех в этом доме. Знаете, доктор, очень это странное убийство.

— Ну это уже ваша забота, — сказал Лейзенби.

— Хороший он человек, наш доктор, — сказал Лич, когда Лейзенби вышел из спальни.

Дядя и племянник остались наконец одни. Все фотографии были сделаны, все параметры записаны. Двое полицейских теперь знали все, что можно было знать о месте, где произошло преступление.

В ответ на замечание племянника Баттл лишь молча кивнул. Похоже, он усиленно над чем-то размышлял.

— А как ты думаешь, — наконец спросил он, — мог убийца сработать этой клюшкой в перчатках — если клюшка не его (а она скорее всего не его) — и не смазать при этом отпечатки пальцев хозяина?

Лич покачал головой:

— Не думаю, да ведь и вы всерьез так не считаете. Нельзя взять клюшку, не смазав отпечатки. А ведь они не смазаны. Они на редкость четкие. Взгляните сами.

Баттл кивнул, соглашаясь.

— Ну что ж. Теперь надо аккуратно взять отпечатки у всех обитателей дома. Думаю, проблем не будет, и тогда одно из двух: или ни одни пальчики не совпадут, или же…

— Или же мы найдем его?

— Точно. А может, ее.

Лич покачал головой.

— Женщина… вряд ли. Отпечатки на клюшке мужские. Для женщины слишком велики. И потом — это явно не женское преступление.

— Да, — согласился Баттл. — Преступление чисто мужское. Он должен быть жесткий, сильный, довольно тренированный и очень умный. У тебя есть на примете подходящая кандидатура из обитателей этого дома?

— Да я тут вообще никого не знаю. Кстати, сейчас они все в столовой.

Баттл тут же направился к двери.

— Что ж, пойдем познакомимся. — Он обернулся, посмотрел на кровать и покачал головой. — Не нравится мне этот шнур.

— А в чем дело?

— Он не в порядке.

Закрывая дверь, Баттл задумчиво проговорил:

— И кому понадобилось ее убивать? Конечно, многие сварливые старухи напрашиваются, чтобы им приложились по черепу. Но эта леди вроде бы не из таких. Ее, похоже, любили.

Он помолчал, потом спросил:

— Она богата? Кто унаследует деньги?

— Вот это-то и главное! — Лич сразу сообразил, к чему клонит дядя. — Здесь, скорее всего, и зарыта собака. Надо сразу же это выяснить.

Пока они спускались по лестнице, Баттл, держа в руке список обитателей дома, зачитывал вслух:

— Мисс Олдин, мистер Ройд, мистер Стрэндж, миссис Стрэндж, миссис Одри Стрэндж. Мм-да, не многовато ли для одного мистера Стрэнджа?

— Как я понимаю, это две его жены.

Баттл удивленно поднял брови и пробормотал:

— Он что — Синяя Борода?[156]

В столовой все были в сборе — сидели за столом и пытались делать вид, что завтракают.

Инспектор наметанным глазом окинул обращенные к нему лица. И попытался определить «кто есть кто» — с помощью своих особых методов. Присутствующие очень бы удивились, узнай о том, как они выглядят в глазах Баттла. Оценка его была далеко не беспристрастной. Его мало интересовали рассуждения о презумпции невиновности и о том, что человек невиновен, пока суд не вынес своего решения; кто оказался в силу обстоятельств вовлеченным в эту историю, на каждого инспектор смотрел как на потенциального преступника.

От сидевшей во главе стола бледной Мэри Олдин взгляд Баттла медленно переместился на набивавшего рядом с ней свою трубку Томаса Ройда, потом остановился на обращенной к нему спиной Одри, с чашкой кофе в правой руке и сигаретой в левой; потом на Невиле, который с каким-то потерянным и смущенным видом пытался загасить дрожащей рукой сигарету, и наконец — на Кей, которая сидела, положив локти на стол, а в лице ее, несмотря на толстый слой косметики, угадывалась смертельная бледность.

«Предположим, — рассуждал про себя старший инспектор, — это мисс Олдин. Хладнокровная, умеющая владеть собой женщина. Такую голыми руками не возьмешь. Мужчина рядом с ней — темная лошадка — рука покалечена — делает непроницаемое, как у игрока в покер лицо, — скорее всего, с комплексом неполноценности, а может, и нет. А это, судя по всему, одна из жен; напугана до смерти — да, явно чего-то боится. Чашка в правой руке, сигарета — в левой — м-да, забавно. Теперь Стрэндж. Где-то я его уже встречал. Руки дрожат — совсем нервишки сдали. Рыжая девица, сразу видно, норовиста — разойдется — не остановишь, скорее всего настоящая фурия[157]. Впрочем, к тому же и неглупа».

Пока Баттл молча изучал присутствующих, инспектор Лич сделал краткое сухое сообщение. Мэри Олдин всех представила, заключив:

— Для нас это, конечно, сильное потрясение… однако все мы готовы по мере сил помочь следствию.

— Тогда начнем, — сказал Лич. — Кто-нибудь может сказать, что это за клюшка?

— Какой кошмар, — вскрикнула Кей. — Но ведь это…

Невил Стрэндж встал из-за стола и подошел к инспектору.

— Похожа на мою. Можно взглянуть?

— Теперь уже можно, — многозначительно сказал Лич. — Возьмите.

Выразительное «теперь» инспектора вроде бы не произвело на присутствующих должного впечатления. Невил осмотрел клюшку.

— Я думаю, это один из моих нибликов, — сказал он. — Через пару минут могу сказать точно. Можно пойти проверить, какие на месте…

Они прошли к большому шкафу под лестницей. Невил открыл дверцу, и перед удивленным взором Баттла предстала целая коллекция теннисных ракеток. Он тут же вспомнил, где видел Невила раньше, и быстро сказал:

— А я был на вашем матче в Уимблдоне, сэр.

— Правда? — небрежно бросил через плечо Невил.

Он отодвинул несколько ракеток. В глубине шкафа, прислоненные к рыболовным снастям, стояли две сумки с клюшками для гольфа.

— В гольф играем только мы с женой, — пояснил Невил. — Та клюшка мужская. Да, все верно, моя.

Он вынул из шкафа сумку, в которой было по меньшей мере четырнадцать клюшек.

«Эти спортсмены, похоже, к делу подходят серьезно, — подумал инспектор Лич. — Не позавидуешь ребятам, таскающим за ними тележку с подобным скарбом».

— Этот ниблик от Уолта Хадсона из Сент-Эберта, — пояснил Невил.

— Спасибо, мистер Стрэндж. Этот вопрос мы закрыли.

— Что поразительно, — сказал Невил, — ведь ничего не пропало. Да и замки вроде все целы. — В голосе его, помимо искреннего удивления, угадывался еще и страх.

«Все они, — заметил про себя Баттл, — сейчас только об этом и думают».

— И слуги, — продолжал Невил, — все наши слуги абсолютно вне подозрений…

— О слугах я поговорю с мисс Олдин, — мягко заметил Лич. — А у вас я хотел спросить: не подскажете, как связаться с адвокатом леди Трессилиан?

— Фирма «Асквит и Трилэни» в Сент-Лу, — отчеканил Невил.

— Спасибо, мистер Стрэндж. Мы хотели бы связаться с ними — навести справки о состоянии леди Трессилиан.

— То бишь узнать, кому достанутся деньги?

— Именно так, сэр. Ее завещание и прочие формальности.

— Не знаю, каково завещание, — сказал Невил, — но у нее у самой состояние было небольшое. Что же касается главного наследника, то мне он известен.

— И кто же он, мистер Стрэндж?

— По завещанию покойного сэра Мэттью Трессилиана все должно достаться мне и моей бывшей жене, но только после смерти леди Трессилиан.

— Вот как? — Инспектор Лич посмотрел на Невила взглядом собирателя, только что заполучившего необыкновенно редкий экземпляр в свою коллекцию. Под его торжествующим взглядом Невил нервно вздрогнул.

— А не скажете ли вы нам, мистер Стрэндж, — спросил Лич до противоестественности елейным голоском, — о каких суммах идет речь?

— Точно не знаю. Что-то около ста тысяч фунтов.

— В-вот как? И все — вам?

— Завещалось мне и моей жене.

— Понятно. Сумма значительная.

Невил улыбнулся и мягко заметил:

— Вы знаете, на жизнь мне хватает и своих денег. А ради того, чтобы ускорить получение наследства, я, поверьте, не пошел бы на такое дело…

Инспектор Лич всем своим видом выказал крайнее удивление тем, что его заподозрили в подобных мыслях.

Они вернулись в столовую, и Лич попросил собравшихся еще об одном одолжении. Отпечатки пальцев — чистая формальность — просто необходимо выяснить, нет ли в спальне убитой отпечатков, не принадлежащих кому-нибудь из обитателей дома.

На процедуру господа согласились охотно, едва ли не с энтузиазмом. Всех проводили в библиотеку, где их ожидал сержант Джонс со своими приборами.

Баттл и Лич тем временем занялись слугами.

Впрочем, нового узнали они немного. Херстолл рассказал, каким образом запирается дом на ночь и клятвенно заверил, что утром все засовы были в порядке. Никаких признаков вторжения в дом посторонних не было. Парадная дверь запирается на щеколду. Правда, вчера на щеколду не закрывали, а заперли только на ключ, потому что мистер Невил уходил в «Истерхэд Бэй» и собирался вернуться только поздно ночью.

— А вы не знаете, когда именно он вернулся?

— Знаю, сэр. Приблизительно около половины третьего. По-моему, он пришел не один. Я слышал голоса и шум отъезжающей машины. Потом я слышал, как дверь закрылась и как мистер Невил поднимался по лестнице.

— А во сколько он ушел в «Истерхэд Бэй»?

— Минут в двадцать одиннадцатого. Я слышал, как хлопнула дверь.

Лич кивнул. Похоже, от Херстолла сейчас большего не добьешься. Он поговорил с другими слугами. Все они были напуганы, нервничали, но в подобной ситуации это было вполне естественно.

Когда закрылась дверь за близкой к истерике кухаркой, которую опрашивали последней, Лич вопросительно поглядел на Баттла.

— Пригласи-ка еще раз горничную, — сказал старший инспектор. — Только не лупоглазую, а, ту высокую и худую, с кислой физиономией. Похоже, она что-то знает.

Эмма Уэлс явно чувствовала себя не в своей тарелке. Ее тревожило, что на этот раз крупный пожилой мужчина, судя по всему главный, решил сам заняться ею.

— Хочу вам дать один совет, мисс Уэлс, — вежливо начал Баттл. — Не стоит ничего утаивать. На представителей закона это производит не самое лучшее впечатление. Вы понимаете, что я хочу сказать?

— Да я никогда, я же… — нервничая и запинаясь, забормотала Эмма Уэлс.

— Полно, полно. — Баттл поднял свою огромную квадратную ручищу. — Вы ведь что-то видели или слышали, не так ли? Так что именно?

— Я не то чтобы слышала… То есть я просто не могла не услышать. И мистер Херстолл тоже слышал. Но я не думала, что это может иметь какое-то отношение к убийству.

— Может, и не имеет. Но все же расскажите.

— Ну, я собиралась спать. Было начало одиннадцатого. Но сначала мне надо было отнести грелку мисс Олдин, она требует ее и летом, и зимой. Ну а мне идти как раз мимо спальни ее светлости.

— Так-так, — подбодрил Баттл.

— Я услышала, как за дверью миледи и мистер Невил о чем-то спорят. Очень громко. Он даже кричал. Они ужасно ссорились.

— А вы не помните, о чем конкретно они говорили?

— Ну, вы же понимаете, я специально не подслушивала.

— Естественно. Но может быть, случайно, какие-то обрывки фраз?

— Ее светлость говорила, что не допустит этого в своем доме, а мистер Невил ответил: «Не смейте так говорить о ней». Он был очень сердит.

Баттл с непроницаемым лицом попробовал было зайти с другой стороны, но больше ничего не добился. Наконец он отпустил горничную.

Дядя с племянником переглянулись, и после некоторой паузы Лич сказал:

— Наверное, у Джонса уже есть какие-то результаты.

— А кто осматривает комнаты? — спросил Баттл.

— Уильямс. Толковый парень. Он ничего не пропустит.

— Хозяев, надеюсь, в комнаты не пускали?

— Естественно, пока Уильямс не закончит.

В эту минуту дверь открылась, и в комнату заглянул Уильямс. Это был совсем еще молодой человек.

— Хочу вам кое-что показать, — сказал он. — В комнате мистера Невила Стрэнджа.

Они прошли к апартаментам в западном крыле дома.

Уильямс указал на кучку одежды на полу. Темно-синий пиджак, брюки и жилет.

— Где ты это нашел? — быстро спросил Лич.

— Были запихнуты в шкаф. Вы только взгляните, сэр.

Он приподнял темно-синий пиджак и указал на обшлага.

— Видите эти темные пятна? Я не я буду, если это не кровь! А здесь! — И он показал на забрызганный чем-то темным рукав.

— Мм-да. — Баттл старался избегать загоревшихся взглядов коллег. — Не очень-то здорово для мистера Невила. Что еще?

— Темно-серый костюм в тонкую полоску брошен на стуле в ванной. Там же — огромная лужа воды.

— Похоже на то, что он спешил замыть кровь. Да. Впрочем, окно приоткрыто, может, это дождь?

— Такая-то лужа, сэр? Можете посмотреть, ее до сих пор не убрали.

Баттл молчал. Перед глазами его невольно возникла картина: человек с окровавленными руками в спешке стаскивает с себя забрызганную кровью одежду, запихивает ее поглубже в шкаф, бежит в ванную, открывает кран на полную катушку и яростно смывает с себя кровь.

Он перевел взгляд на дверь в противоположной стене.

— Это в комнату миссис Стрэндж, сэр, — предупредил его вопрос Уильямс. — Она заперта.

— Заперта? С этой стороны?

— Нет, с той.

— С той, говоришь?

На какое-то время Баттл задумался. Наконец он сказал:

— Давайте-ка еще раз поговорим с дворецким.

Херстолл явно нервничал. Ледяным тоном Лич задал ему вопрос:

— Почему вы не сказали нам, Херстолл, что вчера вечером мистер Стрэндж и леди Трессилиан ссорились?

Старик дворецкий растерянно моргнул.

— Мне и в голову не могло прийти, сэр, что это имеет какое-то значение. И потом, то, что вы называете ссорой, было не более чем легким расхождением во мнениях.

С трудом удержавшись, чтобы не съязвить по поводу «легкого расхождения во мнениях», Лич спросил:

— В каком костюме был вчера за обедом мистер Стрэндж?

Херстолл в нерешительности задумался.

— В темно-синем или в сером в полоску? — подсказал Баттл. — Позвольте заметить, если не вспомните вы, то вспомнит кто-нибудь другой.

— Я вспомнил, сэр. Он был в темно-синем костюме. — И, словно торопясь восстановить свой пошатнувшийся авторитет, добавил: — Это семейная традиция, сэр, не переодеваться летом в вечернее платье. После обеда господа имеют обыкновение гулять — иногда в саду, иногда у реки.

Баттл кивнул. Херстолл направился к выходу. В дверях он столкнулся с Джонсом. Сержант выглядел возбужденным.

— Есть, сэр! Я определил отпечатки. Конечно, пока это только предварительный результат, но я уверен, что он же окажется и окончательным…

— Ну и? — спросил Баттл.

— Отпечатки на рукоятке ниблика, сэр, принадлежат мистеру Невилу Стрэнджу.

Баттл откинулся на спинку кресла.

— Ну что ж, — сказал он, — вроде все сходится?

Глава 4

Они сидели в кабинете начальника полиции — трое мужчин с озабоченными лицами.

Тяжело вздохнув, майор Митчелл сказал:

— Ну что ж, выходит, ничего не остается, как взять его под стражу?

— Похоже на то, — спокойно согласился Лич.

Митчелл посмотрел на старшего инспектора.

— Веселей, Баттл, — мягко сказал майор. — Бывало и хуже.

Тот вздохнул:

— Не нравится мне все это.

— А кому нравится? — отозвался Митчелл. — Но у нас вполне достаточно доказательств, чтобы получить ордер.

— Более чем достаточно, — сказал Баттл.

— В конце концов, если мы его не арестуем, то возникнет естественный вопрос: почему мы этого не сделали?

Баттл покорно кивнул.

— Давайте еще раз посмотрим, что мы имеем, — сказал начальник полиции. — Мы имеем мотив: Стрэндж и его жена получают в результате смерти леди большие деньги. Известно, что он последний, кто видел ее живой — слуги слышали, как они ссорились. Пиджак, в котором он был в тот вечер, забрызган кровью и, наконец, самое главное: на орудии убийства его — заметьте, только его — отпечатки пальцев.

— И все-таки, сэр, — сказал Баттл, — вам это тоже не нравится.

— Да, черт возьми, не нравится.

— А что именно вас не устраивает, сэр?

Майор Митчелл потеребил пальцами нос.

— Слишком уж по-дурацки все это проделано, — наконец сказал он.

— Ну, иногда, сэр, преступники ведут себя весьма глупо.

— Да знаю, знаю. Что бы мы делали, если бы они всегда вели себя умно?

Баттл повернулся к Личу:

— А что лично тебя не устраивает, Джим?

— Мне всегда нравился мистер Стрэндж, — понурившись, сказал Лич. — Я много лет знаю его, встречался с ним, и не только здесь. Он настоящий джентльмен. И настоящий спортсмен[158].

— Не очень понимаю, — медленно проговорил Баттл, — почему хороший спортсмен не может оказаться убийцей. В этом нет ничего невероятного. — Он помолчал. — А вот что меня не устраивает, так это ниблик.

— Ниблик? — удивился Митчелл.

— Да, сэр. Или звонок. Звонок или ниблик, одно исключает другое.

С присущей ему неспешностью и сдержанностью Баттл качал рассуждать вслух:

— Итак, что, собственно, произошло? По нашим предположениям, мистер Стрэндж вошел в спальню леди Трессилиан, они поссорились, потеряв самообладание, он ударил ее по голове нибликом. Так? Но тогда возникает вопрос: почему у него с собой оказался ниблик? Клюшка для гольфа, согласитесь, не тот предмет, с которым прогуливаются по дому.

— Ну, может, он как раз перед этим на лужайке отрабатывал какой-нибудь удар, а затем зашел поговорить с леди Трессилиан?

— Может, и так, да только никто этого не видел. Последний раз его видели с нибликом в руках почти неделю назад, когда он отрабатывал удар на песчаном грунте. Теперь давайте все-таки определимся. Они поссорились, и он вышел из себя — но, позволю себе заметить, я видел его на корте. Вы знаете, на соревнованиях эти звезды многое себе позволяют, бывает чуть не до драки доходит. Но я никогда не видел, чтобы мистер Стрэндж дал волю своим эмоциям. Так, как он владеет собой, — дай Бог каждому… Однако все же предположим, что он впал в ярость и размозжил старой леди голову…

— Возможна и другая трактовка, Баттл, — перебил старшего инспектора начальник полиции.

— Знаю, сэр. Преднамеренное убийство. Он, мол, хотел заполучить деньги престарелой леди. Но в этом случае это вполне объясняет испорченный звонок и снотворное, подсыпанное горничной, но абсолютно противоречит ссоре и ниблику! Если бы он задумал ее убить, он, наоборот, всячески избегал бы ссоры. Он ведь мог усыпить горничную, пробраться, когда все уснут, в спальню леди и ударить ее по голове. А потом, инсценировав взлом и ограбление, вымыть ниблик и преспокойно положить его на место. Не сходятся концы с концами: с одной стороны, хладнокровный план, с другой — неконтролируемый взрыв ярости, — вещи, согласитесь, несовместимые.

— Все это довольно убедительно, Баттл, но нам-то как быть?

— Не идет у меня из головы этот ниблик, сэр.

— Но ведь никто не мог ударить им, не смазав отпечатков пальцев Невила. Это ведь не подлежит сомнению?

— Значит, ударили чем-то другим.

Майор Митчелл перевел дух и спросил:

— А вам не кажется, что это не слишком убедительное предположение?

— Я думаю, здесь есть доля здравого смысла, сэр. Этим нибликом ее мог ударить только Стрэндж, или его вообще не использовали подобным образом. Я склоняюсь именно ко второму варианту: что его подбросили, предварительно измазав кровью. Доктора Лейзенби, заметьте, ниблик тоже не слишком убедил. Ему пришлось признать его орудием убийства только потому, что он оказался под рукой, и он не мог взять на себя ответственность утверждать, что это был не ниблик…

Майор Митчелл откинулся на спинку кресла.

— Продолжайте, Баттл, — сказал он. — Даю вам карт-бланш. Что дальше?

— Забудем на минуту о ниблике, — сказал Баттл. — Что может еще бросить тень на мистера Стрэнджа? Прежде всего — мотив. Был ли у него серьезный мотив для убийства леди Трессилиан? Да, он наследует деньги — это, конечно, серьезная причина, но только при условии, что он в них нуждается. Сам же он утверждает обратное. Я предлагаю проверить его финансовое положение. Если у него возникли проблемы и ему срочно понадобились деньги, тогда один вопрос… Если же у него все в порядке, как, собственно, он и говорит, тогда…

— Вот именно, что тогда?

— Тогда нам следует поискать мотив у других обитателей дома.

— Значит, вы считаете, что улики против Невила сфабрикованы?

— Я где-то вычитал одну фразу, запала, знаете ли, в душу… Изящная женская ручка. Я думаю, тут что-то в этом роде. Эдакое изуверское преступление, но за кулисами угадывается эта самая изящная женская ручка…

Воцарилась тишина. Начальник полиции внимательно смотрел на Баттла.

— А знаете, — наконец сказал он, — может, вы и правы. Есть в этом деле, черт побери, какая-то заковыка. Так что вы предлагаете? Каков ваш план?

Баттл поскреб свой квадратный подбородок.

— Я всегда, сэр, — начал он, — предпочитаю не нарушать естественный ход событий. Все складывается так, что подозрение падает на мистера Невила Стрэнджа. Ну, так и будем его подозревать. Брать его под стражу при этом вовсе не обязательно. Но вот намекнуть, что мы его подозреваем, допросить, сделать вид, что арест всего лишь дело времени — другое дело. И посмотрим, как на это отреагируют остальные. Проверим его показания, проследим детально перемещения за вчерашний вечер. При этом будем действовать как бы это сказать… С открытым забралом. Чтобы всем было понятно.

— Да вы настоящий Макиавелли[159], инспектор. — Майор Митчелл лукаво подмигнул. — Будем надеяться, что вам удастся убедительно сыграть роль этакого тупицы-полисмена.

Старший инспектор улыбнулся.

— Я вообще предпочитаю идти на поводу у публики — делать то, что от меня больше всего ждут, сэр. На сей раз буду изображать тугодума — лучший способ усыпить их бдительность. И кое-что выяснить. Подозреваемый мистер Невил Стрэндж — прекрасная приманка. Вы знаете, у меня такое чувство, что в этом доме и в самом деле творится что-то неладное…

— Имеете в виду дела сердечные?

— Можно сказать и так, сэр.

— Хорошо, действуйте, Баттл. Вместе с Личем.

— Благодарю вас, сэр. — Баттл встал. — Кстати, от адвокатов ничего интересного?

— Нет. Я им звонил. Трилони я хорошо знаю. Он выслал мне копии завещаний сэра Мэттью и леди Трессилиан. Она имела доход около пяти тысяч фунтов в год — деньги вложены в надежные бумаги. Она оставила немного Баррет, немного Херстоллу, а остальное — Мэри Олдин.

— Надо приглядеться ко всем троим, — сказал Баттл.

— Не слишком ли вы подозрительны? — удивился Митчелл.

— Конечно, пять тысяч это не пятьдесят, — флегматично заметил Баттл. — Но многие убийцы шли на преступление и за гораздо меньшие суммы. Все определяют потребности. Баррет, например, чтобы получить наследство могла сама подсыпать себе снотворное.

— Да она чуть не померла. Лейзенби до сих пор не позволяет с ней разговаривать.

— Может, перебрала по неопытности. Херстоллу деньги тоже не помешали бы. Да и Мэри Олдин надо как можно скорее устраивать свою жизнь, а кто знает, сколько старушка еще протянула бы.

Главный констебль с сомнением посмотрел на Баттла.

— Ну ладно, — сказал он, — это уж вам с Личем решать. Приступайте к работе.

Глава 5

По возвращении в Галлз-Пойнт племянника и дядю ожидали отчеты Уильямса и Джонса.

Больше ничего существенного в комнатах не обнаружили. Слуги просят разрешения начать обычную работу по дому. Можно ли им это позволить.

— В общем, да, — сказал Баттл. — Только вначале я хочу сам пройтись по верхним этажам. Комнаты могут многое рассказать о своих обитателях.

Сержант Джонс поставил на стол картонную коробочку.

— Это с темно-синего костюма мистера Невила Стрэнджа. Рыжие волосы с обшлага, светлые — с воротника и правого плеча.

Баттл осторожно вынул два длинных рыжих волоска и несколько светлых. Внимательно их рассмотрев, он лукаво подмигнул сержанту:

— Нам повезло. В доме полный набор: брюнетка, блондинка и рыженькая. Легко ориентироваться. Так значит, на обшлаге рыжие, а на воротнике светлые? Наш мистер Стрэндж настоящая Синяя Борода. Одной рукой обнимает одну жену, а на другом плече покоится голова другой.

— Кровь с рукава отправлена на анализ, сэр. О результатах тотчас же сообщат по телефону.

Лич кивнул.

— А что слуги?

— Я все выяснил, как вы велели, сэр. Никто не собирался уходить, и никто не держал обиды на старую леди. Она была строга, но ее все любили. И вообще со слугами управлялась мисс Олдин. Они, кстати, хорошо отзываются и о ней.

— Да, расторопная особа, — сказал Баттл. — Я это сразу отметил. Если убила она, то голыми руками ее не возьмешь.

— Но ведь отпечатки на ниблике, сэр, они… — ошеломленно пробормотал Джонс.

— Знаю, знаю, — перебил его Баттл. — Единственный подозреваемый — мистер Стрэндж. Кстати, почему-то принято считать (между прочим, зачастую совершенно напрасно), что заядлые спортсмены не обременены интеллектом. Однако я не совсем уверен, что Невил Стрэндж такой уж идиот. Ну а что там с порошками горничной?

— Лежат на полке в ванной для прислуги на третьем этаже. Обычно она заваривает их около полудня, и оставляет там до вечера.

— Следовательно, каждый имел возможность подсыпать туда все, что угодно. Точнее сказать, каждый, кто был в доме.

— Это наверняка кто-то из своих, — с убеждением сказал Лич.

— Согласен. Хотя, кто его знает… В дом войти мог любой, у кого есть ключ от парадной. Вчера вечером ключ был у Невила, но ведь можно было изготовить и дубликат, а для какого-то вполне достаточно и кусочка проволоки, чтобы справиться с замком. Впрочем, человек со стороны вряд ли мог знать, как устроен звонок в комнате покойной или то, что Баррет каждый вечер пьет отвар сенны. Это мог знать только кто-то из домашних. Ну а теперь, Джим, пойдем посмотрим на эту ванную комнату, да и… вообще оглядимся.

Свой обход они начали с верхнего этажа. Первой была кладовка, заваленная сломанной мебелью и прочим хламом…

— Здесь я еще не искал, сэр, — начал было Джонс. — Я подумал, что…

— И правильно подумали. Чего тут искать? Только время терять. Судя по слою пыли на полу, сюда не заглядывали по меньшей мере полгода.

На том же этаже были две пустовавшие спальни с ванными и комнаты слуг. Баттл, заглядывавший в каждую дверь, отметил про себя, что Элис, горничная с выпученными глазами, спала с закрытым окном, у другой горничной, сухопарой Эммы, весь туалетный столик был уставлен фотографиями многочисленных родственников, а в комнате Херстолла было несколько образчиков фарфора, очень дорогого, хоть и с небольшими трещинками, — дрезденского и «Краун Дерби».

Комната поварихи была удручающе чиста, а кухарки — на удивление неряшлива. Баттл открыл дверь в ванную комнату, ближайшую к лестничной площадке. Уильямс указал ему на длинную полку над ванной, на которой стояли стаканчики с зубными щетками, разные кремы, бутылочки с солью и лосьон для волос. С краю стоял распечатанный пакет с сенной.

— На пакете и на стакане никаких отпечатков?

— Только самой горничной. У меня есть образец, снятый в ее комнате.

— А ему и не надо было брать стакан, — сказал Лич. — Достаточно просто высыпать туда снотворное.

Баттл пошел вниз по лестнице, Лич прилежно следовал за ним. На середине пролета в стене располагалось непонятно для чего встроенное окошко. В углу стояла длинная палка с крючком.

— Это чтобы открывать фрамугу, — пояснил Лич. — Но для взломщика это дохлый номер. Фрамуга только слегка опускается. Слишком узкая щель, чтобы пролезть.

— А я и не думаю, что кто-то проник через это окно, — сказал Баттл. Он еще раз задумчиво посмотрел на окно.

Первой комнатой этажом ниже была спальня Одри Стрэндж. Чистая, аккуратная, на туалетном столике рядком лежали щеточки из слоновой кости, на стульях и кровати никакой одежды. Баттл заглянул в шкаф. Пара простых пиджаков и юбок, два вечерних платья, несколько легких летних платьиц. Одежда, купленная в магазинах, была дешевой, сшитая же на заказ — от самых престижных портных, дорогая, ко уже не раз одевавшаяся.

Баттл кивнул. У письменного стола он задержался чуть дольше, повертел в руках ручку, посмотрел на промокательную бумагу, заглянул в корзину для бумаг.

— Ничего интересного, — сказал Уильямс.

— Да, вы правы, — кивнул Баттл. — Ничего интересного.

Они пошли дальше.

В комнате Томаса Ройда был настоящий кавардак. Кругом валялась одежда. Столики и пол у кровати усыпаны пеплом, всюду разбросаны трубки, на самой кровати — раскрытый на середине «Ким»[160] Киплинга.

— Привык, что за ним убирают туземцы, — заметил Баттл. — Любит перечитывать старые книги. Консерватор, не иначе…

Комната Мэри Олдин была маленькая, но уютная. Баттл окинул взглядом полки: книги о путешествиях и старомодные с серебряными набалдашниками щетки. Обстановка и обои более современные, чем в других комнатах.

— А эта не столь консервативна, — заметил Баттл. — И никаких фотографий. Дамочка не из тех, кто живет прошлым.

Затем они осмотрели три или четыре пустовавшие комнаты для гостей, все тщательно прибранные и протертые влажной тряпкой. Пару ванных комнат. Затем, спустившись на три небольшие ступеньки, вошли в апартаменты четы Стрэнджей — две комнаты и ванная.

В комнате Невила Баттл немного задержался. Выглянул из открытого окна: крутые скалы и сразу — море. Окно выходило на запад, и из него был хорошо виден утес Лысая Голова, возвышавшийся над водой грозной и непреступной громадой.

— Вечером солнце, — пробормотал он, — а утром довольно мрачно. И водорослями воняет. А видок у этой каменной глыбы мрачноватый. Поэтому-то он, видимо, и притягивает самоубийц!

Он перешел в большую комнату, дверь в которую теперь была незаперта.

Тут все было в диком беспорядке. Одежда валялась грудами. Нижнее белье, чулки, свитеры, пестрое летнее платье на спинке стула. Баттл заглянул в шкаф. Там кое-как теснились меховые накидки и жакеты, вечерние платья, шорты, теннисные юбки, спортивные костюмы.

С некоторым благоговением Баттл закрыл дверцы.

— Дорогие вещички, — заметил он. — Мужу она стоит немалых денег.

— Может, поэтому он и… — начал было Лич, но на полуслове осекся.

— Может, для этого ему и нужны эти сто, или точнее, пятьдесят тысяч, хочешь сказать? Может быть. Посмотрим. Интересно, что он сам скажет по этому поводу.

Они спустились в библиотеку. Уильямса отправили к слугам — сообщить, что те могут заняться своими обычными обязанностями. Остальным дозволили вернуться в свои комнаты. Кроме того, мистер Лич выразил желание побеседовать с каждым из них отдельно. Начиная с мистера Невила Стрэнджа.

Когда Уильямс вышел из библиотеки, Баттл и Лич расположились за массивным викторианским столом. Молодой полицейский с блокнотом и карандашом наготове пристроился в уголке комнаты.

— Начнешь ты, Джим, — сказал Баттл. — Постарайся произвести на него впечатление.

Племянник кивнул, Баттл поскреб подбородок и озабоченно нахмурился:

— М-да, интересно, пошли ли мне впрок уроки Эркюля Пуаро…

— Вы имеете в виду того старичка, шутоватого бельгийца?

— Шутоватого? — усмехнулся Баттл. — Как только он начинает строить из себя фигляра, он становится для преступника опаснее чернокожего дикаря из племени мумба-юмба или разъяренной пантеры… Нам бы он очень пригодился — это дело прямо-таки по его части.

— В каком смысле?

— Психология, Джим. Чистой воды психология. Мало кто в ней разбирается. — Баттл вспомнил мисс Эмфри и недавний случай со своей дочерью. — Этот маленький бельгиец умеет добраться до самых сокровенных струн, которые движут любым человеком. Заставить убийцу разговориться — вот в чем его сила. Потому что рано или поздно тот скажет правду: это неимоверно трудно — все время лгать. Рано или поздно они оступаются, и он берет их тепленькими…

— Вы хотите подержать Стрэнджа на длинном поводке?

Баттл рассеянно кивнул и вдруг воскликнул:

— Странно: с чего это я вдруг вспомнил о Пуаро? Это случилось там, наверху. Что я там увидел, что напомнило мне о нем?

Их беседу прервало появление Невила Стрэнджа.

Он был бледен и взволнован, но нервничал куда меньше, чем за завтраком. Баттл внимательно посмотрел на него. Невероятно, чтобы человек, знающий, что на орудии убийства его отпечатки пальцев — а он просто не мог этого не понимать, если у него есть хоть какие-то мозги, — и что полиции это известно, невероятно, чтобы этот человек не выказывал почти никакого беспокойства или по крайней мере отчаянных попыток это беспокойство скрыть.

Невил Стрэндж держался вполне естественно — расстроен, удручен, подавлен, а если и нервничал, то совсем немного… впрочем, в подобной ситуации невозможно было не нервничать.

С эдакой приятной западно-английской обходительностью Лич начал допрос:

— Мистер Стрэндж, мы хотели бы задать вам несколько вопросов. Они касаются ваших перемещений вчерашним вечером, а также некоторых обстоятельств этих перемещений. Я сразу хочу вас предупредить, что вы можете не отвечать на них, если сочтете, что для этого необходимо присутствие вашего адвоката.

Он откинулся на спинку стула, наблюдая, какой эффект произвели его слова.

Невил Стрэндж поглядел на него с искренним недоумением.

«Или он не понимает, о чем идет речь, или же он блестящий актер», — подумал Лич. Вслух же сказал:

— Ну так как, мистер Стрэндж?

— Естественно, я готов ответить на все ваши вопросы, — сказал Невил.

— Имейте в виду, — вежливо пояснил Баттл, — что все, сказанное вами, будет записано и соответственно может быть использовано на суде против вас.

На щеках Стрэнджа выступил гневный румянец.

— Вы что же, угрожаете мне? — резко спросил он.

— Ну что вы, мистер Стрэндж. Мы просто обязаны предупредить.

Невил пожал плечами:

— Возможно, так у вас положено. Что ж, продолжайте.

— Вы готовы дать показания?

— Можно сказать и так, если хотите.

— Будьте добры, расскажите, что вы делали вчера вечером. Скажем, начиная с обеда.

— Пожалуйста. После обеда мы пошли в гостиную. Пили кофе. Слушали радио — новости, музыку. Потом я решил наведаться в гостиницу «Истерхэд Бэй». Встретиться с одним моим приятелем, который там остановился.

— Этого приятеля зовут…

— Латимер. Эдвард Латимер.

— Близкий ваш друг?

— Да нет, не очень. Но мы видимся довольно часто. Он приходил к нам на ленч, на обед, иногда мы ходили к нему.

— Не слишком ли вы припозднились с походом в «Истерхэд Бэй», — спросил Баттл.

— Там довольно веселое место. Можно посидеть почти ДО утра.

— Но в доме принято ложиться рано?

— Да, как правило. Но у меня был ключ. Так что я никому бы не помешал.

— А ваша жена не собиралась пойти с вами?

В голосе Невила послышались напряженные нотки:

— Нет, у нее болела голова. Она уже легла, когда я уходил.

— Пожалуйста, продолжайте, мистер Стрэндж.

— Я поднялся наверх переодеться…

— Простите, мистер Стрэндж, — прервал его Лич. — Переодеться во что? В вечерний костюм? Или, напротив, снять его?

— Ни то ни другое. Я был в синем костюме — а это мой самый лучший костюм. Но на улице шел дождь, а я собирался идти пешком до переправы, а потом еще до гостиницы — это около полумили. Поэтому я и решил надеть костюм похуже — серый в узкую полоску, если уж вас интересуют такие подробности.

— Мы просто хотим, чтобы не оставалось никаких неясностей, — глубокомысленно заметил Лич. — Продолжайте, пожалуйста.

— Я говорил уже вам, что когда поднимался наверх, встретил Баррет, и она сказала мне, что леди Трессилиан хочет меня видеть. Я зашел к ней, и мы немного поговорили.

— Получается, мистер Стрэндж, что вы последний, кто видел леди Трессилиан живой, — мягко сказал Баттл.

Невил покраснел.

— Да, выходит, так. Но с ней было все в порядке.

— Как долго вы пробыли у нее?

— Минут двадцать, наверное, или полчаса. Потом я пошел к себе, переоделся и сразу отправился в «Истерхэд Бэй». Ключ взял с собой.

— Во сколько это было?

— Около половины одиннадцатого. Я торопился, чтобы не опоздать на переправу. Едва успел. В гостинице я разыскал Латимера, мы выпили пару коктейлей, сыграли в бильярд… Время пролетело как-то незаметно, и я уже опаздывал на последнюю лодку — она отходит в половине второго. Поэтому Латимер любезно подвез меня до дома на своей машине. Как вы знаете, ехать приходится через Солтингтон, а это около шестнадцати миль. Мы уехали из гостиницы в два, здесь были около половины третьего. Я поблагодарил Латимера, предложил зайти выпить, но он отказался и уехал к себе в гостиницу. А я сразу пошел спать. Ничего необычного я не видел и не слышал. В доме была полная тишина, похоже, все спали. А утром я услышал, как закричала служанка, и…

— Довольно, мистер Стрэндж, — прервал его Лич. — Давайте вернемся чуть-чуть назад, к вашему разговору с леди Трессилиан — вы ничего необычного не заметили в ее поведении?

— Нет.

— О чем вы говорили?

— Ну, о том о сем.

— По-дружески?

Невил покраснел.

— Конечно.

— Вы, случайно, — мягко спросил Лич, — не кричали, не ссорились?

Невил ответил не сразу.

— Думаю, лучше вам рассказать все как было, — заметил Лич. — Скажу сразу, ваш разговор слышали другие.

— У нас возникли легкие разногласия, — сухо сказал Невил. — Но не более того.

— По какому поводу?

Невил усилием воли взял себя в руки.

— Если честно, — улыбнулся он, — она читала мне нотацию. Это было в ее духе. Если ей что-нибудь не нравилось, она предпочитала сразу рубить с плеча. Она была довольно старомодна и не одобряла многих вполне естественных вещей современной жизни. Разводов, например, ну и тому подобного. Мы поспорили, и, возможно, я несколько погорячился, но расстались мы вполне дружески — хоть и каждый при своем мнении.

Помолчав, он с жаром добавил:

— Да, она вывела меня из себя, но это не значит, что я за это проломил ей череп — вы ведь к тому клоните, верно?

Лич посмотрел на Баттла. Тот, подавшись вперед, навалился на стол и спросил:

— Сегодня утром вы признали, что ниблик принадлежит вам. Как вы можете объяснить тот факт, что на нем обнаружили ваши отпечатки пальцев?

Невил ошеломленно на него уставился.

— Я… Но это же естественно, — быстро заговорил он. — Это же моя клюшка, как же на ней не будет отпечатков моих пальцев…

— Я имел в виду другое. Как вы можете объяснить то, что, судя по найденным — вашим — отпечаткам, вы были последним, кто держал эту клюшку в руках?

Невил замер. Лицо его сделалось очень бледным.

— Это неправда, — наконец заговорил он. — Этого не может быть. Кто-то брал ее после меня… может быть, в перчатках…

— Да нет, мистер Стрэндж, никто не смог бы сделать ею то, что было сделано, не смазав ваших отпечатков.

В комнате повисла тишина. Полная, неприятная тишина.

— О Господи, — невольно вырвалось у Невила. Он задрожал и закрыл лицо руками. Двое полицейских внимательно наблюдали за ним.

Он отнял руки от лица и выпрямился.

— Это неправда, — спокойно и твердо сказал он. — Да, полнейшая неправда. Вы думаете, это я убил ее. Но я не убивал. Клянусь вам, я не убивал. Это какая-то кошмарная профанация.

— Так у вас нет никаких объяснений того, как это могло случиться?

— Да какие тут могут быть объяснения? Все так неожиданно…

— А как вы объясните тот факт, что рукава и обшлага вашего темно-синего костюма оказались испачканы кровью?

— Кровью? — В шепоте Невила слышался неподдельный ужас. — Не может быть!

— Вы не могли, например, порезаться…

— Да нет же, нет, конечно!

Все молчали.

Невил Стрэндж напряженно о чем-то думал, на лбу у него выступили капли пота. Наконец он посмотрел на полицейских затравленным, испуганным взглядом.

— Но это какая-то фантасмагория![161] — воскликнул он. — Настоящая фантасмагория. Ведь это неправда.

— Факты — упрямая вещь, — заметил инспектор Баттл.

— Но зачем мне было это делать?! Это же невероятно, бессмысленно! Я знаю Камиллу всю свою жизнь.

Лич кашлянул.

— Помнится мне, мистер Стрэндж, вы говорили, что после смерти леди Трессилиан вам отходит довольно большая сумма денег.

— Значит, вы думаете, что я из-за денег… Но мне не нужны деньги! Понимаете, не нужны!

— Это вы так говорите, мистер Стрэндж, — кашлянув, заметил Лич.

Невил вскочил со стула.

— Но послушайте, я могу это доказать. Что мне не нужны деньги. Позвоните в банк моему управляющему — поговорите с ним…

Линия оказалась свободной, и уже через несколько минут на проводе был Лондон.

— Это вы, Роналдсон, — проговорил Невил в трубку. — Это Невил Стрэндж. Узнали… Послушайте, нужно, чтобы вы дали… тут рядом со мной полицейские… информацию о состоянии моих дел. Да, любую, какую им только нужно, — да-да, благодарю…

Лич взял трубку и методично начал задавать вопросы. Наконец он положил трубку.

— Ну что? — нетерпеливо спросил Стрэндж.

— У вас действительно нет проблем с деньгами… на счете приличная сумма, инвестиции в полном порядке… — невозмутимым голосом сообщил Лич.

— Вот видите, ведь я вам говорил!

— Так-то оно так, мистер Стрэндж, но мало ли… у вас могут быть долги, или, возможно, вас шантажируют, или… да мало ли что еще может быть… мм… может, у вас резко возросли потребности.

— Возросли потребности? С чего бы? Впрочем, можете выяснить сами…

Инспектор Баттл неуклюже повел плечами и заговорил добрым, почти отеческим тоном:

— Я думаю, вы согласитесь, мистер Стрэндж, что у нас вполне достаточный повод для вашего ареста. И все же мы хотели бы еще кое-что выяснить… Так что пока не будем… К тому же презумпция невиновности…

— Вы хотите сказать, — с горечью в голосе заметил Невил, — что убеждены в моей виновности, и дело стало только за мотивом?

Баттл молчал. Лич смотрел в потолок.

— Какой-то кошмарный сон, — в отчаянии воскликнул Невил. — Меня словно загнали в клетку и закрыли дверцу на замок…

Старший инспектор Баттл встрепенулся. Меж полуприкрытых век его забегали лукавые искорки.

— Хорошо сказано, мистер Стрэндж. Очень хорошо сказано. Это наводит меня на одну мысль…

Глава 6

Сержант Джонс предусмотрительно проводил Невила через холл, а Кей ввел через стеклянные двери с террасы — чтобы муж и жена не встретились.

— Однако он сможет поговорить со всеми остальными, — заметил Лич.

— Тем лучше, — сказал Баттл. — Главное, чтобы она не знала, о чем мы с ним толковали.

На улице тем временем поднялся сильный ветер. На Кей была твидовая юбка и лиловый свитер, на фоне которого ее волосы казались сияющей медной чашей. Она выглядела испуганной и взбудораженной. Ее исполненная жизни красота казалась ярче на сумрачном фоне старых книг и викторианских кожаных кресел.

Лич довольно легко навел ее на разговор о вчерашнем вечере.

Выяснилось, что у нее болела голова, и спать она легла рано, что-нибудь около четверти десятого. Спала как убитая, ничего не слышала до самого утра, когда ее разбудил чей-то дикий визг.

— А ваш муж не заходил узнать, как вы себя чувствуете, перед тем как отправиться из дому? — вступил в разговор Баттл.

— Нет.

— Значит, с тех пор, как вы ушли из гостиной, и до самого утра вы его не видели?

Кей кивнула.

Баттл поскреб подбородок.

— Миссис Стрэндж, дверь между вашей комнатой и спальней мужа была заперта. Кто запер ее?

— Я, — коротко ответила Кей.

Баттл молчал и ждал — как старый опытный кот возле мышиной норки.

Это его молчание сделало то, что было бы не под силу любым вопросам. Кей взорвалась:

— О, я знаю, вы все равно все пронюхаете! Этот старый пень Херстолл все слышал, какая разница, кто расскажет, он или я! А может, он уже рассказал? В общем, так. Перед чаем мы с Невилом поругались — сильно поругались. Я была в бешенстве. Потому-то и убежала к себе и заперла ту дверь. Говорю же, я жутко разозлилась.

— Понимаю, понимаю, — сочувственно закивал Баттл. — А что, собственно, произошло?

— А какое это имеет значение? Впрочем, могу и рассказать. Последнее время Невил вел себя как законченный кретин. И все из-за этой женщины.

— Из-за какой женщины?

— Его первой жены. Начать с того, что она вынудила его приехать сюда.

— Вы хотите сказать, чтобы познакомиться с вами?

— Да. Невил думает, что это его собственная идея — святая простота! На самом деле ничего подобного ему и в голову не приходило, пока они случайно не встретились в парке и она не подбросила ему эту самую мыслишку, заставив поверить, что это его идея. Но я-то с самого начала чувствовала изящную итальянскую ручку Одри за всем этим делом.

— А, как по-вашему, зачем она все это затеяла? — спросил Баттл.

— Затем, что хочет снова заполучить его. — Кей словно прорвало, она едва успевала перевести дух. — Она не может простить ему, что он бросил ее, ушел ко мне. Хочет взять реванш. Вначале устроила так, что мы тут все оказались вместе, а затем принялась его обрабатывать. Все началось с самого приезда. Действует она, надо признать, как и подобает опытной интриганке. Строит из себя страдалицу — знает, чем можно взять такого размазню, как Невил. Специально вызвала сюда Ройда, который предан ей как собака и с детства души в ней не чает. Делает вид, что собирается за него замуж — ну а Невил из-за этого просто с винтов сошел…

Она умолкла, задыхаясь от гнева.

— Вообще говоря, — мягко сказал Баттл, — Невилу следовало бы только порадоваться — если она найдет свое счастье со старым другом.

— Порадоваться? Да он сам не свой от ревности!

— Выходит, он ее любит?

— Все может быть, — с горечью сказала Кей. — Поэтому, может, она и сумела заманить его сюда.

— Но почему вы не отговорили его ехать сюда? — спросил Баттл, снова в задумчивости проведя пальцем по подбородку.

— Каким образом? Он бы подумал, будто я ревную его к ней!

— Но ведь так оно и есть? — осторожно предположил Баттл.

Кей вспыхнула.

— Да. Я всегда ревновала его к Одри. С самого начала — точнее, почти с самого начала. В нашем доме постоянно чувствовалось ее присутствие. Будто это был ее дом, а не мой. Я поменяла обои, мебель — все без толку. Она словно все время была с нами. Я знала, что Невил очень переживает за то, что бросил ее. Он никак не мог выкинуть ее из головы — она была для него эдакий вечный укор. Вы знаете, есть такие люди. Вроде бы такие блеклые, серенькие… а вот поди ж ты, все о них только и думают…

Баттл задумчиво кивнул.

— Благодарю вас, миссис Стрэндж, за то, что помогли вникнуть в ситуацию, — сказал он. — Но давайте вернемся к нашим баранам… Сначала кое-что о деньгах леди Трессилиан — пятьдесят тысяч фунтов…

— Так много? Но мы же получаем их от сэра Мэттью?

— Так вы знаете о завещании?

— Конечно. Он завещал после смерти леди Трессилиан разделить деньги поровну между Невилом и его женой. Нет, я вовсе не рада ее смерти, нет. Правда, я не любила ее — но ведь и она не любила меня. Нет, но все равно это ужасно, врывается какой-то маньяк, проламывает ей череп… Бр-р…

На этом они расстались. Баттл взглянул на Лича.

— Что скажешь? Какова! Немудрено, что мужики теряют голову.

Лич согласно кивнул, однако недоуменно добавил:

— Настоящие леди все же ведут себя иначе.

— В наше время леди уже не те, — сказал Баттл. — Ну так что, пригласим бывшую супругу? Нет, пожалуй, сначала поговорим с Мэри Олдин, попробуем взглянуть на этот треугольник, так сказать, со стороны.

Мэри Олдин неспешно прошла по комнате и опустилась на стул. Несмотря на внешнюю невозмутимость, во взгляде ее угадывалась тревога.

На вопросы Лича она отвечала четко и ясно, подтвердив рассказ Невила о вчерашнем вечере. Сама она отправилась спать около десяти.

— Мистер Стрэндж был в это время у леди Трессилиан?

— Да, я слышала, как они говорили.

— Говорили, мисс Олдин, или ругались?

Она покраснела, но ответила без заминки:

— Леди Трессилиан, знаете ли, была большая любительница поучить жизни. Иногда это делала довольно язвительно, иногда на повышенных тонах, хотя сама была милейшим человеком, но, понимаете… мужчины реагируют на это чересчур болезненно, воспринимая как оскорбление…

«Уж ты бы не восприняла это как оскорбление», — подумал Баттл, молча вглядываясь в ее умное лицо.

— Боюсь показаться неумной, — снова заговорила Мэри Олдин. — Но… но неужели вы действительно подозреваете кого-то из домашних. Почему вы не допускаете, что это мог сделать человек со стороны?

— По нескольким причинам, мисс Олдин. Начать с того, что все запоры целы и ничего не пропало. Думаю, нет нужды напоминать вам местоположение вашего дома, но посудите сами. С запада и юга — отвесные скалы и море внизу, с востока, правда, пологий спуск до самого побережья, ко там же высоченная каменная стена. Два выхода — черный, который сегодня утром, как, впрочем, и всегда, был заперт изнутри, и парадная дверь… непосредственно со стороны дороги. Я не говорю, как это трудно — перелезть через стену, открыть дверь отмычкой или заранее изготовленным дубликатом ключа, который, кстати, тоже не так просто раздобыть, но дело в том, что следов-то того, кто мог это сделать, никаких нет. Зато, между прочим, тот, кто совершил это преступление, знал, что Баррет каждый вечер пьет отвар сенны, и где она его заваривает, и где хранятся клюшки для гольфа… Нет, мисс Олдин, тут действовал кто-то из своих.

— Но это не Невил! Я уверена, что это не Невил!

— Откуда такая уверенность?

Она безнадежно развела руками:

— Но это просто… просто не похоже на него. Убить жену своего благодетеля, да еще таким варварским способом? Нет, только не Невил!

— Действительно кажется маловероятным, — согласился Баттл. — Но, мисс Олдин, вы себе и представить не можете, на что подчас способны люди в крайних обстоятельствах. Возможно, мистер Стрэндж остро нуждался в деньгах.

— Уверена, что нет. Он не сорит деньгами и никогда ими не сорил…

— Допускаю, но его жена…

— Кей? Да, отчасти… но послушайте, все это просто нелепо. Уверяю вас, последнее время Невил меньше всего думал о деньгах.

Старший инспектор деликатно кашлянул.

— Насколько я понял, у него были другие заботы?

— Похоже, Кей рассказала вам? Да, ситуация не из простых. Но все это не имеет к убийству никакого отношения…

— Возможно, вы и правы, но все же мне хотелось бы послушать вашу интерпретацию всей этой истории, мисс Олдин.

— Как я уже сказала, — Мэри Олдин тщательно подбирала слова, — ситуация сложилась непростая. Не знаю, кому это пришло в голову…

— Насколько я понял, это была идея мистера Стрэнджа? — перебил ее Баттл.

— Это он говорит.

— Но вы так не считаете?

— Я… Нет. Пожалуй, на Невила это не похоже. Такое ощущение, что кто-то подбросил ему эту идею.

— Скажем, миссис Одри Стрэндж?

— Да нет, чтобы Одри опустилась до подобного…

— Но тогда — кто же?

Мэри беспомощно пожала плечами:

— Не знаю. Все это как-то странно.

— Странно, — задумчиво сказал Баттл. — Вот именно. И само преступление мне тоже кажется очень странным.

— Да и вообще все было очень необычно. Даже не могу выразить. Какая-то зловещая атмосфера.

— И все были на взводе?

— Вот именно… Всем было не по себе. Даже мистеру Латимеру… — Мэри осеклась.

— А я как раз хотел поговорить о нем. Что вы можете сказать о мистере Латимере, мисс Олдин? Кто он такой?

— Ну, я его почти не знаю. Он приятель Кей.

— Значит, приятель миссис Стрэндж. И давно они знакомы?

— Да, она знала его еще до замужества.

— И он нравится мистеру Стрэнджу?

— По-моему, да.

— И никаких… трений между ними? — осторожно спросил Баттл.

— Нет, конечно! — с чувством воскликнула Мэри.

— А леди Трессилиан мистер Латимер тоже нравился?

— Не очень.

Почувствовав в ее голосе холод и настороженность, Баттл переменил тему разговора.

— А эта горничная, мисс Баррет, давно у леди Трессилиан? Вы считаете, ей можно доверять?

— Безусловно. Она была всецело предана леди Трессилиан.

Баттл откинулся на спинку кресла.

— Значит, вы полностью исключаете возможность того, что сама Баррет нанесла леди Трессилиан смертельный удар, после чего инсценировала всю эту историю со снотворным, дабы отвести от себя подозрения…

— Господи, что это вам пришло в голову, естественно исключаю… Да и зачем это ей?

— Она, знаете ли, получила наследство.

— Все получили, и я в том числе, — сказала Мэри Олдин.

Она пристально посмотрела на Баттла.

— Вот именно, — сказал он, — вы тоже получили. А знаете, сколько?

— Да. Только что приехал мистер Трилони. Он мне сказал.

— А прежде знали?

— Нет. Конечно, по ее намекам я предполагала… Своих-то денег у меня не очень-то. На жизнь явно не хватит, пришлось бы работать… Я и думала, что если она оставит из расчета сотни годовых… Правда, я не знала, сколько она оставит Невилу из собственных денег. А что состояние сэра Мэттью отойдет Невилу и Одри, это мне было, конечно, известно.

— Итак, она не знала, сколько ей оставит леди Трессилиан, — сказал Лич, после того, как Мэри Олдин вышла из библиотеки. — По крайней мере, так она говорит.

— Да, так она говорит… — повторил Баттл. — Хорошо. А теперь послушаем первую жену Синей Бороды.

Глава 7

На Одри был светло-серый фланелевый костюм, в котором она выглядела бледной и эфемерной, как призрак. Баттл вспомнил слова Кей: «Бродит по дому, словно привидение».

На вопросы она отвечала просто, без тени эмоций.

Да, спать она отправилась в десять, одновременно с мисс Олдин. Ночью ничего не слышала.

— Простите, что я вторгаюсь в вашу личную жизнь, — сказал Баттл, — но не могли бы вы объяснить, как вы оказались в этом доме?

— Я всегда приезжаю сюда в это время. В этом году мой… мой бывший муж тоже захотел приехать в это же время и спросил, не возражаю ли я.

— Он сам надумал приехать?

— Да.

— Это была не ваша идея?

— Нет-нет.

— Однако вы согласились?

— Да, я согласилась. Мне было… неловко отказать ему.

— Но почему, миссис Стрэндж?

— Неприятно делать кому-то больно, — туманно ответила она.

— Потерпевшей были вы?

— Простите?

— Я хотел сказать, он был инициатором развода?

— Да.

— Позвольте спросить, вы все еще таите на него обиду?

— Нет, ни в малейшей мере.

— Вы на редкость незлопамятный человек, миссис Стрэндж.

Ока не ответила. Баттл попытался проделать свой трюк с длительной паузой — но Одри была не Кей, на нее это не подействовало. Ока могла молчать сколько угодно, не ощущая никакой неловкости. Баттлу пришлось признать свое поражение и заговорить первому:

— Вы уверены, что это не ваша идея — приехать сюда одновременно с вашим бывшим мужем и его супругой? — решил уточнить он.

— Совершенно уверена.

— Вы в дружеских отношениях с нынешней миссис Стрэндж?

— Думаю, что я ей не очень нравлюсь.

— А она вам?

— Она мне нравится. По-моему, она очень красива.

— Ну что же, спасибо. На этом, пожалуй, все.

Она встала и пошла к выходу. Затем передумала и вернулась.

— Я только хочу сказать, — она нервничала и говорила очень быстро. — Вы думаете, что это сделал Невил — из-за денег. Я совершенно уверена, что это не так. Невил всегда был равнодушен к деньгам. Я это хорошо знаю. Мы прожили вместе восемь лет. Просто не могу себе представить, чтобы он убил кого-нибудь ради денег — это абсолютно не похоже на Невила. Я понимаю, что мои слова для вас ничего не значат, но, пожалуйста, поверьте, мне…

Она повернулась и поспешно вышла из комнаты.

— Ну и как она вам? — спросил Лич. — Никогда еще не встречал таких… таких неэмоциональных людей.

— Она просто сдерживает свои чувства, — сказал Баттл. — А они у нее есть. И очень сильные. И хотел бы я знать, какие именно…

Глава 8

Последним был Томас Ройд. Он сидел мрачный и неподвижный, изредка помаргивая, совсем по-совиному.

Он приехал сюда из Малайи — первый раз за последние восемь лет. В Галлз-Пойнт привык бывать с детства. Миссис Одри Стрэндж его дальняя родственница — росла в их семье с девяти лет. Вчера вечером он пошел спать около одиннадцати. Да, он слышал, как уходил мистер Невил Стрэндж, но видеть не видел. Невил ушел минут в двадцать одиннадцатого, может, немного позже. Ночью ничего не слышал. Когда обнаружили тело леди Трессилиан, он уже встал и гулял в саду. Он всегда рано встает.

Томас умолк.

— Мисс Олдин сказала нам, что в доме чувствовалось некоторое напряжение. Вы тоже это заметили? — полюбопытствовал Баттл.

— Да нет. Ничего особенного я не заметил.

«А вот это ты зря, — подумал старший инспектор. — Все ты прекрасно заметил, да еще побольше остальных».

Нет, ему не кажется, что Невил Стрэндж испытывал нужду в деньгах. Скорее наоборот. Впрочем, он мало осведомлен в делах мистера Стрэнджа.

— А новую миссис Стрэндж вы хорошо знаете?

— Я познакомился с ней здесь.

Баттл решил разыграть последнюю карту.

— Возможно, вам известно, мистер Ройд, что мы обнаружили на орудии убийства отпечатки пальцев мистера Стрэнджа. Кроме того, рукав пиджака, в котором он был вчера, забрызган кровью.

Он сделал паузу. Ройд неторопливо кивнул.

— Он рассказал нам, — пробурчал Томас.

— Скажите честно, как вы думаете: это он убил?

Томас Ройд всегда предпочитал не торопиться. Он неспешно с расстановкой заметил:

— Не понимаю, почему вы спрашиваете об этом меня! Это не мое дело. Вам решать. Но если хотите знать мое мнение, пожалуйста: думаю, что это маловероятно.

— А кто, по-вашему, более подходит на эту роль?

Томас покачал головой.

— Единственный, кого я мог бы заподозрить, просто не имел возможности сделать это, вот ведь какая штука…

— Ну и кто же это?

Томас Ройд решительно покачал головой:

— Не хочу говорить. Это мое личное мнение.

— Ваш долг — помогать полиции, мистер Ройд.

— Верно — сообщать факты. А это не факт. Это домыслы. И потом, это совершенно невозможно.

— Немного мы добились от него, — сказал Лич, когда Ройд вышел.

Баттл кивнул:

— Это точно. Что-то у него есть на уме, причем вполне определенное. Хотел бы я узнать — что именно. Очень необычное преступление, мой мальчик…

Прежде чем Лич успел что-то сказать, зазвонил телефон. Он взял трубку и долго кого-то слушал, потом буркнул «Ясно» и опустил трубку на рычаг.

— Кровь на рукаве пиджака человеческая, — сказал он. — Той же группы, что и у леди Трессилиан. Похоже, Невил Стрэндж действительно влип…

Баттл подошел к окну и с интересом стал разглядывать открывающийся оттуда вид.

— Красивый молодой человек, — заметил он. — Очень красивый и абсолютно, увы, без комплексов. Очень жаль, что мистер Латимер а это кажется именно он — был вчера не здесь, а в «Истерхэд Бэй». Такие субчики, как он, вполне способны размозжить череп и собственной бабушке, конечно, если будут уверены, что это сойдет им с рук — лишь бы что-нибудь урвать.

— Но ему-то какая от этого польза? — недоумевал Лич. — Смерть леди Трессилиан не принесла бы ему никакой выгоды. — Снова затрезвонил телефон. — Черт возьми, что там опять у них!

Он снял трубку.

— Алло. А, это вы доктор? Что? Очнулась? И что гово… Что?!

Он обернулся к Баттлу:

— Дядя, ты только послушай…

Баттл взял трубку. Лицо его было по обыкновению бесстрастным. Выслушав доктора, он коротко бросил:

— Пригласите Невила Стрэнджа, Джим.

Не успел Баттл положить трубку, как в комнате уже появился Невил.

Совершенно измученный и бледный, он пытливо вглядывался в лицо присланного Скотленд-Ярдом инспектора — старался угадать, что скрывается за этой неподвижной маской.

— Мистер Стрэндж, — начал Баттл. — Как вы думаете, кто хочет уничтожить вас?

Невил удивленно округлил глаза и пожал плечами.

— Не знаете? Я хочу сказать, сэр, — многозначительно произнес Баттл, — этот кто-то не просто ненавидит вас, он отчаянно вас ненавидит.

Невил сидел неестественно выпрямившись, вконец огорошенный.

— Нет. Не знаю. Да нет таких…

— Подумайте, мистер Стрэндж. Может быть, вы кого-то задели, оскорбили?

Невил вспыхнул.

— На свете есть только один человек, которого я обидел, ко она совершенно не умеет ненавидеть. Я говорю об Одри, своей первой жене, которую бросил ради другой женщины… Одри — ангел, настоящий ангел.

Баттл, навалившись на стол, наклонился к Невилу.

— Должен сказать вам, мистер Стрэндж, вы очень везучий человек. Не то чтобы мне хотелось подозревать вас, скорее напротив, но ведь улики были налицо. Передай мы дело в суд, присяжные, будьте покойны, со спокойной совестью отправили бы вас на виселицу.

— Вы так говорите, — сказал Невил, — словно все это уже в прошлом.

— Собственно, так оно и есть, — сказал Баттл. — Вы спасены, мистер Стрэндж, причем заметьте, благодаря случайности.

Невил непонимающе смотрел на Баттла.

— Вчера вечером после вашего ухода леди Трессилиан вызвала горничную.

Баттл наблюдал, как до Невила доходит смысл сказанного.

— После? То есть Баррет видела ее?..

— Вот именно. Живой и невредимой. И еще, она видела, как вы уходили — прежде чем она вошла к хозяйке.

— Но ниблик, — сказал Невил, — мои отпечатки…

Ее убили не нибликом. У доктора Лейзенби сразу возникли сомнения, я еще обратил на это внимание. Так вот, леди Трессилиан убили чем-то другим, а ниблик подкинули специально, чтобы подозрение пало на вас. Наверное, кто-то услышал, как вы ссорились, и решил воспользоваться ситуацией, или же кто-то…

Баттл выдержал паузу и снова повторил свой вопрос:

— Мистер Стрэндж, так-кто же в этом доме вас так люто ненавидит?

Глава 9

— А у меня к вам вопрос, доктор, — сказал Баттл.

Они только что приехали из больницы домой к доктору, после небольшой беседы с Джейн Баррет.

Баррет была еще очень слабой и вялой, но на вопросы отвечала вполне осмысленно.

Она выпила свой отвар сенны и только улеглась, как вдруг зазвонил колокольчик леди Трессилиан. Она взглянула на часы — было двадцать пять минут одиннадцатого.

Она надела халат и спустилась к хозяйке. В холле послышался шум, и она глянула через перила вниз.

— Это собирался уходить мистер Невил. Он как раз снимал плащ с вешалки.

— В каком он был костюме?

— В сером в тонкую полоску. Он выглядел очень расстроенным и несчастным. Кое-как надел плащ. Потом вышел и сильно хлопнул дверью. А я пошла к ее светлости. Она уже почти засыпала, бедняжка, и никак не могла вспомнить, зачем вызывала меня, — это с ней часто случалось. Я поправила ей подушки, поменяла воду в стакане, помогла улечься поудобнее.

— Она была расстроена или, может быть, испугана?

— Она выглядела усталой, только и всего. Я и сама порядком устала. Зевала то и дело. Когда поднялась к себе, сразу заснула.

Таков был рассказ Баррет. Усомниться же в подлинности горя и ужаса, который испытала она, услышав о смерти хозяйки, было попросту невозможно.

И вот когда они приехали к доктору, Баттл сказал, что хочет задать вопрос и ему.

— Что ж, спрашивайте, — сказал Лейзенби.

— Когда, по-вашему, умерла леди Трессилиан?

— Я уже говорил вам. Между десятью и двенадцатью.

— Знаю, что говорили. Но я хочу знать ваше личное мнение, как частного лица?

— Не для протокола?

— Вот именно.

— Хорошо. Мне кажется, это случилось около одиннадцати.

— Вот это я и хотел узнать, — сказал Баттл.

— Рад помочь. А в чем, собственно, дело?

— Да просто мне с самого начала не очень верилось в то, что ее убили раньше половины одиннадцатого. Снотворное, которое подмешали Баррет к этому времени еще могло не подействовать. Это снотворное наводит на мысль, что убийство планировалось на более позднее время, скажем, часов на двенадцать.

— Вполне вероятно.

— Но убийство определенно не могло быть совершено после полуночи?

— Нет.

— Скажем, после половины третьего?

— Господи, абсолютно исключено.

— Что ж, тогда Стрэндж окончательно выходит из игры. Осталось лишь по минутам проверить, что он делал, покинув дом. Если его рассказ подтвердится, можно забыть о нем и заняться другими подозреваемыми.

— Теми, кто также получает наследство? — спросил Лич.

— Возможно, — сказал Баттл. — Но мне почему-то кажется, что надо искать кое-что еще… Нам нужен человек с определенным вывертом в мозгах.

— Вывертом?

— С отвратительным, гнусным вывертом.

От доктора полицейские отправились к переправе. Здесь на весельной шлюпке работали братья Барнсы — Уилл и Джордж. Братья Барнсы знали в лицо всех жителей Солткрика и помнили почти всех своих пассажиров, переправлявшихся в «Истерхэд Бэй» и обратно. Джордж сразу вспомнил, что прошлой ночью в десять тридцать они перевозили мистера Стрэнджа из Галлз-Пойнт. Нет, обратно он не возвращался. Последний рейс со стороны Истерхэда они делают в половине второго, мистера Стрэнджа обратно они не перевозили.

Баттл спросил Джорджа, знает ли он мистера Латимера.

— Латимер? Латимер. Высокий симпатичный молодой человек? Который иногда ездит в Галлз-Пойнт? Да, помню такого. Прошлым вечером его не видел. А вот сегодня утром переправлялся. И только что вернулся назад.

Баттл с племянником вышли из шлюпки и направились к гостинице «Истерхэд Бэй».

Мистер Латимер и сам только что вернулся с того берега. Предыдущим рейсом.

Он по мере сил готов помочь следствию.

— Да, старина Невил был здесь вчера вечером. Выглядел очень мрачным, что-то его явно расстроило. Сказал, что поссорился со старой леди. Я слышал, что он и с Кей повздорил, но об этом он не рассказывал. Короче, настроение у него было хуже некуда. И он даже рад был моей компании.

— Насколько я знаю, он не сразу нашел вас в гостинице?

— Непонятно, почему, — не без колкости заметил Латимер. — Я все время сидел в холле. Стрэндж сказал, что заглянул, мол, туда, но меня не увидел. Он вообще вчера был какой-то рассеянный. А может, я вышел в сад — я там был какое-то время. Вообще-то я предпочитаю побольше бывать на воздухе. В этой гостинице так воняет… Я вчера в баре особенно на это обратил внимание. Похоже, у них что-то с канализацией. Стрэндж тоже заметил! Отвратительный запах… Не иначе как под полом гниет крыса.

— Вы сыграли партию в бильярд, а потом?..

— Немного поболтали, пару раз выпили. А Невил вдруг и говорит: «Ба-а, да, я опоздал на переправу». Я предложил подвезти его на своей машине, он согласился. Мы приехали около половины третьего.

— Значит, мистер Стрэндж провел с вами весь вечер?

— Да. Хоть кого спросите. Все подтвердят.

— Спасибо, мистер Латимер. В подобных делах нам необходимо быть педантичными.

Когда они попрощались с этим самоуверенно улыбающимся молодым человеком, Лич спросил:

— К чему вся эта скрупулезность относительно Невила Стрэнджа?

Баттл улыбнулся. И тут до Лича дошло:

— Господи, так это вы самого Латимера проверяли. Значит, вы думаете?..

— Ну, пока рано что-либо утверждать, — сказал Баттл. — Я просто хотел досконально выяснить, где был мистер Латимер вчера вечером. Нам известно, что, скажем, с четверти двенадцатого до поздней ночи он был с Невилом Стрэнджем. А вот где он был раньше — когда Невил приехал и не мог найти его?

Они продолжили свои изыскания, тщательно опросив персонал гостиницы — барменов, официантов, лифтеров. Латимера действительно видели в холле с девяти до десяти. Видели его и в баре в четверть одиннадцатого. Но с этого времени и до четверти двенадцатого никто не мог подтвердить его алиби. Наконец нашлась горничная, которая сказала, что «мистер Латимер был в одной из наших маленьких гостиных с миссис Беддоз, этой толстой леди с севера».

Когда ее попросили вспомнить, во сколько она их видела, горничная, подумав, сказала, что, как ей кажется, это было около одиннадцати часов.

— Это камня на камне не оставляет от всех наших умозаключений, — мрачно заметил Баттл. — Он действительно был здесь весь вчерашний вечер. Просто не хотел афишировать свой интерес к какой-то толстухе (скорее всего далеко не бедной даме). Мы снова вынуждены вернуться к обитателям дома: слуги, Кей Стрэндж, Мэри Олдин и Томас Ройд. Кто-то из них помог отправиться старой леди в лучший из миров. Но кто? Если бы нам удалось найти орудие преступления…

Он вдруг осекся и хлопнул себя по ляжкам:

— Я понял! Джим, мой мальчик! Теперь я знаю, что заставило меня вспомнить об Эркюле Пуаро. Давай-ка слегка перекусим, и обратно в Галлз-Пойнт. Там я тебе кое-что покажу.

Глава 10

Мэри Олдин не находила себе места. Она сновала между домом и садом. То срезала увядшие георгины, то снова возвращалась в гостиную и принималась неизвестно зачем переставлять вазы с цветами.

Из библиотеки доносился невнятный шум голосов. Там были мистер Трилони и Невил. Кей и Одри что-то сегодня видно не было.

Мэри снова вышла в сад. В глубине, у самой стены, она заметила Томаса Ройда, безмятежно курившего свою трубку. Мэри направилась к нему.

— О Господи, — вздохнула она, опускаясь рядом с ним на скамейку.

— Что-то случилось? — спросил Томас.

Мэри рассмеялась. В голосе ее послышались истерические нотки.

— Нет, право же, такое можете сказать только вы один. В доме убийство, а он: что-то случилось.

Томас удивленно посмотрел на нее и сказал:

— Я имел в виду что-нибудь еще.

— Я поняла, что вы имели в виду. Какое счастье при любых обстоятельствах вести себя так, словно ничего не произошло.

— А какой смысл дергаться?

— Никакого. Просто не все имеют такую выдержку. И как вам это удается? Просто поразительно!

— Может, потому, что я, несмотря ни на что, посторонний в этом доме.

— Возможно. Вы даже не можете себе представить, какое облегчение мы все испытали, когда с Невила сняли подозрение.

— Я тоже этому рад, — сказал Ройд.

— А ведь все было так ужасно. — Мэри поежилась. — Если бы Камилле не взбрело вдруг позвонить Баррет после ухода Невила…

— Старина Невил болтался бы на виселице, — закончил за нее фразу Томас Ройд.

Он произнес это не без мрачного удовлетворения, но, встретив укоризненный взгляд Мэри, с мягкой улыбкой покачал головой:

— Я вовсе не такой уж бесчувственный чурбан, просто теперь, когда с Невилом все в порядке, не могу не порадоваться, что ему пришлось-таки хлебнуть лиха. А то ведь он и представить не мог, каково быть в такой ситуации… Ужасно самодовольный тип.

— На самом деле он не такой, Томас.

— Возможно, это только внешне. Во всяком случае, сегодня утром он просто был чуть жив от страха.

— А вы все-таки жестокий!

— Как бы то ни было, для него все закончилось благополучно. Вы знаете, Мэри, даже в этом ему снова чертовски повезло. Другой бы в такой ситуации ни за что бы не выкарабкался.

Мэри снова поежилась.

— Не говорите так, Томас. Хочется верить, что невиновный не может пострадать.

— Вы и впрямь так думаете, дорогая? — мягко спросил он.

Мэри вдруг лихорадочно выпалила:

— Томас, мне страшно. Я очень боюсь.

— Из-за чего?

— Мистер Тривз.

Томас даже выронил свою трубку. Наклонившись за ней, он спросил изменившимся голосом:

— А при чем тут мистер Тривз?

— Последний раз, когда он был здесь, помните, он рассказывал о маленьком убийце? Я вот все думаю, Томас, он просто так рассказал… или с каким-то умыслом?

— Вы хотите сказать, — с расстановкой произнес Томас, — что он имел в виду кого-то из присутствующих?

— Да, — прошептала Мэри.

— Мне это тоже приходило в голову, — спокойно сказал Томас. — Честно сказать, я именно об этом и думал сейчас, когда вы подошли ко мне.

Мэри прикрыла глаза.

— Я все пытаюсь припомнить… Он рассказывал в таких деталях. И потом специально подчеркнул, что может узнать этого человека когда угодно и где угодно. Он специально это подчеркнул. Будто он и в самом деле узнал его.

— Мм-да, — протянул Томас. — Об этом я тоже размышлял.

— Но зачем он все это говорил? С какой целью?

— Мне кажется, — сказал Ройд, — это было своего рода предупреждение. Чтобы тот человек не вздумал еще чего-нибудь натворить…

— Вы что же, думаете, мистер Тривз знал, что на Камиллу замышляется покушение?

— Нет. Это, конечно, вряд ли, просто предупреждал его… на всякий случай.

— Меня волнует другое: должны ли мы рассказать об этом полиции?

Томас задумался.

— Мне кажется, нет, — наконец сказал он. — Не вижу смысла. Тривза нет в живых, и он уже ни о чем никому не сможет рассказать.

— Вот именно, — воскликнула Мэри. — Он мертв! — Она снова поежилась. — А согласитесь, Томас, как-то странно он умер.

— Сердечный приступ. У него было больное сердце.

— Я имею в виду эту историю с табличкой. Как-то все подозрительно.

— Да мне и самому все это очень не нравится, — сказал Томас Ройд.

Глава 11

Баттл осматривал спальню. Постель теперь была заправлена. Все остальное осталось без изменений. Все было чисто и прибрано — точно так же, как во время утреннего их визита.

— Вот оно, — сказал Баттл, указывая на старинную стальную каминную решетку. — Тебе в ней ничего не кажется странным, в этой решетке?

— Должно быть, ее почистили, — сказал Джим Лич. — Ну да, ее явно чистили… Но что в ней такого уж необычного… разве что левый набалдашник чуть поярче правого.

— Именно это и навело меня на мысль об Эркюле Пуаро, — сказал Баттл. — Ты ведь знаешь, он просто помешан на симметрии, любое отклонение всегда выводит его из себя. Утром я чисто машинально отметил про себя: «Старина Пуаро очень бы расстроился». Поэтому я и заговорил о нем. Ну-ка, Джонс, достаньте-ка свои копировальные штуковины и снимите с обоих набалдашников отпечатки пальцев.

Джонс быстро провернул все необходимые процедуры.

— На правом есть отпечатки, а левый чист, сэр.

— Левый-то нам и нужен. Отпечатки на правом, скорее всего, принадлежат горничной, которая чистила его. А вот левый, похоже, чистили дважды.

— Тут в корзине для бумаг мы нашли кусок наждачной бумаги, — заметил Джонс. — Поначалу я не придал никакого значения…

— Потому что тогда вы не знали, что ищите. А теперь аккуратно свинтите набалдашник, я уверен, он легко снимется.

Джонс тут же его свинтил.

— Тяжеленький, — сказал он, покачивая его на ладони.

Лич склонился, пытаясь внимательно его рассмотреть.

— А на резьбе какие-то темные пятнышки, — заметил он.

— Возможно, это кровь, — сказал Баттл. — Возможно, его почистили, а вот на резьбу внимания не обратили. Я почти уверен, что именно этой штуковиной и проломили череп старой леди. А теперь надо еще раз внимательно осмотреть дом. Теперь, Джонс, вы знаете, что нужно искать.

Баттл кратко проинструктировал сержанта, потом подошел к окну и выглянул на улицу.

— Так-так. Что это там желтеет — среди листьев плюща? Уж не очередной ли кусочек нашей головоломки. Скорее всего мне снова удалось…

Глава 12

Когда Баттл пересекал холл, к нему подошла Мэри Олдин.

— Не могли бы вы уделить мне несколько минут, инспектор?

— Конечно, мисс Олдин. Давайте отойдем вот сюда.

Он отворил дверь в столовую. Херстолл уже убрал посуду после ленча.

— Я хотела кое о чем вас спросить. Вы ведь уже не думаете, что это… это преступление совершил кто-то из нас? Ведь наверняка это сделал кто-то чужой! Может, какой-то маньяк!

— Возможно, вы недалеки от истины, мисс Олдин. Возможно, это действительно дело рук маньяка. Вот только он вовсе… не чужой.

Глаза Мэри широко раскрылись.

— Вы хотите сказать, что рядом с нами живет сумасшедший?

— Вы, видимо, думаете, что он обязательно должен быть с пеной у рта и бешено вращающимися глазами. Иной раз это проявляется совсем другим образом. Многие опасные преступники внешне ничем не отличаются, скажем, от нас с вами. Обычно они просто одержимы некой идеей. Одна-единственная мысль владеет их разумом, постепенно разрушая его. А как они умеют внушать, что сами являются чьей-то жертвой… На какое-то время они убеждают в этом практически всех, даже весьма недоверчивых по натуре…

— Но среди нас наверняка нет одержимых манией преследования.

— Я просто привел пример, мисс Олдин. Существуют и другие формы безумия. В одном я уверен: преступник, который совершил это убийство, был одержим некой идеей, в сравнении с которой все остальное казалось мелким и несущественным.

Мэри испуганно вздрогнула.

— Похоже, — сказала она, — вам все-таки следует знать об этом.

Она вкратце передала ему рассказ мистера Тривза. Баттл насторожился.

— Мистер Тривз сказал, что смог бы опознать этого человека? Кстати, он говорил о мужчине или женщине?

— Насколько я поняла, речь шла все-таки о мальчике. Хотя, если честно, мистер Тривз определенно так и не высказался. Напротив, он даже оговорился, что не хочет указывать ни пола, ни возраста малолетнего убийцы.

— Вот как? Похоже, это неспроста. И он говорил, что у этого убийцы есть некая внешняя особенность, благодаря которой он всегда мог бы его опознать?

— Да.

— Может быть, шрам. Есть у вас у кого-нибудь шрам?

Баттл заметил, как Мэри Олдин немножко замешкалась, прежде чем ответить:

— Нет, я не заметила.

— Бросьте, мисс Олдин. — Баттл вежливо улыбнулся. — Если это знаете вы, то рано или поздно замечу и я. Какой смысл утаивать это?

Она покачала головой.

— Нет-нет, ничего такого я не знаю.

Но Баттл видел, что она определенно испугана и очень расстроена. Его предположение явно навело ее на весьма неприятные мысли. Баттлу очень хотелось бы знать, что это за мысли, но его богатый опыт подсказывал: в данный момент от Мэри все равно ничего не добьешься.

Он снова перевел разговор на мистера Тривза.

Мэри подробно рассказала о событиях трагического вечера.

Баттл задал несколько уточняющих вопросов и, наконец, с философским видом изрек:

— Это что-то новенькое. Такого в моей практике еще не случалось.

— Что вы имеете в виду?

— Убийство. Я имею в виду убийство, совершенное с помощью обычной таблички.

— Неужели вы думаете, что… — испуганно прошептала Мэри.

— Что это было убийство? Несомненно! Экстравагантное и остроумное убийство. Конечно, был риск, что табличка не сработает, но она сработала!

— Потому что мистер Тривз знал…

— Да. Именно потому, что он мог привлечь внимание полиции к этому человеку, а так нам пришлось начинать, что называется, с нуля. Но уже забрезжил свет, и с каждой минутой он становится все ярче. Мисс Олдин, убийство вашей хозяйки было спланировано заранее, до самых мельчайших деталей. И еще… я хочу, чтобы никто не знал о нашем разговоре. Это очень важно. Никто, ни одна живая душа.

Мэри машинально кивнула — видимо, она все еще не могла прийти в себя от потрясения.

Старший инспектор вышел из столовой и направился туда, куда он собирался до того, как его остановила Мэри Олдин. Баттл был человеком педантичным. И не в его правилах было гоняться сразу за двумя зайцами. Ему важно было собрать определенную информацию и, как бы ни было важно то, что он узнал от мисс Олдин, это не должно отвлечь его от намеченного.

Баттл постучал в дверь библиотеки.

— Войдите, — раздался голос Невила Стрэнджа.

Он представил Баттла мистеру Трилони, высокому солидному джентльмену с проницательными карими глазами.

— Извините, что помешал, — начал Баттл, — но мне необходимо кое-что прояснить. Как я понимаю, вы, мистер Стрэндж, наследуете половину состояния сэра Мэттью. А кому отходит другая половина?

Невил удивленно посмотрел на него:

— Я же говорил вам, согласно завещанию — моей жене.

— Да. Но… — Баттл тактично кашлянул. — Какой из двух, мистер Стрэндж?

— Ах да. Извините, я неудачно выразился. Деньги отходят Одри, моей жене на момент составления завещания. Я правильно понимаю, мистер Трилони?

Юрист утвердительно кивнул.

— В завещании сказано вполне определенно. Состояние делится между Невилом Генри Стрэнджем и его женой, Одри Элизабет Стрэндж, урожденной Стэндиш. Последовавший развод в данном случае не имеет никакого значения.

— Вот теперь все ясно, — сказал Баттл. — Как я понимаю, миссис Одри Стрэндж всегда знала об этих тонкостях?

— Естественно, — сказал мистер Трилони.

— А нынешняя миссис Стрэндж?

— Кей? — Невил, казалось, не ожидал такого вопроса. — Ну, я думаю, тоже знала, правда, мы с ней это не обсуждали…

— По-моему, — сказал Баттл, — она все же пребывает в некотором заблуждении. Она считает, что после смерти леди Трессилиан деньги должны достаться ей, как нынешней вашей жене. По крайней мере сегодня утром, когда мы с ней беседовали, у меня сложилось именно такое впечатление. Собственно поэтому я и пришел — выяснить, что мы имеем на самом деле.

— Как странно, — сказал Невил. — Правда, теперь я припоминаю, пару раз она говорила, что, мол, «после смерти Камиллы мы получим наши деньги», но я был уверен, что она называет нашей именно мою долю.

— Да, действительно странно, — сказал Баттл. — Как часто два человека, говоря об одном и том же, имеют в виду абсолютно разное.

— Всякое бывает, — небрежно согласился Невил. — Но в данном случае это совершенно не важно. Денег у нас вполне достаточно. А вот за Одри я по-настоящему рад. Средства у нее более чем скромные, и это завещание существенно изменит ее финансовое положение.

— Однако, сэр, — как бы между прочим заметил Баттл, — после развода она ведь наверняка получила от вас какое-то содержание?

Невил покраснел и напрягшимся голосом ответил:

— Существует такая вещь, как гордость, инспектор. Одри наотрез отказалась взять от меня хоть пенни. Я же, конечно, предлагал ей деньги.

— И не малые, — не преминул заметить мистер Трилони. — Но миссис Одри отказалась их принять и все время отсылала чеки назад.

— Очень любопытно, — обронил Баттл и поспешно вышел из библиотеки, прежде чем присутствующие успели спросить, что он имел в виду.

Он отыскал в саду Лича и начал размышлять вслух:

— Вот какая картина складывается: практически у каждого обитателя этого дома есть вполне определенный мотив для преступления — деньги. Невил Стрэндж и Одри Стрэндж получают по пятьдесят тысяч фунтов. Кей Стрэндж думает, что пятьдесят тысяч должна получить она. Мэри Олдин получает наследство, достаточное, чтобы жить относительно безбедно и ни от кого не зависеть. Томас Ройд, надо признать, не получает ничего. Но зато остается еще Херстолл и, кстати, Баррет, если предположить, что она сама подсыпала себе лошадиную дозу снотворного, чтобы отвести подозрения. Да, в корыстных мотивах недостатка не наблюдается. И все же лично я уверен, что дело тут не в деньгах. И если бывают убийства из ненависти, то, по моему мнению, мы имеем дело именно с таким. Но как бы то ни было у меня есть все основания полагать, что убийцу я непременно вычислю!

Глава 13

Ангус Макхуэртер сидел на террасе гостиницы «Истерхэд Бэй» и смотрел на мрачную громаду Лысой Головы, возвышавшуюся на противоположном берегу реки.

Он старательно пытался разобраться в обуревавших его противоречивых мыслях и чувствах.

Сам не зная почему, он решил провести эти несколько последних свободных дней именно здесь. Что-то тянуло его сюда. Возможно, он просто хотел проверить себя — выяснить, осталось ли что-нибудь в душе его от прежнего отчаяния, некогда толкнувшего его на самоубийство.

Мона? Как мало она теперь для него значит. Вышла за другого… Недавно он встретил ее на улице, и это не вызвало у него никаких эмоций. Он помнил ту страшную боль и те страдания — когда она ушла от него… Но все прошло, и ничего не осталось.

От этих мыслей Ангуса отвлек подскочивший к нему мокрый пес и звонкий голосок его новой приятельницы мисс Дианы Бринтом, тринадцати лет от роду.

— Ко мне, Дон! Какой-то ужас! Представляете, он только что таскал по пляжу какую-то дохлую рыбу. От него теперь, должно быть, за милю несет рыбой!

Поморщившись, Макхуэртер отметил про себя, что она совершенно права.

— Он нашел ее в какой-то расщелине в скалах. Я искупала его, но все без толку.

Макхуэртер кивнул, соглашаясь. Со своей стороны, Дон, симпатичный кудрявый терьер, был явно обескуражен и обижен на друзей, не подпускавших его к себе.

— Морской водой не отмоешь, — сказал Макхуэртер, — нужна настоящая ванна с мылом.

— Знаю. Но это не так просто, у нас в номере нет ванны.

Кончилось тем, что Макхуэртер и Диана прокрались через боковую дверь в гостиницу и отправились в ванную Макхуэртера, где и учинили помывку незадачливого пса. Макхуэртер и Диана были мокрые с головы до ног. Дон же явно недоволен. Это противное мыло напрочь отбило чудесный аромат, которому любая собака могла только позавидовать. Но с этими людьми всегда так — они абсолютно ничего не понимают в запахах.

История с Доном слегка развеяла мрачное настроение Макхуэртера. Он даже решил съездить на автобусе в Солтингтон и забрать из чистки свой костюм.

Приемщица из срочной химчистки окинула его равнодушным взглядом:

— Макхуэртер, говорите? Боюсь, еще не готово.

— Но как же так? — Ему обещали, что костюм будет вычищен еще ко вчерашнему дню, но даже вчера прошло бы сорок восемь часов, а не двадцать четыре. Окажись на его месте кто-то другой, он непременно бы высказал все, что об их «срочной» химчистке думает. Макхуэртер же лишь молча нахмурился.

— Вы рано пришли, — равнодушно улыбаясь, сказала приемщица.

— Побойтесь Бога!

Девушка перестала улыбаться.

— Как бы то ни было, костюм еще не готов, — сказала она, переходя на официальный тон.

— Все равно я хочу забрать его, — заявил Макхуэртер.

— Но его еще не почистили, — упорствовала девушка.

— Я хочу забрать свой костюм.

— Вообще-то мы могли бы вам вычистить его к завтра — в качестве исключения…

— Не в моих правилах быть исключением. Будьте добры, верните мой костюм.

Девушка бросила на него красноречивый взгляд и удалилась в заднюю комнату. Вскоре она появилась с небрежно перевязанным свертком и с чувством швырнула его на прилавок.

Макхуэртер взял его и гордо удалился.

Он чувствовал себя победителем. На самом же деле он добился лишь того, что теперь ему нужно будет искать другую химчистку!

Вернувшись в гостиницу, он бросил сверток на кровать и недовольно взглянул на него. Может, этот его костюм достаточно почистить щеткой и прогладить здесь же, в гостинице. Вроде не такой уж он и грязный — может, его вообще не нужно сдавать в химчистку?

Он развернул пакет и раздраженно вздохнул. Ну и ну… «Срочная» химчистка! С ума они, что ли, сошли. Да это форменное издевательство! Костюм-то не его! Даже цвет совсем другой. Он им сдавал темно-синий, а этот… О Господи! Лентяи, растяпы, разгильдяи!

Он взглянул на бирку. На ней было выведено: Макхуэртер. Странно — еще один Макхуэртер? Или кто-то перепутал бирки?

Сердито озирая бесформенную груду тряпья на своей кровати, Макхуэртер вдруг повел носом.

Знакомый запах — ужасно неприятный… и какой-то собачий… Ну конечно. Диана и ее терьер. Тот же самый запах протухшей рыбы!

Он наклонился и внимательно оглядел костюм. На плече пиджака было какое-то бесцветное пятно. Надо же, на плече…

«Да, — подумал Макхуэртер, — чудеса какие-то…»

Ладно, завтра он ей все выскажет, этой девице из химчистки. Жуткая безалаберность!

Глава 14

После обеда он вышел из гостиницы и решил пройтись к переправе. Вечер был ясный, но холодный. Чувствовалось приближение зимы. Лето кончилось.

Макхуэртер переправился на другую сторону реки. После случая с костюмом, он уже второй раз возвращался на Лысую Голову. Место это притягивало его. Он медленно взобрался на холм, миновал гостиницу «Бэлморал-корт», потом еще какой-то дом. Галлз-Пойнт, — прочел он на выкрашенной створке ворот. Ах да, это здесь убили старую леди. В гостинице много говорили об этом, горничная замучила своими россказнями, да и все газеты только об этом и писали, что крайне раздражало Макхуэртера, которого мало интересовали подобные сюжеты в отличие, скажем, от материалов на международные темы.

Он спустился с холма к маленькому пляжу и нескольким старомодным рыбацким домикам, которые явно только что отремонтировали. Затем по дороге он вышел на тропинку, ведущую к Лысой Голове.

На вершине скалы было, как всегда, мрачно и неуютно. Макхуэртер остановился на краю обрыва и посмотрел вниз, где плескалось море. Точно так же как в ту ночь. Он попытался снова пережить то, что чувствовал тогда — отчаяние, гнев, тоску — стремление раз и навсегда со всем покончить. Но ничего не получалось. Все пропало. Осталась злость на самого себя. Дурацкое дерево, спасшее его, береговая охрана, больница, где с ним возились как с малым ребенком — нескончаемая череда унижений. Почему нельзя было оставить его в покое? Ему тогда ужасно хотелось все повторить — чтобы избавиться ют них от всех. Недоставало только одного — главного импульса.

Мона! Какую боль тогда причиняла одна только мысль о ней! Сейчас же он мог думать об этом совершенно спокойно, ничего не опасаясь. Она всегда была глуповата. Легко увлекалась всяким, кто льстил ей, поддакивал, или притворялся, что видит в ней то, что она сама хотела в себе видеть. Красивая. Да, очень красивая. Но все же, не та женщина, какой она показалась ему.

Вот та была по-настоящему красива. Он представил себе: женщина, летящая в ночи, со шлейфом белых развевающихся одежд… Словно фигура на носу корабля, только живая, теплая…

И вдруг, точно во сне, случилось невероятное! Из ночной темноты выпорхнула женская фигурка. Только была пустота — и вдруг — белый силуэт, стремительно летящий к краю скалы. Женщина, прекрасная и порывистая, гонимая судьбой навстречу собственной гибели! В отчаянном стремлении уйти от самой себя… от собственной судьбы. Уж он то знал это отчаяние… Уж он-то знал, как это бывает…

Он стремительно ринулся наперерез и успел схватить женщину на самом краю скалы.

— Не надо…

Он словно держал в объятиях птицу. Она молча пыталась вырваться и потом вдруг — тоже совсем как птица — покорно замерла.

— Не делайте этого! Ничто на свете не стоит этого! Слышите, ничто! Даже если вы несчастны, если вы отчаялись…

Она издала какой-то звук, какое-то безжизненное подобие смеха.

— Так вы не несчастны? — быстро спросил он. — Так в чем же дело?

— Страх, — шелестящим шепотом выдохнула она.

— Страх? — Он так удивился, что разжал объятия и отступил на шаг, чтобы получше разглядеть ее.

Он сразу понял, что женщина говорит правду. Именно страх гнал ее. Страх превратил бледное умное тонкое лицо в бессмысленную маску. Страх бился в ее широко раскрытых глазах.

— Чего же вы так боитесь? — недоверчиво спросил он.

Она прошептала так тихо, что он едва расслышал:

— Я боюсь, что меня приговорят к смерти…

Да, так и сказала… От потрясения он не мог вымолвить ни слова. Только смотрел — то на нее, то на страшный скалистый обрыв.

— Так вот почему вы…

— Да. Лучше такая смерть, чем… — Она закрыла глаза и задрожала как в лихорадке.

Макхуэртер попытался сосредоточиться и понять.

— Леди Трессилиан? — наконец спросил он. — Старая леди, которую убили? — В голосе его послышались суровые нотки. — Так вы, должно быть, миссис Стрэндж… первая миссис Стрэндж.

Все еще продолжая дрожать, она молча кивнула.

Макхуэртер старался говорить спокойно, одновременно пытаясь вспомнить, что он слышал об этом убийстве. Сплетни мешались в его голове с фактами.

— Сначала обвинили вашего бывшего мужа, так ведь? Против него была масса улик, а потом выяснилось, что кто-то просто хотел его подставить…

Он замолчал и посмотрел на нее. Она перестала дрожать. И теперь просто стояла и смотрела на него, как послушный ребенок. Он почувствовал, как от этого взгляда внутри у него все переворачивается.

— Ну да… Понимаю… Он ушел от вас к другой женщине, так ведь? А вы любили его… Поэтому… — Он запнулся. — Я вас очень хорошо понимаю. Моя жена тоже ушла от меня к другому…

Она вдруг всплеснула руками и в диком отчаянии закричала:

— Да нет, все не так! Не так! Ничего подобно…

Он вдруг оборвал ее, твердым тоном приказав:

— Ступайте домой. Вам больше нечего бояться. Вы слышите? Я позабочусь о том, чтобы с вами все было в порядке!

Глава 15

Мэри Олдин прилегла на диване в гостиной. Голова раскалывалась, и вообще она чувствовала себя совершенно разбитой.

Дознание состоялось накануне. После официальной констатации улик все было отложено на неделю.

Назавтра были намечены похороны леди Трессилиан. Одри и Кей отправились в Солтингтон покупать черные платья. Тед Латимер поехал с ними. Невил и Томас Ройд ушли на прогулку, так что, не считая слуг, Мэри осталась в доме одна.

Старшего инспектора Баттла и инспектора Лича сегодня не было, и это тоже немножко успокаивало. В их отсутствие казалось, что страшная тень, витавшая над домом, немножко рассеялась. Полицейские вели себя очень вежливо, предупредительно, но от их ненароком брошенных вопросов и этой подозрительной въедливости становилось просто не по себе. Этот дотошный инспектор с невозмутимым лицом, похоже, осведомлен теперь буквально обо всем, что происходило в их доме за последние десять дней: кто что сказал, как посмотрел, куда пошел…

Теперь, пока их нет, можно немножко передохнуть Мэри старалась забыть обо всем, обо всем на свете. Да в конце концов, просто спокойно полежать.

— Извините, мадам…

В дверях с виноватым видом стоял Херстолл.

— Да, Херстолл?

— С вами хочет поговорить один джентльмен. Я пригласил его в кабинет.

Мэри удивленно посмотрела на дворецкого и не без раздражения спросила:

— Кто там еще?

— Он назвался мистером Макхуэртером, мисс.

— Первый раз слышу.

— Я тоже, мисс.

— Должно быть, репортер. Вам не следовало впускать его, Херстолл.

— Он не похож на репортера, мисс. По-моему, он друг мисс Одри.

— А, тогда другое дело.

Поправив прическу, Мэри усталым шагом пошла в кабинет. Увидев у окна в кабинете высокого мужчину, она несколько удивилась. Друг Одри? Что-то очень сомнительно… Тем не менее она вежливо сказала:

— К сожалению мисс Одри нет дома. Вы хотели видеть ее?

Гость задумчиво поглядел на нее, словно узнав.

— А вы, должно быть, мисс Олдин?

— Да.

— Думаю, вы тоже сможете мне помочь. Мне нужна веревка.

— Веревка? — удивилась Мэри.

— Да, веревка. Где у вас хранятся веревки?

После Мэри вспоминала, что она была словно под гипнозом. Если бы этот незнакомец начал объяснять, что, почему и зачем, она бы, конечно, не пошла у него на поводу… Но Ангус Макхуэртер, так и не сумевший подготовить каких-нибудь разумных объяснений, мудро решил обойтись без них. Он просто изложил свою просьбу. И Мэри как зачарованная повела его на поиски веревки.

— А собственно, какая веревка вам нужна? — попробовала уточнить она.

— Все равно, — уверенно ответил он, — любая подойдет.

— Где же она может быть, — пожимала плечами Мэри. — Может, в гончарном сарае…

— Давайте посмотрим.

Она провела его в сарай. Там был моток шпагата и обрывки тонкого шнура, но Макхуэртер покачал головой.

Ему нужна веревка — большой моток веревки или каната.

— Может, в чулане, — нерешительно предположила Мэри.

— Вполне возможно.

Они вошли в дом и поднялись по лестнице. Мэри открыла дверь чулана. Макхуэртер остановился на пороге и огляделся. Наконец он удовлетворенно хмыкнул.

— Вот она.

Прямо у двери на сундуке рядом с рыболовными снастями и траченными молью подушками лежала довольно большая бухта крепкого каната. Он взял Мэри за руку, подвел к сундуку и, указав на бухту, сказал:

— Хочу обратить ваше внимание на одну деталь, мисс Олдин. Видите, все вещи в чулане покрыты слоем пыли. И только на этой бухте пыли нет. Потрогайте.

— Даже немножко влажная, — удивленно сказала Мэри.

— Вот именно.

И он направился к выходу.

— А как же веревка? Ведь вам нужна веревка? — растерянно спросила Мэри.

Макхуэртер улыбнулся.

— Я просто хотел убедиться, что она здесь. Вот и все. Если не возражаете, мисс Олдин, давайте закроем дверь, вот так, а ключ возьмите с собой. Вы меня очень обяжете, если вручите этот ключ старшему инспектору Баттлу или инспектору Личу. Так будет надежней.

Когда они спустились вниз, Мэри попыталась восстановить утраченное реноме[162] хозяйки. В холле она начала было возмущаться:

— Но позвольте, мистер Макхуэртер, я, право, не совсем понимаю…

— А вам ничего и не надо понимать, — сказал он и сердечно пожал ей руку. — Очень благодарен за помощь.

Когда он выходил через парадную дверь, Мэри подумала: уж не приснилось ли ей все это?

Вернулись с прогулки Невил и Томас, а немного погодя к дому подъехала машина, и Мэри Олдин с завистью поглядела на веселые лица вышедших из нее Кей и Теда. Они весело смеялись и шутили. В конце концов, почему бы и нет, с грустью подумала Мэри. Для Кей Камилла Трессилиан, по сути, совсем чужая, и вся эта трагедия была как бы не совсем реальной для молодой жизнерадостной девушки.

Они как раз кончили обедать, когда приехали полицейские. Херстолл сообщил — почему-то с небольшой дрожью в голосе — что старший инспектор Баттл и инспектор Лич ожидают в гостиной.

Баттл был сама доброжелательность.

— Надеюсь, я не очень нарушил ваши планы, — сказал он, извиняющимся тоном. — Но мне необходимо уточнить парочку моментов. Вот эта перчатка, например, кому принадлежит?

Он положил на стол маленькую перчатку из замши и обратился к Одри:

— Вам, миссис Стрэндж?

Она покачала головой:

— Нет-нет, это не моя.

— Мисс Олдин?

— Вряд ли. У меня нет желтых перчаток.

— Можно посмотреть? — Кей протянула руку. — Нет, не моя.

— А может, примерите?

Кей примерила, но перчатка оказалась слишком мала.

— Мисс Олдин?

Мэри попробовала натянуть перчатку.

— И вам она тоже мала, — констатировал Баттл. Он снова обратился к Одри: — А вот вам, мне кажется, она будет в самый раз. Из всех присутствующих дам у вас самая маленькая ручка.

Одри взяла перчатку и надела на правую руку.

— Она же сказала вам, Баттл, — резко заговорил Невил, — что это не ее перчатка.

— Ну да, я просто подумал, вдруг, леди ошиблась. Или запамятовала.

— Может, и вправду моя, — сказала Одри, — все перчатки похожи друг на друга.

— Во всяком случае, — заметил Баттл, — ее нашли под окном вашей комнаты, миссис Стрэндж, спрятанную в кроне плюща, там же была и вторая.

В гостиной воцарилась тишина. Одри хотела было что-то сказать, но осеклась и опустила глаза, встретившись с пристальным взглядом инспектора Баттла.

— Послушайте, инспектор… — не выдержал Невил.

— А с вами, мистер Стрэндж, мне хотелось бы поговорить с глазу на глаз, — сказал сурово Баттл.

— Что ж, извольте. Давайте пройдем в библиотеку.

В сопровождении обоих полицейских Невил вышел из гостиной.

Затворив за собой дверь библиотеки, Невил сразу же раздраженно спросил:

— Что это за нелепая история с перчатками под окном Одри?

— Мистер Стрэндж, в этом доме вообще творится много любопытного, — спокойно ответил ему Баттл.

— Любопытного? — нахмурился Невил. — Что вы хотите сказать?

— Я лучше покажу. — Баттл кивнул Личу, тот вышел из комнаты и через минуту вернулся, держа в руках странный предмет.

— Этот тяжелый стальной шар, мистер Стрэндж, — пояснил Баттл, — украшал старинную каминную решетку. Эта рукоятка, на которую навинчен шар — часть теннисной ракетки. Саму ракетку отпилили, а на рукоятку навернули шар, тяжелый стальной шар. Именно этим орудием и была убита леди Трессилиан.

— Ужасно! — Невил содрогнулся. — Но где вы нашли этот… это кошмарное приспособление?

— Шар был на месте — его почистили и снова навернули на решетку. Убийца, однако, допустил промах — забыл почистить резьбу. На ней мы обнаружили следы крови. Рукоятка ракетки, в свою очередь, тоже была возвращена «на место» — ее плотным пластырем прикрутили к собственно ракетке, а затем сунули в шкаф под лестницей, где она и осталась бы незамеченной среди прочего хлама, если бы мы не вздумали искать что-нибудь в таком роде.

— И как вы только догадались, инспектор.

— Это наша работа.

— Отпечатков пальцев, конечно, никаких?

— Судя по весу, ракетка принадлежит миссис Кей Стрэндж. Она играла ею, вы, наверное, тоже, поскольку на ракетке есть отпечатки пальцев как вашей жены так и ваши собственные. Но судя по некоторым признакам, кто-то орудовал ею и после вас, причем в перчатках. Единственный же отпечаток, оставленный по оплошности, мы обнаружили на пластыре, которым обмотано место соединения рукоятки с ракеткой. Я не хочу пока говорить, чей это отпечаток. Прежде я должен кое-что уточнить.

Баттл выдержал многозначительную паузу.

— Я хочу подготовить вас, мистер Стрэндж, к весьма неприятной ситуации. Но прежде позвольте спросить: вы уверены, что ваш приезд сюда одновременно с бывшей женой — ваша собственная идея. Может быть, инициатива все-таки исходила от миссис Одри Стрэндж?

— Да при чем тут Одри? Одри вообще…

В этот момент открылась дверь, и в библиотеку вошел Томас Ройд.

— Извините за вторжение, — сказал он, — но мне кажется, что мое присутствие тут просто необходимо.

Невил смущенно посмотрел на него:

— Извини старина, но это сугубо личное дело.

— И тем не менее. Я случайно услышал, проходя мимо, одно имя. — Он помолчал. — Вы упоминали Одри.

— Ну и какое, черт возьми, ты имеешь отношение к Одри? — раздраженно спросил Невил.

— А какое к ней имеешь отношение ты, если уж на то пошло? Самой Одри я пока еще ничего не говорил, но я приехал сюда сделать ей предложение. И мне кажется, она об этом догадывается. Я хочу жениться на ней.

Инспектор Баттл тактично кашлянул. Невил поспешно обернулся в его сторону:

— Извините, инспектор. Мы перебили вас…

— Ничего страшного, — сказал Баттл. — У меня к вам остался всего один вопрос. Тот темно-синий костюм, в котором вы были за обедом в день убийства, помните, на нем обнаружили волосы — на рукавах, на воротнике… Вы знаете, что это за волосы?

— Ну, я думаю, это мои волосы.

— Нет, сэр, это не ваши волосы. Это женские волосы, а на рукавах вообще были рыжие.

— Наверное, это моей жены, Кей. А другие — вы хотите сказать — волосы Одри? Возможно. Помнится, я случайно зацепился за них рукавом, вернее, пуговицей на рукаве, когда мы разговаривали на террасе.

— В таком случае ее волосы должны были бы остаться на обшлаге, — тихо сказал инспектор Лич.

— К чему вы клоните, черт побери? — воскликнул Невил.

— На воротнике пиджака, — сказал Баттл, — причем на внутренней стороне обнаружены и следы пудры. «Примавера натюрель, номер первый» — очень дорогая пудра, с тонким запахом. Только не говорите, мистер Стрэндж, будто вы пользуетесь этой пудрой. Миссис Кей Стрэндж также не пользуется — она предпочитает жаркий «Поцелуй орхидеи». А «Примаверой натюрель, номер первый» пользуется миссис Одри Стрэндж.

— К чему вы клоните? — повторил свой вопрос Невил.

— К тому, — Баттл подался вперед, — что этот пиджак надевала миссис Одри Стрэндж. Это единственное разумное объяснение того, как на нем оказались волосы и пудра. Кроме того, перчатка, которую я только что всем показывал… Это ее перчатка. Правая. А вот левая. — Баттл вынул из кармана вторую перчатку и бросил ее на стол. На перчатке явственно были видны ржавые бурые пятна.

— В чем это она? — с дрожью в голосе спросил Невил.

— В крови, мистер Стрэндж, — сурово отчеканил Баттл. — Обратите внимание, это левая перчатка. А миссис Одри Стрэндж — левша. Я это сразу заметил, когда увидел, что она держит чашку кофе в правой руке, а сигарету в левой. И письменный прибор на ее столе стоит слева. Все сходится. Шар с каминной решетки, перчатки за окном, волосы и пудра на пиджаке. Леди Трессилиан удар нанесли с правой стороны головы — но кровать ее стояла таким образом, что правша практически не мог это сделать, зато это было очень удобно для левши…

Невил презрительно засмеялся.

— И вы считаете, что это Одри, Одри проломила голову леди Трессилиан, которую она знала столько лет, — и все ради того, чтобы заполучить какое-то жалкое наследство?!

Баттл покачал головой:

— Ничего подобного, мистер Стрэндж. Мне очень жаль, что вы никак не хотите понять, в чем дело. Это преступление было направлено прежде всего против вас. С тех пор как вы оставили Одри Стрэндж, она вынашивала план мщения. Она полностью сконцентрировалась на этой идее, и это подточило ее разум. Вначале она, видимо, подумывала убить вас. Но этого ей показалось недостаточно. В конце концов она разыграла целый спектакль, в заключительной сцене которого вы должны были бы отправиться на виселицу. Узнав, что у вас вышла ссора с леди Трессилиан, она решила воспользоваться ситуацией: пробралась в вашу спальню, надела ваш костюм, взяла ниблик, на котором — она знала — ваши отпечатки пальцев, убила леди Трессилиан и вымазала костюм и ниблик кровью убитой… А теперь вспомните: ведь именно она заронила в вашу голову мысль о том, чтобы провести вместе несколько недель в этом доме. А спасло вас только то, чего она никак не могла предвидеть — что леди Трессилиан вдруг позвонит Баррет, и та увидит, как вы покидали комнату, а затем и дом, когда леди Трессилиан была еще жива.

Невил закрыл лицо руками. Через некоторое время он выпрямился и воскликнул:

— Неправда это! Слышите, неправда! Одри не могла так поступить! Все это ложь! Она самое благородное создание на всем белом свете! В ее сердце не может быть и тени злобы!

Баттл вздохнул.

— Не собираюсь спорить с вами, мистер Стрэндж. Я только хотел подготовить вас. А сейчас я должен забрать миссис Стрэндж. Ордер на ее арест уже выписан. А вам я советую поискать для нее хорошего адвоката.

— Но этого не может быть. Этого не может быть!

— Любовь превращается в ненависть куда легче, чем можно представить, мистер Стрэндж.

— Да нет же, это ошибка, говорю вам, этого не может быть…

— Ну что ты заладил «не может быть, не может быть», — вмешался вдруг Томас Ройд. Он старался казаться спокойным. — Возьми себя в руки, Невил. Неужели ты не понимаешь: единственное, чем ты можешь сейчас помочь Одри, — это оставить свое глупое рыцарство и рассказать правду.

— Правду? Ты хочешь…

— Да, я хочу рассказать об Одри и Адриане, — Ройд повернулся к полицейским. — Видите ли… вы неверно истолковываете факты, инспектор. Невил не бросал Одри. Она сама ушла от него. С моим братом Адрианом. А потом Адриан погиб в автокатастрофе. А Невил повел себя как настоящий рыцарь. Он развелся с Одри и взял всю вину на себя.

— Не хотел, чтобы склоняли ее имя, — тихо сказал Невил. — Я и не знал, что об этом кому-то известно.

— Адриан написал мне письмо… как раз перед смертью, — пояснил Ройд. — Но речь сейчас не об этом. Понимаете, инспектор, ваша версия не выдерживает никакой критики! У Одри не было причин ненавидеть Невила! Напротив, она должна быть благодарна ему! Он даже пытался выплачивать ей содержание, на которое, вообще говоря, по закону она не имела никакого права. Естественно, когда он попросил ее приехать сюда и познакомиться с Кей, она просто не могла отказать.

— Вот видите, — с жаром сказал Невил, — Томас прав, ваш мотив отпадает!

Лицо Баттла оставалось невозмутимым.

— Мотив — только часть этого дела, — сказал он. — Допускаю, что я ошибся. Но остаются факты. А факты свидетельствуют: она виновна.

— Два дня назад все факты свидетельствовали о том, что виновен я, — многозначительно заметил Невил.

Баттлу, похоже, крыть было нечем.

— Вы правы, мистер Стрэндж. Но давайте посмотрим, в чем вы пытаетесь меня убедить. В том, что есть некто, кто ненавидит вас обоих — некто, кто на случай, если не выгорит обвинение против вас, подготовил запасной вариант против Одри Стрэндж. А теперь скажите мне, мистер Стрэндж, кто бы мог такой лютой ненавистью ненавидеть одновременно и вас, и вашу бывшую жену?

Невил скова закрыл лицо руками.

— Эти ваши рассуждения, все превращают в какую-то фантасмагорию!

— А это и есть фантасмагория. Давайте лучше будем держатся фактов. Если миссис Стрэндж сможет объяснить нам.:.

— А я мог что-нибудь объяснить вам? — перебил его Невил.

— Бесполезно, мистер Стрэндж. Я всего лишь исполняю свой долг.

Баттл резко встал, и они вместе с Личем вышли из библиотеки. Невил и Ройд — за ними.

Странная эта процессия, миновав холл, вошла в гостиную и остановилась.

Одри Стрэндж встала и шагнула им навстречу. Она сразу взглянула на Баттла, и на лице ее отобразилось жалкое подобие улыбки:

— Вы пришли за мной?

Баттл заговорил строгим официальным тоном:

— Миссис Стрэндж, у меня есть ордер на ваш арест по обвинению в убийстве Камиллы Трессилиан в минувший понедельник двенадцатого сентября. Должен предупредить, что все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде.

Одри вздохнула. Ее точеное личико было спокойно и безмятежно — точно изваяние на камее.

— Я даже рада… Рада, что все кончилось!

— Одри! — Невил рванулся к ней. — Молчи, не говори ничего! Вообще ничего не говори!

Она улыбнулась ему:

— Но почему, Невил? Ведь это правда — я так измучилась.

Лич облегченно вздохнул. Ну наконец-то. Конечно, это полное безумие с ее стороны, но зато сильно упрощает дело. Только непонятно, что творится с дядей. У него такое лицо, словно он увидел привидение. Как он смотрит на эту несчастную… будто не верит своим глазам. Да, что ни говори, а дельце выдалось интересное. Лич удовлетворенно хмыкнул.

В этот момент, прямо как в дешевой пьеске, на пороге появился Херстолл и с пафосом возгласил:

— Мистер Макхуэртер.

Макхуэртер решительно вошел в гостиную и сразу направился к Баттлу.

— Вы тут занимаетесь делом леди Трессилиан? — спросил он.

— Да.

— Я хочу сделать важное заявление. Прошу прощения, что не пришел раньше, но до меня только сейчас дошло, насколько важно то, что я случайно увидел в понедельник вечером. — Он окинул взглядом присутствующих. — Могли бы мы переговорить в другом месте?

Баттл повернулся к Личу:

— Останьтесь с миссис Стрэндж.

— Есть, сэр, — официальным тоном отчеканил тот и, подойдя к Баттлу, что-то прошептал ему на ухо.

Баттл кивнул и обернулся к Макхуэртеру:

— Туда, пожалуйста. — И повел нежданного посетителя к библиотеке.

— Итак, в чем дело? — закрыв двери, качал Баттл. — Мой коллега сообщил мне, что уже имел с вами дело прошлой зимой…

— Совершенно верно. Попытка самоубийства. Это, собственно, тоже имеет немалое значение…

— Да-да, я вас слушаю, мистер Макхуэртер.

— В начале прошлого года я пытался покончить жизнь самоубийством, бросившись вниз с Лысой Головы. Нынче я решил снова посетить это место. В понедельник вечером я находился там — смотрел на море, на «Истерхэд Бэй», затем мое внимание привлек дом леди Трессилиан. В лунном свете он был виден как на ладони.

— Да-да.

— Мне только сегодня стало ясно, что именно в это время там совершалось убийство. — Он подался вперед. — А теперь послушайте, что я в тот вечер увидел.

Глава 16

Баттл отсутствовал не более пяти минут, но всем казалось, что прошла целая вечность.

Кей не выдержала и взорвалась.

— Я всегда знала, что это ты! — кричала она Одри. — Всегда знала. Чувствовала, что ты что-то замышляешь…

— Кей, пожалуйста, — попыталась остановить ее Мэри Олдин.

— Ради Бога, Кей, заткнись, — резко оборвал ее Невил.

Кей зарыдала. Тед Латимер подошел к ней и ласково взял за руку:

— Ну-ну, детка, постарайся взять себя в руки. — Обернувшись к Невилу, он сердито заметил: — Неужели ты не видишь, в каком она напряжении? Неужели нельзя с ней поласковее, Стрэндж?

— Все… все в порядке, — всхлипнула Кей.

— Скажи только, и я навсегда избавлю тебя от всей этой компании! — воскликнул Тед.

Инспектор Лич предупредительно кашлянул. Благодаря своему богатому опыту он знал, как много лишнего можно сказать в подобных ситуациях. К сожалению, потом все это может вспоминаться в самые неподходящие жизненные моменты.

Вернулся Баттл. Лицо его, как всегда, было совершенно непроницаемо.

— Нам тут необходимо кое-что уточнить, миссис Стрэндж. Боюсь, вам с инспектором Личем придется подняться наверх.

— Я тоже пойду, — сказала Мэри Олдин.

Когда женщины в сопровождении инспектора покинули гостиную. Невил с тревожным любопытством спросил:

— Что сказал этот парень?

— Мистер Макхуэртер, рассказал прелюбопытную историю, — с расстановкой произнес Баттл.

— Это поможет Одри? Вы все еще хотите ее арестовать?

— Я уже говорил вам, мистер Стрэндж. Я обязан выполнить свой долг.

Невил отошел от инспектора, лицо его снова сделалось равнодушным.

— Похоже, мне надо звонить Трилони.

— Пока в этом нет необходимости, мистер Стрэндж. Для начала я хотел бы провести маленький эксперимент, дабы проверить показания мистера Макхуэртера. Но прежде надо подождать пока придет миссис Стрэндж.

Одри в сопровождении инспектора Лича спустилась в гостиную. Взгляд ее был по-прежнему отстраненным.

Невил, раскрыв объятия, ринулся ей навстречу:

— Одри…

Она равнодушно скользнула по нему взглядом.

— Не волнуйся, Невил. Я согласна. Я на все согласна.

Томас Ройд стоял у парадной двери с таким видом, словно собирался здесь лечь костьми.

Губы Одри скривились в едва заметной усмешке.

— Верный Томас, — прошептала она.

— Если только я могу чем-то помочь… — забормотал Томас.

Она покачала головой.

— Мне никто не сможет помочь.

Она высоко подняла голову и вышла из дома. Во дворе ожидала полицейская машина с сержантом Джонсом. Одри и Лич сели в машину.

— Достойный уход! — одобрительно прошептал Тед Латимер.

Невил в бешенстве обернулся. Инспектор Баттл с неожиданным проворством встал между ними и чуть громче обычного сказал:

— А теперь давайте проведем наш эксперимент. Мистер Макхуэртер ожидает нас у переправы. Мы будем там через десять минут. Нам придется плыть на катере, так что дамам лучше одеться потеплее. Через десять минут я вас всех буду там ждать.

Баттл вел себя как режиссер перед началом спектакля. И абсолютно не обращал внимания на вытянувшиеся от удивления лица.

Часть четвертая ЧАС ЗЕРО

Глава 1

На воде было холодно, и Кей поплотнее запахнула свой короткий меховой жакет. Катер прошел по реке мимо Галлз-Пойнта и повернул в заливчик, отделявший Галлз-Пойнт от мрачной громады Лысой Головы.

Пассажиры пытались было задавать вопросы, но старший инспектор Баттл всякий раз картинным жестом, точно второразрядный актер, поднимал руку, давая понять, что время еще не настало. Так что поездка проходила в полной тишине, и только вода с шипением пенилась за кормой. Кей и Тед стояли рядом и молча смотрели на воду. Невил сидел, вытянув ноги и как-то съежившись. Мэри Олдин и Томас примостились на носу. Время от времени все с любопытством поглядывали на неподвижную фигуру Макхуэртера на корме. Он, расправив плечи, стоял к ним спиной и смотрел прямо перед собой.

Когда они оказались под нависшей громадой Лысой Головы, Баттл наконец заглушил мотор и заговорил. Голос его был задумчивым, словно он просто размышлял вслух.

— Очень странное дело — одно из самых странных в моей практике. Я бы хотел сказать кое-что относительно природы убийств, заглянуть в суть… То, что я собираюсь сказать, отнюдь не мною подмечено — об этом как-то сказал некий мистер Дэниэлз, королевский адвокат, но не удивлюсь, узнав, что он позаимствовал это у кого-то еще.

Так вот, когда читаешь отчет об убийстве, или, скажем, детективный роман, то обычно все начинается с убийства, а это-то и неверно. Ведь убийство начинается много раньше. Само убийство — это только кульминация событий и обстоятельств, неожиданно сошедшихся в данный момент в данной точке. Люди с разных концов земли вдруг оказываются в одном месте по самым разным и непредвиденным причинам. Мистер Ройд приехал из Малайи. Мистер Макхуэртер оказался здесь потому, что решил проверить себя… или предаться воспоминаниям… впрочем, это неважно… А само убийство — только развязка определенной цепи событий. Час зеро.

Баттл выдержал паузу.

— Вот он, наконец, и наступил час зеро.

Пять удивленных лиц обратились к нему — только пять, ибо Макхуэртер даже не обернулся. Пять удивленных, озадаченных лиц.

— Вы хотите сказать, — не выдержала Мэри Олдин, — что смерть леди Трессилиан была кульминацией длинной цепи событий?

— Нет, мисс Олдин, нет. Смерть леди Трессилиан была лишь этапом на пути к главной цели убийцы — убийству Одри Стрэндж.

Баттл услышал чей-то судорожный вздох. «Похоже, у одного из них не выдержали нервы…» — подумал он.

— Это убийство было задумано очень давно — возможно, еще в начале прошлой зимы. Оно было тщательно и скрупулезно спланировано, до малейших деталей. Спланировано с одной-единственной целью — убить Одри Стрэндж, причем не просто убить, а уничтожить, раздавить, чтобы перед смертью она испытала всепоглощающие ужас и страх, убить самым изуверским способом — посредством смертной казни за несовершенное ею преступление…

Убийство это было задумано человеком, который считает себя очень умным. Умнее всех. Убийцы, знаете ли, весьма тщеславны. Вначале мы столкнулись с явно сфабрикованными уликами против Невила Стрэнджа, которые, по мнению убийцы, через какое-то время мы должны были отбросить. Но, отбросив одни ложные улики, мы, по его мнению, должны были наверняка клюнуть на другие — на сей раз обличавшие Одри Стрэндж. Но ведь в этом случае и улики против нее тоже могли быть сфабрикованы. Шар с ее каминной решетки, ее перчатки, спрятанные под ее окном в кроне плюща — причем одна из них с пятнами крови, ее пудра и волосы на воротнике пиджака мистера Стрэнджа, отпечаток ее пальца на пластыре, скрепившем части ракетки, которой было совершено убийство… и даже удар, которым была убита леди Трессилиан, был имитирован под удар левши.

Ну и самое главное и решающее доказательство — поведение самой миссис Стрэндж, — не думаю, что кто-нибудь из вас (за исключением того, кто все знал) мог бы усомниться в ее виновности. Она ведь, по сути дела, во всем призналась, не так ли? Я и сам бы не поверил в ее невиновность, если бы не один казус, приключившийся недавно со мной… Меня словно что-то ударило, когда я услышал, как она говорит, и увидел ее лицо. Совсем недавно мне пришлось столкнуться с похожей ситуацией: одна девочка под давлением обстоятельств созналась в том, чего не совершала. Так вот: я видел глаза Одри Стрэндж — они были точно такие же, как у той глупышки… Однако долг превыше всего. Вот ведь какая штука… Мы, полицейские, должны руководствоваться уликами, а не эмоциями. Хотя, признаюсь честно, в ту минуту я молил Бога о чуде — ибо только чудо могло спасти несчастную Одри Стрэндж.

И чудо свершилось! В лице мистера Макхуэртера, который неожиданно возник и рассказал удивительную историю.

Баттл выдержал паузу.

— Мистер Макхуэртер, не могли бы вы повторить свой рассказ?

Макхуэртер повернулся лицом к присутствующим. Он говорил четко, сжатыми фразами, сама краткость которых рассеивала все возможные сомнения.

— Я был здесь в понедельник вечером. Просто стоял и думал о своем. Было это около одиннадцати часов. И невольно смотрел на дом, находившийся на другой стороне заливчика — потом я узнал, что это был Галлз-Пойнт. — Он помолчал и продолжил: — Из окна дома был спущен канат — прямо в море. И я видел, как по канату взбирается человек…

— Так значит, это все-таки был чужой! — почти сразу воскликнула Мэри Олдин. — И мы тут ни при чем. Значит, это все-таки был грабитель!

— Не торопитесь, — сказал Баттл. — Этот человек действительно приплыл с другого берега реки. Но ведь кто-то же спустил для него канат, а следовательно, кто-то из обитателей дома все же замешан в этом деле.

Он выдержал паузу и с расстановкой сказал:

— А мы знаем, кто в ту ночь был на другой стороне реки и кого никто не видел с половины одиннадцатого до пятнадцати минут двенадцатого, кто способен легко переплыть реку как в одном, так и в другом направлении. И наконец — у кого есть приятель на другой стороне залива. Не так ли, мистер Латимер?

Тед отшатнулся и громко закричал:

— Но я не умею плавать! Всем известно, что я не умею плавать! Кей, ну скажи ты им!

— Ну да, он совсем не умеет плавать! — выпалила Кей.

— Совсем? — вежливо уточнил Баттл и двинулся в сторону Теда — тот в испуге попятился… Одно неловкое движение и раздался грузный всплеск воды.

— О Господи, — сочувственно пробормотал инспектор. — Мистер Латимер свалился за борт.

Невил приготовился к прыжку, но рука Баттла тисками сжала его предплечье.

— Нет-нет, мистер Стрэндж. Не стоит мочить ваш костюм. Тут неподалеку шлюпка с моими ребятами — они решили порыбачить… Очень кстати, верно? — Он свесился с борта катера и с интересом заметил: — Гляди-ка, а он и впрямь не умеет плавать. Ну ничего, они его выловили. Прошу меня извинить, но единственный способ проверить, умеет ли человек плавать — бросить его в воду и посмотреть, что он будет делать. Понимаете, мистер Стрэндж, я должен знать наверняка. Итак, мистер Латимер отпал. У мистера Ройда повреждена рука и он не в состоянии вскарабкаться по канату.

Тут голос Баттла сделался вкрадчиво-ласковым.

— Итак, остаетесь вы, мистер Стрэндж… Прекрасный спортсмен, альпинист, пловец и так далее. Вы действительно переправились на ту сторону в половине одиннадцатого, но никто из гостиницы «Истерхэд» не видел вас до пятнадцати минут двенадцатого, хотя вы утверждаете, будто все это время искали там мистера Латимера.

Невил рывком сбросил руку Баттла и, откинув голову, расхохотался.

— Вы хотите сказать, что я переплыл реку, вскарабкался по канату…

— Который заранее спустили из окна, — вставил Баттл.

— …убил леди Трессилиан и снова переплыл на другой берег? Ну и зачем же мне было совершать все эти подвиги? И кто же тогда подбросил улики против меня? Уж не сам ли я?

— Именно. Именно вы сами, — сказал Баттл. — Весьма неглупый ход, позвольте заметить.

— Но какой мне интерес убивать леди Трессилиан?

— А никакого, — ответил Баттл. — Зато вы хотели отправить на виселицу женщину, которая не захотела оставаться вашей женой — ушла к другому. Вы ведь, как известно, весьма неуравновешенный человек. И были таким с самого детства — я, между прочим, просмотрел то дело об убийстве выстрелом из лука… Всякий нанесший вам оскорбление должен был за это поплатиться — хотя бы и собственной жизнью. Но для Одри, на ваш взгляд, обычной смерти было мало. Для той самой Одри, которую вы очень сильно любили — а вы ее действительно любили, пока ваша любовь не превратилась в ненависть, — вы придумали особое наказание, из ряда вон выходящее. И когда вы вынесли свой приговор, то ничто уже не могло остановить вас, ради этого вы даже пожертвовали женщиной, которая была вам почти что матерью…

— Ложь! — спокойно и мягко сказал Невил. — Все это ложь! Я не сумасшедший. Я — не сумасшедший.

— Задело за живое, когда она предпочла другого, — презрительно сказал Баттл. — Оскорбленное тщеславие! Как это она могла уйти от меня! Вы гордость свою уязвленную тешили, когда объявили всем, что это вы ушли от нее… вы даже из-за этого женились на девушке, которая искренне полюбила вас, — чтобы все поверили в эту вашу историю. А тем временем в глубине своей мерзкой душонки вынашивали план мести. И наконец, избрали самую страшную из копошившихся в вашем больном воображении — отправить ее на виселицу. Замечательная идея — но, увы, у вас не хватило ума толково воплотить ее в жизнь.

Плечи Невила под толстым твидом пиджака вдруг как-то странно передернулись.

— А чего стоит эта ребяческая затея с нибликом! — продолжал Баттл. — Эти топорные улики против самого себя! Одри, должно быть, с самого начала догадалась что к чему! И только удивлялась про себя! Вы думаете, я не подозревал самого себя? Вы убийцы — смешные люди! Какое самомнение! Думаете, что умнее вас нет никого на свете, а на самом деле — жалкие и беспомощные, как дети…

Невил вдруг вскочил и дико завизжал:

— Это была гениальная идея! Гениальная! И вы все лжете… Вы бы никогда не догадались! Если бы не этот кретин, этот шотландский недоумок! Я предусмотрел все — все! — каждую мелочь! Но вмешались обстоятельства. И откуда я мог знать, что Ройду известно об Одри и Адриане? Одри и Адриан… Будь она проклята! Как я ее ненавижу. Ее все равно повесят — вы должны повесить ее, — она обязательно должна испытать ужас смерти, она должна умереть, умереть, умереть…

Его срывающийся голос затих. Невил опустился на палубу и тихо заплакал.

— Прошу прощения, — мягко сказал Баттл, — но мне необходимо было вывести его из себя… Улик против него практически не было.

Невил продолжал плакать, по-детски всхлипывая и хныча:

— Ее все равно повесят. Я хочу, чтобы повесили.

Мэри Олдин, содрогнувшись, повернулась к Томасу Ройду. Он сжал ее ладони в своих.

Глава 2

— Я все время боялась, — сказала Одри.

Они сидели рядышком на террасе. Одри и старший инспектор Баттл. Баттл догуливал остатки отпуска и на этот раз пришел в Галлз-Пойт в качестве гостя.

— Все время боялась, все время, — повторила Одри.

Баттл кивнул.

— Я сразу это понял, едва только взглянул на вас. У вас был такой равнодушный вид, за которым обычно скрывают какое-то сильное чувство. Это могла быть любовь или ненависть, а оказалось — страх?

Она кивнула.

— Я качала бояться Невила почти сразу после замужества. Но понимаете, страшнее всего было то, что я сама не знала, чего боюсь. Я решила, что схожу с ума.

— С ума сходили не вы, — заметил Баттл.

— Когда мы решили пожениться, Невил казался мне на редкость здравым и уравновешенным человеком — всегда в хорошем настроении, обходительный, веселый.

— Это любопытно. То, что он был спортсменом… Вернее, играл роль настоящего спортсмена… Ведь он никогда не выходил из себя на корте. Образ настоящего спортсмена был для него важнее, чем результат матча. Но это требовало от него страшного напряжения — все время играть роль. Это очень тяжело. Под маской невозмутимости таилось раздражение… все более нагнетавшееся.

— Под маской, — прошептала Одри и поежилась. — Все время в маске. И ведь ничем не выдавал себя. Только иногда случайное слово или взгляд… я думала, мне просто показалось… ну, что он какой-то странный. И… я уже говорила… я опасалась, что это со мной что-то не так… Я боялась его все сильнее и сильнее. Это был ничем не объяснимый страх, от которого не знаешь куда бежать…

Я говорила себе, что схожу с ума — ко ничего не могла поделать! Чувствовала: во что бы то ни стало надо избавиться от этого наваждения. И тут появился Адриан и говорит, что любит меня. И я подумала, как бы это было славно — уехать с ним…

Она замолчала.

— И знаете, что произошло? Мы должны были встретиться, но он не пришел… Погиб… Иногда мне кажется, что это дело рук Невила.

— Не исключено, — заметил Баттл.

Одри испуганно на него взглянула:

— Вы действительно так думаете?

— Конечно, утверждать ничего нельзя. Но очень даже возможно. Но не надо изводить себя этим, миссис Стрэндж. Трагическая случайность или злой умысел… вернуть уже ничего нельзя…

— Да. Просто не знаю, как мне удалось это пережить. Я вернулась в «Ректори» — это дом Адриана. Мы как раз собирались написать обо всем его матери, но не успели… и я решила не причинять ей лишних страданий и ничего не стала рассказывать о нас с Адрианом. Вскоре там появился Невил. Он был очень мил… и добр, и все же, когда я разговаривала с ним, мне от страха становилось не по себе… Он сказал, что не надо никому рассказывать об Адриане, и что я могу получить развод по его вине, и что он собирается снова жениться. Я чувствовала себя обязанной ему. Я знала, что ему нравилась Кей, надеялась, что все обернется к лучшему, и мне, наконец, удастся избавиться от моего страха… Я ведь продолжала думать, что все дело во мне.

Но полностью избавиться от этого мне так и не удалось. Собственно, я по-прежнему не чувствовала себя в безопасности. А потом однажды встретила Невила в парке, и он сказал, что хочет, чтобы мы с Кей стали друзьями, и предложил всем вместе приехать сюда в сентябре. Ну как я могла ему отказать? После всего, что он для меня сделал?

— «Ах прошу вас, заходите, в мою паутину, — муху зазывал паук»[163], — процитировал Баттл.

Одри поежилась:

— Вот именно.

— Он выбрал верную тактику, — сказал Баттл. — Всем все время твердил, что это была его затея, так что все в конце концов уверовали в обратное.

— Да. А когда я приехала сюда, начался настоящий кошмар. Я чувствовала: должно случиться что-то ужасное… из-за него, из-за Невила, и случиться это должно именно со мной. Но я не знала, что именно. Мне казалось, я окончательно свихнулась! Страх буквально парализовал меня — знаете, как бывает во сне: чувствуешь, надо бежать, но не можешь двинуться с места.

— Мне всегда хотелось увидеть птицу, загипнотизированную змеей, которая хочет, но не может улететь, — признался инспектор. — Теперь мне этого совсем не хочется.

— Даже после убийства леди Трессилиан, — продолжала Одри, — я еще не понимала, к чему все идет. Я совсем не подозревала Невила. Я знала, что деньги его почти не интересуют — глупо было предполагать, что он мог убить ее ради пятидесяти тысяч…

Я часто вспоминала рассказ мистера Тривза о малолетнем убийце. Но и это не связывалось у меня с Невилом. Мистер Тривз упомянул о некоем физическом недостатке, благодаря которому он якобы мог опознать этого ребенка и во взрослом человеке… Вот у меня, например, шрам на ухе, а у остальных вроде бы и нет ничего такого… приметного.

— У мисс Олдин — седая прядь, — сказал Баттл. — У Томаса Ройда — травма руки, и вовсе не обязательно, что это результат землетрясения. У мистера Теда Латимера очень необычная форма головы. А у Невила Стрэнджа… — он задумался.

— Как раз у него-то и нет никаких особых примет.

— Есть. Левый мизинец у него намного короче правого. Это очень редко встречается. Поверьте, миссис Стрэндж, очень редко.

— Так вот оно что…

— Да.

— И значит, это Невил повесил табличку?

— Да. Успел-таки — пока Ройд и Латимер распивали со стариком виски. Очень остроумно. Я вообще сомневаюсь, что это удастся квалифицировать как убийство.

Одри снова вздрогнула.

— Ну будет, будет, — успокоил ее Баттл, — все уже позади, не волнуйтесь. Давайте рассказывайте дальше…

— С вами очень приятно разговаривать… Я уже много лет ни с кем так по душам не разговаривала!

— Вот это-то и плохо. Так когда же вы поняли, что это Невил ведет игру?

— Точно не знаю. Это случилось как-то внезапно. Подозрения с него сняли, и соответственно под подозрением оказались все мы, остальные. И вот тогда я случайно поймала на себе его взгляд — просто изничтожающий. И мне вдруг все стало ясно. И тогда…

Она вдруг умолкла.

— И тогда — что?

— И тогда, — с расстановкой проговорила Одри, — я решила, что лучше уж разом со всем этим покончить.

Баттл покачал головой:

— Никогда не сдаваться. Вот мое правило.

— Конечно, вы абсолютно правы. Но вы не знаете, что это такое — много лет жить в страхе. Это парализует волю — не можешь думать — не можешь действовать — тупо ждешь, когда что-нибудь ужасное наконец случится. А когда случается, — она вдруг улыбнулась, — испытываешь необыкновенное облегчение! Не надо больше ждать, не надо бояться — все позади. Вы можете считать меня безумной, но я совершенно не расстроилась, когда вы пришли арестовывать меня. Невил добился своего, все кончилось. А когда инспектор Лич уводил меня, я впервые почувствовала себя в безопасности.

— Отчасти поэтому мы и разыграли этот спектакль. Я хотел, чтобы вы были вне досягаемости этого безумца. Кроме того, надо было как-то выбить его из колеи, чтобы он наконец-то выдал себя. Ведь теперь он воочию убедился, что его план сработал — и тем сильнее должен был стать наш ответный удар.

— А если бы он сам не признался, — тихо спросила Одри, — вы смогли бы доказать его вину?

— Не уверен. У нас были только показания Макхуэртера о человеке, который лез в дом по канату, и которого он разглядел благодаря лунному свету. Еще был сам канат — в чулане, еще влажный, который в общем-то подтверждал его показания. В ту ночь, если вы помните, шел дождь.

Он сделал паузу и посмотрел на Одри строгим пытливым взглядом, уверенный, что она что-то на это скажет.

Но она промолчала, с неподдельным интересом ожидая продолжения рассказа, и Баттл заговорил снова:

— И еще костюм в полоску. Ему пришлось спрятать его в какой-то расщелине на каменистом берегу со стороны «Истерхэд Бэя». Костюм он спрятал. А там, видимо, были какие-то разложившиеся остатки рыбы… В общем, на пиджаке остались пятна, а главное — запах. В тот вечер, как я выяснил, многие в гостинице жаловались на запах. Говорили, что что-то с канализацией… Кстати, Невил тоже это говорил… Хоть он и был в плаще, запах все равно был очень сильным. Потом при первой возможности он сдал костюм в чистку, но побоялся сделать это под своим собственным именем. Взял первое попавшееся из списка постояльцев гостиницы. Вот. А затем по чистой случайности его костюм оказался в руках вашего друга, а тот смекнул, что это, возможно, костюм того человека, которого он видел ночью карабкающимся по канату. На тухлую рыбу, конечно, всякий может случайно наступить, но чтобы измазать плечо — для этого нужно положить на нее костюм.

А кто будет снимать его в холодную сентябрьскую ночь? Вот он и сопоставил два этих события — человека, взбирающегося по канату, и пропахший тухлой рыбой костюм. Очень толковый человек, этот мистер Макхуэртер.

— И не только толковый, — сказала Одри.

— Мм… вполне возможно. А хотите узнать, что с ним было? Могу рассказать.

Одри слушала очень внимательно. Баттлу редко доводилось встречать таких благодарных слушателей.

Я стольким ему обязана, — сказала наконец Одри. — И вам.

— Ну я-то как раз не очень отличился, — заметил Баттл. — Мог бы и пораньше раскусить этот фокус со звонком.

— Со звонком? С каким звонком?

— В который звонила леди Трессилиан. Я все время чувствовал, что что-то тут не так. И ведь разгадка плыла прямо в руки: когда я спускался по лестнице, я увидел ту длинную палку, которой вы открываете окно в коридоре…

Вы знаете… алиби Невилу обеспечил именно этот звонок. Со слов горничной леди Трессилиан так и не вспомнила, зачем она ее вызывала — естественно: ведь на самом деле она не звонила… Невил сделал это сам, с лестничной площадки, зацепив палкой проволоку под потолком — той самой палкой. Ну а в результате он получил то, что ему было нужно: Баррет увидела, как мистер Невил Стрэндж спускается по лестнице, а затем и вовсе выходит из дому, а хозяйку находит в полном здравии. Что же касается снотворного, которое ей подсыпали, то это вообще было сделано для отвода глаз.

Какой смысл было это делать, если убийство намечалось осуществить до полуночи? Ясно ведь, что снотворное к этому времени подействовать не успеет. Но зато сам факт явно указывал на то, что убийца — кто-то из домашних, и кроме того это позволило вашему бывшему мужу какое-то время походить в подозреваемых. Затем Баррет приходит в себя, рассказывает, как все было, и, ко всеобщему ликованию, подозрения с Невила снимают, ну кто теперь станет проверять, когда именно он появился в гостинице?

Да, времени в его распоряжении было очень мало. Он вернулся обратно вплавь, — вы же знаете, он очень хороший пловец, — взобрался по канату, который он заранее спустил, в свою комнату, откуда направился в ванную, где из-за дождя стекавшая с его тела вода образовала лужу. Мы обратили на нее внимание, но, увы, тогда так и не поняли, откуда она взялась. Там он переодевается в темно-синий костюм, идет в комнату леди Трессилиан и убивает ее — на это он тратит всего несколько минут — стальным шаром, подготовленным заранее, — затем быстро идет обратно, скидывает костюм, спускается по канату вниз и снова переплывает реку — уже в обратном направлении…

— А если бы вошла Кей?

— Наверняка он и ей подсыпал немного снотворного. Судя по показаниям, она зевала уже за обедом. Кроме того, после той ссоры, которую он предусмотрительно затеял, она ушла к себе и вряд ли захотела бы с ним общаться.

— Я все пытаюсь вспомнить, заметила ли я отсутствие шара на каминной решетке. Похоже, нет. Но когда же он вернул его обратно?

— Утром, когда в доме поднялся переполох. Вернувшись с Тедом Латимером на машине, он принялся заметать следы, скреплять ракетку, чистить шар и так далее. Кстати, он нанес удар леди Трессилиан слева, «закрытой ракеткой». Именно поэтому создалось впечатление, что убийца — левша. Невил Стрэндж всегда славился своим ударом «закрытой ракеткой»…

— О, довольно, довольно, — Одри умоляюще выставила вперед ладони, — я больше не могу…

Баттл улыбнулся.

— Как бы то ни было, вам нужно было обо всем этом узнать. Миссис Стрэндж, вы позволите дать вам совет?

— Да, пожалуйста.

— Вы прожили восемь лет под одной крышей с убийцей — этого более чем достаточно, чтобы расшатать нервы любого человека. Но теперь вы должны осознать: все позади. Вам нечего больше бояться — постарайтесь ощутить себя другим человеком, свободным от страха, жизнерадостным. Постарайтесь стать счастливой.

Одри улыбнулась. Застывшая маска страха исчезла с ее лица; перед Баттлом было милое, немножко застенчивое, но доверчивое женское лицо с широко расставленными глазами, в которых светилась искренняя благодарность.

— Простите, — нерешительно начала она, — мне сказали, что вы рассказывали о какой-то девочке, которая вела себя так же, как я…

Баттл медленно склонил голову.

— Это моя дочь. Как видите, бывают на свете чудеса. И я думаю, испытания посылаются нам для того, чтобы мы не забывали об этом!

Макхуэртер собирал чемодан.

Он аккуратно уложил сорочки, потом темно-синий костюм, который ему все-таки удалось забрать из химчистки. М-да. Два костюма от двух разных макхуэртеров… для приемщицы это оказалось слишком.

В дверь постучали, и он сказал:

— Войдите.

На пороге появилась Одри Стрэндж.

— Я пришла поблагодарить вас. Вы уезжаете?

— Да. Отсюда — сегодня вечером. А послезавтра и из Англии.

— В Южную Америку?

— В Чили.

— Давайте я вам помогу уложить вещи.

Он было воспротивился, но она настояла на своем. Макхуэртер смотрел, как ловко она управляется с его непослушными вещами.

— Ну вот, все готово, — сказала она.

— Здорово у вас получается.

В комнате повисло неловкое молчание. Одри сказала:

— Вы спасли мне жизнь. Если бы вы тогда случайно не заметили, как…

Она замолчала, а потом вдруг спросила:

— Скажите, тогда на скале, когда вы сказали: «Ступайте домой. Я позабочусь о том, чтобы с вами все было в порядке». Вы уже тогда знали, как это у вас получится?

— Не совсем, — ответил Макхуэртер. — Мне еще надо было кое-что обдумать.

— А почему же вы тогда сказали… ну, то, что сказали?

Макхуэртер очень не любил объяснять вещи, для него самого совершенно очевидные.

— Я знал только одно: что сделаю все, чтобы вас спасти, — коротко ответил он.

На щеках Одри выступил румянец.

— А если бы это я убила?

— Это не имело никакого значения.

— Так вы думали, что это сделала я?

— Нет, не думал. Что-то подсказывало мне, что вы невиновны, но в тот момент это не имело никакого значения.

— И тогда вы вспомнили, что видели человека, который лез в дом по канату?

Макхуэртер почему-то молчал. Потом смущенно кашлянул.

— Что ж, вам, наверное, лучше знать об этом. На самом деле не видел я никакого человека, да и не мог видеть. Я был на Лысой Голове в воскресенье, а не в понедельник. Просто, сопоставив все факты и имея на руках тот костюм, я прикинул, как все это могло произойти. А потом, увидел у вас в чулане мокрый канат и понял, что мои предположения верны.

Румянец исчез с лица Одри, оно стало бледным.

— Так вы солгали? — с недоверием спросила она.

— Мои рассуждения вряд ли убедили бы полицейских. Поэтому мне пришлось сказать, что я видел, как это произошло.

— Но ведь на суде вам пришлось бы давать показания под присягой.

— Ну и что.

— И вы бы поклялись?

— Да.

— Вы? Который потерял работу и был готов свести счеты с жизнью, только чтобы не лгать?

— Я ненавижу ложь. Но как оказалось, есть на свете кое-что и поважнее правды…

— Например?

— Вы.

Одри опустила глаза.

— Вы… вы не должны чувствовать себя обязанной, — смущенно закашлявшись, проговорил Макхуэртер. — Я уеду, и больше вы обо мне никогда не услышите. Ваш бывший муж во всем сознался, так что в моих показаниях нет нужды. И вообще, говорят, он очень плох и вряд ли дотянет до суда.

— Хорошо бы, если так.

— Вы очень его любили?

— Не его, а того, кем он мне казался.

Макхуэртер кивнул.

— Наверное, такое со многими случается. Во всяком случае, все закончилось хорошо. Инспектор Баттл заставил его сознаться…

— Да, благодаря вам, — перебила его Одри. — Только не думайте, что вам удалось провести его. Просто у него были те же сомнения, что и у вас…

— Откуда вы знаете?

— Когда он рассказывал мне о том, как все было, то заметил, что мне очень повезло: была лунная ночь, и вы все видели. А потом через пару фраз он как бы невзначай обронил: в ту ночь шел дождь.

Макхуэртер даже отпрянул от неожиданности.

— А ведь и в самом деле, в понедельник шел дождь, и я просто не смог бы ничего увидеть.

— Но теперь это не имеет значения, — сказала Одри. — Он знал, что ваш рассказ о якобы увиденном вами человеке целиком соответствует действительности. Потому он и заставил Невила сознаться. Он начал подозревать его с той самой минуты, когда Томас рассказал ему о нас с Адрианом. Он понял: если его догадки о мотиве преступления верны, то я совершенно ни при чем. И единственное, чего ему недоставало, — улик против Невила. По его собственным словам, он молил Бога о чуде, и его мольбы были услышаны: Господь послал вас.

— Странно звучит в устах полицейского, — сухо заметил Макхуэртер.

— Но вы ведь и есть чудо. По крайней мере для меня.

— Нет-нет, вы не должны чувствовать себя обязанной мне, — с жаром заговорил Макхуэртер. — Я исчезну из вашей жизни…

— А зачем?

Он смотрел на нее, окончательно ошарашенный. Краска смущения медленно заливала лицо Одри.

— Возьмите меня с собой, — еле слышно пролепетала она.

— Да вы сами не знаете, что такое говорите!..

— Знаю. И мне нелегко это говорить — но сейчас для меня это самое главное. Знаю, времени у нас совсем немного. Да, и еще… я немного несовременна… и… если мы будем вместе, я хотела бы… ну, чтобы все было официально…

— Само собой разумеется, — пробормотал Макхуэртер. — О Господи, неужели вы думаете, что я посмел бы…

— Нет, не думаю, — сказала Одри.

— Но я ведь совсем не подхожу вам. Я думал, вы выйдете ‘ за того солидного мужчину, который так любил вас всю жизнь…

— Вы имеете в виду Томаса? Верный Томас. Даже чересчур верный… Он ужасно предан образу той девушки, в которую был влюблен много лет назад… Кого он действительно любит, так это Мэри, Мэри Олдин, хотя и сам пока об этом не знает.

Макхуэртер шагнул ей навстречу и строго спросил:

— Вы все это искренне говорите?

— Да. Я хотела бы всегда быть с вами, и чтобы никаких разлук… А если ты уедешь, я останусь одна до конца своих дней — такого, как ты, я больше никогда не встречу…

Макхуэртер вздохнул. Он вытащил бумажник и, внимательно изучив его содержимое, озабоченно пробормотал:

— Чтобы зарегистрировать наши отношения за такой срок, придется заплатить изрядную сумму. Завтра с утра первым делом схожу в банк.

— У меня есть деньги, — робко сказала Одри.

— Об этом не может быть и речи. Неужели ты думаешь, что я могу тебе это позволить… И чтобы больше я ничего подобного от тебя не слышал. Поняла?

— Только не будь таким суровым, — ласково сказала Одри.

Он подошел к ней, взял за руку и нежно сказал:

— Прошлый раз, когда я держал тебя в своих объятиях, ты дрожала, как птичка, которая хочет вырваться и улететь. Теперь не улетишь…

— Не улечу. И не надейся…

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

«Труп в библиотеке»

Как и «Рождество Эркюля Пуаро», данный роман — одно из нечастых обращений писательницы к детективным клише того времени. Трупы, обнаруженные в библиотеке, настолько часто повторялись в детективах, что у миссис Кристи возникло искушение создать некую изящную пародию, сохранив при этом напряженную интригу и прочие атрибуты, необходимые для соблюдения законов жанра.

Замысел романа, скорее всего, сформировался задолго до его написания. Еще в «Картах на столе» у Пуаро спрашивают: «Ариадна Оливер? Это та, что написала „Труп в библиотеке“?», на что великий сыщик отвечает: «Она самая». Так, еще за пять лет до написания романа миссис Кристи в лице своего литературного прототипа миссис Оливер обозначила возможное издание еще не существующей книги. Это единственный случай в творчестве Кристи, когда на сюжет повлияло название, а не наоборот.

«Труп в библиотеке» писался одновременно с «Н или М?» — так миссис Кристи казалось увлекательнее.

Уже через несколько лет после выхода «Трупа в библиотеке» писательница заявила в одном из своих интервью, что считает начало романа одним из самых удачных в своем творчестве.

Расследование ведут как официальная полиция, так и выплывшая из небытия приятельница мисс Бэнтри — мисс Марпл. Само собой разумеется, преступника «вычисляет» не «грубиян» инспектор Слэк и не его коллеги, а именно мисс Марпл. Она, несмотря на свою хрупкость, обладает на редкость острым умом и твердым характером, под стать самой писательнице. «Право же, я испытываю неподдельную радость от того, что убийцу скоро повесят», — говорит в финале эта милейшая старушка и взгляд ее голубых глаз при этом спокоен и холоден.

Надо сказать, в романе читатель встречается со многими знакомыми уже персонажами, которые попали сюда со страниц «Убийства в доме викария» и из сборника «Тринадцать загадочных случаев». Можно только подивиться, что в такой маленькой деревушке, как Сент-Мери-Мид, собралось столь разнообразное и блистательное общество.

Поместье четы Бэнтри «Госсингтон Холл» будет фигурировать еще в нескольких романах. Впрочем, миссис Кристи вообще имела слабость селить своих героев в загородной местности.

Впервые вышел в Англии в 1942 году.

Существует три перевода на русский язык. Перевод под редакцией А. Титова выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

«Отравленное перо»

Несмотря на то, что это очередной роман с мисс Марпл, действие его разворачивается не в Сент-Мери-Мид, а в Лимстоке — прибрежном торговом городке на юге Англии.

Мисс Марпл вызывают только в конце книги — когда полные яда и лжи анонимные письма, получаемые многими жителями городка, становятся причиной двух смертей. Она тут же с места в карьер принимается излагать свои взгляды на животрепещущую проблему, заодно выясняя мнение местных граждан и полиции.

Надо признать, что появление мисс Марпл в контексте данного романа не совсем оправдано — ее мог бы заменить любой мало-мальски поднаторевший в подобных делах человек.

Повествование ведется от лица некоего Джерри Бертона — молодого человека, приехавшего в Лимсток, чтобы поправить свое здоровье. Повествование, ведущееся персонажем, не имеющим прямого отношения к убийству, часто оказывается весьма выигрышным, и в «Отравленном пере» это проявляется особенно ярко. Это не только препарирует фабулу под несколько иным углом, но и дает возможность по ходу действия обеспечить определенные психологические трюки: например, интерес рассказчика к гувернантке и т. д.

«Отравленное перо» одно из тех произведений в творчестве Кристи, которое по мастерству художественного исполнения намного превосходит уровень типичных английских детективных романов. На редкость убедительно обрисована омерзительная натура анонима, причем исключительно посредством стиля его посланий. Очень точно и психологически безупречно выписан образ Меган Хантер, чье появление на страницах романа обусловлено отнюдь не только «любовной линией».

В своей «Автобиографии» Кристи говорит, что этот роман кажется ей удачным, что он один из тех немногих, которыми она была «по-настоящему довольна». И при этом добавляет: «…страшновато перечитывать то, что написала семнадцать лет назад. Ведь все меняется: мир, ты сам, твое восприятие. Что-то выдерживает испытание временем, а что-то — увы, нет».

Сидни и Мэри Смит, которым посвящена эта книга, были ближайшими друзьями Мэллоуэнов, с которыми Агате Кристи удавалось поддерживать связь даже во время войны. Сидни был хранителем в Британском музее, он служил в отделе египетских и ассирийских древностей. Его жена Мэри была «талантливой художницей и очаровательной женщиной». Сидни Смит высоко ценил творчество Агаты Кристи. Правда, его оценки частенько не совпадали с мнением большинства читателей и самой писательницы.

Роман вышел в Англии в 1942 году.

Существует два перевода на русский язык. Перевод под редакцией А. Титова выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

«Пять поросят»

Это самый ранний и, пожалуй, лучший из романов «с ретроспективой», в котором Пуаро предлагается расследовать убийство, совершенное много лет назад. Название романа, навеянное детским стишком, привязано к тексту, прямо скажем, не слишком удачно. Пять характеров главных персонажей, которые миссис Кристи пытается сопоставить с характеристиками фольклорных поросят, исследуются в пяти главах первой части, которые и озаглавлены строками из стишка.

Но если не брать во внимание стишок, с абсолютной уверенностью можно утверждать: превосходный роман с превосходной интригой, мастерски скрывающий истинного убийцу. Структура сюжета проработана намного тщательнее, чем в большинстве романов с участием Пуаро, гораздо более живо и остро выписаны характеры, причем даются они также и в ретроспективе — шестнадцать лет назад и сегодняшний день — с учетом того, что каждый человек со временем меняется. Интересно подана и интерпретация событий с учетом особенностей характеров каждого персонажа. Все это свидетельствует о зрелом мастерстве и недюжинном таланте.

Жертва убийства, художник Эмиас Крейл, выглядит совсем не как ходульный романтизированнный герой, привычный штамп при описании артистической личности, а вполне живым, из плоти и крови человеком, со своими слабостями и страстями.

Развязка романа не только убедительна, но и принимается безоговорочно, она трогает читателя своей безысходностью, ибо хотя убийца найден, возмездие, скорее всего, не свершится. Но существуют и такие преступления, когда самым тяжким возмездием бывает само бремя вины, которое преступнику уготовано нести всю свою жизнь. При этом преступник в романе выглядит не столь однозначно — как шестнадцать лет назад, так и на время завершения расследования.

Известный критик Барнард в своей работе «Талант обманывать», посвященной творчеству Агаты Кристи, отмечает необыкновенную психологическую глубину и многогранность романа, а также проводит аналогии между расследованием убийства шестнадцатилетней давности и крушением первого брака самой писательницы. В этом аспекте его утверждение, что тщательно скрытые персоналии сделали этот роман необычайно убедительным психологически и эмоционально, выглядят вполне оправданно.

Впервые вышел в Англии в 1943 году.

Существует несколько переводов на русский язык. Данный перевод под редакцией М. Макаровой и А. Титова выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

«Час зеро»

Одна из несомненных удач дамы Агаты Кристи, очередная вариация на тему преступника-сумасшедшего, начатая романом «Убить легко», но гораздо более тщательно выписанная в психологическом отношении.

Блестяще исполнена идея, обозначенная в названии: неповторимый эффект взгляда на ситуацию «извне», прямо на глазах читателя завязывается кармический узел, вовлекающий такие, казалось бы, не имеющие к делу сюжетные отвлетвления вроде школьного злоключения дочери старшего инспектора Баттла, с которым читатель уже знаком по романам «Тайна замка Чимниз», «Тайна семи циферблатов», «Карты на столе» и «Убить легко». Пуаро здесь нет, но дважды старший инспектор вспоминает своего знаменитого собрата, и по мере сил старается воспользоваться его методом.

Один из персонажей романа утверждает, что сам факт убийства — это вершина айсберга, что его история начинается задолго до трагедии — иногда за несколько лет, и совокупность очень многих причин приводит определенных людей в определенное место, в определенный час некого предопределенного дня. Иными словами, мы все заложники судьбы, которая неотвратимо ведет нас к роковому часу — нулевой отметке, некоему «часу зеро». Читательское же мнение во многом будет зависеть от того, захочет ли он уверовать в историю, предшествующую расследованию, или, по крайней мере, не сочтет ли ее надуманной.

Блестяще закрученная интрига начинается буквально с пролога, где сразу же начинают туго переплетаться судьбы героев повествования и где мы знакомимся с основными действующими лицами, причем любой из этих людей может оказаться убийцей. Но не только пролог, а и весь роман представляет собой шедевр независимо от того, воспримем ли мы его как отменно сработанный детектив или как превосходный портрет личности с определенными психопатическими отклонениями.

В книге много оригинальный детективных ходов. Например, «основное» убийство происходит довольно поздно, что дает возможность показать персонажей достаточно полно, не зажимая их в тиски строго «детективной» линии. Оба других убийства — одно в детском возрасте луком и стрелами, другое с помощью таблички для лифта — до сих пор относят к наиболее оригинальным в детективном жанре.

И все же, несмотря на блистательный сюжет и тонкую психологическую подоплеку, в романе встречаются и некоторые погрешности и откровенные небрежности. Так, в комнате одного из героев обнаружены лужи воды — наутро после убийства. Буквально через несколько абзацев старший инспектор Баттл позволяет себе ввернуть реплику о том, что у подозреваемого была в распоряжении целая ночь, «чтобы замести следы и все привести в порядок». Тогда почему же он не вытер эти лужи? Не очень убедительна и сцена несостоявшегося самоубийства Одри, которую спасает другой несостоявшийся самоубийца.

Роман впервые вышел в Англии в 1944 году.

Существует два перевода на русский язык. Перевод И. Болычева под редакцией М. Макаровой выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

А. Титов

Примечания

1

Стихарь — церковная одежда с широкими рукавами и длинными полами, а также нижнее облачение священников.

(обратно)

2

Констебль — низший полицейский чин.

(обратно)

3

Мировой судья — лицо, рассматривающее мелкие уголовные и гражданские дела; часто не имеет юридического образования и не получает денежного вознаграждения.

(обратно)

4

Инспектор — полицейский чин, следующий после констебля и сержанта полиции.

(обратно)

5

Относящиеся к периоду правления английской королевы Виктории (1819–1901, правила с 1837 года).

(обратно)

6

Фамилия означает в английском языке «вялый, нерадивый, расхлябанный».

(обратно)

7

Гинея — денежная единица, равная 21 шиллингу, имевшая в Англии хождение до 1971 года и использовавшаяся при исчислении гонораров, оценке картин, скаковых лошадей и т. п.

(обратно)

8

Бордюр — узкая клумба, располагающаяся обычно вдоль границ участка или вдоль дорожек.

(обратно)

9

Псевдотюдоровский стиль — подражание стилю архитектуры конца XV — начала XVII века Тюдор, характерными чертами которого были плоские арки, мелкие карнизы, деревянная обшивка стен.

(обратно)

10

Миля — мера длины, в системе английских мер равная 1,609 км.

(обратно)

11

Лидс — крупный промышленный город в графстве Йоркшир на северо-востоке Англии.

(обратно)

12

Скауты — добровольная ассоциация, объединяющая подростков и проповедующая здоровый образ жизни, христианскую мораль, патриотизм; создана в 1908 году.

(обратно)

13

Рост пять футов и пять дюймов равен примерно 165 см: фут — мера длины, в системе английских мер равная 30,48 см; дюйм — мера длины, в системе английских мер равная 2,54 см.

(обратно)

14

Пантомима — небольшое театральное представление с несложным сюжетом, в котором для передачи содержания используются только жесты, мимика и пластика.

(обратно)

15

«Таймс» — ежедневная газета консервативного направления, издающаяся в Лондоне с 1785 года.

(обратно)

16

Паддингтонский вокзал — вокзал в Лондоне, конечная станция поездов западного направления и пересадочный узел метро.

(обратно)

17

Оксфорд-стрит — одна из главных торговых улиц в центральной части Лондона.

(обратно)

18

Дороти Ли Сэйерс (1893–1957) — английская писательница, автор детективных романов, в которых действует сыщик-аристократ и интеллектуал Питер Уимси.

(обратно)

19

Джон Диксон Карр (1906–1977) — американский писатель, в многочисленных детективных произведениях которого выступает сыщик сэр Генри Мерривейл.

(обратно)

20

Бейли Генри Кристофер (1878–1961) — английский писатель детективного жанра, главный герой его книг сыщик мистер Рэгги Форчун.

(обратно)

21

Ищите мужчину (фр.).

(обратно)

22

Сквош — игра, напоминающая упрощенный теннис, в которую играют на закрытом корте ракетками и мягким резиновым мячом.

(обратно)

23

Истборн — известный курортный город к юго-востоку от Лондона в графстве Суссекс.

(обратно)

24

Король Кофетуа — персонаж баллады «Нищенка» (1842) английского поэта А. Теннисона (1809–1892), король-женоненавистник, влюбившийся в нищенку и женившийся на ней.

(обратно)

25

Уильям Доббин — персонаж романа «Ярмарка тщеславия» английского писателя Уильяма Теккерея (1811–1863), многие годы преданно любивший героиню романа Эмилию Сэдли и прозванный за это «верным Доббином».

(обратно)

26

Акр — мера площади, в системе английских мер равная 4046,86 кв.м.

(обратно)

27

«Вулворт» — название сети универсальных магазинов одноименной американской фирмы, специализирующихся на торговле дешевыми товарами народного потребления.

(обратно)

28

Цитата из стихотворения «Она жила средь нехоженых троп» английского поэта и теоретика поэтического искусства Уильяма Вордсворта (1770–1850).

(обратно)

29

Ривьера — полоса франко-итальянского побережья Средиземного моря, международный курорт и центр туризма.

(обратно)

30

Пуна — город в Индии в штате Махараштра на западе центральной части страны.

(обратно)

31

Вивьен Ли (наст, имя Вивиан Мэри Хартли, 1913–1967) — английская актриса, выступавшая в шекспировском и классическом репертуаре в театре и в кино.

(обратно)

32

Неф — часть католического храма, представляющая собой вытянутое помещение, ограниченное с продольных сторон рядами колонн; в нефе обычно располагаются стулья или скамьи для молящихся.

(обратно)

33

Сомерсет-Хаус — здание в Лондоне, где располагаются некоторые государственные учреждения, в том числе архив регистрируемых браков.

(обратно)

34

Бродмур — тюрьма для преступников, признанных сумасшедшими.

(обратно)

35

Кембридж — один из старейших и крупнейших университетов Великобритании, основанный в начале XIII века в графстве Кембриджшир.

(обратно)

36

Цитата из трагедии Шекспира «Макбет» (акт IV, сцена I).

(обратно)

37

Пипс Сэмюэль — американский государственный деятель и писатель, автор известного «Дневника».

(обратно)

38

Руфь и Ноэминь — библейские персонажи; в Книге Руфи (Ветхий Завет) рассказывается о том, как после смерти сына Ноэминь сама выдала невестку замуж.

(обратно)

39

Финал, заключение (ит. муз. и лит.).

(обратно)

40

Дигиталин — горький алкалоид, добываемый из листьев наперстянки и употребляемый в медицине для стимулирования работы сердца.

(обратно)

41

Девоншир — графство на юго-западе Англии на побережье пролива Ла-Манш.

(обратно)

42

Вереск — род кустарников-медоносов, разводимых также в качестве декоративных растений.

(обратно)

43

Кенсингтонский сад — большой сад в Лондоне, примыкающий к Гайд-парку и заложенный в 1729–1731 годах.

(обратно)

44

Тироль — горная область в Центральных и Восточных Альпах на западе Австрии и на севере Италии, центр туризма.

(обратно)

45

Кашемир — сорт тонкой шерсти овец, разводимых в Кашмире (северный штат Индии) и в горах Тибета.

(обратно)

46

Главиая улица — распространенное в Англии название улицы в городе или поселке или даже в разных районах одного города, на которой расположены торговые предприятия, рестораны, театры и кино и т. п.

(обратно)

47

В Англии в 40-е годы XX века было модно выщипывать большую часть бровей.

(обратно)

48

«Счастливые семейства» — детская карточная игра особыми картами с изображением людей разных профессий и т. п., которые располагают по «семьям».

(обратно)

49

Имеется в виду вторжение в Великобританию в 1066 году норманнов — потомков выходцев из Скандинавии, основавших в X веке на северо-западе Франции герцогство Нормандия; нормандский герцог Вильгельм Завоеватель стал английским королем Вильгельмом I (1028–1087).

(обратно)

50

Генрих VIII (1491–1547) — английский король (с 1509 года) из династии Тюдоров; при нем была проведена Церковная Реформация, направленная против всевластия католицизма, король был провозглашен главой протестантской англиканской церкви, а монастырские земли были обращены в светскую собственность.

(обратно)

51

Саксы — группа германских племен, живших некогда в верхнем течении рек Рейн и Эльба и участвовавших в V–VI веках вместе с племенами англов и ютов в завоевании Британии.

(обратно)

52

Видоизмененная цитата из стихотворения «Победители» (сборник «Баллады казарм», 1892) английского писателя Редъярда Киплинга (1865–1936).

(обратно)

53

Бомонд (фр.) — высшее, аристократическое общество.

(обратно)

54

Ярд — мера длины, в системе английских мер равная 91,44 см.

(обратно)

55

Особым образом обработанная (опаленная) хлопковая пряжа, имеющая вид и гладкость шелковой нити.

(обратно)

56

Шелли Перси Биши (1792–1822) — английский поэт, близкий романтизму, автор «Оды жаворонку».

(обратно)

57

Вордсворт Уильям (1770–1850) — английский поэт-романтик, представитель так называемой «Озерной школы», теоретик поэтического искусства.

(обратно)

58

Регана и Гонерилья — персонажи трагедии Шекспира «Король Лир» (1605–1606), средняя и старшая дочери короля Лира, воспитанные в лицемерии и ханжестве и предавшие отца, когда он отказался от короны.

(обратно)

59

Эме — «говорящее» имя, означающее по-французски «Любимая».

(обратно)

60

Эсквайр — господин, ставится в адресе после фамилии нетитулованного лица в документах, в официальной переписке и т. п. и в этом случае слово «мистер» перед фамилией не ставится.

(обратно)

61

Елена Троянская — в греческой мифологии прекраснейшая из женщин, жена царя Спарты Менелая, похищение которой троянским царевичем Парисом привело к Троянской войне.

(обратно)

62

Клеопатра (69–30 до н. э.) — славившаяся своей красотой последняя царица Египта из династии Птоломеев, покончившая жизнь самоубийством после поражения египтян в войне с римлянами.

(обратно)

63

Илион (Троя) — древний город на северо-западе Малой Азии, обнаруженный во время раскопок в 1870-ых годах немецким археологом Г. Шлиманом; был разрушен во время Троянской войны ахейцами около 1260 года до н. э., что нашло отражение в поэмах Гомера «Илиада» и «Одиссея».

(обратно)

64

Дрезденекий фарфор — изделия (посуда, вазы, скульптуры и т. п.) из разновидности саксонского фарфора, производимого в немецком городе Мейсон (округ Дрезден), где в начале XVIII века был открыт способ производства твердого фарфора и построен первый в Европе фарфоровый завод.

(обратно)

65

Верона — город в Северной Италии в провинции Верона.

(обратно)

66

Шератон — стиль мебели XVIII века, отличающийся неоклассической простотой форм и тонким изяществом; назван по имени краснодеревщика Томаса Шератона (1751–1806).

(обратно)

67

Важной побудительной причины, серьезного соображения (фр.).

(обратно)

68

Фрейд Зигмунд (1856–1939) — австрийский врач-психиатр и психолог, основатель психоанализа.

(обратно)

69

Юнг Карл Густав (1875–1961) — швейцарский психолог и психиатр, основатель «аналитической психологии».

(обратно)

70

Афродита — в греческой мифологии богиня любви и красоты.

(обратно)

71

Амазонка — в греческой мифологии женщина-воительница.

(обратно)

72

Коронер — должностное лицо при органе местного самоуправления, которое ведет судебное дознание в случае убийства или внезапной смерти при сомнительных обстоятельствах.

(обратно)

73

Герцог Веллингтон, Артур Уэсли (1769–1852) — английский полководец, государственный деятель и дипломат, командовавший союзными войсками в войне против наполеоновской Франции.

(обратно)

74

Стефенсон Джордж (1781–1848) — английский изобретатель, создатель парового двигателя.

(обратно)

75

Нортумберленд — графство на севере Англии.

(обратно)

76

Перефраз известных строк: «Ничто не вечно под луной».

(обратно)

77

Женский институт — организация, объединяющая женщин, живущих в сельской местности.

(обратно)

78

Строка из стихотворения «Небесный хирург» английского поэта, писателя, автора приключенческих, психологических и фантастических романов Роберта Льюиса Стивенсона (1850–1894).

(обратно)

79

«Краун Дерби» (букв, «королевский Дерби») — изделия из фарфора, производившегося в XVIII веке в городе Дерби недалеко от Лондона; маркой этого фарфора была корона над буквой «D».

(обратно)

80

Имеется в виду реальное историческое событие — вторжение немецких войск в Бельгию в августе 1914 года, которое было нарушением договора о нейтралитете Бельгии, заключенного в 1839 году между Великобританией, Францией, Пруссией, Россией и Австрией; немецкий канцлер Бетман-Гольвег назвал этот договор «клочком бумаги».

(обратно)

81

Имеется в виду судебный процесс 1892 года в США по обвинению Лиззи Вордем в убийстве отца и мачехи; за недоказанностью улик подозреваемая была оправдана, а преступление так и осталось нераскрытым.

(обратно)

82

Квинт Гораций Флакк (65—8 до н. э.) — римский поэт, автор од, сатир, посланий и т. п., а также трактата «Наука поэзии».

(обратно)

83

Кретон — толстая хлопчатобумажная ткань, употребляемая для обивки мебели и для драпировок.

(обратно)

84

В английских поездах дверь купе выходит непосредственно на платформу.

(обратно)

85

Арлекин — персонаж итальянской народной комедии, слуга, участвующий в интриге, позднее во Франции — счастливый соперник Пьеро.

(обратно)

86

Первые две строки сонета Шекспира № 75.

(обратно)

87

Скарабей — разновидность жуков-навозников, которые почитались в Древнем Египте как одно из воплощений бога Солнца, а их изображения служили амулетами и украшениями.

(обратно)

88

Горжетка — принадлежность женского туалета в виде узкой полосы выделанного меха, облегающей шею поверх воротника пальто.

(обратно)

89

Монреаль — город на востоке Канады в провинции Квебек.

(обратно)

90

Тем не менее… (фр.).

(обратно)

91

Итак (фр.).

(обратно)

92

Вперед (фр.).

(обратно)

93

Назад… (фр.).

(обратно)

94

Йоркшир — одно из крупнейших по территории графств Англии на северо-востоке страны.

(обратно)

95

Кониум (кониин) — алкалоид, содержащийся в болиголове и ряде других растений; представляет собой сильный яд нервно-паралитического действия; сок болиголова применяли в древности для казни.

(обратно)

96

Сквайр — в Англии XX века землевладелец, помещик.

(обратно)

97

«Татлер» — еженедельная газета консервативного направления, рассчитанная на массового читателя и публикующая много сенсационно-развлекательных материалов; была основана в 1890 году.

(обратно)

98

Итон — одна из старейших привилегированных мужских частных средних школ, основанная в 1440 году в г. Итон недалеко от Лондона.

(обратно)

99

Галерея Тейта — собрание произведений живописи и скульптуры английских мастеров XVI–XX вв. и зарубежных XIX–XX вв.; основана в Лондоне в 1897 году и названа по имени основателя Генри Тейта (1819–1899), сахарного магната и филантропа.

(обратно)

100

Эссекс — графство на юго-востоке Англии.

(обратно)

101

Можно предположить, что имеется в виду английский романист и поэт Эмис Кингсли (род. 1922).

(обратно)

102

В. Шекспир. Ромео и Джульетта (акт 11, сцена 2). Перевод Щепкиной-Куперник.

(обратно)

103

Мой дорогой (фр.).

(обратно)

104

Криппен (1862–1910) — преступник, убивший свою жену и казненный по приговору суда в 1910 году.

(обратно)

105

Мария Стюарт (1542–1587) — шотландская королева, претендовавшая также на английский престол; антикатолическое восстание в Шотландии заставило ее отречься от престола и бежать в Англию, где, оказавшись замешанной в нескольких католических заговорах, она по приказу королевы Елизаветы I была брошена в тюрьму и казнена.

(обратно)

106

Генри Дарили — второй муж Марии Стюарт, убитый при подозрительных обстоятельствах в 1567 году в глухой шотландской деревушке.

(обратно)

107

Фармакопея — сборник стандартов и положений, регламентирующих требования к качеству лекарственных средств.

(обратно)

108

Целебный отвар из лекарственных трав (фр.).

(обратно)

109

Белладонна — ядовитое растение из семейства пасленовых, употребляемое в косметике и в медицине и в малых дозах оказывающее болеутоляющее и антиспазматическое действие.

(обратно)

110

Атропин — ядовитое вещество, в очень малых дозах применяемое как антиспазматическое средство, а также при лечении глазных болезней.

(обратно)

111

«Федон» — диалог древнегреческого философа Платона (428/427–348/347 до н. э.), ученика Сократа.

(обратно)

112

Сократ (ок.470–399 до н. э.) — древнегреческий философ, родоначальник диалектики как метода отыскания истины путем постановки наводящих вопросов; был обвинен в «развращении молодежи» и приговорен к смерти; умер, приняв яд цикуты.

(обратно)

113

Мандарин — европейское название крупных чиновников в старом феодальном Китае.

(обратно)

114

Эллинг (спец.) — помещение на берегу, где строятся или ремонтируются лодки и суда.

(обратно)

115

Имеется в виду архитектурный стиль XVIII — начала XIX века, времени правления четырех английских королей Георгов: Георга I (1714–1727), Георга II (1727–1760), Георга III (1760–1820) и Георга IV (1820–1830), который называют английским ампиром и который отличают строгость и простота.

(обратно)

116

Пэр — титулованный английский дворянин, принадлежащий к сословию наследственной аристократии.

(обратно)

117

Умеренный успех (фр.).

(обратно)

118

В. Шекспир. Ромео и Джульетта. (Акт II, сцена 2). Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

119

Данте Алигьери (1265–1321) — итальянский поэт и философ, создатель итальянского литературного языка, в сонетах и автобиографической повести «Новая жизнь» воспевший свою любовь к умершей в молодом возрасте флорентийской девушке Беатриче.

(обратно)

120

Сепия — светло-коричневая краска из чернильного мешка морского сепии, которая использовалась европейскими художниками с середины XVIII века для рисования пером и кистью, а в XX веке была заменена искусственным красителем.

(обратно)

121

Боттичелли Сандро (наст, имя Алессандро Филипепи, 1445–1510) — итальянский живописец, представитель раннего Возрождения, автор картин на религиозные, мифологические и аллегорические сюжеты.

(обратно)

122

Имеется в виду эпоха правления английской королевы Елизаветы I Тюдор (1533–1603, правила с 1558); на это время приходится расцвет литературы и искусства Англии.

(обратно)

123

Файюм — оазис Эль-Файюм в Египте, где с конца XIX века во время раскопок было сделано много интересных находок и открытий, связанных с историей Древнего Египта.

(обратно)

124

Эпстайн Джекоб (1880–1959) — английский скульптор, в своих работах тяготел к модернизму и полуабстрактным формам, чем подчас вызывал негодование публики.

(обратно)

125

Риджентс-парк — большой парк в северо-западной части Лондона, бывшее место королевской охоты; был открыт для публики в 1838 году. Здесь же расположен лондонский зоопарк.

(обратно)

126

Женщины-воительницы (фр.).

(обратно)

127

Макрель — небольшая промысловая рыба отряда окунеобразных.

(обратно)

128

Макао — разновидность обитающих в основном в Южной и Центральной Америке крупных попугаев, имеющих очень пестрое оперение и издающих резкие звуки.

(обратно)

129

Собор Святого Павла — главный собор англиканской церкви в Лондоне, выдающийся памятник архитектуры, автор Кристофер Рен (1692–1723).

(обратно)

130

Моэм Сомерсет (1874–1965) — английский писатель, в романе «Луна и грош» поставивший проблему отношений художника и общества.

(обратно)

131

Но посмотрите (фр.).

(обратно)

132

Королевскиий адвокат — высшее адвокатское звание, присваиваемое королевской грамотой и дающее право выступать на процессе раньше других адвокатов.

(обратно)

133

Барристер — адвокат, имеющий право выступать в высших судах и являющийся членом одного из судебных иннов — корпораций, существующих в Лондоне с XIV века.

(обратно)

134

Криминология — наука, изучающая преступность, ее причины и личность преступника, а также разрабатывающая меры предупреждения преступности.

(обратно)

135

Олд-Бэйли — неофициальное Название Центрального уголовного суда и Лондоне (по улице, где он находится).

(обратно)

136

Час зеро (букв, «нулевой час») — «решительный час», выражение, заимствованное из языка военных, где оно означает «час начала военных действий».

(обратно)

137

«Даймлер» — марка дорогого легкового автомобиля одноименной компании.

(обратно)

138

Итальянские примитивисты — художники эпохи позднего Средневековья, произведения которых характеризуются целостностью восприятия мира, кажущейся простотой.

(обратно)

139

Имеется в виду легенда о Елизавете Венгерской (1207–1231), христианской великомученице, жене ландграфа Тюрингии, посвятившей свою жизнь помощи бедным и больным.

(обратно)

140

Уимблдон — предместье Лондона, где расположен Всеанглийский теннисный и крокетный клуб, а также разговорное название Международного теннисного турнира, который проводится на кортах этого клуба с 1877 года.

(обратно)

141

Катерина — очевидно, Катерина Говард, пятая жена короля Генриха VIII, оказавшаяся бесплодной и казненная в 1542 году по его приказу.

(обратно)

142

Эпоха Регентства — период правления (1811–1820) принца-регента Георга (впоследствии короля Георга IV, правил 1820–1830) в связи с психическим заболеванием его отца короля Георга III (1760–1820); для архитектурного стиля того времени, иногда называемого английским ампиром, характерно возрождение архаики, величавая простота форм и обилие украшений.

(обратно)

143

Хуанле-Пинс — небольшой курортный город на юге Франции на Лазурном берегу Средиземного моря.

(обратно)

144

Канны — город-курорт на юго-востоке Франции на Лазурном берегу.

(обратно)

145

Эсторил — курортный город в Португалии на атлантическом побережье, международный курорт.

(обратно)

146

Сагиб — почтительное обращение к европейцу в Колониальной Индии.

(обратно)

147

Обед у англичан — вечерняя трапеза.

(обратно)

148

Мормоны — религиозная секта, обосновавшаяся в 1848 году в штате Юта (США) и исповедующая религию, которая представляет собой эклектическую смесь иудаизма, христианства и ислама и, в частности, включает положение о многоженстве.

(обратно)

149

Гай Фокс (1570–1606) — глава «Порохового заговора», устроенного католиками 5 ноября 1605 года с целью убийства короля Якова 1. Под здание парламента, на заседании которого должен был присутствовать король, были подложены бочки с порохом, заговор был раскрыт, Гай Фокс казнен, а вечер 5 ноября ежегодно отмечается в Англии сожжением чучела Гая Фокса и фейерверком.

(обратно)

150

70 градусов по Фаренгейту соответствуют примерно 21 градусу по шкале Цельсия.

(обратно)

151

Барберри — плащ из непромокаемой ткани, названный по фамилии владельца фирмы, изготовляющей такую ткань.

(обратно)

152

Ниблик — одна из клюшек, используемых при игре в гольф: клюшка с широкой тяжелой железной головкой, которой посылают мяч вверх.

(обратно)

153

Трупное окоченение (лат.).

(обратно)

154

Следовательно (лат.).

(обратно)

155

Сенна (александрийский лист) — небольшой кустарник семейства бобовых, листья и плоды которого содержат особые вещества, оказывающие слабительное действие; используются в медицине.

(обратно)

156

Синяя Борода — персонаж одноименной сказки французского писателя, поэта и критика Шарля Перро (1628–1703), злодей, убивавший своих многочисленных жен.

(обратно)

157

Фурии — в римской мифологии богини мщения, обитающие в подземном царстве.

(обратно)

158

В таком контексте слово «спортсмен» означает в английском языке «благородный, порядочный человек».

(обратно)

159

Макиавелли Никколо (1469–1527) — итальянский политический мыслитель, историк и писатель, сторонник сильной власти, считавший, что только она способна преодолеть политическую раздробленность Италии и что ради этой цели допустимы любые средства; образованный от его имени термин «макиавеллизм» означает политику, чуждую нормам морали, по принципу «цель оправдывает средства».

(обратно)

160

Роман о приключениях маленького мальчика в Британской Индии английского писателя и поэта Редъярда Киплинга (1865–1936).

(обратно)

161

Фантасмагория (греч.) — причудливые нереальные видения, бредовые фантазии.

(обратно)

162

Реноме (фр.) — сложившееся мнение, репутация, добрая или дурная слава.

(обратно)

163

Строки из стихотворения «Паук и муха» английской писательницы Мэри Хьюитт (1799–1888).

(обратно)

Оглавление

ТРУП В БИБЛИОТЕКЕ The Body in the Library 1942 © Перевод под редакцией А. Титова

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

ОТРАВЛЕННОЕ ПЕРО The Moving Finger 1942 © Перевод под редакцией А. Титова

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

ПЯТЬ ПОРОСЯТ Five Little Pigs 1943 © Перевод под редакций М. Макаровой и А. Титова

  Пролог

  Книга первая

    Глава 1 Защитник

    Глава 2 Обвинитель

    Глава 3 Молодой юрисконсульт

    Глава 4 Старый юрисконсульт

    Глава 5 Старший полицейский офицер

    Глава 6 Первый поросенок пошел на базар…

    Глава 7 Второй поросенок забился в амбар…

    Глава 8 Третий поросенок устроил пир горой…

    Глава 9 Четвертый поросенок ложки не получил ни одной…

    Глава 10 А пятый, плача, побежал домой…

  Книга вторая

    РАССКАЗ ФИЛИПА БЛЕЙКА

    РАССКАЗ ЛЕДИ ДИТТИШЕМ

    РАССКАЗ АНДЖЕЛЫ УОРРЕН

  Книга третья

    Глава 1 Выводы

    Глава 2 Пять вопросов Пуаро

    Глава 3 Путешествие в прошлое

    Глава 4 Правда

  Эпилог

ЧАС ЗЕРО Towards Zero 1944 © Перевод Болычев И., под редакцией М. Макаровой 2002

  Пролог

  Часть первая «ОТКРОЕШЬ ДВЕРЬ, А НА ПОРОГЕ — ЛЮДИ…»

    11 января

    14 февраля

    8 марта

    19 апреля

    30 апреля

    5 мая

    29 мая

    29 мая

    28 июля

    10 августа

    19 августа

  Часть вторая РОЗА БЕЛАЯ И РОЗА КРАСНАЯ

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

  Часть третья ИЗЯЩНАЯ ИТАЛЬЯНСКАЯ РУЧКА…

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

  Часть четвертая ЧАС ЗЕРО

    Глава 1

    Глава 2

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg