«Фокус с зеркалами. Зернышки в кармане. В неизвестном направлении. Хикори, Дикори, Док...»

Фокус с зеркалами. Зернышки в кармане. В неизвестном направлении. Хикори, Дикори, Док... (fb2) - Фокус с зеркалами. Зернышки в кармане. В неизвестном направлении. Хикори, Дикори, Док... (пер. Михаил Александрович Загот,Сергей Всеволодович Куланда,Татьяна Львовна Шишова,Зинаида Евгеньевна Александрова) (Кристи, Агата. Сборники) 3439K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Агата Кристи

Кристи Агата СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ ТОМ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ

ФОКУС С ЗЕРКАЛАМИ They Do It With Mirrors 1952 © Перевод Александрова 3., 1998

Глава 1

Миссис Ван-Райдок немного отступила от зеркала и вздохнула.

— Ничего, сойдет, — сказала она. — Ну как, Джейн, сойдет?

Мисс Марпл одобрительно оглядела модель от Ланванелли.

— Очень красивое платье.

— Платье-то неплохое, — сказала миссис Ван-Райдок и снова вздохнула. — Помогите мне его снять, Стефания.

Немолодая горничная с седой головой и поджатыми губами осторожно сняла платье через голову и вытянутые руки миссис Ван-Райдок.

Миссис Ван-Райдок стояла теперь перед зеркалом в розовой шелковой комбинации, затянутая в изящный корсет. На ногах, все еще стройных, были тончайшие нейлоновые чулки. Ее лицо, которое регулярно массировали, под слоем косметики и на некотором расстоянии казалось почти девическим. Волосы, не столько седые, сколько нежно-голубые, были красиво уложены. Глядя на миссис Ван-Райдок, было почти невозможно представить ее себе без макияжа. Для нее делалось все, что могут сделать деньги, — плюс диета, массаж и гимнастика.

Она с улыбкой взглянула на свою подругу.

— Кто бы мог подумать, Джейн, что мы с тобой ровесницы?

Мисс Марпл была верной подругой.

— Конечно, никто, — успокоила она ее. — А вот я, пожалуй, выгляжу на свой возраст.

У мисс Марпл были седые волосы, розовое лицо в морщинках и невинные фарфорово-голубые глаза. Это была удивительно милая старушка. Миссис Ван-Райдок никто бы не назвал удивительно милой старушкой.

— Да, Джейн, ты выглядишь на свой возраст, — сказала миссис Ван-Райдок и вдруг усмехнулась. — Впрочем, ведь и я тоже, только на другой лад. «Поразительно, как эта старая ведьма сохранила фигуру» — вот что обо мне говорят. И все знают, что я старая ведьма. И сама я чувствую себя именно такой!

Она тяжело опустилась в стеганое атласное кресло.

— Можете идти, Стефания, — сказала она.

Стефания взяла платье и вышла.

— Моя верная Стефания! — сказала Рут Ван-Райдок. — Служит у меня уже более тридцати лет. Единственная, кто знает, как я выгляжу на самом деле. Джейн, мне надо поговорить с тобой.

Мисс Марпл с готовностью пододвинулась ближе. В этой пышной спальне гостиничного номера-люкс ока смотрелась несколько странно. Однако и в своем несколько мешковатом черном костюме, с большой хозяйственной сумкой она выглядела настоящей леди.

— Я тревожусь, Джейн. За Керри-Луизу.

— За Керри-Луизу? — задумчиво переспросила мисс Марпл. Это имя перенесло её на много лет назад.

Пансион для молодых девиц во Флоренции. Вот она сама — бело-розовая девочка, росшая под сенью провинциального английского собора. И вот сестры Мартин, американки, которые удивляют и привлекают эту английскую девочку необычным говором, живостью и непринужденностью поведения. Рут — высокая, энергичная, уверенная в себе. Керри-Луиза — миниатюрная, изящная, задумчивая.

— Когда ты с ней виделась в последний раз, Джейн?

— О, много лет назад, лет двадцать пять. Но мы, конечно, всегда пишем друг другу на Рождество.

Странная вещь дружба! Юная Джейн Марпл и две американки. Их жизненные пути сразу же разошлись, но старая дружба сохранилась: иногда они переписывались, на Рождество обменивались открытками. И странно, что с Рут, чей дом, а вернее, дома находились в Америке, мисс Марпл виделась чаще, чем с ее сестрой. Впрочем, не так уж и странно, ведь Рут, как большинство американцев ее круга, была, в сущности, космополитом, примерно раз в год она наезжала в Европу, порхала между Лондоном, Парижем и Ривьерой[1], и надо отдать ей должное, непременно старалась выкроить часок для старых друзей. Таких встреч, как сегодняшняя, было много. То в «Кларидже»[2], то в «Савойе»[3], то в «Беркли»[4], то в «Дорчестре»[5]. Изысканный ленч, воспоминания и торопливое, ласковое прощание. Посетить деревню Сент-Мэри-Мид у Рут конечно же не хватало времени. Джейн Марпл на это и не рассчитывала. У каждого свой темп жизни. У Рут это было Presto[6]. Мисс Марпл довольствовалась Adagio[7].

Итак, с американкой Рут она виделась чаще, а Керри-Луизу, жившую в Англии, не видела уже более двадцати лет. Странно, но вполне объяснимо, потому что, когда друзья живут в одной стране, они не стремятся к встречам. Считается, что рано или поздно встреча произойдет сама собой. Однако, если эти друзья вращаются в разных кругах, ничего подобного не происходит. Вот и пути Джейн Марпл и Керри-Луизы ни разу не пересекались.

— Почему ты тревожишься о Керри-Луизе? — спросила мисс Марпл.

— Не знаю почему, и это как раз тревожит меня больше всего.

— Она болеет?

— Особенно крепкой она никогда не была. И я бы не сказала, что она чувствует себя хуже обычного. Стареет, конечно, как и все мы.

— Может быть, несчастлива?

— О нет!

Конечно нет, подумала мисс Марпл. Трудно представить себе Керри-Луизу несчастной, хотя бывали в ее жизни времена, когда так могло быть. Но это как-то не вязалось с ней. Ее можно было представить испуганной, огорченной, обиженной, но в горе и отчаянии — нет, невозможно!

Миссис Ван-Райдок будто угадала ее мысли.

— Керри-Луиза всегда была не от мира сего, — сказала она. — Она не знает жизни. Наверно, это меня и тревожит.

— Обстоятельства… — начала мисс Марпл, но тут же, покачав головой, осеклась. — Нет, не то.

— Не обстоятельства, а она сама, — сказала миссис Ван-Райдок. — У Керри-Луизы всегда были идеалы. Во времена нашей юности идеалы были в моде. По нашим тогдашним понятиям не иметь идеалов было просто неприлично. Ты, Джейн, собиралась ухаживать за прокаженными, а я хотела уйти в монастырь. У всех девиц эта дурь проходит. Обычно ее выбивает замужество. Но мне из замужества, пожалуй, удалось и кое-что извлечь.

Мисс Марпл подумала, что ее подруга чересчур скромно оценивает свои достижения. Рут выходила замуж трижды, всякий раз за очень богатого человека, и каждый развод только увеличивал ее счет в банке, нисколько не портя ей характера.

— Разумеется, — сказала миссис Ван-Райдок, — я не позволяла себе расслабиться. Я всегда прочно стояла на ногах. Не ждала слишком многого от жизни и тем более — от мужчин. И все оказывались довольны, и никому не было обидно. С Томми мы до сих пор дружим, а Джулиус часто советуется со мной о делах на бирже. — Ее лицо омрачилось. — Кажется, я поняла, что меня беспокоит. Керри-Луиз всегда имела обыкновение выходить за одержимых.

— За одержимых?

— Да, за людей с идеалами. Перед идеалами Керри-Луиза никогда не могла устоять. В семнадцать лет — а она была прехорошенькая — старый Гулбрандсен увлек ее планами спасения человечества. Ему было за пятьдесят, но она за него тем не менее вышла. За вдовца со взрослыми детьми, исключительно из-за его филантропических идей. Она слушала его как зачарованная. Ну прямо как Дездемона слушала Отелло. К счастью, на этот раз не было Яго[8], чтобы испортить дело. К тому же Гулбрандсен все-таки не был цветным. Кажется он был шведом или норвежцем, что-то в этом роде Мисс Марпл задумчиво кивнула. Имя Гулбрандсена было известно всему миру. Этот человек, при его блестящих деловых качествах и безукоризненной честности, нажил такое огромное состояние, что просто не мог не заняться благотворительностью. Его имя еще было на слуху. Существовал Фонд Гулбрандсена, премия Гулбрандсена за научные открытия, основанные им приюты для бедных, но более всего прославился его Колледж для детей рабочих.

— Ты-то знаешь, что она вышла за него не ради его денег, — сказала Рут. — Я, если бы и решилась завести такого мужа, то именно ради денег. Но не Керри-Луиза. Не знаю, что было бы дальше, если бы он не умер. Ей тогда было тридцать два. Отличный возраст для вдовы. Уже имеется опыт, но еще не утрачена способность адаптироваться.

Старая дева кротко кивала головой, слушая все это, и перебирала в памяти вдов, которых знала в деревне Сент-Мэри-Мид.

— Больше всего я радовалась за Керри-Луизу, когда она вышла за Джонни Рестарика. Он-то, конечно, женился на ней ради ее денег — ну, может быть, не только, но, во всяком случае, деньги сыграли туг решающую роль. Джонни был эгоист, лентяй и сибарит[9], но это куда безопаснее, чем одержимость. Все, чего хотел Джонни, — это жить в свое удовольствие. Он хотел, чтобы Керри-Луиза одевалась у лучших портных, скупала яхты и автомобили и вместе с ним наслаждалась бы всеми этими радостями жизни. С таким мужчиной никаких хлопот. Дайте ему комфорт и роскошь, и он будет мурлыкать и окружать вас вниманием. Я никогда особенно не принимала всерьез его работу. Подумаешь, театральный художник. Но Керри-Луиза воспринимала все его поделки как Искусство с большой буквы, она и заставила его снова вернуться в эту богему. Ну и получила — эта кошмарная особа из Югославии вцепилась в него мертвой хваткой и увезла. Он не так уж и хотел этого. Если бы Керри-Луиза проявила благоразумие, он вернулся бы к ней.

— А она тяжело это переживала? — спросила мисс Марпл.

— По-моему, не очень Это-то и странно Она вела себя как ангел В этом она вся Тут же согласилась на развод, чтобы он мог жениться на этой твари И даже предложила ему не забирать с собой двух его сыновей от первого брака, потому что им будет у нее спокойнее Так что бедняга Джонни просто вынужден был жениться на той югославке, и она превратила его жизнь в ад, а через полгода, в приступе ярости, пустила под откос машину, в которой они ехали. Говорили о несчастном случае, но я думаю, что она просто показала характер.

Миссис Ван-Райдок помолчала, взяла зеркальце и стала внимательно рассматривать свое лицо. Потом взяла пинцет и выдернула волосок.

— И что же потом? Потом она не придумала ничего лучшего, как выскочить за Льюиса Серроколда. Еще один одержимый! Еще один с идеалами! Конечно, он очень ей предан, что и говорить. Но у него опять-таки мания — сделать всех счастливыми. А ведь добиться счастья человек может только сам.

— Не уверена, — сказала мисс Марпл.

— В таких вещах тоже есть мода, как и в одежде. Кстати, видела ты, в какие юбки нас хочет упихнуть Кристиан Диор?[10] О чем я говорила? Да, о моде. В благотворительности она тоже существует. Во времена Гулбрандсена беднякам давали образование. Теперь это устарело. Потому что за это теперь взялось и государство. Сейчас каждый твердит, что имеет право на образование. И очень мало его ценит, когда получает. Малолетние правонарушители — вот кто сейчас в моде. Потенциальные преступники. На них просто помешались. Видела бы ты, как сверкают у Льюиса Серроколда глаза за толстыми стеклами очков, когда он говорит о них. У него железная воля. Он из тех, кто готов питаться одними бананами и сухарями, если того потребует Дело. Керри-Луиза, как всегда, в полном восхищении. А мне, Джейн, это совсем не нравится. Состоялось собрание попечителей Фонда, и все имение отдали под новую идею. Открыли нечто вроде школы с трудовым воспитанием для малолетних правонарушителей. С психиатрами, психологами и прочим. Льюис и Керри-Луиза живут, можно сказать, среди этих мальчишек, а ведь они, мягко говоря, не совсем нормальны. Ну, а специалисты по трудовой терапии и педагоги-энтузиасты… из них половина уж наверняка сумасшедшие. И все жуткие фанатики! И среди всего этого кошмара моя маленькая Керри-Луиза!

Она умолкла и беспомощно посмотрела на мисс Марпл.

Та произнесла, несколько озадаченная:

— Но ты так и не сказала, Рут, чего именно ты опасаешься.

— Говорю же тебе, что не знаю. Вот это меня и тревожит. Я только что оттуда — ненадолго к ним заезжала. И все время чувствовала что-то неладное. В атмосфере… в доме… и я знаю, что не ошиблась. У меня всегда была развита интуиция. Рассказывала я тебе, как уговаривала Джулиуса продать акции Зернового Объединения, пока они не обанкротились? Ну что, разве я была не права? Да, у Керри-Луизы что-то неладно. Не знаю, что именно. То ли что-то не так в Школе, у этих ужасных маленьких арестантов. То ли в семье. Не могу сказать. Льюис весь в своих идеях и ничего вокруг не замечает. А Керри-Луиза (храни ее Бог) и подавно. Она обожает красивые пейзажи, прекрасную музыку, размышления о возвышенном. Это очень мило, но как непрактично! Ведь на свете существует и зло. Вот я и хочу, Джейн, чтобы ты скорее поехала туда и выяснила, в чем дело.

— Я? — воскликнула мисс Марпл. — Но почему именно я?

— Потому что у тебя чутье на такие вещи. Ты всегда была очень милым, невинным созданием, а вместе с тем умела предугадывать самое худшее.

— Худшее так часто оказывается правдой, — тихо сказала мисс Марпл.

— И почему ты такого дурного мнения о человеческой природе? Не понимаю. Ведь ты живешь в тихой деревне, где чистые нравы, не тронутые современной циничностью.

— Ты никогда не жила в деревне, Рут. Ты и представить не можешь, что порою творится в тихой деревне, где, по-твоему, такие чистые нравы.

— Возможно. Я говорила только о том, что подобные вещи тебе любопытны. Значит, ты поедешь в Стоунигейтс и выяснишь, что там неладно?

— Милая Рут, это очень трудно сделать.

— Ничуть. Я уже все обдумала и подготовила почву.

Если ты не слишком на меня рассердишься, я все расскажу.

Миссис Ван-Райдок несколько смущенно взглянула на мисс Марпл, закурила и, заметно нервничая, начала:

— Согласись, что после войны жизнь в Англии для людей с небольшим фиксированным доходом стала труднее. То есть для таких как ты, Джейн. Я права?

— О да! Если бы не мой заботливый племянник Реймонд, не знаю, как бы я жила.

— О твоем племяннике Керри-Луиза ничего не знает, — сказала миссис Ван-Райдок, — Возможно, она слышала о его книгах, но не подозревает, что их автор — твой племянник. Вот я и сказала Керри-Луизе, что я очень беспокоюсь о нашей дорогой Джейн. Ей, дескать, иной раз едва хватает на еду. Но гордость ни за что не позволит ей обратиться к старым друзьям. Деньги она наверняка не примет. Но можно предложить ей побыть в приятной обстановке, со старой подругой. Не надо будет тратиться на еду, и вообще, отдохнуть от забот… — Рут Ван-Райдок остановилась, а потом добавила с вызовом: — Ну теперь выскажи все, что ты обо мне думаешь!

Мисс Марпл с кротким изумлением раскрыла фарфорово-голубые глаза.

— О чем ты, Рут? Ты нашла отличный предлог. Я уверена, что и Керри-Луизе твоя идея понравится.

— Она тебе уже написала. Ты найдешь письмо, когда вернешься домой. Скажи честно, Джейн, ты не считаешь, что я слишком много себе позволила? И ты согласна…

Она запнулась. Мисс Марпл тут же пришла ей на помощь, изящно выразив ее мысль:

— …поехать в Стоунигейтс вроде бы в качестве объекта благотворительности? Почему бы нет, если это необходимо? Ты считаешь, что необходимо, и я склонна с тобой согласиться.

Миссис Ван-Райдок удивленно на нее взглянула.

— Но почему? До тебя уже дошли какие-то слухи?

— Ничего подобного. Но тебя что-то смущает. А ты отнюдь не фантазерка, Рут.

— Да. Хотя ничего определенного я не знаю.

— Помнится, — сказала мисс Марпл. — Однажды утром в церкви, а было это во второе воскресенье рождественского поста, я сидела позади Грэйс Лэмбл. И все больше за нее тревожилась. Я была уверена, что у нее что-то случилось. Хотя не могла бы сказать, что именно. Какое-то тяжелое чувство не оставляло меня.

— И что-то действительно произошло?

— О да! Ее отец, старый адмирал, в последнее время вел себя странно. А на следующий день бросился на нее с тяжелым молотком. Кричал, что она — антихрист, принявший обличье его дочери. Он чуть не убил ее. Его увезли в дом умалишенных, а ей пришлось провести несколько месяцев в больнице, еле оправилась.

— Значит, у тебя в церкви появилось предчувствие?

— Мою тревогу вызвало вполне реальное обстоятельство, как обычно и бывает в таких случаях, хотя мы не всегда замечаем это вовремя. Ее воскресная шляпка была надета задом наперед. А Грэйс Лэмбл очень аккуратная женщина и не страдает рассеянностью. Не заметить, как она надела шляпку отправляясь в церковь, она могла только при чрезвычайных обстоятельствах. Отец бросил в нее мраморным пресс-папье и разбил зеркало. Она, видимо, уже на ходу напялила шляпку и поспешила из дому. Она не хотела, чтобы слуги что-то услышали. Сама же она искренне считала, что у ее родителя остались замашки старого «морского волка», ей было и невдомек, что это психическое заболевание. Он постоянно жаловался, что за ним следят, что у него полно врагов — в общем, все обычные симптомы.

Миссис Ван-Райдок с уважением посмотрела на свою подругу.

— Пожалуй, в твоем Сент-Мэри-Мид не такие уж идиллические[11] нравы. А я-то думала…

— Человеческая природа, милая, всюду одинакова. Просто в городе ее труднее наблюдать.

— Так ты поедешь в Стоунигейтс?

— Да, поеду. Пожалуй, я дурно поступаю по отношению к моему племяннику Реймонду. Подумают, что он мне не помогает. Впрочем, мой милый мальчик уехал на полгода в Мексику. А к тому времени все, вероятно, окончится.

— Что окончится?

— Едва ли Керри-Луиза пригласит меня на неопределенное время. Скорее всего недели на три, на месяц. Этого вполне достаточно.

— Достаточно, чтобы выяснить, в чем там дело?

— Да, именно это я имела в виду.

— Боже мой, Джейн, — сказала миссис Ван-Райдок. — Ты, кажется, очень в себе уверена.

Мисс Марпл взглянула на нее с легким упреком.

— Это ты во мне уверена, Рут. Или говоришь так… А я могу только обещать, что постараюсь оправдать твою уверенность.

Глава 2

Прежде чем пуститься в обратный путь (была среда — и билеты в ее «идиллический» Сент-Мэри-Мид стоили дешевле), мисс Марпл очень деловито собрала некоторые сведения.

— Мы с Керри-Луизой иногда переписывались, но чаще всего это были рождественские открытки и календари. Мне нужны некоторые факты, милая Рут, а также сведения о тех, кого я встречу в ее доме в Стоунигейтсе.

— Ну, о браке Керри-Луизы с Гулбрандсеном ты знаешь. У них не было детей, и Керри-Луиза об этом горевала. Гулбрандсен был вдовец с тремя взрослыми сыновьями. И они с Керри-Луизой удочерили девочку. Назвали ее Пиппой. Прелестный был ребенок. Ей было два годика, когда они ее взяли.

— Откуда? Кто были ее родители?

— Я, право, не помню, Джейн. А может, никогда и не знала. То ли ее взяли из приюта для подкидышей, то ли это был чей-то нежеланный ребенок и Гулбрандсен об этом услышал. А что? Ты считаешь это важным?

— Всегда желательно знать всю подоплеку. Но продолжай, пожалуйста.

— Потом Керри-Луиза все же забеременела. Я слышала от врачей, что так нередко бывает.

Мисс Марпл кивнула.

— Да, по-видимому.

— Словом, это произошло, и, как ни странно, Керри-Луиза, пожалуй, даже огорчилась. Случись это раньше, она себя не помнила бы от радости. Но она уже так привязалась к Пиппе, что даже почувствовала себя виноватой перед ней, словно в чем-то ущемила ее права. А Милдред родилась очень непривлекательным ребенком. Она пошла в Гулбрандсенов, людей достойных, но определенно некрасивых. Керри-Луиза так старалась не делать разницы между родной и приемной дочерьми, что больше баловала Пиппу и меньше внимания уделяла Милдред. Иногда мне казалось, что Милдред затаила обиду. Впрочем, я не часто их видела. Пиппа выросла красавицей, а Милдред дурнушкой. Эрик Гулбрандсен умер, когда Милдред было пятнадцать, а Пиппе восемнадцать.

В двадцать лет Пиппа вышла замуж за итальянца, маркиза ди Сан-Севериано. За настоящего маркиза, не какого-нибудь авантюриста. Она была богатой наследницей — иначе Сан-Севериано, конечно, не женился бы на ней, ты ведь знаешь итальянцев! Гулбрандсен оставил одинаковые суммы родной и приемной дочерям. Милдред вышла за каноника[12] Стрэта — приятный человек, только очень подверженный насморкам. Старше ее лет на десять — пятнадцать. Насколько я знаю, брак был вполне счастливый.

Год назад он умер, и Милдред вернулась в Стоунигейтс, к матери. Но я слишком спешу и пропустила одно-два замужества. Надо вернуться к ним. Итак, Пиппа вышла за своего итальянца. Керри-Луиза была очень довольна. У Гвидо были прекрасные манеры, он был красив и отличный спортсмен. Через год Пиппа родила дочь и умерла в родах. Это была ужасная трагедия. Гвидо Сан-Севериано очень горевал. Керри-Луиза несколько раз ездила в Италию. В Риме она и познакомилась с Джонни Рестариком и вышла за него. Маркиз снова женился и очень охотно отдал свою маленькую дочь, чтобы она воспитывалась в Англии, у богатой бабушки. Все они поселились в Стоунигейтсе: Джонни Рестарик, Керри-Луиза, двое сыновей Джонни — Алексис и Стефан (первая жена Джонни была русская) и маленькая Джина. Милдред вскоре вышла за своего каноника. Потом Джонни завел роман с югославкой и последовал развод. Сыновья Джонни и после этого приезжали в Стоунигейтс на каникулы и очень привязались к Керри-Луизе. А в тысяча девятьсот тридцать восьмом году Керри-Луиза вышла за Льюиса. — Миссис Ван-Райдок остановилась, чтобы перевести дух. — А ты не знакома с Льюисом?

Мисс Марпл покачала головой.

— Нет. В последний раз я виделась с Керри-Луизой в двадцать восьмом году. Она тогда любезно пригласила меня в Ковент-Гарден[13], в оперу.

— Да-да. Что ж, Льюис в общем был для нее вполне подходящим мужем. Он возглавлял известную фирму. Кажется, они познакомились, когда решались некие финансовые дела Фонда и Колледжа, основанных Гулбрандсеном. Состоятельный человек, примерно ее ровесник и с безупречной репутацией. Но тоже одержимый. Помешан на перевоспитании молодых преступников.

Рут Ван-Райдок вздохнула.

— Как я уже говорила, Джейн, в благотворительности тоже существует мода. Во времена Гулбрандсена все кому не лень пеклись об образовании. Еще раньше — устраивали благотворительные кухни.

Мисс Марпл кивнула.

— Да, да. Больным приносили желе из портвейна и бульон из телячьей головы. Помню, как этим занималась моя мать.

— Правильно. Сперва насыщали тело. Потом стали питать умы. Все помешались на образовании для низших классов. Но и эта мода прошла. Скоро, по-моему, будет модным вообще не учить детей, пусть до восемнадцати лет не знают грамоты. У Фонда Гулбрандсена возникли некоторые трудности, потому что его функции взяло на себя государство. Тут и появился Льюис, энтузиаст трудового перевоспитания молодых правонарушителей. Сперва он заинтересовался этим как профессионал. Анализируя мошеннические проделки шустрых юнцов, он все более убеждался, что молодые правонарушители вовсе не дебилы. Напротив, у них отличные головы и незаурядные способности. Их надо только направить в нужное русло.

— В этом что-то есть, — сказала мисс Марпл. — Хотя я не рискнула бы утверждать это столь категорично… Помню…

Она не договорила и взглянула на часы.

— О Боже! Мне нужно обязательно поспеть на поезд в шесть тридцать шесть.

Рут Ван-Райдок настойчиво повторила:

— Так ты поедешь в Стоунигейтс?

Взяв свою хозяйственную сумку и зонтик, мисс Марпл сказала:

— Если Керри-Луиза меня пригласит.

— Пригласит. Значит, поедешь? Обещаешь?

Джейн Марпл обещала.

Глава 3

Мисс Марпл сошла с поезда на станции Маркет-Кимбл. Любезный попутчик вынес за ней ее чемодан. Мисс Марпл, держа в руках сетку, выцветшую кожаную сумочку и несколько шалей, благодарно щебетала:

— Вы очень любезны. Сейчас так трудно… не хватает носильщиков… Для меня поездка — это столько волнений…

Щебетанье заглушил станционный радиоузел, который громко, но неразборчиво объявлял, что поезд пятнадцать восемнадцать прибыл на первую платформу и вскоре последует дальше, через такие-то станции — их названия разобрать было совершенно невозможно.

На большой, продуваемой всеми ветрами станции Маркет-Кимбл почти не было ни пассажиров, ни железнодорожных служащих. Зато она могла похвалиться шестью платформами и запасным путем, где важно пыхтел крохотный паровозик с одним вагоном.

Мисс Марпл, одетая несколько скромнее обычного (как хорошо, что она не успела отдать свое старое пестренькое), неуверенно озиралась вокруг. К ней подошел молодой человек.

— Мисс Марпл? — спросил он неожиданно театральным тоном, как будто с ее имени начинался текст его роли в любительском спектакле. — Я из Стоунигейтса. Приехал вас встретить.

Мисс Марпл с благодарностью взглянула на него. Милейшая старая дама, на вид очень беспомощная, но — если бы он сумел это заметить — с очень проницательными голубыми глазами. Внешность молодого человека мало соответствовала его звучному голосу. Она была гораздо менее импозантной, можно даже сказать незначительной. И еще он имел привычку нервно моргать.

— О, благодарю вас, — сказала мисс Марпл. — У меня только этот чемодан.

Она заметила, что молодой человек не взял ее чемодан. Он сделал знак носильщику, который вез на тележке несколько ящиков.

— Возьмите это, пожалуйста, — сказал он. И прибавил с важностью: — Я из Стоунигейтса.

Носильщик весело отозвался:

— Будет сделано. Сейчас вернусь.

Мисс Марпл показалось, что ее новому знакомому это не понравилось. Все равно, что адрес «Букингемский дворец»[14] приравнять к какому-нибудь «Лабернем-роуд, дом три».

— Порядки на железных дорогах становятся просто невыносимыми, — посетовал он. Деликатно развернув мисс Марпл в сторону выхода, он добавил: — Я Эдгар Лоусон. Миссис Серроколд попросила меня встретить вас. Я помогаю мистеру Серроколду в его работе.

Это был тонкий намек на то, что очень занятой человек отложил чрезвычайно важные дела, чтобы рыцарски услужить супруге своего патрона.

И снова это прозвучало как-то неестественно, с привкусом театральности.

Мисс Марпл очень насторожил этот Эдгар Лоусон.

Они вышли из здания вокзала, и Эдгар подвел старую леди к видавшему виды фордику.

— Как вам угодно — впереди, со мной или на заднем сиденье? — спросил он. Но тут произошло нечто неожиданное.

К станции подкатил новенький, блестящий двухместный «Роллс-бентли»[15] и остановился впереди форда. Из него выпрыгнула очень красивая молодая женщина. Ее запачканные вельветовые брюки и простая блузка с расстегнутым воротом лишь подчеркивали несомненный факт, что она не только красива, но и элегантна.

— А, вы уже здесь, Эдгар? Я так и думала, что не успею. Вижу, вы уже встретили мисс Марпл. Я тоже ее встречаю. — Она ослепительно улыбнулась гостье, показав великолепные зубы на загорелом лице южанки. — Я Джина, — сказала она. — Внучка Керри-Луизы. Как вы доехали? Наверное, ужасно? Какая миленькая сетка! Обожаю сетки. Позвольте, я понесу ее. И ваши шали. Вам будет удобнее.

Эдгар вспыхнул и запротестовал:

— Послушайте, Джина, это я встречаю мисс Марпл. Меня…

Зубы девушки опять сверкнули в широкой улыбке.

— Знаю, Эдгар. Но я вдруг подумала, что хорошо бы и мне приехать. Я отвезу ее, а вы можете подождать багаж.

Усадив мисс Марпл, она захлопнула дверцу, обежала машину, села за руль, и они быстро отъехали от станции.

Мисс Марпл оглянулась и увидела вытянувшееся лицо Эдгара Лоусона.

— Мне кажется, дорогая, — кротко заметила она, — что мистер Лоусон не слишком доволен.

Джина засмеялась.

— Эдгар просто идиот, — сказала она. — Всегда такой напыщенный. Можно подумать, будто он что-то значит!

— Разве он ничего не значит? — поинтересовалась мисс Марпл.

— Эдгар? — В презрительном смехе Джины безотчетно прозвучала жестокая нотка. — Да он с приветом.

— С приветом?

— В Стоунигейтсе все с приветом. Исключая Льюиса и бабушку и еще нас с мальчиками. И уж конечно исключая мисс Беллевер. А все остальные точно… Иногда мне кажется, что и я там делаюсь немножко того… Даже тетя Милдред на прогулке что-то все время бормочет себе под нос, представляете? А ведь она как-никак — вдова каноника.

Они выехали на шоссе и прибавили скорость.

Джина бросила на свою спутницу быстрый взгляд.

— Вы учились в школе вместе с бабушкой? Вот удивительно!

Мисс Марпл отлично понимала, что она хочет сказать. Юность всегда удивляется тому, что и старость была когда-то юной, носила косички и одолевала десятичные дроби и английскую литературу.

— Наверное, это было очень давно? — вежливо поинтересовалась Джина, по наивности не замечая бестактности своего вопроса.

— Да, — сказала мисс Марпл. — По мне это сразу видно, не то что по вашей бабушке. Верно?

Джина кивнула.

— Вы правильно подметили. Бабушка почему-то кажется женщиной без возраста.

— Я давно с ней не виделась. Может быть, с тех пор она все-таки изменилась.

— Она, конечно, седая, — подумав, сказала Джина. — И ходит с палочкой, из-за артрита. В последнее время ей стало хуже…

Джина не договорила, а помолчав спросила:

— Вы когда-нибудь бывали раньше в Стоунигейтсе?

— Нет, никогда. Но очень много о нем слышала.

— Скажу вам сразу: дом просто ужасен, — сказала весело Джина. — Этакое готическое[16] чудовище. Громадина. Стив говорит, что это Лучший Викторианский[17] Сортирный Стиль. В общем, даже забавно. Но его обитатели безумно серьезны. То и дело натыкаешься на психиатров. Им тут раздолье. Они похожи на скаутских[18] командиров, только хуже. А среди молодых преступников встречаются очень милые. Один научил меня открывать замки кусочком проволоки. А другой, с виду совершенный ангелочек, поделился известными ему способами укокошить человека.

Мисс Марпл молча усваивала эту информацию.

— Больше всего мне нравятся убийцы, — сказала Джина. — А вот психи меньше. Конечно, Льюис и доктор Мэйверик считают, что ненормальны они все и что это — результат подавленных желаний и неблагополучия в семье, например, если мать сбежала с солдатом и тому подобное. Я так не считаю. Мало ли людей, у которых было ужасное детство, но они все-таки сумели вырасти порядочными.

— Я думаю, что это очень сложная проблема, — сказала мисс Марпл.

Джина засмеялась, опять показав свои великолепные зубы.

— Честно говоря, меня она не слишком волнует. Но есть люди, которым не терпится улучшать жизнь на земле. Льюис на этом просто помешан. Специально едет на той неделе в Абердин[19], потому что там будет слушаться дело какого-то парнишки, у которого уже пять судимостей.

— А что молодой человек, который меня встретил на станции? Мистер Лоусон. Он сказал мне, что помогает мистеру Серроколду. Он у него секретарем?

— У Эдгара не хватит мозгов, чтобы быть секретарем.

Он ведь тоже из этих. Останавливался в гостиницах и выдавал себя за кавалера Ордена Виктории[20] или за боевого летчика, занимал деньги, а сам потом потихоньку смывался. По-моему он просто дрянь. Но Льюис возится с каждым из них. Как бы принимает в члены семьи и дает работу. Это якобы должно повысить у них чувство ответственности. В один прекрасный день кто-нибудь из них перережет нас. — И Джина весело рассмеялась.

Мисс Марпл смеяться не стала.

Въехали в величавые ворота, у которых дежурил швейцар с военной выправкой; потом проехали аллею, обсаженную рододендронами[21]. Аллея, да и весь сад выглядели запущенными.

Заметив взгляд своей спутницы, Джина сказала:

— Садовников у нас нет еще с войны[22], а теперь мы уж и рукой махнули. Но вид в самом деле ужасный.

Вскоре Стоунигейтс предстал во всей своей красе. Как и сказала Джина, это действительно было очень большое здание в стиле викторианской готики. Некий Храм Плутократии[23]. Филантропия добавила к нему крылья и пристройки, которые хотя и не слишком отличались по стилю, но лишили здание всякой цельности и смысла.

— Уродина, верно? — сказала Джина, ласково глядя на дом. — А вон и бабушка, на террасе. Я здесь остановлюсь, и вы сможете выйти к ней.

Мисс Марпл пошла вдоль террасы навстречу своей старой подруге.

Миниатюрная фигурка издали казалась девичьей, хотя Керри-Луиза опиралась на палку и шла медленно, явно с трудом. Казалось, какой-то молодой девушке взбрело в голову изобразить старуху.

— Джейн! — воскликнула миссис Серроколд.

— Милая Керри-Луиза!

Да, это она. Удивительно, как мало она изменилась, хотя, не в пример своей сестре, не употребляет косметики и прочих ухищрений. Волосы седые. Но поскольку они всегда были светлыми, почти серебристыми, их цвет изменился очень мало. Кожа у нее все еще нежно-розовая, только теперь это лепестки увядшей розы. А в глазах прежняя лучистая невинность. По-девичьи стройна, и этот грациозный наклон головы, как у птички.

— Я очень себя виню, — сказала Керри-Луиза своим нежным голосом, — за то, что мы так долго не виделись. Ведь прошли годы, милая Джейн! Как хорошо, что ты наконец нас навестила.

С другого конца террасы Джина крикнула:

— Шла бы ты в дом, бабушка! Становится холодно. Джолли будет сердиться.

Керри-Луиза засмеялась серебристым смехом.

— Как они суетятся вокруг меня! Всячески напоминают, что я уже старая.

— А ты не чувствуешь себя старой?

— Нет, Джейн, не чувствую. Несмотря на мои боли и недуги, а у меня их много, в душе я все еще чувствую себя девчонкой вроде Джины. Наверное, так у всех. Зеркало говорит нам, как мы состарились, но все равно не верится. Мне кажется, и года не прошло с той поры, как я была во Флоренции. Помнишь фрейлейн Швайх и ее высокие ботинки?

Приятельницы весело расхохотались, припоминая события чуть не полувековой давности.

Они вместе направились к боковой двери. Там их встретила высокая и худая пожилая дама. У нее был надменно вскинутый нос, короткая стрижка и хорошего кроя костюм из толстого твида[24].

Она гневно сказала:

— Чистое безумие, Кара, так поздно выходить из дому. Вы совершенно неспособны о себе заботиться. Что скажет мистер Серроколд?

— Не браните меня, Джолли, — умоляюще сказала Керри-Луиза. И представила ее своей гостье: — Это мисс Беллевер. Она для меня абсолютно все: нянька, дракон, сторожевой пес, секретарь, домоправительница и преданный друг.

Джульетта Беллевер фыркнула, но кончик ее большого носа покраснел, что было признаком волнения.

— Делаю, что могу, — сказала она угрюмо. — Но у нас здесь сумасшедший дом. И просто невозможно ввести правильный распорядок.

— Милая Джолли, ну конечно невозможно. Меня удивляет, что вы все еще пытаетесь. Где вы поместите мисс Марпл?

— В Голубой комнате. Я провожу ее туда? — спросила мисс Беллевер.

— Да, Джолли, пожалуйста. А потом ведите ее пить чай. Сегодня чай подадут, кажется, в библиотеке.

В Голубой комнате висели тяжелые портьеры из выцветшей голубой парчи, которым, как решила мисс Марпл, было лет пятьдесят. Мебель была красного дерева, громоздкая и прочная. Над кроватью — массивный полог на четырех столбах. Мисс Беллевер открыла дверь, за которой оказалась ванная комната. Она была неожиданно современной, с бледно-лиловой кафельной плиткой и сверкающими хромированными кранами.

Мисс Беллевер сказала сердито:

— Джон Рестарик, когда женился на Каре, велел сделать в доме десять ванных комнат. Пожалуй, это здесь единственная дань времени. О других изменениях он не хотел и слышать. Говорил, что все здесь — антиквариат. Вы его знали?

— Нет, ни разу не встречалась. Мы с миссис Серроколд виделись очень редко, хотя всегда переписывались.

— Приятный был человек, — сказала мисс Беллевер. — В общем ни на что не пригодный, но очень милый. Масса обаяния и слишком большой успех у женщин. Это его и погубило. Каре он, конечно, не подходил.

Помолчав, она добавила:

— Ваши вещи распакует горничная. Не хотите ли перед чаем помыть руки?

Получив утвердительный ответ, она сказала, что подождет мисс Марпл на верхней площадке лестницы.

Мисс Марпл вошла в ванную, вымыла руки и робко вытерла их великолепным бледно-лиловым полотенцем, потом сняла шляпку и пригладила свои мягкие седые волосы.

Мисс Беллевер, ожидавшая за дверью, повела ее вниз по широкой и мрачной лестнице, через большой темный зал в комнату, до потолка уставленную книжными полками. Из огромного окна открывался вид на искусственное озеро.

Керри-Луиза стояла у окна, и мисс Марпл подошла к ней.

ПЛАН СТОУНИГЕЙТСА

— Внушительных размеров дом, — сказала мисс Марпл. — Я в нем просто теряюсь.

— Да. Но, в сущности, нелепый. Он был построен разбогатевшим фабрикантом скобяных изделий или кем-то в этом роде. Довольно скоро он разорился. И неудивительно. Четырнадцать гостиных — и все огромные. Я никогда не могла понять, на что людям все эти гостиные. По мне, хватит и одной. Спальни тоже огромные. Столько ненужного пространства! Моя спальня меня просто подавляет. Так долго приходится идти от кровати до туалетного столика… А портьеры! Такие тяжелые, такие мрачные — бордового цвета.

— И ты ее не отделала заново?

Керри-Луиза немного удивилась.

— Нет. Все осталось почти так же, как было, когда я поселилась здесь с Эриком. Маляры, конечно, побывали, но все цвета — прежние. Какая, собственно, разница? Мне кажется, я не имею права тратить деньги на подобные вещи, когда для них есть лучшее применение.

— Неужели в доме ничего не изменили?

— Ну как же! Изменили очень многое. Мы не тронули только середину — Большой Зал и комнаты, которые туда выходят. Самые лучшие. Джонни, мой второй муж, очень восхищался ими и говорил, что там ничего нельзя менять. Он был художник, театральный декоратор, так что в этих вещах разбирался. А оба крыла мы перестроили. Разгородили комнаты. Получились кабинеты и спальни для педагогов. Мальчики живут в здании Колледжа. Его отсюда видно.

Мисс Марпл посмотрела на большие строения из красного кирпича, видневшиеся за деревьями. Потом ее взгляд упал на более близкий объект, и она сказала, улыбаясь:

— Как хороша Джина!

Лицо Керри-Луизы просияло.

— Не правда ли? — сказала она с нежностью. — Я так рада, что она опять с нами. В начале войны я отправила ее в Америку, к Рут. Может быть, Рут говорила тебе о ней?

— Нет. Только упомянула.

— Бедная Рут! Она была очень расстроена браком Джины. Я много раз говорила ей, что ничуть не осуждаю Джину. Рут не понимает того, что поняла я: что прежние сословные и классовые различия исчезли или исчезают. Джина работала на каком-то военном предприятии и встретила этого молодого человека. Он был моряк и имел много военных отличий. Они поженились после недельного знакомства. Конечно, они поспешили. Не было времени узнать, действительно ли они подходят друг другу. Но теперь такие браки не редкость. Они — дети своей эпохи. Мы можем считать многие их действия неразумными, но с этим надо мириться. А Рут была ужасно расстроена.

— Она считала молодого человека неподходящим?

— Она твердила, что мы ничего о нем не знаем. Он родом со Среднего Запада[25]. Денег у него нет и, разумеется, никакой профессии. Таких мальчиков теперь сотни. Рут хотела для Джины совсем другого. Но что теперь говорить, дело сделано. Я была очень рада, что Джина приняла мое приглашение приехать вместе с мужем. Здесь жизнь кипит. Уолтеру есть чем заняться. Если он задумал изучать медицину, получить ученую степень, у нас тут все условия для этого. И Джина у себя дома. Я так рада, что она вернулась и в доме есть кто-то веселый, ласковый и живой.

Мисс Марпл кивнула и снова посмотрела в окно на молодую пару, стоявшую над озером.

— Какая красивая пара! — сказала она. — Я не удивляюсь, что Джина в него влюбилась.

— О, это не Уолтер. — В голосе миссис Серроколд вдруг послышалось смущение. — Это Стив, младший сын Джонни Рестарика. Когда Джонни… уехал отсюда, его мальчикам стало некуда деваться на каникулы. Вот я и брала их к себе. Здесь по-прежнему их дом. А Стив теперь все время живет тут. Он ведает нашим театром. Потому что мы поощряем все творческие наклонности. Льюис говорит, что большая часть преступлений среди молодежи рождается из желания как-то себя показать. У большинства этих мальчиков было несчастное детство, их всячески подавляли. Ограбив кого-то, они чувствуют себя героями. Вот мы и хотим, чтобы они сочиняли пьесы, сами в них играли и сами писали декорации. Театр мы поручили Стиву. Он оказался таким энтузиастом! Удивительно, но он сумел вдохнуть во все это жизнь!

— Так, так, — медленно произнесла мисс Марпл.

Она была дальнозорка (об этом знали, по горькому опыту, многие ее соседи в деревне Сент-Мэри-Мид) и ясно видела красивое смуглое лицо Стивена Рестарика, который в чем-то с жаром уверял Джину. Лица Джины она не могла видеть — та стояла к ней спиной. Но выражение лица Стивена не оставляло никаких сомнений.

— Это не мое дело, — сказала мисс Марпл, — Но ты, конечно, видишь, Керри-Луиза, что он в нее влюблен.

— О нет! — сказала Керри-Луиза несколько встревоженно, — Надеюсь, что нет.

— Ты вечно витаешь в облаках, Керри-Луиза. Тут нет никаких сомнений.

Глава 4

1

Прежде чем миссис Серроколд успела что-нибудь ответить, в библиотеку вошел ее муж. В руке он держал несколько распечатанных писем.

Льюис Серроколд был невысок ростом, и внешность его была очень заурядной. Но сразу было видно, что он яркая личность. Недаром Рут однажды сказала о нем, что это не человек, а какая-то динамо-машина. Он был настолько увлечен своими делами и идеями, что частенько не замечал ничего и никого вокруг.

— Дурные вести, дорогая, — сказал он. — Джекки Флинт опять взялся за старое. А я-то думал, что на этот раз он искренне хотел исправиться, просто ему нужно дать шанс. Он всегда интересовался железными дорогами. Поэтому мы с Мэйвериком надеялись, что за эту работу — на железной дороге — он будет держаться и выбьется в люди. А он опять за свое! Стал по мелочам красть из посылок. И даже то, что нельзя ни продать, ни как-то использовать. Значит, тут наверняка психологический мотив. И ведь мы так пока его и не разгадали. Но мы еще повоюем за этого несмышленыша.

— Льюис, это моя старая подруга Джейн Марпл.

— Здравствуйте, — рассеянно произнес мистер Серроколд. — Очень рад. Теперь его, разумеется, будут судить. А ведь мальчик славный. Звезд с неба не хватает, но очень славный. Условия у него дома просто неописуемые…

Тут он прервал свою речь. Динамо переключилось на гостью.

— Я в восторге, мисс Марпл, что вы приехали погостить у нас. Очень важно, что у Каролины появилась возможность пообщаться с подругой ее юности. Столько, наверное, общих воспоминаний! Здешняя атмосфера для нее несколько мрачна. Очень уж нелегка была жизнь этих бедных детей. Мы надеемся, что вы пробудете у нас подольше.

Мисс Марпл теперь поняла, чем он привлек к себе ее подругу. Было очевидно, что для Льюиса Серроколда главное — его Дело. Многих женщин это могло раздражать. Но только не Керри-Луизу.

Льюис Серроколд взял еще одно письмо.

— А вот тут хорошие вести. Из банка «Уилтшир и Сомерсет». Наш Моррис отлично себя показал. Им очень довольны и со следующего месяца думают повысить в должности. Я всегда знал, что ему нужно только почувствовать ответственность. Иметь дело с деньгами и понимать, что они значат.

Он обратился к мисс Марпл:

— Половина этих мальчиков не знает, что такое деньги. Для них это просто возможность пойти в кино или купить сигареты. Но у них большие способности, и им нравится жонглировать цифрами. Вот мне и кажется, что именно этим их надо брать — готовить из них бухгалтеров, показывать им, так сказать, скрытую романтику денег. Обучать, а потом доверять ответственную работу. Чтобы они уже напрямую имели дело с деньгами. Так мы одержали самые большие наши победы. Подвели нас всего двое из тридцати восьми человек. А один стал даже старшим кассиром в фармакологической фирме. Это ответственная должность…

Он остановился, чтобы сказать жене:

— Дорогая, чай подали.

— Я думала, что его подадут сюда. Я так и сказала Джолли.

— Нет, чай будем пить в Зале. Там все уже собрались.

— А я думала, что никого нет дома.

Керри-Луиза взяла мисс Марпл под руку, и они пошли в Большой Зал. Чаепитие в такой обстановке было несколько несуразным. Чайные чашки и приборы принесли на подносе. Тут громоздились вперемежку с дешевыми белыми кружками остатки рокингемского[26] и споудского[27] сервизов.

К чаю был подан хлеб, две банки варенья и множество дешевых, подозрительного вида пирожных.

За чайным столом сидела полноватая немолодая женщина с седыми волосами. Миссис Серроколд сказала:

— Джейн, это Милдред. Моя дочь Милдред, которую ты помнишь маленькой девочкой.

Из тех, кого мисс Марпл успела встретить в этом доме, Милдред Стрэт более всех ему соответствовала. Само воплощение зажиточности и чувства собственного достоинства. Когда ей было уже около сорока, она вышла замуж за каноника Англиканской церкви, а теперь была его вдовой. И выглядела она именно как вдова каноника — респектабельно и пресно. Это была некрасивая женщина с широким, невыразительным лицом и тусклыми глазами. В детстве, вспомнила мисс Марпл, она тоже была очень некрасива.

— А вот Уолли Хадц, муж Джины.

Уолли оказался высоким молодым человеком с зачесанными назад волосами и угрюмым выражением лица. Он неловко поклонился и продолжил набивать рот пирожными.

Вошли Джина и Стивен Рестарик. Оба были очень оживленны.

— Джина очень хорошо придумала, как расписать задник, — сказал Стивен. — Из тебя, Джина, вышел бы отличный театральный художник.

Джина засмеялась, явно польщенная. Вошел Эдгар Лоусон и сел рядом с мистером Серроколдом. Когда Джина заговорила с ним, он сделал вид, будто не слышит.

Все это несколько озадачило мисс Марпл, и она была рада после чая уйти к себе и прилечь.

К обеду за столом собралось еще больше народу. Был молодой доктор Мэйверик, то ли психиатр, то ли психолог — мисс Марпл не очень ясно понимала разницу. Он изъяснялся исключительно научными терминами, и понять, что он говорил, было просто невозможно. Были также два очкастых молодых человека, которые преподавали в Колледже. Еще присутствовал мистер Баумгартен, специалист по трудовой терапии, и трое очень застенчивых юношей, которым выпала очередь быть «гостями в доме». Один из них, блондин с ярко-голубыми глазами, оказался, как шепотом сообщила Джина, тем самым экспертом по части «укокошить».

Обед не был особенно аппетитным. Кое-как приготовлен и кое-как подан. Одеты все были очень по-разному, явно пренебрегая условностями этикета. Мисс Беллевер была в черном платье с закрытым воротом. Милдред Стрэт надела вечернее платье, но поверх него — вязаную кофту. На Керри-Луизе было короткое серое шерстяное платье. Джина сияла красотой в неком подобии крестьянского наряда. Уолли и Стивен Рестарик даже не переоделись. Эдгар Лоусон облачился в аккуратный темно-синий костюм, а Льюис Серроколд — в полагающийся к обеду смокинг. Льюис ел очень мало и едва ли замечал, что у него на тарелке.

После обеда Льюис Серроколд и доктор Мэйверик удалились в кабинет. Специалист по трудовой терапии и оба учителя ушли к себе. Трое «воспитанников» вернулись в Колледж. Джина и Стивен отправились просматривать ее эскизы декораций. Милдред принялась вязать что-то неопределенное, а мисс Беллевер — штопать носки. Уолли тихо покачивался на стуле, тупо глядя в пространство. Керри-Луиза и мисс Марпл стали вспоминать прошлое, которое было понятно и интересно только им самим.

Один только Эдгар Лоусон не мог найти себе места. Он то садился, то беспокойно вставал.

— Мне, наверное, надо идти к мистеру Серроколду, — сказал он громко. — Может быть, я ему нужен.

— Не думаю. Сегодня вечером он хотел кое-что обсудить с доктором Мэйвериком, — ласково сказала Керри-Луиза.

— Тогда я, конечно, не стану мешать. Мне же меньше хлопот. Я и без того уж потерял сегодня время на станции, я ведь не знал, что миссис Хадц собралась сама туда ехать.

— Ей следовало предупредить вас, — сказала Керри-Луиза. — Но она, вероятно, решила это в последний момент.

— Понимаете, миссис Серроколд, она выставила меня дураком. Совершенным дураком.

— Нет-нет, — сказала Керри-Луиза, улыбаясь. — Вы не должны так думать.

— Я знаю, что я никому не нужен… Отлично знаю. А могло бы быть иначе, совершенно иначе, если бы я нашел свое место в жизни. Я не виноват, что это место мне не досталось.

— Не надо, Эдгар, — сказала Керри-Луиза. — Зачем расстраиваться из-за пустяков? Джейн очень вам благодарна за то, что вы ее встретили. А у Джины часто бывают такие внезапные порывы. Она не хотела вас обидеть.

— Нет, именно хотела. Все было сделано нарочно, чтобы меня унизить.

— О, Эдгар…

— Вы не знаете и половины того, что происходит. Сейчас не стоит об этом заводить разговор, так что спокойной ночи.

И он вышел, хлопнув дверью.

Мисс Беллевер фыркнула:

— Ужасные манеры!

— Он очень ранимый, — не очень уверенно произнесла Керри-Луиза.

Милдред Стрэт, щелкая спицами, резко сказала:

— Он отвратительно ведет себя. Мама, ты не должна ему это позволять.

— Льюис говорит, что он не может сдерживаться.

— Каждый может сдерживаться и не грубить, — сухо возразила ей Милдред, — Но Джина тоже виновата. Она легкомысленна во всех отношениях. Никогда не думает, что из ее капризов получится. Сегодня она поощряет его, завтра унижает. Чего же можно ожидать?

Уолли Хадц заговорил. Впервые за весь вечер:

— Этот парень псих. Вот и все! Псих!

2

Вечером у себя в комнате мисс Марпл попыталась составить себе общую картину из того, что ей удалось уже узнать, но картина эта была еще слишком нечеткой. Тут несомненно было несколько бурных встречных течений. Но давало ли это основания для тревоги, какую испытывала Рут Ван-Райдок, сказать было невозможно. Мисс Марпл казалось, что все происходившее вокруг никак не затрагивает Керри-Луизу. Стивен влюблен в Джину. Может быть, и Джина влюблена в Стивена, однако последнее неясно. Уолтеру Хадду очень невесело — вот это совершенно очевидно. Подобные ситуации могут возникать — и возникают — повсюду. В них, к сожалению, нет ничего исключительного. Оканчиваются они бракоразводным процессом, и все участники, с новыми надеждами, все начинают снова — и снова могут запутаться. Милдред Стрэт явно не любит Джину и ревнует к ней свою мать. Это, по мнению мисс Марпл, было вполне естественно.

Она вспомнила, что рассказывала ей Рут Ван-Райдок Как Керри-Луиза огорчалась, что у нее нет детей, как удочерила маленькую Пиппу и как вдруг оказалось, что ребенок у нее все-таки будет. «Случай нередкий, — говорил мисс Марпл ее врач. — Когда женщина успокаивается, Природа делает свое дело».

Он добавлял, что обычно это сулит мало хорошего приемышу.

Однако на этот раз все получилось иначе. Гулбрандсен и его жена обожали маленькую Пиппу. Она заняла в их сердцах настолько прочное место, что потеснить ее было трудно. Гулбрандсен давно уже был отцом, так что это отцовство не было для него чем-то новым. Материнское чувство Керри-Луизы было удовлетворено Пиппой. Беременность она перенесла тяжело, а роды были трудные и длились долго. Возможно, что Керри-Луизе, всегда чуждавшейся суровой жизненной прозы, не понравилась эта первая встреча с ней.

И вот стали подрастать две девочки — одна хорошенькая и забавная, другая некрасивая и не слишком умная. Это, подумала мисс Марпл, было опять-таки вполне естественно. Когда люди удочеряют маленькую девочку, они, конечно, выбирают хорошенькую. И хотя Милдред могло повезти и она могла уродиться в Мартинов — эта семья произвела на свет красивую Рут и изящную Керри-Луизу, — Природа решила, что она будет похожа на Гулбрандсенов, людей рослых и здоровых, но очень некрасивых.

К тому же Керри-Луиза старалась ничем не напоминать приемной дочери о том, что она неродная, так старалась, что была чересчур снисходительна к Пиппе, а к Милдред порою несправедлива.

Пиппа вышла замуж и уехала в Италию. Милдред некоторое время оставалась единственной дочерью. Но скоро Пиппа умерла, Керри-Луиза привезла ее ребенка в Стоунигейтс, и Милдред опять отступила на второй план. Потом ее мать снова вышла замуж, и в доме появились сыновья Рестарика. В 1934 году Милдред вышла замуж за каноника Стрэта, ученого-антиквария[28], старше ее на пятнадцать лет, и уехала с ним на юг Англии. Возможно, что она была с ним счастлива, а возможно, и нет. Этого никто не знал. Детей у нее не было. А теперь она снова живет в доме, в котором выросла. И снова, как показалось мисс Марпл, не чувствует себя там особенно счастливой.

Джина, Стивен, Уолли, Милдред, мисс Беллевер, которая любила порядок, но никак не могла навести его. Льюис Серроколд — вот кто был безраздельно счастлив: идеалист, сумевший воплотить свои идеалы в практические дела. Никто из этих людей, по мнению мисс Марпл, не представлял угрозу для Керри-Луизы. Непонятно, что же так насторожило Рут. Ее сестра была покойна и безмятежна, вопреки всему. Такой она была всю свою жизнь. Откуда же эта тревога? А что чувствует она, Джейн Марпл? Действительно ли в этом доме назревает некая беда?

Имеются и другие действующие лица, находящиеся несколько дальше от эпицентра водоворота: специалисты по трудовой терапии, учителя — серьезные и безобидные молодые люди; молодой, с большим апломбом доктор Мэйверик; трое розовощеких юных правонарушителей с невинными глазами; Эдгар Лоусон…

Уже засыпая, мисс Марпл почему-то подумала об Эдгаре Лоусоне. Он напоминал ей о ком-то или о чем-то. Что-то в Эдгаре Лоусоне слегка ее беспокоило. А может, даже и не слегка. Не приспособленный к жизни, так это, кажется, называется. Но как это могло навредить Керри-Луизе? И могло ли?

Мисс Марпл мысленно как бы покачала головой.

Ее тревожило нечто более серьезное.

Глава 5

1

На следующее утро, постаравшись не встретиться с хозяйкой дома, мисс Марпл спустилась в сад. Его вид огорчил ее. В свое время сад был заложен с большим размахом. Там были кусты рододендронов, бархатные газоны, пышные цветочные бордюры и розарий, окаймленный подстриженными кустами тиса[29]. Теперь от былого великолепия не осталось и следа. Лужайки были выкошены кое-как; бордюры заглушены сорняками, среди которых едва пробивались спутанные стебли цветов; дорожки заросли мхом и давно не чистились. Зато огород, обнесенный кирпичными стенами, был в отличном состоянии. Потому, очевидно, что от него была польза. А вот большая часть газонов и цветников была превращена в теннисные корты и в лужайку для игры в шары.

Оглядев цветочный бордюр, мисс Марпл досадливо пощелкала языком и выдернула оттуда пышно разросшийся сорняк.

Она держала его в руке, когда в саду показался Эдгар Лоусон. Увидев мисс Марпл, он в нерешительности остановился. Но она громко его окликнула. Когда он подошел, она спросила, не знает ли он, где хранятся садовые инструменты.

Эдгар сказал, что где-то тут садовник, и он должен знать.

— Обидно видеть такую запущенность, — прощебетала мисс Марпл. — Я так люблю сады. — Она не хотела, чтобы Эдгар отправился на поиски инструментов, и поэтому поспешно продолжала: — Ведь это, в сущности, почти все, на что еще способна старая, бестолковая женщина. Вот вам, мистер Лоусон, наверное, совсем не до сада. У вас гораздо более важная работа. Ответственная работа при мистере Серроколде. Вот что интересно вам.

— Да, да, очень интересно, — тут же охотно отозвался он.

— И ваша помощь, конечно, крайне важна для мистера Серроколда.

Его лицо омрачилось.

— Вот этого я не знаю, не уверен. Дело в том, что за этим стоит…

Он не договорил. Мисс Марпл задумчиво разглядывала его. Жалкий, низенький и щуплый человечек в унылом, хотя и очень аккуратном темном костюме. Такого мало кто заметит, а если заметит — не запомнит…

Рядом была садовая скамья. Мисс Марпл направилась туда и села. Эдгар, насупившись, ждал, что еще она скажет.

— Я уверена, — подбадривающе прощебетала мисс Марпл, — что мистер Серроколд очень на вас полагается.

— Не знаю, — сказал Эдгар. — Право, не знаю. — Еще больше нахмурившись, он машинально уселся рядом. — Я нахожусь в очень трудном положении.

— Да? — сказала мисс Марпл.

Эдгар смотрел прямо перед собой.

— Все это весьма конфиденциально, — выпалил он вдруг.

— Да, да, конечно, — сказала мисс Марпл.

— Если бы я получил то, чем должен владеть по праву…

— Да?

— Вам я, пожалуй, могу сказать. Уверен, что от вас это не пойдет дальше.

— О нет! Можете всеце… — Она не договорила, поняв, что ему даже не требуются ее заверения.

— Мой отец… видите ли, мой отец — очень важная особа.

Да, теперь уже не надо было ничего говорить. Требовалось только слушать.

— Кроме мистера Серроколда, никто не знает. Видите ли, огласка могла бы повредить положению моего отца. — Он обернулся к ней и улыбнулся. Печальной улыбкой, полной затаенной гордости. — Дело в том, что я сын Уинстона Черчилля[30].

— О, — сказала мисс Марпл. — Понимаю.

Она действительно с пониманием восприняла это заявление. Ей тут же вспомнилась довольно печальная история, случившаяся в ее родном Сент-Мэри-Мид, и то, чем эта история кончилась.

Эдгар Лоусон продолжал, его откровения звучали совсем как театральный монолог:

— Были причины. Моя мать была замужняя женщина. Ее муж находился в доме умалишенных — развод был невозможен, — о браке не могло быть и речи. Я не виню своих родителей. Во всяком случае, мне хочется так думать… Он всегда делал для меня все, что мог. Разумеется, негласно. Вот тут и начались мои беды. У него есть враги — они стали и моими врагами. Им удалось разлучить нас. И они следят за мной. Куда бы я ни шел — слежка. И во всем мне вредят.

Мисс Марпл покачала головой.

— Подумать только! — сказала она.

— Я изучал в Лондоне медицину. На экзаменах меня спрашивали не по билету. Специально, чтобы я провалился. На улицах за мной следили. Наговаривали на меня квартирной хозяйке. Меня преследуют всюду.

— Ну, вы наверняка преувеличиваете, — попробовала успокоить его мисс Марпл.

— Говорю вам, что я точно знаю это! О, они очень хитры. Мне никак не удается их увидеть или хотя бы выяснить, кто они. Но я все-таки выясню… Мистер Серроколд увез меня из Лондона и привез сюда. Он был добр ко мне. Очень добр. Но даже здесь я не чувствую себя в безопасности. Они и здесь тоже не оставляют меня в покое. Настраивают всех против меня. Мистер Серроколд говорит, что это не так, но мистер Серроколд не все знает. Впрочем, иногда мне кажется…

Он не договорил и поднялся со скамьи.

— Повторяю, это сугубо конфиденциально, — сказал он. — Вы, конечно, понимаете. Так вот, если вы заметите, что кто-то следит за мной, шпионит, дайте мне знать кто!

И он удалился — унылый, неприметный и жалкий. Мисс Марпл задумчиво смотрела ему вслед.

— Псих, — раздалось над ее головой. — Обыкновенный псих.

Около скамейки стоял Уолтер Хадц. Засунув руки в карманы, он хмуро взирал на удалявшегося Эдгара.

— Вообще странная здесь компания, — сказал он. — Чокнутые, все до единого.

Мисс Марпл молчала, и Уолтер продолжал:

— Этот Эдгар, что вы о нем думаете? Говорит, будто его настоящий отец — лорд Монтгомери[31]. По-моему, непохоже, чтобы Монти! Судя по тому, что я о нем слышал, — нет!

— Нет, конечно, — сказала мисс Марпл. — Очень маловероятно.

— Джине он плел совсем другое — будто он наследник российского престола, сын какого-то там великого князя[32]. Не знает, что ли, кто его настоящий отец?

— Вероятно, нет, — сказала мисс Марпл. — В этом-то и вся беда.

Уолтер опустился рядом с нею на скамью и снова повторил:

— Тут у нас все не в себе.

— Вам не нравится в Стоунигейтсе?

Молодой человек нахмурился.

— Я здесь просто ничего не понимаю! Возьмите это имение: дом — и обитателей. Они ведь богаты. Им нечего беспокоиться о деньгах. А посмотрите, как они живут! Надбитый старинный фарфор и простые кружки, все вперемежку. Ни одного приличного слуги — нанимают каких-то случайных. Обивка, драпировки — сплошной атлас да парча — и все расползается! Большие серебряные чайницы — и все потускнели и пожелтели, потому что не чищены. Миссис Серроколд ни до чего нет дела. Видели вы платье, что было на ней вчера вечером? Изношено, заштопано под мышками. А ведь она может пойти в самый дорогой магазин и выбрать что угодно. Хоть на Бонд-стрит[33]. Деньги? Да они купаются в деньгах!

Он замолчал и задумался.

— Бедности я не боюсь. Не так уж она страшна, если вы молоды, здоровы и готовы работать. У меня никогда не было больших денег, но была цель. Я хотел открыть гараж. Кое-какие деньги у меня были отложены. О своих планах я сказал Джине. И она как будто была не против. Но вообще-то я мало о ней знал. В военной форме все девушки одинаковы. То есть я хочу сказать, что не догадаешься, какая из них с деньгами. Я, конечно, видел, что она на голову меня выше. По части образования. Но это вроде было не важно. Уж очень нас потянуло друг к другу. И мы поженились. У меня были отложены деньги, Джина сказала, что у нее тоже. Собирались открыть заправочную станцию у меня на родине. Джина была согласна. Мы были без ума друг от друга. Но тут вмешалась спесивая тетка Джины и давай мутить воду. А Джина захотела в Англию, повидать бабушку. Что ж, правильно. Здесь ее родной дом. Да и мне хотелось в Англию, любопытно было посмотреть. Столько я о ней слышал. Мы и приехали. Но в гости, на время — так я понимал.

Теперь он был мрачнее тучи.

— Оказалось не так. Мы тут застряли, в этом сумасшедшем доме. «Почему бы вам здесь не остаться, не поселиться?» Вот что они говорят. Здесь и работа, мол, для меня найдется. Работа! Не нужна мне такая работа — кормить конфетками малолетних бандитов, играть с ними в детские игры… Ну какой тут смысл? А это имение могло бы стать шикарным местом, да еще каким шикарным! Неужели эти богачи не понимают, как им повезло? Не понимают, что мало у кого все это есть? Можно ли так отмахиваться от собственного счастья? Работать я совсем не против, раз нужно. Только работать где сам захочу и чтобы чего-то добиться. А здесь я точно паутиной опутан. И не узнаю Джину. Это уже не та девушка, на которой я женился в Штатах. Теперь я, черт возьми, даже поговорить с ней не могу. Проклятье!

— Я вас хорошо понимаю, — участливо сказала мисс Марпл.

Уолли бросил на нее быстрый взгляд.

— Я ведь только с вами так разболтался. А большей частью молчу как рыба. Не знаю, почему заговорил. Вы англичанка с головы до ног, а почему-то напомнили мне мою тетю Бетси.

— Мне это очень приятно слышать.

— Умница была, — задумчиво продолжал Уолли. — Тоненькая, того гляди, переломится, а крепкая. Ох, какая крепкая!

Он встал со скамьи.

— Простите, что столько наговорил, — извинился он. Мисс Марпл впервые увидела его улыбку. Улыбка была очень привлекательная, и Уолли Хадд из угрюмого и неловкого мальчишки внезапно преобразился в красивого и симпатичного молодого человека. — Наверное, мне не терпелось высказаться, но плохо, что я обрушил все это на вас.

— Совсем напротив, мой мальчик, — сказала мисс Марпл. — У меня тоже есть племянник, но он, конечно, гораздо старше вас.

Она на миг вспомнила ультрасовременного писателя Реймонда Уэста. Большего контраста с Уолтером Хаддом нельзя было вообразить.

— Сейчас у вас будет другая компания, — сказал Уолтер Хадд. — Эта дама меня не любит. Так что я пойду. До свиданья, мэм. Спасибо за беседу.

2

— Вижу, что вам надоедал этот ужасный молодой человек, — сказала миссис Стрэт, несколько запыхавшись, и опустилась на скамью. — Какая трагедия!

— Трагедия?

— Да, замужество Джины. Все оттого, что ее отправили в Америку. Я в свое время говорила маме, что это крайне неразумно. В наших краях было тихо. Воздушных налетов почти не было. Меня возмущает, как легко многие впадают в панику — кто из-за детей, а кто из-за себя.

— Вероятно, трудно было выбрать правильное решение, — задумчиво сказала мисс Марпл. — Ведь дело касалось детей. А что, если бы Англию все-таки оккупировали, и тогда бы они выросли при немцах. Ну, и бомбежки.

— Чепуха! — отрезала миссис Стрэт. — Я никогда не сомневалась в нашей победе, просто во всем, что касалось Джины, мама всегда теряла чувство меры. Ребенка баловали как только могли. Начнем с того, что ее незачем было увозить из Италии.

— Кажется, ее отец не возражал.

— О, Сан-Севериано? Разве вы не знаете итальянцев? Для них важны только деньги. Он и на Пиппе женился из-за денег.

— Боже мой! А я слышала, что он был ей очень предан и безутешно горевал, когда она умерла.

— Притворялся! Не понимаю, как это мама согласилась на ее брак с иностранцем. Думаю, это у нее от американцев — благоговение перед всяческими титулами.

— А я-то думала, что милая Керри-Луиза далека, и даже слишком далека, от житейской суеты, — кротко сказала мисс Марпл.

— Да уж, так далека, что уже нет никаких сил терпеть все ее фантазии и идеалистические прожекты. Вы и представить не можете, тетя Джейн, что это такое. А я знаю, о чем говорю. Я выросла среди всего этого кошмара.

Мисс Марпл с некоторым удивлением услышала, что ее называют «тетя Джейн». Впрочем, так действительно повелось. На рождественских подарках детям Керри-Луизы она всегда писала: «С любовью от тети Джейн». Так она и осталась для них «тетей Джейн», когда о ней заходил разговор. Что, впрочем, случалось едва ли часто…

Мисс Марпл задумчиво смотрела на сидевшую рядом с ней пожилую женщину. На ее поджатые губы, на глубокие борозды от носа к углам рта, на стиснутые руки.

— У вас, вероятно, было… трудное детство, — ласково сказала она.

Милдред Стрэт благодарно взглянула на нее.

— О, как хорошо, что хоть кто-то понимает это. Взрослые не знают, что приходится переживать детям. Пиппа была хорошенькая. И старше меня. Ей всегда доставалось все внимание и все похвалы. И отец и мама постоянно с ней носились. Я же была тихая, застенчивая. А Пиппа вообще не знала, что такое застенчивость. Ребенок способен очень глубоко страдать, тетя Джейн.

— Я это знаю, — сказала мисс Марпл.

— «Милдред жуткая тупица», — так всегда говорила Пиппа. Но я ведь была моложе. Понятно, что я не могла поспевать за нею в учении. Очень несправедливо, когда твою сестру все время ставят выше тебя. Все говорили маме: «Какая Пиппа прелестная девочка!» А меня никто не замечал. Отец шутил и играл только с Пиппой. Должны же они были понимать, как мне это обидно! Нет, все внимание доставалось ей. Я была слишком мала, чтобы осознать, что самое важное — это какой ты человек, а не как ты выглядишь.

Ее губы задрожали, потом снова плотно сжались.

— И как несправедливо! Ведь я была их родной дочерью. А Пиппа только приемышем. Я была у себя дома. А она была — никто.

— Наверное, именно поэтому ваши родители были к ней особенно снисходительны, — заметила мисс Марпл.

— Они ее больше любили, — сказала Милдред Стрэт. И добавила: — Для собственных родителей она была нежеланной, а вернее всего она была незаконной, — и, помолчав, продолжила: — Это проявилось в Джине. Дурная наследственность всегда дает себя знать. Пусть Льюис исповедует какие угодно теории о влиянии среды, а яблочко от яблони недалеко падает. Вы только посмотрите на Джину!

— Джина прелестная девушка, — сказала мисс Марпл.

— Но вы посмотрите, как она себя ведет! — воскликнула миссис Стрэт. — Она же флиртует со Стивеном Рестариком! Это только мамочка, как всегда, ничего не видит. Возмутительно! Конечно, она очень неудачно вышла замуж, но брак есть брак. Он налагает определенные обязанности. В конце концов она сама выбрала этого ужасного молодого человека.

— Неужели он так ужасен?

— Ах, милая тетя Джейн! По-моему, он выглядит как настоящий гангстер. Угрюмый, грубый. Почти не раскрывает рта. И всегда такой неопрятный.

— Мне кажется, он несчастлив, — мягко сказала мисс Марпл.

— С чего бы? Причин у него для этого нет, не считая, конечно, поведения Джины. Здесь для него столько всего сделали. Льюис предложил ему на выбор несколько полезных и почтенных занятий. Но он предпочитает дуться и ничего не делать. А что здесь вообще творится! Льюис думает только о своих кошмарных подопечных, а мама занята исключительно им, Льюисом. Беспрекословно его слушается. Вы только взгляните, во что превратился наш сад! Сплошные сорняки. В доме тоже никакого порядка. Я знаю, что хороших слуг сейчас найти трудно. Но ведь все-таки можно. Если бы не хватало денег, другое дело. Но просто всем на все наплевать. Будь это мой дом… — Она вдруг осеклась.

— Боюсь, что времена изменились, и нам всем приходится с этим мириться, — сказала мисс Марпл. — Большие имения теперь содержать очень трудно. Вас, конечно, огорчает, что дом стал совсем не похож на дом вашего детства. А вы действительно предпочитаете жить здесь, а не… не где-нибудь… у себя?

Милдред Стрэт вспыхнула.

— В конце концов мой дом здесь, — с нажимом произнесла она. — Это был дом моего отца. Уж этого-то никто не может отменить. Я имею право здесь жить, если захочу, и я хочу! Если бы только с мамой не было так трудно! Она даже не хочет купить себе приличной одежды. Это очень огорчает Джолли.

— Я как раз хотела спросить у вас о мисс Беллевер.

— О, наше счастье, что есть она! Маму она просто обожает. Она здесь уже давно, со времен Джонни Рестарика. Она так поддержала маму во время этой ужасной истории. Вы, вероятно, слышали, что он оставил маму. Связался с этой кошмарной дамочкой из Югославии. С этой развратницей, менявшей любовников как перчатки. Мама держалась с большим достоинством. Без лишнего шума дала ему развод. Мало того, продолжала принимать на каникулы его сыновей. Необходимости в этом не было, можно было устроить иначе. Конечно, их не оставили бы с отцом и с той женщиной. Но мама брала их сюда… И все это время мисс Беллевер была для нее самой надежной опорой. Правда, иногда мне кажется, что, избавив маму от всех житейских забот, она совсем уж отгородила ее от жизни. Но теперь просто не могу представить, что бы мама делала без нее.

Милдред Стрэт помолчала, потом с удивлением сказала:

— Вон идет Льюис. Он очень редко выходит в сад.

Мистер Серрокодд приближался к ним так же целеустремленно, как он делал все, за что бы ни брался. Он не заметил Милдред, потому что в данную минуту его интересовала только мисс Марпл.

— Должен извиниться, — сказал он. — Я хотел провести вас по нашему заведению и все вам показать. Об этом меня попросила Каролина. Но, к сожалению, я спешно еду в Ливерпуль[34]. Там будут судить одного нашего мальчика. За кражу посылок. Вам все покажет Мэйверик. Сейчас он сюда придет. А я вернусь только послезавтра. Как было бы хорошо, если бы до суда все же не дошло!

Милдред встала и удалилась. Льюис Серрокодд не заметил и ее ухода. Сквозь толстые стекла очков он серьезно смотрел на мисс Марпл.

— Видите ли, судьи редко бывают объективны. То они слишком суровы, то чересчур снисходительны. Срок заключения в несколько месяцев не пугает мальчишек. Им лишь бы отличиться, чтобы было чем похвастать перед девушкой. Более суровый приговор нередко отрезвляет их. Заставляет понять, что игра не стоит свеч. Но лучше всего вообще не сажать их в тюрьму. Им нужно исправительно-трудовое воспитание, вот как у нас.

Мисс Марпл решилась его прервать:

— Мистер Серроколд, вас не тревожит юный мистер Лоусон? Можно ли считать его… вполне нормальным?

Вопрос явно расстроил мистера Серроколда.

— Неужели опять? Что он вам говорил?

— Сказал, что он сын Уинстона Черчилля.

— Да-да. Обычная картина. Бедный мальчик — незаконнорожденный, как вы, вероятно, догадались, и вырос в крайней бедности. Ко мне его направило одно лондонское благотворительное общество. Он однажды бросился на прохожего, утверждая, что тот якобы ведет за ним слежку. Очень типичный случай, как считает доктор Мэйверик. Я ознакомился с его историей болезни. Мать — из бедного, но порядочного семейства в Плимуте[35]. Отец — моряк. Мать не знала даже его фамилии… Ребенок рос в нужде. Он стал сочинять романтические небылицы о своем отце, а потом и о себе. Носил форму и награды, на которые не имел права. Это опять-таки весьма типично. Но Мэйверик делал благоприятные прогнозы. Надо было только внушить ему уверенность в себе. Я пытался также развить в нем чувство ответственности. Внушал ему, что главное — не социальное происхождение, а то, как человек себя проявит. Внушал ему, что у него отличные способности. И мы наблюдали у него заметное улучшение. Я так радовался. А вот теперь вы говорите, что…

Он горестно покачал головой.

— Мистер Серроколд, а это не опасно?

— Опасно? Но он не проявляет склонности к самоубийству.

— Я не имею в виду самоубийство. Он говорил мне о врагах, о том, что его преследуют. Разве это не опасный симптом?

— Не думаю, что его состояние так уж обострилось. Но я поговорю с Мэйвериком. До сих пор мальчик, наоборот, подавал надежды. Большие надежды.

Он взглянул на часы.

— Мне пора. А вот и наша милая Джолли. Поручаю вас ей.

Быстрым шагом подошла мисс Беллевер:

— Машина подана, мистер Серроколд. Доктор Мэйверик звонил из Института. Я сказала, что провожу мисс Марпл. А он встретит нас у ворот.

— Благодарю вас. Иду. А мой портфель?

— Он в машине, мистер Серроколд.

Льюис Серроколд поспешно ушел. Глядя ему вслед, мисс Беллевер сказала:

— В один прекрасный день этот человек упадет замертво. Никогда не расслабляться и не отдыхать! Это противно человеческой природе. Он спит всего четыре часа в сутки.

— Он очень предан своему делу, — сказала мисс Марпл.

— Ни о чем другом не думает, — угрюмо согласилась мисс Беллевер. — Ему и в голову не приходит позаботиться о жене, он нисколько с ней не считается. Вы знаете, мисс Марпл, какое это кроткое существо. Ее бы окружить любовью и вниманием… Но здесь все внимание отдано юнцам, которые хнычут, потому что хотят сладкой жизни любым путем… но совсем не хотят работать. А как насчет порядочных мальчиков из порядочных семей? Почему бы и для них что-то не сделать? Очевидно, честные и достойные не интересуют чудаков вроде мистера Серроколда, доктора Мэйверика и прочих здешних разводящих сантименты недоучек. Меня и моих братьев воспитывали сурово, мисс Марпл, и хныканье не поощрялось. Уж очень все теперь изнежены.

Они прошли через сад к воротам, которые Эрик Гулбрандсен воздвиг у входа в свою Школу — солидное и уродливое здание из красного кирпича.

Доктор Мэйверик, который и сам показался мисс Марпл не совсем нормальным, вышел им навстречу.

— Благодарю вас, мисс Беллевер, — сказал он. — А вы, мисс… э… мисс Марпл, несомненно заинтересуетесь тем, что мы здесь делаем. Нашим уникальным подходом к важной проблеме. Мистер Серроколд — человек, который широко мыслит и далеко видит. Нас поддерживает сэр Джон Стилуэл, мой прежний начальник. До выхода на пенсию он работал в Министерстве внутренних дел. Он сыграл решающую роль в создании нашего центра. Наша проблема — это проблема медицинская, вот что необходимо понять судебным органам. Психиатрия заняла подобающее ей место во время войны. Таков единственный положительный результат войны. А я прежде всего хочу показать вам наш основной принцип. Взгляните сюда.

Мисс Марпл подняла глаза на надпись, высеченную над высокой аркой входа.

«ИМЕЙ НАДЕЖДУ, ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ»[36].

— Великолепно, не правда ли? Именно та нота, которая должна здесь звучать. Мы не браним этих мальчиков и не наказываем. Они ожидают наказания, а мы хотим дать им почувствовать, что они отличные парни.

— Как, например, Эдгар Лоусон? — спросила мисс Марпл.

— Это интересный случай. Вы с ним говорили?

— Это он со мной говорил, — уточнила мисс Марпл. И добавила извиняющимся тоном: — Но ведь он, кажется, немного не в себе?

Доктор Мэйверик весело рассмеялся.

— Все мы немного не в себе, дорогая мисс Марпл, — сказал он, пропуская ее в дверях. — В этом и состоит тайная суть нашего существования. Мы все немного помешаны.

Глава 6

В общем, день выдался трудный. Энтузиазм, как убедилась мисс Марпл, уже сам по себе может утомлять. Она ощущала недовольство собой и своей реакцией на все увиденное. Картина становилась все полнее, но мисс Марпл никак не могла выявить четкую причинно-следственную связь, вернее, связи происходящего. И у нее почему-то все не шел из головы этот никчемный и жалкий Эдгар Лоусон… Вот если бы ей удалось отыскать в своей памяти подобный типаж…

Она вспомнила ту непонятную историю с фургоном мистера Селкирка, потом рассеянного почтальона, потом садовника, который работал в Духов день[37], наконец, прелюбопытное дело с облегченными весами. Нет, ничего похожего.

И все же с Эдгаром Лоусоном что-то было не так, хотя у нее не было никаких очевидных фактов.

Но мисс Марпл опять-таки не видела, как это могло повредить ее подруге. Жизнь в Стоунигейтсе была бесспорно сложной. Заботы и желания его обитателей настолько разные, что до идиллии было очень далеко. Но все их обиды и недовольство (насколько она могла видеть) не могли нанести ущерб Керри-Луизе.

Керри-Луиза… Мисс Марпл внезапно вспомнила, что только она сама, да еще далекая Рут, называли ее этим именем. Муж называл ее Каролиной. Мисс Беллевер — Карой. Стивен Рестарик обычно звал ее Мадонна. Для Уолли она была миссис Серроколд, а для Джины — бабушкой.

Не в этом ли многообразии имен таится тревожный смысл? Не была ли Каролина-Луиза Серроколд для окружающих скорее символом, чем реальным человеком?

На следующее утро, когда Керри-Луиза, ступая с некоторым трудом, подошла к садовой скамье и, усевшись рядом со своей подругой, спросила, о чем она думает, мисс Марпл сразу ответила:

— О тебе, Керри-Луиза.

— Что же именно?

— Скажи честно, тебя ничто не тревожит?

— Не тревожит? — Собеседница удивленно подняла ясные голубые глаза. — Что же может меня тревожить, Джейн?

— Тревоги есть у всех нас. — Мисс Марпл чуть улыбнулась. — Вот у меня, например, сколько угодно. Улитки в саду, хлопоты с починкой белья, не всегда удается достать леденцы. На них я настаиваю сливовую наливку. Масса мелочей. Не может быть, чтобы у тебя совсем уж не было забот.

— Да, конечно, они есть и у меня, — нерешительно сказала миссис Серроколд. — Льюис слишком много работает. Стивен со своим театром забывает поесть. Джина стала очень нервной. Но я не умею и никогда не умела влиять на людей. Не знаю, как это удается тебе. А раз меня никто не слушает, какой смысл тревожиться?

— Мне кажется, что Милдред не слишком счастлива.

— Да, — сказала Керри-Луиза. — Она с детства считает себя самой несчастной. Вот Пиппа, та всегда сияла.

— Может быть, у Милдред есть на то причины? — предположила мисс Марпл.

Керри-Луиза спокойно сказала:

— Ревность? Да, вероятно. Но людям не требуются причины, чтобы испытывать те или иные чувства. Они испытывают то, к чему предрасположены. А ты другого мнения, Джейн?

Мисс Марпл вспомнилась мисс Монкриф, которую тиранила и целиком подчинила себе больная мать. Бедная мисс Монкриф, мечтавшая путешествовать и повидать свет. Она вспомнила, как вся деревня Сент-Мэри-Мид хоть и старалась соблюсти приличия, но радовалась, когда миссис Монкриф упокоилась в могиле и мисс Монкриф обрела наконец свободу и достаточные средства. И как мисс Монкриф, отправившись путешествовать, не уехала дальше побережья Франции. Решив навестить там «маминых старых подруг», она была так тронута судьбой пожилой дамы, страдавшей ипохондрией[38], что вернула билет и поселилась у нее, готовая терпеть все старческие капризы, работать сверх сил и опять мечтать о прелестях путешествий.

Мисс Марпл сказала:

— А ведь ты, пожалуй, права, Керри-Луиза.

— Конечно, моей беззаботной жизнью я отчасти обязана Джолли. Милая Джолли! Она появилась у нас, когда мы с Джонни только что поженились. И знаешь, мы сразу поняли, какое обрели сокровище. Она заботится обо мне точно о малом, беспомощном ребенке. Все для меня готова сделать. Иной раз мне просто бывает совестно. Мне кажется, что ради меня Джолли способна убить. Ой, Джейн! Какую ужасную вещь я сказала!

— Она, конечно, очень тебе предана, — согласилась мисс Марпл.

— И очень на меня сердита. — Миссис Серроколд засмеялась серебристым смехом. — Она хотела бы, чтобы я щеголяла в роскошных туалетах и чтобы все тут плясали под мою дудку. Она здесь единственный человек, который совершенно не разделяет педагогического энтузиазма Льюиса. По ее мнению, наши бедные мальчики — это преступники, которые не стоят наших забот. А еще она считает, что здешний сырой климат плох для моего ревматизма и мне необходимо ехать в Египет или еще куда-нибудь, где тепло и сухо.

— А тебя очень мучает твой ревматизм?

— В последнее время, да. Стало трудно ходить. Ужасно сводит ноги. Но что же делать? — Она опять улыбнулась своей чарующей улыбкой. — Возраст.

Из застекленной двери показалась мисс Беллевер и поспешила к ним.

— Кара, по телефону только что передали телеграмму:

«Приезжаю сегодня вечером. Кристиан Гулбрандсен».

— Кристиан? — Керри-Луиза очень удивилась. — Я не знала, что он в Англии.

— Я думаю поместить его в Дубовой гостиной.

— Да, пожалуйста, Джолли. Чтобы ему не пришлось подыматься по лестнице.

Мисс Беллевер кивнула и направилась к дому.

— Кристиан Гулбрандсен — мой пасынок, — пояснила Керри-Луиза. — Старший сын Эрика Он на два года старше меня. Это один из попечителей Фонда, а точнее, главный попечитель. Какая досада, что Льюис уехал! Кристиан редко остается у нас дольше чем на сутки. Это чрезвычайно занятый человек. И наверное, им с Льюисом надо было бы обсудить множество дел.

Кристиан Гулбрандсен приехал как раз к чаю. Это был крупный человек с крупными чертами лица и размеренной речью. Он очень нежно приветствовал Керри-Луизу.

— Как поживает наша маленькая Керри-Луиза? Ничуть не состарилась. Ни на один день.

Он положил руки ей на плечи и смотрел на нее, улыбаясь.

Чья-то рука потянула его за рукав.

— Кристиан!

Он обернулся.

— Милдред! Как поживаешь, Милдред?

— Последнее время чувствую себя очень неважно.

— Плохо. Очень плохо.

Между Кристианом Гулбрандсеном и его сводной сестрой, Милдред, было заметное сходство. Но он был старше ее на тридцать лет, и их можно было принять за отца и дочь. Его приезд явно обрадовал Милдред. Она раскраснелась, разговорилась и несколько раз в течение дня упоминала «моего брата Кристиана» или «моего брата мистера Гулбрандсена».

— Ну а как поживает маленькая Джина? — спросил Гулбрандсен, обращаясь к своей очаровательной племяннице. — Ты и твой муж еще здесь?

— Да. Мы тут, кажется, надолго обосновались, правда, Уолли?

— Похоже на то, — сказал Уолли.

Маленькими, проницательными глазами Гулбрандсен сразу понял, что представляет собой Уолли. Тот, как всегда, был угрюм и недружелюбен.

— Ну вот я и в лоне семьи, — сказал Гулбрандсен. Он сказал это особенно бодрым и веселым тоном, но мисс Марпл показалось, что ему не так уж весело. Его губы были угрюмо сжаты, а взгляд выражал озабоченность.

Когда его представили мисс Марпл, он окинул новоприбывшую внимательным, оценивающим взглядом.

— Мы не знали, что ты в Англии, Кристиан, — сказала миссис Серроколд.

— Я приехал неожиданно.

— Как досадно, что ты разминулся с Льюисом. Ты к нам надолго?

— Собирался завтра уехать. А когда вернется Льюис?

— Завтра во второй половине дня или вечером.

— Тогда я, видимо, останусь еще на денек.

— Если бы ты нас известил…

— Милая Керри-Луиза, обстоятельства заставили меня выехать как можно скорее, совершенно неожиданные обстоятельства..

— Значит, дождешься Льюиса?

— Да. Мне непременно надо с ним поговорить.

Мисс Беллевер, обращаясь к мисс Марпл, пояснила:

— Мистер Гулбрандсен и мистер Серроколд являются попечителями Института Гулбрандсена. А вместе с ними еще епископ Кромерский и мистер Джилфой.

Мисс Беллевер, как и остальные, видимо, решила, что Кристиан Гулбрандсен приехал в Стоунигейтс по делам Института. Но мисс Марпл не была в этом уверена.

Раз или два старик, незаметно для Керри-Луизы, бросал на нее пытливый и словно бы недоумевающий взгляд. Потом он приглядывался к остальным, как бы украдкой проверяя каждого. Это было очень странно.

После чая мисс Марпл тактично удалилась в библиотеку. Она уселась там со своим вязаньем и была крайне удивлена, когда туда пришел Кристиан Гулбрандсен и уселся рядом.

— Вы, кажется, очень давняя подруга нашей милой Керри-Луизы? — спросил он.

— Мы с ней учились в школе в Италии, мистер Гулбрандсен. Много-много лет назад.

— Да, да. И вы очень к ней привязаны?

— Да, конечно. — Мисс Марпл тепло улыбнулась.

— Я думаю, что ее любят все. Так и должно быть, потому что она изумительный человек. Когда мой отец женился на ней, мои братья и я сразу очень ее полюбили. Она стала нашей милой сестрой. А отцу она была преданной женой и помогала ему во всех его начинаниях. Никогда не думала о себе. Только о том, чтобы было хорошо другим.

— Она всегда была идеалисткой, — сказала мисс Марпл.

— Идеалисткой? Да, вот именно. Поэтому она, возможно, и не замечает, как много в мире зла.

Мисс Марпл удивленно посмотрела на него. Его лицо было очень серьезным.

— Скажите, — спросил он, — как ее здоровье?

Мисс Марпл удивилась еще больше.

— По-моему, она здорова. Не считая артрита или ревматизма.

— Ревматизма? А сердце? Сердце у нее здоровое?

— Насколько я знаю, да, — сказала мисс Марпл, вконец заинтригованная. — Но ведь мы встретились с ней только вчера, я не видела ее много лет. О состоянии ее здоровья вам лучше спросить домашних, например мисс Беллевер.

— Да, да, мисс Беллевер. Или Милдред?

— Да, или Милдред.

Мисс Марпл слегка смутилась.

Кристиан Гулбрандсен пытливо на нее посмотрел.

— Как вам кажется? Между матерью и дочерью нет особенно теплых чувств?

— Пожалуй, нет.

— Вот и я так думаю. Жаль. Ведь это ее единственный ребенок. А миссис Беллевер, по-вашему, действительно к ней привязана?

— Да, очень.

— И Керри-Луиза во всем полагается на мисс Беллевер?

— Да, так мне кажется.

Кристиан Гулбрандсен нахмурился и тихонько сказал — скорее самому себе, чем мисс Марпл:

— Есть еще маленькая Джина, но она слишком молода. И трудно… — он умолк, но потом продолжил: —…трудно решить, как лучше действовать. Я очень хотел бы избежать ошибок. Чтобы с этой милой женщиной не случилось ничего дурного. Но это нелегко, очень нелегко.

Тут в комнату вошла миссис Стрэт.

— Вот ты где, Кристиан. А мы не могли понять, куда ты пропал. Доктор Мэйверик просит узнать, нет ли у тебя вопросов к нему.

— Здешний новый доктор? Нет, я подожду возвращения Льюиса.

— Но доктор уже ждет тебя в кабинете Льюиса. Что мне сказать?

— Я сам скажу ему несколько слов.

Гулбрандсен поспешно вышел. Милдред Стрэт проводила его взглядом, потом уставилась на мисс Марпл.

— Что случилось? Кристиан просто сам не свой. Что он тут говорил?

— Он только спросил меня о здоровье твоей матери.

— О здоровье? Почему вас?

Милдред говорила резко. Ее широкое лицо покрылось грубым румянцем.

— Право, не знаю.

— Мама совершенно здорова. Даже удивительно здорова для женщины ее возраста. Гораздо здоровее меня, если на то пошло. — После небольшой паузы она добавила: — Надеюсь, вы так и сказали ему.

— Как я могу, я ведь ничего об этом не знаю, — сказала мисс Марпл. — Он спросил меня, как у нее с сердцем.

— С сердцем?

— Да.

— Сердце у мамы в полном порядке.

— Я очень рада это слышать, моя девочка.

— Но зачем Кристиану понадобилось об этом спрашивать?

— Понятия не имею, — сказала мисс Марпл.

Глава 7

1

Следующий день прошел вроде бы спокойно, хотя мисс Марпл казалось, что в доме ощущается некое внутреннее напряжение. Кристиан Гулбрандсен провел утро с доктором Мэйвериком. Обошел вместе с ним Институт и обсудил некоторые проблемы его деятельности. Сразу после полудня Джина увезла его прокатиться, а потом мисс Марпл услышала, как он попросил мисс Беллевер что-то показать ему в саду. Явный предлог, чтобы поговорить наедине с этой суровой женщиной. Но если неожиданный приезд Кристиана Гулбрандсена был сугубо деловым, почему он искал общества мисс Беллевер, которая ведала исключительно хозяйством?

Однако мисс Марпл все время себя одергивала, считая, что у нее слишком богатое воображение. Единственный тревожный инцидент этого дня произошел около четырех часов. Она свернула свое вязанье и вышла в сад, чтобы немного прогуляться перед чаем. Обойдя один из разросшихся рододендронов, она увидела Эдгара Лоусона, который почти бежал, что-то бормоча про себя, и едва на нее не наткнулся.

Извинившись на ходу, он поспешил дальше. Но мисс Марпл успела приметить странное выражение его лица.

— Вам нехорошо, мистер Лоусон?

— Как мне может быть хорошо? Я только что пережил удар. Страшный удар.

— Какой же именно?

Молодой человек тревожно оглянулся назад, потом по сторонам. Мисс Марпл стало не по себе.

— Сказать? — Он с сомнением посмотрел на нее. — Не знаю. Не знаю. За мной все время следят.

Мисс Марпл решилась. Она твердо взяла его под руку.

— Пойдемте по этой дорожке. Тут нет ни деревьев, ни кустов. Никто не сможет нас подслушать.

— Да, да, вы правы. — Он сделал глубокий вдох, наклонил голову и сказал почти шепотом:

— Я сделал открытие. Ужасное открытие!

— Какое?

Эдгар Лоусон дрожал всем телом. И почти плакал.

— Я доверился… Я верил… А все было ложью, ложью. Мне лгали, чтобы я не дознался до истины. Невыносимо! Какое коварство! Он был единственным человеком, которому я доверял, а теперь оказывается, что он-то и стоит за всем этим. Это он был моим врагом! Он посылал шпионов всюду следить за мной. Но больше ему это не удастся. Я не буду молчать! Я скажу ему, что все знаю про все его делишки.

— Кто он? — спросила мисс Марпл.

Эдгар Лоусон гордо выпрямился, чтобы придать себе внушительный вид. Но этот величественный жест был попросту смешон.

— Я говорю о своем отце.

— О виконте Монтгомери или о Уинстоне Черчилле?

Эдгар бросил на нее уничижающий взгляд.

— Они внушали мне это — чтобы я не узнал правду. Но теперь я ее знаю. У меня есть друг — истинный друг. Друг, который открыл мне правду и рассказал, как меня обманывали. Что ж, теперь моему отцу придется во всем признаться. Я уличу его во лжи! Я брошу правду ему в лицо. Посмотрим, что он на это скажет!

Внезапно сорвавшись с места, Эдгар бросился бежать и скрылся в парке.

Мисс Марпл, не на шутку встревоженная, вернулась в дом.

2

Льюис Серроколд приехал в шесть тридцать. Он оставил машину у ворот и пошел домой через парк. Из своего окна мисс Марпл увидела, как Кристиан Гулбрандсен вышел к нему навстречу, как они поздоровались, а потом стали расхаживать взад и вперед около террасы.

Мисс Марпл предусмотрительно привезла с собой бинокль. Сейчас она им воспользовалась. Что-то появилось над дальней купой деревьев… Кажется, это стайка чижей?

Переводя бинокль, мисс Марпл заметила, что собеседники очень взволнованы. Она немного больше высунулась из окна. Временами до нее долетали обрывки их разговора. Но если бы кто-то из них поднял глаза, он увидел бы страстную любительницу птиц, которая устремила свой взгляд на какую-то далекую от них точку.

— Как скрыть от Керри-Луизы… — говорил Гулбрандсен.

Когда они прошли под ее окном в следующий раз, говорил Льюис Серроколд.

— …если скрыть удастся. Я согласен, что прежде всего надо подумать с ней…

Можно было расслышать еще: «в самом деле серьезно…», «не оправданно…», «слишком большая ответственность…», «следует обратиться за советом…»

Наконец мисс Марпл услышала, как Кристиан Гулбрандсен сказал:

— Стало холодно. Пойдемте в дом.

Мисс Марпл отошла от окна в недоумении. То, что она услышала, было слишком отрывочно, чтобы можно было составить нечто осмысленное, но этот странный разговор подтверждал смутные опасения, которые все больше ею овладевали, и тревога Рут Ван-Райдок теперь не казалась ей напрасной.

Если что-то было неладно в Стоунигейтсе, оно действительно касалось Керри-Луизы.

3

Обед в тот день тоже прошел в каком-то напряжении. Гулбрандсен и Льюис были рассеянны и погружены в свои мысли. Уолтер Хадд дулся больше обычного, Джине и Стивену на этот раз нечего было сказать ни друг другу, ни остальным. Один лишь доктор Мэйверик поддерживал разговор, обсуждая что-то сугубо профессиональное с мистером Баумгартеном, специалистом по трудовой терапии.

После обеда, когда все перешли в Зал, Кристиан Гулбрандсен сразу попросил извинить его. Ему надо было написать важное письмо.

— Если позволишь, милая Керри-Луиза, я пойду к себе.

— У тебя там есть все, что нужно? Джолли?

— Да-да, все есть. Даже пишущая машинка, стоило мне попросить. Мисс Беллевер — сама любезность и внимательность.

Он вышел из Зала через дверь, выходившую к подножию главной лестницы, и направился в коридор, в конце которого находилась его комната и смежная с ней ванная. Когда он ушел, Керри-Луиза спросила:

— Сегодня ты не идешь в ваш театр, Джина?

Девушка покачала головой и села у окна, выходившего на подъездную аллею и двор.

Стивен взглянул на нее, подошел к роялю и стал тихонько наигрывать странный и печальный мотив. Мистер Баумгартен и мистер Лэси — специалисты по трудовой терапии — а также доктор Мэйверик пожелали всем спокойной ночи и ушли. Уолтер включил настольную лампу. Вдруг что-то затрещало, и половина лампочек в Зале погасла.

Он проворчал:

— Эти чертовы пробки вечно выбивает. Пойду вверну новые.

Когда он вышел, Керри-Луиза сказала:

— Уолли хорошо разбирается в электроприборах, помните, как он починил тостер?

— Это, кажется, единственное, что он сделал в этом доме, — сказала Милдред. — Мама, ты приняла свое тонизирующее?

Мисс Беллевер, всполошившись, вскочила:

— Совсем про него позабыла. — Она пошла в столовую и тотчас вернулась со стаканчиком розовой жидкости.

Керри-Луиза, улыбаясь, послушно протянула к нему руку.

— Ужасная гадость! Хоть бы раз забыли ее дать, — сказала она, сделав гримасу.

Неожиданно вмешался Льюис Серроколд:

— Я бы не стал сегодня его принимать, дорогая. Я совсем не уверен, что оно тебе показано.

Спокойно, но с обычной для него решительностью, он взял стакан из рук мисс Беллевер и поставил его на дубовый буфет.

Мисс Беллевер тут же вмешалась:

— Я, право, не могу с вами согласиться, мистер Серроколд. Миссис Серроколд чувствует себя гораздо лучше с тех пор, как…

Она не договорила и быстро обернулась.

Кто-то с силой толкнул входную дверь, и она, распахнувшись, с шумом захлопнулась. В зал вступил Эдгар Лоусон. Это выглядело как триумфальный выход на сцену исполнителя главной роли.

Он остановился посреди комнаты и принял эффектную лозу.

Это было смешно — но не только смешно.

— Вот где он! Вот где мой враг! — возопил он, сверля взглядом Льюиса Серроколда.

Тот спросил удивленно:

— Что такое? В чем дело, Эдгар?

— И вы можете спрашивать — вы? Вам известно, в чем дело. Вы обманывали меня, вы следили за мной, вы действовали заодно с моими врагами.

Льюис взял его за руку.

— Ну, ну, мальчик, зачем так волноваться? Расскажи мне обо всем спокойно. Пойдем ко мне в кабинет.

Он провел Эдгара через Зал, к двери справа, и закрыл ее за собой. После этого послышался звук ключа, который поворачивали в замке.

Мисс Беллевер взглянула на мисс Марпл, и у обеих мелькнула одна и та же мысль… Ключ повернул не Льюис Серроколд.

Мисс Беллевер сказала сердито:

— Молодой человек окончательно помешался. Это опасно.

— Он очень неуравновешен, — поддержала ее Милдред. — И никакой благодарности за все, что для него сделали. Мама, ты должна положить конец его выходкам.

— В общем-то он безобиден, — со вздохом сказала Керри-Луиза. — И любит Льюиса. Очень любит.

Мисс Марпл посмотрела на нее с любопытством. Во взгляде, каким Эдгар только что смотрел на Льюиса Серроколда, не было любви. Совсем наоборот… И она подумала, уже не в первый раз, что Керри-Луиза сознательно пытается уйти от реальной действительности.

— У Эдгара что-то было в кармане. Он там что-то вертел, — с тревогой сказала Джина.

Пальцы Стивена соскользнули с клавишей.

— В фильме в подобном случае непременно фигурировал бы револьвер, — усмехнувшись добавил он.

Мисс Марпл кашлянула.

— Мне кажется, — сказала она, словно извиняясь, — что это был именно револьвер.

За закрытой дверью кабинета Льюиса ясно слышались голоса. Теперь они стали еще слышнее. Эдгар Лоусон кричал. Голос Льюиса Серроколда звучал спокойно.

— Ложь — ложь — все ложь! Вы мой отец. Я ваш сын.

Вы лишили меня всех моих прав. Это имение должно было бы быть моим. Вы ненавидите меня! Хотите избавиться от меня!

Льюис что-то успокаивающе бормотал. Но истерический голос звучал все громче. Послышалась грубая брань. Видимо, Эдгар быстро терял над собой контроль. Льюис повторял: «Спокойно — спокойно — ты же знаешь, что все это ложь». Но его слова не успокаивали, а, казалось, приводили молодого человека в еще большую ярость.

В Зале все замолкли, напряженно прислушиваясь к тому, что происходило за запертой дверью кабинета.

— Нет, ты меня выслушаешь! — кричал Эдгар. — И не смотри на меня с таким презрением! Я отомщу! Я отомщу за все, что я выстрадал!

На этот раз Льюис каким-то не своим голосом отрывисто сказал:

— Положи револьвер!

— Эдгар его убьет! — крикнула Джина. — У него помешательство. Надо вызвать полицию!

Но Керри-Луиза по-прежнему спокойно произнесла:

— Не бойся, Джина. Эдгар любит Льюиса. Он просто все драматизирует.

Из-за двери послышался смех. Как отметила про себя мисс Марпл, это был смех сумасшедшего.

— Да, у меня револьвер. И он заряжен. Молчи и не двигайся! Ты меня выслушаешь. Это ты устроил заговор против меня. И сейчас за это расплатишься.

Прозвучало что-то похожее на выстрел, и все вздрогнули. Но Керри-Луиза сказала:

— Успокойтесь, это снаружи. Где-то в парке.

За запертой дверью Эдгар выкрикивал безумные слова:

— Что смотришь на меня! Неужели не страшно? Будто бы! На колени и моли о пощаде. Сейчас я выстрелю! Я застрелю тебя! Я твой сын — непризнанный, отвергнутый. Ты хотел утаить меня от всего света. Приставил ко мне шпионов — чтобы затравить меня. И это мой отец! Я незаконный, да? Ты все время лгал мне. Притворялся этаким добреньким, а все это время… все это время… Ты недостоин жить! И не будешь жить!

Вслед за этим снова послышалась грубая брань. Мисс Марпл услышала, как мисс Беллевер сказала:

— Что-то надо делать!.. — И вышла из Зала.

Эдгар перевел дух и опять закричал:

— Ты умрешь — умрешь! Сейчас умрешь! Вот тебе, дьявол, получай!

Раздались два выстрела, на этот раз не в парке, а явно за запертой дверью.

Кто-то, кажется Милдред, крикнула:

— Боже! Что нам делать?

За дверью послышался глухой стук, потом звук, может быть более страшный, чем все, что раздавалось перед тем. Звук тяжких рыданий.

Кто-то пробежал мимо мисс Марпл и стал колотить в дверь и трясти ее.

Это был Стивен Рестарик.

— Открой дверь! Открой! — кричал он.

В Зал со связкой ключей вбежала мисс Беллевер.

— Попробуйте эти, — проговорила она, запыхавшись.

В этот миг снова загорелись все лампочки. Все в Зале обрело прежние очертания и выступило из призрачной полутьмы.

Стивен Рестарик стал подбирать ключ. Было слышно, как ключ, торчавший изнутри, выпал из замка.

В кабинете все еще слышались отчаянные рыдания.

Уолтер Хадд, неспешно войдя в Зал, остановился как вкопанный.

— Эй, что тут происходит?

— Этот сумасшедший застрелил мистера Серроколда, — сквозь слезы ответила Милдред.

— Пожалуйста, дайте мне поговорить с ним. — Это сказала Керри-Луиза. Она встала и подошла к двери кабинета. Мягко отстранив Стивена Рестарика, она сказала:

— Я поговорю с ним.

И тихо позвала:

— Эдгар… Эдгар, пожалуйста, впустите меня.

Было слышно, как в дверь вставили ключ и повернули его. Дверь медленно открылась. Открыл ее не Эдгар, а мистер Серроколд. Он тяжело дышал, точно после бега, но был совершенно спокоен.

— Все в порядке, дорогая, — сказал он. — Все в порядке.

— Мы думали, что вас застрелили, — сердито сказала мисс Беллевер.

Льюис Серроколд нахмурился. И сказал с некоторым раздражением:

— Как видите, не застрелили.

— Но ведь мы слышали выстрелы, — сказала Милдред.

— Да, он выстрелил дважды.

— И не попал?

— Разумеется, не попал.

«Почему же „разумеется“, — подумала мисс Марпл. — Ведь Эдгар стрелял почти в упор?»

Льюис Серроколд сказал все так же раздраженно:

— Где Мэйверик? Вот кто нам сейчас нужен.

— Я сейчас вызову его. А полицию тоже вызвать? — спросила мисс Беллевер.

— Полицию? Ну конечно нет!

— Полицию надо вызвать непременно. Он опасен.

— Чепуха! — сказал Льюис Серроколд. — Бедный малый! Посмотрите на него, неужели он может показаться опасным?

Теперь Эдгар действительно не казался опасным. Он выглядел мальчишкой, вызывающим жалость и, пожалуй, брезгливость.

— Я не хотел, — простонал он. — Не понимаю, что на меня нашло… И как я мог все это нагородить… Я, наверное, сошел с ума…

Милдред презрительно фыркнула.

— Да, да, — лепетал Эдгар, — у меня помутилось в голове. Но я не хотел… Мистер Серроколд, я правда не хотел…

Льюис Серроколд похлопал его по плечу.

— Все в порядке, мальчик. Никакого вреда ты не причинил.

— Ведь я мог убить вас, мистер Серроколд.

Уолтер Хадд подошел и вгляделся в кусок стены позади письменного стола.

— Вот куда попали пули, — сказал он. Его взгляд упал на письменный стол и на стул, стоявший за ним. — Промахнулся, но ненамного, — добавил он мрачно.

— Я потерял голову. Не понимал, что делаю. Я думал, что он лишил меня моих прав. Думал…

Мисс Марпл наконец задала вопрос, вертевшийся у нее на языке:

— Кто вам сказал, что мистер Серроколд ваш отец?

На какую-то секунду на расстроенном лице Эдгара мелькнуло хитрое выражение. И тотчас исчезло.

— Никто, — сказал он. — Мне это просто пришло в голову.

Уолтер Хадд смотрел на револьвер, валявшийся на полу.

— Откуда ты взял эту пушку?

— Пушку? — Эдгар тоже уставился на револьвер.

— Чертовски похож на мой, — сказал Уолтер. Он нагнулся и поднял револьвер. — Так и есть, черт возьми! Ты его взял у меня в комнате, мразь ты этакая.

Льюис Серроколд встал между съежившимся Эдгаром и грозным американцем.

— Разберемся позже, — сказал он. — А вот и Мэйверик. Пожалуйста, займитесь им, Мэйверик.

Доктор Мэйверик взялся за Эдгара со всем своим профессиональным рвением.

— Так не годится, Эдгар, — сказал он. — Совсем не годится.

— Это буйное помешательство! — резко сказала Милдред. — Он стрелял из револьвера и нес какую-то чушь. Едва не попал в моего отчима.

Эдгар едва слышно заскулил, и доктор Мэйверик укоризненно произнес:

— Осторожнее, прошу вас, миссис Стрэт.

— Надоело мне все это! Надоело! Говорю вам, он точно сумасшедший.

Эдгар вырвался из рук доктора Мэйверика и упал на колени перед Серроколдом.

— Спасите меня! Спасите! Не давайте им меня увезти и запереть! Не позволяйте им…

«Какая неприятная сцена!» — подумала мисс Марпл.

— Говорят вам, что он… — опять сердито начала Милдред.

Мать попыталась успокоить ее:

— Прошу тебя, Милдред. Не сейчас. Сейчас он страдает.

Уолтер пробормотал:

— Какое там, к черту, страдает! Псих — да и остальные тоже.

— Я займусь им, — сказал доктор Мэйверик. — Пойдемте со мной, Эдгар. Успокоительное — и в постель. А завтра утром обо всем поговорим. Ведь вы доверяете мне?

Поднимаясь на ноги и все еще дрожа, Эдгар с сомнением посмотрел на молодого доктора, потом на Милдред Стрэт.

— Она сказала, что я сумасшедший.

— Нет-нет, вы не сумасшедший.

В Зале раздались четкие шаги мисс Беллевер. Губы ее были сжаты, лицо покрылось красными пятнами.

— Я позвонила в полицию, — сказала она сурово. — Они прибудут через несколько минут.

— Джолли! — испуганно воскликнула Керри-Луиза.

Эдгар издал вопль.

Льюис Серроколд сердито нахмурился.

— Я ведь сказал вам, Джолли, что не хочу вызывать полицию. Здесь требуется только врач.

— Это как вам угодно, — сказала мисс Беллевер. — Правда, у меня на этот счет другое мнение. Но вызвать полицию все равно бы пришлось. Убит мистер Гулбрандсен.

Глава 8

Ее слова были восприняты не сразу.

После довольно продолжительного молчания Керри-Луиза недоверчиво спросила:

— Кристиан убит? Не может быть!

— Если вы мне не верите, — сказала мисс Беллевер, поджав еще больше губы и обращаясь не столько к Керри-Луизе, сколько к остальным, — идите и убедитесь сами.

Она сердилась. И говорила отрывисто и резко.

Медленно, все еще не веря, Керри-Луиза сделала шаг к двери. Льюис Серроколд положил руку ей на плечо.

— Нет, дорогая, лучше пойду я.

Он вышел. Доктор Мэйверик, с сомнением посмотрев на Эдгара, последовал за ним. Пошла и мисс Беллевер.

Мисс Марпл ласково усадила Керри-Луизу в кресло. Она села. В глазах ее были ужас и боль.

— Кристиан убит? — повторила она.

Так мог бы спросить ребенок, которого больно ударили.

Уолтер Хадц, стоя возле Эдгара Лоусона, сердито глядел на него. В руке он держал поднятый с пола револьвер.

Миссис Серроколд сказала удивленно, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Но кто же мог убить Кристиана?

Уолтер пробормотал про себя:

— Чокнутые! Все до одного.

Стивен придвинулся ближе к Джине, словно желая ее защитить. Ее юное испуганное лицо было таким страдающим, таким живым в этой громоздкой комнате.

Внезапно распахнулась входная дверь, и вместе со струей холодного воздуха вошел человек в широком пальто.

Его радушное приветствие прозвучало до ужаса неуместно.

— Алло, как вы тут? На дороге густой туман. Пришлось не ехать, а ползти.

В первое мгновение мисс Марпл подумала, что у нее двоится в глазах. Как мог один и тот же человек стоять возле Джины и одновременно появиться в дверях? Потом она поняла, что это всего лишь сходство, а если приглядеться, то не такое уж и большое. Эти молодые люди несомненно были братьями.

Только Стивен Рестарик был худощав — до того, что казался истощенным, а вновь прибывший выглядел сытым и холеным. Широкое, теплое пальто с каракулевым воротником уютно облекало его мощное тело. Он был красив и с тем отпечатком веселой властности, какой рождается жизненным успехом.

И еще мисс Марпл заметила, что глаза пришедшего остановились прежде всего на Джине.

Он спросил немного неуверенно, переведя взгляд на Керри-Луизу:

— Разве вы не ждали меня? Не получили мою телеграмму? — Он подошел к ней.

Керри-Луиза почти машинально подала ему руку. Он взял ее и нежно поцеловал. Было видно, что это не простая галантность, а искренняя дань любви и уважения.

Она сказала тихо:

— Конечно, получили, милый Алекс. Только сейчас у нас…

— …что-то случилось?

Ответила ему Милдред, и даже с каким-то мрачным упоением, которое очень не понравилось мисс Марпл.

— Кристиана Гулбрандсена, моего брата Кристиана, нашли мертвым. Он застрелен.

— О Боже! — с несколько преувеличенным ужасом воскликнул Алекс. — Вы хотите сказать, застрелился?

Керри-Луиза протестующе подняла руку.

— О нет! — сказала она. — Только не это. Кристиан этого никогда бы не сделал.

— Дядя Кристиан никогда бы не застрелился, я уверена, — сказала Джина.

Алекс Рестарик переводил взгляд поочередно на каждого из присутствующих. Его брат Стивен утвердительно кивнул. Уолтер Хадд ответил сердитым взглядом. Потом глаза Алекса остановились на мисс Марпл, и тут лицо его омрачилось. Как если бы он обнаружил на сцене откуда-то вдруг взявшийся лишний реквизит.

Он, вероятно, ждал, чтобы ему объяснили причину его появления. Однако никто ничего не говорил, и мисс Марпл предстала ему просто как незнакомая и слегка растерянная старая дама.

— Когда? — спросил Алекс. — То есть когда это случилось?

— Перед самым твоим приездом, — сказала Джина. — Всего три-четыре минуты назад. Мы слышали выстрел. Только как-то не обратили внимания.

— Не обратили внимания? Почему?

— Тут, видишь ли, происходило еще кое-что… — неуверенно сказала Джина.

— И еще как происходило! — добавил со значением Уолтер.

Из дверей библиотеки в Зал вошла Джульетта Беллевер.

— Мистер Серроколд предлагает всем нам собраться в библиотеке. Так будет удобнее для полиции. Всем, кроме миссис Серроколд. Кара, вы испытали потрясение. Я велела положить вам в постель горячие бутылки. Сейчас я отведу вас наверх и…

Керри-Луиза встала и покачала головой.

— Сначала я должна увидеть Кристиана, — сказала она.

— О нет, дорогая! Это вас расстроит.

Керри-Луиза очень мягко отстранила ее.

— Милая Джолли, вы не понимаете. — Она огляделась вокруг и сказала: — Джейн?

Мисс Марпл уже шла к ней.

— Ты пойдешь со мной, Джейн?

Они вместе направились к двери. Входивший в это время доктор Мэйверик почти столкнулся с ними.

— Доктор Мэйверик, остановите ее! Это так неразумно! — воскликнула мисс Беллевер.

Керри-Луиза спокойно взглянула на молодого доктора. И даже слегка улыбнулась.

Доктор Мэйверик спросил:

— Вы хотите… увидеть его?

— Я должна.

— Понимаю. — Он посторонился. — Если вы так считаете, как угодно. Но после этого прошу вас лечь и предоставить себя заботам мисс Беллевер. Сейчас вы еще не ощущаете потрясение, но, уверяю вас, оно скажется.

— Вы, вероятно, правы. Я буду разумна. Пойдем, Джейн.

Обе женщины вышли из комнаты, прошли мимо главной лестницы и дальше по коридору, мимо столовой, которая была справа, и кухни, которая была слева; прошли мимо двери на террасу, пока не дошли до Дубовой гостиной, отведенной Кристиану Гулбрандсену. Она и была обставлена скорее как гостиная, чем спальня. Кровать помещалась в алькове. Небольшая дверь вела в туалетную комнату и в ванную.

Керри-Луиза остановилась на пороге. Кристиан Гулбрандсен сидел за большим бюро красного дерева. Перед ним была раскрытая портативная пишущая машинка. Он все еще сидел там, только сполз немного вбок. Высокие подлокотники кресла не дали ему упасть на пол.

Льюис Серроколд стоял у окна и, слегка раздвинув занавеси, смотрел в ночной мрак.

Он оглянулся и нахмурился.

— Дорогая, тебе не следовало, приходить.

Он подошел к ней, и она протянула ему руку. Мисс Марпл отступила немного назад.

— Нет, Льюис. Мне надо… увидеть его. Я должна своими глазами все видеть.

Она подошла к бюро.

— Здесь нельзя ничего трогать, — сказал Льюис, остерегая ее. — До прихода полиции…

— Да, конечно. Значит, кто-то его застрелил?

— Да. — Льюис Серроколд был удивлен подобным вопросом. — Я думал… ты знаешь.

— Да, знаю. Кристиан не мог покончить с собой… и выстрелить случайно, по неосторожности, тоже не мог… он хорошо умел обращаться с оружием. Значит… — Она на миг запнулась. — Значит, убийство.

Она зашла за бюро и смотрела на покойного. Лицо ее выражало печаль и нежность.

— Милый Кристиан, — тихо произнесла она. — Он всегда был добр ко мне. — Она чуть дотронулась до его головы. — Господь с тобой, и спасибо тебе, милый Кристиан…

— Видит Бог, я хотел избавить тебя от этого, Каролина, — сказал Льюис Серроколд. Таким взволнованным мисс Марпл его еще не видела.

Жена тихо покачала головой.

— Ты не можешь никого и ни от чего избавить, — сказала она. — Рано или поздно нам приходится встречать горе лицом к лицу. И раз уж так случилось, лучше не тянуть. Я пойду лягу. А ты, Льюис, наверное, останешься до прихода полиции?

— Да.

Керри-Луиза повернулась, чтобы уйти, и мисс Марпл обняла ее за плечи, поддерживая.

Глава 9

Полицейского инспектора Карри и его спутников встретила в Зале только мисс Беллевер.

Она деловито выступила вперед.

— Я, Джульетта Беллевер, компаньонка и секретарь миссис Серроколд.

— Это вы обнаружили тело и позвонили нам?

— Да. Почти все сейчас в библиотеке, вон в ту дверь, пожалуйста. Мистер Серроколд остался в комнате мистера Гулбрандсена следить за тем, чтобы там ни к чему не прикасались. Доктор Мэйверик — он уже сделал предварительный осмотр тела — сейчас сюда придет. Ему пришлось отвести… пациента… в другое крыло дома. Вас проводить?

— Да, пожалуйста.

«Деловая особа, — подумал инспектор. — Она словно все уже на машинке отстукала».

Он пошел за ней по коридору.

В следующие двадцать минут полицейские выполнили все, что положено в таких случаях. Фотограф сделал снимки. Прибыл полицейский врач и встретился с доктором Мэйвериком. Спустя полчаса карета увезла останки Кристиана Гулбрандсена, и инспектор Карри приступил к допросу.

Льюис Серроколд привел его в библиотеку, и он зорко оглядел собравшихся, мысленно делая первые заметки. Старушка с седой головой; пожилая женщина; красивая девушка, которую он не раз видел и раньше, за рулем машины; ее странноватый американский муж; двое молодых людей, тоже имеющих какое-то отношение к семье; и деловитая мисс Беллевер, которая звонила инспектору и первая его встретила.

Инспектор Карри заготовил небольшую речь и теперь ее произнес:

— Вы, конечно, сейчас очень взволнованы, — начал он, — и я надеюсь, что сегодня не задержу вас слишком долго. Мелкие подробности мы оставим до завтра. Так как именно мисс Беллевер первая увидела мистера Гулбрандсена мертвым, ее я и попрошу обрисовать мне общую картину, чтобы избежать многих повторений. Мистер Серроколд, если вы хотите пойти сейчас к жене — пожалуйста. С вами я поговорю, когда закончу с мисс Беллевер. Все ясно? Нет ли здесь небольшой комнаты, где я мог бы?..

Льюис Серроколд сказал:

— Мой кабинет, Джолли?

Мисс Беллевер кивнула:

— Я как раз хотела это предложить.

Она пошла впереди. Инспектор Карри и его помощник сержант последовали за ней.

Мисс Беллевер была на высоте. Можно было подумать, что расследование поручено не инспектору Карри, а ей.

Однако наступил момент, когда инициатива перешла к нему. Инспектор Карри обладал приятным голосом и приятными манерами. Он был спокоен, серьезен и даже как бы слегка извинялся за вторжение. Некоторые были склонны недооценивать его, и напрасно. Он имел не меньше деловых качеств, чем мисс Беллевер. Но предпочитал не выставлять их напоказ.

Он откашлялся.

— Основные сведения я уже получил от мистера Серроколда. Мистер Кристиан Гулбрандсен был старшим сыном покойного Эрика Гулбрандсена, учредителя Фонда, стипендий и прочего. Он был одним из попечителей Фонда. И прибыл сюда вчера, неожиданно. Все правильно?

— Да.

Инспектору Карри понравилась односложность ее ответов. Он продолжал:

— Мистер Серроколд был в это время в Ливерпуле. Сюда он вернулся сегодня вечером, поездом восемнадцать тридцать?

— Да.

— Сегодня после обеда мистер Гулбрандсен объявил о своем намерении поработать у себя в комнате и после того, как подали кофе, удалился. Так?

— Да.

— А теперь, мисс Беллевер, будьте добры своими словами рассказать мне, как именно вы обнаружили, что он мертв.

— Сегодня вечером у нас произошел довольно неприятный инцидент. Один молодой психопат, сильно возбужденный, угрожал мистеру Серроколду револьвером. Они заперлись в этой комнате. Молодой человек стрелял, видите, в стене отверстия от пуль? К счастью, мистер Серроколд остался невредим. А молодой человек совершенно расклеился. Мистер Серроколд послал меня за доктором Мэйриком. Я позвонила ему по внутреннему телефону, но никто не брал трубку. Я нашла его среди его коллег, передала просьбу мистера Серроколда, и он сразу пришел сюда. Возвращаясь назад, я решила зайти к мистеру Гулбрандсену, спросить, не нужно ли ему чего-нибудь перед сном — горячего молока или виски. Я постучала, ответа не было, и я вошла. Увидела, что мистер Гулбрандсен мертв, и позвонила вам.

— Какие имеются в доме входы и выходы? И как они запираются? Мог ли кто-нибудь войти незамеченным?

— Через боковую дверь, выходящую на террасу, мог войти каждый. Она запирается только, когда все мы ложимся спать, потому что через нее все ходят в здания Школы.

— А в Школе, кажется, находятся от двухсот до двухсот пятидесяти молодых правонарушителей?

— Да. Но здания Школы тщательно запираются и охраняются. Я считаю очень маловероятным, чтобы оттуда можно было выйти незамеченным.

— Это нам, конечно, придется проверить. Скажите, мог ли мистер Гулбрандсен вызвать там недовольство? Каким-нибудь решением?

Мисс Беллевер покачала головой.

— О нет! Мистер Гулбрандсен не имел никакого отношения к управлению Школой.

— Какова была цель его приезда?

— Не имею понятия.

— Но ему необходимо было встретиться с мистером Серроколдом, и он решил дождаться его возвращения?

— Да.

— Следовательно, он приехал ради встречи с мистером Серроколдом?

— Да. Если он приехал по делам Фонда, эта встреча была ему необходима.

— Понятно. И он уже совещался с мистером Серроколдом?

— Нет, не успел. Мистер Серроколд приехал только сегодня к обеду.

— А после обеда мистер Гулбрандсен сказал, что ему надо написать важные письма, и ушел к себе? И не сказал при этом, что желал бы поговорить с мистером Серроколдом?

Мисс Беллевер чуть поколебалась.

— Нет, не сказал.

— Странно. Ведь он задержался здесь дольше, чем хотел, именно ради этого разговора.

— Действительно странно.

Эту странность мисс Беллевер, видимо, заметила только сейчас.

— Мистер Серроколд не пошел с ним в его комнату?

— Нет, мистер Серроколд остался в Зале.

— И вы не знаете, когда именно был убит мистер Гулбравдсен?

— Возможно, что мы даже слышали выстрел. В таком случае это было в девять часов двадцать три минуты.

— Вы слышали выстрел? И это вас не встревожило?

— Нет, потому что тут были особые обстоятельства.

И она более подробно описала сцену между Льюисом Серроколдом и Эдгаром Лоусоном, которая происходила именно в те минуты.

— И никому не пришло в голову, что стреляли в доме?

— Нет. Никому. Мы испытали такое облегчение, когда поняли, что стреляли не здесь, не в этой комнате.

И мисс Беллевер добавила мрачно:

— Кто же мог подумать, что в доме в один и тот же вечер могло произойти и покушение на убийство, и убийство…

Инспектор Карри был вынужден признать справедливость этого замечания.

— И все-таки, — вдруг сказала мисс Беллевер, — именно это побудило меня зайти к мистеру Гулбрандсену. Я действительно хотела спросить, не нужно ли ему чего-нибудь, но это был предлог. Я хотела убедиться, что у него все в порядке.

Инспектор Карри внимательно посмотрел на нее.

— Почему вам показалось, что что-то могло быть не так?

— Не знаю. Вероятно, все-таки из-за выстрела в парке. В тот момент ему не придали значения. Но позже я о нем вспомнила. Правда, я решила, что это мог быть выхлоп машины мистера Рестарика.

— Машины мистера Рестарика?

— Да, Алекса Рестарика. Он приехал сегодня вечером — на машине. Вошел сразу после того, как все случилось.

— Вот как? Когда вы обнаружили тело мистера Гулбрандсена, вы не дотрагивались до каких-нибудь вещей в его комнате?

— Конечно нет, — Мисс Беллевер даже обиделась. — Я знаю, что в таких случаях ничего нельзя трогать и передвигать.

— А сейчас, когда вы провели нас в его комнату, там все было точно так, как в тот раз, когда вы обнаружили тело?

Мисс Беллевер задумалась. И даже зажмурила глаза. Инспектор Карри подумал, что она обладает так называемой фотографической памятью.

— Все так, но не совсем, — сказала она. — В пишущей машинке ничего уже не было.

— То есть, — сказал инспектор Карри, — когда вы вошли в первый раз, у мистера Гулбрандсена было в машинке недопечатанное письмо, а потом это письмо кто-то вынул.

— Да, я почти уверена, что видела в машинке край листа.

— Благодарю вас, мисс Беллевер. А кто, кроме вас, побывал в той комнате до нашего прибытия?

— Конечно, мистер Серроколд. Он и оставался там, когда я вышла вас встретить. А кроме него, миссис Серроколд и мисс Марпл. Миссис Серроколд непременно хотела посмотреть на убитого.

— Миссис Серроколд и мисс Марпл? — переспросил инспектор Карри. — Которая из них мисс Марпл?

— Старая седая дама. Это школьная подруга миссис Серроколд. Она приехала погостить. Четыре дня назад.

— Что ж, благодарю вас, мисс Беллевер. Вы дали нам очень ясную картину. Сейчас я подробнее поговорю с мистером Серроколдом. Впрочем… Мисс Марпл — пожилой человек. Я поговорю сперва с ней, чтобы она могла скорее лечь в постель. Было бы жестоко заставлять старую леди ждать до поздней ночи, — сказал человеколюбивый инспектор. — Она, вероятно, в шоке.

— Значит, пригласить ее сюда?

— Да, пожалуйста.

Мисс Беллевер вышла. А инспектор Карри уставился в потолок.

— Гулбрандсен? — сказал он. — Почему именно Гулбрандсен? Здесь проживает более двухсот социально опасных юнцов. Любой из них мог бы совершить это. Так оно скорее всего и было. Но почему убили именно Гулбрандсена? Он был здесь человеком посторонним.

— Конечно, мы еще не все знаем, — сказал сержант Лейк.

— Мы еще ничего не знаем, — согласился инспектор Карри.

Когда вошла мисс Марпл, он галантно встал. Она казалась взволнованной, и он прежде всего поспешил успокоить ее.

— Не волнуйтесь, мэм[39].— Он помнил, что старые дамы любят обращение «мэм». Они еще привыкли причислять полицейских к низшему классу, который должен оказывать им почтение. — Очень прискорбное событие. Но нам необходимо разобраться во всех обстоятельствах. Чтобы все было ясно.

— Да, конечно, — сказала мисс Марпл. — А ведь это очень трудно, не правда ли? Чтобы все стало ясно. Потому что, когда смотришь на что-нибудь одно, нельзя одновременно видеть другое. А мы так часто смотрим не туда, куда следовало бы. Хотя очень трудно сказать, случайно ли мы смотрим не туда, или потому, что кто-то ловко умеет отвлечь! Я до сих пор не пойму, откуда у них берутся золотые рыбки. Ведь стеклянный сосуд нельзя сложить, сделать его плоским, не правда ли?

Инспектор Карри удивленно поморгал, но сказал успокоительно:

— Да-да, именно. Итак, мэм, мисс Беллевер сообщила мне о событиях сегодняшнего вечера. Все вы, конечно, многое пережили.

— О, ужасная драма…

— Во-первых, эта сцена между мистером Серроколдом и… — Инспектор заглянул в свои заметки —…и Эдгаром Лоусоном.

— Очень странный молодой человек, — подхватила мисс Марпл. — Я все время чувствовала, что с ним что-то не то.

— Ну еще бы не почувствовать, — сказал инспектор Карри. — А тут, едва все более или менее успокоились, еще одна новость — о смерти мистера Гулбрандсена. Я знаю, что вы с миссис Серроколд пошли взглянуть на… на тело.

— Да. Она попросила меня проводить ее. Мы очень давние подруги.

— Понимаю. Итак, вы вошли в комнату мистера Гулбрандсена. Не трогали ли вы там что-нибудь, вы или она?

— О нет! Мистер Серроколд предупредил нас, что этого делать нельзя.

— А был ли в пишущей машинке какой-нибудь листок? Вы случайно не заметили, мэм?

— Не было, — не задумываясь ответила мисс Марпл. — Я сразу обратила на это внимание, потому что сочла странным. Ведь мистер Гулбрандсен сидел за машинкой, значит, он должен был что-то печатать. Да, это мне показалось очень странным.

Инспектор Карри пристально посмотрел на нее.

— Вы разговаривали с мистером Гулбрандсеном?

— Очень мало.

— Можете ли вы припомнить из сказанного им что-нибудь особенное, значительное?

Мисс Марпл подумала.

— Он спросил меня о здоровье миссис Серроколд. Как у нее с сердцем.

— С сердцем? У нее что, больное сердце?

— Насколько мне известно, нет.

Инспектор Карри немного помолчал, потом спросил:

— Во время ссоры между мистером Серроколдом и Эдгаром Лоусоном слышали ли вы выстрел?

— Сама я его не слышала. Я ведь немного глуховата. Но я слышала, как миссис Серроколд сказала, что выстрелили где-то в парке.

— Мистер Гулбрандсен, насколько я понял, удалился сразу после обеда?

— Да. Сказал, что ему надо писать письма.

— Он не собирался совещаться с мистером Серроколдом по какому-либо делу?

— Нет.

Потом мисс Марпл добавила:

— Один разговор у них все же был.

— В самом деле? Когда? Я понял, что мистер Серроколд приехал как раз перед обедом.

— Это верно. Но он прошел к дому через парк. Мистер Гулбрандсен вышел ему навстречу, и они некоторое время прогуливались взад и вперед вдоль террасы.

— Кто-нибудь знает об этом?

— Едва ли, — сказала мисс Марпл. — Разве только мистер Серроколд сообщил об этом своей жене. А я случайно выглянула в то время из окна — посмотреть на птиц.

— На птиц?

— Да. — Помолчав, мисс Марпл добавила: — Мне даже показалось, что это чижи.

Чижи не вызвали у инспектора никакого интереса.

— Может быть, — деликатно осведомился он, — вы случайно… услышали что-либо из их беседы?

На инспектора взглянула пара невинных фарфорово-голубых глаз.

— Боюсь, что только отрывки, — сказала мисс Марпл.

— Что же именно?

После некоторого молчания мисс Марпл сказала:

— Предмет их разговора мне остался неясен, но я поняла, что они хотели что-то скрыть от миссис Серроколд. Пощадить ее — именно так выразился мистер Гулбрандсен, а мистер Серроколд сказал: «Я согласен, что о ней надо подумать прежде всего». Еще они говорили о «слишком большой ответственности» и что надо посоветоваться с посторонним лицом.

Она остановилась.

— Я думаю, вам лучше всего спросить обо всем этом самого мистера Серроколда.

— Мы так и сделаем, мэм. Не заметили ли вы в течение вечера еще чего-либо необычного?

Мисс Марпл подумала.

— Понимаете, необычным было все.

— Понимаю.

Что-то все же мелькнуло в памяти мисс Марпл.

— Вот что было, пожалуй, самым необычным. Мистер Серроколд не дал своей жене принять лекарство. Мисс Беллевер это очень раздосадовало.

Она улыбнулась, пожалуй, чуть-чуть виновато.

— Это, впрочем, такая мелочь…

— Да, конечно. Что ж, благодарю вас, мисс Марпл.

Когда мисс Марпл вышла из комнаты, сержант Лейк сказал:

— Такая старая, а какая наблюдательная…

Глава 10

Войдя в кабинет, Льюис Серроколд тщательно закрыл за собой дверь, создав этим конфиденциальную обстановку. Он сел не на тот стул, где только что сидела мисс Марпл, а в свое собственное кресло за письменным столом. Мисс Беллевер усадила инспектора Карри на один из стульев, стоявших сбоку, бессознательно сохранив для Льюиса Серроколда его привычное место.

Усевшись в кресло, Льюис Серроколд задумчиво посмотрел на обоих полицейских. Его лицо было усталым и осунувшимся. Это было лицо человека, пережившего тяжкое испытание, и это немного удивило инспектора. Хотя смерть Кристиана Гулбрандсена несомненно потрясла Льюиса Серроколда, покойный все же не был ни близким другом, ни родственником, а всего лишь дальним родственником жены.

Роли странным образом переменились. Непохоже было, что Льюис Серроколд пришел отвечать на вопросы полиции. Создавалось впечатление, что он явился с намерением сам проводить расследование. Инспектор Карри почувствовал легкое раздражение.

— Итак, мистер Серроколд… — решительно произнес он.

Льюис Серроколд все еще находился в задумчивости.

Он сказал со вздохом:

— Как трудно выбрать правильное направление!..

— Это уж наша забота, мистер Серроколд, — сказал инспектор Карри. — Итак, мистер Гулбрандсен приехал неожиданно?

— Совершенно неожиданно.

— Вы не знали, что он приедет?

— Не имел понятия.

— А о цели его приезда вы тоже не имели понятия?

— Нет, мне известно, почему он приехал, — спокойно сказал Льюис Серроколд. — Он мне сам это сказал.

— Когда?

— Я шел со станции, и он увидел меня из окна и вышел встретить. Тогда он и объяснил мне причину своего приезда.

— Вероятно, дела Института Гулбрандсена?

— О нет, к Институту это не имело никакого отношения.

— Мисс Беллевер думает, что имело.

— Естественно. Так казалось всем. Гулбрандсен хотел, чтобы все так думали. И я тоже ему подыгрывал.

— Почему, мистер Серроколд?

Льюис Серроколд медленно произнес:

— Потому что оба мы считали важным, чтобы об истинной цели его приезда никто не догадался.

— Какова же была эта истинная цель?

Некоторое время Льюис Серроколд хранил молчание. Потом вздохнул и заговорил:

— Гулбрандсен регулярно приезжал сюда дважды в год, на заседания попечителей. В последний раз это было всего месяц назад. Следовательно, его можно было ждать только через пять месяцев. Поэтому все и подумали, что на этот раз дело было срочное, но что опять-таки оно касается Фонда. Насколько я знаю, Гулбрандсен ничего не сделал для того, чтобы рассеять это заблуждение, или ему так казалось. Да, верно, ему так казалось.

— Боюсь, мистер Серроколд, что я не вполне вас понимаю.

Льюис Серроколд ответил не сразу. Потом сказал очень серьезно:

— Из-за смерти Гулбрандсена — а это несомненно убийство — я вынужден все вам открыть. Но меня заботит счастье и душевный покой моей жены. Я не вправе что-либо вам диктовать, инспектор, но, если есть возможность кое-что скрыть от нее, я буду вам очень признателен. Видите ли, инспектор, Кристиан Гулбрандсен приехал специально, чтобы сообщить мне, что, по его мнению, мою жену методично и хладнокровно отравляют.

— Что? — Инспектор Карри наклонился к нему поближе.

Серроколд утвердительно кивнул.

— Представляете, как это меня потрясло. Сам я не подозревал ничего подобного, но после слов Кристиана я понял, что некоторые симптомы, на которые моя жена жаловалась в последнее время, вполне подтверждают такое подозрение. То, что она принимала за ревматизм — судороги в ногах, боли, иногда тошнота. Все это очень похоже на симптомы отравления мышьяком[40].

— Мисс Марпл сказала нам, что Кристиан Гулбрандсен спрашивал ее о состоянии сердца миссис Серроколд.

— Вот как? Это интересно. Он, вероятно, думал, что это какой-то яд, который действует на сердце и ведет к внезапной, не вызывающей подозрений смерти. Но я склонен думать, что это мышьяк.

— Значит, вы уверены, что подозрения Кристиана Гулбрандсена имеют под собой основания?

— Да, я так думаю. Хотя бы потому, что Гулбрандсен едва ли высказал бы мне такие подозрения, если бы не имел оснований. Это был человек осторожный и трезвый. Его трудно было убедить в чем-либо, но сам он был очень проницателен.

— Какие же доказательства он приводил?

— Мы не успели поговорить подробно. Только раз, да и то как-то на ходу. Он успел только сообщить причину своего приезда, и мы условились ничего не говорить моей жене, пока не будем вполне уверены.

— И кто же, по его мнению, это делал?

— Он не сказал, а я думаю, что и не знал. Может, кого-то только подозревал… Сейчас я думаю, что подозревал — иначе почему его убили? Мы договорились все тщательно проверить. Он предложил просить совета и помощи доктора Голбрейта, епископа Кромерского. Доктор Голбрейт очень давний друг Гулбрандсенов и тоже является одним из попечителей Фонда. Это человек мудрый и опытный. Он очень поддержал бы мою жену, если бы мы сочли необходимым открыть ей наши подозрения. Мы хотели посоветоваться с ним, следует ли сообщать о наших предположениях полиции.

— Неординарный подход, — сказал Карри.

— После обеда Гулбрандсен ушел к себе, чтобы написать письмо доктору Голбрейту. Он как раз печатал его, когда был убит.

— Откуда вам это известно?

— Потому что я вынул это письмо из машинки, — спокойно сказал Льюис. — Вот оно.

Он извлек из нагрудного кармана вчетверо сложенный лист и протянул его Карри.

Последний сказал резко:

— Вы не должны были вынимать его и вообще что-либо трогать в комнате.

— Ничего другого я не трогал. Знаю, что, на ваш взгляд, я совершил непростительный проступок, но у меня была очень серьезная причина. Я был уверен, что моя жена непременно захочет войти в комнату, и боялся, что она может увидеть его и прочесть. Я знаю, что поступил неправильно, но если бы снова оказался в подобной ситуации, то поступил так же. Я готов на все — на все, чтобы избавить мою жену от огорчений.

Инспектор Карри ничего на это не сказал. Он читал отпечатанное на машинке письмо.

«Дорогой доктор Голбрейт!

Если вы имеете хоть какую-то возможность, прошу вас приехать в Стоунигейтс сразу же, как получите это письмо, Здесь происходит нечто чрезвычайно серьезное, и я не знаю, как мне действовать. Но я знаю, как сильна ваша привязанность к нашей дорогой Керри-Луизе и как вас заботит все, что ее касается. Что она должна знать? Что мы можем скрыть от нее? Вот вопросы, на которые мне так трудно найти ответ.

Чтобы дольше не говорить загадками, скажу: у меня есть основания думать, что это доброе, невинное создание тайком постепенно отравляют. Впервые я заподозрил это, когда…»

На этом письмо обрывалось.

— Когда Кристиан Гулбрандсен дошел до этих слов, его убили? — спросил Карри.

— Да.

— Но тогда почему письмо было оставлено в машинке?

— Мне приходят в голову два объяснения. Первое: что убийца не знал, кому и зачем писал Гулбрандсен. Второе: что он не успел вытащить листок. Услышал, что кто-то идет, и едва успел унести ноги…

— И Гулбрандсен даже не намекнул вам, кого он подозревал — если подозревал, конечно?

После очень небольшой паузы Льюис ответил:

— Нет.

И добавил несколько загадочно:

— Кристиан был очень справедливым человеком.

— Каким образом, по-вашему, вашей жене дают яд?

— Я размышлял над этим, пока одевался к обеду, мне кажется, что легче всего смешивать его с лекарством. Моя жена принимает укрепляющую микстуру. В бутылочку с лекарством каждый может подмешать мышьяку. Что касается пищи, то все мы едим одно и то же, отдельно для моей жены ничего не готовят.

— Мы должны взять это лекарство и отправить его на анализ.

— Я вам уже приготовил, — спокойно сказал Льюис. — Я налил немного в этот пузырек сегодня перед обедом.

Из ящика своего бюро он достал маленький закупоренный флакон, содержавший какую-то красную жидкость.

Инспектор Карри как-то странно на него взглянул.

— Вы очень предусмотрительны, мистер Серроколд.

— Я привык действовать решительно. Сегодня вечером я не позволил ей принять ее обычную дозу. Стакан до сих пор еще стоит на дубовом буфете в Зале. Сама бутылка в гостиной…

Карри наклонился через письменный стол. Он понизил голос и заговорил доверительно и совершенно неофициально:

— Простите, мистер Серроколд, но почему вы так уж стараетесь все скрыть от жены? Боитесь, что она впадет в панику? Право, ради ее собственной безопасности было бы лучше предостеречь ее.

— Да-да, возможно. Но думаю, что вы не вполне понимаете. Впрочем, не зная Каролину, понять трудно. Инспектор, моя жена — идеалистка, безгранично верящая в людей. Вот о ком можно сказать: не видит зла, не слышит зла и не говорит зла[41]. Для нее непостижимо, что кто-то может желать ее смерти. Но это еще не все. Этот «кто-то» в данном случае — вы понимаете — вероятно, очень близок и дорог ей…

— Так вот что вы думаете!

— Рядом с нами живут две сотни извращенных личностей, не раз совершавших акты грубого и бессмысленного насилия. Но по самой элементарной логике никого из них в данном случае подозревать нельзя. Ее методично травит кто-то из домашних. Подумайте, кто окружает ее: муж, дочь, внучка, муж внучки, пасынок, к которому она относится как к родному сыну, мисс Беллевер — преданная компаньонка, многолетний друг. Все они близки и дороги ей — и тем не менее это мог делать только кто-то из них.

— Есть и посторонние… — медленно сказал Карри.

— Да, действительно. Доктор Мэйверик и один или два человека из персонала часто у нас бывают. Есть, наконец, слуги. Но скажите откровенно: какой мотив может быть у них?

— Есть еще молодой — как его — Эдгар Лоусон, — сказал инспектор.

— Да. Но он в последнее время бывает в нашем доме редко. У него также не может быть никакого мотива. И он глубоко привязан к Каролине — как, впрочем, и все.

— Но он крайне неуравновешен. Взять хоть его сегодняшнее нападение на вас.

Серроколд нетерпеливо отмахнулся.

— Детская выходка. Он и не думал убивать меня.

— А два пулевых отверстия в стене? Ведь он стрелял в вас.

— Стрелял, но вовсе не в меня. Это было не более чем спектакль.

— Довольно опасный спектакль, мистер Серроколд.

— Вы не понимаете. Вам следует поговорить с нашим психиатром доктором Мэйвериком. Эдгар — незаконнорожденный. Страдая от отсутствия отца и от своего убогого происхождения, он утешался тем, что воображал себя сыном какого-нибудь знаменитого человека. Это — распространенное явление, уверяю вас. Здесь у нас он заметно выправился. Потом почему-то произошел рецидив. Ему вдруг почудилось, что его отец — это я, он устроил мелодраматическую сцену, размахивал револьвером, выкрикивая угрозы. Я ничуть не испугался. После того как он два раза выстрелил, он разрыдался. Доктор Мэйверик увел его и дал успокоительное. Завтра утром он, полагаю, будет совершенно в норме.

— Вы не хотите подать на него в суд?

— Это было бы самое худшее — для него.

— Откровенно говоря, мистер Серроколд, его свободу следовало бы ограничить. Человек, который стреляет из револьвера ради самоутверждения… Надо, знаете ли, думать и о других людях.

— Поговорите на эту тему с доктором Мэйвериком, — сказал Льюис. — Он представит вам точку зрения профессионала. Во всяком случае, бедняга Эдгар уж наверняка неповинен в убийстве Гулбрандсена. Он в это время угрожал мне.

— Да, вернемся к нашей главной теме, мистер Серроколд. Мы уже говорили о людях со стороны. По-видимому, каждый мог войти в дом снаружи и застрелить мистера Гулбрандсена. Ведь дверь на террасу не была заперта. Но не надо забывать и о тех, кто живет в доме. В свете того, что вы мне только что сказали, им надо уделить самое пристальное внимание. Возможно, что, кроме этой старушки мисс… да, мисс Марпл, которая случайно выглянула из окна своей комнаты, никто не знает, что вы с Кристианом Гулбрандсеном уже говорили наедине. Если так, Гулбрандсена могли убить, чтобы он не сообщил вам о своих подозрениях. Конечно, сейчас еще рано говорить о возможных мотивах… Мистер Гулбрандсен был, кажется, человеком состоятельным?

— Да, он был очень богат. У него есть сыновья, дочери и внуки, и все они, видимо, что-то унаследуют. Но никто из них не проживает в нашей стране, и все они — солидные, весьма уважаемые люди. Насколько я знаю, среди них нет ни одной сомнительной личности.

— Были ли у него враги?

— Это маловероятно. У таких людей нет врагов.

— Стало быть, мы ограничены стенами этого дома и его обитателями. Кто же из них мог его убить?

Льюис Серроколд медленно произнес:

— Мне очень трудно говорить об этом. Ведь это члены моей семьи, наши гости, конечно, по-вашему, все они попадают под подозрение, но только учтите — все, за исключением слуг, находились в Большом Зале, когда Кристиан ушел к себе, и, пока я сам был там, никто из Зала не выходил.

— Никто?

— Кажется… — Льюис нахмурился, пытаясь вспомнить. — Ах да! Погасло несколько лампочек, и мистер Уолтер Хадд выходил, чтобы выяснить, в чем дело.

— Молодой американец?

— Да. Разумеется, я не знаю, что еще происходило после того, как Эдгар и я вошли сюда, в кабинет.

— И больше вы ничего не можете сказать, мистер Серроколд?

Льюис Серроколд покачал головой.

— Боюсь, что ничем не могу вам помочь. Все это так… так непостижимо.

Инспектор Карри вздохнул и сказал:

— Пожалуйста, передайте остальным, что они могут ложиться спать. Я поговорю с ними завтра.

Когда мистер Серроколд вышел из комнаты, инспектор Карри спросил сержанта Лейка:

— Ну, как по-вашему?

— Он знает, кто убил, или думает, что знает, — сказал Лейк.

— Согласен с вами. И то, что он знает, очень ему не нравится.

Глава 11

1

Джина взволнованно приветствовала мисс Марпл, когда та наутро вышла к завтраку, и так же взволнованно сообщила:

— Полицейские опять здесь. Сейчас они в библиотеке. Уолли потрясен их хладнокровием. Его все это очень увлекает. А меня нет. Меня это ужасает. Я так страшно переживаю. Как вы думаете, почему? Потому что я наполовину итальянка?

— Очень возможно. Во всяком случае, это объясняет, почему вы не скрываете того, что чувствуете.

При этом мисс Марпл чуть улыбнулась.

— А Джолли ужасно злится, — сказала Джина, ведя ее в столовую. — Наверное, потому, что сейчас всем руководит полиция, и Джолли не может командовать ими, как привыкла командовать нами. Вот Алексу и Стивену, — строго сказала Джина, входя в столовую, где братья заканчивали завтрак, — все это совершенно безразлично.

— Милая Джина, — сказал Алекс, — ты к нам очень несправедлива. Доброе утро, мисс Марпл. Мне это никак не безразлично. Если опустить тот факт, что я едва знал твоего дядю Кристиана, я ведь самый главный подозреваемый. Надеюсь, ты это понимаешь?

— То есть как?

— Ведь я подъехал к дому как раз в то время. Сейчас все это проверяют и высчитывают, и оказывается, я слишком задержался на пути от въездных ворот до дома. А это значит, по их мнению, что я мог успеть, оставив машину, обежать вокруг дома, войти через боковую дверь, застрелить Кристиана и бегом вернуться к машине.

— А как было на самом деле?

— Мне всегда казалось, что девочек сызмала учат не задавать нескромных вопросов. Я несколько минут простоял как идиот, глядя на фары в тумане и соображая, как добиться такого эффекта на сцене. Для постановки моего нового балета «Ночи в порзу».

— Ты можешь им сказать это!

— Конечно. Но ты же знаешь, что такое полицейские. Они тебя вежливенько поблагодарят, все запишут, но поди догадайся, что они о тебе думают… Эти ребята не очень-то доверчивы…

— Забавно было бы увидеть тебя в кутузке, — сказал Стивен со своей тонкой, немного жесткой улыбкой. — Вот я — вне всяких подозрений. Я весь вечер не уходил из Зала.

— Не могут же они подозревать кого-то из нас! — воскликнула Джина.

Ее темные глаза испуганно округлились.

— Только не говори, что это сделал некий бродяга, — сказал Алекс, щедро накладывая себе джему. — Слишком банально.

В комнату заглянула мисс Беллевер:

— Мисс Марпл, когда вы окончите завтрак, пройдите, пожалуйста, в библиотеку.

— Опять вас, — сказала Джина. — Раньше нас всех.

Она как будто была этим немного обижена.

— Слышите? Что это? — спросил Алекс.

— Не слышу, — сказал Стивен.

— Пистолетный выстрел.

— Стреляют в комнате, где убили дядю Кристиана, — сказала Джина. — Не понимаю зачем. И в парке тоже.

Дверь снова открылась, и вошла Милдред Стрэт. Она была в черном платье — и в ожерелье из оникса[42].

Ни на кого не глядя, она пробормотала «доброе утро» и села.

Потом сказала приглушенно:

— Чаю, Джина, пожалуйста. Нет, есть я не буду. Только немного тостов.

Она деликатно промокнула нос и глаза носовым платком. Потом подняла глаза на братьев, но словно не видела их. Стивену и Алексу стало не по себе. Они перешли на шепот, а вскоре встали и вышли.

Обращаясь не то к мисс Марпл, не то к пустому пространству, Милдред Стрэт сказала:

— Хоть бы черные галстуки надели!

— Не думаю, — извиняющимся тоном сказала мисс Марпл, — что они заранее знали о готовящемся убийстве.

Джина как-то подозрительно пискнула, и Милдред Стрэт сурово на нее взглянула.

— Где же Уолтер? — спросила она.

Джина покраснела.

— Не знаю. Я его еще не видела.

И потупилась, как провинившийся ребенок.

Мисс Марпл встала.

— Пойду в библиотеку, — сказала она.

2

В библиотеке у окна стоял Льюис Серроколд.

Больше там никого не было.

Он обернулся к входившей мисс Марпл, подошел к ней и взял ее руку в свои.

— Надеюсь, — сказал он, — что потрясение было не слишком сильным. Столкнуться с убийством — а это несомненно было убийство — тяжелое испытание для тех, кто видит это впервые.

Скромность не позволила мисс Марпл ответить, что она вполне привыкла к подобным испытаниям. Она сказала только, что жизнь в Сент-Мэри-Мид вовсе не столь чиста и безгрешна, как думают те, кто там не живет.

— В деревне случаются весьма нехорошие вещи, уверяю вас, — сказала она. — Вот где можно наблюдать жизнь и людские нравы, не то что в городе.

Льюис Серроколд слушал ее с вежливым, но рассеянным видом. Потом сказал напрямик:

— Мне нужна ваша помощь.

— Я готова, мистер Серроколд.

— Дело касается моей жены Каролины. Я знаю, что вы очень к ней привязаны.

— О да! Ее любят все.

— Я тоже так думал. Но, оказывается, я ошибался. С разрешения инспектора Карри я сообщу вам то, чего другие еще не знают. Вернее один-то точно знает.

И он кратко повторил ей то, что сказал накануне вечером инспектору Карри.

Мисс Марпл пришла в ужас.

— Не могу поверить, мистер Серроколд. Не могу поверить!

— Мне тоже не верилось, когда я услышал это от Кристиана Гулбрандсена.

— Я думала, что у милой Керри-Луизы нет ни одного врага.

— Невероятно, но похоже, что есть. Вы понимаете, в чем дело? Ее травят, методично подсыпая небольшие дозы, такое возможно только дома. Значит, это делает кто-то из нашего тесного семейного круга…

— Если это действительно происходит. А вы уверены, что мистер Гулбрандсен не ошибался?

— Кристиан не ошибался. Он был слишком осмотрительным человеком, чтобы сказать такое, не имея оснований. К тому же полиция взяла бутылку с лекарством и то, что было в стакане. И там и там обнаружен мышьяк — а в рецепте его не было указано. Будет сделан еще количественный анализ, это требует больше времени. Но что касается ингредиентов, найденных в микстуре, здесь нет никаких сомнений… мышьяк!

— Значит, ее ревматизм и то, что ей трудно ходить, все это…

— Судороги в ногах — очень типичный симптом, насколько я знаю. Перед вашим приездом у Каролины было раз или два что-то похожее на острый гастрит. Но мне и в голову не приходило, пока Кристиан…

Он не договорил. Мисс Марпл тихо сказала:

— Значит, Рут была права.

— Рут? — удивленно переспросил Льюис Серроколд.

Мисс Марпл покраснела.

— Я кое-чего не сказала вам. Мой приезд сюда не случайность. Сейчас объясню. Боюсь, что я неважный рассказчик. Пожалуйста, наберитесь терпения.

Льюис Серроколд слушал, а мисс Марпл рассказывала ему, как тревожилась Рут и как торопила ее ехать.

— Поразительно! — сказал он. — А я ничего не подозревал.

— Все было очень неясно, — сказала мисс Марпл. — Рут и сама не знала, откуда у нее такие опасения. Я все допытывалась. Я по опыту знаю, что причина всегда есть. Но Рут только твердила: «Что-то у них там неладно».

Льюис Серроколд мрачно заметил:

— Что ж, она, как видно, была права. Теперь вы понимаете мое положение, мисс Марпл. Надо ли сказать Керри-Луизе?

— О нет! — выпалила мисс Марпл, но, вспыхнув, с сомнением взглянула на Льюиса.

Он кивнул:

— Значит, и вы так считаете? Так же, как считал Кристиан Гулбрандсен, да и сам я так думаю. А если бы дело касалось обычной женщины?

— Керри-Луиза — необычная женщина. Она живет своей верой в людей. Боюсь, что я плохо выражаю свою мысль. Но пока мы не знаем, кто…

— Да, в этом вся трудность. Ведь если ничего ей не говорить, мы рискуем…

— Поэтому вы хотите, чтобы я оберегала ее?

— Вы единственный человек, которому я могу довериться, — сказал Льюис Серроколд. — Здесь все как будто преданы ей. Но так ли это? А вашей дружбе уже столько лет.

— И я приехала всего несколько дней назад, — очень кстати добавила мисс Марпл.

Льюис Серроколд улыбнулся.

— Вот именно.

— Прошу прощения за такой меркантильный вопрос, — сказала мисс Марпл. — В случае смерти нашей милой Керри-Луизы, кто ее наследники?

— Деньги! — с горечью сказал Льюис, — Неужели все в конце концов сводится к ним?

— Пожалуй, в данном случае, да. Керри-Луиза такой очаровательный человек, что трудно представить себе, чтобы у нее мог быть враг. Значит, все сводится именно к деньгам. Надо ли мне говорить вам, мистер Серроколд, что из-за денег люди часто готовы на все.

— Да, наверное, это так.

Он продолжал:

— Разумеется, инспектор Карри уже занялся этой стороной дела. Сегодня приедет из Лондона мистер Джилфой, который может дать подробную информацию. «Джилфой, Джилфой, Джеймс и Джилфой» — это очень известная адвокатская фирма. Отец нынешнего мистера Джилфоя был одним из первых попечителей. Они составляли завещание и для Каролины и для Эрика Гулбрандсена. Я объясню вам суть дела насколько можно проще.

— Благодарю вас, — сказала мисс Марпл. — Юридический язык очень сложен, так мне всегда казалось.

Эрик Гулбрандсен оставил своему Фонду очень большие средства на стипендии ученым и на другие благотворительные цели. Своей дочери Милдред и приемной дочери Пиппе (матери Джины) он завещал равные суммы. Остаток своего огромного состояния он оставил попечителям, с тем, чтобы проценты выплачивались Каролине пожизненно.

— А после ее смерти?

— После ее смерти все эти деньги должны быть разделены поровну между Милдред и Пиппой, или их детьми, если они умрут раньше Каролины.

— То есть, между миссис Стрэт и Джиной.

— Да. У Каролины есть и немалое собственное состояние, хотя конечно его не сравнить с деньгами Гулбрандсена. Половину всех своих денег она перевела на мое имя четыре года назад, десять тысяч фунтов завещала Джульетте Беллевер, а остальное, поровну, своим пасынкам Алексу и Стивену Рестарикам.

— Боже! — сказала мисс Марпл. — Вот это плохо! Очень плохо!

— То есть?

— Это значит, что у каждого из них есть мотив — деньги.

— Да. И все же я не могу поверить, что кто-либо из них способен ее убить. Просто не могу… Милдред — ее дочь, и без того хорошо обеспечена. Джина обожает свою бабушку. Она легко и щедро тратит деньги, но ради них уж точно не станет брать грех на душу. Джолли Беллевер фанатически предана Каролине. Братья Рестарик любят ее как родную мать. Собственных средств у них нет, но Каролина из своего дохода финансирует их предприятия, особенно Алекса. Я просто не могу поверить, что кто-то из них двоих способен отравить ее ради того, чтобы наследовать ее деньги. Нет, я не могу этому поверить, мисс Марпл.

— Есть еще муж Джины.

— Да, — сказал Льюис очень мрачно. — Есть еще муж Джины.

— Его вы мало знаете. Но видно, что он очень несчастлив.

Льюис вздохнул.

— Он не пришелся здесь ко двору. Он не сочувствует тому, что мы пытаемся делать. На что ему это? Он молод и к тому же довольно примитивен. В его стране ценят только тех, кому улыбнулась удача…

— Тогда как мы любим неудачников, — сказала мисс Марпл.

Льюис Серроколд взглянул на нее пристально и подозрительно.

Она слегка покраснела и заговорила — не слишком связно:

— Иногда мне кажется, видите ли, что можно впасть в другую крайность… Я хочу сказать, что если у юноши хорошая наследственность, если его разумно воспитали, если у него есть твердость, выдержка и способность продвинуться, то ведь именно такие люди нужны стране.

Льюис насупился, а мисс Марпл продолжала. Ее щеки становились все более розовыми, а речь — все более несвязной:

— Нет, конечно, нельзя не ценить то, что вы и Керри-Луиза… Истинно благородное дело, дело милосердия… А милосердие необходимо… Ведь важнее всего то, чем человек является сам по себе… Одним везет, другим нет… И со счастливчиков спрос, конечно, больше… Но иной раз мне кажется, что и тут нужна мера. О, я не о вас, мистер Серроколд. Я вообще… Есть у англичан эта странность. Даже на войне они больше гордятся поражениями и отступлениями, чем победами. Иностранцы не могут понять, почему мы так гордимся Дюнкерком[43]. Они о подобных вещах предпочитают не упоминать. А мы всегда даже как-то конфузимся, когда побеждаем. И победой не принято хвастать. А что воспевают наши поэмы?[44] Гибель легкой кавалерии в Крымской войне[45]. Или то, как маленький «Ревендж»[46] пошел ко дну в Карибском море[47]. Очень странная черта, если вдуматься!..

Мисс Марпл остановилась, чтобы перевести дух.

— Я хотела сказать, что молодому Уолтеру Хадцу все у нас должно казаться странным.

— Да, — сказал Льюис. — Я понимаю, о чем вы. Уолтер очень отличился на войне. Его храбрость вне всяких сомнений.

— Это, конечно, мало что значит, — признала мисс Марпл. — Одно дело — война, другое — повседневная жизнь. Конечно, чтобы совершить убийство, тоже, по-моему, нужна храбрость. А чаще, пожалуй, просто самоуверенность. Да, именно самоуверенность.

— Но едва ли у Уолтера Хадца мог быть достаточно веский мотив.

— Вы полагаете? — сказала мисс Марпл. — Ему все здесь ужасно не нравится. Он хотел бы уехать. И увезти Джину. И если ему нужны деньги, ему важно, чтобы Джина получила все свои деньги, прежде чем она… увлечется другим человеком.

— Увлечется другим человеком? — озадаченно переспросил Льюис.

Мисс Марпл про себя подивилась слепоте энтузиастов социальных реформ.

— Вот именно. Оба брата Рестарик влюблены в нее.

— О, не думаю, — рассеянно произнес Льюис.

И продолжал:

— Стивен для нас неоценим — просто неоценим. Он удивительно сумел увлечь и заинтересовать мальчиков. В прошлом месяце они показали великолепный спектакль. Декорации, костюмы — все сами. Это лишний раз доказывает — я всегда говорил об этом Мэйверику — что на преступления их толкает отсутствие в их жизни ярких событий. Ребенок придумывает себе драматические ситуации. Мэйверик говорит… ах да, Мэйверик… — Льюис не договорил, о чем-то вдруг вспомнив. — Надо, чтобы Мэйверик поговорил с инспектором об Эдгаре. Нелепая история…

— А что вы на самом деле знаете об Эдгаре Лоусоне, мистер Серроколд?

— Все, — решительно сказал Льюис, — То есть все, что надо знать. Знаю, каково его происхождение… воспитание… и эту его укоренившуюся неуверенность в себе…

Мисс Марпл прервала его:

— Не мог ли Эдгар Лоусон пытаться отравить Керри-Луизу?

— Едва ли. Он пробыл здесь всего несколько недель. И вообще смешно! Зачем Эдгару травить мою жену? Что он может этим выиграть?

— Ничего материального, конечно. Но он может иметь какой-то свой мотив. Он ведь очень странный.

— Вы хотите сказать, ненормальный?

— Пожалуй. Впрочем, не совсем. Просто в нем что-то не так.

Нельзя сказать, чтобы она выразилась ясно. Льюис Серрокодц принял ее слова в их прямом смысле.

— Да, — сказал он со вздохом. — У бедного малого все не так. Но улучшение было значительное. Я просто не понимаю, что спровоцировало этот внезапный рецидив.

Мисс Марпл подхватила:

— Да, я тоже пытаюсь это понять… Если…

В комнату вошел инспектор Карри, и она не договорила.

Глава 12

1

Льюис Серроколд вышел, а инспектор Карри сел и как-то особенно улыбнулся мисс Марпл.

— Итак, мистер Серроколд просил вас быть сторожевым псом, — сказал он.

— Ну да, — сказала она извиняющимся тоном. — Надеюсь, вы ничего не имеете против.

— Не имею. Считаю это хорошей мыслью. А знает ли мистер Серроколд, что вы как нельзя лучше подходите для этой роли?

— Я не совсем понимаю вас, инспектор.

— Он думает, что вы — очень милая пожилая дама, которая училась вместе с его женой. А мы, — он одобрительно кивнул, — знаем, что вы умеете кое-что еще. Преступления — это прямо по вашей части. Мистер Серроколд знает только один вид преступника — начинающего и подающего надежды. Мне прямо становится противно. Может, я, конечно, не прав, сужу по старинке. Но разве мало у нас хороших, порядочных парней, которым очень следовало бы помочь делать в жизни первые шаги? Так нет! Добродетель, мол, сама по себе награда. Порядочным людям миллионеры ничего не завещают. Впрочем, не слушайте меня, я ведь сужу по старинке. Но мне довелось видеть парней и девушек — уж кажется все было против них: и дурные родители, и невезенье, а они выстояли, не оступились. Вот таким я завещаю свою кубышку, если она у меня будет. Да только не будет ее. Будет пенсия, и копайся себе в саду.

Он опять ласково кивнул мисс Марпл.

— Вчера мой начальник Блэкер рассказал мне о вас. Сказал, что у вас большой опыт, что вы здорово изучили неприглядные стороны человеческой натуры. Я хотел бы знать вашу точку зрения. Кто же злодей? Молодой муж и доблестный американский солдат?

— Это очень устроило бы всех, — сказала мисс Марпл.

Инспектор Карри улыбнулся своим воспоминаниям.

— Один такой солдат когда-то увел у меня девушку, так что я, конечно, предубежден. Поведение молодого человека тоже не располагает в его пользу. Ну, а каково мнение сыщика-любителя? Кто тайно на протяжении длительного времени отравляет миссис Серроколд?

— Обычно, — сказала рассудительно мисс Марпл, — зная человеческую натуру, мы прежде всего подозреваем мужа. Или соответственно, жену. При отравлениях это всегда первое, что приходит в голову, не правда ли?

— Полностью с вами согласен, — сказал инспектор Карри.

— Однако в данном случае, — мисс Марпл покачала головой, — я не могу подозревать мистера Серроколда. Видите ли, инспектор, он действительно привязан к своей жене. Обычно это выставляется напоказ. А его чувство сдержанное, но оно искренне. Он любит свою жену, и я убеждена, что не стал бы травить ее.

— Не говоря уж о том, что у него нет мотива. Она уже перевела деньги на его имя.

— Конечно, — сказала рассудительно мисс Марпл, — бывают и другие причины избавиться от жены. Например, любовь к молодой женщине. Но в нашем случае я не вижу и этого. Непохоже, чтобы мистер Серроколд имел какие-то сердечные дела. Боюсь, — сказала она с явным оттенком сожаления, — что мы должны исключить его из числа подозреваемых.

— Жаль, — улыбаясь, сказал инспектор. — Во всяком случае, он не убивал Гулбрандсена. Мне кажется несомненным, что одно связано с другим. Тот, кто травит миссис Серроколд, тот и убил Гулбрандсена, чтобы он не выдал его. Сейчас мы должны выяснить, у кого была возможность убить Гулбрандсена. Главным подозреваемым безусловно является Уолтер Хадд. Это он включил настольную лампу, вызвал короткое замыкание, что и дало ему предлог выйти из Зала. А пробки находятся в коридорчике, который напротив кухни. Выстрел раздался именно тогда, когда его не было в Зале. Итак, вот подозреваемый номер один.

— Кто же номер два? — спросила мисс Марпл.

— Подозреваемый номер два — это Алекс Рестарик, который что-то уж чересчур долго добирался на своей машине от въездных ворот до дома.

— Кто-нибудь еще? — с интересом спросила мисс Марпл и не забыла добавить: — Очень любезно с вашей стороны сообщить мне все это.

— Тут вовсе не любезность, — сказал инспектор Карри. — Мне нужна ваша помощь. Вы попали в точку, когда спросили, кто еще. Тут мне приходится положиться на вас. Вы вчера вечером были в Зале и можете сказать мне, кто еще оттуда выходил…

— Да, да, это я могла бы заметить… Но вот заметила ли? В тех обстоятельствах…

— Вы хотите сказать, что все вы слушали, что происходило в кабинете мистера Серроколда?

Мисс Марпл энергично кивнула.

— Да, мы все очень перепугались. Мистер Лоусон был явно в припадке безумия. Кроме миссис Серроколд, которая казалась совершенно спокойной, все мы очень переживали за мистера Серроколда. Мистер Лоусон кричал, выкрикивал ужасные вещи, ведь нам все было слышно. К тому же было темно, погасли почти все лампочки. Где уж тут было что-нибудь заметить.

— Значит, пока это происходило, каждый мог выскользнуть из Зала, пройти по коридору до Дубовой гостиной, застрелить мистера Гулбрандсена и вернуться?

— Думаю, что это было возможно…

— Можете ли вы сказать определенно, кто оставался в Зале все время?

Мисс Марпл подумала.

— Прежде всего миссис Серроколд, я все время смотрела на нее. Она сидела возле двери в кабинет и ни разу не встала. Меня страшно тогда удивило, как она может быть такой спокойной.

— А остальные?

— Мисс Беллевер выходила. Но мне кажется, нет, я почти уверена, что это было после выстрела. Миссис Стрэт? Не знаю. Она сидела позади меня. Джина сидела у дальнего окна. Мне кажется, что она оставалась там все время, но не могу сказать наверняка. Стивен сидел за роялем. Он перестал играть, когда ссора разгорелась…

— Выстрел может ввести нас в заблуждение, — сказал инспектор Карри. — Эту штуку нередко проделывают. Стреляют нарочно, чтобы зафиксировать время, когда якобы совершено преступление. Если бы в этой истории была замешана мисс Беллевер (версия, конечно, надуманная, но чего только на свете не бывает), она поступила бы так, как поступила: вышла бы из Зала после выстрела. Нет, этот выстрел для нас не ориентир. Нам важен отрезок времени от момента выхода из Зала Кристиана Гулбрандсена до того, как мисс Беллевер обнаружила, что он мертв. То есть исключить из списка подозреваемых мы можем только тех, кто наверняка не мог его убить. Это Льюис Серроколд и Эдгар Лоусон, которые все это время были в кабинете. И миссис Серроколд, которая неотлучно находилась в Зале. Конечно, досадно, что Гулбрандсен был убит как раз во время разборки между Серроколдом и Лоусоном.

— Всего лишь досадно? — тихо спросила мисс Марпл.

— А что, по-вашему?

— Мне пришло в голову, что ссора могла быть специально спровоцирована.

— Как же вы себе это представляете?

— Видите ли, все находят очень странным внезапный рецидив болезни у Эдгара Лоусона. У него комплекс, или уж не знаю как это там называется. Он все время придумывает себе отца. Им оказывается то Уинстон Черчилль, то виконт Монтгомери, словом, любой знаменитый человек, какой приходит ему в голову. А что, если кто-то решил внушить ему, что это Льюис Серроколд? Что именно Льюис Серроколд его преследует. И что он, Эдгар Лоусон, по праву наследник Стоунигейтса. Расчет верный. При его теперешнем болезненном состоянии эта мысль превратится в навязчивую идею, он возбудится до исступления и устроит сцену. Отличное прикрытие! Всеобщее внимание будет приковано к создавшейся ситуации, особенно если этот кто-то предусмотрительно снабдит его револьвером.

— Да. А револьвер, между прочим, Уолтера Хадда.

— Я об этом подумала, — сказала мисс Марпл. — Но… конечно, Уолтер необщителен и угрюм и все же он явно не так уж глуп.

— Значит, Уолтера вы не подозреваете?

— Я думаю, что все вздохнули бы с облегчением, если бы это оказался он. Звучит ужасно, но что поделаешь — он здесь чужак.

— А его жена? — спросил инспектор Карри. — Она тоже вздохнула бы с облегчением?

Мисс Марпл не ответила. Она думала о Джине и о Стивене Рестарике, которых в день своего приезда видела вместе. Вспомнила она и глаза Алекса Рестарика, прикованные к Джине с первого же момента, как он появился вчера вечером в Зале. А сама Джина? К кому склоняется она?

2

Два часа спустя инспектор устало откинулся на спинку стула, потянулся и вздохнул.

— Ну что ж, — сказал он. — Многое мы уже отсеяли.

Сержант Лейк согласился с ним.

— Слуг можно исключить, — сказал он. — Все они в это время были на месте. Те, кто здесь живет. А приходящие уже ушли домой.

Карри кивнул. Он был очень утомлен.

Он уже опросил физиотерапевтов, педагогов и тех, кого про себя называл «молодыми каторжниками» и кому в тот вечер выпала очередь обедать в семье Серроколда. Их показания полностью совпадали. Он мог сбросить их со счетов. В их среде действовали законы стада, что определяло все их поступки и привычки. Любителей пооригинальничать среди них не было, и это весьма облегчало установление алиби. Доктора Мэйверика, который, как показалось инспектору, был главным среди персонала Института, он оставил под конец.

— Но сейчас, Лейк, мы побеседуем и с ним.

И в комнату бодро вошел молодой врач, опрятный, подтянутый, с несколько жестким взглядом сквозь стекла пенсне.

Он подтвердил показания своих сотрудников и согласился с выводами инспектора. В непроницаемых стенах нет ни малейшей щели. Смерть Кристиана Гулбрандсена не может быть приписана ни одному из «молодых пациентов», как едва не назвал их Карри — настолько загипнотизировала его медицинская атмосфера.

— Да, инспектор, все они здесь пациенты, — сказал доктор Мэйверик, слегка улыбаясь.

Эта снисходительная улыбка не могла не вызвать у инспектора некоторого раздражения.

Он спросил со всей профессиональной строгостью:

— А теперь, доктор Мэйверик, вы можете отчитаться в ваших собственных действиях в тот вечер?

— Разумеется. Вот, я все записал и примерно указал время.

Доктор Мэйверик, вместе с мистером Лэси и доктором Баумгартеном, покинул Зал в двадцать один пятнадцать. Он и его коллеги направились в комнату доктора Баумгартена, с тем чтобы обсудить там некоторые методы лечения, пока не пришла мисс Беллевер, просить доктора Мэйверика скорее вернуться в Зал. Это было примерно в половине десятого. Он поспешил туда и застал Эдгара Лоусона в совершенной депрессии.

Инспектор Карри слегка повел рукой.

— Одну минуту, доктор Мэйверик. Этот молодой человек действительно психически нездоров?

Доктор Мэйверик снова снисходительно улыбнулся.

— Мы все психически нездоровы, инспектор.

Дурацкий ответ, подумал инспектор. Доктор Мэйверик пусть о себе думает что угодно, но про себя-то инспектор знал, что он абсолютно психически здоров.

— Но его можно считать дееспособным? — спросил инспектор. — Он сознает, что делает?

— Отлично сознает.

— Значит, он хотел совершить преднамеренное убийство, когда стрелял в мистера Серроколда.

— О нет, инспектор! Ничего подобного.

— Послушайте, доктор Мэйверик! Я видел в стене два отверстия от пуль. Они прошли в опасной близости от головы мистера Серроколда.

— Возможно. Но у Лоусона не было намерения убить мистера Серроколда или хотя бы ранить его. Он очень любит мистера Серроколда.

— Весьма странный способ выражать любовь.

Доктор Мэйверик снова улыбнулся. Эту улыбку инспектор Карри переносил уже с трудом.

— Все, что мы делаем, мы делаем намеренно. Ну например: вы не можете вспомнить чье-то имя или лицо. Почему? Да потому, что вы бессознательно хотите его забыть.

Взгляд инспектора выразил недоверие.

— Даже если мы просто оговариваемся, в этой оговорке таится глубокий смысл. Эдгар Лоусон стоял всего в нескольких футах от мистера Серроколда. Он легко мог убить его наповал. И однако, промахнулся. Почему же он промахнулся? Да потому, что хотел промахнуться. Вот и все. Мистеру Серроколду не грозила ни малейшая опасность, и сам мистер Серроколд ясно это сознавал. Он понял жест Эдгара именно так, как его и надо было понимать. Как жест протеста и вызова миру, который отказал ему в главном, что нужно ребенку, — в любви и защищенности.

— Я хотел бы видеть этого молодого человека.

— Конечно, если желаете. Вчерашняя вспышка очистила его разум и успокоила душу. Сегодня ему гораздо лучше. Мистер Серроколд будет очень доволен.

Инспектор Карри внимательно посмотрел на доктора Мэйверика, однако тот был абсолютно серьезен.

Инспектор вздохнул.

— Есть ли у вас мышьяк? — спросил он.

— Мышьяк? — Вопрос был для доктора Мэйверика неожиданным. — Любопытно узнать, почему именно мышьяк?

— Прошу вас отвечать на вопрос.

— Нет, мышьяка, ни в каком виде, у меня нет.

— А лекарства есть?

— Конечно. Успокаивающие. Морфий, барбитураты. Обычный набор.

— Вы лечите миссис Серроколд?

— Нет. Их семейный врач — доктор Гантер из Маркет-Кимбла. У меня, разумеется, тоже есть диплом врача, но я практикую исключительно как психиатр.

— Так, так. Что ж, благодарю вас, доктор Мэйверик.

Когда доктор Мэйверик вышел, инспектор Карри сказал сержанту Лейку, что психиатры действуют ему на нервы.

— Перейдем к членам семейства, — сказал он. — И начнем с этого американца, Уолтера Хадца.

Уолтер Хадц вел себя осторожно. Он словно присматривался к полицейскому инспектору. Но отвечать не отказывался.

— Электропроводка в Стоунигейтсе в плохом состоянии. Вся система очень устарела. В Штатах такого не допустили бы.

— Кажется, электричество провели еще при покойном мистере Гулбрандсене-старшем, когда оно было в новинку, — сказал инспектор Карри, слегка улыбаясь.

— Вот именно! Добрая старая феодальная Англия. И с тех пор здесь ничего не меняли.

На этот раз выбило пробки и погасли почти все лампочки в Зале. Он, Уолтер, пошел заменить пробки. Поменял и вернулся.

— Сколько времени вы отсутствовали?

— Точно сказать не могу. Пробки находятся в неудобном месте. Мне понадобились лесенка и свеча. В общем, это заняло минут десять — пятнадцать.

— Вы слышали выстрел?

— Нет, я ничего не слышал. На кухонную половину ведут двойные двери, а одна из них обита чем-то вроде войлока.

— Понимаю. А когда вы вернулись в Зал, что вы увидели?.

— Все там столпились у двери, которая ведет в кабинет мистера Серроколда. Миссис Стрэт сказала, что мистер Серроколд убит, но оказалось, что он цел и невредим. Этот болван Лоусон промахнулся.

— Вы узнали револьвер?

— Еще бы! Это был мой собственный револьвер.

— Когда вы видели его в последний раз?

— Дня два или три назад.

— Где вы хранили его?

— В комоде, в моей комнате.

— Кому было известно, что вы храните его там?

— Не знаю, кому и что известно в этом доме.

— Что вы хотите этим сказать?

— Что они здесь все с приветом.

— Когда вы вернулись в Зал, там были все?

— Кто — все?

— Все те, кто там был, когда вы пошли менять пробки?

— Джина была… и старая седая дама, и мисс Беллевер… Я не обратил особого внимания, но, кажется, так.

— Мистер Гулбрандсен приехал позавчера, и приехал неожиданно?

— Да. Как я понял, это был непредвиденный визит.

— Его приезд кого-нибудь поразил или взволновал?

Уолтеру Хадцу понадобились две-три секунды, прежде чем он ответил.

— Нет, такого я не заметил.

И опять в его поведении появилась настороженность.

— Известно ли вам что-нибудь о цели его приезда?

— Думаю, что он приехал по делам драгоценного Фонда. Вот уж бредовая затея!

— Такие затеи, как вы их называете, существуют и в Штатах.

— Да. Но одно дело — вклад в социальную программу, а другое — вся эта воспитательная возня. Мне психиатры еще в армии осточертели. Здесь же они так и кишат. Учат молодых громил плести корзиночки из рафии[48] и делать подставки для трубок. Нежности какие! Это же для малых ребят.

Инспектор Карри никак не прокомментировал этот критический отзыв. Не исключено, что в глубине души он был согласен. Внимательно глядя на Уолтера, он спросил:

— Как вы думаете, кто мог убить мистера Гулбрандсена?

— Думаю, что упражнялся один из одаренных воспитанников Школы.

— Нет, мистер Хадд, это исключено. Хотя в Школе всячески стараются создать атмосферу свободы, это как-никак место заключения И порядки там соответствующие. Никто после наступления темноты не может выбраться оттуда.

— Я все же не исключал бы воспитанников Школы. А если вам угодно искать ближе к семейному кругу, думаю, что вернее всего ставить на Алекса Рестарика.

— Почему вы так думаете?

— У него была такая возможность. Он приехал один на машине и как раз в это время ехал через парк.

— А зачем ему убивать Кристиана Гулбрандсена?

Уолтер пожал плечами.

— Я здесь человек пришлый. И не знаю всех их семейных дел… Может, старик что-то узнал про Алекса и мог рассказать Серроколдам.

— И что было бы?

— Возможно, они перестали бы давать ему деньги. А он их здорово умеет тратить, как я слышал.

— На свои театральные антрепризы?

— Так он их называет.

— Вы полагаете — на что-то иное?

Уолтер Хадд снова пожал плечами.

— Откуда мне знать? — сказал он.

Глава 13

1

Алекс Рестарик много говорил и много жестикулировал.

— Да, знаю, знаю! Я идеально подхожу на роль подозреваемого. Приезжаю сюда один, а на пути к дому вдруг впадаю в творческий экстаз. Впрочем, вы едва ли это поймете.

— А вдруг все-таки пойму, — сухо возразил инспектор.

Но Алекс Рестарик продолжал не останавливаясь:

— Ведь именно так и бывает. На тебя находит. Неизвестно когда и как. Какой-нибудь неожиданный эффект или ракурс — внезапное озарение — и забываешь про всех и вся. В следующем месяце я ставлю «Ночи в порту». И вдруг, вчера вечером, вижу нечто изумительное. Идеальное освещение. Туман — фары, разрезающие туман и отраженные им, тускло освещающие какие-то высокие здания. И все усиливало этот эффект! Выстрелы — звук бегущих шагов — пофыркивание электрического движка, но так могут пыхтеть и буксиры на Темзе. Я подумал: вот оно! Вот что мне надо! Но как воспроизвести это на сцене? И…

Инспектор Карри перебил его.

— Вы услышали выстрелы? Откуда?

— Из тумана, инспектор. — Алекс взмахнул холеными руками. — Из тумана. Это и было самым изумительным.

— И вам не пришло в голову, что случилась беда?

— Беда? С какой стати?

— Разве выстрелы такая уж обычная вещь?

— Ах, я же знал, что вы не поймете! Выстрелы вписывались в сцену, которую я создавал. Выстрелы были мне нужны. Опасность — опиум — безумие… Не все ли мне равно, что это было в действительности? Может быть, выхлопы грузовика на дороге? Или браконьер стрелял кроликов?

— На кроликов здесь ставят капканы.

Алекс неудержимо несся дальше:

— А может, это ребенок забавлялся фейерверком. Я даже не подумал о них как о реальных выстрелах. Я мысленно был в портовом притоне, вернее, в задних рядах кресел и смотрел на притон.

— Сколько было выстрелов?

— Не знаю, — нетерпеливо сказал Алекс. — Два или три. Два подряд, это я помню.

Инспектор Карри кивнул.

— Вы, кажется, сказали, что слышали топот бегущих ног? Откуда?

— Из тумана. Где-то возле дома.

Инспектор Карри сдержанно пояснил:

— Это может указывать на то, что убийца Кристиана Гулбрандсена появился снаружи.

— Разумеется. Не хотите же вы сказать, что его убил кто-нибудь из домашних?

Все еще осторожничая, инспектор Карри ответил общей фразой:

— Мы вынуждены учитывать все возможности.

— Видимо, да, — великодушно согласился Алекс Рестарик. — Как ваша работа должна иссушить душу, инспектор! Подробности, время, место — как же все это мелко! И ради чего? Разве это вернет к жизни несчастного Кристиана Гулбрандсена?

— А удовлетворение, мистер Рестарик, когда удается поймать преступника?

— О, это уже явно влияние Дикого Запада![49]

— Вы хорошо знали мистера Гулбрандсена?

— Не настолько, чтобы его убить, инспектор. Я иногда встречался с ним, потому что жил здесь в детстве. Он появлялся ненадолго. Это был один из наших промышленных боссов. Тип, который меня не интересует. Кажется, он собирал скульптуры Торвальдсена[50].— Алекс содрогнулся. — Это говорит само за себя, не правда ли? Боже! У богатых свои причуды!

Инспектор Карри задумчиво смотрел на него. Потом спросил:

— Вы интересуетесь ядами, мистер Рестарик?

— Ядами? Дорогой инспектор, неужели же он был сперва отравлен, а потом еще и застрелен? Это был бы самый безумный детектив!

— Он не был отравлен. Но вы не ответили на мой вопрос.

— Яды, конечно, обладают некоторой притягательностью… Это нечто более утонченное, чем револьверная пуля или какой-нибудь пошлый кинжал. Что же касается специальных познаний в этой области, то их у меня нет.

— Держали ли вы у себя когда-нибудь мышьяк?

— Чтобы подсыпать кому-то в сандвичи после спектакля? Неплохая идея. Вы не знаете Розу Глайден? Эти актрисы воображают, будто они известны всем. Нет, о мышьяке я никогда не думал. Его, кажется, можно извлечь из гербицида[51] или из липучки для мух.

— Как часто вы здесь бываете, мистер Рестарик?

— Раз на раз не приходится, инспектор. Иногда не бываю по многу недель. Но по мере возможности стараюсь приезжать на выходные. Я до сих пор считаю Стоунигейтс родительским домом.

— И миссис Серроколд поощряет это?

— Вы не представляете, скольким я обязан миссис Серроколд, я перед ней в вечном долгу… Столько понимания, сочувствия и любви…

— А еще, кажется, немало наличных денег?

На лице Алекса выразилось легкое отвращение.

— Она считает меня своим сыном и верит в меня, в то, что я делаю.

— Она когда-нибудь говорила с вами о своем завещании?

— Да, конечно. Но могу я спросить вас о цели ваших вопросов, инспектор? С миссис Серроколд что-нибудь случилось?

— Надеюсь, что нет, — мрачно сказал инспектор Карри.

— Что могут означать ваши слова?

— Если вы их не понимаете, тем лучше, — ответил инспектор. — А если понимаете, пусть они будут для вас предостережением.

Когда Алекс ушел, сержант Лейк сказал:

— Строит из себя не поймешь кого.

Карри покачал головой.

— Трудно сказать. Может быть, он и в самом деле талантлив. А может, просто любит пошиковать да перед кем-нибудь покрасоваться. Неизвестно. Говорит, будто слышал чей-то топот. Готов спорить, что это он выдумал.

— С какой-то целью?

— Именно с особой целью. Нам пока неясно, с какой. Но мы докопаемся.

— Возможно, сэр, что один из их парнишек все-таки сумел тайком выбраться из здания Школы. Среди них могут быть и взломщики, а если так…

— Именно это нам и хотят внушить. Очень удобная для всех версия. Голову даю на отсечение, что на самом деле все совсем не так.

2

— Я сидел за роялем, — сказал Стивен Рестарик, — и тихонько бренчал, когда началась ссора между Льюисом и Эдгаром.

— Что вы в этом момент подумали?

— По правде сказать, не принял всерьез. У бедного малого бывают подобные приступы злобы. Он, конечно, не то чтобы псих. Он, так сказать, выпускает пар. Ведь все мы подтруниваем над ним, особенно, конечно, Джина.

— Джина? То есть миссис Хадд? Почему же особенно она?

— Потому что она женщина. И красивая женщина. И потому, что она находит его смешным. Она наполовину итальянка, а у итальянцев есть некая врожденная жестокость. У них нет сочувствия к старым, уродливым и прочим убогим. Они тычут в них пальцами и насмешничают. Именно это проделывает Джина. Не впрямую, конечно. Она его не считает за человека. Нелепый, надутый, а в глубине души неуверенный в себе. Он хочет произвести впечатление, а выглядит просто глупо. Но ей нет дела до того, что бедняга очень страдает.

— Вы хотите сказать, что Эдгар Лоусон влюблен в миссис Хадд? — спросил инспектор Карри.

— Да. Мы все более или менее в нее влюблены, — весело ответил Стивен. — Ей это нравится.

— А ее мужу это тоже нравится?

— Нет, ему это совсем не нравится. И он очень страдает, бедняга. Но долго так продолжаться не может. Я имею в виду их брак. Он скоро распадется. Это был обычный роман военного времени.

— Очень интересно, — сказал инспектор. — Но мы ушли от темы нашего разговора. От убийства Кристиана Гулбрандсена.

— Да, конечно. Только об этом мне совершенно нечего вам сказать. Я сидел за роялем и встал, только когда наша милая Джолли принесла связку ржавых ключей. И попробовала подобрать ключ к двери кабинета.

— Итак, вы сидели за роялем и продолжали играть?

— Аккомпанируя битве не на жизнь, а на смерть, которая шла в кабинете Льюиса? Нет, я перестал играть, когда темп борьбы в кабинете стал слишком бурным. Не то чтобы я сомневался в исходе боя. Льюис обладает тем, что я назвал бы испепеляющим взглядом. Он легко мог остановить Эдгара, просто взглянув на него.

— Однако Эдгар Лоусон дважды в него выстрелил.

Стивен покачал головой.

— Это был спектакль. Эдгар получал от него удовольствие. Моя милая мамочка тоже обожала устраивать подобные спектакли. Она не то умерла, не то с кем-то сбежала, когда мне было всего четыре года, но тем не менее я помню, что она хваталась за револьвер, если ее что-нибудь расстраивало. Однажды она это проделала в ночном клубе. Изрешетила стену. Стреляла она отлично. В общем, наделала немало хлопот. Она была русской балериной.

— Вот как? Можете ли вы сказать, мистер Рестарик, кто вчера вечером выходил из Зала — в интересующий нас промежуток времени?

— Уолли выходил чинить электричество. Джульетта Беллевер — чтобы подобрать ключ к двери кабинета. Больше вроде никто.

— А вы заметили бы, если бы вышел еще кто-то?

Стивен задумался.

— Едва ли. Особенно если на цыпочках, тихонько. В Зале ведь было очень, темно. И шла битва, к которой мы все напряженно прислушивались.

— О ком вы можете точно сказать, что он никуда не выходил?

— Миссис Серроколд — да, и Джина. За них я готов поручиться.

— Благодарю вас, мистер Рестарик.

Стивен направился к двери. Но, поколебавшись, вернулся.

— Скажите, что значат эти разговоры о мышьяке?

— А кто вам сказал про мышьяк?

— Мой брат.

— А, да.

— Кто-нибудь давал миссис Серроколд мышьяк? — спросил Стивен.

— Почему вы назвали именно миссис Серроколд?

— Я читал о симптомах отравления мышьяком. Периферический неврит[52], так это, кажется, называется. Очень похоже на то, чем она в последнее время страдает. А вчера Льюис отобрал у нее лекарство. Значит, вот что тут происходит?

— Дело расследуется, — сказал инспектор Карри самым официальным тоном.

— А сама она знает об этом?

— Мистер Серроколд всячески заботится о том, чтобы не встревожить ее.

— Слово «встревожить» здесь не подходит. Миссис Серроколд ничем нельзя встревожить… Так вот что стоит за убийством Кристиана Гулбрандсена? Он обнаружил, что ее отравляют? Но как он мог это обнаружить? И с какой стати стали бы ее травить? Какая-то бессмыслица.

— Вас это очень удивляет, не правда ли, мистер Рестарик?

— Вот именно. Когда Алекс рассказал мне, я не поверил своим ушам.

— Кто, по-вашему, может давать мышьяк миссис Серроколд?

На красивом лице Стивена Рестарика мелькнула улыбка.

— Не тот, кого обычно подозревают. Мужа можете исключить. Льюис ничего не выигрывает. К тому же он ее обожает. Он сам не свой, когда у нее даже просто заболит мизинчик.

— Тогда кто же? Есть ли у вас какие-нибудь подозрения?

— О да! Я бы даже сказал — уверенность.

— Объяснитесь пожалуйста.

Стивен покачал головой.

— Просто у меня, так сказать, внутренняя уверенность. И только. Доказательств нет. И вы вряд ли согласитесь со мной.

Стивен Рестарик вышел небрежной походкой, а инспектор Карри стал рисовать кошек на листе бумаги, лежавшем перед ним.

Он думал о трех вещах. Первое. Что Стивен Рестарик очень высокого о себе мнения. Второе. Что Стивен Рестарик и его брат представляют собой единый фронт. И третье. Что Стивен Рестарик красив, а Уолтер Хадц нет.

И еще о двух вещах задумался инспектор: что понимает Стивен под «внутренней уверенностью» и мог ли Стивен со своего места за роялем видеть Джину. По всему выходило, что не мог.

3

В готический полумрак библиотеки Джина внесла экзотическую яркость. Даже инспектор Карри был на миг ослеплен молодой красавицей, которая облокотилась на стол и выжидательно произнесла:

— Ну что?

Взглянув на ее ярко-красную блузку и темно-зеленые брюки, инспектор Карри сухо заметил:

— Я вижу, что вы не надели траур, миссис Хадд.

— У меня его нет, — ответила Джина. — Я знаю, что на такой случай всем полагается иметь маленькое черное платье и надевать к нему жемчуг. Но я ненавижу черное. По-моему, оно уродливо, и носить его должны только секретарши, домоправительницы, ну и прочие деловые женщины. К тому же Кристиан Гулбрандсен не был мне родственником. Это пасынок моей бабушки.

— И вы, вероятно, почти его не знали?

— Он приезжал три или четыре раза, когда я была ребенком. Во время войны я уехала в Америку, а сюда вернулась всего полгода назад.

— Вы вернулись на постоянное жительство? Не просто погостить?

— Я еще не решила, — сказала Джина.

— Вы были вчера вечером в Зале, когда мистер Гулбрандсен ушел в свою комнату?

— Да. Он пожелал всем спокойной ночи и ушел. Бабушка спросила, есть ли у него все ему необходимое, и он сказал, что все есть и что Джолли отлично его устроила. Я в точности его слов не помню, но смысл был именно такой. Еще он сказал, что ему надо писать письма.

— А что было после этого?

Джина описала сцену между Льюисом и Эдгаром Лоусоном. Инспектор Карри слышал это уже много раз, но в устах Джины оно приобрело большую красочность. Оно стало драмой.

— Револьвер он взял у Уолли. Подумать только! Забрался в его комнату и стащил. Не ожидала я от Эдгара такой прыти.

— Вы встревожились, когда они пошли в кабинет и Эдгар Лоусон запер дверь?

— О нет! — сказала Джина, широко раскрыв свои огромные карие глаза. — Мне это понравилось. Настоящий театр! Все, что делает Эдгар, всегда нелепо. Его нельзя ни на минуту принимать всерьез.

— Однако он стрелял.

— Да. Мы сперва подумали, что он застрелил Льюиса.

— И это вам тоже понравилось? — не удержался инспектор.

— О нет! Я пришла в ужас. И все пришли в ужас, кроме бабушки. Она и бровью не повела.

— Это весьма странно.

— Нет. Такая уж она у нас. Не от мира сего. Не верит, что может случиться что-то плохое. Она просто прелесть.

— Кто находился в Зале во время этой сцены?

— Все. Конечно, кроме дяди Кристиана.

— Положим, не все, миссис Хадд. Кто-то входил и выходил.

— Разве? — неуверенно спросила Джина.

— Ваш муж, например, выходил что-то там починить…

— Ах да. Уолли может починить что угодно.

— Во время его отсутствия раздался выстрел. Но все вы подумали, что стреляют в парке.

— Не помню… Нет, вспомнила. Стреляли сразу после того, как свет опять зажегся, а Уолли вернулся.

— Кто-нибудь еще выходил из Зала?

— Кажется нет. Впрочем, не помню.

— Где именно вы сидели, миссис Хадд?

— У дальнего окна.

— Рядом с дверью в библиотеку?

— Да.

— А сами вы никуда не выходили?

— Уходить, когда все было так интересно? Конечно, нет. — Такое предположение прямо-таки поразило Джину.

— Где находились остальные?

— Большинство сидело вокруг камина. Тетя Милдред вязала. Тетя Джейн, то есть мисс Марпл, тоже. Бабушка сидела просто так.

— А мистер Стивен Рестарик?

— Стивен? Он сперва играл на рояле. Куда он пошел потом, я не знаю.

— А мисс Беллевер?

— Суетилась как всегда. Она почти никогда не сидит на месте. Кажется, она искала ключи.

Джина вдруг спросила:

— Что там такое с бабушкиным лекарством? Аптекарь ошибся или что?

— Почему вы так думаете?

— Потому что исчезла бутылка. Джолли всюду ее искала и ужасно волновалась. Алекс говорит, что бутылочку взяла полиция. Вы ее действительно взяли?

Вместо ответа на ее вопрос инспектор Карри сам спросил:

— Вы говорите, что мисс Беллевер была этим обеспокоена?

— О, Джолли вечно суетится, — небрежно сказала Джина. — Ей нравится суетиться. Я иногда удивляюсь, как бабушка ее переносит.

— И последний вопрос, миссис Хадд. У вас нет догадок относительно того, кто убил Кристиана Гулбрандсена и почему?

— По-моему, это сделал кто-нибудь из психов. Громилы — те более разумны. То есть они могут укокошить, чтобы ограбить кассу, взять деньги или драгоценности, а не просто так, для забавы. Вот какой-нибудь псих, из этих, как они здесь называются, с психическими отклонениями, мог убить просто так. Чего ради им было убивать дядю Кристиана? Конечно, для забавы. То есть не то чтобы для забавы, но…

— Как я понял, вам неясен мотив?

— Да, вот именно, — сказала Джина, — Ведь его не ограбили?

— Но, видите ли, миссис Хадд, здания Школы тщательно запираются. Никто не может выйти оттуда без пропуска.

— Неужели вы этому верите! — весело засмеялась Джина. — Эти мальчишки откуда угодно сумеют выбраться. Они мне столько фокусов показывали!

— Веселая дамочка, — заметил Лейк после ухода Джины. — Я в первый раз разглядел ее вблизи. Фигура уж очень хороша. У нас тут таких не водится.

Инспектор Карри бросил на него холодный взгляд. Сержант Лейк смутился, но повторил, что дама веселая:

— Ее все это вроде забавляет.

— Не знаю, прав или нет Стивен Рестарик, пророча, что ее брак недолговечен, но она постаралась подчеркнуть, что Уолтер Хадд вернулся в Зал еще до выстрела.

— Это ведь показали и остальные.

— Да. А вот чего она не сказала, так это про мисс Беллевер. Что та ходила за ключами.

— Верно, — задумчиво произнес инспектор. — Не сказала.

Глава 14

1

Миссис Стрэт куда больше, чем Джина, вписывалась в интерьер библиотеки. В миссис Стрэт не было ничего яркого и экзотического. Она была в черном, с бусами на шее и сеточкой на тщательно уложенных седых волосах.

Как ни странно, она выглядела именно так, как следовало выглядеть вдове каноника господствующей Англиканской церкви. Уж инспектор-то знал, что внешний облик почти никогда не отражает внутренней сути человека.

Даже в линиях ее сжатых губ было нечто пасторское. Они выражали Христианскую Стойкость, Христианскую Неколебимость, но отнюдь не Христианское Милосердие, решил инспектор.

К тому же миссис Стрэт была явно обижена.

— Я полагала, инспектор, что вы дадите мне знать, когда я вам потребуюсь, хотя бы примерно. Мне пришлось все утро просидеть в ожидании.

Инспектор понял, что она восприняла это как попрание ее авторитета и прав в этом доме. Он поспешил умиротворить ее:

— Очень сожалею, миссис Стрэт. Быть может, вам не совсем знакома наша процедура. Видите ли, мы обычно начинаем опрос с менее важных свидетелей, чтобы поскорее покончить с ними. А к концу мы приберегаем тех, на чьи суждения можем положиться. На тех, кто наиболее наблюдателен. По ним мы проверяем все, что нам сообщают до этого.

Миссис Стрэт заметно смягчилась.

— Понимаю. Я не вполне себе представляла…

— Вы — женщина зрелых суждений, миссис Стрэт. И женщина, которая разбирается в людях. К тому же это ваш родной дом, и вы лучше всех можете рассказать нам о его обитателях.

— Конечно, могу, — сказала Милдред Стрэт.

— В поисках убийцы Кристиана Гулбрандсена вы можете очень нам помочь.

— Но разве надо искать? Разве не ясно, кто убил моего брата?

Инспектор Карри откинулся на стуле. И провел рукой по своим небольшим, аккуратно подстриженным усам.

— Однако… нужна осмотрительность, — сказал он. — А вы считаете, что дело ясное?

— Конечно. Убил этот ужасный американский муж бедной Джины. Он здесь единственный чужак. Мы абсолютно ничего о нем не знаем. Возможно, что он один из этих ужасных американских гангстеров.

— И все же разве это вполне доказывает, что он убил Кристиана Гулбрандсена? Зачем бы он стал его убивать?

— Вероятно, Кристиан что-нибудь о нем узнал. Из-за этого он и приехал так скоро после своего последнего визита.

— Вы в этом уверены, миссис Стрэт?

— Да, для меня это совершенно очевидно. Он дал всем понять, будто приехал по делам Фонда, но это чепуха. По этим делам он приезжал всего месяц назад. С тех пор ничего важного не произошло. Значит, на этот раз его вынудили приехать какие-то обстоятельства, касающиеся семьи. В прошлый свой приезд он увидел Уолтера, возможно, узнал его. Или навел о нем справки в Штатах — у него есть агенты во всем мире — и узнал что-нибудь порочащее. Джина очень глупа. Всегда была глупа. Это в ее духе — выйти за человека, о котором она ничего не знает. Она всегда была помешана на мужчинах. Может быть, его разыскивает полиция, потому что он уже женат или известен в преступном мире. Но моего брата Кристиана нелегко было провести. Вот он и приехал сюда, чтобы покончить с этим недоразумением. Разоблачить Уолтера, показать, кто он таков. Поэтому Уолтер и убил его.

Инспектор Карри, дорисовывая огромные усы кошкам, которыми был изрисован его блокнот, сказал:

— М-да.

— Вы согласны со мной, что это именно так?

— Могло быть так, — уточнил инспектор.

— Но разве это не очевидно? Врагов у Кристиана не было. Не понимаю, как это вы до сих пор не арестовали Уолтера!

— Видите ли, миссис Стрэт, нам все-таки нужны доказательства.

— Ну, это не проблема. Телеграфируйте в Америку…

— Мы, разумеется, наведем справки о мистере Уолтере Хадде. Я вам обещаю. Но, пока мы не докажем, что у него имелся мотив, ничего предпринять нельзя. И еще надо установить, была ли у него возможность…

— Он вышел сразу вслед за Кристианом, якобы из-за короткого замыкания.

— Замыкание действительно было.

— Это он легко сам мог устроить.

— Верно.

— Вот вам и предлог. Он пошел за Кристианом в его комнату, застрелил его, потом починил электричество и вернулся в Зал.

— Его жена говорит, что он вернулся до того, как вы услышали выстрел.

— Ничего подобного! Она может сказать все что угодно. Итальянцы вообще лживы. К тому же она наверняка католичка.

Проблему вероисповедания инспектор обошел молчанием.

— Вы полагаете, что жена была его сообщницей?

Милдред Стрэт немного заколебалась.

— Нет… этого я не думаю. — Казалось, ей было досадно, что она этого не думает. — Отчасти это и был его мотив: чтобы Джина не узнала о нем правду. Ведь Джина для него источник благополучия.

— И очень красивая женщина.

— Да. Я всегда говорила, что Джина хороша собой. Впрочем, в Италии это очень распространенный тип. Но я считаю, что для Уолтера главное — деньги. Поэтому он и приехал сюда. И живет за счет Серроколдов.

— Как я понял, миссис Хадц богата.

— Сейчас нет. Мой отец завещал одинаковые суммы мне и матери Джины. Но той пришлось принять гражданство своего мужа-итальянца (сейчас закон, кажется, изменен). А из-за войны, из-за того, что итальянец, отец Джины, был фашистом, у Джины почти не осталось денег. Моя мать ее балует, ее американская тетка миссис Ван-Райдок во время войны тратила на нее огромные суммы. Покупала все, что она хотела. Но Уолтер, наверное, считает, что больше всего ему достанется по смерти моей матери, когда Джина унаследует очень большое состояние.

— И вы также, миссис Стрэт.

Милдред Стрэт слегка покраснела.

— Да, и я также. Мы с мужем всегда жили скромно. Он очень мало тратил, разве только на книги — он был ученый. Так что мой капитал почти удвоился. Этого более чем достаточно для моих скромных потребностей. Конечно, с помощью денег можно делать много добра. Все деньги, которые я унаследую, я буду считать вверенными мне для этой святой цели.

— То бишь для поддержки Фонда? — с невинным видом спросил Карри. — Или вы распорядитесь ими по собственному усмотрению?

— Именно так, инспектор.

Тон, каким были сказаны последние слова, заставил инспектора Карри быстро поднять голову. Миссис Стрэт не смотрела на него. Глаза у нее блестели, на тонких губах появилась торжествующая улыбка.

— Итак, по вашему мнению, — а вы, конечно, имели достаточно возможностей об этом судить, — мистеру Хадду хочется получить деньги, которые его жена унаследует по смерти миссис Серроколд, — раздумчиво сказал инспектор. — Кстати, она, кажется, не слишком крепкого здоровья?

— Моя мать всегда была хрупкой.

— Однако люди такого склада часто живут столько же, сколько здоровяки, а то и дольше.

— Да, так действительно бывает.

— Не заметили ли вы, что в последнее время здоровье вашей матери ухудшилось?

— У нее ревматизм. Но ведь в старости болезни появляются непременно. Я не сочувствую людям, которые ахают и охают над неизбежными болезнями и недугами.

— А миссис Серроколд ахает и охает?

Милдред Стрэт немного помолчала, затем сказала:

— Сама она не охает, но привыкла, чтобы над ней охали. Мой отчим чрезмерно заботлив. А мисс Беллевер доводит свою заботу просто до абсурда. Вообще, присутствие мисс Беллевер в доме крайне неприятно. Она здесь появилась много лет назад. Ее преданность моей матери сама по себе, конечно, трогательна, но это и стало настоящим бедствием. Она буквально тиранит мою мать своей опекой. Привыкла тут всем распоряжаться, и вообще, слишком много себе позволяет. Мне кажется, что Льюиса это иногда раздражает. Я не удивилась бы, если бы он дал ей расчет. У нее совершенно нет такта. А кому понравится, что его жена в полном подчинении у какой-то выскочки?

На все это инспектор Карри кивал головой.

— Так… так… понимаю. — И при этом задумчиво смотрел на свою собеседницу. — Одно мне не совсем ясно, миссис Стрэт. На каком положении в доме братья Рестарик?

— Опять-таки глупая сентиментальность. Их отец женился на моей бедной матери ради ее денег. Через два года он ушел от нее к одной бездарной певичке. Это был бесчестный и отвратный тип. Моя мать, по своему мягкосердечию, пожалела двух его мальчиков. Нельзя было допустить, чтобы они приезжали на каникулы к этой сомнительной особе, кстати, она еще и югославка. И моя мать как бы усыновила их. С тех пор они и живут здесь нахлебниками. Да, в этом доме прихлебателей хватает, что и говорить.

— У Алекса Рестарика была возможность убить Кристиана Гулбрандсена. Он приехал на машине и ехал через парк. А Стивен?

— Стивен был в это время с нами в Зале. Алекса я не одобряю. Он очень огрубел и наверняка ведет распутную жизнь. Но в роли убийцы я его себе не представляю. Да и зачем ему убивать моего брата?

— Мы возвращаемся к тому же, не правда ли? — сказал инспектор Карри. — А именно: что такого знал Кристиан Гулбрандсен, чтобы «кому-то» понадобилось его убить?

— Вот именно! — с торжеством сказала миссис Стрэт. — И это, безусловно, касалось Уолтера Хадца.

— А может быть, кого-нибудь более близкого?

— Что значат ваши слова? — резко спросила Милдред.

Инспектор Карри с расстановкой произнес:

— Мистер Гулбрандсен на этот раз проявил беспокойство о здоровье миссис Серроколд.

Миссис Стрэт нахмурилась.

— Мужчины постоянно тревожатся о моей матери, потому что у нее такой хрупкий вид. Должно быть, ей это нравится. А может, Кристиан чего-нибудь наслушался от Джульетты Беллевер.

— А сами вы разве не тревожитесь о здоровье вашей матери, миссис Стрэт?

— Я смотрю на вещи разумно. Моя мать немолода…

— И смерть неизбежна для каждого из нас, — сказал инспектор Карри. — Но нельзя допустить, чтобы она пришла раньше назначенного часа… Вот это мы и должны предотвратить, — выразительно добавил он.

А Милдред Стрэт внезапно разволновалась:

— Это ужасно! Ужасно! Никому нет дела! Конечно нет! Я здесь единственная кровная родственница Кристиана. Для моей матери он был только пасынком, которого она увидела уже взрослым. Джине он вообще никто. А мне он был братом.

— По отцу, — напомнил инспектор.

— Да, по отцу. Мы оба Гулбрандсены, несмотря на разницу в возрасте.

— Да-да, я вас понимаю, — сочувственно сказал Карри.

Со слезами на глазах Милдред Стрэт вышла из комнаты. Карри взглянул на сержанта Лейка.

— Итак, она твердо уверена, что убийца Уолтер Хадц, — сказал он. — Не допускает даже мысли, — что это мог быть кто-то другой.

— И возможно, что она права.

— Возможно. Уж очень все сходится на Уолли. И удобный случай у него был, и мотив налицо. Если ему срочно нужны деньги, значит, нужна смерть бабушки его жены. Вот он и подбавляет кое-что в ее лекарство, а Кристиан Гулбрандсен замечает это или как-нибудь иначе узнает. Да, все сходится.

Помолчав, инспектор продолжал:

— А Милдред Стрэт любит деньги… Мало их тратит, но любит. Не знаю, зачем они ей нужны. Может быть, любит их копить. Скупость — это сильная страсть. Или любит могущество, которое дают деньги. Или жаждет заняться благотворительностью. Она ведь из Гулбрандсенов. Не исключено, что мечтает превзойти в этом своего отца.

— Запутанное дело, — сказал сержант Лейк и почесал в затылке.

— Теперь нам надо поговорить с этим сумасбродом — с Эдгаром Лоусоном, — сказал инспектор. — А потом мы пройдем в Зал и разберемся, кто где сидел, и почему, и когда… Мы сегодня услышали кое-что интересное.

2

Как трудно, подумал инспектор Карри, составить себе правильное представление о человеке со слов других людей.

Эдгар Лоусон был ему в то утро описан многими и совершенно непохожими друг на друга людьми, но собственное впечатление инспектора, когда он его увидел, до смешного не совпадало со всеми описаниями. Эдгар не показался ему ни «чокнутым», ни «опасным преступником», ни «наглецом», ни «совершенно ненормальным». Это был весьма обыкновенный молодой человек, очень подавленный и в своем смирении даже напоминавший Урию Хипа[53]. Он выглядел очень молодо, был немного вульгарен и довольно жалок.

На вопросы он отвечал с готовностью и все время каялся.

— Я знаю, что вел себя ужасно. Не понимаю, что на меня нашло. Устроить такую сцену, такой скандал… Даже стрелять… И в кого? В мистера Серроколда, который так ко мне добр и так терпелив! — Он нервно стискивал руки. Такие худые и по-мальчишечьи костлявые. — Если меня за это привлекут к ответственности, я готов. Я признаю себя виновным.

— Обвинение вам не предъявлено, — строго сказал инспектор. — Ваша вина не доказана. Мистер Серроколд заявил, что револьвер выстрелил случайно.

— Это потому, что он такой добрый. Нет никого на свете добрее его. Он все для меня сделал. И вот как я ему отплатил!

— Что же вас побудило так поступить?

Эдгар был, видимо, смущен:

— Я вел себя как последний дурак.

— Совершенно с вами согласен, — сухо сказал инспектор. — Вы сказали мистеру Серроколду, при свидетелях, будто обнаружили, что он ваш отец. Это правда?

— Нет.

— Откуда же вы это взяли? Вам кто-то сказал?

— Это трудно объяснить.

Инспектор Карри задумчиво посмотрел на него, потом более мягко добавил:

— А вы все-таки попытайтесь. Мы вам зла не желаем.

— Видите ли, в детстве мне очень тяжело жилось. Другие мальчишки меня высмеивали. Потому что у меня не было отца. Дразнили ублюдком, да ведь так оно и было. Мать была почти всегда пьяна. К ней ходили мужчины. Моим отцом был, кажется, какой-то там моряк. В доме всегда было грязно, гадко, сущий ад. И как-то я подумал: вот если бы моим отцом был не какой-то матрос, а человек известный. Ну я и начал фантазировать. Детские мечты — будто меня подменили при рождении, — а я богатый наследник — и тому подобное. Потом я поступил в другую школу и там стал всем намекать, что отец у меня адмирал. А потом и сам в это поверил, и мне стало как-то даже легче.

Немного передохнув, он продолжал:

— Позже я придумал другое. Останавливался в гостиницах и плел разные небылицы. Будто я — боевой летчик или сотрудник Интеллидженс сервис[54]. В общем вконец запутался. И не мог уже остановиться. Но врал я не потому, что хотел выудить у людей деньги. Я хотел, чтобы они лучше обо мне думали. Я не мошенник. Мистер Серроколд вам это подтвердит. И доктор Мэйверик. Они все обо мне знают.

Инспектор Карри кивнул. Он уже ознакомился с историей болезни Эдгара и с полицейскими протоколами.

— Мистер Серроколд вызволил меня и привез сюда. Он сказал, что ему нужен секретарь, помощник в работе.

И я ему помогал. Правда, помогал! Вот только другие надо мной смеялись. Они все время надо мной смеются.

— Кто эти другие? Миссис Серроколд?

— Нет, не она. Она настоящая леди, всегда добрая и приветливая. А вот Джина меня ни во что не ставит. И Стивен Рестарик. И миссис Стрэт смотрит свысока — потому что я не джентльмен. Мисс Беллевер тоже. А сама-то она кто? Компаньонка.

Инспектор заметил его нарастающее возбуждение.

— Значит, все эти люди плохо к вам относятся?

— Все потому, что я незаконнорожденный, — сказал Эдгар с горечью. — Будь у меня отец, они бы не посмели.

— Итак, вы присвоили себе пару знаменитых отцов.

Эдгар покраснел.

— Никак не могу перестать врать.

— А потом вы сказали, что ваш отец — мистер Серроколд. Почему?

— Потому что это заткнуло бы им рты раз и навсегда. Будь он моим отцом, они сразу бы от меня отстали.

— Да. Но вы заявили еще, что он вам враг. Что он вас преследует.

— Знаю. — Он потер себе лоб. — Тут я что-то спутал. Бывает, что я… хорошенько не понимаю… И все путаю.

— А револьвер вы взяли из комнаты мистера Уолтера Хадда?

— Разве? Разве оттуда? — удивленно переспросил Эдгар.

— Вы, значит, не помните, как он у вас оказался?

— Я хотел пригрозить мистеру Серроколду револьвером, — сказал Эдгар. — Хотел его припугнуть. Я понимаю, что это уж совсем по-детски…

Инспектор Карри терпеливо спросил:

— Так где же вы взяли револьвер?

— Вы ведь сказали — в комнате Уолтера.

— Вы теперь точно это вспомнили?

— Наверное, в его комнате. Откуда еще я мог его взять?

— Не знаю, — сказал инспектор Карри. — Кто-нибудь мог дать его вам.

Эдгар молчал, тупо глядя перед собой.

— Может, именно так и было?

— Не помню! Я был очень возбужден, — с отчаянием сказал Эдгар. — Перед этим я ходил по саду, и в глазах стоял красный туман. Я думал, что за мной шпионят, что хотят меня затравить. Даже та милая седая дама… Сейчас мне все понятно. Это был приступ безумия. Я почти не сознавал, где я и что делаю.

— Но вы, конечно, помните, кто сказал вам, что мистер Серроколд — ваш отец?

Эдгар опять смотрел ничего не выражающим взглядом.

— Никто не говорил, — ответил он угрюмо. — Мне это просто пришло в голову.

Инспектор Карри вздохнул. Он не был удовлетворен, но понимал, что сейчас ему больше ничего не добиться.

— Ну, смотрите, чтобы впредь такого не было, — сказал он.

— Да, сэр. Больше никогда.

Когда Эдгар вышел, Карри медленно покачал головой.

— Уж эти мне «особые» случаи! Сам черт ногу сломит.

— Вы считаете, сэр, что он помешан?

— Гораздо в меньшей степени, чем я ожидал. Глуповат, хвастлив, лжив… А вместе с тем эдакое трогательное простодушие. И, видимо, он очень внушаем.

— Вы думаете, кто-то внушил ему все это?

— Да. Тут старая мисс Марпл права. Старушка очень проницательна. Хотел бы я знать, кто именно. Но он не говорит. Если бы нам это узнать… А теперь, Лейк, давайте попробуем воспроизвести ту сцену в Зале.

3

— Теперь все вроде точно.

Инспектор Карри сидел за роялем. Сержант Лейк — на стуле у окна, выходившего на озеро.

— Если я вместе с табуретом развернусь к двери кабинета, — продолжал Карри, — вас я никак не смогу увидеть.

Сержант Лейк тихо встал и вышел в дверь, которая вела в библиотеку.

— В этой части Зала было темно. Горели только лампы у двери кабинета. Нет, Лейк, я не видел, как вы вышли. А войдя в библиотеку, вы могли через другую дверь выйти оттуда в коридор, за пару минут добежать до Дубовой гостиной, застрелить Гулбрандсена и снова через библиотеку вернуться к вашему месту у окна.

Женщины сидели к вам спиной. Миссис Серроколд — вот здесь, справа от камина, возле двери в кабинет. Все дружно показывают, что она вообще не вставала с места. И только одну ее можно было увидеть практически всем. Мисс Марпл сидела вот тут. Она смотрела через голову миссис Серроколд на дверь кабинета. Миссис Стрэт сидела вон там — слева от камина, близко к двери, которая ведет из Зала в коридор. Это очень темный угол. Она тоже могла выйти и вернуться. Да, это вполне возможно.

Карри вдруг усмехнулся.

— А ведь и я мог бы. — Он встал с вертящегося табурета, прошел вдоль стенки к двери и вышел. — Только один человек мог заметить, что меня нет за роялем — Джина Хадд. И помните, что сказала Джина: «Стивен вначале сидел за роялем. Не знаю, где он был потом».

— Так вы думаете, что это Стивен?

— Я не знаю кто, — сказал Карри. — Знаю только, что не Эдгар Лоусон, не Льюис Серроколд, не миссис Серроколд и не мисс Джейн Марпл. Что же касается остальных… — Он вздохнул. — Пожалуй, все же американец. Короткое замыкание — уж слишком удобное стечение обстоятельств. А вместе с тем парень мне нравится. Нет, замыкание все-таки не улика.

Он стал рассматривать лежавшие на рояле ноты.

— Хиндемит?[55] Это кто ж такой? Не слыхал. Шостакович?[56] Ну и фамилии! — Он встал и осмотрел старомодный вертящийся табурет и приподнял его сиденье.

— А вот и старые ноты. Largo[57] Генделя[58]. Этюды Черни[59]. Эти еще со времен старого Гулбрандсена. Песенка «Какой прелестный сад». Помню, когда я был мальчиком, ее любила петь жена нашего викария…[60]

Тут он замер, держа в руке пожелтевшие ноты. Под ними, на прелюдиях[61] Шопена[62], лежал маленький автоматический пистолет.

— Значит, Стивен Рестарик! — радостно воскликнул сержант Лейк.

— Не спешите с заключениями, — предостерег его инспектор Карри. — Десять шансов против одного, что кто-то очень хочет, чтобы мы так подумали.

Глава 15

1

Мисс Марпл поднялась по лестнице и постучала в дверь спальни миссис Серроколд.

— Можно к тебе, Керри-Луиза?

— Конечно, милая Джейн.

Керри-Луиза сидела за туалетным столиком, расчесывая свои серебристые волосы. Она обернулась.

— Что, прибыла полиция? Через несколько минут я буду готова.

— Как ты себя чувствуешь?

— Я здорова. Это Джолли настояла, чтобы я позавтракала в постели. А Джина принесла завтрак. Тихо-тихо, на цыпочках, как будто я при смерти! Люди, видимо, не понимают, что такие трагедии, как смерть Кристиана, гораздо меньше потрясают нас в старости. Ведь к тому времени мы уже готовы ко всему, и все земное для нас не так уж много значит.

— Ну да, ну да, — не очень уверенно согласилась мисс Марпл.

— Разве ты этого не ощущаешь, Джейн? А я полагала, что тут мы мыслим одинаково.

Мисс Марпл медленно произнесла:

— Кристиан был убит…

— Да, я понимаю, что ты хочешь сказать. Ты считаешь, что это все-таки имеет значение?

— А ты?

— Для Кристиана не имеет, — просто сказала Керри-Луиза. — Но, конечно, имеет для его убийцы.

— Есть у тебя на этот счет какие-нибудь догадки?

Керри-Луиза недоуменно покачала головой.

— Никаких. И о причине тоже никаких. Должно быть, это как-то связано с его предыдущим приездом, месяц назад. Иначе зачем бы он вдруг опять приехал? Что бы это ни было, началось оно именно в тот приезд. Я думаю, думаю, но не могу вспомнить ничего необычного.

— Кто был тогда в доме?

— Те же, кто и теперь. Алекс тоже тогда приехал из Лондона. Ах да! Еще Рут.

— Рут?

— Да, как всегда, приехала совсем ненадолго.

— Рут, — повторила мисс Марпл, погружаясь в раздумья.

Кристиан Гулбрандсен и Рут? Рут увезла отсюда опасения и тревогу, не понимая их причины. Что-то не так — точнее Рут ничего сказать не могла. У Кристиана Гулбрандсена тоже появились опасения и тревога, но Кристиан знал или подозревал нечто такое, о чем Рут не знала. Он знал или подозревал, что кто-то пытается отравить Керри-Луизу. Что же навело его на эти подозрения? Что он увидел или услышал? Может быть, то же самое, что увидела или услышала Рут, только она не сумела это правильно истолковать? Мисс Марпл хотелось знать, что это могло быть. Ее собственное смутное подозрение, касавшееся Эдгара Лоусона, теперь показалось ей неверным, потому что об этом юнце Рут даже не упомянула.

Она вздохнула.

— Все вы что-то от меня скрываете, правда? — спросила Керри-Луиза.

Мисс Марпл вздрогнула от этих так спокойно произнесенных слов.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что это так. Все, кроме Джолли. Даже Льюис. Он вошел, когда я завтракала, и очень странно себя вел. Отпил немного моего кофе и даже съел гренок с джемом. Это на него непохоже. Он всегда пьет чай и не любит джема. Значит, он просто в этот момент о чем-то задумался. А может, забыл позавтракать. Это с ним бывает. И вид у него был очень озабоченный.

— Убийство… — начала мисс Марпл.

— Да, да. Это страшно, — быстро сказала Керри-Луиза. — Я еще никогда с этим не соприкасалась. А тебе случалось, не так ли, Джейн?

— Случалось, — призналась мисс Марпл.

— Рут мне говорила.

— Это она говорила тебе в свой последний приезд? — с любопытством спросила мисс Марпл.

— Нет, кажется, не тогда. Я, право, не помню.

Керри-Луиза была как-то рассеянна.

— О чем ты задумалась, Керри-Луиза?

Миссис Серроколд улыбнулась и словно вернулась откуда-то издалека.

— Я задумалась о Джине, — сказала она. — И о том, что ты говорила о Стивене Рестарике. Джина очень хорошая девушка и любит своего Уолли, я уверена, что любит.

Мисс Марпл промолчала.

— Такие девушки, как Джина, любят немного порезвиться, — Миссис Серроколд говорила почти умоляющим тоном. — Они молоды, им нравится ощущать свою власть. Ведь это так естественно. Я знаю, что Уолли Хадд не тот человек, какого мы хотели бы для Джины. При обычных обстоятельствах они бы никогда не встретились. Но они встретились, и она его полюбила и, вероятно, лучше нас знает, что ей нужно.

— Вероятно, — сказала мисс Марпл.

— Ведь так важно, чтобы Джина была счастлива.

Мисс Марпл с любопытством взглянула на свою подругу.

— Я думаю, важно, чтобы все были счастливы.

— О да! Но Джина — особый случай. Когда мы удочерили ее мать, Пиппу, мы понимали, что в некотором роде ставим опыт, и обязательно надо, чтобы он удался. Видишь ли, мать Пиппы…

Керри-Луиза остановилась.

— Кто же была мать Пиппы? — спросила мисс Марпл.

Миссис Серроколд как-то неуверенно посмотрела на нее.

— Я спрашиваю не из простого любопытства, — сказала мисс Марпл. — Мне действительно нужно знать. И тебе известно, что я умею держать язык за зубами.

— Да, ты всегда умела хранить тайны, Джейн, — сказала Керри-Луиза и улыбнулась своим воспоминаниям, — Об этом знает только доктор Голбрейт, нынешний епископ Кромерский. И больше никто. Матерью Пиппы была Кэтрин Элсуорт.

— Элсуорт? Женщина, которая отравила своего мужа мышьяком? Это было громкое дело.

— Да.

— И ее повесили?

— Да. Но, видишь ли, в этом деле не все так уж ясно. Ее муж употреблял мышьяк. В то время в этих вещах не слишком разбирались.

— Однако известно, что она вымачивала липучку для мух.

— Нам всегда казалось, что показания служанки были продиктованы злобой.

— Значит, Пиппа была ее дочерью?

— Да. Мы с Эриком решили дать ребенку шанс, окружить ее любовью и заботой, какие нужны детям. Это удалось. Пиппа выросла самым милым, счастливым существом, какое только можно себе представить.

Мисс Марпл долго молчала.

Керри-Луиза встала из-за туалетного столика.

— Я готова. Пожалуйста, попроси инспектора подняться в мою гостиную. Надеюсь, он ничего не будет иметь против.

2

Инспектор Карри ничего не имел против. Он был даже рад возможности видеть миссис Серроколд на ее собственной территории.

Ожидая ее, он с любопытством оглядывался вокруг. Все это было совсем непохоже на то, что он называл про себя «будуаром богатой женщины».

Там стояла старомодная кушетка и несколько неудобных викторианских стульев с выгнутыми деревянными спинками. Их ситцевая обивка выцвела, но рисунок был очень красив: Хрустальный Дворец. Это была одна из самых маленьких комнат в доме, и все же она была много больше современных гостиных. Комнатка была уютной, со множеством столиков, уставленных безделушками и фотографиями. Карри увидел старое фото двух маленьких девочек. Одна была темноволосая, с живым выразительным личиком, другая совсем некрасивая, угрюмо смотревшая на мир из-под густой челки.

Это выражение инспектор уже видел в то утро. На фотографии было написано: «Пиппа и Милдред». Фотография Эрика Гулбрандсена висела на стене в массивной раме черного дерева с золотом. Карри заметил также фотографию красивого мужчины со смеющимися глазами и предположил, что это Джон Рестарик. Тут открылась дверь, и вошла миссис Серроколд.

Она была в черном платье из полупрозрачной, струящейся ткани. Маленькое чуть розоватое лицо казалось еще меньше под короной серебристых волос. В ней была хрупкость, от которой у инспектора защемило сердце. В эту минуту он понял то, что озадачивало его все утро. Он понял, почему окружающие ее люди стараются оградить Каролину-Луизу Серроколд от всяких невзгод.

Однако, подумал он, она не из тех, кто все время ноет и жалуется.

Она поздоровалась, попросила его сесть и сама села на стул возле него. Ему сразу стало казаться, что это не он пришел ободрить ее, а, наоборот, она старается поддержать его своей приветливостью. На вопросы, которые он ей задавал, она отвечала с готовностью и без колебаний. Четко рассказала о том, как погас свет, как разыгралась сцена между Эдгаром Лоусоном и ее мужем и как они услышали выстрел…

— Вам не показалось, что стреляли в доме?

— Нет, я подумала, что стреляют в парке. И даже, что это мог быть автомобильный выхлоп.

— Во время сцены между вашим супругом и Эдгаром Лоусоном вы не заметили, чтобы кто-нибудь выходил из Зала?

— Уолли вышел еще до того, чтобы починить электричество. Вскоре затем вышла мисс Беллевер, чтобы что-то принести, не помню что.

— И больше никто не выходил?

— Мне кажется, никто.

— А вы наверняка заметили бы это, миссис Серроколд?

Она слегка задумалась.

— Нет, пожалуй, не заметила бы.

— Вы были целиком поглощены тем, что происходило в кабинете?

— Да.

— И вы очень боялись того, что могло там случиться?

— Нет, я бы не сказала. Я не думала, что действительно что-то случится.

— Однако у Лоусона был револьвер.

— Да.

— И он угрожал им вашему мужу.

— Да. Но он не собирался стрелять на самом деле.

Инспектор Карри ощутил уже ставшее привычным раздражение. Еще одна идеалистка!

— Вы не могли быть уверены в этом, миссис Серроколд.

— И все же я была уверена. Внутренне. Наша молодежь называет это «разыграть спектакль». Именно это там и происходило. Эдгар еще совсем мальчик. Он разыграл глупую мелодраму, вообразив себя этаким роковым героем. Героем романтической истории, которого преследуют злодеи. Я была совершенно уверена, что он не станет стрелять.

— Но он все же выстрелил, миссис Серроколд.

Керри-Луиза улыбнулась.

— Думаю, что револьвер выстрелил случайно.

Раздражение инспектора нарастало.

— Это не было случайностью. Лоусон стрелял дважды, он стрелял в вашего мужа. И едва не попал.

Керри-Луиза вздрогнула и сразу стала очень серьезной.

— Я просто не могу поверить. Но, конечно, — поспешила она добавить, предупреждая протест инспектора, — конечно, я должна верить, раз вы так говорите. И все же я чувствую, что этому должно быть какое-то вполне безобидное объяснение. Может быть, доктор Мэйверик объяснит мне.

— О да, доктор Мэйверик, конечно, объяснит, — угрюмо сказал инспектор. — Уверен, что доктор Мэйверик может объяснить все что угодно.

Миссис Серроколд неожиданно сказала:

— Я знаю, большая часть того, что мы здесь делаем, кажется вам глупым и бесполезным. Я понимаю, что психиатры могут порой очень раздражать. Но мы чего-то достигаем. Бывают неудачи, но есть и успехи. И то, что мы стараемся сделать, стоит усилий. Эдгар действительно предан моему мужу, хотя вы вряд ли в это поверите. Он вообразил эту глупость — будто Льюис его отец, — потому что ему очень хочется иметь такого отца, как Льюис. Мне только непонятно, с чего он вдруг так разнервничался. Ему ведь стало гораздо лучше, он стал практически нормальным. Впрочем, он и всегда казался мне вполне здоровым молодым человеком.

Инспектор не стал спорить.

— Револьвер, из которого стрелял Эдгар Лоусон, принадлежит мужу вашей внучки, — сказал он. — Видимо, Лоусон взял его в комнате Уолтера Хадца. Скажите, а вот это оружие вы когда-нибудь раньше видели?

На его ладони лежал маленький черный автоматический пистолет.

Керри-Луиза взглянула на него.

— Нет, по-моему, не видела.

— Я нашел его под сиденьем вертящегося табурета. Из него тоже недавно стреляли. Мы еще не успели как следует все проверить, но одно могу сказать: в мистера Гулбрандсена стреляли именно из него.

Она нахмурилась.

— И вы нашли его под сиденьем табурета?

— Под старыми нотами, которыми, видимо, не пользовались много лет.

— Значит, он был там спрятан?

— Да. Вы помните, кто сидел за роялем вчера вечером?

— Стивен Рестарик.

— Он играл?

— Да, тихонько наигрывал. Странный, печальный мотив.

— Когда он перестал играть, миссис Серроколд?

— Когда перестал? Не помню.

— Но ведь не играл же он весь вечер?

— Нет. В какой-то момент музыка смолкла.

— И он вышел из-за рояля?

— Не знаю. Не помню, что он делал до того, как подошел к двери кабинета, чтобы подобрать ключ к замку.

— Могла ли у Стивена Рестарика быть причина убить мистера Гулбрандсена?

— Никакой, — сказала она, — И я не верю, что он мог это сделать.

— А вдруг Гулбрандсен обнаружил нечто такое, что Стивен предпочел бы скрыть.

— О нет, едва ли.

Инспектору Карри очень захотелось ответить ей словами: «И свиньи, случалось, летали, но что они птицы — едва ли». Это была одна из любимых поговорок его бабушки. И он подумал, что мисс Марпл поговорка наверняка известна.

Керри-Луиза спустилась по главной лестнице. К ней подбежали сразу с трех сторон: Джина из коридора, мисс Марпл из библиотеки и мисс Беллевер из Зала.

Джина заговорила первая.

— Душечка! — пылко воскликнула она. — Ну как ты? Тебе не угрожали? Не применяли третью степень[63] или что-нибудь подобное?

— Конечно нет, Джина. Что за странные вещи приходят тебе в голову! Инспектор Карри был очень любезен и тактичен.

— Таким ему и следует быть, — сказала мисс Беллевер. — Кара, вот вся почта — письма и пакет. Я как раз несла их к вам.

— Несите в библиотеку, — попросила Керри-Луиза.

Все четверо вошли в библиотеку.

Керри-Луиза села и стала распечатывать письма. Их было около тридцати.

Потом она передавала письма мисс Беллевер, которая сортировала их, объясняя при этом мисс Марпл:

— Они у нас делятся на три категории. Во-первых, письма от родственников наших мальчиков. Их я передаю доктору Мэйверику. Письмами, в которых просят денег, я занимаюсь сама. Остальные — личные. Кара указывает мне, что с ними делать.

Разделавшись с письмами, миссис Серроколд занялась пакетом и перерезала ножницами веревочку.

Из аккуратной обертки появилась красивая коробка шоколадных конфет, перевязанная золотой ленточкой.

— Кто-то решил, что сегодня мой день рождения, — сказала, улыбаясь, миссис Серроколд.

Она сняла ленточку и открыла коробку. Внутри лежала визитная карточка. Керри-Луиза взглянула на нее с некоторым удивлением.

— «С любовью от Алекса», — прочла она. — Как странно! Присылает коробку конфет по почте в тот самый день, когда сам собрался сюда ехать.

Мисс Марпл почувствовала тревогу.

— Подожди, Керри-Луиза, — поспешно сказала она. — Не ешь их.

— Я собиралась угостить присутствующих, — сказала миссис Серроколд.

— Не надо. Подожди, пока я спрошу… Джина, где сейчас Алекс?

Джина быстро ответила:

— Только что был в Зале. — Она открыла дверь и позвала.

Алекс Рестарик явился по первому же зову.

— Милая Мадонна! Вы встали? Как здоровье?

Он подошел к миссис Серроколд и нежно поцеловал ее в обе щеки.

— Керри-Луиза хочет поблагодарить вас за конфеты, — сказала мисс Марпл.

Алекс удивился.

— Какие конфеты?

— Вот эти, — сказала Керри-Луиза.

— Дорогая, я не посылал вам никаких конфет.

— В коробке лежит ваша визитная карточка, — сказала мисс Беллевер.

Алекс наклонился к коробке.

— Да, действительно. Странно!.. Очень странно!.. Но я их не посылал.

— Необычайно странно, — повторила мисс Беллевер.

— До чего соблазнительные! — сказала Джина, заглядывая в коробку. — Посмотри, бабушка, в середине твои любимые, с ликером.

Мисс Марпл мягко, но решительно взяла у нее коробку. Ничего не говоря, она вынесла ее из комнаты и пошла искать Льюиса Серроколда. Это потребовало времени, потому что он был в Школе, у доктора Мэйверика. Она поставила перед ним коробку и кратко сообщила, в чем дело. Его лицо сразу стало суровым.

Вместе с доктором они вынули по конфете и принялись их рассматривать.

— Вот к этим, которые я отложил, — сказал доктор Мэйверик, — несомненно прикасались. Видите, снизу они не совсем гладкие. Их следует отправить в лабораторию.

— Невероятно! — сказала мисс Марпл. — Ведь так можно было отравить весь дом.

Льюис кивнул. Лицо его все еще было бледным и суровым.

— Да. Какая изощренная жестокость!.. — Его голос прерывался. — Как раз вот эти, с вишневым ликером. Любимые конфеты Каролины. Как видите, пославший знает даже это.

— Если ваши подозрения подтвердятся, — спокойно сказала мисс Марпл, — и в этих конфетах окажется яд, придется рассказать Керри-Луизе, что происходит. Ее необходимо предостеречь.

— Да. Она должна знать, что кто-то пытается ее отравить, — угрюмо сказал Льюис Серроколд. — А ей, конечно, будет очень трудно в это поверить.

Глава 16

1

— Эй, мисс, а верно ли, что в доме орудует отравитель?

Джина вздрогнула, услышав этот хриплый шепот, и откинула со лба волосы. Ее брюки и даже щеки были измазаны краской. Вместе со своими помощниками она трудилась над задником для следующего спектакля, где был изображен закат на Ниле.

Вопрос задал один из ее помощников, Эрни, тот, кто сообщил ей много ценных сведений относительно того, как взламывать чужие замки. Руки Эрни оказались столь же ловкими для плотницкой работы, и он с большим удовольствием переключился на иную деятельность.

Сейчас его глаза блестели, предвкушая нечто интересное.

— Откуда эти слухи? — возмущенно спросила Джина.

Эрни прищурил один глаз.

— Ребята рассказывают, — сказал он. — Только знаете, мисс, это не наша работа. Мы такое нипочем бы не удумали. Уж только не с миссис Серроколд. Ее даже Дженкинс ни за что бы не укокошил. Вот старую суку компаньонку — другое дело. Я бы, например, совсем не против.

— Не говори так о мисс Беллевер.

— Виноват, мисс, нечаянно вырвалось. Какой же яд, интересно? Стрехлин, наверное, От него человека корчит в дугу, и он в мученьях умирает. А может, синиловая кислота?

— Я не знаю, о чем ты, Эрни.

— Ну уж будто! Говорят, это мистер Алекс. Привез из Лондона конфеты. Ну, да это, конечно, вранье. Мистер Алекс такого не сделает, верно, миссис?

— Конечно не сделает, — сказала Джина.

— Скорее уж мистер Бирнбаум. Он, когда дает нам лекарство, такие гримасы корчит! Мы с Доном думаем, что он с приветом.

— Убери-ка лучше отсюда скипидар.

Эрни повиновался, бормоча про себя:

— Ну и дела здесь делаются! Вчера прикончили старого Гулбрандсена, сегодня — потайной отравитель. Как вы думаете, миссис, это все один и тот же орудует? А что, если я знаю, кто старика укокошил?

— Ничего ты не можешь об этом знать.

— А вот и могу! А если я вчера ночью выходил и кое-что видел?

— Как это — выходил? Колледж запирается в семь часов, после переклички.

— Перекличка!.. Да я когда хочу, тогда и выхожу. Я с замками что хошь сделаю. Выхожу и гуляю себе по парку.

— Довольно врать, Эрни, — сказала Джина.

— Кто это врет?

— Ты! Врешь и хвастаешь, а сам ничего подобного не делаешь.

— Это вы так говорите, мисс, а вот пусть полиция и спросит, что я видел прошлой ночью?

— Ну и что же ты видел?

— Ага! — сказал Эрни. — Небось хочется знать?

Джина замахнулась на него, и он обратился в бегство.

Подошел Стивен. Они обсудили некоторые технические детали своей работы и вместе пошли к дому.

— Здесь все уже знают про бабушку и про конфеты, — сказала Джина. — Все мальчишки. Ну как они исхитряются все узнавать?

— Какой-нибудь местный беспроволочный телеграф!

— Знают даже про визитную карточку Алекса. Ну не глупо ли было вкладывать его карточку в коробку, когда он сам уже ехал сюда?

— Да, но кто знал, что он едет? Он собрался сюда неожиданно и послал телеграмму. А коробка, наверное, уже была отправлена по почте. Если бы он не приехал, визитная карточка была бы неплохой задумкой. Потому что он действительно иногда присылает Каролине конфеты.

Потом Стивен сказал:

— Чего я никак не пойму, так это…

— …зачем кому-то потребовалось отравить бабушку? — перебила его Джина. — Это трудно себе представить. Ведь она такая прелесть! И все здесь ее обожают.

Стивен не ответил. Джина пристально взглянула на него.

— Я знаю, о чем ты думаешь, Стив!

— Да, думаю!

— Ты думаешь, что Уолл и… не обожает ее. Но Уолли никогда никого не отравил бы. Смешно даже думать!

— Ты хорошая жена.

— Не ехидничай.

— Я не ехидничаю. Ты действительно хорошая жена. Я восхищаюсь этим. Но, милая Джина, так не может тянуться до бесконечности.

— Ты о чем, Стив?

— Ты отлично знаешь, о чем. Вы с Уолли не подходите друг другу. И ничего тут поделать нельзя. Он это тоже знает. Разрыв неизбежен, он давно назрел. И тогда вы оба будете гораздо счастливее.

— Не говори глупостей, — сказала Джина.

Стивен засмеялся.

— Не станешь же ты уверять, что вы подходящая пара и что Уолли здесь нравится.

— Не могу понять, что с ним! — воскликнула Джина. — Он все время дуется. Почти не разговаривает со мной. Ума не приложу, что с ним делать. Почему ему здесь не нравится? Нам вначале было так весело вместе, а теперь его точно подменили. Ну почему люди так меняются?

— Я тоже меняюсь?

— Нет, милый Стив. Ты все тот же. Помнишь, как я всюду увязывалась за вами, когда вы приезжали на каникулы?

— И какая ты была несносная девчонка… Что ж, теперь роли переменились. Теперь ты делаешь со мной, что хочешь, верно, Джина?

Джина коротко сказала:

— Идиот! — И продолжала: — Как ты думаешь, Эрни врет? Говорит, будто выходил вчера ночью, и намекает, что мог бы кое-что рассказать об убийстве. Может это быть правдой?

— Конечно нет. Ты же знаешь, какой он хвастунишка. Лишь бы обратить на себя внимание.

— Знаю. А все-таки…

Дальше они шли молча.

2

Заходящее солнце освещало западный фасад дома. Инспектор Карри огляделся.

— Говорите, примерно здесь остановили вчера вечером вашу машину? — спросил он.

Алекс Рестарик немного отступил назад, как бы присматриваясь.

— Да, пожалуй, — сказал он. — Из-за вчерашнего тумана мне трудно определить точно. Скорее всего, здесь.

Инспектор Карри еще раз внимательно огляделся. Подъездная аллея делала в этом месте поворот, и из-за кущи рододендронов внезапно выступал западный фасад дома с его террасой, ступеньками, выходившими на газон, и живой изгородью из тиса. Дальше аллея вилась среди деревьев, проходила между домом и озером и перед восточным фасадом дома заканчивалась широкой площадкой, усыпанной гравием.

— Доджет! — скомандовал инспектор.

Констебль Доджет, стоявший наготове, тут же начал действовать. Он пересек по диагонали газоны, добежал до террасы и вбежал в боковую дверь. Несколько секунд спустя в одном из окон был подан знак — сильно колыхнулась занавеска. Констебль Доджет снова появился в дверях и вернулся, пыхтя как паровая машина.

— Две минуты сорок две секунды, — сказал инспектор Карри, щелкнув своим секундомером. — Эти дела много времени не требуют, — благодушно заметил он.

— Я бегаю не так быстро, как ваш констебль, — сказал Алекс. — Вы, очевидно, хронометрируете мои предполагаемые передвижения.

— Я только выяснил, что у вас была возможность совершить это убийство. Вот и все, мистер Рестарик. Я не выдвигаю никаких обвинений — пока.

Алекс любезно сказал констеблю Доджету, который все еще не мог отдышаться:

— Конечно, бегаю я не так быстро, но думаю, что я меньше бы запыхался.

— Это у меня с прошлогоднего бронхита, — сказал Доджет.

Алекс обернулся к инспектору.

— Все стараетесь вывести меня из себя, смотрите, как я буду реагировать, а ведь мы, творческие люди, такие чувствительные и нежные создания! — Его тон стал насмешливым, — Слушайте, неужели вы всерьез думаете, что я причастен к этому делу? В таком случае, зачем бы я стал присылать миссис Серроколд отравленные конфеты и свою визитную карточку?

— А может быть, вы хотите посеять в нас сомнения. Ведь существует такая вещь, как двойной блеф, мистер Рестарик.

— Так, так. Остроумная догадка. Кстати, неужели конфеты и в самом деле оказались отравленными?

— Да, шесть конфет с ликером в верхнем ряду были отравленными. Там был аконит[64].

— Нет, этот яд не из моего арсенала, инспектор. Я питаю слабость к кураре[65].

— Кураре вводится в кровь, мистер Рестарик. А не в желудок.

— Познания полиции поистине безграничны, — с искренним восхищением сказал Алекс.

Инспектор Карри искоса бросил внимательный взгляд на молодого человека. Он отметил слегка заостренные уши, неанглийский, монгольский тип лица и глаза, в которых искрилась смешинка. По лицу Алекса Рестарика трудно было угадать его мысли. Сатир[66] или фавн[67]. Немного раскормленный фавн, вдруг подумал инспектор Карри, и от этой мысли ему стало неприятно.

Плутоват и неглуп — вот как бы он определил Алекса Рестарика. Умнее своего брата. Мать у них была русская, так он слышал. «Русские» были для инспектора Карри тем же, чем был Бони[68] в начале девятнадцатого века или Гунны[69] в середине двадцатого. Все, имевшее отношение к России, по мнению инспектора Карри было чем-то скверным. Если Алекс Рестарик убил Гулбрандсена, этому есть вполне удовлетворительное объяснение. К сожалению, инспектор Карри вовсе не был убежден, что убил он.

Констебль Доджет наконец отдышался и заговорил.

— Я подергал занавески, как вы приказали, сэр, — сказал он. — Потом сосчитал до тридцати. А на занавесях, вверху, один крючок оторван. Они неплотно сходятся. Значит, снаружи можно видеть в комнате свет.

Инспектор Карри спросил Алекса:

— Вы не заметили вчера, был ли в том окне свет?

— Я вообще не мог видеть дом из-за тумана. Об этом я уже говорил вам.

— Туман не всегда бывает сплошной. Иногда он рассеивается — то здесь, то там…

— Но не настолько, чтобы я мог видеть дом. Его центральную часть. А гимнастический зал, рядом с ним, виднелся сквозь туман, точно призрак. Получалась полная иллюзия портовых пакгаузов[70]. Я уже говорил вам, что ставлю балет «Ночи в порту»?

— Да, говорили, — подтвердил инспектор.

— Привыкаешь, понимаете ли, всюду видеть декорации, а не существующую реальность.

— Возможно. Но ведь и декорации вещь вполне реальная, не правда ли, мистер Рестарик?

— Я не совсем понимаю вас, инспектор.

— Они делаются из чего-то материального — холста, дерева, красок, картона… Иллюзия создается глазами зрителя, а не собственно самой декорацией. Сама декорация вполне реальна, не важно, в какой части сцены она расположена.

Алекс воззрился на инспектора.

— Очень мудрое замечание, инспектор. Оно подало мне мысль…

— Для еще одного балета?

— Нет, не для балета… Боже! Неужели все мы были так недогадливы?

3

Инспектор и констебль Доджет пошли к дому напрямик — по газонам. Ищут следы, подумал Алекс. Но он ошибался. Следы они искали еще ранним утром, хотя и безуспешно, потому что в два часа пополуночи прошел сильный дождь. Алекс медленно шагал по аллее, обдумывая возможности пришедшей ему в голову с подачи инспектора идеи.

От этого занятия его отвлекло появление Джины, которая спускалась к озеру. Дом стоял на некотором возвышении, и от него шел к озеру пологий спуск, обсаженный рододендрами и другими кустами. Алекс сбежал по дорожке и подошел к Джине.

— Если бы можно было как-то заслонить это викторианское чудище, получилось бы великолепное Лебединое озеро. И ты, Джина, в роли Одетты. Впрочем, ты больше похожа на Одилию[71]. Жестокая, своенравная. И совершенно неспособная на милосердие и сострадание. Ты очень-очень женственна, милая Джина.

— А ты очень-очень ехидный, милый Алекс.

— Потому что я тебя вижу насквозь? Можешь наслаждаться своей неотразимостью, Джина. Ты всех нас пришпилила к своей юбке. Меня, Стивена и своего простодушного мужа.

— Не болтай глупостей.

— О нет! Стивен в тебя влюблен, и я в тебя влюблен, а твой муж жестоко страдает. Чего еще может желать женщина?

Джина посмотрела на него и засмеялась.

Алекс энергично кивнул головой.

— Но, к счастью, ты прямолинейна. Это итальянская кровь. Ты не скрываешь, что тебе хочется внушать любовь, и не притворяешься, будто жалеешь своих поклонников. Ведь тебе нравится влюблять в себя, жестокая Джина. Пусть это будет даже такое ничтожество, как Эдгар Лоусон?

Джина взглянула ему в глаза и сказала очень серьезно:

— Любовь, как ты знаешь, не слишком долго длится. И женщинам вообще труднее в жизни, чем мужчинам. Они более уязвимы. Они рожают детей, и дети для них самое главное. Как только увядает их красота, мужчины уже не любят их. Они им изменяют. Они их покидают. Отодвигают в сторону. Я не осуждаю мужчин. Я сама поступала бы так же. Не люблю старых, уродливых, больных, тех, кто ноет и жалуется на свои беды, или таких нелепых, как Эдгар, который строит из себя бог весть кого. Ты говоришь, я жестокая? Мы живем в жестоком мире! Когда-нибудь он будет жесток и ко мне. А сейчас я молода, хороша и привлекательна. — Она сверкнула своей особенной, солнечной, теплой улыбкой. — Да, Алекс, мне это нравится. А почему бы нет?

— Действительно, почему бы нет? — сказал Алекс. — Но мне все-таки хотелось бы знать, что у тебя на уме. За кого выйдешь замуж — за Стивена или за меня?

— Я замужем за Уолли.

— Временно. Каждая женщина должна совершить одну матримониальную ошибку. Но зачем тянуть? Спектакль уже обкатан в провинции, пора показать его в столице, в Вест-Энде[72].

— Ты и есть этот самый Вест-Энд?

— Несомненно.

— И ты действительно хочешь на мне жениться? Я как-то не представляю тебя женатым.

— А я просто-таки настаиваю на женитьбе. Внебрачные связи совершенно вышли из моды. Трудности с паспортами, с гостиницами и прочим. Я никогда не сделаю женщину своей любовницей, разве что не смогу добиться ее никаким другим способом.

Джина звонко рассмеялась.

— Ты умеешь быть забавным, Алекс.

— Это мой главный козырь. Стивен гораздо красивее меня. Он очень красив и очень страстен, и женщины это, конечно, обожают. Но в домашнем быту страстность утомительна. Со мной, Джина, жизнь будет занимательной.

— Почему ты не говоришь, что безумно меня любишь?

— Даже если и так, я тебе этого не скажу. Это было бы очко в твою пользу. Нет, все, на что я готов, — это сделать тебе предложение, очень трезвый шаг с моей стороны.

— Надо будет подумать, — улыбаясь, сказала Джина.

— Само собой. Сперва ты должна положить конец мучениям Уолли. Я очень сочувствую Уолли. Какое это, наверное, мучение — быть женатым на тебе, влачиться за твоей колесницей и задыхаться в этой гнетущей атмосфере семейной филантропии.

— Ну и скотина ты, Алекс!

— Очень проницательная скотина.

— Иногда, — сказала Джина, — мне кажется, что Уолли ни капельки меня не любит. Он меня просто перестал замечать.

— Ты тычешь в него палкой, а он никак не реагирует? Конечно, досадно.

Джина размахнулась и влепила звонкую пощечину в гладкую щеку Алекса.

— Прямое попадание? — крикнул Алекс.

Быстрым и ловким движением он схватил ее в объятья. Прежде чем она могла воспротивиться, его губы прильнули к ее губам в долгом и страстном поцелуе. Она рванулась, но потом затихла…

— Джина!

Они отпрянули друг от друга. Милдред Стрэт, вся красная, дрожа от негодования, грозно смотрела на них. Гнев так душил ее, что слова не сразу вырвались наружу.

— Омерзительно!.. Омерзительно!.. Распутная девка!..

Совсем как мать… Испорченная, распутная… Я всегда это знала… И не только распутница, а еще и убийца! Да, да, убийца!.. Мне кое-что известно!

— Что же вам известно? Что за нелепость, тетя Милдред!

— Слава Богу, я тебе не тетя. Не родня. Да ты даже не знаешь, кто твоя мать и откуда она здесь взялась. Но ты хорошо знаешь, что за люди мой отец и моя мать. И кого они удочерили… Дочь преступницы или проститутки. Такие уж они были. Но им следовало помнить, что яблочко от яблони недалеко падает. Впрочем, раз ты взялась за яд, это уж твоя итальянская кровь.

— Как вы смеете так говорить?

— Буду говорить все что хочу! Мою мать пытаются отравить, уж этого-то ты отрицать не можешь. А кто это делает, если не ты? Кому по смерти моей матери достанется огромное состояние? Тебе! И будь уверена, полиция все это учтет.

Все еще дрожа от гнева, Милдред быстро ушла.

— Патологический случай, — сказал Алекс. — Несомненно патологический. И весьма любопытный. Поневоле начинаешь думать, что покойный каноник Стрэт… То ли по религиозным соображениям… То ли из-за импотенции…

— Фу, Алекс, не говори гадостей. Ох, как же я ее ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!

Джина крепко стиснула руки и дрожала от ярости.

— Хорошо, что у тебя не было кинжала в чулке, — сказал Алекс. — Иначе милейшая миссис Стрэт узнала бы кое-что об убийстве с точки зрения жертвы. Успокойся, Джина. Не надо мелодрамы, мы ведь не персонажи итальянской оперы.

— Как она смеет говорить, что я пыталась отравить бабушку?

— Милая, ведь кто-то действительно пытается ее отравить. А что касается мотива, то ты очень подходишь. Не правда ли?

— Алекс! — Джина в ужасе смотрела на него. — Неужели и полиция так думает?

— Что именно думает полиция, узнать крайне трудно… Они ведь отлично умеют скрывать свои мысли. Они, знаешь ли, не дураки. А это напомнило мне…

— Куда же ты?

— Обдумать одну идею.

Глава 17

1

— Ты говоришь, что кто-то пытался меня отравить?

В голосе Керри-Луизы звучало недоумение и недоверие.

— Понимаешь, — продолжала она, — я просто не могу поверить…

Она умолкла и полузакрыла глаза.

Льюис сказал с нежностью:

— Как я хотел бы избавить тебя от этого, дорогая!

Она рассеянно протянула ему руку, и он взял ее в свои.

Мисс Марпл, сидя рядом, сочувственно качала головой.

Керри-Луиза открыла глаза.

— Неужели это правда, Джейн?

— Боюсь, что правда, милая.

— Тогда все… — Керри-Луиза остановилась, потом продолжала: — Я всегда думала, что могу отличить реальное от нереального… Это не кажется мне реальным, однако это реальность… Значит, я ошибаюсь во всем… Но кто хочет так поступить со мной? Кому в этом доме нужна моя смерть?

В ее голосе все еще звучало недоверие.

— Я тоже не верил, — сказал Льюис, — Но я ошибался.

— А Кристиан это знал? Тогда понятно.

— Что понятно? — спросил Льюис.

— Понятно его поведение, — сказала Керри-Луиза. — Он вел себя очень странно. Был совсем не похож на себя. Все порывался что-то сказать… но не говорил. Спросил меня, здоровое ли у меня сердце. Не болела ли я в последнее время. Может быть, этим он хотел мне намекнуть. Но почему бы ему не сказать прямо? Когда говорят прямо, все гораздо проще.

— Он не хотел причинять тебе боль, Каролина.

— Боль? Но почему?.. Ах да, понимаю… — Ее глаза удивленно расширились. — Значит, ты веришь этому, Льюис? Но ты ошибаешься. Ошибаешься, уверяю тебя.

Муж избегал ее взгляда.

— Прости меня, — сказала миссис Серроколд немного спустя. — Но я не могу поверить ничему из того, что происходит в последнее время. Что Эдгар стрелял в тебя. Что Джина и Стивен… И эта нелепая коробка конфет. Господи, неужели все это правда?

Никто ничего не сказал.

Каролина-Луиза Серроколд вздохнула.

— Кажется, я слишком долго жила вне реального мира… — сказала она. — Простите меня… я хотела бы побыть одна… и постараться понять…

2

Мисс Марпл спустилась по лестнице и вошла в Зал. У высокой сводчатой двери стоял Алекс Рестарик, он приветствовал ее торжественным жестом.

— Входите, входите, — радушно пригласил он, точно был владельцем этого Зала. — Я тут обдумываю события вчерашнего вечера.

Льюис Серроколд сразу прошел в своей кабинет и закрыл за собой дверь.

— Вы пытаетесь воспроизвести преступление? — с интересом спросила мисс Марпл.

— Что? — Алекс сморщил лоб. Потом лицо его прояснилось, — Не совсем, — сказал он. — Я сейчас взглянул на все это под другим углом. С точки зрения театра. Не реальности, но ее искусственного воссоздания. Подойдите-ка сюда. Представьте себе, что вы в театре. Освещение, мизансцены. Действующие лица. Шум за сценой. Очень интересно. Сама идея не моя. Мне ее подал инспектор. По-моему, он жестокий человек. Сегодня утром он всячески старался меня запугать.

— Ему это удалось?

— Не уверен.

Алекс описал эксперимент, проведенный инспектором, и результаты, показанные запыхавшимся констеблем Доджетом.

— Время, — сказал он, — крайне обманчиво. Думаешь, что на что-нибудь его уходит много, а это вовсе не так.

— Да, — сказала мисс Марпл.

Изображая зрителей, она заняла соответствующее место. Декорация представляла собой высокую, завешенную гобеленом стену, сильно затененную сверху. На заднем плане слева — рояль. На заднем плане справа — окно и сиденье под ним. Очень близко к этому окну — дверь в библиотеку. Вертящийся табурет всего в восьми футах от двери, ведущей в прихожую, а оттуда в коридор. Два очень удобных выхода! Зрителям отлично видны оба…

Однако накануне вечером зрителей не было. Точнее говоря, никто не смотрел на сцену с того места, где сейчас находилась мисс Марпл. Накануне вечером зрители сидели спиной к сцене.

Сколько времени, подумала мисс Марпл, понадобилось бы, чтобы выскользнуть из зала, пробежать по коридору, застрелить Гулбрандсена и вернуться назад? Гораздо меньше, чем можно подумать. Очень мало времени…

Что имела в виду Керри-Луиза, когда сказала своему мужу: «Значит, ты веришь этому, Льюис? Но ты ошибаешься».

— Должен признать, что инспектор высказал весьма глубокомысленное замечание. — Эти слова Алекса вывели ее из задумчивости. — Он сказал, что декорации вещь вполне реальная. Они сделаны из дерева и картона, скреплены клеем, и их изнанка не менее реальна, чем то, что видит зритель. Иллюзию определенной картины, сказал он, создают не они, а глаза зрителя.

— Фокусники, — пробормотала про себя мисс Марпл, — делают это с помощью зеркал.

Вошел слегка запыхавшийся Стивен Рестарик.

— Привет, Алекс, — сказал он. — Этот крысенок Эрни Грэгг… может, помнишь его?

— Это который играл Феста[73], когда ты ставил «Двенадцатую ночь»? Я тогда даже сказал, что у него талант.

— Да, есть, пожалуй, и талант. Руки тоже очень ловкие. Он у нас главный плотник. Но я не об этом. Он хвастал Джине, будто выходит по ночам и бродит по парку. И будто бродил там прошлой ночью и кое-что видел.

Алекс быстро обернулся к нему.

— Что — видел?

— Это он говорить не хочет. Мне кажется, что ему просто хочется обратить на себя внимание. Он ужасный враль, тю, может быть, полиции все же следует его расспросить.

Алекс резко сказал:

— Я бы его пока оставил в покое. Пусть не думает, что мы им слишком уж заинтересовались.

— Что ж, может быть, ты прав. И лучше отложить это до вечера.

Стивен пошел в библиотеку.

Мисс Марпл, тихонько обходя Зал, дабы оценить все мизансцены, столкнулась с Алексом Рестариком, который поспешно попятился.

— Извините, — сказала мисс Марпл.

Алекс хмуро поглядел на нее и рассеянно извинился, но тут же удивленно сказал:

— Ах, это вы…

Замечание показалось мисс Марпл странным. Ведь он перед этим довольно долго беседовал с ней.

— Я думал сейчас о другом, — сказал Алекс Рестарик. — Этот мальчишка, Эрни… — Он как-то странно повел руками.

Потом, как-то вдруг изменившись, он прошел через Зал, вошел в библиотеку и закрыл за собой дверь.

Из-за закрытой двери раздались голоса, но мисс Марпл не стала вслушиваться. Ее не интересовали многочисленные таланты Эрни, как и то, что он видел или говорил, будто видел. Она сильно подозревала, что Эрни вообще ничего не видел. Она не верила, что в сырую и туманную ночь, подобную прошлой, Эрни захотелось блеснуть своим талантом по части открывания замков — только ради того, чтобы пройтись по парку. Вероятнее всего, он вообще никогда не выходил по ночам, а просто хвастал.

Как Джонни Бэкхаус, подумала мисс Марпл, у которой всегда были наготове примеры из жизни обитателей Сент-Мэри-Мид.

«А я вас видел вчера ночью!» — ехидно дразнил Джонни Бэкхаус всех, кому хотел испортить настроение.

И очень часто ему это удавалось. Не так уж редко, подумала мисс Марпл, люди оказываются там, где им совсем не нужны свидетели!

Она изгнала из своих мыслей Джонни и сосредоточилась на том, что сказал Алекс об инспекторе Карри и его соображениях. Эти соображения подали Алексу некую мысль. Кажется, они и ей подали мысль. Ту же самую? Или иную?

Она встала там, где только что стоял Алекс Рестарик. И подумала: «Пусть это будет не настоящий Зал, а только картон, холст и дерево. Декорации». В ее уме пронеслись отрывочные фразы. «Иллюзию создают глаза зрителя…» «Это делается с помощью зеркал…» Стеклянный сосуд с золотыми рыбками… длинные цветные ленты… исчезающие женщины… все атрибуты фокусника, отвлекающие внимание зрителя…

Что-то мелькнуло в ее сознании… какой-то образ… слова Алекса… его описание констебля Доджета, который отдувался и пыхтел… Что-то шевельнулось в ее сознании, и все вдруг прояснилось.

— Ну конечно! — сказала мисс Марпл. — Вот как это было…

Глава 18

1

— Ох, Уолли, как ты меня напугал!

Выходя из театра, Джина отпрянула назад. Из полумрака выступила фигура Уолли Хадда Еще не совсем стемнело, но в слабом, угасающем свете предметы теряли свою реальность и приобретали пугающие призрачные очертания.

— Что ты тут делаешь? Ведь ты сюда никогда не ходишь.

— Может быть, ищу тебя, Джина. А легче всего тебя найти здесь.

Негромко и с расстановкой сказанные слова не звучали упреком, однако Джине послышалось именно это.

— Здесь моя работа, и она меня увлекает. Мне нравится даже запах красок и холста. И вообще вся атмосфера кулис.

— Да, тебе здесь нравится, я знаю. Скажи, Джина, сколько еще времени будет разбираться это дело?

— Дознание будет завтра. А следствие закончится недели через две. Так, по крайней мере, дал нам понять инспектор Карри.

— Две недели, — задумчиво повторил Уолли. — Ну, скажем, три. После этого мы свободны. И я уеду в Штаты.

— Не могу я так срываться с места! — воскликнула Джина. — Как можно сейчас оставить бабушку? И еще мы готовим два новых спектакля.

— Я не сказал «мы». Я сказал, что я уеду.

Джина взглянула на своего мужа. В полутьме он казался очень большим. Крупный, спокойный… Но Джине почудилось в нем что-то угрожающее… Чем же он угрожает?

— То есть, — сказала она нерешительно, — ты не хочешь, чтобы я тоже ехала?

— И этого я не сказал.

— Значит, тебе просто безразлично, поеду я или нет? Так, что ли?

Она вдруг рассердилась.

— Послушай, Джина Нам надо поговорить начистоту. Когда мы поженились, мы мало что знали друг о друге. О нашей родне, о том, где мы выросли. Мы думали, что это не важно. Уж очень нам было хорошо вдвоем. Только это и было важно. Теперь первое действие окончено. Твоя родня не очень высокого мнения обо мне. Что ж, может быть, они и правы. Я им не ко двору. Только не думай, что я останусь здесь. Бить баклуши или делать что придется в этом сумасшедшем доме. Так что подумай хорошенько. Я хочу жить у себя на родине и делать ту работу, какую хочу — и умею — делать. Я мечтал о такой жене, какими были жены наших первых поселенцев, готовые на все, на непривычные условия, на опасности, на лишения… Наверное, нельзя столько от тебя требовать. Но для меня или это, или ничего! Наверное, я слишком поспешно навязался тебе в мужья. Если так, то лучше тебе освободиться от меня и начать все заною. Тебе решать. Если предпочитаешь кого-нибудь из этой богемы — дело твое. А я еду домой.

— По-моему ты просто нахал, — сказала Джина. — Что же касается меня, то мне здесь нравится.

— Вот как? А мне нет. И то, что здесь произошло, тебе нравится?

— Так говорить жестоко. Я очень любила дядю Кристиана. А ты понимаешь, что кто-то давно пытается отравить бабушку? Какой ужас!

— Вот поэтому мне здесь и не нравится. Мне не по душе то, что здесь происходит. Я уезжаю.

— Если тебя выпустят! Неужели тебе не ясно, что тебя могут арестовать по подозрению в убийстве дяди Кристиана? Мне становится страшно, когда инспектор Карри на тебя поглядывает. Точно кошка, которая следит за мышью, и уже выпустила когти и готова к прыжку. И все из-за того, что ты уходил менять пробки, и потому, что ты не англичанин. Я уверена, что они все хотят приписать тебе.

— Пусть сперва найдут доказательства.

Джина простонала:

— Я боюсь за тебя, Уолли! Все время боюсь.

— Не стоит. У них же нет никаких доказательств.

Они пошли к дому и некоторое время молчали. Потом Джина сказала:

— Не верю, что ты в самом деле хочешь взять меня с собой в Америку.

Уолтер не ответил.

Джина обернулась к нему и топнула ногой.

— Ненавижу тебя! Ненавижу! Какая же ты скотина — жестокая, бесчувственная скотина! И это после всего, что я пыталась для тебя сделать! Ты хочешь от меня избавиться. Тебе все равно — увидишь ты меня когда-нибудь или нет! Ну так и мне все равно! Какая я была дура, что вышла за тебя! Постараюсь поскорее развестись и выйду за Стивена или за Алекса и буду гораздо счастливее, чем с тобой. А ты уезжай в свои Штаты и женись на какой-нибудь кошмарной девице, уж она тебе покажет небо в алмазах!

— Вот и отлично! — сказал Уолли. — Теперь, по крайней мере, все ясно.

2

Мисс Марпл видела, как Джина и Уолли вместе вошли в дом. Она стояла как раз на том месте, где несколькими часами раньше инспектор Карри проводил эксперимент с констеблем Доджетом.

Голос мисс Беллевер, раздавшийся за ее спиной, заставил ее вздрогнуть.

— Вы простудитесь, мисс Марпл, нельзя здесь стоять после захода солнца.

Мисс Марпл послушно пошла с ней к дому.

— Я сейчас думала о фокусниках, — сказала мисс Марпл. — Когда смотришь их представления, очень трудно понять, как это делается, но на самом деле все оказывается до смешного просто. Правда, я до сих пор не понимаю, откуда берутся сосуды с золотыми рыбками. Вы когда-нибудь видели фокус «Дама, Которую Перепиливают Пополам»? Потрясающий фокус! Когда мне было одиннадцать лет, он меня завораживал. Я совершенно не представляла себе, как такое возможно. Но однажды в какой-то газете появилась статья, которая выдала весь секрет. По-моему, газете не следовало это делать, не правда ли? Оказывается, там участвует не одна женщина, а две. Показывают голову одной и ноги другой. Думаешь, что там одна, а на самом деле их две. А если наоборот, фокус тоже может получиться, не правда ли?

Мисс Беллевер взглянула на нее с некоторым удивлением. Мисс Марпл редко бывала такой взволнованной и говорила так бессвязно. «Слишком сильно все это подействовало на старушку», — подумала мисс Беллевер.

— Когда смотришь на что-нибудь только с одной стороны, эту сторону только и видишь, — продолжала мисс Марпл. — Но все отлично сходится, когда разберешься, где реальность, а где иллюзия. — Внезапно она спросила: — Как себя чувствует Керри-Луиза? Все обошлось?

— Да, — ответила мисс Беллевер. — Сейчас она успокоилась. Но, конечно, она была потрясена, когда узнала, что кто-то хотел ее убить. Это особенно должно было потрясти именно ее, потому что она не понимает насилия.

— Некоторые вещи Керри-Луиза понимает лучше нас, — задумчиво сказала мисс Маргит: — И всегда понимала.

— Я знаю, что вы хотите сказать. Но она живет вне реального мира.

— Вы в этом уверены?

Мисс Беллевер удивленно взглянула на нее:

— Но она действительно не от мира сего.

— А вы не думаете, что может быть…

Мисс Марпл не договорила, потому что мимо них большими шагами прошел Эдгар Лоусон. Он смущенно поклонился, но тут же почему-то отвернулся.

— Теперь я поняла, кого он мне напоминает. Молодого человека по имени Леонард Уайли. Его отец был зубным врачом, но состарился, плохо видел, у него тряслись руки, и пациенты стали обращаться к его сыну. А старик очень страдал оттого, что ни на что уже не годен. Леонард, который был мягкосердечен и не умен, стал притворяться, будто сильно пьет. От него постоянно пахло виски, и, когда приходили пациенты, он притворялся, будто сильно под хмельком. Он надеялся, что они опять станут ходить к его отцу и говорить, что молодой врач никуда не годится.

— Так и вышло?

— Конечно нет, — сказала мисс Марпл. — Случилось то, что предсказал бы всякий здравомыслящий человек. Пациенты стали ходить к его конкуренту, к мистеру Рейли. Многим добрым людям не хватает сообразительности. К тому же Леонард Уайли очень неубедительно изображал пьяного… Совсем непохоже на настоящего. И с виски он перестарался. Чересчур обильно поливал им свою одежду.

Они вошли в дом через боковой вход.

Глава 19

Всю семью они застали в библиотеке. Льюис расхаживал взад и вперед, и в атмосфере чувствовалось сильное напряжение.

— Что-нибудь случилось? — спросила мисс Марпл.

Льюис ответил коротко:

— Пропал Эрни Грегг. На вечерней перекличке его не было.

— Убежал?

— Мы не знаем. Мэйверик с помощниками обыскивают парк. Если мы не найдем его, придется сообщить полиции.

— Бабушка! — Джина подбежала к Керри-Луизе, испуганная ее бледностью. — Тебе плохо?

— Я огорчена. Бедный мальчик…

— Я собирался сегодня вечером расспросить его, — сказал Льюис, — действительно ли он вчера видел что-то необычное. Мне предложили для него хорошую работу. Я хотел сказать ему об этом, а там и расспросить. А теперь… — Он не договорил.

Мисс Марпл тихо сказала:

— Глупенький… Бедный, глупый мальчик…

Она покачала головой. Миссис Серроколд сказала:

— Значит, и ты так подумала, Джейн?..

Вошел Стивен Рестарик.

— Почему тебя не было в театре, Джина? — спросил он. — Ты ведь хотела… Э, что случилось?

Льюис повторил сказанное. В это время вошел доктор Мэйверик и белокурый розовощекий мальчик с подозрительно ангельским выражением лица. Мисс Марпл вспомнила, что он был на обеде в день ее приезда в Стоунигейтс.

— Вот, я привел Артура Дженкинса, — сказал доктор Мэйверик. — Он, кажется, последний, кто говорил с Эрни.

— Пожалуйста, Артур, помоги нам, если можешь, — сказал Льюис Серроколд. — Куда девался Эрни? Может быть, он просто где-то спрятался?

— Не знаю, сэр. Ей-богу, не знаю. Он мне ничего не сказал. Говорил только про театр. Что он такую штуку придумал для декорации, что миссис Хадц и мистер Стивен не нахвалятся.

— Еще одно, Артур. Эрни заявлял, будто прошлой ночью ходил по парку после того, как заперли двери. Это правда?

— Неправда это. Он просто хвастал. Эрни горазд врать. Никогда он по ночам не выходил. Хвастал, будто может, но не такой уж он мастер по замкам. Куда ему справиться с настоящим замком! А насчет прошлой ночи, так я точно знаю, что он не выходил.

— А ты не говоришь это, просто чтобы нам угодить?

— Истинный крест! — с жаром воскликнул благонравный Артур.

Льюис, видимо, все же не был удовлетворен.

— Слышите? — вдруг сказал доктор Мэйверик. — Что это?

Слышались приближавшиеся голоса. Дверь распахнулась, и в нее, пошатываясь, вошел очкастый мистер Бирнбаум, очень бледный и растерянный.

Он с трудом выговорил:

— Мы нашли его… то есть их… это ужасно…

Он опустился на стул и вытер лоб.

Милдред Стрэт резко спросила:

— Почему вы сказали — их?

Бирнбаум дрожал всем телом.

— Они там, в театре, — сказал он. — Оба с проломленными черепами. Наверное, на них свалился большой противовес. Алексис Рестарик и Эрни Грегг. Обоих — насмерть.

Глава 20

— Я принесла тебе крепкого бульону, Керри-Луиза, — сказала мисс Маргит. — Выпей, прошу тебя.

Миссис Серроколд спустила ноги со своей широкой, резного дуба кровати. Сейчас она была похожа на ребенка. С ее розовых щек сбежала краска, а глаза смотрели куда-то вдаль. Она послушно взяла бульон. Пока она пила его, мисс Марпл сидела на стуле у ее кровати.

— Сперва Кристиан, — сказала Керри-Луиза, — а теперь Алекс и бедный наш хитрый и глупенький Эрни. Неужели он действительно… что-то знал?

— Не думаю, — сказала мисс Марпл. — Он врал, чтобы придать себе важности. Намекая, будто что-то видел. Трагедия в том, что кто-то поверил в его вранье.

Керри-Луиза вздрогнула. И снова ее глаза устремились вдаль.

— Мы так много хотели сделать для этих мальчиков… И ведь что-то нам удавалось. Некоторые превосходно себя показали. Несколько человек получили ответственную работу. Кто-то не устоял, вернулся к прежнему. Тут уж ничего не поделаешь. Наш мир так сложен. Слишком сложен для этих простых, неразвитых натур. Знаешь, в чем главная идея Льюиса? Он всегда считал, что в прошлом многих потенциальных преступников спасла перемена обстановки. Их вывозили за море, и они начинали новую жизнь в новых, более простых условиях. Льюис задумал современную социальную программу на этой основе. Надо купить большую территорию — или несколько островов. Создать коммуну и несколько лет финансировать ее, и чтобы потом она приносила доход. Каждому члену коммуны его долю.

Это должно быть в какой-то глуши, чтобы не возникал соблазн убежать в город и приняться за старое. Вот о чем мечтал Льюис. Но нужны огромные деньги, а сейчас мало филантропов такого масштаба. Нам бы нужен такой, как Эрик. Вот кто был бы энтузиастом этого дела.

Мисс Марпл взяла в руки маленькие ножницы и с любопытством их рассматривала.

— Какие необычные ножницы, — сказала она. — С одной стороны два отверстия для пальцев, а с другой одно.

Взгляд Керри-Луизы вернулся из дали, где ей виделось что-то страшное.

— Мне их принес сегодня утром Алекс, — сказала она. — Ими будто бы удобно срезать ногти на правой руке. Милый мальчик так их расхваливал. И даже заставил меня тут же попробовать.

— А потом, наверное, аккуратно собрал обрезки твоих ногтей и унес, — сказала мисс Марпл.

— Да, — сказала Керри-Луиза. — Он… А почему ты это сказала?

— Потому что Алекс был очень умен. Умен и догадлив.

— Ты хочешь сказать… что поэтому он и погиб?

— Думаю, что да.

— Он и Эрни… Думать об этом невыносимо. Когда это могло случиться?

— Сегодня. Вероятно, между шестью и семью вечера.

— Когда они закончили свои дела в театре?

— Да.

— Там была тогда Джина. И Уолли Хадц. Стивен говорит, что тоже заходил, искал Джину… Так что любой мог…

Но тут Керри-Луиза неожиданно ее перебила:

— Ты, значит, уже догадалась, Джейн?

Мисс Марпл подняла на нее взгляд. Глаза подруг встретились.

Мисс Марпл медленно сказала:

— Если бы я могла быть вполне уверена…

— Думаю, что ты уже уверена, Джейн.

Джейн Марпл спросила так же медленно:

— Что ты хочешь? Что я должна сделать?

Керри-Луиза откинулась на подушки.

— Все в твоих руках, Джейн. Делай так, как считаешь правильным.

Она закрыла глаза.

— Завтра, — сказала мисс Марпл после некоторого колебания, — я попытаюсь поговорить с инспектором Карри… если он станет меня слушать…

Глава 21

Инспектор Карри нетерпеливо сказал:

— Да, мисс Марпл?

— Нельзя ли нам пройти в Зал?

Инспектор Карри немного удивился.

— Если вы считаете его подходящим местом для конфиденциального разговора… По-моему, здесь… — Он обвел взглядом кабинет.

— Конфиденциальность не столь существенна. Я хочу вам кое-что показать. То, что я увидела благодаря Алексу Рестарику.

Инспектор Карри, подавив вздох, встал и последовал за мисс Марпл.

— Кто-нибудь говорил с вами? — спросил он с некоторой надеждой.

— Нет, — сказала мисс Марпл. — Дело не в том, что говорят люди. Дело в фокусах. Это делается с помощью зеркал. Если вы понимаете, о чем я.

Нет, инспектор Карри не понимал. Он смотрел на мисс Марпл и думал, что с головой у нее не все в порядке.

Мисс Марпл знаком попросила его встать рядом с нею.

— Представьте себе, инспектор, что здесь театр. Как это было в тот вечер, когда убили Кристиана Гулбрандсена. Вы сейчас находитесь в зрительном зале и смотрите на тех, кто на сцене. На миссис Серроколд, на меня, на миссис Стрэт, Джину и Стивена. Как положено, на сцене есть входы и выходы, и действующие лица то появляются на этой сцене, то куда-то выходят. Но только когда вы зритель, вы не думаете о том, куда они на самом деле идут. Они идут «к входной двери» или, скажем, «на кухню», и, когда они открывают дверь, вам виден кусочек размалеванного задника. А на самом деле они идут в кулисы и за сцену, туда, где плотники, электрики и где находятся все остальные задействованные в спектакле актеры, ожидающие своего выхода. Они выходят — в другой мир.

— Я не совсем понимаю, мисс Марпл…

— Да, я знаю, вероятно, это звучит очень глупо. Но если представить себе, что идет спектакль, а сценой служит Зал в Стоунигейтсе, тогда что находится за сценой? Где другие театральные помещения? На террасе, не правда ли? На террасе, куда выходит несколько окон.

И вот теперь смотрите, как был проделан фокус. Эта мысль мне пришла, когда я вспомнила фокус под названием «Женщина, Которую Перепиливают Пополам».

— Женщина, Которую Перепиливают Пополам? — Теперь инспектор Карри был уже совершенно уверен, что мисс Марпл — душевнобольная.

— Это потрясающий аттракцион. Вы, вероятно, его видели. Там участвует не одна женщина, а две. У одной голова, у другой — ноги. Всем кажется, что женщина одна, а на самом деле их две. Вот я и подумала, что может быть и наоборот. Вместо кажущихся двух человек — один.

— Вместо двух — один? — переспросил инспектор Карри, отчаявшись что-либо понять.

— Да. Но на короткое время. Сколько понадобилось вашему констеблю в парке, чтобы добежать до дома и обратно? Две минуты сорок пять секунд? А тут было меньше. Неполных две минуты.

— Что же было сделано за неполных две минуты?

— Был проделан фокус. Он состоял в том, что вместо кажущихся двух человек был один. Они находились в кабинете. Мы с вами смотрим только на часть сцены, видную зрителям. А за сценой — терраса и ряд окон. Когда в кабинете действуют два человека, очень легко открыть одно из окон, выпрыгнуть, пробежать по террасе (вот когда Алекс слышал топот бегущих ног), войти в боковую дверь, застрелить Кристиана Гулбрандсена и вернуться. В это время человек, находящийся в кабинете, говорит и своим голосом и имитирует голос другого, и все мы уверены, что там их двое. Впрочем, так оно и было почти все время — кроме этих неполных двух минут.

Ошеломленный инспектор перевел дух и рискнул спросить:

— Вы хотите сказать, что бежал по террасе и стрелял в Гулбрандсена Эдгар Лоусон? Что тот же Лоусон пытался отравить миссис Серроколд?

— Видите ли, инспектор, миссис Серроколд никто не пытался отравить. Вас наводили на ложный след. Кто-то очень умело пытался использовать симптомы артрита, которым страдает миссис Серроколд, потому что они похожи на симптомы отравления мышьяком. Старый трюк: фокусник навязывает вам ту карту, какую хочет. Нетрудно добавить мышьяку в бутылку с лекарством, нетрудно и добавить несколько строк к письму, которое печаталось на машинке. А причина приезда мистера Гулбрандсена действительно имела отношение к делам Фонда. Проще говоря, к делам денежным. И если это были хищения в очень крупных размерах, то на кого все указывает? Только на одного человека…

— На Льюиса Серроколда?

— Да, на Льюиса Серроколда.

Глава 22

Из письма Джины Хадд ее тетке, миссис Ван-Райдок.

«…ты видишь, милая тетя Рут, каким кошмаром все было, в особенности конец. Я тебе описала этого странного молодого человека — Эдгара Лоусона. Он всегда был труслив, а когда инспектор стал его допрашивать, добиваясь признания, он совсем обезумел от страха и кинулся бежать. Выпрыгнул из окна, обежал вокруг дома, потом вниз по аллее, но там ему преградил путь полицейский. Тогда он повернул и бросился к озеру. Прыгнул в старую гнилую плоскодонку, которая стояла там не знаю сколько лет, и оттолкнулся от берега. Это было совершенно бессмысленно, но он был именно обезумевшим от страха кроликом. Тут Льюис громко крикнул: „Лодка гнилая!“ — и тоже побежал к озеру. Лодка пошла ко дну, и Эдгар очутился в воде. Он не умел плавать. Льюис прыгнул в воду, поплыл к нему и доплыл, но оба они запутались в камышах. Один из людей инспектора поплыл к ним, обвязав себя веревкой, но тоже запутался и его пришлось тащить обратно. Тетя Милдред тупо повторяла: „Они утонут… утонут“. А бабушка сказала только „Да“. Я не могу тебе описать, как прозвучало это ее „Да“. Одно только „Да“, но оно пронзало точно мечом. Ты скажешь — мелодрама? И все-таки оно прозвучало именно так. А когда все было кончено и их вытащили, им стали делать искусственное дыхание, но это не помогло, и инспектор подошел к нам и сказал бабушке: „Боюсь, миссис Серроколд, что надежды нет“. И бабушка очень спокойно сказала: „Благодарю вас, инспектор!“

Потом она посмотрела на всех нас. На меня, а я так хотела ей помочь, только не знала как. На Джолли, та, как всегда, была рядом с ней — суровая и любящая, готовая ей служить. Стивен протягивал к ней руки. Смешная старенькая мисс Март смотрела очень печально и устало. Даже Уолли был взволнован. Все мы так любили ее и так хотели что-нибудь сделать.

Но бабушка сказала только: „Милдред“. А тетя Милдред сказала: „Мама“. И они вместе вошли в дом. Бабушка — такая маленькая, хрупкая — опиралась на тетю Милдред. Я раньше не знала, что они так любят друг друга. Это совершенно не было заметно».

Тут Джина остановилась и пососала кончик вечного пера. Потом закончила письмо так:

«Теперь обо мне и Уолли — мы возвращаемся в Штаты при первой возможности».

Глава 23

— Как ты догадалась, Джейн?

Мисс Марпл ответила не сразу. Она задумчиво посмотрела на обоих своих собеседников — Керри-Луизу, похудевшую, еще более хрупкую, но по-прежнему странно спокойную, — и старика с доброй улыбкой и копной седых волос. Это был доктор Голбрейт, епископ Кромерский.

Епископ взял руку Керри-Луизы в свою.

— Большое горе вы перенесли, дитя мое, и большое потрясение.

— Горе, да, но не потрясение.

— Да, именно так, — сказала мисс Марпл. — Это и помогло мне догадаться. Все твердили, что Керри-Луиза живет в ином мире и далека от действительности. А ведь ты была к действительности ближе всех. Ты никогда не жила иллюзиями, в отличие от большинства из нас. Когда я внезапно поняла это, я решила держаться именно того, что ты говорила и чувствовала. Ты была убеждена, что никто не пытается тебя отравить, ты не верила в это — и была права, что не верила, потому что так оно и оказалось. Ты не верила, что Эдгар может убить Льюиса, и опять-таки была права. Он никогда не причинил бы ему никакого зла. Ты была уверена, что Джина не любит никого, кроме своего мужа, и снова была права.

И как только я стала прислушиваться к твоим словам, я сразу поняла, что некоторые события, казавшиеся реальными, были всего лишь иллюзиями. И эти иллюзии создавались с определенной целью. Именно так действуют фокусники. Чтобы ввести зрителей в заблуждение. А зрителями были мы все.

Алекс Рестарик был первым, у кого мелькнула догадка, — он увидел вещи под другим углом, извне. Когда он стоял на подъездной аллее вместе с инспектором и смотрел на дом, он увидел, какие возможности давали всходившие на террасу окна. Он вспомнил также топот бегущих ног, который слышал там накануне ночью. А хронометраж времени, проведенный инспектором, показал ему, что многое происходит гораздо быстрее, чем мы думаем Констебль сильно запыхался. Думая об этом позже, я вспомнила, что Льюис Серроколд, отпирая в тот вечер дверь своего кабинета, тоже тяжело дышал, и не мудрено — ведь перед тем ему пришлось бежать что было сил…

Но для меня главной загадкой был Эдгар Лоусон. Мне всегда казалось, что что-то в нем не так. Все, что он говорил и делал, вполне соответствовало тому, кем он представлялся. И все же что-то было не так. Создавалось впечатление, что вполне нормальный молодой человек просто играет роль шизофреника. Он явно переигрывал. И поэтому в нем всегда было нечто театральное.

Все было, видимо, очень тщательно продумано и спланировано. Когда приехал Кристиан, Льюис почувствовал, что тот что-то заподозрил. И он достаточно знал Кристиана, чтобы понимать, что, однажды что-либо заподозрив, тот не успокоится, пока не выяснит, насколько основательны его подозрения.

— Да, — сказала Керри-Луиза. — Таков был Кристиан. Вроде бы медлительный, зато очень въедливый и сметливый. Не знаю, что именно возбудило его подозрение, но он стал докапываться и обнаружил истину.

— Я так себя теперь ругаю, — сказал епископ, — за то, что не был более внимательным попечителем.

— От вас и не ждали компетентности в финансовых вопросах. Все финансы сперва были доверены мистеру Гилфою. Когда тот умер, Льюис благодаря своему большому опыту получил их, в сущности, целиком в свое распоряжение. Это и вскружило ему голову.

Щеки ее слегка порозовели.

— Льюис был выдающейся личностью, — сказала она. — Он лелеял великие планы и страстно верил, что многое можно сделать, если иметь много денег. Он их желал не для себя, во всяком случае, он не был вульгарным и жадным стяжателем. Ему нужно было могущество, которое дают деньги И нужно было для того, чтобы делать великое добро.

— Он хотел быть Богом, — сказал епископ. Голос его внезапно стал суровым. — Он забыл, что-человек всего лишь смиренное орудие Божьей воли.

— И присвоил деньги Фонда, — сказала мисс Марпл.

— Не только это… — Доктор Голбрейт не решался продолжать.

— Говорите ей все, — сказала Керри-Луиза. — Она — мой старый, верный друг.

— Льюиса Серроколда можно было назвать чародеем в области финансов, — продолжал епископ. — За годы своей долгой финансовой деятельности он, забавы ради, разработал множество способов мошенничества, которые практически невозможно было раскрыть. Если угодно, это была интеллектуальная игра. Но со временем он понял, какие заманчивые перспективы сулят крупные доходы, и не мог устоять — применил свое умение на практике. В его распоряжении оказался первоклассный материал. Из мальчиков, которые проходили через Школу, он составил небольшую группу избранных. Это были мальчики с преступными наклонностями, с очень острым умом и с любовью к сильным ощущениям. Мы еще не во всем разобрались, так как этот его кружок был тайным. Его участники получали специальную подготовку, а затем ключевые должности по финансовой части. Выполняя указания Льюиса, они так манипулировали бухгалтерскими документами, что могли, не вызывая подозрений, изымать крупные суммы. Эти операции и их детали настолько сложны, что аудиторам потребуются месяцы на то, чтобы все распутать. Но уже сейчас видно, что под различными именами, на разных банковских счетах Льюис Серроколд в самое ближайшее время располагал бы колоссальными суммами. Он хотел основать за океаном колонию, которой бы владели и управляли сами молодые правонарушители, на кооперативных началах. Конечно, это была фантазия…

— Но фантазия, которая могла осуществиться, — сказала Керри-Луиза.

— Да, возможно, и могла бы. Однако Льюис Серроколд использовал для достижения своей цели преступные средства, и Кристиан Гулбрандсен это обнаружил. Он был очень расстроен, прежде всего тем, что значило бы разоблачение Льюиса для вас, Керри-Луиза.

— Вот почему он спросил меня, здоровое ли у меня сердце, — сказала Керри-Луиза. — А я тогда и не поняла.

— Когда Льюис Серроколд приехал из Ливерпуля, Кристиан вышел ему навстречу, в сад, и сказал, что обнаружил его махинации. Льюис, кажется, принял это спокойно. Оба они согласились, что надо, насколько возможно, щадить вас. Кристиан сказал, что напишет мне и попросит приехать сюда, как одного из попечителей, чтобы обсудить положение.

— Льюис Серроколд, — сказала мисс Марпл, — разумеется, предвидел такую возможность и заранее себя подстраховал. Он привез сюда молодого человека, который сыграл бы роль Эдгара Лоусона. Существовал, конечно, и настоящий Эдгар Лоусон, на случай если полиция захочет ознакомиться с его документами. Этот подставной Эдгар знал, что ему надо делать: изображать шизофрению, манию преследования, а когда это потребуется, создать Льюису Серроколду безупречное алиби. Следующий шаг также был тщательно продуман. Льюис дал понять, что тебя, Керри-Луиза, кто-то пытается отравить. Для этого ему достаточно было сказать, будто ему сообщил об этом Кристиан. И дописать несколько строк к письму, пока он ждал прихода полиции. Добавить мышьяк в лекарство было легко, а для тебя это было совершенно безопасно — в любом случае он не дал бы тебе его выпить… Для убедительности он добавил еще один штрих — конфеты. Он вложил в коробку несколько отравленных — перед тем как отдать их инспектору Карри.

— Алекс об этом догадался, — сказала Керри-Луиза.

— Да, поэтому он и собирал обрезки твоих ногтей. Анализ показал бы, давали ли тебе мышьяк…

— Бедный Алекс… Бедный Эрни…

Все смолкли, думая о Кристиане Гулбрандсене, об Алексе Рестарике, о несчастном мальчугане Эрни и о том, как быстро убийство деформирует человеческую душу.

— И все же, — сказал епископ, — Льюис сильно рисковал, когда взял в сообщники Эдгара, даже если имел над ним какую-то власть.

Керри-Луиза покачала головой.

— Нет, не то чтобы он имел над ним власть. Эдгар был предан Льюису.

— Как Леонард Уайли своему отцу, — сказала мисс Марпл. — Мне даже казалось…

Она деликатно не стала продолжать.

— Значит, ты заметила между ними сходство? — спросила Керри-Луиза.

— А ты знала?

— Догадывалась. Я знала, что у Льюиса, до того как он встретил меня, было кратковременное увлечение одной актрисой. Он сам рассказал мне об этом. Связь не была серьезной, она была авантюристкой и его не любила. Но я не сомневаюсь, что Эдгар — сын Льюиса…

— Да, — сказала мисс Марпл. — Тогда все объясняется…

— И он отдал жизнь за своего сына, — сказала Керри-Луиза. — Она умоляюще взглянула на епископа. — Ведь вы знаете это.

Снова наступило молчание, а потом Керри-Луиза сказала:

— Хорошо, что все кончилось именно так… Он отдал жизнь, стараясь спасти своего сына… Люди, которые могут быть очень хорошими, способны быть и очень плохими. Я всегда знала, что это относилось и к Льюису… А ведь он очень любил меня. А я любила его.

— Ты когда-нибудь прежде… подозревала его? — спросила мисс Марпл.

— Нет, — сказала Керри-Луиза. — Меня озадачила история с мышьяком. Я знала, что Льюис не мог бы меня отравить, а между тем в письме Кристиана определенно говорилось, что меня пытаются отравить. И тогда я решила, что все мои представления о людях были неверными…

— Но когда Алекса и Эрни нашли мертвыми, — спросила мисс Марпл, — ты все-таки заподозрила что-то?

— Да, — сказала Керри-Луиза. — Потому что никто, кроме Льюиса, на это не решился бы. И я стала бояться его следующего шага…

Она поежилась как от озноба.

— Я восхищалась Льюисом. Меня восхищало — как бы лучше сказать — то, что было в нем хорошего. Но я вижу, что хороший человек обязательно должен быть смиренным.

Доктор Голбрейт ласково сказал:

— Вот этим, Керри-Луиза, я всегда восхищался в вас — вашим смирением.

Прелестные голубые глаза раскрылись широко и удивленно.

— Но у меня-то никаких талантов, и вообще не такая уж я хорошая. Я способна только восхищаться хорошими качествами в других.

— Милая Керри-Луиза, — сказала мисс Марпл.

Эпилог

— Думаю, что бабушке будет хорошо с тетей Милдред, — сказала Джина. — Тетя Милдред стала гораздо симпатичнее, не такая чудаковатая, если понятно, что я имею в виду.

— Я поняла, что ты имеешь в виду, милочка, — сказала мисс Марпл.

— А мы с Уолли недели через две возвращаемся в Штаты.

Джина искоса взглянула на своего мужа.

— Там я забуду и Стоунигейтс, и Италию, и свои девические годы и сделаюсь стопроцентной американкой. Нашего сына будут до старости называть Младший. Уолли, могу ли я сказать лучше, чем сказала?

— Конечно, не можешь, Кэт[74],— сказала мисс Марпл.

Уолли снисходительно улыбнулся старой даме, путавшей имена и мягко поправил ее:

— Она Джина, а не Кэт.

Но Джина рассмеялась.

— Она знает, что говорит. Тебя, вот увидишь, сейчас назовет Петруччио[75].

— Просто я считаю, — сказала мисс Марпл, обращаясь к Уолтеру, — что вы поступили очень мудро, дорогой мальчик.

— Она считает, что ты для меня самый подходящий муж, — сказала Джина.

Мисс Марпл переводила взгляд с одного на другого. Как приятно, думала она, видеть любящих друг друга молодых людей. А Уолтер Хадд из угрюмого молодого человека преобразился в добродушного улыбчивого великана…

— Вы оба напоминаете мне…

Джина ринулась к мисс Марпл и зажала ей рот рукой.

— Нет, милая! — воскликнула она. — Не продолжайте! Мне подозрительны эти параллели с вашими деревенскими соседями. В них всегда таится какая-нибудь шпилька. Ведь вы такая насмешница!

Ее глаза затуманились.

— Я часто думаю о вас, о тете Рут и о бабушке, о том, как вы когда-то в молодости дружили… И очень хотела бы знать, какими вы тогда были, но как-то не могу себе это представить.

— Еще бы! — сказала мисс Марпл. — Ведь все это было так давно…

ЗЕРНЫШКИ В КАРМАНЕ A Pocket Full of Rye 1953 © Перевод Загот M., 1992 © Редакция Издательство «Артикул», 1998

Глава 1

1

Чай готовила мисс Сомерс. В компании «Консолидей-тед инвестментс траст» она работала недавно и среди машинисток была самой бестолковой. Лучшие годы остались позади, на лице отпечатались прямо-таки овечья кротость и испуг. Мисс Сомерс налила в заварной чайничек не вскипевшую воду — бедняжка никогда не знала наверняка, кипит чайник или нет. И конечно, ужасно из-за этого беспокоилась, впрочем, как и из-за многого другого в этой жизни.

Она разлила чай и поставила чашки перед сослуживцами, положив на каждое блюдце две плиточки чуть размякшего печенья.

Мисс Гриффит, седовласая старшая машинистка, весьма толковая, не терпящая беспорядка дама, прослужившая в компании верой и правдой целых шестнадцать лет, резко бросила:

— Вода снова не вскипела, Сомерс!

Кроткое и обеспокоенное лицо мисс Сомерс запунцовело, и она выдавила из себя:

— Боже, уж на этот раз я была уверена, что она вскипела.

«Ладно, — подумала мисс Гриффит, — подержим ее еще месяц, пока у нас работы невпроворот… Ну в самом-то деле! А что эта заторможенная натворила с письмом в „Истерн дивелопмент“ — надо же так наломать дров! Про чай и говорить нечего. Да где такую найдешь, чтобы и на машинке бойко стучала, и чтобы голова на плечах была… и банку с печеньем в прошлый раз не закрыла как следует. Н-да…»

Внутренние полные негодования монологи мисс Гриффит часто оставались неоконченными — так вышло и сейчас.

В комнату вплыла мисс Гросвенор — совершить священный обряд приготовления чая для мистера Фортескью. Мистеру Фортескью чай заваривали по-особому, он пил его из чашки особого фарфора и заедал особым печеньем. Только чайник и вода из-под крана были те же. Но для чая мистера Фортескью вода вскипела. Мисс Гросвенор проследила за этим лично.

Мисс Гросвенор была блондинкой, до того роскошной, что дух захватывало. Она носила черный ладно сидевший костюм от дорогого портного, на стройных ножках красовались самые лучшие и самые дорогие нейлоновые чулки с черного рынка.

Не удостоив машинисток словом или взглядом, она выплыла из их комнаты. Стоит ли обращать внимание на всяких букашек? Мисс Гросвенор была не кем-нибудь, а личной секретаршей мистера Фортескью. Злые языки намекали, что этим ее обязанности не ограничивались, но в данном случае сплетня была лишь сплетней. Мистер Фортескью недавно во второй раз женился, на роскошной и дорогой женщине, вполне способной завладеть его вниманием целиком и полностью. Для мистера Фортескью мисс Гросвенор была лишь неотъемлемой частью служебного интерьера, исключительно шикарного и дорогостоящего.

Мисс Гросвенор плыла, держа перед собой поднос, будто исполняла ритуал жертвоприношения. Небольшая приемная, комната ожидания, куда допускались наиболее значительные клиенты, ее собственный кабинетик и, наконец, после легкого стука в дверь, святая святых, — кабинет мистера Фортескью.

Это была просторная комната, кое-где на надраенном до блеска паркетном полу лежали дорогие восточные ковры. Кабинет был изысканно отделан светлым деревом, громадные набивные кресла обтянуты светло-желтой кожей. За гигантским столом из платана[76], естественным центром всей комнаты, восседал мистер Фортескью.

Не сказать чтобы мистер Фортескью полностью «тянул» на свой кабинет, но все же выглядел вполне внушительно. Это был дородный, слегка одряхлевший мужчина с блестящей лысиной. Потакая своей прихоти, на работе он носил свободный твидовый пиджак, более уместный для загородных прогулок. Он хмуро изучал какие-то бумаги. Мисс Гросвенор приблизилась к нему грациозным лебедем, поставила поднос на стол возле его локтя, ровным негромким голосом объявила: «Ваш чай, мистер Фортескью» — и вышла.

Мистер Фортескью, как того требовал ритуал, в ответ просто хмыкнул.

Мисс Гросвенор возвратилась к делам, ждавшим ее внимания. Сделала два звонка по телефону, проверила отпечатанные письма, прежде чем отнести их мистеру Фортескью на подпись, ответила на звонок из города.

— Боюсь, сейчас это невозможно, — сказала она в трубку, и в ее голосе звучали высокомерные нотки. — Мистер Фортескью занят.

Повесив трубку, она взглянула на часы. Было десять минут двенадцатого.

Вдруг через дверь кабинета мистера Фортескью, обитую звуконепроницаемой материей, донесся какой-то странный звук. Это был вопль — приглушенный изоляцией, но сомневаться не приходилось: так вопят от боли и ужаса. Тотчас на столе мисс Гросвенор включился сигнал — долгие, отчаянно зовущие гудки. Мисс Гросвенор на мгновение оцепенела, потом неуверенно поднялась на ноги. При встрече с неожиданным она пасовала. Однако она, ни на секунду не забывая об осанке, подошла к двери мистера Фортескью, постучала и вошла.

Но увиденное заставило ее начисто забыть об осанке. Лицо ее хозяина, сидевшего за столом, исказила боль. Его трясло в конвульсиях, и это было пугающее зрелище.

— Боже, мистер Фортескью, вам плохо? — спросила мисс Гросвенор, в ту же секунду осознав, сколь глуп ее вопрос. Мистеру Фортескью было плохо, и даже очень, — сомневаться не приходилось. Она увидела, подходя к столу, что ее босс буквально извивается от боли.

Слова выскакивали из него прерывистыми всхлипами.

— Чай… что, черт дери… вы положили в чай… скорее на помощь… врача…

Мисс Гросвенор вылетела из кабинета. Всю ее надменность роскошной блондинки-секретарши как рукой сняло.

Теперь это была до смерти перепуганная, потерявшая голову женщина.

Она вбежала в комнату машинисток с криком:

— У мистера Фортескью припадок… он умирает… надо срочно врача… у него такой жуткий вид… Боже, он вот-вот умрет.

Со всех сторон посыпались советы, весьма разнообразные.

Мисс Белл, самая молодая машинистка, воскликнула:

— Если это эпилепсия, ему нужно сунуть в рот пробку. Пробки ни у кого нет?

Пробки не оказалось.

— В его возрасте… может, это апоплексический удар, — предположила мисс Сомерс.

— Надо вызвать доктора — немедленно, — распорядилась мисс Гриффит.

Однако ее обычная деловитость дала сбой — за шестнадцать лет службы ей ни разу не приходилось вызывать на работу врача. Ее лечащий врач далеко, в Стритэм-Хилле. А поблизости есть доктор, никто не знает?

Никто не знал. Мисс Белл схватила телефонный справочник и начала искать докторов под буквой «Д». Но справочник оказался алфавитным, и доктора не были сведены в одну колонку, как такси. Кто-то предложил позвонить в больницу, но в какую? Нужна больница этого района, настаивала мисс Сомерс, иначе толку не будет. Медицина-то нынче бесплатная. А раз так, в другой район нипочем не поедут.

Кто-то предложил набрать 999 и вызвать неотложку, но мисс Гриффит даже замахала руками — как можно, ведь тогда придется разбираться с полицией! Для граждан страны, где право на медицинскую помощь имеет каждый, несколько вполне разумных женщин проявили поистине исключительное невежество. Мисс Белл раскрыла справочник на букву «С» и стала искать «Скорую помощь». А ведь наверняка у него есть свой доктор, предположила мисс Гриффит, не может у него не быть доктора. Кто-то бросился за справочником личных телефонов. Мисс Гриффит вызвала курьера и велела ему бежать на улицу и найти доктора — как угодно, где угодно. В справочнике личных телефонов мисс Гриффит нашла сэра Эдвина Сэндмена, проживавшего на Харли-стрит[77]. Мисс Гросвенор рухнула в кресло и запричитала голосом, куда менее поставленным, чем обычно:

— Я приготовила чай, как всегда… нет, правда… не могло в нем ничего быть…

— Не могло ничего быть? — Палец мисс Гриффит замер в диске телефона. — При чем тут чай?

— Он… мистер Фортескью… сказал, что все дело в чае…

Мисс Гриффит застыла в нерешительности. Куда же звонить: доктору или в неотложку? Мисс Белл, из молодых да ранних, заявила:

— Надо дать ему горчицу с водой — прямо сейчас. У нас тут горчицы нет?

Горчицы не было.

Через некоторое время к зданию почти одновременно подкатили две кареты «скорой помощи», а в лифте встретились доктор Айзекс из клиники Бетнал-Грин и сэр Эдвин Сэндмен. И телефон, и мальчишка-курьер свою задачу все-таки выполнили.

Глава 2

1

Инспектор Нил сидел в святилище мистера Фортескью за его огромным платановым столом. Один из его подручных с записной книжкой пристроился на стуле возле двери.

Инспектор Нил был бравого вида мужчина с военной выправкой, чуть вьющиеся темные волосы, зачесанные наверх, открывали довольно низкий лоб. Когда он говорил: «Так положено», те, к кому он обращался, нередко с презрением думали: «А ты только на то, что положено, и способен, ни на йоту больше!» Они ошибались. Да, внешность Нила не давала особой пищи для фантазии, но сам он был вдохновенный фантазер, и один из его методов расследования сводился вот к чему: он выдвигал какую-нибудь диковинную версию и тут же примерял ее к человеку, которого в данный момент допрашивал.

Он немедля и безошибочно определил — краткий и точный отчет о происшедшем ему даст мисс Гриффит. И действительно, заведя его в кабинет босса, она блестяще изложила утренние события. Когда она вышла, инспектор Нил выдвинул четыре отдельные, весьма неординарные причины, по которым преданная doyenne[78] машинисток могла бы подсыпать яд в утренний чай своего хозяина, и все их отверг как маловероятные.

Во-первых, мисс Гриффит не похожа на отравительницу; во-вторых, она не влюблена в своего босса; в-третьих, психической неуравновешенности как будто не наблюдается; в-четвертых, она не из тех женщин, которые держат камень за пазухой. Таким образом, мисс Гриффит можно использовать лишь как источник достоверной информации.

Инспектор Нил посмотрел на телефон. В любую минуту могли позвонить из больницы Сент-Джуде.

Конечно, не исключено, что внезапная болезнь мистера Фортескью была вызвана естественными причинами, но доктор Айзекс из клиники Бетнал-Грин придерживался другого мнения, равно как и сэр Эдвин Сэндмен с Харли-стрит.

Инспектор Нил нажал кнопку вызова, удобно встроенную в стол с левой стороны, и попросил зайти к нему личную секретаршу мистера Фортескью.

Мисс Гросвенор отчасти удалось восстановить свою горделивую осанку, но лишь отчасти. Она вошла, испуганная, лебединого скольжения не было и в помине, и сразу же агрессивно заявила:

— Я этого не делала!

— Правда? — пробурчал инспектор Нил как бы между прочим.

Он указал ей на кресло, в которое мисс Гросвенор всегда садилась с блокнотом в руках, когда мистер Фортескью вызывал ее для диктовки. Она неохотно села и встревоженным взглядом окинула инспектора Нила. Инспектор Нил, тотчас давший волю своей фантазии: соблазнение? шантаж? платиновая блондинка перед судом присяжных? и так далее — вселял спокойствие и выглядел слегка глуповатым.

— В чае ничего не было, — с ходу вступила мисс Гросвенор. — И быть не могло.

— Понятно, — сказал инспектор. — Будьте любезны, ваша фамилия и адрес.

— Гросвенор, Айрин Гросвенор.

— Как именно пишется фамилия?

— Как площадь[79].

— Адрес?

— Рашмур-роуд, четырнадцать, Масвелл-Хилл.

Инспектор Нил с удовлетворенным видом кивнул.

Соблазнение отпадает, сказал он себе. Как и наличие любовного гнездышка. Респектабельный дом, живет с родителями. Шантаж тоже ни при чем.

Очередной набор умозрительных версий — в корзину.

— Значит, чай готовили вы? — любезным тоном спросил он.

— Да, так вышло. То есть это вообще моя обязанность.

Не спеша инспектор Нил выудил из нее весь ритуал утреннего чая мистера Фортескью. Чашку, блюдце и заварной чайник уже запаковали и отправили в соответствующий отдел на анализ. Теперь инспектор Нил выяснил, что к чашке, блюдцу и заварному чайничку прикасалась Айрин Гросвенор, и только она. Воду в чайник, которым пользовались все сотрудники, из-под крана наливала опять же мисс Гросвенор.

— А сам чай?

— Мистер Фортескью пьет свой чай, особый, китайский. Он стоит на полке в моей комнате, за этой дверью.

Инспектор Нил кивнул. Спросил насчет сахара и выяснил, что сахар мистер Фортескью в чай никогда не кладет.

Зазвонил телефон. Инспектор Нил взял трубку. Выражение его лица слегка изменилось.

— Сент-Джудс?

Он кивнул мисс Гросвенор, давая понять, что она свободна.

— Пока все, мисс Гросвенор, спасибо.

Она торопливо покинула кабинет. Инспектор Нил внимательно вслушивался в звуки писклявого и бесстрастного голоса, летевшего по проводам из больницы Сент-Джудс. Он сделал карандашом несколько загадочных пометок на уголке лежавшего перед ним блокнота.

— Умер пять минут назад? — переспросил он. И тут же скосил глаза на часы. — Записал: двенадцать сорок три.

Бесстрастный голос сообщил, что с инспектором Нилом желает говорить сам доктор Бернсдорф.

— Хорошо, — согласился инспектор Нил, — давайте его сюда, — слегка шокировав обладательницу голоса такой беспардонностью, ибо она произнесла имя доктора с явным почтением.

Послышались какие-то щелчки, гудки, невнятные голоса где-то вдалеке. Инспектор Нил терпеливо ждал.

Потом безо всякого предупреждения его оглушил густой бас — он даже отодвинул трубку от уха.

— Привет, Нил, старый стервятник. Опять со своими трупами?

Инспектор Нил и профессор Бернсдорф познакомились примерно год назад — расследовалось дело об отравлении — и с тех пор изредка перезванивались и встречались.

— Что, док, тот человек умер?

— Да. Когда его привезли сюда, было уже поздно.

— А причина смерти?

— Само собой, будет вскрытие. Вообще случай довольно интересный. Я даже рад, что мне придется им заниматься.

Профессиональный азарт, зазвучавший в богатом обертонами голосе Бернсдорфа, сказал инспектору Нилу, по крайней мере, об одном.

— Ты считаешь, что смерть не была естественной, — сухо констатировал он.

— Какая там, к чертям собачьим, естественная, — с сердцем рявкнул доктор Бернсдорф. — Пока это, сам понимаешь, неофициально, — с запоздалой осторожностью добавил он.

— Понимаю. Понимаю. Само собой. Его отравили?

— Несомненно. Мало того — только это неофициально… строго между нами, — готов побожиться, что знаю, чем именно.

— В самом деле?

— Токсином, мальчик мой. Токсином.

— Токсин? Первый раз слышу.

— Не сомневаюсь. Совершенно необычный яд! Восхитительно необычный! Я бы и сам нипочем его не распознал, но с месяц назад у меня был похожий случай. Ребятишки играли в дочки-матери, так вот, они сорвали с тисового дерева ягоды и положили их в чай.

— И тут то же? Ягоды тисового дерева?

— Ягоды или листья. Очень ядовитые. Токсин — это, разумеется, алкалоид[80]. Что-то не помню, чтобы его применяли намеренно. Весьма интересный и необычный случай… Ведь все травят друг друга гербицидами, эти гербициды у меня уже в печенках сидят. А токсин — это просто для меня десерт. Я, конечно, могу и ошибаться — и ты, ради Бога, на меня пока не ссылайся, — но сдается, что я прав. Да и тебе небось такое дело интересно. Все-таки что-то новенькое!

— Все поют и веселятся, да? Кроме жертвы.

— Увы, несчастному не повезло, — согласился доктор Бернсдорф без особого огорчения в голосе. — Сыграл в ящик.

— Он перед смертью что-нибудь сказал?

— Один из твоих людей сидел около него с блокнотом. Он все записал, слово в слово. Тот что-то бормотал насчет чая… будто ему на работе что-то подсыпали в чай… но это, конечно, бред.

— Почему бред? — резко спросил инспектор Нил, чье воображение уже нарисовало ему такую картину — роскошная мисс Гросвенор подкладывает ягоды тисового дерева в заварной чайничек. Но тут же он отмел эту версию как несостоятельную.

— Потому что этот яд не мог сработать так быстро. Симптомы проявились сразу, едва он выпил чай, верно?

— Свидетели говорят, что так.

— Ядов, которые действуют мгновенно, почти нет — за исключением цианидов, разумеется, да, пожалуй, еще чистого никотина…

— А цианид и никотин тут явно ни при чем?

— Тогда он умер бы еще до приезда «скорой помощи», дружище. Нет, то и другое исключено. Я было заподозрил стрихнин, но тогда откуда конвульсии? Короче, готов поставить на кон свою репутацию — неофициально, конечно, — это токсин.

— А он через сколько времени начинает действовать?

— По-всякому. Через час. Два или даже три. Покойник, видимо, был большой любитель поесть. Если он плотно позавтракал, действие яда могло замедлиться.

— Завтрак, — задумчиво произнес инспектор Нил. — А что, вполне может быть.

— Завтрак с Борджиа[81].— Доктор Бернсдорф весело рассмеялся. — Ладно, дружище, удачной охоты.

— Спасибо, док. Соедини меня, пожалуйста, с моим сержантом.

Опять послышались какие-то щелчки, гудки, невнятные голоса вдалеке. Потом трубка наполнилась тяжелым прерывистым дыханием — как всегда, когда сержант Хей собирался заговорить.

— Сэр, — раздался его встревоженный голос. — Сэр.

— Нил слушает. Умерший сказал перед смертью что-нибудь важное?

— Сказал, что все дело в чае, который он выпил в своем кабинете. Но врач говорит, что…

— Это мне известно. Еще что-нибудь?

— Нет, сэр. Правда, кое-что мне показалось странным. На нем был костюм… я проверил карманы. Все что у всех: платок, ключи, мелочь, бумажник… ну и вот это… очень странно… В правом кармане пиджака. Там была крупа.

— Крупа?

— Да, сэр.

— Что значит «крупа»? Сухие полуфабрикаты? «Завтрак фермера»? Кукурузные хлопья? Или зерна пшеницы, ячменя…

— Именно, сэр. Зерна. Мне показалось, что это рожь. Довольно много.

— Понял… М-да, действительно странно… Может, это образцы… в связи с какой-нибудь торговой сделкой.

— Совершенно верно, сэр… но я решил, лучше вам сказать.

— Все правильно, Хей.

Несколько мгновений инспектор Нил, положив трубку, смотрел прямо перед собой. Его привыкший к порядку мозг переключался на вторую фазу расследования — до сих пор отравление лишь подозревалось, теперь же факт отравления был налицо. Профессор Бернсдорф, конечно, говорил неофициально, но в таких делах на его слова можно положиться. Рекса Фортескью отравили, и яд ему, скорее всего, дали за два-три часа до появления симптомов. Выходит, сослуживцы к смерти своего босса, судя по всему, не причастны.

Нил поднялся и вышел из кабинета. Сотрудницы пытались работать, но пишущие машинки стрекотали далеко не с самой высокой скоростью.

— Мисс Гриффит? Можно вас еще на минутку?

— Конечно, мистер Нил. Ничего, если я отпущу девушек на ленч? Время перерыва давно прошло. Или вам удобнее, чтобы они перекусили здесь? Тогда мы что-нибудь закажем.

— Нет. Пусть идут. Но потом они должны вернуться.

— Разумеется.

Мисс Гриффит последовала за Нилом в кабинет босса. Села и приняла свойственный ей сосредоточенный и деловой вид.

Инспектор Нил тут же без обиняков сообщил:

— Мне только что звонили из больницы Сент-Джуде. В двенадцать сорок три мистер Фортескью скончался.

Мисс Гриффит и бровью не повела, просто покачала головой.

— Я подозревала, что дела его очень плохи, — сказала она.

«Надо же, — подумал Нил, — ничуть не расстроилась».

— Будьте любезны, расскажите о его семье, о доме.

— Пожалуйста. Я уже пыталась связаться с миссис Фортескью, но, видимо, она уехала играть в гольф[82]. До вечера ее дома не будет. На какой площадке она играет, точно не известно. — Как бы объясняя, она добавила: — Они живут в Бейдон-Хит, и рядом есть три отличные площадки для гольфа.

Инспектор Нил кивнул. В Бейдон-Хит жила почти сплошь городская знать. Всего в двадцати милях от Лондона, связь по железной дороге была бесперебойной, да и машиной добраться относительно легко, даже в часы пик.

— Будьте любезны, точный адрес и номер телефона.

— Бейдон-Хит, три тысячи четыреста. Дом называется «Тисовая хижина».

— Как? — Вопрос сорвался с губ помимо воли инспектора Нила. — Вы сказали «Тисовая хижина»?

— Да.

В глазах мисс Гриффит мелькнуло легкое любопытство, но инспектор Нил уже взял себя в руки.

— Пожалуйста, поподробнее о его семье, если можно.

— Миссис Фортескью — его вторая жена. Намного моложе его. Они поженились два года назад. Первая миссис Фортескью давно умерла. От первого брака у него два сына и дочь. Дочь живет с ним, как и старший сын, он совладелец фирмы. К сожалению, сейчас его нет — уехал по делам в Северную Англию. Должен вернуться завтра.

— Когда он уехал?

— Позавчера.

— Вы пытались до него дозвониться?

— Да. Как только мистера Фортескью увезли в больницу, я позвонила в Манчестер[83] в отель «Мидценд», думала, он там, но сегодня утром он оттуда выписался. Вообще он собирался в Шеффилд[84] и еще в Лестер[85], но это не точно. Могу назвать фирмы в этих городах, с которыми он связан.

«Да, — подумал Нил, — мисс Гриффит — женщина деловая, и взбреди ей в голову убить человека, она бы это провернула весьма по-деловому». Но он отогнал эти мысли и снова сосредоточился на фамильном древе семейства Фортескью.

— А второй сын?

— Он разошелся с отцом во взглядах и живет за границей.

— Оба сына женаты?

— Да. Мистер Персиваль женат три года. Они с женой занимают отдельное крыло в «Тисовой хижине», хотя скоро переезжают в собственный дом там же, в Бейдон-Хит.

— А до миссис Персиваль Фортескью вы утром тоже не дозвонились?

— Она на весь день уехала в Лондон. А мистер Ланселот, — продолжала свою сагу мисс Гриффит, — женился меньше года назад. На вдове лорда Фредерика Энстиса. Вы, наверное, видели ее на фотографиях. В «Тетлере»[86] — рядом с лошадьми. И в колонках ипподромной хроники.

У мисс Гриффит слегка перехватило дыхание, щеки чуть запунцовели. Нил, чутко улавливавший настроение собеседника, понял: этот брак затронул в душе мисс Гриффит самые снобистские и самые романтические струны. В глазах мисс Гриффит аристократ всегда был аристократом, она словно бы и знать не знала, что репутация покойного лорда Фредерика Энстиса в спортивных кругах была весьма подмочена. Фредди Энстис пустил себе пулю в лоб, когда стюарды[87] стали проявлять интерес к некоторым методам, практикующимся в его скаковых конюшнях. Нилу вспомнились кое-какие обрывочные сведения о жене Энстиса. Она была дочерью ирландского пэра[88] и женой военного летчика, погибшего во время Битвы за Англию[89].

А теперь, судя по всему, она связала судьбу с паршивой овцой семейства Фортескью, потому что «разошелся с отцом во взглядах», как напыщенно заметила мисс Гриффит, скорее всего означало какой-то постыдный случай в карьере молодого Ланселота Фортескью.

Ланселот Фортескью! Вот это имя! А как зовут другого сына — Персиваль? Интересно, что за особа была их матушка? Странный вкус на имена…[90]

Он пододвинул к себе телефон, набрал номер телефонной станции и попросил соединить его с домом по адресу Бейдон-Хит, три четыреста.

Через несколько секунд мужской голос произнес:

— Бейдон-Хит, три четыреста слушает.

— Мне нужно поговорить с миссис или мисс Фортескью.

— Извините. Ни той, ни другой нет дома.

Инспектор Нил мгновенно определил: его собеседник пребывал в легком подпитии.

— Вы дворецкий?

— Точно так.

— Мистер Фортескью серьезно заболел.

— Знаю. Сюда уже звонили. Но я что могу поделать? Мистер Валь[91] уехал на север, миссис Фортескью играет в гольф. Миссис Валь уехала в Лондон и вернется только к вечеру, а мисс Элейн[92] тоже нет — умчалась к своим девочкам-скаутам.

— С кем мне поговорить насчет болезни мистера Фортескью? Неужели в доме никого нет? Это очень важно.

— Ну… не знаю, — с сомнением в голосе пробурчал дворецкий. — Есть мисс Рэмсботтом, но она даже к телефону не подходит. Есть мисс Доув — экономка, так можно сказать.

— Пожалуйста, попросите ее к телефону.

— Сейчас попробую разыскать.

В трубке был слышен звук его удаляющихся шагов. Через минуту-другую с инспектором заговорил — звука шагов на сей раз не было, видимо, трубку сняли в другом месте — женский голос:

— Мисс Доув слушает.

Голос был низкий, поставленный, дикция очень четкая. У инспектора Нила сразу сложилось благоприятное мнение о мисс Доув.

— Очень жаль, мисс Доув, что вынужден сообщить вам об этом, но совсем недавно в больнице Сент-Джуде скончался мистер Фортескью. Ему на работе вдруг стало плохо. Я хочу побыстрее связаться с его родственниками…

— Конечно. Я понятия не имела… — Она осеклась. Голос звучал по-прежнему ровно, но было ясно, что она потрясена. Подумав, она продолжала: — Какое несчастье. На самом деле вам нужно говорить с мистером Персивалем Фортескью. Все необходимые распоряжения будет делать он. С ним нужно связаться в отеле «Мидленд» в Манчестере или в отеле «Гранд» в Лестере. Или позвонить в лестерскую фирму «Ширер энд бонде». Боюсь, их номера телефона у меня нет, но я знаю, что он собирался им звонить, и они могут подсказать, где его найти. Миссис Фортескью наверняка вернется к обеду, а возможно, даже к чаю[93]. Это будет для нее настоящий удар. Все произошло внезапно? Утром мистер Фортескью, когда уходил из дому, чувствовал себя нормально.

— Вы видели его перед тем, как он ушел?

— Да. А что случилось? Сердце?

— Сердце его раньше беспокоило?

— Нет… нет… не думаю… просто я решила, что раз так внезапно… — Она смолкла, — Вы говорите из больницы? Вы доктор?

— Нет, мисс Доув, я не доктор. Я говорю из города, из кабинета мистера Фортескью. Я детектив-инспектор Нил из Департамента уголовной полиции, и я сейчас же направляюсь к вам.

— Детектив-инспектор? Вы хотите сказать… что вы хотите этим сказать?

— Это внезапная смерть, мисс Доув, а в случаях внезапной смерти на место происшествия вызывают нас, особенно если умерший давно не обращался к доктору, как, насколько я понимаю, и мистер Фортескью.

В голосе его прозвучал лишь намек на вопросительную интонацию, но экономка ответила:

— Да, это так. Персиваль дважды назначал ему встречу с доктором, но мистер Фортескью так и не пошел. Он вообще никого не желал слушать… они все так беспокоились…

Она помолчала, потом продолжала уже прежним уверенным тоном:

— Если миссис Фортескью вернется до вашего приезда, что ей передать?

«Вот это выучка, — подумал инспектор Нил, — дело — прежде всего».

Вслух он сказал:

— Передайте, что в случаях внезапной смерти мы проводим небольшое расследование. Обычные формальности.

Он повесил трубку.

Глава 3

1

Отодвинув телефон в сторону, Нил пристально взглянул на мисс Гриффит.

— Оказывается, последнее время состояние мистера Фортескью беспокоило его домочадцев, — проговорил он. — Его хотели показать доктору. Вы мне этого не сказали.

— Я как-то об этом не подумала, — призналась мисс Гриффит и добавила: — Он не казался мне больным..

— Не больным… а каким же?

— Ну, слегка странным. Непохожим на себя. Что-то с ним происходило.

— О чем-то беспокоился?

— Нет, не то. Беспокоились как раз мы.

Инспектор Нил терпеливо ждал.

— Даже и не объяснишь. — Мисс Гриффит задумалась. — Иногда на него будто что-то накатывало. Вдруг становился каким-то ребячливым. Раза два я, честно говоря, думала, что он как следует приложился к бутылке… Начинал хвастаться, плести какие-то небылицы. Сколько я здесь работаю, насчет своих дел он никогда не распространялся — во всяком случае, ничего лишнего. А в последнее время заметно изменился, позволял себе какие-то экспансивные выходки, а уж деньгами просто швырялся. Совершенно не в его духе. К примеру, когда у нашего посыльного умерла бабушка, мистер Фортескью вызвал его, дал ему пять фунтов и велел поставить на второго фаворита, а сам прямо зашелся от смеха. В общем, не такой он был, как обычно. Вот, пожалуй, все, что я могу сказать.

— Может, у него что-то было на уме?

— Ничего конкретного сказать на этот счет не могу. Но казалось, он предвкушает что-то приятное… волнующее.

— К примеру, надеялся заключить крупную сделку?

Мисс Гриффит согласно закивала головой.

— Да, пожалуй. Я бы сказала так: каждодневные дела его больше не трогали. И все время был в возбужденном состоянии. К тому же ему стали наносить деловые визиты довольно странные типы. Раньше их здесь никогда не было Мистера Персиваля это страшно беспокоило.

— В самом деле?

— Да. Мистер Персиваль всегда пользовался полным доверием отца. Отец на него полагался. А в последнее время…

— Разладились отношения?

— Видите ли, многое из того, что делал мистер Фортескью, мистер Персиваль не одобрял. Мистер Персиваль человек довольно осторожный и благоразумный. И вдруг отец перестал прислушиваться к его мнению. Мистер Персиваль был этим очень удручен.

— Но до открытой ссоры дело не доходило? — забросил очередную удочку инспектор Нил.

— Насчет ссоры не знаю… но раньше кричать он себе не позволял, а тут… в общем, явно человек изменился.

— Значит, раскричался? И по какому поводу?

— Он вышел прямо в комнату машинисток…

— И вы все это слышали?

— Ну… да.

— И что же, он обзывал мистера Персиваля… оскорблял его… клял на чем свет стоит? Тот что-то сделал против отцовской воли?

— Скорее как раз наоборот — он ничего не сделал… Мистер Фортескью обозвал его жалким и ничтожным крючкотвором, мелким клерком, не способным вести дело с размахом. Кричал: «Я вызову домой Ланса. Он стоит десятерых таких, как ты… и жениться сумел удачно. У Ланса есть воля, пусть он однажды и рискнул пойти против закона…» Ой, это я уже болтаю лишнее! — Мисс Гриффит занесло, как случалось со многими, кто попадал в опытные руки инспектора Нила, и, вдруг спохватившись, она страшно смутилась.

— Не переживайте, — успокоил ее инспектор Нил. — Прошлое есть прошлое.

— Да, это история давняя. Мистер Ланс был молод, честолюбив и не всегда отдавал себе отчет в своих поступках.

Подобное толкование инспектор Нил слышал не первый раз и был с ним в корне не согласен. Тем не менее он не стал отвлекаться на дела минувшие и перешел к следующему кругу вопросов.

— Расскажите поподробнее о тех, кто здесь работает.

Мисс Гриффит, жаждавшая скорее позабыть о своей оплошности, засыпала инспектора сведениями о сотрудниках фирмы. Инспектор Нил поблагодарил ее и попросил еще раз пригласить к нему мисс Гросвенор.

Детектив-констебль Уэйт подточил свой карандаш. Не без зависти он заметил — кабинетик-то роскошный. Он обвел оценивающим взглядом огромные кресла, большущий стол, мягкое боковое освещение.

— И имена у этой публики шикарные, — сказал он. — Гросвенор — прямо тебе герцогиня. А Фортескью — тоже имечко не из последних.

Инспектор Нил улыбнулся.

— Фамилия его отца была не Фортескью, а Фонтеску: он выходец откуда-то из Центральной Европы. Наверное, решил, что Фортескью звучит лучше.

Констебль Уэйт посмотрел на старшего по званию с восхищением.

— Так вам все про него известно?

— Просто перед тем, как ехать сюда, навел кое-какие справки.

— Может, его и к суду привлекали?

— О нет. Мистер Фортескью был человеком умным. Кое-какие связи с черным рынком у него имелись, пару сомнительных, мягко говоря, операций он провернул, но за рамки закона не выходил.

— Ясно, — подытожил Уэйт. — Не сказать, что очень приятный тип.

— Ловкач, — дал определение Нил. — Но перед нами он чист. Управление налоговых сборов долго расставляло на него сети, но ему всякий раз удавалось выскользнуть. Покойный мистер Фортескью был настоящим финансовым гением.

— Он из тех, у кого могут быть враги? — В голосе констебля слышалась надежда.

— О да, безусловно. Но не забывайте, что его отравили дома. По крайней мере, похоже на это. Знаете, Уэйт, у меня уже что-то вырисовывается. Нечто старое как мир и весьма знакомое. Есть хороший сын — Персиваль. И есть плохой — Ланс, с неотразимой внешностью. Есть жена, которая много моложе мужа и которая затрудняется сказать, на какой площадке она сегодня будет играть в гольф. Все это очень-очень знакомо. Но есть некий элемент, который никак не вписывается в общую картину.

— Какой? — спросил констебль Уэйт, но в эту секунду открылась дверь, и на пороге появилась мисс Гросвенор. Она явно пришла в себя, ибо вплыла в кабинет во всем своем великолепии и надменно спросила:

— Вы хотели меня видеть?

— Я хотел задать вам несколько вопросов о вашем хозяине, точнее, вашем бывшем хозяине.

— Да, увы, — неубедительно посетовала мисс Гросвенор.

— Меня интересует, не заметили ли вы в нем каких-нибудь перемен в последнее время.

— Представьте себе, заметила. Да, заметила.

— Какие же?

— Так прямо и не скажешь… Вдруг начинал нести какую-то ерунду. Я и наполовину не могла поверить в то, что он говорит. Стал легко выходить из себя, особенно с мистером Персивалем. Не со мной, я, разумеется, никогда с ним не спорю, всегда соглашаюсь: «Хорошо, мистер Фортескью», даже если он выдумывает бог знает что… то есть выдумывал.

— А он никогда… не пытался за вами приударить?

В ответе мисс Гросвенор прозвучало легкое сожаление:

— Чего не было, того не было.

— Еще один вопрос, мисс Гросвенор. У мистера Фортескью была привычка держать в карманах зерно?

Мисс Гросвенор выказала живейшее удивление.

— Зерно? В карманах? В смысле, чтобы кормить голубей или что-то в этом роде?

— Может, и для этой цели.

— Нет, такого за ним не водилось. Мистер Фортескью? Кормить голубей? Нет, исключено.

— А не мог ли ячмень… или рожь оказаться сегодня в его кармане по какой-нибудь особой причине? Скажем, образцы продукции? Какая-нибудь сделка, связанная с зерном?

— Нет. Сегодня днем должны приехать нефтяники из Азии, из фирмы «Азиатик ойл». И строители — президент компании «Аттикус билдинг»… Больше никого.

— Ну что ж… — Нил взмахнул рукой, давая понять, что разговор на эту тему окончен и мисс Гросвенор свободна.

— Ножки — просто загляденье. — Констебль Уэйт даже вздохнул. — И чулочки высший класс…

— От ее ножек мне никакого проку, — буркнул инспектор Нил. — Я с чем был, с тем и остался. Зернышки в кармане — что бы это значило?

Глава 4

1

Спускаясь по лестнице, Мэри Доув остановилась и выглянула в большое окно. Из подъехавшей машины выходили двое. Тот, что повыше ростом, повернулся к дому спиной и оглядел окрестности. Мэри Доув задумчиво смотрела на них. Видимо, это инспектор Нил и его помощник.

Она отвернулась от окна и взглянула на себя в массивное, в полный рост зеркало, висевшее на стене, где лестница делала поворот. Она увидела хрупкую, подчеркнуто опрятную женщину с безукоризненно белым воротничком и манжетами на серо-бежевом платье. Каштановые волосы были разделены посредине на две блестящие тугие волны и стянуты в тугой узел на затылке… На губах — бледно-розовая помада.

В целом Мэри Доув осталась своей внешностью довольна. Она пошла вниз, и на губах ее поигрывала легкая улыбка.

Инспектор Нил, оглядывая дом, рассуждал про себя: «Хороша хижина! Тисовая хижина! О-о, до чего же они лицемерны, эти богачи, до чего любят играть на публику!» Он, инспектор Нил, назвал бы этот дом усадьбой. Он прекрасно знал, что такое хижина. Можно сказать, он вырос в хижине. Она стояла у ворот усадьбы Хартингтон-парк, неуклюжей махины в греческом стиле с двадцатью девятью спальнями, которую впоследствии прибрал к рукам Национальный трест[94]. А маленькая хижина снаружи казалась милой и привлекательной, внутри же была сырой, неуютной и не соответствовала самым примитивным санитарным нормам. К счастью для родителей инспектора Нила, подобный порядок вещей им казался вполне естественным и справедливым. Хозяева не брали с них денег за жилище, а работа их заключалась лишь в том, чтобы по мере надобности отворять и затворять ворота. В округе водилось много кроликов, а иногда к ним в кастрюлю попадал даже фазан. Миссис Нил не пришлось столкнуться с такими радостями цивилизации, как электрический утюг, кухонная электроплита, вытяжной шкаф, холодная и горячая вода из-под крана и даже свет, включавшийся простым нажатием пальца. Зимой Нилы пользовались керосиновой лампой, а летом с наступлением темноты укладывались спать Это были здоровые и счастливые люди, безнадежно отставшие от своего времени.

И когда инспектор Нил услышал слово «хижина», в нем проснулись воспоминания детства. Но этот дом, претенциозно названный «Тисовая хижина», принадлежал как раз к хоромам, которые возводят себе богачи, а потом называют их «нашим укромным уголком в деревне». Да и деревню инспектор Нил всегда представлял себе как-то иначе. Дом был солидным и мощным сооружением из красного кирпича, вытянувшимся не вверх, а в длину, с чрезмерным количеством фронтонов[95] и множеством окон со свинцовыми стеклами. Сады были уж очень искусственные, надуманные, повсюду разбиты розовые клумбы, растут перголы[96], поблескивают прудики и, оправдывая название дома, живой изгородью теснятся аккуратно подстриженные тисы.

Если кому-то потребовалось сырье для токсина, тиса здесь больше чем достаточно. Справа, за розовой перголой, природа сохранилась в чистом виде — там росло огромное тисовое дерево, какие встретишь в церковных дворах, ветви его опирались на подпорки — эдакий Моисей[97]лесного царства. «Это дерево, — подумал инспектор, — стояло здесь задолго до той поры, когда началось нашествие домов из красного кирпича. Это уже при нем здесь появились площадки для гольфа, при нем модные архитекторы водили по окрестностям богатых клиентов и показывали им преимущества того или другого участка. А раз уж именно здесь пустил корни этот памятник древности, трогать его не стали и даже вписали в новый пейзаж, скорее всего благодаря ему и дали название новому вожделенному жилищу. „Тисовая хижина“. И может быть, ягоды с этого самого дерева…»

Инспектор Нил отогнал прочь эти бесполезные мысли. Делом надо заниматься. Он нажал звонок.

Дверь не замедлила открыться. За ней стоял мужчина средних лет и выглядел он именно так, как и представил себе инспектор Нил, когда говорил с ним по телефону. Пройдоха и ловчила средней руки, любитель заложить за воротник.

Инспектор Нил представился, отрекомендовал своего помощника и не без удовольствия заметил, как в глазах дворецкого мелькнул тревожный огонек. Нил не стал придавать этому большого значения. Вполне возможно, смерть Рекса Фортескью тут ни при чем. Так, непроизвольная реакция.

— Миссис Фортескью еще не вернулась?

— Нет, сэр.

— А мистер Персиваль Фортескью? Мисс Фортескью?

— Нет, сэр.

— Тогда я хотел бы видеть мисс Доув.

Дворецкий чуть оглянулся.

— Мисс Доув уже спускается.

Пока мисс Доув со спокойным достоинством шла по широкой лестнице, инспектор Нил успел внимательно ее оглядеть. На сей раз составленный им образ никак не соответствовал действительности. Подсознательно слово «экономка» вызвало в его воображении женщину крупную и властную, одетую в черное, со связкой ключей под передником.

Своим обликом маленькая ладная женщина, спускавшаяся к нему, застала инспектора врасплох. Нежно-голубиные тона платья, белый воротничок и манжеты, уложенные аккуратными волнами волосы, едва обозначенная улыбка Моны Лизы[98]. Тем не менее было в ней что-то ненастоящее, будто эта молодая, которой еще нет тридцати, женщина играла какую-то роль; не роль экономки, нет, — роль Мэри Доув. То есть голубки. Она явно стремилась соответствовать своей фамилии. Мисс Доув сдержанно приветствовала гостей.

— Инспектор Нил?

— Да. Это сержант Хей. Я вам уже сказал по телефону, что мистер Фортескью скончался в больнице Сент-Джудс в двенадцать часов сорок три минуты. Похоже, он что-то съел сегодня за завтраком и это «что-то» явилось причиной его смерти. Поэтому я хотел бы, чтобы сержанта Хея отвели на кухню, там он выяснит, что именно подавалось на завтрак.

На мгновение их взгляды встретились; чуть подумав, она кивнула.

— Хорошо. — Повернувшись к дворецкому, который встревоженно переминался с ноги на ногу, она распорядилась: — Крамп, проводите, пожалуйста, сержанта Хея и покажите все, что ему понадобится.

Крамп и Хей ушли. Мэри Доув пригласила инспектора Нила в дом.

Открыв дверь в комнату, она вошла первой. Это оказалась курительная, довольно безликая — панельная обшивка, богатая драпировка, большие набивные кресла, на стенах, как водится, — гравюры на спортивные темы.

— Пожалуйста, садитесь.

Он сел, Мэри Доув заняла кресло напротив. Лицом к свету, тут же отметил про себя Нил. Необычный выбор для женщины. Тем более необычный, если женщине есть что скрывать. Но вполне возможно, что скрывать Мэри Доув как раз и нечего.

— Так неудачно, — заговорила она, — что никого из членов семьи нет дома. Миссис Фортескью может вернуться с минуты на минуту. И миссис Валь тоже. Мистеру Персивалю Фортескью я послала несколько телеграмм — в разные места.

— Спасибо, мисс Доув.

— Вы сказали, что мистер Фортескью умер, потому что кое-что съел, может быть, за завтраком. Вы имеете в виду пищевое отравление?

— Возможно. — Он внимательно смотрел на нее.

— Едва ли, — сказала она, храня полное спокойствие. — Сегодня утром на завтрак подавали яичницу с грудинкой, кофе, тосты и мармелад. Еще на буфете стоял холодный окорок, но его нарезали вчера, и никто не жаловался. Никакой рыбы не было, сосисок тоже — ничего такого.

— Я вижу, вы точно знаете, что подавалось к столу.

— Естественно. Заказ делаю я. Вчера на обед…

— Не нужно, — остановил ее инспектор. — Вчерашний обед здесь ни при чем.

— Мне казалось, что пищевое отравление иногда наступает с задержкой даже на целые сутки…

— В нашем случае — нет… Скажите, пожалуйста, что именно мистер Фортескью ел и пил сегодня утром перед выходом из дома?

— В восемь утра ему в комнату был подан чай. Завтракали в четверть десятого. Как я уже сказала, мистер Фортескью ел яичницу с грудинкой, кофе, тосты и мармелад.

— Какая-нибудь каша?

— Каш он не ест.

— Сахар для кофе — кусковой или песок?

— Кусковой. Но мистер Фортескью пьет кофе без сахара.

— У него нет привычки принимать по утрам лекарства? Какие-нибудь соли? Тонизирующие средства? Что-нибудь для улучшения пищеварения?

— Нет, ничего такого.

— Вы завтракали вместе с ним?

— Нет. За столом сидят только члены семьи.

— Кто был за столом?

— Миссис Фортескью. Мисс Фортескью. Миссис Валь Фортескью. Мистера Персиваля Фортескью, само собой, не было.

— А миссис и мисс Фортескью ели на завтрак то же самое?

— Миссис Фортескью выпила кофе, стакан апельсинового сока, съела тост — вот и все. Миссис Валь и мисс Фортескью всегда завтракают плотно. Кроме яичницы и холодного окорока они иногда едят кашу. Миссис Валь пьет не кофе, а чай.

На минуту инспектор Нил погрузился в раздумье. По крайней мере, круг сужается. Завтракали с умершим всего три человека и только они: его жена, дочь и невестка. Любая из них могла добавить ему в кофе токсин. Токсин — штука горькая, так ведь и кофе тоже. Мистер Фортескью мог ничего не заметить. Правда, был еще утренний чай, но Бернсдорф говорил, что как раз в чае привкус был бы особенно ощутим. Хотя, с другой стороны, человек только проснулся, организм еще не так восприимчив… Инспектор Нил поднял голову и увидел, что Мэри Доув наблюдает за ним.

— Ваши вопросы насчет тонизирующих средств и лекарств показались мне довольно странными, инспектор, — сказала она. — Подтекст такой: либо лекарство было бракованным, либо в него что-то добавили. Но ни то, ни другое не назовешь пищевым отравлением.

Нил пристально посмотрел на нее.

— А я и не говорил, что мистер Фортескью умер от пищевого отравления. Он умер от отравления. Просто от отравления.

— От отравления… — негромко повторила она.

Она не удивилась, не вздрогнула от испуга, просто в глазах ее появился интерес. Так человек осмысливает нечто для себя новое.

Собственно, после минутного размышления именно это она и сказала:

— Мне никогда не приходилось сталкиваться с отравлением.

— Ничего приятного тут нет, — сухо заверил ее Нил.

— Да, наверное…

Она снова задумалась, потом подняла голову и неожиданно улыбнулась ему.

— Я этого не делала, — заявила она. — Но, не сомневаюсь, что то же вам скажут и остальные!

— А кто бы мог это сделать, мисс Доув?

Она пожала плечами.

— Говоря откровенно, он был довольно одиозной личностью. И сделать это мог кто угодно.

— Ну, мисс Доув, одиозный — еще не причина для отравления. Мотив должен быть серьезнее.

— Да, вы правы.

Она погрузилась в свои мысли.

— Может быть, вы мне что-нибудь расскажете об этом доме?

Она взглянула на него. Он даже слегка вздрогнул — в ее глазах была холодноватая насмешка.

— Это, надеюсь, не официальный допрос? Конечно, нет, иначе тут был бы ваш сержант, а он сейчас терзает прислугу. Я готова вам кое-что рассказать, но повторять это в суде мне бы не хотелось. Неофициально — пожалуйста. Как говорится, без протокола.

— Разумеется, мисс Доув. Мы с вами, как вы уже безусловно заметили, говорим с глазу на глаз.

Она откинулась в кресле, качнула изящной ножкой и прищурилась.

— Начну с того, что особой преданности к моим хозяевам я не испытываю. Я работаю на них, потому что мне хорошо платят, и это мое обязательное условие.

— Я слегка удивился, увидев вас здесь, в этой должности. С вашим умом и образованием…

— Сидеть от и до в конторе? Перебирать бумаги в министерстве? Дорогой инспектор Нил, работенка здесь не бей лежачего, а деньги… Люди готовы платить любые деньги, любые, лишь бы у них не было проблем по содержанию дома. Найти и нанять прислугу — дело кропотливое и нудное. Писать в агентства, посылать в газеты объявления, беседовать с людьми, договариваться о встречах и в конце концов вести хозяйство, чтобы все шло без сучка без задоринки — на это требуются определенные способности, которых у богатых людей, как правило, нет.

— А если прислуга, которую вы выбрали, возьмет да и уйдет от вас в одночасье? Такое случается.

Мэри улыбнулась.

— Если надо, я сама и постели застелю, и комнаты пропылесосю, и обед приготовлю, и на стол накрою — хозяева никакой разницы не почувствуют. Конечно, я не трезвоню на всех углах, что я — мастерица на все руки. Мало ли у кого какие мысли могут появиться. Но любую прореху заткнуть могу, это точно. Хотя прорех почти не бывает. Я работаю только на очень богатых, которые за удобство готовы платить сколько угодно. Соответственно и я плачу прислуге по высшему разряду и могу отбирать лучших.

— Таких, как ваш дворецкий?

Она удивленно, оценивающе взглянула на него.

— Супружеская пара — куда тут денешься? Крампа я держу только из-за миссис Крамп — лучших поварих я в жизни не встречала. Настоящее сокровище, чтобы ее сохранить, приходится кое на что закрывать глаза. Наш мистер Фортескью поесть любит… вернее, любил. Все в этом доме — большие гурманы, а денег куры не клюют. Так что миссис Крамп может закупать что хочет — масло, яйца, сливки. Что же касается Крампа, свое дело он делает, и ладно. Серебряные вилки и ложки всегда начищены до блеска, на стол он подает не хуже других. Ключ от винного погребка я храню у себя, виски и джин тоже у меня под контролем, а как он чистит и гладит одежду, я проверяю сама.

Инспектор Нил приподнял брови.

— Маленькая хозяйка большого дома.

— Я считаю, нужно все уметь делать самой И тогда делать тебе ничего не придется. Но вы хотели услышать мое мнение об этой семье.

— Если не возражаете.

— В общем все они — публика одиозная Покойный мистер Фортескью был из разряда мошенников, у которых все всегда шито-крыто. Он любил похвастаться, как ловко провернул какое-то дельце. Изысканными манерами не отличался, был человеком грубым и властным, одним словом, самодур. Миссис Фортескью — Адель — его вторая жена, она лет на тридцать его моложе. Он откопал ее в Брайтоне[99]. Она работала маникюршей и выискивала богатенького кавалера. Она весьма хороша собой, жутко сексапильная.

Инспектор Нил был шокирован, но не подал виду. Все-таки странно слышать подобные речи от такой девушки, как Мэри Доув.

Та с непроницаемым видом продолжала:

— Адель вышла за него из-за денег, тут никаких сомнений. Когда это случилось, его сын Персиваль и дочь Элейн ходили просто зеленые от злости. Они и сейчас ее не жалуют, но она ведет себя очень умно — не замечает этого или не хочет замечать. Старик исполнит любую ее прихоть, она прекрасно это понимает. Господи, опять я говорю не в том времени. Никак не привыкну, что его нет в живых…

— Ну, а что же его сын?

— Драгоценный Персиваль? Валь, как его величает жена. Персиваль лицемер, из тех, кто мягко стелет, да жестко спать. Чопорный, хитрый и коварный. Панически боится отца, всегда перед ним тушуется и слова поперек не скажет, но свои интересы очень даже блюдет. В отличие от отца прижимист. Экономия — это его страсть. Потому он так долго не может подобрать себе дом. А тут у него и своя квартира, и денежки целы.

— А его жена?

— С виду — кроткая овечка, которую Бог обделил мозгами. Но это с виду, а что на самом деле… До замужества она работала медсестрой в больнице — когда Персиваль слег с воспалением легких, она его выхаживала и выходила до романтической развязки. Старика этот брак сильно разочаровал. Он сноб и хотел, чтобы Персиваль женился «как положено». Несчастную миссис Валь он презирает, то и дело мешает с грязью. Так что, думаю, она его не сильно любит — вернее, любила. У нее две страсти — кино и магазины. Главная печаль — муж дает мало денег.

— Что скажете про дочь?

— Элейн? Вот ее мне немного жаль. Она человек неплохой. Из тех, что всю жизнь остаются школьницами. Она умеет организовать игру, занимается с девочками-скаутами, это ей интересно. Недавно у нее был роман с молодым учителем, из «сердитых»[100], но отец семейства выяснил, что этот недовольный напичкан коммунистическими идеями, и разом положил этой романтической истории конец.

— И у нее не хватило духу возразить?

— У нее-то хватило. Отступился и поднял лапки как раз он. Опять же, наверное, его больше прельщали деньги. Особенно привлекательной Элейн, увы, не назовешь.

— А другой сын?

— Никогда с ним не встречалась. Говорят, необычайно красив, но, судя по всему, отпетый негодяй. Была скверная история в прошлом — подделал чек. Живет в Восточной Африке.

— С отцом — полный разрыв?

— Да, мистер Фортескью не мог лишить его наследства, потому что уже сделал младшим партнером в фирме, но он уже многие годы не поддерживает с ним никаких отношений, а если и упоминает его, то только так: «Не говорите мне об этом мерзавце. Он мне не сын». И все-таки…

— Да, мисс Доув?

— И все-таки, — медленно проговорила Мэри, — не удивлюсь, если вдруг выяснится, что старик Фортескью собирался вернуть сына сюда.

— Почему вы так думаете?

— Потому что с месяц назад старый Фортескью устроил Персивалю жуткую головомойку — оказалось, тот что-то делал за его спиной, не знаю, что именно, но хозяин был вне себя от ярости. Персиваль вдруг попал в опалу. Он в последнее время тоже сильно изменился.

— Мистер Фортескью?

— Нет, Персиваль. Ходил перепуганный до смерти.

— Так, теперь поговорим о слугах. О Крампах вы уже рассказали. Кто еще работает в доме?

— Есть горничная, Глэдис Мартин, вернее официантка — они предпочитают, чтобы их называли так. Она убирает комнаты внизу, накрывает на столы, уносит грязную посуду и помогает Крампу прислуживать хозяевам за едой. Довольно порядочная девушка, но уж очень тупа. Слегка гнусавит.

Нил кивнул.

— Эллен Кертис — уборщица. Женщина пожилая, вечно раздраженная и сердитая, но работает в доме давно и чистоту поддерживает на высшем уровне. Никогда нигде ни соринки, ни пылинки. Есть еще помощницы, но они появляются по мере надобности.

— То есть в доме больше никто не живет?

— Живет. Старушка мисс Рэмсботтом.

— Кто она?

— Свояченица мистера Фортескью — сестра его первой жены. Жена была немного старше его, а сестра намного старше ее — так что ей здорово за семьдесят. У нее на втором этаже своя комната, она сама себе готовит и вообще сама себя обслуживает, женщина заходит к ней только убирать. Довольно эксцентричная особа и своего зятя никогда не любила, но переехала сюда при жизни сестры, да так здесь и осталась. Мистеру Фортескью никогда не было до нее дела. Но она, доложу я вам, штучка, эта тетушка Эффи.

— И это все?

— Все.

— Стало быть, мы добрались до вас, мисс Доув.

— Хотите подробности моей биографии? Я сирота. Кончила курсы секретарш в колледже Сент-Алфредс. Работала машинисткой-стенографисткой сначала в одном месте, затем в другом, потом решила, что карьера секретарши не по мне, и поменяла курс, пошла в экономки. Работала в трех семьях. Через год-полтора сидеть на одном месте мне надоедает, перебираюсь на другое. В «Тисовой хижине» я около года. Я отпечатаю на машинке фамилии и адреса моих прежних нанимателей и передам их, вместе с копиями рекомендаций, вашему сержанту… Хей, да? Это вас удовлетворит?

— Вполне, мисс Доув. — Нил немного помолчал, мысленно представив, как мисс Доув подсыпает отраву в завтрак мистера Фортескью. Фантазия его пошла дальше, и он увидел, как она методично собирает тисовые ягоды в корзину. Вздохнув, он вернулся в настоящее, к реальной действительности. — Я хотел бы поговорить с девушкой… Глэдис, а потом с уборщицей, — Поднявшись, он добавил: — Кстати, мисс Доув, может быть, вам известно, почему в кармане мистера Фортескью оказалась горсть зерен?

— Зерен? — Она уставилась на него, похоже, с неподдельным удивлением.

— Да, именно зерен. Вам это ни о чем не говорит?

— Абсолютно.

— Кто содержал в порядке его одежду?

— Крамп.

— Понятно. Мистер и миссис Фортескью занимают общую спальню?

— Да. Помимо этого, разумеется, у него своя гардеробная и туалет, как и у нее… — Мэри глянула на наручные часы. — Думаю, она вот-вот вернется.

Инспектор уже поднялся.

— Знаете что, мисс Доув? — спросил он любезным тоном. — Даже если в округе три площадки для гольфа, очень странно, что миссис Фортескью до сих пор не нашли.

— А если она сейчас вообще не играет в гольф, инспектор? Тогда ничего странного в этом нет, правда?

В голосе Мэри слышались сухие нотки. Инспектор резко бросил:

— Мне четко ответили, что она играет в гольф.

— Она взяла клюшки для гольфа и сказала, что поедет играть. Села в машину и уехала.

Он с легким прищуром посмотрел на нее, переваривая смысл сказанного.

— С кем она обычно играет в гольф? Вам это известно?

— Весьма вероятно, что с мистером Вивианом Дюбуа.

Нил ограничился кратким:

— Понятно.

— Я пришлю к вам Глэдис. Скорее всего, она будет перепугана до смерти, — Застыв на мгновение в дверях, Мэри сказала: — На мои слова особенно не ориентируйтесь. Я женщина злобная.

Она вышла. Инспектор Нил в задумчивости смотрел на закрытую дверь. По злобе или нет, но рассказанное Мэри Доув давало пищу для размышлений. Если Рекса Фортескью отравили, а судя по всему, так оно и было, обстановка в «Тисовой хижине» выглядела многообещающей. Мотивы лежали на поверхности толстым слоем.

Глава 5

1

Девушка, вошедшая в комнату с явным нежеланием, была непривлекательной и испуганной. Несмотря на высокий рост и хорошо сшитый форменный бордовый костюм, ей удавалось выглядеть неряшливой.

Она сразу заявила, вперившись в него испытующим взглядом:

— Я ничего не делала. Правда. Ничего про это не знаю.

— Хорошо, хорошо, — успокаивающе произнес Нил. Голос его слегка изменился. В нем теперь слышались даже веселые нотки, интонация стала менее официальной. Пусть эта Глэдис, перепуганная крольчиха, почувствует себя посвободнее. — Садитесь, — пригласил он. — Я хочу расспросить вас про сегодняшний завтрак.

— Я ничего не делала.

— Но завтрак вы подавали?

— Завтрак подавала.

Даже в этом она призналась с неохотой. Вообще вид у нее был и виноватый и перепуганный, но инспектор Нил знал — со свидетелями такое бывает. И бодрым голосом, стараясь, чтобы она почувствовала себя раскованнее, продолжал задавать вопросы: — Кто вышел к завтраку первым? А вторым?

— Первой к завтраку вышла Элейн Фортескью. Крамп как раз вносил кофейник. Потом спустилась миссис Фортескью, потом миссис Валь, а хозяин вышел последним. Они обслуживали себя сами. Чай, кофе и горячее стояли на буфете.

Ничего нового и существенного он от нее не узнал. Господа ели и пили именно то, что перечислила Мэри Доув. Хозяин, миссис Фортескью и мисс Элейн пили кофе, миссис Валь пила чай. Все как всегда.

Нил задал ей несколько вопросов о себе, тут она отвечала с большей готовностью. От Центра по обслуживанию она работала в ИААФе, то есть Институте армии, авиации и флота, потом в кафе в Истборне[101]. Потом решила поработать в частном доме и в сентябре устроилась в «Тисовую хижину». Уже два месяца прошло.

— И как, нравится?

— А что, вроде нормально. — Потом добавила: — Беготни тут, слава Богу, меньше, хотя и не так вольготно…

— Расскажите мне об одежде мистера Фортескью — о его костюмах. Кто за ними следил? Чистил и все такое?

Глэдис обиженно поджала губы.

— Вообще-то полагалось, чтобы мистер Крамп. А он всякий раз норовил это на меня спихнуть.

— Кто чистил и гладил костюм, в котором мистер Фортескью был сегодня?

— Я и не помню, в каком он был. У него их ого сколько.

— В кармане его костюмов вы зерна никогда не находили?

— Зерна? — озадаченно переспросила она.

— Рожь, если точнее.

— Рожь? Хлеб, что ли? Такой черный… и на вкус противный, да?

— Хлеб делают из ржи. А рожь — это сами зерна. Их нашли в кармане пиджака вашего хозяина.

— В кармане пиджака?

— Да. Знаете, как они туда попали?

— Не знаю, точно говорю. Я их в глаза не видела.

Больше вытянуть из нее ничего не удалось. На мгновение он засомневался: вдруг она что-то утаивает, что-то знает, но не хочет признаваться? Она явно была смущена, будто ждала подвоха, но в конце концов он решил: это естественный страх перед полицией.

Когда он разрешил ей идти, она спросила:

— Так это правда? Он умер?

— Да, умер.

— Надо же, так сразу. Когда звонили из конторы, сказали, мол, у него припадок.

— Да… с ним случился припадок.

— У одной моей знакомой бывали припадки, — сообщила Глэдис. — Ни с того ни с сего ка-ак бухнется! Я, помню, жутко боялась.

На миг воспоминание помогло ей расслабиться.

Инспектор Нил прошел на кухню.

Там его встретили в штыки. Могучая краснолицая женщина, вооруженная скалкой, угрожающе шагнула ему навстречу.

— Тоже мне, полиция, — сразу перешла она в наступление. — Приходят сюда и заявляют: я, мол, такого наготовила, что хозяин отравился. Нет уж, господа хорошие, извиняйте. Отсюда в столовую все идет в том виде, в каком положено. Это же надо — прийти сюда и заявить, что я отравила хозяина! Да я на вас еще в суд подам, будь вы хоть десять раз из полиции. В этом доме порченого на стол не подают.

Инспектору Нилу не сразу, но все-таки удалось унять оскорбленную в лучших чувствах мастерицу своего дела. Из буфетной, ухмыляясь, выглянул сержант Хей, и инспектор Нил понял, что свою порцию праведного гнева миссис Крамп он уже получил.

Сцена завершилась телефонным звонком.

Нил вышел в холл и увидел, что трубку взяла Мэри Доув. Стала что-то записывать в блокнот. Повернув голову, она через плечо бросила:

— Телеграмма.

Повесила трубку и передала инспектору блокнот с записью.

Телеграмма была из Парижа и гласила следующее:

«ФОРТЕСКЬЮ ТИСОВАЯ ХИЖИНА БЕЙ ДОН-ХИТ. ТВОЕ ПИСЬМО СОЖАЛЕНИЮ ЗАДЕРЖАЛОСЬ. БУДУ ЗАВТРА ЧАЮ. ПРЕДВКУШАЮ ОБЕД ТЕЛЯЧЬЮ ОТБИВНУЮ. ЛАНС».

Брови инспектора Нила приподнялись.

— Итак, блудного сына вызвали домой, — произнес он.

Глава 6

В ту минуту, когда Рекс Фортескью пил свою последнюю чашку чаю, Ланс Фортескью и его жена сидели под каштанами на Елисейских полях[102] и наблюдали за фланирующей публикой.

— Легко сказать, Пэт, «опиши его». Это не моя стихия. Что ты хочешь знать? Ну, допустим, папенька — старый плут. Но тебя это сильно не опечалит, правда? В конце концов, тебя этим уже не удивишь.

— О да, — согласилась Пэт. — Я, как ты говоришь, вполне акклиматизировалась.

Она постаралась, чтобы голос ее не звучал тоскливо. То ли весь мир состоит из плутов, то ли ей просто везет на эту породу людей?

Эту высокую длинноногую девушку нельзя было назвать красивой, но она, безусловно, была обаятельной — живой нрав и доброе сердце делали свое дело. Она была грациозна и стройна, особый шарм ей придавали чудесные каштановые волосы, блестевшие на солнце. Она напоминала холеную, благородных кровей кобылицу — возможно, сыграло свою роль ее длительное общение с лошадьми.

Да, про плутовство в мире скачек ей было хорошо известно. Теперь, значит, предстоит встреча с плутовством в мире финансов. Впрочем, ее свекор, которого она пока не знала лично, был, по крайней мере с точки зрения закона, столпом нравственности и морали. Все эти люди, хваставшие, как ловко они «провернули дельце», в одном были друг на друга похожи: юридически они всегда оставались в рамках закона. И все же ей казалось: ее любимый Ланс, пусть в прошлом однажды и переступивший черту, был наделен большей честностью, чем большинство этих удачливых ловкачей.

— Я не хочу сказать, — продолжал Ланс, — что он мошенник, нет, такого нет и в помине. Но как сорвать куш, он знает.

— Иногда, — сказала Пэт, — мне кажется, что я их ненавижу — тех, кто знает, как сорвать куш. Ты его любишь, — добавила она. Не спрашивая, а утверждая.

Ланс задумался над ее словами, потом с легким удивлением ответил:

— Знаешь, дорогая, наверное, ты права.

Пэт рассмеялась. Повернув голову, он взглянул на нее. Чуть прищурился. Какая она все-таки прелесть! Он ее обожал. Ради нее игра стоила свеч.

— В каком-то смысле, — сказал он, — ехать туда страшно. Городская жизнь. В пять часов восемнадцать минут — дома. Такая жизнь не по мне. Мне как-то уютнее среди изгнанников и банкротов. Но, наверное, приходит время, когда надо бросать якорь. А если в моей руке будет твоя, пожалуй, все это принесет мне радость. Раз уж старик пошел на мировую, не воспользоваться этим просто грех. Я здорово удивился, когда получил от него письмо… Чтобы Персиваль замарал свою репутацию — уму непостижимо! Персиваль — пай-мальчик. Но, доложу тебе, Перси всегда был себе на уме. Да, это точно.

— Боюсь, — заметила Патриция Фортескью, — что твой брат Персиваль мне вряд ли понравится.

— Я не хочу тебя против него настраивать. Просто мы с Перси никогда не ладили — только и всего. Я свои карманные деньги проматывал, он складывал. У меня были друзья с сомнительной репутацией, но все люди занимательные, Перси заводил «полезные связи». Мы были с ним как две противоположности. Я всегда считал его недотепой, а он… знаешь, иногда мне кажется, что он меня просто ненавидел. Сам не знаю почему…

— А я, кажется, понимаю…

— Правда, дорогая? Ты у меня такая сообразительная. Знаешь, меня всегда занимала одна мысль… мысль фантастическая, но…

— Какая? Говори.

— А вот какая: не Персиваль ли подстроил всю эту историю с чеком — когда старик турнул меня из дому и рвал на себе волосы, что раньше дал мне долю в фирме и, стало быть, не мог лишить меня наследства. Ведь самое забавное в том, что тот чек я не подделывал — хотя, разумеется, никто мне не верил, тем более что был случай, когда я выбрал из кассы все деньги и поставил их на лошадку. Я тогда был уверен на все сто, что выиграю, да и деньги эти, в конце концов, принадлежали мне, если на то пошло. А вот чек я не подделывал. Сам не знаю, почему мне пришла в голову эта дурацкая мысль — будто это дело рук Персиваля. Но вот поди ж ты, пришла.

— Но ему-то какая выгода? Ведь чек был выписан на твое имя.

— Понятно. Вроде бы он тут ни при чем, так?

Пэт резко вскинула голову.

— Ты хочешь сказать, он тебя подставил — чтобы тебя выпихнули из фирмы?

— Мысли такие были. Мерзко все это. Ну да ладно. Интересно, что скажет старина Перси, когда увидит, что блудный сын вернулся. Вот уж выпучит свои тусклые, как вареный крыжовник, глазищи!

— Он знает, что ты приезжаешь?

— Не удивлюсь, если и слыхом не слыхивал. У старика, знаешь ли, своеобразное чувство юмора.

— Чем твой брат так прогневил отца?

— Самому интересно. Чем-то он старика здорово зацепил. Я по отцовским письмам понял.

— Когда ты получил от него первое письмо?

— Четыре… нет, пять месяцев назад. Напустил туману, но одно я понял четко: он предлагал мне раскурить трубку мира. «Твой старший брат во многом оказался несостоятельным». «Ты отдал дань молодости, пора и остепениться». «Могу тебе обещать, что в деньгах ты не прогадаешь». «Буду рад видеть тебя и твою жену». Знаешь, дорогая, мне кажется, тут немалую роль сыграл наш с тобой брак. Отцу польстило, что я женился на женщине, стоящей на социальной лестнице выше меня.

Пэт засмеялась.

— Это на какой же ступеньке? Аристократы, они же — подонки общества?

Он ухмыльнулся.

— Вот-вот. Только у подонков общества, в отличие от аристократов, начисто отсутствует порода. Ты еще увидишь жену Персиваля. «Передайте, пожалуйста, консервы» или рассказ о том, как ей проштемпелевали письмо, — ничего умнее от нее не услышишь.

На сей раз Пэт не засмеялась, подумав о женщинах, с которыми ей придется общаться. Эту сторону вопроса Ланс во внимание не принимал.

— А твоя сестра? — спросила она.

— Элейн? Она ничего. Была совсем девчонкой, когда я уехал из дому. Восторженная энтузиастка, хотя, возможно, уже повзрослела. Ко всему относится очень серьезно.

Характеристика была не очень обнадеживающей, Пэт спросила:

— Она тебе совсем не писала… после того, как ты уехал?

— Я не оставил адреса. Да она бы все равно не стала писать. Дружной семьей нас не назовешь.

— Вижу.

Он искоса взглянул на нее.

— Что, не по себе стало? Из-за моей семейки? Чепуха. Жить с ними под одной крышей мы не будем. Купим где-нибудь уютный домик. Лошади, собаки, все такое.

— Но в пять восемнадцать все равно будешь дома?

— Да. Каждый день в город и назад, при полном параде. Но ты не беспокойся, радость моя, — прелестных уголков хватает и вокруг Лондона. В последнее время во мне проснулся финансист. Сказывается наследственность — по обеим линиям.

— Свою маму ты ведь совсем не помнишь?

— Она всегда казалась мне поразительно старой. Собственно, она и была старой. Когда родилась Элейн, ей было под пятьдесят. Обожала носить побрякушки, вечно лежала на диване и любила читать мне разные истории про рыцарей и их дам, которые нагоняли на меня жуткую скуку. «Королевские идиллии»[103] Теннисона. Наверно, я ее любил… Она была какая-то… бесцветная, что ли. Сейчас, оглядываясь назад, я это понимаю.

— Похоже, особенной любовью ты не пылал ни к кому, — неодобрительно отозвалась Пэт.

Ланс взял Пэт за руку и стиснул ее.

— Я люблю тебя.

Глава 7

Инспектор Нил все еще держал в руках бланк телеграммы, когда услышал: к парадному входу подкатила машина и остановилась, легкомысленно взвизгнув тормозами.

— Это, должно быть, миссис Фортескью, — предположила Мэри Доув.

Инспектор Нил шагнул к двери. Краешком глаза он заметил, что Мэри Доув потихоньку испарилась из комнаты. Было ясно, что в предстоящей сцене она участвовать не желает. «Поразительные такт и скромность, равно как и полное отсутствие любопытства. Любая женщина на ее месте осталась бы», — подумал про себя инспектор.

Тут он обнаружил, что сюда же из глубины холла идет дворецкий, Крамп. Значит, подъехавшую машину услышал и он.

Машина оказалась двухместной спортивной «роллс-бентли». Из нее вышли двое и направились к дому. Когда они подошли ко входу, дверь открылась. Удивленная Адель Фортескью воззрилась на инспектора Нила.

Он мгновенно определил, что перед ним стоит очень красивая женщина, воздал должное и шокирующей реплике Мэри Доув: «Жутко сексапильная». Что ж, с этим трудно не согласиться. Фигурой и осанкой она походила на белокурую мисс Гросвенор, но если мисс Гросвенор была роскошной снаружи и респектабельной изнутри, Адель Фортескью прямо-таки ослепляла роскошью и была обольстительницей и по своей натуре. Ее сексуальность заставляла трепетать, поражала своей откровенностью. Без обиняков заявляла каждому мужчине: «Вот я перед вами. Настоящая женщина». Адель Фортескью была женщиной до кончиков ногтей, это ощущалось в каждом ее слове, в каждом движении, даже в дыхании, но при всем этом в глубине ее глаз таилось что-то коварное, оценивающее. «Да, — подумал инспектор, — мужчин Адель Фортескью любит, но деньги — еще больше».

Он посмотрел мимо нее и увидел мужчину, который нес клюшки для гольфа. Что ж, типаж вполне знакомый. Такие обхаживают молодых женушек богачей и стариков. В мистере Вивиане Дюбуа, если это был он, впечатляло демонстративное мужское начало, хотя на самом деле цена этому началу была грош. Он относился к тому типу мужчин, которые что называется «понимают» женщин.

— Миссис Фортескью?

— Да. — Она широко распахнула голубые глаза. — Но мы с вами…

— Я — инспектор Нил. Боюсь, у меня для вас плохие новости.

— Вы хотите сказать… ограбление… что-то в этом роде?

— Нет, совсем не в этом. Беда приключилась с вашим мужем. Сегодня утром он тяжело заболел.

— Рекс? Заболел?

— Мы пытались найти вас с половины одиннадцатого.

— Где он? Здесь? В больнице?

— Его увезли в больницу Сент-Джуде. Боюсь, вы должны подготовиться к худшему.

— Вы хотите сказать… не может быть… он умер?

Она качнулась и вцепилась в руку инспектора. Инспектор, посуровев — на миг ему показалось, что он находится на сцене и играет роль, — помог ей пройти в холл. Тут же вертелся готовый прийти на помощь Крамп.

— Ей бы сейчас бренди, — посоветовал он.

Раздался низкий голос мистера Дюбуа:

— Вы правы, Крамп. Принесите бренди. Сюда, — показал он дорогу инспектору.

Он открыл дверь слева. Процессия вошла в комнату: инспектор и Адель Фортескью, Вивиан Дюбуа и Крамп с графином и двумя стаканами.

Адель Фортескью, прикрыв глаза рукой, опустилась в мягкое кресло. Из протянутого ей стакана сделала крохотный глоток и тут же оттолкнула руку инспектора.

— Не хочу, — сказала она. — Я уже пришла в себя. Скажите, что это было? Удар, да? Бедный Рекс.

— Нет, миссис Фортескью, не удар.

— Вы, кажется, сказали, что вы — инспектор? — Вопрос задал мистер Дюбуа.

Нил повернулся к нему и любезным тоном ответил:

— Именно так. Инспектор Нил из Департамента уголовной полиции.

Карие глаза наполнились тревогой. Появление инспектора уголовной полиции пришлось мистеру Дюбуа явно не по вкусу. Очень даже не по вкусу.

— А в чем дело? — спросил он. — Что-то не так?

И инстинктивно попятился к двери. От инспектора это движение не укрылось.

— Боюсь, — обратился он к миссис Фортескью, — придется провести расследование.

— Расследование? Вы хотите сказать… что вы хотите сказать?

— Понимаю, миссис Фортескью, для вас все это очень тяжело, — сочувственно, но твердо произнес он. — Хотелось бы как можно скорее выяснить, что именно ел и пил мистер Фортескью сегодня утром, перед уходом на работу.

— Вы подозреваете, что он был отравлен?

— Да, похоже на это.

— Не может быть. О-о, вы имеете в виду пищевое отравление. — На последних словах голос ее упал на пол-октавы.

— Да, мадам, а вы подумали что-то другое? — сделав каменное лицо, спросил инспектор.

Не затрудняя себя ответом на этот вопрос, она поспешно заметила:

— Но мы все здоровы — все до одного.

— Вы можете говорить обо всех членах семьи?

— Вообще-то нет… нет, конечно… не могу.

Дюбуа демонстративно взглянул на часы и объявил:

— Мне пора бежать, Адель. Я тебе страшно сочувствую. Но если что-то понадобится, тут найдется кому помочь, да? Прислуга, малышка Доув и так далее.

— Вивиан, не уезжай. Прошу тебя, останься.

Это был, можно сказать, крик души, но реакция была обратная желаемой. Мистер Дюбуа лишь ускорил темп отступления.

— Ты уж извини, душа моя. Важная встреча. Кстати, инспектор, я живу в гостинице «Дорми-хаус». Если вдруг… зачем-нибудь понадоблюсь.

Инспектор Нил кивнул. В его планы не входило задерживать мистера Дюбуа. Но его бегство он оценил по достоинству. Мистер Дюбуа убегал подальше от неприятностей.

Пытаясь как-та разрядить ситуацию, Адель Фортескью сказала:

— Это такой шок — возвращаешься домой и застаешь у себя полицию.

— Не сомневаюсь. Но, понимаете, надо действовать быстро, чтобы взять на пробу продукты, кофе, чай и так далее.

— Чай и кофе? Но они же не бывают ядовитыми? Наверное, это кошмарная грудинка, которую нам иногда подают. Она бывает просто несъедобной.

— Мы все выясним, миссис Фортескью. Не тревожьтесь. Вы не представляете, какие случаются казусы. Помню, вел дело об отравлении наперстянкой. Оказалось, листья наперстянки по ошибке положили в приправу вместо хрена.

— Думаете, тут могло быть что-то подобное?

— После вскрытия картина прояснится, миссис Фортескью.

— Вскры… Понятно. — Она поежилась.

— У вас вокруг дома много тисовых кустов, мадам. Ягоды или листья этого растения едва ли могли… с чем-то смешаться, как вы считаете?

Он буравил ее взглядом. Она изумленно смотрела на него.

— Тисовые ягоды? Они что — ядовитые?

Изумление показалось ему слегка чрезмерным — эдакая воплощенная невинность с широко распахнутыми глазами.

— Известны случаи, когда дети ели эти ягоды — и результат был трагическим.

Адель прижала руки к вискам.

— Я не в силах больше об этом говорить. Ради Бога, оставьте меня. Я хочу прилечь. Не могу больше. Мистер Персиваль Фортескью даст все распоряжения. А я… я… избавьте меня от расспросов, это несправедливо.

— Мы пытаемся связаться с мистером Персивалем Фортескью К сожалению, он где-то на севере Англии.

— Ах да, я забыла.

— Еще один вопрос, миссис Фортескью. В кармане вашего мужа была пригоршня зерен. Вы можете это как-нибудь объяснить?

Она покачала головой, явно озадаченная.

— Может, кто-то подсыпал их ради шутки?

— Не вижу в этом ничего остроумного.

Инспектор Нил был с ней согласен. Он сказал:

— Пока не буду вас больше беспокоить, миссис Фортескью. Прислать к вам кого-нибудь из прислуги? Или миссис Доув?

— Что? — машинально спросила она, явно думая о чем-то другом.

Интересно, о чем?

Порывшись в сумочке, она достала носовой платок.

— Какой ужас, — слабым голосом пробормотала она. — Только сейчас до меня начинает доходить, что случилось. До сих пор я была как во сне. Бедный Рекс. Мой дорогой бедный Рекс.

И она зарыдала, почти убедительно.

Несколько секунд инспектор Нил, проявляя уважение к чужому горю, в почтительном молчании стоял не двигаясь.

— Я понимаю, все это так внезапно, — сказал он. — Сейчас я кого-нибудь пришлю.

Он направился к двери, открыл ее и вышел. Прежде чем закрыть за собой дверь, оглянулся.

Адель Фортескью все еще держала платок у глаз. Кончики его свисали вниз, но прелестные губки были скрыты лишь частично. На них играла легкая улыбка.

Глава 8

1

— Что мог, сэр, то нашел, — доложил сержант Хей. — Мармелад, кусок ветчины. Чай, кофе и сахар — не знаю, что нам это даст. То, что заваривали, давно выплеснули, правда, тут есть одна тонкость. После завтрака много кофе осталось, и его в одиннадцать часов допила прислуга. По-моему, это важно.

— Да, важно. Выходит, если отравлен был кофе, то что-то подсыпали именно в чашку Рекса Фортескью.

— Один из присутствовавших. Именно. Я так это осторожненько поспрошал насчет тиса — мол, не попадались ли в доме ягоды или листья — нет, ничего такого. И про крупу в кармане никто ничего вроде не знает. Это, говорят, что еще за диковина? Да и я ума не приложу, откуда эта крупа там взялась. Вроде он не был из тех чудиков, которые готовы есть любую дрянь, лишь бы в сыром виде. У моей сестры муж такой. Сырую морковь, горох, репу — за милую душу! Но зерно в сыром виде не ест даже он. Как начнет в желудке разбухать — не поздоровится.

Зазвонил телефон, и сержант Хей рванулся к нему, подчиняясь кивку инспектора. Оказалось, звонят из полиции. Мистер Персиваль Фортескью уведомлен и немедленно возвращается в Лондон.

Не успел инспектор положить трубку, к дому подъехала машина. Дверь открыл Крамп. На пороге стояла женщина, в руках полно свертков. Крамп забрал их у нее.

— Спасибо, Крамп. Заплатите, пожалуйста, за такси. Я выпью чаю. Миссис Фортескью или мисс Элейн дома?

Дворецкий замялся, глянул через плечо.

— У нас плохие новости, мадам, — решился он. — Насчет хозяина.

— Мистера Фортескью?

Нил шагнул вперед. Крамп сказал:

— Сэр, это миссис Персиваль.

— В чем дело? Что такое? Несчастный случай?

Инспектор окинул ее изучающим взглядом. Миссис Персиваль Фортескью была упитанной женщиной, рот ее все время недовольно кривился. Возраст — лет тридцать. Вопросы она задавала с живейшим интересом. «Ей, наверное, очень скучно живется», — невольно подумалось инспектору.

— К сожалению, вынужден сообщить вам, что сегодня утром мистера Фортескью в тяжелом состоянии доставили в больницу Сент-Джудс, и вскоре он скончался.

— Скончался? То есть… умер? — Новость явно произвела на нее впечатление — на такое она явно не рассчитывала. — Боже правый, вот это сюрприз. Муж в отъезде. Вам надо с ним связаться. Он где-то на севере. У него в конторе должны знать. Всем займется он. Надо же, такие дела всегда случаются в самый неподходящий момент.

Она на секунду замолчала, переваривая новость.

— Хотя, конечно, все зависит от того, — размышляла она вслух, — где решат устраивать похороны. Здесь, наверное. Или в Лондоне?

— Как скажет семья, так и будет.

— Да, конечно, это я так просто спросила. — Наконец она отвлеклась от своих мыслей и соизволила посмотреть на стоящего перед ней человека.

— Вы из конторы? — спросила она. — На доктора вы непохожи.

— Я из полиции. Мистер Фортескью умер так внезапно…

Она перебила его:

— Вы хотите сказать, что его… убили?

Это слово было произнесено впервые. Нил изучающе оглядел миссис Персиваль, на лице которой отразилось тревожное ожидание.

— С чего вам это пришло в голову, мадам?

— Ну, людей иногда убивают. А вы сказали «внезапно». И вы из полиции. А с ней вы говорили? Что она сказала?

— Не совсем понимаю, о ком вы?

— Об Адель, о ком еще. Я Валю сколько раз говорила: совсем старик спятил, надо же взять в жены такую молодую! Известное дело — седина в бороду, бес в ребро. Из-за этой дряни он напрочь голову потерял. Вот вам и результат. А нам всем теперь весело придется. Начнут виться газетчики, растрезвонят на весь свет, напечатают фотографии на первых страницах…

Она смолкла, заглядывая в будущее и явно представляя чересчур кричащие и броские картины. «Что ж, — решил про себя инспектор Нил, — не самая страшная перспектива». Она снова повернулась к нему.

— И что это было? Мышьяк?

Дабы охладить ее пыл, инспектор Нил сдержанно пояснил:

— Причина смерти пока не установлена. Будет вскрытие, а потом и расследование.

— Но вы уже все знаете, да? Иначе вы бы сюда не приехали.

Вдруг оказалось, что этот глуповатый взгляд может быть проницательным.

— Вы уже расспросили прислугу, что он ел и пил, да? Вчера на обед. Сегодня на завтрак. Само собой, какие напитки.

Он прямо-таки чувствовал, как в мозгу ее бешено прокручиваются возможные варианты. Осторожно произнес:

— Есть вероятность, что причиной внезапного недомогания явилось нечто, съеденное им за завтраком.

— За завтраком? — Она удивилась. — Но это же очень трудно. Не представляю, как.

Она смолкла и покачала головой.

— Не представляю, как она могла это сделать за завтраком… Разве подсыпала что-то ему в кофе, когда мы с Элейн отвернулись.

Рядом с ними тихий голос мягко произнес:

— Чай ждет вас в библиотеке, миссис Валь.

Миссис Валь вздрогнула.

— О-о, мисс Доув, спасибо. Да, чашечка чаю мне не помешает. А то я прямо ничего не соображаю. Вы, инспектор, чаю не желаете?

— Спасибо, пока нет.

Чуть замешкавшись, толстушка не спеша удалилась.

Когда она скрылась за дверью, Мэри Доув негромко пробормотала:

— Она, наверное, понятия не имеет о том, что такое клевета.

Инспектор Нил не ответил. Мэри Доув продолжала:

— Я могу вам быть чем-то полезна, инспектор?

— Где я могу найти Эллен, уборщицу?

— Я вас провожу. Она только что пошла наверх.

2

Эллен оказалась женщиной суровой, не робкого десятка. На ее сморщенном лице отразилось плохо скрываемое торжество.

— Сэр, это просто кошмар. Вот не думала, что в доме, где я живу, случится такое. С другой стороны, не так меня это и удивляет. Уж давно я хотела предупредить хозяина — хватит, ухожу от вас. Не нравится мне, как в этом доме выражаются, сколько выпивают, да и вообще все эти шашни я не одобряю. Против миссис Крамп ничего не скажу, а вот Крамп и эта девчонка Глэдис ни рожна не смыслят в том, как положено прислуживать. Но больше всего мне не по нраву шашни.

— Какие шашни?

— Если еще не узнали, скоро узнаете. Весь дом про это лясы точит. Совсем стыд потеряли. Они, видишь ли, в гольф играют — или в теннис. Да я своими глазами видела, во что они играют. Дверь в библиотеку была открыта, а они там прямо тебе два голубка — целуются да милуются.

Яд, источаемый этой старой девой, был воистину смертоносным. Можно было не спрашивать: «О ком вы», но Нил все-таки спросил.

— О ком? О хозяйке… и ее кавалере. Они уж и не стесняются никого. Но, между прочим, хозяин об этом пронюхал. Нанял кого-то следить за ними. Разводом бы дело кончилось, как пить дать. А оно кончилось вон чем.

— Вы хотите сказать…

— Вот вы, сэр, все расспрашиваете, что хозяин ел, да что пил, да кто ему что подносил. А я вам так скажу: эта парочка его и порешила. Он добыл откуда-то отраву, а она подсунула хозяину, так оно и было, хоть что мне говорите.

— А вам никогда не попадались тисовые ягоды, в доме или где-то поблизости?

В маленьких глазках блеснуло любопытство.

— Тисовые? Это же ядовитая гадость. Мне еще матушка в детстве наказывала: эти ягоды не трожь! Так что ж, сэр, ими и отравили?

— Чем отравили, мы пока не знаем.

— С тисовыми ягодами она вроде не фокусничала. — В голосе Эллен звучало разочарование. — Чего не видела, того не видела.

Нил спросил про зерно в кармане мистера Фортескью, но потерпел неудачу и тут.

— Нет, сэр. Про это ничего не знаю.

Он продолжал расспросы, но ничего полезного больше не извлек. Наконец поинтересовался: можно ли видеть мисс Рэмсботтом?

Эллен засомневалась.

— Я могу ее спросить, но она не со всяким встречается. Она, знаете ли, женщина в возрасте, со странностями.

Но инспектор проявил настойчивость, и Эллен с видимой неохотой провела его по коридору, а потом вверх по небольшой лестнице к комнате, задуманной, почему-то решил Нил, как детская.

Проходя по коридору, он глянул в окно и увидел сержанта Хея, тот стоял возле тисового дерева и разговаривал, судя по всему, с садовником.

Эллен постучала в дверь, услышав ответ, открыла ее и сказала:

— Мисс, пришел джентльмен из полиции, хочет с вами поговорить.

Видимо, пожилая дама ответила согласием, потому что Эллен отступила в сторону и жестом предложила инспектору войти.

Комната, в которую он вошел, была заставлена сверх всякой меры. Инспектору на миг померещилось, что он перенесся в эпоху не только короля Эдуарда, но и королевы Виктории[104]. За столом, вплотную придвинутым к газовой плите, сидела пожилая дама и раскладывала пасьянс. На ней было темно-бордовое платье, редкие седые волосы гладко зализаны вдоль щек.

Не поднимая глаз и не прерывая своего занятия, она нетерпеливо бросила:

— Входите, входите. Садитесь, если желаете.

Принять приглашение оказалось не так просто — на всех стульях громоздились брошюры или книги религиозного характера. Он чуть сдвинул их на диван, и тут мисс Рэмсботтом встрепенулась:

— Миссионерская деятельность вас интересует?

— Боюсь, мадам, не очень.

— Плохо. Должна интересовать. Истинный христианский дух сейчас только там и сыщешь. В черной Африке. У меня на прошлой неделе был молодой священник. Черный, как ваша шляпа. Но истинный христианин.

Инспектор Нил слегка растерялся, ибо не знал, что сказать.

Старушка еще больше обескуражила его, заявив:

— Радио у меня нет.

— Простите?

— Я думала, может, вы насчет лицензии на радио. Или с каким-нибудь дурацким бланком. Итак, молодой человек, с чем пожаловали?

— Мне выпала прискорбная обязанность сообщить вам, мисс Рэмсботтом, что ваш зять, мистер Фортескью, сегодня утром внезапно заболел и умер.

Мисс Рэмсботтом, нимало не изменившись в лице, продолжала раскладывать пасьянс, лишь заметила как бы между делом:

— Наконец Господь наказал этого гордеца и самовлюбленного грешника. Все к тому и шло.

— Надеюсь, для вас это не очень тяжелый удар?

Ответ на этот вопрос был очевиден, но инспектору хотелось услышать, что именно она скажет.

Мисс Рэмсботтом стрельнула на него глазами поверх очков и ответила:

— Если вы намекаете на то, что я не слишком опечалена, вы абсолютно правы. Рекс Фортескью всегда был грешником, и я никогда его не любила.

— Он умер так внезапно…

— Как и надлежит безбожникам, — удовлетворенно подытожила старушка.

— Но похоже, что его отравили…

Инспектор умолк — посмотреть на произведенный эффект.

Однако эффектом как будто и не пахло. Мисс Рэмсботтом лишь пробормотала:

— Красная семерка на черную восьмерку. Можно перекладывать короля.

Тут до нее дошло, что инспектор неспроста молчит, она застыла с картой в руках и буркнула:

— Ну, и чего вы от меня ждете? Вас интересует, не я ли его отравила? Нет, не я.

— А кто мог это сделать, как вы считаете?

— Очень бестактный вопрос, — категорично заявила пожилая дама. — В этом доме живут двое детей моей покойной сестры. Я отказываюсь верить, что человек, в чьих жилах течет кровь Рэмсботтомов, способен совершить убийство. Вы же ведете речь об убийстве, да?

— Я этого не говорил, мадам.

— Ясно, что убийство. В свое время желающих убить Рекса было хоть отбавляй. Он не гнушался ничем. А у старых грехов, как говорится, длинные тени.

— Вы кого-то имеете в виду?

Мисс Рэмсботтом смешала карты и поднялась. Она оказалась высокой женщиной.

— Я думаю, вам лучше уйти, — сказала она.

Она произнесла эти слова без гнева, но довольно холодно, и инспектор понял: разговор окончен.

— Если вас интересует мое мнение, — между тем продолжала она, — скорее всего, это кто-то из слуг. Дворецкий, как я понимаю, порядочный мерзавец, а у горничной явно не все дома. Будьте здоровы.

Инспектор Нил, сам себе удивляясь, послушно вышел из комнаты. Ай да бабушка! Хороша штучка! И ничего из нее не вытянешь.

Спустившись по лестнице в квадратный холл, он неожиданно для себя оказался лицом к лицу с высокой темноволосой девушкой. На ней был чуть влажноватый плащ, а сама она смотрела на инспектора застывшим, вопросительным взглядом.

— Я только что вошла, — сказала она, — и мне сообщили… насчет отца… что он умер.

— К сожалению, это правда.

Она выставила перед собой руку, словно на ощупь пытаясь найти какую-нибудь опору. Коснувшись дубового сундука, она медленно, как механическая кукла, села на него.

— Не может быть, — вымолвила она. — Как же это…

Две слезинки покатились по ее щекам.

— Какой ужас, — всхлипнула она. — А мне казалось, что я его совсем не люблю… Иногда думала, что ненавижу… Но тогда мне было бы все равно. А мне не все равно.

Она сидела, глядя перед собой, и из глаз ее текли слезы.

Наконец она, борясь с рыданиями, снова заговорила:

— Самое ужасное, что теперь все разрешилось. В смысле, что мы с Джеральдом можем пожениться. Я могу делать все что заблагорассудится. Но чтобы такой ценой… Я не хочу, чтобы отец умирал… Не хочу. Папочка… папочка…

Впервые с момента своего появления в «Тисовой хижине» инспектор Нил встретил человека, искренне горевавшего по покойному мистеру Фортескью.

Глава 9

— Похоже, что это жена, — предположил заместитель комиссара полиции, внимательно выслушав отчет инспектора Нила.

Суть была изложена блестяще. Ясно, кратко, но все необходимое было сказано.

— Да, — повторил заместитель комиссара, — похоже, это дело рук жены. А вы сами, Нил, что думаете?

Инспектор Нил согласился с мнением начальства. При этом про себя он цинично подумал: жена идет на такое ох как часто — или муж, в зависимости от ситуации.

— Что ж, возможность у нее была. А мотив? — Заместитель комиссара сделал паузу. — Мотив есть?

— Думаю, сэр, что да. Мистер Дюбуа.

— Считаете, он имеет отношение к смерти Фортескью?

— Нет, сэр, этого я бы не сказал… — Инспектор Нил на секунду задумался. — Он слишком дорожит собственной шкурой. Может, он и догадывался, что у нее на уме, но чтобы он был замешан — этого я представить не могу.

— Слишком осторожен.

— Более чем.

— Что ж, с выводами спешить не будем, но как рабочая гипотеза это годится. А две другие дамы, которые могли отравить чай?

— Это дочь и сноха, сэр. У дочери есть некий молодой человек, о котором отец не желал и слышать, запрещал ей выходить за него замуж. А тот ни за что не брал ее в жены без приданого. Таким образом, у нее появляется мотив. Насчет снохи не скажу ничего определенного. Пока мало данных. Но отравить Фортескью могла любая из трех, и я не представляю, как это мог сделать кто-то еще. Да, горничная, дворецкий и повариха готовили завтрак или подавали его на стол, но как они могли знать наверняка, что токсин достанется только Фортескью и никому другому? Если, конечно, это был токсин.

— Это был токсин, — подтвердил заместитель комиссара. — Мне только что прислали отчет о вскрытии.

— Значит, с этим ясно, — подытожил инспектор Нил. — Можем двигаться дальше.

— Какое впечатление производят слуги?

— Дворецкий и горничная явно нервничают. Впрочем, тут нет ничего необычного. Нормальное явление. Повариха в ярости, а уборщица хоть и хмурится, но довольна. Все вполне естественно, ничего особенного в их поведении я не заметил.

— Еще кто-нибудь вам показался подозрительным?

— Пожалуй, нет, сэр. — Перед мысленным взором инспектора невольно возникла Мэри Доув и ее загадочная улыбка. За этой улыбкой едва заметно, но явно чувствовалась враждебность. Вслух он произнес: — Раз установлено, что это токсин, не худо бы выяснить, как его получили или изготовили.

— Именно. Что же, Нил, действуйте. Кстати, здесь сейчас мистер Персиваль Фортескью. Я успел перекинуться с ним парой слов, и он ждет вас. Другого сына мы тоже отыскали. Он сейчас в Париже, в «Бристоле», вылетает к нам сегодня. Пожалуй, вам лучше встретить его в аэропорту.

— Да, сэр. Я и сам так думал…

— А с Персивалем Фортескью поговорите прямо сейчас. — Заместитель комиссара хмыкнул. — Чопорный Перси, вот кто он такой.

Мистер Персиваль Фортескью оказался достаточно видным подтянутым мужчиной лет тридцати — тридцати пяти, с блеклыми волосами и ресницами и слегка педантичной манерой выражаться.

— Как вы понимаете, инспектор Нил, это известие страшно меня потрясло.

— Могу себе представить, мистер Фортескью, — сказал Нил.

— Хочу заметить, что позавчера, когда я уезжал, отец был в добром здравии. Пищевое отравление… все так внезапно.

— Вы правы, абсолютно внезапно. Но это не было пищевое отравление, мистер Фортескью.

Персиваль внимательно посмотрел на инспектора и нахмурился.

— Так вот почему… — Он не договорил.

— Ваш отец был отравлен токсином, — пояснил инспектор.

— Токсином? Впервые слышу о таком яде.

— Да, о нем знают немногие. Очень сильный яд и действует внезапно, без всяких симптомов.

— Вы хотите сказать, инспектор, что кто-то умышленно отравил моего отца?

— Да, сэр, похоже, что так.

— Какой кошмар!

— Вполне с вами согласен, мистер Фортескью.

— Теперь я понимаю все недомолвки в больнице, — пробормотал Персиваль, — мол, поезжайте домой, там все узнаете, — Он замолчал. Потом лишь коротко спросил: — А похороны?

— Дознание назначено на завтра, после вскрытия. Процедура будет чисто формальной.

— Понимаю. Так всегда и делается?

— Да, сэр. В наше время — да.

— Хотелось бы знать, у вас уже есть какое-то мнение, подозрения насчет того, кто… Я, право… — Он снова осекся.

— Пожалуй, делать выводы рановато, мистер Фортескью, — пробурчал Нил.

— Да, верно.

— Но вы нам очень поможете, мистер Фортескью, если ознакомите нас с намерениями вашего отца в смысле наследства. Или свяжете меня с его адвокатом.

— Его адвокаты — фирма «Биллинтсли, Хорсторп и Уолтерс» с Бедфорд-сквер. Но с основными пунктами его завещания вас могу ознакомить и я.

— Сделайте такое одолжение, мистер Фортескью. Боюсь, этого все равно не избежать.

— Два года назад отец женился и составил новое завещание, — отчеканил Персиваль. — Он отписал по нему сто тысяч фунтов своей новой жене и пятьдесят тысяч фунтов — моей сестре Элейн. Все остальное наследую я. Собственно, я и сейчас совладелец компании.

— А ваш брат, Ланселот Фортескью, в завещании не упоминается?

— Нет, отец и брат давно не общаются.

Нил с прищуром взглянул на собеседника — но Персиваль, судя по всему, говорил вполне искренне.

— Итак, — подытожил инспектор Нил, — по завещанию наследство делят между собой три человека: миссис Фортескью, мисс Элейн Фортескью и вы?

— Боюсь, мне особенно наследовать нечего. — Персиваль вздохнул. — В связи со смертью отца меня ждут большие расходы, это вам понятно. К тому же в последнее время отец был… скажем так, весьма неблагоразумен в некоторых своих финансовых сделках.

— У вас с отцом не было серьезного разговора с глазу на глаз по поводу того, как вести дела? — Этот вопрос инспектор Нил задал как можно более непринужденно.

— Я высказал ему свое мнение, но, увы… — Персиваль пожал плечами.

— Слегка погорячились, да? — поинтересовался Нил. — Или, если называть вещи своими именами, здорово поскандалили?

— Этого я бы не сказал, инспектор, — От досады на лбу Персиваля выступили красные пятна.

— Тогда, видимо, вы разругались с отцом по другому поводу, мистер Фортескью.

— Мы с ним не ругались, инспектор.

— Вы уверены? Впрочем, не важно. Вы сказали, что ваш отец и брат по сей день не общаются?

— Да, это так.

— Тогда, пожалуйста, объясните, как понимать это?

И Нил передал ему телефонограмму, записанную Мэри Доув.

Персиваль прочитал и издал восклицание, полное удивления и досады. Он был ошарашен и взбешен.

— Не понимаю, ничего не понимаю. Просто не могу в это поверить.

— Тем не менее это правда, мистер Фортескью. Сегодня ваш брат прилетает из Парижа.

— Но это невероятно. Немыслимо. Я отказываюсь это понимать.

— Отец ничего вам об этом не говорил?

— Ни слова. Какое коварство — вызвать Ланса и утаить это от меня.

— И вы даже не представляете, почему он так поступил?

— Конечно нет. Это вполне в духе его последних выходок… ведет себя глупо… необъяснимо… этому надо положить конец… Я…

Персиваль прервал себя на полуслове. Краска снова отлила от его бледного лица.

— Я совсем забыл, — признался он. — Начисто забыл, что отец умер.

Инспектор Нил сочувственно покачал головой.

Персиваль Фортескью собрался уходить. Взяв шляпу, он сказал:

— Позвоните, если что-то от меня потребуется. Хотя, — он сделал паузу, — вы, наверное, будете появляться в «Тисовой хижине»?

— Да, мистер Фортескью. Один из моих людей уже сейчас там.

Персиваль чуть брезгливо пожал плечами.

— Все это крайне неприятно. Чтобы такое случилось с нами…

Он вздохнул и направился к двери.

— Большую часть дня я проведу на работе. Там сейчас будет дел невпроворот. Но к вечеру вернусь домой.

— Очень хорошо, сэр.

Персиваль Фортескью вышел.

— Чопорный Перси, — пробормотал Нил.

Сержант Хей, все это время тихо сидевший у стены, поднял голову и спросил:

— Что, сэр? — Но, не получив ответа, повторил свой вопрос более полно: — Сэр, что вы обо всем этом думаете?

— Не знаю, — буркнул Нил. Потом негромко сказал: — «Все они очень неприятные люди».

Эти слова сержанта Хея явно озадачили.

— «Алиса в Стране Чудес»[105],— пояснил Нил. — Вы что, Хей, плохо знакомы с малышкой Алисой?

— Это что-то классическое, да, сэр? — спросил Хей. — По третьей программе гоняют? А я третью программу никогда не слушаю.

Глава 10

1

Экземпляр «Дейли мейл»[106] Ланселот Фортескью открыл минут через пять после того, как вышел из Ле Бурже[107]. Начал читать — и вскрикнул от неожиданности. Пэт, сидевшая рядом, вопросительно повернула голову.

— Заметка про старика, — произнес Ланс, — Он умер.

— Умер? Твой отец?

— Да. Пишут, что он внезапно заболел, его отвезли в больницу Сент-Джудс, и там он вскоре умер.

— Дорогой, какое горе. Что, сердечный приступ?

— Наверное. Да, похоже.

— А раньше у него приступы бывали?

— Нет. Насколько я знаю.

— Мне казалось, от первого приступа не умирают.

— Бедняга отец, — промолвил Ланс, — Я никогда не думал, что так уж сильно люблю его, но сейчас…

— Конечно, ты его любил.

— К сожалению, Пэт, не у всех такой чудесный характер, как у тебя. А удача, выходит, опять от меня отвернулась.

— Да. Как странно, что это случилось именно сейчас. Когда ты совсем собрался домой.

Он резко повернул к ней голову.

— Странно? В каком смысле странно, Пэт?

Она посмотрела на него с легким удивлением.

— Ну, чтобы так совпало.

— Ты хочешь сказать, за что бы я ни взялся, все идет наперекосяк?

— Нет, дорогой, я имела в виду совсем не то. Просто у каждого бывает своя полоса неудач.

— Да, наверное.

— Какое горе, — повторила Пэт.

Когда они прилетели в лондонский аэропорт Хитроу и ждали разрешения на высадку, в самолет вошел представитель авиакомпании и, очень четко выговаривая слова, спросил:

— Среди пассажиров есть мистер Ланселот Фортескью?

— Я, — откликнулся Ланс.

— Пожалуйста, сюда, мистер Фортескью.

Опередив других пассажиров, Ланс и Пэт вышли за служащим из самолета. Проходя мимо пары в последнем ряду, они услышали, как муж шепнул жене:

— Небось известные контрабандисты. Застукали на горяченьком.

2

— Уму непостижимо, — воскликнул Ланс. — Просто уму непостижимо, — Через стол он смотрел на инспектора Нила.

Инспектор Нил сочувственно кивнул головой.

— Токсин… тисовые ягоды… все это отдает какой-то мелодрамой. Для вас, инспектор, в этой истории, наверное, нет ничего необыкновенного. Так, рутинное дело. Но для нашей семьи отравление — это какая-то дикость.

— То есть вам и в голову не приходит, — спросил инспектор Нил, — кто мог отравить вашего отца?

— Боже правый, нет. Наверное, недоброжелателей в деловых сферах у него хватало, многие с удовольствием пустили бы его по миру, разорили подчистую и тому подобное. Но отравить? Впрочем, что я знаю? Я много лет провел за границей, о домашних делах у меня смутное представление.

— Именно об этом я и хотел спросить вас, мистер Фортескью. Ваш брат дал мне понять, что вы с отцом многие годы не общались. Расскажите, если сочтете это возможным, почему вы решили вернуться домой.

— Пожалуйста, инспектор. Я получил письмо от отца, это было… да, полгода назад. Вскоре после того, как я женился. В письме он намекал, что не худо бы забыть старые обиды. Предложил мне вернуться в Англию и работать в фирме. Но выражался при этом как-то туманно, и я не был уверен, что нужно согласиться. Одним словом, я приехал в Англию в августе… да, в августе, три месяца назад. Мы встретились у него дома, в «Тисовой хижине», и он сделал мне, надо признаться, довольно соблазнительное предложение. Я ответил, что хочу подумать и посоветоваться с женой. К этому он отнесся с пониманием. Я вернулся в Восточную Африку и все обговорил с Пэт. Одним словом, отцовское предложение я решил принять. Надо было сворачивать дела в Африке, но я пошел и на это — обещал отцу, что все сделаю к концу прошлого месяца. И пришлю ему телеграмму с датой моего возвращения в Англию.

Инспектор Нил кашлянул.

— Мне показалось, что вашего брата ваш приезд застал врасплох.

Ланс неожиданно ухмыльнулся. В его красивых глазах запрыгали чертенята.

— Боюсь, для старины Перси мой приезд — как снег на голову, — сказал он. — Когда я заявился в Англию три месяца назад, он проводил отпуск в Норвегии. Подозреваю, старик специально подгадал время, решил встретиться со мной без его ведома. Больше того, я очень даже склонен думать, что отец сделал мне предложение после того, как в пух и прах разругался с беднягой Перси… он предпочитает, чтобы его называли Валь. Так вот, Валь, как я понимаю, пытался стариком командовать. А старик этого терпеть не может. Что именно они там не поделили, не знаю, но старик метал громы и молнии. И, видимо, ему пришло в голову, что, вызвав меня, он вставит бедняге Валю хороший фитиль. Кстати, он никогда не жаловал жену Перси, а мой брак пришелся ему по душе — он ведь большой сноб. Такая шутка вполне в его духе — притащить меня домой и поставить Перси перед свершившимся фактом.

— Сколько времени вы провели в тот раз в «Тисовой хижине»?

— Час-два, не больше. Остаться на ночь он мне не предложил. Думаю, эта встреча и мыслилась как тайный сговор за спиной Перси. И слуги, как я понимаю, должны были держать язык за зубами. Сошлись мы на том, что я подумаю, поговорю с Пэт, а потом напишу ему о своем решении, что я и сделал. Написал, когда примерно приеду, а вчера из Парижа дал телеграмму.

Инспектор Нил кивнул.

— Эта телеграмма удивила вашего брата до крайности.

— Могу себе представить. Но Перси, как всегда, остается в выигрыше. Я приехал слишком поздно.

— Да, — задумчиво произнес инспектор, — вы приехали слишком поздно. А в ваш прошлый приезд, в августе, — деловито продолжил он, — с кем-то из членов семьи вы встречались? Кроме отца?

— За чаем была моя мачеха.

— Раньше вы были знакомы?

— Нет. — Он неожиданно ухмыльнулся. — Старик всегда умел выбирать отменный товар. Она ведь как минимум на тридцать лет моложе его.

— Извините, что спрашиваю, но вас не покоробило от этого отцовского брака, вас или Персиваля.

Лицо Ланса отразило удивление.

— Вовсе нет, да и Перси, я думаю, тоже. В конце концов, наша матушка умерла, когда нам было… десять, двенадцать лет. Скорее надо удивляться тому, что он не женился гораздо раньше.

— Но жениться на женщине много моложе тебя — это довольно рискованно, — заметил инспектор Нил.

— Это вам сказал мой дорогой брат? Очень на него похоже. Туманные и грязные намеки — его стихия. Что, расклад именно таков, инспектор? Вы подозреваете мою мачеху в том, что она отравила моего отца?

На лице инспектора Нила не дрогнул ни один мускул.

— Говорить что-то определенное пока рано, мистер Фортескью, — дружелюбно сказал он. — Можно узнать, каковы ваши планы?

— Планы? — Ланс задумался. — Планы, по всей видимости, придется менять. Где сейчас моя семья? Все в «Тисовой хижине»?

— Да.

— Пожалуй, прямо туда и поеду. — Он повернулся к жене. — Пэт, ты лучше отправляйся в гостиницу.

— Нет, нет, Ланс, — запротестовала она, — я поеду с тобой.

— Не стоит, дорогая.

— Я так хочу.

— Лучше не надо, уверяю тебя. Поезжай в… Господи, я так давно не останавливался в Лондоне… в «Барнс». В этом отеле когда-то было очень уютно и тихо. Надеюсь, там и сейчас так?

— Да, конечно, мистер Фортескью.

— Вот и хорошо. Пэт, поселю тебя туда, если будет свободный номер, а сам поеду в «Тисовую хижину».

— Но почему ты не хочешь взять меня с собой, Ланс?

Лицо Ланса неожиданно посуровело.

— Откровенно говоря, Пэт, я не уверен, что меня там ждет теплый прием. Меня ведь приглашал отец, а он умер. Кто там теперь хозяин, я не знаю. То ли Перси, то ли Адель. Короче, прежде чем везти туда тебя, хотелось бы посмотреть, как встретят меня самого. К тому же…

— Что «к тому же»?

— Я не хочу, чтобы ты находилась под одной крышей с отравителем.

— Что за ерунда.

— Когда речь идет о тебе, Пэт, — решительно возразил Ланс, — я не желаю рисковать.

Глава 11

1

Мистер Дюбуа был раздражен. Он разорвал письмо Адель Фортескью на мелкие кусочки и выбросил в корзину для мусора. Потом, вспомнив об осторожности, выудил обрывки из корзины, чиркнул спичкой… и они превратились в пепел. Он пробормотал себе под нос:

— Что за идиотки эти женщины! Где здравый смысл, благоразумие, в конце концов…

«Впрочем, — мрачно подумал мистер Дюбуа, — когда это женщины могли похвастаться благоразумием?» Чего нет, того нет, этим их недостатком он сам не раз пользовался, но сейчас… как неблагоразумно! Сам он принял все меры предосторожности. Если миссис Фортескью позвонит, ей скажут, что его нет. Собственно, Адель Фортескью звонила уже трижды, а теперь еще и написала. Кстати говоря, письмо — это еще хуже. Чуть подумав, он подошел к телефону.

— Можно попросить миссис Фортескью? Да, мистер Дюбуа.

Через минуту он услышал ее голос.

— Вивиан, наконец-то:

— Да, да, Адель, но будь осторожна. Откуда ты говоришь?

— Из библиотеки.

— Уверена, что в холле никто не подслушивает?

— Почему кто-то должен подслушивать?

— Мало ли. Полиция еще в доме?

— Нет, сейчас их здесь нет. Вивиан, дорогой, как все это ужасно.

— Да, да, я тебя хорошо понимаю. Но учти, Адель, мы должны быть осторожны.

— Конечно, дорогой.

— Не называй меня «дорогой» по телефону. Это опасно.

— Ну, Вивиан, это уж чересчур. Сейчас все друг другу говорят «дорогой».

— Да-да, ты права. Вот что. Не звони сюда и не пиши.

— Но, Вивиан…

— Пока все не утихнет, понимаешь? Мы должны быть осторожны.

— О-о. Хорошо. — В голосе слышалась обида.

— И еще, Адель. Мои письма. Ты ведь их сожгла?

После секундного колебания Адель Фортескью сказала:

— Конечно. Я же тебе сказала, что сожгу их.

— Тогда все в порядке. Ладно, я вешаю трубку. Не звони мне и не пиши. Придет время, я дам о себе знать.

Он нажал на рычаг. Задумчиво потер щеку. Это секундное колебание ему не понравилось. Сожгла она его письма или нет? Женщины, все они одинаковые. Обещают письма сжечь, а сами оставляют их на память.

Н-да… Получать письма — это они любят. Он старался соблюдать осторожность, но бывает, как ни старайся… Несколько писем Адель Фортескью он все-таки написал. Что в них? Обычная дребедень, мрачно подумал он. Но нет ли там слов или фраз, которые в полиции, если захотят, истолкуют так, как им это выгодно? Ему вспомнилось дело Эдит Томпсон. Вроде бы в его письмах ничего компрометирующего нет, но на сто процентов он не уверен… Тревога не унималась, только росла. Допустим, Адель не сожгла его письма до сих пор, теперь-то у нее хватит ума их сжечь? Или они уже в руках полиции? Интересно, где она их держит? Наверное, в своей гостиной, наверху. В этом аляповатом шкафчике. Мишура под Людовика XIV[108]. Что-то она ему говорила насчет тайного ящичка. Тайный ящичек! Полиция, слава Богу, и не такие тайны раскрывает. Впрочем, сейчас полицейских в доме нет. Так сказала Адель. Были с утра, но теперь все уехали.

Пока они, скорее всего, искали возможные источники, как яд мог попасть в пищу. И едва ли обыскали комнату за комнатой. Для этого им нужен ордер или хотя бы разрешение хозяев. И если не терять времени…

Перед его глазами ясно возникла «Тисовая хижина». Скоро сумерки. Подадут чай, либо в библиотеке, либо в зале. Все соберутся внизу, слуги будут попивать чаек в комнате для прислуги. Наверху не будет никого. Он проберется через сад вдоль тисовой изгороди — отличное укрытие. Потом откроет боковую дверку со стороны террасы. Ее запирают только на ночь. Улучит минуту — и проскользнет незамеченным наверх.

Вивиан Дюбуа задумался — а что делать дальше? Припиши полиция смерть Фортескью сердечному приступу или чему-то в этом роде, что вполне естественно, тогда он был бы спокоен. А так… береженого Бог бережет.

2

Мэри Доув медленно спускалась по широкой лестнице. На минуту остановилась у окна между этажами, через которое день назад увидела, как приехал инспектор Нил. За живой изгородью из тиса мелькнула фигура мужчины. Наверное, это Ланселот Фортескью, блудный сын. Отпустил машину у ворот и пошел садом — вспомнить старые добрые времена перед встречей с семьей, настроенной, скорее всего, враждебно. «Что ж, — подумала Мэри Доув, — этому Лансу можно посочувствовать». С полуулыбкой на губах она спустилась в холл. Там ей встретилась Глэдис, горничная, которая даже подскочила от неожиданности.

— Я слышала, кто-то звонил по телефону. Кто это был? — осведомилась Мэри.

— Ошиблись номером. Им нужна была прачечная. — Глэдис почему-то запыхалась, будто после бега, — А до этого звонил мистер Дюбуа. Хотел поговорить с хозяйкой.

— Понятно. — Мэри пересекла холл. Повернув голову, бросила: — По-моему, пора пить чай? Вы еще его не подавали?

— А что, мисс, уже половина пятого?

— Без двадцати. Подайте чай, будьте так любезны. — Мэри Доув прошла в библиотеку. Там на диване, глядя отсутствующим взглядом на огонь в камине, сидела Адель Фортескью и перебирала пальцами маленький кружевной платок. Капризным тоном она спросила:

— Где чай?

— Сейчас принесут, — ответила Мэри Доув.

Из камина на решетку выкатилось бревнышко, Мэри Доув наклонилась и водрузила его на место щипцами, подложила еще немного дров и добавила угля.

При появлении Глэдис на кухне раскрасневшаяся миссис Крамп, месившая тесто в большой кастрюле, окрысилась на нее:

— Колокольчик в библиотеке звонит и звонит. Где это ты, милая, болтаешься! Чай пора нести.

— Несу, несу, миссис Крамп.

— Уж Крампу от меня сегодня достанется, — пробурчала миссис Крамп, — Получит он у меня взбучку.

Глэдис прошла в буфетную. Бутербродов она не сделала. Не сделала и ладно, вот так-то. И без этого господа с голоду не помрут. Два пирога, печенье, ячменные лепешки, мед. Свежее немагазинное масло. Обойдутся и без бутербродов. Некогда ей было кромсать бекон да помидоры, и все тут. А миссис Крамп, того и гляди, лопнет от злости, не иначе потому, что мистер Крамп куда-то уехал. А чего не проветриться, раз у человека выходной? Правильно сделал, что уехал.

— Чайник кипит, вот-вот крышка свалится, — крикнула из кухни миссис Крамп. — Будешь ты этот чертов чай готовить или нет?

— Бегу.

Кинув на глаз горстку чая в большой заварной чайник, она вылила в него кипяток. Поставила оба чайника на внушительный серебряный поднос и понесла его через весь дом в библиотеку, где и водрузила на столик около дивана. И сразу же поспешила за другим подносом, на котором стояло сладкое. В холле она едва не выронила поднос из рук — это неожиданно заурчали старинные часы, готовясь отбить четверть часа.

Тем временем Адель Фортескью еще более капризным тоном спросила у Мэри Доув:

— Куда все подевались?

— Сама не понимаю, миссис Фортескью. Мисс Фортескью недавно вернулась. А миссис Персиваль, кажется, пишет письма в своей комнате.

— Письма, письма, — продолжала Адель сварливо. — Она только и знает, что писать письма. Вот уж точно представительница своего класса! Для нее праздник, когда кто-нибудь умирает или у человека какое-то горе. Какая мерзость. Противно.

— Я скажу ей, что чай готов, — тактично пробормотала Мэри.

Она направилась к выходу, но в дверях ей пришлось отступить — в комнату вошла Элейн Фортескью.

— Как холодно. — Элейн поежилась и, бухнувшись в кресло у камина, стала потирать руки перед языками пламени.

Минутку Мэри постояла в холле. На одном из сервантов она увидела большой поднос с пирогами. В холле заметно потемнело, и Мэри зажгла свет. Ей показалось, что из верхнего коридора доносятся шаги Дженнифер Фортескью. На лестнице, однако, никто не появился, и Мэри поднялась наверх сама.

Персиваль Фортескью с женой занимали изолированные комнаты в одном крыле дома. Мэри постучала в дверь их гостиной. Миссис Персиваль считала, что в дверь нужно обязательно стучаться, прежде чем входить, за что Крамп презирал ее еще больше.

Из комнаты раздалось деловитое:

— Войдите.

Мэри открыла дверь и негромко объявила:

— Сейчас подадут чай, миссис Персиваль.

К своему удивлению, Дженнифер Фортескью она застала в верхней одежде. Та как раз разоблачалась — снимала длинное пальто из верблюжьей шерсти.

— Я и не знала, что вы куда-то уходили, — сказала Мэри.

Миссис Персиваль еще не успела перевести дух.

— Просто была в саду, вот и все. Захотелось подышать свежим воздухом. Но на улице очень холодно. Я с радостью спущусь к камину. И почему так плохо работает отопление… Пусть кто-то скажет об этом садовникам, мисс Доув.

— Скажу, — пообещала Мэри.

Бросив пальто на спинку стула, Дженнифер Фортескью вышла из комнаты следом за Мэри. На лестнице Мэри пропустила ее вперед. В холле мисс Доув, опять-таки к своему удивлению, заметила: поднос со сладким стоит на прежнем месте. Она уже направилась в буфетную кликнуть Глэдис, но тут в дверях библиотеки появилась Адель Фортескью и раздраженно вопросила:

— Нам собираются что-нибудь подавать к чаю?

Мэри быстро подхватила поднос и внесла его в библиотеку, расставила тарелки и вазочки со сладким на низких столиках у камина. Когда выходила с пустым подносом в холл, в дверь позвонили. Положив поднос, Мэри сама пошла открыть. Если это наконец-то блудный сын, любопытно будет на него посмотреть. Ведь он совсем не такой, как остальные Фортескью… Открыв дверь, она увидела перед собой худое смуглое лицо, на губах незнакомца была чуть заметная улыбка.

— Мистер Ланселот Фортескью? — осведомилась она.

— Он самый.

Мэри глянула ему за спину.

— Вы с багажом?

— Такси я отпустил. Это все, что у меня есть. — Он поднял среднего размера спортивную сумку на молнии.

Стараясь не выдать легкого удивления, Мэри понимающе произнесла:

— A-а, так вы подъехали на такси. А я подумала, может, захотите немного пройтись. А ваша жена?

Лицо Ланса чуть помрачнело, и он строгим голосом ответил:

— Жена не приедет. По крайней мере, в ближайшее время.

— Понятно. Проходите, пожалуйста, мистер Фортескью. Все в библиотеке, пьют чай.

Она подвела его к двери библиотеки и там оставила. А про себя подумала: этот Ланселот Фортескью — очень интересный мужчина. Тут же пришла другая мысль: наверное, она не первая, кому Ланселот Фортескью казался очень интересным.

— Ланс!

Элейн бросилась ему навстречу. Обхватила шею руками и стала тискать его, забыв обо всем на свете, с непосредственностью юной школьницы, чему Ланс заметно удивился.

— Здравствуй. Да, это я, собственной персоной.

Он мягко высвободился из ее объятий.

— А это Дженнифер?

Дженнифер Фортескью смотрела на него во все глаза, сгорая от любопытства.

— К сожалению, Валь задержался в городе, — объявила она. — Сами понимаете, столько свалилось дел. Отдать все распоряжения, обо всем договориться. Кто еще это сделает? Все на его плечи. Вы даже не представляете, каково нам сейчас.

— Да, вам сейчас очень тяжело. — Ланс сочувственно кивнул.

Он повернулся к дивану, где с намазанной медом лепешкой сидела женщина, сидела и спокойно разглядывала его.

— С Адель вы, конечно, не знакомы? — спросила Дженнифер.

— Представьте, знакомы, — пробормотал Ланс, беря Адель Фортескью за руку. Он посмотрел на нее сверху вниз, и ресницы ее затрепетали. Она отложила лепешку, которую держала в левой руке и слегка пригладила волосы. Машинально. Просто потому, что в комнате появился видный мужчина. Жест был чисто женским и кокетливым. Низким, бархатным голосом она сказала:

— Сядьте рядом, Ланс. — Она налила ему чашку чаю. — Я очень рада, что вы приехали. Нам так нужен еще один мужчина в доме.

— Я готов оказать любую посильную помощь, — предложил Ланс.

— Вы уже знаете… впрочем, наверное, еще нет… в доме была полиция. Они считают… они считают… — Она не договорила и надрывно вскрикнула: — О-о, как это ужасно! Ужасно!

— Я все знаю. — Голос Ланса звучал строго, но с сочувствием. — Они встретили меня в аэропорту.

— Полиция?

— Да.

— И что сказали?

— Ну, — Ланс развел руками, как бы не желая вдаваться в подробности, — объяснили, что произошло.

— Его отравили, — проговорила Адель, — вот что они считают и не скрывают этого. И отравление не пищевое. Да-да, не пищевое, кто-то умышленно его отравил. И мне кажется, правда-правда, что они подозревают кого-то из нас.

Ланс вдруг одарил ее быстрой улыбкой.

— Пусть об этом голова болит у них, — успокоил ее он. — А вам зачем беспокоиться? Но какой умопомрачительный чай! Давно не доводилось отведать настоящего английского чая.

Вскоре его настроение передалось окружающим. Адель неожиданно спросила:

— А ваша жена… разве вы не женаты, Ланс?

— Женат. Жена сейчас в Лондоне.

— Но может быть… вам лучше привезти ее сюда?

— Посмотрим, время есть, — уклонился он от прямого ответа. — Вообще-то Пэт… ей хорошо и в гостинице.

— Но ты не думаешь, — вдруг вмешалась Элейн, — что… ты же не считаешь…

— Какой роскошный шоколадный торт, — перебил ее Ланс. — Придется попробовать. — Отрезав кусочек, он спросил: — А тетушка Эффи еще жива?

— Да, Ланс, жива. Она ест у себя в комнате и вообще к нам не спускается, но чувствует себя сносно. Только странная какая-то стала.

— Она всегда была странная, — заметил Ланс. — Пожалуй, после чая я к ней поднимусь.

— В ее возрасте, — пробормотала Дженнифер Фортескью, — ей бы самое время перебраться в какое-нибудь заведение. Где за ней будут как следует ухаживать.

— Помоги Господи любому заведению для престарелых дам, которое даст приют тетушке Эффи, — шутливо произнес Ланс. Потом добавил: — А кто мне открыл дверь? Этакая якобы застенчивая скромница?

Адель удивилась:

— Разве вам открыл не Крамп? Не дворецкий? Ах да, я забыла. Он сегодня выходной. Но про Глэдис не скажешь, что она…

— Голубые глаза, — перебив ее, начал описывать Ланс, — прямой пробор, ангельский голосок, тихоня тихоней. Ну, а что за всем этим скрывается, лучше не говорить.

— Это, — догадалась Дженнифер, — Мэри Доув.

— Она у нас вроде домоправительницы, — пояснила Элейн.

— Особенно сейчас.

— Хозяйство она ведет неплохо, — заметила Адель.

— Да, — задумчиво согласился Ланс. — Судя по ее виду, так оно и есть.

— Но она еще тем хороша, — добавила Дженнифер, — что знает свое место. Не берет на себя больше, чем ей положено.

— Благоразумная голубка Мэри, — заключил Ланс и отрезал себе еще кусочек шоколадного торта.

Глава 12

1

— Значит, ты снова объявился, как фальшивая монета, — сказала мисс Рэмсботтом.

Ланс осклабился в улыбке.

— Ваша правда, тетушка Эффи.

Мисс Рэмсботтом неодобрительно фыркнула.

— Нечего сказать, подходящее выбрал времечко. Твоего отца вчера убили, по дому шастает полиция и всюду сует нос, даже залезает в мусорные ящики. Я сама из окна видела. — Она умолкла, снова фыркнула и спросила: — Ты привез с собой жену?

— Нет. Пэт я оставил в Лондоне.

— Разумно. На твоем месте я поступила бы так же. Мало ли что может приключиться.

— С ней? С Пэт?

— С кем угодно, — отрезала мисс Рэмсботтом.

Ланс Фортескью задумчиво посмотрел на нее.

— Вам что-то известно, тетушка Эффи? — спросил он.

Мисс Рэмсботтом не стала отвечать прямо.

— Вчера ко мне приходил инспектор. Ну, много он из меня не вытряс. Но он совсем не такой дурак, каким прикидывается, далеко не дурак. — Вдруг она вознегодовала: — Что бы сказал твой дед, узнай он, что в доме была полиция — несчастный перевернулся бы в гробу! Ведь он всю жизнь был членом «Плимутской братии»[109], сектантом до мозга костей. Помню, какой он шум поднял, когда узнал, что я по вечерам хожу в Англиканскую церковь![110] А ведь в этом по сравнению с тем, что здесь произошло, ничего дурного нет.

Обычно Ланс отвечал на подобные тирады улыбкой, но сейчас его удлиненное, обрамленное темными волосами лицо оставалось серьезным. Он сказал:

— Тетушка, меня ведь долго не было, я много чего не знаю. Что здесь вообще происходит?

Мисс Рэмсботтом подняла глаза к небу.

— Деяниями Господними тут и не пахнет, — твердо сказала она.

— Да, да, тетушка Эффи, других слов я от тебя и не ждал. Но с чего полицейским взбрело в голову, что папу убили здесь, в этом доме?

— Прелюбодеяние — это одно, а убийство — совсем другое, — заявила мисс Рэмсботтом. — Не хотелось бы подозревать ее, нет, не хотелось бы.

Ланс насторожился.

— Адель? — спросил он.

— Роток на замок, — отказалась отвечать мисс Рэмсботтом.

— Ну, тетушка, что вы, право, — стал уговаривать Ланс. — Поговорка эта хорошая, но в данный момент никак нам не подходит. У Адель есть кавалер, да? И вместе они подсыпали отцу в утренний чай белены. Такой, что ли, расклад?

— Не думаю, что это подходящая тема для шуток.

— Да я особенно и не шутил.

— Одно могу тебе сказать, — внезапно раздобрилась мисс Рэмсботтом. — Этой девице что-то известно, точно знаю.

— Какой девице? — удивился Ланс.

— Той, что шмыгает носом, — объявила мисс Рэмсботтом. — Той, что должна была принести мне чай, да не принесла. Умотала куда-то без спроса, так мне сказали. Не удивлюсь, если она побежала в полицию. Кто открыл тебе дверь?

— Некто Мэри Доув. Из тех, кто мягко стелет. Это она, по-вашему, побежала в полицию?

— Эта в полицию не побежит, — возразила мисс Рэмсботтом. — Нет… я про дуреху горничную. Целый день прыгает и извивается, как на угольях. «Что это с тобой? — спрашиваю. — Или совесть нечиста?» А она: «Я ничего не делала… в жизни такой грех на душу не взяла бы». «Надеюсь, — говорю, — что не взяла бы, но ведь ты вся извелась, я же вижу». Тут она давай сопеть, я, мол, никому зла не желаю, а это все вышло по ошибке. Тогда я ей говорю: «Вот что, девочка, открой правду, и ты посрамишь дьявола». Так и сказала. «Иди, — говорю, — в полицию и все им расскажи как на духу, потому что скрывать правду, хоть и неприятную, — ничего хорошего не будет». Тут она совсем чушь начала плести: как же она пойдет в полицию, да они ей нипочем не поверят, и вообще, что она им скажет? А под конец говорит: я вообще знать ничего не знаю.

— А вы не думаете, — усомнился Ланс, — что это она так, чтобы поважничать?

— Э, нет. Похоже, она была испугана. Что-то такое она видела или слышала, с этой историей связанное. Может, и вправду важное, а может, так, какая-нибудь дурость.

— А если у нее самой был зуб на отца, и она… — Ланс не договорил.

Мисс Рэмсботтом решительно покачала головой:

— Такие, как она, для твоего отца — пустое место. Да на эту несчастную ни один мужчина никогда не посмотрит. Ну, может, для ее души оно и к лучшему.

Душа Глэдис Ланса не интересовала. Он спросил:

— Вы считаете, она бегала в полицию?

Тетушка Эффи энергично закивала.

— Очень даже запросто. В доме она, допустим, побоялась с ними разговаривать — вдруг кто-нибудь подслушает?

— Думаете, она видела, как кто-то что-то подсыпал в пищу?

Тетушка Эффи кинула на него быстрый взгляд.

— Почему бы нет? — спросила она.

— Да, почему бы нет. — Как бы извиняясь, Ланс добавил: — Все это до сих пор не укладывается у меня в голове. Прямо детективная история.

— Жена Персиваля — больничная сиделка, — сказала мисс Рэмсботтом.

Эта реплика показалась Лансу настолько неуместной, что он удивленно выпучил глаза.

— Больничные сиделки хорошо разбираются в лекарствах, — пояснила мисс Рэмсботтом.

На лице Ланса отразилось сомнение.

— А эта штуковина… токсин… ее в медицине используют?

— Насколько я знаю, токсин получают из тисовых ягод. Иногда эти ягоды едят дети, — продолжала мисс Рэмсботтом, — И крепко потом болеют. В моем детстве был такой случай. Помню, меня это тогда просто потрясло. На всю жизнь запомнила. Такие воспоминания иногда оказываются полезными.

Ланс резко поднял голову и внимательно посмотрел на нее.

— Одно дело — естественное влечение, — изрекла мисс Рэмсботтом, — надеюсь, этим Бог не обделил и меня. А вот греховности терпеть не могу. Греховность надо рубить под корень.

2

— Сгинула, мне даже словечка не сказала! — заявила миссис Крамп, поднимая раскрасневшееся, гневное лицо от теста, которое она раскатывала на доске. — Никому ни словечка — и только ее и видели! Ух, коварная! Коварная, какая же еще! Испугалась, что не отпустят, а я бы нипочем не отпустила, если бы засекла! Это же надо! Хозяин помер, в дом приезжает мистер Ланс, уж вон сколько лет его не было, я Крампу еще говорю: «Выходной или нет, а я свои обязанности знаю. Нельзя, чтобы в такой день на столе стоял холодный ужин, как обычно по четвергам, нет, сегодня будет полный обед, все как положено. Джентльмен взял себе в жены аристократку, приезжает с ней из-за границы, все должно быть чин по чину». Сами знаете, мисс, я свое дело делаю справно, для меня моя работа — не шаляй-валяй.

Мэри Доув, в чей адрес были обращены эти излияния, чуть кивнула головой.

— А что заявляет Крамп? — продолжала негодовать миссис Крамп, — «У меня сегодня выходной, я и выхожу» — вот что он говорит. А аристократка мне, говорит, до лампочки. Шаляй-валяй — вот как он к своей работе относится. Взял и ушел, а я сразу Глэдис предупредила: мол, сегодня ей придется повертеться одной. Она мне в ответ «Конечно, конечно, миссис Крамп», а не успела я отвернуться, ее и след простыл. А у нее, между прочим, не выходной. У нее выходной в пятницу. Как теперь управимся, ума не приложу. Слава Богу, мистер Ланс жену не привез.

— Управимся, миссис Крамп, — голос Мэри успокаивал и в то же время звучал властно, — если слегка упростим меню. — Она предложила свой вариант обеда. Миссис Крамп нехотя кивнула в знак согласия. — Все это я смогу быстро подать на стол, — заметила Мэри.

— Вы хотите сказать, мисс, что сами будете прислуживать у стола? — с сомнением в голосе спросила миссис Крамп.

— Если Глэдис к тому времени не придет, да.

— Ясное дело, не придет, — заверила миссис Крамп. — Будет шататься да денежки в магазинах проматывать. У нее, между прочим, кавалер есть, вот так-то, мисс, а с виду никак не подумаешь. Альберт зовут. Весной поженятся, она сама мне говорила. Что они смыслят в семейной жизни, эти сопливые девчонки? Знала бы она, чего я натерпелась от Крампа. — Она вздохнула, потом своим обычным голосом добавила: — Так что с чаем, мисс? Кто уберет со стола да все вымоет?

— Я, — сказала Мэри. — Сейчас пойду и все сделаю.

Света в библиотеке не было, хотя Адель Фортескью все еще сидела на диване рядом с подносом для чая.

— Свет зажечь, миссис Фортескью? — спросила Мэри.

Ответа не последовало.

Мэри повернула выключатель, подошла к окну и раздвинула шторы. Лишь после этого она повернула голову и увидела лицо женщины, откинувшейся на диванные подушки. Рядом лежала недоеденная лепешка с медом, недопитым остался чай. Смерть пришла к Адель Фортескью быстро и внезапно.

3

— Ну? — нетерпеливо спросил инспектор Нил. Доктор скороговоркой выпалил:

— Цианид, может, цианистый калий — в чае.

— Цианид, — пробормотал Нил.

Доктор глянул на него с легким любопытством.

— Вижу, вы сильно расстроены. Есть причины?

— В убийстве Рекса Фортескью мы подозревали ее, — пояснил инспектор.

— А она оказалась жертвой. Гм. Значит, вам снова придется мозгами шевелить?

Нил кивнул. Вид у него был мрачный, резко обозначились скулы.

Отравили! Прямо у него под носом. Токсин в утреннем кофе Рекса Фортескью, цианид в чае Адель Фортескью. И опять-таки — дела интимные, дела семейные. В домашнем кругу. Так, во всяком случае, все выглядит.

Адель Фортескью, Дженнифер Фортескью, Элейн Фортескью и вновь прибывший Ланс Фортескью вместе пили чай в библиотеке. Ланс поднялся к мисс Рэмсботтом, Дженнифер удалилась к себе писать письма, последней из библиотеки ушла Элейн. По ее словам, Адель была в добром здравии и как раз наливала себе последнюю чашку чаю.

Последнюю чашку чая! Да, для нее эта чашка действительно оказалась последней.

А после этого — промежуток примерно в двадцать минут. Потом в комнату вошла Мэри Доув и обнаружила труп.

Целых двадцать минут…

Инспектор Нил выругался про себя и пошел на кухню. Возле кухонного стола, устроив на стуле свои могучие телеса, сидела миссис Крамп, от ее воинственности не осталось и следа. При появлении Нила она едва пошевелилась.

— Где эта девушка? Еще не вернулась?

— Глэдис? Нет еще. И не вернется часов до одиннадцати, и не надейтесь.

— Вы сказали, что чай приготовила она, приготовила и подала.

— Я, сэр, к нему не прикасалась, Господь свидетель. Мало того, и Глэдис не делала чего не положено, точно знаю. Глэдис не из таких. Она, сэр, девушка безобидная, может, разве слегка придурковатая, но уж никак не злодейка.

Нил и сам не считал ее злодейкой. И не думал, что это она могла отравить миссис Фортескью. К тому же в заварном чайнике следов цианида не оказалось.

— Но с чего она так неожиданно убежала? Ведь вы говорите, что сегодня у нее выходного нет.

— Правда, сэр, выходной у нее завтра.

— А Крамп…

К миссис Крамп внезапно вернулась воинственность. Голос ее гневно зазвенел.

— А вот на Крампа собак вешать нечего. Крамп туг ни при чем. Он уехал в три часа, и я теперь скажу — слава Богу, что уехал. Он к этому имеет не больше отношения, чем сам мистер Персиваль.

Персиваль Фортескью только что вернулся из Лондона и был ошарашен известием о второй трагедии.

— Я и не думал обвинять Крампа, — мягко возразил Нил. — Просто хотел уточнить, знал ли он что-нибудь о планах Глэдис.

— Лучшие свои чулки надела, нейлоновые, — поделилась миссис Крамп. — Ясное дело, что не просто так. Меня не проведешь! И бутербродов к чаю не наготовила. Это все не просто так, тут дело ясное. Пусть только заявится, я ей все выскажу.

— Пусть сначала заявится…

Нилу стало как-то не по себе. Чтобы стряхнуть эту тревогу, он отправился наверх в спальню Адель Фортескью. Да, богато, что говорить — портьеры из розовой парчи, большущая позолоченная кровать. В одной стене дверь в облицованную зеркалами туалетную комнату с розово-лиловой фарфоровой ванной. Дверь на противоположной стене вела в спальню Рекса Фортескью. Нил вернулся в спальню Адель, а оттуда прошел в ее гостиную.

Комната была меблирована в стиле ампир[111], на полу лежал розовый ворсистый ковер. Эту комнату Нил окинул лишь мимолетным взглядом, ибо досконально изучил ее за день до этого, уделив особое внимание небольшой и изящной конторке.

Но что это? Нил даже вздрогнул. В центре розового ворсистого ковра лежал небольшой комочек грязи.

Нил нагнулся и поднял его.

Грязь была еще влажной. Он огляделся — отпечатков ног не видно, только этот один, невесть откуда взявшийся комочек непросохшей земли.

4

Инспектор Нил осмотрел спальню, принадлежавшую Глэдис Мартин. Уже пробило одиннадцать. С полчаса назад вернулся Крамп, а Глэдис все не появлялась — как в воду канула. «Бог ее знает, как она управляется с работой, — подумал инспектор Нил, — но, судя по комнате, эта Глэдис — неряха неряхой. Кровать, наверное, не убирается никогда, окна отворяются и того реже». Впрочем, привычки Глэдис его сейчас мало беспокоили. Он принялся изучать ее имущество.

Одежка в основном была дешевая, жалкая. Почти ничего достойного, прочного, хорошего качества. От пожилой Эллен, которую он попросил помочь, толку оказалось мало. В чем ходила Глэдис, что носила — этого она не знала. Пропало что-то или нет — не знала тоже. Оставив одежду и белье в покое, он прошел к комоду. Там Глэдис хранила свои сокровища. Почтовые открытки и вырезки из газет, образцы для вязанья, советы по уходу за лицом, выкройки и фотографии моделей одежды.

Инспектор Нил аккуратно разложил всю эту чепуху по кучкам. Почти все открытки были с вицами различных мест — видимо, тех, куда Глэдис ездила отдыхать. Три открытки были подписаны «Берт». Наверное, тот самый парень, которого упомянула миссис Крамп. На первой открытке не слишком твердой рукой было написано:

«Всех благ. Жутко скучаю. Навеки твой, Берт».

Вторая гласила следующее:

«Тут полно хорошеньких девиц, но ни одна тебе в подметки не годится. Скоро увидимся. Не забудь про наш уговор. И помни, после этого — заживем всем на зависть и будем счастливы вовек».

Третья кратко сообщала:

«Не забудь. Я в тебя верю. С любовью. Б.»

Затем Нил изучил газетные вырезки и разложил их на три кучки. Советы по уходу за лицом и пошиву одежды, статейки про кинозвезд, перед чьим искусством Глэдис, судя по всему, благоговела, волновали ее и последние чудеса науки. Летающие тарелки, секретное оружие, исповедальные таблетки, применяемые русскими, какие-то фантастические лекарства, якобы изобретенные американскими докторами. Короче говоря, подумал Нил, всякая чертовщина двадцатого века. Но ключа к исчезновению девицы в этой комнате, похоже, нет. Дневника она не вела, да инспектор и не надеялся на такой подарок. Ну, разве самую малость. Никаких недописанных писем или прочих свидетельств того, будто ей известно что-то, связанное со смертью Рекса Фортескью. Если Глэдис что-то видела или знала, это ничем не подтверждалось. Можно было только гадать, почему второй поднос с чаем так и остался в холле, а сама Глэдис внезапно исчезла.

Вздохнув, Нил вышел из комнаты и захлопнул за собой дверь.

Он уже спускался по небольшой винтовой лестнице как вдруг где-то под собой услышал топот бегущих ног.

Снизу на него смотрело озабоченное лицо сержанта Хея. Сержант немного запыхался.

— Сэр, — выдохнул он взволнованно. — Сэр! Мы ее нашли.

— Нашли?

— Уборщица, сэр… Эллен… она вспомнила, что не занесла с улицы белье, оно сушилось на веревках — за углом, если выйти через заднюю дверь. Вот она и пошла с фонарем занести белье и споткнулась о тело… тело девушки, ее кто-то задушил, обмотал чулок вокруг шеи и… я бы сказал, уже давно. Да еще и шутку пошутил — бельевой прищепкой зажал ей нос… Ничего себе шутка…

Глава 13

1

Ехавшая поездом пожилая дама купила три утренних газеты, и в каждой из них, прочитанной, сложенной и убранной в сторонку, бросался в глаза один и тот же заголовок. Эта история, еще недавно прятавшаяся в укромном уголке на предпоследних страницах, выплеснулась на первые. «Тройное убийство в „Тисовой хижине“» — вот как броско извещали о ней газеты.

Пожилая дама сидела, распрямив спину и поджав губы, ее бело-розовое в морщинках лицо выражало горечь и неодобрение. Дама смотрела в окно. Это была мисс Марпл. Она выехала из Сент-Мэри-Мид утренним поездом, с одной пересадкой добралась до Лондона, там кольцевым поездом доехала до другого лондонского вокзала, а уже оттуда направилась в Бейдон-Хит.

На станции она села в такси и попросила отвезти ее в «Тисовую хижину». И такая она была очаровательная и наивная, эта мисс Марпл, такая милая старушка с бело-розовым личиком, что ей почти без труда удалось проникнуть в дом, напоминавший осажденную крепость. Невероятно, но факт — братию газетчиков и фотографов полицейские держали на расстоянии, а мисс Марпл позволили проехать беспрепятственно, ибо с одного взгляда было ясно, что она — пожилая родственница, член семьи. Никому и в голову не пришло, что это не так.

Мисс Марпл расплатилась с таксистом, тщательно отсчитав полагавшуюся ему мелочь, и нажала кнопку звонка на двери. Ей предстал Крамп, и мисс Марпл окинула его опытным глазом. Хитрец, себе на уме — такова была ее оценка. При этом напуган до смерти.

Крамп же увидел высокую пожилую даму в старомодном твидовом костюме, на шее — целых два шарфика, голову украшает фетровая шляпка с птичьим пером. Пожилая дама держала вместительный саквояж, у ног ее стоял повидавший виды, но добротный чемодан.

Чтобы распознать в ней леди, Крампу было достаточно одного взгляда, и потому самым уважительным тоном он вопросил:

— Чем могу служить, мадам?

— Могу ли я видеть хозяйку дома? — поинтересовалась мисс Марпл.

Отступив, Крамп позволил ей войти. Поднял чемодан и бережно занес его в холл.

— Видите ли, мадам, — заколебался он, — я не знаю, как мне вас..

Мисс Марпл пришла ему на выручку.

— Я приехала, — объявила она, — поговорить о несчастной девушке, которую здесь убили. Глэдис Мартин.

— Понимаю, мадам. В таком случае… — Он смолк, потому что из дверей библиотеки вышла высокая молодая женщина. — Это миссис Ланс Фортескью, мадам, — представил он.

Пэт подошла поближе, и дамы взглянули друг на друга. Мисс Марпл испытала легкое удивление. Она никак не рассчитывала встретить в этом доме человека, подобного Патриции Фортескью. Обстановку она себе представляла именно так, но Пэт с этой обстановкой почему-то не вязалась.

— Это по поводу Глэдис, мадам, — услужливо подсказал Крамп.

— Может быть, зайдете сюда? — неуверенно пригласила Пэт. — Тут мы будем одни. — Она прошла в библиотеку, а мисс Марпл — за ней. — Вы хотели видеть кого-то конкретно? — спросила Пэт. — Боюсь, я едва ли смогу вам помочь. Дело в том, что мы с мужем приехали из Африки несколько дней назад. О домашних делах ничего толком не знаем. Если хотите, я позову мою золовку или жену деверя.

Мисс Марпл взглянула на девушку, и та ей понравилась. Понравилась ее простота, серьезность. Неизвестно почему мисс Марпл вдруг стало жаль эту девушку. Интуиция подсказала ей — здесь, в этом богатом и до неприличия роскошном интерьере, Пэт неуютно. Мебель, обитая потертым ситцем, конюшня, псарня — вот где она была бы на месте. Мисс Марпл не раз встречала девушек вроде Пэт на выставках пони и собачьих площадках и хорошо их знала. И поэтому прониклась симпатией к этой девушке, чувствовавшей себя здесь явно не слишком вольготно.

— Вообще-то я к вам явилась вот почему, — заговорила мисс Марпл, аккуратно стягивая перчатки и высвобождая пальцы. — О том, что убили Глэдис Мартин, я прочитала в газете. А я очень хорошо ее знала. Она родом из моей деревни. Можно сказать, выучку для работы в частных домах она прошла у меня. И как только с ней случилась эта жуткая трагедия, внутренний голос сказал мне — поезжай туда, вдруг сможешь оказаться полезной.

— Конечно, — сказала Пэт. — Я понимаю.

И это было правдой. Поступок мисс Марпл показался ей вполне естественным и неизбежным.

— По-моему, очень хорошо, что вы приехали, — продолжала Пэт. — Похоже, про нее никто толком ничего не знает. В смысле, есть ли у нее родственники и все такое.

— Нет, — ответила мисс Марпл. — Никаких родственников у нее конечно же нет. Ко мне она пришла из приюта Сент-Фейтс. Там довольно-таки неплохо, но, увы, с деньгами у них туговато. Мы делаем для девочек что можем, стараемся получше подготовить их для работы и прочее. Глэдис пришла ко мне в семнадцать лет, и я научила ее, как накрывать и подавать на стол, как чистить столовое серебро и тому подобное. Разумеется, она пробыла у меня недолго. Все они не задерживаются. Немножко кое-чему подучилась — и до свидания, пошла работать в кафе. Почти всех девочек тянет в кафе. Им кажется, что там свободы больше и веселее. Может, так оно и есть. Не знаю.

— Я ее даже не видела, — сказала Пэт. — Она была хорошенькая?

— О нет, — возразила мисс Марпл, — увы. Аденоиды прыщики. Да и глупа до обидного. Боюсь, — задумчиво продолжала она, — что у Глэдис постоянных друзей никогда не было. На мужчинах она была просто помешана, бедняжка, но те ее и замечать не желали. А другие девчонки только подтрунивали над ней да насмехались.

— Как все это жестоко. — Пэт поежилась.

— Да, милочка, — согласилась мисс Марпл, — жизнь, к сожалению, — штука жестокая. Прямо и не знаешь, что делать с такими, как Глэдис. Ходить в кино — это их любимое занятие, но они забивают себе голову бог знает чем, мечтают о невозможном. Что ж, в каком-то смысле это даже счастье. Но потом они непременно разочаровываются. Вот и Глэдис, думаю, разочаровалась в своем кафе. Ничего мало-мальски увлекательного в ее жизни не происходило, да и за день еще как набегаешься. Может, поэтому она и вернулась в частное услужение. Не знаете, сколько она здесь проработала?

Пэт покачала головой.

— Думаю, недолго. Месяц или два. — Пэт смолкла, потом продолжала: — Так ужасно, что она оказалась замешанной в эту историю Умереть вот так, ни за что. Наверное, она что-то видела, что-то заметила.

— Больше всего мне не понравилась прищепка, — проговорила мисс Марпл своим кротким голосом.

— Прищепка?

— Да. Я прочитала об этом в газетах. Это ведь правда? Когда ее нашли, нос ее был зажат прищепкой.

Пэт кивнула. Розовые щечки мисс Марпл заметно потемнели.

— Именно это рассердило меня больше всего, надеюсь вы меня понимаете. Сколько в этом поступке жестокости и высокомерия! В моем сознании сразу сложился образ убийцы. Какая мерзость! Так надругаться над своей жертвой… так поступить мог только настоящий изувер. Мало того, что убил, так потом еще и эдакое издевательство.

— Кажется, я вас понимаю, — медленно произнесла Пэт. Она поднялась. — Пожалуй, вам надо встретиться с инспектором Нилом Он ведет это дело, и сейчас он здесь. Думаю, он вам понравится. Очень душевный человек. — Внезапно она повела плечами, будто от холода, — Вся эта история — какой-то жуткий кошмар. Бессмысленный Безумный. Ничто ни с чем не вяжется.

— Я, знаете ли, этого бы не сказала, — возразила мисс Марпл, — Нет, не сказала бы.

Вид у инспектора Нила был усталый и изможденный. Три смерти кряду, и газетчики со всей страны тут как тут, накинулись словно стервятники. Казалось бы, дело — обыкновеннее не придумаешь, и вдруг все полетело вверх тормашками. Адель Фортескью, можно сказать, основная подозреваемая, стала второй жертвой в этом донельзя запутанном деле. К концу того рокового дня помощник комиссара вызвал к себе Нила, и мужчины долго не выходили из кабинета.

Несмотря на охватившее его смятение, инспектор Нил в глубине души был удовлетворен. Схема «жена — любовник» с самого начала казалась ему уж слишком лежащей на поверхности, слишком простой. Она всегда вызывала у него недоверие. И вот теперь оно оправдалось.

— Теперь все выглядит совершенно иначе, — сказал помощник комиссара, с хмурым видом вышагивая по кабинету. — Мне кажется, Нил, тут какая-то психическая патология. Сначала муж, потом жена. Но из самих обстоятельств дела видно, что убийца — кто-то из своих. Что называется, в кругу семьи. Этот кто-то сидел за завтраком с Фортескью и положил токсин ему в кофе или в пищу. Этот кто-то пил с семьей чай и положил в чашку Адель Фортескью цианистый калий. Этот кто-то пользуется доверием, на него никто и подумать не может, это один из членов семьи. Кто из них, Нил?

— Персиваля дома не было, — сухо ответил Нил, — так что он опять вне подозрений. Опять, — повторил инспектор.

Помощник комиссара быстро взглянул на него. Это «опять» заставило его встрепенуться.

— У вас что-то на уме, Нил? Выкладывайте.

Лицо инспектора Нила оставалось непроницаемым.

— Ничего особенного, сэр. Я лишь хочу сказать, что уж очень удачно для него все сложилось.

— Подозрительно удачно, да? — Помощник комиссара задумался и покачал головой. — Считаете, он мог как-то это провернуть? Не представляю как, Нил. Не представляю. — После минутной паузы он добавил: — И вообще этот Персиваль — человек осторожный.

— Но и очень умный, сэр.

— А на женщин вы не грешите? Нет? Но все указывает именно на них. Элейн Фортескью и жена Персиваля. Они были за завтраком, они же были и за чаем. Сделать это могла та и другая. С виду обе вполне нормальные? Что ж, патология не всегда бросается в глаза. Может быть, они страдали какими-то заболеваниями в прошлом? Это надо выяснить.

Инспектор Нил не ответил. Он думал о Мэри Доув. У него не было особых причин подозревать ее, тем не менее мысли его текли именно в этом направлении. Было в ней что-то неясное. Какая-то скрытность. Какой-то легкий насмешливый антагонизм. Да, именно так было после смерти Рекса Фортескью. А сейчас? Ведет она себя, как всегда, образцово. Насмешливости как будто больше нет. Пожалуй, и антагонизма тоже, но не страх ли мелькнул на ее лице раз-другой? А вот смерть Глэдис Мартин — на его совести. Ее смятение, какое-то чувство вины он приписал естественной нервозности от встречи с полицией. С этой нервозностью — будто бы человек в чем-то виновен — инспектор Нил сталкивался не раз. Но в данном случае было что-то, показавшееся ей подозрительным. Может, это была какая-то мелочь, нечто туманное и неопределенное, и она не хотела об этом говорить. И вот этот несчастный перепуганный кролик умолк навсегда.

Сейчас инспектор Нил не без интереса смотрел на пожилую даму, стоявшую перед ним в «Тисовой хижине». Черты лица приятные, видно, что обязательна, деловита. Он быстро определил, какой взять с ней тон, как себя с ней вести. Мисс Марпл может оказаться полезной. Человек она справедливый, безупречно честный, как у большинства пожилых дам, свободного времени у нее в избытке плюс нюх старой девы на всевозможные слухи и сплетни. Из прислуги и из лучшей половины семейства Фортескью она вытянет столько, сколько ему с его полицейскими и не снилось. Пересуды, догадки, воспоминания — все это месиво она перелопатит и извлечет на свет неопровержимые факты. Поэтому инспектор Нил был благожелателен.

— Вы проявили недюжинную доброту, мисс Марпл, решив приехать сюда, — почтительно произнес он.

— Я не могла поступить иначе, инспектор Нил. Эта девушка жила в моем доме. В каком-то смысле я за нее ответственна. Такая, кстати говоря, была глупышка…

Инспектор Нил понимающе взглянул на нее.

— Да, — согласился он, — именно так.

А сам подумал: надо же, как сразу эта дама перешла к сути дела.

— Она никогда не знала, — продолжала мисс Марпл, — как поступить. Если что-то происходило. Господи, вечно я не могу как следует выразить свою мысль!

Инспектор Нил заверил мисс Марпл, что ее мысль абсолютно ясна.

— Она не умела определить, что важно, а что нет, вы, наверное, это хотели сказать?

— Да, именно это, инспектор.

— Когда вы сказали, что она была глупышка… — Инспектор Нил сделал паузу.

Мисс Марпл тут же подхватила:

— Понимаете, она была чересчур доверчивой. Из тех, что отдадут все свои сбережения мошеннику. Только у нее, конечно, никаких сбережений не было — все деньги она тратила на одежду и каждый раз покупала что-нибудь не то.

— А как насчет мужчин? — спросил инспектор.

— Ей очень хотелось, чтобы у нее был молодой человек, — сказала мисс Марпл. — Пожалуй, поэтому она и из Сент-Мэри-Мид уехала. Уж больно велика там конкуренция. Мужчин-то мало. У нее были серьезные виды на разносчика рыбы. Этот Фред находил лестное словечко для каждой девушки, но ни о чем серьезном он, конечно, не помышлял. Бедняжка Глэдис приняла это очень близко к сердцу. Но в конце концов она как будто все же нашла себе молодого человека?

Инспектор Нил кивнул.

— Похоже, что так. Насколько я знаю, его звали Альберт Эванс. Она якобы познакомилась с ним где-то на курорте. Никакого кольца, ничего обязывающего он не подарил, так что, возможно, рассказ про курорт — чистая выдумка. Он — горный инженер, по крайней мере, так она сказала поварихе.

— Горный инженер? — удивилась мисс Марпл. — Вот уж вряд ли. Хотя рискну предположить, что ей он отрекомендовался именно так. Она ведь верила всему, что ей ни наболтают. Его вы со всей этой историей не связываете?

Инспектор Нил покачал головой.

— Нет. Думаю, он тут ни при чем. Он ведь к ней, как я понял, никогда не приезжал. Посылал иногда открытку, обычно из какого-нибудь порта. Может, служит четвертым механиком на каком-нибудь судне, что плавает в Скандинавию.

— Так или иначе, — заключила мисс Марпл, — я рада, что маленький роман у нее все-таки был. Раз уж ее жизни суждено было так оборваться… — Она поджала губы, — Знаете, инспектор, меня это ужасно, просто ужасно возмутило. — И она добавила, как прежде добавила в разговоре с Пэт Фортескью: — Особенно прищепка. Это каким же надо быть негодяем.

Инспектор Нил с интересом взглянул на нее.

— Я хорошо вас понимаю, мисс Марпл, — только и сказал он.

Как бы извиняясь, мисс Марпл откашлялась:

— Я хотела бы… не думайте, что я слишком много на себя беру… но я хотела бы предложить вам свою очень скромную и, боюсь, очень женскую помощь. Этот убийца — настоящий злодей, а злодеяние не должно оставаться безнаказанным.

— Сейчас этот принцип не очень-то в моде, мисс Марпл, — угрюмо изрек инспектор Нил. — Хотя лично я с вами согласен.

— Я могу остановиться в гостинице около станции или в гостинице «Гольф», — как бы рассуждая вслух заговорила мисс Марпл, — к тому же в этом доме, как мне известно, живет некая мисс Рэмсботтом, которая проявляет интерес к миссионерству.

Инспектор Нил окинул мисс Марпл задумчивым взглядом.

— Что ж, — сказал он. — Возможно, вы правы. Не могу похвастать, что мой разговор с этой дамой прошел весьма успешно.

— Вы очень любезны, инспектор Нил, — сказала мисс Марпл, — Я так рада, что вы не считаете меня охотницей за сенсациями.

Инспектор Нил неожиданно расплылся в улыбке. Он вдруг подумал, что мисс Марпл никак не соответствует общепринятому образу разгневанного мстителя. Но ведь если разобраться, кто же она, как не разгневанный мститель?

— Газетчики, — щебетала мисс Марпл, — так и ищут сенсацию и часто находят там, где ее нет. И потому, боюсь, часто расходятся с истиной. — Она вопросительно посмотрела на инспектора Нила, — Хорошо бы иметь беспристрастные факты.

— Не знаю, насколько они беспристрастные, — усомнился Нил. — Но в целом, если сорвать с них излишнюю многозначительность, картина получается такая. Мистер Фортескью умер у себя в кабинете в результате отравления токсином. Токсин содержится в ягодах и листьях тиса.

— Очень удобно, — вставила мисс Марпл.

— Возможно, — согласился инспектор, — но никаких улик на этот счет у нас нет. Во всяком случае, пока. — Он выделил слово «пока», потому что считал: мисс Марпл может оказаться полезной именно по этой части. Если в доме и делался какой-то настой из тисовых ягод, весьма вероятно, что его следы сумеет обнаружить как раз мисс Марпл. Она, должно быть, из тех бабулечек, которые делают домашние ликеры, наливки, заваривают чаи на всяких травах. Она должна знать, откуда берутся все эти настойки и куда потом деваются.

— А миссис Фортескью?

— Миссис Фортескью в семейном кругу пила чай в библиотеке. Последней из комнаты и из-за стола вышла Элейн Фортескью, ее падчерица. Она утверждает, что, когда выходила из комнаты, миссис Фортескью наливала себе еще одну чашку чаю. Минут через двадцать или тридцать в комнату за подносом зашла мисс Доув, здешняя экономка. Миссис Фортескью все еще сидела на диване, но была уже мертва. Рядом с ней стояла на три четверти пустая чашка, и там был обнаружен цианистый калий.

— Который, кажется, действует почти мгновенно, — уточнила мисс Марпл.

— Совершенно верно.

— Очень сильный яд, — пробормотала мисс Марпл. — Им пользуются, чтобы уничтожать осиные гнезда, но я, например, всегда делаю это с большой осторожностью.

— Вы правы, — подтвердил инспектор. — Пакет с этим веществом хранился в сарае садовника.

— Опять же очень удобно, — заметила мисс Марпл. Потом добавила: — А миссис Фортескью что-нибудь ела?

— О да. То, что было подано к чаю.

— Кусочек торта? Хлеб с маслом? Лепешки? Джем? Мед?

— Да, был мед и лепешки, шоколадный торт и рулет с вареньем, еще на подносе стояли тарелки со всякой всячиной. — Он с любопытством взглянул на нее. — Но цианистый калий обнаружили в чае, мисс Марпл.

— Да, да. Это я поняла. Просто хотела, как говорится, представить себе всю картину. Это ведь важно, правда?

Он посмотрел на нее, слегка озадаченный. Розовые щечки, блестящие глазки.

— А третья смерть, инспектор Нил?

— С фактами и здесь как будто все ясно. Эта девушка, Глэдис, занесла в библиотеку поднос с чаем, потом из кухни вынесла в холл поднос с едой, но почему-то там его и оставила. Она вообще весь день была какая-то рассеянная. Так вот, после этого ее никто не видел. Повариха, миссис Крамп, без долгих раздумий решила, что девушка просто ушла по своим делам, никого не спросясь. Видимо, миссис Крамп сделала такой вывод, потому что на девушке были ее лучшие нейлоновые чулки и лучшие туфли. Но, как выяснилось, повариха ошиблась. Девушка внезапно вспомнила, что забыла снять висевшее на веревке белье — это очевидно. Она выбежала за ним и сняла уже половину, как вдруг кто-то подкрался, накинул ей на шею чулок… и все было кончено.

— Кто-то чужой? — спросила мисс Марпл.

— Может быть, — сказал инспектор Нил. — А возможно, кто-то из своих. Кто-то выжидавший, пока девушка останется одна. Когда мы первый раз допрашивали Глэдис, она волновалась, нервничала, но мы, к сожалению, не придали этому значения.

— Но это же естественно! — воскликнула мисс Марпл. — У людей часто бывает смущенный и виноватый вид, когда их допрашивает полиция.

— Вы абсолютно правы. Но на сей раз, мисс Марпл, тут было нечто большее. Я думаю, эта Глэдис застала кого-то за каким-то занятием, объяснить которое она не могла. Едва ли это было что-нибудь вполне понятное. Она бы не стала от нас скрывать. Но скорее всего она пошла со своими сомнениями прямо к этому человеку. И тот сразу смекнул — Глэдис опасна.

— И поэтому Глэдис находят задушенной с прищепкой на носу, — пробормотала про себя мисс Марпл.

— Да, это было омерзительно. Настоящее издевательство. Гадкая и ненужная бравада.

Мисс Марпл покачала головой.

— Почему же не нужная? Все по схеме.

Инспектор Нил с любопытством посмотрел на нее.

— Не совсем вас понимаю, мисс Марпл. О какой схеме вы говорите?

Лицо мисс Марпл вдруг вспыхнуло от волнения.

— Ведь это похоже… тут же явная связь, понимаете… ведь от фактов никуда не убежишь.

— Боюсь, я плохо вас понимаю.

— Я хочу сказать… номер один — мистер Фортескью. Рекс Фортескью. Его убили в городе, в своем кабинете. Далее — миссис Фортескью, она сидела в библиотеке и пила чай. Перед ней лежали лепешки с медом. Наконец, несчастная Глэдис с прищепкой на носу. Ведь все сходится! Очаровательная миссис Ланс Фортескью сказала мне сегодня, что это очень странная история: ни что ни с чем не вяжется, но я с ней не согласилась, потому что первым делом удивляет именно то, что все очень даже связано.

Инспектор Нил медленно произнес:

— Может быть, вы объясните…

Мисс Марпл быстро продолжала:

— Вам инспектор, лет тридцать пять? Тридцать шесть? Кажется, в годы вашего детства считалочки были не в почете? Но для того, кто вырос на Матушке Гусыне[112], считалочка — вещь серьезная, правда? Вот я и подумала… — Мисс Марпл остановилась, словно собираясь с силами, потом отважно продолжала: — Я знаю, с моей стороны спрашивать у вас такое — непростительная дерзость.

— Пожалуйста, мисс Марпл, спрашивайте все, что хотите.

— Вы очень любезны. Спрошу. Спрошу, хоть мне, право, неловко… Пусть бестолковая, пусть мой вопрос — чистая бессмыслица… И все-таки: вы не прорабатывали линию дроздов?

Глава 14

1

Несколько секунд инспектор Нил смотрел на мисс Марпл в крайнем изумлении, видимо, решив, что старушка просто немного не в себе.

— Дроздов?

Мисс Марпл энергично закивала головой.

— Да, — подтвердила она и начала декламировать:

Зернышки в кармане Кто найти готов? В торт запек кондитер Двадцать пять дроздов. Вырвалось из торта Птичье тюр-лю-лю, Снилось ли такое Блюдо королю? Был король в конторе, Вел доходам счет. Королева в зале Уплетала мед. За дворцом служанка Вешала белье, Дрозд — туда и сразу Хвать за нос ее[113].

— Боже правый, — только и вымолвил инспектор Нил.

— Ведь все сходится, — развивала мысль мисс Марпл. — У него в кармане было зерно, да? Я прочитала в одной газете. Другие написали просто «крупа», но это может означать что угодно. «Завтрак фермера» или даже кукуруза… но там было зерно…

Инспектор Нил кивнул.

— Вот видите, — мисс Марпл не скрывала своего торжества, — Рекс Фортескью. Но ведь «Рекс» значит «король». В своей конторе. Теперь миссис Фортескью — это же королева в зале, которая уплетала мед. Ну и, понятное дело, убийце ничего не оставалось, как нацепить Глэдис прищепку на нос.

— Вы хотите сказать, что все это — плод безумной фантазии? — спросил Нил.

— Я не стала бы спешить с выводами, но вообще история очень странная. А вы обязательно наведите справки насчет дроздов. Должны быть и дрозды.

В эту минуту дверь открылась, и сержант Хей с порога взволнованно произнес:

— Сэр!

Но, увидев мисс Марпл, тут же осекся.

Инспектор Нил, придя в себя, сказал:

— Спасибо, мисс Марпл. Я этим займусь. Раз уж вы приехали сюда из-за девушки, может быть, посмотрите вещи в ее комнате? Сержант Хей вам их покажет.

Мисс Марпл поняла, что аудиенция окончена, и засеменила к выходу.

— Дрозды, — буркнул себе под нос инспектор Нил.

Сержант Хей непонимающе уставился на него.

— Да, Хей, что у вас?

— Сэр, — взволнованно повторил сержант Хей. — Взгляните.

Он вытащил из-за пазухи какой-то предмет, завернутый в грязноватый носовой платок.

— Вот, нашел в кустарнике, — объявил он. — Могли выкинуть из любого окна с тыльной стороны дома.

Он поставил предмет на стол перед инспектором, тот наклонился и с растущим волнением принялся разглядывать его. Это была почти полная банка мармелада.

Инспектор молча смотрел на нее. Смотрел сосредоточенно, но как бы ничего не понимая. В действительности это значило, что перед мысленным взором инспектора в очередной раз возникает какая-то картина. Фантазия его работала вовсю. Вот полная банка мармелада, вот чьи-то руки аккуратно снимают с нее крышку, срезают тонкий слой мармелада, добавляют в него токсин и возвращают на место, тщательно разглаживают поверхность мармелада и снова закрывают банку крышкой.

На этом месте он остановился и спросил сержанта Хея:

— Они что же, подают мармелад прямо в банке, не перекладывают в вазочку?

— Нет, сэр. Не перекладывают, это пошло еще со времен войны, когда с провизией было туговато. С тех пор так и подают в банке.

— Это, конечно, упрощало задачу, — пробурчал инспектор Нил.

— Мало того, — продолжал сержант Хей. — Из всей семьи мармелад на завтрак ел только мистер Фортескью (и мистер Персиваль, когда бывал дома). Остальные едят джем или мед.

Нил кивнул.

— А это, — сказал он, — делало задачу и вовсе простой, да?

После легкой перебивки перед его глазами возникла и ожила другая картинка. Завтрак, Рекс Фортескью сидит за столом. Вот он протягивает руку к банке, зачерпывает ложкой и намазывает мармелад на тост с маслом. Отравителю это куда проще, чем связываться с его кофе — и риска меньше, и спокойнее. И очень надежно. А потом? Снова перебивка, и новая картинка, на сей раз не такая четкая. Банка мармелада заменяется на другую, из которой выбрано ровно столько же. Дальше — открытое окно. Рука выкидывает банку с отравой в кусты… только чья рука?

Человек, добавивший токсин в банку мармелада, мог и не сидеть за столом во время завтрака…

Деловым тоном инспектор Нил распорядился:

— Банку отдадим на анализ. Пусть выяснят, есть ли в мармеладе токсин. Спешить с выводами не будем.

— Ни в коем случае, сэр. Там, кстати, могут быть и отпечатки.

— Скорее всего, не те, которые нам нужны, — мрачно заметил инспектор Нил. — Наверняка будут отпечатки Глэдис, и Крампа, и самого Фортескью. Может быть, даже миссис Крамп, продавщицы из бакалеи и еще Бог знает кого! Если кто-то подмешал сюда токсин, он конечно же позаботился о том, чтобы не оставить следов. В общем, повторяю, спешить с выводами не будем. Как в этом доме заказывают мармелад и где его хранят?

У прилежного сержанта Хея были припасены ответы на все эти вопросы.

— Мармелад и джемы приходят партиями — по шесть банок сразу. Когда банка пустеет, в буфетную приносят новую.

— Это означает, — сообразил Нил, — что добавить в банку токсин могли еще за несколько дней до того, как она попала на стол. И сделать это могли все, кто находился в доме или имел доступ к этому дому…

Словосочетание «доступ к дому» несколько озадачило сержанта Хея. Ему было непонятно, в каком направлении движется мысль его начальника.

Но самому Нилу его обоснование представлялось вполне логичным.

Если яд был подмешан в мармелад заранее, значит, тех, кто сидел за столом в то роковое утро, из списка подозреваемых можно исключить.

А это открывало новые и весьма интересные возможности.

В голове он уже прокручивал беседы с разными людьми — но теперь разговор будет строиться несколько иначе.

Он больше не станет увлекаться какой-то одной версией.

Он даже самым серьезным образом проверит версию этой старушки — как там ее зовут? — насчет детской считалочки. Потому что текст этой считалочки уж больно пугающе соответствует происшедшему в «Тисовой хижине». К тому же проливает хоть какой-то свет на то, что тревожило его с самого начала. На зернышки в кармане.

— Дрозды, — пробурчал Нил себе под нос.

Сержант Хей уставился на него.

— Да, сэр, — сказал он наконец. — Вы правы. Банку выбросили в кусты. Но дроздов я там не заметил.

2

Инспектор Нил отправился на поиски Мэри Доув.

Он нашел ее в одной из спален первого этажа, она наблюдала, как Эллен оголяет кровать, снимая с нее вполне чистое с виду белье. На кресле лежала стопка чистых полотенец.

Инспектор Нил удивился.

— Кто-то собирается здесь остановиться? — спросил он Мэри Доув улыбнулась ему. В отличие от Эллен, которая была угрюма и мрачна, как фурия, Мэри хранила обычную непроницаемость.

— Я бы сказала, — ответила она, — что наоборот.

Нил вопросительно взглянул на нее.

— Эта гостевая комната была приготовлена для Джеральда Райта.

— Джеральд Райт? Кто это?

— Знакомый мисс Элейн Фортескью. — Мэри постаралась, чтобы голос ее звучал как можно бесстрастнее.

— Он собирался приехать сюда? Когда же?

— По-моему, он поселился в гостинице «Гольф» на следующий день после смерти мистера Фортескью.

— На следующий день?

— Так сказала мисс Фортескью. — Голос Мэри звучал по-прежнему нейтрально, — Она попросила меня приготовить комнату, хотела, чтобы он остановился в доме. А теперь, после еще двух… трагедий… сказала, что… уж пусть лучше живет в гостинице.

— «Гольф»?

— Да.

— Ясно, — сказал инспектор Нил.

Эллен собрала простыни и полотенца и вышла из комнаты.

Мэри Доув вопросительно взглянула на Нила.

— Вы хотели со мной о чем-то поговорить?

Нил дружелюбно начал:

— Хочу внести полную ясность в вопрос о том, когда что произошло. У всех членов семьи представление о времени оказалось слегка смещенным — это можно понять. Вы же, мисс Доув, исключительно точно указывали время событий.

— Это тоже можно понять!

— Да… пожалуй… безусловно, я должен выразить свое восхищение тем, как вы управляете этим домом, несмотря на… панику… которую наверняка вызвали эти последние смерти. — Он смолк, потом полюбопытствовал: — Как вам это удается?

В этом вопросе крылось легкое коварство, ибо он уже понял: если в кольчуге, которую носила Мэри Доув, и есть слабое звено, то это довольство собственной деловитостью. Отвечая, она даже распрямила спину.

— Крампы, разумеется, хотели сразу же уйти.

— Мы не могли этого допустить.

— Знаю. Но я также сказала им, что мистер Персиваль Фортескью проявит… щедрость по отношению к тем, кто не оставил его в трудную минуту.

— А Эллен?

— Эллен никуда не собирается уходить.

— Эллен никуда не собирается уходить, — повторил Нил. — У нее крепкие нервы.

— Она обожает катастрофы, — объяснила Мэри Доув. — Как и миссис Персиваль. Катастрофа для нее — возможность лишний раз пощекотать себе нервы.

— Интересно… так вы считаете, что миссис Персиваль от всех этих трагедий… получала удовольствие?

— Нет… нет, конечно. Это было бы чересчур. Я бы сказала, что они дали ей возможность… встряхнуться, что ли.

— А как эти трагедии восприняли вы, мисс Доув?

Мэри Доув пожала плечами.

— Без приятных ощущений, — сухо ответила она.

У инспектора Нила снова возникло неуемное желание разбить ледяную корку, которой окружила себя эта женщина, и выяснить, что же скрывается за этой просчитанной деловитостью, за этой недосказанностью всего ее облика.

Он круто перешел к делу:

— Итак, время и место: последний раз вы видели Глэдис Мартин в холле перед чаем, и часы показывали без двадцати пять, верно?

— Да, я велела ей подать чай.

— А вы сами шли откуда?

— Сверху. Мне показалось, что за несколько минут до этого я услышала телефонный звонок.

— Видимо, трубку сняла Глэдис?

— Да. Кто-то ошибся номером. Спрашивал прачечную в Бейдон-Хит.

— И после этого вы Глэдис не видели?

— Минут через десять она внесла поднос с чаем в библиотеку.

— После того как туда вошла мисс Элейн Фортескью?

— Да, минуты через три или четыре. Тогда я поднялась наверх, сказать миссис Персиваль, что чай готов.

— У вас так принято?

— О нет. Все выходят к чаю, когда хотят, но тогда миссис Фортескью спросила меня, куда все подевались. Мне показалось, я слышала, как вниз спускается миссис Персиваль, но я ошиблась…

Нил прервал ее. Это было что-то новое.

— Вы хотите сказать, что слышали наверху чьи-то шаги?

— Да, как мне показалось, у лестницы. Но никто не спустился, вот я и поднялась наверх. Миссис Персиваль была в своей спальне. Она только что вернулась. С прогулки.

— С прогулки… Понятно. А времени было…

— По-моему, около пяти часов.

— А мистер Ланселот Фортескью появился… когда?

— Через несколько минут после того, как я снова спустилась… Я думала, он приехал раньше, но…

Инспектор Нил снова перебил ее:

— Почему вы решили, что он приехал раньше?

— Мне показалось, что я мельком уже видела его через окно, когда спускалась по лестнице.

— В саду?

— Мужская фигура мелькнула за тисовой изгородью, и я решила, что это он.

— Вы спускались вниз, после того как позвали миссис Персиваль к чаю?

Мэри поправила его:

— Нет, не тогда. Раньше… мужчину я увидела, когда спускалась в первый раз.

Инспектор Нил внимательно посмотрел на нее.

— Вы в этом уверены, мисс Доув?

— Да, абсолютно. Поэтому я так и удивилась… когда мистер Ланселот Фортескью действительно позвонил в дверь.

Инспектор Нил покачал головой. Стараясь не выдавать волнения, он произнес:

— Видимо, вы заметили кого-то другого. Ведь поезд, на котором приехал Ланселот Фортескью, должен был прибыть в шестнадцать двадцать восемь и опоздал на девять минут. То есть на станции Бейдор-Хит мистер Фортескью был в шестнадцать тридцать семь. Несколько минут ему пришлось подождать такси — этим поездом всегда едет много народу. Со станции он уехал примерно без четверти пять (а человека в саду вы видели за пять минут до этого), ехать до «Тисовой хижины» не меньше десяти минут. Он расплатился с таксистом у ворот в лучшем случае без пяти пять. Нет, видеть Ланселота Фортескью вы никак не могли.

— Кого-то я видела, это точно.

— Да, кого-то видели. Уже темнело. Описать его не можете?

— О нет, лица его я, во всяком случае, не видела, но это был человек высокий и стройный. Поскольку мы ждали Ланселота Фортескью, я и решила, что это он.

— В какую сторону этот человек направлялся?

— Вдоль тисовой изгороди к восточной стороне дома.

— Там есть боковая дверь. Она заперта?

— Только на ночь, когда запираются все двери дома.

— То есть через эту дверь кто угодно может пройти в дом незамеченным?

Мэри Доув задумалась.

— Пожалуй, что так. Да. — Она быстро добавила: — Вы хотите сказать, что это его шаги я слышала чуть позже наверху? Что он там прятался?

— Такое возможно.

— Но кто же?..

— Это мы скоро узнаем. Спасибо, мисс Доув.

Она уже повернулась, чтобы уйти, но инспектор Нил деланно-равнодушным тоном спросил:

— Кстати, вам ничего не известно насчет дроздов?

Кажется, впервые ему удалось застать Мэри Доув врасплох. Она круто обернулась.

— Я… что вы сказали?

— Я спросил, известно ли вам что-нибудь о дроздах.

— Вы имеете в виду…

— Да, да, дроздов, — повторил инспектор Нил.

И придал своему лицу выражение — глупее некуда.

— Вы насчет этой дурацкой истории, которая случилась летом? Но какое она имеет… — Она осеклась.

— Кое-какие разговоры об этом до меня дошли, — дружелюбно заметил инспектор Нил, — но я решил, что точнее вас мне не расскажет никто.

Мэри Доув уже взяла себя в руки, стала, как всегда, бесстрастной и точной.

— Я считаю, что это была глупая и злая шутка, — заговорила она. — На рабочий стол в кабинете мистера Фортескью кто-то подбросил четырех мертвых дроздов. Стояло лето, окна были открыты, и мы все решили, что это учинил сын садовника, хотя тот наотрез отказывался. Но этих дроздов действительно подстрелил садовник, и они висели на деревьях.

— И кто-то их оттуда достал и подкинул на стол мистеру Фортескью?

— Да.

— Что-нибудь за этим стоит? Может, дрозды что-то символизируют?

Мэри покачала головой.

— Не думаю.

— Как к этому отнесся мистер Фортескью? Он был взбешен?

— Естественно.

— Но нельзя сказать, чтобы это его сильно расстроило?

— Честно говоря, не помню.

— Понятно, — сказал инспектор Нил.

Продолжать разговор он не стал. Мэри Доув еще раз повернулась, чтобы уйти, но на сей раз, как бы неохотно, будто хотела разузнать, что там у него на уме. А неблагодарный инспектор Нил в эту секунду злился на мисс Марпл. Она намекнула, что дрозды — это неспроста, и вот вам, пожалуйста! Пусть не двадцать пять, но все-таки! Символика соблюдена!

Но дело было слишком давно, летом — какая тут может быть связь? Трудно себе представить. Мистика мистикой, дрозды дроздами, но он будет продолжать методично расследовать убийство, которое совершил отнюдь не глупец и отнюдь не беспричинно. И все же… придется не выпускать из виду и возможности иного свойства, имеющие мало общего со здравым смыслом.

Глава 15

1

— Извините, мисс Фортескью, что снова вас беспокою, но я хочу иметь полную, полнейшую ясность. Насколько мы знаем, вы были последним человеком — вернее, предпоследним, — который видел миссис Фортескью живой. Когда вы вышли из гостиной, было примерно без двадцати пять?

— Примерно, — согласилась Элейн. — Точнее сказать не могу. — И добавила чуть ершисто: — Я же не смотрю все время на часы.

— Нет, конечно. Когда вы остались с миссис Фортескью вдвоем, о чем вы говорили?

— Какая разница?

— Может, и никакой, — не стал возражать инспектор Нил. — Но вдруг мне станет понятно, что было у миссис Фортескью на уме.

— Вы хотите сказать… она могла сделать это сама?

Инспектор Нил заметил, что в глазах Элейн сверкнули огоньки. Для семьи Фортескью такое решение вопроса было бы весьма удобным. Инспектор Нил и на секунду не допускал мысли о самоубийстве. Адель Фортескью не из тех, кто пойдет на такое, — в этом он был уверен. Даже если она отравила мужа и поняла, что преступление будет раскрыто и кары не избежать, ей бы и в голову не пришло кончать жизнь самоубийством. Она жила бы с уверенностью, что даже если ее будут судить за убийство, то наверняка оправдают. Но коли такую возможность допускает Элейн Фортескью… что ж, пожалуйста. И он сказал, не сильно греша против истины:

— Эту возможность, мисс Фортескью, нельзя сбрасывать со счетов. Поэтому я и спрашиваю, о чем вы говорили.

— Вообще-то речь шла о моих делах, — чуть поколебавшись, призналась Элейн.

— А ваши дела — это… — Он сделал вопросительную паузу и отечески посмотрел на нее.

— Я… видите ли, в наши края недавно приехал мой друг, и я спрашивала Адель, не будет ли она возражать, если я приглашу его остановиться в доме.

— Ага. И кто же этот друг?

— Некто мистер Джеральд Райт. Он школьный учитель. Сейчас живет в гостинице «Гольф».

— Это ваш близкий друг?

Инспектор Нил засиял, как добрый дядюшка, и сразу же приобрел вид умудренного годами человека.

— Мы что же, скоро услышим что-то весьма интересное?

Ему на мгновение стало стыдно, ибо девушка залилась краской и неловко взмахнула рукой, словно защищаясь. Конечно же она была влюблена в этого Джеральда.

— Мы… пока не обручены, и сейчас не время объявлять о помолвке… но, я думаю, вы правы… то есть вообще-то мы собираемся пожениться.

— Поздравляю, — с искренней теплотой сказал инспектор Нил. — Значит, мистер Райт остановился в гостинице «Гольф»? И давно?

— Когда умер отец, я послала ему телеграмму.

— И он сразу приехал. Понятно, — сказал инспектор Нил.

Это его любимое словечко на сей раз прозвучало дружелюбно и успокаивающе.

— И что вам ответила миссис Фортескью?

— Она сказала, что, разумеется, я могу принимать здесь кого угодно.

— То есть она была очень любезна?

— Ну не то что любезна. Она еще сказала…

— Так что еще она сказала?

Элейн снова вспыхнула.

— Какую-то глупость насчет того, что я могла бы найти себе партию и получше. Это на нее очень похоже.

— Ну что ж, — примирительно произнес инспектор Нил, — родственники говорят и не такое.

— Да, вы правы. Просто многие… не способны оценить Джеральда по достоинству. Знаете, он очень умный, у него много нестандартных и прогрессивных мыслей, и людям это не нравится.

— Поэтому он и не нашел общего языка с вашим отцом?

Элейн просто запылала от смущения.

— Отец был заранее настроен против Джеральда, несправедлив к нему. Он оскорбил Джеральда. Джеральд так расстроился, что уехал, и несколько месяцев от него вообще не было вестей.

«Ты, бедняжка, так бы их и не дождалась, не сыграй твой папочка в ящик и не оставь тебе кучу денег», — вот что подумал инспектор Нил. А вслух сказал:

— Больше вы с миссис Фортескью ни о чем не говорили?

— Нет, нет, больше ни о чем.

— Было примерно двадцать пять шестого, а без пяти шесть миссис Фортескью нашли мертвой. За эти полчаса вы в библиотеку не возвращались?

— Нет.

— А чем вы занимались?

— Я… пошла прогуляться.

— К «Гольфу»?

— Я… да, но Джеральда там не было.

Инспектор Нил снова сказал свое «понятно», на сей раз как бы намекая на то, что разговор окончен.

Элейн Фортескью поднялась и спросила:

— Это все?

— Да, мисс Фортескью, спасибо.

Она пошла к выходу, но тут Нил спросил как бы между делом:

— Вам что-нибудь известно насчет дроздов?

Она уставилась на него.

— Дроздов? Которые были в пироге?

Ага, подумал про себя инспектор Нил, значит, все-таки в пироге. Он спросил лишь:

— Когда это было?

— Три или четыре месяца назад. И на стол отцу их подбросили тоже. Он был в ярости.

— В ярости? Всех расспрашивал, да?

— Конечно. Но как они туда попали, мы так и не выяснили.

— А что именно его так рассердило?

— Ну это же гадко, тут любой рассердится…

Нил задумчиво посмотрел на нее — нет, не похоже, что она что-то скрывает. Он сказал:

— Еще вопрос, мисс Фортескью. Не знаете, составляла ваша мачеха завещание или нет?

Элейн покачала головой.

— Понятия не имею. Наверное. Обычно это делается, правда?

— Обычно, но не всегда. А вы, мисс Фортескью, составили завещание?

— Нет… да мне и завещать-то нечего. Хотя теперь… По глазам ее он понял: она осознала, как изменилось ее положение.

— Именно, — сказал он. — Пятьдесят тысяч фунтов — тут есть чем распорядиться. Такая сумма многое меняет в жизни, мисс Фортескью.

2

Элейн Фортескью ушла, а инспектор Нил еще несколько минут сидел и задумчиво смотрел перед собой. Что ж, ему было над чем подумать. Слова Мэри Доув о том, что примерно в шестнадцать тридцать пять она видела в саду какого-то мужчину, давали пищу для размышлений. Если, разумеется, Мэри Доув не лгала. Принимать на веру все услышанное — такой привычки у инспектора Нила не было. Но, как ни прокручивал инспектор это ее заявление, с какой стороны к нему ни подходил, причин, по которым она могла бы лгать, так и не обнаружил. Скорее всего, утверждая, что видела в саду мужчину, Мэри Доув говорила правду. Конечно же, быть Ланселотом Фортескью этот мужчина не мог, хотя в данных обстоятельствах для нее было, естественным предположить, что она видела именно его. Итак, это не был Ланселот Фортескью, но кто-то другой такого же роста и телосложения. Если другой мужчина в это время в саду все-таки был и передвигался, судя по всему, украдкой, прячась за тисовой изгородью, тут хочешь не хочешь напрашивается новая версия.

Помимо этого Мэри Доув сообщила, что слышала наверху шаги. А ведь этот факт стыкуется с одним вещественным доказательством.

В будуаре Адель Фортескью на полу он обнаружил комочек грязи. Инспектору Нилу припомнилась эта комната, небольшой элегантный стол. Хорошенькая подделка под старину, с неизбежным секретным ящичком. Там хранились три письма, написанные Вивианом Дюбуа и адресованные Адель Фортескью. За время службы через руки инспектора Нила прошло несметное множество любовных писем, самых разных. Пылкие, дурацкие, сентиментальные, капризные. Попадались и осторожные. Три найденных письма инспектор Нил отнес именно к этой категории. Даже если в суде будет слушаться дело о разводе, присяжные, скорее всего, придут к выводу, что эти письма вдохновляла чисто платоническая дружба. Хотя в данном случае… «Знаем мы вашу платоническую дружбу!» — скептически сказал себе инспектор Нил.

Обнаружив письма, Нил без промедления отправил их в Скотленд-Ярд[114], потому что на том этапе следствия вопрос стоял следующим образом: считает ли государственный обвинитель, что эти письма позволяют завести дело против Адель Фортескью или Адель Фортескью вместе с Вивианом Дюбуа? Все указывало на то, что Рекса Фортескью отравила его жена при соучастии своего любовника или без оного. Эти письма, хотя и были написаны весьма осторожно, все же позволяли понять, что Вивиан Дюбуа — ее любовник. Но в текстах, по мнению инспектора Нила, никакого подстрекательства к убийству не содержалось. Может, устное подстрекательство и имело место, но Вивиан Дюбуа был не настолько глуп, чтобы нечто подобное излагать на бумаге.

Инспектор Нил догадался, что Вивиан Дюбуа просил Адель Фортескью уничтожить его письма, и га заверила его, что она их уже уничтожила.

Все так, но теперь на них свалились еще две смерти. И это значило, не могло не значить, что своего мужа Адель Фортескью не убивала.

Хотя… в мозгу инспектора Нила родилась новая гипотеза. Адель Фортескью хотела выйти замуж за Вивиана Дюбуа. Вивиану же Дюбуа была нужна не столько Адель Фортескью, сколько ее сто тысяч фунтов, которые она получает в случае смерти мужа. Возможно, он предположил, что смерть Рекса Фортескью припишут естественным причинам. Какому-нибудь приступу или удару. В конце концов, весь прошлый год здоровье Рекса Фортескью беспокоило всех. (Кстати, сказал себе инспектор Нил, этим вопросом еще следует заняться. Он чувствовал, что здесь можно наткнуться на что-то интересное.) Продолжаем: события после смерти Рекса Фортескью развивались совсем иначе. Врачи в мгновение ока поставили правильный диагноз — отравление, и даже назвали яд.

Допустим, это дело рук Адель Фортескью и Вивиана Дюбуа. Тогда в каком бы они были состоянии? Вивиан Дюбуа до смерти напуган, Адель Фортескью просто потеряла бы голову. Наговорила бы и натворила кучу глупостей. Позвонила бы Дюбуа, говорила бы открытым текстом, и тот понял бы, что ее вполне могли подслушать в «Тисовой хижине». Каков был бы его следующий шаг?

Отвечать на этот вопрос было рановато, но инспектор Нил решил в самое ближайшее время навести справки в гостинице «Гольф» — был ли Дюбуа у себя в номере между четвертью пятого и шестью часами вечера. Вивиан Дюбуа — высок и темноволос, как и Ланс Фортескью. Он мог проникнуть в сад, открыть боковую дверь, проскользнуть наверх, а потом? Попытался найти письма и обнаружил, что их уже нет? Подождал, пока горизонт очистится, спустился в библиотеку, когда чаепитие там уже кончилось, и Адель Фортескью сидела одна-одинешенька?

Нет, это он, кажется, увлекся…

Нил допросил Мэри Доув и Элейн Фортескью. Теперь посмотрим, что скажет жена Персиваля Фортескью.

Глава 16

1

Инспектор Нил нашел миссис Персиваль в ее гостиной — она сидела за столом и писала письма. При его появлении она несколько нервно поднялась с кресла.

— Я чем-нибудь… вас что-то…

— Прошу вас, сидите, миссис Фортескью. Я просто хотел задать еще несколько вопросов.

— Да, пожалуйста. Конечно, инспектор. Какой все-таки ужас, да? В голове не укладывается.

И она, все еще нервничая, опустилась в кресло. Инспектор Нил сел рядом на небольшой стул с прямой спинкой. До сих пор он к миссис Персиваль Фортескью как-то не приглядывался, но сейчас решил этот пробел восполнить. Далеко не красавица, во многих отношениях посредственность… к тому же не очень счастлива. Нетерпеливая, чем-то недовольная, не шибко умная, и все же… медсестра она, скорее всего, была неплохая, деловитая и умелая. Выйдя замуж за состоятельного человека, она обрела свободу, но, кажется, эта свобода не приносила ей удовлетворения. Она развлекалась тем, что покупала одежду, читала романы и ела сладости, но Нил помнил, какое всепоглощающее возбуждение охватило ее в день смерти Рекса Фортескью, и это, по его мнению, было не какое-то дьявольское злорадство, нет, просто жизнь ее была окружена бесплодными пустынями скуки. Под его испытующим взглядом ресницы ее затрепетали и опустились. Казалось, она нервничает, ее мучает чувство вины… но, возможно, ему это только казалось.

— К сожалению, — успокаивающе произнес он, — приходится снова и снова задавать вопросы. Вас всех это, конечно, утомляет. Я вас прекрасно понимаю, но что делать, если многое не стыкуется. Например, мне так и не ясно, когда и что произошло. Вы ведь к чаю вышли довольно поздно, да? Собственно говоря, за вами поднялась мисс Доув?

— Да. Точно. Она заглянула ко мне и сказала, что чай готов. Я и понятия не имела, что уже так поздно. Я писала письма.

Инспектор Нил бросил мимолетный взгляд на письменный стол.

— Понятно, — сказал он. — А мне показалось, что вы были на прогулке.

— Это она вам сказала? Знаете, а ведь верно. Я и вправду писала письма, но потом мне стало как-то душно, заболела голова, и я вышла… прогуляться. Так, пройтись по саду.

— Понятно. Никого не встретили?

— Встретила? — Она уставилась на него. — Кого я могла встретить?

— Я просто хочу знать: пока гуляли по саду, никого не видели? Может, кто-то видел вас?

— Ну, видела издалека садовника. Вот и все. — Она смотрела на него с подозрением.

— Потом вы вернулись, поднялись к себе в комнату и как раз снимали пальто, когда к вам зашла мисс Доув и пригласила к чаю?

— Да. Да, и я пошла вниз.

— Кого вы там застали?

— Адель и Элейн, еще через несколько минут появился Ланс. Мой деверь. Он вернулся из Кении.

— И вам всем подали чай?

— Да. Потом Ланс поднялся к тетушке Эффи, а я вернулась сюда, закончить письма. С Адель осталась Элейн.

Нил кивнул, как бы подбадривая собеседницу.

— Правильно. Видимо, мисс Фортескью посидела с миссис Фортескью еще минут пять — десять после вашего ухода. А ваш муж к тому времени не вернулся?

— О нет. Перси… Валь… вернулся где-то в половине седьмого, а то и в семь. Задержался в городе.

— Он приехал поездом?

— Да. А на станции взял такси.

— Он часто возвращается поездом?

— Иногда. Не сказала бы, что часто. Наверное, он был в таких точках города, где трудно запарковать машину. Проще сесть на Кэннон-стрит в поезд и приехать домой.

— Понятно, — сказал инспектор Нил. — Я спрашивал вашего мужа, оставила ли миссис Фортескью завещание. Он полагает, что нет. Вам ничего про это не известно?

К его удивлению, Дженнифер Фортескью энергично закивала головой.

— Известно, — подтвердила она. — Адель написала завещание. Она сама мне сказала.

— В самом деле? Когда же это было?

— Не очень давно. С месяц назад.

— Весьма любопытно, — заметил инспектор Нил.

Миссис Персиваль всем телом подалась вперед. Лицо ее ожило. Ей явно нравилось быть владелицей каких-то уникальных сведений.

— Валь об этом ничего не знает, — сообщила она. — Никто не знает. Да и мне это стало известно по чистой случайности. Я была на улице, только что вышла из магазина письменных принадлежностей. И вдруг вижу — Адель, выходит из адвокатской конторы. «Энселл и Уоррелл», есть такая на Хай-стрит.

— Ага, — сказал Нил. — Местная адвокатская фирма?

— Да. Ну, я и спрашиваю Адель: «Что это тебя сюда занесло?» Она засмеялась и говорит: «Тебе что, очень хочется знать?» Дальше мы пошли вместе, тут она и говорит: «Так и быть, Дженнифер, тебе скажу. Я составила завещание». — «Чего это тебе взбрело в голову? — спрашиваю. — Вроде бы ты здорова, на тот свет не собираешься». «Нет, — отвечает, — пока не собираюсь. В жизни себя лучше не чувствовала. Но завещание должно быть у каждого. А к семейному лондонскому адвокату, этому прилипале мистеру Бингсли, нипочем не поеду». Этот старый проныра, мол, обязательно разболтает всей семье. «Нет, — сказала она, — мое завещание, Дженнифер, это мое личное дело, я составила его по-своему, и никто о нем знать не будет». — «Раз так, Адель, — говорю я, — никому не скажу», — «А хоть и скажешь, — отвечает она. — Ты же и сама не знаешь, что в нем». Но я так никому и не сказала. Даже Перси. Я считаю, женщины должны помогать друг дружке, верно, инспектор Нил?

— Безусловно, это очень мило с вашей стороны, миссис Фортескью, — дипломатично вывернулся инспектор Нил.

— Я знаю, что я по натуре не зловредная, — призналась Дженнифер. — К Адель я никогда особенной любовью не пылала, но поймите меня правильно. Я всегда считала: она из тех, кто ни перед чем не остановится, чтобы добиться своего. А теперь вот она в могиле, бедняжка. Может, я была к ней несправедлива…

— Что ж, большое вам спасибо, миссис Фортескью, вы мне очень помогли.

— Ну, за что меня благодарить. Если чем-то смогу помочь, буду только рада. Ведь все это так ужасно. А что за пожилая дама приехала сегодня утром?

— Некая мисс Марпл. Она была настолько любезна, что приехала рассказать нам все, что ей известно о Глэдис. Оказывается, Глэдис Мартин когда-то была у нее в услужении.

— В самом деле? Как интересно.

— Еще один вопрос, миссис Персиваль. Вам что-нибудь известно насчет дроздов?

Дженнифер Фортескью заметно вздрогнула, выронила на пол сумочку и наклонилась, чтобы ее поднять.

— Насчет дроздов, инспектор? Дроздов? Каких именно? — У нее даже перехватило дыхание.

Чуть улыбнувшись, инспектор Нил пояснил:

— Речь идет просто о дроздах. Живых, мертвых или, скажем, символических.

Дженнифер Фортескью резко бросила:

— Не понимаю, о чем вы. Не понимаю, что вы имеете в виду.

— То есть, миссис Фортескью, насчет дроздов вам ничего не известно?

Помедлив, она сказала:

— Наверное, вы про тех, что прошлым летом оказались в пироге. Дурацкая шутка.

— Но несколько дроздов оказались еще и на столе в библиотеке, верно?

— Это была очень глупая выходка. Не знаю, кто вам о ней рассказал. Мистер Фортескью, мой свекор, был очень рассержен.

— Просто рассержен? Ничего более?

— Как сказать. Пожалуй, было еще кое-что. Он спрашивал, не появлялись ли в доме посторонние.

— Посторонние? — Брови инспектора Нила приподнялись.

— Да, именно это он спросил, — с вызовом ответила миссис Персиваль.

— Посторонние, — задумчиво повторил инспектор Нил. Потом спросил: — А вид у него был не испуганный?

— Испуганный? Я вас не понимаю.

— Ну, может быть, он нервничал. Из-за посторонних.

— Да. Да, это было. Я, конечно, уже не очень помню. Все-таки несколько месяцев прошло. По-моему, это была глупая шутка, не более того. Может, Крамп. Ведь Крамп — человек очень неуравновешенный, и я точно знаю, что он попивает. А иногда ведет себя просто нагло. Мне даже иногда казалось, что у него зуб на мистера Фортескью. Как считаете, инспектор, это возможно?

— В этом мире возможно все, — изрек инспектор Нил и вышел из комнаты.

2

Персиваль Фортескью был в Лондоне, зато Ланселота с женой инспектор Нил нашел в библиотеке. Они играли в шахматы.

— Не хотелось бы вам мешать, — извинился Нил.

— Ничего страшного, инспектор, мы просто пытаемся убить время. Верно, Пэт?

Пэт кивнула.

— Наверное, этот вопрос вам покажется глупым, — не стал ходить вокруг да около Нил. — Вам что-нибудь известно насчет дроздов, мистер Фортескью?

— Дроздов? — На лице Ланса было недоумение. — Каких именно? Вы имеете в виду птиц как таковых или нечто в переносном смысле?

Внезапно лицо инспектора Нила расплылось в улыбке, эта улыбка обезоруживала. Он сказал:

— Я сам толком не знаю, о чем спрашиваю, мистер Фортескью. Просто упомянуты дрозды, а в какой связи — не известно.

— Господи. — Ланселот вдруг подобрался, сосредоточился. — Уж не в связи ли с шахтой «Дрозды»?

Инспектор Нил быстро спросил:

— Шахта «Дрозды»? А что это?

Ланс с озадаченным видом нахмурился.

— Беда в том, инспектор, что я и сам толком не помню. Была такая темная страница в папином прошлом, какая-то сомнительная сделка… помню довольно смутно. Эта шахта — на западном побережье Африки. Однажды тетушка Эффи швырнула ему в лицо обвинение по поводу этой шахты, а какое именно — не помню.

— Тетушка Эффи? Мисс Рэмсботтом?

— Она самая.

— Попробую что-нибудь выведать у нее, — сказал инспектор Нил. И с тоской в голосе добавил: — Старушка, кстати говоря — не приведи Господь. Я, мистер Фортескью, в ее присутствии здорово нервничаю.

Ланс засмеялся.

— Верно. Тетушка Эффи — особа с норовом, но вам, инспектор, она может рассказать много интересного, если найдете к ней подход. У вас есть все шансы — вы же собираетесь покопаться в прошлом. У нее прекрасная память; она любит предаваться воспоминаниям, любит истории с плохим концом. — Задумавшись, он добавил: — И еще. Знаете, вскоре после приезда я поднялся к ней. В тот же день, сразу после чая. И она говорила со мной о Глэдис. Это служанка, которую убили. Тогда мы, разумеется, этого еще не знали. Но тетушка Эффи уверяла меня, будто Глэдис что-то известно, и она не рассказала об этом полиции.

— Это совершенно очевидно, — согласился инспектор Нил. — Теперь эта несчастная, увы, никому и ничего не скажет.

— Да. Как я понял, тетушка Эффи уговаривала ее поделиться своей тайной. Но девушка ее не послушалась.

Инспектор Нил кивнул. Собравшись с мыслями, он настроился на серьезную встречу, затем проник в крепость мисс Рэмсботтом. К своему удивлению, он застал там мисс Марпл. Дамы мирно беседовали о пользе миссионерства.

— Я пойду, инспектор, — Мисс Марпл поспешно поднялась со стула.

— Оставайтесь мадам, вы мне не помешаете, — заверил ее инспектор Нил.

— Я пригласила мисс Марпл остановиться у нас в доме, — сказала мисс Рэмсботтом. — Какой смысл выбрасывать деньги на эту кошмарную гостиницу? Гнездо спекулянтов и мошенников — вот что такое этот «Гольф». Весь вечер пьянствуют и режутся в карты. Пусть она поживет у нас, в пристойном христианском жилище. По соседству с моей есть свободная комната. После доктора Мэри Питерс, миссионерки, в ней никто не жил.

— Вы очень, очень добры, — поблагодарила мисс Марпл. — Но, боюсь, не совсем прилично поселяться в доме, где царит траур.

— Траур? Чушь собачья, — возразила мисс Рэмсботтом. — Кто в этом доме может рыдать по Рексу? Или по Адель? Или вас беспокоит полиция? Инспектор, у вас есть возражения?

— Ни малейших, мадам.

— Вот, пожалуйста, — подвела итог мисс Рэмсботтом.

— Вы очень добры, — повторила мисс Марпл. — Тогда я позвоню в гостиницу и отменю заказ. — Она вышла из комнаты.

Мисс Рэмсботтом высокомерно обратилась к инспектору:

— Итак, что вам угодно?

— Я хотел просить вас, мадам, чтобы вы рассказали мне о шахте «Дрозды».

Мисс Рэмсботтом внезапно издала резкий каркающий вскрик — он означал смех.

— Ха. Докопались-таки! Поняли мой намек. Ну, и что же вы хотите знать?

— Все, что вы найдете нужным рассказать мне, мадам.

— Рассказывать особенно нечего. Дело-то давнее… уж лет двадцать минуло, а то и двадцать пять. Какая-то концессия в Восточной Африке, что-то в этом роде. Мой зять отправился туда с неким Маккензи. Они вместе разрабатывали прииски, и вскоре Маккензи умер от лихорадки. Рекс вернулся домой и сказал, что эти прииски или концессия — уж не помню, как это точно называлось, — не оправдали надежд. Больше я ничего не знаю.

— Подозреваю, мадам, вам известно кое-что еще, — проявил настойчивость Нил.

— Все остальное — слухи. Вы, законники, насколько я знаю, слухи не очень жалуете…

— Мы же пока не в суде, мадам.

— Все равно, мне нечего вам сказать. Родственники Маккензи подняли бучу. Больше я ничего не знаю. Они уверяли, что Рекс околпачил Маккензи. Околпачил, и я так считаю. Рекс был малый толковый, не шибко совестливый, но закон не нарушал — на этот счет не сомневаюсь. Так что доказать они ничего не смогли. Миссис Маккензи была женщина вспыльчивая. Заявилась сюда и давай угрожать — я, мол, буду мстить. За то, что Рекс убил ее мужа. Глупая мелодрама, чепуха на постном масле! По-моему, у нее с мозгами был непорядок — вроде бы она вскорости попала в сумасшедший дом. А тогда притащила сюда двух ребятишек, перепуганных до смерти. Вот, говорит, его дети, они вам отомстят, когда вырастут, я их в таком духе и воспитаю. Что-то вроде этого. Шутовство чистой воды. Ну, теперь уж точно все. Кстати, шахта «Дрозды» — для Рекса случай совсем не уникальный. Он за свою жизнь помошенничал здорово. Покопаться в его прошлом — можно много интересного найти. А как вы дознались про шахту-то? Нашли какой-то след, ведущий к Маккензи?

— Кстати, мадам, а что стало с этой семьей?

— Понятия не имею, — сказала мисс Рэмсботтом. — Навряд ли Рекс действительно убил Маккензи, скорее всего просто оставил его умирать. Для Господа это одно и то же, а для закона — нет. Если Рекс и согрешил, так вот ему наказание свыше. Жернова Господни мелют медленно, только кары Божьей не избегнуть[115]. А теперь ступайте. Все я вам сказала, больше не приставайте с расспросами.

— Спасибо большое, вы мне рассказали много важного, — поблагодарил инспектор Нил.

— И пусть эта Марпл поднимется ко мне, — крикнула мисс Рэмсботтом ему вслед. — Она, конечно, довольно легкомысленная особа, как и все, кто ходит в Англиканскую церковь, но хоть знает, как вести дела в приюте.

Инспектор Нил сел к телефону и позвонил сначала в адвокатскую контору «Энселл и Уоррелл», а потом в гостиницу «Гольф». Вызвав сержанта Хея, он объявил ему, что ненадолго отлучится.

— Мне нужно заглянуть в адвокатскую контору; после этого я буду в гостинице «Гольф», если что-то срочное, найдете меня там.

— Хорошо, сэр.

— И узнайте все, что сможете, насчет дроздов, — бросил Нил через плечо.

— Дроздов, сэр? — переспросил сержант Хей, совершенно сбитый с толку.

— Да, именно так… меня интересуют не кусты, а дрозды.

— Вас понял, сэр, — заявил сержант в полном недоумении.

Глава 17

1

Мистер Энселл оказался из тех адвокатов, которые и не думают никого устрашать, их самих легко запугать. Совладелец маленькой и не особенно процветающей фирмы, он вовсе не собирался отстаивать свои права, наоборот, был готов всячески содействовать полиции.

Да, сообщил мистер Энселл, завещание для покойной миссис Адель Фортескью составил он. Она заглянула к нему в контору за месяц с небольшим до своей смерти. Просьба показалась ему несколько странной, но он, естественно, оставил свое мнение при себе. В адвокатской практике всевозможные странности — не редкость, и, разумеется, инспектор понимает, что такое профессиональная этика, и так далее и тому подобное. Инспектор кивнул — да, конечно же он понимает. Он уже выяснил, что ранее ни миссис Фортескью, ни вообще кто-либо из семьи Фортескью к мистеру Энселлу со своими делами не обращались.

— Ничего удивительного, — пояснил мистер Энселл, — что с этим она не хотела идти к адвокатам ее мужа.

Факты, извлеченные из словесной шелухи, выглядели предельно просто. Все, чем владела Адель Фортескью, после ее смерти целиком и полностью отписывалось Вивиану Дюбуа.

— Но я полагал, — сказал мистер Энселл, вопросительно глядя на Нила, — что отписывать ей особенно нечего.

Инспектор Нил кивнул. В момент составления этого завещания так оно и было. Но потом умер Рекс Фортескью, и Адель Фортескью унаследовала сто тысяч фунтов. Примерно такая же сумма (за вычетом расходов на похороны) принадлежала теперь Вивиану Эдварду Дюбуа.

В гостинице «Гольф» Вивиан Дюбуа, сильно нервничая, ждал приезда инспектора Нила. Дюбуа уже совсем собрался уезжать, чемоданы его были запакованы, когда инспектор Нил позвонил ему и попросил задержаться. Попросил довольно вежливо, словно извиняясь за причиненное неудобство. И тем не менее эта просьба была завуалированным приказом. Вивиан Дюбуа попробовал было возражать, но потом смирился.

— Надеюсь, инспектор Нил, — сказал он, — вы понимаете, что эта непредвиденная задержка мне совершенно не с руки. У меня срочные дела.

— Я не знал, мистер Дюбуа, что вы ведете какие-то дела, — сказал инспектор Нил добродушно.

— Боюсь, в наши дни у всех так или иначе дел по горло.

— Наверное, смерть миссис Фортескью сильно потрясла вас, мистер Дюбуа. Вы ведь были большими друзьями?

— Да, — признал Дюбуа. — Она была очаровательной женщиной. Мы частенько играли вместе в гольф.

— Наверное, вам будет сильно ее недоставать.

— Вы правы. — Дюбуа вздохнул. — Вся эта история — словно какой-то страшный, кошмарный сон.

— Насколько я знаю, вы звонили ей в день ее смерти?

— Звонил? Сейчас точно не припомню.

— Кажется, около четырех часов.

— Да, наверное, так оно и было.

— А не помните, мистер Дюбуа, о чем вы говорили?

— О каких-то пустяках. Кажется, я спросил, как она себя чувствует, нет ли чего нового насчет смерти ее мужа — так, дежурный вопрос.

— Понятно, — сказал инспектор Нил. — А потом, — добавил он, — вы вышли прогуляться?

— Мм… да… да, я… кажется. Но не прогуляться, я немного поиграл в гольф.

Инспектор Нил мягко поправил его:

— Боюсь, вы ошибаетесь, мистер Дюбуа… Гольф был не в тот день… Гостиничный швейцар заметил, как вы направились в сторону «Тисовой хижины».

2

Их взгляды встретились, и Дюбуа нервно отвел глаза в сторону.

— Боюсь, инспектор, я просто не помню.

— Может быть, вы решили нанести визит миссис Фортескью?

Дюбуа категорически возразил:

— Нет. Этого не было. К их дому я и близко не подходил.

— Куда же вы пошли?

— Я… по дороге, я дошел до «Трех голубков», а вернулся через поле для гольфа.

— Вы уверены, что не заходили в «Тисовую хижину»?

— Совершенно уверен, инспектор.

Инспектор покачал головой.

— Право, мистер Дюбуа, — сказал он, — в ваших же интересах быть с нами откровенным. Допускаю, что обстоятельства, побудившие вас зайти туда, достаточно невинны.

— Говорю еще раз, что в тот день я миссис Фортескью не навещал.

Инспектор поднялся.

— Знаете что, мистер Дюбуа, — сказал он дружелюбно, — пожалуй, мы вас попросим дать письменные показания, как и положено, при составлении этого документа может присутствовать ваш адвокат.

Кровь отхлынула от лица мистера Дюбуа, оно болезненно позеленело.

— Вы мне угрожаете, — сказал он. — Вы мне угрожаете.

— Нет, нет, вовсе нет. — Казалось, инспектор по-настоящему шокирован. — Нам это категорически запрещается. Наоборот, я подсказываю вам, что у вас есть определенные права.

— Говорю вам, ко всей этой истории я не имею ни малейшего отношения. Ни малейшего.

— Перестаньте, мистер Дюбуа, в тот день примерно в половине четвертого вы были в «Тисовой хижине». Кое-кто выглянул в окно и увидел вас.

— Я был только в саду. В дом не заходил.

— Нет? — переспросил инспектор Нил. — Уверены? А через боковую дверь не входили, не поднимались по ступенькам и в гостиную миссис Фортескью не заходили? И в ее письменном столе ничего не искали?

— Надо полагать, они у вас, — угрюмо произнес Дюбуа. — Эта дура Адель сохранила письма, хотя поклялась мне, что сожжет их. Но они вовсе не означают того, что вы думаете.

— Но вы не отрицаете, мистер Дюбуа, что были близким другом миссис Фортескью?

— Нет, конечно. Как я могу это отрицать, когда мои письма у вас? Я лишь прошу не вкладывать в них зловещий смысл. Как вам только в голову пришло, что мы… что она… замышляли избавиться от Рекса Фортескью? Господи, да я совсем не такой человек!

— Но может быть, такая — она?

— Чепуха, — воскликнул Вивиан Дюбуа. — Ведь ее тоже убили!

— О да, да.

— Так не естественно ли предположить, что один и тот же человек убил сначала мужа, а потом жену?

— Возможно. Вполне возможно. Но не исключены и другие варианты. К примеру (я рассуждаю чисто умозрительно, мистер Дюбуа), представим себе, что миссис Фортескью, избавившись от мужа, стала представлять собой опасность для кого-то еще. Возможно, этот кто-то не помогал ей совершать злодеяние, но, по крайней мере, он вдохновлял ее и являл собой, скажем так, мотив для убийства. Этот человек, знаете ли, мог считать ее очень опасной.

— У в-вас нет ос-оснований привлекать м-меня к от-ответственности, — заикаясь, вымолвил Дюбуа. — Н-нет, и все.

— Кстати, она написала завещание, — сообщил инспектор Нил. — Все свои деньги она оставила вам. Все, что у нее было.

— Мне ее деньги не нужны. Ни пенни.

— Там, конечно, ничего особенного и нет, — сказал инспектор Нил. — Кое-какие драгоценности, меха, а вот наличности, как таковой, по-моему, немного.

Дюбуа уставился на инспектора, раскрыв рот от изумления.

— Но я думал, что ее муж…

Он осекся — явно сболтнув лишнее.

— Вы так думали, мистер Дюбуа? — переспросил инспектор Нил, и на сей раз в голосе его зазвучали стальные нотки. — Это очень интересно. А я все спрашивал себя: знаете вы условия завещания Рекса Фортескью или нет?

3

В гостинице «Гольф» у инспектора Нила состоялась и вторая беседа, с мистером Джеральдом Райтом. Мистер Джеральд Райт оказался худощавым молодым интеллектуалом, весьма высокомерным. Телосложением, отметил инспектор Нил, он более или менее напоминал Вивиана Дюбуа.

— Чем могу быть полезен, инспектор Нил? — спросил он.

— Я полагал, мистер Райт, что вы сумеете помочь нам с кое-какими сведениями.

— Сведениями? В самом деле? Боюсь, что вряд ли.

— Речь идет о последних событиях в «Тисовой хижине». Вы о них конечно же слышали.

Инспектор Нил сказал это с легкой иронией. Мистер Райт покровительственно улыбнулся.

— «Слышал о них» — не совсем верная формулировка. Можно подумать, газетам больше не о чем писать! До чего же наша пресса кровожадна! Потрясающе! В какие времена мы живем! С одной стороны делаем атомные бомбы, с другой — газеты с восторгом расписывают мерзейшие убийства! Но вы сказали, что хотите о чем-то меня спросить. Честно говоря, понятия не имею о чем. Об истории в «Тисовой хижине» я не знаю ровным счетом ничего. Когда убили Рекса Фортескью, я вообще был на острове Мэн[116].

— Но вскоре после этого вы приехали сюда, верно, мистер Райт? Вы, как я понимаю, получили телеграмму от мисс Элейн Фортескью.

— Нашей полиции известно все, да? Верно, Элейн меня вызвала. Разумеется, я сразу приехал.

— Насколько мне известно, вы собираетесь пожениться?

— Совершенно верно, инспектор. Надеюсь, с вашей стороны возражений нет.

— Это исключительно личное дело мисс Фортескью. Ваши отношения сложились достаточно давно, да? Примерно полгода тому назад?

— Совершенно справедливо.

— Вы с мисс Фортескью обручились, но мистер Фортескью не дал согласия на ваш брак и сказал, что, если его дочь выйдет замуж против его воли, он лишит ее какого бы то ни было дохода. В связи с чем, как я понимаю, вы расторгли помолвку и исчезли.

Джеральд Райт улыбнулся, можно сказать, сочувственно.

— Это чересчур поверхностно и прямолинейно, инспектор Нил. По сути дела, я был наказан за мои политические взгляды. Рекс Фортескью являл собой худший тип капиталиста. Естественно, я не мог поступиться своими политическими убеждениями ради денег.

— Но вы с готовностью возьмете в жены женщину, только что унаследовавшую пятьдесят тысяч фунтов?

На губах Джеральда Райта заиграла довольная улыбочка.

— Вне всякого сомнения, инспектор Нил. И деньги пойдут на пользу обществу. Но вы пришли сюда не для того, чтобы обсуждать мои финансовые обстоятельства или политические убеждения?

— Нет, мистер Райт. Я хочу уточнить кое-какие факты. Как вы знаете, миссис Адель Фортескью умерла от отравления цианидом — к вечеру первого ноября. Поскольку вы под вечер того дня были неподалеку от «Тисовой хижины», я решил: не исключено, что вы видели или слышали что-нибудь, имеющее отношение к этому делу.

— А с чего вы взяли, что под вечер того дня я был, как вы изволили выразиться, неподалеку от «Тисовой хижины»?

— В тот день, мистер Райт, вы вышли из гостиницы в четверть пятого. Направились по дороге в сторону «Тисовой хижины». Естественно предположить, что вы шли именно туда.

— Такая мысль была, — не стал возражать Джеральд Райт, — но потом я решил туда не ходить. Я уже договорился с мисс Фортескью… Элейн, что мы встретимся в шесть часов в гостинице. Я свернул в проулок, что отходит от главной дороги, и к шести часам вернулся в гостиницу. Элейн на встречу не пришла. Что в данных обстоятельствах вполне естественно.

— Кто-нибудь видел вас во время этой прогулки, мистер Райт?

— По дороге мимо проехало несколько машин. Знакомых лиц я не заметил, если вы об этом. А в проулке могла ехать разве что телега — для машин там слишком узко и грязно.

— Выходит, с момента, когда вы вышли из гостиницы в четверть пятого и вплоть до шести вечера, когда вернулись, никто вас не видел? И где именно вы были, я могу знать только с ваших слов?

Джеральд Райт продолжал высокомерно улыбаться.

— Это весьма огорчительно для нас обоих, инспектор, но ничего другого я вам предложить не могу.

Инспектор Нил негромко сказал:

— Стало быть, если кто-то утверждает, что, выглянув в окно, увидел вас в саду «Тисовой хижины» приблизительно в тридцать пять минут пятого… — Он умолк, выжидая.

Брови Джеральда Райта приподнялись, он покачал головой.

— Наверное, видимость к тому времени была никудышной, — предположил он. — Никто не мог сказать вам этого наверняка.

— Вы знакомы с мистером Вивианом Дюбуа, который сейчас живет в этой гостинице?

— Дюбуа, Дюбуа? Нет, не думаю. Это высокий брюнет, отдающий предпочтение замшевым туфлям?

— Да. В тот день он тоже выходил под вечер на прогулку и направился в сторону «Тисовой хижины». Вы случайно его не заметили?

— Нет. Нет. Чего не было, того не было.

Впервые на лице Джеральда Райта обозначилось легкое беспокойство. Инспектор Нил задумчиво произнес:

— Время-то для гулянья было не самое подходящее, ведь уже стемнело, да и в проулке, как вы говорите, сплошная грязь. Прямо любопытно — откуда у людей столько энергии?

4

Когда инспектор Нил вернулся в «Тисовую хижину», его приветствовал сержант Хей, явно довольный.

— Я выяснил насчет дроздов, сэр, как вы просили, — отчитался он.

— Неужели?

— Да, сэр, они были в пироге. В холодном пироге, который оставили для воскресного ужина. Он лежал в погребе или еще где-то, и кто-то до него добрался. Вытащил из серединки телятину с ветчиной, а сунул туда знаете что? Протухших дроздов, которые висели в сарае у садовника. Шутка-то вышла с душком, верно?

— «Снилось ли такое блюдо королю?» — продекламировал инспектор Нил и пошел прочь.

Сержант Хей недоуменно посмотрел ему вслед.

Глава 18

1

— Минуточку, — сказала мисс Рэмсботтом. — Кажется, пасьянс сейчас выйдет.

Она переложила на освободившееся место короля со всей его свитой, перенесла красную семерку на черную восьмерку, скинула четверку, пятерку и шестерку пик в сброс, сделала еще несколько перемещений — и, удовлетворенно вздохнув, откинулась на спинку кресла.

— Ай да я! — заключила она. — Прямо мастерица!

Она была явно довольна. Подняв глаза, она взглянула на стоявшую у камина девушку.

— Значит, вы — жена Ланса, — сказала она.

Пэт, которой было велено явиться пред очи мисс Рэмсботтом, согласно кивнула:

— Да.

— Вы очень высокая, — заметила мисс Рэмсботтом. — И вид у вас вполне здоровый.

— На здоровье не жалуюсь.

Мисс Рэмсботтом удовлетворенно кивнула.

— У Персиваля жена — размазня, — сообщила она. — Объедается сладким, спортом не занимается. Садись, дитя мое, садись. Где ты познакомилась с моим племянником?

— В Кении, я какое-то время жила там у друзей.

— Ты, я знаю, уже была замужем.

— Да. Два раза.

Мисс Рэмсботтом звучно хмыкнула.

— Разводилась, стало быть.

— Нет, — ответила Пэт. Голос ее чуть задрожал. — Они оба… умерли. Первый муж был летчиком. Погиб на войне.

— А второй? Подожди… кто-то мне говорил. Застрелился, да?

Пэт кивнула.

— Из-за тебя?

— Нет, — возразила Пэт. — Не из-за меня.

— Он был жокей, да?

— Да.

— В жизни на ипподроме не была, — заявила мисс Рэмсботтом. — Все эти пари, тотализаторы да карты — орудия дьявола!

Пэт не ответила.

— В театр или в кино я — ни ногой, — продолжала мисс Рэмсботтом. — Что там говорить, теперь весь мир погряз в пороке. И в этом доме порок правил бал, да Господь наказал грешников.

Пэт опять не нашлась что ответить. Ей даже подумалось: может, у тетушки Эффи не все дома? Однако ей стало немного не по себе под проницательным взглядом старушки.

— Много ли, — вопросила тетушка Эффи, — тебе известно о семье, в которую ты вошла?

— Наверное, — предположила Пэт, — сколько положено тому, кто оказывается в таком положении.

— Гм, может, и так, может, и так. Я тебе вот что скажу. Моя сестра была дурехой, мой зять — жуликом. Персиваль — подлая душонка, а твой Ланс в этом семействе всегда ходил в плохих.

— По-моему, все это — чепуха, — проявила силу духа Пэт.

— Может, ты и права, — неожиданно согласилась мисс Рэмсботтом. — Наклеивать людям ярлыки — не дело. Но не советую недооценивать Персиваля. Считается, что если кто прослыл хорошим, так он в придачу и глуп. Персиваля глупым никак не назовешь. Он умен, но при этом — ханжа и лицемер. Я его никогда не любила. Имей в виду, что Лансу я не верю и его поступков не одобряю, а вот любить его люблю… Эдакий сорвиголова, всегда был таким. Ты за ним присматривай, следи, чтобы не зарывался. И ему передай, малышка: недооценивать Персиваля нельзя. Скажи — пусть не верит ни одному его слову. Они все в этом доме изоврались. — И старушка торжествующе добавила: — Геенна огненная — вот их удел.

2

Инспектор Нил заканчивал телефонный разговор со Скотленд-Ярдом.

Помощник комиссара на другом конце провода говорил:

— Постараемся собрать для вас сведения — обзвоним все частные клиники. Хотя, возможно, она уже умерла.

— Возможно. Дело-то давнее.

Старые грехи отбрасывают длинные тени. Так сказала ему мисс Рэмсботтом, сказала явно со значением, будто на что-то намекала.

— Не версия, а какая-то фантастика, — усомнился помощник комиссара.

— Именно, сэр. Но отмахнуться от нее мы, я считаю, не можем. Уж больно все сходится.

— Да… да… зерно… дрозды… имя убитого.

— Я прорабатываю другие линии тоже, — сказал Нил. — Нельзя сбрасывать со счетов Дюбуа. Да и Райта. Глэдис могла заметить любого из них у боковой двери. Оставить поднос в холле и выйти посмотреть, кто там и что ему надо. Убийца задушил ее на месте, а потом оттащил тело к бельевым веревкам и нацепил ей на нос прищепку…

— Идиотская шутка, по совести говоря! И мерзкая.

— Да, сэр. Именно это больше всего расстроило старушку — я имею в виду мисс Марпл. Очень симпатичная старушка — и очень проницательная. Она перебралась в дом, чтобы быть поближе к своей сверстнице мисс Рэмсботтом, и я не сомневаюсь: все, что происходит в этом доме, станет ей известно.

— Какой ваш следующий шаг, Нил?

— У меня встреча с лондонскими адвокатами. Хочу как следует вникнуть в дела Рекса Фортескью. И хоть история эта и старая, хочу выяснить, что же произошло на шахте «Дрозды».

3

Мистер Биллингсли из компании «Биллингсли, Хорсторп и Уолтерс» оказался человеком учтивым, но его обходительные манеры вводили в заблуждение — он был весьма осмотрителен и соблюдал профессиональную этику. Инспектор Нил встречался с ним уже вторично, и на сей раз осмотрительность мистера Биллингсли не так бросалась в глаза. Тройная трагедия в «Тисовой хижине» поколебала профессиональные устои мистера Биллингсли. Сейчас он, можно сказать, рвался выложить полиции все имеющиеся в его распоряжении факты.

— В высшей степени удивительное дело, — сказал он. — В высшей степени. За свою профессиональную карьеру ничего подобного я не припомню.

— Говоря откровенно, мистер Биллингсли, — признался инспектор Нил, — мы очень рассчитываем на вашу помощь.

— Дорогой сэр, помогу, чем смогу. Буду рад оказать всяческое содействие.

— Прежде всего позвольте спросить, хорошо ли вы знали покойного мистера Фортескью и дела его фирмы?

— Рекса Фортескью я знал достаточно хорошо. Мы были знакомы лет, если не ошибаюсь, шестнадцать. Но мы не единственная адвокатская фирма, чьими услугами он пользовался, далеко не единственная.

Инспектор Нил кивнул. Об этом он знал. «Биллингсли, Хорсторп и Уолтерс» вели, если так можно выразиться, солидные дела Рекса Фортескью. Для проведения более мелких операций он нанимал другие фирмы, не отличавшиеся особой щепетильностью.

— Что же вас интересует? — осведомился мистер Биллингсли. — Про его завещание я уже рассказал. Наследник всего имущества — Персиваль Фортескью, за вычетом долгов и кое-каких завещательных отказов.

— Меня сейчас интересует, — перешел к делу инспектор Нил, — завещание его вдовы. После смерти мистера Фортескью она унаследовала сто тысяч фунтов, так?

Биллингсли кивнул.

— Немалая сумма, — сказал он, — и могу вам сообщить по секрету, инспектор, что фирма Фортескью с большим трудом смогла бы выплатить такие деньги.

— Разве эта фирма не процветает?

— Говоря откровенно, — ответил мистер Биллингсли, — но только строго между нами, последние полтора года они крепко сидят на мели.

— На то есть какая-то причина?

— Конечно. Я бы сказал, что причина — сам Рекс Фортескью. Весь прошлый год он вел себя как безумец. Надежные акции продавал, сомнительные покупал, про свои дела молол языком всем подряд, да еще как! От советов отмахивался. Персиваль — его сын, — приходил сюда, просил, чтобы я как-то повлиял на отца. Он сам, видимо, пытался, но — безуспешно. Я сделал все, что мог, но Фортескью не желал прислушиваться к голосу разума. Иногда мне казалось, что его просто подменили.

— Но подавлен он не был? — уточнил инспектор Нил.

— Нет, нет. Наоборот. Был какой-то бурлящий, вычурный.

Инспектор Нил кивнул. Мысль, уже сформировавшаяся в его мозгу, только окрепла. Кажется, он начинал понимать причины трений между Персивалем и его отцом. Мистер Биллингсли между тем продолжал:

— Но про завещание его жены меня спрашивать бесполезно. Я его не составлял.

— Это мне известно, — успокоил его Нил. — Я лишь хотел выяснить, было ли ей что оставлять. И я это уже выяснил. У нее было сто тысяч фунтов.

Мистер Биллингсли неистово затряс головой.

— Нет, мой дорогой сэр, нет. Тут вы не правы.

— Вы хотите сказать, что эти сто тысяч она должна была получать постепенно в течение всей жизни?

— Нет… нет, она должна была все получить сразу. Но в завещании был пункт, суть которого в следующем: жена Фортескью вступала в наследство и получала эту сумму не ранее чем через месяц после смерти мужа. В наши дни этот пункт вполне обычен. Он появился, потому что летать на самолетах стало небезопасно. Если в авиакатастрофе погибают двое, очень трудно определить, кто из них унаследовал собственность другого, и возникает множество занятных проблем.

Инспектор Нил внимательно смотрел на него.

— Выходит, у Адель Фортескью не было денег, которые перешли бы к кому-то по наследству? Что же случилось со ста тысячами фунтов?

— Эти деньги вернулись в фирму. Точнее сказать, к наследнику очищенного от долгов и завещательных отказов имущества.

— И наследник этот — мистер Персиваль Фортескью.

— Совершенно верно, — подтвердил Биллингсли. — Деньги переходят к Персивалю Фортескью. А при том состоянии, в каком находится сейчас фирма, — добавил он, забыв о профессиональной этике, — эти деньги ему ох как нужны!

4

— И все-то вам, полицейским, неймется, — проворчал доктор, друг инспектора Нила.

— Давай, Боб, выкладывай.

— Так и быть, раз мы с тобой говорим с глазу на глаз и сослаться на меня ты, слава Богу, не можешь! Представь себе, судя по всему, ты абсолютно прав. Сильно смахивает на маниакальный синдром. Семья это подозревала и очень хотела, чтобы он показался доктору. Но он наотрез отказался. А проявляется это заболевание именно так, как ты описываешь. Неспособность оценить ситуацию, бурные вспышки раздражения и злости, хвастливость, мания величия — например, человек считает себя выдающимся финансовым гением. Если такого не остановить, он очень скоро разорит самую платежеспособную фирму, а остановить его не так-то просто, особенно если он знает, что у вас на уме. Я бы сказал, вашим друзьям просто повезло, что он умер.

— Они мне вовсе не друзья, — вымолвил Нил. И повторил сказанное как-то раньше: — Все они — очень неприятные люди…

Глава 19

1

Вся семья Фортескью собралась в гостиной. Прислонившись к каминной полке, речь держал Персиваль Фортескью.

— Все это прекрасно, — говорил он, — но радоваться совершенно нечему. Полицейские приезжают, уезжают, нам ничего не говорят. Они якобы заняты какими-то поисками. Но дело и не думает сдвигаться с мертвой точки. Нельзя ничего предпринимать, нельзя строить планы на будущее.

— Они совершенно с нами не считаются, — вставила Дженнифер. — Дурацкое положение.

— До сих пор нам запрещено уезжать из дому, — продолжал Персиваль. — Тем не менее мы должны обсудить наши планы на будущее. Что скажешь ты, Элейн? Ты ведь собираешься замуж… забыл, как его зовут… за Джеральда Райта, так? Когда вы хотите пожениться?

— Чем быстрее, тем лучше, — ответила Элейн.

Персиваль нахмурился.

— То есть через пол года?

— Нет, раньше. Почему мы должны ждать полгода?

— Чтобы соблюсти приличия, — объяснил Персиваль.

— Чепуха, — возразила Элейн. — Месяц. Больше мы ждать не намерены.

— Что ж, тебе решать, — сказал Персиваль. — А когда поженитесь, что думаете делать дальше? Или планов нет?

— Мы хотим открыть школу.

Персиваль покачал головой.

— В наши дни это рискованно. Где найти обслуживающий персонал? Где найти толковых учителей? Идея, безусловно, хорошая, дело благое. Но на твоем месте, Элейн, я бы как следует подумал.

— Мы уже подумали. Джеральд считает, что будущее нашей страны зависит от того, какое образование получат дети.

— Послезавтра я встречаюсь с мистером Биллингсли, — сообщил Персиваль. — Будем обсуждать разные финансовые вопросы. Он считает, что деньги, которые оставил тебе отец, есть смысл положить в банк на длительный срок, а доверительный собственник — ты и твои дети. В наши дни это самое надежное.

— Нет, — отказалась Элейн. — Деньги нам понадобятся сейчас, чтобы открыть школу. Мы уже нашли подходящий дом, он сейчас сдается. В Корнуолле[117]. Прекрасная земля и отличный дом. Мы хотим пристроить к нему несколько крыльев.

— Ты хочешь сказать… что собираешься забрать из дела все деньги? Знаешь, Элейн, я не думаю, что это разумно.

— А я считаю, что разумнее их забрать, — осталась при своем мнении Элейн. — Дело-то трещит по швам. Ты, Валь, сам говорил, когда отец еще был жив, что положение в фирме — хуже некуда.

— Всякое приходится говорить, — высказался Персиваль неопределенно, — но пойми, Элейн, взять весь свой капитал и вбухать его в покупку, оборудование и оснащение школы — чистое безумие. Если дело не выгорит, что будет? Ты остаешься без единого пенни.

— Выгорит, — продолжала упрямиться Элейн.

— А я — за тебя, — поддержал ее Ланс, полуразвалившись в кресле. — Рискни, Элейн. Лично я считаю, что школа эта будет чертовски странной, но ведь именно этого ты хочешь — ты и Джеральд. Если даже потеряешь деньги, у тебя, по крайней мере, останется чувство удовлетворения — ты поступила так, как захотела.

— Что еще от тебя можно ждать, Ланс, — кисло заметил Персиваль.

— Знаю, знаю, — согласился Ланс. — Я мот, транжира и блудный сын. Но, Перси, старина, я все же считаю, что жизнь дала мне больше радостей, чем тебе.

— Смотря что считать радостями, — холодно отпарировал Персиваль. — Кстати, самое время поговорить и о твоих планах, Ланс. Ты, видимо, отправишься назад в Кению… или в Канаду? Или совершишь восхождение на Эверест?[118] Или еще что-нибудь не менее потрясающее?

— С чего ты это взял? — спросил Ланс.

— Ну, домашняя жизнь в Англии тебя никогда не привлекала.

— С возрастом люди меняются, — сказал Ланс. — Возникает тяга к оседлому образу жизни. Представь себе, дружище Перси, что я жду не дождусь, когда смогу ступить на стезю бизнесмена, человека дела.

— Не хочешь ли ты сказать…

— Именно, старина, я хочу управлять фирмой, вместе с тобой. — Ланс расплылся в улыбке. — Ты, разумеется, старший партнер. Тебе — львиная доля прибыли. Я всего лишь младший партнер. Но какими-то акциями я владею, и это дает мне право участвовать в управлении, верно?

— Ну… да… конечно, если ты этого желаешь. Но смею тебя уверить, мой дорогой, что тебе это быстро наскучит.

— Посмотрим. Не думаю, что мне это наскучит.

Персиваль нахмурился.

— Ты что, Ланс, серьезно собираешься заняться делами фирмы?

— Да, хочу приобщиться к семейному пирогу. Именно это.

Персиваль покачал головой.

— Дела у нас, знаешь ли, обстоят не лучшим образом. Ты скоро это поймешь. В лучшем случае мы сможем выделить Элейн ее долю, если она на этом настаивает.

— Видишь, Элейн, — обратился к сестре Ланс. — Ты проявила мудрость, когда настаивала. Хватай свои деньги, пока есть что хватать.

— Перестань, Ланс, — рассердился Персиваль. — От этих твоих шуток дурно пахнет.

— Действительно, Ланс, надо все-таки думать, когда говоришь, — вмешалась Дженнифер.

Сидя в сторонке около окна, Пэт разглядывала их одного за другим. Если Ланс имел в виду это, говоря, что прижмет Персивалю хвост, он явно преуспевал. Подчеркнутая безмятежность Персиваля, несомненно, была поколеблена. Он снова сердито огрызнулся:

— Ты это все серьезно, Ланс?

— Серьезнее некуда.

— Пойми, ничего у тебя не выйдет. Ты скоро насытишься этим по горло.

— Не волнуйся. Представляешь, как это будет разнообразить мою жизнь? Контора в городе, машинистки носятся взад и вперед. Секретаршу возьмем только блондинку, как мисс Гросвенор… ведь ее фамилия Гросвенор? Небось ты на нее уже накинул уздечку. Ничего, найду себе другую, такую же. Да, мистер Ланселот, нет, мистер Ланселот. Ваш чай, мистер Ланселот.

— Не валяй дурака, — огрызнулся Персиваль.

— Почему ты так сердишься, мой дорогой брат? Разве ты не будешь счастлив переложить на мои плечи часть твоих забот?

— У тебя же ни на йоту нет представления, в какой мы сидим трясине.

— Это точно. Вот ты меня и научишь, как из нее выбраться.

— Во-первых, ты должен понять, что последние полгода… больше, целый год отец был совершенно другим человеком. Он творил одну жуткую глупость за другой, в смысле финансов. Продавал хорошие акции, покупал какие-то авантюрные. Иногда буквально швырял деньги на ветер. Тратил, можно сказать, удовольствия ради.

— Чего уж там, — вставил Ланс. — Семья только выиграла от того, что у него в чае оказался токсин.

— Формулировка довольно скверная, но, по сути, ты абсолютно прав. Это во многом спасло нас от банкротства. Но нужно действовать крайне сдержанно и какое-то время вести себя очень осторожно.

Ланс покачал головой.

— Я с тобой не согласен. На осторожности далеко не уедешь. Нужно рисковать, наносить удары. Замахнуться на что-то серьезное.

— Не согласен, — сказал Перси. — Осторожность и экономия — вот наш девиз.

— Только не мой, — отозвался Ланс.

— Помни, ты всего лишь младший партнер, — попробовал поставить брата на место Персиваль.

— Хорошо, хорошо. Но все же какое-то право голоса я имею.

Персиваль взбудораженно зашагал по комнате.

— Нет, Ланс, так не пойдет. Я тебя люблю и все такое…

— Неужели? — отозвался Ланс, но Персиваль пропустил реплику мимо ушей.

— …но, честно говоря, я не думаю, что мы можем скакать в одной упряжке. Уж слишком разные у нас взгляды.

— Может, это — наше преимущество, — предположил Ланс.

— Единственный разумный выход, — продолжал Персиваль, — расторгнуть наше партнерство.

— Ты предлагаешь откупить у меня мою долю, так?

— Мой дорогой мальчик, при том, как по-разному мы смотрим на мир, это единственный разумный выход.

— Если тебе трудно выплатить Элейн ее часть наследства, как, хотел бы я знать, ты собираешься рассчитаться со мной?

— Ну, я не имел в виду наличные, — объяснил Персиваль. — Мы можем… как-то поделить наши владения.

— Тебе, разумеется, идут бумаги гарантированные, а мне — так, что-нибудь с барского стола? Что-нибудь рискованное и сомнительное?

— По-моему, тебе по вкусу именно такое, — заметил Персиваль.

Ланс расплылся в широкой улыбке.

— В каком-то смысле ты прав, старина Перси. Но я не могу полностью потакать своим прихотям. Мне теперь надо думать о Пэт.

Братья посмотрели на нее. Пэт раскрыла было рот, но тут же его закрыла. Она не знала, что за игру вел Ланс, но поняла — в любом случае ей лучше не вмешиваться. У Ланса явно было что-то на уме, но чего он хотел добиться, она пока не понимала.

— Давай, Перси, перечисляй, что там у тебя есть, — сказал Ланс, смеясь: —«Призрачные алмазные копи», «Недосягаемые рубины», «Нефтяные концессии», в которых нет нефти. Неужели ты считаешь, что я такой дурак, каким кажусь?

Персиваль сказал:

— Разумеется, некоторые из этих владений весьма рискованные, но помни, в один прекрасный день они могут принести колоссальный доход.

— Видишь, ты уже запел по-другому. — Ланс ухмыльнулся. — Собираешься предложить мне последние отцовские безумные приобретения вместе с шахтой «Дрозды» и прочим хламом. Кстати, инспектор тебя об этих «Дроздах» не расспрашивал?

Персиваль нахмурился.

— Да, спрашивал. Не представляю, зачем они ему понадобились. Мне почти нечего было ему рассказать. Мы ведь с тобой тогда были детьми. Помню смутно, что отец туда уезжал, а потом вернулся, потому что вся затея лопнула.

— А что это было — золотые прииски?

— Кажется, так. Но отец, когда вернулся, четко сказал: золота там нет. А он не из тех, кто в таких делах дают промашку.

— Кто втравил его в эту историю? Некий Маккензи, да?

— Да. Этот Маккензи там и умер, — задумчиво произнес Ланс. — Была какая-то жуткая сцена. Что-то такое я помню… Миссис Маккензи, да? Она пришла сюда. Честила отца на чем свет стоит. Посылала проклятья на его голову. Если не путаю, она обвиняла отца в том, что он убил ее мужа.

— Ну уж, — сдерживающе произнес Персиваль. — Я что-то таких страстей не припомню.

— А вот я помню, — повторил Ланс. — Понятно, я был совсем ребенком, намного моложе тебя. Но, может, как раз поэтому я все так хорошо и запомнил. Эта история ребенку показалась страшной драмой. А где они находились, эти «Дрозды»? В Западной Африке?

— Кажется, да.

— Надо посмотреть, что это за концессия, — сказал Ланс. — Посмотрю, когда буду в конторе.

— Можешь не сомневаться, — заверил его Персиваль, — отец не ошибся. Если он вернулся и сказал, что золота там нет, значит, его там нет.

— Может, ты и прав, — согласился Ланс. — Несчастная миссис Маккензи. Интересно, что сталось с ней и с ее двумя детишками, которых она тогда притащила с собой. Занятно — ведь теперь они, надо полагать, взрослые люди.

Глава 20

1

В частной лечебнице Пайнвуд инспектор Нил, сидя в холле для гостей, беседовал с седовласой пожилой женщиной. Элен Маккензи было шестьдесят три, но выглядела она моложе. Взгляд ее поблекших голубых глаз был каким-то отсутствующим, подбородок никак не назовешь волевым. Вытянутая верхняя губа изредка подергивалась. На коленях миссис Маккензи держала большую книгу и, разговаривая с инспектором Нилом, почти не поднимала от нее глаз. В мозгу инспектора еще звучали слова, сказанные доктором Кросби, главным врачом этого заведения.

«Она здесь, разумеется, по своей воле, — объяснил доктор Кросби. — Невменяемой мы ее не считаем».

«То есть она не опасна?»

«О нет. Большую часть времени она мыслит не менее здраво, чем вы или я. Сейчас у нее хорошая полоса, так что говорите с ней как с совершенно нормальным человеком».

Помня об этом, инспектор Нил запустил первый пробный шар:

— Очень признателен, мадам, что вы согласились со мной встретиться. Меня зовут Нил. Я хотел бы поговорить с вами о некоем мистере Фортескью, он недавно умер. Мистер Фортескью. Надеюсь, это имя вам известно.

Миссис Маккензи сидела, вперившись в книгу. Она сказала:

— Я не знаю, о чем вы говорите.

— Мистер Фортескью, мадам. Мистер Рекс Фортескью.

— Нет, — ответила миссис Маккензи. — Нет. Не знаю такого.

Такое начало слегка обескуражило инспектора Нила. Это доктор Кросби называет совершенно нормальным?

— Я полагаю, миссис Маккензи, что вы знали этого человека много лет тому назад.

— Не совсем, — возразила миссис Маккензи. — Это было вчера.

— Понятно, — сказал инспектор Нил, прибегая к своей испытанной формуле, но на сей раз безо всякой уверенности. — Я знаю, — продолжал он, — что много лет назад вы навестили этого человека в его жилище, его дом называется «Тисовая хижина».

— Не дом, а сплошная показуха, — заметила миссис Маккензи.

— Да, да, можно сказать и так. Этот человек был связан с вашим мужем, насколько мне известно, у них была шахта где-то в Африке. Она называлась «Дрозды».

— Мне нужно почитать книгу, — сказала миссис Маккензи. — Времени не так много, и мне нужно почитать книгу.

— Конечно, мадам. Я вполне вас понимаю. — После паузы инспектор Нил продолжал: — Мистер Маккензи и мистер Фортескью вместе отправились в Африку, чтобы разрабатывать эту шахту.

— Это была шахта моего мужа, — вдруг прорвало миссис Маккензи. — Он ее нашел и застолбил за собой. Ему нужно было вложить в нее деньги. Он пошел к Рексу Фортескью. Будь я умнее да знай больше, ни в жизнь бы ему этого не позволила.

— Конечно, я понимаю. Но в итоге в Африку они поехали вместе, и там ваш муж умер от лихорадки.

— Мне нужно читать книгу, — сказала миссис Маккензи.

— Как вы считаете, миссис Маккензи, мистер Фортескью одурачил вашего мужа с этой шахтой?

Не поднимая глаз от книги, миссис Маккензи сказала:

— До чего вы глупы, право.

— Да, да, наверное… Но, видите ли, дело это давнее, и трудно расспрашивать о том, что давно быльем поросло.

— Кто сказал, что поросло быльем?

— Понятно. А вы так не считаете?

— «Вопрос считается решенным, лишь если верно он решен». Это Киплинг сказал. Киплинга теперь никто не читает, а это был великий человек.

— Вы считаете, что в ближайшее время этот вопрос будет решен верно?

— Ведь Рекс Фортескью умер, да? Вы сами сказали.

— Его отравили, — уточнил инспектор Нил.

К смущению инспектора, миссис Маккензи засмеялась.

— Какая чушь, — сказала она. — Он умер от лихорадки.

— Я говорю о мистере Рексе Фортескью.

— Я тоже, — Она внезапно вскинула голову, и ее поблекшие голубые глаза впились в его лицо. — Бросьте, — сказала она. — Ведь он умер в своей постели, разве нет? Он умер в своей постели?

— Он умер в больнице Сент-Джудс, — поправил ее инспектор Нил.

— Никто не знает, где умер мой муж, — сказала миссис Маккензи, — Никто не знает, как он умер, где похоронен… Все знают только то, что сказал Рекс Фортескью. А Рекс Фортескью — лжец!

— Вы считаете, он совершил подлость?

— Все кричат: «Подлость, подлость»… Говорят, что кур доят, а коровы яйца несут.

— Думаете, в смерти вашего мужа повинен Рекс Фортескью?

— Мне сегодня на завтрак подали яйцо, — сообщила миссис Маккензи. — Вполне свежее. Но неужели все это было тридцать лет назад?

Нил сделал глубокий вдох. Похоже, такими темпами он до финиша не доберется. Но сдаваться он не намерен.

— За месяц или два до смерти Рекса Фортескью кто-то положил ему на стол мертвых дроздов.

— Интересно. Очень даже интересно.

— Как вы думаете, мадам, кто бы это мог быть?

— От дум еще никому легче не становилось. Надо действовать. Я так их и воспитала, чтобы они действовали.

— Вы имеете в виду ваших детей?

Она быстро кивнула.

— Да. Дональд и Руби. Когда они остались без отца, им было семь и девять лет. Я сказала им. Говорила каждый день. Заставляла их давать клятву каждый вечер.

Инспектор Нил подался вперед.

— Давать клятву в чем?

— В том, что они убьют его, ясное дело.

— Понятно.

Инспектор Нил произнес свою реплику так, будто миссис Маккензи сказала сейчас нечто вполне естественное.

— И они это сделали?

— Дональд уехал в Дюнкерк. И не вернулся оттуда. Я получила телеграмму. «С прискорбием сообщаем, погиб в бою». Да только не тот это был бой, к какому я его готовила.

— Мне очень жаль, мадам. А ваша дочь?

— Дочери у меня нет, — ответила миссис Маккензи.

— Вы только что о ней говорили, — поправил ее Нил. — Ваша дочь. Руби.

— Руби. Ах да, Руби. — Она чуть наклонилась к нему. — Знаете, что я сделала с Руби?

— Нет, мадам? Что же вы с ней сделали?

Она вдруг перешла на шепот:

— Посмотрите сюда, в книгу.

Тут он увидел, что на коленях у нее лежит Библия. Библия была очень старая, и, когда миссис Маккензи ее открыла, инспектор Нил заметил на первой странице какие-то имена. Это, безусловно, была семейная Библия, в которую по старой традиции записывали всех вновь родившихся. Сухой палец миссис Маккензи указал на два последних имени. «Дональд Маккензи» и дата рождения, и «Руби Маккензи», тоже с датой. Но поперек имени Руби Маккензи шла жирная линия.

— Видите? — спросила миссис Маккензи. — Я вычеркнула ее из Библии. Навеки отсекла ее от себя! Ангел, что отмечает добрые дела и грехи, там ее не найдет.

— Вы вычеркнули ее имя из Библии? Но почему, мадам?

Миссис Маккензи посмотрела на него с хитроватым прищуром.

— Сами знаете почему, — сказала она.

— Нет, не знаю. Правда не знаю, мадам.

— Она перестала верить. Вы же знаете, что она перестала верить.

— Где ваша дочь сейчас, мадам?

— Я вам уже сказала. У меня нет дочери. Руби Маккензи больше не существует.

— Вы хотите сказать, что она умерла?

— Умерла? — Женщина внезапно расхохоталась. — Было бы лучше, если бы она умерла. Для нее самой. Намного лучше. — Она вздохнула и беспокойно заерзала в кресле. Потом, вдруг вспомнив о правилах хорошего тона, сказала: — Извините, боюсь, больше не смогу уделить вам времени. Знаете, времени становится все меньше, а мне еще надо дочитать книгу.

Инспектор Нил хотел еще что-то выспросить, но ответа не получил. Миссис Маккензи отмахнулась от него, как от назойливой мухи, и продолжала читать Библию, водя пальцем по строчкам.

Нил поднялся и вышел. Прежде чем уехать, он накоротке переговорил с управляющим.

— Кто-нибудь из родственников ее навещает? — спросил он. — Дочь, например?

— По-моему, во времена моего предшественника к ней однажды приехала дочь, но пациентка так разволновалась, что дочь попросили больше не приезжать. С тех пор все дела решаются через адвокатов.

— А вам известно, где эта Руби Маккензи сейчас?

Управляющий покачал головой.

— Не имею ни малейшего представления.

— А вы случайно не знаете, замужем она или нет?

— Понятия не имею. Хотите, дам адрес адвокатов, которые ведут дела этой пациентки?

До ее адвокатов инспектор Нил уже добрался. Они были не в состоянии — если верить им на слово — что-либо прояснить. Для миссис Маккензи был создан денежный фонд, этими средствами они и оперировали. Распоряжения были сделаны несколько лет назад, с той поры мисс Маккензи адвокаты не видели.

Инспектор Нил попытался получить описание Руби Маккензи, но сильно не преуспел. К пациентам приезжает столько родственников, что через несколько лет перестаешь понимать, кто есть кто, и все становятся как бы на одно лицо. Сестра-хозяйка, проработавшая в лечебнице много лет, с трудом припомнила, что мисс Маккензи была женщиной невысокой и темноволосой. Еще одна сестра, числившаяся в старожилах лечебницы, сказала, что мисс Маккензи — женщина крепко сбитая, блондинка.

— Вот так, сэр, — подытожил инспектор Нил, доложив о проделанной работе помощнику комиссара. — Все составные части этой безумной считалки на месте. Не может такое быть случайным.

Помощник комиссара задумчиво кивнул.

— Дрозды в пироге связывают между собой шахту «Дрозды», зерна в кармане убитого, лепешку с медом Адель Фортескью (последнее, впрочем, не особенно убеждает. В конце концов, все едят за чаем лепешки с медом!). Третье убийство — девушка задушена чулком, и нос ее зажат прищепкой. Да, эта идея безумна, но отмахиваться от нее мы не имеем права.

— Минутку, сэр, — сказал инспектор Нил.

— Что такое?

Инспектор Нил нахмурился.

— Что-то меня в этой версии не устраивает. Не похожа она на правду. Что-то не стыкуется. — Он покачал головой и вздохнул. — А вот что? Пока не знаю.

Глава 21

1

Ланс и Пэт бродили по ухоженным лужайкам, окружавшим «Тисовую хижину».

— Надеюсь, Ланс, я не сильно огорчу тебя, — негромко сказала Пэт, — но более жуткого сада я в жизни не видела.

— Не огорчишь, — успокоил ее Ланс. — Неужели он такой уж жуткий? Не знаю, не знаю. По-моему, здесь не переставая копаются целых три садовника.

— Может, — предположила Пэт, — в этом вся беда. Средства затрачены большие, но индивидуального вкуса не чувствуется. А ведь наверняка тут все как положено: и рододендроны самые лучшие, и высадили их как надо и в срок.

— А ты, Пэт, что посадила бы, если бы у тебя был английский сад?

— В моем саду, — ответила Пэт, — росли бы штокрозы[119], шпорники[120] и крупные колокольчики — никаких клумб, тем более этого кошмарного тиса.

И она чуть ли не с ненавистью взглянула на тисовую изгородь.

— Ассоциативное мышление, — не задумываясь определил Ланс.

— В отравителе есть что-то такое, от чего у меня мороз по коже, — сказала Пэт. — Представляешь себе этого человека: мрачный, переполненный желчью, мстительный…

— Ты так его воспринимаешь? Занятно! А по-моему, для отравителя больше характерны деловитость и хладнокровие.

— Да, наверное, ты прав. — Она чуть поежилась. — Все равно три убийства… Этот убийца — просто маньяк.

— Да, — глухо произнес Ланс. — Боюсь, что так. — Внезапно он заговорил громко: — Послушай, Пэт, ради Бога, уезжай отсюда. Возвращайся в Лондон. Поезжай в Девоншир[121] или на озера. В Стратфорд-на-Эйвоне[122] или в Норфолк[123], там есть что посмотреть. Полиция тебя задерживать не будет — ты к этой истории не имеешь никакого отношения. Когда отравили отца, ты была в Париже, когда убили двух других — в Лондоне. Поверь, я страшно обеспокоен тем, что ты здесь.

Пэт некоторое время молчала, потом негромко спросила:

— Ты ведь знаешь, кто это, правда?

— Нет, не знаю.

— Но тебе кажется, что знаешь… Потому ты и боишься за меня. Лучше бы ты мне все рассказал.

— Да нечего мне рассказывать. Я сам ничего не знаю. Но, видит Бог, хочу, чтобы ты отсюда уехала.

— Дорогой, — сказала Пэт, — никуда я не поеду. Я останусь здесь. К добру это или нет — останусь. Иначе просто не могу. — Она добавила с неожиданной дрожью в голосе: — Только со мной всегда не к добру.

— Как тебя понимать, Пэт?

— Я приношу людям несчастье. Вот так и понимать. Приношу несчастье всем, с кем соприкасаюсь.

— Моя дорогая, обожаемая глупышка, но мне ты принесла счастье. Ведь отец пригласил меня вернуться домой и хотел восстановить мир, когда мы с тобой поженились.

— Ну, вот ты вернулся, и что дальше? Говорю тебе, я приношу людям несчастье.

— Послушай, прелесть моя, ты просто вбила себе это в голову. Суеверие в чистом виде.

— Ничего не могу с этим поделать. Есть люди, которые приносят несчастье. Я — одна из них.

Ланс взял ее за плечи и как следует встряхнул.

— Ты — моя Пэт, и быть твоим мужем — величайшее счастье в мире. Постарайся понять это, глупенькая. — Потом, успокоившись, он сказал уже более ровным голосом: — Но, Пэт, серьезно, прошу тебя — будь осторожней. Если здесь бродит кто-то с мозгами набекрень, я не хочу, чтобы именно ты нарвалась на пулю или отведала белены.

— Или отведала белены.

— Когда меня нет рядом, держись поближе к старушке, как там ее… Марпл. Как думаешь, почему тетушка Эффи пригласила ее остаться?

— Одному Богу известно, почему тетушка Эффи делает то, а не другое. Ланс, мы здесь долго пробудем?

Ланс пожал плечами.

— Трудно сказать.

— По-моему, — сказала Пэт, — мы здесь не сильно кому-то нужны. — После секундного колебания она продолжала: — Дом сейчас принадлежит твоему брату, да? Он совсем не в восторг от того, что мы здесь.

Ланс внезапно хохотнул.

— Ясно, что не в восторге, но ему придется нас потерпеть, пока, во всяком случае.

— А потом? Что мы будем делать, Ланс? Вернемся в Восточную Африку?

— Ты бы хотела туда вернуться, Пэт?

Она энергично закивала головой.

— Это здорово, — обрадовался Ланс, — потому что и я хочу того же. С Англией меня теперь мало что связывает.

Пэт просияла.

— Как замечательно. А то в прошлый раз я здорово напугалась: подумала, что ты решил остаться здесь.

В глазах Ланса вспыхнула дьявольская усмешка.

— Насчет наших планов чур язык за зубами, Пэт, — предупредил он. — Уж больно мне хочется прищемить любимому братцу хвост, хоть чуть-чуть.

— Ланс, только будь осторожен.

— Буду, буду, прелесть моя, просто я не понимаю, почему старине Перси все должно сходить с рук?

2

Чуть склонив голову набок — эдакий благообразный попугай, — мисс Марпл сидела в большой гостиной и внимала миссис Персиваль Фортескью. В этих стенах мисс Марпл выглядела особенно не на месте. Сухонькая, она совершенно не вязалась с огромным парчовым диваном, с подушками разных оттенков, разложенными вокруг. Мисс Марпл держалась очень прямо — в детстве ее приучили носить корсет, чтобы не сутулилась и ни в коем случае не сидеть развалясь. Рядом с ней в большом кресле, одетая в замысловатое черное платье, сидела миссис Персиваль и без умолку трещала. «Точь-в-точь как бедная миссис Эмметт, — рассуждала про себя мисс Марпл, — жена управляющего банком». Она вспомнила, как однажды миссис Эмметт заглянула к ней по поводу торговли на День маков[124], и, когда они обо всем договорились, миссис Эмметт вдруг прорвало. Ее положение в Сент-Мэри-Мид было не простым. Она не принадлежала к избранному кругу почтенных дам, живших очень скромно в опрятных домиках вокруг церкви, дам, которые тем не менее были накоротке с местной знатью и их чадами и домочадцами, хотя сами они знатью, строго говоря, и не были. Мистер Эмметт, управляющий банком, взял себе жену из более низкого социального сословия, в результате она оказалась в полной изоляции, ибо вход в круг жен торгового люда был ей и вовсе заказан. Чудище снобизма подняло свою омерзительную голову — и миссис Эмметт оказалась выброшенной на безлюдный остров. Жажда общения у миссис Эмметт все нарастала, но именно в тот день плотина рухнула, и мисс Марпл захлестнуло бурным потоком. Она вполне сочувствовала миссис Эмметт, а теперь она сочувствовала миссис Персиваль Фортескью.

Поводов для недовольства у миссис Персиваль накопилось предостаточно, и она с колоссальным облегчением делилась своими бедами с человеком более или менее посторонним.

— У меня нет привычки жаловаться, — говорила миссис Персиваль. — Это не в моих правилах. Я всегда говорю — нужно приспосабливаться к обстоятельствам. Чего нельзя исправить, с тем изволь мириться, и я никогда никому и словом не обмолвилась. Да и кому жаловаться? Тут ведь живешь в полной изоляции, в полнейшей. Конечно, очень удобно, что у нас с Вилем в доме свои комнаты, да и экономия какая. Но, с другой стороны, когда ты сама себе хозяйка — это куда лучше. Уверена, вы со мной согласитесь.

Мисс Марпл действительно согласилась.

— Слава Богу, наш новый дом почти готов, скоро будем туда перебираться. Дело только за штукатурами да малярами. Они все тянут и тянут… Мужу-то, конечно, и здесь хорошо. Но мужчины к этому относятся совершенно иначе. Я всегда это говорила — совершенно иначе. Вы согласны?

Да, согласилась мисс Марпл, мужчины к этому относятся совершенно иначе. Тут она не кривила душой, ибо действительно так думала. «Джентльмены», по мнению мисс Марпл, являли собой особую породу, разительно отличавшуюся от ее собственного пола. На завтрак им требовались два яйца плюс бекон, три раза в день им надобно плотно поесть, и упаси вас Господи спорить с ними или, того хуже, перечить им перед обедом. Миссис Персиваль продолжала:

— Понимаете, муж день-деньской в городе. Возвращается всегда усталый, ему надо сесть и почитать. Я же, наоборот, целый день сижу одна, начисто лишена подходящего общества. Нет, условия здесь прекрасные. Отличное питание. Но ведь человеку еще нужно какое-то общение. Местная публика, если честно, меня не устраивает. В основном это любители пустить пыль в глаза, сразиться в бридж[125]. Не просто провести приятный вечер за партией, нет. Я сама не прочь поиграть в бридж, но у них тут такие ставки, что оторопь берет, да и спиртное при этом течет рекой. В общем, сплошь кутилы и гуляки, денег у них куры не клюют. Ну, разумеется, есть горсточка… я бы сказала, божьих одуванчиков, которые знай себе слоняются с садовыми совками и что-то такое сажают и поливают.

Мисс Марпл немножко смутилась. Потому-то и сама любила покопаться в саду.

— О покойниках плохо не говорят, — быстро перескочила миссис Перси, — но мой свекор, мистер Фортескью, со вторым браком дал большого маху. Моя… не свекровь, конечно, какая она мне свекровь, мы почти ровесницы… Сказать правду — она на мужиках была помешана. Да еще как помешана… А деньги как транжирила! Свекор через нее совсем свихнулся. Сколько бы она ни тратила — на здоровье. А Перси из-за этого сильно переживал, очень сильно. Перси — человек бережливый, в денежных делах аккуратный. Для него хуже нет, чем швырять деньги на ветер. А тут еще мистер Фортескью ведет себя как малое дитя, то начнет показушничать, то скандал закатит, то давай деньгами сорить, вкладывать их невесть во что. В общем, хорошего во всем этом было мало.

Мисс Марпл отважилась прервать этот поток вопросом:

— Наверное, ваш муж был и этим сильно обеспокоен?

— Еще как. Весь прошлый год. Забеспокоишься тут. Он напрочь переменился. Даже ко мне. Бывает, заговорю с ним, а он не отвечает. — Миссис Перси вздохнула, потом продолжала: — Теперь Элейн, моя золовка, тоже странная особа. Вечно какие-то игры с детворой, вылазки на природу. Не скажу, что неприветливая, но как-то мне с ней неуютно. Я подбивала ее съездить в Лондон пройтись по магазинам, в театр сходить на дневное представление, еще что-нибудь такое. Куда там! Одежда ее вообще не интересует. — Миссис Персиваль снова вздохнула и пробормотала: — Нет, вы не подумайте, что я жалуюсь. — Ей вдруг стало совестно. Она поспешно добавила: — Вам это небось кажется чудным — говорю такое, а вы мне почти совсем незнакомы. Но живешь в таком напряжении, да и шок… наверное, все дело в шоке. Запоздалый шок. Я вся извелась, уж так охота с кем-то поговорить. А вы мне напомнили одну замечательную старушку, мисс Трефьюзис Джеймс. Она сломала бедро, когда ей было семьдесят пять лет. Ох, как долго ее пришлось выхаживать… вот мы и подружились. Когда расставались, она подарила мне пелерину из лисьего меха, я прямо растрогалась.

— Я вас прекрасно понимаю, — сказала мисс Марпл.

И на сей раз она не грешила против истины. Ясно, что миссис Персиваль надоела своему мужу, он почти перестал обращать на нее внимание, а подружиться с кем-то из соседей бедняжке так и не удалось. Хождения по магазинам, дневные спектакли и роскошный дом — слишком малая компенсация, если в отношениях с семьей мужа нет никакого тепла.

— Надеюсь, вы не сочтете за грубость, — сказала мисс Марпл елейным старушечьим голоском, — но почему-то мне кажется, что покойный мистер Фортескью не был очень приятным человеком.

— Вы правы, — с готовностью согласилась ее собеседница. — Если совсем откровенно, дорогая моя, строго между нами, он был довольно мерзким старикашкой. И я не удивлюсь — честное слово, — что кому-то потребовалось его убрать.

— И вы понятия не имеете, кто… — начала мисс Марпл, но тут же осеклась. — Господи, может, я не должна об этом спрашивать… понятия не имеете, кто… кто это мог быть?

— Я думаю, этот жуткий Крамп, его рук дело, — поделилась миссис Персиваль. — Он всегда был мне очень неприятен. По манерам вроде бы и не грубиян, но все же именно грубиян. Дерзкий такой тип.

— Но ведь должен быть какой-то мотив.

— Такому человеку вряд ли нужен особый мотив. Мистер Фортескью уж не помню за что устроил ему крупную выволочку, к тому же, подозреваю, иногда этот Крамп напивается как сапожник. Но самое главное, мне кажется, в другом: он страшно неуравновешенный. Был ведь уже у кого-то лакей или дворецкий, уж не помню, который взял ружье и всех в доме перестрелял. Вообще-то, если совсем честно, я поначалу подозревала, что мистера Фортескью отравила Адель. Но теперь, конечно, она вне подозрений, раз ее саму отравили. Знаете, вдруг она в чем-то обвинила Крампа. А он потерял голову и, может, подложил какую-то отраву в пирог, а Глэдис его за этим делом застукала, вот он заодно убил и ее. Да его вообще опасно держать в доме. Господи, я бы сейчас с радостью куда-нибудь уехала, но эти жуткие полицейские никого отсюда не отпустят. — Она импульсивно подалась вперед и положила свою пухлую руку на запястье мисс Марпл. — Иногда мне кажется, что я должна бежать… что, если это в ближайшие дни не кончится… я и вправду должна бежать отсюда…

Она откинулась назад, глаза ее впились в мисс Марпл.

— Но, может быть… это неразумно?

— Не думаю, что это очень разумно. Полиция ведь быстро вас найдет.

— Неужели найдут? Неужели? Думаете, у них хватит ума?

— Недооценивать полицию — большая ошибка. Инспектор Нил, на мой взгляд, — поразительно умный человек.

— Да? А мне он показался очень глупым.

Мисс Марпл покачала головой.

— Я не могу избавиться от чувства… — Дженнифер Фортескью умолкла, но потом все-таки произнесла: — что оставаться здесь опасно.

— Опасно для вас лично?

— Д-да… да, для меня…

— Потому что вам… что-то известно?

Миссис Персиваль набрала в легкие воздуха.

— Нет, конечно. Я ничего не знаю. Что я могу знать? Просто… просто я жутко нервничаю. Этот Крамп…

Нет, решила мисс Марпл, глядя, как сжимает и разжимает ладони миссис Фортескью, она думает вовсе не о Крампе. Дженнифер Фортескью сильно испугана, и на то есть какие-то совершенно другие причины.

Глава 22

1

Надвигались сумерки. Мисс Марпл с вязаньем пристроилась у окна в библиотеке. Сквозь оконное стекло она увидела, как на террасе прогуливается Пэт Фортескью. Отперев окно, мисс Марпл позвала:

— Заходите сюда, дорогая. Заходите, прошу вас. Там так холодно и сыро, а вы еще и без пальто.

Пэт послушно повиновалась. Она вошла, закрыла окно и включила две лампы.

— Да, — сказала она. — На улице не очень приятно. — Она села на диван подле мисс Марпл. — Что вы вяжете?

— Да так, дорогая, детскую кофточку. Для младенца. Такие кофточки никогда не бывают лишними, молодые мамы довольны. Это второй размер. Я всегда вяжу второй размер. Из первого малыши уж больно быстро вырастают.

Пэт вытянула к каминному огню свои стройные ноги.

— Здесь сегодня уютно, — сказала она, — Камин, слабый свет, и вы вяжете детские вещички. Покойно и по-домашнему, как и должно быть в Англии.

— В Англии так и есть, — заметила мисс Марпл — «Тисовых хижин» в ней не так уж много, дорогая.

— Хорошо, если так, — сказала Пэт. — Не верится мне, что этот дом когда-то был счастливым. Что хоть один человек в нем был счастлив, несмотря на все их деньги, на все их богатство.

— Мне тоже не верится, — поддержала ее мисс Марпл. — Боюсь, счастье всегда обходило этот дом стороной.

— Может, здесь была счастлива Адель, — рассуждала Пэт. — Мы с ней никогда не встречались, так что этого я просто не знаю, но Дженнифер явно страдает, а Элейн вся извелась из-за молодого человека, которому она безразлична и, скорее всего, в глубине души она это чувствует. Боже, как мне хочется отсюда уехать! — Она взглянула на мисс Марпл и неожиданно улыбнулась. — А знаете, Ланс мне сказал, чтобы я держалась поближе к вам. Он считает, что под вашим крылышком я буду в большей безопасности.

— Ваш муж — человек не глупый, — сказала мисс Марпл.

— Вы правы. Глупым Ланса не назовешь. Подурачиться он любит, это точно. Но он чего-то боится, а чего именно, не говорит. Мне ясно одно: кто-то в этом доме сошел с ума, а это всегда страшно, ведь ты не можешь себе представить, что такому человеку может взбрести в голову. Не знаешь, чего от него ждать.

— Бедная девочка, — сказала мисс Марпл.

— Да нет, все нормально. Пожалуй, я здесь уже закалилась.

Мисс Марпл участливо спросила:

— На вашу долю, милая, тоже выпало достаточно несчастья, да?

— Ну, в моей жизни были и хорошие времена. Счастливое детство в Ирландии, езда верхом, охота, прекрасный дом, большой и просторный, по которому гулял свежий ветер, а солнца в нем было — хоть отбавляй. Если у тебя было счастливое детство, оно остается с тобой на всю жизнь, ведь правда? Это уже потом, когда я выросла, счастье словно куда-то улетучилось. Первый удар мне, наверное, нанесла война.

— Ваш муж был летчиком?

— Да. Через месяц после свадьбы самолет Дона сбили. — Она смотрела прямо перед собой, на огонь в камине. — Мне сначала хотелось умереть, уйти вместе с ним. Казалось, все так несправедливо, так жестоко. А потом, когда прошло время… мне даже стало казаться: оно и к лучшему, что все кончилось именно так. Дон был словно рожден для войны. Отважный, отчаянный, веселый. У него были все качества, какие нужны воину. И я почему-то чувствую, что в мирное время он бы потерял себя. Сидело в нем этакое… как бы сказать… заносчивое неповиновение. Оседлый образ жизни, изо дня в день одно и то же — он бы этого не выдержал. Обязательно ввязался бы в какую-нибудь драку. В каком-то смысле жизнь в обществе была ему противопоказана. Нет, он бы этого не выдержал.

— Очень важно, моя милая, что вы это поняли. — Мисс Марпл склонилась над вязаньем, подцепила петлю и стала считать про себя: — Три простых, две изнаночных, одну выпускаем, две вместе, — потом спросила: — А ваш второй муж, милая?

— Фредди? Фредди застрелился.

— Боже. Как это печально. Какая трагедия.

— Мы были очень счастливы вместе, — сказала Пэт. — Года через два, как мы поженились, я начала понимать, что Фредди… не всегда честен. Увидела: что-то у него не так. Но между нами все оставалось по-прежнему. Потому что Фредди любил меня, а я — его. Я пыталась закрыть глаза на его жизнь вне дома. Возможно, это была трусость с моей стороны, но изменить его я не могла. Изменить человека — это не под силу никому.

— Да, — подтвердила мисс Марпл. — Изменить человека — это никому не под силу.

— Я приняла его таким, каким он был, полюбила и вышла за него замуж, понимая, что с какими-то сторонами его натуры придется мириться. Но потом дела его совсем разладились, он растерялся — и застрелился. После его смерти я уехала в Кению, пожить у друзей. Оставаться в Англии, видеть старых знакомых, которые все знали, просто не могла. Ну а в Кении я встретила Ланса. — Взгляд ее изменился, потеплел. Она продолжала смотреть в огонь, а мисс Марпл смотрела на нее. Наконец Пэт повернула голову и спросила: — Мисс Марпл, скажите откровенно, что вы думаете о Персивале?

— Я его почти не знаю. Так, встречаемся за завтраком. Вот и все. По-моему, ему не очень нравится, что я сейчас здесь.

Пэт неожиданно засмеялась.

— Он ведь жуткий скряга. Дрожит над каждым пенсом. Ланс говорит, что он был таким всегда. И Дженнифер на него жалуется. Проверяет все счета за мисс Доув. За каждый расход ее критикует. Но мисс Доув умудряется делать по-своему. Она — совершенно замечательная особа. Вы так не считаете?

— Да, считаю. Она напоминает мне миссис Латимер из моей собственной деревни, Сент-Мэри-Мид. Миссис Латимер возглавляла Женскую добровольческую службу, организацию девочек-скаутов, и вообще почти все, что можно было возглавлять. И только лет через пять нам стало известно, что… Ой, нет, не буду сплетничать… Тем более это такая тоска — слушать чьи-то рассказы о людях, которых ты никогда не видела, о местах, где никогда не бывала.

— А ваша Сент-Мэри-Мид — симпатичная деревушка?

— Ну, моя дорогая, не знаю, что такое симпатичная деревушка в вашем понимании. Что ж, там довольно мило. Живут довольно симпатичные люди, но и неприятных субъектов хватает. В этой деревне происходит много любопытного, как и в любой другой. Человеческая натура везде одинакова, правда?

— Я заметила, вы часто поднимаетесь к мисс Рэмсботтом, — сказала Пэт. — А я ее боюсь.

— Боитесь? Почему?

— Мне кажется, она сумасшедшая. Свихнулась на почве религии. Вы не думаете, что она по-настоящему… безумна?

— Безумна? В каком смысле?

— Мисс Марпл, вы хорошо понимаете в каком. Сидит целыми днями наверху, никогда не выходит и думает мрачные думы о греховодниках и греховодницах. В конце концов ей могло прийти в голову, что ее миссия в этой жизни — быть верховным судией.

— Это ваш муж так считает?

— Я не знаю, что считает Ланс. Он мне не говорит. Но я уверена в одном: он полагает, что это дело рук безумца, и безумец этот — член семьи. Ну, Персиваль, я бы сказала, человек вполне здравый. Дженнифер просто глупое и отчасти жалкое создание. Нервозная — это есть, но не более. Что до Элейн… бывают такие девушки — странноватые, одержимые, словно натянутые пружины. Она по уши влюблена в своего молодого человека и ни на секунду не признается себе, что он хочет на ней жениться из-за денег.

— Вы считаете, он хочет жениться на ней из-за денег?

— Да! А вам так не кажется?

— Я бы не стала утверждать это с такой категоричностью, — сказала мисс Марпл. — Был такой Эллис, молодой мужчина, он взял в жены Марион Бэйтс, дочь богатого торговца скобяными изделиями. Девушка она была простая, бесхитростная, его прямо боготворила. И ничего, все у них сладилось. Мужчины вроде молодого Эллиса и этого Джеральда Райта проявляют дурной нрав, если они взяли в жены бедную. Они так клянут себя за это, что на ней же и отыгрываются. Но если они берут в жены богатую, они продолжают уважать ее и в браке.

— Не представляю, — продолжала Пэт, хмурясь, — чтобы это был кто-то со стороны. А отсюда и атмосфера, что царит в доме. Все друг за другом наблюдают. Только что-нибудь все равно случится…

— Смертей больше не будет, — заявила мисс Марпл. — По крайней мере, мне так кажется.

— Как вы можете быть в этом уверены?

— Представьте, почти уверена. Понимаете, убийца выполнил свою задачу.

— Выполнил?

— Выполнил или выполнила. Я говорю вообще.

— А какая задача перед ним стояла?

Мисс Марпл покачана головой — на этот счет полной ясности у нее, увы, не было.

Глава 23

1

Мисс Сомерс снова готовила чай в комнате машинисток, и оказалось, что она снова заварила его невскипевшей водой. Да, история повторяется. Принимая чашку, мисс Гриффит подумала про себя, что насчет Сомерс надо все-таки поговорить с мистером Персивалем. «Неужели мы не можем подыскать себе машинистку потолковее? Впрочем, едва ли стоит сейчас беспокоить шефа из-за подобных пустяков, вот кончится эта кошмарная история, тогда…»

И в очередной раз мисс Гриффит резко бросила:

— Вода снова не вскипела, Сомерс.

Мисс Сомерс, порозовев, ответила так, как отвечала в подобных случаях всегда:

— Господи, уж сейчас она, кажется, точно кипела.

Развитие этой темы было прервано появлением Ланса Фортескью. Несколько замутненным взором он огляделся по сторонам, и мисс Гриффит, подскочив, вышла ему навстречу.

— Мистер Ланс! — воскликнула она.

Он круто повернулся в ее сторону, и его лицо озарилось улыбкой.

— Здравствуйте. Ой, да это же мисс Гриффит!

Мисс Гриффит была в восторге. Они не виделись одиннадцать лет, и, надо же, он помнит, как ее зовут. В смущении она пролепетала:

— Поразительно, что вы меня помните.

И Ланс игриво, со всем присущим ему обаянием ответил:

— Конечно, я вас помню.

Все машинистки заметно оживились. Мисс Сомерс вмиг забыла о своих чайных бедах. Она пялилась на Ланса, рот ее слегка приоткрылся. Мисс Белл заинтересованно выглядывала из-за пишущей машинки, а мисс Чейз потихонечку извлекла на свет Божий компактную пудру и пудрила нос. Ланс Фортескью оглядел комнату.

— Ну что ж, тут все как прежде, — заключил он.

— Да, мистер Ланс, особых перемен нет. Какой вы загорелый, какой бодрый! Наверное, там, за границей, вы живете очень интересной жизнью.

— Можно и так сказать, — согласился Ланс, — но теперь, пожалуй, попробую пожить интересной жизнью в Лондоне.

— Хотите вернуться в нашу контору?

— Не исключено.

— Как чудесно.

— Я ведь там изрядно подотстал, — признался Ланс. — Вам, мисс Гриффит, придется ввести меня в курс дела.

Мисс Гриффит счастливо засмеялась.

— Мы будем очень рады вашему возвращению, мистер Ланс. Очень, очень рады.

Ланс окинул ее оценивающим взглядом.

— Что ж, это мило с вашей стороны, — сказал он. — Очень мило.

— Мы никогда не верили… никто из нас не думал, что… — Мисс Гриффит умолкла и вспыхнула.

Ланс легонько похлопал ее по руке.

— Что он такой злодей, каким его изображали? Наверное, не такой. Но так или иначе, это дело прошлое. Зачем к нему возвращаться? Будущее — вот главное. — Он добавил: — Мой брат здесь?

— По-моему, он у себя в кабинете.

Ланс игриво кивнул и пошел дальше. В приемной перед святилищем из-за своего стола поднялась сурового вида женщина средних лет и угрожающе спросила:

— Пожалуйста, ваше имя и по какому вы делу?

Ланс с сомнением посмотрел на нее.

— Вы… мисс Гросвенор? — спросил он.

Ему сказали, что мисс Гросвенор — шикарная блондинка. Да он и сам видел ее фотографии в газетах, где речь шла о расследовании убийства Рекса Фортескью. Нет, это явно не она.

— Мисс Гросвенор уволилась на той неделе. Я миссис Хардкасл, личная секретарша мистера Персиваля Фортескью.

«Что ж, — подумал Ланс, — как раз в духе старины Перси. Избавиться от шикарной блондинки и вместо нее взять Медузу Горгону. И все же — почему? Так безопаснее или… просто дешевле?» Вслух он добродушно сказал:

— Я Ланселот Фортескью. Мы с вами еще не встречались.

— Ой, простите, ради Бога, мистер Ланселот, — извинилась миссис Хардкасл. — Вы ведь в конторе, если не ошибаюсь, в первый раз?

— В первый, но не в последний, — ответил Ланс с улыбкой.

Он пересек комнату и открыл дверь в кабинет, когда-то принадлежавший его отцу. К своему удивлению, за столом он обнаружил не Персиваля, а инспектора Нила. Инспектор поднял голову от большой стопки бумаг, которые он сортировал, и кивнул.

— Доброе утро, мистер Фортескью, пришли познакомиться со своими обязанностями?

— Вы уже слышали, что я решил вернуться в фирму?

— Мне сказал ваш брат.

— Вот как? И что, он был при этом полон энтузиазма?

Инспектор Нил попытался скрыть улыбку.

— Особого энтузиазма я не заметил, — ответствовал он строго.

— Бедняга Перси, — прокомментировал Ланс.

Инспектор Нил взглянул на него с любопытством.

— Вы действительно хотите влиться в деловую жизнь Лондона?

— А что вас, собственно, удивляет, инспектор? Почему бы нет?

— Для такого человека, как вы, мистер Фортескью, это как будто не совсем то.

— Почему? Я сын своего отца.

— И своей матери.

Ланс покачал головой.

— Нет, инспектор, едва ли я пошел в мать. Она была старомодной и романтической особой. Любимая книга — «Королевские идиллии» Теннисона, как вы могли заключить из наших занятных имен. Она была очень слаба здоровьем и всегда, как мне кажется, жила в своем выдуманном мирке, далеком от реальности. Я вовсе не такой. Никакой сентиментальности за мной не числится, романтики, можно сказать, тоже. Короче, я реалист до мозга костей.

— Иногда люди заблуждаются на свой счет, — заметил инспектор Нил.

— Да, такое случается, — согласился Ланс.

Он сел в кресло и вытянул ноги в свойственной ему манере. Он улыбался каким-то своим мыслям. Потом неожиданно сказал:

— А вы, инспектор, проницательнее моего старшего брата.

— В чем же, мистер Фортескью?

— Я ведь здорово нагнал на Перси страху. Он и вправду решил, что я собрался окунуться в лондонскую деловую жизнь. И буду пытаться оттяпать кусок его пирога. Он жуть как боится, что теперь я начну тратить деньги фирмы на всякие воздушные замки, подбивать его на всякие безумные сделки. Пойти на такое можно хотя бы ради того, чтобы посмотреть, как он, бедняга, будет переживать. И все же — нет. Конторские будни — это не для меня, инспектор. Мне нужен свежий воздух, какие-то приключения, разнообразие. Тут я просто задохнусь. — Он быстро добавил: — Имейте в виду, это строго между нами. Пожалуйста, не выдавайте меня моему братцу.

— Едва ли в нашем разговоре с ним эта тема возникнет, мистер Фортескью.

— Надо же мне чуть-чуть поиздеваться над Перси, — продолжал Ланс. — Пусть попереживает. Надо с ним хоть как-то поквитаться.

— Это странно, мистер Фортескью, — удивился Нил. — Поквитаться — за что?

Ланс пожал плечами.

— Ну, это старая история. Что к ней возвращаться?

— Насколько я знаю, в прошлом имелся некий чек. Вы это имеете в виду?

— Вы так много знаете, инспектор!

— Но о передаче дела в суд речь, как я понимаю, не шла, — сказал Нил. — Ваш отец этого не хотел.

— Нет. Он просто вышвырнул меня, и все.

Инспектор Нил задумчиво взирал на него, но думал при этом вовсе не о Лансе Фортескью, а о Персивале. Честный, трудолюбивый, бережливый Персиваль. Всякий раз, углубляясь в это дело, инспектор сталкивался с загадкой Персиваля Фортескью, человека, чьи внешние проявления были известны всем, а вот определить его внутреннюю суть было гораздо сложнее. Сторонний наблюдатель сказал бы: бесцветная и серая личность, человек, сидевший под башмаком у своего отца. Чопорный Перси, как заметил однажды помощник комиссара полиции. Сейчас с помощью Ланса Нил пытался разобраться, что же за птица этот Персиваль. И он проговорил, нащупывая почву под ногами:

— Такое впечатление, что ваш брат… как бы это точнее… был у отца под башмаком.

— Интересно. — Ланса, кажется, эта точка зрения искренне удивила. — Интересно. Очень сомневаюсь, что так оно и было. Скорее это чисто внешнее впечатление. Знаете, оглядываясь на прошлые годы, я с изумлением понимаю: Перси всегда добивался своего, хотя вроде бы ничего для этого не делал.

«Да, — подумал инспектор Нил, — тут было чему изумиться». Он поворошил лежавшие перед ним бумаги, выудил письмо и подтолкнул его Лансу.

— Это письмо вы написали в августе, мистер Фортескью?

Ланс взял его, проглядел и положил на стол.

— Да, — подтвердил он, — я написал его, когда летом вернулся в Кению. Значит, отец его сохранил? И где оно лежало — здесь, в кабинете?

— Нет, мистер Фортескью, мы нашли его в бумагах вашего отца в «Тисовой хижине».

Инспектор еще раз внимательно перечитал лежавшее перед ним письмо. Оно не было длинным.

«Дорогой папа, я обсудил с Пэт твое предложение и согласен его принять. Мне нужно некоторое время, чтобы привести здесь в порядок свои дела, скажем, до конца октября или начала ноября. Дату приезда уточню попозже. Надеюсь, мы будем друг к другу терпимее, чем в прошлом. Я, во всяком случае, сделаю для этого все возможное. Что можно к этому добавить? Береги себя.

Твой Ланс».

— Куда вы послали это письмо, мистер Фортескью? В контору или в «Тисовую хижину»?

Ланс нахмурил брови, стараясь вспомнить.

— Трудно сказать. Не помню. Ведь три месяца прошло. Думаю, все-таки в контору. Да, точно. Сюда. — Немного помолчав, он с откровенным любопытством спросил: — Почему вы об этом спрашиваете?

— Хотелось бы знать, — сказал инспектор Нил, — почему ваш отец не оставил его здесь, среди своих бумаг, а забрал в «Тисовую хижину», там я и нашел его — в письменном столе. Интересно, почему он так поступил?

Ланс рассмеялся.

— Надо полагать, чтобы письмо не попалось Перси на глаза.

— Да, — согласился инспектор Нил. — Похоже на правду. Получается, ваш брат имел доступ к личным бумагам отца?

— Ну, — с сомнением произнес Ланс, чуть нахмурившись, — не совсем так. Просто он мог, я думаю, в любое время в них заглянуть, если хотел, но в принципе…

Инспектор Нил докончил предложение за него.

— Делать этого был не должен?

Ланс расплылся в улыбке.

— Именно. Откровенно говоря, это называется «шпионить». Но за Перси, мне кажется, такое водилось всегда.

Инспектор Нил кивнул. Он и сам был того же мнения. Шпионить — это вполне соответствовало образу Персиваля, который складывался в сознании инспектора Нила.

— Ага, легок на помине, — пробормотал Ланс, ибо в эту секунду дверь отворилась, и вошел Персиваль. Он собирался обратиться к инспектору, но замер и нахмурился — увидел Ланса.

— Привет, — сказал он. — Ты здесь? Не предупредил, что появишься сегодня.

— Жажда работы обуяла, — отшутился Ланс, — так что вот я пред тобой, готов принести себя в жертву интересам фирмы. Чем прикажешь заняться?

Персиваль произнес с раздражением:

— Пока ничем. Абсолютно ничем. Нам надо четко определить поле твоей деятельности. Выделить тебе кабинет.

Ланс с легкой усмешкой вопросил:

— Кстати, старина, почему ты избавился от роскошной Гросвенор и поменял ее на это кувшинное рыло?

— Ланс, это уже чересчур, — вспылил Персиваль.

— Вот уж точно изменение к худшему, — продолжал развлекаться Ланс. — Я дождаться не мог, когда увижу роскошную Гросвенор. С чего тебе пришло в голову ее уволить? Решил, что она слишком много знает?

— Нет, конечно. Чушь какая-то! — сердито возразил Персиваль, и его бледное лицо залилось краской. Он повернулся к инспектору. — Не обращайте на моего брата особого внимания, — холодно сказал он. — У него своеобразное чувство юмора. — Потом добавил: — Я никогда не был очень высокого мнения об умственных способностях мисс Гросвенор. У миссис Хардкасл прекрасные рекомендации, она отличный работник, да и требования у нее весьма скромные.

— Весьма скромные требования, — повторил Ланс, поднимая глаза к потолку. — Знаешь, Перси, экономить на сотрудниках — я не сторонник такой политики. Кстати, коль скоро сотрудники проявили преданность фирме в эти трагические дни, может, есть смысл всем без исключения повысить зарплату?

— Ни в коем случае, — отрезал Персиваль Фортескью. — Это совершенно лишнее, совсем не ко времени.

От инспектора Нила не укрылся дьявольский огонек, мелькнувший в глазах Ланса. Персиваль, однако, ничего не заметил — был слишком огорчен.

— У тебя всегда какие-то экстравагантные фантастические идеи, — пробурчал он. — Фирма в таком состоянии, что в экономии — наше единственное спасение.

Инспектор Нил тактично кашлянул.

— Об этом, в частности, я и хотел поговорить с вами, мистер Фортескью, — обратился он к Персивалю.

— Слушаю, инспектор. — Персиваль переключил внимание на Нила.

— Я хочу высказать некоторые соображения, мистер Фортескью. Мне известно, что последние полгода, а то и год, вас очень беспокоило поведение вашего отца.

— Он был нездоров, — категорично ответил Персиваль. — В этом нет никаких сомнений.

— Вы безуспешно пытались убедить его в том, что он должен навестить доктора. Он отказался наотрез?

— Да, наотрез.

— А вы не подозревали, что ваш отец поражен болезнью, известной в обиходе как маниакальный синдром? В таком состоянии проявляются признаки мании величия, раздражительности, и рано или поздно оно приводит к безнадежному помешательству.

Персиваль заметно удивился.

— Вы на редкость проницательны, инспектор. Представьте, я боялся именно этого. Потому и настаивал, чтобы отец показался врачу.

— Вы безуспешно пытались его уговорить, — продолжал Нил, — а он тем временем успешно разорял вашу фирму?

— В общем, да, — согласился Персиваль.

— Прискорбное положение, — заметил инспектор.

— Жуткое. Никто не знает, сколько нервов мне это стоило.

— С деловой точки зрения ваш отец умер как нельзя более кстати, — спокойно предположил Нил.

— Надеюсь, — резко возразил Персиваль, — вы не думаете, что смерть отца я воспринял именно в этом свете?

— Я сейчас говорю не о вашем восприятии, мистер Фортескью. Я беру лишь фактическую сторону дела. Если бы ваш отец не умер, фирма вполне могла бы разориться.

— Да-да, — нетерпеливо бросил Фортескью. — Если брать голые факты, вы правы.

— Оттого, что мистер Фортескью умер, все члены вашей семьи только выиграли, ведь благополучие ваших родственников зависит от состояния дел в фирме.

— Да. Честно говоря, инспектор, мне не совсем понятно, куда вы клоните… — Персиваль замолчал.

— Никуда не клоню, мистер Персиваль, — успокоил его Нил. — Просто вношу ясность в имеющиеся факты. Еще один вопрос. Вы говорили, что не поддерживали с братом никаких отношений с тех самых пор, как он покинул Англию много лет назад.

— Совершенно верно, — подтвердил Персиваль.

— Так ли это, мистер Фортескью? Ведь прошлым летом, когда здоровье отца вас не на шутку встревожило, вы написали брату в Африку о том, что поведение отца вас беспокоит. Вы, видимо, хотели, чтобы брат помог вам повлиять на отца, послать его на обследование или даже ограничить сферу его деятельности, если понадобится.

— Я… я не вполне понимаю…

Персиваль был явно выбит из колеи.

— Но ведь это правда, мистер Фортескью?

— Ну, я считал, это будет справедливо. В конце концов Ланселот — младший партнер.

Инспектор Нил перевел взгляд на Ланса. На губах Ланса поигрывала усмешка.

— Вы получили это письмо? — спросил инспектор Нил.

Ланс Фортескью кивнул.

— И что вы ответили?

Ланс совсем расплылся в улыбке.

— Я сказал ему, чтобы он не дурил себе голову и оставил старика в покое. Написал, что старик, скорее всего, прекрасно знает, что делает.

Инспектор Нил снова взглянул на Персиваля.

— Ответ вашего брата был именно таков?

— Ну… в общих чертах, да. Формулировки, я бы сказал, были более агрессивные.

— Я решил, что инспектора вполне устроит причесанный вариант, — сказал Ланс. Он продолжал: — Откровенно говоря, инспектор, одна из причин, побудившая меня тогда приехать домой — желание лично убедиться, как обстоят дела. Моя встреча с отцом была довольно краткой, и, если честно, никаких особенных симптомов я не заметил. Он был слегка взбудоражен, но не более того. Во всяком случае, мне показалось, что он в состоянии вести свои дела. Короче, вернувшись в Африку, я все обсудил с Пэт и решил, что буду перебираться домой, в Англию, а уж на месте… как бы это сказать? — прослежу за тем, чтобы игра велась по-честному.

По ходу монолога он метнул взгляд на Персиваля.

— Я возражаю, — объявил Персиваль Фортескью. — Решительно возражаю против того, на что ты намекаешь. Я совершенно не собирался отстранять отца от дел. Меня заботило его здоровье. Конечно, меня заботило и… — Он замолчал.

Ланс быстро за него докончил:

— Тебя заботило и состояние собственных карманов, да? Маленьких карманов Перси. — Он поднялся, и манеры его внезапно изменились. — Ладно, Перси, с меня хватит. Я собирался немного помотать тебе нервы, делая вид, что собираюсь здесь остаться. Я не хотел, чтобы все здесь шло по-твоему, сладенько и гладенько, но — пропади все пропадом — я сыт тобой по горло. Меня тошнит уже от того, что я нахожусь с тобой в одной комнате. Всю свою жизнь ты был отвратительной и ничтожной гнидой. Вечно шпионил, подслушивал, распускал слухи и мутил воду. И еще. У меня нет доказательств, но я всегда был уверен: чек, из-за которого заварилась вся каша, из-за которого меня отсюда вышвырнули, подделал ты. Подделка-то ни к черту не годилась, она вопила о себе во весь голос: я подделка! У меня была достаточно дурная репутация, и не мне было что-то всерьез доказывать, но я часто спрашивал себя: как же старик не понял, что, реши я подделать его подпись, я бы уж постарался, чтобы от нее не разило липой за целую милю.

Ланс продолжал бушевать, голос его зазвенел:

— Так что, Перси, играть в эту дурацкую игру я больше не собираюсь. Меня тошнит от этой страны, от делового Лондона. От мелких чиновничков вроде тебя, от их брючек в светлую полоску и черных пиджачков, от их вкрадчивых голосков, от их ничтожных финансовых делишек, замешанных на лжи. Мы разделим наш капитал, как ты и предлагал, и я с Пэт уеду в другую страну — туда, где можно свободно дышать, где не чувствуешь себя связанным по рукам и ногам. Список ценных бумаг можешь составлять на свое усмотрение. Себе оставь самые гарантированные и самые надежные, что наверняка дадут тебе прибыль в два процента, три процента, а то и три с половиной. Мне отдай последние отцовские приобретения, сомнительные, как ты их называешь. Возможно, почти все они — выброшенные деньги. Но хотя бы одно или два дадут мне в конце концов такую прибыль, которую тебе никогда не получить на твои гарантированные три процента. Отец был хитрая бестия. Он не боялся рисковать, играть по-крупному. И иногда ему везло — прибыль составляла пятьсот, шестьсот, семьсот процентов! Я верю в отцовскую дальновидность и готов попытать счастья. Что же до тебя, мелкая душонка…

Ланс шагнул в сторону брата, но тот быстро ретировался за стол, поближе к инспектору Нилу.

— Ладно, — смягчился Ланс. — Трогать тебя не буду. Ты не хотел, чтобы я сюда внедрялся, — так тому и быть. Можешь быть доволен. — Он добавил, широкими шагами направляясь к двери: — Если желаешь, я согласен и на концессию «Дрозды». Против нас ополчились Маккензи — что ж, я уведу их в Африку. — Уже в дверях он, круто повернувшись, сказал: — Месть после стольких лет — едва ли это похоже на правду. Но инспектор Нил, кажется, принимает эту версию всерьез — верно, инспектор?

— Чепуха, — сказал Персиваль. — Не может этого быть!

— Спроси его, — посоветовал Ланс. — Спроси, почему он у всех выведывает насчет дроздов и зерен в отцовском кармане.

Легонько проведя пальцем по верхней губе, инспектор Нил сказал:

— Вы помните летнюю историю с дроздами, мистер Фортескью? Тут есть над чем задуматься.

— Чепуха, — повторил Персиваль. — Об этих Маккензи бог знает сколько лет ничего не слышно.

— Тем не менее, — возразил Ланс, — я почти готов поклясться, что в наши ряды затесался кто-то из Маккензи. Подозреваю, инспектор того же мнения.

2

Инспектор Нил догнал Ланселота Фортескью, когда тот уже выходил на улицу.

Ланс улыбнулся ему — чуть застенчиво.

— Я совсем не собирался устраивать спектакль, — сказал он. — Но не смог сдержаться. Ну да ладно, рано или поздно все кончилось бы именно этим. Я сейчас встречаюсь с Пзт в «Савое». Нам с вами по пути, инспектор?

— Нет, я возвращаюсь в Бейдон-Хит. Но хочу вас кое о чем спросить, мистер Фортескью.

— Да?

— Когда вы застали меня в кабинете, вы были удивлены. Почему?

— Наверное, я не ожидал вас там увидеть. Думал, что застану там Перси.

— А вам не сказали, что он уехал?

Ланс с любопытством взглянул на него.

— Нет. Мне сказали, что он у себя в кабинете.

— Понятно. Никто и не знал, что он уехал. Из кабинета ведет только одна дверь, зато из маленькой приемной еще одна дверь выходит прямо в коридор. Видимо, ею ваш брат и воспользовался, но странно, что вам ничего не сказала миссис Хардкасл.

Ланс засмеялся.

— Наверное, выходила за чашкой чаю.

— Да, да… скорее всего.

Ланс взглянул на него.

— В чем, собственно, дело, инспектор?

— Просто задаю себе разные забавные вопросики, мистер Фортескью, вот и все.

Глава 24

1

В поезде по пути в Бейдон-Хит инспектор Нил пытался решать кроссворд в «Таймс», но результаты были на диво плачевными. Мысли его бродили где-то далеко. Да и новости он читал с рассеянным видом. Землетрясение в Японии, открытие залежей урана в Танганьике, труп моряка торгового флота около Саутгемптона, предстоящая забастовка докеров. Последние жертвы уличных грабителей, новое лекарство, чудесным образом исцеляющее от туберкулеза.

Эта обрывочная информация каким-то странным образом повлияла на работу его мозга. Он вернулся к кроссворду и мгновенно ответил сразу на три вопроса.

Пока он добирался до «Тисовой хижины», в его голове уже созрело решение. У сержанта Хея он спросил:

— Где эта пожилая дама? Еще здесь?

— Мисс Марпл? Да, здесь. Они с другой пожилой дамой, что наверху, теперь не разлей вода.

— Понятно. — Выдержав паузу, Нил спросил: — Где она сейчас? Я хотел бы ее видеть.

Через несколько минут появилась мисс Марпл, лицо ее раскраснелось, дыхание было прерывистым.

— Вы хотели видеть меня, инспектор Нил? Надеюсь, что не заставила вас ждать. Сержант Хей не сразу меня нашел. Я была на кухне, болтала с миссис Крамп. Я ее как раз поздравляла: до чего мастерица, какая выпечка получилась! А вчерашнее суфле — просто пальчики оближешь! Знаете, я всегда считала, что к делу нужно переходить постепенно. Вы со мной согласны? Понимаю, у вас все сложнее. Вам особенно некогда ходить вокруг да около, приходится свои вопросы задавать сразу. А у такой старушки, как я, времени, само собой, хватает, от нас даже ждут всякой пустопорожней болтовни. Ну, а путь к сердцу любой поварихи лежит, как говорится, через ее выпечку.

— А на самом деле, — уточнил инспектор Нил, — вы хотели поговорить с ней о Глэдис Мартин.

Мисс Марпл кивнула.

— Да. О Глэдис. Что ж, миссис Крамп мне много чего рассказала о Глэдис. Не в связи с убийством, нет. Так, вообще. Чем она жила в последнее время, о каких диковинах рассказывала. Не в том смысле, что о странностях. Просто о чем заводила разговор.

— И что, — спросил инспектор Нил, — вы почерпнули много полезного?

— Да, — подтвердила мисс Марпл. — Именно много полезного. Я бы даже сказала, что возникла некоторая ясность. А у вас?

— И да, и нет, — уклончиво ответил инспектор Нил.

Сержант Хей уже вышел из комнаты. Это хорошо, отметил про себя инспектор Нил, ибо то, о чем он собирался сейчас поведать, было, мягко говоря, не совсем тривиальным.

— Слушайте внимательно, мисс Марпл, — начал он. — Я хочу с вами серьезно поговорить.

— Да, инспектор Нил?

— В какой-то степени, — признал инспектор Нил, — мы с вами представляем разные точки зрения. Не буду скрывать, мисс Марпл, что в Скотленд-Ярде я о вас кое-что слышал. Вы ведь там достаточно известны.

— Ну, не знаю, — зарделась мисс Марпл, — как-то получается, что я встреваю в дела, которые меня не касаются, — что правда, то правда. Я имею в виду всякие преступления или необычные истории.

— В общем, у вас там солидная репутация, — сообщил инспектор Нил.

— Это наверняка сэр Генри Клитеринг, — предположила мисс Марпл. — Мой старинный друг.

— Как я уже сказал, — повторил Нил, — мы с вами представляем разные точки зрения. С некоторой натяжкой одну из них можно назвать осмысленной, а другую — бессмысленной.

Мисс Марпл чуть склонила голову набок.

— Интересно, инспектор, что вы имеете в виду?

— Видите ли, мисс Марпл, на происходящие события можно смотреть исходя из здравого смысла. Кое-кому это убийство выгодно. Я бы сказал, одному человеку особенно. И второе убийство выгодно ему же. Про третье убийство можно сказать — убийство на всякий случай.

— Но какое из них вы называете третьим? — поинтересовалась мисс Марпл.

Глаза ее — яркой фарфоровой голубизны — проницательно взглянули на инспектора. Он кивнул.

— Да. Возможно, вы правы. Знаете, когда помощник комиссара разговаривал со мной об этих убийствах, что-то в его словах показалось мне странным. Именно это — последовательность событий. Я, конечно, думал о детской считалочке. Король в конторе, королева в зале, служанка вешала белье.

— Вот! — воскликнула мисс Марпл. — Если следовать считалочке, Глэдис должны были убить после смерти миссис Фортескью, так? А ведь ее убили раньше?

— Думаю, что да, — сказал Нил. — Я почти в этом уверен. Тело ее нашли только поздним вечером, и трудно сказать, давно ли она была мертва. Но я считаю, что ее убили где-то около пяти часов, иначе…

— Иначе, — подхватила мисс Марпл, — она бы успела занести в библиотеку второй поднос?

— Именно. Она занесла поднос с чаем, принесла в холл второй, и тут что-то произошло. То ли она что-то увидела, то ли что-то услышала. Что именно — вот вопрос.

Может, это был Дюбуа, спускавшийся по лестнице из комнаты миссис Фортескью. А может, через боковую дверь вошел молодой человек Элейн Фортескью, Джеральд Райт. Но кто бы это ни был, он выманил ее в сад, а поднос так и остался в холле. После этого смерть, мне кажется, настигла ее быстро. Ведь на улице было холодно, а платье на ней было очень легкое.

— Вы совершенно правы, — согласилась мисс Марпл. — «За дворцом служанка вешала белье» — это не получалось с самого начала. Развешивать белье вечером она бы не стала, и в любом случае обязательно накинула бы на себя пальто. Нет, все это был камуфляж, как и прищепка, чтобы подогнать под стишок.

— Вот, — согласился инспектор Нил. — Тут и начинается бессмыслица. Тут наши с вами взгляды пока расходятся. Переварить этот детский стишок я… просто не могу.

— Но почему, инспектор? Ведь именно так все и произошло.

— Так, да не так, — проворчал Нил. — Последовательность-то нарушена. Из стишка ясно следует, что третьей должны убить служанку. А у нас с вами третьей убили королеву. Адель Фортескью была убита между двадцатью пятью минутами шестого и без пяти шесть. А Глэдис, по идее, к тому времени уже была мертва.

— Тут и возникает закавыка, да? — спросила мисс Марпл. — Несовпадение со считалочкой?

Инспектор Нил пожал плечами.

— Возможно, мы чересчур придираемся. Все смерти соответствуют тексту считалочки, наверное, другой цели убийца себе и не ставил. Но пока я рассуждаю так, мисс Марпл, будто стою на вашей точке зрения. А сейчас представлю это дело со своей. Дроздов, рожь и все прочее — побоку. У меня на вооружении — трезвые факты, здравый смысл и причины, ради которых психически нормальные люди совершают убийства. Итак, смерть Рекса Фортескью, и кому она выгодна. Выгодна она многим, но прежде всего его сыну, Персивалю. В то утро Персиваля в «Тисовой хижине» не было. Положить яд отцу в кофе или во что-то другое, съеденное отцом на завтрак, он не мог. По крайней мере, поначалу мы так считали.

— Ага. — Глаза мисс Марпл ожили, засветились. — Значит, с ядом все было не так просто. Знаете, я много думала о том, как его все-таки отравили, кое-что даже придумала. Но никаких улик или вещественных доказательств, конечно, нет.

— Расскажу вам все, как есть, не вижу нужды скрывать. Токсин подмешали в непочатую банку мармелада. Ее поставили на стол, и мистер Фортескью за завтраком съел несколько ложек. Позже эту банку кто-то выбросил в кусты, а в буфетную поставил точно такую же, предварительно выбрав из нее несколько ложек мармелада. Банку в кустах нашли, у меня есть результаты анализа. В ней обнаружены следы токсина.

— Вот, значит, как, — пробормотала мисс Марпл. — Что ж, все легко и просто.

— У «Консолидейтед инвестментс», — продолжал Нил, — дела были из рук вон плохи. Забери Адель Фортескью сто тысяч фунтов, которые завещал ей муж, фирма, скорее всего, просто обанкротилась бы. Переживи мисс Фортескью мужа хотя бы на месяц, деньги пришлось бы платать. Проблемы фирмы ее мало интересовали. Но пережить мужа на месяц ей не довелось. Она умерла, и предназначенные ей деньги перешли к тому, кто унаследовал все имущество. Другими словами, опять-таки к Персивалю Фортескью. Всюду Персиваль Фортескью, — не без огорчения продолжал инспектор. — Ну, допустим, подложить отраву в мармелад он как-то мог, но отравить свою мачеху или задушить Глэдис — исключено. По словам его секретарши, в пять часов он был в своем лондонском кабинете, а здесь появился только около семи.

— То есть проделать все это ему было бы трудновато? — спросила мисс Марпл.

— Трудновато? Я бы сказал, невозможно, — мрачно заключил инспектор Нил. — Другими словами, Персиваль тут ни при чем. — Забыв о сдержанности и благоразумии, о своей слушательнице, он произнес это с горечью. — Куда я ни иду, куда ни поворачиваюсь, везде натыкаюсь на одного человека. Персиваль Фортескью! Но совершить этого Персиваль Фортескью не мог. — Чуть успокоившись, он заметил: — Впрочем, есть и другие варианты, другие люди, у которых мотав не менее весомый.

— Мистер Дюбуа, разумеется, — тут же предположила мисс Марпл. — И молодой мистер Райт. Согласна с вами, инспектор. Если видишь, что кто-то может здорово нажиться, тут надо быть начеку. Доверчивость в таких случаях — не лучшая помощница.

Против воли инспектор улыбнулся.

— Всегда предполагаете худшее, да? — спросил он.

Подобная доктрина как-то не вязалась с этой милейшей, хрупкой с виду пожилой дамой.

— О да, — с жаром заверила его мисс Марпл. — Я всегда верю в худшее. И, как это ни грустно, часто оказываюсь права.

— Ну что ж, — сказал инспектор Нил, — давайте предполагать худшее. Это мог сделать Дюбуа, это мог сделать Джеральд Райт (при условии, что он был в сговоре с Элейн Фортескью, и отраву в мармелад подложила она), это могла сделать и миссис Персиваль, почему нет? Она ведь была на месте преступления. Но ни один из тех, кого я сейчас назвал, нас не устраивает, если исходить из вашей «бессмыслицы». Эти люди не имеют отношения ни к дроздам, ни к зернышкам в кармане. Не исключаю, что ваша версия верна, тогда круг наших поисков сокращается до минимума. Миссис Маккензи уже несколько лет пребывает в психиатрической лечебнице. При всем желании она не могла добраться до банок с мармеладом или подложить цианид в чай, что подавался в гостиной. Ее сын Дональд погиб в Дюнкерке. Остается дочь. Руби Маккензи. И если вы правы, если эта цепь убийств восходит к давней истории с шахтой «Дрозды» — тогда Руби Маккензи должна быть здесь, в этом доме, и есть только один человек, под чьим именем она может скрываться.

— Мне кажется, вы чересчур категоричны, — высказала свое мнение мисс Марпл.

Инспектор Нил словно ничего не услышал.

— Только один человек, — мрачно повторил он.

Поднялся и вышел из комнаты.

2

Мэри Доув сидела в своей гостиной. Комната была небольшая, меблированная без излишеств, но довольно удобная. Когда инспектор Нил постучал в дверь, Мэри Доув подняла голову от книги расходов и своим четким голосом сказала:

— Войдите.

На пороге появился инспектор.

— Садитесь, инспектор. — Мисс Доув указала на кресло. — Подождите минутку, ладно? Счета торговца рыбой что-то не сходятся с общей суммой, мне нужно их проверить.

Инспектор Нил молча наблюдал за тем, как она переписывает цифры в колонку. Какое поразительное спокойствие, какое самообладание. Откуда такая уверенность в себе? Что за ней прячется? Он попытался найти в ее чертах сходство с женщиной, коротавшей свои дни в лечебнице «Пайнвуд». Цвет волос, цвет лица — пожалуй, а вот в самом лице ничего схожего как будто нет. Наконец Мэри Доув подняла голову от счетов и сказала:

— Да, инспектор? Чем могу быть полезной?

Инспектор Нил мягко произнес:

— Видите ли, мисс Доув, в деле, которое я расследую, есть довольно странные обстоятельства.

— Да?

— Во-первых, неясно, откуда в кармане мистера Фортескью оказались зерна.

— Я сама очень удивлена, — призналась Мэри Доув. — Лично я никак не могу это объяснить.

— Настораживают и дрозды. Кто-то подбросил четырех дроздов на стол мистеру Фортескью, каким-то образом дрозды оказались и в пироге вместо телятины и ветчины. Обе эти истории случились при вас, мисс Доув, если не ошибаюсь?

— При мне. Сейчас вспомнила. Все были страшно огорчены. Такой бессмысленный, зловредный поступок, вернее, даже два.

— Ну, может, не такой и бессмысленный, мисс Доув. Вам что-нибудь известно о шахте «Дрозды»?

— Нет, никогда не слышала.

— Вы сказали, что вас зовут Мэри Доув. Это ваше подлинное имя?

Мэри Доув приподняла брови. В ее голубых глазах явно появилась настороженность.

— Какой занятный вопрос, инспектор. Вы намекаете на то, что Мэри Доув — не мое подлинное имя?

— Именно, — любезным тоном подтвердил инспектор Нил. — Я намекаю на то, что ваше подлинное имя — Руби Маккензи.

Она уставилась на него. На минуту лицо ее словно застыло, не отражая ни протеста, ни удивления. «Скорее всего, — решил инспектор Нил, — она лихорадочно что-то просчитывает». После долгой паузы она сказала спокойным бесстрастным голосом:

— И чего вы от меня ждете?

— Я прошу вас ответить. Вы Руби Маккензи?

— Я уже говорила, что меня зовут Мэри Доув.

— Вы можете это доказать, мисс Доув?

— Какое доказательство вас устроит? Свидетельство о рождении?

— Не факт. Возможно, свидетельство о рождении Мэри Доув у вас есть. Подлинная Мэри Доув могла быть вашей подругой, могла давно отдать Богу душу.

— Да, вариантов хоть отбавляй. — Голос ее снова зазвучал насмешливо. — Задача у вас не из легких, инспектор, не позавидуешь.

— Не исключено, что вас опознают в лечебнице «Пайнвуд», — предположил Нил.

— В лечебнице «Пайнвуд»? — Мэри Доув снова подняла брови. — Что это за лечебница и где она находится?

— Полагаю, мисс Доув, вам это прекрасно известно.

— Представьте, понятия не имею.

— И вы категорически отрицаете, что вы — Руби Маккензи?

— По-моему, мне вообще не нужно ничего отрицать. Вы знаете не хуже меня, инспектор: доказать, будто я какая-то там Руби Маккензи, — это ваша проблема. — В ее голубых глазах теперь уже явно обозначилась насмешка, насмешка и вызов. Глядя прямо в глаза собеседнику, Мэри Доув отчеканила: — Да, инспектор, это ваша проблема. Докажите, что я Руби Маккензи, если вам это удастся.

Глава 25

1

— Вас ищет старая сплетница, — сообщил сержант Хей заговорщицким шепотом, когда инспектор Нил спустился по лестнице. — Похоже, ее распирает от новостей.

— Дьявольщина, — выругался инспектор Нил.

— Да, сэр, — не моргнув глазом подтвердил сержант Хей.

Он уже собрался уйти, но инспектор Нил окликнул его:

— Хей, проглядите сведения, которые сообщила нам о себе мисс Доув — где работала раньше и так далее. Все проверьте… да, я хотел бы уточнить еще кое-что. Займитесь этим сейчас же.

На листе бумаги он черкнул несколько строк и передал их сержанту Хею, который бодро отрапортовал:

— Займусь немедля, сэр.

Проходя мимо библиотеки, инспектор услышал журчанье голосов и заглянул внутрь. Искала его мисс Марпл, нет ли, но сейчас она оживленно беседовала с миссис Персиваль Фортескью, а ее вязальные спицы деловито постукивали друг о друга. До слуха инспектора Нила донеслось:

— …я всегда считала, что быть медсестрой — для этого нужно призвание. Очень благородная, нужная людям работа.

Инспектор Нил тихонько прикрыл дверь. Мисс Марпл явно его заметила, но не подала виду.

Нежным кротким голоском она продолжала:

— Я как-то сломала запястье, и мне прислали очаровательную сиделку. А после меня она ухаживала за сыном миссис Спэрроу, очень милым морским офицером. У них начался настоящий роман, да, и вскоре они обручились. Ах, какой это был роман! Они поженились и жили очень счастливо, у них родилось двое прелестнейших крошек. — Мисс Марпл сентиментально вздохнула. — А болел он, между прочим, воспалением легких. При такой болезни многое зависит от ухода, верно?

— О да, — согласилась Дженнифер Фортескью, — при воспалении легких уход — это почти все. Конечно, новые лекарства творят чудеса, и за выздоровление уже не нужно вести изнурительную битву, как раньше.

— Не сомневаюсь, дорогая, что вы были прекрасной сиделкой, — заверила ее мисс Марпл. — И ваш роман начался именно так, да? Вы приехали сюда выхаживать мистера Персиваля Фортескью?

— Да, — подтвердила Дженнифер. — Да, так все и вышло. — По ее голосу чувствовалось, что она не горит желанием продолжать беседу, но мисс Марпл не обратила на это никакого внимания.

— Понимаю. Выслушивать сплетни прислуги негоже, но, боюсь, старушек вроде меня всегда интересуют дела домочадцев. Так о чем я говорила? Ах да. До вас здесь была другая сиделка, верно? А потом ее отослали… что-то в этом роде. Наверное, легкомысленно относилась к своим обязанностям.

— Нет, легкомыслие тут ни при чем, — возразила Дженнифер. — У нее серьезно заболел отец или кто-то еще, и я приехала ее сменить.

— Понятно, — сказала мисс Марпл. — И вы полюбили друг друга и соединили свои сердца. Это так чудесно, так чудесно.

— Ну, не знаю, — усомнилась Дженнифер Фортескью. — Мне так часто недостает… больничной палаты…

— Да-да, понимаю. Вы очень любили свою профессию.

— Тогда я этого не чувствовала, а сейчас как вспомню… уж больно жизнь у меня однообразная… Один пустой день, за ним другой, а Валь вечно занят на работе.

Мисс Марпл покачала головой.

— Мужчинам в наши дни лениться некогда, — сказала она. — О досуге и речи нет, даже если у тебя денег куры не клюют.

— А жене бывает так тоскливо, так одиноко. Иногда говорю себе: лучше бы ты сюда не приезжала, — призналась Дженнифер. — А в общем поделом мне. Незачем все это было.

— Что незачем, дорогая?

— Незачем было выходить за Валя. Да, что там… — Она громко вздохнула, как бы ставя точку. — Давайте не будем больше об этом.

Мисс Марпл послушно заговорила о новой парижской моде.

2

— Спасибо, что не прервали нашу беседу, — сказала мисс Марпл инспектору Нилу, постучав в дверь кабинета и получив приглашение войти. — Хотелось уточнить кое-какие мелочи. Правда, — огорченно добавила она, — закончить разговор не удалось.

— Извините, мисс Марпл, — на лице инспектора Нила появилась самая обаятельная из его улыбок, — если в прошлый раз я проявил бестактность. Позвал вас, чтобы проконсультироваться, а сам почти не закрывал рта.

— Пустяки, — сразу откликнулась мисс Марпл. — Я тогда еще не была готова выложить карты на стол. Если уж я о ком-то говорю, я должна быть абсолютно уверена в своей правоте. Уверена в душе. А сейчас я вполне уверена.

— В чем, мисс Марпл?

— Разумеется, в том, кто убил мистера Фортескью. Вы сказали мне про мармелад, и все сразу прояснилось, стало на свои места. Кто это сделал, и как.

Инспектор Нил непонимающе моргнул.

— Извините, — виновато пробормотала мисс Марпл, заметив его реакцию. — Увы, мне не всегда удается ясно выразить свои мысли.

— Я пока не вполне понимаю, мисс Марпл, о чем мы с вами говорим.

— Что ж, наверное, лучше начать с самого начала, — решила мисс Марпл. — Если, конечно, у вас есть время. Я изложу вам свою точку зрения. Видите ли, я здесь со многими поговорила, с почтеннейшей мисс Рэмсботтом, с миссис Крамп, с ее мужем. Он, конечно, лгун, но это ничего, потому что, если ты знаешь про лгуна, что он — лгун, в итоге выходит то же самое. Но я хотела разобраться в телефонных звонках, в нейлоновых чулках и так далее.

Инспектор Нил снова моргнул: во что это он позволил себя втянуть? С чего это ему взбрело в голову, что мисс Марпл будет весьма полезной помощницей? Ну да ладно, хоть в голове у нее и каша, но не исключено, что кое-что полезное она все-таки выяснила. Все удачи инспектора Нила на избранном поприще были связаны с его умением слушать. И он приготовился слушать.

— Пожалуйста, мисс Марпл, рассказывайте, — предложил он, — только с самого начала, ладно?

— Конечно, — согласилась мисс Марпл. — Все началось с Глэдис. В том смысле, что сюда я приехала из-за Глэдис. И вы любезно позволили мне разобрать ее вещи. А когда я разобралась с нейлоновыми чулками, с телефонными звонками, сопоставила то да се, все стало совершенно ясно. В смысле про мистера Фортескью и токсин.

— У вас есть какая-то версия? — спросил инспектор Нил. — Насчет того, кто положил токсин в мармелад мистеру Фортескью?

— Это не версия, — сказала мисс Марпл. — Я знаю наверняка.

Инспектор Нил моргнул в третий раз.

— Конечно же это сделала Глэдис, — заключила мисс Марпл.

Глава 26

1

Инспектор Нил пристально посмотрел на мисс Марпл, потом медленно покачал головой.

— Вы хотите сказать, — искренне поразился он, — что Глэдис Мартин умышленно убила Рекса Фортескью? Извините, мисс Марпл, но в это я просто-напросто не верю.

— Нет, убивать его она вовсе не хотела, — пояснила мисс Марпл, — но все-таки убила! Вы сами сказали, что, когда вы ее допрашивали, она нервничала и была расстроена. И вид у нее был виноватый.

— Но не такой, как у виновных в убийстве.

— Не такой, согласна. Я же говорю, она не собиралась никого убивать, но токсин в мармелад подмешала. Она и понятия не имела, что это яд.

— Что же это, по ее мнению, было? — все еще пораженный, спросил инспектор Нил.

— Наверное, исповедальное снадобье, — сообщила мисс Марпл. — Очень интересно, знаете ли, и очень поучительно — что эти девушки вырезают из газет и хранят у себя. Круг их интересов, знаете ли, не меняется уже несколько столетий. Секреты красоты, чтобы привлечь внимание любимого человека. Всякое колдовство, магия, диковинные события. Сейчас все это свалено в одну кучу в разделе «Наука». Никто больше не верит в волшебников, никто не верит, что какой-нибудь чародей с волшебной палочкой возьмет и превратит тебя в лягушку. А вот если прочтешь в газете, что, пересадив железы, можно изменить твои жизненно важные ткани и развить лягушачьи черты, — поверишь. Глэдис прочитала в газете насчет исповедального снадобья и, разумеется, полностью ему поверила, когда он сказал: вот оно, это снадобье.

— Кто сказал? — не понял инспектор Нил.

— Альберт Эванс, — объяснила мисс Марпл. — Это, конечно, не настоящее имя. Но летом на курорте они действительно познакомились, он обольстил ее и, я думаю, рассказал какую-то историю о несправедливости, гонениях, что-то в этом роде. Во всяком случае, смысл был вот какой: Рекс Фортескью, в чем-то согрешивший, должен теперь покаяться и как-то возместить ущерб. Подробностей я, конечно, не знаю, но насчет сути уверена. Он уговорил ее устроиться сюда на работу, а в наши дни это проще простого — прислуги ведь не хватает, она все время меняется. Вот Глэдис и устроилась. Потом они договорились встретиться. Ведь в последней открытке он так и написал: «Не забудь о нашей встрече». В назначенный день их план должен был сработать. Эванс дал Глэдис яд и велел подмешать его в верхний слой мармелада, чтобы мистер Фортескью съел его за завтраком, Эванс велел ей насыпать зерна в карман пиджака Фортескью. Не знаю, что он ей там наговорил про зерна, но я вас с самого начала предупреждала, инспектор, что Глэдис — девушка очень доверчивая. Да представительный молодой человек хоть бы что ей наплел — она бы всему поверила.

— Продолжайте, — произнес ошеломленный инспектор.

— Видимо, Альберт нарисовал ей такую картину, — развивала свою версию мисс Марпл, — с утра она дает мистеру фортескью исповедальное снадобье, через пару часов оно сработает, тут-то Альберт и придет к нему в контору, и мистер Фортескью во всем признается, и так далее, и тому подобное. Представляете, каково было этой бедняжке, когда она узнала, что мистер Фортескью умер.

— Но она бы не стала от нас это скрывать, — усомнился инспектор Нил.

— Что она первым делом заявила на допросе? — быстро спросила мисс Марпл.

— «Я этого не делала», — ответил инспектор Нил.

— Именно, — торжествующе воскликнула мисс Марпл. — Нежели вы не понимаете, что ничего другого она и сказать не могла? Стоило Глэдис разбить какую-нибудь безделушку, она тут же заявляла: «Я этого не делала, мисс Марпл. Ведать не ведаю, как это вышло». Эти несчастные ничего не могут с собой поделать. Когда что-то натворили, они так этим расстроены, что на уме у них одно — лишь бы не наказали. Неужели вы думаете, что перепуганная молодая женщина, кого-то отравившая, да еще без всякого на то намерения, так вам в этом и признается? С какой, интересно, стати?

— Да, — согласился Нил, — пожалуй.

Мысли его вернулись к разговору с Глэдис. Нервничает, чем-то расстроена, вид виноватый, глаза бегают — все как положено. Иногда эти признаки не значат ничего, а иногда — очень много. Едва ли ему следует корить себя за то, что он сделал неверный вывод.

— Возможно, — продолжала мисс Марпл, — первая ее мысль была простой: все отрицать. Потом она, видимо, попыталась как-то разобраться — в голове-то сумятица. Может, решила: Альберт не знал, что снадобье такое сильное, либо по ошибке дал ей слишком большую дозу. Может, хотела как-то выгородить его, найти объяснение. Стала ждать, что он с ней свяжется, и он, разумеется, связался. По телефону.

— Вам это известно? — быстро спросил Нил.

Мисс Марпл покачала головой.

— Нет. Это я домыслила. Но звонки в тот день были. Кто-то звонил, и, когда к телефону подходил Крамп или его жена, трубку вешали. А как еще он мог поступить? Он звонил, пока трубку не взяла Глэдис, тогда он и договорился с ней о встрече.

— Понятно, — сказал Нил. — И вы считаете, что в тот самый день, на который они назначили встречу, Глэдис и была убита.

Мисс Марпл энергично закивала.

— Да, и тому есть подтверждение. Миссис Крамп права. Девушка надела свои лучшие нейлоновые чулки, лучшие туфли. Она явно готовилась с кем-то встретиться. Только ей никуда не надо было для этого ехать. В «Тисовую хижину» собирался нагрянуть он. Вот почему в тот день Глэдис все что-то высматривала, была сама не своя, какая-то заторможенная, опаздывала с чаем. И вот когда она внесла в холл второй поднос, Эванс, я думаю, окликнул ее от боковой двери. Она поставила поднос и вышла к нему.

— И он ее задушил, — докончил инспектор Нил.

Мисс Марпл поджала губы.

— На это нужно не больше минуты, — сказала она. — А рисковать он не мог — вдруг она что-нибудь сболтнет? Вот и пришлось ей умереть — несчастной доверчивой глупышке. А потом — он нацепил ей на нос прищепку! — Голос мисс Марпл задрожал от праведного гнева. — Чтобы все подогнать под стишок. Зерна, дрозды, контора, мед и прищепка — лучшее, что он мог придумать для строчки «хвать за нос ее».

— И все кончится тем, что его спровадят в сумасшедший дом, и мы не сможем его повесить — потому что он сумасшедший! — медленно произнес инспектор.

— А я считаю, вы его запросто повесите, — возразила мисс Марпл. — Он вовсе не сумасшедший, инспектор, ни в малейшей степени!

Инспектор Нил строго взглянул на нее.

— Хорошо, мисс Марпл, вы изложили свою версию. Да, да, хоть вы и говорите, что знаете наверняка, но это всего лишь версия. Вы утверждаете, что все эти преступления совершил человек, назвавший себя Альбертом Эвансом, что он познакомился с Глэдис на курорте и использовал ее для своих целей. Этот Альберт Эванс хотел отомстить за старую историю, случившуюся на шахте «Дрозды». Значит, вы считаете, что сын миссис Маккензи, Дон Маккензи, не умер в Дюнкерке. Что он до сих пор жив, и все это — дело его рук?

К удивлению инспектора Нила, мисс Марпл энергично затрясла головой.

— Ни в коем случае! — воскликнула она. — Ни в коем случае! Ничего такого у меня и в мыслях нет. Неужели вы не видите, инспектор, что дрозды должны были направить вас по ложному следу? Это просто отвлекающий маневр, и все. Тем не менее дрозды ведь действительно были подкинуты мистеру Фортескью. И в пирог их запихнули… Это конечно же сделал человек, знавший ту историю и жаждавший мести. Но месть заключалась лишь в том, чтобы испугать мистера Фортескью, лишить его уюта и спокойствия. Воспитать детей в такой ненависти, чтобы они вынашивали план мести и ждали, когда пробьет их час, — я что-то плохо в это верю, инспектор. В конце концов, у детей есть свои головы на плечах. Но если твоего отца кто-то одурачил и, может, даже оставил умирать — возможно, у тебя и возникнет желание сыграть злую шутку с человеком, который якобы все это сделал. Полагаю, так оно и произошло. А убийца этим воспользовался.

— Убийца, — повторил инспектор Нил. — Прекрасно, мисс Марпл, выкладывайте ваши соображения насчет убийцы. Кто он?

— Вы не удивитесь, — сказала мисс Марпл. — Во всяком случае, не особенно. Как только узнаете, кто он — по моему мнению, разумеется, — вы сразу со мной согласитесь. Вы увидите, что он как раз и способен совершить эти убийства. Это очень здравый и весьма одаренный человек, но для достижения своей цели он не остановится ни перед чем. И совершил он эти убийства конечно же из-за денег, и, думаю, довольно больших денег.

— Персиваль Фортескью? — с мольбой в голосе спросил инспектор Нил, хотя уже знал, что ошибается. Портрет, нарисованный мисс Марпл, едва ли был сопоставим с обликом Персиваля Фортескью.

— О нет, — сказала мисс Марпл. — Не Персиваль. Ланс.

Глава 27

1

— Этого не может быть, — отозвался инспектор Нил, поскольку решительно не мог себе представить, как этот малый исхитрился такое провернуть.

Откинувшись на спинку кресла, он с восхищением смотрел на мисс Марпл. И все-таки она была права — он действительно не удивился. Да, Ланс Фортескью целиком соответствовал описанию мисс Марпл, ничего не скажешь. Но чтобы Ланс был ответом на все его вопросы… нет, такого инспектор Нил представить себе не мог.

Мисс Марпл чуть склонилась вперед и мягко, увещевающе — так малому ребенку объясняют правила сложения и вычитания — стала излагать свои соображения.

— Понимаете, он был таким всегда. Я имею в виду, испорченным. Насквозь испорченным, хотя при этом всегда оставался привлекательным. Особенно для женщин. У него прекрасная голова, и он не боится рисковать. Рисковал он всегда, а его обаяние делало свое дело — люди думали о нем лучшее, а не худшее. Летом он приехал сюда повидаться с отцом. Ни на секунду не поверю, что отец писал ему или вызывал его — ведь вещественных доказательств этого у вас нет? — Она вопросительно смолкла.

Нил покачал головой.

— Нет, у меня нет доказательств того, что отец его вызывал. Есть письмо, которое Ланс якобы написал отцу. Но Ланс вполне мог подложить его в отцовские бумаги в тот день, когда приехал.

— Ловкий ход, — сказала мисс Марпл, кивнув. — Допускаю, он прилетел сюда, чтобы помириться с отцом, но мистер Фортескью на это не пошел. Но учтите: Ланс ведь недавно женился, а до этого жил на скудное вспомоществование, хотя наверняка что-то к нему добавлял — и это вряд ли были честно заработанные деньги. Но больше такое положение его не устраивало. Он очень полюбил Пэт, милейшая, приятнейшая девушка, и его потянуло к респектабельной и оседлой жизни — хватит быть перекати-полем, — а с его точки зрения это значит много денег. Приехав в «Тисовую хижину», он, должно быть, услышал об этих дроздах. Может, от отца. Может, от Адель. Он быстро сообразил, что в доме поселилась дочь Маккензи, и убийство отца будет легко свалить на нее. Да, да, когда Ланс понял, что вытянуть желаемое из отца ему не удастся, он хладнокровно решил его убить. Возможно, ему стало ясно, что отец… не вполне здоров, и он встревожился: вдруг тот растранжирит все деньги? Ведь так можно и без гроша остаться.

— О болезни отца он знал, и даже очень хорошо, — заметил инспектор Нил.

— Ага… что ж, это многое объясняет. Сопоставив имя отца — Рекс — с подброшенными дроздами, Ланс придумал довольно остроумный ход — решил подогнать убийство под считалочку. Пусть у всей этой истории будет безумная окраска — тогда обязательно выплывет старая угроза со стороны Маккензи. Заодно он избавится и от Адель, тогда сто тысяч фунтов не уйдут на сторону, останутся в семье. Но должен быть и третий персонаж — «За дворцом служанка вешала белье». Видимо, тут-то его коварный план и выстроился окончательно. Он заткнет рот безвинной соучастнице, не даст ей себя разоблачить. И главное: в результате всей комбинации у него будет чистейшее алиби по первому убийству.

Остальное было просто. Сюда он приехал со станции около пяти часов, как раз когда Глэдис со вторым подносом вошла в холл. Он подошел к боковой двери, увидел ее и окликнул. Задушить ее и оттащить тело за дом, где висели бельевые веревки — на это понадобилось всего несколько минут. Потом он позвонил в дверь, был впущен в дом, вместе с семьей попил чаю. Поднялся к мисс Рэмсботтом. Спускаясь от нее, он заглянул в гостиную. Увидев, что Адель сидит там одна и допивает последнюю чашку, подсел к ней на диван и, пока они разговаривали, изловчился подсыпать ей в чай цианид. Это ведь не трудно. Кусочек белого вещества, вроде сахара. Допустим, он протянул руку к сахарнице, якобы вытащил оттуда кусочек и бросил в ее чашку. Потом хлопнул себя по лбу и сказал: «Ой, что же это я сахар бросил в вашу чашку, а не в свою?» Она могла ответить, что это пустяки, помешала в чашке ложечкой и выпила. Очень простое и дерзкое решение. А дерзости ему не занимать.

Инспектор Нил медленно произнес:

— По сути, это возможно — да, возможно. Но я не вижу — действительно не вижу, мисс Марпл, — что он рассчитывал в итоге приобрести. Ведь мы знаем, что, не умри старый Фортескью, фирма вскоре бы обанкротилась. Неужели доля Ланса так велика, что ради нее можно пойти на тройное убийство? Не думаю. Я действительно так не думаю.

— Да, тут не все просто, — признала мисс Марпл. — Согласна. Это задачка. А скажите… — Она с сомнением взглянула на инспектора, — Скажите… я в финансовых делах мало смыслю… но так ли уж очевидно, что шахта «Дрозды» — выброшенные деньги?

Нил задумался. Обрывки разговоров, впечатлений, событий начали всплывать в его памяти, складываясь в общую картину. Ланс охотно соглашается забрать у Персиваля малоперспективные, а то и просто бросовые владения. Сегодня в Лондоне он сказал, что Персиваль может избавиться даже от шахты «Дрозды» и связанного с ней кошмарного наваждения. Эта шахта — золотые прииски. Золотые прииски, но бесперспективные. Но так ли это? С неохотой Нил признался себе — скорее всего, да. Старый Рекс Фортескью едва ли ошибся бы в таком деле. А вдруг недавно проводились новые изыскания? Где она, эта шахта? Ланс сказал, что в Западной Африке. Да, но кто-то другой — не мисс ли Рэмсботтом? — говорил, что шахта находится в Восточной Африке. Ланс намеренно поменял восток на запад, чтобы ввести его, инспектора, в заблуждение? Мисс Рэмсботтом стара и забывчива, и все же не исключено, что права именно она, а не Ланс. Восточная Африка. Но ведь Ланс как раз оттуда и приехал. Может, у него есть какие-то новые сведения?

Внезапно в головоломке, которую он тщетно пытался разгадать, на место встал еще один кусочек. Он вспомнил, как, сидя в поезде, читал «Таймс»: «В Танганьике обнаружены залежи урана». А если залежи урана обнаружены на территории бывших «Дроздов»? Тогда все сразу обретает четкий смысл. Находясь поблизости, Ланс узнал о залежах урана одним из первых и понял, что это — целое состояние. Огромное! Инспектор вздохнул. Взглянул на мисс Марпл.

— И вы считаете, — укоризненно произнес он, — что мне удастся все это доказать?

Мисс Марпл закивала — так кивает тетушка, желая подбодрить толкового племянника, который идет сдавать серьезный экзамен.

— Докажете, — заверила она. — Вы, инспектор Нил, — очень умный человек. Я это сразу поняла. Теперь, когда вы знаете, кто он, соберите улики, вещественные доказательства. К примеру, на курорте смогут узнать его по фотографии. Интересно, как он объяснит, почему он жил там неделю под именем Альберта Эванса?

Да, подумал инспектор Нил, Ланс Фортескью — человек одаренный и, чтобы достичь своего, не остановится ни перед чем. Но разве можно идти на подобное безрассудство? Нет, он поступил чересчур опрометчиво.

Вот мы его и прищучили. Ой ли? Инспектор Нил с сомнением взглянул на мисс Марпл.

— Все это, между прочим, чисто умозрительно, — сказал он.

— Да… но вы ведь уверены?

— Пожалуй. С людьми такого типа встречаться доводилось.

Почтенная леди кивнула.

— Да… уж больно типаж подходящий… потому и я так уверена.

Нил с озорством взглянул на нее.

— Здорово знаете преступный мир?

— Нет, что вы. Просто такие милые девушки, как Пэт, всегда выходят замуж за мерзавцев. Вот я и обратила на него внимание.

— В душе я могу быть десять раз уверен, — сказал Нил, — но многое надо объяснить… к примеру, историю с Руби Маккензи. Готов поклясться, что…

Мисс Марпл перебила его:

— Вы совершенно правы. Но вы думаете о другой особе. Поговорите с миссис Перси.

2

— Миссис Фортескью, — обратился к Дженнифер инспектор Нил, — не назовете ли ваше девичье имя?

У Дженнифер от неожиданности раскрылся рот. Она явно испугалась.

— Нервничать не стоит, мадам, — успокоил ее инспектор Нил, — но правду лучше не скрывать. До замужества вас звали Руби Маккензи. Я прав?

— Меня… а что… Господи… а что плохого, если и так? — выдавила из себя миссис Персиваль Фортескью.

— Ровным счетом ничего, — заверил ее инспектор Нил и мягко добавил: — Несколько дней назад я разговаривал с вашей матушкой в лечебнице «Пайнвуд».

— Она на меня очень сердится, — вздохнула Дженнифер, — Я к ней уже давно не езжу — стоит мне показаться, она только в ярость приходит. Бедная мамуля, вы не представляете, как она была предана папе.

— Воспитывая вас, она била на чувства, пыталась сделать из вас мстителей?

— Да, — сказала Дженнифер. — Она заставляла нас клясться на Библии, что мы никогда об этом не забудем и в один прекрасный день его убьем. Но как только я поступила в больницу и начала проходить практику, сразу поняла, что у нее не все в порядке с психикой.

— А вас саму, миссис Фортескью, не мучила жажда отмщения?

— Было такое. Ведь, если разобраться, Рекс Фортескью убил моего отца! Нет, он его, конечно, не застрелил, не зарезал. Но я уверена: он оставил отца умирать. А разве это не одно и то же?

— С моральной точки зрения — да.

— Мне и вправду хотелось с ним поквитаться, — призналась Дженнифер. — И когда моя подруга стала выхаживать его сына, я упросила ее уехать и предложить вместо себя меня. Конкретных планов у меня не было… Клянусь, инспектор, убивать Рекса Фортескью я не собиралась никогда. Может, подспудно думалось — залечу его сына до смерти. Но настоящая сиделка на такое просто не способна. Между прочим, вытащить Валя оказалось делом совсем не легким. Он привязался ко мне и сделал предложение… И тогда я подумала, что ж, это будет куда более здравая месть. Женить на себе старшего сына мистера Фортескью и заполучить назад деньги, которые он бесчестным путем выудил у моего отца. Я решила, что так оно будет лучше.

— Согласен, — признал инспектор Нил, — так гораздо лучше. А скажите, — добавил он, — дрозды на столе и в пироге — ваших рук дело?

Миссис Персиваль вспыхнула.

— Да. Это, конечно, была дурость… Но мистер Фортескью однажды расхвастался, как он, мол, дурачил простофиль, все из них высасывал и оставлял с носом. И все, естественно, в рамках закона. И тогда мне захотелось… как следует его напугать. Напугала, да еще как! Уж зацепило его это за живое! — Она взволнованно добавила: — Но больше я ничего не делала! Честное слово, инспектор! Неужели вы… неужели вы всерьез думаете, что я кого-то убила?

Инспектор Нил улыбнулся.

— Нет, — сказал он, — этого я не думаю. Кстати, — добавил он, — вы недавно давали мисс Доув какие-то деньги?

Дженнифер обомлела.

— Откуда вы знаете?

— Мы много чего знаем, — сказал инспектор Нил, а про себя добавил: «И о многом догадываемся».

Дженнифер затараторила:

— Она пришла ко мне и сказала — вы подозреваете, что она — Руби Маккензи. И если я дам ей пятьсот фунтов, переубеждать вас она не будет. А узнай вы, что Руби Маккензи — это я, вы обвините меня в убийстве мистера Фортескью и Адель. Мне пришлось из кожи вон лезть, чтобы достать эти деньги — ведь Персивалю я ничего сказать не могла. Он не знает, кто я. Вот и пришлось пришлось продать обручальное кольцо с бриллиантом и очень красивое ожерелье — подарок мистера Фортескью.

— Не беспокойтесь, миссис Фортескью, — сказал инспектор Нил. — Надеюсь, ваши деньги мы вернем.

3

На следующий день инспектор Нил снова пригласил для разговора мисс Мэри Доув.

— Мисс Доув, — начал он, — вы не хотите вернуть пятьсот фунтов миссис Персиваль Фортескью?

Не без удовольствия он увидел: Мэри Доув вмиг преобразилась, надменность ее как рукой сняло.

— Эта дура вам все рассказала, — пробормотала она.

— Да. Шантаж, мисс Доув, — это довольно серьезное обвинение.

— Я бы не назвала это шантажом, инспектор. Боюсь, завести против меня дело вам будет трудно. Просто я оказала миссис Персиваль услугу, и она считала себя моей должницей.

— Что ж, мисс Доув, если вы передадите деньги мне, мы оставим все как есть.

Мэри Доув достала чековую книжку, вытащила авторучку.

— Как это не вовремя, — сказала она со вздохом. — У меня как раз сейчас туго с деньгами.

— Насколько я понимаю, вы собираетесь искать новую работу?

— Да. Эта моих ожиданий не оправдала. Все сложилось очень неудачно.

Инспектор Нил согласно кивнул.

— Да, вы попали в сложное положение. Ведь в любую минуту мы могли заинтересоваться вашим прошлым, верно?

Мэри Доув, уже обретшая хладнокровие, чуть приподняла брови.

— Уверяю вас, инспектор, в моем прошлом темных страниц нет.

— Вы правы, — с улыбкой согласился инспектор Нил. — У нас нет против вас абсолютно ничего, мисс Доув. Правда, есть некое любопытное совпадение: три последних дома, где вы трудились столь блистательно, через три месяца после вашего ухода были ограблены. Воры были на диво хорошо осведомлены, где хранятся норковые манто, драгоценности и тому подобное. Любопытное совпадение, как вы считаете?

— Я считаю, инспектор, что в жизни случаются и не такие совпадения.

— Да, конечно, — не стал возражать Нил. — Случаются. Но они не должны случаться слишком часто, мисс Доув. Осмелюсь предположить, — добавил он, — что в будущем мы еще встретимся.

— Не сочтите за грубость, инспектор Нил, — сказала мисс Доув, — но я надеюсь, что встретиться нам не доведется.

Глава 28

1

Мисс Марпл разгладила рукой содержимое своего чемодана, подоткнула конец шерстяной шали и закрыла крышку. Оглядела спальню. Нет, кажется, ничего не забыла. Вошел Крамп и забрал вещи. Мисс Марпл заглянула в соседнюю комнату — проститься с мисс Рэмсботтом.

— Боюсь, — сказала мисс Марпл, — я не смогла в должной мере воздать вам за ваше гостеприимство. Остается надеяться, что когда-нибудь вы меня простите.

— Ха, — таков был ответ мисс Рэмсботтом.

Она, как водится, раскладывала пасьянс.

— Черный валет, красная дама, — пробурчала она, потом исподлобья поглядела на мисс Марпл, — Вы, наверное, выяснили, что хотели, — добавила она.

— Да.

— И, наверное, все рассказали этому полицейскому инспектору? Что же, он сумеет изобличить виновного?

— Я в этом почти уверена, — сказала мисс Марпл. — Возможно, не сразу, но сумеет.

— Я ни о чем вас не спрашиваю, — продолжала мисс Рэмсботтом. — Вы — женщина проницательная. Я это сразу поняла, едва вас увидела. И совсем не ругаю вас за то, что вы сделали. Зло есть зло, и оно должно быть наказано. В этой семье дурная наследственность. Не по нашей линии, хвала Господу. Да, моя сестра, Эльвира, была редкой дурочкой. Но не более того. Черный валет, — повторила мисс Рэмсботтом, указывая на карту. — Красивый, но на сердце у него черно. Этого я и боялась. Такое бывает — и знаешь, что грешник, а любишь. В чем, в чем, а в обходительности ему не откажешь. Даже вокруг меня увивался… Соврал про время, когда ушел от меня в тот день. Я спорить не стала, но сразу заподозрила — тут что-то нечисто… Чем дальше, тем больше… Но ведь он сын моей Эльвиры — как я могла его выдать? А вы, Джейн Марпл, истинная праведница, и правда должна восторжествовать. Только жену его мне жалко.

— Мне тоже, — поддержала ее мисс Марпл.

Пэт Фортескью ждала ее в холле — попрощаться.

— Обидно, что вы уезжаете, — сказала она. — Мне будет вас недоставать.

— Пора ехать, — проговорила мисс Марпл. — Дело, которое меня сюда привело, я сделала. Не сказать, что оно было… приятным. Но зло не должно побеждать — не должно, и все.

Пэт озадаченно посмотрела на нее.

— Я вас не понимаю.

— Знаю, милая. Но когда-нибудь поймете. Осмелюсь дать вам совет: если что-то в вашей жизни пойдет не так, возвращайтесь в места, где счастливо прошли ваши детские годы. Возвращайтесь в Ирландию, милая. К скакунам и гончим. Ко всему, что вам дорого.

Пэт кивнула.

— Иногда я думаю: жаль, что не вернулась в Ирландию, когда умер Фредди. Но тогда, — голос ее смягчился, — я бы не встретила Ланса.

Мисс Марпл вздохнула.

— Знаете; а мы решили здесь не оставаться, — сообщила Пэт. — Как только все прояснится, мы возвращаемся в Восточную Африку. Я так рада.

— Благослови вас Господи, милое дитя, — сказала мисс Марпл. — Идти по жизни — для этого требуется немало мужества. Думаю, у вас оно есть.

Она легонько похлопала девушку по руке и вышла через парадную дверь. У ворот ее ждало такси.

2

Вечером того же дня мисс Марпл добралась домой.

Китти, последняя выпускница приюта Сент-Фейт-Хоум, открыла ей дверь, сияя от радости.

— Мисс, я вам на ужин селедку приготовила. Я так рада, что вы вернулись. В доме — чистота и порядок. Я тут генеральную уборку закатила.

— Замечательно, Китти, я тоже очень рада, что вернулась.

А под карнизом, между прочим, — шесть паучьих сеток, подсчитала мисс Марпл. Ох эти девушки, казалось бы, чего проще — поднять голову! Ну да ладно, все-таки человек старался. И мисс Марпл смолчала.

— Мисс, ваши письма на столе в холле. А одно из них по ошибке залетело в Дейзимид. Частенько такое случается. Названия-то похожи. Дейн и Дейзи, а почерк такой корявый, что я и не удивилась вовсе. Хозяева куда-то уехали, дом запечатали наглухо. А теперь вернулись, вот письмо сразу и переслали. Говорят, мол, надеемся, ничего в нем нет такого важного.

Мисс Марпл решила проглядеть почту. Письмо, о котором говорила Китти, лежало сверху. Неверные каракули пробудили в памяти мисс Марпл какие-то воспоминания… Она надорвала конверт.

«Дорогая мадам,

Извените что решилася вам написать, но я совсем запуталася а ничего дурного у меня и в мыслях не было. Дорогая мадам, вы небось читали в газетах про убийство только я тут нипричем вернее не совсем, да разве я способна человека жизни лишить такое злодейство и он на это не способен как пить дать. Это я про Альберта. Извените что пишу бестолково, но летом мы с ним познакомились и собрались пожениться да только у Берта нету таких прав, их у него отняли облапошил его этот мистер Фортескью который представился. А мистер Фортескью ни в какую мол знать ничего не знаю вот все ему и поверили а Берту нет потому что он богатый а Берт бедный. Но у Берта есть друг — он работает где делают новые лекарства и они там сделали исповедальное снадобье. Может вы про это читали в газете как кто его примет говорит правду хоть бы и ни хотел. 31 октября Берт хотел придти к мистеру Фортескью на работу и привисти с собой адвоката, а я должна была дать ему снадобье за завтраком и когда бы они пришли оно как раз бы сработало и он бы признался что Бертовы слова и есть самая чистая правда. Ну вот, мадам, я положила это снадобье в мармелад, а он взял и умер, а я уж думаю вдруг оно оказалось сильней чем надо только Берт тут нипричем он бы никогда ничего такого, но как же я скажу полиции вдруг они решат что он это нарочно, а он не нарочно я же знаю. Ой, мадам, прямо не знаю что делать как быть а полиция ходит по дому, да все вынюхивает, да выспрашивает, да строго смотрит какой кошмар что же делать и Берт тоже не звонит. Ой, мадам, вот бы вы приехали, да помогли мне вас бы они послушали вы ведь ко мне совсем сердцем я же помню, а ничего плохого я не хотела и Берт тоже. Вот бы вы приехали, да вызволили нас из беды.

Остаюсь уважающая вас Глэдис Мартин

Р. S. Прилагаю фото нас с Бертом. Один парень щелкнул нас на курорте и мне отдал. Берт и не знает что оно у меня есть — сниматься не любит. Но вы же сами видите, мадам, какой он симпатичный».

Мисс Марпл, поджав губы, перевела взгляд на фотографию. Девушка и молодой человек смотрели друг на друга. На ее лице — трогательное обожание, рот чуть приоткрыт, а рядом — темноволосый, красивый, улыбающийся Ланс Фортескью.

Последние слова трогательного письма услужливо всплыли в памяти:

«Вы же сами видите, какой он симпатичный». На глаза мисс Марпл навернулись слезы. Но тут же и высохли — ведь это же убийца, бессердечный убийца!

А потом жалость и гнев смыло волной гордости — так торжествует ученый, восстановивший облик доисторического животного по обломку челюстной кости и скудному рядку зубов.

В НЕИЗВЕСТНОМ НАПРАВЛЕНИИ Destination Unknown 1954 © Перевод Куланда С., 1998

Энтони, любящему путешествовать не меньше, чем я.

Глава 1

Человек за столом не столько задумчиво или рассеянно, сколько с выражением замкнутости на лице передвинул массивное стеклянное пресс-папье[126] на четыре дюйма[127]вправо. Лицо у него было бледное — как у всякого чиновника, проводящего большую часть дня при искусственном освещении, в окружении картотек и папок. Он странным образом вписывался в этот кабинет, куда вел лабиринт подземных коридоров. Возраст чиновника угадать было трудно: слишком гладкая, без морщин, кожа и одновременно — слишком усталые глаза.

Его пожилому смуглолицему собеседнику с щеточкой офицерских усов явно не сиделось на месте. Он нервно мерил шагами кабинет, роняя отрывистые реплики.

— Донесения! — взорвался он наконец. — Донесений выше головы, а толку чуть!

Сидевший за столом, кивнув, опустил глаза. Перед ним лежала кипа бумаг с сопроводительной пометкой «Беттертон, Томас Чарльз» и жирным вопросительным знаком.

— Значит, вы проверили эти донесения и ничего заслуживающего внимания не обнаружили? — спросил он.

— Поди в них разберись, — пожал плечами его посетитель.

— Да, — вздохнул хозяин кабинета. — Разобраться трудно.

— Еще бы! — затараторил пожилой. — Донесения из Рима, шифровки из Турени, замечен на Ривьере, опознан в Антверпене, в Осло, в Биаррице! В Страсбурге вел себя подозрительно, был в Остенде на пляже с ослепительной блондинкой, прогуливался по Брюсселю с борзой собакой! Вот в Берлинском зоопарке в обнимку с зеброй его еще не видели, но увидят, помяните мое слово!

— И что, никаких зацепок, Уортон? Я возлагал определенные надежды на антверпенское донесение, однако расследование ничего не дало. Конечно, теперь… — Тут молодой человек осекся и, казалось, впал в забытье. Не без труда выбравшись оттуда, он загадочно обронил: — Да, пожалуй… Хотя — кто знает?..

Полковник Уортон вдруг присел на подлокотник кресла.

— Как хотите, а добраться до сути дела мы должны. Никто нам не позволит раз за разом терять специалистов, не имея понятия о том, куда они делись, как и почему! Правда, особых сомнений на сей счет у нас вроде бы нет, но чем черт не шутит… Видели шифровку из Америки?

Человек за столом кивнул.

— Обычные левые завихрения — у кого их в юности не было? Судя по тому, что у нас на него есть, в хроническую стадию это не перешло. Перед войной работал неплохо, хотя ничего выдающегося не добился. Когда из Германии бежал Маннгейм, Беттертона приставили к нему ассистентом, а вскоре он уже был женат на маннгеймовской дочке. После смерти старика продолжил работу самостоятельно и тут уж себя показал. Знаменитым он стал, открыв зет-расщепление. Это было открытие века, и Бертрана носили на руках. Карьера в Америке ему была обеспечена, но тут умерла его жена. Он все бросил и перебрался в Англию. Уже полтора года работает в Харуэлле. Полгода назад женился вторично.

— С этой стороны есть что-нибудь? — встрепенулся Уортон.

— Мы, во всяком случае, ничего не раскопали. Дочка тамошнего стряпчего. До брака работала в страховой конторе. Связей с радикалами не выявлено.

— Зет-расщепление, — мрачно процедил полковник Уортон, — Я человек старомодный, для меня все эти словечки — темный лес. Мне и молекулу-то трудно себе представить, а они скоро весь мир расщепят! Атомные бомбы, расщепление ядра, зет-расщепление и еще черт знает что… А Беттертон, между прочим, у них был чуть ли не за главного! Как о нем отзываются в Харуэлле?

— Считают симпатичным малым. Что касается работы — ничего выдающегося. Так, прикладные исследования.

Оба помолчали. Разговор велся почти машинально и оттого казался бессвязным. На столе громоздились кипы донесений, в которых не за что было зацепиться.

— По приезде сюда его, конечно, тщательно проверили, — задумчиво произнес Уортон.

— Разумеется. Все было в полном порядке.

— Полтора года назад, — продолжал рассуждать вслух Уортон. — Понятно, на них здорово давят меры безопасности. Живут в своем мирке как под микроскопом, все просвечивается, ну, нервы и сдают. Сколько я такого навидался… Начинают обычно с грез об идеальном мире. Свобода, равенство, братство, никаких секретов, совместная работа на благо человечества. Тут-то их какие-нибудь мерзавцы и берут голыми руками. Легковернее ученых никого нет, — добавил он, задумчиво почесав нос. — Все шарлатаны-медиумы так говорят. С чего бы это?

— Ничего удивительного, — понимающе усмехнулся его собеседник. — Они думают, что все знают, а это всегда опасно. Вот мы — другое дело. Мы люди не гордые, мир спасать не собираемся. Нам бы пару поломок устранить — там подкрутить, тут ослабить. Узнать бы побольше о Беттертоне. — Он побарабанил пальцами по столу. — Не биографию и труды, а живые черточки. Какие он любил шутки, от чего чертыхался, кто ему нравился, а кого он терпеть не мог.

— А жена? — пытливо взглянул на него Уортон. — У кого же и узнавать такие вещи, если не у нее?

— Мы с ней несколько раз беседовали.

— Ну и как?

— Пока что безуспешно, — пожал плечами хозяин кабинета.

— Как вы думаете, она что-нибудь знает?

— Даже если и знает, то не признается. Выдает все положенные переживания: тревогу, горе, мучительное беспокойство. Ничего подозрительного не замечала, жизнь мужа была абсолютно нормальной, никаких потрясений — и так далее до бесконечности. Сама она считает, что его похитили.

— А вы ей не верите?

— Работа у меня такая, — с горечью отозвался человек за столом. — Я никому не верю.

— Ну что же, — протянул Уортон, — это помогает непредвзято смотреть на вещи. И что она собой представляет?

— Самая обычная женщина, каких каждый день встречаешь за бриджем.

— С такими тяжелее всего, — сочувственно кивнул Уортон.

— Она ждет в приемной. Опять будем переливать из пустого в порожнее.

— Ничего другого тут не придумаешь, хотя я бы так не смог. Терпения не хватило бы. — Уортон встал. — Что ж, не буду вас задерживать. Не сказать, чтобы мы сильно продвинулись.

— К сожалению. Попробуйте заняться донесением из Осло. Вдруг что-нибудь всплывет.

Уортон кивнул и удалился. Хозяин кабинета снял трубку и сказал:

— Я приму миссис Беттертон. Она может войти.

Он сидел, глядя в пространство, пока не раздался стук в дверь и не появилась миссис Беттертон. Это была высокая женщина лет двадцати семи. Самой примечательной чертой ее внешности была густая копна золотисто-рыжих волос. По сравнению с этим великолепием лицо казалось несущественным. У нее были бирюзовые глаза и типичные для рыжих светлые ресницы. Никаких следов косметики. Любезно пригласив посетительницу сесть, хозяин кабинета отметил это обстоятельство и еще больше утвердился во мнении, что миссис Беттертон чего-то не договаривает.

Он по опыту знал, что женщина, терзаемая отчаянием и тревогой, тщательно прячет их следы под макияжем. Не сочла ли миссис Беттертон, что ненакрашенной она будет больше походить на убитую горем супругу?

— Ну как, мистер Джессоп, — выдохнула женщина, — есть новости?

— Боюсь, что зря подал вам надежду, миссис Беттертон, — покачал головой человек по имени Джессоп. — Ничего определенного я вам, увы, сообщить не могу.

— Знаю, знаю, — заторопилась Олив Беттертон, — вы так и написали в письме. Я просто надеялась, вдруг… с тех пор… Я была рада приехать сюда. Хуже нет сидеть дома, не находя себе места. И сделать ничего нельзя!

— Если вы не против, миссис Беттертон, — мягко произнес Джессоп, — я бы хотел начать все сначала: задать вам те же вопросы, обсудить те же моменты. Видите ли, всегда есть шанс, что всплывет какая-нибудь мелочь, о которой вы прежде не подумали или которую не сочли достойной упоминания.

— Да-да, я все понимаю. Спрашивайте о чем угодно и сколько угодно.

— В последний раз вы видели своего мужа двадцать третьего августа?

— Да.

— В тот день он улетал в Париж на конференцию, так?

— Да.

— Он был на заседаниях первые два дня, — продолжал Джессоп. — На третий день его там больше никто не видел. Правда, он обмолвился одному из коллег, что собирается вместо дискуссий проехаться на bateau mouche.

— Bateau mouche? А что это?

— Прогулочный катер, который ходит по Сене, — улыбнулся Джессоп и тут же пристально взглянул на свою собеседницу. — По-вашему, на него это не похоже?

— Пожалуй, — с сомнением произнесла та. — Он должен был бы живо интересоваться всем, что происходит на конференции.

— Возможно. С другой стороны, именно в этот день обсуждалась проблема, которая его не слишком интересовала, так что он вполне мог позволить себе развеяться. Значит, вы по-прежнему считаете, что это было не в его стиле?

Женщина молча кивнула.

— Вечером он не вернулся в гостиницу, — продолжал тем временем Джессоп. — По имеющимся у нас сведениям, он не пересекал границу, во всяком случае, по собственным документам. Как вы думаете, мог у него быть второй паспорт, на другую фамилию?

— Нет, конечно, с какой стати?

— Вы точно помните, что никогда не видели у мужа ничего подобного? — переспросил Джессоп, испытующе глядя на нее.

— Да, и я ни за что в это не поверю! Ни за что! — отчаянно замотала головой миссис Беттертон. — Я не поверю, что он… скрылся намеренно, сколько бы вы к этому ни клонили! С ним что-то случилось, или… или он потерял память…

— Но ведь на здоровье он не жаловался?

— Нет. Он много работал и иногда жаловался на усталость, только и всего.

— Он не казался чем-то взволнованным или подавленным?

— Да нет же! — Она дрожащими руками вытащила из сумочки носовой платок. — Это ужасно. Я не могу поверить. Он бы не исчез, не сказав мне ни слова. С ним что-то случилось. Его похитили или на него напали. Я гоню от себя такие мысли, но другого объяснения у меня просто нет. Наверное, его уже нет в живых.

— Прошу вас, миссис Беттертон, не стоит сразу предполагать самое худшее. Если бы он умер, его тело обязательно бы нашли.

— Не обязательно. Мало ли что могло случиться. Вдруг он утонул, или его столкнули в канализационный люк. В этом Париже может случиться все что угодно.

— Уверяю вас, миссис Беттертон, в Париже прекрасно поставлена охрана порядка.

Убрав от глаз платок, она сердито уставилась на Джессопа.

— Я знаю, о чем вы думаете, но это неправда! Том не стал бы выдавать или продавать секреты. Он не был коммунистом, и ему нечего было скрывать! Вся его жизнь перед людьми как на ладони.

— Каковы были его политические убеждения, миссис Беттертон?

— В Америке, насколько мне известно, он голосовал за демократов, а здесь — за лейбористов. Политика его не интересовала, он был ученым до мозга костей. Замечательным ученым, — добавила она с вызовом.

— Да, — согласился Джессоп, — он был замечательным ученым. В том-то и дело. Видите ли, ему могли посулить золотые горы за то, чтобы он перебрался из Англии куда-нибудь еще.

— Неправда, — гневно вспыхнула женщина, — Об этом пишут газеты, так считают все, кто меня допрашивает, но это неправда! Он бы ни в коем случае не уехал, не сообщив мне. Он бы как-нибудь намекнул на свои планы.

— А он ничего вам не сказал?

— Ничего. Я не знаю, где он. Говорю вам: его похитили или убили. Но если его нет в живых, я должна в этом убедиться, и как можно скорее. Я не могу так жить. Я не ем и не сплю, я вся извелась от беспокойства. Неужели вы не можете мне помочь? Неужто вы не в состоянии ничего для меня сделать?

— Мне очень жаль, миссис Беттертон, — произнес Джессоп, встав из-за стола и подойдя к ней, — в самом деле, очень жаль. Поверьте, мы делаем все возможное, чтобы найти вашего мужа. Нам каждый день шлют донесения со всех концов света.

— Откуда именно? — встрепенулась миссис Беттертон. — Что в них говорится?

— Их надо отследить, просеять и проверить, — покачал головой Джессоп, — в основном они, увы, весьма и весьма расплывчаты.

— Я должна хоть что-то знать наверняка, — убитым голосом пробормотала женщина. — Я так больше не могу.

— Вы очень любите своего мужа, миссис Беттертон?

— Еще бы мне его не любить. Мы поженились всего полгода назад. Всего полгода…

— Я знаю. Простите за нескромность, а не было ли между вами какой-нибудь размолвки?

— Да нет же!

— Может быть, другая женщина?

— Говорю вам, нет! Мы только в апреле поженились!

— Поверьте, мне и самому это кажется крайне маловероятным, но мы должны рассмотреть все версии. Так вы говорите, он не был в последнее время огорчен или взволнован? Не раздражался, не нервничал?

— Нет, нет и нет!

— Вы ведь понимаете, миссис Беттертон, у вашего мужа была очень нервная работа. Когда постоянно живешь в условиях строжайшей секретности, — слегка улыбнулся Джессоп, — и самый уравновешенный человек занервничает.

Миссис Беттертон не ответила на улыбку.

— Он вел себя как всегда, — заявила она с каменным лицом.

— Он был доволен работой? Или вы ее не обсуждали?

— Не обсуждали. Это все так сложно…

— У вас не создалось впечатления, что он испытывает угрызения совести из-за… м-м-м… разрушительной силы того, над чем работает? С учеными такое бывает.

— Он никогда ничего подобного не говорил.

— Видите ли, миссис Беттертон, — перегнулся через стол Джессоп, которого начала оставлять прежняя невозмутимость, — я пытаюсь составить психологический портрет вашего мужа, разобраться, что он был за человек, а вы, должен признаться, не хотите мне в этом помочь.

— Но чем я еще могу помочь? Я ответила на все ваши вопросы.

— Вы на все мои вопросы отвечали в основном «нет, не знаю, не замечала», а мне нужно что-нибудь утвердительное, конструктивное. Вы понимаете, что я имею в виду? Куда легче искать человека, если знаешь, что он собой представляет.

— Кажется, понимаю, — сказала она после минутного размышления. — Ну, Том был жизнерадостным и спокойным. И конечно, умным.

— Это просто перечисление достоинств, — улыбнулся Джессоп. — Давайте попробуем познакомиться с ним поближе. Он любил читать?

— Да, он много читал.

— Какую литературу?

— Ну, биографии… Книги, рекомендуемые Обществом книголюбов… когда уставал, детективы.

— Одним словом, что придется. Были у него какие-нибудь увлечения? Карты, шахматы?

— Бридж. Раз или два в неделю мы играли с доктором Эвансом и его женой.

— У вашего мужа было много друзей?

— Да, он легко сходился с людьми.

— Я не это имел в виду. Я хочу сказать… он придавал большое значение дружбе?

— Он иногда играл в гольф с соседями.

— А старых друзей или приятелей у него не было?

— Нет. Он ведь долго жил в Америке, а родился в Канаде. Он здесь мало кого знал.

Джессоп сверился с листком бумаги у себя на столе.

— Насколько я понимаю, за последнее время из Америки к нему приезжали три человека. У меня есть их имена. Как нам удалось установить, кроме этих троих с ним не контактировал ни один иностранец. Именно поэтому мы уделили им особое внимание. Вот, скажем, вас навещал Уолтер Гриффитс.

— Да, он был в Англии и заехал к нам в Харвуэлл повидать Тома.

— И как отнесся к этому ваш муж?

— Удивился, но очень обрадовался. В Штатах они были хорошо знакомы.

— Каким вам показался этот Гриффитс? Опишите его, пожалуйста.

— Вы же и так все о нем знаете!

— Знаем, конечно, но мне бы хотелось услышать, что думаете о нем вы.

Миссис Беттертон снова задумалась.

— Он довольно чопорный и занудный тип, хотя был очень любезен со мной, не говоря уже о Томе. Все рассказывал ему, что произошло в Америке после его отъезда — ну, всякие сплетни об общих знакомых. Мне это было неинтересно, я никого из них не знала. И вообще, пока они предавались воспоминаниям, я готовила ужин.

— О политике речи не было?

— Теперь вы и этого хотите сделать коммунистом, — вспыхнув, сказала миссис Беттертон. — Никакой он не коммунист. Он состоит на государственной службе, кажется, в окружной прокуратуре. И вообще, когда Том стал подтрунивать над американской «охотой на ведьм», Гриффитс заявил, что нам тут этого не понять. Дескать, такие чистки необходимы. Из одного этого ясно, что он не коммунист!

— Прошу вас, миссис Беттертон, не принимайте все так близко к сердцу.

— Я пытаюсь вам втолковать, что Том не был коммунистом, а вы мне не верите.

— Верю, но этот вопрос так или иначе возникнет. Поговорим о втором заокеанском госте, докторе Марке Лукасе. Вы с ним столкнулись в Лондоне, в «Дорсете».

— Да, мы были на спектакле, а потом ужинали в «Дорсете». Вдруг подходит этот Лукас или Люк и здоровается с Томом. Он, кажется, химик, эмигрировал из Германии и принял американское гражданство. В Штатах они с Томом и познакомились. Но вы же наверняка…

— Я наверняка все это знаю? Вы правы, миссис Беттертон, знаю. Ваш муж удивился, увидев его?

— Да, очень удивился.

— И обрадовался?

— Да-а… пожалуй, обрадовался.

— Но вы в этом не уверены? — настаивал он.

— Если честно, Том мне потом сказал, что недолюбливает его.

— Это была случайная встреча? Они не договаривались увидеться снова?

— Нет, поболтали и разошлись.

— Понятно. Еще из иностранцев вы общались с миссис Кэрол Спидер, тоже американкой. Как это произошло?

— Она знала Тома по Америке, а сюда приехала по линии ООН[128] или что-то в этом роде. Она позвонила ему из Лондона и предложила нам вместе пообедать.

— Ну и как, вы с ней встретились?

— Нет.

— Насчет вас утверждать не берусь, а ваш муж встретился.

— Что?!

— Он вам не рассказывал?

— Нет.

Олив Беттертон была явно озадачена и чувствовала себя не в своей тарелке. Собеседнику стало даже жаль ее, но он не отступал. У него впервые появилась хоть какая-то зацепка.

— Не понимаю, — смущенно продолжала женщина. — Странно, что он мне ничего не сказал.

— В среду, двенадцатого августа, они вместе обедали в «Дорсете», где остановилась миссис Спидер.

— Двенадцатого августа?

— Да.

— Он действительно тогда ездил в Лондон… И не сказал про миссис Спидер… А как она выглядит?

— Ничего особенного, — обнадежил ее Джессоп. — Лет за тридцать, хороший специалист, озабочена в основном карьерой. Нет никаких оснований предполагать, что у нее были близкие отношения с вашим мужем. Потому-то и странно, что он даже не заикнулся об их встрече.

— Да… да, вы правы.

— Подумайте хорошенько, миссис Беттертон. Вы не замечали примерно в это время чего-нибудь необычного в поведении мужа? Около середины августа, за неделю до конференции.

— Нет, ничего такого я не заметила. Все шло своим чередом.

Джессоп вздохнул. На столе вкрадчиво зазвонил телефон.

— Да?

— Тут один человек хочет видеть кого-нибудь, кто занимается делом Беттертона, сэр, — сказал голос на другом конце провода.

— Что за человек?

— Простите, мистер Джессоп… — в трубке вежливо кашлянули, — не знаю, как прочесть фамилию. Может, сказать по буквам?

— Валяйте.

— Поляк? — уточнил Джессоп, записав продиктованное.

— Кто его знает, сэр. По-английски говорит отлично, хотя и с акцентом.

— Пусть подождет.

— Слушаюсь, сэр.

Положив трубку, Джессоп перевел взгляд на Олив Беттертон, которая с обезоруживающей кротостью выжидательно сидела напротив. Джессоп вырвал из блокнота листок с только что записанной фамилией и протянул его своей собеседнице.

— Вам знаком этот человек?

Миссис Беттертон взглянула на бумагу широко раскрытыми глазами, и на мгновение Джессопу показалось, что она испугана.

— Да, — ответила она. — Знаком. Я получила от него письмо.

— Когда?

— Вчера. Это двоюродный брат первой жены Тома. Он только что приехал в Англию, узнал об исчезновении Тома и написал мне: хотел справиться, нет ли каких новостей, и выразить свое сочувствие.

— Раньше вы никогда о нем не слышали?

Женщина покачала головой.

— А ваш муж о нем не упоминал?

— Нет.

— Значит, он может и не быть свояком вашего мужа?

— В самом деле… Мне это не пришло в голову, — ошеломленно пробормотала миссис Беттертон, впрочем, смущение ее длилось недолго. — Но ведь первая жена Тома была иностранка, дочь профессора Маннгейма. Том мог и не знать ее родных. А этот человек, судя по письму, все знал о ней и о Томе. И письмо было такое чинное, вежливое… Причем писал явно иностранец… Ну никак это не было похоже на обман. И вообще, с какой стати ему выдавать себя за другого?

— Вот именно, — неприметно улыбнулся Джессоп. — Мы тут только и делаем, что ломаем над этим голову. Неудивительно, что иногда ум за разум заходит и начинаешь цепляться к любой мелочи.

— Да, вам не позавидуешь. А еще этот ваш кабинет, — зябко поежилась Олив Беттертон. — Вокруг коридоры, лабиринты, как в кошмарном сне, когда не знаешь, выберешься ли наружу…

— И не говорите, — любезно поддакнул Джессоп. — Тут недолго и клаустрофобии[129] развиться.

Олив Беттертон откинула волосы со лба.

— Я так больше не могу, — сказала она. — Я устала сидеть и ждать. Нужно куда-нибудь уехать, лучше всего за границу, где мне не будут докучать репортеры и просто зеваки. Шагу не могу ступить, чтобы кто-нибудь не спросил меня, что нового слышно о муже… Долго я так не выдержу, — продолжала она, помолчав. — Я стараюсь бодриться, но силы у меня на исходе. Мой врач тоже считает, что мне нужно уехать хотя бы на месяц. Я вам покажу его письмо.

Порывшись в сумочке, она достала конверт и положила его на стол перед Джессопом.

— Взгляните сами.

— Ясно, — протянул Джессоп, пробежав глазами письмо.

— Так я могу уехать? — нервно поглядывая на него, спросила посетительница.

— Разумеется, миссис Беттертон, — удивленно поднял брови Джессоп. — Почему бы и нет?

— Я боялась, что вы будете против.

— Почему? Это никого, кроме вас, не касается. Вы ведь оставите адрес, чтобы я мог с вами связаться, если выяснится что-то новенькое?

— Да, конечно.

— И куда вы думаете отправиться?

— Куда-нибудь, где много солнца и мало англичан. В Испанию или в Марокко.

— Замечательно. Уверен, вам это пойдет на пользу.

— Спасибо. Большое спасибо.

Она поднялась из-за стола, — радостная, почти ликующая, но все еще настороженная.

Он тоже встал, обменялся с ней рукопожатием и звонком вызвал курьера ее проводить. Вернувшись на свое место, он несколько минут пребывал в раздумье, потом слегка улыбнулся и снял трубку.

— Пригласите майора Глыдра, — сказал он.

Глава 2

— Майор… Глыдр? — с запинкой произнес Джессоп.

— Да, имечко не из легких, — добродушно согласился посетитель. — Во время войны ваши соотечественники звали меня Глайдером, то бишь Планёром. А в Штатах я собираюсь сменить фамилию на Глин, чтобы не мучить окружающих.

— Так вы сейчас из Штатов?

— Да, приехал неделю назад. А вы… если не ошибаюсь… мистер Джессоп?

— Он самый.

— Вот оно что, — с интересом поглядел на него посетитель. — Много о вас слышал.

— От кого, если не секрет?

— Не будем спешить, — улыбнулся Глыдр. — Я бы хотел попросить разрешения задать вам несколько вопросов и для этого запасся письмом из американского посольства.

Джессоп взял протянутое ему с поклоном письмо, вгляделся в лаконично-вежливую рекомендацию и оценивающе посмотрел на своего визави[130]. Высокий, лет тридцати, с военной выправкой, светлые волосы подстрижены не по-английски коротко, речь хотя и правильная, но чересчур медленная и размеренная, с явно иностранными интонациями. В поведении — ни намека на нервозность или скованность, что само по себе было достойно внимания. Мало кто сохранял спокойствие в кабинете Джессопа: большинство волновалось и либо лезло на рожон, либо начинало вилять.

Этот человек с непроницаемым лицом прекрасно владел собой, знал, что и как ему делать, и вытянуть из него что-нибудь сверх того, что он сам посчитает нужным сказать, будет нелегко.

— Так чем мы можем быть вам полезны? — любезно произнес Джессоп.

— Я хотел узнать, выяснилось ли что-нибудь насчет нашумевшего исчезновения Томаса Беттертона. Тому, что пишут в газетах, верить нельзя, вот я и поинтересовался, где можно раздобыть надежную информацию. Мне порекомендовали вас.

— Боюсь, ничего определенного я вам сообщить не могу.

— Мне приходила в голову мысль, что его послали с каким-нибудь секретным заданием за границу. Знаете, как это делается… свой среди чужих…

— Дорогой мой, — оскорбился Джессоп, — Беттертон был ученым, а не тайным агентом.

— Я пошутил. Но внешность бывает обманчива. Вам, наверное, интересно, почему я вдруг полез в это дело? Видите ли, мы с Беттертоном состоим в свойстве через его жену.

— Знаю. Вы, если не ошибаюсь, племянник покойного профессора Маннгейма.

— Скажите пожалуйста! Здорово у вас поставлена служба информации!

— Слухами земля полнится. Мне рассказала об этом жена Беттертона. Вы ей писали.

— Да, я выразил соболезнования и осведомился, нет ли каких-нибудь новостей.

— Очень мило с вашей стороны.

— Моя мать — сестра профессора Маннгейма, и они были очень привязаны друг к другу. Ребенком, в Варшаве, я часто гостил у дядюшки, и его дочка Эльза была мне как родная сестра. Когда мои родители умерли, дядя взял меня к себе. Счастливое было время… Потом началась война… ну, что вам объяснять? Дядя с Эльзой бежали в Америку, а я работал в подполье, да и после войны у меня были кое-какие дела. Я всего один раз выбрался их повидать. Наконец я сделал все что мог, в Европе у меня не осталось никаких обязательств, и я собрался обосноваться в Америке, поближе к дяде, кузине Эльзе и ее мужу. Увы, — Глыдр развел руками, — когда я приехал в Штаты, ни дяди, ни Эльзы уже не было в живых, а муж Эльзы переехал в Англию и женился вторично. Опять я остался один как перст, и тут в газетах появились сообщения об исчезновении известного ученого Томаса Беттертона. Ну, я и приехал узнать, в чем дело. — Он замолчал и испытующе посмотрел на Джессопа.

Тот встретил его взгляд не моргнув глазом.

— Почему он исчез, мистер Джессоп?

— Меня тоже интересует этот вопрос.

— Вы уверены, что не знаете ответа?

Джессоп с любопытством отметил про себя, как легко могут перемениться их роли. В своем кабинете он привык спрашивать сам, но сейчас допрос вел незнакомец.

— Поверьте, что нет, — с еще более пленительной улыбкой произнес он.

— И все же какие-то подозрения у вас есть?

— Нельзя исключить вероятность того, — осторожно начал Джессоп, — что тут прослеживается определенная схема… Видите ли, такие случаи уже бывали…

— Знаю, — отозвался его собеседник и тут же перечислил с полдюжины нашумевших дел. — Сплошь ученые, — добавил он со значением.

— Верно.

— И теперь они все за «железным занавесом»?

— Возможно, но точно мы не знаем.

— Они на это пошли по собственной воле?

— Даже в этом нет никакой уверенности.

— Хотите сказать, меня это не касается?

— Ну что вы…

— Вы совершенно правы. Меня это интересует только в связи с Беттертоном.

— Простите, но ваш интерес мне не совсем понятен. В конце концов, Беттертон — всего-навсего ваш свояк. Вы и знакомы-то не были.

— Все так. Но для нас, поляков, родственные узы — не пустой звук. — Глыдр встал и церемонно поклонился. — Сожалею, что отнял у вас время, и спасибо за то, что приняли меня.

— Простите, что не смогли вам помочь, — отозвался, вставая, Джессоп, — но мы и сами в полном неведении. Если что-то выяснится, как мне с вами связаться?

— Пишите на адрес американского посольства. Благодарю. — И Глыдр поклонился изысканнее прежнего.

Джессоп нажал кнопку, посетитель вышел, а хозяин кабинета снял трубку.

— Попросите ко мне полковника Уортона.

Джессоп встретил полковника словами:

— Ну, наконец-то дело сдвинулось с мертвой точки.

— Каким образом?

— Миссис Беттертон уезжает.

— На свидание с муженьком? — присвистнул полковник.

— Надеюсь, что так. Она заявилась во всеоружии, с письмом от лечащего врача о необходимости полного отдыха и смены обстановки.

— Неплохо!

— С другой стороны, это вполне может оказаться правдой, — предостерег Джессоп.

— Ну, мне вы этого можете не рассказывать.

— Она держалась весьма убедительно. Не сбилась ни разу.

— Так вам ничего не удалось из нее вытянуть?

— Есть слабенькая зацепка насчет этой американки, Спидер, с которой Беттертон обедал в «Дорсете».

— А именно?

— От жены он свидание утаил.

— Вот как? Вы считаете, это имеет отношение к делу?

— Не исключено. Кэрол Спидер вызывали на Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности. Ей удалось оправдаться, но все равно что-то тут нечисто… по крайней мере, американцы считали, что у нее рыльце в пушку. Возможно, она и была связной. По крайней мере, других кандидатур на эту роль мы пока что не обнаружили.

— А что с миссис Беттертон? Какой связник посоветовал ей отправиться за границу?

— Лично она ни с кем не встречалась. Правда, вчера ей пришло письмо от одного поляка, двоюродного брата первой жены Беттертона. Я с ним только что беседовал.

— И ваши впечатления?

— Что-то в нем не то, — процедил Джессоп. — Вроде бы типичный поляк, владеет информацией, но все это как-то неубедительно.

— Думаете, он и был связником?

— Возможно. Загадочная личность, никак не могу его раскусить.

— Собираетесь установить за ним слежку?

— Уже установил, — усмехнулся Джессоп. — Я дал два звонка, когда он уходил.

— Ох уж эти ваши штучки, старый вы паук, — расхохотался Уортон, но тут же посерьезнел. — Ну, так что будем делать?

— Я поручу это Дженет и ее команде. Милая дама отправляется в Марокко или в Испанию.

— Не в Швейцарию?

— На этот раз нет.

— Не думал, что они смогут действовать в Марокко или в Испании.

— Противника нельзя недооценивать.

Уортон с отвращением пролистал лежавшие на столе донесения.

— По-моему, это чуть ли не единственные страны, где его не видели, — с горечью произнес он, — Что ж, займемся разработкой операции. Если у нас и в этот раз ничего не выйдет…

— Устал я от этой канцелярщины, — обронил Джессоп, откидываясь на спинку кресла, — Махну-ка и я куда-нибудь за границу…

Глава 3

1

«Пассажиры рейса сто восемь Лондон — Париж компании „Эр Франс“, пройдите, пожалуйста, на посадку».

Люди, заполнившие зал вылета аэропорта Хитроу, зашевелились. Хилари Крейвен, подхватив небольшую дорожную сумку из кожи ящерицы, двинулась вместе со всеми на летное поле, где после теплого помещения ветер казался особенно пронзительным.

Поежившись, Хилари плотнее запахнула меховой воротник и побрела за остальными пассажирами к самолету. Наконец-то свободна! Прощайте, серость, холод и глухая мертвящая тоска. Впереди ждет солнце, синее небо и новая жизнь. Она навсегда сбросит с плеч груз несчастий. Поднявшись по трапу, она, нагнув голову, вошла в самолет и села на указанное стюардом место. Впервые за долгие месяцы ее отпустила почти физическая боль. «Все позади, — повторяла она про себя, — все позади».

Рев двигателей и содрогание самолета привели ее в восторг. В их дикой мощи было что-то первобытное, и эта стихия казалась Хилари куда привлекательней ее сдерживаемой безнадежной серой тоски. «Наконец-то я буду свободна», — вздохнула с облегчением Хилари.

Самолет медленно вырулил на взлетную полосу и замер в ожидании. «Пристегните, пожалуйста, ремни», — распорядилась стюардесса.

«А вдруг мы разобьемся, вдруг мы вообще не сумеем взлететь… — подумала Хилари. — Вот все само собой и решится…» Ожидание длилось вечность. «Нет, мне уже не уйти… Так и останусь в клетке…»

Но тут с новой силой взревели моторы, и самолет все быстрее и быстрее покатился по полосе. «Мы не взлетим, — отчаянно шептала про себя Хилари, — это конец». И вдруг самолет взмыл в воздух. Казалось, не он оторвался от земли, а земля со всеми заботами и разочарованиями провалилась куда-то, оставив эту парящую птицу наедине с облаками. Аэродром внизу казался нелепой детской игрушкой, вокруг него змеились полоски дорог и рельсы с игрушечными поездами. Нелепый ребяческий мир, где любили, ненавидели и отчаивались, потерял всякое значение, таким он вдруг оказался маленьким. Еще немного — и его накрыла густая серовато-белесая толща облаков: должно быть, самолет уже находился над Ла-Маншем[131]. Хилари, прикрыв глаза, откинулась на спинку кресла. «Бежать — думала она. — Бежать из Англии, бежать подальше от Найджела, от могилы маленькой Бренды…» С тяжелым вздохом она погрузилась в сон.

2

Когда Хилари открыла глаза, самолет шел на снижение. «Париж», — подумала она, выпрямившись в кресле и нашаривая сумочку. Но это был не Париж. По салону прошла стюардесса, с раздражающей жизнерадостностью няни повторяя:

— Садимся в Бове[132]. Туман, Париж не принимает!

Она словно хотела сказать: «Вот здорово, правда, дети?»

Хилари прильнула к крошечному иллюминатору, но это мало что дало: Бове тоже был окутан туманом. Самолет долго кружил над аэродромом, заходя на посадку, пока наконец не приземлился. Пассажиров провели сквозь холодный липкий туман в деревянный барак с несколькими стульями вдоль длинной стойки.

Хилари изо всех сил старалась стряхнуть с себя нахлынувшее уныние.

— Аэродром времен войны, — пробормотал рядом какой-то мужчина. — Ни отопления, ни удобств. Но выпить чего-нибудь уж точно дадут, на то они и французы.

И правда, почти в ту же минуту появился человек со связкой ключей и для поднятия духа щедро оделил пассажиров выпивкой, скрасившей долгое противное ожидание.

Они просидели на аэродроме несколько часов. Время от времени из тумана выныривали не принятые Парижем самолеты, и вскоре импровизированный «зал ожидания» ломился от замерзших пассажиров, на все лады клявших непредвиденную задержку.

Хилари слушала все это как во сне, словно отгороженная от действительности некоей доброй силой. Задержку надо было просто переждать, после чего ее путешествие — ее бегство — продолжится. Она по-прежнему стремилась туда, где ее жизнь начнется заново, и это стремление помогало ей справиться с утомительным ожиданием. Дело шло к ночи, когда пассажирам объявили, что прибыли автобусы, на которых их доставят в Париж.

Поднялся жуткий переполох. Пассажиры, служащие, носильщики, то и дело натыкаясь в темноте друг на друга, волокли багаж. В конце концов промерзшая до костей Хилари очутилась в автобусе, который, дребезжа, потащился сквозь туман. Эта выматывающая душу дорога заняла часа четыре. Только в полночь они добрались до бульвара Инвалидов, и Хилари, взяв свои вещи, поехала на такси в гостиницу, где ей был заказан номер. Поужинать у нее уже не было сил: приняв ванну, она едва доползла до постели.

Самолет на Касабланку[133] должен был вылететь из аэропорта Орли в 10.30 утра, но погода спутала все карты. Аэропорты не принимали, прилеты и вылеты отменялись. Затюканный клерк в зале ожидания на посадку в ответ на вопрос Хилари пожал плечами:

— Мадам, я не могу отправить вас рейсом, на который у вас заказаны билеты. Все расписание пришлось перекроить. Будьте так добры, присядьте, надеюсь, скоро все уладится.

В конце концов ей было объявлено, что есть место в самолете, вылетающем в Дакар[134], который совершит непредусмотренную посадку в Касабланке.

— Прилетите на три часа позже, мадам, только и всего!

Хилари безропотно согласилась, что одновременно изумило и явно обрадовало клерка.

— Вы не представляете себе, мадам, сколько у меня из-за этого было трудностей, — заявил он. — Enfin[135], эти путешественники просто невменяемы. Не я же устроил туман! Естественно, создались некоторые неудобства, но я считаю, их нужно воспринимать с улыбкой. Обидно, конечно, когда ваши планы нарушаются, но apres tout[136], мадам, положа руку на сердце, что такое опоздание на пару часов? Не все ли равно, каким рейсом вы прибудете в Касабланку!

Но маленький задерганный француз ошибся. Именно в тот день это было далеко не все равно. Когда Хилари, долетев наконец до пункта назначения, вышла на нагретый солнцем асфальт, носильщик, кативший рядом с ней тяжело нагруженную тележку, заметил:

— Вам повезло, мадам, что вы не летели предыдущим рейсом. Тут такое было…

— Что именно? — встрепенулась Хилари.

Ее собеседник опасливо оглянулся по сторонам, но рассудил, что такую новость все равно не скроешь, и наклонился к ней.

— Mauvaise affaire![137] — пробормотал он, доверительно понизив голос. — Тот самолет разбился при посадке. Летчик, штурман и почти все пассажиры погибли. В живых осталось человек пять, но и их здорово потрепало.

В первую секунду Хилари охватила ослепляющая ярость. Ну почему, почему она не оказалась в том самолете? Все было бы уже кончено — ни душевной боли, ни страданий. Те пассажиры хотели жить, а она… она не дорожит жизнью. Почему же это случилось не с ней?

После весьма поверхностного таможенного досмотра Хилари отправилась на такси в гостиницу. Стоял прекрасный солнечный день, едва клонящийся к закату. Все было так, как она представляла: чистый воздух, золотистый свет. Ну вот она и добралась, бежав от тумана, холода и тьмы Лондона, оставив позади страдание и неопределенность. Вокруг ключом била жизнь с яркими красками и солнцем.

Подойдя к окну, она распахнула ставни и выглянула на улицу. Да, все, как она и представляла себе… Хилари медленно отвернулась от окна и присела на кровать. «Бежать, бежать!», повторяла она себе всю дорогу, а теперь вдруг с холодной ясностью поняла, что бежать некуда.

Здесь было как в Лондоне, и сама она, Хилари Крейвен, в Марокко была прежней, лондонской.

— Какая же я дура, — чуть слышно произнесла она. — Ну с чего я взяла, что здесь мне будет лучше?

В Англии осталась могилка Бренды, маленький трогательный холмик. В Англии остался Найджел, собиравшийся жениться на другой. Ну с чего она вообразила, что в Африке эти вещи будут для нее значить меньше? Ей просто хотелось в это верить, а теперь все прошло. Она опять оказалась один на один с реальностью, с тем, что можно и чего нельзя вынести. Можно терпеть, если есть, ради чего. Она вынесла и собственную тяжелую болезнь, и предательство Найджела, и все, что этому сопутствовало, потому что у нее была Бренда. Потом была долгая безнадежная борьба за жизнь Бренды — борьба, которую она проиграла… Теперь жить было незачем. Чтобы понять это, Хилари понадобилось съездить в Марокко. В Лондоне у нее было странное чувство, будто, выбравшись оттуда, она сможет все забыть и начать жизнь сначала. Она заказала билет в этот город, ничем не напоминающий о прошлом, исполненный того, что она так любила: солнечного света, чистого воздуха, новых, непривычных людей и вещей. Она думала, что здесь все будет по-другому. Все оказалось по-прежнему. Деваться было некуда. Ей, Хилари Крейвен, надоело жить, только и всего.

Если бы не туман… Она попала бы на самолет, на который у нее был заказан билет, и все проблемы уже были бы разрешены. Ее изуродованное тело лежало бы в казенном французском морге, а душа, освободившись от страданий, успокоилась бы. Ну что ж… это никогда не поздно, хотя придется предпринять кое-какие усилия.

Вот если бы у нее было с собой снотворное… Хилари вспомнила странное выражение на лице доктора Грея, когда она попросила выписать ей таблетки.

«Не стоит, — ответил он. — Привыкайте-ка лучше засыпать без лекарств. Сначала будет тяжело, но потом все наладится».

Странное выражение… Неужто он знал или подозревал, до чего дойдет дело? Не важно, особого труда это не составит. Она решительно поднялась и засобиралась в аптеку.

3

Хилари всегда казалось, что за границей лекарства купить проще простого. Теперь она с удивлением обнаружила, что это не совсем так. Первый аптекарь отпустил ей всего две упаковки, сказав, что для большего количества нужен рецепт. Она с небрежной улыбкой поблагодарила его и поспешила к выходу. У дверей она столкнулась с высоким неулыбчивым молодым человеком, извинившимся перед ней по-английски. Выходя, она слышала, как он попросил себе зубную пасту.

Это ее даже развлекло. Скажите на милость, зубная паста! Так смешно, так естественно, так обыденно. И вдруг ее пронзила острая боль. Именно эту пасту предпочитал Найджел. Она перешла улицу и зашла в аптеку напротив. Ей пришлось посетить еще четыре аптеки, прежде чем она сочла, что может вернуться в гостиницу. Ее позабавило, когда в одной из них опять появился несуразный молодой англичанин и упрямо потребовал излюбленную зубную пасту, которую французские аптекари почему-то забыли запасти.

Почти с легким сердцем Хилари переоделась и накрасилась к ужину. Она намеренно спустилась в ресторан как можно позже, не желая встретить кого-нибудь из пассажиров или членов экипажа ее самолета. Впрочем, это в любом случае маловероятно, поскольку самолет вылетел в Дакар, и вряд ли кто-нибудь кроме нее сошел в Касабланке.

Когда она вошла, ресторан был почти пуст, только запомнившийся ей чопорный англичанин заканчивал ужин за столиком у стены, погрузившись во французскую газету.

Хилари заказала себе хороший ужин с вином. Ее охватило приятное возбуждение. «В конце концов, что это, если не последнее приключение?» — повторяла она себе. Затем она попросила прислать в номер бутылку минеральной воды виши и поднялась наверх.

Официант принес виши, открыл, поставил на стол, пожелал спокойной ночи и ретировался. Со вздохом облегчения Хилари заперла за ним дверь, достала из ящика туалетного столика снотворное, разложила на столе таблетки и налила стакан виши. Осталось только проглотить лекарство и запить его минеральной водой.

Раздевшись, она завернулась в халат и присела к столу. Сердце билось сильнее, она испытывала что-то вроде страха, но страха завораживающего, и мысль отказаться от задуманного не приходила ей в голову. Она была спокойна и уверена в себе. Вот наконец и свобода — истинная свобода. Она оглянулась на письменный стол, колеблясь, не оставить ли записку, потом решила, что это ни к чему. У нее не было ни родственников, ни близких друзей, никого, кому она хотела бы сказать последнее «прости». Что до Найджела, зачем терзать человека бесполезными угрызениями совести, хотя вряд ли ее послание подействовало бы на него. Он, скорее всего, прочтет в газетах заметочку о том, что миссис Хилари Крейвен умерла в Касабланке от передозировки снотворного, и никаких подозрений у него не возникнет. «Не повезло бедняжке Хилари», — скажет он, но втайне вздохнет с облегчением. Ведь, что ни говори, чувство вины перед ней нарушало столь ценимое им душевное спокойствие.

Теперь Найджел казался ей далеким и до странности мало волновал ее. Оставалось только проглотить таблетки, лечь и уснуть. Уснуть вечным сном. Она не была верующей, по крайней мере, так ей казалось после смерти Бренды, значит, на этот счет можно не беспокоиться. Она снова стала путешественницей, как в аэропорту Хитроу, летящей в неизвестном направлении, не обремененной ни багажом, ни проводами. Впервые в жизни она была свободна, совершенно свободна, и могла поступать так, как считала нужным. Она отрезала прошлое; нескончаемое страдание, мучившее ее в предрассветные часы, ушло. Легкая, свободная, ничем не обремененная, она была готова отправиться в путь.

Хилари протянула руку за первой таблеткой, и в ту же секунду в дверь тихонько постучали. Она застыла в недоумении. Кто там? Горничная? Нет, постель уже разобрана. Что-нибудь насчет документов, паспорта? Пожав плечами, она решила не открывать. С какой стати? Пусть приходят в другое время.

Стук повторился, на этот раз громче. Хилари не шевельнулась. Ничего важного там быть не могло, и кто бы это ни был, он скоро уберется.

И вдруг — ключ медленно повернулся в замке, дрогнул и со звоном упал на пол. В комнату вошел мужчина, в котором оторопевшая Хилари узнала мрачноватого покупателя зубной пасты. Несуразный молодой человек прикрыл дверь, поднял с пола ключ, вставил в замок и снова запер ее. Проделав все это, он подошел к столу, сел напротив Хилари и ни к селу ни к городу заявил:

— Моя фамилия Джессоп.

Кровь бросилась в лицо Хилари. Подавшись вперед, она с холодной яростью процедила:

— Могу я спросить, что вы здесь делаете?

Незнакомец взглянул на нее, не меняя выражения лица, и заморгал.

— Странно, — заявил он. — Тот же вопрос я хотел задать вам, — и скосил глаза на стол с разложенными там медикаментами.

— Не понимаю, о чем вы, — отрезала Хилари.

— Прекрасно понимаете.

Хилари задохнулась, не находя слов. Ей хотелось выразить свое возмущение и выставить его из номера, но любопытство победило. Помимо воли с губ у нее сорвался вопрос:

— А ключ что, сам повернулся в замке?

— Ах, вот вы о чем! — Лицо молодого человека вдруг озарила мальчишеская улыбка. Достав из кармана какой-то металлический инструмент, он протянул его ей. — Только и всего, — объяснил он. — Полезная штучка. Вставляешь в дверь снаружи, она захватывает ключ. С такими работают взломщики, — пояснил он, забирая у нее «полезную штучку» и пряча обратно в карман.

— Так вы взломщик?

— Нет-нет, миссис Крейвен, будем справедливы. Я ведь постучал, а взломщики не стучат. Просто убедившись, что вы не собираетесь меня впускать, я воспользовался этой штучкой.

— Но с какой стати?

Взгляд незваного гостя опять упал на лекарства.

— На вашем месте я бы не стал этого делать, — заявил он. — Вы думаете, что просто заснете и не проснетесь, однако это не так. Снотворное вызывает кучу побочных эффектов. Судороги, иногда омертвение кожи. Ну, а если у вас хорошая сопротивляемость, кто-нибудь обязательно успеет поднять тревогу, и тогда уж вам достанется по полной программе. Промывание желудка, касторовое масло, горячий кофе, шлепки, толчки. Весьма унизительные процедуры, уверяю вас.

Непроизвольно стиснув кулаки, Хилари откинулась на спинку стула, но заставила себя улыбнуться.

— Ну и смешной же вы. Неужто вы вообразили, что я собираюсь покончить с собой или что-нибудь вроде этого?

— Почему же «вообразил», парировал молодой человек. — Я в этом абсолютно уверен. Видите ли, я был в аптеке, когда туда зашли вы. Покупал зубную пасту. Нужного мне сорта не было, так что я отправился в другую аптеку и увидел, что вы опять покупаете снотворное. Это мне показалось странным, и я решил за вами проследить.

Ну, и после всего мною увиденного, вывод напрашивался сам собой.

Он говорил дружески-небрежным, хотя не допускающим возражений тоном, и Хилари решилась:

— В таком случае не кажется ли вам, что вы не имеете права пытаться мне помешать?

Подумав над этим замечанием секунду-другую, Джессоп покачал головой.

— Нет, не кажется. Понимаете, это тот случай, когда нельзя не вмешаться.

— Ну хорошо, вы можете оттянуть время, — вскинулась Хилари. — Вы можете отобрать у меня таблетки, выкинуть их в окно, но вы не можете мне помешать купить еще снотворного, или спрыгнуть с крыши, или броситься под поезд.

— Согласен, — поразмыслив, рассудил молодой человек. — Помешать вам сделать что-нибудь подобное я не в силах. Вопрос только в том, захотите ли вы пойти на это завтра.

— Полагаете, до завтра я передумаю? — с некоторой горечью поинтересовалась Хилари.

— Такое бывает, — чуть ли не извиняющимся тоном ответствовал Джессоп.

— Возможно, если это — минутный порыв. Но если человек все для себя давно решил… Меня тут ничто не удерживает.

Джессоп склонил голову к плечу и заморгал.

— Любопытно, — заметил он.

— Ничего любопытного. Никакого интереса я не представляю. Любящий муж бросил меня, единственная дочь умерла в страшных муках от менингита. У меня нет ни друзей, ни родных, ни ремесла, ни работы, ни хобби.

— Да, вам не позавидуешь, — с уважением отозвался Джессоп. — А вам не кажется, что это… гм-м — нехорошо? — добавил он с некоторой запинкой.

— По отношению к кому? Это моя жизнь, — встрепенулась Хилари.

— Да-да, — торопливо согласился Джессоп. — Я не собираюсь строить из себя моралиста, но, знаете, многие считают, что это грех.

— Я так не считаю, — отрезала Хилари.

— Вы правы, — несколько невпопад отозвался Джессоп и снова заморгал.

— Тогда, может быть, мистер… э-э…

— Джессоп, — услужливо подсказал молодой человек.

— Может быть, теперь вы наконец оставите меня в покое?

— Не будем торопиться, — покачал головой Джессоп. — Видите ли, я хотел выяснить, что за всем этим стоит, и, по-моему, мне это удалось. Жизнь вам надоела, жить не хочется, смерть для вас была бы желанна, верно?

— Да.

— Отлично, — радостно подытожил Джессоп. — С этим мы разобрались, можно идти дальше. Вам непременно нужно снотворное?

— Что вы имеете в виду?

— Ну, я вам уже объяснил, что этот способ куда менее романтичен, чем кажется. Прыгать с крыши неэстетично, можно умереть не сразу. Бросаться под поезд — то же самое. Я хочу сказать, что есть и другие способы.

— Не пойму, к чему вы клоните.

— Я предлагаю иной способ. Более достойный, в чем-то более азартный. Не стану кривить душой, есть примерно один шанс из ста, что вы останетесь живы, но не думаю, что в данных обстоятельствах это вас огорчит.

— Не понимаю, о чем вы.

— И правильно делаете, — ободрил Джессоп, — Я вам еще ничего не растолковал. Боюсь, мне придется зайти издалека, в двух словах этого не объяснишь. Вы не против?

— Какое это имеет значение?

Джессоп, пропустив мимо ушей эту колкость, перешел на серьезный тон.

— Как мне представляется, вы читаете газеты и более или менее в курсе событий, — начал он. — Вы должны были слышать о странных исчезновениях ученых. С год назад пропал некий итальянец, а сравнительно недавно — молодой физик Томас Беттертон.

— Да, — кивнула Хилари, — об этом было в газетах.

— Видите ли, дело обстоит сложнее, чем можно понять из газет. Исчезает куда больше людей, необязательно ученых. Среди них молодые медики, химики, даже один юрист. Мы, разумеется, живем в так называемой свободной стране, и каждый вправе ехать куда ему заблагорассудится, но в создавшихся обстоятельствах нам необходимо знать, почему эти люди уехали из страны, а также куда и как они направились. По собственной воле они на это пошли или их похитили? Может быть, их шантажировали? Как они выбрались из страны, какая организация за этим стоит и каковы ее конечные цели? Вопросов масса, и нам нужны ответы. И вы можете помочь добыть их.

— Я? Каким образом?

— Я собирался как раз перейти к делу Томаса Беттертона. Он исчез два с лишним месяца назад в Париже. В Англии у него осталась безутешная жена — по крайней мере, такой она старалась казаться. Она клялась, что понятия не имеет о том, почему, как и куда он мог отправиться. Может быть, это и так, а может быть, и нет. Кое-кто — и я в том числе — в этом сомневается.

Хилари, поневоле заинтересованная, чуть подалась вперед.

— Мы решили установить за миссис Беттертон деликатное, ненавязчивое наблюдение, — продолжал Джессоп. — Недели две назад она заявила мне, что врач посоветовал ей поехать за границу отдохнуть и отвлечься. В Англии она чувствовала себя плохо: все время докучали репортеры, родственники и услужливые знакомые.

— Могу себе представить, — сухо обронила Хилари.

— Да, понять ее можно. Каждому на ее месте захотелось бы сменить обстановку.

— Вот именно, каждому.

— Да, но дело в том, что у нас в конторе — люди недоверчивые, мы всегда подозреваем худшее. Мы решили проследить за миссис Беттертон. Вчера она, как и собиралась, вылетела из Лондона в Касабланку.

— В Касабланку?

— Вот именно — разумеется, en route[138] к другим марокканским достопримечательностям. Все вполне открыто и законно, экскурсии заказаны заранее. Однако может статься, что именно из Марокко миссис Беттертон шагнет в неизвестность.

— Прекрасно, только при чем здесь я? — пожала плечами Хилари.

— При том, миссис Крейвен, что у вас на голове замечательная копна рыжих волос, — усмехнулся Джессоп.

— Волос?

— Да. Отличительная черта миссис Беттертон — волосы. Вы, возможно, слышали, что сегодня при посадке разбился самолет.

— Слышала. Я сама должна была лететь этим рейсом. У меня был на него билет.

— Любопытно. Так вот, этим рейсом летела миссис Беттертон. Она осталась жива. Ее вытащили из-под обломков и отправили в больницу, но врач говорит, что до завтрашнего утра она не доживет.

Начавшая что-то понимать Хилари вопросительно посмотрела на Джессопа.

— Похоже, вы сообразили, какую форму самоубийства я вам предлагаю, — подтвердил тот. — Я хочу, чтобы миссис Беттертон как ни в чем не бывало продолжала путешествовать дальше, а для этого ею должны стать вы.

— Но это невозможно, — изумилась Хилари. — Я хочу сказать, они ведь сразу поймут, что я — не она.

— Как знать, — наклонил голову к плечу Джессоп. — Все зависит от того, кто такие эти «они». Может, их не существует в природе? Но если исходить из наиболее распространенного представления о «них», то из соображений безопасности они работают мелкими автономными группами. Если поездка миссис Беттертон была ими заранее спланирована, то люди, ожидающие ее здесь, не имеют о ней ни малейшего представления. Их дело — встретить в условленном месте некую женщину. В паспорте миссис Беттертон записано, что рост ее пять футов семь дюймов[139], волосы рыжие, глаза зеленые, рот средний, особых примет нет. Все сходится.

— Но ведь местные власти…

— Не беспокойтесь, — улыбнулся Джессоп. — У французов тоже пропало несколько многообещающих ученых. Они нам помогут. Выглядеть это все будет так: в больницу попали две пассажирки потерпевшего крушение самолета — миссис Беттертон с сотрясением мозга и миссис Крейвен. Через пару дней миссис Крейвен умрет, а миссис Беттертон, едва оправившаяся от сотрясения, будет выписана и поедет осматривать достопримечательности. Авария — настоящая, сотрясение — тоже, а для вас это очень удобное прикрытие, извиняющее провалы в памяти и непредсказуемость поведения.

— Это же безумие!

— Еще какое. Кроме того, это очень сложное задание, и, если наши подозрения оправдаются, вы, скорее всего, попадете в передрягу. С другой стороны, вы, судя по всему, и так приготовились к худшему. По крайней мере, это куда занимательнее, чем бросаться под поезд.

— Пожалуй, вы правы, — неожиданно для себя самой расхохоталась Хилари.

— Вы согласны?

— Конечно. Почему бы и нет?

— В таком случае, — сказал Джессоп, вставая, — нельзя терять ни минуты.

Глава 4

1

Нельзя сказать, чтобы в больнице было холодно, но посетителям невольно становилось зябко. Пахло антисептиками[140], время от времени по коридору провозили тележки со звякающими склянками и инструментами. Хилари Крейвен сидела на металлическом железном стуле у постели Олив Беттертон.

Освещенная приглушенным светом, та лежала без сознания, с забинтованной головой. По одну сторону кровати стояла медсестра, по другую — врач. Джессоп сидел на стуле в дальнем конце палаты. Врач повернулся к нему и заговорил по-французски.

— Уже недолго, — произнес он. — Пульс все слабее.

— Она еще придет в сознание?

— Кто знает, — пожал плечами француз. — Возможно, перед смертью.

— И ничего нельзя сделать? Ввести ей какой-нибудь стимулятор?

Врач покачал головой и вышел. За ним последовала сестра. Вместо них появилась монахиня и встала в головах постели, перебирая четки. Хилари взглянула на Джессопа и, повинуясь его взгляду, подошла к нему.

— Вы слышали, что сказал доктор? — шепотом спросил он.

— Да. А что вы хотите ей сказать?

— Если она придет в сознание, я хочу знать все, что вам удастся из нее вытащить — пароль, условный знак, что придется, понимаете? С вами она заговорит скорее, чем со мной.

— Вы предлагаете мне шпионить за умирающей? — взорвалась Хилари.

Джессоп снова по-птичьи склонил голову набок.

— Вы это так воспринимаете? — уточнил он, взвесив ее слова.

— Да, именно так.

Джессоп задумчиво посмотрел на нее.

— Ну ладно, поступайте как знаете. Себе я подобной щепетильности позволить не могу, понятно?

— Разумеется, вы же выполняете свой долг. Допрашивайте ее сколько угодно, только не впутывайте в это меня.

— Я вас не принуждаю.

— Нам нужно условиться об одном. Мы скажем ей, что она при смерти?

— Не знаю. Надо подумать.

Хилари кивнула и вернулась на свое место у кровати. Ее охватило сострадание к умирающей, торопившейся на встречу с любимым. А может, все было не так, и она прилетела в Марокко просто ради того, чтобы побыть одной, убить время, пока не появятся достоверные сведения о муже?

Время шло. Почти через два часа четки вдруг замерли в руках монахини, и она тихо и отчужденно произнесла:

— Что-то происходит. По-моему, мадам, это конец. Я схожу за доктором.

Она вышла из комнаты. Джессоп по стенке приблизился к кровати, стараясь не попасться на глаза лежащей женщине. Веки ее дрогнули и приподнялись. Равнодушные зеленые глаза уставились в глаза Хилари, закрылись снова, открылись, и в них появилась тень сомнения.

— Где я?.. — почти беззвучно сорвалось с ее губ как раз в ту секунду, когда в палату вошел врач. Подойдя к кровати, он взял женщину за руку, слушая пульс.

— Вы в больнице, мадам, — пояснил он. — Ваш самолет попал в аварию.

— В аварию? — повторил тот же едва слышный голос.

— У вас есть знакомые в Касабланке, мадам? Может быть, вы хотите с кем-то встретиться, что-нибудь передать?

— Нет, — ответила умирающая, с трудом подняв глаза на врача и тут же переведя их на Хилари: — Кто… вы…

Наклонившись к ней, Хилари заговорила как можно раздельнее и отчетливее:

— Я тоже прилетела из Англии. Если я могу вам чем-нибудь помочь, не стесняйтесь, скажите.

— Нет… не надо… Разве что…

— Что?

— Ничего.

Глаза миссис Беттертон опять закрылись. Подняв голову, Хилари наткнулась на повелительный взгляд Джессопа и решительно мотнула головой.

Джессоп шагнул вперед и стал рядом с врачом. Умирающая вновь открыла глаза.

— А вас я знаю, — прошептала она.

— Да, миссис Беттертон, меня вы знаете. Вы можете что-нибудь сообщить о своем муже?

— Нет, — ответила она, опуская веки.

Джессоп повернулся и вышел из палаты. Врач покосился на Хилари, тихонько произнес:

— C'est la fin![141]

Глаза умирающей снова открылись, с трудом оглядели палату и остановились на Хилари. Олив Беттертон слабо шевельнула рукой, и Хилари инстинктивно стиснула эту холодную белую кисть. Врач пожал плечами и, слегка поклонившись, удалился. Женщины остались наедине. Олив Беттертон мучительно пыталась что-то вымолвить.

— Скажите… скажите…

Хилари поняла, чего она хочет, и в ту же секунду поняла, как ей самой следует поступить. Она склонилась над распростертым телом.

— Да, — произнесла она раздельно, подчеркивая каждое слово, — вы при смерти, вы ведь это хотели узнать? Слушайте меня. Я постараюсь отыскать вашего мужа. Что мне ему передать, если я его найду?

— Скажите… скажите, чтобы был поосторожнее… Борис… Борис… опасен…

Дыхание с хрипом вырвалось из ее груди. Хилари наклонилась ближе:

— Вы можете подсказать, как мне добраться до вашего мужа? Как с ним связаться?

— Снег.

Слово это прозвучало настолько слабо, что Хилари подумала, будто ослышалась. Снег? Какой снег? При виде ее смятения у Олив Беттертон вдруг вырвалось некое подобие смешка, и она чуть слышно продекламировала:

Всюду лето, снега нету, А у нашего двора За ночь выросла гора!

— Идите… — прошептала умирающая. — Идите… Скажите ему насчет Бориса… Я в это не верю… Ни за что не поверю… А вдруг правда?.. Тогда… тогда… берегитесь…

Из горла у нее вырвался хрип, лицо исказилось, и Олив Беттертон умерла.

2

Следующие пять дней вынужденного ожидания были тяжелы не столько физически, сколько морально. Хилари, помещенной в отдельную палату, пришлось попотеть. Каждый вечер ее экзаменовали по пройденному за день. Ей пришлось заучить все известные детали биографии Олив Беттертон, расположение комнат в ее доме, имена прислуги, родственников, клички собаки и канарейки, все подробности ее недолгой совместной жизни с Томасом Беттертоном. Церемония их бракосочетания, имена подружек невесты, фасон их платьев. Рисунок на обоях, коврах и обивке. Вкусы, предпочтения и каждодневные занятия Олив Беттертон, ее любимые кушанья и напитки. Хилари поражалась обилию вроде бы бессмысленной информации и однажды спросила Джессопа:

— Вы думаете, что-нибудь из этого может пригодиться?

— Скорее всего, нет, — невозмутимо ответил он, — но вы должны вжиться в образ. Представьте себе, что вы писательница и сочиняете книгу об этой женщине. Изображаете сцены из ее детства, юности, описываете ее свадьбу, дом, в котором она жила. Чем дольше вы этим занимаетесь, тем ближе вам она становится. А потом вы переписываете книгу в виде автобиографии, от первого лица. Понимаете, о чем я?

Хилари подавленно кивнула.

— Вы сможете вообразить себя Олив Беттертон, только когда станете ею. Лучше было бы потратить на это больше времени, но времени-то у нас и нет, поэтому я должен вас натаскать. Натаскать как Школьницу, как студента перед выпускным экзаменом. Слава Богу, память у вас хорошая и голова тоже, — добавил он в утешение.

Хотя приметы Олив Беттертон и Хилари Крейвен почти совпадали, они были совсем не похожи. Олив Беттертон была довольно заурядной, пусть и красивой, и производила впечатление упрямой, но не слишком умной женщины. В лице Хилари чувствовалась внутренняя сила, которая невольно привлекала внимание. Глубоко посаженные голубовато-зеленые глаза под прямыми бровями светились умом, уголки крупного рта загибались вверх, а необычной формы подбородок наверняка заинтересовал бы скульптора.

«В ней есть страсть… и воля, — подумал Джессоп, — и где-то в глубине зажатый, но не сломленный жизнерадостный дух, жаждущий приключений». Вслух он произнес:

— Все у вас получится. Вы способная ученица.

Вызов, брошенный ее уму и памяти, благотворно подействовал на Хилари. Постепенно она все более втягивалась в работу, все больше стремилась добиться успеха и не стеснялась высказывать Джессопу свои возражения.

— Вы говорите, что меня примут за Олив Беттертон, что у них будут только ее приметы, и ничего больше. Почему вы в этом уверены?

— Я ни в чем не уверен, — пожал плечами Джессоп, — просто мы кое-что знаем о таких делах, и похоже, что агенты из разных стран почти не связаны друг с другом. Они от этого только выигрывают — если мы в Англии обнаруживаем слабое звено (а такое бывает в любой организации), выясняется, что этому звену ничего не известно о происходящем во Франции, Италии или Германии, и мы оказываемся в тупике. Они знают только свою часть головоломки — и ничего более. Готов поклясться, что здешняя агентурная сеть знает лишь, что Олив Беттертон должна прилететь таким-то рейсом и что ей нужно передать такие-то инструкции. Сама по себе она интереса не представляет. Ее хотят отвезти к мужу потому, что он настаивает, а они полагают, что рядом с ней ему будет лучше работаться. Она — просто пешка в игре. Кроме того, не забывайте, что мысль подсунуть им фальшивую Олив Беттертон — чистая импровизация, возникшая из аварии самолета и цвета ваших волос. Мы собирались вести наблюдение за Олив Беттертон и выявить, куда она отправится, с кем встретится — ну, и тому подобное. Наши противники ждут именно этого и не ожидают подвоха с другой стороны.

— А раньше вы не пробовали проследить за ней?

— Пробовали, в Швейцарии. Действовали очень ненавязчиво, но ничего не добились. Если кто-то и вступил с ней в контакт, то в очень кратковременный, который нам не удалось засечь. Разумеется, они и сейчас будут готовы к тому, что за Олив Беттертон ведется слежка, а наше дело — сработать лучше, чем в прошлый раз, и постараться перехитрить их.

— Так вы и за мной будете следить?

— Разумеется.

— Каким образом?

— Лучше вам этого не знать, — покачал головой Джессоп. — Не знаешь — никого не выдашь.

— Думаете, я вас выдам?

— Я понятия не имею, какая вы актриса, — посерьезнел Джессоп. — Понятия не имею, умеете ли вы лгать, что совсем не легко. Дело даже не в том, чтобы не сболтнуть лишнего. Выдать себя можно вздохом, секундным замешательством, реакцией на знакомое имя. Даже если вы тут же возьмете себя в руки, это вам не поможет.

— Понятно. Значит, расслабляться нельзя ни на миг?

— Вот именно. Ну ладно, за уроки! Дети, в школу собирайтесь, петушок пропел давно! Всю жизнь Олив Беттертон вы теперь знаете назубок. Перейдем к остальному.

Коды, пароли, разный реквизит. Урок продолжался: допрос, повторы, ловушки, попытки запутать и поймать на лжи, гипотетические ситуации, и как ей себя в них вести. Наконец Джессоп удовлетворенно кивнул.

— Вы справитесь. — Он отечески похлопал ее по плечу. — Вы способная ученица. И не забывайте — как бы одиноко вы себя ни чувствовали, скорее всего вы будете там не одна. Говорю — скорее всего, потому что гарантировать ничего нельзя. Им тоже палец в рот не клади.

— А что будет, если я доберусь до пункта назначения?

— То есть как?

— Что будет, если я встречусь лицом к лицу с Томом Беттертоном?

— Да, — мрачно согласился Джессоп, — это самый опасный момент. Могу только сказать, что, если все пойдет по плану, вас будут прикрывать. Повторяю: если все будет так, как мы рассчитываем; вы ведь помните, что я не обещал вам больших шансов остаться в живых…

— Ну да, один из ста, — сухо напомнила Хилари.

— Теперь я бы вам дал больше. Я ведь не знал, что вы собой представляете.

— Пожалуй, — задумчиво проронила Хилари. — Для вас я была всего-навсего…

— Женщиной с броской рыжей копной волос, женщиной, которой не хватало мужества жить дальше, — закончил за нее Джессоп.

— Ну, это уж слишком, — порозовела Хилари.

— Грубо, зато точно. Я сочувствовать не умею. Прежде всего, это унизительно. Сочувствуют только тому, кто жалеет себя, а жалость к самому себе — одна из главных бед современного мира.

— Пожалуй, вы правы. А вы разрешите себе пожалеть обо мне, когда меня ликвидируют, или как там это называется, при выполнении задания?

— Пожалеть? Я буду ругаться как извозчик, потому что мы потеряем ценный кадр, на который не жалко было тратить время.

— Вот я и дождалась комплимента. — Хилари, несмотря на ее саркастический тон, тронули слова Джессопа, но она продолжала о делах: — Мне пришла в голову еще одна мысль. Вы сказали, что вряд ли тут кому-нибудь знакома Олив Беттертон, а что, если узнают меня? В Касабланке у меня друзей нет, но ведь кто-то летел со мной в одном самолете, да и среди туристов можно встретить знакомых.

— Насчет пассажиров самолета можете не волноваться. Из Парижа с вами летели бизнесмены, которые проследовали дальше, в Дакар, и француз, который сошел здесь, но уже успел вернуться в Париж. Отсюда вы отправитесь в другую гостиницу, ту, в которой у миссис Беттертон был заказан номер. На вас будет ее одежда, вам сделают такую же прическу, как у нее, ну, а пара налепленных на лицо полосок пластыря основательно изменит вашу внешность. Над вами поработает врач. Ничего страшного, под местной анестезией, зато у вас будут настоящие следы катастрофы.

— Вы все предусмотрели, — отдала ему должное Хилари.

— Приходится.

— Кстати, вы меня так и не спросили, не сказала ли мне Олив Беттертон что-нибудь перед смертью.

— У вас же были моральные терзания.

— Не обижайтесь.

— И не думал обижаться. Я вас за это уважаю. Сам бы им предался, но, к сожалению, это не предусмотрено программой.

— Она произнесла слова, которые я должна вам сообщить: «Скажите ему, — ну, Беттертону, — чтобы был поосторожнее… Борис… опасен…»

— Борис, — с интересом повторил Джессоп. — Наш безукоризненный майор Борис Глыдр.

— Вы его знаете? Кто он?

— Один поляк. Он был у меня в Лондоне. Предположительно свояк Беттертона.

— Предположительно?

— Сформулируем иначе: если он тот, за кого себя выдает, он двоюродный брат первой жены Беттертона, Эльзы. К сожалению, это некому подтвердить.

— Она была испугана, — нахмурилась Хилари. — Не могли бы вы его описать? Мне бы хотелось его узнать, если придется с ним встретиться.

— Ну что ж, это может вам пригодиться. Рост шесть футов[142], вес около ста шестидесяти фунтов[143]. Блондин, глаза светлые, лицо непроницаемое, нарочито чопорные, как у многих иностранцев, манеры, по-английски говорит безукоризненно, хотя с сильным акцентом, военная выправка. Я послал проследить за ним нашего агента, но это ничего не дало, — добавил Джессоп после некоторого раздумья. — Он, как и следовало ожидать, отправился прямиком в американское посольство: он пришел ко мне с рекомендательным письмом оттуда. Обычное письмо, какие они выдают, когда хотят проявить вежливость, не беря на себя никаких обязательств. Выбрался он оттуда, надо думать, на чьей-нибудь машине или через черный ход, переодетый лакеем или что-нибудь в этом духе. Так или иначе, от нас он ушел. Пожалуй, Олив Беттертон была права. Of действительно опасен.

Глава 5

1

В небольшой элегантной гостиной отеля «Сен-Луи» сидели три дамы, занятые каждая своим делом. Миссис Келвин Бейкер, маленькая и пухлая, с изрядно подсиненными волосами, писала письма, вкладывая в эту деятельность ту же энергию, что и в любую другую. С первого взгляда на миссис Келвин Бейкер было ясно, что это не кто-нибудь, а путешествующая американка, состоятельная и одолеваемая неутолимой жаждой точной информации обо всем сущем на земле.

В неудобном ампирном кресле мисс Хетерингтон, которую опять-таки нельзя было счесть никем иным, как только путешествующей англичанкой, вязала один из тех унылых, с виду бесформенных предметов одежды, которые, похоже, всегда и всюду вяжут пожилые английские леди. Высокая и худая, с жилистой шеей и небрежно уложенными волосами, мисс Хетерингтон была живым укором погрязшему в пороках окружающему миру.

Мадемуазель Жанна Марико сидела в изящной позе на стуле с высокой спинкой и, зевая, глазела в окно. Мадемуазель Марико была ненатуральной блондинкой с заурядным, но ярко накрашенным лицом. Шикарно одетая. Она не проявляла к прочим посетительницам ни малейшего интереса. С ними все было ясно, а она обдумывала грядущие перемены в своей интимной жизни и не могла отвлекаться на каких-то там представителей дикого племени туристов!

Мисс Хетерингтон и миссис Келвин Бейкер, проведя две-три ночи под гостеприимным кровом «Сен-Луи», успели познакомиться. Миссис Келвин Бейкер, с типично американским дружелюбием, заговаривала с кем ни попадя. Мисс же Хетерингтон, при том, что нуждалась в собеседниках ничуть не меньше, обращалась только к англичанам и американцам, достигшим, по ее мнению, определенного положения в обществе. Из французов рассчитывать на снисхождение мог только безупречный семьянин, которого легко было распознать по сидевшим рядом детям.

Какой-то француз, с виду — преуспевающий бизнесмен, заглянул в гостиную, но, сраженный обстановкой женской солидарности, ретировался, с сожалением бросив долгий взгляд на мадемуазель Марико.

Мисс Хетерингтон начала тихонько считать петли.

— Двадцать восемь, двадцать девять… так, а как же я… Ага, понятно.

Теперь в комнату заглянула высокая рыжеволосая женщина, которая, поколебавшись секунду, направилась дальше, в сторону столовой.

Миссис Келвин Бейкер и мисс Хетерингтон тут же сделали стойку. Миссис Бейкер отвернулась от письменного стола и театральным шепотом произнесла:

— Вы заметили эту женщину с рыжими волосами, она только что сюда заглядывала, мисс Хетерингтон? Говорят, она одна и осталась в живых, когда на прошлой неделе разбился самолет.

— Она приехала сегодня днем. — От возбуждения мисс Хетерингтон спустила лишнюю петлю. — В карете «скорой помощи».

— Прямо из больницы, сказал управляющий. Стоило ли ей так рано выписываться? У нее ведь было сотрясение мозга.

— И лицо заклеено пластырем — наверно, порезалась стеклом. Ей еще повезло, что нет ожогов. Говорят, при этих авиакатастрофах бывают жуткие ожоги.

— Об этом даже думать невыносимо. Бедняжка… Интересно, а муж ее был с нею и погиб?

— Не думаю, — покачала изжелта-седой головой мисс Хетерингтон. — В газете писали, что она была одна.

— Да, верно. Там даже стояла ее фамилия. Миссис Беверли… нет, вспомнила, миссис Беттертон.

— Беттертон, — задумчиво произнесла мисс Хетерингтон. — Что-то мне это напоминает… Беттертон… По-моему, я встречала это имя в газетах…

«Tant pis pour Pierre, — сказала про себя мадемуазель Марико, — И est vraiment insupportable! Mais le petit Jules, lui il est bien gentil. Et son pere est tres bien place dans les affaires. Enfin, je me decide!»[144]

И мадемуазель Марико широким грациозным шагом навсегда удалилась как из маленькой гостиной, так и из нашего повествования.

2

Миссис Томас Беттертон выписалась из больницы через пять дней после катастрофы. Карета «скорой помощи» довезла ее до гостиницы «Сен-Луи».

Миссис Беттертон, бледную и болезненную, с забинтованным и заклеенным пластырем лицом, тут же проводил в отведенный ей номер рвавшийся услужить управляющий.

— Много же вам пришлось пережить, мадам! — заметил он, предварительно учтиво осведомившись, устраивает ли миссис Беттертон ее номер, и непонятно зачем включив абсолютно ненужный свет. — Но как же вам повезло!

Это просто чудо! Насколько я слышал, спаслись всего трое, и один до сих пор в тяжелом состоянии.

Хилари устало опустилась в кресло.

— Да, — пробормотала она. — Мне до сих пор не верится. Даже трудно что-нибудь припомнить. Весь тот день как в тумане.

— Еще бы, — сочувственно закивал управляющий. — Это все от сотрясения. С моей сестрой раз случилось нечто подобное. Она во время войны жила в Лондоне и попала под бомбежку. Ну, ее оглушило, а потом она встала, прошла пешком пол-Лондона, села в поезд на станции Юстон, и, figurez-vous[145], пришла в себя только в Ливерпуле, ничего не помня ни о бомбе, ни о поезде, ни о том, как она туда доехала! Последнее, что запечатлелось у нее в памяти, — это как она у себя дома, в Лондоне, вешает юбку в шкаф. Удивительные вещи иногда происходят с людьми!

После того как Хилари выразила полное с этим согласие, управляющий откланялся. Хилари встала с кресла и подошла к зеркалу. Она настолько вжилась в свой новый образ, что явственно ощущала характерную слабость человека, только что оправившегося от тяжелой болезни.

Портье, к которому она сразу же обратилась, сообщил, что никакой корреспонденции на ее имя не поступало. Первые шаги в новой роли ей предстояло делать наугад. У Олив Беттертон, возможно, был телефон, по которому надо было позвонить, или адрес связного в Касабланке, но обо всем этом можно было лишь догадываться. Для нее отправной точкой служили только паспорт миссис Беттертон, ее аккредитив и ворох документов из туристического агентства Кука. По ним выходило, что она должна провести два дня в Касабланке, шесть дней в Фесе[146] и пять — в Марракеше[147]. Конечно, гостиничная броня устарела, и этим нужно было заняться. С паспортом, аккредитивом и сопутствующим идентификационным письмом специалисты уже поработали. В паспорте теперь красовалась фотография Хилари, а подпись на аккредитиве, гласившая «Олив Беттертон», была поставлена ее рукой. Документы были в порядке, ей оставалось как можно достовернее играть свою роль и ждать. Козырной ее картой была авария, повлекшая за собой потерю памяти и некоторую неадекватность в поведении.

Катастрофа была настоящей, и Олив Беттертон действительно находилась на борту самолета. Сотрясением в случае чего можно объяснить, почему она не выполнила данных ей инструкций. Сбитая с толку, слабая, не вполне отдающая себе отчет в происходящем, Олив Беттертон будет ждать указаний.

Самым естественным в данной ситуации было бы прилечь отдохнуть, что она и сделала. Часа два она старалась освежить в памяти все, чему ее учили, потом причесалась, подкрасила губы и отправилась на ужин в гостиничный ресторан.

Там за ней наблюдали с некоторым интересом. Правда, деловые люди не обратили на нее никакого внимания, но со столиков, занятых туристами, до нее доносился шепоток:

— Вон та женщина, милочка… вон та, рыжая… попала в авиакатастрофу. Ее сюда привезли на «скорой», я сама видела. Вид у нее совершенно больной. Надо же человека выписать в таком состоянии! Ужасное потрясение, зато как ей повезло, что она осталась жива!

После обеда Хилари немного посидела в гостиной, гадая, не попытается ли кто-нибудь вступить с ней в контакт. В комнате, кроме нее, было еще две-три женщины и одна из них, пожилая, пухленькая, небольшого роста, с подсиненными седыми волосами, не заставила себя долге ждать. Подсев к Хилари, она защебетала с приятной американской жизнерадостностью:

— Надеюсь, вы не обидитесь, но я просто не в состоянии молчать. Это ведь вы так чудесно спаслись после авиакатастрофы?

— Да, я, — отложила свой журнал Хилари.

— Какой ужас! Я имею в виду катастрофу. Говорят, спаслись всего трое. Это правда?

— Только двое. Одна пассажирка умерла в больнице.

— Боже мой! Что вы говорите! Не сочтите за нескромность, мисс… миссис…

— Беттертон.

— Очень приятно. Так вот, не сочтите за нескромность, где вы сидели в самолете? Впереди или в хвосте?

К этому Хилари была готова и не замедлила с ответом:

— В хвосте.

— Да, говорят, это самое безопасное место. Я всегда прошу, чтобы меня посадили около задней двери. Слышали, мисс Хетерингтон? — обратилась она к другой пожилой леди, явно британке, с унылым лошадиным лицом. — Что я вам говорила? Когда входите в самолет, не вздумайте дать стюардессе отвести вас вперед.

— Кто-то ведь должен сидеть впереди, — робко возразила Хилари.

— Кто угодно, только не я, — отрезала ее новая знакомая. — Ах да, моя фамилия Бейкер. Миссис Келвин Бейкер.

Хилари отозвалась приличествующими к случаю словами, и миссис Бейкер тут же взяла нить беседы в свои руки.

— Я только что приехала сюда из Могадора, а мисс Хетерингтон — из Танжера[148]. Мы здесь и познакомились. Вы собираетесь в Марракеш, миссис Беттертон?

— Собиралась, — вздохнула Хилари, — но эта катастрофа спутала все мои планы.

— Да, разумеется. Вам непременно надо побывать в Марракеше, правда, мисс Хетерингтон?

— Там все чудовищно дорого, — отозвалась мисс Хетерингтон, — а компания так и норовит сэкономить на наших суточных.

— Там замечательная гостиница, «Мамуния», — не сдавалась миссис Бейкер.

— Баснословно дорого, — продолжала гнуть свое мисс Хетерингон. — Я на это не рассчитывала. Конечно, вам, миссис Бейкер, с вашими долларами… Но мне говорили, что там есть одна маленькая гостиница, очень чистенькая, с недурной кухней.

— Куда вы еще собираетесь съездить, миссис Беттертон? — поинтересовалась миссис Келвин Бейкер.

— Я бы хотела посмотреть Фес, — сказала Хилари, — хотя, конечно, экскурсию придется заказывать заново.

— Да, в Фесе и в Рабате[149] обязательно надо побывать.

— А вы там были?

— Нет еще. Я как раз собираюсь туда, и мисс Хетерингон тоже.

— Говорят, Старый город ничуть не изменился со средних веков, — поделилась своими знаниями мисс Хетерингтон.

После нескольких минут столь же маловразумительной беседы Хилари, пожаловавшись на усталость, поднялась к себе в номер.

Вечер прошел практически впустую. Обе ее собеседницы были типичными туристками и вряд ли могли оказаться кем-то еще. Она решила, что, если завтра с ней никто не попытается связаться, надо будет пойти в агентство Кука и поговорить насчет поездок в Фес и Марракеш.

Наутро, выяснив, что ни корреспонденции, ни телефонных звонков ей не было, Хилари отправилась в турагентство. У стойки образовалась небольшая очередь, и когда она наконец добралась до клерка и начала объяснять, в чем дело, произошла легкая заминка. Служащий постарше оттер молодого сотрудника и с лучезарной улыбкой уставился сквозь очки на Хилари.

— Мадам Беттертон, если не ошибаюсь? Все в порядке, все уже заказано.

— Да, но боюсь, что я просрочила время, — растерялась Хилари, — Я ведь попала в больницу и…

— Mais oui[150], я все это знаю. Разрешите поздравить вас с чудесным спасением, мадам. После того, как нам позвонили, мы все оформили заново.

Сердце Хилари забилось быстрее. Насколько ей было известно, в турагентство никто не звонил, и тем не менее кто-то держал под контролем предполагаемые поездки Олив Беттертон. Вслух она произнесла:

— Я не была уверена, позвонили они или нет.

— Все в полном порядке, мадам. Позвольте, я вам объясню.

На прилавке появились железнодорожные билеты, гостиничные счета, и в несколько минут все формальности были завершены. Хилари могла выехать в Фес на следующий же день.

Миссис Келвин Бейкер не пришла ни на обед, ни на ужин, зато там была мисс Хетерингтон. Она ответила на кивок проходившей мимо ее столика Хилари, но не сделала ни малейшей попытки вступить в разговор. На другой день, приобретя кое-что из одежды и белья, Хилари села в фесский поезд.

Как раз в день отъезда Хилари к миссис Келвин Бейкер, которая в своей обычной манере влетела в гостиницу, кинулась мисс Хетерингтон. Ее длинный тонкий нос дрожал от возбуждения.

— Я вспомнила! Вспомнила, откуда я знаю эту фамилию — Беттертон. Так звали пропавшего ученого. Об этом писали в газетах месяца два назад!

— Теперь и я припоминаю. Да-да… Британский ученый, который был на конференции в Париже.

— Вот-вот. Как вы думаете, может, это его жена? Я посмотрела в книге — она живет в Харуэлле, а там ведь атомная станция. Не нравятся мне все эти атомные дела… атомные бомбы… А уж кобальтовые…[151] Подумать только, такой красивый оттенок синего, я в детстве так любила им рисовать… И самое страшное, что никто не выживет… Не надо было проводить эти испытания. Я слышала от одной знакомой, что ее кузен, очень умный человек, сказал, будто весь мир может оказаться пораженным радиацией.

— Боже мой, — только и смогла выдавить из себя миссис Келвин Бейкер.

Глава 6

Касабланка слегка разочаровала Хилари: типичный благополучный французский городок без всяких примет загадочного Востока, если не считать толпы на улицах.

Погода по-прежнему была прекрасной, ясной и солнечной, и Хилари нравилось смотреть из окна поезда на пролетающий мимо пейзаж. Они ехали на север. Напротив нее сидел небольшого роста француз, похожий на коммивояжера, в дальнем углу монахиня с неодобрительным выражением лица, перебирая четки, читала молитвы. Дополняли картину две мавританские дамы с большим количеством багажа, весело болтавшие друг с другом. Француз, дав Хилари прикурить от своей зажигалки, вступил с нею в разговор. Демонстрируя местные достопримечательности, он ухитрился сообщить ей уйму всяких сведений о Марокко. Хилари он показался неглупым и интересным собеседником.

— Вам нужно съездить в Рабат, мадам. Не побывать там было бы большой ошибкой.

— Я постараюсь туда съездить, но у меня не очень много времени. Да и денег тоже, — улыбнулась Хилари. — За границу ведь разрешают вывезти ограниченную сумму.

— Нет ничего проще. Нужно договориться с кем-нибудь, у кого можно остановиться.

— Увы, у меня нет знакомых в Марокко.

— В следующий раз, когда соберетесь сюда, черкните мне пару слов, мадам — я вам дам свою визитную карточку, — и я все устрою. Я часто езжу по делам в Англию, так что вам представится возможность отплатить мне добром за добро. Нет ничего проще.

— Это очень любезно с вашей стороны. Надеюсь, мне удастся снова побывать в Марокко.

— Как вам здешняя погода? Не то что в Англии — холод, туман, бр-р-р!

— Да, погода изумительная.

— Я сам недели три назад приехал из Парижа. Там дождь, туман, черт знает что. Приезжаю сюда — кругом солнце, воздух чистый, прохладный. А какая была погода, когда вы уезжали из Англии?

— Очень похожая на ту, что вы описали, — засмеялась Хилари. — Туман.

— Ну да, сейчас там самые туманы. Я однажды просто заблудился в лондонском тумане. А снег? Был у вас снег в этом году?

— Нет, снега не было, — отозвалась Хилари. Ей пришло в голову, что повидавший свет француз старается поддержать «чисто английскую» в его понимании беседу, когда в основном обсуждается погода. Она задала ему несколько вопросов о политической ситуации в Алжире и Марокко, на которые он охотно и со знанием дела ответил.

Из дальнего угла на Хилари неодобрительно глядела монахиня. Марокканские дамы сошли, вместо них появились новые пассажиры. Уже к вечеру они наконец прибыли в Фес.

— Разрешите вам помочь, мадам, — услышала за спиной Хилари, беспомощно взиравшая на вокзальную суматоху. Арабы-носильщики хватали ее вещи, орали, переругивались, наперебой рекомендовали разные гостиницы. Она с благодарностью обернулась к уже знакомому французу.

— Вы едете в «Пале-Джамаи», n'est-ce pas, Madame?[152]

— Да.

— Вы знаете, что это в восьми километрах отсюда?

— В восьми километрах? — огорчилась Хилари. — Так это за городом?

— Это рядом со Старым городом, — объяснил француз. — Я-то останавливаюсь в гостинице здесь, в городе, но отдыхать и развлекаться, конечно, надо ехать в старый город. Видите ли, там раньше жила марокканская аристократия. Там чудесные сады, прямо из которых вы попадаете в нетронутый Старый город. Похоже, никто из гостиницы не приехал встретить поезд. Если позволите, я найду вам такси.

— Вы очень любезны, но…

Не слушая возражений, француз бегло заговорил с носильщиками по-арабски, и вскоре Хилари уже сидела в такси, куда грузили ее багаж, а француз объяснял ей, сколько следует заплатить хапугам-носильщикам. Когда те попытались заспорить, несколько резких, сказанных по-арабски слов заставили их замолчать и ретироваться. Благодетель Хилари достал из кармана визитную карточку и протянул ей.

— Мадам, я к вашим услугам в любое время, только дайте знать. Следующие четыре дня я пробуду здесь, в «Гранд-отеле».

Приподняв шляпу, он удалился. Перед тем как такси покинуло освещенную вокзальную площадь, Хилари успела прочесть на карточке по-французски: «Анри Лорье».

Такси, выехав за город, поползло в гору. Хилари, выглядывая в окно, пыталась запомнить дорогу, но на землю уже спустилась темнота. Разглядеть что-нибудь можно было только, когда они проезжали мимо освещенного здания. Не началось ли уже путешествие в неизведанное? Не был ли мосье Лорье эмиссаром той таинственной организации, которая убедила Томаса Беттертона оставить любимую работу, дом и жену? Хилари забилась в угол и гадала, куда ее везут.

Доставили ее, однако же, со всеми почестями действительно в «Пале-Джамаи». Выйдя из машины, она прошла через арку и, к своему несказанному удовольствию очутилась в восточном интерьере. Там были длинные диваны, кофейные столики и ковры ручной работы. От конторки портье ее повели через анфиладу комнат на террасу, мимо апельсиновых деревьев и душистых цветов, затем по винтовой лестнице наверх, в прелестную комнатку в том же восточном стиле, но со всеми conforts modernes[153], о которых так пекутся путешественники двадцатого века.

Ужин, как сообщил ей носильщик, подавался с половины восьмого. Она распаковала кое-что из вещей, умылась, причесалась, спустилась вниз, через длинную восточную курильню, попала на террасу и поднялась по ступенькам в расположенный сбоку от нее ярко освещенный ресторан.

Кухня была прекрасной и, пока Хилари ела, в ресторане перебывало множество людей. В тот вечер она слишком устала, чтобы пытаться их оценивать и классифицировать, но пару незаурядных личностей не заметить не могла. На пожилого мужчину с желтым лицом и козлиной бородкой она обратила внимание из-за подобострастия, с которым относилась к нему ресторанная обслуга. Стоило ему поднять голову, как тарелки тут же убирались, а на их место ставились другие. Приподнятая бровь — и к столику уже мчался официант. Кем мог быть этот человек? Большинство посетителей явно составляли туристы. За большим столом в центре зала сидел какой-то немец; средних лет мужчина и рядом с ним светловолосая, очень красивая девушка, видимо, были датчанами или шведами. Она выделила английское семейство с двумя детьми, несколько групп американских туристов и по меньшей мере три французских семьи.

После ужина Хилари выпила кофе на террасе. Было прохладно, но не слишком, и она упивалась запахом цветов. Легла она рано.

Утром следующего дня, сидя на той же террасе под красно-белым зонтиком, Хилари вдруг ощутила всю нереальность происходящего. Сидеть здесь, выдавая себя за покойницу, и ждать чего-то мелодраматического и из ряда вон выходящего! В конце концов, разве не могла несчастная Олив Беттертон отправиться за границу просто так, чтобы отвлечься от грустных мыслей и чувств? Скорее всего, она знала о местонахождении мужа не больше, чем все остальные.

Да и слова, которые бедная женщина произнесла перед смертью, вполне могли иметь безобидное объяснение. Ну да, хотела предостеречь Томаса Беттертона насчет какого-то Бориса. Она была не в себе, заговаривалась, прочла детский стишок и сказала, что сначала не верила. Во что? Наверное, в похищение Томаса Беттертона.

Только и всего, никакого мрачного подтекста, никаких зацепок. Хилари устремила взгляд вниз, туда, где раскинулся прекрасный сад. Все там было красиво и безмятежно. Взад-вперед по террасе носились дети, мамы-француженки окликали и журили их. Появилась белокурая шведка, села за столик, зевнула, достала бледно-розовую помаду и провела ею по уже накрашенным губам, нахмурилась, рассматривая свое отражение в зеркальце.

Вскоре к ней присоединился ее спутник — то ли муж, то ли отец. Она встретила его без улыбки и, наклонившись вперед, начала ему за что-то выговаривать. Тот возражал и просил прощения.

Пожилой мужчина с козлиной бородкой поднялся на террасу из сада. Он сел за столик у дальней стены, к нему тут же подлетел официант, принял заказ, согнулся в поклоне и ринулся выполнять желание клиента. Белокурая девушка возбужденно схватила своего спутника за руку и взглянула в сторону козлобородого.

Хилари заказала мартини и тихонько спросила принесшего бокал официанта:

— Кто этот пожилой мужчина у стены?

— О! — театрально склонился к ней официант. — Это мосье Аристид. Он сказочно — право слово, сказочно — богат.

Он испустил вздох восхищения перед огромным состоянием мосье Аристида, а Хилари перевела взгляд на высохшую, согбенную фигуру за дальним столиком. Морщинистая, заживо мумифицированная человеческая особь — но оттого, что она богата, официанты сбиваются с ног и говорят о ней с благоговением. Старый мосье Аристид пошевелился, и их взоры встретились. Мгновение он смотрел на нее, потом отвел глаза.

«Не так уж он незначителен», — подумала про себя Хилари. Даже на расстоянии в его взгляде светились ум и живость.

Блондинка со своим кавалером встали из-за стола и направились в ресторан. Официант, почувствовав себя гидом и ментором[154] Хилари, задержался у ее столика, убирая бокалы, и снабдил ее новой информацией.

— Ce Monsieur-là[155], он крупный воротила из Швеции. Очень богатый, очень влиятельный. А его дама — киноактриса, говорят, вторая Гарбо[156]. Очень элегантная, очень красивая — но какие сцены она ему закатывает! Ей ничем не угодишь. Она, что называется, сыта по горло Фесом, где нет ювелирных магазинов и нет других изысканных женщин, которые завидовали бы ее туалетам. Она требует, чтобы он завтра же отвез ее в более веселое место. Да, не всегда богатый человек может наслаждаться тишиной и покоем.

Не успел он произнести эту глубокомысленную сентенцию, как уловил почти неприметное движение указательного пальца мосье Аристида и пулей кинулся на другой конец террасы.

Большинство постояльцев отправились на обед, но Хилари поздно завтракала и есть ей не хотелось. Она заказала себе еще мартини. Из бара вышел привлекательный молодой француз, украдкой бросил на нее взгляд, в котором ясно читалось «Интересно, может с ней что-нибудь получиться?», и прошелся вдоль террасы, то ли напевая, то ли мурлыча французский мотивчик:

Le long des lauriers roses Rêvant de douces choses[157].

Эти незатейливые слова внезапно сложились в мозгу Хилари в четкую картину. Le long des lauriers roses. Laurier? Но ведь это же фамилия того француза с поезда! Совпадение — или туз есть какая-то связь? Она порылась в сумочке и нашла его визитную карточку. Henri Laurier, 3 rue des Croissants, Casablanca[158]. Хилари перевернула карточку и на обратной стороне обнаружились еле видные карандашные пометки, как если бы кто-то стер написанное. Она смогла разобрать «Оù sont»[159], дальше шло неразборчивое слово, а в конце — «D'Antan»[160]. На секунду ей почудилось зашифрованное послание, но потом она махнула рукой и сунула карточку обратно. Наверное, он просто записал когда-то строчку из стихотворения, а потом стер.

На нее упала чья-то тень, и Хилари вздрогнула от неожиданности. Солнце заслонял мосье Аристид, который смотрел не в ее сторону, а на гряду далеких холмов. Вздохнув, он резко повернулся, собираясь идти в ресторан, и задел рукавом бокал на ее столике. Бокал упал на пол и разлетелся вдребезги. Мосье Аристид обернулся с извиняющейся улыбкой:

— Ah. Mille pardons, Madame[161].

Хилари по-французски заверила его, что все в порядке. Мосье Аристид поманил пальцем официанта. Тот, как и следовало ожидать, примчался на рысях. Старик велел принести даме свежий мартини и, еще раз извинившись, поплелся в ресторан.

Молодой француз, по-прежнему мурлыча, взбежал по ступенькам и приметно помедлил, проходя мимо Хилари, но, поскольку она не отреагировала, философски пожал плечами и отправился на обед.

На террасе скликали своих детей французы:

— Mais viens done, Bobo. Qu'est-ce que tu fais? Depeche-toi![162]

— Laisse ta balle, cherie, on va dejeuner[163].

Они поднялись в ресторан, являя собой воплощение семейного счастья, и Хилари вдруг пронзило чувство одиночества и страха.

Официант принес ей мартини, и она спросила, один ли путешествует мосье Аристид. Сама мысль о таком потрясении основ повергла ее собеседника в ужас.

— Что вы, мадам, разве такой человек, как мосье Аристид, может путешествовать один? При нем его камердинер, два секретаря и еще шофер.

Тем не менее, добравшись наконец до ресторана, Хилари отметила, что старик, как и накануне, расположился за столиком один. Неподалеку сидело двое молодых людей, видимо, те самые секретари, поскольку один из них был постоянно начеку и то и дело поглядывал в сторону стола, за которым сморщенный, похожий на обезьяну мосье Аристид, не обращая на них внимания, поглощал свой обед. Похоже, секретарей он за людей не считал.

Вторая половина дня прошла словно во сне. Хилари гуляла в садах, спускаясь с террасы на террасу. Тишь и красота изумляли. Где-то плескала вода, лучились золотистые апельсины, воздух был напоен множеством пряных ароматов. Но больше всего Хилари нравилась восточная атмосфера затворничества. «Запертый сад — сестра моя, невеста…»[164] Таким и должен быть сад — золотисто-зеленым, укрытым от мира.

«Если бы я могла остаться здесь, — подумала Хилари. — Если бы я только могла остаться здесь навсегда…»

Ее привлекал даже не сам сад «Пале-Джамаи», а состояние души, которое он выражал. Ну почему она не обнаружила его, когда искала покой? Почему душевное спокойствие снизошло на нее, когда она ввязалась в опасную авантюру?

А может, никакой опасности и нет? Может быть, она побудет здесь немного и ничего не случится… и тогда….

А что — тогда?

Подул прохладный ветерок, и Хилари поежилась. Можно забрести в сад безмятежности, но от себя не убежишь. Она принесла с собой треволнения мира, жестокость жизни, сожаления и разочарования.

День клонился к закату, и солнце палило уже не так сильно. Хилари поднялась в гостиницу.

В полутьме Восточного салона присутствовало нечто говорливое и жизнерадостное, и, когда глаза Хилари привыкли к темноте, оно материализовалось в миссис Келвин Бейкер, безупречно одетую, со свежеподсиненными волосами.

— Я только что прилетела на самолете, — объяснила она. — Не выношу поездов — столько времени теряешь! И пассажиры встречаются такие неопрятные! Здесь нет ни малейшего понятия о гигиене! Видели бы вы, милочка, мясо на этих суках[165]— оно просто облеплено мухами. По-моему, они считают, что это нормально, когда всюду садятся мухи.

— Но с этим ведь действительно ничего не поделаешь, — заикнулась было Хилари, однако не тут-то было. Миссис Келвин Бейкер никому не собиралась спускать столь еретические заявления.

— Я большая поклонница Движения за чистую пищу.

У нас все заворачивают в целлофан, а даже у вас в Лондоне и хлеб и печенье лежат на прилавках просто так, ни во что не упакованные. Ну как, вы здесь уже все облазили? В Старом городе были?

— Увы, нет, — улыбнулась Хилари. — Я просто сидела на солнышке.

— Ах да — вы после болезни. Я забыла. — В глазах миссис Келвин Бейкер болезнь была единственным извинением для человека, не потрудившегося осмотреть достопримечательности. — Надо же, какую глупость я сморозила! Конечно, после сотрясения вам нужно лежать, и желательно в полумраке. И все-таки время от времени мы с вами можем совершать прогулки. Я люблю, чтобы у меня день был заполнен и время расписано по минутам.

Хилари это показалось ужасным, но она не преминула сделать комплимент энергичности миссис Келвин Бейкер.

— Да, скажу, не хвастаясь, для своего возраста я в отличной форме. Я почти не чувствую усталости. Помните мисс Хетерингтон? Англичанку с длинным лицом? Она приезжает сегодня вечером. Ей поезд больше по душе, чем самолет. Что здесь за постояльцы? Французы в основном? И еще, наверное, молодожены. Пойду выясню насчет своего номера. Тот, что предложили, мне не понравился, и мне обещали другой.

Несомая вихрем собственной энергии, миссис Келвин Бейкер удалилась.

Первое, что увидела Хилари, войдя вечером в ресторан, была мисс Хетерингтон, сидевшая за столиком у стены. Рядом с тарелкой лежала книга в бумажной обложке.

После ужина три дамы вместе выпили кофе, и мисс Хетерингтон с наслаждением завела речь о личной жизни шведского магната и белокурой кинозвезды.

— Они, насколько я понимаю, не женаты, — выдохнула она, скрывая удовольствие под маской праведного осуждения. — За границей такое встречаешь сплошь и рядом. Те французы у окна, кажется, милые люди. Дети, по-моему, очень любят папу. Правда, эти французы слишком поздно укладывают детей спать. Они иногда досиживают до десяти вечера, да еще и успевают перепробовать все меню. Дети должны пить на ночь молоко с печеньем.

— Судя по их виду, детям все это не во вред, — рассмеялась Хилари.

— Это скажется позже, — мрачно предсказала мисс Хетерингтон, неодобрительно покачивая головой. — Родители даже наливают им вина!

Ясно было, что ниже пасть невозможно.

Миссис Келвин Бейкер начала строить планы на следующий день.

— Пожалуй, в Старый город я не пойду, — решила она. — Я там все в прошлый раз осмотрела. Очень интересно, настоящий лабиринт… ну, вы меня понимаете. Все такое затейливое и старинное. Не будь со мной гида, я бы вряд ли нашла дорогу обратно в гостиницу. Там просто теряешь ориентацию. Но гид у меня был очень милый и рассказал кучу интересного. У него в Штатах брат — в Чикаго, кажется. Когда с городом было покончено, он повел меня то ли в харчевню, то ли в чайный домик на склоне горы, с прекрасным видом на Старый город. Пришлось, правда, выпить этого ужасного мятного чаю. Такая гадость! И тебя все время уговаривают что-нибудь купить, иногда очень милые вещицы, а иногда просто рухлядь. Приходится держаться твердо.

— Вы правы, — согласилась мисс Хетерингтон и добавила с тоской: — Вообще, с этими ужасными ограничениями на вывоз валюты невозможно даже купить сувениры.

Глава 7

1

К счастью, Хилари удалось избежать прогулки по Старому городу в нагоняющей тоску компании мисс Хетерингтон — миссис Келвин Бейкер пригласила мисс Хетерингтон поехать с ней в автомобиле. Поскольку миссис Бейкер ясно дала понять, что собирается оплатить поездку, мисс Хетерингтон, чьи деньги таяли с угрожающей быстротой, немедля ухватилась за это предложение. Хилари, наведя справки у портье, наняла гида и отправилась в Фес.

Они спустились с террасы, миновали несколько расположенных уступами садов и подошли к огромной двери в стене. Гид достал исполинских размеров ключ, отпер скрипучую дверь и пропустил Хилари вперед.

Она попала в другой мир. Вокруг был старый Фес, узкие кривые улички, высокие стены, за которыми через дверной проем иногда можно было разглядеть дворики Туда-сюда сновали навьюченные ослики, мужчины, мальчики, женщины в чадре и без чадры, кипела скрытая от посторонних жизнь мавританского города. Хилари забыла обо всем: о своем задании, о своей несчастной жизни и даже о себе самой. Она превратилась в зрение и слух, впитывая этот сказочный мир Раздражал ее только гид, который не переставая болтал и пытался заманить ее во все лавки подряд, чего ей совершенно не хотелось.

— Вы посмотреть, леди. Этот человек продавать очень красивые вещи, очень дешевые, настоящая старина. Он продавать платья и шелк. Вы любить очень красивые бусы?

Но даже вечные торги продавца-Востока и покупателя-Запада не могли испортить Хилари настроение. Скоро она перестала понимать, где находится. В стенах Старого города невозможно было понять, где север, где юг, где они уже побывали, а где нет. Когда она была при последнем издыхании, гид предложил ей еще один номер из своей программы.

— Я отвести вас очень красивый дом, очень лучший. Мои друзья. Угощать мятный чай и показать много чудесные вещи.

Хилари узнала известную уловку, о которой говорила миссис Келвин Бейкер, но ей было любопытно увидеть как можно больше. Завтра, пообещала она себе, она отправится в Старый город одна и походит там без назойливого гида. Поэтому она безропотно последовала за гидом по извилистой дорожке в гору. Наконец, уже практически за городом, они вошли в сад, где стоял симпатичный домик в восточном стиле.

В большой комнате с прекрасным видом на город ее пригласили сесть за кофейный столик, на котором вскоре появились бокалы с мятным чаем. Для Хилари, пившей чай без сахара, это было просто мучением, но, заставив себя забыть о том, что это чай, и воспринимать этот напиток как нечто вроде лимонада, она даже нашла в нем что-то приятное. Понравилось ей и рассматривать приносимые в огромных количествах ковры, бусы, вышивки и прочее. Она даже приобрела кое-какие мелочи, не потому, что они ей были нужны, а скорее из вежливости. После этого неутомимый гид заявил:

— Теперь мы ехать автомобиль очень красивый маленький прогулка. Час, не больше, смотреть красивый пейзаж и обратно в гостиница. — С приличествующим случаю деликатным выражением лица он добавил: — Эта девушка вас сначала отвести в очень хорошая дамская комната.

Девушка, подававшая чай, заулыбалась и тут же старательно затараторила по-английски:

— Да-да, мадам. Вы идите со мной. У нас отличный туалет, просто отличный. Совсем как в отеле «Рид». Как в Нью-Йорке или Чикаго. Увидите!

Хилари с улыбкой последовала за девушкой. До обещанных высот туалет, правда, не поднимался, но, по крайней мере, там была канализация, умывальник и маленькое треснутое зеркало, настолько искажавшее изображение, что Хилари едва не отшатнулась при виде собственного лица. Умывшись и вытерев руки носовым платком, поскольку полотенце доверия не внушало, она подошла к двери.

Дверь, однако, не открывалась. Рассерженная Хилари безуспешно поворачивала и дергала ручку. Дверь явно была заперта снаружи. Осмотревшись, она заметила в углу помещения еще одну дверь и, подойдя к ней, повернула ручку. Дверь отворилась на удивление легко.

Хилари оказалась в убранной по-восточному маленькой комнате, куда свет проникал только сквозь узкие оконца под самым потолком. На низком диване сидел, покуривая, тот самый маленький француз, с которым Хилари ехала в поезде, мосье Анри Лорье.

2

Не вставая, он неуловимо изменившимся голосом произнес:

— Добрый день, миссис Беттертон.

На мгновение Хилари застыла в оцепенении. «Вот оно, началось! Но ведь ты этого ожидала, — быстро собралась с духом она. — Веди себя так, как вела бы Олив Беттертон». Хилари подалась вперед и с надеждой спросила:

— У вас есть что-то для меня? Вы можете мне помочь?

Лорье кивнул и заметил с упреком:

— В поезде, мадам, меня просто удручила ваша бестолковость. Может быть, дело в том, что разговор о погоде для вас слишком привычен.

— О погоде? — воззрилась на него сбитая с толку Хилари.

Что же он говорил в поезде о погоде? Холод? Туман? Снег?

Снег. Это слово шептала на смертном одре Олив Беттертон. И еще она вспомнила смешной стишок — как там было?

Всюду лето, снега нету, А у нашего двора За ночь выросла гора!

Запинаясь, Хилари прочла стишок вслух.

— Наконец-то. Почему вы не сказали это сразу, как вам было велено?

— Вы не понимаете, я же была больна. Я попала в авиакатастрофу и оказалась в больнице с сотрясением мозга. После этого у меня что-то случилось с памятью. Все, что было давно, я помню прекрасно, а потом — сплошные провалы. — Обхватив голову руками, она запричитала с непритворной дрожью в голосе: — Вы не представляете, как это ужасно. Мне все время кажется, что я забываю самое важное, и, чем больше стараюсь вспомнить, тем сильнее забываю.

— Да, — согласился Лорье. — С авиакатастрофой нам не повезло. Не знаю, — продолжал он сухим деловым тоном, — хватит ли у вас сил и смелости продолжить путешествие.

— Конечно, хватит, — встрепенулась Хилари. — Мой муж… — Голос ее прервался.

Лорье улыбнулся — несколько неприятно, по-кошачьи.

— Насколько мне известно, ваш муж с нетерпением ждет вас.

— Вам не понять, — прерывающимся голосом произнесла Хилари, — каково мне было ждать все эти месяцы.

— Как вы думаете, британские власти пришли к определенному выводу относительно того, насколько вы в курсе событий?

— Откуда мне знать? — всплеснула руками Хилари. — По-моему, они мне поверили.

— И тем не менее…

— Мне кажется, — медленно начала Хилари, — по дороге сюда за мной следили. Не берусь сказать, кто именно, но с самой Англии у меня было ощущение, будто за мной наблюдают.

— Естественно, — холодно бросил Лорье. — Другого мы и не ожидали.

— Я подумала, что нужно вас предупредить.

— Дорогая миссис Беттертон, мы не дети и разбираемся в своем деле.

— Простите, — сказала Хилари смиренно, — я ведь ничего в этом не понимаю.

— Необязательно понимать, достаточно выполнять.

— Я все сделаю, — тихо пообещала Хилари.

— В Англии за вами наверняка следили со дня исчезновения вашего мужа. Тем не менее мы нашли возможность с вами связаться, так ведь?

— Да, — признала Хилари.

— А теперь, — деловым тоном заявил Лорье, — я дам вам инструкции, мадам.

— Я готова.

— Послезавтра вы поедете отсюда в Марракеш. Все, как вы планировали и в соответствии с программой тура.

— Да.

— На следующий день после прибытия туда вы получите телеграмму из Англии. Не знаю ее содержания, но сказанного там будет достаточно, чтобы объявить о немедленном возвращении в Англию.

— Я должна вернуться в Англию?

— Сначала дослушайте. Я еще не закончил. Вы закажете билет на самолет, вылетающий из Касабланки на следующий день.

— А если билетов не будет?

— Билеты будут. Все предусмотрено. Инструкции вам понятны?

— Понятны.

— Тогда возвращайтесь к своему гиду. Хватит сидеть в дамской комнате. Между прочим, вы что, подружились с американкой и англичанкой из «Пале-Джамаи»?

— Да. Я не должна была этого делать? Но мне просто некуда было деваться.

— Все в порядке. Для нас это даже удобнее. Если вам удастся уговорить кого-нибудь из них съездить с вами в Марракеш, тем лучше. Всего доброго, мадам.

— Au revoir, Monsieur.

— Вряд ли мы еще встретимся, — с полным равнодушием отозвался мосье Лорье.

Хилари вернулась в дамскую комнату. На этот раз дверь оказалась открытой, и она без помех добралась до чайной.

— Очень хороший автомобиль ждать, — сообщил гид. — Я брать вас на очень приятный поучительный прогулка.

И все продолжилось согласно плану.

— Так, значит, завтра вы едете в Марракеш, — констатировала мисс Хетерингтон. — Не очень-то долго вы пробыли в Фесе. Может, проще было поехать сначала в Марракеш, а потом в Фес?

— Наверное, вы правы, — согласилась Хилари, — только с гостиницами, сами знаете, проблемы. Везде туристы.

— Туристы, но не английские, — убитым голосом произнесла мисс Хетерингтон. — Ужасно, что в наши дни невозможно встретить соотечественников. — Она пренебрежительно огляделась по сторонам и вздохнула. — Одни французы.

Хилари неприметно улыбнулась. Мисс Хетерингтон не было никакого дела до того, что Марокко — французская колония[166]. Все заграничные гостиницы она считала вотчиной английских туристов.

— Французы, немцы, армяне и греки, — сказала со смешком миссис Келвин Бейкер. — Этот сморщенный старикашка, по-моему, грек.

— Мне сказали, что да, — поделилась добытыми сведениями Хилари.

— Производит впечатление человека влиятельного, — сказала миссис Бейкер. — Достаточно посмотреть, как увиваются вокруг него официанты.

— На англичан они теперь внимания не обращают, — мрачно заявила мисс Хетерингтон. — Им всегда выделяют самые плохие номера — те, где раньше жили камердинеры и горничные.

— Ну, мне грех жаловаться на условия, — победно заявила миссис Келвин Бейкер. — Я всякий раз получаю прекрасный номер с ванной.

— Вы американка, — ядовито сказала мисс Хетерингтон и яростно задвигала спицами.

— Я была бы очень рада, если бы вы обе поехали со мной в Марракеш, — сменила тему Хилари. — Так приятно видеть вас здесь, а путешествовать в одиночку ужасно грустно.

— Я была в Марракеше, — оскорбилась мисс Хетерингтон.

Миссис Келвин Бейкер, напротив, идея очень понравилась.

— Отличная мысль, — сказала она, — Я уже месяц не была в Марракеше. С удовольствием съезжу туда ненадолго, тем более что я могу вам там все показать, миссис Беттертон, и не дам им сесть вам на шею. Чтобы понять, что к чему, надо сначала побывать на месте и осмотреться. Сейчас же пойду к управляющему и попробую это устроить.

Подождав, пока она уйдет, мисс Хетерингтон едко заметила:

— Чисто по-американски. Мчатся сломя голову, нигде не задерживаясь. Сегодня в Египте, завтра в Палестине. По-моему, они иногда и сами не понимают, в какой стране находятся.

Поджав губы, она собрала вязание, встала и, кивнув Хилари, удалилась из Турецкой гостиной. Хилари взглянула на часы. Сегодня у нее не было настроения переодеваться, как обычно, к ужину, и она осталась сидеть в этой слабо освещенной комнате с низкими потолками и восточными драпировками. Заглянул официант, зажег пару ламп и удалился. Света от этого не слишком прибавилось, и в гостиной по-прежнему царил приятный полумрак, навевавший восточную безмятежность. Откинувшись на спинку низенького дивана, Хилари задумалась о будущем.

Еще вчера она сомневалась, не миф ли ее задание, а сегодня… сегодня она готовится в путь. Нужно быть очень и очень осторожной и нигде не споткнуться. Нужно быть Олив Беттертон, неплохо образованной, не обладающей особым вкусом, заурядной, симпатизирующей левым, преданной своему мужу.

— Я не имею права на ошибку, — тихонько сказала себе Хилари.

До чего же странно было сидеть одной здесь, в Марокко. Она словно попала в волшебную страну! Интересно, появится ли джинн, если потереть резную медную лампу? Не успела она подумать об этом, как из-за висящей рядом лампы появилось морщинистое лицо и острая бородка мосье Аристида. Прежде чем сесть рядом, он вежливо поклонился и спросил:

— Вы позволите, мадам?

Заручившись согласием, он достал портсигар и предложил ей сигарету. Они закурили.

— Нравится вам эта страна, мадам? — спросил он чуть погодя.

— Я здесь пробыла очень недолго, — ответила Хилари, — но пока что она мне кажется просто волшебной.

— Вот как. А Старый город вы видели? Он вам понравился?

— По-моему, он прекрасен.

— Да, он прекрасен. Там везде чувствуется прошлое — прошлое, полное козней, шепота, скрытой деятельности, всяких тайн и страстей города, замкнутого в своих стенах и узких уличках. Знаете, мадам, о чем я думаю, прогуливаясь по улицам Феса?

— О чем же?

— О вашей лондонской Грейт-Вест-роуд. Об огромных фабриках по обе ее стороны. Я думаю об этих зданиях, залитых неоновым светом, так что все работники видны с улицы пассажирам проезжающих автомобилей. Там нет ничего скрытого, ничего таинственного. Нет даже занавесок на окнах. На тех, кто там трудится, может смотреть хоть весь мир, как если бы мы срезали верхушку муравейника.

— Вы хотите сказать, — заинтересовалась Хилари, — что вас привлекает именно контраст?

Мосье Аристид кивнул своей черепашьей головкой.

— Да, — пояснил он. — Там все открыто, а на старых улицах Феса нет ничего au grand jour. Все скрыто, все затенено… Но… — он наклонился вперед и постучал пальцем по медному кофейному столику, — на самом деле все так же. Та же жестокость, то же угнетение, то же властолюбие, те же торги и сделки.

— Вы считаете, что человеческая природа везде одинакова? — спросила Хилари.

— Да, в любой стране. И в прошлом, и в настоящем правят две вещи: жестокость и доброта. Либо одно, либо другое, а иногда — и то и другое. — Не меняя тона, он осведомился: — Я слышал, мадам, что вы попали в Касабланке в страшную авиакатастрофу?

— Да.

— Завидую вам, — был неожиданный ответ.

На удивленный взгляд Хилари мосье Аристид яростно закивал головой в подтверждение своих слов.

— Да-да, — добавил он, — вам можно только позавидовать. Вы приобрели бесценный опыт. Хотел бы я оказаться столь близко к смерти. Испытать такое и остаться в живых… вам не кажется, мадам, что вы изменились после этого?

— Да, хотя не в лучшую сторону. После сотрясения мозга у меня ужасные головные боли и провалы в памяти.

— Это всего-навсего мелкие неудобства, — махнул рукой мосье Аристид, — но зато вы прошли испытание духа, правда?

— Да, — задумчиво отозвалась Хилари, — я прошла испытание духа.

Перед глазами у нее стояла бутылка минеральной воды и горка таблеток.

— Мне такого испытать не доводилось, — мрачно заметил мосье Аристид. — Многое другое довелось, но не это.

Он встал, поклонился, сказал: «Mes hommages, Madame», и удалился.

Глава 8

«До чего же похожи все аэропорты, — размышляла про себя Хилари. — Все они удивительно безличны, все удалены от города, который обслуживают, и у пассажира появляется странное чувство пребывания нигде. Можно лететь из Лондона в Мадрид, в Рим, в Стамбул, в Каир, куда угодно, и если рейс транзитный, вы не получите ни малейшего представления о том, как выглядят эти города. Даже если вам удастся взглянуть на них с воздуха, они покажутся вам расцвеченной картой, детской постройкой из кубиков. И почему, — подумала она с досадой, оглядываясь вокруг, — в эти аэропорты нужно всегда приезжать так рано?»

Почти полчаса они просидели в зале ожидания. Миссис Келвин Бейкер, решившая сопровождать Хилари в Марракеш, болтала без умолку. Хилари отвечала почти машинально и вдруг осознала, что изливающийся на нее поток красноречия течет по новому руслу. Внимание миссис Келвин Бейкер переключилось на двух сидевших с нею рядом туристов. Это были высокие светловолосые ребята, один американец, лучившийся широкой дружеской улыбкой, второй — то ли датчанин, то ли норвежец довольно сумрачного вида, говоривший медленно, веско и педантично, тщательно подбирая английские слова. Американец явно был рад встрече с соотечественницей, но миссис Келвин Бейкер, верная долгу дружбы, вспомнила о существований Хилари.

— Мистер… Хочу вам представить мою знакомую, миссис Беттертон.

— Эндрю Питерс. Для друзей — Энди.

Второй молодой человек церемонно поднялся и, чопорно поклонившись, представился:

— Торкил Эриксен.

— Вот и познакомились, — обрадовалась миссис Келвин Бейкер. — Вы летите в Марракеш? Моя спутница едет туда впервые…

— Я тоже, — сказал Эриксен. — Тоже еду туда в первый раз.

— И я, — отозвался Питерс.

Внезапно ожил репродуктор, выплюнувший хриплое объявление на французском. Разобрать слова было практически невозможно, но ясно было, что их приглашают в самолет.

Рядом с миссис Бейкер и Хилари сидели четверо: Питерс, Эриксен, высокий худой француз и суровая монахиня.

День был ясный, солнечный, и полет проходил без затруднений. Полуприкрыв глаза и откинувшись на спинку кресла, Хилари изучала соседей, стараясь отвлечься от одолевавших ее неприятных мыслей.

На один ряд впереди, с другой стороны от прохода, сидела миссис Келвин Бейкер, похожая в своем сером дорожном костюме на толстую самодовольную утку. На подсиненные волосы была нацеплена шляпка с полями, в руках у миссис Бейкер был иллюстрированный журнал. Время от времени она наклонялась вперед, чтобы привлечь внимание сидевшего перед ней жизнерадостного американца, Питерса. Он охотно поворачивался к ней, демонстрируя широкую улыбку, и с энтузиазмом вступал в разговор. «До чего же американцы открыты и дружелюбны, — подумала Хилари, — не то что чопорные англичане». Она не могла представить себе, скажем, мисс Хетерингтон непринужденно беседующей в самолете с молодым человеком, пусть даже своим соотечественником, да и сам соотечественник едва ли отнесся бы к ней столь же благосклонно, как этот американец.

Рядом с Хилари по другую сторону прохода сидел норвежец, Эриксен Поймав ее взгляд, он чинно поклонился и, перегнувшись, дал ей только что прочитанный журнал, который она с благодарностью приняла. Позади норвежца сидел худой темноволосый француз. Вытянув ноги, он, похоже, спал.

Хилари оглянулась назад. Суровая монахиня сидела за ней, и, когда их глаза встретились, Хилари ничего не смогла прочитать в ее безразличном, безучастном взгляде. Она сидела неподвижно, сложив руки. Женщина в традиционном средневековом одеянии, и при этом путешествующая самолетом, показалась Хилари довольно курьезной приметой времени.

Шесть человек, летящих вместе в течение нескольких часов, подумала Хилари, направляющихся в разные места с разными целями. Возможно, после полета они разойдутся и уже никогда не встретятся. Она как-то читала роман, построенный на этой коллизии. Там прослеживалась судьба каждого из пассажиров. Француз, скорее всего, летит в отпуск, уж больно он усталый. Молодой американец похож на студента. Эриксен, наверное, собирается поступить на работу, а монахиня явно едет к себе в обитель.

Хилари закрыла глаза и забыла о своих спутниках, сосредоточившись на данных ей инструкциях. Вернуться в Англию! Что за бред! Может быть, ее сочли подозрительной? Вдруг она не сказала каких-то слов, которые должна была произнести Олив Беттертон, не предъявила каких-то документов? В конце концов она решила, что сделала все возможное. Если она потерпела неудачу, значит, так тому и быть. Во всяком случае, ее совесть чиста.

Тут ее пронзила другая мысль. Анри Лорье воспринял как должное то, что за ней в Марокко следили, — может, ее вызвали сюда, чтобы развеять подозрения? После внезапного возвращения миссис Беттертон в Англию все решили бы, что в Марокко она ездила явно не за тем, чтобы, подобно мужу, исчезнуть. Подозрения улеглись бы, и ее сочли бы bona fide[167] туристкой.

Она могла бы вылететь в Англию рейсом «Эр Франс» через Париж, а в Париже…

Да, именно в Париже — где исчез Томас Беттертон. Насколько там легче инсценировать исчезновение. Может быть, Беттертон вовсе и не уезжал из Парижа. Может быть… Устав от бесполезных размышлений, Хилари заснула. Иногда она просыпалась и без особого интереса заглядывала в лежащий у нее на коленях журнал. Проснувшись в очередной раз, она заметила, что самолет резко пошел на снижение. Она взглянула на часы, однако до конца рейса было еще далеко, а в иллюминатор не было видно никаких примет аэродрома.

На мгновение ее охватило смутное чувство тревоги. Худощавый француз встал, потянулся, зевнул и бросил что-то по-французски, но что — она не расслышала. Зато Эриксен перегнулся через проход и сказал:

— Мы снижаемся… только почему?

Миссис Келвин Бейкер повернулась к ним и радостно закивала в ответ на слова Хилари:

— Кажется, мы заходим на посадку.

Самолет кружил, постепенно снижаясь. Местность внизу казалась пустынной, ни домов, ни деревень. Самолет заметно тряхнуло, когда колеса коснулись земли, он еще несколько раз подпрыгнул во время пробега и наконец замер. Посадка была не слишком мягкой, но ведь то была посадка в никуда.

«Интересно, что-нибудь с мотором или кончилось топливо?» — подумала Хилари. Летчик, смуглый, красивый парень, вышел через переднюю дверь и прошелся вдоль кресел.

— Прошу всех выйти, — сказал он.

Он открыл заднюю дверь, опустил трап и подождал, пока все вышли из самолета. Пассажиры стояли кучкой, дрожа от холода: с покрытых снегом необычайно красивых гор дул пронизывающий ветер. Холодный воздух опьянял свежестью. Пилот тоже сошел на землю и по-французски сказал:

— Все здесь? Извините, придется немного подождать. А, да вот они.

Он указал на приближающуюся точку на горизонте.

Хилари растерянно спросила:

— Но почему мы сели здесь? В чем дело? Сколько все это продлится?

— Насколько я понимаю, сюда едет микроавтобус. Дальше мы поедем на нем.

— Что, сломался мотор? — поинтересовалась Хилари.

Энди Питерс жизнерадостно улыбнулся.

— Не похоже, — сказал он. — Никаких перебоев слышно не было. Ничего, они должны были устроить что-нибудь в этом роде.

Хилари окончательно перестала понимать, что происходит.

— До чего же зябко стоять, — пробормотала миссис Келвин Бейкер. — Самое ужасное в здешнем климате, это то, что холод наступает прямо с заходом солнца.

Летчик вполголоса бранился. Насколько Хилари могла разобрать, он говорил что-то вроде:

— Toujours des retards insupportables[168].

Микроавтобус подлетел к ним на бешеной скорости.

Водитель-бербер[169] с шиком затормозил, выскочил из машины и вступил в яростную перепалку с пилотом. К удивлению Хилари, миссис Келвин Бейкер вступила в дискуссию, и притом по-французски.

— Не тратьте времени попусту, — безапелляционно заявила она. — Споры ни к чему не приведут. Нам нужно убираться отсюда.

Водитель, пожав плечами, открыл микроавтобус, в котором оказался здоровенный ящик. Судя по тому, что для его выгрузки понадобилась помощь летчика, Питерса и Эриксена, ящик был весьма и весьма тяжелым. Когда водитель начал открывать крышку, миссис Келвин Бейкер, положив руку на плечо Хилари, сказала:

— Не стоит на это смотреть, милая. Зрелище не из приятных.

Она отвела Хилари подальше, за микроавтобус. К ним присоединились француз и Питерс.

— Что они там делают? — спросил француз на родном языке.

— Вы доктор Баррон? — в свою очередь осведомилась миссис Келвин Бейкер.

Француз поклонился.

— Рада познакомиться, — сказала миссис Бейкер, делая рукой жест хозяйки, встречающей на приеме гостей.

— Ничего не понимаю, — сказала сбитая с толку Хилари. — Что в этом ящике? И почему туда нельзя смотреть?

Энди Питерс сочувственно взглянул на нее. «У него хорошее лицо, честное и открытое», — подумала Хилари.

— Я знаю, что там, — сказал Питерс. — Слышал от летчика. Приятного мало, но, пожалуй, без этого не обойтись В ящике трупы.

— Трупы?

— Нет-нет, никаких убийств, — ободряюще улыбнулся Питерс. — Тела получены на вполне законных основаниях для опытов — медицинских опытов.

— Не понимаю, — упорствовала Хилари.

— Видите ли, миссис Беттертон, здесь наш путь — точнее, один из этапов пути — заканчивается.

— Заканчивается?

— Ну да. Они загрузят тела в самолет, летчик кое-что подкрутит, и мы, уезжая, увидим языки пламени. Обычное дело — самолет упал в пустыне, взорвался, спасенных нет.

— Но зачем?

— Позвольте… — вступил в разговор доктор Баррон. — Позвольте, вы же знаете, куда мы направляемся?

— Конечно, знает, — весело отозвалась миссис Бейкер. — Просто она не ожидала, что это будет так скоро.

После паузы Хилари растерянно спросила:

— Так значит… мы все?.. — и огляделась по сторонам.

— Мы все едем вместе, — мягко закончил фразу Питерс.

— Да, — с почти фанатичным воодушевлением подтвердил молодой норвежец, — мы все едем вместе.

Глава 9

1

К ним подошел летчик.

— Поезжайте, пожалуйста, и скорее, — сказал он. — Дел невпроворот, а мы выбились из графика.

Хилари отшатнулась. У нее перехватило дыхание, и пальцы невольно рванули жемчужное колье. Она подобрала рассыпавшиеся жемчужины и сунула в карман.

Все сели в микроавтобус. На длинной лавке Хилари оказалась зажата между Питерсом и миссис Бейкер. Повернувшись к американке, Хилари спросила:

— Так вы… так вы… вы, если можно так выразиться, связник, миссис Бейкер?

— Именно. Не сочтите за хвастовство, но я для этого очень подхожу. Все привыкли к американкам, всюду сующим свой нос и путешествующим по всему миру.

Она была такой же пухленькой и улыбчивой, однако Хилари почувствовала в ней (или внушила себе, что почувствовала) перемену. Куда-то пропали недалекость и напускная любезность. Теперь это была знающая свое дело и, похоже, безжалостная женщина.

— Вам, милочка, место на первых полосах, — расхохоталась миссис Бейкер. — Представляю себе заголовки: «От судьбы не уйдешь» и прочую чушь. Сначала едва не погибли в Касабланке, потом сгорели в самолете.

До Хилари только теперь дошло все совершенство этой операции.

— А остальные? — пролепетала она. — Они действительно те, за кого себя выдают?

— Ну конечно. Доктор Баррон, кажется, бактериолог. Мистер Эриксен — талантливый молодой физик, мистер Питерс — химик. Мисс Неедгейм, разумеется, никакая не монахиня, она эндокринолог. Ну, а я — скромная связная, к науке отношения не имею, но уж эту Хетерингтон провела как девчонку.

— Так мисс Хетерингтон… она… она была…

— Ну да, — закивала миссис Бейкер. — Уверена, что она за вами следила. Приняла в Касабланке эстафету от какого-нибудь вашего попутчика из Англии.

— Почему же она тогда, несмотря на мои уговоры, не полетела сегодня с нами?

— Это выглядело бы неправдоподобно. Она бы выдала себя, снова отправившись в Марракеш, где уже побывала. Нет, она наверняка позвонила или послала телеграмму, чтобы кто-нибудь ждал вас в Марракеше. Ну-ну, пусть дожидается. Глядите-ка, глядите! Вот это фейерверк!

Выглянув в окошко мчащейся по пустыне машины, Хилари заметила позади яркое зарево. До ее ушей донесся отзвук взрыва. Питерс расхохотался и, подделываясь под разносчика газет, произнес:

— Катастрофа в пустыне! Шестеро погибших!

— Вы… вам не страшно? — выдохнула Хилари.

— Шагнуть в никуда, в неизвестность? — посерьезнел Питерс. — Страшно, однако другого пути у нас нет. Мы покидаем прошлое и вступаем в будущее. — Лицо его внезапно озарилось воодушевлением. — Пора освободиться от всей этой рухляди, от продажных правительств и поджигателей войны. Мы вступаем в новый мир — мир науки, очищенный от подонков и отбросов общества.

Хилари глубоко вздохнула, но сдержалась.

— Вот и мой муж так говорил, — не без задней мысли отозвалась она.

— Ваш муж? — бросил на нее быстрый взгляд Питерс. — Погодите, это не Том Беттертон?

Хилари кивнула.

— Вот здорово! В Штатах мне с ним не удалось познакомиться, хотя возможностей было много. Зет-расщепление — одно из величайших открытий нашего времени, так что я снимаю перед ним шляпу. Он ведь работал со стариком Маннгеймом?

— Да.

— По-моему, он женился на маннгеймовской дочке. А вы разве…

— Я его вторая жена, — покраснев, пояснила Хилари. — Он… его… Эльза умерла в Америке.

— Да, вспомнил. После этого он перебрался в Британию, а потом натянул всем нос и исчез. Прямо с парижской конференции шагнул в никуда. Что-что, — добавил он восторженно, — а работать они умеют.

С этим Хилари не могла не согласиться. Организация была столь безупречной, что мороз подирал по коже. Тщательно разработанные планы, коды и условные знаки не имели теперь никакого значения: все следы уничтожены. Дело было подстроено так, чтобы все пассажиры рокового рейса оказались путешественниками в Неизвестное, куда раньше отправился Томас Беттертон. После них не останется ничего, кроме сгоревшего самолета с обугленными телами. Смогут ли Джессоп и его люди установить, что среди этих тел нет ее, Хилари? У нее были на этот счет большие сомнения, уж слишком все правдоподобно.

Вот для Питерса никаких колебаний не существовало, он стремился в будущее без оглядки.

— Интересно, — раздался вновь его по-мальчишески восторженный голос, — куда мы теперь?

Хилари занимал тот же вопрос, поскольку от этого зависело очень многое. Рано или поздно им придется общаться с внешним миром. Если будет расследование, наверняка выяснится, что кто-то видел микроавтобус с шестью людьми, похожими по описанию на пассажиров погибшего самолета. Обернувшись к миссис Бейкер, она спросила, тщательно подделываясь под детское воодушевление американца:

— Куда же мы едем? Что теперь будет?

— Увидите, — отозвалась миссис Бейкер, и в ее ласковом голосе Хилари почудилась зловещая нотка.

Микроавтобус несся вперед. Солнце зашло, и зарево от горящего самолета позади стало еще ярче. В ночи они мчались то по проселочным дорогам, то, судя по тряске, просто по бездорожью.

Довольно долго Хилари бодрствовала, раз за разом прокручивая в голове события дня, но в конце концов усталость взяла верх и она, подпрыгивая на сиденье и клонясь из стороны в сторону, все-таки уснула. Спокойным этот сон назвать было трудно — она то и дело просыпалась на очередном ухабе, соображала, где находится, пыталась собраться с мыслями, но быстро начинала клевать носом и засыпала опять.

2

Пробудилась она, когда микроавтобус внезапно затормозил, а Питерс легонько потряс ее за плечо.

— Просыпайтесь, — сказал он, — мы, похоже, куда-то приехали.

Пассажиры, помятые и усталые, вылезли наружу. Они подъехали к дому, окруженному пальмами. Было по-прежнему темно, и вдалеке виднелись огоньки — возможно, там была деревня. При свете фонарика их отвели в дом, где две хихикающих берберки с любопытством уставились на Хилари и миссис Келвин Бейкер, не обратив ни малейшего внимания на «монахиню». Всех трех женщин отвели в комнатку наверху, где на полу лежали три тюфяка и кое-какие покрывала. Никакой мебели не было.

— У меня все затекло, — пожаловалась миссис Бейкер. — От такой езды тело сводит судорогами.

— Неудобства не имеют значения, — категорично заявила «монахиня».

Оказывается, она говорила по-английски вполне правильно и свободно, хотя и с резким гортанным акцентом.

— Вы здорово вошли в роль, мисс Неедгейм, — поддела ее американка. — Так и видишь вас в монастыре, бьющей поклоны на каменном полу в четыре утра.

— Христианство женщинам только головы заморочило, — пренебрежительно усмехнулась мисс Неедгейм. — Какой культ слабости, какое слюнтяйское самоуничижение! Вот у язычниц была сила! Они и жизнью наслаждались, и умели завоевать в ней свое законное место. А чтобы победить, можно перенести что угодно. Тут страдания не в счет.

— Не знаю, не знаю, — зевая, отозвалась миссис Бейкер. — Лично я предпочла бы сейчас оказаться в уютной постели в «Пале-Джамаи» в Фесе. А вы, миссис Беттертон? Бьюсь об заклад, что вся эта тряска разбередила ваши ушибы.

— Да, я себя неважно чувствую, — призналась Хилари.

— Сейчас нам принесут чего-нибудь поесть, потом я вам дам аспирину и уложу спать.

На лестнице послышались шаги, смех и женские голоса. В комнату вошли две берберки с подносом, на котором стояло большое блюдо манной каши и мясная похлебка. Поставив поднос на пол, они удалились и через некоторое время вернулись с наполненным водой тазиком и полотенцем. Одна из них пощупала жакет Хилари, пропустив материю между пальцами, и поделилась своими впечатлениями с товаркой. Та, кивнув, проделала ту же операцию с платьем миссис Бейкер. Мнимую монахиню они не заметили.

— Кыш, — замахала на них руками миссис Бейкер, словно отгоняя назойливых кур. — Кыш отсюда!

Берберки, не переставая смеяться, ретировались.

— Что за люди! — вздохнула миссис Бейкер. — Никакого терпения на них не хватит! Вся их жизнь — это дети и тряпки.

— А они ни к чему другому и не пригодны, — отозвалась мисс Неедгейм. — Это низшая раса, способная только прислуживать.

— Не слишком ли вы к ним строги? — осведомилась задетая таким высокомерием Хилари.

— Не терплю сантиментов. Есть те, кто правит, их мало; все прочие им служат.

— Но в конце концов…

— У каждой из присутствующих есть на этот счет собственные соображения, — не терпящим пререканий тоном заявила миссис Бейкер, — и все они по-своему интересны, но времени обсуждать их у нас нет. Сейчас нам надо как следует отдохнуть.

Берберки тем временем принесли мятный чай. Хилари охотно приняла пару таблеток аспирина, поскольку голова у нее и вправду раскалывалась. Потом они устроились на своих ложах и крепко заснули.

На другой день они проснулись поздно. Как сообщила миссис Бейкер, отправиться дальше им предстояло только вечером Из комнаты, где они провели ночь, открытая лестница вела на плоскую крышу, откуда можно было полюбоваться окрестностями. Вдалеке виднелась деревня, но их дом стоял на отшибе, в большом пальмовом саду. После пробуждения миссис Бейкер указала им на три вороха одежды, сложенных у самой двери.

— На следующем участке пути придется выдавать себя за туземцев, — пояснила она, — так что нашу одежду нужно оставить здесь.

В результате изящный костюм американки, твидовый жакет и юбка Хилари и монашеское одеяние мисс Неедгейм были отложены в сторону, а на крыше сидели и болтали три чистокровные марокканки. От всего этого создавалось ощущение нереальности.

Теперь, когда мисс Неедгейм уже не пряталась за безличностью монашеского одеяния, Хилари смогла рассмотреть ее попристальнее. Она оказалась моложе, чем сочла поначалу Хилари, пожалуй, лет тридцати трех — тридцати четырех, не больше. Хотя она была подтянутой и даже щеголеватой, бледная кожа, короткие толстые пальцы и холодные глаза, в которых время от времени вспыхивал огонек фанатизма, скорее отталкивали, чем привлекали. Говорила она резко и непреклонно, а к миссис Бейкер и Хилари относилась с долей презрения, как к людям, недостойным ее общества. Такая надменность раздражала Хилари, но миссис Бейкер ее словно не замечала. Странным образом Хилари чувствовала куда большую близость и симпатию к двум хихикавшим берберкам, которые принесли им еду, чем к своим товаркам по западной цивилизации. Впрочем, молодой немке не было никакого дела до того, какое впечатление она производит на окружающих. В том, как она держалась, чувствовалось скрытое нетерпение. Она явно стремилась поскорее продолжить путь, и спутницы ее не интересовали.

Труднее было составить представление о миссис Бейкер. На первый взгляд, по сравнению с бездушной немкой она казалась вполне нормальной женщиной, но чем дальше, тем сильнее Хилари чувствовала, что миссис Бейкер сложнее и отвратительнее Хельги Неедгейм. Общительность миссис Бейкер была отработана до совершенства. Все ее высказывания и замечания были естественными, привычными, донельзя обыденными, однако у Хилари возникло впечатление, что она ведет себя как актриса, в семисотый раз играющая одну и ту же роль. Это доведенное до автоматизма лицедейство не имело ничего общего с тем, что миссис Бейкер думала или чувствовала на самом деле. Кем вообще была эта миссис Келвин Бейкер? Как ей удавалось входить в роль? Неужто она тоже фанатичка, мечтающая о прекрасном новом мире[170] и восстающая против капиталистической системы? Неужто она отказалась от нормальной жизни ради политических убеждений и чаяний? Обо всем этом оставалось только догадываться.

В путь они отправились вечером, уже не в микроавтобусе, а в открытом туристском автомобиле. Все были в национальной одежде, мужчины в белых джалабиях[171], женщины с закутанными лицами. И снова, набившись до отказа в машину, они ехали всю ночь.

— Как вы себя чувствуете, миссис Беттертон?

Хилари улыбнулась в ответ на улыбку Энди Питерса.

Солнце едва взошло, и они остановились перекусить. Завтрак состоял из лепешек, яиц и чая, приготовленного на примусе.

— У меня такое чувство, будто я вижу сон, — сказала Хилари.

— Да, это и вправду похоже на сон.

— Где мы?

Он пожал плечами.

— Кто знает? Боюсь, что никто… разве что наша миссис Бейкер.

— Дикие здесь места.

— Да, почти пустыня. Но иначе и быть не могло.

— Вы хотите сказать, иначе нас могли бы выследить?

— Ну да. Вы видите, насколько тщательно продумана наша операция. Каждый отрезок пути не связан с предыдущим. Самолет сгорел. Дальше нас всю ночь везли на старом микроавтобусе. Если его кто-нибудь и заметил, так на нем была надпись, что он принадлежит археологической экспедиции, ведущей в этих местах раскопки. На следующий день появляется открытый автомобиль, набитый берберами, — обычная картина на здешних дорогах. Что они придумают дальше — кто его знает? — пожал Питерс плечами.

— Но куда мы едем?

— Спрашивать бесполезно, — покачал головой Питерс. — Поживем — увидим.

К ним подошел высокий француз, доктор Баррон.

— Да, — согласился он, — поживем — увидим, а нам, видите ли, все мало. Это наша западная кровь. Ну не можем мы сказать «довлеет дневи злоба его»![172] Нам подавай завтра, и немедленно!

— Хотите поторопить мир, а, доктор? — спросил Питерс.

— Столько всего нужно сделать, — заявил доктор Баррон, — а жизнь коротка. Нужно иметь больше времени. Больше и больше! — Он патетически распростер руки.

Питерс повернулся к Хилари.

— Ну а о каких четырех свободах[173] говорят у вас в Англии? Свобода от нужды, свобода от страха…

— Свобода от дураков, — с горькой усмешкой прервал его француз, — вот что мне нужно! Вот что мне необходимо для работы! Свобода от беспрестанных придирок и попыток сэкономить на мелочах! Свобода от всех этих тормозящих работу ограничений!

— Вы ведь бактериолог, доктор Баррон?

— Да, я бактериолог. Друг, вы себе не представляете, какая это увлекательная наука! Но, чтобы ею заниматься, нужно терпение, бесконечное терпение, постоянные опыты — деньги, много денег! Нужно оборудование, нужны ассистенты, материалы. Если бы у меня было все, что требуется я бы горы свернул!

— И сделали всех счастливыми? — спросила Хилари.

Баррон мимолетно улыбнулся ей и спустился с небес на землю.

— Вы женщина, мадам. Женщины всегда ищут счастья.

— Но редко находят? — не удержалась Хилари.

— Возможно, — пожал он плечами.

— Личное счастье не так уж важно, — совершенно серьезно произнес Питерс. — Нужно всеобщее счастье, духовное братство. Трудящиеся, свободные и объединившиеся, владеющие средствами производства, избавившиеся от поджигателей войны, от корыстолюбивых, ненасытных людей, которые держат в своих руках все. Наука должна служить каждому, а не тем, кто сосредоточил в своих руках власть.

— Вот! — одобрительно заявил Эриксен. — Здесь я с вами согласен. Миром должны править ученые. Только ученый — сверхчеловек, и только он что-то значит в этом мире. Рабы заслуживают гуманного обращения, и все же они рабы.

Хилари потихоньку отошла в сторону. Чуть погодя к ней присоединился Питерс.

— Что-то у вас испуганный вид, — произнес он шутливо.

— Тут испугаешься, — нервно рассмеялась Хилари. — Конечно, доктор Баррон прав. Я всего-навсего женщина. Я не ученый, не ставлю опытов, не лечу людей. Боюсь, что мои интеллектуальные способности оставляют желать лучшего. И я, как любая другая глупая женщина, ищу счастья — здесь доктор Баррон не ошибся.

— А что в этом плохого? — поинтересовался Питерс.

— Ну, я себя чувствую в вашей компании немного не в своей тарелке. Я ведь просто-напросто женщина, едущая к мужу.

— Ну и прекрасно. Вы олицетворяете вечные ценности.

— Очень мило с вашей стороны представить дело таким образом.

— Это чистая правда. Вам очень дорог ваш муж? — добавил он негромко.

— Иначе меня бы здесь не было.

— Пожалуй, да. А вы разделяете его взгляды? Я так понимаю, он коммунист?

— Кстати, о коммунистах, — уклонилась от прямого ответа Хилари, — вас ничего в нашей группе не удивляет?

— Что, например?

— Например, то, что, хотя мы все направляемся в одно и то же место, взгляды наших спутников довольно сильно расходятся.

— Может быть, — задумался Питерс. — Мне это как-то не пришло в голову, но, похоже, вы правы.

— По-моему, доктору Баррону вообще нет дела до политики, — продолжала Хилари. — Ему нужны деньги для опытов. Хельга Неедгейм рассуждает как нацистка, а не как коммунистка. А Эриксен…

— Что Эриксен?

— Он меня пугает своей зацикленностью. Вылитый сумасшедший ученый из кинофильма!

— А я верю во всеобщее братство, а вы — любящая жена, а наша миссис Келвин Бейкер… как вы ее определите?

— Не знаю. Ее понять труднее, чем кого бы то ни было.

— Не скажите. По-моему, с ней все достаточно ясно.

— Ясно?

— Для нее главное деньги. Она просто хорошо оплачиваемая мелкая сошка.

— Она меня тоже пугает, — призналась Хилари.

— Она-то чем может вас напугать? Уж она на сумасшедшего ученого никак не тянет.

— Она пугает меня своей ординарностью. Самая обычная женщина, а ввязалась во все это.

— Наша партия поступает практично, — мрачно заметил Питерс. — Нанимает для работы лучших.

— Разве наемники бывают лучшими? Они же в любой момент могут перейти на другую сторону.

— Это было бы очень опасно, — невозмутимо объяснил Питерс, — а миссис Бейкер — женщина с головой. Она зря рисковать не станет.

Хилари поежилась.

— Что, холодно?

— Да, немного.

— Давайте пройдемся.

Некоторое время они ходили взад-вперед. Вдруг Питерс нагнулся и поднял с земли какой-то предмет.

— Смотрите-ка. Вы что-то потеряли.

— Да это же бусина из моего колье. Оно порвалось позавчера — нет, вчера. Господи, а кажется, что прошла вечность.

— Надеюсь, это не настоящий жемчуг.

— Конечно нет, — улыбнулась Хилари. — Бижутерия.

Питерс достал из кармана портсигар и предложил ей сигарету.

— Бижутерия, — произнес он. — Ну и словечко!

— Да, здесь оно и вправду звучит смешно, — потянулась за сигаретой Хилари. — Какой у вас странный портсигар. Почему он такой тяжелый?

— Потому что свинцовый. Память о войне — он сделан из осколка бомбы, которая чуть меня не убила.

— Так вы были на войне?

— Я работал в одной засекреченной лаборатории. Делал разные взрывчатые игрушки. Бог с ней, с войной. Давайте лучше думать о завтрашнем дне.

— Куда мы все-таки едем? — спросила Хилари. — Никто ничего не говорит… Мы что…

— Домыслы здесь не поощряются, — прервал ее Питерс. — Нужно ехать куда велят и делать что приказано.

— Неужели вам нравится, когда вас принуждают, вами командуют, когда у вас нет права голоса? — вспылила Хилари.

— Я готов принять это в случае необходимости. А случай именно такой. Мы должны установить мир и порядок во всем мире.

— Вы думаете, это возможно?

— Все лучше, чем тот бедлам, в котором мы живем. Разве нет?

От усталости, одиночества и экзотической красоты рассвета Хилари на миг забылась и едва не кинулась очертя голову в бой.

Она хотела сказать: «Чем вам так не нравится наш мир? В нем живут хорошие люди. Из бедлама скорее родится доброта и индивидуальность, чем из навязанного всем мирового порядка, который завтра может оказаться не таким уж справедливым. Я предпочитаю жить среди добрых, заблуждающихся людей, чем среди совершенных роботов, не знающих жалости, понимания и сочувствия».

Вовремя сдержавшись, она произнесла:

— Вы правы. Я просто устала. Мы должны повиноваться и ехать дальше.

— Так-то лучше, — усмехнулся Питерс.

Глава 10

С течением времени происходящее все Дольше напоминало Хилари сон. У нее было чувство, что она целую жизнь провела в дороге с этими пятью прихотливо подобранными спутниками. С наезженной колеи они шагнули в пустоту. В некотором смысле их путешествие нельзя было назвать бегством: все они, насколько она могла судить, по доброй воле выбрали этот путь. Никто из них не совершил никакого преступления, ни за кем не гналась полиция, и в то же время для сокрытия их следов предпринимались титанические усилия. Они словно превращались в совершенно других людей.

С ней самой, во всяком случае, дело обстояло именно так. Уехав из Англии как Хилари Крейвен, она стала Олив Беттертон, так что чувство нереальности происходящего, возможно, объяснялось еще и этим. С каждым днем у нее с языка все непринужденнее срывались лихие политические лозунги. Ей казалось, что она становится серьезнее и сосредоточеннее, и она была склонна приписывать это влиянию своих спутников.

Теперь она знала наверняка, что боится их. Раньше ей никогда не приходилось бывать в обществе гениев, а гений при ближайшем рассмотрении — слишком большая нагрузка для ума и сердца обычного человека. Как ни отличались друг от друга эти пятеро, все они обладали одержимостью, которая производила гнетущее впечатление. Хилари не могла решить для себя, было ли это связано со специфическим складом ума, особенностями мировоззрения или темперамента, но каждый из них был, в своем роде, яростным идеалистом. Для доктора Баррона жизнь заключалась в одном страстном желании — снова оказаться в своей лаборатории и иметь возможность вычислять и экспериментировать, словом, работать не стесняясь в средствах. Ради чего? Вряд ли он когда-нибудь задавался этим вопросом. Однажды он заговорил с Хилари о том, что мог бы с помощью содержимого небольшой склянки уничтожить население целого континента.

— И вы бы пошли на такое? — спросила она. — Вы бы это в самом деле сделали?

— Ну конечно, — удивленно воззрился на нее Баррон. — Если бы возникла необходимость… Было бы очень интересно наблюдать за процессом, за развитием эпидемии. Видите ли, мы еще многого не знаем, — добавил он со вздохом, — нам еще многое предстоит открыть.

На мгновение Хилари поняла его чувства, его одержимость и непоколебимое стремление к знаниям, перед которым меркли такие мелочи, как жизнь и смерть миллионов людей. В этой точке зрения было даже своеобразное достоинство. По крайней мере, Хельга Неедгейм вызывала у Хилари куда большее отвращение своей невозмутимой надменностью. Питерс Хилари нравился, но временами отпугивал фанатическим блеском в глазах. Однажды она сказала ему:

— Дело не в новом мире, который вы якобы хотите создать. Вам просто было бы приятно разрушить старый.

— Вы неправы, Олив. Как можно так говорить!

— Нет, права. В вас чувствуется ненависть. Ненависть и страсть к разрушению.

Самым загадочным из всех казался Эриксен. Хилари считала его мечтателем, не столь практичным, как француз, не столь преданным идее разрушения, как американец. Его отмечал своеобразный нордический[174] идеализм.

— Мы должны завоевать, покорить мир, — говорил он. — Тогда мы сможем им управлять.

— Мы? — переспросила Хилари.

Эриксен кивнул. Выражение его глаз было обманчиво мягким.

— Да, — пояснил он. — Те немногие, кто чего-то стоит. Лучшие умы.

«Куда мы идем? — подумала Хилари, — Куда нас это заведет? Все эти люди сумасшедшие, но при этом каждый по-своему. Все они стремятся к разным целям, к разным миражам. Да, именно к миражам». Тут ее мысли обратились к миссис Келвин Бейкер. Вот уж в ком не было ни фанатизма, ни ненависти, ни мечтаний, ни надменности, ни чаяний, ничего такого, за что можно зацепиться. Женщина без сердца и совести, она была лишь эффективным инструментом в руках неизвестной грозной силы.

Подошел к концу третий день. Они прибыли в маленький городок и остановились в туземном караван-сарае[175]. Здесь, как выяснилось, они должны были снова переодеться в европейское платье. Ночь Хилари провела в смахивавшей на камеру, крошечной, пустой комнатушке с побеленными стенами. На заре ее подняла миссис Бейкер.

— Собирайтесь скорее, — сказала она. — Самолет ждет.

— Самолет?

— Ну да, милочка. Дальше, слава Богу, мы опять двинемся по-людски.

До аэродрома (похоже, заброшенного военного) они добирались около часа. Летчик оказался французом. Летели они несколько часов, через горы. Глядя вниз, Хилари размышляла, каким одинаковым выглядит мир с самолета. Горы, долины, дороги, дома. Неискушенному взгляду все местности кажутся одинаковыми, разве что некоторые заселены гуще. А вообще половину всего времени, пока они летели, сверху были видны только облака.

Вскоре после полудня самолет пошел на снижение. Они по-прежнему находились в горах, но на посадку заходили над пологой долиной, где была четко обозначена посадочная полоса, а рядом с ней виднелся белый домик. Посадка прошла более чем успешно.

Миссис Бейкер повела их к дому, рядом с которым стояли два мощных автомобиля. Аэродром явно был частный, поскольку ни регистрации, ни оформления багажа предусмотрено не было.

— Приехали, — жизнерадостно объявила миссис Бейкер. — Сейчас мы все умоемся и приведем себя в порядок, машины уже ждут.

— Приехали? — удивилась Хилари. — Но мы же… мы же не летели над морем.

— А вы собирались за море? — Миссис Бейкер это, казалось, позабавило.

— В общем-то, да, — смешалась Хилари. — Я думала…

— Многие так думают, — кивнула миссис Бейкер. — Много всякой ерунды болтают о «железном занавесе», на самом деле «железный занавес» может быть где угодно. Вот это почему-то никому в голову не приходит.

В доме их встретили две служанки-арабки. Умывшись, путешественники сели пить кофе с сандвичами и печеньем.

Наконец миссис Бейкер взглянула на часы.

— Ну, пока, ребятки, — заявила она. — Здесь мы расстаемся.

— Вы возвращаетесь в Марокко? — удивленно спросила Хилари.

— Вряд ли это возможно, — улыбнулась миссис Келвин Бейкер. — Я ведь погибла в авиакатастрофе! Нет, я буду работать на другом маршруте.

— Но ведь вас все равно могут узнать, — не отставала Хилари. — Ну, кто-нибудь из тех, кто встречал вас в Касабланке и Фесе.

— Они просто обознаются. У меня теперь паспорт на другую фамилию. Правда, моя сестра, миссис Келвин Бейкер, действительно трагически погибла. Мы с ней были гак похожи… А что касается тех, кто мог видеть меня в гостиницах, для них все американские туристки на одно лицо.

Хилари не могла не признать справедливости этого замечания. В миссис Бейкер бросались в глаза внешние, второстепенные черты: опрятность, элегантность, тщательно уложенные подсиненные волосы, ровный щебечущий голосок. Внутренний облик, если он вообще существовал, был тщательно замаскирован. Миру и своим спутникам миссис Келвин Бейкер являла только фасад, а что скрывалось за ним, отгадать было нелегко. Казалось, она намеренно истребила в себе все индивидуальные черточки, отличающие одного человека от другого.

Они с миссис Бейкер стояли немного в стороне от остальных, и Хилари не удержалась:

— Странно, но я не имею ни малейшего понятия о том, что вы на самом деле собой представляете.

— А зачем вам это?

— И вправду незачем, и все же я должна была бы лучше познакомиться с вами, мы ведь несколько дней прожили бок о бок. Однако я не знаю ничего существенного: что вы чувствуете и что думаете, что любите и чего не любите, что для вас важно и что нет.

— У вас, милочка, очень пытливый ум, — улыбнулась миссис Бейкер. — Я бы вам посоветовала не давать ему воли.

— Я даже не знаю, из какого штата вы родом.

— Это тем более не важно. Я распрощалась со своей страной. Есть причины, по которым путь туда мне закрыт. Если мне представится возможность расквитаться с Америкой, я это сделаю с большим удовольствием.

Буквально на миг ее лицо и голос исказились злобой, которая тут же уступила место привычной туристской жизнерадостности.

— Ну что же, всего доброго, миссис Беттертон. Желаю вам благополучно воссоединиться с вашим мужем.

— Я даже не знаю, где я, в какой части света… — растерянно проговорила Хилари.

— Ну, теперь это уже не секрет. Местечко, затерянное в Атласских горах[176]. Не очень далеко…

Миссис Бейкер отошла и начала прощаться с остальными. Наконец, весело помахав всем на прощанье, она направилась по летному полю к свежезаправленному самолету, рядом с которым ее ждал летчик. У Хилари по спине пробежал холодок. Обрывалась последняя нить, связывавшая ее с внешним миром. Стоявший рядом Питерс, видимо, почувствовал это.

— Место, откуда нет возврата, — произнес он тихонько. — По-моему, это про нас.

— Вы по-прежнему полны решимости, мадам, — так же негромко спросил доктор Баррон, — или вам хочется кинуться вслед за вашей американской знакомой, сесть вместе с ней в самолет и вернуться — вернуться в мир, который вы покинули?

— А это возможно? — вопросом на вопрос ответила Хилари.

— Кто знает? — пожал француз плечами.

— Крикнуть ей? — предложил свои услуги Энди Питерс.

— Не вздумайте, — резко оборвала его Хилари.

— Для слабых духом здесь места нет, — презрительно скривилась Хельга Неедгейм.

— Дело не в слабости, — невозмутимо заметил доктор Баррон. — Миссис Беттертон задает себе вопрос, который должен был возникнуть у всякой умной женщины. Он выделил слово «умной», явно чтобы поддеть немку, которую, впрочем, это нисколько не задело. Французов она презирала, а о себе была непоколебимо высокого мнения.

— Как можно даже думать о возвращении, — высоким, срывающимся голосом произнес Эриксен, — когда наконец обретаешь свободу?

— Если человек не может не то что вернуться, но даже подумать о возвращении, это уже не свобода! — возразила Хилари.

— Прошу вас, машины готовы, — сказала, подойдя, одна из служанок.

Они вышли из здания через заднюю дверь. У двух «кадиллаков» стояли шоферы в форменной одежде. Хилари попросила разрешения сесть на переднем сиденье, пояснив, что ее в машине иногда мутит. Никто не возражал. Всю дорогу Хилари пробеседовала с шофером о разных мелочах — о погоде, о чудесном автомобиле По-французски она говорила свободно, и шофер любезно ей отвечал.

Держался он при этом совершенно естественно и непринужденно.

— Долго нам ехать? — решилась осведомиться Хилари.

— От аэродрома до клиники? Часа два, мадам.

Эти слова неприятно удивили Хилари, тем более что еще прежде она заметила, не придав, правда, этому большого значения, что Хельга Неедгейм во время передышки на аэродроме переоделась в платье медсестры. Все сходилось.

— Расскажите мне о клинике, — попросила она шофера.

— О, мадам, клиника замечательная, — воодушевился тот. — Оборудование самое современное. Сюда приезжает множество врачей, и все остаются в восторге. Наша клиника приносит огромную пользу человечеству.

— Да, — согласилась Хилари. — Иначе и быть не может.

— Раньше, — продолжал шофер, — этих несчастных отправляли умирать на какой-нибудь затерянный остров. А теперь доктор Колини вылечивает многих, даже самые запущенные случаи.

— Очень уж это уединенное место для клиники, — сказала Хилари.

— Но в данном случае это необходимо, мадам. Так требуют власти. Зато здесь чудесный воздух, просто целебный. Смотрите, мадам, отсюда уже видна клиника.

Они подъезжали к отрогам горного хребта, на склоне которого сверкало белизной длинное здание.

— Построить здесь такой корпус — просто не верится, — продолжал шофер. — Невозможно даже представить, каких это стоило денег. Мы многим обязаны состоятельным филантропам, мадам. Они не то что правительства, которые так и норовят на чем-нибудь сэкономить. Здесь деньги текли рекой. Говорят, наш патрон — один из самых богатых людей в мире. Сколько он сделал для облегчения людских страданий!

Проехав по извилистой дороге, машины остановились перед огромными железными воротами.

— Вам придется выйти здесь, мадам, — пояснил шофер. — Въезжать в ворота на машине запрещено. Гаражи в километре отсюда.

Путешественники вышли из машин. Не успели они дотронуться до звонка, как ворота медленно отворились и африканец в белом одеянии с поклоном пригласил их войти. Сбоку от ворот они увидели отгороженный проволокой большой двор, где прогуливались какие-то люди. Когда те обернулись в сторону вновь прибывших, у Хилари вырвался крик ужаса.

— Они же прокаженные! — воскликнула она. — Прокаженные…

Ее била крупная дрожь.

Глава 11

Ворота лепрозория[177] с лязгом захлопнулись за путешественниками, и лязг этот прозвучал в воспаленном мозгу Хилари как последнее прости. «Входящие, оставьте упованья…»[178] Вот и конец всему… воистину конец. Все пути к отступлению теперь отрезаны.

Она была одна среди врагов, и, самое большее через несколько минут, ей грозило разоблачение. Подсознательно Хилари, пожалуй, знала это с самого утра, но неистребимый оптимизм человеческой натуры, наивная вера в то, что «уж я-то не погибну», мешали ей осознать это. Когда в Касабланке она спросила Джессопа, что будет, когда она встретится с Томом Беттертоном, он ответил: тут-то она и окажется в опасности. Он добавил тогда, что постарается обеспечить ей прикрытие, однако Хилари не могла не понимать, что из этого ничего не вышло.

Если агентом, на которого полагался Джессоп, была «мисс Хетерингтон», то ее провели в Марракеше. Да и что могла бы сделать мисс Хетерингтон?

Путешественники прибыли туда, откуда нет возврата. Хилари играла со смертью и проиграла. А между тем Джессоп был прав: она уже не хотела умирать. Она хотела жить. Жажда жизни вернулась к ней. Она могла думать о Найджеле, о могиле Бренды хотя и с горечью, но без того холодного безжизненного отчаяния, которое подвигло ее искать забвения в смерти. «Я снова живу, я пришла в себя — и попалась, как мышь в мышеловку. Если бы можно было найти выход», — думала она.

Не то чтобы она не раздумывала над этим раньше. Просто чем дальше, тем больше она убеждалась, что после встречи с Беттертоном все для нее будет кончено.

«Но это не моя жена…» — скажет Беттертон. Все взгляды обратятся на нее… все поймут: среди них шпионка…

Разве у нее есть выход? Может быть, самой перейти в наступление? Не дав Беттертону вставить слово, закричать: «Кто вы такой? Вы не мой муж!», убедительно изобразить возмущение, потрясение, ужас — может, это заронило бы подозрения насчет Беттертона, насчет того, он ли это или кто-то другой, выдающий себя за него, — одним словом, шпион. Но тогда она поставит под удар Беттертона… С другой стороны, если Беттертон — предатель, готовый продать государственные тайны своей страны, почему нужно заботиться о его безопасности? «До чего же тяжело, — подумала она, чувствуя, что не в силах сосредоточиться, — решить, чьи интересы ставить выше… И вообще, как трудно судить о людях… Во всяком случае, стоит попробовать посеять сомнение».

У Хилари кружилась голова, но она заставила себя вернуться к реальности. Хотя мысли в ее голове мелькали с бешеной скоростью, ее поведение не должно было выдавать этого.

Пришельцев из внешнего мира встречал высокий красивый мужчина, видимо полиглот, поскольку он ухитрился сказать каждому несколько слов на его или ее родном языке.

— Enchante de faire votre connaissance, mon cher docteur[179],— приветствовал он доктора Барона и тут же обратился к Хилари: — А, миссис Беттертон, рады видеть вас здесь. Не обессудьте, дорога, конечно, была тяжелой. Ваш муж прекрасно себя чувствует и с нетерпением ждет вас.

Он одарил ее легкой улыбкой, но она заметила, что холодные светлые глаза при этом не улыбались.

— Вы, наверное, сгораете от нетерпения, — добавил он.

Голова у Хилари закружилась еще сильнее — казалось, люди вокруг то подступают ближе, то отступают, как морской прибой. Заметив это, Энди Питерс поддержал ее под руку.

— Вы, должно быть, не в курсе дела, — сказал он приветливому хозяину. — В Касабланке у миссис Беттертон было тяжелое сотрясение мозга, а ехать пришлось так долго и так непросто… Я уж не говорю о волнении от предстоящей встречи с мужем. Думаю, сейчас ей лучше всего было бы полежать где-нибудь в темноте.

При звуках его участливого голоса Хилари покачнулась и сильнее оперлась на заботливо протянутую им руку. Так просто было бы упасть на колени, рухнуть на землю, изобразив обморок… Ее уложили бы в затемненной комнате, и это хоть ненадолго отсрочило бы разоблачение… Но ведь Беттертон, как на его месте любой муж, захочет навестить больную жену, и, как только его глаза привыкнут к полумраку, он поймет, что она — не Олив Беттертон.

Мужество вернулось к Хилари. Она выпрямилась, на щеках у нее вновь появился румянец. Она гордо вскинула голову.

Раз уж ей суждено погибнуть, она погибнет сражаясь! Она пойдет прямо к Беттертону и, когда он от нее отречется, уверенно и бесстрашно заявит ему:

«Нет, конечно, я не ваша жена. Ваша жена… увы, она умерла. Я была с ней в больнице, когда она умирала, и обещала ей найти вас и передать ее последние слова. Я сама вызвалась это сделать. Видите ли, я разделяю ваши политические убеждения и одобряю ваш поступок… Я бы хотела помочь вам…»

Да, прямо скажем, неубедительно… И чем объяснить такие мелочи, как фальшивый паспорт и фальшивый аккредитив… А с другой стороны, иногда самая наглая ложь может сойти с рук… Если лгать уверенно, если суметь внушить к себе доверие… Так или иначе, надо сражаться до последнего.

Хилари мягко отвела руку Питерса.

— Нет-нет, — сказала она, — я должна видеть Тома. Сейчас же, немедленно… прошу вас.

Высокий человек проявил сочувствие, был необычайно сердечен, хотя его холодные глаза ни на секунду не теряли бдительности.

— Конечно, конечно, миссис Беттертон. Я прекрасно вас понимаю. А вот и мисс Дженнсон.

К ним подошла тощая девица в очках.

— Мисс Дженнсон, это миссис Беттертон, фрейлейн Неедгейм, доктор Баррон, мистер Питерс, доктор Эриксен. Проводите всех, пожалуйста, в регистратуру и предложите чего-нибудь выпить. Я присоединюсь к вам через несколько минут, только отведу миссис Беттертон к мужу.

Много времени это не займет. Прошу вас, миссис Беттертон, — обернулся он к Хилари.

Она последовала за ним и, перед тем как свернуть за угол, бросила прощальный взгляд на своих спутников. Энди Питерс смотрел ей вслед. Видно было, что ему не по себе — казалось, он с трудом сдерживается, чтобы не пойти за ней. «Наверное, он понял по моему поведению, что тут что-то не так, — подумала Хилари, — но не знает, что именно. Может быть, я вижу его в последний раз», — подумала она, содрогнувшись, и, перед тем как скрыться за углом, помахала Питерсу рукой.

Тем временем ее провожатый говорил без умолку.

— Сюда, пожалуйста, миссис Беттертон. Боюсь, что поначалу вы будете путаться в наших переходах. Столько коридоров, и все похожи один на другой.

«Как сон, — подумала Хилари, — в котором идешь по стерильным белым коридорам, поворачиваешь, идешь дальше и не находишь выхода…»

— Я не думала, что… что это будет клиника.

— Ну конечно, разве такое вообразишь! — В его голосе послышалась нотка садистского удовлетворения. — Да, вы, что называется, «летели вслепую». Кстати, меня зовут Ван Хейдем. Пауль Ван Хейдем.

— Все это так непривычно… И страшно… — тихо отозвалась Хилари. — Эти прокаженные…

— Да, вы правы… хотя они живописны. Многим новоприбывшим такой сюрприз бывает не по вкусу. Ничего, со временем все к ним притираются, — сказал он со смешком. — Притираются — неплохо сказано, а? Теперь вверх по лестнице… не спешите, не спешите, миссис Беттертон. Все в порядке, мы уже почти пришли.

Почти пришли… До смерти — несколько ступеней, высоких ступеней, не похожих на европейские… Очередной стерильный коридор — и Ван Хейдем остановился перед одной из дверей, постучал и открыл ее.

— Ну вот, Беттертон, мы и пришли. Встречайте вашу жену!

И он несколько церемонно отступил в сторону.

Хилари направилась к двери Никаких колебаний, никакого замешательства. Выше голову — и вперед, навстречу судьбе.

В комнате у окна стоял вполоборота очень красивый мужчина Хилари невольно изумила эта его красота. Томаса Беттертона она представляла себе совсем другим, да и на свои фотографии он совершенно не был похож…

Это изумление все и решило. Хилари пошла ва-банк.

Она сделала шаг вперед, отпрянула и голосом, в котором смешались испуг и разочарование, воскликнула:

— Но… это же не Том… Это не мой муж…

Сыграно было хорошо, она и сама это почувствовала.

Главное — не переиграть. С немым вопросом она уставилась на Ван Хейдема.

И тут раздался смех. Том Беттертон рассмеялся тихим, радостным, почти торжествующим смехом.

— Отличная работа, Ван Хейдем! — бросил он. — Уж если меня не узнала собственная жена…

В несколько шагов он пересек комнату, и Хилари оказалась у него в объятиях.

— Олив, милая, это я. Я, пусть даже и с новым лицом.

Его губы коснулись ее уха, и Хилари уловила едва слышный шепот:

— Бога ради, подыгрывайте. Мы в опасности.

На мгновение он ослабил объятия, потом вновь привлек ее к себе.

— Милая, как же долго это тянулось! Наконец-то ты здесь!

Его пальцы впились в спину Хилари, словно предостерегая ее, стараясь сообщить что-то важное.

Через несколько мгновений Беттертон слегка отодвинул ее и взглянул ей в глаза.

— Я все никак не могу в это поверить, — сказал он со смехом. — Но теперь-то ты меня узнала?

В глазах его по-прежнему читалось предостережение.

Хилари не понимала и при всем желании не могла понять, в чем дело, однако грешно было бы не воспользоваться такой удачей, и она пустилась во все тяжкие.

— Том, — воскликнула Хилари, отметив про себя, что прозвучало это убедительно. — Том… Но что же…

— Пластическая операция! Здесь их делает сам знаменитый Герц из Вены. Только не говори, что ты жалеешь о моем прежнем перебитом носе.

Он вновь поцеловал ее, уже без всяких тайных знаков, и с извиняющимся смешком повернулся к наблюдавшему за ними Ван Хейдему.

— Будьте снисходительны к нашим чувствам, Ван Хейдем.

— Ну разумеется, о чем речь, — благосклонно улыбнулся голландец.

— Прошло столько времени, — сказала Хилари, — и я… — она слегка пошатнулась, — мне… можно, я сяду?

Беттертон торопливо усадил ее в кресло.

— Конечно, милая. Ты совсем без сил после этого ужасного путешествия. Да еще катастрофа… Какое счастье, что ты цела и невредима!

(Значит, у них была связь. Они знали об авиакатастрофе.)

— Цела-то цела, только с головой после этого не все в порядке, — виновато рассмеялась Хилари. — Я все забываю, все путаю, и у меня страшные мигрени. Да еще ты, сам на себя не похожий! Я немного не в себе, милый. Надеюсь, я не стану тебе обузой в таком виде.

— Ты — обузой? Никогда. Тебе просто нужно немного поберечь себя, только и всего. Чего-чего, а времени у нас здесь достаточно.

Ван Хейдем бесшумно направился к выходу.

— Я вас оставляю, — сказал он. — Будьте добры, чуть погодя отведите вашу супругу в регистратуру, Беттертон Я с вами прощаюсь. Вам нужно побыть вдвоем.

И он удалился, плотно прикрыв за собой дверь.

Беттертон тут же опустился на колени рядом с сидящей Хилари и зарылся лицом в ее плечо.

— Милая, милая, — повторял он, но она вновь почувствовала предупреждающий нажим пальцев и услышала настойчивый шепот: — Продолжайте в том же духе. Здесь может быть микрофон… чем черт не шутит.

Вот именно, чем черт не шутит… В воздухе витали страх, беспокойство, неуверенность и опасность.

Беттертон присел на корточки.

— Как чудесно видеть тебя, — нежно сказал он. — Но знаешь, в этом есть что-то нереальное, словно это сон. Тебе не кажется?

— Кажется. Это и в самом деле сон — быть здесь, с тобой… После стольких месяцев…

Положив руки на плечи Беттертону, Хилари улыбалась. (Кто его знает, может, у них, кроме микрофонов, есть и потайные глазки.)

С холодным спокойствием она оценивала сидевшего перед ней человека. Красивый мужчина лет тридцати с небольшим, до смерти напуганный, почти на пределе душевных сил — неужели он прибыл сюда, исполненный надежд? Что же довело его до такого состояния?

Теперь, преодолев первое препятствие, Хилари чувствовала от этой игры странное воодушевление. Она должна быть Олив Беттертон, вести себя так, как вела бы Олив, испытывать те же чувства. Все вокруг было настолько нереально, что такое поведение казалось совершенно естественным. Некая женщина по имени Хилари Крейвен погибла в авиакатастрофе. С этой минуты она даже не вспомнит о ней.

Хилари постаралась освежить в памяти уроки, которые так усердно учила.

— Мы не виделись целую вечность, — подумала она вслух. — Мушка — ты помнишь Мушку? — она принесла котят, как раз после твоего отъезда. Столько всяких домашних мелочей, о которых ты даже не подозреваешь — вот что во всем этом самое странное.

— Я знаю. Чтобы начать новую жизнь, надо порвать со старой.

— И тебе здесь хорошо? Ты счастлив?

Вопрос, который жена не может не задать.

— Все великолепно. — Том Беттертон расправил плечи и вскинул голову. На победно улыбающемся лице странно смотрелись жалкие, испуганные глаза. — Неограниченные возможности, любые расходы, замечательные условия для работы. А организовано все просто потрясающе!

— Ну, в этом я не сомневаюсь. Я сюда так добиралась… А тебя привезли тем же способом?

— Об этом здесь не говорят. Прости, дорогая, я вовсе не хочу затыкать тебе рот, но… Видишь ли, тебе надо многому научиться.

— А прокаженные? Это и в самом деле лепрозорий?

— О да. Тут все без обмана. Отличная команда врачей ведет интереснейшие исследования проказы. Но они абсолютно автономны и к нам отношения не имеют, так что не беспокойся. Это просто удобное прикрытие.

— Понятно. — Хилари огляделась вокруг. — Здесь мы и будем жить?

— Да. Гостиная, ванная вон там, за ней спальня. Пойдем, я тебе все покажу.

Встав, Хилари последовала за ним через прекрасно оборудованную ванную комнату в просторную спальню с двумя кроватями, с встроенными шкафами, туалетным столиком и книжной полкой в изголовье. При взгляде на просторные шкафы Хилари развеселилась.

— Уж и не знаю, что я буду туда вешать, — заметила она. — Из вещей у меня только то, что на мне.

— Об этом не беспокойся. Ты сможешь нарядиться по своему вкусу. Здесь есть ателье мод, галантерея, косметика, и все высшего качества. Наше подразделение вполне самодостаточно — все, что тебе нужно, можно получить прямо тут. Так что выходить незачем.

Тон его был небрежным, но чуткому слуху Хилари послышалась в нем нотка отчаяния.

«Выходить незачем… Выходить запрещено. „Входящие, оставьте упованья…“ Уютно обставленная клетка! Неужели ради клетки все эти люди бросили родину, нарушили свой долг, отказались от привычной жизни? Доктор Баррон, Энди Питерс, юный Эриксен с мечтательным лицом, властная Хельга Неедгейм — знали ли они, что их здесь ждет? На это ли они надеялись и как они к этому отнесутся?»

«Пожалуй, надо задавать поменьше вопросов, — подумала она, — вдруг кто подслушивает».

Действительно ли за ними шпионят? Том Беттертон явно был в этом уверен, но, может, у него просто нервы не в порядке? Судя по всему, он был на грани нервного срыва.

«Да, — подумала она мрачно, — возможно, через полгода и тебя, моя радость, ждет то же самое».

— Может быть, ты хочешь прилечь отдохнуть? — спросил Том Беттертон.

— Нет… — заколебалась Хилари. — Пожалуй, нет.

— Тогда, если не возражаешь, давай сходим в регистратуру.

— Что еще за регистратура?

— Каждый вновь прибывший проходит через регистратуру. Там берут на учет все твои данные: состояние здоровья, зубы, давление, группа крови, психологические реакции, вкусы, аллергии, склонности, предпочтения.

— Звучит по-военному — или по-медицински?

— И так, и эдак, — сказал Беттертон, — Здешняя организация и в самом деле потрясает.

— Я слышала, — поддакнула Хилари. — Говорят, за «железным занавесом» все замечательно спланировано.

Она постаралась придать своему голосу неподдельную восторженность В конце концов, Олив Беттертон, видимо, симпатизировала коммунистам, хотя (возможно, по приказу свыше) никогда этого не афишировала.

— Тебе еще во многом нужно разобраться, — уклончиво ответил Беттертон и быстро добавил: — Лучше это делать постепенно.

Он снова поцеловал ее странным поцелуем, с виду нежным и даже страстным, но на деле холодным, как лед, прошептал ей на ухо: «Держитесь», а вслух произнес:

— Теперь пойдем в регистратуру.

Глава 12

В регистратуре заправляла женщина, похожая на строгую гувернантку. Волосы у нее были собраны в довольно-таки уродливый пучок, а на носу сидело внушительного вида пенсне. При виде входящих в ее кабинет Беттертонов она одобрительно кивнула.

— А, — сказала она, — вы привели миссис Беттертон. Вот и чудесно.

По-английски она говорила превосходно, но настолько правильно, что Хилари сразу признала в ней иностранку (на поверку регистраторша оказалась швейцаркой). Пригласив Хилари сесть, она достала из ящика стола пачку бланков и принялась торопливо заполнять их. Беттертон смущенно сказал:

— Ну что ж, Олив, я вас оставлю.

— Да, конечно, доктор Беттертон. Лучше сразу покончить со всеми формальностями.

Беттертон удалился, прикрыв за собой дверь. Женщина-робот, как окрестила регистраторшу Хилари, продолжала писать.

— Итак, — заговорила она деловито, — ваше имя и фамилия. Возраст, место рождения, имена родителей. Перенесенные болезни. Вкусы. Хобби. Предыдущие места работы. Образование. Какую еду и напитки предпочитаете.

Допрос, казалось, будет продолжаться бесконечно. Хилари отвечала рассеянно, почти машинально. Не зря Джессоп столько школил ее: она выучила все так, что выпаливала ответы без запинок, не тратя времени на раздумье. Наконец, вписав последние сведения, робот удовлетворился и заявил:

— Итак, по нашему отделу все. Теперь на очереди доктор Шварц и медосмотр.

— Это еще зачем? — изумилась Хилари. — Разве меня нужно осматривать? По-моему, это просто глупо.

— Мы предпочитаем работать тщательно, миссис Беттертон, чтобы все было отражено в документах. Вам понравится доктор Шварц. А оттуда вы перейдете к доктору Рюбеку.

Доктор Шварц оказался любезной белокурой женщиной. Тщательно осмотрев Хилари, она сказала:

— Ну вот! С этим покончено. Теперь вас ждет доктор Рюбек.

— Еще один врач? Зачем?

— Доктор Рюбек — психолог.

— Не нужен мне психолог. Я их терпеть не могу.

— Не волнуйтесь, миссис Беттертон. Никто не собирается вас лечить. Вы просто пройдете тесты, и доктор определит, какой у вас темперамент.

Доктор Рюбек был высоким меланхоличным швейцарцем лет сорока.

Поздоровавшись с Хилари, он взглянул на карточку, переданную доктором Шварц, и одобрительно кивнул.

— Приятно видеть, что со здоровьем у вас все в порядке, — заявил он. — Насколько я понимаю, вы недавно угодили в авиакатастрофу?

— Да. Я пробыла несколько дней в больнице в Касабланке.

— Нескольких дней мало, — укоризненно заметил доктор Рюбек. — Вам надо было остаться там подольше.

— Я не хотела. Мне нужно было ехать дальше.

— Понимаю, но при сотрясении мозга необходим полный покой. Вы можете казаться абсолютно здоровой и при этом испытывать последствия болезни. У вас и рефлексы не совсем в порядке, отчасти, конечно, из-за путешествия и связанного с ним возбуждения, а отчасти, несомненно, из-за сотрясения. У вас бывают головные боли?

— Бывают, и очень сильные. И еще я то и дело все путаю и забываю.

Хилари не ленилась всякий раз подчеркнуть последнее обстоятельство.

— Да-да, — успокаивающе закивал доктор Рюбек, — это естественно. Не волнуйтесь, все скоро пройдет. А теперь займемся ассоциативными тестами для определения вашего психического типа.

Хилари слегка понервничала, но все обошлось благополучно. Тесты были самые обычные. Доктор Рюбек вписал полученные данные в длинный бланк.

— Какое наслаждение, — сказал он наконец, — иметь дело с человеком (надеюсь, вы извините меня, мадам, и поймете меня правильно), который никоим образом не относится к гениям!

— Да, я далеко не гений, — рассмеялась Хилари.

— Вам повезло, — серьезно ответил доктор Рюбек. — Уверяю вас, вам будет куда спокойнее жить. — Он вздохнул. — Здесь, как вы догадываетесь, я имею дело в основном с людьми сильного интеллекта, но в то же время сверхчувствительными, которых легко вывести из равновесия, тем более что они постоянно испытывают эмоциональный стресс. Ученый, мадам, это не холодный невозмутимый человек, каким его изображают в книгах. Честно говоря, — добавил он глубокомысленно, — по части эмоциональной неуравновешенности физик-ядерщик мало чем отличается от первоклассного теннисиста и оперной примадонны.

— Пожалуй, вы правы, — сказала Хилари, вспомнив, что она, согласно легенде, долго жила среди ученых. — Они иногда бывают довольно темпераментны.

Доктор Рюбек выразительно всплеснул руками.

— Вы представить себе не можете, — воскликнул он, — какие здесь разыгрываются страсти! Ссоры, ревность, обиды! Нам приходится принимать меры, чтобы избежать всего этого. Но вы, мадам, — улыбнулся он, — вы относитесь к меньшинству, я бы сказал, к счастливому меньшинству.

— Я не совсем понимаю… К какому меньшинству?

— К женам, — ответствовал доктор Рюбек. — У нас здесь не так уж много жен. Далеко не всем разрешают брать их с собой. В целом они составляют приятный контраст со своими мужьями и их коллегами. Мозговые атаки — это не для них.

— А чем тут занимаются жены? — полюбопытствовала Хилари и извиняющимся тоном добавила: — Видите ли, для меня здесь все в новинку. Я пока ничего не понимаю.

— Ничего удивительного, странно было бы, если бы вы во всем сразу разобрались. У жен есть хобби, развлечения, учебные занятия, в общем, широкое поле деятельности. Надеюсь, наша жизнь вам понравится.

— Так же, как вам?

Это был довольно смелый вопрос, и Хилари секунду-другую не была уверена, стоило ли его задавать. Но доктора Рюбека он только позабавил.

— Вы совершенно правы, мадам, — сказал он. — Здешняя жизнь кажется мне спокойной и в высшей степени интересной.

— Вы никогда не жалеете о Швейцарии?

— Тоски по родине у меня нет. Отчасти петому, что там я жил в плохих условиях. У меня были жена и дети, а я, мадам, не создан для семейной жизни. Здесь условия куда лучше. У меня есть полная возможность изучать интересующие меня формы мышления, о которых я пишу книгу. У меня нет домашних забот, ничто меня не отрывает и не отвлекает от работы. Меня это вполне устраивает.

— И куда мне теперь? — спросила Хилари, когда доктор, встав, церемонно пожал ей руку.

— Мадемуазель Ларош отведет вас в отдел одежды. Результат, уверен, будет замечательным. — Он галантно поклонился.

После сурового робота в регистратуре внешность мадемуазель Ларош оказалась для Хилари приятным сюрпризом. Мадемуазель Ларош раньше была vendeuse[180] в одном из парижских домов haute couture[181] держалась чарующе-женственно.

— Счастлива познакомиться с вами, мадам. Надеюсь, что сумею вам помочь. Поскольку вы только что приехали и, без сомнения, устали, я бы предложила вам выбрать только самое необходимое. Завтра и на следующей неделе вы сможете на досуге подобрать себе все остальное. Я всегда считала, что выбирать вещи наспех очень утомительно. Это убивает всю прелесть la toilette[182], так что, с вашего разрешения, я бы посоветовала пока ограничиться бельем, вечерним платьем и, возможно, tailleur[183].

— Все это звучит упоительно, — улыбнулась Хилари. — Не могу вам передать, какое странное это чувство — не иметь ничего, кроме зубной щетки и губки.

Мадемуазель Ларош заразительно расхохоталась. Быстро сняв мерку, она повела Хилари в просторное помещение со встроенными шкафами. Там были разные виды одежды всех размеров, из лучших материалов и весьма элегантного покроя. Когда Хилари выбрала самое необходимое, они проследовали в отдел косметики, где она подобрала себе пудру, кремы и прочие туалетные принадлежности. Все это вручили одной из служащих, одетой в белоснежное платье, девушке-туземке с лоснящейся смуглой физиономией, наказав проследить за тем, чтобы все было доставлено в апартаменты Хилари.

Происходящее все больше и больше начинало казаться ей сном.

— Надеюсь, мы очень скоро будем иметь удовольствие вновь видеть вас у себя, — с чисто французским изяществом высказалась мадемуазель Ларош. — Я с большой радостью, мадам, помогу вам подобрать что-нибудь из наших моделей. Entre nous[184], иногда моя работа приносит одно разочарование. Эти ученые дамы редко когда интересуются lа toilette[185]. Полчаса назад, скажем, ко мне зашла одна из ваших спутниц.

— Хельга Неедгейм?

— Да-да, именно так ее и звали. Она, конечно, Boche[186], а они нас не любят, но если бы она немного следила за фигурой, она была бы недурна. При правильном выборе покроя она могла бы прекрасно выглядеть. Так нет же! Одежда ее не интересует. Она, насколько я понимаю, врач. Надеюсь, своим пациентам она будет уделять больше внимания, чем своим туалетам… Или вот эта особа… ну какой мужчина взглянет на нее дважды?

Последние слова относились к вошедшей в салон мод смуглой, тощей, очкастой мисс Дженнсон, которая встретила новоприбывших у ворот.

— Вы закончили, миссис Беттертон? — спросила она.

— Да, благодарю вас, — ответила Хилари.

— В таком случае будьте добры зайти к заместителю директора.

Хилари сказала au revoir[187] мадемуазель Ларош и последовала за усердной мисс Дженнсон.

— А кто здесь заместитель директора? — поинтересовалась она по дороге.

— Доктор Нильсон.

Хилари пришло в голову, что в этом заведении едва ли не каждый был доктором в какой-нибудь области.

— А каких наук он доктор? — спросила она. — Медицинских, технических, каких именно?

— Нет, он не медик, миссис Беттертон. Он заведует административной частью. К нему на стол ложатся все жалобы. По приезде каждый приглашается к нему на прием. Больше вы его, я думаю, не увидите, разве что произойдет что-нибудь очень серьезное.

— Понятно, — кротко согласилась Хилари, которую позабавило то, как сурово ее поставили на место.

Попасть к доктору Нильсону можно было только через две приемные, где вовсю трудились секретарши. Хилари и ее провожатую в конце концов допустили в святая святых, где из-за огромного письменного стола им навстречу поднялся мистер Нильсон — крупный цветущий мужчина с изысканными манерами. Хилари признала в нем американца, хотя характерный акцент в его речи был едва заметен.

— А! — обрадовался он, встав и выйдя из-за стола, чтобы пожать Хилари руку. — Это у нас… минуточку… ах да, миссис Беттертон. Счастлив приветствовать вас здесь, миссис Бетттертон. Надеюсь, вам у нас понравится. Весьма сожалею о неприятном инциденте, который произошел с вами, но меня утешает то, что все могло быть гораздо хуже. Вам повезло, в самом деле повезло. Ну что же, ваш муж ждал вас с нетерпением, и я надеюсь, что теперь вы обоснуетесь у нас и заживете счастливо.

— Благодарю вас, доктор Нильсон.

Хилари села на заботливо предложенный стул.

— Есть у вас ко мне вопросы? — ободряюще перегнулся через стол доктор Нильсон.

— Даже не знаю, что вам сказать, — смущенно улыбнулась Хилари. — По правде говоря, вопросов у меня столько, что непонятно, с чего начать.

— Еще бы. Я вас прекрасно понимаю. Но мой вам совет — просто совет, ничего более — не стоит ни о чем спрашивать. Просто обживайтесь и присматривайтесь. Поверьте, так будет лучше всего.

— Я очень мало знаю о вашем учреждении, — сказала Хилари. — Все это столь… столь неожиданно…

— Да. Большинство воспринимает это именно так. Все почему-то считали, что их отвезут в Москву, — весело расхохотался мистер Нильсон. — Наш пустынный приют для многих оказался сюрпризом.

— И для меня в том числе.

— Мы стараемся не рассказывать слишком много заранее. Кто-то может сболтнуть лишнее, а в нашем деле необходима сдержанность. Но вы сами убедитесь, что здесь вам обеспечен полный комфорт Если вам что-то не понравится или чего-то будет не хватать — напишите заявку и убедитесь, на что мы способны! Кстати, мы удовлетворяем любые художественные запросы. У нас имеется специальный отдел, занимающийся живописью, скульптурой, музыкой и тому подобными вещами.

— Увы, у меня нет никаких талантов в этой области.

— Что ж, на этот случай у нас есть светская жизнь, конечно, довольно своеобразная. Можно заняться спортивными играми. У нас есть теннисные корты и площадки для сквоша[188]. Обычно люди обретают почву под ногами недели через две-три. Не обижайтесь, но особенно это касается жен. Мужья заняты работой, так что женам обычно требуется некоторое время, чтобы обнаружить среди себе подобных родственные души. Ну, вы меня понимаете.

— Да, но… Мы остаемся здесь?

— Остаемся здесь? Я вас не совсем понимаю, миссис Беттертон.

— Я имею в виду, остаемся ли мы здесь или переезжаем в другое место?

Доктор Нильсон сразу стал уклончив.

— Ну, — протянул он, — это зависит от вашего мужа. Да-да, это в огромной степени зависит именно от него. Есть разные возможности, самые разные, но пока я не хотел бы углубляться в эти материи. Я бы предложил вам зайти ко мне еще раз — скажем, недельки через три, рассказать, как вы устроились и все такое прочее.

— А вообще отсюда можно выходить?

— Выходить?

— Я имею в виду за ворота, за территорию.

— Вполне естественный вопрос, — заявил доктор Нильсон с грубоватым добродушием. — Вполне естественный. Многие его задают по приезде. Но вся соль устройства нашего Учреждения в том, что оно представляет особый мир. Я бы сказал, что выходить отсюда просто незачем. Вокруг нет ничего, кроме пустыни. Я вас не виню, миссис Беттертон, большинство людей при появлении здесь испытывают те же чувства. Легкая клаустрофобия, как выражается доктор Рюбек. Она со временем проходит, уверяю вас. Я бы назвал ее пережитком оставленного вами мира. Вы когда-нибудь наблюдали за муравьями в муравейнике, миссис Беттертон? Весьма любопытное зрелище. Любопытное и поучительное. Сотни маленьких черных насекомых мечутся туда-сюда, усердно, истово, целенаправленно, а в результате — сплошная кутерьма. Это очень похоже на гнусный старый мир, от которого вы избавились. Здесь есть досуг, цель и сколько угодно времени. Уверяю вас, это воистину рай земной.

Глава 13

— Похоже на пансион, — сказала Хилари, вернувшись в свои апартаменты. Выбранные ею одежда и косметика дожидались в спальне. Одежду она повесила в шкаф, а все остальное разложила по своему вкусу.

— Очень похоже, — отозвался Беттертон. — Мне это тоже сразу бросилось в глаза.

Беседа получалась настороженной и напряженной. Над ними витала тень микрофона.

— По-моему, все в порядке, — намекнул Беттертон, — Я, наверное, просто вообразил черт-те что. И все же…

И все же, без труда догадалась Хилари, осторожность не повредит…

Все происходящее напоминало ночной кошмар. Хотя Хилари находилась в спальне с посторонним мужчиной, чувство неуверенности и ощущение опасности были столь сильны, что им обоим эта близость не казалась неприличной. Это было как при восхождении в Альпах, когда в маленькой хижине бок о бок спят и проводники и альпинисты. Спустя несколько минут Беттертон нарушил молчание:

— Ко всему этому надо просто привыкнуть. Давай постараемся вести себя как обычно — ну, как если бы мы по-прежнему были дома.

Хилари поняла мудрость такого решения. Чувство нереальности происходящего никуда не делось, они играли каждый свою роль, над ними нависала неясная угроза, и обсуждать в этом состоянии причины, побудившие Беттертона бежать из Англии, его надежды и разочарования было бессмысленно. Вместо этого она сказала:

— Меня заставили пройти кучу формальностей. Медосмотр, психологические тесты и все такое прочее.

— Знаю, через них проходят все, что, наверное, естественно.

— С тобой было то же самое?

— Более или менее.

— Потом я была на приеме у… Кажется, это называется «заместитель директора».

— Да. Он всем здесь заправляет. Очень способный администратор.

— И что, он в самом деле возглавляет это учреждение?

— Нет, на то есть сам директор.

— А кто-нибудь… а я его когда-нибудь увижу?

— Рано или поздно, думаю, да, но он появляется редко. Время от времени он обращается к нам с речью — личность он весьма зажигательная.

При этих словах Беттертон слегка сдвинул брови, что побудило Хилари перевести разговор на другую тему.

— Ужин в восемь, точнее, от восьми до половины девятого, — сказал Беттертон, взглянув на часы. — Если ты готова, может быть, спустимся вниз?

Сказано это было так, как если бы дело происходило в гостинице.

Хилари переоделась в новое платье, мягкий серо-зеленый оттенок которого очень подходил к ее рыжим волосам. На шею она надела довольно милое, хотя и недорогое ожерелье и объявила, что готова. По лестницам и коридорам они в конце концов добрались до просторной столовой, где их встретила мисс Джекисон.

— Я вам подобрала стол побольше, Том, — сообщила она Беттертону. — С вами сядут двое попутчиков вашей жены, ну и, конечно, Меркисоны.

Столы в зале были небольшими, рассчитанными на четверых, шестерых или восьмерых человек. Беттертоны направились к указанному им столу, за которым уже сидели Энди Питерс и Эриксен, поднявшиеся им навстречу. Хилари представила обоим «мужа». Все заняли свои места, и тут появилась еще одна пара, которую Беттертон представил как доктора и миссис Меркисон.

— Мы с Саймоном работаем в одной лаборатории, — добавил он в порядке объяснения.

Саймон Меркисон был худосочным молодым человеком лет двадцати шести. Жена его, напротив, оказалась смуглой и плотной. Говорила она с сильным акцентом, Хилари признала в ней итальянку. Звали ее Бьянкой. С Хилари она поздоровалась вежливо, но, как той показалось, довольно сдержанно.

— Завтра я вам все здесь покажу, — пообещала Бьянка. — Вы ведь не ученый?

— К сожалению, нет, — ответила Хилари. — До замужества я работала секретарем.

— Бьянка занималась юриспруденцией, — сообщил ее муж, — специализировалась по экономическому и коммерческому праву. Иногда она читает здесь лекции, но в общем-то ей трудно найти себе подходящее занятие.

— Ничего, как-нибудь обойдусь, — пожала плечами Бьянка. — В конце концов, я сюда приехала, чтобы быть с тобой, хотя мне кажется, что многое здесь можно было бы организовать и получше. Я как раз изучаю местные условия. Может быть, миссис Беттертон, раз она не собирается заниматься научной работой, погложет мне в этом?

Хилари поспешила согласиться. Всех насмешил Энди Питерс, жалобно заявивший:

— Я себя чувствую маленьким мальчиком, который попал в интернат и скучает по маме. С удовольствием займусь работой, это, по крайней мере, меня развлечет.

— Для работы тут идеальное место, — с воодушевлением отозвался Саймон Меркисон. — Никаких задержек и любые приборы к вашим услугам.

— А чем вы занимаетесь? — поинтересовался Питерс.

Дальше разговор пошел на научном жаргоне, который Хилари воспринимала с трудом. Она обратилась к Эриксену, который сидел, откинувшись на спинку стула, явно думая о чем-то своем.

— А вы? — спросила она. — Вы тоже себя чувствуете скучающим по дому маленьким мальчиком?

Норвежец с трудом оторвался от своих мыслей.

— Мне дом ни к чему, — заявил он. — Все эти вещи — домашний очаг, родственные чувства, родители, дети — только мешают. Чтобы работать, нужно быть совершенно свободным.

— И вам кажется, что здесь вы будете свободны?

— Трудно сказать. Остается только надеяться.

— После ужина, — обратилась к Хилари Бьянка, — к вашим услугам большой выбор развлечений. Можно поиграть в бридж, посмотреть кино, три раза в неделю театральные спектакли, иногда танцы.

— Все это ни к чему, — неодобрительно нахмурился Эриксен. — Напрасная трата сил.

— Только не для нас, — парировала Бьянка. — Нам, женщинам, они необходимы.

Он посмотрел на нее с холодным бесстрастным отвращением.

«Этому и женщины „ни к чему“», — подумала Хилари. Вслух она, намеренно зевнув, произнесла:

— Я сегодня лягу пораньше. Что-то мне не до бриджа и не до кино.

— Конечно, милая, — поспешно вставил Беттертон. — Тебе нужно лечь пораньше и как следует выспаться, ты ведь устала в дороге.

Вставая из-за стола, Беттертон сказал:

— Здесь по вечерам чудесный воздух. Мы после ужина, прежде чем заняться чем-нибудь другим, обычно гуляем в саду на крыше. Давайте туда поднимемся ненадолго, а потом ты пойдешь спать.

Они поднялись наверх на лифте, который обслуживал величественного вида туземец в белых одеждах. Все служители были более темнокожими и коренастыми, чем светлые, худощавые берберы, и Хилари решила, что это жители пустыни. Сад на крыше поразил ее своей неожиданной красотой и роскошью. Для его устройства, видимо, понадобилось поднять на такую высоту тонны откуда-то привезенной плодородной земли. Результат был умопомрачительным… В прохладных фонтанах плескалась вода, росли стройные пальмы, бананы и прочие тропические растения, а дорожки были выложены цветными изразцами с изящным восточным орнаментом.

— Непостижимо, — изумилась Хилари. — Здесь, среди пустыни… Ну просто сказка из «Тысячи и одной ночи»[189].

— Не могу с вами не согласиться, миссис Беттертон, — отозвался Меркисон. — Этот сад выглядит так, словно его сотворил джинн! А впрочем… думаю, даже в пустыне нет ничего невозможного, нужны только деньги и вода. Много денег и много воды.

— А откуда берется вода?

— Из источника, вырытого в горе. Это raison d'etre[190]нашего учреждения.

В саду было довольно много людей, но постепенно они начали расходиться. Меркисоны откланялись и пошли смотреть какой-то балет.

Беттертон под руку подвел Хилари к парапету. Над ними сияли звезды, пьянящий воздух был холоден и свеж. Они были вдвоем. Хилари присела на бетонный парапет, а Беттертон стоял перед ней.

— Ну, — сказал он нервным тихим голосом, — кто вы, черт возьми, такая?

Некоторое время она глядела на него, не произнося ни слова. Прежде чем отвечать на его вопросы, ей нужно было кое-что для себя выяснить.

— Почему вы признали во мне свою жену? — спросила она.

Они смотрели друг на друга. Никто из них не хотел отвечать первым. То был поединок двух характеров, но Хилари знала, что, каким бы ни был Том Беттертон раньше, до отъезда из Англии, сейчас его мужество не шло ни в какое сравнение с ее решимостью. Она была хозяйкой своей судьбы, а он жил по диктуемому кем-то распорядку. Она была сильнее.

Наконец он отвел взгляд и пробурчал:

— Это был какой-то… порыв… Наверное, я просто сглупил. Решил, что вас послали… ну, вызволить меня отсюда.

— Так вы хотите отсюда выбраться?

— Господи, вы еще спрашиваете!

— А как вы попали сюда из Парижа?

— Никто меня не похищал, если вы это имеете в виду, — грустно усмехнулся Беттертон. — Я приехал по доброй воле, своим ходом, с большим воодушевлением.

— Вы знали, что едете сюда?

— В смысле в Африку? Нет, не знал. Меня поймали на незатейливую приманку. Мир на земле, свободный обмен научными достижениями между учеными всего мира, избавление от капиталистов и поджигателей войны — обычные словеса. Этот малый, который приехал с вами, Питерс, угодил в такую же ловушку.

— А по прибытии сюда все оказалось не так?

Беттертон снова горько усмехнулся.

— Сами увидите. Может быть, в какой-то мере все именно так, но это не то, что мы себе представляли. Свободой здесь и не пахнет.

Он присел рядом с ней, хмурясь собственным мыслям.

— То же самое доконало меня дома. Чувство, что за тобой постоянно следят. Все эти меры безопасности, когда надо отчитываться о своих действиях, о своих знакомствах… Наверное, это необходимо, но здорово действует на нервы… И тут появляется некто с весьма заманчивым предложением… А кончается все тем, что ты оказываешься здесь!

— Вы хотите сказать, что попали в такие же условия, от которых пытались бежать? И слежка здесь такая же, если не хуже?

Беттертон взволнованно откинул волосы со лба.

— Не знаю, — сказал он. — Право, не знаю. Полной уверенности у меня нет. Может быть, я все это себе вообразил, и на самом деле никто за мной не следит. Зачем им это? Стоит ли себя утруждать, если я и так в тюрьме?

— Так это совсем не то, что вы себе представляли?

— То-то и оно, что в некоторой степени все здесь именно так, как я представлял. Условия для работы великолепные, любые средства, любые приборы. Работай сколько хочешь — хоть весь день напролет, хоть полчаса в сутки. Все необходимое к твоим услугам — еда, одежда, жилье, но каждую секунду ты сознаешь, что находишься в тюрьме.

— Знаю. Когда сегодня за нами захлопнулись ворота, это было ужасно, — поежилась Хилари.

— Ну что же, — казалось, взял себя в руки Беттертон. — Я на ваш вопрос ответил, теперь ваша очередь. Зачем вы явились сюда, выдавая себя за Олив?

— Олив… — начала Хилари и осеклась, подыскивая нужные слова.

— Что с нею? Что случилось? Что вы пытаетесь мне сказать?

Хилари с жалостью взглянула в его растерянное лицо.

— Мне было страшно при мысли, что придется сказать вам об этом.

— Значит… С ней что-то случилось?

— Да. Я сочувствую вам… очень сочувствую… Ваша жена погибла. Она летела к вам, но самолет потерпел аварию. Она попала в больницу и там через два дня скончалась.

Беттертон уставился прямо перед собой, стараясь не выдать никаких чувств, и негромко произнес:

— Так Олив умерла? Понятно…

Последовало долгое молчание. Затем он повернулся к Хилари.

— Ладно. Это мы разъяснили, пойдем дальше. Вы выдали себя за нее и явились сюда. Зачем?

На этот раз у Хилари был готов ответ. Том Беттертон решил, что ее послали, как он выразился, «вызволить его отсюда». Это не соответствовало действительности. На самом деле ей было поручено собирать информацию, а не устраивать побег человеку, который по доброй воле оказался в этом положении. Кроме того, она не могла ничего организовать, поскольку была такой же пленницей, как и он.

Полностью довериться ему было бы опасно. Беттертон явно на грани срыва и в любой момент мог, что называется, «пойти вразнос». Ожидать, что при этом он сохранит тайну, не приходилось.

Вслух она сказала:

— Я была вместе с вашей женой в больнице, когда она умирала. Я вызвалась попытаться добраться до вас, выдав себя за нее. Ей нужно было вам кое-что передать.

— Но послушайте… — нахмурился он.

— Это не так невероятно, как кажется. Видите ли, я всегда очень симпатизировала этим идеям… ну, о которых вы только что говорили. О свободном обмене научными идеями, о новом мире — все это было мне очень близко. И потом, мои рыжие волосы… я рассудила, что они ожидают рыжеволосую женщину примерно моего возраста, так что я смогу проскочить. Во всяком случае, мне казалось, что попробовать стоит.

— Да, — согласился Беттертон. — Волосы у вас точь-в-точь как у Олив.

— И потом, ваша жена настаивала, чтобы я передала вам…

— Ах да. Что именно?

— Она просила сказать, чтобы вы были осторожны… очень осторожны… что вам грозит опасность со стороны некоего Бориса.

— Бориса? Вы имеете в виду Бориса Глыдра?

— Да. Вы его знаете?

— Я его никогда не видел, — покачал головой Беттертон. — Но я слышал о нем. Он родственник моей первой жены.

— А чем он может быть опасен?

— Что? — отстранение переспросил Беттертон.

Она повторила вопрос.

— А, вы об этом… — Мысли его, казалось, витали где-то далеко. — Не знаю, чем он может быть опасен для меня, но он по всем статьям опасный тип.

— Чем же он так опасен?

— Ну, он один из этих полубезумных идеалистов, которые с легкостью уничтожат половину человечества, если сочтут, что это будет оному человечеству во благо.

— Я хорошо себе представляю этот тип людей.

Ей и впрямь, непонятно почему, показалось, что она с ним прекрасно знакома.

— Олив встречалась с ним? Что он ей сообщил?

— Не знаю. Больше она ничего не сказала. Только насчет опасности… Ах да — она еще сказала, что не может в это поверить.

— Во что?

— Не знаю, — поколебавшись, Хилари добавила: — Она же была при смерти…

Его лицо исказила гримаса боли.

— Да… В самом деле… Со временем я привыкну, но пока что никак не могу это осознать. И все-таки при чем тут Борис? Что он может сделать мне здесь? Раз он встречался с Олив, он, наверное, был в Лондоне?

— Да.

— Тогда я ничего не понимаю… А, ладно, какое это имеет значение… Что вообще имеет значение, если мы сидим в этой дыре в окружении бездушных роботов…

— Вот именно — роботов…

— А выбраться отсюда мы не можем, — стукнул он кулаком по парапету. — Не можем…

— Еще как можем, — возразила Хилари.

— Что вы имеете в виду? — удивленно воззрился на нее Беттертон.

— Мы найдем способ отсюда выбраться.

— Милая девочка, вы не представляете себе, с кем вам придется иметь дело, — презрительно хмыкнул Беттертон.

— Во время войны люди откуда только не бежали, — упрямо сказала не собиравшаяся отчаиваться Хилари, — Прорывали подземные ходы или еще что-нибудь придумывали.

— Как вы пророетесь сквозь скалу? И куда? Вокруг сплошная пустыня.

— Значит, придумаем «еще что-нибудь».

Он внимательно посмотрел на нее. Она в ответ улыбнулась — скорее из упрямства, чем от веры в свои силы.

— Удивительная вы женщина! Такая уверенность в себе…

— Выход всегда найдется. Конечно, потребуется время и серьезная подготовка.

Лицо Беттертона снова затуманилось.

— Время… Времени-то у меня как раз и нет.

— Почему?

— Не знаю, как вам это объяснить… Видите ли… Я не могу делать того, чего от меня хотят.

— Чего?

— Не знаю, как и сказать… Мне не работается. Я не могу думать. В моем деле необходима предельная сосредоточенность. Понимаете, у меня работа… в общем… творческая. А здесь я потерял кураж. Я способен только на хорошую рутинную работу, на то, что умеет любой ремесленник от науки. Но меня-то привезли сюда не за тем! Им нужны свежие идеи, а у меня их нет. И чем больше я нервничаю и боюсь, тем меньше у меня шансов выдать что-нибудь стоящее. Я от этого скоро совсем сойду с катушек!

Последнее было видно невооруженным глазом. Хилари вспомнились сентенции доктора Рюбека об ученых и примадоннах.

— Если от меня не будет отдачи, что, вы думаете, они со мной сделают? Ликвидируют — и вся недолга.

— Не может быть!

— Очень даже может. Они миндальничать не станут. Пока что меня спасали пластические операции. Их делают постепенно, одну за другой, и понятно, что оперируемый не в силах сосредоточиться. Но теперь эта лафа кончилась.

— А зачем вам вообще делали эти операции?

— Ради моей же безопасности. Их делают, если человек в розыске.

— А вы, выходит, в розыске?

— Неужели вы не знали? Ну да, вряд ли они объявляли об этом в газетах. Может быть, даже Олив ничего не подозревала. Но я и правда в розыске.

— Вы имеете в виду — за измену, так это называется? Вы хотите сказать, что продали им ядерные секреты?

— Ничего я не продавал, — отвел глаза Беттертон. — Я просто так рассказал им о том, чего мы добились. Поверьте, я сам хотел им все рассказать. Вы что, не понимаете, мы ведь стремились объединить научные достижения!

Это она как раз понимала. Энди Питерс именно так и поступил бы. Эриксен с его фанатичными глазами мечтателя предал бы родину не задумываясь, с прекраснодушным энтузиазмом.

Но вот Тома Беттертона она в этой роли не представляла. Впрочем, это был уже не тот Беттертон, который несколько месяцев назад прибыл сюда со всем пылом неофита[191]. Перед ней был нервный, подавленный, опустившийся человек. Можно сказать, заурядный, да к тому же до смерти напуганный.

Пока она пыталась разобраться во всем этом, Беттертон нервно огляделся по сторонам и сказал:

— Все ушли вниз. Пора и нам…

— Хорошо, — поднялась с парапета Хилари. — Только вы напрасно беспокоитесь. При данных обстоятельствах это всем покажется вполне естественным.

— Нам придется теперь продолжать в том же духе, — смущенно потупился Беттертон. — Я хочу сказать… вам придется и дальше выдавать себя за мою жену.

— Разумеется.

— Нам придется жить в одной комнате, но вы не волнуйтесь, все будет в порядке. Я хочу сказать, вам нечего бояться…

От смущения он сглотнул.

«До чего же красив, — подумала Хилари, — и как мало меня это трогает».

— Вряд ли нам стоит волноваться из-за таких пустяков, — бодро произнесла она вслух. — Главное сейчас — выбраться отсюда живыми.

Глава 14

В номере марракешской гостиницы «Мамуния» человек по фамилии Джессоп беседовал с мисс Хетерингтон. Правда, эта мисс Хетерингтон несколько отличалась от той, с которой Хилари общалась в Касабланке и Фесе. Внешность у нее была та же: тот же костюм, та же унылая прическа, но вот манеры неуловимо изменились. Теперь это была живая, знающая свое дело женщина, казавшаяся куда моложе своих лет.

Третьим в номере был смуглый коренастый мужчина с умными глазами. Он тихонько барабанил пальцами по столу и мурлыкал себе под нос французскую песенку.

— …и по вашим сведениям, — говорил тем временем Джессоп, — больше ни с кем она в Фесе не разговаривала?

— Там была эта особа, миссис Бейкер, которую мы раньше встречали в Касабланке. Скажу откровенно, я до сих пор не могу понять, что она собой представляет. Она, конечно, всячески старалась подружиться с Олив Беттертон, да и со мной, но американцы вообще люди общительные, легко заговаривают с незнакомыми людьми и навязывают им свое общество.

— Да, — согласился Джессоп, — от наших друзей мы бы ожидали чего-нибудь не столь бросающегося в глаза.

— И потом, — продолжала Дженет Хетерингтон, — она ведь тоже была в том самолете.

— Вы хотите сказать, — насторожился Джессоп, — что катастрофа была подстроена? Что вы об этом думаете, Леблан?

Коренастый смуглый Леблан на мгновение умолк и оставил в покое стол.

— С a se peut[192],— сказал он. — Возможно, кто-то намеренно испортил двигатель, что и повлекло за собой катастрофу. Однако боюсь, мы этого никогда не узнаем. Самолет сгорел, и все, кто был на борту, погибли.

— Что вы можете сказать о пилоте?

— Алькади? Молод, довольно опытен, но не более того. Платили ему мало, — добавил он после некоторой паузы.

— Так что он не отказался бы сменить работу, хотя вряд ли пошел бы на самоубийство?

— Там было семь трупов, — напомнил Леблан. — Обугленных настолько, что их невозможно опознать, но семь. От этого никуда не деться.

Джессоп снова переключился на мисс Хетерингтон.

— Что вы говорили? — поторопил он.

— В Фесе была пара, французы, муж с женой, с которыми миссис Беттертон перекинулась несколькими словами, шведский бизнесмен с ослепительной красоткой и знаменитый нефтяной магнат, мосье Аристид.

— Скажите на милость, — заинтересовался Леблан, — и эта легендарная личность там была. Я часто задаю себе вопрос, как ощущает себя человек, у которого денег куры не клюют. Я бы, — добавил он без обиняков, — держал скаковых лошадей, тратил деньги на женщин и прочие мирские соблазны. А вот старик Аристид заперся в своем испанском замке — настоящем, не воздушном, mon cher[193] — и коллекционирует, говорят, китайскую керамику эпохи Сун[194]. С другой стороны, — добавил он, — ему никак не меньше семидесяти, а в этом возрасте, надо полагать, мужчину уже ничего, кроме китайской керамики, не волнует.

— Как считают сами китайцы, — отозвался Джессоп, — между шестьюдесятью и семьюдесятью жизнь богаче всего, и человек в этом возрасте больше всего ценит ее красоты и наслаждения.

— Pas moi![195] — отрезал Леблан.

— Еще в Фесе было несколько немцев, — продолжала Дженет Хетерингтон, — но, насколько мне известно, они с Олив Беттертон не заговаривали.

— Может быть, официант или прислуга?

— Такое всегда возможно.

— Вы говорите, в Старом городе она была одна?

— С одним из постоянных гидов. Конечно, с ней могли вступить в контакт во время этой экскурсии.

— Так или иначе, она внезапно решила отправиться в Марракеш.

— Не внезапно, — поправила мисс Хетерингтон. — У нее все уже было заказано.

— Да, я не то хотел сказать. Я имел в виду, что миссис Келвин Бейкер внезапно решила ее сопровождать, — он встал и зашагал по комнате. — Она вылетела в Марракеш, и самолет потерпел аварию. Похоже, женщине по имени Олив Беттертон противопоказано было путешествовать самолетом. Сначала авария в Касабланке, потом по дороге в Марракеш. Что это, несчастный случай или?.. Если кому-то нужно было избавиться от Олив Беттертон, для этого не обязательно было уничтожать самолет.

— Не скажите, — возразил Леблан. — Поймите, mon cher, если вы достигли того состояния духа, при котором человеческая жизнь гроша ломаного не стоит, вам гораздо проще подложить взрывчатку под сиденье самолета, чем темной ночью с ножом в руках поджидать кого-нибудь за углом. В этом случае никто даже не думает о шести других невинных жертвах.

— Все так, — признал Джессоп. — Я понимаю, что остался в меньшинстве, но мне все-таки кажется, что эта катастрофа — инсценировка.

— Такое, в принципе, возможно, — с интересом взглянул на него Леблан. — Сначала посадить самолет и уже на земле поджечь его. И все-таки нам никуда не деться от того, что в самолете действительно были люди. Обнаружены их обугленные тела.

— Знаю. В это все и упирается. Мои идеи, конечно, фантастичны, но уж больно тут все чисто. Слишком чисто. Как будто нам подают знак, что дело прекращено. Остается написать на полях «В архив» — и все. Никаких следов. Вы ведете поиск? — обратился он к Леблану.

— Вот уже два дня. Работают лучшие люди. Место аварии очень глухое и, кстати, в стороне от маршрута.

— Что само по себе немаловажно, — вставил Джессоп.

— Сейчас мы тщательно прочесываем деревни, дома, ищем следы машин. У нас в стране не хуже, чем у вас, понимают важность этого расследования. Франция тоже лишилась нескольких многообещающих молодых ученых. На мой взгляд, mon cher, легче ладить с оперными певцами, чем с учеными. У этих молодых людей блестящий ум, они непостоянны, своенравны и, самое страшное, почти безгранично доверчивы. Они всерьез считают, что labas[196]сплошная благодать… жажда справедливости, стремление к истине и золотой век. Бедные дети! Какое их ждет разочарование…

— Давайте еще раз проверим список пассажиров, — сказал Джессоп.

Француз протянул руку, достал список из лотка для бумаг и положил его перед своим английским коллегой. Оба снова склонились над бумагой.

— Миссис Келвин Бейкер, американка. Миссис Беттертон, англичанка. Торкил Эриксен, норвежец — кстати, что нам о нем известно?

— Ничего примечательного, — ответил Леблан. — Он был очень молод, лет двадцати семи или двадцати восьми.

— Мне знакомо это имя, — наморщил лоб Джессоп. — По-моему — я в этом почти уверен — он делал доклад в Королевском обществе[197].

— Потом religieuse[198],— вернулся к списку Леблан, — сестра Мария такая-то. Эндрю Питерс, американец. Доктор Баррон. Вот это настоящая знаменитость. Крупнейший ученый, специалист по вирусным заболеваниям.

— Биологическая война, — кивнул Джессоп. — Все сходится.

— Он получал скромное жалованье и был этим недоволен, — добавил Леблан.

— «Сколько их отправилось в Сент-Айвз?»[199] — пробормотал Джессоп.

Леблан бросил на него быстрый взгляд, и Джессоп, как бы в оправдание, улыбнулся.

— Это просто старая детская считалка, — сказал он. — Вместо Сент-Айвза нужно поставить прочерк. Путешествие в никуда.

Телефон на столе зазвонил, и Леблан взял трубку.

— Alio? Qu'est-ce qu'il уа?[200] Хорошо, пусть зайдут. — Он повернул голову в сторону Джессопа. Лицо его вдруг стало живым и деятельным. — Один из моих ребят, — пояснил он. — Они что-то раскопали. Mon cher collegue[201], возможно, — подчеркиваю, возможно, — ваш оптимизм оправдывается.

Через минуту в номер вошли двое. Один отдаленно напоминал Леблана — такой же смуглый, плотный, себе на уме. Держался он почтительно, но видно было, что его распирает от гордости. Он был одет в пропыленный и грязный европейский костюм и явно только что прибыл с задания. Его сопровождал местный житель в белом национальном костюме. Он, как и подобает жителю пустыни, держался с достоинством и был учтив, но не подобострастен. Пока его спутник быстро вводил присутствующих в курс дела, он с любопытством смотрел по сторонам.

— За помощь в поисках было назначено вознаграждение, — объяснил подчиненный Леблана, — так что он, его родные и друзья носом землю роют. Я согласился, чтобы он сам передал вам свою находку, потому что у вас наверняка будут к нему вопросы.

— Ты совершил большое дело, — по-арабски сказал берберу Леблан. — У тебя глаза ястреба, отец. Так покажи нам, что ты нашел.

Из складок своего одеяния бербер достал какой-то предмет и, шагнув вперед, положил его на стол перед французом. Это была крупная, розовато-серая искусственная жемчужина.

— Она точь-в-точь такая, как та, что показывали мне и показывали другим, — сказал он. — Это ценная вещь, и я ее нашел.

Джессоп протянул руку за жемчужиной, достал из кармана другую, точно такую же, и тщательно их осмотрел. Затем он подошел к окну и продолжил осмотр при помощи сильной лупы.

— Да, — сказал он наконец, — метка есть. Умница, умница, умница! Все сделала как надо! — В голосе его звучало нескрываемое торжество.

Леблан оживленно расспрашивал марокканца по-арабски. Наконец он повернулся к Джессопу.

— Mon cher collegue, приношу вам свои извинения, — сказал он. — Эту бусину нашли почти в полумиле от сгоревшего самолета.

— А это значит, — подхватил Джессоп, — что Олив Беттертон не погибла и что хотя из Феса вылетело семь человек, а в самолете было обнаружено семь обгоревших трупов, ее тела там не было.

— Мы расширим зону поисков, — пообещал Леблан и что-то сказал берберу, который в ответ радостно заулыбался и вместе с приведшим его человеком вышел из номера. — Его, как и было обещано, щедро вознаградят, и вся округа, узнав об этом, начнет охотиться за бусинами — а глаза у местных жителей орлиные. Думаю, mon cher collegue, мы добьемся результатов. Будем надеяться, что эти фокусники ничего не заметили.

— Это выглядело бы так естественно, — покачан головой Джессоп. — Рвется ожерелье, женщина собирает бусины и кладет в карман, в кармане оказывается дырочка. Да и вообще, с какой стати им ее подозревать? Она же Олив Беттертон, спешащая к мужу.

— Надо посмотреть на все это под новым углом зрения, — сказал Леблан и подвинул к себе список пассажиров. — Олив Беттертон, доктор Баррон, — отчеркнул он два имени. — По меньшей мере двое направляются… ну, куда бы они там ни направлялись. Теперь эта американка, миссис Келвин Бейкер. Насчет нее мы пока не пришли к определенным выводам. Торкил Эриксен, по вашим словам, делал доклад в Королевском обществе. Этот американец, Питерс, в паспорте обозначен как ученый-химик. Religieuse — прекрасная маскировка. Одним словом, целый караван людей, доставленных из разных мест и посаженных именно на этот рейс в условленный день. Потом находят обломки самолета и соответствующее количество обгоревших до неузнаваемости трупов. Интересно, как им это удалось? Enfin, c'est colossal![202]

— Да, — кивнул Джессоп. — Это был последний, самый убедительный штрих. Но теперь мы знаем, что шесть или семь человек отправились в неизвестном направлении, и знаем откуда. Что будем делать — поедем на место?

— Непременно. Надо перебазироваться на передовую. Теперь, когда мы взяли след, новые данные себя ждать не заставят.

— Да, если наши расчеты верны, — согласился Джессоп, — результаты будут.

Расчеты их были тщательными и хитроумными. Скорость автомобиля, вероятные места заправки, деревни, в которых путники могли бы ночевать. Учитывая запутанность следов, разочарования случались на каждом шагу, но бывали и успехи.

— Voila, mon capitaine![203] Выполняя ваш приказ, мы провели осмотр мест общего пользования. В доме некоего Абдула Мухаммеда в темном углу уборной была обнаружена бусина, приклеенная жевательной резинкой. На допросе хозяин дома и его сыновья вначале все отрицали, однако в конце концов сознались, что у них в доме ночевали шестеро, якобы члены немецкой археологической экспедиции. Хозяевам хорошо заплатили за молчание, объяснив, что речь идет о нелегальных раскопках. Еще две бусины обнаружили дети из деревни Эль Кайф. Теперь мы знаем, в каком направлении они двигались. Но это еще не все. Как вы и предсказывали, видели и «ладонь Фатимы»[204]. Вот этот малый вам все расскажет.

«Этим малым» был на редкость свирепого вида бербер.

— Ночью, когда я охранял свое стадо, — начал он, — мимо меня проехала машина На боку у нее был знак — «ладонь Фатимы». Она светилась в темноте — клянусь, это правда!

— Перчатка, обработанная фосфором, может иногда сослужить хорошую службу, — пробурчат Леблан. — Поздравляю вас, коллега, со столь удачной идеей.

— Может, и удачная, но опасная. Фосфоресцирующий след могли заметить сами беглецы.

— При дневном свете? — пожал плечами Леблан.

— Нет, но если бы они остановились и вышли из машины в сумерках…

— Ну и что? Это распространенное арабское суеверие. Такой знак часто малюют на телегах и повозках. Все подумали бы, что какой-нибудь благочестивый мусульманин нарисовал его на своем автомобиле фосфоресцирующей краской.

— Все так, однако бдительности терять нельзя. Если наши противники заметят этот знак, они оставят для нас ложные следы в виде «ладони Фатимы» по всей пустыне.

— Тут я с вами согласен. Бдительности действительно терять нельзя ни при каких обстоятельствах.

На следующее утро Леблану принесли три бусины, приклеенные в виде треугольника к жевательной резинке.

— Это значит, — сказал Джессоп, испытующе глядя на Леблана, — что дальше они должны были лететь самолетом.

— Вы совершенно правы, — ответил тот. — Эти бусины нашли в пустыне, на заброшенном армейском аэродроме. Судя по следам, там недавно совершал посадку и взлетал самолет. Неизвестный самолет, — пожал он плечами, — летевший в неизвестном направлении. Мы опять потеряли след, и, где его искать — неясно…

Глава 15

«Непостижимо, — подумала про себя Хилари, — непостижимо, что я здесь уже десять дней!» Самое страшное в жизни — как быстро человек ко всему приспосабливается. Она вспомнила, как когда-то во Франции ей демонстрировали средневековое орудие пытки, железную клетку, в которой узник не мог ни лежать, ни стоять, ни сидеть. Тем не менее, по словам экскурсовода, последний из заключенных в ней людей провел там восемнадцать лет, был выпущен, после чего прожил еще двадцать лет, пока не умер от старости. «Именно эта приспособляемость отличает человека от животного, — думала Хилари. — Человек может существовать в любом климате, на любой пище и при любых условиях. Он может быть свободным, а может — рабом».

Попав в Учреждение, она сначала испытывала слепящий ужас, страшное ощущение несвободы и бессилия, и то, что клетка была золотой, казалось ей еще более омерзительным. Но теперь, после недельного пребывания здесь, она невольно начала воспринимать условия здешней жизни как естественные. Она жила словно во сне. Все казалось ей не вполне реальным, однако у нее уже появилось ощущение, что этот сон длится очень долго и продлится еще дольше, может быть, целую вечность… Ей придется провести здесь всю жизнь; на воле ее уже ничего не ждет.

«Отчасти эта опасная покорность объясняется тем, — думала Хилари, — что я женщина. Женщины от природы хорошо приспосабливаются — в этом их сила и одновременно слабость. Они изучают окружающую среду и, реально смотря на вещи, стараются приладиться и извлечь из нее максимум». Больше всего ее интересовала реакция людей, прибывших сюда одновременно с нею. Хельгу Неедгейм она встречала почти исключительно в столовой. При встречах немка удостаивала Хилари лишь небрежного кивка. Насколько можно судить, Хельга Неедгейм была довольна и счастлива. Учреждение явно соответствовало ее ожиданиям. Она относилась к типу женщин, поглощенных своей работой, а ее моральный дух поддерживала природная надменность. Ее символом веры было собственное превосходство и превосходство ее коллег-ученых над прочими людьми. Всеобщее братство, мир, свобода духа — это было не для нее. Будущее представлялось ей ограниченным, но всепобеждающим. Высшая раса, к которой принадлежит и она, блаженствует, остальной мир в кабале, но при условии хорошего поведения заслуживает снисходительной доброты. Если ее коллеги высказывали противоположные взгляды и их идеи были ближе к коммунистическим, чем к идеям фашизма, Хельга не обращала на это внимания. Если они хорошо работают, значит, они нужны, а идеи со временем изменятся.

Доктор Баррон был умнее Хельги Неедгейм. Иногда Хилари удавалось с ним переговорить. Он был погружен в свою работу, полностью удовлетворен созданными для него условиями, но его пытливый галльский[205] ум не мог не размышлять над обстановкой, в которую он попал.

— Я ожидал другого. Говоря откровенно, — доверительно сказал он Хилари однажды, — entre nous, миссис Беттертон, мне не нравится жить в тюрьме, а здесь — именно тюрьма, хотя решетки и обильно позолочены.

— Вряд ли это та свобода, которую вы искали? — предположила Хилари.

Он улыбнулся ей мимолетной скорбной улыбкой.

— Вы ошибаетесь. Я не ищу свободы. Я человек цивилизованный, а цивилизованные люди знают, что ее просто не существует. Только молодые и неискушенные народы пишут на знаменах это слово. Свобода должна быть ограничена во имя безопасности. Сущность цивилизации в том, что она избирает средний путь, компромисс, к которому мы все и приходим. Нет, буду с вами откровенен. Я приехал сюда из-за денег.

Тут наступила очередь улыбнуться Хилари.

— И что вы будете здесь с ними делать?

— Тратить на дорогое лабораторное оборудование. Таким образом я могу служить науке и удовлетворять собственное интеллектуальное любопытство. Поверьте, я люблю свою работу, но я люблю ее не ради блага человечества. Я много раз убеждался, что таким образом рассуждают люди ограниченные и не преуспевшие на своем поприще. Нет, я ценю саму радость исследования. Что до остального, то мне еще перед отъездом из Франции была выплачена крупная сумма. Эти деньги положены в банк на чужое имя, и со временем, когда все это закончится, я смогу тратить их по своему усмотрению.

— Когда все это закончится? — переспросила Хилари. — А с чего бы это вдруг могло закончиться?

— Здравый смысл подсказывает, что нет ничего вечного, все преходяще. Я пришел к выводу, что этим заведением заправляет безумец. Безумцы, должен вам сказать, могут вести себя вполне осмысленно. Если человек безумен, но при этом неглуп и богат, он может очень долго тешить свои иллюзии, но в конце концов, — Баррон пожал плечами, — в конце концов все рухнет. Видите ли, то, что происходит здесь, неразумно, а за неразумие всегда приходится платить. Ну, а пока что, — он вновь пожал плечами, — меня это вполне устраивает.

Торкил Эриксен, которого Хилари ожидала увидеть разочарованным, напротив, чувствовал себя в Учреждении как рыба в воде. Будучи менее практичным, чем француз, он существовал в собственном замкнутом мирке, настолько чуждом Хилари, что она даже не пыталась его понять. Этот мирок давал норвежцу нечто вроде аскетического счастья, всецелую поглощенность математическими вычислениями и бесконечную перспективу возможностей. Эта странная одержимость Эриксена пугала Хилари. Он был из тех молодых людей, которые в порыве идеализма могут отправить на смерть три четверти человечества, чтобы оставшаяся четверть приобщилась к утопии, существующей только в воображении Эриксена и ему подобных.

Гораздо уютнее Хилари чувствовала себя с Энди Питерсом, возможно, как догадывалась она, потому, что Питерс был хотя и талантлив, но не гениален. Из разговоров она поняла, что он мастер своего дела, опытный и аккуратный химик, но не первооткрыватель. Питерса, как и ее саму, атмосфера Учреждения одновременно угнетала и пугала.

— По правде говоря, я не знал, куда еду, — признался он. — Думал, что знаю, но ошибался. Наша партия к этому никакого отношения не имеет, связи с Москвой у этого заведения нет. Это частная, возможно фашистская, лавочка.

— Не кажется ли вам, — сказала Хилари, — что вы чересчур торопитесь наклеивать ярлыки?

Питерс, казалось, взвешивал в уме ее замечания.

— Пожалуй, вы правы, — согласился он. — Слова, которыми мы бросаемся, недорого стоят. Но я точно знаю одно: я хочу отсюда вырваться и намерен это сделать.

— Это будет нелегко, — тихо сказала Хилари.

Они прогуливались после ужина на крыше, у плещущих фонтанов. Бетонных функциональных зданий не было видно, а сумерки и звездное небо создавали иллюзию сада в каком-нибудь султанском дворце.

— Нелегко, — кивнул Питерс, — но на свете нет ничего невозможного.

— Я рада слышать это от вас, — прошептала Хилари. — Я счастлива, что вы думаете об этом!

Питерс сочувственно посмотрел на нее.

— Что, на вас это сильно давит? — спросил он.

— Еще как! Но я боюсь другого.

— Чего же?

— Боюсь начать привыкать.

— Вы правы, — задумчиво отозвался Питерс. — Я понимаю, что вы имеете в виду. Здесь происходит что-то вроде массового сеанса внушения.

— Мне кажется, находящиеся здесь должны были бы взбунтоваться, — сказала Хилари.

— Да, я тоже об этом думал. Если честно, у меня даже возникло подозрение, что тут дело нечисто.

— В каком смысле?

— Сначала подумал о медикаментах…

— Вы имеете в виду что-то вроде наркотиков?

— Ну да. Теоретически можно добавить в еду или питье что-нибудь такое, что… как бы это сказать?., вызывает покорность, что ли.

— А разве есть такие наркотики?

— Я в этом не слишком разбираюсь, но есть ведь всякие успокоительные, которые дают перед операциями… Существуют ли препараты, которые можно принимать на протяжении долгого времени без ущерба для умственных способностей — не знаю. Теперь я склоняюсь к тому, что идет скорее психологическая обработка. Я думаю, многие из здешней администрации разбираются в гипнозе и психологии, и нам, незаметно для нас самих, постоянно внушают, что нам хорошо, что мы должны добиться цели (какой бы она ни была), и это оказывает определенное воздействие. Если тот, кто этим занимается, знает свое дело, он может неплохо преуспеть.

— Но мы не должны с этим соглашаться! — горячо воскликнула Хилари. — Мы ни на секунду не должны верить, будто здесь хорошо!

— А что думает обо всем этом ваш муж?

— Том? Я… я не знаю… Это все так сложно… Я… — Она беспомощно замолчала.

Вряд ли она могла поведать собеседнику свою фантастическую историю. Вот уже десять дней она жила в одной комнате с посторонним человеком и, просыпаясь по ночам, слышала на соседней кровати его дыхание. Оба воспринимали это как данность. С самой Хилари все было ясно: она лазутчица, готовая играть любую роль и выдавать себя за кого угодно. Понять, что движет Беттертоном, она не могла. Для нее он был печальным примером того, что может случиться с блестящим молодым ученым, проведшим несколько месяцев в удушающей атмосфере Учреждения. Во всяком случае, в нем не было молчаливой покорности судьбе. Вместо того чтобы получать удовольствие от своей работы, он все больше и больше волновался из-за своей неспособности на ней сосредоточиться. Не единожды он повторял Хилари то, что говорил в первый вечер: «Я не в состоянии мыслить. Я иссяк».

«Да, — размышляла Хилари, — Тому Беттертону как гению свобода нужнее, чем кому бы то ни было. Никакое внушение не заставило его смириться с утратой свободы. Творить он может только на воле».

Сейчас он был на грани нервного срыва. К Хилари он относился до странности безразлично. Он не воспринимал ее ни как женщину, ни как друга. Непонятно было, скорбел ли он о гибели жены или даже не отдавал себе отчета в том, что она мертва. Все его мысли были сосредоточены на освобождении.

— Я должен вырваться отсюда, — вновь и вновь твердил он. — Должен. Должен! Я ничего не знал. Я представления не имел, куда попаду. Как мне отсюда выбраться? Я так больше не могу. Не могу!

По сути, это было примерно то же, что говорил Питерс, но в совсем иной тональности. Питерс вел себя как энергичный молодой человек, разозленный, переживший крушение иллюзий, но уверенный в себе и готовый помериться силами с организацией, во власти которой он оказался. А бунтарские речи Беттертона произносил человек отчаявшийся, почти обезумевший от желания вырваться на свободу. Хотя, пришло вдруг в голову Хилари, вполне возможно, что через полгода та же судьба ждет и ее с Питерсом. Здоровое чувство протеста и уверенности в собственной изобретательности сменится неистовым отчаянием попавшего в капкан зверя.

Если бы можно было обсудить все это с Питерсом! Если бы можно было сказать ему: «Том Беттертон — не мой муж. Я его совсем не знаю, не знаю, каким он был прежде, так что я в полном неведении. Я не могу ему помочь, потому что не знаю, что говорить и что делать». Вместо этого она произнесла, тщательно подбирая слова:

— Я не узнаю Тома. Он… он ничего мне не рассказывает. Мне иногда кажется, что заточение сводит его с ума.

— Не исключено, — сухо заметил Питерс. — Такое бывает.

— И все-таки… Вы так уверенно рассуждаете о побеге. Как отсюда бежать? У нас нет никакой возможности скрыться.

— Я и не говорю, что послезавтра мы стройными рядами отсюда уйдем. Все надо обдумать и тщательно спланировать. Видите ли, Олив, людям удается бежать из-под стражи и при самых неблагоприятных условиях. Сейчас у нас, да и у вас тоже, опубликовано много мемуаров о побегах из немецких тюрем.

— Ну, там все было по-другому.

— Почему же? Раз есть вход, должен быть и выход. Конечно, подземный ход тут не пророешь, так что большинство известных способов нам не подходит. Но выход, как я уже сказал, все равно должен быть. Немного изобретательности, отвлекающих маневров, актерских способностей, обмана и подкупа — и дело в шляпе, надо только все как следует обдумать. Одним словом, я здесь не останусь, можете мне поверить.

— Верю, — сказала Хилари и добавила: — А как же я?

— Ну, у вас положение несколько другое.

В его голосе звучала неловкость. Хилари не сразу поняла, что он имел в виду, но потом сообразила, что у нее, на взгляд всех окружающих, совсем другое положение, она воссоединилась с любимым человеком, от которого ей вовсе незачем бежать. У нее возникло искушение поведать Питерсу правду, но осторожность взяла верх.

Она попрощалась и спустилась вниз.

Глава 16

1

— Добрый вечер, миссис Беттертон.

— Добрый вечер, мисс Дженнсон.

Тощая очкастая девица была радостно возбуждена. Глаза ее светились за толстыми линзами.

— Сегодня будет собрание, — сообщила она. — Сам директор обратится к сотрудникам!

Эти слова она произнесла почти шепотом.

— Вот отлично, — сказал случившийся поблизости Энди Питерс. — Давно я хотел поглядеть на этого директора.

Мисс Дженнсон возмущенно посмотрела на него.

— Наш директор, — изрекла она строго, — замечательный человек.

Провожая взглядом ее фигурку в привычном белом коридоре, Питерс присвистнул.

— Мне почудилось, или я слышал что-то вроде «хайль Гитлер»?

— Именно так это и прозвучало.

— Беда в том, что в нашей жизни никогда не знаешь, куда попадешь. Если бы я, мечтавший, как мальчишка, о всемирном братстве людей, знал, уезжая из Штатов, что попаду в когти очередного проходимца, рожденного быть диктатором… — Он воздел руки к небу.

— Положим, наверняка вы этого не знаете и сейчас, — поправила его Хилари.

— Это носится в воздухе, — парировал Питерс.

— Господи, — воскликнула Хилари, — как я рада, что здесь оказались вы! — И тут же зарделась под его вопросительным взглядом.

— Вы такой симпатичный и простой, — попыталась она исправить свою оплошность.

Питерса это явно позабавило.

— В наших краях, — заявил он, — в похвалу «простым» не называют. У нас простой — это так себе, серый.

— Вы же понимаете, я не это имела в виду. Я хотела сказать, что вы такой же, как все. Боже мой, что я несу! Я не хотела вас обидеть.

— Одним словом, вы соскучились по нормальным людям? Сыты по горло гениями?

— Да. И потом, вы изменились со времени приезда сюда. В вас стало меньше горечи… меньше ненависти.

Лицо Питерса омрачилось.

— Вот тут вы ошибаетесь, — бросил он, — Ненависть никуда не делась. Поверьте, в этой жизни есть многое, что надо уметь ненавидеть.

2

Обещанное мисс Дженнсон собрание состоялось после ужина. Все научные сотрудники Учреждения собрались в лектории.

Среди слушателей не было только обслуживающего персонала: лаборантов, кордебалета, прислуги и группы девиц легкого поведения, обеспечивавших женское тепло сотрудникам, приехавшим без жен и не нашедших себе подруг среди коллег женского пола.

Сидя рядом с Беттертоном, Хилари с напряженным любопытством ждала появления на трибуне почти легендарного директора. Беттертон в ответ на ее настойчивые расспросы о личности человека, контролирующего Учреждение, отвечал уклончиво и маловразумительно.

— С виду он ничего особенного из себя не представляет, — заявил он, — но у него потрясающая аура[206]. Я его и видел-то раза два, он редко показывается на людях. Он человек незаурядный, это чувствуется, однако, по правде сказать, объяснить секрет его воздействия я не могу.

Под влиянием благоговейных речей мисс Дженнсон и некоторых других дам у Хилари создался туманный образ таинственного директора — высокого человека с золотистой бородой, в белых одеждах — живого воплощения некоей божественной абстракции.

Каково же было ее изумление, когда все дружно встали с мест, а на трибуну неспешно поднялся смуглый и довольно плотный пожилой мужчина. Внешность у него была самая что ни на есть заурядная, вроде какого-нибудь бизнесмена из Центральной Англии. Национальность его определить было трудно: он обращался к аудитории попеременно на трех языках, причем не повторяясь. По-французски, по-английски и по-немецки он говорил одинаково свободно.

— Прежде всего позвольте мне, — начал он, — приветствовать наших новых коллег.

Для каждого из вновь прибывших у него нашлось несколько теплых слов.

После этого директор перешел к целям и чаяниям Учреждения.

Впоследствии, пытаясь вспомнить его слова, Хилари обнаружила, что не в состоянии воспроизвести их сколько-нибудь подробно: может быть, потому, что они на поверку оказались банальными и избитыми. Все дело в том, как эти слова были сказаны.

Хилари вспомнила рассказ одной подруги, жившей до войны в Германии, о том, как та из чистого любопытства пошла на митинг послушать «этого кривляку Гитлера» — и от захлестнувших ее чувств истерически разрыдалась. Каждое слово представлялось ей тогда мудрым и вдохновляющим, а потом она недоумевала, что же могла в этих словах найти.

Нечто подобное происходило теперь с Хилари. Помимо воли ее увлек этот поток красноречия. Директор даром времени не тратил. Прежде всего он заговорил о молодежи, которой принадлежит будущее человечества.

— Накопленное богатство, престиж, влиятельные семьи — вот что правило миром прежде. Но сегодня власть в руках молодых. Власть принадлежит умам — уму химика, физика, врача… Из научных лабораторий исходит великая сила разрушения. Обладая ею, можно сказать: «Покорись или погибни!». Такую силу нельзя доверить тому или иному государству. Она должна быть в руках тех, кто ее создает. Здесь, в нашем Учреждении, собрана мощь всего мира. Вы явились сюда со всех концов земного шара, принеся с собой свои гипотезы и открытия. А еще вы принесли с собой молодость! Здесь нет никого старше сорока пяти лет. Настанет день, когда мы создадим Трест, Научный Трест Мыслителей, и будем править миром. Мы будем диктовать условия капиталистам и королям, предприятиям, армиям. Мы дадим миру Pax Scientifica[207].

И далее в том же пьяняще-манящем духе… Но дело было не в словах. Как ни холодны и критичны были умы сидевших в зале ученых, их увлекала личность оратора, его уверенность и напор приводили их в странное исступление, истоки которого до сих пор почти не известны.

Мужество и воля к победе! А теперь — покойной ночи! — внезапно завершил свою речь директор, и Хилари, как сомнамбула[208], вышла из лектория. На лицах окружавших ее людей отражалось то же необъяснимое воодушевление. Особенно хорош был Эриксен: блеклые глаза его сияли, голова была вдохновенно вскинута.

Незаметно подошедший Энди Питерс шепнул Хилари на ухо:

— Поднимемся на крышу. Надо развеяться.

Они молча сели в лифт и через минуту оказались под звездным небом среди пальм. Питерс жадно вдохнул свежего воздуха.

— Да, — сказал он, — это то, что надо. Проветриться, чтобы развеять это наваждение и перестать видеть небо в алмазах[209].

Хилари тяжело вздохнула. Она все еще была словно во сне.

Он дружески потрепал ее по руке.

— Довольно, Олив, хватит.

— Небо в алмазах, — сказала Хилари. — Вы знаете, это и в самом деле завораживает.

— Говорю вам, довольно! Будьте женщиной, спуститесь с небес на землю. Когда у вас пройдет отравление веселящим газом, вы поймете, что все это старо как мир.

— Но какой притягательный идеал…

— Плевать на идеалы. Возьмите факты. Молодые мыслители — слава, слава, аллилуйя! А кто эти молодые мыслители? Хельга Неедгейм, бессердечная эгоистка. Торкил Эриксен, непрактичный мечтатель. Доктор Баррон, который родную бабушку продаст на живодерню, только бы купить оборудование для своих экспериментов. А возьмите меня. Я, как вы сами сказали, обычный парень. Положим, с микроскопом и пробиркой я обращаться умею, но руководить не могу даже самой заштатной конторой, не то что целым миром! Или возьмите вашего собственного мужа… да-да, его, человека, у которого нервы ни к черту и все мысли — о грядущем возмездии. Я привел вам в пример знакомых, но здесь все такие, по крайней мере, все, кого я до сих пор встречал. Да, среди них есть гениальные специалисты, но властители мира… черт возьми, не смешите меня! Все, что нам тут несли, — бред сивой кобылы!

Опустившись на бетонный парапет, Хилари провела рукой по лбу.

— Знаете, — сказала она, — пожалуй, вы правы… И все же… небо в алмазах я и в самом деле видела… Как он этого достигает? Интересно, сам он в это верит? Я думаю, да.

— По-моему, так всегда и бывает, — мрачно отозвался Питерс. — Безумец начинает верить, что он царь и бог.

— Да, наверное, — задумчиво произнесла Хилари, — и все-таки что-то тут не то…

— Послушайте, милая, это не первый случай в истории. И люди клюют на такое. Я и сам сегодня чуть было не клюнул. А вы вот клюнули. Не утащи я вас оттуда… Наверное, я не должен был этого делать, — спохватился он. — Что скажет Беттертон? Вряд ли это ему понравится.

— Не беспокойтесь. Скорее всего он даже не заметит.

Питерс пытливо взглянул на нее.

— Простите, Олив. Вам, должно быть, нелегко видеть, как он катится под уклон.

— Мы должны выбраться отсюда! — воскликнула вместо ответа Хилари. — Мы… должны… выбраться!

— Выберемся.

— Вы это уже говорили, но с тех пор ничего не изменилось.

— Еще как изменилось. Я же не сидел сложа руки. Четкого плана, правда, пока нет, но кое-какую работу я провел. Тут много недовольных, куда больше, чем кажется нашему обожаемому герру Директору, правда, в основном среди низшего звена. Кормежка, деньги, роскошь и женщины — это еще не все. Я вас вытащу отсюда, Олив.

— И Тома тоже?

Лицо Питерса потемнело.

— Олив, слушайте меня внимательно и верьте мне. Тому лучше бы остаться здесь. Он… он будет целее здесь, чем на свободе.

— Целее? Странное выражение.

— Целее, — повторил Питерс. — Я нарочно употребил это слово.

— Не понимаю, что вы имеете в виду, — наморщила лоб Хилари. — Том не… Вы хотите сказать, что он не в своем уме?

— Никоим образом. Он, конечно, возбужден, но так же нормален, как вы или я.

— Так почему же вы говорите, что здесь он будет целее?

— Клетка, знаете ли, место очень надежное.

— О нет, — воскликнула Хилари. — Не говорите мне, что вы тоже готовы в это поверить! Неужели этот массовый гипноз, это внушение или что там еще действует и на вас?! Надежные, ручные, всем довольные! Мы должны бороться!

— Да, вы правы, — медленно произнес Питерс. — Но…

— Том, во всяком случае, спит и видит, как выбраться отсюда.

— Том может и не знать, что для него лучше.

Внезапно Хилари вспомнила намеки Тома. Если он выдал секретную информацию, против него могли возбудить дело за разглашение государственной тайны… Питерс явно, хотя и несколько неуклюже, намекал на то же самое… Но Хилари не сомневалась: лучше отбыть тюремное заключение, чем оставаться здесь. Она упрямо заявила:

— Том должен уйти отсюда с нами.

Ее поразила горечь, с которой Питерс ответил:

— Поступайте как знаете. Я вас предупредил. Интересно, чем этот тип вам так дорог.

В смятении Хилари не могла отвести от него глаз. Она уже хотела ответить ему, но вовремя прикусила язык, поняв, что хочет сказать: «Мне он вовсе не дорог. Он для меня пустое место. Он был мужем другой женщины, и я в ответе перед нею». Ей хотелось сказать: «Дурачок, если мне кто-то и дорог, так это ты…»

3

— Ну, и как вы провели время со своим прирученным американцем? — бросил ей Том Беттертон, когда она вошла в спальню. Он лежал на кровати и курил.

— Мы приехали сюда вместе, — зарделась Хилари, — и у нас о многом сходные мнения.

— Да я тебя не виню, — расхохотался Беттертон и впервые взглянул на нее по-новому, оценивающе. — Ты красивая женщина, Олив, — добавил он.

Хилари с самого начала потребовала, чтобы он называл ее именем своей жены.

— Да, — продолжал Беттертон, разглядывая ее с головы до ног. — Ты чертовски хороша собой. Когда-то я бы это сразу заметил. Сейчас, похоже, я уже ничего подобного не замечаю.

— Может быть, это и к лучшему, — сухо отозвалась Хилари.

— Я же нормальный мужчина, радость моя, или, по крайней мере, был таковым. Что со мною происходит?

— В чем дело, Том? — присела с ним рядом Хилари.

— Я же тебе говорил. Не могу сосредоточиться. Как ученый я кончился. Это проклятое место…

— А что, остальные — во всяком случае, большинство — ничего такого не ощущают?

— Нет. Они чертовски толстокожи.

— Почему же. Среди них есть и темпераментные люди, — парировала Хилари. — Если бы у тебя был здесь друг, настоящий друг, — добавила она.

— Ну, есть Меркисон, хотя он, конечно, зануда. А в последнее время я много общаюсь с Торкилом Эриксеном.

— Вот как? — почему-то удивилась Хилари.

— Ну да. Господи, вот это талант. Мне бы его мозги…

— Он странный тип, — сказала Хилари. — Меня он пугает.

— Торкил? Пугает? Да он мухи не обидит. Он в чем-то совсем ребенок. Жизни не знает.

— А меня он все-таки пугает, — стояла на своем Хилари.

— У тебя, похоже, тоже нервы сдают.

— Пока нет, но боюсь, что рано или поздно от этого никуда не деться. Том, держись подальше от Эриксена.

— С какой стати?

— Не знаю. Если угодно, так говорит мой внутренний голос.

Глава 17

1

— В Африке их уже нет, это точно, — пожал плечами Леблан.

— Точно?

— Все обстоятельства указывают на это. В конце концов, мы же знаем, куда их отправляют?

— Если их отправляют туда, куда мы думаем, зачем им вообще было лезть в Африку? Проще было назначить рандеву где-нибудь в Европе.

— Верно, но здесь это можно сделать совершенно не привлекая внимания.

— Мне все-таки кажется, дело в другом, — настаивал Джессоп. — Ведь с этого аэродрома мог взлететь только небольшой самолет. Без дозаправки он бы Средиземное море не преодолел, а в случае дозаправки его могли бы засечь.

— Mon cher, мы все прочесали — и нигде…

— Может быть, что-то в конце концов дадут поиски со счетчиком Гейгера[210]. Число самолетов, которые надо проверить, ограничено. Малейшие следы радиоактивности — и мы нападем на след.

— Да, если ваш агент сумел воспользоваться аэрозолем. Как всегда, слишком много если…

— Ничего, мы на них выйдем, — упрямо заявил Джессоп, — А вдруг…

— Что вдруг?

— Мы заранее решили, что они полетят на север. А вдруг они отправились на юг?

— Назад по собственному следу? И куда? Там только Атласские горы… а дальше пески.

2

— Сиди[211], ты клянешься, что все будет так, как ты обещал? Что у меня будет бензоколонка в Америке, в Чикаго? Это точно?

— Точно, Мухаммед, если, конечно, мы вырвемся отсюда.

— На все воля Аллаха.

— Ну, тогда будем надеяться, что воля Аллаха — чтобы у тебя была бензоколонка в Чикаго. А почему вдруг Чикаго?

— Знаешь, сиди, брат моей жены уехал в Америку и завел в Чикаго бензоколонку. Почему же я должен всю жизнь прозябать здесь — на задворках мира? Здесь, конечно, есть деньги, много еды, много ковров и женщин — но это не Америка.

Питерс задумчиво вгляделся в исполненное достоинства смуглое лицо. В своих белых одеждах Мухаммед являл собой величественное зрелище. Странные желания возникают иногда в людских сердцах.

— Не знаю, прав ли ты, — сказал он со вздохом, — но пусть будет так. Конечно, если все обнаружится…

Мухаммед улыбнулся, обнажив белоснежные зубы.

— Тогда смерть, для меня уж точно. Для тебя, сиди, может быть, и нет — ты человек ценный.

— Похоже, они здесь с человеческими жизнями не церемонятся?

— Что такое смерть? — пренебрежительно пожал плечами Мухаммед. — На все воля Аллаха.

— Так понял, что ты должен сделать?

— Понял, сиди. Я должен доставить тебя на крышу после наступления темноты. А еще я должен принести к тебе в комнату одежду, такую, которую ношу я и другие слуги. Дальше будет видно.

— Верно. Ну, теперь выпускай меня из лифта Вдруг кто-нибудь заметит, что мы катаемся вверх-вниз Что о нас подумают?

Все общество собралось на танцы. Энди Питерс танцевал с мисс Дженнсон. Нежно прижимая ее к себе он, казалось, что-то шептал ей на ухо. Проплывая мимо Хилари, он поймал ее взгляд и нахально ей подмигнул.

Закусив губу, чтобы не рассмеяться, Хилари отвела глаза.

И тут она заметила Беттертона, беседовавшего в другом углу комнаты с Торкилом Эриксеном. Хилари нахмурилась.

— Разрешите вас пригласить, Олив? — раздался сзади голос Меркисона.

— Конечно, Саймон.

— Имейте в виду, танцор из меня никудышный, — предупредил он.

Хилари сосредоточилась на том, чтобы уберечь ноги.

— По-моему, это просто физическое упражнение, — слегка запыхавшись, произнес Меркисон, двигавшийся весьма энергично. — Прекрасное на вас платье, Олив.

Все его попытки завязать разговор напоминали реплики героев старинного романа.

— Я рада, что вам оно нравится, — отозвалась Хилари.

— Выбрали его в отделе одежды?

— Да, — ответила Хилари, подавив искушение огрызнуться: «А где же еще?»

— Должен вам сказать, — пыхтя проговорил Меркисон, упорно продолжая скакать под музыку, — что условия здесь созданы замечательные. Я не далее как вчера говорил об этом Бьянке. Государство всеобщего благоденствия и в подметки не годится нашему Учреждению. Никаких забот. Ни о деньгах, ни о налогах, ни о ремонте, ни об обслуживании. Все за вас сделают. Для женщины, по-моему, чудесная жизнь.

— Бьянка тоже так считает?

— Ну, сначала она немного нервничала, но теперь создала несколько комиссий, организовывает всякие диспуты и лекции. Она, кстати, жалуется, что вы во всем этом почти не участвуете.

— Боюсь, что не создана для подобных мероприятий, Саймон. Я никогда не занималась общественной деятельностью.

— Да, но вам так или иначе надо найти себе какое-нибудь развлечение. Даже не то чтобы развлечение, а…

— Занятие? — пришла ему на помощь Хилари.

— Вот именно Современной женщине нужно как-то себя реализовать. Я прекрасно понимаю, что и вы и Бьянка пожертвовали собой, приехав сюда. Вы обе, слава Богу, к науке отношения не имеете… ох уж эти ученые дамы! Большинство из них просто невыносимы. Я сказал Бьянке: «Дай Олив осмотреться, ей надо приспособиться». Конечно, тут надо привыкнуть. Сначала все испытывают что-то вроде клаустрофобии, но постепенно она проходит…

— Вы хотите сказать, что человек привыкает ко всему?

— Ну, каждый реагирует по-своему. Том, например, все принимает слишком близко к сердцу. Кстати, где он? А, вижу, вон он, беседует с Торкилом. Они теперь просто не разлей вода.

— Ну и напрасно. То есть я хотела сказать, что, на мой взгляд, между ними нет ничего общего.

— Юный Торкил просто без ума от вашего мужа. Ходит за ним хвостом.

— Да, я заметила. Но почему?

— Ну, у него всегда есть за душой какая-нибудь завиральная теория, которой он жаждет поделиться. Я это воспринимаю с трудом… уж больно у него ограниченный запас английских слов… а Том охотно слушает и ухитряется все воспринять.

3

Танец окончился. Подошедший Питерс пригласил Хилари на следующий тур.

— Видел я, как вы страдали из любви к ближнему.

Здорово досталось ногам?

— Ничего, я увертливая.

— Видели, как у меня получалось?

— С этой Дженнсон?

— Ну да. Скажу без ложной скромности, что имел успех, явный успех. К этим тощим, костлявым, близоруким девицам надо только правильно подойти.

— Создавалось впечатление, что вы от нее действительно без ума.

— В этом и состоял мой план. При верном обхождении эта девушка может быть очень полезна. Она здесь все про всех знает. Например, что завтра сюда прибывает весьма высокопоставленная комиссия. Врачи, официальные лица и пара-тройка богатых благотворителей.

— Энди… вы думаете, нам представится возможность…

— Нет, не думаю. Бьюсь об заклад, что на этот случай здесь все предусмотрено, так что беспочвенных надежд я не питаю. Зато можно будет составить представление о том, как такие визиты происходят, и в следующий раз что-нибудь попробовать. Пока эта девушка смотрит мне в рот, я могу выудить из нее кучу самой разной информации.

— Что известно этим проверяющим?

— О нас — ну, об Учреждении — ничего, так мне, по крайней мере, кажется. Они просто инспектируют лепрозорий и медицинские лаборатории. Это здание намеренно было сооружено как лабиринт, так что входящий даже не догадывается о его истинной протяженности. По-моему, здесь есть раздвижные перегородки, с помощью которых то крыло, где находимся мы, может быть полностью изолировано от остальной части здания.

— Это кажется таким неправдоподобным…

— Знаю. Здесь человеку все время кажется, что он бредит. Самое странное здесь — что вокруг нет детей. И слава Богу, между прочим. Вам повезло, что у вас нет детей. — Он осекся, заметив, как она напряглась.

— Господи… простите… что я болтаю! — Он бережно повел ее к стоящим у стены стульям.

— Простите, — повторил он. — Я сделал вам больно.

— Ничего… вы не виноваты… У меня был ребенок, который умер, только и всего.

— У вас был ребенок? Я считал, что вы всего полгода как вышли за Беттертона.

Покраснев, Хилари торопливо сказала:

— Да, конечно. Но… я была замужем раньше, с первым мужем я разошлась.

— Понятно. Самое страшное здесь то, что мы ничего не знаем о прошлой жизни друг друга и в любой момент можем ляпнуть что-нибудь не то. Странно сознавать, что я о вас, собственно, ничего не знаю.

— И я о вас тоже. Где вы воспитывались, ваша семья…

— Я воспитывался в чисто научной атмосфере. Можно сказать, дитя колб и пробирок. Ни о чем другом у нас не думали и не говорили. Но самым способным в семье был не я.

— А кто же?

— Моя двоюродная сестра. Вот она была гениальна. Могла бы стать второй Мари Кюри[212] и делать потрясающие открытия.

— Что с ней сталось?

— Ее убили, — коротко ответил Питерс.

Хилари решила, что девушка погибла во время войны, и мягко спросила:

— Вы любили ее?

— Больше всех на свете. Какого черта! — встрепенулся он. — У нас достаточно и сегодняшних забот. Поглядите-ка на нашего норвежского друга: он весь словно из дерева, не считая глаз. А этот его замечательный поклон — словно за веревочку дернули.

— Это потому, что он такой длинный и тощий.

— Не такой уж он длинный. Примерно моего роста — пять футов одиннадцать дюймов, ну, шесть футов, не больше.

— Впечатление бывает обманчиво.

— Да, это как с приметами в паспорте. Возьмите того же Эриксена. Рост шесть футов, волосы светлые, глаза голубые, лицо вытянутое, нос средний, рот обычный. Если даже добавить сведения, отсутствующие в паспорте, — что по-английски он говорит правильно, но чересчур старательно, что держится слишком чопорно, — все равно у вас не будет никакого представления о том, как наш Тор к ил выглядит на самом деле. Что случилось?

— Ничего.

Хилари не отрываясь смотрела на Эриксена. Приметы, которые только что перечислил Питерс, почти слово в слово повторяли то, что она слышала от Джессопа о Борисе Глыдре. Может быть, поэтому ей всегда было не по себе в его присутствии? Неужели… — Резко повернувшись к Питерсу, она спросила:

— Скажите, а он в самом деле Эриксен? Он не может оказаться кем-нибудь еще?

— Кем именно? — удивленно воззрился на нее Питерс.

— Ну… в общем, мне кажется… а не мог он выдать себя за Эриксена?

— Думаю, что нет, — после некоторого размышления сказал Питерс, — вряд ли. Для этого он должен быть ученым… и потом, Эриксен слишком известен.

— Но, по-моему, из находящихся здесь никто его раньше не встречал. Я не хочу сказать, что он непременно не тот, за кого себя выдает, но он мог бы быть Эриксеном и одновременно — кем-то другим.

— То есть Эриксен мог бы вести двойную жизнь? Что ж, это, конечно, возможно, хотя маловероятно.

— Вы правы, — согласилась Хилари, — маловероятно.

Конечно, Эриксен не мог быть Борисом Глыдром. Но почему Олив Беттертон так старалась предостеречь Тома? Вдруг она знала, что Борис собирается проникнуть в Учреждение? Вдруг человек, представившийся в Лондоне Борисом Глыдром, вовсе не был таковым? Вдруг он на самом деле был Торкилом Эриксеном? Приметы совпадают, со дня прибытия он не отходит от Тома и явно опасный человек — кто знает, что таится за этими блеклыми мечтательными глазами…

Хилари поежилась.

— Что с вами, Олив? Что случилось?

— Ничего. Смотрите, заместитель директора собирается сделать какое-то объявление.

Доктор Нильсон поднял руку, призывая к тишине, и заговорил в установленный на трибуне микрофон.

— Друзья мои, коллеги! Просьба ко всем завтра не выходить за пределы Резервного крыла. Сбор и перекличка в одиннадцать утра. Все продлится не больше суток. Приношу вам свои извинения за доставленные неудобства. На доске вывешена соответствующая информация.

Он с улыбкой ретировался, и вновь раздалась музыка.

— Надо мне снова заняться этой Дженнсон, — заявил Питерс. — Вон она стоит у колонны, напустив на себя строгий вид. Я хочу выяснить, что это за Резервное крыло.

С этими словами он удалился. Хилари продолжала сидеть в глубокой задумчивости. Может быть, она просто впечатлительная дурочка? Торкил Эриксен — Борис Глыдр?

4

Перекличка проводилась в большом лекционном зале. Всех вызывали поименно, затем построили в колонну и куда-то повели.

Путь как всегда лежал через хитросплетения коридоров. Хилари, шедшая рядом с Питерсом, заметила, что в руке он держит миниатюрный компас и незаметно сверяет по нему направление.

— Не то чтобы от этого была какая-то польза, — невесело прошептал он, — во всяком случае, сейчас. Но когда-нибудь — чем черт не шутит.

В конце коридора была дверь, перед которой колонна на мгновение остановилась. Питерс достал портсигар, и тут же раздался властный голос Ван Хейдема.

— Просьба не курить. Вас ведь предупреждали.

— Прошу прощения, сэр. — Питерс так и застыл с портсигаром в руке.

Через некоторое время всех повели дальше.

— Как стадо овец, — с отвращением сказала Хилари.

— Не отчаивайтесь, — пробормотал Питерс. — В стадо затесалась одна паршивая овца и замышляет недоброе.

Хилари благодарно улыбнулась.

— Женская спальня направо, — сказала мисс Дженнсон и повела дам в указанном направлении.

Мужчин повели налево.

Спальня представляла собой большую комнату, своим стерильным видом напоминающую больничную палату. Вдоль стен выстроились кровати с полиэтиленовыми занавесками, которые при необходимости можно было задернуть. У каждой постели стоял шкафчик.

— Обстановка, как видите, простая, — сказала мисс Дженнсон, — но все удобства имеются. Ванная — направо, общая гостиная — в конце коридора.

Общая гостиная, где все они встретились вновь, была обставлена на манер зала ожидания в аэропорту. У стены — бар с закусками. Вдоль другой стены тянулся ряд книжных полок.

День прошел вполне мило. На маленьком переносном экране им показали два кинофильма.

Помещение освещалось лампами дневного света, что должно было компенсировать отсутствие окон. К вечеру их заменили на другие, дававшие мягкий вечерний свет.

— Умно, — одобрительно заметил Питерс. — Хотят свести до минимума ощущение замурованного заживо.

«Как же мы беспомощны, — подумалось Хилари. — Где-то совсем рядом — проверяющие из внешнего мира, а у нас никаких шансов связаться с ними и позвать на помощь. Все спланировано, как обычно: эффективно и безжалостно».

Питерс сидел рядом с мисс Дженнсон. Хилари предложила Меркисонам составить партию в бридж. Том Беттертон отказался под предлогом, что не может сосредоточиться, но его место занял доктор Баррон.

Как ни странно, Хилари играла с удовольствием. В половине двенадцатого они закончили третий роббер[213], в котором в выигрыше остались она и доктор Баррон.

— Как мы хорошо поиграли, — сказала Хилари и посмотрела на часы. — Уже поздно, я думаю, важные персоны отбыли — или они обычно здесь ночуют?

— По правде сказать, не знаю, — отозвался Саймон Меркисон. — Думаю, что несколько особо увлеченных медиков могут и заночевать, но, так или иначе, завтра к полудню все они отсюда уберутся.

— И тогда нас выпустят отсюда?

— Ну да. Скорее бы. Это нарушает весь рабочий ритм.

— Но организовано здорово, — одобрительно сказала Бьянка.

Они с Хилари поднялись и пожелали мужчинам покойной ночи. Перед дверью спальни Хилари приостановилась, пропуская Бьянку вперед, и в этот момент ее легонько тронули за руку.

Она резко обернулась и оказалась нос к носу с одним из рослых темнокожих слуг.

— S'il vous plait, Madame, вас ждут, — тихо, но настойчиво проговорил он по-французски.

— Ждут? Кто ждет?

— Будьте добры, следуйте за мной.

Мгновение Хилари пребывала в нерешительности.

Бьянка скрылась в спальне, немногие оставшиеся в общей гостиной были увлечены разговором.

Ее снова тронули за руку.

— Пожалуйста, мадам, следуйте за мной.

Отойдя на несколько шагов, слуга остановился и, обернувшись, стал знаками подзывать ее к себе. Поколебавшись, Хилари пошла за ним.

Она заметила, что этот человек одет богаче, чем большинство слуг-туземцев. Его наряд был расшит золотой нитью.

Они прошли через дверцу в углу общей гостиной и углубились в привычные белые коридоры. Ей показалось, что в Резервное крыло они добирались другим путем, но из-за того, что все коридоры выглядели совершенно одинаково, полной уверенности у нее не было. Она попыталась обратиться к своему провожатому с вопросом, но тот лишь помотал головой и ускорил шаг.

Наконец он остановился в конце коридора и нажал кнопку в стене. Одна из панелей отошла, открыв маленький лифт. Слуга пригласил ее войти, вошел следом, и лифт двинулся вверх.

— Куда вы меня ведете? — резко спросила Хилари.

Темные глаза взглянули на нее с непониманием и упреком.

— К Хозяину, мадам Это большая честь.

— Вы хотите сказать, к директору?

— К Хозяину.

Лифт остановился. Слуга открыл дверь и знаком предложил Хилари выйти. Пройдя по коридору, они остановились перед очередной дверью Провожатый постучал, и дверь открылась Внутри тоже были белые одежды, золотая вышивка и ничего не выражающее смуглое лицо.

Слуга провел Хилари по красному ковру через небольшую прихожую и отдернул занавеси. Хилари очутилась в почти восточном интерьере. Там были низкие диванчики, кофейные столики, прекрасные ковры по стенам. На одном из диванов сидел человек, при виде которого Хилари долго не могла прийти в себя от изумления. Это был улыбающийся мосье Аристид — маленький, желтолицый, морщинистый, как во время их последней встречи.

Глава 18

— Asseyez-vous, chere Madame, — пригласил мосье Аристид, взмахнув своей похожей на птичью лапу ручкой.

Как во сне, Хилари подошла и села на стоявший напротив диван. Мосье Аристид тихонько рассмеялся.

— Вы удивлены, — сказал он. — Вы ожидали чего-то другого?

— Да… — ответила Хилари. — Мне не приходило в голову… Я представить себе не могла…

Но постепенно она освоилась.

С появлением господина Аристида таинственный мир грез и сновидений, в котором она жила последние несколько недель, разлетелся вдребезги. Теперь она знала, почему Учреждение казалось ей столь нереальным — да просто потому, что оно таким и было. Оно всегда было не тем, за что себя выдавало. Нереален был и герр Директор со своим завораживающим голосом — это была подставная фигура, призванная скрывать истинного властелина, а истинный властелин находился здесь, в этой потайной восточной комнате. Маленький старичок, который сидит и тихо посмеивается. Когда в центре событий оказался мосье Аристид, все сразу обрело смысл — жесткий, прагматический, обыденный смысл.

— Теперь мне все ясно, — сказала Хилари. — Значит, все это принадлежит вам?

— Да, мадам.

— А директор? Так называемый директор?

— О, он специалист своего дела, — одобрительно покачал головой мосье Аристид. — Я плачу ему хорошие деньги. Он раньше был медиумом[214], проводил спиритические сеансы[215].

Некоторое время Аристид молча курил. Хилари тоже молчала.

— Рядом с вами стоит рахат-лукум, мадам. И другие восточные сласти, если вы их предпочитаете. — Вновь наступило молчание. Затем он продолжал: — Я, сударыня, филантроп. Как вы знаете, я богат, на сегодня — один из самых богатых людей в мире, если не самый богатый. Обладая таким состоянием, я чувствую себя обязанным служить человечеству. Я создал здесь, в этом уединенном месте, лепрозорий и исследовательский центр по лечению проказы. Некоторые формы проказы излечимы, другие до сих пор излечить не удается. Тем не менее мы постоянно работаем над этим и добились неплохих результатов. Проказа на самом деле не так уж легко передается. Она куда менее заразна, чем оспа, тиф, чума и прочие инфекционные заболевания, но стоит произнести слово «лепрозорий», как все содрогаются и начинают обходить его стороной. Это страх, уходящий в глубь веков, который можно встретить еще в Библии и который сохранился с тех времен в первозданном виде. Страх перед прокаженными и помог мне оборудовать это место.

— Так вы для этого устроили здесь лепрозорий?

— Да. Еще у нас есть Онкологический центр, ведутся исследования туберкулеза. Изучаем мы и всякого рода вирусы — bien entendu, только в лечебных целях, о биологической войне речь не идет. Все гуманно, все полезно, все в высшей степени подчеркивает мои заслуги. Время от времени, как сегодня, сюда приезжают познакомиться с нашими достижениями известные физики, врачи и химики. Здание специально построено так, чтобы часть его была изолирована и невидима даже с воздуха. Самые секретные лаборатории вырублены в скале. В любом случае, я вне подозрений. Я ведь очень богат, — добавил он с усмешкой.

— Но почему? — спросила Хилари. — Откуда такая страсть к разрушению?

— У меня, сударыня, нет никакой страсти к разрушению. Вы ко мне несправедливы.

— Но раз так… тогда я просто ничего не понимаю.

— Я — деловой человек, — терпеливо объяснил мосье Аристид. — Кроме того, я коллекционер. Это единственное, что остается, когда богатство становится в тягость. Я многое коллекционировал в своей жизни. Картины… мое собрание одно из лучших в Европе… керамику. Я филателист, и моя коллекция марок знаменита во всем мире. Когда коллекция становится по-настоящему представительной, приходится переходить к чему-то другому. Я старик, сударыня, так что я перебрал почти все. В конце концов я решил коллекционировать умы.

— Умы? — переспросила Хилари.

— Да, — кивнул мосье Аристид, — интереснее этого ничего нет. Понемногу, сударыня, я собираю здесь лучшие умы со всего мира. Я беру сюда молодежь, многообещающую, добившуюся успеха молодежь. Когда-нибудь усталые народы проснутся и поймут, что их ученые стары и замшелы, а молодые умы — врачи, химики, физики — находятся здесь, у меня, и если им нужен ученый или специалист по пластической хирургии, они должны перекупить его у меня!

— Вы хотите сказать… — Хилари невольно подалась вперед, не спуская с него глаз. — Вы хотите сказать, что все это просто-напросто гигантская финансовая операция?

— Ну да, — кивнул мосье Аристид. — В противном случае это было бы бессмысленно.

Хилари тяжело вздохнула.

— Да. Так я и думала.

— В конце концов, — почти извиняющимся тоном произнес мосье Аристид, — это моя профессия. Я ведь финансист.

— И вы хотите сказать, что во всем этом нет никакой политической подоплеки? Что вам не нужна власть над миром?..

Он протестующе всплеснул руками.

— Я не хочу быть Богом, — проговорил он. — Это профессиональная болезнь диктаторов, а я человек верующий и пока что эту болезнь не подцепил. — Подумав, он добавил: — Конечно, до этого может дойти… пожалуй, может. Но пока что, слава Богу, нет.

— Как же вам удалось заполучить сюда всех этих людей?

— Я их покупаю, сударыня. На рынке, как любой товар. Иногда за деньги, чаще — за идеи. Молодежь — это мечтатели. У них есть идеалы, есть вера. Иногда я покупаю их за обеспечение безопасности — в том случае, если они преступили закон.

— Понятно, — отозвалась Хилари. — Теперь мне понятно, что меня так озадачило по пути сюда.

— И что же вас озадачило?

— Разница в целях. Энди Питерс, американец, выглядит левым, а Эриксен явно верит в идею сверхчеловека. Хельга Неедгейм — отъявленная нацистка самого низкого пошиба. Доктор Баррон… — Тут она заколебалась.

— Да, этот приехал ради денег, — промолвил мосье Аристид. — Доктор Баррон человек цивилизованный и циничный. Никаких иллюзий у него нет, но есть любовь к своему делу. Ему для продолжения исследований нужны неограниченные средства. Вы умны, сударыня, — прибавил он. — Я сразу это заметил, еще в Фесе.

Он вновь издал тихий смешок.

— Вы, сударыня, об этом не знали, но я отправился в Фес исключительно для того, чтобы понаблюдать за вами… точнее, я велел привезти вас в Фес, чтобы иметь возможность за вами наблюдать.

— Ясно, — сказала Хилари, отметив про себя эту восточную перефразировку.

— Мне было приятно, что вы теперь будете находиться здесь. Дело в том, что здесь довольно трудно найти умных собеседников. Все эти физики, химики, биологи, — пренебрежительно махнул он рукой, — возможно, гении в своем деле, но как собеседники интереса не представляют. Да и жены у них, — добавил он задумчиво, — обычно весьма скучны. Мы вообще-то не поощряем пребывания здесь жен. Я допускаю их сюда только в одном случае.

— В каком же?

— В том случае, — сухо процедил мосье Аристид — если муж не может как следует делать свою работу из-за того, что слишком много думает о жене. Именно это, по всей видимости, произошло с вашим мужем, Томасом Беттертоном. Томаса Беттертона в мире знают как гения, но здесь он выдавал весьма посредственные результаты. Да, Беттертон меня разочаровал.

— А разве так бывает не всегда? Ведь люди здесь, по существу, находятся в тюрьме. Неужели они не восстают? По крайней мере, в первое время?

— Да, — согласился мосье Аристид. — Это вполне естественно и неизбежно. С птицей, впервые посаженной в клетку, бывает то же самое. Но если птица находится в достаточно просторном вольере, если у нее есть все необходимое: самка, зерно, вода, ветки — она в конце концов забудет о свободе.

— Вы меня пугаете, — поежилась Хилари. — В самом деле пугаете.

— Вы здесь многое поймете, сударыня. Позвольте заверить вас, что, хотя все эти люди разных убеждений по приезде сюда бывают разочарованы и пытаются взбунтоваться, рано или поздно они становятся в строй.

— Вы не можете быть в этом уверены, — возразила Хилари.

— В этом мире ни в чем нельзя быть абсолютно уверенным, тут я с вами согласен. Но на девяносто пять процентов я в этом уверен.

Хилари испуганно посмотрела на него.

— Но это ужасно! — воскликнула она. — Это похоже на огромное машбюро, только из ученых.

— Вот именно. Вы, сударыня, нашли очень точное определение.

— И вы собираетесь со временем снабжать учеными из этого бюро всех, кто вам хорошо заплатит?

— В принципе, да.

— Но вы же не можете распоряжаться ученым, как машинисткой.

— Почему бы и нет?

— Потому что как только ученый вновь окажется на свободе, он сможет отказаться работать на своего нового нанимателя.

— Это до некоторой степени верно. Потребуется определенная — как бы это сказать — обработка.

— Обработка? Что вы имеете в виду?

— Вы когда-нибудь слышали о лейкотомии, мадам?

— Это, кажется, операция на мозге, — наморщила лоб Хилари.

— Да, именно. Она была разработана для лечения меланхолии. Я объясню вам ее суть не в медицинских, а в общепонятных терминах. После этой операции пациенту больше не приходят в голову мысли о самоубийстве, у него исчезает чувство вины. Он становится беспечным, бессовестным и в большинстве случаев послушным.

— Однако операция не всегда бывает успешной?

— Не всегда, но мы добились большого прогресса в этой области. У меня здесь три прекрасных нейрохирурга: русский, француз и австриец. При помощи всякого рода пересадок и трансплантаций они постепенно приближаются к этапу, когда можно будет обеспечить покорность и манипуляцию сознанием без ущерба для умственных способностей. Похоже, в конце концов мы сумеем так обрабатывать человека, что при полном сохранении интеллекта он будет проявлять абсолютную послушность и соглашаться на любое сделанное ему предложение.

— Но это ужасно! — воскликнула Хилари. — Ужасно!

— Это целесообразно, — невозмутимо поправил ее мосье Аристид. — В некоторых отношениях это даже действует благотворно. Пациент становится счастливым, довольным, не испытывает ни страха, ни желаний, ни беспокойства.

— Я не верю, что до этого когда-нибудь дойдет, — с вызовом сказала Хилари.

— Chere Madame, простите, но вряд ли вы в состоянии квалифицированно судить об этом.

— То есть я не верю, чтобы удовлетворенное, внушаемое животное могло добиваться блестящих творческих результатов.

— Возможно, — пожал плечами Аристид. — Вы умны. Возможно, в чем-то вы правы, но время покажет. Опыты проводятся постоянно.

— Опыты? На людях?

— Всегда попадаются неудачники, которые не могут приспособиться к здешней жизни, не хотят сотрудничать. Из них получается хороший экспериментальный материал.

Хилари впилась пальцами в диванные подушки. Этот улыбающийся желтолицый старикашка со своими бесчеловечными взглядами внушал ей ужас. Все, что он говорил, звучало так разумно, так логично и так по-деловому, что от этого становилось еще страшнее. Это был не маньяк, а просто человек, для которого ближние стали не более чем подопытными кроликами.

— Вы что, не верите в Бога? — спросила она.

— Разумеется, я верю в Бога, — недоуменно поднял брови мосье Аристид. Казалось, он был раздосадован. — Я вам уже сказал, что я — человек верующий. Господь благословил меня высшей властью: он дал мне деньги и возможности.

— Вы читаете Библию?

— Конечно, мадам.

— Помните, что Моисей и Аарон сказали фараону? «Отпусти народ мой»[216].

— Так я, выходит, фараон? — усмехнулся Аристид. — А вы, значит, Моисей и Аарон в одном лице. Вы это хотите мне сказать, сударыня? Отпустить всех этих людей — или только одного?

— Я хотела бы сказать «всех».

— Но вы прекрасно понимаете, chere Madame, что просить об этом было бы напрасной тратой времени. Так что вы, очевидно, просите за своего мужа?

— Вам от него нет никакой пользы. Наверняка вы и сами это поняли.

— Возможно, вы правы, сударыня. Да, я сильно разочаровался в Томасе Беттертоне. Я надеялся, что ваше присутствие вернет ему талант, поскольку его талант неоспорим. Его репутация не оставляет в этом никаких сомнений. Но, похоже, ваш приезд не оказал на него никакого воздействия. Я, разумеется, сужу не по личным впечатлениям, а по отчетам людей, хорошо знакомых с его деятельностью, его же собратьев-ученых. Он добросовестно выполняет заурядную работу, не более того, — пожал Аристид плечами.

— Есть птицы, которые не могут петь в неволе. Может быть, есть и ученые, которые не могут творчески мыслить в подобных условиях. Вы должны признать, что такое вполне возможно.

— Я этого и не отрицаю.

— Ну так спишите Тома Беттертона на неизбежные неудачи и позвольте ему вернуться обратно во внешний мир.

— Вряд ли это возможно, сударыня. Я еще не готов возвестить всему свету об этом Учреждении.

— Том может поклясться, что будет молчать, что никому даже не заикнется о нем.

— Поклясться-то он поклянется, но слова не сдержит.

— Сдержит! Непременно сдержит!

— Вы говорите как жена, а женам в таких случаях доверять не приходится. Конечно, — откинулся Аристид на спинку дивана, сдвинув кончики пальцев вместе, — если бы здесь у него остался заложник, это могло бы заткнуть ему рот.

— Вы имеете в виду…

— Я имею в виду вас, сударыня… Если бы Томас Беттертон был отпущен, а вы бы остались здесь заложницей, вас бы это устроило?

Хилари смотрела мимо него, в темноту. Мосье Аристид не знал, какие картины вставали у нее перед глазами. Она вновь была в больничной палате, у постели умирающей женщины. Она слушала Джессопа и заучивала его инструкции. Если теперь представлялась возможность освободить Тома Беттертона в обмен на нее, не лучший ли это способ выполнить задание? Она (в отличие от Аристида) прекрасно понимала, что такой заложник, как она, Беттертона не остановит. Она для него ничего не значит, а его любимая жена мертва.

Хилари подняла голову и взглянула в глаза человечку на диване.

— Я бы согласилась, — сказала она.

— В вас, сударыня, есть мужество, верность и преданность. Это хорошие качества. Что же до остального… — улыбнулся Аристид, — об этом мы поговорим как-нибудь в другой раз.

— Нет, нет! — закрыла лицо руками Хилари. Плечи ее содрогались. — Я этого не вынесу! Не вынесу! Это бесчеловечно!

— Напрасно вас это так возмущает, сударыня. — Старческий голос был нежным, почти утешающим. — Мне доставило удовольствие рассказать вам сегодня о моих целях и устремлениях. Мне было интересно посмотреть, какое воздействие это окажет на совершенно не подготовленного человека, притом уравновешенного и умного, как вы. Вас это ужаснуло и оттолкнуло. Тем не менее я считаю, что вот так ошеломить вас было мудрым решением. Сначала вы отвергаете мою идею, потом размышляете над ней, а в конце концов она начинает вам казаться естественной, существовавшей всегда, просто общим местом.

— Никогда такого не будет! — воскликнула Хилари. — Никогда! Никогда!

— А! — отозвался мосье Аристид. — Это проявляются страсть и непокорность, неразлучные с рыжиной. Моя вторая жена, — добавил он раздумчиво, — тоже была рыжей. Очень была красива и при этом любила меня. Странно, не правда ли? Я всегда восхищался рыжеволосыми женщинами. У вас чудесные волосы, да и многое другое мне в вас нравится. В вас есть решимость и мужество, вы живете своим умом. Увы! — вздохнул он. — Женщины как таковые меня теперь мало интересуют. Здесь есть пара молоденьких девушек, которые иногда доставляют мне удовольствие, но я предпочитаю духовную близость. Поверьте, сударыня, ваше общество было для меня живительным.

— А если я передам моему мужу все, о чем вы здесь говорили?

— Вот именно, если, — снисходительно усмехнулся мосье Аристид. — Но вы ведь этого не сделаете?

— Не знаю. В самом деле, не знаю.

— Да, вы умны. Кое-какие сведения женщинам лучше держать при себе. Впрочем, сейчас вы устали и огорчены. Время от времени, когда я буду сюда приезжать, вас будут приводить ко мне и мы сможем о многом поговорить.

— Позвольте мне уехать, — простерла к нему руки Хилари. — Позвольте мне уехать с вами! Прошу вас! Прошу вас!

Он ласково покачал головой. На лице у него было снисходительное выражение, к которому, однако, примешивалось пренебрежение.

— Теперь вы ведете себя не лучше ребенка, — сказал он укоризненно. — Ну как я могу вас отпустить? Как я могу разрешить вам рассказать всему свету, что вы здесь видели?

— Неужели вы бы не поверили мне, если бы я поклялась молчать?

— Не поверил бы. Я был бы круглым дураком, если бы поверил в подобные сказки.

— Я здесь не останусь. Я не останусь в этой тюрьме. Я хочу жить свободно.

— Но у вас есть муж. Вы прибыли сюда абсолютно добровольно, чтобы воссоединиться с ним.

— Я же не знала, куда еду, не имела ни малейшего представления!

— Согласен, представления вы не имели. Но уверяю вас, что мир, в который вы попали, не в пример привлекательнее того, который за «железным занавесом». Здесь у вас есть все необходимое: роскошь, чудесный климат, развлечения…

Встав, он нежно погладил ее по плечу.

— Вы угомонитесь, — уверенно сказал он. — Да, моя рыжеволосая птица угомонится в моей клетке. Через год-другой вы будете счастливы. Хотя, — добавил он задумчиво, — возможно, и не столь интересны.

Глава 19

1

Следующей ночью Хилари внезапно проснулась. Она приподнялась на локте и прислушалась.

— Том, слышишь?

— Да. Самолет. Летит низко. Это ничего не значит, они здесь время от времени пролетают.

— Я думала… — Хилари осеклась на полуслове.

Она лежала без сна, вновь и вновь вспоминая странный разговор с Аристидом.

Старик на свой лад выделял ее.

Можно ли на этом сыграть?

Сумеет ли она в конце концов убедить его взять ее с собой, вернуть в мир?

Когда он приедет в следующий раз, она наведет его на разговор о покойной рыжеволосой жене. Соблазны плоти вряд ли могли его привлечь, слишком холодная кровь струилась теперь в его жилах, не говоря уж о том, что у него были «молоденькие девушки». Но старики любят воспоминания, любят, когда их вызывают на разговор о прошлом…

Дядюшка Джордж, живший в Челтнеме…

При мысли о дядюшке Джордже Хилари улыбнулась.

Скромный дядя Джордж и миллионер Аристид, вероятно, были в чем-то очень похожи. У дяди Джорджа была экономка, «такая приятная, положительная женщина, милочка, не какая-нибудь там шикарная, или сексуальная, или что-нибудь в этом роде. Приятная, рассудительная, некрасивая». Однако же дядя Джордж огорчил родню, женившись на этой милой некрасивой женщине. Она так хорошо умела слушать…

Как она сказала Тому? «Я найду способ вырваться отсюда»? Смешно, если этим способом окажется Аристид…

2

— Донесение, — сказал Леблан. — Ну, наконец-то.

Только что вошедший ординарец, отдав честь, положил перед ним сложенный листок бумаги. Ознакомившись с его содержимым, Леблан возбужденно заговорил:

— Это рапорт пилота одного из наших самолетов-разведчиков. Он прочесывал заданный квадрат в Атласских горах и увидел световой сигнал. Сообщение было передано дважды, азбукой Морзе. Вот оно.

Он протянул бумагу Джессопу.

COGLEPRESL

Леблан отчеркнул карандашом две последние буквы.

— SL — это наш кодовый сигнал, «подтверждения не нужно».

— A COG, с которого сообщение начинается, — это наш пароль, — отозвался Джессоп.

— Значит, остальное и есть собственно сообщение, — заключил Леблан, подчеркнул оставшиеся буквы «LEPRE» и с сомнением уставился на получившееся слово.

— Проказа? — спросил Джессоп.

— Да. Но что бы это значило?

— Есть тут какие-нибудь крупные лепрозории? Впрочем, сойдут и небольшие.

Леблан разложил на столе карту и ткнул в нее толстым, желтым от никотина указательным пальцем.

— Вот квадрат, который прочесывал наш пилот, — отметил он. — Дайте сообразить. Кажется, я припоминаю…

Он вышел из номера и через некоторое время вернулся.

— Нашел, — сказал он. — В этом районе — кстати, весьма удаленном и пустынном — находится знаменитый исследовательский центр, основанный и поддерживаемый известными филантропами. Там ведется важная работа по изучению проказы и имеется лепрозорий человек на двести. Еще там есть центр исследования рака и туберкулезный санаторий. Но это все по-настоящему, без дураков, и пользуется международным признанием. Их патронирует сам президент.

— Да, — одобрительно произнес Джессоп. — И в самом деле замечательно.

— Они всегда открыты для проверки. Туда постоянно ездят медики, занимающиеся этими проблемами.

— И не видят ничего такого, чего им не следует видеть! Что тут удивительного? Нет лучшего прикрытия для сомнительных делишек, чем атмосфера высочайшей респектабельности.

— Возможно, — с сомнением пробормотал Леблан, — там и могли устроить перевалочный пункт для наших путешественников. Двое-трое врачей из Центральной Европы вполне могли организовать что-нибудь подобное. Небольшая группа людей, вроде той, что мы пытаемся выследить, вполне могла бы пересидеть там, perdu[217], несколько недель, прежде чем отправиться дальше.

— Боюсь, тут другое, — возразил Джессоп. — Боюсь, что это и есть конечный пункт.

— Думаете, там что-нибудь крупное?

— Лепрозорий наводит меня на разные мысли… Мне казалось, современными методами проказу лечат амбулаторно.

— В цивилизованных странах — да. Здесь это невозможно.

— Верно. Но слово «проказа» все еще ассоциируется со средневековьем, когда прокаженный ходил с колокольчиком, чтобы люди разбегались при его приближении. Вряд ли кто-нибудь отправится в лепрозорий из праздного любопытства. Туда, как вы справедливо заметили, ездят медики, которых интересуют только ведущиеся там медицинские исследования, ну и, возможно, работники социальной сферы, которых интересуют условия содержания прокаженных — а условия там, надо думать, замечательные. Позади этого филантропического фасада может происходить все что угодно. Кстати, кто владелец этого заведения? Кто те филантропы, что организовали и финансируют его?

— Это легко установить. Одну минуту.

Вскоре он возвратился со справочником в руках.

— Основано частной компанией. Группой филантропов во главе с Аристидом. Как вы знаете, он человек сказочно богатый и щедро жертвует на благотворительные нужды. Им основаны больницы в Париже и Севилье. Это заведение практически тоже принадлежит ему; все прочие участники — его компаньоны.

— Значит, это детище Аристида. А Аристид был в Фесе одновременно с Олив Беттертон.

— Аристид! — прочувствовал весь скрытый смысл этой информации Леблан. — Mais c'est colossal![218]

— Пожалуй.

— C'est fantastique![219]

— Похоже, что так.

— Enfln — c'est formidable![220]

— Несомненно.

— Но вы понимаете, насколько это потрясающе? — потряс Леблан перед носом собеседника указательным пальцем. — Этот Аристид чем только не занимается. Он стоит почти за всем. Банки, правительства, промышленность, вооружение, транспорт! Его не видно и не слышно, он покуривает в теплой комнате в своем испанском замке, время от времени царапает на клочке бумаги несколько слов и кидает бумагу на пол. Секретарь на четвереньках подбирает клочок, а через несколько дней крупный парижский банкир пускает себе пулю в лоб! Так-то вот!

— Все эта чрезвычайно эффектно, Леблан, но на самом деле тут нет ничего удивительного. Президенты и министры делают важные заявления, банкиры сидят за роскошными столами и выступают с напыщенными речами, и никого не удивляет, что истинная движущая сила всего этого великолепия — какой-нибудь подлый человечек. Нет ничего удивительного в том, что за всеми исчезновениями стоит Аристид. По правде сказать, будь у нас хоть капля здравого смысла, мы должны были бы раньше до этого додуматься. Вся эта афера не имеет никакого отношения к политике, она чисто коммерческая. Вопрос в том, что теперь с этим делать.

Лицо Леблана помрачнело.

— Сами понимаете, нам будет туго. Если мы неправы — подумать страшно, что тут начнется! И даже если мы правы, нам придется это доказать. Если мы начнем расследование, его могут замять на самом высоком уровне. Да, нам придется нелегко… Но, — красноречиво помахал он толстым указательным пальцем, — мы своего добьемся.

Глава 20

Машины поднялись по горной дороге и остановились перед воротами в скале. Машин было четыре. В первой ехали французский министр и американский посол, во второй — британский консул, член парламента и начальник полиции с соответствующей свитой. Третья привезла двух бывших членов Британской королевской комиссии и двух известных журналистов. Четвертая — людей, неизвестных широкой публике, но кое-чего достигших в своей области. Среди них были капитан Леблан и мистер Джессоп. Безупречно одетые шоферы открывали дверцы и с поклоном помогали высоким гостям выйти.

— Надеюсь, — опасливо пробормотал министр, — нам не грозят всякого рода контакты.

— Du tout, Monsieur le ministre[221],— поспешил на выручку кто-то из свиты, — Приняты все меры предосторожности. Инспекция проводится на расстоянии.

Пожилой и опасливый министр воспрянул духом. Посол высказался насчет современных методов лечения подобных болезней.

Ворота распахнулись, и взорам комиссии предстала небольшая группа, с поклоном их приветствующая. Директор, смуглый и коренастый, заместитель директора, высокий и белокурый, два известных врача и знаменитый химик. Приветствия, цветистые и длинные, прозвучали по-французски.

— А как наш дорогой Аристид? — поинтересовался министр. — Надеюсь, здоровье не помешало ему выполнить свое обещание встретить нас здесь?

— Мосье Аристид вчера прилетел из Испании, — ответствовал заместитель директора. — Он ожидает вас внутри. Позвольте мне, Ваше Превосходительство — Moncieur le ministre[222], пройти вперед.

Вся процессия двинулась за ним. Moncieur le ministre с некоторой опаской взглянул сквозь решетку на прокаженных, выстроенных сомкнутым строем как можно дальше от изгороди, и вздохнул с облегчением: представления о проказе у него были самые что ни на есть средневековые.

Мосье Аристид ожидал гостей в своей прекрасно обставленной на современный лад гостиной. Последовали поклоны, приветствия, представления. Аперитив[223] подавали темнокожие слуги в белых одеждах и тюрбанах.

— Замечательно у вас тут, сэр, — обратился к Аристиду молодой журналист.

— Я горжусь этим учреждением, — ответил хозяин с характерным восточным жестом. — Это, если можно так выразиться, моя лебединая песня, мой последний дар человечеству, на который я не пожалел средств.

— Это действительно так, — вмешался один из местных врачей. — Здесь просто рай для профессионала. У нас в Штатах дела тоже обстоят неплохо, но то, что я увидел здесь… И потом, мы добиваемся результатов, и неплохих результатов.

Его воодушевление оказалось заразительным.

— Мы должны воздать хвалу частному предпринимательству, — сказал посол, вежливо кланяясь Аристиду.

— Господь был добр ко мне, — смиренно отозвался тот.

Сидя сгорбившись в кресле, он был похож на желтую жабу. Член парламента прошептал на ухо престарелому и глуховатому члену Королевской комиссии, что Аристид воплощает собой весьма занятный парадокс.

— Этот старый негодяй разорил, должно быть, миллионы людей, заработал на этом кучу денег и, не зная, что с ними делать, теперь раздает их.

— Интересно, до какой степени полученные результаты оправдывают такие расходы, — шепнул ему в ответ судья. — Большинство великих открытий, облагодетельствовавших человечество, было сделано при помощи довольно простого оборудования.

— А теперь, — сказал Аристид, когда с любезностями и аперитивами было покончено, — окажите мне честь, разделив с моими сотрудниками незатейливую трапезу. Обязанности хозяина будет исполнять доктор Ван Хейдем. Сам я, увы, на диете и ем теперь очень мало. После обеда вас ждет осмотр здания.

Под водительством радушного Ван Хейдема гости с энтузиазмом переместились в столовую. Перед этим они два часа летели, час ехали в автомобилях и были очень голодны. Угощение было великолепным, о чем министр не преминул высказаться особо.

— Мы живем скромно, но с комфортом, — пояснил Ван Хейдем. — Свежие фрукты и овощи нам дважды в неделю доставляют самолетом, мы обеспечены мясом и птицей, и к нашим услугам мощные холодильные установки. Наука должна служить людям.

К обеду подали прекрасные вина. После кофе по-турецки всех пригласили принять участие в осмотре здания. Осмотр занял часа два и был весьма подробным, так что министр, подавленный сверкающими лабораториями, нескончаемыми коридорами и прежде всего объемом обрушившейся на него информации, несказанно обрадовался, когда все это наконец закончилось.

Но если интерес министра был поверхностным, то другие члены инспекционной группы оказались более настойчивы в своих изысканиях. Они проявили интерес даже к условиям проживания сотрудников и прочим деталям. Доктор Ван Хейдем с превеликой охотой демонстрировал гостям все, что они желали увидеть. Леблан и Джессоп, состоявшие соответственно при министре и британском консуле, на пути обратно в гостиную слегка отстали от прочих. Джессоп достал старинные, громко тикающие часы, и заметил время.

— Никаких следов, ничего, — возбужденно прошептал Леблан.

— Ни малейших.

— Mon cher, если мы пошли по ложному следу, это катастрофа! Несколько недель мы убили только на организацию этой поездки! Ну, а для меня это будет означать полный крах карьеры.

— Еще не все потеряно. Наши друзья здесь, я в этом уверен.

— Но следов их пребывания здесь нет.

— Разумеется Такого здешние хозяева себе позволить не могут. К официальным визитам все бывает заранее подготовлено.

— Как же нам раздобыть улики? Без улик нас никто и слушать не станет. Все настроены скептически. Министр, американский посол, британский консул — все они твердят, что такой человек, как Аристид, выше подозрений.

— Спокойнее, Леблан, спокойнее. Говорю вам, еще не все потеряно.

— Вы оптимист, друг мой, — пожал плечами Леблан. На мгновение он обернулся к одному из безупречно одетых круглолицых молодых людей, составлявших часть entourage[224], затем вновь обратился к Джессопу, подозрительно спросив: — Чему это вы улыбаетесь?

— Достижениям науки — точнее говоря, последней модификации счетчика Гейгера.

— Нельзя ли пояснее? Я не ученый.

— Я тоже, но этот сверхчувствительный детектор радиоактивности говорит мне, что наши друзья здесь. Это здание специально построено для запутывания людей. Все коридоры и комнаты настолько похожи друг на друга, что трудно понять, где находишься и какова планировка здания. Часть его нам не показали.

— А вы считаете, что эта часть существует, основываясь на радиоактивности?

— Вот именно.

— Что, мадам опять разбросала вокруг бусины?

— Да. Мы снова играем в мальчика с пальчик, только здесь знаки не могут быть столь явными, как бусины из ожерелья или фосфоресцирующий след руки. Здешние знаки увидеть нельзя, зато их можно уловить при помощи радиоактивного датчика.

— Mon Dieu[225], Джессоп, да разве этого достаточно?

— Должно хватить. Как бы только… — Он осекся.

— Вы хотите сказать, что нам могут не захотеть поверить? — закончил за него фразу Леблан. — Они с самого начала не хотели в этом участвовать. Даже ваш британский консул держится очень осторожно. Ваше правительство многим обязано Аристиду. А уж что касается нашего… — Он пожал плечами. — Убедить господина министра будет весьма и весьма сложно.

— Не будем уповать на правительства, — решительно сказал Джессоп, — У правительств и дипломатов руки связаны, но и обойтись без них мы не могли, поскольку они единственные представляют власть. Что же касается доверия к нам, я уповаю совсем на других.

— На кого же, если не секрет?

Серьезное лицо Джессопа вдруг расплылось в улыбке.

— Для этого есть пресса, — заявил он. — У журналистов нюх на новости, и они не захотят, чтобы дело замяли. Они готовы поверить всему, что имеет хотя бы видимость правдоподобия. Еще одна моя надежда — вот этот пожилой глухой джентльмен.

— Я знаю, кого вы имеете в виду. Того старичка, который, судя по виду, одной ногой уже в могиле.

— Да, он глух, немощен и полуслеп, но он хочет знать правду. Он бывший член Верховного суда, и при всех физических недостатках ум у него по-прежнему остер. У него есть выработанное годами юридической практики чутье, и он понимает, что здесь что-то нечисто и кто-то пытается помешать вывести преступника на чистую воду. Он привык внимательно относиться к доказательствам.

Все вновь собрались в гостиной. Были поданы чай и аперитивы. Министр округлыми фразами поблагодарил мосье Аристида. Внес свою лепту и американский посол, после чего министр, оглядевшись по сторонам, несколько напряженно произнес:

— Ну что же, господа, я думаю, настало время распрощаться с нашим гостеприимным хозяином. Мы увидели все, что можно было здесь увидеть, — сделал он упор на последних словах, — и все здесь просто великолепно. Первоклассное лечебное учреждение! Мы благодарны нашему дорогому хозяину за гостеприимство и поздравляем его с достигнутыми успехами. Нам остается только попрощаться и отбыть восвояси. Не так ли, господа?

Говорил он вполне традиционно, в приличествующей случаю манере. Взгляд, которым он обвел гостей, тоже мог быть лишь данью уважения. На самом деле в его словах звучала мольба. На самом деле министр умолял: «Господа, вы же видите, здесь ничего нет. Ничего из того, что вы подозревали и чего боялись. У нас свалился камень с души, и мы можем со спокойной совестью отбыть».

Но тут в тишине раздался спокойный, почтительный, благовоспитанный, чисто английский голос мистера Джессопа. Он обратился к министру на беглом французском, но с явными британскими нотками.

— С вашего разрешения, сэр, — сказал он, — если мне будет позволено, я хотел бы попросить нашего любезного хозяина об одном одолжении.

— Конечно, конечно. Разумеется, мистер… э-э… мистер Джессоп, да, слушаем вас.

Джессоп обратился к Ван Хейдему, намеренно не глядя на мосье Аристида.

— Мы видели столько ваших сотрудников, что голова идет кругом, — начал он. — Но здесь работает один мой старый друг, с которым мне хотелось бы переброситься словечком. Можно это устроить до нашего отъезда?

— Ваш друг? — удивленно-вежливо переспросил Ван Хейдем.

— Да, на самом деле даже двое друзей, — продолжал Джессоп. — Тут живет одна дама, миссис Беттертон, Олив Беттертон. Насколько я понимаю, здесь работает ее муж, Том Беттертон. Он раньше работал в Харуэлле, а до того — в Штатах. Я бы очень хотел поговорить перед отъездом с ними обоими.

Ван Хейдем безупречно выдержал удар. От удивления он широко раскрыл глаза и озадаченно наморщил лоб.

— Беттертон… миссис Беттертон… увы, боюсь, что таких здесь нет.

— Здесь еще работает американец, — сказал Джессоп, — некий Эндрю Питерс. Если не ошибаюсь, он химик. Вы его, кажется, знаете, Ваше Превосходительство? — почтительно обратился он к американскому послу.

Посол, проницательный пожилой мужчина с голубыми глазами, волевой человек и способный дипломат, воззрился на Джессопа. С минуту он принимал решение, затем проговорил:

— Ну да, конечно, Эндрю Питерс. Рад был бы его увидеть.

Вежливое замешательство Ван Хейдема все нарастало. Джессоп украдкой бросил взгляд на Аристида. Желтое личико того не выражало ни удивления, ни беспокойства. Казалось, весь этот разговор был ему неинтересен.

— Эндрю Питерс? Нет, Ваше Превосходительство, боюсь, вы что-то путаете. Такого здесь нет, я даже не слышал его имени.

— Но имя Томаса Беттертона-то вы слышали?

Ван Хейдем замешкался с ответом лишь на миг. Непроизвольно он повернул голову в сторону Аристида, но тут же взял себя в руки.

— Томас Беттертон, — протянул он. — Да, по-моему…

На это мгновенно отозвался один из журналистов:

— Томас Беттертон, как же. Его имя было на первых полосах с полгода назад, когда он пропал. Полиция его всюду искала. Вы хотите сказать, что все это время он был здесь?

— Нет, — отрезал Ван Хейдем. — Боюсь, вас ввели в заблуждение. Возможно, это розыгрыш. Вы сегодня имели возможность видеть всех сотрудников нашего Учреждения. Вы видели абсолютно все.

— Думаю, не совсем так, — мягко возразил Джессоп. — Здесь еще находится молодой человек по имени Эриксен, а также доктор Луи Баррон и, возможно, миссис Келвин Бейкер.

— А-а! — На Ван Хейдема, казалось, снизошло озарение, — Но все эти люди погибли в Марокко в авиакатастрофе. Теперь я явственно припоминаю. По крайней мере, среди погибших были Эриксен и доктор Луи Баррон. Да, Франция в тот день понесла тяжелую утрату. Такого человека, как Луи Баррон, заменить трудно. О миссис Келвин Бейкер я ничего не знаю, но, помнится, этим самолетом летела какая-то дама, не то англичанка, не то американка. Это вполне могла быть миссис Беттертон, о которой вы упомянули. Все это очень печально. — Он вопросительно взглянул на Джессопа. — Не знаю, мосье, почему вы предположили, что эти люди направлялись сюда. Может быть, дело в том, что доктор Баррон собирался во время пребывания в Северной Африке посетить наше учреждение? Отсюда и могло возникнуть это недоразумение.

— Одним словом, — не отставал Джессоп, — вы хотите сказать, что я заблуждаюсь? Что никого из этих лиц здесь нет?

— Послушайте, любезнейший, ну как они могут быть здесь, если они погибли в авиакатастрофе? На месте трагедии, насколько мне известно, были обнаружены их тела.

— Обнаруженные тела были слишком обуглены для опознания, — уточнил Джессоп.

Позади него что-то шевельнулось и высокий, отчетливый, но очень слабый голос произнес:

— Правильно ли я вас понял? Опознание не проводилось? — Лорд Элверстоук наклонился вперед, приложив ладонь к уху. Его маленькие острые глазки смотрели в глаза Джессопу из-под кустистых нависающих бровей.

— Опознание было невозможно, милорд, — ответил Джессоп, — и у меня есть основания предполагать, что эти люди не погибли в катастрофе.

— Основания предполагать? — с неудовольствием переспросил своим тонким голосом лорд Элверстоук.

— Я должен был бы сказать, что у меня есть доказательства этого.

— Доказательства? Какого рода доказательства, мистер… э-э… Джессоп?

— В тот день, когда миссис Беттертон вылетела из Феса в Марракеш, на ней было колье из искусственного жемчуга. Одна из этих жемчужин была обнаружена в полумиле от сгоревшего самолета.

— Как вы можете с уверенностью утверждать, что найденная жемчужина действительно принадлежала миссис Беттертон?

— Все жемчужины в колье были помечены специальной меткой, не видимой простым глазом, но различимой под сильной лупой.

— И кто же их пометил?

— Я, милорд, на глазах своего коллеги, присутствующего здесь мосье Леблана.

— У вас были основания особым образом пометить эти бусины?

— Да, милорд. У меня были основания полагать, что миссис Беттертон приведет меня к своему мужу, Томасу Беттертону, на арест которого выдан ордер. Далее на пути от сгоревшего самолета до местности, где мы сейчас находимся, были обнаружены еще две бусины. Расспросы в местах обнаружения этих бусин позволили установить приметы шести людей, примерно соответствующие приметам тех, кто якобы сгорел в самолете. Одному из пассажиров была также выдана перчатка, пропитанная люминесцентным составом[226]. Ее отпечаток найден на автомобиле, на котором пассажиры самолета проделали часть пути сюда.

— Весьма любопытно, — по-судейски сухо заметил лорд Элверстоук.

Мосье Аристид закопошился в кресле и, поморгав, задал вопрос:

— Где были в последний раз обнаружены следы этих людей?

— На заброшенном аэродроме, сэр, — ответил Джессоп и сообщил точные координаты.

— То есть в нескольких сотнях миль отсюда, — уточнил мосье Аристид. — Даже если ваши весьма занятные умозаключения справедливы и катастрофа с какими-то целями действительно была инсценирована, эти пассажиры, видимо, вылетели с заброшенного летного поля в неизвестном направлении. Я не вижу, на чем основана ваша уверенность в том, что они находятся здесь.

— У меня есть веские причины так считать, сэр. Один из наших самолетов-разведчиков принял с земли сигнал. Донесение было доставлено присутствующему здесь мосье Леблану. Оно начиналось со специального пароля и содержало информацию о том, что названные лица находятся в лепрозории.

— Любопытно, — произнес мосье Аристид, — весьма любопытно. Тем не менее я полагаю, что вас пытались ввести в заблуждение. Этих людей здесь нет. Вы вольны, если считаете нужным, обыскать поселок.

— Сомневаюсь, чтобы мы что-нибудь обнаружили, сэр, — сказал Джессоп, — во всяком случае, при поверхностном обыске. Хотя, — добавил он неторопливо, — мне известно, откуда его следует начать.

— Вот как! И откуда же?

— Из конца четвертого коридора, налево от второй лаборатории…

Ван Хейдем непроизвольно дернулся, и со стола упали два стакана. Джессоп с улыбкой посмотрел на него.

— Как видите, доктор, — сказал он, — мы хорошо информированы.

— Это черт знает что! — возмутился Ван Хейдем. — Черт знает что! Вы утверждаете, что мы держим здесь людей против их воли. Я это категорически отрицаю.

— Мы, кажется, зашли в impasse[227],— пробормотал министр, явно чувствовавший себя неловко.

— Мы выслушали весьма забавную версию, — учтиво произнес мосье Аристид, — но это всего лишь версия. Извините меня, господа, — взглянул он на часы, — вам еще предстоит долгий путь до аэропорта, а если ваш самолет задержится, поднимется тревога.

И Леблан и Джессоп поняли, что наступил решающий момент. Аристид пустил в ход все свое влияние и авторитет. Он бросал всем открытый вызов. Министр, в соответствии с инструкциями, был готов уступить. Начальник полиции был готов на все, только бы не огорчить министра. Американский посол испытывал некоторое неудовольствие, но из дипломатических соображений тоже не стал бы перечить. Британскому консулу пришлось бы присоединиться к остальным.

Что же касается журналистов, размышлял тем временем Аристид, то с ними вполне можно разобраться. Конечно, за высокую цену, но купить их он так или иначе считал возможным. Ну, а если их не удастся купить, то есть ведь и другие методы.

Джессоп и Леблан явно обо всем знают, но без содействия властей не смогут ничего предпринять. Взгляд Аристида скользнул дальше и встретился с холодным взглядом судьи, человека такого же старого, как и он сам. Этого человека, Аристид знал, купить нельзя. Но в конце концов… тут ход его мыслей прервал сухой, четкий, прозвучавший издалека голос.

— Полагаю, — произнес голос, — что нам незачем слишком спешить с отъездом. Мы разбираем дело, требующее дальнейшего расследования. Выдвинуты серьезные обвинения, которые, по моему мнению, не могут быть оставлены без внимания. Ответчику, по справедливости, должна быть предоставлена возможность ответить на них.

— Бремя доказательства, — заметил мосье Аристид, грациозным жестом указывая на своих гостей, — лежит на вас. Против нас выдвинуты нелепые обвинения, не подкрепленные никакими доказательствами.

— Неправда.

Доктор Ван Хейдем в изумлении обернулся. Один из марокканских служителей шагнул вперед. В белой вышитой одежде, с белым тюрбаном на голове, с лоснящимся черным лицом он выглядел весьма импозантно.

Что заставило всех присутствующих уставиться на него в немом изумлении, так это слетавшая с его выпяченных негритянских губ чистейшая американская речь.

— Неправда, — заявил служитель, — доказательства я могу представить тут же, на месте. Эти джентльмены отрицают, что Эндрю Питерс, Торкил Эриксен, мистер и миссис Беттертоны и доктор Луи Баррон находятся здесь. Это ложь. Все они здесь, и я говорю от их имени. Возможно, в настоящий момент меня довольно трудно узнать, сэр, — обратился он к американскому послу, — но я — Эндрю Питерс.

С губ Аристида сорвалось едва слышное шипение, но он мгновенно овладел собой и невозмутимо откинулся на спинку кресла.

— Здесь содержится множество людей, — продолжал Питерс. — Шварц из Мюнхена, Хельга Неедгейм, англичане Джеффрис и Дэвидсон, Пол Уэйд из США, итальянцы Рикокетти и Бьянко, наконец, Меркисон. Все они находятся непосредственно в этом здании. Здесь есть целая система раздвижных перегородок, которые невозможно различить простым глазом, и сеть вырубленных в скале секретных лабораторий.

— Господи помилуй! — воскликнул американский посол. Он пытливо вгляделся в величественную африканскую фигуру и расхохотался. — Я вас и сейчас не узнаю, — сказал он.

— Инъекция парафина в губы, сэр, и черный краситель.

— Если вы Питерс, какой у вас номер в ФБР?

— Восемьсот тринадцать тысяч четыреста семьдесят один, сэр.

— Верно, — подтвердил посол, — а ваши настоящие инициалы?

— Б.Г., сэр.

— Это и в самом деле Питерс, — кивнул посол и посмотрел в сторону министра.

Министр, поколебавшись, откашлялся.

— Вы утверждаете, — обратился он к Питерсу, — что здесь удерживают людей против их воли?

— Некоторые находятся здесь добровольно, Ваше Превосходительство, а некоторые нет.

— В таком случае, — откашлялся министр, — следует взять у них показания… да, непременно.

Поймав его взгляд, начальник полиции шагнул вперед.

— Минутку, — предостерегающе поднял руку мосье Аристид. — Оказывается, — начал он мягким, отчетливым голосом, — моим доверием здесь жестоко злоупотребляли. — Он смерил холодным взглядом Ван Хейдема и директора, и в этом взгляде был приказ, который не обсуждается. — Мне еще не вполне ясно, господа, что вы в своем научном упоении позволили себе совершить за моей спиной. Я поддерживал это учреждение исключительно в интересах науки и не имел никакого отношения к его практической деятельности. Советую вам, господин директор, если выдвинутое обвинение основано на фактах, немедленно доставить сюда людей, относительно которых есть подозрения в том, что их удерживают здесь насильно.

— Но, мосье, это невозможно. Я — это же…

— Все эксперименты такого рода прекращаются, — отрезал мосье Аристид и окинул своих гостей холодным взором финансиста. — Едва ли есть необходимость объяснять вам, господа, что, если тут и велась какая-то незаконная деятельность, я никоим образом к ней не причастен.

Это прозвучало как приказ и было воспринято как таковой благодаря его богатству и влиянию. Мосье Аристид, всемирно известная личность, не мог быть замешан в подобном деле. Но хотя ему и удалось ускользнуть от ответственности, он все же потерпел фиаско. Он не сумел добиться своей цели и создать бюро по прокату умов, на котором надеялся сказочно нажиться. Что ж, мосье Аристид не терял хладнокровия. В его жизни случались и поражения. Он всегда воспринимал их философски и переходил к следующему coup[228].

— Я умываю руки, — с изящным восточным жестом произнес он.

Начальник полиции поспешил выйти вперед. Он понял, что от него требуется, знал назубок инструкции и был готов воспользоваться своими полномочиями.

— Никаких помех я не потерплю, — заявил он. — Мой долг расследовать все досконально.

Бледный Ван Хейдем шагнул ему навстречу.

— Будьте любезны проследовать сюда, — сказал он. — Я покажу вам наши резервные площади.

Глава 21

— Я как будто очнулась от кошмара, — вздохнула Хилари и сладко потянулась, подняв руки над головой.

Они сидели на террасе танжерской гостиницы. В Танжер они прилетели утром того же дня.

— Неужели все это произошло на самом деле? — не унималась Хилари. — Быть того не может!

— Все это случилось на самом деле, — сказал Беттертон, — но я согласен с вами, Олив, это действительно был кошмар. Ладно, теперь все позади.

На террасу вышел Джессоп и сел рядом с ними.

— А где Энди Питерс? — спросила его Хилари.

— Скоро придет, — пообещал Джессоп. — Ему надо закончить одно дело.

— Так, значит, Питерс — ваш человек, — сказала Хилари, — и он вытворял всякие штучки с фосфором и свинцовым портсигаром, выделявшим радиоактивное излучение. А я-то об этом ничего не знала!

— Не знали, — согласился Джессоп. — Вы оба держались друг с другом очень осмотрительно. Но он, строго говоря, не мой человек. Он представляет Соединенные Штаты.

— Так вот что вы имели в виду, говоря, что если я доберусь до Тома, то у меня будет прикрытие. Вы имели в виду Энди Питерса.

Джессоп кивнул.

— Надеюсь, вы на меня не в обиде, — сказал он самым серьезным тоном, — за то, что я не обеспечил вам желанное окончание ваших приключений.

— Какое окончание? — недоуменно спросила Хилари.

— Более достойный и азартный способ самоубийства, — напомнил Джессоп.

— Ах, вот вы о чем… — Хилари скептически покачала головой. — Сейчас мне это кажется таким же нереальным, как и все остальное. Я так долго была Олив Беттертон, что чувствую себя неловко в шкуре Хилари Крейвен.

— Ага, — обрадовался Джессоп, — вот и мой друг Леблан. Мне надо с ним поговорить, — и зашагал куда-то по террасе.

Том Беттертон, не теряя времени, попросил:

— Олив… я так привык называть вас Олив… окажите мне еще одну услугу.

— Да, конечно. Какую?

— Пройдитесь со мной по террасе, потом вернитесь сюда и скажите, что я поднялся в номер отдохнуть.

— Зачем? — вопросительно посмотрела на него Хилари. — В чем дело?

— Я смываюсь, моя радость, пока это возможно.

— Куда?

— Куда угодно.

— Но почему?

— Девочка моя, ну напрягите извилины. Я не знаю толком статуса Танжера, кажется, на него не распространяется ничья юрисдикция, но я очень хорошо представляю, что меня ждет, если я попаду вместе с прочими в Гибралтар. Меня тут же арестуют.

Хилари посмотрела на него с тревогой. За всеми треволнениями она забыла о бедах Тома Беттертона.

— Вы имеете в виду Закон о государственной тайне или как там это называется? Неужто вы всерьез надеетесь убежать, Том? Ну куда вы денетесь?

— Я же сказал — куда угодно.

— Разве в наше время это возможно? Ведь нужны деньги, и вообще возникает масса сложностей.

— С деньгами проблем не будет, — хохотнул Беттертон. — Они переведены в такое место, где я смогу их получить под новым именем.

— Так вы все-таки взяли деньги?

— Разумеется, взял.

— Но ведь вас выследят.

— Это будет не так-то просто. Разве вы не понимаете, Олив, что я теперь совсем не похож на Беттертона, которого они будут искать? Потому-то я и требовал пластической операции. Все дело было в том, чтобы исчезнуть из Англии, положить на счет немного денег и изменить внешность так, чтобы до конца жизни ничего не бояться.

— Вы неправы, — сказала Хилари, глядя на него с сомнением. — Уверена, что неправы. Было бы гораздо лучше вернуться и держать ответ за свои дела. В конце концов, сейчас не военное время. Думаю, вам просто дадут небольшой срок. Какой смысл всю оставшуюся жизнь скрываться от преследования?

— Вы не понимаете. Вы ничего во всем этом не понимаете. Пойдемте скорее, мы теряем время.

— А как вы собираетесь ускользнуть из Танжера?

— Не беспокойтесь. Как-нибудь выкручусь.

Хилари поднялась с места и медленно пошла с ним по террасе, чувствуя себя до странности неловко и скованно. Она выполнила свои обязательства перед Джессопом и покойной Олив Беттертон, и на этом все кончилось. Они с Томом Беттертоном прожили несколько недель бок о бок, но по-прежнему оставались чужими. Между ними не возникло ни приятельских отношений, ни дружбы.

Они дошли до края террасы, откуда маленькая боковая дверь в стене вела на узкую уличку, змеившуюся вниз по холму в направлении порта.

— Здесь я и прошмыгну, пока никто не видит, — сказал Беттертон. — Пока.

— Счастливого пути, — напутствовала его Хилари.

Она стояла, провожая глазами Беттертона, который подошел к двери и повернул ручку. Дверь открылась, но он неожиданно отступил назад и замер. В дверях стояли трое. Двое из них подошли к нему, и один произнес:

— Томас Беттертон, у меня ордер на ваш арест. Вас будут содержать под стражей до оформления процедуры экстрадиции[229].

Беттертон резко повернулся, но второй полицейский отрезал ему путь к отступлению. Сменив тактику, неудачливый беглец расхохотался.

— Все это прекрасно, — заявил он, — но я не Томас Беттертон.

От двери отделился Питерс и подошел вплотную к Беттертону.

— Нет, — сказал он, — вы именно Беттертон.

— Вы хотите сказать, что последний месяц жили со мной бок о бок, называли меня Томом Беттертоном и слышали, как я сам себя так называл, — усмехнулся тот. — Но беда в том, что я — не Беттертон. Встретив его в Париже, я решил занять его место. Если не верите мне, спросите эту даму. Она явилась ко мне, выдавая себя за жену Беттертона, и я признал ее своей женой. Так ведь?

Хилари кивнула.

— Я поступил так потому, — продолжал Беттертон, — что, не будучи Томасом Беттертоном, знать не знал его жену. Я подумал, что эта женщина — и в самом деле жена Беттертона. Впоследствии мне пришлось выдумать этому более или менее правдоподобное объяснение. Вот и все. Это чистая правда.

— Так вот почему вы сделали вид, что узнали меня, когда просили меня подыграть вам! — воскликнула Хилари.

— Я не Беттертон, — самонадеянно усмехнулся тот. — Взгляните на любую фотографию Беттертона — и вы поймете, что я говорю правду.

Питерс шагнул вперед.

— Я видел фотографии Беттертона, — произнес он спокойным безжалостным голосом, непохожим на голос того Питерса, которого Хилари так хорошо знала, — и должен признать, что вы на них не похожи. Тем не менее вы именно Беттертон, и я это докажу.

Заломив Беттертону руку, он сорвал с него пиджак.

— Если вы Беттертон, — пояснил он, — у вас на сгибе правого локтя должен быть шрам в виде буквы Z.

Разорвав рукав рубашки, он продемонстрировал окружающим искомую примету.

— Вот, — сказал он торжествующе. — Двое лаборантов из Штатов готовы свидетельствовать в суде, что у Беттертона был этот шрам. Я знаю о нем, потому что Эльза написала мне, что вы сделали это на память.

— Эльза? — задрожал Беттертон. — При чем тут Эльза?

— А вы поинтересуйтесь, какое против вас выдвинуто обвинение.

Старший полицейский вновь взял слово:

— Вы обвиняетесь в предумышленном убийстве вашей жены, Эльзы Беттертон.

Глава 22

— Простите меня, Олив. Поверьте, мне очень жаль — не его, конечно, а вас. Только ради вас я дал ему шанс. Помните, я предупредил вас, что в Учреждении он будет целее — а ведь я пересек полмира, гоняясь за ним. Он должен был ответить за Эльзу.

— Не понимаю. Ничего не понимаю. Кто вы такой?

— Я думал, вы уже знаете. Я Борис Глыдр, двоюродный брат Эльзы. Меня из Польши послали в Америку, учиться в университете. Дела в Европе шли так, что дядя решил: мне лучше принять американское гражданство. Так я стал Эндрю Питерсом. Когда началась война, я вернулся в Европу, работал в подполье. Мне удалось вывезти дядю и Эльзу из Польши и отправить в Америку. Эльза… я вам о ней уже говорил. Она была ученым высочайшего класса. Это она открыла зет-расщепление. Беттертон был молодым канадцем, приставленным к Маннгейму в качестве ассистента. Дело свое он знал, но не более того. Он и ухаживал-то за Эльзой, и женился на ней, чтобы примазаться к ее работам. Когда ее эксперименты были близки к завершению и он понял, каким великим открытием будет зет-расщепление, он ее отравил.

— Не может быть!

— Так оно и было. В то время никаких подозрений не возникло. Беттертон, казалось, был безутешен, с головой окунулся в работу и через некоторое время объявил об открытии зет-расщепления, выдав его за свое. Это принесло ему все, чего он мог желать: славу и научное признание. После этого он счел за лучшее уехать из Америки и перебраться в Англию. Там он работал в Харуэлле.

После войны у меня были кое-какие дела в Европе. Поскольку я свободно говорю по-немецки, по-русски и по-польски, я приносил определенную пользу, и мне пришлось там задержаться. Письмо, посланное мне Эльзой перед смертью, меня насторожило. Болезнь, от которой она страдала и в конце концов умерла, показалась мне странной и необъяснимой. Добравшись наконец до Штатов, я стал требовать проведения расследования. Не буду углубляться в детали, но мне удалось кое-что обнаружить. Этого было достаточно, чтобы добиться постановления об эксгумации[230]. В аппарате прокурора округа работал один малый, близкий друг Беттертона. Примерно в это время он должен был ехать в Англию и, думаю, навестил там Беттертона и упомянул об эксгумации. Беттертон перепугался до смерти. Вероятно, уже тогда к нему подъезжали агенты нашего друга мосье Аристида. Так или иначе, он понял, что это лучший способ спастись от ареста и суда за убийство. Он принял их условия, оговорив, что ему должна быть изменена внешность. Правда, он прогадал, попав в самое что ни на есть настоящее заключение. Кроме того, он оказался под ударом, поскольку не мог выдавать требуемого, то есть научную продукцию. Гением он никогда не был.

— И вы шли за ним по пятам?

— Да. Когда в газетах появились сенсационные сообщения об исчезновении знаменитого физика Томаса Беттертона, я отправился в Англию. Одному моему другу, блестящему ученому, запускала кое-какие пробные шары некая дама, миссис Спидер, которая работала на ООН. По приезде в Англию я выяснил, что она встречалась и с Беттертоном. Я подыграл ей, высказывал левые идеи, слегка преувеличил свои научные заслуги. Видите ли, я был уверен, что Беттертон отправился за «железный занавес», где его не смогли бы достать. Но я намечал добраться до него и там. — Он мрачно стиснул зубы. — Эльза была не только замечательным ученым, но и чудесной и красивой женщиной. Ее убил и ограбил человек, которого она любила и которому верила. Я был готов разделаться с Беттертоном собственными руками.

— Понятно, — прошептала Хилари. — Теперь мне все понятно.

— Приехав в Англию, я написал вам, — продолжал Питерс. — Я подписался своим настоящим именем и изложил факты. Наверное, вы мне не поверили. Во всяком случае, ответа я не получил, — пожал он плечами. — Тогда я обратился в разведку. Сначала я явился туда под видом польского офицера — явного иностранца, чопорного и холодного. Я тогда подозревал всех и вся. Но в конце концов мы с Джессопом нашли общий язык. — Он помедлил. — Теперь я своего добился. Будет предъявлено требование об экстрадиции, Беттертона передадут США, и там он предстанет перед судом. Если его оправдают, я… Но его не оправдают. Улики слишком весомы.

Он вновь замолчал, глядя на спускающиеся к морю, залитые солнцем сады.

— Самое страшное, — заговорил он вновь, — что вы явились к нему туда, а я встретил вас и полюбил. Это было ужасно, Олив, поверьте мне. И вот к чему мы пришли. Перед вами человек, отправивший вашего мужа на электрический стул. Это всегда будет стоять между нами. Вы не сможете этого забыть, даже если сумеете простить. — Он поднялся. — Что ж, я хотел, чтобы вы услышали эту историю из моих уст. Теперь прощайте.

— Погодите, — движением руки остановила его Хилари, — погодите-ка. Я тоже должна вам кое-что рассказать. Я не жена Беттертона. Олив Беттертон умерла в Касабланке, и Джессоп уговорил меня занять ее место.

— Вы не Олив Беттертон?

— Нет.

— Боже мой! — простонал Энди Питерс и рухнул на стул. — Боже мой! Олив… Олив, милая!

— Не называй меня Олив. Меня зовут Хилари. Хилари Крейвен.

— Хилари? — недоверчиво переспросил он. — К этому мне еще надо привыкнуть. — И взял ее руки в свои.

На другом краю террасы Джессоп, обсуждавший сложности создавшейся ситуации с Лебланом, вдруг потерял интерес к разговору.

— Простите? — рассеянно переспросил он.

— Я говорю, mon cher, что нам вряд ли удастся привлечь к ответственности эту скотину Аристида.

— Конечно, не удастся. Аристиды всегда побеждают, точнее, ухитряются выйти сухими из воды. Но это будет стоить ему больших денег, чего он очень не любит. Кроме того, даже Аристид не может вечно обманывать смерть. Судя по его виду, ему осталось недолго.

— Что там привлекло ваше внимание, друг мой?

— Вон те двое, — ответил Джессоп. — Я послал Хилари Крейвен в неизвестном направлении, но похоже, что ее путешествие заканчивается так, как ему и положено.

Несколько мгновений Леблан недоуменно смотрел на него, потом просиял:

— А! Понятно! Шекспир!

— До чего же вы, французы, начитанный народ, — вздохнул Джессоп.

ХИКОРИ, ДИКОРИ, ДОК… Hickory Dickory Dock 1955 © Перевод Шишовой Т. под редакцией
 А. Титова

Глава 1

Эркюль Пуаро нахмурился.

— Мисс Лемон!

— Да, мосье Пуаро?

— В этом письме три опечатки.

Он, казалось, не верил своим глазам: мисс Лемон, первоклассный секретарь, не делала опечаток никогда. Она никогда не болела, не уставала, не отвлекалась и не огорчалась. Практически это вообще была не женщина, а прекрасно отлаженный механизм, идеальный секретарь. Мисс Лемон все на свете знала и все умела. Столь же идеально сумела она наладить и жизнь Эркюля Пуаро, давным-давно избравшего себе девизом слова «Порядок и метод». Благодаря идеальному слуге Джорджу и идеальному секретарю мисс Лемон порядок и метод нераздельно правили жизнью Пуаро. Все шло как по маслу, и жаловаться было не на что.

И однако, сегодня утром мисс Лемон сделала в самом обыкновенном письме три опечатки и, более того, их не заметила! Это было как гром среди ясного неба.

Эркюль Пуаро протянул ей злополучное письмо. Он был настолько изумлен, что даже не мог сердиться. Невероятно, совершенно невероятно — но факт!

Мисс Лемон взяла листок и пробежала глазами. Впервые в жизни Пуаро увидел, как она покраснела: некрасивый, багровый румянец залил ее лицо до корней жестких седых волос.

— Боже мой! — воскликнула она. — Не понимаю, как же я… Впрочем, понимаю; это из-за сестры.

Новость за новостью. Пуаро даже в голову не приходило, что у мисс Лемон может быть сестра. Равно как отец, мать, а также дедушка с бабушкой. Мисс Лемон настолько производила впечатление сошедшего с конвейера автомата, что сама мысль о ее возможных привязанностях, переживаниях и семейных треволнениях казалась нелепой. Окружающие знали, что в свободное от работы время мисс Лемон разрабатывает новую картотечную систему; она собиралась запатентовать это изобретение и таким образом увековечить свое имя.

— Ваша сестра? — недоверчиво переспросил Эркюль Пуаро.

— Да, — энергично закивала мисс Лемон. — По-моему, я никогда вам о ней не рассказывала. Она почти всю жизнь прожила в Сингапуре[231]. Ее муж занимался торговлей каучуком…

Эркюль Пуаро кивнул в ответ. Ему показалось вполне естественным, что сестра мисс Лемон провела большую часть жизни в Сингапуре. Для нее это вполне подходящее место. Сестрам таких женщин, как мисс Лемон, и положено выходить замуж за сингапурских бизнесменов, чтобы дать возможность всем мисс Лемон превратиться в роботов, исправно служащих хозяину (а в часы досуга занимающихся изобретением картотечных систем).

— Понятно, — сказал Пуаро. — Продолжайте.

И мисс Лемон продолжала:

— Четыре года тому назад она овдовела. Детей у нее нет. Вот я и присмотрела для нее уютную маленькую квартирку, за вполне умеренную плату…

(Мисс Лемон, естественно, была по плечу даже эта, практически неразрешимая, задача.)

— Сестра моя неплохо обеспечена… правда, деньги сейчас обесценились, но запросы у нее небольшие, и, ведя хозяйство с умом, она вполне может прожить безбедно.

Помолчав, мисс Лемон стала рассказывать дальше:

— Но ее тяготило одиночество. В Англии она прежде не бывала: у нее тут ни друзей, ни приятелей, да и заняться особо нечем. В общем, примерно полгода назад она сказала мне, что подумывает о работе.

— О работе?

— Ну да, ей предложили место экономки в студенческом общежитии. Хозяйка его, кажется наполовину гречанка, хотела нанять женщину, чтобы та вела хозяйство и управляла делами. Общежитие находится в старом доходном доме на Хикори-роуд. Вы, наверное, знаете.

Пуаро не знал.

— Когда-то это был весьма фешенебельный район, и дома там отличные. Условия сестре создали прекрасные: спальня, гостиная и даже отдельная кухонька.

Мисс Лемон опять умолкла.

— Так-так, — изобразил заинтересованность Пуаро. Впрочем, пока он не видел в ее рассказе ничего из ряда вон выходящего.

— Поначалу я было засомневалась, но сестра меня в конце концов убедила. Она не привыкла сидеть сложа руки, она женщина очень практичная и хозяйственная. Да и потом, она же не собиралась вкладывать туда свои капиталы. Работа по найму; больших денег, правда, ей не обещали, но она в них и не нуждается, а работа казалась нетрудной. Сестру всегда тянуло к молодежи, а прожив столько лет на Востоке, она к тому же разбирается в национальной психологии и умеет найти подход к иностранцам. Ведь в общежитии живут студенты из самых разных стран; большинство, конечно, англичане, но есть даже негры!

— Понятно! — сказал Эркюль Пуаро.

— Похоже, сейчас добрая половина нянечек в больницах — негритянки, — задумчиво произнесла мисс Лемон и неуверенно добавила: — Они, видно куда приятней и внимательней англичанок. Но я отвлеклась. Мы обсудили эту затею, и сестра наконец решилась. Про хозяйку мы как-то не подумали. А миссис Николетис — женщина неуравновешенная. Порою она бывает обворожительной, а иногда, прошу прощения, совсем наоборот. Скупердяйка, и притом бесхозяйственная. Впрочем, будь она в состоянии сама вести свои дела, ей не понадобилась бы экономка. Сестра же моя не выносит капризов и не терпит, когда на ней срывают зло. Она человек очень сдержанный.

Пуаро кивнул: он легко вообразил себе вторую мисс Лемон, чуть смягчившуюся благодаря замужеству и сингапурскому климату, однако не изменившую своей рациональной натуре.

— Стало быть, ваша сестра устроилась на эту работу? — спросил он.

— Да, она переехала на Хикори-роуд примерно пол-года назад. Работа ей в общем-то нравится, ей там интересно.

Эркюль Пуаро внимательно слушал, но история по-прежнему казалась до обидного скучной.

— Однако последнее время она забеспокоилась. И очень сильно.

— Почему?

— Видите ли, мосье Пуаро, ей не нравится, что там творится.

— А общежитие мужское или смешанное? — деликатно осведомился Пуаро.

— Ах что вы, мосье Пуаро! Я совсем не это имела в виду. К трудностям такого рода она была готова, это естественно. Но, понимаете, там начали пропадать вещи.

— Пропадать?

— Да. Причем все так странно… И все так… неестественно…

— Вы хотите сказать, что их крадут?

— Ну да.

— А полицию вызывали?

— Нет. Пока еще нет. Сестра надеется, что до этого не дойдет. Она так любит своих ребят… по крайней мере, некоторых… и ей хотелось бы уладить все тихо, так сказать, по-семейному.

— Что ж, — чуть помедлив, произнес Пуаро, — я с ней согласен. Но мне непонятно, почему вы-то нервничаете? Из-за сестры, да?

— Не нравится мне это, мосье Пуаро. Совсем не нравится. Я не понимаю, что там происходит. Я не могу найти этому сколько-нибудь разумного объяснения, а ведь во всем должна быть своя логика.

Пуаро задумчиво кивнул.

Мисс Лемон всегда не хватало воображения. В том, что касалось фактов, ей не было равных. Но когда дело доходило до предположений, она пасовала.

— Может, это самое обычное воровство? Вдруг кто-нибудь из студентов страдает клептоманией?[232]

— Сомневаюсь. Я прочитала статью о клептомании в Британской энциклопедии[233] и в одной медицинской книге, — отвечала со всей ответственностью мисс Лемон, — по-моему, не похоже.

Эркюль Пуаро молчал. Стоит ли забивать себе голову проблемами сестры мисс Лемон и копаться в страстях, разгоревшихся в многонациональном общежитии. Но, право, мисс Лемон, допускающая опечатки, — это большое неудобство. Поэтому он сказал себе, что если и станет вникать в эту историю, то лишь ради собственного спокойствия. Просто ему не хотелось признаваться, что в последнее время он как-то заскучал и к тому же его заинтриговала кажущаяся тривиальность этого дела.

— «Как лист петрушки, что в жаркий день утонет в сливочном масле», — пробормотал он про себя.

— Петрушка? В масле? — Мисс Лемон растерялась.

— Я цитирую одного из ваших классиков, — объяснил Пуаро. — Вы ведь, несомненно, знакомы с «Приключениями», не говоря уже о «Подвигах Шерлока Холмса».[234]

— А, так это вы насчет всяких там посетителей Бейкер-стрит[235],— хмыкнула мисс Лемон. — Взрослые люди, а такие наивные. А уж в книге-то сплошь ребячество. Детские игрушки. Лично я даже и не читала всех этих рассказов, времени не было. У меня если и выпадет редкая минутка, так я лучше почитаю что-нибудь для повышения квалификации.

— Вы не возражаете, мисс Лемон, — церемонно поклонившись, спросил Эркюль Пуаро, — если мы пригласим сюда завтра вашу сестру… скажем, на чашку чаю? Вдруг я смогу ей чем-нибудь помочь?

— Вы так добры, мосье Пуаро! Мне, право, даже неловко! Сестра во второй половине дня всегда свободна.

— Значит, договариваемся на завтра.

И Пуаро, не откладывая в долгий ящик, приказал верному Джорджу приготовить к завтрашнему дню квадратные горячие пышки, аккуратные сандвичи и прочие обязательные компоненты большой английской чайной церемонии.

Глава 2

Сходство между сестрами было поразительное. Правда, миссис Хаббард казалась более женственной, смуглой, пышной, носила не такую строгую прическу, но взгляд у этой круглолицей миловидной дамы был точь-в-точь таким же, каким буравила собеседника сквозь пенсне мисс Лемон.

— Вы очень любезны, мосье Пуаро, — сказала миссис Хаббард. — Просто очень. И чай у вас восхитительный. Я, правда, сыта, если не сказать больше, но еще от одного сандвича… Но только одного… пожалуй, не откажусь. Чаю? Ну разве что полчашечки.

— Давайте допьем и приступим к делу, — предложил Пуаро.

Он приветливо улыбнулся и подкрутил усы, а миссис Хаббард вдруг произнесла:

— Знаете, а я именно таким вас и представляла по рассказам Фелисити.

Пуаро изумленно раскрыл рот, но, вовремя сообразив, что так зовут суровую мисс Лемон, ответил, что он ничуть не удивлен, мисс Лемон всегда точна в описаниях.

— Конечно, — произнесла миссис Хаббард, рассеянно потянувшись за очередным сандвичем. — Но Фелисити всегда была равнодушна к людям. А я наоборот. Поэтому я сейчас так и волнуюсь.

— А вы можете объяснить, что вас конкретно волнует?

— Могу. Понимаете, если бы пропадали деньги… по мелочам… я бы не удивлялась. Или, скажем, украшения… это тоже, в сущности, нормально… то есть для меня, конечно, ненормально, но для клептоманов или нечестных людей вполне допустимо. Однако все не так просто. Я вам сейчас покажу список пропавших вещей, у меня все зафиксировано.

Миссис Хаббард открыла сумочку и, достав маленький блокнотик, начала читать:

«1. Вечерняя туфля (из новой пары).

2. Браслет (бижутерия).

3. Кольцо с бриллиантом (впоследствии найдено в тарелке с супом).

4. Компактная пудра.

5. Губная помада.

6. Стетоскоп[236].

7. Серьги.

8. Зажигалка.

9. Старые фланелевые брюки.

10. Электрические лампочки.

11. Коробка шоколадных конфет.

12. Шелковый шарф (найден разрезанным на куски).

13. Рюкзак (то же самое).

14. Борная кислота (порошок).

15. Соль для ванны.

16. Поваренная книга».

Эркюль Пуаро глубоко вздохнул.

— Великолепно! — воскликнул он. — И весьма, весьма увлекательно!

В восторге он перевел взгляд с сурового лица неодобрительно глядевшей на него мисс Лемон на добродушную, расстроенную физиономию миссис Хаббард.

— Я вас поздравляю, — обратился он к последней с искренней теплотой.

— Но с чем, мосье Пуаро? — удивилась она.

— С прекрасной, уникальной в своем роде головоломкой.

— Не знаю, может быть, вы, мосье Пуаро, уловили в этом какой-нибудь смысл, но…

— Нет, сплошная бессмыслица. Больше всего она напоминает игру, в которую меня втянули мои юные друзья на рождественские праздники. Кажется, она называлась «Трехрогая дама». Каждый по очереди произносил: «Я ездила в Париж и купила…» — и прибавлял название какой-нибудь вещи. Следующий повторял его слова, добавляя что-то от себя. Выигрывал тот, кто без запинки повторял список, а вещи в нем встречались самые странные и нелепые, к примеру, там был кусок мыла, белый слон, раздвижной стол, хохлатая утка. Вся трудность состоит в том, что предметы абсолютно не связаны между собой, это просто набор слов. Так же, как в вашем списке. Когда список достигал, скажем, двенадцати наименований, запомнить их в нужном порядке становилось почти невозможно. Проигравший получал бумажный рожок и в дальнейшем должен был говорить: «Я, однорогая дама, ездила в Париж», и так далее. Получив три рожка, человек выбывал из игры. Победителем считался тот, кто оставался последним.

— Ручаюсь, что вы-то и вышли победителем, мосье Пуаро, — сказала мисс Лемон с неподдельной верой преданной секретарши.

— Вы угадали. — Пуаро просиял. — Даже в самом странном наборе слов можно увидеть скрытый смысл, нужно только пофантазировать и попытаться связать воедино разрозненные предметы. Например, сказать себе так: «Этим мылом я мыл большого белого мраморного слона, который стоит на раздвижном столе» и так далее.

— Наверное, вы могли бы проделать нечто подобное и с моим списком? — В голосе миссис Хаббард звучало уважение.

— Безусловно Дама в туфле на правую ногу надевает браслет на левую руку. Потом она пудрится, красит губы, идет обедать и роняет кольцо в тарелку с супом. Видите, я вполне могу запомнить ваш список. Однако нас интересует совсем другое. Почему украдены столь разные предметы? Есть ли между ними какая-то связь? Может, у вора какая-то мания? Первый этап нашей работы — аналитический. Мы должны тщательно проанализировать список.

Пуаро углубился в чтение, в комнате воцарилась тишина. Миссис Хаббард впилась в него взглядом, словно ребенок в фокусника, ожидая, что из его шляпы появится кролик или, по крайней мере, ворох разноцветных лент. А мисс Лемон бесстрастно уставилась в одну точку — наверное, предаваясь размышлениям о своей картотечной системе.

Когда Пуаро наконец нарушил молчание, миссис Хаббард даже вздрогнула.

— Прежде всего мне бросилось в глаза, — сказал Пуаро, — что, как правило, пропадали недорогие вещи, порой сущие пустяки. Исключение составляют лишь стетоскоп и бриллиантовое кольцо. О стетоскопе пока говорить не будем, в данный момент меня интересует кольцо. Вы думаете, оно дорогое?

— Точно не знаю, мосье Пуаро. Там был один большой бриллиант, окруженный мелкой россыпью. Это было обручальное кольцо матери мисс Лейн. Она очень переживала из-за его пропажи, и все мы вздохнули с облегчением, когда оно нашлось в тарелке мисс Хобхауз. Мы решили, что это дурная шутка.

— И вполне возможно, так оно и было. На мой взгляд, кража и возвращение кольца весьма симптоматичны. Ведь из-за пропажи губной помады, компактной пудры или книги никто не будет обращаться в полицию. А из-за дорогого бриллиантового колечка будут. Дело, без сомнения, дошло бы до полиции, и поэтому кольцо вернули.

— Но зачем же красть, если все равно придется возвращать? — наморщила лоб мисс Лемон.

— Действительно, — сказал Пуаро, — зачем? Однако сейчас мы не будем заострять на этом внимание. Мне бы хотелось систематизировать перечень пропавших вещей, и кольцо в моем списке занимает первое место. Что из себя представляет его хозяйка, мисс Лейн?

— Патрисия Лейн? Очень милая девушка, пишет какой-то диплом… по истории или археологии… не помню.

— Она из богатой семьи?

— О нет. Денег у нее немного, но одевается она очень прилично. Кольцо, как я говорила, принадлежало ее матери. У нее есть еще пара украшений, но вообще гардероб у нее небогатый, и в последнее время она даже бросила курить. Из экономии.

— Опишите мне ее, пожалуйста.

— Это вполне заурядная девушка, так сказать, ни то ни се. Аккуратная, спокойная, воспитанная, но в ней нет изюминки. Она просто хорошая, порядочная девушка.

— Кольцо оказалось в тарелке мисс Хобхауз. А что собой представляет эта девушка?

— Вэлери? Смуглая, темноволосая. Умная, остра на язык. Работает в салоне красоты «Сабрина Фер», вы, наверное, знаете.

— А они дружат?

Миссис Хаббард задумалась.

— Пожалуй, да. Хотя у них мало общего. Впрочем, Патрисия со всеми ладит, однако не пользуется особой популярностью. А у Вэлери Хобхауз есть и враги, нельзя ведь безнаказанно смеяться над людьми, но есть и поклонники.

— Понятно, — сказал Пуаро.

Значит, Патрисия Лейн — девушка милая, но заурядная, а Вэлери Хобхауз — яркая личность… Он подвел итог размышлениям:

— Особенно интересен, на мой взгляд, диапазон пропаж. Есть мелочи, скажем: губная помада, бижутерия, компактная пудра… сюда же можно отнести и соль для ванны, коробку конфет. На них вполне может польститься кокетливая, но бедная девушка. Но зачем ей стетоскоп? Его скорее украл бы мужчина, украл, чтобы продать или заложить в ломбард. Чей это стетоскоп?

— Мистера Бейтсона… рослый такой добродушный юноша.

— Он изучает медицину?

— Да.

— А он очень рассердился, узнав о пропаже?

— Он был вне себя от бешенства, мосье Пуаро. Он парень вспыльчивый и в минуты гнева способен наговорить дерзостей, но потом быстро остывает. Он не может относиться спокойно к тому, что крадут его вещи.

— А неужели кто-нибудь может?

— Ну, как сказать… У нас живет мистер Гопал Рам, из Индии. Его ничем не проймешь. Он только улыбается, машет рукой и говорит, мол, ничто материальное не представляет никакой ценности.

— А у него что-нибудь украли?

— Нет.

— Понятно А кому принадлежали фланелевые брюки?

— Мистеру Макнаббу. Они были очень ветхие, и все считали, что пора их выбросить, но мистер Макнабб очень привязан к своим старым вещам и никогда ничего не выбрасывает.

— Ну, вот мы и добрались до второго пункта моей классификации — до вещей, которые, по идее, не представляют для вора никакой ценности: старых фланелевых брюк, электрических лампочек, борной кислоты, соли для ванн… да, чуть не забыл поваренную книгу. Конечно, кто-нибудь и на них может польститься, но маловероятно. Кислоту, скорее всего, взяли по ошибке; лампочку, наверное, хотели вкрутить вместо перегоревшей, да позабыли… поваренную книгу могли взять почитать и не вернули. Брюки могла забрать уборщица.

— У нас две уборщицы, и обе женщины очень порядочные. Я уверена, что они ничего не возьмут без спроса.

— Не буду спорить. Да, чуть не забыл про вечерние туфли, вернее, про одну туфлю, из новой пары. Чьи они были?

— Салли Финч. Она из Америки, фулбрайтовская стипендиатка[237].

— А может, она куда-нибудь ее засунула и забыла? Ума не приложу, зачем кому-то понадобилась одна туфля.

— Нет, мы обыскали весь дом, мосье Пуаро. Понимаете, мисс Финч тогда собиралась в гости. Она надела вечерний туалет, и пропажа оказалась для нее настоящей трагедией — ведь других выходных туфель у нее нет.

— Значит, она была огорчена и раздосадована… М-да, возможно, все не так просто…

Помолчав немного, он заговорил вновь:

— У нас остались два последних пункта: разрезанный на куски рюкзак и шарф в столь же плачевном состоянии. Это явно сделано из мести, иначе объяснить нельзя. Кому принадлежал рюкзак?

— Рюкзаки есть почти у всех студентов; ребята часто путешествуют автостопом. И у многих рюкзаки одинаковые, из одного и того же магазина, и их трудно различить. Этот рюкзак принадлежал либо Леонарду Бейтсону, либо Колину Макнаббу.

— А кто хозяйка шелкового шарфа, который тоже был разрезан на куски?

— Вэлери Хобхауз. Ей подарили его на Рождество; шарф был дорогой, красивый, изумрудно-зеленого цвета.

— Ага… Вэлери Хобхауз…

Пуаро закрыл глаза. То, что проносилось перед его мысленным взором, выдерживало сравнение разве что с калейдоскопом. Клочья шарфов и рюкзаков, поваренная книга, губная помада, соль для ванны, имена и беглые описания чудаков-студентов. Ни связи, ни формы. Странные происшествия и случайные люди. Но Пуаро твердо знал, что какая-то связь между ними существует. Каждый раз, встряхнув калейдоскоп, мы получаем разные картинки. Причем одна из них непременно окажется той самой искомой… Вопрос в том, которая…

Он открыл глаза.

— Мне надо подумать. Собраться с мыслями.

— Конечно, конечно, мосье Пуаро, — закивала миссис Хаббард. — Поверьте, мне так неловко причинять вам беспокойство!

— Никакого беспокойства вы мне не причиняете. Мне самому интересно. Но пока я буду думать, мы должны начать действовать. С чего? Ну, скажем… с туфельки, с вечерней туфельки. Да-да! С нее-то мы и начнем. Мисс Лемон!

— Я вас слушаю, мосье Пуаро! — Мисс Лемон тут же оторвалась от размышлений о своей картотеке, еще больше выпрямилась и автоматически потянулась за блокнотом и ручкой.

— Миссис Хаббард постарается забрать оставшуюся туфлю. Вы пойдете на Бейкер-стрит, в бюро находок. Когда была потеряна туфля?

Миссис Хаббард задумалась:

— Я точно не помню, мосье Пуаро. Месяца два назад. Но я узнаю у самой Салли Финч.

— Хорошо. — Он опять повернулся к мисс Лемон. — Скажите им что-нибудь, ну например, что забыли туфлю в электричке, — это выглядит наиболее правдоподобно, — или в автобусе. Сколько автобусов ходит в районе Хикори-роуд?

— Всего два.

— Понятно. Если на Бейкер-стрит вам ничего не скажут, обратитесь в Скотленд-Ярд и скажите, что вы оставили ее в такси.

— Не в Скотленд-Ярд, а в бюро Лэмбет, — со знанием дела поправила его мисс Лемон.

Пуаро развел руками:

— Вам виднее.

— Но почему вам кажется… — начала миссис Хаббард.

Пуаро не дал ей договорить.

— Давайте посмотрим, что ответят в бюро находок. Потом мы с вами, миссис Хаббард, решим, как быть дальше. Тогда вы подробно опишете мне ситуацию.

— Но, уверяю вас, я вам все рассказала!

— О нет, позвольте с вами не согласиться. Люди в доме живут разные. А любит Б, Б любит Г, а Г и Д, возможно, заклятые враги на почве ревности к А. Именно это меня будет интересовать. Чувства, переживания. Ссоры, конфликты, кто с кем дружит, кто кого ненавидит, всякие человеческие слабости.

— Поверьте, — в некотором замешательстве произнесла миссис Хаббард, — я ничего такого не знаю. Я в подобные дела не вмешиваюсь. Я просто веду хозяйство, обеспечиваю провизией…

— Но вам же небезразличны люди! Вы сами об этом говорили. Вы любите молодежь. И на работу пошли не ради денег, а для того, чтобы общаться с людьми. В общежитии есть студенты, которые вам симпатичны, а есть и такие, которые вам не очень нравятся, а может, и вовсе не нравятся. Вы должны рассказать мне об этом, и вы расскажете! Ведь у вас на душе тревожно… причем вовсе не из-за пропавших вещей; вы вполне могли заявить о них в полицию.

— Что вы, миссис Николетис наверняка не захотела бы обращаться в полицию.

Пуаро продолжал, как бы не слыша:

— Но вас беспокоят не вещи, вы боитесь за человека! Да-да, именно за человека, которого считаете виновником или, по крайней мере, соучастником краж. Значит, этот человек вам дорог.

— Вы шутите, мосье Пуаро!

— Нисколько, и вы это знаете. Больше того, я считаю вашу тревогу обоснованной. Изрезанный шарф — выглядит довольно зловеще. И рюкзак тоже. Все остальное может быть чистым ребячеством, но я и в этом не уверен. Совсем даже не уверен!

Глава 3

Слегка запыхавшись, миссис Хаббард поднялась по лестнице дома № 26 на Хикори-роуд и только было собралась открыть ключом свою квартиру, как входная дверь распахнулась, и по лестнице взлетел рослый огненно-рыжий юноша.

— Привет, ма! — сказал Лен Бейтсон (уж такая у него была манера называть миссис Хаббард). Этот добродушный юноша, говоривший на кокни[238], был, к счастью, начисто лишен комплекса неполноценности. — Вы из города? Ходили прошвырнуться?

— Я была приглашена на чай, мистер Бейтсон. Пожалуйста, не задерживайте меня, я спешу.

— А какой я сегодня трупик вскрыл! — сказал Лен. — Прелесть!

— До чего же вы гадкий, Лен! Разве можно так говорить? Прелестный труп… Надо же додуматься! Меня даже замутило.

Лен Бейтсон захохотал так, что эхо раскатилось по коридору.

— Силии ни слова, — сказал он. — Я проходил тут мимо аптеки и заглянул к ней. «Зашел, — говорю, — рассказать о покойнике». А она побелела как полотно, чуть в обморок не грохнулась. Как вы думаете, почему, мама Хаббард?

— Ничего удивительного, — произнесла миссис Хаббард. — Вы кого угодно доконаете. Силия, наверно, подумала, что вы говорите о настоящем покойнике.

— То есть как о «настоящем»? А трупы в нашей анатомичке, по-вашему, что, синтетические?

Справа распахнулась дверь, и выглянувший из комнаты тощий, длинноволосый, лохматый юнец проворчал:

— А, это ты! А я подумал, у нас тут толпа здоровенных мужиков! Голос один, а топота как от целой роты!

— Надеюсь, тебе это не действует на нервы?

— Не больше, чем обычно, — сказал Найджел Чэпмен и скрылся в комнате.

— Наше нежное создание! — съязвил Лен.

— Ради Бога, не задирайтесь! — попыталась его утихомирить миссис Хаббард. — Я люблю, когда люди в хорошем настроении и не ссорятся по пустякам.

Молодой великан с ласковой ухмылкой взглянул на нее с высоты своего роста.

— Да плевать мне на Найджела, ма.

В этот момент на лестнице показалась девушка.

— Миссис Хаббард, вы срочно нужны миссис Николетис. Она у себя в комнате.

Миссис Хаббард вздохнула и пошла наверх. Высокая смуглая девушка, передавшая распоряжение хозяйки, отступила к стене, пропуская ее.

Лен Бейтсон спросил, снимая плащ:

— В чем дело, Вэлери? Мама Хаббард пошла жаловаться на наше поведение?

Девушка передернула худенькими точеными плечиками, спустилась вниз и пошла через холл.

— Это все больше походит на сумасшедший дом, — бросила она, обернувшись. Она двигалась с ленивой, вызывающей грацией манекенщицы.

Дом № 26 по Хикори-роуд на самом деле состоял из двух домов — 24 и 26, соединенных общим первым этажом, где помещалась гостиная и большая столовая, а подальше находились две раздевалки и маленькая канцелярия. В каждую половину дома вела своя лестница. Девушки жили в правом крыле, а юноши — в левом, оно-то и было раньше отдельным домом.

Поднимаясь по лестнице, миссис Хаббард расстегнула воротник пальто. Вздохнув еще раз, она направилась в комнату миссис Николетис.

— Опять, наверное, не в духе, — пробормотала миссис Хаббард, постучалась и вошла.

В гостиной миссис Николетис было очень жарко. Электрокамин работал на полную мощность. Миссис Николетис, дородная смуглая женщина, все еще привлекательная, с огромными карими глазами и капризным ртом, курила, сидя на диване и облокотившись на грязноватые шелковые и бархатные подушки.

— А… Наконец-то! — Тон ее был прямо-таки прокурорским.

Миссис Хаббард, как истая сестра мисс Лемон, и бровью не повела.

— Да, — ехидно отвечала она. — Вот и я. Мне доложили, что вы меня искали.

— Конечно, искала. Ведь это чудовищно, просто чудовищно!

— Что чудовищно?

— Счета! Счета, которые мне из-за вас предъявляют! — Миссис Николетис, как заправский фокусник, достала из-под подушки кипу бумаг. — Мы что, гусиными печенками и перепелами кормим этих мерзавцев? У нас тут шикарный отель? Кем себя считают эти студентишки?

— Молодыми людьми с хорошим аппетитом, — ответила миссис Хаббард. — Мы им подаем завтрак и скромный ужин, пища простая, но питательная. Мы ведем хозяйство очень экономно.

— Экономно? Экономно?! И вы еще смеете так говорить? Я вот-вот разорюсь!

— Неправда, вы внакладе не остаетесь, миссис Николетис. Цены у вас высокие, и далеко не всякий студент может позволить себе здесь поселиться.

— Однако комнаты у меня не пустуют. У меня по три кандидата на место! И студентов направляют все: и Британский Совет[239], и Лондонский университет[240], даже посольства! Три кандидата на одну комнату — такое еще поискать надо!

— А ведь студенты к вам стремятся еще и потому, что здесь вкусно и сытно кормят. Молодым людям надо хорошо питаться.

— Ишь, чего захотели! А я, значит, оплачивай их жуткие счета?! А все кухарка с мужем, проклятые итальяшки! Они вас нагло обманывают.

— Что вы, миссис Николетис! Еще не родился такой иностранец, которому удастся обвести меня вокруг пальца!

— Тогда, значит, вы сами меня обворовываете.

Миссис Хаббард по-прежнему сохраняла невозмутимость.

— Вам следует поосторожней выбирать выражения, — сказала она тоном старой нянюшки, журящей своих питомцев за чересчур уж дерзкую проделку. — Не нужно так разговаривать с людьми, это может привести к нежелательным результатам.

— Боже мой! — Миссис Николетис театральным жестом швырнула счета в воздух, и они разлетелись по всей комнате.

Миссис Хаббард, поджав губы, наклонилась и собрала бумажки.

— Вы меня бесите! — крикнула хозяйка.

— Возможно, но тем хуже для вас, — ответила миссис Хаббард. — Не стоит волноваться, а то повысится давление.

— Но вы же не станете отрицать, что на этой неделе у нас перерасход?

— Разумеется. На этой неделе Лэмпсон сбросил цену на продукты, и я решила, что нельзя упускать такую возможность. Зато на следующей неделе расходов будет гораздо меньше.

Миссис Николетис надула губы.

— Вы всегда выкрутитесь.

— Ну вот. — Миссис Хаббард положила аккуратную стопку счетов на стол. — О чем вы еще хотели со мной побеседовать?

— Салли Финч, американка, собирается от нас съехать. А мне бы этого не хотелось. Она ведь фулбрайтовская стипендиатка и может сделать нам рекламу среди своих товарищей. Надо убедить ее остаться.

— А почему она собралась съезжать?

Миссис Николетис передернула могучими плечами.

— Разве я помню? Придумала какую-то причину. Уж я-то знаю, когда мне врут.

Миссис Хаббард задумчиво кивнула. Тут она была готова поверить миссис Николетис.

— Салли ничего мне не говорила, — сказала она.

— Но вы постараетесь ее убедить?

— Конечно.

— Да… если весь сыр-бор из-за цветных, индусов или этих, негритосов… то лучше пусть они убираются. Все до единого! Американцы цветных не любят, а для меня гораздо важнее хорошая репутация моего общежития среди американцев, а не среди всякого сброда. — Она театрально взмахнула рукой.

— Пока я здесь работаю, этому не бывать, — холодно возразила миссис Хаббард. — Тем более что вы ошибаетесь. Наши студенты совсем не такие, и Салли, разумеется, тоже. Она частенько обедает с мистером Акибомбо, а он просто иссиня-черный.

— Значит, ей не нравятся коммунисты, вы ведь знаете, как американцы относятся к коммунистам. А Найджел Чэпмен — стопроцентный коммунист!

— Сомневаюсь.

— Нечего сомневаться! Послушали бы вы, что он нес вчера вечером!

— Найджел может сказать что угодно, лишь бы досадить людям. Это его большой недостаток.

— Вы их так хорошо знаете! Миссис Хаббард, дорогая, вы просто прелесть! Я все время твержу себе: что бы я делала без миссис Хаббард? Я вам безгранично доверяю. Вы прекрасная, прекрасная женщина!

— Ага, подсластим пилюлю… — прокомментировала миссис Хаббард.

— Вы о чем?

— Да нет, я так… Я сделаю все, что смогу.

Она вышла, не дослушав благодарных излияний хозяйки, и торопливо пошла по коридору к себе, бормоча: «Сколько времени я с ней потеряла!.. Она кого хочешь сведет с ума…» — Миссис Хаббард торопливо шла по коридору к себе.

Но в покое ее оставлять не собирались. В комнате ее ждала высокая девушка.

— Нельзя ли с вами поговорить? — Девушка поднялась с дивана.

Элизабет Джонстон, приехавшая из Вест-Индии[241], училась на юридическом факультете. Старательная, честолюбивая и очень замкнутая. Держалась всегда спокойно, уверенно, и миссис Хаббард считала ее одной из самых благополучных студенток.

Она и теперь сохраняла спокойствие, смуглое лицо оставалось совершенно бесстрастным, но миссис Хаббард уловила легкую дрожь в ее голосе.

— Что-нибудь случилось?

— Да. Пожалуйста, пройдемте ко мне в комнату.

— Одну минуточку. — Миссис Хаббард сняла пальто и перчатки и двинулась вслед за девушкой.

Та жила на верхнем этаже. Элизабет Джонстон открыла дверь и подошла к столу у окна.

— Вот мои конспекты, — сказала она. — Результат долгих месяцев упорного труда. Полюбуйтесь, во что они превратились.

У миссис Хаббард перехватило дыхание.

Стол был залит чернилами. Все записи были густо перепачканы. Миссис Хаббард потрогала страничку. Чернила еще не просохли.

Она спросила, прекрасно понимая нелепость своих слов:

— Вы разлили чернила?

— Нет. Это сделали, пока меня не было.

— Может быть, миссис Биггс…

Миссис Биггс работала уборщицей на этом этаже.

— Нет, это не миссис Биггс. Ведь чернила не мои. Мои стоят на полке возле кровати. Они не тронуты. Кто-то принес пузырек с собой и специально разлил его.

Миссис Хаббард была потрясена.

— Это очень злая, жестокая шутка.

— Да уж, приятного мало.

Девушка говорила спокойно, однако миссис Хаббард понимала, что творится в ее душе.

— Поверьте, Элизабет, я очень расстроена и сделаю все, чтобы выяснить, кто так гадко обошелся с вами. Вы кого-нибудь подозреваете?

Девушка ответила не раздумывая.

— Вы обратили внимание на то, что чернила зеленого цвета?

— Да, я сразу это заметила.

— Мало кто пользуется зелеными чернилами. В нашем пансионате ими пишет только один человек — Найджел Чэпмен.

— Найджел? Неужели вы думаете, что Найджел способен на такое?

— Нет, вряд ли. Однако он пишет зелеными чернилами — и дома, и в университете.

— Придется учинить допрос. Мне очень неприятно, Элизабет, что такое могло произойти у нас в доме, но, смею вас заверить, я доберусь до виновника. Может, это вас хоть чуточку утешит…

— Спасибо, миссис Хаббард. Насколько мне известно… у нас есть и другие неприятности?

— О да…

Миссис Хаббард вышла от Элизабет и направилась к лестнице. Но внезапно остановилась и, вернувшись, постучалась в последнюю комнату в глубине коридора.

— Войдите! — послышался голос Салли Финч.

Комната была хорошенькая, как и сама Салли Финч, жизнерадостная рыжеволосая девушка.

Она что-то писала в блокноте, щека ее была слегка оттопырена. Салли протянула миссис Хаббард открытую коробку конфет и невнятно пробормотала:

— Мне из дома леденцы прислали. Угощайтесь.

— Благодарю, Салли. В другой раз. У меня сейчас нет настроения. — Миссис Хаббард помолчала, — Вы слышали, что стряслось с Элизабет Джонстон?

— С Черной Бесс?

Прозвище было дружески-ласковым, и сама Элизабет ничего не имела против.

Миссис Хаббард рассказала о случившемся. Салли слушала, дрожа от негодования.

— Какая низость! Неужели кто-то мог так подло обойтись с нашей Бесс? Ведь она всеобщая любимица. Она такая дружелюбная, и, хотя держится особняком и мало с кем общается, по-моему, у нее нет врагов.

— И мне так казалось.

— Это все из одной серии. Вот поэтому я… — Девушка резко осеклась.

— Что вы? — тут же переспросила миссис Хаббард.

— Поэтому я и хочу уехать. Миссис Ник, наверно, вам уже сказала?

— Да, она очень переживает. Она считает, что вы скрыли от нее истинную причину вашего решения.

— Конечно, скрыла. Она бы взбеленилась. Но вам я скажу: не нравится мне, что здесь происходит. Сначала странная история с моей туфлей; потом кто-то разрезал шарф Вэлери… потом рюкзак Лена… Воровство — это хоть понятно, не так уж и много вещей украли. Приятного тут, конечно, мало, но в принципе это можно понять… А вот в этих происшествиях есть что-то странное. — Она на мгновение умолкла, а потом неожиданно улыбнулась. — Знаете, Акибомбо в панике. Он кажется таким образованным и культурным, но чуть копни — и выяснится, что он совсем недалеко ушел от своих предков, веривших в колдовство.

— Полно вам! — строго сказала миссис Хаббард. — Терпеть не могу такие разговоры, все это бредни и предрассудки. Просто кто-то решил попортить другим кровь.

Салли широко улыбнулась — по-кошачьи.

— И все же меня не покидает чувство, что этот кто-то — не совсем нормальный человек.

Миссис Хаббард спустилась на первый этаж и направилась в гостиную. Там находились четверо. Вэлери Хобхауз примостилась на диване, водрузив на подлокотник узкие изящные ступни. Найджел Чэпмен устроился за столом, положив перед собой увесистый том. Патрисия Лейн облокотилась о каминную полку, а только что вошедшая девушка была в плаще и снимала с головы вязаную шапочку. Девушка была миниатюрной, миловидной, с широко посаженными карими глазами и полуоткрытым ротиком, придававшим ее лицу выражение растерянности.

Вэлери, вынув сигарету изо рта, произнесла, лениво растягивая слова:

— Привет, ма! Ну как, удалось вам укротить разъяренную тигрицу, нашу достопочтенную хозяйку?

— А что, она вышла на тропу войны? — спросила Патрисия Лейн.

— Еще как вышла! — усмехнулась Вэлери.

— У нас большие неприятности, — сказала миссис Хаббард. — Мне нужны вы, Найджел.

— Я? — Найджел поднял на нее глаза и закрыл книгу. Его узкое недоброе лицо внезапно озарилось шкодливой, но при этом удивительно обаятельной улыбкой. — А что я такого сделал?

— Надеюсь, что ничего, — ответила миссис Хаббард. — Но чернила, которыми кто-то нарочно залил конспекты Элизабет Джонстон, зеленого цвета. А вы всегда пишете зелеными чернилами.

Глаза его округлились от удивления, улыбка сразу исчезла.

— И что из этого?

— Какой кошмар! — воскликнула Патрисия Лейн. — Делать тебе нечего, Найджел. Я тебя предупреждала: зачем всех шокировать, неужели ты не можешь писать обычными синими чернилами?

— Люблю повыпендриваться, — ответил Найджел. — Хотя, наверно, сиреневые еще лучше. Надо будет такие поискать… Вы не шутите насчет конспектов?

— Я говорю вполне серьезно. Это ваших рук дело?

— Естественно, нет. Конечно, приятно бывает позлить публику, но на подобную пакость я не способен… тем более по отношению к Черной Бесс, которая никогда не лезет в чужие дела, не в пример некоторым, не будем показывать пальцем. Хотел бы я знать, где мои чернила? Я как раз вчера вечером заправлял ручку. Обычно я ставлю их сюда. — Он встал и подошел к полке. — Ага, вот они. — Найджел взял в руки пузырек и присвистнул. — Вы правы. Тут осталось на донышке, а ведь вчера пузырек был почти полный.

Девушка в плаще тихонько ахнула:

— О Господи! Какая неприятность!

Найджел повернулся к ней и обвиняюще произнес:

— У тебя есть алиби, Силия?

Девушка опять ахнула:

— А почему я? И вообще, я целый день была в больнице и не могла…

— Перестаньте, Найджел, — вмешалась миссис Хаббард. — Не дразните Силию.

— Не понимаю, почему вы прицепились к Найджелу? — рассердилась Патрисия Лейн. — Только потому, что конспекты залили его чернилами?

— Давай, защищай малыша! — ехидно вставила Вэлери.

— Но это вопиющая несправедливость…

— Честное слово, я туг абсолютно ни при чем, всерьез оправдывалась Силия.

— Да никто тебя и не подозревает, детка, — раздраженно перебила ее Вэлери, — Но как бы там ни было, — она обменялась взглядом с миссис Хаббард, — все это зашло слишком далеко. Надо что-то делать.

— Надо что-то делать, — мрачно подтвердила миссис Хаббард.

Глава 4

— Взгляните, мосье Пуаро, — Мисс Лемон положила перед ним небольшой коричневый сверток. Он развернул его и оценивающе оглядел изящную серебряную туфельку.

— Она была в бюро находок на Бейкер-стрит, как вы и предполагали.

— Это облегчает дело, — сказал Пуаро, — и подтверждает кое-какие мои догадки.

— Безусловно, — вежливо отозвалась мисс Лемон, не проявляя, как всегда, ни малейшего любопытства.

Но зато родственных чувств она лишена не была и поэтому попросила:

— Мосье Пуаро, пожалуйста, если вас не затруднит, прочитайте письмо моей сестры. У нее есть кое-какие новости.

— Где оно?

Мисс Лемон протянула ему конверт. Дочитав последнюю строчку, он тут же велел ей связаться с сестрой по телефону. Как только миссис Хаббард ответила, Пуаро взял трубку.

— Миссис Хаббард?

— Да, это я, мосье Пуаро. Я вам очень благодарна за то, что вы так быстро позвонили. Я была ужасно…

— Откуда вы говорите? — прервал ее Пуаро.

— Как откуда? Из общежития… Ах, ну конечно, понимаю… Я у себя в гостиной.

— У вас спаренный телефон?

— Да, но в основном все пользуются телефоном в холле.

— Нас могут подслушать?

— Никого из студентов сейчас нет. Кухарка пошла в магазин. Джеронимо, ее муж, очень плохо понимает по-английски. Правда, есть еще уборщица, но она туговата на ухо и наверняка не станет подслушивать.

— Прекрасно. Значит, я могу говорить свободно. У вас бывают по вечерам лекции или кино? Ну, словом, какие-нибудь развлечения?

— Иногда мы устраиваем лекции. Недавно к нам приходила мисс Бэлтраут, показывала цветные слайды. Еще есть заявка на лекцию от Дальневосточной Миссии, хотя, боюсь, многих студентов не будет сегодня дома.

— Ага. Значит, так: сегодня вечером вы устроите лекцию мосье Эркюля Пуаро, шефа вашей сестры. Он расскажет о наиболее интересных преступлениях, которые ему довелось расследовать.

— Это, конечно, весьма интересно, но неужели вы думаете…

— Я не думаю, я уверен!

Вечером, придя в гостиную, студенты увидели на доске возле двери объявление:

МОСЬЕ ЭРКЮЛЬ ПУАРО,

знаменитый частный детектив, любезно согласился прочитать сегодня лекцию о теории и практике расследования преступлений. Мосье Пуаро расскажет о наиболее интересных делах, которые ему пришлось вести.

Реакция студентов была самой различной. Со всех сторон раздавались реплики:

— Никогда о нем не слышал…

— Ах, постойте-постойте, я что-то слыхал… да-да, мне рассказывали про одного малого, которого приговорили к смертной казни за убийство уборщицы, и вроде бы этот детектив в самый последний момент его спас — нашел настоящего убийцу…[242]

— Зачем нам это?..

— А по-моему, очень даже забавно…

— Колин, наверно, будет в восторге. Он помешан на психологии преступников…

— Ну, я бы этого не сказал, но все равно интересно побеседовать с человеком, который непосредственно имел дело с преступниками.

Ужин был назначен на половину восьмого, и, когда миссис Хаббард вышла из своей гостиной (где она угощала почтенного гостя хересом[243]) в сопровождении невысокого человека средних лет с подозрительно черными волосами и свирепыми усами, которые он то и дело подкручивал с довольным видом, большинство студентов уже сидело за столом.

— Вот наши питомцы, мосье Пуаро. Хочу вам представить, ребята, мосье Эркюля Пуаро, который любезно согласился побеседовать с нами после ужина.

После обмена приветствиями Пуаро сел на место, указанное ему миссис Хаббард, и, казалось, был обеспокоен только тем, чтобы не замочить усы в превосходном итальянском супе минестроне[244], поданном маленьким шустрым слугой-итальянцем.

Потом принесли обжигающие спагетти с фрикадельками, и тут девушка, сидевшая справа от Пуаро, робко спросила:

— А правда, что сестра миссис Хаббард работает у вас?

Пуаро повернулся к ней:

— Совершенно верно. Мисс Лемон уже много лет работает у меня секретарем. Лучшего мастера своего дела я не встречал. Я даже немного ее побаиваюсь.

— Понятно. А я думала…

— Что вы думали, мадемуазель?

Он отечески улыбнулся, мысленно давая ей краткую характеристику: хорошенькая, чем-то озабочена, не очень сообразительна, напугана…

Он спросил:

— Можно узнать, как вас зовут и где вы учитесь?

— Меня зовут Силия Остин. Я не учусь, а работаю фармацевтом в больнице Святой Екатерины.

— Интересная работа?

— Не знаю… Вообще-то интересная… — Голосок ее звучал не очень уверенно.

— А чем занимаются остальные молодые люди? Мне бы хотелось побольше узнать о них. Я думал, что здесь живут в основном иностранные студенты, но, оказывается, англичан гораздо больше.

— Некоторых иностранцев сейчас нет, например, мистера Чандры Лала и Гопала Рама, — они из Индии… Да! Еще не видно мисс Рейниеер, она голландка, и мистера Ахмеда Али, он египтянин и помешан на политике.

— А кто сидит за столом? Расскажите мне о них, пожалуйста.

— Слева от миссис Хаббард сидит Найджел Чэпмен. Он изучает историю средних веков и итальянский язык в Лондонском университете. Рядом с ним, девушка в очках, Патрисия Лейн. Она пишет диплом по археологии. Высокий рыжий парень — Лен Бейтсон, врач, а та темноволосая девушка — Вэлери Хобхауз, она работает в салоне красоты. Ее сосед — Колин Макнабб, будущий психиатр.

Когда она говорила о Колине, голос ее слегка дрогнул. Пуаро метнул на нее быстрый взгляд и увидел, что она покраснела.

Он отметил про себя: «Ага, значит мы влюблены и не можем скрыть своих чувств».

Он заметил, что юный Макнабб не обращает на Силию никакого внимания, а увлеченно беседует с рыжеволосой хохотушкой, сидящей с ним рядом за столом.

— Это Салли Финч. Фулбрайтовская стипендиатка. А возле нее — Женевьев Марико. Она вместе с Рене Алем изучает английский. Маленькая блондинка — Джин Томлинсон, она тоже работает в больнице Святой Екатерины. Она физиотерапевт. Негра зовут Акибомбо. Он из Западной Африки, отличный парень. Последней с той стороны сидит Элизабет Джонстон, она учится на юридическом. А справа от меня два студента из Турции, они приехали неделю назад и совсем не говорят по-английски.

— Спасибо. И как же вы между собой ладите? Ссоритесь, наверно?

Игривый тон был призван смягчить серьезность вопроса.

Силия ответила:

— О, мы так заняты, что нам некогда ссориться, хотя…

— Хотя что, мисс Остин?

— Найджел… тот, что сидит рядом с миссис Хаббард… обожает поддразнивать людей, злить их. А Лен Бейтсон сразу заводится. Он тогда бывает просто страшен. Но вообще-то он очень добрый.

— А Колин Макнабб тоже сердится?

— О нет, что вы! Колин только посмеивается над Найджелом.

— Понятно. А девушки между собой не ссорятся?

— Нет-нет, мы очень дружим. Женевьев, правда, порой обижается. Я думаю, это национальная черта; французы, по-моему, очень обидчивые… Ой… я… я не то хотела сказать, простите меня…

Силия не знала, куда деться от смущения.

— Ничего, я не француз, а бельгиец, — едва сдержав улыбку, успокоил ее Пуаро. И тут же, не давая Силии опомниться, перешел в наступление. — Так о чем же вы думали, мисс Остин? Помните, вы сказали вначале…

Она нервно скатала хлебный шарик:

— Да просто… понимаете… у нас недавно были неприятности… вот я и подумала, что миссис Хаббард… но это ужасная чушь, не обращайте внимания…

Пуаро не стал допытываться. Он повернулся к миссис Хаббард и подключился к ее беседе с Найджелом Чэпменом, который с невозмутимым видом доказывал, что преступление — это одна из форм искусства, и настоящие подонки общества — полицейские, поскольку они выбирают эту профессию из скрытого садизма. Пуаро потешался, глядя, как молодая женщина в очках, сидящая рядом с Найджелом, отчаянно пытается сгладить неловкость, а тот не обращает на нее абсолютно никакого внимания.

Миссис Хаббард мягко улыбалась.

— У молодежи сейчас на уме только политика и психология, — сказала она, — Мы были куда беспечней. Мы любили танцевать. Если скатать ковер в гостиной, там вполне можно устроить танцзал и плясать до упаду, но вам это и в голову не приходит.

Силия рассмеялась и лукаво сказала:

— А ведь ты любил танцевать, Найджел. Я даже танцевала с тобой однажды, хотя ты, наверно, не помнишь.

— Ты — со мной? — недоверчиво спросил Найджел. — Где?

— В Кембридже, на открытии майских гонок[245].

— Ах этот май! — Найджел махнул рукой, как бы открещиваясь от ошибок молодости. — В юности чего только не бывает. К счастью, это скоро проходит.

Найджелу явно было не больше двадцати пяти. Пуаро усмехнулся в усы.

Патрисия Лейн, как бы оправдываясь, произнесла:

— Понимаете, миссис Хаббард, мы так заняты… надо ходить на лекции и потом писать конспекты, так что на всякие глупости просто не остается времени.

— Но у человека только одна молодость, — возразила миссис Хаббард.

Отведав на десерт шоколадного пудинга, все отправились в гостиную и каждый налил себе кофе из кофейника, стоявшего на столе. Пуаро предложил начать лекцию. Турки вежливо откланялись, а остальные расселись по местам, выжидающе глядя на гостя.

Пуаро встал и заговорил свойственным ему самонадеянным тоном. Звук собственного голоса всегда ему нравился, и он непринужденно проболтал минут сорок пять, припоминая случаи из своей практики и слегка сгущая краски. Деликатное предположение, что он им просто морочил голову, не было бы чрезмерным.

— Так вот, стало быть, — закончил он, — я сказал этому бизнесмену, что он напоминает мне одного льежского фабриканта, владельца мыловаренного завода, который отравил супругу, чтобы жениться на красивой блондинке, своей секретарше. Я сказал об этом вскользь, но эффект был потрясающим. Он тут же отдал мне украденные деньги, да-да, те самые, которые у него украли, а я нашел! Сидит передо мной бледный, а в глазах — ужас. Я ему говорю: «Я отдам их благотворительному обществу». А он мне: «Поступайте как вам заблагорассудится». Ну что ж, тогда я советую ему; «Вам, мосье, надо быть очень, очень осторожным». Он молча кивает и утирает пот со лба. Он перепугался насмерть, а я… я спас ему жизнь. Потому что теперь, как бы он ни сходил с ума по блондинке-секретарше, он никогда не попытается отравить свою глупую и вздорную жену. Лучшее лечение — это профилактика. Надо предупреждать преступления, а не сидеть сложа руки и ждать у моря погоды.

Он поклонился и развел руками.

— Ну, вот и все, я, наверно, вконец утомил вас.

Раздались бурные аплодисменты. Пуаро еще раз поклонился, но не успел сесть на место, как Колин Макнабб вынул трубку изо рта и спросил:

— А теперь вы, может быть, скажете нам, зачем вы на самом деле сюда пожаловали?

На мгновение воцарилась тишина, потом Патрисия укоризненно воскликнула:

— Колин!

— Но это же и дураку понятно! — Колин обвел присутствующих презрительным взглядом. — Мосье Пуаро прочитал нам забавную лекцию, но, естественно, он пришел сюда не ради этого. Он же пришел по делу! Неужели вы думали, мосье Пуаро, что вам удастся нас провести?

— Ты говори только за себя, Колин, — возразила Салли.

— Но ведь я прав!

Пуаро опять шутливо развел руками.

— Увы, я должен признаться, что наша милая хозяйка действительно сообщила мне о некоторых причинах ее… беспокойства.

Лен Бейтсон поднялся на ноги, лицо его окаменело от гнева.

— Послушайте! Что здесь происходит? Это что же, все подстроено?

— А ты только сейчас догадался, Бейтсон? — ласково поинтересовался Найджел.

Силия испуганно ахнула и воскликнула:

— Значит, я не ошиблась!

Но тут раздался властный, решительный голос миссис Хаббард:

— Я попросила мосье Пуаро прочитать лекцию, однако я также рассказала ему о наших неприятностях и попросила у него совета. Необходимо было действовать, и передо мной стоял выбор: либо обратиться к мосье Пуаро, либо в полицию.

Немедленно вспыхнула неистовая перепалка. Женевьев истошно завопила, перейдя на французский:

— Какой позор, какая низость связываться с полицией!

Кто-то с ней спорил, кто-то соглашался. В конце концов Лен Бейтсон, воспользовавшись минутным затишьем, решился предложить:

— Давайте послушаем, что скажет о наших делах мосье Пуаро.

— Я сообщила мосье Пуаро все факты, — поспешно вставила миссис Хаббард. — И надеюсь, что, если он захочет вас кое о чем расспросить, вы не станете возражать.

— Благодарю, — поклонился ей Пуаро. А потом, как фокусник, достал вечерние туфли и преподнес их Салли Финч. — Это ваши туфли, мадемуазель?

— М-мои… а откуда… откуда вы взяли вторую? Она же пропала!

— И попала в бюро забытых вещей на Бейкер-стрит.

— Но почему вы решили обратиться туда, мосье Пуаро?

— О, до этого несложно было додуматься. Кто-то взял туфельку из вашей комнаты. Зачем? Естественно, не для того, чтобы носить или продать. В доме наверняка обыщут каждый закоулок, а значит, похитителю нужно было куда-то ее спрятать или уничтожить. Но уничтожить туфлю гораздо сложнее, чем просто завернуть ее в бумагу и оставить в часы пик в автобусе иди в электричке, ну скажем, положить под сиденье. Я сразу об этом подумал, и впоследствии мое предположение подтвердилось. А раз оно подтвердилось, то, значит, мои подозрения оказались небеспочвенными: туфля была украдена, дабы… как выразился один английский писатель, «досадить, потому что это обидно»[246].

Послышался короткий смешок Вэлери:

— Ну, теперь тебе, Найджел, не отпереться. Попался, моя радость?

Найджел самодовольно ухмыльнулся:

— Коли башмак впору — бери да носи!

— Чепуха! — возразила Салли. — Найджел не брал мою туфлю.

— Конечно, не брал! — сердито выкрикнула Патрисия. — Как может даже в голову такое прийти?

— Может или не может — не знаю, — сказал Найджел. — Но я тут ни при чем… впрочем, то же скажут про себя и все остальные.

Казалось, Пуаро ждал этих слов, как актер ждет нужную реплику. Он задумчиво взглянул на раскрасневшегося от гнева Лена Бейтсона, потом перевел испытующий взгляд на других студентов.

— Мое положение весьма щекотливо. Я в вашем доме гость. Миссис Хаббард пригласила меня провести приятный вечер, только и всего. И конечно, я пришел, дабы вернуть мадемуазель ее прелестные туфельки. Что же касается прочих дел… — он помолчал, — мосье Бейтсон, если не ошибаюсь, хотел узнать мое мнение о… м-м… ваших проблемах. Но, думаю, с моей стороны было бы бестактно вмешиваться в ваши дела… если, конечно, вы сами меня не попросите.

Мистер Акибомбо решительно закивал курчавой черной головой.

— Это очень, очень правильно, — сказал он. — Настоящая демократия — это когда вопрос постановляется на голосование.

— Ерунда! Мы не на собрании. — В голосе Салли Финч послышались раздраженные нотки. — Давайте не будем заниматься ерундой и послушаем, что нам посоветует мосье Пуаро.

— Совершенно с тобой согласен, — поддакнул Найджел.

Пуаро кивнул.

— Прекрасно, — сказал он. — Раз вы все спрашиваете Моего совета, извольте: на мой взгляд, миссис Хаббард или даже самой миссис Николетис следует немедленно обратиться в полицию. Нельзя терять ни минуты!

Глава 5

Подобного заявления, безусловно, никто не ожидал. Оно не вызвало даже протеста и комментариев; просто в комнате вдруг воцарилась гробовая тишина.

Воспользовавшись всеобщим замешательством, миссис Хаббард торопливо пожелала студентам спокойной ночи и увела Пуаро к себе.

Она зажгла свет, закрыла дверь и усадила знаменитого сыщика в кресло возле камина. Ее симпатичное доброе лицо было напряженным и озабоченным. Она предложила гостю сигарету, но Пуаро вежливо отказался, объяснив, что предпочитает курить свои. Он протянул ей пачку, но она рассеянно проронила, что не курит.

Усевшись напротив гостя, миссис Хаббард после легкой заминки произнесла:

— Наверное, вы правы, мосье Пуаро. Мы должны были вызвать полицию, особенно после истории с конспектами. Но вряд ли вам стоило так… прямо говорить об этом.

— Вы полагаете? — спросил Пуаро, закуривая тоненькую сигарету и провожая взглядом колечки дыма. — По-вашему, я должен был покривить душой?

— Как вам сказать… я, конечно, ценю честность и прямоту, но в данном случае не следовало бы идти напролом, можно было потихоньку пригласить сюда полицейского и побеседовать с ним конфиденциально. Ведь теперь человек, все это натворивший, предупрежден.

— Наверное, да.

— Не наверное, а наверняка, — довольно резко возразила миссис Хаббард. — И сомневаться тут нечего. Даже если это кто-то из прислуги или студентов, не присутствовавших сегодня на лекции. Все равно до них дойдут слухи. Так всегда бывает.

— Вы правы, именно так всегда и бывает.

— И потом, вы не подумали о миссис Николетис. Бог знает, как она к этому отнесется. Ее реакцию невозможно предугадать.

— Что ж, будет любопытно посмотреть на ее реакцию.

— И конечно, без ее согласия мы не можем обращаться в полицию… Ой, кто это?

Раздался резкий, властный стук в дверь. Не успела миссис Хаббард раздраженно крикнуть: «Войдите», как в дверь опять постучали, и на пороге вырос суровый Колин Макнабб с трубкой в зубах.

Вытащив трубку изо рта и прикрыв за собой дверь, он сказал:

— Извините, но мне очень нужно поговорить с вами, мосье Пуаро.

— Со мной? — невинно воззрился на него Пуаро.

— Ага, с вами, — мрачно подтвердил Колин.

Он неуклюже пододвинул стул и уселся напротив Эркюля Пуаро.

— Вы прочитали нам сегодня любопытную лекцию, — снисходительным тоном начал он. — Я не отрицаю, что вы — человек опытный, так сказать, собаку съевший на таких делах. Однако, вы уж простите меня, ваши методы и идеи давно устарели.

— Колин! Колин! — Миссис Хаббард даже покраснела. — Вы удивительно бестактны.

— Я не собираюсь никого обижать, мне просто хочется поговорить откровенно. Ваш кругозор, мосье Пуаро, ограничивается лишь «преступлением и наказанием».

— По-моему, это вполне нормальный ход событий, — возразил Пуаро.

— Вы узко понимаете юриспруденцию… более того, сами ваши законы давно устарели. Сейчас даже юристы не могут не считаться с новыми, современными теориями относительно мотивов преступления. Нет ничего важнее мотивов, мосье Пуаро.

— Но позвольте, — воскликнул Пуаро, — в таком случае я — сторонник той же концепции, выражаясь вашим современным научным языком!

— Тогда вы должны разобраться в причинах событий, происходящих у нас, чтобы понять, почему это случилось.

— Что ж, я и в данном пункте разделяю вашу точку зрения. Конечно, мотивы важнее всего.

— Ведь на все существуют свои причины, а причины иных неблаговидных поступков, с точки зрения совершившего их, могут быть самыми благовидными.

Тут миссис Хаббард, не выдержав, с негодованием воскликнула:

— Что за чушь!

— Вы глубоко заблуждаетесь, — повернулся к ней Колин. — Нужно учитывать психологическую подоплеку поступков.

— Психологическую дребедень, — отрезала миссис Хаббард. — Терпеть не могу эти глупости!

— Потому что вы совершенно не разбираетесь в психологии, — сурово ответствовал Колин и вновь обратился к Пуаро: — Данные проблемы меня чрезвычайно интересуют. Я сейчас стажируюсь на кафедре психологии и психиатрии. Мы анализируем самые сложные, парадоксальные случаи, и уверяю вас, мосье Пуаро, не корректно подходить к преступнику только с мерками первородного греха или сознательного нарушения законов страны. Надо понять, в чем корень зла, если вы действительно хотите наставлять молодых преступников на путь истинный. Таких теорий в ваше время не было, и наверняка вам сложно их принять.

— Воровство все равно остается воровством, как его ни преподноси, — упрямо сказала миссис Хаббард.

Колин раздраженно нахмурился.

А Пуаро смиренно произнес:

— Мои взгляды несомненно устарели, но я охотно вас выслушаю, мистер Макнабб.

Колин был приятно удивлен.

— Рад это слышать, мосье Пуаро. Значит, так: постараюсь вам объяснить как можно проще.

— Благодарю, — кротко отвечал Пуаро.

— Удобнее всего начать с туфель, которые вы вернули сегодня Салли Финч. Как вы помните, была украдена одна туфля. Всего одна.

— Да, и, помнится, меня это поразило, — сказал Пуаро.

Колин Макнабб подался вперед, его красивое сумрачное лицо оживилось.

— Но истинный смысл происходящего конечно же ускользнул от вас! А ведь история с туфелькой — превосходная, наглядная иллюстрация современных теорий. Мы имеем дело с ярко выраженным «комплексом Золушки». Вам, вероятно, знакома сказка о Золушке?

— Лишь во французском варианте.

— Золушка, бесплатная работница, сидит у очага; ее сестры, разодетые в пух и прах, собираются на бал в королевский дворец. Фея, крестная Золушки, тоже отправляет девушку на бал. Когда часы бьют полночь, ее наряд превращается в лохмотья, и она поспешно убегает из дворца, теряя по дороге башмачок. Стало быть, мы имеем дело с человеком, который мысленно отождествляет себя с Золушкой (разумеется, подсознательно). Тут налицо и фрустрация[247], и зависть, и комплекс неполноценности. Девушка крадет туфельку. Почему?

— Девушка?

— Ну конечно! — укоризненно произнес Колин. — Это и дураку понятно.

— Ну, знаете, Колин! — воскликнула миссис Хаббард.

— Пожалуйста, продолжайте, — мягко произнес Пуаро.

— Возможно, она и сама толком не знает, почему она это делает, но ее подсознательное желание вполне понятно. Она хочет быть принцессой, хочет, чтобы принц обратил на нее внимание. Важно и то, что она крадет туфельку у симпатичной девушки, которая как раз собирается на вечеринку.

Трубка Колина давно погасла; он помахивал ею, все больше воодушевляясь.

— А теперь рассмотрим некоторые другие события. Девушка, как сорока, крадет безделушки. Но все они так или иначе связаны с понятием женской привлекательности: компактную пудру, губную помаду, серьги, браслет, кольцо. Любая из краж имеет двойную подоплеку. Девушка хочет, чтобы ее заметили. И даже наказали, — такое желание нередко наблюдается у малолетних преступников. Это не воровство в обычном смысле слова. Подобными людьми движет вовсе не жажда обогащения, а нечто иное. Из тех же самых побуждений богатые женщины, бывает, крадут в супермаркетах дешевые вещи.

— Глупости! — яростно возмутилась миссис Хаббард. — Просто есть люди без стыда и совести, вот и вся премудрость!

— Однако среди украденных вещей было бриллиантовое кольцо, — сказал Пуаро, не обращая внимания на миссис Хаббард.

— Его вернули.

— Но неужели, мистер Макнабб, вы и стетоскоп причисляете к женским безделушкам?

— О, история со стетоскопом затрагивает еще более глубокие уровни подсознания. Не очень привлекательные женщины могут в поисках сублимации[248] стремиться к успеху, добиваясь успехов в профессиональной области.

— А поваренная книга?

— Символ дома, семейной жизни, мужа.

— А борная кислота?

Колин раздраженно поморщился:

— Бог с вами, мосье Пуаро! Ну кому нужна борная кислота? Зачем ее красть?

— Вот этого я и не могу понять. Мистер Макнабб, у меня создалось впечатление, что у вас на все готов ответ. В таком случае объясните мне смысл исчезновения старых фланелевых брюк; ваших брюк, если я не ошибаюсь.

Колин впервые смутился. Он покраснел и, кашлянув, произнес:

— Я мог бы вам объяснить, но это довольно сложно и… неловко.

— Понятно, вы не хотите ставить меня в неловкое положение, верно?

Пуаро внезапно подался вперед и похлопал молодого человека по коленке:

— А чернила, которыми залили конспекты, а шарф, изрезанный на мелкие кусочки, — вы и к этому относитесь как к проявлениям «комплекса Золушки»?

Куда только девался благодушный менторский тон Колина!

— Нет, — сказал он. — Поверьте, я встревожен. Дело серьезное. Девушку нужно лечить, причем срочно. Однако этим должны заниматься врачи, а не полиция. Ведь бедняжка сама не ведает, что творит. Она совершенно запуталась. Если бы я…

— Значит, вам известно, кто она? — прервал его Пуаро.

— Скажем так: у меня есть основания подозревать кое-кого.

Пуаро пробормотал, как бы подводя итог рассуждениям:

— Девушка, не имеющая особого успеха у мужчин. Робкая. Привязчивая. Не очень быстро соображающая. Неудовлетворенная жизнью и одинокая. Девушка…

В дверь постучали. Пуаро замолк. Стук повторился.

— Войдите! — крикнула миссис Хаббард.

Дверь открылась, и в комнату вошла Силия Остин.

— Ага, — кивнул Пуаро. — Так я и думал: мисс Силия Остин.

Силия с тоской посмотрела на Колика.

— Я не знала, что ты здесь, — сказала она прерывающимся голосом. — Я пришла, чтобы…

Она глубоко вздохнула и кинулась к миссис Хаббард.

— Пожалуйста, прошу вас, не вызывайте полицию! Это я виновата. Вещи брала я. Не знаю почему. Сама не понимаю. Я не хотела. На меня вдруг что-то нашло. — Она обернулась к Колину. — Теперь ты знаешь, на что я способна… и, наверно, даже видеть меня не захочешь. Я знаю, я — ужасная.

— Вовсе нет, с чего ты взяла? — сказал Колин. Его бархатный голос был теплым и ласковым. — Ты просто немножко запуталась, вот и все. Это такая болезнь… от искаженного восприятия действительности. Доверься мне, Силия, и я быстро тебя вылечу.

— Да, Колин? Правда?

Силия глядела на него с нескрываемым обожанием.

Он отеческим жестом взял ее за руку.

— Но теперь все будет хорошо, и тебе не придется нервничать. — Он поднялся со стула и жестко посмотрел на миссис Хаббард. — Я надеюсь, — сказал он, — что больше не будет никаких разговоров про полицию. Ничего действительно ценного украдено не было, а все, что Силия взяла, она вернет.

— Браслет и пудру я вернуть не могу, — встревоженно перебила его Силия. — Я их выбросила… в туалет. Но я куплю новые.

— А стетоскоп? — спросил Пуаро. — Куда вы дели стетоскоп?

Силия покраснела:

— Никакого стетоскопа я не брала. Зачем мне этот дурацкий стетоскоп? — Она зарделась еще больше. — И я не заливала чернилами конспекты Элизабет. Я не способна на такую низость.

— Но шарфик мисс Хобхауз вы все-таки разрезали на мелкие кусочки, мадемуазель.

Силия смутилась и, запинаясь, ответила:

— Это совсем другое. Я хочу сказать, что Вэлери на меня не обиделась.

— А рюкзак?

— Я его не трогала. Но тот, кто его разрезал, сделал это просто со зла.

Пуаро взял реестр украденных вещей, который он переписал из блокнота миссис Хаббард.

— Скажите мне, — попросил он, — и я надеюсь, что теперь-то вы скажете правду. Что вы взяли из этого списка?

Силия взглянула на листок и тут же ответила:

— Я ничего не знаю про рюкзак, электрические лампочки, борную кислоту и соль для ванны, а кольцо я взяла по ошибке. Как только я поняла, что оно дорогое, то сразу его вернула.

— Понятно.

— Я не хотела поступать бесчестно. Я просто…

— Просто что?

Взгляд Силии стал затравленным.

— Не знаю… правда, не знаю… У меня в голове такая каша…

Колин властно вмешался:

— Я буду вам очень признателен, если вы оставите Силию в покое. Обещаю, что больше это не повторится. Отныне я полностью за нее отвечаю.

— О, Колин, какой ты хороший!

— Я хочу, чтобы ты побольше рассказала мне о своей жизни, о детстве. Ведь твои отец и мать не очень ладили между собой?

— Да, это был сплошной кошмар… моя семья…

— Так я и думал. А…

Миссис Хаббард резко прервала его, заявив:

— Хватит, замолчите. Я рада, что вы, Силия, пришли и во всем сознались. Вы причинили нам много беспокойства и неприятностей, и вам должно быть стыдно. Но я верю, что это не вы вылили чернила на конспекты Элизабет. Это на вас совершенно непохоже. А теперь уходите оба. Я от вас устала.

Когда дверь за ними закрылась, миссис Хаббард глубоко вздохнула.

— Ну, что вы обо всем этом думаете?

В глазах Пуаро заплясали искорки.

— По-моему, мы присутствовали при объяснении в любви… на современный лад.

Миссис Хаббард возмущенно взмахнула рукой:

— Господь с вами!

— Другие времена, другие нравы, — пробормотал Пуаро. — В моей юности молодые люди давали почитать девушкам теософские[249] труды и обсуждали с ними «Синюю птицу»[250] Метерлинка. Мы были сентиментальны и романтичны. Теперь же юноши с девушками сходятся на почве комплексов и неустроенной жизни.

— Полнейший бред, — сказала миссис Хаббард.

Пуаро покачал головой:

— Почему бред? У них тоже есть нравственные устои, но беда в том, что молодые ученые-правдолюбцы типа Колина видят вокруг одни только комплексы и трудное детство своих подопечных и считают их жертвами.

— Отец Силии умер, когда ей было четыре года, — сказала миссис Хаббард. — Она росла с матерью, женщиной немного глуповатой, но доброй, и детство у нее было вполне нормальным.

— Но у нее хватит ума не рассказывать этого юному Макнаббу. Она будет говорить то, что ему хочется услышать. Она слишком сильно в него влюблена.

— Неужели вы верите во всю эту чушь, мосье Пуаро?

— Я не верю в то, что у Силии «комплекс Золушки», равно как и в то, что она воровала, не ведая, что творит. На мой взгляд, она крала, желая привлечь внимание солидного и серьезного Колина Макнабба, и вполне в этом преуспела. Будь она только хорошенькой, но обычной застенчивой девушкой, он, скорее всего, даже не взглянул бы на нее. По-моему, — добавил Пуаро, — она была готова горы свернуть, лишь бы понравиться своему избраннику.

— Никогда бы не подумала, что у нее хватит на это ума, — сказала миссис Хаббард.

Пуаро не ответил. Он, нахмурившись, что-то обдумывал, а миссис Хаббард продолжала:

— Значит, мы с вами попали пальцем в небо. Умоляю, простите меня, мосье Пуаро, за то, что я докучала вам такими пустяками! Но, слава Богу, все уже позади.

— Нет-нет, — покачал головой Пуаро. — Думаю, конец еще не близок. Мы разобрались лишь с тем, что лежало на поверхности. Но многое осталось невыясненным, и у меня создается впечатление, что это дело серьезное, весьма серьезное.

Миссис Хаббард покраснела:

— Неужели, мосье Пуаро? Вы действительно так думаете?

— Мне так кажется… Простите, мадам, нельзя ли мне поговорить с мисс Патрисией Лейн? Я хочу поглядеть на кольцо, которое пытались у нее украсть.

— Конечно, о чем речь! Я сейчас же ее позову. А мне надо поговорить с Леном Бейтсоном.

Вскоре явилась Патрисия Лейн. Она вопросительно глядела на Пуаро.

— Извините, что отрываю вас от дел, мисс Лейн.

— Ничего-ничего. Я ничем не занята. Миссис Хаббард сказала, что вы хотели взглянуть на кольцо.

Она сняла его с пальца и протянула Пуаро.

— Бриллиант действительно крупный, но оправа старомодная. Кольцо подарил моей маме отец по случаю помолвки.

Пуаро кивнул, рассматривая кольцо.

— А она жива, ваша матушка?

— Нет. Мои родители умерли.

— Прискорбно.

— Да, они были хорошими людьми, но, увы, я никогда не была с ними особенно близка. Потом я раскаивалась. Маме хотелось иметь веселую, хорошенькую дочку, которая любила бы наряжаться и вести светскую жизнь. Она очень переживала, когда я ударилась в археологию.

— А вы с детства были очень серьезной?

— Да, пожалуй. Ведь жизнь так коротка, и надо успеть в ней чего-то добиться.

Пуаро задумчиво посмотрел на нее.

Патрисии Лейн было лет тридцать. Она почти не пользовалась косметикой, лишь слегка, очень аккуратно, подкрашивала губы. Пепельные волосы зачесаны назад, прическа самая что ни на есть простая. Спокойные милые голубые глаза смотрят из-за очков очень строго и серьезно.

«Никакой изюминки. Bon Dieu![251] — внутренне изумился Пуаро. — А одежда-то, одежда! Как это говорится: из бабушкиных сундуков! Ма foi[252], какое точное выражение!»

Во взгляде его сквозило неодобрение. Ровный вежливый голос Патрисии казался ему утомительным. «Эта девушка, конечно, умна и образованна, — подумал он, — но, увы, с каждым годом она будет все большей занудой. А к старости… — и тут ему вспомнилась графиня Вера Русакова[253].— Что за роскошная, экзотическая женщина, и это на закате своих лет! А современные девицы… Впрочем, может, я просто старею, — сказал себе Пуаро. — Даже эта девушка для кого-то воплощенная Венера. Хотя, пожалуй, навряд ли».

А Патрисия продолжала:

— Мне действительно неприятно, что Бесс, ну… мисс Джонстон так пострадала. По-моему, зеленые чернила взяли специально, чтобы подозрение пало на Найджела. Но уверяю вас, мосье Пуаро, Найджел никогда не сделал бы ничего подобного!

— А! — Пуаро взглянул на нее с интересом. Она покраснела и оживилась.

— Найджела непросто понять, — откровенно сказала она. — Ведь у него было трудное детство.

— Mon Dieu, опять та же песня!

— Простите, что вы сказали?

— Нет-нет, ничего. Так вы говорили…

— О Найджеле. С ним нелегко ладить. Он совершенно не признает авторитетов. Он умен, да, да, на редкость… но порою он ведет себя не очень правильно. Он любит насмешничать. И слишком высокомерен, чтобы оправдываться или выгораживать себя. Даже если его все будут подозревать в том, что это он залил чернилами конспекты, он не станет оправдываться, а просто скажет: «Пусть думают, если им хочется». А это страшно глупо.

— Вы давно его знаете?

— Нет, примерно год. Мы познакомились во время поездки по замкам Луары[254]. Он заболел гриппом, а потом началось воспаление легких, и я его выхаживала. У него очень слабое здоровье, и он совсем себя не бережет. Он такой независимый, но в каких-то вопросах — сущий младенец, которому нужна нянька.

Пуаро вздохнул. Он вдруг страшно устал от всех этих любовных историй… Сначала Силия, глядевшая на Колина преданными собачьими глазами. А теперь Патрисия, этакая безгрешная мадонна. Конечно, без любви жить нельзя; молодые люди должны выбирать своих суженых, но он, Пуаро, к счастью, уже далек от этого.

Он встал:

— Вы позволите мне, мадемуазель, взять ваше кольцо? Завтра я его обязательно верну.

— Конечно, возьмите, — чуть удивленно ответила Патрисия.

— Вы очень любезны. И прошу вас, мадемуазель, будьте осторожны.

— Осторожна? Но почему?

— Если бы я знал! — сказал Эркюль Пуаро.

Он был по-прежнему встревожен.

Глава 6

Следующий день миссис Хаббард прожила как в кошмарном сне.

Утром, когда она встала, у нее было такое ощущение, будто гора с плеч свалилась. Снедавшие ее сомнения по поводу недавних событий наконец рассеялись. Во всем оказалась виновата глупая девчонка и эти ее по-современному дикие выходки, которые миссис Хаббард просто не выносила. Но отныне в доме вновь воцарится порядок.

Однако, спустившись в благодушном настроении к завтраку, миссис Хаббард поняла, что ее едва обретенное спокойствие вновь под угрозой. Студенты словно сговорились и вели себя в то утро просто из рук вон плохо; правда, каждый на свой лад.

Мистер Чандра Лал, потрясенный диверсией в комнате Элизабет, впал в обличительный раж.

— Притеснение, — кипятился он, — это явное притеснение со стороны европейцев! Они презирают людей других рас, они полны предрассудков. Случай с Элизабет — типичнейшее проявление расизма.

— Успокойтесь, мистер Лал, — одернула индийца миссис Хаббард. — Ваши обвинения необоснованны. Никому не известно, кто это сделал и по какой причине.

— Разве, миссис Хаббард? А я думал, что Силия пришла к вам и покаялась, — удивилась Джин Томлинсон. — Я так обрадовалась, узнав об этом! Мы должны быть к ней милосердны.

— Наша милосердная Джин! — зло воскликнула Вэлери Хобхауз.

— По-моему, тут глупо ехидничать.

— «Покаялась!» — передразнил Найджел, дернув плечами. — Мерзейшее слово.

— Не понимаю, почему оно тебе не нравится. Оно в ходу среди членов Оксфордской общины[255], и…

— Что ты городишь? Неужели ты решила попотчевать нас на завтрак Оксфордской общиной?

— Что происходит, ма? Неужели Силия действительно все это стащила? Значит, она поэтому не вышла сегодня к завтраку?

— Я не понимаю, пожалуйста, — сказал Акибомбо.

Но ввести его в курс дела никто не удосужился. Всем не терпелось высказать свое мнение.

— Бедняжка, — гнул свою линию Лен Бейтсон. — Она что, сидела без денег?

— А знаете, я ничуть не удивилась, — с расстановкой сказала Салли. — Я все время подозревала…

— Но неужели Силия залила мои конспекты? — с сомнением спросила Элизабет Джонстон. — Удивительно, просто не верится.

— Силия не прикасалась к вашим конспектам, — отрезала миссис Хаббард. — И прошу вас немедленно прекратить эту дискуссию. Я собиралась рассказать вам обо всем попозже, но…

— Но Джин вчера вечером подслушала ваш разговор, — сказала Вэлери.

— Я не подслушивала. Просто я случайно…

— Да говори уж начистоту, Бесс, — перебил ее Найджел. — Ты прекрасно знаешь, кто пролил чернила. Я, сказал Найджел-злодей, из бутылки зеленой своей я пролил чернила![256]

— Это не он! Найджел, ну чего ты валяешь дурака?

— Я благороден и выгораживаю тебя, Пат. Не ты ли вчера утром просила у меня чернила?

— Я не понимаю, пожалуйста, — вновь произнес Акибомбо.

— А тебе и не нужно понимать, — ответила Салли. — На твоем месте я бы сидела и помалкивала.

Мистер Чандра Лал подскочил как ужаленный:

— А потом вы спрашиваете, почему в мире царит насилие? И почему Египет претендует на Суэцкий канал?[257]

— Черт побери! — заорал Найджел и грохнул чашкой о блюдце, — Сперва Оксфордская община, теперь политика! Не дают спокойно позавтракать! Я ухожу.

Он яростно отшвырнул стул и вылетел из комнаты.

— На улице холодно, ветер! Надень пальто! — кинулась вслед за ним Патрисия.

— Кудах-ах-тах! — передразнила Вэлери. — Ну, захлопала крылышками!

Француженка Женевьев, еще недостаточно хорошо знавшая английский, чтобы понимать такой бурный речевой поток, внимательно слушала Рене, который переводил ей на ухо, о чем говорят за столом. Внезапно она закричала срывающимся голосом:

— Comment done? C'est cette petite qui m'a vole mon compact? Ah, par example! J‘irai a a police. Je ne supporterai pas une pareille…[258]

Колин Макнабб уже давно пытался вставить свое веское слово, но его глубокий роскошный бас утонул в женском визге. Тогда он перестал церемониться и со всего размаху стукнул кулаком по столу, да так, что тут же воцарилось молчание. Вазочка с мармеладом слетела со стола и разбилась.

— Замолчите вы наконец и дайте сказать мне! В жизни не встречал такого вопиющего невежества и злобы! Вы хотя бы чуточку разбираетесь в психологии? Поверьте, девушка не виновата. Она переживала тяжелый эмоциональный кризис, и мы должны быть крайне деликатны и внимательны к ней, иначе она останется калекой на всю жизнь. Я вас предупреждаю: крайне бережно… именно это ей сейчас необходимо.

— Постой-постой, — зазвенел уверенный голосок Джин. — Я с тобой, конечно, согласна, к ней надо быть снисходительней, но все равно — мы же не можем ей потакать! Я хочу сказать, потакать воровству!

— Воровству! — повторил Колин. — Но это не воровство. Черт побери, меня от вас тошнит… от всех.

— Интересная пациентка, да, Колин? — усмехнулась Вэлери.

— Для исследователя, интересующегося проблемами нестандартного мышления, — безусловно.

— Конечно, у меня она ничего не украла, — начала Джин, — но я думаю…

— У тебя-то она, естественно, ничего не взяла, — сурово оборвал ее Колин. — Но вряд ли бы ты обрадовалась, узнав почему.

— Не понимаю, о чем ты…

— Да брось, Джин, — сказал Лен Бейтсон. — Хватит пререкаться. Мы с тобой опаздываем.

Они ушли.

— Скажи Силии, пусть не вешает носа, — бросил Лен через плечо Колину.

— Я хочу выразить официальный протест, — заявил мистер Чандра Лал. — У меня украли борную кислоту, крайне необходимую для моих глаз, воспаляющихся от переутомления.

— Вы тоже опоздаете, мистер Лал, — одернула его миссис Хаббард.

— Мой преподаватель сам не отличается пунктуальностью, — мрачно ответил мистер Чандра Лал, но пошел к двери. — И потом, он ведет себя неразумно и некорректно, когда я задаю ему глубоко научные вопросы…

— Mais il faut qu'elle me Ie rende, compact[259],— сказала Женевьев.

— Вы должны говорить по-английски, Женевьев. Вы никогда не выучите язык, если из-за подобных пустяков, будете переходить на французский. Кстати, вы обедали в это воскресенье в общежитии и не заплатили мне.

— Ах, я оставила кошелек в комнате. Я заплачу вечером… Viens, Rene, nous serons en retard[260].

— Пожалуйста, — взмолился Акибомбо, растерянно глядя вокруг, — я не понимаю.

— Пойдем, Акибомбо, — сказала Салли. — Я тебе все объясню по дороге в институт.

Она ободряюще кивнула миссис Хаббард и увела с собой сбитого с толку Акибомбо.

— О Боже! — глубоко вздохнула миссис Хаббард. — И черт меня дернул пойти на эту работу!

Вэлери, единственная, кто оставался в комнате, дружески улыбнулась ей.

— Не переживайте, мама Хаббард, — сказала она. — У ребят нервы на взводе, но, к счастью, все выяснилось.

— Надо сказать, я была просто потрясена.

— Чем? Что этим занималась Силия?

— Да. А вас это не удивило?

— Да нет, в общем-то это было очевидно, — как-то рассеянно ответила Вэлери.

— Вы что, ее подозревали?

— Кое-что казалось мне подозрительным. Но, как бы там ни было, она своего добилась — заполучила Колина.

— Да, но, по-моему, в этом есть нечто недостойное.

— Ну не пистолетом же его было принуждать! — рассмеялась Вэлери. — А коли так, то почему бы не прикинуться клептоманкой? Не переживайте, мамочка. И ради всего святого, заставьте Силию вернуть Женевьев пудру, а то она нас со света сживет.

Миссис Хаббард вздохнула.

— Найджел разбил свое блюдце, а вазочка с мармеладом разлетелась вдребезги.

— Кошмар, а не утро, да? — сказала Вэлери и направилась к двери. Из холла донесся ее радостный щебет. — Доброе утро, Силия. Тучи рассеялись. Твои прегрешения стали известны, и тебе даровано прощение, ибо так повелела милосердная Джин. Что касается Колина, то он сражался как лев, защищая твою честь.

В столовую вошла Силия с заплаканными глазами.

— Ох, миссис Хаббард…

— Опаздываете, Силия. Кофе остыл, да и еды почти не осталось.

— Я не хотела ни с кем встречаться.

— Понятно. Но рано или поздно все равно придется.

— Да, конечно. Но я подумала, что… вечером будет легче. И разумеется, я здесь больше оставаться не могу. Я уеду в конце недели.

Миссис Хаббард нахмурилась.

— А по-моему, зря. Поначалу вы будете испытывать известную неловкость, это вполне естественно. Но ребята у нас хорошие… большинство… И конечно, следует как можно скорее все вернуть.

Силия радостно подхватила:

— Да-да, я как раз хотела бы с вами об этом посоветоваться: я хочу за все заплатить. — Она опустила глаза. В руках у нее была чековая книжка и конверт. — Я написала вам письмо, на случай, если вас не застану, хотела извиниться и оставить чек, чтобы вы могли раздать ребятам деньги… Но когда начала заполнять чек, обнаружила, что у меня кончились чернила…

— Мы с вами составим список вещей.

— Я уже составила. По-моему, тут все правильно. Но не знаю что лучше: купить новые вещи или отдать деньгами?

— Надо подумать.

— Но чек я все-таки хочу оставить, так мне будет спокойней.

Миссис Хаббард чуть было не сказала: «Неужели? А почему это тебе должно быть спокойней?»

Однако, вспомнив, что студенты частенько сидят на мели, решила, что так, пожалуй, будет лучше. И потом, это утихомирит Женевьев, а то ведь та закатит скандал миссис Николетис. Впрочем, скандала все равно не миновать…

— Ладно. — Миссис Хаббард пробежала глазами список. — Мне трудно сразу определить, сколько что стоит…

— Давайте прикинем примерно, и я выпишу чек на эту сумму. Если будет много, то остаток вы вернете, если наоборот, то я потом доплачу.

— Хорошо. — Миссис Хаббард специально назвала несколько большую сумму. Силия молча открыла чековую книжку.

— Черт побери эту ручку! — Силия подошла к полкам, куда студенты обычно клали всякие мелочи. — Чернил нет, только эта зеленая гадость Найджела. Ладно, заправлю ими. Надеюсь, он не будет возражать. Не забыть бы сегодня купить чернила…

Она заправила ручку, вернулась к столу и выписала чек.

Протягивая его миссис Хаббард, она взглянула на часы:

— Уже опаздываю. Пожалуй, я не буду завтракать.

— Нет-нет, съешьте хоть что-нибудь, Силия… хотя бы бутерброд, нельзя идти на работу голодной… Да-да, я вас слушаю! — Она обернулась, поскольку в комнату вошел Джеронимо, слуга-итальянец, он бурно жестикулировал, и его высохшее обезьянье лицо забавно морщилось.

— Падрока[261], она только приходила. Она хотела вас видеть. Она совсем сумасшедшая, — добавил он, сопроводив последние слова выразительным жестом.

— Иду, иду!

Миссис Хаббард поспешно пошла к двери, а Силия, схватив булку, торопливо принялась отрезать от нее кусок.

Миссис Николетис металась по комнате, точь-в-точь как тигр в клетке перед кормлением.

— Что я слышу? — накинулась она на миссис Хаббард. — Вы бегали в полицию? Тайком от меня? Да что вы себе позволяете? Боже мой, что позволяет себе эта женщина?

— Я не бегала в полицию.

— Лжете.

— Миссис Николетис, вы не смеете разговаривать со мной в таком тоне!

— Ах-ах, простите! Конечно, во всем виновата я. Как всегда. Вы все делаете правильно. Подумать только: полиция в моем общежитии! Это приличный дом…

— Да нет, это нам не впервой, — возразила миссис Хаб-Зард, тут же вспомнив несколько неприятных инцидентов. — Уже забыли студента из Вест-Индии, который оказался сутенером? А молодой коммунист с липовым паспортом?..

— Ах так! Вы меня попрекаете? Значит, я виновата в том, что мои постояльцы водят меня за нос, живут по поддельным документам и что их разыскивает полиция по подозрению в убийстве? И вы еще смеете меня попрекать, меня, претерпевшую из-за них столько мук!

— Неправда, я вовсе вас не попрекаю. Я просто говорю, что полиция здесь не внове и при том, что у нас столько студентов, это, осмелюсь заметить, неизбежно. Но тем не менее на этот раз никто не «бегал в полицию». Просто вчера с нами ужинал один частный детектив, очень известный, кстати, детектив. Он читал студентам лекцию — по криминалистике.

— Очень нужна студентам ваша криминалистика! Они сами кого угодно просветят. В кражах, грабежах и прочих гадостях они и сами крупные специалисты! А помочь, реально помочь, никто не хочет.

— Я как раз и пыталась помочь.

— Ну да, вы рассказали вашему приятелю всю подноготную здешней жизни. И чего вы суетесь не в свое дело?!

— Это мое дело. Я отвечаю за спокойствие и порядок в доме. И рада сообщить вам, что все уже утряслось. Одна из студенток призналась, что пропажа вещей — ее рук дело.

— Ах, мерзавка! — воскликнула Николетис. — Чтоб и духу ее тут не было!

— Она и сама собирается от нас съехать и хочет все возместить.

— 5. Возместить! Опорочила нас навеки… А теперь возместить… Кто же теперь захочет у нас жить! — Миссис Николетис бросилась на диван и горько разрыдалась. — Никто меня не жалеет, — всхлипывала она. — Как же гнусно со мной поступают! Всем на меня наплевать! Никто со мной не считается. Умри я завтра, никто не прольет ни слезинки…

Решив не вступать в полемику, миссис Хаббард вышла из комнаты.

«Боже всемогущий, даруй мне терпение!» — взмолилась она про себя и пошла на кухню к Марии.

Мария держалась замкнуто и отчужденно. Слово «полиция» незримо витало в воздухе.

— Во всем обвинят меня. Меня и Джеронимо — povero[262]. Разве может быть правосудие на чужбине? Нет, для ризотто[263]этот рис не подходит. Лучше я приготовлю спагетти.

— Мы вчера на ужин ели спагетти.

— Не важно. У меня на родине едят спагетти каждый день, каждый божий день. И это еще никому не повредило.

— Да, но сейчас-то вы в Англии.

— Хорошо, тогда я приготовлю жаркое. По-английски. Вы не любите, но я все равно приготовлю; оно будет совсем неподжаристым, светлым, на сломанных ребрах, а лук я не обжарю, а сварю…

Тон ее был так угрожающ, будто речь шла не о жарком, а о возможном зверском убийстве.

— Ладно, готовьте что хотите, — сердито произнесла миссис Хаббард и вышла из кухни.

Но к шести часам вечера миссис Хаббард вновь обрела прежнюю деловитость. Она оставила кое-кому из студентов записки с просьбой зайти к ней перед ужином и, когда они явились, рассказала им о предложении Силии. Те восприняли его благосклонно. Даже Женевьев смягчилась, узнав, как дорого оценила Силия ее пудру, и радостно прощебетала, что все «Sans rancune»[264]. А потом глубокомысленно добавила:

— У Сильвии что-то непорядок с нервами. Она обеспечена, и ей не нужны эти вещи. Нет, у нее, конечно, что-то с нервами. Мосье Макнабб прав.

Когда прозвучал гонг, созывающий студентов к столу, и миссис Хаббард спустилась вниз, Лен Бейтсон отвел ее в сторону.

— Я подожду Силию в холле, — сказал он, — и приведу в столовую. Пусть она знает, что все нормально.

— Вы очень любезны, Лен.

— Да что вы, мама Хаббард!

И действительно, когда подавали суп, из коридора донесся громовой голос Лена:

— Пошли-пошли, Силия. Все будут рады тебя увидеть.

Найджел язвительно заметил, глядя в тарелку:

— Какие мы сегодня добренькие!

Но больше насмешничать не стал и приветственно помахал Силии, которую Лен обнимал за плечи могучей ручищей.

Студенты оживленно беседовали, стараясь как можно чаще вовлекать в разговор Силию. Но в конце концов показное благодушие сменилось неловким молчанием. И тут Акибомбо с сияющим видом повернулся к Силии и, наклонившись над столом, произнес:

— Теперь мне объяснили, я раньше не понимал. Ты очень умно воровала. Никто долго не догадывался. Очень умно.

Салли выдохнула:

— Ну, Акибомбо, ты меня доконаешь! — И не в силах сдержать хохот, выбежала в холл. Все рассмеялись от души.

Колин Макнабб опоздал. Он вел себя сдержанно и еще более отчужденно, чем обычно. Когда ужин подходил к концу, но все еще сидели за столом, он встал и смущенно промямлил:

— Я сейчас ухожу, у меня дела. Но я хочу сказать… В общем… мы с Силией решили пожениться… через год, когда у меня кончится стажировка.

Он стоял весь красный от смущения, жалкий, а вокруг раздавались поздравления и улюлюканье друзей; наконец, страшно сконфуженный, он удалился. Силия тоже зарделась, но ничего не сказала.

— Ну вот, еще одного хорошего парня окрутили, — вздохнул Лен Бейтсон.

— Я так рада, Силия! — сказала Патрисия. — Надеюсь, ты будешь счастлива.

— Наконец-то на нас снизошла благодать, — сказал Найджел. — Завтра купим «кьянти»[265] и выпьем за здоровье жениха и невесты. Но почему наша драгоценная Джин так мрачна? Ты что, противница брака?

— Не говори глупостей, Найджел.

— Я всегда считал, что брак гораздо лучше свободной любви. Ты разве со мной не согласна? Особенно для детей. Не очень-то приятно, когда в графе «отец» стоит прочерк.

— Но матери не можно быть слишком молодой, — вмешалась Женевьев. — Так нам говорили на занятиях по физиологии.

— Ну, ты даешь! — воскликнул Найджел. — Уж не считаешь ли ты Силию несовершеннолетней? Она — вполне взрослая свободная белая женщина.

— Это оскорбление! — возмутился мистер Чандра Лал.

— Да нет, мистер Лал, вы не так поняли, — сказала Патрисия. — Это просто идиома. Она ничего не значит.

— Не понимаю, — сказал Акибомбо. — Если она ничего не означает, зачем ее употреблять?

Внезапно в разговор вмешалась Элизабет Джонстон, в ее голосе звучало легкое раздражение.

— Порою люди говорят вроде бы ничего не значащие фразы, но на самом деле их слова полны скрытого смысла. Нет-нет, я не о том, что сказал Найджел. Я о другом. — Она обвела взглядом сидящих за столом. — О том, что произошло вчера.

— В чем дело, Бесс? — резко спросила Вэлери.

— Не надо, — робко попросила Силия. — Я думаю… я уверена, что завтра все выяснится. Правда-правда. И история с конспектами, и с рюкзаком. И тот, кто это сделал, признается, как… как я.

Чувствовалось, что она говорит искренне, лицо ее пылало, и кое-кто из студентов посматривал на нее уже вполне дружелюбно.

— И все мы будем жить долго и счастливо, — хохотнула Вэлери.

После чего все дружно встали и направились в гостиную. Каждый хотел услужить Силии и подать ей кофе. Потом включили радио, часть студентов разошлась по своим делам, кто-то пошел заниматься, и в конце концов обитатели дома (вернее, двух домов) на Хикори-роуд отправились спать.

День выдался страшно долгий и утомительный, думала миссис Хаббард, блаженно растягиваясь на постели.

— Но, слава Богу, — сказала она себе, — все позади.

Глава 7

Мисс Лемон опаздывала крайне редко, а вернее сказать, не опаздывала никогда. Ни туман, ни буря, ни эпидемия гриппа, ни дорожные происшествия не могли помешать этой удивительной женщине вовремя прийти на работу. Но в то утро мисс Лемон вместо десяти прибежала, запыхавшись, в пять минут одиннадцатого. Она рассыпалась в извинениях и была какая-то встрепанная.

— Ради Бога, простите меня, мосье Пуаро, мне, право, очень неловко. Я как раз собиралась выходить, но тут позвонила сестра.

— Надеюсь, с ней все в порядке?

— Как вам сказать…

Пуаро выжидающе посмотрел на мисс Лемон.

— Она безумно расстроена, просто безумно. Одна из студенток покончила с собой.

Пуаро молча уставился на нее. Потом что-то пробормотал себе под нос.

— Простите, мосье Пуаро?

— Как зовут девушку?

— Силия Остин.

— Отчего она умерла?

— Говорят, отравилась морфием.

— Может, это несчастный случай?

— Нет-нет, кажется, она оставила записку.

Пуаро тихо сказал:

— Этого я не ожидал. Не этого… Но все равно что-то должно было случиться.

Он поднял глаза на мисс Лемон, застывшую с карандашом в руках и блокнотом наготове. Пуаро вздохнул и покачал головой:

— Нет, разберите-ка лучше утреннюю почту. Просмотрите письма и ответьте, кому сможете. А я отправлюсь на Хикори-роуд.

Джеронимо впустил Пуаро в дом и, узнав его, заговорщицки зашептал:

— А, это вы, сеньор… У нас беда… большая беда. Маленькая синьорина… ее нашли утром в постели мертвую. Сначала пришел доктор. Он так качал головой. Теперь пришел инспектор полиция. Он наверху с синьора и падрона. Почему она решила убить себя, poverina?[266] Вчера вечером было так весело, была помолвка.

— Помолвка?

— Si, si[267]. С мистер Колин, вы знаете, такой большой, темный, всегда курит трубка.

— Понятно.

Джеронимо открыл дверь в гостиную и, проведя туда Пуаро, сообщил еще более таинственно:

— Вы будете здесь, хорошо? Когда полиция уходит, я скажу синьора, что вы здесь. Ладно?

Пуаро кивнул, и Джеронимо ушел. Оставшись один, Пуаро, не страдавший чрезмерной щепетильностью, как можно тщательней осмотрел комнату и в особенности полки, где студенты держали кое-что из вещей. Его любопытство было вознаграждено весьма скудно: большую часть своих вещей и бумаг студенты хранили в спальнях.

Наверху миссис Хаббард беседовала с инспектором Шарпом, который задавал ей вопросы тихим, даже немного виноватым голосом, — вальяжный мужчина, с обманчиво-мягкими манерами.

— Я понимаю, что вы огорчены и нервничаете, — посочувствовал он, — Но, как вам, наверно, уже сообщил доктор Коулз, мы производим дознание и поэтому хотим, так сказать, воссоздать истинную картину происшедшего. Так вы говорите, в последнее время девушка выглядела расстроенной и подавленной?

— Да.

— Из-за несчастной любви?

— Не совсем, — замялась миссис Хаббард.

— Будет лучше, если вы мне все расскажете, — проникновенно произнес инспектор Шарп. — Повторяю, мы хотим воссоздать реальный ход событий. У нее были основания, хоть какие-нибудь, чтобы покончить с собой? Может, она была беременна?

— Нет-нет, ничего подобного. А замялась я потому, что девочка тут натворила глупостей, и я подумала, что не стоит теперь ворошить старое.

Инспектор Шарп кашлянул.

— Обещаю, что мы будем очень тактичны. Наш коронер[268] — человек опытный. Но мы должны знать, что случилось.

— Да, конечно, вы правы. Дело в том, что месяца три назад… может, чуть больше, в доме стали пропадать вещи… мелочь… ничего особенного.

— То есть безделушки, украшения, нейлоновые чулки? А деньги?

— Нет, деньги, насколько мне известно, не пропадали.

— И виноватой оказалась эта девушка?

— Да.

— Вы поймали ее с поличным?

— Не совсем. За день до ее… смерти к нам на ужин приходил один мой друг, мосье Эркюль Пуаро, не знаю, слышали вы о нем или нет…

Инспектор Шарп оторвался от записной книжки. Глаза его расширились. Имя Пуаро ему явно было известно.

— Мосье Пуаро? — переспросил он. — Неужели? Интересно, очень интересно.

— Он прочитал после ужина краткую лекцию, а потом зашла речь о кражах. И тогда он во всеуслышание посоветовал мне обратиться в полицию.

— Прямо так и сказал?

— А вскоре Силия пришла и во всем созналась. Она была очень расстроена.

— На нее хотели подать в суд?

— Нет. Она собиралась возместить все деньгами, и ребята ее простили.

— Она что, бедствовала?

— Нет. Она работала фармацевтом в больнице Святой Екатерины, неплохо зарабатывала, и, по-моему, у нее были даже кое-какие сбережения. Она жила лучше большинства студентов.

— Значит, красть ей было незачем, и все же она крала? — переспросил инспектор, продолжая записывать.

— Очевидно, она была клептоманкой, — ответила миссис Хаббард.

— Ну да, так принято говорить. Но на деле выходит, что люди эти все равно воры, хотя воруют просто так, из любви к искусству.

— Вы к ней, по-моему, несправедливы. Понимаете, тут замешан один молодой человек.

— Ах, вот как! И он от нее отвернулся?

— О нет, как раз наоборот! Он горячо ее защищал и, между прочим, вчера вечером, после ужина, объявил о своей помолвке с нею.

Брови инспектора Шарпа удивленно поползли вверх.

— И после этого она ушла к себе и приняла морфий? Вам не кажется это абсурдным?

— Кажется. Я не могу этого понять.

Миссис Хаббард горестно, в мучительных раздумьях наморщила лоб.

— И тем не менее дело довольно ясное. — Шарп кивнул, указывая на маленький клочок бумаги, лежавший между ними на столе.

«Дорогая миссис Хаббард, — говорилось в записке, — поверьте, я очень раскаиваюсь, и мне кажется, у меня только один выход».

— Подписи нет, но ведь это ее почерк?

— Да, ее.

Миссис Хаббард произнесла последние слова нерешительно и, нахмурившись, посмотрела на клочок бумаги. Почему ее не покидает чувство, что тут дело нечисто?

— Единственный отпечаток пальцев, оставшийся на записке, несомненно принадлежит Силии, — сказал инспектор. — Морфий был в небольшом флаконе с ярлычком больницы Святой Екатерины, а вы мне говорили, что она там работала фармацевтом. Она имела доступ к шкафчику с ядами и, очевидно, взяла морфий оттуда. Скорее всего, она принесла морфий вчера, когда у нее созрела мысль о самоубийстве.

— Нет-нет, не верю. Это нелепо. Вчера вечером она была так счастлива!

— Стало быть, когда она поднялась к себе, ее настроение изменилось. Может, в ее прошлом таилось что-то такое, о чем вы не знаете. И она боялась разоблачения. А она была сильно влюблена в этого юношу… как, кстати, его зовут?

— Колин Макнабб. Он проходит стажировку в больнице Святой Екатерины.

— А, значит, он врач? Гм… И работает в больнице Святой Екатерины?

— Силия его очень любила. Думаю, больше, чем он ее. Он — довольно эгоцентричный молодой человек.

— Ну, тогда, наверно, в этом все и дело. Она считала себя недостойной его или, допустим, не рассказала ему всей правды о своем прошлом. Она была совсем юной, да?

— Ей было двадцать три года.

— В этом возрасте они такие идеалисты, относятся к своим чувствам очень серьезно. Да, думаю, все дело в этом. Жаль.

Он встал со стула:

— К сожалению, нам придется предать дело гласности, но мы постараемся умолчать о подробностях. Благодарю вас, миссис Хаббард, за исчерпывающую информацию. Насколько я понял, мать девушки умерла два года назад, и у Силии Остин осталась только пожилая тетушка, проживающая в Йоркшире[269]. Мы с ней свяжемся.

Он взял со стола клочок бумаги, испещренный неровными, как бы задыхающимися от волнения буквами.

— Тут что-то нечисто, — внезапно произнесла миссис Хаббард.

— Нечисто? В каком смысле?

— Не знаю… но мне все время кажется, что я вот-вот пойму… Боже мой, что же это?

— Вы не уверены, что письмо написано ею?

— Да нет, не в этом дело, — Миссис Хаббард прикрыла пальцами веки и добавила, как бы извиняясь: — Я сегодня страшно туго соображаю.

— Конечно, вы так устали, — мягко проговорил инспектор. — Думаю, сегодня мы не будем вас больше утруждать.

Инспектор Шарп открыл дверь и чуть было не сшиб Джеронимо, который прильнул к замочной скважине.

— Привет! — любезно сказал инспектор Шарп. — Значит, подслушиваем, да?

— Нет-нет, — ответил Джеронимо с видом оскорбленной добродетели. — Я никогда не слушаю, никогда! Я просто приносил известие.

— Ах, вот как! И о чем же ваше известие?

— Только то, что внизу стоит джентльмен, и он хочет видеть ла синьора Хаббард, — угрюмо пробормотал Джеронимо.

— Понятно. Ну что ж, сынок, иди, скажи ей.

Инспектор двинулся было по коридору, но вдруг решил последовать примеру итальянца и, резко развернувшись на цыпочках, неслышно вернулся назад. Кто знает, правду ли сказал маленький человечек с обезьяньим лицом?

Когда инспектор подошел к двери, Джеронимо как раз говорил:

— Джентльмен, который приходил на ужин та ночь, джентльмен с усами хочет видеть синьора.

— А? Что? — рассеянно откликнулась миссис Хаббард. — Ах да, спасибо, Джеронимо. Я сейчас бегу.

«Ага, усатый джентльмен! — усмехнулся про себя Шарп. — Держу пари, я знаю, о ком речь».

Он спустился вниз и вошел в гостиную.

— Приветствую вас, мосье Пуаро! Сколько лет, сколько зим!

Пуаро без тени смущения поднялся с колен — он рылся на нижней полке возле камина.

— Кого я вижу? Неужели инспектор Шарп? Но раньше вы работали в другом участке.

— Меня перевели два года назад. Помните то дело в Крейз-Хилл?

— Как не помнить! Столько воды утекло… Вы, правда, по-прежнему молоды, инспектор…

— Да будет вам, будет…

— А я вот совсем стариком стал. Эх! — вздохнул Пуаро.

— Но порох в пороховницах еще остался, не так ли, мосье Пуаро?

— В каком смысле?

— Ну недаром же вы приходили сюда позавчера вечером читать лекцию по криминалистике!

— О, в этом как раз ничего особенного нет, — улыбнулся Пуаро. — Миссис Хаббард — она здесь работает — приходится сестрой моей достопочтенной секретарше, мисс Лемон. Она-то и попросила меня…

— Прийти сюда и разобраться что к чему, а вы согласились, да?..

— Совершенно верно.

— Но почему? Вот что мне хочется узнать. Что тут было такого…

— Особенного, что могло меня заинтересовать?

— Вот именно. Сами посудите: глупых девчонок, ворующих по мелочам, можно встретить сплошь и рядом. Это для вас слишком мелко, мосье Пуаро.

Пуаро покачал головой.

— Все далеко не так просто.

— Но почему? В чем сложность?

Пуаро сел на стул и, слегка поморщившись, стряхнул пыль со штанин.

— Если бы я знал.

— Не понимаю, — нахмурился Шарп.

— Я тоже… Видите ли… украденные вещи, — Пуаро покачал головой, — представляют собой бессмысленный набор предметов, между ними нет никакой связи. Здесь, похоже, поработал не один человек. Совершенно отчетливо видны следы «глупой девчонки», как вы изволили выразиться… Но есть и другие… Другие события, которые, по идее, следовало бы связать с Силией Остин, упорно выпадают из общей картины. Они вроде бы бессмысленны, бесцельны. И в них чувствуется злой умысел, а Силия была совсем не злой девушкой.

— Она была клептоманкой?

— Я бы не сказал.

— Ну, может, просто малость вороватой?

— Нет. На мой взгляд, таская мелочи, она пыталась привлечь к себе внимание одного молодого человека.

— Колина Макнабба?

— Да. Она была безумно в него влюблена. А он ее не замечал. И вот она — милая, симпатичная, хорошо воспитанная — прикинулась воровкой. Игра оказалась беспроигрышной. Колин Макнабб тут же на нее… как это говорят… клюнул.

— Ну, стало быть, он законченный идиот.

— Отнюдь. Просто он психолог…

— A-а, — протянул инспектор Шарп. — Из этих! Теперь я понимаю… — Он чуть осклабился. — А девчонка ловка, ловка!

— Да, и это невероятно, — сказал Пуаро и еще раз задумчиво повторил: — Невероятно.

Инспектор Шарп насторожился.

— Что вы хотите сказать, мосье Пуаро?

— Мне пришло в голову… и до сих пор кажется, что она не сама до этого додумалась.

— Но зачем кому-то понадобилось вмешиваться в ее дела?

— Откуда мне знать? Может, из альтруизма[270]. Или по какой-то другой причине. Это тайна покрытая мраком.

— А кто, как вы думаете, мог надоумить ее?

— Не знаю… хотя… впрочем, вряд ли…

— Но я никак не пойму, — принялся размышлять вслух Шарп, — если ее хитроумный план удался, то какого черта ей приспичило покончить с собой?

— Ответ напрашивается сам собой: у нее не было на то ни малейших оснований.

Они молча переглянулись, и Пуаро тихо спросил:

— А вы уверены, что это самоубийство?

— Ну это-то ясно как божий день. Нет никаких оснований предполагать что-либо иное…

Дверь открылась, и вошла миссис Хаббард. Щеки ее пылали, вид у нее был торжествующий. Она шла, выставив вперед подбородок, готовая ринуться в бой.

— Поняла! — победоносно воскликнула она. — Доброе утро, мосье Пуаро. Инспектор, я поняла! Меня вдруг озарило. Знаете, почему записка показалась мне странной? Силия не могла ее написать, никак не могла!

— Но почему, миссис Хаббард?

— Потому что она написана обычными синими чернилами. А Силия заправила ручку зелеными, вон теми. — Миссис Хаббард кивком указала на полку. — Это было вчера утром, во время завтрака.

Преобразившийся на глазах инспектор Шарп быстро вскочил и вышел из гостиной. Через мгновение он появился вновь.

— Вы правы, — сказал он. — Я проверил, действительно, единственная ручка, которую нашли в комнате девушки, та, что лежала возле кровати, заправлена зелеными чернилами. А они…

Миссис Хаббард продемонстрировала ему почти пустой пузырек. А потом четко и обстоятельно рассказала о том, что произошло тогда в столовой.

— Я уверена, — закончила она, — что клочок бумаги, который считали запиской, был вырван из письма. Того, что Силия написала мне вчера, а я его так и не прочла.

— А что она с ним сделала? Вы не помните?

Миссис Хаббард покачала головой:

— Я оставила ее одну и ушла, у меня было полно дел. Должно быть, она забыла письмо в столовой.

— А кто-то нашел и прочитал… кто-то…

Инспектор осекся.

— Вы понимаете, что это значит? — спросил он. — У меня никак не шло из головы: почему записка написана на этом клочке… Ведь в комнате полно бумаги… Значит, кто-то пытался воспользоваться ее письмом, чтобы всем внушить мысль о самоубийстве. — Он некоторое время молчал, а потом медленно продолжил: — А это значит, что произошло…

— Убийство, — сказал Эркюль Пуаро.

Глава 8

Хотя Пуаро и не одобрял английского обычая пить чай в пять часов дня, считая это вредным излишеством, гостей он все-таки им угощал.

Запасливый Джордж извлек по такому торжественному случаю большие чайные чашки, коробку лучшего индийского чая, а также водрузил на стол тарелку с горячими аппетитными пышками, хлеб, джем и большой кусок кекса со сливами.

Все это было подано дабы усладить инспектора Шарпа, который с довольным видом откинулся на спинку стула, допивая третью чашку чаю.

— Вы не сердитесь на то, что я свалился как снег на голову, мосье Пуаро? Студенты начнут возвращаться в общежитие где-то через час, я решил пока заскочить к вам. Придется всех допросить, а меня это, честно говоря, мало привлекает. Вы с ними как-то общались, вот я и подумал: может, расскажете мне что-нибудь… ну хотя бы про иностранцев?

— Вы считаете, что я хорошо разбираюсь в иностранцах? Но, mon cher[271], среди них не было ни одного бельгийца!

— Бельгийца? Ах да, конечно! Вы хотите сказать, что раз вы — бельгиец, то все прочие для вас такие же иностранцы, как и для меня. Но думаю, вы не совсем правы. Наверное, вы все-таки лучше меня разбираетесь в тех, кто прибыл сюда из Европы, хотя индийцы и африканцы для вас, возможно, тоже загадка.

— Вы бы лучше обратились к миссис Хаббард. Она несколько месяцев общалась с ними, и она прекрасно разбирается в людях.

— Да, что есть, то есть. Думаю, на нее можно положиться. Но еще мне предстоит побеседовать с хозяйкой. Утром ее не было. Ей принадлежат несколько общежитий и студенческих клубов. Похоже, она не пользуется особой любовью студентов.

Пуаро немного помолчал, а потом спросил:

— Вы ходили в больницу Святой Екатерины?

— Ходил. Главный фармацевт вел себя весьма любезно. Он был потрясен и расстроен, узнав, что произошло с этой девушкой, Сидней.

— Что он о ней сказал?

— Она проработала там без малого год, и ее очень любили. Она была немного медлительной, но к работе относилась добросовестно, — Помолчав, инспектор добавил: — Как мы и подозревали, морфий попал в общежитие из больницы.

— Правда? Это интересно… и довольно странно.

— Это был тартрат морфия[272]. Хранили его в фармакологическом отделении, в шкафчике с ядами, на верхней полке — среди редко употребляющихся лекарств. Сейчас больше в ходу инъекции, и поэтому гидрохлорид морфия более популярен, чем тартрат. Похоже, на лекарства существует такая же мода, как и на все остальное. У докторов в этом смысле очень развито стадное чувство. Стоит одному выписать рецепт — и все давай повторять. Конечно, он так не говорил, это мое личное мнение. Там же, на верхней полке, хранятся лекарства, которые когда-то пользовались большим спросом, а теперь уже давно никому не выписывают.

— Значит, исчезновение маленького пыльного флакончика заметили бы не сразу?

— Совершенно верно. Учет проводится нечасто — в последнее время на тартрат морфия спроса нет. Пузырька не хватились бы до очередной ревизии, если бы, конечно, он не понадобился раньше. У всех трех фармацевтов есть ключи от шкафа с ядами и от шкафа, где хранятся особо опасные лекарства. В напряженные дни — а иных тут практически не бывает — такие лекарства требуются постоянно, и поэтому шкафы не запираются до самого конца рабочего дня.

— Кто, кроме Силии, имел к ним доступ?

— Еще две женщины-фармацевта, однако они не имеют никакого отношения к Хикори-роуд. Одна из них работает в больнице уже четыре года; вторая пришла несколько недель тому назад, раньше работала в Девоне[273] тоже в больнице, послужной список у нее хороший. Кроме них еще есть три старших провизора, проработавших в больнице Святой Екатерины много лет. Все они имеют, так сказать, законный доступ к лекарствам. Еще есть старуха уборщица. Она убирает в аптеке с девяти до десяти часов утра и могла бы вытащить флакончик из шкафа, улучив момент, когда девушки отпускали лекарства покупателям или готовили препараты для стационарных больных. Но она в больнице уже давно, и вряд ли это ее рук дело. Санитар тоже заходит за лекарствами и конечно же мог потихоньку взять флакончик, но это тоже маловероятно.

— А кто из посторонних бывает в отделении?

— Тьма народу. В кабинет главного провизора надо идти через аптеку; торговые агенты крупных аптек, отпускающих лекарства оптом, тоже идут через нее в подсобные помещения. И, естественно, к служащим заходят друзья, не часто, но все равно заходят.

— Это уже обнадеживает. Кто в последнее время заходил к Силии Остин?

Шарп заглянул в записную книжку:

— В прошлый вторник заходила Патрисия Лейн. Они договорились после работы пойти в кино.

— Патрисия Лейн, — задумчиво повторил Пуаро.

— Она пробыла там всего пять минут и не подходила к шкафу с ядами, стояла возле окошка, разговаривая с Сидней и ее сослуживицей. Да, недели две тому назад, еще приходила какая-то темнокожая девушка, по мнению сослуживиц Силии, весьма грамотная. Она интересовалась их работой, задавала вопросы и записывала ответы. Прекрасно говорила по-английски.

— Наверно, Элизабет Джонстон. Так говорите, она интересовалась работой фармацевтов?

— Это был день открытых дверей для Благотворительной клиники. Она интересовалась, как проходят подобные мероприятия, и спрашивала, что прописывают детям при диарее[274] и кожных инфекциях.

Пуаро кивнул.

— Кто еще?

— Больше они никого не вспомнили.

— А врачи заходят в аптеку?

Шарп ухмыльнулся:

— Постоянно. По делу и просто так. Иногда приходят уточнить какой-нибудь рецепт или посмотреть, что есть на полках.

— Ага, посмотреть?

— Я уже об этом думал. Бывает, они советуются, чем можно заменить препарат, вызывающий у пациента аллергию или плохо действующий на желудок. Порою врач просто забегает поболтать, когда выдается свободная минутка. А бывает, придет с похмелья попросить аспирин или вегенин, а то и просто зайдет пофлиртовать с девушкой, если та не против. Ничто человеческое им не чуждо. Так что мы с вами, похоже, ищем иголку в стоге сена.

— Если мне не изменяет память, некоторые студенты с Хикори-роуд тоже имеют отношение к больнице Святой Екатерины, — заметил Пуаро. — Во-первых, этот рыжий парень… как его… Бейтс… Бейтмен…

— Леонард Бейтсон. Вы правы. Кроме того, Колин Макнабб проходит там стажировку. А в физиотерапевтическом отделении работает Джин Томлинсон.

— И все они, очевидно, частенько заходили в аптеку?

— Да, и досаднее всего то, что никто из сотрудников аптеки не помнит, когда именно. Они там примелькались. Кстати, Джин Томлинсон дружна со старшим фармацевтом.

— Плохи наши дела, — вздохнул Пуаро.

— Еще как плохи! Ведь любой из служащих мог заглянуть в шкафчик и сказать: «И зачем вам столько мышьяковистых препаратов? Это уже вчерашний день!» Или что-нибудь в том же духе. И никто бы не насторожился и через минуту забыл бы о его словах.

Помолчав, Шарп добавил:

— Мы подозреваем, что кто-то подсыпал Силии Остин морфий, после чего поставил флакончик возле ее кровати и положил рядом обрывок ее же письма, чтобы создать впечатление самоубийства. Но зачем, мосье Пуаро, зачем?

Пуаро пожал плечами. Шарп продолжал:

— Сегодня утром вы намекнули, что кто-то мог подсказать Силии Остин мысль о краже безделушек.

Пуаро смущенно заерзал на стуле.

— Это была лишь смутная догадка. Просто мне казалось, что сама она вряд ли додумалась бы.

— Кто же это мог быть?

— Как мне кажется, ума на это хватило бы лишь у трех студентов. Леонард Бейтсон. Достаточно эрудирован. И знает, как Колин любит носиться с «неустойчивыми личностями». Он мог, якобы в шутку, предложить свой план Силии и руководить ее действиями. Но подобные игры ему скоро бы надоели, — если, разумеется, он играл бы в них лишь «из любви к искусству». Впрочем, возможно, я что-то в его характере упустил; это никогда не надо сбрасывать со счетов. Найджел Чэпмен: любит всякие шуточки, у него язвительный склад ума, и он мог бы с удовольствием, без зазрения совести, разыграть комедию. Это взрослый «enfant terrible»[275]. Третий же «умник», точнее «умница» — молодая особа по имени Вэлери Хобхауз. Она сообразительна, у нее современные взгляды на жизнь, и, наверное, она достаточно поднаторела в психологии, чтобы предугадать реакцию Колина. Возможно Силия была ей симпатична, вот она и решила, что не грех обвести Колина вокруг пальца.

— Леонард Бейтсон, Найджел Чэпмен, Вэлери Хобхауз, — повторил Шарп, делая пометки в блокноте. — Благодарю за информацию. Я запомню и постараюсь выяснить. А что вы думаете об индийцах? Один из них учится на медицинском.

— Он с головой погружен в политику и страдает манией преследования, — ответил Пуаро. — До Силии ему дела нет, да и она не послушалась бы его совета.

— Больше вы ничем не можете мне помочь, мосье Пуаро? — спросил Шарп, вставая и захлопывая блокнот.

— Боюсь, что ничем. Однако мне хотелось бы тоже участвовать в расследовании. Надеюсь, вы не будете возражать, друг мой?

— Отнюдь. С какой стати?

— Я постараюсь внести свою лепту, пользуясь статусом неофициального, так сказать, лица. Думаю, что я могу действовать лишь в одном качестве.

— В каком же?

— Собеседника, друг мой. Беседа и еще раз беседа. Это единственный путь. Все убийцы, с которыми мне приходилось сталкиваться, обожали разговоры. По моему убеждению, сильный и молчаливый по натуре человек редко совершает убийство, а если все-таки совершает, то убивает внезапно, сгоряча, и улики всегда налицо. А изощренный, коварный преступник обычно так собой доволен, что рано или поздно проговаривается и выдает себя. Беседуйте с ними по душам, мой друг, не ограничивайтесь сухим допросом. Просите у них совета, помощи, не отмахивайтесь от их подозрений. Впрочем, bon Dieu[276], я вовсе не собираюсь вас учить! Я прекрасно знаю, что вы — мастер своего дела.

Шарп мягко усмехнулся.

— Я тоже всегда считал, что, располагая людей к себе, добиваешься гораздо больших результатов.

Пуаро закивал, и оба понимающе улыбнулись.

Шарп поднялся уходить.

— В принципе каждый из живущих там может оказаться тем, кого мы ищем, — медленно произнес он.

— Пожалуй, — бесстрастно согласился Пуаро. — Леонард Бейтсон — человек вспыльчивый. Он мог убить в припадке гнева. Вэлери Хобхауз при ее интеллекте ничего не стоит разработать подобную интригу. Найджел Чэпмен инфантилен и не знает чувства меры. Француженка вполне могла бы убить из-за денег, но только из-за больших. У Патрисии Лейн гипертрофированы материнские инстинкты, а такие женщины весьма безжалостны. Американка Салли Финч человек веселый и жизнерадостный, однако отлично умеет скрывать свои истинные чувства. Джин Томлинсон — воплощенная добродетель и милосердие, но мы не раз сталкивались с убийцами, которые с искренним рвением посещали воскресную школу. Девушка из Вест-Индии, Элизабет Джонстон, пожалуй, она умнее всех. Ее эмоции полностью подчинены разуму, а это опасно. Еще там есть очаровательный молодой африканец; мотивы его действий нам с вами не постичь никогда. И последний, Колин Макнабб — психолог. А скольким медикам можно сказать: «Врачу, исцелися сам!»[277]

— Помилуйте, Пуаро! У меня голова идет кругом. Неужели на свете нет человека, который был бы не способен на убийство?

— Я и сам хотел бы это знать, — ответил Эркюль Пуаро.

Глава 9

Инспектор Шарп, вздохнув, откинулся на спинку стула и вытер лоб платком. Он уже побеседовал с негодующей француженкой, то и дело ударяющейся в слезы, с высокомерным и замкнутым молодым французом, с флегматичным и подозрительным голландцем, с болтливым и агрессивным египтянином. Потом перекинулся парой фраз с двумя нервными турками, которые, пожалуй, вряд ли хоть что-то поняли из его вопросов, и с очаровательным студентом из Ирака. Инспектор был абсолютно уверен, что никто из них не имеет к смерти Силии Остин ни малейшего отношения и помочь ему не может. На прощание он постарался их ободрить и сейчас намеревался быстренько распрощаться с мистером Акибомбо.

Молодой студент из Западной Африки глядел на него, сверкая белозубой улыбкой; взгляд у него был по-детски жалобным.

— Я хотел бы помочь, пожалуйста, — сказал он. — Мисс Силия всегда была со мной очень хорошо. Она давала мне один раз вкусный коробка конфет, которые я никогда не пробовал. Мне кажется, очень грустно, что ее убивали. Может, это кровный месть? Или, может, ее папа или дяди приходили и убивали ее, потому что слушали ложный истории о том, что у нее было плохое поведение?

Инспектор Шарп постарался его уверить, что дело совсем не в этом. Молодой человек грустно покачал головой.

— Тогда я не знаю, почему так происходило. Я не вижу, почему кто-то в этом доме захотел причинить ей вред. Но если вы дадите мне кусочек ее волосы или ногти, я, возможно, что-нибудь обнаружу при помощи старый метод. Он не научный и не современный, но его очень часто делают у меня на родине.

— Большое спасибо, мистер Акибомбо, но, я думаю, это не понадобится. Мы… м-м… предпочитаем другие способы.

— Конечно, сэр, я понимаю. Это несовременно. Это не атомный век. Дома полицейские тоже так не делают, это только старики в джунгли. Я уверен, что новые методы больше надежнее, и вы достигнете полный успех.

Мистер Акибомбо вежливо откланялся и удалился. Инспектор Шарп пробормотал про себя:

— Я тоже искренне надеюсь на успех, хотя бы ради торжества новых методов.

Следующим оказался Найджел Чэпмен.

— Уму непостижимая история, правда? — попытался он перехватить инициативу. — А представьте себе, мне с самого начала казалось, что вы бродите в потемках, поддерживая версию самоубийства. И надо признаться, мне даже польстило, что помогли мои чернила, которыми Силия заправила ручку. Этого убийца, конечно, не мог предугадать. У вас, наверно, уже есть какие-то мысли насчет мотивов преступления?

— Вопросы задаю я, мистер Чэпмен, — сухо напомнил инспектор.

— О, конечно, конечно! — Найджел беззаботно взмахнул рукой. — Я просто хотел сэкономить время и сразу перейти к делу. Но, видно, без анкетных данных не обойтись. Имя: Найджел Чэпмен. Возраст: двадцать пять лет. Место рождения: кажется, Нагасаки…[278] забавно, не правда ли? Чего моих родителей туда занесло — ума не приложу. Наверно, они были в кругосветном путешествии. Но надеюсь, этого недостаточно, чтобы считать меня японцем? Пишу диплом по истории бронзового века[279] и раннему средневековью в Лондонском университете. Что вы еще хотите узнать?

— Ваш домашний адрес, мистер Чэпмен.

— Я человек без адреса, уважаемый сэр. У меня есть папочка, но мы с ним в ссоре, и поэтому его дом — уже не мой дом. Так что пишите мне на Хикори-роуд, а счета присылайте на Лиденхолл-стрит; так, по-моему, говорят случайным попутчикам, надеясь никогда их больше не увидеть.

Найджел куражился вовсю, но инспектор Шарп словно не замечал его кривляний. Он встречал таких субъектов и раньше, и не без оснований думал, что наглость служит своего рода защитой; на самом деле парень нервничает, что вполне понятно, когда тебя допрашивают в связи с убийством.

— Вы хорошо знали Силию Остин? — спросил инспектор.

— Трудный вопрос вы мне задали, сэр. Я ее прекрасно знал, поскольку видел каждый день и отношения у нас были вполне нормальные. На самом же деле я ее не знал совершенно. Впрочем, это понятно. Мне она была абсолютно неинтересна, да и она меня, по-моему, недолюбливала.

— За что?

— Ну… ей не нравилось мое чувство юмора. И потом, я же не такой угрюмый и неотесанный, как Колин Макнабб. Кстати сказать, неотесанность — прекрасное оружие для завоевания женских сердец.

— Когда вы в последний раз видели Силию Остин?

— Вчера за ужином. Мы все протянули ей руку братской помощи. Колин встал, мекал-бекал, а потом, заикаясь и умирая от стыда, признался, что они помолвлены. Мы его немного подразнили и отпустили с Богом.

— Это было в столовой или в гостиной?

— В столовой. Мы перешли в гостиную после, а Колин смотался по делам.

— Значит, все остальные пили кофе в гостиной?

— Да, если это пойло можно назвать кофе, — сказал Найджел.

— А Силия Остин пила кофе?

— По-моему, да. Я не обратил внимания, но, наверное, пила.

— А кто ей наливал кофе и потом его подал? Часом не вы?

— С ума сойти, как гипнотически действует на человека допрос! Стоило вам спросить и поглядеть на меня испытующим взглядом, как мне сразу показалось, что именно я подал Силии чашку, всыпав туда предварительно порядочную порцию стрихнина или чем там ее отравили. Вы, наверно, обладаете даром внушения, мистер Шарп, но, по правде говоря, я и близко не подходил к Силии и, если уж совсем начистоту, — даже не заметил, пила ли она кофе или нет. И хотите верьте, хотите нет, но я никогда не испытывал нежных чувств к Силии, и весть о ее помолвке с Колином Макнаббом не пробудила во мне убийственной ревности.

— Я отнюдь не пытаюсь на вас воздействовать, мистер Чэпмен, — мягко возразил Шарп. — И если я не ошибаюсь, дело тут не в любовных интригах; просто кто-то хотел убрать Силию со своего пути. Как вы думаете, почему?

— Понятия не имею, инспектор. Я сам поражен, ведь Силия была тихоней, такие и мухи не обидят… ну, да вы сами понимаете. Соображала она туго, была жуткой занудой, но в общем вполне нормальной девчонкой. Таких, по-моему, не убивают.

— А вы удивились, узнав, что она виновата в… пропаже вещей?

— О да, милейший, меня это ошеломило! Вот уж не в ее стиле, подумал я!

— А может, это вы подучили ее?

Удивление Найджела было, пожалуй, вполне искренним.

— Я? Подучил ее? Но зачем?

— Мало ли зачем. У некоторых людей довольно странное чувство юмора.

— Ну, знаете, может быть, я и глуп, но в этой дурацкой истории с кражами я не нахожу ничего смешного!

— Значит, это не вы таким образом подшутили?

— Я не воспринимаю это как шутку. По-моему, подоплека этих краж лежит в области чистой психологии.

— Итак, вы утверждаете, что Силия Остин была клептоманкой?

— А у вас есть другое объяснение?

— Боюсь, что вы не очень осведомлены, что такое клептомания, мистер Чэпмен.

— Но я лично другого объяснения не вижу.

— А как вы думаете, мог кто-нибудь натолкнуть мисс Остин на мысль о кражах как средстве привлечения внимания Колина Макнабба?

В глазах Найджела блеснул огонек.

— Очень забавная версия, инспектор, — одобрительно сказал он. — А знаете, вообще-то возможно. Колин как пить дать попался бы на удочку. — Секунду-другую Найджел явно наслаждался этой идеей, но потом, печально покачав головой, заявил: — Нет, Силия не стала бы играть. Такая серьезная девушка не стала бы насмехаться над Колином. Она на него молилась!

— А вы не задумывались над тем, что происходит в общежитии, мистер Чэпмен? Ну, к примеру, кто залил чернилами конспекты мисс Джонстон?

— Если вы подозреваете меня, инспектор, то это несправедливо. На меня несомненно падает подозрение, потому что ее конспекты залили моими чернилами, но я считаю это чистейшей провокацией.

— В каком смысле?

— В том, что взяли именно мои чернила. Кто-то хотел мне подложить свинью. Тут полно таких доброжелателей.

Инспектор пристально взглянул на Найджела.

— Что конкретно вы имеете в виду?

Но Найджел тут же снова спрятался в свою скорлупу и напустил на себя безразличие.

— Да ничего особенного… просто когда стольким людям приходится существовать под одной крышей, они начинают собачиться по мелочам.

Следующим в списке инспектора значился Леонард Бейтсон. С Леном ему пришлось еще труднее, чем с Найджелом.

— Хорошо! — горячо воскликнул он, когда инспектор покончил с обычными формальностями. — Допустим, это я наливал Силии кофе. И что из этого?

— Стало быть, вы подтверждаете, что наливали ей кофе?

— Да. Я налил чашку и поставил ее возле Силии. И поверьте мне, в тот момент морфия там не было.

— А вы не видели, выпила она кофе или нет?

— Не видел. Мы разбрелись по гостиной. У меня сразу вышел спор с одним из студентов, и я уже ничего вокруг не видел. Да и она вроде тоже с кем-то разговаривала.

— Ясно. То есть, по-вашему, любой из присутствующих мог подсыпать ей в чашку морфия?

— А вы попробуйте подсыпать что-нибудь в чашку у всех на виду! Вас сразу заметят.

— Ну, необязательно, — возразил Шарп.

— Да какого черта мне было ее травить? — взорвался Лен. — Она мне что, мешала?

— Я не говорю, что вы хотели ее отравить.

— Она сама выпила морфий. Сама отравилась. Другого объяснения нет.

— Мы считали бы точно так же, если бы не подлог с запиской.

— Какой к черту подлог! Разве это не ее почерк?

— Это всего лишь клочок письма, написанного раньше, утром.

— Но ведь она могла сама оторвать его и оставить вместо записки!

— Помилуйте, мистер Бейтсон! Если самоубийца хочет оставить записку, он берет ручку и пишет, а не выискивает подходящую фразу в своем старом письме… да потом еще, нужно было ровненько оторвать этот кусок.

— Не знаю, не знаю… Люди часто делают глупости.

— Ну а где же само письмо?

— Откуда мне знать. Это уж ваши заботы. Я за вас, что ли, работать должен?

— Мы работаем, не беспокойтесь. А вам я бы посоветовал вести себя повежливей.

— Что вы от меня хотите? Я Силию не убивал, мне незачем было ее убивать.

— Она вам нравилась?

Лен ответил, немного успокоившись:

— Очень. Она была славной девочкой. Глуповатой, но милой.

— А когда она сказала, что это она брала вещи, вы ей поверили?

— Конечно, она же сама сказала. Но удивился.

— Вы не думали, что она на такое способна?

— Н-нет… Вообще-то нет.

Видя, что ему не надо больше защищаться, Леонард перестал кипятиться и охотно разговорился на тему, которая его явно интересовала.

— Она не была похожа на клептоманку, — сказал он. — И на воровку тоже.

— А может, ее поведение объясняется чем-то другим?

— Другим? Но чем же?

— Ну, допустим, она хотела вызвать интерес Колина Макнабба.

— Вам не кажется, что это притянуто за уши?

— Но он же обратил на нее внимание!

— Да, конечно. Старина Колин просто помешан на всякой психопатии.

— Вот видите. Если Силия Остин это знала…

Лен покачал головой:

— Ошибаетесь. Она никогда не додумалась бы до такого… Ну, чтобы вот так все спланировать… Она не разбиралась в психологии.

— Но вы-то разбираетесь?

— К чему вы клоните?

— Может, — из чисто дружеских побуждений, — вы научили ее, как вести себя?

Лен хохотнул:

— Тоже мне нашли дурака! Да вы в своем уме, инспектор?

Инспектор сменил тему.

— Как вы считаете, конспекты Элизабет Джонстон испортила Силия?

— Нет. Силия сказала, что она этого не делала, и я ей верю. Она, в отличие от других, никогда не конфликтовала с Бесс.

— А кто конфликтовал? И почему?

— Понимаете, Элизабет любит ставить людей на место. — На мгновение Лен задумался, потом продолжал: — Стоит кому-нибудь за столом сморозить глупость, как тут же раздается педантичный голос Элизабет: «Боюсь, это не подтверждается фактами. По хорошо проверенным статистическим данным…» И пошло-поехало. Многих ее манера выводит из себя, особенно тех, у кого язык без костей, как у Найджела Чэпмена.

— Ага, Найджел Чэпмен.

— Кстати, конспекты залиты его чернилами.

— Значит, вы считаете, что это сделал Найджел?

— По крайней мере, такая возможность не исключена. Он довольно злобный малый и, по-моему, расист. Единственный из всех нас.

— А кого еще раздражала педантичность мисс Джонстон и ее привычка учить других?

— Колин Макнабб частенько на нее злился, да и Джин Томлинсон она пару раз задевала.

Шарп задал еще несколько вопросов, но Лен не сообщил больше ничего путного. Потом инспектор вызвал Вэлери Хобхауз.

Вэлери держалась холодно, церемонно и настороженно. Выдержки и самообладания у нее было куда больше, чем у мужчин. Она сказала, что прекрасно относилась к Силии. Та была не очень умна и чересчур романтична, недаром она так влюбилась в Колина Макнабба.

— Вы думаете, она была клептоманкой?

— Наверно. Я в этом не очень разбираюсь.

— А может, кто-то ее подучил?

Вэлери пожала плечами.

— Чтобы окрутить Колина, этого напыщенного болвана?

— Вы схватываете мысль на лету, мисс Хобхауз. Совершенно верно. Уж не ваша ли это идея?

Вэлери, казалось, его предположение позабавило.

— Конечно же нет, уважаемый сэр, особенно если учесть, что при этом пострадал мой шарф. Я не такая альтруистка.

— Но вы думаете, ее могли подучить?

— Маловероятно. По-моему, Силия вела себя вполне естественно.

— Естественно? В каком смысле?

— Знаете, я начала подозревать ее после скандала с туфлей Салли. Она ревновала Колина к Салли. Я говорю о Салли Финч. Это, безусловно, самая симпатичная девушка в общежитии, и Колин явно выделял ее среди остальных. Когда перед вечеринкой туфля исчезла и Салли пришлось надеть старое черное платье и черные туфли, у Силии был очень довольный вид, как у кошки, слизавшей все сливки. Но подозревать ее в краже всей это дребедени… браслетов, пудры… мне и в голову не приходило.

— А кого же вы подозревали?

Вэлери передернула плечом:

— Не знаю. Уборщиц, наверное.

— А кто изрезал рюкзак?

— Рюкзак? Ах да, совсем забыла. Это уж совсем какая-то дурь.

— Вы ведь давно здесь живете, мисс Хобхауз?

— Да. Я, пожалуй, самый старый квартирант. Я прожила тут два с половиной года.

— Значит, вы лучше других знаете ребят, живущих здесь?

— Ну, наверное.

— У вас есть какие-нибудь соображения по поводу смерти Силии Остин? Что могло послужить мотивом преступления?

Вэлери покачала головой. Лицо ее посерьезнело.

— Понятия не имею, — сказала она. — Это просто кошмар. Не представляю, кто мог хотеть смерти Силии. Она была милой безобидной девочкой, мы как раз накануне узнали о ее помолвке и…

— Ну-ну, продолжайте. Что «и»? — допытывался инспектор.

— Я не знаю, но, может, причина в этом, — с расстановкой произнесла Вэлери. — В том, что она собиралась замуж. Что у нее впереди счастливая жизнь… Но тогда среди нас… сумасшедший?

Она поежилась. Шарп пристально посмотрел на нее.

— Да, — сказал он, — не исключено. А кто, на ваш взгляд, мог испортить конспекты Элизабет Джонстон?

— Не знаю. Тоже, конечно, гнусность. Но Силия тут наверняка ни при чем.

— Вы никого не подозреваете?

— Да нет… Вроде никого…

— И все же?

— Неужели вам интересны мои домыслы, инспектор?

— Мне все интересно. И не беспокойтесь, это останется между нами.

— Ну, если вы настаиваете… Я, конечно, могу ошибаться, но мне кажется, это дело рук Патрисии Лейн.

— Неужели? Вот так новость! Никогда бы не подумал!

Она мне показалась такой уравновешенной, милой девушкой…

— Я ничего не утверждаю. Но мне кажется, она на это способна.

— Почему?

— Патрисия недолюбливает Черную Бесс. Та частенько ставит на место ее обожаемого Найджела, когда тот зарывается. Он, знаете ли, часто с умным видом болтает глупости.

— Но почему она, а не сам Найджел?

— Найджел не стал бы этого делать, тем более своими чернилами. Он не так глуп. А вот Патрисия могла, совершенно не подумав, что этим она скомпрометирует своего драгоценного Найджела.

— Но с другой стороны, кто-то мог попытаться скомпрометировать Найджела Чэпмена из чувства мести.

— Возможно, и так.

— У него есть недоброжелатели?

— О да. Во-первых, Джин Томлинсон. И Лен Бейтсон, с ним он тоже частенько цапается.

— Каким образом, по вашему мнению, Силии Остин могли подсыпать морфий?

— Я долго ломала голову. Конечно, сначала я подумала, что его подсыпали в кофе, это как бы самоочевидно. Мы все толклись в гостиной, Силия поставила чашку на маленький столик, рядом с собой; она всегда ждала, пока кофе остынет, пила почти холодный. Наверное, человек с железными нервами мог улучить момент и бросить таблетку, хотя это было страшно рискованно. Его могли застукать.

— Морфий был не в таблетках, — сказал инспектор Шарп.

— Да? А в чем? В порошке?

— В порошке.

Вэлери нахмурилась.

— Тогда это вообще маловероятно.

— А куда, кроме кофе, могли подсыпать яд?

— Иногда она перед сном пила горячее молоко. Но в тот вечер… по-моему, нет.

— Вы не расскажете подробнее, что произошло тогда в гостиной?

— Ну, мы сидели, разговаривали. Кто-то включил радио. Мальчики почти все ушли. Силия пошла спать очень рано, и Джин Томлинсон тоже. А мы с Салли засиделись допоздна. Я писала письма, Салли что-то зубрила. По-моему, я отправилась спать позже всех.

— Вечер был самый обычный, да?

— Ничего особенного, инспектор.

— Благодарю вас, мисс Хобхауз. Вы не пригласите сюда мисс Лейн?

Патрисия Лейн волновалась, но не слишком. Ничего принципиально нового она не сообщила. На вопрос Шарпа о конспектах Элизабет Джонстон Патрисия ответила, что это, конечно, сделала Силия.

— Однако она горячо это отрицала, мисс Лейн.

— Ну, конечно, отрицала, — сказала Патрисия, — Наверняка ей было стыдно. Но разве это не вписывается в общую картину — учитывая все остальное?

— Знаете, я лично пока не вижу никакой общей картины, мисс Лейн.

— Я надеюсь, — покраснев, произнесла Патрисия, — что вы не подозреваете Найджела. Конечно, чернила были его, но это полнейший абсурд! Если на то пошло, он бы воспользовался тогда обычными синими чернилами, верно? И вообще он не виноват.

— Но у него же случались конфликты с мисс Джонстон?

— О, Элизабет бывала порою просто несносной, но он не обижался. — Патрисия Лейн даже подалась вперед и горячо произнесла: — Я хочу вам кое-что объяснить про Найджела Чэпмена. Понимаете, он сам — свой злейший враг. Он производит впечатление тяжелого человека и многих настраивает против себя. Он груб, язвителен, любит насмешничать, а людей это задевает, и они начинают к нему плохо относиться. Но на самом деле он другой. Он застенчивый, несчастный. Он очень хочет, чтобы его любили, но из чувства противоречия все делает себе во вред.

— Угу, — сказал инспектор Шарп, — ну просто бедняга.

— Но такие люди ничего не могут с собой поделать. Это все из-за неблагополучного детства. Дома ему жилось несладко. Отец у него — человек грубый, суровый, он никогда не понимал Найджела. И ужасно обращался с его матерью. После ее смерти они вконец рассорились; Найджел ушел из дому, и отец заявил, что не даст ему больше ни пенса, пускай сам перебивается как может. Найджел сказал, что ему от него ничего не нужно, и он не примет его помощи, даже если отец сам будет ему ее предлагать. Мать завещала ему небольшую сумму денег, и после ее смерти он не писал отцу и не пытался с ним увидеться. Конечно, очень грустно, что у них все так сложилось, но вообще-то его отец — неприятный человек. Не сомневаюсь, что все озлобление и неуживчивость Найджела из-за его отношений с отцом. После смерти матери о нем никто не заботился. К тому же у него не очень крепкое здоровье, хотя его интеллекту можно только позавидовать. Он… он обделен судьбой, и поэтому ожесточился, а в душе он совсем другой.

Патрисия Лейн закончила свой долгий, страстный монолог. Щеки ее пылали, дыхание прерывалось. Инспектор Шарп задумчиво смотрел на нее. Ему не раз приходилось сталкиваться с такими девушками. «Она по уши в него влюблена, — подумал он. — А он на нее плюет, но, видно, не против, когда с ним нянчатся. Папаша у парня, конечно, не сахар, но и мать тоже хороша, испортила сына безмерной любовью, тем самым еще больше усугубила конфликт с отцом. Все это — старая песня… А вдруг Найджелу Чэпмену нравилась Силия Остин? Вряд ли, конечно… Но вдруг? Патрисия Лейн, вероятно, очень бы страдала, — рассуждал инспектор. — Но неужели настолько, чтобы так жестоко ей отомстить? Убить. Наверняка нет… тем более что после помолвки Силии с Колином Макнаббом этот мотив явно отпадал». Он отпустил Патрисию Лейн и вызвал Джин Томлинсон.

Глава 10

Мисс Томлинсон оказалась сурового вида молодой женщиной двадцати семи лет, блондинкой, с правильными чертами лица и поджатыми тонкими губами. Она села и сухо произнесла:

— Я вас слушаю, инспектор. Что вам угодно?

— Что вы можете сообщить о трагедии, разыгравшейся в общежитии?

— Это ужасно. Просто ужасно, — сказала Джин. — Предположение о самоубийстве Силии само по себе страшно, а теперь, когда подозревают убийство… — Она умолкла и скорбно покачала головой.

— Мы абсолютно уверены, что ее отравили, — сказал Шарп. — Как вы думаете, где мог убийца взять яд?

— Наверное, в больнице Святой Екатерины, где она работала. Но тогда это больше похоже на самоубийство.

— Убийца на это и рассчитывал, — сказал инспектор.

— Но кто, кроме Силии, мог взять яд?

— Очень многие, — сказал инспектор. — Надо было лишь задаться такой целью. Даже вы, мисс Томлинсон, могли бы заполучить его, если бы захотели.

— Как вы смеете, инспектор! — Джин задохнулась от возмущения.

— Но ведь вы частенько захаживали в аптеку, мисс Томлинсон?

— Я ходила повидаться с Милдред Кейри. А вы что думаете, я ходила туда воровать яды?

— Но если бы захотели, вы могли бы?

— Я не могла бы сделать ничего подобного!

— Не надо, не горячитесь, мисс Томлинсон. Допустим, что ваша подруга расфасовывает лекарства для больных, а другая девушка стоит у окошечка и занимается клиентами. Ведь в аптеке нередко бывает только два фармацевта. И значит, вы можете незаметно проскользнуть за шкаф, который перегораживает комнату, тихонько взять флакончик и положить его в карман. Аптекарям даже в голову не придет вас заподозрить.

— Мне очень обидно все это выслушивать, инспектор Шарп. Это… это непристойное обвинение!

— Но я вас не обвиняю, мисс Томлинсон. Ни в коем случае. Вы меня неправильно поняли. Просто вы сказали, что это сделать невозможно, а я вам говорю — возможно. Но я вовсе не утверждаю, что в действительности так оно и было. Сами посудите, — добавил он, — какие у меня на то основания?

— Вот именно. Вы, наверное, не знаете, но мы с Сидней были подругами.

— Масса отравителей дружила со своими жертвами. Помните пресловутый вопрос: «Когда твой друг тебе недруг?»

— Но между нами не было размолвок. Я очень любила Силию.

— Вы подозревали ее в происходивших кражах?

— О нет, что вы! Я была потрясена. Я всегда считала ее высоконравственной девушкой. Я и представить себе не могла, что она на такое способна…

— Но клептомания, — сказал Шарп, пристально глядя на Джин, — это болезнь.

Джин еще больше поджала губы. Потом процедила:

— Не могу сказать, что разделяю ваше мнение, инспектор. Я придерживаюсь старомодных взглядов и считаю, что воровство — это воровство.

— По-вашему, Силия крала просто потому, что ей хотелось заполучить чужие вещи?

— Разумеется.

— Значит, она была человеком без стыда и совести?

— Боюсь, что так.

— М-да! — сказал инспектор Шарп, качая головой. — Нехорошо.

— Увы, разочаровываться в людях всегда печально.

— Насколько я понимаю, тогда зашла речь о полиции?

— Да. И, по-моему, надо было ее вызвать.

— Даже когда Силия призналась?

— Я думаю, да. Я не считаю, что такие поступки должны сходить людям с рук.

— То есть нечего покрывать воров, списывая все на какую-то клептоманию, да?

— Ну… примерно так.

— А вместо этого все кончилось хорошо, и мисс Остин уже слышала свадебные колокола.

— Ну, от Колина Макнабба всего можно ожидать. — Джин Томлинсон не скрывала злобы. — Я уверена, что он — атеист. И вообще он — скептик и циник… Очень неприятный молодой человек. Не удивлюсь, если выяснится, что он — коммунист!

— Неужели? — воскликнул инспектор Шарп и покачал головой. — Ай-ай-ай.

— Абсолютно убеждена, что он выгораживал Силию потому, что для него частная собственность не священна. Он, видно, считает, что чужое брать не зазорно.

— Но все-таки, — возразил инспектор, — мисс Остин сама призналась в кражах.

— После того как ее уличили, — резко отпарировала Джин.

— Кто ее уличил?

— Ну этот, мистер… как его звали… Пуаро, который приходил к нам.

— А почему вы решили, что он ее уличил? Он ничего конкретного не говорил. Просто посоветовал вызвать полицию.

— Ну значит, он дал ей понять, что знает. И, увидев, что игра проиграна, она поспешила покаяться.

— А как насчет конспектов Элизабет Джонстон? Она и в этом созналась?

— Честно говоря, не знаю. Наверное.

— Ошибаетесь, — сказал Шарп. — Она упорно настаивала на своей непричастности к этой истории.

— Ну, может быть. Пожалуй, здесь она действительно ни при чем.

— На ваш взгляд, тут замешан Найджел Чэпмен?

— Да нет. Скорее мистер Акибомбо.

— Правда? А почему?

— Из зависти. Цветные вообще страшно завистливы и истеричны.

— Интересно… А когда вы в последний раз видели Силию Остин?

— В пятницу вечером, после ужина.

— Кто пошел спать раньше: она или вы?

— Я.

— Вы не заходили потом к ней в комнату?

— Нет.

— А кто, по-вашему, мог подсыпать ей в кофе морфий — если, конечно, его подсыпали в кофе?

— Понятия не имею.

— Скажите, а никто из студентов не держал морфий в общежитии?

— Да нет… наверное, нет.

— Вы как-то нерешительно отвечаете, мисс Томлинсон.

— Я просто подумала… Понимаете, тут был один глупый спор.

— Какой спор?

— Однажды наши мальчики поспорили…

— О чем же?

— Они спорили об убийствах, о том, каким способом можно убить человека. И в частности, о ядах.

— И кто же участвовал в споре?

— По-моему, начали его Колин с Найджелом, потом к ним присоединился Лен Бейтсон… да, еще там была Патрисия.

— А не могли бы вы вспомнить поточнее, о чем они говорили? Как возник спор?

Джин Томлинсон немного подумала.

— По-моему, сначала они спорили об отравлениях… дескать, яд достать трудно, и убийца обычно попадается либо при попытке купить яд, либо потом полиция «вычисляет», где он мог его достать. А Найджел сказал, что вовсе не обязательно. Он утверждал, что может достать яд, и ни одна живая душа ничего не узнает. Лен Бейтсон сказал, что Найджел болтает чепуху, а Найджел возразил, что готов доказать свою правоту делом. Пат, естественно, поддержала Найджела; она сказала, что и Лен, и Колин… да и Силия тоже могут раздобыть яд в больнице. Но у Найджела на уме было совсем другое. Он сказал, что Силия не сможет незаметно изъять препарат из аптеки. Рано или поздно его хватятся и поймут, каким образом он исчез. Но Пат с ним не согласилась; ведь Силия может, сказала она, перелить содержимое пузырька, а туда напить что-нибудь другое. Колин засмеялся и сказал, что пациенты забросают врачей жалобами. Но Найджел, оказывается, не собирался прибегать к подобным ухищрениям. Он сказал, что хотя он и не имеет прямого доступа к лекарствам — ведь он не врач и не фармацевт, — однако все равно ему ничего не стоит достать яд тремя различными способами. Тут Лен Бейтсон спросил: «Ну, допустим, а какими?» А Найджел ему в ответ; «Сейчас я этого не скажу, но спорим, что через три недели я продемонстрирую тебе три пузырька со смертельными ядами!» А Лен сказал: «Ставлю пять фунтов, что ничего у тебя не выйдет».

— И что дальше? — спросил инспектор, когда Джин умолкла.

— Разговоры о ядах на какое-то время прекратились, но однажды вечером — мы сидели в гостиной — Найджел сказал: «Ну что ж, ребята, я свое слово сдержал». И положил на стол пластмассовый пузырек с таблетками гиосцина[280], пузырек с настойкой наперстянки[281] и маленький флакончик с тартратом морфия.

— Флакончик с тартратом морфия? — резко спросил инспектор. — На нем что, была наклейка?

— Да. Ярлычок больницы Святой Екатерины. Я точно помню, поскольку не могла не обратить на это внимание.

— А на пузырьке и таблетках были ярлычки?

— Я не заметила, но больничных этикеток точно не было.

— И что произошло дальше?

— Разумеется, все принялись это обсуждать. Лен Бейтсон сказал: «Учти, что если теперь ты кого-нибудь отравишь, тебя найдут в два счета». А Найджел ответил: «Ошибаешься. Я не медик, к больницам отношения не имею, так что никому и в голову не придет меня подозревать. Тем более что я эти яды не покупал». А Колин Макнабб вынул трубку изо рта и сказал: «Да тебе бы никто и не продал без рецепта». В общем, они попререкались, но в конце концов Лен признал себя побежденным. «Правда, сейчас у меня нет денег, но я заплачу, не сомневайся, — сказал он и добавил: — А что мы будем делать с вещественными доказательствами твоей правоты?» Найджел усмехнулся и ответил, что лучше выбросить их от греха подальше, и тогда они вытряхнули таблетки и порошок в камин, а настойку наперстянки вылили в туалет.

— А куда они дели пузырьки?

— Не знаю. Наверное, выкинули в корзину для мусора.

— Значит, яды они точно уничтожили?

— Да, конечно. Я своими глазами видела.

— Когда это случилось?

— Недели две тому назад… примерно…

— Понятно. Спасибо, мисс Томлинсон.

Однако Джин уходить не торопилась, явно надеясь разузнать побольше.

— Вы думаете, то, что я рассказала, важно?

— Пока не знаю, может быть…

Какое-то время инспектор Шарп сидел, задумавшись. Потом опять вызвал Найджела Чэпмена.

— Мисс Джин Томлинсон сделала весьма интересное заявление, — сказал он.

— Да? И против кого же вас настраивала наша дорогая Джин? Против меня?

— Она рассказала мне любопытную историю о ядах… связанную с вами, мистер Чэпмен.

— Что вы говорите! Но какое отношение к ядам имею я?

— Значит, вы отрицаете, что несколько недель назад держали пари с мистером Бейтсоном, утверждая, что можете тайком от всех раздобыть яд?

— Ах, вы об этом! — Найджела внезапно озарило. — Да-да, конечно! Совсем из головы вон, вот умора! Я и забыл, что Джин была тогда с нами. А вы этому придаете значение?

— Пока не знаю. Стало быть, мисс Томлинсон сказала правду?

— Ну конечно, мы тогда спорили. Колин с Леном рассуждали с таким умным видом, ни дать ни взять великие специалисты. А я возьми и брякни, что яд может достать любой дурак, стоит лишь немного пошевелить мозгами… Я сказал, что знаю три разных способа и могу осуществить каждый из них.

— И приступили к делу?

— Так точно, инспектор.

— Так какие же это способы, мистер Чэпмен?

Найджел слегка наклонил голову набок.

— Вы хотите, чтобы я скомпрометировал себя перед лицом закона? — спросил он. — Но тогда вы обязаны предупредить меня, что идет официальный допрос.

— До этого пока не дошло, мистер Чэпмен. Но, разумеется, вам незачем себя компрометировать, как вы изволили выразиться. Вы вправе не отвечать на мои вопросы.

— Да нет, я, пожалуй, лучше отвечу.

Найджел явно обдумывал, как ему поступить; на его губах играла легкая улыбка.

— Конечно, — сказал он, — мои действия были противозаконны. И если вы сочтете нужным, то вполне можете привлечь меня к ответственности. С другой стороны, вы расследуете убийство, и если история с ядами имеет какое-то отношение к смерти бедняжки Силии, то, наверное, лучше рассказать вам правду.

— Вы рассуждаете весьма здраво. Итак, я вас слушаю.

— Видите ли, — Найджел откинулся на спинку стула, — в нашей прессе часто появляются сообщения о том, что сельские врачи, когда ездят к пациентам, частенько теряют отнюдь не безопасные лекарства. Газеты предупреждают, что это может привести к трагическим последствиям.

— Так.

— Ну, вот мне и пришла в голову мысль: отправиться в деревню, и когда местный лекарь будет объезжать своих подопечных, как тень следовать за ним, а при удобном случае заглянуть к нему в чемоданчик и позаимствовать нужное лекарство. Ведь врачи нередко оставляют свои чемоданчики в машине — не к каждому больному врач берет его с собой.

— И что дальше?

— Да, собственно говоря, ничего. Это и был способ номер один. Сначала я охотился за одним врачом, потом за другим и, наконец, напал на растяпу. Достать яд оказалось проще простого. Он оставил машину за фермой, в совершенно безлюдном месте. Я открыл дверцу, порылся в чемоданчике и выудил оттуда пузырек с гиосцином.

— Ясно. А второй яд?

— Второй мне, кстати, помогла раздобыть наша Силия. Невольно, конечно. Она была, — я вам уже говорил, — немного наивной и не заподозрила подвоха. Я заморочил ей голову всякими латинскими названиями, а потом спросил, умеет ли она выписывать рецепты, как настоящие доктора. Выпиши мне, например, сказал я, настойку наперстянки. И она выписала, святая простота. Так что мне осталось лишь разыскать в справочнике фамилию врача, живущего на окраине Лондона и поставить его инициалы и неразборчивую подпись. После чего я отправился в одну из центральных аптек, где не знают этого врача, и мне спокойно продали нужное лекарство. Наперстянку прописывают в больших дозах при сердечно-сосудистых заболеваниях, а рецепт у меня был на бланке отеля.

— Весьма остроумно, — сухо заметил инспектор Шарп.

— Чувствую по вашему тону, что по мне тюрьма плачет! Вы так сурово со мной говорите!

— Расскажите о третьем способе.

Найджел долго молчал, а потом сказал:

— Но сначала я хочу узнать, в чем меня можно обвинить?

— Первый метод, когда вы «позаимствовали» таблетки из чемоданчика, квалифицируется как воровство, — сказал инспектор Шарп. — А подделка рецепта…

— Какая же это подделка? — перебил его Найджел. — Подпись, строго говоря, я не подделывал, корысти мне с этого никакой, да и сами посудите, если я пишу на рецепте «X. Р. Джеймс», я же не подделываю подпись какого-то определенного человека. — Он улыбнулся недоброй улыбкой. — Понимаете, к чему я клоню? Меня так просто не возьмешь. Если вы захотите ко мне прицепиться, учтите, я буду защищаться. Но с другой стороны…

— Что «с другой стороны», мистер Чэпмен?

— Я — противник насилия! — Найджел воскликнул с неожиданной страстностью: — Противник жестокости, зверства, убийств! Какому подлецу пришло в голову отправить на тот свет бедняжку Силию! Я очень хочу вам помочь, но как? От рассказа о моих мелких прегрешениях, наверно, мало толку.

— Полиция имеет довольно большую свободу выбора, мистер Чэпмен. Она может квалифицировать определенные поступки как… м-м… противозаконные, а может отнестись к ним как к безобидным шалостям, легкомысленным проделкам. Я верю, что вы хотите помочь найти убийцу. Так что, пожалуйста, расскажите о вашем третьем методе.

— Мы подошли к самом интересному, — сказал Найджел. — Это было, правда, более рискованно, зато в тысячу раз интересней. Я бывал у Силии в аптеке и хорошо там ориентировался.

— Так что «позаимствовать» флакончик из шкафа не составило для вас труда?

— Нет-нет, вы меня недооцениваете! Такой способ слишком примитивен. И потом, если бы я зашел к ней в аптеку и стащил яд, чтобы кого-то прикончить, то наверняка попал бы под подозрения. А так я не показывался в аптеке уже с полгода и был вне подозрений. Нет, план у меня был другой: я знал, что в пятнадцать минут двенадцатого Силия идет в заднюю комнату пить кофе с пирожными. Девушки ходят пить кофе по очереди, по двое. Я знал, что у них появилась новенькая, которая не знает меня в лицо. Поэтому я подгадал, чтобы никого, кроме нее, не было, нацепил белый халат, повесил на шею стетоскоп и заявился в аптеку. Новенькая стояла у окошечка, отпускала клиентам лекарства. Войдя, я прямиком направился к шкафу с ядами, взял флакончик, затем спросил девушку: «В какой у нас концентрации адреналин?» Она ответила, я кивнул, потом попросил у нее пару таблеток вегенина, сказав, что я со страшного похмелья. Она была абсолютно уверена, что я студент-практикант или учусь в ординатуре. Это были детские шуточки. Силия так и не узнала о моем визите.

— А где вы раздобыли стетоскоп? — с любопытством спросил инспектор Шарп.

Найджел неожиданно ухмыльнулся.

— Да у Лена Бейтсона позаимствовал.

— В общежитии?

— Да.

— Так вот кто взял стетоскоп! Значит, Силия тут ни при чем.

— Естественно, нет! Вы видели когда-нибудь клептоманок, ворующих стетоскопы?

— А куда вы его потом дели?

— Мне пришлось его заложить, — кающимся тоном произнес Найджел.

— Бейтсон очень расстраивался?

— Ужасно. Однако я не мог ему рассказать — ведь мне пришлось бы открыть, как я достал яд, а этого я делать не собирался. Но зато, — бодро добавил Найджел, — я недавно сводил его в ресторан, и мы с ним отлично повеселились.

— Вы очень легкомысленный юноша, — сказал инспектор Шарп.

— Эх, жалко, вы их тогда не видели! — воскликнул Найджел, осклабясь, — Представляете, какие у них были рожи, когда я положил на стол целых три смертельных яда и сказал, что стащил их совершенно безнаказанно!

— Стало быть, — уточнил инспектор, — вы имели возможность кого-либо отравить тремя различными ядами, и напасть на ваш след было никак нельзя?

Найджел кивнул.

— Совершенно верно, — сказал он. — При сложившихся обстоятельствах делать такое признание не очень приятно. Но с другой стороны, яды были уничтожены две недели назад или даже больше.

— А вдруг вы ошибаетесь, мистер Чэпмен?

Найджел удивленно воззрился на инспектора:

— Что вы имеете в виду?

— Как долго лекарства хранились у вас?

Найджел подумал.

— Упаковка гиосцина — дней десять. Морфий — примерно четыре дня. А настойку наперстянки я достал в тот же день, когда показал лекарства ребятам.

— Где вы хранили препараты?

— В ящике комода, под носками.

— Кто-нибудь знал об этом?

— Нет-нет, что вы!

В его голосе инспектору послышалась некоторая неуверенность; впрочем, Шарп не стал тут же допытываться, в чем дело, просто учел на будущее.

— Вы никому не рассказывали о своих планах? О том, каким образом вы собирались добыть препараты?

— Нет… вообще-то нет.

— «Вообще-то», мистер Чэпмен?

— Понимаете, я хотел рассказать Пат, но потом подумал, что она меня осудит. У нее очень строгие принципы, и я не стал с ней связываться.

— Вы решили ни о чем ей не рассказывать: ни о краже препарата из машины, ни о поддельном рецепте, ни о морфии?

— Да нет, потом я рассказал ей про настойку, про то, как заполучил у Силии рецепт и купил лекарство в аптеке. И про маскарад в больнице тоже рассказал. Увы, ее это не позабавило. Ну а про машину я, конечно, не сказал ни слова. Она бы взбесилась.

— А вы говорили ей, что намерены уничтожить препараты, как только выиграете пари?

— Да. А то она вся извелась. Постоянно бубнила, что я должен вернуть лекарства.

— Подобная мысль вам, естественно, в голову не приходила.

— Естественно, нет! Мне тут же была бы крышка. Представляете, какая бы началась катавасия? Нет, мы с ребятами сожгли лекарства, вернее, морфий и гиосцин сожгли, а наперстянку спустили в унитаз. Так что ничего страшного!

— Вы так считаете, мистер Чэпмен? Но может статься, что страшное все-таки случилось.

— Но что могло случиться? Я же говорю, мы все уничтожили!

— А вам не приходило в голову, мистер Чэпмен, что кто-то мог узнать, где вы прятали яды, или случайно на них наткнуться и подменить морфий чем-нибудь другим?

— О черт! — Найджел потрясенно поглядел на инспектора. — Я об этом не подумал. Нет, нет, не верю!

— И все же такая возможность не исключена, мистер Чэпмен.

— Но ведь никто не знал…

— Уверяю вас, — сухо сказал инспектор, — что в общежитиях о человеке известно гораздо больше, чем ему кажется.

— Вы хотите сказать, что здесь и стены имеют уши?

— Вот именно.

— Что ж, возможно, вы правы.

— Кто из студентов может запросто, в любое время, зайти к вам в комнату?

— Я живу не один, а с Леном Бейтсоном. Все остальные бывают у нас, заходят в гости. Правда, только парни — девчонкам не положено заглядывать в мужскую половину. Такова воля хозяйки. Она у нас блюстительница нравов.

— Но девушки все же могут, несмотря на запрет, зайти, не так ли?

— Конечно, — ответил Найджел. — Днем. Ведь днем в общежитии никого нет.

— А мисс Лейн заходит к вам в комнату?

— Надеюсь, вы не имеете в виду ничего дурного, инспектор? Пат порой приносит мне носки после штопки, но этим все и ограничивается.

Инспектор Шарп подался вперед:

— Вы понимаете, что у меня есть все основания подозревать в подмене морфия вас, мистер Чэпмен?

Найджел вдруг осунулся и посуровел.

— Да, — сказал он. — Как раз сейчас я это понял. Все, и правда, выглядит очень подозрительно. Но у меня не было абсолютно никакого повода убивать девушку, инспектор, и я ее не убивал. Хотя я прекрасно понимаю, что никаких доказательств у меня нет.

Глава 11

Лен Бейтсон и Колин Макнабб тоже признались, что участвовали в споре. Подтвердили они и то, что яд был уничтожен. Отпустив остальных ребят, инспектор Шарп попросил Колина на минутку задержаться.

— Простите, если причиняю вам боль, мистер Макнабб, — сказал инспектор. — Я понимаю, какая страшная трагедия потерять невесту в день помолвки!

— Не будем вдаваться в подробности, — бесстрастно ответил Колин. — вы не обязаны считаться с моими переживаниями. Я готов ответить на любые вопросы, которые вы сочтете нужными для ведения следствия.

— Вы высказали мнение о том, что поступки Силии Остин диктовались чисто психологическими причинами.

— Без сомнения, — сказал Колин Макнабб. — Если угодно, я объясню вам теоретически…

— Нет-нет, — поспешно прервал его инспектор. — Я вполне доверяю мнению студента-психолога!

— У нее было очень несчастное детство, явившееся причиной эмоционального блока…

— Да-да, конечно. — Инспектор Шарп отчаянно пытался уйти от рассказа об очередном несчастном детстве. С него вполне хватило детства Найджела. — Вам она давно нравилась?

— Я бы не сказал. — Колин отнесся к вопросу вдумчиво и серьезно. — Такие эмоции, как любовь, влечение, могут нахлынуть внезапно. Подсознательно меня, конечно, тянуло к Силин, но я не отдавал себе в этом отчета. Я не собирался рано жениться, а поэтому мое сознание противилось влечению, проявлявшемуся на подсознательном уровне.

— Ага. Понятно. А Силия Остин была рада помолвке? У нее не было колебаний? Раздумий? Может, она что-то утаила от вас, и это ее угнетало?

— Она призналась мне абсолютно во всем. Совесть ее была чиста.

— Вы собирались пожениться… а когда?

— Ну не теперь. Я сейчас не в состоянии обеспечивать семью.

— У Силии были здесь враги? Может, ее кто-нибудь ненавидел?

— Вряд ли. Я много думал над этим вопросом, инспектор. К Силии тут хорошо относились. На мой взгляд, это дело совсем не личного порядка.

— Что вы имеете в виду?

— Мне не хотелось бы сейчас уточнять. Пока это лишь смутные догадки, мне и самому многое неясно.

И как инспектор ни настаивал, ему не удалось вытянуть из Колина больше ни слова.

В списке оставались лишь Элизабет Джонстон и Салли Финч. Сначала он пригласил Салли.

К нему явилась хорошенькая девушка с копной рыжих волос и ясными, умными глазами. Ответив на обычные формальные вопросы, Салли неожиданно сама проявила инициативу.

— Знаете что, инспектор? Мне хочется поделиться своими соображениями. Лично моими. Понимаете, в этом доме творится что-то неладное, что-то действительно неладное. Я просто уверена.

— Потому что Силию Остин отравили?

— Нет, у меня и раньше возникало такое чувство. Причем давно. Мне не нравилось, что тут происходит. Не нравилось, что кто-то разрезал рюкзак, а потом искромсал шарф Вэлери. Не нравилось, что конспекты Черной Бесс залили чернилами. Я собиралась уехать отсюда, уехать немедленно. И я обязательно уеду, как только вы разрешите.

— Значит, вы боитесь, мисс Финч?

Салли кивнула.

— Да, боюсь. Я чувствую за всем происходящим чью-то злую, безжалостную волю. Да и само общежитие — это как бы коробка с двойным дном. Нет-нет, инспектор, я говорю не о коммунистах. Я чувствую, слово «коммунисты» вот-вот сорвется у вас с языка. Но дело не в них. И может быть, никакой уголовщины тут тоже нет. Я не знаю. Но готова поспорить на что угодно — эта жуткая баба в курсе всех здешних событий.

— Баба? О ком вы говорите? Уж не о миссис ли Хаббард?

— Нет, мама Хаббард — прелесть. Я имела в виду старую волчицу Николетис.

— Весьма любопытно, мисс Финч. А вы не могли бы уточнить вашу мысль? Насчет миссис Николетис.

Салли покачала головой.

— Нет, чего не могу, того не могу. Просто стоит мне увидеть ее — и мороз по коже. Здесь происходят странные вещи, инспектор.

— Мне бы хотелось чего-нибудь поконкретнее.

— Мне тоже. Вы, наверно, решили, что у меня больное воображение. Возможно, однако я не исключение. Взять хотя бы Акибомбо. Он перепуган до смерти. И по-моему, Черная Бесс тоже, хотя и не подает виду. И мне кажется, инспектор, Силия что-то знала.

— Что именно?

— В том-то и загвоздка. Что именно? Но я помню, тогда, в последний день, она что-то говорила… мол, все должно выясниться… Она призналась в своих проступках, но намекнула, что знает и кое-что еще, и что скоро она это выяснит окончательно. Я думаю, что ей стали известны чьи-то тайны, и поэтому ее убили.

— Но если дело было так серьезно…

Салли его перебила:

— Вряд ли она представляла себе, насколько это серьезно. Она не отличалась сообразительностью. А попросту говоря, была дурочкой. Она что-то знала, но ей и в голову не приходило, что ее подстерегает опасность. Хотя, конечно, это лишь мои домыслы.

— Ясно. Спасибо… А когда вы в последний раз видели Силию Остин, в гостиной? После ужина?

— Да. Хотя… вообще-то я ее и потом видела.

— Где? Вы заходили к ней в комнату?

— Нет, но, когда я пошла к себе, она как раз уходила.

— Уходила? Из дому?

— Да, она стояла в дверях.

— Довольно неожиданный поворот. Мне никто об этом не говорил.

— Думаю, никто просто не знает. Она попрощалась и сказала, что идет спать, и я, как и все остальные, была бы в этом уверена, если бы не видела, как она уходила…

— Значит, на самом деле она поднялась к себе, переоделась и куда-то пошла. Так?

Салли кивнула.

— По-моему, ей нужно было с кем-то встретиться.

— Так-так… С кем-то чужим или из общежития?

— По-моему, из общежития. Ведь если бы ей хотелось поговорить с кем-то с глазу на глаз, она вполне могла бы пригласить его к себе. А раз она ушла, значит, ей предложили встретиться в другом месте, чтобы сохранить это свидание втайне.

— Вы не знаете, когда она вернулась?

— Понятия не имею.

— Может, знает Джеронимо, слуга?

— Если она вернулась после одиннадцати, то да, потому что в одиннадцать он запирает входную дверь на засов. А до этого дверь закрывается просто на ключ, который есть у каждого студента.

— А вы не помните точно, во сколько она ушла из дому?

— Часов в десять, может, чуть позже, но не намного.

— Понятно. Спасибо за информацию, мисс Финч.

Последней была приглашена Элизабет Джонстон. Инспектор поразился ее выдержке. Она отвечала на каждый вопрос четко и уверенно, а потом спокойно ждала следующего.

— Силия Остин, — сказал инспектор, — с негодованием отвергла обвинение в том, что она испортила ваши конспекты, мисс Джонстон. Вы ей поверили?

— Да. Думаю, это не Силия.

— А кто, по-вашему?

— Сам собой напрашивается ответ, что Найджел Чэпмен. Но, на мой взгляд, это как-то не очень логично. Найджел умен, он не стал бы это делать своими чернилами.

— А если не Найджел, то кто?

— Затрудняюсь ответить. Но, думаю, Силия знала или, по крайней мере, догадывалась.

— Она вам говорила?

— Да, но не прямо. Она зашла ко мне перед ужином, в день своей смерти. Зашла сказать, что, хотя действительно брала чужие вещи, до моих конспектов она не дотрагивалась. Я сказала, что верю, и спросила, не знает ли она, кто это сделал.

— И что она ответила?

— Она… — Элизабет на миг умолкла, стараясь как можно точнее вспомнить слова Силии, — она ответила: «Я не уверена, потому что не вижу причины… Наверно, это сделали по ошибке или случайно. Но я убеждена, что тот, кто это сделал, глубоко раскаивается и готов сознаться». А еще она сказала: «Я вообще многого не понимаю. Зачем эта возня с лампочками, когда пришла полиция?»

Шарп перебил ее.

— Что-что? Простите, я не понял… Что за история с полицией и лампочками?

— Не знаю. Силия сказала только: «Я их не трогала». И добавила: «Может, это имеет какое-то отношение к паспорту?» — «К какому паспорту?» — переспросила я. А она сказала: «По-моему, у кого-то здесь фальшивый паспорт».

Инспектор молча обдумывал ее слова. Картина наконец-то начала проясняться. Вот оно что… Паспорт…

Он спросил:

— А что она еще говорила?

— Ничего. Лишь сказала: «Во всяком случае, завтра я буду знать гораздо больше».

— Она именно так и сказала: «Завтра я буду знать гораздо больше?» Вспомните поточнее, это очень важно, мисс Джонстон.

— Да, именно так.

Инспектор опять замолчал, погрузившись в раздумья. Паспорт… и приход полиции… Перед тем как отправиться на Хикори-роуд, он внимательно изучил досье. Все общежития, в которых жили студенты, находились под пристальным наблюдением полиции. У дома № 26 по Хикори-роуд была хорошая репутация. Происшествий там было мало и все малозначительные. Шеффилдская полиция разыскивала студента из Западной Африки, обвинявшегося в сутенерстве: он пробыл несколько дней на Хикори-роуд, потом исчез в неизвестном направлении; впоследствии его поймали и выдворили из страны. На Хикори-роуд, так же, как и в других общежитиях, проводилась проверка, когда разыскивали студента, обвинявшегося в убийстве жены хозяина кафе возле Кембриджа. Однако потом молодой человек сам явился в участок в Гулле и отдал себя в руки правосудия. На Хикори-роуд проводилось дознание по поводу распространения среди студентов подрывной литературы. Все это было довольно давно и явно не имело отношения к убийству Силии Остин.

Он вздохнул и, подняв голову, встретился взглядом с Элизабет Джонстон. Ее темные проницательные глаза пристально смотрели на него.

Внезапно его словно что-то толкнуло, и он спросил:

— Скажите, пожалуйста, мисс Джонстон, у вас никогда не возникало чувства… впечатления, что здесь происходит что-то неладное?

Она удивилась.

— В каком смысле «неладное»?

— Точно не знаю. Просто слова мисс Салли Финч навели меня на размышления…

— А… Салли Финч!

Интонация, с которой было произнесено это имя, заинтересовала инспектора, и он продолжил:

— По-моему, мисс Финч весьма наблюдательна, проницательна и практична. И она очень настойчиво повторяла, что здесь творится что-то странное. Но что именно — затруднялась объяснить.

— Ей так кажется, потому что она американка, — резко возразила Элизабет. — Американцы все такие: нервные, боязливые, страшно подозрительные. Посмотрите, какими идиотами они выглядят перед всем миром, устраивая свои дурацкие охоты на ведьм. А их истерическая шпиономания, навязчивая боязнь коммунизма! Салли Финч — типичный образчик подобного мышления.

Интерес инспектора все возрастал. Значит, Элизабет недолюбливает Салли Финч. Но почему? Потому что Салли — американка? Или же наоборот, Элизабет не любит всех американцев из-за Салли Финч? Но какие у нее основания недолюбливать рыжеволосую красотку? Может, просто женская ревность?

Он решил прибегнуть к тактике, которая уже не раз сослужила ему хорошую службу, и вкрадчиво сказал:

— Как вы сами понимаете, мисс Джонстон, в заведениях, подобных вашему, можно встретить людей, находящихся на весьма различном интеллектуальном уровне развития. Некоторые… их большинство… способны сообщать только голые факты. Но если нам попадается человек умный…

Он умолк. Последняя фраза явно должна была ей польстить. Но попадется ли она на удочку?

Поклевка не заставила себя долго ждать.

— Думаю, я уловила вашу мысль, инспектор. Интеллектуальный уровень здесь действительно невысок. Найджел Чэпмен довольно сообразителен, однако его кругозор ограничен. Леонард Бейтсон туповат, но берет трудолюбием. Вэлери Хобхауз весьма неглупа, однако ее интересуют лишь деньги, а подумать о чем-нибудь истинно стоящем ей лень. Вам нужна помощь человека, действительно умеющего мыслить.

— Такого, как вы, мисс Джонстон.

Она с удовольствием проглотила даже такую откровенную лесть. Он не преминул отметить, что под маской благовоспитанной скромницы скрывается самоуверенная молодая особа, весьма высоко оценивающая свои умственные способности.

— Пожалуй, вы правы в оценке ваших друзей, мисс Джонстон. Чэпмен умен, но инфантилен. Вэлери Хобхауз неглупа, однако у нее исключительно потребительское отношение к жизни. И только вы, — использую ваше выражение, — действительно умеете мыслить. Поэтому я высоко ценю ваше мнение, мнение пытливого, независимого ума.

Он даже испугался, что перегнул палку, но страхи оказались напрасными.

— У нас все в порядке, инспектор. Не обращайте внимания на Салли Финч. Это вполне приличный дом с хорошо налаженным бытом. Уверяю вас, что здесь не занимаются подрывной деятельностью.

Инспектор Шарп слегка удивился.

— Но я и не думал ни о какой подрывной деятельности!

— Правда? — Она была ошарашена. — А мне показалось… ведь Силия говорила о фальшивом паспорте. Однако если судить беспристрастно и хорошо проанализировать все факты, то станет ясно, что убийство Силии вызвано личными мотивами… может быть, сексуальными комплексами. Уверена, что к жизни общежития в целом убийство не имеет никакого отношения. Тут ничего не происходит. Уверяю вас, ничего. Иначе я бы знала, я очень тонко чувствую подобные вещи.

— Понятно. Ну что ж, спасибо, мисс Джонстон. Вы были весьма любезны и очень помогли мне.

Элизабет Джонстон ушла. Инспектор Шарп сидел, глядя на закрытую дверь. Он настолько глубоко задумался, что сержанту Коббу пришлось дважды окликнуть его, и только на третий раз Шарп отозвался:

— Да? Что?

— Я говорю, мы всех допросили, сэр.

— Допросить-то допросили, но к каким результатам пришли? Почти ни к каким. Знаете что, Кобб? Я приду сюда завтра с обыском. А сейчас мы с вами спокойно удалимся, пусть считают, что все кончилось. Но здесь явно что-то происходит. Завтра я переверну это общежитие вверх дном. Правда, искать неизвестно что довольно трудно… и все же вдруг да натолкнусь на что-нибудь важное? Да… с любопытной девушкой я сейчас побеседовал. Она мнит себя чуть ли не Наполеоном, и я почти уверен, что рассказала она далеко не все из того, что ей известно.

Глава 12

1

Диктуя письмо, Эркюль Пуаро вдруг запнулся на полуслове. Мисс Лемон вопросительно взглянула на него.

— Что дальше, мосье Пуаро?

— Не могу собраться с мыслями! — Пуаро махнул рукой. — В конце концов, письмо подождет. Будьте любезны, мисс Лемон, соедините меня с вашей сестрой.

— Сейчас, мосье Пуаро.

Через несколько минут Пуаро поднялся с места, подошел к телефону и взял трубку.

— Надеюсь, я вас не отрываю от работы, миссис Хаббард?

— Ах, мосье Пуаро, мне сейчас не до работы!

— Пришлось немного поволноваться, да? — деликатно осведомился Пуаро.

— Это очень мягко сказано, мосье Пуаро. Вчера инспектор Шарп допрашивал студентов, а сегодня вдруг нагрянул с обыском, и мне пришлось утихомиривать бившуюся в истерике миссис Николетис.

Пуаро сочувственно поцокал языком.

А потом сказал:

— Я хочу задать вам один маленький вопрос. Вы составляли список пропавших вещей в хронологическом порядке?

— Простите?

— Ну, вы перечислили все кражи по порядку?

— Нет-нет. Мне очень жаль, но я просто записала по памяти, какие вещи исчезли. Наверно, я ввела вас в заблуждение, простите.

— Ничего, — сказал Пуаро, — Я сам не додумался вас спросить. Но тогда я счел это несущественным. Позвольте, я прочитаю вам список. Значит, так: туфля, браслет, бриллиантовое кольцо, компактная пудра, губная помада, стетоскоп и так далее. На самом деле вещи исчезали в другой последовательности?

— Да.

— А вы не смогли бы припомнить, что пропало сначала, а что потом? Или это сложно?

— Боюсь, что не смогу сразу ответить, мосье Пуаро. Прошло уже столько времени! Мне надо подумать. Ведь, когда я составляла список, готовясь к нашей первой встрече, я просто старалась ничего не забыть, не упустить ни одной вещи. И конечно, прежде всего мне пришла на память туфля, — немудрено, ведь обычно крадут обе туфли. Потом я вписала браслет, компактную пудру, зажигалку и бриллиантовое кольцо, поскольку это были более или менее ценные вещи, и у меня создалось впечатление, что в доме орудует настоящий вор… После я припомнила пропажи менее серьезные: борной кислоты, лампочек и историю с рюкзаком. И на всякий случай решила все это записать. По-моему, это сущие пустяки, я вспомнила о них в последний момент.

— Понятно, — сказал Пуаро. — Понятно… Я попрошу вас, мадам, когда у вас выдастся свободная минутка…

— То есть когда я дам миссис Николетис снотворное, уложу ее в постель и успокою Джеронимо с Марией… А что именно я должна сделать?

— Сядьте и попытайтесь вспомнить по порядку, чем точнее, тем лучше, как развивались события.

— Хорошо, мосье Пуаро. По-моему, первым исчез рюкзак, а потом лампочки, хотя они вряд ли имеют отношение к нашему делу… Потом пропал браслет и пудра… хотя нет… кажется, туфля. Впрочем, не буду отнимать у вас времени. Лучше я действительно сяду и постараюсь все хорошенько припомнить.

— Благодарю вас, мадам. Я буду вам очень признателен.

Пуаро повесил трубку.

— Я собой недоволен, — сказал он мисс Лемон. — Я отступил от своих основных заповедей: нарушил принцип методичного, упорядоченного расследования. Я должен был с самого начала выяснить, в какой последовательности совершались кражи.

— Надо же, — машинально ответила мисс Лемон. — Так мы закончим сейчас с письмами, мосье Пуаро?

Но Пуаро лишь нетерпеливо от нее отмахнулся.

2

В субботу утром, явившись с обыском на Хикори-роуд, инспектор Шарп пожелал встретиться с миссис Николетис, которая всегда по субботам приезжала в общежитие получить отчет от миссис Хаббард. Он сообщил ей о своих намерениях.

Миссис Николетис возмутилась.

— Но это чудовищно! Мои студенты тут же съедут… все до единого. Вы меня разорите!

— Не беспокойтесь, мадам. Ручаюсь, что они все поймут правильно. В конце концов, мы же расследуем убийство…

— Не убийство, а самоубийство…

— …И я уверен, что, услышав мои доводы, никто не станет возражать…

Миссис Хаббард попыталась успокоить хозяйку:

— Поверьте, все отнесутся нормально… кроме разве что мистера Ахмеда Али и мистера Чандры Лала, — подумав, прибавила она.

— Ах, бросьте! — воскликнула миссис Николетис. — Очень меня волнует, как они отнесутся!

— Ну, и прекрасно, мадам! — сказал инспектор. — Значит, начнем отсюда: с вашей гостиной.

Миссис Николетис опять взорвалась.

— Переворачивайте хоть весь дом, — сказала она, — но здесь ни к чему не прикасайтесь. Я протестую.

— Весьма сожалею, миссис Николетис, но мне нужно осмотреть каждую комнату.

— Да, но только не мою. На меня ваши законы не распространяются.

— Законы распространяются на всех. Будьте любезны, отойдите в сторону.

— Это произвол! — яростно завопила миссис Николетис. — Вы суете свой нос в чужие дела! Я буду жаловаться! Я напишу моему депутату! Напишу в газеты!

— Пишите куда хотите, — сказал инспектор Шарп. — Я все равно обыщу вашу комнату.

Он начал с конторки. Но там обнаружил лишь большую коробку конфет, кипу бумаг и массу всякого хлама. Тогда он двинулся к буфету, стоявшему в углу комнаты.

— Здесь заперто. Вы не дадите мне ключ?

— Никогда! — взвизгнула миссис Николетис. — Никогда! Ни за что в жизни! Вам не видать ключа как своих ушей! Плевала я на вас, грязные полицейские свиньи! Правда! Плевала! Плевала!

— И все-таки лучше дайте мне ключ, — сказал инспектор Шарп. — А то я просто взломаю дверцу.

— Не дам! Можете меня обыскать, но, учтите, я этого так не оставлю! Я устрою скандал!

— Принесите стамеску, Кобб, — со вздохом сказал инспектор.

Миссис Николетис возмущенно вскрикнула. Инспектор Шарп пропустил это мимо ушей. Кобб принес стамеску. Дверца затрещала и открылась. И тут же из буфета посыпались пустые бутылки из-под бренди.

— Свинья! Мразь! Негодяй! — кричала миссис Николетис.

— Благодарю вас, мадам, — вежливо отозвался инспектор. — Все, что надо, мы осмотрели.

Пока миссис Николетис билась в истерике, миссис Хаббард потихоньку убрала бутылки.

Так раскрылась первая тайна — тайна припадков миссис Николетис.

3

Пуаро позвонил, когда миссис Хаббард, зайдя к себе в гостиную, доставала из аптеки успокоительное. Повесив трубку, она вернулась в комнату миссис Николетис, которая уже угомонилась и перестала визжать и колотить ногами по дивану.

— Выпейте, — сказала миссис Хаббард, — и вам сразу полегчает.

— Гестаповцы! — уже спокойно, но мрачно пробурчала миссис Николетис.

— На вашем месте я бы постаралась больше не думать о них, — сказала миссис Хаббард.

— Гестаповцы! — повторила миссис Николетис. — Самые настоящие гестаповцы!

— Но ведь они выполняли свой долг, — возразила миссис Хаббард.

— Значит, их долг совать свой нос в мой буфет? Я же им говорила: «Для вас тут ничего нет». Я его заперла. Спрятала ключ на груди. Если бы не вы, они бы меня раздели, бесстыдные свиньи; только ваше присутствие их остановило, не захотели при свидетелях.

— О, что вы, они бы не стали этого делать, — сказала миссис Хаббард.

— Не стали! О чем вы говорите! В любом случае, они взяли стамеску и взломали дверь. Они нанесли мне огромный ущерб!

— Но если бы вы дали им ключ…

— С какой стати? Это мой ключ! Мой собственный. И комната моя собственная. Что это получается? Я, в своей собственной комнате, говорю этим наглецам: «Убирайтесь». А они и ухом не ведут!

— Но, миссис Николетис, вы, наверно, забыли, что произошло убийство. А это всегда чревато неприятностями, с которыми нам не приходится обычно сталкиваться.

— Плевать я хотела на все их россказни! — заявила миссис Николетис. — Малышка Силия покончила с собой. Влюбилась, влипла в дурацкую историю и приняла яд. Тоже мне событие! Глупые девчонки с ума сходят от любви, будто им больше делать нечего! А пройдет год, два — и где она, великая страсть? Все мужчины одинаковы. Но эти дурехи не понимают такой простой истины. Они травятся снотворным, газом или еще какой-нибудь дрянью.

— И все-таки, — сказала миссис Хаббард, возвращаясь к началу разговора, — советую вам успокоиться.

— Хорошо вам говорить! А я не могу. Мне грозит опасность.

— Опасность? — удивленно взглянула на нее миссис Хаббард.

— Это был мой личный буфет, — твердила миссис Николетис. — Никто не знал, что у меня там лежит. Я не хотела, чтобы они об этом знали. А теперь они узнают. Я боюсь. Они могут подумать… Боже, что они подумают?

— О ком вы говорите?

— Вы не понимаете. — Миссис Николетис передернула полными, красивыми плечами и насупилась. — Но я боюсь. Очень боюсь.

— Расскажите мне, — предложила миссис Хаббард. — Вдруг я смогу вам чем-нибудь помочь?

— Слава Богу, что я ночую в другом месте! — воскликнула миссис Николетис. — Здесь такие замки, что к ним подходит любой ключ. К счастью, я здесь не ночую.

— Миссис Николетис, — осторожно произнесла миссис Хаббард, — если вы чего-то опасаетесь, то вам лучше довериться мне.

Миссис Николетис метнула на нее быстрый взгляд и тут же отвела его в сторону.

— Вы сами говорили, — уклончиво сказала она, — что здесь произошло убийство. Поэтому мои страхи вполне естественны. Кто окажется следующей жертвой? Мы ничего не знаем про убийцу. А все потому, что полицейские полнейшие идиоты или, может, подкуплены…

— Вы говорите ерунду и сами это понимаете, — попыталась урезонить ее миссис Хаббард. — Но скажите, неужели у вас есть реальные причины для беспокойства?

Миссис Николетис опять впала в ярость.

— Вы думаете, я попусту болтаю языком? Вы всегда все знаете! Лучше всех! Просто клад, а не женщина: такая хозяйственная, экономная, и при этом не жалеет денег, чтобы хорошо накормить бедняжек студентов, и они от нее без ума! А теперь вы вздумали лезть в мои дела! Это мои дела, и я никому не позволю в них соваться, слышите! Не позволю, зарубите это себе на вашем длинном носу!

— Успокойтесь. — Миссис Хаббард начинала уже сердиться.

— Вы — доносчица, я всегда это знала.

— Но на кого же я доношу?

— Конечно, ни на кого, — саркастически усмехнулась миссис Николетис. — Вы ни в чем не замешаны. Но всякие пакости — это ваших рук дело. Я знаю, меня пытаются оболгать, и я выясню, кто этим занимается!

— Если вы хотите меня уволить, — сказала миссис Хаббард, — только скажите, и я сразу уйду.

— Нет, вы не уйдете! Я вам запрещаю! Еще чего вздумали! Дом кишит полицейскими и убийцами, а она вздумала все взвалить на мои плечи! Нет, вы не посмеете покинуть меня!

— Ну, хорошо, хорошо, — беспомощно вздохнула миссис Хаббард. — Но, ей-богу, так трудно понять, чего вы на самом деле хотите. Порой мне кажется, вы и сами не знаете. Идите-ка лучше ко мне и прилягте.

Глава 13

Эркюль Пуаро вышел из такси на Хикори-роуд у дома № 26.

Открывший ему дверь Джеронимо встретил его как старого друга. Поскольку в холле стоял констебль, Джеронимо провел Пуаро в столовую и закрыл дверь.

— Ужасно, ужасно! — шептал он, помогая Пуаро снять пальто. — Полиция здесь все время! Все задают вопросы, ходят туда, ходят сюда, смотрят шкафы, ящики, ходят даже кухня Марии. Мария очень сердитая. Она говорила, она хочет бить полицейский скалка, но я говорил, лучше не надо. Я говорил, полицейский не любит, когда его бьют скалка, и они будут нам делать еще хуже, если Мария его бьет.

— Вы очень разумный человек, — одобрил Пуаро. — А миссис Хаббард сейчас свободна?

— Я вас веду к ней.

— Погодите, — остановил его Пуаро, — Помните, однажды в доме исчезли лампочки?

— О да, конечно. Но прошло много время. Один… два… три месяца.

— А где именно исчезли лампочки?

— В холл и, кажется, гостиная. Кто-то решил пошутить. Взял все лампочки.

— А вы не помните, когда точно это произошло?

Джеронимо приложил руку ко лбу и погрузился в задумчивость.

— Не помню, — сказал он. — Но, кажется, это было, когда приходил полицейский, в феврале…

— Полицейский? А зачем он приходил?

— Он хотел говорить с миссис Николетис о студент. Очень плохой студент, пришел из Африки. Не работал. Ходил на биржа труда, получал пособие, потом находил женщина, и она ходила с мужчины для него. Очень, очень плохо. Полиция это не любит. Это было, кажется, в Манчестер или Шеффилд. Поэтому он убежал, но полиция приходила и говорила с миссис Хаббард, а она сказала, он тут долго не жил, потому что она его не любила и прогоняла.

— Ясно. Они, значит, пытались его выследить?

— Scusi?[282]

— Они его искали?

— Да-да, правильно. Они находили его и садили в тюрьму, потому что он делал женщина проститутка, а делать женщина проститутка нельзя. Здесь хороший дом. Здесь такое не занимаются.

— И полиция пришла как раз в тот день, когда пропали лампочки?

— Да. Потому что я включал, и свет не горел. И я пошел в столовая, и там тоже нет лампочка, и я смотрел в ящике, здесь, где запас, и видел, что они пропадались. Поэтому я спускался в кухня и спрашивал Марию, если она знает, где запас, но она была сердитая, потому что она не любит полиция, и она говорила, что лампочки не ее работа, и поэтому я приносил свечи.

Идя за Джеронимо по лестнице, Пуаро размышлял над его рассказом.

Миссис Хаббард выглядела усталой и встревоженной, но, увидев Пуаро, оживилась. И тут же протянула ему листок бумаги.

— Я постаралась все вспомнить как можно точнее, что когда пропало, но полностью ручаться не могу. Очень уж много времени прошло.

— Чрезвычайно вам благодарен, мадам. А как себя чувствует миссис Николетис?

— Я дала ей успокоительное и надеюсь, что она заснула. Она устроила жуткий скандал, когда инспектор заикнулся об обыске. Отказалась открыть буфет, и его пришлось взломать. Представляете, там была гора пустых бутылок!

— О-о! — вежливо посочувствовал Пуаро.

— Теперь мне многое стало понятно, — сказала миссис Хаббард. — И как это я раньше не догадалась, ведь я на стольких пьяниц насмотрелась в Сингапуре! Но думаю, вас это мало интересует.

— Меня все интересует, — возразил Пуаро.

Он сел и взял в руки листок, который протянула ему миссис Хаббард.

— Ага! — сразу воскликнул он, — Значит, сначала исчез рюкзак.

— Да. Это была пустяковая пропажа, но я совершенно точно помню, что она произошла до кражи украшений и всего прочего. В доме царила тогда страшная суматоха, у нас были неприятности из-за одного африканского студента. Он уехал за день или за два до того, и помнится, я решила, что он испортил рюкзак, желая отомстить. Он причинил нам довольно много хлопот…

— Да, Джеронимо мне рассказывал. К вам, кажется, наведалась полиция?

— Верно. К ним пришел запрос из Шеффилда или Бирмингема, точно не помню. История вообще-то скандальная. Африканец добывал деньги нечестным путем… Потом его привлекли к суду. Он прожил у нас всего три или четыре дня. Мне его поведение не понравилось, и я сказала, мол, комната забронирована, так что пусть уезжает. Я совсем не удивилась, когда потом к нам пришла полиция. Конечно, я понятия не имела, куда он делся; но в конце концов его нашли.

— Уже после того, как вы обнаружили рюкзак?

— Вроде бы да… сейчас трудно вспомнить. Дело было так: Лен Бейтсон собрался путешествовать автостопом, но никак не мог отыскать рюкзак, и поэтому переполошил весь дом. Потом наконец Джеронимо нашел рюкзак: кто-то разрезал его на куски и сунул за котел в котельной. Это было так странно! Странно и бессмысленно, мосье Пуаро.

— Да, — согласился Пуаро, — странно и бессмысленно. — И немного поразмыслив, спросил: — Скажите, а лампочки, электрические лампочки исчезли в тот же самый день, когда к вам нагрянула полиция? Так, по крайней мере, сказал мне Джеронимо.

— Точно не помню, но, кажется, да, потому что, когда я спустилась вниз с инспектором полиции и мы пошли в гостиную, там горели свечи. Мы хотели узнать у Акибомбо, не говорил ли ему тот африканец, где он собирается поселиться.

— А кто еще был в гостиной?

— Да, по-моему, почти все. Дело было вечером, часов в шесть. Я спросила у Джеронимо, почему не горит свет, а он ответил, что кто-то вывернул лампочки. Я поинтересовалась, почему он не вкрутил новые, а он сказал, что все запасные исчезли. Ох и разозлилась же я тогда! Я ведь решила, что это чья-то глупая шутка. Да-да, я восприняла это именно так, и потом: как это нет запасных лампочек — мы обычно ведь сразу много покупаем.

— Лампочки и рюкзак, — задумчиво повторил Пуаро.

— Но мне все же и сейчас кажется, — сказала миссис Хаббард, — что Силия не имела отношения ни к рюкзаку, ни к лампочкам. Помните, она упорно твердила, что не прикасалась к рюкзаку?

— Да, конечно. А потом, в скором времени, начались кражи, да?

— Господи, мосье Пуаро, вы не представляете, как трудно это сейчас вспомнить… Так, дайте сообразить… дело было в марте… нет, в феврале, в конце февраля. Да, кажется, Женевьев сказала, что у нее пропал браслет числа двадцатого — двадцать пятого, через неделю после истории с лампочками.

— И потом кражи стали совершаться регулярно?

— Да.

— А рюкзак принадлежал Лену Бейтсону?

— Да.

— И он очень рассердился?

— Не судите его слишком строго, — с легкой улыбкой сказала миссис Хаббард. — У Лена Бейтсона такой характер. Он очень добрый, великодушный, терпимый, но при этом импульсивный и вспыльчивый мальчик.

— А какой у него был рюкзак?

— Самый обыкновенный.

— Вы не могли бы показать мне похожий, мадам?

— Конечно. Кажется, у Колина есть такой же. И у Найджела. Да и у самого Лена тоже, ведь он купил себе новый. Студенты обычно покупают рюкзаки в лавке на нашей улице, в самом конце. Там продается все необходимое для туристов, всякое снаряжение, шорты, спальные мешки… И все очень дешево, гораздо дешевле, чем в больших универмагах.

— Пойдемте посмотрим на рюкзак.

Миссис Хаббард любезно провела его в комнату Колина Макнабба. Колина не было, но миссис Хаббард сама открыла шкаф, нагнулась и вытащила рюкзак.

— Вот, пожалуйста, мосье Пуаро. Пропавший был точь-в-точь такой же.

— А разрезать его нелегко, — пробормотал Пуаро, разглядывая рюкзак. — Тут маникюрными ножницами не обойдешься.

— Что вы, конечно, женщина здесь вряд ли справится. Тут нужна сила, и недюжинная.

— Вы правы.

— Ну, а потом, когда нашли шарф Вэлери, тоже изрезанный на куски, я подумала, что… что у кого-то не все в порядке с психикой.

— Да нет, — возразил Пуаро, — по-моему, вы ошибаетесь, мадам. Сумасшествием тут и не пахнет. Я думаю, что некто действовал вполне осмысленно и целенаправленно. У него был, так сказать, свой метод.

— Я полностью полагаюсь на ваше мнение, мосье Пуаро, — вздохнула миссис Хаббард. — Могу лишь сказать, что мне как-то от всего этого не по себе. Насколько я могу судить, большинство наших студентов — хорошие ребята, и очень грустно думать, что…

Пуаро приблизился к стеклянной двери, открыл ее и вышел на старомодный балкончик.

Внизу зеленел маленький уютный сад, располагавшийся позади дома.

— Здесь, вероятно, гораздо спокойнее, чем в тех комнатах, что выходят окнами на улицу.

— Ну это как сказать, — возразила миссис Хаббард. — Хикори очень тихая улочка. А в саду по ночам собираются все окрестные коты. Сами знаете, как они истошно кричат. И контейнеры для отходов тоже с этой стороны, их крышки с таким грохотом всегда захлопывают…

Пуаро посмотрел на четыре огромные контейнера для золы, стоящие рядом, потом окинул взглядом остальные, для прочего мусора.

— А где у вас котельная?

— Видите ту дверцу, сразу за сараем для угля?

— Да-да, вижу. — Пуаро продолжал внимательно разглядывать сад и ближайшие строения. — А чьи еще окна выходят на эту сторону?

— Найджела Чэпмена и Лена Бейтсона. Это соседняя комната.

— А рядом с ними кто живет?

— Ну это уже другой корпус, там комнаты девушек. Первая отсюда — Силии, потом — Элизабет Джонстон, потом — Патрисии Лейн. А окна Вэлери выходят на улицу.

Пуаро кивнул и вернулся с балкона в комнату.

— Я вижу, этот молодой человек очень аккуратен, — одобрительно заметил он, осматриваясь.

— О да. У Колина всегда идеальный порядок. Не то что у некоторых наших мальчиков. Видели бы вы, что творится у Лена Бейтсона, — сказала миссис Хаббард, и тут же великодушно добавила: — Но вообще-то он очень славный парень, мосье Пуаро.

— Так вы говорите, что эти рюкзаки куплены в магазинчике на вашей улице?

— Да.

— А как он называется?

— Ой, пожалуй, сразу и не вспомню… Кажется, «Мэбберли» или «Келсо». Конечно, эти фамилии совсем разные. Сама не понимаю, почему они отложились в моей памяти как нечто очень похожее… Наверное, потому, что когда-то я была знакома с некими Келсо и Мэбберли и члены этих семейств на удивление мало чем друг от друга отличались.

— Вот-вот, — оживившись, подхватил Пуаро, — меня всегда очень интересует именно это. Необъяснимые на первый взгляд ассоциации.

Пуаро еще раз вышел на балкончик, посмотрел на садик, а потом, попрощавшись с миссис Хаббард, ушел.

С Хикори-роуд он свернул в ближайший переулок и прошел немного вперед. Он легко узнал магазинчик, о котором говорила миссис Хаббард. В витринах были выставлены корзинки, рюкзаки, термосы, шорты, ковбойки, тропические шлемы, палатки, купальники, велосипедные фары, фонари, — короче говоря, все необходимое для молодежи, увлекающейся спортом и туризмом. На вывеске стояло имя Хикса. А вовсе не Мэбберли и не Келсо, — отметил про себя Пуаро. Хорошенько рассмотрев витрины, Пуаро вошел в магазинчик и сказал, что ему нужен рюкзак для племянника.

— Он заниматься туризм, вы понимаете, — сказал Пуаро, стараясь как можно больше коверкать слова. — Он ходит ногами с другими студентами, и все, что ему надо, он носит на спине, а когда видит машины или грузовики, которые ездят мимо, он… как это… голосует.

Хозяин, услужливый рыжеватый человечек, быстро сообразил, о чем речь.

— А, понятно, автостоп! — сказал он. — Сейчас вся молодежь ездит автостопом. Автобусы и железные дороги терпят большие убытки. А многие из ребят объездили автостопом всю Европу. Значит, вам нужен рюкзак? Какой? Обычный?

— Я так понимаю. Да. А у вас много рюкзаков?

— Как вам сказать… У нас есть пара суперлегких, для девушек. Но наибольшим спросом пользуются эти. Они хорошие, вместительные, прочные и, простите за нескромность, очень дешевые.

Он положил на прилавок брезентовый рюкзак, точно такой же, какой Пуаро видел в комнате Колина. Пуаро повертел его в руках, задал пару вполне никчемных вопросов и в конце концов выложил на прилавок деньги.

— У нас их хорошо берут, — сказал хозяин, упаковывая покупку.

— Здесь живет много студентов, да?

— Совершенно верно. У нас прямо студенческий городок.

— Кажется, и на Хикори-роуд есть общежитие?

— О да, кое-кто из молодых людей уже приобрел мои рюкзаки. И девушки, кстати, тоже. Ребята обычно приходят ко мне перед поездкой. У меня гораздо дешевле, чем в больших магазинах, я так им и говорю. Ну вот, сэр, уверен, что ваш племянник останется доволен.

Пуаро поблагодарил его, взял сверток и ушел.

Но не прошел и двух шагов, как кто-то хлопнул его по плечу. Это оказался инспектор Шарп.

— Вы-то как раз мне и нужны, — сказал Шарп.

— Ну как, закончили обыск?

— Закончить-то закончили, но ничего особенного не нашли. Знаете, тут есть вполне приличное кафе, где можно перехватить сандвич и выпить кофе. Если вы не очень заняты, то составьте мне компанию. Мне нужно с вами поговорить.

В кафе почти никого не было. Только двое мужчин несли свои тарелки и чашки к маленькому столику в углу.

Шарп рассказал о своих беседах со студентами.

— Улики есть только против этого юнца Найджела. Но зато какие: три различных яда! Однако он вроде бы ничего не имел против Силии Остин, и потом, будь он действительно виновен, вряд ли бы стал так откровенничать.

— Но кто-то другой мог…

— Да. Надо же додуматься: держать яд в комоде! Идиот!

Потом Шарп рассказал о разговоре с Элизабет Джонстон.

— Если она не лжет и Силия действительно ей что-то говорила, то это очень важно.

— Очень, — кивнул Пуаро.

Инспектор повторил слова Силии:

— «Завтра я буду знать гораздо больше».

— Но до завтра бедняжка не дожила… А что вы нашли при обыске?

— Да были кое-какие неожиданности.

— Какие же?

— Элизабет Джонстон — член компартии. Мы нашли ее партбилет.

— Вот как? Любопытно, — задумчиво произнес Пуаро.

— Неожиданно, правда? — сказал инспектор. — Я сам никогда бы не поверил, если бы не побеседовал с ней вчера. Элизабет — личность незаурядная.

— Да, такие люди неоценимы, — сказал Эркюль Пуаро. — Очень толковая девушка.

— Ее членство в партии меня заинтриговало, — сказал инспектор Шарп, — потому что раньше она никак не выражала своих политических пристрастий. Она не афишировала своих взглядов в общежитии. Думаю, к делу Силии Остин это не относится, но все равно — стоит иметь в виду.

— А что вы еще обнаружили?

Инспектор пожал плечами.

— У Патрисии Лейн в ящике комода лежал платок, весь перепачканный зелеными чернилами.

— Зелеными? Стало быть, это Патрисия Лейн залила конспекты Элизабет Джонстон, а потом вытерла руки платком? Но наверняка…

— Наверняка она не думала, что подозрение падет на ее драгоценного Найджела, — подхватил инспектор.

— Невероятно! Впрочем, платок могли ей подбросить.

— Вполне.

— А что еще?

— Что еще? — Инспектор Шарп на мгновение задумался. — Отец Лена Бейтсона лежит в психиатрической больнице в Лонгвит-Вейл. Конечно, убийство Силии вроде бы тут ни при чем… И все же…

— И все же отец Лена психически нездоров. Возможно, это и ни при чем, как вы изволили выразиться, но взять сей факт на заметку явно стоит. Интересно, какое конкретно у него заболевание?

— Бейтсон — милый юноша, — сказал Шарп, — но, определенно, чересчур вспыльчив.

Пуаро кивнул. И вдруг ему припомнились слова Силии Остин: «Рюкзак я не трогала. Но тот, кто его разрезал, сделал это со зла». Откуда она могла знать? Может, она видела, как Лен Бейтсон кромсал рюкзак?.. Он вновь взглянул на инспектора, который продолжал, усмехаясь:

— А у мистера Ахмеда Али ящики были забиты порнографическими журналами и открытками, так что понятно, почему он взбеленился, узнав об обыске.

— Многие студенты выражали недовольство?

— Кое-кто был против. С француженкой случилась истерика, а индиец Чандра Лал угрожал международным скандалом. Среди его вещей мы обнаружили несколько политических брошюр антиправительственного содержания. А у одного африканца — весьма зловещие сувениры и фетиши. При обыске вскрываются совершенно неожиданные свойства человеческой души. Вы, наверное, слышали о буфете миссис Николетис?

— Мне уже рассказали.

— В жизни не видел столько бутылок из-под бренди! — ухмыльнулся инспектор Шарп, — Она чуть с ума не сошла от ярости. — Он рассмеялся, но вдруг посерьезнел, — Однако того, что нам нужно, мы не нашли. Никаких фальшивых документов.

— Ну, вряд ли фальшивый паспорт будет храниться на виду. Скажите, а вам не доводилось наведываться на Хикори-роуд по каким-нибудь паспортным делам? Примерно в последние полгода?

— Нет, но по другим доводилось.

Он подробно перечислил свои визиты на Хикори-роуд.

Пуаро слушал его, наморщив лоб.

— Однако к нашему делу это не имеет отношения, — закончил инспектор.

Пуаро покачал головой.

— События выстраиваются в единую цепочку только тогда, когда их рассматриваешь с самого начала.

— А что, по-вашему, было вначале?

— Рюкзак, друг мой, — негромко произнес Пуаро. — Все началось с рюкзака.

Глава 14

1

Миссис Николетис вернулась из подвала, где крепко поскандалила с Джеронимо и темпераментной Марией.

— Лжецы и воры! — победоносно заявила она во весь голос. — Все итальяшки — лжецы и воры!

Спускавшаяся по лестнице миссис Хаббард раздраженно вздохнула.

— Напрасно вы их расстроили, они как раз готовят ужин, — сказала она.

— А мне что за дело до вашего ужина? — передернула плечами миссис Николетис. — Я поем в другом месте.

Миссис Хаббард чуть было не вспылила, но вовремя сдержалась.

— Ждите меня, как всегда, в понедельник, — сообщила миссис Николетис.

— Хорошо.

— И пожалуйста, в понедельник прежде всего велите починить дверцу моего буфета. А счет пошлите полиции, ясно? Полиции!

Миссис Хаббард взглянула на хозяйку с сомнением.

— И пусть в коридорах ввернут лампочки поярче. Там слишком темно.

— Но вы сами велели ввернуть послабее, в целях экономии.

— Это было на прошлой неделе, — огрызнулась миссис Николетис. — А теперь обстоятельства изменились. Теперь я хожу и озираюсь: не крадется ли кто за мной по пятам?

«Неужели она действительно боится?» — подумала миссис Хаббард. У миссис Николетис была привычка делать из мухи слона, и миссис Хаббард не знала, насколько можно доверять ее словам.

Она спросила, поколебавшись:

— Может, вам не стоит возвращаться одной? Хотите, я провожу вас?

— Дома мне гораздо спокойней, уверяю вас!

— Но чего же вы боитесь? Если бы я знала, то могла бы…

— Это не ваша забота. Я вам ничего не скажу. И что вы у меня все время допытываетесь… Просто безобразие!

— Простите, и позвольте вас уверить…

— Ну вот, обиделись. — Миссис Николетис ослепительно улыбнулась. — Ну да, я плохая, грубая… Но сейчас я страшно нервничаю. Я так вам доверяю и полагаюсь на вас. Что бы я без вас делала, дорогая миссис Хаббард? Ей-богу, я бы пропала! Ну, моя милая, мне пора. Счастливо отдохнуть. И доброй ночи.

Миссис Хаббард стояла, глядя ей вслед. Когда дверь за миссис Николетис захлопнулась, она неожиданно для себя самой воскликнула: «Ну и дела!» — и отправилась на кухню.

А миссис Николетис спустилась с крыльца, вышла за ворота и повернула налево. Хикори-роуд была широкой улицей, дома на ней стояли, чуть отступя в палисадники. В конце улицы, всего в нескольких минутах ходьбы от общежития, пролегала одна из центральных магистралей Лондона, по которой мчался поток машин. На углу, возле светофора, находился бар «Ожерелье королевы». Миссис Николетис шла посередине улицы, нервно оглядываясь, но сзади никого не было. В тот вечер на Хикори-роуд было удивительно безлюдно. Подходя к «Ожерелью», миссис Николетис ускорила шаг. Еще раз торопливо оглянувшись по сторонам, она смущенно проскользнула в дверь бара.

Потягивая двойной бренди, она постепенно воспрянула духом. Испуг и беспокойство исчезли, однако ненависть к полиции осталась.

— Гестаповцы! Я проучу их! Ей-богу, проучу! — пробурчала она себе под нос и залпом осушила бокал.

Какая досада, какая страшная досада, что неотесанные болваны полицейские обнаружили ее тайник! Только бы это не дошло до студентов! Миссис Хаббард, правда, вряд ли будет болтать… Хотя кто ее знает? Доверять-то никому нельзя. Но рано или поздно это все равно станет известно… Ведь Джеронимо знает. И может сказать жене, а та — уборщице, и пойдет слух, пока не… Она резко вздрогнула, услышав за спиной голос:

— Кого я вижу! Миссис Ник! А мне и невдомек было, что вы сюда захаживаете.

Она резко повернулась и облегченно вздохнула.

— А, это вы, — сказала она. — А я думала…

— Кто? Серый волк? Что вы пьете? Разрешите, я составлю вам компанию?

— Я просто перенервничала, — с достоинством сказала миссис Николетис. — Полицейские целый день рыскали по дому, всем портили нервы. О, мое бедное сердце! Мне надо его беречь. Я вообще-то не пью, но сегодня у меня нервы на пределе. Вот я и подумала, что немного бренди…

— Да, бренди — это вещь. Давайте выпьем.

Вскоре приободрившаяся и вполне счастливая миссис Николетис вышла из бара. Она хотела было сесть в автобус, но потом передумала. Вечер чудесный, лучше пройтись пешком. Свежий воздух ей не повредит. Она не то чтобы шаталась, однако ноги у нее слегка заплетались. Пожалуй, она немного перебрала, но на свежем воздухе ей скоро полегчает. В конце концов, почему приличная дама не может изредка выпить у себя в комнате, выпить тихо, никому не мешая? Что тут плохого? Она же не напивается! Разве она напивается? Ну, конечно, нет. Никогда! А если они недовольны и вздумают предъявлять к ней претензии, то она тоже в долгу не останется. Ведь она кое-что знает. Ой, знает! И пусть радуются, что она держит язык за зубами! А не то… Миссис Николетис воинственно вскинула голову и резко шагнула в сторону, чтобы не столкнуться с почтовым ящиком, который почему-то так и норовил на нее наскочить. Нет, конечно, голова у нее слегка кружилась. Может, прислониться к стене? Ненадолго! Закрыть глаза и…

Когда констебль Ботт, величественным шагом обходил дозором свои владения, к нему приблизился робкий клерк.

— Господин офицер, там женщина! Мне кажется… по-моему… она больна… с ней что-то случилось. Она совсем не шевелится.

Констебль Ботт бодрой поступью направился за клерком и нагнулся над распростертым на земле телом. Так он и знал: от женщины разило бренди.

— Напилась в стельку, — сказал он. — Не беспокойтесь, сэр, мы уж о ней позаботимся.

2

Утром в субботу, позавтракав, Эркюль Пуаро тщательно вытер усы после выпитой чашки шоколада и направился в гостиную.

На столе были аккуратно разложены четыре рюкзака, на каждом ярлык с ценой, — так было велено Джорджу. Пуаро развернул обертку, достал купленный накануне рюкзак и положил его рядом с остальными. Напрашивался любопытный вывод: рюкзак, который ему продал мистер Хикс, был ничуть не хуже других, которые приобрел по просьбе хозяина Джордж. Но стоил гораздо дешевле.

— Интересно, — сказал Эркюль Пуаро.

Он немного постоял, глядя на рюкзаки, а потом начал внимательно осматривать каждый. Он смотрел снаружи, смотрел изнутри, выворачивал наизнанку, прощупывал швы, карманы, дергал за лямки. Потом встал, пошел в ванную и принес маленький острый ножичек. Вывернул рюкзак, купленный накануне у мистера Хикса, и вспорол подкладку. Дно оказалось полым; внутри лежал большой кусок жатой накрахмаленной материи, напоминающей гофрированную бумагу. Пуаро посмотрел на растерзанный рюкзак с большим любопытством. Потом набросился на остальные…

Наконец он сел и огляделся вокруг, как полководец после битвы. Потом пододвинул к себе телефон и довольно быстро дозвонился до инспектора Шарпа.

— Ecoutez, mon cher[283],— сказал он. — Я хочу узнать две вещи.

На что инспектор, захохотав, ответил:

— «Я знаю о конях две вещи, и обе мрачны и зловещи».[284]

— Простите? — не понял Пуаро.

— Ничего. Стишок вспомнил. Так что это за две вещи?

— Вчера вы сказали, что полиция несколько раз наведывалась на Хикори-роуд. Несколько раз за последние три месяца. Вы не могли бы назвать мне точные даты и время суток?

— Да, конечно. Сейчас взгляну, в отчетах все есть. Погодите.

Вскоре инспектор опять взял трубку:

— Так-так… Вот! Восемнадцатого декабря. Пятнадцать часов тридцать минут. Студенту из Индии предъявлено обвинение в распространении подрывной литературы…

— Это очень давно, пожалуйста, дальше.

— Двадцать четвертого февраля, восемнадцать часов тридцать минут. Монтегю Джонс разыскивался в связи с убийством миссис Элис Комб из Кембриджа. Дальше… шестого марта, одиннадцать часов. Уильям Робинсон, уроженец Западной Африки, разыскивался Шеффилдской полицией.

— Ясно. Спасибо.

— Но если вы думаете, что приход полиции имеет какое-нибудь отношение к…

— Нет, — прервал его Пуаро. — Я не думаю. Меня просто интересовало, в какое время дня приходила полиция.

— Не пойму, чем вы сейчас занимаетесь, Пуаро?

— Кромсаю рюкзаки. Очень увлекательное занятие.

И он тихо положил трубку.

После чего вынул из кармана новый список, составленный накануне миссис Хаббард. Прочитал:

«1. Рюкзак (Лена Бейтсона).

2. Лампочки.

3. Браслет (Женевьев).

4. Бриллиантовое кольцо (Патрисии).

5. Компактная пудра (Женевьев).

6. Вечерняя туфля (Салли).

7. Губная помада (Элизабет Джонстон).

8. Серьги (Вэлери).

9. Стетоскоп (Лена Бейтсона).

10. Соль для ванны (?)

11. Шарф, разрезанный на куски (Вэлери).

12. Брюки (Колина).

13. Поваренная книга (?)

14. Борная кислота (Чандры Лала).

15. Брошь (Салли).

16. Залитые чернилами конспекты Элизабет.

Я постаралась сделать все, что в моих силах, но за абсолютную точность не ручаюсь.

Л. Хаббард».

Пуаро долго глядел на листок. Потом вздохнул и пробормотал себе под нос: «Да… список надо почистить, вычеркнуть все несущественное».

Он знал, кто ему поможет. Было воскресенье, и большинство студентов наверняка сидело дома.

Он позвонил на Хикори-роуд и попросил позвать мисс Вэлери Хобхауз. Хриплый гортанный мужской голос неуверенно ответил, что она, скорее всего, еще спит, но надо сходить посмотреть.

Потом в трубке раздался женский голос, низкий и глуховатый:

— Я слушаю.

— Это Эркюль Пуаро. Вы меня помните?

— Да, конечно, мосье Пуаро. Я к вашим услугам.

— Мне хотелось бы с вами побеседовать.

— Ради Бога.

— Я могу прийти на Хикори-роуд?

— Пожалуйста. Я буду вас ждать у себя. Предупрежу Джеронимо, и он вас проведет в мою комнату. В воскресенье в доме полно народу.

— Благодарю вас, мисс Хобхауз. Я вам очень признателен.

Джеронимо рассыпался в любезностях, открыв Пуаро дверь, а потом, подавшись вперед, сказал, как всегда, заговорщически:

— Я проведу вас к мисс Вэлери очень тихо. Ш-ш-ш!

Приложив палец к губам, он провел Пуаро наверх, в большую комнату, выходившую окнами на улицу. Она была со вкусом обставлена и представляла собой довольно роскошную гостиную, служившую одновременно спальней. Диван-кровать была покрыта слегка вытертым, но красивым персидским ковром, а маленькое, орехового дерева, бюро эпохи королевы Анны[285], на взгляд Пуаро, никак не могло быть частью изначальной меблировки общежития.

Вэлери Хобхауз встала, приветствуя Пуаро. Вид у нее был усталый, под глазами темнели круги.

— Mais vous etes tres bien ici[286],— сказал Пуаро, поздоровавшись. — Можно сказать, chic[287]. Очень уютно.

Вэлери улыбнулась.

— Я давно здесь, — сказала она. — Целых два с половиной года. Успела немного обжиться, обзавестись вещами.

— Но вы не студентка, мадемуазель?

— О нет, я работаю. Занимаюсь коммерцией.

— В косметической фирме?

— Да. Я закупаю косметику для «Сабрины Фер», это салон красоты. Вообще-то я тоже в доле. Наша фирма занимается не только косметикой. Мы также торгуем предметами женского туалета. Всякими парижскими новинками. Я как раз ведаю этим.

— Стало быть, вы частенько ездите в Париж и вообще на континент?

— О да, примерно раз в месяц, иногда чаще.

— Простите меня, — сказал Пуаро, — я, наверно, слишком любопытен…

— Да что вы! — прервала она его. — Я вас вполне понимаю — такая создалась ситуация, ничего не поделаешь. Вчера вот мне пришлось очень долго отвечать на вопросы инспектора Шарпа. В кресле вам будет неудобно, оно слишком низкое, мосье Пуаро. Садитесь лучше на стул.

— Как вы угадали, мадемуазель? — Пуаро осторожно уселся на стул с высокой спинкой и подлокотниками.

Вэлери села на диван. Предложила ему сигарету и закурила сама. Он внимательно изучал ее. Она была исполнена какого-то нервного, почти страдальческого изящества; такие женщины ему нравились гораздо больше, чем просто смазливые девчонки. «Она умна и привлекательна, — подумал он. — Интересно, она нервничает из-за недавнего допроса или она всегда такая?» Он вспомнил, что обратил внимание на ее нервозность, когда ужинал в общежитии.

— Значит, инспектор Шарп уже с вами беседовал? — спросил он.

— Да, конечно.

— И вы рассказали ему все, что знали?

— Разумеется.

— А мне кажется, что не совсем все.

Она взглянула на него иронически.

— Боюсь, вам трудно судить, вы же не слышали, что я говорила инспектору.

— Да-да, конечно. Просто у меня была одна маленькая идейка. У меня порой мелькают такие маленькие идейки. Вот здесь. — Он постучал по лбу.

Нетрудно было заметить, что Пуаро попросту фиглярствует, как ему случалось не раз, однако Вэлери даже не улыбнулась.

— Может, мы сразу приступим к делу, мосье Пуаро? — довольно резко сказала она, глядя на него в упор. — Я не понимаю, к чему вы клоните?

— Ну, конечно, мисс Хобхауз.

Он вынул из кармана маленькой сверточек.

— Угадайте, что тут.

— Я не ясновидящая, мосье Пуаро. Я не вижу сквозь бумагу и упаковку.

— Здесь кольцо, которое было украдено у Патрисии Лейн.

— Ее кольцо? То есть кольцо ее матери, обручальное? Но почему оно у вас?

— Я попросил дать его мне на несколько дней.

Вэлери удивленно подняла брови.

— Ах вот как?

— Оно меня заинтересовало, — продолжал Пуаро. — Заинтересовала история его пропажи, возвращения и кое-что еще. Вот я и попросил его у мисс Лейн. А потом отнес это кольцо к знакомому ювелиру.

— Да? И что же?

— Я попросил его оценить бриллиант. Вы помните это кольцо. Там довольно крупный бриллиант, а по краям мелкие. Помните, мадемуазель?

— Ну да, припоминаю. Но с трудом.

— Но ведь именно вы отдали Патрисии кольцо! Оно же оказалось в вашей тарелке!

— Да, все получилось очень оригинально. Я его чуть не проглотила. Как же не помнить! — хохотнула Вэлери.

— Так вот, я отнес кольцо к знакомому ювелиру и попросил оценить бриллиант. И знаете, что он мне сказал?

— Понятия не имею.

— Он сказал, что это не бриллиант, а циркон[288]. Белый циркон.

— Что вы говорите?! — уставилась на него Вэлери. Потом продолжала, слегка запинаясь: — То есть Патрисия считала, что кольцо бриллиантовое, а на самом деле…

Пуаро покачал головой.

— О нет, вовсе нет. Насколько я понимаю, кольцо было подарено матери Патрисии Лейн при помолвке. Мисс Патрисия Лейн из хорошей семьи, и ее родные — конечно же до повышения налогов — жили безбедно. А такие люди, мадемуазель, не жалеют денег на обручальные кольца. Кольцо, считают они, должно быть очень красивым, с бриллиантом или каким-нибудь другим, обязательно драгоценным камнем. Я совершенно уверен, что отец мисс Лейн никогда бы не подарил своей невесте дешевую побрякушку.

— Не могу не согласиться с вами, — ответила Вэлери. — Отец Патрисии, как я поняла, был деревенским сквайром[289].

— Поэтому, — сказал Пуаро, — скорее всего, бриллиант подменили.

— Может, Пат потеряла камень, — медленно произнесла Вэлери, — а на новый бриллиант у нее не было денег, вот она и вставила в кольцо белый циркон.

— Возможно, — ответил Пуаро, — но думаю, тут все было иначе.

— Ну что же, мосье Пуаро, коли мы играем в ясновидящих, так расскажите мне, как все было на самом деле?

— Я думаю, — ответил Пуаро, — когда украли кольцо, бриллиант вынули, вставили циркон и только после этого колечко вернули Патрисии.

Вэлери выпрямилась на диване.

— Вы думаете, Силия украла бриллиант?

Пуаро покачал головой.

— Нет, — сказал он, — я думаю, что его украли вы, мадемуазель.

— Да вы что?! — У Вэлери Хобхауз перехватило дыхание. — При чем тут я? У вас нет никаких доказательств!

— Ошибаетесь, — перебил ее Пуаро. — Доказательства есть. Кольцо оказалось в тарелке с супом. Я сам ужинал однажды в общежитии и видел, как подают суп. Его разливают из супницы, стоящей на боковом столике. Поэтому кольцо мог подбросить либо человек, который разливает суп (то есть Джеронимо), либо тот, в чьей тарелке оно оказалось. Стало быть, вы, мадемуазель. Джеронимо я исключаю. На мой взгляд, вы решили таким оригинальным способом возвратить колечко, потому что вам хотелось поломать комедию. Не обижайтесь, но вы слишком любите надо всем смеяться. Как забавно выудить колечко из супа! Вскрикнуть! Но вы чересчур увлеклись, мадемуазель, и не подумали, что таким образом себя выдаете.

— Вы все сказали? — презрительно спросила Вэлери.

— О нет, далеко не все. Когда Силия признавалась в кражах, кое-что в ее рассказе меня очень заинтересовало. Например, говоря о кольце, она обмолвилась: «Я не знала, что оно такое дорогое. А как только узнала, сразу же вернула». Откуда она узнала, мисс Вэлери? Кто ее просветил? Опять же, говоря о шарфе, малышка Силия призналась: «Но это не страшно. Вэлери не обиделась». А почему вы спокойно отнеслись к тому, что ваш превосходный шелковый шарф был разрезан на мелкие кусочки? У меня создалось впечатление, что комедия с клептоманией, разыгрывавшаяся для привлечения Колина Макнабба, была задумана не Силией, а кем-то другим. Кто гораздо умнее Силии, тонким психологом. Вы рассказали ей о ценности кольца, забрали его у Силии и вернули Патрисии. И вы же посоветовали Силии изрезать ваш шарф.

— Это лишь гипотезы, — сказала Вэлери, — беспочвенные догадки. Инспектор уже пытался добиться от меня, не я ли подучила Силию воровать.

— И что вы ему сказали?

— Что он несет чепуху, — ответила Вэлери.

— А что вы скажете мне?

Несколько мгновений Вэлери испытующе глядела на него. Потом усмехнулась, вытащила из пачки сигарету, откинулась на подушку и произнесла:

— Вы правы. Это я ее подучила.

— А можно спросить, зачем?

— Из глупого человеколюбия. — Вэлери досадливо поморщилась, — Решила осчастливить бедняжку. Ведь она извелась, вздыхая по Колину, а он не обращал на нее никакого внимания. Все было страшно глупо. Колин, зациклившийся на психологии, комплексах, эмоциональных блоках и прочей дребедени, на самом деле заурядный самодовольный тип, всегда уверенный в своей правоте. Вот я и решила, что не грех позабавиться: поймать его на удочку и оставить в дураках. Ну а поскольку Силию мне было действительно жаль, то я поговорила с ней, объяснила, как надо себя вести, и убедила приступить к решительным действиям. Она поначалу, конечно, трусила, но тем не менее идея ее захватила. И все же действовать тонко и осмотрительно было выше ее возможностей. Это надо же додуматься! Стащить из ванной забытое Патрисией кольцо, драгоценное кольцо, из-за которого, естественно, разгорится сыр-бор и дело примет серьезный оборот, потому что вызовут полицию! Я забрала у нее кольцо, сказала, что постараюсь его вернуть и строго-настрого наказала впредь красть только бижутерию и косметику… ну и разрешила испортить какую-нибудь мою вещь, но только мою, чтобы не было лишнего шума.

Пуаро глубоко вздохнул:

— Так я и думал.

— Сейчас я раскаиваюсь, — мрачно произнесла Вэлери. — Но я действительно хотела ее облагодетельствовать. Выражение, конечно, кошмарное, прямо в стиле Джин Томлинсон[290], однако это истинная правда.

— Ну а теперь, — сказал Пуаро, — давайте поговорим о кольце. Силия отдала его вам. Однако прежде, чем оно опять попало к Патрисии… — он выдержал паузу, — что произошло?

Пуаро не сводил глаз с ее пальцев, нервно теребящих бахрому шарфика, повязанного вокруг шеи.

Он продолжил еще более вкрадчиво:

— Вы нуждались в деньгах, не так ли?

Она кивнула, не глядя на него.

— Буду с вами до конца откровенна, — В ее голосе почувствовалась горечь. — Моя беда, мосье Пуаро, в том, что я люблю азартные игры. Такой уж я уродилась, ничего не поделаешь. Я — член одного маленького клуба, в Мэйфере…[291] нет-нет, не спрашивайте меня адрес… я не хочу, чтобы по моей вине туда нагрянула полиция. Могу сказать одно: я частенько хожу туда. Там играют в рулетку, баккара и другие игры. Мне не везло, я проигрывала тогда вечер за вечером. А у меня было кольцо Патрисии. И вот однажды я шла мимо магазина и увидела кольцо с цирконом. Я подумала: а что, если заменить бриллиант этим камнем, ведь Патрисия в жизни не догадается. Редко кто приглядывается к своим вещам. А если ей и покажется, что бриллиант потускнел, то она подумает, что его всего лишь надо почистить… В общем, я не устояла перед соблазном Я оценила бриллиант и продала его. А вставив в оправу циркон, тут же постаралась вернуть кольцо. Конечно, я совершила ошибку, вы правы. Вот и все. Теперь вы знаете правду. Но, честно говоря, я вовсе не хотела подставлять под удар Силию.

— Конечно-конечно, я понимаю, — закивал головой Пуаро. — Просто вам представился счастливый случай. Но вы поступили нехорошо, мадемуазель…

— Я знаю, — сухо ответила Вэлери. Потом жалобно воскликнула: — Господи, да какое это сейчас имеет значение! Вы, конечно, можете меня выдать. Идите, скажите Пат, инспектору! Да хоть всему свету! Но какой от этого прок? Разве это поможет найти убийцу Силии?

Пуаро встал.

— Никогда нельзя знать наверняка, что поможет, а что нет. При расследовании преступления приходится выяснять массу мелочей, не имеющих особого значения и мешающих увидеть четкую картину. Мне было важно узнать, кто надоумил Силию, и я узнал. Ну а что касается кольца, то я советую вам пойти к мисс Патрисии Лейн и самой во всем признаться.

Вэлери скорчила гримасу.

— Благодарю за совет, — сказала она. — Хорошо, я пойду к Пат и выпью горькую чашу до дна. Пат — девица порядочная. Я скажу ей, что, как только у меня будут деньги, я сразу же куплю ей бриллиант. Вы довольны, мосье Пуаро?

— При чем тут я? Я просто дал вам совет.

Внезапно открылась дверь, и вошла миссис Хаббард.

Она тяжело дышала, и у нее было такое лицо, что Вэлери вскрикнула:

— В чем дело, мама Хаббард? Что случилось?

Миссис Хаббард рухнула на стул.

— Миссис Николетис…

— Миссис Ник? Что с ней?

— О Боже, это ужасно!.. Она умерла.

— Умерла? — хрипло переспросила Вэлери. — Но почему? Когда?

— Говорят, ее подобрали вчера вечером на улице… и отвезли в полицейский участок… Они думали, что она… в общем…

— Пьяная? Да?

— Да, она пила вечером. Я не знаю подробностей, но она умерла…

— Бедная миссис Ник, — сказала Вэлери. Ее глухой голос дрожал.

— Вы любили ее, мадемуазель? — мягко спросил Пуаро.

— По-своему… Порою она бывала просто несносной, но все равно я ее любила… Когда я поселилась здесь… три года назад… она была совсем другой… не такой вспыльчивой… Она была веселой, доброй, с ней можно было поговорить. Она сильно изменилась за последний год…

Вэлери посмотрела на миссис Хаббард.

— Наверно, она так переменилась оттого, что стала выпивать в одиночестве… говорят, у нее нашли кучу бутылок?

— Да. — Миссис Хаббард замялась, а затем воскликнула: — Почему, почему я отпустила ее одну? Я же видела, что она боится!

— Что-о?! — в один голос воскликнули Пуаро и Вэлери.

Миссис Хаббард беспомощно кивнула. Ее доброе круглое лицо выражало крайнюю обеспокоенность.

— Да. Она все время твердила, что ей грозит опасность. Я спросила, чего же она боится, но она не пожелала отвечать. Конечно, она любила драматизировать… Но вдруг…

— Неужели она… — пролепетала Вэлери, — неужели ее… тоже…

Она резко умолкла, и в глазах ее застыл ужас.

Пуаро спросил:

— А от чего она умерла?

— Не знаю… они не говорят… — горестно прошептала миссис Хаббард. — Дознание назначено на вторник.

Глава 15

За круглым столом, в тихом кабинете Нового Скотленд-Ярда сидели четверо мужчин.

Совещание вел начальник отдела борьбы с наркотиками старший инспектор Уайлдинг. Рядом с ним сидел сержант Белл, энергичный и жизнерадостный юноша, весьма походивший на резвую борзую. Инспектор Шарп, откинувшийся на спинку стула, внешне казался абсолютно спокойным, но это было спокойствие зверя, в любую минуту готового к прыжку. Четвертым за столом сидел Эркюль Пуаро. Перед ним лежал рюкзак. Уайлдинг задумчиво почесал подбородок.

— Интересная идея, мосье Пуаро, — осторожно произнес он. — Да, весьма любопытная.

— Но это, конечно, всего лишь идея, — сказал Пуаро.

Уайлдинг кивнул.

— В общих чертах дело обстоит так, — начал он. — Контрабанда, естественно, поступает в страну постоянно, тем или другим способом. Мы ловим одних контрабандистов, но через некоторое время появляются другие, и все начинается по новой. Мои парни в последние полтора года завалены работой по горло. В основном это героин, затем кокаин… Тут у нас его целые склады, да и на материке тоже. Французская полиция выявила пару каналов, по которым наркотики ввозятся во Францию; но как они вывозятся — пока остается загадкой.

— Значит, если я не ошибаюсь, — сказал Пуаро, — перед вами стоит несколько задач: вы должны выяснить, как и кому сбываются наркотики, каким образом они поступают в страну и кто всем этим заправляет, получая основные барыши.

— Ну да, приблизительно так. Нам многое известно о мелких торговцах и о каналах, по которым сбываются наркотики. Некоторых молодцов мы берем, других не трогаем, надеясь, что они выведут нас на более крупную рыбу. У них целая сеть распространения: ночные клубы, питейные заведения, аптеки, подпольные медицинские кабинеты, модные женские ателье и парикмахерские. Наркотики продают на скачках, иногда — в больших универмагах; бывает, этим балуются торговцы антиквариатом. Но такие подробности вам не нужны, они к делу не относятся. С этим мы вполне можем справиться сами. Мы примерно знаем, кто всем этим заправляет. Это несколько весьма респектабельных джентльменов, которые, казалось бы, вне всяких подозрений. Они ведут себя крайне осторожно, и с самими наркотиками дел, конечно, не имеют. Проходимцы, работающие на них, даже не знают их в лицо. Но, бывает, босс оступается… и тогда он наш…

— Я примерно так и предполагал. Но меня интересует другая сторона вопроса: каким образом товар поступает в страну?

— A-а, но мы же — остров! Чаще всего наркотики попадают сюда старым проверенным способом — по морю. На грузовых судах. Судно спокойненько пришвартовывается где-нибудь на восточном побережье или в маленькой бухточке на юге, а затем на моторке груз перевозится через пролив. Некоторое время у них все идет гладко, но рано или поздно мы добираемся до владельца моторной лодки. Несколько раз наркотики доставляли самолетом. За это хорошо платят, и нередко бывает, что кто-нибудь из экипажа польстится на барыши. Еще бывает контрабандой занимаются торгово-закупочные фирмы, скажем, одна из весьма уважаемых фирм, импортирующая пианино. Поначалу у них все идет гладко, но, как правило, мы и до них добираемся.

— Вы же не станете спорить, что самое трудное в торговле контрабандным товаром — это его провоз через границу?

— Безусловно. Но я хотел бы сказать и о другом: в последнее время оборот наркотиков увеличился настолько, что нам трудно с этим бороться.

— А как насчет других товаров, скажем, драгоценных камней? — спросил Пуаро.

Тут заговорил сержант Белл:

— Их тоже провозят, сэр, и в довольно больших количествах. Бриллианты и другие драгоценные камни нелегально поступают из Южной Африки, Австралии, а иногда и из Юго-Восточной Азии. Недавно во Франции одну молодую женщину, обычную туристку, какая-то случайная знакомая попросила захватить с собой в Англию туфли. Самые обыкновенные поношенные туфли, за которые даже пошлина не взимается. Женщине сказали, что их забыли впопыхах. Та согласилась, ничего не подозревая. К счастью, мы уже были в курсе. На таможне выяснилось, что каблуки у них нафаршированы алмазами.

— Однако простите, мосье Пуаро, — спросил старший инспектор Уайлдинг, — что именно вас интересует: наркотики или камни?

— И то и другое. Да и вообще, всякая дорогостоящая малогабаритная вещь. Мне кажется, я напал на след так называемой «службы перевозки» подобных товаров через Ла-Манш. Она вывозит из Англии краденые ювелирные изделия, драгоценные камни, а ввозит наркотики и опять же драгоценные камни. Компания, видимо, небольшая; розничной торговлей она не занимается, а сдает товар оптовику. И имеет на этом довольно большие деньги.

— Тут вы правы! Небольшая упаковка героина стоит десять, а то и двадцать тысяч фунтов, и при перевозке почти не занимает места. Так же, как и драгоценные камни.

— Понимаете ли, — продолжал Пуаро, — наиболее уязвимое звено в контрабандной торговле — сами контрабандисты. Рано или поздно полиция начинает кого-то подозревать: стюардессу или любителя морских прогулок, имеющего свой катер; даму, то и дело катающуюся из Франции в Англию и обратно; фирму, торгующую импортными товарами и получающую непомерно большие прибыли; людей, живущих явно не по средствам. Но если контрабанду провозит человек, не связанный с подобного рода деятельностью, более того, если всякий раз это делают новые люди, то напасть на след практически невозможно.

Уайлдинг показал пальцем на рюкзак:

— Вы думаете, контрабанду провозят в них?

— Да. Кто сейчас меньше всего попадает под подозрение? Студенты. Лестные, трудолюбивые студенты. Денег у них нет, багажа тоже; все их добро умещается в рюкзаке за спиной. Они катаются автостопом по Европе. Но если контрабандой начнет целенаправленно заниматься какой-нибудь определенный студент, то есть начнет все время курсировать по одному и тому же маршруту, то вы в конце концов обратите на него внимание; так что вся соль задумки в том, что люди, перевозящие контрабанду, сами об этом не должны знать, и, кроме того, их должно быть очень много.

Уайлдинг почесал подбородок.

— А как вы себе это представляете, мосье Пуаро?

Эркюль Пуаро пожал плечами.

— Это всего лишь догадки. Наверняка я в чем-то ошибаюсь, но думаю, в принципе я все же прав. Сначала на рынок поступает партия рюкзаков. Простые, обыкновенные рюкзаки, точь-в-точь такие же, как и все прочие, добротные, крепкие и удобные. Однако они отличаются от остальных: у них немного иначе устроено дно. Укрепляющая прокладка легко вынимается, и благодаря ее плотности и особой фактуре там можно спрятать камни или наркотики. Человек непосвященный никогда не догадается, ведь небольшая упаковка героина или кокаина почти не занимает места.

— Что ж, это вполне возможно! — подтвердил Уайлдинг. — Стало быть, — быстро прикинул он в уме, — за одну поездку можно привезти товара тысяч этак на пять-шесть, причем абсолютно безнаказанно.

— Совершенно верно, — сказал Эркюль Пуаро. — Alors![292]Готовые рюкзаки поступают в продажу. Возможно, даже не в один, а в несколько магазинов. Хозяин магазина может быть членом этой шайки, а может и нет. Вполне вероятно, что он продает их просто потому, что ему это выгодно — его рюкзаки благодаря своей дешевизне пользуются большим спросом, чем у конкурирующих фирм. Разумеется, всем заправляет определенная группа людей, так или иначе связанная со многими лондонскими студентами. Их главарь — либо сам студент, либо выдает себя за студента. Ребята едут за границу, где-то на обратном пути им подменяют рюкзак. Когда они возвращаются в Англию, на таможне их багаж почти не досматривается. Студент приезжает домой, распаковывает вещи и запихивает рюкзак в шкаф или просто кидает в угол. И вот тогда рюкзак снова заменяют. Впрочем, возможно, заменяют лишь укрепляющую дно прокладку.

— Вы полагаете, именно это и происходило на Хикори-роуд?

Пуаро кивнул.

— Но какие у вас доказательства, мосье Пуаро?

— Рюкзак был разрезан, — сказал Пуаро. — Почему? Явных причин нет, поэтому я попытался домыслить, что же произошло на самом деле. Начнем с того, что рюкзаки, которые в ходу на Хикори-роуд, слишком дешевые. Это странно. Далее, в общежитии произошел ряд эксцессов, но девушка, в них виновная, клятвенно уверяла, что рюкзака не трогала. Поскольку в остальных своих деяниях она созналась, почему бы ей было не сознаться в порче рюкзака? Вывод один: она говорила правду. А значит, у пытавшегося уничтожить рюкзак были на то свои основания… Кстати сказать, разрезать рюкзак — не так-то просто. Человек пойдет на это лишь в самой критической ситуации. Я понял, в чем дело, когда выяснилось, что рюкзак был разрезан примерно тогда же, когда в общежитие пришел полицейский. На самом-то деле его визит не имел никакого отношения к контрабанде наркотиков, но представьте себе логику преступника: вы замешаны в преступных деяниях, и вот однажды вечером вы возвращаетесь в общежитие, а вам сообщают, что в дом нагрянула полиция, и сейчас полицейский беседует наверху с миссис Хаббард. Вам тут же приходит в голову, что полиция напала на ваш след, а в доме как раз лежит только что привезенный из-за границы рюкзак, из которого еще не успели вынуть, или только что вынули, но недавно, товар. Однако если полиция что-то прознала, она, естественно, захочет осмотреть рюкзаки студентов, проживающих на Хикори-роуд. Взять рюкзак и унести его из дому опасно — ведь за домом, возможно, следят, а спрятать его в общежитии не очень-то легко. И тогда вам остается только разрезать его на куски и спрятать их среди хлама в котельной; ничего лучше вы придумать не можете. Но даже если наркотиков в рюкзаке нет, все равно при тщательном анализе можно обнаружить их следы. Следовательно, рюкзак надо уничтожить. А наркотики или камни временно можно спрятать в коробке с солью для ванн… Согласитесь, в моих предположениях есть рациональное зерно…

— Да, но это всего лишь гипотеза, — возразил старший инспектор Уайлдинг.

— Возможно также, что с рюкзаком связано еще одно маленькое происшествие, которому раньше не придавалось особого значения. По словам Джеронимо, слуги-итальянца, однажды, когда в доме находилась полиция, в холле погас свет. Он пошел заменить лампочку, но не нашел ни одной запасной. А ведь он точно помнил, что всего два дня назад в ящике лежало несколько лампочек. Вполне возможно, — хотя доказательств у меня нет, возможно, человек, за которым водятся кое-какие грешки, человек, занимавшийся контрабандой и раньше, испугался, что полицейские могут его узнать. Поэтому он потихоньку выкрутил лампочку в холле, а запасные лампочки спрятал. В результате в холле горели только свечи, — при таком освещении его трудно было опознать. Но это, как я уже говорил, лишь предположение.

— Оригинальная мысль, — сказал Уайлдинг.

— И вполне убедительная, сэр, — с воодушевлением подхватил сержант Белл. — Знаете, мне все больше кажется, что это вполне вероятно.

— Но если вы правы, — продолжал Уайлдинг, — то контрабандисты орудуют не только на Хикори-роуд.

— О да. — Пуаро кивнул. — Их организация может охватывать целую сеть студенческих клубов, общежитий и так далее.

— Но между ними должно быть связующее звено, — сказал Уайлдинг.

— Такое звено есть, сэр, — впервые вставил слово инспектор Шарп, — или, вернее, было. Им была женщина, владевшая несколькими студенческими клубами и организациями. Хозяйка общежития на Хикори-роуд, миссис Николетис.

Уайлдинг метнул быстрый взгляд на Пуаро.

— Да, — подтвердил Пуаро. — Миссис Николетис подходит по всем статьям. Она, правда, сама не управляла этими заведениями, но была их владелицей. А на должность управляющего она старалась подыскать человека с безупречной репутацией и чистым прошлым. Миссис Николетис финансировала предприятие, но, на мой взгляд, руководила им лишь номинально.

— Гм, — сказал Уайлдинг. — Надо бы побольше узнать о миссис Николетис.

Шарп кивнул.

— Мы уже наводим о ней справки, — доложил он. — Расспрашиваем знакомых, выясняем прошлое. Делать это надо осторожно, чтобы не вспугнуть наших пташек. Но бабенка эта была, скажу я вам, сущий дьявол.

Он рассказал о поведении миссис Николетис во время обыска.

— Бутылки из-под бренди? — переспросил Уайлдинг. — Значит, она пила? Что ж, это облегчает дело. А что с ней теперь? Вы ее арестовали?

— Нет, сэр. Она умерла.

— Умерла? — Уайлдинг поднял брови. — Фокусы продолжаются?

— Похоже на то. Вскрытие покажет. Я лично думаю, что у нее начался запой. Причина? Наверное, не ожидала, что дело дойдет до убийства.

— Вы об убийстве Силии Остин? Выходит, девушка что-то знала?

— Что-то — да, — сказал Пуаро, — но если можно так выразиться, сама не знала, что же она знает.

— То есть она не понимала, в чем дело?

— Вот-вот. Она не отличалась большим умом. Скорее всего, она не понимала смысла происходящего. Но могла что-то узнать или услышать и, ничего не подозревая, проговориться…

— А как вы думаете, что именно она могла узнать или услышать?

— Я могу лишь догадываться, — ответил Пуаро. — Она упоминала какой-то паспорт. Может, у кого-нибудь в общежитии был фальшивый паспорт, с которым тот ездил за границу, и его обладатель очень боялся разоблачения. Она могла увидеть, как меняли рюкзак или прокладку на дне рюкзака, но при этом не понимала сути происходящего… А может, она видела, как кто-то выкручивал лампочку в холле? И обмолвилась об этом в разговоре? О, mon Dieu! — с досадой воскликнул Пуаро. — Догадки! Догадки! Догадки! А улик нет. Как всегда, нет!

— Ничего, — сказал Шарп. — Для начала надо покопаться в прошлом миссис Николетис. Вдруг что-нибудь всплывет?

— Может, ее убрали, испугавшись, что она их выдаст? Она могла проболтаться?

— В последнее время она начала тайком пить… значит, нервы ее были на пределе, — сказал Шарп. — Она могла не выдержать и во всем сознаться. Прийти с повинной.

— Но делами заправляла не она?

Пуаро покачал головой.

— Думаю, нет. Она была слишком на виду. Наверняка она много знала, но заправлял всем кто-то другой.

— А как вы думаете, кто же этот «другой»?

— Есть у меня кое-какие соображения, но я могу ошибаться. Да, скорее всего, я ошибаюсь.

Глава 16

1

— Хикори-дикори-док![293]

Кто же получит свой срок? Полиция — в дом. Студенты — бегом. Хикори-дикори-док! — продекламировал Найджел. И добавил: — Сказать иль не сказать? Вот в чем вопрос![294]

Он налил себе еще одну чашку кофе и вернулся с ней к столу.

— Что сказать? — спросил Лен Бейтсон.

— Да так, кое-что. — Найджел беззаботно взмахнул рукой.

— Ну конечно, если ты можешь помочь следствию, то надо сейчас же сообщить в полицию, — неодобрительно заметила Джин Томлинсон. — Тебя никто не осудит.

— Джин опять взялась за проповеди, — съязвил Найджел.

— Moi, je n'aime pas les flics[295],— добавил Рене.

— Так что сказать? — снова спросил Лен Бейтсон.

— То, что мы знаем, — ответил Найджел. — Друг о друге, — пояснил он свою мысль и обвел стол озорным взглядом. — Ведь согласитесь, — весело добавил он, — что мы знаем друг друга вдоль и поперек. Это вполне естественно, когда живешь под одной крышей.

— Но как определить, что важно, а что нет? Ведь многие вещи полиции не касаются! — страстно, с негодованием воскликнул мистер Ахмед Али, вспомнив язвительные замечания инспектора по поводу его коллекции открыток.

— Я слышал, — Найджел повернулся к мистеру Акибомбо, — у вас нашли много интересного.

Если Акибомбо и покраснел, то эта было незаметно, но ресницы его смущенно задрожали.

— В моей стране много предрассудок, — сказал он. — Мой дедушка давал мне такие вещи, чтобы я привозил их сюда. Я сохранял их из-за жалость и уважение. Я сам современный и научный, я не верю колдовство, но поскольку я не совсем хорошо владею английский язык, я затруднился объяснить это полицейскому.

— Даже у нашей малышки Джин, наверно, есть секреты, — сказал Найджел, устремив взгляд на мисс Томлинсон.

Джин в сердцах воскликнула, что не позволит себя оскорблять.

— Я уеду отсюда, — сказала она, — в Ассоциацию молодых христианок![296]

— Смилуйся, Джин, — взмолился Найджел. — Мы больше не будем.

— Отвяжись от нее, Найджел, — устало сказала Вэлери. — Поймите, полиции ничего не оставалось, как обыскать дом.

Колин Макнабб откашлялся.

— По-моему, — изрек он менторским тоном, — полиции следовало ввести нас в курс дела. Что именно явилось причиной смерти миссис Николетис?

— Наверное, нам скажут во время дознания, — раздраженно откликнулась Вэлери.

— Не уверен, — сказал Колин. — Я лично считаю, что они отложат дознание.

— У нее стало плохо с сердцем, да? — спросила Патрисия. — Она ведь упала на улице.

— Она была пьяна, когда ее доставили в участок, — пояснил Лен Бейтсон.

— Значит, она все-таки пила, — протянула Джин. — А я, представьте себе, всегда это подозревала. Говорят, когда полиция обыскивала дом, у нее в буфете нашли гору пустых бутылок из-под бренди, — добавила она.

— Наша Джин все про всех знает, — поддел ее Найджел.

— Теперь понятно, почему она бывала такой странной, — сказала Патрисия.

Колин опять откашлялся.

— Знаете, я случайно видел, как она заходила в субботу вечером в «Ожерелье королевы», я как раз возвращался домой.

— Там-то она и наклюкалась, — сказал Найджел.

— Значит, она умерла от слишком большой дозы алкоголя? — спросила Джин.

Лен Бейтсон замотал головой.

— От кровоизлияния в мозг? Вряд ли.

— Боже мой, неужели вы думаете, что ее тоже убили? — спросила Джин.

— Наверняка, — сказала Салли Финч. — Вот уж чему не удивлюсь.

— Пожалуйста, — сказал Акибомбо. — Я правильно понял? Вы думаете, что ее кто-то убил?

Он вертел головой, заглядывая в лица соседей.

— Пока что у нас нет оснований так думать, — сказал Колин.

— Но кому нужно было ее убивать? — затараторила Женевьев. — Она что, купалась в деньгах? Да, если она была богатой, значит, ее правда могли убить.

— Она была просто несносной, моя радость, — сказал Найджел. — По-моему, у каждого руки чесались ее укокошить. Лично я много раз собирался, — добавил он, весело уплетая мармелад.

2

— Салли, можно я тебя спрошу одну вещь? Из-за то, что говорили на завтрак. Я очень много думал.

— На твоем месте я не стала бы много думать, Акибомбо, — сказала Салли. — Это вредно — для здоровья.

Салли с Акибомбо обедали в летнем ресторане в Риджентс-парке[297],— по календарю лето уже наступило, и ресторан открыли.

— Все утро, — мрачно начал Акибомбо, — я был очень расстроен. Я не мог правильно отвечать на вопросы преподаватель. Он был мной сердит. Он сказал, я переписываю много книг и не думаю сам. Но я приехал в Англия, чтобы приобретать знания из книги, и мне кажется, книги говорят лучше, чем говорю я, потому что я не говорю хорошо по-английски. И кроме того, сегодня утром я мог думать только о том, что происходит на Хикори-роуд, и о трудности, которые там есть.

— Как я тебя понимаю, — сказала Салли. — Я тоже все утро не могла сосредоточиться.

— Поэтому я прошу тебя, пожалуйста, сказать мне несколько вещи, потому что я очень много думал.

— Ну, валяй, рассказывай, о чем ты думал.

— Я думал об этом… бореном… бореном…

— Бореном? О борной кислоте, что ли?

— Я не хорошо понимаю. Это кислота, да? Кислота, как серная, да?

— Ну, не как серная, нет, — сказала Салли.

— Это не для лабораторные эксперименты?

— Никогда не слышала, чтобы с борной кислотой проводились эксперименты. По-моему, она совсем не едкая и безобидная.

— Ты хочешь сказать, что ее можно класть в глаза?

— Ну да. Для этого она и существует.

— Ага, значит, объяснение такое. Мистер Чандра Лал, он имеет маленькую белую бутылку с белый порошок, и он кладет порошок в горячий вода и моет с ней глаза. Он держит это в ванной, и когда один день ее там нет, он становится очень сердитый. Это значит бореный кислота, да?

— Но что ты все про борную да про борную?

— Я скажу тебе скоро. Не сейчас. Я должен еще думать.

— Думать — думай, но особо не выступай, — сказала Салли. — Я не хочу, чтобы и ты отправился на кладбище.

3

— Вэлери, ты не могла бы дать мне совет?

— Ну, конечно, Джин, хотя, честно говоря, не понимаю, зачем люди приходят советоваться. Ведь потом они все равно поступают по-своему.

— Но для меня это вопрос совести.

— Тогда ты не по адресу обратилась, у меня ведь нет ни стыда, ни совести!

— Не говори так, Вэлери!

— Я говорю как есть. — Вэлери погасила окурок. — Я вожу контрабандой парижские тряпки, беспардонно вру образинам, которые приходят к нам в салон, уверяю их, что они писаные красавицы. Я даже езжу зайцем в автобусе, когда у меня нет денег. Ну, да ладно, шутки в сторону. Что у тебя стряслось?

— Вэлери, ты помнишь, что Найджел сказал за завтраком? Как ты думаешь, можно выдавать чужие секреты?

— Что за дурацкий вопрос! Ты не могла бы выразиться поточнее? О чем ты говоришь?

— О паспорте.

— О паспорте? — удивленно приподнялась Вэлери. — О каком?

— О паспорте Найджела. Он у него фальшивый.

— У Найджела? — с сомнением протянула Вэлери. — Не может быть. Ни за что не поверю.

— Но это так. И знаешь, по-моему, тут что-то нечисто… Я слышала, как полицейский говорил, что Силия знала про какой-то паспорт. А вдруг она знала про его паспорт, и он ее убил?

— Звучит весьма мелодраматично, — сказала Вэлери. — Но, по-моему, все это чушь. Кто тебе рассказал про паспорт?

— Я сама видела.

— Ты? Когда?

— Совершенно случайно, — сказала Джин. — Мне нужно было взять кое-что, и я по ошибке заглянула в портфель Найджела. Он стоял рядом с моим на полке в гостиной.

— Ну это ты рассказывай кому-нибудь другому. — Вэлери скептически усмехнулась. — Признавайся, что ты делала? Копалась в чужих вещах?

— Ну что ты! Конечно нет! — Голос Джин звенел от праведного гнева. — Я никогда не роюсь в чужих вещах. За кого ты меня принимаешь? Просто я задумалась, по ошибке открыла его портфель и стала перебирать бумажки…

— Послушай, Джин, не морочь мне голову. Портфель Найджела гораздо больше, чем твой, и потом, он другого цвета. Раз уж ты призналась, что рылась в его вещах, надо признать и все остальное. Ну ладно, не будем уточнять. Тебе представился случай порыться в его вещах, и ты им воспользовалась.

Джин вскочила.

— Знаешь, Вэлери, если ты будешь издеваться надо мной и говорить гадости, я…

— Успокойся, дурочка. Садись и рассказывай. Ты меня заинтриговала. Я хочу узнать, в чем дело.

— Ну вот, а там лежал паспорт, — сказала Джин. — На самом дне. Паспорт какого-то Стэнфорда или Стэнли, не помню. «Как странно, что Найджел таскает с собой чужой паспорт», — подумала я. А потом раскрыла и увидела его фотографию! Так что Найджел-то наш ведет двойную жизнь! И вот я не знаю, должна ли сообщить об этом в полицию? Как ты считаешь?

Вэлери рассмеялась.

— Бедняжка! — сказала она. — Боюсь, что все объясняется очень просто. Пат рассказывала мне, что Найджел должен был сменить фамилию, чтобы получить наследство. Или не наследство?.. В общем, какие-то деньги. Уж такое ему поставили условие. Он сделал это вполне официально, «взял одностороннее обязательство», так, по-моему, говорят юристы. Ничего противозаконного тут нет. По-моему, его настоящая фамилия как раз и была то ли Стэнфилд, то ли Стэнли.

— A-а. — Джин явно была разочарована.

— Если ты мне не веришь, спроси Пат, — сказала Вэлери.

— Да нет… верю… наверно, я действительно ошиблась.

— Ничего, может, в другой раз повезет, — усмехнулась Вэлери.

— Не понимаю, о чем ты.

— Ты ведь спишь и видишь, как бы напакостить Найджелу. Как бы натравить на него полицию.

— Можешь мне не верить, Вэлери, — Джин встала, — но я всего лишь хотела исполнить свой долг. — И она вышла из комнаты.

— О, черт! — воскликнула Вэлери.

В комнату постучали, и вошла Салли.

— Что с тобой, Вэлери? Ты расстроена?

— Да все из-за Джин! Омерзительная девка! Слушай, а может, это она прихлопнула беднягу Силию? Я бы с ума сошла от радости, увидев ее на скамье подсудимых.

— Вполне разделяю твои чувства, — сказала Салли. — Но думаю, это маловероятно. Вряд ли Джин отважилась бы кого-нибудь прихлопнуть.

— А что ты думаешь о мисс Ник?

— Прямо не знаю. Но, наверно, нам скоро скажут…

— Я почти на сто процентов уверена, что ее тоже убили, — сказала Вэлери.

— Но почему? Что вообще здесь творится? Объясни мне!

— Если бы я знала! Салли, а ты никогда не приглядывалась к людям?

— Как это, Вэл, приглядывалась?

— Ну, очень просто, смотрела и спрашивала про себя: «А может, это ты?» Салли, я чувствую, что среди нас сумасшедший. Не просто немного с приветом, а настоящий сумасшедший.

— Очень может быть, — ответила Салли и, вздрогнув, тут же добавила: — Ой, Вэл, мне страшно.

4

— Найджел, я должна тебе кое-что рассказать.

— Да-да, Пат? — Найджел лихорадочно рылся в ящиках комода. — Черт побери, куда подевались мои конспекты? Мне кажется, я их засунул сюда.

— Ах, Найджел, ну что ты устраиваешь?! Опять все раскидал, а ведь я недавно тут убиралась!

— Отстань, ради Бога! Должен же я найти конспекты.

— Найджел, я прошу, выслушай меня!

— О'кей. Пат, не переживай. В чем дело?

— Я должна тебе кое в чем признаться.

— Надеюсь, не в убийстве? — спросил Найджел своим обычным развязным тоном.

— Ну, конечно, нет!

— И то хорошо. Так в каких же грешках ты решила покаяться?

— Как-то раз я пришла к тебе… я заштопала твои носки и хотела положить их в ящик..

— Ну и что?

— Я увидела там пузырек с морфием. Помнишь, ты говорил мне, что взял его в больнице?

— Ну да, а ты задала мне взбучку.

— Погоди, Найджел… Понимаешь, ведь морфий лежал в ящике, прямо на виду, и его мог кто угодно взять.

— Да ладно тебе! Кому, кроме тебя, нужны мои носки?

— Но я побоялась оставлять его в ящике… Да-да, я помню, ты говорил, что тут же его выкинешь, как только выиграешь пари, но пока суд да дело, морфий лежал бы в ящике…

— Конечно. Я же тогда еще не достал третий обещанный на спор яд.

— Ну я и подумала, что нечего оставлять его на виду. И поэтому я взяла пузырек, все из него вытряхнула и насыпала туда соды. Она с виду похожа на морфий.

Найджел прервал поиски потерянных конспектов.

— Ничего себе! — сказал он. — Ты это серьезно? Значит, когда я клялся и божился Лену с Колином, что в пузырьке сульфат или как его… тартрат морфия, там на самом деле была обычная сода?

— Да. Понимаешь…

Найджел не дослушал ее. Нахмурив лоб, он принялся рассуждать вслух:

— Да, тогда, пожалуй, на самом деле я не выиграл… Конечно, я и понятия не имел…

— Но, Найджел, держать его в комоде было действительно опасно!

— Замолчи, Пат, вечно ты кудахчешь, как курица! Лучше скажи, что ты сделала с морфием?

— Я пересыпала его в пузырек из-под соды и засунула поглубже в ящик, где у меня хранятся носовые платки.

Найджел оторопело уставился на нее.

— Ей-богу, Пат, твоя логика просто уму непостижима. Чего ради ты это сделала?

— Я думала, так будет надежней.

— Но, радость моя, в таком случае надо было держать его за семью замками, а иначе какая разница, где ему лежать: среди моих носков или твоих платков?

— И все-таки разница есть. Ведь у меня отдельная комната, а ты живешь не один.

— Ты что же думаешь, что старина Лен мог бы у меня его спереть?

— Я вообще не собиралась тебе ничего рассказывать, но теперь молчать нельзя. Потому что, понимаешь, он исчез!

— Исчез? Может, его полицейские оприходовали?

— Нет. Он исчез раньше.

— Ты хочешь сказать, что… — Найджел просто оцепенел от ужаса. — Нет-нет, погоди, давай разберемся. Значит, по дому гуляет пузырек, на котором написано «пищевая сода», а на самом деле там… морфий, и когда у кого-нибудь заболит живот, он может выпить эту дрянь? Целую чайную ложку? Боже мой, Пат! Что ты наделала? Ну, какого черта ты не выкинула эту мерзость от греха подальше, раз уж тебе так не нравилось, что он лежит у меня в комоде?!

— Потому что я посчитала, что это очень ценный препарат и его надо вернуть обратно в больницу. Я хотела тут же, после того как ты выиграешь пари, отдать морфий Силии и попросить ее положить его на место.

— А ты точно его не отдавала?

— Ну, нет же, конечно. Ты что думаешь, я его ей отдала, и она этого наглоталась, когда решила покончить с собой? Значит, по-твоему, это я виновата в ее смерти?

— Да ничего я не думаю, успокойся. Когда он исчез?

— Точно не знаю. Я хватилась его за день до смерти Силии. В ящике его не было, но я тогда подумала, что, наверно, я положила его в другое место.

— Он исчез до ее смерти?

— Наверное, — сказала Патрисия, бледнея, — наверное, я поступила очень глупо.

— Это еще мягко сказано! — воскликнул Найджел. — Вот что получается, когда в голове пусто, а энергии хоть отбавляй!

— Найджел… Как ты думаешь, мне надо заявить в полицию?

— О черт! В полицию! — схватился за голову Найджел. — Не знаю. Наверное, надо. И теперь во всем обвинят меня!

— Ах, нет! Найджел, миленький! Это я виновата… я…

— Я украл эту дрянь, будь она проклята, — сказал Найджел. — Тогда мне это казалось забавной проделкой. Но теперь… я уже слышу язвительный голос обвинителя.

— Прости меня. Ведь я убрала морфий, потому что хотела сделать как…

— Ну да, как лучше. Я знаю. Знаю! Послушай, Пат, и все-таки я не верю, что он исчез. Ты засунула его куда-то и забыла. С тобой это бывает…

— Да, но…

Она колебалась, на ее напряженном лице промелькнула тень сомнения.

Найджел резко встал.

— Пойдем к тебе и перероем все ящики.

5

— Найджел, но там мое нижнее белье!

— Ну, Пат, ты даешь! Нашла время изображать оскорбленную невинность! Лучше скажи, ты не могла засунуть пузырек в ящик с трусиками?

— Могла, но я точно уверена, что я не…

— Мы ни за что не можем ручаться, пока не обыщем весь дом. И я не отступлюсь, пока этого не сделаю.

Раздался легкий стук в дверь, и вошла Салли Финч. Глаза ее округлились от удивления. Пат сидела на кровати, сжимая в руках носки Найджела, ящики комода были выдвинуты. Найджел, как почуявший дичь терьер, зарылся с головой в груду свитеров, а вокруг в беспорядке валялись трусики, лифчики, чулки и прочие предметы женского туалета.

— Ради всего святого, что здесь происходит? — спросила Салли.

— Соду ищем, — бросил через плечо Найджел.

— Соду? Зачем?

— У меня боли, — ухмыльнулся Найджел. — Страшные боли. — Он похлопал себя по животу. — И облегчить мои страдания может только сода.

— У меня, по-моему, где-то есть.

— Увы, Салли, твоя сода мне как мертвому припарки. Мои колики может утихомирить только сода нашей драгоценной Пат.

— Сумасшедший, — сказала Салли. — Слушай, чего ему надо, Пат?

Патрисия уныло покачала головой.

— Салли, может, ты видела мою соду? — спросила она. — Там оставалось совсем на донышке.

— Нет. — Салли с любопытством поглядела на нее. Потом наморщила лоб. — Хотя постой… Кажется, кто-то… впрочем, нет… Пат, у тебя есть марка? Мне нужно отправить письмо, а у меня марки кончились.

— Вон там, в ящике.

Салли выдвинула неглубокий ящик письменного стола, взяла блок марок, оторвала одну, приклеила ее к конверту, который держала в руках, сунула остальные обратно и положила на стол пару монет.

— Спасибо. Слушай, там у тебя письмо, хочешь, я его заодно отправлю?

— Отправь… хотя, нет, не надо… я потом сама…

Салли кивнула и вышла из комнаты.

Пат выронила носки и нервно переплела пальцы.

— Найджел!

— Да? — Найджел уже кончил рыться в ящиках и теперь, стоя перед платяным шкафом, выворачивал карманы пальто.

— Я тебе еще не все рассказала.

— Пат, ты меня решила доконать? Что ты еще натворила?

— Я боюсь, ты будешь сердиться.

— Сердиться я уже не в состоянии. Я себе места не нахожу от страха. Если Силию отравили ядом, который я имел дурость украсть, мне придется просидеть за решеткой ой-ой-ой сколько лет, если меня, конечно, не повесят…

— Нет, Найджел, я о другом. Я хотела поговорить с тобой об отце.

— О ком? — Найджел повернулся к Пат и оторопело уставился на нее.

— Ты знаешь, что он серьезно болен?

— Меня это не волнует.

— Вчера по радио передавали: «Сэр Артур Стэнли, выдающийся исследователь-химик, находится в очень тяжелом состоянии».

— Вот что значит быть знаменитым! О твоих болячках трезвонят по всему миру!

— Найджел, если он при смерти, ты должен с ним помириться.

— Еще чего не хватало!

— Но он умирает…

— Подыхающая свинья не лучше здорового борова.

— Ну зачем ты, Найджел… Нельзя же быть таким жестоким… надо уметь прощать.

— Знаешь что, Пат! Я тебе, кажется, уже говорил: он убил мою мать!

— Ну да, да. И я знаю, что ты ее очень любил. Но я думаю, Найджел, ты иногда преувеличиваешь. Мужья часто ведут себя плохо по отношению к женам, а те переживают. Но говорить, что отец убил твою мать, нехорошо. Ведь это неправда!

— Я смотрю, ты все знаешь?

— Я знаю, что когда-нибудь ты пожалеешь о том, что не помирился с отцом перед его смертью. И поэтому… — Пат запнулась, но собралась с духом и продолжила: — поэтому я написала ему письмо.

— Ты ему написала? Так вот, значит, какое письмо предлагала отправить Салли! — Он ринулся к письменному столу. — Ясно!

Он схватил конверт, на котором уже стоял адрес и была наклеена марка, лихорадочно, нервно разорвал его на мелкие клочки и бросил в корзину для бумаг.

— Вот тебе! И не смей больше этого делать!

— Но, право же, Найджел, ты ведешь себя как ребенок. Ты, конечно, можешь разорвать письмо, но я напишу еще!

— Ты неисправимо сентиментальна. А тебе никогда не приходило в голову, что я не преувеличиваю, говоря о том, что он ее убил? Если это так и есть? Мама умерла от слишком большой дозы мединала. При дознании было установлено, что она приняла его по ошибке. Но это неправда. Это он отравил ее. Он хотел жениться на другой женщине, а мама не давала ему развода. История самая что ни на есть банальная. Скажи, как бы ты поступила на моем месте? Выдала бы его полиции? Но мама, наверно, была бы против… У меня был один выход: я сказал этому подлецу все, что о нем думаю, и ушел… Навсегда. Я даже изменил фамилию.

— Найджел!.. Прости меня!.. Я понятия не имела…

— Ну хорошо, теперь ты знаешь. Уважаемый и знаменитый Артур Стэнли, великий исследователь, сделавший потрясающие открытия… Он жил припеваючи… Но его красотка все равно не вышла за него замуж. Она дала ему отставку. Наверное, догадалась, почему умерла его жена…

— Найджел, дорогой, какой ужас! Прости меня!

— Ладно. Не будем об этом. Лучше поговорим о соде, черт бы ее побрал! Ну подумай, куда ты могла засунуть этот пузырек. Сядь, соберись с мыслями и постарайся вспомнить, Пат!

6

Женевьев вошла в гостиную в крайнем возбуждении. Вошла и дрожащим шепотом заявила, глядя на сидящих в комнате:

— Ну теперь-то я знаю, знаю наверняка, кто убил малышку Силию!

— Кто? Говори, не тяни! — потребовал Рене. — Что ты такого узнала?

Женевьев осторожно оглянулась, желая удостовериться, что дверь в гостиную закрыта. Потом сказала, понизив голос:

— Ее убил Найджел Чэпмен.

— Найджел? Но почему?

— А вот почему. Я сейчас шла по коридору и вдруг услышала голоса в комнате Патрисии. Там был Найджел.

— Найджел? В комнате Патрисии? — осуждающим тоном переспросила Джин.

Но Женевьев торопливо продолжала:

— И он говорил, что его отец убил его мать и что pour çа[298] он изменил фамилию. По-моему, все ясно. Отец его — закоренелый преступник, и, значит, на Найджеле от рождения лежит Каинова печать[299].

— Вполне возможно, — откликнулся мистер Чандра Лал, с явным удовольствием. — Вполне. Он такой необузданный, этот Найджел, такой неуравновешенный. Он совсем не владеет собой. Ведь правда же? — Он с надменным видом обратился к Акибомбо, который с готовностью закивал курчавой черной головой и расплылся в белозубой улыбке.

— Я всегда чувствовала, — сказала Джин, — что у Найджела нет никаких моральных устоев. Он просто чудовище.

— Я думаю, это убийство на почве секса, — сказал мистер Ахмед Али. — Он спал с девушкой, а потом убил ее. Ведь она была хорошая, порядочная и хотела, чтобы он на ней женился…

— Вздор! — вдруг взорвался Леонард Бейтсон.

— Что ты сказал?

— Я сказал: вздор!

Глава 17

1

Сидя в кабинете Шарпа, Найджел нервно ерзал на стуле под суровым взглядом инспектора. Слегка запинаясь, он закончил свой рассказ.

— Вы отдаете себе отчет, мистер Чэпмен, насколько все серьезно? Я не преувеличиваю.

— Конечно, отдаю. Неужели я пришел бы сюда, если бы не считал, что нужно срочно что-то делать?

— И вы утверждаете, что мисс Лейн не может точно припомнить, когда она в последний раз видела пузырек, в который пересыпала морфий?

— Она совершенно не может собраться с мыслями. Чем больше она думает, тем больше запутывается. Сказала, что она ужасно нервничает, поэтому я и пришел сюда, а она пусть попробует сосредоточиться.

— Нам лучше сразу же поехать на Хикори-роуд.

Но не успел инспектор договорить, как телефон на столе зазвонил, и констебль, записывавший показания Найджела, снял трубку.

— Это мисс Лейн, — сказал он. — Просит позвать мистера Чэпмена.

Найджел перегнулся через стол и схватил трубку.

— Пат? Это я, Найджел.

Послышался взволнованный, срывающийся голос девушки, она говорила, глотая слезы:

— Найджел! Кажется, я поняла. Я хочу сказать, мне кажется, я знаю, кто его взял… ну, из ящика… понимаешь, его мог взять только один человек…

Она неожиданно умолкла.

— Пат! Алло! Пат, ты слышишь меня? Кто это, Пат?

— Я сейчас не могу говорить. Потом. Ты скоро придешь?

Телефон стоял близко, и констеблю с инспектором было слышно каждое слово. Инспектор кивнул, поймав вопросительный взгляд Найджела.

— Скажите, что мы едем.

— Мы выезжаем, — сказал Найджел. — Прямо сейчас.

— Ага. Хорошо. Я буду ждать вас в комнате.

— Пока, Пат.

За недолгий путь до Хикори-роуд никто не произнес ни слова. «Неужели наконец дело сдвинулось с мертвой точки? — гадал Шарп. — Интересно, Патрисия Лейн действительно что-то знает или это лишь ее домыслы? Но наверняка она вспомнила что-то… с ее точки зрения, очень важное». Он решил, что она звонила из холла и поэтому не могла говорить свободно — вечером там полно народу.

Найджел открыл дверь своим ключом, и они вошли. Проходя мимо гостиной, Шарп увидел лохматую рыжую голову Леонарда Бейтсона, склоненную над книгами.

Найджел провел их наверх в комнату Пат, постучался и вошел.

— Привет, Пат! Ну, вот и мы…

И осекся, словно внутри у него что-то оборвалось. Шарп заглянул через его плечо в комнату, и перед его глазами предстала страшная картина… Патрисия Лейн лежала на полу.

Инспектор мягко отстранил Найджела, подошел к скорчившемуся телу, встал на колени, поднял голову девушки, несколько мгновений пристально вглядывался в ее лицо, а потом осторожно положил голову на пол. Когда он поднялся с колен, лицо его было мрачным, у губ легла жесткая складка.

— Нет! — воскликнул Найджел высоким неестественным голосом. — Нет! Нет!! Нет!!!

— Увы, мистер Чэпмен. Она мертва.

— Нет! Нет! Только не Пат! Боже мой, Пат, глупышка… Отчего она…

— Вот, посмотрите.

Орудие убийства было весьма простым: мраморное пресс-папье, засунутое в шерстяной чулок.

— Удар пришелся по затылку. Такая штука срабатывает безотказно. Не знаю, утешит ли это вас, мистер Чэпмен, но она даже не успела понять, что произошло.

Найджел, дрожа, опустился на кровать.

— Это мой носок… Она собиралась его заштопать… О господи, она собиралась его заштопать!

Внезапно он разрыдался. Он плакал, как ребенок, отчаянно и безутешно.

Шарп продолжал размышлять вслух:

— Она хорошо знала этого человека. Он взял пресс-папье и тихонько запихнул его в носок. Вам знакома эта вещь, мистер Чэпмен?

Он отогнул край носка и показал пресс-папье Найджелу.

Тот, всхлипывая, ответил:

— Оно всегда стояло на столе у Пат. Это Люцернский[300]лев.

Найджел закрыл лицо руками.

— Пат… О, Пат! Что я буду без тебя делать?

Потом вдруг выпрямился и тряхнул головой, откинув со лба взлохмаченные светлые волосы.

— Я убью того, кто это сделал! Я убью его! Изверг, мерзавец!

— Успокойтесь, мистер Чэпмен, успокойтесь. Конечно, я понимаю ваши чувства. Какая страшная жестокость!

— Пат никому не причиняла зла…

Инспектор Шарп проводил Найджела до дверей, выражая ему свои соболезнования. Потом вернулся в комнату и, наклонившись над мертвой девушкой, осторожно вытащил что-то из ее руки.

2

Джеронимо, по лбу которого катились капли пота, смотрел на полицейских испуганными черными глазами.

— Я ничего не вижу. Ничего не слышу, верьте мне. Я ничего совсем не знаю. Я с Марией в кухня. Я начинаю готовить минестрони. Я тру сыр…

Шарп прервал его словоизлияния.

— Никто вас не обвиняет. Мы просто хотим кое-что уточнить. Кто был в общежитии после шести часов?

— Я не знаю. Как я могу знать?

— Но вам же из кухонного окна прекрасно видно, кто входит в дом, а кто выходит, не так ли?

— Да-да…

— В таком случае расскажите нам.

— Они все время ходят туда-сюда в это время.

— Кто был в доме с шести вечера до нашего приезда, до без двадцати пяти семь?

— Все, кроме мистер Найджел, миссис Хаббард и мисс Хобхауз.

— Когда они ушли?

— Миссис Хаббард уходила перед чай, она еще на улица.

— Так. Дальше.

— Мистер Найджел уходил полчаса назад, приблизительно. Около шесть часов. Он был очень расстроенный. Он пришел с вами сейчас.

— Ага, хорошо.

— Мисс Вэлери, она выходила ровно в шесть. По радио как раз время: пип-пип-пип. Она одетая для коктейль, очень нарядный. Она еще не пришла.

— А все остальные были здесь?

— Да, сэр. Все.

Шарп заглянул в записную книжку. Он отметил время, когда звонила Патрисия. Это произошло в шесть минут седьмого.

— Значит, все уже были здесь? А может, кто-нибудь пришел в промежутке между шестью и половиной седьмого?

— Только мисс Салли. Она ходила посылать письмо почтовый ящик и возвращалася.

— Вы не знаете, когда точно она вернулась?

Джеронимо наморщил лоб.

— Она возвращалась, когда были новости.

— Стало быть, после шести?

— Да, сэр.

— А что именно передавали?

— Не помню, сэр. Но не спортивные новости. Потому что, когда по радио спорт, мы выключаемся.

Шарп мрачно усмехнулся. Весьма широкий простор для деятельности. Исключить можно было только Найджела Чэпмена, Вэлери Хобхауз и миссис Хаббард. Предстоял долгий, утомительный допрос. Кто был в гостиной, кто нет? Кто мог за кого поручиться? Вдобавок ко всему у многих студентов, особенно у азиатов и африканцев, отсутствует чувство времени.

Работенка инспектора ждала незавидная. Но выполнить ее было необходимо.

Обстановка в комнате миссис Хаббард была гнетущей. Сама миссис Хаббард, еще не успевшая переодеться в домашнее платье, сидела на диване; ее милое круглое лицо вытянулось, в глазах застыла тревога. Шарп с сержантом Коббом сели за маленький столик.

— Наверное, она звонила отсюда, — сказал Шарп. — После шести в гостиной было много народу, и все утверждают, что из холла в это время никто не звонил. Конечно, целиком полагаться на этот контингент нельзя, они никогда не следят за временем. И все же скорее всего она звонила отсюда. Вас не было, миссис Хаббард, но ведь вы, наверное, не запираете дверь?

Миссис Хаббард замотала головой.

— Нет… Миссис Николетис всегда запирала, а я — нет…

— Хорошо. Значит, Патрисия Лейн звонила отсюда, она была страшно взволнована тем, что вспомнила. А когда она разговаривала, кто-то сюда заглянул или вошел. И тут Патрисия замолчала, повесила трубку. Почему? Может, потому что именно этого человека она и подозревала? Или же просто решила, что осторожность не помешает? Оба предположения вполне вероятны, но я лично склоняюсь к первому.

Миссис Хаббард закивала, соглашаясь с инспектором.

Тот продолжал:

— За Патрисией, очевидно, следили. Может быть, подслушивали под дверью. Потом вошли, с явным намерением помешать ей договорить. А потом… — лицо Шарпа помрачнело, — она пошла с Патрисией, непринужденно болтая о пустяках. Может, Патрисия обвинила ее в пропаже соды, а она попыталась оправдаться.

Миссис Хаббард резко спросила:

— Почему вы говорите «она»?

— М-да, забавная вещь — местоимение! Когда мы обнаружили труп, Найджел Чэпмен сказал: «Я убью того, кто это сделал. Я убью его!» «Его», отметьте! Найджел Чэпмен был абсолютно уверен, что убийца — мужчина. Может, потому что представление о жестокости и насилии ассоциируется у него с мужчиной. А может, он кого-нибудь подозревает. Мы еще успеем выяснить, что к чему. Но я лично склонен думать, что убийца — женщина.

— Почему?

— Очень просто. Кто-то пошел с Патрисией к ней в комнату, и она восприняла это вполне естественно. Следовательно, это была девушка. Юноши крайне редко заходят на женскую половину, не так ли, миссис Хаббард?

— Да. Это нельзя назвать непреложным правилом, но оно соблюдается довольно четко.

— Комнаты юношей находятся в другом крыле. Если предположить, что разговор Патрисии с Найджелом до его прихода в полицию был кем-то подслушан, то подслушать его могла, очевидно, женщина.

— Я вас понимаю. Некоторые девушки действительно любят постоять у чужих дверей. — Она покраснела и добавила извиняющимся тоном: — Впрочем, я слишком резко выразилась. Ведь на самом деле, хотя дом наш сработан на совесть, внутри он неоднократно перестраивался. А новые перегородки такие тоненькие. Через них все слышно. Правда, Джин действительно любит подслушивать, что есть — то есть. Это у нее в крови. И когда Женевьев услышала, что Найджел разговаривает с Пат, она не преминула остановиться, пытаясь расслышать каждое слово. Это тогда, когда Наджел говорил, что его мать отравили.

Инспектор кивнул. Он уже успел побеседовать с Салли Финч, Джин Томлинсон и Женевьев.

— А кто живет рядом с Патрисией? — спросил он.

— С одной стороны — Женевьев, но там капитальная стена, через нее вряд ли что можно услышать. С другой, ближе к лестнице, — комната Элизабет Джонстон, между комнатами тонкая перегородка.

— Круг несколько сужается, — подытожил инспектор. — Француженка слышала конец разговора, а собиравшаяся на почту Салли Финч — начало. Следовательно, кому-либо еще что-то подслушать было практически невозможно, разве только что немножко из середины разговора. Весь же разговор могла подслушать, пожалуй, только Элизабет Джонстон, чья комната за тонкой перегородкой, но уже совершенно точно установлено, что в это время Элизабет находилась в гостиной.

— И никуда оттуда не выходила?

— Нет, она ходила в свою комнату за книгой. Как всегда, никто не помнит, когда именно.

— Это мог сделать любой из студентов, — растерянно добавила миссис Хаббард.

— Если полагаться только на их слова, то да, однако у нас есть кое-что еще.

Он достал из кармана маленький пакетик.

— Что это? — заволновалась миссис Хаббард.

Шарп улыбнулся.

— Волосы… Патрисия Лейн сжимала их в кулаке.

— Вы хотите сказать, что…

В дверь постучали.

— Войдите! — откликнулся инспектор.

Дверь распахнулась, и на пороге вырос Акибомбо. Его черное лицо расплылось в широкой улыбке.

— Пожалуйста, — сказал он.

Инспектор Шарп раздраженно перебил его:

— Да, мистер… м-м… что у вас там?

— Пожалуйста, мне необходимо делать заявление. Очень важный заявление, проливающий свет на этот печальный трагедия.

Глава 18

— Хорошо, мистер Акибомбо, — уступил инспектор Шарп, — рассказывайте, я вас слушаю.

Акибомбо предложили стул. Он сел, глядя на обратившихся в слух инспектора и миссис Хаббард.

— Благодарю вас. Я начинаю?

— Да-да, пожалуйста.

— Видите ли, иногда у меня бывает неприятный ощущение в области желудок.

— Ай-ай-ай!

— Меня тошнит, как выражается мисс Салли, но в действительности меня не совсем тошнит. Я хочу сказать, у меня нет рвота.

— Да-да. — Инспектор Шарп с трудом сдерживался, выслушивая эти физиологические подробности. — Очень вам сочувствую. Но вы собирались рассказать…

— Может, это от непривычная пища. У меня здесь, — Акибомбо точно указал где, — очень наполнено. И еще я думаю, меня тошнит, потому что нам дают мало мясо и много… как это говорится… углеродов.

— Углеводов, — машинально поправил инспектор. — Но я не понимаю…

— Иногда я пью маленький таблетка, мятный сода, а иногда порошок для желудок. Что именно — не важно, главное — что из меня сразу выходит много воздуха. — Мистер Акибомбо весьма реалистично изобразил отрыжку. — После этого, — он ангельски улыбнулся, — я чувствую себя гораздо лучше, гораздо лучше.

Лицо инспектора густо побагровело, а миссис Хаббард властно произнесла:

— Мы всё прекрасно понимаем. Ближе к делу!

— Да. Конечно. Как я говорил, это случилось в начале прошлой неделя… я точно не помню. Макароны были очень хорошие, и я очень много кушал и потом чувствовал очень плохо. Я пытался работать для моего преподавателя, но думать, когда здесь, — Акибомбо опять продемонстрировал где, — наполнено, очень трудно. Это было после ужин, и в гостиной была только Элизабет. Я говорю: «У тебя есть сода или порошок для желудок? Мой кончился». А она говорит: «Нет». «Но, — говорит она, — я видела у Пат в комод, когда возвращала ей носовой платок. Я тебе принесу, — говорит она. — Пат не будет сердиться». И она ходила наверх и приносила мне пузырек. Почти пустой, сода почти нет. Я говорил спасибо и шел в ванную, насыпал в воду почти полный чайный ложка, размешивал и пил.

— Чайную ложку? Чайную ложку! Боже мой!

Инспектор ошалело уставился на Акибомбо. Сержант Кобб изумленно подался вперед. Миссис Хаббард загадочно пробормотала:

— Распутин![301]

— Вы проглотили чайную ложку морфия?

— Да, потому что я думал: там сода.

— Ах, конечно… Но почему с вами ничего не случилось?

— Я потом был болен, серьезно болен. У меня не просто была изжога. Мой живот очень, очень болел.

— Не понимаю, как вы вообще остались живы!

— Распутин — да и только, — повторила миссис Хаббард. — Того тоже травили ядом и никак не могли отравить!

Мистер Акибомбо продолжал:

— Потом, когда следующий день мне становилось лучше, я брал пузырек, в котором сохранялась еще мало-мало порошка, и ходил к аптекарю. Я хотел знать, что такое я принял, отчего мне становилось так плохо?

— И что он сказал?

— Он сказал, чтобы я приходил позже, а когда я приходил, он говорил: «Ничего удивительного! Это не сода. Это бора… бореный кислота. Вы можете класть его в глаза, но если пить чайный ложка этот бореный кислота, вы заболеваете».

— Борная кислота? — остолбенел инспектор. — Но как она попала в этот пузырек? Черт побери, куда делся морфий? — застонал он. — У меня голова кругом идет.

— Пожалуйста, я продолжаю, — сказал Акибомбо. — Я стал думать.

— Ага, — сказал Шарп. — И что же вы надумали?

— Я думал о мисс Силия и о том, как она умерла; о том, как кто-то после ее смерти входил в ее комната и оставлял пустой пузырек с морфий и маленькая записка, говорившая, что она убила себя.

Акибомбо на мгновение умолк, инспектор ободряюще кивнул.

— И я… я говорил: кто мог это сделать? И я думал, что если это девушка, то это легко, а если парень, то нет, потому что он должен спускаться по наша лестница и подниматься другая, и кто-то может просыпаться и видеть или слышать его. И я думал опять и говорил: предположим, это кто-то в наша половина, но в комнате рядом с мисс Силия… ведь только ее комната соседняя с наша половина, да? У него балкон, и у нее балкон, и она спит с открытый окно, потому что это гигиенично. И значит, если он большой, сильный и атлетичный, он может прыгнуть в ее балкон.

— Кто из мальчиков жил рядом с Силией? Кто же, дай Бог памяти? — сказала миссис Хаббард. — Ах да, Найджел и…

— И Лен Бейтсон, — закончил инспектор, притрагиваясь к бумажному пакетику. — Лен Бейтсон.

— Он очень хороший, очень, — грустно сказал мистер Акибомбо. — И он мне очень нравится, но мы не можем проникать глубоко в человеческая психология. Разве нет? Так считает современная теория. Мистер Чандра Лал очень сердился, когда его бореный кислота для глаз исчезался, а когда я спросил, он сказал, что ему говорили, что бореный кислота брал Лен Бейтсон…

— Значит, морфий, который лежал в ящике Найджела, заменили борной кислотой, а потом Патрисия Лейн насыпала соду в пузырек, в котором, как она считала, был морфий, а на самом деле там была борная кислота… Так-так… Понимаю…

— Но я вам помогал, правда? — вежливо спросил мистер Акибомбо.

— Да, конечно, мы вам крайне признательны. Но, пожалуйста, мистер… м-м… не распространяйтесь больше на эту тему.

— Хорошо, сэр. Я буду очень осторожный.

Мистер Акибомбо церемонно поклонился и вышел из комнаты.

— Лен Бейтсон! — расстроилась миссис Хаббард. — Ах, нет! Нет!

Шарп взглянул на нее.

— Вам грустно думать, что Лен — убийца?

— Да, мне нравится этот паренек. Характер у него, конечно, не сахар, но мне казалось, что он очень милый и добрый мальчик.

— Многие преступники именно такими и кажутся, — возразил Шарп.

Он осторожно развернул пакетик. Миссис Хаббард наклонилась вперед… На белой бумаге лежали два коротких курчавых рыжих волоска.

— Боже мой! — сказала миссис Хаббард.

— Да, — задумчиво откликнулся Шарп. — Я давно убедился, что убийца, как правило, допускает хотя бы одну ошибку.

Глава 19

1

— Но это же чудесно, друг мой! — восхищенно воскликнул Эркюль Пуаро. — Все так прозрачно… То есть совершенно прозрачно!

— Можно подумать, что вы говорите о супе, — проворчал инспектор. — Не знаю, может, для вас это действительно прозрачно, но, на мой взгляд, супчик еще мутноват.

— Какое там мутноват! Все уже предельно ясно!

— Даже это?

Так же невозмутимо, как в комнате миссис Хаббард, инспектор продемонстрировал ему два рыжих волоса.

— А, это! — сказал Пуаро и почти в точности повторил слова Шарпа: — Как это у вас принято говорить: убийца допускает хотя бы одну ошибку.

Их взгляды встретились.

— Людям свойственно переоценивать свои умственные способности, — сказал Эркюль Пуаро.

Инспектора Шарпа так и подмывало спросить: «Даже Эркюлю Пуаро?» — но он сдержался.

— Ну а в остальном, друг мой, все идет по плану?

— Да, бомба взорвется завтра, — произнес Шарп.

— Вы сами поедете?

— Нет. Я должен появиться на Хикори-роуд. А там за старшего будет Кобб.

— Пожелаем ему удачи!

Эркюль Пуаро поднял рюмку с мятным ликером. Инспектор Шарп — стакан виски.

— Будем надеяться, — сказал инспектор.

2

— Умеют же жить люди! — вздохнул сержант Кобб.

Он с завистью и восхищением смотрел на витрину «Сабрины Фер». Там были расставлены самые разнообразные косметические товары, а посередине стояла застекленная фотография — Сабрина в одних трусиках. Стекло было с каким-то секретом, и казалось, что девушка купается в волнах. Кроме маленьких дорогих трусиков на ней было еще несколько образцов диковинной бижутерии.

Констебль Маккрей неодобрительно хмыкнул:

— Богохульство, вот что это такое! Мильтон[302] бы в гробу перевернулся.

— Тоже мне нашел Священное Писание!

— Но ведь «Потерянный рай» как раз об Адаме и Еве, и райских кущах, и всяких дьяволах из преисподней. Что же это, по-твоему, не религия?

Сержант Кобб не стал спорить на такие скользкие темы. Он храбро двинулся в салон, за ним по пятам проследовал строгий констебль. В изысканном розовом интерьере сержант и его подчиненный напоминали пресловутого слона в посудной лавке.

К ним подплыло, словно по воздуху, неземное существо в оранжево-розовом туалете. Сержант Кобб сказал:

«Доброе утро, мэм», и достал свое удостоверение. Сказочное создание испуганно упорхнуло. Вместо него появилось другое, чуть постарше. Оно, в свою очередь, уступило место роскошной, блистательной герцогине с голубыми волосами и гладкими щеками, неподвластными времени и морщинам. Стальные серые глаза стойко выдержали пристальный взгляд сержанта Кобба.

— Я очень удивлена, — сурово произнесла герцогиня. — Пожалуйста, следуйте за мной.

Она провела их через квадратный салон, посреди которого стоял круглый столик, заваленный журналами и газетами. Вдоль стен располагались занавешенные кабинки, в которых жрицы в розовых одеяниях колдовали над возлежащими в креслах дамами.

Герцогиня провела полицейских в маленький кабинет.

— Я — миссис Лукас, хозяйка салона, — представилась она. — Моего компаньона, мисс Хобхауз, сегодня нет.

— Конечно, мэм, — подтвердил сержант Кобб, ничуть в этом не сомневавшийся.

— Меня крайне удивляет ваше намерение произвести обыск, — сказала миссис Лукас. — Это личный кабинет мисс Хобхауз. Я очень надеюсь, что вы… м-м… не огорчите наших клиенток.

— Не беспокойтесь, мэм, — сказал Кобб, — Нас вряд ли заинтересует что-нибудь, кроме этого кабинета.

Он вежливо подождал, пока она явно с неохотой удалилась. Потом оглядел кабинет Вэлери Хобхауз. Стены оклеены бледно-серыми обоями, два персидских ковра на полу. Затем перевел взгляд с маленького настенного сейфа на большой письменный стол.

— В сейфе вряд ли, — предположил Кобб. — Слишком уж на виду.

Через пятнадцать минут содержимое сейфа и ящиков стола было извлечено на свет Божий.

— Похоже, мы попали пальцем в небо, — проговорил Маккрей, по натуре пессимист и брюзга.

— Это лишь начало, — утешил его Кобб.

Сложив содержимое ящиков в аккуратные кучки, он начал вытаскивать сами ящики и переворачивать их.

— Вот, полюбуйтесь, дружок! — радостно воскликнул он.

Ко дну нижнего ящика скотчем было прикреплено с полдюжины синеньких книжечек с ярким золотистым тиснением.

— Паспорта, — пояснил сержант Кобб, — выданы секретарем государственного департамента иностранных дел. Боже, спаси его доверчивую душу!

Маккрей с любопытством заглянул через плечо Кобба, который раскрыл все паспорта и теперь сличал фотографии.

— Никогда не подумаешь, что это одна и та же женщина, да? — заметил Маккрей.

Паспорта были выданы на имя миссис да Сильвы, мисс Ирен Френч, миссис Ольги Кон, мисс Нины де Мезюрье, миссис Глэдис Томас и мисс Мойры О'Нил. На всех фотографиях была изображена моложавая темноволосая женщина, на одной ей можно было дать лет двадцать пять, на другой все сорок.

— Весь трюк в том, что каждый раз она делала новую прическу, — объяснил Кобб, — то локоны, то перманент; здесь, посмотри, прямая стрижка, а здесь полукругом — под пажа. Когда она выдавала себя за Ольгу Кон, то каким-то образом чуть-чуть изменила форму носа, а фотографируясь на паспорт миссис Томас, положила что-то за щеки. А вот еще иностранные паспорта: мадам Махмуди, из Алжира, и Шейлы Донован, из Ирландии. Полагаю, у нее на эти фамилии открыты и счета в банках.

— Вот морока, а?

— Но, голубчик, у нее не было другого выхода. Ей нужно было сбить со следа налоговую инспекцию. Нажиться на контрабанде наркотиков нетрудно, а вот поди ж попробуй объясни налоговому инспектору, откуда у тебя денежки… Ручаюсь, что именно поэтому она основала игорный дом в Мэйфере. Только так она и могла обойти налоговую инспекцию. Думаю, львиная доля ее капиталов помещена в алжирские и французские банки. Все было хорошо продумано, поставлено на деловую основу. И надо же такому случиться, что однажды она забыла один из паспортов на Хикори-роуд, а глупышка Силия его увидела!

Глава 20

— Да, ловко, ничего не скажешь! — сказал инспектор Шарп снисходительным, почти отеческим тоном.

Он сидел, перекладывая паспорта из одной руки в другую, словно тасовал карты.

— Ох и хлопотное же это дело, финансы! — продолжав он. — Мы прямо запарились, бегая по банкам. Она здорово сумела замести следы. Пришлось попотеть. Пожалуй, через пару лет она смогла бы выйти из игры, уехать за границу и жить в свое удовольствие на средства, добытые, как говорится, преступным путем. Особо крупными махинациями она не занималась: ввозила контрабандные бриллианты, сапфиры и так далее, а вывозила краденые вещи. Ну и, разумеется, не обошлось без наркотиков. Все было организовано очень четко. Она ездила за границу и под своим, и под вымышленными именами, но это было не часто, а товар всегда провозил, сам того не подозревая, кто-то другой. За границей у нее были свои агенты, которые в нужный момент подменяли рюкзаки. Да, ловко придумано. И только благодаря мосье Пуаро мы смогли напасть на след. Это был, конечно, гениальный ход — подбить бедняжку Силию на кражи. Вы ведь сразу догадались, что идея принадлежит ей, ведь так, мосье Пуаро?

Пуаро смущенно улыбнулся, а миссис Хаббард посмотрела на него с восхищением. Разговор был приватный, они сидели в комнате миссис Хаббард.

— Ее сгубила жадность, — сказал Пуаро. — Она польстилась на бриллиант Патрисии Лейн. Тут она допустила промах, ведь стало ясно, что она хорошо разбирается в драгоценностях. Не каждый может правильно оценить бриллиант, а уж тем более заменить его цирконом, чтобы это не вызвало ни у кого подозрений… Да, я сразу понял, что тут что-то не так. Но когда я сказал ей, что уверен в том, что это она руководила действиями Силии, мисс Хобхауз проявила выдержку и не стала отпираться, а очень трогательно попыталась все объяснить.

— Неужели она способна на убийство! — воскликнула миссис Хаббард. — На хладнокровное убийство? Нет, у меня до сих пор это не укладывается в голове!

Инспектор Шарп помрачнел.

— Пока мы не можем предъявить ей обвинение в убийстве, — сказал он. — Что касается контрабанды, то здесь все предельно ясно. Тут трудностей не будет. Но обвинение в убийстве… Это сложнее, и прокурор пока не видит оснований для возбуждения дела. У нее, конечно, были причины попытаться избавиться от Силии, была и возможность. Она, вероятно, знала о пари и о том, что Найджел где-то спрятал морфий. Но нет никаких улик, указывающих на то, что это она дала морфий. Что же касается двух других убийств…. Она, разумеется, могла отравить миссис Николетис, но к смерти Патрисии Лейн она наверняка не имеет отношения. Она — одна из немногих, у кого есть твердое алиби. Джеронимо вполне определенно утверждает, что она ушла из дому в шесть часов. И упорно стоит на своем. Не знаю, может, она ему даже заплатила…

— Нет, — покачал головой Пуаро, — Этого не было.

— И потом, у нас есть показания аптекаря. Он ее прекрасно знает и говорит, что она зашла в аптеку в пять минут седьмого, купила пудру и аспирин и позвонила по телефону. Она вышла из аптеки в пятнадцать минут седьмого, села в такси и уехала — там напротив стоянка.

Пуаро подскочил на стуле.

— Все правильно! Это как раз то, что нам и нужно было доказать!

— О чем вы, скажите на милость?

— О том, что она звонила из аптеки.

Инспектор Шарп посмотрел на него с раздражением.

— Погодите, мосье Пуаро. Давайте проанализируем известные нам факты. В восемь минут седьмого Патрисия Лейн была еще жива и звонила из этой комнаты в полицейский участок. Вы согласны?

— Не думаю, что она звонила отсюда.

— Ну, тогда из холла.

— Из холла она тоже не звонила.

Инспектор Шарп вздохнул.

— Но надеюсь, вы не ставите под сомнение сам звонок? Или, может, я, мой сержант, констебль Най и Найджел Чэпмен стали жертвами массовой галлюцинации?

— Разумеется, нет. Вам позвонили. И у меня есть определенное подозрение, что звонили из автомата, который находится в аптеке на углу, ближайшей отсюда.

У инспектора Шарпа глаза округлились от изумления.

— Вы хотите сказать, что на самом деле в участок звонила Вэлери Хобхауз? Что она выдала себя за Патрисию Лейн, которая в то время уже была мертва?

— Совершенно верно.

Инспектор некоторое время молчал, потом со всего размаху стукнул кулаком по столу.

— Не верю! Я же слышал… сам слышал голос…

— Слышали, да. Девичий голос… прерывистый, взволнованный. Но вы же не настолько хорошо знали Патрисию Лейн, чтобы узнать ее по голосу?

— Я-то нет, но с ней разговаривал Найджел Чэпмен. А с ним этот номер вряд ли прошел бы. Провести того, кто тебя хорошо знает, очень сложно. Найджел Чэпмен понял бы, что с ним говорит не Пат.

— Да, — сказал Пуаро, — разумеется. И конечно же он прекрасно знал, что это не Пат. Было бы странно, если бы не знал, ведь незадолго до этого он сам же и убил ее.

Инспектор на мгновение потерял дар речи.

— Найджел Чэпмен? Найджел Чэпмен? Но когда мы увидели мертвую Патрисию, он плакал… плакал, как ребенок!

— Вполне возможно, — сказал Пуаро. — Думаю, он был к ней привязан… насколько он вообще может быть к кому-нибудь привязан. На протяжении всего расследования Найджел Чэпмен был самой подозрительной личностью. Кто имел в своем распоряжении морфий? Найджел Чэпмен. Кто достаточно ловок и сообразителен, чтобы разработать план убийства? У кого хватило бы смелости довести его до конца и сделать все возможное, чтобы сбить с толку преследователей? У Найджела Чэпмена. Кто жесток и тщеславен? Найджел Чэпмен. У него все качества, которыми должен обладать убийца: он безмерно заносчив, злобен, любит ходить по острию ножа и поэтому часто совершает безрассудства, лишь бы привлечь к себе внимание. Взять хотя бы историю с конспектами! Вдумайтесь, какой грандиозный блеф: он заливает их своими чернилами, а потом подсовывает платок в комод Патрисии! И все же он хватил через край, когда вложил в руку Пат волосы Лена Бейтсона. Пожалуй, это было его единственной ошибкой — ведь он упустил из виду, что раз Патрисию ударили сзади, то она просто физически не могла схватить убийцу за волосы. Все преступники одинаковы: слишком себя любят и слишком высоко ценят свой ум и обаяние, а он действительно обаятелен, этот Найджел, — этакий очаровательный капризный мальчик, который никогда не повзрослеет и живет только собой и своими интересами.

— Но почему, мосье Пуаро? Почему он убил их? Силия Остин — еще понятно. Но зачем ему было убивать Патрисию Лейн?

— А вот это нам и предстоит выяснить, — сказал Пуаро.

Глава 21

— Давненько я вас не видел, — приветствовал Эрюоля Пуаро мистер Эндикотт. Он окинул гостя проницательным взглядом. — Очень мило, что вы решили навестить старика.

— Да вообще-то, — сказал Пуаро, — мне нужно кое-что у вас узнать.

— Рад служить, вы же знаете, что я ваш вечный должник. Вы тогда меня очень выручили, распутав дело Эбернети[303].

— А я, честно говоря, не ожидал вас тут застать. Думал, что вы уже вышли на пенсию.

Мистер Эндикотт усмехнулся. Его фирма и поныне была одна из самых уважаемых и процветающих в городе.

— У меня назначена встреча с одним давнишним клиентом. По старой дружбе я еще веду кое-какие дела.

— Сэр Артур Стэнли, если не ошибаюсь, тоже был вашим старым другом и клиентом?

— Да. Он пользовался услугами нашей фирмы с незапамятных времен. Он был удивительный человек, Пуаро… редкого ума человек.

— По-моему, вчера в шестичасовом выпуске новостей говорили о его смерти?

— Да. Похороны состоятся в пятницу. Он довольно долго болел. Насколько мне известно, у него был рак.

— А леди Стэнли умерла несколько лет назад?

— Примерно два с половиной года назад, — ответил он, снова окинув Пуаро цепким понимающим взглядом из-под седых кустистых бровей.

— Отчего она умерла?

— Приняла слишком большую дозу снотворного, — поспешно ответил мистер Эндикотт. — Кажется, мединала.

— Дознание проводилось?

— Да. Полиция пришла к заключению, что она приняла его по ошибке.

— Это правда?

Мистер Эндикотт помолчав, сказал:

— Я прошу, поймите меня правильно, — сказал он. — Я понимаю, что ваш вопрос продиктован не праздным любопытством… Понимаете, мединал — препарат довольно опасный, потому что не существует четкой грани между необходимой для лечения и смертельной дозой. В полусонном состоянии человек может забыть, что он уже его принял, и принять еще раз, и тогда последствия могут быть самые печальные.

Пуаро кивнул.

— Это с ней и произошло?

— Вероятно. На самоубийство или на попытку самоубийства непохоже.

— А… на что-нибудь еще?

Мистер Эндикотт снова метнул на него проницательный взгляд.

— Есть показания ее мужа.

— И что в них говорится?

— Он заверил следствие, что, приняв мединал, она порой впадала в забытье и просила еще.

— Он сказал неправду?

— Ей-богу, Пуаро, вы просто несносны! Откуда же мне знать, скажите на милость?

Пуаро улыбнулся. Его не обманул нарочитый гнев Эндикотта.

— Я полагаю, друг мой, что вы все прекрасно знаете. Однако сейчас я не буду докучать вам расспросами. Мне только хочется узнать ваше мнение. Чисто по-человечески. Как вам кажется, Артур Стэнли мог бы убить свою жену, если бы ему захотелось жениться во второй раз?

Мистер Эндикотт подскочил как ужаленный.

— Нелепость! — воскликнул он. — Полнейшая нелепость! Да и не было у него другой женщины! Стэнли был очень предан своей жене.

— Я так и думал, — сказал Пуаро. — А теперь я расскажу вам о цели моего визита. Вы были поверенным в делах Артура Стэнли. И, очевидно, являетесь его душеприказчиком?

— Вы угадали.

— У Артура Стэнли есть сын, который порвал с ним после смерти матери. И ушел из дому. Он даже изменил фамилию.

— Да? Я этого не знал. И как же теперь его звать?

— Мы к этому еще вернемся. Но сначала мне хотелось бы высказать одно предположение. Я думаю, что Артур Стэнли оставил вам письмо, которое вы должны были вскрыть либо в чрезвычайных обстоятельствах, либо после его смерти. Я угадал?

— Фантастика, Пуаро! В средние века вас как пить дать сожгли бы на костре! Вы просто ясновидящий!

— Стало быть, я прав? Я думаю, что в письме вам был предложен выбор: либо уничтожить его… либо принять определенные меры.

Он умолк. Его собеседник тоже ничего не говорил.

— Bon Dieu[304],— обеспокоенно воскликнул Пуаро. — Надеюсь, вы его не уничтожили?

Мистер Эндикотт медленно покачал головой, и у Пуаро вырвался вздох облегчения.

— Мы ничего не делаем впопыхах, — неодобрительно откликнулся мистер Эндикотт. — Я должен навести справки… полностью удостовериться…

Он помолчал, потом сурово добавил:

— Это дело слишком конфиденциальное. И даже вам, Пуаро… — Он снова покачал головой.

— А если я представлю вам веские доводы, вы мне скажете?

— Попробуйте, но ума не приложу, откуда вам стали известны подробности этой истории.

— О нет, я лишь выскажу кое-какие догадки. И если я буду прав…

— Навряд ли, — отмахнулся мистер Эндикотт.

Пуаро глубоко вздохнул.

— Значит, договорились. Итак, я подозреваю, что вам были даны следующие указания. В случае смерти сэра Артура Стэнли вы должны разыскать его сына Найджела, выяснить, где он живет, чем занимается… И удостовериться, что он не замешан ни в каких сомнительных делишках…

Невозмутимый мистер Эндикотт был потрясен.

— Ну, раз вы полностью в курсе дела, — сказал он, — я буду с вами предельно откровенен. Вы, видно, неспроста интересуетесь юным Найджелом. Что натворил этот мерзавец?

— Полагаю, что события развивались следующим образом: уйдя из дому, он изменил фамилию, а знакомым сказал, что, дескать, так было завещано его матерью. Потом он связался с преступной группой, промышлявшей контрабандой и торговлей наркотиками и драгоценностями. Очевидно, это с его легкой руки они стали использовать в качестве перевозчиков наивных, ничего не подозревающих студентов — идея просто гениальная. Заправляли же всем делом двое: Найджел Чэпмен — теперь его так величают, и молодая женщина по имени Вэлери Хобхауз, которая, видимо, и вовлекла его в это дело. Их организация была небольшой, но доходы приносила баснословные. Товар умещался в небольшой упаковке, но стоил тысячи фунтов стерлингов. И все шло гладко, пока не возник ряд непредвиденных обстоятельств. Однажды в студенческом общежитии появился полицейский, расследовавший убийство под Кембриджем. Вы, наверно, понимаете, почему известие о его приходе повергло Найджела в панику. Он решил, что полиция села ему на хвост. Из страха, что его опознают, он вывернул в холле лампочки и, схватив рюкзак, кинулся на задний двор. Опасаясь, что полиция обнаружит в рюкзаке следы наркотиков, он искромсал его на куски и спрятал их в котельной.

Страхи его оказались напрасными: полицейский приходил лишь для того, чтобы навести справки о некоем студенте-иностранце. Но одна девушка случайно увидела в окно, как он кромсал рюкзак, и могла проболтаться об этом кому-нибудь еще. Однако смертный приговор был ей подписан не сразу: сначала преступники решили всего лишь скомпрометировать свою жертву… Девушка действительно натворила глупостей и оказалась в весьма незавидном положении. Но тут в общежитие пригласили меня. Я посоветовал обратиться в полицию. Девушка пришла в отчаяние и во всем созналась. Вернее, не во всем, а лишь в тех прегрешениях, которые совершила она. А затем она, видимо, отправилась к Найджелу и потребовала, чтобы он тоже признался в том, что изрезал рюкзак и испортил конспекты одной студентки, залив их чернилами. Ни самому Найджелу, ни его сообщнице не хотелось, чтобы история с рюкзаком всплыла наружу — в этом случае вся их затея пошла бы прахом. Дело осложнялось и тем, что та девушка, Силия, знала еще одну вещь. Она проговорилась об этом за ужином, на который я тоже был приглашен. Она знала истинное прошлое Найджела.

— Но наверняка… — нахмурился мистер Эндикотт.

— Найджел полностью порвал со своим прошлым. Его старые приятели могли, конечно, знать, что он носит теперь фамилию Чэпмен, но они понятия не имели, чем он сейчас занимается. В общежитии его настоящая фамилия не была известна, но вдруг выяснилось, что Силия знавала его в юности. Знала она и то, что Вэлери Хобхауз как минимум один раз ездила за границу по поддельному паспорту. Силия знала слишком много. На следующий вечер Найджел назначил ей свидание и подсыпал в бокал с вином или в чашку с кофе морфия. Она умерла во сне, и он постарался устроить так, чтобы все смахивало на самоубийство.

Мистер Эндикотт вздрогнул, лицо его омрачилось. Он что-то пробормотал себе под нос.

— Но это еще не все, — продолжал Пуаро. — Вскоре при загадочных обстоятельствах умерла владелица нескольких студенческих общежитий и клубов, а потом было совершено третье, самое жестокое и самое подлое убийство. Патрисия Лейн, которая преданно любила Найджела и к которой он сам был сильно привязан, невольно вмешалась в его дела. И самое главное — настойчиво просила его помириться с отцом, а затем без его ведома написала тому письмо. Он уничтожил письмо и наплел ей какие-то небылицы, но при этом понял, что через какое-то время она вполне может написать отцу еще одно письмо. А теперь, мой друг, скажите, почему он так этого боялся?

Мистер Эндикотт встал, подошел к сейфу, отпер его и вернулся к столу с продолговатым конвертом в руках; сургучная печать на нем была сломана. Он вынул из конверта два листка и протянул их Пуаро.

«Дорогой Эндикотт — говорилось в письме. — Вы прочтете это после моей смерти. Я убедительно прошу Вас разыскать моего сына Найджела и выяснить, какую он ведет жизнь: не замешан ли он в чем-нибудь неподобающем.

То, что я собираюсь Вам рассказать, не знает больше никто. Поведение Найджела всегда оставляло желать лучшего. Я дважды ловил его на подлоге — он подделал мою подпись на чеках. Оба раза я оплатил его долги, однако предупредил, что больше этого не потерплю. В третий раз он подделал подпись своей матери. Она узнала об этом. Он умолял ее ничего мне не говорить. Она не согласилась. Мы с ней никогда не выгораживали его друг перед другом, и она дала ему понять, что не намерена скрывать от меня очередную его выходку. И тогда он дал ей большую дозу снотворного. Однако прежде она успела обо всем мне рассказать. Когда на следующее утро ее нашли мертвой, я понял, что произошло на самом деле.

Я обвинил Найджела в убийстве и сказал, что собираюсь заявить в полицию. Он слезно умолял меня этого не делать. Как бы Вы поступили на моем месте, Эндикотт? Я не питаю иллюзий насчет сына, я прекрасно знаю ему цену, знаю, что он — опасный человек, безжалостный, бессовестный мерзавец. Ради него я бы и пальцем не пошевелил. Но меня остановила память о моей горячо любимой жене. Согласилась бы она отдать его в руки правосудия? Думаю, не ошибусь, если скажу, что она постаралась бы спасти его от виселицы. Для нее, как и для меня, было бы страшной трагедией опорочить имя нашей семьи. Но одна мысль не дает мне покоя. Я не верю в перерождение убийцы. Он может совершить новые преступления. Не знаю, правильно ли я поступил, но я заключил с сыном договор. Он письменно признался в содеянном, и эта бумага хранится у меня. Я выгнал его из дому и запретил когда-либо возвращаться. Он должен был начать новую жизнь. В этом случае деньги матери автоматически перейдут к нему. Я решил дать ему еще один шанс. Он получил хорошее образование, у него есть все возможности стать хорошим человеком.

Но он должен вести честную жизнь, в противном случае его расписка будет предъявлена полиции. Я обезопасил себя, объяснив ему, что моя смерть его не спасет. Вы — мой самый старинный друг. Я знаю, что моя просьба для вас — тяжкое бремя, но я прошу вас выполнить ее ради моей покойной жены, которая тоже была вашим другом! Найдите Найджела. Если он ведет добропорядочный образ жизни, уничтожьте письмо и его признание. Если же нет — то пусть свершится правосудие!

Искренне любящий Вас

Артур Стэнли».

— Ох-хо-хо! — глубоко вздохнул Пуаро. Он развернул второй листок.

«Я, нижеподписавшийся, признаюсь в том, что 18 ноября 1952 года убил свою мать, дав ей большую дозу мединала.

Найджел Стэнли».

Глава 22

— Надеюсь, вы трезво оцениваете свое положение, мисс Хобхауз. Я вас уже предупреждал, что…

Вэлери Хобхауз не дала ему договорить.

— Да-да, я знаю, что мои показания могут быть использованы против меня. Я к этому готова. Вы предъявили мне обвинение в контрабанде драгоценностей и наркотиков. Я не надеюсь, что суд меня оправдает, мне грозит длительное тюремное заключение. Я знаю и то, что вы обвиняете меня в соучастии в убийстве.

— Чистосердечное признание может облегчить вашу участь. Хотя никаких гарантий я вам дать не могу.

— И не надо. Может, лучше уж сразу свести счеты с жизнью, чем томиться столько лет в тюрьме. Я хочу сделать заявление. Может, я и соучастница убийцы, но сама я никого не убивала, у меня и в мыслях ничего такого не было. Я нормальный человек. А Найджел… это он убивал. И я не собираюсь расплачиваться за его преступления.

Силия знала слишком много, но я могла бы все утрясти. Найджел не дал мне времени. Он встретился с ней, обещал признаться в том, что разрезал рюкзак и залил конспекты, а затем подсыпал ей в кофе морфий. Еще раньше он выкрал у нее письмо и вырезал из него кусок с фразой, намекающей на самоубийство. Эту бумажку и пустой флакон из-под морфия, который на самом деле он не выкинул, а припрятал, Найджел положил у ее кровати. Теперь мне понятно, что он давно замышлял убить Силию. Потом он признался мне во всем. И я поняла, что должна держаться с ним заодно, иначе я тоже пропала.

Примерно то же случилось и с миссис Ник, которой тоже было кое-что про него известно, но она молчала… Когда он узнал, что она злоупотребляет спиртным, он испугался — ведь спьяну она могла проболтаться… в общем, он решил избавиться от нее, подсыпав ей в рюмку какого-то яда. Потом он божился, что якобы тут ни при чем, но я знаю, что это он ее убил. Затем была Пат. Он пришел ко мне и рассказал о случившемся. Сказал, что я должна сделать, чтобы у нас обоих было безупречное алиби. Я тогда уже совершенно запуталась… выхода не было…

Наверное, если бы вы меня не задержали, я уехала бы за границу и начала новую жизнь. Но мне не повезло. И теперь я хочу лишь одного: чтобы жестокий, вечно издевающийся над всеми мерзавец отправился на виселицу.

Инспектор Шарп глубоко вздохнул. Все складывалось удачно, на редкость удачно, но он был удивлен.

Констебль лизнул карандаш.

— И все-таки мне непонятно… — начал Шарп.

Она оборвала его:

— Вам и не нужно ничего понимать. У меня к нему свои счеты.

Раздался мягкий голос Эркюля Пуаро:

— Из-за миссис Николетис?

Вэлери судорожно вздохнула.

— Ведь она была вашей матерью, да?

— Да, — сказала Вэлери Хобхауз, — она была моей матерью…

Глава 23

1

— Я не понимаю, — умоляюще произнес мистер Ахибомбо и тревожно поглядел на своих рыжеволосых собеседников.

Салли Финч настолько увлеченно беседовала с Леном Бейтсоном, что Акибомбо с трудом улавливал нить разговора.

— Так кого же, по-твоему, — спросила Салли, — Найджел хотел подставить: тебя или меня?

— Скорее всего, обоих, — ответил Лен. — А волосы он, наверно, снял с моей расчески.

— Не понимаю, пожалуйста, — сказал мистер Акибомбо. — Значит, это Найджел прыгал по балконам?

— Найджел прыгуч, как кошка. Я бы ни за что так не смог — вес не тот.

— Тогда примите мой искренний извинения за то, что я зря подозревал вас.

— Ладно, не переживай, — утешил его Лен.

— Но ты правда здорово помог, — сказала Салли. — Как ты здорово сообразил про борную кислоту!

Мистер Акибомбо расцвел.

— Да вообще давно стоило понять, что Найджел страдал разными комплексами и…

— Ой, ради Бога, Лен, не уподобляйся Колину! Найджел мне всегда был глубоко омерзителен, и теперь я наконец понимаю почему. Но ведь правда же, если бы сэр Артур Стэнли поменьше сентиментальничал и уже тогда отправил бы его куда следовало, жизнь троих людей была бы сейчас спасена? Не могу избавиться от этой мысли.

— С другой стороны, его чувства тоже можно понять…

— Пожалуйста, мисс Салли…

— Да, Акибомбо?

— Может быть, если вы видите завтра на вечер в университете мой преподаватель, вы скажете ему, что я пришел к очень верный умозаключение? Потому что мой преподаватель часто говорит, что у меня в голове неразбериха.

— Конечно! Обязательно скажу.

Лен Бейтсон был мрачнее тучи.

— Через неделю ты уже будешь в Америке, — вздохнул он.

На мгновение воцарилось молчание.

— Я приеду, — сказала Салли. — Или ты приезжай к нам.

— Зачем?

— Акибомбо! — сказала Салли. — Тебе хотелось бы в один прекрасный день стать шафером на свадьбе?

— А что такое «шафер»?

— Ну, это когда жених… скажем, Лен, дает тебе на сохранение венчальное кольцо, и вы едете в церковь, очень нарядные, а потом он берет у тебя кольцо и надевает его мне на палец, и орган играет свадебный марш, и все плачут.

— Значит, вы с мистером Леном хотите пожениться?

— Ну да.

— Салли!

— Если, конечно, Лен не возражает.

— Салли, но ведь ты не знаешь… У меня отец…

— Ну и что? Тем более что я знаю. Твой отец немного того… — Она покрутила пальцем возле виска. — Ничего страшного, у многих отцы немного того…

— Но это не передастся по наследству. Честное слово! Как же я переживал все это время!

— Я догадывалась.

— В Африке, — сказал мистер Акибомбо, — давно, когда еще не приходил атомный век и научная мысль, свадебные обряды были очень интересный и забавный. Хотите я расскажу?

— Лучше не надо, — замахала руками Салли. — Я подозреваю, что нам с Леном придется краснеть, а рыжие краснеют очень густо.

2

Эркюль Пуаро поставил свою подпись на последнем письме, протянутом ему мисс Лемон.

— Tres bien[305],— серьезно произнес он. — Ни единой опечатки.

— По-моему, я не так часто ошибаюсь, — несколько обиженно возразила секретарь.

— Не часто, конечно, но все же бывает. Да, кстати, как поживает ваша сестра?

— Она подумывает отправиться в круиз По столицам скандинавских стран.

— A-а, — сказал Эркюль Пуаро.

Он подумал, что вдруг… на корабле..

Сам бы он ни за какие блага не согласился на морское путешествие.

Сзади громко тикал маятник.

— «Хикори-дикори-док! Мышь на будильник Скок! Будильник: — Бим-бом! Мышка — Бегом! Хикори-дикори-док!»[306]—

продекламировал Эркюль Пуаро.

— Что вы сказали, мосье Пуаро?

— Да так, ничего, — ответил Пуаро.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

«Фокус с зеркалами»

Очередное «театральное» убийство. По иронии судьбы на сей раз спектакль разыгрывается для мисс Марпл.

Сюжет романа явно не самый занимательный из всего написанного миссис Кристи, хотя в разрешении криминальной загадки она демонстрирует весь блеск своего таланта, проделывая здесь один из тех отважных трюков, которые одновременно и бесят и восхищают читателя, когда тот возвращается к прочитанному, чтобы понять, как же это было сделано.

Две сестры-американки возникли из школьного прошлого самой Агаты Кристи, когда она с удовольствием дружила с американками, привлекавшими ее необычностью выговора и манер. Несомненным прототипом Гулбрандсенов послужило знаменитое семейство Гулбенкиан.

Судя по репликам мисс Марпл и других, самых разных персонажей, Агата Кристи симпатизировала гулбрандсеновскому идеализму куда больше, чем серроколдовскому; о последнем сказано: «Еще один безумец! Еще один носитель идеалов… укушенный все той же мухой — мечтой сделать лучше жизнь каждого человека. А на самом деле никто не сможет сделать твою жизнь лучше, кроме тебя!» Эта мысль вложена в уста Рут Ван-Райдок, но она вполне могла бы исходить и от самой Агаты Кристи, через всю жизнь пронесшей уверенность, что каждый должен сам справляться со своими проблемами. Изречение Лафонтена — «Помоги себе сам, и небеса тебе помогут», приходило ей на ум ничуть не реже любимой испанской пословицы о том, что «ты можешь взять все, что хочешь, но будь готов заплатить за это».

Кроме того, миссис Кристи устами мисс Марпл ворчит по поводу любви англичан к поражениям и их привычки праздновать собственный проигрыш больше, чем победы, провал — больше, чем успех, — что она связывает с вообще присущей англосаксам склонности носиться с неудачниками и наказывать успех.

Атмосфера исправительной колонии на страницах романа выписана не очень убедительно, второе и третье убийство поданы весьма поверхностно, а мисс Марпл, ощущающая себя в романе не совсем в своей тарелке, в первый раз в своей практике позволяет обставить себя человеку, никогда прежде не занимавшемуся расследованиями, и ей остается только подвести под произошедшее религиозную мораль.

Впервые опубликован в Англии в 1952 году.

До настоящей публикации существовал один перевод на русский язык Перевод З. Александровой выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

«Зернышки в кармане»

Сюжетно роман как бы является поздним вариантом «Рождества Эркюля Пуаро». Здесь читатель вновь сталкивается с «синдромом детских стишков». Это тот же стишок, что прежде дал название двум рассказам. Мисс Марпл предполагает, что его текст связывает между собой череду весьма странных убийств, лишь когда обнаруживается тело третьей жертвы, задушенной нейлоновым чулком и с бельевой прищепкой на носу. Стало быть, две предыдущие жертвы, рассуждает мисс Марпл, это персонажи того же стишка.

Характеры очерчены в романе очень выразительно, хотя параллель фабулы с детским стишком местами чересчур педалируется, — ведь миссис Кристи уже успела поднатореть в жонглировании преступлениями в соответствии с совершенно не подходящими для этого стишками.

На сей раз мисс Марпл действует в паре с полицейским инспектором Нилом. Нил не относится к числу сквозных персонажей, он еще появляется лишь в «Третьей девушке» — роман с Пуаро. А жаль. Это весьма колоритный и потенциально интересный герой.

Большая часть действия происходит в доме, прообразом которого явилось жилище четы Меллоун-Кристи в Саннингдейле, уже появлявшееся в романах «К берегу удачи» (1948) и «Кривом домишке» (1949).

Удачное расследование заканчивается на иронично-драматической ноте: оказывается, задержись мисс Марпл дома на день-другой, она получила бы разгадку прямо в руки.

Критики были весьма благосклонны к роману. «Как ловко у нее выходит, у этой славной, вконец испорченной старой торговки смертью. Пора давать ей Орден Британской империи», — замечает по поводу «Зернышек в кармане» Морис Ричардсон в лондонской газете «Обсервер». А в обзоре ее творчества, опубликованном в «Букмене», известный историк Веджвуд писал: «Миссис Кристи всегда играет честно; все перипетии прорабатываются аккуратно и правдоподобно, социальный расклад, характеры и диалоги всегда точны. В этой области литературы большего профессионала не найти».

Роман вышел в Англии в 1953 году.

Перевод М. Загота впервые опубликован в издании: Кристи А. Избранное в 3-х томах. Т. 2. Художественная литература, 1992. После этого он неоднократно переиздавался. В Собрании сочинений печатается с некоторыми исправлениями.

«В неизвестном направлении»

В 1954 году Агате Кристи присуждается почетное звание Великого Магистра Авторов Детективов Америки.

Этот же год отмечен выходом романа «В неизвестном направлении». Это один из трех послевоенных триллеров («Багдадская встреча», «В неизвестном направлении», «Пассажирка до Франкфурта»), связанных общей фабулой — образом некой одержимой манией величия личности, стремящейся к установлению мирового господства. В романе намекается, что это не советские коммунисты, а дело куда как серьезнее.

Толчком к написанию явилось сенсационное исчезновение нескольких ученых (дело Фукса и Понтекорво). Роман, как и многие другие триллеры писательницы, являет собой смесь подтасовки и первоклассной авантюры, тем не менее он во многом отличается от написанных ранее: вместо молодых героев, игриво относящихся к опасности, мы встречаемся с одинокой, эмоционально разочарованной героиней, сюжет лишен обычной бесшабашности и наигранно-неожиданных ходов, развивается неспешно и четче обрисован.

Сильный налет реалистичности (в отличие от романтичности той же «Багдадской встречи») выгодно отличает это приключение, а криминальная подоплека искусно замаскирована в недоговоренностях и различных репликах и сценах.

Действие развивается стремительно, но не в ущерб характерам, среди которых Хилари Крейвен — одна из самых очаровательных героинь из всех созданных талантом Агаты Кристи. Хотя этот роман, как и большинство других триллеров, оценивается критиками несколько пренебрежительно, можно смело утверждать, что любители этого жанра найдут в нем то, что их всегда привлекает в триллерах миссис Кристи — таинственность, увлекательность и легкость повествования.

Личные воззрения автора в этом романе варьируются от сдержанно-либеральных до консервативных. С годами терпимость дамы Агаты к «заблуждающимся» реформаторам, как ни странно, растет, и в книгах, написанных в 50-е годы, она куда более ощутима, чем в сочинениях ранних, — мнение миссис Кристи на сей счет вложено в уста главной героини: «Чем вам так не нравится наш мир? В нем живут хорошие люди. Из бедлама скорее родится доброта и индивидуальность, чем из навязанного всем мирового порядка, который завтра может оказаться не таким уж справедливым. Я предпочитаю жить среди добрых, заблуждающихся людей, чем среди совершенных роботов, не знающих жалости, понимания и сочувствия».

Впервые роман опубликован в Англии в 1954 году.

До настоящей публикации существовало два перевода на русский язык. Перевод С. Кулланды выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

«Хикори, дикори, док…»

Роман получил название по первой строчке детского стишка, что, впрочем, бессмысленно, поскольку связи между сюжетом и стишком практически нет, а единственное, за что можно уцепиться, так это то, что действие происходит на Хикори-роуд, где в общежитии проживают иностранные студенты. Необычный для миссис Кристи мир, тем не менее она делает смелую попытку отойти на время от величественных загородных усадеб и уютных коттеджей Сент-Мэри-Мид, шагнув в немного богемную студенческую среду Лондона середины пятидесятых.

Роман читается довольно легко, характеры действующих лиц выразительны и порой забавны. Но описанные в романе убийства не слишком логичны и убедительны, и их разгадка вряд ли прибавляет славы блистательному Пуаро. Сюжет явно уступает в оригинальности характерам. «Хикори, дикори, док…» — это попытка подать детективную линию в шутливом ключе, присущем триллерам Агаты Кристи, что, видимо, и явилось причиной непривычной легковесности романа.

Роман вызвал дружные нападки критиков и официально отнесен к неудачам писательницы: «упадочнический» (Во), «натянутый и вялый» (Айлз), «нелепый» (Барнард). Подчеркивалось поверхностное и неудачное изображение студенческого коллектива, налет расизма и слишком примитивное толкование психоанализа.

Френсис Айлз пишет в «Санди Таймс»: «Роман читается с большим трудом, явно не хватает обычного блеска, сюжет притянут за уши, а юмор примитивен».

Роман упоминается и в дневниках известного английского писателя Ивлина Во. В записях 1955 года он перечисляет свои «простые радости и печали». В числе «радостей» упоминается «новая история миссис Кристи, которая начинается очень хорошо», а в числе «печалей» — «деградация романа после первой трети в полную ерунду».

В начале 60-х появилась идея переделать «Хикори, дикори, док..» в роскошный мюзикл. Она исходила от известного коммерсанта, мецената и антрепренера сэра Николаса Сикерса. Уже был написан текст и музыка, но неожиданно дело разладилось и проект не получил развития.

Роман вышел в Англии в 1955 году.

Перевод Т. Шишовой долгое время являлся единственным переводом на русский язык и неоднократно переиздавался. В настоящем издании перевод дается в новой редакции.

А. Титов

Примечания

1

Французская Ривьера, или Лазурный берег — полоса гористого побережья Франции на Средиземном море, международный курорт.

(обратно)

2

«Кларидж» — одна из самых известных лондонских гостиниц высшего класса в фешенебельном районе Мэйфер.

(обратно)

3

«Савой» — дорогая лондонская гостиница с первоклассным рестораном на улице Странд.

(обратно)

4

«Беркли» — лондонская гостиница-люкс с рестораном на улице Беркли-стрит.

(обратно)

5

«Дорчестер» — фешенебельная лондонская гостиница на улице Парк-Лейн.

(обратно)

6

Быстро, скоро (ит.; муз.).

(обратно)

7

Медленно, неторопливо (ит.; муз).

(обратно)

8

Дездемона, Отелло, Яго — персонажи трагедии Вильяма Шекспира «Отелло, Мавр Венецианский» (1604–1605).

(обратно)

9

Сибарит — изнеженный человек, склонный к роскоши и удовольствиям (по названию древнего города Сибарис в Южной Италии).

(обратно)

10

Кристиан Диор (1905–1957) — французский модельер и законодатель моды.

(обратно)

11

Идиллический — безмятежный, счастливый.

(обратно)

12

Каноник — в Англиканской церкви старший священник кафедрального собора.

(обратно)

13

Ковент-Гарден — Королевский оперный театр в Лондоне.

(обратно)

14

Букингемский дворец — главная королевская резиденция в Лондоне, построенная в 1703 году. Во дворе перед дворцом ежедневно происходит церемония смены караула королевских гвардейцев.

(обратно)

15

«Роллс-бентли» — марка дорогого легкового автомобиля компании «Роллс-Ройс».

(обратно)

16

Готический стиль в архитектуре, распространенный в эпоху средневековья, характеризуется обилием башенок, арок, острыми шпилями, цветными окнами-витражами и богатой орнаментикой.

(обратно)

17

Относящийся к эпохе царствования королевы Великобритании Виктории (1837–1901).

(обратно)

18

Скауты — добровольная ассоциация, объединяющая подростков от восьми до двадцати лет и проповедующая здоровый образ жизни, христианскую мораль, патриотизм. Была создана в 1908 году.

(обратно)

19

Абердин — город и порт на северо-востоке Шотландии на берегу Северного моря.

(обратно)

20

Орденом королевы Виктории награждают за выдающиеся заслуги перед монархом и королевской семьей. Был учрежден в 1896 году.

(обратно)

21

Рододендрон — альпийская роза, род кустарника с неопадающими листьями и красными цветами, растущий в горной местности, разводится также как декоративное растение.

(обратно)

22

Имеется в виду Вторая мировая война 1939–1945 годов.

(обратно)

23

Плутократия — форма правления, при которой власть принадлежит богатым.

(обратно)

24

Твид — грубая шерстяная ткань с особым диагональным плетением нитей двух или более разных цветов.

(обратно)

25

Средний Запад — традиционное название территории США, лежащей между Скалистыми и Аллеганскими горами.

(обратно)

26

Марка изделий из фарфора, обычно темно-желтого или белого цвета с глазурью и позолотой, названная по имени английского государственного деятеля маркиза Рокингема, в поместье которого в конце XVIII века она была впервые произведена.

(обратно)

27

Марка тонкого фарфора из твердой глины с костяной золой, названная по имени основателя фирмы Дж. Споуда (1735–1797) и производимая до наших дней.

(обратно)

28

Антикварий — исследователь древностей.

(обратно)

29

Тис — южное вечнозеленое хвойное дерево или кустарник с твердой ценной древесиной и ядовитой хвоей и семенами.

(обратно)

30

Черчилль Уинстон (1874–1965) — британский государственный и политический деятель, премьер-министр Великобритании в 1940–1945 и 1951–1955 годах.

(обратно)

31

Монтгомери Бернард Лоу (1887–1976) — лорд, британский фельдмаршал, один из крупнейших военачальников во время Второй мировой войны.

(обратно)

32

Великий князь — титул сына, брата или внука русских царей.

(обратно)

33

Бонд-стрит — одна из главных торговых улиц Лондона, известная фешенебельными магазинами, особенно ювелирными.

(обратно)

34

Ливерпуль — крупный промышленный центр и порт в графстве Ланкашир на северо-западном побережье Англии.

(обратно)

35

Плимут — город на юго-западе Англии на берегу пролива Ла-Манш.

(обратно)

36

Здесь обыгрывается фраза, написанная над вратами ада в «Божественной комедии» Данте: «Оставь надежду, всяк сюда входящий» («Ад», III, 9).

(обратно)

37

Духов день — Воскресенье Святого Духа, традиционный церковный праздник, приходящийся на седьмое воскресенье после Пасхи.

(обратно)

38

Ипохондрия — психическое расстройство, выражающееся в чрезмерной мнительности в отношении собственного здоровья, в подавленном настроении, в беспокойстве по поводу своих якобы очень тяжелых болезней.

(обратно)

39

Мэм — сокращенная разговорная форма от мадам, почтительного обращения к женщине.

(обратно)

40

Мышьяк — белый порошок без вкуса и запаха, в малых дозах применяемый в медицине, в больших являющийся смертельным ядом.

(обратно)

41

Здесь обыгрывается известная восточная притча о трех обезьянах: у одной закрыты глаза, у другой уши, у третьей рот.

(обратно)

42

Оникс — минерал, идущий на украшения и мелкие поделки, характерной особенностью которого является чередование белых и черных или белых и красных полос.

(обратно)

43

Дюнкерк — город и порт на севере Франции, через который весной 1940 года, после ожесточенного сражения с немцами, войска союзников были эвакуированы на территорию Великобритании.

(обратно)

44

Имеется в виду ставшее хрестоматийным стихотворение «Атака легкой кавалерийской бригады» (1854) английского поэта А. Теннисона (1809–1892).

(обратно)

45

Крымская война — центральная кампания в войне 1853–1856 годов между Россией и коалицией Англии, Турции, Франции и Сардинии за господство на Ближнем Востоке, в ходе которой царская Россия потерпела поражение.

(обратно)

46

«Ревендж» («Мщение») — название баллады А. Теннисона, воспевающей подвиг английского корабля «Ревендж», затонувшего в 1591 году в сражении с превосходящими силами испанцев.

(обратно)

47

Карибское море — море, расположенное между Центральной и Южной Америкой и островами Вест-Индии — Большими и Малыми Антильскими.

(обратно)

48

Рафия — пальмовое дерево с большими листьями, родиной которого является остров Мадагаскар. Из волокон, получаемых из листьев рафии, плетут корзины, шляпы и др.

(обратно)

49

Дикий Запад — традиционное название западных территорий США в период их колонизации, особенно в 70–90 годы XIX века. «Нечто с Дикого Запада» — здесь «нечто романтико-героическое».

(обратно)

50

Торвальдсен Бертель (1768 или 1770–1844) — датский скульптор, представитель классицизма, трактовавший темы и формы античного искусства в духе буржуазного рационализма.

(обратно)

51

Гербициды — химические вещества, применяемые в сельском хозяйстве для уничтожения сорняков.

(обратно)

52

Неврит — воспаление нервного ствола, проявляющееся болью, снижением или утратой чувствительности, а также частичным параличом.

(обратно)

53

Урия Хип — персонаж романа «Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим» (1849–1850) английского писателя Чарльза Диккенса (1812–1870). Негодяй, прикрывающийся маской смирения и покорности.

(обратно)

54

Интеллидженс сервис — секретная служба Британской разведки.

(обратно)

55

Хиндемит Пауль (1895–1963) — немецкий композитор, дирижер и теоретик музыки.

(обратно)

56

Шостакович Дмитрий (1906–1975) — один из крупнейших русских композиторов XX века.

(обратно)

57

Самый медленный из музыкальных темпов, а также музыкальное произведение, написанное в таком темпе (ит., муз.).

(обратно)

58

Гендель Георг Фридрих (1685–1759) — немецкий композитор, большую часть своей жизни проживший в Англии, автор многих монументальных, торжественных произведений.

(обратно)

59

Черни Карл (1791–1857) — венский пианист и знаменитый фортепианный педагог, ученик Бетховена.

(обратно)

60

Викарий — приходский священник Англиканской церкви.

(обратно)

61

Прелюдия — самостоятельная музыкальная пьеса, преимущественно для фортепиано.

(обратно)

62

Шопен Фредерик (1810–1849) — знаменитый польский композитор и пианист.

(обратно)

63

Имеется в виду «допрос третьей степени» — на полицейском жаргоне это означает допрос с применением психологического или физического воздействия.

(обратно)

64

Аконит — ядовитое растение из семейства лютиковых с голубыми, алыми и желтыми цветами в виде шлема.

(обратно)

65

Кураре — сильный яд, добываемый из коры некоторых южноамериканских растений.

(обратно)

66

Сатир — в древнегреческой мифологии лесной полубог, изображавшийся в виде человека на козлиных ногах с короткими рогами; принадлежал к свите бога вина и веселья Диониса.

(обратно)

67

Фавн — древнеримское божество, покровитель земледелия и скотоводства; изображался как человек с козлиными ногами, рогами и хвостом.

(обратно)

68

Бони — прозвище французского императора Наполеона Бонапарта I (1769–1821), которым в начале XIX века в английских семьях пугали непослушных детей.

(обратно)

69

Гунны — древнее тюркское племя, вторгшееся в IV–V веках в Восточную и Западную Европу. В переносном смысле «дикие, свирепые разрушители», откуда прозвище немецких фашистов во время Второй мировой войны.

(обратно)

70

Пакгауз — помещение для склада товаров.

(обратно)

71

Имеется в виду балет «Лебединое озеро» П. И. Чайковского (1840–1893). Одетта — принцесса, заколдованная злым волшебником и превращенная в лебедя, Одилия — соперница Одетты, дочь колдуна, которую он сделал двойником Одетты.

(обратно)

72

Вест-Энд — западная фешенебельная часть Лондона.

(обратно)

73

Фест — остроумный и мудрый шут из комедии Вильяма Шекспира «Двенадцатая ночь» (1599–1600).

(обратно)

74

Кэт (сокр от Катарина) и ниже Петруччио — персонажи комедии Шекспира «Укрощение строптивой» (1593–1594).

(обратно)

75

Кэт (сокр от Катарина) и ниже Петруччио — персонажи
комедии Шекспира «Укрощение строптивой» (1593–1594).

(обратно)

76

Платан — род могучих деревьев, твердая и легкая древесина которых широко используется для столярных изделий.

(обратно)

77

Харли-стрит — улица в Лондоне, где расположены приемные частных врачей-консультантов.

(обратно)

78

Старшая в корпорации (фр.).

(обратно)

79

Гросвенор — площадь в центре Лондона, где расположены дипломатические представительства нескольких стран.

(обратно)

80

Алкалоид — органическое вещество, преимущественно растительного происхождения, обладает ядовитым или наркотическим свойствами.

(обратно)

81

Борджиа (Борджа) — знатное итальянское семейство испанского происхождения, наиболее известные представители которого: Родриго (папа Александр IV) и Чезаре (Цезарь) нередко использовали яд в борьбе со своими политическими и личными врагами.

(обратно)

82

Гольф — распространенная в Англии спортивная игра, проводится на поле с лунками. Ее участники должны по очереди специальными клюшками загнать в каждую из лунок небольшой резиновый мяч.

(обратно)

83

Манчестер — крупный промышленный город в графстве Ланкашир на северо-западном побережье Англии.

(обратно)

84

Шеффилд — город на северо-востоке Англии.

(обратно)

85

Лестер — город в графстве Ланкашир на северо-западе Англии.

(обратно)

86

«Тетлер» («Сплетник») — ежемесячный иллюстрированный журнал, выходящий с 1901 года и публикующий материалы из области спорта, развлечений, светской жизни, искусства.

(обратно)

87

Стюард — администратор, ведающий финансовой стороной организации скачек.

(обратно)

88

Пэр — титулованный дворянин, принадлежащий к сословию наследственных аристократов.

(обратно)

89

Имеются в виду воздушные бои с немецкой авиацией над территорией Великобритании, особенно в районе Лондона и Южной Англии в 1940–1941 годах.

(обратно)

90

Ланселот — самый знаменитый рыцарь Круглого стола из средневековых рыцарских романов о короле Артуре, олицетворение красоты и мужества, Персиваль — рыцарь Круглого стола, участвовавший в поисках серебряной чаши — Святого Грааля.

(обратно)

91

Валь — сокращенная форма от имени Персиваль.

(обратно)

92

Элейн — в рыцарских романах и поэмах о короле Артуре прекрасная дева, умершая от неразделенной любви к Ланселоту.

(обратно)

93

Чай в английских семьях традиционно подается в 17 часов дня, тогда как обед, если есть еще второй завтрак — ленч, бывает позже — в 7–8 часов вечера.

(обратно)

94

Национальный трест — организация по охране исторических памятников, достопримечательностей и особо живописных мест. Была основана в 1895 году и финансируется в основном за счет добровольных пожертвований.

(обратно)

95

Фронтон — треугольное поле под двускатной крышей здания, которое обычно заполняется скульптурными группами.

(обратно)

96

Пергола — беседка или крытая аллея из вьющихся растений.

(обратно)

97

Моисей — согласно Библии вождь и законодатель древних израильтян. Здесь «старейшина, долгожитель».

(обратно)

98

Имеется в виду «Джоконда» — портрет женщины с загадочной улыбкой на устах, принадлежащий кисти Леонардо да Винчи (1452–1519).

(обратно)

99

Брайтон — фешенебельный приморский курорт в графстве Суссекс на юго-востоке Англии.

(обратно)

100

«Сердитым» называлось молодое поколение англичан, выступившее после Второй мировой войны против буржуазного устройства общества и его лицемерной морали. Термин возник после появления в 1956 году пьесы Дж. Осборна «Оглянись во гневе».

(обратно)

101

Истборн — курортный город графства Суссекс к юго-востоку от Лондона.

(обратно)

102

Елисейские поля — одна из главных улиц Парижа, на которой расположены многочисленные рестораны, магазины и увеселительные заведения.

(обратно)

103

«Королевские идиллии» — цикл поэм английского поэта Альфреда Теннисона (1809–1892), написанный по мотивам кельтских народных сказаний о короле Артуре и рыцарях Круглого стола.

(обратно)

104

Правление короля Эдуарда VII охватывает 1901–1910 годы, королева Виктория правила Великобританией с 1837 по 1901 год.

(обратно)

105

«Алиса в Стране Чудес» — знаменитая детская книга английского писателя и математика Льюиса Кэррола (настоящее имя Ч. Доджсон, 1832–1898).

(обратно)

106

«Дейли мейл» — ежедневная газета консервативного направления, основанная в 1896 году.

(обратно)

107

Ле Бурже — крупный парижский международный аэропорт.

(обратно)

108

Людовик XIV (1643–1715) — «король-Солнце», наиболее яркий представитель французского абсолютизма, двор которого в Версальском дворце отличался большой пышностью и богатством.

(обратно)

109

Плимутская братия — возникшая в городе Плимуте около 1830 года секта, не признающая духовенства, члены которой собирались по воскресеньям для совместной трапезы.

(обратно)

110

Англиканская церковь — государственная протестантская церковь Англии.

(обратно)

111

Ампир (фр.) — стиль в архитектуре и мебели, возник в первой четверти XIX века, отличался великолепием и роскошью форм.

(обратно)

112

Матушка Гусыня — вымышленный автор детских стихов и песенок, первый сборник которых был опубликован в Лондоне в 1760 году.

(обратно)

113

Перевод В. Лунина.

(обратно)

114

Скотленд-Ярд — традиционное название лондонской полиции, буквально «шотландский двор»; так называлась часть Уайтхоллского дворца, где останавливались приезжавшие в Лондон короли Шотландии.

(обратно)

115

Цитата из произведения немецкого писателя Фридриха фон Логау (1604–1655).

(обратно)

116

Остров Мэн — один из британских островов, расположенный в Ирландском море между Великобританией и Северной Ирландией.

(обратно)

117

Корнуолл — графство на юго-западе Англии.

(обратно)

118

Эверест — самая высокая на земле горная вершина, расположена в Гималаях между Тибетом и Непалом.

(обратно)

119

Штокрозы — растения из семейства мальвовых с белыми, розовыми и черно-красными цветами на прямых стеблях.

(обратно)

120

Шпорники (или живокость) — травянистое растение из семейства лютиковых с синими, голубыми и фолетовыми цветами в кистевидных соцветиях.

(обратно)

121

Девоншир — графство на юго-западе Англии.

(обратно)

122

Стратфорд-на-Эйвоне — город в графстве Уорикшир, где, по преданию, родился и умер В Шекспир.

(обратно)

123

Норфолк — графство на востоке Англии на побережье Северного моря.

(обратно)

124

День маков — 11 ноября, в этот день, в канун Поминального воскресенья, на улицах собирают пожертвования в пользу инвалидов войны, а взамен раздают искусственные маки.

(обратно)

125

Бридж — разновидность карточной игры, в которой принимают участие две пары партнеров.

(обратно)

126

Пресс-папье (фр.) — тяжелый плоский предмет, накладываемый на бумаги, чтобы они не разлетались от движения воздуха.

(обратно)

127

Дюйм — мера длины, равная 2,54 см.

(обратно)

128

ООН — Организация Объединенных Наций, международная организация, созданная после Второй мировой войны в 1945 году в целях поддержания и укрепления мира, безопасности и сотрудничества между народами.

(обратно)

129

Клаустрофобия — болезненный страх перед закрытым пространством.

(обратно)

130

Визави (от фр. visa-vis — лицом к лицу) — тот, кто находится напротив.

(обратно)

131

Ла-Манш — пролив, разделяющий Великобританию и северное побережье Западной Европы.

(обратно)

132

Бове — небольшой город в 74 км к северу от Парижа.

(обратно)

133

Касабланка — крупный город и порт на западном побережье Марокко с аэропортом международного значения.

(обратно)

134

Дакар — столица Республики Сенегал, один из важнейших промышленных, транспортных и торговых центров Западной Африки на полуострове Зеленый Мыс.

(обратно)

135

Одним словом (фр.).

(обратно)

136

В конце концов (фр.).

(обратно)

137

Ужасное происшествие (фр.).

(обратно)

138

По пути (фр.).

(обратно)

139

Примерно 170 см.

(обратно)

140

Антисептики — химические вещества, используемые для борьбы с болезнетворными микроорганизмами — для обеззараживания ран и для дезинфекции помещений.

(обратно)

141

Это конец (фр.).

(обратно)

142

Примерно 183 см.

(обратно)

143

Фунт — мера веса, равная 453,59 г. Вес 160 фунтов равен примерно 73 кг.

(обратно)

144

Тем хуже для Пьера. Он просто невыносим. А вот малыш Жюль очень славный. И у его отца дела идут очень даже неплохо. Значит, решено! (фр.).

(обратно)

145

Представляете (фр.).

(обратно)

146

Фес — город на западе Марокко, некогда одна из резиденций султанов Марокко, центр ремесла и мусульманского религиозного образования.

(обратно)

147

Марракеш — город на юго-западе Марокко, в прошлом одна из столиц страны. В старой части города много замечательных памятников мусульманской архитектуры.

(обратно)

148

Танжер — город и порт в Марокко на Гибралтарском проливе.

(обратно)

149

Рабат — столица Марокко, расположена на западном побережье.

(обратно)

150

Да, конечно (фр.).

(обратно)

151

Кобальт — химический элемент, серебристо-белый металл с красным отливом, кобальт-60 — радиоактивный элемент.

(обратно)

152

Не так ли, мадам? (фр.).

(обратно)

153

Современными удобствами (фр.).

(обратно)

154

Ментор — учитель, наставник (по имени друга Одиссея в гомеровской поэме «Одиссея», которому он, уезжая в Трою, поручил заботу о доме и семье).

(обратно)

155

Вот этот господин (фр.).

(обратно)

156

Гарбо Грета (1905–1990) — американская киноактриса шведского происхождения.

(обратно)

157

Вдоль олеандров, Мечтая о приятном (фр.). (обратно)

158

Анри Лорье, Касабланка, улица Полумесяцев, 3 (фр.).

(обратно)

159

Где же (фр.).

(обратно)

160

Прошлогодний (фр.). Слова из рефрена к стихотворению французского поэта Франсуа Вийона (1431 — после 1463) «Баллада о дамах былых времен»: «Но где же прошлогодний снег?» Опущено значимое слово «снег».

(обратно)

161

Тысячу извинений, сударыня (фр.).

(обратно)

162

Ну иди же, Бобо. Что ты там делаешь? Поторопись! (фр.).

(обратно)

163

Положи мячик, милая, мы идем обедать (фр.).

(обратно)

164

Ветхий Завет, Песнь Песней, IV: 12.

(обратно)

165

Сук — базар (ар.).

(обратно)

166

Значительная часть Королевства Марокко с 1912 года была под протекторатом Франции, и только после 1956 года Франция признала независимость Марокко.

(обратно)

167

Подлинной, настоящей (лат.).

(обратно)

168

Вечно эти невыносимые опоздания (фр.).

(обратно)

169

Берберы — группа мусульманских племен в Северной Африке, составляющих в Марокко большинство населения.

(обратно)

170

Выражение, восходящее к словам дочери Просперо Миранды в трагедии В Шекспира «Буря» (1612–1613, акт, сиена 1), ставшее широкоизвестным как название утопического романа английского писателя Олдоса Хаксли (1884–1963).

(обратно)

171

Джалабия — белая длинная рубаха до пят (ар.).

(обратно)

172

В Священном Писании (Новый Завет, Евангелие от Матфея, VI: 34) сказано: «Итак не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы».

(обратно)

173

Имеется в виду свобода слова и выражения мнений, свобода вероисповедания, свобода от страха и свобода от нужды, которые были определены президентом США Ф. Д. Рузвельтом в послании к Конгрессу 6 января 1941 года как основные цели американского народа.

(обратно)

174

Присущий северным европейским народам, скандинавам.

(обратно)

175

Караван-сарай — корчма, гостиница для путешественников на Востоке.

(обратно)

176

Атласские горы — горная система в Северо-Западной Африке, состоящая из нескольких параллельных цепей, между которыми расположены плоскогорья.

(обратно)

177

Лепрозорий — лечебно-профилактическое учреждение для больных проказой (лепрой).

(обратно)

178

Надпись над вратами ада в «Божественной комедии» Данте (Песнь III, перевод М. Лозинского).

(обратно)

179

Рад с вами познакомиться, дорогой доктор (фр.).

(обратно)

180

Продавщицей (фр.).

(обратно)

181

Высокой моды (фр.).

(обратно)

182

Выбора туалета (фр.).

(обратно)

183

Английский костюм (фр.).

(обратно)

184

Между нами говоря (фр.).

(обратно)

185

Нарядами (фр.).

(обратно)

186

Бош — презрительное прозвище немцев, возникшее в эпоху Первой мировой войны.

(обратно)

187

До свидания (фр.).

(обратно)

188

Сквош — спортивная игра, род упрощенного тенниса, в который играют на закрытых кортах ракетками и мягким резиновым мячом.

(обратно)

189

«Тысяча и одна ночь» — сборник сказок, объединенных единым сюжетом, памятник средневековой арабской литературы, сложившийся в основном в IX веке.

(обратно)

190

Причина бытия, смысл существования (фр.).

(обратно)

191

Неофит — новообращенный, лицо, недавно примкнувшее к какому-либо вероучению.

(обратно)

192

Это возможно (фр.).

(обратно)

193

Дорогой мой (фр.).

(обратно)

194

Эпоха Сун — эпоха правления Сунской династии в Северном и Южном Китае (960—1279), характеризовалась расцветом всех областей культуры и искусства Китая.

(обратно)

195

Только не я (фр.).

(обратно)

196

Там (фр.).

(обратно)

197

Королевское общество — ведущий научный центр Великобритании, выполняющий функции национальной Академии наук, основано в 1660 году.

(обратно)

198

Монахиня (фр.).

(обратно)

199

Заключительная строчка из английского детского стихотворения-загадки. Сент-Айвз — город в графстве Хантингдоншир.

(обратно)

200

Алло? Что там у вас? (фр.).

(обратно)

201

Мой дорогой коллега (фр.).

(обратно)

202

Да, это великолепно придумано! (фр.).

(обратно)

203

Вот, мой капитан (фр.).

(обратно)

204

Ладонь Фатимы — распространенный на Востоке амулет в виде женской ладони. Фатима — дочь пророка Мухаммеда.

(обратно)

205

Галльский — французский. Галлы — кельтское племя, населявшее некогда территорию современных Франции и Бельгии.

(обратно)

206

Аура — невидимое излучение, окружающее человека или предмет.

(обратно)

207

Мир Научный (лат).

(обратно)

208

Сомнамбула — лунатик, человек, страдающий особым видом расстройства сознания, при котором во сне может автоматически совершать некоторые привычные и несложные действия.

(обратно)

209

Выражение из оды английского поэта и теоретика искусства Уильяма Вордсворта (1770–1850). «Предвкушение бессмертия» (1807).

(обратно)

210

Счетчик Гейгера — прибор, выявляющий и считающий ионизирующие частицы от радиоактивных веществ. Назван по имени немецкого физика Ганса Гейгера (1882–1945).

(обратно)

211

Сиди (ар..) — господин.

(обратно)

212

Мария Склодовская-Кюри — польский химик и физик. Жила во Франции и вместе с мужем Пьером Кюри занималась исследованием радиоактивных явлений, открыла радий, полоний и другие элементы.

(обратно)

213

Роббер — финал игры в бридж, розыгрыш двух геймов, после чего производится окончательный подсчет.

(обратно)

214

Медиум — лицо, способное в состоянии транса выступать посредником между людьми и миром душ умерших, получая у них указания, ответы на вопросы и т. п.

(обратно)

215

Спиритический сеанс — общение с душами умерших, посредством различных манипуляций (верчение столов, блюдечек и т. п.) вступая с ними в контакт.

(обратно)

216

Согласно Библии (Ветхий Завет, Исход, V: I) по велению Бога об этом просил фараона египетского вождь и законодатель древних израильтян Моисей и его старший брат первосвященник Аарон.

(обратно)

217

Затерявшись.

(обратно)

218

Но это потрясающе! (фр.).

(обратно)

219

Это фантастика! (фр.).

(обратно)

220

Наконец, это ужасно! (фр.).

(обратно)

221

Никоим образом, господин министр (фр.).

(обратно)

222

Господин министр (фр.).

(обратно)

223

Аперитив — алкогольные напитки, употребляемые перед едой для возбуждения аппетита.

(обратно)

224

Окружающей обстановки (фр.).

(обратно)

225

Бог ты мой (фр.).

(обратно)

226

Состав, вызывающий холодное свечение, то есть свечение, не сопровождающееся испусканием тепловых лучей.

(обратно)

227

Тупик (фр.).

(обратно)

228

Проекту (фр.).

(обратно)

229

Экстрадиция — выдача предполагаемого преступника одним государством другому под его юрисдикцию.

(обратно)

230

Эксгумация — извлечение из могилы тела покойного для более точного установления причин смерти с помощью судебно-медицинской экспертизы.

(обратно)

231

Сингапур — остров у южной оконечности Малайского полуострова, а также государство на этом острове и его столица. До Второй мировой войны был британской колонией.

(обратно)

232

Клептомания — заболевание, заключающееся в непреодолимом влечении к воровству, часто вещей, не имеющих значительной практической ценности.

(обратно)

233

Британская энциклопедия — крупнейшая английская энциклопедия, впервые изданная в 1768–1771 годах в трех томах, а в 1973-м — уже в тридцати томах.

(обратно)

234

Имеется в виду английский писатель Артур Конан Дойл (1859–1930). Здесь путаница в названиях — серия рассказов о наполеоновских войнах «Подвиги бригадира Жерара» (1896) и детективные рассказы «Приключения Шерлока Холмса» (1891).

(обратно)

235

Бейкер-стрит — одна из центральных улиц Лондона, на которой А. Конан Дойл поселил своего героя — частного сыщика Шерлока Холмса и которая является центром паломничества туристов.

(обратно)

236

Стетоскоп — медицинский инструмент в виде деревянной или металлической трубки, используемый врачами для выслушивания тонов сердца и дыхательных шумов.

(обратно)

237

Фулбрайтовская стипендия выплачивается американским студентам и преподавателям, выезжающим по обмену в другие страны. Названа по имени сенатора Дж. У. Фулбрайта, который был одним из авторов принятой в США государственной программы финансирования научного обмена.

(обратно)

238

Кокни — лондонское просторечие, отличающееся от литературного английского языка рядом фонетических особенностей.

(обратно)

239

Британский Совет — правительственная организация по развитию культурных связей с зарубежными странами. Создана в 1934 году.

(обратно)

240

Лондонский университет — один из крупнейших университетов Великобритании. Основан в 1836 году. В его состав входит свыше 40 самостоятельных колледжей и институтов, расположенных в разных частях Лондона и в близлежащих графствах.

(обратно)

241

Вест-Индия — общее название островов Атлантического океана между материками Северной и Южной Америки, к которым относятся Багамские острова, Большие и Малые Антильские острова и др.

(обратно)

242

Имеются в виду события, описанные в романе А. Кристи «Миссис Макгинти с жизнью рассталась» (см. том 13 наст. изд).

(обратно)

243

Херес — крепкое испанское виноградное вино (по названию города на юге Испании, где оно было впервые произведено.

(обратно)

244

Минестроне (ит.) — суп из овощей.

(обратно)

245

Майские гонки — традиционные состязания по гребле со столкновениями между колледжами Кембриджского университета, одного из крупнейших и старейших в Англии, основанного в начале XIII века. Первоначально проводились в мае, в настоящее время после весенних экзаменов в июне.

(обратно)

246

Имеется в виду Льюис Кэрролл и строка из песни Герцогини в главе VI книги Л. Кэрролла «Алиса в Стране Чудес».

(обратно)

247

Фрустрация (от лат. «обманутое ожидание») — термин, обозначающий психическое расстройство, состояние гнетущего напряжения, тревоги и безысходности.

(обратно)

248

Сублимация (от лат. «возвышенный») — термин австрийского психиатра, основателя психоанализа Зигмунда Фрейда (1856–1939), обозначающий переключение вредных влечений человека в полезное русло, не загоняя их в подсознание, что чревато психозами.

(обратно)

249

Теософия (греч. «богомудрие») — течение религиозной мысли, соединяющее мистические воззрения буддизма и других восточных вероучений с элементами неортодоксального христианства.

(обратно)

250

«Синяя птица» — символическая драма-сказка бельгийского драматурга и поэта Мориса Метерлинка (1862–1949).

(обратно)

251

Бог ты мой! (фр.).

(обратно)

252

Право же (фр.).

(обратно)

253

Сквозной персонаж в произведениях А Кристи с участием Пуаро.

(обратно)

254

Луара — самая большая река Франции, на берегах которой находятся многочисленные замки, принадлежащие королевской семье и придворным.

(обратно)

255

Оксфордская община — религиозная группа на основе которой в 1938 году возникло движение «Моральное перевооружение», выступавшее с лозунгами морального самоусовершенствования, публичного покаяния в грехах и т. д.

(обратно)

256

Перифраз строфы известного английского детского стишка «Кто убил петуха Робина», примерный перевод звучит так:

— Кто убил кочета Робина? — Я, — сказал воробей, — Каленой стрелой своей Я убил кочета Робина.

Далее в том же стишке разные животные рассказывают о собственном участии в этом «убийстве».

(обратно)

257

Канал, проложенный через Суэцкий перешеек на территории Египта, соединяет Красное море со Средиземным.

(обратно)

258

Что такое? Значит, эта малышка украла у меня пудреницу? Ничего себе! Я пойду в полицию. Я не потерплю ничего подобного… (фр.).

(обратно)

259

Но пусть она вернет мне пудреницу (фр.).

(обратно)

260

Пошли, Рене, а то мы опоздаем (фр.).

(обратно)

261

Хозяйка (ит.).

(обратно)

262

Бедняков (ит.).

(обратно)

263

Ризотто — специальным образом приготовленный на бульоне рис с сыром, специями, иногда с вином, подаваемый как первое блюдо.

(обратно)

264

Предано забвению (фр.).

(обратно)

265

«Кьянти» — сухое красное вино, первоначально производившееся на западе Италии в провинции Тоскана.

(обратно)

266

Бедняжка (ит.).

(обратно)

267

Да, да (фр.).

(обратно)

268

Коронер — в Англии следователь, производящий дознание в случаях насильственной смерти.

(обратно)

269

Йоркшир — одно из крупнейших по территории графств Англии на северо-востоке страны.

(обратно)

270

Альтруизм — бескорыстная забота о благе других людей и готовность жертвовать ради них своими интересами.

(обратно)

271

Мой дорогой (фр.).

(обратно)

272

Тартрат морфия — препарат морфия, главного алкалоида опия, сильное болеутоляющее средство.

(обратно)

273

Девон (Девоншир) — графство на юго-западе Англии.

(обратно)

274

Диарея — расстройство желудка.

(обратно)

275

Ужасный ребенок (фр.).

(обратно)

276

Бог мой (фр.).

(обратно)

277

Новый Завет, Евангелие от Луки (гл. 4, ст. 23).

(обратно)

278

Нагасаки — порт в южной Японии на острове Кю-Сю.

(обратно)

279

Бронзовый век — в истории человечества эпоха, наступившая после каменного века и предшествовавшая железному, когда орудия труда, оружие, украшения и т. д. изготовлялись из бронзы — сплава меди или алюминия с другими металлами.

(обратно)

280

Гиосцин — алкалоид, содержащийся в листьях и ягодах беладонны, многолетнего травянистого растения семейства пасленовых. Сильный яд.

(обратно)

281

Наперстянка (дигиталис) — род многолетних трав или кустарников из семейства норичниковых, все виды растений ядовиты, но в малых дозах используются в медицине.

(обратно)

282

Простите? (искаж. англ.).

(обратно)

283

Послушайте, друг мой (фр.).

(обратно)

284

Популярная в то время в Англии песенка, автор которой не известен.

(обратно)

285

Королева Великобритании и Ирландии Анна правила в 1665–1714 годы. Для стиля мебели этой эпохи характерны простота и изящество: использование орехового дерева, обилие инкрустации, стулья с гнутыми ножками.

(обратно)

286

А у вас тут хорошо (фр.).

(обратно)

287

Изысканно (фр.).

(обратно)

288

Циркон — бесцветный или окрашенный примесями в разные цвета минерал, внешне трудноотличим от драгоценного камня.

(обратно)

289

Сквайр — помещик, землевладелец.

(обратно)

290

Джин Томлинсон (1895–1976) — популярный автор многочисленных мелодраматических романов.

(обратно)

291

Мэйфер — фешенебельный район в западной части Лондона — Вест-Энда.

(обратно)

292

Итак! (фр.).

(обратно)

293

Перифраз известного детского стишка «Хикори-дикори-док».

(обратно)

294

Перифраз начальной строки известного монолога Гамлета «Быть иль не быть? Вот в чем вопрос!» из трагедии Вильяма Шекспира «Гамлет» (акт III, сцена 1).

(обратно)

295

Терпеть не могу полицейских ищеек (фр.).

(обратно)

296

Ассоциация молодых христианок — религиозно-благотворительная организация, занимающаяся популяризацией религии среди молодежи, особенно девушек. Содержит общежития, клубы и т. п.

(обратно)

297

Риджентс-парк — большой парк в северо-западной части Лондона.

(обратно)

298

Поэтому (фр.).

(обратно)

299

Каинова печать — «клеймо убийцы»: согласно Библии (Книга Бытия, IV), Каин, старший сын Адама и Евы, убил из зависти своего младшего брата Авеля, за что Господь превратил его в вечного странника. И чтобы никто не убил Каина и не облегчил тем самым ему наказание, Бог отметил его особой метой.

(обратно)

300

Люцерн — главный город одноименного кантона в немецкой Швейцарии В старой части города стоит монумент — высеченный из камня лев — в память о шестистах швейцарских гвардейцах, погибших в 1792 году в Париже при защите королевской резиденции от революционных повстанцев.

(обратно)

301

Распутин Григорий (1864–1916) — сибирский крестьянин, выдававший себя за «святого старца». Стал фаворитом царя Николая II и его жены, пользовался при дворе огромным влиянием. В окружении царя возник заговор против Распутина, заговорщики пытались отравить его, подмешивая ему в пищу яд, но яд не действовал на Распутина, и тогда заговорщики были вынуждены его застрелить.

(обратно)

302

Мильтон Джон — английский поэт, политический деятель, публицист. В драматической поэме «Комус» (1634) Мильтон создал образ прекрасной Сабрины, речной нимфы, символ целомудрия и чистоты. Основное произведение Мильтона — драматическая поэма «Потерянный рай».

(обратно)

303

Имеются в виду события, описанные в романе А. Кристи «После похорон» (см. том 12 наст. изд.).

(обратно)

304

Боже милосердный (фр.).

(обратно)

305

Превосходно (фр.).

(обратно)

306

Перевод В. Левина.

(обратно)

Оглавление

ФОКУС С ЗЕРКАЛАМИ They Do It With Mirrors 1952 © Перевод Александрова 3., 1998

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Эпилог

ЗЕРНЫШКИ В КАРМАНЕ A Pocket Full of Rye 1953 © Перевод Загот M., 1992 © Редакция Издательство «Артикул», 1998

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

В НЕИЗВЕСТНОМ НАПРАВЛЕНИИ Destination Unknown 1954 © Перевод Куланда С., 1998

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

ХИКОРИ, ДИКОРИ, ДОК… Hickory Dickory Dock 1955 © Перевод Шишовой Т. под редакцией
 А. Титова

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg