«Часы. Пальцы чешутся. К чему бы? Вечеринка на хэллоуин»

Часы. Пальцы чешутся. К чему бы? Вечеринка на хэллоуин (fb2) - Часы. Пальцы чешутся. К чему бы? Вечеринка на хэллоуин (пер. Александр Владимирович Ващенко,Арам Эдуардович Яврумян,А. Титов) (Кристи, Агата. Сборники) 2538K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Агата Кристи

Кристи Агата СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ ТОМ ВОСЕМНАДЦАТЫЙ

ЧАСЫ The Clocks 1963 © Перевод Ващенко A., 2004

Моему старому другу Марио со счастливыми воспоминаниями об изысканных трапезах в «Капризе»

Пролог

9 сентября совершенно ничем не отличалось от любого другого дня. Никто из тех, кто оказался вовлеченным в развернувшиеся тогда события, не мог бы сказать впоследствии, что хоть как-то предчувствовал надвигающееся несчастье. Исключение составляла разве лишь миссис Паркер из дома 47 по Уилбрэхем Крэсент, но иначе и быть не могло, поскольку предчувствия являлись ее призванием и специальностью. Она имела обыкновение — уже после того, как несчастье произошло, — нудно и обстоятельно описывать тревожные симптомы, наблюдавшиеся у нее накануне — вплоть до нервной дрожи во всем теле. Остается лишь удивляться, чего ради предчувствиям вздумалось мучить несчастную женщину, проживающую в нескольких кварталах от дома 19 и не имеющую ни малейшего отношения к тому, что там произошло.

В бюро «Кавэндиш» («Секретарские услуги и машинописные работы»), возглавляемом мисс К. Мартиндэйл, все шло по заведенному распорядку: телефон звонил, пишущие машинки стучали, работы было не больше, но и не меньше, чем обычно. Все как всегда. До двух часов тридцати пяти минут день 9 сентября мог считаться самым заурядным.

Ровно в два тридцать пять мисс Мартиндэйл позвонила из кабинета своей секретарше. Эдна Брэнт, жевавшая в этот момент ириску, поспешно протолкнула ее языком за щеку и ответила, как всегда гнусаво и с придыханием:

— Да, мисс Мартиндэйл?

— Послушайте, Эдна… Разве так я учила вас отвечать на звонки? Выговаривайте слова четко и не сопите в трубку!

— Извините, мисс Мартиндэйл.

— Ну вот, уже лучше. Ведь можете, когда захотите… Пришлите ко мне Шилу Уэбб.

— Она еще не вернулась с ленча, мисс Мартиндэйл.

— О! — послышалось в трубке. — Перерыв кончился шесть минут назад. Что-то она много вольничает в последнее время. Когда вернется, пусть заглянет ко мне.

— Хорошо, мисс Мартиндэйл.

Водворив ириску на место и с удовольствием ее посасывая, Эдна повернулась к машинке и продолжила печатать роман Арманда Ливайна «Обнаженная любовь». Напористый эротизм книги оставлял ее совершенно равнодушной, как, впрочем, — несмотря на все усилия мистера Ливайна — и большинство его читателей. Ничто не может быть скучнее плохой порнографии, и творения мистера Ливайна служили тому убедительным доказательством. Несмотря на броские обложки и вызывающе откровенные названия, с каждым годом его романы продавались все хуже, и счет за перепечатку последнего машинописное бюро «Кавэндиш» безрезультатно посылало ему уже трижды.

Открылась дверь, и вошла слегка запыхавшаяся Шила Уэбб.

— Рыжая тебя уже спрашивала, — сказала Эдна.

Шила скорчила гримаску.

— Ну конечно! Стоит разок опоздать…

Она пригладила волосы и, вооружившись карандашом с блокнотом, постучала в дверь начальницы.

Мисс Мартиндэйл подняла голову. Ей было уже за сорок, но жажда деятельности распирала ее так же безжалостно, как и в юности. Уложенные в высокую прическу светло-рыжие волосы и имя Кэтрин прекрасно подходили к данному ей подчиненными прозвищу — Рыжая Кошка.

— Вы опоздали, мисс Уэбб, — сказала она.

— Извините, мисс Мартиндэйл. Это из-за автобуса. По дороге сплошные пробки.

— В это время дня всегда пробки. И не говорите, будто это для вас новость. — Мисс Мартиндэйл заглянула в блокнот. — Звонила некая мисс Пэбмарш. К трем ей нужна стенографистка. Она просила прислать именно вас. Вы с ней уже работали?

— Нет, кажется. Или это было очень давно.

— Уилбрэхем Крэсент, девятнадцать, — назвала мисс Мартиндэйл адрес, вопросительно глядя на Шилу.

Девушка покачала головой.

— Нет, что-то не припомню.

Мисс Мартиндэйл взглянула на часы.

— К трем успеете. У вас есть еще другие заявки? — она пробежалась взглядом по журналу заказов. — Ах да, конечно. На семнадцать у вас профессор Парди, отель «Кроншнеп». Надеюсь, к этому времени вы уже вернетесь. Если нет, я пошлю Дженет.

Мисс Мартиндэйл кивнула, и Шила вышла из комнаты.

— Что-нибудь интересное? — спросила Эдна.

— Если бы! Тоска… Сначала какая-то старушка с Уилбрэхем Крэсент, а в семнадцать профессор археолог Парди со своими кошмарными терминами. Вечно одно и то же. А так хочется чего-нибудь необычного!

Дверь кабинета мисс Мартиндэйл открылась.

— Шила, здесь в журнале для вас приписка. На случай, если мисс Пэбмарш не успеет вернуться к трем, она оставила дверь открытой. Так что подождите ее в доме. Из холла первая комната направо. Запомните или вам записать?

— Я запомню, мисс…

Но мисс Мартиндэйл уже скрылась в своем убежище.

Эдна Брэнт выудила откуда-то из-под стула довольно экстравагантную туфлю и водрузила ее на стол. В другой руке она держала отвалившийся каблук-«шпильку».

— Ну и как же я доберусь домой? — жалобно протянула она.

— Перестань ныть по пустякам. Что-нибудь придумаем, — не отрываясь от машинки, заметила одна из ее соседок.

Эдна вздохнула и заложила в каретку чистый лист.

…вожделение охватило его. В неистовстве он сорвал нетерпеливыми пальцами шифон с ее груди и повалил на софу…

— A-а, черт! — пробормотала Эдна и потянулась за ластиком.

Шила подхватила свою сумочку и вышла.

Уилбрэхем Крэсент — настоящая викторианская[1] фантазия, воплощенная в жизнь в 1880 году — представляла собой расположенные полумесяцем два ряда домов с небольшими садами, примыкавшими друг к другу тыльной стороной. Эта архитектурная причуда являлась источником значительных трудностей, постоянно возникавших у людей, с ней не знакомых. Тот, кто пытался найти нужный ему номер на внешней стороне «полумесяца», не мог найти начальных номеров; у того же, кто подходил к нему с внутренней, практически не было шансов найти последние. Все дома на Уилбрэхем Крэсент были украшены балконами, опрятны, чопорны и в высшей степени респектабельны. С внешней — лицевой — стороны, модернизация едва их затронула. Ветер перемен коснулся прежде всего комнат и кухонь.

Дом 19 не представлял собой ничего особенного. Аккуратные занавески на окнах, начищенная медная ручка входной двери. Дорожка к подъезду, с обеих сторон обсаженная кустами штамбовых роз…

Шила Уэбб открыла калитку, подошла к парадной двери и позвонила. Никто не ответил, и, выждав минуту-другую, она поступила так, как ей было предписано поступить: повернула ручку, открыла дверь и вошла, оказавшись в небольшой передней. Дверь с правой стороны была распахнута настежь. Шила постучала о дверной косяк, подождала немного и вошла. Это была довольно уютная гостиная, разве что — по современным меркам — чересчур уж заставленная мебелью. Необычным в ней было великое множество часов: в углу — солидно тикающие высокие напольные часы; на камине — часы из дрезденского фарфора[2]; на письменном столе — серебряные часы; на этажерке для безделушек возле камина — изящные позолоченные часики, и на столе у окна — дорожные часы в потрепанном кожаном футляре, на уголке которого полустертыми золотыми буквами было написано: «Розмари».

Шила посмотрела на них с удивлением: стрелки показывали чуть больше десяти минут пятого. Она перевела взгляд на камин. То же самое.

Неожиданно над ее головой раздалось какое-то жужжание, сменившееся резким щелчком, и Шила вздрогнула. Маленькая дверца резных деревянных часов на стене открылась, оттуда выскочила кукушка и громко и четко пропела: «Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!» Голос у нее был резкий и, как показалось Шиле, немного зловещий.

Слегка улыбнувшись, Шила обошла диван и резко остановилась, отпрянув…

На полу, раскинув руки, лежал человек. Невидящие глаза были полузакрыты. На сером костюме виднелось темное влажное пятно. Машинально нагнувшись, Шила коснулась его щеки… Она была холодной… Рука тоже… Шила потрогала пятно и, взглянув на свои пальцы, в ужасе отдернула руку.

Во дворе щелкнул замок калитки, и Шила, невольно обернувшись, посмотрела в окно. По дорожке к дому шла женщина. Шила нервно сглотнула. Во рту у нее пересохло, она будто приросла к полу. Она смотрела туда, где лежал человек, не в силах ни шевельнуться, ни закричать.

Дверь открылась, и в гостиную вошла высокая пожилая женщина с хозяйственной сумкой в руках. Ее волнистые седые волосы были зачесаны назад, красивые голубые глаза широко открыты. Взгляд женщины невидяще скользнул мимо девушки.

У Шилы вырвался какой-то странный звук, похожий на всхлип. Большие голубые глаза сразу повернулись в ее сторону, и женщина резко спросила:

— Здесь кто-то есть?

— Я… я… — девушка запнулась, увидев, что женщина быстро направилась к ней, обходя диван, и вдруг закричала: — Нет… нет! Вы на него наступите… Наступите!.. А он мертвый!..

Глава 1 (Рассказ Колина Лэма)

Девятого сентября я (придерживаясь принятого в полиции стиля) двигался по Уилбрэхем Крэсент в западном направлении. Это было мое первое знакомство с Уилбрэхем Крэсент, и, откровенно говоря, оно изрядно меня озадачило.

Мое появление там объяснялось одной возникшей у меня догадкой. Я искал, руководствуясь своей интуицией, — с настойчивостью, возраставшей по мере того, как надежда на успех становилась все более призрачной. Со мной всегда так.

Я искал дом под номером 61. Думаете, нашел? Ничуть не бывало! Проследовав от номера 1 до номера 35, я обнаружил, что Уилбрэхем Крэсент кончилась. Дорогу преградила оживленная улица, и указатель совершенно недвусмысленно утверждал, что это Олбани-роуд. Я повернул назад. В северной части Уилбрэхем Крэсент домов вообще не было — только стена, за которой начинался квартал современных многоэтажек, вход в которые был с другой улицы. Поиски зашли в тупик.

Я внимательно смотрел на дома, мимо которых проходил: 24, 23, 22, 21, «Убежище Дианы» (по-видимому, дом 20; на калитке, помню еще, старательно умывался рыжий кот), 19… Вдруг дверь этого дома распахнулась, из нее выскочила девушка и со скоростью ракеты помчалась по дорожке. Сходство с ракетой усиливалось пронзительным визгом, сопровождавшим ее движение: звук был высокий и совершенно не похожий на человеческий. Девушка выскочила из калитки и, столкнувшись со мной, едва не сбила с ног. И, словно этого ей было мало, отчаянно в меня вцепилась. Ее била крупная дрожь.

— Спокойно! — сказал я, легонько встряхивая ее за плечи. — Спокойно!

Девушка стихла. Она все еще цеплялась за меня, но кричать перестала и только тяжело и судорожно дышала.

Не могу сказать, что моя реакция в данной ситуации отличалась оригинальностью. Я спросил, не случилось ли чего? Сообразив, однако, как глупо это звучит, я задал вопрос иначе:

— Что случилось?

Девушка глубоко вздохнула.

— Там! — проговорила она, махнув рукой в сторону дома.

— Ну?

— Там человек на полу… Мертвый… И она чуть на него не наступила!

— Кто? Почему?

— Кажется… кажется, она слепая. А на нем кровь… — девушка разжала одну из рук, которыми намертво в меня вцепилась, и посмотрела на пальцы. — И на мне… кровь…

— Да уж! И на мне теперь тоже, — несколько раздраженно сказал я, показывая ей пятно на своей рубашке, и, вздохнув, предложил: — Пожалуй, нам лучше пройти в дом и все посмотреть еще раз.

Ее тут же снова забила дрожь.

— Я не могу… Не могу! Я туда не пойду.

— Может, вы и правы, — согласился я, озираясь.

Однако подходящего места, куда можно было бы усадить девушку в полуобморочном состоянии, поблизости не было. Я осторожно опустил ее на тротуар и прислонил спиной к железной ограде.

— Тогда подождите меня здесь, я скоро… Сейчас все пройдет. Если вам станет хуже, наклоните голову к коленям.

— Я… по-моему, уже все прошло.

Голос ее звучал не слишком уверенно, но я решил воспользоваться моментом и, успокаивающе похлопав ее по плечу, поспешил к дому. Войдя внутрь, я остановился в прихожей и заглянул в дверь налево — там была столовая. Затем пересек прихожую и вошел в гостиную. На стуле сидела пожилая женщина с седыми волосами. Когда я вошел, она резко обернулась и спросила: «Кто это?»

Я сразу понял, что она слепа: ее лицо было обращено в мою сторону, но глаза смотрели гораздо левее.

— Отсюда выскочила молодая женщина, — стараясь говорить коротко и деловито, объяснил я. — Она сказала, в доме убитый.

Едва произнес эти слова, как тут же почувствовал абсурдность ситуации. Невозможно было и представить, чтобы здесь, в этой опрятной комнате, где сидит слепая женщина со спокойно сложенными на коленях руками, могло произойти убийство.

И, однако, женщина кивнула.

— За диваном.

Я обошел диван и сразу увидел его. Раскинутые руки, остекленевшие глаза… кровь…

— Как это случилось? — растерянно спросил я.

— Не знаю, — ответила женщина.

— Но… Да, конечно. А кто он?

— Представления не имею.

— Нужно позвонить в полицию, — сказал я, озираясь в поисках аппарата.

— У меня нет телефона.

Я внимательно посмотрел на нее.

— Вы здесь живете? Это ваш дом?

— Да.

— Вы можете рассказать, что случилось?

— Разумеется. Я ходила за покупками, — начала она, я оглянулся и увидел хозяйственную сумку, брошенную у двери на стуле, — а когда вернулась, сразу поняла, что в комнате кто-то есть. Слепые всегда это чувствуют. Я спросила, кто тут. Никто не ответил, хотя я хорошо слышала чье-то дыхание. Я пошла на звук, и тогда кто-то закричал, что здесь лежит мертвец и я на него могу наступить. А потом этот кто-то промчался мимо меня и с криком выскочил на улицу.

Я кивнул. То, что говорили обе женщины, совпадало.

— И что вы сделали?

— Я пошла вперед, осторожно нащупывая ногой, пока не наткнулась на препятствие.

— А потом?

— Потом я опустилась на колени и коснулась чего-то холодного. Я поняла, что это рука. Пульса не было… Я поднялась, вернулась к стулу, села и стала ждать, когда кто-нибудь придет. Эта молодая женщина, кем бы она ни была, подняла такой шум… Я подумала, что мне лучше не выходить из дома.

Меня поразило спокойствие этой женщины. Она не завизжала, не ударилась в панику, не выскочила наружу. Она села и стала спокойно ждать. Это было разумно, но требовало известной выдержки.

— А, собственно говоря, кто вы такой? — спросила она.

— Меня зовут Колин Лэм. Я случайно проходил мимо.

— А где эта молодая женщина?

— Я оставил ее у калитки. У нее шок. Где здесь поблизости телефон?

— Ярдах[3] в пятидесяти вниз по дороге, есть телефонная будка.

— Ну конечно! Я же видел ее, когда проходил мимо. Пойду позвоню. Вы… — я замялся, не зная, как спросить: «Вы останетесь здесь?» или «Вы не боитесь тут оставаться?»

Женщина избавила меня от сомнений.

— Приведите девушку в дом, — решительно сказала она.

— Не знаю, пойдет ли она.

— Разумеется, не сюда. Отведите ее в столовую, это со стороны прихожей. Скажите, что я приготовлю чай.

Она поднялась и направилась ко мне.

— Но… сможете ли вы?

На лице женщины мелькнула слабая улыбка.

— Дорогой юноша, я постоянно себе готовлю — с тех пор, как поселилась в этом доме. Четырнадцать лет назад. Быть слепой не значит быть беспомощной.

— Извините за дурацкий вопрос. Могу ли я спросить, как ваше имя?

— Миллисент Пэбмарш. Мисс.

Я вышел из дома и поспешил к калитке. Увидев меня, девушка попыталась подняться.

— Я… я думаю, теперь со мной все в порядке. Более или менее.

— Отлично! — бодро сказал я, помогая ей встать на ноги.

— Там… в самом деле… мертвый?

— Да, безусловно! Я как раз иду звонить в полицию. На вашем месте я подождал бы их в доме. Идите в столовую, — повысил я голос, заглушая ее протесты. — Первая дверь налево. Мисс Пэбмарш сделает вам чаю.

— Значит, это мисс Пэбмарш? Она слепая?

— Да. Она, конечно, тоже в шоке, но держится молодцом. Пойдемте, я провожу вас. Чашка чаю вам явно не повредит. Пока будете ждать полицию…

Я обхватил ее за плечи и повел к дому. Усадил в столовой поудобнее и поспешил к телефонной будке.

Ровный, невозмутимый голос произнес:

— Полицейский участок Кроудена.

— Могу я поговорить с инспектором Хардкаслом?

— Не знаю, здесь ли он, — осторожно ответил голос. — А кто его спрашивает?

— Скажите, Колин Лэм.

— Минутку.

Я подождал.

— Колин? — раздался наконец в трубке голос Дика Хардкасла. — Вот это сюрприз! Ты где?

— В Кроудене. Точнее, на Уилбрэхем Крэсент. В доме девятнадцать на полу лежит убитый мужчина. По-моему, заколот ножом. Приблизительно с полчаса или час назад.

— Кто его нашел? Ты?

— Нет. Я случайно проходил мимо, и вдруг из калитки выскочила девушка, точно летучая мышь из преисподней. Едва не сшибла меня с ног. Сказала, что в доме лежит мертвый и что слепая женщина едва на него не наступила.

— А ты меня не разыгрываешь? — в голосе Дика звучало сомнение.

— Звучит, конечно, дико, но все это чистая правда. Слепая женщина — мисс Миллисент Пэбмарш. Дом принадлежит ей.

— И она топчет мертвеца?

— Ну зачем так буквально? Она просто не знала, что он там. Она же слепая.

— Хорошо, я распоряжусь. Дождись меня, ладно? Кстати, что ты сделал с девушкой?

— Мисс Пэбмарш обещала напоить ее чаем.

— Да у вас там просто идиллия, — хмыкнул Дик.

Глава 2

Задом 19 по Уилбрэхем Крэсент взялась Машина правосудия. Хирург, фотограф, дактилоскопист — все работали четко и слаженно, хотя каждый был занят своим делом.

Наконец появился инспектор криминальной полиции Хардкасл, рослый мужчина с непроницаемым лицом божества, привыкшего взирать на все свысока. Он желал лично убедиться в том, что все сделано — и сделано как надо. Он осмотрел труп, перекинулся парой слов с полицейским хирургом и прошествовал в столовую, где перед опустевшими чайными чашками сидели мисс Пэбмарш, Колин Лэм и высокая девушка с каштановыми вьющимися волосами и большими испуганными глазами. «Хорошенькая», — довольно равнодушно отметил про себя Хардкасл.

— Инспектор Хардкасл, — представился он хозяйке дома.

Хотя пути их никогда раньше не пересекались, кое-что о мисс Пэбмарш инспектору было известно. Он видел ее несколько раз и помнил, что в прошлом она была школьной учительницей, а теперь обучает слепых детей по системе Брайля[4] в Институте Ааронберга. Казалось совершенно невероятным, что в ее опрятном, аскетически обставленном доме мог оказаться труп. Однако невероятное случается гораздо чаще, чем принято думать.

— Ужасное происшествие, мисс Пэбмарш, — сказал инспектор. — Представляю, каким для вас это было шоком. Тем не менее я хотел бы услышать от каждого из присутствующих полный и четкий рассказ о том, что здесь произошло. Как я понимаю, это мисс… — он заглянул в блокнот, поспешно поданный ему констеблем, — Шила Уэбб, это вы обнаружили труп… Мисс Пэбмарш, если бы вы разрешили воспользоваться вашей кухней, мы могли бы побеседовать с мисс Уэбб там.

Инспектор открыл дверь, соединявшую столовую с кухней, и подождал, пока девушка пройдет. В кухне за маленьким столиком сидел молоденький детектив в гражданском и что-то строчил в блокноте.

— Думаю, здесь нам будет удобнее, — сказал Хардкасл, пододвигая девушке модернизированную версию виндзорского стула[5].

Затравленно глядя на инспектора своими огромными глазами, Шила Уэбб села. «Господи, да не съем я тебя!» — чуть не вырвалось у Хардкасла, но он сдержался и только сказал:

— Не беспокойтесь, мы просто хотим выяснить, что именно произошло. Итак, ваше имя Шила Уэбб… Ваш адрес?

— Палмерстон-роуд, четырнадцать, за газовым заводом.

— Понятно. Полагаю, вы служите?

— Да, работаю стенографисткой в бюро мисс Мартиндэйл.

— Полное название — «Бюро „Кавэндиш“, секретарские услуги и машинописные работы», не так ли?

— Да.

— И как давно вы там работаете?

— Около года. Точнее, десять месяцев.

— Понятно. А теперь расскажите мне, пожалуйста, каким образом вы оказались сегодня в этом доме.

— Все получилось следующим образом, — теперь Шила Уэбб говорила увереннее. — Эта самая мисс Пэбмарш позвонила в бюро и попросила прислать к трем часам стенографистку. Так что, когда я вернулась после ленча, мисс Мартиндэйл послала меня сюда, на Уилбрэхем Крэсент.

— Это обычная практика? Я хочу сказать: очевидно, пришла ваша очередь или как там у вас заведено?

— Не совсем. Мисс Пэбмарш просила прислать именно меня.

— Мисс Пэбмарш просила прислать именно вас, — повторил инспектор, отмечая сей факт поднятием бровей. — Вероятно, вы работали с ней прежде?

— Нет, не работала, — быстро ответила Шила.

— Не работали?

— О да! Я совершенно в этом уверена. То есть, ее бы я запомнила. Вот в чем дело. И это очень странна.

— Несомненно. Однако давайте не будем акцентировать на этом внимание. Когда вы пришли сюда?

— Должно быть, чуть раньше трех, потому что кукушка… — девушка запнулась, удивленно округлив глаза. — Странно! — снова произнесла она. — Очень странно. Но тогда я не обратила на это внимания.

— Не обратили внимания на что, мисс Уэбб?

— Ну… на часы.

— А что с ними такое?

— Ну, кукушка прокуковала, как ей и положено, три раза, а на всех остальных часах стрелки ушли чуть не на целый круг вперед. Ведь правда, странно?

— Правда, — согласился инспектор, — а теперь скажите, когда вы заметили труп?

— Ну, я обошла диван… и он там лежал. Это было ужасно! Просто ужасно!

— Разумеется. Вы узнали этого человека? Может, видели его раньше?

— О нет!

— Вы в этом уверены? Видите ли, он мог выглядеть не совсем так… как выглядел обычно. Подумайте! Вы абсолютно уверены в том, что никогда не видели его раньше?

— Абсолютно.

— Ну что ж, значит, так оно и есть. И что же вы сделали?

— Что я сделала?

— Да.

— Но… Ничего… совсем ничего. Я… не могла…

— Понимаю. Но вы к нему прикасались?

— Только дотронулась… Хотела посмотреть… Я хочу сказать, хотела убедиться… Но он… он был совсем холодный… И… кровь у меня на пальцах… Такая густая и липкая… Ужасно!

Ее снова охватила дрожь.

— Ну-ну, не надо, — успокаивающе произнес Хардкасл. — Все уже позади. Забудьте о крови. Продолжайте. Что было потом?

— Я не знаю… О да! Она пришла домой.

— Вы хотите сказать — мисс Пэбмарш?

— Да. Только тогда я не знала, что это мисс Пэбмарш. Она вошла с сумкой для продуктов!

Девушка подчеркнула эту деталь, как нечто нелепое и совершенно неуместное.

— И что вы ей сказали?

— По-моему, ничего… Я пыталась что-то сказать, но не смогла. Мне так все сдавило… Вот тут, — она показала рукой на горло.

Инспектор понимающе кивнул.

— А потом… потом она спросила: «Кто здесь?» и тоже обошла диван, и я подумала… подумала, что она… что она на него наступит. Я закричала… и уже не могла остановиться… Не помню, как я выскочила из комнаты, а потом из дома…

— Как летучая мышь из преисподней, — повторил инспектор слова Колина.

Шила Уэбб посмотрела на него испуганными глазами.

— Извините, — вдруг сказала она.

— Не нужно извиняться. Вы рассказали все что надо, а теперь постарайтесь забыть об этом. Да, еще один момент. А почему вы вообще оказались в этой комнате?

— Почему? — Казалось, девушка не поняла его вопроса.

— Да. Вы ведь, очевидно, пришли на несколько минут раньше. Вероятно, позвонили и вам никто не ответил. Почему вы решили зайти в дом?

— А, это! Да потому, что она мне так сказала.

— Кто вам сказал?

— Мисс Пэбмарш.

— Но, насколько я понял, вы с ней вообще не говорили.

— С ней я действительно не говорила. Она сказала это мисс Мартиндэйл. Что, если никого не будет, я должна войти в дом и подождать в гостиной. Первая комната направо от входной двери.

— Вот как! — задумчиво произнес инспектор.

— Это… это все? — робко спросила Шила Уэбб.

— Думаю, да. Прошу вас подождать еще минут десять. Возможно, потребуется уточнить кое-какие детали. Потом я сразу вас отпущу. Домой вас отвезут на машине. Кстати… вы живете с родителями?

— Родители умерли. Я живу с тетей.

— И ее фамилия?

— Миссис Лоутон.

— Благодарю вас, — инспектор встал, протягивая ей руку. — Постарайтесь хорошо выспаться и отдохнуть. После всего, что вам пришлось пережить, это просто необходимо.

Шила застенчиво улыбнулась и вышла из кухни.

— Колин, позаботьтесь о мисс Уэбб, — бросил инспектор и повернулся к мисс Миллисент Пэбмарш. — А теперь, мисс Пэбмарш, могу я попросить вас пройти сюда?

Хардкасл протянул руку, чтобы помочь ей, но та уверенно подошла к стоявшему у стены стула и, коснувшись его кончиками пальцев, подвинула и села.

Инспектор закрыл дверь. Прежде чем он успел заговорить, мисс Пэбмарш неожиданно спросила:

— Кто этот молодой человек?

— Его зовут Колин Лэм.

— Это он мне уже сообщил. Но кто он и почему находится в моем доме?

Инспектор слегка удивленно посмотрел на нее.

— Он проходил по улице в тот момент, когда из дома выбежала мисс Уэбб. Узнав от нее о трупе, он вошел сюда, чтобы убедиться лично. А после позвонил нам. Это я попросил его вернуться в дом и дождаться приезда полиции.

— Вы назвали его по имени.

— Вы очень наблюдательны, мисс Пэбмарш, — сказал инспектор, тут же пожалев о выбранном слове. — Колин Лэм мой друг, хоть мы с ним давно не виделись. — Чуть подумав, инспектор добавил: — Он биолог. Изучает морские водоросли.

— О-о! Понимаю.

— А теперь, мисс Пэбмарш, было бы хорошо, если бы вы рассказали мне что-нибудь об этом весьма необычном происшествии.

— Охотно. Однако сказать мне почти нечего.

— Как я понял, вы уже давно здесь живете?

— С пятидесятого года. Я школьная учительница. Вернее, была ею. Когда мне сообщили, что зрение будет ухудшаться и сделать уже ничего нельзя… и что скоро я совсем ослепну, я решила изучить систему Брайля, чтобы помогать детям. Сейчас я работаю в Институте Ааронберга, учу слепых и физически неполноценных детей.

— Благодарю вас за информацию. А теперь обратимся к сегодняшним событиям. Вы кого-нибудь ждали?

— Нет.

— Я прочитаю приметы убитого: возможно, он вам кого-то напомнит. Рост — примерно пять футов десять дюймов, возраст около сорока, волосы темные с проседью, глаза карие, лицо худощавое, гладко выбритое. Телосложение нормальное, плотное. Костюм темно-серый. Руки ухоженные. По виду — банковский служащий, бухгалтер или юрист. Это вам что-нибудь говорит?

Прежде чем ответить, Миллисент Пэбмарш слегка задумалась.

— Ничего определенного. Это описание подходит слишком ко многим. Возможно, я когда-нибудь и встречала этого человека, но не была с ним близко знакома.

— Вы не получали в последнее время писем с просьбой о встрече?

— Нет.

— Очень хорошо. Итак, вы позвонили в бюро «Кавэндиш» и попросили прислать стенографистку…

— Простите, — перебила его мисс Пэбмарш. — Я никуда не звонила.

— Вы не звонили в бюро? — удивился Хардкасл.

— У меня нет телефона.

— В конце улицы есть телефонная будка, — заметил инспектор.

— Да, разумеется. Но уверяю вас, инспектор Хардкасл, мне вовсе не нужна стенографистка и ни в какое бюро я не звонила.

— И вы не просили прислать вам именно Шилу Уэбб?

— В первый раз слышу это имя.

Хардкасл удивленно поднял брови.

— Вы оставили входную дверь открытой, — заметил он.

— Днем я часто так делаю.

— Но войти может кто угодно.

— Похоже, именно это и произошло, — сухо сказала женщина.

— Мисс Пэбмарш, согласно медицинскому заключению, этот человек умер где-то между половиной второго и двумя сорока пятью. Где вы были в это время?

Она задумалась.

— В половине второго я уже вышла или как раз собиралась выйти из дому. Мне нужно было кое-что купить.

— Можете точно сказать, куда вы ходили?

— Дайте вспомнить. Сначала я зашла на почту, это на Олбани-роуд. Отправила посылку и купила марки. Потом кое-что купила по мелочи. После чего зашла в магазин «Филд энд Рэм», купила булавки, молнии и вернулась домой. Могу указать время: когда я подходила к калитке, кукушка на моих стенных часах прокуковала три раза. Ее хорошо слышно с улицы.

— А что случилось с остальными часами?

— Простите?

— Они все спешат больше чем на час.

— Спешат? Вы имеете в виду напольные часы в углу?

— Не только их. Собственно, я имею в виду все часы, находящиеся в гостиной.

— Не понимаю, что значит «все»? Кроме этих, в гостиной часов нет.

Глава 3

Хардкасл удивленно на нее посмотрел.

— Позвольте, мисс Пэбмарш! А как же часы из дрезденского фарфора на каминной полке? А золоченые французские часики? И серебряные на письменном столе? А еще дорожные — в кожаном футляре с надписью «Розмари».

На лице мисс Пэбмарш отразилось крайнее изумление.

— Кто-то из нас, полковник, видимо, потерял рассудок. Уверяю вас, у меня нет ни фарфоровых, ни — как вы сказали? — часов с надписью «Розмари», ни французских золоченых, ни… какие там еще?

— Серебряные, — машинально подсказал инспектор.

— И серебряных тоже. Если вы мне не верите, спросите миссис Кёртин. Это женщина, которая приходит ко мне убирать.

Хардкасл был озадачен, ибо говорила мисс Пэбмарш очень уверенно. Некоторое время он обдумывал услышанное.

— Мисс Пэбмарш, не могли бы вы пройти вместе со мной в гостиную?

— Разумеется. Откровенно говоря, мне и самой хотелось бы посмотреть на эти часы.

— Посмотреть? — вырвалось у инспектора.

— Точнее, «исследовать», — улыбнулась мисс Пэбмарш. — Видите ли, инспектор, слепые употребляют те же слова, что и все обычные люди, пусть даже они и не всегда могут отражать их возможности. Сказав «я хотела бы посмотреть на эти часы», я имела в виду — прикоснуться к ним, пощупать.

Выйдя из кухни, Хардкасл пересек небольшую прихожую и вошел в гостиную. Мисс Пэбмарш последовала за ним. Полицейский, снимавший в гостиной отпечатки пальцев, сказал:

— Я почти закончил, сэр. Теперь делайте что угодно.

Инспектор кивнул и, взяв дорожные часы с надписью «Розмари», передал их мисс Пэбмарш.

— Похоже, — проговорила та, пройдясь по ним пальцами, — это обычные дорожные часы в кожаном футляре. Это не мои часы, инспектор, и могу с уверенностью сказать вам, что когда я в половине второго уходила за покупками, их в доме не было.

— Благодарю вас.

Инспектор взял у нее часы и, поставив их на место, снял с камина дрезденские фарфоровые.

— Осторожнее, — сказал он, подавая их мисс Пэбмарш. — Они очень хрупкие.

Легко касаясь часов тонкими чуткими пальцами, мисс Пэбмарш покачала головой.

— Должно быть, очаровательные, но тоже не мои. Где они стояли?

— На каминной полке, с правой стороны.

— Там должен был стоять один из парных фарфоровых подсвечников, — заметила мисс Пэбмарш.

— Да, — подтвердил Хардкасл, — подсвечник там тоже стоит. Только он сдвинут на самый край.

— Вы говорили, здесь есть и другие часы?

— Двое.

Хардкасл забрал у мисс Пэбмарш фарфоровые часы и дал ей французские золоченые часики. Она быстро «осмотрела» их и вернула обратно.

— Эти тоже не мои.

Инспектор протянул ей серебряные часы, и она вернула их так же быстро.

— В этой комнате, инспектор, были только напольные часы — в углу у окна…

— Совершенно верно.

— …и с кукушкой на стене у двери.

Хардкасл замялся, совершенно не представляя, о чем, собственно спрашивать дальше. Он испытующе посмотрел на стоявшую перед ним женщину, пользуясь тем, что она никак не могла ответить ему таким же пристальным взглядом. Лицо женщины недоуменно хмурилось.

— Не могу понять! — произнесла она резко. — Просто не могу понять…

Вытянув вперед руку, она с уверенностью — как человек, хорошо ориентирующийся в комнате, — двинулась к дивану и села. Хардкасл посмотрел на дактилоскописта, стоявшего в дверях.

— Вы осмотрели часы?

— Да, сэр. На золоченых часах ничего, но так и должно быть, поскольку на такой поверхности следов не остается. Как, впрочем, и на фарфоре. Однако ни на дорожных, ни на серебряных часах отпечатков тоже нет, а должны бы остаться… Кстати, все эти часы стояли, а стрелки показывали одно и то же время — шестнадцать часов тринадцать минут.

— А на других предметах отпечатки есть?

— Разумеется. Трех или четырех человек. Я бы сказал, все женские. Содержание карманов убитого вон там на столе, сэр, — добавил он, кивнув в сторону небольшой кучки предметов.

Хардкасл подошел к столу. Портмоне, в котором было семь фунтов десять шиллингов и немного мелочи; шелковый носовой платок и визитная карточка. Инспектор нагнулся, чтобы получше рассмотреть.

М-р Р. Г. Карри

Страховая компания «Метрополия и провинции, Лтд»

Дэнвер-стрит, 7 Линдон, Уэст 2.

Хардкасл вернулся к дивану, где сидела мисс Пэбмарш.

— Вы, случайно, не ждали кого-нибудь из страховой компании?

— Из страховой компании? Разумеется, нет!

— «Метрополия и провинции, лимитед», — сказал Хардкасл.

Мисс Пэбмарш покачала головой.

— Никогда о такой не слышала.

— Может, вы собирались застраховаться?

— Нет. На случай пожара и ограбления у меня есть полис «Джоув Иншуренс К°». У них здесь свое отделение. А самой мне страховки не надо. У меня ни семьи, ни родных, зачем мне страховать свою жизнь.

— Понятно. Вам что-нибудь говорит фамилия Карри? Мистер Р. Г. Карри?

Инспектор пристально смотрел на мисс Пэбмарш. Лицо ее не изменилось.

— Карри, — повторила она и снова покачала головой. — Довольно редкая фамилия. Нет, у меня нет знакомых с такой фамилией. Это фамилия убитого?

— Возможно.

Мисс Пэбмарш помолчала.

— Вы хотите, — наконец с видимым усилием проговорила она, — чтобы я… чтобы я его потрогала?..

— А вы могли бы? — оживился инспектор. — Я не решался просить об этом, но… Я, конечно, не уверен, но, возможно, ваши пальцы скажут вам больше, чем описание его примет.

— Вы правы, — подтвердила мисс Пэбмарш. — Разумеется, это будет не слишком приятно, но раз уж вы полагаете, что это необходимо…

— Благодарю вас. Позвольте, — инспектор протянул ей руку.

Они обошли диван, и Хардкасл помог мисс Пэбмарш опуститься на колени. Затем он направил ее руки к голове убитого. Внешне мисс Пэбмарш оставалась совершенно спокойна и не проявляла никаких эмоций. Ее пальцы коснулись волос убитого, его ушей и, чуть задержавшись за левым ухом, проследовали вдоль линии носа, рта и подбородка.

Покачав головой, мисс Пэбмарш встала.

— Теперь я ясно представляю, как он выглядит, — сказала она, — и абсолютно уверена, что никогда не встречала его прежде. И тем более не знала его близко.

Дактилоскопист уложил свои инструменты и вышел, однако тут же снова приоткрыл дверь и заглянул в гостиную.

— За ним пришли, — сказал он, кивнув в сторону покойника. — Можно увозить?

— Да, — ответил инспектор. — Мисс Пэбмарш, подойдите, пожалуйста, сюда.

Он усадил ее на стул, стоявший в углу комнаты. Вошли два человека и быстро, без лишней суеты убрали тело. Хардкасл прошел с ними до калитки, а затем вернулся в гостиную и сел около мисс Пэбмарш.

— Происшествие необычное, мисс Пэбмарш, — сказал инспектор. — Я хотел бы уточнить некоторые факты. Поправьте меня, пожалуйста, если я ошибусь. Итак, сегодня днем вы никого не ждали, не наводили справок о страховых агентствах и не получали письма, уведомлявшего вас о визите их представителя. Все верно?

— Абсолютно.

— Вы не нуждались в услугах стенографистки и не звонили в бюро «Кавэндиш» с просьбой прислать ее сюда к трем часам?

— Именно так.

— И, когда около половины второго вы покидали дом, в гостиной было только двое часов: напольные и часы с кукушкой. Других не было?

Мисс Пэбмарш о чем-то задумалась.

— Строго говоря… я не могу этого утверждать. Я могла и не заметить отсутствия или появления в доме какой-нибудь вещи. С уверенностью я могу говорить лишь о тех вещах, которые были в комнате, когда утром я вытирала пыль. Тогда все стояло на своих местах. В этой комнате я сама вытираю пыль, потому что женщина, которая приходит убирать, не слишком аккуратна с безделушками.

— Вы уходили из дома сегодня утром?

— Да. В десять я, как обычно, пошла в институт. Там пробыла до половины первого. Домой я вернулась около часу, приготовила себе яичницу, чашку чаю и снова ушла — как я уже говорила, в половине второго. Завтракала я на кухне и в гостиную не заходила.

— Понятно, — сказал Хардкасл. — Итак, с уверенностью можно только утверждать, что сегодня в десять часов утра всех этих часов в гостиной еще не было. Они появились позднее.

— Об этом вы могли бы спросить миссис Кёртин. Она приходит убирать к десяти часам и уходит около двенадцати. Миссис Кёртин живет на Диппер-стрит, семнадцать.

— Благодарю вас, мисс Пэбмарш. А теперь я хотел бы услышать, что вы обо всем этом думаете. Кто-то принес к вам в дом четверо часов, установленных на тринадцать минут пятого. Вам это ни о чем не говорит?

— Шестнадцать часов тринадцать минут… — Мисс Пэбмарш покачала головой. — Нет! Решительно ни о чем.

— Тогда давайте снова вернемся к убитому. Вряд ли его могла впустить — и уж тем более оставить в доме одного — уборщица, поскольку вы не давали ей на этот счет никаких распоряжений. Кстати, нужно будет расспросить миссис Кёртин. Предположим, этот человек пришел сюда по какому-то делу. Между тринадцатью тридцатью и четырнадцатью сорока пятью он был убит. Итак, предположим деловой визит, о котором вам, впрочем, ничего не было известно. Возможно, это агент какой-нибудь страховой компании, хотя вы говорите, что уже застрахованы. И, поскольку дверь в дом была не заперта, он мог войти и ждать вас… Но зачем?

— Нет, это чистейшее безумие, — сказала мисс Пэбмарш. — Значит, вы полагаете, что этот… мм… Карри принес часы с собой?

— Ни сумки, ни какого-нибудь пакета или оберточной бумаги не обнаружено, — ответил Хардкасл. — А как еще он мог принести все эти часы? Мисс Пэбмарш, подумайте, пожалуйста, еще раз… Может, у вас возникнут какие-нибудь ассоциации, связанные с часами или со временем… Хоть какие-нибудь… Шестнадцать тринадцать… Тринадцать минут пятого… Вам это ни о чем не говорит?

Она покачала головой.

— Я все пытаюсь убедить себя, что это сотворил какой-то безумец или… что кто-то просто ошибся домом. Хотя это тоже ничего не объясняет. Нет, инспектор, ничем не могу вам помочь.

В гостиную заглянул молодой констебль. Хардкасл вышел к нему в прихожую, и они вместе направились к калитке.

— Отвезите юную леди домой. Палмерстон-роуд, четырнадцать, — распорядился инспектор и вернулся в дом. Дверь из столовой на кухню была открыта, и он услышал, как мисс Пэбмарш что-то моет в раковине. Инспектор остановился в дверях.

— Мисс Пэбмарш, я хотел бы взять все эти часы. Я вам оставлю расписку.

— Это лишнее, инспектор… Они же мне не принадлежат.

— Мисс Уэбб, — обратился Хардкасл к Шиле, — вы свободны. Вас отвезут домой. Колин, проводи мисс до машины, ладно?

Пододвинув стул, инспектор сел к столу и набросал расписку.

Выйдя из дома, Колин и Шила направились к калитке. Внезапно девушка остановилась.

— Перчатки. Я забыла свои перчатки!

— Я принесу.

— Нет-нет! Я сама. Я знаю, где их оставила. Теперь, когда тело увезли, я могу…

Она побежала обратно и через минуту вернулась.

— Извините. Я так глупо себя вела.

— На вашем месте любой вел бы себя не лучше, — успокоил ее Колин.

Когда Шила садилась в полицейскую машину, подошел Хардкасл. Как только машина отъехала, он обратился к молодому констеблю:

— Аккуратно упакуйте все часы в гостиной. Все, кроме кукушки и напольных.

Отдав еще несколько распоряжений, он повернулся к своему другу.

— Мне нужно кое-куда съездить. Хочешь со мной?

— Конечно! — охотно отозвался Колин.

Глава 4 (Рассказ Колина Лэма)

— Куда мы направляемся? — спросил я Дика.

— Бюро «Кавэндиш», — бросил тот вместо ответа водителю. — Это на Пэлас-стрит, в сторону Эспланады, направо.

— Есть, сэр!

Машина тронулась. На улице к этому времени собралась изрядная толпа, с интересом глазевшая на происходящее. На калитке соседнего дома, именуемого «Убежищем Дианы», по-прежнему восседал рыжий кот. Он больше не умывался, а сидел, гордо выпрямившись, и слегка помахивал хвостом, взирая на толпу с тем совершеннейшим презрением к роду человеческому, которое является привилегией кошек и верблюдов.

— Сначала машинописное бюро, потом уборщица. Именно в таком порядке, — сказал Хардкасл. — Время идет! — Он посмотрел на часы. — Уже больше четырех… — и неожиданно добавил: — А девушка довольно хорошенькая, верно?

— Пожалуй, — сказал я.

Дик бросил лукавый взгляд в мою сторону.

— Однако история, которую она рассказала, весьма необычна, так что, чем скорее мы ее проверим, тем лучше.

— Уж не думаешь ли ты…

— Меня всегда интересовала реакция людей, — перебил Дик, — первыми обнаруживших труп.

— Да она едва не свихнулась от ужаса! Ты бы слышал, как она кричала!.. j.

Дик насмешливо на меня глянул и повторил, что девушка очень привлекательна.

— А тебя-то как занесло на Уилбрэхем Крэсент? — спросил он вдруг. — Любовался благочинной викторианской архитектурой? Или у тебя была определенная цель?

— Была. Я искал дом номер шестьдесят один… Только не нашел. Может, его вообще не существует?

— Еще как существует! Там нумерация аж до восьмидесяти восьми.

— Но как же так? После дома двадцать восемь Уилбрэхем Крэсент просто-напросто кончилась!

— Это вечная загадка для чужаков. Если бы ты вышел на Олбани-роуд и свернул направо, а потом еще раз направо, то оказался бы на другой половине Уилбрэхем Крэсент. Понимаешь, дома там стоят параллельно и обращены тыльной стороной друг к другу, а примыкающие к ним сады между собой ничем друг от друга не отгорожены.

— Ясно, — вздохнул я. — Это как в Лондоне, верно? Например, Онслоу-сквер или Кадиган. Идешь по одной стороне и вдруг оказываешься в парке, а номера домов продолжаются на другой стороне. Даже таксисты иногда путаются. Значит, говоришь, дом шестьдесят один все-таки существует? Тебе что-нибудь о нем известно? Хотя бы, кто там живет…

— В шестьдесят первом? Дай подумать… Ну да, конечно, Блэнд. Он строитель.

— Это плохо, — вздохнул я.

— Значит, строитель тебе не подходит?

— Нет. Строитель не годится. Разве что… Может, он появился здесь недавно?

— По-моему, Блэнд здесь родился. Да, точно, он здешний и уже давно занимается этим бизнесом.

— Очень жаль.

— Но строитель из него никудышный, — сообщил Дик, думая, видно, что это меня утешит. — Материалы у него дрянь. Построит дом… с виду вроде и ничего, но, стоит в него вселиться, все туг же начинает разваливаться и ломаться. Чистейшее мошенничество, но каким-то образом ему всегда удается выйти сухим из воды.

— Значит, Дик, это… бесполезно. Человек, который мне нужен, должен быть образцом нравственности и столпом общества.

— Около года назад, — продолжал Хардкасл, — Блэнд получил уйму денег. Вернее, его жена получила. Вообще-то она из Канады. Приехала сюда во время войны и уже тут познакомилась с Блэндом. Ее семья была против этого брака, так что, когда она все-таки вышла за него, родственники от нее отвернулись. В прошлом году умер ее двоюродный дедушка, единственный сын которого погиб в авиакатастрофе… В общем — благодаря войне — миссис Блэнд оказалась единственной наследницей, и все деньги двоюродного дедушки достались ей. По-моему, только это и спасло Блэнда от банкротства.

— Похоже, ты неплохо осведомлен о его делах?

— Гм… Видишь ли, налоговое управление всегда проявляет особый интерес к тем, кто внезапно разбогател. Мало ли что? Никогда не лишне проверить… На этот раз все оказалось честь по чести, комар носу не подточит.

— Меня, например, совершенно не интересуют те, кто внезапно разбогател. Ну ни капельки.

— Да? — Дик многозначительно взглянул на меня. — И много ты таких видел?

Я кивнул.

— А с тем дельцем уже все? Или… или не совсем?

— Знаешь, это длинная история, — уклончиво ответил я. — Мы пообедаем вместе, как собирались, или тебе уже не до этого?

— Нет, почему же? Нужно только стронуть дело с мертвой точки. Выяснить, к примеру, все что удастся о мистере Карри. Возможно, узнав о нем побольше, мы вычислим и того, кто хотел от него избавиться. — Дик припарковал машину. — Ну вот мы и приехали.

Бюро секретарских услуг и машинописных работ «Кавэндиш» находилось на главной торговой улице, носившей довольно пышное название — Пэлас-стрит. Как и многие другие учреждения на этой улице, бюро «Кавэндиш» располагалось в приспособленном под контору викторианском доме. Справа от бюро на подобном же доме красовалась вывеска: «Эдвин Глен, фотограф. Художественная фотография, детские фото, свадебные и пр.». В качестве подтверждения витрина была заставлена увеличенными портретами детишек — от младенцев до первоклашек (что, безусловно, должно было привлекать внимание любящих мамаш), и юных супружеских пар — смущенных молодых мужчин и улыбающихся девушек. По другую сторону от бюро «Кавэндиш» находилась почтенная и старомодная контора угольного коммерсанта. Рядом с ней все старые дома были снесены, и на их месте возвышалось трехэтажное сверкающее стеклом здание с огромной вывеской: «ОРИЕНТ. Кафе и ресторан».

Мы с Диком по ступенькам поднялись в дом, где располагалось бюро «Кавэндиш», повернули направо и оказались перед дверью, на которой было написано: «Входите, пожалуйста!» Воспользовавшись этим любезным приглашением, мы вошли и очутились в довольно большой комнате, где молодые женщины усердно стучали на пишущих машинках. Две из них не обратили на нас ни малейшего внимания, продолжая колотить по клавишам, зато третья, сидевшая за столом, где стоял телефон, вопросительно на нас посмотрела. Она сосала конфету. Торопливо сдвинув ее языком за щеку, девушка слегка в нос произнесла: «Я вас слушаю».

— Мисс Мартиндэйл? — спросил Хардкасл.

— Она, кажется, сейчас говорит по телефону.

В этот момент послышался щелчок. Девушка сняла трубку, набрала номер и сказала:

— Мисс Мартиндэйл, вас хотят видеть два джентльмена, — она прикрыла трубку ладонью и повернулась к нам: — Как вас представить?

— Хардкасл, — сказал Дик.

Я промолчал.

— Мисс Мартиндэйл, это мистер Хардкасл, — девушка положила трубку и встала. — Сюда, пожалуйста! — Она подошла к двери с медной табличкой «Мисс Мартиндэйл» и, открыв ее, пропустила нас вперед, деловито доложив: «Мистер Хардкасл!»

Мисс Мартиндэйл сидела за большим письменным столом. Это была энергичного вида женщина лет пятидесяти. Светло-рыжие волосы и настороженный кошачий взгляд. Какое-то время она нас изучала, потом спросила:

— Мистер Хардкасл?

Дик вынул визитную карточку и подал ей. Я сел на стул у двери, предпочитая держаться в тени.

Брови мисс Мартиндэйл поползли вверх, отражая удивление и неудовольствие.

— Инспектор криминальной полиции? Чем могу быть полезной?

— Мисс Мартиндэйл, я хотел бы получить от вас некоторую информацию. Я очень на вас рассчитываю.

Судя по его тону, мой приятель решил действовать окольными путями, а именно, пустив в ход свое обаяние. Однако я сильно сомневался, что на мисс Мартиндэйл это могло подействовать. По-моему, она принадлежала к женщинам того типа, который французы метко именуют Femme formidable[6].

Стену за письменным столом украшало множество фотографий с автографами. На одной из них я узнал миссис Ариадну Оливер[7], автора детективных романов, с которой был немного знаком. Поперек фото четким почерком было написано: «Искренне ваша Ариадна Оливер».

«С благодарностью ваш Гарри Грегсон», — значилось на фотографии умершего лет шестнадцать назад автора триллеров. «Всегда ваша Мариам», — надписала свой снимок Мариам Хогг, специализировавшаяся на любовных историях. Эротический жанр был представлен фотографией робкого с виду лысоватого мужчины. Его надпись, сделанная крохотными буковками в самом углу листа, гласила: «С благодарностью Арманд Ливайн». Во всех этих памятных трофеях было нечто сходное: мужчины носили твидовые пиджаки и держали в руке трубки, а женщины кутались в меха и старательно напускали на себя таинственность.

Пока я все это разглядывал, Дик задавал вопросы.

— Если не ошибаюсь, у вас служит некая Шила Уэбб.

— Да. Боюсь только, в настоящее время ее нет… — Она нажала кнопку. — Эдна, мисс Шила Уэбб вернулась?

— Нет, мисс Мартиндэйл. Еще нет.

Мисс Мартиндэйл отключила аппарат.

— Шила Уэбб отправилась к одной клиентке, — объяснила она, — и должна бы уже вернуться. Возможно, впрочем, что она сразу отправилась в отель «Кроншнеп» — это в конце Эспланады. Ей следует быть там к пяти часам.

— Вы могли бы что-нибудь рассказать мне об этой девушке? — спросил Хардкасл.

— Немногое, — ответила мисс Мартиндэйл. — Она у нас… Да, уже около года. Работу выполняет вполне удовлетворительно.

— А где она работала до того, как поступила к вам?

— Полагаю, это можно узнать из рекомендаций. Они хранятся в нашей картотеке. Насколько я помню, она служила в Лондоне, и прежние наниматели отзывались о ней весьма лестно. Если не ошибаюсь, это была какая-то фирма, кажется — агентство по продаже недвижимости.

— Значит, мисс Уэбб хорошая работница?

— Она вполне компетентна, — сухо подтвердила мисс Мартиндэйл, что, судя по всему, в ее устах было высшей похвалой.

— Но не сказать, что первоклассная машинистка?

— Нет. Скорость у нее средняя. Зато она довольно грамотна, печатает внимательно и аккуратно.

— Вы знаете ее близко, помимо официального общения?

— Нет. Кажется, она живет с теткой. — В тоне мисс Мартиндэйл появилось наконец некоторое беспокойство. — Но почему вы об этом спрашиваете? С ней что-нибудь случилось?

— Я бы не сказал, мисс Мартиндэйл. Вы знаете мисс Миллисент Пэбмарш?

— Пэбмарш? — повторила мисс Мартиндэйл, сдвинув рыжие брови. — Погодите, где-то я… О, разумеется! Ведь это к ней отправилась сегодня Шила. Она должна была явиться туда к трем часам.

— Как была сделана заявка, мисс Мартиндэйл?

— По телефону. Мисс Пэбмарш позвонила и сказала, что ей нужна стенографистка. И спросила, не могу ли я прислать мисс Шилу Уэбб.

— Она просила именно Шилу Уэбб?

— Да.

— Во сколько она звонила?

Мисс Мартиндэйл немного подумала.

— Звонили прямо ко мне в кабинет. Значит, секретарша была на ленче. Скорее всего, без десяти два. Во всяком случае, до двух. Минутку, я взгляну на запись в блокноте. Да, час сорок девять.

— С вами говорила сама мисс Пэбмарш?

Мисс Мартиндэйл слегка удивилась.

— Думаю, да.

— Вы узнали ее по голосу? Вы знакомы с ней лично?

— Нет. Я ее не знаю. Но звонившая сказала, что ее зовут мисс Миллисент Пэбмарш, и дала свой адрес на Уилбрэхем Крэсент. И, как я уже говорила, просила прислать к трем часам Шилу Уэбб — если та свободна.

Она говорила очень четко и лаконично, и я подумал, что из мисс Мартиндэйл вышел бы превосходный свидетель.

— Не будете ли вы так добры, — с легким нетерпением произнесла мисс Мартиндэйл, — объяснить наконец, что все это значит?

— Видите ли, мисс Мартиндэйл, сама мисс Пэбмарш отрицает тот факт, что она вам звонила.

— Отрицает? — удивилась мисс Мартиндэйл. — Ну надо же!

— А вы утверждаете, что телефонный звонок был. Однако не можете с уверенностью сказать, что звонила именно мисс Пэбмарш.

— Разумеется, не могу. Я же ее не знаю. Однако в чем все-таки дело? Кто-то решил пошутить?

— Нет, едва ли… Скажите, а мисс Пэбмарш — если это была она — объяснила, почему ей нужна именно Шила Уэбб?

Мисс Мартиндэйл немного подумала.

— По-моему, она упомянула, что Шила Уэбб уже как-то к ней приходила.

— И это действительно так?

— Шила сказала, что не помнит. Но, инспектор, девушки задень бывают во стольких местах, что едва ли в состоянии упомнить, у кого они были и полчаса назад. Шила не отрицала, что была там раньше. Она просто сказала, что не помнит. Но послушайте, инспектор, даже если этот вызов был ложным, не понимаю, почему вас это так волнует?

— Я как раз собирался объяснить. Придя на Уилбрэхем Крэсент, мисс Шила Уэбб вошла в дом, а затем в гостиную. По ее словам, ей были даны именно такие инструкции. Это так?

— Безусловно, — подтвердила мисс Мартиндэйл. — Мисс Пэбмарш предупредила, что может немного задержаться, и тогда Шила должна войти и подождать ее в гостиной.

— Когда мисс Уэбб вошла туда, — продолжал Хардкасл, — она увидела труп. На полу лежал мертвый мужчина.

Мисс Мартиндэйл, похоже, потеряла от изумления дар речи и только смотрела на инспектора округлившимися глазами.

— Вы сказали, — наконец выдавила она, — мертвый мужчина?

— Точнее, убитый.

— Боже мой! Бедняжка, должно быть, страшно расстроилась.

«Расстроилась»… Судя по всему, мисс Мартиндэйл на ее месте поступила бы именно так.

— Говорит вам что-нибудь фамилия Карри? Мистер Р. Г. Карри?

— Нет.

— Страховая компания «Метрополия и провинции»?

Мисс Мартиндэйл покачала головой.

— Я в затруднительном положении, — сказал инспектор. — Вы говорите, что мисс Пэбмарш звонила вам и просила прислать к трем часам Шилу Уэбб. Сама мисс Пэбмарш категорически это отрицает. Шила Уэбб приходит в дом и обнаруживает там убитого… — Хардкасл сделал паузу, надеясь услышать какое-нибудь объяснение от мисс Мартиндэйл, но она лишь с недоумением взирала на него.

— Какая-то мистика! — неодобрительно произнесла она.

Вздохнув, Дик Хардкасл встал.

— Как видно, дела в вашей конторе идут хорошо, — вежливо заметил он. — И давно вы ее организовали?

— Пятнадцать лет. Дела действительно идут неплохо. Начали с малого, потом расширились. Клиенты нас ценят, заявок даже больше, чем мы в состоянии удовлетворить. У меня работает восемь девушек, и все они постоянно заняты.

— К вам, как я вижу, в основном, обращаются литераторы, — сказал Хардкасл, разглядывая фотографии на стене.

— Да, в основном они. Я много лет была секретарем у покойного мистера Гарри Грегсона, автора известных триллеров. Собственно говоря, бюро я смогла организовать лишь потому, что он упомянул меня в завещании. Я знаю многих его коллег, и они, в свою очередь, рекомендуют меня своим знакомым писателям. Мне очень помогает понимание того, что им необходимо. Я выверяю цитаты, отыскиваю нужные даты, уточняю детали, когда речь идет о юридических и полицейских формальностях или описываются действия различных ядов и тому подобное. Кроме того, сообщаю необходимые сведения тем писателям, которые отправляют героев своих книг за границу: как пишутся иностранные имена, адреса и названия ресторанов. В прежние времена публика не обращала внимания на такие мелочи, теперь же каждый считает своим долгом написать автору, если тот допустил какую-нибудь погрешность.

Мисс Мартиндэйл наконец перевела дух.

— У вас есть все основания гордиться столь очевидными достоинствами, — сказал благовоспитанный Хардкасл и направился к двери, которую я поспешил перед ним открыть.

Девушки уже собирались уходить и накрывали машинки чехлами. Эдна стояла у своего стола, держа туфлю в руке и растерянно разглядывая оторванный каблук-«шпильку».

— Только месяц в них проходила, — причитала она, — и такие дорогие… А все эта противная решетка! Нута, что на углу возле кондитерской. И как меня угораздило попасть в нее каблуком. И вот пожалуйста — сломался! Пришлось снять и другую туфлю, а у меня к тому же в руках были булочки. Едва доковыляла. Как же я теперь дойду до дома?!

Увидев нас, она поспешно сунула злосчастную туфлю под стол, бросив при этом испуганный взгляд в сторону мисс Мартиндэйл, которая, как я полагаю, весьма неодобрительно относилась к «шпилькам». Во всяком случае, сама она предпочитала практичные кожаные туфли на низком каблуке.

— Благодарю вас, мисс Мартиндэйл, — сказал Хардкасл. — Извините, что отнял у вас столько времени. Если вы что-нибудь…

— Выходит, Шила ничего не придумала, — не преминул съехидничать я.

— Ладно, ладно! Твоя взяла! — признал Дик.

Глава 5

— Мам! — Эрни Кёртин на секунду оторвался от своего занятия: он катал взад-вперед по подоконнику железную машинку, сопровождая сие действо устрашающими звуками, которые должны были изображать рев ракеты, летящей сквозь космическое пространство к далекой Венере. — Мам! Угадай, чего я вижу!

Миссис Кёртин, с суровым видом мывшая посуду в раковине, не удостоила своего отпрыска даже подобием внимания.

— Мам! — повторил Эрни. — Полицейская машина! Она подъехала к нашему дому!

— Эрни! Чтоб я больше не слышала твоего вранья! — миссис Кёртин с грохотом составляла чашки и блюдца в сушилку. — Сколько раз можно повторять одно и то же?

— Да чтоб я когда врал!.. Правда, полицейская машина! Сейчас из нее вышли двое.

Миссис Кёртин резко повернулась к своему чаду.

— Чего ты еще натворил? — грозно спросила она. — Ты позоришь нас, Эрни. Вот что ты делаешь!

— Да я и не думал! — протестовал Эрни. — Ну ничегошеньки я не сделал… Ничегошеньки сегодня не сделал.

— Все потому, что ты водишься с Альфом, — продолжала миссис Кёртин. — Это все Альф со своей шайкой! Я тебе говорила и отец тебе говорил… Шайки до добра не доведут. Все это плохо кончится. Сначала тебя будут судить как малолетнего преступника, а потом отправят в исправительный дом. И я этого не потерплю! Слышишь?

— Они подходят к двери, — объявил Эрни.

Миссис Кёртин оставила свой пост у раковины и сама подошла к окну.

— Ну и ну! — пробормотала она.

В ту же минуту раздался стук дверного кольца. Наскоро вытирая руки кухонным полотенцем, миссис Кёртин поспешила в прихожую и открыла дверь. На пороге стояли двое мужчин. Она с настороженным видом оглядела их.

— Миссис Кёртин? — вежливо обратился к ней тот, что повыше.

— Да, я.

— Разрешите войти? Я инспектор криминальной полиции Хардкасл.

Довольно неохотно миссис Кёртин отступила и, раскрыв дверь пошире, пригласила мужчин в дом. Комната, в которую она их провела, была небольшая, но необыкновенно чистая и опрятная. Похоже, комнатой редко пользовались.

Эрни, влекомый любопытством, выскочил из кухни, пробрался через прихожую и бочком проскользнул в комнату.

— Ваш сын? — спросил инспектор.

— Да, — грозно ответила миссис Кёртин, — и очень хороший мальчик, что бы там ни говорили.

— Я лично в этом совершенно уверен, — вежливо заметил инспектор.

Лицо миссис Кёртин немного смягчилось.

— Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов относительно Уилбрэхем Крэсент. Насколько я понимаю, вы там работаете, так?

— Правильно понимаете, — воинственно отозвалась миссис Кёртин.

— У мисс Миллисент Пэбмарш?

— Да, у нее. Очень приятная леди.

— Слепая, — сказал инспектор.

— Да уж! Бедняжка… Только по ней нипочем этого не скажешь! Просто диву даешься, как это она знает, где что лежит… И сама по улицам ходит, и даже через дорогу… Уж она-то не из тех, кто поднимает шум на пустом месте. Не то что некоторые.

— Вы убираетесь у нее по утрам?

— Да. Прихожу в полдесятого или в десять и ухожу часиков в двенадцать — ну, как с уборкой закончу. А вы это зачем спрашиваете? — добавила она резко. — Что-нибудь пропало? Так, что ли?

— Да нет, скорее появилось, — сказал Хардкасл, подумав о часах.

Ничего не понимая, миссис Кёртин во все глаза смотрела на инспектора.

— Так в чем же дело? — спросила она.

— Сегодня днем в гостиной был обнаружен мертвый мужчина.

Глаза миссис Кёртин стали совершенно круглыми. Эрни просто ликовал и уже было открыл рот, чтобы издать восторженное: «Ухты!», но вовремя спохватился и, благоразумно решив не привлекать к себе внимания, поспешно сжал губы.

— Мертвый? — недоверчиво переспросила миссис Кёртин. — Это в гостиной-то?!

Очевидно, самым невероятным ей казалось то, что тело оказалось именно в гостиной.

— Да, его зарезали.

— Вы хотите сказать… убили?

— Да, убили.

— Ну? И кто же это сделал? — сурово спросила миссис Кёртин.

— Пока еще ничего сказать нельзя. Мы думали, вы сумеете нам чем-нибудь помочь.

— Я про убийство ничего не знаю, — решительно заявила миссис Кёртин.

— Разумеется, нет. Однако вы могли бы помочь нам прояснить некоторые неясные моменты. Вот, например: никто не приходил сегодня утром в дом мисс Пэбмарш?

— Что-то не припомню. Нет. Сегодня никто не приходил. А какой он был из себя?

— Пожилой, лет шестидесяти. Одет в приличный темный костюм. Мог назваться страховым агентом.

— Да я бы такого и не пустила. Ни страхового агента, ни продавца пылесосов, ни этой — как ее? — Британской Энциклопедии[8]. Никого! Мисс Пэбмарш не доверяет всем этим разносчикам… и я тоже.

— Если верить визитной карточке, найденной при убитом, его фамилия была Карри. Вы когда-нибудь прежде слышали такую фамилию?

— Карри, Карри… — миссис Кёртин покачала головой. — Напоминает что-то индийское[9], — с подозрительностью добавила она.

— О нет! — возразил Хардкасл. — Что вы, право….

— А кто его нашел? Мисс Пэбмарш?

— Нет. Юная леди, стенографистка. Произошло недоразумение. Она думала, что ее вызвала мисс Пэбмарш. Пришла — а в гостиной труп. И почти в то же самое время вернулась сама мисс Пэбмарш.

Миссис Кёртин глубоко вздохнула.

— Ну и дела! Ну и дела!

— Возможно, нам придется попросить вас взглянуть на убитого. Не исключено, что вам случалось встречать этого человека на Уилбрэхем Крэсент или даже в доме. Впрочем, мисс Пэбмарш совершенно убеждена, что он никогда к ней не приходил. И еще одно. Не могли бы вы мне сказать, сколько часов в гостиной мисс Пэбмарш?

Миссис Кёртин ответила, не задумываясь.

— Большие часы в углу, их еще называют «дедушкиными», и на стене — с кукушкой. Она выскакивает из домика и кричит: «Ку-ку!» И так, доложу я вам, кричит, что иной раз сама подскочишь. Только часов я никогда не трогаю, — поспешила добавить миссис Кёртин, — мисс Пэбмарш любит их сама заводить.

— С ними все в порядке, — успокоил ее инспектор. — Скажите, а вы уверены, что сегодня утром в гостиной не было еще и других часов?

— С чего бы это им там вдруг оказаться?

— Не было ли, к примеру, небольших серебряных часов, или маленьких золоченых, или фарфоровых с цветочками, или дорожных в кожаном чехле с надписью «Розмари» в уголке?

— Конечно нет! Ничего похожего.

— А будь они там, вы бы их заметили?

— Как не заметить!

— Все эти часы, о которых я говорю, оказались в гостиной, — продолжал инспектор, — и показывали время почти на час позже, чем «дедушкины» и с кукушкой.

— Должно быть, иностранные, — сказала миссис Кёртин. — Как-то мы с моим стариком ездили автобусом в Швейцарию и Италию, так там везде было на час больше. Все это, наверно, из-за «Общего рынка»[10]. Ох, не одобряю я этот «Общий рынок»… По мне, так лучше, чем в Англии, нигде нету.

Инспектор Хардкасл уклонился от дискуссии на эту тему.

— Могли бы вы точно сказать, в котором часу сегодня ушли из дома мисс Пэбмарш? — спросил он.

— Пожалуй, в четверть первого. Да, скорее всего, так.

— Мисс Пэбмарш была дома?

— Нет, она еще не вернулась. Она приходит между двенадцатью и половиной первого. Когда как.

— А в котором часу она ушла утром?

— Еще до моего прихода. А я пришла в десять.

— Ну что ж, благодарю вас, миссис Кёртин!

— Озадачили вы меня этими часами, — сказала миссис Кёртин. — Может, мисс Пэбмарш была на распродаже? С ваших слов, часы, похоже, старинные.

— Мисс Пэбмарш часто посещает распродажи?

— Месяца четыре назад была на одной. Купила ковровую дорожку. Говорит, задешево. А еще занавески. Их малость подрезать, и сойдут за новые.

— А антиквариат она там не покупает: картины, фарфор и все такое?

Миссис Кёртин покачала головой.

— Вроде нет. Но распродажа ведь — штука хитрая, верно я говорю? Страсть как затягивает. Купишь чего, вернешься домой и думаешь: «И зачем только мне это нужно?!» Как-то раз я купила шесть банок джема, пришла домой и только тогда вспомнила, что сама варю ничуть не хуже и совершенно задаром. Или, к примеру, чашки с блюдцами. Куда лучше могла бы купить в среду на рынке!

Миссис Кёртин мрачно покачала головой.

Инспектор Хардкасл, чувствуя, что ничего полезного он здесь больше не узнает, решил откланяться. Как только он ушел, Эрни наконец отважился выразить свои чувства.

— Убийство! Ура! — выкрикнул он. Столь потрясающее событие мгновенно вытеснило из его головы покорение космоса. — Как думаешь, ма, может, это мисс Пэбмарш? — с надеждой предположил он.

— Не мели глупостей, — оборвала его мать. — Я вот думаю… может, надо было ему сказать…

— Что сказать, ма?

— Не важно, — ответила миссис Кёртин. — Так, чепуха.

Глава 6 (Рассказ Колина Лэма)

После того как мы съели два сочных бифштекса, запив их разливным пивом, Дик Хардкасл, удовлетворенно вздохнув, заявил, что теперь чувствует себя гораздо лучше.

— К черту мертвых страховых агентов, дурацкие часы и вопящих девушек! Расскажи о себе, Колин. Я уж думал, больше тебя не увижу. А ты тут как тут — шныряешь по закоулкам Кроудена как ни в чем не бывало. Только знаешь, сильно я сомневаюсь, что альгологу[11] удастся здесь развернуться.

— Ты что-нибудь имеешь против альгологии, Дик? Весьма полезная наука, просто ужасно, что одно упоминание о ней у кого-то вызывает смертельную скуку и он боится, что ему и в самом деле начнут объяснять, что она означает…

— Зато можно не остерегаться, что проговоришься, кто ты на самом деле.

— Ты забываешь, что она и есть моя настоящая профессия, — важно изрек я. — Я защитил диссертацию. В Кембридже[12]. К тому же когда-нибудь я обязательно к ней вернусь.

— Сомневаюсь, — сказал Хардкасл. — Мне ведь известно, чем ты теперь занимаешься. Кстати, поздравляю с поимкой Ларкина. Ведь суд через месяц?

— Да.

— Только удивительно, как ему столько времени удавалось всем морочить голову. Кто-то должен был заподозрить…

— Однако не заподозрил. Понимаешь, он из тех, кто умеет всем нравиться. Никому и в голову не приходило, что он не тот, за кого себя выдает.

— Видимо, умный малый, — заметил Дик.

— Не думаю, — покачал я головой. — Обычный исполнитель, сумевший пристроиться к ценным документам. Он их передавал, их переснимали и тут же возвращали обратно.

В общем, не подкопаешься, Представляешь, он каждый день обедал в новом заведении! Там-то все и происходило. Он заходил в кафе, вешал пальто в гардероб, рядом точно такое же вешал связник, а затем они брали пальто друг друга… Вот так и работали, даже не общаясь. Конечно, хотелось бы знать всю эту механику получше… Но и так ясно, что все было до мелочей продумано… Вопрос только кем?..

— Поэтому ты и продолжаешь околачиваться возле военно-морской базы в Портлбери?

— В общем-то, да. Мы выяснили, кто из них работает в Адмиралтействе, знаем их лондонские связи. Знаем, где и когда Ларкин получал деньги. Знаем даже, как именно это происходило. Но есть и темные места. Например, как они с ним держат связь. Что ни говори, это у них организовано очень четко. Сумей мы в этом разобраться, мы легко вычислили бы, кто всем этим заправляет и где планируются их акции. Мы, правда, уже напали на след, но все настолько запутано, что мы постоянно оказываемся в тупике.

— Почему Ларкин этим занимался? — полюбопытствовал Дик. — Политические идеалы? Тщеславие? Или просто-напросто деньги?

— Особой идейностью он никогда не отличался. Скорее деньги.

— Ну тогда вы могли бы подобраться к нему намного быстрее! Ведь он же наверняка их тратил.

— О да! Буквально сорил. Вообще-то, мы заинтересовались им несколько раньше.

Хардкасл понимающе кивнул.

— Ясно. Заинтересовались, а потом какое-то время держали на крючке, чтобы выявить связи, так?

— Более или менее. Понимаешь, к тому времени он уже успел передать очень ценную информацию, и мы дали ему возможность передать кое-что еще, не менее, как ему казалось, важное. «Интеллиджент сервис» приходится время от времени делать такие вещи.

— Не позавидуешь, — задумчиво произнес Хардкасл.

— Да. Все почему-то думают, что у нас не работа, а сплошная романтика. На самом же деле это однообразный и на редкость неблагодарный труд. Кроме того, в наше время, кажется, вообще не осталось ничего, что бы мы не знали о своих противниках, а они о нас. И сплошь и рядом как у них, так и у нас двойные агенты. В конце концов перестаешь понимать, кто же на кого работает. Иногда мне кажется, что все всё друг о друге знают, но делают вид, что находятся в абсолютном неведении.

— Могу себе представить, — сказал Дик.

Помолчав, он с любопытством посмотрел на меня.

— Понятно, почему ты слонялся вокруг Портлбери. Но Кроуден? Это же десятью милями дальше…

— Вообще-то я охочусь за полумесяцами, — признался я.

— За полумесяцами? — брови Дика поползли вверх.

— Ну да. За полумесяцами и лунами: молодыми, полными — всякими. Я начал поиски еще в Портлбери. Там есть пивная «Заходящая луна». Массу времени на нее угробил. Подходила просто идеально! Потом были «Луна и звезды», «Восходящая луна», «Веселый серп» и «Луна и крест» в местечке Симид… Все без толку! Потом я решил оставить луну в покое и занялся полумесяцами. Несколько штук я нашел в Портлбери: Лэнсбери Крэсент, Олдридж Крэсент, Ливермид Крэсент, Виктория Крэсент…

Заметив выражение лица Дика, я расхохотался.

— Не смотри так, Дик! Понимаешь, это все, за что я мог зацепиться. Вот гляди.

Я вынул из кармана бумажник, достал из него аккуратно сложенный листок и протянул ему. Обычный листок из гостиничного номера, довольно небрежно оторванный. На нем был рисунок — нечто, похожее на полумесяц.

— Этот листок оказался в бумажнике у парня по имени Хэлбери, который немало потрудился для нас в истории с Ларкином. Хэлбери был толковым парнем… Очень толковым. Пока в Лондоне не попал под машину, которая тут же испарилась. Номера ее никто, естественно, не запомнил. А рисунок… Я не знаю, что он означает, но Хэлбери был не из тех парней, кто просто так стал бы это делать. Наверняка это какая-то подсказка. Возможно, у него возникла догадка… Может, что-то увидел… или услышал… Что-то связанное или напоминающее луну, полумесяц… Число шестьдесят один и буква «У»… После смерти Хэлбери это дело перешло ко мне. Я понятия не имел, что именно нужно искать… что значит шестьдесят один и что скрывается под буквой «У». Я работал в районе Портлбери, постепенно расширяя радиус поисков. Три недели каторжного и неблагодарного труда! Кроуден был на моем пути. Вот и все. Честно говоря, Дик, я не жду чего-то от Кроудена. Тут только один полумесяц — Уилбрэхем Крэсент. Есть и буква «У» — первая буква в названии[13]… Поэтому я и решил пройтись по Уилбрэхем Крэсент и взглянуть на шестьдесят первый дом, прежде чем зайти к тебе. Этим я как раз и занимался, когда навстречу мне выбежала девушка. А найти этот проклятый дом мне так и не удалось.

— Говорю тебе, в нем живет обычный строитель. Англичанин…

— Это совсем не то, что мне нужно. Может, он держит какую-нибудь служанку-иностранку?

— А чем черт не шутит. Теперь многие их нанимают. Но если он и в самом деле держит, она должна быть зарегистрирована. Я проверю.

— Спасибо, Дик.

— Кстати, завтра мне нужно будет опросить всех соседей, не видел ли кто входившего в дом человека или еще чего интересного. Заодно могу проверить и дома напротив, тем более что они сообщаются через сады. Думаю, шестьдесят первый расположен как раз напротив девятнадцатого. Если хочешь, давай со мной.

Я с радостью ухватился за это предложение.

— Буду стенографировать: «сержант Лэм»… А что? По-моему, неплохо звучит.

Мы договорились встретиться в девять тридцать в полицейском участке.

Когда на следующее утро ровно в назначенное время я туда заявился, мой друг буквально кипел от ярости. Как только он отпустил своего несчастного подчиненного, я спросил, что стряслось.

Какое-то время Хардкасл не мог выговорить ни слова.

— Проклятые часы! — выдавил наконец он.

— Опять часы? И что с ними теперь?

— Одни исчезли.

— Исчезли? Какие именно?

— Дорожные в кожаном футляре с надписью «Розмари».

Я присвистнул.

— Ничего себе! И как это случилось?

— Чертовы растяпы! Да и я хорош…

(Должен заметить, что Дик — человек весьма объективный).

— Всегда нужно доводить дело до конца, — продолжал бушевать он, — иначе все пойдет кувырком. Вчера я сам видел их в гостиной — четыре штуки. Еще попросил мисс Пэбмарш проверить, не узнает ли она какие из них. Она не узнала. Потом мои молодцы пришли забрать тело убитого.

— Ну?

— Я прошел с ними до калитки и сразу вернулся в дом. Мисс Пэбмарш была на кухне. Я сказал, что заберу часы с собой и дам ей взамен расписку.

— Это я помню. Слышал, как ты с ней говорил.

— Потом сказал девушке, что отправлю ее домой на машине и попросил тебя усадить ее.

— Да.

— Ну вот. Я дал мисс Пэбмарш эту расписку, хотя она и говорила, что часы не ее, а значит, и расписка ей ни к чему, подошел к машине и сказал стоявшему рядом Эдвардсу, чтобы он аккуратно упаковал часы и отвез в участок. Все, кроме часов с кукушкой и, естественно, напольных. Вот тут-то я и дал маху! Мне надо было четко распорядиться — упакуй четверо часов. А теперь Эдвардс говорит, что сделал все в точности, как я сказал, но часов было трое.

— Времени прошло немного, — заметил я. — Значит…

— Это могла сделать мисс Пэбмарш. У нее была возможность взять часы, пока меня не было, и унести их на кухню.

— Верно. Только зачем ей это?

— Откуда я знаю! А кто еще? Девушка?

Я подумал.

— Пожалуй, нет. Ведь… — и тут я запнулся, кое-что вспомнив.

— Значит, она! — торжествующе сказал Хардкасл. — Давай выкладывай! Что это было?

— Мы шли к полицейской машине, — неохотно начал я, — и Шила вдруг заявила, что забыла в доме перчатки. Я предложил сходить за ними, но она отказалась. Сказала: «Я знаю, где их оставила. Теперь, когда тело увезли, я могу войти в комнату». И побежала в дом. Ее не было около минуты…

— А когда вернулась, перчатки были на ней или она держала их в руке?

— Э… По-моему, на ней, — замявшись, ответил я.

— Значит, их вообще не было, — заявил Хардкасл. — Иначе ты бы сразу ответил.

— Наверное, она положила их в сумку.

— Беда в том, — обвиняюще произнес Дик, —  что эта девушка тебе понравилась.

— Не будь идиотом! — энергично запротестовал я. — Вчера я видел ее первый раз в жизни, и романтичной этой встречу уж точно не назовешь.

— Ну, не скажи, — возразил Хардкасл. — Нынче девушки падают в объятия и взывают о помощи куда реже, чем в старые добрые викторианские времена. И совершенно напрасно. Это заставляет мужчину чувствовать себя героем и доблестным защитником. Только тебе пора бы уже выйти из этого образа. Хватит ее защищать! Может, она по уши увязла в этом деле…

— Ты хочешь сказать, что эта хрупкая девчушка заколола здоровенного мужика, спрятала нож, да так ловко, что ни один из твоих сыщиков не сумел его отыскать, а после этого с дикими воплями выскочила из дома и разыграла передо мной весь этот спектакль?

— Ты и представить себе не можешь, с чем нам приходится сталкиваться, — мрачно заметил Хардкасл.

— Мне, что ли, не приходилось? — возмутился я. — Знаешь, сколько я на своем веку перевидал разных «штучек»? Всех национальностей, на любой вкус. И все как на подбор красотки. А формы такие, что ваш брат полицейский отвесит челюсть и выронит бутылку с виски, которую прячет в ящике для воротничков! Так что к женским чарам у меня стойкий иммунитет!

— Каждого рано или поздно ожидает свое Ватерлоо[14], — изрек Хардкасл. — Твое, похоже, уже наступило, и называется оно Шила Уэбб.

— Слушай, оставим эту тему. И вообще, не понимаю, чего ты к ней прицепился?

Хардкасл вздохнул.

— Да не прицепился я… Просто, надо же с чего-то начинать. Убитый найден в доме мисс Пэбмарш, что автоматически делает ее первой подозреваемой. Обнаружила тело мисс Уэбб, а ты сам знаешь, как часто человек, обнаруживший труп, оказывается убийцей… Так что, пока не появится что-то новое, будем работать с ними обеими.

— Когда я вошел в гостиную, было чуть больше трех, а, согласно экспертизе, смерть наступила как минимум получасом раньше. Что скажешь?

— Скажу, что именно в это время, то есть с половины второго до половины третьего, Шила Уэбб отсутствовала в конторе. Она уходила на ленч.

Я наградил его злобным взглядом.

— А что ты узнал о Карри?

— Ничего, — с неожиданной горечью ответил Хардкасл.

— Как это — ничего?

— Его не существует. Такого человека просто нет.

— А что говорят в страховой компании?

— Ничего, потому что ее тоже не существует. Как и дома номер семь по Дэнвер-стрит, где, согласно его документам, проживал мистер Карри, да как, впрочем, и самой этой Дэнвер-стрит тоже.

— Здорово! Значит, он носил с собой визитные карточки с липовыми фамилией, адресом и страховой компанией?

— Похоже на то.

— Как думаешь, зачем?

Хардкасл пожал плечами.

— Пока можно только предполагать. Может, собирал фиктивные страховые премии, может, проникал под таким предлогом в дома с какой-нибудь преступной целью. Он с равным успехом мог быть как аферистом и мелким жуликом, так и частным сыщиком. Мы ведь ничего о нем не знаем.

— Узнаете.

— Конечно, но на это уйдет время. Пока мы отослали в центральную картотеку его отпечатки пальцев. Хотим узнать, не водится ли за ним каких делишек. Если он есть в картотеке — хорошо, но если нет — дело дрянь.

— Частный сыщик, — задумчиво сказал я. — Это мне нравится. Открывает… возможности.

— Возможности — это все, что у нас пока есть.

— Когда предварительное слушание?

— Послезавтра. Чистейшая формальность. Объявят отсрочку за недостатком улик.

— А медицинское заключение?

— Удар нанесен острым предметом. Чем-то вроде кухонного ножа.

— Это снимает подозрение с мисс Пэбмарш, верно? — произнес я задумчиво. — Вряд ли слепая женщина сумела бы кого-нибудь убить подобным образом. А она действительно слепая?

— Да. Мы проверяли. Все точно. Преподавала математику на севере Англии. Зрение потеряла шестнадцать лет назад. Прошла обучение по системе Брайля и спустя какое-то время получила работу здесь, в Институте Ааронберга.

— Может, у нее что-то с психикой?

— Ага, помешательство на часах и страховых агентах, — усмехнулся Дик.

— Дикость какая-то. Не знаешь, что и подумать! — воскликнул я с жаром. — Такое можно встретить только в худших романах Ариадны Оливер или в лучших — Гарри Грэгсона, когда он был на вершине своей славы.

— Давай-давай, смейся! Ты ведь не жалкий инспектор криминальной полиции, которому поручили вести это дело… Тебе не надо отчитываться ни перед начальством, ни перед шефом полиции…

— Может, соседи что-нибудь видели?

— Сомневаюсь, — мрачно ответил Хардкасл. — Даже если бы пара бандитов в масках убила его на лужайке перед домом, а потом потащила внутрь, никому бы и в голову не пришло выглянуть в окошко. Это тебе не деревня. Уилбрэхем Крэсент — улица респектабельная. Прислуга, та наверняка что-то заметила бы, но к этому времени все они расходятся по домам. Даже с детской коляской никого не увидишь!

— И нет престарелого инвалида, который сидел бы весь день у окна?

— И не мечтай.

— А дома восемнадцать и двадцать?

— В восемнадцатом живет мистер Уотэрхаус. Он служит управляющим в адвокатской конторе фирмы «Гэйнсфорд энд Свэттенхем». А им самим довольно ловко управляет сестра, с которой он и живет. Про двадцатый мне известно только, что там обитает женщина, у которой около двадцати кошек. А я их терпеть не могу!

Я с чувством произнес, что жизнь полицейского полна всяческих тягот, и мы двинулись в путь.

Глава 7

Мистер Уотэрхаус, стоя на пороге, нерешительно переминался с ноги на ногу, нервно поглядывая на свою сестру.

— Ты уверена, что с тобой все будет в порядке? — спросил он.

Мисс Уотэрхаус возмущенно фыркнула.

— Не понимаю, о чем ты, Джеймс?

Вид у мистера Уотэрхауса был слегка виноватый. Ему так часто приходилось извиняться, что в конце концов это выражение навеки застыло на его лице.

— Видишь ли, дорогая… принимая во внимание… то, что случилось вчера в соседнем доме…

Мистеру Уотэрхаусу нужно было отправляться в контору. Это был слегка сутулый опрятный седоволосый человек. Цвет лица у него был скорее сероватый, чем розовый, хотя он и не выглядел болезненным.

Мисс Уотэрхаус, высокая и худощавая, относилась к тем женщинам «без всяких там глупостей», которые совершенно нетерпимы к глупостям у других.

— Скажи на милость, Джеймс, почему, если вчера кого-то убили, то сегодня должны убить меня?!

— Но, Эдит, ведь многое зависит от того, кто совершил это убийство. Не правда ли?

— Значит, ты полагаешь, что кто-то разгуливает по Уилбрэхем Крэсент, выбирая себе по домам очередную жертву? Ну, знаешь ли, Джеймс, это просто богохульство!

— Богохульство? — удивился мистер Уотэрхаус, никак не ожидавший, что его опасения могут быть истолкованы подобным образом.

— Ну да. Сразу вспоминается жертвенный пасхальный агнец, — объяснила мисс Уотэрхаус. — А это, между прочим, Священное Писание!

— Гм, Эдит, твоя аналогия несколько нелогична.

— Хотела бы я посмотреть, — с жаром произнесла мисс Уотэрхаус, не слушая брата, — на того, кто осмелится попробовать убить меня!

Мистер Уотэрхаус взглянул на нее и подумал, что, пожалуй, его опасения и впрямь сильно преувеличены. Он нисколько не сомневался, что каждый, кто рискнет напасть на его сестру, будет сбит с ног кочергой еще на пороге и, окровавленный, с позором доставлен в полицию.

— Я только хотел сказать, — с еще более виноватым видом проговорил Уотэрхаус, — что в округе… гм… появились нежелательные личности.

— Можно подумать, мы знаем, что там произошло в действительности! Слухи всякие ходят. Сегодня утром миссис Хэд рассказывала…

— Конечно, конечно? — мистер Уотэрхаус украдкой взглянул на часы. Он не имел ни малейшего желания слушать, что еще рассказывала миссис Хэд — их болтливая приходящяя прислуга. Его сестра никогда не упускала случая разоблачить ее сногсшибательные выдумки, однако неизменно с явным удовольствием выслушивала их от начала и до конца.

— Говорят, — продолжала мисс Уотэрхаус, — убитый был не то казначеем, не то попечителем Института Ааронберга. У них там что-то неладное с финансами, и он пришел к мисс Пэбмарш, чтобы во всем разобраться, и она…

— И мисс Пэбмарш его убила? — казалось, мистера Уотэрхауса это слегка позабавило. — Не иначе, сослепу.

— …набросила ему на шею кусок провода и задушила, — закончила свой рассказ мисс Уотэрхаус. — А он, конечно, ничего подобного не ожидал, понимаешь? Я этому, разумеется, не верю, — добавила она. — Я считаю мисс Пэбмарш достойнейшей леди. И хотя наши мнения во многом расходятся, это еще не повод приписывать ей криминальные наклонности. По-моему, она просто чересчур нетерпима и излишне экстравагантна. В конце концов, образование в жизни не главное. Взять хотя бы эти новые начальные школы. Сплошное стекло. Прямо как парники. Можно подумать, в них собираются выращивать огурцы или помидоры. Я совершенно уверена, что в летние месяцы детям там находиться попросту вредно. Миссис Хэд рассказывала, что ее Сюзен совсем не нравятся новые классы. Она говорит, на уроках совершенно невозможно сосредоточиться! Когда в классе так много окон, разве удержишься, чтобы время от времени в них не посматривать?

— О! — воскликнул мистер Уотэрхаус, снова взглянув на часы. — Кажется, я опаздываю. До свидания, дорогая! Береги себя! Может, лучше закрыть дверь на цепочку?

Мисс Уотэрхаус презрительно хмыкнула. Закрыв за братом дверь, она хотела было подняться к себе наверх, но, подумав немного, направилась к сумке с клюшками для гольфа, вынула самую большую и поставила ее возле входной двери. «Вот так-то! — сказала она себе с удовлетворением. — Джеймс, разумеется, говорит глупости, но лучше всегда быть наготове». Легкость, с которой теперь отпускали домой психически неуравновешенных больных, предлагая им жить в мире и согласии с окружающими, рождала, по мнению мисс Уотэрхаус, бесчисленные угрозы для общества.

Мисс Уотэрхаус была в своей спальне, когда к ней поспешно поднялась по лестнице миссис Хэд. Маленькая и пухлая, она напоминала резиновый мячик. Ее интересовало решительно все, что происходило вокруг.

— Вас хотят видеть джентльмены, — сообщила она, явно умирая от любопытства. — Собственно говоря, это не совсем джентльмены. Это полицейские.

Миссис Хэд протянула визитную карточку.

— Инспектор криминальной полиции Хардкасл, — прочитала мисс Уотэрхаус. — Вы проводили их в гостиную?

— Нет, в столовую. Посуда после завтрака уже убрана. Я подумала, что гостиная — это было бы чересчур. Они ведь просто полицейские!

Этот довод показался мисс Уотэрхаус не слишком убедительным, но она не стала спорить и сказала, что сейчас придет.

— Наверно, вас будут расспрашивать про мисс Пэбмарш, — продолжала миссис Хэд. — Дескать, не замечали ли вы за ней в последнее время какие-нибудь странности? Говорят, с помешательством всегда так. Не было, не было, а потом вдруг — бац!., и готово. Только что-нибудь всегда есть! Разговаривает человек чудно, да и по глазам видать. Хотя как у слепой-то увидишь… — она сокрушенно покачала головой.

Спустившись по лестнице, мисс Уотэрхаус вошла в столовую, скрывая приятное возбуждение под обычной маской воинственности.

— Инспектор криминальной полиции Хардкасл?

— Доброе утро, мисс Уотэрхаус, — инспектор поднялся.

С ним был высокий темноволосый молодой человек, поздороваться с которым мисс Уотэрхаус не сочла нужным. На его негромкое: «Сержант Лэм» — она не обратила никакого внимания.

— Надеюсь, мы не слишком рано? — сказал Хардкасл. — Вы, наверное, догадываетесь, почему мы здесь? Вы слышали, что произошло вчера в соседнем доме?

— Еще бы! Как можно не слышать о том, что по соседству кого-то убили! Мне уже пришлось прогнать нескольких репортеров, которые пытались вынюхать, не заметила ли я чего.

— Вы их прогнали?

— Разумеется.

— И правильно сделали. Вечно они всюду суют свой нос. Уверен, вы легко с ними справились.

В ответ на такой комплимент мисс Уотэрхаус позволила себе сдержанно улыбнуться.

— Надеюсь, вы разрешите задать вам несколько вопросов? Если вы сообщите что-нибудь, представляющее интерес для следствия, мы будем вам крайне признательны. Полагаю, во время этого происшествия вы находились дома?

— Я не знаю, когда произошло убийство, — заметила мисс Уотэрхаус.

— Скорее всего, между половиной второго и половиной третьего.

— В таком случае, да, я была дома.

— А ваш брат?

— Он не приходит домой на ленч. Но кто же все-таки был убит? В местной газете ничего об этом не говорится.

— Мы сами пока не знаем, — ответил Хардкасл.

— Он не здешний?

— Похоже, что так.

— И вы думаете, мисс Пэбмарш тоже его не знает?

— Она никого не ждала и уверена, что не знает этого человека.

— Как она может быть в этом уверена? — возразила мисс Уотэрхаус. — Она же слепая.

— Мы очень подробно ей его описали.

— Ну и как же он выглядел?

Хардкасл вынул из конверта фотографию и протянул ее мисс Уотэрхаус.

— Вам это лицо никого не напоминает?

Мисс Уотэрхаус долго разглядывала снимок.

— Нет. Нет… я убеждена, что никогда раньше его не видела. Подумать только! Такой представительный мужчина…

— Да, вид у него и впрямь респектабельный, — согласился Хардкасл. — Похож на юриста или бизнесмена.

— В самом деле. А какое умиротворенное лицо! Кажется, что он просто спит.

Инспектор мысленно поздравил себя с удачным выбором фотографии. На остальных труп смотрелся куда хуже.

— Смерть иногда бывает очень легкой, — сказал он. — Не думаю, что он ожидал чего-то подобного. Несомненно, его застали врасплох.

— А что говорит по этому поводу мисс Пэбмарш? — строго спросила мисс Уотэрхаус.

— Она теряется в догадках.

— Просто невероятно!

— Не могли бы вы, мисс Уотэрхаус, помочь нам? Постарайтесь припомнить. Может быть, вы были в саду или смотрели в окно… скажем, между половиной первого и тремя часами?

Мисс Уотэрхаус подумала.

— Да. Я действительно находилась в саду. Только когда это было? Скорее всего, до часу дня. Ну да, когда я вернулась в дом, было примерно без десяти. Я вымыла руки и принялась за ленч.

— Вы видели, как мисс Пэбмарш выходила из дома или заходила в него?

— Мне кажется, она пришла… Да. Это было около половины первого.

— Вы с ней разговаривали?

— О нет! Просто заскрипела калитка, и я выглянула в окно. Мисс Пэбмарш всегда возвращается в это время. Очевидно, у нее заканчиваются уроки. Она, знаете ли, преподает в школе для неполноценных детей.

— Со слов мисс Пэбмарш, около половины второго она снова вышла из дома. Это так?

— Ну, точно я сказать не могу… Хотя нет, припоминаю… Она действительно прошла мимо калитки.

— Простите, мисс Уотэрхаус, вы сказали: «Прошла мимо калитки?»

— Разумеется! Отсюда ее не видно, но окна гостиной выходят на улицу. И после ленча я как раз перешла в гостиную и присела у окна с чашкой кофе. Я читала «Таймс»[15] и, когда просмотрела в окно, увидела, как мисс Пэбмарш прошла мимо калитки. Вы находите это странным, инспектор?

— Нет, нисколько, — улыбнулся Хардкасл. — Но, как я понял со слов мисс Пэбмарш, она отправилась за покупками и на почту, а это совсем в другом направлении.

— Все зависит от того, какие вам нужны магазины, — возразила мисс Уотэрхаус. — В той стороне они, разумеется, тоже есть, как и почта, — на Олбани-роуд.

— Может быть, в это время мисс Пэбмарш всегда проходит мимо вашей калитки?

— Видите ли, я не знаю, в какое время и куда обычно идет мисс Пэбмарш. Я, знаете ли, не из тех, кто следит за своими соседями. У меня и без того дел хватает. Я не из тех, у кого только и забот, что высматривать, кто, куда и к кому пошел. Это развлечение для инвалидов и тех, кому нечем больше заняться, кроме как чесать языки о своих соседях.

Мисс Уотэрхаус пылала таким праведным гневом, что инспектор понял: она имеет в виду кого-то определенного.

— Безусловно! Безусловно! — поспешил он согласиться. — Но если мисс Пэбмарш прошла мимо вашей калитки, она могла направляться и к телефонной будке, не так ли? Там ведь есть телефон?

— Да, напротив дома номер пятнадцать.

— Мисс Уотэрхаус, я хотел бы задать вам очень важный вопрос. Вы, случайно, не заметили появления этого «таинственного — как его именуют утренние газеты — мужчины»?

— Нет, — покачала головой мисс Уотэрхаус. — Я не видела никаких мужчин: ни таинственных, ни самых обычных.

— А что вы делали в промежутке между половиной второго и тремя часами?

— Минут тридцать разгадывала кроссворд в «Таймс». Так до конца и не разгадала. Потом пошла на кухню и вымыла посуду после ленча. Что еще? Да, написала несколько писем, разобралась со счетами и поднялась наверх, в спальню, чтобы отобрать одежду для чистки. Вот тогда-то я и обратила внимание на какое-то движение у соседнего дома, а потом услышала и крик. Я, конечно, сразу подошла к окну и выглянула. Около калитки стояли молодой человек и девушка. Похоже, они обнимались.

Молодой человек Лэм заерзал на стуле, но мисс Уотэрхаус по-прежнему не обращала на него никакого внимания.

— Мне был виден только его затылок. По-моему, они с девушкой о чем-то спорили. Потом он усадил ее прямо на тротуар, прислонил спиной к ограде — представляете? — и зашагал по дорожке к крыльцу дома.

— А вы не заметили, как несколькими минутами раньше мисс Пэбмарш возвратилась домой?

Мисс Уотэрхаус покачала головой.

— Нет. По-моему, я вообще не смотрела в окно, пока не услышала этот ужасный крик. Впрочем, я и на крик-то особого внимания не обратила. Молодые люди теперь постоянно себя так ведут: визжат, толкаются, хихикают и шумят… Поэтому мне и в голову не могло прийти, что случилось что-то серьезное, пока не подъехали полицейские машины.

— И что было потом?

— Ну, я сразу вышла, постояла немного у крыльца и прошла в сад за домом, но оттуда вообще ничего не было видно. А когда я вернулась, на улице уже собралась довольно большая толпа. Кто-то сказал, что в соседнем доме произошло убийство. Я ушам своим не поверила! Это же ни на что не похоже, просто невероятно! — гневно воскликнула мисс Уотэрхаус.

— Вы больше ничего не можете припомнить?

— Боюсь, что нет.

— Скажите, в последнее время вам не присылали никаких писем из страховых компаний?

— Нет. У нас обоих: и у Джеймса, и у меня страховые полисы «Мьючуэл хэлп эшуэрэнс сосайэти». Вообще-то они постоянно присылают письма с рекламами или циркулярами, но в последнее время вроде бы подостыли.

— А не было ли писем с подписью «Карри»?

— Карри? Нет, не было.

— И эта фамилия ничего вам не говорит?

— Абсолютно ничего! А должна?

Хардкасл улыбнулся.

— Нет. Не думаю. Просто убитый значится у нас под этой фамилией.

— Это его настоящая фамилия?

— У нас есть основания полагать, что нет.

— Какой-нибудь мошенник?

— Не можем этого утверждать, пока не получим доказательства.

— Конечно, конечно, — согласилась мисс Уотэрхаус. — Мне нравится ваша щепетильность. А то, знаете, бывают такие люди… Болтают что попало! Удивляюсь, как их до сих пор не привлекли к ответственности за клевету!

— За сплетни, — поправил ее сержант Лэм, впервые подав голос.

Мисс Уотэрхаус взглянула на него с некоторым удивлением, словно ей и в голову не приходило рассматривать его как отдельную личность, а не бесплатное приложение к инспектору Хардкаслу.

— Жаль, что не могу вам помочь. Очень жаль, — сказала мисс Уотэрхаус.

— Мне тоже жаль, — заметил Хардкасл. — С вашим трезвым умом и наблюдательностью вы были бы очень полезным свидетелем.

— Обидно, что я не видела ничего важного, — сказала мисс Уотэрхаус с мечтательностью, больше свойственной молоденьким девушкам.

— А ваш брат, мистер Джеймс Уотэрхаус?

— Джеймс никогда ничего не замечает, — пренебрежительно заявила мисс Уотэрхаус. — И никогда ничего не знает! К тому же в это время он был в своей конторе на Хай-стрит. Фирма «Гэйнсфорд и Свэттенхем». Нет! Он явно не тот, кто вам нужен. И, как я уже говорила, он не приходит домой на ленч.

— Не приходит?

— Нет. Обычно он перекусывает сандвичами и кофе в «Трех перьях». Очень приличное место. Они специализируются на ленчах для служащих. Удобно и быстро.

— Благодарю вас, мисс Уотэрхаус. Простите, что отняли у вас так много времени.

Инспектор и «сержант» вышли в переднюю. Мисс Уотэрхаус пошла их проводить. У двери Колин Лэм заметил клюшку для гольфа.

— Отличная штука! — сказал он, взвешивая ее в руке. — А уж тяжелая… Вижу, мисс Уотэрхаус, вы готовы к любым неожиданностям?

Мисс Уотэрхаус была застигнута врасплох.

— Право же, не понимаю, как она тут оказалась!

Выхватив клюшку у Лэма, она сунула ее обратно в сумку.

— Очень разумная мера предосторожности, — заметил Хардкасл.

Мисс Уотэрхаус молча открыла дверь, и они вышли.

Глава 8

— Ну и ну, — вздохнул Колин Лэм. — Не много же нам удалось узнать. А ведь как ты ее умасливал…

— С такими, как она, это иногда дает хорошие результаты. Нетерпимые люди всегда чувствительны к лести.

— Под конец она мурлыкала, как кошка над блюдцем со сливками, — сказал Колин. — Но, к сожалению, это не дало ничего существенного.

— Ты думаешь? — спросил Хардкасл.

— А ты?

— Очень незначительные и, по всей вероятности, бесполезные факты. Отправляясь по магазинам, мисс Пэбмарш повернула налево, а телефонный звонок, по словам мисс Мартиндэйл, был в час пятьдесят.

Колин с удивлением посмотрел на него.

— Ты все-таки думаешь, звонила мисс Пэбмарш? И при этом она утверждает, будто никогда этого Карри не видела? Она говорила очень уверенно.

— Да, — согласился Хардкасл. — Очень. Хотя это еще ничего не значит, — добавил он задумчиво.

— Ну а если все же она, то… зачем?

— О! Эти сплошные «зачем и почему»! — раздраженно воскликнул Хардкасл. — Почему, почему? Почему весь этот вздор? Если мисс Пэбмарш звонила, почему она просила прислать именно Шилу Уэбб? Если звонил кто-то другой, зачем нужно было впутывать мисс Пэбмарш? Мы пока еще ничего не знаем. Будь мисс Мартиндэйл лично знакома с мисс Пэбмарш, она узнала бы ее по голосу или, во всяком случае, могла бы сказать, был ли он похож на голос мисс Пэбмарш. Ну что ж… В доме номер восемнадцать мы узнали очень и очень немного.

В дополнение к номеру, двадцатый дом имел еще и название: «Убежище Дианы». Калитку — вероятно, для устрашения незваных гостей — опутывала изнутри колючая проволока. Разросшиеся кусты пятнистого лавра[16], неровно подстриженные и унылые, служили дополнительной преградой для каждого, кто уже преодолел калитку.

— «Убежище Дианы»! — фыркнул Колин Лэм. — Скорее уж тогда «Лавровые кущи»!

Он оценивающе огляделся. Опрятностью «Убежище Дианы» не отличалось. Ни клумб, ни грядок с цветами. Только лохматые неухоженные кусты и специфический аммиачный дух — кошачий. Дом был в довольно запущенном состоянии, а желоба явно нуждались в ремонте. Единственное, о чем тут сочли нужным позаботиться, так это о парадной двери. Однако ослепительная лазурь, которой ее, видимо совсем недавно, покрасили, еще больше подчеркивала неряшливый вид дома и сада. На месте электрического звонка красовалось нечто похожее на ручку. Это «нечто» явно следовало потянуть, что инспектор Хардкасл и сделал. Где-то в глубине дома послышалось слабое дребезжание колокольчика.

— Совсем как в Моутед Грэйндж![17] — заметил Колин.

Через какое-то время послышались довольно странные звуки: нечто среднее между пением, бормотанием и речью.

— Что за черт? — вырвалось у Хардкасла.

Бормотание приблизилось к парадной двери, и стали различимы отдельные слова:

— Нет, дорогуша! Сюда, любовь моя! Умницы-разумницы, хвостатики, сюда Шах-шах-мими, сюда Клео. Сюда моя Клеопатра!

Слышно было, как хлопают двери. Наконец открылась парадная, и перед ними предстала леди в зеленом — неприятного болотного оттенка — потертом платье, когда-то называвшемся вечерним. Серовато-льняные волосы были уложены в прическу, вышедшую из моды лет тридцать назад. Шею украшала оранжевая горжетка[18].

— Миссис Хэмминг? — с некоторым сомнением произнес инспектор Хардкасл.

— Да, я миссис Хэмминг. Тише. Лучик, тише, дурачок!

И только тут инспектор сообразил, что на шее у леди вовсе не горжетка, а самый настоящий живой кот, причем далеко не единственный в доме. Следом появились еще три кошки, две из которых громко мяукали. Они нежно терлись о ноги хозяйки и поглядывали на вошедших. В нос инспектору ударил резкий кошачий запах.

— Инспектор криминальной полиции Хардкасл.

— Вы явились по заявлению этого типа из общества защиты животных[19]? Это возмутительно! Клеветник! Я уже написала на него жалобу! — с жаром заговорила миссис Хэмминг. — Он утверждает, что мои кошки содержатся в условиях, губительных для их здоровья! Ложь, гнусная ложь! Я обожаю моих кисок, инспектор. Они единственная моя отрада. Я делаю для них все, что надо, абсолютно все! Шах-шах-мими! Дорогой, туда нельзя!

Шах-шах-мими, не обращая ни малейшего внимания на предупреждение хозяйки, прыгнул на стол и, спокойно усевшись, принялся умываться, изредка поглядывая на пришельцев.

— Проходите же! — пригласила миссис Хэмминг. — О нет, не сюда… Я совсем забыла.

Она открыла дверь налево. Аммиачный запах резко усилился.

— Входите, мои красавицы, входите! — нежно позвала своих кошек миссис Хэмминг.

На полу, стульях, столах — всюду валялись всевозможные щетки и гребешки, забитые кошачьей шерстью. Кроме этого в комнате было несколько грязных линялых подушек и по крайней мере еще шесть кошек.

— Я живу ради них, — сообщила миссис Хэмминг. — Они понимают каждое мое слово!

Инспектор Хардкасл мужественно шагнул в комнату. К сожалению, он принадлежал к числу несчастных, страдающих аллергией на кошачью шерсть. Как известно, кошки без ума от таких людей, и они тут же всем скопом направились в его сторону. Одна прыгнула ему на колени, другая стала нежно тереться о брюки. Инспектор Хардкасл был мужественным человеком — он только покрепче стиснул зубы и приготовился к дальнейшим испытаниям.

— Миссис Хэмминг, я хотел бы задать вам несколько вопросов.

— Пожалуйста, инспектор! Задавайте любые вопросы. Мне нечего скрывать. Я могу показать, чем их кормлю, где они спят… Пять в моей комнате и семеро — здесь. Я покупаю для них самую лучшую рыбу, и сама ее готовлю.

— Мои вопросы не имеют никакого отношения к вашим кошкам, — Хардкасл слегка повысил голос. — Я пришел поговорить с вами о печальном событии, происшедшем в соседнем доме. Вы, вероятно, слышали.

— В соседнем доме? Вы имеете в виду собаку мистера Джошуа?

— Нет, — отрезал Хардкасл. — Я имею в виду дом девятнадцать, где вчера был обнаружен труп.

— В самом деле? — явно из вежливости удивилась миссис Хэмминг, не сводя взгляда со своих питомцев.

— Скажите, вы были вчера дома после полудня?

— Да, конечно! Обычно к этому времени я уже возвращаюсь из магазина, готовлю моим любимцам ленч и расчесываю их.

— И вы ничего не видели? Ни полицейских машин, ни скорой помощи?

— Я не смотрела в окна, выходящие на улицу. Я была за домом: искала мою дорогую Арабеллу. Она еще такая юная… Представляете, эта проказница забралась на дерево, и я боялась, что она не сумеет слезть. Я даже подсовывала ей блюдечко с рыбой, но бедняжка была слишком напугана… И тогда я ушла. Вы не поверите, но как только я подошла к двери, Арабелла тотчас же спрыгнула с дерева и бросилась ко мне, — миссис Хэмминг торжествующе перевела взгляд с одного мужчины на другого, наслаждаясь произведенным, по ее мнению, эффектом.

— Нисколько не сомневаюсь, что… гм-м… Арабелла на это способна, — пробормотал Колин, которому дальнейшее молчание уже было невмоготу.

— Простите, что вы сказали? — удивленно посмотрела на него миссис Хэмминг.

— Я очень люблю кошек, — продолжал Колин, — и даже изучал их повадки. В том, что вы рассказали, вся их сущность — они совершенно непредсказуемы. Видите, как они обступили моего друга, который, честно говоря, абсолютно к ним безразличен? А на меня, сколько бы я с ними ни заигрывал, не обращают ни малейшего внимания.

Вряд ли миссис Хэмминг обратила внимание, с какой подозрительной фамильярностью этот сержант говорит о своем шефе. Во всяком случае, на ее лице это никак не отразилось, и она лишь рассеянно пробормотала: «Милые создания! Они все понимают. Не правда ли?»

Роскошный серый персидский кот, положив передние лапы на колени инспектора Хардкасла, не сводил с него обожающего взгляда. Чтобы как-то обратить на себя внимание, он выпустил когти, и они вонзились в колено инспектора, как в подушечку для булавок. Инспектор поспешно встал.

— Мадам, вы позволите нам осмотреть ту часть сада, которая за домом?

Колин чуть заметно ухмыльнулся.

— О, разумеется, разумеется! Осматривайте все, что вам угодно! — миссис Хэмминг тоже поднялась со стула.

Рыжий кот, изогнувшись, спрыгнул с шеи своей хозяйки. Она тут же подобрала и небрежно повесила на его место другого — серого персидского, после чего вышла из комнаты в коридор. Мужчины последовали за ней.

— С тобой мы уже вроде бы встречались, — сказал Колин рыжему коту.

На столике возле китайской лампы сидел, лениво помахивая хвостом, еще один кот — тоже персидский и серый.

— А ведь ты красавец! Верно? — Колин погладил кота, пощекотал его за ухом, и серый соблаговолил замурлыкать.

— Закройте, пожалуйста, за собой дверь, мистер… э-э!.. — сказала миссис Хэмминг. — Сегодня очень ветрено, и я не хочу, чтобы мои лапоньки простудились. Хватит с них и этих ужасных мальчишек! Из-за них мои крошки не могут спокойно погулять в саду!

Миссис Хэмминг прошла до конца коридора и открыла боковую дверь.

— И кто же эти ужасные мальчишки? — спросил Хардкасл.

— Сыновья миссис Рэмзи. Они живут в южной части Уилбрэхем Крэсент. Наши сады, к сожалению, граничат. Они просто хулиганы! У них и рогатка есть! Я просила, чтобы ее отобрали, но едва ли меня послушали. Они все время сидят в засаде и швыряют в кошек яблоками.

— Безобразие! — возмутился Колин.

Сад за домом мало чем отличался от парадной его части, разве что выглядел еще более запущенным: нестриженый газон, кустарник, разросшийся пятнистый лавр и увядающий крупноплодный. По мнению Колина, они с Хардкаслом даром теряли здесь время: увидеть что-либо из сада мисс Пэбмарш сквозь эти джунгли было абсолютно невозможно. «Убежище Дианы» было совершенно изолировано от внешнего мира. Соседей для него словно и не существовало.

— Вы сказали, номер девятнадцать? — спросила вдруг миссис Хэмминг, замерев в нерешительности посреди сада. — Но ведь там живет только слепая женщина.

— Убитый там и не жил, — объяснил инспектор.

— А, понимаю, — рассеянно протянула миссис Хэмминг. — Он пришел туда, чтобы его убили. Вот странно!

«А ведь чертовски меткое замечание!» — подумал Колин.

Глава 9

Колин Лэм и Хардкасл проехали по Уилбрэхем Крэсент, свернули направо, оказавшись на Олбани-роуд, затем еще раз направо и очутились на противоположной стороне Уилбрэхем Крэсент.

— Видишь, как просто, — заметил Хардкасл.

— Ну конечно, если знаешь! — возразил Колин.

— Шестьдесят первый обращен тыльной стороной к дому миссис Хэмминг, но его угол соприкасается с девятнадцатым, так что давай зайдем и сюда. Получишь возможность взглянуть на своего Блэнда. Кстати, я узнавал: прислуги-иностранки в доме нет.

— Значит, мои надежды не оправдались!

Машина остановилась, и они вышли.

— Ну и садик! — воскликнул Колин.

Сад и в самом деле являл собой образец провинциального представления о совершенстве: обсаженные лобелией клумбы герани[20], крупные мясистые бегонии[21] и множество садовых украшений — фигурки лягушек, грибов, смешных гномов[22] и эльфов[23].

— Ясно как день, что мистер Блэнд — самый что ни на есть законопослушный гражданин, — содрогнувшись, сказал Колин. — Никакому злодею в голову бы не пришло устроить эдакое перед своим домом. Думаешь, мы его застанем?

— Я ему звонил, — сказал Хардкасл, — и предупредил, что заглянем.

К дому подъехал сверкающий свежей краской фургон и свернул в гараж, по всей видимости пристроенный совсем недавно. Громко хлопнула дверца, и мистер Джосая Блэнд, выбравшись из кабины, направился прямиком к полицейским. Среднего роста, лысый, с маленькими голубыми глазками, он просто светился радушием.

— Инспектор Хардкасл? Входите же, входите!

Мистер Блэнд проводил их в гостиную, убранство которой свидетельствовало о процветании хозяина: дорогие, богато украшенные лампы, письменный стол в стиле ампир[24], позолоченные безделушки на камине, инкрустированный застекленный шкафчик-горка[25], полные цветов жардиньерки[26] у окна и дорогая обивка на изящных стульях.

— Садитесь, пожалуйста, — сердечно предложил мистер Блэнд. — Сигареты? Или вам на работе курить не положено?

— Нет, спасибо, — отказался Хардкасл.

— Полагаю, выпить вы тоже не пожелаете? Ну что ж, осмелюсь заметить, тем лучше для нас обоих! Так в чем же дело? Думаю, вы пришли по поводу трагедии в доме девятнадцать? Наши сады, правда, соприкасаются, но от меня почти ничего не видно, разве что из верхних окон. Невероятное происшествие! Если, конечно, верить тому, что написано в газете. Я был в восторге, когда вы позвонили. Наконец-то я узнаю, что там стряслось на самом деле! Вы и представить себе не можете, какие ходят слухи! Моя жена просто места себе не находит. Еще бы: ведь где-то рядом бродит убийца. Вы меня понимаете? Нынче всех психов стали выпускать из больниц — и вот результат. Отпустят такого домой под честное слово или как там это у них называется, подождут, пока он кого-нибудь снова не пристукнет, и обратно в сумасшедший дом. Так о чем я? Ах да, о слухах! Наша прислуга, молочник, мальчишка — разносчик газет… Вы бы их послушали! Один говорит — задушили проволокой, другой — зарезали! Кто-то божится, что стукнули по голове. Правда, все уверяют, что убит мужчина. Верно? Ну не старуху же, в самом деле, убили? В газете написано: «неизвестный мужчина».

Мистер Блэнд наконец остановился.

— Ну, что касается неизвестного, — Хардкасл улыбнулся, — это не совсем так. При нем была найдена визитная карточка с адресом.

— Значит, слухи неверные, — сказал Блэнд. — Что за люди! Знать бы, кто все это придумывает…

— Раз уж мы заговорили о жертве, — сказал Хардкасл, — может, вы посмотрите снимок?

И он в который уже раз достал фотографию.

— Вот он, значит, какой? — удивился Блэнд. — Совершенно обычный тип. Верно? Как вы и я! Может, я не должен спрашивать… но… Была какая-то особая причина, чтобы его убить?

— Сейчас еще рано об этом говорить. Скажите, мистер Блэнд, вы когда-нибудь видели этого человека?

Блэнд покачал головой.

— Уверен, что нет. Я хорошо запоминаю лица.

— Он не приходил к вам, предлагая страховку… пылесосы, стиральные машины или что-нибудь в этом роде?

— Нет-нет! Конечно нет!

— Пожалуй, об этом нам лучше спросить вашу жену. Если этот человек приходил в дом, его, несомненно, видела ваша жена.

— Совершенно верно. Хотя не знаю… У Валери не очень крепкое здоровье. Не хотелось бы ее волновать. Фотография, наверное, сделана с покойника, да?

— Да, — подтвердил Хардкасл, — разумеется. Но это не так уж бросается в глаза.

— Действительно. Очень удачный снимок. Как будто он просто спит.

— Ты говоришь обо мне, Джосая?

Дверь соседней комнаты распахнулась, и вошла средних лет женщина. Хардкасл был уверен, что она не пропустила ни слова из их разговора.

— О! Это ты, дорогая! — воскликнул Блэнд. — Я думал, ты немного вздремнула. Инспектор, моя жена!

— Ужасное убийство, — произнесла миссис Блэнд. — Я вся дрожу при одной мысли о нем.

С легким вздохом она опустилась на диван.

— Дорогая, подними ноги, тебе так будет удобнее, — заботливо сказал мистер Блэнд.

Миссис Блэнд повиновалась. Эта женщина со светло-рыжими волосами и тихим, чуть протяжным голосом казалась очень слабой, но слишком заметно было, что роль немощной страдалицы очень даже ей по душе. Кого-то она Хардкаслу сильно напоминала. Только вот кого? Инспектор старался вспомнить, но не смог. Между тем вялый ноющий голос продолжал:

— Здоровье у меня, инспектор Хардкасл, не очень хорошее, и естественно, мой муж старается оградить меня от всяких волнений. Я очень впечатлительна. Мне кажется, инспектор, вы говорили о фотографии… убитого. О Господи! Как это ужасно! Не знаю, хватит ли у меня сил взглянуть…

«Да она просто умирает от желания посмотреть на снимок», — подумал Хардкасл.

— В таком случае, миссис Блэнд, — сказал он не без ехидства, — не будем вас тревожить. Тем более, что скорее всего этот человек и не заходил в ваш дом.

— Но это ведь мой гражданский долг, не так ли? — с мужественной улыбкой произнесла миссис Блэнд и протянула руку за снимком.

— Валери, тебе вредно волноваться!

— Не говори глупостей, Джосая! Разумеется, я должна посмотреть!

Миссис Блэнд рассматривала фотографию с большим интересом и, как показалось инспектору, с некоторым разочарованием.

— Он… он совсем не похож на мертвого, — сказала она. — Тем более на убитого. Разве… разве его не задушили?

— Его закололи ножом.

— Боже! Какой ужас!

— Так вы никогда его не видели, миссис Блэнд?

— Нет, — с явной неохотой призналась миссис Блэнд. — Не видела. Он был из тех, кто… кто ходит по домам, продавая разные вещи?

— Возможно, он был страховым агентом, — осторожно сказал инспектор.

— Понимаю. Нет, к нам он не заходил. Ты помнишь, Джосая, чтобы я говорила о чем-то подобном?

— Нет, не припоминаю.

— Он был родственником мисс Пэбмарш? — спросила миссис Блэнд.

— Нет, — ответил инспектор. — Она его не знает.

— Странно, — заметила миссис Блэнд.

— Вы знаете мисс Пэбмарш?

— О да! Но по-соседски. Она иногда советуется с моим мужем по поводу сада.

— Вы, как я вижу, страстный садовод?

— Ну что вы, что вы! — запротестовал Блэнд. — У меня не хватает на это времени. Хотя кое в чем я, конечно, разбираюсь. У меня, знаете ли, есть отличный помощник, который приходит два раза в неделю. Это он следит за порядком в саду и закупает все необходимое. Пожалуй, в округе нет сада лучше нашего, но я все-таки не такой заядлый садовод, как наши соседи.

— Миссис Рэмзи? — удивился Хардкасл.

— Нет-нет! Чуть дальше, дом шестьдесят три. Мистер Макнотон. Сад для него все! Проводит там дни напролет и совершенно помешан на компосте. Нет, кроме шуток. Только о компосте и может говорить. Тоска, да и только. Но… вам, наверное, не интересно?

— Ну почему же, — сказал инспектор. — Просто я хотел бы знать, был ли вчера кто-нибудь — вы или ваша жена — в саду? Он ведь, как вы заметили, соприкасается с садом мисс Пэбмарш. Могло так случиться, что вы видели… или слышали что-нибудь интересное.

— В середине дня? Как я понимаю, убийство произошло где-то в полдень?

— Нас интересует время между часом и тремя.

Блэнд покачал головой.

— Боюсь, я ничего не видел. Мы с Валери были дома, но это время ленча, а окна столовой выходят на улицу, а не в сад.

— В котором часу у вас обычно ленч?

— В час дня. Иногда в час тридцать.

— А после ленча вы не выходили в сад?

— Нет, — сказал мистер Блэнд. — После ленча моя жена ложится отдохнуть, да и я тоже, если нет срочной работы, не прочь подремать в кресле. Я ушел из дома… гм… полагаю, без четверти три. В сад я, к сожалению, не выходил.

— Ну что ж! — со вздохом сказал Хардкасл. — Как вы понимаете, мы должны расспросить всех соседей.

— Конечно! Конечно! Жаль, что ничем не смогли помочь.

— А у вас красиво! — оглядев гостиную, любезно сказал инспектор. — И на расходы вы явно не скупились!

Блэнд радостно засмеялся.

— О да! Нам нравятся красивые вещи. У моей жены хороший вкус. В прошлом году нам крупно повезло. Жена получила наследство от одного родственника… она его не видела двадцать пять лет… Вот был сюрприз так сюрприз! И, доложу вам, очень кстати! Мы разбогатели и теперь подумываем отправиться в круиз. По-моему, эти круизы весьма познавательны. Греция и все такое… Профессора читают лекции… Сказать по правде, мне всего пришлось добиваться самому, так что времени на образование не было. Но для меня все это страшно интересно! Между прочим, парень, который раскопал Трою, был, если не ошибаюсь, бакалейщиком[27]. Романтика! Признаюсь, мне нравится ездить в разные страны. Хотя не скажу, чтобы я там часто бывал. Так… разве что иногда в Gay Рагее[28]… Я вообще был бы не прочь все тут продать и переехать в Испанию, Португалию, или даже Вест-Индию. Многие так делают. Спасаются от подоходных налогов. Но жене эта идея не по душе.

— Я обожаю путешествовать, но жить вне Англии мне бы не хотелось, — сказала миссис Блэнд. — Здесь все наши друзья… и сестра моя живет здесь… И все нас знают. А за границей мы будем чужими. К тому же здесь у нас очень хороший доктор. Он знает, что мне требуется. Мне совсем не хочется, чтобы меня лечил какой-нибудь иностранец. Я бы ему просто не смогла доверять.

— Ну… посмотрим, посмотрим! — весело воскликнул мистер Блэнд. — Отправимся в круиз, и, кто знает, может, ты влюбишься в Грецию!

Однако по лицу миссис Блэнд видно было, что это крайне сомнительно.

— Надеюсь, на теплоходе будет приличный английский доктор, — мрачно произнесла она.

— Конечно будет! — подтвердил ее муж.

Мистер Блэнд проводил Хардкасла и Колина к двери и еще раз посетовал на то, что не смог им помочь.

— Ну? — спросил Хардкасл. — Что ты о нем думаешь?

— Строить мой дом я бы ему не доверил, — сказал Колин. — Но это все не то. Я ищу человека, преданного своему делу. Что же касается убийства… оно какое-то неправильное! Вот если бы Блэнд накормил свою жену мышьяком или столкнул ее в Эгейское море — чтобы унаследовать денежки и жениться на шикарной блондинке…

— С этим мы разберемся, когда он накормит ее или столкнет, — сказал инспектор Хардкасл. — А пока давай заниматься убийством этого Карри…

Глава 10

В доме номер шестьдесят два миссис Рэмзи мысленно подбадривала себя: «Осталось два дня. Только два дня».

Она отбросила со лба прядь влажных волос. Из кухни послышался ужасный грохот, но у миссис Рэмзи не возникло ни малейшего желания пойти разузнать, что там случилось. Если бы можно было притвориться, что никакого шума вообще не было. Ну что ж! Еще только два дня! Она распахнула дверь на кухню и грозно спросила: «Ну, и что вы натворили теперь?» Случись это три недели назад, ее тон был бы куда более воинственным.

— Прости, мам! — сказал ее сын Билл. — Мы играли в шары… мисками… и они почему-то попали в шкаф с сервизом.

— Мы не хотели, мы нечаянно, — поддержал его младший брат Тэд.

— Немедленно все соберите и поставьте в шкаф! Осколки подметите и выбросите в мусорный бак.

— Ой, мам, только не сейчас!

— Немедленно!

— Пусть Тэд убирает, — сказал Билл.

— Нашел дурака, — возмутился Тэд. — Вечно ты все на меня сваливаешь! Если ты не будешь убирать, я тоже не буду!

— А спорим, будешь!

— Спорим, не буду!

— Я тебя заставлю!

— Только попробуй!

Мальчишки яростно вцепились друг в друга. Билл прижал Тэда к кухонному столу, и миска с яйцами угрожающе закачалась.

— О-о-о! Марш из кухни! — Миссис Рэмзи вытолкала сыновей, захлопнула кухонную дверь и стала подбирать посуду и подметать осколки фарфора.

«Еще два дня, — повторила она, — и они уедут в школу. Вот тебе и материнская любовь!»

Ей вспомнилась острота какого-то журналиста: «По-настоящему счастлива женщина бывает лишь шесть дней в году — это в первые и последние дни школьных каникул». «Как это верно», — думала миссис Рэмзи, подметая осколки своего лучшего обеденного сервиза. С какой радостью ожидала она приезда своих сыновей пять недель назад! А теперь? «Послезавтра, — повторила она себе, — послезавтра Билл и Тэд вернутся в школу. Даже не верится! Кажется, никогда не дождусь!»

А пять недель назад? Какое это было блаженство, когда она встречала детей на станции! Какой пылкой и бурной была их встреча! Как радостно мальчишки носились по всему дому и саду! К их приезду она испекла свой фирменный торт… А теперь?.. Чего она ждала теперь? Хотя бы одного спокойного дня! Чтобы не нужно было постоянно торчать на кухне, готовя бесконечные завтраки, обеды и ужины. Чтобы не нужно было без конца мыть полы и посуду. Она любила своих мальчиков… Такие славные ребята… Она ими гордилась. Но они были просто невыносимы! Неимоверный аппетит, буйная энергия, чудовищный шум, который они постоянно поднимали…

С улицы донеслись хриплые вопли, и миссис Рэмзи испуганно выглянула в окно. Нет, все в порядке! Просто они выбежали в сад. Так-то лучше! В саду для них больше места. Правда, они будут мешать соседям. Господи, хоть бы они оставили в покое кошек миссис Хэмминг! Да черт с ними (в конце-то концов) с кошками, но вот эта проволока на калитке… Мальчики постоянно рвут о нее свои шорты. Миссис Рэмзи невольно глянула в сторону аптечки, предусмотрительно — чтобы всегда была под рукой — поставленной на посудный шкафчик. Не то чтобы миссис Рэмзи слишком уж волновалась из-за обычных и вполне естественных происшествий, сопровождающих бурные игры мальчиков. По правде говоря, обычной ее реакцией в таких случаях было: «Я вам сто раз говорила, чтобы не оставляли пятен крови от своих ссадин в гостиной! Идите на кухню и пачкайте там, если вам это доставляет удовольствие. Линолеум хоть можно отмыть!»

В саду раздался ужасный вопль, который вдруг оборвался и сменился такой зловещей тишиной, что сердце миссис Рэмзи тревожно сжалось. К тишине она не привыкла. Миссис Рэмзи растерянно застыла, держа в руке совок с черепками битой посуды. Внезапно дверь распахнулась, и на пороге появился Билл. На его лице был написан почтительный восторг, весьма странный для его одиннадцати лет.

— Мам! — сказал он. — Пришел инспектор криминальной полиции и с ним еще один человек.

— Ох! — с облегчением выдохнула миссис Рэмзи. — Что ему нужно, дорогой?

— Он спрашивает тебя, — ответил Билл, — я думаю, это из-за убийства. Ну, знаешь, того, что случилось вчера у мисс Пэбмарш.

— Не понимаю, зачем ему приходить ко мне, — чуть раздраженно произнесла миссис Рэмзи.

«В жизни всегда так, — подумала она, — не одно, так другое». Надо же, как некстати! Только она собралась приготовить жаркое по-ирландски…

— Что поделаешь! — вздохнула она. — Пожалуй, мне лучше их принять.

Она выбросила осколки в мусорный бак под раковиной, сполоснула под краном руки, пригладила волосы и приготовилась идти с Биллом, который нетерпеливо повторял: «Ну мам, ну скорее!»

Когда миссис Рэмзи вместе с наступающим ей на пятки Биллом вошла в гостиную, там стояли двое мужчин и ее младший сын Тэд, не сводящий с них восхищенного взора.

— Миссис Рэмзи?

— Доброе утро!

— Полагаю, молодые люди уже доложили вам, что я инспектор криминальной полиции Хардкасл?

— Я как раз очень занята. Это займет много времени?

— Самую малость, — успокоил ее инспектор. — Вы разрешите нам сесть?

— Да, конечно!

Миссис Рэмзи тоже опустилась на стул и нетерпеливо посмотрела на инспектора. Она сильно подозревала, что «самая малость» растянется весьма надолго.

— А вам тут делать нечего, — ласково сказал инспектор мальчишкам.

— О-о! Мы не уйдем, — решительно заявил Билл.

— Не уйдем! — эхом отозвался Тэд.

— Мы хотим слушать! — настаивал Билл.

— Конечно хотим! — подтвердил Тэд.

— А кровищи много было? — поинтересовался Билл.

— Это был грабитель? — подхватил Тэд.

— Тише, мальчики! — вмешалась миссис Рэмзи. — Разве вы не слышали? Мистер Хардкасл не хочет, чтобы вы тут оставались.

— Мы не уйдем, — повторил Билл. — Мы хотим знать!

Хардкасл встал, подошел к двери и, распахнув ее, посмотрел на мальчиков.

— Марш! — негромко сказал он.

Одно только слово, причем очень тихо сказанное, но за ним чувствовались сила и авторитет. Без единого звука мальчики поднялись и, шаркая ногами, поплелись из комнаты.

«Чудеса! — подумала миссис Рэмзи. — Почему у меня так не получается?»

Конечно, она их мать. Говорят, мальчишки дома ведут себя совсем не так, как с посторонними. Ну да ладно. Пусть лучше дома хулиганят. Зато хотя бы не позорят ее на людях.

Закрыв за мальчиками дверь, инспектор сел, и миссис Рэмзи вернулась мыслями к настоящему.

— Если вы хотите поговорить о том, что случилось вчера в девятнадцатом, — начала она нервно, — то я, право же, ничего не могу сказать. Я даже не знаю, кто там живет.

— Там живет некая мисс Пэбмарш. Она слепая и работает в Институте Ааронберга.

— Понимаю, — сказала миссис Рэмзи, — но я едва знакома с людьми, живущими на той стороне Уилбрэхем Крэсент.

— Вы были вчера дома между половиной первого и тремя часами?

— Да. Надо было приготовить обед. Правда, около трех ненадолго выходила. Отвела мальчиков в кино.

Инспектор вынул фотографию и подал ее миссис Рэмзи.

— Скажите, пожалуйста, вы когда-нибудь видели этого человека?

Лицо миссис Рэмзи чуть оживилось.

— Нет, по-моему, нет. Но не уверена, что запомнила бы его, даже если бы видела.

— Он не приходил к вам? Не предлагал страховых полисов или еще чего-нибудь такого?

Миссис Рэмзи покачала головой.

— Нет! Точно не приходил.

— Предположительно его фамилия Карри. Мистер Р. Карри.

Инспектор вопросительно посмотрел на миссис Рэмзи, но она снова покачала головой.

— Знаете, в школьные каникулы, — сказала она, словно оправдываясь, — у меня совершенно нет времени на то, чтобы хоть что-то видеть или замечать.

— Да, в это время хлопот хватает, — согласился инспектор. — У вас славные ребята. Сколько в них энергии! Подчас, наверное, даже чересчур много.

Миссис Рэмзи улыбнулась, соглашаясь.

— Да, иногда это немного утомляет, но, в общем, они у меня очень хорошие.

— Не сомневаюсь. Славные мальчики. Оба. И я сказал бы, очень сообразительные. Если вы не возражаете, я хотел бы немного с ними побеседовать. Ребята иногда подмечают то, что не видят взрослые.

— Не думаю, что они смогут вам чем-то помочь, — возразила миссис Рэмзи. — Наши дома так далеко друг от друга…

— Дома далеко, а сады рядом.

— Это верно, — согласилась миссис Рэмзи. — Но они разделены оградой…

— Вы знаете миссис Хэмминг из дома номер двадцать?

— Гм! В общем, да, — сказала миссис Рэмзи. — Из-за кошек.

— Вы любите кошек?

— Дело не в этом. Я имею в виду ее постоянные жалобы.

— Жалобы на что?

Миссис Рэмзи покраснела.

— Понимаете, она страшная кошатница, — воскликнула она, — у нее их четырнадцать! Она совершенно помешана на своих кошках! Это доходит до абсурда! Я люблю кошек. У нас тоже как-то был кот. Полосатый такой… все мышей ловил. Но эта женщина… Боже, как она носится с ними! Специально для них готовит и постоянно держит бедняг взаперти. И они, конечно, пытаются сбежать. Я бы на их месте тоже пыталась! А мальчики у меня хорошие, они не станут мучить животных. И вообще, кошки сами прекрасно могут о себе позаботиться. Это очень разумные существа, если, конечно, с ними разумно обращаться.

— Вы абсолютно правы, — согласился инспектор. — Должно быть, у вас в школьные каникулы особенно много дел… Мальчиков нужно и кормить, и развлекать. Когда они возвращаются в школу?

— Послезавтра.

— Надеюсь, тогда вы сможете хорошенько отдохнуть.

— О, я позволю себе изрядно полодырничать!

Молодой человек, хранивший до сих пор молчание и только строчивший что-то в блокноте, внезапно заговорил, немало удивив этим миссис Рэмзи.

— Вам бы следовало нанять прислугу-иностранку, — сказал он. — Из тех, кого называют ou Pair[29]. Им нужно выучиться языку, и поэтому они готовы все делать по дому практически бесплатно.

— Пожалуй, стоило бы попробовать, — задумчиво сказала миссис Рэмзи, — хотя я всегда с опаской относилась к иностранцам. С ними, по-моему, то и дело возникают затруднения. Мой муле смеется надо мной, оно и понятно. Мне-то не приходится так часто бывать за границей.

— Он, судя по всему, и сейчас в отъезде? — спросил инспектор.

— Да. В начале августа ему пришлось уехать в Швецию. Он инженер-строитель. Жаль, что это случилось в самом начале каникул. Он так хорошо умеет ладить с детьми! Когда они втроем играют в электрическую железную дорогу, он, по-моему, доволен больше, чем мальчики. Иногда они раскладывают рельсы не только в комнате, но и в прихожей, и даже тянут их оттуда в другую комнату. Мужчины, они ведь те же дети, — добавила она снисходительно.

— А скоро ваш муж вернется?

— Я никогда не знаю заранее, — она вздохнула. — И это довольно… неприятно.

Ее голос дрогнул, и Колин пристально на нее взглянул.

— Ну ладно, не будем больше отнимать у вас время.

Хардкасл поднялся.

— Может быть, ваши мальчики покажут нам сад?

Билл и Тэд, естественно, ждали в передней и с восторгом приняли предложение.

— Сад у нас, правда, не очень большой, — словно извиняясь, сказал Билл.

Сад на Уилбрэхем Крэсент шестьдесят два явно старались содержать в порядке, впрочем, без особого успеха. По одну сторону тянулись цветочные грядки с георгинами и маргаритками. Был там и небольшой газон с неровно подстриженной травой. Везде валялись модели самолетов, «космические» пистолеты и прочие образцы достижений современной науки — большей частью уже сломанные. В конце сада виднелась яблоня с аппетитными красными яблоками. Неподалеку от нее росло грушевое дерево.

— Вон там! — Тэд театральным жестом указал в пространство между яблоней и грушей, где виднелась тыльная сторона дома мисс Пэбмарш. — Это тот дом, где было убийство. Девятнадцатый.

— Он хорошо просматривается, — сказал инспектор.

А из верхних окон, наверное, еще лучше.

— Да, — подтвердил старший мальчик. — Будь мы вчера дома, точно бы что-нибудь увидели. Но нас не было, — добавил он с сожалением.

— Мы ходили в кино, — пояснил Тэд.

— А вы нашли отпечатки пальцев? — поинтересовался Билл.

— Да. Только не очень-то они нам помогли. Вы вчера были в саду?

— Все утро! То прибегали, то убегали… Но мы ничего не видели и не слышали.

— Вот если б мы были тут днем, то услышали бы крики! Наверное, там здорово орали.

— Вы знаете мисс Пэбмарш? Леди, которая живет в том доме.

Мальчики затрясли головами.

— Какое там! По утрам ее нету, а в сад она выходит обычно после чая.

Колин рассматривал шланг для полива, который был присоединен к крану в доме. Шланг тянулся вдоль садовой дорожки и кончался в углу сада у груши.

— Не знал, что грушевые деревья надо поливать, — заметил Колин.

— Ну… — протянул слегка смущенный Билл.

— Однако, — продолжил Колин, — если влезть на дерево… — Он посмотрел на мальчиков и ухмыльнулся. — Тогда получится неплохое водное ружье, чтобы обстреливать кошек. Угадал?

Мальчуганы переминались с ноги на ногу, шаркали подошвами по гравию и смотрели куда угодно, только не на Колина.

— Вы этим и занимались! Верно?

— Но с ними ж ничего не случилось! Вот если бы из рогатки… — мечтательно произнес Билл.

— Думаю, рогатка тоже была в ходу.

— Это не считается, — заявил Тэд. — Мы ведь в них не попали.

— Значит, вы иногда забавляетесь с этим шлангом, — заметил Колин, — и тогда миссис Хэмминг является с жалобами.

— Она вечно жалуется!

— А вы когда-нибудь перелезали через изгородь?

— Зачем перелезать? Там же проволока, — неосторожно вырвалось у Тэда.

— А как тогда?

— Ну… можно пролезть сквозь изгородь… в сад мисс Пэбмарш. А чуть правее есть дырка в сад миссис Хэмминг.

— Заткнись, дурак, — прошипел Билл.

— Думаю, вы немало потрудились в поисках улик? — спросил Хардкасл.

Мальчишки молча переглянулись.

— Держу пари, что как только вы узнали об убийстве, то сразу же пробрались в сад мисс Пэбмарш и хорошенько там пошарили.

— Ну!.. — осторожно начал Билл и выжидательно замолчал.

— Очень возможно, что вы нашли нечто важное, — серьезно продолжал Хардкасл. — Мы ведь могли что-то пропустить. У вас, очевидно, есть… гм… какие-нибудь находки. Я буду очень признателен, если вы мне их покажете.

Билл наконец решился.

— Тащи все сюда, Тэд!

Тот бегом кинулся исполнять приказ.

— Думаю, ничего по-настоящему ценного у нас нет, — признался Билл. — Мы просто… играли в сыщиков.

Он с беспокойством посмотрел на Хардкасла.

— Понятно, — сказал инспектор. — Такая уж у полицейских работа. Сплошное разочарование.

Билл с облегчением вздохнул.

Тэд примчался назад и протянул инспектору узелок из грязного носового платка, в котором что-то звякнуло. Хардкасл развязал его и стал раскладывать содержимое. Билл с Тэд ом стояли по бокам инспектора в напряженном ожидании. В узелке оказались: ручка от чашки, кусочек фарфора с рисунком ивы, сломанный садовый совок, ржавая вилка, монета, прищепка для белья, осколок радужного стекла и половинка ножниц…

— Очень интересно, — с серьезной миной произнес инспектор.

Чтобы не расстраивать юных сыщиков, с нетерпением ожидавших, что он скажет, Хардкасл поднял осколок стекла.

— Это я у вас заберу. Очень похоже на улику.

Колин тем временем внимательно разглядывал монетку.

— Она не английская, — заметил Тэд.

— Верно, не английская, — согласился Колин. Он посмотрел на Хардкасла. — Может, и ее захватим?

— Только никому ни слова, — заговорщицким тоном сказал инспектор.

Мальчики восторженным шепотом пообещали.

Глава 11

— Рэмзи… — задумчиво произнес Колин.

— Что?

— Ничего. Просто мне нравится, как звучит эта фамилия. Между прочим, он часто ездит за границу. И уезжает всегда внезапно. Его жена говорит, что он инженер-строитель, но, похоже, не слишком в этом уверена.

— Миссис Рэмзи хорошая женщина, — сказал Хардкасл.

— Да… только не очень счастливая.

— Просто она устала. С детьми такого возраста трудно.

— Мне думается, тут не только усталость.

— Сомневаюсь, что человек, которого ты ищешь, станет обременять себя женой и двумя детьми, — скептически заметил Дик.

— Не скажи! — возразил Колин. — Ты не представляешь, на что способны эти парни ради маскировки. И уж тем более, на что способна одинокая женщина с двумя детьми.

— Она не такая, — холодно возразил Хардкасл.

— Я и не думаю, старина, что это греховная связь. Просто мне кажется, что миссис Рэмзи вполне могла согласиться на фиктивный брак и тем самым обеспечить этому парню прикрытие. Разумеется, он наплел ей что надо. Что ведет разведку в наших интересах и все такое. Очень даже патриотично.

Хардкасл неодобрительно покачал головой.

— Ты живешь в странном мире, Колин, — сказал он.

— Да уж… Пора с этим завязывать. А то потихоньку перестаешь отличать черное от белого. Я ведь говорил тебе, что половина этих людей служит и нашим и вашим. Со временем они и сами уже перестают понимать, на чьей именно они стороне. Окончательно запутываются. Но не стоит сейчас об этом. Давай лучше вернемся к нашему делу.

— Зайдем к Макнотонам, — предложил Хардкасл, останавливаясь у калитки дома шестьдесят три. — Их сад, как и сад Блэнда, соприкасается с садом мисс Пэбмарш.

— Ты о них что-нибудь знаешь?

— Очень немного. Приехали сюда около года назад. Пожилая чета… Он, кажется, профессор на пенсии. Увлекается садоводством.

Перед домом были посажены кусты роз, под окнами раскинулась огромная клумба с цветущими осенними крокусами[30].

Дверь открыла приветливо улыбающаяся молодая женщина в ярком цветистом переднике.

— Вы хотите что?.. Да?

— Наконец-то иностранная прислуга, — пробормотал Хардкасл, протягивая свою визитную карточку.

— Полиция, — произнесла женщина и, тут же перестав улыбаться, отступила шага на два и оглядела Хардкасл а так, будто это был не человек, а сам дьявол во плоти.

— Миссис Макнотон?

— Миссис Макнотон здесь.

Женщина проводила их в пустую гостиную, окна которой выходили на тыльную часть сада.

— На наверху есть, — проговорила женщина совсем уже сухо.

Выйдя в переднюю, она громко позвала: «Миссис Макнотон! Миссис Макнотон!»

— Да? В чем дело, Гретель? — отозвался голос откуда-то сверху.

— Это полиция… два полиция. Я посадить их в гостиной.

Сверху донеслись встревоженный шорох и причитания: «О Господи! О Господи! Что там еще?!» Потом раздался звук семенящих шагов и, наконец, появилась сама хозяйка. Лицо ее выражало беспокойство, впрочем, всего через несколько минут Хардкасл убедился, что это ее постоянное состояние.

— О Господи, — повторила она. — Господи! Инспектор… инспектор… а, вот! Хардкасл… Да! — Она снова посмотрела на визитную карточку. — Но зачем вы пришли? Мы ничего не знаем. Ведь вы по поводу убийства, да? Или это из-за лицензии на телевизор?

Хардкасл успокоил ее, заверив, что его визит не имеет никакого отношения к телевизору.

— Все это так странно, не правда ли? — продолжала, несколько приободрившись, миссис Макнотон. — Такое необычное время для ограбления! Середина дня… люди обычно дома. Правда, теперь часто приходится читать о таких ужасах! И все среди бела дня… К примеру, у наших друзей… Они были приглашены на ленч и ушли, а в это время к их дому подъехал фургон для перевозки мебели, и грабители вынесли и погрузили всю мебель, все до последнего стула. На улице были люди, но никому и в голову не пришло, что это ограбление. Знаете, по-моему, я вчера слышала, как кто-то кричал, но Энгус сказал, что вопят эти отвратительные мальчишки миссис Рэмзи. Они все время носятся по саду и ревут, изображая космические ракеты или атомные бомбы. Иногда прямо жутко делается!

Инспектор снова извлек из кармана фотографию.

— Вы видели когда-нибудь этого человека?

Миссис Макнотон жадно впилась глазами в снимок.

— Я почти уверена, что где-то его видела. Да-да! Совершенно уверена. Вот только где? Может, это он спрашивал, не хочу ли я купить новую энциклопедию в четырнадцати томах? Или приносил новую модель пылесоса? Я с ним и говорить не стала. Тогда он начал приставать к мужу. А Энгус в это время высаживал какие-то луковицы и, сами понимаете, не хотел, чтобы ему мешали, а он все надоедал и надоедал ему, расписывая, что может делать новый пылесос… И гардины-то он чистит, и полы моет, и даже грязь с порога может убирать… Словом, все может! Абсолютно все! Тогда Энгус посмотрел на него и говорит: «А луковицы он высаживать может?» У продавца был такой растерянный вид, что я расхохоталась. И он сразу ушел.

— Вы уверены, что это был тот же человек, что и на снимке?

— Видите ли… Все-таки, пожалуй, нет. Тот был намного моложе. Но мне все равно кажется, что я видела это лицо. Да-да! Чем дольше я смотрю, тем больше убеждаюсь в том, что он приходил сюда, предлагая что-то купить.

— Может, страховой полис?

— Нет-нет! Не страховку. Мой муж очень за этим следит. Мы от всего уже застрахованы. Нет, не страховку. И все-таки, чем больше я на него смотрю…

Однако Хардкасла ее уверения не особенно обнадеживали. Миссис Макнотон явно относилась к числу тех впечатлительных дам, которые ну прямо-таки умирают от желания увидеть что-нибудь связанное с убийством. Чем дольше она будет разглядывать фотографию, тем больше ей будет казаться, что она видела этого человека.

Инспектор вздохнул.

— Кажется, он приехал на фургоне, — продолжала миссис Макнотон. — Только вот не припомню когда. А фургон, по-моему, был хлебный.

— А вчера вы его не видели?

Лицо миссис Макнотон несколько омрачилось. Она поправила седую прядь, отвалившуюся от не слишком-то уложенных волос.

— Нет. Вчера нет. Во всяком случае, — она запнулась, — мне так кажется. Но может, — ее лицо просветлело, — мой муж вспомнит?

— А он сейчас дома?

— Да, в саду, — миссис Макнотон кивнула в сторону выходящего в сад окна, за которым виднелся пожилой мужчина, толкающий по дорожке тачку.

— Вы позволите нам поговорить с ним?

Миссис Макнотон кивнула и провела их через боковую дверь в сад. Мистер Макнотон, по-видимому, выкладывался на своих грядках полностью: во всяком случае, его лицо было покрыто испариной.

— Энгус, — слегка задыхаясь от волнения, обратилась к нему жена. — Эти джентльмены из полиции. Они пришли по поводу убийства в доме мисс Пэбмарш. Посмотри на снимок; я уверена, что уже видела этого человека раньше. Как думаешь, это не он приходил к нам на прошлой неделе и спрашивал, нет ли у нас старинных вещей, от которых мы хотели бы избавиться?

— Посмотрим, — сказал мистер Макнотон. — Только подержите фотографию, попросил он Хардкасла. — А то у меня руки в земле.

Он взглянул на снимок.

— Никогда в жизни этого парня не видел.

— Ваши соседи говорят, вы заядлый садовод.

— Кто вам это сказал? Миссис Рэмзи?

— Нет. Мистер Блэнд.

Энгус Макнотон возмущенно фыркнул.

— Много он понимает! Сажает все подряд… Бегонии рядом с геранью, представляете? Да еще бордюр из лобелий![31] Разве это сад? Как в общественном парке! А вы, инспектор, любите садовничать? Конечно, сейчас не сезон, но я мог бы показать один-два кустика, которые сильно бы вас удивили. Я сумел вырастить их здесь, хотя, говорят, они растут только в Девоне[32] и Корнуолле[33].

— Пожалуй, я не рискнул бы назвать себя садоводом, — сказал Хардкасл.

Мистер Макнотон одарил его недоверчивым взглядом — примерно так художник смотрит на человека, который говорит, будто ничего не понимает в живописи, но при этом покупает его картину.

— Боюсь, я пришел по менее интересному поводу, — сказал инспектор.

— Понимаю. Вчерашнее происшествие. Я как раз был в саду, когда это случилось.

— В самом деле?

— Я хочу сказать, что был здесь, когда закричала эта девушка.

— И как вы отреагировали?

— Гм, по правде говоря, никак! — слегка смутился Макнотон. — Я, собственно, думал, что это ужасные мальчишки миссис Рэмзи. Вечно они вопят, визжат и производят чудовищный шум.

— Но ведь кричали в другой стороне.

— Ах, если бы эти чертовы мальчишки хулиганили только в своем саду! Но они же вездесущи! Пролезают через ограду и живые изгороди и гоняются повсюду за несчастными кошками миссис Хэмминг. Беда в том, что некому хорошенько их приструнить. Мать совершенно с ними не справляется. Впрочем, когда в доме нет мужчины, оно и понятно.

— Мистер Рэмзи, кажется, часто бывает за границей?

— Да, он, по-моему, инженер-строитель, — рассеянно сказал мистер Макнотон. — Постоянно в разъездах. А может, специалист по дамбам или трубопроводам — нефтяным там или газовым, уж и не знаю. Месяц назад сорвался и уехал в Швецию, оставив жену одну с мальчишками… А на ней же весь дом: и готовка, и уборка, и прочее. Ребята, конечно, разболтались. Они, в сущности, неплохие, но им нужна дисциплина.

— А кроме крика вчера не было ничего необычного? И, кстати, во сколько, вы говорите, это случилось?

— Понятия не имею, — ответил мистер Макнотон. — Я теперь всегда снимаю часы, прежде чем возиться с землей. Как-то, помню, протащил через них садовый шланг, так еле потом починили. Дорогая, ты не помнишь, который был час? Ты ведь тоже слышала крик?

— Должно быть, половина третьего. И уж во всяком случае, после ленча.

— А ленч у нас в половине второго, если, конечно, повезет, — продолжил мистер Макнотон. — У нашей прислуги — она датчанка — совершенно отсутствует чувство времени.

— А потом… после ленча вы ложитесь отдыхать?

— Иногда. Сегодня, например, я не спал. Хотелось закончить уборку в саду. Отвозил всякие ветки да листья на компостную кучу.

— Чудесная вещь — этот компост! — с чувством произнес инспектор.

Мистер Макнотон заметно оживился.

— Безусловно! Ничто с этим не сравнится! Скольких людей я уже обратил в свою веру! Некоторые используют химические удобрения. Самоубийцы! Разрешите, я вам покажу!

Мистер Макнотон схватил инспектора за руку и, толкая перед собой тачку, потащил по дорожке к ограде, отделявшей его сад от сада мисс Пэбмарш. Там, под кустами сирени, во всем своем великолепии возвышалась компостная куча. Мистер Макнотон вкатил тачку в находившийся рядом сарайчик, где были аккуратно размещены инструменты и садовый инвентарь.

— Какой у вас порядок! — заметил Хардкасл.

— Об инструментах надо заботиться.

Инспектор задумчиво смотрел поверх ограды на перголу[34] из роз, которая вела в сторону дома мисс Пэбмарш.

— Мистер Макнотон, когда вы находились у компостной кучи, вы никого не видели в саду мисс Пэбмарш? Может, кто-нибудь выглядывал из окон ее дома?

Макнотон покачал головой.

— Нет, ничего не видел. Жаль, инспектор, что не могу вам помочь.

— Знаешь, Энгус, — сказала его жена, — по-моему, я видела, как кто-то крадется через сад мисс Пэбмарш.

— Не думаю, дорогая, — твердо сказал Макнотона. — Ты ничего не видела. И я тоже.

— Эта женщина все видела, о чем ни спроси, — проворчал Хардкасл, когда они с Лэмом садились в машину.

— Ты не веришь, что она действительно узнала человека на снимке?

— Сомневаюсь. Просто ей хочется думать, что узнала. Я слишком хорошо знаю эту породу. Стоило мне чуток ее поприжать, и она уже ничего толком не могла ответить. Ведь так?

— В общем, да.

— Вот погоди, она еще вспомнит, что сидела напротив него в автобусе. Если хочешь знать мое мнение, она просто принимает желаемое за действительность. Нет, разве?

— Согласен.

Хардкасл вздохнул.

— Ничего стоящего, по сути, мы так и не узнали. Правда, кое-что меня настораживает. Взять хоть эту миссис Хэмминг: как бы она ни была поглощена своими кошками, до такой степени ничего не знать о своей соседке попросту невозможно. Странно и то, что она абсолютно никак не отреагировала на сообщение об убийстве.

— Миссис Хэмминг — рассеянная женщина.

— Просто чокнутая! — воскликнул Хардкасл. — Такая ничего не заметит, даже если пожар, ограбление или убийство случится прямо у нее под носом.

— У нее все огорожено проволокой, а из-за этих викторианских кустов не много-то и увидишь.

Они вернулись в полицейский участок, и Хардкасл, ухмыльнувшись, сказал:

— Ну что ж, сержант Лэм, теперь я могу освободить вас от ваших обязанностей.

— Больше никаких визитов?

— Пока хватит. Чуть позже мне надо будет нанести еще один, но тебя я взять с собой уже не смогу.

— Ну что ж, спасибо и на том. Можешь устроить, чтобы все, что я записал, перепечатали? — он протянул Хардкаслу свои записи. — Ты сказал, первое слушание послезавтра? В котором часу?

— В одиннадцать.

— Хорошо. К этому времени я вернусь.

— Уезжаешь?

— Завтра мне нужно съездить в Лондон. Доложить, как идут дела.

— Догадываюсь кому.

— Догадываться тебе не положено.

Хардкасл усмехнулся.

— Передавай старине привет.

— К тому же я хотел повидать одного специалиста, — добавил Колин.

— Специалиста? Зачем? Тебя что-то беспокоит?

— Да нет, со здоровьем все в порядке. Правда, есть одна болезнь — упрямство, но я, знаешь ли, имел в виду специалиста другого рода, отчасти твоего коллегу.

— Скотленд-Ярд[35]?

— Нет. Частный детектив. Друг моего отца и мой тоже. Твоя фантастическая история — как раз по его части. Она ему понравится… и поднимет настроение. По-моему, он в этом нуждается.

— Кто это?

— Эркюль Пуаро.

— Слыхал-слыхал. Но мне казалось, он давно уже умер?

— Нет, пока здравствует. Но, похоже, здорово скучает, а это для него — хуже смерти.

Хардкасл с любопытством посмотрел на друга.

— Странный ты парень, Колин! И друзья у тебя все какие-то… чудные.

— Взять хотя бы тебя, — с улыбкой парировал Колин.

Глава 12

Отпустив Колина, инспектор Хардкасл посмотрел на адрес, аккуратно записанный в его блокноте, и одобрительно кивнул головой. Спрятав блокнот в карман, он принялся разбирать бумаги, скопившиеся на его письменном столе.

На это ушла уйма времени. Разобравшись с бумагами, инспектор послал за сандвичами и кофе. Затем выслушал доклад сержанта Крэя, не сообщившего ровным счетом ничего интересного. Ни на железнодорожной станции, ни в автобусах мистера Карри никто не видел. Лабораторное обследование одежды ни к чему не привело. Костюм был от хорошего портного, но ярлычок ателье кто-то аккуратно срезал. Отставалось непонятным только, исходило это явное желание остаться неузнанным от самого мистера Карри или же от его убийцы? Определенные надежды Хардкасл возлагал на экспертизу дантистов, но она требовала много времени и была абсолютно бесполезна в случае, если бы мистер Карри оказался иностранцем. Хардкасл задумался. Ему почему-то казалось, что мистер Карри — француз… Хотя, с другой стороны, его одежда, безусловно, не была французской. Метки прачечной пока также ничего не дали.

Хардкасл умел быть терпеливым. Установление личности дело хлопотное. Но он был уверен, что в конце концов кто-нибудь поможет: дантист, домашний доктор, служащие прачечной, родственники (обычно жена или мать), а если не они, то владелица дома или квартиры, где он жил. Фотографии убитого будут разосланы по всем полицейским участкам и напечатаны в газетах. Раньше или позже мистер Карри будет опознан, и они узнают его подлинное имя. А пока и без того дел выше крыши. Хардкасл трудился до половины шестого не поднимая головы. Потом, взглянув на часы, решил, что пора нанести запланированный им на этот вечер визит.

Сержант Крэй доложил, что Шила Уэбб вернулась в бюро «Кавэндиш». В пять часов она должна была отправиться к профессору Парди в отель «Кроншнеп» и уйти оттуда, по всей вероятности, не раньше шести.

Как же фамилия ее тетки? Инспектор заглянул в блокнот. Лоутон… Миссис Лоутон, Палмерстон-роуд, 14. Хардкасл не захотел воспользоваться полицейской машиной и отправился пешком.

Палмерстон-роуд — улица мрачноватая, сколько бы ни утверждали местные жители, что она знавала лучшие времена. Большинство домов теперь было разделено на две-три секции с отдельными подъездами, которые сдавались внаем. Сворачивая за угол, инспектор заметил, что идущая навстречу девушка, увидев его, на мгновение замешкалась, словно хотела о чем-то спросить, но передумала. По непонятной причине инспектор тут же задумался о туфлях. Вернее даже… об одной туфле. Лицо девушки показалось ему знакомым… Кто бы это мог быть? У него было ощущение, что совсем недавно он ее где-то видел. Может быть, она узнала его и хотела заговорить?

Инспектор задержал шаг и оглянулся. Девушка быстро удалялась. К сожалению, у нее было не слишком запоминающееся лицо. Такое трудно удержать в памяти, если для этого нет какого-то особого повода. Голубые глаза, светлые волосы, рот чуть приоткрыт… Рот. Что-то связанное со ртом… Что она делала? Говорила? Красила губы помадой? Нет. Инспектор был слегка уязвлен. Он очень гордился своей способностью запоминать лица и любил повторять, что никогда никого не забывает — ни свидетелей, ни подсудимых. Впрочем, запомнить всех обслуживавших его в кафе официанток или водителей автобусов было нереально. Инспектор решительно выбросил девушку из головы и прибавил шагу.

Дверь подъезда дома четырнадцать была распахнута; внутри оказалось четыре двери, рядом с каждой из которых висела табличка с фамилией и звонок. Миссис Лоутон занимала квартиру на нижнем этаже. Инспектор позвонил в левую дверь. Через несколько минут послышались шаги, и ему открыла высокая сухощавая женщина с темными растрепанными волосами. Она была в фартуке и слегка запыхалась. Откуда-то, вероятно из кухни, доносился запах лука.

— Миссис Лоутон?

— Да? — она посмотрела на него с сомнением и некоторой досадой.

«Лет сорок пять, — подумал инспектор. — И еще в ней есть что-то цыганское».

— В чем дело?

— Я был бы крайне признателен, если бы вы уделили мне немного времени.

— Зачем это? Мне сейчас некогда. Вы, случайно, не из газеты? — добавила она раздраженно.

— Вам, наверное, надоедают репортеры, посочувствовал Хардкасл.

— Да уж! Стучат, звонят, задают какие-то дурацкие вопросы.

— Я знаю, как это неприятно. Рад был бы избавить вас от подобных визитов. Видите ли, миссис Лоутон, я инспектор криминальной полиции Хардкасл и как раз занимаюсь делом, из-за которого вам досаждают репортеры. Мы бы с удовольствием оградили вас от их любопытства, но, как вы понимаете, у ее величества Прессы свои права.

— Разве можно так беспокоить людей? — сказала миссис Лоутон. — Говорят, что обязаны сообщить читателям все новости, а печатают сплошное вранье. Такое навыдумывают. Просто безобразие! Ладно уж… входите.

Инспектор перешагнул порог, и миссис Лоутон закрыла дверь. На коврике лежало несколько писем. Миссис Лоутон нагнулась, чтобы их поднять, но галантный инспектор опередил ее. Передавая ей письма, он машинально скользнул взглядом по адресам.

— Благодарю вас, — она положила письма на столик в передней.

— Проходите в гостиную, вот сюда. Извините… Я вас на минутку оставлю. Кажется, что-то сбежало.

Миссис Лоутон поспешно удалилась на кухню. Инспектор еще раз, теперь уже не торопясь, просмотрел лежавшие на столике письма. Одно из них было адресовано миссис Лоутон, два других — мисс Р. Ш. Уэбб. Затем инспектор вошел в гостиную. Она была маленькой, убого меблированной и весьма неопрятной, но здесь и там бросались в глаза неожиданно яркие пятна и необычные предметы: красивая и, вероятно, дорогая ваза цветного венецианского стекла абстрактной формы; две ярких бархатных подушки, глиняное блюдо с заморскими раковинами… «У кого-то, у тетки или племянницы, — подумал инспектор, — есть вкус».

В комнату вошла миссис Лоутон — еще более запыхавшаяся, чем прежде.

— Теперь, надеюсь, больше ничего не убежит, — неуверенно сказала она.

— Извините, что беспокою вас в такое неурочное время… Я просто шел мимо и решил зайти, чтобы проверить некоторые факты, связанные с делом, в которое, к сожалению, была вовлечена ваша племянница. Надеюсь, она оправилась от потрясения? Подобное зрелище не для девичьих глаз.

— Да, конечно! Шила пришла домой в ужасном состоянии. Но утром почувствовала себя лучше и вышла на работу.

— Мне сказали, она работает сейчас где-то неподалеку. Я ни в коем случае не хотел ей мешать и решил, что лучше поговорить с ней дома. Но она, похоже, еще не вернулась?

— Сегодня Шила, скорее всего, вернется поздно. Ее вызвал профессор Парди, а у него, по ее словам, совершенно отсутствует чувство времени. Его любимая фраза: «Это займет не больше десяти минут, так что давайте закончим!» В результате проходит сорок пять, а то и час. Вообще-то он славный, все время извиняется. Раз или два даже предлагал ей остаться ужинать, так как задержал дольше, чем было условленно. Но все-таки это очень неприятно. Может, раз уж Шилы здесь нет, я смогу быть вам чем-то полезной, инспектор?

— Да нет, — улыбнулся тот. — Правда, нам удалось пока записать только основные факты, да и то я не вполне уверен, что правильно, — он сделал вид, что сверяется со своей записной книжкой. — A-а, вот! Мисс Шила Уэбб. Это ее полное имя или у нее есть и другое? Для предварительного слушания дела все должно быть записано абсолютно точно.

— Оно состоится послезавтра? Шила получила повестку.

— Это не должно ее беспокоить, — сказал Хардкасл. — Ей только нужно будет рассказать, как она обнаружила тело.

— А вы еще не знаете, кто был этот человек?

— Нет. На это требуется какое-то время. У него в кармане обнаружена визитная карточка, и мы сначала думали, что он страховой агент. Но, похоже, эту карточку ему кто-то дал. Или же он сам намеревался застраховаться.

— Вот как! — казалось, миссис Лоутон слегка заинтересовалась.

— Итак, миссис Лоутон, я хотел бы сверить свои записи. У меня записано: мисс Шила Уэбб или Шила Р. Уэбб. Но я не могу припомнить второго имени. Розали?

— Розмари, — поправила миссис Лоутон. — Ее крестили Розмари-Шила. Но имя Розмари всегда казалось ей слишком вычурным, и она называет себя не иначе как Шила.

— Понятно, — Хардкасл ничем не выдал своего удовлетворения тем, что его предположение оказалось правильным. Он отметил также, что упоминание имени «Розмари» не вызвало у миссис Лоутон никакого волнения. Для нее, по всей видимости, это было всего лишь второе имя племянницы, которое девушке не нравилось.

— Ну вот, теперь все правильно, — улыбаясь, сказал Хардкасл. — Как я понимаю, ваша племянница приехала из Лондона и последние десять месяцев работала в бюро «Кавэндиш». Вы не могли бы припомнить, когда именно она туда поступила?

— Так сразу я, пожалуй, и не скажу. По-моему, в ноябре прошлого года. Кажется, в конце ноября.

— Скажите, а до того она тоже жила с вами?

— Нет. До этого она жила в Лондоне.

— У вас есть ее лондонский адрес?

— Где-то был, — миссис Лоутон беспомощно огляделась по сторонам с видом человека, привыкшего к постоянному беспорядку. — Память у меня плохая. Кажется, что-то вроде (Эллингтон Гроув за Фулхэмуэй. Она снимала квартиру вместе с двумя приятельницами. Лондонские квартиры очень дороги. Молодой девушке не по карману.

— Вы помните, как называется лондонская фирма, где она работала?

— Конечно. «Хопгуд энд Трэнт» — на Фулхэм-роуд. Агенты по недвижимости.

— Благодарю вас. Теперь, кажется, все ясно. Скажите, пожалуйста, мисс Уэбб сирота?

— Да, — миссис Лоутон неловко двинулась на стуле. Взгляд ее был устремлен к двери. — Вы не возражаете, если я опять загляну на кухню?

— Конечно!

Инспектор открыл перед ней дверь, и она вышла. Интересно, ему только так показалось или последний вопрос действительно вызвал у миссис Лоутон какое-то беспокойство? До этого она отвечала охотно и вполне естественно. Хардкасл размышлял об этом, пока не вернулась миссис Лоутон.

— Простите, — произнесла она извиняющимся тоном, — сами понимаете — готовка… Вы, кажется, хотели меня о чем-то спросить? Ах да, помню. Только это не Оллингтон Гроув, а Каррингтон Гроув, семнадцать.

— Спасибо. Я спросил, сирота ли мисс Уэбб?

— Да, сирота. Ее родители умерли.

— Давно?

— Когда она была ребенком.

В тоне миссис Лоутон чувствовалась нотка вызова.

— Шила — дочь вашей сестры или брата?

— Сестры.

— А кем мистер Уэбб был по профессии?

Миссис Лоутон молчала, покусывая губы.

— Я не знаю, — наконец тихо произнесла она.

— Не знаете?

— Я хотела сказать… не помню. Это было так давно.

Хардкасл был уверен, что она снова заговорит. И не ошибся.

— Могу я спросить, какое отношение имеет… Я хочу сказать, какое имеет значение, кто были ее мать и отец и чем они занимались…

— Думаю, миссис Лоутон, это не имеет большого значения, во всяком случае с вашей точки зрения. Но, видите ли, обстоятельства сложились весьма необычно.

— Что вы имеете в виду?

— У нас есть основания полагать, что кто-то специально подстроил так, чтобы Шила оказалась в доме девятнадцать. Возможно, — инспектор сделал паузу, — кто-то затаил на нее зло.

 — Представить себе этого не могу! Шила очень славная девушка. И очень добрая.

— Да, — мягко сказал инспектор. — Я тоже так думаю.

— И слышать не хочу о ней ничего плохого! — с жаром воскликнула миссис Лоутон.

— Разумеется! Разумеется! — инспектор умиротворяюще улыбнулся. — Однако вы должны понять, миссис Лоутон, что все выглядит так, будто ваша племянница намеренно была избрана жертвой. Как говорится в фильмах, ее «подставили». Кто-то подстроил все так, чтобы именно она вошла в дом, где совсем недавно убили человека. Совершенно очевидно, что кто-то специально заманил ее в дом.

— Вы… вы хотите сказать, что кто-то хотел, чтобы подумали, будто этого человека убила моя племянница? О нет! Я не верю!

— Конечно, в это трудно поверить, — согласился инспектор, — но мы должны все выяснить. Возможно, кто-то влюблен в вашу племянницу, а она не отвечает ему взаимностью? Молодые люди бывают отчаянно мстительны, особенно если отличаются неуравновешенным характером.

— Не думаю, что могло случиться нечто подобное, — миссис Лоутон нахмурилась. — Шила дружила с одним или двумя юношами, но ничего серьезного там не было.

— Может быть, в Лондоне? Вы ведь не знаете, с кем она дружила там.

— Нет, не знаю. По-моему, инспектор, вам следует спросить об этом у нее самой. Я ничего такого не слышала.

— Возможно, тут замешана ревность. Ну, скажем, одной из ее лондонских приятельниц, с которыми она снимала в Лондоне квартиру, — предположил Хардкасл.

— Я, конечно, допускаю, что кто-нибудь из девушек мог затаить на нее обиду, — неуверенно проговорила миссис Лоутон, — но уж, конечно, не до такой степени, чтобы взвалить на нее убийство.

Это было разумное замечание, и Хардкасл отметил про себя, что миссис Лоутон — человек вполне здравомыслящий.

— Я понимаю, — поспешил сказать он, — что подобные предположения кажутся невероятными, но ведь и вся эта история совершенно неправдоподобна.

— Должно быть, это проделал какой-то сумасшедший!

— Даже в поступках безумца, — сказал Хардкасл, — есть определенный смысл. Подоплека, так сказать. Потому я и расспрашиваю вас о родителях Шилы Уэбб. Вы не можете себе представить, — продолжал инспектор, — как часто мотивы поступков уходят корнями в прошлое. Если родители Шилы умерли, когда она была совсем маленькой, естественно, она ничего не может о них рассказать. Поэтому я вынужден вновь обратиться к вам.

— Да, я понимаю. Но… — В ее голосе чувствовались тревога и неуверенность.

— Они погибли одновременно? — спросил инспектор. — Несчастный случай?

— Нет, ничего такого.

— Значит, оба они умерли естественной смертью?

— Да… Я… не знаю.

— Думаю, миссис Лоутон, вы знаете чуть больше того, что мне рассказали. Может быть, родители Шилы развелись? Что-нибудь в этом роде?

— Нет… разведены они не были.

— Полно, миссис Лоутон! Вы знаете… вы не можете не знать, от чего умерла ваша сестра!

— Я не вижу смысла… То есть я не могу сказать… Все это очень сложно. Ворошить прошлое… Лучше этого не делать, — миссис Лоутон была в полной растерянности.

Хардкасл пристально смотрел на нее.

— Может быть, — мягко спросил он, — Шила Уэбб — незаконнорожденная?

Лицо женщины выразило испуг и облегчение одновременно.

— Не знаю, как бы это сказать…

— Шила Уэбб — внебрачный ребенок вашей сестры?

— Да, но сама Шила этого не знает. Я ей не говорила. Я сказала, что ее родители умерли молодыми. Так что… сами понимаете…

— Разумеется! И обещаю вам: если не возникнет особой надобности, я не стану расспрашивать ее об этом.

— Значит, вы не скажете ей?

— Нет, если в этом не будет необходимости, а я в этом почти уверен. Но, миссис Лоутон, мне хотелось бы услышать от вас полный и откровенный рассказ, и, уверяю, я сделаю все возможное, чтобы это осталось между нами.

— История очень неприятная, — начала миссис Лоутон, — и, поверьте, принесла мне много горя. Моя сестра считалась в семье умницей. Она была школьной учительницей, и дела ее шли очень хорошо. Ее уважали. Нельзя было даже представить…

— Такое часто случается, — понимающе заметил Хардкасл. — Итак, она познакомилась с этим человеком… с мистером Уэббом, да?

— Я даже не знала его имени, — сказала миссис Лоутон, — и никогда его не встречала. Сестра пришла ко мне и во всем призналась. Сказала, что ждет ребенка, отец которого не может или не хочет — я так до сих пор и не знаю — жениться на ней. Сестра была честолюбива, а, получи дело огласку, она потеряла бы работу. Я, разумеется, сказала, что помогу ей.

— А где ваша сестра сейчас?

— Не имею ни малейшего представления.

— Но… она жива?

— Думаю, да.

— И вы не поддерживаете с ней никакой связи?

— Она так хотела. Энн считала, что так будет лучше и для нее, и для ребенка. У каждой из нас был небольшой доход, оставленный нам матерью. Половину своей доли Энн перевела на меня, чтобы я могла вырастить и воспитать ребенка. Она сказала, что будет продолжать работать, только перейдет в другую школу. Одно время у нее была мысль уехать на год за границу. Кажется, по обмену, в Австралию… или еще куда-то. Вот все, что я знаю, инспектор Хардкасл, и что могу вам рассказать.

Хардкасл задумчиво смотрел на нее. Действительно ли это было все, что она знала? Поди разберись… Во всяком случае, это было все, что она решила рассказать. Возможно, миссис Лоутон действительно больше ничего не знала. Из того немногого, что инспектору довелось услышать, он понял, что мать Шилы — сильная, но ожесточившаяся личность, которая, несмотря на горькое разочарование, решила не допустить, чтобы одна-единственная ошибка разрушила всю ее жизнь. Трезво все взвесив, она обеспечила содержание своего ребенка, позаботившись о его будущем счастье. И с этого момента полностью устранилась, чтобы начать свою жизнь с нуля.

«Я могу понять, — думал инспектор, — что эта женщина не успела привязаться к своему ребенку. Но к сестре?»

— Довольно странно, — мягко сказал он, — что ваша сестра не поддерживала с вами никаких связей, можно ведь было хотя бы переписываться… Неужели она не хотела знать, как растет ее ребенок?

Миссис Лоутон покачала головой.

— Ничего странного. Надо знать мою сестру. Она всегда была очень волевым и решительным человеком. К тому же мы с ней никогда не были особенно близки. Я намного моложе — на двенадцать лет. Нет, мы не были близки.

— А как отнесся к удочерению племянницы ваш муж?

— К тому времени я уже овдовела. Я вышла замуж совсем молоденькой, и мой муж погиб на войне. Тогда у меня была своя кондитерская. Совсем небольшая.

— Где это было? Здесь, в Кроудене?

— Нет, тогда мы жили в Линкольншире. В Кроуден я приезжала как-то во время отпуска, и мне здесь так понравилось, что я решила продать свою кондитерскую и переехать сюда. Позже, когда Шила подросла и пошла в школу, я стала работать в большом магазине тканей «Роско энд Уэст». Я и теперь там работаю…

— Ну что ж, — сказал Хардкасл, поднимаясь. — Я вам очень признателен за откровенность.

— И вы ни слова не скажете Шиле?

— Нет, если не будет необходимости и если какие-либо обстоятельства из ее прошлого не окажутся связанными с убийством. А я полагаю, что это маловероятно, — инспектор вынул из кармана фотографию, которую показывал уже стольким людям. — Миссис Лоутон, вам, случайно, не знаком этот человек?

— Мне уже показывали, — она внимательно рассматривала снимок. — Нет. Я точно никогда его раньше не видела. Не думаю, что он здешний, иначе я скорее всего узнала бы его, — немного помолчав, она неожиданно добавила: — Он мне кажется приятным человеком. Я бы сказала, что он джентльмен. Как вы думаете?

Это старомодное, по мнению инспектора, слово в устах миссис Лоутон звучало вполне естественно. «Воспитывалась в деревне, — отметил он про себя. — Там люди все еще мыслят по-старому». Он еще раз посмотрел на фотографию и с удивлением подумал, что ему самому не приходило в голову таким образом взглянуть на убитого. Кажется приятным человеком? Инспектор предполагал совершенно противоположное. Возможно, что интуитивно или под влиянием того, что визитная карточка, найденная в кармане этого человека, ему не принадлежала. Однако объяснение, которое он дал миссис Лоутон, могло оказаться правдой. Вполне вероятно, что эту карточку ему всучил какой-то мнимый страховой агент. «И в таком случае, — с иронией подумал инспектор, — расследование окажется еще более сложным». Он снова посмотрел на часы.

— Я и так изрядно вас задержал, — сказал он. — И так как ваша племянница еще не вернулась…

Миссис Лоутон в свою очередь взглянула на часы, стоявшие на камине. «Слава Богу, здесь только одни часы», — сказал себе инспектор.

— Да, что-то Шила сильно задерживается, — заметила она. — Странно! Хорошо, что Эдна не стала ее ждать.

Заметив на лице инспектора удивление, она пояснила:

— Они работают вместе. Сегодня вечером она приходила зачем-то повидать Шилу. Немного подождала, а потом сказала, что дольше ждать не может. Вроде бы у нее с кем-то назначена встреча. Сказала, что поговорит с Шилой завтра или как-нибудь в другой раз.

Тут только инспектор вспомнил девушку, мимо которой прошел на улице, и понял, почему подумал при ее виде о туфлях. Ну конечно! Именно эта девушка приняла его и Лэма, когда они пришли в бюро «Кавэндиш», а когда уходили, она держала в руках туфлю с оторванным каблуком-шпилькой и гадала, как же ей теперь добираться домой. Лицо у девушки невыразительное и не очень привлекательное. Разговаривая, она сосала конфету. Очевидно, она узнала его на улице, хотя он ее так и не вспомнил. Она приостановилась, как будто хотела с ним заговорить. Что же она хотела сказать? Объяснить, почему зашла к Шиле Уэбб или ждала, что он сам ей что-нибудь скажет?

— Это близкая подруга вашей племянницы? — спросил он.

— Да нет, не сказала бы, — ответила миссис Лоутон. — Просто работают в одной конторе. Эдна — довольно заурядная девушка, и не очень к тому же умная. Они с Шилой не дружат. Признаться, меня несколько удивил ее приход. Она сказала, будто ей надо кое о чем спросить Шилу, что она чего-то там не понимает.

— А она не сказала, о чем именно хотела спросить вашу племянницу?

— Нет. Сказала, что все это не очень важно и может подождать.

— Понятно. Ну что же, мне пора.

— Странно, что Шила не позвонила, — вдруг забеспокоилась миссис Лоутон. — Обычно она всегда звонит, если запаздывает, потому что в таких случаях профессор приглашает ее ужинать. Надо думать, она придет с минуты на минуту. Отель «Кроншнеп» в самом конце Эспланады, а в это время автобусы нередко запаздывают. Что-нибудь ей передать?

— Нет, благодарю вас.

Уже уходя, инспектор вдруг спросил:

— Между прочим, кто выбирал имена для вашей племянницы — Розмари и Шила — ваша сестра или вы?

— Шила — так звали нашу маму, а другое имя выбрала сестра. Розмари… В самом деле странное имя! Претенциозное. Хотя моя сестра человек отнюдь не сентиментальный, да и претенциозность совсем не в ее характере.

— Доброй ночи, миссис Лоутон!

Выйдя из калитки на улицу и повернув за угол, инспектор задумался: «Розмари»… гм!.. Память[36]… романтические воспоминания? Или нечто иное?

Глава 13 (Рассказ Колина Лэма)

Пройдя по Чаринг-Кросс-роуд, я свернул в лабиринт улиц, которые, извиваясь, прокладывали себе путь между Нью-Оксфорд-стрит и Ковент-Гарден. Каких только лавок и мастерских тут не было: антикварные, магазинчик заморских деликатесов, мастерская балетных туфель, мастерская по ремонту кукол…

Инстинктивно отвернувшись от витрины кукольной мастерской, из которой на меня пристально смотрели голубые и карие глазки самых разных оттенков и размеров, я добрался наконец до своей цели. Это была грязная книжная лавчонка на боковой улочке, неподалеку от Британского музея[37]. Перед входом, как обычно, стояли лотки с книгами. Потрепанные старые романы, видавшие виды учебники и всякая всячина с ярлычками: 3 пенса, 6 пенсов, 1 шиллинг. Иногда среди них попадались «аристократы», сохранившие почти все свои страницы и даже переплет.

Я бочком протиснулся внутрь. Именно протиснулся, так как небрежно уложенные пачки с книгами с каждым днем все больше и больше загромождали вход. Любой, кто попадал внутрь, понимал, что лавкой владели книги, а не их хозяин. Совершенно выйдя из повиновения, они заполнили все пространство, и плодились и множились, явно не чувствуя над собой твердой хозяйской руки, способной призвать их к порядку. Расстояние между книжными полками было настолько узким, что пролезть можно было с огромным трудом. Везде громоздились стопы книг. В уголке на стуле в окружении книг сидел старик с крупным и плоским, как у камбалы, лицом, над которым красовалась шляпа с низкой тульей и загнутыми кверху полями. У него был вид человека, потерявшего всякую надежду победить в неравной борьбе. Он пытался подчинить себе эту стихию, но произошло обратное — книги одолели его. Своего рода король Кнут[38] книжного мира, в гордыне своей вздумавший повелевать волной книжного прилива. Прикажи он этой лавине отступить, и она рассмеялась бы ему в лицо. Это был мистер Соломон, хозяин лавки. Он узнал меня, и его рыбий взгляд на миг потеплел. Старик кивнул.

— Есть что-нибудь для меня? — спросил я.

— Вам придется самому подняться наверх и посмотреть. Что-нибудь еще о морских водорослях?

— Угадали.

— Ну что ж, вы знаете, где искать. Второй этаж. Биология моря, окаменелости, Антарктика. Позавчера я получил новую пачку. Начал было разбирать, да так и не закончил. Она там в углу.

Поблагодарив мистера Соломона, я стал пробираться в конец лавки, где довольно шаткая и заросшая грязью лестница вела на второй этаж. На первом были книги по культуре Востока, искусству, медицине, а также французская классика. Тут же был прикрытый занавеской уголок, неизвестный широкой публике (но доступный экспертам), где обосновались «необычные» и «курьезные» фолианты[39]. Я прошел мимо и поднялся по лестнице.

Здесь в относительном порядке хранились книги по археологии, естествознанию и другим почтенным наукам. Я стал энергично протискиваться сквозь толпу студентов, престарелых полковников и священников. Обогнув книжный шкаф и стараясь не споткнуться о валявшиеся на полу связки уже распакованных книг, я неожиданно натолкнулся на препятствие: крепко обнявшись и позабыв обо всем на свете, передо мной стояла парочка. С коротким «Извините!» я решительно отодвинул их в сторону и поднял занавеску, за которой скрывалась дверь. Открыв ее своим ключом, я вошел в своего рода вестибюль. На стенах, аккуратно окрашенных клеевой краской, висели эстампы[40], на которых были изображены шотландские коровы. В «вестибюле» была еще одна дверь с начищенным до блеска дверным кольцом. Я негромко постучал, и мне открыла седая пожилая женщина с допотопными очками на носу. На ней была черная юбка и полосатый джемпер цвета перечной мяты[41].

— Явились?! — произнесла она вместо приветствия. — Он уже вчера о вас спрашивал. И был крайне недоволен. — Она неодобрительно покачала головой — совсем как старушка гувернантка, огорченная поведением ребенка, который не оправдал ее надежд. — Учтите это на будущее!

— Ну полно, нянюшка! — сказал я.

— И не смейте называть меня нянюшкой! — возмутилась леди. — Сколько раз просила!

— Сами виноваты, — возразил я. — Нечего обращаться со мной, как с мальчишкой.

— А вам действительно пора бы уже повзрослеть! Входите. Я доложу о вашем прибытии.

Она нажала кнопку, сняла телефонную трубку и сказала:

— Мистер Колин, сэр! Да, я посылаю его к вам. — Положив трубку, она кивком позволила мне войти.

Из приемной я прошел в комнату, где в воздухе висел густой и едкий табачный дым, от которого у меня тут же заслезились глаза. Протерев их, я увидел внушительную фигуру моего начальника, сидевшего в старом кресле с высокой спинкой и подлокотниками. Это кресло знавало и лучшие времена. К подлокотнику была прикреплена старомодная подставка на шарнире — на нее можно было положить книгу или что-нибудь записать.

Полковник Бэк снял очки, отодвинул подставку с лежавшим на ней огромным фолиантом и неодобрительно посмотрел на меня.

— Изволил наконец!

— Да, сэр!

— Есть что-нибудь стоящее?

— Нет, сэр!

— Никуда не годится, Колин! Совсем не годится! Полумесяцы, луны! Не то… Все не то!

— Я думаю…

— Ты еще способен думать? Это замечательно. Но мы не можем бесконечно ждать, пока ты думаешь.

— Я понимаю, это лишь догадка… Что-то неосознанное…

— Ну это как раз не страшно! Лучшее, что я когда-либо сделал, основано на догадках. Но твоя что-то не спешит подтверждаться! Ты уже покончил с пивными?

— Да, сэр. Хочу вам напомнить, что я начал с полумесяцев в названиях питейных заведений. Теперь я проверяю улицы, где дома расположены полумесяцем.

— А потом, очевидно, займешься булочными, где продают croissants[42]. Почему бы и нет! Некоторые совершенно помешались на французских рогаликах, хотя они вовсе и не французские. Держат их теперь в морозилке… правда, теперь там держат решительно все. И они теряют истинный вкус.

Я приготовился к долгой речи. Однако, угадав мои мысли, полковник Бэк воздержался от продолжения.

— Все проверил? — строго спросил он.

— Почти. Но пока не закончил.

— Тебе нужно время, так?

— Да, мне нужно время, — подтвердил я. — Хочу понаблюдать за одной улицей. Там только что произошло событие, которое, возможно, к чему-то и приведет.

— Не надо рассуждений. Излагай факты.

— Объект — Уилбрэхем Крэсент.

— Опять неудача? Или нет?

— Не уверен.

— Определеннее, дружище, определеннее!

— На Уилбрэхем Крэсент убит мужчина.

— Кто?

— Не известно. При нем была визитная карточка, но она оказалась фальшивкой.

— Гм! Наводит на размышления. Как-нибудь привязывается?

— Пока не вижу, но все-таки…

— Знаю-знаю! Все-таки… Ну, говори, зачем пожаловал. Просить разрешения и дальше разбираться с этим происшествием на Уилбрэхем Крэсент или как там это место называется?

— Это в Кроудене. В десяти милях от Портлбери.

— Да-да! Место подходящее. Только зачем ты приехал? Разрешения ты обычно не спрашиваешь. Все равно делаешь по-своему. Так ведь?

— Да, сэр. Пожалуй, так.

— Тогда в чем дело?

— Есть несколько человек, которых мне хотелось бы проверить по нашей картотеке, — сказал я.

Вздохнув, полковник Бэк придвинул подставку, вынул из кармана шариковую ручку, подул на нее и вопросительно поднял глаза.

— Ну?

— Дом двадцать по Уилбрэхем Крэсент. Называется «Убежище Дианы». Там живет некая миссис Хэмминг с восемнадцатью кошками.

— Диана! Гм… Богиня Луны. «Убежище Дианы». Что она делает, эта самая миссис Хэмминг?

— Ничего, — сказал я. — Занята исключительно кошками, которые у нее живут…

— Чертовски хорошее прикрытие, доложу я вам, — одобрительно заметил Бэк. — Это все?

— Нет. Есть еще некий мистер Рэмзи. Живет все на той же улице в доме шестьдесят два. Называет себя инженером-строителем. Часто ездит за границу.

— Это обнадеживает, — заметил полковник Бэк. — Очень хорошо. Хочешь навести о нем справки? Понятно.

— У него есть жена, очень славная женщина, и двое проказливых мальчишек, — продолжал я.

— Что ж, такие случаи известны. Помнишь Пендлтона? У него была жена и дети. Очень славная женщина. Но очень глупая. Глупее ее я никого не встречал! Никакого представления об истинном положении дел. Ее муж — воплощение порядочности, и точка! Помнится, в Германии у Пендлтона тоже была жена. И две дочки. И в Швейцарии тоже. Уж и не знаю, в каких отношениях он был с этими женщинами на самом деле. Он, разумеется, уверял, что никаких отношений не было, что это просто камуфляж! Ну да ладно, ты хочешь знать, что у нас есть о мистере Рэмзи. Что еще?

— В доме шестьдесят три живет пожилая чета Макнотон. Он — профессор на пенсии. Шотландец. Очень увлекается садоводством. В общем нет причин подозревать, что за ним или его женой есть неладное, но…

— Хорошо. Проверим. Но почему тебя заинтересовали именно эти люди?

— Все они живут в домах, сады которых так или иначе граничат с садом того дома, где произошло убийство.

— Похоже на упражнение из пресловутого французского учебника, — заметил Бэк. — «Где находится тело моего дядюшки?» — «В саду кузена моей тетушки». А что скажешь о самом доме девятнадцать?

— Там живет слепая женщина. Бывшая школьная учительница. Теперь работает в институте для слепых. Местная полиция ее тщательно проверяла.

— Живет одна?

— Да.

— А что ты думаешь об остальных?

— По-моему, если убийство совершено кем-то из соседей, было бы очень удобно, хотя и рискованно, выбрать удобный момент и переправить тело туда, в дом этой слепой. Конечно, это всего лишь домыслы. Есть еще кое-что. Я хотел показать вам вот это.

Я протянул полковнику испачканную землей монету.

— Чешский геллер[43]? Где ты его нашел?

— Не я. Его нашли рядом с девятнадцатым домом — в тыльной части сада.

— Интересно. Может, что и получится из этой твоей дурацкой погони за полумесяцами и ущербными лунами, — он помолчал. — Между прочим, тут по соседству пивной бар «Восходящая луна». Почему бы тебе не попытать счастья?

— Я уже там был.

— У тебя на все готов ответ, верно? Хочешь сигару?

Я отказался.

— Спасибо. Мне уже пора уходить.

— Возвращаешься в Кроуден?

— Да. Сегодня дознание.

— Оно, конечно, будет отложено. Послушай, уж не появилась ли у тебя в Кроудене какая-нибудь симпатия?

— Разумеется, нет! — ответил я резко.

— Осторожнее, дружище! — посмеиваясь, сказал полковник. — Инстинкт — штука коварная. Никогда не знаешь, где он тебя достанет. И давно ты с ней знаком?

— Да нет никакой… Я хочу сказать… гм! В общем, тело убитого обнаружила девушка…

— И какова была ее реакция?

— Она испугалась.

— Весьма трогательно, — сказал полковник. — А потом бросилась тебе в объятия, расплакалась на твоем плече и рассказала, как все было. Верно?

— Не понимаю, о чем вы, — холодно сказал я. — Взгляните лучше на это.

Я показал ему фотографию, сделанную полицией.

— Кто это? — спросил полковник Бэк.

— Убитый.

— Держу пари, его убила девица, которая так тебе приглянулась. А вообще, на редкость подозрительная история.

— Я вам, вроде бы, ее не рассказывал.

— И не нужно, — полковник Бэк стряхнул пепел с сигары. — Отправляйся на дознание, дружище, да приглядывай за этой девушкой. Ее, часом, не Дианой[44] зовут? Или Артемидой[45]? Тоже ведь прямая связь с луной…

— Нет!

— Гм! Тем не менее будь осторожен.

Глава 14 (Рассказ Колина Лэма)

Прошло довольно много времени с тех пор, как я последний раз был в «Уайтхейвене». Несколько лет назад это было внушительное здание с современными апартаментами, теперь же по обеим его сторонам выросли новые дома, еще более солидные и импозантные. Войдя внутрь, я обратил внимание, что недавно здесь был ремонт и стены выкрашены светлой желтовато-зеленой краской.

Я поднялся в лифте, прошел по коридору и нажал звонок двести третьей квартиры. Дверь открыл Джордж, безупречный слуга Эрюоля Пуаро.

— Мистер Колин! Давненько вы у нас не были.

— Да, пожалуй. Как поживаете, Джордж?

— Слава Богу, не жалуюсь, сэр.

— А как он? — я понизил голос.

Джордж тоже заговорил тише, хотя вряд ли в этом была необходимость: мы и без того говорили почти шепотом.

— Мне кажется, сэр, он немного подавлен.

Я понимающе кивнул.

— Проходите, сэр! — Джордж взял у меня шляпу.

— Доложите, что пришел Колин Лэм, — попросил я.

— Хорошо, сэр, — он открыл дверь в комнату и четко произнес: — К вам мистер Колин Лэм.

Джордж посторонился, пропуская меня, и я вошел.

Эркюль Пуаро, мой старинный друг, сидел, как обычно, в большом квадратном кресле перед электрическим камином, одна спираль которого была докрасна раскалена. Было только начало сентября, и погода стояла теплая, но Пуаро всегда первым распознавал приход осенних холодов и принимал против них соответствующие меры. На полу по обе стороны кресла высились аккуратные стопки книг. На столе слева от Пуаро тоже лежали книги, справа стояла чашка, над которой поднимался пар. «Не иначе как tisane![46]» — подумал я.

Пуаро очень любит травяные отвары и при встрече постоянно их мне предлагает. Запах у них, честно говоря, отвратительный, а вкус и того хуже.

— Не вставайте! — воскликнул я, но Пуаро уже шел мне навстречу, протянув руки и сверкая лаковыми туфлями.

— Ага! Это вы, мой друг! Мой юный друг Колин! Но почему вдруг Лэм[47]? Дайте подумать! Есть какая-то пословица или поговорка… Что-то о баране, прикинувшемся ягненком. Нет! Так говорят о пожилых леди, которые пытаются выглядеть моложе, чем они есть на самом деле. Вам это вроде ни к чему. Ага! Вспомнил! Вы волк в овечьей шкуре. Не так ли?

— Совсем не так! Я просто подумал, что при моей профессии разумнее действовать под другой фамилией. К тому же многие знают моего отца. Отсюда — Лэм. Кратко, просто и легко запоминается. Вдобавок, смею надеяться, соответствует моему характеру.

— Ну, в этом я не уверен, — заметил Пуаро. — А как поживает мой добрый друг, ваш отец?

— Да ничего, спасибо. Занят своими штокрозами[48]… Или уже хризантемами? Время летит так быстро. Я никак не могу запомнить, что когда цветет.

— Значит, превратился в заядлого садовода?

— Похоже, в конце концов все к этому приходят.

— Только не я! — воскликнул Пуаро. — Когда-то я увлекался выращиванием кабачков… Но теперь с этим покончено. Если вам нужны цветы, гораздо проще сходить в цветочный магазин. Там можно выбрать все что душе угодно. А я, признаться, думал, что суперинтендант засядет писать мемуары.

— Он и начал было, — сказал я, — но тут же выяснилось, что придется о стольком умолчать, что и писать-то, в сущности, не о чем. В общем, игра не стоит свеч.

— Да, осторожность необходима, — согласился Пуаро. — А ваш отец мог бы рассказать много чего любопытного! Признаться, я им восхищаюсь. И всегда восхищался! Меня очень интересовал его метод. Он действовал прямо, используя элементарные приманки. Расставлял настолько явную ловушку, что люди, которым она предназначалась, рассуждали следующим образом: «Это слишком примитивно. Так не может быть», и… попадали в нее!

Я засмеялся:

— В наше время не модно восхищаться своими отцами. Сыновья берутся за перо и бумагу в основном, чтобы вспомнить родительские грешки да излить немного яду и злости. Я же отношусь к моему старику с огромным уважением и надеюсь когда-нибудь стать таким же профессионалом, как он. Хотя, конечно, у меня несколько иной род деятельности.

— Я бы сказал чуть-чуть иной, — заметил Пуаро. — Просто, в отличие от своего отца, вы должны работать, так сказать, за кулисами, — Пуаро деликатно кашлянул. — Мне следует поздравить вас с блестящим успехом. Не правда ли? Я имею в виду Affaire Larkin.[49]

— Скорее, с одним из его этапов. Чтобы совсем с ним покончить, нужно еще поработать. Но я пришел к вам совсем по другому поводу.

— Конечно! Конечно! — Пуаро усадил меня в кресло и предложил tisane, от коего я немедленно и решительно отказался.

В этот момент очень кстати появился Джордж с бутылкой виски, сифоном и стаканом, которые установил на столик возле меня.

— А чем вы сейчас заняты? — спросил я Пуаро, окинув взглядом разложенные вокруг него книги. — Похоже, какое-то исследование?

Пуаро вздохнул:

— Можно сказать и так. Да, пожалуй, в некоторой степени. В последнее время мне очень не хватает какой-нибудь интересной головоломки… Все равно какой. Пусть даже самой незначительной. Как у старины Шерлока Холмса, помните? Насколько глубоко петрушка погрузилась в масло. Главное, чтобы было что разгадывать. Мне совершенно необходимы постоянные упражнения, но не для мускулов, а для моих серых клеточек.

— Я понимаю. Нужно держать себя в форме.

— Вот именно, — он вздохнул, — Но, mon cher[50], найти такую задачку не так легко. Правда, в прошлый четверг неожиданная головоломка подвернулась. Таинственное появление трех сухих апельсиновых корок в стойке для зонтиков. Как они туда попали? Каким образом? Я апельсинов не ем. Джордж, конечно, ни за что бы туда их не бросил. Кто-нибудь из посетителей вряд ли мог принести с собой кожуру от апельсинов. Да, это была загадка.

— И вы ее разгадали?

— Разгадал, — сказал Пуаро, скорее с унынием, чем с гордостью. — Ответ оказался весьма банальным. Суть в том, что произошла remplacement[51] приходящей уборщицы. Новая, несмотря на строжайший запрет, привела с собой ребенка. Сами видите: все элементарно. Однако потребовалось раскрыть хитрость, ложь, разгадать множество уловок и тому подобное. Решать эту загадку было занятно, но, скажем так, результат не стоил затраченных на него усилий.

— Печально, — посочувствовал я.

— Теперь я довольствуюсь скромными задачками, — продолжал Пуаро, — а, как говорится, чтобы перерезать бечевку на пакете, вряд ли нужна шпага.

Я понимающе кивнул.

— В последнее время, — сказал Пуаро, — я занят тем, что читаю о преступлениях, которые так и не были раскрыты и пытаюсь исправить это положение.

— Вы имеете в виду дела Браво, Аделаиды Бартлетт и им подобные?

— Совершенно верно. Но, к сожалению, для меня это оказалось слишком легко. Я точно могу сказать, кто убил Чарлза Браво. Компаньонка, конечно, могла быть замешана, но, безусловно, главное действующее лицо совсем не она. Или возьмем случай с этой несчастной девочкой Констанс Кент. Почему она задушила своего маленького брата, которого, безусловно, любила? Истинная причина этого преступления так и осталась загадкой. Не для меня, разумеется. Мне-то все было ясно сразу. Что же касается дела Лиззи Борден, то остается лишь сожалеть, что на дознании не было задано нужных вопросов. Я знаю, какие были бы ответы. Увы! Боюсь, все эти люди уже давно умерли.

Я невольно подумал, как, впрочем, нередко случалось и раньше, что скромность явно не входит в число достоинств моего друга.

— Ну а потом? Чем мне было занять себя потом? — продолжал Пуаро.

Судя по всему, Эркюлю Пуаро долгое время не с кем было поговорить, и теперь он с удовольствием прислушивался к собственному голосу.

— Потом я переключился на художественную литературу. Тут у меня, как видите, различные образцы детективных романов. Я действую по хронологическому принципу — от прошлого к настоящему. Вот… — Пуаро взял в руки том, который, видимо, читал и положил на подлокотник, когда я вошел. — Вот, дорогой мой Колин, это «Левенуортское дело»[52], — он протянул мне книгу.

— Вы, однако, отправились в довольно далекое прошлое, — заметил я. — По-моему, отец говорил, что читал эту книгу в детстве. Возможно, я и сам ее читал. Теперь это мало кого занимает.

— Книга просто восхитительна! — воскликнул Пуаро. — Наслаждаешься атмосферой того времени, тонким мелодраматизмом. Какие роскошные и обстоятельные описания золотой, под стать солнечному лучу, красоты Элеонор и серебристой, подобной лунному свету, прелести Мэри!

— Что-то не припоминаю. Придется перечитать!

— Или, к примеру, служанка Ханна, — увлеченно продолжал Пуаро. — Какой типаж! Какая точная психологическая характеристика убийцы!

Поняв, что меня ожидает лекция, я приготовился слушать.

— Теперь обратимся к «Приключениям Арсена Дюпена»[53]. Фантастично, ничего общего с реальностью! Но, вместе с тем, сколько живости, энергии, жизни! Абсурдно, но… как изящно! А юмор!

Пуаро отложил «Приключения Арсена Люпена» и взял следующую книгу.

— Или вот, «Тайна желтой комнаты»[54]. О! Это настоящая классика! Одобряю от начала до конца. А какова логическая цепь! Насколько я помню, эту вещь критиковали, обвиняя автора в не совсем честном приеме. Однако, дорогой мой Колин, это не так! Не совсем так. Ничтожная разница, но она есть! Правда скрыта необычным и ловким манипулированием словами. А кульминация романа? Все проясняется в тот момент, когда мужчины встречаются на стыке трех коридоров…

Затем, пропустив лет двадцать, Пуаро перешел к писателям более поздних лет.

— Я прочитал несколько ранних книг миссис Ариадны Оливер. Я, да и вы, по-моему, тоже, в какой-то мере дружны с ней. Я, признаться, в полном восторге. События в ее книгах в высшей степени невероятны. Она слишком часто прибегает к всемогущему фактору совпадений. Миссис Оливер по молодости совершила немалую глупость, сделав своего детектива финном, хотя каждому ясно, что ни о финнах, ни о самой Финляндии она, кроме разве что музыки Сибелиуса[55], ничего толком не знает… Однако у нее оригинальный склад ума, и подчас ей удается быть проницательной, а с годами она приобрела и знания, которых ей так не хватало раньше. Например, о тонкостях работы полицейских. Сейчас ей можно больше доверять в описании огнестрельного оружия. И, что гораздо важнее, кто-то из друзей миссис Оливер — очевидно, юрист — помогает ей разбираться с вопросами судопроизводства.

Пуаро отложил в сторону роман Ариадны Оливер и взял очередную книгу.

— А вот мистер Сирил Куэйн. Блистательный мастер по части алиби.

— Насколько я помню, — заметил я, — смертельно скучный писатель.

— Вы правы, в его книгах не происходит ничего сногсшибательного. Труп, конечно, есть. Иногда даже не один.

Однако главное у него — алиби! Он использует все: железнодорожное расписание, маршруты автобусов, сеть автодорог… Признаться, я получаю немалое удовольствие от этого искусно сплетенного и тщательно разработанного сюжета. Мне интересно поймать мистера Сирила Куэйна на ошибке.

— И вам, конечно, это удается?

Пуаро был честен.

— Не всегда, — признал он. — Нет, не всегда. Но, увы, через какое-то время начинаешь понимать, что его книги очень похожи одна на другую. Как и все его алиби: если и не точно повторяются, то во всяком случае схожи. Знаете, топ cher Колин, я представляю себе, как этот самый Сирил Куэйн сидит в своей комнате с трубкой в зубах (как обычно мы видим его на фотографиях), а вокруг него разложены АВС[56], континентальные «Брадшо»[57], проспекты разных авиалиний и расписания различных видов транспорта. Вплоть до океанских лайнеров. Можете говорить что угодно, Колин, но в книгах мистера Сирила Куэйна есть система и метод.

Он положил на стопку томик Куэйна и поднял следующую книгу.

— А теперь мистер Гарри Грегсон. Невероятно плодовитый автор. Насколько я понимаю, он написал по крайней мере шестьдесят четыре триллера! Прямая противоположность мистеру Куэйну. Если в книгах Куэйна маловато событий, у Гарри Грегсона, напротив, их слишком много, все они беспорядочны и невероятно запутаны. Все у него очень ярко. Это мелодрама, где все перемешано. Кровопролития, тела, улики, происшествия, вызывающие дрожь ужаса, — все громоздится в одну большую кучу и прямо-таки бурлит и переливается через край… Сплошные трагедии, ужасы — и ничего общего с реальной жизнью. Не в моем вкусе. Как говорят англичане: «эта чашка чаю не для меня»[58]. Да это, по правде говоря, вовсе и не чай! Скорее похоже на американский коктейль, причем из крайне подозрительных ингредиентов.

Пуаро вздохнул и после непродолжительной паузы продолжил свою лекцию:

— Теперь обратимся к Америке, — он взял книгу с левой стопки. — Флоренс Элке. Тут есть и система и метод, а события, при всей их необычности, описаны вполне убедительно, ярко, живо… Эта леди остроумна, хотя, как и многие американские писатели, слишком много места уделяет выпивке. Вы ведь знаете, mon ami[59], что я знаток и ценитель вин. И всегда получаю удовольствие, когда в романе со знанием дела упоминается кларет или бургундское, да еще с указанием выдержки. Но зачем на каждой странице сообщать, сколько виски, будь то рай или бурбон[60], детектив влил себе в глотку? Осилил он пинту[61] или вдвое меньше — на развитие событий, по-моему, влияет мало. Вообще описание всяческих возлияний в американских детективах всякий раз заставляет меня вспомнить про «голову короля Карла», которая постоянно появлялась в мемуарах бедного Дика[62]. И он никак не мог от нее избавиться!

— А что вы скажете о «черном романе»[63]? — спросил я.

Пуаро пренебрежительно махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху или комара.

— Жестокость ради жестокости? С каких пор это стало интересным? Я насмотрелся на это в начале собственной карьеры в полиции. Фи! С таким же успехом можно читать учебник по медицине. Tout de тёше[64] я ставлю американцев весьма высоко и считаю, что в них больше изобретательности и воображения, чем у английских авторов. И они не так перегружены из-за желания создать определенную обстановку, как это практикуется у французов. Возьмем, к примеру Луизу, О'Мэлли.

Он опять нагнулся за книгой.

— Какая эрудиция, сколько эмоций! В каком напряжении она держит читателя до самого финала. Эти коричневые особняки в Нью-Йорке! (Между прочим, я так толком и не знаю, что это такое!) Роскошные апартаменты, невероятный снобизм, и под сенью всей этой благопристойности зреет и расцветает жуткое в своей циничности преступление. Вот так может быть, и так бывает! Она очень хороша, эта Луиза О'Мэлли. Просто необыкновенно хороша!

Вздохнув, он откинулся на спинку кресла, потом покачал головой и допил остатки tisane.

— Ну и, наконец… всегда остаются те, кому уже с давних пор отданы наши сердца…

Пуаро в очередной раз «нырнул» за книгой.

— «Приключения Шерлока Холмса», — нежно произнес он и с благоговейным почтением добавил: — Maitre[65].

— Шерлок Холмс? — спросил я.

— О, non, non![66] Не Шерлок Холмс! Автор! Я отдаю должное Артуру Конан Дойлю[67]. Все эти рассказы о Шерлоке Холмсе надуманы, полны ошибок, ложных выводов и неестественных ухищрений. Но мастерство писателя! О! Это нечто совершенно иное. Какое колоссальное удовольствие получаешь от его языка, характеров! Взять хотя бы доктора Ватсона[68]. Какой образ! О! Это настоящий триумф автора.

Пуаро снова вздохнул и покачал головой. Упоминание о докторе Ватсоне невольно заставило его вспомнить и другой, уже вполне реальный образ:

— Се cher[69] Гастингс[70]! Мой дорогой Гастингс, о котором я вам столько рассказывал… От него уже так давно не было никаких вестей. Как это глупо — похоронить себя в Южной Америке, средоточии непрекращающихся революций!

— К сожалению, — заметил я, — революции происходят не только в Южной Америке. В наши дни они случаются во всем мире.

— Только давайте не будем говорить обо всех этих ракетах, атомных бомбах, противопехотных минах, — сказал Пуаро. — Чему быть, того не миновать. И не стоит этой темы касаться.

— Откровенно говоря, я пришел, чтобы обсудить с вами нечто иное.

— О! Вы собираетесь жениться, да?.. Я в восторге, mon cher, в восторге!

— Боже мой! Пуаро, как это могло прийти вам в голову? Ничего подобного!

— Такое случается, — заметил Пуаро. — И случается каждый день.

— Возможно! Но не со мной! И вообще, я пришел рассказать, что недавно столкнулся с загадочной историей, имеющей отношение к убийству. С весьма необычной историей.

— В самом деле? Весьма необычной, вы говорите? И вы пришли с ней ко мне. Почему?

— Гм, видите ли, — я немного смутился. — Мне показалось, вас это заинтересует.

Пуаро задумчиво посмотрел на меня и любовно погладил свои усы.

— Хозяин, — сказал он наконец, — часто бывает добр к своей собаке. Играет с ней, бросает ей мячик… Собака, между прочим, все это понимает и, убив кролика или крысу, приносит добычу хозяину и кладет у его ног. И что она при этом делает? Виляет хвостом!

Я невольно рассмеялся.

— Значит, по-вашему, я виляю хвостом?

— По-моему, mon ami, да! По-моему, да!

— Ну хорошо! А что скажет хозяин? Хочет ли он взглянуть на добытую мной крысу? Намерен ли он выслушать эту историю?

— Ну конечно! Естественно! Ведь, по-вашему, это может меня заинтересовать, не так ли?

— Все дело в том, — сказал я, — что в этой истории нет ни малейшего смысла.

— Такого не бывает! — возразил Пуаро. — Все имеет смысл.

— Хорошо, пусть так! Тогда попытайтесь его найти. Лично мне это не удалось. В общем, я по чистой случайности оказался на месте преступления. И еще одно: мне кажется, если убитого опознают, вся интрига лопнет как мыльный пузырь.

— В том, что вы говорите, нет ни системы, ни метода, — строго сказал Пуаро. — Прошу вас, излагайте факты. Вы говорите, что это убийство. Да?

— Без сомнения, — заверил я Пуаро. — Итак, слушайте!

Я подробно изложил все, что мне было на данный момент известно. Эркюль Пуаро слушал, откинувшись на спинку кресла. Он закрыл глаза и тихонько постукивал указательным пальцем по подлокотнику. Когда я остановился, Пуаро какое-то время молчал. Затем, не открывая глаз, спросил:

— Sans blaque?[71]

— Абсолютно!

— Epatant![72] — произнес Пуаро и, смакуя это слово, повторил: —Epa-tant! — и, покачав головой, принялся снова постукивать пальцем.

— Ну что? — нетерпеливо спросил я, немного подождав. — Что вы скажете?

— А что вы хотели бы услышать?

— Как что? Объяснение, конечно! Ведь вы не раз говорили, что достаточно сесть в кресло, хорошенько все обдумать — и правильный ответ у вас в руках. Совершенно не обязательно идти на место преступления, расспрашивать возможных свидетелей, рыскать по окрестностям в поисках улик…

— Да, я всегда это утверждал.

— Ну так тогда вам и карты в руки! Я изложил вам факты — жду ответа.

— Вы полагаете, все так просто? Нам еще многое надо узнать, mon ami! Мы еще факты-то толком не собрали, не так ли?

— И все же мне хотелось бы услышать ваше мнение.

— Понятно, — Пуаро немного помолчал. — Совершенно очевидно, что преступление это очень простое.

— Простое? — изумился я.

— Разумеется.

— Почему вы так думаете?

— Потому что кажется таким сложным. Раз нужно, чтобы оно выглядело сложным, значит, в действительности оно было совсем простым. Вы меня понимаете?

— Пожалуй, не совсем.

— Интересно… То, что вы мне рассказали, — размышлял вслух Пуаро. — Мне кажется… Да, это мне что-то напоминает. Где-то раньше… с чем-то подобным я уже встречался.

Он задумался.

— Ваша память, — сказал я, — наверное, хранит уйму всяческих преступлений. Но все, конечно, запомнить невозможно!

— К сожалению, вы правы, — произнес Пуаро. — Но время от времени воспоминания помогают. Я, например, помню одного мыловара из Льежа[73]. Он отравил свою жену, чтобы жениться на блондинке-стенографистке. Преступления совершаются по определенному шаблону. И вот, прошло довольно много лет, и я столкнулся все с той же льежской моделью. Теперь это был случай с похищением собаки-пекинеса[74], но он укладывался в тот же шаблон. Мне оставалось только найти тех, кто играл здесь роль стенографистки и роль мыловара… Все тогда сошлось идеально! Вот и сейчас в том, что вы мне рассказали, я чувствую что-то знакомое.

— Часы? — с надеждой спросил я. — Мнимый страховой агент?

— Нет, нет, — покачал головой Пуаро.

— Слепая?

— Нет, нет и нет! Не сбивайте меня…

— Я разочарован в вас, Пуаро! Я думал, вы сразу же дадите ответ.

— Но, друг мой, пока вы представили мне лишь шаблон. Необходимо еще многое выяснить. Надеюсь, полиция быстро установит личность убитого. Во всяком случае, в их распоряжении масса возможностей: различного рода картотеки, лаборатории, эксперты… Сама система, в конце концов…

— Значит, сейчас нам делать нечего, вы это хотите сказать?

— Напротив! Работы всегда хватает, — назидательно сказал Пуаро.

— Например?

Пуаро выразительно поднял вверх указательный палец.

— Поговорите с соседями.

— Уже говорил! Я сопровождал Хардкасла, когда он их расспрашивал. Они ничего не знают.

— О! Уверяю вас, это только кажется! Вы приходите и спрашиваете: «Видели что-нибудь подозрительное?» Вам отвечают: «Нет», и вы полагаете, что так оно и есть. Но когда я советую поговорить с соседями, я имею в виду совсем другое. Пусть они поговорят с вами. Обо всем, о насущном… а затем уже сами отделите зерна от плевел… Пусть они говорят о чем угодно: о своем саде, о кошках и собаках, о прическах и портнихах, о друзьях и любимых блюдах — выслушайте их, дайте им выговориться и рано или поздно они расскажут о каком-то, на их взгляд, незначительном событии, которое прольет свет… Вы сказали, что в словах соседей не было ничего важного, а я утверждаю, что такого не может быть. Если бы вы могли повторить эти беседы слово в слово…

— Как раз это я могу сделать! Я все записал, под видом сержанта при инспекторе Хардкасле, привел в порядок и отдал отпечатать. Я взял их с собой. Вот, пожалуйста.

— Да вы молодец! Умничка! Хорошо, что прихватили их с собой! Просто чудесно! Je vous remercie infiniment[75].

Я даже слегка смутился.

— У вас уже есть какие-либо конкретные предложения по этому делу? — спросил я.

— Конечно есть. Например, эта девушка. Вы можете поговорить с ней. Навестите ее. Вы ведь уже почти друзья, не так ли? Вы даже держали ее в объятиях, когда она испытала стресс!

— На вас повлияло чтение Гарри Грегсона, — сухо заметил я. — Он слишком сентиментален.

— Возможно, вы и правы, — согласился Пуаро. — Читая, попадаешь под влияние книги.

— Что же касается девушки… — я остановился.

Пуаро вопросительно посмотрел на меня.

— Да?

— Мне бы не хотелось… То есть я не хочу…

— A-а, вот оно что! Вас мучает мысль, что она как-то связана с убийством?

— Да нет. Ничего подобного. Она явно попала в эту историю случайно.

— Нет-нет, mon ami! Это не было случайностью! И вы это хорошо знаете. Вы сами сказали, что по телефону просили прислать именно ее.

— Но она не знает, почему…

— Вы в этом уверены? Возможно, она просто это скрывает.

— Не думаю, — упорствовал я.

— И, вполне возможно, поговорив с ней, вы сможете это выяснить — даже если это и для нее загадка…

— Я не очень понимаю, как это можно сделать. Я хочу сказать… Мы с ней едва знакомы.

— Бывает, между людьми возникает симпатия, и тогда непродолжительность знакомства не столь уж существенна. Похоже, это как раз тот случай. Девушка, полагаю, вызывает симпатию?..

— Гм… да! Очень!

— Тогда вы тем более должны поговорить с ней, — твердо сказал Пуаро. — У вас уже вполне дружеские отношения. Потом вы снова отправитесь к этой мисс Пэбмарш. Найдите предлог, чтобы поговорить с ней. Затем зайдете в машинописное бюро. Скажите, будто вам нужно перепечатать какую-то рукопись. Постарайтесь завоевать доверие какой-нибудь из девушек и потолкуйте с нею. А после этих визитов мы снова с вами встретимся и вы мне все подробно расскажете.

— Пощадите! — взмолился я.

— И не подумаю! И уверяю вас, вы получите ни с чем не сравнимое удовольствие от всех этих разговоров.

— Но вы не учли, Пуаро, что у меня масса собственных дел.

— Делам пойдет только на пользу, если вы немного развлечетесь, — заверил меня Пуаро.

Я засмеялся и встал.

— Ну что ж, доктор, будут еще какие-нибудь советы? Что вы, кстати, думаете об этой странной истории с часами?

Пуаро откинулся в кресле, закрыл глаза и совершенно неожиданно процитировал:

Настало время, — морж сказал, — О разных говорить вещах: О башмаках и кораблях, Свечах, капусте, королях. Зачем в морях кипят валы И есть ли крылья у свиньи[76].

Пуаро открыл глаза и кивнул.

— Вы поняли?

— Это «Морж и плотник» из «Алисы в Зазеркалье».

— Совершенно верно. В данный момент, mon cher, это лучшее, что я могу вам посоветовать. Поразмыслите-ка над этим!

Глава 15

Дознание собрало много публики. Жители Кроудена, взбудораженные происшедшим, жаждали услышать сенсационные разоблачения. Но слушание прошло невероятно скучно. Шила Уэбб совершенно напрасно боялась этого испытания. Ее расспрашивали от силы минуты две.

…Был телефонный звонок в бюро «Кавэндиш». Мисс Мартиндэйл сказала ей, что она должна явиться к трем часам в дом девятнадцать на Уилбрэхем Крэсент. Она отправилась по этому адресу и в соответствии с данными ей указаниями вошла в гостиную. Там она обнаружила мертвеца, закричала и выскочила на улицу…

Никаких вопросов или просьб уточнить что-либо не последовало.

Показания мисс Мартиндэйл заняли еще меньше времени. Ей позвонили по телефону (предположительно, мисс Пэбмарш) с просьбой прислать стенографистку, желательно мисс Шилу Уэбб, по адресу: Уилбрэхем Крэсент, дом девятнадцать, и дали соответствующие инструкции. Она записала точное время, когда звонили, — 13 часов 45 минут. На этом с показаниями мисс Мартиндэйл было покончено.

Мисс Пэбмарш, которую пригласили для дачи показаний следующей, категорически отрицала, что звонила в бюро «Кавэндиш».

Показания инспектора криминальной полиции Хардкасла были по-официальному кратки и деловиты… В участок позвонили, и он отправился по вышеназванному адресу, где в гостиной увидел тело мертвого человека.

— Вам удалось установить личность убитого? — спросил следователь.

— Пока нет, сэр. По этой причине я просил бы об отсрочке.

— Разумеется!

Затем давал показания полицейский хирург Ригг. Представившись и назвав свою должность, он сообщил, что, прибыв на Уилбрэхем Крэсент в дом девятнадцать, освидетельствовал тело умершего.

— Когда примерно наступила смерть?

— Я осмотрел труп в половине четвертого. Смерть наступила где-то между половиной второго и половиной третьего.

— Не могли бы вы назвать более точное время?

— Я предпочел бы не делать этого. Скорее всего, смерть наступила в два часа или чуть раньше, однако есть множество факторов, способных повлиять на этот вывод: возраст, состояние здоровья и тому подобное.

— Вы провели вскрытие?

— Да.

— И какова причина смерти?

— Человек был заколот тонким острым ножом с длинным, сужающимся к концу лезвием, какое бывает обычно у французских кухонных ножей. Лезвие проникло… — тут доктор перешел на профессиональные термины, детально объясняя, где именно было задето сердце.

— Смерть последовала мгновенно?

— В течение нескольких минут.

— Мог этот человек закричать или оказать сопротивление?

— Нет. Учитывая обстоятельства, при которых произошло убийство, не мог.

— Объясните, пожалуйста, что вы имеете в виду.

— Я провел обследование определенных органов, сделал соответствующие анализы и пришел к выводу, что в момент убийства покойный был в коме, вызванной приемом сильнодействующего препарата.

— Вы можете сказать, какого именно?

— Да. Это был хлоралгидрат[77].

— А не удалось ли вам установить, каким образом хлоралгидрат попал в его организм?

— Предположительно, с каким-то алкогольным напитком. Хлоралгидрат действует очень быстро.

— В определенных кругах этот «коктейль» известен под названием «Микки Финн»[78], — сказал следователь.

— Совершенно верно, — подтвердил доктор Ригг. — Ничего не подозревая, этот человек выпил напиток и через несколько минут потерял сознание.

— По вашему мнению, доктор, он был убит, когда находился в бессознательном состоянии?

— Полагаю, да. Этим объясняется отсутствие признаков борьбы и спокойное выражение лица убитого.

— Как вы считаете, сколько времени прошло от момента, когда он потерял сознание, до убийства?

— Точно не могу сказать. Это, опять-таки, зависит от того, насколько чувствителен был организм жертвы к лекарствам. С уверенностью можно только лишь сказать, что он пребывал в бессознательном состоянии не менее получаса. Возможно, дольше.

— Благодарю вас, доктор Ригг. Вам удалось установить, когда этот человек принимал пищу в последний раз?

— Он еще не обедал, если вы это имеете в виду. Последний раз он ел часа за четыре до убийства.

— Спасибо, доктор. Думаю, пока это все.

Отпустив доктора, следователь окинул взглядом зал.

— Дознание откладывается на две недели, — объявил он. — До двадцать восьмого сентября.

Публика сразу же начала расходиться. Эдна Брэнт, присутствовавшая в зале вместе с другими девушками из бюро «Кавэндиш», пошла за толпой, но, выйдя на улицу, замешкалась. Этим утром бюро «Кавэндиш» было закрыто, и Морин Уэст, одна из машинисток, сказала:

— Ну как, Эдна, зайдем перекусить в «Синюю птицу»? У нас еще уйма времени. Во всяком случае у тебя.

— Не больше, чем у других, — с обидой в голосе ответила Эдна. — Рыжая сказала, что я могу поесть во время первого перерыва. Такое свинство с ее стороны! Я так надеялась пройтись по магазинам!

— Она в этом вся, — согласилась Морин. — Вредная тварь! Бюро открывается только в два часа, но мы все равно должны сидеть на месте. Ты кого-то ждешь?

— Шилу. Я не видела, чтобы она выходила.

— Она ушла раньше, — сказала Морин. — Сразу, как дала показания. С каким-то молодым человеком, только я не успела его разглядеть. Ну что, пошли?

Эдна неуверенно переминалась с ноги на ногу.

— Ты иди… А мне надо еще кое-что купить.

Морин ушла вместе с еще одной подружкой, а Эдна продолжала нерешительно топтаться у выхода. Наконец она решилась и подошла к молодому светловолосому полицейскому, стоявшему у дверей.

— Могу я вернуться в зал? — робко пробормотала она. — И поговорить с тем человеком, который приходил к нам в контору… Он вроде бы инспектор…

— Инспектор Хардкасл?

— Верно. В общем тот, кто сегодня давал показания.

Полицейский заглянул в зал — инспектор что-то обсуждал со следователем и начальником полиции графства.

— Похоже, мисс, инспектор занят… Может, зайдете в полицейский участок или передадите на словах? Что-нибудь важное?

— Да нет, — пробормотала Эдна растерянно. — Просто… ну в общем… я не понимаю, как то, что она сказала, может быть правдой… Потому что… я хочу сказать… — и недоуменно хмурясь, она повернулась и пошла прочь.

Она брела по Хай-стрит, пытаясь разобраться в одолевавших ее сомнениях. Умение размышлять никогда не входило в число ее достоинств. Чем больше она старалась, тем больше запутывалась. И несколько раз даже произнесла вслух: «Но ведь так не могло быть!.. Не могло быть так, как она сказала…»

Потом вдруг с видом человека, принявшего решение, Эдна свернула с Хай-стрит и направилась по Олбани-роуд в сторону Уилбрэхем Крэсент.

После того как пресса сообщила об убийстве, перед домом девятнадцать каждый день собиралась толпа зевак. Притягательная сила, которую обретают в подобных случаях обыкновеннейшие кирпичи и бетон, поистине необъяснима. В первые двадцать четыре часа после убийства пришлось даже выставить у дома полицейский наряд. Позже любопытство горожан несколько поутихло, но полностью не исчезло. Проезжавшие мимо фургоны сбавляли скорость; нянюшки с детскими колясками задерживались минут на пять на противоположной стороне улицы и во все глаза пялились на аккуратный домик мисс Пэбмарш; женщины с хозяйственными сумками в руках, идя за покупками, непременно останавливались перед домом, жадно его разглядывая и обмениваясь интригующими подробностями.

«Вот он… этот дом… тот самый, где…»

«Тело было в гостиной… Нет, кажется, гостиная слева».

«Помощник бакалейщика рассказывал, что в комнате справа…»

«Может, и так. Я была как-то в десятом доме, так вот, столовая — справа, а гостиная — слева…»

«Не похоже, что здесь произошло убийство…»

«Вон из той калитки она и выбежала…»

«Говорят, с тех пор она не в себе… Оно и понятно… такое увидеть…»

«Он залез через окно. И как раз прятал серебро в сумку, а тут она…»

«Хозяйке-то и невдомек было, что у нее в доме творится».

«Да нет, ее в это время вообще не было!»

«А я думала, она была наверху… О Господи, мне еще надо кое-что купить».

Подобные разговоры происходили постоянно. Людей как магнитом тянуло к этому месту. Приходили самые разные люди, смотрели — и с умиротворенными лицами шли дальше.

Поэтому Эдне Брэнт пришлось протискиваться сквозь небольшую толпу зевак, занятых своим излюбленным делом — разглядыванием дома, где произошло убийство. Эдна, всегда легко поддававшаяся влиянию окружающих, тоже остановилась посмотреть.

Значит, вот он какой — дом, где произошло убийство! Аккуратные занавески на окнах. Миленькие… А ведь здесь был убит человек. Кухонным ножом. Обыкновенным ножом. Какой есть на кухне у каждого…

Она стояла и зачарованно смотрела на окна, совершенно забыв о своих сомнениях и о том, что ее сюда привело.

Когда возле самого ее уха раздался знакомый голос, Эдна вздрогнула и удивленно обернулась…

Глава 16 (Рассказ Колина Лэма)

Я заметил, как Шила Уэбб потихоньку вышла из зала суда. Во время дачи показаний она держалась молодцом. Волновалась, конечно, но не слишком, как раз в соответствии с обстоятельствами. (В данном случае Бэк сказал бы: «Неплохое представление!» Я слышу, как он это говорит!)

Меня удивили показания доктора Ригга. (Дик Хардкасл ничего мне не сказал об этом, хотя, конечно же, знал). Дослушав их, я последовал за Шилой.

— Все было не так уж и страшно, правда? — сказал я, догнав ее на улице.

— Да. Следователь был доброжелателен. А что будет дальше? — робко спросила она.

— Следователь отложит дознание… из-за недостатка улик… Скорее всего, на две недели или до тех пор, пока не установят личность убитого.

— Вы думаете, им это удастся?

— О да! Можете не сомневаться.

Шила вздрогнула.

— Холодно сегодня…

По-моему, было совсем не холодно. Скорее даже тепло.

— Как вы смотрите на то, чтобы пообедать? — предложил я. — Вам ведь не нужно возвращаться в контору?

— Нет. Она закрыта до двух.

— Тогда пойдемте! Вам нравится китайская кухня? Я знаю неподалеку уютный китайский ресторанчик.

Шила явно колебалась.

— Мне надо бы кое-что купить, — сказала она.

— Вы сможете сделать это после.

— Нет… Магазины с часу до двух закрыты.

— Ну хорошо! Может быть, встретимся позже? Скажем, через полчаса.

Шила согласилась.

Я прошел к набережной и сел в укромном месте. С моря дул резкий ветер, набережная была пуста.

Мне нужно было хорошенько подумать. Всегда досадно, когда другие люди знают о тебе больше, чем ты сам. Однако и старина Бэк, и Эркюль Пуаро, и Дик Хардкасл — все ясно видели то, в чем наконец решился признаться себе и я. Эта девушка мне не безразлична. Она все время занимает мои мысли. Ни о ком еще я столько не думал…

Дело не в красоте. Да, она хорошенькая, ну и что? Нет, тут дело не в женской привлекательности. С этим я сталкивался довольно часто. Нет! Просто каким-то образом я сразу понял, что это — моя девушка!

А между тем я о ней ровным счетом ничего не знал.

Было около двух часов, когда я пришел в полицейское отделение и спросил Дика. Он сидел в кабинете, сосредоточенно роясь в нагромождении бумаг на своем столе. Увидев меня, он сразу стал спрашивать, что я думаю о дознании.

— По-моему, все было хорошо организовано и проведено. У нас в стране это умеют делать!

— А что ты думаешь о медицинских показаниях?

— Довольно неожиданно! Почему ты мне не сказал об этом?

— Ты же уезжал. Ну как, посоветовался со своим специалистом?

— Да.

— Кажется, я его смутно припоминаю. Большущие усы?

— Огромные! — подтвердил я. — И он ими чрезвычайно гордится.

— Он, должно быть, уже стар?

— Да, постарел, но с мозгами у него полный порядок.

— А в самом деле: зачем ты к нему ездил? Навестить по доброте душевной?

— У тебя, Дик, подходцы истинного полицейского… Хотя, в общем, ты прав… Но, признаюсь, немалую роль сыграло и любопытство. Хотелось выслушать, что он скажет. Понимаешь, он убежден, что можно распутать любое преступление не выходя из дому; достаточно усесться в кресло, закрыть глаза и, соединив кончики пальцев, инициировать свои серые клеточки. Хотелось посмотреть, как это ему удастся.

— И он все это проделал?

— Да.

— И что сказал? — с интересом спросил Дик.

— Что это должно быть очень простое преступление.

— Простое?! — возмутился Дик. — О Господи! Почему?

— Потому что выглядит сложным.

— Не понимаю, — Хардкасл покачал головой. — Изречение в духе молодых умников из Челси[79]. Мне не по зубам. А еще что-нибудь он сказал?

— Велел поговорить с соседями, хотя я и сказал, что мы это уже делали.

— М-да, теперь, когда известно заключение медицинской экспертизы, показания соседей для нас очень важны.

— Значит, его одурманили наркотиком и каким-то образом доставили в дом девятнадцать, чтобы там прикончить? — сказал я и вдруг понял, что уже слышал нечто подобное раньше. — Ведь миссис… как там ее?., сказала примерно то же… Ну, та, у которой кошки. Меня, помню, еще тогда поразило ее замечание.

— Уж эти кошки! — поежился Дик. — Да, между прочим, мы нашли орудие убийства. Вчера.

— Нашли? Где?

— Там и нашли. В саду у этой кошатницы. Очевидно, убийца, совершив преступление, решил забросить нож в кусты.

— Отпечатков пальцев конечно нет?

— Нож тщательно вытерт. Такие ножи можно найти в любом доме. Не очень новый и недавно наточен.

— Значит, этому человеку подлили снотворного… затем доставили в дом мисс Пэбмарш… Как? В машине? Или каким-нибудь другим образом?

— Если дело происходило в одном из соседних домов, его могли просто перенести через сад.

— Довольно рискованное мероприятие, верно?

— Да уж, — согласился Хардкасл, — и к тому же требующее полной уверенности, что соседей нет дома. Наверное, его все-таки привезли в машине.

— Тоже опасно. Машину могли заметить.

— Мы-то с тобой знаем, что никто не обратил бы внимания, но, согласен, убийца едва ли стал на это рассчитывать. Кто-нибудь мог и запомнить, что перед девятнадцатым домом останавливалась машина.

— Ну это вряд ли. К машинам все давно привыкли. Она должна была быть очень броской или необычной, чтобы на нее обратили внимание.

— Не забывай, было время ленча… Так что, как ни крути, все указывает на мисс Пэбмарш! Что, разумеется, сущий абсурд! Сильный мужчина убит слепой женщиной. Хотя, если он был без сознания…

— Иными словами, если он и впрямь «пришел затем, чтоб его убили», как выразилась миссис Хэмминг, получается, что была договоренность о встрече и он явился на нее, ничего не подозревая. Ему предложили шерри или коктейль… «Микки Финн» сделал свое дело, а мисс Пэбмарш — свое… Потом вымыла стакан, аккуратно уложила тело на полу, зашвырнула нож к соседям и ушла из дома как ни в чем не бывало.

— По дороге позвонила в бюро «Кавэндиш»…

— А это ей зачем? И почему она просила прислать именно Шилу Уэбб?

— Если б мы знали… — Хардкасл посмотрел на меня. — А сама Шила знала?

— Говорит, что нет.

— Говорит, что нет, — эхом отозвался Хардкасл. — Ну а ты что обо всем этом думаешь?

Вот этого я не знал и сам. В самом деле, что я об этом думаю? Нужно было решаться… Все равно правда в конце концов выплывет наружу. Шиле же это не повредит. Я вынул из кармана почтовую открытку и бросил ее через стол.

— Шила получила это по почте.

Хардкасл внимательно осмотрел ее. Это была открытка из серии «достопримечательности Лондона». На ней было здание Центрального уголовного суда. Хардкасл перевернул открытку. Справа аккуратными печатными буквами был написан адрес:

Мисс Р. III. Уэбб, Палмерстоп-роуд, 14, Кроуден, Суссекс.[80]

Слева тоже печатными буквами: «Помни!», и ниже время — 4.13.

— Четыре тринадцать, — сказал Хардкасл. — Именно столько показывали все часы в день убийства. — Он покачал головой: — Олд Бейли[81], «Помни!» и время — четыре тринадцать. Что бы это значило?

— Шила говорит, что и сама ничего не понимает. Я ей верю.

Хардкасл кивнул.

— Открытку я оставлю себе. Может, пригодится.

— Надеюсь.

Наступила неловкая пауза, и, чтобы как-то разрядить атмосферу, я сказал:

— Бумаг-то у тебя сколько! Просто завал.

— Это уж как всегда. И почти ничего стоящего, черт возьми! Как выяснилось, криминала за убитым не числится, отпечатков пальцев в картотеке нет. А вся эта писанина — от законопослушных граждан, уверенных, что они узнали покойного.

Дик наугад зачитал несколько писем:

Дорогой сэр, я почти уверена, что человек на опубликованном в газете снимке и мужчина, который на днях вскочил в уже тронувшийся поезд на Уиллден Джанкшн, — одно и то же лицо. Он что-то бормотал, вид у него был возбужденный, а взгляд дикий. Увидев его, я сразу заподозрила неладное.

Дорогой сэр, мне кажется, этот человек очень похож на Джона, кузена моего мужа. Он, правда, уехал в Южную Африку, но ведь мог и вернуться. И еще… когда Джон уезжал, у него были усы. Вероятно, он их сбрил.

Дорогой сэр, этого человека я видела в метро. Мне он показался очень странным.

— И, конечно, — продолжал Дик, — полно писем от женщин, признавших в покойном своего мужа. Эти, похоже, давно уже забыли, как их муж выглядит! Есть письма от матерей, не потерявших еще надежды найти сына, пропавшего лет двадцать, а то и больше, назад.

А вот список пропавших лиц. Здесь тоже вряд ли есть что-нибудь полезное. Вот, например: «Джордж Барлоу. Шестьдесят пять лет. Пропал из дома. Жена полагает, что у него потеря памяти». И приписка: «Барлоу по уши в долгах. Встречался с рыжей вдовой. Скорее всего, с ней и сбежал».

Или вот еще: «Профессор Харгрейве. В прошлый вторник должен был читать лекцию. На лекцию не явился. Ни телеграммы, ни записки с извинениями не прислал».

Харгрейвса Дик, похоже, вообще не принял всерьез.

— Профессор, наверное, решил, что уже прочитал эту лекцию неделю назад или думал, что она будет только через неделю. А может, просто забыл предупредить экономку, что уезжает. У нас много подобных случаев.

Зазвонил телефон, и Дик снял трубку.

— Да? Что? Кто нашел? Она себя назвала? Понятно. Действуй! — Он положил трубку и повернулся ко мне. Лицо у него было суровым, гневным.

— В телефонной будке на Уилбрэхем Крэсент нашли мертвую девушку, — сказал он.

— Мертвую? Ее убили? Как?

— Задушили. Собственным шарфом.

Я похолодел.

— Кто? Это не…

Взгляд у Хардкасла стал холодным и оценивающим. Очень мне этот взгляд не понравился.

— Не волнуйся, — сказал Хардкасл, — это не твоя подружка. Констебль ее узнал. Он сказал, что эта девушка работала в той же конторе, что и Шила Уэбб. Ее зовут Эдна Брэнт.

— Кто ее нашел? Констебль?

— Мисс Уотэрхаус из восемнадцатого дома. У нее не работал телефон, и ей пришлось идти в телефонную будку. Пришла, а там мертвая девушка, вся скрюченная…

Открылась дверь, и констебль доложил:

— Сэр, звонил доктор Ригг. Он уже выезжает и будет ждать вас на Уилбрэхем Крэсент.

Глава 17

Спустя полтора часа инспектор криминальной полиции Хардкасл вернулся в отделение, сел к своему столу и, устало отдуваясь, выпил чашку чаю, которую ему принес сержант Крэй. Лицо инспектора было суровым и мрачным.

— Извините, сэр, — обратился к нему сержант Крэй. — С вами хотел поговорить Пирс.

— Пирс? — насторожился Хардкасл. — Хорошо. Пусть войдет.

В комнате появился молодой констебль.

— Простите, сэр, — взволнованным голосом начал он, — но я подумал, что, наверное, я вам должен сказать.

— Что сказать?

— Это случилось после дознания, сэр. Я стоял на посту у двери. Эта девушка… девушка, которую убили… Она… обратилась ко мне.

— Обратилась к вам? Что ей было нужно?

— Она хотела поговорить с вами, сэр.

— Хотела поговорить? Она сказала, о чем?

— Не то чтоб сказала, сэр… Извините, сэр, если я… если я допустил ошибку. Я предложил ей передать сообщение через меня или заглянуть попозже в участок. Видите ли, сэр, вы в это время говорили с начальником полиции, и я подумал…

— Проклятие, — пробормотал Хардкасл. — Вы что, не могли сказать, чтобы она подождала, пока я освобожусь?

— Извините, сэр, — молодой человек покраснел. — Если бы я знал… я бы, конечно, так и поступил. Но я не думал, что это важно. По-моему, девушка и сама так считала. Просто что-то ее беспокоило.

— Беспокоило? — Хардкасл помолчал, мысленно перебирая известные ему факты. Два дня назад он прошел мимо этой девушки, когда направлялся к миссис Лоутон. Девушка заходила к Шиле, но не застала ее дома. Повстречав его на улице, она замедлила шаг, но так и не решилась остановиться. Что-то ее тревожило. Да, именно так. Что-то тревожило. А он, занятый своими мыслями, прошел мимо и упустил нечто важное. Она была обеспокоена. Но чем? Теперь, пожалуй, этого уже никто и никогда не узнает.

— Продолжайте, Пирс, — обратился он к констеблю. — Расскажите все, что помните. Разумеется, вы не могли знать, насколько это важно.

Инспектор был человеком справедливым. К чему срывать на парне свою досаду? Пирс действительно был здесь совершенно ни при чем. В его обязанности входило следить за порядком, в том числе и за тем, чтобы к государственным служащим обращались в положенное время и в положенном месте. Если бы девушка сказала, что у нее для инспектора что-то важное или срочное, тогда дело другое. Но, судя по первому впечатлению Хардкасла, Эдна Брэнт не отличалась ни решительностью, ни особым умом, вследствие чего постоянно испытывала в себе неуверенность.

— Пирс, вы можете точно вспомнить, как все произошло и что она вам сказала?

Констебль посмотрел на него благодарным взглядом.

— Сэр, девушка подошла ко мне, когда все уже начали расходиться. Она все время оглядывалась, будто кого-то искала. Но, по-моему, не вас, сэр. Кого-то другого. Ну вот, значит, она подошла и спросила, можно ли ей поговорить с полицейским, который только что давал показания. Как я уже докладывал, сэр, я заглянул в зал и увидел, что вы разговариваете с начальником полиции. Я объяснил ей, что вы заняты и сказал, что она может передать что хочет через меня или зайти позже в участок. Она вроде бы согласилась… А я спросил, может, у нее что-то важное…

— Да? — Хардкасл подался вперед.

— Девушка ответила, что в общем-то это не так уж важно. Просто ей непонятно, как то, что она сказала, могло быть.

— Непонятно, как то, что она сказала, могло быть… — повторил Хардкасл.

— Совершенно верно, сэр. Ну, может, я не совсем точно повторил. Может, она сказала: «Я не понимаю, как то, что она сказала, может быть правдой». Девушка хмурилась: видно, что-то здорово ее удивило. Я опять спросил, не передать ли чего, но она ответила, что в общем-то это не так уж важно.

«Не так уж важно»… Только вскоре ее нашли задушенной в телефонной будке.

— Кто-нибудь мог слышать ваш разговор?

— Как раз в это время, сэр, все выходили. Ведь пришло много народу. Все-таки убийство, сэр… Люди взбудоражены. А тут еще газеты расстарались.

— Вы не заметили рядом кого-нибудь конкретно? Ну, скажем, кого-то из тех, кто давал показания?

— Боюсь, нет сэр… никого определенного я не приметил.

— Ну что ж, — сказал Хардкасл. — Ничего не поделаешь! Не переживайте, Пирс. Если вдруг что-то вспомните, тут же приходите.

Инспектор старался подавить раздражение и недовольство собой. Эта девушка, кроткая и беспомощная, как кролик, что-то знала. Вернее, не то чтобы знала, но что-то такое видела или слышала. И это ее беспокоило. А после слушания ее беспокойство усилилось. Что же это могло быть? Что-то в показаниях? Два дня назад она заходила к Шиле домой, хотя вполне могла поговорить с ней и в конторе. Зачем ей понадобилось увидеться с ней наедине? Она узнала о Шиле нечто такое, что вызвало у нее недоумение? Или она хотела, чтобы Шила что-то ей объяснила, и не желала говорить в присутствии других девушек? Возможно. Очень даже возможно.

Инспектор отпустил Пирса и дал несколько указаний сержанту Крэю.

— Как вы думаете, сэр, зачем эта девушка пошла на Уилбрэхем Крэсент? — спросил сержант.

— Меня это тоже удивляет, — ответил Хардкасл. — Хотя, возможно, она пошла туда из любопытства. Хотелось посмотреть на тот самый дом. Это-то как раз понятно. Там уже полгорода побывало.

— Мне ли не знать! — с чувством сказал сержант Крэй.

— Но, с другой стороны, — продолжал рассуждать Хардкасл, — она, возможно, хотела повидать кого-то, кто там живет.

Когда сержант Крэй ушел, Хардкасл придвинул к себе блокнот и записал там: «№ 20». Поставив вопросительный знак, он немного подумал и дописал еще: «№ 19 и № 18». Против каждого номера он поставил соответствующую фамилию: Хэмминг, Пэбмарш, Уотэрхаус. Дома с большими номерами исключались, так как они находились на другой стороне Уилбрэхем Крэсент.

Хардкасл стал последовательно обдумывать эти три варианта.

Начал он с двадцатого дома, поскольку именно в прилегающих к нему кустах был найден нож. Хотя, конечно, его мог зашвырнуть туда кто угодно. Миссис Хэмминг, кстати, как раз и возмущалась по этому поводу: «Возмутительно! Бросить этот отвратительный нож в моих кошек!» Так была миссис Хэмминг каким-то образом связана с Эдной Брэнт? «Нет, не была», — решил инспектор.

Девятнадцатый. Мисс Пэбмарш. Может быть, Эдна Брэнт пришла на Уилбрэхем Крэсент ради нее? Мисс Пэбмарш давала показания во время дознания. Могло что-то в ее показаниях возбудить сомнения у Эдны Брэнт? Стоп. Девушка была чем-то обеспокоена еще до слушания. Но, может, Эдна уже тогда знала что-то о мисс Пэбмарш? Скажем, о том, что мисс Пэбмарш и Шила Уэбб как-то связаны? Это придает смысл словам, сказанным Эдной констеблю Пирсу: «Не понимаю, как то, что она сказала, может быть…»

«Предположения, — с досадой подумал инспектор, — сплошные предположения!»

Ну а номер восемнадцать? Мисс Уотэрхаус нашла тело убитой девушки. Инспектор всегда с подозрением относился к лицам, обнаружившим труп. Слишком уж часто убийцы используют этот способ, одним махом обеспечивая себе алиби и оправдывая наличие своих отпечатков. Вроде бы очень подходящее объяснение. Однако имеется одно «но»: отсутствует мотив преступления. Во всяком случае, явного мотива для убийства Эдны Брэнт у миссис Уотэрхаус не было. К тому же она не давала свидетельских показаний на слушаниях. Впрочем, она могла присутствовать в зале. Что, если у Эдны были основания предполагать, что именно она, выдавая себя за мисс Пэбмарш, позвонила в бюро с просьбой прислать стенографистку…

Еще одно предположение!

Ну и, конечно, остается сама Шила Уэбб…

Рука Хардкасла потянулась к телефону, и он набрал номер отеля, где остановился Колин Лэм. Его сразу соединили.

— Это Хардкасл. В котором часу вы с Шилой сегодня ушли на ленч?

Колин ответил не сразу.

— А откуда тебе вообще об этом известно?

— Просто я чертовски догадлив. Ну так что, я угадал?

— Угадал. А что, мне нельзя уже пригласить девушку на ленч?

— Я этого не говорил. Я просто спросил, когда это было. Вы пошли сразу после дознания?

— Нет. Шиле нужно было сделать кое-какие покупки. Мы встретились возле китайского ресторанчика на Маркит-стрит в час дня.

— Понятно.

Хардкасл заглянул в свой блокнот. Эдна Брэнт умерла между двенадцатью тридцатью и часом.

— А не хочешь ли ты узнать, что мы ели? — съязвил Лэм.

— Не горячись! Я просто хотел знать время. Собираю факты, связанные с последним убийством.

— Понятно. Ну-ну!

Наступила пауза. Чтобы как-то сгладить неловкость, Хардкасл сказал:

— Если ты не занят сегодня вечером…

— Я уезжаю, — перебил его Лэм. — Как раз укладываю вещи. Получил задание. Что-то вроде загранкомандировки.

— Когда вернешься?

— Спроси чего-нибудь полегче. Не раньше, чем через неделю… Может, позже… а может, и никогда.

— Не повезло? Или наоборот?

— Да я еще сам не понял, — ответил Колин и положил трубку.

Глава 18

Инспектор Хардкасл появился как раз в тот момент, когда мисс Пэбмарш выходила из дома.

— Извините, мисс Пэбмарш!

— О! Это… инспектор криминальной полиции Хардкасл?

— Да. Могу я с вами поговорить?

— Если только не очень долго. Не хотелось бы опоздать в институт.

— Минуты три-четыре, не больше. Уверяю вас!

Мисс Пэбмарш вернулась в дом, и Хардкасл последовал за ней.

— Вы слышали уже о сегодняшнем происшествии? — спросил инспектор.

— Случилось что-то еще?

— Я думал, вы знаете. На вашей улице сегодня была убита девушка. В ближайшей от вас телефонной будке.

— Убита? Когда?

— Два часа сорок пять минут тому назад, — сказал инспектор, взглянув на высокие часы в углу гостиной.

— Я ничего не слышала. Ничего! — в голосе мисс Пэбмарш на миг прорвалось раздражение, как будто она вдруг особенно остро ощутила свою неполноценность. — Какая девушка?

— Эдна Брэнт. Она работала в бюро «Кавэндиш».

— Еще одна девушка из этого бюро? Ее тоже вызвали как Шилу… как там ее?.. Шилу Уэбб?

— Не думаю, — ответил инспектор. — Скажите, эта девушка никогда к вам не приходила?

— Ко мне? Нет. Разумеется, нет!

— Вы были дома в это время?

Не уверена. Когда, вы сказали, это произошло?

— Приблизительно в половине первого или чуть позже.

— Да, в это время я была дома.

— Куда вы пошли после дознания?

— Прямо домой. Почему вы думаете, что эта девушка приходила ко мне? — помолчав, спросила мисс Пэбмарш.

— Она была сегодня на дознании и видела вас там. Таким образом, вы единственная из всех живущих на этой улице, с кем ее связывают какие-то отношения..

— Под отношениями вы имеете в виду то, что она видела меня в зале суда? В любом случае, это еще не причина, чтобы приходить сюда.

Инспектор улыбнулся, но, вспомнив, что мисс Пэбмарш не видит его обезоруживающе простодушной улыбки, постарался как можно лучше передать ее голосом.

— Видите ли, девушки существа непредсказуемые. Возможно, она хотела получить автограф…

— Автограф! — насмешливо повторила мисс Пэбмарш. — Хотя… может быть, вы и правы. Всякое бывает. Но уверяю вас, инспектор, — она решительно покачала головой, — ничего подобного сегодня не было. После моего возвращения из зала суда сюда никто не приходил.

— Ну что ж… Благодарю вас, мисс Пэбмарш. Мы просто обязаны все проверить.

— Сколько ей было лет? — неожиданно спросила мисс Пэбмарш.

— По-моему, девятнадцать.

— Девятнадцать? Всего? — голос мисс Пэбмарш чуть дрогнул. — Бедное дитя… Кому понадобилось убивать столь юное создание?

— К сожалению, такое случается, — сказал инспектор.

— Она была хорошенькой… привлекательной?..

— Нет. Думаю, ей хотелось быть привлекательной… но у нее не очень получалось.

— Значит, причина не в этом. — Мисс Пэбмарш слегка покачала головой. — Жаль. Не могу передать, как мне жаль, инспектор, что я ничем не могу вам помочь.

Хардкасл ушел, в который раз поражаясь внутренней силе этой женщины.

Мисс Уотэрхаус тоже была дома и действовала соответственно своему характеру: входная дверь распахнулась с внезапностью, свидетельствовавшей о желании поймать человека на чем-то таком, что ему делать никак не следовало.

— А, это вы! — воскликнула мисс Уотэрхаус. — Я уже все рассказала вашим людям. Все, что знала!

— Я уверен, что вы ответили на вопросы, которые они вам задали. Но ведь обо всем сразу не спросишь… Я бы хотел уточнить кое-какие детали.

— Не понимаю зачем? Это было для меня ужасным потрясением, — сообщила мисс Уотэрхаус, глядя на инспектора с таким осуждением, словно это он был источником ее несчастий. — Ну, входите, входите! Не стоять же весь день на пороге! Садитесь и спрашивайте что хотели. Хотя что тут спрашивать? Я же говорю: вышла позвонить, открыла дверь телефонной будки… а там эта девушка… В первый раз со мной такое! Ужас! Просто жуть! Я сразу бросилась в полицейский участок. А потом, если хотите знать, вернулась домой и выпила дозу бренди. Лечебную… Лечебную! — повторила она с вызовом.

— Очень разумно, мадам!

— Да! Вот так!

— Я хотел спросить, уверены ли вы, что никогда раньше не видели этой девушки?

— Может, и видела. Может, и не один раз, — ответила мисс Уотэрхаус, — а вот не помню ее, и все тут. Откуда я знаю, может, она обслуживала меня в «Вулвортсе»[82], или сидела рядом в автобусе, или я покупала у нее билеты в кинотеатр?

— Она работала машинисткой в бюро «Кавэндиш».

— Не думаю, что у меня когда-нибудь возникнет надобность в машинистке. Впрочем, возможно, она выполняла работу для компании «Гэйнсфорд энд Свэттенхем», где служит мой брат. Вы к этому клоните?

— Да нет же! — возразил Хардкасл. — С какой стати? Я просто хотел выяснить, не приходила ли эта девушка повидать вас сегодня утром.

— Повидать меня?!.Конечно нет! Зачем?

— Ну, этого мы, пожалуй, теперь не узнаем, — сказал инспектор. — Значит, те кто видел, как эта девушка вошла в вашу калитку, ошиблись? — инспектор смотрел на мисс Уотэрхаус невинными глазами.

— Кто-то видел, как она входила в мою калитку? Чушь какая! — мисс Уотэрхаус несколько поубавила пыл. — Во всяком случае…

— Да? — к чести инспектора, на его лице не дрогнул ни один мускул.

— Полагаю, она могла сунуть под дверь какой-нибудь листок или брошюру. Помнится, во время ленча я действительно видела возле двери какую-то бумажку. Кажется, что-то о митинге по поводу разоружения. Каждый день что-нибудь приносят! Возможно, это она опустила что-то в ящик для писем. Однако я-то здесь при чем?

— Безусловно. Теперь о вашем телефоне… Вы говорите, ваш аппарат не работал. А на станции уверяют, что никаких сбоев не было.

— Они скажут! Я сняла трубку, но никаких гудков не было, я нажала на рычаг — никакого звука… Я и решила позвонить с улицы.

Хардкасл поднялся.

— Извините, мисс Уотэрхаус, но у нас возникло предположение, что девушка приходила к кому-то на Уилбрэхем Крэсент.

— Поэтому, инспектор, вам приходится расспрашивать всех, кто живет на этой улице? Уверена, что она приходила в соседний дом. Я имею в виду, мисс Пэбмарш.

— Почему вы так думаете?

— Вы сказали, что девушка была из бюро «Кавэндиш», а ведь именно мисс Пэбмарш вызывала стенографистку в тот день, когда в ее доме произошло убийство.

— Да. Так нам сказали в бюро, но сама мисс Пэбмарш это решительно отрицает, — заметил инспектор.

— А вот если бы вы спросили меня, — только ведь никто к моим словам не прислушивается, а потом уже слишком поздно, — я бы сказала, что мисс Пэбмарш малость не в себе. Думаю, она звонила-таки в бюро «Кавэндиш» и просила прислать ей машинистку, а потом взяла и забыла об этом.

— Стало быть, вы считаете, что это мисс Пэбмарш убила того человека?

— Мне и в голову не приходило подобное! Я и мысли не допускаю, что она к этому причастна. Нет! Я просто считаю, что у нее не все в порядке с головой. Я знала женщину, которая постоянно звонила в кондитерскую и заказывала дюжину пирожных, а когда их ей приносили, говорила, что ничего не заказывала. Ну вы понимаете, о чем я.

— Разумеется, — сказал Хардкасл и, попрощавшись с мисс Уотэрхаус, ушел.

Обдумывая этот разговор, инспектор размышлял о том, что последнее высказывание мисс Уотерхаус вряд ли делает ей честь и что если Эдна приходила в дом мисс Уотэрхаус, то слова мисс Уотэрхаус, будто девушка приходила в дом девятнадцать — грубая уловка.

Хардкасл посмотрел на часы и решил, что еще успеет побывать в бюро «Кавэндиш». Он знал, что сегодня контора открылась в два часа. Может, удастся узнать что-нибудь от девушек? Да и Шила там будет…

Увидев его, одна из девушек сразу поднялась.

— Вы инспектор Хардкасл? Мисс Мартиндэйл ждет вас.

Девушка открыла дверь в кабинет, и мисс Мартиндэйл тут же на него набросилась.

— Это возмутительно, инспектор! Просто возмутительно! Я требую, чтобы вы разобрались в этом деле! Срочно разобрались, нельзя же так бездарно терять время! Занимаетесь черт знает чем вместо того, чтобы защищать добропорядочных граждан! Слышите, инспектор, защищать! И вы будете защищать, будете заниматься своими обязанностями, я заставлю вас делать это!

— Я уверен, мисс Мартиндэйл, что…

— Никаких оправданий, инспектор. Две мои девушки… две!., стали жертвами какого-то маньяка, который — а это уже ясно всем кроме, может, вас — преследует поголовно всех стенографисток и машинисток… Мало того, все его действия направлены — а это уже ни для кого не секрет кроме, может, вас — против нашего бюро. Сначала вызвали несчастную Шилу в дом этой… Пэбмарш и подсунули ей труп. Бедная девушка от испуга чуть с ума не сошла… А Эдна! Милая, тихая Эдна. У какой мрази рука поднялась! Убита… Убита и брошена в телефонную будку! Нет, инспектор, попробуйте только не найти преступника!

— Поверьте, мисс Мартиндэйл, это мое самое большое желание. Я и пришел сюда с надеждой, что вы сможете мне помочь.

— Помочь?! Чем же это я могу вам помочь? Если бы я только могла помочь, я бы сразу помчалась к вам в участок. Нет, попробуйте только не узнать, кто устроил эту вакханалию. Бедные девочки!.. Да, я строга с ними; слежу, чтобы они работали, ругаю за опоздания и небрежность. Но я глотку перегрызу тому, кто это сделал… И я требую, чтобы вы выполняли свою работу… В конце концов, вы существуете на деньги налогоплательщиков… — в этот момент она куда больше походила на разъяренную тигрицу, чем на урчащую рыжую кошку.

— Дайте нам время, мисс Мартиндэйл, — взмолился инспектор.

— Время? Моя девочка мертва, а вы говорите о каком-то времени! Пока вы телепаетесь, могут убить еще кого-нибудь из моих девочек?!

— Думаю, мисс Мартиндэйл, вы напрасно опасаетесь.

— Опасаюсь!? Зато вы ничего не опасаетесь, инспектор. А если бы опасались, постарались бы предотвратить это безобразие. Одна моя девочка убита, другая едва не лишилась рассудка, а вы: «напрасно опасаетесь»!!! Вы бы подумали, что говорите! «Напрасно опасаетесь»… Безумие — чистейшее безумие! А что пишут в газетах? Часы! Что с этими часами? Кстати, на дознании вы об этом даже не упомянули…

— Сегодня утром, мисс Мартиндэйл, обо всем упоминалось лишь в самых общих чертах. Вы ведь знаете, дознание отложено.

— Я требую, — мисс Мартиндэйл в очередной раз бросила грозный взгляд на инспектора, — требую, чтобы вы что-нибудь предприняли!

— А вы, мисс Мартиндэйл, ничего не могли бы мне сказать? Может, Эдна что-нибудь вам говорила? Она не казалась вам обеспокоенной? Не обращалась за советом?

— Не думаю, что она стала бы обращаться ко мне за советом, — заметила мисс Мартиндэйл. — Да и что могло ее беспокоить?

Именно этот вопрос больше всего и волновал инспектора, однако ясно было, что от мисс Мартиндэйл ответа ждать не приходится.

— Мне хотелось бы побеседовать с девушками, — сказал он. — Я понимаю, что Эдна не стала бы поверять вам свои тревоги, но, возможно, она что-то говорила подругам.

— Вот это вполне возможно. Уж эти девушки! Им бы только языки почесать. Как услышат мои шаги в коридоре, сразу же все машинки стучат… Спрашивается, а что они до этого делали? Болтали! Сплошные сплетни и пересуды!

Немного помолчав и успокоившись, мисс Мартиндэйл сказала:

— Сейчас здесь только три девушки. Поговорите пока с ними. Остальные по адресам. Если хотите, сообщу их координаты.

— Благодарю вас, мисс Мартиндэйл.

— Полагаю, вы предпочли бы поговорить с ними наедине. В моем присутствии они вряд ли станут говорить. Не будут же они, в самом деле, при мне рассказывать, что на работе только и делают, что болтают…

Выйдя из-за стола, мисс Мартиндэйл открыла дверь в комнату машинисток.

— Девушки, — сказала она, — инспектор хочет с вами побеседовать. Попытайтесь вспомнить и сообщить ему все, что могло бы помочь в поисках убийцы Эдны.

Она вернулась в кабинет и плотно закрыла за собой дверь. Три испуганных девичьих лица повернулись в сторону инспектора. Хардкасл внимательно посмотрел на них, прикидывая, с кого бы ему начать. Может, вон с той, в очках? Светловолосая такая, крепенькая. Эта врать не станет, но, похоже, умом ее Господь не слишком наделил. У брюнетки уж чересчур развязный вид, да и прическа… будто ураган прошелся. Хотя… Взгляд бойкий — от такой ничего не ускользнет. С другой стороны, такие… обычно любят приврать… Третья — сразу видно — хохотушка. Будет всем поддакивать — кто бы что ни сказал.

— Вы, наверное, слышали, что случилось с Эдной Брэнт, — вкрадчиво начал он.

Три головы энергично кивнули.

— А как вы об этом узнали?

Девушки переглянулись, определяясь, кто будет говорить. По молчаливому согласию отвечать стала светловолосая, которую звали Дженет.

— Эдна не пришла на работу, а нам велели быть в два часа на рабочем месте, — объяснила она.

— И Рыжая страшно разозлилась, — подхватила брюнетка по имени Морин, — то есть, — она запнулась, — я хотела сказать, мисс Мартиндэйл.

Третья девушка хихикнула.

— Это мы так ее зовем — Рыжая Кошка.

«Удачное прозвище», — подумал инспектор.

— Мисс Мартиндэйл, когда заводится, ужасная злюка! На всех накидывается! — сказала Морин. — Она спросила, почему Эдны нет на работе и, если она опаздывает, почему не прислала записки с объяснениями.

— И я ответила, — подхватила Дженет, — что Эдна, как и мы, была на дознании, но потом ушла, а куда — мы не знаем.

— И это правда? — спросил Хардкасл. — Вы действительно не знаете, куда она пошла?

— Я предложила ей пойти вместе на ленч, — сказала Морин, — но, похоже, она что-то задумала… Она сказала, что никуда не пойдет, купит себе что-нибудь и перекусит в конторе.

— Значит, она все-таки собиралась сюда прийти?

— О да, конечно! Мы все собирались прийти на работу.

— Никто из вас не заметил в поведении Эдны Брэнт чего-нибудь необычного? У вас не было впечатления, будто ее что-то беспокоит? Может, она что-то вам говорила?

На этот раз девушки переглянулись с видом полной солидарности.

— Эдну всегда что-нибудь беспокоило, — сказала Морин. — Она вечно все путала и постоянно делала ошибки. Она вообще медленно соображала.

— И с ней всегда что-нибудь случалось, — добавила хохотушка. — Помните, как она сломала «шпильку»?

— Конечно помню, — сказал Хардкасл.

Он тут же представил себе, как Эдна стоит с туфлей в руке, растерянно глядя на злосчастный каблук.

— Знаете, когда Эдна не пришла, я сразу подумала, что случилось что-то ужасное, — мрачно сказала Дженет.

Хардкасл с досадой посмотрел в ее сторону. Его всегда раздражали умники, демонстрирующие свою прозорливость задним числом. Он был абсолютно уверен, что ничего похожего ей и в голову не приходило. Скорее всего, она сказала: «Ну и достанется Эдне от Рыжей!»

— Когда вы узнали о том, что случилось? — спросил он.

Девушки переглянулись, и хохотушка покраснела.

— Ну… я… — она искоса посмотрела на дверь в кабинет мисс Мартиндэйл. — В общем, я выскочила на минутку. Хотела купить пирожных домой, а обычно к тому времени, когда мы кончаем работу, они уже заканчиваются. Когда я пришла в магазин — это здесь рядом, на углу, меня там хорошо знают, — продавщица и говорит: «Она же с тобой вместе работала… Верно, голубушка?» Я спрашиваю: «Кто?» А она: «Ну, та девушка, которую нашли мертвой в телефонной будке». Ох! У меня прямо все внутри оборвалось! Я бегом назад — рассказывать остальным, и мы все вместе решили, что надо сказать и мисс Мартиндэйл. А она как раз выскочила из кабинета и как закричит: «Чем вы тут занимаетесь? Ни одна не работает!»

— И тогда я говорю, — подхватила повествование Дженет: — «Право же, мисс Мартиндэйл, мы не виноваты. Мы только что узнали, что с Эдной случилось несчастье».

— И что тогда сказала или сделала мисс Мартиндэйл?

— Ну, — ответила Морин, — сначала она нам не поверила. «Глупости, говорит, все это! Услышали звон, а не знаете, где он. Должно быть, это какая-то другая девушка. Почему это обязательно должна быть Эдна?» Потом она прошагала в свою комнату, позвонила в полицию, и тогда выяснилось, что все это правда.

— Одного я не понимаю, — задумчиво сказала Дженет, — зачем кому-то понадобилось убивать Эдну?

— У нее даже парня не было… — сказала Морин.

Все с надеждой смотрели на инспектора, как будто он мог тут же разгадать эту задачку.

Инспектор вздохнул. Здесь он тоже не узнал ничего путного. Может, беседа с другими девушками принесет больший результат. Оставалась еще и Шила Уэбб.

— Скажите, Шила Уэбб и Эдна дружили? — спросил он.

— Да нет, не очень.

— Кстати, где сейчас мисс Уэбб?

Девушки сказали, что Шила Уэбб у профессора Парди в отеле «Кроншнеп».

Глава 19

Голос профессора Парди, которого телефонный звонок оторвал от диктовки, звучал крайне раздраженно.

— Кто? Что? Здесь, говорите? Так скажите, чтобы пришел завтра! Нет? О! Ну хорошо, хорошо! Пусть поднимется.

— Вечно что-нибудь помешает, — с досадой сказал профессор. — О какой работе может идти речь в такой обстановке? — он насупился и посмотрел на Шилу. — Где мы с вами остановились, дорогая?

Ответить ей помешал раздавшийся в этот момент стук в дверь. Профессор Парди с трудом оторвался от проблем хронологии приблизительно трехтысячелетней давности.

— Да! — раздраженно произнес он. — Да, входите! В чем дело? Я, кажется, предупреждал, чтобы меня не беспокоили!

— Мне очень жаль, сэр, но это необходимо. Добрый вечер, мисс Уэбб.

Шила Уэбб встала, отложив блокнот. Показалось инспектору или он и в самом деле заметил тревогу в ее глазах?

— Ну так в чем дело? — снова резко спросил профессор.

— Сэр, я инспектор криминальной полиции Хардкасл. Это может подтвердить мисс Уэбб.

— Допустим, — сказал профессор.

— Мне бы хотелось немного поговорить с мисс Уэбб.

— Вы не могли бы подождать? Сейчас это крайне нежелательно. Крайне! Мы прервали работу в критическом месте. Мисс Уэбб освободится приблизительно через четверть часа… Ну, может быть, через полчаса. Что-то около этого. О Господи! Неужели уже шесть часов?

— Мне очень жаль, профессор, — твердо сказал инспектор.

— Ну хорошо, хорошо! А в чем дело? Полагаю, она нарушила правило уличного движения? Уж эти блюстители дорожных правил… Они так навязчивы. На днях один утверждал, что моя машина провела на стоянке на четыре с половиной часа больше оплаченного времени! Я уверен: такого просто не могло быть!

— Нет, сэр. Меня привела сюда проблема гораздо более серьезная.

— О да! Конечно! Ведь у вас, дорогая, кажется, нет машины… — он рассеянно посмотрел на Шилу Уэбб. — Да-да, я припоминаю, вы говорили, что добираетесь автобусом. Тогда в чем же дело, инспектор?

— Речь идет о девушке по имени Эдна Брэнт, — инспектор резко повернулся к Шиле. — Думаю, вы уже слышали?

Шила не мигая смотрела на инспектора. Красивые глаза. Синие, как васильки. У кого-то он такие уже видел.

— Вы сказали… Эдна Брэнт? — брови Шилы удивленно поднялись. — Да, я ее конечно знаю. Что с ней?

— Значит, вам ничего неизвестно… Где вы были во время ленча, мисс Уэбб?

Щеки девушки вспыхнули.

— Я была с другом в ресторане «Хо Танг», если… если это вас касается.

— После ленча вы заходили в контору?

— Вы имеете в виду бюро «Кавэндиш»? Я звонила туда, и мне сказали, чтобы я шла прямо в отель к профессору Парди. К половине третьего.

— Совершенно верно, — подтвердил профессор, кивнув головой. — К половине третьего. И мы сразу же начали работать и продолжали до вашего прихода. Боже мой, я должен был заказать чай! Мне очень жаль, мисс Уэбб. Боюсь, теперь уже поздно, и вы остались без чаю. Вам следовало бы мне напомнить!

— Не расстраивайтесь, профессор. Ничего страшного!

— Какое упущение с моей стороны, — продолжал сокрушаться профессор. — Но… раз инспектор хочет задать вам несколько вопросов, не стану ему мешать.

— Так вы не знаете, что случилось с Эдной?

— С Эдной? — взволнованно переспросила Шила. — А что с ней? Несчастный случай? Попала под машину?

— Превышение скорости… это очень опасно! — вставил профессор.

— Да, — сказал Хардкасл, — с ней кое-что произошло, — он сделал паузу и жестко проговорил: — Примерно в половине первого ее задушили в телефонной будке.

— В телефонной будке? — вдруг оживившись, переспросил профессор.

Шила Уэбб не произнесла ни слова. Она не отрываясь смотрела на инспектора. Ее рот чуть приоткрылся, зрачки расширились.

«Или ты и вправду первый раз об этом слышишь, — подумал инспектор, — или ты чертовски хорошая актриса!»

— Боже мой! — воскликнул профессор. — В телефонной будке! Какая экстравагантность! Я бы никогда не выбрал такого места… То есть, конечно, если бы выбирал… Нет! Ни в коем случае. Ну и ну! Бедная девушка! Какое несчастье!

— Эдна… убита?! Но почему?

— Вы знаете, мисс Уэбб, что позавчера Эдна Брэнт очень хотела вас видеть? Она даже заходила к вам домой и ждала вас.

— Ну вот, опять я провинился! — расстроился профессор. — Я тогда слишком задержал мисс Уэбб. Отлично помню. В самом деле было очень поздно. Никогда себе не прощу! Вы должны всегда напоминать мне о времени, дорогая! Право, должны!

— Тетя мне говорила, что она заходила, — сказала Шила, — но я как-то не придала этому значения. Эдна попала в беду?

— Мы ничего не знаем, — ответил инспектор. — И, наверное, теперь уже никогда не узнаем. Если, конечно, вы не сможете нам помочь.

— Я?! Но как?

— Почему Эдна Брэнт хотела вас видеть? У вас есть на этот счет хоть какие-то предположения?

— Никаких, — покачала головой Шила. — Понятия не имею, зачем я ей понадобилась.

— Может быть, на работе она о чем-то говорила… Или намекала?..

— Нет! Ничего такого. Вообще-то меня вчера там целый день не было. Я весь день провела в Лэндис Бэй у одного из наших авторов.

— Вам не показалось, что в последнее время она была чем-то расстроена?

— У Эдны постоянно был такой вид, будто она чем-то обеспокоена. Она была — как это сказать? — очень неуверенной в себе, никогда не знала, как поступить. Как-то раз она пропустила целых две страницы из книги мистера Ливайна. Ужасно перепугалась и никак не могла решить, что ей теперь делать. Ведь она это обнаружила, когда рукопись уже была отослана.

— Понятно. И, конечно, стала спрашивать у всех совета?

— Да. Я говорю ей — скорее пиши ему письмо. Возможно, он еще не начал просматривать рукопись. Она могла объяснить ему и попросить не жаловаться мисс Мартиндэйл. Но Эдна сказала, что это неудобно.

— Она всегда просила у подружек совета, если с ней что-то случалось?

— О да! Постоянно. Но, понимаете, каждая ведь советовала что-то свое, и тогда она окончательно терялась.

— Значит, она обсуждала на работе свои проблемы. И часто такое случалось?

— В общем, да.

— Вам не кажется, что на этот раз могло быть что-то действительно серьезное?

— Нет. Ну что такого серьезного могло с ней случиться?

«Старается изобразить непринужденность, — подумал инспектор. — Интересно, что она чувствует на самом деле».

— Понятия не имею, о чем ей вдруг понадобилось со мной говорить, — как-то очень уж торопливо и слегка задыхаясь продолжала Шила. — И уж, конечно, представить себе не могу, зачем ей было приходить ко мне домой.

— Похоже, по какой-то причине она хотела поговорить с вами наедине. Возможно, хотела, чтобы это осталось между вами… Как вы думаете?

— Думаю, это маловероятно. Я уверена, что ничего такого она не хотела, — пробормотала Шила, хватая ртом воздух.

— Значит, вы ничем не можете мне помочь?

— Нет. Мне жаль. Мне страшно жаль Эдну, но я не знаю ничего такого, что могло бы вам помочь.

— И ничего, что имело бы отношение к случившемуся девятого сентября?

— Вы имеете в виду… того человека… человека на Уилбрэхем Крэсент?

— Да, я имею в виду именно это.

— Но при чем тут Эдна? Что она могла знать об этом?

— Возможно, ничего существенного, — сказал инспектор, — но что-то она знала. И это что-то могло бы нам помочь, каким бы незначительным оно ни казалось, — он помолчал. — Телефонная будка, в которой нашли тело Эдны, находится на Уилбрэхем Крэсент. Это вам о чем-нибудь говорит, мисс Уэбб?

— Абсолютно ни о чем!

— А вы сами были сегодня на Уилбрэхем Крэсент?

— Нет, не была, — с жаром сказала Шила. — Я теперь за версту ее обхожу! Ужасное место. Лучше бы я вообще никогда там не была! Ну почему в тот день вызвали меня? Именно меня? И почему Эдну убили около этого места? Пожалуйста, выясните, инспектор! Во что бы то ни стало!

— Непременно выясню, мисс Уэбб, — пообещал инспектор, и в его голосе послышалась чуть заметная угроза. — Непременно!

— Вы дрожите, дорогая! — воскликнул профессор Парди. — Я полагаю… нет, я убежден, что вам необходимо выпить хереса!

Глава 20 (Рассказ Колина Лэма)

Прибыв в Лондон, я сразу явился к полковнику Бэку. Он приветливо помахал мне одной из своих вонючих сигар, без которых просто не мог жить.

— А в твоей идиотской идее с полумесяцами, кажется, что-то есть, — признал он.

— Значит, мне удалось что-то раскопать?

— Ну, до этого еще далеко, но, должен сказать, кое-какие перспективы проглядывают. Твой инженер-строитель, мистер Рэмзи с Уилбрэхем Крэсент, шестьдесят два, — совсем не тот, за кого себя выдает. В последнее время он предпринял несколько весьма необычных поездок. Все фирмы, которые он представляет — подлинные, но появились недавно и занимаются черт знает чем. Месяц с лишним назад мистер Рэмзи неожиданно уехал. И не куда-нибудь, а в Румынию.

— Жене он сказал другое.

— Возможно, однако уехал он именно туда. Собственно, он и сейчас там. Хотелось бы узнать о нем побольше. Так что пошевеливайся, дружище, и — в путь! Визы уже готовы, паспорт тоже. На этот раз на имя Нигеля Тренча. Заодно освежишь свои познания о балканской флоре. Ты же ботаник.

— Будут какие-нибудь особые указания?

— Нет. Связь мы дадим, когда получишь бумаги. Разузнай о нем все, что сможешь, — полковник пристально посмотрел на меня. — Что-то не вижу радости на твоем лице. Странно. — Его взгляд так и сверлил меня сквозь клубы сигарного дыма.

— Ну почему же? Всегда приятно, когда твои догадки оказываются правильными, —  уклончиво сказал я.

— Вот-вот. С полумесяцем все в порядке: это действительно улица Крэсент. А вот с номером дела обстоят похуже. Дом под номером шестьдесят один занят вполне добропорядочным — в нашем, разумеется, понимании — строителем. Бедняга Хэнбери немного ошибся домом.

— Остальных вы тоже проверили, или пока только Рэмзи?

— «Убежище Дианы», похоже, невинно, как и сама Диана. Сплошные кошки… Макнотон намного интереснее. Как ты знаешь, он профессор. На пенсии. Математик и, судя по всему, блистательный. Совершенно неожиданно оставил кафедру, якобы под предлогом пошатнувшегося здоровья. Может, так и есть, но выглядит он крепким и бодрым. Кроме того, он разорвал отношения со всеми своими прежними друзьями, что тоже довольно странно.

— Беда в том, что нам все кажется подозрительным, любой нестандартный поступок, — заметил я.

— В этом ты, возможно, прав, — согласился полковник. — Иногда, Колин, мне начинает казаться, что и ты переметнулся к врагам, а иногда — что переметнулся я: сначала переметнулся, а потом вернулся обратно… В общем, что-то у меня в голове заклинило!

Мой самолет отправлялся в десять вечера, и я перед вылетом решил заглянуть к Пуаро. На этот раз он пил sirop de cassis (нормальные люди называют его черносмородинным). Старый сыщик любезно предложил мне чашечку. Я отказался. Джордж принес виски. В общем, все было как обычно.

— Вы чем-то расстроены, — заметил Пуаро.

— Отнюдь нет! Просто я уезжаю за границу.

Он пытливо посмотрел на меня. Я кивнул.

— Значит, едете?

— Еду.

— Желаю успеха!

— Благодарю! А как вы, Пуаро? Как продвигается ваше домашнее задание?

— Pardon?!

— Я имею в виду Кроуденское убийство с часами. Вы еще не нашли разгадку, как было условлено, сидя в кресле и закрыв глаза?

— Я с большим интересом прочел все, что вы мне оставили, — сказал Пуаро.

— Ничего стоящего, верно? Я ведь говорил, что от этих соседей — никакого толку!

— Напротив! По крайней мере двое из них… их слова проливают свет…

— Кто же их сказал? И что это за слова?

Назидательным тоном, который страшно меня раздражал, Пуаро посоветовал мне еще раз перечитать записи.

— Сами увидите… — пообещал он. — Это сразу бросается в глаза. Теперь следует поговорить с другими соседями.

— Других нет.

— Должны быть. Всегда найдутся люди, которые что-то видели. Это аксиома!

— Может быть, и аксиома, но не в данном случае. Между прочим, у меня есть для вас новые факты. Произошло еще одно убийство.

— Так скоро? Это интересно! Рассказывайте!

Я рассказал. Пуаро подробно расспрашивал, пока не вытянул из меня все детали. Я рассказал также об открытке, которую передал Хардкаслу.

— «Помни!» Четыре-один-три, то есть четыре тринадцать, — повторил Пуаро. — Да, та же схема.

— Что вы имеете в виду?

Пуаро закрыл глаза.

— На открытке не хватает одной детали, — заявил он. — Кровавого отпечатка пальца…

Я внимательно нашего посмотрел. Похоже, он и не думал шутить.

— Но, все-таки, что вы думаете об этом деле?

— Все мало-помалу проясняется. Когда убийца действует в одиночку, просчеты неизбежны.

— Но кто он, этот убийца?

Старый хитрец ушел от ответа.

— Вы не возражаете, если я попробую кое-что уточнить в ваше отсутствие?

— А именно?

— Продиктую мисс Лемон письмо для моего старого друга — его зовут Эндерби, он юрист — и попрошу ее проверить кое-какие сведения о регистрации брака в Сомерсет-Хаусе[83]. Ну, и одну телеграмму отправлю за океан.

— Мне кажется, это не совсем честно, — возразил я. — Вы ведь должны просто сидеть в кресле и думать!

— Но ведь именно это я и делаю! Мисс Лемон только проверит выводы, к которым я пришел. Я не прошу никакой информации, я хочу лишь получить подтверждение.

— Я не верю, что вы что-нибудь знаете, Пуаро! Вы блефуете! Ведь до сих пор неизвестно даже, кто этот убитый мужчина…

— Мне известно.

— И как же его зовут?

— Понятия не имею! Да это и не важно. Я знаю, если так можно выразиться, не кто он, а что.

— Шантажист? — попробовал угадать я.

Пуаро закрыл глаза.

— Частный детектив?

Глаза открылись.

— Как и прошлый раз, я прочитаю вам стишок. Умному — достаточно.

И без тени улыбки он продекламировал:

Дили, дили, дили — Приходи — и будешь мертв!

Глава 21

Инспектор криминальной полиции Хардкасл взглянул на свой настольный календарь. Двадцатое сентября. Прошло больше десяти дней, а они все еще топчутся на месте. Главным образом потому, что до сих пор не удалось установить личность убитого. Предприняли все, что могли, — безрезультатно. Лабораторное обследование одежды не дало ровным счетом ничего. Все вещи на убитом были хорошего качества, не английского производства, не новые, но вполне добротные. Дантисты тоже поработали впустую. Метки от прачечных и химчистки также никуда не привели. Кто был убитый оставалось полной загадкой! По-видимому, он являлся самой что ни на есть заурядной личностью, просто его некому было опознать. И это явно было неспроста… Хардкасл вздохнул, вспомнив о бесчисленных телефонных звонках и письмах, которые хлынули после публикации в газетах фотографии убитого с надписью: «Вы знаете этого человека?» Поразительно, сколько людей полагали, что знают! Дочери надеялись, что это отец, с которым они были разлучены долгие годы; девяностолетняя женщина уверяла, будто на фото — ее сын, покинувший дом тридцать лет назад; бесчисленные жены не сомневались в том, что это их пропавший муж… В этой бесконечной веренице не было только сестер — никто не торопились предъявлять прав на брата. Возможно, эта категория женщин была менее склонна предаваться иллюзиям. И, разумеется, объявилось множество людей, которые видели именно этого человека в самых разных местах: в Линкольншире, в Ньюкасле, в Девоне и Лондоне. Его встречали в метро и автобусах. Он прятался на пирсах, зловеще выглядывал из-за угла на улицах и пытался скрыть свое лицо, выходя из кинотеатра… Из сотен звонков и писем отбирались все мало-мальски смахивающие на правду, тщательно проверялись и — оказывались пустышкой.

Однако сегодня инспектора посетила слабая надежда. Он снова взглянул на письмо, лежавшее на столе. Мерлина Райвел. Имя ему не нравилось. Никакой нормальный человек не назовет свою дочь Мерлиной. Можно было не сомневаться, что это имя леди выбрала себе сама. Письмо, однако, инспектору понравилось. Никаких излишеств и откровений. Все сухо и деловито. В нем просто говорилось, что человек на фотографии, возможно, был ее мужем, с которым она рассталась несколько лет назад. Женщина, написавшая это письмо, должна была приехать этим утром. Инспектор нажал кнопку, вызывая сержанта.

— Миссис Райвел еще не появилась?

— Только вошла, — ответил Крэй. — Как раз собирался доложить.

— И что она собой представляет?

— Вид у нее какой-то странный, — подумав, сказал Крэй, — неестественный, что ли… Сильно и плохо накрашена… Но, в общем, вызывает доверие.

— Расстроена?

— Нет. По крайней мере, внешне.

— Понятно. Пусть войдет.

Крэй вышел и, тут же вернувшись, доложил:

— Миссис Райвел, сэр!

Инспектор поднялся и поздоровался. «Где-то под пятьдесят, — подумал он. — Хотя издалека, очень издалека, можно дать и тридцать. А Крэй прав: намазана она прескверно. Ее это здорово старит». В конце концов инспектор остановился на пятидесяти. Волосы темные, выкрашены хной. Без шляпы; рост и сложение средние; темные пиджак и юбка, белая блузка. В руках большая сумка из шотландки; на запястьях — браслеты и какие-то кольца. В общем, заключил инспектор, основываясь на своем опыте, человек, должно быть, неплохой. Не слишком, по-видимому, щепетильна, да и характер, похоже, легкий. В меру щедра и, возможно, даже добра. Интересно, можно ей верить? Этот вопрос был главным и самым сложным. Здесь полагаться на интуицию инспектор уже попросту не имел права.

— Рад вас видеть, миссис Райвел, — сказал он. — Я очень надеюсь, что вы сумеете нам помочь.

— Я, правда, не совсем уверена, — сказала миссис Райвел извиняющимся тоном, — но этот человек очень похож на Гарри. Конечно, может быть, я ошибаюсь. Не хотелось бы зря отнимать у вас время.

Казалось, она действительно чувствует себя неловко.

— Не беспокойтесь, — заверил ее инспектор. — Мы рады всякой помощи.

— Да, я понимаю. Надеюсь, что смогу вам помочь, хотя я давно его не видела.

— Давайте, миссис Райвел, обратимся к фактам. Когда вы видели вашего мужа последний раз?

— Уже в поезде я старалась припомнить точнее, — сказала миссис Райвел. — Ужасно, как со временем все забывается. Кажется, я написала вам, что мы с мужем расстались приблизительно десять лет назад, но это не так. Прошло уже лет пятнадцать. Как быстро летит время! Пожалуй, — глубокомысленно заметила она, — люди предпочитают думать, будто прошло не так много времени… Приятно чувствовать себя немного моложе. Как вы думаете?

— Возможно, — согласился инспектор. — Итак, вы полагаете, что с момента вашей последней встречи прошло около пятнадцати лет. А когда вы поженились?

— Должно быть, года за три до этого.

— Где вы тогда жили?

— В местечке под названием Шиптон Буа, в Суффолке[84]. Славный городок, только маленький. Как говорится, весь на одной лошадке увезти можно.

— Чем занимался ваш муж?

— Был страховым агентом. Во всяком случае, — она сделала паузу, — он так говорил.

Инспектор пристально посмотрел на нее.

— У вас были основания сомневаться в этом?

— Нет… Не тогда. Просто с некоторых пор я начала думать, что, возможно, это неправда. Для мужчины работа страхового агента очень удобна. Верно?

— При определенных обстоятельствах.

— Я хочу сказать, это дает мужчине предлог часто отлучаться.

— А ваш муж, миссис Райвел, отлучался часто?

— Да, хотя поначалу я над этим не задумывалась.

— А потом?

Она не ответила и, чуть помолчав, сказала:

— Нельзя ли нам поскорее покончить с опознанием? В конце концов, если это не Гарри…

Инспектор старался понять, о чем она думает. В голосе женщины чувствовалось напряжение. Или душевное волнение? Трудно сказать…

— Я вас понимаю. Мы отправимся прямо сейчас.

Хардкасл поднялся и проводил миссис Райвел к машине, ожидавшей их на улице. Когда они прибыли на место, она нервничала ничуть не больше, чем любой другой на ее месте.

— Не волнуйтесь, — привычно успокаивал ее инспектор. — Ничего страшного. Это займет одну-две минуты.

Из открывшейся двери вывезли каталку; служитель поднял простыню. Несколько секунд женщина стояла, молча глядя на лицо убитого. Дыхание ее слегка участилось. Наконец, вздохнув, она отвернулась.

— Да, это Гарри. Он постарел и выглядит немного иначе… но это Гарри.

Инспектор кивнул служителю и, коснувшись руки миссис Райвел, проводил ее к машине. Он молчал, давая женщине время справиться с собой. Как только они вернулись в полицейский участок, констебль внес поднос с чаем.

— Выпейте чаю, миссис Райвел, а потом мы поговорим.

— Благодарю вас.

Она положила в чашку сахар (инспектор машинально считал куски) и быстро выпила чай.

— Теперь мне уже лучше, — сказала она. — Не то чтоб я переживала… Просто… делается как-то не по себе. Правда?

— Вы уверены, что этот человек действительно ваш муж?

— Уверена. Конечно, он постарел, но в общем-то не очень изменился. Он всегда выглядел… как бы это сказать?., таким… Одним словом, порядочным.

Да, подумал Хардкасл, очень точная характеристика. Именно так. А если уж совсем точно, Гарри выглядел более порядочным, чем был на самом деле. Некоторым это удается. Очень полезно для достижения своих целей.

— Он всегда очень следил за собой и за своей одеждой, — продолжала миссис Райвел, — поэтому они, наверное, и попадались на его удочку. Никогда не подозревали ничего дурного!

— Кто попадался на удочку, миссис Райвел? — мягко переспросил Хардкасл.

— Женщины, — ответила она. — Женщины! С ними-то он и проводил большую часть времени.

— Понятно. И вы это знали?

— Ну… догадывалась. Я хочу сказать, его часто не было дома. А про мужской нрав всем известно… Конечно, я чувствовала, что у него время от времени появляются девушки, но ведь про такое не спросишь. Соврет — только и всего! Но я не думала… правда не думала, что он этим добывает средства на жизнь.

— А это так и было?

Она кивнула.

— Думаю, да.

— Как вы узнали?

Она пожала плечами.

— Как-то раз он вернулся из очередной поездки… Сказал, что ездил в Ньюкасл. Так это было или не так… но он вернулся и сказал, что его карта бита и он должен быстро сматываться, потому что какая-то женщина попала из-за него в беду. Что она учительница, и дело пахнет крупным скандалом. Тогда я стала допытываться, и он все мне рассказал. Наверно, думал, что я и так уже много чего знаю. Женщины всегда сразу в него влюблялись. Так и со мной было. В общем, он встречал женщину, они обручались… потом он предлагал куда-нибудь вложить ее наличность. Ему верили и с легкой душой отдавали все свои деньги.

— Он и с вами пытался это проделать?

— Пытался. Только я-то денег не дала!

— Почему? Вы уже тогда ему не верили?

— Да нет. Просто я не из доверчивых. Я никому не верила. Я, как говорится, по опыту знаю мужчин и все их повадки, всю подноготную. Ну, в общем, не хотела я, чтобы он куда-то вкладывал мои деньги. Держи денежки при себе, тогда уж они точно никуда не денутся! Я уж насмотрелась в этой жизни на всяких доверчивых дурочек!

— Когда он хотел вложить ваши деньги? До женитьбы или после?

— По-моему, он предлагал что-то такое еще до женитьбы, но я не поддалась, и он сразу умолк. Ну а потом, когда мы поженились, он как-то еще раз сказал, будто ему представился чудесный случай выгодно вложить средства. А я ему сказала, что этот номер у него не пройдет! Не то чтоб я уже тогда не доверяла Гарри, просто мне не раз приходилось слышать, как мужчины говорят, будто им подвернулся чудесный случай, и всегда оказывалось, что случай этот — возможность без особых хлопот прикарманить ваши деньги.

— Были у вашего мужа когда-нибудь неприятности с полицией?

— Вряд ли, — сказала миссис Райвел. — Никто на него не заявлял. Какая женщина захочет предавать такое огласке! Но в тот раз, похоже, получилось иначе. Эта девушка или женщина… она была образованная, и обмануть ее было не так просто, как других.

— Она ждала ребенка?

— Да.

— Так бывало и в других случаях?

— Думаю, да. Честно говоря, не знаю, почему он так поступал. Только ли из-за денег или его интересовали и сами женщины… Но только он считал, что это в порядке вещей: ну, что они должны расплачиваться за его удовольствия, — в голосе миссис Райвел прозвучала горечь.

— Вы любили его, миссис Райвел? — мягко спросил Хардкасл.

— Не знаю. Право, не знаю. Наверное… Иначе не вышла бы за него замуж.

— А… извините… вы действительно были за ним замужем?

— По правде говоря, не уверена, — честно призналась миссис Райвел. — Мы были женаты. Это точно. И даже венчались, но он мог быть женат и на других женщинах… Наверно, под разными фамилиями. Когда я выходила за него замуж, он был Каслтон. Хотя не думаю, что это его настоящая фамилия.

— Гарри Каслтон. Так?

— Да.

— И вы жили в Шиптон Буа как супруги. Как долго?

— Около двух лет. До этого мы жили в Донкастере[85]. В общем-то, я не очень удивилась, когда он в тот раз все мне рассказал. Наверно, я уже в душе чувствовала, что он жуткий мерзавец. И в то же время не верилось, ведь он казался таким порядочным. Ну совсем как джентльмен!

— Что случилось потом?

— Он сказал, что ему надо поскорее убраться, а я — что чем скорее, тем лучше и вообще — скатертью дорога! — она немного помолчала. — И дала ему десять фунтов. Все, что у меня было. Он сказал, что совсем на мели… С тех пор я его не видела и не слышала. До сегодняшнего дня. Или, вернее, до того дня, как увидела его фото в газете.

— Не было ли у него каких-нибудь характерных примет — шрама… или швов после операции? Чего-нибудь в этом роде?

Она покачала головой.

— По-моему, нет.

— Скажите, он когда-нибудь использовал фамилию Карри?

— Карри? Нет, не думаю. Во всяком случае, я этого не знаю.

Хардкасл через стол протянул ей визитную карточку.

— Это было у него в кармане.

— Значит, все еще выдавал себя за страхового агента, — заметила миссис Райвел. — Я так и знала, что он использует… использовал… разные фамилии.

— Вы говорите, последние пятнадцать лет ничего о нем не слышали?

— Рождественских открыток он мне точно не присылал! — вдруг горько пошутила миссис Райвел. — К тому же не думаю, что он знал, где я. После того как мы расстались, я ненадолго вернулась на сцену. А ведь артисты, сами знаете… всегда в дороге. Нельзя сказать, чтобы это мне нравилось. Я отказалась от фамилии Каслтон и стала опять Мерлиной Райвел.

— Полагаю… Мерлина не настоящее ваше имя?

Женщина затрясла головой, и слабая улыбка осветила ее лицо.

— Это я сама придумала. Правда, оригинальное? Мое настоящее имя — Флосси Гэпп. Наверно, при крещении мне дали имя Флоренс, но только все постоянно звали меня Флосси или Фло. Флосси Гэпп! Не очень-то романтично!

— А чем вы занимаетесь теперь, все еще выступаете на сцене?

— Иногда, — коротко ответила миссис Райвел. — Как говорится, время от времени. Помогаю на вечеринках, играю роль «хозяйки». В таком роде. Не так уж и плохо. По крайней мере, встречаешься с разными людьми. А это, в сущности, главное.

— После того как вы расстались с Гарри Каслтоном, от него были какие-нибудь вести?

— Абсолютно никаких. Я думала, он умер или уехал за границу.

— Я хотел еще кое-что спросить. Вы не знаете, почему Гарри Каслтон появился в этих краях?

— Нет, конечно. Я вообще не знаю, что он делал все эти годы.

— Как по-вашему, он мог продавать фальшивые страховки?

— Не знаю. По-моему, это не в его духе. Он не любил рисковать и никогда не делал того, за что позже пришлось бы отвечать. Скорее всего, он продолжал обманывать женщин.

— А вы не думаете, миссис Райвел, что иногда он прибегал и к шантажу?

— Не знаю… Возможно. Ну, скажем, какая-нибудь женщина не хотела, чтобы выплыло наружу что-то из ее прошлого. Тут Гарри мог действовать, не опасаясь расплаты. Это, конечно, всего лишь предположение, но такое могло иметь место. Однако вряд ли он охотился за большими деньгами или довел кого-то до крайности… Он всегда работал по мелочам.

— Он нравился женщинам?

— Да! Они сразу в него влюблялись. Наверно, потому, что он всегда выглядел респектабельным человеком. Они гордились тем, что покорили такого мужчину, который, как они думали, обеспечит им безбедную жизнь. По-моему, именно на это большинство и рассчитывало. Я и сама на это купилась, — честно призналась миссис Райвел.

— Еще одна маленькая деталь, — Хардкасл обернулся к констеблю: — Принесите сюда часы!

Тот вернулся с подносом, накрытым салфеткой. Хардкасл снял ее и подвинул поднос с часами ближе к миссис Райвел. Она рассматривала их с явным интересом.

— Какие красивые! Правда? Особенно мне нравятся эти, — миссис Райвел дотронулась до золоченых часов.

— Вы видели какие-нибудь из них раньше? Они ничего вам не напоминают?

— Нет. А должны?

— Вам говорит что-нибудь имя Розмари в связи с вашим мужем?

— Розмари? Дайте подумать. Была одна рыжая… Нет, ее звали Розали. Пожалуй, никого с таким именем я не помню. Да я могла бы и не знать про нее, верно? Гарри тщательно скрывал свои похождения.

— А если бы вы увидели, что стрелки часов показывают четыре тринадцать?

Миссис Райвел весело рассмеялась.

— Я бы решила, что пора греть чайник!

Инспектор вздохнул.

— Ну что ж, миссис Райвел, — сказал он. — Мы очень вам благодарны. Повторное дознание, как я уже сказал, состоится послезавтра. Вы согласны дать показания относительно личности убитого?

— Конечно. Мне ведь нужно будет только сказать, кто он? Мне не придется подробно рассказывать о его жизни… и… остальном?

— Пока это не требуется. Вы должны будете присягнуть, что этот человек действительно Гарри Каслтон, ваш бывший муж. Точная дата регистрации наверняка есть в Сомерсет Хаусе. Где вы венчались? Можете вспомнить?

— В местечке Донбрук, а церковь… вроде бы в церкви Святого Михаила. Надеюсь, с тех пор прошло… не больше двадцати лет, а то мне начнет казаться, что я уже одной ногой в могиле.

Миссис Райвел поднялась и протянула руку Хардкаслу. Когда она ушла, инспектор уселся за стол и принялся сосредоточенно постукивать по нему карандашом. Буквально через несколько минут в его кабинет вышел сержант Крэй и с порога спросил:

— Опознала?

— Как будто, — ответил инспектор. — Некто Гарри Каслтон… И имя и фамилия, скорее всего, вымышленные. Посмотрим, что нам удастся о нем узнать. Похоже, у многих женщин была причина желать его смерти.

— Вид у него, однако, вполне респектабельный, — заметил Крэй.

— Судя по всему, это и было его главным козырем.

Инспектор снова подумал о часах с надписью «Розмари». Память… Памятный подарок?

Глава 22 (Рассказ Колина Лэма)

— Значит, вы вернулись! — удивленно произнес Эркюль Пуаро и аккуратно вложил закладку в книгу.

На столе теперь стояла чашка горячего шоколада. Травяные отвары, сиропы и вот теперь — шоколад… Вкус у Пуаро, что и говорить, чудовищный! Впрочем, на этот раз угощать он меня не стал.

— Как себя чувствуете? — спросил я.

— Я обеспокоен. Крайне обеспокоен. В доме затевают ремонт. Будут красить и даже что-то переделывать!

— Но ведь после ремонта станет лучше!

— Да, разумеется… Но это сопряжено с рядом неудобств. Будет пахнуть краской! — он возмущенно посмотрел на меня, явно обиженный моей черствостью.

Но тут же махнул рукой и, закрывая неприятную тему, спросил:

— Вас можно поздравить?

— Даже не знаю, — медленно ответил я.

— Вот как?

— Мне удалось выяснить то, ради чего меня посылали. Но я не нашел этого человека. Хотя, собственно говоря, я до сих пор не знаю, что от меня требовалось — собрать о нем информацию или предъявить, так сказать, тело.

— Кстати, о телах… — сказал Пуаро. — Я прочел отчет о повторном дознании в Кроудене: «Предумышленное убийство. Убийца или убийцы не найдены». Но ваш покойник наконец получил имя.

— Некто Гарри Каслтон, — уточнил я, кивая.

— Убитого опознала жена. Вы были в Кроудене?

— Еще нет. Собираюсь поехать завтра.

— О, так значит, вы окончательно освободились?

— Пока еще нет. Мое задание не доведено до конца, и поездка в Кроуден напрямую с ним связана, — я помолчал. — Расскажите, что еще произошло за время моего отсутствия. Или удалось только установить личность убитого? Кстати, что вы об этом думаете, Пуаро?

Пуаро пожал плечами.

— Этого следовало ожидать.

— Да, полиция свое дело знает…

— А жены очень услужливы, — ввернул Пуаро.

— Миссис Мерлина Райвел! Мерлина… Ну и имечко!

— Что-то оно мне напоминает, — пробормотал Пуаро. — Но что?

Он задумчиво посмотрел на меня, но я ничем не мог ему помочь. По опыту общения с Пуаро я знал, что это экстравагантное имя напоминает ему о вещах совершенно невообразимых.

— Визит к другу… в его загородный дом, — размышлял Пуаро. — Нет! Это было так давно…

— Когда я вернусь в Лондон, сразу же загляну к вам и расскажу все, что мне удастся узнать об этой даме у Хардкасла, — пообещал я.

Пуаро небрежно махнул рукой.

— Не стоит беспокоиться.

— Хотите сказать, что вы и так уже все о ней знаете?

— Нет, я хочу сказать, что она меня не интересует.

— Не интересует… Но почему?

— Потому, что сейчас необходимо сконцентрировать все внимание на главном. Расскажите мне лучше об этой девушке… которую задушили в телефонной будке.

— Мне нечего пока добавить к тому, что я уже рассказал.

— Значит, все, что вы знаете, сводится к следующему: эту девушку, которая чем-то напоминала испуганного кролика, вы видели в машинописном бюро, где она стояла, держа в руке каблук, сломанный на решетке… — В голосе Пуаро слышался нескрываемый укор. — Кстати, — перебил он сам себя, — где находится эта решетка?

— Помилуйте, Пуаро, откуда ж мне знать?

— А вы бы спросили. Или вы надеетесь что-нибудь узнать, не задавая нужных вопросов?

— Ну какое имеет значение, где оторвался каблук?

— Может, и никакого. Но мы бы тогда точно знали, где она в тот момент находилась. Что в свою очередь могло вывести на человека, которого она там видела, или на события, при которых она присутствовала.

— Все это только рассуждения. К тому же я знаю, что в решетку она провалилась возле конторы, поскольку она рассказывала, как купила булочки с изюмом и в чулках доковыляла до конторы, чтобы там их съесть. И все твердила, что не знает, как доберется домой.

— О! И как же она добралась? — с интересом спросил Пуаро.

Я немного удивился.

— Понятия не имею!

— Просто невероятно. И как это вы ухитряетесь не задать самых нужных вопросов? И вот результат — не знаете ничего существенного.

— Не лучше ли вам самому поехать в Кроуден и задать все нужные вопросы? — разозлился я.

— В данный момент это невозможно, — спокойно ответил Пуаро. — На следующей неделе состоится интереснейшая распродажа авторских рукописей…

— Все еще штудируете детективы?

— Разумеется! — глаза Пуаро заблестели. — Возьмем, например, романы Джона Диксона Карра[86], или Картера Диксона, как он сам себя величает…

Однако я сослался на неотложную встречу и сбежал, пока Пуаро не успел войти в раж. У меня не было ни малейшего желания слушать лекции о мэтрах детективной литературы.

На следующий день я сидел на ступеньках дома Хардкасла, уныло ожидая, когда он появится. Увидев наконец его коренастую фигуру, я вскочил и ринулся ему навстречу.

— Хэлло! Колин? Глазам своим не верю! — удивился Дик. — Как гром среди ясного неба!

— Если бы ты сказал «среди красного»[87], это больше соответствовало бы истине.

— И давно ты здесь сидишь?

— Уже полчаса.

— Извини. Жаль, что ты не мог попасть в дом.

— Зря извиняешься. Очень даже мог! — с вызовом заметил я. — Ты даже представить себе не можешь, чему нас обучали!

— Так почему же ты не вошел?

— Не хотел ронять твой престиж, — объяснил я. — Инспектор криминальной полиции неминуемо лишился бы уважения сограждан, если бы кто-то запросто влез в его собственный дом.

Дик вынул из кармана ключи и открыл дверь.

— Входи, — сказал он, — и не болтай глупостей.

Дик прошел прямиком в гостиную, достал стаканы и бутылку.

— Скажешь, когда хватит, — заметил он, наливая мне виски.

Я и сказал, но далеко не сразу. Мы уселись поудобнее со стаканами в руках.

— Наконец-то мы сдвинулись с мертвой точки, — вздохнул Хардкасл. — Хоть личность убитого удалось установить.

— Знаю. Видел сообщение в газетах. Кто этот Гарри Каслтон?

— С виду вполне приличный человек — на самом же деле брачный аферист, который зарабатывал на жизнь тем, что «женился» или просто «состоял в отношениях» с доверчивыми состоятельными женщинами. Покоренные его внешностью и осведомленностью в финансовых вопросах, они доверяли ему свои сбережения, вскоре после чего он, естественно, исчезал.

— Однако он совершенно не похож на пройдоху, — сказал я, припоминая, как выглядел убитый.

— Да, вид у него вполне респектабельный! Должно быть, это и обеспечивало ему успех.

— И неужто ни разу не угодил под суд?

— Нет. Мы наводили справки, однако собрать информацию нелегко. Он часто менял имена и фамилии. И, хотя в Скотланд-Ярде полагают, что Гарри Каслтон, Раймонд Блэйр, Лоуренс Далтонь и Роджер Байрон — одно и то же лицо, доказать ничего нельзя. Женщины, как ты понимаешь, заявлений в полицию не пишут, предпочитая скорее потерять деньги, чем признавать себя облапошенными. И этот человек этим пользовался — действовал в разных местах, хотя по одному и тому же шаблону. Скажем, Роджер Байрон исчезал из Саутэнда, и почти сразу в Ньюкасле, что на реке Тайн, появлялся некто Лоуренс Далтон. Он очень не любил фотографироваться и всегда под разными предлогами отказывал дамам, мечтавшим его запечатлеть. Его похождения начались довольно давно — лет пятнадцать-двадцать тому назад. Примерно тогда же он и исчез. Ходили слухи, что умер… или уехал за границу…

— В общем, об этом сердцееде ничего не было слышно до тех самых пор, пока его не нашли мертвым в гостиной мисс Пэбмарш? — уточнил я.

— Совершенно верно!

— Это открывает некоторые перспективы.

— Разумеется.

— Оскорбленная женщина, не сумевшая простить обиду? — предположил я.

— Возможно. Есть женщины, которые ничего не забывают, сколько бы времени ни прошло.

— И если такая женщина в довершение ко всем своим несчастьям потеряет еще и зрение… Взрывоопасный, знаешь ли, коктейль…

— Предполагать можно все что угодно. Доказательств все равно никаких…

— А что представляет собой жена? Миссис — как ее? — Мерлина Райвел. Странное все-таки имя!

— Настоящее — Флосси Гэпп. Другое она придумала себе сама. Считает, что оно больше подходит к ее образу жизни.

— Кто она? Проститутка?

— Не совсем.

— То, что раньше деликатно называли «женщиной легкого поведения»?

— Я бы сказал, что у миссис Райвел широкая душа и ей трудно отказывать своим друзьям. Говорит, что была актрисой. При случае играет роль «хозяйки» вечеринок. Довольно приятная женщина.

— На ее показания можно положиться?

— В той же степени, что и на показания других. Убитого она опознала сразу и без колебаний.

— Уже хорошо!

— Да. А то я было начал потихоньку отчаиваться. Столько жен объявилось! Мне теперь даже кажется, что если женщина способна узнать своего мужа по фотографии, это свидетельствует о ее исключительном уме. Между прочим, по-моему, миссис Райвел знает о своем муже больше, чем говорит.

— Думаешь, она и сама не без греха?

— В картотеке не числится. А вот среди ее друзей были — да, наверное, и сейчас есть — довольно сомнительные личности. Ничего серьезного. Мелкое мошенничество.

— А как насчет часов?

— Говорит, что абсолютно ничего не знает. Думаю, это правда. Нам удалось выяснить, откуда эти часы. Портобелло Маркет[88]. Оттуда и позолоченные часы, и часы дрезденского фарфора. Только нам это ничего не дает. Ты же знаешь, что там делается по субботам. Хозяин лавки утверждает, будто их купила американская леди, но я в этом сомневаюсь. По-моему, он так сказал потому, что Портобелло Маркет полон американских туристов. Его жена говорит, будто часы купил мужчина. Как он выглядел, конечно не помнит. Серебряные часы, как выяснилось, куплены в Борнмуте[89] у серебряных дел мастера. Их купила высокая леди в подарок своей маленькой дочери. Единственное, что помнит мастер, — на леди была зеленая шляпка.

— А четвертые часы? Те, что исчезли?

— Без комментариев!

Я знал, что он имел в виду.

Глава 23 (Рассказ Колина Лэма)

Гостиница, где я остановился, небольшая и довольно убогая, находилась около станции. Здесь подавали вполне сносное жаркое, и это, пожалуй, было единственным достоинством этого заведения. Если, конечно, не считать главного — гостиница была дешевая.

Наутро в десять часов я позвонил в бюро «Кавэндиш» и попросил прислать машинистку-стенографистку, чтобы написать несколько писем и перепечатать деловые соглашения. Я сказал, что мое имя Дуглас Уэзерби и что я остановился в отеле «Кларендон» (захудалые гостиницы почему-то всегда носят громкие названия)[90]. И еще спросил, нельзя ли прислать Шилу Уэбб, которую мне рекомендовал знакомый.

Мне повезло: Шила была свободна и могла приехать прямо сейчас. Но меня предупредили, что на двенадцать часов у нее уже есть другой вызов. Я пообещал управиться до указанного срока, тем более что у меня самого назначена деловая встреча.

Я ждал возле вращающейся двери «Кларендона» и, увидев Шилу, шагнул ей навстречу.

— Мистер Дуглас Уэзерби к вашим услугам, — поклонился я.

— Так это вы звонили?

— Да.

— Вы не должны были этого делать! — возмутилась Шила.

— Почему? Я готов оплатить бюро «Кавэндиш» указанные в заявке работы, а до остального им нет никакого дела. Мы проведем ваше дорогостоящее время в кафе «Лютик» (это через дорогу) вместо того, чтобы диктовать нудные письма, которые начинаются словами: «Третий образец вашего переводного векселя находится в распоряжении…» и так далее и тому подобное. Давайте выпьем по чашке скверного кофе в спокойной обстановке.

Владельцы кафе «Лютик» считали, похоже, что название накладывает на них определенные обязательства. Стены, пластиковые покрытия столиков и табуреток, чашки, блюдца — абсолютно все резало глаз ядовитым канареечным цветом.

Я заказал кофе и ячменные лепешки. Кроме нас в кафе не было ни души.

Когда официантка приняла заказ и ушла, мы с Шилой посмотрели через стол друг на друга.

— У вас все в порядке? — спросил я.

— Что вы имеете в виду?

Под глазами Шилы были такие темные круги, что глаза казались не синими, а фиолетовыми.

— У вас какие-то неприятности?

— Да… нет… не знаю… Я думала, вы уехали.

— Уезжал. Но вернулся.

— Почему?

— Вы знаете почему.

Она опустила глаза и молчала почти целую минуту, которая показалась мне вечностью.

— Я его боюсь, — сказала наконец Шила.

— Кого?

— Вашего друга… инспектора. Он думает… он думает, что это я убила того человека… и Эдну тоже.

— Да нет же! Просто у него такая манера! — мне хотелось ее успокоить. — И такой вид, будто он всех подозревает.

— Нет, Колин! Это совсем не так. Не нужно меня успокаивать. Он с самого начала решил, что я… как-то причастна…

— Но, дорогая моя, против вас нет никаких улик! И только потому, что вы оказались там… потому, что кто-то умышленно поставил вас в такое положение…

— Он думает, — перебила Шила, — что я сама туда пришла. Что я все подстроила, а Эдне каким-то образом стало об этом известно. Он также считает, что она узнала мой голос, когда я будто бы выдавала себя по телефону за мисс Пэбмарш.

— А это был ваш голос?

— Нет! Конечно нет! Я не звонила.

— Послушайте, Шила! Что бы вы ни говорили другим, мне вы можете сказать правду.

— Значит, вы мне не верите!

— Я вам верю, но вы могли позвонить в тот день по какой-нибудь другой причине. Кто-то мог попросить вас… Может, сказал, что это шутка, а потом вы испугались и, начав обманывать, не могли уже остановиться. Ведь все было именно так, правда?

— Нет, нет и нет! Сколько раз можно вам повторять?!

— Ну хорошо, Шила. И все-таки вы что-то скрываете, и это меня сильно огорчает. Хардкасл имеет что-то против вас, но не говорит мне, что именно…

— А почему, — опять перебила она, — он должен вам все рассказывать?

— У него нет причин что-то скрывать от меня. Мы с ним, можно сказать, коллеги.

В этот момент официантка принесла заказ. Кофе был бледен, как самый модный оттенок меха норки.

— Я не знала, что вы полицейский, — сказала Шила, медленно помешивая ложечкой кофе.

— Это не совсем полиция. Другой департамент. Я хотел только сказать, что Дик не говорит со мной о вас по вполне понятной причине. Он полагает, что вы мне небезразличны. Что ж, так оно и есть. Более того: я на вашей стороне, что бы вы ни сделали. Когда вы в тот день выскочили из дома мисс Пэбмарш, то были перепуганы до смерти. Вы не притворялись. Вы просто не могли бы все так разыграть!

— Я действительно страшно испугалась. Я была просто в ужасе.

— Вы испугались только потому, что внезапно наткнулись на труп или… было что-то еще?

— Что же там могло быть еще?

Стараясь говорить спокойно, я спросил:

— Зачем же вы взяли часы, на которых было написано «Розмари»?

— Что вы хотите сказать? Зачем мне их было брать?

— Я первый спросил.

— Да не трогала я никаких часов!

— Вы вернулись в дом под предлогом, что забыли перчатки. Но, как я заметил, вы их вообще не носите. В любом случае, день был слишком для них теплым. Так вот, вы вернулись в гостиную и взяли часы. Пожалуйста, не лгите мне! Зачем вы это сделали?

Шила молча крошила лепешку на своей тарелке.

— Хорошо… — наконец произнесла она почти шепотом. — Да, я это сделала. Я положила часы в сумку и вышла.

— Зачем?

— На них было написано «Розмари». Это мое имя.

— Вас зовут Розмари? Не Шила?

— У меня два имени: Розмари-Шила.

— И только потому, что на них было написано «Розмари», вы решились их взять?

Она чувствовала, что я ей не верю, но упрямо продолжала твердить свое:

— Говорю вам, я испугалась…

Я пристально ее рассматривал. Шила мне нравилась… очень нравилась. Я хотел, чтобы она была моей… навсегда. Я не питал на ее счет иллюзий. Шила была лгуньей и, очевидно, такой и останется. Это было ее оружие в борьбе за выживание — как можно убедительнее отрицать все и ни в чем не признаваться. Чисто ребяческая черта, но она, вероятно, никогда от нее не избавится. Я должен был принимать Шилу такой, какая она есть, и всегда быть рядом, чтобы поддержать в минуту слабости. А слабости, разумеется, есть у каждого. В том числе и у меня — пусть не такие, как у Шилы, но ведь есть же…

Мне не оставалось ничего другого, как перейти в наступление…

— Это были ваши часы, не так ли?

Шила онемела от изумления.

— Как… Как вы узнали? — наконец произнесла она.

— Выкладывайте все!

Она принялась беспорядочно и сбивчиво рассказывать, и постепенно я кое-что уяснил. Эти часы были у Шилы с самого детства. Лет до шести все звали ее Розмари, но она терпеть не могла этого имени и настояла на том, чтобы ее звали Шилой. Последнее время часы работали все хуже и хуже, и в конце концов она взяла их с собой на работу, чтобы отнести в мастерскую, расположенную неподалеку от бюро «Кавэндиш», да где-то потеряла… То ли в автобусе, то ли в кафе-молочной, куда заходила перекусить во время ленча.

— Когда это случилось? За сколько дней до убийства?

По мнению Шилы, это случилось приблизительно за неделю до убийства. Потеря часов не особенно ее огорчила: они были старые, вечно отставали, да и вообще — давно пора было купить себе новые.

— Тогда, в гостиной мисс Пэбмарш, я их сразу и не заметила, — продолжала Шила. — Во всяком случае, когда вошла, точно не заметила. Потом… потом я увидела мертвого и просто остолбенела. А вот когда дотронулась до него и распрямилась — тут-то я их и увидела… мои часы! А на руке кровь… а тут входит она, и я перепугалась, что она на него наступит… я про все забыла и… побежала. Мне хотелось только одного: поскорее оттуда убежать.

Я кивнул.

— А потом?

— Потом я начала думать. Мисс Пэбмарш сказала, что не звонила… А кто же тогда звонил? Кто подкинул туда мои часы и подстроил, чтобы я тоже там оказалась? Ну, я и сказала, что забыла перчатки… Вернулась, схватила часы и сунула в сумочку. Глупо, да?

— Глупее не придумаешь! — заверил я. — Иногда вам явно не хватает благоразумия.

— Но кто-то явно пытался меня подставить! И потом, эта открытка… Ее послал человек, который знает, что я взяла часы. И что на ней изображено? Олд Бэйли!.. Если мой отец был преступником…

— А что вы знаете о своих родителях?

— Оба погибли, когда я была еще совсем маленькой. По крайней мере, так говорит тетя. Только она никогда о них не рассказывает, а если я пристаю к ней с расспросами, начинает путаться и по-разному отвечать на один и тот же вопрос. Я всегда чувствовала, что здесь что-то неладно.

— Продолжайте.

— В общем, я думаю, мой отец был каким-нибудь преступником. Может быть, даже убийцей! Или мать преступница. Потому что, если бы они действительно умерли, тетя конечно могла бы мне о них рассказать. Значит, есть что-то такое, о чем даже узнать страшно.

— Вы себя только накручиваете! Может быть, вы просто незаконнорожденная…

— Я думала об этом. Иногда люди скрывают от детей правду. И очень глупо. Лучше бы сказали. Тем более что теперь на это уже никто не обращает внимания. Но понимаете, Колин, дело в том, что я не знаю. Не знаю, что за всем этим кроется. Почему меня назвали Розмари? В нашей семье такого имени не было. Розмари… Розмарин — это символ памяти…

— Может быть, это в хорошем смысле, — заметил я.

— Может быть, только мне так почему-то не кажется. После того как инспектор задавал мне в тот день вопросы, я задумалась. Почему кому-то нужно было, чтобы я пришла в тот дом и нашла убитого? Или этот человек должен был встретиться со мной? Может, это был мой отец… Может, он хотел о чем-то попросить меня, но пришел кто-то другой и убил его? Или кто-то с самого начала хотел, чтобы все выглядело так, будто я его убила? В общем, я совсем запуталась и испугалась! Как-то так получилось, что все показывало на меня… Меня туда вызвали… я нашла убитого… и мое имя на моих же часах, которые непонятно как там оказались! Я запаниковала и сделала, как вы сказали, невероятную глупость.

— Шила, вы прочли и перепечатали на своей машинке слишком много триллеров, — заметил я, стараясь ее успокоить. — Да, а что с Эдной? Что она вбила себе в голову? Зачем пошла к вам домой, хотя каждый день видела вас в конторе?

— Понятия не имею! Не думала же она, что я замешана в убийстве?! Просто не могла…

— Может быть, она что-то услышала и не так поняла?

— Да ничего такого не было! Говорю же вам, ничего!

Однако я не мог избавиться от мысли, что Шила о чем-то недоговаривает… Даже сейчас.

— Возможно, у вас есть враги? Отвергнутые поклонники, ревнивые девушки или кто-то слишком уж нервный и мнительный, кто затаил на вас обиду?

Я сам чувствовал, как неубедительны мои слова, и заранее знал ответ.

— Конечно нет! — воскликнула Шила.

Вот и все, что я от нее услышал! А рассказанная ею фантастическая история с часами, признаться, показалась мне не слишком убедительной. А что означает время четыре тринадцать? Почему эти же цифры написаны на открытке вместе со словом «Помни!»? Возможно ли, чтобы это совсем ничего не говорило той, кому предназначалась открытка?

Я вздохнул, заплатил по счету и поднялся из-за столика.

— Не волнуйтесь, — сказал я. (Поистине, самые пустые и глупые слова в английском, впрочем, как и в других языках!) — Спецслужбы в лице Колина Лэма приведены в действие. Все образуется. Мы поженимся и заживем счастливо на мою более чем скромную зарплату. Между прочим, — продолжал я, не в силах остановиться, хотя прекрасно понимал, что лучше бы мне на этой романтической ноте и закончить. Но… мое неумное любопытство заставило меня допытываться дальше. — Что вы сделали с часами? Спрятали их в ящик с чулками?

Чуть помешкав, она ответила:

— Я спрятала их в мусорном баке соседнего дома.

На меня это произвело впечатление. Просто и надежно. Остроумный выход! Нет! Пожалуй, я все-таки недооценил Шилу.

Глава 24 (Рассказ Колина Лэма)

Когда Шила ушла, я вернулся к себе в номер, уложил вещи и оставил свою сумку у портье. В «Кларендоне» очень строго следили за тем, чтобы, отказавшись от номера, вы освободили его до двенадцати.

Пристроив вещи, я отправился по своим делам. Около полицейского участка я замедлил шаги, не зная, как поступить… но все-таки решил зайти. Мне сказали, что инспектор у себя, и я прошел к нему в кабинет. Дик сидел за столом и с угрюмым видом читал какое-то письмо.

— Дик, — сказал я, — сегодня вечером я уезжаю в Лондон.

Он пытливо на меня посмотрел.

— Хочешь совет?

— Не хочу, — тут же ответил я.

Дик не обратил на мою реплику никакого внимания. Впрочем, это, кажется, в порядке вещей: давать советы тому, кто меньше всего в них нуждается.

— На твоем месте, — назидательно произнес Дик, — я бы уехал… и держался отсюда подальше. Для твоего же блага.

— Позволь уж мне самому решать, что для меня благо, а что нет.

— Рад бы, да не уверен, что ты сумеешь.

— Дик, я хочу кое-что тебе сообщить. Я ухожу со службы. Как только покончу с этим заданием. Во всяком случае… я надеюсь на это.

— Почему?

— Понимаешь, я уподобился старомодному викторианскому священнику. Меня одолевают сомнения.

— Не стоит горячиться.

Я не очень понимал, что он хочет этим сказать, но на всякий случай не стал уточнять и, чтобы сменить тему, спросил, чем он так расстроен.

— Почитай! — Дик передал мне письмо, которое так внимательно изучал перед моим приходом.

Дорогой сэр,

я только что вспомнила. Вы спрашивали, не было ли у моего мужа каких-либо отличительных примет. Я ответила отрицательно, однако это не совсем так. На самом деле у него был шрам за левым ухом. Однажды, когда он брился, на него, играя, неожиданно бросилась собака. Он, естественно порезался. Пришлось даже наложить швы. Шрамик такой маленький, что я просто о нем забыла.

Искренне Ваша Мерлина Райвел.

— Почерк у нее довольно твердый, — заметил я, — хотя, должен признаться, фиолетовые чернила у меня всегда вызывали неприязнь. У этого убитого и правда есть шрам?

— Да, и как раз там, где она сказала.

— А она не могла его видеть, когда ей показывали тело?

Хардкасл покачал головой.

— Шрам за ухом. Чтобы его увидеть, нужно оттопырить ухо.

— Ну, тогда все в порядке! Еще одно подтверждение. Не понимаю, что тебя гложет?

Хардкасл буркнул, что дельце попалось чертовски трудное, и вдруг спросил, не увижусь ли я в Лондоне со своим то ли французским, то ли бельгийским другом.

— Может, и увижусь. А что?

— Я обмолвился о нем начальнику полиции, и тот мигом его вспомнил — в связи с нашумевшим когда-то расследованием убийства девочки из отряда скаутов. Мне поручено передать, что, если он вдруг надумает сюда приехать, мы будем ему безумно рады.

— Он не приедет, — заверил я. — Этот человек ни за что не сдвинется с места. Прирос к своему креслу, точно моллюск к раковине.

Было уже четверть первого, когда я позвонил в дверь шестьдесят второго дома по Уилбрэхем Крэсент. Открыла сама миссис Рэмзи.

— Что вам угодно? — спросила она.

— Могу я с вами поговорить? Я был у вас дней десять назад. Помните?

Она внимательно в меня вгляделась и слегка нахмурилась.

— Вы приходили… с инспектором полиции, если я не ошибаюсь?

— Совершенно верно. Могу я войти?

— Прошу. Разве можно не впустить полицию? Выйдет себе дороже!

Она прошла в гостиную, жестом указала мне на кресло и села напротив. Ее голос показался мне неожиданно резким, а манере поведения — непривычно вялой.

— Как у вас тихо, — заметил я. — Мальчики, видимо, вернулись в школу?

— Да, теперь здесь тихо… Полагаю, — она чуть помолчала, — теперь вы станете спрашивать уже о другом убийстве… о девушке, которую задушили в телефонной будке?

— Не совсем так. Видите ли… я не из с полиции.

Казалось, она была немного удивлена.

— Я думала, вы сержант… Лэм, кажется?

— Это действительно моя фамилия, но работаю я в совершенно другом ведомстве.

В один миг от ее вялости не осталось и следа. Миссис Рэмзи бросила на меня быстрый настороженный взгляд.

— О! Так в чем же дело?

— Ваш муж все еще за границей?

— Да.

— Он уехал довольно давно, миссис Рэмзи, не так ли? И довольно далеко.

— Что вам об этом известно? — спросила она.

— Он отбыл за Железный занавес[91]. Так?

Немного подумав, миссис Рэмзи тусклым голосом произнесла:

— Да. Да, это так.

— Вы знали о его намерениях?

— Более или менее, — миссис Рэмзи помолчала. — Он хотел, чтобы я поехала с ним.

— Ваш муж давно это задумал?

— Скорее всего, давно. Но мне не говорил до последнего момента.

— Вы не разделяли его взглядов?

— Раньше, пожалуй, разделяла. Да вы и сами знаете. Вы ведь наверняка все тщательнейшим образом проверили. Покопались в прошлом, выяснили, кто просто сочувствующий, а кто — член партии.

— Вы могли бы сообщить какую-либо полезную для нас информацию о своем муже?

Она покачала головой.

— Нет. И не потому, что не хочу. Я просто не знаю. Он никогда не говорил мне ничего определенного. Да меня, в сущности, это и не интересовало. Мне все это страшно надоело. Когда Майкл сказал, что уезжает насовсем, причем в Москву, я даже не удивилась. Но мне нужно было срочно решать, чего хочу я сама. Сделать выбор.

— И вы решили, что не разделяете убеждений мужа?

— Я бы так не сказала. Просто у меня свой взгляд на вещи. Женщины — за редким исключением — вообще избегают крайностей. Лично я всегда придерживалась умеренно левых взглядов.

— Ваш муж был замешан в деле Ларкина?

— Не знаю. Возможно. Мне он ничего об этом не говорил.

Она вдруг оживилась.

— Давайте внесем ясность, мистер Лэм… Или мистер Волк-в-овечьей-шкуре, или кто вы там есть на самом деле! Я любила своего мужа. И, скорее всего, согласилась бы уехать с ним независимо от того, разделяла я его взгляды или нет. Но он хотел, чтобы я взяла с собой мальчиков. А я была категорически против! Все очень просто. Подумав, я решила, что останусь здесь, с ними. Не знаю, увижу ли я теперь когда-нибудь Майкла… Он выбрал свой путь, а я — свой. Но одно я уяснила для себя твердо. Я хочу, чтобы мои сыновья выросли в их собственной стране. Они англичане. И я хочу, чтобы они росли и воспитывались, как все английские дети.

— Я вас понимаю.

— Думаю, это все, — сказала миссис Рэмзи, вставая. В каждом ее жесте и слове была несколько нарочитая твердость.

— Выбор, по всей вероятности, был нелегким, — мягко сказал я. — Очень вам сочувствую.

Я не кривил душой. Я действительно ей сочувствовал. Должно быть, она поняла это, потому что грустно и едва заметно улыбнулась.

— Ну что ж… На такой работе вы должны, наверное, уметь поставить себя на место другого и понять, что он чувствует и думает… Все это для меня было сильным ударом, но теперь худшее позади. Сейчас я должна думать о том, как мне жить дальше. Остаться здесь или куда-нибудь уехать. Я должна найти работу. Раньше я работала секретарем. Может, пойду на курсы машинописи и стенографии.

— Только потом не нанимайтесь в бюро «Кавэндиш», — предостерег я.

— Это почему же?

— Уж слишком часто с их сотрудницами происходят несчастья, вы не находите?

— Вот уж чего не знаю, того не знаю.

Пожелав ей удачи, я ретировался. Узнать мне ничего не удалось. Да я и не надеялся. Просто каждый должен доводить дело до конца и не оставлять огрехов.

Выйдя из калитки, я едва не столкнулся с миссис Макнотон, которая брела куда-то, пошатываясь под тяжестью огромной хозяйственной сумки.

— Разрешите, — сказал я, пытаясь отобрать у нее сумку. Это оказалось не так-то легко сделать. Миссис Макнотон вцепилась в нее мертвой хваткой, и только внимательно меня разглядев, уступила.

— Вы молодой человек из полиции, — сказала она. — Я вас сразу узнала.

Я проводил миссис Макнотон до ее дома. Она, все еще пошатываясь, шла рядом. Сумка оказалась настолько тяжелой, что я невольно принялся гадать, чем она может быть набита. Картошкой?

— Не звоните, — сказала миссис Макнотон. — Дверь не заперта.

Похоже, на Уилбрэхем Крэсент это было в порядке вещей.

— Ну, и как продвигаются ваши дела? — спросила миссис Макнотон. — Похоже, брак был неравным.

Я немного смутился.

— Какой еще брак?.. Я уезжал. Меня здесь не было…

— Понимаю. Наверное, за кем-то следили… Я говорила о миссис Райвел. Я ходила на дознание. Такая вульгарная женщина! По-моему, она не слишком расстроена смертью мужа.

— Она не видела его пятнадцать лет, — объяснил я.

— Мы с Агнусом женаты уже двадцать, — миссис Макнотон вздохнула. — Много… Теперь, когда Ангус оставил университет, он все время проводит в саду… А мне совершенно нечем себя занять…

В этот момент из-за угла дома появился мистер Макнотон с лопатой в руках.

— A-а, ты вернулась, дорогая! Позволь, я помогу.

— Поставьте в кухне, — быстро шепнула мне миссис Макнотон, пребольно ткнув локтем в бок. — Не беспокойся, дорогой, там только пачка корнфлекса[92], яйца и дыня, — улыбнулась она мужу.

Я поставил сумку на кухонный стол. Что-то звякнуло. Корнфлекс! Как бы не так! Я позволил своим шпионским инстинктам взять верх. Приподняв «камуфляж» из пакета с листовым желатином, я обнаружил три бутылки виски.

Теперь ясно было, почему миссис Макнотон бывает такой оживленной и временами нетвердо стоит на ногах. И почему профессору Макнотону пришлось оставить кафедру…

Положительно, это было утро встреч. Едва повернув к Олбани, я увидел мистера Блэнда. Он прекрасно выглядел и сразу меня узнал.

— Как дела? Как продвигается расследование? Наконец-то вам удалось установить личность убитого! Скверно он обошелся с женой, а? Между прочим, вы, кажется, не из местных?

Я уклончиво ответил, что приехал из Лондона.

— Значит, и Скотленд-Ярд заинтересовался?

Я снова пробормотал что-то невнятное.

— Понятно! — воскликнул мистер Блэнд. — Профессиональная тайна. Кстати, я заметил, что вас не было на слушании.

Пришлось объяснять, что я уезжал.

— И я тоже, дружище! И я тоже! — он плутовски мне подмигнул.

— Веселый Париж? — спросил я, в свою очередь подмигивая.

— Хотелось бы! Но нет. Съездил на денек в Булонь[93].

Он ткнул меня локтем в бок (совсем как миссис Макнотон!).

— Жену, конечно, не взял. Мне составила компанию хорошенькая блондиночка. Ох и штучка!

— Деловая поездка? — сказал я, и мы оба расхохотались, как это подобает бывалым мужчинам.

Блэнд двинулся к дому шестьдесят один, и я продолжил свой путь. Я был очень собой недоволен. Пуаро прав: надо было выудить у соседей побольше. Не может такого быть, чтобы никто ничего не видел! Может быть, Хардкасл действительно задавал не те вопросы? Можно подумать, я на его месте задавал бы другие! Поворачивая на Олбани-роуд, я мысленно составлял перечень всего, что так и осталось невыясненным.

Мистер Карри (Каслтон) одурманен наркотиком — Когда?

Затем убит — Где?

И перенесен в дом девятнадцать — Каким образом?

И кто-то наверняка должен был все это видеть — Кто? И что именно?

Я еще раз свернул налево. Теперь я шел по Уилбрэхем Крэсент, в точности как девятого сентября. Может, зайти к мисс Пэбмарш? Позвонить и сказать… А что, собственно, я мог ей сказать?

Или к мисс Уотэрхаус? Но, черт побери, а что я мог сказать ей?

Разве что миссис Хэмминг? Там можно нести что угодно. Она все равно не обратит внимания… Зато, глядишь, сама сболтнет что-нибудь любопытное. Какую-нибудь дикость, которая окажется вдруг полезной…

Я продолжал идти, мысленно отмечая номера домов. Не так ли шел по этой улице и мистер Карри, посматривая на номера и отыскивая нужный?

В этот час Уилбрэхем Крэсент имела особенно чопорный вид. Я едва не воскликнул с истинно викторианской экзальтированностью: «О, если бы камни могли говорить!» Кажется, это было излюбленное в те далекие времена изречение. Но камни не говорили. Кирпич, бетон и штукатурка молчали тоже. Уилбрэхем Крэсент безмолвствовала: старомодная, надменная, немного обшарпанная и совершенно не расположенная к откровениям. Уверен, она не одобрила бы бродяг, слоняющихся по ней без малейшего представления о том, что же они, собственно, ищут.

Людей на улице почти не было. Мимо пронеслись мальчишки на велосипедах; прошли две женщины с хозяйственными сумками… Дома были безмолвны, безжизненны и больше напоминала саркофаги с набальзамированными мумиями. Я знал почему. Наступило, или, во всяком случае, приближалось, блаженное время — час дня, — время освященной английскими традициями дневной трапезы. В одном или двух домах в окна видны были целые семейства, собравшиеся за обеденным столом. Остальные окна были либо благоразумно завешены нейлоновыми занавесками, сменившими некогда популярные ноттингемские кружева[94], либо (что более вероятно) обитатели домов совершали трапезу не в столовой, а на «современной» (вернее, «осовремененной») кухне, что больше соответствовало обычаям шестидесятых годов.

«Идеальное время для убийства, — размышлял я. — Интересно, думал ли об этом убийца и учитывал ли данное обстоятельство, когда разрабатывал свой план?»

Наконец я подошел к дому девятнадцать и, подобно прочим не обремененным особым интеллектом особям, тупо на него уставился. Вокруг не было ни души. «Ни тебе соседей, — тихо посетовал я, — ни зевак…»

Внезапно я почувствовал острую боль в плече и понял, что ошибался. Один сосед все-таки был, и, надо полагать, на редкость осведомленный… Если бы он еще умел говорить! На калитке дома двадцать, к которой я в задумчивости прислонился, восседал здоровенный рыжий кот. Я решил потолковать с ним по душам, предварительно отодрав от своего плеча острые когти.

— Жаль, что кошки не умеют говорить, — сказал я, чтобы как-то завязать разговор.

Мой рыжий собеседник широко открыл рот, издав громкое и мелодичное «мяа-у!»

— Вижу, — сказал я, — умеешь. Только на другом языке. Ты сидел тут в тот день? Видел, кто входил в дом? Ты ведь знаешь все, что тут происходило. Полагаю, милый мой котик, ты-то ничего не упустил!

Моя назойливость коту явно не понравилась. Он повернулся ко мне спиной и сердито помахал хвостом.

— Извините, ваше величество! — сказал я.

Кот холодно глянул на меня «через плечо» и принялся энергично умываться.

«Соседи!» — с горечью думал я. С соседями на Уилбрэхем Крэсент было туго. В сущности, мне — да и Дику Хардкаслу тоже — нужна была какая-нибудь милая словоохотливая старая леди, которая любит сплетничать и всюду совать свой нос. У которой уйма свободного времени, и она тратит его, выискивая что-нибудь «пикантное». Увы, такие старушки почти все уже вымерли, а оставшиеся в живых собираются тесным кружком в домах для престарелых, где им обеспечен столь необходимый в их возрасте комфорт, или оккупируют больницы, занимая места тех, кто действительно нуждается в лечении. Хромые, увечные и старые больше не доживают свой век в собственных домах под присмотром преданных слуг или бедных полоумных родственников, которые довольствуются тем, что у них есть стол и крыша над головой. И вот результат — совершенно не на кого опереться в криминальных расследованиях!

Я посмотрел через дорогу. Почему там нет столь необходимых нам соседей? Где он, аккуратный ряд домов, обращенных к улице фасадами? Почему вместо милых уютных домиков там торчит громадная каменная глыба, которая и выглядит-то не по-людски? Огромный человеческий улей, населенный рабочими пчелками, которые возвращаются в свои соты лишь поздно вечером, чтобы, умывшись и подкрасившись, отправиться на встречу с кавалерами. Подавленный бездушием этого огромного улья, я даже почувствовал нечто вроде симпатии к поблекшему викторианскому аристократизму Уилбрэхем Крэсент.

И тут, сорвавшись со стены, на которую я смотрел, в глаза мне внезапно ударил «солнечный зайчик». Несколько озадаченный, я с интересом посмотрел вверх. Да! Вот опять… Я нашел взглядом открытое окно, из которого кто-то выглядывал. Лицо шутника было чем-то слегка прикрыто. Опять сверкнула яркая вспышка света. Я поспешно опустил руку в карман. В моих карманах всегда полно всякой всячины, которая нередко может оказаться полезной. (Вы даже не представляете, что иной раз может понадобиться человеку!) Немного клейкой ленты, несколько невинных с виду инструментов, позволяющих открыть практически любой замок, жестянка с серой пудрой и совершенно не соответствующей истине надписью, аппарат для вдувания этой пудры и еще две-три безделицы, оказавшиеся бы настоящей загадкой для большинства нормальных людей. Среди прочего у меня была миниатюрная подзорная труба — для наблюдения за птицами, разумеется; не очень сильная, но вполне подходящая для данной ситуации. Я вытащил ее и приставил к глазу.

У окна был ребенок. Девочка. Я видел длинную косу, переброшенную через плечо. В руках у нее был маленький театральный бинокль, с помощью которого она разглядывала мою особу с немало польстившим мне интересом. Впрочем, надо признать, выбор у нее был небогатый. В этот момент еще одно событие нарушило безмолвие Уилбрэхем Крэсент.

По дороге с величавым видом катил старый «роллс-ройс», за рулем которого сидел не менее старый шофер, высокомерие которого явно основывалось на безмерном презрении ко всему и вся. Однако его торжественности хватило бы, пожалуй, на целую кавалькаду машин. Девочка тут же направила свой бинокль на «роллс-ройс», а я погрузился в раздумье.

Я всегда верил, что терпеливое ожидание обязательно вознаграждается. То, на что ты втайне рассчитывал, хотя и не смел надеяться, все-таки иногда случается. Может, и мне наконец улыбнулась удача? Я еще раз внимательно присмотрелся к заинтересовавшему меня окну, просчитал количество окон в каждую сторону и прикинул, на каком оно этаже. На четвертом. Потом я пошел искать вход в это многоквартирное чудище. Дом окружала широкая подъездная дорога; на зеленом газоне в самых выигрышных местах располагались аккуратные цветочные клумбы.

Я давно убедился в том, что, прежде чем действовать, нужно немного подстраховаться. Поэтому, изображая заинтересованность, я подошел к тому месту, прямо над которым находилось нужное мне окно, посмотрел наверх и принялся шарить в траве. Сделав вид, что нашел наконец искомое, я положил «находку» в карман и двинулся к подъезду.

Большую часть дня здесь, очевидно, находился страж, но в священное время трапезы, то есть между часом и двумя, в фойе никого не было. Над звонком висела табличка с надписью «Швейцар», однако я благоразумно решил его не тревожить. В доме был автоматический лифт. Я вошел в него и нажал кнопку четвертого этажа. Теперь мне предстояло еще раз все тщательно обдумать.

Снаружи всегда кажется, что попав внутрь, вы легко отыщете нужную вам комнату. Большая ошибка! Однако у меня имелся богатый опыт подобных изысканий, и я почти не сомневался, что нашел необходимую мне дверь. Номер квартиры (к добру или нет) оказался — 77! «Ну что ж, — подумал я, — семерка — число счастливое!», нажал звонок и, отступив на шаг, стал ждать, что будет дальше.

Глава 25 (Рассказ Колина Лэма)

Ждать пришлось минуты две. Потом дверь открыла высокая и румяная белокурая девушка (очевидно, скандинавка) в легкомысленном, но опрятном платье. Вероятно, она успела наспех вытереть руки, и все же на них остались следы муки. Добавив к этому белое пятно на носу, нетрудно было догадаться, чем она занималась. Увидев меня, она очень удивилась.

— Простите, — сказал я. — У вас, кажется, есть маленькая девочка. Она что-то уронила из окна.

Девушка улыбнулась.

— Извините, что вы говорить? — английский, как видно, давался ей с трудом.

— Здесь есть ребенок? Маленькая девочка.

— Да, да! — она кивнула.

— Ваша девочка уронила что-то… из окна… — старательно объяснял я, усиленно помогая себе жестами. — Я поднял и принес сюда.

Я протянул ей на ладони серебряный нож для фруктов. Девушка посмотрела на него и, естественно, не признала.

— Я не думаю… я не видела…

— Вы заняты готовкой, — сказал я понимающе.

— Да, да! Готовить. Так! — она энергично закивала.

— Не хотелось бы вам мешать. Вы позволите мне самому отдать девочке ножик?

— Извините?

Наконец она поняла и, проводив меня через холл, открыла дверь в очень мило обставленную гостиную. На придвинутой к окну кушетке сидела девочка лет девяти-десяти. Нога у нее была в гипсе.

— Этот господин… он говорит… вы уронить…

К счастью, в этот момент с кухни потянуло чем-то горелым.

— Извините, пожалуйста, извините! — в смятении воскликнула девушка.

— Конечно, конечно! — с готовностью сказал я. — Мы здесь сами все уладим.

Она поспешно убежала, а я шагнул в комнату, закрыл за собой дверь и подошел к кушетке.

— Здравствуй!

— Здравствуйте! — ответила девочка, внимательно меня разглядывая. Честно говоря, ее пристальный пытливый взгляд немного меня нервировал.

У нее были заплетенные в косы прямые блеклые волосы, выпуклый лоб, острый подбородок и очень умные серые глаза.

— Я — Колин Лэм. А тебя как зовут?

— Джеральдина Мари Александра Браун, — выпалила она без единой запинки.

— Господи! Вот это, я понимаю, имя! А как тебя называют дома?

— Джеральдина. Иногда Джерри. Только я этого не люблю. Да и папа сокращений не одобряет.

Одним из величайших преимуществ общения с детьми является то, что у них своя собственная логика. Любой взрослый давно бы уже спросил, а что, собственно, мне здесь нужно. Джеральдина же, не задавая идиотских вопросов, просто вступила со мной в разговор. Она сидела туг одна-одинешенька и скучала. Судя по всему, нежданный посетитель оказался для нее приятным сюрпризом. Она конечно же рада была со мной поболтать. Так что главной моей задачей было не разочаровать ее ожиданий и не показаться занудой.

— Твой папа, наверное, в отъезде? — спросил я.

Девочка все с той же непосредственностью сообщила:

— Картингхэйв Инжиниринг Уоркс, Бивербридж. Три четверти мили отсюда.

— А мама?

— Мамочка умерла, — ответила Джеральдина с прежней жизнерадостностью, — когда мне было два месяца. Она летела в самолете из Франции. Самолет разбился, и все погибли.

В ее голосе звучала тайная гордость. Судя по всему, она испытывала некое тщеславное удовлетворение оттого, что ее мать погибла при столь необычных обстоятельствах.

— Понятно, — сказал я. — Значит, с тобой… — я посмотрел на дверь.

— Это Ингрид. Она приехала из Норвегии всего две недели назад. С ней не поговоришь! Совершенно не знает английского. Но я ее учу!

— А она учит тебя норвежскому?

— Не очень, — ответила Джеральдина.

— Она тебе нравится?

— В общем, она ничего. Только вот еда, которую она готовит… Представляете, ей нравится есть сырую рыбу!

— Мне тоже как-то приходилось есть сырую рыбу в Норвегии, — сказал я. — Довольно вкусно.

Джеральдина, судя по выражению лица, сильно в этом сомневалась.

— Сегодня она пытается приготовить пирог с патокой, — сообщила девочка.

— Звучит заманчиво!

— М-м-м! Я очень люблю этот пирог! Вы пришли на ленч? — тут же поинтересовалась она.

— Да нет! — поспешил я ее успокоить. — Видишь ли, я проходил мимо, и мне показалось, что ты уронила что-то из окна.

— Я?

— Да, — в подтверждение я показал ей свою «находку».

Недоверчиво осмотрев, Джеральдина ее одобрила.

— Красиво, — сказала она. — А что это такое?

— Это нож для фруктов.

Я открыл его.

— О, понимаю! Им можно очистить кожуру с яблока и все такое.

— Да.

Джеральдина вздохнула.

— Это не мой. И я его не роняла. А почему вы подумали, что это я?

— Ты выглядывала из окна…

— Я теперь почти все время смотрю из окна. Понимаете, я упала и сломала ногу.

— Вот не повезло!

— Да уж! И сломала-то по-глупому. Выходила из автобуса, а он вдруг поехал. Сначала было очень больно… И потом болело, а теперь уже нет.

— Тебе, должно быть, очень скучно, — сказал я.

— Да. Но папа покупает мне разные вещи… пластилин, книги, карандаши, составные картинки-загадки… Только это тоже здорово надоедает. Так что я много времени провожу у окна вот с этим.

Она с гордостью показала мне маленький театральный бинокль.

— Можно мне посмотреть?

Я взял бинокль, отрегулировал его, приспособив к своим глазам, и посмотрел в окно.

— Замечательно! — восхитился я.

Бинокль и правда был отличный. Папа Джеральдины явно не пожалел на него денег. Пресловутый дом девятнадцать был виден как на ладони — да и соседние тоже. Я вернул девочке бинокль.

— Отличный бинокль! Замечательный!

— Да, он настоящий, — довольным голосом подтвердила Джеральдина. — Не то что для малышей. В игрушечный ничего толком и не увидишь.

— Конечно! Стоящая вещь.

— А еще я веду записи, — сказала Джеральдина, показывая мне записную книжку. — Здесь я отмечаю, что и когда случилось. Это как в игре с поездами. У меня есть кузен Дик, так он всегда записывает номера поездов и время. Мы с ним и номера машин записываем. Начинаем с одной, а потом соревнуемся, у кого больше наберется.

— Как интересно!

— Да, только по этой дороге проезжает слишком мало машин. Так что я даже перестала записывать.

— Ты, наверное, все теперь знаешь про дома, которые напротив. Кто в них живет и что там делается.

— О да! Правда, я не знаю, как этих людей зовут, поэтому придумала для них свои имена.

— Так даже интереснее, — заметил я.

— Вон там живет маркиза де Каррабас[95], — показала рукой Джеральдина. — Двор с лохматыми деревьями. Ну знаете, как в сказке «Кот в сапогах». У маркизы полным-полно кошек.

— Я только что разговаривал с одним котом. С рыжим, — сообщил я.

— Да, я видела, — подтвердила Джеральдина.

— Ты, должно быть, очень наблюдательна, — заметил я. — Наверное, ничего не упустишь!

Довольная похвалой, Джеральдина улыбнулась. Дверь открылась, и вошла, чуть запыхавшись, Ингрид.

— С тобой все карашо, да?

— У нас все в порядке, — уверенно ответила Джеральдина. — Тебе, Ингрид, незачем беспокоиться. — В подтверждение своих слов она энергично кивала.

— Ты иди, Ингрид, иди! — она выразительно махнула рукой. — Готовь обед!

— Очень хорошо. Я иду. Славно, что у тебя гость!

— Когда Ингрид готовит, она всегда нервничает, — пояснила Дзжеральдина. — Особенно, если пробует приготовить что-то новое. Из-за этого мы едим иногда очень поздно. Я рада, что вы пришли. Хорошо, когда что-нибудь тебя отвлекает. Меньше хочется есть.

— Расскажи мне о людях, которые живут в домах напротив, — попросил я, — и о том, что тебе отсюда видно. Кто живет в следующем доме… Вон в том, чистеньком и аккуратном?

— О! Там живет слепая женщина. Она совсем-совсем слепая, а ходит так, будто все видит. Мне про нее наш швейцар Гарри рассказывал. Он очень хороший, правда. Он мне все-все рассказывает. Даже про убийство.

— Убийство?! — я постарался как можно лучше изобразить удивление.

Джеральдина кивнула. Глаза у нее так и сверкали от сознания того, насколько важную новость она собиралась мне сообщить.

— В том доме произошло убийство. Я сама видела.

— Да что ты!

— Правда-правда. Я раньше никогда не видела убийства. Ну, то есть никогда не видела места, где произошло убийство.

— А что же ты… гм… видела?

— Ну, сначала ничего особенного. В это время дня на улице совсем пусто… Самое интересное началось потом, когда кто-то с криком выскочил из дома. Я сразу поняла, что случилось что-то необычное.

— А кто кричал?

— Какая-то женщина. Молодая и довольно красивая. Правда! Она выскочила из дома и все кричала, кричала… А по улице шел молодой человек. Она выбежала за калитку и как в него вцепится! — Джеральдина внимательно посмотрела на меня. — Кстати, он был очень похож на вас.

— Наверное, у меня есть двойник, — беспечно сказал я. — А что было потом? Рассказывай скорее!

— Ну, он усадил ее прямо на землю и пошел в дом. Император — это рыжий кот… я всегда зову его Императором… очень уж у него вид гордый… Так вот, Император даже умываться перестал, до того удивился. И почти тут же мисс Палка вышла из своего дома — вон из того, под номером восемнадцать…

— Мисс Палка?

— Ну да, это я ее так зову. Слишком уж она прямая. У нее еще брат есть. Она им командует.

— Ну-ну! — подбодрил я ее.

— Ну, а потом пошло-поехало. Тот молодой мужчина вышел из дома, — Джеральдина опять внимательно посмотрела мне в лицо. — А это точно были не вы? Правда-правда?

— У меня очень заурядная внешность, — скромно сказал я. — Таких, как я, знаешь сколько?

— Пожалуй, вы правы, — согласилась Джеральдина, нанося чудовищный удар по моему самолюбию.

— Так вот, этот человек прошел по дороге к телефонной будке. А потом приехали полицейские, — глаза девочки возбужденно сверкали. — Их было просто ужас сколько! И они увезли тело в машине, похожей на «Скорую помощь». Я видела в окно, что там был и наш швейцар Гарри. Потом он мне все рассказал.

— Он тебе сказал, кого убили?

— Сказал только, что это мужчина и никто не знает, как его зовут.

— Надо же! Как интересно!

Я молил Бога, чтобы белокурая Ингрид не явилась в этот момент со своим восхитительным пирогом или каким-нибудь иным деликатесом.

— Джеральдина, пожалуйста, постарайся вспомнить, что было до этого. Ты видела того человека, который… был убит? Видела, как он входил в тот дом?

— Нет. Не видела. Я думаю, он и был там.

— Ты хочешь сказать, он там жил?

— О нет, там никто не живет, кроме мисс Пэбмарш.

— Значит, ты знаешь ее настоящее имя?

— Да, оно было в газетах. А имя той девушки, которая кричала, Шила Уэбб. Еще Гарри сказал, что убитого звали мистер Карри. Смешная фамилия, правда? Есть такое кушанье или соус. Ой, чуть не забыла! Было ведь еще одно убийство! Только не в тот же день… а после… В телефонной будке, которая стоит на этой же улице. Мне ее тоже отсюда видно, надо только подальше высунуть голову. Я, конечно, ничего не видела. Если бы я знала, что такое случится, я бы заранее выглянула. Только я ведь не знала. Тогда на этой улице было полно людей: стояли зачем-то, разглядывали этот дом. Глупость какая-то. А вы как думаете?

— Конечно, — согласился я, — очень глупо.

В дверях появилась Ингрид.

— Я скоро приходить. Теперь очень скоро, — заверила она нас и снова исчезла.

— Мы вообще-то не хотим, чтобы она здесь была, — сказала Джеральдина. — Слишком уж она беспокойная, когда готовит еду, хотя делает это всего два раза в день: завтрак и ленч. А вечером папа ходит в ресторан и присылает оттуда что-нибудь и для меня. Рыбу, например. Разве это обед? — голос девочки звучал невесело.

— А когда у тебя бывает ленч?

— Вы хотите сказать обед? Ведь это и есть мой обед. Вечером я не обедаю, а, можно сказать, ужинаю. Обедаю я тогда, когда Ингрид сварит обед, а она вечно запаздывает! Но завтрак ей приходится делать вовремя, иначе папа очень сердится. Ну а днем — это как получится! Иногда мы едим в двенадцать, а иногда и в два часа. Ингрид говорит, что есть надо не по часам, а когда все готово.

— Очень удобное правило, — заметил я. — А в какое время у вас был ленч, я хотел сказать обед, в день убийства?

— Это был один из двенадцатичасовых обедов. Понимаете, в тот день Ингрид должна была уйти. В свой свободный вечер она обычно ходит в кино или в парикмахерскую, и тогда посидеть со мной приходит миссис Пэрри. Только она ужасная! Правда, ужасная! Она любит гладить.

— Гладить? — переспросил я, слегка удивленный.

— Ну да! Гладит меня по голове и приговаривает: «Милая девчушка!» Да и вообще с ней не поговоришь. Но она приносит мне сладости.

— Сколько тебе лет, Джеральдина?

— Десять. Десять лет и три месяца.

— Мне кажется, — заметил я, — ты очень умная. С тобой приятно побеседовать.

— Это потому, что я много разговариваю с папой, — серьезно сказала девочка.

— Значит, в день, когда произошло убийство, ты обедала рано?

— Да. Чтобы Ингрид успела помыть посуду и уйти сразу после часа.

— А потом смотрела в окно, наблюдая за прохожими.

— Да. Какое-то время. А до этого, часов в десять, решала кроссворд.

— Интересно, могла ты видеть, как появился мистер Карри?

Джеральдина тряхнула головой.

— Нет. Я не видела. Вообще-то странно…

— Может быть, он приехал раньше?

— Он не подходил к двери и не звонил. Я бы его обязательно увидела.

— Он мог пройти через сад. С другой стороны дома.

— Нет! —  возразила Джеральдина. — Там сад слепой леди граничит с другим садом. А кому понравится, чтобы ходили через его сад?

— Да, действительно.

— Хотела бы я знать, как он выглядел.

— Ну… довольно старый. Около шестидесяти лет. Гладко выбрит. В темно-сером костюме.

— Совсем обыкновенный, — разочарованно сказала девочка.

— Все-таки мне кажется, что когда смотришь целыми днями в окно, легко все перепутать.

— Ничего подобного, — возразила Джеральдина. — Я точно помню все, что было в то утро. Знаю даже, когда пришла миссис Краб и когда она ушла.

— Это приходящая прислуга?

— Да. Она ковыляет бочком, как краб. Еще у нее есть маленький сын; иногда она берет его с собой. Но в тот день она была одна. Потом около десяти часов из дому вышла мисс Пэбмарш. Она ходит в школу учить слепых детей. А миссис Краб уходит обычно около двенадцати, и часто уносит какой-то сверток, которого утром не было. Наверно, она ворует масло и сыр, потому что мисс Пэбмарш совсем слепая… Я очень хорошо помню, что было в тот день, потому что мы с Ингрид немного поссорились, и она со мной не разговаривала. Я учу ее говорить по-английски… Вот она и спросила, как будет: «до свидания». Она сказала мне это по-немецки: «Auf Wiedersehen». Я это знаю, потому что как-то была в Швейцарии, а там все так говорят. Еще они говорят: «Jriiss Jott», только по-английски это получается грубо.

— Так что же ты сказала Ингрид?

Джеральдина рассмеялась долгим недобрым смехом. Несколько раз она пыталась что-то выговорить, но только снова покатывалась со смеху. Наконец она немного успокоилась.

— Я научила ее говорить: «Убирайся отсюда к чертям!» Ну, она так и сказала соседке, мисс Билстроуд… И мисс Билстроуд, конечно, ужасно разозлилась! А когда Ингрид узнала почему, она разозлилась не меньше. Даже разговаривать со мной перестала. Только на следующий день помирились, и то уже ближе к чаю.

Я терпеливо выслушал всю эту информацию.

— Поэтому ты больше чем обычно смотрела в окно?

Девочка кивнула.

— Вот почему я точно знаю, что мистер Карри не входил в дом через парадную дверь. Может, он пробрался туда ночью и спрятался на чердаке? Как вы думаете?

— Все, конечно, возможно, но как-то не верится.

— Пожалуй, — согласилась Джеральдина. — Он бы проголодался, верно? Не мог же он попросить у мисс Пэбмарш завтрак, раз он от нее прятался.

— И никто не подходил к дому? — спросил я. — Совсем никто? Может быть, подъезжал автомобиль или какой-нибудь фургон?

— Бакалейщик приезжает по понедельникам и четвергам. Молоко привозят в половине девятого.

Этот ребенок был настоящей энциклопедией!

— Цветную капусту и все остальное мисс Пэбмарш покупает сама, — продолжала Джеральдина. — Нет, никто не приезжал, кроме прачечной. Какая-то новая, — добавила она.

— Новая прачечная?

— Да. Всегда ездит «Южный Даунс». Тут почти все ею пользуется. А в тот день была «Снежинка». Никогда ее раньше не видела. Наверное, они только открылись.

Я изо всех сил старался не выдать своего интереса, так как боялся, что она начнет фантазировать.

— Прачечная привезла белье или приехала за ним? — спросил я.

— Привезла, — ответила Джеральдина. — В большущей корзине. Намного больше, чем обычно.

— Корзину внесла сама мисс Пэбмарш?

— Нет. Конечно нет! Ее тогда не было.

— Это когда же?

— В час тридцать пять, — сказала Джеральдина. — У меня записано, — гордо добавила она.

Джеральдина взяла небольшую записную книжку и, открыв ее, ткнула довольно грязным пальцем в следующую запись: «Час тридцать пять. Подъехала прачечная № 19».

— Тебе следовало бы работать в Скотленд-Ярде, — одобрительно заметил я.

— А у них есть женщины-детективы? Здорово! Только, по-моему, они глупые.

— Ты еще не сказала, что случилось, когда приехала прачечная.

— Да ничего. Вышел водитель, открыл фургон, вытащил корзину и потащил ее к черному входу. Думаю, потому что мисс Пэбмарш заперла парадную дверь. А потом вернулся. Конечно уже без корзины.

— А как он выглядел? — спросил я.

— Обыкновенно.

— Как я?

— О нет, намного старше, только я его как следует не рассматривала. А подъехал он вот оттуда, — она показала направо, — и свернул к самой калитке, а это против движения. Правда, на такой улице это, наверное, не важно, да? Потом вытащил корзину и вошел в калитку. Согнулся, бедный, в три погибели. Я только затылок и видела. А когда шел обратно, то вытирал лицо. Наверно, жарко стало. Или корзина была очень тяжелая.

— А потом он уехал?

— Да. А почему вы так про него расспрашиваете?

— Не знаю, — ответил я. — Просто подумал, может, он заметил что-нибудь интересное.

Ингрид распахнула дверь. Она катила перед собой столик на колесиках.

— Мы едим обед сейчас! — улыбаясь, объявила она.

— Здорово! — воскликнула Джеральдина. — Умираю от голода!

Я встал.

— Мне пора. До свидания, Джеральдина!

— До свидания. А как же это? — она взяла в руку нож. — Он не мой, — голос ее стал мечтательным. — А жаль!

— Похоже, он ничей.

— Вроде клада?

— Пожалуй, — сказал я. — Так что оставь его себе, пока не найдется хозяин. Только, — с чистой совестью заверил я девочку, — вряд ли он когда объявится.

— Ингрид, принеси мне яблоко! — тут же попросила Джеральдина.

— Яблоко?

— Pomme[96]! Apfe[97]!

Я удалился, предоставив им разбираться в лингвистических тонкостях.

Глава 26

Миссис Райвел распахнула дверь в «Пикоке Арме» и, что-то бормоча себе под нос, неуверенной походкой проследовала к бару. Она частенько наведывалась в это заведение, и бармен встретил ее радушно.

— Привет, Фло! Как дела?

— Это несправедливо, — не слушая его, заявила миссис Райвел, повысив голос. — Это нечестно. Нет! Я знаю, что говорю, Фред! И я повторяю: «Нечестно и несправедливо!»

— Конечно, несправедливо! — согласился Фред. — А в чем, собственно, дело? Тебе как всегда?

Миссис Райвел кивнула и, заплатив, устроилась со стаканом у стойки. Фред отошел от нее обслуживать другого посетителя. Несколько глотков виски слегка улучшили настроение миссис Райвел. Время от времени она все еще бормотала что-то, но уже куда более добродушно. Когда Фред снова оказался рядом, она говорила уже почти спокойно:

— Все равно я этого не потерплю, Фред! Ну уж нет! Вот чего я терпеть не могу, так это обмана. Никогда не могла терпеть!

— Ясное дело, — согласился Фред, окидывая ее наметанным взглядом.

«Уже хороша, — решил он, — но парочку стаканчиков, пожалуй, еще выдержит. Видно, что-то здорово ее расстроило!»

— Сплошной обман, — возмущенно произнесла миссис Райвел, — и вероло… веромол… Ну, ты понимаешь.

— Конечно!

Он отвернулся поприветствовать другого завсегдатая и скоро с головой погрузился в обсуждение неудачи своего любимца на собачьей выставке. Миссис Райвел это особенно не смутило.

— Мне это не нравится, и я этого не потерплю! — продолжала возмущаться она. — Я так и скажу. Пусть не думают, что со мной можно позволять себе что угодно. Ну уж нет! Я хочу сказать… Это несправедливо. И вообще, если сам за себя не постоишь, кто это за тебя сделает? Налей-ка мне еще, дорогуша! — добавила она погромче.

Фред налил.

— На твоем месте после этого стаканчика я бы пошел домой, — посоветовал он.

«Что же это так расстроило нашу Фло? — снова подумал он. — Такая обычно уравновешенная… Всегда готова пошутить, посмеяться… Душа-то у нее добрая».

— Понимаешь, Фред, я чуть не попала в беду, — сказала она. — Если люди просят тебя что-то сделать, они должны объяснить все как следует. Сказать, что все это значит. Обманщики! Подлые обманщики! Вот что я им скажу! И я этого не потерплю!

— На твоем месте, Фло, я пошел бы домой, — повторил Фред, заметив, что по густо накрашенным ресницам вот-вот потекут слезы. — Скоро пойдет дождь. Правда, Фло! И довольно сильный. Ты испортишь свою хорошенькую шляпку.

Миссис Райвел ответила слабой признательной улыбкой.

— Мне всегда нравились васильки, — сказала она. — О Господи! По правде говоря, не знаю, что и делать.

— По-моему, тебе надо пойти домой и хорошенько выспаться, — дружески посоветовал бармен.

— Может, оно и так, только…

— Ну полно, Фло, полно. Ты же не хочешь испортить свою шляпку?

— Твоя правда, Фред! — согласилась миссис Райвел. — Твоя правда. Это очень голу… голубо… Нет я не то хотела сказать… Что же я хотела сказать?

— Ты хотела сказать: «Это очень глубокомысленное замечание, Фред!»

— Верно! Большое тебе спасибо!

— Не стоит!

Миссис Райвел соскользнула с табурета и довольно уверенно двинулась к двери.

— Похоже, сегодня наша Фло чем-то здорово огорчена, — сказал один из сидящих в баре.

— Да-а! Вообще-то она не из тех, кто унывает… Что поделать, у всех бывают неудачные дни, — философски заметил мрачноватого вида субъект.

— Если бы кто мне сказал, что Джерри Грэйнджер придет пятым, да еще так отстанет от Каролайн, я бы ему не поверил. Не-е-т, тут дело нечисто! Да и вообще, скачки теперь — один обман. Они явно чем-то пичкают лошадей! Явно!

Разговор вернулся в прежнее русло.

Выйдя из «Пикоке Арме», миссис Райвел с сомнением посмотрела на небо. Да, пожалуй, дождь будет! Она чуть ускорила шаги, свернула налево, потом направо и остановилась перед темным, покрытым копотью домом. Вынув ключ, она поднялась по ступенькам на крыльцо. На цокольном этаже открылась дверь, и в проеме показалась голова. Оглядев миссис Райвел, голова сообщила:

— Вас там джентльмен дожидается.

— Меня? — удивилась миссис Райвел.

— Ну, почти джентльмен. Одет хорошо, но лордом Элджерноном Вир де Вир, конечно, не назовешь!

Миссис Райвел удалось наконец попасть ключом в замочную скважину. Она открыла дверь и вошла в подъезд.

Дом был насквозь пропитан запахом капусты, рыбы и эвкалипта, причем запах эвкалипта был особенно сильным. Хозяйка дома свято верила в целебную силу эвкалиптовой мази и где-то с середины сентября начинала усиленно подготавливать свой организм к зиме. Держась за перила, миссис Райвел вскарабкалась по лестнице, открыла дверь, вошла и тут же отпрянула.

— О! Вы?!

С кресла поднялся инспектор криминальной полиции Хардкасл.

— Добрый вечер, миссис Райвел!

— Что вам надо? — не слишком любезно осведомилась та.

— Видите ли, я приехал в Лондон по делам, — объяснил инспектор, — и у меня возникло к вам несколько вопросов. Вот я и решил зайти. Вдруг, думаю, застану вас дома. Привратница сказала, что вы, наверное, скоро придете.

— О! Но… я не понимаю?

Инспектор пододвинул ей стул.

— Садитесь, пожалуйста, — вежливо сказал он.

Казалось, роли поменялись, и он был здесь хозяин, она гостьей. Миссис Райвел села.

— Какие еще вопросы? — спросила она, пристально глядя на инспектора.

— Появились некоторые детали, — сказал инспектор Хардкасл. — Незначительные.

— Вы хотите сказать… по поводу Гарри?

— Совершенно верно.

— Послушайте! — несколько воинственно произнесла миссис Райвел, и на инспектора повеяло крепким спиртным. — Хватит с меня Гарри! Не желаю больше о нем говорить! Я же откликнулась на вашу просьбу, когда увидела его фотографию! Приехала и все вам рассказала… Это — прошлое. Не хочу, чтобы мне вечно об этом напоминали! Больше мне сказать нечего. Все, что помнила, я уже рассказала. Хватит. Не желаю больше о нем слышать!

— Только один вопросик, совсем пустяковый, — мягко сказал инспектор, словно бы извиняясь.

— Ну ладно! — с раздражением сказала миссис Райвел. — В чем дело? Выкладывайте!

— Вы опознали в убитом своего мужа, то есть человека, с которым сочетались браком около пятнадцати лет назад. Так?

— Вы что же, еще не установили точную дату?

«А она умнее, чем я думал», — отметил про себя инспектор.

— Да, — продолжал он, — вы совершенно правы. Установили. Вы поженились пятнадцатого мая.

— Недаром говорят: в мае замуж выйти — всю жизнь маяться, — мрачно заметила миссис Райвел. — Вот и маюсь.

— И, несмотря на то, что прошло столько лет, вы легко опознали вашего мужа.

Миссис Райвел чуть заметно вздрогнула.

— Он не очень постарел, — заметила она. — Всегда заботился о себе. Первым делом.

— И были настолько любезны, что даже сообщили нам дополнительные сведения. Написали мне о шраме.

— Верно. За левым ухом. Вот тут, — миссис Райвел коснулась рукой указанного места.

— За левым? — уточнил Хардкасл.

— Ну… — миссис Райвел заколебалась. — Да. Я так думаю… То есть, я уверена. В спешке, конечно, не сразу сообразишь, где правое, а где левое, верно? Но только шрам был вот здесь, — она дотронулась рукой до левой стороны своей шеи.

— И вы говорите, это случилось, когда он брился?

— Да. На него прыгнула собака. В то время у нас была очень резвая собака. Ласковая такая… Прыгнула на Гарри, а у того в руке бритва… Сильно порезался. Столько крови было! Потом, правда, все зажило, но шрам остался, — теперь миссис Райвел говорила более уверено.

— Это очень ценная деталь, миссис Райвел. В конце концов, все люди в той или иной мере похожи друг на друга, а вот шрам — дело другое. Ваше упоминание о шраме позволяет надеяться, что имеющиеся у нас сведения вполне достоверны.

— Что ж, очень рада.

— А когда произошел этот случай с бритвой?

Миссис Райвел задумалась.

— Должно быть… О, примерно через полгода после того, как мы поженились. Да, именно так. Потому что именно тем летом мы завели собаку.

— Значит, это произошло в октябре-ноябре сорок восьмого. Верно?

— Да.

— И после того как в пятьдесят первом году ваш муж оставил вас, вы…

— Скорее, я его выставила, — с достоинством возразила миссис Райвел.

— Как вам угодно. Значит, в пятьдесят первом году вы выставили своего мужа из дома и больше не видели его до тех самых пор, пока не заметили в газете фотографию?

— Да. Я вам так и сказала.

— А вы ничего не путаете, миссис Райвел?

— С какой стати! Все эти годы я не встречалась с Гарри Каслтоном. И увидела его только в морге.

— Странно, знаете ли… — сказал Хардкасл. — Очень странно!

— Почему?.. Что вы имеете в виду?

— Я хочу сказать, что рубцовая ткань на шраме — очень занятная штука! Конечно, для нас с вами шрам — предмет, прямо скажем, малоинтересный. А вот врач, посмотрев на него, может сказать многое. Например, как давно он у человека появился…

— Не понимаю, к чему вы клоните.

— Все очень просто, миссис Райвел. По заключению нашего полицейского хирурга и еще одного специалиста, с которым мы консультировались, ткань на шраме за ухом вашего мужа свидетельствует о том, что рана была нанесена ему никак не раньше, чем шесть лет назад.

— Чепуха! — воскликнула миссис Райвел. — Я этому не верю! Я… Да мало ли кто чего скажет!

— Таким образом, — продолжал Хардкасл, не повышая голоса, — шрам образовался в результате раны, нанесенной всего пять-шесть лет назад. Значит, если этот человек был вашим мужем, когда он вас оставил, шрама у него еще не было.

— Может, и не было. Но все равно это Гарри!

— Но ведь вы его больше не видели, миссис Райвел! А раз так, откуда вам известно о шраме, который появился всего пять или шесть лет назад?

— Вы меня совсем запутали. Да, запутали! Может, он появился позже, а не в сорок восьмом… Разве все упомнишь! В общем, был у Гарри этот шрам, и точка!

— Понятно, — сказал Хардкасл. — Полагаю, миссис Райвел, вам следует хорошенько подумать. Вряд ли вам нужны неприятности.

— Какие еще неприятности?

— Ну, например, вас могут обвинить в лжесвидетельстве.

— В лжесвидетельстве?! Меня?

— Это, знаете ли, серьезное преступление. За это можно и в тюрьму угодить. Пока вам еще не пришлось давать клятву на Библии, но в скором времени предстоит. Так что… советую тщательно все обдумать, миссис Райвел. Возможно, кто-то… попросил вас сообщить нам про шрам?

Миссис Райвел встала и гордо выпрямилась. Глаза ее сверкали. В этот момент она была поистине великолепна.

— Никогда в жизни не слыхала такого вздора! Совершеннейшая чушь! Я как могла старалась исполнить свой долг: Я добровольно пришла к вам! Я рассказала все, что помнила, а если я и ошиблась… Что ж! Это вполне естественно. В конце концов, я встречаюсь со многими… джентльменами. Тут любой запутается. Только я не ошиблась. Этот человек — Гарри! И у Гарри за левым ухом был шрам. Я в этом уверена. А теперь, инспектор Хардкасл, думаю, вам лучше уйти. Не стоило вам являться сюда и бросать мне в лицо эти гнусные намеки.

Инспектор Хардкасл встал.

— Доброй ночи, миссис Райвел, — сказал он. — Мой вам совет, подумайте хорошенько!.

Миссис Райвел картинно вскинула голову. Дверь за инспектором закрылась, и миссис Райвел мгновенно сникла. От ее гордой осанки не осталось и следа. Теперь на ее лице была написана тревога и даже испуг.

— Нечего сказать! Втянуть меня в такое, — бормотала она. — Я не буду… не буду! Я не… Зачем мне чужие неприятности! Так обмануть! Это же чудовищно! Так ему и скажу.

Пошатываясь, она ходила по комнате из угла в угол. Наконец, решившись, взяла стоявший в углу зонт и вышла из дома. Оказавшись на улице, миссис Райвел неуверенно потопталась у телефонной будки и направилась к почте. Там она разменяла мелочь, вошла в одну из кабинок, позвонила в справочную и, выяснив какой-то номер, попросила, чтобы ее соединили.

— Говорите, пожалуйста!

Миссис Райвел взволнованно затараторила:

— Хэлло! О, это вы! Фло говорит. Я помню, что не должна звонить. Но я вынуждена! Это нечестно — вы скрыли от меня, насколько это все серьезно. Вы просто сказали, что попадете в неловкое положение, если личность этого человека будет установлена. Я и представить себе не могла, что окажусь замешана в убийстве… Да, может, и собирались, но не сказали… Да, понимаю. Понимаю, что вы как-то замешаны..-. Нет, не буду… Говорю вам, не буду… Это называется сочу:, соуч… Ну, вы знаете… Вот-вот, соучастие… Я всегда считала, что это когда что-то делают вместе. Ну и пусть косвенно… я все равно боюсь! Вы сказали, чтобы я написала про шрам, а теперь оказывается, что он появился у него год или два назад, и это при том, что я клялась, будто он был, когда мы расстались. Нет! Бесполезно меня уговаривать. Нет! Одно дело — маленькое одолжение… Да, я знаю… знаю… Заплатили. Между прочим, можно было бы и побольше… Ну хорошо! Я вас слушаю, но я не… Ладно, ладно. Я буду молчать… Что вы сказали? Сколько? Что же вы сразу не сказали? Конечно меняет! А вы точно к этому непричастны? Ну, к убийству?.. Нет, конечно я вам верю… Понимаю… Да, бывают такие люди, которые заходят дальше, чем следовало. Понятно, вы в этом не виноваты. Да, вам я доверяю. Вы умеете убеждать… Хорошо, я подумаю, но хотелось бы поскорее… Завтра? В какое время? Да… Да, я приеду, но только не чек! А вдруг банк его не примет? Право, не знаю, стоит ли мне впутываться… Ну хорошо. Раз вы настаиваете… Я совсем не хотела вам неприятностей… Ну хорошо!

Миссис Райвел вышла из почты и нетвердой походкой направилась домой, улыбаясь своим мыслям.

Ради таких денег стоило пойти на риск и немного приврать. В конце концов, не велик и риск! Она просто скажет этим полицейским, что забыла или просто перепутала. Многие и того, что в прошлом году случилось, не помнят. Скажет, что спутала Гарри с другим человеком. О, уж она-то придумает, что сказать!

Миссис Райвел по натуре своей была человеком переменчивым, и ее мрачное настроение тут же улетучилось без следа. Она принялась обдумывать, на что прежде всего нужно потратить деньги.

Глава 27 (Рассказ Колина Лэма)

— Похоже, ты не многого добился от жены Рэмзи, — сокрушенно заметил полковник Бэк.

— Там, собственно, ничего и не было.

— Уверен?

— Да.

— То есть она ни при чем?

— Да.

Бэк испытывающе посмотрел на меля.

— Доволен?

— Вообще-то, нет.

— Надеялся на большее? — спросил полковник.

— Осталось много пробелов.

— Ну что ж, придется поискать в другом месте… С полумесяцами всё?

— Да.

— Что-то ты сегодня больно суров. Похмелье? Или тебя что-то мучит?

— Не гожусь я для этой работы, — медленно сказал я.

— Хочешь, чтоб я погладил тебя по головке и сказал: «Ну-ну, маленький, все будет хорошо!»

Я не мог не рассмеяться.

— Вот это уже лучше! — сказал Бэк. — Ну, в чем дело? Рассказывай! С девушкой поссорился?

Я покачал головой.

— Просто, наверное, накопилось.

— Между прочим, я это заметил, — неожиданно сказал Бэк. — М-да, в смутное время живем… Порой и не разберешь, где правда, а где ложь. Никакой определенности… Не то что раньше. Упадок духа — это как сухая гниль: вроде разъедает одну стену, а рушится в итоге весь дом. Если нечто подобное происходит с тобой, нам придется расстаться. Не переживай! Ты потрудился на славу, мой мальчик. Так что возвращайся к своим водорослям.

Он помолчал.

— Слушай, неужели тебе и в самом деле нравится эта мерзость? Я про водоросли.

— Конечно. Вы не представляете, как это все интересно.

— По мне, так самая настоящая гадость. Гм… какое многообразие присуще природе, не правда ли? Я имею в виду многообразие вкусов… Кстати, как ваше оригинальное убийство? Держу пари, это сделала девушка.

— Ошибаетесь!

Он погрозил мне пальцем. Предостерегающе и в то же время по-отечески снисходительно.

— Ну что ж… «Будь готов!» И это не приветствие бойскаутов, а мой тебе совет.

Я шел по Чаринг-Кросс[98], глубоко задумавшись. Возле станции метро остановился и купил газету. В ней сообщалось, что вчера в больницу была доставлена женщина, которая потеряла сознание в давке на вокзале Виктория[99]. При осмотре врач обнаружил у нее ножевое ранение. Женщина умерла, не приходя в сознание. Ее звали миссис Мерлина Райвел.

Я позвонил Хардкаслу.

— Да, — с горечью сказал Дик. — Уже знаю. Я был у нее накануне вечером. Объяснил, что ее история со шрамом не слишком убедительна, потому что рубец, как выяснилось, довольно свежий. Тут они явно перестарались. Я про тех, кто заплатил ей за спектакль, который она здесь устроила. И ведь до чего хорошо сыграла! Я ведь ей поверил… Но они решили подстраховаться. Решили, видно, что, если миссис Райвел чуть позже припомнит незначительный шрам, это окончательно убедит нас в том, что убитый — ее муж. Именно чуть позже. Скажи она о шраме сразу, это выглядело бы не так естественно.

— Выходит, Мерлина Райвел по уши увязла в этом деле?

— Знаешь, я в этом сомневаюсь. Предположим, старый друг или знакомый приходит к ней и говорит: «Я влип в неприятную историю. Мой напарник убит. Если его опознают, всплывут наши с ним делишки, и тогда я пропал. Но если ты заявишь, что это твой муж, Гарри Каслтон, который сбежал от тебя много лет назад, тогда „дело“ само собой заглохнет».

— Но она, конечно, должна была упереться и сказать, что это рискованно…

— Думаю, этот кто-то тут же ей возразил: «Да какой риск? В крайнем случае скажешь, что ошиблась. Любая женщина может не узнать своего муженька через пятнадцать лет!» Ну, и для пущей убедительности обещал ей кругленькую сумму. И миссис Райвел согласилась.

— Неужели она ничего при этом не заподозрила?

— Миссис Райвел была довольно простодушна. Ты же знаешь, Колин, всякий раз, когда нам удается поймать убийцу, находятся люди, которые хорошо его знали. Так они просто не в состоянии поверить, что он мог кого-то убить!

— Итак, ты к ней пришел. А дальше?

— Я ее припугнул. После моего ухода она действовала так, как я и ожидал: попыталась связаться с тем (или с той), кто втянул ее в эту историю. Разумеется, я установил за ней слежку. Она пошла на почту и позвонила. Я, правда, думал, что она позвонит из автомата на улице. Но ей понадобилось разменять деньги, и она зашла на почту. Когда она вышла оттуда, вид у нее был очень довольный. За ней продолжали следить, но ничего интересного больше не произошло. Вчера вечером она отправилась на вокзал Виктория и купила билет до Кроудена. Было половина седьмого, час пик. Она, похоже, ничего не подозревала и была абсолютно спокойна — встреча-то была назначена в Кроудене. Но этот дьявол перехитрил ее! В толпе гораздо проще приблизиться к жертве и пырнуть ножом… Она, наверное, даже и не поняла толком, что произошло. Обычно так и бывает. Помнишь дело Бартона из шайки Левитти? Он дошел до конца улицы и только там упал. Внезапная острая боль… Она быстро проходит, и кажется, что с тобой все в порядке.

Только это не так! Ты еще держишься на ногах, но уже мертв, хоть и не знаешь этого… Проклятье! Тысяча проклятий!

— Ты установил наблюдение еще за кем-нибудь?

Я не мог не спросить. Просто не мог!

— Вчера в Лондоне была Пэбмарш, — тут же ответил он. — Ездила по институтским делам. Вернулась в Кроуден поездом, который отходит из Лондона в семь сорок. — Он помолчал и добавил: — Шила Уэбб тоже была в Лондоне. Отвозила перепечатанную рукопись какому-то иностранному литератору, который остановился в Лондоне по пути в Нью-Йорк. Ушла из отеля «Ритц» приблизительно в половине шестого и, прежде чем вернуться в Кроуден, ходила в кино. Одна.

— Послушай, Дик, — сказал я, — у меня для тебя кое-что есть. Свидетельство очевидца. Девятого сентября в час тридцать к дому девятнадцать подъехал фургон из прачечной. Водитель отнес к черному ходу большую корзину. Корзина была очень большой — чересчур большой для обычной прачечной.

— Фургон из прачечной? Это из какой же?

— «Снежинка»! Знаешь такую?

— Так сразу не скажу. Все время появляются новые. Название для прачечной вполне подходящее.

— Ты все-таки проверь. За рулем был, по-видимому, очень крепкий мужчина. Он и отнес тяжелую корзину к дому.

— Послушай, Колин, а ты меня не разыгрываешь? — спросил Хардкасл.

— Говорю тебе, у меня есть очевидец. Надо все проверить. Действуй!

Я повесил трубку, пока он не начал изводить меня своими вопросами.

Выйдя из телефонной будки, я посмотрел на часы. У меня было еще много дел, и я предпочитал пока держаться подальше от Дика Хардкасла. Я должен был позаботиться о своем будущем.

Глава 28 (Рассказ Колина Лэма)

В Кроуден я вернулся через пять дней. Было уже одиннадцать часов вечера. Я снял номер в отеле «Кларендон» и сразу лег спать. Накануне я очень устал и потому проснулся поздно — без четверти десять.

Я послал за кофе, гренками и газетой. Однако кроме этого мне принесли большой квадратный конверт, в верхнем левом углу которого значилось: «Доставлено с нарочным». Бумага была плотная и дорогая, адрес аккуратно напечатан.

Озадаченно повертев конверт в руках, я его вскрыл. Внутри оказался листок бумаги, на котором крупными буквами было написано:

Отель «Кроншнеп». 11.30 Комната 413 (стучать три раза).

Что все это значило? Номер комнаты — четыреста тринадцать. И время, которое показывали часы в гостиной мисс Пэбмарш — четыре тринадцать. Те же цифры… Совпадение? Или нет?

Первой моей мыслью было позвонить в отель «Кроншнеп». Второй — позвонить Дику. В конце концов, я не стал звонить никому.

Прямо скажу, этот сюрприз меня здорово взбодрил. Я спешно побрился, оделся и пошел вдоль набережной к отелю «Кроншнеп», надеясь успеть к назначенному часу.

Летний сезон уже кончился, и людей в холле было немного. Я не стал наводить никаких справок, поднялся на лифте на четвертый этаж и по коридору направился к комнате четыреста тринадцать.

Я немного постоял у двери, прислушиваясь и чувствуя себя полным идиотом, а потом трижды постучал…

— Войдите! — послышался голос.

Я повернул ручку. Дверь была не заперта. Я вошел и остановился как вкопанный: передо мной сидел-человек, которого я меньше всего ожидал здесь увидеть. Лучезарно улыбаясь, на меня смотрел — Эркюль Пуаро!

— Une petite surprise nestce pas?[100] — сказал он. — Но, надеюсь, приятный!

— Пуаро, старая лиса! — закричал я. — Как вы сюда попали?

— В «деймлере». Очень комфортабельный лимузин.

— Но что вы тут делаете?

— Видите ли, какая досада… Они решительно настаивали на ремонте моей квартиры. Вообразите мое положение! Что мне было делать? Куда бежать?!

— Да куда угодно, — холодно заметил я.

— Конечно, но мой врач рекомендовал мне подышать морским воздухом.

— Очевидно, один из тех любезных докторов, которые сначала выясняют, куда пациент хочет поехать, а потом уверяют его, что это самое подходящее место. Это ваше послание? — я помахал конвертом.

— Естественно! Чье же еще?

— А номер комнаты? 4-13. Совпадение?

— Ничуть. Я специально попросил этот номер.

— Зачем?

Пуаро склонил голову набок и подмигнул.

— Мне показалось это уместным.

— И постучать три раза!

— Я просто не мог устоять перед таким соблазном! С трудом удержался, чтобы не вложить в конверт веточку розмарина. Подумывал даже о том, чтобы порезать палец и оставить на двери кровавый отпечаток… Но… хорошего понемножку! Можно ведь занести инфекцию.

— По-моему, Пуаро, вы впадаете в детство, — сухо проговорил я. — Придется купить вам воздушный шарик и пушистого зайчика.

— Кажется, мой сюрприз не особенно вас порадовал. Трудно поверить, но при виде меня вы не выразили ни радости, ни восторга.

— А вы этого ждали?

— Pourquoi pas?[101] Ну полно, теперь, когда я немного подурачился, будем говорить серьезно. Надеюсь, что смогу вам помочь. Я уже переговорил с начальником полиции, который был очень любезен, а в данный момент ожидаю вашего друга, инспектора полиции Хардкасла.

— И что же вы ему собираетесь сообщить?

— Полагаю, нам троим есть о чем побеседовать.

Я откровенно расхохотался. Пуаро, конечно, мог называть предстоящее действо беседой, но я-то знал, кто будет говорить.

Разумеется, говорить будет Эркюль Пуаро!

Вскоре явился Хардкасл. Когда церемония знакомства осталась позади, все расселись по креслам. Дик время от времени исподтишка поглядывал на Пуаро, в его взгляде сквозил неподдельный интерес — так посетители зоопарка рассматривают нового заморского зверя. Да уж, такого экземпляра, как Эркюль Пуаро, ему еще видеть не приходилось!

Наконец Хардкасл заговорил.

— Полагаю, мосье Пуаро, — осторожно начал он, — вы хотели бы еще раз побеседовать со свидетелями и лично все осмотреть. Это, конечно, не очень просто… — он заколебался. — Начальник полиции дал указание предпринять все возможное… Он не учел, что могут возникнуть нежелательные вопросы и возражения. Хотя, раз вы специально приехали…

— Я приехал, — несколько бесцеремонно перебил его Пуаро, — потому что в моей лондонской квартире учинили ремонт.

Я неприлично громко расхохотался, и Пуаро укоризненно на меня взглянул.

— Мосье Пуаро прекрасно может обойтись без нудных опросов и поисков, — ехидно заметил я. — Он всегда утверждал, что может раскрыть преступление, сидя в своем кресле. Похоже только, на этот раз что-то у него не заладилось. Иначе, как я понимаю, он бы сюда не явился, верно?

— Я сказал, — с достоинством ответил Пуаро, — что вовсе не обязательно быть гончей и носиться взад и вперед по следу. Но я признаю: чтобы затравить зверя, собака необходима. Хорошая охотничья собака.

Он повернулся к инспектору, самодовольно покручивая ус.

— Разрешите заметить, — продолжал Пуаро, — что я не одержим собаками, как почти все англичане. Я лично могу прожить и без собаки. Однако я понимаю, почему вы так привязаны к этим животным. Человек любит и уважает свою собаку. Он балует ее и гордится ее успехами. Теперь представьте себе, что возможно обратное! Собака любит своего хозяина, старается ему угодить и тоже гордится тем, что ее хозяин умен и сообразителен. Иногда хозяину совсем не хочется вести своего пса на прогулку, но он ведет — ибо хочет доставить ему удовольствие… Соответственно, и собака старается быть послушной и исполнять все желания хозяина.

У нас с моим добрым юным другом Колином сложилась примерно такая же ситуация. Он пришел навестить меня в Лондоне отнюдь не затем, чтобы просить помощи. Он был абсолютно уверен, что способен решить свои проблемы сам, и, насколько я понимаю, это ему удалось. Но он переживал за меня: я стар, одинок и мне нечем себя занять. Поэтому он и рассказал мне о вашей загадочной истории, надеясь, что это меня заинтересует и даст пищу для размышлений моему изголодавшемуся мозгу. Подбросив мне эту головоломку, он на этом не успокоился и подверг сомнению излюбленный мой тезис о том, что любую задачку можно решить, уютно устроившись в кресле и хорошенько сосредоточившись. Иными словами, он бросил мне вызов… Подозреваю, за этим скрывалось легкое недоверие, которое я великодушно ему прощаю. Юноша, очевидно, хотел доказать мне, что не так-то все просто. Mais oui, mon ami[102]. Разумеется, все далеко не просто! Вы хотели посмеяться надо мной… чуть-чуть! Я вас не упрекаю. Замечу лишь, что вы, оказывается, плохо знаете Эркюля Пуаро.

Он выпятил грудь и подкрутил усы.

Посмотрев на его самодовольную физиономию, я скептически ухмыльнулся.

— Ну хорошо, — сказал я. — И какая же тогда у нашей истории разгадка? Скажите нам, если конечно, вы ее нашли.

— Разумеется, нашел!

— Вы хотите сказать, что знаете, кто убил того мужчину? — осторожно спросил Хардкасл.

— Разумеется.

— И кто убил Эдну Брэнт?

— Конечно.

— И знаете, кто убитый?

— Точнее — знаю, кто это должен быть.

Лицо Хардкасла выразило крайнее сомнение, но, памятуя о приказе начальника полиции, он мужественно сохранял любезный тон, в котором, однако, то и дело проскальзывал предательский скептицизм.

— Извините, мосье Пуаро, вы утверждаете, что вам известно, кто их убил и почему?

— Да.

— Иными словами, это дело нисколько вас не затруднило?

— Не совсем так.

— Думаю, вы хотите сказать, — довольно сухо произнес я, — что у вас имеются предположения. Всего лишь предположения.

— Не стану спорить с вами из-за слова, mon cher Колин. Говорю вам: я знаю.

Хардкасл вздохнул.

— Видите ли, мосье Пуаро, мне нужны доказательства.

— Естественно! При наличии определенных сведений, полагаю, вы легко сможете их получить. Полноте, инспектор! Если вы знаете — действительно знаете кто преступник! — разве это само по себе не является первым важным шагом? Исходя из этого, вы почти всегда можете рассчитывать на успешное завершение дела.

— Не всегда, — вздохнув, возразил Хардкасл. — Некоторые спокойно разгуливают на свободе, хотя их место в тюрьме. Они это знают, и мы тоже.

— Но таких очень мало, не правда ли?

— Ну хорошо, хорошо! — вмешался я. — Если вы знаете… Скажите же и нам!

— Мне кажется, вы все еще сомневаетесь. Так вот позвольте мне сказать следующее: если найдено правильное решение, то все детали укладываются в четкую картину. Вы понимаете, что иначе просто не может быть. Это и дает вам ощущение абсолютной уверенности.

— О Господи! — воскликнул я. — Да не тяните же! Считайте, что я принимаю все ваши теоретические выкладки!

Пуаро поудобнее устроился в кресле и жестом предложил инспектору снова наполнить стакан.

— Следует четко уяснить, mes amis[103], что для решения любой проблемы нужны факты. А чтобы их раздобыть, необходима собака. Охотничья собака, которая приносит вам сначала одну тушку, затем вторую…

— …и так до бесконечности, — перебил я его. — Мы поняли!

— Невозможно решить проблему, полагаясь лишь на газетные сообщения. Факты должны быть точными, а газеты крайне редко нас этим балуют (если вообще на это способны!). Газеты сообщают, будто что-то произошло в четыре часа, а на самом деле оно случилось в четыре пятнадцать; они уверяют, что у такого-то имеется сестра по имени Элизабет, а потом выясняется, что ее зовут Александра и она вовсе ему не сестра. И так далее. В общем, как вы понимаете, сидя в кресле, фактов не добудешь… Однако у меня имелся замечательный «пес»… мм… в лице Колина… который обладает весьма редкими качествами, кстати сказать, немало способствовавшими его блестящей карьере. У него великолепная память. Он даже через несколько дней может слово-в-слово повторить услышанный им разговор. Не пересказать, как это обыкновенно делают люди, а воспроизвести. Он не скажет: «В двадцать минут двенадцатого пришла почта…» Нет! Он обстоятельно изложит то, что случилось на самом деле: постучали в парадную дверь, и кто-то вошел в комнату с письмами в руке. И это крайне важно, ибо означает, что он слышал и видел то, что услышал бы и увидел на его месте я сам.

— Но, увы! Бедный пес только таскал вам «тушки», но не сделал необходимых выводов!

— Итак, — продолжал Пуаро, не реагируя на мою реплику, — благодаря Колину у меня имелись факты. Я, как говорят, был в курсе. Это термин вашего военизированного времени, не правда ли? «Держать в курсе». Когда Колин рассказал мне эту историю, меня прежде всего поразили ее совершенно фантастические обстоятельства. Эти четверо часов, переведенных приблизительно на час вперед… и то, что все они появились в доме без ведома хозяйки (как она утверждает). Мы же, разумеется, всякое утверждение обязаны тщательно проверить. Не так ли?

— Абсолютно с вами согласен, — с чрезмерным пылом поддержал его Хардкасл.

— Итак, на полу гостиной лежит мертвый мужчина — пожилой и прилично одетый. Никто не знает, кто он (или, опять же, не хочет его узнавать). В его кармане найдена визитная карточка: «Мистер Р. Г. Карри, Дэнвер-стрит, дом 7, Страховая компания метрополиса», однако не существует ни такой компании, ни Дэнвер-стрит, ни, судя по всему, самого мистера Р. Г. Карри. Это виртуальные улики, но тем не менее это улики. Теперь следуем дальше. В час пятьдесят в машинописном бюро звонит телефон, и некто мисс Пэбмарш просит прислать к трем часам стенографистку по адресу Уилбрэхем Крэсент, девятнадцать, причем просит прислать именно Шилу Уэбб. Мисс Уэбб отправляется по данному адресу и прибывает туда за несколько минут до трех часов, входит (в соответствии с указанием клиентки) в гостиную, обнаруживает на полу мертвеца и с криком выскакивает из дома, чтобы в следующую минуту оказаться в объятиях молодого человека.

Пуаро сделал паузу и посмотрел на меня. Я поклонился.

— На сцене появляется юный герой, — торжественно провозгласил я.

— Обратите внимание, — заметил Пуаро, — что, говоря об этом, вы не можете избежать театрально-шутовского тона. Вся эта история и в самом деле выглядит абсолютно нереальной и отдает дурной мелодрамой. Такое можно встретить лишь в опусах Гарри Грэгсона и ему подобных. Между прочим, когда мой юный друг пришел ко мне с этой историей, я как раз принялся за чтение триллеров, которыми авторы усердно потчевали публику последние шестьдесят лет. Крайне интересно! Начинаешь видеть реальные преступления в свете художественных произведений. Например, если собака не залаяла, когда должна была это сделать, я говорю себе: «Ага! Преступление в духе Шерлока Холмса!» А если труп найден в опечатанной комнате, я, естественно, говорю: «Ха! Это уже в стиле Диксона Карра!» Или вот, к примеру, мой друг, миссис Оливер! Если бы мне нужно было найти… В общем, не важно. Вы уловили мою мысль? Так вот, интересующее нас преступление сопряжено с такими невероятными обстоятельствами, что невольно говоришь себе: «В этой книжонке многовато эффектных сцен и никакого чувства реальности». Но, увы, это — не книга! Это печальная действительность, и, чтобы раскрыть подобное преступление, требуется неимоверное напряжение мысли. Не так ли?

Хардкасл, обделенный даром красноречия, только энергично кивнул.

— Если продолжить аналогию с литературой, — продолжал Пуаро, — то я бы сказал, что это полная противоположность Честертону[104]. «Где бы вы спрятали лист?» — «В лесу». — «Где бы вы спрятали камушек?» — «На пляже»[105]. В нашем случае все ровно наоборот, и, если я, подобно Честертону, спросил бы: «Где пожилая дама спрячет свою блекнущую красоту?», ответом было бы вовсе не: «Среди прочих поблекших лиц», как следовало бы ожидать. Ничуть не бывало! Она прячет ее под румянами, помадой, роскошными мехами и драгоценными украшениями. Вы меня понимаете?

— В общем, да… — не слишком уверенно проговорил инспектор.

— Потому что, — увлеченно продолжал Пуаро, — вы же понимаете: люди будут смотреть на меха и драгоценности, на Coiffure[106] и jaute Couture[107], не обращая особого внимания на саму даму. Поэтому я сказал себе (а затем и моему юному другу Колину): «Раз это преступление обставлено таким пышным антуражем, призванным, очевидно, отвлечь внимание, значит, само по себе оно должно быть очень простым!» Я это говорил?

— Да, говорили, — сказал я. — Но я до сих пор думаю, что вы ошибаетесь.

— Погодите, погодите! Итак, мы отбрасываем «антураж» и приступаем к сути. Убит человек. Почему он был убит? И кто он? Ответ на первый вопрос явно зависит от ответа на второй. И пока не будут найдены ответы на эти два вопроса, расследование продолжать невозможно. Этот человек мог быть шантажистом, мошенником или чьим-то мужем, чье существование было опасно или несносно для его жены. Он мог быть кем угодно! Но потом, слушая Колина, я вдруг обратил внимание на одно интересное обстоятельство: практически все отмечали, что убитый был на вид совершенно обычным человеком — вызывающим симпатию и приличным на вид пожилым господином. И тогда я сказал себе: «Ты считаешь, что это было простое преступление? Очень хорошо! Допустим, этот человек на самом деле таков, каким кажется: аккуратный, порядочный и немолодой», — Пуаро посмотрел на инспектора. — Понимаете?

— В общем, да, — снова промычал инспектор и выжидающе замолчал.

— Итак, ничем не примечательный приятный пожилой мужчина, которого кому-то необходимо было убрать. Но кому? И тут наконец круг несколько сужается. Здесь небольшой город, и все хорошо знают друг друга. Знают, каков образ жизни у мисс Пэбмарш, знают о машинописном бюро «Кавэндиш» и знают, где именно работает Шила Уэбб. И, естественно, я говорю своему другу Колину: «Соседи. Поговорите с соседями. До сих пор вы их только спрашивали». В доверительной беседе может проскользнуть нечто важное. Когда тема опасна, люди настороже, но, как только допрос превращается в беседу, они расслабляются. Ведь говорить правду гораздо легче, чем лгать! И тут случайно может проскользнуть маленькая деталь, которая совершенно неожиданно окажется очень важной.

— Это было восхитительное напутствие! — воскликнул я. — К сожалению, ничего такого сказано не было.

— Ошибаетесь, mon cher! Было сказано! Одна маленькая фраза, но она имела бесценное значение.

— Какая? — нетерпеливо спросил я. — Кто ее произнес? Когда?

— Всему свой черед, mon cher.

— Продолжайте, пожалуйста, мосье Пуаро, — вежливо сказал инспектор. — Вы говорили…

— Давайте мысленно проведем окружность, в центре которой будет девятнадцатый дом. Убить мистера Карри мог любой из оказавшихся внутри этой окружности: миссис Хэмминг, Блэнды, Макнотоны и мисс Уотэрхаус. Но больше всего нас, конечно, интересуют те, кто оказался в самом центре круга. Мисс Пэбмарш, которая могла убить мистера Карри перед тем, как уйти из дома в час двадцать пять (или около того), и мисс Уэбб, которая могла договориться с ним о встрече, убить, а дальше, выйдя на улицу, поднять тревогу.

— О! — с одобрением заметил инспектор. — Наконец-то вы добрались до сути!

— И разумеется, — Пуаро резко повернулся в мою сторону, — вы, мой дорогой Колин! Вы тоже оказались на месте происшествия. Вы утверждаете, что разыскивали дома с большими номерами, а сами почему-то оказались практически в начале улицы.

— Ну, знаете! — возмутился я. — Скажете тоже!

— Я? Я могу сказать все что угодно! — величественно объявил Пуаро.

— И это при том, что я сам пришел и выложил вам всю историю!

— Убийцы нередко бывают тщеславны, — заметил Пуаро. — Кроме того, вам, возможно, просто хотелось надо мной подшутить. Зачем отказывать себе в таком удовольствии?

— Еще немного, и вы меня убедите, — бодро сказал я, однако почувствовал себя как-то неуютно.

Пуаро снова повернулся к инспектору Хардкаслу.

— Данное преступление (я сразу это понял и повторяю снова) само по себе должно было оказаться простым. Не относящиеся к делу часы; переставленные стрелки; ряд действий, предпринятых для того, чтобы тело вовремя обнаружили… Давайте пока отвлечемся от этих экстравагантных аксессуаров. Ибо все это напоминает мне «башмаки и корабли, свечи, капусту и королей», как говорится в вашей бессмертной «Алисе». Суть же заключается в том, что некий пожилой человек умер, потому что здорово кому-то мешал. Установив его личность, мы получили бы массу версий и в какой-то мере подсказку, где искать убийцу. Если он известный шантажист, значит, нужно искать человека, который имел причины опасаться шантажа. Если он детектив, следует искать человека с криминальным прошлым. Если он богат — надо проверить его наследников. Но, поскольку мы не знаем, кто он, приходится ставить задачу по-другому и искать среди довольно большого круга людей единственного, у кого имелся мотив.

Оставим в стороне мисс Пэбмарш и Шилу Уэбб. Возможно, кто-то из соседей мисс Пэбмарш выдает себя не за того, кем является на самом деле? Увы, ничуть не бывало. За исключением, как я понимаю, мистера Рэмзи, — Пуаро вопросительно посмотрел на меня, и я кивнул. — Кроме мистера Рэмзи, bona fides[108] остальных не вызывает сомнения. Блэнд — местный строитель, личность весьма известная в городе; Макнотон возглавлял кафедру в Кембридже; миссис Хэмминг — вдова аукциониста[109]; Уотэрхаусы — весьма почтенные и пользующиеся всеобщим уважением члены общества… Таким образом, мы снова возвращаемся к мистеру Карри. Откуда он вообще взялся? Что привело его в дом мисс Пэбмарш? Одна из ее соседок (миссис Хэмминг) сделала весьма ценное замечание. Когда ей сообщили, что убитый не проживал в доме девятнадцать, она сказала: «О, понимаю! Он пришел, чтобы его убили. Вот странно!» Должен сказать, что люди, которые слишком заняты своими мыслями, чтобы слушать других, порой обладают уникальной способностью улавливать самую суть. Эта женщина подвела итог всей ситуации: Мистер Карри явился на Уилбрэхем Крэсент затем, чтобы его убил и. Кратко и просто!

— Меня тоже поразило это замечание миссис Хэмминг, — сказал я, но Пуаро не обратил на мои слова никакого внимания.

— «Дилли, дилли, дилли — приходи и будешь мертв!» Мистер Карри пришел и был убит. Но убийца на этом не успокоился. Почему-то ему было очень важно, чтобы никто не смог опознать этого человека. У него не нашли ни кошелька, ни документов. Все фирменные метки с одежды были удалены. Но и этого убийце показалось мало! В карман убитого мужчины была положена фальшивая визитка страхового агента. Я был убежден, что на этом убийца не успокоится, что рано или поздно объявится какой-нибудь родственник, который его опознает и закроет тем самым дело. Кто угодно: брат, сестра, жена… Объявилась жена. Миссис Райвел. Настораживала уже фамилия… В Сомерсете есть деревня Карри Райвел. Я как-то бывал в тех краях с друзьями. И, стоит сопоставить две эти фамилии — мистер Карри и миссис Райвел, — тут же закрадывается подозрение, что они подобраны специально.

До этого момента замысел убийцы был мне вполне понятен. Единственное, что меня смущало, так это его уверенность в том, что личность убитого по-настоящему не будет установлена. Даже если у покойного не было семьи, остаются еще знакомые, слуги, сослуживцы… Поразмыслив, я пришел к следующему выводу: никто из его знакомых не знает, что он исчез. Скорее всего, покойный не был англичанином, а приехал сюда из другой страны. Об этом свидетельствует и заключение дантистов: установка пломб отличается от практикуемой в Англии.

Постепенно у меня начало складываться представление как о жертве, так и об убийце. Впрочем, пока еще очень смутное. Преступление было хорошо спланировано и мастерски осуществлено, но возникло одно досадное обстоятельство, которое убийца не мог предвидеть.

— И какое же? — спросил Хардкасл.

Однако Пуаро, картинно откинув голову, вдруг с чувством продекламировал:

Не было гвоздя — подкова пропала. Не было подковы — лошадь захромала. Лошадь захромала — командир убит. Конница разбита, армия бежит. Враг вступает в город, пленных не щадя, — Оттого что в кузнице не было гвоздя![110]

После чего доверительно придвинулся к нам поближе.

— В убийстве мистера Карри можно заподозрить нескольких людей, но убить девушку мог только один человек. По крайней мере, мог иметь причину это сделать.

Мы оба так и впились в него взглядом.

— Давайте поговорим о машинописном бюро «Кавэндиш». Там работают восемь девушек. Девятого сентября четверо из них отправились по клиентам, живущим далеко от бюро. Это означает, что в тот день ленчем их обеспечивали клиенты. Обычно же эти девушки уходят на перерыв в двенадцать тридцать и возвращаются в половине второго. Вторая четверка — Шила Уэбб, Эдна Брэнт, Дженет и Морин идут на ленч позже — с половины второго до половины третьего. Однако в тот день, едва Эдна Брэнт вышла на улицу, у нее сломался каблук и ей пришлось купить себе тут же возле конторы несколько булочек и вернуться обратно.

Пуаро глубокомысленно поднял вверх указательный палец.

— Известно, что Эдна была чем-то обеспокоена и очень стремилась повидать Шилу Уэбб, причем не в конторе. Предполагалось, что их что-то связывало, но этому нет никаких подтверждений. Возможно, Эдна просто хотела с ней о чем-то посоветоваться. Единственное, что мы знаем точно, это что Эдна не хотела разговаривать с Шилой в присутствии остальных девушек.

Единственным свидетельством того, что Эдну действительно что-то тревожило, являются ее слова, сказанные констеблю после дознания: «Я не понимаю, как то, что она сказала, может быть правдой!» В тот день свидетельские показания давали три женщины… Слова Эдны могли относиться к мисс Пэбмарш или, что выглядит более логичным, к Шиле Уэбб. Существует, однако, и третий вариант. Эдна могла иметь в виду мисс Мартиндэйл.

— Мисс Мартиндэйл? Да ее показания продолжались от силы всего несколько минут!

— Совершенно верно. Мисс Мартиндэйл сказала лишь о телефонном звонке… предположительно от мисс Пэбмарш.

— Вы хотите сказать, Эдна знала, что звонила не мисс Пэбмарш?

— Думаю, все еще проще. Я полагаю, что телефонного звонка вообще не было, — Пуаро немного помолчал. — У Эдны сломался каблук. Злополучная решетка находится неподалеку от работы, и Эдна возвращается в контору. Мисс Мартиндэйл, не зная о возвращении Эдны, уверена, что в конторе никого нет. Поэтому ей ничего не стоит сказать, что в час сорок девять она приняла по телефону заказ. Эдна далеко не сразу поняла важность того, что ей было известно. Мисс Мартиндэйл вызывает Шилу в свой кабинет и сообщает ей о вызове. О том, как и когда он был получен, при Эдне не упоминается. Вскоре становится известно об убийстве, и все узнают, что мисс Пэбмарш звонила в контору с просьбой прислать Шилу Уэбб. Сама мисс Пэбмарш категорически это отрицает. И, однако, мисс Мартиндэйл настаивает, что примерно в час пятьдесят от ее имени кто-то звонил. Однако Эдна знает, что это неправда. Никакого телефонного звонка в это время не было. Очевидно, мисс Мартиндэйл ошиблась. Но мисс Мартиндэйл никогда не ошибается! Чем больше Эдна об этом думает, тем больше она запутывается… И, в конце концов, решает поговорить с Шилой, надеясь, что та ей все объяснит.

Затем наступает день слушания. В зале суда присутствуют все девушки из машинописного бюро. Мисс Мартиндэйл уверенно повторяет историю о телефонном звонке, со скрупулезной точностью указывая его время. Теперь, однако, Эдна уже точно знает, что мисс Мартиндэйл лжет. Она подходит к констеблю и спрашивает у него, можно ли ей поговорить с инспектором. Полагаю, мисс Мартиндэйл, выходя вместе с толпой, услышала это. А раньше, возможно, слышала краем уха, как девушки подшучивали над Эдной из-за сломанного каблука, хотя толком и не осознавала, что это может для нее значить… Как бы то ни было, мисс Мартиндэйл идет следом за Эдной на Уилбрэхем Крэсент. Кстати, не понимаю, зачем Эдна туда пошла?

— Наверное, хотела посмотреть на дом, где произошло убийство, — вздохнув, сказал Хардкасл. — Туда многие наведываются.

— Что ж, весьма вероятно… Скорее всего, мисс Мартиндэйл подошла к Эдне, заговорила, и дальше они двинулись уже вместе. Вот тогда-то Эдна и задала вопрос, который так давно ее мучил. Мисс Мартиндэйл сориентировалась мгновенно. «Боже мой! Кажется, я действительно все перепутала… Но это ведь очень важно! Нужно немедленно позвонить в полицию. Скажи, что мы обе сейчас придем». И подтолкнула девушку к телефонной будке. Эдна привыкла выполнять то, что ей говорят. Она вошла в будку и принялась набирать номер, а мисс Мартиндэйл, войдя следом, накинула ей на шею шарф и…

— И никто этого не видел?

Пуаро пожал плечами.

— Могли бы, но не видели! Час дня… Время ленча. И потом, все, кто находился на улице, глазели на дом девятнадцать. Это был очень удобный момент, и мисс Мартиндэйл, дама отнюдь не щепетильная, немедленно им воспользовалась.

Хардкасл озадаченно покачал головой.

— Мисс Мартиндэйл? Но она-то как в этом замешана?

— Я тоже не сразу понял… Но, поскольку Эдну, безусловно, убила мисс Мартиндэйл… О да! Больше ее было просто некому убить… Значит, она замешана и в первом убийстве. В общем, я начал подозревать, что в лице мисс Мартиндэйл мы имеем леди Макбет кроуденского масштаба[111].

Мисс Мартиндэйл — женщина жестокая и лишенная всякого воображения.

— Лишенная воображения? — удивленно переспросил Хардкасл.

— Конечно! Но на редкость хороший организатор.

— Но почему? Какой у нее мог быть мотив?

Эркюль посмотрел на меня и укоризненно погрозил пальцем.

— Значит, разговор с соседями был бесполезен, да? А я обнаружил в нем фразу, которая многое проясняет. Помните, в какой-то момент мистер Блэнд сказал, что с удовольствием переехал бы за границу, на что его супруга заметила, что ей нравится жить в Кроудене, поближе к сестре. Ноу миссис Блэнд не может быть сестры! Год назад она получила наследство от двоюродного дедушки именно потому, что она — единственная наследница!

Хардкасл напряженно выпрямился.

— Вы полагаете?..

Пуаро откинулся на спинку кресла, соединил кончики пальцев и прикрыл глаза.

— Представьте, — задумчиво начал он, — что вы обыкновенный обыватель, не хватающий звезд с небес, не слишком честный и, вдобавок, по уши погрязший в долгах. И вот однажды из юридической конторы на имя вашей жены приходит письмо, уведомляющее о том, что она получает солидное наследство от двоюродного дедушки из Канады. Письмо адресовано миссис Блэнд, однако вся штука в том, что миссис Блэнд, получившая это письмо, — не та миссис Блэнд, которой оно адресовано! Она ваша вторая жена. Вообразите свое разочарование и бессильную ярость! Вот тут-то и возникает некая идея. Кто знает, что это — другая миссис Блэнд? Никому в Кроудене не известно, что у мистера Блэнда это не первый брак. Первый раз он женился во время войны, когда был за границей. Вероятно, вскоре его первая жена умерла и через какое-то время он женился вторично. Однако у него остались и свидетельство о первом браке, и различные семейные документы, и даже фотографии канадских родственников, ныне давно покойных… Все складывается одно к одному! Мистер Блэнд решает рискнуть, и у него действительно все получается! Формальные процедуры преодолены, и отныне Блэнды богаты, благополучны и счастливы.

А потом — спустя год — что-то случилось. Что? Думаю, кто-то из старинных канадских знакомых вздумал посетить Англию, и этот кто-то достаточно хорошо знал первую миссис Блэнд. Может быть, кто-то из адвокатов семьи или близкий друг… Но, кем бы он ни был, достаточно ему было взглянуть на мнимую миссис Блэнд, и обман бы вскрылся! Наверное, они думали о том, как избежать встречи. Миссис Блэнд могла притвориться больной или уехать за границу. Но все это, вероятно, вызвало бы подозрения. Не исключено, что канадец стал бы упорствовать, захотел бы приехать снова…

— Значит, убийство?

— Да. Я полагаю, что вдохновительницей преступления была сестра миссис Блэнд. Она же все спланировала и организовала.

— Вы хотите сказать, что мисс Мартиндэйл и миссис Блэнд — сестры?

— Это единственно возможное объяснение произошедшему.

— Миссис Блэнд и в самом деле напомнила мне кого-то, только я никак не мог вспомнить, кого именно, — сказал Хардкасл. — Они по-разному держатся, по-разному одеваются… Сходство тем не менее очевидно. Однако каким образом они надеялись выйти сухими из воды? Пропал человек… Неужели они не понимали, что его будут искать?

— Когда человек едет за границу — тем более не по делу, а ради собственного удовольствия, слишком трудно судить о его планах. Где-то он пробыл дольше, где-то меньше… Письмо из одного места, открытка из другого… И даже когда они перестанут приходить, пройдет еще много времени, прежде чем кто-то заподозрит неладное. Гарри Каслтон к тому времени будет давно уже похоронен и забыт. Никому и в голову не придет, что он и есть тот пропавший джентльмен из Канады. Ведь здешние жители ни разу его не видели. На месте убийцы я съездил бы на денек во Францию или в Бельгию, бросил паспорт убитого в поезде или трамвае, и пусть его ищут там сколько хотят.

Я невольно шевельнулся, и Пуаро тотчас посмотрел в мою сторону.

— Вы что-то хотели сказать?

— В разговоре со мной Блэнд упоминал, что съездил на денек в Булонь… как я понял, с какой-то блондинкой…

— Что выглядит вполне естественно, поскольку такие развлечения, видимо, ему не внове.

— Все это предположения, — возразил Хардкасл.

— Но справки навести можно, — сказал Пуаро.

Он вынул из ящичка стола листок бумаги с адресом гостиницы и протянул его инспектору.

— Если вы напишете мистеру Эндерби, Эннисмор Гарденз, десять, он наведет справки в Канаде. Он обещал мне. Это мой друг — очень авторитетный юрист.

— Ну а как же часы?

— О! Часы… Знаменитые часы! — Пуаро улыбнулся. — Думаю, их появлению в доме девятнадцать мы обязаны исключительно мисс Мартиндэйл. Поскольку преступление, как я уже говорил, было очень простым, то его попытались тщательно замаскировать, напустив побольше загадочности. Часы с надписью «Розмари», которые Шила хотела сдать в ремонт… Вероятно, она их куда-то положила на работе, а мисс Мартиндэйл случайно на них наткнулась. Видимо, тут ей и пришел в голову этот трюк с часами. Скорее всего, именно из-за этих злосчастных часов мисс Мартиндэйл и выбрала Шилу на роль человека, который должен был обнаружить труп.

— И вы говорите, что эта женщина лишена воображения?! — воскликнул Хардкасл. — После того, как она все это спланировала!

— Самое интересное, что все это придумала не она. Она лишь воспользовалась готовым, так сказать, сценарием… Он словно ее ждал. Я сразу почувствовал во всем этом некий шаблон. Причем хорошо мне знакомый. Я был совершенно уверен, что совсем недавно читал нечто подобное… И тут мне повезло. На этой неделе — Колин об этом знает — я побывал на распродаже авторских рукописей, среди которых оказались манускрипты Гарри Грэгсона. Я, конечно, не надеялся, но удача мне улыбнулась… И вот! — жестом фокусника Пуаро выхватил из ящика письменного стола две потрепанные тетради. — Все здесь! Из множества заготовленных сюжетов он не успел использовать именно этот, и мисс Мартиндэйл, которая, как известно, была у него секретарем, прекрасно об этом помнила. Ей пришлось внести совсем незначительные изменения — соответственно обстоятельствам.

— Но у самого Грэгсона часы, вероятно, что-то означали?

— О да! В задуманном им романе они показывали одну, четыре и семь минут шестого. Если это записать цифрами, получается шифр: 515457. Шифр, естественно, от сейфа, а тот спрятан за репродукцией Моны Лизы[112]. А в сейфе, — с видимым отвращением продолжал Пуаро, — хранятся драгоценные камни с короны российских царей. В общем — un tas de betises[113]! Ну и конечно, сама история под стать — о девушке, ставшей жертвой гонений. Все эти захватывающие дух приключения, разумеется, очень пригодились мисс Мартиндэйл, нашей новоявленной сочинительнице. Ей оставалось распределить роли среди местных жителей и адаптировать сюжет к заданным условиям. Куда могли привести эти цветистые и прямо-таки бьющие в глаза улики? Да никуда! Mais oui![114] Предприимчивая женщина. Гарри Грегсон оставил ей все свое состояние… Хотелось бы мне знать, отчего он умер?..

Прошлые истории не интересовали инспектора Хардкасла. Он собрал тетрадки и молча вынул из моих рук листок гостиничной бумаги, от которого я уже пару минут не в силах был оторваться. Дело в том, что, записывая как связаться с Эндерби, Хардкасл положил листок так, что напечатанный в уголке адрес отеля оказался перед моими глазами в перевернутом виде… И тут я наконец понял, какого свалял дурака!

— Благодарю вас, мосье Пуаро, — сказал Хардкасл, — вы действительно дали нам очень ценный материал. Есть над чем подумать. Только вот получится ли что из этого…

— Чрезвычайно рад был хоть чем-то помочь!

На этот раз Пуаро был просто воплощением скромности.

— Мне придется многое проверить, — продолжал Хардкасл.

— Разумеется… разумеется…

Попрощавшись, Хардкасл ушел.

Внимание Пуаро переключилось на меня. Его брови поползли вверх.

— Eh bien[115]… Могу я спросить, какая муха вас укусила? Вы похожи на человека, который увидел приведение.

— Я увидел, каким я был идиотом…

— Гм! Ну что ж, такое случается со многими из нас.

Надо полагать, Эркюля Пуаро он в виду не имел! Я подскочил к нему.

— Скажите мне только одно, Пуаро! Если, как вы уверяете, все это можно было проделать, сидя в кресле, зачем вы явились сюда лично? Вы ведь вполне могли вызвать инспектора Хардкасла в Лондон…

— Я уже говорил. Мою квартиру ремонтируют.

— Вам могли временно предоставить другую… Или вы могли бы отправиться в «Ритц» [116]. Там вам, наверное, было бы немного уютнее, чем в отеле «Кроншнеп»!

— Несомненно! — согласился Пуаро. — Кофе! Mon Dieu![117]Какой здесь ужасный кофе! — он содрогнулся.

— В таком случае — почему? — продолжал я настаивать.

— Eh bien![118] Раз уж вы настолько не догадливы, так и быть, скажу. Я — человек, понимаете? Разумеется, когда нужно, я могу быть своего рода вычислительной машиной. То есть я сажусь в кресло, откидываю голову на спинку и начинаю думать… Да, мне удается найти ответ. Но, повторяю, я человек! И проблемы, с которыми ко мне приходят, касаются человеческих судеб!

— Ну и что?

— Объяснение такое же простое, как и это преступление. Я приехал из любопытства, — величественно произнес Эркюль Пуаро.

Глава 29 (Рассказ Колина Лэма)

И вот я опять «следую по Уилбрэхем Крэсент в западном направлении».

Подойдя к дому девятнадцать, я остановился у калитки. На этот раз все было тихо и степенно. Никто не бросился с криком в мои объятья.

Я подошел к парадной двери и позвонил. Открыла мисс Пэбмарш.

— Это Колин Лэм, — сказал я. — Вы позволите войти? Мне нужно с вами поговорить.

— Конечно.

Мисс Пэбмарш пригласила меня в гостиную.

— Похоже, мистер Лэм, вы проводите здесь довольно много времени. Как я понимаю, с местной полицией вы не связаны.

— Вы правы. Думаю, вы с первого дня точно знали, кто я.

— Простите, я не совсем понимаю, о чем вы.

— Я, конечно, редкий тупица, мисс Пэбмарш. Ведь я приехал в этот город, чтобы найти вас. И, хотя мне это удалось в первый же день, понял я это только сегодня.

— Вероятно, вас отвлекло убийство.

— Возможно, вы правы. Но это слабое утешение. Я не додумался даже перевернуть листок с рисунком.

— Зачем вы все это мне рассказываете?

— Затем, что игра окончена, мисс Пэбмарш. Я нашел штаб-квартиру, откуда осуществлялось планирование и руководство. Необходимые записи, сделанные по системе Брайля, вы хранили на микропленках. Информация, которую Ларкин добывал в Портлбери, передавалась вам и — через Рэмзи — уходила дальше к месту назначения. Когда возникала необходимость, он приходил к вам ночью через сад. Однажды он обронил в саду чешскую крону…

— Существенный промах с его стороны.

— У каждого бывают промахи. Прикрытие у вас очень хорошее. Вы слепы, работаете в институте, обучая неполноценных детей и, естественно, у вас дома полно детских книг, напечатанных азбукой Брайля. Вы обладаете незаурядным умом и сильным характером. Не понимаю, что заставляет вас…

— Назовите это убеждениями, если хотите, — не дожидаясь конца моего прочувствованного монолога, сказала она.

— Понятно. Я так и думал.

— Зачем вы мне все это говорите? Это не совсем типично для…

Я посмотрел на часы.

— У вас есть два часа, мисс Пэбмарш. Потом сюда явятся наши люди.

— Не понимаю. Почему же вы их не дождались? Или… вы похоже, меня предупреждаете?

— Так и есть. Раз уж я здесь, подожду появления своих людей и прослежу за тем, чтобы ничто не покинуло пределы этого дома… за одним исключением. И это исключение — вы. У вас есть два часа, чтобы исчезнуть…

— Но почему? Почему?

— Потому что, — медленно произнес я, — очень скоро вы станете моей тещей… Хотя, конечно, я могу и ошибаться…

Не говоря ни слова, Миллисент Пэбмарш поднялась и подошла к окну. Я не сводил с нее глаз, потому что не питал на ее счет никаких иллюзий. Я ни на йоту не доверял этой женщине. Она была слепа, но вряд ли это помешало бы ей выхватить револьвер и всадить в меня пулю.

— Я не скажу вам ни да, ни нет, — тихо произнесла мисс Пэбмарш. — Но что заставляет вас так думать?

— Глаза.

— Мы совсем не похожи характером.

— Не похожи.

— Я сделала для нее все, что могла, — тон у мисс Пэбмарш был почти вызывающий.

— Это спорный вопрос. Думаю, на первом месте у вас всегда было ваше дело.

— Это естественно.

— Насчет естественности, не могу с вами согласиться.

Снова воцарилось молчание.

— Вы знали, — спросил я наконец, — кто она… в тот день?

— Нет. Пока не услышала ее имени… Но мне всегда сообщали… всегда.

— Вы никогда не были настолько бесчувственной, как вам бы того хотелось.

— Не говорите глупостей!

— Время идет, — напомнил я, снова взглянув на часы.

Мисс Пэбмарш отвернулась от окна и подошла к письменному столу.

— У меня есть ее фотография… еще ребенком.

Я стоял наготове за ее спиной, когда она выдвинула ящик… Там лежал не револьвер, а нож. Небольшой, но очень острый. Крепко сжав ее запястье, я отобрал оружие.

— Может, я и слишком мягкий человек, но уж никак не идиот.

Мисс Пэбмарш нащупала рукой стул и села, не проявив при этом никаких эмоций.

— Я не воспользуюсь вашим предложением, — спокойно сказала она. — Зачем? Я останусь здесь, пока… за мной не придут. Возможности есть всегда… Даже в тюрьме.

— Вы имеете в виду возможность идеологического воздействия?

— Если хотите…

Несмотря на враждебность, мы понимали друг друга.

— Я подал рапорт об увольнении из «Интеллиджент Сервис». Возвращаюсь к прежним своим занятиям — к биологии моря. В австралийском университете есть вакансия.

— Думаю, вы поступили благоразумно. У вас нет качеств, необходимых для такой работы. Вы похожи на отца Розмари. Он не мог понять ленинского принципа: нужно быть выше человеческих слабостей!

Мне припомнились слова Пуаро, и я сказал:

— Предпочитаю быть человеком. Со всеми его слабостями…

Мы продолжали сидеть молча, и каждый был убежден в своей правоте.

Письмо инспектора криминальной полиции Хардкасла мосье Эркюлю Пуаро.

Дорогой мосье Пуаро,

нам удалось установить некоторые факты, которые, полагаю, будут Вам интересны.

Около месяца тому назад некто Квентин Дюгесклен, житель Квебека, отправился в Европу. Близких родственников у него нет; планами относительно длительности своего путешествия он ни с кем не делился… Его паспорт, найденный хозяином небольшого ресторана в Булони и переданный в полицию, до сих пор остался невостребованным.

Мосье Дюгесклен был старинным другом семьи Монтрезор в Квебеке. Глава семьи, Генри Монтрезор, скончался полтора года назад, оставив все свое немалое состояние внучатой племяннице Валери, жене Джосаи Блэнда из Портлбери, Англия. Канадских душеприказчиков представляла очень достойная лондонская адвокатская фирма. Всякая связь между миссис Блэнд и ее канадскими родственниками оборвалась сразу же после ее замужества, на которое она решилась вопреки воле семьи. В разговоре с одним из своих друзей мосье Дюгесклен упомянул, что по приезде в Англию намерен повидать Блэндов, так как всегда питал к Валери нежные чувства.

Теперь окончательно установлено, что убитый, опознанный ранее как Гарри Каслтон, на самом деле не кто иной, как мосье Квентин Дюгесклен.

В укромном месте строительной площадки Блэнда найдены доски. Их предусмотрительно перекрасили, но после специальной обработки на них явственно проступило: «Прачечная „Снежинка“».

Не стану досаждать Вам описанием мелких подробностей, хочу лишь сообщить, что прокурор готов выдать ордер на арест Джосаи Блэнда. Как Вы и предполагали, мисс Мартиндэйл и миссис Блэнд — родные сестры. Хотя я совершенно согласен с Вашими выводами относительно участия мисс Мартиндэйл в этом преступлении, получить убедительные доказательства ее вины будет трудно. Она, безусловно, очень умна. Возлагаю все надежды на миссис Блэнд. По-моему, она относится к тому типу женщин, которых довольно легко «расколоть». Кончину первой миссис Блэнд во время боевых действий во Франции[119] и повторную женитьбу Блэнда на Хильде Мартиндэйл (которая служила в NAAFI[120] во Франции), думаю, несложно будет установить, хотя многие документы, разумеется, уничтожены.

Искренне Ваш Ричард Хардкасл.

Из последующего сообщения Р.Хардкасла Эркюлю Пуаро:

Хорошие новости! Жена Блэнда «раскололась». Призналась во всем и в настоящий момент пытается все свалить на сестру и мужа. Уверяет, будто не понимала, что они затевают, «а потом было слишком поздно!» Она, мол, думала, что ему просто дадут снотворного, дабы он не догадался, что она «совсем не та, кого он хотел увидеть».

Так я ей и поверил! Но идея, конечно же, не ее. В этом я совершенно с Вами согласен.

В Портобелло Маркет в мисс Мартиндэйл узнали «американскую леди», которая купила двое часов.

Мисс Макнотон теперь утверждает, что видела мосье Дюгесклена в фургоне Блэнда, когда тот въезжал в гараж. Ой ли?

Между прочим, наш друг Колин женился на той девушке. По-моему, он просто спятил! Всего наилучшего.

Ваш Ричард Хардкасл.

ПАЛЬЦЫ ЧЕШУТСЯ. К ЧЕМУ БЫ? By the Pricking of My Thumbs 1968© Перевод под редакцией А. Титова

Эта книга посвящается многим моим читателям в Англии и других странах, которые пишут мне, спрашивая: что стало с Томми и Тапенс? Что они делают сейчас? Передаю всем вам мои наилучшие пожелания и надеюсь, что вы будете наслаждаться новой встречей с Томми и Тапенс, постаревшими, но по-прежнему молодыми душой!

Агата Кристи

Пальцы чешутся. К чему бы? К посещенью душегуба.

В. Шекспир. «Макбет», акт IV, сц. I

Книга первая СОЛНЕЧНЫЙ КРЯЖ

Глава 1 Тетя Ада

Мистер и миссис Бересфорд сидели за столом и завтракали. Это была самая обыкновенная пожилая супружеская пара — сотни точно таких же завтракали сейчас по всей Англии. День тоже был самый заурядный, каких в неделе бывает пять из семи. Вроде бы собирался дождик, да только никак не мог собраться.

Когда-то волосы у мистера Бересфорда были огненнорыжие. Рыжина проглядывала и сейчас, но в целом они приобрели тот песочно-седоватый оттенок, какой обычно приобретают огненно-рыжие волосы в преклонном возрасте. Миссис Бересфорд некогда была брюнеткой и носила прическу, напоминающую пышную курчавую копну. Теперь же в ее черных локонах появились беспорядочные седые пряди, выглядевшие, впрочем, на удивление мило. Одно время миссис Бересфорд подумывала даже покраситься, но потом решила, что в естественном обличье смотрится куда лучше. Волосы она трогать не стала, а в качестве компенсации и для поднятия духа сменила тон губной помады.

Пожилая пара за завтраком. Милая, но абсолютно ничем не примечательная, как сказал бы, увидев их, кто-нибудь посторонний. А если бы этот посторонний оказался еще и молодым, он непременно добавил бы: «…и смертельно скучная. Как все старики, впрочем».

Однако мистер и миссис Бересфорд отнюдь не причисляли себя к старикам. Им и в голову не приходило, что их, как и многих других, записывают в «смертельно скучные» исключительно из-за возраста. Записывают, разумеется, молодые. Молодежь, молодежь, снисходительно подумали бы наши «старики». Юнцы понятия не имеют, что такое жизнь. Бедняжки, вечно у них драмы: то экзамены, то любовные неурядицы… А что они вытворяют с одеждой и волосами? Лишь бы привлечь внимание! В общем, мистер и миссис Бересфорд были абсолютно уверены, что только-только миновали пору расцвета. Они нравились себе, нравились друг другу, и радовались каждому новому дню.

Бывали, конечно, и трудные времена, но у кого же их не бывает?

Мистер Бересфорд вскрыл письмо, пробежал его глазами и отложил. Взял следующее и неожиданно замер, держа его в руках и уставившись невидящим взглядом в тостер.

— Что случилось, Томми? — спросила жена.

— Случилось? — рассеянно отозвался он.

— Да, — подтвердила миссис Бересфорд.

— Ничего. Что такого могло случиться?

— Но ведь что-то тебя встревожило? — укоризненно сказала Тапенс.

— Да нет. Ничего подобного.

— Нет, встревожило. Ну? Так что случилось?

— Ровным счетом ничего, — заявил Томми и, помолчав, добавил: — Пришел счет от водопроводчика.

— О-о, — протянула Тапенс., тут же успокоившись. — Вероятно, он заломил больше, чем ты думал?

— Естественно. Как всегда.

— И почему только в свое время мы не подались в водопроводчики? — вздохнула Тапенс. — Работали бы себе на пару и гребли деньги лопатой.

— Поздно же ты спохватилась.

— Значит, это счет от водопроводчика?

— Нет, это обращение.

— Малолетние преступники… всемирная интеграция?

— Нет, всего лишь собираются открыть еще один дом престарелых.

— Ну что ж, дело хорошее, — одобрила Тапенс, — только я не понимаю, почему тебя это тревожит.

— Просто кое-что вспомнилось…

— И что именно?

— Да ничего особенного. Просто это обращение навело меня на кое-какие мысли, — ответил мистер Бересфорд.

— Это на какие же? — не отставала Тапенс. — Все равно ведь расскажешь.

— Ну, понимаешь, я вдруг подумал… Подумал про тетю Аду.

— О-о, ясно, — мгновенно поняла Тапенс и мягко, как бы размышляя, добавила: — тетя Ада.

Их взгляды встретились. Увы! Почти в каждой семье есть своя «тетушка». Имена могут быть разные — тетя Амелия, тетя Сузи, тетя Кейти, тетя Джоан. Это могут быть бабушки, состарившиеся кузины и даже близкие друзья родителей. Собственно, совершенно не важно, кто они; главное — они существуют, и эту проблему нужно как-то решать. Навести разного рода справки с помощью врачей и знакомых, которые уже справились с этой нелегкой задачей, отправив своих тетушек «тихо и мирно доживать свой век» в какие-нибудь «Лавры», «Бексхиллы» или «Счастливые луга Скарборо», после чего похлопотать и пристроить туда свою.

Давно уже прошли времена, когда тетя Элизабет, тетя Ада и прочие «тихо и мирно доживали свой век» в собственном доме, где за ними заботливо ухаживали, вкусно кормили три раза на дню и укладывали спать преданные до назойливости старые слуги, бедные племянницы или незамужние полоумные кузины. Теперь все по-другому.

Удивительно, но «тети Ады» ухитряются доставлять своим родственникам куда больше хлопот, нежели самые отъявленные сорванцы. Детей всегда можно отправить с глаз долой в приличную школу, сбагрить на каникулы родственникам, упечь в летний лагерь или, на худой конец, услать на пикник. Что бы с ними ни делали, детям это обычно даже нравится. А вот с «тетями Адами» так просто не сладишь. Внучатая тетушка, а точнее, двоюродная бабушка Тапенс Бересфорд была отъявленной скандалисткой. Угодить ей казалось решительно невозможным. Едва обустроившись в очередном приличном заведении и написав племяннице пару восторженных писем об окружающем ее комфорте и чутком отношении персонала, тетушка вдруг ни с того ни с сего в ярости покидала столь полюбившееся ей заведение, о чем племянница узнавала постфактум из краткого сообщения:

Чудовищное место! Ни минуты не могла больше там оставаться.

Опробовав за год одиннадцать подобных заведений, тетушка Примроуз неожиданно известила племянницу, что повстречала ужасно милого молодого человека.

Удивительно ласковый мальчик. Он лишился матери еще ребенком и крайне нуждается в любви и заботе. В общем, я сняла квартиру, где мы и будем с ним жить. Все устроилось к нашему обоюдному удовольствию. Мы родственные души. Можешь больше обо мне не тревожиться, дорогая Пруденс. Мое будущее устроено. Завтра я загляну к адвокату и позабочусь о будущем Мервина — на случай, если отойду в мир иной раньше его, как оно, скорее всего, и случится, хотя в данный момент, можете мне поверить, я чувствую себя превосходно.

Тапенс не медля ни минуты помчалась на север, в Абердин[121], и все же опоздала. Когда она приехала, пленительный Мервин, которого полиция давно разыскивала по обвинению в мошенничестве, уже сидел под замком. Тетушка Примроуз была в ярости и называла это гнусной клеветой и преследованием невинного дитяти, однако, побывав на судебном разбирательстве, где рассматривалось сразу 25 пунктов обвинения, была вынуждена изменить мнение о своем протеже.

— Пожалуй, мне следует съездить проведать тетю Аду, Тапенс, — сказал Томми. — Давненько я к ней не заглядывал.

— Пожалуй, да, — без особого воодушевления ответила Тапенс. — Когда ты был у нее последний раз?

Томми задумался.

— Да, наверное, с год назад, — сказал он.

— Не может быть, — возразила Тапенс. — Мне кажется, больше.

— О Боже, — сказал Томми, — как летит время! Просто не верится. Знаешь, Тапенс, а ведь ты, пожалуй, права. — Он принялся подсчитывать. — Да… Совсем забыли старушку. Как-то даже неловко.

— Да брось ты, — отмахнулась Тапенс. — Мы же постоянно шлем ей посылки.

— Тоже верно. Ты у меня молодчина, Тапенс! И все-же… Такого иногда начитаешься — заснуть потом невозможно.

— Ты о той книге, что нам подсунули в библиотеке? — спросила Тапенс. — Про то, как издеваются над беззащитными стариками?

— По-моему, там все похоже на правду.

— Да, — согласилась Тапенс, — прямо мороз по коже, как представишь себе всех этих несчастных, которые совершенно не способны себя защитить. Но что же нам делать, Томми?

— Ну, разве что быть еще осмотрительнее в выборе заведения. Сначала все хорошенько разузнать и главное — убедиться, что там грамотные врачи.

— Согласись, что лучшего врача, чем Марри, нам все равно не найти.

— Это точно, — согласился Томми, и его лицо просветлело. — Марри прекрасный врач. Добрый и терпеливый. Если бы что-то пошло не так, он бы тут же нам сообщил.

— Так что, думаю, нечего тебе переживать, — сказала Тапенс. — Сколько ей сейчас?

— Восемьдесят два, — ответил Томми и тут же поправился: — Восемьдесят три. Не слишком-то приятно, наверное, сознавать, что всех пережил.

— Это только так кажется, — сказала Тапенс. — Старики об этом не думают.

— Как знать.

— Ну уж тетя Ада точно не думает. Помнишь, с каким оживлением она перечисляла нам знакомых, которых пережила? А как закончила? «Ну, а что касается Эми Морган, так я слышала, что больше полугода она не протянет. А еще говорила, что я хрупкая. Хрупкая-то хрупкая, а ее, как видно, переживу. И на много лет переживу». Светилась прямо-таки вся.

— И все же… — заговорил Томми.

— Знаю, — перебила его Тапенс. — И все же ты считаешь своим долгом ее навестить.

— По-твоему, я не прав?

— К сожалению, прав. Совершенно. Я тоже с тобой поеду, — добавила она с жертвенной ноткой в голосе.

— Нет, — благородно сказал Томми. — Ты не должна. Она не твоя тетя. Я поеду один.

— Вот еще! — сказала миссис Бересфорд. — Я тоже обожаю страдать. Будем страдать вместе. Я, ты и, естественно, тетя Ада. Но долг превыше всего.

— Да не хочу я, чтобы ты ездила. Вспомни, как она грубила тебе в последний раз.

— Да ладно уж, — сказала Тапенс. — Возможно, это единственная радость, которую она извлекла из нашего визита.

— Ты всегда так мила с ней, — сказал Томми. — И это при том, что она никогда тебе особо не нравилась.

— А кому она нравится? — сказала Тапенс. — Сильно сомневаюсь, что это вообще возможно.

— Когда люди стареют, невозможно не испытывать к ним жалости, — заметил Томми.

— Очень даже возможно, — возразила Тапенс. — У меня не такой хороший характер, как у тебя.

— Женщины вообще безжалостней, — сказал Томми.

— Наверное. Видишь ли, из-за вечной нехватки времени нам просто приходится быть реалистками. Мне, конечно, тоже жаль стариков и больных, но только хороших людей. Когда же они гадкие, согласись, — совсем другое дело. Если ты противен в двадцать лет, к сорока будешь только хуже, в шестьдесят станешь просто омерзителен, а в восемьдесят станешь и вовсе невыносимым. Не понимаю, почему нужно жалеть кого-то только потому, что он старый. Измениться фактически невозможно. Я знаю нескольких старушек, которым по семьдесят и восемьдесят, так это сущие одуванчики! Старая миссис Бичем, Мэри Карр, бабушка булочника, старушка миссис Поплетт, которая была у нас приходящей прислугой. Такие все милые… Вот для них я бы сделала что угодно.

— Ладно, ладно, — сказал Томми, — будь реалисткой. Но если ты и впрямь хочешь проявить благородство и поехать со мной…

— Хочу, — сказала Тапенс. — В конце концов, я вышла за тебя замуж, чтобы делить и радость и горе — к последнему можно отнести и тетю Аду. Так что я еду с тобой. Захватим цветов, коробку хороших конфет, а может, и пару журналов. Ты мог бы написать этой мисс — как там ее? — и предупредить, что мы едем.

— Как-нибудь на той неделе? Может, во вторник? — сказал Томми, — если тебе удобно.

— Во вторник так во вторник, — согласилась Тапенс. — Как фамилия той женщины? Ну, надзирательницы, или кто она там? На букву П.

— Мисс Паккард.

— А, точно.

— Возможно, на этот раз все будет по-другому, — сказал Томми.

— По-другому? В каком смысле?

— Ну, не знаю. Может, произойдет что-нибудь интересное.

— Железнодорожная катастрофа! — заметно оживляясь, воскликнула Тапенс.

— За коем чертом тебе нужна железнодорожная катастрофа?

— Да нет, конечно не нужна. Просто…

— Что?

— Ну, хоть какое, а все приключение, верно? Может, нам удалось бы кого-нибудь спасти или сделать еще что-нибудь полезное. Полезное и в то же время волнующее.

— Ну и лезет же тебе в голову… — сказал мистер Бересфорд.

— Да уж, — согласилась Тапенс. — Иногда такое в голову лезет…

Глава 2 «Это было ваше бедное дитя?»

Трудно объяснить, откуда взялось название «Солнечный кряж». Ничего сколько-нибудь похожего на кряж там и в помине не было. Напротив, местность будто нарочно выровняли, чтобы угодить престарелым обитателям. Пансионат, окруженный просторным, хотя и ничем не примечательным садом, размещался в довольно большом викторианском, но хорошо отреставрированном особняке. В саду росло несколько красивых старых деревьев, а одна стена дома была увита диким виноградом. Две араукарии[122] придавали зданию экзотический вид. Рядом с домом на солнышке было расставлено несколько скамеек и два-три шезлонга, а для тех, кто боялся простудиться, построили крытую веранду.

Томми нажал на кнопку звонка, и вскоре их впустила несколько утомленная молодая женщина в нейлоновом белом халатике. Проводив их в маленькую гостиную, она едва слышно сказала:

— Мисс Паккард ждет вас. Сейчас она спустится. Подождите немного, ладно? У нас снова проблемы с миссис Каррэвей. Понимаете, она опять проглотила наперсток.

— Зачем же она это сделала? — удивилась Тапенс.

— Шутки ради, — кратко объяснила прислуга. — И это уже не в первый раз.

Когда она ушла, Тапенс села и задумчиво произнесла:

— Не понимаю, что за удовольствие — глотать наперстки? Представляю, что творится у нее в желудке! Правда, Томми?

Ждать им пришлось недолго: вскоре дверь открылась, и, на ходу извиняясь, вошла мисс Паккард. Это была крупная женщина лет пятидесяти с песочного цвета волосами. От нее веяло спокойной деловитостью, которая всегда так восхищала Томми.

— Прошу прощения, что заставила вас ждать, мистер Бересфорд, — сказала она. — Здравствуйте, миссис Бересфорд. Очень хорошо, что вы тоже приехали.

— Я слышал, кто-то проглотил наперсток? — сказал Томми.

— Ах, вы уже знаете? Да, старая миссис Каррэвей… Постоянно глотает разные предметы. Трудно с ними, знаете. За всеми не уследишь. Ладно еще, когда это делают дети, но в таком преклонном возрасте… Это просто смешно. И самое странное, ей это, похоже, нисколько не вредит.

— Может, ее отец был шпагоглотателем? — улыбнулась Тапенс.

— Весьма интересная мысль, миссис Бересфорд. Возможно, именно этим все и объясняется. Я сообщила мисс Фэншо о вашем приезде, мистер Бересфорд, — продолжала она. — Не уверена, правда, что она вполне меня поняла. С ней стало довольно трудно общаться.

— Как она последнее время?

— К сожалению, сдает, — участливо сказала мисс Паккард. — Право, теперь уже даже трудно сказать, понимает она вас или нет. Вчера вечером я сказала ей о вашем приезде, а она ответила, что быть этого не может, поскольку семестр еще не кончился. Она, кажется, думает, что вы еще учитесь. Бедные старушки… Когда речь заходит о времени, у них в голове все ужасно путается. Кстати, когда утром я напомнила ей о вашем визите, она заявила, что это совершенно невозможно, поскольку вы умерли. Но, думаю, — бодро продолжала мисс Паккард, — увидев вас, она поймет, что ошиблась.

— А как ее здоровье? Без изменений?

— Не хотелось бы вас обнадеживать. Откровенно говоря, думаю, что конец близок. Страданий она никаких не испытывает, но с сердцем у нее все хуже и хуже. Откровенно говоря, гораздо хуже. Так что, думаю, вам нужно готовиться к худшему.

— Мы привезли ей цветы, — сказала Тапенс.

— И конфеты, — добавил Томми.

— Очень мило с вашей стороны. Мисс Фэншо будет рада. Подниметесь к ней прямо сейчас?

Томми и Тапенс встали и вышли за мисс Паккард из комнаты. Она повела их наверх по широкой лестнице. Когда они поднялись на второй этаж и уже проходили мимо одной из комнат, дверь вдруг распахнулась, и оттуда выскочила крохотная старушка футов[123] пяти росту.

— Я требую мое какао, — возмущенно закричала она пронзительным голосом. — Я требую мое какао. Где нянечка Джейн? Я требую мое какао.

Женщина в форме сестры выскочила из соседней двери, приговаривая:

— Успокойтесь, дорогая моя, все в порядке. Вы уже пили какао. Вы пили его двадцать минут назад.

— А вот и неправда, няня. Не пила я никакого какао. Меня мучает жажда.

— Ну, давайте я налью вам еще чашку.

— Как же я могу выпить еще одну, если пока не пила ни одной?

Они зашагали дальше, и мисс Паккард, коротко постучав в дверь в конце коридора, открыла ее и вошла в комнату.

— Ну, мисс Фэншо, — бодро сказала она. — А вот и ваш племянник. Пришел вас навестить. Правда, замечательно?

Лежавшая на кровати у окна престарелая леди резко приподнялась на взбитых подушках. У нее были волосы стального цвета и худое морщинистое лицо с крупным носом. Всем своим видом она показывала, что ей помешали. Томми шагнул вперед.

— Здравствуйте, тетушка Ада, — сказал он. — Как вы поживаете?

Не обратив на него ровным счетом никакого внимания, тетушка Ада злобно повернулась к мисс Паккард:

— Ума не приложу, как это вы додумались привести мужчину в спальню к даме, — заявила она. — Во времена моей юности это бы сочли в вышей степени неприличным! И еще заявляете, будто он мой племянник! Нет, право! Кто это? Слесарь? Или электрик?

— Ну-ну, будьте с ним поласковей, — мягко сказала мисс Паккард.

— Я ваш племянник Томас Бересфорд, — сообщил Томми, протягивая тетушке коробку. — Вот… принес вам конфет… шоколадных.

— Нечего ко мне подъезжать, — сказала тетушка Ада. — Знаю я вас. Соврете — недорого возьмете. А это что за женщина? — Она с отвращением оглядела миссис Бересфорд.

— Я Пруденс, — ответила миссис Бересфорд. — Ваша племянница.

— Пруденс… Дурацкое имя, — заявила тетушка Ада. — Больше подходит для горничной[124]. Помню, горничную моего двоюродного дедушки Мэттью звали Утешение. А служанку — Возрадуйся Господу. Методистом[125] он был. Только моя тетушка Фэнни быстро положила этому конец. Заявила, что в ее доме прислугу могут звать только Ребекками.

— Я принесла вам розы, — сказала Тапенс.

— Тут больной человек, а вы притащили цветы. Они же заберут весь кислород!

— Я поставлю их в вазу? — предложила мисс Паккард.

— Как бы не так. Уж вам бы следовало знать, что все равно выйдет по-моему.

— Вы в отличной форме, тетушка Ада, — проговорил мистер Бересфорд. — Я бы даже сказал, в превосходной.

— А вас, мил человек, я уже раскусила, можете не сомневаться. С чего это вы решили притвориться моим племянником? Как, говорите, ваше имя? Томас?

— Да, Томас. Или Томми.

— Сроду о таком не слыхала, — отрезала тетушка Ада. — У меня был всего один племянник, и звали его Уильям. Но в последнюю войну[126] он погиб. Оно и к лучшему. Останься он жить, все равно бы из него ничего не вышло. Я устала, — заявила вдруг тетя Ада, откидываясь на подушки и поворачивая голову к мисс Паккард. — Уведите их. Вы не должны допускать ко мне посторонних.

— Я полагала, их визит взбодрит вас, — невозмутимо ответила мисс Паккард.

Тетушка Ада издала басовый звук, означающий безудержное веселье.

— Ну что ж, — бодро заговорила Тапенс, — мы уходим. Розы я оставлю. На случай, если вы передумаете. Пойдем, Томми, — и Тапенс повернулась к двери.

— Что ж, тетушка Ада, до свидания, — сказал Томми. — Жаль, конечно, что вы меня не помните.

Тетушка Ада молчала. Тапенс и мисс Паккард направились к двери, и Томми двинулся следом.

— Вернись, ты, — повысив голос, неожиданно сказала тетушка Ада. — Я отлично тебя знаю. Ты Томас. Только раньше ты был рыжим. В точности, как морковка. Ты стой. С тобой я еще поговорю, а вот эта женщина мне тут не нужна. И зачем ты пытаешься выдать ее за свою жену? Тебе бы не следовало приводить сюда подобных женщин. Я их за милю чую. Подойди, сядь вон в то кресло и расскажи мне о своей матери. А ты пошла! — тетя Ада повернулась к Тапенс, которая мялась в дверях, и брезгливо махнула рукой.

Тапенс поспешно удалилась.

— Это у нее бывает, — невозмутимо сказала мисс Паккард, когда они спускались по лестнице. — А иногда, представьте, сама любезность. Вам, конечно же, трудно в это поверить.

Томми сел в указанное ему тетушкой Адой кресло и кротко заметил, что о матери ему рассказывать особенно нечего, поскольку та умерла почти сорок лет назад. Это заявление совершенно не тронуло тетушку Аду.

— Подумать только, — сказала она. — Неужто так давно? Ну, время и летит… — Она окинула племянника задумчивым взглядом. — Почему ты не женишься? — спросила она. — Подыщи себе какую-нибудь милую женщину, которая бы за тобой ухаживала. Ты же стареешь. В твоем возрасте уже не к лицу якшаться с блудницами и таскать их сюда в качестве жены.

— Похоже, в следующий раз мне придется заставить Тапенс прихватить с собой брачное свидетельство.

— Так, значит, ты сделал из нее честную женщину? — спросила тетушка Ада.

— Мы женаты тридцать с лишним лет, — сказал Томми. — У нас есть сын и дочь, и они тоже уже женаты.

— Беда в том, — искусно вывернулась тетушка Ада, — что мне никто ничего не рассказывает. Если бы ты считал нужным держать меня в курсе событий…

Томми вдруг вспомнил, что как-то однажды Тапенс ему сказала: «Если кто-то в возрасте старше шестидесяти пяти лет находит у тебя недостатки, — сказала она, — никогда не спорь. Даже и не пытайся. Сразу же извинись, скажи, что виноват, очень сожалеешь и больше никогда в жизни не будешь так делать».

Его вдруг осенило, что именно этой тактики и надо придерживаться с тетушкой Адой.

— Весьма сожалею, тетушка Ада, — сказал он. — Боюсь, с возрастом я действительно стал жутко забывчивым. Не у каждого же, — не моргнув глазом, продолжал он, — такая удивительная память, как у вас.

Тетушка Ада самодовольно ухмыльнулась — иначе и не скажешь.

— Тут ты прав, — согласилась она. — Прости за такой прием: не люблю, когда навязываются. В этом доме никому нельзя верить. Пускают кого угодно, все равно кого. Если бы я принимала всех этих самозванцев, меня бы уже давно ограбили или убили прямо в постели.

— Ну, это вы все же хватили, — возразил Томми.

— Как знать, — отвечала тетушка Ада. — Стоит почитать газеты или послушать людей. Не то чтобы я верила всему, что говорят, но ухо держу востро. Поверишь ли, намедни привели сюда незнакомого мужчину — сроду его не видела. Доктором Уильямсом назвался. Доктор Марри, мол, в отпуске, вот он его и заменяет. И что, скажи на милость, я должна была поверить ему на слово?

— И кем же он оказался на самом деле?

— Ну, собственно говоря, — сказала тетушка Ада, слегка недовольная тем, что теряет свои позиции, — доктором и оказался. Но ведь по нему-то этого не видно! Появился тут… Приехал на какой-то машине, и при нем была эта маленькая черная коробочка, которую таскают доктора, чтобы мерить давление и все такое. Очень, кстати, похожа на волшебный ящик, который наделал когда-то столько шума. Ну да не о том речь. Речь о том, что стоит любому проходимцу прийти сюда и заявить, будто он доктор, как все сиделки тут же начнут глупо улыбаться, хихикать, и говорить «да, доктор, разумеется, доктор», и стоять по стойке «смирно», кретинки несчастные! А если пациентка будет божиться, что сроду не видела этого человека, попросту скажут, что у нее склероз. А я никогда не забываю ни одного лица, — твердо заявила тетушка Ада. — Никогда. Кстати, как твоя тетушка Каролина? Давненько не получала от нее известий. Ты ее видишь?

Томми виновато объяснил, что тетя Каролина вот уже пятнадцать лет как умерла. Тетя Ада приняла сообщение о ее кончине совершенно бесстрастно. В конце концов, тетя Каролина приходилась ей всего лишь двоюродной сестрой.

— Все умирают и умирают, — с удовлетворением заявила она. — Никакой жизненной силы. Вот в чем их беда. Тут тебе и слабое сердце, и коронарный тромбоз, и высокое давление, и хронический бронхит, и ревматоидный артрит — да мало ли всяких болячек на свете. Хилый народец, все как один. Вот так доктора и зарабатывают себе на пропитание. Пичкают их пилюлями. Желтые пилюли, розовые пилюли, зеленые пилюли — я бы не удивилась и черным. У-ф-ф! Сера и патока — вот чем пользовали во времена моей бабушки. Готова поспорить, что эта штука будет не хуже любого другого снадобья. Как только вставал выбор — выздоравливать или пить патоку с серой, — все почитали за благо тут же вскочить на ноги. — Она удовлетворенно кивнула. — Докторам вообще нельзя доверять, а уж их новым лекарствам тем более… Поговаривают, здесь участились случаи отравления. Ну, чтобы продавать потом сердца, как мне объяснили. Не думаю, впрочем, что мисс Паккард допустила бы такое безобразие…

Мисс Паккард извиняясь проводила Тапенс в холл.

— Мне очень жаль, миссис Бересфорд, но вы же знаете стариков… Если уж они кого-то невзлюбят, ничего с этим не поделаешь.

— Трудно, наверное, управлять таким заведением, — заметила Тапенс.

— Да нет, что вы! — отвечала мисс Паккард. — Я даже получаю от этого удовольствие. И потом, я ведь их всех люблю. Знаете, постепенно начинаешь любить людей, за которыми тебе приходится присматривать. Я хочу сказать, у них, конечно, есть свои прихоти и причуды, но с этим легко справиться, если знаешь как.

Тапенс подумала про себя, что мисс Паккард это определенно знает.

— Они ведь как дети, право, — снисходительно продолжала мисс Паккард. — Только дети гораздо смышленее, отчего с ними порой трудно. Эти же понимают совсем мало; им просто хочется, чтобы их утешили и сказали именно то, что они хотят услышать. После этого они опять некоторое время счастливы. А персонал у нас очень хороший. Я нарочно подбирала людей терпеливых, добрых и не слишком умных, поскольку умники обычно с гонором. Да, мисс Донован, что у вас? — Она повернулась в сторону сбежавшей по лестнице молодой женщины в пенсне.

— Снова миссис Локкетт! Говорит, что умирает, и требует немедленно позвать доктора.

— А-а, — невозмутимо произнесла мисс Паккард. — И от чего же она умирает на этот раз?

— От грибов, которые ела вчера на ужин. Говорит, они были отравленные.

— Это уже что-то новенькое, — сказала мисс Паккард. — Пожалуй, схожу поговорю с ней. Очень жаль оставлять вас, миссис Бересфорд. В читальне вы найдете журналы и газеты.

— Ну что вы, не беспокойтесь, — ответила Тапенс.

Читальня оказалась уютной комнаткой с выходом в сад через балконные двери. Всюду стояли кресла, а на столах — вазы с цветами. На тянувшейся вдоль стены полке вперемешку стояли современные романы, книги о путешествиях и романы из серии «Любимые литературные произведения» на случай, если обитателям дома захочется вспомнить молодость. На столике лежали журналы.

Сейчас в комнате находилась всего одна посетительница — старушка с седыми зачесанными назад волосами. Она сидела в кресле со стаканом молока в руках. У нее было симпатичное бледно-розовое лицо, и она дружелюбно улыбалась Тапенс.

— Доброе утро, — сказала она. — Вы приехали сюда жить или кого-нибудь навещаете?

— Навещаю, — ответила Тапенс. — У меня здесь тетушка. Сейчас у нее мой муж. Решили, знаете, что ей тяжело будет общаться сразу с обоими.

— Весьма благоразумно, — похвалила старушка, осторожно пробуя молоко на вкус. — Интересно… да нет, наверное, мне показалось. А вы ничего не хотите? Чаю или, может быть, кофе? Давайте я позвоню. Тут же прибегут, вот увидите.

— Нет-нет, спасибо, — ответила Тапенс.

— Может, стакан молока? Сегодня оно, кажется, не отравлено.

— Нет-нет, ничего не надо. Мы скоро уезжаем.

— Ну, если вы действительно не хотите… Это не доставило бы никаких хлопот. Здесь народ ко всему привычный. Разве что попросишь чего-нибудь совершенно уж невозможного.

— Смею сказать, тетушка, которую мы сейчас навещаем, иногда просит именно этого, — ответила Тапенс. — Я про мисс Фэншо, — добавила она.

— Ах, мисс Фэншо, — сказала старушка. — Да, да.

Видно было, что ей очень хочется сказать что-то еще, и Тапенс ее подбодрила:

— Думаю, она здесь всех здорово допекает. Всегда умела это делать.

— О да, действительно. У меня у самой когда-то была тетушка, и знаете, ну вылитая мисс Фэншо, особенно в старости. Но мы все ее очень любим. При желании она может быть очень даже забавной. Особенно, когда рассуждает о персонале.

— Да, вероятно, — согласилась Тапенс и задумалась, пытаясь представить тетю Аду в этом новом свете.

— А в общем, на редкость ядовитая дама, — неожиданно заключила старушка. — Между прочим, моя фамилия Ланкастер. Миссис Ланкастер.

— А моя — Бересфорд, — сказала Тапенс.

— Признаться, время от времени толика злости идет человеку на пользу. Вы бы послушали, что она говорит иногда про других здешних постояльцев. Уж так их распишет… Вроде бы и грешно смеяться, а все равно смеешься.

— Вы давно здесь?

— Да уж прилично. Дайте-ка сообразить… семь… нет, восемь лет. Да-да, должно быть, больше восьми лет. — Она вздохнула. — В конце концов теряешь всякую связь с событиями, да и с людьми тоже. Понимаете, все мои родственники — те, что еще остались, живут за границей.

— Как это, должно быть, грустно, — вздохнула Тапенс.

— Вот уж ничуть. Мне они абсолютно безразличны. Правду сказать, я не очень-то хорошо их и знала. Я ведь, знаете, постоянно хворала, и довольно сильно, и была одна-одинешенька на всем белом свете. Вот они и решили, что мне лучше будет пожить здесь. Я думаю, мне очень повезло. Здесь все такие добрые и внимательные. А какой чудный сад! Я ведь и сама понимаю, что одной мне пришлось бы худо. Временами я, знаете, совершенно теряюсь. Ну просто совершенно. — Она постучала себя по лбу. — В голове все как-то путается, смешивается… Я даже не всегда помню, что тогда делаю.

— Сочувствую, — отозвалась Тапенс. — Но, наверное, нет такого человека, у которого бы ничего не болело, правда?

— Некоторые недуги доставляют очень много неприятностей. У нас тут есть две женщины с ревматическим артритом. Бедняжки ужасно страдают. Так что, думаю, путаться в людях и временах еще не самое страшное. Во всяком случае, это не причиняет боли.

— Да, конечно, — согласилась Тапенс.

Дверь отворилась, и вошла девушка в белом халате с небольшим подносом, на котором стояли кофейник и блюдце с печеньем. Она поставила поднос перед Тапенс.

— Мисс Паккард подумала, что вам, возможно, захочется кофе, — сказала она.

— О, спасибо, — поблагодарила Тапенс.

Девушка вышла, и миссис Ланкастер сказала:

— Ну вот, видите? Видите, какие заботливые?

— Да, в самом деле.

Тапенс налила себе кофе и стала пить. Некоторое время они сидели молча. Тапенс предложила старушке печенье, но та покачала головой.

— Нет уж, спасибо, дорогая. Я, пожалуй, воздержусь.

Старушка отставила опустевший стакан, откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. Тапенс решила, что в это время дня она, наверное, привыкла дремать, и хранила молчание. Неожиданно миссис Ланкастер вздрогнула и уставилась на Тапенс широко открытыми глазами.

— Вижу, вы все смотрите на камин, — сказала она.

— Я?! — слегка опешила Тапенс.

— Да. Я еще подумала… — Она подалась вперед и понизила голос: — Простите меня… Так, значит, это было ваше дитя?

Тапенс замялась.

— Я… нет, вряд ли, — ответила она.

— А то я все гадала. Не потому ли, думаю, вы сюда приехали… Кто-то же должен в конце концов приехать. Ну, значит, еще приедут. Просто вы так смотрели на камин… Оно ведь, знаете, как раз там…

— О-о, — протянула Тапенс. — Неужели?

— И всегда в то же самое время, — тихим голосом продолжала миссис Ланкастер. — В тот же самый час. — Она подняла глаза к часам на каминной полке, и Тапенс невольно посмотрела туда же. — В десять минут двенадцатого, — сказала миссис Ланкастер. — Всегда в десять минут двенадцатого. Каждое утро. — Она вздохнула. — Но никто не верит. Я рассказала всем, но они упорно не желают мне верить!

В этот миг дверь открылась и вошел Томми. Тапенс поспешно встала.

— До свидания, миссис Ланкастер. Ну как, хорошо поговорили? — спросила она Томми, когда они вышли в холл.

— После твоего ухода, — ответил Томми, — я словно побывал в горящем доме…

— Я, похоже, не особенно ей понравилась? — сказала Тапенс. — В некотором роде это даже лестно.

— Что именно?

— Ну, в моем-то возрасте, — сказала Тапенс, — и при моей чопорной и унылой внешности принять меня за легкомысленную женщину, чуть ли не секс-бомбу… Лестно.

— Дурочка, — сказал Томми, ласково ущипнув ее за руку. — А с кем ты сейчас болтала? С виду очень милая старушка.

— Она и впрямь очень милая, — сказала Тапенс. — Можно даже сказать, славная, но, боюсь, совершенно чокнутая.

— Чокнутая?

— Ага. Похоже, она думает, что за камином лежит мертвое дитя или что-то в этом роде. Спросила, не мое ли.

— Не слишком приятно, — заметил Томми. — Похоже, возраст не единственная причина, по которой сюда попадают. И все же она показалась мне очень славной.

— Славная и есть, — сказала Тапенс. — Милая и радушная. Интересно, что ей мерещится и почему?

Неожиданно появилась мисс Паккард.

— До свидания, миссис Бересфорд. Надеюсь, вам подали кофе?

— О да, большое спасибо.

— Очень мило было с вашей стороны тоже приехать, — сказала мисс Паккард и повернулась к Томми: — Уверена, мисс Фэншо получила большое удовольствие от вашего визита. Очень жаль, что она так обошлась с вашей женой.

— Зато, как мне кажется, это доставило ей огромное удовольствие, — заметила Тапенс.

— Да, вы совершенно правы. Она действительно обожает так обращаться с людьми. К сожалению, ей это почти всегда удается.

— Так она ведь упражняется в этом при любой возможности, — улыбнулся Томми.

— Вы оба все так хорошо понимаете, — одобрительно заметила мисс Паккард.

— А та старушка, с которой я беседовала, — спросила Тапенс, — миссис Ланкастер, кажется…

— Да, миссис Ланкастер. Мы все ее очень любим.

— Она… она немного странная?

— Ну, у нее есть причуды, — снисходительно сказала мисс Паккард. — Впрочем, не у нее одной. Но все они совершенно безобидные. Просто… ну такие уж они. В любом случае, то, что им мерещится, касается только их. Мы относимся к этому совершенно спокойно, но и не поощряем. Просто не обращаем внимания. Думаю, это всего лишь воображение. Некая фантазия, знаете ли, в которой им нравится пребывать. Нечто возбуждающее или, наоборот, — грустное и трагическое. Что именно, не имеет значения. Но никакой, слава Богу, мании преследования. Это было бы уж слишком.

— Ну, дело сделано, — со вздохом сказал Томми, садясь в машину. — Теперь о тетушке Аде можно забыть как минимум на полгода.

Но им пришлось вспомнить о тетушке Аде гораздо раньше, потому что три недели спустя она скончалась во сне.

Глава 3 Похороны

— Грустные похороны, правда? — сказала Тапенс.

Они только что вернулись с похорон, проделав утомительное путешествие в поезде, которым им пришлось добираться до крохотной линкольнширской[127] деревеньки, где были похоронены большинство членов семьи и предков тети Ады.

— А бывают другие? — резонно спросил Томми.

— Ну, иногда они проходят довольно весело, — сказала Тапенс. — Вот ирландцы, например, на поминках веселятся — нет, разве? Сначала что-то там голосят и причитают, а потом напиваются и устраивают дебош. Выпьем? — добавила она, бросив взгляд на буфет.

Томми принес то, что считал приличествующим случаю, — «белую даму»[128].

— Вот так-то лучше, — заметила Тапенс. Она сняла черную шляпку, швырнула ее через всю комнату и сбросила черное пальто.

— Ненавижу траур, — заявила она. — От этой одежды так и разит нафталином…

— Тебе вовсе не обязательно носить это платье и дальше. Оно только для похорон, — сказал Томми.

— Да знаю я, знаю. Знаешь что? Поднимусь-ка я, пожалуй, наверх и надену свое любимое, ярко-красное. Будем веселиться. Можешь пока приготовить еще одну «белую даму».

— Вот уж не думал, Тапенс, что похороны настроят тебя на такой веселый лад.

— Я сказала, «грустные похороны», — продолжила Тапенс, появляясь через минуту в блестящем вишневом платье с приколотой к плечу рубиново-бриллиантовой ящерицей, — и действительно, какие это похороны? Вокруг одни старики, а никто не плачет… Даже носом никто не шмыгнул. Цветов тоже мало… Получается, никто особенно не огорчен смертью занудной тетушки Ады… Умерла одинокая старая тетка, и никого это, по правде говоря, не расстроило.

— Просто ты, наверное, вообще легко переносишь похороны. Интересно, как насчет моих?

— Вот тут ты совершенно не прав, — заявила Тапенс. — Я даже думать не хочу о твоих похоронах, поскольку предпочла бы умереть раньше. Но, должна тебе сказать, довелись мне на них присутствовать, это была бы оргия горя. Я бы прихватила с собой уйму носовых платков.

— С черной каймой?

— Ну, до черной каймы я не додумалась, но мысль неплохая. А вообще, похоронные ритуалы всегда настраивают на возвышенный лад.

— Слушай, Тапенс, что-то мне перестают нравиться все эти разговоры о похоронах. Давай побыстрее об этом забудем.

— Согласна. Забудем.

— Бедная старушка умерла, — сказал Томми. — Отошла в мир иной тихо и без страданий. Так что не будем больше об этом. Вот только разберусь с бумагами…

Он прошел к письменному столу и порылся в документах.

— И куда же это я, интересно, положил письмо от мистера Рокбери?

— Какого еще Рокбери? А, того адвоката, что тебе написал?

— Ну да. Об устройстве ее дел. Похоже, я последний оставшийся в живых член семьи.

— Жаль, что она не оставила тебе состояния, — заметила Тапенс.

— Будь у нее состояние, она и его завещала бы этому дурацкому кошачьему приюту, — сказал Томми. — Мне бы все равно ничего не досталось. Впрочем, не больно-то и надо.

— Она так любила кошек?

— Не знаю. Наверное. Хотя ни разу не слышал, чтобы она о них упоминала. По-моему, — задумчиво сказал Томми, — ей просто нравилось говорить своим друзьям и знакомым, когда те ее навещали: «Я вам кое-что оставила в завещании, дорогая», или: «Вам так нравится эта брошка? Ну так я ее вам завещаю». А на самом деле ничего никому не оставила, кроме кошачьего приюта.

— Уверена — это здорово ее развлекло, — подхватила Тапенс. — Так и вижу, как она говорит всем своим подругам, что не забудет их в завещании. Точнее, так называемым подругам: сильно сомневаюсь, что они ей действительно нравились. Ей просто приятно было их дурачить. Нехорошо конечно так говорить, но ведь она была сущая ведьма, разве нет, Томми? Только вот что странно: хоть и ведьма, а жизни умела радоваться как никто другой, даже в богадельне. На свой, конечно, лад. Нам придется ехать в «Солнечный кряж»?

— Где же это письмо? От мисс Паккард. А, вот оно! Вместе с письмом от Рокбери. Да, она пишет, что остались какие-то вещи, которые, очевидно, теперь являются моей собственностью. Ты же помнишь, тетя взяла туда кое-какую мебель. Опять же, личные вещи. Одежда и все такое. Думаю, кто-то должен этим заняться. Сжечь письма и так далее. И раз уж я оказался ее душеприказчиком, похоже, это моя обязанность. Не думаю, что там окажется что-нибудь ценное. Разве что тот письменный стол, который мне всегда нравился. По-моему, он принадлежал дядюшке Уильяму.

— Тогда можешь взять его на память, — разрешила Тапенс. — А остальное, думаю, лучше отправить прямиком на аукцион.

— Так что тебе совсем необязательно туда ехать, — сказал Томми.

— А мне хочется…

— Ты серьезно? Но почему? Не боишься, что будет скучно?

— Просматривать ее вещи? Нет, не боюсь. Наверное, я еще не утратила любопытства. И потом, старые письма, антиквариат — это всегда интересно. Кроме того, я считаю, что нужно просмотреть их, прежде чем отправлять на аукцион. Так что я еду с тобой. Посмотрим ее вещи, может, действительно что-то оставим себе. Ну и вообще, все уладим.

Нет, правда, Тапенс, зачем тебе это? У тебя ведь есть и какая-то другая причина, верно?

— О Боже, — вздохнула Тапенс, — это ужасно — быть замужем за человеком, который столько о тебе знает.

— Значит, есть причина…

— Да нет же.

— Брось, Тапенс! Не настолько уж ты любишь копаться в чужом барахле.

— Я считаю это своим долгом, — твердо заявила Тапенс. — А кроме того…

— Ладно уж, выкладывай.

— Мне очень хочется повидать ту старушку. Ну… ту, другую.

— Что?! Которой мерещится мертвый ребенок за камином?

— Да, — ответила Тапенс. — Хочу с ней поговорить. Мне интересно, что творилось в ее голове, когда она мне все это говорила. Действительно она что-то вспомнила, или ей это только показалось? Понимаешь, чем больше я об этом думаю, тем более странным мне все это кажется. Почему она вдруг решила, что это мой ребенок? Разве я похожа на мать, у которой был мертвый ребенок?

— Интересно, а как, по-твоему, такая женщина должна выглядеть? — заинтересовался Томми. — В любом случае, на тебя это не похоже. И как бы там ни было, Тапенс, наш долг туда съездить. Сегодня же напишу мисс Паккард. Так что скоро ты всласть насладишься кошмарными историями про мертвых младенцев…

Глава 4 Дом на картине

Тапенс глубоко вздохнула.

— Все как прежде, — сказала она.

Они с Томми стояли на ступеньках «Солнечного кряжа».

— А почему бы и нет? — отозвался Томми.

— Не знаю. Просто мне иногда кажется, что в разных местах время идет по-разному. Иной раз возвращаешься куда-нибудь, и такое чувство, будто время в твое отсутствие летело там со страшной силой и все очень сильно изменилось. А здесь… Томми, ты помнишь Остенде[129]?

— Остенде? Мы же ездили туда на медовый месяц! Конечно помню.

— А помнишь ту нелепую надпись на трамвайной остановке? ТРАМВАЙ СТОЙ — то-то мы тогда смеялись.

— Помню, только, по-моему, это было в Кноке.

— Не важно. Так вот, к этим местам очень бы подошла надпись ВРЕМЯ СТОЙ. Оно здесь как будто остановилось. Похоже на историю с привидениями, только наоборот.

— Что-то, Тапенс, я перестаю тебя понимать. Ты позвонишь наконец или так и будешь торчать на пороге, рассуждая о времени? И потом… теперь здесь нет тети Ады. Значит, что-то изменилось.

Он позвонил в дверь.

— Это единственное, что изменилось. А моя старушка все так же будет пить молоко и говорить о каминах, а миссис… как ее там… проглотит наперсток или чайную ложку, а смешная маленькая женщина выскочит из комнаты и писклявым голосом потребует свое какао, а мисс Паккард спустится по лестнице и…

Дверь отворилась, и молодая женщина в белом медицинском халате произнесла:

— Мистер и миссис Бересфорд? Мисс Паккард ждет вас.

Она уже собралась было, как и в прошлый раз, провести их в гостиную, но тут на лестнице появилась сама мисс Паккард, которая сочла необходимым встретить гостей лично. Держалась она, сообразно обстоятельствам, чуть менее оживленно, чем обычно. Мисс Паккард привыкла раздавать соболезнования и точно знала, кому и какую дозу следует выдать, чтобы не привести гостя в замешательство. Ее постояльцы редко покидали этот мир раньше срока, отпущенного человеку на земле Библией, то есть семидесяти[130].

— Замечательно, что вы так быстро приехали. Я уже все подготовила. Понимаете, на эту комнату уже образовалась очередь из трех-четырех желающих… Не подумайте, будто я вас подгоняю…

— Ну что вы, мы прекрасно все понимаем, — заверил ее Томми.

— Все ее вещи здесь, — проговорила мисс Паккард, открывая дверь комнаты, в которой они видели тетю Аду в последний раз. У комнаты был тот заброшенный вид, который сразу же появляется, стоит прикрыть аккуратно заправленную кровать с подушками и одеялами чехлом от пыли. Двери платяного шкафа были открыты, а вся одежда аккуратно сложена на кровати.

— А что вы обычно делаете… я хочу сказать, что в подобных случаях делают с одеждой и вещами? — спросила Тапенс.

Вопрос не вызвал у мисс Паккард ни малейшего затруднения.

— Могу сообщить вам названия двух-трех обществ, которые с радостью примут у вас эти вещи. У мисс Фэншо была весьма приличная меховая накидка и добротное пальто. Не думаю, впрочем, что вы станете их носить. Но, возможно, вы и сами знаете благотворительные общества, которым можно передать эти вещи?

Тапенс покачала головой.

— У нее были кое-какие драгоценности, — продолжала мисс Паккард. — Их я на всякий случай убрала подальше. Они в правом ящичке туалетного столика. Я положила их туда перед самым вашим приездом.

— Большое вам спасибо, — сказал Томми.

Тапенс тем временем завороженно рассматривала висевшую над каминной полкой картину. На небольшом холсте был изображен маслом бледно-розовый дом у реки. Через реку был переброшен горбатый мостик, под которым притулилась лодка. Вдали высились два тополя. Пейзаж был довольно милый, но Томми решительно не понимал, чем это он так заинтересовал Тапенс.

— Забавно, — сказала та.

Томми, который прекрасно знал, что это определение не стоит воспринимать буквально, вопросительно на нее посмотрел.

— Что ты имеешь в виду, Тапенс?

— Забавно. В прошлый раз я этой картины не видела. А самое забавное, что дом почему-то помню. Или очень на него похожий. И довольно хорошо помню… Забавно, что никак не могу вспомнить, когда и где…

— Думаю, на самом деле ты еще тогда заметила картину, даже не заметив, что заметила, — сказал Томми, с неудовольствием чувствуя, что начинает повторяться — совсем как Тапенс со своим «забавно».

— А ты ее видел, когда был здесь в прошлый раз?

— Нет, но мне тогда было не до этого.

— Вы про картину? — вмешалась мисс Паккард. — Нет, не думаю, что вы могли видеть ее раньше: я почти уверена, что тогда ее еще тут не было. Вообще-то, она принадлежала одной из наших постоялиц, и та подарила ее вашей тете. Мисс Фэншо несколько раз интересовалась картиной, и эта леди решила сделать ей подарок.

— А, понятно, — сказала Тапенс, — значит, раньше я ее видеть не могла. И, однако, я уверена, что знаю этот дом. А ты, Томми?

— Нет.

— Ну а теперь я вас оставляю, — бодро сказала мисс Паккард. — Если возникнут вопросы, обращайтесь ко мне в любое время.

Она улыбнулась и, кивнув, вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

— Что-то не нравятся мне ее зубы, — заметила Тапенс.

— А что с ними такое?

— Да уж больно их много. Или они слишком большие. Как в Красной Шапочке: «Чтобы съесть тебя, дитя мое».

— Ты сегодня сама не своя, Тапенс.

— Да, пожалуй. Мисс Паккард мне всегда нравилась. А сегодня почему-то кажется едва ли не зловещей. С тобой так никогда не было?

— Нет. Ладно, давай займемся тем, ради чего приехали, — посмотрим, как выражаются законники, «движимое имущество» тети Ады. Кстати, вот об этом письменном столе я тебе говорил. Стол дядюшки Уильяма. Он тебе нравится?

— Симпатичный столик. Эпоха Регентства[131], я бы сказала. По-моему, очень гуманно, что старикам, которые приезжают сюда жить, разрешают привезти с собой часть любимой обстановки. Эти набитые конским волосом стулья мне не нужны, а вон тот столик для рукоделия я бы взяла.

Как раз то, что нам нужно. Поставим в угол у окна, а то там такая куча-мала…

— Ладно, — сказал Томми, — берем.

— И картину тоже. Удивительно славная картина, и я совершенно уверена, что где-то уже видела этот дом. Ну что, посмотрим драгоценности?

Они открыли ящик туалетного столика. Там лежал набор камей[132], флорентийский браслет, серьги и перстень с разноцветными камнями.

— Я уже видела такие раньше, — сказала Тапенс, поднимая перстень. — Со смыслом подарок. Каждый камень означает букву, из которых складывается слово. Обычно это «дражайшая». Бриллиант, изумруд, аметист… нет, не «дражайшая». Да и что-то мне трудно представить, кто мог подарить тетушке Аде перстень, который означал бы «дражайшая». Рубин, изумруд… трудность в том, что никогда не знаешь, с которого начинать. Попробую снова. Рубин, изумруд, еще рубин — или гранат? — аметист, потом еще один розовый камень — на этот раз точно рубин — и небольшой бриллиант посередке. О, ну конечно! Это же «уважение»[133]. Ну что ж, очень мило. Старомодно и немного сентиментально.

Она надела перстень на палец.

— Пожалуй, Деборе он очень понравиться, — сказала она. — И флорентийский гарнитур тоже. Она без ума от викторианских вещиц. Впрочем, многие сегодня от них без ума. Ну а теперь, полагаю, следует заняться одеждой. На редкость неприятная процедура… Так, меховая накидка. Похоже, довольно ценная. Мне она, пожалуй, ни к чему. Интересно, а нет ли здесь кого-нибудь, кто был особенно добр к тете Аде? Какой-нибудь близкой ее подруги? Можно было бы отдать накидку ей. Это ведь настоящий соболь. Ладно, спросим у мисс Паккард. Все остальное можно отдавать благотворительным учреждениям. Стало быть, улажено? Пойдем поищем мисс Паккард. До свидания, тетя Ада, — сказала она вслух, обращаясь к кровати. — Хорошо, что мы приехали повидать вас в тот, последний, раз. Жаль, конечно, что я вам не понравилась, но если это хоть немного вас развлекло, я на вас не в обиде. Здесь действительно скучновато. А мы вас не забудем. Будем вспоминать, глядя на стол дядюшки Уильяма.

Они отправились разыскивать мисс Паккард. Томми обещал ей, что за письменным столом и столиком для рукоделия скоро заедут, а остальную мебель заберут местные аукционеры. Он также попросил мисс Паккард саму выбрать благотворительные общества, в которые стоит отправить одежду.

— Скажите, а кому бы нам оставить соболью накидку? — заговорила Тапенс. — Она еще вполне приличная. Может, у тети Ады здесь была какая-нибудь подруга? Или, может, к какой-нибудь из нянечек она относилась лучше, чем к другим?

— Вы очень добры, миссис Бересфорд. Боюсь, особенно близких подруг у мисс Фэншо тут не было. Но мисс О'Киф действительно много для нее делала и была особенно предупредительна. Думаю, ей будет приятно получить эту накидку.

— И еще эта картина над камином, — сказала Тапенс. — Я хотела бы ее тоже забрать, если, конечно, женщина, которая подарила ее мисс Фэншо, не возражает. Думаю, нам следует ее спросить…

Мисс Паккард прервала ее:

— К сожалению, миссис Бересфорд, это невозможно. Картину подарила некая миссис Ланкастер, но она давно уже у нас не живет.

— Не живет?! — удивленно переспросила Тапенс. — Миссис Ланкастер? Это ведь ее я видела в прошлый раз? У нее еще совершенно седые волосы, зачесанные назад. Она пила молоко в гостиной внизу. И она уехала?

— Представьте себе. Я и сама удивилась. Но одна из ее родственниц, некая миссис Джонсон, увезла ее с неделю назад. Миссис Джонсон неожиданно вернулась из Африки, где жила последние четыре или пять лет. Объяснила, что они с мужем купили собственный дом в Англии, и теперь она в состоянии сама ухаживать за миссис Ланкастер. Не думаю, — продолжала мисс Паккард, — что миссис Ланкастер хотелось уезжать от нас. Она стала такой… так ко всему привыкла… Она ведь со всеми здесь ладила и была абсолютно счастлива. Так что уезжала она в тоске и тревоге — но что делать? Ее особенно и не спрашивали. Это ведь Джонсоны оплачивали ее здесь проживание. Хотя я, конечно, попыталась намекнуть, что ей здесь гораздо лучше…

— А сколько времени она у вас прожила? — спросила Тапенс.

— О, по-моему, почти шесть лет. Что-то около того. Она давно уже привыкла считать это место своим домом.

— Да, — сказала Тапенс. — Понимаю. — Она нахмурилась, искоса взглянула на Томми и решительно вздернула подбородок. — Жаль, что она уехала. Когда мы с ней говорили в прошлый раз, я никак не могла понять, почему ее лицо кажется мне таким знакомым. А как только уехала, вспомнила, что однажды видела ее в гостях у своей подруги, некой миссис Бленкинсон. Думала, сейчас узнаю, как она поживает. Но, разумеется, если она теперь у родных, это совсем другое дело.

— Прекрасно вас понимаю, миссис Бересфорд. Для наших постояльцев старые — особенно давно утерянные — знакомства и связи очень много значат. Не помню, чтобы миссис Ланкастер когда-нибудь упоминала при мне о миссис Бленкинсон, но это еще ровным счетом ничего не значит.

— А вы не могли бы рассказать мне о ней побольше? Кто ее родственники, как она сюда попала…

— Тут и рассказывать-то почти нечего. Как я уже говорила, лет шесть назад мы получили письмо от миссис Джонсон с запросом о нашем приюте, после чего миссис Джонсон приехала сама и лично все осмотрела. Сказала, что «Солнечный кряж» ей рекомендовала одна из подруг, подробно расспросила об условиях и уехала. А неделю или две спустя мы получили письмо от одной из лондонских адвокатских контор. Они тоже все подробнейшим образом выяснили, после чего письмом же попросили нас принять миссис Ланкастер, которую — в случае нашего согласия — миссис Джонсон привезет примерно через неделю. Так получилось, что у нас как раз была свободная комната. Через неделю они действительно приехали, и миссис Ланкастер вроде бы здесь понравилось. Она только выразила желание привезти с собой кое-какие вещи, и я, конечно же, согласилась; потому что это обычное дело, и людям так больше нравится. Так что все было улажено ко всеобщему удовольствию. Миссис Джонсон объяснила, что миссис Ланкастер — родственница ее мужа, хоть и не очень близкая, но они волнуются за нее, поскольку надолго уезжают в Африку — по-моему, в Нигерию. Ее муж получил туда назначение и, поскольку собственного дома у них нет, на время своего отсутствия они решили пристроить миссис Ланкастер в приют, где о ней будут заботиться.

— Понятно.

— Миссис Ланкастер здесь все любили. Конечно, в голове у нее была каша… ну, вы понимаете, о чем я… Постоянно все забывала и путала. Иной раз даже имени своего не могла вспомнить.

— Она получала много писем? — спросила Тапенс. — Я хочу сказать, из-за границы?

— Если не ошибаюсь, за все это время Джонсоны написали ей раз или два, и то уже через два года после того, как она здесь поселилась. Когда люди уезжают за границу и начинают там новую жизнь, они быстро утрачивают связь со всем старым. Сомневаюсь, впрочем, что они особенно много общались и до отъезда. Все-таки она приходится им дальней родственницей, и они заботятся о ней скорее из чувства долга, нежели из привязанности. Все финансовые дела вел адвокат, мистер Эклз, из очень почтенной конторы, с которой мы имели дело и раньше. Насколько я в курсе, все родственники и друзья миссис Ланкастер давно умерли. Во всяком случае, писем ей никто не писал, да и навещали редко. Лет пять назад приезжал один симпатичный господин, друг мистера Джонсона. Тоже служил в колониях. Приехал, убедился, что она жива и здорова, и тут же уехал.

— И после этого, — сказала Тапенс, — о ней все забыли.

— Боюсь, что так, — согласилась мисс Паккард. — Грустно, конечно, но, к сожалению, это в порядке вещей. К счастью, большинство наших обитательниц находят себе здесь друзей. Сходятся с кем-нибудь, кто разделяет их вкусы или у кого есть общие воспоминания, и все устраивается наилучшим образом. Мне даже кажется, многие из них практически забывают о своей прошлой жизни.

— Мне показалось, некоторые из них немного, — начал Томми, — немного… — Он замолчал, подыскивая слово, и, заметив, что его палец машинально тянется к виску, поспешно отдернул руку. — Как бы это…

— Я поняла вас, — пришла ему на помощь мисс Паккард. — Мы не берем только пациентов с ярко выраженными психическими расстройствами, что, разумеется, не касается возрастных изменений. Я имею в виду старческое слабоумие, тех, кто уже не в состоянии следить за собой, или тех, у кого есть свои причуды или… галлюцинации. Иногда они воображают себя историческими персонажами. У нас здесь были две Марии-Антуанетты[134] и одна очень милая мадам Кюри[135], которая всех уверяла, что именно она открыла радий. Помню, она с большим интересом читала газетные статьи об атомных бомбах и научных открытиях. А потом непременно объясняла, что именно она и ее муж первыми начали эксперименты в этом направлении. Безобидная фантазия — но в старости она вполне способна сделать человека счастливым. К тому же подобные причуды не постоянны. Они ведь не каждый день Марии-Антуанетты или мадам Кюри. Обычно это находит раз в две недели. А через некоторое время надоедает и они опять обычные люди. И потом, они слишком забывчивы. Часто даже не могут вспомнить, кто они на самом деле. Или притворяются, что не могут. Разница, в сущности, небольшая.

— Понятно, — сказала Тапенс и, поколебавшись, спросила: — А вот у миссис Ланкастер… Она что-то видела во всех каминах или только в том, что стоит в гостиной?

Мисс Паккард широко раскрыла глаза.

— Камины?! Не понимаю, о чем вы.

— Да я и сама не очень-то поняла. Что-то такое у нее с ними связано… Может, какие-то воспоминания, а может, просто прочла что-то страшное.

— Возможно.

— Так как же все-таки с картиной, которую она подарила тете Аде? — спросила Тапенс.

— Право, миссис Бересфорд, мне кажется, тут нет никакой проблемы. Уверена, миссис Ланкастер совершенно о ней забыла. Не думаю, чтобы она ею дорожила. И, раз она подарила ее мисс Фэншо, ей наверняка было бы приятно, если бы теперь картина досталась вам. Честно говоря, мне она и самой нравится. Я, конечно, не очень разбираюсь в живописи…

— Давайте знаете как поступим? Вы дадите мне адрес миссис Джонсон, а я просто напишу ей и спрошу, можно ли забрать картину.

— Единственный адрес, который у меня есть, это отель в Лондоне, куда они отправились, — кажется, «Кливленд». Да, отель «Кливленд» на Джордж-стрит. Они останавливались там дня на четыре, после чего, если не ошибаюсь, отправились погостить у каких-то родственников в Шотландии. Полагаю, в отеле «Кливленд» знают их новый адрес.

 — Большое спасибо. А насчет меховой накидки…

— Подождите минутку. Я схожу за мисс О'Киф.

— Опять ты со своей миссис Бленкинсон[136], — недовольно проговорил Томми, когда мисс Паккард вышла.

Тапенс, казалось, была страшно собой довольна.

— Это моя любимица. Пыталась придумать еще какую-нибудь фамилию и тут же о ней вспомнила. Как же тогда было здорово, правда?

— Так когда это было!.. Война, шпионы, контрразведка…

— Жаль, что все это кончилось. Так забавно было жить в той гостинице и придумывать себе прошлую жизнь… Я ведь уже начала верить, что я и впрямь миссис Бленкинсон.

— Твое счастье, что все тогда благополучно закончилось, — отозвался Томми. — И потом, как я уже говорил, с этой миссис Бленкинсон ты тогда явно переборщила…

— А вот и нет. Я просто вошла в образ. Вошла целиком и полностью. Приятная, не слишком умная женщина, все мысли которой о своих трех сыновьях.

— О чем и речь, — сказал Томми. — Хватило бы и одного. Зачем тебе понадобилось обременять себя сразу тремя?

— А мне они стали совсем как родные, — вздохнула Тапенс. — Дуглас, Эндрю и… о Боже, я забыла, как зовут младшенького! Хотя точно помню, как они выглядели, какие у них были характеры и где они жили. Как же я любила хвастаться письмами, которые от них получала!

— Ну, с этим покончено, — сказал Томми. — В этом заведении ты все равно ничего не найдешь, так оставь миссис Бленкинсон в покое. Вот помру, попадешь ты, Тапенс, в дом престарелых — тогда хоть целыми днями сиди и изображай из себя миссис Бленкинсон.

— Скучно играть только одну роль, — заметила Тапенс.

— А как ты думаешь, почему старикам хочется быть Мариями-Антуанеттами, мадам Кюри и тому подобными личностями? — спросил Томми.

— От скуки, наверное. Действительно ведь скучно. Только представь, что не можешь самостоятельно передвигаться, а пальцы онемели так, что уже и вязальных спиц не держат. А человек — существо деятельное. Вот они и примеряют на себя какую-нибудь известную личность и смотрят, каково это — быть в ее шкуре. Прекрасно их понимаю.

— Еще бы, — сказал Томми. — Боже, помоги приюту, в который попадешь ты. Полагаю, большую часть времени ты будешь Клеопатрой[137].

— Ни за что, — ответила Тапенс. — Я буду кем-нибудь вроде судомойки из замка «Анна Клевская», передающей сочные сплетни.

Дверь открылась, и появилась мисс Паккард в обществе высокой веснушчатой молодой женщины с копной огненно-рыжих волос.

— Мистер и миссис Бересфорд, мисс О'Киф… Вы меня извините? Мне необходимо зайти к пациентке.

Тапенс должным образом отрекламировала меховой палантин тети Ады, и мисс О'Киф пришла в полный восторг.

— Ой, какой милый! Право, он слишком хорош для меня. Неужели вам самой не хочется…

— Да нет, не думаю. И потом, он мне велик. Видите, какая я маленькая? Он как раз для такой девушки, как вы. Тетя Ада тоже была высокая.

— О-о, она была такая величественная старушка. В молодости она, наверное, была очень хорошенькой.

— Возможно, — с сомнением сказал Томми. — Впрочем, представляю, насколько трудно было за ней ухаживать. С ее-то нравом.

— Что да, то да — уж такая она была. Но какой дух! Ничто не могло его сломить. И потом она была далеко не такой, какой представлялась… Вы бы удивились, как быстро она все схватывала.

— И тем не менее, у нее был норов.

— Это да. Но знаете, нытики еще хуже — сплошные жалобы и стоны. А с миссис Фэншо никогда не было скучно. Она так рассказывала о своем прошлом… Например, как однажды, в молодости, въехала на лошади в один загородный дом… Во всяком случае, так она рассказывала… Можете себе представить?

— Ну, с нее станется, — сказал Томми.

— Тут, право, уж и не знаешь, кому верить. Чего только наши милые старушки не навыдумывают! Особенно им нравится обнаруживать преступников. И тут уж от них не отделаешься — надо тотчас же известить полицию, иначе всем нам будет грозить смертельная опасность.

— Помнится, в наш последний визит кого-то отравили, — заметила Тапенс.

— А, это, наверное, миссис Локкет. С ней это случается чуть ли не каждый день. Только ей полиция не нужна — она сразу требует доктора. С ума, представьте себе, сходит по докторам.

— А еще какая-то маленькая женщина кричала, чтобы ей подали какао…

— Наверняка миссис Муди. Теперь уж ее с нами нет, бедняжки.

— Неужели уехала?

— Нет. Тромбоз… Причем совершенно неожиданно. Кстати, она просто обожала вашу тетю, не знаю уж почему. Я имею в виду, что у мисс Фэншо никогда не хватало терпения выслушивать ее трескотню…

— Я слышала, миссис Ланкастер уехала.

— Да, ее забрала родня. А она уж так не хотела уезжать, бедняжка!

— А она рассказывала вам историю с камином в гостиной?

— Ой, у нее столько было историй, все и не упомнишь. И все-то происходило с ней лично.

— Что-то с ребенком… не то похищенным, не то убитым…

— Ой, ну надо же! И чего только не выдумают. Насмотрятся телевизора и такое начинают рассказывать…

— А вам не тяжело с ними? Утомительно ведь, наверное.

— Да нет… я люблю старушек… Потому сюда и устроилась.

— И давно вы здесь?

— Полтора года… — Девушка помолчала. — Но в следующем месяце ухожу.

— Да что вы! А почему?

В манерах мисс О'Киф тут же появилась какая-то скованность.

— Ну, понимаете… Каждому человеку время от времени хочется перемен…

— Но вы будете заниматься такой же работой?

— О да, конечно. — Девушка подхватила меховую накидку. — Еще раз вам спасибо и… в общем, я рада, что у меня останется память о мисс Фэншо… Величественная была старушка…

Глава 5 Исчезновение одной старушки

1

Вещи тети Ады благополучно прибыли. Письменный стол был великолепен, а столик для рукоделия вытеснил этажерку для безделушек, которой пришлось теперь довольствоваться местом в уголке холла. Картину же с изображением бледно-розового дома у мостика через канал Тапенс повесила над камином в спальне, где она могла созерцать ее каждое утро во время чаепития.

Ее по-прежнему мучила совесть, и она написала письмо, в котором объясняла, как к ней попала картина и обещала вернуть ее по первому же требованию. Письмо она отправила в отель «Кливленд» на Джордж-стрит в Лондоне на имя миссис Джонсон для передачи миссис Ланкастер.

Ответа она не дождалась, а через неделю вернулось и само письмо с небрежной пометкой: «Адресат по указанному адресу не проживает».

— О Господи, — пробормотала Тапенс.

— Ничего удивительного, — заметил Томми. — Они же давно выехали.

— И не оставили адреса, по которому можно переслать корреспонденцию?

— А ты написала на конверте: «В случае отсутствия адресата просьба переслать по новому адресу»?

— Разумеется, написала. Знаешь что? Позвоню-ка я туда и спрошу… Возможно, адрес есть в регистрационной книге.

— На твоем месте я бы оставил все как есть, — сказал Томми. — К чему эта суета? Старушка, наверное, давно уже забыла о картине.

— Попытка не пытка.

Тапенс уселась у телефона, и вскоре ее соединили с отелем «Кливленд».

Через несколько минут она вернулась в кабинет Томми.

— Странное дело… Их там вообще не было. Ни миссис Джонсон, ни миссис Ланкастер… им даже номеров не заказывали… и прежде, похоже, они там никогда не останавливались.

— Вероятно, мисс Паккард перепутала название отеля, только и всего. Записала в спешке… или вообще потеряла. Ну и перепутала. Такое бывает, сама знаешь.

— Только не у мисс Паккард. Ты же ее видел.

— Возможно, они не забронировали места, а отель оказался переполнен, и им пришлось искать другую гостиницу. Сама знаешь, как в Лондоне с гостиницами… Угомонись, а?

Тапенс удалилась, но вскоре вернулась.

— Знаешь, что я сделаю? Я позвоню мисс Паккард и попрошу у нее адрес адвокатов.

— Каких еще адвокатов?

— Ну, помнишь, она упоминала какую-то контору, которая вела переговоры, пока Джонсоны находились за границей?

Томми, готовивший речь, которую ему предстояло произнести на одной конференции, что-то пробормотал себе под нос.

— Ты слышал, что я сказала?

— Да, отличная идея… просто замечательная.

— Чем ты занимаешься?

— Пишу доклад, который буду читать на МСАБ; поэтому, ради Бога, оставь меня в покое.

— Прости.

Тапенс удалилась. Томми снова погрузился в работу. Вскоре лицо его просветлело, строчки стали ложиться на бумагу все быстрее и быстрее… Дверь снова открылась.

— Вот адрес, — сказала Тапенс. «Партингейл, Харрис, Локеридж и Партингейл», Линкольнтеррис, 32. Телефон: Холборн, 051386. Сейчас дела фирмы ведет мистер Эклз. — Она положила листок перед Томми. Звони.

— Нет! — решительно сказал Томми.

— Да! В конце концов, это была твоя тетя.

— А при чем здесь тетя Ада? — резонно возразил Томми.

— Но это же адвокаты, — настаивала Тапенс, — а с адвокатами должен общаться мужчина. Женщин они считают не ровней себе и соответственно так к ним и относятся.

— И правильно делают, — заметил Томми.

— Ну, Томми, ну пожалуйста… Позвони.

Томми посмотрел на нее, встал и вышел из комнаты.

Вернувшись, он твердо заявил:

— Дело закрыто, Тапенс.

— Ты дозвонился до мистера Эклза?

— Нет, но я связался с неким мистером Уиллсом, который, похоже, делает в их конторе всю черновую работу. Прекрасно информирован и словоохотлив. В общем, всю деловую переписку контора ведет через Хэммерсмитское отделение «Сазерн Каунтиз Бэнк». И это, должен тебя расстроить, Тапенс, самый настоящий тупик. Ни один банк не выдаст адреса — ни тебе, ни кому-нибудь другому. У них есть свой кодекс, которого они строго придерживаются… Будут молчать не хуже самых наших помпезных премьер-министров.

— Ну что ж, пошлю письмо через банк.

— Делай что хочешь, только, Христа ради, оставь ты меня в покое, иначе я ни за что не закончу эту речь сегодня.

— Спасибо тебе, дорогой, — сказала Тапенс. — Не знаю, что бы я без тебя делала. — Она поцеловала его в макушку.

— Не за что, радость моя, — отозвался Томми.

2

В четверг вечером Томми неожиданно спросил:

— Кстати, ты получила ответ на письмо, которое послала в банк на имя миссис Джонсон?

— Как мило, что ты об этом спросил, — саркастически ответила Тапенс. — Нет, не получила. И, наверное, не получу, — мрачно добавила она.

— Почему?

— Можно подумать, тебе интересно, — холодно ответила Тапенс.

— Послушай… ты же знаешь, я был очень занят… И все из-за этого МСАБ. Слава Богу, конференция всего раз в год…

— Она начинается в понедельник, да? Значит, целых пять дней…

— Четыре.

— …вы будете торчать в каком-то жутко засекреченном доме в сельской местности, произносить речи, делать сообщения и проверять молодых людей на пригодность к выполнению сверхсекретных заданий в Европе и во всем мире. Кстати, я опять забыла, что означает МСАБ. Каких только сокращений теперь не напридумывают…

— Международный Союз Ассоциированной Безопасности.

— С ума сойти, какая нелепица! И при этом, надо полагать, весь дом утыкан «жучками», все прослушивается и всем друг про друга все известно?

— Очень может быть, — улыбнулся Томми.

— И тебе это, похоже, доставляет громадное удовольствие?

— Ну да, в некотором роде. Встречаешь много старых друзей.

— Тоже, наверное, все чокнутые. А хоть какая-нибудь польза от этих сборищ есть?

— Боже, ну и вопрос! Разве можно на него ответить одним словом?

— А хорошие люди там хоть попадаются?

— Вне всяких сомнений «да». И даже очень хорошие.

— А старина Джош тоже там будет?

— Конечно.

— Как он теперь выглядит?

— Глухой как пень, ничего не видит, скрючен ревматизмом, но каким-то образом все замечает.

— Ясно. — Тапенс подумала. — Жаль, что мне нельзя поехать с тобой.

— Надеюсь, ты найдешь чем заняться, пока я буду в отъезде, — извиняющимся тоном проговорил Томми.

— Да уж наверняка, — рассеянно отозвалась Тапенс.

Томми — далеко не в первый раз за их совместную жизнь — почувствовал сильнейшее беспокойство.

— Тапенс… что ты затеяла?

— Пока еще ничего. Пока что я только думаю.

— О чем?

— О «Солнечном кряже». И о той старушке с молоком, которая бормочет, как малахольная, о мертвецах и каминах. Она меня заинтриговала. Я-то думала, что в следующий приезд к тете Аде обязательно вытяну из нее побольше… Но тетя Ада умерла, и следующего приезда не было. А когда мы снова там появились, миссис Ланкастер исчезла!

— Ну почему «исчезла»? Ее просто забрали родственники.

— Исчезла, исчезла! Ни адреса, ни ответа на письма… Точно тебе говорю, это похищение. Я убеждаюсь в этом все больше и больше.

— Но…

— Послушай, Томми, — тут же перебила его Тапенс. — Предположим, где-то произошло преступление… Казалось бы, все шито-крыто… Прошло уже много времени… И вдруг кто-то — пожилой и словоохотливый, — о котором ты и думать забыл, но который что-то видел и знает, начинает болтать с посторонними, и ты понимаешь, что он представляет для тебя угрозу… Что бы ты тогда сделал?

— Мышьяку в суп? — с готовностью предложил Томми. — Или по голове? А может, спихнуть с лестницы?..

— Это уж чересчур… Внезапная смерть привлекает слишком много внимания. Тут нужно что-то другое… Например, уединенный и респектабельный дом престарелых.

Ты заехал бы туда, назвавшись Джонсоном или Робинсоном, или — еще лучше — устроил все через солидную и ничего не подозревающую адвокатскую контору… Намекнул бы, между делом, что у твоей престарелой родственницы иногда случаются галлюцинации — в старости такое бывает… И, когда она действительно начнет рассказывать об отравленном молоке и мертвом младенце за камином, никто не станет ее слушать. Даже внимания не обратит.

— Кроме, разумеется, миссис Томас Бересфорд, — ехидно подбросил Томми.

— Ну так что ж? — гордо ответила Тапенс. — Я действительно обратила внимание…

— Но почему?

— Честно говоря, не знаю, — задумчиво проговорила Тапенс. — Это как в сказках, понимаешь? «Пальцы чешутся. К чему бы? К посещенью душегуба»[138]… В общем, я испугалась. И это при том, что «Солнечный кряж» всегда казался мне абсолютно нормальным спокойным местом. А потом исчезла бедная старая миссис Ланкастер. Точнее, ее похитили.

— Но зачем?

— Я могу лишь гадать. Может быть, к ней начала возвращаться память. Может быть, она стала слишком много болтать. Или узнала кого-то, или кто-то узнал ее. Или сказал что-то, что заставило ее взглянуть на давние события в совершенно ином свете. Во всяком случае, по той или иной причине она стала для кого-то опасной.

— Послушай, Тапенс, вся эта история — сплошные «кто-то» и «что-то». Одни домыслы. Не станешь же ты впутываться в дело, которое совершенно тебя не касается…

— Тебя послушать, там и впутываться-то не во что, — сказала Тапенс. — Так что не понимаю, чего ты волнуешься.

— Оставь «Солнечный кряж» в покое!

— А я туда и не собираюсь. Тем более что ничего нового я там, скорее всего, не услышу. Меня мало интересует, как старушка жила раньше. Куда больше меня волнует, где она живет теперь. И я хочу найти ее, пока с ней ничего не случилось.

— С чего ты взяла, будто с ней может что-то случиться?

— Я буду только рада, если ошибаюсь, но я уже взяла след и намерена снова превратиться в Пруденс Бересфорд, частного сыщика. Помнишь времена, когда мы были «Блестящими сыщиками Бланта»[139]?

— Это я был, — сказал Томми. — Ты изображала миссис Робинсон, мою личную секретаршу.

— Не всегда. И, как бы там ни было, пока ты будешь играть в шпионов в своем таинственном особняке, я займусь спасением миссис Ланкастер.

— Ты только убедишься, что с ней все в порядке.

— Надеюсь, что так. Меня бы это обрадовало.

— С чего начнешь?

— Я же сказала: мне нужно подумать. Может, какое-нибудь рекламное объявление? Нет, это будет ошибкой.

— Ты все-таки поосторожней там, — несколько невпопад брякнул Томми.

Тапенс ничего не ответила.

3

В понедельник утром Альберт — бывший рыжеволосый лифтер, еще в незапамятные времена мобилизованный Бересфордами на борьбу с преступностью и с тех пор ставший столпом и опорой их домашнего очага[140] — поставил поднос с чаем на столик между двумя кроватями, отдернул занавески и, объявив, что день ясный, скрылся за дверью.

Проводив взглядом его дородную фигуру, Тапенс села, зевнула и, протерев глаза, налила себе чаю. Затем бросила в чашку кусочек лимона и заметила, что погода вроде бы и впрямь замечательная, хотя никто, конечно, не знает, что с ней случится дальше.

Томми повернулся и застонал.

— Проснись, — сказала Тапенс. — Не забывай, ты сегодня кое-куда едешь.

— О Боже, — отозвался Томми. — А ведь верно.

Он сел в постели и принялся пить чай, оценивающе разглядывая картину над каминной полкой.

— Знаешь, Тапенс, а твоя картина и впрямь очень неплохо смотрится.

— Это потому, что на нее падает солнце.

— Она как-то успокаивает, — сказал Томми.

— Если бы только я могла вспомнить, где видела этот дом…

— Да какая разница? Вспомнишь когда-нибудь.

— Нет, мне нужно вспомнить сейчас.

— Почему?

— Неужели не ясно? Это единственная зацепка, которая у меня есть. Картина принадлежала миссис Ланкастер…

— Не вижу связи, — возразил Томми. — Ну принадлежала, и что с того? Возможно, она или кто-то из родственников просто купили ее на распродаже. А возможно, им ее вообще подарили. А в «Солнечный кряж» она ее прихватила потому, что к ней привыкла. С чего ты взяла, что картина непременно имеет какое-то отношение к прошлому миссис Ланкастер? Если бы имела, вряд ли бы мисс Ланкастер подарила ее тете Аде.

— Это единственная зацепка, — упрямо повторила Та-пенс.

— Какой милый домик, — сказал Томми, продолжая разглядывать картину.

— А мне почему-то кажется, что он пуст.

— Что ты хочешь этим сказать?

— В нем никто не живет. Никто и никогда не выйдет из этой двери, не пройдет по мостику, не отвяжет лодку и не уплывет на ней. Никто и никогда.

— Ради Бога, Тапенс! — вытаращился на нее Томми, — Что это с тобой?

— Я поняла это, как только увидела картину, — ответила Тапенс. — Сначала еще подумала: «Вот здорово было бы пожить в таком милом домике». А потом сразу: «Но ведь на самом деле в нем никто не живет. Ну конечно никто». И это лишний раз подтверждает, что я видела его раньше. Минуточку… минуточку… я, кажется, вспоминаю. Вспоминаю…

Томми во все глаза уставился на нее.

— Из окна, — чуть слышно выдохнула Тапенс. — Из окна автомобиля? Нет, нет, не под тем углом. Я бежала вдоль канала… какой-то горбатый мостик, потом розовая стена и два тополя. Нет, даже больше. Тополей было очень-очень много. Господи, если бы я только могла…

— Тапенс… кончай.

— Сейчас… сейчас…

Томми взглянул на часы.

— Боже милостивый! Надо поторапливаться. Ты совсем заморочила мне голову своей картиной.

Он соскочил с кровати и поспешил в ванную. Тапенс откинулась на подушки и закрыла глаза, пытаясь удержать упрямо ускользающее воспоминание.

Томми наливал себе вторую чашку кофе, когда — раскрасневшаяся и ликующая — в столовой появилась Тапенс.

— Ну, все, я знаю, где я его видела. Из окна поезда.

— Где? Когда?

— Не знаю. Придется еще повспоминать. Но точно знаю, что сказала тебе тогда: «Когда-нибудь я здесь выйду и осмотрю этот дом». И еще пыталась рассмотреть название следующей станции, но ты же знаешь, какие теперь дороги. Половину станций снесли. В том числе и ту, так что никакого названия там не было.

— Куда, к черту, подевался мой портфель? Альберт!

Последовали лихорадочные поиски. Когда запыхавшийся Томми вернулся прощаться, Тапенс сидела, задумчиво уставившись на яичницу.

— До свидания, дорогая, — сказал Томми. — И, ради Бога, постарайся не совать нос в чужие дела.

— Знаешь что? — задумчиво проговорила Тапенс. — А покатаюсь-ка я, пожалуй, немного по железной дороге!

Томми заметно полегчало.

— Вот именно, — ободряюще сказал он. — Покатайся. Купи себе сезонный билет. Так и скоротаешь время до моего возвращения.

— Передавай привет Джошу.

— Обязательно, — ответил Томми и встревоженно посмотрел на жену: — Жаль, что ты не едешь со мной. Ты это… глупостей не наделай, ладно?

— Разумеется, — сказала Тапенс.

Глава 6 Тапенс идет по следу

— О Господи! — вздохнула Тапенс, уныло оглядываясь по сторонам.

Никогда в жизни она еще не чувствовала себя такой несчастной. Естественно, она знала, что будет скучать по Томми, но и представить себе не могла, что так сильно.

За всю свою семейную жизнь они редко расставались надолго. До замужества они называли себя «молодыми авантюристами» и вместе встречали все трудности и опасности. Они были настолько необычной парой, что их, не задумываясь, завербовал молчаливый и совершенно неприметный мужчина, называвший себя мистером Картером. Потом поженились, у них родилось двое детей. Как раз когда жизнь стала казаться им серой и скучной, началась Вторая мировая война, и, не успев опомниться, они оказались на службе у Британской контрразведки. Последовали новые приключения, которых мистер Картер уж никак не мог предусмотреть, поскольку изначально он думал привлечь одного Томми. Однако Тапенс, проявив всю свою природную изобретательность, исхитрилась обоих их — и своего мужа, и мистера Картера — обвести вокруг пальца. Когда Томми, изображая некоего мистера Мадоуса, появился в небольшой приморской гостинице, первым человеком, которого он там увидел, была женщина средних лет, восседающая в шезлонге и ловко орудующая вязальными спицами. Она одарила Томми невинным взором, и ему пришлось приветствовать ее как свою старую знакомую миссис Бленкинсон… После того случая они всегда работали вместе.

«На этот раз, однако, — сокрушалась Тапенс, — такой номер не пройдет». Сколько бы она ни выведывала, какую бы изобретательность ни проявляла, «Тихий Особняк», где проходил тайный съезд МСАБ, был ей явно не по зубам. «Тоже мне! Клуб Таинственных Старикашек!» — возмущалась она.

Без Томми в квартире был пусто и одиноко. «Чем бы себя занять?» — потерянно размышляла Тапенс.

Вопрос был чисто риторический, поскольку некоторые шаги в этом направлении она уже давно предприняла. «На этот раз никакой разведки. И контрразведки тоже. Вообще ничего официального, — сказала она себе. — Теперь я Пруденс Бересфорд, частный сыщик».

Позавтракав, она завалила обеденный стол расписаниями движения поездов, путеводителями, картами и неизвестно каким образом сохранившимися старыми ежедневниками.

Итак, два или три года назад (не раньше — в этом она была уверена) они ехали куда-то на поезде, и, выглянув из окна, она обратила внимание на этот дом. Только вот куда же они ехали?

Как и большинство людей, больше всего поездок Бересфорды совершали на автомобиле, крайне редко пользуясь услугами железных дорог.

Поездом же они, во-первых, ездили в Шотландию погостить у дочери Деборы, но это была ночная поездка. Потом как-то летом в Пензас[141], но дорогу туда Тапенс помнила чуть ли не наизусть.

Значит, это была какая-то совсем незначительная поездка.

Тапенс скрупулезно составила подробнейший список всех возможных поездок, которые она совершала за последнее время. Два-три раза — на скачки, потом визит в Нортумберленд[142], еще два местечка в Уэльсе[143], крестины, две свадьбы, распродажа и, наконец, щенки, которых она отвозила по просьбе неожиданно слегшего от гриппа приятеля. Они встретились с ним на какой-то узловой станции, названия которой она не запомнила.

Тапенс вздохнула. Видимо, ничего другого не оставалось, как последовать совету Томми: купить сезонный билет и проехать по всем этим местам.

В записной книжке она набросала все, что ей удалось вспомнить: а вдруг пригодится?

Например, шляпка… Тапенс точно помнила, что бросила ее на полку. А если она была в шляпке, щенки отпадают. Значит, свадьба или крестины…

Еще одно озарение: она сбрасывает туфли, потому что ногам больно. Да, определенно, она смотрела на этот дом… и сбросила туфли, потому что страшно болели ноги.

Значит, это было какое-то светское мероприятие, и она либо ехала на него, либо уже возвращалась… Нет, конечно же возвращалась, и ноги болели именно потому, что она долго была в новых туфлях. А какая тогда была шляпка? Если с цветочками, значит летняя свадьба… Или зимняя вельветовая?

Тапенс выписывала кое-какие детали из железнодорожного справочника, когда вошел Альберт и, уточнив, что приготовить на ужин, напомнил, что пора делать заказ у бакалейщика и мясника.

— На дом заказывать ничего не нужно, — сказала Тапенс. — Меня несколько дней не будет. Прокачусь немного по железной дороге…

— Вероятно, вам понадобятся сандвичи?

— Вероятно. Лучше всего с ветчиной или чем-нибудь таким…

— Есть яйца и сыр. В кладовке еще есть банка гусиной печенки — если ее не съесть, она может испортиться.

Несмотря на столь зловещую рекламу, Тапенс беззаботно сказала:

— Отлично. Сгодится.

— Куда пересылать корреспонденцию?

— Да я еще и сама не знаю, куда еду, — ответила Тапенс.

— Понятно, — сказал Альберт.

Больше всего в Альберте Бересфордам нравилось то, что он со всем соглашался и ему никогда не надо было ничего объяснять.

Когда Альберт удалился, Тапенс снова задумалась: что же это было за мероприятие, на которое она отправилась в шляпке и новых туфлях?..

Вот бы что-нибудь вспомнить о пейзаже… Она сидела с правой стороны по ходу поезда. На что она смотрела, прежде чем увидела этот дом?.. Лес? Деревья? Поля? Может, деревня?

Ломая над этим голову, она подняла глаза и уперлась взглядом в Альберта, который терпеливо стоял перед ней, ожидая, когда на него обратят внимание, и, сам того не ведая, являлся живым ответом на ее вопрос…

— Ну что там еще, Альберт?

— Если завтра вас целый день не будет…

— Возможно, и послезавтра…

— Ничего, если я возьму выходной?

— Да, разумеется.

— А то у меня Элизабет пятнами пошла. Милли думает, это корь…

Милли была жена Альберта, а Элизабет — его младшей дочерью.

— О Господи! И Милли, конечно, хочет, чтобы ты был дома?

Альберт жил в опрятном домике через улицу.

— Да нет… У нее и без меня забот хватает. Она вообще не любит, когда я путаюсь под ногами. Но я мог бы сводить куда-нибудь других детей…

— Ну конечно, Альберт. Теперь, наверное, весь садик на карантине?

— Уж лучше бы они все разом переболели… и дело с концом. У Чарли уже была, у Джин тоже. Так значит, я могу не приходить?

Тапенс заверила его, что ничего страшного с ней не произойдет.

В глубинах ее подсознания что-то зашевелилось… Счастливое ожидание… Узнавание… Корь… Да, корь. Что-то, имеющее отношение к кори.

Но какая связь между этим домом у канала и корью? Ну конечно же! Конечно Антея! Антея была крестницей Тапенс… и ее дочь Джейн училась в школе… первый семестр… день открытых дверей… и как назло у двух младших детей Антеи появилась сыпь… Дом оставить не на кого, а Джейн страшно расстроилась бы, если бы никто не приехал. И Антея позвонила Тапенс и спросила, не могла бы она съездить к Джейн вместо нее?

И Тапенс, разумеется, смогла… Тем более что никаких особенных дел у нее тогда не было. Она съездила в школу, забрала Джейн, угостила ее ленчем, и они как раз успели вернуться к спортивным состязаниям. По этому случаю пустили даже специальный экспресс.

Все пришло к ней с удивительной ясностью: она вспомнила даже, в каком была платье — в летнем ситцевом с подсолнухами!

А дом этот она увидела на обратном пути.

Она еще купила журнал и по дороге к Джейн полностью его прочитала, а на обратном пути просто смотрела в окно, пока наконец не задремала: уж больно день выдался тяжелый, да и туфли жали неимоверно.

Когда она проснулась, поезд бежал вдоль канала. За окном тянулись леса, мелькали мосты, извилистые тропинки, сельские дороги, одиночные фермы вдали… и никаких деревень.

Поезд стал замедлять ход — казалось бы, совершенно беспричинно, разве что машинист увидел какой-то сигнал, — и вдруг резко остановился у моста: небольшого горбатого мостика, перекинутого через канал, которым уже явно давно не пользовались. И по другую сторону канала, у самой воды, стоял дом. Тапенс сразу же решила, что сроду еще не видела такого чудесного домика: маленький и уютный, он мирно золотился под ласковыми лучами вечернего солнца.

Людей нигде не было видно — собак и скотины тоже. Однако зеленые ставни не были заперты. В домике явно жили, только, казалось, ненадолго куда-то отлучились.

«Надо будет разузнать о нем поподробней, — решила Тапенс. — Когда-нибудь вернусь сюда и обязательно его осмотрю. Всю жизнь мечтала иметь такой же».

Поезд рывком тронулся с места и стал медленно набирать ход.

«Посмотрю название следующей станции, чтобы знать, где это».

Но следующей станции не оказалось. В те времена на железной дороге творилось невесть что: станции закрывались одна за другой и, всеми забытые, зарастали травой. Двадцать минут… полчаса… Поезд все шел и шел, а Та-пенс не видела за окном ровным счетом ничего запоминающегося. Только однажды вдалеке показался и тут же исчез шпиль церкви.

Затем возник какой-то заводской комплекс… высоченные трубы… блочные корпуса… и снова открытая местность.

Тогда Тапенс подумала: «Ну что ж! Этот дом возник как мечта. Жаль, конечно, но пусть он мечтой и останется. А может, когда-нибудь я еще его увижу!»

И совершенно о нем забыла… пока картина, висевшая на стене[144], не пробудила смутные воспоминания. А теперь, благодаря одному-единственному слову, случайно оброненному Альфредом, она все ясно вспомнила.

Однако поиски только еще начинались. Тапенс разложила на столе карты, путеводитель и всевозможные справочники. Теперь она приблизительно представляла себе район поиска. Школа Джейн — ее Тапенс пометила большим крестом, — потом железнодорожная ветка на Лондон… какой-то ее отрезок она тогда проспала…

В итоге обозначилась весьма приличная по размерам территория, расположенная к северу от Манчестера, к юго-востоку от Маркет Бейсинга — небольшого городка, но довольно важной узловой железнодорожной станции — и к западу от Шейлборо.

Завтра с утра пораньше она возьмет машину и начнет поиски.

Тапенс встала, прошла в спальню и остановилась перед картиной над каминной полкой.

Да, никакой ошибки. Именно этот дом она видела из окна поезда три года назад и обещала себе, что придет день, и она непременно его отыщет.

И вот этот день настал… Завтрашний день.

Книга вторая ДОМ НА КАНАЛЕ

Глава 7 Дружелюбная ведьма

На следующее утро перед выездом Тапенс в последний раз внимательно рассмотрела картину — не столько затем, чтобы получше запомнить все детали, сколько для того, чтобы запомнить расположение дома. Ведь на этот раз она будет смотреть на него не из вагона поезда, а с шоссе. Совсем другой ракурс. Ведь по дороге может оказаться сколько угодно горбатых мостиков, заброшенных каналов и даже других, но очень похожих домов (правда, в глубине души Тапенс отказывалась этому верить).

Подпись художника была настолько невнятной, что кроме первой буквы «Б» ничего разобрать было решительно невозможно.

Отвернувшись от картины, Тапенс еще раз внимательно просмотрела вещи, которые брала с собой: железнодорожный справочник, две-три карты военно-геодезического управления и бумажка с выписанными на ней названиями населенных пунктов: Медчестер, Хэстли, Маркет Бейсинг, Мидлшэм, Инчуэлл… И все их ей предстояло обследовать. Вещи умещались в одну достаточно компактную сумку. У Тапенс были большие подозрения, что, когда она доберется до предполагаемой местности, ей придется долго и нудно колесить по сельским тропинкам и дорожкам, прежде чем она обнаружит нужное ей место.

Сделав остановку в Медчестере, чтобы перекусить и выпить кофе, она поехала дальше и скоро свернула на какую-то Богом забытую дорогу, уже начавшую порастать травой, тянувшуюся параллельно железнодорожным путям по сырой и лесистой местности.

Как и в большинстве сельских районов Англии, на дороге поминутно встречались указатели с названиями местечек, о которых никто никогда не слышал и, более того, в которые при всем желании не сумел бы попасть. Казалось, указатели делали все, чтобы этого не случилось. Например, дорога, хоть и петляя, упорно тянулась вдоль канала, но, стоило вам потерять бдительность и расслабиться, за ближайшим же поворотом вас ожидал тупик. Или, скажем, вы катили в направлении Большого Мичелдена и вдруг оказывались на распутье. Указатель предлагал вам выбрать между двумя дорогами: одной — на Пеннингтон Спэрроу и другой — на Фарлингтон. Если вы выбирали второй вариант, то минут через пять и впрямь оказывались в Фарлингтоне, сразу за пределами которого очередной указатель жизнерадостно извещал вас, что до Пеннингтон Спэрроу осталось совсем немного, и через некоторое время возвращал вас на исходные позиции. В общем, Большого Мичелдена Тапенс так и не нашла. Знай она, какую именно деревню разыскивает, все было бы гораздо проще, но ехать вдоль каналов, руководствуясь картой, было все равно что разгадывать кроссворд на иностранном языке. Иногда дорога подходила вплотную к железнодорожному полотну, и Тапенс, приободрившись, начинала взволнованно вертеть головой, но всякий раз ее надежды оказывались напрасными. Биз-Хилл, Саут Уинтертон, Феррел Сент-Эдмунд… Когда-то в Фарелл Сент-Эдмунде была станция, но потом ее упразднили. «Ну хоть бы одна нормальная дорога вдоль канала или железнодорожного полотна!» — в отчаянии думала Тапенс.

День клонился к вечеру, и Тапенс понемногу начала отчаиваться. Дорога привела ее к какой-то ферме у канала и, тут же вильнув, устремилась через холм к местечку под названием Уэстпенфоулд, где была церквушка с квадратной колокольней, меньше всего нужная сейчас Тапенс.

Мрачно следуя накатанной колее, казавшейся единственным выходом из Уэстпенфоулда и ведущей, согласно весьма смутным представлениям Тапенс о местности, в прямо противоположную сторону от места — где бы оно ни находилось, — которое было нужно ей, она вдруг оказалась у развилки. Обе стрелки указателя обломились.

— И куда теперь? — вздохнула Тапенс. — Хотя какая уже разница!

Она свернула налево.

Дорога начала петлять, потом раздалась вширь и стала карабкаться в гору. Лес неожиданно кончился, и потянулись пологие меловые холмы. Дорога взбиралась на гребень очередного холма, круто ныряла вниз и все начиналось по новой. Где-то совсем рядом раздался протяжный гудок…

— Похоже, поезд, — воспрянула духом Тапенс.

Это и в самом деле был поезд. С вершины очередного холма открылся вид на идущую вдоль подножия железнодорожную линию и товарный поезд, который пыхтел и отплевывался, издавая тоскливые гудки. Дальше виднелся канал с перекинутым через него горбатым мостиком из розового кирпича и тот самый дом. Дорога нырнула вниз, выправилась и уверенно потянулась к мостику. Очень осторожно проехав по нему, Тапенс медленно двинулась вдоль дома, оказавшегося по правую сторону от нее, выискивая взглядом подъезд. Однако его здесь, похоже, попросту не было. Мало того, от дороги дом отгораживала довольно высокая стена.

Тапенс остановила машину, вернулась пешком к мостику и принялась разглядывать дом оттуда.

Высокие окна были закрыты зелеными ставнями. Вид у дома был сонный и заброшенный. В лучах заходящего солнца он казался мирным и добрым. Все говорило о том, что в нем давно уже никто не живет. Тапенс вернулась к машине и проехала чуть дальше. Справа от нее шла довольно высокая стена, слева в поля уходила зеленая изгородь.

Вскоре Тапенс оказалась у железных кованых ворот. Оставив машину на обочине, она подошла к ним и, встав на цыпочки, заглянула поверх кованой решетки. Ее взору предстал сад. Казалось, недавно кто-то пытался навести в нем порядок. О саде явно заботились, хотя и без особых успехов.

От ворот тянулась дорожка и, осторожно огибая сад, подходила к самой входной двери. Дверь, по-видимому, была парадной, но совершенно таковой не выглядела, больше напоминая черный ход. С этой стороны дом казался совсем другим. Прежде всего, он был обитаем. В нем явно жили. В открытых окнах трепетали занавески, у двери стояло мусорное ведро. В дальнем конце сада крупный пожилой мужчина неторопливо и целеустремленно копал землю. В подобном ракурсе дом, безусловно, лишался всякой таинственности и очарования. Уж рисовать его точно бы никто не стал. Это был самый обыкновенный жилой дом. Тапенс не знала, что ей теперь и делать. Уехать и забыть обо всем? После стольких-то хлопот? Сколько же сейчас времени? Она взглянула на свои часы, но они остановились. Со двора донесся скрип дверных петель, и Тапенс снова приподнялась на цыпочки.

Дверь дома открылась, и на пороге появилась женщина. Она поставила молочную бутылку и, выпрямившись, посмотрела в сторону ворот. Обнаружив торчащую над оградой голову Тапенс, она в нерешительности помедлила и двинулась в сторону ворот.

«Господи, — сказала себе Тапенс, — да это же настоящая ведьма! Только добрая».

Женщине было лет пятьдесят. За ее спиной на ветру развевались длинные седые космы. Все это смутно напомнило Тапенс детскую картинку, на которой была изображена молодая женщина на метле. Отсюда, вероятно, и ее ассоциация: «ведьма»… Только у этой женщины не осталось уже ни молодости, ни красоты: ее лицо было изрыто морщинами, нос и подбородок загибались навстречу друг другу, одежда висела непонятно как, а голову венчала совершенно немыслимая остроконечная шляпа. Все это, в принципе, должно было бы создавать на редкость зловещее впечатление, но почему-то не создавало. Казалось, женщина просто излучает добро. «Ну точно, — подумала Тапенс, — вылитая ведьма, только добрая. Таких, кажется, раньше называли „белыми ведьмами“». Женщина неуверенно подошла к воротам и заговорила. Она слегка картавила, тем не менее голос у нее был на редкость приятный.

— Вы что-то ищете? — спросила она.

— Прошу прощения, — отвечала Тапенс. — Я прекрасно понимаю, насколько неучтиво с моей стороны вот так разглядывать ваш сад, но… Понимаете, мне очень хотелось бы узнать об этом доме побольше.

— Тогда, может, просто зайдете и осмотрите его? — предложила добрая ведьма.

— Ой, спасибо, конечно… не хотелось бы вас беспокоить…

— Да какое там беспокойство! Мне ведь все равно нечего делать. Славный денек, не правда ли?

— Что да, то да, — согласилась Тапенс.

— А я подумала, вы заблудились, — продолжала добрая ведьма. — Иногда это бывает.

— Да нет, — сказала Тапенс. — Я просто спускалась с холма, увидела ваш дом и буквально в него влюбилась.

— Да, с той стороны он выглядит очень красиво, — сказала женщина. — Иногда художники даже специально приезжают, чтобы нарисовать его — во всяком случае, когда-то приезжали.

— Еще бы! Мне даже кажется, — осторожно начала Тапенс, — я… я видела одну такую картину… на какой-то выставке. Во всяком случае, дом был очень похож.

— Что ж, вполне возможно. Забавно, знаете… Приезжает какой-нибудь художник и рисует картину. Потом приезжает второй, третий… И на местной выставке оказывается, что картины-то их похожи как две капли воды. Почему-то, все они рисуют дом с одного и того же места. Даже странно! А потом уже от себя дорисовывают — кто кусочек луга, кто ручеек, дуб какой-нибудь, несколько ив и почти всегда норманнскую церквушку. Таких картин каждый год набирается штук по пять-шесть и все они, по-моему, довольно скверные. Впрочем, я не очень в этом разбираюсь. Заходите, пожалуйста.

— Вы очень добры, — сказала Тапенс, — и сад у вас такой славный…

— Да, мы его любим. Овощи сажаем, цветы… Только вот работник из моего мужа неважный, а у меня вечно — то одно, то другое, вот и не хватает времени.

— А однажды я видела ваш дом из поезда, — сказала Тапенс. — Он, кажется, как раз замедляет здесь ход. Еще, помню, подумала: увижу ли его когда-нибудь еще?

— А теперь спускаетесь с холма на машине, и вот он, — подхватила женщина. — Чего только не бывает в жизни, верно?

«Удивительно, — подумала Тапенс, — как мне с ней легко разговаривать. Даже думать не надо. Говори себе все что в голову взбредет…»

— Хотите зайти в дом? — предложила дружелюбная ведьма. — Я же вижу, вам хочется… Он довольно старый, говорят, что позднегеоргианский стиль, кажется. Только к нему что-то пристроено. Нам ведь, знаете, принадлежит всего половина.

— Ах вон оно что! — сказала Тапенс. — Значит, дом разделен на две части?

— Ну да. Мы живем в задней. А фасад — его-то как раз и видно с моста — нам уже не принадлежит. Забавно все-таки получилось. Правильнее, наверное, было бы поделить его на правую и левую половины. Да чего уж теперь?

— И давно вы здесь живете? — спросила Тапенс.

— Три года. После того как муж вышел на пенсию, нам захотелось перебраться в сельскую местность. Искали, конечно, где подешевле. Вот и нашли. Здесь ведь, знаете, страшно одиноко. Ни станции поблизости, ни деревни.

— Я, кажется, видела неподалеку церковь…

— Да, это в Саттон Чанселлор, две с половиной мили отсюда. Мы, конечно, туда ходим, но до самой деревни домов больше нет. Да и деревенька-то крохотная. Не выпьете чашечку чаю? — предложила дружелюбная ведьма. — Я только что чайник поставила, минуты две назад, не больше, а потом выглянула и увидела вас. — Она сложила ладони рупором и позвала: — Амос! — Потом еще раз: — Амос!

Крупный мужчина, отстоящий на приличном расстоянии, повернул голову.

— Чай через десять минут! — крикнула добрая ведьма.

Мужчина махнул рукой в знак того, что понял. Женщина повернулась, открыла дверь и жестом пригласила Та-пенс войти.

— Перри меня зовут, — дружелюбно сообщила она. — Элис Перри.

— А меня Бересфорд, — сказала Тапенс. — Миссис Бересфорд.

— Входите, миссис Бересфорд.

Тапенс на мгновение замешкалась. Ей вдруг вспомнились Гансель и Гретель[145]. Ведьма, зазывающая гостей в дом… «Очевидно, это пряничный домик, — решила Тапенс. — Иначе просто быть не может».

Она искоса взглянула на Элис Перри и тут же устыдилась своих мыслей. Самая обыкновенная женщина… Дружелюбная… Разве только уж чересчур дружелюбная… «Наверняка ведь умеет колдовать, — подумала Тапенс, — только, наверное, колдовство у нее доброе, как и она сама». Она слегка наклонила голову и переступила порог.

Внутри оказалось довольно темно. Коридор был коротким и узким. Миссис Перри провела Тапенс через кухню в общую комнату, которая, очевидно, служила также и гостиной. Ничего необычного Тапенс в доме не обнаружила, отметив про себя, что эта часть, вероятно, и есть поздневикторианская пристройка к основной. Все сооружение было довольно узким и состояло, похоже, из продольного коридора, от которого отходил ряд комнат. Тапенс мысленно согласилась, что так делить дом, безусловно, нельзя.

— Усаживайтесь, сейчас я принесу чай, — сказала миссис Перри.

— Позвольте, я помогу.

— Ах, не беспокойтесь. Я сейчас. Все уже почти готово.

С кухни донесся свист: очевидно, у чайника уже иссякало терпение. Миссис Перри вышла и через несколько минут вернулась с подносом, на котором стояли тарелка с ячменными лепешками, банка джема и три чашки с блюдцами.

— Наверное, вы немного разочарованы, увидев дом изнутри, — заметила миссис Перри, словно читая мысли Та-пенс.

— О нет, что вы! — поспешно возразила та.

— А я бы на вашем месте разочаровалась. Они ведь совершенно не гармонируют, правда? Я имею в виду: фасад и задняя часть дома. Зато жить удобно. Тесновато, конечно, да и света мало, но ведь какая разница в цене!

— А зачем его вообще делили?

— Ох, да это когда было… Не знаю уж, кому это было надо, но, наверное, дом казался ему слишком большим или неудобным. Ему, поди, нужно было что-нибудь поуютнее, куда можно было бы приезжать на выходные. Вот он и оставил себе только столовую, гостиную да пару спален с ваннами наверху, а кабинет переоборудовал в кухню. Поставил перегородки, сделал небольшой ремонт, а все остальное сдал в наем.

— Он и сейчас там живет? Или только на выходные и приезжает?

— Сейчас там никто не живет, дорогая, — отвечала миссис Перри. — Возьмите еще лепешку.

— Спасибо, — сказала Тапенс.

— Во всяком случае, за последние два года сюда никто не приезжал. Я даже и не знаю, кому сейчас принадлежит та половина.

— А кому она принадлежала, когда вы впервые тут появились?

— Бывало, наезжала молодая леди — говорили, актриса. Мы, правда, ее никогда не видели. Она ведь приезжала в субботу поздно вечером — после спектакля, наверное. А вечером в воскресенье уезжала.

— Загадочная особа, — принялась развивать тему Тапенс.

— А знаете, я ведь именно так о ней и думала. Даже сочиняла про нее всякие истории. Очень уж она мне напоминала Грету Гарбо[146]. Тоже, знаете, всегда ходила в темных очках и шляпке. Боже милостивый, да что это я? Сама ведь до сих пор не сняла…

Она стянула с головы свою остроконечную шляпу и добродушно рассмеялась:

— Не удивляйтесь. Она из спектакля, который мы ставим в местном приходе. Нечто вроде сказки для детишек. Я там играю ведьму, — гордо добавила она.

— О-о, — протянула слегка ошарашенная Тапенс и поспешно добавила: — Здорово!

— Еще бы! — миссис Перри засмеялась и похлопала себя по подбородку. — С таким-то лицом грех играть кого-нибудь другого. Остается надеяться, что я не слишком вжилась в образ. А то еще пойдут разговоры…

— Ну что вы! Никто о вас такого не подумает, — заверила ее Тапенс. — И уж в любом случае из вас получилась очень добрая ведьма…

— И на том спасибо, — улыбнулась миссис Перри. — Так вот эта актриса… не помню уже фамилии… Марчент, что ли, а может, и нет… Вы и представить не можете, чего я, бывало, про нее только не нафантазирую. И это при том, что толком-то ее ни разу не видела и даже не разговаривала. Иногда я представляла ее ужасно робкой и нервной. Вот, думаю, понаедут к ней репортеры, а она спрячется и не захочет их принять. А то, бывало… глупость, конечно… навоображаю о ней чего-нибудь зловещего. Например, будто она боится, что ее узнают. Потому что на самом-то деле она вовсе и не актриса, а преступница, которую разыскивает полиция. Хочется иногда, знаете, дать волю воображению. Особенно, когда… когда не очень часто бываешь на людях.

— И она всегда приезжала одна?

— Ну, об этом я могу только догадываться. Перегородки-то тонюсенькие, иной раз и не хочешь, а услышишь, что творится за стенкой. По-моему, иногда она кого-то с собой привозила. — Она кивнула. — Какого-то мужчину. Может, поэтому им и нужно было местечко потише да поукромнее, вроде нашего дома.

— Женатого мужчину, — принялась фантазировать Тапенс.

— Похоже на то, правда? — сказала миссис Перри.

— А может, это был ее муж, который нарочно выбрал местечко поглуше, чтобы убить ее и закопать в саду.

— Господи ты Боже мой! — всплеснула руками миссис Перри. — Как это вам в голову только такое пришло?

— Но ведь должен же был кто-то о ней знать, — сказала Тапенс. — Агенты по продаже недвижимости, например. Они ведь ужас какие пронырливые.

— Может быть, — согласилась миссис Перри. — Но лично я предпочла бы ничего не знать, если вы понимаете, о чем я.

— О да, я вас очень хорошо понимаю.

— Знаете, в этом доме какая-то особая атмосфера… Я хочу сказать, невозможно отделаться от чувства, что в этих стенах могло случиться все что угодно.

— А к ней приходили люди — ну, стряпать там, убираться?

— Откуда? Тут же никто поблизости не живет.

Входная дверь отворилась, и в коридор кто-то вошел.

Послышались шаги и звук льющейся воды. Кто-то мыл над раковиной руки. Потом звук воды стих, и в комнату вошел крупный мужчина, который делал что-то по саду.

— Мой муж, — представила его миссис Перри. — Амос. У нас гостья, Амос. Миссис Бересфорд.

— Здравствуйте, — сказала Тапенс.

Вблизи Амос Перри оказался даже еще крупнее, чем издали. Несмотря на тяжелую шаркающую походку и кажущуюся неуклюжесть, его высокая мускулистая фигура выглядела очень внушительно.

— Рад познакомиться, миссис Бересфорд, — широко улыбнулся он.

Голос у него оказался приятный, но в глазах светилась такая безграничная наивность, что Тапенс тут же засомневалась, в себе ли он? Уж не потому ли миссис Перри пришлось обосноваться вдали от людей?

— Он так любит сад, — сказала миссис Перри.

С появлением мистера Перри разговор быстро зачах. Теперь большей частью говорила миссис Перри, но слишком заметно было, что она чувствует себя не в своей тарелке. Она сильно нервничала и все время обращалась к мужу. «Подбадривает его», — решила Тапенс. Так мать подбивает на разговор робкого мальчика, желая, чтобы он показал в присутствии гостя, на что способен, и переживает, что тот может оказаться не на высоте. Торопливо допив чай, Тапенс начала прощаться.

— Ну, мне пора, — сказала она. — Большое вам спасибо за гостеприимство, миссис Перри.

— Прежде чем уйти, осмотрите наш сад, — поднялся ее муж. — Идемте, я вам покажу.

Она вышла с ним из дома, и он провел ее к тому месту, где только что копал.

— Красивые цветы, правда? — гордо сказал он. — Здесь у меня несколько сортов роз… Видите вот эту, красно-белую?

— «Майор Борэпэр», — отозвалась Тапенс.

— Здесь мы ее называем «Йорк и Ланкастер», — сказал Перри. — Война Алой и Белой роз[147]. Приятно пахнет, правда?

— Изумительно.

— Не то что эти новомодные гибриды.

В целом сад представлял собой довольно жалкое зрелище. Сорняки заполняли почти все свободное пространство, но сами цветы были старательно, хотя и не очень умело, подвязаны.

— Такие яркие… — проговорил мистер Перри. — Люблю все яркое. Мы часто приглашаем людей посмотреть наш сад. Рад, что вы пришли.

— Большое спасибо, — ответила Тапенс. — У вас все такое замечательное: и дом, и сад…

— Вам следует посмотреть и другую половину.

— Она сдается… или продается? Ваша жена сказала, сейчас там никто не живет.

— Не знаю. Мы никого не видели. Никакого объявления нет, и осматривать его тоже никто не приезжает.

— По-моему, в нем было бы приятно жить.

— Вы подыскиваете дом?

— Да, — тут же приняла решение Тапенс. — Вот именно. Мы с мужем подыскиваем домик в сельской местности. Понимаете, он скоро выйдет на пенсию… Уже в следующем году, и хотелось бы все устроить заранее.

— Если вы любите тишину, здесь тихо.

— Что ж, — продолжала Тапенс, — попробую навести справки у местных агентов по недвижимости. Вы ведь через них свою часть снимаете?

— Да, увидели объявление в газете и сразу поехали в агентство, да.

— А куда вы ездили — в соседнюю деревеньку, Саттон Чанселлор, кажется?

— В Саттон Чанселлор? Нет. Эта контора находится в Маркет Бейсинге. «Рассел и Томпсон» — так она называется. Вы могли бы съездить к ним и спросить.

— Да, пожалуй, — согласилась Тапенс. — А далеко отсюда до Маркет Бейсинга?

— До Саттон Чанселлора две мили, а оттуда еще семь до Маркет Бейсинга. Сначала, конечно, одни проселки, а уже от Саттон Чанселлора дорога вполне приличная.

— Понятно, — сказала Тапенс. — Ну что ж, до свидания, мистер Перри, и большое вам спасибо, что показали мне сад.

— Минуточку. — Он наклонился, срезал огромный пион и бережно вставил его в петличку на куртке Тапенс. — Красиво… Ей Богу, красиво.

Неожиданно Тапенс почувствовала самую настоящую панику. Она поняла вдруг, что до смерти боится этого огромного неуклюжего мужчину. Он смотрел на нее сверху вниз и улыбался. Очень странно улыбался…

— Красиво на вас смотрится, — повторил он. — Очень красиво.

«Хорошо, что я уже вышла из юного возраста, — подумала Тапенс. — Иначе даже и не знаю, как бы отреагировала на подобный знак внимания…» Она еще раз попрощалась и поспешила прочь.

Входная дверь была открыта, и Тапенс заглянула в дом поблагодарить на прощание миссис Перри. Та мыла на кухне посуду после чая. Тапенс машинально сняла с вешалки полотенце и принялась протирать чашки и блюдца.

— Огромное вам спасибо, — сказала она. — И вам, и вашему мужу. Вы были так добры и гостеприимны… Что это?

Откуда-то из-за стены, у которой стояла старомодная газовая плита, донеслись пронзительный крик, клекот и скрежет.

— Галка, наверное, — сказала миссис Перри. — Упала в дымоход в другой половине дома. В это время года такое часто случается. На прошлой неделе и в нашу трубу одна свалилась. Они ведь вьют в дымоходах гнезда, вы знаете.

— Как — в другой половине дома?

— Ну да. Вот опять кричит.

И снова из-за стены донесся клекот и пронзительный крик попавшей в беду птицы.

— В пустом-то доме ей и помочь некому, — пояснила миссис Перри. — Дымоходы надо прочищать.

Клекот и царапанье продолжались.

— Бедняжка, — сказала Тапенс.

— А что делать? Сама она уже оттуда не выберется.

— То есть как? Вы хотите сказать, она так там и умрет?

— Ну да. Я ж вам говорила, недавно и в наш дымоход одна свалилась. Даже две. Первая-то оказалась в порядке. Молодая была, крепкая… Мы ее вытащили оттуда, она и улетела. А вторая сразу задохлась.

Царапанье и крики не умолкали.

— Как бы нам туда добраться… — начала Тапенс, и тут в дверях появился мистер Перри.

— Что-то случилось? — спросил он, озабоченно переводя взгляд с одной женщины на другую.

— Там птица, Амос. Вероятно, в дымоходе гостиной за стеной. Слышишь?

— Да, это галка упала из гнезда.

— Вот бы туда забраться, — сказала миссис Перри.

— Зачем? Она все равно сдохнет. Или со страху, или задохнется.

— А потом пойдет запах, — сказала миссис Перри.

— Здесь ты все равно ничего не почуешь. Уж больно ты жалостливая, — сказал он и, переводя взгляд с одной на другую, добавил: — Как и все женщины. Впрочем, если хотите, можно и достать.

— Господи, неужто ты полезешь в окно?

— Нет, зачем, можно войти через дверь.

— Какую дверь?

— Да ту, что во дворе. Ключ висит вместе с другими.

Мистер Перри вышел наружу и, пройдя в конец дома, отворил небольшую дверь, за которой оказался чулан для хранения всякой мелочи. У двери на гвозде висели шесть или семь ржавых ключей, а в глубине чулана виднелась дверь на пустующую половину дома.

— Вот этот подходит, — сказал мистер Перри.

Он снял ключ, сунул его в замочную скважину, и тот, немного поупрямившись, со скрежетом повернулся в замке.

— Как-то раз я уже туда заходил, — объяснил мистер Перри, — когда услышал, что течет вода. Кто-то, наверное, плохо закрутил кран.

Женщины последовали за ним. За дверью оказалась небольшая комнатка, где на полках стояло множество цветочных ваз, а в углу виднелась раковина.

— Это комната для цветов, — сказал мистер Перри. — Видите, сколько ваз?

Дверь, которая вела в глубину дома из цветочной комнаты, оказалась не заперта. Мистер Перри открыл ее и прошел дальше. Тапенс показалось, что она попала в совершенно другой мир. В коридоре на полу лежал ворсистый ковер. В конце коридора виднелась полуоткрытая дверь, из-за которой и доносились звуки попавшей в беду птицы. Перри толкнул дверь и жестом предложил женщинам войти.

Один из ставней, прикрывавших окна, немного отставал, пропуская в комнату свет. В полусумраке Тапенс увидела на полу выцветший, но красивый ковер серовато-зеленого цвета. У стены стояла этажерка, но ни стола, ни стульев в комнате не было. Всю мебель, вероятно, вывезли; ковры же и занавески оставили, как не представляющие уже никакой ценности.

Миссис Перри подошла к камину. На каминной решетке, царапаясь и издавая громкий тревожный клекот, лежала птица. Миссис Перри наклонилась, взяла ее в руки и повернулась к мужу:

— Открой, если можно, окно, Амос.

Амос подошел к окну, отодвинул ставень, вытащил шпингалет, и рама со скрипом пошла вверх. Как только окно открылось, миссис Перри высунулась наружу и подкинула галку в воздух. Та замахала крыльями, но тут же упала на газон и, несколько раз подпрыгнув, затихла.

— Лучше уж ее прикончить, — сказал Амос. — Видимо, здорово покалечилась.

— Пусть полежит немного, — возразила его жена. — Как знать? Вдруг оклемается? Это ведь они только от страха кажутся такими беспомощными, птицы-то.

И правда, несколько мгновений спустя галка забила крыльями и, заклекотав, взлетела.

— Хоть бы она опять туда не свалилась. Глупые, все-таки, создания эти птицы. Не понимают, что для них хорошо. Залетят в комнату, а выбраться уже не могут. Ох, — добавила она, — сколько тут мусора!

Они уставились на каминную решетку. Из дымохода вывалилась масса сажи, бута и кирпичной крошки. Очевидно, его давно уже надо было почистить.

— Желательно, чтобы кто-нибудь здесь жил, заметила миссис Перри, оглядываясь.

— Да, дымоходом, конечно же, нужно заняться, — согласилась с ней Тапенс. — А еще надо бы пригласить мастера осмотреть трубу, иначе эдак весь дом обвалится.

— Вероятно, с крыш текла вода. Да-да, взгляните на потолок, видите?

— Какая жалость, — запричитала Тапенс. — Запустить такой дом… А какая красивая комната!

Они огляделись. Построенный в 90-х годах восемнадцатого века дом отличался свойственной постройкам того времени грациозностью. На выцветших обоях еще проглядывал рисунок из ивовых листьев.

— Он попросту превратился в развалины, — заметил мистер Перри.

Тапенс поковырялась в мусоре на решетке.

— Надо бы тут прибраться, — сказала миссис Перри.

— С какой стати ты будешь возиться с домом, который тебе не принадлежит? — возразил ее муле. — Завтра утром все будет точно в таком же состоянии.

Носком туфли Тапенс отодвинула камни в сторону.

— О-о! — с отвращением воскликнула она.

В камине лежали две дохлые птицы. Судя по всему, лежали уже давно.

— Это гнездо, которое упало несколько недель назад. Хорошо еще, не очень воняет, — сказал Перри.

— А это что? — спросила Тапенс.

Она потыкала носком туфли во что-то, присыпанное мусором. Затем наклонилась и подняла.

— Не трогайте эту дохлятину, — предупредила миссис Перри.

— Это не птица, — сказала Тапенс. — Похоже, из трубы упало что-то еще. Вот те на! — добавила она, уставившись на предмет, который держала в руках. — Это же кукла. Детская кукла.

Они осмотрели находку. В давно уже сгнившем платьице, с болтающейся на плечах головкой, когда-то эта вещь действительно была детской куклой. Тапенс внимательно разглядывала ее.

— Интересно, — проговорила она, — как могла детская кукла оказаться в дымоходе? Удивительно…

Глава 8 Саттон Чанселлор

Покинув дом у канала, Тапенс не спеша поехала по узкой извилистой дороге, которая, как ее уверяли, должна была привести к деревне Саттон Чанселлор. Дорога была пустынна. Домов также не было видно, мелькали только изгороди на полях и ведущие к ним грунтовые дороги. За все время навстречу ей проехали только трактор, да еще грузовик с крикливой надписью «Гордость хозяйки» над изображением огромной буханки[148]. Шпиль церкви, по которому ориентировалась Тапенс, неожиданно исчез из виду и внезапно вынырнул совсем уже рядом, стоило дороге обогнуть небольшой лесок. Бросив взгляд на спидометр, Тапенс убедилась, что отъехала от домика возле канала всего на две с половиной мили.

Церковь, возвышавшаяся посреди просторного церковного двора с единственным тисовым деревом у входа, оказалась старой и очень красивой. Тапенс оставила машину у ограды церковного кладбища и немного постояла, любуясь открывшимся видом. Затем направилась к двери под закругленной норманнской аркой и тронула тяжелую ручку. Дверь оказалась не заперта, и Тапенс вошла внутрь.

Интерьер показался ей на редкость непривлекательным. Церковь, безусловно, была старая, но кто-то старательно изничтожил в ней все приметы старины. Смоляные сосновые скамьи и безвкусные витражи лишали помещение всякого очарования, каким оно, несомненно, некогда обладало. Женщина в твидовом[149] костюме расставляла цветы в латунных вазах вокруг кафедры — с алтарем она уже покончила. Оглянувшись, она окинула Тапенс тяжелым недружелюбным взглядом. Тапенс пошла по проходу между скамьями, разглядывая мемориальные доски на стенах. Наиболее полно была представлена семья Уоррендеров, все из «Прайэри», Саттон Чанселлор. Капитан Уоррендер, майор Уоррендер, Сара Элизабет Уоррендер и горячо любимая жена Джорджа Уоррендера. Больше, вероятно, Уоррендеров в деревеньке не осталось, поскольку доска поновее сообщала уже о смерти Джулии Старк — тоже чьей-то любимой жены и тоже из «Прайэри», Саттон Чанселлор. Впрочем, никто из Уоррендеров особого внимания Тапенс не привлек. Она вышла из церкви и по кругу обошла храм. «Ранний перпендикулярный[150] и декорированный стили[151]», — машинально отметила про себя Тапенс, воспитанная на церковной архитектуре. Правда, лично ей декорированный никогда не нравился.

Церковь оказалась внушительных размеров, и Тапенс подумала, что, вероятно, когда-то Саттон Чанселлор значил в местной жизни гораздо больше, нежели теперь. Оставив машину возле кладбища, она пешком направилась в деревню. Сельская лавочка, почтовое отделение и с дюжину домов и коттеджей, из которых только два или три были крыты камышом, остальные же выглядели простовато и совершенно непривлекательно. В конце улицы с несколько смущенным видом стояли шесть муниципальных домов. Медная дощечка на двери одного из них гласила:

Артур Томас, Трубочист

Тапенс подумала, что вряд ли безответственные торговцы недвижимостью прибегнут к его услугам, в которых, безусловно, нуждается дом у канала, и тут же отметила про себя, что сделала глупость, не поинтересовавшись его названием.

Она не спеша вернулась к церкви и решила повнимательнее осмотреть кладбище. Оно ей понравилось. Свежих могил почти не было. Большинство надгробий относилось к викторианским, а то и более ранним захоронениям. Время и лишайник сделали свое дело, и надписей было почти не разобрать. На большинстве надгробий восседали каменные херувимы. Тапенс бродила по кладбищу, разглядывая надписи. Опять Уоррендеры! Мэри Уоррендер, 47 лет, Элис Уоррендер, 33 года, полковник Джон Уоррендер, убитый в Афганистане и даже младенцы Уоррендеров, о которых глубоко скорбели в набожных стихах. Тапенс вдруг мучительно захотелось узнать, а не живут ли здесь Уоррендеры и по сей день. Хоронить их, во всяком случае, уже больше не хоронили. Она не смогла отыскать ни одного могильного камня позднее 1843 года. Обходя огромное тисовое дерево, она наткнулась на пожилого священника, склонившегося над могильным камнем у самой стены. Увидев Тапенс, он тут же выпрямился.

— Добрый день, — приветливо сказал он.

— Добрый день, — ответила Тапенс и добавила: — Я смотрела церковь.

— Погубленную викторианскими переменами, — закончил за нее священник.

У него был приятный голос и застенчивая улыбка. Выглядел он на все семьдесят и не очень твердо стоял на ногах — скорее всего, он мучился ревматизмом, — но что-то подсказывало Тапенс, что на самом деле он гораздо моложе.

— В викторианские времена было слишком много фабрикантов, — с сожалением сказал он, — поэтому они были не очень богаты. Они были набожны, но, к несчастью, совершенно лишены вкуса. Вы видели восточное окно? — Он поморщился.

— Да, — согласилась Тапенс. — Ужасно.

— Вот именно. Я викарий, — зачем-то добавил он.

— Я догадалась, — вежливо сказала Тапенс. — Вы давно уже здесь?

— Десять лет. Здесь хороший приход. Славные люди, как их ни мало. Когда-то я был здесь счастлив. Теперь мои проповеди выглядят старомодными и мало кому нравятся, — грустно сказал он. — Я, конечно, стараюсь изо всех сил, но разве мне угнаться за молодежью. Присаживайтесь, — гостеприимно добавил он, указывая на ближайший могильный камень.

Тапенс с благодарностью села. Викарий устроился на соседнем.

— Я не могу долго стоять, — извиняющимся тоном проговорил он. — Вам что-нибудь нужно здесь или просто решили заглянуть проездом?

— Да, знаете, проезжала мимо и решила взглянуть на церковь. Кажется, я окончательно заблудилась на ваших проселочных дорогах.

— Да-да. Тут очень трудно найти дорогу. Многие указатели сломаны, а муниципалитету до этого дела нет. Впрочем, — добавил он, — не думаю, что это имеет какое-нибудь значение. Людям, которые здесь ездят, обычно решительно все равно, куда они попадут. Те же, кто точно знает, куда им надо, обычно выбирают шоссе. Ох уж мне эти шоссе! — добавил он. — Особенно новая автострада. Шум, скорость, бесшабашная езда. И кому это надо? Впрочем, что это я… Сварливый старик. Вы бы ни за что не догадались, чем я сейчас занимаюсь, — продолжал он.

— Вы осматривали могильные плиты, — сказала Тапенс. — Здесь, что, есть вандалы? Наверное, подростки?

— Да нет, что вы. Впрочем, не удивительно, что вам это пришло в голову: я как-то был в городе, видел что там творится. Телефоны и прочее… Ужасно. Бедные дети! Спаси, Господь, их души! Жаль их, правда? Право, очень жаль. Нет, у нас здесь такого нет. Наши мальчишки гораздо лучше. Просто я ищу могилу одного ребенка.

Тапенс невольно вздрогнула.

— Ребенка?!

— Да. Недавно я получил письмо от какого-то майора Уотерса, он спрашивает, не был ли здесь похоронен один ребенок. Я, разумеется, просмотрел регистрационные книги, но никакой записи не обнаружил. На всякий случай решил еще побродить по кладбищу. Иногда в регистрационных книгах случаются ошибки…

— А какое имя его интересовало? — спросила Тапенс.

— Он и сам не вполне уверен. Скорее всего, Джулия — в честь матери.

— А сколько было девочке?

— С этим тоже неопределенность. В общем, сплошная путаница. Думаю, ему просто сообщили название не той деревни. Что-то не помню, чтобы у нас тут когда-нибудь жили Уотерсы.

— А как насчет Уоррендеров? — тут же спросила Тапенс. — В церкви столько мемориальных досок, да и на кладбище тоже…

— О, эти уже все умерли. Когда-то у них здесь был огромный особняк четырнадцатого века — «Прайэри». Но он сгорел… чуть не сто лет назад, и те Уоррендеры, что еще оставались, уехали и, насколько я знаю, никогда больше не возвращались. Потом на их участке один богатый викторианец, некто Старк, построил новый дом. Довольно уродливый, говорят, но очень удобный. Комфортабельный, одним словом. Ванные там и все такое. Тоже можно понять.

— Странно, — сказала Тапенс, — что кто-то вдруг захотел отыскать могилу девочки. Даже написал вам… Какой-нибудь родственник?

— Отец ребенка, — ответил Викарий. — Мне кажется, это одна из трагедий военного времени. Молодая жена сбежала с другим, пока муж служил за границей. Осталась девочка, которую он никогда не видел. Сейчас бы она была совсем взрослой. Все это случилось лет двадцать назад, если не больше.

— Не поздновато ли ее искать?

— Очевидно, он только недавно узнал, что у него был ребенок. И совершенно случайно. Хотя странная, конечно, история, ничего не скажешь.

— А почему он решил, что девочка похоронена здесь?

— Вероятно, он каким-то образом узнал, что какое-то время его жена жила в Саттон Чанселлоре. Такое, знаете, часто бывает. Встречаете друга или знакомого, которого не видели много лет, и он вдруг сообщает вам что-то из прошлого, только ему одному и известное. Но девочки здесь нет, это точно. У нас тут никогда не было женщины с таким именем — во всяком случае, с тех пор, как я здесь поселился. И, насколько я знаю, в соседнем приходе тоже. Впрочем, его жена могла и сменить фамилию. Насколько я понял, сейчас он собирается нанять адвокатов и частных сыщиков. Может, они что и откопают, но все равно понадобится время…

— «Это было ваше бедное дитя?» — пробормотала Та-пенс.

— Простите?

— Да так, ничего, — сказала Тапенс. — Просто мне недавно это сказали: «Это было ваше бедное дитя?» Услышишь такое — хочешь не хочешь, испугаешься. Не думаю, правда, что старая леди, которая мне это сказала, понимала, о чем она говорит.

— Знаю, знаю. Со мной такое тоже частенько бывает: скажу что-нибудь и сам себе удивляюсь. Страшное дело.

— Вы ведь, наверное, знаете всех местных жителей? — спросила Тапенс.

— Не так уж их здесь и много. Знаю, конечно. А что? Вас кто-нибудь интересует?

— Да. Скажите, не жила ли здесь когда-нибудь миссис Ланкастер?

— Ланкастер?! Нет, такой фамилии я что-то не припоминаю.

— И еще меня заинтересовал один дом… я ехала сегодня… почти бесцельно… не задумываясь… просто по проселкам…

— Понимаю. Здесь очень милые места. Можно отыскать исключительно редкие образцы. Я имею в виду растения… В здешних зеленых изгородях. В них никто никогда не рвет цветы. Туристов здесь теперь почти не увидишь. Да, мне попадались весьма редкие экземпляры. Например, пыльный журавельник…

— И увидела один дом — у канала, — прервала его Тапенс, не желая отвлекаться на ботанику. — Около горбатого мостика. Примерно в двух милях отсюда. Интересно, как он называется?

— Дайте подумать. Канал… горбатый мостик. Ну… таких домов несколько. Есть ферма Меррикот.

— Это была не ферма.

— А, ну в таком случае… скорее всего, это был дом Амоса и Элис Перри.

— Совершенно верно, — сказала Тапенс. — Некие мистер и миссис Перри.

— Поразительная женщина, правда? И очень интересная — во всяком случае, я всегда считал ее таковой. Исключительно интересная. Совершенно средневековое лицо — вы не заметили? Она играет роль ведьмы в пьесе, которую мы ставим. Ну знаете, для школьников. Она вылитая ведьма, правда?

— Да, — признала Тапенс. — Только дружелюбная.

— Вот именно, в самую точку. Дружелюбная ведьма.

— А он?…

— Да-да, — подтвердил викарий. — Не совсем compos mentis[152], бедняга, но вроде бы без особого вреда…

— Они были очень любезны, — сказала Тапенс. — Пригласили на чай. А я забыла спросить название дома. Они ведь живут только в одной его половине, правда?

— Да-да. В той части, которая раньше была подсобной. Они, по-моему, называют его «Уотерсайд», хотя старое его название, я полагаю, было «Уотермед»[153].

— А кому принадлежит вторая половина?

— Ну, первоначально — лет тридцать назад, а то и все сорок — весь дом принадлежал семье Бредли. Затем его продали, перепродали и он долгое время стоял пустым. Когда я тут появился, его использовали исключительно как загородный дом. Туда наезжала какая-то актриса — мисс Маргрейв, кажется. Но поскольку в церковь она не ходила, я так с ней и не познакомился. Хотя издали видел. Очаровательное создание, просто очаровательное.

— А кому дом принадлежит сейчас? — настаивала Тапенс.

— Даже не знаю. Очень может быть, по-прежнему ей. Половина, в которой живут Перри, всего лишь сдается внаем.

— Я его узнала, как только увидела, — сказала Тапенс. — У меня, знаете, есть картина, на которой он изображен.

— Что вы говорите! Наверное, одна из картин Боскомба… или Боскобела — никак не могу запомнить. В общем, что-то в таком духе. Он родом из Корнуолла. Кажется, добился признания. Впрочем, думаю, он уже умер. Частенько, бывало, приезжал сюда. А какие милые у него получались пейзажи…

— Эту картину подарили моей старенькой тете, которая с месяц назад умерла. Подарила некая миссис Ланкастер… Вот я и спросила, не знакома ли вам эта фамилия.

Викарий снова покачал головой.

— Ланкастер? Ланкастер. Нет, боюсь, такой фамилии я не помню. A-а! Вот идет человек, который вам нужен. Наша дорогая мисс Блай. Она очень активная, наша мисс Блай, очень. Сомневаюсь, что в приходе может случиться что-то, о чем бы она не знала. Она заправляет здесь женским обществом, а потом еще бойскаутами[154], впрочем, и всем остальным тоже. Вы спросите у нее. Она очень активная, очень.

Викарий тяжело вздохнул. Активность мисс Блай, похоже, порядком его утомляла.

— В деревне ее зовут Нелли Блай. Ребята ей так вслед и распевают: Нелли Блай, Нелли Блай… Только это не настоящее ее имя. На самом деле ее зовут Гертрудой или Джералдиной.

Мисс Блай, оказавшаяся женщиной в твидовом костюме, которую Тапенс уже видела в церкви, приближалась к ним бодрой рысью, держа в руке небольшую лейку. При этом она с крайней подозрительностью разглядывала Тапенс и все увеличивала скорость.

— Все сделано, — весело закричала она еще издалека. — Сегодня я немножко зашилась. Самую малость. Вы же знаете, викарий, обычно я прибираю в церкви утром. Но это экстренное заседание… Вы не поверите, сколько на это ушло времени! И спорят, и спорят… Право, мне иногда кажется, что люди спорят исключительно от скуки. Миссис Парингтон уж точно. Настаивала, представьте, чтобы все еще раз подробнейшим образом обсудили. Особенно по вопросу о фирмах, которые уже сообщили нам цены. А расходы-то до того ничтожные, что и говорить-то о них смешно. Хорошо хоть Бэркенхедсы, как всегда, меня поддержали. Право, викарий, вам не следует сидеть на могильном камне.

— Думаете, это непочтительно? — предположил викарий.

— Разумеется, нет, викарий. Я имела в виду, что вы можете простудиться. При вашем-то ревматизме… — Ее взгляд вопрошающе перекинулся на Тапенс.

— Позвольте представить, мисс Блай, — сказал викарий. — Это… это…

— Миссис Бересфорд, — подсказала Тапенс.

— Ах, да, — припомнила мисс Блай. — Я вас видела в церкви. Вы только что ее осматривали. Я бы, конечно, к вам подошла, но уж слишком спешила закончить работу.

— Мне следовало бы вам помочь, — любезнейшим тоном сказала Тапенс. — Правда, от меня было бы мало проку. Вряд ли я сумела бы расставить цветы так же, как это удается вам.

— Приятно, что вы это заметили, тем более что это истинная правда. Я занимаюсь этим… даже уже и не знаю, сколько я этим занимаюсь… По праздникам мы позволяем расставлять горшочки с цветами школьникам, хотя, конечно же, они ничего в этом не смыслят, бедняжки. Я, например, считаю, что ребенку можно и указать что делать, но мисс Пик категорически против. Такая привереда… Это, видите ли, отбивает у них желание проявлять инициативу. А вы зачем приехали? — неожиданно спросила она у Тапенс.

— Да вот, направляюсь в Маркет Бейсинг, — ответила та. — Не порекомендуете ли там какую-нибудь тихую гостиницу, где можно было бы остановиться?

— Жаль вас разочаровывать, но это очень небольшой городок. Там только и есть что базар… Для приезжих там абсолютно никаких удобств. Есть, правда «Голубой дракон»… Считается, что двухзвездочный отель. Чушь! По-моему, «Ягненок» вам понравится больше. Там, знаете ли, поспокойнее. Вы надолго туда?

— Да нет, — ответила Тапенс. — День-два… Пока осмотрюсь.

— Боюсь, смотреть там особенно нечего. Ни памятников старины, ни… да вообще ничего! Обычный сельский район, — сказал викарий. — Зато тихий. И есть, как я уже говорил, очень интересные цветы.

— Да-да, говорили, — вспомнила Тапенс. — Возможно, я соберу букет в перерывах между поисками дома.

— О Боже, как интересно! — оживилась мисс Блай. — Вы думаете поселиться в нашей округе?

— Ну, насчет округи мы с мужем пока еще ничего не решили, — ответила Тапенс. — Мы особенно не спешим. Ему только через полтора года на пенсию. Но я считаю, что осмотреться всегда полезно… Лично я предпочитаю съездить в округ, получить список домов на продажу и не спеша все их осмотреть. По-моему, приезжать из Лондона на один день, чтобы осмотреть какой-нибудь один дом — пустая трата времени.

— О да, вы же здесь с машиной, так?

— Да, — ответила Тапенс. — Завтра утром хочу съездить в Маркет Бейсинг к агенту по продаже недвижимости. Насколько я понимаю, здесь, в деревне, остановиться негде?

— Почему же? Есть миссис Копли, — сказала мисс Блай. — Летом она всегда сдает комнату. Большая, знаете, чистюля. У нее безупречный порядок. Разумеется, под комнатой имеется в виду только ночлег и завтрак. Ну, возможно еще, легкий ужин. Правда, по-моему, до августа — самое раннее июля — она никого не берет.

— Я, пожалуй, все же спрошу, — сказала Тапенс.

— Она весьма достойная женщина, — заметил викарий и грустно добавил: — Язык, правда, что помело. Ни на секунду рта не закрывает.

— В деревнях всегда много сплетен, — заметила мисс Блай. — Пожалуй, я провожу миссис Бересфорд к миссис Копли и посмотрю, получится ли что из этого.

— Было бы очень мило с вашей стороны, — поблагодарила ее Тапенс.

— Тогда мы уходим, — живо сказала мисс Блай. — До свидания, викарий. Все ищете? Занятие не из приятных, да и шансов на успех маловато. Я, право, считаю, просьба была исключительно неделикатная.

Тапенс попрощалась с викарием и сказала, что будет рада помочь ему, если сможет.

— Я бы запросто могла часок-другой походить среди надгробий. Для моего возраста у меня очень хорошее зрение. Вы просто ищете фамилию Уотерс?

— Не совсем, — ответил викарий. — Думаю, тут важен еще и возраст. Я ищу ребенка лет, пожалуй, семи. Девочку. Майор Уотерс полагает, что его жена могла сменить фамилию, но, поскольку новой фамилии он не знает, возникают известные трудности.

— На мой взгляд, абсолютно невыполнимая задача, — сказала мисс Блай. — Не надо вам было ничего обещать, викарий. Это же чудовищная бестактность — предложить человеку такое.

— Бедняга, видимо, страшно расстроен, — отозвался викарий. — На редкость грустная история, как мне представляется. Но я не должен вас задерживать.

Идя бок о бок с мисс Блай, Тапенс решила, что, как бы много ни болтала пресловутая миссис Копли, ей вряд ли удастся составить конкуренцию мисс Блай. С губ последней срывался непрерывный словесный поток: решительный, меткий и не терпящий никаких возражений.

У миссис Копли оказался симпатичный просторный коттедж несколько на отшибе с аккуратным садиком, недавно побеленным крыльцом и хорошо начищенной медной ручкой. Сама миссис Копли словно сошла со страниц романов Диккенса[155]. Очень маленькая и очень круглая, она не шла, а скорее, катилась вам навстречу, как резиновый мячик. У нее были светлые блестящие глаза, светлые волосы, топорщащиеся во все стороны непослушными кудряшками, и исключительно живой вид. Вначале она было засомневалась:

— Обычно, вы знаете, мы не берем постояльцев в это время года. Обычно нет. Вот летние гости — дело другое. Так и мой муж говорит. В конце концов, по нынешним-то временам все этим занимаются. И правильно делают. Только не в это время года, нет. Не раньше июля. Однако если это всего лишь на два-три дня и если леди не смущают некоторые неудобства, тогда, пожалуй…

Тапенс заверила ее, что совершенно привычна ко всякого рода неудобствам, на что миссис Копли, осмотрев ее с головы до ног, сказала, что, вероятно, леди хотела бы прежде взглянуть на комнату, а уж потом договориваться. Рот у нее и впрямь не закрывался ни на секунду.

Тут мисс Блай пришлось с видимым сожалением удалиться — сожалением, поскольку она не успела еще узнать: откуда Тапенс родом, сколько ей лет, чем занимается ее муж, есть ли у нее дети и так далее и тому подобное. Но, к несчастью для нее и к счастью для Тапенс, близилось собрание, на котором она собиралась председательствовать, и сама мысль, что заветный пост может захватить кто-то другой, приводила ее в ужас.

— С миссис Копли вам будет весьма комфортно, — заверила она Тапенс напоследок. — А что, кстати, с вашей машиной?

— Сейчас ее подгоню, — ответила Тапенс. — Миссис Копли, где бы мне ее лучше поставить? Может, прямо на улице? Не будет она загораживать проезд…

— О, мой муж придумает что-нибудь получше, — сказала миссис Копли. — Можно поставить в поле — это здесь рядом, — уж там ее точно никто не тронет. А можно просто загнать в сарай.

Убедившись, что и этот вопрос улажен, мисс Блай поспешила на свое собрание. Время близилось к ужину, и Тапенс спросила, нет ли в деревне харчевни.

— Ничего такого, куда могла бы пойти леди, у нас нет, — ответила миссис Копли. — Но если вас устроит пара яиц с кусочком ветчины и хлеб с домашним джемом…

Тапенс сказала, что это было бы замечательно. Ее комната оказалась маленькой, но уютной. Кровать с виду казалась удобной, а стены были оклеены обоями с бутонами роз. И всюду — безупречная чистота.

— Не правда ли, приятные обои, мисс? — сказала миссис Копли, с легкостью возвращая Тапенс статус незамужней дамы. — Мы специально выбирали такие, чтобы любая парочка молодоженов была не прочь провести здесь медовый месяц. Романтика… если вы понимаете, о чем я…

Тапенс сказала, что понимает.

— Ведь у ней, у нынешней-то молодежи, денег почти нет. Не то что прежде. Теперь все уходит на покупку дома. Или покупают мебель — тоже в рассрочку. Какой уж тут медовый месяц? Очень она теперь стала благоразумная, молодежь-то. Деньгами уже не швыряется…

Миссис Копли стала спускаться по лестнице, впрочем, и не думая прерывать свой монолог. День выдался хлопотный, и Тапенс прилегла на полчасика вздремнуть. Она возлагала огромные надежды на миссис Копли и хотела как следует отдохнуть, чтобы, взявшись за нее со свежими силами, добиться самых плодотворных результатов. Она была совершенно уверена, что скоро обо всем узнает: кто живет в домике у канала, кто пользуется дурной славой в округе, а кто хорошей, какие тут помнят скандалы и так далее и тому подобное.

Когда она проснулась и спустилась вниз, ее представили мистеру Копли. Этот, напротив, рта практически не открывал. Весь его разговор сводился к дружелюбному урчанию, выражавшему полное согласие с собеседником и — иногда — глухому утробному звуку, означавшему, по-видимому, сомнение.

Тапенс показалось, что он был искренне рад за жену, у которой появилась наконец возможность отвести душу и всласть выговориться. Сам он большую часть вечера потратил на составление планов на следующий день, который они собирались посвятить поездке на базар.

Тапенс только того и нужно было. Вкратце ситуацию можно было обрисовать так: «Вам нужна информация? — Она у нас есть!» Чем-то миссис Копли напоминала радиоприемник или, скорее даже, телевизор. Стоило повернуть ручку, как тут же начинали изливаться слова, сопровождаемые выразительными жестами и мимикой. Хотя фигура ее больше напоминала детский резиновый мяч, лицо было удивительно податливо и пластично. На глазах у Тапенс оживали в карикатурном виде люди, о которых рассказывала миссис Копли.

Тапенс съела яичницу с беконом, два куска хлеба с маслом и похвалила желе из ежевики домашнего изготовления — ее любимое, как она заявила, совершенно не покривив душой; она также постаралась хорошенько запомнить выплеснувшийся на нее поток информации, с тем чтобы впоследствии занести все в свою записную книжку. Перед ее глазами развернулась весьма широкая панорама, запечатлевшая жизнь многих поколений жителей этого сельского района.

Единственное, что немного затрудняло восприятие — это полное отсутствие хронологической последовательности. С событий пятнадцатилетней давности миссис Копли перепрыгивала к тому, что случилось два года назад, и, плавно перейдя к прошлому месяцу, тут же лихо уносилась аж в двадцатые годы. Все это, разумеется, требовало систематизации, и Тапенс оставалось только гадать, сумеет ли она когда-нибудь сложить все это в единую картину.

Первая кнопка, которую она нажала, упомянув о миссис Ланкастер, не дала абсолютно никаких результатов.

— По-моему, она родом из ваших краев, — сказала Тапенс, стараясь говорить как можно небрежнее, — потому что у нее была картина — вполне, кстати, приличная, которую написал местный художник.

— Как-как, вы сказали, ее зовут?

— Миссис Ланкастер.

— Да нет, никаких Ланкастеров в здешних краях сроду не было. Ланкастер… Ланкастер… Погодите, что-то припоминаю… Однажды какой-то джентльмен попал в автомобильную катастрофу… Хотя, нет. Это машина у него была марки «ланкастер». Никакой миссис Ланкастер. А может, это мисс Болтон, а? Сейчас, думаю, ей было бы под семьдесят… Возможно, она вышла за какого-то Ланкастера, Потому что она давно уже уехала за границу и, я слышала, вышла там замуж. Может, и за Ланкастера.

— Картину, которую она подарила моей тете, нарисовал Боскобел, если я не путаю, — сказала Тапенс. — Какое желе вкусное!

— В отличие от других, я не кладу в него яблок. Говорят, от яблок оно застывает лучше, но они забивают весь аромат.

— Да, — поддержала ее Тапенс. — Совершенно с вами согласна. Забивают.

— Кто-кто, вы сказали? Я только поняла, что фамилия на «Б» начинается.

— По-моему, Боскобел.

— А, мистера Боскоуэна я хорошо помню. Только с тех пор уж лет пятнадцать прошло. Дайте подумать… Приезжал он несколько лет подряд, это точно. Нравилось ему здесь. Даже коттедж снимал. У фермера Харта; тот держал коттедж для своего работника. Он еще потом новый себе построил, то есть не он, а муниципалитет, конечно. И не один даже, а целых четыре, и все для своих работников. Настоящий художник — вот кто такой был мистер Боскоуэн! — продолжала миссис Копли. — Но, конечно, со странностями. Помню, пиджак все носил. Вроде как бархатный или велюровый. Хороший, в общем, пиджак. А на локтях дырки. И рубашки у него все были желтые или зеленые. Очень он пестро одевался, ничего не скажешь. Мне его картины нравились, да. Однажды он их выставил. По-моему, на Рождество… Хотя, нет. Разумеется, это было летом. Зимой он здесь не бывал. Да, очень милые картины. Ничего возбуждающего, если вы меня понимаете… Какой-нибудь там дом с парой деревьев, или две коровы через забор смотрят. Все чинно-пристойно, в спокойных таких тонах. Не то что теперь у некоторых.

— У вас тут много художников?

— Да нет, право. Даже и говорить не о чем. Летом приезжают две-три дамы — рисуют этюды, но, по-моему, делать они этого не умеют. Потом еще с год назад был тут один молодой человек — тоже все художником себя величал. Никогда толком и не брился. Не скажу, чтобы мне его картины шибко нравились. Странные какие-то… Все пятна, пятна, круги какие-то перекрученные… Ничего толком не разберешь. А вот, поди ж ты, раскупали их у него на раз. Причем продавал он их, заметьте, ой как недешево.

— По пять фунтов за штуку, — впервые подал голос мистер Копли, и Тапенс даже подскочила от неожиданности.

— Я объясню, что имеет в виду мой муж, — снисходительно улыбнулась миссис Копли. — Он считает, что ни одна картина не должна стоить больше, чем потраченные на нее краски. Ты ведь так рассуждаешь, Джордж?

— Да, — признал Джордж.

— Мистер Боскоуэн нарисовал картину дома у мостика через канал — «Уотерсайд» или «Уотермед»… Так он, вроде бы, называется? Я сегодня там проезжала.

— Вон по той дороге, да? И дорогой-то не назовешь, верно? Больно уж она узкая для дороги. А дом совсем на отшибе. Не хотела бы я в таком жить. Слишком уж там одиноко. Ты не согласен, Джордж?

Джордж издал звук, выражавший слабое несогласие, хотя, возможно, и презрение к женской трусости.

— Там Элис Перри живет, да, — сказала миссис Копли.

Тапенс тут же оставила мистера Боскоуэна в покое и с готовностью кивнула. Она уже усвоила, что с миссис Копли, которая постоянно перескакивала с одного на другое, всегда лучше соглашаться.

— Странная парочка, — заявила миссис Копли, и Джордж что-то согласно замычал.

— Довольствуются собственным обществом, это точно. Не очень-то общительны, прямо скажем. А видок у нее… Второй такой, как Элис Перри, во всем белом свете не сыщется.

— Сумасшедшая, — изрек мистер Копли.

— Я бы не сказала. С виду-то конечно… Эти ее волосы… Так и летают. И пиджаки у нее все какие-то мужские, и сапоги безразмерные… А уж какую ахинею порой несет! Или вдруг начинает отвечать невпопад. Но я не сказала бы, что сумасшедшая. Странная, только и всего.

— А людям она нравится?

— А ее здесь толком никто и не знает, хотя они уже столько лет там живут… Сочиняют о ней всякие небылицы…

— Какие небылицы?

Миссис Копли не только не возражала против прямых вопросов, но, наоборот, искренне радовалась, что может на них ответить.

— Ну, что духов по ночам вызывает. Тарелку крутит. Огоньки, мол, ночью у них по дому бродят. И книги она странные читает. Ну, в которых всякие штуковины нарисованы — круги там со звездами… Но я так вам скажу: если у кого не все дома, так это у Амоса Перри.

— Он чересчур простоват, — снисходительно сказал мистер Копли.

— Да, тут ты, вероятно, прав. Всем говорит, что любит свой сад, а в садоводстве не разбирается.

— У них же всего полдома, да? — сказала Тапенс. — Миссис Перри любезно пригласила меня зайти.

— Да что вы? Правда? Ну, не знаю, не знаю, по мне, так не дай Бог там оказаться, — отозвалась миссис Копли.

— Их половина в полном порядке, — заметил мистер Копли.

— А разве другая нет? — спросила Тапенс. — Фронтальная часть… Та, что выходит на канал.

— Ну, о ней много чего рассказывают. Оно и понятно, там уж сколько лет никто не живет. Говорят, есть в этом доме что-то странное. Впрочем, ничего конкретного никто не говорит. Все быльем поросло. Дом-то построили больше ста лет назад. Говорят, сначала там держали одну красивую леди — для нее и построили, а заказал все это дело один из придворных господ.

— Из придворных королевы Виктории[156]? — заинтересовалась Тапенс.

— Ну, это вряд ли. Разборчивая она была, старая-то королева. Нет, по-моему, это было еще раньше. Во времена одного из Георгов[157]. Так вот этот джентльмен все наведывался к своей даме, наведывался, а однажды вечером они поссорились, и он перерезал ей глотку. Вот что говорят.

— Какой ужас! — воскликнула Тапенс. — И его за это повесили?

— Нет. Не такой он был дурак. Говорят, он, чтобы избавиться от трупа, замуровал ее в камине.

— Замуровал в камине?!

— Ну, вообще-то разное говорят… Я, например, слышала, что она была монашенкой и сбежала из монастыря, вот почему ее и пришлось замуровывать. Именно так в женских монастырях всегда и делают.

— Но ведь не монашенки же ее замуровали?!

— Нет-нет. Все он, ее возлюбленный, убивец. Потом заложил камин кирпичом и обил железом. Во всяком случае, больше ее, бедняжку, никто не видел. А у нее такие наряды были, что грех не заметить. Некоторые, разумеется, говорили, будто она уехала с ним. А может, вернулась туда, где жила раньше. Люди, бывало, слышали, как из дома доносятся какие-то звуки, а ночью видели там огоньки… Многие и сейчас с наступлением темноты боятся к нему подходить.

— А что было потом? — спросила Тапенс, полагая, что, копаясь в столь древнем прошлом, она ничего не добьется.

— Да много чего, я толком и не знаю. Если не ошибаюсь, дом этот купил один фермер по фамилии Блоджик. Только он там недолго прожил. Он ведь из этих был, из «фермеров-джентльменов». Дом-то ему нравился, только вот землей он пользоваться не умел, вот, в результате, и продал. Он потом сколько раз переходил из рук в руки… И каждый раз приезжали строители и что-то там меняли… новые ванные и тому подобное… Одно время, по-моему, дом достался какой-то парочке, которая разводила цыплят. Но у него уже тогда была дурная слава. Впрочем, все это было еще до меня. По-моему, одно время сам мистер Боскоуэн подумывал его купить. Это когда он нарисовал с него картину.

— А какого же возраста был мистер Боскоуэн, когда он бывал здесь?

— Да лет, я бы сказала, сорока, а может, и старше. Интересный был, в некотором роде, мужчина. Правда, толстоват немного. А уж до девок охоч — мама моя!

— Гм, — мрачно хмыкнул мистер Копли.

— Да ладно тебе, все знают, какие они, эти художники, — сказала миссис Копли. — Слишком часто ездят во Францию, вот и набираются тамошних манер.

— Он не был женат?

— Тогда еще нет. Одно время он все сох по дочке миссис Чарринггон, да ничего из этого не вышло. Славная была девушка, но слишком уж для него молодая — пятнадцать лет разницы.

— А кто такая миссис Чарринггон? — удивилась Тапенс, окончательно сбитая с толку столь неожиданным появлением нового персонажа.

«И вообще, чем я тут занимаюсь? — спросила она себя и тут же почувствовала смертельную усталость. — Выслушиваю какие-то сплетни, какие-то бредовые убийства… Все ведь ясно как Божий день… Славная старушка Ланкастер тронулась умом. Возможно, мистер Боскоуэн подарил ей эту картину, а также рассказал легенду о замурованной в камине красавице, которую старушка переделала в своем воображении. И вот я иду по ложному следу. Томми был совершенно прав, сказав, что я с приветом. С приветом и есть!»

Теперь она выжидала момент, когда бурный словесный поток, текущий из уст миссис Копли, прервется хоть на секунду, чтобы тут же встать и, пожелав всем спокойной ночи, отправиться наверх в спальню.

Миссис Копли, однако, была в ударе.

— Миссис Чаррингтон? Ну, одно время она жила в «Уотермеде», — с готовностью принялась объяснять она, — вместе с дочерью. Славная была леди, миссис Чаррингтон, это точно. По-моему, вдова армейского офицера. Очень нуждалась в деньгах, потому и искала дом подешевле. Помню, постоянно в саду копалась. Любила она это дело… А вот за домом не шибко следила, это точно. Раз или два я туда ездила прибираться, да разве туда наездишься? Тем более на велосипеде… Это ж больше двух миль будет. Автобусы здесь тогда еще не ходили.

— И долго она здесь прожила?

— Да года два или три, не больше. Перепугалась, наверное, после той истории с мистером Боскуэном. Да у них и своих неприятностей хватало. Особенно у дочки… Лилиан, по-моему, ее звали.

Тапенс отхлебнула чаю, которым была подкреплена трапеза, и решила до конца разобраться с миссис Чаррингтон, прежде чем удалиться на покой.

— А что за беда приключилась с ее дочерью? Из-за мистера Боскоуэна?

— Нет, до беды ее довел не мистер Боскоуэн. Этому я никогда не поверю. Это все тот, другой.

— Какой другой? — тоскливо спросила Тапенс. — Он тоже здесь жил?

— Сомневаюсь. Она с ним в Лондоне повстречалась. Поехала туда учиться балету, что ли, — в общем, искусством заниматься. Мистер Боскоуэн договорился, чтобы ее взяли в какую-то школу. А звали этого типа, если не ошибаюсь, Слейд[158].

— Слейд? — переспросила Тапенс.

— Что-то в этом роде. Но, как бы его ни звали, познакомилась она с ним в Лондоне, это точно. Матери, понятно, это не понравилось, и она запретила ей с ним встречаться. А что толку? Она совершенно в таких вещах не разбиралась. Офицерские жены, знаете ли, все такие. Ей, видите ли, казалось, что девушки поступают именно так, как им говорят родители. Отстала от времени, бедняжка. Слишком долго жила в Индии и всякой прочей глуши. Любой ведь знает, что, когда речь заходит о симпатичном молодом парне, за девушкой нужен глаз да глаз. Он, бывало, появлялся тут время от времени, и они встречались.

— А затем она попала в беду? Так? — спросила Тапенс, искренне надеясь, что этот эвфемизм не оскорбит чувств достойного мистера Копли.

— Наверняка это был он. По-моему, яснее ясного. Я увидела, как обстоят дела, задолго до того, как это увидела ее родная мать. Красивая, надо сказать, была девушка. Высокая, ладная, да пригожая. Но, к несчастью, характером не вышла. Слабая была. Бывало, бродит кругом, как полоумная, и все бормочет что-то себе под нос. Я считаю, подло он с ней поступил, этот Слейд-то. Уехал и бросил, когда узнал, что произошло. Настоящая мать, конечно, догнала бы его и подробно растолковала, в чем теперь состоит его долг и что ему следует делать, но только не миссис Чаррингтон… У нее бы духу на это не хватило. Хорошо хоть хватило ума увезти девушку отсюда подальше. А дом заколотили и скоро выставили на продажу. Они еще раз потом приезжали — за вещами — но в деревне не появлялись и словом ни с кем не перемолвились. И больше их здесь уж никто никогда не видел. Рассказывают, правда, какие-то небылицы, но что-то слабо во все это верится.

— Некоторые наврут — не дорого возьмут, — заявил вдруг мистер Копли.

— Вот именно, Джордж. А может, и правду говорят. Такое тоже бывает. Мне, кстати, всегда казалось, что у девушки не все дома.

— А что говорят-то? — спросила Тапенс.

— Неприятно, право, и повторять. Да и не верю я этому… Хотя, с другой стороны, столько лет прошло… В общем, распустила эту сплетню Луиза, девчонка миссис Бэдкок. Вот уж врушка так врушка! Чего только не нагородит. И, главное, складно так у нее все получается…

— И что же? — напомнила Тапенс.

— Так вот она утверждает, будто эта девица, Чаррингтон, убила младенца, а потом покончила с собой. А мать будто стала как полоумная, и родственники отдали ее в какой-то приют.

Тапенс почувствовала, что в голове у нее начинает твориться что-то странное. Ей даже показалось, что она закачалась, сидя на стуле. Может, миссис Чаррингтон — это миссис Ланкастер? Сломленная судьбой дочери, сменившая фамилию и слегка тронувшаяся умом…

Где-то вдалеке без умолку журчал оживленный голос миссис Копли:

— Сама я сроду в это не верила. Бэдкок скажет что угодно. Да мы тогда не очень-то ее и слушали — нам и без того было чем заняться. Вся округа жила в страхе, такие пошли дела.

— Да? И что же случилось? — спросила Тапенс, не особенно веря, что деревушка наподобие Саттон Чанселлора может оказаться в центре «таких дел».

— Смею сказать, тогда об этом во всех газетах писали. Дайте подумать… Наверное, лет двадцать тому назад… Убийства детей… Сначала девятилетняя девочка… Не вернулась домой из школы. Искали ее всей округой. Нашли в рощице Дингли, задушенную. Меня и сейчас, как вспоминаю, в дрожь бросает. Но это была только первая, а недели через три нашли еще одну. На этот раз по другую сторону от Маркет Бейсинга. Но все равно в нашей округе. На машине так и вовсе рукой подать. И началось. Месяц пройдет спокойно, другой — и новая жертва. Одну вообще нашли в двух милях отсюда, чуть ли не в самой деревне.

— А полиция?

— Делала что могла, — отвечала миссис Копли. — Довольно скоро задержали одного человека, да… По ту сторону от Маркет Бейсинга. А потом заявили, будто он помогал им в расследовании. Ну, вы сами понимаете… Они много кого задерживали… Там одного возьмут, тут другого, а через двадцать четыре часа уже отпускают. Всегда выяснялось, что никак они не могли этого сделать. Либо их вообще в здешних краях в тот момент не было, либо у них такое железное алиби, что никуда не денешься.

— Не скажи, Лиз, — возразил мистер Копли. — В полиции, может, и знали, кто это сделал. Я даже уверен, что знали. Я слышал, так часто бывает: знают, а доказать ничего не могут.

— Это жены во всем виноваты, — продолжала миссис Копли. — Жены, матери и отцы. Против них даже полиция бессильна. Мать заявляет: «Вчера вечером мой мальчик сидел вот здесь, обедал». Или девушка утверждает, что в тот вечер ходила с ним в кино, и он все время находился рядом с ней. Либо же отец скажет, будто они вместе работали на дальнем поле — и поди докажи, что это не так. Что толку, если полиция знает, что отец, мать или возлюбленная лгут: если не появится надежный свидетель и не заявит, что видал этого парня совсем в другом месте, сделать ничего нельзя. Страшное было время. Мы все тут прямо с ума посходили. После каждого нового случая набирали добровольцев…

— Истинная правда, — вставил мистер Копли.

— …и отправлялись на поиски. Иногда сразу находили, иногда через несколько недель. Иной раз совсем рядом, в месте, которое, казалось бы, уже сто раз было осмотрено. Ужасно, — вздохнула миссис Колли, — бывают же такие люди! По-моему, их надо убивать на месте. Лучше всего душить. Лично я, попадись он мне, задушила бы его собственными руками. Это же надо! Убивать детей! И какой смысл упекать этих психов в сумасшедшие дома? Они там живут себе поживают и горя не знают. А потом, рано или поздно, выходят на свободу. Мол, излечились! В Норфолке[159] был такой случай… Мне сестра рассказывала, она там живет… Так вот, эти доктора сами, наверное, сумасшедшие, коли таких маньяков на волю выпускают.

— И вы никого не подозревали? — спросила Тапенс. — То есть, все были уверены, что это кто-то пришлый?

— Для нас-то, может, и пришлый. Но это определенно был человек, который жил в пределах… ну, скажем, двадцати миль. Но, конечно, не из нашей деревни.

— Ты раньше вроде как говорила, что из нашей деревни, Лиз, — удивился ее муж.

— Погорячилась, — ответила миссис Копли. — Не иначе, со страху ляпнула. Помнишь же, как все тогда друг на друга смотрели. Нет-нет, да и спросишь себя: а не этот ли парень… что-то он в последнее время какой-то странный. Так вот и жили.

— Думаю, он вовсе не казался странным, — сказала Тапенс. — Наверное, был такой же, как все.

— Возможно, вы правы. Тут ведь не поймешь. Одни говорят, что сумасшедшего нипочем не распознаешь, другие твердят, что у психа в глазах блеск какой-то особый.

— У нас тогда сержант полиции Джеффриз говорил, — вмешался мистер Копли, — что точно знает, кто убийца, только доказать ничего не может.

— Вы хотите сказать, убийцу так и не нашли?

— Нет. Это продолжалось больше полугода — да что там, почти год, а потом вдруг разом прекратилось. И больше уже никогда не повторялось. Наверное, он уехал. Насовсем уехал. Потому-то люди и говорят теперь, что, мол, знают, кто это был.

— Вы хотите сказать, потому, что кто-то уехал?

— Не только. Вообще почувствовали себя спокойней. Бывало, прямо так и говорили: мол, это был такой-то и такой-то.

Тапенс немного поколебалась, прежде чем задать следующий вопрос, но, взглянув на разгоряченное лицо миссис Копли, поняла, что волноваться ей совершенно не о чем.

— Ну а здешние жители, они-то на кого думали?

— Ох, уж так давно это было, что и говорить не хочется. Называли, конечно, кое-какие имена. Шептались, присматривались… Некоторые, например, считали, что это мог быть мистер Боскоуэн.

— В самом деле?

— Поскольку, мол, он художник, а художники все со странностями. Но я в это никогда не верила!

— Про Амоса Перри еще больше болтали, — сказал мистер Копли.

— Про мужа миссис Перри?

— Ну да. Вы же его видели. Явно не в себе. Как раз из тех, кто мог это сделать.

— А они здесь тогда уже жили?

— Да. Только не в «Уотермеде». У них был коттедж в четырех или пяти милях отсюда. И, насколько я знаю, полиция за ним следила, — совсем уже разговорился мистер Копли.

— Но предъявить ему ничего не смогла, — закончила за него миссис Копли. — Жена его всегда прикрывала. Заявляла, что вечерами он сидит с ней дома, вот так. Каждый вечер сидит. Вот только по субботам заглядывает иногда в трактир. А надо вам сказать, что ни одно из убийств на субботу не попадало. Ни разу не спуталась. И запугать ее тоже никому не удалось. Впрочем, Элис Перри нельзя не поверить — такой уж она человек. Да и не Амос это был. Я лично никогда так не думала. Доказательств у меня, конечно, никаких, но если бы меня попросили указать на преступника пальцем, я бы, не задумываясь, ткнула в сэра Филиппа.

— Сэра Филиппа?! — переспросила Тапенс, чувствуя, что у нее начинает кружиться голова. — А это еще кто такой?

— Сэр Филипп Старк… Он живет в доме Уоррендеров. То есть настоящий-то дом, в котором жили настоящие Уоррендеры и который назывался «Олд Прайэри», давно сгорел… А Уоррендеры теперь все на церковном кладбище… В церкви на стенах места свободного нет от мемориальных досок. Уоррендеры, по сути, жили здесь всегда, еще со времен короля Якова[160].

— А сэр Филипп не Уоррендер?

Нет. Просто нахапал много денег, а может, и не он даже, а его отец. Сталелитейные заводы или что-то в этом роде. Странный был человек, сэр Филипп. Заводы у него где-то на севере, а сам он здесь. Согласитесь, странно. И держался особняком. Ну вылитый анах… анах… ну как его? — жалобно спросила миссис Копли.

— Анахорет[161], — подсказала Тапенс.

— Вот-вот, его-то я и имела в виду. Бледный был, тощий такой, кожа до кости, и страшно любил цветы. Ботаник, видите ли. Вечно собирал на полях какие-то дурацкие цветочки, на которые и смотреть-то тошно. По-моему, даже написал о них книгу. Большой был умник. А жену отхватил славную… Удивительно красивая женщина, только все время грустная.

Мистер Копли возмущенно замычал.

— Совсем спятила, — сказал он. — Ну какой из сэра Филиппа убийца? Он же обожал детей. Вечно для них праздники устраивал…

— Знаем мы эти праздники… Красивые призы… бег с яйцом в ложке[162], чай с клубникой и сливками… А своих детей у него никогда и не было. Он частенько останавливал их на улице и давал конфеты или шестипенсовики, чтобы они купили сладостей. Не знаю. Лично я думаю, он переигрывал. Странный был человек. Так что запросто мог свихнуться, когда жена ни с того ни с сего бросила его и уехала.

— А когда это случилось?

— Да примерно через полгода после того, как все это началось. К тому времени уже трое детей погибло. И вдруг леди Старк срывается и уезжает на юг Франции, чтобы больше никогда к нему не вернуться. С чего бы вдруг? Такая спокойная, респектабельная леди. Не похоже, чтобы она оставила его ради другого мужчины. Не в ее это было стиле. А уехала она и бросила мужа потому, что узнала о его делишках, точно вам говорю.

— А он до сих пор живет здесь?

— Наездами. Появляется раз или два в год, но большую часть времени дом заколочен. Там только смотритель и живет. Между прочим, мисс Блай когда-то была его секретаршей. Она и сейчас ведет все его здешние дела.

— А его жена?

— Умерла, бедняжка. Вскорости после отъезда за границу. В ее честь в церкви установлена мемориальная доска. Думаю, все это оказалось для нее слишком тяжелым испытанием. Сначала она, вероятно, не была уверена, потом стала его подозревать, а затем уж и полностью во всем убедилась. Надо было ей пораньше уехать, глядишь, осталась бы жива.

— И чего вы, женщины, только не навыдумываете, —  заметил мистер Копли.

— Я лишь говорю, что в сэре Филиппе что-то не так. А его чрезмерная любовь к детям всегда казалась мне подозрительной.

— Женское воображение, — вздохнул Копли.

Миссис Копли встала и принялась убирать со стола.

— Давно пора, — сказал ее муж. — Из-за тебя у нашей гостьи будут дурные сны. Понагородилатут… Нашла, тоже, чего вспомнить.

— Очень интересно было послушать, — сказала Та-пенс. — Но у меня просто слипаются глаза. Пожалуй, я действительно пойду лягу.

— Вообще-то мы тоже обычно ложимся рано, — призналась миссис Копли. — Да и вы наверняка устали после всех ваших переездов…

— Что да, то да. Жуть как хочется спать. — Тапенс широко зевнула. — Ну, спокойной ночи и большое вам спасибо.

— Зайти к вам утром с чашечкой чаю? В восемь не будет для вас слишком рано?

— Да нет, в самый раз, — сказала Тапенс. — Но, пожалуйста, не беспокойтесь.

— Ну что вы, — сказала миссис Копли, — какое тут беспокойство?

Тапенс устало поднялась наверх, открыла чемодан, достала нужные вещи, разделась, помылась и повалилась на кровать. Она ничуть не покривила душой, когда сказала, что смертельно устала. Все услышанное за вечер проносилось в ее голове как в жутковатом калейдоскопе: толпа фигур и сцены насилия. Мертвые дети — слишком много мертвых детей. Тапенс же нужен был всего лишь один мертвый ребенок — за камином. А камину вроде бы полагалось иметь какое-то отношение к «Уотерсайду». Детская кукла… Ребенок, которого убила молоденькая девушка, обезумевшая от того, что возлюбленный ее бросил… «О Господи, наверное, я чересчур впечатлительная», — подумала Тапенс. Но как же все перемешалось — совершенно не понятно, когда и что происходило на самом деле…

Она уснула, и ей приснился сон. Из окна выглядывал кто-то похожий на леди Шалотт[163]. В дымоходе что-то скреблось и царапалось. Из-за огромного куска жести, прибитого к нему гвоздями, доносились удары. Глухие удары молотка. Тук-тук-тук. Тапенс проснулась — в дверь барабанила миссис Копли. Она бодро вошла, поставила чай у постели Тапенс, отдернула занавески и выразила надежду, что гостья выспалась. Никогда в жизни Тапенс еще не видела человека, который выглядел бы бодрее, чем миссис Копли. Уж ей-то определенно не снилось дурных снов!

Глава 9 Утром в Маркет Бейсинге

— Ну-с, — сказала миссис Копли, выходя из комнаты, — вот и новый день. Именно это я всякий раз говорю, когда просыпаюсь.

«Новый день? — мрачно думала Тапенс, потягивая крепкий черный чай. — Интересно, не сваляла ли я дурака? Очень на это похоже. Жаль, нельзя посоветоваться с Томми. Вчерашний вечер окончательно все запутал».

Прежде чем выйти из комнаты, она занесла в записную книжку факты и имена, которые услышала накануне вечером: вчера она настолько устала, что сделать это была просто не в состоянии. Сентиментальные истории из далекого прошлого, хорошо если содержащие хоть крупицу правды, а большей же частью слухи, домыслы, сплетни и романтический бред.

«Право, — подумала Тапенс, — столько любовных историй, вплоть до восемнадцатого столетия, и никакого толку. Правда, я, кажется, и сама уже не знаю, чего ищу. С другой стороны, раз уж начала, не бросать же все на полдороге».

Как Тапенс и предполагала, прежде всего ей пришлось отделаться от мисс Блай. Благополучно отклонив все ее предложения о помощи, она с облегчением повернула ключ зажигания, собираясь отправиться в Маркет Бейсинг, но мисс Блай вдруг с отчаянным криком бросилась к машине, и Тапенс пришлось остановиться и, насколько это возможно, утолить ее любопытство. Куда она едет? Срочное деловое свидание… Когда вернется?.. Тапенс не уверена… Как насчет ленча?.. Очень мило со стороны мисс Блай, но Тапенс боится, что…

— В таком случае, жду вас к половине пятого.

Приглашение прозвучало как королевский приказ. Тапенс мило улыбнулась, кивнула и нажала на педаль газа.

Пожалуй, рассуждала она, если из агентов в Маркет Бейсинге удастся вытянуть что-нибудь интересное, недостающую информацию вполне может обеспечить Нелли Блай. Хотя эта особа явно из тех, кто гордится тем, что им обо всех все известно. К тому же для начала мисс Блай непременно пожелает узнать все о самой Тапенс.

Впрочем, Тапенс надеялась, что ко второй половине дня сумеет собраться с силами и обрести присущую ей изобретательность.

— Не забывай о миссис Бленкинсон, — сказала она себе, прижимаясь на повороте к зеленой изгороди и чудом избегая встречи с шаловливым трактором огромных размеров.

В Маркет Бейсинге она припарковала машину на главной площади и зашла на почту позвонить.

— Алло? — как всегда с подозрением осведомился Альберт.

— Альберт, завтра я буду дома. Скорее всего, к обеду, может быть, даже раньше. Если мистер Бересфорд не позвонит, значит, он тоже вернется. Закажите для нас что-нибудь… пожалуй, цыпленка.

— Слушаюсь, мадам. Где вы…

Но Тапенс уже повесила трубку.

Жизнь Маркет Бейсинга, видимо, была сосредоточена вокруг ее центральной площади: прежде чем уйти с почты, Тапенс заглянула в справочник и узнала, что три из четырех агентов по продаже недвижимости имеют конторы на площади, четвертый — на Джордж-стрит.

Тапенс переписала их данные и вышла.

Начала она с господ Лавбоди и Сликера, контора которых показалась ей самой респектабельной.

Открыла ей девушка с пятнами на лице.

— Я хотела бы навести кое-какие справки об одном доме.

Девушка посмотрела на нее с таким удивлением, словно Тапенс справлялась о каком-то редком животном.

— Я, право, даже не знаю, — сказала девушка, озираясь, нет ли поблизости кого-нибудь из коллег, кому можно сплавить посетительницу.

— Я хотела бы купить дом, — внушительно сказала Тапенс. — У вас ведь агентство по продаже недвижимости, да?

— По продаже недвижимости и аукционам. Аукционы у нас по средам, если вас это интересует.

— Нет, аукционы меня не интересуют. Я хочу навести справки об одном доме.

— С мебелью?

— Без мебели… Купить… или снять…

— Мне кажется, вам лучше обратиться к мистеру Спикеру.

Тапенс нисколько против этого не возражала и вскоре уже сидела в небольшом кабинете напротив молодого человека в пестром клетчатом костюме. Мистер Спикер принялся листать списки выставленных на продажу домов, монотонно бормоча себе под нос:

— Мэндвилл-роуд, восемь, индивидуальный проект, три спальни, американская кухня… Ах, нет, этот уже продан… «Амабел Лодж» — живописное строение, три акра земли — скидка за быструю продажу…

Тапенс решительно его перебила.

— Я видела один дом, который мне очень приглянулся, по крайней мере, снаружи. В Саттон Чанселлоре — или скорее неподалеку от Саттон Чанселлора… возле канала…

— Саттон Чанселлор… — засомневался мистер Спикер. — Не думаю, что в настоящий момент у нас имеются оттуда предложения. Как называется этот дом?

— По-моему, никакого названия у него нет… Возможно, «Уотерсайд». Или «Ривермед». А когда-то он назывался «Бридж Хаус». Вроде бы, — продолжала Тапенс, — дом разделен на две половины. Одна сдается внаем, но теперешний жилец не смог мне ничего сказать о второй половине, которая выходит на канал. Собственно, она-то меня и интересует. Эта часть дома, похоже, свободна.

Мистер Сликер сдержанно заметил, что, вероятно, ничем не сможет ей помочь и посоветовал попытать счастья у господ Блоджета и Бэрджесса, всем своим видом выражая сожаление, что ей придется общаться с людьми столь низкого пошиба.

Тапенс последовала его совету и, перейдя площадь, попала в точно такую же контору с пожелтевшими афишами о распродажах и аукционах, с той единственной разницей, что парадная дверь у Блоджета и Бэрджесса была недавно покрашена в неприятный ядовито-зеленый цвет.

Приняли Тапенс не менее прохладно и тут же переправили к некоему мистеру Спригу, пожилому мужчине весьма мрачного нрава. Тапенс еще раз объяснила, что ей нужно. Мистер Сприг, как ни странно, знал о существовании такого дома, но особого интереса не выказал.

— Боюсь, на рынок он не заявлен. Владелец не хочет его продавать.

— А кто именно его владелец?

— Право, не знаю. Дом часто переходил из рук в руки. Одно время ходили даже слухи о его принудительном выкупе.

— А для чего он вообще мог понадобиться местным властям?

— Право, миссис… э-э… — он бросил взгляд на промокашку, куда предусмотрительно записал фамилию Тапенс, — миссис Бересфорд, если бы кто-нибудь мог дать ответ на этот вопрос, он оказался бы гораздо мудрее многих из нас. Мотивы, которыми руководствуются местные власти и планирующие организации, всегда покрыты завесой тайны. Задняя часть дома была кое-как отремонтирована и сдана внаем по исключительно низкой цене… э-э… ах да, мистеру и миссис Перри. Подлинный же владелец дома проживает где-то за границей, и, похоже, этому джентльмену глубоко наплевать на свою собственность. Насколько я понимаю, всплыл вопрос о малолетнем наследнике, и домом занялись душеприказчики. Возникли некоторые трудности правового характера, а у подобных вещей имеется тенденция дорожать, миссис… Бересфорд. По видимому, владельца вполне устроит, если дом разрушится сам собой… Во всяком случае, никакого ремонта, кроме той части, где живет чета Перри, не производили. Сама по себе земля всегда может внезапно подняться в цене, а вот ремонт бесхозных домов редко оказывается прибыльным. Если вас действительно интересует собственность подобного рода, мы могли бы, уверен, предложить что-нибудь гораздо более достойное вашего внимания. Кстати, позвольте спросить, что именно привлекло вас в этом… э… сооружении?

— Просто он мне понравился, — ответила Тапенс. — Очень красивый… Впервые я увидела его из окна поезда…

— Тогда понятно… — сказал мистер Сприг, лишний раз убеждаясь, что «глупость женщин беспредельна», и успокаивающе сказал: — На вашем месте я бы, право, выкинул его из головы.

— А вы не могли бы справиться у владельцев: может, они все же захотят продать дом? Или, может, дадите мне их адрес…

— Если вы настаиваете, мы свяжемся с их адвокатом, но… ничего не могу обещать.

— Похоже, в наши дни шагу нельзя ступить без стряпчих, — сказала Тапенс, изо всех сил стараясь выглядеть разозлившейся и недалекой. — А законники всегда так тянут…

— Да, на проволочки закон богат…

— Банки, должна вам сказать, ничуть не лучше!

— Банки? — насторожился мистер Сприг.

— Ведь сколько людей теперь в качестве адреса называют какой-нибудь банк. Это так изматывает…

— Да-да… конечно… Но их тоже можно понять… Современные темпы… Новые места… Постоянные разъезды… — Он выдвинул ящик стола. — Есть у меня тут одно именьице… В двух милях от Маркет Бейсинга… в весьма приличном состоянии… красивый сад…

Тапенс встала.

— Нет, спасибо.

Она решительно попрощалась с мистером Спригом и вышла на площадь, после чего нанесла короткий визит в третье заведение, которое, похоже, занималось в основном продажей крупного рогатого скота, птицеферм и вообще ферм, пришедших в упадок.

И, наконец, направилась к господам Робертсу и Уайли на Джордж-стрит. Представители этой маленькой фирмы оказались весьма напористыми людьми и, казалось, готовы были оказать клиенту решительно любую услугу. Плохо было то, что Саттон Чанселлор не интересовал их ни в малейшей степени — им куда больше хотелось сбыть Тапенс какой-нибудь еще недостроенный дом по цене двух готовых. Наконец, видя, что потенциальный клиент твердо решил уйти, один из этих энергичных молодых людей нехотя признал, что такое местечко, как Саттон Чанселлор, действительно существует.

— По этому вопросу вам лучше обратиться к Блоджету и Берджессу на площади. Они как раз занимаются пришедшей в упадок и полуразрушенной недвижимостью…

— Недалеко оттуда есть очень красивый домик у мостика через канал… я видела его из окна поезда. Только там почему-то никто не живет…

— А, знаю. Это «Ривербэнк». Говорят, там обосновались призраки.

— Вы имеете в виду… привидения?

— Ну да… О нем ходит множество всяких историй. Вроде бы по ночам там слышны стоны и разные другие звуки. На мой взгляд, там просто развелись жуки-могильщики.

— О Боже, — сказала Тапенс. — А мне он показался таким милым и уединенным…

— Большинству он кажется слишком даже уединенным. Подумайте и о том, что зимой его заливает.

— Я вижу, подумать надо о многом, — с горечью сказала Тапенс.

Направляясь в «Ягненок и флаг», где она собиралась подкрепиться, она бормотала себе под нос:

— Есть над чем подумать — наводнения, жуки-могильщики, привидения, звон цепей, пропавшие владельцы, стряпчие, банки… дом, который никому не нужен и который никто не любит, кроме, разве что, меня… А, ладно, сейчас я просто хочу есть.

Еда в «Ягненке и флаге» была вкусная, плотная и обильная — предназначенная скорее для фермеров, чем для худосочных проезжих туристов. Густой наваристый суп, свиная ножка в яблочном соусе, а также сыр стилтон[164] или сливы с драченой на выбор. Тапенс предпочла сыр.

Немного прогулявшись, Тапенс вернулась к своей машине и направилась обратно в Саттон Чанселлор. Утро было потрачено впустую.

Когда она, одолев последний поворот, проезжала мимо церкви, со двора вышел викарий. Вид у него был довольно усталый. Тапенс остановилась.

— Все еще ищете могилку? — спросила она.

Викарий потер поясницу.

— Зрение у меня никудышнее, — пожаловался он, — а большинство надписей почти совсем стерлись. Спина болит… Многие плиты упали… Право, каждый раз, как я наклоняюсь к очередной надписи, мне кажется, что я уже не смогу разогнуться.

— На вашем месте я бы оставила это занятие, — сказала Тапенс. — Вы же просмотрели приходскую книгу регистрации, а значит, сделали все, что могли.

— Я знаю, но бедняге так хотелось удостовериться. Я абсолютно убежден, что мои труды напрасны. Однако долг превыше всего. Тем более что остался совсем небольшой кусочек — вон там, от тиса и до стены, правда большинство надгробий там восемнадцатого века. Вот осмотрю его, и тогда моя совесть будет определенно чиста. Однако сделаю я это уже завтра.

— Вот это правильно, — согласилась Тапенс. — Вам нельзя так переутомляться. Хотя, знаете что, — неожиданно добавила она, — после чая у мисс Блай я приду и посмотрю сама. От тиса до стены, вы сказали?

— Да, но я не смею вас затруднять.

— Ничего, ничего. Мне это будет в охотку. Это же очень интересно — ходить по церковному кладбищу. Знаете, старые надписи дают отличное представление о людях, которые жили здесь раньше. Право, для меня это будет удовольствием. Пожалуйста, идите домой и отдохните.

— Да-да, мне ведь еще надо подготовиться к вечерней проповеди. Вы очень добры. Очень.

Он одарил ее лучезарной улыбкой и направился к церкви. Подъезжая к дому мисс Блай, Тапенс взглянула на часы. «Развязаться бы с этим побыстрее», — подумала она.

Передняя дверь была открыта, а мисс Блай как раз несла тарелку со свежеиспеченными ячменными лепешками, направляясь через холл в гостиную.

— Ах, вот и вы, дорогая миссис Бересфорд. Я так вам рада. Чай почти готов, чайник уже на плите. Остается только заварить. Надеюсь, вы купили себе что хотели, — добавила она, бросая укоризненный взгляд на откровенно пустую сумку, висевшую на руке Тапенс.

— Увы, не повезло, — ответила Тапенс, стараясь придать своему голосу как можно больше искренности. — Вы же знаете, как это бывает: то цвет не тот, то фасон. Но я всегда с огромным удовольствием знакомлюсь с незнакомыми местами, даже если они и не очень интересные.

Пронзительный свисток чайника потребовал незамедлительного ответа, и мисс Блай, зацепив на ходу подготовленную к отправке и лежавшую на столике кипу писем, метнулась на кухню. Письма посыпались на пол.

Тапенс наклонилась, собрала их и, положив на стол, обратила внимание, что верхнее адресовано некой миссис Йорк из «Роузтреллис Корт» для престарелых женщин в Камберленде[165].

«Надо же! — изумилась Тапенс, — такое чувство, будто во всей стране нет ничего, кроме приютов для престарелых! Вероятно, и мы с Томми не успеем оглянуться, как сами окажемся в одном из них!»

Дело в том, что не далее как на днях некто, претендующий на звание доброго и заботливого друга, написал им письмо, рекомендуя один адресок в Девоне. Исключительно супружеские пары, большей частью отставные офицеры и их жены… Довольно хорошо готовят… Разрешают привозить свою мебель и личные вещи…

Появилась мисс Блай с чайником, и дамы сели за стол.

Беседа с мисс Блай была куда менее захватывающей и яркой, чем с миссис Копли: мисс Блай больше волновало, как заполучить информацию, нежели поделиться ею.

Тапенс туманно намекнула на годы службы за границей… упомянула о трудностях жизни в самой Англии, не задумываясь выдала подробности о женатом сыне и замужней дочери, у которых и самих уже есть дети, и осторожно перевела разговор на исключительно разнообразную деятельность мисс Блай в Саттон Чанселлоре: женское общество, бойскауты, союз женщин-консерваторов, лекции, греческое искусство, приготовление джема, украшение цветами церкви, клуб рисовальщиков, клуб друзей археологии… Сюда же относилось здоровье викария, его ужасающая рассеянность и необходимость заставлять его заботиться о себе. А тут еще, к несчастью, раздоры между церковными старостами…

Тапенс похвалила ячменные лепешки, поблагодарила хозяйку и встала, готовясь уйти.

— Вы на удивление энергичны, мисс Блай, — заметила она. — Просто не представляю, как это вы все успеваете. Должна признаться, после сегодняшней экскурсии и хождения по лавкам мне хочется прилечь и с полчасика подремать. Кстати, кровать очень удобная. Благодарю вас, что рекомендовали меня миссис Копли.

— Исключительно надежная женщина, хоть и не в меру говорливая…

— О да! Ее рассказы немало меня позабавили.

— Вряд ли она соображает, что говорит. Вы еще долго здесь пробудете?

— Да нет — завтра еду домой. Я очень разочарована, что не нашла ничего подходящего… я возлагала такие надежды на домик у канала…

— Не расстраивайтесь. Он в очень плохом состоянии. Хозяин, у которого дом в таком состоянии, — он же под стать варвару…

— Мне даже не удалось узнать, кто этот хозяин. Но, полагаю, вы-то знаете… Вы, по-моему, знаете здесь все.

— Тем домом я никогда особенно не интересовалась. Он постоянно переходит из рук в руки… Невозможно уследить. В одной его половине живет чета Перри, другая же половина постепенно разрушается.

Тапенс попрощалась и поехала к миссис Копли. В доме царила тишина: очевидно, хозяева отсутствовали. Тапенс поднялась к себе в спальню, бросила на пол пустую сумку, умылась, попудрила нос и на цыпочках вышла из дома. Оглядевшись, она быстро свернула за угол и направилась через поле по тропинке, которая вскоре вывела ее к церковному двору.

Оказавшись на церковном кладбище, мирно дремавшем на предвечернем солнце, Тапенс, как и обещала, принялась осматривать надписи на надгробьях. Никакой цели она себе при этом не ставила. С ее стороны это было обыкновенным желанием угодить хорошему человеку. Престарелый викарий был настолько милым, что ей просто захотелось ему помочь. На случай, если попадется что-нибудь заслуживающее внимания, она прихватила с собой блокнот и карандаш. Надгробия, воздвигнутые в память о взрослых обитателях Саттон Чанселлора, она заранее решила пропускать. Похоже, это была самая старая часть кладбища. Надгробия здесь были простые и совершенно лишенные изящества. На них не было трогательных и нежных надписей, поскольку большей частью под ними лежали люди, умершие в преклонном возрасте. И все же порой Тапенс задерживалась, пытаясь вызвать в своем воображении картины прошлого. Джейн Эдвуд ушла из этой жизни 6 января, в возрасте 45 лет. Уильям Марл ушел из этой жизни 5 января, о чем глубоко скорбели его родственники. Мэри Тривз, пяти лет, — 14 марта 1835-го. Слишком давно. «Нет без тебя нам счастья». Счастливая малышка Мэри Тривз.

Тапенс добралась уже почти до самой стены. Могилы здесь были неухоженные и поросшие травой. На эту часть кладбища у викария, похоже, уже не хватало сил. Многие плиты повалились, поврежденная стена в некоторых местах осыпалась и обвалилась.

Поскольку эту часть кладбища скрывала от дороги церковь, дети, очевидно, пробирались сюда и, пользуясь полной безнаказанностью, творили что хотели. Тапенс склонилась над одним из камней… Надпись стерлась настолько, что ее уже нельзя было разобрать… Перевернув глыбу набок, Тапенс увидела несколько небрежно вырезанных слов и букв, сохранившихся немного получше.

Она принялась водить по ним указательным пальцем, складывая в слова:

Кто бы… ни обидел… одного из этих малышей…

И, чуть ниже, корявыми буквами нацарапано:

Здесь лежит Лили Уотерс

Тапенс глубоко вздохнула… Она почувствовала, что за спиной у нее мелькнула чья-то тень и хотела уже повернуться, но что-то ударило ее по затылку, и она повалилась вперед, на могильный камень, в полнейшее небытие.

Книга третья ПРОПАЛА ЖЕНА

Глава 10 Конференция и после…

1

— Ну, Бересфорд, — сказал генерал-майор сэр Джосая Пенн, кавалер орденов Подвязки[166], Бани[167] и «За боевые заслуги»[168], тоном, полностью соответствующим этой впечатляющей веренице званий. — И что вы думаете обо всей этой трескотне?

По этой фразе Томми сразу догадался, что старина Джош, как его непочтительно называли за глаза, отнюдь не в восторге от результатов только что закончившейся конференции.

— «Тише, тише, детки, ловим обезьянку», — передразнил кого-то сэр Джосая, продолжая делиться впечатлениями. — Сплошное словоблудие. А если кто и скажет вдруг что-нибудь путное, тут же встают четыре — не меньше — орясины и начинают топить его мысль в… Да…. Не понимаю, зачем мы приезжаем на эти сборища. Впрочем, нет, знаю. По крайней мере, знаю, почему приезжаю я. У меня просто нет выбора. Если бы я не поехал на этот балаган, сидел бы сейчас дома. А вы знаете, каково мне живется дома, Бересфорд? Меня терроризируют. Терроризируют все кому не лень… Экономка, садовник… Этот старикашка шотландец до того обнаглел, что не позволяет мне трогать мои собственные персики… Вот я и бегу сюда, пускаю в ход свое влияние и притворяюсь перед самим собой, будто выполняю какую-то полезную миссию и обеспечиваю безопасность страны! Вздор и чепуха! Но вы? Вы ведь сравнительно молодой человек. Вы-то зачем понапрасну тратите свое время? Тем более что слушать вас все равно никто не станет, даже если вы и впрямь скажете что-нибудь очень толковое.

Томми, слегка развеселившись тем, что, несмотря на его почтенный, как он полагал возраст, генерал-майор Джосая Пенн считает его молокососом, покачал головой. Генералу было уже далеко за восемьдесят, он страдал бронхиальной астмой и был глуховат, но при всем при этом был довольно умным человеком.

— Не будь здесь вас, сэр, — заявил Томми, — тут бы вообще ничего было.

— Ну, спасибо, приятно слышать, — сказал генерал. — Я беззубый бульдог, но лаять-то еще могу. Как там миссис Томми? Давненько ее не видел.

Томми ответил, что Тапенс здорова и на редкость активна.

— Да, столько энергии… Она всегда напоминала мне стрекозу. Начнет, бывало, гоняться за какой-нибудь очередной нелепой выдумкой, а потом вдруг обнаруживается, что никакая это не выдумка. Вот как надо веселиться! — с одобрением сказал генерал. — Не то что нынешние дамочки. У всех у них, вишь ты, какое-то Дело, и непременно с заглавной буквы. А что до совеременных девиц… — Генерал покачал головой. — Совсем не то, что в годы моей юности. Тогда они были красивые, как картинки. Муслиновые[169] платья! Шляпки «клош»! Вы помните? Да нет, вы, наверное, тогда еще под стол пешком ходили… Приходилось наклоняться и заглядывать под поля, чтобы разглядеть девичье лицо. Это было мучительно, и они это знали! Я вдруг вспомнил… дайте подумать… она ведь, кажется, ваша родственница… даже тетя… Ада Фэншо…

— Тетушка Ада?!

— Самая хорошенькая из моих знакомых.

Томми, к своей чести, ничем не выдал удивления. Казалось совершенно невероятным, что кто-то мог находить его тетю Аду хоть сколько-нибудь привлекательной. Старина Джош тем временем возбужденно продолжал:

— Красивая, как картинка. Живая! Веселая! А как любила пошутить! Я тогда только стал младшим офицером, собирался отбыть в Индию. Мы устроили пикник при лунном свете на пляже. Сидели рядышком на камне и смотрели на море.

Томми искоса посмотрел на генерала: двойной подбородок, лысина, кустистые брови и огромное брюшко. Ему тут же вспомнилась тетушка Ада: пробивающиеся усики, мрачная улыбка, серебристо-седые космы и злобный взгляд. Вот что делает с человеком время! — подумал он и попытался представить себе красивого молодого офицера и прекрасную девушку в лунном свете. Почему-то это ему никак не удавалось.

— Любовь, — тяжело вздохнув, сказал сэр Джосая Пенн. — Мне так хотелось сделать ей в ту ночь предложение, но о каком предложении может идти речь, когда ты всего-навсего унтер-офицер? Да, при таком жалованье не очень-то создашь семью. Нам пришлось бы ждать пять лет, прежде чем мы смогли бы пожениться. На столько лет растянутая помолвка — разве можно просить об этом девушку? Ну да что там. Вы же знаете, как это бывает. Я отправился в Индию, отпуск получил очень не скоро… Первое время мы еще переписывались, потом все как-то само собой прекратилось. Так я ее больше и не увидел. И, однако, знаете, никогда ее не забывал. Часто думал о ней… Помню, однажды, уже много лет спустя, чуть не написал ей письмо. Я прослышал, что она в тех же краях, где какое-то время гостил я. Думал, съезжу, повидаю ее, спрошу, можно ли мне еще раз ее увидеть. А потом решил: «Не будь идиотом. Она, наверное, теперь совсем другая».

Потом, еще несколько лет спустя, о ней упомянул один мой приятель и сказал, будто она — одна из самых уродливых женщин, которых он когда-либо видел. Я ему, разумеется, не поверил. Но теперь вот думаю: может, оно и к лучшему, что я так ее больше и не увидел? Что она нынче поделывает? Еще жива?

— Нет. Умерла две или три недели назад.

— Что вы говорите! В самом деле? Да, ей ведь, наверное, было уже… — ну-ка, ну-ка… семьдесят пять или семьдесят шесть? Наверное, все же, чуть больше…

— Ей было восемьдесят, — сказал Томми.

— Подумать только! Темнокудрая затейница Ада. Где она умерла? В лечебнице или у нее была компаньонка — она ведь так и не вышла замуж, да?

— Нет, так и не вышла, — ответил Томми. — Она жила в доме для престарелых. В очень даже неплохом, между прочим. «Солнечный кряж» называется.

— Да, слышал. «Солнечный кряж». Сестра, по моему, упоминала, что там живет кто-то из ее знакомых. Какая-то миссис… Картстойс, что ли? Вы с ней не знакомы?

— Нет. Я там особенно никого не знаю. Обычно те, кто навещает своих родственников, ни с кем другим не общаются.

— Да, наверное, миссия не из легких. Я имею в виду, толком ведь и не знаешь, о чем с ними говорить.

— С тетей Адой бывало особенно трудно, — признался Томми. — Можете представить, какой у нее был вздорный нрав.

— Да ухе, наверное, — генерал усмехнулся. — В молодости она бывала настоящей чертовкой. — Он вздохнул. — Страшное дело, старость. У одной из подруг моей сестры бывали галлюцинации. Бедняжка, все-то ей чудилось, что она кого-то убила.

— Боже милостивый, — удивился Томми. — Да неужели?

— Да нет, вряд ли. Ни за что не поверю, что она способна кого-то убить. Хотя, — генерал вдруг задумался, — может, и убила. Когда вы ходите и радостно всем об этом рассказываете, никто ведь вам не поверит, правда? Забавная мыслишка, а?

— И кого же, по ее разумению, она убила?

— Честное слово, не помню. Кажется, мужа. Не знаю даже, кем он был и как выглядел. Мы с ней познакомились, когда она была уже вдовой… Да, со вздохом добавил он, — жалко, что так с Адой. Не видел сообщения в газете. Кабы увидел, непременно бы послал цветы. Букетик роз. Именно их носили в мое время девушки на вечерних платьях. Букетик бутончиков роз на бретельке. Очень красиво. Помню, на Аде было платье — цвета гортензии, розовато-лиловое. Розовато-лиловое, а на нем бутончики роз. Розовых. Как-то раз она дала мне один. И, представьте, оказалось, что они ненастоящие. Искусственные. Я долго его хранил — несколько лет. Знаю, знаю, — добавил он, перехватив взгляд Томми, — вам это кажется смешным. Но поверьте, мой мальчик, когда становишься по-настоящему старым и чокнутым, как я, начинаешь ценить приятные воспоминания. Ну, пожалуй, поковыляю на последний акт этой комедии. Большой привет миссис Томми.

На следующий день в поезде Томми с улыбкой вспоминал этот разговор и снова пытался представить свою грозную тетю и свирепого генерал-майора в их лучшие дни.

— Надо рассказать Тапенс, то-то посмеется, — решил он. — Чем-то она, интересно, занималась в мое отсутствие?

Верный Альберт, ослепительно улыбаясь, открыл дверь.

— Добро пожаловать домой, сэр.

— И я рад, что вернулся… — Томми протянул Альберту чемодан. — А где миссис Бересфорд?

— Еще не возвратилась, сэр.

— Ты хочешь сказать — она уехала?

— Ее нет уже три или четыре дня. Но к обеду она должна вернуться. Она вчера звонила.

— Что она задумала, Альберт?

— Не знаю, сэр. Она поехала на машине, но прихватила с собой уйму железнодорожных справочников. Она может оказаться где угодно.

— Вот уж действительно! — с чувством сказал Томми. — В Джон-о'Гротсе или в Лендс-Энде[170]… и, скорее всего, где-нибудь между ними опоздала на посадку. Боже, храни британские железные дороги! Говоришь, она вчера звонила? А не сказала откуда?

— Нет.

— А в какое время она звонила?

— Вчера утром. Перед ленчем. Сказала только, что все в порядке. В какое точно время приедет, она сказать не могла, но полагала, что к обеду, и просила приготовить цыпленка. Вас это устроит, сэр?

— Да, — сказал Томми, бросая взгляд на часы. — Значит, она вот-вот должна появиться.

— Я попридержу цыпленка, — сказал Альберт.

Томми усмехнулся.

— Совершенно верно. Ухвати его за хвост. А как у тебя дела? Дома все здоровы?

— Мы боялись, что корь, но оказалось — ложная тревога. Доктор сказал: всего лишь диатез. От клубники.

— Хорошо, — сказал Томми.

Он поднялся наверх, что-то насвистывая себе под нос. Прошел в ванную, побрился, умылся и заглянул в спальню. У комнаты был тот странный потерянный вид, какой напускают на себя некоторые спальни, когда нет хозяина. Атмосфера казалась холодной и недружелюбной. Все было до тошноты вычищено. Томми испытал острейшее чувство тоски, знакомое, вероятно, только самым преданным псам. Потерянно озираясь, он думал, что у спальни такой вид, будто Тапенс здесь сроду не было. Ни рассыпанной пудры, ни брошенной на пол книги в развернутом виде…

— Сэр.

В дверях стоял Альберт.

— Да?

— Меня беспокоит цыпленок.

— Да черт с ним, с цыпленком, — ответил Томми. — Ты, похоже, только о нем и думаешь.

— Но я рассчитывал, что вы с миссис будете к восьми. Я имею в виду — никак не позже.

— Да уж, — сказал Томми, бросая взгляд на наручные часы. — Боже милостивый, уже без двадцати пяти девять?

— Да, сэр. А цыпленок…

— Ладно, тащи его сюда. Слопаем вдвоем. Так Тапенс и надо. Вернется к обеду! Как же!

— Некоторые ужинают еще позже, — заметил Альберт. — Однажды я ездил в Испанию, и, поверите ли, раньше десяти там решительно никто не ужинает. Десять часов вечера! Ну что вы на это скажете? Варвары!

— Да уж, — рассеянно отозвался Томми. — Кстати, ты не догадываешься, куда она поехала?

— Вы спрашиваете о миссис Бересфорд? Понятия не имею, сэр. Насколько я понимаю, сперва она собиралась поехать поездом. Просмотрела кучу железнодорожных справочников и расписаний.

— Ну, каждый развлекается по-своему. А ей всегда нравилось путешествовать поездом. И все же интересно, где она. Скорее всего, сидит сейчас на какой-нибудь станции в зале ожидания.

— И ведь знала, что вы возвращаетесь сегодня, сэр, — укоризненно заметил Альберт. — Могла бы и вовремя приехать. Правда ведь?

Томми, осознавший вдруг, что ему предлагают нечто вроде союза: он и Альберт выражают обоюдное неодобрение некой Тапенс, которая, зафлиртовав с британскими железными дорогами, не явилась вовремя домой и не оказала соответствующего приема вернувшемуся из командировки мужу, — промолчал.

Так и не дождавшись ответа, Альберт ушел избавлять цыпленка от кремации в духовке.

Томми, собравшийся было идти за ним, остановился и посмотрел на каминную доску. Потом неторопливо подошел к ней и внимательно осмотрел висевшую там картину. Странно, что Тапенс была так уверена, будто видела этот дом прежде. Томми был абсолютно уверен, что сроду его не видел. Дом как дом. Таких по стране тысячи.

Он придвинулся поближе. Потом, не удовлетворившись и этим, снял ее и поднес к лампочке. Обычный дом! Под картиной стояла подпись художника. Фамилия, хотя он и не мог разобрать, какая именно, начиналась с буквы «Б». Босуорт… Баучьер… Надо бы взять увеличительное стекло… Из холла донесся веселый перезвон колокольчиков, которые Тапенс с Томми привезли когда-то из Швейцарии. Такие там вешают коровам на шею. Альберту они очень понравились, и он виртуозно приспособил их вместо гонга. Кушать подано. Томми направился в столовую. Странно, пронеслось у него в голове, что Тапенс так и не появилась. Может быть, у нее спустилась шина — обычное дело, — но тогда она наверняка позвонила бы и предупредила, что задерживается.

«Знает ведь, что я буду волноваться», — проворчал Томми. И не то чтобы он вообще никогда не волновался — но только не из-за Тапенс. С Тапенс всегда все было в полном порядке. Вечно этот Альберт подливает масло в огонь.

— Надеюсь, она не попала в аварию, — заметил он на сей раз, ставя перед Томми блюдо с капустой и мрачно качая головой.

— Убери. Знаешь же, что я не перевариваю капусты, — сказал Томми. — С какой стати ей попадать в аварию? Сейчас только половина десятого.

— Ездить на машине в наши дни — чистейшее самоубийство, — печально проговорил Альберт. — А в аварию может попасть каждый.

Зазвонил телефон.

— Это она, — сказал Альберт.

Поставив блюдо с капустой на сервант, он поспешил из комнаты. Томми отодвинул тарелку с цыпленком и последовал за Альбертом. Тот уже говорил:

— Да, сэр? Да, мистер Бересфорд дома. Одну минуточку. — Он повернулся к Томми: — Сэр, вас просит какой-то доктор Марри.

— Доктор Марри?! — Томми задумался. Фамилия казалась ему смутно знакомой, только он никак не мог вспомнить откуда… Если Тапенс попала в аварию… И тут же со вздохом облегчения вспомнил, что доктор Марри пользовал старушек в «Солнечном кряже». Истинное дитя своего времени, Томми тут же предположил, что доктор Марри звонит по поводу оформления каких-нибудь бумаг, касающихся кончины тетушки Ады.

— Алло, — бодро сказал он, — Бересфорд слушает.

— О, рад, что застал вас. Надеюсь, вы меня помните. Я пользовал вашу тетю, мисс Фэншо.

— Да, разумеется, помню. Чем могу служить?

— Мне, право, хотелось бы перемолвиться с вами парой словечек. Мы не могли бы договориться о встрече? Разумеется, в городе.

— О да, пожалуйста. Никаких проблем. Но… э-э… это нечто такое, о чем вы не можете сказать по телефону?

— Я предпочел бы не обсуждать это по телефону. Конечно особой спешки нет, ничего срочного. Просто… просто мне хотелось бы кое о чем с вами поговорить.

— Надеюсь, ничего серьезного? — спросил Томми, удивляясь, как такое могло сорваться у него с языка.

— Да нет, право. Наверное, я делаю из мухи слона. Скорее всего, так оно и есть. Но в «Солнечном кряже» происходит что-то очень странное.

— Это не имеет отношения к миссис Ланкастер? — спросил Томми.

— К миссис Ланкастер?! Доктор, казалось, удивился. — О, нет. Она от нас уехала. По сути, еще до кончины вашей тетушки. Тут совсем другое.

— Я уезжал и только что вернулся. Могу я перезвонить вам утром? Тогда бы мы могли назначить встречу.

— Разумеется. Я оставлю вам свой номер. До десяти меня можно найти в приемной.

— Плохие новости? — спросил Альберт, когда Томми вернулся в столовую.

— Бога ради, Альберт, не каркай, — раздраженно сказал Томми. — Нет, конечно, никаких плохих новостей.

— А я уж было подумал, хозяйка…

— С ней все в порядке, — отрезал Томми. — С ней всегда все в порядке. Ты же ее знаешь: взбрело что-то в голову, вот и помчалась как угорелая. Больше я не собираюсь волноваться. И убери от меня этого цыпленка: он несъедобен. Ты его пережарил. Принеси лучше кофе. И вообще, я ложусь спать. Завтра, возможно, будет письмо. Задержалось на почте — ты же знаешь, какая у нас почта. А может, придет телеграмма или она позвонит.

Однако ни звонка, ни телеграммы на следующий день не было. Альберт во все глаза смотрел на Томми и постоянно открывал рот, тут же, впрочем, его закрывая. Даже он понимал, что его мрачные прогнозы в настоящий момент неуместны.

Наконец Томми над ним сжалился. Проглотив последний кусок тоста с мармеладом и запив его кофе, он заговорил:

— Ну хорошо, Альберт, я сам скажу. Итак: где она и что с ней случилось? И что мы намерены теперь предпринять?

— Обратитесь в полицию, сэр.

— Не уверен. Видишь ли… — Томми замолчал.

— Если она попала в аварию…

— При ней водительские права… и много других бумаг. Из больницы сразу бы сообщили. В таких случаях они тут же связываются с родственниками. Я не хочу показаться неврастеником… и потом, ей… ей это может не понравиться. Ты совершенно… совершенно не догадываешься, Альберт, куда бы она могла поехать? Она ничего не говорила? Не называла никакого места — или хотя бы графства? Не упоминала никакого имени?

Альберт покачал головой.

— А в каком она была состоянии? Казалась довольной? Возбужденной? Несчастной? Встревоженной?

Ответ последовал незамедлительно:

— Она была довольна, как Панч[171]… Ее прямо-таки распирало от радости.

— Как терьера, которого пустили по следу? — уточнил Томми.

— Совершенно верно, сэр, вы же знаете, какая она становится…

— Значит, она что-то задумала. Интересно… — Томми замолчал и погрузился в размышления.

Значит, подвернулось какое-то дело, и Тапенс, образно говоря, сорвалась с места и помчалась, как терьер на запах. Позавчера она позвонила и сообщила о своем возвращении. Почему же, в таком случае, она не вернулась? Вероятно, в этот самый момент, подумал Томми, она сидит где-нибудь и кому-то пудрит мозги, совершенно забыв обо всем на свете!

Если она идет по следу, она ужасно огорчится, если он, Томми, побежит в полицию и будет, точно барашек, блеять, что у него пропала жена… Он словно слышит, как Тапенс говорит: «Это ж какие мозги надо иметь, чтобы учудить эдакое! Я и сама еще в состоянии о себе позаботиться! Пора бы уже тебе это запомнить!» (А в состоянии ли?)

Ни за что на свете нельзя было с полной определенностью сказать, куда могло завести Тапенс ее воображение.

Грозит ли ей опасность? Но ведь до сих пор никаких признаков опасности в этом деле не было — разве что в воображении самой Тапенс.

Пойти в полицию и заявить, что его жена не вернулась домой, как обещала… Полицейские очень внимательно его выслушают, ухмыляясь про себя, а затем тактично спросят, не появлялись ли у нее в последнее время новые знакомые мужского пола!

— Я найду ее сам, — решил Томми. — Только вот где? Я ведь даже не знаю, на севере она или на юге, не говоря уже о востоке и западе… и она — глупенькая — даже не сообщила, откуда звонит.

— Вероятно, ее захватила какая-то группировка… — предположил Альберт.

— Ох, Альберт, ну когда ж ты наконец повзрослеешь!

— И что вы собираетесь предпринять, сэр? — обиженно поинтересовался тот.

— Поеду в Лондон, — сказал Томми, бросая взгляд на часы. — Для начала встречусь с доктором Марри. Он звонил вчера вечером — хочет что-то рассказать о делах моей покойной тетушки. Как знать… Вдруг он натолкнет меня на какую-нибудь идею… В конце концов все это началось в «Солнечном кряже». И прихвачу-ка с собой картину, которая произвела на Тапенс такое впечатление.

— Вы хотите отвезти ее в Скотленд-Ярд?

— Нет, — буркнул Томми, — на Бонд-стрит[172].

Глава 11 Бонд-стрит и доктор Марри

1

Томми выскочил из такси и, расплатившись с водителем, тут же снова нырнул в машину, чтобы вытащить небрежно упакованный сверток, в котором легко угадывалась картина. Сунув ее под мышку, он вошел в «Нью Атаниэн гэллери», одну из самых старых и известных галерей в Лондоне.

Томми не был особым почитателем живописи и пришел в галерею лишь потому, что там священнодействовал один его старый знакомый.

«Священнодействовал» — пожалуй, единственное подходящее слово для определения того, чем там занимался светловолосый молодой человек, с радостной улыбкой двинувшийся навстречу Томми. В его глазах неизменно светился сочувственный интерес, голос был приглушенный, а улыбка приятная и располагающая. Собственно говоря, с такой внешностью всё, чем бы молодой человек ни занимался, казалось священнодействием.

— Хэлло, Томми, — сказал он. — Давненько не виделись. Только не говорите, что на старости лет стали писать натюрморты. Результаты, говорю вам по опыту, как правило, самые плачевные.

— Сомневаюсь, чтобы творчество когда-либо было мне в масть, — ответил Томми. — Хотя, признаться, на днях страшно увлекся одной книжицей, в которой весьма доступно объясняется, как научить пятилетнего малыша писать маслом на холсте.

— Боже, помоги нам.

— По правде говоря, Роберт, я хочу обратиться к вам как к специалисту. Мне нужно ваше мнение вот об этом.

Роберт взял у Томми сверток и с опытностью человека, привыкшего заворачивать и разворачивать различные экспонаты, ловко снял обертку. Он поставил картину на стул, всмотрелся в нее, затем отступил на несколько шагов и перевел взгляд на Томми.

— Ну и что? — спросил он. — Что именно вас интересует? Хотите ее продать?

— Нет, продавать я ее не собираюсь. Я только хочу кое-что выяснить. И прежде всего, кто ее написал.

— Ну, если все же захотите продать, имейте в виду, что сейчас это ходкий товар. После десяти лет забвения Боскоуэн снова входит в моду.

— Боскоуэн? — Томми вопрошающе на него посмотрел. — Это фамилия художника? Я видел, что картина подписана каким-то именем, но разобрать его не сумел.

— Да, Боскоуэн, как пить дать. Лет двадцать пять назад он был весьма популярен. Много выставлялся, неплохо зарабатывал. Люди охотно покупали его картины. В плане техники очень хороший художник. Затем, как это часто бывает, вышел из моды. Долгое время его работы вообще не пользовались спросом, но с недавних пор к нему снова наблюдается интерес. К нему, к Стичуорту и Фоделле.

— Боскоуэн, — повторил Томми.

— Боскоуэн, — подтвердил Роберт.

— Он все еще пишет?

— Нет. Умер несколько лет назад. Уже в возрасте, лет шестидесяти пяти, я думаю. Был весьма плодовит. Его полотна можно найти по всей стране. Подумываем даже через полгодика устроить его выставку. Думаю, не прогадаем. А почему он вас так заинтересовал?

— Долгая история, — мрачно ответил Томми, — Долгая, запутанная и дурацкая. Как-нибудь на днях я приглашу вас на ленч и подробно все расскажу. Сейчас же я хотел бы узнать немного об этом Боскоуэне и спросить, не знаете ли вы случайно, где находится изображенный на картине дом?

— Ответить на последний вопрос в данный момент весьма затруднительно. Просто это, так сказать, его тема. Сельские домики, обычно в довольно уединенных местах, иногда ферма, иногда одна-две коровы, а то и фермерская тележка, — обычно где-то вдали. Обычные сельские сценки. Поверхность холста порой напоминает эмаль. Это была необычная техника, и она нравилась публике. Он очень много писал во Франции, большей частью нормандские церкви. У меня тут есть одна его картина. Погодите минуточку, сейчас принесу.

Он подошел к лестничной площадке и кого-то окликнул. Вскоре он вернулся с небольшим холстом, который поставил на другой стул.

— Вот видите, — сказал он. — Церковь в Нормандии[173].

— Вижу, — согласился Томми. — В точности то же самое. Моя жена утверждает, что в этом доме — который на картине — никто никогда не жил. Теперь я понимаю, что она имела в виду. У меня такое впечатление, что в эту церковь ни один приличный человек не заглянет.

— Возможно, в словах вашей жены что-то есть. Тихие, мирные и безлюдные жилища. Он ведь, знаете, вообще редко рисовал людей. Лишь изредка в ландшафте. Пожалуй, в некотором роде именно это и придает его картинам особый шарм. Некое чувство изолированности, оторванности. Как будто он намеренно убирал людей, и ландшафт сразу же становился величественнее и спокойнее. Если задуматься, наверное, именно поэтому маятник зрительского интереса качнулся в его сторону. Слишком уж много людей в наши дни, слишком много машин, шума и суеты. Людям не хватает покоя. Не хватает природы.

— Да, наверное, вы правы. А что он был за человек?

— Я не был знаком с ним лично. Я тогда еще был ни кем… Но, насколько я знаю, он был очень собой доволен и считал себя гораздо более одаренным художником, чем был на самом деле. Слегка важничал. Такой благодушный ловелас. В общем, его любили.

— А как можно выяснить, где именно находится эта местность? Это ведь Англия, я полагаю?

— Да, скорее всего. Хотите, чтобы я это выяснил?

— А можете?

— Лучше всего спросить у его жены, вернее, вдовы. Он женился на Эмме Уинг. Она довольно известный скульптор. Работает неторопливо, но вещи у нее получаются отменные. Можете съездить и спросить у нее. Она живет в Хэмпстеде[174]. Я дам вам адрес. В последнее время мы довольно много с ней переписывались по поводу выставки ее мужа. Думаем представить и несколько ее работ. Сейчас запишу адрес.

Он прошел к письменному столу, полистал какой-то журнал и нацарапал что-то на карточке.

— Пожалуйста, Томми, — сказал он. — Вечно у вас какие-то тайны. Впрочем, вы всегда были ужасным темнилой. А ваша картина — весьма типичный образчик творчества Боскоуэна. Возможно, мы даже попросим ее у вас для выставки. Так что, ближе к открытию я вам позвоню.

— А вы не знаете некую миссис Ланкастер?

— Так сразу что-то и не припоминаю. Она художница или что-нибудь в этом роде?

— Да нет, не думаю. Она всего лишь старушка, жившая последние несколько лет в доме для престарелых. Дело в том, что некогда эта картина принадлежала ей, а потом она подарила ее моей тете.

— Нет, сомневаюсь, чтобы эта фамилия что-то для меня значила. Спросите лучше у миссис Боскоуэн.

— А какая она?

— Гораздо моложе мужа. Яркая личность. — Он кивнул, подумал, затем кивнул еще раз. — Необыкновенная. Впрочем, думаю, вы сразу это почувствуете.

Он взял картину и передал ее вниз, распорядившись при этом ее упаковать.

— Приятно, наверное, когда столько помощников, — заметил Томми.

Он огляделся по сторонам, впервые заметив окружающие его картины.

— Это еще что такое? — с неодобрением спросил он.

— Пол Яггеровский… Интересный молодой художник… славянин… Говорят, он писал свои работы, приняв изрядную дозу наркотиков. Разве он вам не нравится?

Томми уставился на громадную сетку, укрывавшую зеленое металлическое поле, усеянное деформированными коровами.

— Честно говоря, нет.

— Мещанин, — ухмыльнулся Роберт. — Идемте на ленч.

— Не могу. У меня встреча в клубе с одним доктором.

— Надеюсь, вы не больны?

— Здоров как бык. Давление у меня до того хорошее, что все доктора, которые его меряют, расстраиваются.

— Тогда зачем же эта встреча?

— О-о, — бодро протянул Томми, — просто захотелось повидаться. — Спасибо за помощь, Роберт. До свидания.

2

Томми приветствовал доктора Марри с некоторым любопытством… Он полагал, что речь пойдет о каких-то формальностях, связанных со смертью тети Ады, хотя и представить себе не мог, почему доктор Марри не захотел обсуждать их по телефону.

— Боюсь, я немного опоздал, — извинился доктор Марри, пожимая руку Томми. — Очень много транспорта, а я точно не знал, где ваш клуб. Эту часть Лондона я знаю довольно плохо.

— Сожалею, что заставил вас тащиться сюда, — ответил Томми. — Можно было бы встретиться в каком-нибудь другом месте.

— Значит, сейчас вы свободны?

— В данный момент — да. Меня не было всю последнюю неделю.

— Да, когда я вам звонил, мне это сказали.

Томми указал гостю на стул, предложил прохладительные напитки и положил рядом с ним спички и сигареты. Когда они устроились, доктор Марри начал:

— Наверняка я пробудил в вас любопытство… Дело в «Солнечном кряже». Все это очень запутанно и неясно, и вроде бы не имеет к вам никакого отношения. Мне, право же, неудобно вас беспокоить по такому поводу, но я просто не знаю, к кому могу еще обратиться…

— Ну, разумеется, я сделаю все, что смогу. Это имеет какое-то отношение к моей тетушке, мисс Фэншо?

— Лишь косвенное. Могу я говорить с вами откровенно, мистер Бересфорд?

— Да, конечно.

— Видите ли, на днях я беседовал с одним нашим общим другом. Он мне кое-что о вас рассказал. Насколько я понимаю, в военное время вы выполняли довольно деликатные поручения…

— Ну я бы не советовал слишком серьезно относиться к словам нашего общего знакомого, — уклончиво ответил Томми.

— О да, я понимаю, о таких вещах не принято распространяться.

— Право, не думаю, что это так уж важно. Столько лет прошло… Мы с женой были тогда совсем молодыми.

— Собственно, то, о чем я хочу с вами поговорить, не имеет к тому времени никакого отношения. Для меня было бы важно, чтобы все осталось между нами, хотя вполне вероятно, что в дальнейшем огласка неизбежна.

— Вы говорите, что-то случилось в «Солнечном кряже»?

— Да. Не так давно умерла одна из наших пациенток. Некая миссис Муди. Не знаю, встречались ли вы с нею… Может, вам что-то рассказывала ваша тетушка?

— О миссис Муди? — изумился Томми. — Да нет, вряд ли. Во всяком случае, я не помню.

— По сравнению с другими пациентками ее можно было бы назвать молодой. Только-только разменяла восьмой десяток, и при этом никаких серьезных заболеваний у нее не было. Просто у нее не было близких родственников, и за ней некому было присматривать. Она из тех женщин, которых я про себя называю квочками. Эти женщины с годами все больше становятся похожими на кур. Они кудахчут, вечно все забывают, сами себя ставят в трудное положение, заводятся по пустякам и страшно потом переживают. Но при этом они совершенно здоровы. О психическом расстройстве в данном случае нет и речи.

— Они всего лишь кудахчут, — констатировал Томми.

— Совершенно верно. Миссис Муди тоже кудахтала. Нянечки любили ее, несмотря на все хлопоты, которые она им доставляла. Она ведь постоянно все забывала и часто, только что пообедав, поднимала шум из-за того, что ее морят голодом.

— А-а, — протянул Томми, наконец вспомнив, — миссис Какао?

— Простите?

— Виноват, — ответил Томми, — это мы так с женой ее окрестили. Однажды мы проходили по коридору, а она вопила, звала нянечку Джейн, заявляя, что ей еще не дали какао. Очень симпатичная старушка. Нас тогда это очень позабавило, и мы стали между собой звать ее миссис Какао. Значит, она умерла?

Когда наступила смерть, я особенно не удивился, — продолжал доктор Марри. — Невозможно с какой-либо степенью точности предсказать, когда умрет та или иная пациентка. Женщины с серьезными проблемами, которые, казалось бы, не протянут и года после очередного осмотра, порой живут еще добрых десять лет. Их воля к жизни оказывается гораздо сильнее физического недомогания. А другие, обладающие, казалось бы, исключительно хорошим здоровьем и способные дожить до глубокой старости, подхватывают вдруг какую-нибудь инфекцию и умирают с удивительной легкостью, не в состоянии преодолеть не такую уж тяжелую болезнь. Так что, повторяю, как врач, работающий в доме престарелых, я не удивляюсь, когда пациент вдруг неожиданно умирает. Другое дело миссис Муди. Она умерла во сне и совершенно без каких-либо признаков болезни. Ее смерть была явно преждевременной. Позволю себе употребить одну фразу, которая постоянно занимала меня в трагедии Шекспира «Макбет». Я всегда гадал, что же имел в виду Макбет, когда сказал о своей жене: «Не догадалась умереть попозже»[175].

— Да, помню, я и сам когда-то пытался понять, что бы это значило, — подхватил Томми. — Не помню уж, чья была постановка и кто играл Макбета, но они сильно акцентировали этот момент, да и актер говорил так, словно старался навести зрителей на мысль, будто Макбет намекает врачу, как бы хорошо было избавиться от жены. И врач, очевидно, следует его совету. А Макбет, чувствуя свою безнаказанность и зная, что слабеющая рассудком жена уже не в состоянии помешать ему, выражает свою любовь и горе словами: «Не догадалась умереть попозже».

— Совершенно верно, — согласился доктор Марри. — То же и с миссис Муди. Я чувствовал, что ей следовало умереть позже. А не тогда — три недели назад, и совершенно без всякой на то причины.

Томми вопрошающе посмотрел на доктора.

— У врачей мало вариантов посмертного диагностирования. Если вы не уверены в причине смерти пациента, имеется лишь один способ его точного определения — вскрытие. Родственники этого, естественно, не одобряют. С другой стороны, если вскрытие выявляет какую-то болезнь или недомогание, которое не всегда клинически проявляется и которое врач в свое время не смог определить, его карьере наносится ощутимый удар…

— Да-да, понимаю.

— Когда человек умирает вот таким образом — без видимой причины, — вскрытие может принести неоценимый вклад в развитие медицины… Поэтому я решился добиться согласия родственников — они в данном случае были очень дальние, что называется, «седьмая вода на киселе». Все это, разумеется, я преподнес им в удобоваримом виде, чтобы звучало не так формально. К счастью, им было абсолютно все равно. Я испытал громадное облегчение. Если бы все оказалось в норме, после проведения аутопсии[176] я с чистой совестью выдал бы свидетельство о смерти. Обычно в таких случаях оказывается, что смерть наступила в результате сердечной недостаточности, вызванной, в свою очередь, целым рядом причин. Хотя как раз сердце у миссис Муди было для ее возраста в исключительно хорошем состоянии. Она страдала артритом и ревматизмом, у нее были проблемы с печенью, но все это никак не могло быть причиной смерти.

Доктор Марри замолчал. Томми открыл было рот, но тут же снова его закрыл. Доктор кивнул.

— Да, мистер Бересфорд. Вы уже понимаете, к чему я клоню. В общем, смерть миссис Муди была вызвана смертельной дозой морфия.

— Боже милостивый! — вытаращил глаза Томми.

— Да. Это кажется невероятным, но результаты анализа совершенно недвусмысленны. Тогда я задался вопросом: с какой целью ей ввели этот морфий? Болей она не испытывала, и ничего подобного я ей, естественно, не назначал. Оставалось три варианта. Ей могли его дать по ошибке, что маловероятно. Также она могла принять по ошибке лекарство, предназначенное другому пациенту, что тоже практически невозможно. Про запас морфий пациентам не дают, а наркоманов, у которых могут оказаться принесенные с собой запасы, мы на излечение не принимаем. Разумеется, это могло быть самоубийством, но, прежде чем принимать эту версию, я бы хорошенько подумал. Миссис Муди, хоть и постоянно о чем-то тревожилась, обладала веселым нравом, и в этом я абсолютно уверен — ей бы и в голову не пришло свести счеты с жизнью. Третья версия заключается в том, что смертельную дозу ввели ей намеренно. Но кто это мог сделать и с какой целью? Естественно, мисс Паккард как дипломированный специалист и хозяйка пансионата имеет полное право хранить под запором запасы морфия и других наркотических веществ. При некоторых болезнях, например ишиасе или ревматоидном артрите, боли настолько сильные, что без них просто не обойтись. Мы надеялись, что обнаружатся какие-то обстоятельства, при которых миссис Муди могла по ошибке получить или принять сама — решив, скажем, что это какое-то средство от несварения или бессонницы, — большую дозу препарата, но подобные обстоятельства не обнаружились. Тогда, по предложению миссис Паккард, мы внимательно изучили записи всех подобных смертей в «Солнечном кряже» за последние два года. Я рад сообщить, что их было немного — всего семь, что совершенно нормально для людей такого возраста. Две смерти, вне всякого сомнения, наступили от бронхита, две от гриппа. Это было зимой, когда организм наиболее ослаблен и почти не сопротивляется. Но оставались еще три смерти.

Он помолчал и продолжал:

— И вот эти последние, мистер Бересфорд, а особенно две из них, вызывают у меня большие подозрения. Нет, они не были уж совсем неожиданны, и все же никак нельзя сказать, что они были ожидаемы. Тем более в свете последних событий. Приходится признать, каким бы невероятным это ни казалась, что в «Солнечном кряже» орудует убийца. Скорее всего, это какой-нибудь пациент со скрытыми психическими расстройствами. Вся проблема в том, как его вычислить?

Последовала пауза. Томми вздохнул.

— Я нисколько не сомневаюсь в ваших словах, — заговорил он, — и все же это выглядит невероятным. Подобные вещи… да разве такое бывает?

— О да, — мрачно возразил доктор Марри, — еще как бывает. Я знаю несколько подобных случаев… Например, милая, добрая, приятная с виду женщина устраивалась куда-нибудь кухаркой. Ревностно служила хозяевам, прекрасно готовила и явно получала радость от общения с ними. Однако рано или поздно что-то всегда случалось. Обычно это были сандвичи. Без всякого явного мотива туда добавлялся мышьяк. Два или три отравленных сандвича среди целого десятка. Кто именно их возьмет и съест, решал случай. Казалось бы, никакой личной неприязни. Иногда вообще ничего не происходило. Та же самая женщина могла проработать в семье три или четыре месяца, и все были живы, здоровы и абсолютно счастливы. Потом она переходила к очередным хозяевам, и уже через пару недель двое из трех членов семейства умирали — после сытного и очень вкусного завтрака. Поскольку все это происходило в разных концах Англии, причем с различными интервалами, прошло довольно много времени, прежде чем полиция вышла на ее след. Разумеется, каждый раз она действовала под разными именами. А вы представляете, сколько приятных с виду женщин средних лет умеют хорошо стряпать? Но, в конце концов, ее, конечно, нашли.

— И зачем она это делала?

— Этого, по-моему, так никто и не узнал. Психиатры выдвигали несколько версий. В некотором роде она была набожной женщиной, и казалось вполне вероятным, что какая-то форма религиозного помешательства заставляла ее считать, будто она получила божественное указание избавить мир от того или иного человека, тем более что личной неприязни к своим жертвам она, насколько можно было судить, не испытывала.

Или взять эту француженку Жанну Геброн, которую называли Ангелом Милосердия. Она так расстраивалась, когда у ее соседей заболевали дети, что тут же спешила на помощь и преданно за ними ухаживала. И снова прошло какое-то время, прежде чем люди заметили, что дети, за которыми она ухаживала, никогда не выздоравливали. Все они умирали. И опять: почему? Оказывается, в молодости она сама потеряла ребенка. Возможно, именно в этом и кроется причина ее поступков. Раз умер ее ребенок, пусть умрут и остальные. Правда, некоторые считали, что ее собственный ребенок как раз и был первой жертвой.

— У меня от ваших рассказов мурашки по коже, — признался Томми.

— Я взял самые одиозные случаи, — объяснил доктор. — Бывают и попроще. Помните дело Армстронга? Любого, кто каким-то образом обидел или оскорбил этого человека — а ему это могло и показаться, — незамедлительно приглашали на чай и угощали сандвичами с мышьяком. Нечто вроде завышенного порога обидчивости. Хотя первые его убийства были совершены явно из корысти. Сначала чтобы унаследовать деньги, потом избавился от жены, чтобы жениться на другой женщине, ну а дальше его уже просто было не остановить…

Была еще медсестра Уорринер, заправлявшая приютом для престарелых. Они передавали ей все свои сбережения — все что у них было, — а взамен получали гарантию пожизненного ухода… После чего очень быстро умирали. Там также вводился морфий — очень милая женщина, но абсолютно без каких бы то ни было моральных устоев… Кажется, она считала, что делает им добро…

— Понятно. А у вас хоть какие-то подозрения есть, кто бы это мог быть?

— Ничего определенного. Если убийца страдает психическим расстройством, распознать это практически невозможно. Может быть, он ненавидит стариков — считает, что кто-то из них разбил ему жизнь. А может, у него определенные представления о милосердии, по которому людей старше шестидесяти лет следует ради их же блага отправлять на тот свет. Это может оказаться кто угодно. Любая пациентка или кто-то из персонала… Я весьма обстоятельно все это обсудил с мисс Паккард. Она женщина в высшей степени компетентная и проницательная. Она хорошо знает как пациентов, так и своих подчиненных. Так вот, у нее абсолютно нет никаких подозрений, и я уверен, что она не кривит душой.

— Но почему вы пришли ко мне? Чем я могу вам помочь?

— Ваша тетушка, мисс Фэншо, прожила там много лет. Она была умной женщиной, несмотря на то, что прикидывалась выжившей из ума старухой. Ну да, каждый развлекается как может. На самом же деле с головой у нее было все в порядке. И я хочу спросить вас, мистер Бересфорд, — вас и вашу жену… Может, мисс Фэншо говорила вам что-то или на что-то намекала? На нечто такое, что привлекло ее внимание, что она от кого-то услышала и посчитала странным. Пожилые женщины на многое обращают внимание, а уж такая проницательная, как мисс Фэншо, наверняка знала обо всем, что происходит в «Солнечном Кряже». Честно говоря, нашим пациенткам там особенно нечем заняться, у них уйма времени, и они чисто интуитивно начинают анализировать то или иное событие. Их выводы — порой поспешные и на первый взгляд фантастические — зачастую оказываются на удивление правильными.

Томми покачал головой.

— Я понимаю, о чем вы… Но ничего подобного не припоминаю.

— Насколько я понял, ваша жена в отъезде. Вы не думаете, что она могла бы вспомнить что-нибудь, на что вы не обратили внимание?

— Я спрошу у нее, хотя сомневаюсь… — Он поколебался и решился: — По правде говоря, одно дело действительно не давало ей покоя. Это связано с одной из ваших пациенток — некой миссис Ланкастер.

— Миссис Ланкастер?

— Жена вбила себе в голову, будто миссис Ланкастер похитили. Дело в том, что старушка подарила моей тетушке картину, и жена пыталась связаться с ней, чтобы выяснить, можно ли оставить картину себе…

— Весьма учтиво со стороны миссис Бересфорд.

— Только жена обнаружила, что связаться с ней совершенно невозможно. Ей сообщили адрес отеля, где якобы должны были проживать миссис Ланкастер и какие-то ее родственники, но там под такой фамилией никто никогда не останавливался и даже не заказывал номеров…

— О-о? Довольно странно.

— Да. Тапенс тоже решила, что это весьма странно. В «Солнечном кряже» они тоже не оставили никакого адреса. Фактически мы предприняли несколько попыток связаться с миссис Ланкастер или с миссис… как ее там... Джонсон, кажется, но так ничего и не добились. Был еще какой-то стряпчий, который оплачивал все счета и вел переговоры с мисс Паккард… Мы связались с ним, но он знал лишь адрес какого-то банка, через который велась вся переписка. А банки, — сухо закончил Томми, — никогда не выдают информации о своих клиентах.

— Если только клиенты не оставляют соответствующих распоряжений.

— Жена написала на адрес этого банка — и миссис Ланкастер, и миссис Джонсон, но ни от той, ни от другой ответа не получила.

— Да, странно. Но, возможно, они уехали за границу. Или же по какой-то причине просто не захотели ответить.

— До недавнего времени я придерживался точно такого же мнения. Зато жена места себе не находила. И была совершенно убеждена, что с миссис Ланкастер что-то случилось. Во время моей командировки она как раз собиралась… Честно говоря, представления не имею, что именно она собиралась предпринять. Возможно, самой взглянуть на этот отель или банк, или попытаться встретиться с этим стряпчим. Во всяком случае она хотела раздобыть какую-то информацию.

Доктор Марри смотрел на него вежливо, но с некоторой скукой во взгляде.

— А что именно она думала?

— Она считала, что миссис Ланкастер грозит какая-то опасность или даже, что с ней уже что-то случилось.

Доктор поднял брови.

— Ах, право, едва ли…

— Вероятно, я покажусь вам человеком со странностью, — сказал Томми, — но вчера жена позвонила и сообщила, что вернется к ужину… однако… ее до сих пор нет.

— А она определенно сказала, что возвращается?

— Да. Она знала, что я тоже вернусь в этот день и позвонила нашему слуге, Альберту, предупредить, что будет к ужину.

— И вы уверены, что она не могла задержаться, не предупредив вас? — спросил Марри, глядя на Томми уже с некоторым интересом.

— Уверен, — ответил Томми, — это совершенно на нее не похоже. Если бы она задержалась или изменила свои планы, она бы позвонила или прислала телеграмму.

— И вы тревожитесь за нее?

— Да, тревожусь.

— Гм! Вы уже обращались в полицию?

— Нет, — ответил Томми. — Да и что бы мне там сказали? У меня ведь нет никаких оснований полагать, что она попала в беду, что ей грозит опасность или что-то в этом роде. Я хочу сказать, попади она в аварию или в больницу, кто-нибудь непременно связался бы со мной, ведь так?

— Разумеется, если при ней были бумаги, удостоверяющие ее личность.

— Она наверняка взяла с собой водительские права. Возможно, письма и… другие вещи.

Доктор Марри нахмурился, и Томми поспешно продолжил:

— И тут появляетесь вы… И сообщаете о всех этих делах в «Солнечном кряже»… Об умерших, которым бы не следовало умирать. А что, если эта старушка и впрямь что-то увидела или заподозрила… с кем-то поделилась… В таком случае, ее и в самом деле могли выкрасть и куда-нибудь увезти, где она уже не могла представлять опасность… Я почти уверен, что тут может быть какая-то связь.

— Странно… Безусловно, странно… И что же вы намерены предпринять?

— А что, если тряхнуть стариной… Для начала, пожалуй, свяжусь с этими стряпчими… Может, они, конечно, очень даже милые люди, но я хотел бы удостовериться в этом лично.

Глава 12 Томми встречает старого друга

1

Томми остановился на противоположной стороне улицы. Перед ним вырисовывалось здание конторы господ Партингейла, Харриса, Локриджа и Партингейла.

Старинный особняк выглядел в высшей степени респектабельным. Медная дощечка была сильно потерта, но начищена до блеска. Томми пересек улицу, вошел во вращающуюся дверь, и его приветствовал радостный стук бесчисленных пишущих машинок.

Над открытым окошком красного дерева справа от входа он увидел надпись «СПРАВКИ», и сразу же направился туда.

За дверью он обнаружил небольшую комнатку, где три женщины, согнувшись над машинками, что-то перепечатывали, а два клерка, сгорбившись над письменными столами, снимали копии с документов — словом, смертная скука, сдобренная юридическим занудством.

Сурового вида женщина лет тридцати пяти с выцветшими волосами, в пенсне, оторвалась от машинки.

— Чем могу служить?

— Я хотел бы повидать мистера Эклза.

Женщина еще больше посуровела.

— Вам назначено?

— К сожалению, нет. Я в Лондоне проездом.

— Боюсь, как раз сегодня мистер Эклз страшно занят. Возможно, какой-нибудь другой сотрудник фирмы…

— Мне нужно повидать именно мистера Эклза. У нас с ним уже была кое-какая переписка.

— А, понятно. Назовите свое имя.

Томми сообщил свое имя и адрес, и блондинка направилась к телефону на своем столе. После приглушенного разговора она вернулась.

— Клерк проводит вас в приемную. Мистер Эклз примет вас через десять минут.

Томми провели в приемную, где стояли книжный шкаф, заполненный старыми увесистыми фолиантами, и круглый стол, заваленный всевозможной финансовой периодикой. Сидя в приемной, Томми вновь и вновь перебирал в уме возможные подходы к мистеру Эклзу и гадал, каким же на самом деле окажется сей джентльмен. Когда же его наконец провели в кабинет и мистер Эклз встал ему навстречу, Томми тут же решил, что тот ему решительно не нравится. Он попробовал разобраться почему, но так и не смог. Казалось бы, никакой явной причины для неприязни не было. Мистеру Эклзу было что-то около сорока пяти лет. У него были редеющие с проседью на висках волосы, вытянутое лицо с застывшим на нем выражением печали, проницательные глаза и довольно приятная улыбка, время от времени нарушающая общее впечатление скорби.

— Мистер Бересфорд?

— Да. Дело, право, пустяковое, но моя жена так тревожится… Она писала вам, я полагаю, а может быть, и звонила… Хотела узнать, не можете ли вы сообщить ей адрес некой миссис Ланкастер.

— Миссис Ланкастер? — произнес мистер Эклз, сохраняя полную невозмутимость.

Это был даже не вопрос — фамилия просто повисла в воздухе.

«Осторожный человек, — подумал Томми, — но для юристов осторожность — вторая натура. Собственно, будь он моим адвокатом, я бы его не осуждал».

Он продолжил:

— До недавнего времени она жила в приюте для престарелых «Солнечный кряж», кстати, весьма приличном заведении. Собственно, там же находилась и моя тетя, которая тоже весьма хорошо о нем отзывалась.

— О да, разумеется, разумеется, теперь я вспомнил. Миссис Ланкастер. Она, по-моему, там уже не живет? Ведь так?

— Да, — ответил Томми.

— Тогда, я не совсем понимаю… — он протянул руку к телефону. — Я только освежу память…

— Я вам все объясню, — сказал Томми. — Адрес миссис Ланкастер был нужен моей жене потому, что она оказалась владелицей вещи, первоначально принадлежавшей миссис Ланкастер. Речь идет о картине. Миссис Ланкастер подарила ее моей тете, мисс Фэншо. Тетя недавно умерла, и ее имущество перешло ко мне. В том числе и эта картина. Моей жене она очень понравилась, но ей как-то неловко… Она подумала, что, возможно, миссис Ланкастер захочет забрать ее обратно. Во всяком случае, она имеет право это сделать.

— Понятно, — сказал мистер Эклз. — Безусловно, ваша жена поступает в высшей степени порядочно.

— Откуда нам знать, — с приятной улыбкой продолжал Томми, — как пожилые люди относятся к своим бывшим вещам. Возможно, ей было приятно, что картина у тети, но, поскольку тетя умерла, миссис Ланкастер может показаться несправедливым, что картина переходит к совершенно чужим людям. На картине изображен дом… явно сельская местность… А вдруг это дом Ланкастеров?

— Возможно, возможно, — ответил мистер Эклз. — Но я думаю…

В дверь постучали, вошел клерк и, достав из папки лист бумаги, положил его на стол перед мистером Эклзом. Мистер Эклз опустил глаза.

— Ах да, теперь припоминаю. Да, я полагаю, миссис… — он бросил взгляд на визитку Томми, лежавшую у него на столе, — Бересфорд действительно звонила и перемолвилась со мной парой слов. Я посоветовал ей связаться с Хэммерсмитским отделением «Сазерн Каунтиз Бэнк». Это единственный адрес, который известен мне самому. Все письма, пришедшие для миссис Ричард Джонсон на адрес банка, где проходят наши счета, пересылаются именно туда. Миссис Джонсон, полагаю, приходится миссис Ланкастер племянницей или дальней кузиной, и именно она вела со мной переговоры относительно определения миссис Ланкастер в «Солнечный кряж». Она просила навести подробные справки об этом заведении, поскольку сама она лишь вскользь слышала о нем от подруги. Мы это сделали и, уверяю вас, весьма добросовестно. Если не ошибаюсь, родственница миссис Джонсон провела там несколько счастливых лет.

— Что не помешало ей совершенно неожиданно оттуда уехать, — заметил Томми.

— Да. Миссис Джонсон, кажется, вернулась недавно из Восточной Африки — сейчас столько народу возвращается! Они с мужем, вроде бы, несколько лет прожили в Кении. Они обустроили свою жизнь в Англии и решили, что сами в состоянии присматривать за своей престарелой родственницей. Боюсь, в настоящий момент я не знаю, где именно проживает миссис Джонсон. Я получил письмо, в котором она прислала чек и благодарила меня за услуги, а также сообщала, что, если у меня возникнет необходимость связаться с нею, я должен адресовать письма на отделение ее банка, так как она окончательно не определилась, где именно они с мужем решат поселиться. Боюсь, мистер Бересфорд, это все, что мне известно.

Он был вежлив, но тверд. Ни замешательства, ни обеспокоенности Томми не заметил, однако в голосе его чувствовалась не терпящая возражений категоричность. Затем он распрямился, и его манеры немного смягчились.

— Право, мистер Бересфорд, я бы на вашем месте особенно не переживал, — успокаивающе сказал он. — Вернее, уговорил бы не беспокоиться миссис Бересфорд. Миссис Ланкастер, я полагаю, старая женщина, весьма забывчивая. Она, вероятно, совершенно не помнит об этой картине. Я полагаю… ей семьдесят пять… или семьдесят шесть лет. В таком возрасте человек то и дело все забывает.

— Вы знаете ее лично?

— Нет, фактически я никогда с ней не встречался.

— Но вы знаете миссис Джонсон.

— Она заходила ко мне проконсультироваться относительно своих дел. Она показалась мне приятной деловой женщиной. Весьма компетентной в тех вопросах, которыми занималась.

После чего он встал и сказал:

— Весьма сожалею, что не смог вам ничем помочь, мистер Бересфорд.

Томми вежливо, но твердо давали понять, что прием окончен.

Он вышел на Блумбери-стрит[177] и поискал глазами такси. Пакет, который он нес, был не очень тяжелым, но страшно неудобным. Томми на мгновение поднял глаза на здание, из которого только что вышел. В высшей степени респектабельное, с устоявшейся репутацией. Не придирешься, а господа Партингейл, Харрис, Локридж, Партингейл и мистер Эклз с виду вполне приличные люди, не выказывающие никаких признаков тревоги, подавленности или неловкости. В романах, мрачно подумал Томми, при упоминании имени миссис Ланкастер или миссис Джонсон виновный тут же бы вздрогнул и у него воровато забегали глаза. В реальной жизни, видимо, все иначе. Если у мистера Эютза и был какой-то особый вид, так это вид человека, который чересчур вежлив, чтобы негодовать по поводу того, что у него понапрасну отнимают время всякими идиотскими расспросами.

И все же мистер Эклз решительно не нравился Томми. Ему смутно вспомнились кое-какие примеры из прошлого — другие люди, которые также ему не нравились. Зачастую эти догадки — ибо это были всего лишь догадки, не более — оказывались верными. Впрочем, возможно, все гораздо проще. Если вам приходилось иметь дело с очень разными людьми, у вас вырабатывается особое чувство — так антиквар инстинктивно узнает подделку, даже не прибегнув к экспертизе. Просто эта вещь вызывает у вас сомнения. То же самое, вероятно, испытывает и кассир в банке, когда ему подсовывают высококачественно подделанную банкноту.

«Он производит впечатление совершенно обычного человека, — подумал Томми. — И внешне он выглядит вполне нормально, и говорит… а вот поди ж ты…» — Он робко замахал руками, подзывая такси: водитель бросил на него равнодушный взгляд, наподдал газу и уехал. «Свинья», — заключил Томми и стал осматриваться, выискивая другое средство передвижения. На тротуаре было довольно много народу. Кто спешил, кто просто прогуливался, а один человек как раз напротив Томми на другой стороне улицы разглядывал прибитую на дверь медную дощечку. После пристального ее изучения он обернулся, и глаза у Томми от удивления чуть не вылезли на лоб. Он знал это лицо. Человек прошелся до конца улицы, остановился, развернулся и пошел обратно. Кто-то вышел из здания у Томми за спиной, и тут же человек на другой стороне несколько ускорил шаг, продолжая идти по противоположной стороне улицы — на одном уровне с вышедшим из двери. Глянув вслед удаляющемуся человеку, Томми решил, что это почти наверняка мистер Эклз. В тот же момент появилось такси. Томми поднял руку, такси остановилось, он открыл дверцу и сел в машину.

— Куда?

Томми поколебался, глядя на свой сверток. Уже было собравшись назвать адрес, он передумал и сказал:

— Лайэн-стрит, четырнадцать.

Четверть часа спустя Томми добрался до места назначения. Расплатившись с таксистом, он позвонил и спросил мистера Айвора Смита. Когда его провели в кабинет на втором этаже, мужчина, сидевший за столом спиной к двери, повернулся и сказал с некоторым удивлением:

— Хэлло, Томми, неужто это вы? Давненько не виделись. Как это вас сюда занесло? Решили проведать старых друзей?

— Да нет, Айвор, если бы.

— Значит, только что с конференции?

— Да.

— Обычная говорильня, как обычно? Никаких выводов, ничего полезного?

— Совершенно верно. Напрасно потраченное время.

— Большей частью, думаю, слушали старика Уоддока, а уж он знай себе старается. Зануда, каких мир не видывал. С каждым годом все хуже.

— Да-да.

Томми опустился на предложенный ему стул, взял сигарету и заговорил:

— Я тут подумал… правда, это всего лишь предположение… хотелось бы кое-что выяснить о некоем Эклзе, стряпчем из фирмы «Партингейл, Харрис, Локридж и Партингейл».

— Ну и ну! — произнес человек, которого звали Айвор Смит. Он поднял брови. Для этого движения они у него были самые что ни на есть подходящие. У самой переносицы они резко подскочили, а противоположные их концы опустились невероятно низко. Он сразу стал похож на человека, который был потрясен страшным ударом, хотя подобный излом бровей был всего лишь самой прозаической привычкой. — Значит, вы где-то столкнулись с Эклзом?

— Беда в том, — ответил Томми, — что я абсолютно ничего о нем не знаю.

— И хотите узнать?

— Да.

— Гм. И что же заставило вас прийти ко мне?

— Неподалеку от фирмы, из которой я выходил, я увидел Андерсона. Давно его не видел, но все равно узнал. Он за кем-то следил. Кто бы это ни был, он наверняка из адвокатской конторы. Из какой — не знаю, их там две… Разумеется, он мог следить за любым сотрудником, но человек, за которым он прошествовал, показался мне очень похожим на Эклза. Вот я и подумал: а не мистеру ли Эклзу, по счастливой случайности, уделяет внимание наш «друг» Андерсон?

— Н-да, — произнес Айвор Смит. — У вас, Томми, всегда был нюх на такие дела…

— Так что же из себя представляет Эклз?

— А вы не знаете?

— Абсолютно. Собственно говоря, я пошел к нему в расчете получить кое-какую информацию относительно одной старой леди, которую недавно забрали из долга престарелых. Стряпчий, который занимался ее обустройством, был как раз мистер Эклз. Он, похоже, проделал все как надо — с абсолютной благопристойностью и деловитостью. Мне нужен был ее теперешний адрес. Он заявляет, что его у него нет. Вполне возможно… только я ему почему-то не верю. При этом он — единственный человек, который может помочь ее отыскать.

— А вы хотите ее найти?

— Да.

— Не думаю, что могу оказаться полезным. Эклз весьма хороший стряпчий, он много зарабатывает, у него исключительно респектабельная клиентура. Да и сам он весьма респектабелен. Судя по тому, что вы мне рассказали, он строго придерживается адвокатской этики.

— Однако же… вы почему-то интересуетесь мистером Эклзом, — закинул удочку Томми.

— Да, мы очень даже интересуемся мистером Джеймсом Эклзом. — Айвор Смит вздохнул. — Причем интересуемся им по меньшей мере уже шесть лет. И до сих пор — никаких результатов.

— Весьма любопытно, — сказал Томми. — Тогда повторю свой вопрос: кто же на самом деле мистер Эклз?

— Вы хотите спросить, в чем мы его подозреваем? Ну, если выразить это одной фразой: мы подозреваем его в создании одной из криминальных организаций в нашей стране.

— Глава банды?! — искренне удивился Томми.

— Ну да, да. Абсолютно никакого плаща и кинжала. Никаких шпионских страстей. Самая обыкновенная уголовщина. При этом сам он, насколько нам известно, до сих пор не совершил ни единого преступления. Ничего не украл, не участвовал в подлоге, даже ничьего имущества не загреб своими лапами. В общем, у нас против него ничего нет. И все же, при каждом крупном ограблении где-то на заднем плане неизменно маячит безупречный мистер Эклз.

— Шесть лет, — задумчиво произнес Томми.

— Может, и больше. Потребовалось какое-то время, чтобы обнаружить определенную систему. Ограбления банков, похищение драгоценностей, махинации с крупными суммами денег — и все по определенному шаблону. Чувствовалось, что за всем этим стоит один и тот же человек. Исполнители явно действовали по заранее разработанному плану: идут, куда им велят, делают, что им приказывают, и никогда ни о чем не задумываются. Думает за них кто-то другой.

— И как же вы на него вышли?

Айвор Смит задумчиво покачал головой.

— Слишком долгая история. Он человек, у которого много друзей и еще больше знакомых. С одними он играет в гольф, у других на обслуживании его машина… На него работают целые маклерские конторы. И, хотя постепенно вырисовывается созданная им структура, сам мистер Эклз неизменно остается в тени. Одно бросается в глаза: когда происходит какое-то громкое преступление, его, как правило, не оказывается в стране… Происходит, например, крупное ограбление банка, а где в это время мистер Эклз? В Монте-Карло или в Цюрихе… а то и ловит лосося в Норвегии. Можете быть абсолютно уверены, что мистера Эклза вы не найдете и за сто миль от того места, где это произошло.

— И, однако, вы его подозреваете?

— Да. Сам я в этом абсолютно уверен. А вот поймаем ли мы его — трудно сказать… Никто из тех, кто участвовал во всех этих ограблениях, даже бывший в сговоре с ними управляющий банком, — ни один из них понятия не имел об Эклзе и ни один из-них, скорее всего, никогда его не видел. Цепочка тянется ой-ой какая длинная, но дальше двух звеньев проследить ничего не возможно — никто никого не знает.

— Нечто вроде подпольных ячеек?

— Более или менее. Но за всем этим кроется весьма оригинальное мышление. Я думаю, в один прекрасный день что-нибудь да произойдет, и тогда у нас появится возможность его накрыть. Кто-нибудь, кому ничего не полагается знать, кое-что узнает. Нечто совершенно тривиальное, зато такое, что может наконец оказаться неоспоримой уликой.

— Он женат? Может, у него есть дети?

— Нет, видимо, не хочет рисковать. Живет один. У него экономка, садовник и дворецкий-слуга. Иногда устраивает скромные и очень милые приемы, и я готов поклясться, что все до единого его гости исключительно добропорядочные люди.

— И никто не разбогател?

— Вот тут вы не в бровь, а в глаз, Томас. Кто-то ведь должен богатеть. Это, что ни говори, должно бросаться в глаза… Но здесь все грамотно обставлено. Крупные выигрыши на скачках, покупка акций и других ценных бумаг, разные рисковые, но очень выгодные дела — не подкопаешься. Много денег сумели перевести в другие страны, много вложено в легальный бизнес — в общем, деньги постоянно в движении, и отследить, какие из них грязные, очень трудно.

— Ну что ж, — сказал Томми, — желаю удачи. Надеюсь, вы его все же поймаете.

— Когда-нибудь обязательно поймаем. Вывести бы его из себя — остальное дело техники.

— И чем же вы хотите его вывести?

— Чувством опасности, — сказал Айвор. — Хотелось бы заставить его почувствовать, что ему грозит опасность. Дать понять, что кто-то на него вышел. Нагнать страху. Стоит человеку забеспокоиться, как он начинает делать одну ошибку за другой и в конце концов может где-нибудь проколоться. Именно так ведь и ловят людей, вы знаете. Возьмите любого человека, самого-самого, который может все блестяще спланировать. Ведь стоит ему только немного выйти из себя из-за какой-нибудь мелочи, как он тут же совершает ошибку. Так что не сомневаюсь, что в конце концов мы его прижмем. А у вас ничего нет на него? Что-нибудь, что нам может оказаться полезным.

— Боюсь, ничего, что могло бы вас заинтересовать. Так, всякая мелочь.

— Рассказывайте.

И Томми поведал свою историю — на этот раз без всяких лишних отступлений. Айвор, он знал, был не из тех, кто пренебрегает мелочами. Айвор, по сути дела, сразу же нащупал то, собственно из-за чего Томми к нему и пришел.

— И ваша жена, говорите, исчезла?

— Да, и это не в ее правилах.

— Плохо дело.

— Для меня — хуже некуда.

— Могу себе представить. Я лишь однажды видел вашу жену. Умная женщина.

— Если она за что-то берется, — заявил Томми, — ее трудно сбить со следа.

— В полицию не обращались?

— Нет.

— Почему?

— Мне слишком трудно поверить, что с ней действительно что-то могло случиться. С Тапенс всегда все в порядке. Просто она сразу же бросается в погоню — за первым же зайцем, который попадает в поле ее зрения. Возможно, у нее просто не было времени связаться со мной.

— М-м… Мне это все очень не нравится. Ищет дом, говорите? Это и впрямь может оказаться интересным. Дело в том, что мы иногда выходим на торговцев недвижимостью.

— Торговцев недвижимостью?! — удивился Томми.

— Да. Милых, ничем не примечательных агентов по торговле недвижимостью в небольших провинциальных городках, расположенных не слишком далеко от Лондона. Фирма Эклза довольно плодотворно работает с такими агентами. Иногда они выступают в роли стряпчих со стороны покупателя, иногда со стороны продавца; или же подряжают различные агентства по продаже недвижимости от имени клиентов. И тут мы задумались: а зачем? Все это вроде не так уж и прибыльно…

— Полагаете, за этим что-то кроется?

— Возможно, вы помните ограбление Лондонского Южного банка несколько лет назад? Так вот, там фигурировал дом в сельской местности — одиноко стоящий дом. Он служил преступникам местом их сборищ. Там они скрывались от глаз людских, там же прятали и награбленное. Местные долго не могли понять, что же это за личности — приезжают… уезжают… да еще в самое неподходящее время. А вы же знаете, какие в такой местности люди любопытные. Само собой, полиция устроила облаву и обнаружила часть награбленного, а также взяли трех человек, один из которых был уже давно в розыске.

— Это вас куда-нибудь вывело?

— Нет, конечно. Все задержанные хранили молчание, у всех у них были прекрасные адвокаты… Они все-таки получили довольно приличные сроки, но уже через полтора года все были на свободе…

— Я кажется, что-то читал об этом. Один исчез прямо из здания суда, куда его привели под конвоем.

— Совершенно верно. Все было продумано до мелочей, представляю, сколько им это стоило. Мы, однако, считаем, что они допустили серьезную ошибку, использовав тот же самый дом в течение столького времени. Они не учли любопытство местных жителей. Да, здесь они промахнулись, а представьте, насколько сложнее их было бы вычислить, если бы у них было, скажем, тридцать подобных мест. Предположим, мать с дочерью, вдова или, например, отставной офицер с женой снимают такой вот дом. Милые люди. Приводят там все в порядок, а годика через полтора, в силу тех или иных обстоятельств, дом скоропалительно продают и уезжают за границу. Нечто вроде этого. И ничего подозрительного. Только вот пока они арендовали дом, он, возможно, использовался в довольно необычных целях! К ним приезжают друзья — не слишком часто. А однажды устраивается, скажем, нечто вроде серебряной свадьбы или вечеринка по случаю чьего-то совершеннолетия. Наплыв людей и автомобилей. В этой суматохе очень легко что-нибудь увезти или привезти, причем целыми фурами — кто в такой сумятице обратит на это внимание… Конечно, пока все это, дорогой мой Томми, всего лишь предположение, но допустил! ваша старушка что-то пронюхала, потом подружилась с вашей тетушкой, узнала от нее про вас, что вы собой представляете, где работаете… Затем дарит ей картину с изображением дома, в котором все это может происходить, в надежде, что это станет известно вам… И предположил! ваша жена захотела найти этот доли Предположим также, что кому-то очень не хочется, чтобы этот дол! находили… Знаете, тут вполне может быть какая-то связь.

— Да нет. Все это притянуто за уши.

— Согласен. Но мы живем в такие времена… Сейчас творится что-то невероятное.

2

Несколько устало Томми вышел из четвертого за день такси и осмотрелся. Таксист высадил его в небольшом cul-de-sac[178], который уютно вписывался в один из протуберанцев[179] Хэмпстед-Хита[180]. Этот cul-de-sac, казалось, подвергался какой-то «художественной» обработке. Каждый из стоящих там домов был не похож на другие. Тот, который искал Томми, состоял из большой студии с фонарями на крыше и трех комнат. К стене дома была прислонена лестница, выкрашенная в ярко-зеленый цвет. Томми открыл калитку, прошел по дорожке к дому и, не увидев звонка, постучал дверным молотком в дверь. Он подождал и, не получив ответа, снова взялся за молоток, проявив на этот раз изрядную настойчивость.

Дверь отворилась так неожиданно, что он чуть было не упал. На пороге стояла женщина. С первого же взгляда Томми решил, что это одна из самых некрасивых женщин, которых он когда-либо видел. На крупном и широком, похожем на блин, лице сидели два огромных глаза, причем, как ни странно, совершенно разных цветов: один зеленый, другой карий… Над мощным выпуклым лбом возвышалась, будто рощица, копна буйно разросшихся волос. Пурпурный комбинезон был измазан глиной, но рука, придерживавшая дверь, как обратил внимание Томми, была исключительно красива.

— О-о, — протянула она. У нее оказался глубокий и довольно приятный голос. — Вы кто? Я сейчас очень занята.

— Миссис Боскоуэн?

— Да. Что вам угодно?

— Моя фамилия Бересфорд. Не уделите ли вы мне немного времени?

— Не знаю. Право, неужели нужно приходить именно сюда? Что у вас? Какая-нибудь картина? — Она скользнула взглядом по пакету у него под мышкой.

— Да. Речь идет об одной из картин вашего мужа.

— Хотите продать? У меня достаточно его картин, больше я их покупать не собираюсь. Снесите в музей или еще куда-нибудь… Они, говорят, снова в цене. Правда, вид у вас не такой, будто вам нужно срочно что-то продать.

— Я и не хочу ничего продавать.

Томми начал испытывать определенные затруднения. Ее глаза, хотя и разного цвета, были удивительно красивыми. Сейчас они смотрели поверх его плеча куда-то вдаль, словно увидели там что-то необыкновенно интересное.

— Пожалуйста, позвольте мне войти, — попросил Томми. — Мне очень трудно вот так все объяснить.

— Если вы художник, я не буду говорить с вами, — заявила миссис Боскоуэн. — Все художники страшно скучные.

— Я не художник.

— По виду, безусловно нет. — Она оглядела его с головы до пят. — Вы больше похожи на обычного служащего, — с неодобрением сказала она.

— Могу я войти, миссис Боскоуэн?

— Не уверена. Подождите.

Неожиданно дверь захлопнулась. Томми остался ждать. Минуты через четыре дверь отворилась снова.

— Что ж, — сказала миссис Боскоуэн, — можете войти.

Она впустила его и провела по узкой лестнице в большую просторную студию. В углу стояла какая-то скульптура, рядом с ней — глиняная голова, а также лежали всевозможные резцы. Кругом царил такой беспорядок, будто здесь только что орудовала шайка бузотеров.

— Сидеть тут не на чем, — сообщила миссис Боскоуэн и тут же сбросила различные предметы с деревянной табуретки и подтолкнула ее к Томми.

— Вот, пожалуйста. Ну, я вас слушаю.

— Очень мило, что вы позволили мне войти.

— Да уж, но у вас был такой растерянный вид. Вы чем-то встревожены?

— Да, встревожен.

— Я так и подумала. И что же вас тревожит?

— Моя жена, — сказал, удивляясь себе, Томми.

— Ну, в этом нет ничего необычного. Мужчины всегда тревожатся из-за жен. В чем дело? Она к кому-то ушла, или вы поскандалили?

— Да нет. Ничего подобного.

— Умирает? Рак?

— Нет-нет, — быстро ответил Томми. — Дело в том, что я просто не знаю, где она.

— И вы полагаете, что это могу знать я? Ну, если вы думаете, будто я смогу вам ее отыскать, назовите, хотя бы ее имя и расскажите что-нибудь о ней. Впрочем, я не уверена, — сказала миссис Боскоуэн, — что мне захочется вам помочь. Я это говорю, чтобы у вас не возникло каких-то иллюзий.

— Слава Богу, — сказал Томми. — С вами можно найти общий язык, а то мне показалось…

— А какое отношение к этому имеет картина у вас под мышкой? Ведь это, наверное, картина, не так ли?

Томми развернул бумагу.

— Да, картина. Работа вашего мужа, — сказал Томми. — Вы можете мне о ней рассказать?

— Что именно?

— Ну, во-первых, когда она была написана, а главное, что это за место?

Миссис Боскоуэн посмотрела на него, и впервые в ее глазах появилось выражение интереса.

— Ну, это нетрудно, — сказала она. — Об этой картине я могу рассказать вам все. Написана она была лет пятнадцать назад… нет, пожалуй, больше. Это одна из его ранних работ. Скорее всего, двадцать лет назад.

— Вы знаете, где это? Я имею в виду место.

— О да. Место я знаю достаточно хорошо. Приятный сюжет. Мне всегда нравилась эта картина. Горбатый мостик… дом… Это местечко называется Саттон-Чанселлор. Семь-восемь миль от Маркет Бейсинга. А сам дом примерно в двух милях от Саттон-Чанселлора. Красивый дом. И стоит совсем один.

Она подошла к картине, наклонилась и вгляделась в нее.

— Странно, — сказала она. — Да, весьма странно. Интересно.

Томми не обратил на ее слова особого внимания.

— А как называется этот дом? — спросил он.

— Право, не помню. Его переименовывали, и не раз. Не знаю уж, в чем там было дело. По-моему, было что-то трагическое… и новые жильцы всякий раз давали ему новое имя. Сначала «Канал-хаус»… или, нет, «Канал-сайд», затем «Бридж-хаус», «Медоухаус», «Риверсайд»…

— А вы не знаете, кто там живет сейчас?

— Нет, не знаю. Когда я увидела его в первый раз, там жили мужчина и с ним молодая девушка. Обычно они приезжали в конце недели. Думаю, они не были женаты. Девушка была танцовщицей. А может, актрисой — нет, по-моему, все же танцовщицей. Балерина. Довольно красивая, но ужасно глупая. Простоватая, пожалуй, даже малость с придурью. Уильям, помнится, был от нее без ума.

— Он писал ее?

— Нет. Он почти не писал людей. Он иногда говорил, что не прочь сделать чей-нибудь портрет, но так ничего и не сделал. Он всегда терял голову из-за девушек.

— Это он жил с той девушкой, когда писал этот дом?

— Да, он. Приезжали туда на выходные. Затем произошел разрыв. Они поругались, и он уехал, или, наоборот, она его бросила. Точно не могу сказать. Я ведь тогда была в Ковентри[181], работала над скульптурной группой. После этого в доме жила гувернантка с ребенком. Не знаю, что это был за ребенок и откуда вообще взялся, но затем с ним что-то случилось. То ли гувернантка куда-то его увезла, то ли… Да… кажется, это была девочка… Может быть, она умерла… Впрочем, зачем вам люди, которые жили там двадцать лет назад? Глупо как-то.

— Я хочу знать об этом доме буквально все, — сказал Томми. — Понимаете, жена отправилась на поиски этого дома. Она говорила, что видела его из окна поезда.

— Совершенно верно, — сказала миссис Боскоуэн, — железная дорога проходит как раз по другую сторону моста. Оттуда дом действительно хорошо виден. — Затем она спросила: — А зачем ей понадобился этот дом?

Томми вкратце объяснил, и миссис Боскоуэн оглядела его с большим сомнением.

— А вас, случайно, не выпустили погулять? — спросила она. — Из дома для умалишенных, я имела в виду.

— Я понимаю, что произвожу именно такое впечатление, — ответил Томми, — но, право же, все очень просто. Моей жене понравился этот дом и ей захотелось все о нем узнать… Она села на поезд и отправилась на поиски… Вероятно, она его нашла. Так что, скорее всего, она сейчас там… Как вы сказали называется это место? Чанселлор…

— Саттон-Чанселлор. Когда-то это было самое настоящее захолустье. Разумеется, там могли произойти перемены, и, возможно, сейчас это вполне благообразное место.

— Произойти могло что угодно, — сказал Томми. — Она позвонила, что возвращается, и не вернулась. Что могло случиться? Думаю, она нашла этот дом, что-то узнала и, вероятно… вероятно, попала в беду.

— Какую еще беду?

— Не знаю, — ответил Томми. — Она еще тогда почуяла опасность, но я не придал этому значения.

— У нее что — экстрасенсорное восприятие?

— Возможно. Она у меня такая. Иногда ее что-то осеняет… Вы, случайно, не слышали о некой миссис Ланкастер? Или, может, знали?

— Миссис Ланкастер? Нет, не думаю. Такую фамилию не забудешь, а? Так что с этой миссис Ланкастер?

— Именно ей принадлежала эта картина, а она подарила ее моей тете. А потом вдруг совершенно неожиданно уехала из дома престарелых — ее забрали родственники. Я пытался отыскать ее, но не смог.

— Так у кого же все-таки разыгралось воображение — у вас или у вашей жены? Похоже, вы оба накрутили себя, хотя причин этому я совсем не вижу…

— Да, да, — ответил Томми. — Истинная правда, накручиваю. А из-за чего, если разобраться? Вы это имеете в виду? Да, здесь вы несомненно правы.

— Да нет, — возразила миссис Боскоуэн слегка изменившимся голосом, — я бы сказала, что у вас действительно есть повод волноваться.

Томми молча на нее посмотрел.

— В этой картине есть одна странная деталь, — продолжала миссис Боскоуэн. — Весьма странная. Я ведь прекрасно помню ее, как, впрочем, и большинство других работ Уильяма, хотя сколько он их написал…

— А вы не помните, кому он ее продал, если он ее вообще продавал?

— Нет, этого я не помню. Но, думаю, она была продана. Была одна выставка, на которой было продано много картин того периода. Почти все. Разве упомнишь какая кому. Так что, не требуйте от меня невозможного.

— Я вам очень признателен за то, что вы сумели вспомнить.

— И, однако, вы не спросили, что показалось мне в этой картине странным.

— Вы хотите сказать, что ее написал не ваш муж?

— О нет. Ее, безусловно, написал Уильям. «Дом у канала» — так, по-моему, было написано в каталоге. Но она не такая, как раньше. В ней кое-что изменилось.

— Что именно?

Миссис Боскоуэн протянула измазанный глиной палец и ткнула в место под мостиком.

— Вот, — сказала она, — видите? Под мостом привязана лодка.

— Ну да, — озадаченно сказал Томми.

— Ну а когда я видела картину в последний раз, этой лодки не было. Уильям не писал эту лодку. Когда картина выставлялась, никакой лодки не было.

— Вы хотите сказать, кто-то изобразил ее позже?

— Да. Странно, правда? Интересно, зачем? Сначала я просто удивилась тому, что на картине появилась какая-то лодка, а сейчас я вижу, что писал ее не Уильям. Это не его рука. Это дописал кто-то другой. Интересно кто? — Она посмотрела на Томми. — И зачем?

Ответа у Томми не было. Он молча смотрел на миссис Боскоуэн. Тетушка Ада сказала бы, что она с приветом, но Томми так не думал. Просто она была несколько своеобразной и постоянно перескакивала с одного на другое. Казалось, то, что она говорит, не имеет никакого отношения к тому, что она сказала минутой раньше. Она была из тех людей, которые себе на уме и предпочитают особенно не распространяться. Любила ли она своего мужа, ревновала его или презирала? Право, ни по словам, ни по жестам сказать ничего было нельзя. У Томми, однако, возникло чувство, что лодка под мостом, неизвестно откуда появившаяся, почему-то сильно ее расстроила. Лодка ей явно не нравилась. И он вдруг подумал, а не лукавит ли она? Как может она помнить — ведь столько лет прошло, — рисовал Боскоуэн какую-то лодку или нет? Она была такой маленькой и незначительной… Если бы она видела картину хотя бы год назад… Так нет же! Томми снова посмотрел на миссис Боскоуэн и увидел, что она тоже на него пристально смотрит. Однако в ее разноцветных глазах не было никакого вызова, а была лишь задумчивость. И, возможно, печаль.

— Ну и что же вы теперь будете делать? — спросила она.

Вопрос не из трудных.

— Поеду домой — посмотрю, нет ли вестей от жены. Если нет, завтра же отправлюсь в этот ваш Саттон-Чанселлор. Надеюсь, что смогу ее там отыскать.

— Ну, это вряд ли, — проговорила миссис Боскоуэн.

— Что значит «вряд ли»? — резко спросил Томми.

Миссис Боскоуэн нахмурилась и задумчиво пробормотала:

— Интересно, где она сейчас?

— Кто?

Миссис Боскоуэн уже успела отвести от него взгляд, но сейчас снова на него посмотрела.

— О-о, — протянула она, — я имела в виду вашу жену. — И добавила: — Надеюсь, с ней все в порядке.

— А почему с ней должно быть что-то не в порядке? Скажите, миссис Боскоуэн, там что-то не так — в Саттон-Чанселлоре?

— В Саттон-Чанселлоре? — Она помолчала. — Да нет, не думаю. Что может быть с Саттон-Чанселлором не так?

— Я имел в виду дом, — поправился Томми. — Дом возле канала.

— Ах дом, — сказала миссис Боскоуэн. — Право, это прекрасный дом. Дом для возлюбленных.

— Там когда-то жили возлюбленные?

— Иногда. Совсем не часто. Жаль. Если дом построен для возлюбленных, они и должны в нем жить.

— Значит, дом использовался по другому назначению?

— Соображаете, — усмехнулась миссис Боскоуэн. — Вы поняли, что я имела в виду, правда? Нельзя использовать дом, для чего он не был предназначен. Ему это может не понравиться.

— Вы что-нибудь знаете о людях, которые жили там в последние годы?

Она покачала головой.

— Нет. О доме я вообще ничего не знаю. Понимаете, в моей жизни он не играл никакой роли.

— Но вы думаете о чем-то… или о ком-то?

— Да, — призналась миссис Боскоуэн. — Тут вы, наверное, правы. Я думала… о ком-то.

— Вы могли бы рассказать мне об этом человеке?

— Тут, право, и рассказывать-то нечего, — ответила миссис Боскоуэн. — Иногда, знаете, вдруг захочется знать, где какой-то твой знакомый. Что с ним… как он… Возникает какое-то чувство… — Она махнула рукой. — Хотите копченой селедки? — неожиданно спросила она.

— Копченой селедки? — оторопел Томми.

— У меня тут есть пара роскошных копченых селедок. Я думала, может, вы захотите перекусить, прежде чем поедете на вокзал, — сказала она. — Я имею в виду, на поезд в Саттон-Чанселлор. Раньше нужно было делать пересадку в Маркет Бейсинге. Полагаю, что и сейчас так.

Томми давали понять, что ему пора уходить.

Глава 13 Рассуждения Альберта о ключах к разгадке

1

Тапенс заморгала. Все было как в тумане. Она попыталась оторвать голову от подушки и, тут же сморщившись от резкой боли, поспешно вернулась в прежнее положение и закрыла глаза. Вскоре она снова их открыла.

Это уже показалось ей подвигом. «Я в больничной палате», — подумала Тапенс. Удовлетворенная этим, она больше не пыталась делать никаких выводов. Она в больничной палате, и у нее болит спина. Почему болит и почему в больничной палате, было пока не важно. «Несчастный случай», — пронеслось у нее в мозгу.

Между койками сновали нянечки. Это казалось вполне естественным. Она закрыла глаза и попыталась вспомнить. Перед ее мысленным взором возникло слабое изображение старика в клерикальном облачении. «Отец?! — с сомнением подумала Тапенс. — Это отец!» Не то чтобы она его вспомнила. Просто так ей в тот момент показалось.

«Но почему я лежу в больнице? — подумала Тапенс. — Я ведь тут сестра, а значит, мне полагается быть в униформе. В униформе ДМО[182]».

— О боже, — сказала Тапенс.

Перед ее койкой материализовалась нянечка.

— Чувствуем себя лучше, дорогая, — с напускной бодростью сказала она. — Здорово, правда?

Тапенс совсем не была в этом уверена. Нянечка сказала что-то о чашке чаю.

— Похоже, я пациентка, — неодобрительно сказала себе Тапенс. Она постаралась успокоиться, восстанавливая в памяти разрозненные слова и мысли. — Солдаты, — сказала она, наконец, вслух. — Члены ДМО. Ну, это понятно. Я ведь тоже член ДМО.

Нянечка принесла ей немного чаю в специальной поилке и поддерживала Тапенс, пока та пила. В голове снова стрельнуло.

— Я член ДМО, вот кто я, — сказала Тапенс вслух.

Нянечка посмотрела на нее, не совсем словно бы понимая.

— У меня болит голова, — добавила Тапенс.

— Скоро вам будет легче, — сказала нянечка и убрала поилку, сообщив на ходу сестре:

— Четырнадцатая проснулась. Впрочем, еще совсем слабенькая.

— Она что-нибудь сказала?

— Сказала, что она весьма важная персона[183], — ответила няня.

Медсестра тихонько фыркнула, показывая тем самым, как она относится к пациентам, которые корчат из себя бог знает кого.

— Ну это мы еще посмотрим, — сказала она. — Поживей, няня, не весь же день мне держать эту поилку!

Тапенс в полудреме лежала на подушках. Она еще не преодолела того состояния, когда мысли проносятся в голове в довольно бессвязном виде.

Она почувствовала, что тут непременно должен оказаться кто-то, кого она хорошо знает. Странная какая-то больница. Не такую больницу она помнила. И не в такой работала нянечкой. «Там все были солдатами, вот в чем дело, — сказала она себе. — Хирургическая палата, а я присматривала за рядами А и Б». Она подняла веки и еще раз огляделась. Этой больницы она определенно раньше не видела. И сама она уж точно не имела никакого отношения к выхаживанию больных, не важно — военных или еще каких.

— Интересно, где же я, — сказала Тапенс. — Где находится больница? — Она попыталась вспомнить название какого-нибудь города. Единственные, которые пришли ей в голову, были Лондон и Саутгемптон[184].

У койки появилась медсестра.

— Надеюсь, вы чувствуете себя лучше, — сказала она.

— Я в полном порядке, — заявила Тапенс. — А что со мной такое?

— Вы, видимо, упали и ушибли голову. Вам сейчас больно?

— Больно, — ответила Тапенс. — А где я?

— В Королевской больнице Маркет Бейсинга.

Тапенс попыталась переварить информацию, но эти слова ей ровным счетом ничего не говорили.

— Старый священник, — сказала она.

— Простите?..

— Да так, ничего. Я…

— Мы еще не занесли вашу фамилию в карту диетического питания, — сказала палатная сестра.

Она держала наготове ручку «Бик»[185] и вопрошающе смотрела на Тапенс.

— Мою фамилию?

— Да, — сказала сестра. — Для записи, — добавила она, как бы помогая.

Тапенс молчала, раздумывая. Имя. Как же ее зовут? «Ужасно глупо, — подумала она. — Выходит, я его забыла. Однако должно же у меня быть имя». Она вдруг испытала едва заметное чувство облегчения. Лицо пожилого священнослужителя пронеслось у нее в мозгу, и она решительно сказала:

— Ну конечно. Пруденс.

— Пруденс?

— Совершенно верно, — сказала Тапенс.

— Значит, это ваше имя. А фамилия?

— Каули. Кау-ли.

— Я рада, что вы вспомнили, — сказала сестра и отошла с видом человека, исполнившего свой долг.

Тапенс почувствовала легкую радость. Пруденс Каули. Пруденс Каули в ДМО, а ее отец — священник в… каком-то приходе, а время нынче военное… «Странно, — сказала она себе, — что-то все-таки не так. Такое ощущение, что все это было давным-давно». Она пробормотала себе под нос: «Это было ваше бедное дитя?» Интересно, она это сказала или кто-то другой?

Сестра вернулась.

— Ваш адрес, — сказала она, — мисс Каули — или миссис? Вы спросили о каком-то ребенке?

— Это было ваше бедное дитя? Мне кто-нибудь сказал это или я сама сказала?

— Пожалуй, на вашем месте я бы сейчас немного поспала, дорогая, — сказала сестра.

Она прошла по коридору в кабинет врача.

— Она, похоже, пришла в себя, доктор, — заметила сестра. — Говорит, что зовут ее Пруденс Каули. Адреса, похоже, не помнит. И еще сказала что-то о ребенке.

— Ну что ж, — небрежно отозвался доктор, — дадим ей еще сутки. Она довольно быстро приходит в себя после такого сотрясения.

2

Томми судорожно рылся в карманах в поисках ключа, как неожиданно дверь распахнулась — в проеме стоял Альберт.

— Ну, — сказал Томми, — она вернулась?

Альберт медленно покачал головой.

— И никаких вестей — ни звонка, ни письма, ни телеграммы?

— Ничего, сэр. Вообще ничего. И от других тоже ничего. Либо она затаилась, либо они ее схватили — вот что я думаю. Да, она наверняка им попалась.

— Да что ты хочешь этим сказать? — взорвался Томми. — Начитался черт знает чего! Кому попалась?

— Вы сами знаете. Банде.

— Какая еще банда?

— Возможно, та, которая промышляет на железных дорогах. Или какая-нибудь международная банда.

— Перестань молоть чепуху, — сказал Томми. — Знаешь, что я думаю?

Альберт вопрошающе на него посмотрел.

— Пожалуй, она проявила к нам страшную невнимательность, не послав никакой весточки, — сказал Томми.

— О-о, — протянул Альберт. — Понимаю, что вы имеете в виду. Наверное, можно выразиться и так. Если вам от этого легче, — весьма некстати добавил он. Он взял у Томми из-под мышки пакет. — Я вижу, вы привезли картину назад.

— Да, черт бы ее побрал, — отозвался Томми. — Пользы от нее как от козла молока.

— И что же, вы совсем ничего не узнали?

— Не совсем. Кое-что узнал, а вот пригодится ли это, пока не знаю. — Потом он добавил: — Я полагаю, ни доктор Марри, ни мисс Паккард из «Солнечного кряжа» не звонили? Ничего такого?

— Звонил только зеленщик. Сказал, что у него есть очень хорошие баклажаны. Он ведь знает, что миссис любит баклажаны. И всегда ставит ее в известность. Но я сказал, что в данный момент ее нет. — И добавил: — На обед цыпленок.

— Просто удивительно, насколько бедное у тебя воображение: ничего, кроме цыплят, ты придумать не в состоянии.

— На этот раз — тощий.

— Ладно, сойдет, — сказал Томми.

Зазвонил телефон, и Томми, мгновенно сорвавшись с места, схватил трубку.

— Алло!.. Алло!

Раздался слабый, далекий голос:

— Мистер Томас Бересфорд? Вам звонят из Инвергэшли.

— Да.

— Не кладите трубку, пожалуйста.

Томми ждал. Возбуждение потихоньку проходило. Ждать пришлось долго. Затем раздался знакомый ему звонкий голос. Голос его дочери.

— Алло, это ты, папа?

— Дебора!

— Да. Что у тебя с голосом? Ты будто задыхаешься.

Дочери, подумал он, вечно ко всему придираются.

— Мне же не двадцать лет. Появилась легкая одышка, — сказал он. — Как ты там, Дебора?

— У меня все в порядке. Слушай, пап, я тут кое-что видела в газете. Не знаю, ты видел? О женщине, которая попала в аварию и находится в больнице.

— И что? Нет, я сегодня ничего не читал. А что за женщина? И что с ней случилось?

— Да ничего особенного… Видимо, автомобильная катастрофа. Там говорится, что эта женщина, кто бы она там ни была… уже не молодая женщина… назвалась Пруденс Каули, а вот адреса ее они так и не узнали.

— Пруденс Каули? Ты хочешь сказать…

— Ну да. Я только… ну… я подумала… Это ведь мамино имя, разве нет? Я имею в виду, ее девичья фамилия.

— Разумеется.

— Я все время забываю, что ее звали Пруденс. Я хочу сказать, для нас ведь она никогда не была Пруденс, ни для тебя, ни для меня, ни для Дерека.

— Нет, — сказал Томми. — Не была. Оно действительно совсем не ассоциируется с твоей матерью.

— Знаю, что не ассоциируется. Я лишь подумала, что это… довольно странно. Ты не думаешь, что это может оказаться кто-то из родственников?..

— Возможно. А где это случилось?

— Больница, вроде в Маркет Бейсинге, так там, кажется, написано. Думаю, они хотели разузнать о ней побольше. Мне показалось интересным… нет, я знаю, полно людей с такой фамилией, а тем более с именем… Но на всякий случай решила позвонить. Удостовериться, так сказать, что с мамой все в порядке, ну, в таком духе…

— Понятно, — сказал Томми.

— Пап, она дома?

— Нет, — ответил Томми, — не дома, и я даже не знаю, все ли с ней ладно.

— Что ты такое говоришь? — сказала Дебора. — А чем она занималась? Ты-то, я полагаю, был на этом сверхидиотском и абсолютно секретном пережитке прошлого, развлекал все это старичье.

— Да, ты совершенно права, — сказал Томми. — Вернулся только вчера вечером.

— И обнаружил, что мамы нет — или ты знал, что она уехала? Ну же, пап, не тяни. У тебя тревога в голосе. Я очень хорошо чувствую, когда ты встревожен. Чем мама занималась? Она ведь что-то задумала, правда? Мне бы хотелось, чтобы, в ее-то возрасте, она наконец стала потише и не делала бы глупостей.

— Она очень тревожилась, — сказал Томми. — Тревожилась из-за дела, связанного с тетей Адой.

— Какого еще дела?

— В приюте, где жила тетя Ада, одна старушка ей кое-что сказала, и это очень ее встревожило. Та слишком много болтала, и мама боялась, как бы она не накликала на себя беды. Потом, после смерти тети Ады, мы поехали в приют забрать кое-какие вещи, и мама хотела поговорить с той старушкой, но оказалось, что она довольно неожиданно съехала…

— Ну это же вполне естественно, разве нет?

— Приехали какие-то родственники и увезли ее.

— И это тоже вполне естественно, — сказала Дебора. — Чего мама-то переполошилась?

— Она вбила себе в голову, что с этой старушкой что-то случилось.

— Понятно.

— Но если, как говорится, посмотреть правде в глаза, она и впрямь, похоже, исчезла. Самым натуральным образом. Мы пытались найти ее через банк и адвоката, которые занимались ее делами. Только… нам ничего не удалось.

— Ты хочешь сказать, что мама отправилась на ее поиски?

— Да. А два дня назад она позвонила, что возвращается, но так до сих пор и не вернулась.

— И ты не получил от нее никакой весточки?

— Нет.

— Боже правый, тебе надо было лучше за ней присматривать, — укоризненно сказала Дебора.

— Никто не смог бы присматривать за ней как следует, — возмутился Томми. — Ты тоже, Дебора, если на то пошло. Ты помнишь, что она вытворяла во время войны!

— Но теперь-то совсем другое дело. Я хочу сказать, тогда она была еще молодой. Теперь ей следует сидеть дома и печься о своем здоровье. Сдается мне, ее просто-напросто одолела скука.

— Ты сказала, больница в Маркет Бейсинге?

— В Мелфодшире. Час-полтора езды от Лондона.

— Совершенно верно. А около Маркет Бейсинга есть одна деревушка под названием Саттон Чанселлор.

— Она-то тут при чем? — спросила Дебора.

— Некогда рассказывать, слишком долгая история, — сказал Томми. — Она имеет отношение к одной картине, на которой изображен дом. Именно этот дом и поехала искать твоя мама. Так вот, этот дом, как мне удалось выяснить, находится в Саттон-Чанселлоре.

— По-моему, я не очень хорошо тебя слышу, — сказала Дебора. — Что ты такое говоришь?

— Не важно, — ответил Томми. — Я позвоню в больницу в Маркет Бейсинге и наведу справки. У меня такое чувство, что это все таки твоя мамочка. При сотрясении мозга люди зачастую прежде вспоминают свое детство, а уж потом возвращаются к настоящему. Может, поэтому она и назвала свое девичье имя. Возможно, она попала в автокатастрофу, а может, стукнули по голове — я бы совсем не удивился. Как раз в ее духе. Она все время напрашивается. В общем, я позвоню тебе, когда все выясню.

Томми Бересфорд бросил взгляд на часы и, положив трубку на рычаг, вздохнул в полном изнеможении.

Появился Альберт.

— Так как насчет обеда, сэр? — спросил он. — Вы ведь ничего не ели, а я… К сожалению, вынужден сказать, что начисто забыл о цыпленке… Сгорел вчистую.

— Я не хочу есть, — ответил Томми. — Вот выпить — другое дело. Принеси-ка двойное виски.

— Сию минуту, сэр, — сказал Альберт.

Томми опустился в старое, но очень удобное кресло. Это было его кресло, в которое никто больше не садился, и Альберт тут же принес ему виски.

— А теперь, я полагаю, ты хотел бы все узнать.

— Собственно говоря, сэр, — заявил Альберт извиняющимся тоном, — основное мне известно. Видите ли, поскольку я понял, что речь идет о миссис Тапенс, то позволил себе снять трубку с аппарата в спальне. Я полагал, вы не станете возражать, сэр, поскольку речь идет о…

— В общем, все нормально… — сказал Томми. — Если бы мне пришлось объяснять тебе по-новой…

— Вы дозвонились в больницу, ведь так? Поговорили с доктором, сестрой-хозяйкой?

— Нет нужды повторять, — сказал Томми.

— Больница в Маркет Бейсинге. Она и словом об этом не обмолвилась, когда звонила в прошлый раз.

— Она и думать не думала, что будет там находиться, — возразил Томми. — Насколько я понял, ее ударили по голове в каком-то безлюдном местечке, а затем отвезли к дороге и бросили на обочине, чтобы создалось впечатление, будто ее сбила машина. — Он добавил: — Разбуди меня завтра в шесть тридцать. Хочу выехать пораньше.

— Простите, что ваш цыпленок сгорел. Он совершенно вылетел у меня из головы.

— Черт с ним, с цыпленком, — отозвался Томми. — Я всегда не любил этих цыплят — вечно выбегают под колеса, да еще при этом кудахчут. В общем, устрой ему завтра похороны.

— Она же не при смерти, а, сэр?

— Умерь воображение. Если бы ты слушал как следует, то знал бы, что она уже пришла в себя, знает, кто она, кем была и где находится, а в больнице поклялись, что удержат ее там, пока я не приеду и не возьму ее под стражу. Ни под каким видом она не должна от них ускользнуть. А то снова вообразит себя детективом.

— Раз уж мы заговорили о детективах… — Альберт в нерешительности прокашлялся.

— У меня нет особого желания говорить об этом, — сказал Томми. — Забудь об этом, Альберт. Лучше научись бухгалтерскому делу или разведению комнатных цветов.

— Да нет, я просто подумал… я хочу сказать, насчет ключей к разгадкам…

— Ну так что там у тебя насчет ключей к разгадкам?

— Я думал…

— Вот откуда все беды в жизни — от мыслей.

— Ключи к разгадке, — повторил Альберт. — Та картина, например. Она ведь ключ к разгадке?

Томми заметил, что Альберт повесил картину, которую он только что принес, на стену.

— Если эта картина ключ к чему-то, так к чему же, вы думаете, она — ключ? — он слегка покраснел, застеснявшись своей неуклюжей фразы. — Я хочу сказать — в чем тут дело? Должна же она что-то значить? Я вот о чем подумал, вы уж простите, что я об этом напоминаю…

— Валяй, Альберт.

— Я подумал о письменном столе.

— О письменном столе?

— Да. О том, что доставили с маленьким столиком, двумя креслами и прочими вещами. Вы сказали, это фамильная реликвия?

— Он принадлежал моей тете Аде, — ответил Томми.

— Именно это я и имел в виду, сэр. Это как раз то самое место, где находят ключи к разгадкам. В старых письменных столах. В антикварных вещицах.

— Возможно, — сказал Томми.

— Я знаю, это не мое дело, и мне не следовало бы ничего затевать, но, пока вас не было, сэр, я не удержался. Мне до чертиков захотелось пойти и посмотреть.

— Что — заглянуть в стол?

— Да, просто посмотреть, а нет ли там ключа к разгадке? Видите ли, в таких столах, в них ведь бывают потайные ящички.

— Возможно, — сказал Томми.

— Так вот. Там может оказаться разгадка. В потайном ящичке стола.

— Идея-то неплохая, — согласился Томми. — Но, насколько я знаю, моей тете Аде не было нужды что-то прятать в потайных ящичках стола.

— От старушек можно ждать чего угодно. Они как галки или сороки — уж и не помню, кто именно, — любят прятать вещи. Там может оказаться завещание или тайный документ, написанный симпатическими чернилами, или еще какое-нибудь сокровище. А может, указание, где его искать.

— Прости, Альберт, но я тебя, наверное, разочарую. Я просто уверен, что в этом симпатичном письменном столе, который когда-то принадлежал моему дяде Уильяму, ничего такого нет. Дядя Уильям в старости тоже стал сварливым, к тому же он был глух и обладал плохим характером.

— Я лишь подумал, — сказал Альберт, — что, если посмотреть, ничего с ним не станется. — И благочестиво добавил: — Его все равно бы надо почистить. Вы же знаете, какими становятся вещи у старушек. Они почти их не трогают, а те пылятся и бог знает чем еще покрываются…

Томми задумался. Он вспомнил, что они с Тапенс еще в пансионате осмотрели все ящики, сложили бумаги в конверты, а несколько мотков пряжи, два кардигана, черную вельветовую накидку и три тонких наволочки из нижних ящиков вместе с другими подобными вещами упаковали для передачи в благотворительные организации. Вернувшись домой, они просмотрели бумаги, но не обнаружили в них ничего особенно интересного.

— Мы просмотрели содержимое, Альберт, — сказал Томми. — Право же, провели за этим делом пару вечеров. Два-три занятных письма, несколько рецептов для приготовления ветчины, рецепты для консервирования фруктов, несколько карточек на нормированные товары, фото и прочих вещей, относящихся к военному времени. Вот и все. Ничего интересного.

— Ничего интересного, — возмутился Альберт. — Я ведь говорю не о бумагах и тряпках, которые копятся годами и сваливаются по различным ящикам. Я же толкую о ее тайнах. Когда я был подростком, вы же знаете, я подрабатывал у одного антиквара — кое в чем ему помогал. Так вот тогда я и узнал кое-что о потайных ящичках. Да, тогда я в них очень неплохо разбирался… Давайте посмотрим, сэр. Сам-то я, пока вас тут не было, не решился… — Он посмотрел на Томми с видом умоляющего пса.

— Ну что ж, — сдался Томми. — Пойдем злоупотребим.

«Красивый стол, — думал Томми, стоя рядом с Альбертом и разглядывая унаследованный от тети Ады образчик викторианской мебели. — Неплохо сохранился, прекрасная фурнитура, хороший лак, да, умели раньше делать…»

— Ну, Альберт, валяй, — сказал он. — Развлекайся. Только смотри ничего не сломай.

— Ну что вы, как можно. Я всегда все делаю аккуратно… Итак, опустим переднюю стенку и положим ее вот на эти пластинки, теперь вытащим пластинки… Вот, видите: доска откидывается, вот здесь старушка, бывало, и сидела. Красивый бюварчик[186] был у вашей тети, перламутровый. В левом выдвижном ящике.

— А это что за штуковины? — спросил Томми.

Он вытащил два филигранных пилястровых выдвижных ящичка. Они оказались пустыми.

— Ах эти, сэр. В них можно затолкать бумаги, но ничего тайного в них нет и быть не может. Все тайны вот здесь в среднем шкафчике, под ним бывает небольшое углубление. Впрочем, есть и другие места… Этот как раз из тех столов, в которых есть такое углубление.

— Но какая ж это тайна, а? Просто вытаскиваешь панель…

— Суть в том, что получается, будто все, что можно найти, вы уже нашли. Затем вы вытаскиваете панель и находите там углубление, куда можно положить то, что вы хотите убрать от посторонних глаз. Но и это, как говорится, еще не все. Потому как, вы видите, вот тут впереди небольшая планка, вроде как карниз, который можно поднять — видите?

— Да-да, вижу. Давай-ка подними.

— И тут же еще один тайник, как раз за средним отделением.

— Но там ничего нет.

— Совершенно верно, — согласился Альберт. — И это вроде как обескураживает. Но если просунуть руку внутрь и осторожно пошарить, можно обнаружить два маленьких выдвижных ящичка, по одному с каждой стороны. Сверху там полукруглый вырез, за него можно зацепиться пальцем и тихонько потянуть на себя… — С этими словами Альберт невообразимо выгнул кисть. — Иногда они застревают. Погодите… погодите… пошел.

Согнутым пальцем Альберт подтащил что-то изнутри, пока в отверстии не показался узенький выдвижной ящичек. Альберт извлек его и положил перед Томми с видом собаки, приносящей хозяину кость.

— Минуточку, сэр. Тут что-то есть — конверт. Теперь обработаем другую сторону.

Он переменил руку и возобновил свои трюки. Вскоре на свет был вытащен второй ящичек и положен рядом с первым.

— В этом тоже что-то есть, — сказал Альберт. — Еще один конверт. Я бы не осмелился открыть ни один из них, если бы самостоятельно нашел эти ящички. — Голос у него был в высшей степени праведным. — Оставил бы для вас… Думаю… они могут оказаться ключами к разгадке…

Вместе с Томми они извлекли содержимое из обоих запыленных ящичков. Первым Томми вытащил конверт, скатанный в длину и скрепленный эластичной лентой, которая отцепилась при первом же прикосновении.

— Похоже, ценный — сказал Альберт.

Томми бросил взгляд на конверт. На нем стояло: «Конфиденциально».

— Ну вот, — сказал Альберт. — «Конфиденциально». Наверняка это ключ к разгадке.

Томми извлек содержимое конверта. С полстраницы тетрадочного листа было исписано выцветшими чернилами, причем страшно корявым почерком. Томми повертел листок и так и этак, а Альберт, тяжело дыша, заглядывал ему через плечо.

— «Рецепт миссис Макдоналд для крема из лососины, — прочитал Томми, — выданный в знак особого уважения. Возьмите два фунта вырезки из лососины, одну пинту джерсейской сметаны, рюмку бренди и свежий огурец…» — Томми снисходительно посмотрел на Альберта. — Прости, Альберт, но твой ключ к разгадке, несомненно, приведет нас к обычной стряпне.

Альберт издал какие-то звуки, свидетельствующие о его полнейшем разочаровании.

— Ничего, давай посмотрим другой, — успокоил его Томми.

Очередной запечатанный конверт оказался не таким уж древним. На нем было две печати серого воска, с изображением на каждой из них дикой розы.

— Красиво, — произнес Томми, — и весьма странно для тети Ады. Наверное, как готовить пирог с мясом.

Он разорвал конверт, и брови у него поползли вверх. Из конверта выпали десять аккуратно сложенных пятифунтовых банкнот.

— Тонюсенькие, — сказал он. — Старинные. Такие ходили во время войны. Какая бумага! Вероятно, на них уже ничего нельзя купить.

— Деньги! — воскликнул Альберт. — Зачем было прятать деньги?

— Ну, возможно, сбережения на черный день, — ответил Томми. — У тети Ады всегда были сбережения на черный день. Много лет назад она как-то сказала мне, что у каждой женщины должно быть пятьдесят фунтов пятифунтовыми банкнотами на всякий, как она выражалась, непредвиденный случай.

— Да, деньги всегда пригодятся, — сказал Альберт.

— Не думаю, что они уже никуда не годятся. По-моему, их можно обменять в банке.

— Остался еще один конвертик, — сказал Альберт. — Тот, что из другого ящика.

Конверт оказался потолще, с тремя солидными на вид печатями. На нем было написано той же корявой рукой:

В случае моей смерти этот конверт должен быть отправлен моему стряпчему мистеру Рокбери из адвокатской конторы «Рокбери энд Томкинс» либо же моему племяннику Томасу Бересфорду. Остальным — не вскрывать.

Внутри лежало несколько плотно исписанных страничек. Почерк был плохой, очень корявый, местами совершенно неразборчивый. Испытывая определенные трудности, Томми прочел записку:

Я, Ада Мэрайа Фэншо, пишу здесь о том, что мне стало известно от людей, проживающих в приюте для престарелых «Солнечный кряж».

Я не могу поручиться за достоверность всей представленной здесь информации, но, похоже, есть основания полагать, что в приюте имеют место — или уже имели — подозрительные, а то и преступные деяния. Элизабет Муди, не очень умная, но, я думаю, довольно правдивая женщина, заявляет, будто она опознала в живущей здесь пациентке известную отравительницу. Лично я предпочитаю сохранять беспристрастность, но буду смотреть в оба и записывать все факты, которые станут мне известны. Хотя возможно, все это не имеет под собой никаких оснований. Просьба к моему стряпчему или племяннику Томасу Бересфорду провести полное расследование.

— Ну вот! — с триумфом сказал Альберт. — А я вам что говорил! Это же ключ к разгадке!

Книга четвертая СТОИТ ЦЕРКОВЬ С КОЛОКОЛЬНЕЙ, А ВНУТРИ НАРОДУ ПОЛНО[187]

Глава 14 Мыслительное упражнение

— Полагаю, перво-наперво нам надо как следует подумать, — сказала Тапенс.

После приятной встречи в больнице Тапенс наконец торжественно препроводили на волю. Верная парочка обменивалась своими наблюдениями и выводами в гостиной лучшего номера «Ягненка и флага» в Маркет Бейсинге.

— О том, чтобы думать, и думать забудь, — скаламбурил Томми. — Не забывай, что сказал доктор, прежде чем тебя выписать. Никаких волнений, никакого умственного напряжения, почти никакой физической деятельности — полный покой.

— А чем еще я сейчас занимаюсь? — спросила Тапенс. — Задрала ноги вверх — разве нет? — а голова на двух подушках. Что же касается того, чтобы думать, так думать — это вовсе не обязательно умственно напрягаться. Математикой я не занимаюсь, экономику не изучаю, домашние счета не проверяю. Думать — это значит отдыхать, устроившись поудобнее, и, даже если подвернется что-нибудь интересное и важное, не принимать никаких решений. Во всяком случае, ты, наверное, предпочитаешь, чтобы уж лучше я немного подумала, задрав ноги и положа голову на подушки, чем снова начала действовать.

— Об этом не может быть и речи. Это исключено. Ты понимаешь? Ты должна оставаться в состоянии покоя. Уж я постараюсь, Тапенс, не спускать с тебя глаз, потому что я тебе не доверяю.

— Ну что ж, — сказала Тапенс. — Лекция окончена. Теперь давай подумаем. Подумаем вместе. Не обращай внимания на то, что наговорили тебе доктора. Если б только ты знал столько о докторах, сколько знаю о них я…

— Доктора пусть тебя не волнуют, — ответил Томми. — Ты будешь делать то, что я тебе велю.

— Хорошо. Уверяю тебя, в данный момент у меня абсолютно нет никакого желания двигаться. Нам надо сравнить наши впечатления и наблюдения. Накопилось очень много всякой всячины, как на какой-нибудь благотворительной распродаже.

— Что ты имеешь в виду под всякой всячиной?

— Факты. Всевозможные факты. Их чересчур много. И не только факты… Слухи, предположения, сплетни. Все это очень напоминает бочку с опилками, в которых спрятаны всевозможные пакетики.

— Вот именно — опилки, — сказал Томми.

— Не пойму, пытаешься ли ты меня обидеть или принижаешь свой вклад в наше расследование, — сказала Та-пенс. — Во всяком случае, ты ведь со мной согласен, правда? У нас уже довольно много информации, но все так намешано, и мы не знаем, с чего начать.

— Я знаю, — возразил Томми.

— Да? — засомневалась Тапенс. — И с чего же ты считаешь надо начать?

— С того, что тебе нанесли удар по голове.

Тапенс немного подумала.

— Право, не понимаю, как это может послужить отправной точкой. Я имею в виду, это ведь последнее из цепочки событий.

— Зато первое у меня, — сказал Томми. — Я не позволю, чтобы мою жену били по голове. И это реальная точка, от которой надо отталкиваться. Тут нет ничего надуманного. Это событие, которое реально имело место.

— Целиком и полностью с тобой согласна. Это действительно имело место, это произошло со мной, и я об этом помню. Я все раздумывала… С тех пор, разумеется, как ко мне вернулась способность мыслить.

— Ты не догадываешься, кто это мог сделать?

— К сожалению, нет. Я склоняюсь над могильным камнем, и вдруг — бац!

— Кто бы это мог быть?

— Вероятно, кто-то из Саттон Чанселлора, хотя это и кажется невероятным, поскольку я там почти ни с кем не общалась.

— Викарий?

— Исключено, — возразила Тапенс. — Во-первых, он славный старичок. Во-вторых, вряд ли бы у него набралось столько сил. И, в-третьих, у него астматическое дыхание. Он не мог так тихо подкрасться ко мне, я бы его услышала.

— Ну, если ты исключаешь викария…

— А ты разве нет?

— Ну да, в принципе исключаю. Как ты знаешь, я встречался и разговаривал с ним. Он здесь уже много лет, его все знают. Полагаю, сам дьявол мог бы принять обличие доброго викария, но, пожалуй, не более чем на неделю. Десять-двенадцать лет он вряд ли бы выдержал.

— Ну что ж, — сказала Тапенс. — Следующей подозреваемой будет мисс Блай. Нелли Блай. Хотя одному Богу известно, чем я ей могла не угодить. Не могла же она подумать, что я хочу унести могильный камень.

— Тебе кажется, это могла быть она?

— Право, нет. Просто, ей это было бы по силам. Если бы она проследила за мной и захотела на какое-то время вывести из игры, ей бы это удалось. И, как и викарий, она была там… в Саттон Чанселлоре и все время сновала туда-сюда… якобы, по различным делам. Она могла заметить меня на церковном кладбище, тихонько подойти — из любопытства — увидеть, что я смотрю на какую-то могилу, по какой то причине ей это могло не понравиться, и она решила огреть меня церковной вазой для цветов или чем-то еще, что подвернулось под руку. Только не спрашивай меня зачем. Просто так!

— Кто следующий, Тапенс? Миссис Кокерел — так, кажется, ее фамилия?

— Миссис Копли, — поправила его Тапенс. — Нет, это не могла быть миссис Копли.

— Почему ты так в этом уверена? Она живет в Саттон Чанселлоре, она могла увидеть, как ты вышла из дому, и последовать за тобой.

— Это-то конечно, но только, понимаешь, у нее язык без костей… — возразила Тапенс.

— А при чем тут это?

— Послушал бы ты ее в течение целого вечера, как я, — сразу бы понял, если у человека буквально рот не закрывается, он вряд ли способен на физическое воздействие! Она бы не утерпела и что-нибудь сказала, подходя ко мне.

Томми задумался.

— Что ж, — согласился он. — В подобных вещах ты лучше меня разбираешься. Миссис Копли отбрасываем. Кто там еще?

— Амос Перри, — сказала Тапенс. — Тот, который живет в Доме у канала. (Придется мне называть его просто Домом у канала, потому что у него еще полно всяких странных названий.) Муж дружелюбной ведьмы. С большой чудинкой человек. Простоват, физически силен, он мог бы оглушить кого угодно, причем, как мне иногда кажется, был бы не прочь это сделать… хотя мне трудно себе представить, с чего бы ему вздумалось ударить именно меня. Впрочем, если брать его или мисс Блай, я бы скорее склонялась к его кандидатуре. Та, конечно, любит совать свой нос в чужие дела и командовать, но решиться на физическую расправу… разве что взыграют эмоции… — Тапенс помолчала и добавила, поежившись. — А ты знаешь, когда я впервые увидела Амоса Перри, я ужасно испугалась… Он показывал мне свой сад, и я вдруг почувствовала, что… ну, что не дай Бог оказаться его врагом или повстречаться с ним ночью в глухом переулке. Мне показалось, что, даже если он никогда не был преступником, то легко может им стать, если возникнут соответствующие обстоятельства.

— Итак, — подвел черту Томми. — Амос Перри. Номер один.

— А еще есть его жена, — неторопливо продолжала Тапенс. — Дружелюбная ведьма. Она была мила и очень мне понравилась… не хотелось бы, чтобы это была она… нет, не думаю… но в чем-то она, по-моему, замешана… В чем-то, что имеет отношение к дому. Видишь, еще одна отправная точка… Видишь, Томми… Мы даже не знаем, что тут самое важное… Знаешь, я начала задумываться, а не вращается ли все вокруг того дома… Не является ли точкой отсчета сам дом. Картина… Картина ведь тоже что-то значит, правда, Томми? Я думаю, непременно значит.

— Да, — согласился Томми. — Должна что-то значить.

— Я приехала сюда в поисках миссис Ланкастер, но никто здесь, похоже, о ней даже и не слышал. И я подумала: может, я неправильно все поняла, может, миссис Ланкастер грозит опасность (а я в этом до сих пор уверена) из-за этой картины? В Саттон Чанселлоре она, скорее всего, никогда не была. А картину ей, наверное, подарили, либо она ее купила. А в картине явно скрыт какой-то смысл и для кого-то она представляет угрозу…

— Миссис Какао, то бишь миссис Муди, заявила тете Аде, будто она узнала кого-то в «Солнечном кряже» — какую-то отравительницу. Вероятно, она имеет какое-то отношение и к этой картине, и к дому у канала, а возможно, и к ребенку, которого там, по всей вероятности, убили.

— Тетя Ада восхищалась картиной миссис Ланкастер — и миссис Ланкастер подарила ее ей… и, возможно, рассказывала, каким образом эта картина ей досталась и где находится этот дом…

— Миссис Муди убили, потому что она определенно узнала преступника…

— Давай-ка еще раз вспомним твой разговор с доктором Марри, — попросила Тапенс. — Сообщив тебе о миссис Какао, он принялся рассказывать о различных убийцах из реальной жизни. О хозяйке приюта для престарелых… я что-то читала об этом… хотя фамилию женщины не помню. Суть в том, что пациенты отдавали ей все имеющиеся у них деньги — за дальнейший уход и кормежку, а затем их отправляли в лучший из миров. И так продолжалось до тех пор, пока родственники не обратили на это внимание. Ее судили и признали виновной в многочисленных убийствах… При этом никаких угрызений совести у нее не было, так как, по ее мнению, убийства были не чем иным, как актом милосердия.

— Да-да. Совершенно верно, — сказал Томми. — Тоже не могу вспомнить ее фамилию…

— Не важно. А затем он рассказал о женщине, нанимавшейся в услужение в разные семьи, в которых после этого имели место отравления. Правда, некоторые все же выздоравливали.

— Она, кажется, готовила сандвичи, — подхватил Томми. — Казалось, была очень славная и преданная, а когда имело место отравление, также бывала в числе пострадавших. Вероятно, она слегка преувеличивала. После чего она выздоравливала и нанималась на новое место, в другом конце Англии. И так несколько лет.

— Да-да. Никто, по-моему, так и не смог уразуметь, почему она это делала. Была ли это болезнь или нечто вроде развлечения? Так никто и не узнал. Она, похоже, никогда не испытывала личной неприязни к своим жертвам. Скорее всего, она просто была не в себе…

— Да, скорее всего, хотя, как мне представляется, какой-нибудь психоаналитик раскопал бы, что, когда она была маленькая, ее родные недостаточно хорошо относились к канарейке и так далее и тому подобное… А третья, о которой он рассказывал, — продолжал Томми, — стала ангелом милосердия, так как страшно страдала и сердце ее было разбито из-за потери мужа и ребенка.

— Да-да, помню, — сказала Тапенс. — Ее называли ангелом какой-то деревни. Живона или что-то в таком роде. Она ходила по соседям и ухаживала за ними, когда те болели, особенно за детьми. Но рано или поздно все дети умирали. Она часами плакала, и все говорили, что не знают, что бы они делали без этого ангела.

— И чего вдруг тебе это вспомнилось, Тапенс?

— Я подумала: а не было ли у доктора Марри какой-либо особой причины упоминать о них?

— Ты хочешь сказать, он пытался увязать…

— Я думаю, он примерял эти три хорошо известных случая к пациентам в «Солнечном кряже». Мисс Паккард, например, подходит под первый случай — милосердная хозяйка приюта.

— Да что ты к ней прицепилась. Мне она, например, нравится.

— Смею заметить, — весьма резонно заметила Тапенс, — убийцы вообще обладают талантом нравиться людям. Это вроде как мошенники и шулеры, которые всегда производят впечатление безупречно честных. А убийцы, соответственно, милых и мягкосердечных людей. Что-то в этом роде. Во всяком случае, мисс Паккард весьма предприимчивая, и в ее распоряжении все средства, с помощью которых она, без лишних подозрений, может помочь отправиться в лучший мир. А заподозрить ее сможет, вероятно, лишь кто-нибудь вроде миссис Какао. И то потому, что она сама слегка чокнутая и в состоянии понимать других чокнутых, а возможно, и потому, что они встречались раньше.

— Не думаю, что смерть любой из ее престарелых клиенток несет мисс Паккард какую-либо выгоду.

— Откуда ты знаешь, — возразила Тапенс. — Можно сделать гораздо проще — не брать деньги со всех? Можно взять с двух-трех богатеньких, а остальных отправлять на тот свет для прикрытия, и все знали бы, что от них она уж точно ничего не имеет. Так что, доктор Марри, возможно, — конечно это может быть и не так — подумал о мисс Паккард, прикинул что к чему, но потом сказал себе: «Вздор, этого не может быть». Но мысль эта все равно свербила его мозг. Второй пример, о котором он упоминал, подошел бы к любому из обслуживающего персонала, какой-нибудь на первый взгляд надежной немолодой женщине. А кто же может знать, что она того, — Тапенс красноречиво покрутила указательным пальцем возле виска. — Возможно, затаила на кого-то зло или почувствовала неприязнь к кому-то из пациенток. Впрочем, что гадать, мы ведь толком никого из них и не знаем.

— Ну а третий случай?

— Третий сложнее, — признала Тапенс. — Некто преданный, посвятивший всю свою жизнь…

— Возможно, доктор Марри подбросил его для разнообразия, — сказал Томми и добавил: — Я все раздумываю о той няне-ирландке.

— Той, которой мы подарили меховую накидку?

— Да, той самой, которая нравилась тете Аде. Такая благожелательная. Казалось, она всех так любит, так жалеет, когда они умирают… А когда разговаривала с нами, она как-то уж очень нервничала, правда? Ты ведь сама это заметила. Она собиралась оттуда уезжать, но так и не сказала нам по какой причине…

— Возможно, она просто невротического склада. Няням не полагается быть чересчур мягкими. Это не слишком хорошо для тех, за кем она ухаживает. Их учат быть спокойными и внушать доверие.

— Как сестра-сиделка Тапенс Бересфорд, — улыбнулся Томми.

— Ну да ладно, вернемся к картине, — продолжала Тапенс. — Мне кажется, в этой истории она имеет очень большое значение. Кстати, твой рассказ о миссис Боскоуэн меня заинтриговал. Она мне кажется… довольно интересной.

— Она и в самом деле интересная, — сказал Томми: — По-моему, из всех, с кем нам пришлось столкнуться в этом деле, она самая что ни на есть интересная личность, принадлежит к тому типу людей, которые знают суть вещей, но не потому, что о них задумываются. Я думаю, она знает об этом доме что-то такое, чего не знаю я и чего, скорее всего, не знаешь и ты. А она наверняка знает…

— Странно, что она заговорила об этой лодке, — размышляла Тапенс. — О том, что раньше ее на картине не было. Как ты думаешь, зачем ее надо было дорисовывать?

— О-о, — протянул Томми. — Откуда же я знаю?

— А не было ли на лодке названия? Не помню, чтобы я его видела, правда, я ведь особенно и не всматривалась.

— «Водяная лилия».

— Весьма подходящее для лодки. О чем же оно мне напоминает?

— Понятия не имею.

— И она была абсолютно уверена, что ее муж эту лодку не писал… Но ведь он мог нарисовать ее и позже.

— Она говорит — нет. И выражалась весьма определенно.

— Разумеется, — согласилась Тапенс, — но мы не рассмотрели еще одну версию. Я имею в виду, что меня мог оглушить кто-нибудь чужой… кто, возможно, последовал за мной из Маркет Бейсинга, чтобы посмотреть, что я задумала. Ведь я там со многими говорила. Заходила ко всем этим агентам по торговле недвижимостью. Кстати, они всячески пытались отвести разговор от этого дома, прибегали к различным уверткам. То же наблюдалось при упоминании имени миссис Ланкастер. Адвокаты, банк, родственники, с которыми нельзя связаться, потому что они уехали за границу. Все то же самое. Затем они посылают за мной какого-то соглядатая, а тот меня просто выключает. Таким образом, — сказала Тапенс, — мы возвращаемся к могильному камню на церковном кладбище. Вопрос… Почему кто-то не хотел, чтобы я осматривала могильные камни?

— Ты говоришь, там были начертаны какие-то слова?

— Да, вырезаны. Имя — Лили Уотерс[188] и возраст — семь лет…

— Очень странно.

— А я ведь всего-навсего хотела помочь викарию… и тому человеку, который просил его отыскать могилу ребенка… Ну вот, теперь могила ребенка… Об убитом ребенке за камином толковала миссис Ланкастер, о замурованных монахинях, умерщвленных детях, матери, потерявшей возлюбленного и убившей своего незаконнорожденного младенца, а затем покончившей самоубийством, рассказывала миссис Копли… Кошмар какой-то! Все переплелось самым невероятным образом! И все равно, Томми, кое-что у нас все-таки есть…

— Что ты имеешь в виду?

— То, что из дымохода того самого Дома на канале вывалилась старая облезлая кукла… Вся в саже и грязи.

— Жаль, что у нас ее нет, — сказал Томми.

— Она у меня, — с триумфом заявила Тапенс.

— Ты взяла ее с собой?

— Да. Понимаешь, я очень испугалась. И решила взять ее, посмотреть. Перри все равно бы выбросили ее на свалку. Так что она у меня, здесь.

Тапенс встала с кровати, порылась в своем чемодане и вытащила нечто, завернутое в газету.

— Вот, смотри.

С некоторым любопытством Томми развернул газету и вытащил то, что осталось от куклы. Ее ручки и ножки безвольно свисали, выцветшие фестоны при прикосновении тут же стали осыпаться. Само тельце из тонкой замши, некогда плотно набитое опилками, теперь было совсем вялым — почти все опилки высыпались. Томми держал куклу очень осторожно, но одно неловкое движение и из дырки на спине вместе с опилками высыпалось несколько небольших камешков. Томми принялся их подбирать.

— Боже милостивый, — пробурчал он себе под нос. — Боже милостивый.

— Странно, — произнесла Тапенс, — внутри куклы камешки… Как ты думаешь, это из дымохода?

— Нет, — ответил Томми. — Они были зашиты.

Он аккуратно их подобрал, затем залез пальцем в тельце куклы, и оттуда вывалилось еще несколько штук. Он поднес их к окну и посмотрел на свет. Тапенс наблюдала за ним непонимающим взглядом.

— Странно — набить куклу камешками.

— Видишь ли, это не совсем обычные камешки, — ответил Томми.

— Что ты хочешь сказать?

— Взгляни хорошенько.

Тапенс с удивлением взяла несколько штук с его ладони.

— Камешки как камешки, — сказала она. — Одни покрупнее, другие помельче. Чего это ты так разволновался?

— Потому что я начинаю кое-что понимать! Это не камешки, дорогая моя, это бриллианты!

Глава 15 Вечер в доме приходского священника

1

— Бриллианты?! — ахнула Тапенс и, переведя взгляд с мужа на камешки, которые держала в своей руке, повторила: — Эти невзрачные камешки — бриллианты?

Томми кивнул.

— Теперь все начинает обретать смысл. Понимаешь, Тапенс? Все становится понятным. Дом на канале. Картина. Вот погоди, когда об этом узнает Айвор Смит… Считай, роскошный букет роз тебе обеспечен, Тапенс…

— За что?

— За то, что ты помогла ему обнаружить банду, за которой он безуспешно гонялся уже много лет!

— Ох уж этот твой Смит! Вот, значит, ради Кого ты бросал меня одну целую неделю в этой ужасной больнице — в то время, когда мне так недоставало внимания и занимательной беседы.

— Тапенс, побойся Бога! Я же проводил с тобой каждый вечер — во время приема посетителей.

— Но ничего не рассказывал.

— Меня предупредили, чтобы я, упаси Господи, тебя не волновал. Но послезавтра Айвор сам приедет сюда, и мы все соберемся для небольшого светского междусобойчика в доме приходского священника.

— И кто же там будет?

— Миссис Боскоуэн, потом один из местных землевладельцев, твоя подружка мисс Блай, викарий и, разумеется, мы с тобой.

— И мистер Айвор Смит. Какое, кстати, у него настоящее имя?

— Насколько я знаю, Айвор Смит.

— Ты всегда такой осторожный… — Тапенс вдруг засмеялась. — Я сейчас вдруг пожалела, что не видела, как вы с Альбертом роетесь в столе тети Ады в поисках потайных ящичков.

— Это полностью заслуга Альберта. Он буквально прочел мне лекцию на эту тему. Поднаторел еще в юности — у одного антиквара.

— Нет, ты подумай: тетя Ада оставила тайное описание деяний преступника, да еще скрепила все это массой печатей… На самом ведь деле она абсолютно ничего не знала, но искренне считала, что в «Солнечном кряже» орудует подобная личность. Интересно, догадалась ли она, что это мисс Паккард?

— Тапенс, прекрати городить ерунду.

— Нет, раз уж мы ищем банду преступников, я бы не стала отбрасывать эту идею. Они бы не пренебрегли таким заведением, как «Солнечный кряж». Респектабельное, с размахом, во главе матерый преступник, у которого есть доступ к наркотикам, ну и все такое прочее… К тому же у нее под рукой доктор, который любую смерть будет считать естественной.

— Единственная причина, по которой ты подозреваешь мисс Паккард, так эта та, что тебе не нравятся ее зубы…

— Чтобы тебя съесть, — процитировала Тапенс «Красную Шапочку». — И еще, Томми… А что, если эта картина — с Домом на канале — вообще никогда не принадлежала миссис Ланкастер…

— Но мы же знаем, что принадлежала, — Томми с удивлением воззрился на нее.

— Нет, не знаем. Знаем только, что так сказала мисс Паккард… Именно мисс Паккард сообщила, что миссис Ланкастер подарила ее тете Аде.

— Я думаю, это уж чересчур… А если и так, что дальше? — Томми озадаченно умолк.

— А то! Возможно поэтому и убрали миссис Ланкастер, чтобы она не сказала, что картина не ее. А тете Аде она ничего не дарила.

— Возможно… И все же… картина была написана в Саттон Чанселлоре… Дом на картине — дом в Саттон Чанселлоре… И у нас есть все основания полагать, что этот дом используется или использовался в качестве перевалочного пункта одного из преступных сообществ. Полагаю, что за всем этим стоит мистер Эклз. Именно мистер Эклз сделал все для того, чтобы миссис Джонсон увезла миссис Ланкастер из «Солнечного кряжа».

— Не думаю, что миссис Ланкастер когда-либо жила в Саттон Чанселлоре или бывала в Доме на канале, и в том, что картина ее, я тоже сомневаюсь, хотя скорее всего она слышала, как кто-то в «Солнечном кряже» говорил об этом доме — возможно, миссис Какао! Так вот, миссис Ланкастер принялась распространяться об этом налево и направо, и ее решили из приюта убрать… И, как видишь, им это удалось сделать… Но в один прекрасный день я найду ее! Запомни мои слова, Томми.

— Ладно, сдаюсь. Следствие ведет миссис Тапенс Бересфорд.

2

— Вы уж меня простите, миссис Бересфорд, но выглядите вы очень даже хорошо, — сказал мистер Айвор Смит и добавил: — На удивление хорошо.

— Я и чувствую себя совершенно здоровой, — ответила Тапенс. — Глупо, конечно, что так все произошло.

— Вы просто умница… что сумели раскопать эту куклу. Право, не знаю, как вам это удалось!

— Она совсем как терьер, — подмигнул Томми. — Берет след — и добыча в ее зубах!

— А к викарию я все равно пойду, — с улыбкой заявила Тапенс.

— Разумеется, пойдете. Кое-что, как вы знаете, уже прояснилось. Не знаю, как вас обоих и благодарить. Мощная, надо сказать, у них организация. Только за последние пять-шесть лет совершила столько ограблений, что нормальному человеку трудно даже себе представить. Когда Томми заявился ко мне относительно информации об этой скотине Эютзе, я ему сразу сказал, что тот не из тех, кого можно взять голыми руками. Очень уж осторожный гад. А какое прикрытие выбрал себе — респектабельная адвокатская контора с самыми что ни на есть благопристойными клиентами.

Я тогда сказал Томми, ключом к раскрытию всего этого дела будет обнаружение их перевалочных баз, где они хранят награбленное… Вполне респектабельных домов, в которых проживают респектабельные граждане.

И вот, благодаря вам, миссис Тапенс, вашему интересу к дымоходам и любви к пернатым, мы наконец-то нашли один из таких домов. Очень остроумно, знаете ли: замаскировать драгоценные камни под мелкую гальку и зашить их в видавшую виды куклу, а затем, когда утихнут страсти после очередного ограбления, переправить куклу за границу…

— А как насчет супругов Перри? Надеюсь, они в этом не замешаны?

— Пока неясно, — сказал мистер Смит. — Полнейшая неопределенность. Но мне кажется, что миссис Перри вполне могла что-то знать и скрывать.

— Вы хотите сказать, она £ организации?

— Возможно. Она могла быть у них на крючке.

— Каким образом?

— Надеюсь, вы сохраните это в тайне. Знаю-знаю, вы умеете держать язык за зубами… Полиция подозревала ее мужа, Амоса Перри, в убийствах детей, которые происходили здесь несколько лет назад. Психически он не совсем нормален и, по мнению медиков, вполне мог это сотворить. Прямых улик нет, но тогда у многих вызывало подозрение чрезмерное усердие его жены в обеспечении ему алиби. Если это действительно так, преступники вполне могли найти доказательства его вины, а то и просто взять ее на испуг… Понимаете? А вот когда вы разговаривали с ними — какое они произвели на вас впечатление, миссис Бересфорд?

— Она мне понравилась, — сказала Тапенс. — Мне кажется… Знаете, я про себя назвала ее дружелюбной ведьмой, то есть занимающейся белой магией, приносящей людям добро.

— А он?

— Он мне внушал страх, — сказала Тапенс. — Он вдруг становился каким-то огромным и страшным, но всего лишь на короткое время, потом все проходило и он казался обычным доброжелательным человеком. Я даже не могу объяснить, что именно меня так в нем пугало… Наверное то, что он, как вы говорите, не совсем в себе…

— Таких, как он, много, — сказал мистер Смит. — В большинстве они совсем не опасны. Хотя никогда нельзя быть уверенным, что у них в голове…

— А что мы будем делать в доме викария?

— Надо кое с кем повидаться, задать несколько вопросов, а может, и кое-что узнать.

— А майор Уотерс там будет? Тот человек, который просил викария выяснить, что случилось с его ребенком?

— Да такого человека вроде бы вообще нет! Под могильным камнем оказался детский гробик, обложенный свинцом. А в нем было полно драгоценностей. Результат ограбления в Сент-Элбанс. Письмо викарию имело целью выяснить, все ли в порядке с захоронением, а то в последнее время участились случаи осквернения могил малолетними негодяями. Управы на них нет.

3

— Я так сожалею, мой друг, — сказал викарий, направляясь навстречу Тапенс с протянутыми руками. — Право ужасно, что это случилось именно с вами, ведь вы были так добры, хотели мне помочь. Право же, это я во всем виноват. Мне не следовало отпускать вас одну на кладбище, хотя, кто же мог предположить, на что способны эти мерзавцы, что из них вырастет…

— Ну что вы так расстраиваетесь, — обращаясь к викарию, сказала неожиданно появившаяся мисс Блай. — Я совершенно уверена: миссис Бересфорд знает, что вашей вины тут нет. Очень мило, что она хотела помочь вам, и жаль, что так случилось, но сейчас она, тьфу-тьфу, выглядит просто прекрасно. Как вы себя чувствуете, миссис Бересфорд?

— Да так, ничего, — ответила Тапенс, испытывая, однако, легкую досаду из-за того, что мисс Блай настолько уверена в ее хорошем самочувствии.

— Посидите вот здесь, обопритесь на подушку, — предложила мисс Блай.

— Это лишнее, — сказала Тапенс, отодвигая ногой стул, который заботливо придвинула ей мисс Блай. Вместо этого она прошла и села на очень неудобный стул с прямой спинкой с другой стороны камина.

Послышался резкий стук в парадную дверь, и все нервно переглянулись. Мисс Блай поспешила к выходу.

— Не беспокойтесь, викарий, я открою, — сказала она.

— Спасибо.

В холле послышались приглушенные голоса, а затем в сопровождении мисс Блай вошли крупная женщина в простом свободном платье и очень высокий худой мужчина с ужасно бледным цветом лица. На плечах у него был черный широкий плащ, а худое изможденное лицо будто принадлежало человеку из другой эпохи. Тапенс завороженно на него уставилась. Можно подумать, решила она, что он сошел с полотна Эль Греко[189].

— Очень рад вас видеть, — сказал викарий и повернулся к гостям. — Позвольте представить вам сэра Филиппа Старка, мистер и миссис Бересфорд, мистер Айвор Смит. О! Миссис Боскоуэн! Не видел вас целую вечность… Мистер и миссис Бересфорд.

— С мистером Бересфордом я знакома, — отвечала миссис Боскоуэн. Она посмотрела на Тапенс. — Здравствуйте, — сказала она. — Рада с вами познакомиться. Я слышала, вы попали в аварию.

— Да. Но уже совершенно оправилась.

После того как все друг другу были представлены, Тапенс снова опустилась на свой стул. На нее навалилась усталость. Из-за сотрясения, решила она. Откинув назад голову и прикрыв веки, она тем не менее внимательно следила за присутствующими. К разговору она не прислушивалась. Спустя несколько минут у нее возникло чувство, что некоторые персонажи драмы — драмы, в которой она столь опрометчиво решила принять участие, — собрались здесь неспроста. Вот сейчас последует какой-нибудь сильный драматический ход. Все, что уже произошло, как бы было прелюдией к разворачивающейся сейчас сцене… С появлением сэра Филиппа Старка и миссис Боскоуэн на сцене как бы появились два дотоле не известных персонажа. Это был их первый выход. Нет, они как бы принимали участие в пьесе, но находились, так сказать, за пределами сцены, и вот их выход… Каким же образом они были связаны с этим делом, участвовали в нем?.. Зачем они приехали? — спрашивала себя Тапенс. Кто их пригласил? Может быть, Айвор Смит? Интересно, он попросил их приехать или вызвал повесткой? Все началось в «Солнечном кряже», но «Солнечный кряж» явно не является центром всех этих событий. Сердцевина его всегда была здесь, в Саттон Чанселлоре. Тут много чего происходило. Пусть и довольно давно. Нет, конечно же не в последнее время. Давным-давно. Творились всякие дела, не имеющие никакого отношения к миссис Ланкастер, но миссис Ланкастер — по недоразумению — оказалась в них втянутой. Так где же миссис Ланкастер сейчас?

По всему телу Тапенс пробежала легкая дрожь.

«Мне почему-то кажется, — подумала Тапенс, — что она умерла».

Выходит, она, Тапенс, потерпела поражение. Ведь, почувствовав, что миссис Ланкастер грозит опасность, Тапенс отправилась на ее поиски именно для того, чтобы ее защитить.

«И если она еще жива, — подумала Тапенс, — я найду ее!»

Саттон Чанселлор… Вот где все началось, вот откуда пошло зло. И одно из мест, где оно зарождалось, был Дом на канале. А может, Дом оказался центром всего этого… или все-таки Саттон Чанселлор? Местом, где зло жило, куда приезжало, откуда уезжало, убегало, исчезало и где появлялось вновь. Как сэр Филипп Старк.

Не поворачивая головы, Тапенс перевела взгляд на сэра Филиппа Старка. Кроме того, что ей выдала миссис Копли в своем монологе, Тапенс о нем ничего не знала. Спокойный человек, ученый, ботаник, предприниматель, или, во всяком случае, ему принадлежит изрядное количество акций нескольких предприятий. Стало быть, человек богатый, любящий детей… Ну вот, опять туда же. Опять дети. Дом на канале и птица в дымоходе, а в дымоходе детская кукла… набитая драгоценными камнями. Да, наверняка в этом доме находился один из опорных пунктов криминальной организации. Но ведь есть преступления гораздо более зловещие, нежели те, которыми занимались они. Миссис Копли сказала: «Мне всегда казалось, что он мог это сделать».

Сэр Филипп Старк. Убийца. Из-под смеженных век Тапенс изучала его, пытаясь сопоставить со своим шаблоном убийцы. Мог ли он убить ребенка?..

«Сколько ему лет? — вдруг подумала она. — По меньшей мере семьдесят. Может, чуть больше. Изможденное лицо аскета. Да, определенно лицо аскета, лицо мученика… Большие темные глаза. Глаза Эль Греко. Истощенное тело. И что он здесь делает?»

Она перевела взгляд на мисс Блай. И с чего это она ерзает на стуле, все время вскакивает, хочет всем угодить: то предложит подушку, то переставит коробку с сигаретами или спичками, то подвинет кому-то стул. Нервничает, ей явно не по себе. И все время оглядывается на Филиппа Старка. Все время ее взгляд обращается к нему.

«Надо же, какая преданность, — подумала Тапенс. — Наверное, когда-то была влюблена в него. Да и сейчас, видимо, его любит. Хоть время и берет свое и люди стареют, чувства хоть и трансформируются, но не исчезают. Это молодежь, вроде Дерека и Деборы, думает, что исчезают. Им трудно представить, что влюбленный может быть немолод. А мне кажется… мне кажется, она любит его безнадежной, всепоглощающей любовью, готова все за него отдать… Сказал же кто-то — миссис Копли или викарий, — что в молодости она работала у него секретаршей и сейчас по-прежнему присматривает за его делами».

«Впрочем, — продолжала размышлять Тапенс, — это вполне естественно. Секретарши часто влюбляются в своих хозяев. Итак, предположим Гертруда Блай была влюблена в Филиппа Старка. Что это нам дает? Обнаружила ли мисс Блай, что за спокойной аскетической внешностью сэра Филиппа Старка скрывается преступная натура? А его любовь к детям… „Слишком уж он любил, по-моему“, — сказала тогда миссис Копли. Жизнь и впрямь берет человека в оборот. Возможно в этом-то и кроется причина того, что он выглядит таким измученным».

«Если ты не психоаналитик, поди пойми этих убийц, — размышляла Тапенс. — С чего это вдруг у них возникает желание убивать детей? Жалеют ли они об этом впоследствии? Испытывают ли отвращение, ужас от содеянного?»

Тут она заметила, что взгляд его упал на нее. Глаза встретились с ее глазами и, казалось, хотели что-то сообщить.

«Вы думаете обо мне, — говорили эти глаза. — Да, то, что вы думаете, правда. Я человек, которого преследуют призраки».

Да, очень верные слова… Он человек, которого преследуют призраки…

Тапенс перевела взгляд на викария. Викарий ей очень нравился. Такой милый… Знает ли он хоть что-нибудь? Может, и знает, подумала Тапенс, а может, его опутали каким-то злодейским клубком, о котором он даже не подозревает. И ни сном ни духом ни о чем не догадывается, пребывает в блаженном неведении — как всякий порядочный, ни в чем не замешанный человек.

Миссис Боскоуэн? Но о миссис Боскоуэн Тапенс почти ничего не знала. Женщина средних лет, личность, как сказал Томми, но этого явно не достаточно. Миссис Боскоуэн вдруг встала на ноги. Будто догадалась, что Тапенс думает о ней…

— Вы не возражаете, если я поднимусь наверх и умоюсь? — сказала она.

— Ах, ради Бога! — мисс Блай вскочила на ноги. — Я отведу вас. Вы позвоните, викарий?

— Я и сама дойду, — отрезала миссис Боскоуэн. — Не беспокойтесь… Миссис Бересфорд?

Тапенс слегка вздрогнула.

— Я покажу вам, где что находится, — сказала миссис Боскоуэн. — Пойдемте со мной.

Тапенс послушно, как ребенок, встала и про себя удивилась на такую свою реакцию. Она осознала, что когда вам что-то говорит миссис Боскоуэн, вы, не раздумывая, повинуетесь.

Миссис Боскоуэн уже вышла в холл и стала подниматься по лестнице, когда Тапенс ее догнала.

— Свободная комната прямо рядом с лестничной площадкой, — сказала миссис Боскоуэн. — В ней всегда останавливаются гости. Сразу направо — ванная.

Она открыла дверь комнаты, включила свет. Тапенс вошла вслед за ней.

— Я очень рада, что вы оказались здесь, — сказала миссис Боскоуэн. — Я боялась, что не застану вас. Я очень переживала, что с вами что-то случилось. Ваш муж говорил вам?

— Да, говорил, — ответила Тапенс.

— Очень переживала. — Она закрыла дверь в комнату, чтобы поговорить без помех. — Теперь-то вы поняли, — спросила Эмма Боскоуэн, — какое Саттон Чанселлор опасное место?

— Уж для меня-то точно, — сказала Тапенс.

— Да. Хорошо, что еще все так кончилось, а впрочем, возможно я знаю, в чем дело.

— Вы что-то знаете, — сказала Тапенс. — Вы ведь что-то обо всем этом знаете, правда?

— Да как сказать? — ответила Эмма Боскоуэн. — И да, и нет. У каждого есть предчувствия. Иногда они подтверждаются. Все это дело с грабителями банков… оно почему-то не кажется неординарным. И, похоже, не имеет ничего общего с… — Она вдруг замолчала. — Я хочу сказать, ведь кражи всегда были… и будут, я в этом уверена. Разве что теперь все поставлено на широкую ногу. Но для жизни людей ничего по-настоящему опасного нет… Опасность в другом… и мы должны знать, как от нее защититься… Вам нужно быть осторожней, миссис Бересфорд, право же, осторожней. Вы ведь из тех, кому необходимо установить истину, а это небезопасно. Понимаете, здесь не безопасно.

Тапенс неторопливо заговорила:

— Моя тетя — вернее, не моя, а Томми… Кто-то сказал ей там, в приюте для престарелых… что в том доме у канала убили ребенка…

Эмма медленно кивнула.

— А еще там — в приюте — было две смерти, — продолжала Тапенс, — в истинной причине которых доктор сомневается.

— Именно это и заставило вас действовать?

— Нет, — ответила Тапенс, — тогда я этого еще не знала.

— Если вы не против, — попросила Эмма Боскоуэн, — расскажите, что же именно произошло в том приюте… так, кажется, вы назвали это заведение… что заставило вас действовать?

— Да, конечно же расскажу. — И Тапенс рассказала.

— Понятно, — сказала Эмма Боскоуэн. — И вы не знаете, где эта старушка, эта миссис Ланкастер, находится сейчас?

— Нет, не знаю.

— Вы думаете, она умерла?

— Я думаю… это возможно…

— Потому что она что-то знала?

— Да. Видимо, знала. О каком-то убийстве. Возможно, о каком-то ребенке, которого убили…

— Тут вы, по-моему, ошибаетесь, — возразила миссис Боскоуэн. — Скорее всего, она что-то перепутала. Я имею в виду вашу старушку.

— Возможно. Но ведь здесь были подобные случаи… когда убивали детей. Во всяком случае, так мне сказала та женщина… не помню ее имени… ну, у которой я останавливалась.

— Убивали детей?.. Это было так давно… Не могу даже вспомнить, когда именно… Викария тогда здесь не было, он наверняка ничего не знает. Зато мисс Блай была. Да-да, мисс Блай была. Она была тогда совсем еще молоденькой…

— Да уж, наверное, — согласилась Тапенс. — Она уже тогда была влюблена в сэра Филиппа Старка?

— Вы заметили, правда? Да, я думаю. Преданность, переходящая в поклонение. Мы заметили это, как только приехали сюда, Уильям и я.

— Что заставило вас приехать сюда? Вы жили в Доме у канала?

— Нет. Там мы никогда не жили. Он любил его рисовать и написал с ним несколько картин. А где картина, которую мне показывал ваш муж?

— У нас дома, — ответила Тапенс. — Он сказал мне, что ваш муж не писал лодку…

— Не писал. Когда я в последний раз видела картину, никакой лодки на ней не было. Ее кто-то дорисовал позже.

— И назвал «Водяная лилия»… А человек, которого не существовало, майор Уотерс… написал о детской могилке… о девочке по имени Лилиан… но в той могилке не оказалось никакого ребенка, а только гробик, набитый драгоценностями. Лодка, видимо, была посланием, сообщением, где находится награбленное… Все это, похоже, одна цепочка…

— Похоже, да. Но возможно, что… — Эмма Боскоуэн резко умолкла. Потом быстро сказала: — Она идет сюда. Пройдите в ванную…

— Кто?

— Нелли Блай. Скорее в ванную — и заприте дверь.

— Она ведь всего лишь сплетница, — сказала Тапенс, скрываясь в ванной.

— Да нет, не только, — ответила миссис Боскоуэн.

Мисс Блай открыла дверь и тут же оказалась в комнате, как всегда готовая прийти на помощь.

— Ах, надеюсь, вы нашли все, что нужно, — сказала она. — Свежие полотенца, мыло?.. Здесь за всем присматривает миссис Копли, но, право, мне все время приходится проверять, чтобы она делала все как надо.

Миссис Боскоуэн и мисс Блай вместе отправились вниз. Тапенс догнала их у двери в гостиную. Когда она вошла, сэр Филипп Старк придвинул ей стул и присел рядом.

— Вам удобно, миссис Бересфорд?

— Да, спасибо, — ответила Тапенс. — Очень удобно.

— Я узнал… — Его голос обладал загадочным очарованием, хотя и звучал будто в отдалении, почти не резонируя, именно так, наверное, звучат голоса призраков, — что с вами произошел несчастный случай. Примите мои сожаления. В наши дни несчастные случаи не редкость…

Его глаза пытливо всматривались в ее лицо, и Тапенс подумала: «Он изучает меня, как я изучала его». Она тайком взглянула на Томми, но Томми беседовал с Эммой Боскоуэн.

— А с чего это вдруг вы решили приехать в Саттон Чанселлор, миссис Бересфорд?

— О, мы просто подыскиваем себе домик в сельской местности, — ответила Тапенс. — Муж поехал на конгресс, а я решила поискать, где нам, возможно, стоило бы поселиться, — посмотреть, прицениться, так сказать…

— Я слышал, вы осматривали Дом у канала?

— Да, его тоже. Я как-то видела его из окна вагона. Очень привлекательное сооружение — особенно снаружи.

— Да, пожалуй, хотя и снаружи он требует ремонта — штукатурка отваливается, крыша протекает… С другой стороны он гораздо менее привлекателен, а?

— Да. А вот разделили его на две половины очень странно.

— Ну, знаете ли, — возразил Филипп Старк, — все делят по-разному, разве не так?

— А вы сами в нем никогда не жили? — спросила Тапенс.

— Нет, никогда. Мой дом сгорел уже много лет назад, уцелела только небольшая часть. Вы его, наверное, видели. Он за этим домом — на холме. Хотя, если посмотреть — разве это холм? Отец построил дом где-то в восемьсот девяностом. Надменный такой особняк с готическими[190] прибамбасами, подражание Балморалу[191]. Сегодня такие снова в моде, а лет сорок назад архитекторов коробило само слово «готический». В доме было все, чему полагалось быть в доме так называемого джентльмена, — в его голосе звучала легкая ирония. — Бильярдная, ванная, дамская гостиная, огромная столовая, танцевальный зал, около четырнадцати спален, а присматривали за всем этим четырнадцать слуг — да, вроде бы четырнадцать…

— Вы говорите так, словно ваш дом никогда вам не нравился.

— Никогда. Отец во мне разочаровался. Он был очень удачливым бизнесменом, промышленником и надеялся, что я пойду по его стопам. А я этого не сделал. Нет, он неплохо ко мне относился. Давал сколько надо денег — пособие, так это тогда называлось, и позволил идти своей дорогой.

— Я слышала, вы были ботаником.

— Ну, для меня это была одна из форм отдыха. Я, бывало, ездил за дикорастущими цветами, чаще всего на Балканы. Вы когда-нибудь собирали цветы на Балканах? Вот где раздолье!

— Не сомневаюсь. Затем вы возвращались сюда?

— Здесь я давно не живу. С тех пор, как умерла моя жена.

— О-о, — в легком замешательстве протянула Тапенс. — Ах, мне… простите…

— Это случилось давно. Еще до войны. В тридцать восьмом. Она была очень красивая женщина.

— У вас, в здешнем вашем доме, остались ее фотографии?

— Нет, дом пустой. Всю мебель, картины и прочее отправили на хранение. Остались лишь спальни, кабинет и гостиная — для моего агента и для меня: когда я сюда приезжаю по делам поместья.

— Вы никогда не хотели его продать?

— Нет. Было время, когда я хотел заняться земледелием. Не знаю. Мне как-то все равно. Это мой отец полагал, что закладывает нечто вроде феодального владения. Я должен был стать его преемником, мои дети — моими преемниками и так далее, и так далее, и так далее. — Он помолчал немного и сказал: — Но детей у нас с Джулией не было.

— О-о, — тихо протянула Тапенс. — Понятно.

— Так что переезжать сюда ни к чему. Да я почти и не приезжаю. Все, что нужно, для меня здесь делает Нелли Блай. — Он улыбнулся ей через комнату. — Она была отменным секретарем. Она и сейчас здесь ведет мои дела.

— Вы почти не приезжаете и, однако, не хотите продать дом? — сказала Тапенс.

— Для этого есть весьма веская причина, — ответил Филипп Старк. Легкая улыбка осветила его угрюмые черты. — Возможно, я все же унаследовал чутье отца. Земля, как вы знаете, постоянно растет в цене, так что, продавать ее не имеет смысла. Как знать, может, когда-нибудь на моей земле появится еще один городок.

— Тогда вы станете богатым?

— Тогда я стану богаче, чем сейчас, — сказал сэр Филипп. — А я и так достаточно богат.

— А чем вы в основном занимаетесь?

— Путешествую. А в Лондоне у меня картинная галерея. Мой сегодняшний бизнес — искусство. Мне это нравится и надеюсь, будет нравиться до самой смерти. Да, смерти… пока не придет сердечная с косой и не скажет: «Пора».

— Ну что вы, — сказала Тапенс. — У меня прямо мороз по коже.

— Да нет, вам, миссис Бересфорд, предстоит долгая жизнь, и очень счастливая.

— Ну в данный момент я счастлива, — сказала Тапенс. — Но, скорее всего, и ко мне придут все эти недомогания, боли, тревоги — постоянные спутники наступившей старости. Глухота, слепота, артрит и что там еще бывает…

— Тогда, вероятно, вы воспримите их как должное. Извините, но мне кажется, что вы и ваш муж очень счастливы.

— О да, — согласилась Тапенс. — Право, — продолжала она, — в жизни нет ничего лучше крепкого, счастливого брака, так ведь?

Мгновение спустя она пожалела, что произнесла эти слова. Бросив взгляд на еще более побледневшее лицо мистера Филиппа Старка (который, вероятно, до сих пор оплакивал утрату горячо любимой жены), она разозлилась на себя еще больше.

Глава 16 На следующее утро

1

Айвор Смит и Томми словно по команде прервали разговор и переглянулись, затем посмотрели на Тапенс. Та-пенс уставилась на каминную решетку, мысли ее, казалось, витали где-то очень далеко.

— Так на чем мы остановились? — сказал Томми.

Тапенс, вздохнув, вернулась с небес на бренную землю и посмотрела на мужчин.

— Ужасно запутанное дело, — сказала она. — А что означала вчерашняя встреча? — Она посмотрела на Айвора Смита. — Я полагаю, для вас обоих она что-то означала. Вы знаете, как обстоят дела?

— Я бы пока не хотел отвечать на этот вопрос, — сказал Айвор. — Цели-то у нас разные, правда?

— В общем-то, да, — согласилась Тапенс.

Мужчины вопрошающе посмотрели на нее.

— Ну что ж, — сказала Тапенс. — Возможно, у меня навязчивая идея, но я хочу найти миссис Ланкастер. Хочу убедиться, что с ней все в порядке.

— Сначала тебе надо найти миссис Джонсби, — заявил Томми. — Ты ни за что не найдешь миссис Ланкастер, пока не найдешь миссис Джонсон.

— Миссис Джонсон, — повторила Тапенс и повернулась к Айвору Смиту. — Вас, полагаю, эта часть совершенно не волнует?

— Еще как волнует, миссис Бересфорд, еще как!

— А мистер Эклз?

Айвор улыбнулся.

— Полагаю, — сказал он, — его вот-вот настигнет возмездие. И все же, я особенно на это не рассчитываю. Он словно заяц, умеющий запутывать следы. Иной раз так, что кажется, и следов-то никаких нет. — И он задумчиво пробормотал себе под нос: — Великий стратег, мать его так-то…

— Вчера вечером… — начала было Тапенс и неожиданно осеклась. — Могу я задать вопрос?

— Можешь, — разрешил ей Томми. — Но не рассчитывай, что старина Айвор даст тебе исчерпывающие ответы.

— Сэр Филипп Старк, — заговорила Тапенс. — Какова его роль? Он вроде бы не вписывается в вашу схему… если только он не из тех, кто… — Она замолчала, не решаясь произнести то, что ей сказала миссис Копли: относительно убийств детей.

— Сэр Филипп Старк для нас весьма ценный источник информации, — пояснил Айвор Смит. — Он самый крупный землевладелец в этих краях — впрочем, у него есть владения и в других частях Англии.

— В Камберленде?

Айвор Смит резко посмотрел на Тапенс.

— Камберленд? Почему вы заговорили о Камберленде? Что вам известно о Камберленде, миссис Тапенс?

— Ничего, — ответила Тапенс. — Просто почему-то он мне вспомнился. — Она нахмурилась и казалась озадаченной. — И красно-белая роза[192] на стене какого-то дома — старомодная роза.

Она покачала головой.

— Дом на канале принадлежит сэру Филиппу Старку?

— Ему принадлежит земля. Ему принадлежит большая часть земли в этих краях.

— Да, так он вчера сказал.

— Через него мы многое узнали об арендах и владениях на правах аренды, что было весьма остроумно завуалировано посредством юридического крючкотворства…

— А эти агенты по продаже недвижимости, к которым я ходила в Маркет Бейсинге… Они действительно липовые, или мне это только показалось?

— Нет, не показалось. Мы им сегодня нанесем визит и зададим несколько очень неприятных вопросов.

— Хорошо, — сказала Тапенс.

— Мы неплохо продвигаемся. Мы раскрыли крупное ограбление на почте, ограбление на Элбери-кросс и дело с ограблением ирландского экспресса. Мы нашли часть добычи. В этих домах мы обнаружили остроумнейшие тайники. В одном аж в ванне, в другом за счет увеличения стен и уменьшения объема комнат. Да, кое на что посмотрели!

— Ну а люди? — спросила Тапенс. — Я имею в виду тех, кто этим заправлял — кроме мистера Эклза, разумеется? Ведь наверняка были и другие?

— О да. Было двое. Один держал ночной клуб. Кличка «Счастливчик Хэмиш». Скользкий как угорь. И женщина по кличке «убийца Кейт», но теперь ее уже нет. Одна из самых нетривиальных личностей в преступном мире. Красивая, но очень жестокая. В общем, они от нее избавились — вероятно, стала чересчур опасной. У них ведь был чисто деловой концерн — воровали, грабили, но никаких убийств.

— А Дом на канале, он был одним из их опорных пунктов?

— Одно время да — тогда он назывался «Дамский луг». Впрочем, как его только не называли!..

— Вероятно, для того, чтобы все еще больше запутать, — сказала Тапенс. — «Дамский луг». Интересно, увязывается ли это с чем-нибудь?

— А с чем оно должно увязываться?

— Да нет, в общем-то, ни с чем, — сказала Тапенс. — Просто при упоминании этого названия у меня в голове запрыгал еще один заяц, если вы понимаете, о чем я. Беда в том, — добавила она, — что я и сама сейчас не знаю, о чем говорю. К тому же эта картина… Боскоуэн нарисовал картину, а затем кто-то пририсовал там лодку… с названием…

— «Тигровая лилия».

— Нет, «Водяная». А его жена говорит, что он не писал эту лодку.

— Откуда она знает?

— Да уж, наверное, знает. Будь вы замужем за художником, особенно если вы и сам художник, думаю, вы могли бы определить, он ли ее дописал или кто-то другой… По-моему, она очень сильная, — сказала Тапенс.

— Кто — миссис Боскоуэн?

— Да. Не знаю, понимаете ли вы, что я имею в виду. Она подавляет всех, кто находится рядом с ней…

— Возможно.

— Она все понимает, — продолжала Тапенс. — Или, скорее, знает. Улавливаете, о чем я толкую.

— Нет, не улавливаю, — твердо заявил Томми.

— Ну, я хочу сказать, что можно что-то знать, а можно — вроде как чувствовать, догадываться…

— По-моему, это как раз то, чем ты сейчас занимаешься, Тапенс.

— Можешь говорить что хочешь, — отвечала Тапенс, очевидно, следуя за нитью своей мысли. — Все крутится вокруг Саттон Чанселлора. Вокруг «Дамского луга», или Дома у канала, или как там он еще называется. И вокруг всех людей, которые жили там, теперь или в прошлом. А кое-что, я думаю, берет начало в далеком-далеком прошлом.

— Ты думаешь о рассказах миссис Копли?

— Миссис Копли от себя добавила столько, что только еще больше все запутала К тому же она перепутала все годы и дни.

— Такое бывает, — сказал Томми.

— Знаю, — отвечала Тапенс. — В конце концов, я и сама росла в доме приходского священника. Они датируют все по событиям, а не по годам. Они не говорят: «Это случилось в тысяча девятьсот тридцатом», или: «Это произошло в тысяча девятьсот двадцать пятом» и тому подобное. Они говорят: «Это случилось через год после того, как сгорела старая мельница», или: «Это произошло спустя два месяца после того, как молния ударила в большой дуб и убила фермера Джеймса», или: «Это было в год, когда у нас вспыхнула эпидемия полиомиелита». Так что, то, что им запоминается, не идет в какой-либо определенной последовательности. Все очень сложно распутать. Там торчат уши, тут хвост, понимаете, о чем я говорю? Дело, наверное, в том, — неожиданно сказала Тапенс с видом человека, который вдруг совершает важное открытие, — что я и сама уже старая.

— Ну что вы, до старости вам еще далеко, — галантно ответствовал Айвор.

— Не кривите душой, — язвительно парировала Тапенс. — Я старая, потому-то мне все помнится так же, как и ей. Срабатывают те же законы…

Она встала и прошлась по комнате.

— Какой неприятный отель, — сказала она.

Она прошла в спальню и вернулась оттуда, качая головой.

— Здесь нет даже Библии[193], — сказала она.

— Библии?!

— Да. Вы же знаете, в старомодных отелях на тумбочке у изголовья всегда лежит Библия. Чтобы спасать свою душу в любое время суток. А здесь ее нет.

— Тебе нужна Библия?

— Ну да. Наверное, сказывается мое происхождение. Ведь я дочь приходского священника… Я Библию знала буквально наизусть, а что теперь? В церквях теперь не учат… А потом появились эти новые версии, и слова вроде те же и переведено как надо, а смысл другой. — Потом она добавила: — Пока вы сходите к агентам по недвижимости, смотаюсь-ка я в Саттон Чанселлор.

— Не вздумай, хватит с тебя одного раза! — поспешно заявил Томми.

— Да не собираюсь никого выслеживать. Зайду в церковь да посмотрю Библию. А если и она окажется современной, пойду и попрошу у викария — у него ведь наверняка должна быть Библия, правда? Настоящая, я имею в виду, перевод, одобренный англиканской церковью.

— Для чего тебе Библия?

— Хочу освежить память относительно того, что было нацарапано на могильном камне ребенка. Меня это очень интересует.

— Все это очень мило, но не доверяю я тебе, Тапенс. Я абсолютно уверен, что стоит мне оставить тебя на какое-то время, как ты снова попадешь в беду.

— Томми, даю слово: по кладбищам рыскать больше не буду по кладбищам. Церковь под лучами солнца и кабинет викария — что может быть безобиднее?

Томми с сомнением посмотрел на жену — и сдался.

2

Оставив машину возле кладбища в Саттон Чанселлоре, Тапенс внимательно огляделась, прежде чем ступить на территорию церкви. Она испытывала естественное чувство опасения, которое испытывает человек, недавно подвергшийся в этом месте нападению. На этот раз за могильными камнями вроде бы никто не прятался.

Она вошла в церковь. Пожилая женщина, стоя на коленях, начищала какую-то утварь. Тапенс на цыпочках прошла к кафедре и принялась листать лежавший там том Библии. Старушка окинула ее неодобрительным взглядом.

— Мне только нужно проверить одно место, — успокоила ее Тапенс и, осторожно закрыв книгу, на цыпочках вышла из церкви.

Ей хотелось осмотреть место, где недавно раскопали могилу, но она обещала себе не делать этого ни под каким предлогом.

— «Кто бы ни обидел», — пробормотала она себе под нос. — Вероятно, эти слова, но если так, тогда это кто-то…

Она подъехала к дому священника, вышла из машины, по дорожке прошла к двери. Позвонила, но звука звонка не услышала. «Наверное, сломался», — подумала Тапенс, зная, какие звонки в домах приходских священников. Она толкнула дверь, и та подалась.

Тапенс оказалась в холле. На столике она увидела большой конверт с иностранной маркой. На нем стоял штамп миссионерского общества в Африке.

«Хорошо, что я не миссионер», — подумала Тапенс.

За этой туманной мыслью скрывалось что-то еще, что-то имеющее отношение к столу в каком-то холле, что-то такое, что ей следует вспомнить… Цветы? Листья? Какое-то письмо или пакет?

Неожиданно из левой двери появился викарий.

— Ах, — сказал он. — Я вам нужен? Я… о-о, миссис Бересфорд, это вы?

— Я, кто же еще, — улыбнулась Тапенс. — Я пришла спросить, нет ли у вас, случайно, Библии?

— Библия, — проговорил викарий, и на лице его вдруг отразилось сомнение. — Библия.

— Я подумала, что она обязательно должна у вас быть, — сказала Тапенс.

— Разумеется, разумеется, — сказал викарий. — Собственно говоря, у меня их должно быть несколько. Например, есть греческая, — с надеждой сказал он. — Но это, наверное, не то, что вам нужно?

— Нет. Мне нужна утвержденная англиканской церковью, — твердо сказала Тапенс.

— О Боже, — сказал викарий. — Разумеется, в доме их несколько штук. Да, несколько. К сожалению, в церкви мы больше этой Библией не пользуемся. Приходится подстраиваться под епископа, он, вы знаете, чтобы привлечь в церковь молодежь идет на всякие ухищрения… Думаю, это ошибка. Пойдемте в библиотеку. Правда, там у меня книги в два ряда — сразу не найдешь, но в случае чего мы попросим мисс Блай. Она где-то здесь, готовит вазы для детей, которые расставляют свои полевые цветы в церкви. — Он оставил Тапенс в холле и вернулся в комнату, из которой вышел.

Тапенс осталась в холле, задумчиво нахмурившись. Когда дверь в конце холла открылась и в ней появилась мисс Блай, она тут же подняла голову. В руках эта дама держала очень тяжелую металлическую вазу.

В мозгу у Тапенс что-то щелкнуло, и все вдруг встало на свое место.

— Разумеется, — сказала Тапенс, — разумеется.

— Ах, чем могу помочь… я… о-о, это же миссис Бересфорд!

— Да, — сказала Тапенс и добавила: — А это миссис Джонсон, не так ли?

Тяжелая ваза грохнулась на пол. Тапенс наклонилась и подняла ее, затем покачала на ладони.

— Весьма удобное орудие, — сказала она и поставила вазу, — чтобы оглушить человека… Именно это вы и сделали, когда ударили меня, правда же, миссис Джонсон?

— Я… я… что вы сказали? Я… я… я сроду…

Но Тапенс уже не было нужды оставаться. Она увидела, какой эффект произвели ее слова. При втором упоминании миссис Джонсон мисс Блай определенно выдала себя. Она испугалась, ее всю трясло.

— На днях на столике в вашем холле лежало письмо, — заговорила Тапенс, — на имя некой миссис Йорк по какому-то адресу в Камберленде. Значит, вот куда вы ее отвезли, миссис Джонсон, когда забрали из «Солнечного кряжа»? Вот где она сейчас находится. Миссис Йорк или миссис Ланкастер — вы пользовались любым из этих имен, Йорк или Ланкастер… как роза в саду у четы Перри… одновременно и Алая и Белая.

Она быстро повернулась и вышла из дома. Мисс Блай с открытым ртом стояла в холле, все еще держась за перила лестницы, и во все глаза смотрела ей вслед. Тапенс пробежала по тропинке к калитке, вскочила в машину и поддала газу. Она бросила взгляд назад, на парадную, но из дома никто не вышел. Тапенс проехала мимо церкви, направляясь назад, в Маркет Бейсинг, но вдруг передумала. Она развернулась в обратном направлении и свернула налево, на дорогу, ведущую к мостику у Дома на канале. Она остановила машину и глянула поверх ворот — в саду никого из четы Перри видно не было. Она прошла в ворота и по дорожке дошла до черного входа. Тот оказался закрытым, окна были закрыты ставнями.

Тапенс испытала чувство досады. Возможно, Элис Перри уехала в Маркет Бейсинг за покупками. Ей очень хотелось повидать Элис Перри. Тапенс постучала в дверь — сначала тихо, потом громче. На стук никто не ответил. Она повернула ручку, но дверь не открылась. Она была заперта. Тапенс постояла в нерешительности Было несколько вопросов, которые ей очень хотелось задать Элис Перри. Возможно, миссис Перри ушла в Саттон Чанселлор. Тапенс может вернуться туда. Трудность ситуации заключалась в том, что поблизости никого не было видно. Спросить, куда ушли супруги Перри, было не у кого.

Глава 17 Миссис Ланкастер

Тапенс стояла, размышляя, как дверь вдруг, совершенно неожиданно открылась. Тапенс отступила назад и ахнула. Уж кого она не ожидала увидеть, так это человека, представшего ее взору. В дверях, одетая точно так же, как она была одета в «Солнечном кряже», и дружелюбно улыбаясь, стояла миссис Ланкастер собственной персоной.

— Ох, — сказала Тапенс.

— Доброе утро. Вам нужна миссис Перри? — сказала миссис Ланкастер. — Сегодня базарный день, вы знаете. Хорошо, что я смогла вам открыть. Я долго не могла найти ключ. Это, наверное, дубликат, правда? Но входите, будьте добры. Может, выпьете чашечку чаю или чего-нибудь еще?

Будто во сне, Тапенс пересекла порог дома. Миссис Ланкастер, по-прежнему сохраняя любезность, подобающую хозяйке, повела Тапенс в гостиную.

— Садитесь, будьте добры, — сказала она. — Боюсь, я не знаю, где чашки и прочие приборы. Я здесь всего пару дней. Подождите, подождите… Ну конечно, мы же с вами встречались, правда?

— Да, — ответила Тапенс, — когда вы жили в «Солнечном кряже».

— «Солнечный кряж», «Солнечный кряж»… Название вроде бы что-то мне напоминает… Ах, ну конечно, дорогая мисс Паккард. Да, весьма славное местечко.

— Вы так быстро оттуда уехали, — сказала Тапенс.

— Люди все время хотят командовать, — пожаловалась миссис Ланкастер. — Все время тебя подгоняют. Не дадут даже как следует уложить вещи. Я понимаю, они хотят мне добра. Разумеется, я очень люблю дорогую Нелли Блай, но уж слишком она властная женщина. Я иногда думаю, — добавила мисс Ланкастер, наклоняясь к Тапенс, — я иногда думаю, что у нее не все… — Она многозначительно постучала себя пальцем по лбу. — Разумеется, такое бывает. Особенно со старыми девами. С незамужними женщинами, знаете ли. Они делают много полезного, всем помогают, но у них порой бывают весьма странные причуды. Священники очень от этого страдают. Они иногда воображают, эти женщины-то, что викарий делал им предложение, хотя на самом деле он и думать о таком не думал. О да, бедная Нелли. Такая разумная. Она просто незаменима в здешнем приходе. И, по-моему, всегда была превосходным секретарем. И все равно иногда у нее возникают очень странные идеи. Например, взять и увезти меня из «Солнечного кряжа» в какой-то мрачный дом в Камберленде, а потом вдруг привезти сюда…

— Вы здесь живете? — спросила Тапенс.

— Ну, если это можно так назвать. Мне все это пока непонятно. Я здесь всего два дня.

— А до этого вы были в «Роузтреллис Корт», в Камберленде…

— Да, кажется, так называлось это место. Не так красиво, как «Солнечный кряж», ведь правда? По сути, я так и не обустроилась, если вы понимаете, о чем я говорю. Да и заправляли им хуже некуда. Обслуживание было так себе… а кофе — просто отвратителен. И все же я понемногу привыкала к тамошней жизни и даже кое с кем сблизилась. Одна из моих новых знакомых много лет назад довольно хорошо знала мою тетю в Индии. Это просто счастье, когда обнаруживается какая-то связь.

— Да уж, наверное, — согласилась Тапенс.

Миссис Ланкастер бодро продолжала:

— Дайте подумать… По-моему, вы приезжали в «Солнечный кряж»… но не для того, чтобы жить там. По-моему, вы кого-то там навещали.

— Тетушку мужа, — сказала Тапенс. — Мисс Фэншо.

— О да. Да, конечно. Теперь я вспоминаю. А не вашего ребенка нашли за камином?

— Нет, — ответила Тапенс. — Нет, это был не мой ребенок.

— Но именно поэтому вы сюда приехали, правда? У них тут какие-то нелады с дымоходом. Насколько я понимаю, в него попала птица. И вообще, этот дом пора ремонтировать. Мне здесь совершенно не нравится. Да, совершенно, я так и скажу Нелли, когда увижу ее.

— Вы живете с миссис Перри?

— Некоторым образом да, а некоторым — нет. Я думаю, я могу доверить вам одну тайну, а?

— О да, — ответила Тапенс, — мне вы можете доверять.

— На самом деле, я вовсе не здесь. Я хочу сказать, не в этой половине дома. Это половина Перри. — Она подалась вперед. — Есть ведь и другая половина, вы знаете, если подняться наверх. Идемте со мной, я покажу.

Тапенс встала. У нее было такое чувство, будто ей снится ужасный сон.

— Я только запру дверь, так безопаснее, — сказала миссис Ланкастер.

Она повела Тапенс по узкой лестнице на второй этаж. Они прошли через спальню с двуспальной кроватью — очевидно, комнату четы Перри, а из нее через боковую дверь прошли в соседнюю комнату. В ней находились умывальник и высокий шифоньер кленового дерева. Больше ничего. Миссис Ланкастер подошла к шифоньеру, поковырялась в задней его части и вдруг с неожиданной легкостью отодвинула его в сторону. Вероятно, он был на колесиках, и легко откатился вглубь стены. За шифоньером — довольно странно, подумала Тапенс, — оказалась каминная решетка. Над каминной доской висело зеркало с небольшой полочкой, а под полочкой стояли фарфоровые фигурки птиц.

К удивлению Тапенс, миссис Ланкастер резко дернула птичку посередине. Очевидно, ее фигурка была вмонтирована в каминную доску. Тапенс быстро притронулась к птицам — все они стояли довольно прочно. В результате манипуляций миссис Ланкастер что-то щелкнуло, и камин отошел от стены.

— Не правда ли, здорово? — сказала миссис Ланкастер. — Ее сделали очень давно, когда перестраивали дом. «Нора священника»[194] — так называли когда-то эту комнатку, но я не думаю, что это и в самом деле была нора священника. Нет, к священникам она не имеет никакого отношения. Я и тогда так не считала. Пойдемте дальше. Вот где я теперь живу.

Она нажала еще раз. Стена перед ней отодвинулась, и они оказались в большой привлекательной комнате, окна которой выходили на канал и на холм напротив.

— Славная комнатка, правда? — сказала миссис Ланкастер. — Какой вид. Она мне всегда нравилась. Я ведь жила здесь в то время, когда была девочкой.

— А, понятно.

— Несчастливый дом, — сказала миссис Ланкастер. — Да, люди всегда говорили, что это несчастливый дом. Я думаю, вы знаете, — добавила она. — Я, пожалуй, закрою. Береженого Бог бережет, так ведь?

Она протянула руку, и дверь, через которую они прошли, встала на место. Послышался резкий щелчок — механизм сработал.

— Я полагаю, — сказала Тапенс, — комнату отгородили, когда решили использовать дом в качестве тайника.

— Тут многое изменили, — сказала миссис Ланкастер. — Садитесь, пожалуйста. Вам какой стул — высокий или низкий? Сама я предпочитаю высокий. Ревматизм замучил, знаете ли. Вы, наверное, подумали, что там и вправду может оказаться тельце ребенка, — добавила миссис Ланкастер. — Нелепая идея, право. Вы так не думаете?

— Да, наверное.

— Полицейские и воры, — снисходительно сказала миссис Ланкастер. — В молодости мы бываем такими глупыми, вы же знаете. И все такое. Банды… ограбления… они так влекут человека в молодости. Думаешь, что грабить банки — самая удивительная вещь на свете. Я и сама так думала. Поверьте мне… — она наклонилась и похлопала Тапенс по колену… — поверьте мне, это не так. Честное слово. Я так когда-то думала, но хочется чего-то большего, вы знаете. Никакого особого удовольствия в том, что грабишь и тебе это сходит с рук, нет. Разумеется, нужно еще все хорошо организовать.

— Вы хотите сказать, что миссис Джонсон, или мисс Блай, как там вы ее называете…

— Ну, разумеется, для меня она всегда была мисс Блай. Но по какой-то причине — она говорит, чтобы все было проще, — время от времени она величает себя миссис Джонсон. Но она никогда не была замужем, вы знаете. О нет. Она закоренелая старая дева.

Снизу до них донесся стук.

— Боже мой, — сказала миссис Ланкастер. — Это, должно быть, вернулись Перри. Я и думать не думала, что они так скоро вернутся.

Стук повторился.

— Может, нам следует впустить их? — предложила Та-пенс.

— Нет, дорогая, этого мы не сделаем, — сказала миссис Ланкастер. — Не выношу, когда мне мешают. У нас ведь такой приятный разговор, не правда ли? Я думаю, мы просто останемся здесь… О Боже, теперь они кричат под окнами. Посмотрите, кто это.

Тапенс подошла к окну.

— Это миссис Перри, — сказала она.

Снизу мистер Перри кричал:

— Джулия! Джулия!

— Какая наглость, — сказала миссис Ланкастер. — Я не позволяю людям вроде Амоса Перри называть меня по имени. Это уж, право, слишком. Не беспокойтесь, дорогая, — добавила она. — Здесь мы в полной безопасности. И мы можем вести нашу беседу. Я вам все о себе расскажу… У меня и впрямь была очень интересная жизнь. Такая насыщенная… Иногда я думаю, мне следовало бы описать ее. Я запуталась, видите ли. Я была дикая, и я спуталась, ну, право, с обычной шайкой преступников. Другого слова нет. Некоторые из них были весьма сомнительные личности. Но имейте в виду: среди них были и очень милые люди. Весьма приличные.

— Вроде мисс Блай?

— Нет-нет, мисс Блай никогда не была с нами. Только не Нелли Блай. О нет, она очень набожная, очень церковная. И все такое. Но есть и другие церкви с иными представлениями. Возможно, вы это знаете, а?

— Я полагаю, есть много различных сект, — предположила Тапенс.

— Да, должно быть, для обычных людей это секты. Но есть другие, необыкновенные люди, у которых особый путь. Вы понимаете, что я имею в виду, дорогая?

— Не очень, — сказала Тапенс. — А вы не думаете, что нам следует впустить Перри в их дом? Очень уж они нервничают.

— Нет, не будем впускать Перри, пока я не… ну, пока я вам все не расскажу. Вы не должны бояться, моя дорогая. Это совершенно… совершенно естественно, абсолютно безболезненно. Боли вообще никакой. Как будто засыпаешь. Ничего больше.

Тапенс уставилась на нее, затем вскочила и направилась к двери в стене.

— Так вам не выйти, — сказала миссис Ланкастер. — Вы не знаете, где секрет. Он совсем не там, где вы думаете. Это знаю только я. Я знаю все тайны этого дома. Я жила здесь, когда была молодой, с преступниками, пока не уехала от них и не заработала спасение. Особое спасение. Вот что было даровано мне… чтобы искупить мой грех… Дитя, вы знаете… я убила его. Я была танцовщицей… мне не нужен был ребенок. Вон там, на стене… картина — это я танцую…

Тапенс повернула голову в направлении ее руки. На стене висела картина, написанная маслом: девушка в костюме из белых атласных лепестков с надписью: «Водяная лилия».

— Водяная лилия была одной из моих лучших ролей. Все так говорили.

Тапенс неторопливо вернулась и села. Она во все глаза уставилась на миссис Ланкастер, и у нее в голове снова и снова прокручивалась фраза. «Это было ваше бедное дитя». Слова, которые она слышала в «Солнечном кряже». Она тогда испугалась. Испугалась и сейчас. Она еще не осознала, чего именно ей следует бояться, но ее охватил тот же самый страх. Она смотрела на благожелательное лицо сидевшей напротив нее старушки, на добрую улыбку ее губ.

— Мне пришлось повиноваться командам, которые мне давали… Кому-то приходится быть исполнителем… Вот меня и использовали по этой части. Я приняла свое назначение. Они уходят безгрешными, понимаете. Я имею в виду, дети ушли безгрешными. Они были недостаточно взрослыми, чтобы согрешить. И вот я отправила их на небеса, как мне было приказано. Еще невинными. Еще не вкусившими зла. Вы понимаете, какая это великая честь — быть избранной. Быть одной из избранных. Я всегда любила детей. Своих детей у меня не было. Это было очень жестоко, правда же, или казалось жестоким. Но на самом деле это было возмездие за то, что я содеяла. Вы, вероятно, знаете, что именно.

— Нет, — сказала Тапенс.

— Странно, вы столько знаете… Я думала, это тоже… Был один доктор. Я пошла к нему. Тогда мне было всего семнадцать лет, и я очень боялась. Он сказал, что ничего страшного, можно избавиться от ребенка, и никто об этом не узнает. Но оказалось, что это страшно, понимаете… Мне стали сниться сны. Мне снилось, что младенец постоянно во мне и спрашивает, почему он так и не появляется… Младенец говорил мне, что ему нужны подружки.

Это была девочка, вы знаете… Да, я уверена, это была девочка. Она приходила и говорила, что ей скучно, что ей нужны другие дети. Затем я получила команду. У меня детей быть не могло. Я вышла замуж, и я думала, у меня будут дети, к тому же мой муж очень хотел детей, но дети так и не появились, потому что, видите ли, я была проклята. Вы понимаете это, ведь правда? Но был и путь искупления. Искупления за грехи. Ведь то, что я содеяла, было убийством, а другие убийства уже не будут убийствами, они будут жертвоприношениями, Они будут, понимаете… подношением. Вы ведь понимаете разницу, правда? Дети ушли, чтобы составить компанию моей девочке. Они были совсем еще маленькие. Поступала команда, и… — она подалась вперед и дотронулась до Тапенс, — сделать это было такое счастье. Вы ведь понимаете это, ведь так? Для меня было такое счастье спасти их, чтобы они никогда не познали грех, как познала его я. Я, разумеется, никому ничего не говорила, никому об этом не суждено было знать. В этом мне надо было быть уверенной. Но иногда попадались люди, которые начинали подозревать. И тогда, разумеется… ну, я хочу сказать, им тоже надо было умереть, для того чтобы я была в безопасности. Надо было, чтобы я всегда была в безопасности. Вы ведь понимаете, ведь так?

— Не… не совсем.

— Но вы ведь знаете. Потому-то вы и приехали сюда, правда? Вы знали. Вы поняли это в тот день, когда я вас спросила в «Солнечном кряже». Я сказала: «Это было ваше бедное дитя?» Я подумала, вы, наверное, приехали потому, что вы мать. Одна из тех матерей, чьих детей мне пришлось убить. Я надеялась, что как-нибудь вы вернетесь, и мы выпьем с вами молока. Обычно это было молоко. Иногда какао. Для любого, кто узнавал обо мне.

Она неторопливо прошла через комнату и открыла шкафчик в углу.

— Миссис Муди, — сказала Тапенс, — она тоже?..

— Ах, вы и о ней знаете… она не была матерью… она была костюмером в театре. Она узнала меня, так что ей пришлось уйти. — Неожиданно повернувшись, она направилась к Тапенс, держа в руке стакан молока и убеждающе улыбаясь.

— Выпейте, — сказала она. — Просто выпейте его.

Тапенс рассеянно смотрела на нее, потом вскочила на ноги и бросилась к окну. Схватив стул, она разбила стекло. Высунув голову, она пронзительно закричала:

— На помощь! На помощь!

Миссис Ланкастер засмеялась. Она поставила стакан на стол, откинулась на спинку стула и засмеялась.

— Какая вы глупая. И кто же, по-вашему, придет? Кто же, по-вашему, может прийти? Им бы пришлось ломать двери, пробиваться сквозь стену, а к тому времени… ведь есть и другие средства… Это не обязательно должно быть молоко. Молоко — это легкий способ. Молоко, какао, чай… Для маленькой миссис Муди я приготовила какао — она ведь любила какао.

— Морфий? Но где вы его достали?

— О, это было легко. Один мужчина, с которым я жила много лет назад… У него был рак… доктор дал мне лекарства… чтобы были у меня под рукой… и наркотики тоже… потом я сказала, что все выбросила… но я их сохранила, и другие наркотики и болеутоляющие… я думала, что в один прекрасный день они могут пригодиться… и они и в самом деле пригодились… У меня до сих пор еще осталось… сама я ничего не принимаю… просто не верю. — Она подтолкнула стакан с молоком к Тапенс. — Выпейте, это совсем не больно. Другой способ… беда в том, что я не помню, куда я его положила.

Она встала со стула и принялась расхаживать по комнате.

— Куда же я его положила? Куда? Теперь, когда я стала старая, я все забываю.

Тапенс снова завопила: «На помощь!», но на берегу канала по-прежнему никого не было. Миссис Ланкастер все еще бродила по комнате.

— Я думала… ну да, я думала… ну конечно, в моей сумке для вязанья.

Тапенс отвернулась от окна. Миссис Ланкастер шла на нее.

— Какая же вы глупая, — сказала миссис Ланкастер, — хотите, чтобы было так, по-другому…

Она схватила Тапенс левой рукой за плечо. Тут же из-за ее спины, появилась и правая: в ней она держала длинный тонкий стилет. Тапенс сопротивлялась, в голове ее пронеслось: «Я легко могу остановить ее. Легко. Она старая женщина. Слабая. Она не может…»

И вдруг сквозь холодную волну страха она подумала: «Но и я ведь старая женщина. И я уже не так сильна, как прежде. Я не так сильна, как она. У нее железная хватка. Наверное, потому что она сумасшедшая, а сумасшедшие, я всегда слышала, очень сильные».

Блестящее лезвие приближалось. Тапенс пронзительно закричала. Снизу до нее донеслись крики и удары — будто кто-то пытался взломать двери или окна. «Но они ничего не смогут сделать, — подумала Тапенс. — Они ни за что не пробьются через эту стену. Они же не знают секрет…»

Она сопротивлялась изо всех сил. Пока еще ей удавалось отвести от себя руку миссис Ланкастер. Но та была более крупной женщиной. Крупная и сильная женщина. На лице ее по-прежнему блуждала улыбка, исчезло только выражение благожелательности и появилось выражение, какое бывает у человека, который от чего-то испытывает удовольствие.

— Убийца Кейт, — сказала Тапенс.

— Так вы и как меня звали раньше знаете? Да, я придала этому возвышенный характер. Я стала слугой Господа. На то воля Божья, чтобы я вас убила. Вы ведь это понимаете, ведь так? Так что, все справедливо.

Тапенс уже не могла вздохнуть. Одной рукой миссис Ланкастер прижала ее к стулу, давление все усиливалось — ускользнуть было невозможно. Острая сталь стилета в правой руке миссис Ланкастер неумолимо приближалась.

«Нельзя впадать в панику, — подумала Тапенс, — нельзя паниковать». И тут же, с резкой настойчивостью: «Но что я могу сделать? Бороться невозможно».

И вдруг нахлынул страх — тот самый жуткий страх, который она испытала в «Солнечном кряже»…

«Это ваше бедное дитя?»

То было первое предупреждение, но она неправильно его поняла… она даже не знала, что это предупреждение.

Ее глаза следили за приближающимся лезвием, но, как ни странно, в состояние паралича ее привел не вид стилета и не таившаяся в нем угроза, а лицо державшего его — благожелательное лицо миссис Ланкастер, улыбавшееся счастливой улыбкой, улыбкой женщины, выполняющей свое предназначение и которой приходится мягко убеждать неразумную жертву.

«Она даже не кажется сумасшедшей, — подумала Тапенс. — Это-то и ужасно… Разумеется, не кажется, потому что сама она считает себя здоровой. Да и со стороны она кажется совершенно нормальным, благоразумным человеком — это она так думает… Ах Томми, Томми, куда же я влезла на этот раз?»

У нее закружилась голова, по всему телу разлилось какое-то чувство отрешенности… Она обмякла… где-то послышался звон разбитого стекла, который унес ее прочь, во тьму…

— Ну вот, вам уже лучше… вы приходите в себя… выпейте-ка, миссис Бересфорд.

К губам ей прижимали стакан… она дико сопротивлялась… Отравленное молоко… кто же это сказал?., насчет «отравленного молока»? Не будет она пить отравленное молоко… Да. Нет, это не молоко… запах совсем другой…

Она расслабилась, губы открылись — она попробовала на язык…

— Бренди, — сказала Тапенс.

— Совершенно верно! Ну же — выпейте еще…

Тапенс сделала еще один глоток. Затем снова откинулась на подушку, обозревая свое окружение. В окне торчали стропила приставной лестницы. Перед окном на полу громоздились осколки разбитого окна.

— Я слышала, как разбилось стекло.

Она оттолкнула стакан с бренди, и ее взгляд поднялся к лицу человека, который его держал.

— Эль Греко, — сказала Тапенс.

— Простите?

— Не важно.

Она оглядела комнату.

— А где она — я хочу сказать, миссис Ланкастер?

— Она… отдыхает… в соседней комнате…

— Понятно. — Но она не была уверена, что ей понятно. Вскоре она станет понимать лучше. Сейчас же ее мысли еще были бессвязны…

— Сэр Филипп Старк. — Она произнесла это медленно и с сомнением. — Верно?

— Да… А почему вы сказали Эль Греко?

— Страдание.

— Простите?

— Картина… В Толедо[195]… или в Прадо[196]… Это было очень давно… нет, совсем недавно… — Она задумалась и словно сделала открытие: — Вчера вечером. В доме приходского священника…

— Вы молодец, — ободряюще сказал он.

Каким-то образом для нее было вполне естественным сидеть здесь, в этой комнате с кучей разбитого стекла на полу, и разговаривать с этим человеком… у которого бледное, измученное лицо…

— Я совершила ошибку… в «Солнечном кряже». Я совершенно в ней ошиблась… Я тогда испугалась… волна страха… Но я все не так поняла… Я боялась не ее… я боялась за нее… Я думала, с ней что-то может случиться… Мне хотелось защитить ее… спасти… Я… — Она с сомнением посмотрела на него. — Вы меня понимаете? Или все это звучит ужасно глупо?

— Никто вас не поймет лучше меня — никто на всем белом свете.

Тапенс уставилась на него — и нахмурилась.

— Кто… кто она? Я имею в виду, миссис Ланкастер… миссис Йорк… это не настоящее — это всего лишь аллегория… кто она… сама?

Филипп Старк резко сказал:

— «Где был „самим собою“ я — таким, каким я создан был, — единым цельным, с печатью Божьей на челе своем?»[197]

— Вы когда-нибудь читали «Пер Гюнта», миссис Бересфорд?

Он прошел к окну и постоял там, глядя на улицу… Затем резко повернулся.

— Она была моей женой, да поможет мне Бог.

— Ваша жена… Но она же умерла… мемориальная доска в церкви…

— Она умерла за границей… именно такой слух я распустил… И я повесил доску в церкви в память о ней. Люди не очень-то задают вопросы убитому горем вдовцу. А жить здесь я не стал.

— Некоторые говорили, что она бросила вас.

— Эти слухи меня вполне удовлетворяли.

— Вы увезли ее, когда узнали… о детях…

— Выходит, вы знаете о детях?

— Она рассказала мне… Это казалось… невероятным.

— Большую часть времени она была совершенно нормальная — никто бы и не догадался. Но полиция начала подозревать, и мне пришлось действовать… Я должен был защитить ее… Вы понимаете — можете понять?

— Да, — сказала Тапенс. — Я все очень хорошо понимаю.

— Она была… такая славная когда-то… — Голос у него слегка надломился. — Вы видите ее — вон там. — Он указал на картину на стене. — Водяная лилия… Она была дикая, необузданная… всегда. Ее мать была последней из рода Уоррендеров… старинного рода… рожденная от родителей, состоявших в кровном родстве… Хелен Уоррендер… Она убежала из дому. Спуталась с плохим человеком… преступником… а ее дочь пошла на сцену… она готовила из нее танцовщицу… Водяная лилия была ее самая известная роль… затем она попала в банду… просто так, ради острых ощущений… чтобы развлечься, так сказать… Но и этим она была разочарована…

Когда она вышла за меня, со всем этим она уже покончила… ей хотелось спокойной семейной жизни… иметь детей. Я был богат — я мог дать ей все, чего только душа пожелает. Но детей у нас не было. Это было горе для нас обоих. У нее появилась навязчивая идея — чувство вины… Возможно, она всегда была неуравновешенная — не знаю. Какое значение имеет, из-за чего это произошло… Она была…

Он сделал жест отчаяния.

— Я любил ее… Я всегда любил ее… какая бы она ни была… чтобы она ни делала… мне хотелось, чтобы она была в безопасности… чтобы ей ничего не грозило… чтобы ее не упекли… в тюрьму или в сумасшедший дом, где бы она не смогла протянуть и года… И нам действительно удавалось ее уберечь — столько долгих лет.

— Нам?!

— Нелли — моя дорогая верная Нелли Блай. Она была неподражаема — ей удавалось все, она все устраивала. Дома для престарелых — уют и комфорт. И чтобы не было искушений — никаких детей, только бы на ее пути не попадались дети… Казалось, все будет в порядке — дома находились в достаточно отдаленных местах… Камберленд… Северный Уэльс… вряд ли бы кто-нибудь ее узнал — во всяком случае, мы так думали. Это делалось по совету мистера Эклза, адвоката… он брал высокие гонорары… и я полагался на него.

— Шантаж? — предположила Тапенс.

— Ну что вы… Он был другом, советчиком…

— А кто нарисовал лодку на картине — лодку под названием «Водяная лилия»?

— Я. Она очень обрадовалась. Она вспомнила свой триумф на сцене. Это была одна из картин Боскоуэна. Ей нравились его картины. Однажды она написала на мосту имя черной краской — имя одной мертвой девочки… Поэтому я и нарисовал лодку и назвал ее «Водяная лилия».

Дверь в стене растворилась, и в комнату вошла добрая ведьма.

Она посмотрела на Тапенс, затем перевела взгляд на Филиппа Старка.

— Все в порядке? — спросила она как ни в чем не бывало.

— Да, — ответила Тапенс. Она понимала, что добрая ведьма не будет суетиться — одна из ее хороших черт.

— Ваш муж внизу, ждет в машине. Я сказала, что приведу вас к нему — если вы, конечно, хотите.

— Хочу, — ответила Тапенс.

— Так я и думала. — Миссис Перри глянула в сторону двери в спальню. — Она… там?

— Да, — сказал Филипп Старк.

Миссис Перри прошла в спальню и скоро оттуда вышла…

— Понятно… — Она вопрошающе посмотрела на него.

— Она предложила миссис Бересфорд стакан молока… Миссис Бересфорд от него отказалась.

— И поэтому, я полагаю, она выпила его сама?

Он заколебался.

— Да.

— Доктор Мортимер скоро придет, — сказала миссис Перри.

Она подошла, чтобы помочь Тапенс подняться, но Тапенс встала сама.

— Все в порядке, — сказала она. — Это всего лишь шок… я чувствую себя почти нормально.

Она стояла, глядя на Филиппа Старка. Казалось, им больше нечего сказать друг другу. Миссис Перри стояла почти у самой двери.

Наконец Тапенс заговорила:

— Я что-нибудь могу сделать? — спросила она, но едва ли это прозвучало как вопрос.

— Всего лишь одно… Вас в тот день на кладбище стукнула Нелли Блай.

Тапенс кивнула.

— Я знаю.

— Она потеряла голову. Она подумала, что вы вышли на ее… на нашу тайну. Она… я так перед ней виноват, я подверг ее жуткому испытанию. Все эти годы она была в таком напряжении… Такого нельзя просить ни у одной женщины…

— Думаю, она вас очень любит, — сказала Тапенс. — Но, пожалуй, мы не станем разыскивать миссис Джонсон, если вы хотите попросить именно об этом.

— Спасибо… Весьма вам признателен.

Снова наступило молчание. Миссис Перри терпеливо ждала. Тапенс огляделась. Она подошла к разбитому окну и кинула взгляд на канал.

— Не думаю, что я когда-нибудь снова увижу этот дом. Я хочу запомнить его.

— Вы хотите запомнить его?

— Да, хочу. Кто-то сказал мне, что это дом, который использовался не по назначению. Теперь я понимаю, что имелось в виду.

Он вопрошающе на нее посмотрел, но ничего не сказал.

— Как вы оказались здесь? — спросила Тапенс.

— Меня послала Эмма Боскоуэн.

— Так я и думала.

Она подошла к доброй ведьме, и они, миновав потайную дверь, спустились вниз.

Дом для возлюбленных, сказала Эмма Боскоуэн Тапенс. Что ж, таким он, в конце концов, и остался: и теперь в нем двое возлюбленных. Она — мертвая, он — живой, если после всех этих страданий его жизнь можно назвать жизнью.

Она прошла к выходу — туда, где в машине ее ждал Томми.

Она попрощалась с доброй ведьмой и села в машину.

— Тапенс, — сказал он.

— Знаю, — сказала Тапенс.

— Никогда больше так не делай, — попросил Томми. — Никогда.

— Не буду.

— Сейчас ты готова сказать все что угодно, а завтра…

— Нет, не буду. Возраст уже не тот…

Томми нажал на стартер, и они тронулись.

— Бедная Нелли Блай, — сказала Тапенс.

— Почему?

— Любит Филиппа Старка… Столько всего для него делает — а что в результате?

— Вздор! — возразил Томми. — По-моему, все это доставляет ей несказанное удовольствие. Бывают такие женщины.

— Какой же ты бессердечный тип, — сказала Тапенс.

— Куда поедем — в «Ягненой и флаг»?

— Нет, — ответила Тапенс. — Хочу домой. Домой, Томас. И сидеть там тише воды, ниже травы…

— Наконец-то. Слава Богу, — сказал мистер Бересфорд. — А мне чего-то так захотелось поесть. Если у Альберта в очередной раз сгорит цыпленок, придется его убить!

ВЕЧЕРИНКА НА ХЭЛЛОУИН Hallowe'en Party 1969 © Перевод Яврумян A., 2004

Посвящается П. Г. Вудхаусу, чьи книги и рассказы приносили мне радость в течение многих лет, а также в знак благодарности за то, что он был достаточно любезен, сообщив мне, какое удовольствие он получает от чтения моих книг

Глава 1

Приехав погостить к своей подруге Джудит Батлер, миссис Ариадна Оливер наутро отправилась вместе с ней помочь в подготовке к детскому празднику, который должен был состояться вечером того же дня.

В доме царила предпраздничная суета. Из дверей то и дело выныривали энергичные женщины и, в очередной раз передвинув стулья, столики и вазы с цветами, исчезали, чтобы через какое-то время появиться вновь. Другие, не менее энергичные, носили желтые тыквы и раскладывали их в заранее намеченных местах.

Готовились праздновать День всех святых[198] — Хэллоуин[199]. Ожидались дети всех возрастов — от десяти до семнадцати лет.

Отойдя в сторону, миссис Оливер прислонилась к свободной пока стене и, держа на вытянутой руке ярко-желтую тыкву, окинула ее оценивающим взглядом.

— Последний раз я видела нечто подобное, — сказала она, убирая со лба прядь седых волос, — в прошлом году в Штатах. Их там были сотни. Вот точно таких же. По всему дому. Никогда раньше не видела столько тыкв сразу. Впрочем, — добавила она задумчиво, — я всегда их путала с кабачками. Вот это, например, что?

— Прости, дорогая, — сказала Джудит Батлер, споткнувшись о ее ногу.

Миссис Оливер плотнее прижалась к стене.

— Я сама виновата, — сказала она. — Стою тут и всем мешаю. Но это действительно надо было видеть… Столько тыкв… или кабачков… или как они там называются… сразу! В домах, магазинах — повсюду. Висят на веревочке, а внутри свеча или лампочка. Страшно весело! Только тогда был не канун Всех святых, а День благодарения[200]. Хотя, по правде говоря, тыквы у меня всегда ассоциировались именно с Хэллоуином и концом октября. День благодарения ведь гораздо позже, да? Чуть ли не последняя неделя ноября, кажется. А у нас в Англии День всех святых приходится на тридцать первое октября, это я точно знаю. Нынче, значит, всесвяточный праздник… А следующий какой? День всех душ? Только это, кажется, в Париже. Они ходят там по кладбищам и кладут усопшим цветы на могилы. И им почему-то совсем не грустно. И еще они берут с собой детей, а уж те как рады! А цветы они покупают на цветочных рынках… Нигде нет таких красивых цветов, как на парижских рынках.

О ноги миссис Оливер то и дело спотыкались хлопотавшие вокруг женщины, которые совсем не слушали, о чем она говорит. Они были слишком увлечены своим делом.

В основном это были мамы ожидавшихся на праздник детишек. Им помогала пара весьма искушенных в подобных мероприятиях старых дев и несколько юнцов шестнадцати-семнадцати лет. Им было поручено развешивать украшения на самых видных местах, и они то и дело взбирались на стремянки или стулья, прилаживая как можно выше тыквы, кабачки и ярко раскрашенные шары. Девочки — от одиннадцати до пятнадцати лет — держались особняком и хихикали.

— Нет, кажется, День всех святых, — продолжала размышлять вслух миссис Оливер, грузно опускаясь на диванный валик, — у вас отмечают после Дня всех кладбищ… и как их там… душ… Или я опять все напутала?

И снова на ее вопрос никто не отозвался, ибо в этот момент главная вдохновительница и устроительница праздника миссис Дрейк, миловидная женщина средних лет, вздумала произнести речь.

— Я не называю нынешний вечер всесвяточным праздником, хотя по календарю он, конечно же, не может быть ничем иным, — начала она. — Мы просто решили устроить праздник — я бы даже сказала, некую пародию на экзамен — для выпускников нашей школы. Ведь большинство из вас покинет теперь «Вязы» и разойдется по другим школам.

— При чем здесь экзамен, Ровена? — возмущенно поправив пенсне, строго спросила местная учительница мисс Уиттакер, привыкшая всегда и во всем добиваться предельной ясности. — Экзамены для одиннадцатилетних детей давно уж отменены[201].

Миссис Оливер с виноватым видом поднялась с дивана.

— От меня абсолютно никакого проку. Только морочу всем вам голову разными тыквами и кабачками, — сказала она, мысленно добавив: «Да и ноги совсем затекли».

Сами по себе угрызения совести — без затекших ног — вряд ли заставили бы миссис Оливер открыть рот.

— Скажите, что мне делать? — спросила она и тут же вскрикнула: — Ой, какие красивые яблоки!

Пока она предавалась рассуждениям об очередности местных праздников, кто-то успел внести в комнату огромный таз яблок. А миссис Оливер просто обожала яблоки.

— Такие румяные… — мечтательно проговорила она.

— На самом деле они не очень свежие, — сказала Ровена Дрейк. — Но на вид лучше не бывает. Их будут пытаться схватить в воде ртом — это игра такая. Они довольно мягкие, и их легко будет ухватить зубами. Беатриса, дорогая, отнеси их в библиотеку. После таких игр весь пол бывает мокрым. А в библиотеке ковер такой старый, что не жалко. О! Спасибо, Джойс.

Последнее относилось к коренастой девочке лет тринадцати, мгновенно выхватившей у нее таз. При этом два яблока вывалились и, покатившись, как нарочно, остановились у ног миссис Оливер.

— Вы любите яблоки? — спросила Джойс. — Любите, любите! Я читала. А может, по телеку слышала. Вы ведь та самая писательница, которая пишет про убийства, да?

— Да, — призналась миссис Оливер.

— А вот если бы сыграть убийство на сегодняшнем празднике, а?

— Нет уж, спасибо, — сказала миссис Оливер. — Не очень-то хочется.

— Почему?

— Просто я уже однажды пыталась и ничего путного из этого не вышло, — объяснила миссис Оливер.

— Но вы же написали уйму книг! — сказала Джойс. — Кучу денег на них зарабатываете, да?

— В известном смысле, — сказала миссис Оливер и тут же вспомнила про Управление налоговых сборов.

— И у вас там сыщик-финн.

Миссис Оливер нехотя признала и это. Вялый мальчик, не доросший еще, на взгляд миссис Оливер, до того возраста, когда сдают экзамены — даже в начальной школе, — строго спросил:

— А почему финн?

— Не знаю, — честно ответила миссис Оливер.

В комнату, тяжело дыша, вошла миссис Харгривз, жена церковного органиста. В руке у нее было большое зеленое пластмассовое ведро.

— Подойдет для яблок? — спросила она. — Вроде веселенькое.

— Лучше бы оцинкованное, — отозвалась мисс Ли, аптекарша. — Оно пошире и поустойчивее. Где это будет происходить, миссис Дрейк?

— Может, в библиотеке? А то столько воды всегда выплескивается… Там хоть ковер старый.

— Хорошо, отнесем все туда. Ровена, вот еще корзина яблок.

— Позвольте, я помогу, — предложила миссис Оливер. Она подняла валявшиеся у ее ног яблоки и, машинально вонзив зубы в одно из них, с хрустом откусила. Миссис Дрейк решительно отобрала у нее второе и положила в корзину.

Оставалось, однако, еще решить уйму организационных деталей.

— Да, но где тогда у нас будет «цап-царап»?

— Разумеется, в библиотеке: там темнее всего.

— Нет, лучше в столовой.

— Тогда нужно что-нибудь постелить на стол.

— Можно положить сукно, а поверх расстелить клеенку.

— А что с зеркалами? Там правда будут суженые?

Мисс Оливер вернулась на диван, потихоньку скинула туфли и, аппетитно хрустя яблоком, принялась разглядывать полную народа комнату. Ее неукротимое писательское воображение работало вовсю: «Допустим, я соберусь написать обо всех них книгу. За что тут можно зацепиться? Все, похоже, добропорядочны. Хотя, кто знает? Впрочем, в каком-то смысле, — решила мисс Оливер, — даже хорошо, что я о них ничего не знаю. Или почти ничего, поскольку все они живут в Вудли Коммон и Джудит наверняка о них рассказывала».

Так, мисс Оливер смутно помнилось, что миссис Джонсон, например, каким-то образом связана с церковью. Определенно она не сестра викария… Значит… значит… ну конечно — она сестра органиста! Ровена Дрейк… Тут все ясно… Главная заправила в Вудли Коммон. Затем одышливая женщина, которая принесла ведро. И где она нашла такое ужасное! (Миссис Оливер терпеть не могла вещей из пластмассы.) Затем дети: мальчики и девочки подросткового возраста.

Пока что их имена ничего для миссис Оливер не значили. Какая-то Нэн, какие-то Беатриса, Кейти, Диана и Джойс, которая все время хвастается и пристает с вопросами. «Джойс мне определенно не нравится», решила миссис Оливер. Еще здесь была высокая девочка по имени Энн, с виду страшная воображала, и два мальчика постарше, которые, видимо, до того пристрастились к различным модным стрижкам, что к настоящему моменту их головы практически голы.

В комнату с застенчивым видом вошел совсем маленький мальчик.

— Мама прислала эти зеркала. Велела спросить, подойдут ли, — через силу выдавил он.

— Большое спасибо, Эдди, — сказала миссис Дрейк, забирая у него зеркала.

— Да это же обыкновенные зеркальца, — разочарованно протянула воображала Энн. — Вы и впрямь думаете, мы увидим в них наших суженых?

— Кто увидит, а кто и нет, — отрезала Джудит Батлер.

— А ты когда-нибудь уже видела своего… ну, на таких вот праздниках?

— Конечно нет, — вмешалась Джойс.

— А может, и видела, — высокомерно вставила Беатриса. — Это называется СЧВ. Сверхчувственное восприятие, — снисходительно добавила она для тех, кто не был столь же силен в новомодных терминах.

— А я читала одну вашу книжку, — неожиданно повернулась Энн к миссис Оливер. — «Умирающая золотая рыбка». В общем, мне понравилось, — милостиво сказала она.

— А мне нет, — вмешалась Джойс. — Там слишком мало убийств. Я люблю, когда много… Ну, чтобы больше крови…

— Несколько неопрятно, — заметила миссис Оливер, — тебе не кажется?

— Зато интересно, — сказала Джойс.

— Вовсе не обязательно, — улыбнулась миссис Оливер.

— А я однажды видела убийство, — похвасталась Джойс.

— Не болтай глупостей, Джойс, — тут же одернула ее вездесущая мисс Уиттакер.

— Никакие это не глупости, — обиделась Джойс.

— Неужели правда видела? — спросила Кейти, широко раскрывая глаза. — Честно-честно?

— Конечно же нет, — вмешалась миссис Дрейк. — Опять ты выдумываешь, Джойс.

— Нет видела, — уперлась Джойс. — Видела, видела, видела!

Стоящий на стремянке семнадцатилетний юноша с интересом взглянул на нее.

— Какое еще убийство? — спросил он.

— Я тебе не верю, — сказала Беатриса.

— Вот и умница, — похвалила ее мать Кейти. — Она это только сейчас придумала.

— Ничего не сейчас. Я видела.

— Что ж ты тогда в полицию не пошла? — ехидно спросила Кейти.

— Потому что я тогда еще не знала, что это убийство. То есть, не поняла. Только потом уже, когда прошло очень много времени, догадалась. Ну, что это было убийство.

Месяц или два назад услышала что-то и тут же подумала: «Ну точно, значит, это было убийство».

— Вы ее не слушайте, — сказала Энн, обращаясь к миссис Оливер, — чепуха все это.

— Ну, и когда это все случилось? — скучающим тоном спросила Беатриса.

— Много лет назад, — ответила Джойс. — Я тогда была еще совсем маленькая, — добавила она.

— И кто же кого убил?

— А вот не скажу, — ответила Джойс. — Раз вы все мне не верите.

Тут в комнате появилась мисс Ли, неся в руке еще одно ведро, и разговор об убийстве сам собой прекратился. Все принялись обсуждать, какие ведра все-таки удобнее для занятий «водно-яблочным» спортом — оцинкованные или пластмассовые. В конце концов спорщики отправились в библиотеку, чтобы на практике испробовать достоинства и недостатки тех и других. Причем самые юные так и норовили на собственном примере продемонстрировать, какие трудности подстерегают состязающихся, а заодно и свои личные достижения в этом непростом испытании. Вскоре доблестные волонтеры вымокли с головы до ног, и пришлось срочно посылать нарочных за полотенцами. В конце концов сошлись на том, что оцинкованное ведро предпочтительнее, поскольку пластмассовое — хотя и более эстетичное с виду — слишком легко опрокидывается.

Поставив миску с яблоками, которую она принесла, чтобы пополнить запас «снарядов» для игры, миссис Оливер рассеянно надкусила еще одно.

— В газете так и писали, что вы очень любите яблоки, — раздался осуждающий голос то ли Энн, то ли Сьюзен — толком не разобрать.

— Да, это моя слабость, — вздохнув, призналась миссис Оливер.

— С дынями было бы веселее, — заметил один из мальчиков. — Они сочные. Классно бы все тут перепачкали, — добавил он, мечтательно разглядывая ковер.

Несколько пристыженная, миссис Оливер покинула библиотеку и отправилась на поиски известного заведения. Поднявшись по лестнице, она завернула за угол и тут же наткнулась на парочку молодых влюбленных, которые страстно сжимали друг друга в объятиях, прислонясь к двери, каковая, по глубокому убеждению миссис Оливер, как раз и была ей нужна. На миссис Оливер они не обратили ни малейшего внимания. Они страстно вздыхали и все сильнее прижимались друг к другу. Миссис Оливер прикинула, сколько им может быть лет. Кавалеру, наверное, пятнадцать, а вот его подружке, несмотря на почти уже оформившуюся грудь, едва ли больше двенадцати…

Мисс Оливер вполне справедливо полагала, что в таком большом доме, как «Яблони», должно быть полным полно укромных местечек, гораздо более подходящих для разных там поцелуйчиков. Но все заняты только собой… «Никакого уважения к другим», вспомнилось ей изречение, которое она то и дело слышала в детстве от кормилицы, няни, гувернантки, бабушки, двух теток, матери, да, собственно, вообще от всех, кто был старше ее.

— Прошу прощения, — громко сказала миссис Оливер.

Молодые люди только еще сильнее вцепились друг в друга.

— Прошу прощения, — повторила миссис Оливер, — вы не могли бы меня пропустить? Мне нужно пройти.

Возлюбленные насилу разорвали объятия и негодующе уставилась на миссис Оливер. Она вошла внутрь, хлопнула дверью и заперлась на задвижку.

Снаружи тут же донесся не особенно сдерживаемый ропот.

— Ну что за люди, а? — сказал неокрепший тенорок. — Ни минуты покоя.

— Все заняты только собой, — послышался тоненький девчоночий голос.

— Никакого уважения к другим, — заключил мальчик.

Глава 2

Подготовить детский праздник гораздо хлопотней, чем какую-нибудь вечеринку для взрослых. В последнем случае всего-то и нужно, что закупить выпивки и побольше закуски. Дороже, конечно, зато никаких хлопот, — к такому выводу пришли миссис Ариадна Оливер и ее приятельница Джудит Батлер.

— А что ты думаешь о подростковых вечеринках? — спросила Джудит.

— Затрудняюсь ответить, — отликнулась миссис Оливер.

— По-моему, с ними вообще никаких хлопот, — усмехнулась Джудит. — Детишки просто вышвыривают вас, то есть взрослых, вон. И говорят, что все сделают сами.

— И делают?

— Скорее, пытаются, — ответила Джудит. — Что-то забывают заказать, чего-то заказывают слишком много… обычно как раз того, что никто не любит. А потом упрекают, почему мы не позаботились им напомнить о том-то и том-то. Это после того, как сами и выставили за дверь… Еще, конечно, бьют уйму посуды и обязательно приводят с собой какую-нибудь подозрительную личность. Ну, сама понимаешь… И потом еще эти… наркотики. «Цветочный горшок», «пурпурная конопля», ЛСД… Я раньше, признаться, думала, что они деньги так называют… Куда там!

— Все правильно, дорогая. Это тоже деньги, причем немалые. Только потраченные, — усмехнулась Ариадна Оливер.

— Ужасно! А эта «конопля» так воняет!

Да неужели?

— Нов данном случае все должно пройти без сучка без задоринки. Ровена Дрейк прекрасный организатор. Сама увидишь. На нее можно положиться.

— Мне как-то уже расхотелось участвовать в этом празднике, — вздохнула миссис Оливер.

— Сходи домой и отдохни часок. Поспишь, тогда тебе все обязательно понравится. Ручаюсь. Жаль, что у моей Миранды температура; она так расстроилась, что не сможет пойти… Бедный ребенок.

Праздник начался в половине восьмого. Миссис Оливер вынуждена была признать, что ее подруга оказалась права. Все шло как по маслу. Даже гости являлись строго в назначенное время. Все было продумано до мелочей. На лестницах светились красные и синие огоньки. Повсюду желтели тыквы. Прибывающие дети держали в руках небольшие, затейливо украшенные метлы — для конкурса. Поприветствовав гостей, Ровена Дрейк объявила программу вечера.

— Начнем с конкурса метел, — сказала она. — Победителей ждет три приза: первый, второй, и третий. Потом будет разрезание кулича в малой оранжерее и ловля яблок — на стене вывешен список соревнующихся пар. Затем танцы. Каждый раз, когда гаснет свет, вы меняетесь партнерами. Потом девочки идут в малый кабинет и смотрятся в зеркала. После этого ужин, «цап-царап» и раздача призов.

Как водится, поначалу вечер шел ни шатко ни валко Для затравки осмотрели крошечные самодельные метелки — ни одной сколько-нибудь примечательной среди таковых не оказалось.

— Ну и слава Богу, — шепнула миссис Дрейк одной из своих подруг. — Я таким образом хотела наградить тех, кто уж точно ничего не выиграет в остальных конкурсах.

— Ну и хитрюша же ты, Ровена.

— Ничего подобного. Просто стараюсь, чтобы все было по справедливости. Каждому ведь хочется что-нибудь выиграть.

— А это что за кулич? — спросила миссис Оливер.

— Ах да, конечно, вас же не было, когда мы объясняли эту игру. Значит, так: насыпаете полный бокал муки, плотно ее уминаете, переворачиваете на поднос — в результате получаем кулич. Кладете сверху шестипенсовик, и каждый осторожненько срезает кусок «кулича» ножом — так, чтобы монетка не упала. Если упала, игрок выбывает. Выигрывает, понятно, тот, кто остается последним, он и получает шесть пенсов. Ну, поехали дальше! И они «поехали». Из библиотеки, где происходила ловля яблок, неслись возбужденные вопли. Тех, кто успел принять участие в этой забаве, можно было легко узнать по налипшим на лоб челкам и насквозь промокшей одежде.

Самым большим успехом — по крайней мере, среди девочек — пользовался аттракцион с ведьмой, которую играла уборщица миссис Гудбоди. Мало того что природа наделила ее идеальными для этой роли почти соприкасающимися крючковатым носом и сильно выдающимся подбородком, она еще исключительно талантливо исполняла беззубое пришептывание, зловещие подвывания и колдовские заклятья.

— Ну-ну, проходи. Ты у нас, кажись, Беатриса? Ах Беатриса! Славное имечко. Значит, хочешь узнать, какой у тебя будет муженек? Садись, милая, не бойся. Да-да, вот тут, тут садись. Так, бери в руку зеркало. Как свет погаснет, суженый и объявится. Увидишь в зеркальце, как он глядит на тебя сзади. Ну, держи крепче. Абракадабра, что мне нужно? Лицо паренька, что будет мне мужем. Беатриса, Беатриса, жди виденья, что поразит твое воображенье.

Со спрятанной за ширмой стремянки пускали тоненький луч света, падающий именно на то, что должно было отразиться в зеркале, и Беатриса вскрикивала:

— Ой! Я его видела. Видела! Он только что был в зеркале!

Зажигался свет, и откуда-то из-под потолка прямо — и в руки плавно спускалась наклеенная на кусок картона цветная фотография. Восторгу Беатрисы не было предела.

— Это он! Он! Я его видела, — кричала она. — Какая чудесная рыжая борода…

Миссис Оливер оказалась к ней ближе других.

— Посмотрите, посмотрите. Правда, он лапочка? Совсем как певец Эдди Пресвейт, правда?

Фотография и впрямь подозрительно напомнила миссис Оливер физиономию, которую она ежедневно с отвращением рассматривала в утренней газете. Борода, кивнула она, это гениально. Видно, придумали в последний момент…

— А как все это работает? — деловито спросила она у своей приятельницы.

— Это все наш Ники устраивает, по просьбе Ровены. А Десмонд — это его дружок — ему помогает. Он увлекается фотографией, обожает всякие розыгрыши. Они с парочкой приятелей переодеваются в разные костюмы, натягивают парики и приклеивают то бороды, то усы, то бакенбарды. Ну, и когда на такого вот «суженого» в темной комнате направляют свет, он, естественно, отражается в зеркале. Потом с потолка падает его фотография, и девчонки просто визжат от восторга.

— Трудно отделаться от мысли, — заметила Ариадна Оливер, — что нынешние девочки весьма глупы.

— А вам не кажется, что так было всегда? — спросила Ровена Дрейк.

Миссис Оливер немного подумала.

— Пожалуй, вы правы, — согласилась она.

— Ну, а теперь — ужин! — возвестила миссис Дрейк.

Ужин прошел на ура. Кексы с глазурью, острые закуски, креветки, сыр, сладости с орехами… И взрослые, и дети с одинаковой жадностью набросились на угощение.

— А теперь, — объявила Ровена, — заключительный аттракцион… «Цап-царап»! Прошу всех за мной. Нет, через буфетную. Да-да, сюда, скорее. Но сначала — призы.

Состоялась раздача призов, сопровождаемая громким завистливым воем. Дети ринулись через холл обратно в гостиную. Угощение уже убрали, а стол застелили зеленым сукном. Внесли огромное блюдо, до краев залитое пылающим спиртом, в котором плавали изюмины. Раздался оглушительный восторженный визг, и с криками: «Ой, я обожглась! Здорово, да?», дети принялись таскать изюм из огня.

Мало-помалу пламя начало угасать и наконец потухло совсем. Зажегся свет. Праздник кончился.

— Кажется, все прошло удачно, — произнесла Ровена.

— Еще бы, вы ведь так старались!

— Было чудесно, — немного грустно сказала Джудит. — Чудесно. — А теперь, — добавила она, — за уборку! Нехорошо сваливать столько работы на бедных уборщиц, которые придут завтра утром.

Глава 3

В одной из лондонских квартир зазвонил телефон. Хозяин квартиры, мосье Эркюль Пуаро, с досадой заерзал в кресле. Даже еще не услышав голоса на другом конце провода, он знал, что означает сей звонок. Его друг Солли, с которым он собирался провести вечер за старинным и, по-видимому, бесконечным спором о том, кто был истинным виновником убийства в Городских банях на Каннинг Роуд, так вот, его друг Солли звонил, чтобы сказать, что прийти он не сможет. Пуаро, который собрал кое-какие улики в пользу своей довольно-таки экстравагантной версии, почувствовал глубочайшее разочарование. Не то чтобы он надеялся поразить Солли собственными доводами, однако же всерьез рассчитывал, что тот, изложив свои, даст ему долгожданную возможность разбить его нелепые измышления в пух и прах — именем логики, метода и здравого смысла. Было бы крайне обидно упустить такую возможность. Правда, когда они виделись сегодня днем, Солли сотрясал тяжелый грудной кашель — признак крайне опасной простуды.

— С другой стороны, — как бы в утешение себе сказал Пуаро, — он наверняка наградил бы меня своим ужасным насморком, и тогда, — он мельком окинул стоявший на полке обширный ассортимент всевозможных склянок, — никакие лекарства мне бы не помогли. Хоть бы он не пришел! Но, tout de тёте[202], — прибавил он со вздохом, — это означает, что мне опять предстоит скучать весь вечер.

Скучные вечера были теперь ему не в диковинку. Даже самому могучему интеллекту (а великий сыщик никогда не сомневался, что у него именно такой интеллект) требуются внешние стимулы. Философы, возможно, способны обходиться и без оных, но Эркюль Пуаро никогда философом не был. Временами он почти жалел, что не занялся в молодости изучением богословия, вступив вместо этого на путь борьбы с преступниками. Сколько ангелов может уместиться на кончике иглы? Занятно, наверное, было обсуждать подобные вещи в беседах с собратьями…

В комнату вошел его слуга Джордж.

— Звонил мистер Соломон Леви, сэр.

— Вот как, — сказал Эркюль Пуаро.

— Он весьма сожалеет, но просил передать, что не сможет составить вам компанию на сегодняшний вечер. Он лежит в постели с ужасным гриппом.

— У него не грипп, — возразил Пуаро, — а самый прозаический насморк. Правда, сильный. Но, разумеется, грипп и звучит солиднее, и вызывает больше сострадания со стороны окружающих. При обычном насморке нелегко, конечно, добиться от друзей искреннего сочувствия.

— Как бы там ни было, он не придет, сэр, — сказал Джордж. — Насморк штука заразная. Неровен час, и сами сляжете.

— Да, это было бы совсем некстати, — согласился Пуаро.

Снова зазвонил телефон.

— У кого-то еще насморк? — фыркнул Пуаро. — Я, вроде бы, больше никого не звал.

Джордж направился было в холл снимать трубку, но Пуаро остановил его.

— Я сам возьму, — сказал он. — Наверняка ничего интересного. Хотя, как знать? — он пожал плечами. — Глядишь, кто и поможет скоротать время.

— Слушаюсь, сэр, — сказал дворецкий и вышел из комнаты.

Пуаро снял трубку с оглушительно трезвонившего аппарата.

— Говорит Эркюль Пуаро, — торжественно произнес он, рассчитывая потрясти этим известием любого, кто находился на другом конце провода.

— Вот и прекрасно, — тут же оборвал его немного запыхавшийся женский голос. — Я была уверена, что не застану вас дома, что вы куда-нибудь подевались.

— Это почему же? — холодно осведомился Пуаро.

— Потому что в последнее время все будто сговорились делать мне всё назло. Если, к примеру, кто-то срочно мне нужен, его обязательно не оказывается на месте. А сейчас мне необходимо было срочно найти вас. Незамедлительно.

— А вы, собственно, кто? — поинтересовался Эркюль Пуаро.

— Как, вы меня не узнали? — В голосе прозвучало изумление.

— Теперь узнал, — ответил Эркюль Пуаро. — Ариадна! Мой дорогой друг!

— Я в ужасном состоянии, — сообщила Ариадна Оливер.

— Да-да. Я слышу. Вы бежали? И никак не можете прийти в себя?

— Не то чтобы бежала. Просто переволновалась. Могу я зайти к вам сейчас же?

Пуаро немного замялся. По голосу его давней приятельницы можно было заключить, что она крайне — крайне! — возбуждена. А стало быть, на излияние всех своих горестей, обид и напастей ей потребуется очень — очень! — много времени. А ведь стоит допустить ее в святилище Пуаро, выпроводить ее оттуда, оставшись при этом безукоризненно вежливым, будет очень и очень непросто. Вещей, приводивших миссис Оливер в волнение, было так много, и они зачастую оказывались столь неожиданны, что на их обсуждение следовало соглашаться с предельной осторожностью.

— Вы чем-то расстроены? — осторожно осведомился Пуаро.

— Да. Я страшно расстроена. Я просто не знаю, что делать. Совершенно не представляю. Я чувствую, что мне нужно прийти к вам и все рассказать — все по порядку, потому что вы единственный человек, который может подсказать мне, как поступить. Так я зайду?

— Ну конечно, конечно. Буду очень рад.

На том конце провода с грохотом повесили трубку, и Пуаро позвал Джорджа. Немного подумав, он велел ему приготовить ячменный отвар с лимоном для гостьи и подать дольку лайма[203] и рюмку коньяку — для себя.

— Примерно через десять минут здесь будет миссис Оливер, — сказал он.

Джордж удалился и почти тут же вернулся с коньяком, появление которого Пуаро приветствовал довольным кивком. После этого Джордж принялся готовить угощение для убежденных трезвенников — единственное, что могло прийтись по вкусу миссис Оливер.

Собираясь с силами перед испытанием, которое вот-вот должно было на него обрушиться, Пуаро пригубил коньяк.

— Какая жалость, — пробормотал он, — что она в растрепанных чувствах. А ведь такой незаурядный ум! И при этом мне, скорее всего, ее рассказ придется не по душе. Или, еще хуже, — он даже поморщился, — ее повествование займет большую часть вечера и окажется сущей ерундой. Eh bien[204], приходится рисковать.

Снова раздался звонок; на этот раз — в дверь. При этом кнопку звонка не просто нажали и отпустили: трезвон стоял такой, будто ее не собирались отпускать никогда, явно рассчитывая вызвать как можно больше шума.

— Она чересчур возбуждена, — констатировал Пуаро.

Он услышал приближающиеся к двери шаги Джорджа, звук отпираемого замка… а затем… дверь распахнулась настежь, и, прежде чем его чинный дворецкий успел доложить о приходе гостьи, та уже ворвалась в гостиную. Джордж чуть ли не вприпрыжку бежал за ней следом, пытаясь ухватить развевающиеся полы ее плаща, подозрительно напоминающего рыбацкую зюйдвестку.

— Что это на вас надето? — озадаченно спросил Пуаро. — Немедленно отдайте Джорджу. Ваш… гмм… плащ весь мокрый.

— Конечно мокрый, — ответила миссис Оливер. — На улице дождь. Никогда раньше не задумывалась, какая страшная штука — вода.

Пуаро посмотрел на нее с интересом.

— Не хотите ли ячменного отвара с лимоном, — спросил он, — или, может, мне удастся уговорить вас на рюмочку eau de vie[205]?

— Ненавижу воду! — отрезала миссис Оливер. — В любом виде.

На лице Пуаро отразилось удивление.

— Ненавижу! — повторила миссис Оливер. — Никогда раньше не задумывалась, сколько бед она может натворить.

— Дорогой друг, — сказал Эркюль Пуаро, наблюдая за тем, как Джордж пытается извлечь ее из хлопающих складок поблескивающего от воды плаща. — Проходите и садитесь. Вот сюда. Позвольте все-таки Джорджу избавить вас от… что это такое?

— Мне дали его в Корнуэле, — ответила миссис Оливер. — Рыбацкий костюм. Настоящий рыбацкий костюм.

— Для рыбаков, наверное, вещь и вправду незаменимая, — сказал Пуаро, — но вам, я думаю, не очень подходит. Тяжеловат. Ну что ж… рассказывайте.

— Даже язык не поворачивается… — сказала миссис Оливер, опускаясь в кресло. — Все никак не могу поверить, что это действительно случилось. А вот ведь случилось, и ничего с этим теперь не поделаешь.

— Рассказывайте, — потребовал Пуаро.

— Затем я, собственно, и пришла. Но я… я в растерянности… я просто не знаю, с чего начать.

— Может, с начала, — предложил Пуаро, — или это слишком банально?

— В том-то и загвоздка, что я не знаю, где тут начало. Правда, не знаю. Может, оно было очень уж давно, понимаете?

— Успокойтесь, — посоветовал Пуаро. — Мысленно соберите воедино все известные факты и — начинайте. Что вас так потрясло?

— Вас бы это тоже потрясло, — ответила миссис Оливер и тут же засомневалась. — Наверное. Никогда не знаешь, что способно вас потрясти. У вас прямо-таки завидное хладнокровие.

— Часто это самый лучший способ оценить ситуацию, — заметил Пуаро.

— Ну да ладно, — сказала миссис Оливер. — Это началось когда я была в гостях. На празднике.

— Ах вот оно что! — проговорил Пуаро и заметно воспрянул духом, решив, кстати сказать, совершенно преждевременно, — что услышит об обыкновенной поездке в гости. — Значит, в гостях. Вы были в гостях, и там что-то произошло.

— Вы знаете что такое Хэллоуин? — спросила миссис Оливер.

— Я знаю, что такое День всех святых, — ответил Пуаро. — Тридцать первое октября. — В его глазах мелькнула веселая искорка, и он добавил. — Когда ведьмы летают на помелах.

— Метлы там были, — согласилась миссис Оливер. — За них еще призы давали.

— Призы?

— Ну да, тем, кто принес самые нарядные.

Пуаро взглянул на нее с некоторым подозрением и решил, что рано радовался: гости, похоже, были не совсем обычные. Или… но, поскольку он твердо знал, что миссис Оливер в рот не берет спиртных напитков, это «или» отпадало само собой.

— Это был детский праздник, — пояснила миссис Оливер. — А если быть совсем точной, праздник для одиннадцатилетних выпускников начальной школы.

— Почему именно одиннадцатилетних?

— В одиннадцать лет дети заканчивают начальную школу и сдают экзамены, на которых определяют, какие у ребенка способности. Если он выдерживает экзамены, его переводят в гимназию или куда-нибудь еще. А если нет — отправляют в обычную среднюю школу[206] или как она там называется… Идиотское какое-то название. Что значит «обычная»?..

— Признаться, я совершенно не понимаю, о чем вы говорите, — сказал Пуаро, мучительно пытаясь сообразить, каким образом они подошли к обсуждению особенностей школьного образования.

Миссис Оливер набрала воздуха и начала снова:

— Ну, если уж быть совсем-совсем точной, все началось с яблок.

— Ясно, — вздохнул Пуаро, — разумеется. Где вы, там и яблоки.

Ему вдруг вспомнился крохотный автомобильчик на вершине холма и объемистая дама, пытающаяся из него выбраться… Разорвавшийся бумажный пакет в ее руках и яблоки, которые, подпрыгивая на кочках и выбоинах, катятся вниз по склону…

— Итак, — повторил он, — все началось с яблок.

— Их ловили, — пояснила миссис Оливер. — Это одна из игр, в которые играют на таких праздниках.

— Вот оно что. Да, да, я что-то такое слышал…

— Понимаете, там было несколько игр. Дети ловили яблоки в воде, резали мучной кулич с шестипенсовиком, смотрелись в зеркало…

— Чтобы увидеть лицо суженого? — со знающим видом осведомился Пуаро.

— Вот-вот, — обрадовалась миссис Оливер, — наконец-то вы начинаете понимать.

— В общем, старинные английские игры, — сказал Пуаро. — И на вашем празднике в них играли. Фольклор, так сказать.

— Да, и всем все очень понравилось. А последним номером в программе значилась игра в «цап-царап». Это, знаете ли, когда вытаскивают изюмины из горящего блюда. Мне кажется, — ее голос дрогнул, — как раз тогда все и произошло.

— Что именно?

— Убийство. После игры в «цап-царап» все стали расходиться по домам, — продолжала миссис Оливер. — Вот тогда-то ее и хватились.

— Хватились кого?

— Девочки. Девочки по имени Джойс. Мы уж ее и искали, и звали, и спрашивали, не ушла ли она домой с какой-нибудь другой девочкой. В конце концов ее мама потеряла терпение и сказала, что Джойс, наверное, совсем голову потеряла от обилия впечатлений и ушла, такая-разэтакая, одна, никого не предупредив. Ну, сами знаете, что матери обычно говорят в таких случаях. Мы ведь, понимаете, практически весь дом обшарили…

— Значит, она действительно ушла домой, никого не предупредив?

— Нет, никуда она не уходила… — Голос миссис Оливер прервался. — И в конце концов мы ее нашли… в библиотеке. Она… Там было ведро. Для ловли яблок. Большое оцинкованное ведро. Потому что решили, что пластмассовое не подойдет. А если бы выбрали пластмассовое, ничего, может, и не случилось бы. Оно не такое устойчивое. Оно скорее всего опрокинулось бы.

— И что ведро? — резко спросил Пуаро.

— Там ее и нашли, — сказала миссис Оливер. — Кто-то… кто-то сунул ее головой в воду с яблоками. Сунул и держал там… пока она не захлебнулась. Простое оцинкованное ведро, почти полное воды. Наверное, она стояла перед ним на коленях и пыталась поймать яблоко… Ненавижу яблоки! — вдруг воскликнула миссис Оливер. — Видеть их больше не могу.

Пуаро пристально на нее посмотрел. Потом протянул руку и наполнил рюмку коньяком.

— Выпейте-ка. Сразу полегчает.

Глава 4

Миссис Оливер поставила рюмку и вытерла губы.

— Вы были правы, — сказала она. — П-помогло. У меня н-начиналась истерика.

— Вы пережили потрясение, я вас понимаю. Когда это случилось?

— Вчера вечером. Неужели только вчера? Ну да… конечно.

— И вы пришли ко мне. — В его голосе уже явно сквозило любопытство. — Вы пришли ко мне. Почему?

— Я подумала, вы сумеете мне помочь. Но видите ли, это… это не так-уж просто.

— Может, да, а может, и нет, — сказал Пуаро. — Зависит от обстоятельств… Вы должны рассказать мне кое-что еще. Полиция, надо полагать, уже в курсе. Врача, разумеется, тоже вызвали. Что он, кстати, сказал?

— Будет проводиться дознание, — ответила миссис Оливер.

— Естественно.

— Завтра или послезавтра.

— А этой девочке, Джойс, сколько ей было лет?

— Точно не знаю. Двенадцать или тринадцать.

— Худенькая?

— Да, нет, скорее наоборот. Полненькая, — сказала миссис Оливер.

— То есть уже вполне сформировавшаяся?

— Да, именно это я и имела в виду. Не думаю, впрочем, что это преступление на сексуальной почве. А насколько все было бы тогда проще, да?

— Это преступление из разряда тех, о которых каждый день читаешь в газетах. Похитили девочку, напали на школьницу… И так каждый день. Разница лишь в том, что оно произошло в приличном доме. Впрочем, это несущественно. Но мне почему-то кажется, что вы еще не все мне рассказали.

— Не все, — согласилась миссис Оливер. — Я еще не сказала о причине, заставившей меня прийти к вам.

— Вы хорошо знали эту Джойс?

— Я совсем ее не знала. Пожалуй, объясню вам, как я вообще там оказалась.

— Оказались где?

— О! В местечке под названием Вудли Коммон.

— Вудли Коммон, — задумчиво повторил Пуаро. — Это не там ли, куда недавно… — он неожиданно замолчал.

— Не так уж далеко от Лондона. Миль тридцать-сорок. Совсем рядом с Медчестером. Одно из тех местечек, где есть и новостройки, и старые уютные домики. Там охотно селятся. Поблизости хорошая школа. Можно ездить на работу в Лондон или Медчестер. Ровным счетом ничего примечательного. В таких местах обычно живут люди со средним и достаточно надежным доходом.

— Вудли Коммон… — повторил Пуаро.

— Так вот. Я гостила там у подруги. Ее зовут Джудит Батлер. Вдова. В этом году я ездила в круиз по Греческим островам, а Джудит была со мной в группе, вот мы и подружились. У нее есть дочка, Миранда, ей сейчас тоже двенадцать… или тринадцать?.. В общем, Джудит пригласила меня погостить к себе, а когда я приехала, оказалось, что они как раз готовят детский праздник ко Дню всех святых. Джудит еще спрашивала, нет ли у меня каких-нибудь интересных идей.

— Она, случайно, не предложила вам организовать погоню за убийцей или еще что-нибудь в этом духе. Ну, по старой памяти?

— Бог мой, конечно нет! — ответила миссис Оливер. — Неужели вы думаете, я могла согласиться на нечто подобное?

— Думаю, вряд ли.

— Самое ужасное, что именно так все в конце концов и вышло, — сказала миссис Оливер. — Но не могло же это случиться только потому, что там оказалась я?

— Едва ли. Впрочем… Кто-нибудь из гостей знал, кто вы такая?

— Да, — ответила миссис Оливер. — Кто-то из детей обмолвился, что я пишу книги и что он — или она, сейчас уж не помню — обожает убийства. А потом… потом как раз и было то, что заставило меня к вам приехать.

— И о чем до сих пор так и не рассказали.

— Видите ли, поначалу я не придала этому никакого значения. То есть мне и в голову не пришло обратить на это внимание. Вы же знаете, дети часто совершают странные поступки. А бывает, что не только поступки, но и сами дети весьма странные… Раньше бы таких, наверное, держали под замком… А теперь пожалуйста, разрешают жить дома. Делайте, мол, что хотите. Вот в один прекрасный день они и делают…

— Там были дети постарше?

— Было два мальчика — шестнадцати и восемнадцати лет. В полицейских рапортах таких, кажется, называют подростками.

— Полагаю, это мог сделать один из них. В полиции, вероятно, так и думают?

— Полицейские пока отмалчиваются, — сказала миссис Оливер, — но, судя по всему, склоняются именно к этому.

— Джойс была привлекательной девочкой?

— Не сказала бы, — ответила миссис Оливер. — То есть вы имели в виду, для мальчиков?

— Нет, — ответил Пуаро, — я имел в виду… ну, скажем, ее характер.

— Не думаю, — сказала миссис Оливер. — То есть она явно была не из тех, с кем хотелось бы пообщаться. Таких обычно называют воображалами. Постоянно хвастаются. Довольно утомительный возраст, на мой взгляд. Я понимаю, нехорошо так о ней говорить, но…

— Ну почему же. Отчего прямо не сказать, какой была убитая, коль убийство уже произошло, — возразил Пуаро. — Напротив, это-то как раз и необходимо. Личные качества жертвы зачастую оказываются одновременно и мотивом к ее убийству. Сколько народу было в доме?

— Вы имеете в виду во время праздника? Полагаю, пять или шесть женщин: несколько мамаш, школьная учительница и жена — или сестра? — доктора. Потом еще супружеская пара средних лет, два подростка, о которых я уже говорила, девочка пятнадцати лет и не то две, не то три помладше… это кого я помню. Ну а всего там было человек двадцать пять-тридцать.

— Кто-нибудь посторонние?

— Да нет, насколько я могу судить, все друг друга знали. Кого-то лучше, кого-то хуже. Большинство девочек, скорее всего, из одной школы. Две женщины пришли, чтобы помочь с готовкой — там ведь еще был ужин, — ну и вообще помочь… Когда праздник кончился, большинство мамаш разошлись с детьми по своим домам, а я, Джудит и еще две женщины остались помочь прибраться Ровене Дрейк — это она все устроила, — чтобы уборщицам, которые придут утром, было поменьше работы. Там ведь, можете себе представить, повсюду мука, обертки от печенья, конфет… Так вот, мы уже везде подмели, кроме библиотеки… А когда туда вошли — в библиотеку-то… то ее и нашли. А потом я вспомнила, что она говорила.

— Кто говорил?

— Джойс.

— И что она говорила? Если не ошибаюсь, теперь мы подходим к главному. К тому, что привело вас сюда.

— Да. Я подумала, что нет никакого смысла рассказывать это врачу или полицейским… Вот разве что вам…

— Eh bien, — нетерпеливо перебил ее Пуаро, — так рассказывайте же! Что именно говорила вам Джойс на празднике?

— Нет, это было еще до праздника. Во время подготовки. Детишки как раз заговорили обо мне — что я, мол, писательница и пишу про убийства, а Джойс возьми и скажи: «А я однажды видела убийство»! Ее мать или кто-то другой тут же, конечно, ответил: «Не болтай глупостей, Джойс», а девочка постарше добавила еще: «Ты все выдумываешь», а Джойс крикнула: «Видела, видела! Я видела, как было совершено убийство», но ей никто не поверил. Все стали над ней смеяться, и она страшно разозлилась.

— А вы поверили?

— Нет, конечно.

— Понятно, — сказал Пуаро, — значит, не поверили.

Он немного помолчал, постукивая пальцами по крышке стола, и спросил:

— И она не называла ничьих имен, не упоминала каких-нибудь подробностей?

— Нет. Она просто похвасталась, а потом жутко разозлилась, что над ней стали смеяться. Взрослые ее отругали, а дети так просто подняли на смех и начали подтрунивать: «Ну, расскажи, Джойс, когда это было? Почему же ты никогда прежде об этом не рассказывала?» А она: «Да это уж когда было… Я и забыла почти».

— Ага! А она не сказала когда?

— Она сказала: «Несколько лет назад» — и очень странным голосом. Каким-то совсем взрослым. Одна из девочек — Энн, кажется, или Беатриса, но в любом случае крайне напыщенная и высокомерная особа — тут же спросила: «А чего ж ты не пошла в полицию?»

— Ага, и что та ответила?

— «Потому что тогда я еще не знала, что это убийство».

— Очень интересно! — воскликнул Пуаро, выпрямляясь в кресле.

— Думаю, к тому моменту она уже немного запуталась, — пояснила миссис Оливер. — Знаете, пыталась что-то доказать и злилась оттого, что другие над ней смеются. Они все наседали, почему она не пошла в полицию, а она продолжала твердить: «Потому что я не знала еще, что это убийство. Я только потом вдруг сообразила».

— Значит, никто ей не поверил? — задумчиво проговорил Пуаро. — И, однако, увидев, что она мертва, вы тотчас подумали, что она, может статься, говорила правду?

— Да, именно так. И совершенно не знала, что мне теперь делать. Пока не вспомнила о вас.

Пуаро церемонно склонил голову в знак признательности и, немного помолчав, сказал:

— Я должен задать вам очень важный вопрос. Подумайте хорошенько, прежде чем на него ответить. Как, по-вашему, видела эта девочка убийство на самом деле или просто внушила себе это?

— Я полагаю, видела, — ответила миссис Оливер. — Хотя сначала, конечно, так не думала. Мне казалось, она просто таким образом интерпретировала какое-то смутно запомнившееся ей событие из прошлого чтобы оно выглядело значительным и интересным. Она страшно разволновалась и все твердила: «Говорю вам, видела! Я видела убийство».

— И что же?

— Ну, вот я и пришла к вам, — сказала миссис Оливер. — По-моему, единственное объяснение ее смерти это то, что упомянутое ею убийство не плод ее воображения и она действительно оказалась его свидетельницей.

— Но в таком случае получается, что его совершил кто-то из присутствовавших в доме, причем тот, кто находился рядом, когда она все это рассказывала. Иными словами, один из участвовавших в приготовлениях к празднику.

— Уж не думаете ли вы, что все это плод моего разгоряченного воображения? — спросила миссис Оливер.

Вместо ответа Пуаро принялся рассуждать:

— Убита девочка. Убита кем-то, у кого было достаточно сил удержать ее голову в ведре с водой, хотя она, скорее всего, сопротивлялась. Отвратительное убийство; убийство, совершенное, что называется, на скорую руку. Кому-то угрожала опасность, и этот кто-то воспользовался первой же возможностью, какой бы мерзкой она ни была.

— Причем Джойс явно не знала, кто совершил убийство, — заметила миссис Оливер, — иначе ни за что бы не заговорила об этом в присутствии убийцы.

— Верно, — заметил Пуаро. — Тут, я думаю, вы правы. Она видела убийство, но не видела лица убийцы. Вот от этого мы и будем отталкиваться.

— Не совсем понимаю, что вы имеете в виду.

— Могло быть ведь и так: некто, услышавший слова Джойс, знал об убийстве и знал, кто его совершил. Возможно, он даже был сообщником. Этот некто, вероятно, думал, что он единственный человек на свете, кому известно, что натворила его… ну, например, мать, дочь или сын. Это могла быть и женщина, которая знала, что натворил ее муж или, опять же, мать, дочь или сын. Некто, кто думал, что кроме него об этом преступлении не знает ни одна живая душа. И вдруг оказывается, что об этом еще знает и Джойс…

— Так значит…

— Значит, решил он, Джойс должна умереть.

— И что вы намерены теперь делать?

Эркюль Пуаро помолчал.

— Я вдруг вспомнил, — сказал он, — откуда мне известно название Вудли Коммон.

Глава 5

За невысокой калиткой виднелся «Сосновый холм» — по-современному добротный и аккуратный домик. Стоявший рядом с калиткой Пуаро никак не мог отдышаться — в соответствии с названием, домик располагался на вершине холма в окружении нескольких одиноких сосен.

Перед домом зеленел не менее опрятный маленький садик; по дорожке, тяжело ступая, шел крупный пожилой мужчина с большой оцинкованной лейкой в руках.

Если раньше седина только начинала пробиваться на висках старшего инспектора Спенса, то теперь его голова была совсем белой. Впрочем, в остальном он почти не изменился. Спенс опустил лейку на землю и поглядел на застывшего у калитки приезжего.

— Господи благослови, — сказал старший инспектор Спенс. — Никак… Быть того не может… Нет, так и есть. Эркюль Пуаро собственной персоной, чтоб мне провалиться!

— Ага, — подтвердил Эркюль Пуаро, — рад, что вы меня еще помните.

— Желаю вашим усам и впредь быть такими пышными, — сказал Спенс.

Он бросил лейку и подошел к калитке.

— Чертовы сорняки, — пожаловался он. — И что же вас привело сюда на этот раз?

— То же, что и всегда, — пожал плечами Эркюль Пуаро, — и что однажды, много лет назад, привело ко мне вас. Убийство.

— Я больше убийствами не занимаюсь, — сказал Спенс, — кроме как в отношении сорняков. Вот как раз распыляю гербициды. Не такое уж, кстати, простое дело, как может показаться. Вечно что-нибудь да мешает — чаще всего погода. То слишком влажно, то чересчур сухо, то еще что-нибудь. Как вы узнали, где меня найти? — спросил он, отпирая калитку и впуская Пуаро.

— Вы прислали мне открытку на Рождество. А на ней ваш новый адрес.

— Ах да, верно. Я старомодный человек, знаете ли. Люблю посылать друзьям открытки.

— Я это ценю, — заверил его Пуаро.

— Стар я уже, — вздохнул Спенс.

— Я тоже далеко не юноша. Далеко.

— А седины-то у вас не так много, — заметил Спенс.

— Это достигается с помощью определенного раствора, — признался Пуаро. — Думаю, каждый вправе сам решать, быть ему с сединой или без нее.

— Ну, не думаю, чтобы мне пошел этот смолисто-черный цвет, — сказал Спенс.

— Согласен, —  ответил Пуаро. — Седина придает вам исключительно благообразный вид.

— Никогда не считал себя благообразным человеком.

— А я думаю, это именно так. А как вы оказались в Вудли Коммон?

— Вообще-то я переехал к сестре. Мужа она похоронила, а сыновья все переженились и уехали за границу: один в Австралию, другой в Южную Африку. Вот я и перебрался. На пенсию сейчас особенно не разживешься, а вдвоем кое-как справляемся. Проходите, садитесь.

Он проводил его на небольшую застекленную веранду, где стояло несколько стульев и пара столиков. Веранда приятно освещалась осенним солнцем.

— Ну, чем вас угостить? — спросил Спенс. — Разносолов, боюсь, у нас не водится. Черносмородинных сиропов и прочих патентованных штучек, извините, не держим. Может, пива? Или сказать Элспет, чтобы налила вам чаю? А то могу еще дать шенди, кока-колу или какао. Элспет, это моя сестра, постоянно его пьет.

— Вы очень любезны. Если можно, шенди. Имбирное пиво пополам с обычным, правильно?

— Совершенно верно.

Он вошел в дом и немного погодя вернулся с двумя большими стеклянными кружками.

— Выпью с вами за компанию, — сказал он и, поставив на стол кружки, уселся напротив.

— Ну, прежний тост: «Трепещите, преступники», пожалуй, устарел, — произнес он, поднимая кружку. — Преступниками я больше не занимаюсь. Но, если вы по поводу того преступления, а других здесь в последнее время и не было, то знайте: мне совсем не нравится, каким образом его совершили.

— А кому это может понравиться?

— Вы ведь о девочке, которую утопили в ведре?

— Да, — подтвердил Пуаро, — о ней.

— А я-то зачем вам понадобился? — спросил Спенс. — Я ушел из полиции. Уже много лет.

— Полицейский всегда остается полицейским, — заметил Пуаро. — То есть всегда смотрит на вещи не как простой обыватель, а как полицейский. Мне ли не знать… В молодости я сам служил в полиции — у себя на родине.

— Да, помню, вы как-то рассказывали. Ну что ж, в этом вы правы — срабатывает многолетняя выучка. Только ведь я давно отошел от дел.

— Но слухи до вас все равно доходят, — настаивал Пуаро. — И друзья в полиции у вас наверняка остались.

И конечно же, вы всегда в курсе того, что они думают, кого подозревают и что им известно.

Спенс вздохнул.

— Слишком много стало информации, — сказал он, — вот в чем беда. Скажем, происходит преступление, почерк которого вам вроде бы знаком, и вы знаете, то есть, я хотел сказать, полицейские знают почти наверняка, кто его совершил. Газетчикам они, конечно, ничего не скажут, но потихоньку наведут справки, удостоверятся в своей правоте… А вот что делать с ним дальше — самый больной вопрос…

— Вы имеете в виду не в меру сердобольных жен и невест?

— И их тоже. В конце концов, возможно, до него и доберутся. Годика эдак через два… Да вы и сами знаете, Пуаро: нынче за непутевых замуж выходят куда чаще, чем в дни нашей молодости.

Пуаро погрузился в раздумье, подергивая себя за ус.

— Да, — сказал он наконец, — может, вы и правы. Хотя, подозреваю, девушки всегда были падки до, как вы их называете, непутевых. Просто раньше за этими глупышками следили получше.

— Вот именно. За ними присматривали. Перво-наперво матери. Потом еще тетки и старшие сестры. Да и младшие не спускали со старшей сестрицы глаз — где она, да с кем. А отцы и вовсе не считали зазорным выставить за дверь не внушающего доверия ухажера. Бывало, конечно, девицы сбегали из дома с каким-нибудь мерзавцем. Так нынче даже и сбегать не нужно. Мать не знает, с кем проводит время ее дочь; отцу это тем более неизвестно; братья, конечно, знают, но считают: «Пусть ей, дуре, будет хуже». Откажут родители в благословении, ну и черт с ним! Во дворцах бракосочетания, слава Богу, благословения не требуют. Самая потеха начинается потом, когда молодой муж, про которого заранее было известно, что он дрянь, принимается своими гнусными выходками доказывать жене и ее родичам, что они еще хорошо о нем думали! Но… любовь, как известно, слепа, и новоиспеченной жене дела нет до того, что у ее обожаемого Генри отвратительный характер и совершенно преступные наклонности. Ради него она будет лгать, утверждать, что белое — это черное и так далее, и тому подобное. Да, трудно. Нам старикам, я хочу сказать, трудно. Что проку повторять: в прежние времена было лучше. Может, нам только так казалось. Ну да ладно… Вы-то, Пуаро, как в это ввязались? Вы вроде бы нездешний, живете в Лондоне. Жили, во всяком случае, когда мы познакомились.

— Я и теперь там живу. А ввязался исключительно по просьбе миссис Оливер. Помните такую?

Спенс поднял голову, прикрыл глаза и задумался.

— Миссис Оливер? Что-то не припомню.

— Она пишет книги. Детективы. Вы с ней встречались. Ну, напрягите память… Это было, когда вы убедили меня взяться за распутывание смерти миссис Макгинти[207]. Миссис Макгинти вы, надеюсь, не забыли?

— Господи Боже! Нет, конечно. Но это было так давно. Вы мне тогда оказали услугу, Пуаро, весьма ценную услугу. Я пришел к вам за помощью, и вы оказались на высоте.

— Ну что вы, я был страшно польщен, что вы обратились ко мне за советом, — сказал Пуаро. — Признаться, раза два я был на грани отчаяния. Человек, которого мы хотели спасти, — в то время, кажется, еще не отменили виселицу — совсем не хотел, чтобы его спасали. Феноменальная личность — пальцем для себя не хотел пошевелить.

— Так он все-таки женился на зануде, а не на той светленькой, с крашеными волосами? Интересно, как они поживают? Вы что-нибудь слышали?

— Нет, — ответил Пуаро. — Но, полагаю, у них все в порядке.

— Не понимаю, что она в нем нашла.

— Понять действительно трудно, — согласился Пуаро, — но разве это не замечательно? Что по каким-то непостижимым законам природы столь непривлекательные мужчины все-таки привлекают — и еще как! — некоторых женщин. Тут только остается пожелать, чтобы они были счастливы и радовались жизни.

— Сомневаюсь, что живя с матерью, им это удастся.

— Что верно, то верно, — согласился Пуаро. — Да и с отчимом тоже, — добавил он.

— Но что же это мы все о старом? Оно уже, как говорится, быльем поросло. Мне всегда, кстати, казалось, что тому человеку — не помню, как его звали, — неплохо было бы содержать похоронную контору. С таким-то лицом и повадками… А может, он ее и приобрел. У девушки вроде имелись кое-какие деньги? Да, из него вышел бы отличный гробовщик. Так и вижу: стоит себе на пороге весь в черном: «Не нуждаетесь ли в моих услугах, господа?» И давай нахваливать свой чудный ясень, тик, или из чего они там делают гробы. А вот страхового агента или торговца недвижимостью из него никогда бы не получилось. О Боже, куда это меня опять занесло? — с досадой сказал он и неожиданно добавил: — Миссис Оливер. Ариадна Оливер. Яблоки. Вот, значит, почему она впуталась в это дело. Бедную крошку утопили во время праздника в ведре с яблоками, верно? Миссис Оливер поэтому заинтересовалась этим делом?

— Не думаю, что ее привлекли именно яблоки, — мрачно пошутил Пуаро. — Просто она присутствовала на празднике.

— Так она живет в наших краях?

— Нет, она гостила здесь у подруги, некой миссис Батлер.

— Миссис Батлер? Да, я ее знаю. Живет неподалеку от церкви. Вдова. Муж был гражданским летчиком. У нее еще дочка. Очень хорошенькая и милая девчушка. Прекрасно воспитана. Миссис Батлер и сама довольно привлекательная женщина, вам не кажется?

— Я видел ее только мельком, но, кажется, она действительно очень недурна собою.

— А каким боком это касается вас, Пуаро? Вас ведь здесь не было, когда это случилось?

— Нет. Миссис Оливер приехала ко мне в Лондон. Она была невероятно расстроена и попросила, чтобы я что-нибудь сделал.

На губах старшего инспектора Спенса появилась едва заметная усмешка.

— Понятно. Знакомая ситуация. Я тоже приходил к вам и тоже просил что-нибудь сделать.

— Ну, а теперь мой черед, — сказал Пуаро, — теперь я пришел к вам.

— Хотите, чтобы я что-нибудь сделал? Рад бы, но решительно ничем не могу помочь.

— Очень даже можете. Расскажите мне о людях, которые здесь живут и которые были на празднике. О детях, родителях, местной школе, учителях, юристах, докторах… Кто-то ведь заставил девочку встать на колени и, наверное, при этом смеялся: «Давай-ка покажу тебе, как лучше поймать яблоко зубами. Я знаю секрет». А потом взял ее за шею и… Если все было так, то не было даже и борьбы, а значит, и шума.

— Скверная история, — сказал Спенс. — Это первое, что я подумал, как только услыхал. Так что вы хотите узнать? Я прожил здесь год. Сестра — подольше, года два или три. Местечко, сами видите, небольшое. Жители не то чтобы все те же… Кто-то приезжает, кто-то уезжает. Мужчины работают либо в Медчестере, либо в Грейт Каннинге, либо где-нибудь еще… поблизости. Дети ходят в местную школу. Бывает, муж находит новую работу, и тогда вся семья уезжает. То есть народ все время меняется. Некоторые, правда, здесь давно: директор школы мисс Эмлин, доктор Фергюсон. Но в целом — сплошная текучка.

— Ну, раз такие дела, — вставил Эркюль Пуаро, — вы, надо полагать, и местных злодеев сможете перечислить?

— Да, — ответил Спенс, — кого же еще искать в первую очередь, верно? А следующий шаг — припомнить, нет ли среди них какого-нибудь скверного подростка. Которому вдруг приспичило утопить ни в чем не повинного ребенка. Ну, спрашивается, зачем, зачем кому-то понадобилось убивать эту угловатую девочку? Кстати, никаких признаков попытки изнасилования: теперь это проверяют в первую очередь. Нынче, кажется, ни в одной деревушке без таких мерзостей не обходится. Да уж, раньше такого не было. Попадались, конечно, и тогда разные извращенцы, но не столько же! Я так подозреваю, их партиями выпускают на свободу оттуда, где они должны находиться под замком. Все сумасшедшие дома переполнены, вот доктора и говорят: «А пускай бедняга хоть чуток поживет нормальной жизнью. Отпустим-ка мы его домой к родителям». А у этого придурка — или, как их называют, больного, это уж кому как угодно, — через месяц ухудшение, а вокруг девочки молоденькие разгуливают… Вот и находят их потом в колодцах. А те и сами сдуру соглашаются, чтобы их или проводили, или подвезли на машине. И дети тоже — сколько им ни объясняй, что нельзя садиться к незнакомым дяденькам в машину — бесполезно. Да, сейчас таких случаев хоть пруд пруди.

— Это вписывается в наш случай?

— По крайней мере, это первое, что приходит в голову, — сказал Спенс. — На празднике находился кто-то, кому вдруг, как говорится, ударило. Может, это первая его жертва, а может, и нет. Кстати, можно поискать подобные случаи в архиве. Но, насколько мне известно, здесь никто по таким делам не проходил. Официально, я имею в виду. Теперь дальше. Парней подходящего возраста на празднике было двое. Во-первых, Николас Рэнсом: симпатичный малый лет семнадцати-восемнадцати и вполне уже самостоятельный. Приехал откуда-то с восточного побережья. С виду обыкновенный парень — а там уж, кто его знает. А вот другой — Десмонд — действительно когда-то находился под наблюдением психиатра… Впрочем, ничего серьезного. Разумеется, в дом мог проникнуть и посторонний… Во время праздника обычно запирают не все двери, да и окна, бывает, открыты. Обычно оставляют незапертой боковую дверь и распахивают боковое окно. Так что, возможно, кому-то захотелось поглазеть, а потом и поучаствовать. Только едва ли бы кто решился. Вряд ли девочка согласилась бы играть в те же «яблоки» с незнакомым человеком. Так что, скорее всего, это сделал кто-то из «своих». Кстати, Пуаро, вы еще не объяснили, что вас привлекает в этом деле. Сказали только, что к вам явилась миссис Оливер. У нее что, очередная безумная идея?

— Не такая уж безумная, — ответил Пуаро. — Во всяком случае, не на этот раз. В данном случае, она просто услышала, как девочка сказала одну вещь.

— Какая девочка? Джойс?

— Да.

Спенс подался вперед и пытливо посмотрел на Пуаро.

— Сейчас расскажу, — сказал тот.

И он вкратце пересказал все, что услышал от миссис Оливер.

— Понятно, — протянул Спенс и задумчиво погладил усы. — Девочка сама это сказала, да? Сказала, что видела убийство? А она не говорила, когда и как оно произошло?

— Нет, — ответил Пуаро.

— А что было до этого?

— Вроде бы кто-то заговорил об убийствах в книгах миссис Оливер. Кто-то из детей, по-моему. Сказал, что там слишком мало крови… А Джойс тут же вмешалась и заявила, что однажды видела самое настоящее убийство.

— Может, она это выдумала? У меня именно такое впечатление.

— У миссис Оливер тоже. Что девочка просто хотела обратить на себя внимание.

— И все это выдумала?

— Скорее всего, — подтвердил Пуаро.

— Дети часто делают самые невероятные заявления. Чтобы привлечь внимание или произвести впечатление. Но, с другой стороны, это может оказаться и правдой. Вы этого не допускаете?

— Не знаю, что и думать, — вздохнул Пуаро. — Девочка сказала, что видела убийство. И в тот же день, всего через несколько часов ее убили. Согласитесь, есть основания, — хотя, возможно, весьма призрачные, — предполагать, что перед нами и причина, и следствие. А если так, то кто-то явно не терял времени даром.

— Определенно, — подтвердил Спенс. — А вы не знаете точно, сколько человек присутствовало при этом разговоре? Ну, когда девочка стала уверять, что видела убийство…

— Со слов миссис Оливер, человек пятнадцать, если не больше. Пятеро или шестеро детей, столько же взрослых, которые все это устроили… Однако за точными сведениями я как раз хотел обратиться к вам.

— Ну, тут я вам, пожалуй, сумею помочь, — заметил Спенс. — Не скажу, кто именно принимал участие в подготовке к празднику, но, в конце концов, это несложно выяснить. А вот тех, кто был на самом празднике, я могу перечислить по пальцам. Естественно, засилье женщин. Отцов на детские праздники, сами понимаете, не очень-то заманишь. Разве что случайно заглянут, или чтобы ребенка домой отвести. Так что из мужчин там были только доктор Фергюсон и викарий. Остальные — мамаши, тетки, парочка ретивых общественниц, учительницы… Да! Я же могу вам дать список… И примерно четырнадцать детей. Самому младшему — не больше десяти; старшему — восемнадцать.

— Вам не трудно будет сделать пометку, на кого из них следует обратить особое внимание?

— Ну, если иметь в виду слова девочки, это будет очень нелегко, — ответил Спенс.

— То есть, если искать не насильника, а человека, когда-то совершившего преступление, которое так и осталось нераскрытым? Человека, который никак не ожидал, что существует свидетель, и, естественно, не на шутку испугался?

— А все едино, — мрачно сказал Спенс. — Ну нет у нас в округе таких личностей, которых можно было бы заподозрить, и все тут. И громких убийств тоже отродясь не было.

— Темные личности есть везде, наставительно заметил Пуаро, — или, скажем так: убийцы, которые на убийц не похожи, но по сути своей убийцы. И вычислить их отнюдь не просто. Тем более если они умны и осторожны. Можно представить их потрясение: узнать, что существует свидетель их злодеяния.

— Почему же Джойс так долго молчала? Может, ей заплатили, как вы думаете? Хотя вряд ли, это слишком рискованно.

— Нет, это исключено, — ответил Пуаро. — Как я понял из слов миссис Оливер, девочка поначалу даже не поняла, что на ее глазах произошло убийство.

— Да ну! Быть такого не может, — сказал Спенс.

— Почему же? Джойс было всего тринадцать… То, что она видела, произошло давно, и мы даже не знаем, насколько. А если года три назад? Десятилетний ребенок, став свидетелем какого-то происшествия, мог попросту не осознать, что оно означает. Таких ситуаций сколько угодно, mon cher[208]. Скажем, дорожное происшествие. Человека сбивает машина… Он погибает или же остается калекой. Но девочке и невдомек, что это — преднамеренное убийство. Однако случайная фраза, оброненная кем-то года два спустя, или что-то увиденное, или какой-то характерный звук заставляют ее взглянуть на эту ситуацию по-новому, и она вдруг понимает: «А ведь тот человек сделал это специально! Значит, это было убийство, а вовсе не несчастный случай». Да мало ли могло быть поводов, чтобы вспомнить, переосмыслить и все понять. На некоторые из них, признаться, мне указала миссис Оливер, которая способна с легкостью обозначить хоть двадцать различных версий, — равно маловероятных, разумеется, но при этом вполне допустимых. Скажем, подмешали кому-то в чай таблетки. Или подтолкнули в особо опасном месте. Здесь у вас нет скал — то-то жалость для любителей пофантазировать. Нет, как раз поводов могло быть предостаточно. Скажем, читала какой-нибудь детектив и вспомнила о том давнем происшествии. И вдруг поняла, что стала свидетелем убийства. Совсем как в детективном романе. Да, вариантов масса.

— И вы приехали сюда, чтобы их исследовать?

— Я думаю, это будет во благо обществу. Вам так не кажется? — спросил Пуаро.

— Ах, так мы будем служить на благо общества? Понятно.

— Во всяком случае, вы можете снабдить меня информацией, — ответил Пуаро. — Вы знаете местных жителей.

— Сделаю что смогу, — пообещал Спенс. — И озадачу Элспет. Вот уж кто знает про местных больше, чем им хотелось бы!

Глава 6

Довольный достигнутым соглашением, Пуаро простился со своим другом.

У него будут необходимые сведения — на этот счет он не испытывал никаких сомнений. Он сумел заинтересовать Спенса. А уж если Спенс возьмет след, то пойдет по нему до конца. В округе все знают, что он бывший следователь. Стало быть, ему будет несложно наладить контакты с местной полицией.

Что дальше? Пуаро посмотрел на часы. Ровно через десять минут он должен встретится с миссис Оливер у дома, носившего название «Яблони». С недавних пор это обычное, в общем-то, название приобрело несколько зловещую окраску.

«Снова яблоки! — подумал Пуаро. — Просто какое-то наваждение. Конечно, нет ничего приятнее душистого сочного яблока… Но только не при таком коктейле — вперемешку с метлами, ведьмами, опасными, как выяснилось, старинными забавами и… убитым ребенком».

Следуя по указанному маршруту, точно в назначенное время Пуаро подошел к дому из красного кирпича в георгианском стиле, окруженному живой изгородью из аккуратно подстриженного бука, за которой виднелся симпатичный садик.

Подняв щеколду, он толкнул кованую железную калитку, на которой висела дощечка с надписью «Яблони». К парадной двери вела дорожка. Не успел Пуаро сделать по ней и шага, как дверь отворилась — словно окошко над циферблатом шведских часов, где в начале каждого часа появляются фигурки людей, — и на пороге дома появилась миссис Оливер.

— Вы необыкновенно точны, — сказала она запыхавшимся голосом, идя ему навстречу. — Я высматривала вас из окна.

Пуаро повернулся и аккуратно закрыл за собой калитку.

Всякий раз, когда он виделся с миссис Оливер — была ли эта встреча случайной или запланированной, — непременным атрибутом их свиданий были яблоки. Либо миссис Оливер жевала яблоко, либо уже дожевывала, о чем свидетельствовали яблочные семечки, затерявшиеся в складках платья на ее могучей груди, либо держала в руках пакет с яблоками… Сегодня, с удовлетворением отметил Пуаро, яблок не было и в помине. Все правильно: было бы крайне неэтично грызть яблоки в доме, где случилось преступление или, точнее говоря, трагедия. Ибо что это, как не трагедия, размышлял Пуаро. Внезапная смерть ребенка, которому только исполнилось тринадцать лет. Ему не хотелось об этом думать, но именно поэтому он твердо решил не думать ни о чем ином, пока из тьмы неведенья не воссияет свет истины, которую он обязан отыскать.

— Никак не возьму в толк, почему вы не захотели остановиться у Джудит Батлер, — сказала миссис Оливер. — Неужели вам нравится жить во второсортной гостинице?

— Оттуда я могу следить за событиями как бы со стороны, — пояснил Пуаро. — Я не должен быть их непосредственным участником, вот в чем дело.

— Не представляю, как вы намерены это провернуть, — заметила миссис Оливер. — Ведь вам надо всех повидать и со всеми поговорить — разве не так?

— Совершенно верно, — подтвердил Пуаро.

— Вы с кем-то уже повидались?

— С моим другом старшим инспектором Спенсом.

— Как он? — спросила миссис Оливер.

— Сильно постарел, — ответил Пуаро.

— Естественно! — воскликнула миссис Оливер. — А вы что хотели? Он что: хуже видит? Оглох? Растолстел или наоборот усох?

Пуаро задумался.

— Немного похудел. Газеты читает в очках. Но слышит, насколько я могу судить, превосходно.

— И что он обо всем этом думает?

— Вы что-то уж больно частите, — пожаловался Пуаро.

— И что вы с ним решили?

— Я составил программу, — ответил Пуаро. — Первый пункт выполнен: я увиделся и переговорил с моим старым другом. Я попросил его добыть кое-какие сведения, которые не так-то легко получить.

— Вы хотите сказать, что он на короткой ноге с местной полицией, и она будет снабжать его конфиденциальной информацией?

— Не берусь утверждать, что все будет именно так, однако, сознаюсь, рассуждал я примерно в таком духе.

— А что потом?

— Пункт второй: я пришел сюда на встречу с вами, мадам, чтобы ознакомиться с местом преступления.

Миссис Оливер обернулась и поглядела на дом.

— Совсем не похож на место, где случаются убийства, правда? — спросила она.

Пуаро, который именно об этом сейчас и думал, в который раз подивился проницательности миссис Оливер.

— Да, — согласился он, — не похож. После того как я все здесь осмотрю, мы с вами навестим мать погибшей девочки. Послушаем, что она скажет. И сегодня же мой друг Спенс обещал устроить мне встречу с местным инспектором полиции — в удобное для того время, разумеется. Еще я хотел поговорить с доктором и директором школы. А в шесть Спенс и его сестра угощают меня чаем и бутербродами с колбасой у себя дома. Там мы с ним все и обсудим.

— Как вы думаете, он сможет узнать что-нибудь новое?

— На данный момент меня больше интересует его сестра. Она живет здесь гораздо дольше. Спенс переехал сюда после смерти ее мужа. Наверное, она хорошо осведомлена о всех здешних обитателях.

— Вы прямо как компьютер, — фыркнула миссис Оливер. — Закладываете в себя программу… так это, кажется, называется? Ну да, вы день-деньской закладываете в себя всякие сведения, а потом смотрите, что получилось на выходе.

— Именно, — оживился Пуаро. — Да-да, я действую примерно как компьютер. Для начала нужно ввести побольше информации…

— А что, если в итоге все ответы будут неправильные? — спросила мисс Оливер.

— Это невозможно, — скромно сказал Пуаро. — С компьютерами таких казусов не случается.

— Обычно нет, — согласилась миссис Оливер, — но вы даже представить себе не можете, какие порой случаются накладки. Взять хотя бы мой последний счет за электричество. Знаете пословицу: «Человеку свойственно ошибаться»? Так вот, человеческие ошибки — ничто в сравнении с тем, что может натворить компьютер, если постарается. Ну, входите, я познакомлю вас с миссис Дрейк.

Миссис Дрейк, безусловно, была приметной личностью. Высокая красивая женщина лет сорока с небольшим… Золотистые волосы с едва заметным налетом седины, блестящие голубые глаза и общее впечатление спокойной уверенности в себе. Любой праздник, за устройство которого она бралась, был обречен на успех. В гостиной их ожидал поднос с утренним кофе и песочным печеньем.

В доме, заметил Пуаро, жили на широкую ногу. В комнатах стояла хорошая мебель, на полу — прекрасного качества ковры, все сверкало чистотой, а отсутствие действительно редких и ценных предметов не сразу бросалось в глаза. Они как-то и не были здесь нужны. Расцветка занавесок и мебельной обивки была приятной, но без особых изысков. Дом со всей обстановкой можно было бы в любой момент сдать за солидную плату подходящему съемщику, не обременяя себя упаковкой и перевозкой ценных вещей.

Миссис Дрейк поздоровалась с миссис Оливер и Пуаро, довольно успешно маскируя чувство досады, которое, как догадывался Пуаро, она несомненно испытывала. Еще бы: Ровена Дрейк, известная общественница, собирает местных детишек на праздник, а там случается такая антиобщественная вещь, как убийство. Пуаро показалось даже, что миссис Дрейк мучает смутное чувство вины. Этого убийства ни в коем случае не должно было произойти. Тем более на детском празднике, задуманном, подготовленном и проведенном Ровеной Дрейк. Она обязана была предотвратить несчастье. Пуаро не исключал, что она сейчас с раздражением перебирает в уме возможные причины, и не причины даже, а определенные просчеты. Просчеты, которые допустили ее помощники, по халатности или из-за недостатка воображения не сумевшие предупредить такого поворота событий.

— Мосье Пуаро, — начала миссис Дрейк голосом, закаленным бесчисленными речами, произнесенными ею в лекционном зале деревенского клуба, — я чрезвычайно рада, что вы смогли к нам приехать. Миссис Оливер заверила меня, что в постигшем нас несчастье ваша помощь будет поистине неоценима.

— Обещаю, мадам, сделать все, что в моих силах. Но вы, конечно, понимаете, что это будет отнюдь не легко.

— Не легко? — переспросила миссис Дрейк. — Я бы сказала, чрезвычайно сложно. Невероятно, совершенно невероятно, чтобы у нас… здесь… могло произойти такое. Полиции, — добавила она, — надеюсь, хоть что-то уже известно? Инспектор Реглан, кажется, пользуется в округе авторитетом. Не знаю, стоит ли привлекать Скотленд Ярд. По идее, смерть этой несчастной малышки — событие сугубо местного значения. Не мне говорить вам, мосье Пуаро, — вы ведь тоже читаете газеты, — что в последнее время в сельских районах зарегистрировано множество детских смертей. И их количество неуклонно растет — видимо, одновременно с увеличением количества психически неуравновешенных людей. А нынешние матери, надо сказать, уже не так строго следят за детьми, как это было принято раньше. Им и в голову не приходит встретить детей, когда те вечером возвращаются из школы; да и на занятия они сейчас отправляются, когда еще толком и не рассвело. Кроме того, эти несмышленыши, к несчастью, чересчур легкомысленны и тут же забывают все предостережения, если кто-то приглашает их прокатиться на красивой машине. Они же верят всему, что им говорят! Я даже сомневаюсь, что с этим вообще можно бороться.

— Совершенно верно, мадам… Однако в данном случае легкомыслие, боюсь, ни при чем.

— Знаю. Именно поэтому я и употребила слово «невероятно». До сих пор не могу в это поверить, — миссис Дрейк тяжело вздохнула. — Все было под полным контролем. Мы продумали каждую мелочь… И, главное, все ведь шло так прекрасно… Строго в соответствии с планом. Просто… просто невероятно. Лично я считаю, тут не обошлось без внешнего вмешательства. Теперь я ясно вижу свое упущение: в тот вечер в дом было слишком легко попасть. И, очевидно, кто-то не в своем уме… кому просто-напросто не хватило места в сумасшедшем доме — а места там хронически не хватает, — проходил мимо и, заглянув в окно, увидел, что идет детский праздник. И тогда этот несчастный — если таких людей вообще можно жалеть, лично мне это удается с большим трудом — заманил девочку в пустующее помещение и утопил ее в ведре с яблоками. Не понимаю, как такое могло случиться… Но ведь случилось же…

— Не могли бы вы показать мне, где именно…

— Конечно. Еще кофе?

— Нет, благодарю вас.

Миссис Дрейк поднялась.

— Полиция считает, это произошло, когда мы играли в столовой — в «цап-царап».

Она пересекла переднюю и, отворив дверь, царственным жестом обвела рукой большой обеденный стол и тяжелые бархатные портьеры.

— Здесь, конечно, было совсем темно и пылало блюдо с изюмом. А теперь…

Она провела их через переднюю и открыла дверь в маленькую комнату с книжными шкафами и несколькими креслами. На стенах висели гравюры со спортивными сюжетами.

— Библиотека, — пояснила миссис Дрейк и поежилась. — Ведро стояло здесь. Мы, конечно, постелили клеенку.

Миссис Оливер заходить не стала.

— Не могу, — сказала она с порога. — Как вспомню…

— Сейчас уже никаких следов, — попробовала успокоить ее миссис Дрейк. — Я просто показываю мосье Пуаро, где именно это случилось.

— Наверное, — задумчиво проговорил тот, — здесь была вода?

— Вода, конечно, была… В ведре, — сказала миссис Дрейк, начиная посматривать на Пуаро с некоторым сомнением.

— И, наверное, большое количество выплеснулось на клеенку, — продолжал рассуждать тот, словно не замечая ее взгляда. — Если он затолкал голову девочки в ведро с водой, то все вокруг должно было быть залито.

— Да, конечно. Даже во время игры нам пришлось дважды доливать в ведро воду.

— А человек, который это сделал? Он, надо думать, должен был основательно промокнуть?

— Наверное.

— И никто не обратил на это внимания?

— Инспектор тоже об этом спрашивал. Но, видите ли, к концу вечера промокли и вывозились в муке абсолютно все. Тут, видимо, совсем не за что зацепиться. По крайней мере, так считает полиция.

— Да, — подтвердил Пуаро. — Я думаю, единственное, что может нам помочь — это сведения о самой девочке. Надеюсь, вы расскажете мне все, что о ней знаете.

— О Джойс? — опешила миссис Дрейк, успевшая, похоже, благополучно изгнать из памяти этот злосчастный образ.

— Всегда важно знать об убитой как молено больше, — пояснил Пуаро. — Поскольку, как вы понимаете, без жертвы не было бы и преступления.

— Э… Да. Я понимаю, что вы хотите сказать, — ответила миссис Дрейк, не понимая, судя по ее виду, решительно ничего. — Не вернуться ли нам в гостиную?

— Конечно, — согласился Пуаро. — Давайте вернемся в гостиную и поговорим о Джойс.

Оказавшись на исходных позициях, миссис Дрейк явно почувствовала себя не в своей тарелке.

— Я, честно говоря, не совсем понимаю, что вы хотите от меня услышать, мосье Пуаро, — начала она. — Полиция или мать Джойс уж конечно расскажут вам о ней много больше. Бедная женщина, ей, без сомнения, будет тяжело, но…

— Мне хотелось бы услышать, — бесцеремонно прервал ее Пуаро, — не то, как мать оценивает погибшую дочь, а непредвзятое мнение человека, хорошо знающего людей. Скажу больше, мадам: — поскольку вы принимали активное участие во многих местных благотворительных и общественных мероприятиях, я совершенно уверен, что именно вы в состоянии дать самую точную и полную характеристику того или иного знакомого вам человека.

— Ну, это не так-то просто. В этом возрасте — двенадцать-тринадцать лет — все дети очень похожи.

— В какой-то мере да, — согласился Пуаро, — но при этом у каждого свой характер и манера поведения. Эта девочка вам нравилась?

Вопрос заметно смутил миссис Дрейк.

— Ну, конечно… Конечно она мне нравилась. То есть… мне вообще все дети нравятся. Как большинству людей.

— Позвольте с вами не согласиться, заметил Пуаро. — Лично я некоторых детей считаю чрезвычайно неприятными.

— Это все последствия дурного воспитания. Сейчас родители перекладывают весь груз ответственности на школу, а сами при этом позволяют детям буквально все: самостоятельно выбирать друзей, ходить… ах да, простите. Так о чем мы?

— Как вам кажется, Джойс была милым ребенком? — невозмутимо спросил Пуаро.

Миссис Дрейк бросила на него осуждающий взгляд:

— Поймите, мосье Пуаро, несчастная крошка умерла.

— Но это же крайне важно! Будь она милым ребенком, ее, возможно, и не стали бы убивать. В противном случае у кого-то вполне могло возникнуть такое желание — что, собственно, и произошло.

— Но мне казалось… Дело ведь наверняка не только в том, насколько она была… гм, дружелюбным ребенком, не так ли?

— Возможно. Как вы помните, помимо прочего, она заявила, что видела, как произошло убийство.

— Ах это, — небрежно сказала миссис Дрейк.

— Вы не восприняли ее слова всерьез?

— Ну конечно нет. Как можно болтать такие глупости!

— А что побудило ее сказать это?

— Ну, я думаю, все были сильно взбудоражены присутствием миссис Оливер. Не забывайте, дорогая, что вы весьма известная личность, — обернулась миссис Дрейк к миссис Оливер. — Слово «дорогая» в ее устах прозвучало на редкость сухо. — Уверена, без вас об этом не зашло бы и речи. А так дети разволновались…

— Значит, Джойс заявила, что видела убийство… — задумчиво повторил Пуаро.

— Да, что-то в этом роде. Я, по правде сказать, не прислушивалась.

— Но слова ее тем не менее запомнили?

— Да, она точно это говорила. Но я ей, разумеется, не поверила, — ответила миссис Дрейк. — Между прочим, ее тут же одернула родная сестра — и совершенно правильно сделала.

— А Джойс рассердилась?

— Еще как! Все твердила, что это правда.

— Наверное, была страшно собой горда?

— Ну, в общем, да.

— А что, если она действительно сказала правду…

— Чепуха! Разве можно ей верить! — воскликнула миссис Дрейк. — Это только Джойс могла сморозить такую глупость.

— Она была глупа?

— Ну… во всяком случае, прихвастнуть любила, — сказала миссис Дрейк. — Всегда старалась создать впечатление, что и повидала, и сделать успела куда больше, чем другие девочки.

— Не слишком приятная черта характера, — заметил Пуаро.

— Совершенно верно, — подтвердила миссис Дрейк. — Таких хвастунишек все время приходится ставить на место.

— А как реагировали на ее заявление другие дети? На них оно произвело впечатление?

— Да они просто подняли ее на смех, — сказала миссис Дрейк. — Ну а Джойс, конечно, тут же уперлась и так и стояла на своем.

— Я рад, что у меня имеется на сей счет ваше неоспоримое свидетельство, — произнес Пуаро, вставая и галантно склоняясь к ее руке. — До свидания, мадам, весьма благодарен вам, что вы позволили мне взглянуть на место, где случилось это чудовищное преступление. Надеюсь лишь, что моя просьба не пробудила в вас слишком тягостных воспоминаний.

— Да, мне действительно тяжело вспоминать об этом, — горько сказала миссис Дрейк. — Я так хотела, чтобы праздник удался… И ведь все шло как по маслу… Всем, по-моему, было очень весело, а потом… потом этот ужас… Единственное, что остается, — поскорее все забыть. Жаль, конечно, что Джойс брякнула эту глупость про убийство, очень жаль…

— А у вас в Вудли Коммон когда-нибудь случались убийства?

— Не припомню, — очень твердо сказала миссис Дрейк.

— Довольно необычно по нынешним временам, — заметил Пуаро, — вы согласны?

— Хотя… была какая-то история с водителем грузовика, который сбил своего приятеля… Что-то в таком духе. Потом еще одну девушку нашли в заброшенном карьере милях в пятнадцати отсюда… Но все это случилось много лет назад. Да и преступления самые тривиальные. Из тех, что совершают в состоянии сильного опьянения.

— Иными словами, навряд ли ребенок мог при этом присутствовать.

— Именно это я и имела в виду. Поверьте, мосье Пуаро, что этим своим заявлением бедная глупышка просто хотела произвести впечатление на подруг и… и, возможно, привлечь к себе внимание заезжей знаменитости. — Она смерила миссис Оливер холодным взглядом.

— Верно… — покаянно пробормотала та, — во всем виновата я… И зачем я только пошла на этот праздник…

— Ну что вы, дорогая! — совсем уже холодно сказала миссис Дрейк. — Вы, верно, не так меня поняли!

Когда Пуаро и миссис Оливер вышли на крыльцо, старый сыщик тяжело вздохнул и, дойдя до калитки, сказал:

— Абсолютно неподходящее место для убийства. Не та атмосфера… Нет этого давящего ощущения надвигающейся беды — предчувствия, что здесь кого-то убьют… Впрочем, не могу отделаться от мысли, что временами гостям страх как охота убить саму миссис Дрейк.

— Понимаю. Действительно ужасно раздражает. Такая вся из себя самодовольная и снисходительная…

— А что у нее за муж?

— Он умер года два назад. А задолго до этого перенес полиомиелит и стал калекой. До болезни он был банкиром, очень любил спорт и подвижные игры. Ему стоило колоссальных усилий примириться с неподвижным образом жизни.

— Да уж, конечно, — пробормотал Пуаро и снова заговорил об убитой девочке: — Скажите мне вот что. Кто-нибудь из присутствовавших воспринял слова Джойс всерьез?

— Не знаю. По-моему, нет.

— Другие дети, например?

— Я как раз о них и подумала. Нет, они точно ей не поверили, решили что она все сочинила.

— А вы?

— Ну и я тоже, — ответила миссис Оливер. — Может быть, миссис Дрейк и хотелось бы верить, что никакого убийства вообще не было, но это уж слишком, верно?

— Полагаю, ей очень тяжело.

— Наверное, — согласилась миссис Оливер, — только мне кажется, она давно уже успокоилась и теперь просто находит удовольствие в том, чтобы изображать перед другими, как она опечалена. Сомневаюсь, что подолгу предаваться переживаниям — в ее характере.

— Она вам симпатична? — спросил Пуаро. — Приятная женщина, не правда ли?

— Честное слово, иногда вы просто ставите меня в тупик, — смутилась миссис Оливер. — Можно подумать, единственное, что вас интересует, — это кто и как здесь к кому относится. Ровена Дрейк — человек властный, она привыкла распоряжаться и любит, чтобы все было в соответствии с ее вкусом. По-моему, она так или иначе заправляет всеми местными делами. Впрочем, делает она это весьма ловко. Вопрос в том, нравятся ли вам властные женщины. Мне, например, не очень.

— А что вы скажете о матери Джойс, к которой мы сейчас направляемся?

— Весьма милая женщина. Правда, на мой взгляд, немного глуповата. Так ее жаль… Наверное, нет ничего более страшного, чем пережить смерть собственного ребенка. К тому же все в округе уверены, что девочку убил маньяк. А это еще тяжелее для несчастной матери.

— Но ведь не было никаких улик в пользу версии с маньяком? Или я что-то не так понял?

Улик действительно не было. Но люди предпочитают думать что-нибудь эдакое… Так интереснее. Ну, вы же знаете людей…

— Иногда мне кажется, что я действительно их знаю. Но чаще всего оказывается, что это далеко не так.

— А может, будет лучше, если к миссис Рейнольдс вас отведет моя приятельница Джудит Батлер? Они хорошо знакомы, а я все-таки чужой человек.

— Нет, мы сделаем именно так, как планировали.

— Компьютерная программа в действии, — тихонько, но очень недовольно пробормотала миссис Оливер.

Глава 7

Миссис Рейнольдс была полной противоположностью миссис Дрейк. Она не обладала ни каплей уверенности в себе и своих силах. Впрочем, откуда им было и взяться?

Она, естественно, носила траур, комкала в руке мокрый носовой платок и, чувствовалось, в любую минуту готова была снова залиться слезами.

— Очень любезно с вашей стороны… — сказала она миссис Оливер, — что вы попросили вашего друга приехать. — Она протянула Пуаро влажную ладонь и посмотрела на него измученным взглядом. — Если вы сумеете как-то помочь нам, я буду очень вам благодарна, очень… хотя… чем уж теперь тут поможешь. Ее уже не вернешь, бедную мою девочку. Даже подумать страшно… что кто-то мог намеренно убить ни в чем не повинного ребенка. Если бы она хоть закричала… да куда там! Он, видать, сразу запихнул ее голову в воду и уж не отпускал. Как подумаю… Господи, сил моих нет больше.

— Мадам, я никоим образом не хочу вас расстраивать. Пожалуйста, не мучайте себя. Я хочу лишь задать вам несколько вопросов, которые могли бы помочь в поисках… да, в поисках убийцы вашей дочери. У вас лично нет каких-либо предположений? Кто это мог сделать?

— Да что вы… Откуда? Мне и в голову не приходило, что тут водятся… эти… Ведь такое хорошее место. И люди все хорошие. Небось чужак какой-нибудь… нелюдь… или наркоман… пролез через окно… Увидал, что свет и что праздник, ну и вломился в калитку.

— А вы уверены, что на нее напал мужчина?

— А кто ж еще? — В голосе миссис Рейнольдс прозвучало изумление. — Не женщина же?

— Женщина тоже могла это сделать.

— Ну да, я понимаю, понимаю. Некоторые женщины поздоровее мужика будут. Но разве женщина на такое пойдет? Разве пойдет? Ведь совсем дитя еще — тринадцать годков только.

— Не хочу утомлять вас, мадам, своим присутствием или всякими там вопросами, тем более что вас наверняка уже замучили ими в полиции. Нет-нет, никаких больше вопросов. Меня интересует только одна-единственная вещь, которую ваша дочь сказала на празднике. Вас ведь там, насколько я понимаю, не было?

— Да. Мне в последнее время нездоровится, а детские праздники такие утомительные… Я отвезла детей на машине, их у меня трое, а потом приехала забрать. Да, трое их у меня было. Энн, старшенькая — ей шестнадцать, Леопольд — тому уж скоро одиннадцать, и Джойс… А что же она такого сказала на празднике-то?

— Миссис Оливер, которая при этом присутствовала, повторит вам интересующую меня фразу слово в слово. Джойс, кажется, была уверена, что однажды видела убийство. Точнее даже, присутствовала при убийстве.

— Джойс? Да не могла она такого сказать! Какое там еще убийство?

— Действительно маловероятно, — сказал Пуаро. — Но меня интересует, допускаете ли вы такую возможность. Она никогда вам ни о чем таком не рассказывала?

— Что видала убийство? Джойс?

— Нужно, однако, учесть, — продолжал Пуаро, — что ребенок ее возраста мог употребить слово «убийство» в более широком смысле. Скажем, кто-то попал под машину, или, скажем, она видела, как дрались какие-то дети, и один столкнул другого с моста. В общем, любой подобного рода поступок, повлекший за собой несчастье.

— Нет, что-то я ничего такого не припомню. Да и не рассказывала она мне ничего. Пошутила, наверное.

— Она говорила очень уверенно, — вмешалась миссис Оливер, — и повторила несколько раз. И очень настаивала, что это правда.

— И что же, кто-нибудь ей поверил? — спросила миссис Рейнольдс.

— Сложно сказать, — ответил Пуаро.

— Мне кажется, нет, — сказала миссис Оливер, — или, может, просто не хотели давать ей повод… ну, для торжества, что ли… Дети все же… Вот и сделали вид, что не верят.

— Они даже стали над ней насмехаться, уверяя, что Все это плод ее воображения, — уточнил отличавшийся куда меньшей деликатностью Пуаро.

— Это не очень хорошо с их стороны, — сказала миссис Рейнольдс, заметно краснея. — Как будто Джойс только и делала, что придумывала всякие небылицы!

— Конечно нет, — поспешил успокоить ее Пуаро. — Скорее всего, она просто ошиблась: увидела что-то необычное и решила, будто это и есть убийство. Какой-нибудь несчастный случай, например.

— И что же, вы думаете, она матери бы об этом не рассказала? — спросила миссис Рейнольдс, закипая от возмущения.

— Непременно бы рассказала, — с готовностью согласился Пуаро. — Вот я и прошу вас об этом вспомнить. Она точно ни о чем таком не упоминала? Вы могли запамятовать. Особенно, если случай и в самом деле был незначительный.

— А когда именно это произошло… то, что она вроде бы увидела?

— Вот как раз этого мы, к сожалению, и не знаем, — ответил Пуаро. — Может, недели три назад, а может, и три года. Она сказала, что в то время была «совсем маленькой». А что для тринадцатилетнего человека означает быть совсем маленьким? Вы не припоминаете никаких значительных происшествий здесь в окрестностях?

— Нет, не думаю… То есть, разговоры-то, конечно, всякие ходят… Или, бывает, в газете чего напишут. То, понимаете, на женщину какую напали, то на девушку с парнем, и все в таком духе. Но ничего такого, что могло бы заинтересовать Джойс… нет, не было ничего такого.

— А если бы Джойс твердо сказала вам, что была свидетелем убийства, вы бы ей поверили?

— А она бы и не стала говорить… если б не видела. Разве нет? — спросила миссис Рейнольдс. — Но мне все же кажется, что-то она напутала.

— Да, похоже на то. А нельзя ли мне, — спросил Пуаро, — поговорить с другими вашими детьми? Они ведь тоже были на празднике?

— Ну конечно. Хотя едва ли они скажут вам что-нибудь дельное. Энн сейчас у себя наверху, готовится к экзаменам. А Леопольд в саду, собирает модель самолета.

Леопольд оказался плотным и круглолицым крепышом. Он был настолько увлечен постройкой аэроплана, что поначалу никак не мог сообразить, о чем его вообще спрашивают.

— Ты ведь был там, да, Леопольд? Ты слышал, что сказала твоя сестра?

— А, это вы про убийство, — разом поскучнел паренек.

— Про убийство, — подтвердил Пуаро. — Она сказала, что видела когда-то убийство. Думаешь, это правда?

— Вот еще! — фыркнул Леопольд. — Откуда? Вечно она со своими враками…

— Что ты хочешь этим сказать?

— Да врала она постоянно, — сообщил Леопольд, сосредоточенно обкручивая проволокой какую-то деревяшку и громко посапывая от усердия. — Дура она, вот и все, — добавил он. — Вечно врала что попало, лишь бы у всех рты пооткрывались от изумления.

— Так ты, значит, считаешь, она все выдумала?

Леопольд нехотя посмотрел на миссис Оливер.

— Перед вами, поди, выставлялась, — сказал он. — Это ведь вы детективы пишете? Вот, значит, она и старалась, чтоб вы ее прежде других заметили.

— Она часто так поступала, да? — спросил Пуаро.

— Да постоянно, — ответил Леопольд. — Ей уж никто и не верил.

— А ты слышал, как она это сказала? Может, в тот раз кто-нибудь ей все же поверил?

— Слышать-то слышал, но особенно не прислушивался. Делать мне больше нечего! Помню, Беатриса засмеялась, да и Кейти тоже. А потом кто-то сказал: «Враки», и правильно сделал.

Убедившись, что больше из Леопольда вытянуть ничего не удастся, Пуаро с миссис Оливер поднялись наверх в комнату Энн. Та сидела, склонившись над грудой учебников и, возможно, именно поэтому выглядела гораздо старше своих шестнадцати лет.

— Да, я была на празднике, — сказала она.

— Ты слышала, как сестра сказала, что была свидетелем убийства?

— Слышала, но не обратила на это никакого внимания.

— Ты подумала, что это неправда?

— Разумеется. Здесь уже целую вечность не было никаких убийств. Вообще ничего похожего.

— Зачем же Джойс это сказала, как ты думаешь?

— Да она вообще любит прихвастнуть. То есть любила. Однажды целую историю сочинила, как ездила в Индию. Мой дядя как-то путешествовал по Индии, так она всем рассказывала, что ездила вместе с ним. И ведь многие девочки действительно ей поверили!

— Значит, вы не помните, чтобы в последние три-четыре года здесь случались убийства?

— Нет, конечно. У нас тут вообще скучно, — ответила Энн. — Только то, о чем каждый день пишут в газетах. Да и то пишут обычно не о нас, а о Медчестере.

— А кто, по-твоему, убил Джойс? Ты, наверное, знала и ее подруг, и тех, кто, скажем так, ее не любил?

— Понятия не имею, кому понадобилось ее убивать. Разве что психу какому-нибудь. Больше некому.

— Разве не было никого, с кем она ссорилась или ругалась?

— Вы имеете в виду, были ли у нее враги? Думаю, это просто глупо. Если вы кого-то не любите, вовсе не обязательно его убивать.

Когда они уже выходили из комнаты, Энн сказала:

— Не хотелось бы плохо говорить о Джойс, она ведь умерла… но, знаете, она была ужасной врушкой. Мне неприятно говорить такое о собственной сестре, но это чистая правда.

— Ну… и какие же у нас успехи? — спросила миссис Оливер, когда они вышли из дома.

— Никаких, — ответил Эркюль Пуаро. — Что уже само по себе очень и очень интересно, — добавил он задумчиво.

Миссис Оливер, похоже, была с ним не согласна.

Глава 8

Ровно в шесть часов вечера Пуаро ступил на порог домика «Сосновый холм», и несколькими минутами позже его уже потчевали колбасой и поили чаем. Чай, по мнению Пуаро, был слишком крепкий и исключительно невкусный. Зато колбаса оказалась просто восхитительной и поджаренной в самую меру. Пуаро с уважением посмотрел в ту сторону, где над большим коричневым чайником нависала миссис Мак-Кей.

Элспет Мак-Кей, костлявая и сухопарая, с худеньким острым личиком и цепким пронзительным взглядом казалась полной противоположностью своего брата, дородного и плечистого старшего инспектора Спенса. Самое странное, что при этом между ними существовало определенное, хотя и трудно уловимое сходство, заключающееся, главным образом, в одинаковом выражении глаз и резко очерченной линии подбородка. Пуаро решил, что может положиться на чутье и здравый смысл обоих. Просто брат и сестра немного по-разному излагали свои мысли. Старший инспектор Спенс — медленно и осторожно, как бы подытоживая свои раздумья и выводы, а миссис Мак-Кей — стремительно и метко, как бросающаяся на мышь кошка.

— Многое зависит, — вещал Пуаро, — от характера ребенка. До сих пор никто так и не смог объяснить мне, какой была Джойс Рейнольдс.

Он вопросительно посмотрел на Спенса.

— Тут я вам не помощник, — сказал Спенс. — Живу здесь, как говорится, без году неделя. Спросите лучше у Элспет.

Пуаро повернулся к другому концу стола и выразительно поднял брови. Миссис Мак-Кей без обиняков высказала свое мнение:

— По-моему, она была самой настоящей врушкой.

— Словом, не та девочка, которой вы стали бы доверять?

Элспет решительно помотала головой.

— Ни за что. Хотя врала она складно, этого не отнимешь.

— Чтобы покрасоваться?

— Вот именно. Вам про историю с Индией рассказывали? Так многие, представьте, верили. А всего-то и свозили ее куда-то на отдых. Не особенно, кстати, и далеко. Не знаю уж, кто там ездил в Индию — отец с матерью или дядя с тетей, только когда она вернулась сюда, сразу же принялась плести разные небылицы про то, как ее брали с собой. Настоящий роман получился! Тут вам и махараджа, и охота на тигров, и слоны — прямо заслушаешься. Многие в округе и вправду верили. А я сразу сказала: болтовня. То есть сначала-то думала: ну, привирает немного, а потом, гляжу, история с каждым разом все затейливее становится. И тигров все больше, а слонов уж и просто невпроворот.

— Значит, она любила быть в центре внимания?

— Именно. Хлебом не корми, дай только побыть в этом самом центре.

— Но нельзя же утверждать, что все ее истории сплошное вранье, — вмешался старший инспектор Спенс, — только потому, что она выдумала эту байку про Индию. В конце концов, для ребенка это совершенно естественно.

— Может, конечно, и не все, — уступила Элспет, — но большая часть уж точно.

— Значит, по-вашему, когда Джойс Рейнольдс объявила, что видела убийство, она попросту в очередной раз сочиняла? Вы бы ей, во всяком случае, не поверили?

— Естественно, — сказала миссис Мак-Кей.

— Ты можешь ошибаться, — заметил ее брат.

— Да, — ответила миссис Мак-Кей. — Ошибаться могут все. Это как в той сказке про мальчика, который забавы ради все время кричал: «Волк! Волк!» Ну и докричался, понятно… Только никто ему уже не верил.

— Иными словами…

— Лично я думаю, что она говорила неправду. Но, справедливости ради… Может, и видала, чем черт не шутит. Во всяком случае, могла что-то видеть. Не убийство, конечно, но что-нибудь такое… необычное.

— А потом ее убили, — сказал старший инспектор Спенс. — Не забывай, Элспет. Ее убили.

— То-то и оно, — согласилась миссис Мак-Кей. — Вот я и говорю, что могу ошибаться. Если так, прошу меня извинить. Только спросите кого угодно, вам все скажут, что вранье для нее было самым любимым занятием. И не забывайте, что она была в гостях и, естественно, хотела произвести впечатление.

— И ей действительно не поверили, — сказал Пуаро.

Элспет Мак-Кей кивнула головой.

— Так кого же могли убить? Чтобы она видела? — спросил Пуаро, переводя взгляд с брата на сестру и обратно.

— Никого, — отчеканила миссис Мак-Кей.

— Но ведь наверняка кто-то здесь умирал за последние, скажем, три года?

— Ах это… ну естественно, — сказал Спенс. — Дело житейское: старики, инвалиды… Кого-то сбила машина.

— И ни одной необычной или неожиданной смерти?

— Ну… — Элспет запнулась. — То есть…

Вмешался Спенс.

— Я вам здесь набросал кое-какие фамилии. — Он пододвинул к Пуаро листок бумаги. — Чтобы избавить от лишних хлопот и расспросов.

— Это предполагаемые жертвы?

— Не совсем. Скорее, возможные.

Пуаро прочел вслух:

— Миссис Ллуэллин-Смайд. Шарлотта Бенфилд. Джанет Уайт. Лесли Феррир… — Он осекся, посмотрел на миссис Маккей и повторил первую фамилию. — Миссис Ллуэллин-Смайд.

— Может быть, — сказала миссис Мак-Кей. — Да, здесь определенно есть за что зацепиться… — Она употребила слово, которое Пуаро никогда раньше не слышал.

— Подживалка? — переспросил он озадаченно.

— Ушла как-то вечером из дома, и поминай как звали.

— Миссис Ллуэллин-Смайд?

— Да нет. Подживалка. Спокойно могла подмешать что-нибудь в лекарство. И получила бы все деньги. Точнее, она могла думать, что получила бы.

Пуаро обернулся к Спенсу за разъяснениями.

— И поминай как звали, — повторила миссис МакКей. — Эти иностранки все одинаковые.

До Пуаро наконец дошло, что имеется в виду под загадочным словом «подживалка».

— Ах, так это служанка-иностранка, — сказал он.

— Вот-вот. Жила при старой барыне, а когда та померла, вдруг взяла да исчезла. И двух недель не прошло.

— Небось сбежала с каким-нибудь молодцом, — вставил Спенс.

— Если молодец и был, никто его никогда здесь не видел, — сказала Элспет. — А такие вещи не скроешь. Кто да с кем… тут наши кумушки не дремлют.

— Значит, ходили слухи, что со смертью миссис Ллуэллин-Смайд, возможно, не все чисто? — спросил Пуаро.

— Вовсе нет. У нее сердце было больное. Врач к ней каждый день ездил.

— Но вы же сами поставили ее имя первым в списке возможных жертв!

— Просто она была богатой, и даже очень. Не то чтобы ее смерть была особой неожиданностью, но… Доктор Фергюсон, во всяком случае, был явно удивлен. Он, кажется, был уверен, что она еще поживет. Впрочем, докторам такие вещи не внове. И потом, не очень-то прилежно она выполняла его предписания. Советы его, конечно, выслушает, а поступит все равно по-своему. Вот, например, была у нее страсть — сад, а это же сплошные нагрузки для сердца.

— Да она и перебралась-то сюда потому, — перебила брата Элспет Мак-Кей, — что у нее совсем худо стало со здоровьем. А до этого жила за границей. Ну и приехала, чтобы в случае чего быть поближе к племяннику и его жене, мистеру и миссис Дрейк. Купила «Дом у карьера», — большой викторианский особняк с участком, на котором находилась заброшенная каменоломня. Из-за этой каменоломни и купила. А потом не знаю уж сколько тысяч истратила, чтобы превратить ее в «низлежащий сад», как она это называла. Специально выписала специалиста из Визли или откуда-то еще и заказала ему проект парка. Словом, есть теперь на что посмотреть.

— Как-нибудь схожу посмотрю, — пообещал Пуаро. — Как знать, может, это местечко подкинет мне какую-нибудь идейку.

— Непременно сходите, не пожалеете, — заверила его миссис МакКей.

— Так вы говорите, она была очень богата? — переспросил Пуаро.

— Вдова владельца крупной судостроительной компании. Денег — куры не клюют.

— А умерла она не то чтобы неожиданно — какое там неожиданно с больным сердцем, — а как-то уж очень внезапно, — повторил Спенс. — Впрочем, подозрений это ни у кого не вызвало. Острая сердечная недостаточность, а по-научному так и не произнести. Коронарное и что-то там дальше…

— Судебное расследование, конечно, возбуждать не стали?

Спенс покачал головой.

— Ну да, — кивнул Пуаро. — Случай типичный. Врач строго-настрого наказывает пожилой женщине беречь себя, не бегать по лестницам и не копаться в саду. А у нее еще полно энергии, она обожает свой сад и вдобавок привыкла всегда поступать по-своему. Какие уж тут предписания!

— Вот именно. И потом, миссис Ллуэллин-Смайд и этот ее художник по ландшафтам превратили карьер в настоящее произведение искусства. Они вдвоем бились над ним три или четыре года. Она видела подобный сад, кажется, в Ирландии, когда ездила туда от Национального треста[209] осматривать достопримечательности. И он так ей запал в душу, что она пожелала сделать из своей каменоломни точную его копию. Пока не увидите, ни за что не поверите, что такое возможно.

— Итак, естественная смерть, — продолжал Пуаро, — засвидетельствованная местным врачом. Это тот же врач, с которым я собираюсь встретиться?

— Он самый, доктор Фергюсон. Ему уже под шестьдесят, но врач он хороший. Его здесь любят.

— И все-таки вы подозреваете, что миссис Ллуэллин-Смайд могли убить? Что еще вас смущает — кроме внезапности?

— Во-первых, естественно, подживалка, — сказала Элспет.

— Почему?

— А только она могла подделать завещание.

— У вас, я вижу, есть что мне рассказать, — заключил Пуаро. — Что за поддельное завещание?

— В общем, когда пришло время оглашать завещание старой барыни — так, кажется, эта процедура называется? — разразился страшный скандал.

— О завещании никто не знал? Оно всплыло внезапно?

— Нет, но там было что-то такое… сейчас вспомню… А! Дополнительное распоряжение, вот.

Элспет вопрошающе посмотрела на Пуаро, и тот молча кивнул, ожидая продолжения.

— Она и раньше переписывала завещания, — вмешался Спенс, — но ничего по-настоящему нового в них никогда не было. Недвижимость — благотворительным учреждениям, старьте вещи — слугам, а большая часть состояния неизменно отписывалась ближайшим родственникам, то есть племяннику и его жене.

— А что оказалось в последнем распоряжении?

— Она все оставила подживалке, — ответила Элспет, — в благодарность за верную службу и доброту. Что-то в таком духе.

— Кажется, мне стоит узнать об этой подживалке побольше.

— Приехала из Центральной Европы. Какая-то страна с длинным названием.

— И как долго она была у старой барыни?

— Чуть больше года.

— Вы все время называете ее старой барыней. Сколько же ей было лет?

— За шестьдесят. Не то шестьдесят пять, не то шестьдесят шесть…

— Не такая уж, значит, и старая, — заметил несколько уязвленный Пуаро.

— Так вот, — продолжала Элспет. — Как уже сказал Берт, все завещания, которые она составляла, были, в общем, одинаковыми. Ну, впишет еще какое-нибудь благотворительное общество или добавит подарков старым слугам — в таком духе. Но большую часть денег она всегда оставляла племяннику с женой и какой-то старой кузине, которая, впрочем, умерла первой. Ну, и еще архитектору завещала специально выстроенный для него домик при карьере и кое-какие деньги, чтобы, значит, жил там сколько захочет, следил за садом и пускал посетителей — любого, кто захочет его осмотреть.

— А когда выяснилось, что она оставила все этой иностранке, родственники, конечно, заявили, что в психике ее произошли изменения, что она подвергалась постороннему влиянию, что-то подобное?

— К тому все и шло, — сказал Спенс, — но юристы быстро раскусили фальшивку. Видно, грубая была работа.

— А потом всплыли кое-какие подробности, из которых следовало, что подживалка очень даже запросто могла это сделать, — снова вмешалась Элспет. — Оказалось, что миссис Ллуэллин-Смайд диктовала ей большинство своих личных писем, потому что страсть как не любила посылать друзьям и знакомым письма, напечатанные на машинке. Если письмо было не деловое, она всегда говорила: «Напиши его от руки и постарайся, чтобы почерк походил на мой собственный. Ну и, конечно, подпишись потом за меня». Миссис Минден, уборщица, однажды слышала, как она это говорила. Так что, девица, надо полагать, в конце концов научилась-таки подделывать почерк хозяйки. А потом в один прекрасный день сообразила, как извлечь из этого выгоду. Уверена, так оно все и было. Только юристы оказались большими доками и враз все раскусили.

— Личные поверенные миссис Ллуэллин-Смайд?

— Да. «Фуллертон, Харрисон и Ледбеттер». Весьма почтенная фирма из Медчестера. Они вели все ее дела. Так вот, они пригласили специалистов, те стали копать, взяли иностранку в оборот, она перепугалась и быстренько исчезла из дома, бросив половину пожитков. Не стала, в общем, дожидаться, когда на нее заведут дело. Исчезла и концы в воду. При желании из Англии не так уж и трудно исчезнуть, особенно если вовремя спохватиться. Да что там! Для кратковременных поездок на континент паспорт вообще не требуется, а если еще договориться с кем надо… Так что, думаю, она благополучно вернулась к себе на родину, сменила имя и где-нибудь затаилась.

— И зная это, все продолжали считать, что миссис Ллуэллин-Смайд умерла своей смертью? — удивился Пуаро.

— Как раз в этом почему-то никто никогда и не сомневался. Теперь предположим, что эта девочка, Джойс, что-то услышала… Например, подживалка дает миссис Ллуэллин-Смайд лекарство, а та ей и говорит: «Что-то у этого лекарства сегодня вкус не такой, как обычно»; или: «Какое горькое оно сегодня»; или: «Странный какой-то у него привкус».

— Можно подумать, ты при этом присутствовала, Элспет, — съязвил старший инспектор Спенс. — К сожалению, все это только домыслы.

— А как она умерла? — спросил Пуаро. — Утром, вечером, в помещении, на открытом воздухе, дома, вдали от дома?

— Дома. Как-то раз пришла из своего сада и дышит так тяжело-тяжело… Сказала, что устала и пойдет приляжет. Ну и… одним словом, больше уже не проснулась. Как оно, с медицинской точки зрения, и должно было быть.

Пуаро достал маленькую записную книжку и на первой странице, под заголовком «Жертвы», написал: «Предположительно № 1, миссис Ллуэллин-Смайд». Потом на другую страницу старательно переписал остальные имена из составленного Спенсом списка и принялся уточнять:

— Шарлотта Бенфилд?

— Помощница продавца в магазине, — тут же отчеканил Спенс. — Шестнадцать лет. Множественные ранения головы. Найдена на тропинке неподалеку от Кверри Вуд. На подозрении были двое молодых людей. Оба с ней время от времени погуливали. Отпущены за полным отсутствием улик.

— Они сотрудничали со следствием? — спросил Пуаро.

— Формально, да. Фактически, не очень. Слишком уж были напуганы. Несколько раз противоречили сами себе. И, хотя любой из них мог быть убийцей, до обвинения так и не дошло.

— Кто такие?

— Питер Гордон, двадцать один год. Безработный. Пару раз устраивался на работу, но надолго его не хватало. Ленив и хорош собой. Раз или два получал условный срок за мелкие кражи. Причастность к серьезным преступлениям не установлена. Несмотря на то, что был связан с довольно сомнительной компанией, подозревавшейся в совершении различных преступлений, всегда умудрялся избегать крупных неприятностей.

— А другой?

— Томас Хадд. Двадцать лет. Заика. Робкий. Неврастеник. Хотел стать учителем, но не прошел по конкурсу. Мать — вдова и самая что ни на есть наседка. Девушек к нему и на милю не подпускала. Держала у своей юбки. Работал в писчебумажном магазине. О преступных деяниях ничего не известно, но склонность, вероятно, имеется. Шарлотта откровенно водила его за нос. Возможный мотив: ревность, улик — никаких. У обоих алиби. У Хадца — мать, готовая клясться до второго пришествия, что он не выходил из дому и весь вечер находился при ней. Впрочем, в другом месте или, скажем, неподалеку от места преступления его тоже никто не видел. Красавчику Гордону алиби обеспечили дружки и, хотя каждому понятно, что это фикция, опровергнуть это не было никакой возможности.

— Когда это случилось?

— Полтора года назад.

— И где?

— На тропинке, возле поля, неподалеку от Кверри Вуд.

— В трех четвертях мили, уточнила Элспет.

— То есть возле дома Джойс?

— Нет, с другого конца поселка.

— Вряд ли Джойс могла говорить об этом убийстве, — сказал Пуаро задумчиво. — Если какой-то малый шарахнул девушку по голове, даже ребенок сообразит, что это не похоже на дружескую шутку. Ему не понадобится год или два, чтобы понять, что он стал свидетелем убийства.

Пуаро заглянул в блокнот.

— Лесли Феррир.

— Служащий юридической фирмы, — тут же отозвался Спенс. — Двадцать восемь лет. Работал в фирме «Фуллертон, Харрисон и Ледбеттер», что на Маркет Стрит в Медчестере.

— То есть у личных поверенных миссис Ллуэллин-Смайд?

— Точно.

— И что случилось с Лесли Ферриром?

— Его ударили ножом в спину неподалеку от пивной «Зеленый лебедь». Говорили, он крутил любовь с женой хозяина, Гарри Гриффина. Красивая была бабенка, доложу я вам, впрочем, она и сейчас очень даже ничего. Чуть-чуть, правда, постарела. Лет на пять старше мужа, но любит молоденьких.

— Орудие?

— Нож так и не нашли. Кстати, ходили слухи, что Лесли успел уже порвать с женой хозяина пивнушки и закрутил с кем-то еще, но вот с кем — так и не дознались.

— Ах ты… И кого на этот раз заподозрили? Хозяина или жену?

— Верно мыслите, — сказал Спенс. — Заподозрили, конечно, обоих. Но, по-моему, больше похоже на жену. Она наполовину цыганка — огонь, а не женщина. Были и другие версии. У Лесли, как выяснилось, было много недостатков. Когда ему только-только исполнилось двадцать, он ухитрился попасться на подделке векселей Я слышал, его родители как раз тогда развелись, ну и… сами понимаете. За него поручились работодатели. В общем, отсидел он всего ничего, а когда вышел, устроился в «Фуллертон, Харрисон и Ледбеттер».

— И что же, стал праведником?

— Да как сказать… По отношению к хозяевам он, похоже, вел себя честно. Относительно. Поскольку в нескольких сомнительных сделках, которые провернули его дружки, он точно поучаствовал. Но никаких доказательств. Он хоть и непутевый был, но осторожный.

— Ясно. Какие еще были версии?

— Что его прирезал кто-то из подельников. Это ж такие люди… Чуть что не так, сразу хватаются за нож.

— Еще что-нибудь интересное?

— На его счету оказалась куча денег. Вносил наличными. Где брал — неизвестно.

— Не иначе, заимствовал в «Фуллертон, Харрисон и Ледбеттер».

— Они уверяют, что ничего подобного. Они специально приглашали аудитора, чтобы он проверил отчетность. Все оказалось в полном порядке.

— А что полиция? Никаких догадок, откуда взялись эти деньги?

— Нет.

— Опять не то… — пробормотал Пуаро, — не то это убийство, которое могла увидеть девочка.

Он прочел последнее имя:

— Джанет Уайт.

— Учительница. Нашли задушенной на тропе, которой она всегда возвращалась из школы. Снимала квартиру вместе с другой учительницей, Норой Эмброуз. По показаниям последней, Джанет Уайт время от времени жаловалась, что ей не дает покоя какой-то мужчина. Она порвала с ним год назад, но тот продолжал слать ей письма с угрозами. Вычислить этого субъекта так и не удалось. Ни имени, ни фамилии, ни тем более места жительства Нора Эмброуз не знала.

— Ага, — оживился Пуаро, — вот это уже интересно. — Он поставил против имени Джанет Уайт большую жирную галочку.

— Чем же это интересно? — спросил Спенс.

— Джойс вполне могла это увидеть. Могла даже узнать жертву — местную учительницу, у которой она, может быть, даже училась. Нападавшего она скорее всего не знала. Джойс могла услышать, как они ссорятся и даже видеть, как девушка пытается вырваться, но подумала, что спутник просто хочет успокоить ее и помириться… Когда убили Джанет Уайт?

— Два с половиной года назад.

— Время тоже подходит, — сказал Пуаро. — Джойс была еще совсем маленькой, могла и не понять, что сцена отнюдь не любовная. Когда мужчина хватает женщину за шею, тут и взрослый-то не всегда разберет, что именно у них там происходит. Однако, став немного постарше, Джойс вполне могла понять, что случилось на самом деле.

Он посмотрел на Элспет.

— Вы со мной согласны?

— Я понимаю, что вы хотите сказать, — ответила та. — Только с того ли конца начинаете? Копаетесь в давно забытых убийствах, когда по округе рыщет маньяк, всего три дня назад порешивший ребенка!

— Нам следует продвигаться от прошлого к настоящему, — пояснил Пуаро. — Оттолкнувшись от событий, скажем, трехлетней давности, мы неизбежно придем к событиям, произошедшими три дня назад. Именно поэтому нам следует проверить — что вы, без сомнения, уже сделали, — кто из посетивших этот злополучный праздник имел отношение к тем давним убийствам.

— Если исходить из того, что ваше предположение верно и Джойс действительно убили из-за ее неосторожного заявления, нужно попробовать максимально сузить крут подозреваемых, — сказал Спенс. — Итак, она сказала это днем, во время подготовки к празднику, а некто, стоявший рядом, немедленно принял меры.

— Полагаю, вам известно, кто в это время там находился? — спросил Пуаро.

— Да, я даже составил список.

— Там все верно?

— Да, я проверил. Задали вы мне работенку, ничего не скажешь. Вот, извольте: всего восемнадцать человек.

Пуаро принялся читать:

Миссис Дрейк (хозяйка дома).

Миссис Батлер Миссис Оливер.

Мисс Уиттакер (школьная учительница).

Преп. Чарлз Коттерелл (викарий).

Саймон Лэмптон (помощник викария).

Мисс Ли (фармацевт, помощница доктора Фергюсона).

Энн Рейнольдс Джойс Рейнольдс Леопольд Рейнольдс Николас Рэнсом Десмонд Холланд Беатриса Ардли Кейти Грант Диана Брент.

Миссис Гарлтон (приходящая прислуга).

Миссис Минден (уборщица).

Миссис Гудбоди.

— Вы уверены, что это все?

— Ну, как сказать… — ответил Спенс. — Конечно, полной уверенности нет, да и быть не может. Мало ли кто заглядывал — что-нибудь убрать или принести. Кто-то, кажется, приносил гирлянды разноцветных лампочек, кто-то зеркала, кто-то тарелки… Кто-то, кстати, пластмассовое ведро. Принесут, перекинутся парой слов — и уйдут. Разве всех упомнишь? А они тоже могли в это время слышать все, что Джойс говорила. Даже если только-то и поставили ведро в передней. Голосок-то у Джойс был звонкий, прости Господи, отовсюду было слыхать. Так что список, возможно, неполный. Но другого все равно нет. И обратите внимание на примечания рядом с именами — мне здорово пришлось попотеть.

— Да-да. Благодарю… И последний вопрос. Местные власти, вероятно, уже допрашивали кого-то из этих людей — очевидно, тех, кто затем пришел и на сам праздник. Хоть один из них упомянул о том, что Джойс говорила про убийство?

— Похоже, что нет. Во всяком случае, в протоколе об этом ни слова. Я и сам узнал только от вас.

— Любопытно, — сказал Пуаро. — Можно сказать, примечательно.

— Наверное, никто не воспринял это всерьез, — предположил Спенс.

Пуаро задумчиво кивнул.

— Мне пора на встречу с доктором Фергюсоном. Он уже закончил прием, — сказал он и, сложив список Спенса, спрятал его в карман.

Глава 9

Доктор Фергюсон в свои шестьдесят оставался типичным шотландцем и как таковой особой церемонностью не отличался. Сдвинув щетинистые брови, он смерил Пуаро пронизывающим взглядом:

— Ну, что у вас там? Садитесь. Осторожнее, там ножка шатается. Винт разболтался.

— Позвольте объяснить… — начал было Пуаро.

— Объяснять ничего не надо, — перебил его доктор Фергюсон. — В наших местах всем все известно. Эта писательница привезла вас сюда под видом самого великого сыщика на свете, чтобы вы утерли нос местной полиции. Суть я уловил?

— Отчасти да, — ответил Пуаро. — Но вообще-то я приехал навестить своего старинного друга старшего инспектора Спенса, который живет здесь у своей сестры.

— Спенс? Хм-м. Отличный малый это ваш Спенс. Нрав как у породистого бульдога. Хороший, исполнительный полицейский старой закваски. Никаких взяток. Никакого нахрапа. К тому же не дурак. И притом честный.

— Совершенно с вами согласен.

— Ну и? — брезгливо осведомился Фергюсон. — На чем вы с ним порешили?

— И он, и инспектор Реглан были ко мне чрезвычайно добры. Надеюсь, вы тоже буде…

— С чего бы это? — оборвал его Фергюсон. — Уму непостижимо! Ребенка заталкивают головой в ведро и топят в самый разгар праздника. Чудовищно! И заметьте: никого это практически не шокирует. Вы хоть знаете, сколько детских трупиков мне пришлось осматривать за последние семь-десять лет? Много! Очень много. А в психушках по-прежнему не хватает мест, и на воле как разгуливали, так до сих пор и разгуливают субъекты, подлежащие полной и немедленной изоляции. Нарядные, обаятельные и с виду абсолютно нормальные… Гуляют и посматривают себе по сторонам, кого бы еще запихнуть мордой в ведро… И, понятно, находят. На вечеринках, правда, они обычно не промышляют. Видно, велика опасность засветиться. Хотя новизна ощущений порой привлекает даже самых осторожных мерзавцев…

— А вы лично никого не подозреваете?

— Щас! Так я вам все и выложил! Мне нужна уверенность. Доказательства.

— Но предположить-то вы можете, — настаивал Пуаро.

— Предположить может любой. Когда меня вызывают к больному, я тоже поначалу только гадаю… на кофейной гуще, м-да, что же эта красная сыпь означает: корь или аллергию, и если последнее, то на устрицы или на пуховую подушку? А вот когда я порасспрошу, что ребенок делал, на чем спал и с какими детьми общался и не ездил ли он в одном автобусе с детишками миссис Смит или миссис Робинсон, у которых поголовно корь, а потом задам еще и другие наводящие вопросы, так вот только когда я все это узнаю, я смогу сделать предварительное заключение о том, чем мой пациент болен. И это, позвольте вам заметить, называется ставить диагноз. И ставят его один раз, и не тогда, когда кому-то захочется выслушать какое-нибудь предположение.

— Вы знали эту девочку?

— Конечно. Она была моей пациенткой. Вообще-то мы тут вдвоем практикуем. Я и Уорралл. Так вот, Рейнольдсов лечу я. Джойс была вполне здоровым ребенком. Если когда и болела, то тем же, чем и другие дети в ее возрасте. Ничего необычного, странного или подозрительного. Разве что слишком любила поесть. И поболтать. Ну да болтовня никому еще особенно не вредила, а вот от переедания у нее случалось, как говаривали в старину, разлитие желчи. Болела свинкой, ветряной оспой…

— И все-таки, похоже, поплатилась она именно за болтовню.

— Ах вот вы куда клоните? До меня дошли кое-какие слухи. На уровне «одна знакомая сказала», только обычно у нас судачат о курьезах, а тут все обернулась трагедией. Выходит, правда? И все-таки я никак не возьму в толк: ну решила девочка повыпендриваться, и что из этого?

— Из этого можно вывести мотив и причину.

— Ну, вам виднее. Хотя лично я думаю, что объяснение тут совсем другое. Психическая неуравновешенность — вот самое типичное для нашего времени объяснение. Во всяком случае, в судах магистратов[210] этим объясняют буквально все преступления. Судите сами: никто от ее смерти ничего не выгадал; убийство из ненависти исключается из-за возраста жертвы… Мне кажется, в отношении детей сейчас и причины искать не надо. Причина в башке у убийцы. В его расстроенном мозгу, злобном умишке и искореженном сознании. Называйте как хотите. Я не психиатр. И, если честно, я уже просто не могу слышать: «Возвращен под стражу для психиатрического обследования». И это после того, как малый вломился в приличное заведение, перебил все зеркала, спер несколько бутылок виски или же украл серебряный сервиз, проломив старушке голову! Никого, похоже, не интересует, что именно он натворил. Главное — сбагрить его на обследование к психиатру.

— И все-таки: кого бы вы отправили на обследование к психиатру в данном случае?

— Из тех, кто был на этих тыквенных игрищах позапрошлым вечером, вы хотите сказать?

— Да.

— Один из них, вероятно, и есть убийца, так? Правильно? Он или был в числе приглашенных, или участвовал в приготовлениях, или влез в окно позже. Так или иначе, он отлично знал расположение комнат, окон и запоров. Возможно, бывал там раньше. Присматривался. Причем это мог быть как взрослый мужчина, так и мальчишка. Кстати, это не такая уж редкость. У нас был подобный случай в Медчестере. Выплыл на свет божий только семь лет спустя. Мальчик, тринадцать лет. Объяснил, что просто ему вдруг очень захотелось кого-то убить… Прикончил девятилетнего, потом угнал машину, отвез труп в рощу, сжег машину и убежал, после чего вел себя паинькой, пока ему не исполнилось двадцать два года, затем снова кого-то убил… И учтите, что это только с его слов он никого не трогал эти семь лет. На самом деле вполне мог продолжать в том же духе. И, скорее всего, продолжал, раз уж это так ему полюбилось. Не думаю, что жертв было много, иначе за ним давно бы гонялась полиция. Так… изредка… убил кого-нибудь, отвел душу и успокоился на время. Его, конечно, отправили на обследование к психиатру. Ну и, ясное дело, порешили, что убийства он совершал, находясь в невменяемом состоянии. Я все пытаюсь себя убедить, что и сейчас произошло нечто подобное. Сам я, слава Богу, не психиатр. Но друзья среди этой братии есть. Некоторые — башковитые ребята. А некоторым, скажу прямо, самим впору сидеть под замком и дожидаться обследования. У этого стервеца, убившего Джойс, наверное, славные родители, и сам небось с виду воспитанный и приличный малый… Никому и в голову не придет, что он с червоточиной. Попадались такие яблочки? Вроде бы румяное да сочное, а как надкусишь, из самой середки выползает вдруг этакая тварь и машет вам хвостиком. Многие люди тоже такими бывают. М-да, с гнильцой. Только сейчас, я бы сказал, их куда больше, чем раньше.

— И вы никого не подозреваете?

— Я не могу ставить диагноз «убийца», не имея доказательств.

— Тем не менее вы признаете, что это кто-то из гостей. Жертв без убийцы, как известно, не бывает.

— Очень даже бывает, если почитать детективы, которые теперь пишут. Вот ваша любимая писательница, кстати, их и сочиняет. В данном случае, правда, я с вами согласен. Убийца должен был находиться на празднике. Гость, кто-то из помощников или некто, проникший в дом через окно. А сделать это довольно просто, особенно если заранее изучить, какие там запоры. Ведь могло взбрести в чью-то больную голову, что совершить такое на всесвяточный праздник — очень даже остроумно? Вроде как проделки нечистой силы… Так, стало быть, это все, что у вас есть? Что это, скорее всего, кто-то из своих? Ну и дела… — Его глаза под кустистыми бровями вдруг блеснули: — Сам-то я на празднике не был. Так, зашел ближе к концу посмотреть. — Он энергично тряхнул головой. — Да… Ну прямо как заголовок в какой-нибудь газетенке: «Убийца среди гостей!»

Глава 10

Оглядев «Вязы», Пуаро остался доволен: школа выглядела на редкость уютной. Дверь ему отворила строгого вида женщина — типичная, по мнению Пуаро, «секретарша», — тут же препроводившая его в кабинет директора.

— Очень приятно с вами познакомиться, мосье Пуаро, — приветствовала его мисс Эмлин, поднимаясь из-за стола. — Премного о вас наслышана.

— Безмерно польщен, — ответил Пуаро.

— Мне говорила о вас моя старинная подруга, мисс Балстроуд. Она была директором школы «Медоубэнк»[211]. Вы, наверное, помните мисс Балстроуд?

— Как же, как же. Замечательный человек.

— О да. Ведь это только благодаря ей «Мэдоубэнк» превратился в нынешнюю чудо-школу. — И, тихо вздохнув, мисс Эмлин добавила: — Иные цели, иные методы… Единственное, что сохранилось от прежних времен это сам дух: тяга к новому и безусловная верность традициям. Ну да ладно, хватит предаваться воспоминаниям. Вы ведь пришли по поводу смерти Джойс Рейнольдс? Не знаю, чем вас так привлекло это дело. Оно, как мне представляется, не совсем в русле ваших интересов. Может, вы были знакомы с этой девочкой или с кем-то из родных?

— Нет, — ответил Пуаро. — Я приехал по просьбе своей знакомой, миссис Ариадны Оливер, которая была здесь в гостях и присутствовала на празднике.

— Она пишет замечательные книги, — сказала мисс Эмлин. — Я с ней немного знакома. Ну что ж, коль скоро здесь нет ничего личного, можно говорить начистоту. Это существенно облегчит нашу задачу. То, что произошло, — чудовищно. Ничто этого не предвещало. Какое-то непонятное убийство. Там ведь были одни подростки. То есть не дети, но и еще не взрослые. Как их воспринимать? В полиции думают, что причиной стало психическое расстройство. Вы с этим согласны?

— Нет, — твердо ответил Пуаро. — Я думаю, это вполне осмысленное убийство. И, как большинство убийств, совершено с определенной — и весьма циничной — целью.

— Мне тоже так кажется. А мотив?

— Мотив кроется в словах Джойс. Насколько я понимаю, это произошло не на самом празднике, а немного раньше, когда дети постарше и несколько взрослых занимались приготовлениями. Она сказала, что однажды стала свидетелем убийства.

— И ей поверили?

— Насколько я понял, нет.

— Этого и следовало ожидать. Видите ли, Джойс… — я говорю с вами без обиняков, мосье Пуаро, ибо в сложившейся ситуации излишние сантименты только помешают прояснить картину… Так вот, Джойс была довольно посредственной ученицей. Не скажу, что она была откровенно глупа, но талантами уж точно не блистала. Ну и — если говорить начистоту — любила приврать. Я вовсе не имею в виду, что она все время кого-то обманывала. Нет, она, например, никогда не пыталась скрыть какие-то проступки, пытаясь избежать наказания. Она просто любила похвастаться. Тем, чего никогда не было, — чтобы произвести впечатление. В итоге, ей практически перестали верить.

— Вы считаете, она придумала это убийство, чтобы придать себе значимости и кого-то заинтриговать?

— Да, и я полагаю, что этот кто-то — Ариадна Оливер… Именно на нее эта глупышка хотела произвести впечатление.

— То есть вы думаете, что Джойс вообще не видела никакого убийства?

— По-моему, это весьма сомнительно.

— И что она абсолютно все выдумала?

— Ну почему же все? Что-то она, вполне возможно, и видела: автомобильную катастрофу, драку на поле для гольфа — в общем, любое происшествие, которое, пусть и с натяжкой, могло бы сойти за покушение на убийство.

— Итак, единственное, что мы можем предположить с достаточной долей уверенности, это то, что на «веселом Хэллоуине» присутствовал убийца.

— Безусловно, — не дрогнув, подтвердила мисс Эмлин. — Об этом говорит элементарная логика.

— И кто же, по-вашему, это был?

— Я, конечно, понимаю, почему вы это спрашиваете, — заметила мисс Эмлин. — Большинство присутствовавших на празднике детей учатся или учились в моей школе. Следовательно, я должна хорошо знать не только их самих, но и их родителей…

— Года два назад задушили одну из ваших учительниц. Убийцу, насколько мне известно, так и не нашли.

— Вы говорите о Джанет Уайт? Ей было двадцать три года. Очень эмоциональная девушка. Шла без провожатого. Не исключено, что на свидание. Мужчинам она нравилась, хотя не скажу, что у нее были толпы поклонников. Убийца действительно так и не найден. Полиция допрашивала нескольких молодых людей — но безуспешно. Улик для возбуждения дела было явно недостаточно. С точки зрения полиции, случай безнадежный. С моей — тоже.

— Мы с вами единомышленники, мисс Эмлин. Мы оба категорически осуждаем убийство.

Мисс Эмлин молча на него посмотрела — возможно, чуть дольше, чем позволяли приличия. И, хотя выражение ее лица нисколько не изменилось, Пуаро понял, что его самым тщательным образом изучают.

— Приятно слышать, — наконец произнесла она. — А то почитаешь газеты, послушаешь радио, и создается впечатление, что людей медленно, но верно пытаются приучить к мысли, что не такой уж, в сущности, и большой грех — убийство.

Она умолкла, о чем-то задумавшись. Пуаро терпеливо ждал. Наконец мисс Эмлин поднялась из-за стола и позвонила в колокольчик.

— Думаю, — сказала она, — вам будет полезно поговорить с мисс Уиттакер.

Она вышла, и минут через пять в комнату быстрым шагом вошла женщина лет сорока с коротко подстриженными рыжеватыми волосами.

— Мосье Пуаро? — осведомилась она. — Чем могу служить? Мисс Эмлин считает, что я могу вам чем-то помочь.

— Ну, если так считает мисс Эмлин, значит, можете. Мисс Эмлин я доверяю безоговорочно.

— Вы с ней знакомы?

— Минут десять.

— Быстро же вы составили о ней мнение.

— Но оно ведь верное?

Элизабет Уиттакер коротко вздохнула.

— О да, абсолютно. Полагаю, вы по поводу смерти Джойс Рейнольдс. Только я не совсем понимаю, в каком качестве вы выступаете. Вас пригласила полиция? — Она неодобрительно покачала головой.

— Нет-нет. Я здесь по просьбе своей приятельницы. Можно сказать, сугубо частное расследование.

Элизабет Уиттакер взяла стул и поставила его напротив Пуаро.

— Хорошо. И что вы хотите знать?

— Я думаю, не стоит тратить время на околичности. Мне кажется, в тот вечер на празднике случилось нечто такое, о чем мне следовало бы знать. Что-то вполне конкретное. Вы не могли бы вспомнить? Вы ведь там присутствовали?

— Да, я там была. — И, подумав, добавила: — Праздник был восхитительный. Хорошо организованный. Все было просто чудесно — развлечения, подарки… Было много народу, человек тридцать… даже больше… это если вообще всех считать. Дети, взрослые… а еще, конечно, прислуга — но они держались на заднем плане.

— Вы помогали в подготовке к празднику? Насколько я понял, это происходило днем или даже — утром.

— По правде говоря, там нечего было делать. Миссис Дрейк вполне обошлась помощью нескольких человек. Мы все больше готовились дома.

— Понятно. И потом пришли на праздник в числе других гостей?

— Совершенно верно.

— И что же произошло?

— Как проходил праздник, вам, конечно же, известно. Вас, видимо, интересует, не заметила ли я чего-то необычного? Не хотелось бы попусту тратить ваше время…

— Уверен, что этого не случится. Итак, мисс Уиттакер, я весь внимание.

— Все игры и аттракционы к тому времени уже закончились. Все шло по графику. Оставалась последняя игра, которая, строго говоря, больше подходит Рождеству, чем Дню всех святых. «Цап-царап». На огромном блюде разложили изюм, залили его коньяком и подожгли. А потом все старались выхватить из огня как можно больше изюмин. Само собой, веселья было хоть отбавляй, и гомон стоял неописуемый. Из-за пламени в комнате стало жарко, и я вышла в переднюю. И, пока я там стояла, из туалета на площадку второго этажа вышла миссис Дрейк. С огромной вазой, полной осенних листьев и цветов. Прежде чем спуститься, миссис Дрейк некоторое время постояла на площадке, глядя поверх перил в сторону передней, где как раз и находится дверь в библиотеку. А потом стала медленно — словно о чем-то думая — наклонять вазу, чтобы освободить одну руку. А ваза довольно громоздкая, да еще с водой — это я сразу заметила… Так вот. Она, значит, осторожно ее перекладывает, чтобы взяться другой рукой за перила, а сама тем временем огибает выступ — там на лестнице есть выступ. Потом опять останавливается и снова глядит на что-то внизу, в передней. И вдруг дергается… то есть очень сильно вздрагивает, как будто что-то ее испугало, да так, что роняет вазу… Та сначала опрокидывается на нее и окатывает водой с головы до ног, а потом падает на пол в передней и разлетается вдребезги.

— Понятно, — сказал Пуаро и какое-то время в раздумье смотрел на свою собеседницу.

В умных проницательных глазах мисс Уиттакер застыл немой вопрос. Она явно хотела знать, что мосье Пуаро думает об услышанном.

— И что же, по-вашему, могло ее так напугать? — пропуская этот немой вопрос, спросил Пуаро.

— Я думаю, она там что-то увидела.

— Что-то увидела, — задумчиво повторил Пуаро. — Например?

— Она смотрела в сторону библиотеки. Мне кажется, она увидела открывающуюся дверь, или, скажем, поворачивающуюся ручку, или… или даже, что из двери выходит человек, которого она уж никак не ожидала там увидеть.

— А сами вы посмотрели на ту дверь?

— Нет. Я смотрела на миссис Дрейк.

— То есть вы полагаете, она что-то увидела, и это ее испугало?

— Да. Но, думаю, это не было что-то из ряда вон выходящее. Скорее всего, это действительно была либо открытая дверь, либо, что называется, незваный гость. В самый раз, чтобы от неожиданности выронить вазу.

— А значит, сами вы никого там не увидели?

— Нет. Я не смотрела в ту сторону. И потом, не думаю, чтобы кто-то действительно вышел. Заметив, что его увидели, он тут же бы отступил назад и прикрыл дверь.

— А что миссис Дрейк?

— Она вскрикнула от досады, сбежала по лестнице и, увидев меня, сказала: «Что же я наделала! Вот растяпа». Потом отодвинула крупные осколки ногой к стене, чтобы на них не наступили, а я замела туда же всю мелочь. Убрать их мы все равно бы уже не успели, потому что из столовой, где таскали из пламени изюм, стали выходить дети. Я полотенцем промокнула подол ее платья, а вскоре все уже стали расходиться.

— Миссис Дрейк не говорила, что ее испугало?

— Нет. Ничего такого.

— И все же вы считаете, что она испугалась.

— Вы, наверное, думаете, что я раздуваю из мухи слона?

— Нет-нет, ни в коем случае, — успокоил ее Пуаро и задумчиво добавил: — Я видел миссис Дрейк всего один раз, когда заходил к ней с моей приятельницей миссис Оливер, чтобы, что называется, ознакомиться с местом преступления. Времени, чтобы составить о ней мнение, было немного, и все же мне показалось, что миссис Дрейк — дама не из пугливых. Вы со мной согласны?

— Конечно. Поэтому я и представить себе не могу, что же могло ее так напугать…

— А вы не думали спросить об этом у нее самой?

— Как можно? Хозяйка дома роняет одну из своих самых любимых ваз, а гость спрашивает: «Как это вас угораздило?» Тогда уж проще было бы сразу сказать: «Экая вы, миссис Дрейк, неуклюжая!», только уверяю вас, это было бы не про нее.

— После этого, стало быть, все начали собираться по домам и хватились Джойс, которая, как мы теперь знаем, находилась в это время в библиотеке — мертвая. Так кто же мог выходить оттуда? То есть хотел выйти, но, услышав голоса, тут же возвратился обратно? И появился лишь тогда, когда в передней было полно народу и все прощались друг с другом? Насколько я понимаю, мисс Уиттакер, все это насторожило вас уже после того, как был найден труп?

— Да, именно так. — Мисс Уиттакер поднялась со стула. — Боюсь, мне больше нечего вам сказать. Да и то, что я уже рассказала, вероятно, не более чем глупое недоразумение.

— Но весьма примечательное. А все примечательное достойно внимания. Кстати, я хотел бы задать вам один вопрос. Точнее, два вопроса.

Элизабет Уиттакер снова села.

— Извольте, — сказала она. — Спрашивайте, постараюсь ответить на любой ваш вопрос.

— Вы можете вспомнить, в какой последовательности проводились все эти игры?

— Думаю, да. — Она немного подумала. — Сначала был конкурс метел. Ну, кто лучше их украсит. Победителям раздали три или четыре дешевеньких приза. Потом устроили соревнование с воздушными шариками, которые нужно было легкими прикосновениями гонять по комнате. Дали детям немного повозиться, чтобы их разогреть. Затем был аттракцион с зеркалами: девочек увели в маленькую комнату, где каждая из них — в зеркальцах — увидела своего суженого.

— А как, кстати, этого удалось добиться?

— О, довольно просто. Из двери вынули панель и в отверстие заглядывали разные молодые люди — их лица и отражались у девочек в зеркальцах.

— Девочки знали, кого они видят?

— Кто-то, наверное, знал, кто-то — нет. Мужская половина участников все время меняла внешность. Маски, парики, бачки, бороды, немного грима… Возможно, ради большего эффекта подключили одного-двух незнакомых. Но как бы там ни было, все как одна визжали от восторга, — с усмешкой сказала мисс Уиттакер, очевидно, считая подобные забавы изрядной глупостью. — Затем был бег с препятствиями. После этого набили в стакан муку, перевернули и на получившийся куличик положили шестипенсовик, и каждый подходил и срезал тоненький слой. Обрушивший мучной кулич выбывал, прочие оставались, и так до последнего, который и выиграл шесть пенсов. Потом были танцы и ужин. А после ужина, в качестве финального завершения, устроили «цап-царап».

А когда вы в последний раз видели Джойс?

— Понятия не имею, — сказала Элизабет Уиттакер. — Я не слишком хорошо ее знаю. Она не в моем классе. Девочка довольно заурядная, поэтому я на нее как-то не обращала внимания. Но помню точно, что кулич она резала вместе со всеми, потому что сразу же исхитрилась его рассыпать… но это было почти в самом начале праздника…

— Вы не видели, она не уходила с кем-нибудь в библиотеку?

— Конечно нет. Иначе бы я сразу сказала. Это уж точно было бы полезной информацией.

— А теперь, — продолжал Пуаро, — мой второй вопрос или, вернее, вопросы. Как долго вы работаете в этой школе?

— Будущей осенью будет шесть лет.

— И вы преподаете?..

— Математику и латынь.

— Вы помните учительницу, работавшую в вашей школе два года назад: ее звали Джанет Уайт?

Элизабет Уиттакер заметно вздрогнула и попыталась даже подняться со стула, но тут же опустилась на него снова.

— Но это… это ведь не имеет отношения к нынешнему делу?

— Возможно, как раз имеет, — ответил Пуаро.

— Но как? Каким образом?

Приходилось признать, что сотрудники школы осведомлены о ходе расследования куда хуже деревенских сплетников.

— Джойс в присутствии свидетелей утверждала, что была свидетелем убийства, — сказал Пуаро. — Могло ли, по-вашему, это быть убийством Джанет Уайт? Вы знаете, как она погибла?

— Ее задушили, когда она вечером возвращалась домой из школы.

— Одна?

— Видимо, нет.

— Но не с Норой Эмброуз?

— А что вы знаете о Норе Эмброуз?

— Пока ничего, — ответил Пуаро, — но был бы не прочь узнать. Что они собой представляют — Джанет Уайт и Нора Эмброуз?

— Чересчур… темпераментные, — дипломатично ответила Элизабет Уиттакер, — но каждая по-своему… И все же, как могла Джойс видеть что-то подобное или хотя бы знать об этом? Убийство произошло на тропе у Кверри Вуд, когда Джойс не было еще и одиннадцати.

— А у которой из этих двух девушек был любовник? — спросил Пуаро вместо ответа. — У Норы или Джанет?

— Не стоит ворошить прошлое.

— «У старых грехов длинные тени», — процитировал Пуаро. — Чем дольше живешь, тем лучше понимаешь, как верно это подмечено. Где сейчас Нора Эмброуз?

— Она уволилась и поступила в другую школу — где-то на севере Англии. Естественно, она страшно переживала. Они с Джанет были очень дружны.

— Полиция так ничего и не выяснила?

Мисс Уиттакер покачала головой, потом посмотрела на часы и поднялась.

— Я должна идти.

— Ну что ж. Спасибо за то, что вы мне рассказали.

Глава 11

«Дом у карьера» являл собой добротный образчик средневикторианской архитектуры. Пуаро легко мог представить себе его внутреннее убранство: массивный буфет, прямоугольный стол посередине — все из красного дерева, бильярдная, кухня с прилегающей посудомойней, каменная плитка вместо кафеля и огромная плита, которая когда-то растапливалась углем, а теперь наверняка работает от электричества или газа…

Отметив, что почти все окна верхнего этажа до сих пор задернуты занавесками, Пуаро позвонил в колокольчик у парадной двери. Ему открыла худая седоволосая женщина и сообщила, что полковник и миссис Вестон — в Лондоне, откуда вернутся не раньше следующей недели.

Осведомившись о саде в Кверри Вуд, он услышал в ответ, что сад открыт для посещения в любое время, вход бесплатный, начало осмотра — в пяти минутах ходьбы от дома, там увидите табличку на железной калитке.

Добравшись до указанного места, Пуаро вошел в калитку и начал спускаться по вьющейся между кустов и деревьев тропинке. Неожиданно он застыл на месте и погрузился в раздумье. Его взгляд невидяще скользил по раскинувшемуся у его ног пейзажу, а мысли беспрестанно крутились вокруг нескольких фраз и фактов, неожиданно выплывших из глубин сознания и заставивших его серые клеточки напряженно работать. Подложное завещание… подложное завещание и девушка. Девушка, которая исчезла, и в чью пользу было подделано завещание. Художник, нанятый для того, чтобы превратить заброшенную каменоломню в сад. Низинный сад. Пуаро наконец огляделся и одобрительно кивнул: это действительно был сад. Кверри гарден[212] — уродливое название, слишком уж ассоциирующееся с карьерными разработками. В нем звучал грохот дробящих породу взрывов и рев тяжело груженных самосвалов, увозящих груды камня на строительство дорог. «Низинный сад» звучало куда как романтичней, навевая множество приятных воспоминаний. Миссис Ллуэллин-Смайд ездила в Ирландию на экскурсию по тамошним садам, организованную Национальным трестом… Лет пять тому назад Пуаро тоже побывал в Ирландии, расследуя дело о краже старинного фамильного серебра. В той давней истории обнаружились некоторые чрезвычайно интересные моменты. После того как его миссия увенчалась блистательным («как обычно» — не преминул добавить про себя Пуаро) успехом, он посвятил несколько дней поездке по стране и осмотру ее достопримечательностей.

Он никак не мог вспомнить, какой именно сад ему довелось увидеть. Кажется, это было неподалеку от Корка[213]. Килларни[214]? Нет, не Килларни. Где-то рядом с Бэнтри Бэй.

А запомнился он ему оттого, что у него не было ничего общего с садами, которые сам Пуаро привык считать образцом совершенства, — садами средневековых французских замков, строго выверенной красотой Версаля[215]…

Он прекрасно помнил ту поездку, тем более что началась она с отвратительнейшей прогулки по озеру. Лодка была на редкость неустойчивой, и Пуаро ни за что бы в нее не забрался, если бы два дюжих сноровистых гребца не подхватили его под руки, перенесли по воздуху и бережно опустили на сиденье. Они стали грести в сторону небольшого, ничем не примечательного с виду островка, и Пуаро тут же пожалел, что согласился на эту поездку. У него промокли и закоченели ноги, под полы плаща задувал ледяной ветер, и, кроме того, он решительно отказывался верить, что на крохотном скалистом островке, поросшем редкими чахлыми деревцами, окажется строго выверенная красота и величественная симметрия. Он был уверен, что определенно дал маху, ввязавшись в эту «авантюру».

Он вспомнил, как они высадились на маленький причал. Гребцы с той же привычной сноровкой выгрузили Пуаро из лодки. Остальные члены группы, смеясь и болтая, сразу ушли вперед, и Пуаро, который провозился на причале, поправляя плащ и потуже завязывая шнурки, пришлось спешно их догонять, карабкаясь в гору по довольно унылой тропинке, зажатой между кустами и деревьями. Пуаро как раз уже начал проклинать всех и вся, когда кусты вдруг расступились, и он очутился на открытой площадке, с которой лесенка вела вниз. То, что он увидел там, внизу, сразу же поразило его своей нереальностью. Казалось, духи стихий из древних ирландских баллад покинули свои уютные жилища-холмы, чтобы создать здесь необыкновенно красивый сказочный парк. Создать не тяжким трудом, а одним взмахом своего волшебного посоха. От этого парка невозможно было оторвать взгляд. От всех этих цветов и кустарников, от струй фонтана, от дорожки вокруг него — от всего этого колдовского, прекрасного и совершенно неожиданного мира… Невозможно было представить, что на месте этого сада прежде находилась каменоломня — настолько все здесь было исполнено гармонии. Посреди самой высокой части острова пролегала глубокая лощина с ровными склонами, за ней мерцала серебристая гладь залива, а еще дальше синели подернутые дымкой вершины холмов…

Пуаро вдруг очень захотелось, чтобы именно тот ирландский сад настолько запал в душу миссис Ллуэллин-Смайд, что ей захотелось создать точно такой же, и она, не скупясь на расходы, купила старый забытый карьер в этом спокойном и безыскусном, поистине старозаветном уголке сельской Англии. А потом принялась подыскивать подходящего, пусть и дорогостоящего раба, который сумел бы выполнить ее повеление. И нашла — замечательного молодого человека по имени Майкл Гарфилд. Привезла его сюда, щедро оплатила работу, а со временем даже построила ему дом… И Майкл Гарфилд, подумал Пуаро, восхищенно осматриваясь вокруг, полностью оправдал ее надежды.

Пуаро подошел к скамейке, предусмотрительно установленной в месте, откуда сад был виден лучше всего, и попытался представить, как все это будет смотреться весной. Вдалеке тянулись ввысь молодые деревца бука и белели, тронутые черным узором, тонкие стволы березок. Всюду кусты терновника, белой дикой розы, конусы можжевельника… Впрочем, Майкл Гарфилд позаботился и об осеннем убранстве сада, нарядив его в золото и багрянец кленов и высадив пару клиантусов. Извилистая тропинка вела в цветущие заросли то ли утесника, то ли метельника — Пуаро никогда не был силен в ботанике. Из всего невероятного разнообразия флоры он благоволил только тюльпанам и розам. Их он распознавал сразу.

Создавалась полная иллюзия, что все это выросло само по себе и без малейшего вмешательства человека. И, однако, это было совсем не так. Каждому растению отвели строго определенное место, просчитанное до дюйма[216], — и Этой крохотной былинке, и вон тому кусту, который так яростно взметает вверх свои золотисто-багряные ветви. О да! Каждому кустику, каждому цветку заранее предназначался именно тот кусочек пространства, куда их поместили. И что самое удивительное, растения… подчинились.

Интересно только, кому: миссис Ллуэллин-Смайд или Майклу Гарфилду? Пуаро был уверен, что это далеко не одно и то же. Миссис Ллуэллин-Смайд, спору нет, была умудренным человеком. Она занималась садоводством всю свою жизнь, кажется была членом Королевского общества садоводов[217], ходила на выставки, тщательно изучала каталоги и посещала сады. Она даже специально для этого ездила за границу — посмотреть на ботанические сады, парки и оранжереи. Она знала, чего хочет, и, безусловно, умела объяснить это другим. Но разве этого достаточно? Пуаро так не думал. Одно дело — отдавать распоряжения и следить за их выполнением, и совсем другое — чувствовать каким-то шестым чувством, во что превратятся ее замыслы после их воплощения. Пуаро был уверен, что ни в первый год, ни во второй, ни даже через семь лет совместной работы с Гарфилдом владелица сада не представляла, каким будет конечный результат. Это знал только Майкл Гарфилд, и, главное, он точно знал, как это сделать — как превратить бесплодные камни и унылую пустыню в настоящий рай на земле. Он задумал этот парк и воплотил свой замысел в жизнь. Вероятно, для одержимого творчеством художника не может быть большей радости. Но далеко не каждому художнику удается найти заказчика с такими финансовыми возможностями. Значит, вот какой представлял себе Майкл Гарфилд сказочную страну, упрятанную в недрах самого обыкновенного холма. И теперь с каждым годом эта страна будет становиться все краше. Одетая в драгоценные кустарники, которые стоят очень больших денег, украшенная редкостными растениями, каких нигде не сыщешь, кроме как у истинных знатоков… Впрочем, здесь не забыли и скромных обитателей полян и лужаек, которые, хоть ничего и не стоят, незаменимы в качестве оправы для драгоценных реликвий. Весной вон на той насыпи, что слева, распустятся первоцветы[218] — Пуаро вгляделся в их неприметные, сложенные вместе листочки.

«В Англии, — подумал он, — вам непременно покажут клумбы, затем поведут к розам и ирисам[219]… Но чтобы продемонстрировать истинно английский дух, а именно — любовь к ландшафтам, потащат осматривать свои владения… Естественно, если погода солнечная. Тогда, конечно, кроны буков выглядят живописно, равно как и буйно разросшиеся у их корней колокольчики. Да, картина, бесспорно, прелестная, но слишком уж банальная. Я предпочитаю… — он осекся, пытаясь вспомнить, что же на самом деле ему когда-то нравилось. Ну да, разумеется: путешествовать по Девону[220]! Едешь себе узкой петляющей дорогой, а по обе стороны на высоких насыпях густым ковром во всей красе расстилаются первоцветы. Такие бледные и утонченно-хрупкие, изысканно-бледного желтого цвета… А над ними этот медвяный, едва уловимый, ускользающий запах, какой бывает только у первоцветов и, пожалуй, как никакие другие напоминает душе о начале весны… М-да, значит, здесь тоже будут цвести не только диковинные кусты… Придет весна — и проснется маленький дикий цикламен[221], а осенью распустится в свой черед и осенний крокус[222]… Да, чудесное место, ничего не скажешь».

Он попытался представить себе людей, живущих теперь в «Доме у карьера». Он знал только имена престарелого полковника в отставке и его жены и тут же пожалел, что не расспросил о них у Спенса подробней. Но что-то подсказывало ему, что нынешние владельцы не питают к саду той любви, что испытывала к нему покойная миссис Ллуэллин-Смайд. Пуаро встал со скамьи и прошелся. Дорожка была заботливо выровнена и утрамбована — вероятно, чтобы пожилая дама могла без особых усилий пройти куда ей вздумается; крутых спусков почти не было, через короткие промежутки стояли простые деревенские скамьи, которые на поверку оказывались не такими уж и простыми. Стоило откинуться на спинку и вытянуть перед собой ноги, как вас тут же охватывало чувство удивительного покоя и безмятежности. «М-да, хотел бы я взглянуть на этого Майкла Гарфилда, — думал Пуаро. — Поработал он здесь на славу. И дело свое знает, и помощников сумел найти стоящих. Похоже, он сделал в точности то, о чем мечтала покойница. Под конец она, наверное, даже поверила, что сделала все это сама. На самом-то деле, конечно, единственный творец и вдохновитель всего — Майкл Гарфилд. Вот бы взглянуть на него. Впрочем, если он до сих пор живет в коттедже, который здесь для него построили…» — с другой стороны лежавшей у его ног котловины, по краю которой плавно закруглялась дорожка, что-то зашевелилось, и Пуаро резко повернул голову. Прищурившись, он всмотрелся в переплетение золотисто-багряных веток. Ему показалось, что там какое-то движение. Или это просто игра света и тени?

«Интересно, — размышлял Пуаро, — я на самом деле что-то вижу или так на меня действует это место? Может быть… Здесь все может быть. Хотя нет, вроде бы человек… А вроде и нет». Ему вдруг вспомнились его собственные приключения, которые он в шутку называл «подвигами Геракла»[223].

«Да, это вам не английские сады, — снова подумал он. — Совсем другая атмосфера». Он попытался мысленно описать ее: «Соткана волшебством, колдовскими чарами и, конечно, самой красотой — языческой и целомудренной. Будто декорация для античного спектакля — с фавнами[224] и нимфами[225]… Спектакля, насквозь пропитанного атмосферой страха. А ведь действительно, — подумал он, — в этой красоте есть что-то зловещее. Что же такое мне рассказывала сестра Спенса? Что-то про убийство, совершенное здесь много лет назад… Значит, эта земля пропитана кровью. Кровь, которая в конце концов стерлась из памяти, настолько стерлась, что сюда пригласили Майкла Гарфилда, чтобы он построил здесь, на крови, сказку. А старая леди, оплатила все расходы…»

Ему наконец удалось разглядеть, что на той стороне рядом с золотисто-багряным кустом стоит молодой человек. Пуаро отметил про себя, что молодой человек необычайно красив, и тут же с досадой подумал, что по нынешним временам отзываться так о молодых людях — крайне дурной тон. Теперь следовало говорить: «очень сексуален» или «безумно интересен». Зачастую, конечно, это оказывается более удобным, потому что как еще, не обидев, отозваться о человеке с нездоровым изможденным лицом, в котором нет ни одной правильной черты и которое к тому же наполовину закрыто сальными и спутавшимися космами? Так что выражение «красивый молодой человек» потихоньку выходит из употребления, а если кто и брякнет еще по привычке, то тут же извинится, чувствуя себя при этом так, точно плохо отозвался о покойнике. Перезрелым и томным девам не нужен больше Орфей[226] с его глупой кифарой[227] — им подавай испитого поп-кумира с мутными глазками и месяцами немытой головой.

Пуаро решительно зашагал вниз по дорожке и, спустившись на дно котловины, нос к носу столкнулся с тем самым «необычайно красивым молодым человеком», неожиданно вышедшим ему навстречу из-за купы деревьев. Первое, что бросалось в глаза, — это его исключительно юный и свежий вид, и только присмотревшись, можно было понять, что ему далеко за тридцать. На его лице мелькнула улыбка, означавшая скорее узнавание, чем приветствие. Он был высок и строен; черты его лица отличались таким совершенством, что, казалось, вышли из-под резца какого-нибудь античного скульптора. У него были темные глаза и вьющиеся черные волосы, облекавшие его голову наподобие кольчужного шлема. На какой-то миг Пуаро показалось даже, что он вдруг очутился на репетиции пьесы из рыцарских времен. Пуаро осторожно скосил глаза на свои калоши. «Придется попросить у костюмерши более подходящий реквизит», — подумал он и произнес:

— Похоже, я вторгся, в чужие владения. Если так, спешу принести свои извинения. Я приехал только вчера и еще не освоился с местными порядками.

— Не думаю, что это можно назвать вторжением. — Тон незнакомца был очень дружелюбным, но каким-то отстраненным, словно его мысли блуждали где-то очень далеко. — Сад не то чтобы открыт для посещения, но люди сюда наведываются. Старый полковник Вестон и его жена не возражают, хотя и опасаются, что здесь могут что-нибудь сломать. Не знаю… Лично мне кажется, это маловероятно.

— Да, все в целости и сохранности, — сказал Пуаро, оглядываясь. — И чистенько, хотя я не вижу ни одной урны. Удивительно. И так безлюдно. Странно. Казалось бы, самое место для влюбленных парочек.

— Влюбленные сюда не ходят, — заметил молодой человек. — Это место считается несчастливым.

— Если не ошибаюсь, вы тот самый архитектор?

— Майкл Гарфилд, — представился молодой человек.

— Я почему-то сразу так и подумал, — ответил Пуаро и, плавно поведя рукой, спросил: — Ваша работа?

— Да, — просто ответил Майкл Гарфилд.

— Потрясающе, — с чувством произнес Пуаро. — Тем более когда сталкиваешься с подобной красотой в одном из самых унылых — что уж скрывать — уголков Англии. Это, смею сказать, впечатляет… Поздравляю, — восторженно продолжал он. — Какое удовлетворение вы, вероятно, испытываете, глядя на творение своих рук!

— Удовлетворение? Да бывает ли оно? Я, например, совсем в этом не уверен.

— Вы создали этот сад, если не ошибаюсь, для некой миссис Ллуэллин-Смайд? А после ее смерти земля перешла к мистеру и миссис Вестон. И все это великолепие принадлежит теперь им?

— Да. Купили по дешевке. Дом слишком большой и неуютный — мало кому захочется в таком жить. Она завещала его мне.

— А вы продали…

— Да. Я его продал.

— А сад?

— И сад тоже. Он продавался вместе с домом — можно сказать, в нагрузку.

— Но почему? — спросил Пуаро. — Почему вы это сделали? Уж простите, если я кажусь вам чересчур любопытным.

— Вы действительно задаете не совсем обычные вопросы, — улыбнулся Майкл Гарфилд, внимательно глядя на Пуаро.

— Просто меня, как правило, интересуют не столько события, сколько причины, их вызвавшие. Почему, например, мистер Икс поступил так, а мистер Игрек эдак?

И, главное, почему мистер Зет повел себя совершенно иначе?

— А вы спросите у ученых, — улыбнулся Майкл. — Если им верить, поведение человека предопределяется генами и хромосомами. Их расположением, соотношением и Бог знает чем еще.

— А вот вы сейчас сказали, что полного удовлетворения не бывает. Ну а ваша работодательница, или, если угодно, покровительница, — она-то была удовлетворена? Ей понравилось ваше творение?

— В общем, да, — ответил Майкл. — Об этом я позаботился. Ей было легко угодить.

— Поразительно, — протянул Эркюль Пуаро. — Ей было, как мне сказали, за шестьдесят. Минимум шестьдесят пять. Разве возможно угодить человеку в таком возрасте?

— Я убедил ее, что сделал все именно так, как она хотела.

— А на самом деле?

— Вы это серьезно спрашиваете?

— Да нет, — ответил Пуаро. — По правде говоря, нет.

— Чтобы добиться успеха, — сказал Майкл Гарфилд, — нужно заниматься любимым делом и удовлетворять потребность в творчестве, коли таковая имеется. Но приходится быть в какой-то мере и торгашом. Нужно уметь преподносить свой товар, иначе всю жизнь придется угождать чужим вкусам, которые никоим образом не совпадают с вашими. Собственно говоря, я реализовал собственный замысел и продал — а лучше сказать, всучил — его своей заказчице, внушив ей, что именно об этом она и мечтала. Этому не так уж и трудно научиться. Не намного труднее, чем продать ребенку бурые яйца вместо белых. Просто нужно убедить его, что бурые — лучше. Что они, скажем так, нормальнее. Надо учитывать специфику деревенского восприятия. «Курицам больше нравятся бурые, а им лучше знать. Так что берите, не ошибетесь». А если будете мямлить, что яйца они яйца и есть, независимо от размера и цвета, вы попросту ничего не продадите.

— Странный вы человек, — задумчиво сказал Пуаро. — Дерзкий.

— Возможно.

— Вы создали изумительный ландшафт. Ваша фантазия расцвела на обломках и глыбах, оставшихся после вторжения тех, кто способен думать только о выгоде. Теперь тут царят гармония и совершенство. Вам удалось то, что удается не многим… воплотить в жизнь свою мечту… Примите дань восхищения от старика, посвятившего свою жизнь профессии куда менее творческой.

— Если не ошибаюсь, она вас сюда и привела?

— Так вы знаете, кто я? — немного кокетливо спросил Пуаро.

Пуаро обожал, когда его узнавали. К сожалению, теперь это случалось все реже и реже.

— Вы идете по кровавому следу… Здесь это знает каждый. Городок маленький, новости разносятся мгновенно. А заманила вас сюда другая знаменитость.

— Вы имеете в виду миссис Оливер?

— Ариадну Оливер. Ее, популярного автора. Все так и рвутся получить у нее интервью и спросить какую-нибудь глупость. Что она думает по поводу студенческих беспорядков, как ей, собственно, социализм, какой, по ее мнению, должна быть одежда для девочек и участвует ли она в сексуальной революции. В общем, полная чушь.

— Да-да, — согласился Пуаро, — чудовищная бестактность. Тем более что, как я заметил, они практически ничего не знают о миссис Оливер. Вот разве только, что она очень любит яблоки. Впрочем, оно и понятно, поскольку это единственное, что она уже лет двадцать рассказывает газетчикам. Только, боюсь, яблоки она теперь разлюбила.

— Вы сюда приехали из-за яблок?

— Да. Из-за тех, что были на всесвяточном празднике. Вы присутствовали?

— Нет.

— Вам повезло.

— Повезло? — переспросил Майкл с едва заметным удивлением.

— Присутствовать в качестве гостя на празднике, где происходит убийство, — развлечение не из приятных. Вам, полагаю, ничего подобного испытывать не доводилось. Считайте, вам крупно повезло, ибо… — Пуаро вдруг вспомнил, что он, как-никак, иностранец и по-французски добавил: — il у a des ennuis, vous comprenez[228]. Возникает столько вопросов… Где вы были такого-то числа? А часом раньше? А после? Кстати, — продолжал он, — а вы знали эту девочку?

— О да. Рейнольдсов здесь знают все. Я знаком с большинством местных жителей. Впрочем, в той или иной степени здесь все друг с другом знакомы. Или друзья, или приятели, или, на худой конец, соседи.

— Какой она была?

— Как бы вам это сказать… неприметной. Довольно неприятный голос. Визгливый. Честно говоря, это почти все, что я могу о ней вспомнить. Я не очень люблю детей. Обычно мне с ними скучно, а Джойс вообще не умела говорить ни 6 чем, кроме как о себе.

— В общем, вам она была неинтересна?

На лице Майкла Гарфилда отразилось легкое недоумение.

— Ну да. Вас это удивляет?

— В общем, да. Никому не интересные люди редко становятся жертвами убийства. Чтобы убить человека, нужна очень веская причина. Корысть, страх… любовь, наконец…

Сказав это, Пуаро посмотрел на часы.

— О, мне пора идти. У меня назначена встреча. Еще раз примите мои поздравления.

Он начал осторожно спускаться по дорожке, от всей души радуясь, что не надел сегодня своих любимых, но до ужаса тесных лакированных туфель. На самом дне лощины его ждала еще одна непредвиденная встреча. У развилки, от которой отходили три тропки, на поваленном дереве сидела девочка и кого-то ждала. Как выяснилось, ждала она именно его, о чем сразу же и объявила.

— Мистер Эркюль Пуаро, если не ошибаюсь? — светским тоном осведомилась она.

Девочка была настолько хрупкой, что казалась сказочным созданием, какие и должны были населять этот волшебный сад — феей или древесной нимфой. Голос у нее был чистый и звонкий — ни дать ни взять колокольчик.

— К вашим услугам, мисс, — учтиво ответил Пуаро.

— Меня послали вас встретить, — сообщила девочка. — Вы ведь идете к нам пить чай?

— К миссис Батлер и миссис Оливер? Да.

— Правильно. Это мама и тетя Ариадна, — согласилась девочка и укоризненно добавила: — Вы опаздываете.

— Прошу прощения. Я остановился кое с кем поговорить.

— Я видела. С Майклом, да?

— А ты его знаешь?

— Конечно. Мы здесь давно живем. Я всех знаю.

Пуаро спросил, сколько ей лет.

— Уже целых двенадцать. На следующий год поеду учиться в интернат.

— Тебя это радует или наоборот — не хочется уезжать?

— Пока не знаю. Вот приеду туда, тогда посмотрим. А здесь мне уже не очень нравится, не то что раньше. А сейчас, думаю, вам лучше пойти со мной. — И спохватившись, добавила: — Пожалуйста.

— Ну конечно. И приношу свои извинения за опоздание.

— Ничего страшного, не волнуйтесь.

— Как тебя зовут?

— Миранда.

— Тебе очень идет это имя.

— Из-за Шекспира, что ли?[229]

— Да. Вы проходили его в школе?

— Угу. Мисс Эмлин нам читала. А потом еще мама. Мне понравилось. Здорово. «И как хорош тот новый мир…»[230]В жизни, конечно, ничего такого не бывает, правда?

— Ты в это не веришь?

— А вы?

— Лучший мир есть всегда, — отозвался Пуаро, — только, знаешь ли, для совсем особых людей. Для счастливчиков. Для тех, в ком уже есть ростки этого мира.

— А, ясно, — сказала Миранда, и Пуаро замолчал, хотя у него были на этот счет очень большие сомнения.

Миранда прошла несколько шагов по тропинке и, чуть обернувшись, сказала:

— Нам сюда. Если пролезть через изгородь, это совсем рядом.

Она оглянулась и показала пальцем назад:

— А вон там, прямо посередине, был фонтан.

— Фонтан?

— Ну да. Много лет назад. Наверно, он и сейчас там — под кустами, только весь уже развалился. Люди приходят, и каждый уносит с собой камушек, а назад никто ничего не кладет.

— Жалко, наверное?

— Не знаю. Не уверена. А вам нравятся фонтаны?

— Lа depend[231], — ответил Пуаро.

— А я немного знаю по-французски, — похвасталась Миранда. — Вы сказали: «Как посмотреть», да?

— Совершенно верно. Ты, я вижу, неплохо образованна.

— Все говорят, что миссис Эмлин — замечательная учительница. Она у нас директор. Она ужасно строгая и немного сердитая, но иногда рассказывает жутко интересные вещи.

— Тогда она действительно хорошая учительница, — сказал Эркюль Пуаро. — Ты, я смотрю, здорово здесь ориентируется: все тропинки знаешь. Ты сюда часто ходишь?

— Очень. Я здесь больше всего люблю гулять. Прихожу сюда тайком от всех, залезаю на дерево и смотрю. Мне нравится наблюдать за ними.

— За кем?

— Ну, в основном, за птицами и белками. Оказывается, птицы постоянно ссорятся. Знаете стишок: «Птички в гнездышках воркуют»[232]? Так вот на самом деле, ничего подобного. А еще я наблюдаю за белками.

— А за людьми?

— Реже. Сюда мало кто ходит.

— Интересно почему?

— Наверно, боятся.

— Чего?

— Так ведь здесь кого-то убили. Только очень уже давно. Еще до того, как тут появился сад. Раньше ведь на его месте была каменоломня. Сплошной песок и щебень. Там-то ее и нашли, в песке. А как вы думаете, правду пословица говорит, что кому суждено быть повешенным, тот не утонет?

— Теперь уже вряд ли. В Англии больше не вешают.

— А в других странах все еще продолжают. И прямо на улицах. Я в газете читала.

— В самом деле? И как ты к этому относишься?

Миранда ответила на вопрос, следуя своей, только ей одной понятной логике.

— Джойс ведь утопили, — сказала она. — Мама не хотела мне говорить. Довольно глупо с ее стороны, вам не кажется? Мне все-таки двенадцать лет.

— Джойс была твоей подружкой?

— Да. Мы очень дружили. Иногда она рассказывала мне всякие интересные вещи. Про слонов и раджей. Она ведь бывала в Индии. Вот бы и мне туда съездить! А мне особенно и не о чем было ей рассказать. Вот мама — мама ей бы рассказала. Она, знаете, была в Греции. А меня с собой не взяла. Она как раз там с тетей Ариадной и познакомилась. А еще мы с Джойс рассказывали друг дружке всякие секреты.

— Откуда же ты узнала о том, что с ней случилось?

— От миссис Перринг. Это наша кухарка. Подслушала, как она разговаривала с миссис Минден, которая приходит к нам убираться. Кто-то сунул Джойс головой в ведро с водой.

— И ты не догадываешься кто?

— He-а. Кухарка с миссис Минден тоже, как я поняла, не знают. Впрочем, чего с них взять-то? Обе глупые какие-то…

— Значит, не догадываешься?

— Меня же там не было. Как назло заболело горло и поднялась температура. Так что мама меня с собой не взяла. Иначе я бы хоть что-то узнала. Ну, про то, как ее утопили. Я потому и спросила у вас о людях, которым суждено утонуть. Приготовьтесь, сейчас полезем через изгородь. Смотрите не порвите костюм.

Пуаро последовал за ней. Проход в живой изгороди на границе с «Садом в карьере» показался Пуаро, мягко говоря, тесноватым, хотя его тоненькой, как эльф[233], провожатой он, должно быть, представлялся просторным тоннелем. Впрочем, она заботливо опекала своего спутника, предупреждая его о близости торчащих шипов и отводя в сторону самые колючие ветки. Они выбрались наконец на небольшую вытоптанную площадку, затем миновали компостную кучу, обогнули заброшенный огуречный парник и оказались у двух больших контейнеров для мусора. Дальше начинался маленький ухоженный садик, засаженный в основном розами, по которому они очень скоро дошли до стоявшего в глубине бунгало[234]. Миранда провела Пуаро сквозь открытую застекленную дверь и с гордостью коллекционера, только что поймавшего редкого жука, объявила:

— Смотрите, кто у меня тут!

— Миранда, ты что, заставила мосье Пуаро лезть через изгородь? Я же тебя просила!

— Через изгородь лучше, — ответила Миранда, — и гораздо короче.

— И больнее, я полагаю.

— Не помню, — вмешалась миссис Оливер, — я вас уже представляла моей подруге миссис Батлер?

— Разумеется. На почте.

Упомянутое знакомство длилось несколько секунд, отделявших миссис Батлер от заветного окошка кассы. Теперь у Пуаро появилась возможность разглядеть ее получше. Тогда, на почте, ее стройную фигуру скрывал просторный плащ, а большую часть лица — низко повязанный платок. Теперь выяснилось, что если ее дочь походила на древесную нимфу, то сама Джудит Батлер в свои тридцать пять удивительно напоминала речную фею. Ни дать ни взять Рейнская дева. Хрупкая до прозрачности, с узким бледным лицом, совершенно речными огромными зелеными глазами в обрамлении длинных ресниц и тонкими белокурыми волосами, ручейками спускающимися на плечи.

— Я очень рада, что вы смогли приехать сюда, мосье Пуаро, — сказала Джудит Батлер. — Это было так любезно с вашей стороны.

— Я никогда бы не посмел пренебречь просьбой миссис Оливер, моего давнего друга. Ее желание для меня закон, — ответил Пуаро.

— Чушь какая! — фыркнула миссис Оливер.

— Она уверена, совершенно уверена, что вы сумеете распутать это кошмарное происшествие. Миранда, милая, ступай-ка на кухню. Возьми лепешки в духовке.

Миранда исчезла, успев одарить Пуаро лукавой улыбкой, вне всякого сомнения означавшей: «Видите? Нарочно ведь отсылает».

— Я пыталась от нее скрыть, — сказала миссис Батлер, — это… это страшное происшествие. Но не сумела…

— Ничего удивительного, — заметил Пуаро. — Плохие вести распространяются быстрее всех остальных. И потом, — добавил он, — невозможно жить в парнике. А дети вообще очень восприимчивы.

— «Средь вас дитя, что подмечает все», — вмешалась миссис Оливер. — Не помню, Бёрнс[235] это сказал или Вальтер Скотт[236], но детей он, вне всякого сомнения, понимал.

— Значит, Джойс Рейнольдс действительно была свидетельницей убийства? — спросила миссис Батлер. — Трудно поверить.

— Поверить, что действительно видела?

— Нет. Что, увидев его, не проговорилась об этом раньше. Совсем на нее не похоже.

— Все, с кем мне уже довелось побеседовать, — мягко проговорил Пуаро, — называли Джойс Рейнольдс не слишком правдивой девочкой.

— Дети странные создания, — отозвалась Джудит Батлер. — Бывает, они выдумывают то, что в дальнейшем оказывается правдой.

— Джойс Рейнольдс, без всякого сомнения, убили, — ответил Пуаро. — Из этого и будем исходить.

— Вы исходите из этого с самого начала, — не утерпела миссис Оливер. — Вам небось уже все известно.

— Мадам, не требуйте от меня невозможного. Вы, как всегда, чересчур нетерпеливы…

— Почему бы нет? — спросила миссис Оливер. — В наше время быстрота — залог успеха.

В эту минуту в комнату с тарелкой, полной лепешек, вернулась Миранда.

— Куда поставить? — осведомилась она и насмешливо спросила: — Надеюсь, вы уже все обсудили? Или вам еще что-нибудь принести?

Миссис Батлер молча придвинула старинную серебряную заварочницу к каминной решетке и включила электрический чайник. Едва он начал кипеть, она выдернула штепсель и, заварив чай, разлила его по чашкам. Миранда с прилежным и чуть манерным от старания изяществом обнесла всех горячими лепешками и сандвичами с огурцом.

— А вы знаете, что мы познакомились с Ариадной в Греции? — спросила Джудит.

— Я свалилась в море, — пояснила миссис Оливер. — Мы возвращались с экскурсии на острове, на море было весьма неспокойно, и вот у причала все это и произошло… Мне говорят «прыгайте, миссис», я смотрю — а причал находится жуть как далеко. Он, правда, тут же оказался прямо у катера, но я-то этого не ожидала, так что очень удивилась и прыгнула, когда он уже отскочил… — Она перевела дыхание. — В общем, Джудит больше всех старалась выловить меня из воды, и, в итоге, мы подружились.

— Так оно все и было, — подтвердила миссис Батлер. — К тому же мне очень понравилось ваше имя. Ариадна… Очень уж оно там пришлось кстати.

— Да, оно греческое, — сказала миссис Оливер. — И, между прочим, настоящее, а вовсе не псевдоним, как многие думают. Однако со мной так и не случилось ничего похожего на историю Ариадны[237]. Увы и ах! Мне так и не довелось быть покинутой суженым на греческом острове, увы и ах!

Пуаро поспешно пригладил усы, одновременно прикрывая улыбку, появившуюся, стоило ему только представить миссис Оливер в образе отвергнутой греческой девы.

— Ну, не у всех же имя влияет на судьбу, — заметила миссис Батлер.

— Разумеется. Тебя, между прочим, тоже нелегко представить в роли воительницы, отрубающей голову своему поклоннику. Ведь так там, вроде бы, все было? У Юдифи[238]и Олоферна, я имею в виду?

— Она совершила это ради свободы отечества, — заметила миссис Батлер, — и, если я ничего не путаю, заслужила всеобщее одобрение.

— По правде говоря, я не очень хорошо помню, в чем там у них было дело. Это ведь в Апокрифах[239]? Однако, если вдуматься, люди порой и в самом деле дают своим детям очень странные имена. Кто там вогнал кол в чью-то голову? Иаиль или Сисара[240]? Вечно я путаю, кто из них мужчина, а кто женщина. Впрочем, не так важно. Тем более я не припомню, чтобы кого-нибудь при рождении окрестили Иаилью.

— «Она молока подала ему в чаше вельможеской»[241], — раздался голос Миранды, которая стояла с чайным подносом, собираясь унести его в кухню.

— И не смотрите на меня так, — оправдывающимся тоном сказала Джудит Батлер подруге, — не рассказывала я ей про Апокрифы. Их этому в школе учат.

— Довольно необычно для современной школы, — удивилась миссис Оливер. — Мне казалось, им рассказывают только краткое содержание.

— Только не мисс Эмлин, — вставила Миранда. — Мисс Эмлин говорит, что теперь даже на проповедях читают не настоящую Библию, а осов… осов… осовре-ме-ненную, вот какую! А в ней уже нет этих… как их… литературных достоинств, вот. Поэтому мисс Эмлин и доносит до нас «прекрасную прозу, переходящую иногда в белые стихи „Авторизованной версии“»[242] — процитировала она учительницу. — А мне так даже очень понравилась история про Иаиль и Сисару, — добавила она мечтательно. — Хотя сама бы я никогда до такого не додумалась. Это же надо! Человек спит, а она его колом в висок!

— В самом деле? Ты очень меня утешила, — сказала ее мать.

— Ну а как бы ты все-таки расправилась со своими врагами, Миранда? — спросил Пуаро.

— Постаралась бы их не мучить, — равнодушно ответила девочка. — Было бы, конечно, сложнее, но, по мне, пусть лучше будет сложнее, чем делать людям больно. Я дала бы им какое-нибудь лекарство. Ну, от которого просто засыпаешь и видишь хорошие сны… Только уже не просыпаешься. — Она забрала со стола чашки и тарелку из-под сандвичей. — Я вымою, мама, — сказала она, — а ты покажи мосье Пуаро наш сад. В конце клумбы еще осталось несколько цветков «Королевы Елизаветы»[243].

Она вышла из комнаты, осторожно неся поднос с посудой.

— Поразительный ребенок, — сказала миссис Оливер.

— У вас очень красивая дочь, мадам, — сказал Пуаро.

— Это она сейчас красивая, а что из нее вырастет, одному Богу известно. Некоторые так обрастают жирком, что становятся похожими на упитанных свинок. Но сейчас, конечно, она словно древесная нимфа.

— Неудивительно, что она так любит «Сад в карьере».

— Иногда мне хочется, чтобы она любила его не так сильно. Место уединенное, мало ли кто туда забредет. Страшно… Ох, да сейчас все время чего-то боишься. Поэтому… поэтому вы непременно должны выяснить, кто это сделал с Джойс, мосье Пуаро. Иначе мы всегда будем бояться за своих детей. Ариадна, будьте добры, проводите мосье Пуаро в сад. Я подойду чуть позже.

Она взяла две оставшиеся чашки и тарелку и удалилась в кухню. Пуаро и миссис Оливер вышли через стеклянную дверь в маленький садик. Он был точно таким, каким и полагается быть истинно английскому саду осенью. Кое-где на клумбах еще виднелись свечки золотарника[244], последние астры и гордые, словно изваянные из камня, бутоны красных роз. В них действительно было что-то королевское. Миссис Оливер тут же устремилась к стоявшей неподалеку от крыльца каменной скамье и, опустившись на нее, жестом пригласила Пуаро сесть рядом.

— Значит, Миранда, по-вашему, похожа на нимфу, — начала она. — А что вы думаете о Джудит?

— Я думаю, ее следует переименовать в Ундину[245], — ответил Пуаро.

— Настоящая русалка, правда? Словно только что вышла из Рейна или из лесного озерца. Еще вода по волосам струится. И при этом такая ухоженная и подтянутая…

— Она вообще очень славная, — заметил Пуаро.

— Ну а серьезно, что вы о ней думаете?

— У меня не было времени подумать. Пока я вижу только, что она очень красива, очень обаятельна и чем-то очень встревожена.

— Еще бы!

— Теперь ваша очередь, мадам. Скажите-ка, а что вы о ней думаете?

— Ну, мы ведь очень сдружились после той экскурсии… У меня, вы же знаете, не так уж много настоящих друзей. Раз-два и обчелся. Нет, я, конечно, знакома со множеством весьма достойных людей, но, честно говоря, мне совершенно не хочется с ними встречаться. Так вот Джудит как раз из тех, кого мне хочется видеть как можно чаще.

— Вы совсем не были знакомы с ней до Греции?

— Нет, совсем не была.

— А что вы о ней знаете?

— Так, немного… в общих чертах. Она вдова… уже много лет. Муж был летчиком гражданской авиации. Погиб в автокатастрофе… у выезда с автострады на полной скорости врезался в другую машину — где-то тут поблизости. Представляю, каково ей было это пережить. Она до сих пор не может вспоминать об этом без слез…

— Миранда ее единственный ребенок?

— Да. Джудит подрабатывает секретарем в какой-то местной фирме, но постоянной работы у нее нет.

— Она знакома с обитателями «Дома у карьера»?

— Вы имеете в виду старого полковника и миссис Вестон?

— Скорее, прежнюю владелицу, миссис Ллуэллин-Смайд, если я верно запомнил ее фамилию.

— Думаю, верно. По-моему, я ее уже где-то слышала. Но, если не ошибаюсь, эта леди уже два или три года как умерла. Неужели вам мало живых? — спросила миссис Оливер с некоторым раздражением.

— Безусловно, нет, — ответил Пуаро. — Но мне также необходимы сведения обо всех, кто умер или пропал без вести.

— Это кто же пропал без вести?

— Служанка из Европы.

— Ах это, — небрежно отозвалась миссис Оливер, — так ведь они всегда пропадают, нет, разве? Приезжают и тут же начинают клянчить денег на обратную дорогу. Или приезжают и тут же ложатся в роддом, потому что уже беременны, а ребенка называют Август, Ханс, Борис или еще того хуже. А то бывает приезжают в поисках мужа — своего или чужого. Мои приятельницы чего мне только про этих девиц не рассказывали! С иностранками всегда так: либо они — подарок судьбы и спасение для матерей-одиночек, либо… воруют чулки, косметику и… ой!., их убивают!

— Успокойтесь, мадам, — поморщился Пуаро. — У нас нет никаких оснований думать, что эта служанка убита, — скорее наоборот.

— Что значит, «скорее наоборот»? Бессмыслица какая-то!

— Возможно. И тем не менее…

Он вынул записную книжку и сделал в ней пометку.

— Что это вы там пишете? — заинтересовалась миссис Оливер.

— Кое-что относительно прошлого.

— Вы вообще, кажется, обеспокоены им куда больше, чем настоящим.

 — Прошлое определяет будущее, — назидательно сказал Пуаро, протягивая ей свою книжку. — Хотите посмотреть?

— Конечно хочу. Хотя все равно я там наверняка ничего не пойму. Вы как будто нарочно стараетесь записывать то, что имеет как можно меньшее отношение к делу.

Она раскрыла маленькую черную книжицу.

Умерли: Миссис Ллуэллин-Смайд (богатая леди). Джанет Уайт (школьная учительница). Служащий юридической конторы — удар ножа (в прошлом судим за подделку документов).

Ниже стояла запись: «Пропала подживалка».

— Что еще за подживалка? — удивилась миссис Оливер.

— Это слово, которое сестра моего друга Спенса использует для обозначения лиц, именуемых обычно иностранными служанками.

— А зачем ей было пропадать?

— Затем, что иначе у нее могли быть неприятности с законом.

Палец Пуаро скользнул вниз и остановился на следующей записи. Она состояла всего из одного слова: «Фальшивка» и заканчивалась сразу двумя вопросительными знаками.

— Фальшивка? — спросила миссис Оливер. — Почему фальшивка?

— Нет, это я спрашиваю: «почему фальшивка?»

— Вы, вообще, о чем?

— Было подделано завещание, вернее, завещательное распоряжение. Распоряжение, изменившее завещание в пользу подживалки.

— Злоупотребление влиянием? — предположила миссис Оливер.

— Подделка — это куда серьезнее, чем злоупотребление влиянием, — возразил Пуаро.

— Я что-то не понимаю, какое отношение это имеет к убийству бедняжки Джойс.

— Я тоже, — сказал Пуаро. — Это-то и настораживает.

— А это еще что за слово? Никак не могу разобрать.

— Слоны[246].

— Ну это уж полный абсурд! — возмутилась миссис Оливер.

— Не скажите, — хитро улыбнулся Пуаро. — А впрочем, время покажет.

Он поднялся.

— Вынужден вас покинуть, — сказал он. — Досадно, конечно, что не успеваю попрощаться с хозяйкой, но вы уж передайте ей, пожалуйста, мои извинения. Мне было чрезвычайно приятно познакомиться и с ней, и с ее чудной дочуркой. Передайте, чтобы берегла ее.

— «В лесу с детьми не смей играть, сказала строго дочке мать», — продекламировала миссис Оливер. — Что ж, прощайте, раз уж вы такой любитель загадок. Сказали бы по старой дружбе, что намерены предпринять дальше.

— На завтрашнее утро у меня назначена встреча в фирме «Фуллертон, Харрисон и Ледбеттер» в Медчестере.

— С какой целью?

— Поговорить о поддельном завещании и прочих любопытных вещах.

— А потом?

— Хочу побеседовать кое с кем из тех, кто присутствовал…

— На празднике? — живо перебила его миссис Оливер.

— Нет, на его подготовке.

Глава 12

В помещении фирмы «Фуллертон, Харрисон и Ледбеттер» все свидетельствовало о том, что это — в высшей степени почтенная и уважающая традиции контора. Безжалостная рука времени не пощадила, однако, и ее. Ни Харрисонов, ни Ледбеттеров уже не было. Теперь их место занимали некто Эткинсон и молодой человек по фамилии Коул. Но, как и прежде, главой фирмы был Джереми Фуллертон, старший партнер.

Фуллертон оказался худым стариком с бесстрастным лицом, безжизненным голосом сухаря-законника и неожиданно острыми и живыми глазами. Его ладонь покоилась на листке бумаги с какой-то коротенькой записью, которую он, видимо, только что прочел. Перечитав ее для надежности еще раз и убедившись, что ошибки нет, он удивленно поднял глаза на человека, имя которого там стояло.

— Мосье Эркюль Пуаро?

Он окинул посетителя цепким оценивающим взглядом. Немолод… Явно иностранец… Одет с иголочки, но ужас как непрактично. Чего стоят одни лакированные туфли, которые — судя по едва заметным страдальческим морщинкам возле уголков глаз незнакомца — еще и жмут! И такого вот щеголя, фата и иностранца рекомендует ему не кто иной, как инспектор Тимоти Реглан из уголовного розыска. Более того, за него ручается старший инспектор Спенс, бывший сотрудник Скотленд-Ярда!

— Старший инспектор Спенс, я верно понял? — недоверчиво переспросил Фуллертон.

Спенса он знал. В свое время тот хорошо потрудился и был на отличном счету у начальства. В памяти Фуллертона промелькнули смутные воспоминания. То нашумевшее некогда дело: вначале никто и подумать не мог, что оно будет иметь такой фурор. Казалось бы: психопат и неврастеник, даже не думающий отпираться и будто сам напрашивающийся на виселицу, ибо тогда еще вешали… Эх, были же времена! Какая жалость, что все это теперь отменили, думал отнюдь не склонный к новомодным сантиментам Джереми Фуллертон. Пятнадцать лет, пожизненное заключение… Ну что это, в самом деле? И вот вам итог: тем юнцам и в голову не могло прийти, во что это может вылится… Нет человека — нет и свидетеля… Дело тогда поручили Спенсу, который очень спокойно, но настойчиво втолковывал всем, что подозреваемый не совершал убийства, а самое смешное, тот, как выяснилось, и впрямь его не совершал. Доказал это, помнится, какой-то иностранец… Какой-то отставной детектив, служивший раньше в бельгийской полиции. Уже тогда был в летах. Сейчас, верно, уже дряхлый старец, думал Фуллертон. Но как бы там ни было, сам он будет действовать осторожно. От него требуется информация. Что ж, он готов ее предоставить, хотя вряд ли он располагает сведениями, которые могут пролить свет на данное дело. Убийство ребенка…

Фуллертону казалось, что он в состоянии довольно точно назвать тех, кто был способен совершить это убийство. Возможных подозреваемых было по меньшей мере трое, и убить мог любой из них. В его памяти всплыли знакомые формулировки: умственно отсталый… психиатрическое обследование… Скорее всего, именно этим и кончится. Как обычно… Впрочем, утопить ребенка во время праздника — это что-то новенькое. Обычно они исчезают, согласившись прокатиться на машине, хотя им по сто раз было говорено не делать этого… А потом их тела находят в соседней роще или в яме из-под гравия. В яме, да… Когда же это было? Что-то очень давно, много-много лет назад.

Его воспоминания длились минуты три, после чего Фуллертон с еле заметным астматическим придыханием прокашлялся и заговорил снова:

— Мосье Эркюль Пуаро? Чем могу служить? Я полагаю, вы по делу этой девочки, Джойс Рейнольдс. Прескверная история. По правде говоря, сомневаюсь, что сумею вам помочь. Я, в сущности, ничего не знаю.

— Но вы, насколько мне известно, поверенный семьи Дрейков?

— О да, да. Хьюго Дрейк, бедняга. Хороший был человек. Дрейков я знаю давно: собственно, с тех самых пор, как они купили «Яблони» и переехали сюда жить. Тяжкий крест — полиомиелит, он заболел, когда ездил с женой отдыхать за границу. Слава Богу, его блестящий интеллект нисколько не пострадал. Но когда такое случается с человеком, который вел спортивный образ жизни, великолепно играл в теннис… волейбол… это поистине невыносимо. Да. Тяжко осознавать, что ты на всю оставшуюся жизнь калека.

— И вы, кажется, вели дела миссис Ллуэллин-Смайд?

— Это его тетушка, да. Без всяких сантиментов, замечательная была женщина. Обосновалась здесь после того, как у нее появились проблемы со здоровьем, чтобы жить поближе к племяннику и его жене. Приобрела этот несуразный «Дом у карьера». Изрядно переплатила; впрочем, для нее это не имело особого значения. Дама она была очень богатая. Могла присмотреть себе домишко и поприятней, но ее прельстила каменоломня. Отыскала где-то дизайнера, большого, говорят, доку. С виду он такой же, как все эти длинноволосые ребята со смазливыми мордочками, только толковый. Он ей весь этот сад — низинный, как его называют, — и сделал. И всем хорошо. И ей радость, и он после этого пошел в гору. Сделался знаменитостью: о нем даже в «Хоумз энд Гарденз» писали, с фотографиями, да. Что ни говори, а в людях миссис Ллуэллин-Смайд разбиралась. И, похоже, наняла она его действительно для работы, а не в качестве, как бы это сказать… protege[247]. У пожилых дам бывают подобные причуды. Нет, у парня действительно голова на плечах, и в своем деле он один из лучших. Однако я отвлекся… Миссис Ллуэллин-Смайд умерла почти два года назад.

— И умерла совершенно неожиданно.

Фуллертон взглянул на Пуаро повнимательней.

— Я бы не сказал. У нее было больное сердце, и врачи советовали ей не перетруждаться. Но ведь таким, как она, врачи не указ. Уж чем-чем, а ипохондрией[248] она точно не страдала. — Он кашлянул и сказал: — Однако мы, кажется, снова отклонились от темы…

— Ну что вы! — возразил Пуаро. — То, что вы говорите, очень важно, но позвольте мне задать парочку вопросов на совершенно иную тему. Насчет одного из ваших служащих, некоего Лесли Феррира.

На лице Фуллертона отразилось неподдельное удивление.

— Лесли Феррира? — переспросил он. — Лесли Феррира… Погодите. Я и впрямь, знаете ли, едва вспомнил, о ком речь. Да-да, конечно. Которого убили, да?

— Именно.

— Право! Не знаю даже, что вам и рассказать. Дело давнее. Однажды вечером его зарезали возле «Зеленого лебедя». Вот, собственно, и все. Никого тогда не задержали. Думаю, у полиции были догадки насчет того, кто это сделал, но, как обычно, не хватило улик.

— И каков, по-вашему, мотив? Эмоции?

— Скорее всего, да. Ревность, знаете ли. У него был роман с замужней женщиной. Ее муж — владелец той самой пивной, «Зеленый лебедь». Прямо скажем, есть пивные и поприличней. Впрочем, к моменту убийства этот Лесли вроде бы завел шашни с другой женщиной, и, поговаривают, не с одной. Падок он был на это дело. Пару раз попадал в весьма щекотливые… э-э… ситуации.

— Ну а каким он был работником? Вы были им довольны?

— Я бы сформулировал так: почти доволен. У него были определенные достоинства. Умел обращаться с клиентами, был в курсе всех изменений в юриспруденции… Ему бы почаще вспоминать о своей карьере и соответственно себя вести, да… А он вместо этого путался то с одной, то с другой, и все больше с такими, каких я — вы уж простите старого ретрограда — ставлю на социальной лестнице гораздо ниже его… Ну и однажды в «Зеленом лебеде» произошла драка, а когда Феррир возвращался домой, кто-то всадил ему в спину нож.

— И кто был тому виной, как вы считаете? Одна из его новых пассий или же миссис «Зеленый лебедь»?

— Это не тот случай, когда можно было бы сказать что-нибудь наверняка. В полиции, кажется, склонялись, что всему виной ревность, а там… — Он пожал плечами.

— Но вы в этом не уверены?

— Ну почему же, — протянул Фуллертон. — Как говорится: «В самом аду нет фурии страшней, чем женщина, отвергнутая милым»[249]. Обвинители любят это цитировать и частенько попадают в самую точку.

— Но сами вы не совсем уверены, что это именно тот случай?

— Лично я, скажем так, предпочел бы, чтобы набралось побольше улик. Полиция, мне кажется, придерживалась того же мнения, но прокурор настоял на своем…

— Значит, там могло быть что-то совсем иное?

— О да. Можно было выдвинуть несколько версий. Слишком уж много за этим Ферриром водилось грешков. Даже странно… Воспитание он получил отменное. Мать — достойнейшая женщина. Вдова. С отцом, правда, сложнее… Насилу выпутался из нескольких скверных историй. Жене его приходилось несладко. Похоже, юноша пошел по его стопам. Были случаи, связывался с весьма сомнительными личностями. Однако я, например, ему все же верил. Думал, молодо-зелено, образуется. Предупредил только, чтобы от кое-каких своих дружков держался подальше. Так, знаете ли, мелкие жулики. А если начистоту, я бы его и держать не стал, кабы не его матушка. А ведь и на самом деле жаль: молодой, способный… Я раз его отчитал, другой… Все надеялся, остепенится. Куда там! Сейчас ведь вообще один разврат вокруг. И чем дальше, тем больше, особенно в последние десять лет…

— Вы полагаете, кто-то из дружков заподозрил его в двойной игре?..

— Вполне возможно. Эти их компании — такая мерзость… Только раз с ними свяжешься, жди беды. Что-то не так — получай нож в спину. Так, на всякий случай. Обычное дело по нынешним временам.

— И никто не видел, как это случилось?

— Нет, конечно. Да и кому видеть-то. В таких вещах рассчитывают все до мелочей. Готовят алиби.

— И все же, кто-нибудь мог случайно стать свидетелем. Ребенок, например.

— Поздно вечером? Около «Зеленого лебедя»? Маловероятно, мосье Пуаро.

— Ребенок, — продолжал Пуаро, — который все запомнил. Скажем, девочка, возвращавшаяся домой от подруги. Случайно увидела из-за угла дома или через живую изгородь.

— Ну и воображение у вас, мосье Пуаро, право слово.

— Мне, например, это не представляется столь уж невероятным, — заметил Пуаро. — Дети много чему оказываются свидетелями. И главным образом потому, что часто появляются там, где никто не ожидает.

— Да, но потом они приходят домой и обязательно рассказывают об увиденном.

— Не обязательно, — возразил Пуаро. — Видите ли, порой они не уверены, что действительно что-то видели. Особенно, если увиденное вызвало у них неосознанный страх. Дети не всегда рассказывают о каком-то происшествии, тем более с роковыми последствиями. К тому же им нравится сознавать, что у них есть тайна — нечто, о чем никому кроме них не известно.

— Ну уж матери-то они наверняка расскажут, — настаивал Фуллертон.

— Не уверен, — отозвался Пуаро. — Я, например, в детстве, рассказывал матери далеко не все.

— А позвольте полюбопытствовать, чем вас так заинтересовало дело Лесли Феррира? Неужели тем, что его убили? Боюсь, в наши дни этим уже никого не удивишь.

— Именно потому, что его убили, и потому, что случилось это сравнительно недавно, мне и хотелось бы узнать об этом молодом человеке как можно больше. Возможно, это окажется очень полезным.

— Право, мосье Пуаро, — немного резко сказал Фуллертон. — Я как-то не могу понять, зачем вы пришли ко мне и что вас на самом деле интересует. Не можете же вы всерьез подозревать, что между смертью Джойс Рейнольдс и давнишней смертью нашего жуликоватого молодого сотрудника существует какая-то связь?

— Подозревать можно все что угодно, — невозмутимо ответил Пуаро. — И моя цель — как можно больше узнать.

— Извините! Я всегда считал, что главное — это найти улики.

— Вы, наверное, слышали, что погибшая девочка, Джойс, в присутствии нескольких свидетелей сказала, что она собственными глазами видела, как произошло убийство?

— В наших местах, — ответил Фуллертон, — слухи расходятся быстро. И, как правило, в чрезвычайно искаженном виде, так что принимать их на веру было бы, по меньшей мере, неразумно.

— Совершенно с вами согласен, — кивнул Пуаро и продолжил: — Джойс, как я понимаю, было всего тринадцать. Но и девятилетний ребенок вполне может кое-что запомнить из увиденного: например, как машина, сбив человека, умчалась дальше, или как темным вечером кому-то всадили нож в спину, или, скажем, задушили ее школьную учительницу… Подобное зрелище было бы для детской психики настоящим шоком — картиной, которую страшно даже вспоминать. И тогда ребенок, вполне возможно, внушил бы себе, что этого просто не было. Вы согласны, что в принципе такое возможно?

— Да-да, но едва ли это… Совершенно невероятное предположение!

— Кажется, у вас тут еще пропала девушка-иностранка. То ли Ольга, то ли Соня, фамилии, правда, не знаю.

— Ольга Семенова. Да, было такое.

— Не очень, по-видимому, надежная особа?

— Не очень.

— И она была подживалкой… простите, сиделкой при миссис Ллуэллин-Смайд, о которой вы мне только что рассказывали?

— Да. До этой Ольги у нее было еще несколько девушек, и две из них, если не ошибаюсь, тоже иностранки. Одну она выгнала едва ли не сразу; другая оказалась поприличней, но уж чересчур глупа. А миссис Ллуэллин-Смайд в этом отношении была не слишком терпима… Ольга же, похоже, пришлась ей по нраву. Если мне не изменяет память, внешне она не была особенно привлекательной, — сказал Фуллертон. — Небольшого росточка, коренастая, нелюдимая… В округе ее недолюбливали.

— Но главное, чтобы хозяйка любила, — заметил Пуаро.

— Просто она к ней привязалась. Некоторым даже казалось, что чересчур…

— Да, пожалуй.

— Очевидно, — с некоторым раздражением сказал Фуллертон, — вы уже все знаете лучше меня. Не думаю, что сумею сообщить вам что-либо новое. Слухи, как я уже сказал, расходятся у нас моментально.

— Я слышал, миссис Ллуэллин-Смайд оставила девушке большую сумму денег?

— Вот это-то всех и насторожило! — ответил Фуллертон. — Миссис Ллуэллин-Смайд долгие годы практически не меняла своего завещания. Ну, разве что впишет еще какие-нибудь благотворительные заведения или передаст другим лицам долю тех, кто умер, так и не дождавшись наследства. Не сомневаюсь, впрочем, коль скоро вы интересуетесь данным вопросом, все это вам тоже известно. Да… Неизменным оставалось то, что все свои деньги она оставляла в совместное владение племяннику Хьюго Дрейку и его жене, которая одновременно приходилась ему двоюродной сестрой, а миссис Ллуэллин-Смайд, соответственно, племянницей. В случае кончины одного из них, право на его долю в наследстве переходило к здравствующему супругу. Также завещания миссис Ллуэллин-Смайд обычно содержали множество распоряжений в пользу благотворительных фондов и ее старых слуг. Документ, который выдавали за свидетельство ее последнего волеизъявления, появился недели за три до ее кончины и, в отличие от всех предыдущих, не был оформлен через нашу фирму. Он представлял собой дополнительное распоряжение к уже существовавшему завещанию и был написан якобы ее собственной рукой. И, если кое-какие благотворительные учреждения, хотя и в гораздо меньшем количестве, чем обычно, еще упоминались в этом сомнительном документе, о старых слугах в нем уже не было сказано ни слова. Все же остальное, то есть весьма значительная часть ее очень даже солидного состояния отходило к Ольге Семеновой в благодарность за преданную службу и личную привязанность. В высшей степени поразительное распоряжение, которое совершенно не вязалось со всем, что миссис Ллуэллин-Смайд делала прежде.

— И что было дальше? — спросил Пуаро.

— Хотя вы, я совершенно уверен, прекрасно осведомлены о дальнейшем развитии событий, позволю себе напомнить. Заключение графологов недвусмысленно утверждало, что сие распоряжение есть не более чем грубейшая подделка, а почерк, которым оно написано, лишь отдаленно напоминает манеру письма миссис Ллуэллин-Смайд. Миссис Смайд не любила пишущей машинки и часто просила Ольгу писать личные письма вместо нее по-возможности сходным почерком, предоставляя ей, таким образом, прекрасную возможность поупражняться. Не вызывает сомнений, что после смерти миссис Ллуэллин-Смайд девица решилась на большее, рассудив, что достаточно набила руку и сумеет подделать почерк хозяйки. Единственное, о чем она забыла, а точнее, наверняка не знала, это графологическая экспертиза.

— Следующим шагом, очевидно, было возбуждение иска с намерением оспорить документ в судебном порядке?

— Именно так. Но, пока его оформляли и отправляли в суд, произошла обычная в таких случаях проволочка, и барышне отказала выдержка. Она, как вы изволили выразиться, пропала.

Глава 13

Эркюль Пуаро встал со стула, откланялся и удалился. Джереми Фуллертон откинулся в своем кресле и, невидяще глядя в стену, принялся задумчиво постукивать кончиками пальцев по крышке стола. Потом взял лежавший перед ним документ и попытался на нем сосредоточиться. От этих безуспешных попыток его оторвало негромкое жужжанье телефона.

— Да, мисс Майлз?

— Пришел мистер Холден, сэр.

— Ах да… Но он, кажется, должен был явиться сорок пять минут назад. Он объяснил причину опоздания? Ну, конечно. Все то же самое, обычные отговорки. Скажите ему, что у меня сейчас другой посетитель. Пусть приходит на следующей неделе. Назначьте ему какое-нибудь время. Этому надо положить конец.

— Хорошо, мистер Фуллертон.

Он опустил трубку и снова уставился на документ, который все еще держал в руке, по-прежнему не в силах вникнуть в его суть. В его памяти одна за другой мелькали картины прошлого. Два года… Прошло уже почти два года, и вот этот странный человечек с огромными усами; несколькими вопросами разом оживил угасшие воспоминания. И, конечно, тот разговор, почти двухлетней давности…

Он опять, словно наяву, увидел в кресле напротив себя девушку: невысокого роста, коренастую, с оливково-смуглой кожей и темно-красными чувственными губами. У нее были широкие скулы и яростно-напряженный взгляд голубых глаз, смотревших на него из-под густых бровей. Страстное, полное жизни лицо… Лицо человека, познавшего страдание, обреченного страдать вечно и не желающего с этим мириться. Лицо человека, который будет драться и отстаивать свои интересы до конца. Любопытно, где она теперь, подумал он. Как бы там ни было, она сумела… А что, собственно, она сумела? Помогал ли ей кто-нибудь? Наверное… И теперь она снова в каком-то далеком уголке своей истерзанной катаклизмами страны. Откуда сбежала и куда вынуждена была вернуться под угрозой ареста.

Джереми Фуллертон был ярым законником. Он свято верил в силу закона и откровенно презирал современных судей за слишком мягкие приговоры и увлечение казуистикой. И это в то время, когда студенты ввязываются в сомнительные делишки, молодые домохозяйки подворовывают в универсамах, вчерашние школьницы укрывают деньги у своих работодателей, а мальчишки корежат телефоны-автоматы… И ведь не от крайней нужды, которая довела их до отчаяния. Просто большинство из них настолько были избалованы в детстве, что выросли в полной уверенности, будто им позволено брать все, в том числе то, что они не в состоянии купить. Однако при всей своей приверженности закону, Фуллертон обладал и даром сострадания. Он умел жалеть людей. И ему было жаль, ужасно жаль Ольгу Семенову, хотя в то время его ни в малейшей мере не тронули страстные доводы, которые она привела в свое оправдание.

— Я пришла к вам за помощью. Я надеялась, вы мне поможете. Как в прошлом году… с бумагами, чтобы мне остаться в Англии еще на год. Мне объяснили, что у меня есть право хранить молчание и самой выбирать себе адвоката. Вот я и пришла к вам.

— К сожалению, те самые обстоятельства, о которых вы упомянули, — Фуллертону запомнилось, как сухо и холодно он это произнес, пытаясь скрыть одолевавшую его жалость, — вынуждают меня отказать вам. Я не вправе оказывать вам юридические услуги в данном деле, поскольку являюсь адвокатом семьи Дрейков. Как вам известно, я был поверенным миссис Ллуэллин-Смайд.

— Но она умерла. Покойникам поверенные ни к чему.

— Она вас любила…

— Ну да. Про то я вам и толкую. Потому и хотела оставить мне деньги.

— Все свои деньги?

— Ну и что? Что здесь такого? Она не любила своих родственников.

— Это не так. Она очень любила своих племянника и племянницу.

— Ну ладно… Мистера Дрейка она, может, еще и любила, но уж точно не его жену. Она всегда считала ее настырной. Миссис Дрейк всюду совала свой нос. Она не разрешала старой миссис заниматься садом, не разрешала ей кушать то, что она хотела, и вообще не разрешала все, что ей нравится…

— Миссис Дрейк очень добропорядочная женщина. Она просто старалась, чтобы тетя выполняла предписания врача: соблюдала диету, не переутомлялась в саду и прочее…

— Людям не всегда хочется выполнять предписания врачей. И им не нужно, чтобы кто-то лез им в душу. Им нравится жить своей собственной жизнью и делать то, что хочется. У хозяйки было полно денег. Она могла купить все! Все что хотела! Она была такая богатая, что могла делать все, что ей хочется. А у ее племянника и своих денег хватает. У них прекрасный дом, одежда, две машины. У них есть все. Что же им еще нужно?

— Они ее единственные кровные родственники.

— Но она хотела, чтобы деньги достались мне. Она меня жалела. Она знала, через что мне пришлось пройти. И про отца знала, которого увезли и мы его больше никогда не видели. И про маму, как она умирала… И про всех остальных тоже. Это ужасно — то, что я перенесла. Вы-то не знаете, что значит жить в таком государстве. Нет-нет. Вы за полицию. Вы против меня.

— Ошибаетесь, — возразил Фуллертон. — Я очень вам сочувствую, но в том, что случилось, виноваты только вы сами.

— Неправда! Неправда! Что я такого сделала? Ну что? Отдавала ей всю себя… Носила то, что от нее прятали… Шоколад, сливочное масло… Они давали ей только растительное, а она его терпеть не могла! Ей маслица хотелось. Много масла…

— Дело не в масле, — заметил Фуллертон.

— Я ходила за ней, заботилась! А уж как она мне была благодарна! И надо же, только я проведала, что она по доброте душевной завещала все мне, как являются эти Дрейки и говорят, что я ничего не получу. И говорят про меня всякие гадости. Будто я на нее плохо влияла. Или… Говорить даже тошно… Их послушать, так это я сама ту бумагу написала. Как же это можно! Хозяйка ее написала, кто ж еще? А потом отослала меня из комнаты и позвала уборщицу и Джима-садовника. Чтобы они подписали. Они, а не я. Так что мои это деньги! Мои! Почему же я должна отдавать их каким-то Дрейкам? Неужели же я не заслужила немного счастья? А как я обрадовалась. Прикинула уже, что буду делать дальше.

— Нисколько не сомневаюсь.

— А что такого? Почему нельзя, чтобы я была счастлива? Я хотела быть богатой и иметь все, что захочется. Что тут плохого? Ничего. Ничего, говорю вам. Ни-че-го!

— Я же вам объясняю… — начал Фуллертон.

— Все это вранье. Это не я вру, а они. А бумагу хозяйка написала — вам кто угодно скажет.

— Говорят много чего, — возразил Фуллертон. — А теперь давайте не будем спорить, лучше послушайте меня. Это правда, что миссис Ллуэллин-Смайд просила вас писать за нее письма, подражая ее почерку? Пережиток Викторианской эпохи… неприлично печатать письма к знакомым на машинке. Сейчас, конечно, до подобных глупостей никому дела нет. Так, вам понятно, о чем я говорю?

— Да, понятно. Подзовет, бывало, и скажет: «Ну вот что, Ольга… На эти четыре письма ответишь, как я сказала. Но чтобы все от руки, и постарайся, чтобы было похоже на мой почерк». Нарочно даже заставляла упражняться. Ну, чтобы запомнить, как она пишет разные буквы. «Будет хоть немного похоже, — говорит, — и ладно; а в конце можешь за меня и расписаться. Не хочу, чтобы люди думали, будто я уже и письма написать не могу. На самом-то деле мне и впрямь трудновато. Артрит, сама знаешь, совсем замучил. А только все равно пусть на машинках свои письма другие печатают».

— Вы вполне могли писать их своим почерком, — сказал Фуллертон, — а в конце делать приписку: «Переписано секретарем», или, если угодно, ставить свои инициалы.

— Она хотела, чтобы все думали, будто она сама им пишет.

Фуллертон подумал, что это вполне в стиле Луизы Ллуэллин-Смайд. Она до самого конца не желала признать, что уже не в силах предаваться своим излюбленным занятиям: совершать длительные прогулки, копаться в саду и делать что-то собственными руками. Вероятно, она всегда говорила себе: «Я совершенно здорова и прекрасно себя чувствую, мне все по плечу, стоит только захотеть». Да, тут Ольга, конечно же, не лукавила. Но откуда же тогда взялось это злосчастное дополнение к завещанию, по всем правилам составленное и подписанное Луизой Ллуэллин-Смайд? Поначалу его появление было воспринято как должное, ведь все знали за ней такую слабость: постоянно что-то менять в завещании… Но стоило его прочесть, и уже нельзя было отделаться от подозрений. Уж больно хорошо и сам Фуллертон, и его младший партнер знали руку миссис Ллуэллин-Смайд. Первым высказался молодой Коул:

— Что-то здесь не то. У Луизы Ллуэллин-Смайд, насколько я знаю, недавно было обострение артрита. Посмотрите на ее последние письма в нашем архиве. Точно говорю, здесь что-то нечисто.

Фуллертон согласился с ним и приказал отослать дополнение на графологическую экспертизу. Заключения нескольких экспертов целиком совпадали: дополнение к завещанию написано не Луизой Ллуэллин-Смайд. Да, подумал тогда Фуллертон, жадность до добра не доводит. Написала бы: «В благодарность за неусыпную заботу и внимание, равно как за проявленные доброту и привязанность завещаю…» и все… Как прежде начиналось, так же надо было и начинать, а потом проставить кругленькую сумму, якобы отказанную барыней верной служанке. Родственники, конечно, подумали бы, что старуха уж чересчур расщедрилась, но возражать бы не стали. А оставить их вовсе ни с чем — это уж слишком. И, главное, кого? Племянника, который в четырех завещаниях подряд на протяжении последних двадцати лет значился как единственный наследник! И потом, завещать все чужому человеку — совершенно не в характере Луизы Ллуэллин-Смайд. Даже окажись завещание подлинным, любой суд удовлетворил бы иск о злоупотреблении влиянием. Да уж, девица явно перестаралась. Уж больно страстной и непосредственной натурой она оказалась. Возможно, миссис Ллуэллин-Смайд действительно что-то ей обещала в награду за доброту и внимание. Или просто из чувства симпатии, которую, вероятно, начала испытывать к этой девушке, с готовностью исполнявшей любую ее прихоть. И эти обещания навели Ольгу на мысль, что она достойна не просто награды, а большего… Старая барыня должна оставить ей все свое имущество. Она завладеет всеми ее деньгами. Деньгами, домом, одеждой и драгоценностями. Всем! Вот до чего доводит алчность. И вот теперь ее настигло возмездие.

И все-таки, сам того не желая, вопреки собственным принципам, устоям и стереотипам, Фуллертон жалел ее. Жалел всем сердцем. Слишком много на ее долю выпало страданий. Детство в стране с ужасным авторитарным режимом, смерть родителей, сестры, брата, постоянный голод, страх, унижение… Слишком уж благодатная почва, чтобы в человеке проснулась жажда к деньгам. Разумеется, это качество было заложено в самой ее натуре, но до сих пор у него не было возможности проявиться во всей своей полноте. И вот теперь такая возможность появилась.

— Все против меня, — говорила Ольга. — Все. И вы тоже. Вы не верите мне, потому что я иностранка, потому что я всем здесь чужая и не знаю, что говорить и что делать. Почему вы не хотите мне помочь?

— Потому что это практически невозможно. Единственный выход — чистосердечно во всем признаться.

— Если я скажу то, что вы хотите от меня услышать, это будет самая настоящая неправда. Завещание составила хозяйка. Составила и подписала. А затем она сказала, чтобы я вышла и его подписали другие.

— Имейте в виду: всегда найдутся люди, которые подтвердят, что очень часто миссис Ллуэллин-Смайд даже не знала, что именно она подписывает. Она далеко не всегда просматривала то, что давали ей на подпись.

— Ладно, тогда выходит, она не знала и что говорит.

— Дитя мое, — мягко проговорил Фуллертон, — у вас есть смягчающие вину обстоятельства: во-первых, вы никогда не привлекались к суду, это ваше первое дело, во-вторых, вы иностранка и не слишком хорошо владеете английским. Поэтому вы можете отделаться совсем небольшим или даже условным сроком.

— Все это неправда. Сплошная неправда. Меня засадят в тюрьму и никогда больше не выпустят.

— Вы несете вздор, — строго сказал Фуллертон.

— Лучше я сбегу! Сбегу и спрячусь, чтоб никто меня не нашел.

— Вас найдут, как только будет выдан ордер на арест.

— Не успеют, если бежать сейчас же. Мне надо уехать из Англии. На корабле или самолете — все равно. Нужно только найти кого-нибудь, кто продает паспорта и визы, или что там надо иметь… А дома у меня есть друзья. Есть люди, которые меня любят и помогут скрыться. Я изменю внешность, надену парик… буду ходить на костылях…

— Послушайте, — как можно убедительнее проговорил Фуллертон, — мне действительно жаль вас. Я поговорю с одним знакомым адвокатом, и он сделает для вас все, что в его силах. Но не надейтесь, что вам удастся скрыться. Вы точно ребенок.

— У меня хватит денег. Я скопила, — гордо заявила девушка и, помолчав, добавила: — Я знаю, вы желаете мне добра. Просто вы ничего не можете сделать, потому что связаны по рукам и ногам своим законом. Но кто-нибудь мне поможет. Кто-нибудь поможет. И спрячет там, где меня уже никто и никогда не найдет.

И пока ее действительно никто не нашел, подумал Фуллертон. Хотел бы он знать, очень хотел бы: где она сейчас?

Глава 14

Эркюля Пуаро провели в гостиную особняка «Яблони» и заверили, что миссис Дрейк не заставит себя ждать.

Откуда-то — насколько мог судить Пуаро, из столовой — доносился ровный гул женских голосов. В ожидании хозяйки дома Пуаро пересек гостиную и, подойдя к окну, принялся разглядывать сад. Это был на редкость опрятный и ухоженный, тщательно спланированный и старательно усмиряемый сад. Уже отцветали намертво привязанные к подпоркам буйные осенние георгины; едва теплилась жизнь в последних хризантемах, и из последних сил боролись с наступлением зимы одна-две упрямые розы.

Пуаро не сумел заметить ни единого намека на вольный стиль паркового дизайнера. На всем лежала печать традиции. Похоже, миссис Дрейк Майклу Гарфилду охмурить не удалось. Напрасно расставлял он свои сети. Ее сад так и остался обычным загородным садом с тщательно выкошенными газонами.

Дверь отворилась, и вошла миссис Дрейк.

— Прошу извинить, что заставила вас ждать, мосье Пуаро.

Снаружи в передней раздавался гул голосов, стихавший по мере того, как гостьи одна за другой, прощаясь, выходили из дома.

— В церкви намечается праздник по случаю Рождества, — объяснила миссис Дрейк. — Вот мы и собрали комитет, чтобы обсудить организационные вопросы и все прочее. Можете себе представить, насколько затягиваются подобные мероприятия. Кто-нибудь вечно против, или предлагает что-то более интересное, но зато совершенно неосуществимое. — В ее голосе проскользнула едва заметная жесткая нотка, и Пуаро живо представил, как Ровена Дрейк твердым и не терпящим возражений тоном разъясняет кому-нибудь полную нелепость его проекта. Из отзывов сестры Спенса и других местных жителей он уже успел понять, что Ровена Дрейк — натура крайне властная, из тех, от кого все ждут указаний, но которых никто не любит. И еще он подумал, что ее властность едва ли могла прийтись по вкусу ее престарелой, но от этого не менее своенравной родственнице. Впрочем, миссис Ллуэллин-Смайд затем и переехала в этот городок, чтобы быть поближе к племяннику и его жене, и вряд ли бы ей пристало жаловаться на то, что жена племянника принялась с неистовностью о ней заботиться, делая для нее все, что возможно сделать, не живя в ее доме. Миссис Ллуэллин-Смайд, вероятно, испытывала к Ровене весьма смешанные чувства — признательность за заботу и одновременно некоторое раздражение от чрезмерной опеки.

— Ну вот, теперь все ушли, — заметила Ровена Дрейк, когда входная дверь хлопнула в последний раз. — Чем могу служить? Что-нибудь еще, связанное с этим злополучным праздником? И зачем только я согласилась устроить его здесь? Хотя в других домах это вряд ли было бы возможно. А миссис Оливер по-прежнему гостит у Джудит Батлер?

— Да. Через пару дней, вероятно, уедет в Лондон. Вы с ней не были знакомы прежде?

— Нет, но книги ее мне нравятся.

— Ее, кажется, считают весьма хорошей писательницей, — заметил Пуаро.

— Так и есть. Вне всякого сомнения. К тому же она на редкость интересный человек. А, кстати, у нее нет никаких соображений о том, кто… ну, кто бы это мог сделать?

— Думаю, нет. А у вас, мадам?

— Я ведь уже сказала. Даже представить себе не могу.

— Да, я помню. Но, вероятно, какое-то мнение у вас все таки создалось? Пусть самое неопределенное. Хотя бы в общих чертах…

— Почему вы так думаете? — Она озадаченно посмотрела на него.

— Возможно, вы что-то видели… что-нибудь незначительное, что потом, по размышлении, могло вдруг показаться более важным, чем вначале.

— Мне кажется, вы имеете в виду что-то определенное, мосье Пуаро?

— Признаться, да. Мне тут кое-что рассказали…

— Вот как! И кто же?

— Некая миссис Уиттакер. Учительница.

— Ах да, конечно. Элизабет Уиттакер. Она, кажется, ведет математику в «Вязах»? Она, разумеется, тоже была на празднике. Так она что-нибудь видела?

— Нет, но ей показалось, что это «что-нибудь» могли видеть вы.

Миссис Дрейк с удивленным видом покачала головой.

— Не могу сообразить, что же такое я могла видеть… хотя никогда не знаешь…

— Там еще была ваза, — подсказал Пуаро, — с цветами.

— Ваза с цветами? — озадаченно переспросила Ровена Дрейк. Потом лоб ее разгладился. — Ну конечно! Большая ваза с желтыми листьями и хризантемами… На столике у изгиба лестницы. Очень красивая ваза. Ее нам подарили на свадьбу. Листья были какие-то поникшие и один-два цветка тоже. Помню, я это заметила, когда вышла в переднюю: думаю, это было уже ближе к концу праздника, впрочем, не уверена… Так вот, меня заинтересовало, почему у них такой вид, и я подошла к вазе и окунула туда пальцы. Оказалось, там не было воды. Растяпа, которая поставила туда цветы, забыла ее налить. Я, естественно, разозлилась и понесла вазу в ванную, чтобы наполнить. Но что я могла увидеть в ванной? Там никого не было. В этом я совершенно уверена. Возможно, кое-кто из старшеклассниц и забегал туда под шумок с мальчиками, чтобы, как говорят американцы, «пообжиматься», но уж никак не больше. В любом случае, когда я туда вошла, там никого не было.

— Нет-нет, я не это имел в виду, — сказал Пуаро. — Насколько я понял, произошел некий досадный казус, ваза выскользнула у вас из рук и разбилась.

— О да, — миссис Дрейк тяжко вздохнула. — Вдребезги. Вы не представляете, как я расстроилась! Все-таки свадебный подарок, к тому же она идеально подходила для больших букетов: достаточно устойчивая и тяжелая. Я так себя ругала… Но что поделаешь, бывает. Вдруг выскользнула, и я не успела ее подхватить. А, ну конечно… Элизабет Уиттакер. Она-то и помогла мне собрать осколки. Мы их замели в угол, где стоят часы.

Она вопросительно посмотрела на Пуаро.

— Вы это имели в виду?

— Да, — ответил Пуаро. — Только мисс Уиттакер никак не может понять, почему вы выронили вазу. Она считает, что вас, возможно, что-то испугало.

— Испугало? — Ровена Дрейк слегка нахмурилась. — Нет, не помню. Иногда вещи выскакивают из рук словно живые. Особенно, когда моешь посуду. Скорее всего, это от переутомления. В тот день было столько хлопот: и с подготовкой, и с самими аттракционами. Праздник, надо сказать, прошел неплохо. Так что… просто неловкость. Когда устаешь, делаешься довольно неуклюжей.

— Значит, вы уверены, что вас ничто не испугало? Может, вы что-то внезапно увидели?

— Внезапно? Где? Внизу в передней? Да нет, там было пусто, потому что в тот момент все играли в «цап-царап»; за исключением, конечно, мисс Уиттакер. Я и ее-то заметила, только когда сбежала вниз, когда она подошла помочь.

— Может быть, вы видели, как кто-то выходил из библиотеки?

— Из библиотеки? Понимаю, что вы хотите сказать. Да, такое вполне могло случиться. — Она довольно долго молчала, потом подняла на Пуаро очень прямой, твердый взгляд и сказала: — Но я никого не видела. Никого.

Пуаро задумался. То, как она это сказала, заставило его усомниться в искренности ее слов. Очень может быть, на самом деле она кого-то — или что-то — видела… Возможно, дверь на миг приоткрылась и кто-то оттуда выглянул… И, однако, она категорически все отрицает. Но почему? Не потому ли, что не может поверить, что человек, которого она видела, причастен к этому чудовищному преступлению? Возможно, он ей очень дорог и ей хочется любым способом его защитить. Вот это уже горячее, подумал Пуаро. Возможно, этот кто-то совсем недавно вышел из подросткового возраста и, по мнению миссис Ровены, еще не в состоянии отвечать за свои поступки, сколь бы чудовищными они ни были.

Ровена Дрейк была человеком жестким, но при этом склонным к некоему благородству. Пуаро знал женщин подобного типа: они часто становятся судьями, возглавляют административные советы и благотворительные комитеты, либо же активно участвуют во всяких «общественных мероприятиях». Такие дамы всегда найдут смягчающие обстоятельства и готовы всячески выгораживать так называемых трудных подростков. Какого-нибудь патологически жестокого мальчишку или умственно неполноценную девочку… Или какого-нибудь сорванца, уже состоящего «на учете» в соответствующих инстанциях. М-да, странная снисходительность… Если она увидела в дверях библиотеки кого-нибудь из подобных индивидов, вполне возможно, в ней и вправду взыграл инстинкт спасительницы: уберечь заблудшее создание. В нынешние времена малолетние преступники совсем не редкость. Зачастую судьи просто не знают, что с ними делать. И, от беспомощности, находят им оправдания. Скажем, распавшаяся семья. Или опустившиеся родители. А кто произносит горячие речи в защиту этих ублюдков? Кто старается отыскать для них смягчающие обстоятельства? А вот именно такие неистребимые моралисты, как Ровена Дрейк.

Пуаро подобное поведение представлялось, мягко говоря, неэтичным. Его принципом было: «Справедливость превыше всего». Он всегда с подозрением относился к милосердию, точнее, к его избытку. Слишком уж часто в его практике чрезмерное милосердие порождало новые преступления и новые жертвы, которых можно было бы избежать, восторжествуй не милосердие, а справедливое возмездие.

— Понятно, — сказал Пуаро. — Понятно.

— А вы не допускаете, что мисс Уиттакер и сама могла видеть, как кто-то входил в библиотеку? — предположила миссис Дрейк.

Пуаро был заинтригован…

— Вы думаете, было именно так?

— Я могу только предполагать. Возможно, она видела, как кто-то входит в библиотеку — за пару минут до того, как я уронила вазу, — и подумала, что я видела тоже. Думаю, она скрыла это от вас из страха навести подозрение на человека, которого и видела-то, наверное, только мельком. Может быть, даже со спины. Ребенка… или юноши.

— Значит, вы думаете, мадам, это был ребенок? Заметьте, в настоящую минуту мы не говорим о ком-то определенном, а, скажем так, о наиболее вероятном… мм… кандидате на роль преступника.

Она молчала, тщательно взвешивая его слова.

— Да, — сказала она наконец, — скорее всего, так. Честно говоря, я как-то об этом не думала. С другой стороны, сегодня среди них все чаще видишь совсем юных. Они поистине не ведают, что творят. Мстят неизвестно кому и неизвестно за что… Просто одержимы страстью к разрушению. Думаете, почему они ломают телефоны, режут автомобильные шины и делают прочие пакости? Им нравится приносить вред. Почему? Да потому, что они преисполнены ненависти, и не к кому-то конкретному, а ко всему миру. Что называется, болезнь роста. Когда сталкиваешься с бессмысленной жестокостью — как в нашем случае… когда без всякой причины убивают ребенка, да еще во время праздника, на котором собралось столько гостей… поневоле думаешь, что это сделал человек, совершенно не способный оценивать свои поступки. Вы согласны со мной?

— Полиция, я думаю, разделяет вашу точку зрения. Или разделяла.

— Ну, им лучше знать. В нашем округе прекрасные полицейские. Раскрывали и не такие преступления. Очень дотошные и никогда не останавливаются на полпути. Они несомненно найдут убийцу, хотя, думаю, на сбор улик им понадобится немало времени.

— В данном деле собрать улики очень и очень непросто, мадам.

— О, как мне это знакомо. Когда погиб мой муж — он был калекой и когда переходил дорогу, его сшибла машина, — виновного так и не нашли. Мой муж болел полиомиелитом. Шесть лет назад его парализовало. Потом состояние улучшилось, и все же он так до конца жизни и оставался инвалидом. Я винила себя в его смерти, в том, что отпустила его одного, хотя сам он терпеть не мог ходить с провожатыми… Он всегда аккуратно переходил дорогу. Видимо, машина мчалась с бешеной скоростью… Да… когда случается беда, винишь только себя…

— Это произошло после смерти вашей тетушки?

— Нет. Она умерла чуть позже. Через неделю. Пришла беда, отворяй ворота, так, кажется?

— Совершенно верно, — ответил Эркюль Пуаро. — А машину, которая сбила вашего мужа, так и не нашли?

— Кажется, это была седьмая модель «грассхоппера». Каждая третья машина в стране — седьмая модель «грассхоппера». Во всяком случае, тогда было именно так. В полиции говорили, что ее угнали со стоянки в Медчестере. Машина принадлежала некоему мистеру Уотерхаузу, торговцу семенами. Сам Уотерхауз в преклонном возрасте, ездит очень осторожно… Видимо, его машину угнали какие-то юнцы. Мне кажется, нынешнюю молодежь следует наказывать куда строже, чем это делают теперь.

— Ну да. Тюрьма. И без всякого залога…

— Нет, конечно важно, чтобы они продолжили образование, — тут же вступилась Ровена Дрейк, — для них это единственный шанс устроиться в жизни.

Священная корова[250] образования, — насмешливо заметил Эркюль Пуаро и поспешно добавил: — Это не я сказал. А один из столпов вашей системы высших учебных заведений.

— Вряд ли чиновники делают скидку на трудное детство или ущербные семьи.

— Значит, вы считаете, что тюрьма не выход?

— Единственный выход — надлежащее воспитание, — твердо сказала Ровена Дрейк.

— Горбатого, как говорится… воспитание исправит? А есть и еще одна очень подходящая поговорка: «Судьба каждого человека обвязана вокруг его шеи».

Миссис Дрейк посмотрела на него озадаченно и явно с недовольством.

— Кажется, так говорят мусульмане, — пояснил Пуаро.

Лицо миссис Дрейк сделалось вежливо-безразличным.

— Не думаю, — произнесла она, — что разумно заимствовать поговорки… с Ближнего Востока.

— Но всегда следует смотреть фактам в лицо, — ответил Пуаро, — а факты таковы: биологи, точнее, западные биологи, склоняются к тому, что корень всех поступков человека в его генах. Что убийца двадцати четырех лет был потенциальным убийцей и в два, и в три, и в четыре года. Или, соответственно, гениальным математиком, музыкантом и так далее.

— Мы не говорим сейчас об убийцах, — сказала миссис Дрейк. — Мой муж погиб в результате несчастного случая, который произошел по вине бесшабашного юнца. Но кем бы этот юноша ни был, всегда есть надежда, что когда он вырастет, он будет считаться с другими. И, возможно, тогда он испытает ужас от того, что, пусть и неумышленно, пусть без всякого злого умысла, убил человека.

— Значит, вы совершенно уверены, что там не было злого умысла?

— Ну разумеется. — В голосе миссис Дрейк послышалось изумление. — Может быть, в полиции поначалу и сомневались, но только не я. Нелепая, трагическая случайность, унесшая жизнь мужа и перечеркнувшая мою.

— Вы сказали: мы не говорим об убийцах, — напомнил Пуаро. — И, однако, Джойс была именно убита. Ничего общего с несчастным случаем. Кто-то намеренно сунул ее головой в воду и держал до тех пор, пока она не захлебнулась. Самое прозаическое убийство.

— Это, конечно, чудовищно. Не хочется об этом вспоминать…

Она поднялась и беспокойно заходила по комнате. Пуаро безжалостно продолжал:

— Но мы все-таки должны выяснить причину преступления.

— Мне кажется, искать причину просто бессмысленно.

— Вы хотите сказать, что его совершил обыкновенный маньяк?

— Не мне об этом судить. Тем более что даже полиция не может прийти к единому мнению.

— Вы отказываетесь принять более простое объяснение?

— И какое же?

— Что душевная болезнь здесь ни при чем, и, стало быть, психиатрам не из-за чего ломать копья. Что убийца просто-напросто хотел себя обезопасить.

— Обезопасить? Вы хотите сказать…

— В тот самый день, за несколько часов до праздника девочка хвасталась, что видела, как кто-то кого-то убил.

— Джойс была глупой девочкой, — безапелляционно заявила миссис Дрейк, — И очень любила фантазировать.

— Да, это я уже слышал, — заметил Эркюль Пуаро и вздохнул. — Слышал практически ото всех. И постепенно начинаю думать, что это правда.

Он поднялся со стула и заговорил совсем иным тоном:

— Прошу прощения, мадам, что заговорил о вещах, прямо меня не касающихся и причиняющих вам боль, но из того, что рассказала мне мисс Уиттакер, следует…

— А почему бы вам не разузнать побольше у нее самой?

— То есть?

— Она учительница. Ей лучше меня известно, каковы задатки (вы так, кажется, это назвали?) ее учеников. — Помолчав, она добавила: — Или спросите у мисс Эмлин.

— Вы имеете в виду директора школы? — спросил Пуаро, поднимая брови.

— Да. А чему вы удивляетесь? Она многое знает. Она прирожденный психолог. Вы считали, что у меня могут быть какие-то предположения относительно убийцы Джойс. У меня их, увы, нет. Почему бы вам теперь не спросить у мисс Эмлин?

— Интересно…

— Я не имею в виду улики. Но она что-то знает. И могла бы вам сказать. Только, думаю, не скажет.

— У меня ощущение, что здесь каждый что-нибудь знает, только вот рассказывать не хочет… — Пуаро задумчиво посмотрел на Ровену Дрейк. — У вашей тетушки, миссис Ллуэллин-Смайд, была служанка… Иностранка…

— Вы, я вижу, собрали все местные сплетни, — сухо заметила Ровена Дрейк. — Да, была. Но она уехала, и довольно внезапно, вскоре после тетиной кончины.

— И, кажется, не без причины.

— Называйте это как хотите, но, по-моему, совершенно очевидно, что она подделала распоряжение к тетиному завещанию. Или кто-то помог ей его подделать, что, в общем-то, одно и то же.

— Кто-то?

— Она водила дружбу с каким-то клерком из юридической конторы в Медчестере. Его и прежде ловили на подобных деяниях… Впрочем, в этом случае до суда дело так и не дошло… она исчезла… Хватило, видно, ума понять, что дело может кончиться судебным разбирательством. В общем, исчезла, и больше о ней никто не слышал.

— Она, вроде бы, тоже из неблагополучной семьи, — небрежно заметил Пуаро.

Ровена Дрейк одарила его ледяным взглядом. Пуаро поклонился.

— Спасибо, что уделили мне столько времени, мадам, — сказал он.

Выйдя из дома Ровены Дрейк, Пуаро двинулся по дороге, ведущей, согласно указателю, к кладбищу в Хелпсли. Минут через десять он оказался у его ворот. Судя по всему, кладбище возникло сравнительно недавно, когда население Вудли Коммон увеличилось настолько, что старинный погост за оградой внушительной церкви, построенной два-три века назад, уже не мог вместить новых постояльцев. У кладбища был очень современный и немного деловой вид. На мраморных и гранитных плитах были выбиты стандартные эпитафии, всюду виднелись декоративные каменные урны, мощенные камнем дорожки и аккуратные оградки вокруг усаженных цветами и кустарниками могил. Ни одной запоминающейся эпитафии или надписи Пуаро не обнаружил. Для любителей старины здесь не было ровным счетом ничего интересного. Чистенько и опрятно, надписи скорбные, но весьма сдержанные, и ни единого всплеска живого чувства.

У одной из табличек Пуаро ненадолго остановился.

Светлой памяти ХЬЮГО ЭДМУНДА ДРЕЙКА,

любимого супруга Ровены Арабеллы Дрейк, скончавшегося 20 марта 1967 года.

Возлюбленным своим Он сладкий сон дарует.

Пуаро, все еще пребывавшему под впечатлением от встречи с напористой Ровеной Дрейк, вдруг пришло в голову, что вечный сон вполне мог стать для покойного Хьюго Дрейка желанным избавлением.

Надгробие украшала алебастровая урна, хранившая остатки засохшего букета. К Пуаро приблизился пожилой садовник, нанятый, вероятно, ухаживать за могилами. По его лицу было видно, что он совсем даже не прочь поболтать минуту-другую с незнакомцем и отдохнуть от трудов праведных.

— Никак, впервые в наших краях, сэр? — обратился он к Пуаро.

— Совершенно верно, — ответил тот. — Я вам чужой, а пращуры тем боле.

— Во-во. Точно. Где-то у нас такой стишок есть. Или почти такой. Кажись, вон там, в углу. — Он помолчал. — Славный был барин, мистер Дрейк. Калека, знаете ли. А еще говорят, детская болезнь! Тетка моей жены подцепила эту штуку в Испании. Во как бывает. Поехала, знаете, отдохнуть… Искупалась в какой-то речке и подцепила. Врачи ей потом объяснили, что в воде-то, мол, зараза и была, только много они понимают, эти врачи… Нынче, конечно, дело другое. Прививки всякие и вообще. Так что, теперь вроде, с этим полегче. А барин был славный, никогда не жаловался, хотя скрутило его не дай Бог кому-нибудь. А ведь знатный спортсмен был в свое время. В деревенской команде играл. Сколько голов заколотил. Да, славный был барин.

— Он, кажется, погиб в дорожном происшествии?

— Точно. Переходил через дорогу, а дело шло к вечеру… И тут вдруг машина, а в ней пара молодчиков с бородами до ушей. Так мне рассказывали. И хоть бы остановились. Куда там. Даже не оглянулись. Потом бросили машину где-то на стоянке миль за двадцать отсюда, и с концами. Машина-то не их была, во как. Угнали с другой стоянки. Страх, да и только, что творится. А полиция и поделать ничего не может. Жена его очень убивалась. До сих пор каждую неделю ходит, цветы носит. Вон, и сейчас стоят. Да, сильно друг дружку любили. Только, если хотите знать, долго она у нас тут теперь не задержится.

— Почему? У нее ведь здесь дом.

— Да, дом хороший. И для деревни она много делает. Курсы там всякие женские, чаепития, общества разные… Только, ей-Богу, невмоготу уже всем. Больно уж любит она командовать. Всеми-то помыкает, во все лезет. Викарий, правда, за нее горой. Ведь тут все только на ней и держится. Ну а потом, кружки эти женские. Поездки, опять же, экскурсии, все она организовывает. Шустрая, да… А нет-нет, да и подумаешь: хорошо, старуха моя не слышит, как ты, милая, на такой работе ни надрывайся, любить тебя от этого все равно не будут. И все-то она лучше других знает. И вечно-то она учит, чего тебе надо делать, а чего не надо. Никакого спокойствия. Правда, спокойствия нынче вообще маловато.

— Значит, по-вашему, миссис Дрейк скоро может уехать?

— Не удивлюсь, особенно если за границу. Они с мужем любили путешествовать, часто отдыхать ездили.

— А почему вы думаете, что она хочет уехать?

Лицо старика неожиданно расплылось в плутоватой улыбке.

— А здесь она уже все переделала. Как говорится в Библии, ей теперь надобен новый виноградник для новых трудов. Ей ведь жизнь не в жизнь без общественной работы. А тут она уж все переделала, и даже больше, чем нужно, как считают многие… Ага.

— Ей требуется новое поле деятельности? — предположил Пуаро.

— Вот-вот, прямо в точку. Поселиться на новом месте, развернуться и всласть покомандовать. А то здесь она уже всех построила и, видать, заскучала.

— Может быть, — сказал Пуаро.

— Ей ведь теперь даже за мужем не приходится ухаживать. А ведь она за ним долго ходила… Этим, считай, и жила. То при нем, то общественные заботы — глядишь, чем-то все время и занята. Она ведь из тех, кому сидеть сложа руки что нож к сердцу. А детишек-то ей, бедняжке, Господь не дал. Так что, чует мое сердце, уедет она наводить свои порядки на новых местах.

— Может быть, вы и правы. Только куда же она поедет?

— А кто ж ее знает. Может, на Ривьеру, а может в Испанию или Португалию. Или вообще в Грецию… Я слыхал, она как-то про нее рассказывала. Миссис Батлер, вот та была в Греции. Вроде бы эллинский тур называлось. А по мне, так там одна жарища и ничего больше.

Пуаро улыбнулся.

— Греция, — задумчиво пробормотал он. — А вам миссис Дрейк нравится?

— Да не сказать чтобы уж очень. Женщина она, слов нет, хорошая. Блюдет свой долг перед ближним и все такое. Только ей бы малость передохнуть, а то ведь тех, кто только о долге и думает, никто по-настоящему и не любит. Верно? Учит меня, как розы обрезать. А то я сам не знаю. Все пристает, чтоб я посадил какой-то заморский овощ. А по мне и капуста хороша. Что мне с ним делать-то, с заморским?

Пуаро улыбнулся.

— Ну, мне пора. Не подскажете, где живут Николас Рэнсом и Десмонд Холланд?

— Сразу за церковью, третий дом слева. Снимают комнату у миссис Брэнд. Каждый день ездят в Медчестер на занятия, но сейчас уже должны быть дома.

Он с интересом посмотрел на Пуаро.

— Вон, значит, куда ветер дует? Да, впрочем, вы уж не первый, кто на них думает.

— Да нет, я пока еще ничего не думаю. Просто они тоже были на том празднике. Только и всего.

Он попрощался со стариком и зашагал прочь, бормоча себе под нос:

— Тоже были… А список-то заканчивается…

Глава 15

На Пуаро с опаской смотрели две пары глаз.

— Даже и не знаю, что мы еще можем вам рассказать. Полиция нас уже допрашивала, мосье Пуаро.

Пуаро окинул обоих мальчиков пытливым взглядом. Правда, сами они себя мальчиками уж точно бы не назвали. Напротив, они так старательно пытались подражать бывалым джентльменам, что их разговор напоминал скорее чинную беседу двух престарелых завсегдатаев английского клуба. Николасу было восемнадцать, Десмонду — шестнадцать.

— Видите ли, по просьбе одной моей знакомой я провожу небольшой опрос всех, кто там присутствовал. Не на самом празднике, а во время подготовки. Вы оба, как я понял, были чуть ли не главными помощниками.

— Ну не сказать чтобы главными, но побегать, в общем, пришлось.

— Пока что, — сказал Пуаро, — я опросил уборщиц, выяснил мнение полиции и поговорил с врачом, который первым осмотрел тело. Кроме того, я побеседовал с учительницей, присутствовавшей на празднике, с директором школы и с родственниками Джойс. Разумеется, услышал изрядное количество деревенских сплетен… Кстати, правильно ли я понял, что у вас здесь имеется своя ведьма?

Его юные собеседники дружно расхохотались.

— Это вы о мамаше Гудбоди? Да, она действительно изображала на празднике ведьму.

— А теперь, как видите, я добрался и до молодого поколения, у которого, как известно, и глаз острее, и слух лучше, которое не чуждо высокой философии и привыкло полагаться не на заклинания, а на современную науку. В общем, мне очень бы хотелось услышать, что вы думаете об убийстве в «Яблонях».

Восемнадцать и шестнадцать, думал он, глядя на цветущие юные лица. Для полиции — подростки, для газетных репортеров — юноши, для него же вообще мальчишки. Называйте как хотите. Продукт нынешней эпохи. И тот, и другой явно не глупы, даже если и не обладают теми обширными познаниями, которые он так щедро им только что приписал. Лесть — удобный повод, чтобы завязать разговор. Оба присутствовали и на самом празднике, и на его подготовке, выполняя поручения миссис Дрейк. Это они взбирались на стремянки, расставляли на верхотуре тыквы и развешивали под потолком электрические гирлянды. Один из них, вдобавок, весьма хороший фотограф, отснявший целую стопку фотографий с «сужеными» для местных девочек. Говорят, он даже исхитрился придать портретам те черты, которые хотелось бы увидеть юным мечтательницам.

Оба были уже далеко не детьми, автоматически попадая, таким образом, в число подозреваемых — причем, одних из главных… Старый садовник, кстати, придерживался того же мнения. Оно, впрочем, и понятно, поскольку в последние годы процент убийств, совершенных малолетними преступниками, вырос далеко не в детских пропорциях. Сам Пуаро не то чтобы склонялся к версии с подростками — он просто не исключал такой возможности. Вполне вероятно, что и убийство двух-трехлетней давности, свидетельницей которого оказалась Джойс, тоже могло быть совершено подростком. Впрочем, не обязательно шестнадцати-восемнадцатилетним. Сейчас и двенадцати-четырнадцатилетние преступники, судя по сообщениям газет, давно уже не редкость.

Мысленно прокрутив в голове все эти возможности, Пуаро целиком сосредоточился на своих собеседниках, пытаясь составить о них мнение. Он приглядывался к их внешности, повадкам, прислушивался к тону голоса, причем проделывал это, как всегда, мастерски, старательно изображая из себя иностранца, рассыпаясь в льстивых речах и нещадно коверкая слова. Все эти фокусы были рассчитаны на то, чтобы юные джентльмены прониклись к нему полнейшим презрением, пусть и прикрытым вежливостью и светскими манерами. А манеры у того, и другого были не просто хорошими, они были превосходными.

Восемнадцатилетний Николас был очень хорош собой, носил бачки, почти до плеч волосы и траурного вида черный наряд. Ни о каком трауре, естественно, речи не шло — просто Николасу хотелось выглядеть романтическим и экстравагантным. У Десмонда была густая и рыжеватая вьющаяся шевелюра. Второй паренек был одет в розовый бархатный пиджак, розовато-лиловые брюки и какую-то замысловатую рубашку с оборками. Оба, по-видимому, не жалели денег на одежду, и это при том, что покупалась она явно не в местных магазинах и уж точно не на родительские деньги. Никакие родители не выкинули бы столько денег на подобные тряпки.

— Вы пришли туда утром или днем? — начал свой «небольшой частный опрос» Пуаро.

— Днем, — ответил Николас.

— И что вы делали? В общем-то, мне это уже известно, но хотелось бы уточнить некоторые детали. Свидетельства очевидцев настолько противоречивы…

— Ну мы что? Помогли, например, наладить освещение.

— Развешивали всякие украшения — со стремянок.

— Насколько я понял, фотографии тоже ваша работа?

Десмонд тут же запустил руку в карман и достал маленький альбом, из которого с гордостью извлек несколько фотокарточек.

— Ага. Сделали их заранее, — сказал он. — У них же вкусы у всех одинаковые. Им главное, чтобы парень выглядел как надо… Неплохой наборчик, правда?

Он протянул Пуаро фотографии, и тот с огромным удовольствием принялся изучать сначала довольно смазанное изображение рыжего бородача, потом обладателя густой шапки курчавых волос и, наконец, женоподобного красавца с длинными волосами. Каждый из них к тому же обязательно щеголял разной длины, пушистости и конфигурации бачками.

— Абсолютно друг на друга не похожи, правда? Ну, разве чуть-чуть…

— Вам кто-то позировал, я полагаю? — спросил Пуаро.

— Да нет, все это мы сами, — с гордостью объяснил Десмонд. — Просто в гриме, понимаете? Я и Ник. На какой-то он, на какой-то я. Просто, что называется, меняли прически.

— Удивительно! — почти искренне восхитился Пуаро.

— Мы специально немного сбивали фокус, чтобы было побольше загадочности….

В разговор вступил Ник:

— Миссис Дрейк фотографии очень понравились. Она нас даже похвалила. Ну и посмеялась, конечно. Была морока с освещением… Понимаете, нужно было, чтобы луч света падал точно на лицо, когда кто-то из нас показывался из-за ширмы. Ну а девочки, понятно, видели в зеркале лицо своих будущих мужей. Вообще-то пришлось потрудиться: нужно было нацепить определенный парик или бороду, в соответствии с опускающейся сверху фотографией.

— А они знали, что это вы и ваш друг?

— Что вы! Даже не догадывались. По крайней мере, тогда. Они, конечно, знали, что мы каким-то образом в этом участвуем, но догадаться, что это мы и есть… Куда им! Маленькие еще, глупые. И потом у нас была куча всякого грима, париков и усов, чтобы тут же поменять внешность. Показывались то я, то Николас. Девчонки визжали от восторга. Прямо умора.

— А кто еще с вами был в доме? Кто был на самом празднике, спрашивать, думаю, бесмыссленно.

— Да уж, на празднике болталось человек тридцать, не меньше. А днем… Само собой, миссис Дрейк и миссис Батлер. Потом кто-то из учительниц, по-моему миссис Уиттакер. Еще эта… миссис Флэттербат, что ли? Не то сестра, не то Жена органиста. Потом еще аптекарша — мисс Ли; у нее как раз был выходной, и она решила помочь. Ну и, конечно, куча всякой мелюзги. Принести там или подать чего. Больше мешали. А девчонки — те просто стояли без дела в стороне и хихикали.

— Понятно. А вы помните, какие там были девочки?

— Ну, Рейнольдсы были. Бедолага Джойс, конечно. Ну, которую потом грохнули. Еще ее сестра Энн. Ужасно противная девица! Вечно нос задирает. Думает, умнее ее никого нет. Совершенно уверена, что кончит школу с золотым аттестатом. Ее младший братец, Леопольд, тоже, надо сказать, не подарок. Ябеда страшный. Только и делает, что подслушивает и врет… врет и подслушивает… Просто гаденыш. Еще Беатриса Ардли и Кейти Грант — тупицы, каких свет не видывал… Ну и, конечно, пара теток на подхвате. Уборщиц то есть. Да, и еще писательница, которая вас сюда вызвала.

— А мужчины?

— Заглядывал викарий, если вас это интересует. Милый, конечно, старичок, но ужасно бестолковый. Второй священник, так тот ужасно смешной… Когда волнуется, заикается. Он здесь недавно… Вот, вроде бы, и все….

— Вы слышали, как Джойс сказала, что видела убийство?

— Лично я нет, — ответил Десмонд. — Неужели прямо так и сказала?

— Говорят, что да, — откликнулся Николас. — Сам я, правда, тоже не слышал. Наверное, вышел из комнаты. А где она была… ну, когда это говорила?

— В гостиной.

— А, ясно. Там как раз все бездельники собрались. Мы-то с Ником все больше торчали в комнате, где девчонкам устраивали смотрины. Провода тянули, светильники прилаживали, электрогирлянды развешивали — в общем, со стремянок не слезали. В гостиную нас всего-то раза два и позвали — расставить тыквы где повыше да подвесить пару со свечками. Так что, я ничего такого не слышал. Ты тоже, Ник?

— Тоже, — сказал тот и на всякий случай переспросил: — А Джойс правда сказала, что видела убийство? Это же интересно, да?

— А если и видела, что такого? — спросил Десмонд.

— Выходит, она была экстрасенсом, дурень! Ты вдумайся: она увидела убийство, а через пару часов ее грохнули. Значит, это было видение. Есть над чем поломать голову. Слышал последние новости? Видения можно вызывать самому, надо только подсоединить электрод к яремной вене. Где же я об этом читал?..

— Слыхал я про эти эксперименты, — презрительно усмехнулся Николас. — Чушь несусветная. Сажают людей по разным комнатам и дают тянуть из колоды карту. На ней слова всякие, в квадрате или треугольнике. Только все равно никто не угадывает.

— Так для этого надо быть детьми. Дети гораздо восприимчивей взрослых…

Пуаро, немного заскучав, позволил себе вмешаться:

— Значит, в вашей памяти не отложилось ничего такого, что показалось бы вам необычным или, скажем… тревожным? Ничего, что другие не заметили, а вы все-таки обратили внимание?

Николас и Десмонд старательно нахмурились, пытаясь выудить из своей памяти мало-мальски знаменательные события.

— Нет, обычная суматоха. То одно, то другое…

— А у вас лично нет никаких предположений? — неожиданно повернулся Пуаро к Николасу.

— В смысле, кто убил Джойс?

— Да. Возможно, вас что-то насторожило? Ну, вы знаете, как это бывает. На уровне интуиции…

— Да, я понимаю, что вы имеете в виду. Возможно возможно… — согласился он и погрузился в глубокое раздумье.

— Уиттакер, вот кто ее убил! — нарушил наконец тишину Десмонд.

— Учительница? — переспросил Пуаро.

— Ну да. Типичная старая дева, понимаете? Изголодалась по сексу. И потом, все время в школе, а там одни женщины… Помнишь, года два назад удавили какую-то училку? — повернулся он к Николасу. — Тоже, говорят, была того…

— Лесбиянка, что ли? — с видом знатока уточнил его приятель.

— Возможно, — серьезно ответил Десмонд. — Помнишь Нору Эмброуз, с которой она жила? Хорошенькая… У нее, говорили, был хахаль или даже два, а эта Уиттакер ее ревновала. Говорят, она потом родила. Целых два семестра ее не было, а потом явилась как ни в чем не бывало. Правда, у нас соврут — недорого возьмут.

— И опять же, она все утро торчала в гостиной. Услышала, что сказала Джойс, тут-то у нее крыша и поехала. Могло ведь такое быть?

— Еще как могло, — поддержал его Николас, — а если учесть, что ей уже… сколько же ей лет-то? Сорок с чем-то? Да нет, скорее, под пятьдесят… А женщины в этом возрасте… если без мужика… Ну, в общем, вы понимаете…

И оба радостно уставились на Пуаро — в точности как собаки, принесшие хозяину нужную вещь.

— А мисс Эмлин наверняка ее покрывает, — добавил Николас. — Потому что уж что-что, а то, что творится в ее школе она, конечно же, знает.

— Думаешь, покрывает?

— Наверное, считает, что должна покрывать!..

— Только едва ли она стала бы держать Элизабет Уиттакер в школе, — мягко возразил Пуаро, — если бы заподозрила, что у той с головой не в порядке… Вы представляете, сколько учениц могло бы еще погибнуть?

— Значит, второй священник? — с надеждой спросил Десмонд. — Священники, они тоже со странностями. Один первородный грех[251] на уме. Ну, и еще покаяние. Опять же вода, яблоки… Слушайте, я, кажется, понял! Ну точно! Он здесь недавно, никто его особенно не знает. Наверняка у него с крышей не в порядке. Вот «цап-царап» на него так и подействовал. Адский огонь! Вздымающиеся языки пламени! Ну, и он, ясное дело, хватает Джойс и говорит: «Идем, чадо мое, сейчас я тебе кое-что покажу»… Приводит ее в библиотеку, где ведро с яблоками и велит встать на колени. Крещение, мол… И ну ее головой в воду! Понимаете? Все сходится. Адам и Ева, яблоко, адский огонь, «цап-царап» и крещение, чтобы очиститься от греха.

— Может, он даже заголился перед ней, — ввернул Николас. — В подобных вещах всегда есть сексуальный подтекст.

Оба с довольным видом уставились на Пуаро.

— Да уж. Тут есть над чем подумать! — заверил их великий сыщик.

Глава 16

Эркюль Пуаро как зачарованный разглядывал лицо миссис Гудбоди. Вот уж, поистине, вылитая ведьма. Даром что нрав у нее был, похоже, совсем не бесовский, а очень даже веселый и добродушный. Говорила она без умолку, причем делала это с явной охотой.

— Да, была я там, правда ваша, была. Я тут завсегда ведьм представляю. Викарий, тот прямо расчувствовался. Уважила, говорит, старика. Даже новый колпак обещал. А что, ведьмины-то колпаки тоже изнашиваются, ровно как всякие другие. И в тот день я там была, а как же им без меня-то. Я и стихи умею складывать с именами. У меня и про Беатрису есть, и про Энн, и про всех остальных тоже. Обычно я их, значит, даю тому, кто изображает духа. Девочка посмотрится, значит, в зеркало, а он ей стих. На всесвяточном, правда, сама читала. Ну а мальчики, — мистер Николас и молодой Десмонд, — в тот же момент сбрасывают фотокарточки. От иных обхохочешься, ей-богу. Такие затейники, эти мальчишки, то бороду себе приклеют, то бакенбарды, и фотографируют друг дружку. А им и наряжаться-то особо не надо. Видела тут на днях мистера Десмонда, так вы не поверите, что на нем было. Розовый пиджак и лиловые штаны! Аж дух захватывает, ей-богу. Девчонкам только и остается, что подтягивать юбчонки повыше, а это ой как накладно, потому как вниз-то тогда приходится поддевать что получше да покрасивше. Чулки всякие, эти… как их… лосины. В мои-то времена такое только хористки и носили: приличные девушки ни-ни. А нынешние на них все деньги, поди, тратят. А уж парни-то каким гоголем перед ними ходят! Ну чисто павлины или райские птички! Я-то сама не против, чтоб было поярче; ведь как славно было в старину, если картинкам всяким верить, все сплошь в кружевах, перьях да локонах. Было на что поглядеть барышням, ой было. И камзолы вам, и чулки… Только вот самим барышням удивить своих кавалеров, я так считаю, было особо и нечем. Разве что вот эту юбку колоколом нацепить, да побольше оборок вокруг шеи. Моя бабка мне, бывало, рассказывала, что ее молодые барышни — она тогда была в услужении в одной почтенной викторианской семье, — так вот, ее молодые барышни… или это до Виктории было? Ах да, тогда же на троне этот сидел, у которого голова как груша — Дурачок Билли, что ли, который еще Вильгельм IV[252]… Ну так вот, ее молодые барышни, бабушки моей то есть, должны были носить длинные муслиновые платья чуть не до пят, и ни на дюйм выше, так они что удумали: муслины свои водой спрыскивали, чтоб они к ногам прилипали и все как есть было видно. Сами ходят скромницами, каких не сыскать, а из джентльменов дух вон, во как! А еще я миссис Дрейк свой ведьмин шар одолжила на праздник. Я его на благотворительном базаре купила, не помню уж и когда. Вон тот, что возле трубы висит, видите, какой красивый? По бокам светло-синий, а в середке потемнее. Я его всегда над дверью держу.

— А судьбу вы предсказываете?

— И обманывать вас не хочется, и правду сказать боязно, — ответила она, хитро усмехнувшись. — Полиция этого не любит. Но меня они не трогают, чего нет, того нет. Да и какие тут предсказания? В деревнях, как наша, всегда знаешь, кто с кем загуляет, чего тут предсказывать-то.

— А вы можете посмотреть в этот свой колдовской шар и сказать, кто убил малышку Джойс?

— Эк вы все перепутали! — всплеснула руками миссис Гудбоди. — Это в хрустальный шар смотрят, чтобы чего-нибудь увидать, а не в колдовской. А скажи я вам, кто, по-моему, этот грех сотворил, так вам небось не понравится. Скажете, это, мол, против природы, с вас станется. Только на свете много чего против природы случается.

— Тут я с вами полностью согласен.

— А вообще-то у нас здесь спокойно. Люди все больше добрые да смирные, но бес — он своего всюду найдет. Пометит такого с самого рожденья, ну и вырастает потом невесть кто.

— Вы хотите сказать… черная магия?

— Да нет, я не про то, — презрительно фыркнула миссис Гудбоди. — Это как раз чепуха, точно вам говорю. Магии эти. Это для тех, у кого самое главное — наряжаться да греховодить. Шуры-муры крутить и все такое. Нет, я вам о тех толкую, к кому бес копыто приложил, о детях Люцифера[253], вот. Такие уж они уродились, им что убить, что воды напиться… Раз им что приспичило, ни за что не остановятся. Загубят кого угодно, лишь бы свое получить. И ведь такие есть среди них пригожие, чисто ангелы. Вот знала я одну девочку. Семь годков ей только исполнилось, когда убила родного братца и сестричку. Двойняшек. Месяцев пять им было, не больше. Задушила прямо в колясочке.

— Это случилось здесь, в Вудли Коммон?

— Ну нет, какое там! Это мне так в Йоркшире подвезло, прости Господи. Страсть-то какая…. А уж раскрасавица была, залюбуешься. Прямо цепляй ей к спине крылышки, и хоть сейчас на сцену гимны рождественские петь. А душа вся насквозь гнилая. Небось понимаете, о чем я толкую, сами, поди, навидались на своем веку.

— Увы! — ответил Пуаро. — Слишком даже хорошо понимаю. Если Джойс действительно видела убийство…

— Кто это про нее такое болтает? — спросила миссис Гудбоди.

— Да вроде бы она сама говорила.

— Ну, сама-то она что угодно могла сказать. Такая была врушка. — Она пристально посмотрела на него. — Вы-то хоть, надеюсь, в это не верите?

— Отнюдь, — сказал Пуаро. — Я-то как раз и верю.

— Посмотришь на иные семьи, и просто диву даешься, — продолжала миссис Гудбоди. — Взять, к примеру, тех же Рейнольдсов. Мистер Рейнольдс занимается недвижимостью. Дела у него идут ни шатко ни валко. Ну нет у него этой самой хватки, что тут поделаешь! Миссис Рейнольдс, та вообще паникерша, только и знает, что обо всем переживать. Так что детки, все трое, неизвестно в кого и уродились. У Энн хорошо мозги варят. Школу кончит с отличием, помяните мое слово. Потом небось пойдет в колледж; глядишь, учительницей станет. Но гордячка, сил нет. Так собой довольна, что и знаться ни с кем не хочет. Всех парней распугала. Джойс, вторая ее дочка, умом, ясное дело, не вышла, не то что Энн, или меньшой их, Леопольд. И, видать, ей это было обидно… ну, что она вроде как их похуже. А покрасоваться тоже хотелось, вот и болтала невесть что, лишь бы все охали да ахали. А потом выяснялось, что все это — одно сплошное вранье. Почти всегда.

— А мальчик?

— Леопольд-то? Ему, кажись, сейчас десятый пошел, а соображает — дай Бог всякому. Как говорится, и руки, и голова на месте. Хочет ученым стать, физиком. И по математике среди первых. В школе на него не нарадуются. Головастый парень. Наверняка будет ученым. Только, сдается мне, ничего путного не придумает — разве что пакость какую, навроде атомной бомбы. Бывают, знаете, такие умники, которые роются-роются в книжках, а потом возьмут да и придумают что-нибудь эдакое, от чего весь мир вверх тормашками, а с ним и мы, бедные. Вы с этим мальцом поосторожнее. Любит пакостить. А еще вынюхивать все, что его не касается. И откуда у него столько денег, хотела бы я знать? Что не от отца с матерью, это точно. Те ему много не дадут. А у него всегда полно денег. У себя в ящике прячет, под бельем. Разные разности покупает, моторчики, линзы какие-то дорогие. С чего бы это, интересно? Я так думаю, вынюхивает он чего не надо, а потом грозится, что кому-то расскажет… Вот от него и откупаются, чтобы держал язык за зубами.

Она остановилась перевести дух.

— Ну а я-то чем вам могу подсобить? И рада бы, да нечем.

— Вы мне уже очень подсобили, — заверил ее Пуаро. — А что случилось с иностранкой, которая, говорят, сбежала?

— Если и сбежала, то недалеко. Помните присловье? «Колокол трезвонит — в колодце киска тонет». Я, во всяком случае, всегда думала, что все этим и кончится.

Глава 17

— Извините, мэм, не могли бы вы уделить мне пару минут?

Миссис Оливер, стоявшая на веранде дома своей подруги и ждавшая Эркюля Пуаро, уведомившего ее по телефону, что с минуты на минуту придет с ней повидаться, удивленно оглянулась.

Перед ней, нервно потирая руки в красивых новеньких перчатках, стояла опрятно одетая женщина средних лет.

— Да? — произнесла миссис Оливер тоном следователя.

— Мне не хотелось беспокоить вас, мадам, правда не хотелось, но я подумала… подумала…

Миссис Оливер даже и не пыталась ее ободрить.

— Вы ведь та дама, которая пишет книги? Книги про преступления и убийства?

— Да, — ответила миссис Оливер, — это я.

Ее любопытство росло. Неужели ее сейчас попросят дать автограф или подписать фотографию? Обычно такое происходило, когда она ожидала этого меньше всего.

— Вот я и подумала, что вы все мне и скажете, — выдохнула женщина.

— Вы лучше присядьте, — посоветовала ей миссис Оливер.

Она предвидела, что миссис (судя по обручальному кольцу) Имярек потребуется длительное время, чтобы добраться до сути. Женщина присела на стул, все так же нервно теребя перчатки.

— Вас что-то беспокоит? — спросила миссис Оливер, стараясь вызвать ее на разговор.

— Вообще-то мне нужен совет. Тут кое-что случилось — и давно уже, только тогда я как-то не беспокоилась. Ну, знаете, как это бывает… А потом подумаешь-подумаешь, и чувствуешь: что-то здесь не так. И, главное, никак не поймешь, что именно, и рада бы спросить, да не у кого…

— Понятно, — благожелательно сказала миссис Оливер.

— Такое ведь кругом творится, что голова кругом, верно?

— В смысле? — осторожно спросила миссис Оливер.

— Ну, что на детском празднике-те случилось, в День всех святых. То есть сразу понятно: кто-то из здешних совсем не такой, каким с виду кажется, правда? Вот и выходит, что та давняя история, может, тоже была совсем не такой, как мне тогда показалось. То есть могло ведь такое быть, да?

— Ну-ну? — произнесла миссис Оливер совсем уже как на допросе. — Кстати, я еще не знаю вашего имени.

— Лиман. Миссис Лиман. Я тут хожу по домам, убираюсь у местных дам. Уж лет пять как этим занимаюсь — с тех самых пор, как муж умер. Я и к миссис Ллуэллин-Смайд ходила, к той… в «Доме у карьера». Это еще до того, как туда въехали полковник и миссис Вестон. Не знаю, вы были с ней знакомы?

— Нет, — ответила миссис Оливер. — Не была. Я вообще здесь впервые.

— Понятно. Тогда вы, верно, и знать не знаете, что у нас тут творилось и какие ходили разговоры.

— Ну кое-что я, конечно, слышала, — сказала миссис Оливер.

— Понимаете, я во всех этих бумагах ничего не смыслю и всегда очень волнуюсь, когда сталкиваюсь с законом. С юристами то есть. Они так путано говорят, а в полицию мне уж совсем не хочется обращаться. И потом, при чем здесь полиция, если вопрос юридический?

— Наверное, — уклончиво ответила миссис Оливер, — на всякий случай.

— Вы, может, слыхали, что сразу после смерти старой барыни было много разговоров о заве… о завещательном этом…

— О дополнении к завещанию? — спросила миссис Оливер.

— Вот-вот. О нем и речь. Миссис Ллуэллин-Смайд, видите ли, написала одно такое заве… завещательное и оставила все свои деньги девушке, которая за ней ухаживала, она представляете… иностранка. Ну, и все тогда очень удивились, потому как у нее здесь живут родственники. Она и сама переехала сюда, чтобы быть к ним поближе. И очень была к ним привязана, особенно к миссис Дрейк. Вот я и говорю, что все удивились. А потом юристы из конторы стали говорить, что миссис Ллуэллин-Смайд вообще это завещательное не писала, а написала его та самая иностранка, чтобы заполучить все ее деньги. Так что собирались даже подавать на нее в суд и оспаривать — так, да? — завещание.

— Оспаривать. Да, я что-то такое слышала, — сказала миссис Оливер. — А вам, что, еще что-то известно?

— Я не хотела ничего плохого, — плаксиво сказала миссис Лиман, и в ее голосе появились фальшивые нотки, прекрасно миссис Оливер знакомые. Весь ее опыт говорил о том, что подобные интонации, как правило, употребляют люди не слишком щепетильные, которые обожают рыться в чужих вещах и подслушивать у дверей.

— Я тогда никому ничего не сказала, — печально продолжала миссис Лиман, — потому что откуда же мне было знать, кто прав, а кто виноват. Уж больно у них там все было запутано. А вы… вы в таких делах разбираетесь, так что наверняка поймете. Я ведь одно время работала у миссис Ллуэллин-Смайд, да. И мне страсть как охота понять, что к чему.

— Мне тоже, — заметила миссис Оливер.

— Если б я тогда знала, как оно обернется, я бы нипочем не смолчала. Но мне ведь и невдомек было, что я делаю что-то плохое, понимаете? Понимаете, да?

— О да, — ответила миссис Оливер, — почти. — Вы продолжайте. Кажется, вы говорили о дополнении к завещанию…

— Ага. Ну так вот, однажды миссис Ллуэллин-Смайд… она в тот день худо себя чувствовала… велела нам, значит, к ней зайти. Нам — это мне и Джиму. Он много чего у нее делал: помогал по саду, носил дрова, уголь, ну и вообще что прикажут. Заходим мы, значит, к хозяйке в комнату, а она сидит за письменным столом, вся в бумагах… Тут поворачивается она к своей иностранке, — мы ее все мисс Ольга звали, — и говорит: «А ты пока ступай, милочка, дальнейшее тебя уже не касается», так примерно. Ну, та, конечно, вышла, а миссис Ллуэллин-Смайд подзывает нас ближе и говорит: «Это вот мое новое завещание». А там и смотреть-то не на что. Начало листа промокашкой прикрыто, а низ весь чистый. «Я сейчас тут кое-что напишу, — говорит хозяйка, — а вы засвидетельствуете». И начинает там что-то писать этим своим пером. Она всегда пользовалась только старыми перьями — «Байро», что ли, — новинки там разные не особо жаловала… Написала строчки три, потом, значит, расписалась и говорит: «Ну-ка, миссис Лиман, поставьте здесь свою фамилию и адрес», а потом и Джиму: «Теперь ты. Фамилию и адрес. Вот так. Теперь смотрите. Вот моя подпись, а вот ваши фамилии. Это значит, что вы оба подтвердили ее подлинность. Теперь, — говорит, — все. Спасибо вам. Ступайте». Ну, мы и пошли. Вот тут-то меня и угораздило обернуться, уже на пороге. Дверь там неплотно затворяется, и ее надо тянуть на себя, пока не щелкнет. Вот я и тянула…. А смотреть-то я, ей-богу, не хотела.

— Конечно, конечно, — поспешила согласиться миссис Оливер.

— Гляжу, значит, миссис Ллуэллин-Смайд выбирается из кресла, — она ведь артритом хворала, так что двигаться ей трудновато было, — идет к книжному шкафу и кладет лист бумаги, который только что подписала — уже в конверте — в одну из книг. Большущая такая книга на нижней полке. И ставит книгу на место. Я об этом тут же и думать забыла… Но потом… вспомнила и, в общем… — она умолкла.

Миссис Оливер поняла ее и без слов.

— И, в общем, вы… туда… — вкрадчиво подсказала она своей собеседнице.

— Скажу вам все как на духу. Очень уж мне тогда стало любопытно. И потом, должен же человек знать, под чем он подписался, верно? Так уж он устроен, что ему все нужно знать.

— Да, такова уж человеческая натура, — согласилась миссис Оливер, подумав, что в натуре миссис Лиман любопытство, пожалуй, единственная заслуживающая внимания составляющая.

— Так вот… На следующий день, когда миссис Ллуэллин-Смайд уехала в Медчестер, я, как обычно, убиралась у нее в спальне, точнее сказать, в спальной гостиной, потому как ей приходилось помногу отдыхать. И, знаете, убираюсь я, а у самой душа не на месте, все думаю: «Уж коли подписала что-то, так узнай хоть что». Ведь, к примеру, когда берешь вещь в рассрочку, всегда велят прочесть, что написано мелкими буквами.

— А в данном случае, при заверении подписи, то, что написано от руки, — вставила миссис Оливер.

— Ну, я и подумала, что невелик грех… это ж не украсть чего… Должна же я была знать, что подписала. Значит, оглядела я книжные полки — все равно надо было стирать с книжек пыль — и быстренько нашла нужную. Старинная книга, вроде тех, что были при королеве Виктории. Там он и лежал, конверт со сложенной бумагой, а книга называлась «Открой меня — все узнаешь». Прямо как нарочно, правда?

— Действительно, — согласилась миссис Оливер. — Ясно, что это было неспроста. Итак, вы достали бумагу…

— Достала, — тяжело вздохнув, призналась миссис Лиман. — Плохо я сделала или хорошо, не знаю, а только уж сделанного не воротишь. Документ там был, и на последней странице — приписка, которую хозяйка сделала тем утром. Точно та самая. Я все сумела разобрать, хотя почерк у нее — сплошь крючочки да палочки.

— И что же там было написано? — спросила миссис Оливер, испытывая, очевидно, такое же любопытство, какое некогда испытала миссис Лиман.

— Ну, за точность слов я, конечно, не ручаюсь, но говорилось там о каком-то завещательном… указании, что ли… и что после выплаты нескольких сумм, указанных в завещании, все состояние должно перейти Ольге… фамилию точно не помню, но начиналась на «с» — Семенофф или что-то такое, — в благодарность за доброту и внимание к ней во время ее болезни. Вот что там было написано, а внизу стояла ее подпись и мои с Джимом фамилии. Я все тут же положила назад, на прежнее место, чтобы миссис Ллуэллин-Смайд не дай Бог не подумала, будто я копалась в ее вещах.

Ну и ну, сказала я себе, вот так дела! Выходит, иностраночка заполучит все деньги. А денег этих у миссис Ллуэллин-Смайд была прорва, хоть кого спросите. Муж ее, который корабли строил, большое состояние после себя оставил. Я еще подумала, везет же некоторым. Я эту Ольгу, честно говоря, недолюбливала. Хитрая какая-то, да и характер не сахар. Зато со старой барыней уж такая всегда внимательная, услужливая, ну прямо куда деваться. Умела, в общем, когда нужно, подладиться. Ничего себе, думаю, как же это получается, все деньги невесть кому, а родня побоку? Не иначе, думаю, она с ними повздорила… Ну ничего, как остынет, бумажку эту порвет и напишет новое завещание или это… как его… указание. Так что я немного подуспокоилась, положила книжку на место и выкинула все из головы.

Ну а когда поднялся весь этот шум и стали говорить, будто завещание-то поддельное и миссис Ллуэллин-Смайд никогда бы такого не написала, а, значит, написал это кто-то другой и…

— Да, — перебила ее миссис Оливер. — И что же вы тогда сделали?

— В том-то и дело, что ничего! Оттого мне теперь и боязно… Я сначала даже и не поняла, что там у них такое…. А когда разобралась, то уж не знала, что и делать. А потом решила — болтовня все это, просто юристы в той конторе иностранке завидуют, как все нормальные люди. Я и сама-то иностранцев не больно жалую… А она только что не лопалась от счастья, на каждом углу рассказывала, какая она теперь важная и богатая. Но я-то была уверена, что недолго ей важничать, потому как должен же быть закон, запрещающий такие дела — ну, чтоб семейные деньги на сторону уходили. Вот, думала, все и уладится. Оно и Впрямь уладилось, да только не все. В суд-то подавать не стали, не дошло до того, а мисс Ольга, известное дело, сбежала. Дала тягу куда-то на континент, откуда родом.

Стало быть, рыльце у нее и точно было в пушку. Может, припугнула старую барыню, да и заставила ее это сделать. Чем черт не шутит? Вон у меня племянничек на доктора учится, так, говорит, чего только не сделаешь гипнозом. Я и подумала: может, эта самая Ольга загипнотизировала старую барыню, а?

— Как давно это было?

— Дайте соображу. Да уж два года, наверное, прошло, как миссис Ллуэллин-Смайд померла.

— А тогда вас эта приписка не насторожила?

— Тогда — нет. Понимаете, какое дело, я ведь тогда не знала, что это так важно. Ведь все уладилось, в смысле, что мисс Ольге этой ничего не обломилось, вот я и подумала, чего себя зря на позор выставлять…

— А сейчас, значит, вы думаете иначе?

— Да все из-за убийства этого… Из-за девочки, которую в ведре утопили. Она ж говорила что-то про убийство, будто что-то такое видела или слышала. Вот я и подумала: может, мисс Ольга старую барыню-то того… убила, чтобы деньги свои поскорей загробастать. А потом, когда шум поднялся, перепугалась и сбежала от греха подальше. Оно и понятно: тут тебе и полиция, и юристы… Я еще тогда подумала, что надо бы кому-то сказать, да только все некому было. А тут вы! Ну, думаю, наверняка у нее — у вас то есть — знакомые есть среди законников. Вот и поведала вам, как все было. Может, у вас и в полиции друзья есть, так вы им объясните, что я просто стирала пыль с полки, а бумагу, которая там лежала, я назад положила, на место. Прямо сразу же…

— Но вы действительно видели, как миссис Ллуэллин-Смайд писала приложение к завещанию и собственноручно его подписывала? И Джим тоже видел? И потом вы оба поставили свои подписи? Так все и было?

— В точности.

— Но тогда ее подпись никак не могла быть поддельной, верно? Если вы оба видели.

— Какая уж там поддельная, если она сама все и написала? Точно вам говорю. И Джим то же сказал бы, кабы в Австралию не уехал. Уже год как уехал. Сам-то он не здешний, так что и адреса никто не знает.

— Ну и что вы теперь от меня хотите?

— Это… ну… в общем, хочу чтобы вы посоветовали, надо мне об этом куда докладываться или нет? Столько времени ведь прошло… А об этом завещании меня никогда никто не спрашивал.

— Ваша фамилия Лиман. А имя?

— Хэрриет.

— Хэрриет Лиман. А фамилия Джима?

— Погодите… как же его? Дженкинс. Точно. Джеймс Дженкинс. А уж как я вам буду благодарна, если вы мне поможете! А то прямо душа не на месте. Такие ведь дела творятся… А что, если это мисс Ольга? Убила миссис Ллуэллин-Смайд, то есть, а малышка Джойс ее застукала… Она ж тогда рада-радешенька ходила, мисс Ольга-то, что ей такое богатство привалило. А как пришла полиция, да стала ей вопросы всякие задавать, сразу и дала деру. Надо было им у меня спросить. А то я прямо извелась теперь вся: может, надо было сразу сказать про конверт-то.

— Думаю, — сказала миссис Оливер, — вам следует все это рассказать поверенному миссис Ллуэллин-Смайд. Я не сомневаюсь, что он вас поймет. И ваши чувства, и почему вы не пошли в полицию…

— А все-таки замолвили бы вы за меня словечко, а? Что вам стоит? Ну, что я ничего дурного-то не хотела. То есть, разве что…

— Разве что промолчали, — перебила ее миссис Оливер. — Понятно. Вот юристу и объясните.

— А все ж таки, замолви вы за меня словечко, оно было бы сподручней, — плаксивым голосом запричитала миссис Лиман.

— Сделаю что смогу, — сдалась наконец миссис Оливер и перевела взгляд на садовую дорожку, где уже маячила округлая аккуратная фигурка.

— Вот спасибо-то, вот спасибо! Истинно люди говорят о вашей доброте. Век не забуду!

Она поднялась, натянула перчатки, которые от волнения наполовину стащила с рук, потом чуть наклонилась, изобразив то ли кивок, то ли поклон, и спешно удалилась. Миссис Оливер подождала, пока подойдет Пуаро.

— Идите сюда, — пригласила она. — Что случилось? На вас же лица нет.

— Мозоли, — процедил сквозь зубы Пуаро.

— Ох уж эти ваши лакированные туфли, — заметила миссис Оливер. — Ну, садитесь. Выкладывайте, что у вас, а потом я вам такое расскажу!

Глава 18

Пуаро сел на стул, вытянул ноги и проговорил:

— Уфф! Гораздо лучше.

— Да снимите вы эти туфли, — сказала миссис Оливер, — дайте ногам отдохнуть.

— Нет-нет, что вы! — В голосе Пуаро послышался неподдельный ужас.

— Ну, полно, мы с вами старые друзья, — сказала миссис Оливер, — а если войдет Джудит, она и внимания не обратит. Да и вообще за городом, да в лакированных туфлях… Чего бы вам не купить пару удобных замшевых ботинок? Или какие хиппи носят? Такие, знаете, без задников… Просто суешь ногу, и вперед! Их даже чистить не надо; они как-то сами собой делаются чистыми, ах да сабо называются. Замечательная вещь.

— Мне это совершенно ни к чему, — сурово заявил Пуаро. — Совершенно!

— Понимаете, — сказала миссис Оливер, срывая обертку с лежащей на столе и, по-видимому, совсем недавно купленной коробки, — ваша беда в том, что вы непременно хотите выглядеть модно. Костюм и усы вас заботят гораздо больше, чем комфортное состояние. А ведь это самое главное. Когда вам перевалило за пятьдесят, удобство — единственное, что имеет значение.

— Madame, chere madame[254], мне трудно с этим согласиться.

— А вы подумайте, — ответила миссис Оливер. — А то так и будете страдать, и с каждым годом все больше.

Под бумажной оберткой оказалась яркая коробка. Раскрыв ее, миссис Оливер двумя пальцами извлекла оттуда что-то продолговатое и деликатно отправила в рот. Затем облизав пальцы, вытерла их о носовой платок и довольно невнятно пробормотала:

— Липкие.

— А яблок вы больше не грызете? С ними, знаете ли, вы смотритесь куда как привычней. Либо вы их жуете, либо собираете, поскольку пакет у вас то и дело рвался и они раскатывались в разные стороны…

— Я же говорила, — страдальческим голосом протянула миссис Оливер, — что видеть их больше не могу… Все!

Я их ненавижу! Возможно, со временем это пройдет, но пока… я тотчас же вспоминаю ту бедную девочку…

— А что вы сейчас едите? — Пуаро взял в руку крышку с изображением ядовито-зеленой пальмы и прочел: — «Финики тунисские». Ах теперь финики.

— Вот именно, — подтвердила миссис Оливер. — Финики. Вроде бы свежие. Взгляните, кстати, на дату.

Она сунула в рот еще один финик.

— Финики, дата… — рассеянно пробормотал Пуаро. — Удивительно.

— Что именно вас удивляет? Финики многие любят. Они вкусные.

— Да нет, я, собственно, не о них. Удивительно, что вы заговорили о дате.

— Это почему же?

— А потому, — ответил Пуаро, — что в который уже раз за время нашего знакомства вы, сами того не ведая, указываете мне тропинку, как это говорится, chemin[255], по которой мне следует… точнее, давно уже следовало идти. Дата. До этого момента я и не представлял себе, насколько здесь важны даты.

— Не пойму, при чем тут даты. Времени прошло всего ничего. Это случилось… только пять дней назад.

— Четыре, если позволите. Да, совершенно верно. Но у всего, что происходит, должно быть прошлое. Прошлое, которое существовало и вчера, и месяц, и год назад и которое является частью настоящего. Прошлое и настоящее, знаете ли, неразрывны. Год или два назад, если не все три, было совершено убийство, свидетелем которого совершенно случайно стала маленькая девочка. И вот из-за того, что такого-то числа такого-то года она стала невольной свидетельницей убийства, четыре дня назад ее лишили жизни. Так?

— Так. По крайней мере, я думаю, что так. Но не исключено и то, что в гости к миссис Дрейк просто явился какой-то тип, которому нравится убивать людей и который уверен, что единственный способ весело провести праздник — это сунуть чью-нибудь голову в ведро с водой и держать там, пока жертва не захлебнется.

— Однако же, мадам, ко мне вы обратились совсем с другими предположениями.

— Да, — подтвердила миссис Оливер, — с другими. Почему-то мне очень не понравилась здешняя атмосфера. Она мне и сейчас не слишком нравится.

— Признаться, мне тоже. Но это означает, что необходимо выяснить, почему это происходит. Именно это я и пытаюсь сейчас сделать. Стараюсь изо всех сил. Хотя вам, наверное, так не кажется.

— Ну, если стараться, в вашем понимании, — это бродить по округе, болтать с местными жителями, дабы решить для себя, кто из них хороший, а кто плохой, и задавать им соответствующие вопросы…

— Совершенно верно.

— И что вам удалось выяснить?

— Факты, — ответил Пуаро. — Факты, каждый из которых рано или поздно найдет свое место и свою дату.

— И это все?

— Еще я выяснил, что никто не верит Джойс Рейнольдс.

— То есть, что она действительно была свидетельницей убийства? Но я слышала это собственными ушами.

— Слышали многие. Только никто, как оказалось, в это не верит. Очень, кстати, возможно, что они правы и все это не более чем плод детского воображения.

— У меня такое ощущение, — с ехидцей заметила миссис Оливер, — что ваши факты окончательно завели вас в прошлое, вместо того чтобы вести вперед или хотя бы удержать в настоящем.

— Прежде чем строить логическую цепочку, необходимо все тщательно выверить. Возьмите, к примеру, завещание. Налицо факт явной подделки. Что же у нас получается? Пожилой и очень богатой вдове полюбилась некая молодая иностранка, состоявшая при ней компаньонкой, или, как тут принято говорить, подживалкой, и вышеупомянутая вдова пишет завещание, или, если быть точным, дополнение к завещанию, оставляя ей все свое состояние. Бумага оказывается поддельной. И, если это сделала не компаньонка, тогда кто же?

— Вот именно, кто?

— В деревне был еще один мастер на подобные фокусы. Он даже когда-то предстал перед судом за подделку документов, но, ввиду крайней молодости и иных смягчающих обстоятельств отделался легким испугом.

— Это что, новое действующее лицо? Я его знаю?

— Нет. Тем более что он тоже умер.

— О! Когда?

— Около двух лет назад. Точную дату я пока не знаю, но выясню непременно. Сейчас важно то, что жил он в этих местах и несколько раз подделывал документы. У него была подружка, замужняя женщина, потом он сходится с другой… первая устраивает ему сцены… в результате, однажды ночью кто-то всаживает ему в спину нож. Я, собственно, рассказываю вам все это затем, чтобы показать, как тесно разрозненные на первый взгляд события связаны и переплетены между собой. Не все, конечно, но некоторые — наверняка.

— Мысль интересная, — сказала миссис Оливер, — но я что-то не вижу…

— Я пока тоже, — перебил ее Пуаро. — Но, думаю, здесь нам помогут даты. Даты тех или иных известных нам событий. Необходимо выяснить, где был тот или иной человек такого-то числа и чем он там, собственно, занимался. Все, например, считают, что завещание подделала иностранка, — продолжал Пуаро, — и, поскольку она являлась практически единственной, кто был упомянут в завещании, основания для таких подозрений действительно есть. Хотя, погодите, погодите…

— Что? — спросила миссис Оливер.

— У меня возникло одно соображение, — сказал Пуаро.

Миссис Оливер вздохнула и взяла еще один финик.

— Кстати, — неожиданно спросил Пуаро, — а когда вы возвращаетесь в Лондон?

— Послезавтра, — ответила миссис Оливер. — Столько дел накопилось…

— А скажите, в вашей квартире — никак не запомню адрес… вы слишком часто переезжаете — есть комната для гостей?

— Я всем говорю, что нет, — ответила миссис Оливер. — Стоит только признаться, что у тебя в Лондоне есть свободная комната, и ты пропала. Все твои подруги, знакомые и дальние родственники этих знакомых тут же начинают забрасывать тебя письмами, выясняя, нельзя ли им у меня остановится — разумеется, ненадолго. А вот нельзя! Потому что это ужасная морока. Каждому подавай постельное белье и чай спозаранку, а некоторые так вообще рассчитывают чуть ли не на полный пансион — завтрак, обед и ужин. В общем, о свободной комнате я предпочитаю помалкивать. Друзей — тех, кого я действительно хочу видеть, — милости просим, но остальные — увольте. Не люблю, когда мне садятся на шею.

— А кто любит? — сказал Пуаро. — Ваша предусмотрительность имеет свои основания.

Да, а в чем все-таки дело? — опомнилась миссис Оливер.

— Не могли бы вы в случае крайней необходимости все-таки приютить двух человек?

— Могла бы, конечно, — ответила миссис Оливер. — Кого прикажете? Полагаю, речь идет не о вас. У вас у самого в Лондоне неплохая квартира. Ультрасовременная, вся в квадратах и кубах. Вы прямо такой модернист…

— Видите ли, возможно, нам придется принять некоторые меры предосторожности.

— Что? Неужели вы думаете, могут убить кого-то еще?

— Хотелось бы верить, что нет, но пути Господни неисповедимы.

— Но кого? Кого именно?

— Вы хорошо знаете свою подругу?

— Джудит? Если честно, не очень. Собственно, до этого мы и общались-то только на экскурсиях. Привыкли, знаете, всюду ходить вместе. В ней было что-то — как бы это сказать — неординарное. Она определенно выделялась из общей массы.

— И вы решили, что она может пригодиться вам для какого-нибудь романа. Угадал?

— Терпеть не могу такие разговоры! Меня всегда об этом спрашивают. Так вот: ничего подобного! Не вставляю я никого в свои книги. Ни тех, кого знаю, ни тех, кого случайно встретила.

— Да неужели? Положим, своих знакомых вы действительно не используете. Вам это попросту не интересно. А вот случайные встречные, уверен, нет-нет да и попадают в ваши романы.

— Ну ладно, тут вы меня поймали, — с досадой призналась миссис Оливер. — Порой вы чертовски догадливы. Кое-что действительно используешь. Увидишь, к примеру, в автобусе какую-нибудь толстуху: жует себе булку с корицей, да еще что-то бормочет, словно с кем-то общается или репетирует, как будет говорить по телефону, или, скажем, вслух письмо сочиняет. Смотришь на нее, и у тебя волей-неволей откладывается в голове, какие на ней туфли, юбка и просто уморительная шляпка. Ну а потом уже входишь в раж: пытаешься угадать, сколько ей лет, смотришь, есть ли на руке обручальное кольцо и так далее. А потом выходишь из автобуса, и тебе уже совершенно нет до нее дела, а только через некоторое время будто сам собой появляется в голове рассказ про некую миссис Карнаби. Про то, как она возвращается домой на автобусе после очень странной беседы, во время которой она заметила в окне кондитерской мужчину, как две капли воды похожего на ее знакомого, с которым она встречалась всего один раз в жизни и который, по ее сведениям, давно уже умер. А вот же, оказывается, жив… Ну и так далее… Боже мой, — сказала миссис Оливер, переведя дух. — А самое смешное, что так оно все и было. Перед отъездом из Лондона я действительно сидела в автобусе напротив какой-то женщины, и она чудненько подходит для одной истории… Осталось только придумать конец и проверить последовательность событий: что она сказала, вернувшись домой и на кого навлекла этим опасность. Мне кажется, я даже знаю уже, как ее будут звать. Констанс. Констанс Карнаби. Но весь мой рассказ может разлететься вдребезги, если случится непоправимое…

— Что же именно?

— Если я вдруг случайно столкнусь с ней снова, мы разговоримся, и я — увы! — узнаю ее получше. Тогда наверняка весь мой замечательный рассказ полетит к черту.

— Да-да. Я понимаю. Тогда она уже больше не будет вам принадлежать. Сейчас эта толстуха — ваше творение, вы прекрасно ее понимаете, знаете, что она чувствует; вам известно, где она живет и чем занимается… Но, если она вдруг превратится в реального человека, то… то зачем тогда нужен рассказ, верно?

— Что ж, опять угадали, — улыбнулась миссис Оливер. — И про Джудит тоже. Я действительно не очень-то хорошо ее знаю. Во время круиза мы, конечно, много времени проводили вместе, но, в основном, ездили осматривать достопримечательности. Знаю только, что она вдова, что муж ее погиб, и она осталась одна с ребенком на руках, с Мирандой, вы ее видели. Осталась почти без средств к существованию. Признаться, обе они внушают мне довольно странное чувство. У меня такое ощущение, будто они что-то скрывают, будто они замешаны в какой-то драме. И мне почему-то совсем не хочется выяснять в какой.

И уж тем более не хочу, чтобы они мне об этом рассказали. Мне хотелось бы придумать все самой: и драму, и обстоятельства…

— Понятно. Да, теперь я вижу, что они… рискуют угодить в очередной бестселлер Ариадны Оливер!

— Иногда мне хочется вас убить. Какой цинизм! — Она задумалась и добавила: — А может быть, вы и правы.

— Но почему вы считаете это цинизмом? Такова человеческая натура или, точнее, природа творчества.

— Значит, вы хотите, чтобы я пригласила Джудит и Миранду к себе в Лондон?

— Пока еще нет, — ответил Пуаро. — Сначала я хочу убедиться в правильности одной моей идейки…

— Ох уж мне эти ваши идейки! А теперь моя новость — специально для вас.

— Мадам, вы меня интригуете.

— Ох уж эта ваша снисходительная улыбка. А ну как моя новость опрокинет вашу идейку? Что, если подделка, о которой вы так пространно сейчас рассуждали — вовсе и не подделка?

— Что вы такое говорите?

— Я говорю, что миссис Ап Джоунз Смайд или как там ее звали действительно написала к своему завещанию приложение, в котором оставила все свое имущество иностранке, и подписалась под ним в присутствии двух свидетелей, фамилии которых также значатся на этом документе. Можете намотать это на ваш замечательный ус.

Глава 19

— Миссис… Лиман… — повторил Пуаро, записывая фамилию в свою записную книжку.

— Совершенно верно. Хэрриет Лиман. Другим свидетелем был некий Джеймс Дженкинс. Последний раз его здесь видели, когда он уезжал в Австралию. А последнее, что помнят о мисс Ольге Семеновой — это то, как она уезжала в Чехословакию, или откуда она там родом. В общем, теперь концов не сыщешь.

— Насколько, по-вашему, можно доверять этой миссис Лиман?

— Не похоже, чтобы все это было плодом ее воображения, если вы это имеете в виду. Вероятно, она и в самом деле что-то такое подписывала. Потом ее замучило любопытство, и она при первой же возможности постаралась выяснить, что же это было.

— Она умеет читать и писать?

— Вероятно, да. Но я понимаю ваши сомнения. Старушечий почерк не всякий сумеет разобрать: сплошные углы да черточки. А если учесть, сколько разговоров было о дополнении к завещанию, не удивлюсь, если миссис Лиман решила, что это оно и есть, не сумев разобрать почерк.

— Подлинник… — проговорил Пуаро. — Но ведь была и подделка.

— Кто это вам сказал?

— Юристы.

— Да ну их!

— Нет, они просто так говорить не станут. И потом, они собирались представить суду заключение экспертизы.

— Да? — сказала миссис Оливер. — Ну все равно. Это очень даже легко объяснить.

— В самом деле? И как же?

— Наверняка через день-другой миссис Ллуэллин-Смайд либо повздорила со своей преданной славянкой, либо же помирилась с племянником и его женой, после чего, естественно, порвала или сожгла завещание.

— А потом?

— А потом умерла. И девушка, не долго думая, написала его заново, по мере сил копируя почерк и стиль хозяйки, а заодно уж подделав и подписи обоих свидетелей. Уж почерк миссис Лиман она должна была знать! Его образцы наверняка разбросаны по всему дому: медицинский полис, какие-нибудь счета, да мало ли чего еще она подписывала! Ну, и остается только предъявить фальшивку в расчете на то, что кто-то из свидетелей подтвердит его подлинность, и ей все сойдет с рук. Однако подделка оказывается недостаточно хороша, и начинаются неприятности.

— Вы позволите, chere madame, воспользоваться вашим телефоном?

— Я позволю вам воспользоваться телефоном Джудит Батлер.

— Кстати, где она?

— Пошла делать прическу. А Миранда гуляет. Аппарат в комнате, прошу.

Пуаро удалился в комнату и вернулся минут через пять.

— Ну? И кому вы звонили?

— Мистеру Фуллертону, поверенному. И вот что я вам скажу. Поддельное приложение, которое подали им в контору на утверждение, было засвидетельствовано вовсе не Хэрриет Лиман. Его подписала некая Мэри Дохерти, также бывшая одно время в услужении у миссис Ллуэллин-Смайд. К несчастью, она недавно скончалась. Вторым свидетелем, действительно, был Джеймс Дженкинс, который, как и утверждает ваша новая знакомая миссис Лиман, действительно отбыл в Австралию.

— Значит, поддельное завещание все же существовало, — сказала миссис Оливер. — Но ведь и подлинное, судя по всему, тоже! Послушайте, Пуаро, вам не кажется, что все как-то чересчур запуталось?

— О да, невероятно, — подтвердил Пуаро. — Слишком много подделок.

— Но в таком случае подлинник и сейчас лежит в библиотеке «Дома у карьера», — заметила миссис Оливер, — между страниц книги «Открой меня — все узнаешь».

— К сожалению, после смерти миссис Ллуэллин-Смайд все ее вещи, за исключением нескольких предметов фамильной мебели и кое-каких картин, были проданы.

— Вот бы нам тоже такую книжку, — сказала миссис Оливер, — «Открой меня — и все узнаешь». Замечательное название, правда? Я помню, у моей бабушки была такая. И знаете, из нее действительно можно было узнать о чем угодно. Там были и советы юристов, и кулинарные рецепты, и подробное описание, как сводить с белья чернильные пятна, и как приготовить в домашних условиях пудру, которая не портит кожу, и многое-многое другое. Вы как, не прочь были бы заглянуть сейчас в такую книгу?

— Без всякого сомнения, — ответил Эркюль Пуаро, — особенно, если в ней нашлось бы средство от мозолей.

— Там их множество! Но почему вы не носите нормальную обувь, подходящую для сельской местности?

— Мадам, я привык выглядеть soigne[256].

— Ну что ж, тогда продолжайте носить модные туфли и кривиться от боли, — сказала миссис Оливер. — Должна признаться, я уже ничего не понимаю. Выходит, эта Лиман только что наврала мне с три короба?

— Не исключено.

— И уж конечно, придумала она это не сама.

— Тоже возможно.

— Иными словами, кто-то ей заплатил.

— Продолжайте, продолжайте, — подбодрил ее Пуаро. — У вас очень хорошо получается.

— Видимо, — с глубокомысленным видом продолжала миссис Оливер, — миссис Ллуэллин-Смайд обожала составлять завещания. С состоятельными дамами это бывает. И, видимо, написала их на своем веку немало. Знаете как: то одного облагодетельствует, то другого, а потом опять поменяет. Дрейки и так вполне состоятельные люди. Тем не менее она каждый раз отписывала им приличную сумму. Но, видимо, это не шло ни в какое сравнение с тем, что должна была получить служанка… Опять же, если верить словам миссис Лиман. Да-а… Вот бы узнать об этой Ольге побольше. Уж очень кстати она исчезла, да еще так ловко…

— В скором времени, надеюсь, мне удастся узнать о ней побольше, — заметил Эркюль Пуаро.

— Каким образом?

— Рассчитываю получить кое-какие сведения.

— Ах да, вы же справлялись о ней в местных инстанциях.

— И не только в местных. В Лондоне у меня есть агент, который добывает для меня информацию за границей. В том числе и в Герцеговине.

— Значит, вы узнаете, возвратилась ли она на родину?

— И это тоже, но сейчас меня больше интересует информация иного рода… к примеру, письма, которые она писала домой во время своего пребывания в Англии. Это может оказаться весьма любопытно… У нее ведь наверняка были здесь друзья или хорошие знакомые…

— А учительница?

— Которую вы имеете в виду?

— Ту, что задушили. О которой вы говорили с Элизабет Уиттакер. Признаться, мне эта Уиттакер не нравится, — добавила миссис Оливер. — Устаешь от нее быстро. Но, вроде бы, неглупа. Не удивилась бы, узнав, что она собиралась кого-нибудь убить.

— Задушить еще парочку своих коллег, вы это хотите сказать?

— Необходимо отработать все версии, — назидательно произнесла миссис Оливер.

— Что ж, я, как всегда, полагаюсь на вашу интуицию, мадам.

Миссис Оливер рассеянно потянулась за очередным фиником.

Глава 20

Выйдя из дома миссис Батлер, Пуаро направился той же дорогой, которой накануне его привела Миранда. Проход в изгороди на этот раз показался ему не таким уж и узким… Разве что… Разве что за это время им пользовался человек куда более крупного телосложения, чем Миранда. Да, возможно… Пуаро поднялся по тропинке и снова остановился, очарованный открывшейся ему панорамой. Чудесное место… Как ни странно, ощущение, что он попал в обитель лесных духов было на этот раз даже сильнее. От всего этого буйного великолепия веяло чисто языческой жестокостью. Уж не по этим ли извилистым тропам преследовали свою добычу злые феи, и не здесь ли безжалостная богиня повелевала заклать жертву…

Теперь он понимал, отчего люди не приезжают на пикники. Вряд ли кому захочется расположиться здесь с сандвичами, зеленым салатом и апельсинами, а потом, всласть наевшись, поваляться на травке и подурачиться. Да, для пикников тут как-то диковато. Не та атмосфера, совсем не та. Ему вдруг подумалось, что было бы куда лучше, если бы миссис Ллуэллин-Смайд действовала с меньшим размахом. Устроила бы в бывшей каменоломне скромный, пусть и «низинный» сад, а не обиталище фей и эльфов. Слишком уж она была богата и честолюбива. С богатства его мысли тут же перескочили на завещания… завещания состоятельных дам, сопутствующие им слухи… и неординарность мест, в которых эти завещания прячут. Подумав об этом, он попытался вникнуть в психологию человека, решившегося подделать завещание. Не было никаких сомнений, что на утверждение подали именно поддельный вариант. Фуллертон — слишком осторожный и сведущий юрист, чтобы что-то подвергать сомнению, не имея на то достаточных оснований. Равно как и для того, чтобы советовать клиенту подавать в суд или предъявлять иск, имея хоть малейшие сомнения в правомочности и обоснованности таких действий.

Тропинка резко сворачивала вправо. Пуаро последовал по ней дальше, чувствуя, что придется на время отложить свои рассуждения и позаботиться о ногах. Стоит ли пойти к дому Спенса напрямик? Напрямик, конечно, короче, но в таких туфлях… На тропинке ни травы, ни мха, одни камни… Неожиданно он остановился, обнаружив прямо перед собой две человеческие фигуры.

На небольшом валуне сидел Майкл Гарфилд и, положив на колени альбом, что-то увлеченно рисовал. Чуть поодаль от него, возле маленького, мелодично журчащего ручейка, ниспадающего со склона, стояла Миранда Батлер. Эркюль Пуаро тут же забыл о своих ноющих ногах и прочих неприятностях, зачарованный красотой, столь щедро дарованной двум этим существам. Майкл Гарфилд, без сомнений, был необыкновенно красив. Тем не менее Пуаро отнюдь не был уверен, что Майкл Гарфилд ему нравится. С красавцами всегда так: никогда не поймешь, насколько они вам нравится и нравятся ли вообще. Мужская красота вызывает почти инстинктивное отторжение. Красота, все-таки — привилегия женщин. Эркюль Пуаро, например, был абсолютно уверен, что ни в коем случае не хотел бы быть красивым молодым человеком, впрочем, это ему никогда и не грозило. Единственное, что по-настоящему радовало его в собственной наружности, так это роскошные усы, столь послушные и густые благодаря его неусыпным заботам. Они были изумительны! Никто из знакомых Пуаро не мог похвастаться и половиной того великолепия, каким обладал он. Что же касается мужской привлекательности — нет, чего не было, того не было. Тем более — красоты.

А эта девочка, Миранда? Он снова подумал, что это ее не по-детски серьезное выражение придает ей совершенно особое очарование. Интересно, какие мысли бродят в этой головке? Вот это как раз и неизвестно… И ведь наверняка ни о чем не расскажет. Даже если спросить. Слишком уж у нее пытливый и нестандартный ум. И в то же время она очень уязвима. Слишком уязвима. Он знал про нее и кое-что другое — или ему только казалось… Пока всего лишь догадка, но он был почти уверен…

Майкл Гарфилд поднял голову:

— Ха! Senor Moustachios[257]. Наше вам почтение, сэр.

— Можно взглянуть что вы там делаете, или вас это смутит? Не хотелось бы помешать…

— Смотрите, мне все равно, — пожал плечами Майкл Гарфилд и томно добавил: — Я даже получаю от этого удовольствие.

Пуаро подошел поближе, заглянул ему через плечо и одобрительно кивнул. Перед ним был совершенно прекрасный карандашный рисунок. Оказывается, Майкл Гарфилд умел создавать не только сады.

— Изумительно! — тихо проговорил Пуаро.

— Я тоже так думаю, — отозвался художник.

Он, правда, не уточнил, относятся ли его слова к самому рисунку или же к изображенной на нем девочке.

— А зачем это вам? — спросил Пуаро.

— По-вашему, нужны какие-то причины?

— А разве нет?

— Вы совершенно правы. Это на случай, если я отсюда уеду. Хотелось бы прихватить с собой кое-какие воспоминания. Миранда — одно из них.

— А без этого вы что же, сможете ее забыть?

— Очень даже смогу. Такой уж я человек. Хотя, когда что-то или кого-то забываешь, когда не можешь вспомнить лица, разворота плеча, жеста, цветка, очертаний пейзажа… когда прекрасно знаешь, как это должно выглядеть, но не в состоянии вызвать эту картину в памяти, это причиняет, как бы поточнее сказать… муку. Что-то видишь, помнишь — и вдруг оно пропадает, словно его и не было.

— А ваш парк? Уж он-то точно никуда не пропадет.

— Вы думаете? Пропадет и он, причем очень скоро, если за ним не будут следить. Природа, знаете ли, берет свое. Парку нужны любовь и внимание, уход и знания. А перейди он в ведение городского совета — как это теперь случается сплошь и рядом, — тут же приведут, что называется, в «соответствие». Насадят каких-нибудь новомодных кустов, проложат дорожки, понаставят скамеек… И обязательно понатыкают везде урны для мусора. Они, конечно, очень заботливые, наши отцы города, и очень все стараются сохранить, только ничего у них не выходит. Потому что сохранить это невозможно. Это — природа. А поддерживать что-то в естественном состоянии куда труднее, чем в «соответствующе м».

— Мосье Пуаро! — донесся от ручейка звонкий голос Миранды.

Пуаро шагнул вперед, чтобы лучше слышать.

— Так вот вы где. Значит, вы решили поработать натурщицей?

Она покачала головой.

— Я пришла совсем не поэтому. Просто так получилось.

— Да, — подтвердил Майкл Гарфилд, — просто так получилось. Бывает и на нашей улице праздник.

— Вообще-то я искала колодец, — сказала Миранда.

— Колодец?

— Здесь в лесу когда-то был колодец желаний.

— В бывшем карьере? Не знал, что в карьерах бывают колодцы.

— Вокруг карьера когда-то был лес, и очень даже густой. Майкл знает, где этот колодец, но не хочет мне говорить.

— Ищи сама — так гораздо интереснее, — улыбнулся тот. — Особенно, когда не совсем уверена, что он есть на самом деле.

— Старая миссис Гудбоди тоже про него знает, — сообщила Миранда и почтительно добавила: — А она ведьма.

— Истинная правда, — отозвался Майкл. — Она местная ведьма, мосье Пуаро. В большинстве деревень, знаете ли, имеются свои доморощенные ведьмы. Сами они себя так, конечно, не называют, но все знают, с кем имеют дело. Все как положено: они предсказывают судьбу, наводят сглаз на ваши бегонии и порчу на ваши пионы, делают так чтобы пропало молоко у коров, а кроме того, как я подозреваю, балуются и приворотным зельем.

— Над колодцем загадывали желания, — пояснила Миранда. — Приходили и загадывали. Надо было обойти вокруг него три раза задом наперед. Колодец был на склоне — там задом не очень-то походишь. — Она посмотрела мимо Пуаро на Майкла Гарфилда и упрямо проговорила: — Все равно найду, даже если не скажешь. Он где-то здесь, рядом, только скорее всего его засыпали. Это мне миссис Гудбоди сказала. Много лет назад туда свалилась девочка, какая-то Китти, вот его и засыпали.

— Ну что ж, верь в это и дальше, — сказал Майкл Гарфилд. — Красивая сказка, а настоящий колодец желаний — тот находится в Литтл-Беллинг.

— Да ну, — возразила Миранда, — про тот я все знаю. Самый обыкновенный колодец. Каждый знает, что это просто ерунда. Кидают монетки, а воды там уже нет, даже всплесков не слышно.

— Ну, извини.

— Я тебе скажу, когда найду, — сказала Миранда.

— Не стоит верить всему, что болтают ведьмы. Я вот не верю, что туда свалилась девочка. Небось свалилась какая-нибудь кошка, а звону подняли на весь город.

— Колокол трезвонит — в колодце киска тонет, — тут же отозвалась Миранда и поднялась. — Мне пора, а то мама будет волноваться.

Она осторожно сошла с выступа скалы, улыбнулась мужчинам и скрылась за поворотом крутой тропинки, змеившейся по ту сторону ручейка.

— «Колокол трезвонит…» — задумчиво повторил за ней Пуаро. — Человек верит в то, во что хочет верить. Так права она или нет, мистер Гарфилд?

Майкл Гарфилд бросил на Пуаро настороженный взгляд, однако тут же улыбнулся.

— Конечно права, — сказал он. — Колодец есть, и он действительно засыпан. По-видимому, в самом деле был опасен. Ну, а насчет того, что над ним загадывали желания, это едва ли. По-моему, все это выдумки миссис Гудбоди. Если на то пошло, у них тут и древо желаний есть, вернее, когда-то было. Огромный старый бук на середине склона. Вот его точно положено было три раза обойти по кругу задом наперед, а потом загадать желание.

— А почему «было»? С ним что-то случилось?

— Лет шесть назад в него ударила молния и расщепила пополам. Тут и сказке конец.

— А Миранде вы говорили про это дерево?

— Нет. Я подумал, пусть лучше ищет свой волшебный колодец. Искореженный молнией бук ведь гораздо менее интересен, правда?

— Ну, мне, пожалуй, тоже пора отправляться, — сказал Пуаро.

— К вашему другу-полицейскому?

— Да.

— У вас усталый вид.

— Я и в самом деле устал, — сказал Пуаро. — Очень устал.

— Вам было бы удобнее в парусиновых туфлях или в сандалиях.

— Ах, lа, non[258].

— Понятно. Вы непременно хотите быть как с иголочки. — Он оглядел Пуаро с головы до ног. — Ну что ж, tout ensemble[259] — весьма и весьма, особенно ваши неподражаемые усы.

— Польщен, — сказал Пуаро, — что вы их заметили.

— Помилуйте! Как можно их не заметить?

Пуаро склонил голову на бок.

— Вы говорили, что этот рисунок поможет вам сохранить образ Миранды, — сказал он. — Означает ли это, что вы уезжаете?

— Подумываю об этом.

— Однако, мне кажется, вы est bien place ici[260].

— О да, превосходно. У меня есть дом — маленький, но зато по моему проекту… и у меня есть работа; правда, удовлетворения от нее сейчас меньше, чем прежде. Но иногда все же тянет на новое место.

— А почему ваша работа приносит меньше удовлетворения, чем прежде?

— Потому что от меня постоянно требуют каких-то кошмарных проектов. И те, у кого парк уже есть и они просто хотят его облагородить, и те, кто только подумывает им обзавестись.

— А парком миссис Дрейк вы разве больше не занимаетесь?

— Вообще-то она меня об этом просила. Я ей кое-что предложил, и она, в общем, согласилась… Но, — задумчиво проговорил он, — я ей не вполне доверяю.

— Опасаетесь, что она не позволит вам делать то, что вы хотите?

— Если быть совершенно точным, опасаюсь, что она обязательно сделает то, что хочет сама. Если сейчас ее и привлекают мои проекты, в будущем она вполне может потребовать чего-нибудь другого. Утилитарного, броского и дорогого. Начнет требовать и всячески настаивать. Я, естественно, буду упираться, и в конце концов мы поссоримся… Так что, как ни крути, лучше мне убраться отсюда подобру-поздорову, пока не перессорился со всей округой. И с миссис Дрейк, и с остальными. Я достаточно известен, так что всегда найду работу. В Англии много красивых уголков, как, впрочем, и на континенте.

— Где можно улучшить то, что сотворила природа? Или стать ее соавтором? Насколько я понимаю, для ваших экспериментов необходим простор и почва, на которой вы смогли бы выращивать самые диковинные деревья, сроду там не росшие. А стало быть, там не должно быть слишком много солнца и слишком сильных холодов, верно? Вам нужен большой пустырь, на котором вы снова могли бы ощутить себя Адамом, завоевывающим мир? Вы вряд ли сможете усидеть на одном месте?

— В общем, да. Я нигде не задерживался подолгу.

— А в Греции вы бывали?

— И не прочь бы поехать еще. Да, в этом действительно что-то есть… Сад на склоне гор… Там ведь только кипарисы да голые скалы. Но, если захотеть, чего там только ни будет.

— Сад, где гуляют боги…

— Вы, случайно, не мастер читать чужие мысли, а, мосье Пуаро?

— Хотелось бы. Вокруг столько всего, что я хотел бы прочесть, но — увы…

— Сейчас вы имеете в виду нечто вполне прозаическое, я прав?

— К сожалению, да.

— Поджог, убийство, внезапная смерть?

— В принципе, угадали. Вот только насчет поджога не знаю… Скажите, мистер Гарфилд, вы ведь живете здесь довольно долго… Вы знали молодого человека по имени Лесли Феррир?

— Да, я его помню. Он работал в юридической фирме в Медчестере, не так ли? «Фуллертон, Харрисон и Ледбеттер». Младший поверенный или что-то в этом роде. Довольно смазливый.

— Он, кажется, погиб?

— Да. Как-то вечером ему всадили нож в спину. Скорее всего, из-за дамы. Все почему-то были уверены, что полиция прекрасно знает, кто это сделал, и просто не может собрать достаточно улик. Он тут хороводился с некой Сандрой — не могу сейчас вспомнить ее фамилию… Сандра… нет, не помню. Ее муж владелец местной пивной. У нее с Лесли был роман, а потом он завел другую. Так, во всяком случае, говорили.

— И Сандре это не понравилось?

— Абсолютно. Заметьте, он был страшный бабник. Крутил сразу с двумя или тремя.

— И все англичанки?

— Интересно, почему вы об этом спрашиваете? Нет, не думаю, чтобы он ограничивал себя англичанками, когда была возможность сойтись с кем-нибудь еще. Главное, чтобы они хоть немного понимали, что он им лепечет, и, соответственно, наоборот.

— Наверняка здесь у вас время от времени появляются иностранки?

— Конечно появляются. А где их нет? Служанки-иностранки — часть нашей жизни. На любой вкус: уродливые, смазливые, честные, вороватые. Некоторые здорово выручают измученных хлопотами матерей. Некоторые на редкость бестолковы. А есть и такие, что ударяются в бега…

— Как, например, Ольга.

— Именно: как мисс Ольга.

— Лесли был ее приятелем?

— А, вот вы куда гнете. Да, был. Не думаю, впрочем, что миссис Ллуэллин-Смайд об этом догадывалась. Осторожная была особа, эта Ольга. Могла с самым серьезным видом рассказывать, что мечтает вернуться домой и выйти замуж за соотечественника. Не знаю, что у нее было с Лесли… Болтали всякое. Смазливый он был. Непонятно только, что сам-то он в ней нашел… красотой она явно не блистала. Впрочем… — он на миг задумался, — была в ней какая-то одержимость. Англичанам, полагаю, это в диковинку. Короче, Лесли добился ее расположения, и остальным его барышням это, естественно, не понравилось.

— Очень интересно, — сказал Пуаро. — Я так и думал, что у вас найдутся полезные для меня сведения.

Майкл Гарфилд посмотрел на него с любопытством.

— Вот как? А зачем вам это? При чем здесь этот Лесли? Зачем ворошить прошлое?

— Ну, некоторые вещи знать никогда не помешает. Если хочешь понять, что, как и почему… Я даже не прочь заглянуть в прошлое еще дальше. В те времена, когда эти двое, Ольга Семенова и Лесли Феррир, еще даже не сошлись.

— Признаться, я вовсе не уверен, что они вообще, что называется, сошлись: их просто часто видели вместе, вот и все. Ольга, знаете ли, никогда со мной не откровенничала, а с Лесли Ферриром я вообще был едва знаком.

— Да, я хотел бы узнать еще больше, — словно не слыша его, продолжал Пуаро. — У него, как я понимаю, в прошлом были неприятности…

— Кажется, были. По крайней мере, ходили такие слухи. А Фуллертон решил сделать из него честного человека и взял к себе в контору. Доброе у него сердце, у старика Фуллертона.

— Если не ошибаюсь, Лесли был уличен в подделке документов?

— Да.

— Тогда он в первый раз преступил закон, и потом, насколько я понял, имелись смягчающие обстоятельства. Больная мать, пьющий отец… Так или иначе, отделался он довольно легко.

— Надо же, никогда об этом не слышал. Знаю только, что поначалу все шло хорошо, а потом явилась комиссия с проверкой и быстренько вывела его на чистую воду. Впрочем, я могу что-то путать. Я основываюсь исключительно на слухах. Подделка документов. Да, ему предъявили такое обвинение. Подделка документов…

— Вот именно. Когда миссис Ллуэллин-Смайд умерла и ее завещание поступило на утверждение, выяснилось, что оно поддельное.

— Что ж, я уловил ход ваших мыслей. Вы сопоставили эти два события и пытаетесь выявить между ними связь.

— Молодой человек, которому довольно неплохо удавалась подделка документов, заводит дружбу с девушкой, которая унаследовала бы огромное состояние, утверди суд то самое завещание…

— Да-да, к этому все и шло.

— Теперь выясняется, что эта девушка и молодой человек, умеющий подделывать документы, — возможно, не просто друзья. Его даже не смущает, что она иностранка, и он с готовностью бросает ради нее свою прежнюю подружку.

— То есть, вы полагаете, завещание было подделано Лесли Ферриром.

— Вполне возможно. Вам так не кажется?

— Но вроде бы Ольга и сама умела достаточно хорошо копировать почерк миссис Ллуэллин-Смайд. Правда, мне всегда казалось, что это весьма слабый довод. Ну писала она письма за миссис Ллуэллин-Смайд, и что с того? Не думаю, что у нее и в самом деле получалось бы похоже. Ей бы никого не удалось обмануть. Однако если ей помогал Лесли, дело, конечно, другое. Он, надо думать, более ее поднаторел в этом деле, был понахальнее и нисколько не сомневался, что все сойдет им с рук. Впрочем, он, видимо, вообще был о себе крайне высокого мнения, если снова занялся тем, на чем уже погорел. Думаю, когда стало ясно, что их затея провалилась и юристы подняли шум, пригласив для экспертизы графологов, у Ольги попросту сдали нервы, и она разорвала с Лесли все отношения. А потом убралась восвояси в надежде, что вся ответственность падет на него.

Он резко тряхнул головой.

— И зачем вы заговорили со мной об этом? Как можно говорить о подобных мерзостях в моем саду?

— Простите великодушно. Мне просто нужно было об этом узнать.

— Лучше не знать. Всегда лучше ничего не знать. Оставить все как есть. Не вникать, не высматривать, не выведывать. Это самое мудрое.

— Для вас главное — красота, — сказал Эркюль Пуаро. — Красота любой ценой. А мне нужна правда. И ничего, кроме правды.

Майкл Гарфилд рассмеялся.

— Тогда ступайте к вашим друзьям из полиции, а меня оставьте здесь, в моем раю. Оставь меня, сатана[261].

Глава 21

Пуаро, морщась от боли, потихоньку брел в гору. Неожиданно он забыл про боль. К нему вдруг пришло прозрение! Все то, о чем он думал и догадывался, сложилось наконец воедино. Он всегда знал, что между множеством весьма странных и разнородных фактов должна существовать некая связь, но до сих пор никак не мог ее разглядеть. А теперь… теперь он почуял опасность — страшную опасность, грозящую в любую минуту обернуться трагедией. Трагедией, которую надо во что бы то ни стало предотвратить…

У дверей дома его встретила Элспет Мак-Кей.

— У вас очень уставший вид, — сказала она. — Входите и поскорее присаживайтесь.

— Ваш брат дома?

— Нет. Пошел в участок. У них там опять что-то случилось.

— Что-то случилось? — Он вздрогнул. — Так быстро? Не может быть!

— Вы это о чем? — безмятежно спросила Элспет.

— Нет, ничего. Ничего. С кем-то случилось несчастье, я верно вас понял?

— Ну да, только я не знаю с кем. Звонил Тим Реглан и просил его прийти. Налить вам чаю?

— Нет, — ответил Пуаро, — большое спасибо; наверное… наверное, мне лучше пойти домой.

Одна мысль о черном и горьком чае была ему сейчас невыносима. К счастью, он вовремя вспомнил, что у него имеется отличный предлог, чтобы откланяться, сохранив приличия:

— Ноги, — пояснил он. — Я натер мозоли. У меня не совсем подходящие туфли для сельской местности. Было бы желательно переобуться.

Элспет Мак-Кей посмотрела на его ноги.

— Да, — сказала она, — совсем не подходящие. С лакированной кожей всегда так. Вам, кстати, письмо. Между прочим, с иностранными марками. Пришло из-за границы: «Сосновый холм», старшему инспектору Спенсу для Э. Пуаро. Сейчас принесу.

Минуты через две Элспет вернулась и протянула ему письмо.

— Если вам не нужен конверт, я бы отдала его племяннику, он собирает марки.

— Конечно, конечно. — Пуаро вскрыл письмо и протянул ей конверт. Она поблагодарила его и ушла в дом.

Пуаро развернул листок и стал читать.

Его друг Гоби заправлял своей зарубежной агентурой с не меньшим эффектом, чем английской. Он не скупился на расходы и быстро добивался результатов.

На сей раз, правда, они оказались весьма скудными, но на другое Пуаро и не рассчитывал.

Ольга Семенова так и не вернулась в свой родной город. Никого из ее тамошних родственников в живых уже не осталось. Единственной ее подругой была некая пожилая женщина, которой она время от времени писала о своей жизни в Англии. В том числе, что неплохо ладит с хозяйкой, которая иногда бывает невыносимой, но, в общем, добра и щедра.

Последние письма от Ольги эта женщина получила года полтора назад. В них упоминался некий молодой человек. Ольга намекала, что они подумывают пожениться, но сначала ее другу, имени которого не называлось, нужно — далее следовала цитата — «пробить себе дорогу в жизни, и поэтому ничего еще не решено окончательно». В последнем письме она с упоением рассказывала о счастье, которое их ожидает. Когда письма перестали приходить, ее почтенная приятельница решила, что Ольга вышла за своего англичанина замуж и сменила место жительства. С девушками, уезжающими в Англию, такое случается. А зажив счастливой семейной жизнью, они обычно перестают писать домой.

Она решила, что никаких поводов для тревоги нет.

Что ж, все совпадает, подумал Пуаро. Лесли обещал, что женится… хотя сам, наверное, и не собирался. Миссис Ллуэллин-Смайд действительно, судя по всему, была щедра к Ольге. Лесли тоже получал от кого-то деньги; очень может статься, что и от Ольги (те самые, которые ей давала хозяйка).

На террасу снова вышла Элспет МакКей.

Пуаро спросил у нее, что она думает относительно возможного сговора между Ольгой и Лесли.

Она задумалась лишь на мгновение. Потом тоном оракула изрекла:

— Если что и было, то очень по-тихому. Об этом даже слухов никаких не ходило. А в наших местах, как вы, наверное, уже поняли, слухи распространяются быстро.

— У мистера Феррира была связь с замужней женщиной. Он мог предупредить девушку, чтобы она ничего не говорила хозяйке.

— Может, и так. Миссис Смайд-то, поди, знала, что за фрукт этот Лесли Феррир, и уж сделала бы ей внушение.

Пуаро сложил письмо и спрятал его в карман.

— А все-таки вам непременно следует попить чайку.

— Нет-нет… Мне надо пойти в гостиницу переобуться. Вы не знаете, когда вернется ваш брат?

— Чего не знаю, того не знаю. Они ведь не сказали, зачем он им нужен…

Пуаро побрел по дороге к своей гостинице, располагавшейся в нескольких сотнях ярдов[262] от «Соснового холма». Не успел он подойти ко входу, как дверь распахнулась, и навстречу ему вышла хозяйка гостиницы, жизнерадостная женщина лет тридцати с небольшим.

— А вас дама дожидается, — сообщила она, — и уже довольно давно. Я ей сказала, что не знаю, куда вы ушли и когда вернетесь, а она все равно ждет. — Хозяйка помолчала. — Это миссис Дрейк. И знаете, на ней просто лица нет… А ведь всегда такая спокойная. Видно, что-то у нее стряслось. Она в гостиной. Принести вам чаю?

— Нет, — сказал Пуаро, — пока не стоит. Сначала послушаю, что она скажет.

Когда он вошел в гостиную, Ровена Дрейк стояла у окна. Окно выходило во двор, и она естественно не видела, как он вошел в гостиную. Услышав звук отворяемой двери, она резко обернулась.

— Мосье Пуаро. Наконец-то, я вас совсем заждалась.

— Прошу прощения, мадам. Я гулял в «Саду в каменоломне»… навестил свою приятельницу миссис Оливер… А еще имел удовольствие побеседовать с двумя молодыми джентльменами. С Николасом и Десмондом…

— С Николасом и Десмондом? Да, я знаю. А что, если это… О! Впрочем, сейчас можно вообразить все что угодно.

— Вы чем-то расстроены, — мягко сказал Пуаро.

Он никак не ожидал увидеть нечто подобное… Всемогущая Ровена Дрейк была в крайнем смятении. Куда только подевался ее уверенный тон? Просто не верилось, что эта перепуганная женщина еще совсем недавно всеми без исключения помыкала и не терпела ничьих возражений…

— Вы уже слышали? — спросила она дрогнувшим голосом. — Ах да, наверное, нет, вас же столько не было…

— А что я должен был услышать?

— Д-да… совершенно кошмарную новость. Он… он мертв. Его кто-то убил.

— Кто мертв, мадам?

— Значит, не слышали. А ведь он тоже совсем маленький, и я подумала… ох, какая же я была дура. Надо было сразу вам рассказать. Когда вы спрашивали. Теперь я чувствую себя ужасно, ужасно виноватой… Я ведь посчитала, будто мне лучше знать… но я хотела, как лучше, мосье Пуаро, поверьте мне.

— Сядьте, мадам, прошу вас. Успокойтесь и расскажите мне все по порядку. Погиб ребенок? Еще один?

— Ее брат, — ответила миссис Дрейк. — Леопольд.

— Леопольд Рейнольдс?

— Да. Его тело нашли на тропинке в поле. Он, должно быть, шел домой из школы и забрел поиграть у ручья — там неподалеку. И кто-то утопил его в ручье — сунул головой в воду и держал, пока тот не захлебнулся.

— То же самое, что с Джойс?

— Да, да. Конечно же это маньяк. И опять никаких следов, опять неизвестно кто — вот что ужасно… Ни малейших подозрений. А я… я-то думала, что знаю. Я действительно думала… какой же я была дурой…

— Рассказывайте, мадам.

— Да-да, непременно. Я затем сюда и пришла, чтобы все-все рассказать… без утайки… Помните недавний наш разговор? После того как вы поговорили с мисс Уиттакер? Она тогда сказала вам, будто меня что-то испугало. Будто я что-то видела — в передней, у меня дома. А я… я сказала вам, что ей показалось… и ничего такого я не видела… Понимаете, я думала… — она запнулась.

— Так, значит, вы что-то видели?

— Надо было сказать вам тогда. Я увидела, как открылась дверь библиотеки… очень медленно и он… он оттуда вышел. То есть, не то чтобы вышел. Просто постоял в дверях, а потом быстро прикрыл дверь и снова скрылся в библиотеке.

— Да кто же?

— Леопольд. Мальчик, которого убили. И понимаете, я подумала… ох, как я ошибалась, как я страшно ошибалась! Ведь расскажи я вам все тогда, может быть… может быть, вы бы уже нашли убийцу…

— Значит, вы думали, что Леопольд убил свою сестру? — изумился Пуаро.

— Да. Не в тот момент, конечно: я ведь еще не знала, что ее убили. Но у него было такое странное выражение… Он всегда был странноватым ребенком. Признаться, некоторые тут у нас его даже побаивались, потому что чувствовали, что он не… немного не в себе. Очень, конечно, смышленый, все схватывал на лету… но все равно… вроде как со сдвигом. Бедный мальчик…

Я спросила себя: «А почему это Леопольд забрел в библиотеку, когда ему положено играть в „цап-царап“ — вместе со всеми?» И тут же подумала: «Интересно, что же он там делал — у него такой странный вид?» А потом… ну, потом, естественно, забыла об этом, но его вид, видимо, так меня озадачил, что я выронила вазу… Элизабет помогла мне собрать осколки, я пошла в столовую и больше об этом не вспоминала… Пока не нашли Джойс. Вот тут я и подумала…

— …что это сделал Леопольд.

— Именно так. Я подумала: «теперь ясно, почему у него был такой странный вид». И у меня больше не было никаких сомнений. У меня вообще редко возникают сомнения… я всегда была уверена в том, что все знаю и всегда во всем права. Теперь я поняла, что могу ошибаться, и так страшно ошибаться. Ведь его гибель означает, что все было совсем не так. Он зашел в библиотеку и увидел там свою сестру… мертвую. Бедный мальчик испытал страшное потрясение; он, безусловно, был крайне напуган, и решил потихоньку сбежать. Стал выходить и, заметив меня, тут же юркнул назад и захлопнул дверь. А потом дождался, когда опустеет передняя, и только тогда вышел. Скорее всего, никого не хотел видеть. Но, как оказалось, не потому, что убил ее. Нет. Просто он был в шоке. Еще бы, увидеть такое! Ему хотелось спрятаться от всех и вся.

— И вы ничего мне не сказали? Даже после того, как было найдено тело?

— Нет. Я… ох, я не могла. Он… понимаете, ведь он был совсем ребенок. Всего десять… нет, одиннадцать лет. И я… я чувствовала, что он сам не ведал, что натворил, что это, в сущности, не его вина. Что он, видимо, не понимал что такое хорошо, а что плохо. Говорю же, он всегда был странным ребенком. И я… я подумала, что его надо лечить, а не привлекать к ответственности. Что ему необходима не исправительная колония, а опытный психиатр. Я… я хотела как лучше. Поверьте, я хотела как лучше.

Горькие слова, подумал Пуаро, пожалуй самые горькие, какие он мог услышать. Миссис Дрейк как будто прочла его мысли:

— Да, — сказала она. — «Я действовала из лучших побуждений». «Я хотела, как лучше». Говорить можно что угодно. Всегда почему-то кажется, что тебе известно, что для других лучше. А на самом-то деле — ничегошеньки тебе не известно. Ведь этот его ошеломленный вид мог означать и другое: что он либо видел убийцу, либо что-то, связанное с ним и дающее ключ к его поискам. Что-то, от чего убийца уже не мог чувствовать себя в безопасности. И… и… он выжидал удобного момента и… и выждал-таки — утопил мальчика в ручье. Ну почему, почему я не рассказала… вам… или полиции… никому… Но я была уверена, что поступаю правильно!

Пуаро пристально на нее посмотрел и заметил, что она едва сдерживает слезы. Чуть выждав, он мягко произнес:

— Не далее как сегодня мне сказали, что у Леопольда в последнее время водились деньги. Вероятно, кто-то платил ему за молчание.

— Но кто?

— Мы это узнаем, — пообещал Пуаро. — Теперь уже скоро.

Глава 22

Эркюля Пуаро редко интересовало чужое мнение. Обычно его вполне устраивало и собственное. Но все же иной раз он делал исключения. Сейчас был именно такой случай.

Но прежде у него состоялся разговор со Спенсом — очень короткий, после чего Пуаро связался по телефону с пунктом проката легковых автомобилей. Потом, еще раз переговорив со своим другом и с инспектором Регланом, он покинул Вудли Коммон. По дороге в Лондон он сделал одну остановку. У школы. Сказав водителю, что будет отсутствовать не более пятнадцати минут, он прошел прямиком в кабинет мисс Эмлин.

— Простите, что побеспокоил в столь неурочный час. Вы же в это время обедаете…

— Не сочтите за лесть, мосье Пуаро, но я думаю, что вы вряд ли бы потревожили меня без достаточных на то причин.

— Вы очень любезны. Откровенно говоря, мне нужен совет.

— Неужели? — На лице мисс Эмлин отразилось легкое удивление. Точнее даже недоверие. — Мне показалось, не в ваших привычках просить чьих-либо советов, мосье Пуаро. Думаю, вы привыкли полагаться исключительно на собственное мнение.

— Да, вы правы, но если бы мои выводы совпали с выводами тех, чьим мнением я дорожу, это явилось бы для меня великим утешением и поддержкой.

Мисс Эмлин промолчала в ответ на эту цветистую тираду и только вопрошающе на него посмотрела.

— Я знаю, кто убил Джойс Рейнольдс, — сказал Пуаро. — И не сомневаюсь, что вам это тоже известно.

— Я этого не говорила, — заметила мисс Эмлин.

— Да. Не говорили. Поэтому я и сказал, что с вашей стороны это не более чем мнение.

— Или подозрение? — спросила мисс Эмлин чуть более холодным тоном.

— Я предпочел бы не пользоваться этим словом. Давайте скажем так: у вас сложилось определенное мнение.

— Ну хорошо. Признаться, оно у меня действительно сложилось. Только это не значит, что я выложу его вам.

— Вот что я сейчас сделаю, мадемуазель. Я напишу на листочке четыре слова. И спрошу вас, согласны ли вы с тем, что я написал.

Мисс Эмлин встала со стула и направилась в другой конец комнаты к своему столу, чтобы взять листок бумаги.

— Вы меня заинтриговали, — сказала она, протягивая ему листок. — Четыре слова.

Пуаро достал из кармана ручку, быстро что-то написал и, сложив листок, отдал его мисс Эмлин. Та нетерпеливо его развернула и прочла.

— Ну что? — спросил Пуаро.

— Насчет первых двух — да, согласна. С остальными сложнее. У меня нет никаких улик, и, если честно, мне это просто не приходило в голову.

— Стало быть, в отношении первых двух у вас есть определенные улики?

— Полагаю, что да.

— Вода, — сказал Пуаро задумчиво. — Вы все поняли, как только услышали про воду. И я все понял, когда услышал. Вы уверены, и я уверен. А теперь утопили мальчика, — продолжал он, — на этот раз в ручье. Вам уже сообщили?

— Да. Кто-то позвонил сюда и сказал. Альберт, брат Джойс. Но его-то за что?

— Он хотел денег, — ответил Пуаро. — И он их получал. Но при первой же возможности его утопили в ручье.

Его голос был по-прежнему ровным, но в нем послышались жесткие нотки, обычно ему не свойственные.

— Человека, который мне это рассказал, — продолжал он, — обуревало сострадание. Настолько, что он едва сдерживал слезы. Признаться, я куда менее сентиментален. Он действительно был еще очень мал, этот мальчик, но его смерть не случайна. Как очень многое в нашей жизни, она была следствием его собственных поступков. Он жаждал денег и начал свою игру. Несмотря на свой нежный возраст, он прекрасно понимал, чем рискует. Он просто хотел много денег. Ему было только десять лет, но причины поступков в этом возрасте, в сущности, те же, что и в тридцать, и в пятьдесят, и в девяносто, а соответственно — и следствия. Знаете, о чем я прежде всего думаю в подобных случаях?

— Как я поняла, — ответила мисс Эмлин, — для вас превыше всего истина, а не сострадание.

— Леопольду мое сострадание уже не поможет, — сказал Пуаро. — Ему теперь уже ничто не поможет. Даже истина… если, конечно, мы ее докажем, — а я считаю, что в данном случае мы с вами единомышленники. Но, возможно, эта истина спасет жизнь еще одному ребенку. Но нужно спешить. Сейчас я еду в Лондон, где кое с кем увижусь. Мы обсудим, как лучше к этому подступиться. Главное, убедить их в том, что я прав.

— Вероятно, это будет непросто, — сказала мисс Эмлин.

— Не думаю. Возможно, и придется немного поломать копья, но, скорее всего, я сумею им доказать, что мои выводы — единственно верные. Они прекрасно разбираются в психологии преступников. И еще одна просьба. Мне нужно ваше мнение. На этот раз действительно только мнение. Что вы можете сказать о Николасе Рэнсоме и Десмонде Холланде? На них можно было бы положиться?

— Конечно. Хорошие ребята. Конечно, не паиньки, но, в общем, добрые и чистые ребята. Без червоточины. Как хорошее яблоко.

— Опять вы про яблоки, — обреченно сказал Пуаро. — А теперь позвольте откланяться. Меня ждут. К тому же я должен еще кое-куда заехать.

Глава 23

1

— Слыхали, какой переполох из-за «Сада в каменоломне»? — спросила миссис Картрайт, убирая в сумку коробку кукурузных хлопьев и пакет муки.

— Из-за «Сада в каменоломне»? — переспросила Элспет Мак-Кей у соседки. — Да нет, ничего не слыхала. — Она взяла пачку овсяных хлопьев, и обе дамы неспешно двинулись вдоль полок недавно открывшегося универсама.

— Говорят, там опасно. Нынче утром из лесничества приезжали. Там на горке дерево сильно накренилось.

Очень, говорят, опасное — того и гляди на кого-нибудь свалится. Прошлой зимой одно свалилось от удара молнии, слава Богу, обошлось без жертв. В общем, лесничие пытаются его подкопать. Ниже по склону все изрыли. Жаль. Такую красоту испортили.

— Стало быть, иначе нельзя, — сказала Элспет МакКей, — небось знают, что делают. Кто-то их, наверное, вызвал.

— Там с ними еще двое полицейских, никого и близко не подпускают. Следят, чтоб ничего не трогали. Говорят, вроде как сперва надо определить, какие деревья опасные.

— Ясно, — коротко отозвалась Элспет Мак-Кей.

Возможно, ей и впрямь все было ясно. Не то чтобы кто-то ей объяснил, просто Элспет никогда не нуждалась в объяснениях.

2

Ариадна Оливер развернула телеграмму, которую ей только что вручил почтальон. Она настолько привыкла принимать телеграммы по телефону — лихорадочно шаря вокруг в поисках карандаша и с твердостью в голосе заявляя телефонистке, что непременно желала бы получить печатное подтверждение, — что неожиданное прибытие «настоящей телеграммы», как она их про себя называла, повергло ее в панику.

Немедленно увезите миссис Батлер и Миранду к себе на квартиру. Нельзя терять времени. Необходимо проконсультироваться с врачом об операции.

Она прошла в кухню, где Джудит Батлер готовила желе из айвы.

— Джуди, — сказала миссис Оливер, — я уезжаю в Лондон. Ты едешь со мной, и Миранда тоже. Возьми с собой все необходимое.

— Спасибо, дорогая, но у меня накопилось столько дел… А зачем нам мчаться сломя голову в Лондон и непременно сегодня?

— Значит, есть зачем. Мне так велели, — уклончиво ответила миссис Оливер.

— Кто велел — твоя экономка?

— Нет, — сказала миссис Оливер. — Другой человек. Тот, которого надо слушаться. И давай побыстрее.

— Но я не хочу уезжать сейчас же. Я не могу.

— Никаких «не могу», — миссис Оливер была непреклонна. — Машина у входа. Мы должны ехать немедленно.

— Но мне не хочется брать Миранду. Я могла бы оставить ее у Рейнольдсов или у Ровены Дрейк.

— Миранда едет с нами, — твердо заявила миссис Оливер. — И не создавай мне лишних трудностей, Джуди. Все очень и очень серьезно. И вообще, как тебе в голову может прийти оставить ее у Рейнольдсов? У них же двоих детей убили, ты что, забыла?

— Да-да, в самом деле… Так ты считаешь, у них в доме неладно? То есть, что там кто-то… ой, что это я?

— Дорогая, уже заболтались, — сказала миссис Оливер. — В любом случае, — добавила она, — если кого и убьют, то, скорее всего, Энн Рейнольдс. Так мне кажется.

— Что происходит в этой семье? Почему их всех убивают? Ой, Ариадна, я боюсь.

— Понятное дело, — сказала миссис Оливер, — но иногда бояться вполне разумно. Я только что получила телеграмму и делаю то, что в ней велено.

— А я и не слышала, как звонил телефон.

— Ее принес почтальон.

Немного поколебавшись, она протянула телеграмму подруге.

— Что это значит? Какая операция?

— Наверное, миндалины, — сказала миссис Оливер. — У Миранды всю прошлую неделю болело горло. Так чего тянуть? Ее надо показать хорошему врачу в Лондоне.

— Ты совсем спятила, Ариадна?

— Возможно, и спятила, — сказала миссис Оливер, — видишь, я уже нервничаю. Давай собирайся. Миранде понравится в Лондоне. Да не беспокойся, не будет никакой операции. Это просто «прикрытие», как пишут в шпионских романах. Я свожу ее в театр, на оперу, балет — куда ей захочется. Думаю, лучше на балет.

— Мне страшно, — сказала Джудит.

Ариадна Оливер посмотрела на подругу. Ту била мелкая дрожь. И она больше чем когда-либо походила на Ундину. Совершенно не от мира сего, подумала миссис Оливер.

— Ну давай же, — торопила она ее и для пущей убедительности добавила: — Я обещала Пуаро, что заберу тебя, как только он даст знак. И видишь, он его дал.

— О Боже, что же тут творится? — жалобно спросила Джудит. — И зачем я вообще приехала в этот городишко?

— Я тоже много чему удивляюсь, — сказала миссис Оливер, — но понять, почему люди живут именно там, где живут, а не в каком-нибудь другом месте, практически невозможно. Один мой знакомый на днях переехал в Мортонин-де-Марш. Я его спрашиваю: зачем вы это сделали? А он говорит, что ему всю жизнь хотелось туда уехать. И он решил, что, как только выйдет на пенсию, сразу же туда отправится. Я ему говорю, что сама там, правда, не была, но, судя по названию, место наверняка сырое[263]. Ну и, естественно, спрашиваю, как там на самом деле… И представь: он говорит, что тоже не знает, потому что сроду там не бывал, а только всегда мечтал об этом. И ведь вполне разумный человек. Казалось бы.

— И уехал?

— Да.

— И ему там понравилось?

— Пока он еще не присылал никаких писем, — сказала миссис Оливер. — Люди вообще странные создания. Стоит им вбить себе что-то в голову, и они уверены, что жить без этого не могут… — Она вышла в сад и крикнула: — Миранда, мы уезжаем в Лондон!

Девочка медленно подошла к крыльцу.

— В Лондон?

— Ариадна хочет отвезти нас на машине, — объяснила ей мать. — А там мы пойдем в театр. Миссис Оливер уверена, что сумеет достать билеты на балет. Ты ведь хочешь попасть на балет?

— Очень, — ответила Миранда. У нее загорелись глаза. — Но сначала мне надо попрощаться с одним другом.

— Мы уезжаем сейчас же.

— Я быстро, мне надо объяснить. Я обещала…

Она бросилась в сад и исчезла за калиткой.

— Что это еще за друг? — тут же насторожилась миссис Оливер.

— Ее друзья всегда были для меня загадкой, — ответила Джудит. — Она никогда мне ничего не рассказывает. Иногда мне кажется, что это птицы, за которыми она наблюдает в лесу. Или белки, или еще какие-нибудь зверюшки. Думаю, ее здесь все любят, но вот есть ли у нее настоящие друзья… даже не знаю. То есть, чтобы пригласить подружек домой, попить с ними чаю или просто посидеть поболтать, как принято у других девочек, — этого нет. По-моему, ее лучшей подругой была Джойс Рейнольдс. —  Помолчав, она вдруг добавила: — Джойс ей рассказывала разные истории про слонов и тигров. — Джудит встала. — Ну ладно, пойду укладывать вещи, раз уж так надо. Ехать совсем не хочется. Столько дел. Желе вот… и потом…

— Так надо, — очень твердо сказала миссис Оливер.

Джудит сошла вниз с двумя чемоданами в руках как раз в ту минуту, когда в боковую дверь вбежала немного запыхавшаяся Миранда.

— А как же ленч? — спросила она.

Несмотря на разительное сходство с эфемерным лесным эльфом, аппетит у нее был совершенно земной.

— Перехватим что-нибудь по дороге, — сказала миссис Оливер. — В Хавершене есть ресторан «Негритенок». Как раз то, что надо. Всего в сорока минутах езды, и очень неплохо кормят. Поторопись, Миранда, мы уезжаем.

— Я не успела сказать Кейти, что не пойду с ней завтра в кино. Ой, так ведь можно позвонить.

— Только побыстрее, — сказала ей мать.

Миранда убежала в гостиную, где стоял телефон, а Джудит и миссис Оливер стали укладывать чемоданы в багажник.

— Я попросила ей передать, — выбегая, сказала Миранда. Она, видно, так спешила, что даже запыхалась. — Теперь все в порядке.

— И все-таки ты сумасшедшая, Ариадна, — сказала Джудит, когда они садились в машину. — Честное слово, сумасшедшая. Зачем вся эта суета?

— В свое время, надо думать, узнаем, — сказала миссис Оливер. — Не уверена только, кто из нас сумасшедший, я или он.

— Он? Кто?

— Эркюль Пуаро, — ответила миссис Оливер.

3

Эркюль Пуаро в этот момент сидел в кабинете одного лондонского учреждения и — вещал. Ему внимали четверо солидных мужчин, а именно: инспектор Тимоти Реглан, сохранявший почтительно-непроницаемый вид, который он неизменно напускал на себя в присутствии начальства; старший инспектор Спенс, начальник полиции графства Альфред Ричмонд и человек с цепким взглядом законника, присланный из Генеральной прокуратуры. Хотя выражения на их лицах были самые разные, все они пытались скрыть свое истинное отношение к услышанному.

— Вы утверждаете это с такой уверенностью, мосье Пуаро.

— Я действительно абсолютно уверен, — сказал Пуаро. — Когда все до мельчайших деталей совпадает, вывод можно сделать только один: все было именно так, а не иначе. Чтобы лишний раз в этом убедиться, пытаешься найти хоть какое-то противоречие. Если таковое отсутствует, значит, вывод сделан правильный.

— Но мотивы выглядят несколько… гмм… странновато, если так можно выразиться.

— Ничего подобного, — тут же возразил Пуаро. — Я бы сформулировал вашу мысль иначе: они настолько естественны, что их невозможно не увидеть.

Представитель прокурора скептически покачал головой.

— У нас вот-вот будет вполне конкретная улика, — поспешил сообщить инспектор Реглан и, замявшись, добавил: — Наверное, будет.

— Колокол трезвонит — в колодце киска тонет? — спросил Эркюль Пуаро. — Вы это имеете в виду?

— Согласитесь, это всего лишь ваше предположение.

— Но к этому с самого начала подводили все свидетельские показания. Позволю себе спросить: если исчезает девушка, что прежде всего приходит в голову? Первое: она сбежала к своему дружку. Второе: погибла. А все остальное — это уже досужие домыслы и, как правило, совершенно не имеющие под собой основания.

— Нет ли у вас еще каких-нибудь сведений, которые вы готовы предложить нашему вниманию, мосье Пуаро?

— Извольте. Я навел справки в одной известной риелторской фирме, занимающейся Вест-Индией, Адриатикой, Средиземноморьем и другими так называемыми пляжными местами. Их клиенты, как правило, люди зажиточные. Вот сведения о недавней покупке, которая может вас заинтересовать.

Он протянул своим собеседникам сложенный лист бумаги.

— Вы думаете, это вписывается в вашу версию?

— Безусловно.

— Мне казалось, правительство этого государства запретило продажу островов?

— Были бы деньги, а возможности обойти запрет всегда найдутся.

— Это все ваши аргументы?

— Возможно, завтра я смогу предъявить вам еще один — главный, и тогда все сомнения отпадут сами собой.

— И что же это за аргумент?

— Свидетель.

— Что-что?

— Свидетель преступления.

Представитель прокурора смотрел на Пуаро со все возрастающим недоверием.

— И где же он сейчас — этот ваш свидетель?

— Направляется в Лондон, по крайней мере, я очень на это надеюсь.

— Вы как будто чем-то обеспокоены.

— Не скрою, так оно и есть. Я сделал все возможное, чтобы не было неожиданностей, и тем не менее я волнуюсь. Да-да, несмотря на все меры предосторожности. Потому что, — как бы это вам объяснить? — наш преступник не просто беспощаден и патологически жаден, не только обладает быстрой реакцией и умением затаиться, он к тому же — смею это предположить — немного безумен. Это не врожденное, это искусственно взращенное безумие. Зерно, попавшее на благоприятную почву, тут же пускает корни и начинает прорастать. Полагаю, теперь оно окончательно завладело его сознанием, и он уже не в состоянии понять, что допустимо, а что нет при удовлетворении его желаний и амбиций.

— Тут нам потребуются соответствующие подтверждения, — сказал законник. — Мы не можем действовать без конкретных фактов. Конечно, многое зависит… э-э… от того, что будет найдено в парке. Если результат окажется положительный, пойдем дальше; если же нет, придется хорошенько подумать…

Эркюль Пуаро поднялся.

— Позвольте откланяться. Я изложил вам все, что мне известно, равно как и все выводы и связанные с ними опасения. Если появится что-то новенькое, я тут же вам сообщу.

С не свойственной англичанам резвостью он пожал руку каждому из присутствующих и вышел из комнаты.

— Шарлатан какой-то, — сказал представитель прокуратуры. — Вам не кажется, что он сам малость того? — и он красноречиво повертел пальцем возле виска. — Все-таки, возраст… Не знаю, не знаю… Я лично не стал бы полагаться на этого человека.

— А у меня сложилось впечатление, что на него можно положиться, — сказал начальник полиции. — Спенс, по старой дружбе… сами-то вы не считаете, что он того?

— Ручаюсь, что не встречал более здравомыслящего человека, — ответил старший инспектор Спенс.

— А ваше мнение, Реглан?

— Я с ним только недавно познакомился, сэр. Поначалу я думал, что эти его «идейки», как он их называет — сплошной бред. Но теперь совсем другое дело. Он меня убедил. Думаю, его версия окажется верной.

Глава 24

1

Миссис Оливер отдыхала, уютно устроившись за столиком в застекленной нише. Время ленча еще не наступило, и в ресторанчике «Негритенок» было совсем пусто. Вскоре из туалетной комнаты появилась Джудит и, заняв место напротив подруги, взяла в руки меню.

— Что любит Миранда? — спросила миссис Оливер. — Давай ей закажем.

— Жареную курицу.

— Это уж точно есть. А тебе что?

— То же самое.

— Три раза жареная курица, — заказала миссис Оливер.

Она откинулась на спинку стула и пристально посмотрела на подругу.

— Что это ты так на меня смотришь? — удивилась та.

— Думаю, — ответила миссис Оливер.

— О чем?

— Как мало, в сущности, я тебя знаю.

— А разве можно кого-нибудь знать «много»?

— Ты хочешь сказать, ни о ком нельзя знать всего?

— Думаю, да.

— Может, ты и права, — согласилась миссис Оливер.

Какое-то время они молчали.

— Как здесь медленно обслуживают.

— Кажется, уже несут, — отозвалась миссис Оливер, завидев вдали официантку с полным подносом тарелок.

— Миранда что-то долго. Она знает, где наш зал?

— Конечно. Я ей показала. — Джудит нетерпеливо вскочила. — Придется пойти привести ее.

— Может, ее укачало? В машине?

— Вообще-то с ней такое бывало — когда она была маленькой.

Джудит вернулась минут через пять — одна.

— В туалете ее нет. Там рядом дверь в сад. Может, вышла взглянуть на птичек… или цветы. Это в ее стиле.

— Не время любоваться птичками, — отрезала миссис Оливер. — Пойди позови ее, и будь построже. Мы должны торопиться.

2

Элспет Мак-Кей положила сосиски на противень, поставила его в холодильник и принялась чистить картошку.

Зазвонил телефон.

— Миссис Мак-Кей? Это сержант Гудвин. Ваш брат дома?

— Нет. Он сегодня в Лондоне.

— Я звонил туда, но уже не застал. Когда он приедет, скажите ему, что мы получили результат.

— То есть вы нашли в колодце тело?

— Ну да. Чего ж теперь скрывать? Уже вся округа знает.

— И кто? Подживалка?

— Угадали.

— Бедная девочка, — сказала Элспет. — Она сама разбилась или?..

— Да нет. Зарезали ее. Самое что ни на есть убийство.

3

Выждав какое-то время после ухода матери, Миранда отворила дверь туалета и осторожно выглянула в коридор. После этого она распахнула боковую дверь и, выбравшись в садик, помчалась по дорожке, которая сворачивала на задний двор бывшей корчмы, перестроенной сейчас в гараж. Пройдя через узенькую дверку, девочка вышла в соседний переулок. Там, немного поодаль, была припаркована машина, за рулем которой сидел, читая газету, седобородый старец с кустистыми седыми бровями. Миранда открыла дверцу и вскарабкалась на сиденье рядом с ним. Взглянув на него, она рассмеялась.

— Какой ты сегодня смешной.

— Смейся, смейся… — улыбнулся тот.

Они проехали чуть вперед, свернули направо, потом налево, еще раз направо — и выехали на сельскую дорогу.

— Поспеем как раз вовремя, — сказал седобородый. — Наконец-то ты увидишь двойную секиру во всей красе. И Килтербери Даун тоже. Изумительный вид.

Мимо, едва не задев их, пронеслась машина. Они только чудом не врезались в живую изгородь, росшую вдоль дороги.

— Проклятые сопляки, — прошипел старец.

У одного из «проклятых сопляков» были длинные волосы до плеч и огромные круглые очки. Другой — наверное, из-за длинных бачков — здорово смахивал на испанского кабальеро.

— А мама не станет беспокоиться, как ты думаешь? — спросила Миранда.

— Она попросту не успеет. К тому времени когда она начнет волноваться, ты уже будешь там, где должна быть…

4

В квартире Эркюля Пуаро зазвонил телефон. Он снял трубку и услышал взволнованный голос миссис Оливер.

— Мы потеряли Миранду.

— Как это, потеряли?

— Мы заехали перекусить в «Негритенка». Она пошла в туалет. И не вернулась. Кто-то сказал, что видел, как она уезжала с каким-то стариком на машине. Но, может быть, это была не она. Может, это другая девочка. Может…

— Нельзя было ее оставлять одну — ни на секунду. Надо было не спускать с нее глаз. Я же предупреждал, что ей грозит опасность. Миссис Батлер сильно переживает?

— Еще бы. А вы как думали? Она совсем обезумела и хочет звонить в полицию.

— Пусть звонит. Немедленно. Я тоже позвоню.

— Но с какой стати Миранде должна грозить опасность?

— А вы не знаете? Пора бы уже догадаться. — Помолчав, он добавил: — Труп нашли. Мне только что сообщили…

— Какой еще труп?

— Который в колодце.

Глава 25

— Как красиво, — сказала Миранда, оглядываясь.

Хотя Килтербери Даун славился своей красотой на всю округу, каменные останки этого древнего капища[264] мало кого привлекали. Его разобрали на камень сотни лет тому назад. Однако до сих пор там и здесь продолжали выситься одинокие мегалиты[265] — немые свидетели ритуальных сборищ. Миранда так и сыпала вопросами.

— Зачем здесь поставили эти камни?

— Для совершения обрядов. Здесь обращались к богам и делали жертвоприношения. Ты знаешь, что это такое, Миранда?

— Думаю, да.

— Иногда жертвоприношение просто необходимо. Это очень важно.

— То есть это не просто наказание? Это что-то другое?

— Да, совершенно другое. Человек умирает ради того, чтобы жили другие. Умирает, чтобы жила красота. Чтобы она рождалась вновь и вновь. И это самое важное.

— А мне казалось…

— Да, Миранда?

— Мне казалось, умирают потому, что из-за тебя убивают кого-то другого.

— О чем это ты?

— Просто я подумала о Джойс. Ведь если бы я не рассказала ей кое-что, она бы не погибла, правда?

— Наверное, нет.

— Я так переживаю из-за ее смерти. Все время об этом думаю. И зачем только я ей рассказала? Если честно, мне просто хотелось похвастаться. Она же вот была в Индии, и столько про нее рассказывала: о тиграх, о слонах, о золотых подвесках, которыми их украшают, и вообще… А еще мне захотелось, чтобы об этом знал кто-то еще. Понимаешь, я же тогда не знала, что это так важно. — Помолчав, она спросила: — Ведь в тот раз… это тоже было жертвоприношение?

— В известном смысле.

Миранда погрузилась в раздумье и немного погодя спросила:

— Еще не пора?

— Нет, солнце пока не дошло до нужной точки. Еще минут пять, и лучи будут падать прямо на камень.

Они снова замолчали, прислонившись к машине.

— Ну вот, теперь, кажется, пора, — сказал старик, глядя на небо. — Наступает прекрасный миг. Никого вокруг. Никто не придет в этот час, чтобы полюбоваться на Килтербери Даун. Кому теперь нужна вся эта красота? Ноябрь холоден для прогулок, ежевика сошла. Прежде чем мы совершим древний обряд, я покажу тебе двойную секиру. Она высечена на камне. Ее высекли пришельцы из Микен[266] или с Крита[267] сотни лет назад. Удивительно, правда?

— Да, это просто чудо, — благоговейно прошептала Миранда. — Покажи мне ее.

Они подошли к стоявшему на вершине камню. Рядом с ним лежал другой камень, а чуть ниже по склону, слегка накренясь, словно под грузом лет, возвышался еще один.

— Ты счастлива, Миранда?

— Да, очень.

— Вот, смотри.

— А это правда двойная секира?

— Да. Стерлась от времени, но это она. Тот самый символ. Положи на него руку. А теперь… теперь мы выпьем за прошлое, за будущее, за красоту.

— Ой как здорово, — сказала Миранда.

Ее спутник поставил на протянутую ладошку золотую чашу и плеснул в нее из фляжки немного золотистой жидкости.

— У этого напитка очень приятный вкус, как у персиков. Выпей, Миранда, и ты станешь еще счастливее.

Миранда сжала рукой позолоченную чашу и понюхала ее содержимое.

— Да. Да. И правда пахнет персиками. Ой, смотри, солнце! Совсем как золото… как будто… как будто оно на краю света.

Он развернул ее лицом к солнцу.

— Подними чашу и выпей.

Она послушно поднесла чашу к губам. Левая ее рука по-прежнему лежала на полустертом символе мегалита. Теперь спутник Миранды стоял позади нее. Но тут из-за накренившегося камня выскользнули две юношеские фигуры, пригнувшиеся почти до земли, и быстрыми шагами, крадучись, побежали в гору. Двое на вершине стояли к ним спиной и ничего не видели.

— Выпей за красоту, Миранда, — ласково произнес мужчина.

— Черта с два она выпьет! — раздался вдруг позади него чей-то юношеский голос.

В тот же миг над его безупречной лепки головой взметнулся розовый вельветовый пиджак, а из медленно поднимавшейся руки был выбит нож… Николас Рэнсом сгреб Миранду в охапку и потащил прочь от дерущихся.

— Ты дурочка, — выговорил, задыхаясь, Ник. — Притащилась сюда с маньяком. Соображать надо, что делаешь.

— Я и соображала, — выдавила Миранда. — Мне хотелось быть жертвой, потому что все случилось из-за меня. Джойс убили по моей вине. Мне нужно стать жертвой, понятно? Здесь было бы ритуальное убийство.

— Кончай болтать чепуху. Никакое оно не ритуальное. Нашли ту девушку. Иностранку. Про которую думали, что она сбежала — года два назад… А она не сбежала. Ее труп нашли в колодце.

— О! — неожиданно вскрикнула Миранда. И это был крик боли. — Неужели в колодце желаний? В колодце желаний, который я так хотела найти? Я не хочу, чтобы она была в колодце желаний. Кто… кто ее туда бросил?

— Тот, кто привел тебя сюда.

Глава 26

Снова перед Пуаро сидели, не сводя с него глаз, четверо мужчин в форменных мундирах. На лицах Тимоти Реглана, старшего инспектора Спенса и начальника полиции играло довольное, выжидательное выражение — этакое бывает у кота в предвкушении, что перед ним вот-вот поставят блюдце со сливками. Представитель прокуратуры, похоже, ни на какие лакомые подробности не рассчитывал и был настроен скептически.

— Итак, мосье Пуаро, — начал начальник полиции, беря инициативу в свои руки и предоставляя недоверчивому представителю прокуратуры довольствоваться ролью зрителя, — кажется все в сборе.

Пуаро подал знак инспектору Реглану. Тот вышел из кабинета и тотчас вернулся с женщиной лет тридцати, с девочкой-подростком и двумя юношами.

Он представил их начальнику полиции:

— Миссис Батлер, мисс Миранда Батлер, мистер Николас Рэнсом и мистер Десмонд Холланд.

Пуаро поднялся со своего места и взял Миранду за руку.

— Сядь здесь, рядом с мамой, Миранда. Это мистер Ричмонд; он тут самый главный и хочет задать вам несколько вопросов. Относительно того, что ты видела почти два года назад. Ты ведь рассказывала об этом одной девочке, верно?

— Да, я рассказывала Джойс.

— А что именно ты рассказывала Джойс?

— Что я видела убийство.

— А кому-нибудь еще ты об этом рассказывала?

— Нет. Но, думаю, Леопольд догадался. Он умел подслушивать, понимаете. Все время крутился у дверей, узнавая разные секреты.

— Тебе известно, что Джойс Рейнольдс заявила накануне Хэллоуина, будто она сама была свидетельницей убийства.

— Да. Но она всего лишь повторила то, что ей рассказала я, хотя, наверное, представляла при этом, что это случилось с ней самой.

— Теперь расскажи нам все, что ты видела.

— Я сначала не поняла, что это убийство. Я думала, что произошел несчастный случай, и она просто упала с обрыва.

— Где это было?

— В «Саду в каменоломне»; в котловине, где когда-то был фонтан. Я сидела на дереве и смотрела на белку, тихо сидела, не шевелясь — боялась ее спугнуть. Белки, они очень пугливые, сразу убегают.

— И что именно ты видела?

— Какие-то мужчина и женщина подняли ее и понесли по дорожке. Я думала, они хотят отвезти ее в больницу или перенести в «Дом у карьера». А потом женщина остановилась и сказала: «За нами кто-то следит». И посмотрела на дерево, где я сидела. Я почему-то здорово испугалась, даже дышать перестала. А мужчина ответил: «Чепуха», и они пошли дальше. А у той девушки на шарфике была кровь, и нож тоже был весь в крови; и я подумала, что она, наверное, пыталась себя убить… и, прислонившись к дереву, продолжала сидеть — тихо-тихо.

— Потому что ты была напугана?

— Да, но сама даже не знала чем.

— А твоей маме ты об этом не рассказывала?

— Нет. Я подумала, что, наверное, не должна была там находиться и… подсматривать. Ни в тот день, ни после никто ничего не говорил, ни про какие несчастные случаи, ну, я постепенно и забыла. И не вспоминала, пока…

Она неожиданно замолчала. Начальник полиции открыл было рот, но тут же закрыл его и, посмотрев на Пуаро, едва заметно кивнул.

— Да, Миранда, — включился в разговор Пуаро, — пока что?

— Пока все это как будто не повторилось снова. На этот раз мне попался зеленый дятел. Я затаилась в кустах и смотрела на него сквозь листву. И опять увидела тех двоих. Они сидели и говорили про какой-то остров… греческий остров. Я слышала, как она сказала: «Все уже подписано. Он наш, мы можем туда уехать, когда захотим. Но лучше пока не спешить, надо немного выждать». Тут дятел улетел, и я от досады нечаянно пошевелилась. И тогда она ему говорит: «Ш-ш, тихо, за нами кто-то следит». Совсем как в прошлый раз, и лицо у нее стало точно таким же, как и тогда. Я опять испугалась и сразу все вспомнила. Только теперь-то я понимала, что видела убийство и что они несли труп, который хотели спрятать. Понимаете, я вроде как повзрослела. Теперь я уже знала… знала, что все это означает: и кровь, и нож, и обмякшее тело…

— Когда это случилось? — спросил начальник полиции. — Как давно?

Миранда на минуту задумалась.

— В марте прошлого года, сразу после Пасхи.

— Ты можешь точно сказать, кто были эти люди, Миранда?

— Конечно, — вид у Миранды был несколько растерянный.

— Ты видела их лица?

— Конечно.

— Кто это был?

— Миссис Дрейк и Майкл…

В ее устах это прозвучало совсем не как эффектное обличение. Она говорила тихим голосом, в котором угадывалось что-то сродни удивлению, но — ни тени сомнения.

Снова заговорил начальник полиции:

— Ты никому об этом не рассказала. Почему?

— Я думала… я думала, что это, может быть, жертвоприношение.

— Откуда ты знаешь о жертвоприношениях?

— Мне Майкл рассказывал… Он сказал, жертвоприношения необходимы.

— Ты любила Майкла? — ласково спросил Пуаро.

— О да, — ответила Миранда, — я его очень любила.

Глава 27

— Ну, а теперь, когда вы наконец-то вспомнили обо мне, — сказала миссис Оливер, — я хочу знать все. И прежде всего, — сурово добавила она: — Почему вы не появились сразу же?

— Примите мои извинения, мадам, я был очень занят, помогал полиции допрашивать подозреваемых.

— Нет, не могу представить, что они оказались убийцами! Но как вы догадались? Никому другому и в страшном сне не приснилось бы, что Ровена Дрейк — убийца.

— Все стало на свои места после того, как я получил главный ключ.

— И что же это за ключ?

— Вода, мадам. Я ведь с самого начала пытался выяснить, на ком из присутствовавших была мокрая одежда. Я имею в виду взрослых, не принимавших участие в «ловле яблок». Тот, кто убил Джойс Рейнольдс, обязательно должен был промокнуть. Когда вы заталкиваете голову уже достаточно взрослой девочки в ведро с водой, она, конечно же, сопротивляется, пытаясь вырваться. Тут просто невозможно было, чтобы брызги не попали на одежду убийцы, а потому он должен был что-нибудь придумать, чтобы объяснить это гостям. Когда все собрались в гостиной играть в «цап-царап», миссис Дрейк позвала Джойс в библиотеку. Когда хозяйка дома приглашает вас куда-то пойти, вы вряд ли сможете ей отказать, тем более если вам всего лишь двенадцать… Джойс, конечно, и в голову не приходило, что Миранда рассказывала ей о миссис Дрейк. Ведь Миранда только и сказала, что видела убийство, не называя никаких имен… Итак, с Джойс было покончено, а ее убийца оказалась насквозь промокшей, ей необходимо было что-то срочно предпринять. И вот она принимается за дело. Перво-наперво, она дождалась свидетеля. На лестничной площадке, держа в руках полную воды вазу с цветами. Свидетелем оказалась мисс Уиттакер. Миссис Дрейк сделала вид, будто ее что-то испугало и выпустила вазу из рук. Но сделала это настолько неловко, а вернее, ловко, что всю воду вылила на себя. Как же она сокрушаясь об утрате своей замечательной вазы, собирая осколки с мисс Уиттакер, а та по своей наивности уверовала, что кто-то пытался выйти из библиотеки, где в это время уже лежала мертвая Джойс. Мисс Уиттакер приняла весь этот спектакль за чистую монету, однако мисс Эмлин, которой она пересказала этот эпизод, восприняла его несколько в другой плоскости и убедила мисс Уиттакер рассказать эту историю мне.

И тогда, — продолжал Пуаро, самодовольно подкрутив ус, — я сразу же понял, кто убийца.

— Так что же, получается, Джойс убили, а она вовсе не видела никакого убийства?

— Миссис Дрейк этого не знала. Но ее никогда не оставляло чувство, что кто-то видел, как они с Майклом Гарфилдом убили Ольгу Семенову в «Саду в каменоломне».

— А когда вы поняли, что это не Джойс, а Миранда?

— Когда здравый смысл возобладал над первым впечатлением. Практически каждый, с кем я говорил о Джойс, отмечали что она любила приврать. А потом я, естественно, вспомнил о Миранде, которая часто гуляет в саду, где много птиц и белок, за которыми ей так нравится наблюдать. Джойс, как мне сказала сама Миранда, была ее лучшей подругой. И еще она сказала такую фразу: «Мы рассказываем друг другу все-все». Миранды на празднике не было, а поэтому Джойс решила прихвастнуть историей, которую ей рассказала подруга, чтобы произвести впечатление на знаменитую сочинительницу детективов, то есть на вас, мадам.

— Ну давайте валите все на меня.

— Ну что вы, у меня и в мыслях не было!

— Ровена Дрейк, — задумчиво произнесла миссис Оливер. — До сих пор не могу поверить.

— Она обладала всеми необходимыми качествами. Меня всегда интересовала леди Макбет[268], — добавил он. — Как выглядела бы эта женщина в реальной жизни? У Шекспира очень уж все условно… Что ж, сдается мне, теперь я знаю как.

— А Майкл Гарфилд? Они ведь такие разные.

— Действительно, любопытный случай. Леди Макбет и Нарцисс[269]… Необычное сочетание.

— Леди Макбет… — глубокомысленно пробормотала миссис Оливер.

— Она была красивой женщиной… энергичной, умной и вдобавок, как теперь принято говорить, прирожденным организатором. К тому же, как выяснилось, очень неплохой актрисой. Вы бы слышали, как она сетовала о смерти малыша Леопольда… посмотрели бы на ее страдальческие, полные слез глаза…

— Отвратительно!

— Помните, я спрашивал вас о хороших и плохих людях, живших здесь?

— И что, Майкл Гарфилд был в нее влюблен?

— Не думаю, что Майкл Гарфилд вообще способен любить кого-либо кроме себя. Ему просто нужны были деньги, много денег. Поначалу он, вероятно, рассчитывал, что его обаяние заставит миссис Ллуэллин-Смайд завещать ему все ее имущество. Но миссис Ллуэллин-Смайд оказалась крепким орешком.

— А как же тогда поддельное завещание? Этого я до сих пор не могу понять. Какой в нем был смысл?

— Я сразу понял, что с этим завещанием вообще что-то не так. Слишком грубая работа, если так можно выразиться. Однако, если вдуматься, становится ясно, что в этом был свой резон. Надо только понять, что же произошло на самом деле.

Все состояние миссис Ллуэллин-Смайд, по завещанию, переходило Ровене Дрейк. А взявшееся неизвестно откуда распоряжение было столь явной подделкой, что это заметил бы любой мало-мальски разбирающийся в этом юрист. Его в любом случае отправили бы на экспертизу и на основании заключения графологов признали недействительным. То есть прежнее завещание осталось бы в силе, и все унаследовала Ровена Дрейк, чей муж недавно умер.

— Но как же тогда завещательное распоряжение, которое засвидетельствовала служанка?

— Полагаю, миссис Ллуэллин-Смайд догадывалась, какие отношения связывают Майкла Гарфилда и Ровену Дрейк: возможно, их роман начался еще до смерти ее племянника. Разгневанная миссис Ллуэллин-Смайд пишет завещательное распоряжение, по которому все ее состояние переходило подживалке. А та, надо полагать, поделилась радостью с Майклом Гарфилдом, за которого надеялась выйти замуж.

— А разве не за Лесли Феррира?

— Эту сказку поведал мне Майкл. Она не подтвердилась.

— Но если он знал о существовании распоряжения, почему же он просто не женился на Ольге? Это ведь гораздо проще.

— Он не был уверен, что она получит эти деньги. Ведь существует такая вещь, как злоупотребление влиянием. Миссис Ллуэллин-Смайд была старой больной женщиной. Все ее прежние завещания были составлены в пользу родственников. Это были вполне разумные завещания, которые принял бы любой суд. А эту девушку, к тому же еще иностранку, она знала всего лишь год. Нет, Ольга не могла бы все это унаследовать. Распоряжение, пусть даже и подлинное, могло быть отменено в судебном порядке. Кроме того, я очень сомневаюсь, что Ольга стала бы покупать какой-нибудь остров в Греции. Кроме того, у нее не было влиятельных друзей и связей в деловых кругах. Майкл, конечно же, очаровал ее, но пределом ее мечтаний было выйти за него замуж и остаться в Англии — и только.

— А Ровена Дрейк?

— О, та совсем потеряла голову от любви. Ее муж в течение долгих лет был инвалидом. Она же, несмотря на то, что была немолода, оставалась страстной женщиной. И тут в Вудли Коммон появляется необыкновенный красавец. Женщины, естественно, сходили по нему с ума. Он же был не слишком падок до женских прелестей. Ему куда важнее было удовлетворить свои творческие амбиции. И потом, красоту он умел создавать и сам. Только для этого нужны были деньги, много денег. Что же касается любви… повторяю: он любил только себя. Он — Нарцисс. Есть одна старая французская песенка, которую я слышал много лет назад:

Regarde, Narcisse Regarde dans l'eau… Regarde, Narcisse, que tu est beau Il n'y a a monde Que la Beauté Et la Jeunesse, Hélas! Et la Jeunesse… Regarde, Narcisse… Regarde dans l'eau…[270]

— He могу поверить, просто в голове не укладывается, что кто-то способен совершить убийство ради того, чтобы разбить парк на греческом острове, — сказала миссис Оливер.

— Неужели? И вы не в состоянии представить, какая картина рисовалась в его воображении? Скалистый остров… Сколько там таится возможностей! Сначала земля — горы плодородной земли, привезенной в трюмах кораблей — укроют обнаженные кости скал. Потом саженцы и семена. И вот на голых склонах появятся кусты и деревья… Может быть, он прочел в газете об одном судовладельце, который заказал на острове парк для своей возлюбленной, и он загорелся идеей создать свой — не для возлюбленной, конечно. Для себя.

— И все-таки, что бы вы ни говорили об амбициях, мне по-прежнему кажется, что это чистой воды безумие.

— Да. Такое иногда бывает. Я думаю, он даже не представлял, насколько чудовищны его поступки. Он считал, что ради сотворения чего-то очень красивого дозволено все. Он совсем помешался на творчестве. Красота «Сада в каменоломне», красота других парков, которые он создал… Это уже не тешило его честолюбия, и он замахнулся на большее — сотворить «Остров красоты». И вот на его пути встречается влюбленная в него Ровена Дрейк. Чем не источник, с помощью которого он мог бы осуществить свои грандиозные планы? Да, наверное, вы правы: он сошел с ума. Когда боги хотят погубить кого-то, они лишают его разума…

— Ему так сильно хотелось заполучить свой остров? Даже с Ровеной Дрейк в придачу? Она повисла бы у него на шее, как камень…

— Очередной несчастный случай… Рано или поздно что-нибудь случилось бы и с миссис Дрейк.

— Еще одно убийство?

— Почему бы и нет? Все началось с Ольги. Ее необходимо было убрать, потому что на нее было написало завещание. Но прежде ее нужно было скомпрометировать — поэтому и появилась история с поддельным распоряжением… Подлинное распоряжение, как вы знаете, миссис Ллуэллин-Смайд спрятала между страницами книги. А подделку заказали Ферриру, причем, скорее всего, попросили, чтобы сделал он ее как можно грубее, чтобы тут же на ее счет возникли подозрения. А тот, согласившись на это, подписал свой смертный приговор. У Лесли Феррира, как я вскоре догадался, не было никаких отношений с Ольгой — что пытался внушить мне Майкл Гарфилд. Кстати, видимо, он сам и заплатил Лесли. А если кто и обхаживал Ольгу, так это сам Гарфилд. Ему удалось заморочить ей голову, при этом он просил, чтобы она ничего не говорила хозяйке. Естественно, обещал жениться. А сам уже внес ее в список жертв, которые ему и Ровене Дрейк предстояло принести на алтарь золотого тельца. Ольгу Семенову даже не нужно было обвинять в подделке завещания, достаточно было бросить на нее хоть тень подозрения… Ведь фальшивка могла быть выгодна только ей, и было бы даже странно подозревать на этот счет кого-нибудь другого… К тому же многие знали, что она умела подражать почерку хозяйки. А если бы она еще и исчезла, все подумали бы, что она и хозяйке помогла отправиться на тот свет. Итак, Ольга Семенова должна была исчезнуть и при первом же удобном случае с ней расправляются. Теперь Лесли Феррир… Никто в округе не сомневался, что его зарезал либо ревнивый муж, либо брошенная любовница. Однако характер нанесенных ему ран в точности соответствует форме и размерам того ножа, который нашли в колодце. Я знал, что тело Ольги Семеновой спрятано где-то поблизости, но понятия не имел где. И вот однажды при мне Миранда стала расспрашивать Майкла Гарфилда о колодце желаний, а потом попросила, чтобы он показал ей, где тот находится. Но он сказал, что колодца вообще не существует, что это из области легенд и так далее. Чуть раньше, когда я разговаривал с миссис Гудбоди, я спросил среди прочего, куда могла подеваться служанка миссис Ллуэллин Смайд. И миссис Гудбоди то ли просто так, то ли благодаря какому-то шестому чувству, неподвластному прочим людям, ответила: «Колокол трезвонит — в колодце киска тонет». И тогда, поговорив еще раз с Мирандой, я понял, где нужно искать. Колодец я обнаружил в лесу, неподалеку от коттеджа Майкла Гарфилда. Мне тут же стало ясно, что Миранда могла видеть либо само убийство, либо как избавлялись от тела. Миссис Дрейк и Майкл подозревали, что кто-то их видел, только не знали кто. Однако, поскольку ничего страшного для них не происходило, они со временем успокоились и начали строить планы на будущее. Спешить им было некуда, и они старательно готовили почву. Миссис Дрейк стала поговаривать о своем желании купить землю за границей и переехать туда жить. Часто сетовала, что здесь слишком многое наводит на грустные воспоминания. И, разумеется, никогда не упускала случая подчеркнуть, что скорбит по умершему мужу. Все шло как по маслу… И вдруг — неожиданное заявление Джойс на всесвяточном празднике. Теперь Ровена знала, то есть думала, что знает, кто был в тот роковой день в лесу. И немедленно нанесла удар. Однако этим дело не кончилось. Маленький Леопольд вдруг повел себя в высшей степени странно. Сказал, что ему требуется определенная сумма денег, чтобы что-то купить. О чем он догадывался и что знал — выяснить было невозможно. Однако как брат Джойс он мог знать достаточно много. В общем, от него избавились, можно сказать, «на всякий случай».

— Ровену Дрейк вы заподозрили потому, что платье у нее было мокрое, — сказала миссис Оливер. — А из-за чего вы стали подозревать Майкла Гарфилда?

— Он хорошо вписывался в общую картину, — заявил Пуаро. — И потом, когда я говорил с ним в последний раз, он сам подтвердил мою догадку зловещей шуткой. Он сказал: «Отойди от меня, сатана. Ступай к своим друзьям из полиции». И тут мне все стало предельно ясно. Все было как раз наоборот. Я еще мысленно ему ответил: «Это я обращаюсь к тебе спиною, сатана». Сатана в образе молодого, прекрасного юноши, каким способен прикинуться Люцифер, объявившись среди смертных…

Миссис Батлер вздрогнула. До того момента она не проронила ни слова, но теперь, вдруг встрепенувшись, проговорила:

— Люцифер… Да, теперь я поняла. Он всегда был таким.

— Он был очень красив, — сказал Пуаро, — и любил красоту. Красоту, которую создавал собственным воображением и своими руками. Ради нее он пожертвовал бы чем угодно. По-своему, мне кажется, он даже любил Миранду, но и ее был готов принести в жертву, лишь бы спастись самому. Он очень тщательно подготовил ее убийство: придал ему видимость ритуала и внушил Миранде — а она очень впечатлительная девочка, — что это честь, которой удостаиваются избранные. Она должна была сообщить ему, когда покинет Вудли Коммон; он сказал, что будет ждать ее у ресторанчика, в который вы и миссис Оливер собирались заехать по дороге в Лондон. А потом ее должны были найти у Килтербери Даун, под знаком двойной секиры, рядом с золотой чашей… Ритуальная жертва.

— Помешательство, — сказала Джудит Батлер. — Он точно сошел с ума.

— Мадам, сейчас ваша дочь вне опасности, и я очень хотел бы знать одну вещь.

— Думаю, вы заслужили право знать все, что я только могу вам рассказать, мосье Пуаро.

— Ваша дочь… ее отец Майкл Гарфилд?

Прежде чем ответить, Джудит долго молчала.

— Да.

— Но она этого не знает?

— Нет. Даже не догадывается. То, что мы встретились с ним здесь, — чистая случайность. Я познакомилась с ним, когда была совсем юной. Я безумно в него влюбилась… а потом начала бояться.

— Бояться?

— Да. Сама не знаю почему. Он вроде бы не сделал ничего такого… но было в нем что-то пугающее. Я боялась его мягких манер, за которыми скрывались бездушие и жестокость… Я боялась всего, что связано с ним… даже его страсти к прекрасному, к творчеству. Я скрыла, что жду ребенка. Бросила его и уехала как можно дальше. В должный срок родилась Миранда. Я выдумала историю про мужа-летчика, который погиб в аварии. Потом довольно бестолково переезжала с места на место и совершенно случайно оказалась здесь. У меня были знакомые в Медчестере, благодаря которым я получила должность секретаря.

А потом в один прекрасный день сюда приехал Майкл Гарфилд, чтобы создать «Сад в каменоломне». Мне было уже все равно. Ему тоже. Все давным-давно перегорело. Но потом я забеспокоилась, хотя даже не подозревала, что Миранда ходит в сад…

— Да, — сказал Пуаро, — между ними существовала незримая связь. Родство душ… Между прочим, я заметил их сходство. Только Майкл Гарфилд, этот последователь Люцифера, был злодеем, а ваша дочь — чистая и не по возрасту мудрая девочка. В ней нет и намека на зло.

Он подошел к письменному столу и взял конверт, из которого извлек листок бумаги с тонким карандашным рисунком.

— Ваша дочь, — сказал он.

Джудит посмотрела на рисунок. На нем стояла подпись: «Майкл Гарфилд».

— Он рисовал ее в саду, — пояснил Пуаро, — у ручья. Рисовал, как он сказал, для памяти. Боялся, что забудет. И при этом собирался убить.

Пуаро указал на слово, написанное карандашом в левом верхнем углу листка.

— Вы можете это прочитать?

Джудит медленно произнесла:

— Ифигения[271].

— Да, — сказал Пуаро, — Ифигения, дочь Агамемнона. Тот принес свое дитя в жертву богине Артемиде, чтобы ветер наполнил паруса его кораблей и домчал их до Трои. Майкл Гарфилд тоже готов был принести в жертву собственную дочь — ради очередного райского сада.

— Он все продумал, — с горечью произнесла Джудит. — Интересно, он когда-нибудь почувствовал бы раскаяние?

Пуаро не ответил. Перед его мысленным взором возникла фигура необыкновенно красивого мужчины, возлежащего возле мегалитического камня с выбитым на нем изображением двойной секиры: его пальцы сжимали золотую чашу, которую он осушил, когда его настигло возмездие… Оно явилось в облике двух юношей, примчавшихся туда, чтобы спасти его жертву и предать его в руки правосудия.

Так умер Майкл Гарфилд. Он заслужил свою смерть, думал Пуаро, но, увы, на одном пустынном греческом островке теперь не расцветет волшебный сад.

Зато расцветет Миранда — живая, юная и прекрасная.

Он взял руку Джудит и поцеловал ее.

— До свидания, мадам, и передайте от меня привет вашей дочери.

— Она всегда должна помнить вас и то, чем вам обязана.

— Пускай лучше забудет: иные воспоминания лучше похоронить.

Он подошел к миссис Оливер.

— Доброй ночи, chere madame. Леди Макбет и Нарцисс… Все было чрезвычайно занимательно. Должен поблагодарить вас за то, что вы осчастливили меня таким интересным делом…

— Издеваетесь? Ну что ж, давайте-давайте, — тут же обиделась миссис Оливер. — Вечно я у вас во всем виновата!..

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

«Часы»

Роман довольно часто причисляют к наиболее слабым произведениям миссис Кристи, главным образом потому, что загадочно-интригующее начало совершенно не получает никакого развития, и ожидание необычности и оригинальности впоследствии не оправдывается.

В то же время леди Агата умудрилась пронизать весь роман множеством мелких уловок, присущих «поздней Кристи» и призванных дополнительно усилить детективную интригу. Две самостоятельные сюжетные линии тесно переплетаются с любовной интригой, под конец все сплетается воедино.

Это очередной роман с Пуаро. Тем не менее сам он появляется только во второй половине книги и практически все время находится на заднем плане. Впрочем, британская контрразведка также не вносит в сюжет ничего оригинального.

Все нити расследования в руках Колина Лэма, от лица которого и ведется повествование. Намеки на его знаменитого отца были как-то раскрыты Агатой Кристи в личной беседе: оказалось, что он сын суперинтенданта Баттла из романов «Тайна Чимниз», «Семь циферблатов», «Карты на столе», «Убить легко», «К нулю».

В первое же свое появление в романе Пуаро обучает Колина Лэма искусству расследования, читая ему лекцию о знаменитых в прошлом преступлениях (Чарлз Браво, Констанс Кент, Лиззи Борден), затем переходит к детективной литературе, много и пространно разглагольствуя о достоинствах реальных и вымышленных авторов. Естественно, здесь читатель знакомиться с суждениями Агаты Кристи о детективной литературе того времени, сдержанно выраженными устами Эркюля Пуаро; вымышленные фамилии скрывают настоящих писателей, современников миссис Кристи. Этот маленький семинар, во многом не относящийся к делу, не идет на пользу Колину Лэму, но для читателя служит очаровательной интерлюдией. Кстати, Пуаро мог бы не найти решения проблемы, если бы не занялся перечитыванием детективной литературы.

Роман вышел в Англии в 1963 году.

Перевод выполнен А. Ващенко специально для настоящего издания и публикуется впервые.

«Пальцы чешутся. К чему бы?»

Новое, четвертое по счету, приключение Томми и Таппенс, вдохновленное шекспировским Макбетом, которого Агата Кристи всегда любила цитировать.

Это очередной роман о преступлении в прошлом, которыми изобилуют практически все «поздние» произведения леди Агаты. В основу романа лег реальный эпизод, произведший на Агату Кристи глубокое впечатление (сумасшедшая старуха, интересующаяся родителями погибшего ребенка) и уже упоминавшийся в одном из предыдущих романов.

Впрочем, возвращение Томми и Таппенс не приносит желанного результата: многочисленные повторы, воспоминания о былом и вымученные диалоги придают «Пальцам чешутся» специфически осеннее обаяние, при этом лишая их чисто детективной прелести. Убийства становятся менее значимыми, а персонажи действуют скорее по привычке, чем по какому-либо злодейскому умыслу.

Две сюжетные линии в романе очень тесно переплетаются, но в отличие от книг зрелого периода явно бросается в глаза надуманность и избыточность подобного хода. Преступник умудряется оказаться замешанным практически во всех без исключения преступлениях всех сюжетных линий.

Тапенс переживает два покушения на свою жизнь, при этом непонятен смысл первого покушения, совершенное явно положительным персонажем.

Что спасает роман, так это чувство юмора, присущее их автору, которому она дает большую волю в книгах о Томми и Таппенс, нежели в романах с Пуаро или мисс Марпл.

Возраст некоторых персонажей и время некоторых событий в прошлом лучше не сопоставлять, также не надо воспринимать огрехи автора, как ее желание оскорбить трезвый и острый разум читателя. Желательно быть снисходительным и к пристрастию Томми к месту и ни к месту цитировать «Макбет» и извинить Таппенс ее чрезмерную увлеченность приключениями. В этом романе они по-прежнему любят друг друга, и хотя их суставы основательно измучены артритом, пыл души, по утверждению Агаты Кристи, все еще не угас.

Что же касается читателя, то ему нужно воспринимать этот роман как диссертацию о старости, написанную с чувством юмора.

Впервые вышел в Англии в 1968 году.

Перевод под редакцией А. Титова выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

Вечеринка на Хэллоуин

Очередное убийство из прошлого, ставшее теперь постоянным элементом романов Кристи, что позволяет ей избежать обременительной конкретности, обилия улик и их анализа.

Персонажи «Вечеринки на Хэллоуин» обрисованы не так ярко, как в книгах Кристи периода расцвета, и хотя сюжет как всегда замысловат, он изобилует множеством небрежностей, которых легко можно было бы избежать.

Ариадна Оливер становится все более декоративно-обременительной. Ее отношения с Пуаро весьма очаровательны и забавны. В одном из эпизодов Пуаро бормочет себе под нос о миссис Оливер: «Жаль, что она так рассеянна. Тем не менее, ее мышление весьма оригинально». Это легко можно представить как мнение Агаты Кристи о самой себе.

Сам же Пуаро не смог предотвратить второе убийство — что случается с ним не так уж редко, — но разоблачает убийцу прежде, чем тот успевает нанести третий удар.

Трюк с завещанием, использованный в «Вечеринке на Хэллоуин», был применен в еще одном, более раннем романе Кристи, но даже если читатель случайно вспомнит его и проведет аналогию, это не поможет ему обнаружить убийцу.

Роман весьма традиционен, тем не менее несмотря на относительную деградацию, миссис Кристи все еще пытается создать нечто оригинальное. К примеру, близкого друга Пуаро зовут Соломон Леви. В прежние времена друзей с такими именами у него не водилось. Кроме того, уже во втором по счету романе Пуаро обращает внимание на мужскую красоту, правда, создается впечатление, что его оценка идеала мужской красоты чисто женская, что и не удивительно, ведь создатель Пуаро — женщина. И еще… Тридцатью и сорока годами ранее Агата Кристи старательно обходила тему сексуальных отклонений. Однако в 60-х годах она начинает говорить о гомосексуалистах, а в «Вечеринке в Хэллоуин» позволяет себе дискуссию о лесбийских отношениях. Tempora mutantur, et nos mutantur in illis[272].

Несмотря на обилие в романе воды, читатель тем не менее, как правило, успешно добирается до развязки с необычным для Кристи языческим душком.

Впервые роман вышел в Англии в 1969 году.

Перевод выполнен Яврумяном А. Е. специально для настоящего издания и публикуется впервые.

А. Титов

Примечания

1

Стиль, характерный для эпохи царствования английской королевы Виктории (1819–1901, правила с 1837 года).

(обратно)

2

Разновидность саксонского фарфора, производимого в округе Дрезден в Германии с начала XVIII века.

(обратно)

3

Ярд — мера длины, в системе английских мер равная 91,44 см.

(обратно)

4

Система Брайля — точечная рельефная система письма для слепых, усовершенствованная Луи Брайлем (1809–1852).

(обратно)

5

Виндзорский стул — полированное, без обивки, деревянное кресло с выгнутой, состоящей из узких планок спинкой и прямыми подлокотниками.

(обратно)

6

Устрашающая женщина (фр.).

(обратно)

7

Персонаж многих романов А. Кристи, автор детективных романов, пародия на саму писательницу.

(обратно)

8

Британская энциклопедия — крупнейшая английская энциклопедия, впервые опубликованная в трех томах в 1768–1771 годах в Эдинбурге, а в 1979 году вышедшая в тридцати томах.

(обратно)

9

Карри (инд.) — острая индийская приправа из пряностей, а также мясное, рыбное или овощное блюдо с такой приправой, подаваемое обычно с рисом.

(обратно)

10

«Общий рынок» — созданное в 1958 году объединение шести западноевропейских стран (без участия Англии), направленное на интеграцию их национальных рынков.

(обратно)

11

Специалист в области альгологии, науки о водорослях (особый раздел ботаники).

(обратно)

12

Кембридж — один из крупнейших и старейших университетов Великобритании, основанный в начале XIII века.

(обратно)

13

В оригинале название улицы начинается с буквы дабл-ю — Wilbraham Crescent.

(обратно)

14

Ватерлоо — селение в Бельгии к югу от Брюсселя, где 1815 году произошло сражение между армией Наполеона I и войсками Англии и ее союзников, в котором Наполеон потерпел окончательное поражение. Отсюда в переносном смысле — поражение, неудача.

(обратно)

15

«Таймс» — ежедневная лондонская газета консервативного направления, основанная в 1785 году.

(обратно)

16

Лавр — вечнозеленое дерево или кустарник с крупными глянцевитыми ароматичными листьями и желтоватыми цветами.

(обратно)

17

«Моутед Грэйндж» букв.: «Обнесенная Рвом Ферма» — выражение, характеризующее в пьесе Шекспира «Мера за меру» место, где ждала своего неверного возлюбленного Мариана (акт IV, сцена 1).

(обратно)

18

Горжетка — принадлежность женского туалета: узкая полоска меха, облегающая шею поверх воротника пальто.

(обратно)

19

Имеется в виду Общество борьбы против жестокого обращения с животными, пользующееся в Англии большим влиянием, было создано еще в 1824 году.

(обратно)

20

Герань — травянистое растение с сильно пахнущими розовыми или алыми цветами.

(обратно)

21

Бегония — декоративное растение с пестрыми цветами и красивыми листьями разной формы.

(обратно)

22

Гномы — в западно-европейской мифологии уродливые карлики, охраняющие подземные сокровища.

(обратно)

23

Эльфы — в мифологии германских народов духи — дети воздуха, маленькие человечки, любящие водить хороводы при лунном свете.

(обратно)

24

Ампир — стиль в архитектуре и мебели, возникший в первой четверти XIX века в эпоху наполеоновской империи и отличавшийся великолепием и роскошью классических форм.

(обратно)

25

Горка — стеклянный шкаф для посуды или этажерка (обычно пирамидальной формы).

(обратно)

26

Жардиньерка — этажерка или декоративная ваза для комнатных цветов и растений.

(обратно)

27

Имеется в виду Генрих Шлиман (1822–1890), немецкий археолог, обнаруживший во время раскопок в Малой Азии развалины легендарной гомеровской Трои.

(обратно)

28

Веселый Париж (англ. разг.).

(обратно)

29

По принципу услуга за услугу (фр.). Имеется в виду домработница-иностранка, приезжающая в Англию для совершенствования в знании английского языка и помогающая по хозяйству в обмен на предоставление жилья, питания и карманных денег.

(обратно)

30

Крокусы — растения из обширной семьи ирисовых с желтыми, белыми или пурпурными цветами.

(обратно)

31

Лобелия — травянистое растение с гроздьями синих, красных или белых цветов, родом из Америки.

(обратно)

32

Девон — графство на юго-западе Англии.

(обратно)

33

Корнуолл — графство на полуострове Корнуолл на крайнем юго-западе Англии.

(обратно)

34

Пергола (итал.) — беседка или крытая аллея из вьющихся растений.

(обратно)

35

Скотленд-Ярд — традиционное название Лондонской полиции.

(обратно)

36

Розмарин — вечнозеленый кустарник семейства губоцветных с мелкими голубыми цветами и благоухающими листьями. В символике цветов означает «память». «Розмарин — это для памятливости» — слова Офелии в трагедии Шекспира «Гамлет» (акт IV, сцена 5; перевод Б. Пастернака).

(обратно)

37

Британский музей — один из крупнейших музеев мира, основанный в Лондоне в 1753 году и владеющий обширными коллекциями памятников первобытной и античной культуры, а также культуры Древнего Востока.

(обратно)

38

Кнут (9957–1035) — король Англии, Норвегии и Дании, с именем которого связана легенда, рассказанная в книге Ч. Диккенса «История Англии для детей»: «Устав от льстецов, превозносивших его всемогущество, Кнут велел поставить трон на берегу моря и, обращаясь к прибою, приказал ему откатиться назад. Волны его, естественно, не послушались. Тем самым король продемонстрировал придворным ничтожество власти земного владыки по сравнению с властью Творца, повелевающего морской стихией».

(обратно)

39

Фолиант — толстая книга большого формата, обычно старинная.

(обратно)

40

Эстамп — оттиск, снимок с гравюры.

(обратно)

41

Мята перечная — многолетнее растение семейства губоцветных с характерным острым запахом и розовато-лиловыми цветами.

(обратно)

42

Булочки из слоеного теста в виде полумесяца, рогалики (фр.).

(обратно)

43

Геллер — разменная монета в бывшей Чехословакии, равная одной сотой кроны.

(обратно)

44

Диана — в древнеримской мифологии богиня луны, охоты и девственной чистоты.

(обратно)

45

Артемида — в древнегреческой мифологии богиня-девственница, богиня луны, покровительница охоты, стад и дичи.

(обратно)

46

Чай из лечебных трав, отвар ромашки (фр.).

(обратно)

47

Лэм (англ, lamb) — говорящее имя, означающее «ягненок, овечка».

(обратно)

48

Штокрозы — растения из семейства мальвовых с белыми, розовыми и черно-красными цветами на прямых стеблях.

(обратно)

49

Дело Ларкина (фр.).

(обратно)

50

Мой дорогой (фр.).

(обратно)

51

Замена (фр.).

(обратно)

52

«Левенуортское дело» — роман одной из первых американских писательниц детективного жанра Анны Катерины Грин (1846–1935), написанный в 1878 году.

(обратно)

53

«Приключения Арсена Люпена» — произведение французского писателя Мориса Леблана (1864–1941).

(обратно)

54

«Тайна желтой комнаты» — роман французского писателя и журналиста Гастона Леру (1868–1927), автора психологических и так называемых полицейских романов.

(обратно)

55

Сибелиус Ян (1865–1957) — финский композитор, глава национальной музыкальной школы.

(обратно)

56

АВС — железнодорожный справочник-указатель.

(обратно)

57

«Брадшо» — справочник расписания движения на всех железных дорогах Великобритании. Издавался с 1839 по 1961 год в Манчестере и был назван по фамилии первого издателя Дж. Брадшо.

(обратно)

58

Английское устойчивое выражение, означающее «это мне не нравится, это мне не по душе».

(обратно)

59

Мой друг (фр.).

(обратно)

60

Рай — ржаное виски, бурбон — виски из пшеницы или кукурузы.

(обратно)

61

Пинта — мера вместимости жидкостей или сыпучих тел, равная 0,57 л, или (разг.) кружка обычно пива или эля емкостью в одну пинту.

(обратно)

62

Мистер Дик — персонаж романа Ч. Диккенса «Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим». Бедный мистер Дик свыше десяти лет писал мемуары, безуспешно стараясь не допустить там упоминания о короле Карле I (1600–1649), казненном во время английской революции. Выражение «голова короля Карла I» поэтому означает «навязчивая идея, предмет помешательства».

(обратно)

63

«Черный роман» — направление в области детективного жанра, получившее распространение после Второй мировой войны особенно в США и Франции. Такие произведения изобилуют кровавыми сценами убийств, пыток, жестоких драк и т. п.

(обратно)

64

Тем не менее (фр.).

(обратно)

65

Мастер (фр.).

(обратно)

66

О нет, нет! (фр.).

(обратно)

67

Конан Дойль Артур (1859–1930) — английский писатель, автор циклов произведений о гениальном частном сыщике Шерлоке Холмсе.

(обратно)

68

Доктор Ватсон — персонаж многих детективных произведений Конан Дойля, друг и незадачливый помощник Шерлока Холмса.

(обратно)

69

Этот дорогой (фр.).

(обратно)

70

Гастингс — персонаж многих романов А. Кристи с участием Пуаро, в которых Гастингсу отведена роль, аналогичная роли доктора Ватсона в произведениях Конан Дойла.

(обратно)

71

Без шуток, серьезно? (фр.).

(обратно)

72

Потрясающе! (фр.).

(обратно)

73

Льеж — город на востоке Бельгии.

(обратно)

74

Имеется в виду рассказ А. Кристи «Немепский лев» из сборника рассказов «Подвиги Геракла» (том 20/4 наст. собр. соч.). Пекинес — порода небольших собак с длинной шелковистой шерстью, короткими лапами и курносой мордочкой.

(обратно)

75

Бесконечно благодарен (фр.).

(обратно)

76

Отрывок из стихотворения «Морж и плотник» из XIV главы книги «Алиса в Зазеркалье» английского писателя и математику Льюиса Кэрролла (1832–1898). Перечисляются вещи, совершенно разрозненные, никак между собой не связанные.

(обратно)

77

Хлоралгидрат — бесцветное вещество с острым запахом и горьковатым вкусом, угнетающе действующее на центральную нервную систему и вызывающее продолжительный сон.

(обратно)

78

Микки Финн (жарг.) — спиртной напиток, к которому в преступных целях подмешан наркотик или другое вещество, приводящее человека в бесчувственное состояние.

(обратно)

79

Челси — район в западной части Лондона, где традиционно селились писатели и художники.

(обратно)

80

Суссекс — графство на юго-востоке Англии.

(обратно)

81

Олд Бейли — неофициальное название Центрального уголовного суда (по названию улицы, на которой здание суда расположено).

(обратно)

82

«Вулворте» — название универсальных магазинов, филиалов одноименной американской компании, специализирующихся на продаже дешевых товаров широкого потребления.

(обратно)

83

Сомерсет-Хаус — большое здание в Лондоне на берегу Темзы, где находится ряд государственных учреждений, и в том числе архив актов гражданского состояния, в котором за небольшую плату можно познакомиться с содержанием любого завещания или свидетельства о браке.

(обратно)

84

Суффолк — графство в восточной части Англии.

(обратно)

85

Донкастер — город в графстве Йоркшир к северу от Лондона.

(обратно)

86

Карр Джон Диксон (1906–1977) — американский писатель, автор многочисленных детективных произведений.

(обратно)

87

В оригинале игра слов: намек на то, что Колин приехал из «красной» (то есть социалистической) Румынии.

(обратно)

88

Портобелло Маркет — уличный рынок в Лондоне на улице Портобелло-роуд, известный своими антикварными лавками.

(обратно)

89

Борнмут — курортный город на южном побережье Англии у пролива Ла-Манш.

(обратно)

90

Из рода графов Кларендон вышли многие видные государственные деятели, имена которых носят различные учреждения, издательства и т. д.

(обратно)

91

Железный занавес — в политике образное обозначение изоляции одной страны или нескольких стран от внешних связей и влияния.

(обратно)

92

Корнфлекс — кукурузные хлопья, подающиеся к утреннему завтраку с молоком и сахаром.

(обратно)

93

Булонь — город и порт на западе Франции у пролива Па-де-Кале.

(обратно)

94

Ноттингемские (кружева) — произведенные в графстве Ноттингемшир в центральной части Англии.

(обратно)

95

Маркизу де Каррабас — аналогия маркизу де Каррабасу, хозяину Кота из из сказки «Кот в сапогах» французского поэта, критика и автора сказок Шарля Перро (1628–1703).

(обратно)

96

Яблоко (фр.).

(обратно)

97

Яблоко (нем.).

(обратно)

98

Чаринг-Кросс — улица в центральной части Лондона.

(обратно)

99

Виктория — большой лондонский вокзал, главная конечная станция поездов Южного района, соединяющих столицу с портами на южном побережье Англии.

(обратно)

100

Небольшой сюрприз, не так ли? (фр.).

(обратно)

101

Почему бы и нет? (фр.).

(обратно)

102

Ну конечно же, мой друг (фр.).

(обратно)

103

Друзья мои (фр.).

(обратно)

104

Честертон Кит Гилберт (1878–1936) — английский писатель и мыслитель, автор циклов рассказов о сыщике-священнике отце Брауне.

(обратно)

105

Имеется в виду рассказ Честертона «Сломанная шпага» из сборника «Неведение отца Брауна» (1911).

(обратно)

106

Прическу (фр.).

(обратно)

107

Высокую моду (фр.).

(обратно)

108

Добропорядочность, честность (лат.).

(обратно)

109

Официальное лицо, производящее аукционную распродажу.

(обратно)

110

Пер. С. Я. Маршака.

(обратно)

111

Имеется в виду роль инициатора и подстрекательницы, подобная той, какую играла леди Макбет в трагедии Шекспира «Макбет» (1605–1606).

(обратно)

112

Мона Лиза — портрет прекрасной женщины, созданный итальянским художником, скульптором, архитектором и ученым Леонардо да Винчи (1452–1519) и хранящийся в Лувре.

(обратно)

113

Нагромождение глупостей (фр.).

(обратно)

114

Конечно же! (фр.).

(обратно)

115

Итак (фр.).

(обратно)

116

«Ритц» — фешенебельная лондонская гостиница на улице Пиккадилли.

(обратно)

117

Боже мой! (фр.).

(обратно)

118

Ну что ж! (фр.).

(обратно)

119

Имеется в виду Вторая мировая война 1939–1945 годов.

(обратно)

120

NAAFI — военно-торговая служба военно-морских, военно-воздушных и сухопутных войск, осуществляющая их снабжение через войсковые лавки в Великобритании и в тех странах, где находятся британские войска.

(обратно)

121

Абердин — город и порт на северо-востоке Шотландии на берегу Северного моря.

(обратно)

122

Араукария — хвойное дерево семейства еловых родом из Америки, достигающее значительной высоты.

(обратно)

123

Фут — мера длины, в системе английских мер равная 30,48 см. Следовательно, рост пять футов соответствует примерно 152 см.

(обратно)

124

Имя Пруденс в английском языке означает «благоразумие».

(обратно)

125

Методизм — течение в англиканской церкви, возникшее в 1729 году в Оксфорде и в конце XVIII века отколовшееся от нее; требует строгого соблюдения церковных заповедей и дисциплины.

(обратно)

126

Имеется в виду Вторая мировая война 1939–1945 годов.

(обратно)

127

Линкольншир — графство на востоке Англии.

(обратно)

128

«Белая леди» — коктейль из джина, ликера «Куантро» и лимонного сока.

(обратно)

129

Остенде — город и порт на северо-западе Бельгии, на Северном море, климатический курорт.

(обратно)

130

В «Молитвеннике» (1662 год, 90–10) сказано: «Дни нашей жизни — трижды по двадцать лет и еще десять лет».

(обратно)

131

Эпохой Регентства в истории Англии называется период 1811–1820 годов, когда в связи с психическим заболеванием короля Георга III государством управлял его сын принц-регент Георг, ставший впоследствии королем Георгом IV. Стиль в архитектуре и мебели того времени (так называемый английский ампир) характеризуется классическими формами и обилием украшений.

(обратно)

132

Камея — резной камень, обычно оникс, украшенный выпуклым изображением.

(обратно)

133

Слово со значением «уважение» (англ, regard) получилось путем складывания начальных букв английских названий драгоценных камней.

(обратно)

134

Мария Антуанетта (1755–1793) — французская королева, жена Людовика XVI, казненная на гильотине во время Французской революции.

(обратно)

135

Складовская-Кюри Мария (1867–1934) — польский физик и химик; жила во Франции и вместе с мужем Пьером Кюри занималась исследованием радиоактивных явлений, открыла радий и полоний. Лауреат Нобелевской премии по физике (1903).

(обратно)

136

Под именем миссис Бленкинсон Тапенс вела расследование шпионской деятельности немецких агентов в романе А. Кристи «Икс или Игрек» (том 9 наст. собр. соч.).

(обратно)

137

Клеопатра (69–30 до н. э.) — последняя царица Египта из династии Птолемеев.

(обратно)

138

Цитируются слова Второй ведьмы из трагедии Шекспира «Макбет» (акт IV, сцена 1; пер. Б. Пастернака).

(обратно)

139

О деятельности Томми и Тапенс в качестве агентов Международного детективного агентства рассказывается в сборнике А. Кристи «Сообщники» (том 20 кн. 1 наст. собр. соч.).

(обратно)

140

Об этом рассказано в романе А. Кристи «Таинственный противник» (том 1 наст. собр. соч.).

(обратно)

141

Пензас — город на западе Корнуолла.

(обратно)

142

Нортумберленд — графство на северо-востоке Англии.

(обратно)

143

Уэльс — составная часть Великобритании, занимающая полуостров Уэльс на юго-западе страны и прилегающие к нему острова.

(обратно)

144

Имеется в виду картина английского художника и гравера Ричарда Уайна Невинсона (1889–1946).

(обратно)

145

Гансель и Гретель — персонажи немецкой сказки из сборника сказок 1812 года братьев Гримм, дети бедного дровосека, по настоянию мачехи оставленные в лесу на съедение зверям.

(обратно)

146

Гарбо Грета (1905–1990) — американская киноактриса, шведка по происхождению.

(обратно)

147

Война Алой и Белой роз (1455–1485) — междоусобная феодальная война, которая вылилась в борьбу за английский престол между династиями Ланкастеров (эмблема «Алая роза») и Йорков (эмблема «Белая роза») и привела к установлению абсолютизма Тюдоров.

(обратно)

148

«Гордость хозяйки» — фирменное название нарезанного и упакованного хлеба компании «Ренкс Хоувис Макдугелл».

(обратно)

149

Твид — грубая шерстяная ткань с особым диагональным плетением нитей двух или более разных цветов.

(обратно)

150

Поздняя английская готика конца XIV — начала XVI веков, отличавшаяся ажурной каменной работой по вертикальным сторонам окон, ребристыми сводами и т. п.

(обратно)

151

Английская готика XIV века, характеризовавшаяся изогнутыми линиями ажурной каменной работы и обилием скульптурных украшений.

(обратно)

152

В здравом уме (лат.).

(обратно)

153

«Уотерсайд» — берег, «Уотермед» — заливной луг (англ.).

(обратно)

154

Бойскауты — добровольная ассоциация, объединяющая подростков от восьми до двадцати лет и проповедующая христианскую мораль, здоровый образ жизни. Была основана в 1908 году.

(обратно)

155

Диккенс Чарлз (1812–1870) — английский писатель и журналист.

(обратно)

156

Виктория (1819–1901) — королева Великобритании с 1837 года, последняя из Ганноверской династии, правление которой характеризовалось строгостью нравов, чопорностью, граничащей с ханжеством.

(обратно)

157

В период, предшествующий правлению королевы Виктории Англией правили четыре короля Георга: Георг Первый (1714–1727), Георг Второй (1727–1760), Георг Третий (1760–1820) и Георг Четвертый (1820–1830).

(обратно)

158

Слейд Феликс (1790–1868) — английский меценат и коллекционер произведений искусства, основатель школы искусств при Лондонском университете (1871), названной в его честь.

(обратно)

159

Норфолк — графство на востоке Англии на побережье Северного моря.

(обратно)

160

Король Яков — по-видимому английский король Яков Первый, правивший в 1603–1625 годах.

(обратно)

161

Анахорет — отшельник, человек, живущий в одиночестве, избегая других людей.

(обратно)

162

Бег с яйцом в ложке — детская игра: уронивший яйцо выбывает из игры.

(обратно)

163

«Леди из Шалотт» — поэма английского поэта-романтика Альфреда Теннисона (1809–1892).

(обратно)

164

Стилтон — полутвердый жирный белый сыр с прожилками плесени, по названию деревушки в графстве Хантингдоншир.

(обратно)

165

Камберленд — графство в Англии на побережье Ирландского моря.

(обратно)

166

Орден Подвязки — высший орден Британской империи, учрежденный королем Эдуардом III в 1348 году.

(обратно)

167

Орден Бани — один из высших орденов Великобритании, учрежденный королем Георгом I в 1725 году и дающий право на личное дворянское звание «рыцарь».

(обратно)

168

Орденом «За боевые заслуги», учрежденным в 1886 году, награждаются офицеры сухопутных, военно-морских и военно-воздушных войск и морской пехоты.

(обратно)

169

Муслин — легкая хлопчатобумажная или шелковая ткань.

(обратно)

170

Джон-о'Гротс и Лендс-Энд — крайние северная и южная точки острова Великобритания.

(обратно)

171

Панч — главный персонаж народного кукольного представления, горбун с крючковатым носом; воплощение оптимизма.

(обратно)

172

Бонд-стрит — одна из главных торговых улиц Лондона, известная фешенебельными магазинами и частными картинными галереями.

(обратно)

173

Нормандия — историческая область на северо-западе Франции, на полуострове Нормандия.

(обратно)

174

Хэмпстед — фешенебельный район на севере Лондона, частично сохраняющий характер живописной деревни.

(обратно)

175

«Макбет» (акт V, сцена 5, пер. Б. Пастернака).

(обратно)

176

Аутопсия — вскрытие трупа патологоанатомом с диагностической или научной целью.

(обратно)

177

Блумсбери-стрит — улица в центральной части Лондона.

(обратно)

178

Тупике (фр.).

(обратно)

179

Протуберанец — выступающая часть, выпуклость.

(обратно)

180

Хэмпстед-Хит — лесопарк на северной возвышенной окраине Лондона, известный праздничными ярмарками с аттракционами.

(обратно)

181

Ковентри — город в графстве Уорикшир.

(обратно)

182

Добровольный медицинский отряд, комплектующийся из военнообязанных гражданских лиц, прошедших специальную медицинскую подготовку в Обществе Красного Креста.

(обратно)

183

В оригинале игра слов, в основе которой лежит созвучие английского сокращенного названия добровольного медицинского отряда (VAD) и распространенного сокращения VIР, обозначающего высокопоставленных почетных лиц, «очень важных персон» (от начальных букв соответствующих английских слов).

(обратно)

184

Саутгемптон — крупный город и порт в графстве Гэмпшир на побережье пролива Ла-Манш.

(обратно)

185

«Бик» — фирменное название шариковых ручек компании «Байро Бик» (по имени изобретателя).

(обратно)

186

Бювар — папка или портфель с листами промокательной бумаги для хранения письменных принадлежностей.

(обратно)

187

Популярное двустишие, автор которого неизвестен.

(обратно)

188

В английском языке имя и фамилия девочки Лили Уотерс созвучны названию лодки на картине — Уотерлили, «водяная лилия».

(обратно)

189

Эль Греко (наст, фамилия Теотокопули) Доменико (1541–1614) — испанский художник, по происхождению грек, родившийся на Кипре. Автор картин на религиозно-мифологические сюжеты, портретов, пейзажей и т. п.

(обратно)

190

Стиль средневековой западноевропейской архитектуры, характеризующийся остроконечными сооружениями, стрельчатыми сводами, обилием арок, башенок, скульптурных украшений, ярко расцвеченными окнами.

(обратно)

191

Балморал — замок в графстве Абердиншир в Шотландии, построенный королевой Викторией и с 1852 года являющийся официальной резиденцией английских королей в Шотландии.

(обратно)

192

Имеется в виду роза Тюдоров, которая появилась в гербе короля Генриха VIJ (1457–1509), наследника Ланкастеров, женившегося на наследнице Йорков, дочери Эдуарда IV (1442–1483), символизировала объединение враждовавших династий.

(обратно)

193

В номерах европейских гостиниц очень часто размещаются Библии — по инициативе межконфессионального Гидеоновского общества.

(обратно)

194

Нора священника — убежище, потайная комната, обычно в церкви или в замке, где укрывались католические священники во времена преследования католиков в Англии.

(обратно)

195

Толедо — город в центральной части Испании на реке Тахо, где находится Дом-музей Эль Греко.

(обратно)

196

Прадо — художественный музей в Мадриде, основанный в 1819 году и обладающий всемирно известной коллекцией произведений искусства.

(обратно)

197

Цитата из пятого действия драмы «Пер Понт» норвежского поэта и драматурга Хенрика Ибсена (1828–1906).

(обратно)

198

День всех святых (Всесвяточный праздник) — 1 ноября англиканская и католическая церкви отмечают службами всех святых, не имеющих собственных праздников.

(обратно)

199

Хэллоуин — канун Дня всех святых, отмечается 31 октября по традиции гаданием о будущем супруге, хождением с фонарями, сделанными из тыкв или турнепса со вставленными внутрь свечками, различными играми и т. п.

(обратно)

200

День благодарения — один из главных национальных праздников американцев, отмечаемый в последний четверг ноября. Обязательным блюдом в этот день является жареная индейка, которой угощают родных и близких. Традиции этого праздника восходят к суровому и неурожайному 1621 году, когда первые переселенцы на территории современного штата Массачусетс благодарили приютившую их землю и тех людей, которые помогли нуждающимся пережить тяжелое время.

(обратно)

201

В одиннадцать лет английские школьники заканчивают начальную школу, и по результатам различных проверок определяется, в какой школе они продолжат образование: в классической, средней современной или технической.

(обратно)

202

Все-таки, однако (фр.).

(обратно)

203

Лайм — цитрусовое растение типа лимона, сок плодов которого используется в коктейлях.

(обратно)

204

Что ж (фр.).

(обратно)

205

Воды жизни (фр.).

(обратно)

206

Государственная средняя школа для детей от 11 до 16 лет, имеющая практическую направленность и не предусматривающая обязательного поступления выпускников в высшее учебное заведение.

(обратно)

207

Расследованию этого убийства посвящен роман А. Кристи «Миссис Макгинти с жизнью рассталась» (том 13 наст. собр. соч.).

(обратно)

208

Мой дорогой (фр.).

(обратно)

209

Национальный трест — организация по охране исторических памятников, достопримечательностей и живописных мест, основанная в 1895 году и финансируемая преимущественно за счет частных пожертвований и небольших государственных ассигнований.

(обратно)

210

Суды магистратов сменили в 1949 году полицейские суды в рассмотрении мелких преступлений.

(обратно)

211

О расследовании преступлений в школе «Медоубэнк», которое вел Пуаро, рассказано в романе А. Кристи «Кошка среди голубей» (том 16 наст. собр. соч.).

(обратно)

212

Кверри гарден — означает «сад в каменоломне, в карьере».

(обратно)

213

Корк — графство на юге Ирландии и главный город этого графства.

(обратно)

214

Килларни — город на юго-западе Ирландии около трех озер.

(обратно)

215

Версаль — юго-западный пригород Парижа, в прошлом резиденция французских королей с дворцово-парковым ансамблем, построенным в стиле французского классицизма и являющимся сейчас национальным музеем.

(обратно)

216

Дюйм — мера длины, в системе английских мер равная 2,54 см.

(обратно)

217

Королевское общество садоводов — ведущее общество садоводов Великобритании, основанное в 1804 году.

(обратно)

218

Первоцветы — название многих весенних растений, но чаще всего растений типа примул с трубчатыми разнообразно окрашенными цветами.

(обратно)

219

Ирисы — многолетние растения семейства касатиковых с красивыми крупными цветами.

(обратно)

220

Девон (Девоншир) — графство на юго-западе Англии.

(обратно)

221

Цикламен — многолетнее травянистое растение семейства первоцветных с красными (иногда белыми) цветами на длинных ножках.

(обратно)

222

Крокус — растение из обширной семьи ирисовых с желтыми, белыми или пурпурными цветами.

(обратно)

223

Сборник рассказов А. Кристи «Подвиги Геракла» (том 20 кн. 4 наст. собр. соч.)

(обратно)

224

Фавн — древнеримское божество, покровитель земледелия и скотоводства, изображавшийся в виде человека с козлиными ногами, рогами, хвостом.

(обратно)

225

Нимфа — в греческой и римской мифологии божество в образе женщины, олицетворявшее различные силы природы.

(обратно)

226

Орфей — в древнегреческой мифологии фракийский певец, своим чудесным пением очаровывавший богов и людей и укрощавший дикие силы природы.

(обратно)

227

Кифара — древнегреческий струнный щипковый инструмент, разновидность лиры.

(обратно)

228

Возникают неприятности, как вы понимаете (фр.).

(обратно)

229

Миранда — героиня драмы Шекспира «Буря», дочь Просперо (1612–1613).

(обратно)

230

Выражение «Прекрасный новый мир», которое произносит Миранда в драме«Буря» (акт V, сцена 1), стало широко известным после того, как английский писатель Олдос Хаксли (1884–1963) использовал его в качестве названия своего романа-антиутопии.

(обратно)

231

Зависит от обстоятельств (фр.).

(обратно)

232

Строка из шутливого детского стихотворения «О еще» английского поэта Хилэра Беллока (1870–1953), писавшего также романы, путевые заметки, литературно-критические статьи и т. п.

(обратно)

233

Эльфы — в мифологии германских народов духи, дети воздуха, маленькие человечки, любящие водить хороводы при лунном свете.

(обратно)

234

Бунгало (инд.) — небольшой одноэтажный дом, обычно с плетеной крышей, теперь расширительно летний дом.

(обратно)

235

Бёрнс Роберт (1758–1796) — национальный поэт Шотландии, автор песен и баллад на шотландском диалекте английского языка.

(обратно)

236

Скотт Вальтер (1771–1832) — английский писатель и поэт, автор романов на сюжеты европейской истории.

(обратно)

237

В древнегреческой мифологии Ариадна, прекрасная дочь критского царя, полюбившая героя Тесея и помогшая ему победить Минотавра, чудовище с туловищем человека и головой быка, пожиравшего людей. Однако Тесей вынужден был оставить Ариадну на пустынном берегу острова, так как боги предназначили ее в жены богу вина Дионису.

(обратно)

238

Имя Джудит сходно по происхождению с библейским именем Юдифь, именем прекрасной израильтянки, проникшей в стан ассирийских войск, пришедших уничтожить Иудею, и убившей их предводителя Олоферна (Книга Юдифи).

(обратно)

239

Апокрифы — раннехристианские сочинения, не признанные официальной церковью. «Книга Юдифи» является апокрифическим сочинением.

(обратно)

240

Согласно Библии, Иаиль убила таким образом военачальника Сисару, посланного ханаанским царем против израильтян (Ветхий Завет, Книга Судей Израилевых, IV, 18–22).

(обратно)

241

Книга Судей Израилевых, IV, 19.

(обратно)

242

Авторизованная версия — английский перевод Библии 1611 года, которым пользуется большинство англиканских церквей (был одобрен королем Яковом I).

(обратно)

243

Сорт роз.

(обратно)

244

Золотарник — многолетнее растение с прямостоящим высоким стеблем и желтыми цветами, собранными в метелку.

(обратно)

245

Ундина — в средневековой европейской мифологии нимфа, обитающая в водоемах — озерах, реках и т. п.

(обратно)

246

Здесь под «слонами» понимаются старые люди, помнящие события давнего прошлого (ср. роман А. Кристи «Слоны помнят все», том 19 наст. собр. соч.).

(обратно)

247

Протеже (фр.), лицо, пользующееся чьей-либо протекцией.

(обратно)

248

Ипохондрия — нервные страдания, выражающиеся в мрачном, подавленном настроении, чрезмерной мнительности и т. п.

(обратно)

249

Отрывок из трагедии английского драматурга Уильяма Конгрива (1670–1729) «Невеста в трауре» (1697, акт III, сцена 8).

(обратно)

250

«Священная корова» — фразеологическое словосочетание, означающее «нечто неприкосновенное и священное»; считается, что оно обязано своим происхождением тому, что в Древнем Египте существовал культ священной коровы.

(обратно)

251

В христианском вероучении греховность рассматривается как врожденное свойство человеческой природы, как прямое следствие грехопадения первых людей Адама и Евы, вкусивших, несмотря на запрет Бога, яблока с дерева добра и зла.

(обратно)

252

Вильгельм IV (1706–1837, правил 1830–1837).

(обратно)

253

Люцифер — одно из обозначений дьявола в христианской литературе, падший ангел, сатана, из гордыни подбивший ангелов на восстание против Бога.

(обратно)

254

Мадам, дорогая мадам (фр.).

(обратно)

255

Дорогу (фр.).

(обратно)

256

Изысканным (фр.).

(обратно)

257

Господин Усы (исп.).

(обратно)

258

Ну нет (фр.).

(обратно)

259

Все в целом (фр.).

(обратно)

260

Вы здесь хорошо устроены (фр.).

(обратно)

261

Библейская цитата: Новый Завет, Евангелие от Матфея, 16–23.

(обратно)

262

Ярд — мера длины, о системе английских мер равная 91,44 см.

(обратно)

263

Мортонин-де-Марш — название города; буквально означает Мортон-на-болоте.

(обратно)

264

Капище — языческий храм, божница идолопоклонника.

(обратно)

265

Мегалиты — древние культовые сооружения из огромных каменных глыб, часто не обработанных.

(обратно)

266

Микены — древний город в Южной Греции, центр эгейской (крито-микенекой) культуры, расцвет которой приходится на XIV–XII века до н. э.

(обратно)

267

Крит — остров в Средиземном море в составе Греции, центр древней крито-микенской культуры эпохи бронзы (2800–1100 до н. э.).

(обратно)

268

Леди Макбет — персонаж трагедии Шекспира «Макбет», из честолюбивых устремлений подстрекавшая мужа к убийству короля и к другим кровавым преступлениям, которые привели его к гибели.

(обратно)

269

Нарцисс — в древнегреческой мифологии прекрасный юноша, который отверг любовь нимфы Эхо и был за то наказан богиней любви Афродитой: влюбился в собственное отражение в воде и умер от неразделенной страсти.

(обратно)

270

Смотри, Нарцисс, смотри на воду, Смотри, Нарцисс, как ты прекрасен. В мире не существует ничего Кроме Красоты и Юности… Смотри, Нарцисс, смотри на воду… (фр.). (обратно)

271

Ифигения — в древнегреческом мире Троянского цикла дочь царя Микен и предводителя войска греков Агамемнона, вынужденного принести ее в жертву богине Артемиде, чтобы та смилостивилась и послала грекам попутный ветер; однако богиня похитила Ифигению с жертвенного алтаря и перенесла ее в Тавриду, сделав своей жрицей.

(обратно)

272

Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними (лат.).

(обратно)

Оглавление

ЧАСЫ The Clocks 1963 © Перевод Ващенко A., 2004

  Пролог

  Глава 1 (Рассказ Колина Лэма)

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4 (Рассказ Колина Лэма)

  Глава 5

  Глава 6 (Рассказ Колина Лэма)

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13 (Рассказ Колина Лэма)

  Глава 14 (Рассказ Колина Лэма)

  Глава 15

  Глава 16 (Рассказ Колина Лэма)

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20 (Рассказ Колина Лэма)

  Глава 21

  Глава 22 (Рассказ Колина Лэма)

  Глава 23 (Рассказ Колина Лэма)

  Глава 24 (Рассказ Колина Лэма)

  Глава 25 (Рассказ Колина Лэма)

  Глава 26

  Глава 27 (Рассказ Колина Лэма)

  Глава 28 (Рассказ Колина Лэма)

  Глава 29 (Рассказ Колина Лэма)

ПАЛЬЦЫ ЧЕШУТСЯ. К ЧЕМУ БЫ? By the Pricking of My Thumbs 1968© Перевод под редакцией А. Титова

  Книга первая СОЛНЕЧНЫЙ КРЯЖ

    Глава 1 Тетя Ада

    Глава 2 «Это было ваше бедное дитя?»

    Глава 3 Похороны

    Глава 4 Дом на картине

    Глава 5 Исчезновение одной старушки

    Глава 6 Тапенс идет по следу

  Книга вторая ДОМ НА КАНАЛЕ

    Глава 7 Дружелюбная ведьма

    Глава 8 Саттон Чанселлор

    Глава 9 Утром в Маркет Бейсинге

  Книга третья ПРОПАЛА ЖЕНА

    Глава 10 Конференция и после…

    Глава 11 Бонд-стрит и доктор Марри

    Глава 12 Томми встречает старого друга

    Глава 13 Рассуждения Альберта о ключах к разгадке

  Книга четвертая СТОИТ ЦЕРКОВЬ С КОЛОКОЛЬНЕЙ, А ВНУТРИ НАРОДУ ПОЛНО[187]

    Глава 14 Мыслительное упражнение

    Глава 15 Вечер в доме приходского священника

    Глава 16 На следующее утро

    Глава 17 Миссис Ланкастер

ВЕЧЕРИНКА НА ХЭЛЛОУИН Hallowe'en Party 1969 © Перевод Яврумян A., 2004

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg