«Пассажирка из Франкфурта. Немезида. Слоны помнят все»

Пассажирка из Франкфурта. Немезида. Слоны помнят все (fb2) - Пассажирка из Франкфурта. Немезида. Слоны помнят все (пер. А. Титов,Мария Макарова) (Кристи, Агата. Сборники) 2297K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Агата Кристи

Кристи Агата СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ ТОМ ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ

ПАССАЖИРКА ИЗ ФРАНКФУРТА Passenger to Frankfurt, 1970 © Перевод под редакцией А. Титова

Посвящается Маргарет Гильом

Вступление

Говорит Автор:

Первый вопрос, который задают обычно писателю в письмах или при встрече, это:

«Где вы берете свои сюжеты?»

Превеликое искушение — ответить: «Только у Харродса»[1], или «Чаще всего в Военторге»[2], а то и бросить небрежно: «У Маркса и Спенсера, разумеется»[3].

Судя по всему, в обществе бытует мнение, что где-то есть неистощимый источник сюжетов, и тот кто сообразит, как до него добраться, тут же становится писателем.

Вряд ли стоит отсылать любопытствующих в далекие времена королевы Елизаветы[4] и цитировать Шекспира:

Скажи мне, где родится вдохновенье: В сердцах ли наших иль в уме, Что рост ему дает и в чем источник силы? Скажи мне, я прошу, скажи[5].

Я не ослышался? Ответ: «Из головы»?

Теперь этому, к сожалению, никто не верит. И если человек вам симпатичен, вы пытаетесь объяснить:

«Если какая-то мысль особенно понравилась и кажется весьма перспективной, принимаешься вертеть ее так и эдак, разминать, раскатывать и развивать до тех пор, пока она не примет определенную форму. Ну, а потом, само собой, пускаешь ее в ход. И вот тут-то всякое удовольствие заканчивается и начинается тяжкий и долгий труд изложения этой мысли на бумаге. Можно, конечно, и подождать с этим, надежно упрятав ее про запас, — глядишь, через годик-другой и пригодится».

Второй вопрос — или, скорее, утверждение — чаще всего звучит так:

«А своих персонажей вы, конечно, берете из жизни?»

На этот чудовищный вопрос вы отвечаете с глубоким возмущением:

«Никогда! Я их придумываю. Они — мои собственные. Они поступают так, как я им велю, говорят то, что я хочу, и даже если вдруг начинают мыслить самостоятельно, то лишь потому, что я вдохнула в них жизнь».

Итак, теперь у автора есть замысел, есть действующие лица, но не хватает третьего ингредиента: места действия. И если первые две составляющих сотворены, так сказать, из ничего, то третья вполне материальна, существует где-то вовне и только ждет, чтобы с ней определились.

Тут уже на надо ничего придумывать — достаточно повнимательнее всмотреться в окружающую вас реальность. Предположим, вы путешествовали по Нилу и переполнены впечатлениями — отлично, это как раз то, что нужно для очередного романа[6]. Или, гуляя по Челси, заглянули в кафе и стали свидетелем того, как в пылу ссоры одна девушка вырвала у другой целый клок волос. Великолепная завязка для будущей книги. Или, например, вы едете в Восточном экспрессе и вдруг понимаете, что это идеальный интерьер для событий, которые вы давно хотели отобразить![7] Приятельница пригласила вас к чаю. Вы входите, ее брат захлопывает книгу, которую читал, и откладывает ее со словами: «Недурно; но почему же не Эванс?»

И вы тут же понимаете, что просто обязаны написать книгу с таким названием. «Почему же не Эванс?» Не беда, если вы понятия не имеете, кто это — Эванс. В свое время это выяснится — а книга уже получила название.

Так что в определенном смысле место действия вы просто выбираете. Собственно говоря, что угодно в окружающем мире может стать местом действия или интерьером для него — достаточно протянуть руку и выбрать наиболее подходящее: скорый поезд, больницу, лондонский отель, пляж на Карибском море, деревушку в глуши, вечеринку с коктейлями или школу для девочек.

Главное, чтобы это существовало, имело место в действительности. Пусть персонажи и вымышлены, зато обстоятельства вполне реальны. А место имеет точные координаты в пространстве и времени. Но если это происходит здесь и сейчас — откуда мне взять самую полную информацию — не считая того, что я вижу и слышу? Ответ пугающе прост.

Ее приносят средства массовой информации, ее подают к завтраку в утренней газете под заголовком «Новости». Берите прямо с первой страницы. Ну, что там творится в мире? Что люди говорят, думают, делают? Дайте отразиться, как в зеркале, Англии 1970 года.

Ежедневно, в течение месяца, просматривайте первую — страницу, делайте выписки, обдумывайте и систематизируйте.

Дня не проходит без убийства.

Задушена девушка.

Напали на старушку и отняли ее жалкие сбережения.

Подростки нападают или сами становятся жертвами нападения.

Дома и телефонные будки взломаны и выпотрошены.

Контрабанда наркотиков.

Грабежи и разбой.

Дети пропадают, их изуродованные тела находят неподалеку от дома.

И это — Англия?

Не может быть!

Кажется, этого не должно происходить в действительности.

И просыпается страх — страх перед тем, что может случиться. Причем страх даже не перед реальными событиями, а перед скрывающимися за ними причинам. Одни хорошо известны, другие неведомы, но ощутимы. И это происходит ж только в Англии. На других страницах — пусть и более сжато — находятся новое та из Европы, Азии и обеих Америк — со всего света.

Угон самолетов.

Похищения людей.

Насилие.

Восстания.

Ненависть.

Анархия.

И с каждым днем все это нарастает. Кажется, наслаждение жестокостью и разрушением становится культом.

Что же это значит? И снова из далеких елизаветинских времен доносятся слова о жизни:

…это вопли Безумца, исполненные ярости и страсти, Но не смысла[8].

Мы ведь знаем — знаем по собственному опыту, как много в этом мире добра: дел милосердия, доброты сердечной, проявлений сочувствия, доброжелательства к ближнему, девочек и мальчиков, помогающих людям.

Так откуда же эта фантастическая атмосфера ежедневных сообщений о том, что происходит вокруг — о реальных фактах?

Чтобы написать роман в нынешнем — 1970-м от Рождества Христова — году, нужно осмыслить окружающую нас действительность. И если она фантастична, книга должна быть такой же. Она обязана стать фантастикой — откровенной фантастикой, — чтобы отразить невероятные факты нашей повседневности.

Можно ли вообразить фантастический заговор? Тайную Битву за Власть?

Может ли маниакальная страсть к разрушению породить новый мир? А нельзя ли сделать еще один шаг и предусмотреть средства спасения, какими бы фантастическими и неосуществимыми они ни казались?

Нет ничего неосуществимого — учила нас наука.

Эта история по сути своей фантастична. Но она и не претендует на большее.

И однако, то что в ней происходит, или вот-вот случится, или уже происходит в современном мире.

Эту историю нельзя назвать невероятной — она всего лишь фантастична.

Книга первая ПРЕРВАННОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Глава 1 Пассажир из Франкфурта[9]

«Пожалуйста, пристегните ремни». Пассажиры — довольно пестрая компания — не спешили выполнять указание. Казалось, до Женевы еще лететь и лететь.

Кое-кто просыпался, потягиваясь и позевывая. Тех, кто не желал просыпаться сам, вежливо, но настойчиво будила стюардесса:

— Пристегнитесь, пожалуйста.

Из динамика послышался сухой невыразительный голос, сообщившим поочередно на немецком, французском и английском языках, что самолет входит в зону неблагоприятных погодных условий. Сэр Стаффорд Най широко зевнул и выпрямился в кресле. Ему снился чудесный сон — будто он снова в Англии и ловит рыбу.

Это был смуглый, среднего роста мужчина сорока пяти лет, чисто выбритый и одетый с явной претензией на эксцентричность. Впрочем, принадлежность к древней английской фамилии давала ему право и не на такие вольности. И если кое-кого из его более респектабельных коллег от этого заметно коробило, он испытывал неимоверное удовольствие с примесью легкого злорадства. В нем было что-то от щеголя восемнадцатого века. Он любил привлекать внимание.

Путешествуя, он оригинальности ради облачался в некое подобие разбойничьего плаща, купленного когда-то давно на Корсике[10]. Это был темно-синий — с фиолетовым отливом — плащ с алой подкладкой и капюшоном, который при желании можно было натянуть на голову, чтобы уберечься от сквозняков.

Сэр Стаффорд Най был разочарованием английской дипломатии. В ранней юности его заметили и прочили великое будущее, но он абсолютно не оправдал возложенных на него надежд. В самые ответственные моменты им обычно овладевало своеобразное чувство юмора, и, когда дело доходило до приватной беседы, он неизменно предпочитал поразвлечься с изысканным злорадством проказника-эльфа[11], нежели умирать со скуки. Поэтому, оставаясь видным членом общества, он так и не стал сколько-нибудь заметной фигурой в дипломатии. Все считали, что Стаффорд Най — человек, бесспорно, достойный во всех отношениях — никогда не был и вряд ли уже станет человеком надежным. А в наши дни запутанных политических и дипломатических отношений благонадежность куда предпочтительнее блестящих способностей. Сэр Стаффорд Най был отстранен от дел и лишь изредка выполнял поручения, хоть и требующие немалой искушенности в интригах, но по существу своему совершенно пустячные. Газетчики иногда называли его темной лошадкой на дипломатической арене.

Был ли сэр Стаффорд разочарован собственной карьерой, никто не знал. Весьма вероятно, не знал этого и он сам. Сэр Стаффорд был не чужд тщеславия — он просто не мог отказать себе в удовольствии, которое извлекал из своих дерзких выходок.

Сейчас он возвращался из Малайи[12], куда был послан в составе проверяющей комиссии. Поездка оказалось на редкость скучной. Сэру Стаффорду казалось даже, что его коллеги заранее сговорились, какое именно заключение они вынесут. Они все осмотрели и всех выслушали, но на их выводах это никак не отразилось. Развлечения ради, а также из привычки все делать по-своему, сэр Стаффорд старался при любой возможности сунуть им палку в колеса. Многого он, правда, не добился, но это внесло в поездку приятное оживление, а большего ему и не требовалось. Коллеги по комиссии были все людьми здравомыслящими и толковыми, но при этом невероятными занудами. Даже единственная в их компании женщина, пресловутая миссис Натаниэл Эдж, находящаяся обычно в разладе с собственной головой, становилась на удивление рассудительна в том, что казалось голых фактов. Она смотрела, слушала и действовала наверняка.

Он уже встречал ее раньше, когда личные дела привели его в одну из балканских столиц. Именно там сэр Стаффорд Най пришел к некоторым весьма интересным умозаключениям. Промышляющая сплетнями газетенка «Секретные новости» таинственно намекнула тогда, что присутствие в стране сэра Стаффорда Ная напрямую связано с некоторыми «балканскими проблемами» и он облечен секретнейшей миссией, требующей невероятной деликатности. Доброжелатель прислал ему этот номер с отчеркнутым абзацем, и сэр Стаффорд прочел его с огромным удовольствием. Особенно его позабавило то, как уморительно далеки от истины оказались газетчики в этот раз. Присутствие сэра Стаффорда в Софиеграде объяснялось исключительно невинным интересом к редким диким цветам и неотступными просьбами его пожилой приятельницы, леди Люси Клегхорн, не знающей усталости охотницы за скромными раритетами растительного царства, готовой вскарабкаться на любую скалу и не задумываясь нырнуть в болото, стоило ей приметить там какое-нибудь растение, размер которого оказывался обычно обратно пропорционален длине его латинского названия.

Когда дней через десять ботанические изыскания утратили прелесть новизны, сэру Стаффорду сделалось вдруг досадно, что газетные инсинуации оказались так далеки от истины. Дикие цветочки его больше не радовали, а Люси, к которой он был искренне привязан, начала раздражать своей способностью в шестьдесят с лишним лет носиться по холмам со скоростью, решительно сэру Стаффорду недоступной. Ее ярко-синие брюки постоянно маячили где-то вдали, а, видит Бог, не та это была часть тела, которой Люси — довольно привлекательная в остальном — могла бы гордиться. И, глядя на мелькающий вдали синий вельвет, сэр Стаффорд уныло думал, как хорошо было бы ввязаться в какую-нибудь международную заварушку. Развеяться, немного развлечься…

От этих воспоминаний его отвлек металлический голос, сообщивший пассажирам, что над Женевой густой туман, вследствие чего самолет приземлится во Франкфуртском аэропорте, а оттуда вылетит в Лондон. Пассажиры, следующие в Женеву, будут доставлены туда из Франкфурта при первой же возможности. Это известие не особенно взволновало сэра Стаффорда. Затем ему пришло в голову, что, если над Лондоном тоже будет туман, они наверняка отправятся прямиком в Пресвик[13], и он поморщился. Ему уже доводилось бывать в Пресвике, и каждый раз он клялся себе, что это в последний раз. Да, подумал он, невыносимо скучная штука все эти перелеты. Как, в сущности, и вся его жизнь. Вот если бы… Впрочем, он и сам не знал, если бы — что?

В зале для транзитных пассажиров Франкфуртского аэропорта было тепло, и сэр Стаффорд Най распахнул плащ, позволив алой подкладке живописными складками задрапировать плечи. Потягивая пиво, он рассеянно слушал доносившиеся из динамиков объявления.

«Рейс 4387 на Москву. Рейс 2381 на Каир и Калькутту».

Путешествия в любую точку Земли. Какая бездна романтики! Только вот атмосфера в зале ожидания способна была убить любую романтику. В нем было слишком много людей, слишком много витрин с товарами и слишком много скамеек неопределенного тоскливого цвета. Всюду, куда ни глянь — пластик, люди и ревущие дети. Он попытался вспомнить, кому принадлежат слова:

Любил бы я сей род людской, Когда б не вид его тупой[14].

Может, Честертону?[15] В любом случае, это чистая правда. Стоит собрать в одном месте побольше людей, и все они начинают выглядеть на одно лицо — зрелище удручающее и почти невыносимое. «Ну хоть бы один чем-нибудь выделился из толпы!» — раздраженно подумал сэр Стаффорд, с неприязнью рассматривая двух накрашенных молоденьких девушек, одетых в национальные — и, судя по всему, английские — костюмы: укорачивающиеся с каждым годом мини-юбки и открытые блузки. Он перевел взгляд на молодую женщину, облаченную в брючный костюм и, судя по косметике, тщательно следующую последним требованиям моды.

Его не особенно интересовали хорошенькие девушки, как две капли воды похожие друг на друга. Ему хотелось увидеть что-нибудь действительно оригинальное. Кто-то присел рядом с ним на обитый под кожу диванчик, и лицо незнакомки сразу же приковало к себе его внимание. Не только потому, что оно было необычным, — девушка показалась ему знакомой.

Он чувствовал, что уже видел ее. Он не мог вспомнить, где и когда, но ее лицо определенно было ему знакомо. «Лет двадцать пять — двадцать шесть», — прикинул он. Точеный нос с горбинкой и тяжелая грива густых черных волос до плеч. На коленях у нее лежал открытый журнал, но она и не думала в него смотреть. Нет — она пристально и с явным интересом разглядывала сэра Стаффорда. Внезапно она заговорила. У нее было низкое контральто — почти юношеский голос — с едва заметным акцентом.

— Можно с вами поговорить? — сказала она.

Он испытующе на нее взглянул и сразу отбросил мысль, которая первой в подобных случаях приходит в голову. Девушка не напрашивалась на знакомство, тут явно было что-то другое.

— Не вижу никаких препятствий, — улыбнулся он. — Времени у нас, думается, предостаточно.

— Туман, — проговорила девушка. — Сплошной туман. В Женеве туман, в Лондоне, наверное, тоже. Что же мне теперь делать?

— Ну, не надо так огорчаться, — сказал он. — Куда-нибудь вас обязательно доставят. Здесь, знаете ли, все предусмотрено. А куда вы летите?

— Вообще-то в Женеву.

— Значит, рано или поздно вы туда попадете.

— Мне нужно туда немедленно. Как только я доберусь до Женевы, все будет в порядке. Меня встретят, и я останусь цела.

— Цела? — едва заметно улыбнулся сэр Стаффорд.

Она ответила:

— Теперь это слово употребляют разве что в шутку. Но я говорю совершенно серьезно. Понимаете, если я не смогу попасть в Женеву, если мне придется остаться здесь или лететь в Лондон, где меня никто не ждет, меня убьют.

Она испытующе на него взглянула:

— Вы мне не верите.

— Боюсь, что так.

— Но это правда. Людей убивают. Каждый день убивают.

— И кто же хочет убить вас?

— Не все ли равно?

— Пожалуй.

— Мне нужна ваша помощь. Помогите мне добраться до Лондона. То, что я говорю, — правда.

— А почему вы обратились именно ко мне?

— Потому что мне кажется — вы больше других знаете о смерти. Вы сталкивались с ней, и, возможно, вплотную.

Он быстро взглянул на нее и тут же отвел взгляд.

— Есть и другая причина?

— Да. Это. — Она протянула узкую загорелую руку и коснулась складок его плаща. — Вот это, — повторила она.

Теперь он был по-настоящему заинтригован.

— И чем же вас так привлек мой плащ?

— Необычностью. Он особенный, таких уже никто не носит.

— Пожалуй, да. Одна из моих причуд, так сказать.

— Эта причуда может меня спасти.

— Каким образом?

— Я хочу попросить вас об одолжении. Возможно, вы откажетесь, но вполне вероятно, и согласитесь: мне кажется, вы из тех мужчин, которые не боятся риска. Для меня же это теперь единственный выход.

— Я вас слушаю, — сказал он с улыбкой.

— Мне нужен ваш плащ. А также ваши паспорт и посадочный талон. Минут через двадцать объявят рейс на Лондон. С вашим плащом и паспортом я смогу улететь этим рейсом неузнанной.

— Вы что же, хотите притвориться мной? Но, голубушка…

Она открыла сумку и извлекла оттуда маленькое зеркальце.

— Посмотрите. Взгляните на меня, а потом на свое лицо.

Он вдруг понял, кого напоминала ему эта девушка. Его сестру Памелу, умершую почти двадцать лет назад. Они всегда были очень похожи друг на друга, он и Памела. Семейное сходство. Ее лицо было немного грубоватым для женщины, а его — особенно в юности — чуть-чуть женственным. У обоих был нос с горбинкой, одинаковый разлет бровей и слегка ироническая улыбка. Памела была высокой: пять футов и восемь дюймов[16], всего на два дюйма ниже его. Он пристально посмотрел на незнакомку.

— Да, между нами существует известное сходство, если вы имели в виду это. Но, дорогая моя, оно не обманет никого из тех, кто нас знает.

— Разумеется! Но разве вы не поняли? В этом нет необходимости. На мне брючный костюм — так удобнее в дороге. Вы все время сидели закутавшись в плащ и надвинув капюшон, так что вашего лица почти никто не видел. Мне нужно только покороче остричь волосы и накинуть капюшон. И если на самолете нет никого из ваших знакомых — а я думаю, что их нет, иначе они давно бы уже себя обнаружили, — никто не заподозрит подмены. Если потребуется, предъявлю ваш паспорт, немного приоткрыв лицо. Ни одна душа не узнает, что я полечу этим рейсом. Когда самолет приземлится, я спокойно выйду из аэропорта и затеряюсь в лондонской толпе.

— А что прикажете делать мне? — спросил сэр Стаффорд, сдерживая улыбку.

— У меня есть план, только я не уверена, что он вам понравится.

— Говорите, — ответил он. — Люблю необычные предложения.

— Вы пойдете к киоску — купить журнал, газету или какой-нибудь сувенир. Плащ оставите на спинке дивана. Когда вернетесь, сядете поодаль — ну, скажем, вон на ту скамейку. Перед вами будет стоять стакан — вот так. В нем будет нечто, от чего вы уснете…

— Дальше?

— Все подумают, что вы жертва ограбления, — сказала она. — Что вам подмешали в пиво какую-то гадость и вытащили бумажник. Что-то в этом роде. А вы объясните, что у вас украли еще и паспорт. Думаю, вам нетрудно будет засвидетельствовать свою личность.

— А вы знаете, кто я такой?

— Пока нет, — сказала она. — Я же еще не видела ваш паспорт и ничего о вас не знаю.

— Но, тем не менее, уверены, что я без труда засвидетельствую свою личность?

— Я разбираюсь в людях. Вы человек известный, это видно сразу.

— Скажите, а чего ради я должен все это делать?

— Ну хотя бы ради спасения жизни своего ближнего.

— А вам не кажется, что рассказанная вами история звучит уж слишком неправдоподобно?

— О да. Гораздо проще мне не поверить. Но ведь вы поверили?

Он задумчиво посмотрел на нее.

— Знаете, кого вы напоминаете мне этими разговорами? Красавицу шпионку из приключенческого фильма.

— Возможно. Только я не красавица.

— И не шпионка?

— В какой-то степени это определение ко мне подходит. Я действительно обладаю некоторой информацией и должна оберегать ее. И поверьте мне на слово — эти сведения крайне важны для вашей страны.

— Вам не кажется, что это звучит нелепо?

— Кажется. Если мои слова записать, получится полная чепуха. Но чепуха так часто оказывается правдой, разве нет?

Он снова посмотрел на нее. Как все-таки она похожа на Памелу. И даже голос, если бы не акцент… Ее предложение было нелепым, абсолютно неприемлемым и наверняка опасным. Опасным — но именно это его и привлекало! И ведь хватило же у нее дерзости предложить ему такое! И что будет, если он согласится? Вот как раз это и было самое интересное.

— Какое-нибудь вознаграждение? — поинтересовался он. — Спрашиваю из чистого любопытства.

Она задумчиво посмотрела на него.

— Вы получите новые впечатления, — сказала она. — Ненадолго вырветесь из обыденной жизни. Лекарство от скуки, если хотите. Но у нас мало времени. Решайте.

— А что будет с вашим паспортом? Или мне придется покупать парик, если их здесь продают? Мне предстоит изображать женщину?

— Нет. Меняться местами нам ни к чему. Одурманить и обобрать должны именно вас. Решайтесь же. Время уходит, а мне еще нужно переодеться.

— Ваша взяла, — сказал он. — Когда человеку предлагают нечто из ряда вон выходящее, отказываться просто грех.

— Я надеялась, что вы так поступите.

Стаффорд Най вытащил свой паспорт и сунул его в карман плаща. Затем встал, зевнул, осмотрелся, снял плащ, взглянул на часы и не торопясь направился к прилавку, где была выставлена всякая мелочь. Он даже не оглянулся. Купив книжку в мягкой обложке, он принялся не спеша перебирать маленьких пушистых зверюшек, которых дарят обычно детям. В конце концов он остановил свой выбор на панде[17] и, оглядев зал ожидания, вернулся к дивану. Плаща уже не было, девушки тоже. На столике по-прежнему стоял стакан с недопитым пивом. Сэр Стаффорд взял его и, подумав, что вот теперь-то и начинается настоящая опасность, не торопясь, допил. Очень медленно и осторожно. На вкус пиво совершенно не изменилось.

— Ну, с Богом, — пробормотал сэр Стаффорд.

Он прошел через весь зал в дальний угол, где расположилось весьма шумное и многоголосое семейство. Усевшись рядом, он зевнул и откинул голову на спинку мягкого кресла. Объявили рейс на Тегеран. Целая толпа пассажиров снялась со своих мест и поспешила занять очередь на регистрацию, но зал все еще был почти полон. Сэр Стаффорд открыл только что купленную книжку и снова зевнул. Очень хотелось спать, просто до невозможности… Он лениво подумал, что надо бы поискать местечко потише…

Трансевропейская авиалиния объявила о вылете его самолета, рейс номер 309 на Лондон.

Хотя на этот призыв откликнулись очень многие из ожидавших, людей в зале почти не убавилось, поскольку на смену им тут же явились новые. Диктор объявил по радио о тумане в Женеве и задержках очередных вылетов. Стройный молодой человек среднего роста в темно-синем плаще на алой подкладке, из-под капюшона которого выбивались не слишком опрятно подстриженные волосы — впрочем, большинство наших юных современников недолюбливает аккуратные стрижки, — прошел через весь зал и встал в очередь на регистрацию. Предъявив посадочный талон, он удалился через выход номер 9.

Объявления следовали одно за другим. «Суиссэйр» рейсом на Цюрих. БЕАК на Афины и Кипр. Затем по радио объявили:

— Мисс Дафну Теодофанос, следующую в Женеву, просят срочно пройти к столу регистрации. Рейс на Женеву отменяется из-за тумана. Посадка будет произведена в Афинах. Самолет готов к вылету.

Далее последовали обращения к другим пассажирам, направлявшимся в Японию, Египет, Южную Африку — авиалинии опоясывали весь земной шар. Мистера Сиднея Кука, следующего в Южную Африку, просили пройти к столу регистрации, где его ожидало срочное сообщение. Повторно вызвали Дафну Теодофанос. Это было последнее сообщение перед вылетом рейса 309.

В углу зала девчушка не сводила глаз с человека в темном костюме, который крепко спал, откинув голову на спинку красного диванчика. В руке он держал маленькую пушистую панду.

Девочка осторожно протянула руку.

— Джоан, не трогай игрушку, — одернула ее мать. — Не видишь? Джентльмен задремал.

— А куда он летит?

— Может, в Австралию, вместе с нами, — ответила мать.

— А у него тоже есть маленькая девочка? Ну как я.

— Наверное, — сказала мать.

Девчушка вздохнула и снова уставилась на панду. Сэр Стаффорд Най мирно спал. Ему снилось, что он охотится в Африке на леопарда и объясняет проводнику, какое это опасное животное. «И хитрая, говорят, зверюга! С ним надо держать ухо востро».

Затем, как это бывает во сне, все вдруг изменилось, и он уже сидел за чайным столом тетушки Матильды, безуспешно пытаясь до нее докричаться. Совсем оглохла, бедняжка! Сам он, впрочем, — кроме первого, о мисс Дафне Теодофанос — тоже не слышал ни одного объявления. Мать маленькой девочки сказала:

— Знаешь, мне всегда было интересно, что случается с пропавшими пассажирами. Каждый раз, как летишь, обязательно кого-нибудь ищут. Кто-то потерялся, кто-то не слышал объявления о посадке или просто опоздал на регистрацию или еще что. И я всегда пытаюсь представить себе, кто этот человек, что он сейчас делает и почему не отзывается. Похоже, эта мисс с длинной фамилией вот-вот пропустит свой рейс. И что, интересно, они тогда будут с ней делать?

На ее вопрос никто не сумел бы ответить. Девушка с длинной греческой фамилией словно испарилась.

Глава 2 Лондон

Сэр Стаффорд Най обитал в уютной квартире с окнами на Грин-парк[18]. Он включил кофеварку и занялся просмотром утренней почты. С первого взгляда ясно было, что ничего интересного в ней нет. Письма с самыми заурядными марками, несколько счетов и одна квитанция. Сложив письма стопкой, он присоединил их к скопившейся за два дня корреспонденции, грудой лежавшей на столе. Пожалуй, пора уже было разобраться со всеми этими бумажками. Секретарша приходила к сэру Стаффорду во второй половине дня.

Он прошел в кухню, налил себе кофе и, прихватив чашку, вернулся к письменному столу. Выбрав наугад несколько писем, которые он вскрыл прошлой ночью, вернувшись домой, с улыбкой просмотрел их.

— Одиннадцать тридцать, — проговорил он. — Время как нельзя более подходящее. Надо все хорошенько продумать и приготовиться к расспросам Четвинда.

В почтовый ящик на двери что-то упало. Он подошел к нему и взял утреннюю газету. Ничего примечательного. Политический кризис и тревожные новости из-за рубежа, которые нисколько его не взволновали. Он прекрасно знал, что газетчик просто нагнетает напряжение, в погоне за сенсацией раздувая ничего не значащие факты. Надо же дать публике интересное чтиво. В парке задушили девушку. «Но их душат там каждый божий день, равнодушно подумал сэр Стаффорд».

Зато за прошедший день не украли и не изнасиловали ни одного ребенка. Это уже радовало. Он поджарил себе тостик и выпил кофе.

Немного погодя он вышел из дому и отправился через парк к Уайтхоллу[19], улыбаясь своим мыслям. Этим утром жизнь казалась ему восхитительной. Он снова подумал о Четвинде. Дурак, каких мало. Пристойная внешность, значительные манеры и весьма подозрительный умишко. От общения с такими людьми сэр Стаффорд обычно получал огромное удовольствие.

В Уайтхолл он опоздал ровно на семь минут. Ничего страшного, сказал он себе, это лишь подчеркнет его над Четвиндом превосходство. Он вошел в кабинет, где за столом, заваленным бумагами, сидел Четвинд в обществе секретарши. Выглядел он очень импозантно, впрочем, он выглядел так всегда, если дела шли успешно.

— А, это вы, Найз — приветствовал его Четвинд с широкой улыбкой на картинно-красивой физиономии. — Наверное, рады, что вернулись домой? Как оно там, в Малайе?

— Жарко, — сказал Стаффорд Най.

— Да. У них там вечная жара. Вы, конечно, имели в виду погоду, а не политику?

— Разумеется, погоду.

Он взял предложенную сигарету и сел.

— Есть какие-нибудь результаты?

— Да нет, и говорить не о чем. Вряд ли это можно назвать результатами. Отчет я уже отправил. Ничего важного. Обычное переливание из пустого в порожнее. Как поживает Лазенби?

— Несносен, как всегда. Вы же знаете, он неисправим, — ответил Четвинд.

— Пожалуй. А с Боскомом мне прежде не приходилось работать. Иногда ему удается быть весьма забавным.

— Вот как? Сам я не слишком хорошо его знаю, но, наверное, вы правы.

— Так-так-так. Больше ничего новенького, а?

— Нет. Вроде бы ничего такого, что могло бы вас заинтересовать. Однако вы не упомянули в своем письме, зачем я вам, собственно, понадобился.

— О, просто обсудить кое-что. На случай, если вы привезли что-нибудь интересное. Надо как следует подготовиться, вы же понимаете… В парламенте наверняка будут интересоваться.

— Разумеется.

— Вы возвращались самолетом, верно? Я слышал, были какие-то неприятности?

Лицо Стаффорда Ная тут же приняло тщательно обдуманное заранее выражение. Слегка огорченное и чуть-чуть раздосадованное.

— А, вы уже слышали? Дурацкое недоразумение.

— Судя по всему, да.

— Поразительно, — заметил Стаффорд Най. — Как эти газетчики успевают все пронюхать. Это надо же, поместили в утренний выпуск!

— Вы бы предпочли, чтобы это не просочилось в прессу?

— Их стараниями я выгляжу форменным идиотом, — сказал Стаффорд Най. — Хотя, возможно, так оно и есть. Ничего не поделаешь: возраст.

— А что случилось на самом деле? Газетчики наверняка что-то преувеличили.

— Я бы даже сказал, раздули. Вы же знаете эти перелеты. Скука смертная. В Женеве был туман, и нас отправили через Франкфурт. А там еще и задержали на пару часов.

— Там-то все и случилось?

— Ну да. В этих аэропортах можно умереть со скуки. Сплошная суета. Одни улетают, другие прилетают. Все время орут динамики. «Рейс 302 в Гонконг, рейс 109 в Ирландию»… Все куда-то бегут. А ты сидишь и зеваешь во весь рот.

— Так что же все-таки произошло? В подробностях, если можно.

— Что ж… Передо мной стоял стакан с пивом — пльзенским, если в подробностях — и я вдруг подумал, что надо бы прикупить какое-нибудь чтиво в дорогу. Все, что у меня с собой было, я уже прочитал, поэтому прошел к киоску и купил дешевую книжонку, уже не помню какую. Детектив, кажется. Ну, и еще игрушку для своей племянницы. Потом вернулся на место, допил пиво, открыл книжку — и меня сморил сон.

— Так. Понятно. Вы заснули.

— Но ведь это совершенно естественно, ведь так? И, очевидно, не слышал, как объявили мой рейс. Вообще-то я не первый раз засыпаю в зале ожидания, но при этом всегда слышу объявления, которые меня касаются. А на этот раз не услышал. Когда проснулся — или пришел в себя, это уж как вам больше понравится, — вокруг суетились врачи. Оказывается, кто-то подсыпал мне в стакан снотворного или еще чего похуже. Должно быть, когда я отошел купить эту дурацкую книжонку.

— Довольно странное происшествие, не правда ли? — заметил Четвинд.

— Во всяком случае, раньше со мной такого не случалось, — сказал Стаффорд Най. — Надеюсь, и впредь Бог помилует. А то, знаете ли, чувствуешь себя полнейшим идиотом. Не говоря уже о головной боли. Там был доктор и какое-то существо в белом халате — медсестра, должно быть. На самом деле зелье оказалось совсем безобидным. У меня просто вытащили бумажник с деньгами и паспорт. Приятного, как вы понимаете, мало. Хорошо хоть, денег было немного. Аккредитивы лежали в нагрудном кармане. Правда, когда теряешь паспорт, потом возни не оберешься с разными там бумажками. Но у меня были с собой письма и кое-какие документы, так что засвидетельствовать свою личность мне труда не составило. В конце концов все утряслось, и я полетел дальше.

— И все же крайне неприятный для вас инцидент, — заметил Четвинд. — Я имею в виду ваше общественное положение. — В его голосе слышалось явное неодобрение.

— О да, — сказал Стаффорд Най. — Выставляет меня в не слишком выгодном свете. Заставляет выглядеть не таким солидным человеком, каким должно быть лицо моего э-э-э… общественного положения. — Эта мысль, кажется, его позабавила.

— Вы не интересовались, часто ли у них случаются подобные происшествия?

— Как-то в голову не пришло. Да нет, едва ли. Если уж у кого-то есть склонность лазить по чужим карманам, и он видит спящего человека, при наличии известного опыта и удачи ему ничего не стоит вытащить у бедолаги бумажник.

— Потеря паспорта — чрезвычайно неприятный инцидент.

— Да, теперь придется выправлять новый. И, видимо, давать по поводу этой истории бесконечные объяснения. Ведь она — давайте смотреть правде в лицо, Четвинд, — выставляет меня в довольно невыгодном свете, да?

— Ну, это же не ваша вина, мой дорогой друг. Не вините себя. Это могло произойти с каждым, буквально с каждым.

— Вы очень великодушны, благодарю вас, — сказал Стаффорд Най, ласково улыбаясь. — Однако я получил хороший урок.

— А вам не кажется, что кому-то был нужен именно ваш паспорт?

— Не думаю, — сказал Стаффорд Най. — Да и зачем? Разве чтобы досадить мне — но это вряд ли. Или кому-то понадобилась моя фотография, что совсем уже маловероятно.

— А вы не заметили кого-нибудь из знакомых в этом — где вы там застряли? — ах да, во Франкфурте?

— Да нет, абсолютно никого не заметил.

— Вы с кем-нибудь разговаривали?

— Не то чтобы разговаривал. Так, перекинулся парой слов с одной приятной дамой; у нее еще была маленькая дочка. Помог развлечь малышку. Они из Вигана, кажется. Летели в Австралию. Больше никого не припомню.

— Совсем никого?

— Ну, еще какая-то особа пыталась выведать у меня, где лучше изучать историю Египта. Я сказал, что понятия не имею. Посоветовал обратиться в Британский музей[20]. Ах да, еще немного поспорил с каким-то типом, судя по всему, ярым противником вивисекции[21]. Уж очень он всех допек своими причитаниями.

— И все же складывается впечатление, что за всем этим что-то кроется.

— За чем за этим?

— Ну… за усыплением…

— Я бы не стал драматизировать, — сказал сэр Стаффорд. — Давайте предоставим это газетчикам — они народ ушлый. Разумеется, история совершенно дурацкая. Так что, ради всего святого, забудьте о ней. Теперь, когда это попало в прессу, все и так примутся донимать меня расспросами. Кстати, как поживает старина Лейланд? Что он собирается предпринять? Мне тут о нем кое-что рассказали… Он ведь любит иногда пооткровенничать.

Они еще немного посудачили о делах своего министерства, и минут через десять сэр Стаффорд встал, намереваясь откланяться.

— У меня сегодня еще масса дел, — пояснил он. — Надо купить подарки родным. Вы же знаете, если человек побывал в Малайе, все ждут от него экзотических подарков. Схожу, пожалуй, в «Либертиз»[22]. У них там большой выбор подобного рода безделушек.

В коридоре он весело кивнул двум хорошо знакомым джентльменам, дожидавшимся аудиенции. После его ухода Четвинд снял телефонную трубку и сказал секретарше:

— Попросите полковника Манро.

Полковник Манро прибыл не один — его сопровождал мужчина средних лет.

— Не помню, знакомы ли вы с Хоршэмом, — начал он. — Служба безопасности.

— Кажется, мы встречались, — сказал Четвинд.

— Вы поговорили с Наем? — спросил полковник. — Как по-вашему, в этой франкфуртской истории что-то есть? Что могло бы нас заинтересовать, разумеется.

— Не думаю, — сказал Четвинд. — Ему немного не по себе. Считает, что выставил себя круглым идиотом. И он совершенно прав.

Человек по имени Хоршэм кивнул головой, затем, на всякий случай, добавил:

— Вот как?

— Вы со мной не согласны? — осведомился Четвинд.

— Ну почему же. И все-таки, — продолжил Хоршэм, — идиотом его никак не назовешь, а?

Четвинд пожал плечами.

— Всякое в жизни бывает, — ответил он.

— Безусловно, — вступил в разговор полковник Манро, — совершенно с вами согласен. Но мне всегда почему-то казалось, что Най не совсем предсказуем. Понимаете ли, его взгляды могут оказаться не вполне… мм… благонадежными.

— У нас на него ничего нет, — сказал Хоршэм. — То есть ничего конкретного.

— Да нет же, я не это имел в виду. Совсем не это, — сказал Четвинд. — Просто — как бы это сказать? — он не всегда сохраняет подобающую серьезность.

Мистер Хоршэм носил усы. Он считал, что усы — вещь полезная. И уж во всяком случае, незаменимая, когда приходится прятать улыбку.

— Человек он далеко не глупый, — сказал Манро. — Ума ему не занимать, поверьте. Или вам кажется, что в этом деле есть что-то подозрительное?

— С его стороны? Как будто нет.

— Вы все проверили, Хоршэм?

— Еще нет. Времени было мало. Кажется, все в порядке, хотя его паспортом действительно кто-то воспользовался.

— Воспользовался? Каким образом?

— Зарегистрировавшись в Хитроу[23].

— То есть кто-то пытался выдать себя за сэра Стаффорда Ная?

— Нет, нет, — сказал Хоршэм. — Ничего такого. Просто кто-то прошел регистрацию по его паспорту. Понимаете, никто ничего даже не заподозрил. А в это время сам сэр Най, насколько я понимаю, преспокойненько дремал благодаря зелью, которое ему подсыпали. Во Франкфурте.

— Короче говоря, кто-то выкрал у него паспорт, сел в самолет и попал под его именем в Англию?

— Скорее всего, — сказал Манро, — так оно и было. Либо кто-то вытащил у него бумажник, а паспорт там оказался случайно, либо охотились именно за паспортом. Увидев, что сэр Стаффорд отошел, подсыпал ему в стакан порошок, дождался, пока тот подействует, и выкрал бумажник.

— Но ведь должны же были при регистрации хотя бы заглянуть в паспорт! Как они могли не заметить, что на фотографии совсем другой человек? — сказал Четвинд.

— Ну, разумеется, какое-то сходство должно было быть, — сказал Хоршэм. — Сэра Ная к тому времени, вероятно, еще не хватились, и на предъявителя его паспорта попросту не обратили внимания. Когда вылет задерживается, народ с этого рейса валит толпой. А человек был похож на фотографию в паспорте. Вот и все. Взглянули мельком и вернули — проходите. Обычно они высматривают иностранцев, почти не обращая внимания на соотечественников. Темные волосы, голубые глаза, чисто выбрит, рост соответствует — большего им и не надо. Он не числится в списке нежелательных иностранцев или прочих подозрительных лиц.

— Понимаю. И все же трудно представить, что человек, укравший бумажник, решился воспользоваться и паспортом. Слишком уж это рискованно.

— Согласен, — сказал Хоршэм. — Это самый странный пункт во всей истории. Разумеется, мы над этим работаем. Задаем кое-какие вопросы — там, здесь…

— А ваше личное мнение?

— Мне бы пока не хотелось его высказывать, — сказал Хоршэм. — Рано еще делать выводы. В таких делах поспешность ни к чему.

— Все эти спецслужбы одинаковы, сказал полковник Манро, когда Хоршэм вышел из кабинета. — Ни черта от них не узнаешь.

— Это-то как раз естественно, — сказал Четвинд. — Он боится ошибиться.

Четвинд был осторожен, как и подобает политику.

— Хоршэм свое дело знает, — сказал Манро. — И на очень хорошем счету. Он не из тех, кто ошибается.

Глава 3 Посыльный из химчистки

Сэр Стаффорд Най возвратился домой. Высокая полная женщина бросилась к нему из кухни с радостными приветствиями.

— С благополучным возвращением, сэр. Ох уж эти мне самолеты! Никогда не знаешь, чего от них ждать, верно?

— Вы совершенно правы, миссис Уоррит, — сказал сэр Стаффорд Най. — Мой, например, опоздал на целых два часа.

— Ну в точности как машины, да? — подхватила миссис Уоррит. — Вечно у них что-нибудь ломается. Только в небе-то куда страшнее, верно? Там на обочину не съедешь, деваться некуда. Я сама ни за что бы не полетела, честное слово. Я тут кое-что заказала, — продолжала она. — Вроде ничего не забыла. Яйца, масло, кофе, чай… — Она сыпала словами со скоростью гида, показывающего туристам дворец фараонов. Вот! — заключила миссис Уоррит, едва переводя дыхание. — Думаю, это все, что вам может понадобиться. Я и французскую горчицу заказала.

— Надеюсь, не «Дижон»? Вечно они норовят всучить вам «Дижон».

— Нет, я взяла «Эстер Драгон», вы же ее любите, верно, сэр?

— Обожаю, — сказал сэр Стаффорд, — вы просто сокровище.

Польщенная миссис Уоррит вернулась в кухню, а сэр Стаффорд Най взялся за ручку двери, которая вела в его спальню.

— А еще я отдала ваше платье джентльмену, который за ним заходил. Я все правильно сделала, да, сэр?

— Какое платье? — спросил сэр Стаффорд Най, останавливаясь.

— Два костюма — в точности, как сказал тот джентльмен. От «Твисса и Бонворка», как и в прошлый раз. После тех неприятностей с прачечной «Лебедь», это же надо такому случиться…

— Два костюма? — повторил сэр Стаффорд Най. — Это каких же?

— Первый тот, в котором вы вернулись из поездки, сэр. Его-то уж точно нужно было почистить. А насчет второго — синего в мелкую елочку — я что-то сомневалась, потому что вы на его счет никаких распоряжений не давали. Его, конечно, давно уже пора почистить, да и манжета на правом рукаве обтрепалась, только уж очень мне не хотелось решать это без вас. Такие вольности не в моих правилах, — заявила миссис Уоррит с видом воплощенной добродетели.

— Значит, этот малый, кто бы он ни был, унес оба костюма?

— Надеюсь, я не сделала ничего плохого? Миссис Уоррит встревожилась не на шутку.

— Синий в елочку мне не нужен. Тут все правильно. А вот насчет второго…

— Легковат он для нашей погоды, сэр, сами знаете. В это время года у нас, не то что там, где вы были, — у нас прохладно. И почистить его не мешало. Он сказал, что вы им звонили. Так и сказал — тот джентльмен, что заходил за ними.

— Он что же, сам зашел в мою комнату и взял костюмы?

— Да, сэр. Я думала, так лучше.

— Любопытно, — сказал сэр Стаффорд. — Да, весьма любопытно.

Он вошел в спальню и огляделся. Чистота и порядок. Постель застелена, электробритва на подзарядке, на туалетном столике полный порядок.

Он заглянул в ящики стоявшего у окна комода — тоже идеальный порядок. Но вот как раз порядка-то и не должно было быть. Прошлым вечером сэр Стаффорд распаковал чемодан и на скорую руку как придется побросал белье и разные мелочи в предназначенный для этого ящик. Наведением порядка он собирался заняться как раз сегодня. Миссис Уоррит тоже не должна была этого делать. Он хотел разобрать все лично, чтобы сменить гардероб в соответствии с климатом и требованиями моды. Значит, кто-то учинил здесь обыск, рылся в ящиках и очень торопился, а потому разложил вещи гораздо аккуратнее, чем следовало. Причем сделал все быстро и очень ловко, а для пущей убедительности прихватил с собой два костюма. В одном из них сэр Стаффорд только что вернулся из поездки, второй же был слишком легким, чтобы носить его в суровом английском климате. Кому же они могли понадобиться?

«Видимо, — сказал себе сэр Стаффорд, — здесь что-то искали. Но кто искал, что именно и с какой целью? Да, это было весьма любопытно».

Он уселся в кресло и принялся думать. Его взгляд наткнулся на маленького мохнатого медвежонка панду, важно восседавшего на туалетном столике возле кровати, и он сразу вспомнил, что должен позвонить.

— Тетя Матильда? Это Стаффорд.

— Мой дорогой мальчик, ты вернулся! Как я рада! Я читала вчера в газете, что у них там в Малайе холера — да, кажется, именно в Малайе. Вечно эти названия путаются у меня в голове. Надеюсь, ты меня навестишь. Только не смей говорить, что ты занят. Ты не можешь быть занят целыми днями напролет. Ты же не финансовый воротила или какой-нибудь индустриальный магнат, которые только и делают, что кого-то поглощают или с кем-то сливаются. Если бы я еще понимала, что все это значит. Раньше это означало, что человек честно работает, а нынче — сплошь атомные бомбы и запрятанные в бетон фабрики. — Тетя Матильда говорила с явным возмущением. — И эти ужасные компьютеры, которые то и дело путают все цифры да вдобавок еще и перевирают их. По правде говоря, они нам всю жизнь испортили. Ты представить себе не можешь, что они натворили с моим банковским счетом. И с моим почтовым адресом. Право, мне кажется, я зажилась на этом свете.

— Выбросьте это из головы! Может, я заеду на будущей неделе?

— Приезжай хоть завтра, если хочешь. У меня обедает викарий[24], но я спокойно могу ему отказать.

— Что вы, в этом нет необходимости.

— Как раз есть. Ужасно надоедливый человек. Новый орган ему нужен, представляешь? А старый еще лет сто прослужит. И потом, дело совсем даже не в органе, а в том, кто на нем играет. У него абсолютно никудышный органист. Викарий ему сочувствует, потому что тот потерял мать, к которой был очень привязан. Но будь он хоть трижды распрекрасным сыном, на органе он играть не умеет, и точка.

— Совершенно верно. Но визит к вам придется отложить до будущей недели — у меня несколько важных дел. Как поживает Сибилла?

— Чудесный ребенок! Проказница, но такая забавная!

— Я ей привез медвежонка-панду, — сказал сэр Стаффорд Най.

— Очень мило с твоей стороны, дорогой.

— Надеюсь, он ей понравится, — сказал сэр Стаффорд и, взглянув на панду, вдруг почувствовав себя очень неуютно под взглядом круглых стеклянных глаз.

— Во всяком случае, она умеет прилично себя вести, — сказала тетя Матильда, и сэру Стаффорду почудилась в ее словах какая-то уклончивость.

Тетя Матильда назвала ему несколько подходящих поездов, предупредив заодно, что их часто отменяют, и наказала непременно привезти ей камамберу[25] и полголовки стилтона[26].

— Здесь теперь уже ничего не купишь. Наш лавочник — такой славный и внимательный, всегда знал, кто что любит, вдруг взял и открыл супермаркет. Теперь вместо лавки стоит какой-то куб в шесть раз больше, буквально забитый проволочными корзинками и тележками, которые надо таскать за собой и набивать совершенно ненужными вещами. Мамаши то и дело теряют своих младенцев, а потом бьются в истерике. Кому это все нужно? Ну ладно… Значит, я тебя жду, мой мальчик. — И она повесила трубку.

Телефон тут же зазвонил:

— Алло? Стаффорд? Эрик Пью. Слышал, ты уже вернулся. Хочешь, поужинаем сегодня вместе?

— С удовольствием.

— Отлично. Тогда в четверть девятого. «Лимпитс клуб».

Не успел сэр Стаффорд положить трубку, как в комнату ворвалась запыхавшаяся миссис Уоррит.

— Там внизу джентльмен… — Она громко выдохнула. — Хочет вас видеть. То есть это только так говорится… — она снова громко выдохнула… — А по-моему, он вовсе и не джентльмен. В общем, он уверен, что вы его примете.

— Он назвался?

— Хоршэм, сэр — как станция по дороге в Брайтон[27].

— Хоршэм? — Сэр Стаффорд был немного удивлен.

Он вышел из спальни и спустился по лестнице в гостиную. Миссис Уоррит ничего не перепутала. Это был Хоршэм собственной персоной, встреченный им полчаса назад в приемной Четвинда: крепкий, надежный, с раздвоенным подбородком, румяными щеками, густыми седыми усами и присущей ему абсолютной невозмутимостью.

— Надеюсь, вы не возражаете, — сказал он приветливо, поднимаясь со стула.

— Против чего я должен возражать?

— Мы ведь сегодня уже виделись — возле кабинета мистера Гордона Четвинда, — вы не забыли?

— Ну мало ли, — неопределенно протянул сэр Стаффорд Най и подтолкнул стоявшую на столе коробку с сигаретами в сторону гостя.

— Прошу. Так что же вас интересует?

— Премилый человек этот мистер Четвинд, — заметил Хоршэм, снова опускаясь на стул. — Нам удалось его немного успокоить. Его и полковника Манро. Они, видите ли, приняли случившееся слишком близко к сердцу. Я хотел сказать, случившееся с вами.

— Да что вы?

Сэр Стаффорд Най тоже уселся. Он курил, улыбался и задумчиво разглядывал Генри Хоршэма.

— Итак, что мы собираемся предпринять?

— Если честно, я как раз собирался спросить об этом у вас, уж простите за дерзость.

— С удовольствием вам отвечу, — сказал сэр Стаффорд Най. — Я собираюсь поехать погостить к своей тетушке, леди Матильде Клекхитон. Если хотите, оставлю вам адрес.

— Он у меня есть, — сказал Генри Хоршэм. — Что ж, мне кажется, это прекрасная мысль. Она будет очень рада видеть вас целым и невредимым. А ведь все могло кончиться и не так благополучно, а?

— Так считают полковник Манро и мистер Четвинд?

— Вы же прекрасно знаете их обоих, сэр, — ответил Хоршэм. — Джентльмены из этого министерства страдают хронической подозрительностью. Вот и эти никак не решат, доверять вам или нет.

— Доверять ли мне? — повторил сэр Стаффорд Най с обидой в голосе. — Что вы, собственно, хотите этим сказать, мистер Хоршэм?

Мистер Хоршэм нимало не смутился. Он лишь ухмыльнулся.

— Видите ли, — сказал он. — Существует мнение, что вы относитесь ко всему недостаточно серьезно.

— О! А я было решил, что меня считают перебежчиком. Или агентом. Что-то в таком духе.

— О нет, сэр, они просто считают вас весьма легкомысленным. Они думают, что вы не прочь время от времени выкинуть какую-нибудь шутку.

— Но нельзя же всю жизнь только и делать, что занудствовать и изводить окружающих своей серьезностью, — неодобрительно заметил сэр Стаффорд Най.

— Согласен. Но вы сильно рисковали, сэр.

— Никак не возьму в толк, о чем это вы.

— Я объясню. Порой все идет не так, как надо, но люди тут как бы и ни при чем. И это значит, что вмешался кто-то другой: может быть, тот, кого называют Господом Богом, а может, и другой джентльмен — ну, тот самый, с хвостиком.

Сэра Стаффорда это сравнение немного позабавило.

— Вы имеете в виду туман в Женеве? — спросил он.

— Именно. В Женеве был туман, и это нарушило чьи-то планы. Кое-кому грозили серьезные неприятности.

— Расскажите об этом поподробнее, — сказал сэр Стаффорд Най. — Честное слово, мне это чрезвычайно интересно.

— Видите ли, когда ваш самолет вылетел вчера из Франкфурта, на борту недоставало одного пассажира. Это совершенно естественно, поскольку, допив пиво, вы тихонько сидели себе в уголке, безмятежно похрапывая. Но одновременно на другой рейс не явилась и некая дама, хотя ее несколько раз вызывали по радио. Очевидно, самолет так и улетел без нее.

— Вот как. И что же с ней случилось?

— Очень хотелось бы знать. Но, что бы ни случилось с ней, ваш паспорт благополучно прибыл в Хитроу, хотя вас при нем не было.

— Где же он теперь? Кто-то считает, что он у меня?

— Не думаю. Вряд ли они настолько оперативны. А это зелье, кстати, отличная штука. То, что доктор прописал, если так можно выразиться. Оно вас усыпило, но совершенно не причинило никакого вреда.

— У меня было жуткое похмелье, — возразил сэр Стаффорд Най.

— Могло быть и хуже. Учитывая обстоятельства.

— Скажите, раз уж вы все про всех знаете, — спросил сэр Стаффорд, — а что бы произошло, если бы я отверг предложение, которое мне могли — заметьте, я говорю «могли» — сделать?

— Вполне вероятно, что для Мэри Энн все было бы кончено.

— Мэри Энн? Кто такая Мэри Энн?

— Мисс Дафна Теодофанос.

— Кажется, я уже слышал это имя — когда вызывали пропавшую пассажирку.

— Да, она путешествовала под этим именем. Мы зовем ее Мэри Энн.

— И кто же она?

— Одна из лучших в своем деле. Высший класс.

— И что же это за дело? Она из своих или из чужих — если, конечно, вы знаете, кто свои, а кто чужие? Признаюсь, мне самому порой трудно в этом разобраться.

— Да, вы правы, разобраться в этом непросто. Тут и китайцы, и русские, и довольно странная организация, связанная со студенческими волнениями, и новоиспеченная мафия, и загадочные компании в Южной Америке. И славное гнездышко финансистов, которые явно что-то замышляют. В общем, тут сам черт голову сломит.

— Мэри Энн и Дафна Теодофанос, — задумчиво произнес сэр Стаффорд Най. — Довольно странное сочетание.

— Просто мать у нее гречанка, отец англичанин, а дед австрийский подданный.

— И что же все-таки случилось бы, не одолжи я ей… одну из своих вещей?

— Скорее всего, ее бы убили.

— Да полно! Неужели вы это серьезно?

— Мы очень обеспокоены тем, что творится в Хитроу. Особенно в последнее время. Что-то там нечисто. Если бы самолет вылетел в Женеву по расписанию, все прошло бы прекрасно. Ей была обеспечена полная безопасность. И вдруг — внезапное изменение времени вылета, и все пошло насмарку, а разве угадаешь, кто нынче твой союзник, а кто враг. Каждый ведет двойную, а то и тройную игру.

— Вы меня пугаете, — сказал сэр Стаффорд Най. — Но теперь-то она в безопасности? Вы ведь это хотели мне сказать?

— Надеюсь, с ней все в порядке. Во всяком случае, плохих вестей нет.

— Знаете, сегодня утром, пока я беседовал со своими дружками в Уайтхолле, сюда кто-то наведался. Сказал экономке, что я позвонил в химчистку и просил забрать костюм, в котором вчера прилетел. Почему-то он унес два. Конечно, второй он мог взять просто потому, что он ему понравился, или же он коллекционирует образчики одежды джентльменов, только что вернувшихся из-за рубежа, или… Но, возможно, у вас есть другое объяснение?

— Думаю, он что-то искал.

— Да, мне тоже так показалось. Некто искал нечто. И оставил все в отменном порядке. Я-то побросал вещи как попало. Значит, он что-то искал. И что именно?

— Этого я вам сказать не могу, — медленно проговорил Хоршэм. — Потому что и сам не знаю. Что-то происходит, но что? Отдельные фрагменты проглядывают, как из плохо запакованного свертка, понимаете? Удается заметить то один, то другой. Сначала вам кажется, что все завязано вокруг Байрейтского фестиваля[28], но уже через минуту вы решаете, что нити тянутся к крупному землевладению в Южной Америке, и тут же вам сообщают, что нашли улики в США. В самых разных местах творится что-то неладное, и все это как-то связано. Это может оказаться как политикой, так и чем-то весьма от нее далеким. Не исключено, что дело просто в деньгах. Вы ведь, кажется, знаете мистера Робинсона? — неожиданно спросил Хоршэм. — Он, во всяком случае, утверждает, что вы знакомы.

— Робинсон? — Сэр Стаффорд Най призадумался. — Робинсон. Фамилия явно английская. — Он посмотрел на Хоршэма. — Толстяк, лицо желтое? — спросил он. — Крупный финансовый воротила? Неужели он тоже на стороне ангелов[29] — вы это хотели мне сказать?

— Про ангелов я ничего не знаю, — сказал Генри Хоршэм. — Но здесь он нам не раз помог выпутаться из крупных неприятностей. Деятели вроде мистера Четвинда не больно его жалуют. Считают, видно, что он им не по карману. Мистер Четвинд вообще скуповат. Любит экономить там, где не следует.

— Как говорится, «Беден, но честен», — задумчиво заметил сэр Стаффорд Най. — Насколько я понял, вы бы сказали иначе. Вы бы сказали, что мистер Робинсон — человек хоть и дорогой, но честный. Или же честный, но дорогой. — Он вздохнул и жалобно протянул: — Очень уж хочется разобраться, что тут к чему.

Он с надеждой воззрился на Генри Хоршэма, но тот лишь покачал головой.

— Никто из нас не знает. То есть не знает всего.

— Но что мог искать у меня этот человек, представившийся работником химчистки?

— Честно говоря, не имею ни малейшего представления, сэр Стаффорд.

— Жаль… Я тоже.

— А у вас точно нет ничего такого? Может, вам что-то передавали, просили куда-то доставить?

— Абсолютно ничего. Что касается Мэри Энн, она сказала только, что я могу спасти ее жизнь.

— Что ж, если в вечерних газетах ничего не появится, можно будет считать, что вам это удалось.

— Значит, на этом все и кончится? Жаль. Я только вошел во вкус… Очень уж интересно узнать, что будет дальше. А у вас что-то неважнецкое настроение.

— Вас это удивляет? Неладно что-то в нашем государстве.

— Понимаю, о чем вы. Случается, я и сам задумываюсь..

Глава 4 Обед с Эриком

— Можно с тобой поговорить, старина? — сказал Эрик Пью.

Сэр Стаффорд Най пристально посмотрел на него. Хотя он был знаком с Эриком Пью много лет, близкими друзьями они так и не стали. Друг из Эрика, по мнению сэра Стаффорда, получился бы надежный — этого у Эрика было не отнять, — но скучноватый. Он был из той породы людей, которая звезд с неба не хватает, зато всегда в курсе последних событий. Он никогда не забывал того, что когда-либо услышал, и порой мог поделиться крайне полезной информацией.

— Ты только что из Малайи, верно?

— Да, — сказал сэр Стаффорд.

— Что-нибудь было интересного?

— Все как обычно, — сказал сэр Стаффорд.

— Понятно. Значит, напрасно я волновался. Ну, сам понимаешь. Мало ли что могло случиться — пусти козла в огород…

— Да что ты — на конференции? Нет, все до отвращения предсказуемо. Все говорят в точности то, чего от них ждут, только, к сожалению, гораздо дольше. Сам не понимаю, зачем меня носит на эти сборища.

Эрик Пью сказал несколько набивших оскомину фраз о коварных замыслах китайцев.

— А по-моему, ничего они не замышляют, — сказал сэр Стаффорд. — Обычные слухи. Мол, старый Мао[30] дышит на ладан, а вокруг полно интриганов.

— А как арабы с евреями?

— Ну, там все по плану. По их плану, разумеется. Но какое отношение это имеет к Малайе?

— Вообще-то я имел в виду не столько Малайю…

— Слушай, ты сейчас похож на Телепаху[31], — улыбнулся сэр Стаффорд Най. — «Супчик на ужин, чудненький суп». Откуда такое уныние?

— Вообще-то — уж ты меня извини, ладно? — я хотел выяснить, не подмочил ли ты свою репутацию.

— Я? — переспросил сэр Стаффорд с видом глубочайшего удивления.

— Ну ты же сам знаешь, на что способен, Стафф. Любишь порой устроить что-нибудь веселенькое.

— В последнее время мое поведение было безупречным, — сказал сэр Стаффорд. — Чего это тебе про меня наплели?

— Я слышал о каких-то неприятностях в аэропорту. Какая-то незапланированная посадка…

— Ясно… И от кого же ты это услышал?

— Да понимаешь, заглянул на днях к старику Картисону.

— Старый зануда. Вечно ему мерещится чего и в помине не было.

— Да знаю я. Знаю, что он за птица. Но в этот раз он просто обмолвился, что кто-то там — Уинтертон, что ли? — считает, будто ты во что-то замешан.

— Замешан? Я бы не прочь, — усмехнулся сэр Стаффорд Най.

— Где-то началась крупная заварушка, и он беспокоится о своих людях.

— Да за кого они меня принимают — за второго Филби[32], что ли? Или за одного из его коллег?

— Сам виноват. Вечно морочишь людям голову. А то еще ляпнешь что-нибудь такое…

— Искушение слишком уж велико, — улыбнулся Най. — Ох уж эти политики, дипломаты и прочая братия! Чертовски важный у них вид. Так и хочется встряхнуть их разок-другой.

— Твое чувство юмора слишком необычно, мой мальчик. Иногда я за тебя беспокоюсь. Кстати, они собираются задать тебе несколько вопросов об этом происшествии в аэропорту. Им, видишь ли, кажется, что ты не открыл им всей правды.

— Ах, вот оно что! Интересно. Тут есть над чем поразмыслить.

— Только не совершай опрометчивых поступков.

— Могу же я хоть изредка позволить себе подобное удовольствие.

— Послушай, старина, неужели ты собираешься поставить крест на своей карьере только ради того, чтобы немного поразвлечься?

— С каждым днем я все больше и больше убеждаюсь, что делать карьеру — самое нудное занятие в мире.

— Ты всегда так думал. Поэтому и не занимаешь того положения, которого заслуживаешь. Тебе ведь прочили посольство в Вене. Смотреть противно, как ты собственными руками разрушаешь свою карьеру.

— А мне кажется, я веду себя исключительно солидно и деловито, — сказал сэр Стаффорд Най. — Выше нос, дружище! Неуместные шутки остались в прошлом.

Эрик с сомнением покачал головой.

Вечер был прекрасный, и сэр Стаффорд решил пройтись до дому пешком через Грин-парк. Когда он переходил дорогу на Бёрдкейдж Уок, его чуть не сбила машина. Сэр Стаффорд едва успел отскочить на тротуар. Автомобиль исчез так же стремительно, как и появился. Сэр Стаффорд вполне отдавал себе отчет, что едва не состоявшийся на него наезд отнюдь не был случайностью. Его явно хотели сбить. Ну и дела! — подумал он. Сначала обыскали его квартиру, а теперь, видно, решили взяться за него самого. Конечно, это могло быть и простым совпадением, но… Сэр Стаффорд был опытным человеком, не раз встречался с опасностью лицом к лицу и чувствовал ее кожей. Ощущал он ее и сейчас. Но почему? В чем причина? При всем желании он не мог выдумать ни одной. Так в чем же тогда дело?

Войдя в квартиру, он подобрал почту, валявшуюся на полу у двери. Не густо. Пара счетов и журнал «Спасательная шлюпка». Он бросил счета на письменный стол и пальцем подцепил обертку журнала. Время от времени он и сам помогал спасателям. Он машинально листал журнал, все еще поглощенный своими мыслями. Внезапно его пальцы замерли. К одной из страниц было что-то приклеено липкой лентой. Он присмотрелся. Паспорт, который ему возвращали столь необычным способом. Он высвободил его и просмотрел. Последней отметкой оказался штамп о прибытии в аэропорт Хитроу. Оригинальный же способ она выбрала, чтобы вернуть ему паспорт. Где она сейчас? Он многое отдал бы за то, чтобы знать это.

Суждено ли им еще встретиться? Кто она на самом деле? И куда исчезла? У него появилось ощущение, что он сидит в партере и ждет начала второго акта. Или, скорее, даже первого. Ведь что он до сих пор видел? Что-то вроде водевиля перед спектаклем, какие устраивали в старину. Девушку, которая, переодевшись мужчиной, прошла через паспортный контроль и сразу же затерялась в толпе. Скорее всего, он никогда ее больше не увидит. От этой мысли он немного расстроился и сам себе удивился. Девушка как девушка, не слишком даже привлекательная. Ничего особенного. Нет… он лукавит. Она явно была не такой, как все, иначе вряд ли бы сумела заставить его сделать то, что ей было нужно. Она ведь даже не уговаривала его, не пыталась очаровать, а просто попросила помочь. Каким-то образом она сразу дала понять, что знает о его готовности пойти на риск для спасения другого человека. А ведь он действительно рисковал, подумал сэр Стаффорд Най. Мало ли чего она могла подсыпать ему в пиво. Пожелай только она от него избавиться, и его тело нашли бы в каком-нибудь углу франкфуртского аэропорта. Ведь если она хоть немного разбиралась в фармакологии — а она явно в ней разбиралась, — она с легкостью бы устроила так, чтобы его смерть выглядела следствием, например, сердечного приступа, вызванного перепадом давлений при посадке. Впрочем, что толку рассуждать об этом, если он жив. И однако, он чувствовал сильнейшую досаду при мысли, что больше ее не увидит. Он был уязвлен до глубины души, и это ему совсем не нравилось. Немного подумав, он набросал текст объявления.

«Пассажир из Франкфурта. 3-го ноября. Просьба связаться с попутчиком в Лондоне».

Он решил, что объявление опубликуют трижды. Девушка или откликнется, или нет. Если оно попадется ей на глаза, она сразу поймет, кто его дал. У нее был его паспорт, она знает его имя и сможет его разыскать. Возможно, она откликнется. А может, и нет. Даже скорее всего — нет. И тогда водевиль так и останется простым вступлением, дурацкой одноактной пьеской, предназначенной для тех, кто пришел в театр пораньше и теперь скучает в ожидании представления. В довоенное время этим широко пользовались. А скорее всего, он никогда о ней не услышит по той простой причине, что, закончив свои дела в Англии, она наверняка покинула ее, улетев — да куда угодно: в Женеву, на Ближний Восток, в Россию, Китай, Южную Америку или Соединенные Штаты. «Стоп, — подумал сэр Стаффорд, — с чего это я вдруг подумал о Южной Америке? Этому наверняка должна быть причина. Она ни словом не упоминала о Южной Америке, и никто не упоминал. Хотя нет, Хоршэм обмолвился… Но ведь он просто упомянул Южную Америку в ряду других стран».

На следующее утро, когда он, поместив в газету свое объявление, не спеша возвращался домой, его внимание привлекли цветы, окаймляющие дорожки Сент-Джеймсского парка[33]. Долговязые хризантемы в пушистых золотых и бронзовых шапочках словно тянулись ему навстречу. Он вдохнул их аромат, и перед его мысленным взором возникла идиллическая[34] картина — козы, пасущиеся на зеленых холмах Греции. Не забыть бы просматривать объявления в разделе «Личное». Пока еще рано. Должно пройти два или три дня, пока напечатают его объявление и ответ, если он будет. Только бы не пропустить! В конце концов, он имеет полное право знать, что произошло тогда на самом деле.

Он попытался вспомнить — не девушку из аэропорта, а лицо своей сестры, Памелы. Как давно она умерла! Он все равно ее помнил. Конечно, помнил, только вот почему-то никак не мог представить себе ее лицо, и это было очень грустно. Прежде чем переходить улицу, он внимательно огляделся. По дороге неспешно, точно вальяжная почтенная вдова, катилась одинокая машина. Раритет, подумал он. «Даймлер»[35] бог знает какого года. Он передернул плечами. Долго он будет стоять тут как идиот, погрузившись в раздумье?

Он решительно направился на другую сторону улицы и успел уже сделать несколько шагов, когда достопочтенный лимузин[36] (как он назвал его про себя) внезапно ожил и рванул, стремительно набирая скорость, прямо на него. В мгновение ока автомобиль оказался совсем рядом, и сэр Стаффорд едва успел отчаянным прыжком переметнуться на противоположный тротуар. Машина тут же исчезла за ближайшим поворотом.

«Занятно, — сказал себе сэр Стаффорд. — Право, занятно. Хотел бы я знать, кто это меня так не любит? Похоже на то, что он следит за каждым моим шагом и только ждет удобного случая».

Полковник Пайкэвэй, грузно развалившись в кресле в своем маленьком кабинете в Блумсбери[37], где он находился с десяти утра до пяти вечера с коротким перерывом на ленч, утопал в удушающих волнах сигарного дыма; он сидел с закрытыми глазами, лишь изредка открывая их словно бы для того, чтобы показать, что он не спит. Он почти никогда не поднимал головы.

Кто-то сказал, что он напоминает одновременно Будду[38] и громадную лягушку, а какой-то нахальный юнец добавил, что в его родословной никак не обошлось без бегемота.

Зуммер селекторной связи вывел его из задумчивости. Он трижды моргнул, открыл глаза и усталым жестом снял трубку.

— Да, — сказал он.

Послышался голос секретарши.

— Здесь к вам министр.

— Министр, говорите? И что это за министр? Небось баптистский священник из церкви за углом?[39]

— Да нет же, полковник, это сэр Джордж Пэкхэм.

— Жаль, — астматически пыхтя, вздохнул полковник Пайкэвэй. — Очень жаль. Его преподобие Макгилл куда забавнее. От него так и пышет адским пламенем.

— Разрешите проводить его к вам, полковник?

— Он, наверное, думает, я тут же его приму. Кстати, секретари министров куда более обидчивы, чем их хозяева, — мрачно заметил полковник Пайкэвэй. — Министр… Эти министры только и знают, что врываться к человеку в кабинет и отрывать его от дел.

Сэра Джорджа Пэкхэма препроводили в кабинет. Он тут же принялся чихать и кашлять. Это случалось здесь почти со всеми. Все окна в небольшой комнатушке были плотно закрыты. Полковник Пайкэвэй был почти погребен под сигарным пеплом. Дышать было практически невозможно, и в официальных кругах его кабинет именовался не иначе, как «малый кошатник».

— А, дорогой друг, — произнес сэр Джордж с напускной бодростью и энергией, совсем не подходившей к его унылому и аскетическому облику. — Давненько мы с вами не виделись, а?

— Садитесь, пожалуйста. Сигару?

Сэра Джорджа слегка передернуло.

— Нет, благодарю, — сказал он, устремляя многозначительный взгляд на окно.

Полковник Пайкэвэй намека не понял. Сэр Джордж откашлялся — вернее, закашлялся — и сказал:

— Э-э… Кажется, Хоршэм к вам уже заходил.

— Да, и сказал все, что хотел, — ответил полковник Пайкэвэй, позволяя своим глазам снова закрыться.

— Я думаю, это даже к лучшему. Ну, что он к вам заходил. Крайне важно, чтобы информация никуда не просочилась.

— А, — сказал полковник Пайкэвэй. — Но она ведь уже просачивается?

— Прошу прощенья?

— Просачивается, — повторил полковник Пайкэвэй.

— Не знаю, насколько вы… э-э… осведомлены о недавнем происшествии…

— Нам известно всё, — заявил полковник Пайкэвэй. — Для этого мы тут и сидим.

— О да, разумеется. Я говорю про С. Н. — понимаете, кого я имею в виду?

— Пассажира, недавно прибывшего из Франкфурта, — сказал полковник Пайкэвэй.

— Совершенно невероятный случай. Совершенно невероятный. Не знаешь, что и думать. Трудно себе представить…

Полковник Пайкэвэй нетерпеливо отстукивал пальцами по столу.

— Не знаешь, что и думать, — повторил сэр Джордж. — Вы с ним знакомы?

— Встречался раз или два, — сказал полковник Пайкэвэй.

— Просто уму непостижимо…

Полковник Пайкэвэй не без труда подавил зевок. Ему порядком надоело все, чего не мог себе представить сэр Джордж и что было непостижимо его уму. Он вообще был невысокого мнения об умственных способностях сэра Джорджа. Осмотрительный человек — из тех, на кого можно положиться, — в своем министерстве дела ведет с должной осторожностью. «Но умом не блещет. Может, это и к лучшему, — подумал полковник Пайкэвэй. — По крайней мере, тем, кто думает, сомневается и не уверен в себе, можно доверить место, на которое они попали по воле Бога и избирателей».

— Вряд ли можно забыть, — продолжал сэр Джордж, — те разочарования, которые постигли нас в прошлом.

Полковник Пайкэвэй сочувственно улыбнулся.

— Чарлстон, Конвей и Курто, — сказал он. — Им доверяли полностью, они были проверены-перепроверены…

— Порой начинаешь сомневаться, а можно ли доверять хоть кому-то, — уныло сказал сэр Джордж.

— Какие тут сомнения? — сказал полковник Пайкэвэй. — Конечно, нельзя.

— Взять хотя бы Стаффорда Ная, — сказал сэр Джордж. — Из хорошей семьи… Из почтеннейшей, я бы даже сказал. Я лично знал и его отца, и деда.

— В семье не без урода.

Это замечание не смутило сэра Джорджа. Он словно его и не слышал.

— Не могу отделаться от сомнений. Понимаете, иногда он кажется таким несерьезным…

— Когда я был помоложе, — неожиданно сообщил полковник Пайкэвэй, — я повез двух своих племянниц смотреть замки на Луаре[40]. Вижу — на берегу рыбак. А у меня с собой была удочка. Вот он мне и говорит: «Vous n'etes pas un pecheur serieux? Vous avez des femmes avec vous»[41].

— Неужели вы думаете, сэр Стаффорд?..

— Нет-нет, никаких историй с женщинами. Его слабость — ирония. Любит подшутить. Не может отказать себе в удовольствии выставить других дураками.

— Но ведь это, согласитесь, не очень хорошая черта.

— Почему? Лучше так, чем заключать сделки с врагами.

— Если бы только можно было быть уверенным, что он абсолютно надежен… А вы что скажете? Какое ваше мнение?

— Надежен, как стена. Причем каменная. Стены тоже разные бывают. — Полковник добродушно улыбнулся. — На вашем месте я бы не беспокоился.

Сэр Стаффорд Най отодвинул чашку кофе, взял газету и, просмотрев заголовки, принялся внимательно изучать страницу с личными объявлениями. Этот раздел он просматривал с пристальным вниманием вот уже седьмой день. Он был разочарован, но не удивлялся. С какой стати ему должны были отвечать? Он медленно скользил взглядом по множеству странных объявлений, благодаря которым он читал эту страницу с неизменным интересом. Далеко не все они были личными. Половина, если не больше, оказывались замаскированной рекламой, а то и откровенными предложениями купли-продажи. Вероятно, их следовало бы поместить в других разделах, но они оказались здесь — видимо, в расчете на то, что привлекут больше внимания в этой рубрике. Среди них было и несколько, так сказать, обнадеживающих.

«Молодой человек, не согласный на тяжелую работу и предпочитающий легкую жизнь, будет рад заняться любимым делом».

«Девушка желает поехать в Камбоджу[42]. Только не гувернанткой».

«Огнестрельное оружие с ноля битвы под Ватерлоо[43]. Любые предложения».

«Потрясное! Расчудесное! Меховое манто. Срочно продается. Хозяйка выезжает за границу».

«Знаете Дженни Кэпстен? Пироги у нее — объеденье! Заходите на Ящеричную улицу, 14, С.В. 3».

Палец Стаффорда Ная на секунду остановился. Дженни Кэпстен. Приятное имя. А есть ли такая улица — Ящеричная? Должна быть. Ни разу не слыхал. Он вздохнул и снова повел пальцем вниз по колонке, но почти сразу остановился.

«Пассажир из Франкфурта: четверг, 11 ноября, мост Хангердфорд, 19.20».

Четверг, 11 ноября. Да это же… точно, это сегодня. Сэр Стаффорд Най сразу же пришел в отличное расположение духа. Он откинулся в кресле и допил свой кофе. Хангердфорд. Хангердфордский мост. Он встал и прошел на кухню. Миссис Уоррит ловко шинковала картофель, тут же сбрасывая его в большую кастрюлю с водой. На сэра Стаффорда она взглянула не без удивления.

— Вам что-то нужно, сэр?

— Да, — сказал он. — Если бы вам назначили встречу на Хангердфордском мосту, куда бы конкретно вы пошли?

— Куда бы я пошла? — Миссис Уоррит призадумалась. — Вы, конечно, имели в виду, если бы я согласилась пойти?

— Да, конечно, если бы вы согласились.

— Ну, тогда я бы пошла прямо на мост. А куда ж еще?

— Вы хотите сказать, что поехали бы в Хангердфорд, что в Беркшире?[44]

— А где это?

— В восьми милях[45] за Ньюбери[46].

— Про Ньюбери я слыхала. Мой старик там в прошлом году поставил на лошадку. И выиграл.

— Значит, вы бы отправились в Хангердфорд под Ньюбери?

— И не подумала бы, — заявила миссис Уоррит. — Зачем это мне тащиться в такую даль? Я бы пошла на Хангердфордский мост, и все тут.

— Вы считаете…

— Ну да — от Черинг-Кросс[47] рукой подать. Вы же прекрасно знаете этот мост. Через Темзу.

— Да, — сказал сэр Стаффорд Най. — Прекрасно знаю. Благодарю вас, миссис Уоррит.

Ему показалось, что все это напоминает подбрасывание монетки: орел или решка? Объявление в утренней лондонской газете касалось Хангердфордского железнодорожного моста. Вполне вероятно, податель объявления имел в виду именно Лондон, хотя у сэра Стаффорда Ная имелись на этот счет некоторые сомнения. По собственному опыту он знал, что девушка мыслит весьма оригинально, и вряд ли следует ожидать от нее стандартных решений. Но ему не оставалось ничего иного. Конечно, могут быть и другие Хангердфорды, и в каждом из них, вероятно, есть мосты. Но сегодня — сегодня он пойдет и посмотрит.

Вечер был холодный и ветреный, временами накрапывал дождик. Сэр Стаффорд поднял воротник своего макинтоша и побрел дальше. Ему не в первый раз приходилось идти по Хангердфордскому мосту, но он никогда не пошел бы сюда ради удовольствия. Внизу струилась река, а по мосту сновало множество совершенно одинаково одетых людей. Запахнув плащи и надвинув поглубже шляпы, они все как один горячо желали одного: скорее оказаться дома, подальше от дождя и ветра. «Трудновато будет», — подумал сэр Стаффорд Най, — «узнать кого-то в этой толпе. Семь двадцать. Не самое лучшее время для свиданий. А может, это все-таки Хангердфорд в Беркшире. Странно все это, что ни говори».

Он уверенно продвигался вперед. Не обгоняя тех, кто шел впереди, и старательно лавируя, чтобы не столкнуться с теми, кто шел навстречу. Он шел достаточно быстро, чтобы его самого не пытались обогнать, хотя при желании любой мог это сделать. А может, это послание розыгрыш. Не в его вкусе, конечно, но вкусы бывают разные.

Однако, как ему казалось, ей такие шутки тоже вряд ли бы пришлись по вкусу. Людской поток немного усилился и даже слегка оттеснил его в сторону. Совершенно неожиданно прямо перед ним возникла женщина в макинтоше, и он, не успев посторониться, налетел на нее. Женщина упала, и сэр Стаффорд поспешно нагнулся, протягивая ей руку.

— Все в порядке?

— Да, спасибо.

Она поднялась и заспешила дальше, успев прежде сунуть что-то в его ладонь, а другой рукой слегка сжать его пальцы. А потом она исчезла, скрылась, смешалась с толпой. Стаффорд Най снова двинулся вперед. Догнать ее он все равно бы не мог. Он ускорил шаг, сжимая что-то в руке. Казалось, мосту не будет конца, но наконец-то он достиг его со стороны Суррея[48].

Через несколько минут он уже сидел за столиком в маленьком кафе, заказывая подошедшему официанту чашечку кофе. Наконец-то он посмотрел на то, что было у него в руке. Очень тонкий непромокаемый конверт. Внутри другой — белый, из дешевых. Он вскрыл и этот. То, что лежало внутри, удивило его. Это был билет.

Билет в Фестиваль-Холл[49] на завтрашний вечер.

Глава 5 Вагнеровская мелодия

Сэр Стаффорд Най поудобнее уселся на своем месте и стал слушать громыханье марша Нибелунгов, которым начинался спектакль. Хотя он и любил Вагнера[50], «Зигфрид» отнюдь не был самой любимой из «Кольца Нибелунгов» [51]оперой. Он всегда отдавал предпочтение «Золоту Рейна» и «Гибели богов». Тема юного Зигфрида[52], слушающего пение птиц, по какой-то неведомой причине раздражала его, вместо того чтобы преисполнять восхищением. Может быть, из-за воспоминаний молодости — когда-то он слушал эту оперу в Мюнхене, где пел поразительный тенор, еще более поражающий своими объемами, а он был еще слишком молод, чтобы примириться с вопиющим несоответствием прекрасной музыки и внешности Зигфрида, юность которого осталась в далеком прошлом. Зрелище, которое представлял собой слоноподобный Зигфрид, катающийся по земле в пароксизме[53] мальчишеской радости, вызвало у него отвращение. Что же касается пенья птичек в сопровождении лесных шорохов — оно оставляло его совершенно равнодушным. Нет, он всегда предпочитал рейнских дев, хотя в те далекие мюнхенские дни девы тоже были откормлены до безобразия. Но это ему почему-то не так мешало. Упиваясь мелодическим шипеньем воды и жизнеутверждающей темой всеобщего ликования, он не обращал внимания на то, что видел.

Время от времени он как бы случайно осматривался. Свое кресло он занял одним из первых. Зал был, как водится, полон. Начался антракт. Сэр Стаффорд встал и оглядел зал. Кресло рядом с ним оставалось пустым. Кто-то должен был прийти и не пришел. Может быть, по этой причине, а может быть, и потому, что опоздавших в зал не пускали по установившейся на вагнеровских концертах традиции, но кресло пустовало.

Он вышел в фойе, прошелся, выпил чашку кофе и вернулся с первым звонком. На этот раз, подходя к своему ряду, он увидел, что соседнее кресло занято. Его снова охватило прежнее волнение. Он прошел на свое место и сел. Да, это была женщина из франкфуртского аэропорта. На него она и не взглянула; она смотрела прямо перед собой. Ее лицо было таким же, каким он его запомнил — те же четкие, чистые линии. Она слегка повернула голову и скользнула взглядом по его лицу, словно не узнавая. Это демонстративное неузнавание было красноречивее слов. Их встреча не должна привлекать внимание. Во всяком случае, не сейчас. Свет постепенно гас. Женщина обернулась к нему.

— Простите — нельзя ли взглянуть на вашу программку? Боюсь, я обронила свою, пока пробиралась к месту.

— Пожалуйста, — сказал он.

Он протянул ей программку, и она тотчас в нее углубилась. Свет погас. Началось второе отделение концерта. Зазвучала увертюра к «Лоэнгрину»[54]. Когда она кончилась, соседка вернула ему программку, коротко поблагодарив.

— Большое спасибо. Вы очень любезны.

Следующим номером были «Шорохи леса» из «Зигфрида». Сэр Стаффорд посмотрел в программку. Только теперь он заметил, что внизу страницы что-то было едва заметно написано карандашом. Света было маловато, и он даже не попытался сразу это прочесть. Он спокойно закрыл программку и так и держал ее в руке. Так как сам он ничего на ней не писал, значит это сделала она, или, скорее всего, заранее написала что-то в своей программке, а затем во время увертюры вынула ее из сумочки и передала ему. Он снова был окутан прежней таинственной атмосферой, полной опасности и приключений. Сначала встреча на Хангердфордском мосту и конверт, торопливо вложенный ему в руку. Теперь эта женщина была рядом. Он бросил на нее один или два быстрых, безразличных взгляда, как смотрят обычно на незнакомых людей, оказавшихся рядом. Она откинулась в кресле; на ней было платье из матового крепа с высоким воротом, на шее — старинное ожерелье крученого золота. Темные волосы были коротко острижены и гладко уложены. Она не смотрела на него и не отвечала на его взгляды. Он задал себе вопрос: нет ли кого-нибудь в зале Фестиваль-Холла, кто наблюдал бы за ней — или за ним? Следил, не смотрят ли они друг на друга, не разговаривают ли? Весьма возможно, что так оно и есть, да, скорее всего, именно так. Она откликнулась на его объявление. Что ж, ему бы хватило и этого. Любопытство его, разумеется, не было удовлетворено, но зато он точно теперь знал, что Дафна Теодофанос — или Мэри Энн — жива и находится здесь, в Лондоне. В будущем могут представиться другие возможности узнать, с кем он имеет дело. Но план сражения разрабатывает она. Ему придется следовать ее указаниям. Он будет следовать им и дальше, как тогда в аэропорту, и — нельзя не признаться — он вдруг ощутил, что жизнь его стала куда интереснее. Это было лучше нудных конференций, заполняющих жизнь дипломата. А та машина — его и вправду пытались сбить? Несомненно. А потом еще раз… Конечно, у нас у всех такое воображение… а водители гоняют так беспардонно, что подозрения невольно могут возникнуть на пустом месте. Он свернул программку и положил ее во внутренний карман пиджака. Очередной номер закончился. Женщина в соседнем кресле громко вздохнула, затем заговорила, вроде — как бы сама с собой, а возможно с соседом слева, при этом она то и дело громко вздыхала.

— Юный Зигфрид, — сказала она и снова вздохнула.

Программа завершилась маршем из «Мейстерзингеров»[55]. Публика бурно аплодировала, потом стала расходиться. Он ждал — не подаст ли она ему какой-нибудь знак, но нет, знака не было. Она подобрала свою накидку, прошла вдоль ряда, слегка прибавила шагу и затерялась в шумной толпе.

Стаффорд Най нашел свою машину и отправился домой. Приехав, он развернул программку и, пока закипал кофе, принялся внимательно ее рассматривать.

То, что оказалось в программке, сильно его разочаровало, чтобы не сказать больше. В ней не было никакого послания. Только возле списка номеров едва виднелись какие-то значки, которые он не успел разглядеть в зале. Но это были не слова, не буквы и даже не цифры. Похоже… Да, это были просто ноты! Казалось, кто-то нацарапал музыкальную фразу не совсем подходящим для этого карандашом. На минуту Стаффорду Наю подумалось, а нет ли там симпатических чернил[56], которые проявятся под действием тепла. Довольно опасливо, порядком стыдясь своего романтического предположения, он подержал бумагу перед электрическим камином, но на ней совершенно ничего не высветилось. Он вздохнул и бросил программку на стол. Его охватил праведный гнев. Вся эта нелепица — встреча на мосту над рекой, под ветром и дождем! Просидел весь концерт бок о бок с женщиной, которой ему так хотелось задать кучу вопросов, — и чем все кончилось? Да ничем! Полный тупик. И все же она с ним встретилась. Только зачем? Если она не собиралась поговорить, условиться о дальнейших встречах, зачем было вообще приходить?

Рассеянно взглянув на стоявший у дальней стены шкаф, где у него стояли триллеры, детективные романы и несколько томов научной фантастики, он покачал головой и в который раз подумал, что вымысел куда интереснее реальной жизни. Убийства, таинственные звонки по телефону и неимоверное количество иностранных красавиц шпионок. Тем не менее эта самая ускользающая леди может еще раз предъявить на него свои права. «Но в следующий раз, — подумал он, — мне надо самому кое о чем позаботиться. В ее игру можно играть и вдвоем».

Он отбросил программку, выпил еще одну чашку кофе и подошел к окну. Программка снова оказалась у него в руке. Он глядел вниз, на улицу, и, когда его взгляд случайно упал на раскрытую программку, он почти бессознательно принялся напевать себе под нос. У него был хороший музыкальный слух, и ему не стоило никакого труда напеть мотив по нацарапанным на листе нотам. Мотив показался ему знакомым. Он запел громче. Что же это? Там, там, там, там ти-там. Там. Там. Да, определенно что-то знакомое.

Он принялся распечатывать письма. Все они были скучнейшие. Пара приглашений, одно — из американского посольства, одно от леди Ательхэмптон, потом еще на благотворительный эстрадный концерт, куда ожидали особ из королевского дома, вследствие чего, намекал ось в письме, вполне прилично было бы заплатить за билет пять гиней[57]. Он сильно сомневался в том, что ему захочется принять любое из этих приглашений. Он уже твердо решил, что ему не стоит оставаться в Лондоне, а лучше без дальнейших проволочек съездить в гости к тетушке Матильде, как он и обещал. Тетю Матильду он любил, хотя навещал не слишком часто. Она жила в квартире из нескольких заново отремонтированных комнат в боковом крыле старинного георгианского[58] дома в поместье, доставшемся ей по наследству от деда. У нее была просторная гостиная великолепных пропорций, небольшая овальная столовая, новая кухня, переделанная из прежней комнаты экономки, две спальни для гостей, большая комфортабельная спальня с примыкающей ванной комнатой лично для нее, и удобное помещение для терпеливой компаньонки, неразлучно при ней находившейся. Остатки былого штата верных домашних слуг были тоже удобно устроены и хорошо обеспечены. Весь остальной дом пребывал в чехлах от пыли и периодически приводился в порядок. Стаффорд Най любил старый дом — он еще мальчишкой проводил там каникулы. В те дни там царило веселье. В доме жил его старший дядя с женой и двумя детьми. Да, тогда там было приятно бывать. Денег и прислуги хватало. Тогда он как-то не обращал внимания на портреты и картины. Там было множество громоздких образчиков викторианской[59] живописи, занимавших самые выигрышные места, но было и несколько прекрасных портретов старых мастеров. Рэйбёрн[60], два Лоуренса[61], Гейнсборо[62], Лели[63], два не вполне достоверных ван Дейка[64]. И пара Тёрнеров[65]. Некоторые из них были проданы, когда семья нуждалась в деньгах. Но он всегда во время своих визитов с удовольствием рассматривал оставшиеся картины и семейные портреты.

Тетя Матильда слишком любила поболтать, зато всегда рада была его видеть. На него же лишь временами находили приступы любви к своим родственникам, и сейчас он не совсем понимал, с чего это ему так захотелось с ней повидаться. А почему он вдруг вспомнил о фамильных портретах? Может быть, все дело в том, что там есть портрет его сестры Памелы, написанный неким знаменитым художником двадцать лет назад? Ему хотелось увидеть портрет Памелы и рассмотреть его получше. Посмотреть, насколько разительно сходство между его сестрой и незнакомкой, которая ворвалась в его жизнь столь возмутительным образом и все в ней перевернула.

Он снова взял программку концерта в Фестиваль-Холле и не без досады принялся напевать мелодию, написанную карандашом. Там, там, ти-там… И вдруг его осенило: он узнал этот мотив. Это была тема Зигфрида. Рог Зигфрида. Именно это и сказала та женщина прошлым вечером. Тема юного Зигфрида. Она не обращалась к нему, да и ни к кому вообще. Но это и было ее сообщение, слова, которые ничего не значили для окружающих, потому что они сочли бы, что речь идет о только что исполненном номере программы. И на его программке был тот же мотив. Да, Юный Зигфрид. Это должно что-то означать. Оставалось надеяться, что его снова осенит догадка, юный Зигфрид. Черт знает, что это значит. Как, где, когда, зачем и почему? Нелепица. Сплошные вопросы.

Он подошел к телефону, и его соединили с тетушкой Матильдой.

— Ну, разумеется, Стаффи, дорогой, я буду очень рада! Поезжай поездом в шестнадцать тридцать. Понимаешь, он ходит как и раньше, только сюда прибывает на полтора часа позже. И из Паддингтона[66] отправляется позже — в семнадцать пятнадцать. Очевидно, это они и называют улучшением железнодорожного обслуживания. Останавливается по дороге на каких-то несусветных полустанках. Ну, хорошо. Хорэс встретит тебя в Кингс-Марстоне.

— Значит, он все еще у вас?

— А где ж ему еще быть?

— Конечно, я понимаю.

Хорэс был некогда конюхом, потом дослужился до кучера, потом стал шофером и, судя по всему, до сего дня пребывал в этой должности. «Ему никак не меньше восьмидесяти», — сказал себе сэр Стаффорд и улыбнулся.

Глава 6 Портрет дамы

— Ты прекрасно выглядишь, милый, и загорел, — сказала тетя Матильда, одобрительно его разглядывая. — Полагаю, это все Малайя. Ты ведь туда ездил, верно? Или в Сиам?[67]Таиланд? Они так часто меняют названия, что, право, никак не упомнишь. Во всяком случае, не Вьетнам, правда? А то я про этот Вьетнам просто слышать уже не могу! Сплошная неразбериха: Северный Вьетнам, Южный Вьетнам, Вьет-Конг[68], а еще Вьет — как его там, не знаю — и все рвутся в бой друг с другом, и никто не хочет уступить. Никто не хочет съездить в Париж или куда там еще… сесть за стол и все обсудить. А тебе не кажется, милый, — я сама над этим поразмышляла и нашла, по-моему, очень славное решение: почему бы им не устроить побольше футбольных полей, и пусть сражаются в свое удовольствие — все же оружие не такое смертоносное. Не то что этот жуткий напалм[69] — ну, ты знаешь. И пусть тузят друг друга на здоровье. Сами потешатся и других развлекут; можно будет даже деньги брать с тех, кто захочет посмотреть. Честно говоря, мне кажется, мы просто не совсем понимаем, что именно им нужно, и все время пытаемся всучить что-то не то.

— По-моему, это замечательная мысль, тетя Матильда, — сказал сэр Стаффорд Най, прикладываясь к нежнорозовой, чуть надушенной морщинистой щеке. — Как поживаете, дорогая моя?

— Старею, — мрачно сообщила леди Матильда Клекхитон. — Совсем старая стала. Конечно, откуда тебе знать, что такое старость. Не одно, так другое. То ревматизм, то артрит, то жуткий приступ астмы, или горло простудишь, ногу подвернешь… Всегда что-нибудь докучает. Не смертельно, конечно, но утомляет жутко. Так почему тебе вздумалось меня навестить?

Сэр Стаффорд немного смутился.

— Я ведь всегда приезжаю к вам после заграничных командировок.

— Придется тебе сесть поближе, — сказала тетя Матильда. — На один стул. Я стала еще хуже слышать с тех пор, как мы с тобой виделись. У тебя как-то изменилось лицо… Почему это у тебя такое лицо?

— Просто я загорел. Вы же сами сказали.

— Чепуха, я вовсе не о том. Только не говори мне, что у тебя наконец появилась девушка.

— Девушка?

— Ну да — я всегда знала, что рано или поздно это случится. Вся закавыка в том, что ты любишь над всеми посмеяться.

— Почему вы так думаете?

— Да ведь все так говорят. Да-да, именно все. Кстати, эта манера вечно иронизировать мешает твоей карьере. Тебе ведь приходится общаться со всеми этими людьми. Дипломатами, политиками… Как это там у них называется — младшие советники, старшие советники, уж наверно, есть и средние. А сколько этих самых партий! Право, мне кажется, глупо разводить такое множество партий! И хуже всех эти ужасные, ужасные лейбористы. — Она задрала нос, как истая консерваторша. — Помилуй, да когда я была молода, мы и слыхом не слыхали про какую-то там партию Труда[70]. А если бы и услышали, не поняли бы, о чем речь. Просто сказали бы: «Чушь какая!» Теперь вот оказывается, что никакая не чушь. А эти либералы — ужасно несуразная партия. Потом ведь еще есть тори, или консерваторы, как они снова себя именуют.

— А с ними что не в порядке? — спросил Стаффорд Най с легкой улыбкой.

— Слишком много серьезных женщин. Им недостает жизнерадостности, понимаешь?

— Ну, знаете, в наше время ни одна из политических партий весельем не блещет.

— Вот именно, — сказала тетя Матильда. — И ты совершаешь большую ошибку, когда пытаешься всех приободрить. Я понимаю, ты хочешь внести в их жизнь хоть немного веселья и подтруниваешь над ними, но, поверь мне, им это совсем не нравится. Они заявляют: «Се n'est pas un garcon serieux»[71], как тот рыбак из анекдота.

Сэр Стаффорд рассмеялся, блуждая взглядом по комнате.

— Что это ты все высматриваешь?

— Ваши картины.

— Уж не собираешься ли уговаривать меня их продать? Нынче все принялись распродавать свои картины. Даже старый лорд Грэмпион. Продал всех своих Тёрнеров, а заодно и кое-кого из собственных предков. А Джеффри Гоулдмен? Всех своих дивных лошадей! Работы Стаббса[72], кажется? В общем, какой-то знаменитости. Зато какие цены за них дают! Но я свои продавать не намерена. Я их люблю. Те, что в этой комнате, дороги мне потому, что это наши предки. Знаю — в наше время предки никому не нужны, но я старомодна. Мне предки дороги. Мои собственные, конечно. На кого ты смотришь? На Памелу?

— Да. Я вспоминал о ней недавно.

— Вы с ней поразительно похожи. То есть даже не так, как настоящие близнецы-двойняшки, хотя говорят, что разнополые близнецы — даже если они настоящие близнецы — не могут быть идентичными, надеюсь ты меня понимаешь…

— Значит, Шекспир здорово напутал с Виолой и Себастьяном[73].

— Нет, бывает, конечно, что брат и сестра очень похожи. Вы с Памелой всегда были на одно лицо — я хочу сказать, с виду.

— И больше никакого сходства? Я имею в виду характеры.

— Ни в малейшей степени. Как раз это — самое удивительное. Разумеется, у тебя и у Памелы есть фамильное сходство, семейное лицо, как я это называю. Не от Иайев, конечно. Думаю, это лицо Болдуэн-Уайтов.

Когда дело доходило до генеалогических тонкостей, сэру Стаффорду Наю оставалось лишь внимать своей внучатой бабушке.

— Я всегда считала, что вы с Памелой пошли в Алексу, — продолжала она.

— А кто такая Алекса?

— Твоя прапра — и, кажется, еще раз прабабка. Венгерка. Венгерская графиня или баронесса, уже не помню. Твой прапрапрадедушка влюбился в нее, когда работал в посольстве в Вене. Да, точно, она была венгерка. И очень спортивная, знаешь ли. Венгры все настоящие охотники. Она охотилась с гончими, скакала на лошади, ей все было нипочем.

— Она есть в галерее?

— На первой площадке, как раз против лестницы, чуть правее.

— Не забыть бы взглянуть на нее по дороге в спальню.

— Почему бы тебе не сходить и не посмотреть прямо сейчас? Потом возвращайся, и я расскажу тебе все, что о ней знаю.

— Что ж, раз вы этого хотите. — И он улыбнулся ей.

Он вышел из комнаты и легко взбежал по лестнице. Да, тетя Матильды не ошиблась. Это было то самое лицо. Лицо, которое он видел, которое так врезалось ему в память, запомнившись не сходством с ним самим и даже не сходством с Памелой, а поразительным сходством с этим портретом Красавица, которую привез посол, его прапрапра — кажется, хватит «пра» — дедушка. Тетя Матильда никогда на могла остановиться вовремя. Алекс тогда было лет двадцать. Она приехала сюда и была отчаянно-бесстрашна, великолепно ездила верхом, божественно танцевала и покорила сердца всех мужчин. Но, как говорили, всегда хранила верность его прапрапрадедушке — весьма положительному и серьезному представителю дипломатических кругов. Она ездила с ним повсюду, жила в посольствах, а потом возвратилась сюда и родила ему троих или, кажется, четверых детей. Вот от одного из них они с Памелой и получили в наследство ее черты лица, ее нос, этот поворот головы… Он подумал: а что, если та женщина, которая заставила его отдать ей паспорт и плащ, заявив, что она будет убита, если он ей не поможет, — что, если она его родственница, хоть и седьмая вода на киселе, но все же прямой потомок женщины, чей портрет он видит перед собой. Что ж, вполне вероятно. Возможно, она тоже венгерка. Во всяком случае, они очень похожи друг на друга. Какой у нее точеный профиль, породистый нос с легкой горбинкой, осанка. А эта особая атмосфера, что ее окутывала…

— Нашел? — спросила леди Матильда, когда ее племянник возвратился в белую гостиную, как принято было называть эту комнату. — Интересное лицо, не так ли?

— Да, и очень красивое.

— Лучше быть интересной, чем красивой. Но ведь ты никогда не был в Венгрии или Австрии? В Малайе такую женщину никогда не встретишь. Сидеть за столом, стенографировать или править чужие речи — нет, это не по ней. Она была настоящей дикаркой, можешь не сомневаться. Прелестные манеры и все прочее. Но — дикарка. Неприрученная, как вольная птица. Не боялась никого и ничего.

— Откуда вы так много о ней знаете?

— Я, разумеется, не была ее современницей. Родилась через несколько лет после ее смерти. Но это не имеет значения. Меня всегда интересовала ее судьба. Видишь ли, она любила приключения. Опасные приключения. О ней и о событиях, в которых она была замешана, ходили странные слухи.

— А как на это смотрел мой прапрапрадедушка?

— Думаю, он до смерти за нее боялся. Говорят, души в ней не чаял. Кстати, Стаффи, ты читал «Узника Зенды»?[74]

— «Узник Зенды»? Что-то знакомое.

— Разумеется, знакомое. Это роман.

— Да, конечно, я понял, что это роман.

— Впрочем, откуда тебе знать. До вас это уже не дошло. А вот когда я была девчонкой — это было одно из первых романтических впечатлений, которые нам довелось пережить. Не поп-музыканты и не «Биттлз». Всего-навсего книга, роман. Когда я была молода, нам запрещали читать романы. Во всяком случае, с утра.

— Что за необычные правила, — сказал сэр Стаффорд. — Почему же нельзя было читать романы именно по утрам?

— Видишь ли, по утрам девушкам полагалось заниматься чем-то полезным по хозяйству. Скажем, ухаживать за цветами, чистить серебряные рамочки для фотографий. Этим и развлекались. Еще немного занимались с гувернантками. А вот после обеда нам разрешалось почитать какие-нибудь книжки. И обычно одной из первых нам попадался «Узник Зенды».

— Очень милая, респектабельная книга, не так ли? Кажется, я что-то припоминаю. Возможно, я ее все-таки читал. Все исключительно благопристойно, я полагаю. И кажется, никакого секса?

— Господь с тобой! Нам не давали подобных книг. Мы упивались романтикой. «Узник Зенды» — сплошная романтика. Обычно все влюблялись в главного героя, Рудольфа Рассендила.

— Кажется, и это имя мне знакомо. Немного вычурное, не правда ли?

— Ну, мне-то его имя до сих пор кажется романтичным. Двенадцать — да, мне было тогда двенадцать лет. Я вспомнила о нем, когда ты пошел наверх взглянуть на тот портрет. Принцесса Флавия, — добавила она.

Стаффорд Най смотрел на нее с улыбкой.

— Вы прямо помолодели: раскраснелись, разволновались, — заметил он.

— Ну и разволновалась, что ж такого? Современным девушкам эти чувства неведомы. Они умирают от любви или падают в обморок, когда кто-то бренчит на гитаре и вопит во весь голос, но они не умеют чувствовать. Кстати, я не была влюблена в Рудольфа Рассендила. Я влюбилась в другого — в его двойника.

— А у него был двойник?

— И еще какой! Король Руритании.

— А, конечно, теперь вспомнил. Так вот откуда это слово, Руритания[75] — то и дело его поминают. Да, кажется, я читал эту книгу. Этот Рудольф Рассендил выдает себя за короля Руритании и влюбляется в принцессу Флавию, с которой тот обручен.

Леди Матильда несколько раз подряд тяжело вздохнула.

— Да. Рудольф Рассендил унаследовал рыжий цвет волос от одной из своих прабабушек, и в книге есть место, где он склоняется перед портретом и говорит что-то про тетушку — не могу вспомнить имя — Амелию или как ее там, — от которой унаследовал внешность, как, впрочем, и все остальное. Вот я на тебя сейчас смотрела и представляла, что ты Рудольф Рассендил, отправившийся посмотреть на портрет своей дальней родственницы, чтобы проверить, не напоминает ли она тебе кого-то. Значит, ты попал в романтическую историю? Ну, признавайся.

— Да с чего вы взяли?

— Знаешь, в жизни довольно мало разнообразия. А когда что-то случается, обычно узнаешь знакомый узор. Это как в книге «Вяжем сами» — примерно шестьдесят пять различных образчиков. Так вот, когда ты знаешь определенный узор, ты его всегда заметишь. Твой теперешний узор, насколько я понимаю, называется романтическое приключение. — Она вздохнула. — Но ты, я думаю, ничего мне не расскажешь.

— Рассказывать-то нечего, — сказал сэр Стаффорд.

— Ты всегда был отменным лгунишкой. Ладно, пусть будет так. Когда-нибудь ты ее ко мне приведешь. Это единственное, чего мне хотелось бы, пока доктора не прикончили меня очередным антибиотиком, который они только что открыли. Мне теперь приходится принимать кучу таблеток всех цветов радуги! Ты глазам своим не поверишь!

— Не понимаю, почему вы говорите «ее» и «она»…

— Так-таки и не понимаешь? Нет, дорогой, меня ты не проведешь — я ее чувствую. По тебе, по тому, как и что ты говоришь. Не могу только понять, где ты ее нашел? В Малайе, во время переговоров? Дочка посла или министра? Хорошенькая секретарша из машбюро в посольстве? Нет, не то. На пароходе, когда возвращался в Европу? Да нет, какие теперь пароходы. Должно быть, ты встретил ее в самолете.

— Теплее, — не удержался сэр Стаффорд Най.

— А! — вскинулась она. — Стюардесса?

Он покачал головой.

— Ну, ладно. Можешь хранить свою тайну. Только имей в виду, я все равно узнаю. Я всегда умела узнавать все, что касается тебя. У меня вообще нюх на подобные дела. Конечно, я нынче в стороне от разных событий, но время от времени все же встречаюсь со старыми друзьями, и получить от них нужную информацию — легче простого. Люди встревожены. И так происходит повсюду.

— Вы хотите сказать, что существует всеобщее недовольство?

— Нет, я вовсе не то хотела сказать. Я думаю, что встревожены власть предержащие. Наши ужасные правительства в тревоге. Старое доброе вечно сонное Министерство иностранных дел в тревоге. Что-то такое происходит, чего никак не должно происходить. Беспокойство.

— Студенческие беспорядки?

— О, студенческие беспорядки — это только цветочки. Один цветочек. А тут целое дерево в цвету — оно распускается повсюду, в каждой стране — по крайней мере, так кажется. Знаешь, тут ко мне приходит милая девушка, читает утренние газеты. Сама я с этим уже не справляюсь. Голос у нее очень приятный. И почту мою отправляет, и читает интересные статьи из газет, вообще очень добрая, славная девушка. И читает она именно то, что я хочу знать, а не то, что мне, по их мнению, знать полагается. Да, мир стоит на грани серьезных потрясений, это я поняла и из слов моего старого, очень старого друга.

— От одного из ваших преданных вояк?

— Он генерал-майор, если ты на это намекаешь, много лет как ушел в отставку, но всегда в курсе всех дел. Молодежь — вот воплощение всех зол, если хочешь знать. Но это еще не самое страшное. Они — кем бы они ни были — действуют через молодежь. Молодежь всех стран. Подначивают их; придя на демонстрации, выкрикивают лозунги — лозунги, которые их возбуждают, хотя они не всегда даже понимают, о чем идет речь. Разжечь революцию так просто. У молодых это в крови. Они всегда были бунтовщиками. Ты восстаешь, ты все рушишь, ты хочешь увидеть иной, новый мир. Но при этом ты слеп! На глазах у молодых повязка. Они не видят, куда идут. Что будет дальше? Что ждет их впереди? И кто прячется за их спинами, кто понукает, кто их гонит? Вот что страшнее всего. Понимаешь — кто-то держит морковку перед носом у осла, чтобы тот бежал вперед, а кто-то сзади еще и подхлестывает хворостиной.

— Да, фантазия у вас разыгралась.

— Это вовсе не фантазии, милый мой мальчик. То же самое говорили про Гитлера[76]. Гитлер и Гитлерюгенд[77]. Но этому предшествовала долгая, тщательная подготовка. То была война, разработанная до мельчайших деталей. То была пятая колонна[78], внедренная в разные страны. Это был целый миф о суперменах. О суперменах, которые составят цвет германской нации. Вот о чем они думали, вот во что страстно верили. Возможно, и сейчас кто-то верит в нечто подобное. Это символ веры, который они воспримут с восторгом — стоит только завернуть его в яркую обертку.

— Кого вы имеете в виду, тетя? Китайцев, русских? О ком вы говорите?

— Сама не знаю. Даже понятия не имею. Но где-то что-то творится, и можно узнать прежний почерк. Опять узор, понимаешь? Узор! Русские? Им так заморочили головы коммунизмом, что, мне кажется, они ничего не видят дальше собственного носа. Китайцы? Подозреваю, они и сами еще толком не разобрались, чего им надо. До сих пор верят в Председателя Мао. Я не знаю, кто за всем этим стоит, кто все планирует. На слишком многие вопросы надо найти ответ. Зачем, где, когда, кто?

— Очень интересно.

— Это какой-то ужас — все та же идея, снова и снова возвращающаяся из небытия… История повторяется. Юный герой, супермен, который всех увлекает за собой. — Она помолчала и добавила: — Да представь себе, все та же идея. Юный Зигфрид.

Глава 7 Совет тетушки Матильды

Внучатая тетушка Матильда пристально на него взглянула. А взгляд у нее, как давно уже убедился сэр Стаффорд, был на редкость пронзительным. Сейчас это особенно бросалось в глаза.

— Значит, ты уже слышал эти слова, — сказала она. — Понятно.

— Но что они означают?

— А ты не знаешь? — Ее брови удивленно поднялись.

— Чтоб мне Богу не молиться и сквозь землю провалиться, — скороговоркой произнес сэр Стаффорд детскую клятву.

— Да, мы всегда так говорили, — сказала леди Матильда. — Так ты и вправду не знаешь?

— Ну конечно же нет.

— Но слышал.

— Да. Мне сказал один человек.

— Кто-то влиятельный?

— Пожалуй. А что ты имеешь в виду?

— Ну, ты же в последнее время принимал участие во всяких там важных мероприятиях, ведь так? Представлял нишу бедную старушку Англию и делал для нее все, что мы, и, думаю, получше многих других, которые сидят за круглыми столами и только и делают, что мелют языками Не знаю, получится ли у вас что-нибудь.

— Скорее всего, нет, — сказал Стаффорд Най. — По правде сказать, за такие вещи берешься без излишнего оптимизма.

— Твой долг — делать все как можно лучше, — наставительно сказала леди Матильда.

— Да, глубоко христианский принцип. В наши дни, сдается мне, больше везет тем, кто делает все как можно хуже. Так о чем же идет речь, тетя Матильда?

— Не уверена, что мне это известно…

— Думаю, вы знаете очень много.

— Не то чтобы знаю… Просто случается услышать то одно, то другое…

— Итак?

— Видишь ли, у меня еще осталось несколько старых друзей. Из тех, кто имеет доступ… Хотя, конечно, почти все они сильно сдали — кто плохо слышит, кто немного подслеповат, у кого с головой не все в порядке, а кто еле таскает ноги. Но кое-что у них еще сохранилось. Кое-что вот здесь. — Она красноречиво похлопала себя по голове, увенчанной седыми, уложенными в безупречную прическу волосами. — И вот что я уловила: вокруг все больше тревоги и отчаяния. Гораздо больше обычного.

— Этого всегда хватает.

— Да-да, только теперь все гораздо серьезнее. Как бы это сказать? — Пассивность сменилась активностью. Мне и со стороны это видно, а тебе, изнутри, и подавно — вокруг бог знает что творится. Все идет вкривь да вкось — просто беда. Самая настоящая беда. Пора в этой неразберихе разобраться, если, конечно, еще не поздно. Разумеется, это опасно. Что — то происходит — гроза надвигается. И ведь не только у нас, но и в других странах. Они создали собственную армию, а самое опасное, что это — сообщество молодых. И эта молодежь готова бросаться куда угодно, делать что угодно и верить во что угодно. И покуда: нм обещают возможность рушить, сносить и ломать flee, что попадется под руку, они будут уверены, что воюют за что-то стоящее, за новый мир, который устроят по-своему — и уж наверняка гораздо лучше прежнего. Но вот в чем беда: они ничего не умеют созидать — только разрушать. А ведь есть среди них и такие, кто писал стихи, книги, сочинял музыку, рисовал. Но стоило горячим головушкам увлечься разрушением ради разрушения, как злые силы взяли над ними верх.

— Вы все время говорите «они», «им». А кто эти «они»?

— Хотелось бы мне знать, — сказала леди Матильда. — Ох, как бы мне хотелось это знать! Если я услышу что-нибудь, сразу тебе сообщу. И ты что-нибудь придумаешь.

— К сожалению, мне-то сообщать некому. Не знаю никого, кому можно было бы передать такие сведения.

— А ты и не передавай кому попало. Людям доверять нельзя. Не вздумай сообщать кому-нибудь из этих недотеп, что сидят в правительстве, или как-то с ним связаны, или надеются занять в нем места, когда у нынешнего выйдет срок. Политикам некогда взглянуть на окружающий мир. Они смотрят на страну, в которой живут, а видят одну громадную избирательную платформу. И этого им вполне достаточно. Они что-то затевают, чтобы жить стало лучше, и искренне верят, что у них получится, и сильно удивляются, что народу живется нисколько не лучше и вовсе даже не веселее, и дали ему совсем не то, что народу хотелось. И волей-неволей начинаешь думать, что все эти политики воображают, будто им даровано некое божественное соизволение лгать, если им кажется, что это ложь во спасение. Ведь еще не так давно мистер Болдуин[79] обронил крылатую фразу: «Если бы я сказал правду, я потерял бы избирателей». Так до сих пор и считают все премьер-министры. Время от времени, слава Богу, Он посылает нам великого человека, но очень уж редко.

— Хорошо — так что же, по-вашему, нам надо предпринять?

— Ты меня спрашиваешь? Меня? Да ты знаешь, сколько мне лет?

— Что-то под девяносто? — предположил племянник.

— Ну, знаешь! — с обидой произнесла леди Матильда. — Неужели я так плохо выгляжу, мой дорогой мальчик?

— Что вы, тетя. Выглядите вы на шестьдесят шесть, не больше.

— Неприкрытая лесть, — сказала леди Матильда. — Неприкрытая лесть, но все же лучше, чем под девяносто. Знаешь, у меня есть несколько знакомых, старичков, которые любят собраться и потолковать о том о сем. Так что информация мало-помалу расходится. Один из них генерал, другой адмирал, третий маршал авиации, и у всех у них сохранились старые связи, так что они много чего знают. Юный Зигфрид. Что же это может значить? Возможно, человек, а может, пароль, или название клуба, или вообще новый мессия или поп-звезда. Но что-то за этим кроется. Кстати, есть такая музыкальная тема. У Вагнера. Рог Зигфрида, кажется? — Своим надтреснутым старческим голосом она попыталась напеть мелодию, и ей это почти удалось. — Надо бы тебе купить флейту. Да-да, настоящую флейту, на которой можно играть. И брать уроки. Я как-то ходила на лекцию, которую организовал наш викарий. Невероятно интересно. Вся история флейт и их разновидностей с елизаветинских времен до наших дней. Каких там только не было — и большие, и маленькие, и всякая звучит на свой лад. Представляешь? Такое удовольствие получила. Во-первых, у них такой чудесный звук. А во-вторых, узнать их историю. Да. Так о чем это я говорила?

— Насколько я понял, вы советуете мне приобрести один из этих инструментов.

— Да. Купи флейту и научись играть на ней «Рог Зигфрида». У тебя с детства способности к музыке. Надеюсь, ты сможешь с этим справиться?

— Что ж, думаю, этот скромный вклад в дело спасения мира мне по силам.

— И не откладывай в долгий ящик. Держи ее наготове, потому что, видишь ли… — она постучала по столу очешником, — порой необходимо произвести впечатление при знакомстве со всякими одиозными личностями. Это может очень даже пригодиться. Они встретят тебя с распростертыми объятиями, и ты сможешь кое-что из них выудить.

— На выдумки вы мастерица, — восхищенно сказал сэр Стаффорд.

— А что мне еще остается, в моем-то возрасте? — улыбнулась его внучатая тетушка. — Никуда не пойдешь. А значит, почти никого не видишь, даже в саду покопаться, и то нельзя. Только и остается, что сидеть в кресле да думать. Вспомнишь меня, когда станешь лет на сорок старше.

— Меня заинтересовала одна ваша мысль.

— Одна? — переспросила леди Матильда. — Маловато, если принять во внимание, сколько я тут наговорила. И какая же?

— Вы сказали, что я могу произвести впечатление при знакомстве с какими-то личностями, играя на флейте По-вашему, мне надо с кем-то познакомиться?

— Думаю, да. Свои люди — я имею в виду, конечно, порядочных людей — не в счет. А вот чужаки — дело другое. Тебе ведь нужно будет что-то у них выведать, так? Иными словами, тебе придется внедриться в самую сердцевину их организации. Как это делает жук-могильщик, — задумчиво сказала она.

— И при этом издавать по ночам зловещие звуки?

— Что-то в этом роде. Да. У нас здесь в восточном крыле как-то завелся жук-могильщик, так ты не поверишь, во сколько мне обошлось от него избавиться. Думается, избавить мир от той нечисти тоже будет недешево.

— Во много раз дороже, — заметил Стаффорд Най.

— Это не имеет значения, — сказала леди Матильда. — Люди денег не жалеют. Крупные затраты производят на них впечатление. Но когда вы хотите сделать все наилучшим образом и без особых затрат, тогда почему-то совсем не желают раскошелиться. Понимаешь, мы не меняемся. В нашей стране, я хочу сказать. Мы остаемся такими же, как были во все времена.

— Я не совсем понимаю…

— Мы способны на великие дела. Мы прекрасно справлялись с громадной империей. Но мы не можем поддерживать империю в прежнем ее виде, да нам она больше и не нужна, согласись. И мы это признали. Слишком трудно сохранять все, как есть. Робби мне это объяснил.

— Робби? — Имя показалось сэру Стаффорду знакомым.

— Робби Шорхэм. Роберт Шорхэм. Мой очень старый друг. У него левосторонний паралич. Но говорить он может, и у него прекрасный слуховой аппарат.

— Кроме того, он один из самых знаменитых физиков в мире, — сказал Стаффорд Най. — Значит, он тоже из когорты ваших старинных приятелей?

— Мы с детства знакомы, — сказала леди Матильда. — Тебя удивляет эта дружба или то, что у нас есть что-то общее и нам интересно беседовать друг с другом?

— Признаться, мне трудно представить, о чем.

— О чем нам с ним разговаривать? Конечно, с математикой я никогда не была в ладах. По счастью, в моей юности девушкам она была ни к чему. А Робби математика давалась без труда с самого детства, насколько я помню. Нынче считают, что это вполне естественно. Робби любит поговорить. Я ему нравилась, потому что была легкомысленной девчонкой и умела его рассмешить. И еще я умею слушать. А он иногда рассказывает такие интересные вещи.

— Не сомневаюсь, — сухо заметил Стаффорд Най.

— Только не задирай нос, ладно? Мольер женился на своей служанке, не правда ли, и брак его был на редкость удачный — только не помню, Мольер это был или кто другой…[80] Если у мужчины ума палата, ему вовсе не обязательно общаться с умной женщиной. Это крайне утомительно. Он с куда большей охотой поболтает с прелестной простушкой, и, поверь мне, ему это будет гораздо интересней. В молодости я была недурна собой, — сказала леди Матильда не без самодовольства. — Но далека от всякой учености. И Роберт всегда говорил, что у меня бездна здравого смысла и что я очень сообразительная.

— Вы прелесть и само очарование, — сказал сэр Стаффорд Най. — Мне ужасно нравится у вас бывать, и конечно же я запомню все, что вы мне сказали. Но ведь вы могли бы сказать гораздо больше, верно?

— Подождем более подходящего момента, — ответила леди Матильда. — Но твои проблемы я всегда принимала близко к сердцу. Ты хоть изредка сообщай, как твои дела На следующей неделе ты, кажется, обедаешь в американском посольстве?

— Откуда вы знаете, тетушка? Да, я получил приглашение.

— И насколько я понимаю, принял?

— Это входит в мои обязанности. — Он с любопытством взглянул на нее. — Как вам удается быть в курсе всего, что происходит?

— Мне сказала Милли.

— Милли?

— Милли Джин Кортмэн. Жена американского посла. Совершенно неотразимое создание, должна тебе сказать. Невысока ростом, но сложена безукоризненно — просто прелесть.

— Вы имеете в виду Милдред Кортмэн?

— Крестили ее Милдред, но она предпочитает называться Милли Джин. Мы с ней обсуждали по телефону какой-то благотворительный утренник или что-то в этом роде… Я всегда с удовольствием с ней общаюсь, она мне ужасно нравится. Знаешь, как я ее про себя называю? Миниатюрная Венера…[81]

— Как нельзя более подходящее и лестное прозвище, — сказал Стаффорд Най.

Глава 8 Обед в посольстве

Увидев миссис Кортмэн, которая с протянутой рукой шла ему навстречу, Стаффорд Най тут же вспомнил, как накануне ее назвала тетушка Матильда. Милли Джин Кортмэн было лет тридцать пять — сорок. У нее были тонкие черты лица, большие голубовато-серые глаза, прекрасной формы головка и безукоризненно уложенные волосы — седые с голубым оттенком, отлично подобранным и подчеркивавшим общее впечатление холености. В Лондоне она пользовалась большой популярностью. Муж ее, Сэм Кортмэн, был крупным, тяжеловесным, начинающим полнеть человеком. Он очень гордился своей женой. Его собеседникам порой приходилось нелегко, когда он с упорством, достойным лучшего применения, обсуждал тему, которая в этом вовсе не нуждалась.

— Только что из Малайи, не так ли, сэр Стаффорд? Наверное, занятно было там побывать, хотя лично я предпочла бы другое время года. Поверьте, мы так рады видеть вас здесь. Вы знакомы… Да, вы конечно же знаете леди Альдборо и сэра Джона, и герра фон Рокена и фрау фон Рокен, и мистера с миссис Стаггенхэм.

Стаффорд Най в той или иной степени был знаком со всеми присутствующими. Не знал он только голландца, который был назначен сюда совсем недавно. Чета Стаггенхэмов — министр социального обеспечения с женой. Редкостные зануды.

— И графиню Ренату Зерковски. Она говорила, вы с ней как-то встречались… Должно быть, в прошлом году, когда я была в Англии… — сказала графиня.

Она, снова она — пассажирка из Франкфурта. Абсолютное самообладание, полная непринужденность; прелестное платье серо-голубого пастельного[82] цвета, отделанное шиншиллой[83]. Шикарная прическа — или парик, — на шее рубиновый крест старинной работы.

— Синьор Каспаро, граф Райтнер, мистер и миссис Арбатнот.

Всего человек двадцать шесть. За столом Стаффорд Най оказался между невыносимо скучной миссис Стаггенхэм и синьорой Каспаро. Рената Зерковски сидела прямо напротив.

Обед в посольстве. Из тех обедов, на которых он так часто бывал, и гости, обычные для подобных раутов[84]. Представители дипломатического корпуса, второстепенные министры, один-два крупных промышленника, несколько светских львов, которых приглашали за то, что они были прекрасными собеседниками, — люди раскованные, с которыми приятно провести время. Хотя., есть, пожалуй, и парочка гостей, не совсем типичных для сегодняшней компании. Несмотря на то, что он был полностью поглощен беседой с миссис Каспаро, очаровательной болтушкой, слегка с ним кокетничавшей, его мысли то и дело скользили следом за его взглядом, почти незаметно изучавшим сотрапезников. По этому отсутствующему вроде бы взгляду никак нельзя было заподозрить, что сэр Стаффорд думает сейчас о вещах, совершенно не относящихся к разговору. Его пригласили на обед. Почему? Причины могли быть самые разные. Возможно, его имя автоматически попало в список, который секретари периодически подают начальству, ставя галочки напротив имен тех, до кого дошла очередь. Возможно также, им просто понадобился.

«Ах да, — говорила обычно супруга дипломата, — Стаффорд Най — это то, что надо. Его надо посадить рядом с мадам Такой-то или леди Такой-то…»

Очень может быть, что его пригласили именно затем, чтобы заполнить пустое место. И все же его одолевали сомнения. По опыту он знал, что подоплека этого приглашения могла быть совершенно неожиданной. Так что его взгляд с привычной приветливостью и живостью, ни на ком особенно не задерживаясь, продолжал оценивающе изучать сидящих за столом гостей.

Что, если среди них был некто более крупного калибра, человек, у которого имелись какие-то особые цели? Человек, которого пригласили не для того, чтобы уравновесить присутствующих мужчин и женщин, а тот, кто сам мог бы выбирать, с кем ему соседствовать за столом. Некто значительный. И он напряженно размышлял: кто же мог быть этим джентльменом… или леди?

Кортмэну, разумеется, это известно. Возможно, и Милли Джин тоже. Хотя про жен никогда не скажешь наверняка. Порой они гораздо более ловкие дипломаты, чем их мужья. На некоторых из них можно положиться — на их обаяние, умение контактировать с людьми и вписаться в любое общество, на их приветливость и отсутствие излишнего любопытства.

«Но есть и такие, — подумал он с тоской, — которые оказываются для своих мужей сущим бедствием. Быть может, они и принесли в семью деньги или престиж, но в любой момент способны сморозить такую глупость, что хоть святых выноси. Чтобы как-то сгладить подобные неловкости, необходим соответствующий гость, и лучше не один, который выполнял бы роль своеобразного „буфера“.

Был ли сегодняшний обед чем-то большим, нежели обычным приемом в высшем обществе?» Его быстрый и наметанный глаз уже успел выделить нескольких человек, которых стоило «прощупать». Американский бизнесмен. Приятный человек, но без светского лоска. Профессор одного из университетов на Среднем Западе[85]. Супружеская пара: муж — немец, жена — типичная американка, почти агрессивно это демонстрирующая. Настоящая красавица и по-женски необычайно привлекательна. Может быть, кто-то из них? У него в голове тут же возникли аббревиатуры[86]ФБР[87] и ЦРУ[88]. Может быть, бизнесмен — сотрудник ЦРУ, и здесь с определенным заданием. Пора к этому привыкать. Раньше все было по-другому. Как там говорилось? «Большой брат присматривает за младшим»[89]. Да, теперь все зашло куда как дальше. Заокеанский кузен присматривает за нами. Финансовые воротилы Центральной Европы присматривают за нами. А там, где нам приходится присматривать за ними, возникают дипломатические осложнения. О да. В наше время за кулисами творится гораздо больше, чем на сцене. А может, это всего лишь манера, новая мода? Неужели за всем этим кроется что-то жизненно важное и реальное? Что мы сейчас имеем в Европе? Общий рынок[90]Ну, тут все ясно: промышленность, экономика, сотрудничество разных стран.

Это декорации на сцене. А что за кулисами? Кто-то ждет условного знака. Готов подать нужную реплику, если понадобится. Что происходит? Что творится в большом мире и за его кулисами?

Кое-что он знал, кое о чем догадывался «Но о некоторых вещах я и понятия не имею, и никто не горит желанием меня просветить», — подумалось ему.

На мгновение его взгляд задержался на его визави[91]: он заинтересовался гордой посадкой ее головы, любезной улыбкой. И неожиданно их глаза встретились. Он пытался найти в них то, что искал и что не давало ему покоя, но тщетно — ни взгляд, ни улыбка ничего ему не сказали. Что она здесь делает? На своем ли она здесь месте, ее ли это мир? Да, несомненно, она чувствовала себя здесь как рыба в воде. Он конечно же без особого труда мог выяснить, каково ее истинное положение в определенных кругах, но поможет ли это ему что-то узнать о ней?

У молодой женщины, которая попросила у него помощи во франкфуртском аэропорте, было умное, волевое лицо. Здесь же он видит светскую львицу. Так кто же она на самом деле? Может, всего лишь хорошая актриса? Только какую роль она играет? А может, этих ролей несколько? Как-нибудь это надо выяснить. Он обязательно должен это выяснить.

А может быть, к его приглашению она не имеет никакого отношения? Милли Джин встала. Остальные дамы поднялись следом за ней. Но вдруг с улицы донесся дикий шум. Вопли. Крики. Звон разлетевшегося вдребезги стекла. Снова вопли. А эти звуки… точно, револьверные выстрелы. Синьора Каспаро вцепилась в руку Стаффорда Ная и испуганно воскликнула:

— Ну вот, опять! Dio![92] Опять эти ужасные студенты! И у нас то же самое. Зачем они громят посольства? Дерутся с полицией, орут дурацкие лозунги, ложатся на тротуар. Si, si[93]. Они у нас повсюду — в Риме, в Милане… Они, как чума, по всей Европе. Почему они вечно всем недовольны, эти молодые? Что им нужно?

Стаффорд Най попивал свой коньяк и слушал разглагольствования мистера Чарльза Статтенхэма, пытавшегося изобразить из себя некого проповедника, но его красноречие сегодня явно не было оценено. Судя по всему, полиция оттеснила особенно рьяных бузотеров. Это было одно из тех событий, которые в прежние времена сочли бы из ряда вон выходящими, даже тревожными, но теперь общество воспринимало их как нечто само собой разумеющееся.

— Необходимо усилить полицию. Вот что нам нужно. Усилить полицию. Эти ребята не в силах справиться. То же самое везде. Я вчера беседовал с герром Лурвитцем. У них тоже неприятности, и у французов… Не такие конечно, как в Скандинавии… И что этим типам нужно — только беспорядки? Я вас уверяю, будь моя воля…

Стаффорд Най стал думать о другом, сохраняя на лице выражение лестного для оратора внимания, пока тот объяснял, что именно он сделал бы, будь на то его воля — впрочем, это давно уже не было ни для кого секретом.

— Только и орут: «Руки прочь от Вьетнама» и тому подобное. Да что они знают про Вьетнам? Никто из них там не был, верно?

— Возможно, и не был, — согласился сэр Стаффорд Най.

— Мне сегодня один человек говорил, что у них в Калифорнии серьезные неприятности. В университетах. Если бы мы проводили разумную политику…

Наконец, все собрались в гостиной. Стаффорд Най, с ленивой грацией и тем напускным безразличием, которое всегда его выручало, присел возле золотоволосой разговорчивой дамочки, с которой был неплохо знаком, и от которой не приходилось ждать никаких глубоких мыслей или острот, зато можно было узнать всю подноготную о людях своего круга. И уже вскоре златоволосая леди, так и не понявшая, каким образом они вышли на эту тему, рассказывала ему о графине Ренате Зерковски.

— По-прежнему хороша собой, не правда ли? Она не часто навещает нас в последнее время. По большей части проводит время в Нью-Йорке, представляете себе, или на том чудесном островке. Вы конечно знаете. Нет, не на Минорке[94]. На другом, но тоже в Средиземном море. Если не ошибаюсь, ее сестра замужем за мыльным королем, но не за греком. Кажется, он швед. Денег куры не клюют. И, разумеется, она много времени проводит в каком-то замке в Доломитах[95] — или под Мюнхеном — она всегда была очень музыкальна. Она говорила, вы вроде бы встречались, правда?

— Да. Год или два назад.

— Ах да, должно быть, во время ее прошлого приезда в Англию. Поговаривают, она была замешана в событиях в Чехословакии. Или это были беспорядки в Польше? Господи, как все сложно, правда? Все эти названия, понимаете? Сплошные согласные. Язык сломаешь, а уж написать и вовсе невозможно. А она имеет отношение к литературе. Занимается, знаете, этими петициями, собирает подписи. Что-то насчет предоставления убежища писателям по политическим мотивам у нас в Англии. Не думаю, что она многого добилась. Вы же понимаете, в наше время никому ни до кого нет дела — все только и думают, как бы успеть заплатить налоги. Дорожные чеки — это, конечно, замечательно, но толку от них мало. Понимаете, сначала все равно нужно достать деньги, а уж потом брать их с собой за границу, верно? Не представляю себе, как люди ухитряются при нынешней ситуации добывать деньги, но в обороте такие суммищи. Просто жуткие.

Тут она с удовлетворением взглянула на свою левую руку, на которой красовались два кольца — одно с крупным бриллиантом, другое с изумрудом — явное свидетельство того, что и на нее тратятся солидные суммы.

Вечер подходил к концу. О пассажирке из Франкфурта он так и не узнал ничего нового. Он понял, что у нее есть крыша, и притом надежно крытая, то есть хорошее прикрытие, если можно громоздить подряд столько слов одного корня. Она интересуется музыкой. Правильно — он же встречался с ней в Фестиваль-Холле, — все сходится. Любит заниматься спортом на открытом воздухе. У нее есть богатые родственники, владеющие островами на Средиземном море. Занимается благотворительностью, известна в литературных кругах. Итого: у нее хорошие связи, солидная родня, и она вхожа в высшее общество. На первый взгляд далека от политики, но, вполне вероятно, тайно состоит в какой-то партии. Часто переезжает с места на место, бывает во многих странах. Вращается среди людей денежных, талантливых, знает литературный мир.

Уж не шпионка ли она? Ответ напрашивался сам собой. И все же такой ответ удовлетворял его далеко не полностью.

А вечер все тянулся. Наконец настал и его черед воспользоваться вниманием хозяйки. Милли Джин отлично знала правила этикета.

— Я целую вечность мечтала поговорить с вами. Расскажите же, какая она, эта Малайя. Признаюсь, эти азиатские страны всегда сбивали меня с толку. Я их безбожно путаю. Как вам там жилось? Было хоть что-нибудь интересненькое или сплошная скучища, до одури?

— Уверен, вы сами знаете ответ.

— Значит, была дикая скука — угадала? Но вам, очевидно, не разрешают так говорить.

— Да нет, я могу и думать, и говорить именно так. Тем более что эта поездка вообще не входила в мои обязанности.

— Зачем же вы тогда поехали?

— Люблю путешествовать, грешен; мне нравится бывать в самых разных странах.

— Вы загадочная личность — и большой оригинал! А если честно, жизнь дипломата сама по себе ужасно скучна, ведь правда? Мне не пристало бы это говорить, но я говорю только вам.

У нее были голубые глаза. Темно-голубые, как лесные колокольчики. Вот она распахнула их пошире, и тонкие черные брови чуть опустились у висков и слегка приподнялись у переносицы. Ее лицо стало похожим на мордочку прелестной персидской кошки.

Он подумал — интересно, какая она на самом деле, Милли Джин? У нее мягкие интонации уроженки Южных штатов. Головка чудесной формы, профиль — чеканный, как на монетах, но что скрыто в этой головке?

Милли далеко не дурочка. Умеет, когда нужно, пустить в ход свой светский опыт, способна при желании очаровать любого, а свой загадочный вид использовать, как дымовую завесу. Если ей что-то от кого-то нужно — она своего добьется.

Он приметил, каким пристальным взглядом она на него смотрит. Значит, ей от него что-то нужно? Да нет, едва ли.

Она спросила:

— Вы знакомы с мистером Статтенхэмом?

— Теперь да, мы поговорили за столом. Раньше я с ним не встречался.

— Говорят, он очень важная птица, — сказала Милли Джин. — Президент ПиБиЭф, знаете, что это такое?

— Такие вещи положено знать, — сказал сэр Стаффорд. — ПиБиЭф, ДиСиВи и ЭльУайЭйч. И еще неимоверное количество заглавных букв.

— Отвратительно, — сказала Милли Джин. — Отвратительно. Сплошные заглавные буквы, ничего живого, никаких людей. Одни идиотские обозначения. Какой чудовищный мир! Я все чаще об этом думаю. Мир ненависти и отчуждения. Я хочу, чтобы он стал другим, совсем, совсем другим.

Она и вправду этого хочет? На мгновение ему показалось, что она говорит искренне. Любопытное признание…

Гровнер-сквер была воплощением покоя. Хотя на тротуаре поблескивали осколки стекла, битые яйца, расплющенные помидоры и кусочки блестящего металла, в небе над площадью безмятежно сияли звезды.

Машины одна за другой подруливали к подъезду посольства, увозя гостей по домам.

Полицейские маячили на углах, но особенно глаза не мозолили.

Ситуация была полностью под контролем.

Один из гостей-политиков заговорил с офицером полиции.

Вернувшись, он сказал вполголоса:

— Арестовали немногих. Всего восемь человек. Утром все предстанут перед судом на Боустриш. Все те же лица. Как всегда, Петронелла и Стивен со своей шайкой. Да… Остается только ждать, пока им это надоест.

— Вы ведь живете недалеко отсюда, — произнес голос за спиной у сэра Стаффорда. Глубокое контральто. — Могу вас подбросить.

— Нет-нет, я отлично доберусь пешком. Тут минут десять ходу.

— Меня это нисколько не затруднит, уверяю вас, — сказала графиня Зерковски. — Я остановилась в «Сэйнт-Джеймс Тауэр»[96].

Это было название одного из престижнейших отелей.

— Вы очень любезны.

Ее дожидался огромный роскошный лимузин. Шофер открыл дверцу, графиня Рената села в машину, сэр Стаффорд Най последовал за ней. Она назвала адрес сэра Стаффорда Ная шоферу. Автомобиль тронулся с места.

— Вы, оказывается, знаете, где я живу? — сказал он.

— А почему бы нет?

Интересно, что означает сей ответ.

— Правда, почему бы и нет, — сказал он. — Вы ведь знаете так много? — И добавил: Очень вам признателен за то, что вернули мой паспорт.

— Я подумала, что это избавит вас от некоторых неприятностей. Наверно, лучше его сжечь. Вам, наверное, уже выдали новый?

— Выдали.

— Свой разбойничий плащ вы найдете в нижнем ящике комода. Его туда положили сегодня вечером. Я думаю, вам было бы хлопотно покупать новый, да и отыскать подобную вещь вряд ли бы удалось.

— Я буду дорожить им еще больше — после того как он побывал в определенных… переделках, — сказал Стаффорд Най. И добавил: — Надеюсь, свое дело он сделал.

Тихо урча, машина неслась по ночным улицам.

Графиня Зерковски сказала:

— Да. Он свое дело сделал, раз я здесь — и жива…

Сэр Стаффорд Най промолчал. Она, видимо, ждет от него расспросов, думает, что он станет выпытывать у нее подробности, попытается узнать, что она делала, какой именно опасности избежала. Она хотела, чтобы он проявил любопытство, но сэр Стаффорд Най никакого любопытства проявлять не собирался. И был очень рад, что не пошел у нее на поводу. В тишине раздался ее негромкий смех. Однако, к его немалому удивлению, смех этот был торжествующим, а вовсе не смущенным.

— Вам понравилось, как вы провели вечер? — спросила она.

— По-моему, прием удался. Милли Джин умеет всегда устраивать приемы.

— Значит, вы с ней давно знакомы?

— Я знал ее еще по Нью-Йорку — до того, как она вышла замуж. Миниатюрная Венера.

Она взглянула на него с легким изумлением.

— Это прозвище дали ей вы?

— Нет, не я, одна моя пожилая родственница.

— Да, в наше время подобное прозвище услышишь не часто. По-моему, оно ей очень подходит. Только…

— Только — что?

— Венера соблазнительна, не так ли? Но разве она честолюбива?

— А вы считаете, что Милли Джин Кортмэн честолюбива?

— Конечно. Это самое главное в ее натуре.

— И вы считаете, что быть женой посла при Сент-Джеймсском дворе не слишком ласкает ее честолюбие?

— Что вы! — сказала графиня. — Это всего лишь начало.

Он не ответил, вглядываясь в дома за окном лимузина. Потом хотел что-то спросить, но передумал. Он заметил, как она бросила на него быстрый взгляд, но тоже промолчала. И только когда они проезжали по мосту через Темзу, он наконец заговорил:

— Значит, мы едем не к моему дому и не к вашему отелю. Мы переправились на другой берег Темзы. Мы уже встречались на этом мосту. Куда вы меня везете?

— Не все ли вам равно?

— Думаю, нет.

— Да, я вас понимаю.

— Разумеется, вы стараетесь идти в ногу со временем. Сейчас модно похищать людей. Вы меня похитили. Зачем?

— Затем, что вы мне нужны, как и в тот раз. — Она немного помолчала и добавила: — И не только мне.

— Вот как.

— И это вам не нравится.

— Я предпочел бы, чтобы меня пригласили.

— Если бы я вас пригласила, вы бы поехали?

— Может — да, а может, и нет.

— Мне очень жаль.

— Неужели?

Они мчались сквозь ночь в полном молчании. Дорога пролегала не через пустынную сельскую местность; они ехали по шоссе. Временами свет фар выхватывал из темноты дорожные указатели, так что Стаффорд Най прекрасно видел, куда лежит их путь: через все графство Суррей и по северной части Суссекса[97]. Иногда ему казалось, что они пускались в объезд по проселочной дороге, петляя без всякой надобности. Но как знать? Он едва не спросил, нет ли за ними погони, и, похоже, от самого Лондона. Но вовремя сдержался, вспомнив о своем намерении хранить молчание. Пусть сама решает, что ему говорить, а что нет. Несмотря на то, что он уже что-то о ней узнал, она не стала для него менее загадочной.

Они ехали по глухой сельской местности. И это после званого обеда в Лондоне. Сидя в одном из самых дорогих наемных лимузинов. Вероятно, так и было задумано. Так что погоня тут ни при чем. Ничего, скоро он узнает, куда они направляются. Если только его не собираются везти до самого побережья. Что, впрочем, вполне возможно, подумал он. Хэйзлмир[98], прочел он на придорожном указателе. А теперь — окраина Годалминга. Все очень пристойно, но никаких архитектурных изысков. Богатый пригородный район, где селятся люди с деньгами. Приветливые леса, красивые особняки. Они несколько раз повернули, и шофер сбросил скорость. Кажется, приехали. Ворота. Небольшой белый домик привратника. Дальше — по аллее, к которой с обеих сторон подступали безукоризненно ухоженные рододендроны[99]. Обогнув поворот, они подъехали к дому. «Маклерский псевдотюдор»[100],— прошептал себе под нос сэр Стаффорд Най. Его спутница повернулась к нему, не расслышав.

— Так, пустяки, — сказал Стаффорд Най. — Не обращайте внимания. Насколько я понимаю, мы наконец прибыли к месту назначения?

— И вы не в восторге от увиденного?

— Парк как будто в неплохом состоянии, — сказал сэр Стаффорд, следуя взглядом за светом фар, когда они выезжали из-за поворота. — Чтобы содержать подобные владения в хорошем состоянии, нужны большие деньги. А дом! Я думаю, должен быть вполне комфортабельным.

— Комфорт, но никакой красоты. Видите ли, хозяин дома ценит комфорт больше красоты.

— Вполне разумно, я бы сказал, — заметил сэр Стаффорд. — И все же он очень тонко чувствует красоту, по крайней мере, некоторые ее грани.

Они остановились у ярко освещенного подъезда. Сэр Стаффорд открыл дверцу, вышел и протянул руку своей спутнице. Шофер поднялся по ступенькам и позвонил. Когда они поднялись следом, он обернулся:

— На сегодня я вам еще нужен, миледи?

— Нет. На сегодня все. Утром вам позвонят.

— Доброго вам вечера. Доброго вечера, сэр.

За дверью послышались шаги, и она отворилась. Сэр Стаффорд ожидал появления дворецкого или кого-то из слуг-мужчин, но перед ними возникла высоченная горничная — настоящий гренадер. Седая, с поджатыми губами и, видимо, бесконечно признанная и знающая. Приобретение бесценное и в наше время почти недоступное. Воплощенная добродетель, но пальца ей в рот не клади.

— Боюсь, мы немного запоздали, — сказала Рената.

Глава 9 Дом под Годалмингом

Горничная двинулась наверх по широкой лестнице, они последовали за ней. «Да, — подумал Стаффорд Най, — дом весьма комфортабельный. Обои в стиле Якова Первого[101], дубовая лестница с чудовищными резными перилами, но удобными невысокими ступеньками. Картины подобраны неплохо, но сама живопись так себе… Дом богача. Человека со вкусом, но предпочитающего общепринятые стандарты. Толстый ворсистый ковер, по которому они шли, был красив — приятного сливового оттенка».

На втором этаже гренадерша свернула к первой же двери. Распахнув ее, она пропустила гостей вперед, но докладывать не стала. Графиня вошла первой, сэр Стаффорд — за ней. Он услышал, как дверь тихо затворилась за его спиной.

В комнате было четыре человека. За большим письменным столом, заваленным бумагами, среди которых было несколько развернутых карт и еще какие-то, судя по всему, необходимые для обсуждения документы, восседал крупный, дородный мужчина с желтым лицом. Это лицо сэр Стаффорд Най уже где-то видел, но никак не мог вспомнить его имя. А должен бы. Встреча их была, в сущности, случайной, но при очень серьезных обстоятельствах. Да, он должен знать его имя. Но почему же он никак не может его вспомнить?

Человек, сидевший за столом, с некоторым трудом поднялся на ноги и пожал руку приветствовавшей его графини Ренаты.

— Наконец-то, — сказал он. — Очень рад вашему приезду.

— Спасибо. Позвольте вас познакомить, хотя вы уже, я думаю, встречались. Сэр Стаффорд Най мистер Робинсон.

Ну конечно! В памяти сэра Стаффорда Ная что-то щелкнуло, словно шторка фотоаппарата. Одновременно всплыло и второе, связанное с этим имя — Пайкэвэй. Сказать, что он что-то знает о мистере Робинсоне, было бы явным преувеличением. Он знал о нем лишь то, что мистер Робинсон позволял о себе знать. Его фамилия, насколько было известно, действительно была Робинсон, хотя ему вполне подошла бы любая другая. Нет, на этот счет никто никогда не сомневался. Сэр Стаффорд хорошо помнил и его характерную внешность: высокий лоб, печальные темные глаза, большой яркий рот, и на удивление крупные белые зубы — возможно, искусственные, — о них так и хотелось сказать, как в сказке о Красной Шапочке: «А это чтобы тебя съесть, детка!»

Он знал и то, какие силы представлял мистер Робинсон. Они определялись одним-единственным словом. Капитал. Капитал с большой буквы. Интернациональный капитал, всемирный капитал, частный капитал внутри страны, банки, иностранные правительства. Индустриальные проекты. Он олицетворял собой деньги, но не те, о каких грезит средний обыватель. Его никто не считал просто богатым человеком. Нет, он безусловно очень богат, но дело вовсе не в этом. Он — один из тех, кто управляет капиталами, член великого клана банкиров. Личные его потребности были не так велики, хотя сэру Стаффорду в это не очень верилось. Образ жизни мистера Робинсона должен был отличаться известной степенью комфорта, быть может, даже роскоши. Но не более того. Итак, значит, за всеми этими тайнами стоит крупный капитал.

— Слышал про вас совсем недавно — вчера или позавчера — от нашего друга Пайкэвэя, — сказал мистер Робинсон, пожимая ему руку.

Ну да, конечно, подумал Стаффорд Най, окончательно вспомнив, что при его единственной встрече с мистером Робинсоном присутствовал полковник Пайкэвэй. И Хоршэм тоже говорил о мистере Робинсоне.

Итак, в этом деле была замешана Мэри Энн (или графиня Зерковски?), полковник Пайкэвэй, сидевший в своем прокуренном кабинете с полузакрытыми глазами — то ли сейчас заснет, то ли вот-вот проснется, — и мистер Робинсон со своим широким желтым лицом — признак того, что здесь пахнет большими деньгами. Он окинул взглядом остальных, может, еще кого-нибудь узнает или хотя бы попробует догадаться, что они собой представляют или кого.

В переносном кресле у камина сидел очень старый человек; высокая спинка обрамляла его голову и торс, наподобие портрета, лицо его в свое время было знакомо практически любому англичанину. Собственно говоря, почему было? Его до сих пор хорошо знают, хотя он почти нигде не появляется. Беспомощный старик, инвалид, который практически не выезжает из дому, а когда это случается, это стоит ему больших усилий и страданий. Лорд Альтамаунт. Худое высохшее лицо, острый нос, зачесанная назад густая седая шевелюра; немного оттопыренные уши, высмеять которые являлось делом чести для любого карикатуриста, и пронзительный, всевидящий взгляд, который, казалось, проникал в самую суть явлений. В данный момент взгляд лорда был устремлен на сэра Стаффорда Ная. Когда сэр Стаффорд приблизился, Альтамаунт протянул ему руку.

— Не могу встать, — сказал лорд Альтамаунт. У него был слабый голос, звучащий будто издалека. — Спина не позволяет. Только что вернулись из Малайи, не так ли, мистер Най?

— Да.

— И стоило вам туда ездить, как считаете? Думаю, считаете, что не стоило. Возможно, вы правы. Но тем не менее мы нуждаемся в этих житейских излишествах, в этих финтифлюшках, украшающих лучшие из образчиков нашей дипломатической лжи. Я рад, что вы сегодня приехали к нам — или вас привезли? Полагаю, это сделала Мэри Энн?

Так вот как он ее называет? И Хоршэм так ее называл. Значит, она с ними заодно, никаких сомнений. А сэр Альтамаунт, за кого или за что стоит он? И Стаффорд Най тут же сам себе ответил: за Англию. Он всегда стоял и стоит за Англию, и будет стоять, пока его не похоронят в Вестминстерском аббатстве[102] или в родовом склепе[103] — это уж как он укажет в завещании. «Он был Англией, он знает Англию, и я уверен, знает цену каждому политическому деятелю и каждому члену правительства в Англии, знает, несмотря на то, что со многими из них ему даже не приходилось общаться».

Лорд Альтамаунт добавил:

— А это наш коллега, сэр Джеймс Клийк.

Клийка Стаффорд Най не знал. И вроде бы даже о таком не слышал. Дерганый какой-то, из тех, кто ни минуты не может постоять спокойно. Взгляд подозрительный, цепкий — вопьется и тут же скользнет мимо. Он очень напоминает легавого пса — постоянно начеку, словно боится пропустить команду хозяина. И готов тут же броситься, едва хозяин поведет бровью.

Только вот кто его хозяин? Альтамаунт или Робинсон?

Стаффорд перевел взгляд на четвертого мужчину, сидевшего возле двери. Тот тут же поднялся. Пышные усы, густые, чуть приподнятые брови, он был словно весь в себе — и начеку. Каким-то непостижимым образом ему удается выглядеть знакомым и в то же время почти неузнаваемым.

— А, это вы, — сказал сэр Стаффорд Най. — Как дела, Хоршэм?

— Очень рад вас видеть, сэр Стаффорд.

«Весьма представительное собрание», — подумал Стаффорд Най, еще раз окинув взглядом присутствующих.

Стул для Ренаты поставили возле камина рядом с лордом Альтамаунтом. Она протянула руку — как заметил сэр Стаффорд, левую, — тот взял ее обеими руками, задержал на мгновение и отпустил со словами:

— Вы рисковали, дитя мое; вы слишком часто рискуете.

Она посмотрела ему в глаза и сказала:

— Вы сами научили меня этому, и другой жизни я не хочу.

Лорд Альтамаунт посмотрел на сэра Стаффорда Ная.

— Но выбирать того, кого нужно, я вас не учил. Это у вас от Бога. — И, обращаясь к Стаффорду Наю, продолжал: — Я знаком с вашей бабушкой — или прабабушкой?

— Тетя Матильда мне двоюродная бабушка, — тут же откликнулся Стаффорд Най.

— Да. Она самая. Один из столпов викторианского общества девяностых годов. Ей и самой сейчас должно быть под девяносто. — И он продолжал: Сейчас я ее редко вижу. Раз-два в год, не больше. И знаете, что меня в ней поражает — бьющая через край жизненная сила, преодолевающая телесную немощь. Да, эта тайна ведома им, несгибаемым викторианцам, — и, пожалуй, некоторым эдвардианцам[104].

Сэр Джеймс Клийк вмешался:

— Хотите чего-нибудь выпить, Най? Что вам налить?

— Джин с тоником, если можно.

Графиня отказалась, едва заметно качнув головой.

Джеймс Клийк взял бокал Ная и поставил его на стол возле мистера Робинсона. Стаффорд Най не собирался первым начинать разговор. На какое-то мгновение глаза человека, сидевшего за столом, потеряли свое меланхолическое выражение. Совершенно неожиданно в них промелькнула веселая искорка.

— Есть вопросы? — спросил он.

— Слишком много, — сказал сэр Стаффорд Най. — Не лучше ли начать с объяснений, а вопросы — потом?

— Так вам будет удобнее?

— По крайней мере, проще.

— Тогда начнем с простой констатации фактов. Вас сюда пригласили или же… просто привезли, что могло вас несколько задеть…

— Он предпочел бы приглашение, — сказала графиня. — Он мне это уже сказал.

— Естественно, — заметил мистер Робинсон.

— Меня похитили, — сказал Стаффорд Най. — Наверное, это нынче в моде. Так сказать, в духе времени…

Он говорил небрежно, словно все это его слегка забавляло.

— И у вас, естественно, возник вопрос, — сказал мистер Робинсон.

— Всего один: зачем?

— Вот именно: зачем? Мне нравится, что вы не тратите лишних слов. Здесь собралась комиссия, в которую входят только частные лица, — комиссия по расследованию. Расследование это затрагивает интересы всего мира.

— Даже так? — сказал сэр Стаффорд Най.

— Я ничуть не преувеличиваю. Решается вопрос жизни и смерти. Сегодня тут собрались представители четырех общественных групп, и у каждого имеется свой взгляд на вещи, — сказал лорд Альтамаунт. — Мы — представители разных, так сказать, направлений. Я давно уже отошел от дел, но порой выступаю в роли консультанта. Меня попросили возглавить это расследование, цель которого — выяснить, что именно происходит в мире в настоящий момент, ибо что-то несомненно происходит. Джеймс сейчас вам все объяснит. Он — моя правая рука. Кроме того, он у нас главный оратор. Изложи-ка сэру Стаффорду Наю общую расстановку сил, Джейми.

Стаффорду Наю показалось, что легавый пес встрепенулся, чрезвычайно довольный тем, что его настороженное ожидание оправдалось. «Наконец-то! Наконец-то я востребован, наконец-то я при деле!» — было написано на его лице. Он слегка подался вперед, не вставая со стула.

— Когда в мире происходят те или иные события, мы должны искать причины, по которым они происходят. Внешние признаки можно увидеть без труда, но это не то, что наш председатель — поклон в сторону лорда Альтамаунта, — а также мистер Робинсон и мистер Хоршэм считают существенным. Каков извечный ход вещей? Вы подчиняете себе реку, и мощный водопад вращает ваши турбины. Вы открываете способ добычи урана, и по прошествии времени у вас в руках сила ядерного распада, о существовании которой не только никто не подозревал, но и не смел мечтать. Вы добываете уголь и прочие ископаемые, и они обеспечивают вам работу транспорта, приводят в движение все жизненные структуры. В мире всегда какие-то силы работают на вас. Но каждая из этих сил сосредоточена в чьих-то конкретных руках. Вам необходимо узнать, в чьих руках находятся силы, которые мало-помалу набирают влияние практически во всех европейских государствах и которые уже оказываются решающими в некоторых странах Азии. В Африке, может быть, их влияние несколько меньше, зато в обеих Америках они набирают силу. Вы должны проникнуть в суть происходящего, разгадать первопричину событий. Деньги — вот одна из движущих сил этих событий.

Он кивком указал на мистера Робинсона.

— Полагаю, мистер Робинсон, как никто другой, знает этот аспект нашей проблемы.

— Да тут, собственно, никаких особых тайн и нет, — сказал мистер Робинсон. — Назревают глобальные события, за которыми конечно же стоят крупные деньги. Мы должны узнать, откуда идут эти средства. Кто ими распоряжается? Итак, откуда и зачем? Джеймс абсолютно прав, сказав, что я знаю о деньгах практически все. Все, что может знать опытный финансист. Кроме того, налицо и кое-какие общественные склонности, тенденции — вот слова, которые в наше время не сходят с языка! Склонности и тенденции — понятия, которые бесконечно варьируются и в прессе, и в обиходе. Они не совсем однозначны, но все так или иначе связаны друг с другом. Скажем, явно просматривается определенная тенденция. Вспомните-ка историю. Вы сразу обнаружите, что все общественные катаклизмы повторяются словно в периодической таблице, по одной и той же схеме, в основе которой — жажда мятежа. Само ощущение неповиновения, средства, разжигающие мятеж, и формы, в которые он выливается. Революция не ограничивается одной отдельно взятой страной. Через какое-то время она в той или иной степени непременно затрагивает и другие. Вы ведь это имели в виду, сэр, не так ли? — Он повернулся к лорду Альтамаунту. — Во всяком случае, вы мне примерно так это обрисовали.

— Да, ты прекрасно выражаешь мои мысли, Джеймс.

— Это определенная модель, и она неизбежно возникает в любую эпоху. Поэтому она легко узнаваема. Когда-то очень давно все страны были одержимы страстью к крестовым походам[105]. Со всей Европы люди устремлялись на Ближний Восток, влекомые желанием освободить Святую Землю[106]. Вот вам отличная модель детерминированного поведения. Но откуда это желание появилось? Вот в чем назначение истории. Разгадать, откуда возникают эти страсти, эта жажда бунта. Кстати, причины далеко не всегда меркантильны. На восстание людей могут толкнуть самые разнообразные мотивы: стремление к свободе слова или вероисповедания, нежелание подчиняться устаревшим догмам — вариаций может быть сколько угодно. Это заставляло людей эмигрировать в другие страны, изобретать новые религии, причем зачастую столь же тиранические, как и те, с которыми они распрощались. Но за всем этим, стоит вам достаточно пристально вглядеться, вы увидите первопричину всех этих и многих других моделей поведения. Чем-то это напоминает вирусную инфекцию. Вирусу не помеха ни океаны, ни высокогорья. Он способен перенестись в любую точку земного шара и заразить всех и вся. Распространяется он без видимого изначального импульса: Впрочем, нельзя с уверенностью сказать, что это действительно так. Могли быть причины. Причины, вызывающие определенные события. Пойдем дальше: в событиях всегда замешаны люди. Один человек — десять человек — несколько сот человек, — которые могут стать причиной или пустить в ход механизмы, вызывающие то или иное событие. Так что исследовать нужно не конечный результат. Надо искать тех, кто обусловил первопричины. У вас конечно же сразу возникают ассоциации с крестоносцами, религиозными фанатиками, всяческими борцами за свободу и со всем таким прочим, но вы должны смотреть глубже. За реальными событиями стоят идеи. Видения, чаяния… Пророк Иоиль знал об этом, когда писал: «Старцам вашим будут сниться сны, и юноши ваши будут видеть видения»[107]. А что из этого опаснее? Сны не зовут к разрушению. А вот видения могут открыть вам новые миры — и стереть с лица земли те, которые уже существуют… — Джеймс Клийк внезапно повернулся к лорду Альтамаунту. — Не знаю, имеет ли это какое-то отношение к теме, — сказал он, — но я вспомнил, вы мне как-то рассказывали о женщине в посольстве, в Берлине.

— А, да… В то время эта история казалась мне интересной. Вы правы, она имеет прямое отношение к нашему разговору. Жена одного из сотрудников посольства, умная женщина, получившая к тому же прекрасное образование, интеллектуалка. Она мечтала увидеть фюрера, послушать его речи. Как вы понимаете, я говорю о периоде непосредственно перед войной тридцать девятого года[108]. Ей очень хотелось узнать, почему Гитлер на всех производит столь сильное впечатление? И вот ее желание исполнилось. Она увидела Гитлера и послушала его речь. Знаете, что она сказала? «Это что-то необыкновенное. Конечно, я не очень хорошо знаю немецкий, но я была потрясена. Теперь мне понятно, почему все в таком восторге. Понимаете, его идеи так прекрасны… Вы просто загораетесь ими. А как он говорит! Когда его слушаешь, понимаешь, что иначе и думать нельзя и что нужно только следовать за ним, чтобы построить новый прекрасный мир. Да, в нескольких словах об этом не расскажешь. Вот сяду и все по памяти запишу, а потом дам вам почитать, и вы сами почувствуете, какое впечатление он производит». Я согласился, что так будет гораздо лучше. На следующий день она приходит ко мне и смущенно так говорит: «Не знаю, поверите ли вы мне. Я начала было записывать то, что слышала, то, о чем говорил Гитлер. Но… это было так страшно — оказалось, что записывать нечего. Я не могла вспомнить ни одной зажигательной или вдохновляющей фразы. Вспоминались отдельные слова, но, когда я пыталась их записать, вся их значительность и сила странным образом пропадали. Получался какой-то вздор и бессмыслица. Ничего не понимаю».

Вот вам пример величайшей опасности, о которой порой забывают, но она реальна. Есть люди, способные заражать других своего рода одержимостью, внушать им нечто вроде миража — видение новой жизни и великих свершений. Это им удается, хотя фактически они достигают этого не тем, что они говорят, не словами, которые вы слышите. И даже идеи, которые они высказывают, не суть важны. Тут нечто иное. Умение завораживать, присущее очень немногим, неведомая сила, пробуждающая нечто глубинное, скрытое в самой сущности человека, и даже вызывающая определенные видения. Возможно, все дело в личном магнетизме, в особом тембре голоса, а быть может, в каких-то токах, излучаемых этими индивидуумами. Не знаю, что это, но подобный феномен существует.

Некоторые фанатики обладают этой силой. Вспомним основателей тех или иных религий, но и носители зла тоже ею владеют. Можно создать веру в некое движение, в то, что достаточно совершить нечто вполне конкретное — и мы создадим новую землю и новое небо. Ради этой веры люди будут в поте лица трудиться, сражаться и даже умирать.

Он понизил голос:

— Об этом прекрасно сказал Иан Сматс[109]: «Лидерство — это не только великая творческая сила — оно также может быть воплощением дьявольщины».

Стаффорд Най уселся поудобнее.

— Я понял основную вашу мысль. То, что вы сказали, очень интересно. И пожалуй… убедительно.

— Вам наверняка кажется, что я преувеличиваю.

— Не думаю, — возразил Стаффорд Най. — То, что в первый момент кажется преувеличением, подчас оказывается абсолютной реальностью. Просто вы ни о чем подобном раньше не слыхали. Или не задумывались. Вследствие чего эти идеи вам настолько сложно переварить, что остается только одно — принять их как данность. Кстати, можно задать вам один простой вопрос: что необходимо в таких случаях делать?

— Когда вы заподозрите, что происходит что-либо подобное, вам следует досконально в этом разобраться, — сказал лорд Альтамаунт. — Придется брать пример с киплинговского мангуста[110]: пойти и разведать. Разузнать, откуда берутся деньги, и откуда распространяются идеи, и откуда, если можно так выразиться, идут приводные ремни. Кто управляет механизмами? Видите ли, там есть и свои начальники, и главнокомандующий. Вот это мы и пытаемся выяснить. Было бы здорово, если бы вы помогли нам.

Это был один из редких случаев в жизни сэра Стаффорда Ная, когда он растерялся. Какие бы чувства ни обуревали его, обычно ему удавалось их скрывать. Но на этот раз все было иначе. Он обвел взглядом всех присутствующих. Мистер Робинсон, с бесстрастным желтым лицом и хищными белыми зубами; сэр Джеймс Клийк, нагловатый краснобай, которого про себя он называл верным псом. Он взглянул на лорда Альтамаунта, голова которого покоилась на спинке инвалидного кресла. Свет в комнате был приглушенный и придавал ему сходство со статуей святого в нише какого-нибудь собора. Аскет. Четырнадцатый век. Великий человек. Да, Альтамаунт когда-то был одним из великих. В этом Стаффорд Най не сомневался, но теперь он стар и немощен. Должно быть, поэтому ему и понадобился сэр Джеймс Клийк. Он перевел взгляд на таинственную особу, которая доставила его сюда: графиня Рената Зерковски, она же Мэри Энн, она же Дафна Теодофанос. Он ничего не смог прочесть на ее лице. Она даже и не глядела в его сторону. Наконец его взгляд уперся в мистера Генри Хоршэма из службы безопасности.

Генри Хоршэм, как ни странно, ухмылялся.

— Нет, послушайте, — сказал Стаффорд Най, отметай все формальности и переходя на язык, скорее подходящий для восемнадцатилетнего юнца. — Я-то тут при чем, а? Разве я хоть что-то знаю? По правде говоря, меня не слишком ценят мои коллеги, впрочем, вы и сами это знаете. В Министерстве иностранных дел на меня никто не поставит и никогда не ставил.

— Мы знаем, — сказал лорд Альтамаунт.

Теперь уже ухмыльнулся сэр Джеймс Клийк.

— Может, это и к лучшему, — бодро заметил он, но, увидев, что лорд Альтамаунт нахмурился, поспешил извиниться: — Прошу прощения, сэр.

— Мы создали комиссию по расследованию, — сказал мистер Робинсон. — Дело не в том, что вы делали в прошлом, и не в том, что о вас думают другие. Наша цель — провести скрупулезное расследование. На данный момент людей в этой комиссии очень немного. Мы просим вас присоединиться к нам, так как считаем, что вы обладаете рядом качеств, которые могут весьма пригодиться в этом деле.

Стаффорд Най повернулся к представителю службы безопасности.

— А вы как считаете, мистер Хоршэм? — сказал он. — Что-то мне не верится, что вы тоже так думаете.

— Почему бы и нет? — отозвался Генри Хоршэм.

— В самом деле? Хотел бы я знать, что же это за «качества», которыми я обладаю? Сам я, по правде говоря, не замечал за собой каких-то особых талантов.

— Вы не из тех, кто преклоняется перед кумирами толпы, — сказал Хоршэм. — Вы сразу распознаете фальшь. Никто, каким бы он красноречием ни обладал, не сможет пустить вам пыль в глаза. Вы оцениваете людей по своей мерке.

«Се n'est pas un garcon serieux», — эти слова промелькнули в памяти сэра Стаффорда Ная. Забавная мотивация, если учесть, что членам комиссии предстоит трудная и требующая громадного напряжения работа.

— Должен вас предупредить, — сказал он, — что у меня есть один существенный недостаток, довольно широко известный — он мне уже стоил нескольких хороших мест. Для такого дела я человек, скажем так, недостаточно серьезный.

— Хотите — верьте, хотите — нет, — сказал мистер Хоршэм, — но как раз это качество очень даже может пригодиться. Я правильно понял, милорд? — И он посмотрел, на лорда Альтамаунта.

— Ох уж эти чиновники! — сказал лорд Альтамаунт. — Позвольте вам заметить — одно из главных упущений в общественной жизни как раз и состоит в том, что люди, работающие в министерствах, слишком уж серьезно относятся к собственной персоне. Мы надеемся, вы этому не подвержены. Во всяком случае, — добавил он, — так думает Мэри Энн.

Сэр Стаффорд Най повернул голову. Итак, теперь она уже не графиня. Здесь она снова Мэри Энн.

— Разрешите спросить, — сказал он. — Кто же вы на самом деле? Вы настоящая графиня?

— Абсолютно настоящая. Geboren[111], как говорят немцы. Мой отец был весьма известного знатного рода, хороший спортсмен, прекрасный стрелок и владел весьма романтичным, хотя и несколько запущенным замком в Баварии[112]. Замок все еще стоит там. Если уж речь зашла об этом, то я связана с той немалой частью европейского общества, которая до сих пор не избавилась от закоренелого снобизма, когда речь идет о происхождении. Первой за стол у них садится обнищавшая и одетая в обноски графиня, а богатая американка, у которой в банке куча долларов, дожидается своей очереди.

— А кто такая Дафна Теодофанос? Она тут при чем?

— Очень удобное имя для паспорта. Моя мать была гречанкой.

— А Мэри Энн?

Кажется, едва ли не впервые Стаффорд Най увидел улыбку на ее лице. Она взглянула на лорда Альтамаунта, потом на мистера Робинсона.

— Просто я — что-то вроде прислуги на все случаи жизни, — сказала она. — Вечно что-то везу из одной страны в другую, что-то достаю, выметаю пыль из углов, делаю, что скажут, еду, куда скажут, в общем навожу в доме порядок. — Она снова взглянула на лорда Альтамаунта. — Я правильно все объяснила, дядя Нэд?

— Вы прекрасно все объяснили, моя дорогая. Для нас вы всегда были и останетесь Мэри Энн.

— Вы что-то перевозили в том самолете? То есть переправляли что-то важное из одной страны в другую?

— Да. И об этом знали. Если бы вы не пришли мне на помощь, не отдали бы мне свой паспорт и свой вызывающий плащ, могло бы случиться непоправимое — несчастные случаи в наши дни не так уж редки. Во всяком случае, сюда бы я не добралась.

— Что же вы перевозили — или это секрет? Возможно, о некоторых вещах мне знать не положено?

— Вам не положено знать о множестве вещей. Равно как и о многом спрашивать. Но на этот вопрос я отвечу. Если никто не будет возражать. — Она снова взглянула на лорда Альтамаунта.

— Я вам полностью доверяю, — сказал лорд Альтамаунт.

— Выкладывайте все как есть, — бросил непочтительный Джеймс Клийк.

Мистер Хоршэм сказал:

— Полагаю, ему нелишне будет это знать. Я-то лично не имею на это права, такое уж у нас ведомство. Говорите, Мэри Энн.

— Я везла сюда свидетельство о рождении, вот и все. Больше я вам ничего не скажу, и задавать мне вопросы совершенно бессмысленно.

Стаффорд Най обвел взглядом всех присутствующих.

— Ладно. Я согласен. Я польщен тем, что вы меня пригласили. С чего начнем?

— Завтра мы с вами уедем на континент. Возможно, вы уже слышали о Баварском фестивале? Новое начинание, ему всего два года. Называется: «Содружество юных вокалистов», и его поддерживают правительства нескольких стран. Он представляет альтернативу традиционным фестивалям в Байрейте. По большей части там играют музыкальный модерн — дают молодым композиторам шанс быть услышанными. Многие о нем высокого мнения, а другие и слышать не хотят.

— Да, — сказал сэр Стаффорд. — Я в курсе. Значит, мы едем на фестиваль?

— У нас зарезервированы места на два концерта.

— Этот фестиваль играет в нашем деле какую-то роль?

— Нет, — сказала Рената. — Скорее, это удобное место для пересадки. Наша поездка не должна вызывать подозрений. Потом, в нужное время, мы продолжим путь в намеченном направлении.

Он снова оглядел присутствующих.

— Какие будут инструкции? Мне не потребуется никакой длительной подготовки? Мне дадут какие-нибудь указания?

— Не совсем такие, какие вы имеете в виду. Вы отправляетесь в путешествие в качестве исследователя. Все, что нужно, вы узнаете сами. Вы едете под своим именем и знаете только то, что вам уже известно. Вы — любитель музыки, слегка обиженный на судьбу дипломат, который надеялся получить высокий пост у себя на родине, но оказался не у дел. Больше вам ничего знать не надо. Так будет безопаснее.

— И все же — как далеко эта зараза успела распространиться? Германия, Бавария, Австрия, Тироль[113] — в этих границах?

— Там один из их центров.

— Значит, он — не единственный?

— И даже не самый главный. Имеются и другие, требующие самого пристального внимания. А насколько важен каждый из них, вам и предстоит выяснить.

— Но я ни об одном из них не знаю. Вы хоть что-то можете мне рассказать?

— Только в общих чертах. Один из них, по нашему мнению, главный, базируется в Южной Америке. Штаб-квартиры еще двух — в Соединенных Штатах, одна — в Калифорнии, другая — в Балтиморе. Еще одна — в Швеции и, наконец, одна — в Италии. В Италии в последние месяцы наблюдается резкий всплеск активности. В Португалии и Испании организации помельче. Ну, и разумеется, Париж. Есть и новые интересные точки, но там все только «пошло в рост» и до плодов еще довольно далеко.

— Вы говорите о Малайе или о Вьетнаме?

— Нет, нет, все это уже в прошлом. Там мы имели только призыв к мятежу, к студенческим беспорядкам и всему такому… Теперь же подоплека несколько иная. Везде есть молодежь, недовольная действиями правительства, настроенная против давних традиций, а зачастую и против той религии, в которой была воспитана. Они выросли на культе вседозволенности и насилия.

Причем насилия не ради наживы, а насилия, с позволения сказать, как удовлетворения их болезненных прихотей Насилие ради насилия — вот что для них главное. И естественно, им очень важно найти убедительное оправдание своим действиям.

— А вседозволенность, она тоже имеет для них особое значение?

— Только как образ жизни, не более. Способствует некоторым правонарушениям, но не является их первопричиной.

— А что скажете о наркотиках?

— Их культ насаждался и поддерживался не только из-за колоссальных денежных средств.

Все посмотрели на мистера Робинсона, и он медленно покачал головой.

— Конечно, — сказал он. — За мелкими торговцами была установлена слежка. Кого-то арестовали и отдали под суд. Но это всего лишь ширма. За всем этим таится нечто гораздо большее, чем торговля наркотиками. Наркотики — всего лишь грязный способ делать деньги. Тут все гораздо серьезнее.

— Но кто… — Стаффорд Най осекся.

— Что, кто, где и почему? Четыре вопроса из детского стишка. Это и есть ваше задание, сэр Стаффорд, — сказал мистер Робинсон. — Это вы и должны выяснить. Вы и Мэри Энн. Вам предстоит весьма сложное дельце. И самое главное, никто не должен вас заподозрить, иначе — провал.

Стаффорд Най вгляделся в толстое желтое лицо мистера Робинсона. Быть может, секрет могущества мистера Робинсона в мире финансовых воротил кроется именно в этом. В том, что он умеет хранить свои тайны. Мистер Робинсон снова улыбнулся. Сверкнули крупные зубы.

— Когда вы что-то знаете, — сказал он, — вас мучает искушение показать, что вы это знаете; иными словами, вам хочется об этом рассказать. Нет, конечно, никто не захотел бы выдать секретные сведения, но человек слаб. Любому хочется показать, какая он важная птица. Да, все очень просто. Собственно говоря, — сказал мистер Робинсон, полуприкрыв тяжелые веки, — в этом мире все очень и очень просто. Жаль, что люди этого не понимают.

Графиня встала, и Стаффорд Най последовал ее примеру.

— Надеюсь, вам тут будет уютно и ничто не помешает вашему сну, — сказал мистер Робинсон, — здесь как будто все есть для комфортного отдыха.

Стаффорд Най пробормотал, что абсолютно в этом уверен, и вскорости убедился, что так оно и есть. Уснул он сразу же, как только положил голову на подушку.

Книга вторая ПУТЕШЕСТВИЕ К ЗИГФРИДУ

Глава 1 Женщина в замке

Они вышли из Фестивального Театра Молодежи и вдохнули свежий вечерний воздух. Ниже, на площадке, горели огни ресторана. На склоне прилепился еще один ресторанчик, поменьше. Цены в них слегка разнились, хотя и тот, и другой вряд ли можно было назвать дешевыми. Рената была в вечернем платье из черного бархата, сэр Стаффорд Най — при полном параде, во фраке и белом галстуке.

— Публика самая отборная, — вполголоса сказал Стаффорд Най. — Однако местечко не из дешевых. Тем не менее, я смотрю, здесь одна молодежь. Казалось бы, им это не по карману.

— О! Об этом есть кому позаботиться — они и позаботились.

— Финансовая поддержка элитарной молодежи? Что-то в этом роде?

— Да.

Они пошли к ресторанчику, который поменьше.

— На обед вроде бы положен час?

— Официально — да, но фактически — час с четвертью.

— В этой аудитории большинство — нет, пожалуй, все, за малым исключением — настоящие ценители музыки?

— Да, большинство. Понимаете, это очень важно.

— Что значит — важно?

— Энтузиазм должен быть неподдельный. Сверху донизу, — добавила она.

— Что вы хотите сказать? Растолкуйте, пожалуйста.

— Те, кто живет насилием и порождает насилие, должны любить насилие, жаждать насилия, стремиться к насилию. Когда человек с вожделением крушит все подряд — каждое его движение должно быть продиктовано состоянием экстаза. Так меломаны слушают музыку. Ухо должно наслаждаться каждой ноткой прекрасной гармонии. В этой игре фальшь не пройдет.

— Значит, кому-то нужна двойная гарантия? Вы считаете, что можно сочетать жажду насилия с любовью к музыке или с любовью к искусству?

— Я думаю, это не слишком просто, но достижимо. Многие на это способны. Хотя нам было бы спокойнее, если бы одно с другим не путалось.

— Простота — основа надежности, как сказал бы наш приятель мистер Робинсон. Пусть меломаны любят музыку, а маньяки-убийцы насилие. Вы это имели в виду?

— Да, именно это.

— Вообще-то мне здесь нравится. Все два дня — упоение музыкой. Правда, мои музыкальные вкусы, должно быть, несколько старомодны. И еще меня чрезвычайно заинтересовали костюмы.

— Вы говорите о постановке?

— Нет-нет, я имею в виду публику. Вот мы с вами — чопорные старомодные обыватели: вы в вечернем платье, я во фраке. Лично мне это не очень нравится. А посмотрите на других — шелка и бархат, у мужчин кружевные жабо и манжеты, и, как я успел заметить, кружева настоящие, наряды, прически и роскошь авангарда, роскошь восемнадцатого века, и даже эпохи королевы Елизаветы и ван-дейковских портретов.

— Да, вы правы.

— И все же я ничуть не приблизился к разгадке. Ни на шаг. Я так ничего и не выяснил.

— Наберитесь терпения. Представление вполне соответствует вкусам молодежи и организовано…

— Кем?

— Пока не знаю. Но мы непременно узнаем.

— Очень рад, что вы в этом так уверены.

Они вошли в ресторан и сели за столик. Еда была простой и вкусной. Несколько раз с ними заговаривали знакомые. Двое из них, узнав сэра Стаффорда Ная, приветствовали его с радостным удивлением. Круг знакомых Ренаты был шире: она знала многих — изысканно одетых дам, нескольких мужчин — как показалось Стаффорду Наю, в большинстве немцев и австрийцев и пару американцев. С каждым — несколько слов мимоходом. Кто откуда приехал, куда собирается ехать дальше, впечатления от музыки или исполнителей. На разговоры более обстоятельные не хватало времени — антракт был невелик.

Они вернулись, заняли свои места и приготовились насладиться последними двумя номера программы. Симфоническая поэма «Дезинтеграция радости» молодого композитора Солуконова и торжественно-величественный «Марш мейстерзингеров».

Они снова вышли в еще более сгустившийся сумрак. Их ждал автомобиль, который повез их в маленький, но фешенебельный отель на одной из деревенских улиц. Най пожелал Ренате спокойной ночи. В ответ она вполголоса произнесла:

— В четыре утра. Будьте наготове, — и скрылась за дверью своей комнаты. Он прошел к себе. Ранним утром кто-то еле слышно поскребся в его дверь. Было без трех минут четыре. Он уже был одет.

— Машина ждет, — сказала графиня, когда он открыл дверь. — Поехали.

Они позавтракали в маленькой гостинице в горах и снова тронулись в путь. Погода была прекрасная, горы открывались во всем своем великолепии. Несколько раз Стаффорд Най вдруг спохватывался: как это его угораздило сюда забраться? Он все меньше и меньше понимал поведение своей спутницы. Она почти не разговаривала с ним. Он поймал себя на том, что не сводит глаз с ее чеканного профиля. Куда они едут? И зачем? Наконец, когда солнце почти закатилось, он спросил:

— Можно спросить, а куда мы едем?

— Спросить можно.

— Но вы не ответите.

— Могла бы. Могла бы что-нибудь сказать, только зачем? Мне кажется, будет лучше, если вы все увидите и узнаете сами, а не с моих слов. В этом случае ваши впечатления будут более полными.

Он вновь посмотрел на нее. Твидовое пальто, отороченное мехом, прекрасно сидело на ней — отличная вещь для дороги, фасон явно не английский.

— Мэри Энн, — произнес он раздумчиво. В его голосе прозвучал невысказанный вопрос.

— Нет, — сказала она. — Пока еще нет.

— Значит, вы еще графиня Зерковски?

— Да. Сейчас я графиня Зерковски.

— Здесь ваши родные места?

— Почти. Здесь прошло мое детство. Когда я была совсем маленькой, мы по многу месяцев проводили в замке. Это в нескольких милях отсюда.

Он улыбнулся:

— Какое солидное слово. Замок, Schloss[114]. В нем есть что-то непоколебимое.

— В наше время замки потеряли и солидность и непоколебимость. Они по большей части лежат в руинах.

— Это родина Гитлера, не так ли? Мы, кажется, неподалеку от Берхтесгадена?

— Это в той стороне, на северо-востоке.

— А ваша родня, ваши друзья — они приняли Гитлера, поверили в него? Простите, мне, наверное, не стоило об этом спрашивать.

— Они не признавали ни его самого, ни того, что он собой олицетворял. Но они говорили «Хайль Гитлер». Они приняли то, что случилось с их родиной. Что им еще оставалось делать? Что могли люди сделать в то время?

— Мне кажется, мы направляемся к Доломитам?

— Какое значение имеет то, где мы находимся и куда направляемся?

— Ведь это исследовательская экспедиция, не так ли?

— Да, но наша цель — не географические исследования. Мы встретимся с некой личностью.

— Вы знаете, после ваших слов мне стало казаться, — сэр Стаффорд глянул вверх, где громоздились, взбираясь к небу, горные склоны, — что мы собираемся нанести визит самому Старцу, Властелину Горы.

— Вы говорите о Повелителе ассасинов[115], который одурманивал своих воинов наркотиками, так что они умирали за него с радостью, уверенные, что попадут прямо в рай — прекрасные гурии[116], гашиш[117], эротические сны — беспредельное и нескончаемое счастье.

Она немного помолчала и добавила:

— Чародеи! Я думаю, они были на земле от начала веков. Люди, которые умели зачаровывать и заставлять верить в себя, так что вы готовы были отдать за них жизнь. Не только ассасины — христиане тоже так умирали.

— Святые мученики? Лорд Альтамаунт?

— Почему вы вспомнили лорда Альтамаунта?

— Таким я его увидел — внезапно — в тот вечер. Словно каменное изваяние в готическом[118] соборе.

— Кому-то из нас, возможно, придется умереть. Может, даже многим.

Он хотел ответить, но она продолжала:

— Иногда мне приходят в голову слова из Евангелия. Кажется, от Луки[119]. На Тайной Вечери[120] Христос говорит своим ученикам: вы мои друзья и сотрапезники, но один из вас дьявол. Так что вполне возможно, что один из нас тоже дьявол.

— Вы так думаете?

— Почти уверена. Кто-то, кого мы знаем, кто пользуется нашим доверием, но засыпает не с мыслями о мученической кончине, а о горсти сребреников и, просыпаясь, чувствует в ладони их тяжесть.

— Корыстолюбие?

— Честолюбие будет точнее. Как распознать дьявола? Как узнать его? Дьявола узнаешь сразу. Он всех баламутит, везде лезет — рвется к власти. — Она на минуту замолкла и задумчиво продолжала: — У меня была подруга, близкая к дипломатическим кругам… Так вот, она мне рассказывала, как поделилась с одной немкой своими впечатлениями от мистерий[121] в Обераммергау[122] — зрелище Страстей Христовых глубоко ее тронуло. А немка презрительно заявила: «Ничего вы не понимаете. Нам, немцам, не нужен Иисус Христос! У нас есть Адольф Гитлер. Он более велик, чем Христос и все пророки вместе взятые!» Это была очень славная, простая женщина. Она действительно так думала. И те же чувства обуревали толпы людей. Гитлер обладал гипнотическим влиянием. Он говорил, а они слушали — и безоглядно принимали пытки, газовые камеры и издевательства гестапо.

Она пожала плечами и продолжала уже более спокойно:

— И все-таки странно, что вы это сказали.

— Что я сказал?

— Про Старца, Властелина Горы, Повелителя ассасинов.

— Только не говорите, что здесь и вправду есть Старец, Властелин Горы?

— Нет. Старца здесь, конечно, нет, но, пожалуй, есть Властительница Горы.

— Властительница? А что она собой представляет?

— Сегодня вечером увидите.

— А что мы делаем сегодня вечером?

— Идем на великосветский прием, — сказала Рената.

— Как давно вы не были просто Мэри Энн…

— Придется вам еще подождать, пока мы снова не полетим куда-нибудь.

— Сдается мне, — глубокомысленно начал сэр Стаффорд Най, — что пребывание на вершинах чрезвычайно пагубно действует на характер человека.

— Вы хотите сказать — в высшем обществе?

— Нет. Я говорю в чисто географическом смысле. Когда вы обитаете в замке на вершине какой-нибудь горы, а весь мир лежит далеко внизу, у ее подножия, вы начинаете относиться к людям внизу с некоторым презрением. Вы выше всех, вы — само величие. Именно это и чувствовал Гитлер в Берхтесгадене, то же самое, вероятно, чувствует и тот, кто взбирается на горные вершины и взирает оттуда на своих ближних, копошащихся внизу.

— Сегодня вечером ведите себя осмотрительней, — предупредила его Рената. — Вам придется нелегко.

— Инструкции?

— Вы человек, затаивший обиду. Из тех, кто недоволен власть предержащими, вас не устраивает существующий порядок вещей. Вы бунтовщик, но тайный. Сумеете?

— Постараюсь.

Они ехали по местам, все более далеким от цивилизации. Их машина то и дело петляла, взбираясь все выше по серпантину, проносилась сквозь горные деревушки, порой оказываясь в непосредственной близости от обрыва, на захватывающей дух глубине которого виднелись отраженные в реке огоньки далеких колоколен.

— Куда мы едем, Мэри Энн?

— В «Орлиное гнездо».

Они свернули в последний раз. Дорога пошла лесом. Стаффорду Наю показалось, что в чаще несколько раз мелькнул то ли олень, то ли еще какой зверь. Несколько раз ему на глаза попались и люди в кожаных куртках, с ружьями. Должно быть, егеря. Наконец перед ними на крутом отроге возник замок. Ему показалось, что какая-то часть его лежит в руинах, хотя он явно был отреставрирован и перестроен. Замок поражал массивностью и величием и тем, что в нем не было ничего современного. Он дышал славой минувших веков — мощью, накопленной столетиями.

— Здесь в старину было Великое герцогство Лихтенштольц. Замок построил великий герцог Людвиг в тысяча семьсот девяностом, — сказала Рената.

— А теперь кто здесь живет? Нынешний великий герцог?

— Нет. Это все в прошлом и давно уже поросло быльем. Их больше нет.

— Тогда кто же здесь живет?

— Некто, обладающий реальной властью, — сказала Рената.

— Деньги?

— Да, и колоссальные.

— Неужели мы увидим мистера Робинсона, который для встречи с нами решил воспользоваться самолетом?

— Поверьте — здесь встреча с мистером Робинсоном практически исключена.

— Жаль. Мне мистер Робинсон нравится Колоритная личность, верно? Кстати, кто он на самом деле — по национальности?

— Этого, мне кажется, никто не знает и никогда не узнает. Кто утверждает, что он турок, кто считает его американцем, кто голландцем, а кое-кто — и коренным англичанином. Ходят слухи, что мать его была не то рабыня-черкешенка, не то русская великая княгиня, а то и индийская бегума[123] или еще бог знает кто. Да нет же, конечно, все это ерунда. Один мой знакомый уверял, что его мать — некая мисс Мак-Леллан из Шотландии. По-моему, это ближе к истине.

Они въехали под грандиозный портик. Навстречу им по ступеням сбежали два ливрейных лакея, которые приветствовали гостей подчеркнуто почтительными поклонами. Их багаж выгрузили — а багажа у них было предостаточно. Поначалу Стаффорд Най никак не мог взять в толк, зачем ему велели взять такую кучу вещей, но теперь начал понимать, что все они могут пригодиться. Он подумал, что сегодня вечером они как раз и пригодятся. Его спутница это подтвердила.

Они снова встретились перед обедом под гулкие удары громадного гонга. Най ждал ее в холле. Она спустилась к нему в роскошном вечернем туалете — темно-красное бархатное платье, рубиновое ожерелье и рубиновая диадема. Лакей торжественно прошествовал впереди них и, распахнув дверь, объявил:

— Графиня Зерковски, сэр Стаффорд Най!

«Наш выход, и я надеюсь, что мы смотримся как подобает», — подумал про себя сэр Стаффорд Най.

Опустив глаза, он с удовольствием посмотрел на запонки с бриллиантами и сапфирами, украшавшие его рубашку. В следующую минуту у него захватило дух от удивления. То, что он увидел, превосходило все его ожидания. Перед ним была невиданных размеров зала в стиле рококо[124], с креслами, диванами и портьерами из редчайшей парчи и бархата. Стены были увешаны картинами, которые он не смог бы сразу назвать, но среди них он с первого взгляда заметил — а он знал толк в живописи — подлинного Сезанна[125], Матисса[126] и, кажется, Ренуара[127]. Картины, стоящие поистине больших денег.

На кресле, размерами и роскошью напоминавшем трон, — восседала женщина, как ему показалась, необъятной толщины. «Не женщина, а кит, — подумал Стаффорд Най — и вправду, иначе ее не назовешь». Громадная, бесформенная, заплывшая жиром туша. Двойной — тройной — да нет, почти четверной подбородок. Платье из плотного оранжевого атласа. На голове — сверкающая драгоценными камнями тиара искусной работы, напоминающая корону. Пухлые ладони с толстыми, бесформенными пальцами покоились на резных поручнях. И на каждом пальце — по перстню с громадным камнем. Пара солитеров. Рубин, изумруд, сапфир, бриллиант, бледно-зеленый камень, названия которого он не знал — возможно, хризопраз, и какой-то желтый камень — если не топаз, то, возможно, редкого оттенка бриллиант. «Ну и страшилище», — подумал он. Утопает в собственном жиру. Вместо лица — вся в складках, оплывшая масса жира. И в нем, как изюмины в громадной сдобной булке, — пара маленьких черных глаз, которые глядят на мир острым, оценивающим взглядом. «Вон как меня разглядывает, а Ренату — нет», — подумал он. Ренату она знала. Рената явилась сюда по приказу, ей была назначена встреча. Выбирай то выражение, которое тебе больше по вкусу. Ренате было приказано привезти его сюда. Интересно, чего ради. На этот вопрос он ответить не мог, но был уверен, что причина этому несомненно есть. Она буравила его своими глазками, явно пытаясь решить, тот ли он человек, который ей нужен. Или, точнее сказать, тот ли товар, который она заказывала.

«Надо мне как можно точнее угадать, что ей нужно, — подумал он. — Придется постараться, иначе… — Он вполне допускал, что, если он придется ей не по вкусу, толстуха поднимет унизанный перстнями толстый палец и прикажет одному из этих рослых мускулистых лакеев: „А сбрось-ка ты его вон с того обрыва“. Да нет, бред какой-то. В наше время такое попросту невозможно. И куда меня занесло? Неужели придется участвовать в этом маскараде?» — Ты явилась в точно назначенное время, детка.

Голос был хриплый, астматический, но в былые времена, подумал он, в нем наверняка звучала сила, а возможно, он даже был красив. Теперь все это осталось в прошлом. Рената вышла вперед, сделала легкий реверанс. Потом взяла толстую руку и церемонно к ней приложилась.

— Позвольте представить вам сэра Стаффорда Ная. Графиня Шарлотта фон Вальдзаузен.

Пухлая рука протянулась к нему. Он склонился над ней, соблюдая этикет. Потом услышал слова, которые его удивили:

— Я знакома с вашей двоюродной бабушкой.

Он не сумел скрыть своего удивления и сразу же заметил, что ее это позабавило. Заметил он и то, что она ожидала такой реакции. Она разразилась каким-то неестественным скрипучим смехом. Очень неприятным.

— Пожалуй, лучше сказать, что я когда-то была с ней знакома. Мы не виделись много-много лет. Девчонками мы с ней учились в Швейцарии, в Лозанне. Матильда. Леди Матильда Болдуэн-Уайт.

— Эту замечательную новость я привезу ей с большим удовольствием, — сказал Стаффорд Най.

— Она старше меня. В добром ли она здравии?

— Для своего возраста в отменном. Живет спокойно, в сельской местности. Разве что жалуется на артрит и ревматизм.

— Ах да — неизбежные старческие недуги. Пусть ей поколят прокаин. У нас тут доктора все время его прописывают. И с очень даже неплохим результатом. Она знает, что вы должны были меня навестить?

— Мне кажется, она не имеет об этом ни малейшего представления, — сказал сэр Стаффорд Най. — Ей известно только, что я поехал на фестиваль современной музыки.

— Надеюсь, вы получили удовольствие?

— О, необычайное. И оперный зал очень хорош.

— Один из лучших. Фуй! В сравнении с ним Байрейтский театр покажется средней школой! Знаете, во сколько обошлось его строительство?

Она назвала сумму — миллионы марок. У Ная перехватило дух, а он не чувствовал никакой необходимости это скрывать. Она явно была довольна произведенным впечатлением.

— Деньги — это все, — сказала она. — Человек знающий, способный, проницательный и при деньгах может добиться чего угодно. Деньги могут обеспечить все блага.

Последние два слова она произнесла со сладострастием, словно смакуя, и даже причмокнула губами, что произвело на него не только отталкивающее, но и довольно зловещее впечатление.

— Здесь это бросается в глаза, — сказал он, обводя взглядом стены.

— Вы любите искусство? Да, я это заметила. Вон там, на восточной стене, самый лучший в мире Сезанн. Кое-кто считает, что… — как она там называется?.. — вылетело из головы, ну, та, что в Метрополитене[128] — лучше. Не верьте. Лучший Матисс, лучший Сезанн, все лучшее — здесь. Здесь, в моем «Орлином гнезде».

— Потрясающе, — сказал сэр Стаффорд. — Просто потрясающе.

Гостей стали обносить напитками. Сэр Стаффорд заметил, что Владычица Горы к спиртному не притронулась. «Вероятно, опасается, что при таком непомерном весе у нее подскочит давление», — решил он.

— А где вы познакомились с моей деточкой? — спросила жирная каракатица.

Не ловушка ли? Но мешкать было нельзя.

— В американском посольстве, в Лондоне.

— Ах да, мне говорили. А как поживает — ах, опять забыла, как ее зовут — Милли Джин, наша аристократка с Юга? Как вы считаете — она привлекательна?

— Само очарование. В Лондоне все от нее без ума.

— А бедный нудный Сэм Кортмэн, посол Соединенных Штатов?

— Весьма положительный мужчина, — вежливо ответил Стаффорд Най.

Она захихикала.

— Ах так, пытаетесь соблюсти политес? Ну что ж, он на своем месте. Делает, что ему прикажут — так должен поступать всякий добросовестный политик. Быть послом в Лондоне очень приятно. Это Милли Джин для него добилась. Ах, она могла пристроить его в посольство какой угодно страны — при ее-то деньгах. Ее отцу принадлежит половина всей техасской нефти, он владеет землей, золотыми приисками, да чего только у него нет. Но ее отец — грубый, чудовищно уродливый тип — а она? Посмотрите: утонченная аристократочка. Совсем не походит на богатую выскочку. Она выбрала верную тактику, верно?

— Иногда это не так уж трудно, — сказал сэр Стаффорд Най.

— А вы сами? Вы не богаты?

— Могу только мечтать.

— Значит, Министерство иностранных дел в наше время — как бы это сказать — не очень щедро платит?

— Видите ли, я бы не стал так говорить… Главное — возможность много ездить, встречаться с интересными людьми. Видишь мир, узнаешь кое-что о том, что творится вокруг.

— Кое-что, но не все.

— Далеко не все.

— А вам когда-нибудь хотелось — как бы это сказать — знать, что творится за кулисами, за сценой?

— Иногда можно и без этого кое-что понять, — ответил он уклончиво.

— До меня дошли слухи, что вы и в самом деле имеете такую особенность — составлять определенное мнение о происходящем. К тому же не вполне совпадающее с общепринятым.

— Случалось, мне недвусмысленно заявляли, что я — гадкий мальчишка и позор всей семьи, — сказал Стаффорд Най и рассмеялся.

Шарлотта захихикала, тряся всеми своими подбородками.

— А вы не стесняетесь признаться в своих недостатках?

— К чему лицемерить? Все равно все тайное становится явным.

Она посмотрела на него.

— Что вам нужно от жизни?

Он пожал плечами. Снова придется играть с листа.

— Ничего, — сказал он.

— Да полно, полно. Неужели вы хотите, чтобы я в это поверила?

— Даже не сомневайтесь. Я не честолюбив. Или я похож на честолюбца?

— Нет, нисколько.

— Мне нужно только немного комфорта и невинных радостей. Чтобы имелось что поесть и выпить — в умеренных количествах — и друзья, с которыми было бы интересно.

Старуха подалась вперед. Она три или четыре раза моргнула, то широко раскрывая глаза, то зажмуриваясь. После чего заговорила совсем другим тоном, в котором прорезались свистящие нотки:

— Вы умеете ненавидеть? Знаете, что такое ненависть?

— Ненависть — пустая трата времени.

— Понятно, Понятно. На вашем лице нет морщин, выдающих недовольство жизнью. Значит, вы не лукавите. Но все равно, я думаю, вы готовы вступить на некую тропу, которая приведет вас в определенное место, и вы пойдете по ней вроде бы просто так, ни на что, в сущности, не рассчитывая. Но в конце пути, если вы найдете достойных советчиков, достойных помощников, все ваши желания исполнятся — если вы, конечно, умеете желать.

— Что тут скажешь? — ответил Стаффорд Най. — Это всякий умеет. — Он взглянул на нее и еле заметно покачал головой. — Вы слишком прозорливы. Всех видите насквозь.

Лакей широко распахнул дверь.

— Кушать подано!

Последовал отработанный годами церемониал. Он напоминал королевские приемы. Через распахнутые настежь двери в конце залы была видна ярко освещенная парадная столовая с расписным потолком, освещенная тремя колоссальными канделябрами. К графине с обеих сторон подошли две пожилые женщины. Обе в вечерних платьях, седые волосы уложены в высокие мудреные прически, у каждой на груди — брошь с бриллиантами. Стаффорду Наю они чем-то напомнили тюремщиц. Он подумал, что это скорее не телохранительницы, а нечто вроде приживалок или привилегированных сиделок, которые следят за здоровьем, внешним видом и интимными деталями быта графини Шарлотты. Почтительно поклонившись, дамы подхватили ее под руки и отработанным долгой практикой движением помогли с достоинством подняться на ноги.

— А теперь прошу к столу, — сказала Шарлотта.

Поддерживаемая своими помощницами, она возглавила шествие. Теперь она еще больше напоминала трясущееся желе, но по-прежнему внушала почтение. О ней нельзя было презрительно подумать: ну и толстуха! Нет, это была не просто толстая старуха — она была важной персоной и прекрасно это сознавала. Она хотела производить впечатление выдающейся личности. Сэр Стаффорд с Ренатой шли следом за ней и ее помощницами.

Когда они прошли через двери, больше напоминавшие ворота, он увидел перед собой не просто столовую, а скорее пиршественную залу.

Там была и лейб-гвардия — телохранители. Рослые, белокурые молодые красавцы, облаченные в нечто вроде военной формы. Как только Шарлотта вошла, все разом с лязгом обнажили мечи и скрестили лезвия над ее головой, образовав коридор. Шарлотта, собравшись с силами, отпустила своих спутниц и двинулась без посторонней помощи к громадному резному креслу, отделанному золотом и парчой, стоявшему во главе длинного стола. «Ни дать ни взять — свадебный кортеж, — подумал Стаффорд Най. — Причем свадьба моряка или военного. Нет, именно военного — только вот самого жениха не хватает».

Все гвардейцы в самом расцвете сил. Никого старше тридцати. Все как на подбор, так и пышут здоровьем. На лицах — ни тени улыбки, только почтительная серьезность, и… — он поискал подходящее слово — да, беззаветная преданность. Впрочем, дух тут не столько военный, сколько религиозный. Появились слуги — казалось, они чудом уцелели с довоенных лет, предшествовавших роковому тридцать девятому. Все это сильно напоминало съемки очень дорогого исторического фильма. И над всеми статистами царила восседавшая в кресле или на троне — это уж кому как угодно его назвать — не королева и не императрица даже, а очень старая женщина, выделяющаяся из остальных разве что необыкновенной тучностью да несравненным уродством. Кто она такая? Что она здесь делает? С какой целью?

К чему весь этот маскарад? Гвардия телохранителей — может, они сотрудники службы безопасности? К столу подходили все новые гости. Они склонялись перед чудищем в почтительном поклоне и занимали свои места. Все были одеты в обычные вечерние костюмы и платья. Никого не представляли.

Стаффорд Най, за долгие годы научившийся разбираться в людях, попытался оценить их на глазок. Типы самые разнообразные. Люди из разных сфер и профессий. Юристы. Он насчитал несколько, их ни с кем не спутаешь. Возможно, бухгалтеры и дичь покрупнее — финансисты; парочка военных в штатском. Они были, как он понял, приняты в доме как свои, но тем не менее «сидели ниже солонки», как было заведено когда-то у феодалов — на нижнем конце стола, как и положено людям зависимым.

Подали кушанья. Заливное — громадная кабанья голова, оленина, охлажденный лимонный шербет[129], великолепный слоеный торт, даже на вид необыкновенно вкусный. Необъятная старуха ела — ела с жадностью, словно изголодалась, смакуя каждый кусок. Снаружи донесся новый звук. Рев мощного мотора спортивного автомобиля. Машина мелькнула за окнами как белая молния. В зале прозвучал не менее мощный рев телохранителей:

«Хайль! Хайль! Да здравствует Франц!»

Белокурые гиганты перестроились с легкостью, которая свидетельствовала о привычной строевой муштре. Все встали. Только старуха осталась сидеть на своем троне, высоко подняв голову. Стаффорд Най отметил, что зал охвачен особым, почти паническим волнением.

Прочие гости или домочадцы — кто бы они ни были — исчезли с такой ловкостью, что напомнили Стаффорду Наю ящериц, ускользающих в трещины в стене. Золотоволосые юноши снова перестроились, мечи взлетели над головами, приветствуя повелительницу, она милостиво склонила голову, мечи вернулись в ножны, гвардейцы, получив разрешение, развернулись и, печатая шаг, вышли из зала. Она проводила их глазами, затем перевела взгляд сначала на Ренату, потом на Стаффорда Ная.

— Ну, как они вам? — сказала она. — Мои мальчики, мои юные воины, мои сыночки. Да, мои сыновья. У вас найдется слово, достойное их?

— Есть такое слово, — сказал Стаффорд Най. — Великолепие. — Он обратился к ней, как подобало обращаться к особе королевской крови: — Великолепие, мадам.

— Ах! — Она склонила голову, улыбнулась, и морщины разбежались по всему ее лицу. Это придало ей пугающее сходство с крокодилом.

«Чудовищная женщина, — подумал он, — чудовищная, просто дракон из страшной сказки. Неужели все это происходит на самом деле? Он никак не мог в это поверить. Или он находится еще в одном театре и в нем дают очередное представление?»

Двери с лязгом распахнулись. Отряд золотоволосых снова промаршировал в залу. На этот раз они не размахивали мечами — они пели. И мелодия и голоса поражали редкостной красотой.

После многих лет засилья поп-музыки услышать такое чудо… Стаффорд Най испытывал высочайшее наслаждение. Голоса один к одному. Ничего похожего на хриплый ор. Над ними работали настоящие маэстро вокала. Следили, чтобы их ученики не перенапрягали связки, не форсировали голос. Быть может, это и были юные герои нового мира, но музыку они исполняли вовсе не новую. Аранжировка «Хвалебного гимна». «Должно быть, где-то на галерее, огибающей залу наверху, спрятан оркестр», — подумал он. Это было попурри из вагнеровских тем. Мелодия «Хвалебного гимна» сменилась переливами темы «Рейна».

Отряд гвардейцев снова выстроился в два ряда, образовав коридор, по которому кто-то должен был торжественно прошествовать. Но на этот раз это была не престарелая императрица. Она осталась на своем троне в ожидании нового гостя.

И вот он вошел. При его появлении мелодия переменилась. Зазвучал мотив, который Стаффорд Най уже успел выучить наизусть. Тема «Юного Зигфрида». Зов рога Зигфрида, взмывающий ввысь во всей своей победительной юной славе, трубящий победу над новым миром, который он бросит к своим ногам.

Он вошел в распахнутую дверь и прошагал между двумя рядами своих преданных воинов — один из самых красивых молодых людей, каких только доводилось видеть Стаффорду Наю. Золотые кудри, голубые глаза, сложен как бог, и явился словно по мановению волшебной палочки, как существо из мира легенд. Мифы, герои, воскрешение, перевоплощение — в нем воплотилось все. В его красоте, в его силе, в его неподражаемой самоуверенности и дерзости.

Он прошествовал к трону и остановился прямо напротив едва не лопающейся от жира старухи, горой возвышавшейся над столом. Затем, изящно преклонив колено, поднес ее руку к губам, после чего вскочил и, вскинув руку в знакомом приветствии, испустил крик, который Стаффорд Най уже слышал в этом зале: «Хайль!» С немецким он был не в ладах, но все же как будто различил слова: «Славься, великая мать!»

Затем прекрасный юный герой огляделся. Ренату он явно узнал и не обратил на нее внимания, но, как только его взгляд упал на Стаффорда Ная, в нем зажегся острый интерес. Внимание, сказал себе Стаффорд Най. Внимание! Настал момент, когда он должен сыграть предназначенную ему роль. Только вот что это за роль, хотел бы он знать. За каким чертом его сюда понесло? Что ему нужно здесь, что нужно его спутнице? Зачем они приехали сюда?

Герой заговорил.

— Так, — сказал он, — у нас гости! — И добавил, с высокомерной улыбкой юнца, который уверен, что ему не найдется равных во всем мире: — Что ж, добро пожаловать!

Откуда-то из недр замка донесся звон большого колокола. В его гулком голосе не было ничего от похоронного звона, но звучал он как-то повелительно, словно созывая монастырскую братию на очередную службу.

— Пора и поспать, — сказала старуха. — Поспать. Встретимся завтра утром, в одиннадцать.

Она взглянула на Ренату и Стаффорда Ная.

— Вас проводят в ваши комнаты. Желаю вам крепкого сна.

Королева отпускала своих подданных.

Стаффорд Най увидел, как рука Ренаты взметнулась в фашистском приветствии, но адресовано оно было не Шарлотте, а златокудрому герою. Ему послышалось, что она произнесла: «Хайль Франц Иосиф!» Он точно скопировал ее жест и повторил вслед за ней: «Хайль!»

Шарлотта снова обратилась к ним:

— Вам бы не хотелось завтра утром прогуляться верхом по здешним лесам?

— Я мечтал об этом, — заявил Стаффорд Най.

— А как ты, детка?

— Я тоже.

— Что ж, прекрасно. Тогда до завтра. Доброй ночи вам обоим, рада, что могу видеть вас у себя. Франц Иосиф — дай мне руку. Мы идем в Китайский будуар. Нам еще о многом надо поговорить, ведь завтра утром ты уезжаешь.

Лакеи проводили Ренату и Стаффорда Ная в их апартаменты. Най немного помедлил на пороге. Нельзя ли им сейчас перекинуться парой слов? Но нет, не стоит. Пока они находятся в замке, лучше быть осторожнее. Как знать — может, стены этих комнат нашпигованы микрофонами.

Рано или поздно ему все равно придется кое о чем ее спросить. Многое из увиденного встревожило его, пробудив в душе новые мрачные опасения. Его уговорили, его втянули в какую-то игру. Но в какую? И кто здесь за главного?

Спальни были роскошные, но душные. От великолепных драпировок из атласа и бархата, среди которых многие были старинной работы, шел легкий душок тления, чуть сдобренный благовониями. Интересно, часто ли гостила здесь Рената…

Глава 2 Юность и красота

Позавтракав в небольшой столовой на первом этаже, Стаффорд Най встретился с Ренатой, которая ждала его у подъезда. Лошади уже были поданы.

Оба они привезли с собой костюмы для верховой езды. По-видимому, все было тщательно и заранее продумано.

Они сели на лошадей и поехали по аллее, которая вела к воротам. Рената о чем-то разговаривала с конюхом, который привел лошадей.

— Он спрашивает, нужно ли нас сопровождать. Я сказала, что нет. Я знаю здесь все тропинки.

— Вот как. Вы бывали здесь раньше?

— В последнее время не слишком часто. А в детстве мне эти места были хорошо знакомы.

Он испытующе взглянул на нее. Она сделала вид, что не заметила этого взгляда. Они ехали бок о бок, и он любовался ее профилем — тонкий нос с горбинкой, стройная шея, горделиво вскинутая головка. И наездница она отличная, он сразу это заметил.

И все-таки нынче утром ему явно было не по себе. Только он никак не мог понять почему…

Он в который раз стал вспоминать зал аэропорта. Женщину, которая подошла к нему. Стакан пльзенского пива… Во всем этом не было ничего из ряда вон выходящего — ни в тот момент, ни потом. Конечно, он пошел на риск. Но с какой стати сейчас, когда все это уже в прошлом, что-то опять не дает ему покоя?

Они проскакали галопом по дорожке среди деревьев. Великолепный парк, чудесные леса. Он заметил вдали пасущихся оленей. Рай для охотника, рай для тех, кому мил давно канувший в прошлое образ жизни, рай, в котором живет… Кто живет? Змей? Так уж повелось с самого начала — где рай, там и змея. Он натянул повод, и обе лошади перешли на шаг. Они с Ренатой наконец-то были наедине — ни микрофонов, ни стен, которые имеют уши… Теперь оно настало — время задавать вопросы.

— Кто она? — спросил он требовательно. — Что из себя представляет?

— Ответ очень прост. Настолько прост, что вы будете разочарованы.

— Я слушаю.

— Она — это нефть. Медь. Золотые прииски в Южной Африке. Оружие в Швеции. Залежи урановых руд на севере. Разработки ядерного оружия, богатейшие пласты кобальта. Вот это все и есть — она.

— Очень странно, что я о ней ничего не слышал, не знал ни ее имени, ни… вообще ничего…

— Она не хочет, чтобы о ней знали.

— А разве можно утаить подобные вещи?

— Легче легкого, если в вашем распоряжении медь, и нефть, и радиоактивные руды, и оружие, и многое другое. Деньги могут обеспечить рекламу, но те же деньги помогают хранить инкогнито и оберегают тайны.

— А откуда она взялась?

— Ее дед — американец. Если не ошибаюсь, был железнодорожным магнатом. Возможно, одним из финансовых воротил. Все это уже стало достоянием истории, и докопаться до этого нелегко. Женился он на немке. Вы наверняка о ней слышали. Ее все называли Большая Белинда. Оружейные заводы, пароходные компании, вся индустриальная мощь Европы. Она унаследовала это от своего отца.

— Они владели несметными богатствами, — сказал сэр Стаффорд Най. — А значит, были всесильны. Вы это хотели сказать?

— Да. И имейте в виду, она унаследовала не только деньги, но и ум. Она умеет делать деньги. Она — блестящий организатор. К чему бы она ни прикоснулась, все умножается многократно. У нее громадные деньги, которые все время находятся в обороте. Деньги делают деньги. Конечно, она советуется с другими, интересуется их мнением, но в конце концов всегда поступает по-своему. И оказывается в выигрыше — капитал ее достиг невероятных размеров.

— Ну, это-то понятно. Когда капитал неимоверно велик, он обречен на непрерывный рост. Но чего она добивается? Какова ее цель?

— Вы сами только что сказали… Она всесильна.

— И она живет здесь безвыездно? Или хотя бы иногда…

— Она бывает в Америке и в Швеции. Да, конечно, она выезжает, только не часто. Она предпочитает сидеть здесь, как раздувшийся паук в центре паутины, и дергать за все нити. Финансовые нити. И другие тоже.

— Что вы имеете в виду? Какие еще нити?

— Искусство. Музыканты, художники, писатели.

— Догадаться нетрудно. У нее потрясающая коллекция живописи.

— В верхних галереях замка все стены увешаны шедеврами. Там есть и Рембрандт[130], и Джотто[131], и Рафаэль[132], и целые витрины драгоценностей — все самое лучшее.

— И все это принадлежит уродливой разжиревшей старухе. Теперь-то ее душенька довольна?

— Нет, но она прилагает все усилия, чтобы добиться своего.

— А чего, собственно, она добивается?

— Она любит молодежь. Вот сила, которой она мечтает овладеть: власть над молодыми умами. Сейчас весь мир кипит, молодежь готова к бунту. И это поощряется. Новейшая философия, современное мышление, писатели и прочие властители дум, все, кого она финансирует и подчиняет себе.

— Но как можно?.. — начал он и осекся.

— Не могу сказать — сама не знаю. Это огромная разветвленная сеть. В каком-то смысле она стоит за всем этим, поддерживает довольно странные благотворительные прожекты, искренних филантропов и идеалистов, создает бесконечные гранты для молодых ученых, художников, литераторов…

— И вы считаете, что это еще…

— Да, это еще не все. Планируются великие перемены В них верят — в создание нового мира. Ведь именно это вот уже тысячи лет обещают людям вожди, об этом твердят все, кто ожидает пришествия мессии[133], предсказывают те, кто вновь воплотился, чтобы учить закону, как Будда, это обетование всех религий, в конце концов. Это же обещают и политиканы. В то же верили и ассасины: их Повелитель им обещал и, по их мнению, дал обещанное.

— А с наркотиками она тоже связана?

— Конечно. Разумеется, ей самой они не нужны. Это только средство подчинить людей своей воле. Ведь это один из способов уничтожения. Устранения слабых. Тех, кто, по ее мнению, ни на что не пригоден, даже если и подавал надежды. Сама она ни в жизнь не притронется к наркотикам — она сильный человек. Но наркотики — самый легкий и естественный способ отбора и истребления наименее приспособленных.

— А какие у нее резервы? Одной пропагандой ничего не добьешься.

— Конечно, вы правы. Пропаганда — только первая стадия, а под ее прикрытием идет гонка вооружений, создаются огромные резервы. Оружие переправляется в отсталые страны, а оттуда расползается по всему миру. Танки, пушки, ядерное оружие идет в Африку, в Южные моря, в Южную Америку. В Южной Америке идет большая работа. Колоссальные склады оружия — в том числе и химического. Создаются отряды юношей и девушек…

— Сущий кошмар! Откуда вы все это знаете, Рената?

— Кое-что мне рассказали, кое-что я разузнала сама.

— Но как вы… Что общего у вас с ней?

— За всеми грандиозными и всеобъемлющими прожектами всегда скрывается какая-нибудь ерунда. — Она внезапно рассмеялась. — Представьте себе, когда-то она была влюблена в моего деда. Идиотская история. Он жил здесь, по соседству. Его замок милях в двух отсюда.

— Он что, обладал какими-нибудь талантами?

— Вовсе нет. Ну разве что завзятый охотник. Но он был красавец, покоритель женских сердец. Вот так и получилось, что она взяла меня под свое покровительство, сделала своей единомышленницей… и своей рабыней. Я на нее работаю. Нахожу нужных ей людей. Исполняю поручения в разных концах земли.

— В самом деле?

— Что за странный вопрос!

— Просто хотелось бы понять, — сказал сэр Стаффорд Най.

Да, ему очень хотелось понять… Он смотрел на Ренату и снова вспоминал аэропорт. Он сам работает на Ренату, он работает с Ренатой. Она привезла его в этот замок. Кто приказал ей доставить его сюда? Желеобразная Шарлотта, сидящая в центре своей паутины? У него была неважная репутация: в дипломатических кругах его считали не очень надежным человеком. Возможно, эти люди хотят его использовать для каких-то мелких интриг, что весьма унизительно. В его голове пронеслось множество вопросов: «Рената… Я рискнул довериться ей во Франкфурте, и все прошло гладко. Со мной ничего не случилось. И все же я не знаю, кто она. Что она собой представляет? Не знаю. И не могу безоговорочно ей доверять. В наше время верить нельзя никому. Абсолютно никому. Может, она должна была меня завербовать. Просто взять голыми руками, и эта история во Франкфурте была тщательно спланированной операцией. Они учли, что я человек довольно авантюрный и могу пойти на риск, а после этого стану всецело ей доверять».

— Давайте пойдем кентером[134], — предложила она. — Мы слишком долго шагаем лошадей.

— Я еще не успел спросить, что вы-то делаете во всей этой заварухе?

— Исполняю приказания.

— Чьи?

— Существует оппозиция. Оппозиция существует всегда. Есть люди, которые догадываются о том, что происходит, о том, каким образом хотят изменить мир, чего эти фанатки добиваются с помощью денег, капитала, запасов оружия, используя наивный идеализм молодежи и крича на всех углах о своей невероятной силе. И они пытаются им противостоять.

— Значит, вы с ними?

— Я все сказала.

— Но как вас понимать, Рената?

Она повторила:

— Я все сказала.

Он спросил:

— А тот молодой человек — вчера вечером?

— Франц Иосиф?

— Это его настоящее имя?

— Под этим именем он известен всем.

— Однако у него есть и другое?

— Вы так думаете?

— Ведь он и есть юный Зигфрид, верно?

— Значит, вы догадались? Вы поняли, что он собой воплощает?

— Пожалуй. Юноша-герой. Юноша-ариец[135]. В Европе это непременно должен быть юный ‘ариец. Здесь все еще жив этот стереотип. Высшая раса, супермен. Обязательно арийское происхождение.

— Да, это, так сказать, последние отголоски фашизма. Конечно, это не особенно афишируют, а в других странах и вовсе не обращают внимания. Но вот что касается Южной Америки и Южной Африки… Там много горячих голов.

— А чем занимается юный Зигфрид? Или он только и делает, что красуется да целует ручку своей покровительнице?

— О, он прекрасный оратор. Когда он взывает к толпе, его приверженцы готовы идти ради него на смерть.

— Вы в это верите?

— Он в это верит.

— А вы?

— Иногда. — И она добавила: — Красноречие — страшная вещь, уверяю вас. Магия голоса, магия слов — даже не слишком убедительных слов. Главное, как они сказаны. А голос у него потрясающе выразительный, женщины плачут и падают в обморок, когда он к ним обращается — да вы и сами в этом скоро убедитесь.

Вчера вы видели телохранителей Шарлотты. Помните, как они были разряжены? Вы встретите подобных ряженых по всему свету, правда, они везде выглядят по-разному: то с длинными космами, то при бороде, а девушки, например, в развевающихся ночных рубашках… Но повсюду — разговоры о красоте и блаженстве, о прекрасном мире, о царстве юных, которое их ждет, как только они уничтожат старый мир. Легендарная Страна вечной юности лежала к западу от Ирландского моря[136], да? То была блаженная страна, безмятежная и тихая — совсем не похожая на то, что мы себе воображаем. Там был серебристый песок, ласковое солнце и певучий ропот волн…

А нам теперь подавай анархию, погромы и баррикады. Только анархия может удовлетворить чаяния тех, кто все это задумал. Это наводит ужас, но и завораживает — самой мощью насилия, и тем, что за это приходится расплачиваться муками и страданиями…

— Так вот каким вам представляется сегодняшний мир?

— Подчас таким.

— А мне — что прикажете делать мне?

— Следовать за своим проводником. Ваш проводник — я. Как Вергилий вел Данте[137], я поведу вас по кругам ада, покажу садистские фильмы из фильмотеки СС[138], покажу, как обожествляют жестокость, пытки, насилие. Покажу и как выглядят грандиозные мечты о рае, где должны будут царствовать мир и красота. Заранее ничего говорить не буду. Вы сами должны сделать ваш выбор.

— Я могу вам доверять, Рената?

— Решайте сами. Можете сбежать, если хотите, а можете остаться и узнать новый мир — мир, создающийся заново.

— Колода карт! — вырвалось у сэра Стаффорда.

Она с недоумением взглянула на него.

— Как в «Алисе в Стране чудес». Карты, картонные карты, взметенные вихрем. Кружащиеся в воздухе. Короли, дамы, валеты. Всех мастей.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что все это — подделка. Липа. Вся эта чертова чехарда — сплошная липа.

— В каком-то смысле — да.

— Все ряженые, все играют свои роли, разыгрывают представление. Ну что, я, похоже, подбираюсь к сути вещей?

— Отчасти — да, отчасти — нет…

— Мне только хочется спросить у вас — самому мне не разгадать эту загадку. Большая Шарлотта приказала вам доставить меня к ней — зачем? Что она обо мне знает? Что измышляет из меня сделать?

— Это мне и самой не совсем ясно — может, она видит вас неким Серым Кардиналом[139], действующим исподтишка. А что, вам бы это подошло.

— Но она же ничего обо мне не знает!

— Ах, вот вы о чем! — И Рената вдруг звонко рассмеялась. — Честное слово, это так смешно — опять же все сводится к совершеннейшему пустяку, так уж устроен мир.

— Рената, я ничего не понимаю.

— Конечно не понимаете, — ведь это так просто. Вот мистер Робинсон, тот понял бы сразу.

— Будьте любезны объяснить, о чем это вы?

— Да все та же старая-престарая история: «Не важно, кто вы такой. Важно — кто ваши знакомые». Ваша двоюродная тетушка Матильда и Большая Шарлотта вместе учились в школе.

— Вы что, всерьез считаете…

— Школьные подружки.

Он уставился на нее, онемев от удивления. Потом откинул голову назад и от всей души расхохотался.

Глава 3 Придворный шут

Они уехали из замка в полдень, распрощавшись с его хозяйкой. Они спускались по тому же дорожному серпантину, оставляя замок в горной выси, и после многочасового пути прибыли, наконец, в цитадель в Доломитах — скрытый горами амфитеатр, где проводились встречи, собрания, концерты и прочие массовые мероприятия молодежи.

Вот куда на этот раз привела его Рената, его проводник, и он, сидя на высеченной в камне скамье, внимательно во все вглядывался и вслушивался. Теперь он стал лучше понимать то, о чем она говорила ему утром. Многолюдная толпа, наэлектризованная, как все толпы, будь то сборище фанатиков, слушающих проповедника-евангелиста[140] в Мэдисон-сквер-гарден[141], в Нью-Йорке, или в полусумраке церкви в Уэльсе[142], будь то толпа болельщиков на стадионе, или массовая демонстрация, рвущаяся громить посольства, брать штурмом университеты и сражаться с полицией.

Она привела его сюда, чтобы он воочию убедился в незаурядных способностях этого «юного Зигфрида».

Франц Иосиф, если это было его настоящее имя, обратился к толпе. Его голос, то звенящий, то вкрадчивый, обладал непостижимым свойством пробуждать бурные чувства, он безраздельно владел стонущей, почти рыдающей толпой молодых женщин и мужчин. Каждое его слово казалось исполненным глубочайшего смысла, влекло к нему все мысли и сердца. Толпа повиновалась ему, как оркестр дирижеру. Но о чем же говорил этот юнец? Что пытался донести до слушателей? Сэр Стаффорд не мог припомнить ни слова из этой зажигательной речи, едва она отзвучала, но чувствовал, что его задело за живое, что он тоже охвачен всеобщим воодушевлением. Но это ощущение быстро прошло. А толпа хлынула к высеченной в скале сцене, клубилась, вопила, тянула к нему руки. Некоторые девушки не помня себя кричали во весь голос. Многие теряли сознание. Он подумал: «Вот до чего мы дошли. Все подчинено лишь эмоциям, разгулу чувств. Дисциплина? Сдержанность? Теперь это и в грош не ставят. Никому ничего не нужно, главное, чтобы не мешали чувствовать. Какой же новый мир они могут создать, и что это будет за мир…»

Его спутница тронула его за локоть, и они выбрались из толпы. Они разыскали свою машину, и шофер, прекрасно, судя по всему, знавший здешние дороги, доставил их в гостиницу, прилепившуюся к горному склону, где для них были зарезервированы номера.

Спустя некоторое время они вышли прогуляться и по хорошо протоптанной тропинке поднялись на склон горы, туда, где на небольшой лужайке стояла очень изящная скамья. Они сели и некоторое время молчали. Потом Стаффорд Най повторил то, что сказал накануне:

— Колода карт.

Снова воцарилось молчание. Наконец Рената спросила:

— Что скажете?

— О чем?

— Что вы думаете об увиденном?

— Меня это не убедило.

Она облегченно вздохнула.

— Я на это надеялась.

— Во всем этом ни капли искренности, правда? Просто грандиозное шоу. Спектакль, поставленный талантливым режиссером — может, целым коллективом режиссеров. Эта чудовищная старуха наверняка наняла продюсера. Их, естественно, никто не видит. Сегодня мы лицезрели главного актера.

— Что вы о нем думаете?

— Насквозь фальшив, — сказал Стаффорд Най. — Всего лишь актер. Первоклассный, мастерски разрекламированный, но актер.

Смех Ренаты застал его врасплох. Она вскочила со скамьи. Лицо ее вдруг стало веселым и чуть-чуть ироничным.

— Я знала, — сказала она. — Знала, что вы все поймете. Знала, что вы обеими ногами стоите на земле. Признайтесь: вы всегда умели понять, что к чему? Вас не так-то просто провести. Вы всегда распознаете фальшь.

Ах, Шекспир! Но совсем даже необязательно смотреть его пьесы, чтобы понять, для какой роли вы созданы — у всех королей и великих людей были свои шуты. Да! Королевский шут всегда говорит королю правду, его речи полны здравого смысла, он смеется над тем, что другие принимают всерьез.

— Так вот кто я, по-вашему? Придворный шут?

— Разве вы сами не чувствуете этого? Это именно то, что нам нужно — что нам необходимо. Вы сказали: «Колода карт. Картинки». Вот именно! Дорогостоящая, непомерно раздутая показуха! Как же вы правы! Но люди-то попадаются на удочку. Они думают: как это чудесно! Или: вот дьявольщина! Или вообще ничего толком не понимают, но считают, что это что-то неимоверно важное. Конечно, они ошибаются, но… но ведь надо как-то им показать, что вся эта затея, от начала до конца, — сплошной балаган. Чудовищный балаган. Вот этим мы с вами и займемся.

— И вы уверены, что нам удастся разоблачить этих деятелей?

— Ну, разоблачить — едва ли. Но вы же знаете — стоит показать людям, что им пытаются всучить подделку, что все это — лишь грандиозная мистификация… и они отвернутся сами.

— Вы собираетесь проповедовать новый завет — Евангелие Здравого Смысла?

— Конечно нет, — сказала Рената. — Думаю, таких проповедей никто и слушать не станет.

— Да, в наше время — вряд ли.

— Верно. Так что придется добывать убедительные доказательства — факты.

— А у нас хоть что-нибудь есть?

— Да — то, что было у меня с собой во Франкфурте — то, что я с вашей помощью благополучно доставила в Англию.

— Не понимаю.

— Потерпите — немного позже вы все узнаете. Сейчас нам с вами предстоит сыграть свои роли. Мы на все готовы, горим желанием, прямо-таки ждем не дождемся, пока нас примут в их ряды. Мы разделяем идеалы молодых. Мы верные последователи и приверженцы юного Зигфрида.

— Вы с этой ролью справитесь блестяще. А вот я в себе не вполне уверен. Мне никогда не удавалось быть чьим-то приверженцем. Сами понимаете: королевскому шуту это не к лицу. Он — по натуре скептик и крушитель идеалов. В наше время это вряд ли приветствуется, не так ли?

— Да, это вряд ли кому по вкусу. Придется вам на время упрятать свой скептицизм подальше. Однако не в тех случаях, когда вы будете говорить о своих начальниках и политическом бомонде: о дипломатах, о Министерстве иностранных дел, о правительстве и прочих власть предержащих. Тут вы можете возмущаться, критиковать и злобствовать на всю катушку.

— И все же я никак не пойму, какая мне в этом крестовом походе отводится роль.

— Роль старая как сам мир и всем понятная, равно как и мотивы ваших действий. У вас вроде бы есть свой частный интерес. Вот и ведите себя соответственно. В прошлом вас недооценили, но юный Зигфрид, равно как и то, что он олицетворяет, позволяет вам надеяться на достойное вознаграждение. Вы выложите ему все секретные сведения о своей стране — а он вам за это должен гарантировать высокий пост, как только в Англии воцарится новый порядок.

— Вы полагаете, что это сумасшествие действительно охватило весь мир?

— На все сто. Похоже на ураганы — ну, вы знаете, которые называют женскими именами. Флора или Крошка Экни. Они налетают с юга и с севера, с запада и с востока, но, где они зарождаются, неизвестно. Главное, что они все сметают на своем пути. На это и весь расчет. И в Европе, и в Азии, и в Америке. Пожалуй, и в Африке тоже, хотя там, конечно, поменьше. Они пока еще не привыкли к такому разгулу насилия, коррупции и прочим завоеваниям цивилизации. О да, это безумие охватило уже весь мир, можете не сомневаться. Молодежь — главная движущая сила, и она вкладывает в это всю свою энергию. У них нет ни знаний, ни опыта, но фантазий и фанатизма хоть отбавляй, а деньгами их исправно снабжают. К ним текут реки денег. Мы устали быть исключительно материалистами, мы возмечтали о чем-то ином — вот и получили. Но, поскольку в основе, так сказать, «доктрины» юного Зигфрида лежит ненависть, едва ли это к чему-то приведет. Это движение не в силах оторваться от земли. Разве вы не помните, как в девятнадцатом году с восторгом приветствовали коммунизм, как только и говорили, что теперь все проблемы будут разрешены? Что благодаря теории Маркса на земле наступит новое царство небесное. И теперь новые, благороднейшие идеи витают в воздухе. Но с чьей помощью приходится осуществлять эти идеи? С помощью тех же самых людей, которые впитали в себя старые правила. Вы можете создать и еще один мир — по крайней мере, теоретически — но и в этом третьем мире будут те же люди, что были в первом и во втором, как бы вы их ни называли. А когда у власти те же самые люди, которым ничто человеческое не чуждо, они и действовать будут по-прежнему. Вспомните историю.

— Неужели в наше время кого-нибудь еще интересует история?

— Едва ли. Все предпочитают ждать непредсказуемого будущего. Когда-то считалось, что все проблемы разрешит наука. Следующей панацеей от бед человеческих объявили открытия Фрейда[143] и сексуальную революцию, полагая, что все психические заболевания и проблемы останутся в прошлом. Если бы кто-то сейчас сказал, что психиатрические лечебницы будут битком набиты жертвами психоанализа и раскрепощения эмоций, ему бы никто не поверил.

— Я хочу задать вам один вопрос, — сказал сэр Стаффорд Най.

— Извольте.

— Куда мы теперь направимся?

— В Южную Америку. Может быть, заглянем по пути в Пакистан или в Индию. Неплохо бы наведаться в Соединенные Штаты. Там сейчас такое творится… Особенно в Калифорнии…

— Университеты? — Сэр Стаффорд вздохнул. — До чего же мне надоели эти студенческие беспорядки. Вечно одно и то же.

Некоторое время они молчали. Смеркалось, но на вершине горы все еще медлил красноватый отблеск заката.

Стаффорд Най мечтательно произнес:

— Вы знаете, что я хотел бы сейчас послушать из музыки, будь у нас такая возможность?

— Еще что-нибудь из Вагнера? Или вы уже освободились от его чар?

— Мне хотелось бы услышать Ганса Сакса[144], сидящего под своей развесистой бузиной и говорящего: «Безумный, безумный, безумный мир…»

— Да, точнее не скажешь. И музыка, конечно, чудесная. Но мы-то не безумны. Мы в своем уме.

— Без сомнения, — сказал Стаффорд Най. — В том-то и беда. Я все хотел вас спросить.

— Да?

— Может быть, вы и не ответите. Но мне важно знать. Получим ли мы хоть какое-то удовольствие от этого дела?

— Обязательно. Вы в этом еще сомневаетесь?

— Безумный, безумный, безумный мир — но повеселимся мы на славу. А долго ли нам осталось жить, Мэри Энн?

— Не знаю. Может, и нет, — сказала Рената.

— Вот это по мне. Я с вами, моя спутница, мой проводник. Интересно, удастся ли нам с вами улучшить этот мир?

— Вряд ли — но он может стать добрее. Сейчас в нем слишком много идей, лишенных милосердия и человечности.

— Ну что ж, игра стоит свеч, — сказал Стаффорд Най. — Вперед!

Книга третья ДОМА И ЗА ГРАНИЦЕЙ

Глава 1 Совещание в Париже

В одной из комнат почтенного парижского учреждения заседали пятеро солидных мужчин. В этой комнате происходило множество исторических собраний. Данная встреча была не совсем типична для этих стен, но тоже вполне могла оставить свой след в истории.

Председательствовал мосье Грожан. Он старался скрыть свое беспокойство за внешней беззаботностью и присущим ему шармом, не раз помогавшим ему в жизни. Но сегодня ни его сноровка, ни обаяние не могли разрядить мрачную атмосферу. Час назад синьор Вителли прибыл самолетом из Италии. Он был в панике и сопровождал свои слова отчаянной жестикуляцией.

— Это что-то невообразимое! — восклицал он. — Такое даже представить себе невозможно!

— Ох уж эти студенты, — подхватил мосье Грожан. — Мы все от них натерпелись.

— Нет, это не просто студенческие волнения. Это куда хуже. Это… это как разворошенный улей. Нет, гораздо хуже улья! В сотни раз хуже! Они запрудили все улицы. Маршируют! У них пулеметы! Да что пулеметы? Кто-то снабдил их авиацией! Они грозятся захватить всю Северную Италию. Это чистое безумие! Они же еще дети. Дети! И у них в руках бомбы, взрывчатка… Только в Милане их больше, чем полицейских во всей Италии. Что мы можем сделать, я вас спрашиваю? Вызвать войска? В армии тоже волнения. Они говорят, что они за les jeunes[145]. Кричат, что у нас нет иного пути, кроме анархии. Они все время поминают какой-то Третий мир, но этого не может быть, потому что не может быть никогда!

Мосье Грожан вздохнул.

— Эта идея нынче очень популярна среди молодежи, — сказал он, — анархия. Культ анархии. Мы это помним еще со времен Алжира[146], помним все беды, которые обрушились на нас и на наши колонии. Но что мы можем поделать? Армия? Она всегда в конечном итоге переходит на сторону бунтовщиков.

— Студенты… Ох уж эти студенты… — сказал мосье Пуассонье.

Он был членом французского правительства, и для него слово «студент» звучало как проклятие. Если бы спросили его мнения, он бы честно признался, что студенческим выходкам предпочитает азиатский грипп или эпидемию бубонной чумы[147]. Он считал, что любое бедствие ничто в сравнении с разбушевавшейся молодежью. Мир, в котором нет ни одного студента! Мосье Пуассонье иногда видел его во сне. Это были поистине сладкие сны. Увы, они посещали его слишком редко.

— Что же касается городского самоуправления, — сказал мосье Грожан, — то я не знаю, какая муха их укусила! Полиция пока еще выполняет свой долг, но суды решительно не желают выносить приговоры и судить молодых людей, которых арестовали за уничтожение чужой собственности — как государственной, так и частных граждан. И почему же, позвольте узнать? Я пытался выяснить. В префектуре мне недвусмысленно намекнули, что необходимо, цитирую: «…Значительно повысить уровень благосостояния правоохранительных органов, особенно в провинции».

— Позвольте, позвольте, — сказал мосье Пуассонье, — вы не должны допускать такие неосторожные высказывания.

— Ма foi[148], с чего это я должен осторожничать? Давно пора сказать все начистоту. Только что у нас было несколько крупных афер, и теперь эти деньги пущены в оборот. Громадные деньги, и мы понятия не имеем о их происхождении, но в префектуре мне сказали — и я им верю, — что они начинают понимать, куда эти деньги уходят. Неужели мы допустим — вправе ли мы допустить — существование насквозь коррумпированного госаппарата, находящегося на содержании каких-то непонятных сил?

— У нас в Италии те же проблемы, — сказал синьор Вителли. — В Италии — ах, я мог бы многое вам рассказать… У нас там такое творится… И кто же, вы думаете, покупает наших чиновников? Группа коррумпированных магнатов, сделавших на этом свое состояние! Как можно подобное терпеть?

— Да, как бы то ни было, пора этим молодежным забавам положить конец, — сказал мосье Грожан. — Пора дать им отпор. Ввести войска. Задействовать авиацию. Эти анархисты, мародеры — отребья всех слоев общества. Их надо обезвредить.

— До сих пор их удавалось сдерживать с помощью слезоточивого газа, — неуверенно заметил Пуассонье.

— Слезоточивого газа, — усмехнулся мосье Грожан. — Их с таким же успехом можно заставить чистить репчатый лук. Они просто будут заливаться слезами. Нет, нам нужно нечто более радикальное.

Мосье Пуассонье был шокирован. Он сказал дрожащим голосом:

— Неужели вы предлагаете применить против них ядерное оружие?

— Ядерное оружие? Quel blague![149] При чем тут ядерное оружие? Что станется с землей Франции, с воздухом Франции, если мы пустим в ход ядерное оружие?

— Не хотите же вы сказать, что горстка студентов, устраивающих марши и демонстрации, способна уничтожить наши правительственные войска?

— Именно это я и хочу сказать. Меня уже предупреждали об опасности. У них в запасе целые арсеналы химического оружия и бог знает чего еще. У меня есть сообщения от некоторых известных ученых. Украдены секретные сведения. Разграблено несколько складов с оружием. Что нас ждет, я вас спрашиваю? Что нас ждет?

Ответ на этот вопрос был получен тут же, и такой, на который мосье Грожан отнюдь не рассчитывал. Дверь распахнулась, и глава секретариата с озабоченным лицом поспешил к своему начальнику. Мосье Грожан укоряюще на него воззрился.

— Я, кажется, ясно сказал, чтобы меня не беспокоили!

— Так точно, мосье президент, но тут нечто не совсем ординарное… — И секретарь, склонившись к уху своего патрона, прошептал: — Здесь сам маршал. Он требует, чтобы его впустили.

— Маршал? Вы хотите сказать…

Секретарь торопливо закивал головой. Мосье Пуассонье растерянно посмотрел на своих коллег.

— Он требует. Он не потерпит отказа.

Двое из присутствующих взглянули сначала на Грожана, потом на итальянца, пребывавшего в лихорадочном возбуждении.

— А не лучше ли было бы, — сказал мосье Куэн, министр внутренних дел, — если…

Он больше ничего не успел сказать, потому что дверь снова распахнулась, и в комнату стремительно вошел человек. Он не нуждался в представлении, ибо это был тот, чье слово во Франции было не просто законом. Вот уже много лет оно являлось выше закона. Его появление было не слишком приятным сюрпризом для собравшихся.

— А! Приветствую вас, дорогие коллеги, — бросил маршал. — Я готов оказать вам помощь. Отечество в опасности. Необходимо действовать, и действовать незамедлительно! Я в вашем распоряжении. Я готов нести полную ответственность за все действия в критический момент. Это опасно. Я знаю, что мне грозит опасность, но честь превыше всего. Спасение Франции превыше опасности. Они уже идут сюда. Громадное стадо из студентов и преступников всех мастей, вырвавшихся, из тюрем; среди них есть и осужденные профессиональные убийцы. Есть и поджигатели. Они распевают песни, скандируют имена своих учителей и тех философов, которые увлекли их на путь мятежа. Если мы их не остановим, эта свора погубит Францию. Вы тут сидите, ведете бесплодные разговоры и причитаете. Пора переходить к делу. Я приказал перебросить два полка, поднял по тревоге Военно-воздушные силы, разослал шифровки нашим соседям и союзникам, моим друзьям в Германии, потому что в этом кризисе мы с ними — союзники!

Мятеж должен быть подавлен. Восстание! Бунт! Опасность грозит всем гражданам. Я выйду к этой толпе, я постараюсь их успокоить, поговорить с ними. Ведь все эти студенты, они… все они — мои дети. Юность Франции. Я напомню им об этом. Они послушаются меня. А мы… мы изменим состав правительства, и они снова приступят к учебе. Мы постараемся удовлетворить их требования. У них ведь и впрямь нищенские стипендии и скучная скудная жизнь. Мы постараемся помочь им. Я буду говорить от своего имени. Но и от вашего тоже, от имени правительства. Вы сделали что могли, вы действовали так, как умели. Но им нужен учитель и вдохновитель, им нужен вождь. Я стану их вождем. Я иду. У меня здесь список шифрованных телеграмм, которые нужно отправить. Главное — нагнать на них страху, а все эти танки и ракеты конечно же в ход не пойдут. Я все продумал. Мой план реален. За мной, друзья и соратники, за мной!

— Маршал, мы не можем допустить… Вы не должны подвергать свою жизнь такой опасности. Мы обязаны…

— Не пытайтесь меня отговорить! Я принял решение, и ничто не сможет мне помешать.

Маршал широким шагом направился к дверям.

— Моя охрана ждет. Моя отборная гвардия. Я оставляю вас, чтобы обратиться к этому прекрасному — и ужасному — цвету нации. Я напомню им, в чем состоит их долг.

И он распахнул дверь с величием знаменитого актера, играющего любимую роль.

— Bon Dieu, да ведь он так и сделает! — сказал мосье Пуассонье.

— Он рискует жизнью, — сказал синьор Вителли. — Это смелый шаг, он доблестный воин, но что с ним будет? Les jeunes сейчас в таком состоянии — они убьют его!

С губ мосье Пуассонье слетел вздох, не лишенный радостного предвкушения. Может быть, и в самом деле… Да, это вполне возможно.

— Вполне возможно, — сказал он. — Да, они могут его убить.

— Не дай Бог, конечно, — предусмотрительно заметил мосье Грожан.

На самом деле мосье Грожан также очень на это надеялся, хотя природный пессимизм подсказывал ему, что желания не так часто исполняются, как этого хотелось бы. По правде говоря, в его воображении возник куда более неприятный вариант.

Вполне возможно, что маршал, вспомнив прошлое, сумеет так или иначе уговорить стаю распаленной и жаждущей крови молодежи прислушаться к его словам и поверить его обещаниям, после чего заставит новоиспеченных приверженцев вернуть ему прежнюю власть. Подобный поворот уже дважды случался в карьере маршала. Он обладал таким личным магнетизмом, что остальные политики уже не раз терпели поражение в тот момент, когда меньше всего этого ожидали.

— Его необходимо остановить! — в отчаянии воскликнул мосье Грожан.

— Да, да, — подхватил синьор Вителли, — мир не должен потерять такого человека.

— Одно только вызывает опасение, — сказал мосье Пуассонье. — У него слишком много друзей в Германии, а вы знаете, как скоропалительно решаются там военные вопросы. Они ни за что не упустят такой возможности.

— Bon Dieu, bon Dieu[150], — сказал мосье Грожан, вытирая вспотевший лоб. — Что же нам делать? Что мы можем сделать? Что там за шум? Кто-то стрелял, или мне послышалось?

— Да нет, это в столовой гремят подносами, — успокоил его мосье Пуассонье.

— Я вспомнил подходящую к случаю цитату, — сказал мосье Грожан, большой любитель театра, — кажется, из Шекспира: «Неужели никто меня не избавит от этого…»

— «Буйного священника», — подхватил мосье Пуассонье. — Это из пьесы «Бекет»[151].

— Маршал не просто буйный, а буйно помешанный, и он гораздо опаснее любого священника. Священник, по крайней мере, безобиден, хотя вы знаете, что Его Святейшество Папа Римский только вчера принял делегацию от студентов. И, представьте себе, он их благословил. Он назвал их: «Чада мои».

— Обычное христианское обращение, — неуверенно сказал мосье Куэн.

Глава 2 Совещание в Лондоне

Мистер Седрик Лазенби, премьер-министр Великобритании, сидел во главе стола и мрачно обозревал свой кабинет министров.

На его лице застыло кислое, недовольное выражение, которое являлось для него своего рода отдушиной. С некоторых пор ему казалось, что только в тесном кругу на этих секретных заседаниях, проходящих в его кабинете, он может позволить себе расслабиться и выглядеть озабоченным, согнав с лица привычное выражение глубокомыслия и самодовольного оптимизма, которое он обычно являл миру и которое помогало ему во всех политических передрягах.

Он бросил взгляд на хмурое лицо Гордона Четвинда, на сэра Джорджа Пэкхема, который как всегда был чем-то встревожен; на невозмутимого, как и подобает офицеру, полковника Манро; на маршала Военно-воздушных сил Кенвуда, чьи презрительно поджатые губы выдавали его глубокое недоверие к штатским политиканам. Затем он направил взгляд на грозного и внушительного адмирала Бланта, постукивавшего пальцами по столу в ожидании подходящего момента, чтобы сказать свое веское слово.

— Хорошего мало, — говорил маршал авиации. — За последнюю неделю у нас угнали четыре самолета. Заставили сесть в Милане. Выдворили пассажиров и полетели дальше. Прямо в Африку. В Милане их ждали свои летчики. Черные.

— Черные силы, — задумчиво сказал полковник Манро.

— А может, красные? — вмешался Лазенби. — Лично я полагаю, что во всех наших неприятностях просматривается рука Москвы. Если бы можно было переговорить с русскими… Уверен, что личные контакты на высшем уровне…

— Вот это нам совсем ни к чему, — сказал адмирал Блант. — И не вздумайте опять брататься с русскими. Им-то зачем лезть в эту заваруху? У них студенты поспокойнее. И забота у них одна — следить за китайцами, как бы чего не выкинули.

— А я считаю, что личное влияние…

— Лучше употребите его на то, чтобы навести порядок в собственной стране, — отчеканил адмирал Блант, привыкший, под стать своей фамилии[152], говорить без обиняков.

— А не лучше ли нам выслушать… Получить подробный отчет о том, что происходит? — И Гордон Четвинд посмотрел на полковника Манро.

— Вам нужны факты? Пожалуйста. Все складывается хуже не придумаешь. Я думаю, с обстановкой внутри страны всем все ясно, и я должен рассказать о том, что происходит в других странах?

— Совершенно верно.

— Так. Во Франции маршал до сих пор в госпитале. Получил две пули в плечо. В политических кругах паника. Значительные территории в стране захвачены так называемыми войсками Молодежных Сил.

— Значит, у них есть оружие? — ужаснулся Гордон Четвинд.

— Чего у них только нет, — сказал полковник. — Не знаю, откуда они все это раздобыли. Впрочем, кое-какие нити имеются. Большая партия оружия была переправлена из Швеции в Западную Африку.

— Нам-то какое дело? — сказал мистер Лазенби. — Пусть эти черномазые истребляют друг друга, сколько им влезет.

— Видите ли, судя по сообщениям нашей разведки, не все так просто. Вот список оружия, переправленного в Западную Африку. Груз был получен, документы оформлены, даже оплата произведена, но не прошло и пяти дней, как оружие исчезло. Его куда-то переправили.

— С какой целью?

— А вот с какой: это оружие вовсе и не предназначалось для Западной Африки. Оно было оплачено и переправлено куда-то еще. Вполне возможно, на Ближний Восток, на побережье Персидского залива, в Грецию или в Турцию. Крупная партия самолетов была переброшена в Египет. Из Египта их перегнали в Индию, а оттуда — в Россию.

— Я думал, их поставили из России.

— А из России — в Прагу. Можно подумать, они там все с ума посходили.

— Не могу понять, — начал сэр Джордж. — Что бы это значило…

— Очевидно, где-то существует центральная организация, которая распределяет вооружение. Самолеты, оружие, бомбы — начиненные не только взрывчаткой, но и те, что могут быть использованы в бактериологической войне. И все эти запасы перебрасываются в совершенно неожиданных направлениях. Внутри той или иной страны их доставляют в горячие точки, и оружие поступает в распоряжение главарей подразделений — если их можно так назвать — Молодежной армии. Большей частью это предводители молодежных партизанских отрядов, закоренелые анархисты. И у них в руках оказываются самые современные, новейшие образцы. Едва ли они сами за них платят.

— Не хотите ли вы сказать, что нам грозит нечто вроде мировой войны? — Седрик Лазенби был потрясен.

Кроткий человечек с азиатским лицом, молча сидевший на дальнем конце стола, поднял голову и с загадочной восточной улыбкой сказал:

— Приходится признать, что все это вполне реально. По нашим наблюдениям…

Лазенби оборвал его:

— Придется вам прекратить свои наблюдения. ООН[153]должна послать туда свои вооруженные силы и раз и навсегда с ними покончить.

Невозмутимый азиат и бровью не повел.

— Это противоречит нашим принципам, — сказал он.

Полковник Манро повысил голос и продолжил свою речь:

— В каждой стране есть свои горячие точки. Страны Юго-Восточной Азии уже давно добиваются независимости, а кроме того, есть еще четыре или пять подразделений в Южной Америке, на Кубе, в Перу, в Гватемале и так далее. А в Соединенных Штатах — вам известно, что Вашингтон практически исчерпал свои силы — вся западная часть захвачена вооруженными силами Молодежной армии. В Чикаго введено военное положение. Вы уже знаете про Сэма Кортмэна? Вчера вечером его застрелили прямо на ступеньках американского посольства, здесь, в Лондоне.

— Сегодня он должен был присутствовать на нашем совещании, — сказал Лазенби. — Хотел высказать свои соображения о создавшейся ситуации.

— Не думаю, чтобы они нам пригодились, — заметил полковник Манро. — Славный был малый, но звезд с неба не хватал.

— Но кто же за всем этим стоит? — В голосе Лазенби появились панические нотки. — Конечно, не обошлось без русских… — Он снова воспрянул духом, представив, как летит в Москву.

Полковник Манро покачал головой.

— Сомневаюсь, — сказал он.

— Личное обаяние, — не сдавался Лазенби. Его лицо озарилось надеждой. — Совершенно новая сфера влияния. А если китайцы?

— И китайцы ни при чем, — сказал полковник Манро. — Однако хорошо известно, что в Германии наблюдается бурная вспышка неофашизма.

— Неужели вы думаете, немцы действительно способны…

— Не думаю, что они стоят за всем этим, но вы сказали «способны», а это главное. Как вы помните, один раз они уже продемонстрировали свои способности. Готовились исподволь, годами, все было спланировано, ждали только приказа. Умеют готовиться, этого у них не отнимешь. В штабной работе им равных нет. Нужно отдать им должное.

— Но в Германии вроде бы полная тишь и отменный порядок.

— Да, само собой, вы правы. Но, между прочим, Южная Америка буквально кишит немцами, молодыми неофашистами, у них там мощная Молодежная Федерация. Они себя называют суперарийцами или как-то еще. Знаете, кое-какие старые атрибуты — свастика, приветствия, и во главе стоит некто по кличке Юный Вотан[154] или Юный Зигфрид, если я, конечно, не путаю. Вся эта арийская белиберда.

В дверь постучали, и вошел секретарь.

— Профессор Экштейн прибыл, сэр.

— Пригласите его, пожалуйста, — сказал Седрик Лазенби. — Он, как никто другой, осведомлен о наших последних достижениях в военной промышленности. Может быть, у нас есть что-нибудь в запасе, что положит конец всему этому безобразию. — Мистер Лазенби был не только профессиональным миротворцем, разъезжающим по заграницам, он обладал еще неистощимым запасом оптимизма, который, впрочем, редко оправдывался.

— Какое-нибудь секретное оружие пришлось бы нам как нельзя более кстати, — с надеждой в голосе сказал маршал авиации.

Профессор Экштейн, слывущий в Англии одним из самых выдающихся ученых, поражал своим крайне неприметным видом. Это был тщедушный человечек со старомодными бакенбардами, похожими на котлетки, и сильной одышкой. Он вел себя так, словно непрестанно извинялся за свое существование.

Он то и дело ахал, хмыкал, сморкался, хрипло откашливался и, здороваясь с присутствующими, смущенно подавал им руку. Со многими из них он уже был знаком, и приветствовал их суетливыми кивками. Он сел на предложенный ему стул и рассеянно огляделся. Потом поднес руку ко рту и принялся нервно грызть ногти.

— Здесь собрались все главы министерств, — сказал сэр Джордж Пэкхем. — Мы с нетерпением ждем вашего мнения.

— Моего? — испугался профессор Экштейн.

Все молчали.

— Мир стремительно катится к анархии, — пояснил сэр Джордж.

— А… да, похоже на то. Если верить тому, что пишут газеты. Только я им не верю — нет, не верю. Вы и представить себе не можете, какие глупости пишут эти журналисты. Абсолютнейшая ерунда.

— Насколько я знаю, вы недавно сделали какое-то величайшее открытие, профессор, — сказал Седрик Лазенби, чтобы его приободрить.

— Ах да, сделали. Это мы сделали. — Профессор Экштейн слегка осмелел. — Довели до кондиции довольно-таки жуткое химическое оружие. Не знаю только, нужно ли оно нам. Уже есть бактериологическое оружие и еще газ, который можно запустить прямо в бытовую сеть, чтобы отравить воздух или воду. Только скажите — и мы тут же отравим половину населения Англии. На это понадобится дня два-три, не больше. — Он кровожадно потер руки. — Вы только скажите.

— Да что это вы такое говорите?! — Мистер Лазенби пришел в ужас.

— Ну вот, что и требовалось доказать — понимаете? Дело вовсе не в том, есть ли у нас подобное оружие. У нас его даже слишком много. Все, что мы имеем, очень даже смертоносно. Вопрос в том, кто при этом выживет. Думаете, мы с вами выживем, а? — И он залился заразительным смехом, то и дело задыхаясь и откашливаясь.

— Нет, это конечно же не то, что нам нужно, — сказал мистер Лазенби.

— Я не спрашиваю, что вам нужно, я вам говорю, что у нас есть. Все, что мы имеем, в высшей степени опасно. Положим, вы хотите стереть с лица земли всех, кому меньше тридцати. Что ж — это можно. Только учтите, что придется прихватить и немалую толику тех, кто постарше. Сложновато, знаете, отделить одних от других. Я бы лично не взялся. К тому же среди них есть много очень одаренных ученых. Они, конечно, жаждут крови, но очень одаренные молодые люди.

— Что же это стряслось с миром?! — неожиданно возопил Кенвуд.

— Вот и я говорю, — подхватил профессор. — Если бы мы знали! Мы там у себя в лабораториях тоже не знаем, хотя кое о чем имеем представление. Узнали о Луне, проникли в тайны генетики, научились пересаживать сердце и печень, вот-вот и до мозгов дойдем, хотя неизвестно еще, что из этого выйдет. Но вот что касается всех этих социальных катаклизмов… Ясное дело, кто-то за всем этим стоит. Какая-то мощная организация. И как-то действуют они странно… Нет, тут наверняка замешаны криминальные круги, что-то вроде наркобизнеса, что-то в этом роде. А во главе не одна светлая головка, не в пример нам с вами. Только вот кто именно… Вы не знаете? Да нет, конечно, не знаете… Они уже везде… У нас и раньше такое случалось в Европе. А теперь они по всему миру… Африка… Америка… Они и до Антарктиды доберутся, пока вы здесь говорильней занимаетесь… Вот увидите…

Казалось, он был очень доволен нарисованной им картиной.

— Злоумышленники..

— Да называйте их как хотите. Злоумышленники… И чего они, собственно, добиваются?.. Какие-то принципы или… как всегда… ради власти и богатства? Да, собственно, какая разница… Может, они и сами не знают, чего хотят. Может, они обожают насилие… или им не нравится наш мир. Может, они хотят искоренить порок. Их возмущают безобразия, которые творятся ради денег. Может, они хотят выжечь разврат, которого у нас предостаточно. Или им претит нищета, которую мы развели, и они мечтают о новом мире. Что ж, возможно, они его и построят. Только вот что это будет за мир… Вся загвоздка в том, что если вы хотите что-нибудь разрушить, сначала надо знать, что вы на этом месте построите. Есть старая как мир поговорка: «Природа не терпит пустоты!» Черт возьми — да ведь это точь-в-точь как трансплантация сердца! Можно, конечно, вынуть пришедшее в негодность — но на его место обязательно надо поставить другое. И лучше заранее позаботиться о том, чтобы было чего вставлять. То-то и оно… Что же касается нашей ситуации, думаю, не надо принимать каких-то экстраординарных мер и просто положиться на Господа Бога. Впрочем, вы вряд ли меня послушаете…

— А может, все-таки газом их? — с надеждой спросил полковник Манро.

Профессор Экштейн просиял:

— Это пожалуйста, любой газ на выбор. Кстати, у нас есть и вполне безобидные. Вроде как для профилактики. От одного будут рыдать как младенцы, от другого — чесаться словно от вшей. А еще есть… В общем, этого добра у нас предостаточно. — Он явно был доволен собой. Светился гордостью, словно торговец, предлагающий самый широкий на рынке ассортимент.

— А ядерное оружие? — спросил мистер Лазенби.

— Нет, я, пожалуй, пойду! Вам что, Японии мало? Представляю, во что бы вы превратили Англию, а заодно и всю Европу, дай вам волю…

— Выходит, от вас помощи ждать не приходится, — сказал полковник Манро.

— Ну, вы бы лучше сначала как следует подумали. Впрочем, это вряд ли возможно, — усмехнулся профессор Экштейн. — Как бы вам это втолковать… То, над чем мы сейчас работаем, крайне опасно. — Он сделал ударение на последнем слове. — Крайне опасно. Нет, вам, конечно, это трудно понять…

Он обвел их взглядом, словно заботливый дядюшка своих неугомонных племянников, которые нашли где-то коробку спичек и вот-вот подожгут дом.

— Что ж, благодарю вас, профессор, — сказал мистер Лазенби. Но в его тоне трудно было найти что-то похожее на благодарность.

Воцарилось неловкое молчание. Профессор, до которого наконец дошло, что ему пора откланяться, наградил всех лучезарной улыбкой, просеменил к дверям и был таков.

Мистер Лазенби, едва дождавшись, пока закроется дверь, дал волю своим чувствам.

— Никакого толку от этих ученых! — с горечью сказал он. — Абсолютно никакого. В жизни ничего путного не придумают. Они только для того и расщепили атом, чтобы талдычить теперь о невозможности его применения на практике.

— Нечего нам вообще об этом думать, — с присущей ему прямотой отрезал адмирал Блант. — Нам бы что-нибудь простенькое, домашнее — вроде гербицида[155] избирательного действия, который… — Он остановился на середине фразы. — Черт побери, кажется…

— Да, адмирал? — любезно осведомился премьер-министр.

— Да нет — ничего… просто что-то вдруг вспомнилось. Только вот что?..

Премьер-министр вздохнул.

— Может, у вас есть другие консультанты? — спросил Гордон Четвинд, нетерпеливо бросая взгляд на часы.

— Кажется, здесь Старик Пайкэвей, — сказал Лазенби. — Принес какую-то картинку — то ли рисунок, то ли чертеж — хочет его нам всем показать.

— Чертеж чего?

— Понятия не имею. Какие-то пузыри, — неуверенно протянул мистер Лазенби.

— Пузыри? При чем тут пузыри?

— Не представляю. Ладно, — сказал он со вздохом. — Давайте взглянем, что там такое.

— Хоршэм тоже здесь…

— Может, он скажет нам что-нибудь новенькое, — сказал Четвинд.

Полковник Пайкэвэй ввалился в комнату. В руках у него был свернутый в трубку лист ватмана, который он развернул с помощью Хоршэма.

— Пока что не в том масштабе, но общее представление вы получите, — сказал полковник Пайкэвэй.

— Что бы это значило, может, это просто орнамент?

— Пузыри? — пробормотал сэр Джордж. Его вдруг осенило: — Это газ? Формула нового газа?

— Ну начинайте, Хоршэм, — сказал Пайкэвэй. — Все, что надо, вы знаете.

— Только то, что мне сказали. Вот посмотрите. Видите пересекающиеся круги? Это что-то вроде диаграммы существующей в мире власти.

— Чьей власти?

— Власти группировок, в руках которых сосредоточены источники богатства — сырье, оружие, наркотики…

— А буквы внутри кругов?

— Имя человека или код определенной группировки. Эти частично перекрывающие друг друга круги и есть модель влияния тех или иных сил на наше общество.

Вот этот круг, с буквой «О», обозначает оружие. Вот группы, контролирующие оружие. Все типы оружия. Вот его распределение между слаборазвитыми государствами, воюющими между собой. Вопрос в другом. Далеко не все оружие остается в этих странах, большая его часть отправляется по другим адресам: партизанам в Южной Америке, террористам, на склады приверженцев «власти черных» в США, во многие страны Европы.

«Н» — наркотики. Распространители — а их целая сеть — получали их из разных источников. Причем самые разнообразные наркотики — от сравнительно безвредных до смертельно опасных. Штаб, координирующий деятельность поставщиков, очевидно, находится в Леванте, а торговые пути проходят через Турцию, Пакистан, Индию и страны Центральноазиатского региона.

— Они, видимо, дают огромную прибыль?

— Сказочную. Но дело даже не в этом. Видимо, основная их цель — превратить как можно большее число людей в безвольных рабов. Сделать так, чтобы они не могли ни жить, ни работать без определенной дозы.

Кенвуд присвистнул.

— Плохо дело, верно? И вы не знаете ни одного из этих гнусных торгашей?

— Кое-кого знаем. Но все это мелкая сошка. Основные центры, насколько нам известно, находятся где-то в Центральной Азии и в Леванте. Оттуда наркотики различными способами переправляют во все страны мира.

— «К» — капитал. Деньги! Финансовая сеть. Более квалифицированно вам все сможет рассказать мистер Робинсон. А я попробую нарисовать общую картину. По имеющимся у нас сведениям, основные суммы поступают из Америки и Баварии. Огромные средства — в виде золота и алмазов — из Южной Африки. Большая часть этих средств направляется в Южную Америку. Одной из главных распорядительниц является весьма могущественная женщина. Она уже в преклонных летах. Тем не менее все еще полна сил и очень активна. Урожденная Шарлотта Крапп. Ее отец владел заводами и фабриками в Германии. Она и сама незаурядная личность и весьма преуспела на Уолл-стрит. В ее руках огромные финансовые возможности. Сколачивала состояние за состоянием, делая инвестиции. Она владеет многочисленными транспортными и промышленными предприятиями. Живет в громадном замке в Баварии, откуда и осуществляет управление своей могущественной империей.

«3» обозначает знание. Новейшие разработки в области химического и биологического оружия… Главные лаборатории в Соединенных Штатах. Многие молодые ученые стали их пособниками.

— Сражаться за анархию? Таким рационалистам, как ученые? Разве это возможно?

— В молодости все мы немножко анархисты. Мечтаем о новом мире, который невозможен без того, чтобы не разрушить сначала старый — в точности, как сносят ветхий дом, чтобы построить на его месте современный. Другой вопрос, что никто толком не представляет, что именно предстоит строить и каков будет этот вожделенный новый мир. И еще: что станет с этими борцами, когда они окажутся в этом новом мире? Ведь все они такие разные… Одни — рабы, других ослепляет ненависть, разбуженная проповедью насилия и садизма, равно как и самим насилием, Некоторые — да поможет им Бог — так и останутся идеалистами, веруя, как те, что жили во времена Великой французской революции[156], что революция в конечном итоге принесет всеобщее благоденствие.

— Что же нам делать? Что мы собираемся предпринять? — раздался голос адмирала Бланта.

— Что мы должны делать? Все, что в наших силах. И поверьте, мы сделаем все, что сможем. У нас есть союзники во всех странах. На нас работают и ученые и агенты… Они добывают информацию, а сейчас это, пожалуй, самое важное…

— Это уж точно, — сказал полковник Пайкэвэй. — Сейчас главное для нас, знать — кто есть кто, кто с нами, кто против нас. А уж потом мы должны подумать, как с ними бороться — если, конечно, еще не поздно.

— Мы назвали эту диаграмму Кольцом. Вот памятка, в которой изложено все что мы знаем о его лидерах. Правда, знаем мы о них крайне мало. Есть женщина, о которой вообще ничего неизвестно, кроме имени…

КОЛЬЦО

А — Большая Шарлотта — Германия, Бавария — финансы

В — Эрик Олафссон — Швеция — индустрия вооружений

С — предположительно известен под именем Деметриос — Греция, Смирна, наркотики

D — доктор Сароленский — США, Колорадо, научные разработки

J — Женщина, известная под именем Жуанита. Опасна. Настоящее имя неизвестно — место нахождения неизвестно

Глава 3 Тетя Матильда едет на воды

1

— А не съездить ли мне на воды? — рискнула предложить леди Матильда.

— На воды? — повторил доктор Дональдсон. Он слегка растерялся, и с его лица слетело наконец выражение невыносимой самоуверенности — по мнению леди Матильды, присущее всем молодым врачам без исключения. Впрочем, это было практически единственным недостатком нового доктора. Хотя, конечно, за долгие годы она слишком привыкла к прежнему.

— Да, так мы это называли, — пояснила леди Матильда. — Понимаете, когда я была молода, нас отправляли на воды. Мариенбад[157], Карлсбад[158], Баден-Баден[159] и множество других курортов. А про этот я только вчера вычитала в газете. Совершенно новый и вполне современный. Пишут, методы там самые прогрессивные — ну и вообще расхваливают на все лады. Не то чтобы я сразу хватаюсь за новые методы, но они меня не пугают. На самом-то деле вся штука в том, что приходится вставать спозаранку и много ходить пешком: сначала к источнику, потом принимать ванну и так далее. Сейчас еще делают массаж или что-то в этом роде, а раньше в моде были морские водоросли. Но этот курорт где-то в горах Баварии. Вряд ли там найдутся морские водоросли. Может, заменят каким-нибудь «лишайником»? Только это совсем уже звучит как-то по-собачьи, правда? Хорошо бы, кроме той воды с тухлым запахом, там оказалась еще и минеральная. А вот что внушает опасение — так это то, что в этих новомодных отелях почему-то нет перил. Мраморные ступеньки и прочая роскошь, а держаться совершенно не за что.

— Кажется, я знаю, о каком курорте вы говорите, — улыбнулся доктор Дональдсон. — Очень уж его везде рекламируют.

— Вы же знаете, каковы мы, старики, — продолжала леди Матильда. — Хочется чего-то новенького. Конечно, вряд ли от всех этих процедур станешь здоровее — но все-таки развлечение. Тем не менее сначала я хотела посоветоваться с вами, доктор.

Доктор Дональдсон пытливо на нее посмотрел. На самом деле он был не настолько молод, как казалось леди Матильде. Ему было без малого сорок, человек он был тактичный, отзывчивый и всегда потакал своим престарелым пациентам — в разумных пределах, разумеется, и если их капризы не были явным сумасбродством и не могли причинить особого ущерба здоровья.

— Уверен, что это не принесет вам ни малейшего вреда, — сказал он. — Пожалуй, это прекрасная мысль. Конечно, дорога немного утомительна, но в наше время самолетом попадаешь в нужное место легко и быстро.

— Быстро — да, но отнюдь не легко, — сказала леди Матильда. — Все эти эскалаторы, трапы, бесконечные посадки и пересадки: от аэровокзала к самолету, затем снова к аэровокзалу. Сами знаете, сколько там беготни. Правда, я слышала, теперь в аэропортах выдают кресла на колесиках.

— Разумеется! Все это можно легко уладить. И если вы мне пообещаете вести себя разумно и не считать, что вы способны вскарабкаться куда угодно…

— Знаю, знаю, — перебила его Матильда. — Вы так хорошо знаете наши старушечьи причуды… Понимаете, у нас тоже есть своя гордость. Пока можешь еще хоть как-то ковылять, хочется показать всем, что ты не совсем уже старая развалина, которая и с постели-то встать сама не в состоянии. Да, будь я мужчиной, все было бы куда проще, — задумчиво продолжала она. — Сделала бы вид, что у меня разыгралась подагра. Она почему-то считается не старческой немощью, а, скорее, результатом излишней любви к портвейну. Хотя, по-моему, это абсолютная чушь. Никакой от портвейна подагры не бывает… Ну что ж, кресло так кресло… а лететь можно до Мюнхена или как-нибудь еще? Нет, наверное, лучше до Мюнхена, а там заказать машину…

— Вы, конечно, возьмете с собой мисс Летеран?

— Эми? Разумеется! Мне без нее не обойтись. Так вы полагаете, что эта затея не принесет мне вреда?

— Полагаю, что это принесет вам пользу.

— Ах, доктор, вы просто ангел! — В глазах леди Матильды сверкнул озорной огонек, к которому доктор уже начал привыкать.

— Значит, полагаете, мне будет полезно немного развеяться, сменить обстановку, завести новые знакомства? Думаете, это меня приободрит? Приятно все же делать вид, что едешь на лечение, хотя, если говорить начистоту, лечиться мне не от чего. Ведь ничего серьезного у меня нет, так? То есть ничего, кроме старости. К сожалению, от этого лекарства еще не придумали…

— Вам ведь хочется поехать? И на здоровье. Кстати — если почувствуете усталость или какой-нибудь дискомфорт, немедленно прекращайте процедуры. И насчет воды — не пейте, если она вам не по вкусу.

— Нет, воду я все равно стану пить, даже если она будет отдавать тухлятиной. Вода полезна. В ней есть что-то утешительное. В деревне старушки если уж лечились, то от души. Они считали, что хорошее лекарство должно быть черного, фиолетового или ярко-розового цвета и при этом обязательно пахнуть мятой. Они считали, что от такого снадобья куда больше пользы, чем от приятной маленькой пилюли или бутылочки со слабой микстурой, которая почти без всякого запаха.

— Вы хорошо знаете человеческую природу, — улыбнулся доктор Дональдсон.

— А вы на редкость хорошо ко мне относитесь, — сказала леди Матильда. — За что вам очень благодарна. Эми!

— Да, леди Матильда?

— Принесите-ка мне атлас, милочка. Я что-то запамятовала, где эта Бавария и с кем граничит.

— Минуточку… Атлас. Сейчас посмотрю. Вроде я видела какой-то, двадцатого года.

— Я бы предпочла поновее.

— Атлас, — повторила Эми в глубокой задумчивости.

— Если не найдешь, купи новый. Нелегко мне будет разобраться — все так переменилось, и границы поменялись, не поймешь, что теперь где. Кстати, где моя лупа? Помнится, на днях я читала в постели, так что она, наверное, где-то здесь завалилась.

Буквально через полчаса Эми — право, славная женщина, подумала леди Матильда — снабдила ее только что купленным атласом, лупой и старым атласом, чтобы сверять названия.

— А, вот это где. И кажется, называется по-прежнему Монбрюгге или что-то в этом роде. Находится то ли в Тироле, то ли в Баварии. Все-то теперь не на своем месте и не под своим именем…

2

Леди Матильда окинула взглядом свою спальню в гостинице. Прекрасно обставлена. Очень дорогой номер. В нем удачно сочетались комфорт и почти аскетическая простота, которая должна была настроить обитателя на соответствующий лад — чтобы он был готов к физическим упражнениям, строгой диете и далеко не всегда безболезненному курсу массажа.

Она подумала — какая интересная обстановка, рассчитана на любой вкус. На стене в рамке висело изречение, написанное крупным готическим шрифтом[160]. Леди Матильда успела подзабыть немецкий, которым владела в отрочестве, но, насколько она поняла, речь шла о золотой, чарующей мечте, мечте о том, чтобы снова почувствовать себя юной. Будущее конечно же принадлежит молодым, но и старикам великодушно предлагалась возможность вновь пережить пору расцвета.

Здесь можно было ознакомиться с наиболее популярными идеями и моделями образа жизни, которые могли бы найти сочувствующих среди представителей самых различных классов и слоев населения. (Но только тех, у кого хватало денег на такой номер). На столике возле кровати лежала Гидеоновская Библия[161], точно такая, какую леди Матильда обычно находила у своего изголовья, путешествуя по Соединенным Штатам. Она с удовольствием взяла ее в руки, открыла наугад и ткнула пальцем в первый попавшийся стих. Она не раз в своей долгой жизни прибегала к этой уловке — своего рода божественной помощи. Стих был из «Псалтыри»:

Я был молод, и состарился, и не видел праведника оставленным[162].

Она продолжила осмотр комнаты. Не на самом виду, но, можно сказать, под рукой — на нижней полке прикроватного столика — скромно лежал «Готский альманах»[163]: книга бесценная для тех, кто хотел ознакомиться с родословными высших слоев общества, насчитывающими не одну сотню лет. Эти родословные и по сию пору были источником важных сведений как для самих аристократов, так и для тех, кто интересовался историей. Леди Матильда подумала, что альманах ей очень пригодится.

На столике рядом с печью, отделанной старинными фарфоровыми изразцами, лежали дешевые книжечки в мягкой обложке — проповеди и призывы современных пророков. Тех, чьи слова до недавнего времени были «гласом вопиющего в пустыне»[164], лежали здесь, на радость их молодым поклонникам. У этих поклонников всклоченные шевелюры и странная одежда, но сердца у них искренние. Маркузе[165], Гевара[166], Леви-Стросс[167], Фанон[168] — вот они, кумиры нынешней молодежи.

Надо будет и это полистать — вдруг придется беседовать с золотой молодежью.

Раздался робкий стук в дверь. Затем в комнату осторожно заглянула Эми. Леди Матильда вдруг подумала, что лет через десять ее верная Эми будет как две капли воды похожа на овечку. На славную, преданную, добрую овечку. Но пока что, слава Богу, она скорее напоминает премилого толстенького ягненка — с этими ее аккуратными кудряшками и внимательными добрыми глазами, — того и гляди, заблеет.

— Надеюсь, вы хорошо спали.

— Да, моя милая, спала я прекрасно. Вы это достали?

Эми всегда знала, что подразумевается под словом «это», и молча протянула патронессе.

— Вот оно значит, мое диетическое меню. Понятно. — Леди Матильда прочла листок. — В высшей степени неаппетитно! А какова на вкус эта вода, которую предписано пить?

— Не очень приятная.

— Ну, этого следовало ожидать. Приходите через полчаса. Нужно будет отправить письмо.

Отодвинув поднос с остатками завтрака, она села к письменному столу. Несколько минут подумала, потом принялась писать. «Это сгодится», — пробормотала она через несколько минут себе под нос.

— Прошу прощенья, леди Матильда. Вы что-то сказали?

— Я написала старой подруге, о которой я вам говорила.

— Той, с которой вы не виделись лет пятьдесят или шестьдесят?

Леди Матильда кивнула.

— Я так надеюсь… — Эми словно извинялась за то, что собиралась сказать. — Мне хотелось бы… Я… Все-таки столько лет прошло. В наше время память у людей такая короткая. Я надеюсь, она вспомнит и вас, и все события…

— Можете не сомневаться, — сказала леди Матильда. — Тех, кого знаешь в таком возрасте, запоминаешь навсегда. Помнишь шляпки, которые они носили, как они смеялись, помнишь все их достоинства и недостатки — в общем, помнишь все. А вот о тех, с кем я познакомилась, скажем, двадцать лет назад, я вообще ничего не помню, совсем ничего. Вспомнит как миленькая. Особенно то, что было в Лозанне[169]. В общем, отправь это письмо. А мне тут надо кое-что посмотреть.

Она взяла «Готский альманах» и, снова уютно устроившись в постели, принялась прилежно изучать те разделы, которые могли ей пригодиться. Кто кем кому доводится, кто с кем породнился — подобные сведения очень полезны для светских бесед. Ну и, естественно, кто сумел отхватить родовитого мужа, кто где жил, какие на чью голову свалились несчастья. Хотя та, о ком она думала, в альманахе наверняка не упоминалась. Но она живет здесь — купила замок, некогда принадлежавший древнему и знатному роду, и, скорее всего, давно уже переняла присущее местным жителям уважение, даже преклонение перед теми, кто мог гордиться своим происхождением. Сама-то она, как прекрасно знала леди Матильда, ничем таким похвастаться не могла. Бедняжке приходилось довольствоваться всего лишь богатством. Несметным богатством. Совершенно фантастическим богатством.

Леди Матильда Клекхитон, дочь герцога в восьмом колене, нисколько не сомневалась в том, что ее ждет более или менее торжественный прием. Может, даже угостят кофе и чудными пирожными с кремом.

3

Леди Матильда Клекхитон торжественно вступила в одну из великолепных парадных зал замка. Ей пришлось проехать пятнадцать миль. Она довольно долго обдумывала свой туалет, хотя Эми он явно не пришелся по вкусу. Эми очень редко отваживалась давать советы, но она так переживала за хозяйку и так хотела, чтобы леди Матильда произвела должное впечатление, что на этот раз позволила себе робкое возражение:

— Вам не кажется, что это красное платье — поймите меня правильно — чуточку потерто? Видите, на локтях, и еще немного залоснилось — вот тут и тут…

— Знаю, милая, знаю. Платье не первой молодости, но как-никак оно от Пату[170]. Теперь оно, конечно, старое, но когда-то стоило огромных денег. Я не намерена выглядеть расточительной мотовкой. Я — впавшая в бедность представительница аристократического рода. Все, кому меньше пятидесяти, без сомнения, будут смотреть на меня свысока. Но моя подруга уже много лет живет в тех местах, где богачам приходится дожидаться обеда, пока хозяйка терпеливо ждет высокую гостью — одетую в роскошное старье пожилую даму с безупречной родословной. Семейные традиции не так уж просто забыть. Кое-кто их даже перенимает, переезжая жить в подобное место. Кстати, в моем дорожном сундуке вы найдете боа[171] из перьев.

— Вы собираетесь надеть боа из перьев?

— Да, собираюсь. То, что из страусовых перьев.

— Боже, ведь оно у вас с незапамятных времен…

— Верно, но я очень бережно с ним обращалась. Видите ли, Шарлотта сразу его узнает. И подумает, что представительница одного из лучших семейств Англии вынуждена носить свои старые платья, которые тщательно берегла долгие годы. И еще я надену котиковое манто. Слегка поношено, но в свое время это была роскошная вещь.

Облачившись таким образом, она отправилась в путь. Эми сопровождала ее, она была одета скромно, но вполне прилично, как и подобает сопровождающему лицу.

Матильда Клекхитон была готова к тому, что ей предстояло увидеть. Нечто желеобразное, как сказал Стаффорд. Желеобразное чудовище, уродливую старуху, сидящую в комнате, увешанной бесценными картинами. Да уж… Эк ее разнесло… Ее туша с трудом поднялась с кресла, похожего на трон, который вполне годился для пьес про раннее Средневековье, — на нем должен бы восседать какой-нибудь могучий владыка, обладатель великолепного замка.

— Матильда!

— Шарлотта!

— Ах! Сколько воды утекло! Не чаяла тебя увидеть.

Они наперебой выражали свою радость, путая немецкие слова с английскими. Леди Матильда немного подзабыла немецкий. Шарлотта блестяще владела как немецким, так и английским, хотя и на американский манер Леди Матильда отметила, что ее уродство поистине великолепно. На минуту она даже почувствовала к ней симпатию, словно перенеслась в прошлое, хотя, как ей сразу же вспомнилось, Шарлотта была препротивной девчонкой. Ее никто не любил, да и сама леди Матильда никогда не питала к ней особенно теплых чувств. Но что бы там ни говорили, а в школьных воспоминаниях есть что-то притягательное. Она не знала, любила ли ее в те дни Шарлотта. Но прекрасно помнила, что она — как это у них тогда называли — к ней подлизывалась. Возможно, надеялась, что ее пригласят погостить в герцогский замок. Отец леди Матильды, несмотря на завидное происхождение, был одним из самых нищих английских герцогов. Родовой замок ему удалось сохранить только благодаря женитьбе на богатой женщине, к которой он относился с великим почтением, хотя та не упускала ни малейшей возможности над ним посмеяться. Леди Матильде повезло — она родилась от второго брака. Ее матушка была удивительно приятной женщиной и к тому же отличной актрисой, так что ей удавалось выглядеть истинной герцогиней, что для настоящих герцогинь часто было недосягаемо.

Подруги вспомнили, как они изводили нелюбимых учительниц, потом обсудили некоторых своих однокашниц: кто вышел замуж удачно, а кому не повезло. Матильда тут же ввернула в разговор сведения, добытые в «Готском альманахе»: конечно же для Эльзы это была отвратительная партия. Один из пармских[172] Бурбонов[173], не так ли? Да, да, как можно было не знать, чем это чревато. Ужас, просто ужас.

Принесли кофе — чудесный — и блюда со слоеными пирожными и изумительными пирожными с кремом.

— Мне все это совершенно противопоказано! — воскликнула леди Матильда. — Нет, ни в коем случае. Мой доктор строго-настрого запретил. Он предупредил, что, пока я на водах, я должна соблюдать все предписания. Но, в конце концов, у нас ведь сегодня праздник, правда? Воспоминания юности. Да, дивная пора. Я вообще люблю молодежь. Кстати, мой внучатый племянник был у тебя недавно — не помню, кто его тебе представил — графиня… кажется ее фамилия на «3»… Нет, не могу вспомнить.

— Графиня Рената Зерковски.

— Ах да, теперь вспомнила. Должно быть, очаровательная женщина. Она же и привезла его к тебе. Очень мило с ее стороны. Он был потрясен. Твои сокровища его просто поразили. И твой образ жизни, и, разумеется, то, что ему про тебя рассказывали. Ты ведь, оказывается, руководишь целым, как бы это выразиться — Созвездием Молодежи. Золотой, прекрасной молодежи. Они льнут к тебе, боготворят. Какая же у тебя восхитительная жизнь, подумать только! Я бы такого ритма просто не выдержала. Я все потихоньку да полегоньку. Ревматоидный артрит… Не говоря о финансовых затруднениях… Ты не представляешь, сколько съедает фамильное поместье. Да ты и сама прекрасно знаешь, каково нам приходится в Англии. Эти налоги…

— Я помню твоего племянника. Он был так мил — очень приятный молодой человек. Если не ошибаюсь, из дипломатического корпуса?

— О да. Но видишь ли — откровенно говоря, сдается мне, там недооценивают его таланты. Он об этом не любит говорить. Никогда не жалуется — но все же чувствуется, что ему там не дают развернуться. Те, кто там всем заправляет, кто нынче у власти — кто, думаешь, они такие?

— Canaille![174] — сказала Большая Шарлотта.

— Высоколобые интеллектуалы и снобы, не дающие жить другим. Лет пятьдесят назад все было бы иначе, — развела руками леди Матильда. — Но нынче ему не дают продвинуться по службе, а ведь он того заслуживает. Скажу тебе больше — конечно, по секрету — ему не доверяют. Представляешь себе, они его подозревают — как бы это сказать? — в бунтарских настроениях. Они не могут понять, что будущее за теми, кто имеет смелость придерживаться более прогрессивных взглядов.

— Ты хочешь сказать, что он — как это говорят у вас в Англии — не совсем лоялен к своему правительству, или истеблишменту[175], так, кажется, они его называют?

— Тише, тише, мы не должны так говорить. По крайней мере, мне это не подобает.

— Ты меня заинтересовала, — сказала Шарлотта.

Матильда Клекхитон вздохнула.

— Если хочешь, можешь это считать фантазией старой тетки, обожающей своего племянника. Стаффи всегда был моим любимчиком. Он такой обаятельный, остроумный. И у него есть оригинальные идеи. Он мечтает о будущем — о будущем, которое будет совсем не похоже на то, что у нас сейчас. Как это ни прискорбно, надо признать, наша добрая старая Англия оказалась в политическом тупике. В бедственном положении. Мне показалось, что на Стаффорда все увиденное здесь произвело глубокое впечатление, не знаю уж, что ты ему показала или рассказала. Как я поняла, что-то грандиозное и связанное с музыкой. Нет, нас спасет только одно, я это чувствую всем сердцем — высшая раса.

— Высшая раса должна быть, и она будет. Идея Адольфа была абсолютно правильной, — сказала Шарлотта. — Сам по себе он, конечно, ничего не стоил, но в артистизме ему не откажешь. И еще он умел быть убедительным, был истинным вождем.

— О да! Нам нужен вождь, это бесспорно.

— В последней войне вы выбрали не тех союзников, дорогая. Если бы Англия и Германия встали плечом к плечу, если бы их идеалы совпали… Ведь юность и сила — Именно те идеалы, которых достойны две арийские расы! Представь себе, каких высот достигли бы наши страны к нынешнему дню! Но, может статься, на эту проблему следует смотреть шире… В каком-то смысле коммунисты дали нам хороший урок. «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!» Вот именно, всех стран. Но нам нужны не пролетарии… Рабочий класс — это только материал. «Вожди всех стран, объединяйтесь!» — вот наш девиз. Молодые люди, талантливые лидеры с арийской кровью — вот кто нам нужен. Люди среднего возраста, закоснелые в своих привычках, вряд ли нам подойдут. Мы должны искать приверженцев среди студентов, молодых людей с отважными сердцами и великими идеями, готовых бороться и даже умереть. Готовых на все — потому что без агрессивности и насилия не может быть и победы. Я хочу тебе кое-что показать..

Не без труда ей удалось встать на ноги. Леди Матильда пошла за ней, делая вид, что едва за ней поспевает.

— В мае тысяча девятьсот сорокового года, — сказала Шарлотта, — Гитлерюгенд достигла необычайных высот. Тогда Гиммлер[176]добился от Гитлера хартии. В результате появилась СС. Элитная когорта. Созданная для уничтожения всех этих неполноценных восточных рас. Они должны были расчистить место для нас — расы господ. Это был звездный час — рождение человека нового типа. — Она благоговейно понизила голос. В нем прозвучал восторг фанатички.

Леди Матильда едва не перекрестилась.

— Орден Мертвой Головы, — произнесла Большая Шарлотта, проковыляв к стене, где в золотой рамке, увенчанной черепом, красовался Орден Мертвой Головы. — Взгляни — это мое самое дорогое сокровище. Мои юные воины, мои золотые мальчики приветствуют эту реликвию, когда входят сюда. Здесь, в архивах моего замка, хранится многотомная хроника. Кое-что из этих бумаг — чтение не для слабонервных, но нам надо это научиться принимать как должное. Газовые печи, камеры пыток, все, что обличали на Нюрнбергском процессе…[177] Это была великая традиция. Сила, закаленная террором. Этих мальчиков готовили с детства, чтобы никто из них не дрогнул, не поддался минутной слабости. Ведь и Ленин, проповедуя марксизм, призывал коммунистов не миндальничать. Это был один из главных его принципов построения идеального государства. Но в тридцать девятом мы поставили перед собой слишком узкую цель. Мы мечтали возвысить германскую расу. Но есть ведь и другие расы. И они тоже способны добиться господства, если не побоятся причинить страдания и примут идеологию анархии. Мы должны искоренить, уничтожить все оплоты мягкотелости. Стереть с лица земли все религии, унижающие человека. Ведь существует религия силы, древняя религия викингов[178]. И у нас уже есть вождь — он еще молод, но стремительно набирает силы. Как это сказал один великий человек?[179] «Дайте мне точку опоры, и я переверну земной шар». Что-то в этом роде. У нашего вождя уже есть точка опоры. В его распоряжении самолеты, бомбы, средства химического уничтожения. И у него есть солдаты, готовые воевать. У него есть природные ресурсы — газ, нефть. У него в руках будет нечто вроде волшебной лампы Аладдина. Власть над джиннами. Потри лампу — и вот он, джинн. Все в его руках. Наш юный вождь, вождь не только по природе, но и по рождению — он владеет всеми этими несметными богатствами.

Она захрипела, закашлялась.

— Дай-ка я тебе помогу.

Леди Матильда подхватила ее и повела обратно к креслу. Шарлотта села, пытаясь отдышаться.

— Старость не радость, но меня еще надолго хватит. Я еще успею увидеть триумф нового мира. Вот что нужно твоему племяннику. Я об этом позабочусь. Властвовать — вот чего он хочет, не так ли? А ты готова помочь организовать Лучших из лучших в Англии?

— Когда-то я имела на них влияние. Но теперь. — Леди Матильда печально покачала головой. — Все это в прошлом.

— Все вернется, дорогая, — сказала ее подруга. — Ты правильно сделала, что приехала ко мне. У меня влияния хоть отбавляй.

— Это великое дело, — сказала леди Матильда. Она вздохнула и тихо сказала: — «Юный Зигфрид».

— Надеюсь, вам доставила удовольствие встреча со старой подругой, — сказала Эми, когда машина везла их обратно в гостиницу.

— Слышала бы ты, какую я несла ахинею — ушам бы своим не поверила, — сказала леди Матильда Клекхитон.

Глава 4 Говорит Пайкэвэй

— Во Франции дела плохи, — сказал полковник Пайкэвэй, стряхивая с пиджака слой сигарного пепла. — Это слова Уинстона Черчилля во время последней войны[180]. Вот был человек — всегда говорил просто, ни единого лишнего слова. Это производило впечатление. Говорил только то, что необходимо. Давненько все это было… Но сегодня я вынужден повторить его слова. Во Франции дела плохи.

Он закашлялся, чихнул и стряхнул с себя очередную порцию пепла.

— И в Италии тоже, — продолжил он. — И в России. Они, правда, пока молчат, но нам сообщают, что там далеко не все в порядке. Толпы студентов бьют витрины, штурмуют посольства… То же самое и в Египте. В Иерусалиме — хуже некуда. И в Сирии. Здесь, правда, еще терпимо, и не стоит особенно беспокоиться. А вот из Аргентины новости, я бы сказал, странные. Весьма специфические. Аргентина, Бразилия и Куба объединились. Теперь это Соединенные Штаты Золотой Молодежи или что-то вроде того. У них и армия есть. Хорошо обученная, вооруженная до зубов профессиональная армия. У них есть все — авиация, танки, бронетехника и бог знает что еще. Но самое ужасное, у них есть высококлассные специалисты. И знаете, они там все время поют: популярные песни, народные песни, древние боевые гимны. Изображают из себя этакую Армию Спасения[181] — нет, я с большим уважением отношусь к Армии Спасения. И с большой симпатией. Особенно к девушкам с их шляпками. Да… так вот, я слышал, что-то в этом роде готовится и в наших странах. Я полагаю, некоторые из них еще заслуживают право называться цивилизованными? А то один из наших политиков как-то сказал, что мы велики благодаря нашей терпимости — устраиваем демонстрации, проявляем темперамент в форме насилия и блюдем моральную чистоту, раздеваясь чуть ли не догола. Уж не знаю, о чем он собственно собирался толковать — политики этого подчас и сами не знают, — но звучит убедительно. Впрочем, на то они и политики.

Он замолчал и посмотрел на своего собеседника.

— Удручающе — прискорбно и удручающе, — сказал сэр Джордж Пэкхэм. — Просто не верится. Голова идет крутом. Если бы только можно было… И это на данный момент все новости? — спросил он уныло.

— А вам мало? На вас не угодишь. Анархия набирает силу — вот какие новости. Пока они еще не все прибрали к рукам — но поверьте, ждать осталось недолго.

— Но ведь мы в состоянии с ними справиться?

— Это будет очень даже непросто. Конечно, слезоточивый газ даст нам небольшую передышку… Но потом… не применять же нам и в самом деле оружие массового поражения? Неизвестно еще, кто от него пострадает больше — эти молокососы или старички-пенсионеры да домашние хозяйки. Оно виноватых искать не станет. Всех под одну гребенку: от великих наших политиканов, которые то и дело твердят, что у нас тишь, гладь да божья благодать, до нас с вами! А теперь, — добавил полковник Пайкэвэй, — если вы жаждете еще новостей… Специально для вас, с пылу с жару, сверхсекретные из Германии. Герр Генрих Шписс собственной персоной.

— Откуда вы знаете? Эти сведения строго…

— Мы все знаем, — сказал полковник Пайкэвэй. Это была его коронная реплика. — За тем мы здесь и сидим. Привез с собой какого-то доктора, — добавил он.

— Да, доктор Рейхардт, известный ученый, я полагаю…

— Да нет. Доктор медицины, врач. Из психушки…

— О Господи — неужели психолог?

— Возможно. В психушках по большей части работают психологи. Если повезет, и его доставят сюда в целости и сохранности, он, может, и разберется, что творится в головах наших молодых смутьянов. Чем они забиты. Впрочем, там такая мешанина: немецкая философия, лозунги в защиту власти черных, опусы французских утопистов и прочая белибердень. Может, они натравят его на наших светил от юриспруденции, которые только и твердят, что главное — не подорвать у молодых веру в себя. Мол, им ведь еще жить да жить! Думаю, все можно решить куда проще. Увеличили бы им стипендии, и делу конец — разбрелись бы по домам как миленькие и засели бы за сдои книжки. Знаю, знаю, скажете, я оторвался от реальности. Не думаю… Хотя, может, и оторвался.

— Приходится принимать во внимание новый образ мыслей, — сказал сэр Джордж Пэкхэм. — Поневоле чувствуешь… то есть, я хотел сказать, надеешься… в общем, трудно выразить словами…

— Должно быть, нелегко вам приходится, заметил полковник Пайкэвэй. — Раз уже и слов найти не можете.

Зазвонил телефон. Полковник снял трубку, потом протянул ее сэру Джорджу.

— Да? — сказал тот. — Да? О да. Да. Я согласен. Я полагаю — нет-нет — только не в Министерстве иностранных дел. Нет. В частном порядке, так? Что ж — я полагаю, нам будет удобнее — э-э-э… — И сэр Джордж опасливо огляделся.

— В этой комнате нет жучков, — добродушно сказал полковник Пайкэвэй.

— Пароль — Голубой Дунай, — сказал сэр Джордж Пэкхэм громким хриплым шепотом. — Да, да. Я приведу с собой и Пайкэвэя. О да, разумеется. Да, да. Свяжитесь с ним. Скажите, что вы непременно хотите, чтобы он присутствовал, но пусть не забывает, что нашу встречу необходимо хранить в строжайшем секрете.

— В таком случае на моей машине ехать нельзя, — сказал Пайкэвэй. — Ее все знают.

— За нами заедет Генри Хоршэм на «фольксвагене»[182].

— Прекрасно, — сказал полковник Пайкэвэй. — А знаете, все это очень даже забавно.

— Вам не кажется… — начал сэр Джордж и смущенно замолк.

— Что не кажется?

— Я только хотел сказать… право же… в общем, я — только не обижайтесь, но мне кажется, вам не помешала бы платяная щетка.

— Ах, вот что. — Полковник Пайкэвэй слегка похлопал себя по плечу, и в воздух взлетело облачко сигарного пепла. Сэр Джордж даже закашлялся.

— Няня! — заорал полковник Пайкэвэй и стукнул кулаком по кнопке звонка на столе.

Пожилая женщина с платяной щеткой в руке явилась в мгновение ока, словно джинн из лампы Аладдина.

— Пожалуйста, задержите на минуточку дыхание, сэр Джордж, — сказала она.

Она открыла дверь, и сэр Джордж спешно ретировался. «Няня» тем временем принялась энергично орудовать щеткой, не обращая ни малейшего внимания на прорывающиеся сквозь кашель жалобы Пайкэвэя.

— Ну что за люди! Вечно хотят, чтобы я был словно манекен в витрине у парикмахера!

— Ну полно вам, полковник. Не переживайте; могли бы уже, кажется, привыкнуть, что нужно изредка приводить себя в порядок. Вы же знаете, что у министра иностранных дел астма.

— Просто у него аллергия на события в Лондоне. Сам виноват, надо лучше работать.

Через несколько минут все было кончено. Полковник встал и открыл дверь.

— Пойдемте, сэр Джордж, послушаем, что нам скажет наш немецкий друг. Судя по всему, у него есть что сказать.

Глава 5 Герр Генрих Шписс

Герр Генрих Шписс был крайне озабочен и даже не пытался скрыть своего беспокойства. Более того, он прямо заявил, что ситуация очень серьезная. Тем не менее он сумел ободрить присутствующих, уверяя, что все уладится. Умение ободрить в обострившейся за последнее время политической обстановке в Германии делало его поистине незаменимым человеком. Его солидность и обстоятельность успокаивали даже самых отчаявшихся. Он вовсе не производил впечатление блестящего дипломата, что само по себе было утешительно, поскольку именно блестящие дипломаты довели до политического кризиса не одну страну. Но и откровенные бездари, обнаружившие прискорбное отсутствие не только здравого смысла, но, говоря начистоту, вообще каких бы то ни было мыслительных способностей, тоже сослужили своему отечеству не лучшую службу. У герра Шписса здравого смысла, слава Богу, было достаточно.

— Как вы понимаете, мой визит ни в коей мере не следует считать официальным, — заявил канцлер.

— О, разумеется, разумеется.

— Я получил ряд любопытных сведений, которые, полагаю, заинтересуют и вас. Они проливают свет на некоторые события, которые… Которые внушают нам серьезные опасения. Позвольте представить: доктор Рейнхардт.

Доктор Рейнхардт был крупный, спокойный, добродушный человек, время от времени произносивший, видимо, по привычке: «Ах да!»

— Доктор Рейнхардт возглавляет большую клинику, расположенную неподалеку от Карлсруэ[183]. Его специальность — сложные психические заболевания. Если не ошибаюсь, у вас проходят лечение от пятисот до шестисот пациентов одновременно, не так ли?

— Ах да, — сказал доктор Рейнхардт.

— Насколько я понял, у вас есть пациенты с самыми разнообразными отклонениями?

— Ах да. В моей клинике есть самые разнообразные случаи, но лично я специализируюсь на вполне конкретном заболевании. — Здесь он перешел на немецкий, и repp Шписс тут же вкратце перевел сказанное — на случай, если кто-то из его английских коллег чего-то недопонял. Его тактичность была оценена, ибо двое из присутствующих едва уловили смысл, остальные же трое выглядели явно озадаченными.

— Доктор Рейнхардт добился больших успехов в лечении так называемой мании величия, — уточнил repp Шписс. — Это когда человек воображает себя гением и что его поэтому преследуют.

— Ах нет! — воскликнул доктор Рейнхардт. — Мания преследования — нет-нет, этого я не лечу. В моей клинике нет ни одного случая мании преследования. Во всяком случае, среди моих подопечных. Мои-то, напротив, никого не боятся. И совершенно не желают избавляться от своих бредовых идей только потому, что хотят быть счастливыми. Я помогаю им. Но если я их вылечу, понимаете ли, они уже не будут такими счастливыми. Поэтому мы пытаемся вернуть им разум и в то же время не лишить их радости. И кое-что в этом направлении нам удалось сделать. Это специфическое состояние мы называем… — Он произнес длиннейшее восьмисложное немецкое слово, звучавшее весьма угрожающе.

— Если позволите, для наших английских друзей я буду по-прежнему пользоваться термином «мания величия», — поспешно перебил его герр Шписс, — хотя я знаю, что теперь вы употребляете другое название, доктор Рейнхардт. Итак, как я уже сказал, у вас в клинике шестьсот пациентов.

— А в тот период, о котором мы собираемся говорить, у меня их было восемьсот.

— Восемьсот!

— Да, и у каждого — своя история болезни.

— В том числе…

— В том числе у нас есть Господь Бог, — пояснил доктор Рейнхардт. — Улавливаете?

Мистер Лазенби слегка растерялся.

— О… э-э… да, э-э… да. Исключительно интересно, честное слово.

— Есть парочка молодых людей, которые считают себя Иисусом Христом. Но они не пользуются такой популярностью, как Всевышний. Ну, земных кумиров, разумеется, побольше. В то время, о котором пойдет речь, у меня было двадцать четыре Адольфа Гитлера. Учтите, что Гитлер в то время был еще жив.

Да, двадцать четыре или двадцать пять Гитлеров… — Он вытащил из кармана небольшую записную книжечку и заглянул в нее. — И пятнадцать Наполеонов[184]. Наполеон всегда пользовался огромной популярностью. Еще с десяток Муссолини[185], пятеро Юлиев Цезарей[186] и множество других деятелей прошлого и настоящего. Но не буду утомлять вас всякими медицинскими подробностями. Перейдем к тому, что непременно вызовет ваш интерес.

Доктор Рейнхардт начал свой рассказ, который герр Шписс тут же перевел.

— Однажды клинику посетило некое официальное лицо. Член правительства, пользовавшийся в то время огромным авторитетом — тогда, заметьте, шла война. Назовем его Мартин Б. Вы конечно догадываетесь, о ком я говорю. Он привез с собой своего шефа. Собственно говоря — что тут ходить вокруг да около — он привез самого фюрера.

— Да. Это была очень большая честь — понимаете? — сам фюрер приехал нас инспектировать, — продолжал доктор Рейнхардт. — Он отнесся к нам благосклонно, mein Furer[187]. Он сказал, что до него дошли слухи о моих успехах, и посетовал, что в последнее время в армии творится что-то непонятное. Несколько раз объявлялись Наполеоны или наполеоновские маршалы. Самое неприятное, во время боевых операций они вели себя соответственно — понимаете? — и несли чудовищные потери. Я был бы счастлив объяснить ему в общих чертах, почему такое случается и каковы симптомы, но сопровождавший его Мартин Б. сказал, что в этом нет надобности. Наш великий фюрер, — сказал доктор Рейнхардт, опасливо поглядывая на герра Шписса, — не пожелал вникать в такие мелочи. Он сказал, что будет лучше, если опытные психиатры соберутся на консилиум. Ему же просто хочется — ах, ему просто хотелось бы все осмотреть. И вскоре я понял, кого именно он хочет видеть. Это меня не удивило, нет. Ведь кое-какие симптомы можно заметить сразу… Стресс, который ему было суждено пережить, уже стал сказываться на его здоровье.

— Должно быть, к тому времени ему стало казаться, что он — сам Господь Бог, — неожиданно сказал полковник Пайкэвэй и усмехнулся.

Доктор Рейнхардт был шокирован.

— Он попросил меня рассказать о некоторых больных. Дело в том, что Мартин Б. сообщил ему, что многие мои пациенты искренне полагают, будто они и есть настоящие Адольфы Гитлеры. Я объяснил, что ничего из ряда вон выходящего тут нет. При том уважении и восхищении, которые они к нему испытывают, у некоторых особо впечатлительных людей возникает естественное стремление походить на него, и в конце концов они начинают себя с ним отождествлять. Я боялся, что мои слова прогневят его, но, слава Богу, он был очень доволен. Мне было отрадно видеть, что ему это польстило: что кто-то жаждет быть им. Затем он спросил, нельзя ли ему повидать пациентов, одержимых именно этим недугом. Мы это обсудили. Мартин Б. немного сомневался, но потом отозвал меня в сторону и сказал, что герр Гитлер действительно хочет с ними познакомиться. Но сам он должен получить твердые гарантии того, что с герром Гитлером… короче говоря, что герр Гитлер не подвергнется ни малейшему риску. Что, если кто-то из этих самозваных Гитлеров вдруг начнет проявлять агрессивность… Я его заверил, что нет никаких причин для беспокойства, пообещав отобрать среди пациентов самых дружелюбных фюреров. Герр Б. сказал, что фюрер настаивает на том, чтобы беседа происходила с глазу на глаз. Пациенты не смогут чувствовать себя раскованно в присутствии директора клиники, и коль скоро никакой опасности нет… Я еще раз заверил его, что опасности нет ни малейшей, но лучше все-таки герру Б. при этих беседах присутствовать. В общем, мы договорились. К нашим фюрерам послали санитара с просьбой собраться для встречи с очень важным гостем, который хочет с ними посоветоваться.

Ах да. Мартина Б. и фюрера представили собравшимся. Я вышел, закрыл за собой дверь и разговорился с двумя адъютантами, сопровождавшими высокое начальство. Как я уже сказал, фюрер был необычайно возбужден и взволнован. Без сомнения, в последнее время у него было много огорчений. Он приехал к нам чуть ли не перед самой капитуляцией, когда все, честно говоря, шло хуже некуда. Сам фюрер, сообщили мне собеседники, был близок к отчаянию, но совершенно уверен, что одержит победу в этой войне, если только его не подведет Генеральный штаб и все его приказы будут правильно поняты и, главное, исполнены.

— Полагаю, — сказал сэр Джордж Пэкхэм, — к тому моменту он был… уже не совсем… несомненно, он был в состоянии, близком…

— Нам нечего тут играть в прятки, — сказал герр Шписс, — он был уже абсолютно невменяем. В ряде случаев приходилось решать за него. Вы и сами это отлично знаете из донесений ваших агентов.

— Помнится, на Нюрнбергском процессе…

— Нет никакой надобности вспоминать Нюрнбергский процесс, — решительно вмешался мистер Лазенби. — Это все в далеком прошлом. Мы должны надеяться на взаимодействие наших правительств и на сотрудничество наших стран. Прошлое осталось в прошлом.

— Вы совершенно правы, — сказал герр Шписс. — Но сейчас мы говорим именно о прошлом. Мартин Б. и герр Гитлер пробыли с пациентами очень недолго. Ровно через семь минут они вышли оттуда. Герр Б. выразил доктору Рейнхардту благодарность за эту встречу. Машина ждала, и они с герром Гитлером без промедления отбыли. Уехали они очень поспешно — у них была с кем-то назначена встреча.

Все молчали.

— Что дальше? — спросил полковник Пайкэвэй. — Потом что-нибудь случилось? Или успело случиться до их отъезда?

— Один из наших Гитлеров стал вести себя несколько необычно, — сказал доктор Рейнхардт. — Это был пациент, поразительно похожий на герра Гитлера, что придавало ему особую уверенность в его заблуждении. С того самого дня он еще более неистовствовал, утверждая, что он и есть сам фюрер и что ему надо немедленно ехать в Берлин председательствовать на заседании Генерального штаба. В общем, от того небольшого улучшения, которого нам удалось добиться, не осталось и следа. Он стал просто неузнаваем, и я никак не мог понять, почему с ним произошла такая внезапная перемена. Признаться, я почувствовал большое облегчение, когда два дня спустя за ним приехали родственники и увезли домой, чтобы лечить частным образом.

— И вы его отпустили, — сказал герр Шписс.

— Разумеется, отпустил. К нам этот больной попал по собственной воле, принудительное лечение ему показано не было, так что он имел полное право покинуть клинику. И он уехал.

— Я не совсем понимаю… — начал сэр Джордж Пэкхэм.

— У герра Шписса есть одна любопытная версия…

— Это не версия, — сказал герр Шписс. — Это факт. Русские его скрыли, мы тоже. Но сейчас набралось достаточно свидетельских показаний и доказательств.

Гитлер, наш фюрер, в тот день остался в психиатрической клинике по собственному желанию, а пациент, больше других похожий на настоящего Гитлера, уехал с Мартином Б. Впоследствии в бункере нашли труп этого несчастного. Настоящий же фюрер… Впрочем, теперь это уже не важно.

— Но мы должны знать правду, — сказал Лазенби.

— Настоящего фюрера переправили заранее подготовленным маршрутом в Аргентину, где он и прожил несколько лет. Там у него родился сын от красавицы арийского происхождения. Кстати, она, кажется, англичанка, из хорошей семьи. Болезнь Гитлера прогрессировала, и он умер в полнейшем безумии, воображая, что отдает приказы войскам на поле боя. Тогда, в сорок пятом, он мог уехать из Германии только согласившись на такой маскарад. И он согласился.

— И вы утверждаете, что за все эти годы об этом так никто и не узнал? Никакой утечки информации?

— Ходили разные слухи, но кто бы им поверил? Может, вы помните молву, что одна из дочерей русского царя уцелела после расстрела?

— Ну, уж там все было очевидно… — Джордж Пэкхэм запнулся. — Доказательства, представленные ею — грубая фальшивка.

— Одни считали, что это фальшивка. Другие признавали доказательства истинными — а ведь спор вели те, кто знал ее лично. Была ли вдруг объявившаяся Анастасия великой княжной или всего лишь дерзкой крестьянской девчонкой? Чему верить? Молва! Чем дольше она существует, тем меньше ей верят, пока в конце концов она не остается лишь в сердцах романтиков. Слухи о том, что Гитлер остался жив, никогда не затихали. Собственно, никто и никогда не заявлял о том, что его труп был освидетельствован. Русские об этом сообщили, но никаких доказательств, однако, не представили.

— Вы что, всерьез полагаете… Доктор Рейхардт, вы согласны с этим невероятным предположением?

— Ну вот, — сказал доктор Рейхардт, — зачем вы меня спрашиваете — я же вам сказал все, что знаю. Ко мне в клинику приехал Мартин Б. — это бесспорно. Мартин Б. привез с собой фюрера. Что касается меня, то я повидал на своем веку сотни фюреров, Наполеонов и Юлиев Цезарей. И почти все эти Гитлеры были очень похожи на оригинал, и каждый из них вполне мог его заменить. Я прежде никогда не встречался с герром Гитлером. Видел, конечно, на фотографиях в газетах, но ведь это были лишь те фотографии, которые он разрешал публиковать. Посетитель был мне представлен как фюрер, а кому в этом случае верить, как не Мартину Б.? Нет, сомнений у меня не было. Я повиновался приказу. Герр Гитлер не хотел, чтобы я сопровождал его в комнату, где собрались его — как бы это сказать? — копии. Он вошел вместе с Мартином Б. Потом вышел. За это время ему ничего не стоило обменяться одеждой со своим двойником. Так что кто оттуда вышел — он сам или один из моих пациентов, — известно только Мартину Б. Потом они спешно уехали. Короче говоря, настоящий Гитлер вполне мог остаться в клинике и не без удовольствия играть свою роль. Он ведь все-таки был не настолько болен, чтобы не понимать, что только таким путем, и никак иначе, ему удастся покинуть страну, которая вот-вот подпишет капитуляцию. Должно быть, он чувствовал, что потерял реальную власть. В то же самое время горстка верных ему людей разработала план переправки его на другой континент, где он стал бы знаменем, под которым могли сплотиться его многочисленные последователи. Мог ли он устроить подобную мистификацию и с блеском сыграть эту роль? Вполне. Это явно отвечает его состоянию. Уж он покажет этому сброду, кто самый лучший Адольф Гитлер! Наверное, при этом он от души смеялся как над пациентами нашей клиники, так и над обслуживающим персоналом. Многие отмечали как его чрезмерное возбуждение, так и нездоровый блеск глаз. С другой стороны — подобные изменения так часто наблюдались у Наполеонов и Цезарей, что все к этому давно привыкли. Ну вот, наверное, и все, что я вам могу сказать. А теперь передаю слово герру Шписсу.

— Фантастика! — воскликнул министр внутренних дел.

— Фантастика, — смиренно подтвердил герр Шписс, — но в принципе такое вполне возможно. Иногда действительность даст фору любым, самым неправдоподобным фантазиям, уверяю вас. Вспомните историю.

— Неужели ни у кого так и не возникло сомнений?

— Все было продумано до мелочей. Детали нам неизвестны, но все, кто тем или иным образом были связаны с этой операцией, довольно быстро перешли в мир иной.

— Боялись, что они могли проболтаться?

— СС быстро улаживала подобные проблемы — обещание наград, высоких постов — а потом смерть, как самое простое решение. Для СС это дело привычное. Они умеют это делать как никто другой. Мы потратили много сил и средств, чтобы раздобыть хоть какие-то сведения, — пытались найти людей, посылали запросы, изучали документы, так что теперь нам известно все. Гитлер действительно оказался в Южной Америке. Говорят, что там он женился — и от этого брака родился ребенок. Мальчику на ножке поставили клеймо — свастику[188]. Наши агенты видели ее собственными глазами. И там, в Южной Америке, младенца, точно далай-ламу[189], готовили к великой миссии. Планируется не только возрождение нацизма, но и нечто более грандиозное. Создание высшей расы юных суперменов почти во всех странах Европы. Молодые фанатики под знаменем анархии должны смести с лица земли старый мир, мир чистогана и здравого смысла, и создать новый союз, братство убийц, громил и насильников. И, главное, у них есть вождь — истинный ариец, необыкновенный красавец, совсем не похожий на своего почившего отца Белокурый юноша нордического[190] типа, — возможно, внешне он похож на мать. Золотой мальчик. Юноша, у ног которого будет лежать весь мир. Он уже вырос и теперь встанет во главе народов и поведет их в страну обетованную. Нет, не туда, куда вел свой народ Моисей[191]. Евреям вообще нечего делать на Земле. Их планируется истребить в газовых камерах. Это будет великая страна, всецело принадлежащая юным фанатикам и завоеванная их доблестью. Все страны Европы сольются в единый союз со странами Южной Америки. У тех, кто это затеял, уже подготовлены свои многочисленные, хорошо организованные отряды насильников и убийц. И после «Варфоломеевской ночи» их ждет роскошная жизнь. Свобода. Все они станут властителями Нового мира, великого и непобедимого.

— Сущий бред, — сказал мистер Лазенби. — Как только всем этим братаниям и шествиям будет положен конец, вся затея рухнет. Да это просто смешно. Что они могут? — Вопрос Седрика Лазенби прозвучал слегка пренебрежительно.

Герр Шписс покачал своей массивной головой.

— Что они могут? Думаю, на этот вопрос есть только один ответ: они не знают и сами. Они не ведают, что творят. Равно как и того, что сотворят с ними.

— Вы хотите сказать, что на самом деле от них ничего не зависит?

— Они — молодые герои, шагающие дорогой славы. У них есть союзники не только в Южной Америке и Европе. Этот культ успел распространиться и севернее. В Соединенных Штатах тоже бредят Юным Зигфридом. Молодым людям внушают заповеди Гиммлера, учат убивать и наслаждаться страданиями других. В общем, тренируют и зомбируют[192]. Они не знают, что это только начало пути. Но мы-то знаем — по крайней мере, некоторые из нас. Как с этим у нас, в Англии?

— У нас… в Англии — человек пять в курсе, не больше, — сказал полковник Пайкэвэй.

— В России уже кое-кто знает, в Америке тоже начинают догадываться… Знают, конечно, что существуют хорошо обученные и вооруженные отряды и что у них есть вождь — по имени Юный Зигфрид… И это — их новая религия…

— Однако, — сказал герр Шписс, — переходя на менее торжественный тон, — в сущности, это лишь то, что лежит на поверхности. За всем этим стоят определенные силы, предпочитающие оставаться в тени. Крупные финансисты, индустриальные магнаты, владельцы шахт, нефтяных разработок, выдающиеся ученые. Именно они всем этим заправляют. Именно они калечат юные души, одних — с помощью зомбирования превращая в насильников и убийц, других — с помощью наркотиков — в рабов.

— Полагаю, что и сексуальная распущенность играет свою роль?

— Несомненно, но этим они очень быстро пресыщаются и ударяются в другую крайность — аскетизм. Другое дело — наркотики. От этого практически невозможно избавиться. Еще наслаждение от того, что причиняешь кому-то боль… Их заставляют упиваться страданиями жертвы. Это такое чувство, что те, кто почувствовал к нему вкус, обречены и никогда уже не станут прежними.

— Друг мой, конечно, такое имеет место и с этим надо бороться самым кардинальным образом, но, честное слово, нельзя же без конца рассуждать о подобных вещах. Надо наконец занять твердую позицию — непримиримую позицию…

— Прекрати, Джордж. — Мистер Лазенби вытащил было курительную трубку, но, взглянув на нее, положил обратно в карман. — На мой взгляд, мне необходимо срочно лететь в Россию, — сказал он, вновь поддаваясь своей idee fixe[193]. — Насколько я понимаю, это… в общем, все эти проблемы известны русским.

— Знают они достаточно, — сказал герр Шписс. — Но вы же знаете русских… Они, как всегда, будут темнить… — Он пожал плечами. — Русские это обожают… К тому же им сейчас не до этого — они никак не могут найти общего языка с китайцами. И вообще, насколько мне известно, они считают, что причин для паники пока нет.

— Я все равно должен принять на себя эту миссию, это мой долг.

— На вашем месте я бы счел своим долгом остаться здесь, Седрик, — раздался усталый голос лорда Альтамаунта. — Вы нужны нам здесь, Седрик, — повторил он, не отрывая головы от спинки кресла. Он говорил мягко, но настойчиво. — Вы глава нашего правительства и должны оставаться здесь. В конце концов вы же не агент, прошедший специальную подготовку.

— Агенты? — с сомнением в голосе переспросил сэр Джордж Пэкхэм. — Что могут агенты сделать на этой стадии? Нам необходимо заслушать отчет… А, Хоршэм, вот вы где… Я вас не заметил. Скажите — что в силах сделать наши агенты?

— У нас прекрасные агенты, — спокойно ответил Генри Хоршэм. — В последнее время мы получили массу информации. Кроме того, мы сотрудничаем с разведками других стран. Вот и герр Шписс нам также передал кое-какие сведения, полученные его агентурой. Беда в другом: часто мы просто не придаем значения донесениям наших агентов.

— Однако Интеллидженс сервис…[194]

— Что значит «однако»… Они рискуют жизнью, а многие наши чиновники просто отказываются им верить… А ведь в девяти случаях из десяти их сообщения подтверждаются.

— Послушайте, Хоршэм, не могу же я…

Хоршэм повернулся к немцу:

— У вас ведь тоже такое бывает, не так ли, сэр? Что вы пренебрегаете важной информацией? Люди просто закрывают глаза на очевидное — если очевидное не слишком утешительно.

— Конечно, бывает и, боюсь, будет повторяться и впредь, ведь природа человеческая везде одинакова — люди до самого последнего момента надеются на лучшее.

Мистер Лазенби снова вынул из кармана трубку.

— Ну, хватит об этом. Теперь поговорим о деле: что именно нам следует предпринять, учитывая, что это не просто локальный кризис, а кризис поистине мирового масштаба. Я считаю, пора задействовать войска. Герр Шписс, надеюсь, ваше правительство разделяет эту точку зрения…

— Разделять-то разделяет, но время упущено, и ситуация вышла из-под контроля. В распоряжении мятежников заводы, оружие, ресурсы…

— А у нас ядерные ракеты! Малейшая угроза атомной войны, и, думаю, они тут же пойдут на попятную…

— Перед нами не просто взбунтовавшиеся школьники. В их армии есть высококлассные специалисты… Никаких опрометчивых шагов, иначе здесь такое начнется… — Герр Шписс покачал головой. — У нас уже есть неприятности: едва удалось предотвратить попытку заразить сеть водоснабжения в Кёльне…

— Положение критическое… — Седрик Лазенби с надеждой обвел взглядом присутствующих. — Четвинд — Манро — Блант?

К немалому удивлению Лазенби, откликнулся только адмирал Блант.

— Не пойму, при чем тут Адмиралтейство — мне кажется, это дело не нашей епархии. Я бы вам посоветовал, Седрик, с вашей маниакальной страстью к бомбардировкам, прихватить побольше табачку и отправиться куда-нибудь в Антарктиду. Глядишь, там последствия подобной аферы вы ощутили бы не сразу… Вы слышали, что говорил профессор Экштейн?

Глава 6 Комментарий Пайкэвэя

На этом встреча закончилась. Присутствующие разделились.

Канцлер Германии в сопровождении премьер-министра, сэра Джорджа Пэкхэма, Гордона Четвинда и доктора Рейнхардта отбыл на Даунинг-стрит, где их ждал ленч.

Адмирал Блант, полковник Манро, полковник Пайкэвэй и Генри Хоршэм остались на месте, чтобы, уже не стесняясь в выражениях, обменяться мнениями, что вряд ли могли позволить себе в присутствии важных персон.

Первые реплики казались не совсем относящимися к делу.

— Хвала Всевышнему, они прихватили с собой Пэкхэма, — заметил полковник Пайкэвэй. — Соображает туго, чешется, дергается, всех подозревает — порой мне становится невмоготу.

— Вам бы тоже надо пойти с ними, адмирал, — сказал полковник Манро. — Не представляю себе, как Четвинду или Пэкхэму удастся отговорить нашего Седрика от неотложного совещания на высшем уровне с русскими, китайцами, эфиопами или бог знает с кем еще. Угадаешь разве, с кем ему приспичит пообщаться на этот раз?

— У меня свои дела, — проворчал адмирал. — Еду в деревню повидать старого друга. — Он испытующе взглянул на полковника Пайкэвэя.

— Эта история с Гитлером… Вы были совсем не в курсе, Пайкэвэй?

— По правде говоря, нет. До нас доходили слухи, что он объявился в Аргентине. Видимо, так оно и есть. Но кем бы он ни был — обычным психом или настоящим фюрером, он довольно быстро распрощался с жизнью. Жуткие истории об этом, кстати, рассказывают. Тот еще был подарочек для покровителей.

— Понятно тогда, чей труп обнаружили в бункере? — сказал Блант. — А ведь действительно, опознания-то не было. Русские никого тогда к нему не подпустили.

Он встал, кивнул остающимся и направился к выходу.

Манро задумчиво сказал:

— Я думаю, доктор Рейнхардт прав — это действительно был Гитлер. — И тут же спросил: — А что скажете о канцлере?

— У него есть голова на плечах, — обернувшись, проворчал адмирал. — Жаль беднягу. Только более-менее обустроил страну, как эти молокососы пустились во все тяжкие.

Он пристально посмотрел на полковника Манро.

— А что этот белокурый красавчик? Ну, сынишка Гитлера. Вы что-нибудь о нем выяснили?

— Можете не волноваться, — неожиданно вмешался полковник Пайкэвэй.

Адмирал отпустил дверную ручку и вернулся за стол.

— Все это ерунда, — сказал полковник Пайкэвэй. — Не было у Гитлера никакого сына.

— Ну, наверняка-то никто знать не может.

— Может. Франц Иосиф, он же Юный Зигфрид, вождь и кумир взбунтовавшейся молодежи — самый обыкновенный мошенник. На самом деле он сын аргентинского плотника и немецкой певички, от которой и унаследовал смазливую физиономию и сладкий голос. Когда его нашли, пришлось долго натаскивать его на эту роль.

В юности он был профессиональным актером. Когда он взялся играть эту роль, ему действительно выжгли на ноге свастику — в соответствии с той романтической историей. И обращались как с будущим далай-ламой.

— И у вас есть доказательства?

— Полная документация, — усмехнулся полковник Пайкэвэй. — Ее добыл один из лучших моих агентов. Фотокопии, заверенные показания, в том числе и его матери, медицинское заключение о шраме на ноге, копия свидетельства о рождении и письменные показания о том, что он и есть так называемый Франц Иосиф. Все в лучшем виде. Правда, в конце чуть не вышла осечка — они напали на след моего агента, и ему только чудом удалось ускользнуть под личиной другого пассажира — во франкфуртском аэропорту.

— Где теперь эти документы?

— В надежном месте. Ждут подходящего момента…

— А премьер-министр в курсе?

— Пока нет. Я не вполне уверен, что он решится на то, чего от него ждут.

— Вы — старый интриган, Пайкэвэй, — сказал полковник Манро.

— Приходится, раз больше некому, — вздохнул полковник Пайкэвэй.

Глава 7 У сэра Стаффорда Ная гости

Сэр Стаффорд Най принимал гостей. Почти ни с кем из них он никогда не встречался прежде, и только одного ему довольно часто случалось видеть. Все гости прекрасно выглядели. Они были веселы, остроумны и одеты в прекрасного покроя костюмы, которые отнюдь не казались старомодными. Глядя на них, Стаффорд Най невольно отметил, что они производят приятное впечатление. Но при этом он не совсем понимал, что именно им от него нужно. Он знал, что один из них — сын нефтяного короля. Другой после окончания университета стал политиком. Его дядя был владельцем сети ресторанов. Третий все время хмурил густые брови, так что с его лица не сходило выражение подозрительности, по-видимому, ставшей его второй натурой.

— Мы очень признательны вам, сэр Стаффорд, за ваше гостеприимство, — сказал блондин, который, видимо, был у них за главного.

Голос у него был очень приятный. Звали его Клифорд Бент.

— Это Родерик Кетелли, а это — Джим Брюстер. Мы все обеспокоены нашим будущим. Вы меня понимаете?

— А кто же из нас не обеспокоен? — сказал сэр Стаффорд Най.

— Мы не одобряем того, какой оборот приняли события, — сказал Клиффорд Бент. — Демонстрации, волнения, открытый мятеж… Мы, конечно, ничего против не имеем. Откровенно говоря, мы все через это проходили, но в конце концов все кончается. Сейчас мы хотим спокойно доучиться и заняться наукой. Мы хотим, чтобы нас поняли правильно — мы не против демонстраций, но за демонстрации осмысленные, без разгула эмоций и повальной истерии. Поэтому мы и хотим организовать новую партию, а Джим Брюстер занимается организацией профсоюзов. Тебе ведь удалось им все передать, верно, Джим?

— Тупицы, старые недоумки, — пробурчал Джим Брюстер.

— От правительства мы ждали более разумной и серьезной политики. И более рационального подхода к проблемам молодежи. Мы не против образования на определенной идейной основе, но только без всякого напыщенного вздора. Со временем мы хотели бы войти в парламент и сформировать собственное правительство. Наша сила в массовости. Мы тоже защищаем интересы молодых, но мы не хотим быть бунтовщиками. Мы предпочитаем умеренность. В случае, если нам удастся сформировать правительство, в него войдут те, кто будет действовать разумно. Нас не устраивают ни силы, стоящие сейчас у власти, ни те, кто может прийти им на смену. Что же касается прочих сил, мы надеемся, что они присоединятся к нам. Сэр Най, мы хотели бы предложить вам войти в будущее правительство в качестве министра иностранных дел. Мы уверены, что вы с вашим умом и интеллектом будете проводить четкую и взвешенную политику. Мир стоит на грани катастрофы. Везде то и дело вспыхивают военные действия, улицы полны демонстрантов, в аэропортах — взрывы. Впрочем, вы и сами все это знаете. Мы хотим это изменить, сделать Англию экономически и политически стабильной. Именно поэтому нам нужны молодые люди из тех, что не якшается с анархистами и не бредит революциями. Именно поэтому мы и пришли к вам — вы тот человек, который нам нужен.

— Вы полагаете? — сказал сэр Стаффорд.

— Именно так.

Второй молодой человек усмехнулся.

— И надеемся, что вы отнесетесь к этому с пониманием.

— Вы не боитесь, что вас кто-нибудь услышит?

— Это же ваш дом.

— Ну, конечно, мой дом, моя гостиная. Но чем они менее опасны, чем другие места? Причем как для вас, так и для меня.

— А! Кажется, я понимаю, на что вы намекаете.

— Вы делаете мне предложение. Если я приму его, то нарушу определенные обязательства, а следовательно, проявлю нелояльность.

— Мы вовсе не предлагаем вам предавать отечество, можете не беспокоиться.

— Да нет, об этом я, конечно, не думаю… К тому же из меня вряд ли бы получился хороший агент, хотя последнее время я ощущаю себя чем-то подобным. Недавно я возвратился из Южной Америки и с тех пор ощущаю на себе чье-то пристальное внимание…

— За вами следят? Может, вам это показалось?

— Не думаю. У меня привычка замечать подобные вещи. Я часто путешествую, и со мной иногда случалось нечто подобное. Знаете, пожалуй, нам лучше поговорить в другом месте.

Он встал, прошел в ванную комнату и открыл кран.

— Чтобы нас никто не услышал, — сказал он. — Думаю, сейчас уже существуют другие средства для борьбы с жучками, но за неимением их… Во всяком случае, думаю, теперь мы можем говорить гораздо свободнее… Так вот, не знаю, кому это нужно, но после моего приезда из Южной Америки я явственно ощущаю за собой слежку…

— Но у вас есть какие-то предложения? — спросил Джимми Брюстер. — Хоть что-то вы можете нам сказать?

— Какие-то предложения всегда имеются, но пока я лучше их придержу, — сказал сэр Стаффорд. — Да и вообще, лучше пока не лезть на рожон. Нужно все очень тщательно продумать. А потому лучше прикрыть кран…

— Заверни кран, Джим, — сказал Клифф Бент.

Джим вдруг расплылся в улыбке и пошел в ванную.

Стаффорд Най открыл ящик письменного стола и вынул оттуда поперечную флейту.

— Я еще не очень хорошо освоил инструмент, — извиняющимся тоном предупредил он.

Он поднес флейту к губам и стал наигрывать мелодию. Джим Брюстер вернулся, на его лице вновь появилась хмурая мина.

— Это еще что? Мы что, попали на концерт?

— Да заткнись ты, невежа! — отмахнулся Клифф Бент.

Стаффорд Най улыбнулся.

— Вы, я вижу, любите Вагнера, — сказал он. — Я в этом году побывал на Молодежном фестивале и получил огромное удовольствие.

И он снова повторил тот же мотив.

— С таким же успехом вы могли сыграть «Интернационал»[195], или «Боже, храни короля»[196], или «Янки дудл»[197] или «Звездно-полосатое знамя»[198]. Что это за музыка?

— Мотив из одной оперы, — сказал Кетелли. — И умолкни. Теперь мы знаем все, что хотели узнать.

— Призывный звук юного героя, — сказал Стаффорд Най.

Он быстро вскинул руку, напомнив им жест из далекого прошлого, а затем едва слышно промолвил:

— Юный Зигфрид.

И гости и хозяин тут же поднялись.

— Вы совершенно правы, — сказал Клиффорд Бент. — Мы все должны быть очень осторожны.

Он пожал хозяину руку.

— Мы рады, что вы согласились нам помочь. Уверен, вы будете превосходным министром иностранных дел.

Они вышли из комнаты. Стаффорд Най через приоткрытую дверь смотрел им вслед; они вошли в лифт и спустились вниз. Он как-то странно улыбнулся, закрыл дверь, посмотрел на стенные часы и уселся в кресло поудобнее — ждать.

Ему вспомнилось, как неделю тому назад он и Мэри Энн стояли перед долгой разлукой в аэропорту Кеннеди[199], пытаясь найти нужные слова. Стаффорд Най первым нарушил молчание:

— Доведется ли нам когда-нибудь вновь встретиться? Как знать…

— А что нам может помешать?

— По-моему, уж чего-чего, а помех будет более чем достаточно.

Она посмотрела ему прямо в глаза и тут же отвела взгляд.

— В нашей работе расставания неизбежны.

— Работа! Получается, она важнее всего?

— А как же иначе?

— Ты — профессионал. А я — так, дилетант. Ты… — Он замолчал. — Кто ты? Кто ты на самом деле? Я совсем тебя не знаю.

— Не знаешь…

Он взглянул ей в глаза. И увидел, как ему показалось, бесконечную грусть. Почти боль…

— Значит, мне остается только надеяться… Думаешь, я должен тебе верить?

— Дело не в этом. Жизнь меня научила, что верить нельзя никому. Запомни это.

— Так вот он каков, твой мир? Никому нельзя верить…

— Я хочу остаться в живых. Пока мне это удается.

— Понятно.

— Я очень хочу, чтобы и ты был… жив.

— Я-то тебе поверил — во Франкфурте…

— Ты рисковал.

— Оно того стоило.

— Ты хочешь сказать, что этот риск…

— Оправдан тем, что вот я с тобой. А теперь… Объявили мой рейс. Неужели нам суждено встретиться в одном аэропорту и навсегда расстаться в другом? Ты улетаешь — куда? Что ждет тебя?

— Дела. В Балтиморе, в Вашингтоне, в Техасе. Ведь я не принадлежу себе.

— А я? Что делать мне? Возвращаться в Лондон… и что делать дальше?

— Ждать.

— Чего ждать?

— Предложений, которые тебе наверняка сделают.

— И что же мне с ними делать?

Она внезапно улыбнулась своей задорной улыбкой, которая была ему так знакома.

— Играть с листа. Ведь ты умеешь это лучше, чем кто бы то ни было. Если будут предложения, все тщательно взвесь. И нам важно — очень важно — узнать, кто они такие.

— Ну ладно. Всего хорошего, Мэри Энн.

— Auf wiedersehen[200].

Зазвонил телефон. «В исключительно подходящий момент», — подумал Стаффорд Най — как раз вовремя, чтобы отвлечь его от воспоминаний.

— Auf wiedersehen, — пробормотал он, вставая и подходя к телефону, — что ж, пусть так и будет.

В трубке он услышал голос с астматическим придыханием, который невозможно было не узнать.

— Стаффорд Най?

Он ответил, как было оговорено:

— Нет дыма без огня.

— Мой доктор требует, чтобы я бросил курить. Бедняга, — сказал полковник Пайкэвэй, — придется ему смириться с этим. Есть новости?

— О да! Тридцать сребреников. Уже обещаны.

— Вот свиньи!

— Ну что вы. Не стоит так горячиться.

— И о чем же вы говорили?

— Я сыграл им музыкальную фразу. Тему рога Зигфрида. По совету тетушки. Они проглотили это за милую душу.

— По-моему, это чистый бред!

— А вы случайно не знаете песенки под названием Жуанита? Надо бы мне и ее разучить — на всякий случай.

— А вы знаете, кто такая Жуанита?

— Полагаю, что да.

— Хм-м… интересно… последние сведения о ней были из Балтимора.

— Кстати, что слышно о Дафне Теодофанос? Хотел бы я знать, где она теперь?

— Сидит в каком-нибудь из европейских аэропортов и ждет вас, я полагаю.

— Большинство европейских аэропортов, кажется, закрыты. Одни взорваны, у других отключена система энергоснабжения, у третьих выведена из строя посадочная полоса — в общем, жизнь бьет ключом.

Эй, мальчишки и девчонки, собирайтесь поиграть При луне, что ярким светом будет на небе сиять. Не до сна, не до обеда — выбегай скорей во двор И соседа-непоседу расстреляй, дружок, в упор[201].

— М-да, просто какие-то юные крестоносцы.

— Ну, об этом я, по правде говоря, не так уж и много знаю. Пожалуй, что только о Ричарде Львиное Сердце[202]. Но в каком-то смысле все это действительно смахивает на крестовый поход детей. В начале — идеализм, а в конце — смерть, смерть и еще раз смерть. Дети почти все погибли. Или были проданы в рабство. Боюсь, и на этот раз кончится тем же, если мы не сумеем это предотвратить…

Глава 8 Адмирал навещает старого друга

— Я уж думал, тут никого в живых не осталось, — сварливо проворчал адмирал Блант, высказывая свое недовольство не дворецкому или еще какому-то водному слуге, которому, с его точки зрения, подобало бы отворять входную дверь, а молодой особе, чьей фамилии он никак не мог запомнить, но которую все называли Эми.

— На прошлой неделе звонил раза четыре, и мне отвечали, что все уехали за границу.

— Да, мы только что вернулись.

— И чего это Матильде неймется? В ее-то возрасте! Не боится, что шарахнет прямо в самолете. А не шарахнет, так арабы или евреи устроят фейерверк на борту — и поминай как звали. Нет, нынче летать себе дороже…

— Доктор ей рекомендовал поехать.

— Знаем мы этих докторов.

— Она вернулась в очень хорошем настроении.

— Ну и где же ее так ублажили?

— На водах — в Германии или, может быть, в Австрии. Новый курорт. Может, слышали — Золотой Отель.

— Как же, как же. Наверняка оставила там целое состояние?

— Да, но все говорят, что лечение дает прекрасные результаты.

— А может, просто помогает сыграть в ящик, — проворчал адмирал Блант. — Ну, а вам там понравилось?

— Откровенно говоря, не очень. Конечно, там неплохо — леса, горы, но…

Сверху донесся властный окрик:

— Эми! Почему ты держишь адмирала в холле? Проводи его сюда, ко мне. Я ведь жду!

— Ну что, не сидится дома? — сказал адмирал Блант, поздоровавшись со своей старой приятельницей. — Вы плохо кончите, дорогая.

— Вот еще! Сейчас все настолько просто: сел, встал — и ты в другом городе.

— А эти аэропорты? Сплошные эскалаторы, подъемники, автобусы…

— А вот и нет. Я каталась в инвалидном кресле.

— Помнится, пару лет назад вы говорили мне, что и слышать о нем не желаете. Мол, гордость вам этого не позволяет.

— Что ж, пришлось поступиться гордостью, Филип. Ну давайте-ка рассказывайте, с чего это вдруг вы решили меня проведать. В прошлом году вы меня этим не очень-то баловали.

— По правде сказать, мне и самому нездоровилось. К тому же были кое-какие дела. Как вы понимаете, на самом высшем уровне. Спрашивают еще у нас, стариков, советов… Правда, следуют им редко. Хоть бы флот не трогали. Так и норовят везде влезть, чтоб им пусто было.

— А вы прекрасно выглядите, — сказала леди Матильда.

— Вы и сами не хуже, дорогая. Глазки так и горят!

— Слышу только неважно. Еще хуже, чем в нашу прошлую встречу. Так что говорите погромче.

— Есть говорить погромче!

— Что вам — джин с тоником, виски ром?

— Похоже, что у вас есть все, на любой вкус. Давайте джин с тоником.

Эми встала и вышла из комнаты.

— Когда она принесет, отошлите ее, ладно? Мне надо с вами поговорить. Тет-а-тет.

Эми принесла напитки; леди Матильда молча махнула рукой в сторону двери, и та вышла — с таким видом, будто только об этом и мечтала. Молодая особа была на удивление тактична.

— Славная девушка, — заметил адмирал, — таких теперь и не найдешь.

— Не ради же этого вы просили ее отослать? Вот бы она слышала, какие вы ей расточаете комплименты.

— Да будет вам… Мне нужно с вами посоветоваться.

— О чем же? О том, где нанять прислугу или какие овощи посадить в этом году?

— Нет, тут дело посерьезней. Надеюсь, вам удастся вспомнить кое-что для нас полезное.

— Милый Филип! Так трогательно, что вы на это надеетесь! Но я сейчас ничего уже не могу вспомнить. И год от году помню все меньше. Хорошо лишь помню тех, с кем была знакома в ранней молодости. Помню даже самых отвратительных своих одноклассниц, хотя особенно приятного в этом нет. Между прочим, из-за этого я и поехала за границу.

— Из-за этого? Чтобы забыть отвратительных одноклассниц?

— Нет-нет, как раз наоборот! Я ездила в гости к одной старой школьной подруге, с которой не виделась тридцать — нет, сорок… или пятьдесят?.. В общем, давно не виделась.

— Ну, и как вы ее нашли?

— Поперек себя шире и куда ужаснее и уродливее, чем была раньше.

— Надо сказать, странные у вас вкусы, милая Матильда.

— Ладно, выкладывайте, что я там должна для вас вспомнить.

— Если можно, еще одного своего друга. Роберта Шорхэма.

— Робби Шорхэма? Разумеется, я его помню.

— Ученый, из самых крупных.

— Конечно же! Разве такого забудешь! Скажите, а что вас заставило о нем вспомнить?

— Интересы государства.

— Забавно, что вы это сказали, — заметила леди Матильда. — Я и сама подумала о том же совсем недавно.

— О чем вы подумали?

— Что он нужен. Или человек, который мог бы его заменить. Если такой найдется.

— Нет, второго такого нет. А теперь послушайте меня, Матильда. Люди любят с вами поговорить. Они вам много чего рассказывают. Я и сам немало вам выложил, грешен.

— А я всегда гадала — с чего бы это? Вряд ли вы ожидали, что я пойму хоть что-нибудь из того, о чем шла речь. А уж о Робби и говорить нечего — в этом смысле вам до него далеко.

— Военных секретов я вам не выдавал.

— Ну, а он мне не выдавал научных. Разве что в очень общих чертах.

— Да, но он с вами об этом часто разговаривал, верно?

— Просто он любил иногда поговорить о том, что поражало мое воображение.

— Прекрасно. Тогда к делу. Я хочу знать, говорил ли он вам когда-нибудь — в те дни, когда бедняга мог еще членораздельно говорить — о некоем проекте Б.

— Проект Б. — Матильда Клекхитон призадумалась. — Что-то знакомое, — сказала она. — Он имел обыкновение рассказывать о тех или иных проектах или о каких-то операциях. Но поймите, все они были для меня абсолютно непостижимы, и он это прекрасно знал. Ему всегда нравилось — ах, как бы это сказать — в общем, удивлять меня. Представьте себе: фокусник вам рассказывает, что умеет доставать трех кроликов из своего цилиндра, а как он это делает — не говорит. Что-то в этом роде. Проект Б.? Да, это было очень, очень давно. Тогда он был просто одержим этим проектом. Я даже иногда его спрашивала: «Как поживает ваш проект Б.?»

— Знаю, знаю, вы всегда были исключительно тактичны. Вы всегда помнили, чем человек занимается и чем в данный момент увлечен. И даже в тех случаях не имели ни малейшего понятия о предмете разговора, вы все равно проявляли живой интерес. Помню, я как-то пустился в описания нового палубного орудия… Вы, должно быть, помирали от скуки, но слушали с таким восторгом, будто всю жизнь только и мечтали, что узнать об этом побольше.

— Это верно, я умела слушать, хотя, конечно, особым умом не отличалась.

— Ну так вот — я хотел бы побольше узнать о том, что Робби вам рассказывал про свой проект Б.

— Он говорил — да, сейчас это очень уже трудно вспомнить, — он говорил о нем в связи с какими-то опытами на человеческом мозге. Речь шла о людях, впавших в глубокую меланхолию и склонных к самоубийству. О неврастениках, подверженных постоянному страху или тревоге. В общем, все эти заумные рассуждения, в которых всегда поминают Фрейда… Так вот он рассказывал, что побочные явления были просто ужасные. Понимаете, люди становились совершенно счастливыми, кроткими и милыми, всю тревогу с них как рукой снимало, никаких попыток покончить с собой, но зато… Зато у них начисто исчезало чувство страха. С ними то и дело случались аварии или другие несчастья — а все потому, что они начисто забывали об опасности, совсем ее не замечали. Я, конечно, плохо объясняю, но вы понимаете, что я хотела сказать. Во всяком случае, он сказал, что это самое слабое место проекта Б.

— А он не рассказывал вам о нем более подробно?

— Он сказал, что на эту мысль его навела я, — сказала Матильда Клекхитон совершенно неожиданно.

— Что? Вы хотите сказать, что ученый — крупнейший ученый, такой, как Робби, на самом деле говорил, что вы навели его на какую-то гениальную идею? Да вы же в этом ничего не смыслите.

— Ну, разумеется. Но я всегда старалась со всеми поделиться хоть крупицей здравого смысла. Чем умнее человек, тем больше ему не хватает здравого смысла. Понимаете — в сущности, самую важную роль в жизни играют люди, которые придумывают простые вещи — вроде перфорации на почтовых марках, или, как этот Адам — нет, Мак-Адам[203], в Америке, — который залил дороги каким-то черным веществом, так что фермеры могли вывозить свой урожай к побережью и получать хорошую прибыль. Я считаю, что от таких изобретателей куда больше пользы, чем от первоклассных ученых. Эти ученые только и думают, как бы всех нас уничтожить. Примерно так я и сказала Робби. Конечно, в шутливой форме. Он как раз мне рассказывал про всякие научные, с позволения сказать, достижения — про бактериологическое оружие, про разные эксперименты в области биологии и про то, что можно теперь сотворить с нерожденными младенцами, если добраться до них, пока они еще не появились из утробы.

О ядовитые и зловредные газы. Сказал, что даже атомные бомбы — пустячок по сравнению с изобретениями последних лет. На это я заметила, что было бы гораздо лучше, если бы Робби и ему подобные умники хоть раз придумали что-нибудь действительно полезное. Он на меня поглядел — с этаким лукавым прищуром — и говорит: «Ну-ну. И что бы вы сочли действительно полезным?» А я и говорю: «Почему бы вам вместо всех этих жутких газов и прочих гадостей не придумать что-нибудь такое, что принесло бы людям радость, чтобы они чувствовали себя счастливыми? Неужели это так трудно?» И еще я напомнила ему: «Вы рассказывали про какие-то операции на мозге, когда что-то такое удаляют и пациент просто преображается. Никаких душевных мук, никаких мыслей о самоубийстве, никаких истерик. А если, — говорю, — вы можете настолько изменить человека, удалив у него кусочек кости или мышцы или подправив железу, и раз уж вы умеете менять людям характер и настроение, почему бы вам не изобрести что-нибудь такое, отчего люди становились бы более покладистыми и менее воинственными? Вот если бы вы приготовили что-то такое… Нет, не снотворное, но такое лекарство, которое помогало бы людям просто посидеть в уютном кресле и насладиться приятными снами. А тех, кто особенно устал от неурядиц или слишком уж возбужден и агрессивен, будить только для того, чтобы напоить и накормить». Я сказала, что это было бы куда лучше.

— Так это и есть проект Б.?

— Ну, подробности он мне, конечно, не рассказывал. Но он загорелся этой идеей и сказал, что в этом что-то есть и что я никогда дурного не посоветую. Вот. Ну и на самом деле, что хорошего во всех этих ужасных изобретениях, которые уничтожают людей? Зачем причинять людям страдания? Пусть уж лучше смеются. Да, про веселящий газ я, помнится, тоже ему говорила. «Когда кому-нибудь надо вырвать зуб, говорю, ему дают три раза вдохнуть этот газ, и он начинает смеяться. Неужели, говорю, вы не можете изобрести что-нибудь похожее, но только чтобы действовало подольше?» Ведь веселящий газ, если не ошибаюсь, действует что-то около пятидесяти секунд? Помню, как моему брату удаляли зуб. Врачебное кресло стояло у самого окна, а мой брат так хохотал, — он был, конечно, в полусне, — что нечаянно разбил стекло и дантист ужасно обиделся.

— Вы всегда все приправляете какими-то странными историями, — сказал адмирал. — Однако я, кажется, понял, чем Роберт Шорхэм решил, с вашей подачи, заняться.

— Но я не могу точно сказать, что именно он в конечном итоге изобрел. То есть вряд ли это было именно какое-то снотворное или… смехотворное. И название было какое-то другое. Но как-то оно действовало.

— Какое название?

— Он упоминал пару раз. Название проекта. Что-то вроде порошка Больфо[204], — сказала тетушка Матильда, судорожно роясь в своей памяти.

— Это вроде бы порошок от блох?

— Не думаю, чтобы это имело отношение к блохам. Мне кажется, это было что-то, что надо было нюхать — а может, название какой-то железы… Понимаете, мы говорили с ним сразу про несколько вещей, и мне трудно было заметить, где кончается одна тема и начинается другая. Больфо… Нет, Бен… Да, оно начиналось на «Бен». И это было связано с каким-то очень приятным словом.

— И это все, что вы помните?

— Ну да. Понимаете, мы об этом говорили только один раз, а потом — много времени спустя — он сказал мне, что это я подала ему идею проекта Бен, или как он там назывался… А потом, когда мне случалось вспомнить об этом и я его спрашивала, как подвигается работа, он ужасно сердился и говорил, что все дело застопорилось и он больше не будет им заниматься, а затем принимался сыпать какими-то головоломными названиями, которых я, естественно, уже не помню, а если бы и помнила, вы все равно бы ничего не поняли. Но в конце концов — боже га мой, это было целых восемь или девять лет назад — он пришел ко мне и сказал: «Помните проект Бен?», а я ему: «Как же, прекрасно помню! Вы все еще над ним работаете?» И он сказал, что нет, что он решительно от него отказался. Я сказала, что мне очень жаль. А он вдруг говорит: «Понимаете, дело не в том, что я не могу добиться результата. Я знаю, что этого можно добиться. Я знаю, где я ошибся, в чем загвоздка. И даже знаю, как с этим справиться. Да, проект вполне осуществим. Потребуется серия экспериментов, но в целом результат уже налицо». — «Так что же вас беспокоит?» — говорю я ему. Он отвечает: «А то, что я себе не представляю, как все это потом обернется для людей». Я подумала, что он боится побочных эффектов, что люди станут инвалидами, а для кого-то оно вообще окажется смертельным… «Нет, — сказал он, — не в этом дело». Он сказал, что… О, вспомнила! Наконец-то я вспомнила! «Проект Бенво»! Вот как он его называл. Да. Потому что он имел касательство к благоволению, от латинского ben-valence.

— Благоволение! — воскликнул адмирал, удивленный до крайности. — Вы хотите сказать — благотворительность?

— Нет-нет. По-моему, он просто хотел вызвать у людей добрые чувства. Благожелательность.

— «На земле мир, и в человеках благоволение»?[205]

— Ну, это не совсем по Евангелию.

— Да, с этим пусть разбираются богословы. Их послушать, так стоит только сделать, как сказано в Библии, и на земле настанет тишь, гладь да божья благодать. Но, насколько я понял, Робби проповедями не занимался. Он собирался добиться того же результата чисто физическими средствами — у себя в лаборатории.

— Да, конечно. И еще он сказал, что никогда не знаешь, принесет твое открытие пользу человечеству или совсем наоборот. Что любое лекарство таит в себе опасность. И тут он начал говорить… Да, о пенициллине и сульфаниламидах, о пересадке сердца и противозачаточных таблетках — хотя тогда у нас еще и не было пресловутой «Пилюли». И ведь действительно, все это на первый взгляд совершенно безобидно, и все кричат, что это чудодейственное лекарство, а потом вдруг обнаруживается, что оно кому-то здорово навредило, и вы зарекаетесь брать в рот эти таблетки и клянете всех изобретателей. Я спросила: «Вы боитесь идти на риск?», а он ответил: «Вы совершенно правы. Я не хочу рисковать. Но в том-то и беда, что я понятия не имею, чего именно мне следует опасаться. Это вечная проблема для ученых. Открытие само по себе не опасно. Весь вопрос в том, что сделают с ним люди, к которым оно попадет в руки. Вот тут мы действительно рискуем стать причиной всяческих трагедий». А я ему на это: «Ну вот, опять вы о ядерном оружий да об атомных бомбах», а он говорит: «К черту ядерное оружие и атомные бомбы! У нас уже есть кое-что посерьезнее».

«Но вы же хотите сделать людей добродушными и благожелательными — о чем тут беспокоиться?» — говорю. А он мне в ответ: «Ничего вы не понимаете, Матильда. Вам этого никогда не понять. Скорее всего, мои коллеги тоже этого не поймут. А политиканы тем более. Так что сами видите — риск слишком велик. По крайней мере, сначала я должен все хорошенько обдумать».

«Но, — говорю я, — вы же можете регулировать действие этого вещества, как при использовании веселящего газа — разве не так? То есть можете сделать людей добродушными на какое-то время, а потом опять все исправить — или испортить — это уж как посмотреть». А он говорит: «Нет. Видите ли, его действие будет постоянным. Необратимым, потому что оно воздействует на…» — и опять перешел на длиннющие слова и цифры. Но, по-моему, имелось в виду, что какие-то изменения происходят аж на молекулярном уровне. Мне кажется, сейчас нечто подобное — только хирургическим путем — делают с кретинами. Ну, чтобы они поумнели. Просто берут и вырезают у них щитовидку или другую какую-то железу… Только вот, если проделать это с нормальным человеком, он навсегда останется…

— Благодушным? Вы уверены, что он употребил именно это слово, bene-volence?

— Ну конечно. Поэтому он и назвал проект Бенво.

— Интересно, а как отнеслись к его отступничеству другие ученые?

— Не думаю, чтобы многие знали о проекте. Лиза — не помню, как фамилия, знаю только, что она родом из Австрии, — точно над ним работала. Потом еще был молодой человек — кажется, Лиденталь или что-то похожее, — но он умер от туберкулеза. Но, мне кажется, они были только ассистентами и даже не знали, над чем работают и что должно получиться в итоге. Я понимаю, что вы хотите узнать, — вдруг сказала Матильда. — Нет, я не думаю, что он вообще кому-то об этом говорил. Он даже уничтожил все свои записи, абсолютно все, и полностью отрекся от этой затеи. А потом этот удар, и теперь он, бедняжка, даже и говорить внятно не может. У него одна сторона парализована. А слышит он хорошо. Музыку любит. Теперь в этом вся его жизнь.

— Вы полагаете, что к своей работе он уже не вернется?

— Он даже друзей видеть не хочет. Видимо, это для него мучительно. Он всегда отказывается, под любым предлогом.

— Но он жив, — сказал адмирал Блант. — Он еще жив. Адрес у вас есть?

— Где-то в записной книжке. Живет все там же. На севере Шотландии. Только — пожалуйста, поймите — это когда-то он был незаурядным человеком. Теперь все в прошлом. Сейчас он просто живой труп. Ему уже ни до чего нет дела.

— Надежда умирает последней, — сказал адмирал Блант. — Нам остается вера, — добавил он. — Вера.

— И любовь к людям, я думаю, — сказала леди Матильда.

Глава 9 Проект Бенво

Профессор Джон Готтлиб не сводил глаз с красивой молодой женщины, сидевшей в кресле напротив. Он привычно почесал ухо и сразу стал удивительно похож на обезьяну. Лицо, скорее напоминавшее вытянутую обезьянью мордочку, совершенно не сочеталось с высоким лбом математика. Тело его было сухим и тщедушным.

— Не каждый день, — сказал профессор Готтлиб, — молодая дама приносит мне письмо от президента Соединенных Штатов. Однако, — добавил он жизнерадостно, — президенты не всегда отдают себе отчет в том, что они делают. Так о чем речь? Насколько я понял, вы тут по поручению самых высоких властей.

— Мне поручено спросить вас о том, что вы знаете или что можете рассказать о так называемом «проекте Бенво».

— А вы настоящая графиня?

— Формально — настоящая. Но меня больше знают как Мэри Энн.

— Да, так в сопроводительном письме и написано. Так вас интересует «проект Бенво»? Что ж, такой проект существовал. Но он давно похоронен и забыт, как, впрочем, и его автор.

— Вы говорите о профессоре Шорхэме?

— Совершенно верно. Роберт Шорхэм. Один из выдающихся умов нашего века. Под стать Эйнштейну[206], Нильсу Бору[207] и прочим гениям. Но Роберт Шорхэм сошел со сцены раньше, чем можно было ожидать. Невосполнимая потеря для науки. Как это Шекспир говорит о леди Макбет? «Ей после умереть пристало б»[208].

— Он еще жив, — сказала Мэри Энн.

— Неужели? Вы в этом уверены? О нем так давно ничего не слышно…

— Он тяжело болен. Живет на севере Шотландии. Он парализован — язык его почти не слушается, ноги — тоже. Практически все время он проводит сидя в кресле и слушая музыку.

— Да, могу себе представить… Что ж, хорошо, хоть это ему доступно. Иначе это был бы сущий ад. Представляете, каково человеку ощущать себя почти трупом и быть прикованным к инвалидной коляске? Это тем более ужасно для столь блистательной и деятельной личности.

— Значит, «проект Бенво» существовал?

— Да, и он был очень им увлечен.

— Вы с ним говорили об этом?

— В самом начале он делился с некоторыми из нас своими идеями. Вы ведь не из ученых, юная леди, я угадал?

— Нет, я…

— Вы просто агент, я полагаю. Надеюсь, вы сделали правильный выбор. В наше время все еще приходится уповать на чудеса. Но я не думаю, что вам стоит рассчитывать на «проект Бенво».

— Почему? Вы сами сказали, что он над ним работал. Ведь это должно было бы быть чем-то грандиозным, не так ли?

— Да, это могло бы стать одним из величайших открытий нашего века. Я не знаю, что там у них не заладилось. Такое в науке случается. Все идет как по маслу, а перед самым финишем что-то не срывается. Не стыкуется. Не дает тех результатов, на которые рассчитываешь. Вы, разумеется, приходите в отчаяние и все бросаете. Или поступаете, как Шорхэм.

— Как именно?

— Он все уничтожил. Все, до последнего листочка. Он сам мне об этом сказал. Сжег все записи, то есть все формулы, все данные. А три недели спустя его хватил удар. Мне очень жаль. Понимаете, я ничего не могу для вас сделать. Я не был посвящен в детали проекта, только в его суть. А сейчас и этого не помню. Осталось в памяти только одно: «Бенво» — «Благоволение», от латинского benevolence.

Глава 10 Жуанита

Лорд Альтамаунт диктовал.

Голос, который некогда был звучным и властным, теперь стал мягким и приглушенным, но тем не менее сохранил свое особое обаяние. Казалось, этот негромкий голос доносится откуда-то из далекого прошлого, но он проникал прямо в сердце, затрагивая струны, неподвластные более повелительному тону. Джеймс Клийк записывал слово за словом, терпеливо дожидаясь продолжения, когда его патрон вдруг задумывался.

— Идеализм, — продолжал лорд Альтамаунт, — возникает обычно на почве естественного сопротивления несправедливости. Плюс прирожденное отвращение к грубому материализму. Естественный для молодого человека идеализм растет, постоянно подпитываясь стремлением покончить с двумя составляющими современной жизни — несправедливостью и грубым материализмом. Но это желание сокрушить зло часто порождает страсть к разрушению ради разрушения. И таким образом, человек может научиться наслаждаться насилием и чужими страданиями. Это свойство не устоявшейся еще психики могут использовать люди, умеющие воздействовать на толпу, лидеры. Идеализм в первозданном своем виде возникает в подростковом возрасте. Он должен порождать мечту о новом — справедливом мире. Он должен также рождать братскую любовь к ближним и доброжелательное отношение к людям. Но те, кто уже научился любить насилие ради самого насилия, так никогда и не станут взрослыми. Они останутся инфантильными на всю жизнь.

Зазвонил телефон. Повинуясь знаку лорда Альтамаунта, Джеймс Клийк поднял трубку.

— Приехал мистер Робинсон.

— А, да. Пусть войдет. Закончим после.

Джеймс Клийк отложил блокнот и карандаш. Когда мистер Робинсон вошел, Джеймс Клийк проводил его к просторному креслу, чтобы гость мог расположиться с комфортом. Мистер Робинсон благодарно улыбнулся и придвинулся поближе к лорду Альтамаунту.

— Итак, — сказал лорд Альтамаунт, — что новенького? Принесли новые диаграммы? Кружочки?

В его голосе звучала легкая насмешка.

— Не совсем, — невозмутимо ответил мистер Робинсон. — Больше похоже на карту русла реки…

— Реки? — переспросил лорд Альтамаунт. — Какой еще реки?

— Реки, несущей золото, — сказал мистер Робинсон смиренно, словно извиняясь, — обычный его тон, когда он говорил о вещах, касающихся его профессиональной деятельности. — Деньги очень похожи на реку — они непременно откуда-то текут и непременно куда-то притекают. Поверьте мне, это очень интересно — конечно, если вас занимают подобные вещи. Видите ли, они могут поведать свою собственную историю…

Джеймс Клийк, судя по его лицу, ничего не понимал, но лорд Альтамаунт сказал:

— Понимаю. Продолжайте.

— Они текут из Скандинавии, из Баварии, из США, из Юго-Восточной Азии — питаясь по пути более мелкими притоками…

— И куда же они текут?

— По большей части в Южную Америку — на содержание уже полностью утвердившегося штаба Молодых Боевиков.

— Представляя собой четыре из пяти переплетенных кругов, которые вы нам показывали — Финансы, Оружие, Наркотики, Знания?

— Да, и мы полагаем, что нам достаточно хорошо известны те, кто возглавляет эти группы…

— А что вы скажете о кружке «Ж» — Жуанита?

— Пока ничего определенного.

— У Джеймса есть по этому поводу свои соображения, — сказал лорд Альтамаунт. — Надеюсь, что он ошибается, очень надеюсь. Интересно, что все-таки означает буква «Ж»? Может быть, с этой буквы начинается какое-то слово? Жестокость? Жертва?

— Вид смертельно ядовитый, — сказал Джеймс Клийк. — Самки у таких тварей более ядовиты, чем самцы. Ненасытная убийца.

— Может быть, Женщина? Есть исторические примеры, — подтвердил лорд Альтамаунт. — Иаиль напоила Сисару молоком и накрыла ковром — а потом взяла и вонзила кол ему в висок[209]. Юдифь отсекла голову Олоферну, и соплеменники восхваляли ее за это[210]. Да, в ваших домыслах что-то есть.

— Значит, вы полагаете, что знаете Жуаниту? — сказал мистер Робинсон. — Интересно.

— Ну, я могу и ошибаться, сэр, но некоторые вещи натолкнули меня на мысль…

— Да, — сказал мистер Робинсон, — нам всем пришлось поломать голову, не так ли? Итак, кого вы подозреваете, Джеймс.

— Графиня Рената Зерковски.

— Что же заставило вас заподозрить ее?

— Места, где она бывала, и люди, с которыми она встречалась. Слишком уж много совпадений — она появляется в разных местах и все время к определенным событиям. Она часто наведывается в Баварию. Навещает Большую Шарлотту. Более того, она возила туда Стаффорда Ная. Мне кажется, это само по себе что-то значит…

— Думаете, они оба в этом замешаны? — спросил лорд Альтамаунт.

— Не хотелось бы так думать. Я его недостаточно знаю, но… — Клийк запнулся.

— Да, — сказал лорд Альтамаунт. — Его подозревали с самого начала.

— Кто — Генри Хоршэм?

— И Генри Хоршэм, и полковник Пайкэвэй, мне кажется. За ним следят. Возможно, он об этом уже догадался. Он ведь совсем даже не дурак.

— Еще один предатель, — с ненавистью сказал Джеймс Клийк. — Уму непостижимо, как мы ухитряемся плодить их, оказываем им доверие, посвящаем в свои планы, рассказываем обо всех наших делах, и при этом упорно твердим: «Уж если я кому и доверяю, как самому себе, так это — Маклин, Бёрджессу, Филби… Любому из этой своры». А теперь еще Стаффорд Най.

— Стаффорд Най, завербованный Ренатой, она же Жуанита, — сказал мистер Робинсон.

— Этот загадочный случай во франкфуртском аэропорту, — подхватил Клийк, — а потом еще визит к Шарлотте. Стаффорд Най, насколько мне известно, был с ней и в Южной Америке. Кстати, где она сейчас?

— Наверное, мистер Робинсон знает, — заметил лорд Альтамаунт. — Знаете, мистер Робинсон?

— Она сейчас в Соединенных Штатах. Погостила немного у друзей в Вашингтоне, потом наведалась в Чикаго, в Калифорнию, а из Остина[211] отправилась в гости к одному ученому. Это самые последние сведения.

— Что ей там понадобилось?

— Надо полагать, — сдержанно произнес мистер Робинсон, — она пытается раздобыть информацию.

— Какую информацию?

Мистер Робинсон вздохнул.

— Именно это мне хотелось бы знать. Скорее всего ту информацию, которая нужна и нам, и делает она это по нашему поручению. Но никогда не знаешь наверняка — может, она работает еще на кого-нибудь…

Он взглянул на лорда Альтамаунта.

— Как я понял, вы сегодня вечером отбываете в Шотландию? Это правда?

— Чистая правда.

— Я считаю, что это слишком опасно, сэр, — сказал Джеймс Клийк и с укором посмотрел на своего шефа. — Вам в последнее время нездоровилось, сэр. Дорога будет очень утомительна. Хоть на самолете, хоть на поезде. Не лучше ли отправить туда Манро или Хоршэма?

— В моем возрасте беречь здоровье — пустая трата времени, — сказал лорд Альтамаунт. — Если я еще могу на что-то сгодиться, я бы предпочел, как говорится, пасть в бою.

Он улыбнулся мистеру Робинсону:

— Пожалуй, вам стоит поехать с нами, Робинсон.

Глава 11 Путешествие в Шотландию

1

Майор авиации не совсем понимал, что к чему. К тому, что ему приходилось быть в курсе дел лишь отчасти, он давно привык. Он подозревал, что здесь приложила руку служба безопасности. У них все предусмотрено.

Он и раньше выполнял подобные задания, и не один раз. Пилотировать самолет в самые несусветные места, с совершенно немыслимыми пассажирами, и при этом помнить, что вопросов задавать не следует — разве что самые необходимые. На этот раз он знал некоторых своих пассажиров, но не всех. Лорда Альтамаунта он узнал сразу. Тяжело больной человек, в чем только душа держится, — но какая сила воли — только ею, наверное, и жив… А этот, весь как на пружинах, с острым профилем хищной птицы — наверно, его личный телохранитель. Не столько печется о безопасности, сколько о здоровье шефа. Верный пес, от хозяина ни на шаг. Наверно, при нем целый ящик различных снадобий — укрепляющих, возбуждающих и прочих. Нужно было еще и врача приставить. Было бы надежнее. Да, старик стал похож на мумию. Благородный череп. Такой можно увидеть в музее, только там он из чистого мрамора. Генри Хоршэма майор знал отлично. Был он знаком и кое с кем из службы безопасности. С полковником Манро тоже. Только на этот раз он не такой бравый, что-то его снедает. А это что за желтолицый толстяк? Видно, иностранец. Азиат? Этому-то что понадобилось в Шотландии?

Майор почтительно обратился к полковнику Манро:

— Все сгрузили, сэр. Машина уже ждет.

— Сколько миль до места назначения?

— Семнадцать, сэр; дорога неровная, но, в общем-то, вполне сносная. В машине есть несколько пледов.

— Приказания получили? Прошу вас повторить их, майор Эндрюс.

Майор повторил полученные приказания, и полковник кивком выразил одобрение. Глядя вслед отъезжающей машине, он пытался понять: с чего бы именно этим людям вздумалось отправиться через безлюдные пустоши в старый замшелый замок, где жил отшельником дряхлый инвалид и где давно не принимали никаких посетителей. Хоршэм, должно быть, знает, ему много чего известно. «Только вряд ли он станет со мной откровенничать», — подумал майор.

Машину вел опытный, осторожный шофер. В конце концов она подкатила по усыпанной гравием дорожке к подъезду замка с башнями, сложенного из огромных камней. По обеим сторонам тяжелых дверей висели фонари. Дверь отворилась словно сама собой, прежде чем они успели позвонить или сообщить о своем приезде.

На пороге стояла старуха шотландка, лет шестидесяти с лишним, с суровым, неприветливым лицом. Шофер помог своим пассажирам выйти из машины.

Джеймс Клийк и Хоршэм помогли лорду Альтамаунту подняться по ступеням. Старая шотландка приветствовала его почтительным реверансом. Она сказала:

— Вечер добрый, ваша светлость. Хозяин вас ожидает. Мы уже и комнаты прибрали, и огонь в каминах разожгли.

В холле появилась еще одна особа. Высокая, стройная женщина лет пятидесяти пяти, еще сохранившая былую красоту. Черные волосы разделены прямым пробором, высокий лоб, нос с горбинкой, лицо загорелое.

— Вот и мисс Нойман, она вас проводит, — сказала старая шотландка.

— Спасибо, Джанет, — сказала мисс Нойман, — проверьте, затоплены ли камины в спальнях.

— Сию минуту.

— Добрый вечер, мисс Нойман, — сказал лорд Альтамаунт, пожимая протянутую ему руку.

— Добрый вечер, лорд Альтамаунт. Надеюсь, дорога не слишком вас утомила.

— Мы отлично долетели. Это полковник Манро, мисс Нойман. А это мистер Робинсон, сэр Джеймс Клийк и мистер Хоршэм, из службы безопасности.

— Я помню мистера Хоршэма — мы виделись несколько лет назад.

— Я тоже не забыл, — отозвался Генри Хоршэм. — Мы встречались в фонде Левесона. Мне кажется, вы уже тогда были секретарем профессора Шорхэма?

— Сначала я была его ассистенткой в лаборатории, потом стала секретарем. В сущности, я до сих пор выполняю секретарскую работу — когда требуется. Кроме меня здесь почти постоянно живет больничная сиделка. Иногда приходится мириться с переменами — мисс Эллис, которая находится здесь сейчас, заняла место мисс Бьюд всего два дня назад. Я велела ей быть поблизости от той комнаты, где мы соберемся. Я понимаю, что разговор предстоит приватный, но все же ей нужно быть в пределах досягаемости — на случай, если она срочно понадобится.

— Он в тяжелом состоянии, да? — спросил полковник Манро.

— Я бы не сказала, что он очень страдает, — сказала мисс Нойман, — но вы его не узнаете, если давно не видели. От него осталась лишь тень.

— Погодите минутку, еще два вопроса. Он все адекватно воспринимает? Понимает, что ему говорят?

— О да, он прекрасно все понимает, но из-за паралича не может внятно говорить, хотя бывают и улучшения. И ходить без посторонней помощи он тоже не может. А его интеллект, поверьте мне, совсем не пострадал. И потом, он очень быстро устает. Да — не хотите ли сначала чего-нибудь выпить?

— Нет, — сказал лорд Альтамаунт. — Нет, медлить не стоит. Дело у нас неотложное, так что если вы проводите нас к нему прямо сейчас… Насколько я понял, он нас ждет?

— Да-да, конечно, — сказала Лиза Нойман.

Она провела их вверх по лестнице, затем по коридору, и открыла дверь в небольшую комнату. Стены были увешаны гобеленами и головами оленей. Должно быть, прежде в этой комнате хранились охотничьи трофеи и оружие. С тех пор она почти не изменилась — та же мебель, те же украшения. У одной из стен стоял большой проигрыватель.

В кресле у камина сидел человек. Голова, как и левая рука, у него слегка тряслась. С одной стороны кожа на лице обвисла складками. Говоря откровенно, это была жалкая карикатура на прежнего профессора Шорхэма, когда-то крепкого здоровьем и полного сил. Но и сейчас у него был великолепный лоб, глубоко посаженные глаза и твердый, решительный подбородок. Глаза под тяжелыми надбровьями сверкали умом. Он что-то проговорил. Голос у него был достаточно звучным, только иногда, словно изменяя ему, фальшивил. И все же можно было вполне разобрать, что он говорит.

Лиза Нойман подошла и встала рядом с ним, глядя на его губы, чтобы растолковать при необходимости то, что он скажет.

— Профессор Шорхэм приветствует вас. Он очень рад видеть вас у себя, лорд Альтамаунт, полковник Манро, сэр Джеймс Клийк, мистер Робинсон и мистер Хоршэм. Он просит меня сказать вам, что слух у него вполне хороший. Он услышит все, что вы будете говорить. Все, что он захочет сказать вам сам, он сможет передать через меня. Если ему будет трудно говорить вслух, я смогу читать по губам; кроме того, мы отлично владеем языком жестов, так что всегда сможем продолжить беседу.

— Я постараюсь, — сказал полковник Манро, — быть кратким и по возможности не утомлять вас, профессор.

Человек в кресле склонил голову, выражая свою признательность.

— Некоторые вопросы я могу задать мисс Нойман.

Шорхэм слегка поднял руку в сторону женщины, стоящей у его кресла. С его губ слетели звуки, для остальных непонятные, но она мгновенно передала их смысл.

— Он говорит, что полностью мне доверяет.

— Я думаю, вы уже получили мое письмо, — сказал полковник Манро.

— Совершенно верно. Профессор Шорхэм получил ваше письмо и знаком с его содержанием.

Сиделка чуть-чуть приоткрыла дверь и, не входя в комнату, спросила едва слышным шепотом:

— Не нужно ли чего принести или сделать, мисс Нойман? Для кого-нибудь из гостей или для профессора Шорхэма?

— Нет, ничего пока не нужно, мисс Эллис, благодарю вас. Но я буду вам очень признательна, если вы побудете в гостиной — на случай, если нам что-нибудь понадобится.

— Да, да, конечно. — И она ушла, осторожно прикрыв дверь.

— Не будем терять время даром. — сказал полковник Манро. — Не сомневаюсь, что профессор Шорхэм в курсе последних событий.

— Вполне, — сказала мисс Нойман. — В зависимости от того, насколько они его интересуют.

— Он в курсе последних научных достижений?

Роберт Шорхэм слегка покачал головой и ответил сам:

— С этим я давно покончил.

— Но вы хотя бы примерно представляете себе, в каком состоянии находится наш мир? Что власть захватили молодые, вооруженные до зубов бузотеры?

Мисс Нойман сказала:

— Он в курсе всего происходящего — я имею в виду политику.

— Мир погряз в насилии, в юные умы внедряются дикие доктрины — что править всей планетой должна кучка анархистов.

На изможденном лице мелькнула тень недовольства.

— Он знает об этом, — неожиданно вмешался мистер Робинсон. — Нет смысла все это ему рассказывать.

Он спросил:

— Помните адмирала Бланта?

Снова наклон головы. На перекошенных губах возникло подобие улыбки.

— Адмирал Блант вспомнил о вашей работе над одним научным проектом. Над «проектом Бенво».

В глазах ученого вспыхнула тревога.

— «Проект Бенво», — повторила мисс Нойман. — Вы вспоминаете те далекие времена, мистер Робинсон.

— Но это был ваш проект, не так ли? — сказал мистер Робинсон.

— Да, это был его проект. — Мисс Нойман говорила за своего шефа совершенно свободно, как будто это было само собой разумеющимся.

— Мы не можем применить оружие массового поражения — будет слишком много невинных жертв, но ваш проект, «проект Бенво», мы могли бы пустить в ход без каких-либо пагубных последствий.

Воцарилось молчание, которое никто не осмеливался нарушить. Потом с губ профессора Шорхэма сорвались странные звуки.

— Он говорит, что «Бенво», конечно, можно было бы задействовать в тех обстоятельствах, в каких мы оказались…

Человек в кресле повернулся к ней и что-то ей сказал.

— Он хочет, чтобы я вам объяснила, в чем дело, — сказала мисс Нойман. — Он посвятил много лет работе над «Бенво», но потом по ряду причин отказался от него.

— Что-то не заладилось?

— Нет, все шло хорошо, — продолжила Лиза Нойман. — Все у нас получалось. О неудаче не шло и речи. Это был полный успех. Он был на правильном пути, провел несколько серий лабораторных экспериментов, и все было как нельзя лучше. — Она снова обратилась к профессору Шорхэму, на этот раз на языке жестов, быстро прикоснувшись пальцами к губам, к уху и снова ко рту. Они говорили словно на каком-то, одним им ведомом языке.

— Я спрашиваю, хочет ли он, чтобы я вам рассказала о том, как действует «Бенво».

— Да, это было бы замечательно.

— Но он хочет знать, откуда вам стало известно о существовании этого проекта.

— От одного вашего старого друга, профессора Шорхэма, — сказал полковник Манро. — Нет, не от адмирала Бланта — он почти ничего не мог вспомнить, а от другой особы, с которой вы когда-то об этом говорили — от леди Матильды Клекхитон.

Мисс Нойман снова обернулась к нему, посмотрела на его губы. Потом сказала с легкой улыбкой:

— Он думал, что леди Матильды давно уже нет в живых.

— Жива… и живости у нее хоть отбавляй. Она и настояла на том, чтобы мы все поподробнее узнали об этом открытии.

— Профессор расскажет вам в общих чертах о том, что вас интересует, хотя он должен предупредить, что эти сведения окажутся для вас совершенно бесполезными. Документация, формулы, расчеты и данные экспериментов — все уничтожено. Но ввиду того, что ответить на все ваши вопросы можно только ознакомив вас с «проектом Бенво», я постараюсь объяснить, в чем он, собственно говоря, заключался. Вы знаете, как и с какой целью полиция использует слезоточивый газ для разгона толпы, чтобы он вызвал обильное воспаление слизистой глаз, носа и соответствующий эффект…

— Значит, и «Бенво» — что-то в этом роде?

— Ни в коем случае, но он может служить той же цели. Ученым пришла в голову мысль, что воздействовать можно не только на реакцию и чувства человека, но и на его ментальные характеристики. Вы можете изменить характер человека. Свойства возбуждающих веществ известны с древних времен. Они повышают сексуальность, будят желания. Существует целый ряд специальных лекарств, которые могут воздействовать на ваши умственные способности, повышая жизненные силы. Этого же можно добиться хирургическим вмешательством — например, с помощью операции на щитовидной железе. Профессор Шорхэм хочет вам сказать, что существует определенное вещество — он не станет раскрывать его характеристики, — которое может изменить отношение человека к жизни — его восприятие, реакцию на окружающих его людей. Даже если это безумец, готовый в приступе ярости крушить все, что попадется ему под руку, или маньяк-убийца, одержимый страстью к насилию, под действием «проекта Бенво» он превращается в совершенно безобидного и благожелательного человека. Точнее говоря, он преображается. Ему хочется облагодетельствовать всех вокруг. Он так и светится добротой. Он приходит в ужас от одной мысли, что может причинить кому-то обиду или боль. «Бенво» можно использовать в широких масштабах, он может воздействовать на сотни тысячи людей, если его производить в достаточных количествах и успешно распространять.

— А как долго он действует? — спросил полковник Манро. — Сутки? Дольше?

— Вы не поняли, — сказала мисс Нойман. — Его действие необратимо.

— Необратимо? Вы изменяете натуру человека, вы изменяете какую-то составляющую — физическую составляющую, разумеется, в его организме, что влечет за собой необратимые изменения в его характере. И вы не можете это отменить? Не можете сделать его таким, как прежде?

— Да. Поначалу это было, вероятно, открытие, имеющее скорее медицинский интерес, но сам профессор Шорхэм хотел изобрести средство подавления агрессии на случай войн, массовых беспорядков, восстаний, революций, вспышек анархии. Он просто хотел, чтобы все вокруг были счастливы. Профессор говорит, что подобные моменты испытывает каждый — хоть раз в жизни. Потребность сделать так, чтобы кто-то был счастлив и здоров — в общем, чтобы все было хорошо. А коль скоро люди способны испытывать такие чувства, значит, как мы оба были убеждены, в человеческом организме существует какое-то вещество, вызывающее подобные чувства, и стоит только активизировать это вещество, как оно будет действовать постоянно.

— Чудеса, — сказал мистер Робинсон, скорее озадаченно, чем восхищенно. — Да, потрясающее изобретение. Какие возможности оно открывает, если… Но тогда почему?..

Голова, покоившаяся на спинке кресла, медленно повернулась к мистеру Робинсону.

Мисс Нойман сказала:

— Он говорит, что вы должны понимать это лучше других.

— Да вы же сами нашли ответ, — вмешался Джеймс Клийк. — Буквальный ответ. Это чудо. — Его лицо горело восторгом.

Мисс Нойман покачала головой.

— «Проект Бенво», — сказала она, — не чудо, но он прекратил свое существование.

— Вы хотите сказать, что ваш ответ — «нет»? — словно не веря своим ушам, спросил полковник Манро.

— Верно. Профессор Шорхэм говорит — нет. Он решил, что это будет против… — Она на несколько секунд умолкла и обернулась к человеку в кресле.

Он делал какие-то причудливые движения головой и рукой, сопровождая их гортанными звуками. Она помедлила, потом продолжала:

— Он сам вам скажет — он испугался. Испугался, вспомнив, что наделала наука в самые звездные свои часы. То, что она открыла и познала, то, что дала человечеству. Чудо-лекарства, которые далеко не всегда оказывались чудесными — пенициллин, который спасал жизнь, и пенициллин, который лишал жизни, трансплантированные сердца, которые несли с собой разочарование, отчаяние и скоропостижную смерть. А чем обернулось расщепление атома? Созданием чудовищного оружия. И понеслось: радиоактивное заражение, загрязнение окружающей среды, причиной которых стали новые способы производства. Он был напуган тем, что способна натворить наука, для которой не существует таких категорий, как «добро» и «зло».

— Но это же благо — благо для всех! — воскликнул полковник Манро.

— Так говорили о многих вещах. Каждое такое открытие превозносили как великое благодеяние для всего человечества, считали великим чудом. А потом обнаруживались побочные явления, и, что еще хуже — оказывалось, что эти чудеса несли не благоденствие, а гибель. Поэтому он принял решение: прекратить работу. Он говорит… — Она стала читать документ, который держала в руке, а профессор утвердительно кивал. — «Я удовлетворен тем, что добился желаемого, что сделал свое открытие. Но я решил не давать ему хода. Оно должно быть уничтожено. И я его уничтожил. Благоволение не будет раздаваться по первому требованию, как лекарство. Такая возможность была, но теперь все формулы, все мои заметки и результаты экспериментов, равно как и методика получения „Бенво“, уничтожены — сгорели дотла — я своими руками убил порождение своего ума».

Роберт Шорхэм невероятным усилием заставил себя заговорить — хрипло, с натугой:

— Я уничтожил свое творение, и никто в мире не знает, как мне удалось его создать. У меня был единственный помощник, но он умер от туберкулеза через год после того, как мы сделали свое открытие. Вам придется уйти отсюда ни с чем. Я ничего не могу для вас сделать.

— Но ведь ваше открытие может спасти мир!

Человек в кресле разразился странными звуками. Это был смех. Смех калеки.

— Спасти мир. Спасти мир! Звучная фраза! Ваши молодые люди считают, что именно это они и делают! Хотя по уши погрязли в насилии и ненависти, чтобы спасти мир. Только они не ведают как! Они должны узнать это сами, отыскать в своих сердцах, дойти своим умом. Мы не можем преподнести им это на тарелочке. Нет. Синтетическая добродетель? Эрзац-доброта? Только не это. Это были бы не подлинные чувства. Они ничего не стоят. Это нарушение законов природы. — Он медленно отчеканил: — И заповедей Господа Бога.

Последние слова, неожиданно для слушателей, прозвучали ясно и отчетливо.

Он обвел взглядом лица присутствующих. Казалось, он молил их о понимании, но не слишком на это надеялся.

— Я имел право уничтожить то, что создал…

— Очень в этом сомневаюсь, — перебил его мистер Робинсон, — это уже принадлежало не только вам, но всему человечеству… И вы не имели право его уничтожить.

— Думайте что хотите, но вам придется с этим смириться.

— Нет. — Мистер Робинсон сказал это с неожиданной силой.

Лиза Нойман возмущенно набросилась на него:

— То есть как это «нет»?

Ее глаза метали молнии. Красивая женщина, подумал мистер Робинсон. Должно быть, всю жизнь была влюблена в Роберта Шорхэма. Любила его, работала на него… Не оставила его и теперь, предана беспредельно, и ни намека на унизительную жалость.

— Кое-чему в этой жизни я все-таки научился, — сказал мистер Робинсон. — Не думаю, что при такой комплекции моя жизнь окажется долгой. — Он со вздохом опустил глаза, глядя на свой объемистый живот. — Но все же я успел уяснить одну истину. Поверьте мне, Шорхэм. И вам придется признать, что я прав. Вы человек чести. Вы не стали бы уничтожать плоды своего труда. Не смогли бы заставить себя пойти на это. Документы где-то надежно спрятаны. Возможно, в этом доме. А возможно, помещены в какой-нибудь банк. И девушка знает, где они. Ей вы доверяете. Она — единственный человек в мире, которому вы доверяете.

Шорхэм ответил, и на этот раз он выговаривал слова почти совсем четко:

— Кто вы? Кто вы такой, черт побери?

— Всего лишь человек, который знает толк в деньгах, — сказал мистер Робинсон, — и в том, что имеет к ним отношение. Это люди, их пристрастия, модели их поведения. Если бы вы захотели, вы хоть сейчас могли бы передать нам свою работу. Я не говорю, что вы могли бы возобновить ее в тех же масштабах, но я уверен, что в принципе она практически уже завершена. Вы изложили нам ваши взгляды, и я не рискну утверждать, что они целиком ошибочны, — сказал мистер Робинсон. — Вполне вероятно, что вы в чем-то правы. Облагодетельствовать человечество не так-то просто. Бедняга старик Беверидж[212]: свобода от нищеты, свобода от страха, свобода от чего бы то ни было — он воображал, что устроит царство небесное на земле только одними призывами, упованиями да трудами праведными. Но для того, чтобы на земле настало царство небесное, этого мало, и я не верю, что ваш «Бенво» или как там вы его окрестили (смахивает на патентованное лекарство) тоже обеспечил бы его пришествие. В благоволении таятся свои опасности, как и во всем на свете. Но тем не менее оно способно избавить множество людей от страданий, боли, беспредела анархии, насилия, наркотической пагубы, и, как знать, может быть, сохранит и что-нибудь очень важное. Может быть — повторяю, может быть — оно благотворно повлияет на людей. На молодых людей. Может, этот ваш «Бенво» — а теперь я как будто рекламирую стиральный порошок — действительно поможет людям стать благожелательными. Конечно, он вряд ли сможет сделать соглашателей, коррупционеров и мошенников приличными людьми, но ведь есть — пусть и очень небольшая — вероятность того, что многие из насильно облагороженных вами людей почувствуют, что в смирении, а не в гордыне их истинное призвание. Я хочу сказать — они действительно станут другими. Они просто не смогут освободиться от своей второй натуры.

Полковник Манро сердито сказал:

— Никак не пойму, о чем вы все тут толкуете.

Мисс Нойман сказала:

— Он городит чепуху. Вам придется принять ответ профессора Шорхэма. Своими собственными открытиями он будет распоряжаться так, как ему угодно. И вы не измените его решение.

— Да-да, конечно, — сказал лорд Альтамаунт. — Мы не собираемся уговаривать вас, Роберт. Вы поступите так, как сочтете нужным. Это само собой разумеется.

— Эдвард? — сказал Роберт Шорхэм. Речь его снова стала неясной, он сделал знак рукой, и мисс Нойман тут же пришла на помощь.

— Эдвард? Он спрашивает — вы Эдвард Альтамаунт?

Шорхэм снова заговорил, и она повторяла за ним:

— Он спрашивает, действительно ли вы, лорд Альтамаунт, с чистым сердцем и по здравом размышлении настаиваете на том, чтобы он передал «проект Бенво» в ваше распоряжение? Он говорит, — она замолчала, внимательно слушая, — он говорит, что вы — единственный из общественных деятелей, которому он когда-либо доверял. Если вы этого хотите…

Джеймс Клийк внезапно вскочил на ноги. Вне себя от волнения, он молнией метнулся к креслу лорда Альтамаунта.

— Позвольте помочь вам, сэр. Вам плохо. Вы больны. Посторонитесь, мисс Нойман, прошу вас. Я… я должен быть рядом с ним. У меня тут его лекарства. Я знаю, что делать…

Он быстро вытащил из кармана шприц.

— Если не сделать укол немедленно, будет слишком поздно… — Он схватил лорда Альтамаунта за руку, закатал рукав, схватил пальцами складку кожи и приготовился ввести шприц.

Но тут Хоршэм, оттолкнув полковника Манро, в два прыжка подскочил к креслу лорда Альтамаунта — его пальцы сомкнулись на запястье Джеймса Клийка, заставив его выронить шприц. Клийк вырывался, но Хоршэм был гораздо сильнее. Да и Манро подоспел вовремя.

— Так это ты, Джеймс Клийк! — сказал он. — Ученик, предавший своего учителя. За сколько сребреников, Клийк?

Мисс Нойман отбежала к двери — распахнула ее и громко позвала:

— Сестра! Идите скорее сюда!

Сиделка вбежала. Она бросила быстрый взгляд на профессора Шорхэма, но он отмахнулся от нее и указал в другую сторону, где Хоршэм и Манро все еще держали вырывающегося Клийка.

Шорхэм выдавил из себя:

— Это Альтамаунт. Сердечный приступ.

— Ни черта это не приступ! — зарычал Манро. — Это покушение на убийство. — Он вдруг замолк.

— Подержите-ка его, — бросил он Хоршэму и ринулся к сиделке. — Миссис Кортмэн? Когда это вы успели заделаться сиделкой? Мы как-то потеряли вас из виду с тех пор, как вы улизнули от нас в Балтиморе[213].

Милли Джин пыталась что-то вытащить из кармана. Наконец она выхватила оттуда небольшой пистолет. Она взглянула было на Шорхэма, но его заслонял Манро и Лиза Нойман.

Джеймс Клийк закричал что было сил:

— В Альтамаунта, Жуанита! Скорей — в Альтамаунта!

Она выстрелила навскидку.

— Отличный выстрел, черт побери, — пробормотал Джеймс Клийк.

Лорд Альтамаунт получил классическое образование. Он взглянул на Джеймса Клийка и слабеющим голосом прошептал:

— Джейми? Et tu, Brute?[214] — и откинулся на спинку своего кресла.

2

Доктор Мак-Калл ох смотрел на присутствующих несколько растерянно, не зная, что ему говорить или делать. Сегодняшний вечер завершился для него рядом неожиданных сюрпризов.

К нему подошла Лиза Нойман и поставила перед ним стакан.

— Горячий пунш, — сказала она.

— Я всегда говорил, что вы — редкостная женщина, Лиза. — Он с удовольствием отхлебнул из стакана.

— Должен признаться, мне было бы любопытно узнать, что тут происходит — но как я уже понял, это большой секрет и вряд ли кто собирается меня в него посвещать.

— А наш профессор? Ему это не повредило, как вы думаете?

— Профессор? Он ласково посмотрел в глаза, полные тревоги. — Он в отличной форме. Я думаю, все это пошло ему на пользу.

— Я боялась, что шок может…

— Я в полном порядке, — сказал Шорхэм. — Шоковая терапия — вот что мне было нужно. Я чувствую себя — как бы это сказать — живым, как раньше. — Он и сам был явно удивлен.

Мак-Каллох сказал Лизе:

— Заметили, как у него окреп голос? Для таких пациентов самое страшное — апатия. Хотите знать, что ему необходимо? Работа. Музыка, конечно, вещь хорошая — он мог получать от жизни хоть какое-то удовольствие. Но ведь его мозг — это такая силища! И для него нужна постоянная нагрузка. Так что дайте ему возможность работать, если сумеете.

Она смотрела на него с сомнением, и он ободряюще кивнул.

— Послушайте, Мак-Каллох, — сказал полковник Манро, — пожалуй, мы все же должны вам кое-что объяснить, хотя, как вы правильно заметили, в верхах от нас требуют-строгой секретности… Кончина лорда Альтамаунта… — Он замялся.

— Имейте в виду, что умер он не от пули, — сказал доктор. — Его убил шок.

Конечно, шприц мог бы убить наверняка — стрихнин. Тот молодой человек…

— Я едва успел его обезвредить, — заметил Хоршэм.

— Значит, он-то и был змеей подколодной?

— Да. Лорд всецело ему доверял, относился, как к собственному сыну, целых семь лет. Сын одного из ближайших друзей Альтамаунта…

— Всякое бывает. А дамочка с ним заодно, как я понял?

— Да. Устроилась сюда по поддельным рекомендациям. К тому же находится в розыске за убийство.

— За убийство?

— Именно. Убийство мужа, Сэма Кортмэна, американского посла. Застрелила его прямо у дверей посольства — и сказала, что это сделали какие-то молодые люди.

— А что ее на это толкнуло? Политика или семейные неурядицы?

— Мы думаем, что он проведал про некоторые ее дела.

— Я бы сказал, что он учуял измену, — сказал Хоршэм. — А вместо интрижки разворошил шпионское гнездо во главе с собственной женой.

Он никак не мог сообразить, что надо делать. Славный малый, но тугодум — а у нее хватило ума действовать без промедления. А какая она актриса, как разыграла сцену с рыданиями на кладбище, среди памятников!

— Памятников… — эхом откликнулся профессор Шорхэм.

Все обернулись, слегка обеспокоенные его словами.

— Трудное слово, выговорить непросто — но я должен был. И вот что, Лиза, — пора нам взяться за работу, и поскорее.

— Но, Роберт…

— Я снова живу. Спросите-ка доктора, полезно мне бездельничать?..

Лиза испытующе взглянула на доктора.

— В таком случае вы снова впадете в апатию, и жить вам останется недолго.

— Слышали? — подмигнул Шорхэм Лизе. — Ме-методи-ка — методика современной медицины. Всех — даже бедняг, которые вот-вот отдадут Богу душу — заставлять работать…

Доктор Мак-Каллох расхохотался и встал.

— Вы недалеки от истины. Пришлю вам таблетки, они помогут.

— Я не стану их пить.

— Придется.

У дверей доктор остановился:

— Еще один вопрос, если можно. Как вам удалось так быстро сообщить полиции?

— Об этом позаботился майор Эндрюс, — сказал Манро. — Прибыл минута в минуту. Мы знали, что эта женщина где-то поблизости, но не ожидали, что она уже в доме.

— Ладно — мне пора. Вы меня не разыгрываете? Мне кажется, я вот-вот проснусь, словно задремал, читая триллер. Шпионы, убийства, предатели, агенты вражеских разведок, ученые… — Он покачал головой и вышел.

Все молчали.

Профессор Шорхэм медленно, отчетливо выговорил:

— Снова за работу…

Лиза сказала, как говорят все женщины во все времена:

— Роберт, ты должен быть осторожен…

— Некогда осторожничать. Как знать, сколько мне осталось… — И задумчиво повторил: — Памятники…

— Что вы хотите сказать? Вы уже второй раз это повторяете.

— Памятник? Да. Памятник Эдварду. Его мемориал! Мне всегда казалось, что у него лицо святого великомученика.

Казалось, Шорхэм позабыл обо всем, погрузившись в глубокую задумчивость.

— Хорошо бы связаться с Готтлибом. Если он еще жив. Замечательный сотрудник, с ним будет хорошо работать. С ним и с тобой, Лиза. Достань материалы из банка…

— Профессор Готтлиб жив. Он в Фонде Бейкера, Остин, Техас, — сказал мистер Робинсон.

— Вы говорите, что собираетесь над чем-то работать? — спросила Лиза.

— Ну да — над нашим Бенво! Это будет памятник Эдварду Альтамаунту. Ведь он отдал за него жизнь.

Эпилог

Сэр Стаффорд Най переписывал текст телеграммы уже в третий раз.

ДОГОВОРИЛСЯ СВАДЕБНОЙ ЦЕРЕМОНИИ ЧЕТВЕРГ БУДУЩЕЙ НЕДЕЛЕ ТЧК ЦЕРКВИ СВ КРИСТОФЕРА ДОЛИНЕ ЛОУЭР СТОУНТОН 14–30 ТРАДИЦИОННАЯ АНГЛИКАНСКАЯ СЛУЖБА ЕСЛИ ПРЕДПОЧИТАЕШЬ РИМСКО-КАТОЛИЧЕСКУЮ ИЛИ ГРЕЧЕСКО-ПРАВОСЛАВНУЮ ТЕЛЕГРАФИРУЙ ИНСТРУКЦИИ ТЧК ГДЕ ТЫ И ПОД КАКИМ ИМЕНЕМ ЖЕЛАЕШЬ ВЕНЧАТЬСЯ ТЧК МОЯ СВОЕВОЛЬНАЯ И УЖАСНО НЕПОСЛУШНАЯ ПЛЕМЯННИЦА ПЯТИ ЛЕТ ХОЧЕТ БЫТЬ ПОДРУЖКОЙ НЕВЕСТЫ ОНА СЛАВНАЯ ДЕВЧУШКА ЗОВУТ СИБИЛЛА ТКЧ МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ ДОМА ПОЛАГАЮ ЧТО ПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ МЫ ДОСТАТОЧНО ПОМОТАЛИСЬ ПО СВЕТУ ТЧК

ПАССАЖИР ИЗ ФРАНКФУРТА

СТАФФОРДУ НАЮ BXY42698

СОГЛАСНА ВИДЕТЬ ПОДРУЖКОЙ НЕВЕСТЫ СИБИЛЛУ ТЧК ПРЕДЛАГАЮ ПРИГЛАСИТЬ ТЕТУШКУ МАТИЛЬДУ НА РОЛЬ ГЛАВНОЙ ПОДРУЖКИ НЕВЕСТЫ ТЧК ЗАОДНО ПРИНИМАЮ ПРЕДЛОЖЕНИЕ РУКИ И СЕРДЦА СОГЛАСНА НА АНГЛИКАНСКУЮ ЦЕРКОВЬ ВПОЛНЕ РАЗДЕЛЯЮ ПЛАНЫ МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ ТЧК НАСТАИВАЮ ПРИСУТСТВИИ ПАНДЫ ТЧК НЕ СТОИТ СООБЩАТЬ ГДЕ Я ТАК КАК МЕНЯ ТАМ УЖЕ НЕ БУДЕТ КОГДА ТЫ ПОЛУЧИШЬ ТЕЛЕГРАММУ ТЧК

МЭРИ ЭНН

— Ну, как я выгляжу? — нервно осведомился Стаффорд Най, глядя на себя в зеркало.

Он в последний раз перед церемонией примерял свой свадебный костюм.

— Не хуже любого другого жениха, — сказала леди Матильда. — Они все нервничают. В отличие от невест, которые совершенно неприкрыто торжествуют.

— А что, если она не приедет?

— Приедет.

— Мне как-то… как-то… не по себе. Что-то внутри…

— Не надо было набрасываться на паштет из гусиной печенки. Просто у тебя жениховский синдром. Да не томись ты так, Стаффи. Ты будешь в отличной форме к ночи… то есть я хочу сказать, что ты вполне придешь в себя, когда войдешь в церковь.

— Ах да, хорошо, что вы мне напомнили…

— Только не говори, что ты забыл купить кольца.

— Нет-нет. Я просто забыл вам сказать, что у меня есть для вас подарок.

— Ты так внимателен ко мне, мой мальчик.

— Ты говорила, что у вас нет органиста…

— Да, слава Богу, он ушел.

— Я вам привез нового.

— Честное слово, Стаффи, что только не взбредет тебе в голову! Где ты его откопал?

— В Баварии… Поет как ангел.

— Нам не нужно, чтобы он пел. Ему придется играть на органе.

— Это он тоже может. Очень талантливый парень.

— А почему он решил покинуть Баварию и перебраться в Англию?

— У него умерла мать.

— Господи! Ну в точности как у нашего органиста. Наверное, матери органистов не отличаются крепким здоровьем. Мне не придется заменять ему мать? Боюсь, у меня ничего не получится.

— Полагаю, с него будет достаточно, если вы замените ему бабушку или прабабушку.

Дверь неожиданно распахнулась, и в нее торжественно, словно примадонна на сцену, вошла похожая на ангела девчушка в бледно-розовой пижаме, усыпанной розочками, и объявила сладким голоском, явно рассчитывая на восторженный прием:

— Это я!

— Сибилла, ты почему не спишь?

— У нас в детской не все ладно.

— Это значит, что ты опять безобразничала и Нянюшка на тебя рассердилась. Признавайся, что ты натворила?

Сибилла возвела глазки к небу и вдруг прыснула со смеху.

— Ну, у меня была гусеница — такая мохнатенькая. Я пустила ее на Нянюшку, и она заползла ей вот сюда.

Пальчик Сибиллы остановился в той точке у нее на груди, которая на портновском жаргоне называется линией выреза.

— Ничего удивительного, что Нянюшка рассердилась — бр-р! — сказала леди Матильда.

В эту минуту вошла сама няня и сказала, что мисс Сибилла вся извертелась, не желает молиться на ночь и отказывается ложиться в постель.

Сибилла прижалась к леди Матильде.

— Я хочу молиться здесь у тебя, Тильда…

— Прекрасно — но потом ты сразу ляжешь спать.

— Ну конечно же, Тильда.

Сибилла опустилась на колени, сложила руки и для начала разразилась довольно странными и разнообразными звуками — должно быть, она считала их обязательным вступлением к молитве, с которой обращалась к Создателю. Она вздыхала, постанывала, откашливалась, потом простуженно фыркнула и наконец затараторила:

— Пожалуйста, Бог, храни мамочку и папочку в Сингапуре, и тетю Тильду, и дядю Стаффи, и Эми, и Кухарку, и Эллен, и Томаса, и всех-всех собак, и моего пони Дымка, и моих лучших подружек Маргарет и Диану, и Джоанну, мою новую подружку, и сделай меня, ради Христа, хорошей девочкой, аминь. И прошу Тебя, Бог, пусть Нянюшка станет добрая.

Сибилла встала, бросила на Нянюшку торжествующий взгляд, не сомневаясь в своей победе, попрощалась и убежала.

— Подозреваю, что кто-то выдал ей секрет Бенво, — сказала леди Матильда. — Да, чуть не забыла, Стаффи: а кто у тебя будет шафером?

— Об этом я и не подумал. А шафер непременно нужен?

— Так уж принято.

Сэр Стаффорд взял в руки маленького пушистого зверька.

— Моим шафером будет Панда — на радость Сибилле и по желанию Мэри Энн — а почему бы и нет? Панда был с нами с самого начала — с нашей встречи во Франкфурте…

НЕМЕЗИДА Nemesis 1971 © Перевод под редакцией А. Титова

Молли Майерс с благодарностью

Глава 1

Мисс Джейн Марпл имела обыкновение вторую газету просматривать днем, после ленча. Каждое утро ей приносили две газеты. Одну мисс Марпл читала, попивая свой утренний чай — разумеется, если газету успевали к этому часу доставить. Мальчишка-разносчик был явно не в ладах со временем. Его то и дело кто-нибудь подменял, порой это и вовсе был какой-нибудь новенький. И каждый из этих сорванцов нес почту по дороге, которая ему больше нравилась. Возможно, перемена маршрута как-то скрашивала монотонность их работы. Но те из подписчиков, что привыкли спозаранку наспех проглатывать наиболее аппетитные из утренних новостей — перед тем как бежать на автобус, на поезд или к собственной машине, доставлявшим их на работу, — возмущались нерадивостью почты. Обитавшие же в Сент-Мэри-Мид почтенные и очень почтенные леди предпочитали наслаждаться своими утренними газетами чуть позже — за завтраком.

Сегодня мисс Марпл уже успела пробежать глазами первую страницу и еще несколько статеек в «Дейли Ньюсгивер»[215], которую окрестила «Дейли Винегрет», поскольку новый владелец газеты, к величайшей досаде самой мисс Марпл и ее приятельниц, печатал, по их мнению, всякую ерунду — массу статеек о салонах мод, о причинах сердечных недомоганий у женщин, о бесконечных детских конкурсах да еще публиковал кучу жалостных дамских писем и прочее и прочее. При этом для настоящих новостей он ухитрялся оставлять только первую страницу или загонял их в самые углы, где разыскать их было крайне трудно. Мисс Марпл была немного консервативна и считала, что раз газета носит название «Ежедневные новости», она и должна сообщать о новостях.

После ленча она позволила себе полчасика вздремнуть в кресле со специальной спинкой, сделанной на заказ для ее ревматической спины, после чего развернула «Таймс»[216], которую любила просматривать неторопливо и со вкусом.

Увы, и «Таймс» была уже совсем не та, что прежде. Та же неразбериха! Раньше вы заранее знали, где что находится, и отыскать интересующие вас сведения не составляло труда, а нынче в этот незыблемый на протяжении многих лет распорядок вкрадывались какие-то странные новшества. Ни с того ни с сего вдруг целых две страницы оказывались заполненными рекламой путешествий на Капри[217] — с кучей фотографий. Спорт занимал куда больше места, чем прежде. Придворные новости и некрологи, слава Богу, примерно на прежних страницах. Сведения о рождениях, свадьбах и похоронах раньше сразу бросались в глаза и привлекали внимание мисс Марпл, а теперь их переместили на последнюю страницу.

Мисс Марпл начала с главных новостей, на первой странице. Впрочем, их она просмотрела мельком, так как уже знала о них из «Винегрета». Она пробежала глазами содержание: статьи, комментарии, наука, спорт. Затем, по своему обыкновению, стала читать последнюю страницу, чтобы узнать, кто родился, кто женится, кого хоронят. Потом можно будет перейти к редакционной переписке, там всегда найдется что-нибудь интересное. Далее — «Придворный циркуляр»[218]. На этой же странице теперь можно было найти и новости с аукционов. Или какую-нибудь научно-популярную статейку, но их она всегда пропускала. Все равно ничего не поймешь…

Так вот, просматривая последнюю страницу с известиями о рождениях, свадьбах и похоронах, мисс Марпл неожиданно подумала: «Как ни грустно, теперь мне интересны главным образом те, кто умер…»

Конечно, детишки тоже рождались, но мисс Марпл уже не знала их родителей, даже никогда не слышала о них… Вот если бы в газете имелась рубрика «Наши внуки», другое дело. Тогда она сказала бы себе: «Батюшки, да у Мэри Прендергаст уже третья внучка!» — хотя… поди сообрази, кто чей внук.

Сообщения о свадьбах она тоже просмотрела мельком — ведь сыновья и дочери ее старых друзей все уже давным-давно переженились. Дойдя до списка скончавшихся, она стала читать более внимательно, стараясь не пропустить знакомого имени. Аллоуэй, Ангопастро, Арден, Бартон, Бедшоу, Бурговайссер (господи, какое-то немецкое имечко, хотя жил он, судя по всему, в Лидсе[219]), Карпентер, Камерон, Клегг. Клегг? «Кто-нибудь из тех Клеггов, которых я знала? Да нет, вряд ли, Джанет Клегг. Жила где-то в Йоркшире[220]. Макдональд, Макензи, Никольсон. Никольсон? Нет, это другой… Огг, Ормерод — должно быть, одна из тетушек. Да, вполне вероятно. Линда Ормерод. Нет, никакой Линды я не знаю. Квантрил? Господи, это, должно быть, Элизабет Квантрил. Восемьдесят пять. Ну и дела! А я-то была уверена, что она уже давным-давно умерла. Подумать только, дотянула до глубокой старости! А ведь всегда считалось, что у нее весьма хрупкое здоровье. Рейс, Рэдли, Рафиль». Рафиль? Что-то ее задело. Эта фамилия явно была ей знакома. Рафиль. Белфорд-парк, Мэйдстоун. Такого адреса она не помнила. «Цветов не присылать. Джейсон Рафиль». Очень уж имя необычное, и все. Должно быть, слышала где-то ненароком. Росс-Перкинс. Уж не тот ли это?.. Да нет, не тот. Рейленд? Эмили Рейленд. Нет. Нет, она никогда не знала Эмили Рейленд. «Нежно любимая мужем и детьми». Что ж, очень мило или очень грустно. Зависит от того, как на это посмотреть.

Мисс Марпл положила газету на стол и, рассеянно изучая кроссворд, попыталась припомнить, почему фамилия Рафиль показалась ей такой знакомой.

«Рано или поздно вспомнится, — сказала она себе, зная по опыту, какие фокусы выкидывает стариковская память. — Вспомню, никуда не денется».

Она бросила взгляд в окно и спешно отвела глаза. Там на солнышке зеленел ее обожаемый сад, который дарил ей огромную радость и требовал неустанного труда. И вот теперь все эти доктора — как один — запретили ей работать в саду. Поначалу она было восстала, но в конце концов решила, что придется смириться. Она переставила свое кресло так, чтобы взглянуть на сад было не так-то просто — разве что при крайней необходимости. Вздохнув, она взяла свой мешочек для рукоделья и извлекла оттуда детский жакетик, который уже почти связала, — оставалось только довязать рукавчики. А с ними всегда столько возни. Два совершенно одинаковых рукавчика. Вязать их такая скука… Ну да ничего, зато эта шерсть — просто прелесть. Розовая шерсть. По-стойте-ка, розовая шерсть… что-то она напоминает? Да-да, фамилию, которую она только что видела в газете. Розовая шерсть. Карибское море[221]. Песок на пляже. Солнышко. И она сама с вязаньем и… ну конечно! Мистер Рафиль! Ее путешествие на Карибские острова. Остров Сент-Оноре. Спасибо племяннику Реймонду, это был его подарок. Она вспомнила, как Джоан, ее богоданная племянница, жена Реймонда, молила: «Только не связывайтесь больше ни с какими убийствами, тетя Джейн. Вам это вредно».

Да она вовсе и не собиралась связываться, просто так уж получилось[222]. Само собой. Из-за того отставного майора со стеклянным глазом, который постоянно докучал ей своими нудными историями. Бедняга майор… как его звали? Начисто позабыла. Мистер Рафиль, у него еще была секретарша — миссис… миссис Уолтерс, да, Эстер Уолтерс, и массажист — он же камердинер — Джексон. Вот все и вспомнилось. Так-так… Бедный мистер Рафиль! Он уже тогда знал, что ему недолго осталось… Собственно говоря, он ей об этом прямо сказал. Похоже, что он протянул даже дольше, чем ему прочили доктора. Сильный был человек и ужасный упрямец.

Мисс Марпл глубоко задумалась, и, хотя спицы в ее руках безостановочно шевелились, она думала не о рукавчиках, а о покойном мистере Рафиле, перебирая в памяти их встречи. Да, такого человека не скоро забудешь. Он и сейчас стоит перед ней как живой. Необыкновенная личность, хотя человек безусловно тяжелый, вспыльчивый, порой невыносимо грубый. Но окружающие, между прочим, терпеливо сносили его грубости. Никто не смел ему возражать — а все потому, что он был очень богат. Да, неимоверно богат. А с ним была секретарша и слуга-камердинер, дипломированный массажист. Ведь мистер Рафиль почти не мог передвигаться без посторонней помощи.

Этот массажист был довольно скользкий тип. И мистер Рафиль обращался с ним очень грубо.

А с того как с гуся вода. Все готов был стерпеть от хозяина.

«Никто не заплатит ему и половины того, что плачу я, — заявлял мистер Рафиль, — и ему это известно. Однако дело свое он знает».

Интересно, остался ли мистер Джексон — или Джонсон — при мистере Рафиле до конца. Если остался? Тогда он прослужил у него еще год… или год и три месяца. Впрочем, вряд ли, решила она. Мистеру Рафилю слуги быстро надоедали — их привычки, их лица, даже просто их голоса.

Это мисс Марпл могла понять, как никто другой. Она порой чувствовала точь-в-точь то же самое. Она припомнила свою компаньонку — такая милая, такая заботливая, — она терпеть ее не могла, особенно ее воркующий голосок!

«Да уж, — сказала мисс Марпл, — без нее мне гораздо спокойнее, без той мисс… — Господи, теперь ее имя вылетело из головы — мисс… мисс Бишоп? — нет, не Бишоп. Ну и морока!»

Она мысленно вернулась к мистеру Рафилю и к… нет, его массажиста звали не Джонсон, а Джексон. Артур Джексон.

«Боже ты мой, — вздохнула мисс Марпл, — вечно я путаюсь в фамилиях. Конечно, я думала про мисс Найт. Никакая она не Бишоп. С чего это мне пришло в голову?..»

Тут ее осенило: да это же шахматные фигуры! Спутала коня со слоном!

Фамилии Бишоп и Найт звучат так же, как названия шахматных фигур — слона и коня — на английском языке.

«Интересно, кем я назову ее в следующий раз? Мисс Ладья или мисс Ферзь? Только и помню, что у нее какая-то шахматная фамилия».

Но все-таки, как же звали секретаршу мистера Рафиля? Ах да — Эстер Уолтерс. Слава Богу, вспомнила. Интересно, как она поживает? Очень славная была женщина. Ей он вроде бы завещал крупную сумму? Что ж, теперь она ее получит.

Ей помнилось, что мистер Рафиль что-то ей говорил насчет денег для секретарши — Господи, до чего же трудно вспомнить все в точности — как ни старайся, все путается в голове. Или это говорила сама Эстер Уолтерс? То происшествие было для нее тяжким испытанием, но она, должно быть, уже оправилась. Она вроде бы была вдовой? Мисс Марпл хотелось надеяться, что Эстер Уолтерс снова вышла замуж — за славного и надежного человека. Но что-то ей в это не очень верилось. Эстер Уолтерс ухитрялась влюбляться в абсолютно неподходящих мужчин.

Мысли мисс Марпл вернулись к мистеру Рафилю. В газете напечатано: «Цветов не присылать». Ну, положим, сама она и помыслить не могла о том, чтобы послать цветы на похороны мистера Рафиля. Кстати, он мог бы при желании скупить все цветы в английских оранжереях… Нет, какие цветы… они с мистером Рафилем не были настолько близки. Их не связывала ни дружба, ни даже просто симпатия. Они были — как бы это сказать? — союзниками. Да, они были союзниками, правда, продолжалось это недолго. Но это было такое чудесное сотрудничество! Он был из тех, на кого можно положиться. Она это знала, потому и явилась тогда к нему среди ночи… Чуть не бегом бежала… Да, теперь она вспомнила — на ней был розовый шерстяной шарф — как его называли в дни ее юности? Да, правильно, накидка. Прелестная, ажурная накидка из тонкой розовой шерсти — то ли шарф, то ли шаль, которую она накинула на голову, а он засмеялся, взглянув на нее, и еще раз, когда она сказала — вспоминая, она и сама улыбнулась — одно слово, которое его рассмешило. Но, когда он ее выслушал, ему сразу стало не до смеха… Он тогда подумал, а все ли у нее в порядке с головой. И все же он сделал то, о чем она его просила. Надо признать, что все это было чудесно и увлекательно, хоть и страшно. Она ни словом не обмолвилась Реймонду и милой Джоан об очередном своем приключении — ведь они умоляли ее не заниматься такими опасными вещами…

Мисс Марпл покивала головой. Потом еле слышно прошептала:

«Бедный мистер Рафиль… Надеюсь, он не очень мучился.

Надо думать, врачи постарались облегчить ему последние дни, держали его на обезболивающем. Тогда, на Карибах, он так страдал! Его почти неотступно мучили боли. Мужественный был человек».

Да, необыкновенно мужественный. Его смерть огорчила мисс Марпл. Конечно, он был уже стар и немощен, но с его уходом мир потерял что-то очень важное. Каков он был со своими деловыми партнерами, она не знала, скорее всего беспощаден и груб… ведь он был великий воитель. Но при этом — верный друг, подумала она. На самом деле он был удивительно добрым, только старался ничем этого не выдавать. Что ни говори, это был человек, достойный уважения, и он ей нравился. Что ж, пусть покоится с миром в каком-нибудь величественном мраморном склепе. Мисс Марпл даже не знала, был ли он женат. Он никогда не говорил ни о жене, ни о детях. Был ли он одинок? Или его жизнь была настолько полной, что в ней не оставалось места для одиночества? Хотелось бы о нем побольше знать…

Она долго еще размышляла о мистере Рафиле. Она предчувствовала, что по возвращении в Англию больше с ним не увидится. Но каким-то непостижимым образом она чувствовала, что была с ним связана — невидимыми нитями. Если бы он отыскал ее и выразил желание встретиться… Быть может, это чувство возникало потому, что они тогда вместе спасли человека от смерти, и это их объединило. Они словно заключили союз…

— Да нет, — сказала себе мисс Марпл, пораженная внезапной мыслью, — неужто они объединились в союз, чтобы карать?

Разве она, Джейн Марпл, была — могла быть — неумолимой, беспощадной?

— Странное дело, но я никогда об этом не задумывалась. А ведь действительно — тихоня мисс Марпл умеет быть жестокой.

Дверь приоткрылась, и в нее просунулась девичья головка, покрытая копной темных вьющихся волос. Это была Черри, которая, слава Богу, сменила мисс Бишоп… или мисс Найт — как там ее звали.

— Вы что-то сказали? — спросила Черри.

— Это я сама с собой, — ответила мисс Марпл, — размышляла, способна ли я быть беспощадной.

— Это вы-то? — удивилась Черри. — Куда уж вам! Вы — сама доброта.

— И все-таки мне кажется, что я могу быть беспощадной — при некоторых обстоятельствах.

— И что же это за обстоятельства?

— Когда нужно добиться справедливости.

— Во всяком случае, когда вам под руку попался маленький Гарри Хопкинс, — заметила Черри, — пороху у вас хватило. Помните, когда он мучил свою кошку? Кто бы мог подумать, что вы можете с ним так поговорить! У него до сих пор поджилки трясутся.

— Надеюсь, что кошек он больше не мучает.

— Во всяком случае, с оглядкой, чтобы вам на глаза не попасться, — сказала Черри. — Да и другие мальчишки вас как огня боятся. Посмотришь на вас — сидите себе да вяжете что-то там детское, ну просто беспомощная овечка. Но скажу вам честно — когда вы осерчаете, вы похожи на разъяренного льва.

На лице у мисс Марпл проявилось несколько озадаченное выражение. Она никак не могла представить себя в столь грозном виде. Неужели она когда-нибудь себе позволила… Она призадумалась, вспоминая. Конечно, случалось, что ее выводила из себя эта мисс Бишоп — мисс Найт. (О Боже, сколько можно путать!) Но ее раздражение обычно проявлялось исключительно в иронических замечаниях. А у львов чувства юмора нет. Им ирония не требуется. Они одним прыжком настигают добычу и с рыком разрывают ее на части.

— Право же, — сказала мисс Марпл, — мне кажется, я никогда не делала ничего подобного.

Мисс Марпл вспомнила об этом разговоре вечером, прогуливаясь неспешным шагом по своему садику и чувствуя, как ее начинает одолевать привычное возмущение. Должно быть, из-за львиного зева[223]. Честное слово, она сто раз повторяла Джорджу, что ей нужны только ярко-желтые цветы, а не эта лиловая жуть, которую почему-то так обожают сажать садовники.

— Желтые, как сера, — сказала она вслух.

Какая-то женщина по ту сторону забора обернулась и спросила:

— Простите, вы что-то сказали?

— Боюсь, я разговаривала сама с собой, — сказала мисс Марпл, посмотрев на нее через забор.

Женщина была незнакомая, хотя мисс Марпл знала всех обитателей Сент-Мэри-Мид — если не лично, то уж хотя бы в лицо. Женщина была невысокой, плотной, в поношенной, но прочной твидовой юбке, и туфли у нее были добротные, как раз для деревни. Пуловер — ярко-зеленый, и на шее шерстяной шарф домашней вязки.

— К сожалению, такое в моем возрасте случается, — добавила мисс Марпл.

— Садик у вас — загляденье, — сказала незнакомка.

— Теперь смотреть не на что, — сказала мисс Марпл. — Вот когда я сама за ним ухаживала…

— Как я вас понимаю! Должно быть, вы наняли одного из этих — уж как я их только не честила, порой и повторить-то стыдно — старых олухов, которые бахвалятся, что из любого сада сделают картинку… Нет, конечно, попадаются и знатоки своего дела, но чаще — кто совершенно без понятия. Им бы только чаи распивать, выдернут парочку-другую сорняков — вот и вся их прополка. Встречаются и вполне приличные, но и они вскоре выводят из терпения, — И добавила: — Я сама обожаю копаться в саду.

— Вы живете здесь? — спросила мисс Марпл не без любопытства.

— Вообще-то я поселилась у миссис Гастингс. Она мне про вас рассказывала. Ведь вы — мисс Марпл?

— Совершенно верно.

— Я у нее компаньонка, а заодно и в саду вожусь. Зовут меня, кстати, Бартлетт, мисс Бартлетт. Там и делать-то особенно нечего, — сказала мисс Бартлетт. — Она увлекается однолетками и прочей мелочью. Ничего такого, во что захотелось бы душу вложить, — не во что, так сказать, запустить зубы. — Убедительности ради она оскалила свои крепкие зубы и добродушно рассмеялась. — Конечно, хватает всяких хлопот по хозяйству. За покупками сходить и прочее. Но если хотите, я живо у вас тут наведу порядок, выкрою часок-другой. Уверяю, управлюсь лучше всех этих хвастунишек.

— Это не так уж мудрено, — заметила мисс Марпл. — Цветы — вот что я люблю. А огород — не для меня.

— У миссис Гастингс как раз овощи на первом месте. Нудно, да нужно. Ну, мне пора. — Она окинула мисс Марпл внимательным взглядом, будто хотела получше ее запомнить, и, весело кивнув, затопала дальше.

Миссис Гастингс? Мисс Марпл никак не могла припомнить ни одной миссис Гастингс. Ясно одно — это не та, с которой она дружила много лет. Та миссис Гастингс вовсе не жаловала садоводство. А… понятно — это, по-видимому, кто-то из новых домов в конце Гибралтар-роуд. Туда в прошлом году заселилось несколько семей. Мисс Марпл снова огорченно посмотрела на уныло-лиловый львиный зев, тут же углядев несколько сорняков, которые ей сразу же захотелось вырвать, и парочку обнаглевших гусениц, которые так и напрашивались на лезвие ее секатору. Но, мужественно поборов искушение, она двинулась кружным путем к дому. И снова ее мысли вернулись к мистеру Рафилю. «Они с ним были… как же называлась та книга, которой все зачитывались в дни ее молодости? „Корабли повстречались в ночи“. Да, это про них, если говорить фигурально. Корабли, которые повстречались в ночной темноте… Ведь именно к нему она явилась среди ночи, просить — нет, требовать — помощи. Нельзя было терять ни минуты. И он ей поверил и тут же взялся за дело. Может статься, она тогда и вправду немного напоминала льва? Нет. Ничего похожего. Никакой свирепости. Просто было необходимо настоять на своем.

Бедный мистер Рафиль. Это был очень крепкий корабль, настоящий фрегат[224]. Когда попривыкнешь к его грубости, он мог показаться даже по-своему обаятельным… Нет! — Она покачала головой. — Приятным человеком мистер Рафиль никогда не был».

«Корабли повстречались в ночи, на ходу перемолвились словом; вдаль ушли бортовые огни — и далекий голос во тьме…»[225]

Наверно, она больше никогда о нем не вспомнит. Разве что заглянет в «Таймс» — посмотреть, не поместили ли там некролог. Нет, вряд ли. Кто такой был мистер Рафиль? Он просто был очень богат. Разумеется, в газетах часто помещали некрологи очень богатых людей, но ей казалось, что мистер Рафиль был для них не той породы. Он не был ни преуспевающим магнатом, ни гением, ни блистательным финансистом. Он просто всю свою жизнь делал деньги — и весьма в этом преуспел…

Глава 2 Кодовое слово — Немезида[226]

1

Примерно через неделю после смерти мистера Рафиля мисс Марпл принесли на подносе с завтраком письмо.

Лондонский почтовый штемпель, адрес отпечатан на машинке, длинный конверт из дорогой бумаги. Мисс Марпл аккуратно вскрыла его ножичком для разрезания книг, который всегда был у нее под рукой. Вверху фирменного бланка стояло: «Бродрибб и Шустер, частная нотариальная контора», и адрес в Блумсбери. Письмо было написано официально-любезным тоном. Ее просили посетить на следующей неделе контору в удобный для нее день, дабы обсудить предложение, которое может оказаться очень для нее интересным. Если она не возражает, ее будут ждать в четверг, 24-го. Если эта дата ее не устраивает, они очень просят сообщить, когда она в ближайшее время намерена посетить Лондон. Они сообщили также, что являются душеприказчиками покойного мистера Рафиля, с которым, насколько им известно, она была знакома.

Мисс Марпл нахмурилась — письмо ее слегка озадачило. Она даже немного помедлила, перед тем как встать, чтобы потом спуститься вниз в сопровождении Черри. Ее помощница тщательно следила за тем, как мисс Марпл одолевает свою довольно крутую лестницу — так уж их строили в старину.

— Вы очень ко мне внимательны, Черри, — сказала мисс Марпл.

— А как же, — отвечала Черри по своему обыкновению. — Хороших людей раз-два, и обчелся.

— Благодарю за комплимент, — сказала мисс Марпл, наконец поставив ногу на пол.

— С вами часом ничего не стряслось, а? — спросила Черри. — Что-то вид у вас какой-то взбудораженный.

— Да нет, все в порядке, — успокоила ее мисс Марпл, — Просто мне прислали довольно странное письмо из нотариальной конторы.

— Уж не подал ли кто на вас в суд? — встревожилась Черри, которая считала, что от законников никогда нельзя ждать ничего хорошего.

— О нет, едва ли, — сказала мисс Марпл. — Они просто приглашают меня посетить их на будущей неделе.

— А может, вам кто-то завещал целое состояние? — с надеждой спросила Черри.

— А вот это, по-моему, весьма маловероятно, — ответила мисс Марпл.

— Как знать, — сказала Черри.

Усевшись в кресло и вынув из мешочка спицы и недовязанную кофточку, мисс Марпл принялась размышлять. А что, если мистер Рафиль действительно что-то ей завещал? Нет-нет, такие порывы вовсе не в его духе.

В назначенный поверенными день она никак не могла поехать в Лондон, поскольку на собрании в Женском Институте[227] должны были обсуждать очень важный вопрос: где раздобыть денег на пристройку двух небольших комнат? В ответном письме она сама назвала удобный ей день, и ей сообщили, что будут ждать ее.

Что ж, вполне возможно, что мистер Рафиль и впрямь завещал ей какой-нибудь милый пустячок. На память. Может быть, какую-нибудь книжку о редких цветах — решил сделать ей приятное, зная, как она увлечена садоводством. Или, может быть, брошь-камею[228], оставшуюся от его двоюродной прабабушки. Она улыбнулась своим фантазиям.

Нет, здесь, конечно, что-то другое. Будь это что-нибудь в таком роде, душеприказчики переслали бы по почте и не стали бы ее никуда вызвать.

— Ну ладно, — заключила мисс Марпл. — Во вторник я все узнаю.

2

— Интересно, какая она, — сказал мистер Бродрибб, поглядывая на часы.

— Должна явиться через четверть часа, — заметил мистер Шустер. — Интересно, опоздает или нет?

— Думаю, придет минута в минуту. Насколько я понял, она дама в летах, а значит, более пунктуальна, чем эти нынешние вертихвостки.

— Полная или худая, не знаете?

Мистер Бродрибб покачал головой.

— Разве Рафиль вам не рассказывал? — удивился мистер Шустер.

— Обо всем, что касалось этой леди, он высказывался крайне сдержанно.

— Мне вся эта история кажется очень странной, — сказал мистер Шустер. — Интересно, что все это значит?..

— Может быть, это касается Майкла? — задумчиво предположил мистер Бродрибб.

— Да что вы! Сколько лет прошло! Едва ли. Или он вам все-таки что-то говорил?..

— Нет, ничего не говорил. И ни единым словом не обмолвился про то, что он хочет. Просто отдал мне распоряжение.

— А вам не кажется, что под конец он стал малость чудаковат, а?

— Ничего подобного. Его умственные способности… абсолютно не пострадали от болезни. Физические немощи никогда не отражались на его голове. Между прочим, в последние два месяца он сделал еще двести тысяч. Так что судите сами.

— Да, у него был талант. — В голове мистера Шустера прозвучало искреннее уважение. — Особый, редкий талант.

— Что называется, от Бога, — подтвердил мистер Бродрибб. — Таких сейчас не найдешь, и это очень прискорбно.

На столе зазвонил телефон. Мистер Шустер поднял трубку. Секретарша доложила:

— Мисс Марпл здесь. Ей назначено.

Мистер Шустер взглянул на своего партнера, приподняв бровь в ожидании сигнала — пускать или пусть подождет. Мистер Бродрибб кивнул.

— Проводите ее сюда, — распорядился мистер Шустер. Потом добавил: — Сейчас увидим, что она из себя представляет.

3

Мисс Марпл вошла в комнату. Навстречу ей поднялся со стула худой, даже можно сказать тощий, пожилой джентльмен с длинным унылым лицом. Судя по всему, это был мистер Бродрибб, чья наружность не совсем соответствовала его фамилии, намекающей на более плотное телосложение[229]. Здесь же присутствовал джентльмен средних лет, несколько моложе, зато куда солиднее. У него были черные волосы, небольшие проницательные глазки и явно намечавшийся второй подбородок.

— Мой партнер, мистер Шустер, — представил его мистер Бродрибб.

— Надеюсь, наша лестница не слишком утомила вас, — сказал мистер Шустер. «Да ей все семьдесят, а то и под восемьдесят», — подумал он про себя.

— Я всегда немного задыхаюсь, когда поднимаюсь по лестницам.

— Дом старой постройки, — извиняющимся тоном пояснил мистер Бродрибб. — Без лифта. Но наша фирма, знаете ли, существует очень давно, и мы по традиции находимся все в том же здании, что, к сожалению, нравится далеко не всем нашим клиентам.

— У вас прекрасная комната, — сделала комплимент мисс Марпл.

Она присела на стул, который ей пододвинул мистер Бродрибб. Мистер Шустер тактично удалился.

— Вам удобно? — заботливо спросил мистер Бродрибб. — Может, задернуть занавеску? Сегодня так светит солнце.

— Благодарю вас, — ответила мисс Марпл.

Она сидела как всегда очень прямо. На ней был светлый твидовый костюм и маленькая бархатная шляпка. На шее — ниточка жемчуга. «Типичная провинциальная дама — отметил про себя мистер Бродрибб. — Вернее, старая дева. Божий одуванчик. Может, уже малость не в себе. Впрочем, взгляд живой, острый. Интересно, где это Рафиль ее нашел? Наверно, чья-то деревенская тетушка».

Размышляя таким образом, мистер Бродрибб одновременно вел легкую беседу о погоде, о коварстве ранних заморозков и о прочих пустяках.

Мисс Марпл терпеливо отвечала на его реплики, дожидаясь серьезного разговора.

— Вам, должно быть, не терпится узнать, зачем мы вас вызвали, — сказал наконец мистер Бродрибб, пододвигая к себе какие-то бумаги и одаривая ее официальной улыбкой. — Должно быть, вы слышали о смерти мистера Рафиля или узнали из газет.

— Из «Таймс», — сказала мисс Марпл.

— Насколько я понимаю, он был вашим другом.

— Я познакомилась с мистером Рафилем только в прошлом году, — сказала мисс Марпл. — В Вест-Индии[230].

— А… Ну да. Он ездил туда, чтобы поправить здоровье. Это пошло ему на пользу, но он был очень тяжело болен, полный инвалид.

— Да, — отозвалась мисс Марпл.

— Вы его хорошо знали?

— Я бы не сказала. Мы просто жили в одном отеле. Время от времени беседовали. По возвращении в Англию я с ним ни разу не виделась. Я живу в деревне, очень уединенно, а он, насколько мне известно, был очень занятым человеком.

— Да, это верно, трудился не покладая рук до самого… в общем, практически до самой смерти, — заметил мистер Бродрибб. — Он был очень одаренным человеком.

— Я почти сразу поняла, что он человек незаурядный.

— Не знаю, известно ли вам… то есть намекал ли мистер Рафиль на то… мм… на то, что мне поручено вам передать?

— Не могу себе представить, — сказала мисс Марпл, — что он собирался мне предложить. Признаться, я сильно смущена.

— Он был о вас весьма высокого мнения.

— Очень любезно с его стороны, но вряд ли я того стою. Я самый что ни на есть обыкновенный человек.

— Вам, наверное, известно, что он был очень богатым человеком. И распорядился своим состоянием заблаговременно, незадолго до своей смерти. Благотворительные фонды и прочие распоряжения.

— Кажется, сейчас так многие делают, — сказала мисс Марпл, — впрочем, сама я в финансовых делах почти ничего не смыслю.

— Так вот, — торжественным голосом произнес мистер Бродрибб. — Мне поручено сообщить вам, что вам причитается некая сумма, которая переходит в ваше полное распоряжение по истечении года. Но при условии, что вы примете на себя определенные обязательства, с которыми я сейчас вас и ознакомлю.

Он взял со стола длинный запечатанный конверт и протянул его мисс Марпл.

— Полагаю, вам лучше самой прочитать, в чем состоят упомянутые обязательства. Время у нас есть. Так что можете не торопиться.

Мисс Марпл и не думала торопиться. Она взяла ножичек, протянутый ей мистером Бродриббом, аккуратно вскрыла конверт, извлекла оттуда листок с машинописным текстом и углубилась в чтение. Потом перечитала еще раз и посмотрела на мистера Бродрибба.

— Здесь все как-то неопределенно. Нет ли каких-нибудь более точных разъяснений?

— В моем распоряжении таковых не имеется. Я должен передать вам этот документ и сообщить о размерах завещанной суммы. Речь идет о двадцати тысячах фунтов, свободных от налога на наследство.

Мисс Марпл так удивилась, что даже потеряла дар речи. Некоторое время мистер Бродрибб тоже молчал, внимательно за ней наблюдая: удивление явно неподдельное. Было очевидно, что мисс Марпл ничего подобного не ожидала и новость застала ее врасплох. Мистеру Бродриббу не терпелось услышать, что она скажет. Она смотрела на него очень строгим взглядом, как могла бы смотреть одна из его собственных тетушек. Когда она заговорила, ее тон был почти укоризненным:

— Это очень большие деньги.

— Не такие большие, как раньше, — возразил мистер Бродрибб (и едва удержался, чтобы не добавить: «По нашим временам сущая мелочь»).

— Признаться, я потрясена. Не знаю, что и думать.

Она прочитала письмо еще раз.

— Насколько я поняла, вы знакомы с его содержанием?

— Да. Мистер Рафиль продиктовал его лично мне.

— И не дал никаких разъяснений?

— Никаких.

— А вы не сказали ему, что надо бы кое-что пояснить? — спросила мисс Марпл. На этот раз ее голос звучал довольно язвительно.

Мистер Бродрибб слабо улыбнулся.

— Вы совершенно правы. Я сказал, что скорее всего вам будет сложно понять, чего именно он от вас хочет.

— Поразительно, — сказала мисс Марпл.

— Разумеется, вы не обязаны давать мне ответ прямо сейчас.

— Благодарю, — сказала мисс Марпл, — мне необходимо все хорошенько взвесить.

— Как вы сами только что заметили, сумма довольно солидная.

— Я стара, — сказала мисс Марпл. — Принято называть такой возраст преклонным, но к чему лукавить. Старость есть старость. Я очень стара. Может быть, мне не суждено дожить до конца этого года — даже если я сумею эти деньги заработать.

— Деньги не помешают в любом возрасте, — заметил мистер Бродрибб.

— Безусловно, не помешают. Я могла бы поддержать некоторые благотворительные заведения, в работе которых принимаю участие, не говоря уж об отдельных людях. Всегда хочется хоть немного помочь нуждающимся, но при моих скромных средствах это просто невозможно. Не буду лукавить, я и себя с удовольствием бы побаловала — сейчас мне многое не по карману. Думаю, мистер Рафиль прекрасно понимал, как приятно старикам немного посумасбродничать.

— Да, как не понять, — сказал мистер Бродрибб. — Отправиться, например, в какой-нибудь круиз? Один из тех роскошных туров, которые теперь организуют. Театры, концерты. И… основательно пополнить запасы в кладовой.

— Мои вкусы куда проще, — сказала мисс Марпл. — Куропатки, — продолжила она задумчиво. — Нынче куропаток и достать трудно, и очень они дороги. Пожалуй, я с превеликим удовольствием полакомилась бы куропаткой — и съела бы всю целиком. Еще обожаю засахаренные каштаны — при теперешней их цене я могу на них только смотреть. И еще бы неплохо сходить на оперу. И чтобы в Ковент-Гарден[231] поехать на такси, а затем обратно, да еще заночевать в отеле — а не то чтобы ехать на ночь глядя в Сент-Мэри-Мид — а это большие деньги. Но что это я вдруг разболталась, — с досадой перебила она себя. — Возьму, пожалуй, письмо и немного поразмыслю. Никак не возьму в толк, с чего это мистер Рафиль… вы и вправду не знаете, с чего это вдруг ему в голову пришла такая затея и отчего он решил, что я что-то смогу для него сделать? Неужели он не подумал, что почти за два года — именно столько мы не виделись — я могла стать полной развалиной. Слава Богу, сия участь меня миновала… и пока я еще не потеряла свой скромный дар, вернее сказать, способность кое-что подмечать. Но неужели не нашлось более крепких людей, которым можно было бы поручить подобное расследование?

— Честно говоря, я и сам так подумал, — признался мистер Бродрибб, — да только он выбрал именно вас. Простите за неуместное любопытство, но не случалось ли вам… как бы это сказать?., сталкиваться с преступлениями или с расследованием преступлений?

— Официально — нет, — сказала мисс Марпл. — То есть я никогда не работала в этой сфере. Ну знаете: судебные разбирательства, детективные расследования и прочее. Но я должна вам кое-что объяснить и полагаю, что мистер Рафиль должен был сразу это сделать. Видите ли, во время нашего пребывания в Вест-Индии мы с мистером Рафилем имели некоторое отношение к раскрытию одного преступления. Довольно остроумного преступления, которое не так-то просто было раскрыть.

— И вы с мистером Рафилем его раскрыли?

— Далеко не сразу. Мистер Рафиль проявил недюжинную силу характера, а мне удалось сопоставить некоторые очевидные улики… В общем, нам посчастливилось предотвратить второе убийство — причем, в самую последнюю минуту… Одна бы я с этим не справилась — я уже была слишком слаба. Мистер Рафиль тоже бы один не справился — он же был инвалид. Но мы действовали заодно, и нам удалось предотвратить преступление.

— Я хотел задать вам еще один вопрос, мисс Марпл. Слово «Немезида» вам что-нибудь говорит?

— Немезида, — мечтательно повторила мисс Марпл, и на лице ее вдруг расцвела улыбка. — Да, — сказала она. — Это слово значит для меня очень многое. Помнится, мистера Рафиля оно весьма позабавило — когда я так себя назвала.

Мистер Бродрибб в удивлении воззрился на мисс Марпл — пораженный не меньше, чем в свое время мистер Рафиль. Эта старая леди кажется вполне разумной женщиной. Но величать себя Немезидой — это уж слишком!

— Вот и вы тоже, как я вижу, удивились, — сказала мисс Марпл, поднимаясь со стула. — Если вдруг что-нибудь обнаружится еще — какие-нибудь дополнительные указания… не сочтите за труд сообщить их мне, мистер Бродрибб. Признаться, я совершенно не представляю, что я должна сделать или попытаться сделать, чтобы исполнить волю мистера Рафиля.

— Вы знакомы с кем-нибудь из его семьи или с друзьями…

— Нет. Я же вам говорила. Мы случайно встретились в Вест-Индии. И в силу обстоятельств стали союзниками в странном и загадочном деле. Вот и все.

Она двинулась к двери, но вдруг обернулась и спросила:

— У него была секретарша, Эстер Уолтерс. Конечно, не очень-то прилично спрашивать о таких вещах, но… оставил ли ей мистер Рафиль пятьдесят тысяч фунтов?

— О его посмертной воле будет объявлено в прессе, — сказал мистер Бродрибб. — Но вам я скажу: да, оставил. Кстати, теперь миссис Уолтерс носит фамилию Андерсон. Она вышла замуж.

— Очень рада за нее. Тогда она была, кажется, вдовой, одна растила дочь. А какая замечательная секретарша! Умела ладить с мистером Рафилем. Милая женщина. Я рада, что судьба вознаградила ее за все.

Вечером мисс Марпл сидела в своем кресле, протянув ноги к камину, в котором весело трещали брошенные туда полешки — на Англию опять, откуда ни возьмись, спустилось очередное похолодание, — и вновь перечитывала послание, врученное ей нынче утром. Она, все еще не оправившись от изумления, вполголоса повторяла отдельные слова или целые фразы, словно хотела затвердить их наизусть.

«Мисс Джейн Марпл, деревня Сент-Мэри-Мид.

Это письмо будет передано Вам после моей смерти моим поверенным и душеприказчиком, Джеймсом Бродриббом. Ему я препоручаю все свои личные дела, не связанные с бизнесом. Он — здравомыслящий и опытный адвокат, но, как и большинство из нас, грешных, страдает чрезмерным любопытством. Я не стал ничего ему объяснять. Пусть хотя бы отчасти все это останется между нами. Наш пароль, моя дорогая леди, — „Немезида“. Уверен, что вы помните, где и при каких обстоятельствах вы сказали мне это слово. За Свою долгую жизнь в бизнесе — а это была очень долгая жизнь, поверьте — я твердо понял одно: тот человек, услугами которого я собираюсь воспользоваться, должен прежде всего обладать талантом.

Ни знания, ни солидный опыт не заменят того, что можно определить одним словом: чутье. Этот особый природный дар играет решающую роль во всяком деле.

Вы, моя дорогая, если позволите Вас так называть, обладаете уникальным даром — чувством справедливости. А отсюда и ваше редкое чутье в отношении расследования преступлений. Я хочу, чтобы Вы расследовали одно преступление. Я приказал, чтобы на Ваше имя положили определенную сумму. Если Вы примете мое предложение и в результате Вашего расследования это преступление получит должное объяснение, указанная сумма поступит в Ваше полное распоряжение. Даю Вам год на исполнение этой миссии. Вы уже не молоды, но я позволю себе сказать, что Вы — крепкий орешек. Надеюсь, что судьба будет милостива и сохранит Вам жизнь по меньшей мере еще на один год.

Мне кажется, что мой „заказ“ не будет Вам в тягость, ведь Природа даровала Вам гениальную интуицию. Деньги на текущие расходы будут Вам выдаваться по первому же требованию. Взамен той жизни, которую Вы теперь ведете, я предлагаю Вам интересное дело.

Представляю, как Вы сидите в кресле — в особом кресле, удобном для человека, страдающего ревматизмом.

В Вашем возрасте эта напасть изрядно Вам досаждает. Если этот недуг поразил Ваши суставы или мышцы, Вам нелегко передвигаться и Вы почти все свое время проводите за вязаньем. Я Вас представляю такой, какой увидел, когда Вы без всяких церемоний подняли меня с постели. Хрупкая воительница, закутанная в пушистую розовую шаль.

Представляю себе, сколько Вы еще свяжете разных там жакетиков, шарфиков и прочих вещиц, названия которых мне неизвестны. Если вам угодно продолжать свое вязание, извольте. Если же Вы предпочтете послужить делу правосудия, я надеюсь, что Вам это, по крайней мере, будет интересно».

«Пусть как вода течет суд, и правда, как сильный поток»[232].

Глава 3 Мисс Марпл действует

1

Мисс Марпл трижды перечитала письмо, после чего, слегка нахмурившись, принялась обдумывать содержание и трудности, которые оно ей сулило.

Прежде всего она подумала о том, что ее подбивают принять участие в весьма сомнительном дельце, снабдив при этом поразительно скудной и неопределенной информацией. Сможет ли мистер Бродрибб сообщить ей что-нибудь еще? Она почему-то очень в этом сомневалась. Это шло вразрез с замыслом мистера Рафиля. Интересно, как мог мистер Рафиль на что-то надеяться, если ни единым словечком даже не намекнул, что это за «преступление». Головоломка! Поразмыслив еще немного, она решила, что мистер Рафиль нарочно морочит ей голову. Это, пожалуй, в его духе. При всей его немощи и отвратительном характере ему вряд ли можно было отказать в остром уме. И с чувством юмора у него тоже было все в порядке. Ему нравилось подначивать ближних своих. Он и сам сообщил об этом в письме — что ему очень приятно было помучить мистера Бродрибба, изнывавшего от вполне естественного любопытства.

Увы, в этом послании не было ни единого намека на то, что ей, собственно говоря, надо искать. Впрочем, мистер Рафиль, похоже, вовсе и не собирался ей помогать, У него были — как бы это сказать? — свои соображения на этот счет. Но, как бы то ни было, она не может отправляться туда — не знаю куда, искать то — не знаю что, как в одной старой доброй сказке. Попробуй-ка решить кроссворд, если определения слов начисто отсутствуют.

И все же они должны быть! Она должна знать, чего именно от нее хотят. И что ей делать — то ли ехать бог знает куда, то ли сидя в кресле разгадывать этот ребус, только отложить вязанье, чтобы получше сосредоточиться? А может, мистер Рафиль рассчитывал на то, что она возьмет билет на самолет или пароход и отправится в Вест-Индию, или в Южную Америку, или еще куда-нибудь на край света? Похоже, ей придется самой выяснить, что она должна делать, или ждать других, более точных инструкций. Может, он возомнил, что она настолько умна, что сумеет извлечь интересующий его ответ совершенно из ничего? Нет, это уж слишком.

— Если он считает, что я должна играть в подобные игры, а не дело делать, — вслух сказала мисс Марпл, — то, видимо, к концу жизни он просто выжил из ума. Впал в маразм. Очень жаль…

Но в глубине души она очень в этом сомневалась.

— Я должна получить инструкции. Но какие, где и когда?

И только тут до нее дошло, что неожиданно для себя самой она уже настроилась на этот странный «заказ». Она снова заговорила, обращаясь куда-то в пространство:

— Я верую в то, что душа бессмертна. Не знаю, конечно, где вы теперь, мистер Рафиль, но где-то там вы наверняка есть. И я вам обещаю, что приложу все усилия, чтобы распутать ваше дело.

2

По прошествии трех дней мисс Марпл написала мистеру Бродриббу письмо, очень короткое и сугубо деловое.

«Дорогой мистер Бродрибб,

Я обдумала Ваше предложение и согласна его принять. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы выполнить поручение покойного мистера Рафиля, хотя отнюдь не уверена, что мне удастся с этим справиться. По правде говоря, я не совсем понимаю, как я могла бы добиться успеха. В его письме отсутствуют какие бы то ни было инструкции — кажется, так это называется. Если в Вашем распоряжении имеются еще хоть какие-нибудь сведения, была бы очень признательна получить их. Впрочем, раз уж Вы мне ничего не сообщили при встрече, то вряд ли у вас что-то есть еще.

Надеюсь, мистер Рафиль перед смертью был в здравом уме и твердой памяти? Мне кажется, что теперь, приняв на себя определенные обязательства, я могу спросить, не стал ли он в последние годы своей жизни жертвой какого-нибудь преступления, которое бы затронуло его интересы? Не случалось ли ему в Вашем присутствии гневаться или быть недовольным какой-нибудь несправедливостью или судебной ошибкой? Если случалось, то очень прошу сообщить подробности. А быть может, пострадал кто-то из его родных или знакомых?

Надеюсь, вы поймете, почему я задаю Вам все эти вопросы».

Собственно говоря, об этом должен был позаботиться сам мистер Рафиль.

3

Когда мистер Бродрибб показал письмо мистеру Шустеру, тот откинулся на стуле и присвистнул.

— Да она и вправду хочет в это ввязаться? Ай да старушенция! — И добавил: — Надеюсь, она понимает, на что идет?

— Судя по всему, нет, — сказал мистер Бродрибб.

— А не мешало бы, — заметил мистер Шустер. — Мистер Рафиль был старикан с причудами.

— Да, сложный был человек, — сказал мистер Бродрибб.

— Я лично ничего не понимаю, — сказал мистер Шустер. — А вы?

— Я тоже, — сказал мистер Бродрибб. — Мне кажется, он и не хотел, чтобы вы что-то поняли.

— Что ж, наворотил он изрядно. Какая-то деревенская старушонка должна разгадать замыслы покойника и сообразить, что за бредовые идеи его преследовали. Чушь! А вам не кажется, что он просто решил над ней подшутить? Ну, понимаете — нечто вроде розыгрыша. Может, он подумал, что она чересчур зазналась, потому что у себя в деревне прослыла чуть ли не частным сыщиком. Вот ему и захотелось ее хорошенько проучить…

— Нет, — возразил мистер Бродрибб. — Не могу с вами согласиться. Вот как раз на это он вряд ли способен.

— Не скажите, он был человек коварный…

— Верно, но мне кажется, что тут все очень серьезно. Что-то его действительно мучило.

— И он вам так ничего и не сказал, даже не намекнул?

— Нет, ни единого слова.

— Тогда какого черта он рассчитывал… — И мистер Шустер замолк.

— Рассчитывать ему было не на что, — согласился мистер Бродрибб. — Ведь ей даже начать не с чего.

— Розыгрыш, точно вам говорю.

— Двадцать тысяч фунтов — деньги немалые.

— Само собой; но если он заранее знал, что дельце ей не по зубам, почему бы их было не посулить?

— Да нет, — сказал мистер Бродрибб. — Не мог он так с ней поступить. Должно быть, он действительно верил, что она справится и сделает что надо.

— А нам-то что делать?

— Ждать, — сказал мистер Бродрибб. — Ждать, ждать и еще раз ждать. В конце концов, что-то обязательно произойдет.

— Может, у вас где-нибудь припрятан еще один запечатанный конверт? Признавайтесь!

— Мой дорогой Шустер, — сказал мистер Бродрибб. — Мистер Рафиль всецело мне доверял и знал, что я никогда не нарушу условий сделки. Конверт с инструкциями следует вскрыть только при определенных обстоятельствах, которые пока еще не возникли.

— И не возникнут, — сказал мистер Шустер.

На этом разговор был окончен.

Мистеру Бродриббу и мистеру Шустеру, прямо скажем, было чем заняться помимо разгадывания ребусов покойного мистера Рафиля. А вот мисс Марпл отвлечься было не на что. Сидя за вязаньем, она раздумывала над его завещанием, а время от времени, чтобы лучше думалось, выбиралась прогуляться, за что и получала нагоняй от своей дорогой Черри.

— Вы же сами слыхали, что доктор говорил. Вам нельзя много двигаться.

— Да я потихонечку, — отвечала мисс Марпл, — я же не работаю в саду, а просто гуляю. Переставляю тихонечко ноги и пытаюсь понять…

— А что понять-то? — полюбопытствовала Черри.

— Если бы я знала, — вздохнула мисс Марпл и попросила Черри принести еще один шарф — на улице было сегодня очень ветрено.

4

— Хотела бы я знать, что ее донимает, — сказала Черри, ставя на стол блюдо с рисом и подливкой из почек. — Китайский обед, — объявила она своему мужу.

— А ты что ни день готовишь все лучше, — сказал он, одобрительно кивнув.

— Волнуюсь я за нее, — сказала Черри. — Ведь, вижу, что она вся извелась. Получила письмо, и с тех пор ее словно подменили.

— Сидела бы себе дома, — сказал муж Черри. — Спокойно, ничем не забивая себе голову, брала бы книжки в библиотеке да распивала чай с подружками.

— Она что-то задумала. Не иначе как хочет ввязаться в какую-то историю — вот что я тебе скажу, — с чувством произнесла она и, подхватив поднос с кофе, понесла его к мисс Марпл.

— Вы знаете миссис Гастингс, ту, что живет в одном из новых домов? — спросила мисс Марпл. — И некую мисс Бартлетт — так кажется, ее зовут, — которая живет у нее?

— Вы про тот дом, что в конце деревни, тот, что недавно отремонтировали? Туда жильцы только-только въехали, и я там никого не знаю. А зачем они вам? Что в них такого замечательного? По мне, так ничего.

— Они родственницы? — осведомилась мисс Марпл.

— Да нет. По-моему, просто подруги.

— Любопытно… — начала мисс Марпл и замолчала.

— Что любопытно?

— Да так, ничего, — сказала мисс Марпл. — Пожалуйста, приберите на моем рабочем столике и принесите перо и бумагу. Хочу написать письмо.

— Кому? — спросила Черри, от природы невероятно любопытная.

— Сестре каноника Прескотта.

— Это с которым вы познакомились в Вест-Индии? Вы еще мне показывали его фотографию в альбоме.

— Да.

— С чего это вы решили писать священнику? Может, вам нездоровится? Вид у вас какой-то в последнее время грустный…

— Я прекрасно себя чувствую, — сказала мисс Марпл, — и мне не терпится поскорее взяться за дело. Как знать — а вдруг мисс Прескотт мне чем-то поможет.

«Дорогая мисс Прескотт, надеюсь, Вы меня еще не забыли. Мы познакомилась с Вами и с Вашим братом в Вест-Индии — в Сент-Оноре. Надеюсь, дорогой каноник пребывает в добром здравии и не слишком страдает от своей астмы — а то ведь зима выдалась такой холодной.

У меня к Вам просьба — не могли бы Вы сообщить мне адрес миссис Уолтерс — Эстер Уолтерс, секретарши мистера Рафиля. Она дала мне тогда свой адрес, но потом он куда-то затерялся. Все хотела написать ей об обустройстве сада — она очень этим интересовалась. Я слышала, что она снова вышла замуж, хотя не уверена, что это точные сведения. Может быть, Вам об этом больше известно. Надеюсь, я не слишком обременяю Вас своей просьбой. Кланяйтесь от меня канонику, желаю Вам всего самого доброго.

Искренне Ваша, Джейн Марпл».

Отправив письмо, мисс Марпл приободрилась.

— По крайней мере, — сказала она, — я начала действовать. Вряд ли она что-нибудь сообщит, хотя кто его знает?..

Мисс Прескотт прислала ответ практически сразу же. Она всегда была весьма энергичной женщиной. Письмо было очень любезным, а главное, в нем имелась нужная информация…

«Лично я ничего об Эстер Уолтерс не знаю, — говорилось в нем, — но моя приятельница прочла в газете о ее свадьбе. Теперь она стала миссис Алдерсон или Андерсон. Живет в Уинслоу Лодж, что возле Алтона, графство Гемпшир[233]. Мой брат шлет Вам наилучшие пожелания. Какая жалость, что мы живем так далеко друг от друга. Надеюсь, что, даст Бог, как-нибудь свидимся.

Искренне Ваша, Джоан Прескотт».

— Уинслоу Лодж, Алтон, — задумчиво пробормотала мисс Марпл, переписывая адрес. — В сущности, не так уж и далеко. Нет. Совсем не далеко. Я могла бы… лучше всего заказать такси у Инча. Дороговато, конечно, но, если поездка окажется не напрасной, я могу на законном основании включить это в дорожные расходы. Теперь надо решить — писать ли ей заранее или положиться на случай? Лучше довериться случаю. Бедняжка Эстер. Вряд ли она вспоминает обо мне с любовью и нежностью!

Мисс Марпл погрузилась в воспоминания. Скорее всего, там, на Карибских островах, она спасла Эстер Уолтерс от смерти, которая была уготована ей в недалеком будущем. Во всяком случае мисс Марпл была абсолютно в этом уверена.

— Очень приятная женщина, — продолжила мисс Марпл свой монолог, — скромная, порядочная. Как раз такие и ухитряются выскакивать замуж за всяких негодяев. Именно таким может заморочить голову прикидывающийся хорошим человеком преступник. Я уверена, — еле слышно добавила мисс Марпл, — что действительно спасла ей жизнь. Но мне почему-то кажется, что она так не считает. Боюсь, она меня очень невзлюбила. А это означает, что получить у нее какие-то сведения будет очень даже нелегко. Но попытаться все же стоит. Все лучше, чем сидеть и ждать неизвестно чего.

А что, если мистер Рафиль все же просто решил над ней подшутить? Особым тактом он никогда не отличался — ему совершенно ничего не стоило взять и обидеть человека.

— Но как бы то ни было, — подвела итог мисс Марпл, бросая взгляд на часы, — сегодня надо лечь пораньше. На сон грядущий в голову часто приходят дельные мысли. Может, и на этот раз так будет.

— Хорошо спали? — спросила Черри, ставя поднос с утренним чаем у изголовья.

— Мне приснился странный сон, — сказала мисс Марпл.

— Кошмар?

— Нет-нет, ничего такого. Я разговаривала с одним человеком, которого вроде бы не очень хорошо знаю. Просто разговаривала. Потом смотрю — а это вовсе и не он. Очень странно.

— Ну просто вы его с кем-то перепутали, — сочувственно сказала Черри.

— Это кое-что мне напомнило… точнее одного старого знакомого, — сказала мисс Марпл. — Будьте добры, вызовите Инча. Пусть подъедет к половине двенадцатого.

Вообще-то Инч был фигурой скорее уже мифической. Когда-то в их деревне он был владельцем одного-единственного кэба, а после его смерти кэб унаследовал сын, «молодой Инч» — тогда сорока четырех лет от роду, — который переоборудовал семейную конюшню в гараж и обзавелся двумя подержанными автомобилями.

После его смерти гараж перешел к новому владельцу. И хотя с тех пор там, сменяя друг друга, перебывали и «Авто Пипа», и «Такси Джеймса», и «Наемные автомобили Артура» — старожилы Сент-Мэри-Мид до сих пор не признавали никаких имен, кроме Инча.

— Вы, никак, в Лондон собрались, а?

— Нет, не в Лондон. Поеду в Хэйзлмир, кстати, там и перекушу.

— Что это вы затеяли? — спросила Черри, сверля ее взглядом.

— Мне необходимо устроить одну встречу, но надо сделать так, что все как будто произошло случайно, — сказала мисс Марпл. — Конечно, это будет нелегко, но, думаю, я справлюсь.

В половине двенадцатого такси стояло у крыльца. Мисс Марпл в этот момент давала указания Черри:

— Наберите-ка этот номер, Черри. И попросите миссис Андерсон. Если она подойдет сама или скажут, что она сейчас подойдет, скажите, что с ней хочет поговорить мистер Бродрибб. А вы — его секретарша. Если же ее нет дома, спросите, когда будет.

— А если она дома, что я ей скажу?

— Спросите, когда она сможет на следующей неделе посетить мистера Бродрибба. А когда она назовет день и час, запишите и повесьте трубку.

— И чего это вы надумали! Почему хотите, чтобы позвонила я?

— Память — странная вещь, — сказала мисс Марпл. — Порой человек сразу узнает голос — даже если не слышал его около двух лет.

— А мой голос эта миссис никогда не слышала и не услышит, так?

— Вот именно, — сказала мисс Марпл. — Потому я и прошу позвонить вас.

Черри набрала номер. Ей сообщили, что миссис Андерсон ушла за покупками, но к ленчу вернется и весь день будет дома.

— Что ж, это облегчает мою задачу, — сказала мисс Марпл. — Инч уже здесь? Ах да. Доброе утро, Эдвард, — сказала она шоферу, которого звали Джорджем, а фирма называлась «Такси Артура». — Вот адрес, по которому меня нужно доставить. Думаю, на это уйдет часа полтора.

Глава 4 Эстер Уолтерс

Эстер Андерсон вышла из супермаркета и направилась к стоянке, где оставила свою машину. «С каждым днем все труднее найти место для парковки», — подумала она и вдруг столкнулась с пожилой женщиной, слегка припадавшей на одну ногу, — та шла прямо ей навстречу. Миссис Андерсон извинилась, а пожилая дама неожиданно воскликнула:

— Не может быть! Неужели это вы, миссис Уолтерс? Эстер Уолтерс? Боюсь, что вы меня не помните. Джейн Марпл. Мы с вами познакомились в отеле на острове Сент-Оноре… Ах, это было так давно! Почти два года назад.

— Мисс Марпл? Вот так встреча!

— Как я рада вас видеть! Сейчас еду на ленч в гости, но на обратном пути… Вы будете дома во второй половине дня? Мне бы так хотелось с вами поболтать! До чего приятно встречаться со старыми друзьями!

— Непременно заезжайте. В любое время после трех.

Итак, свидание было назначено.

«Мисс Джейн Марпл, — сказала самой себе Эстер Андерсон с улыбкой. — Вот уж кого не ожидала увидеть! Я думала, она уже давно на том свете».

Ровно в половине четвертого мисс Марпл позвонила в дверь «Уинслоу Лодж». Открыла ей сама Эстер и пригласила войти.

Мисс Марпл присела на предложенный ей стул. Было видно, что она немного растеряна, как всегда, когда нервничала. Или… когда хотела, чтобы думали, что она нервничала. На этот раз ее волнение было ненастоящим, согласно задуманному ею плану.

— До чего же я рада снова вас увидеть, — сказала она Эстер. — Как все-таки странно устроен наш мир. Вы убеждены, что непременно снова встретитесь с человеком, вы на это надеетесь. И тем не менее встреча воспринимается как дар Господа.

— И тогда говоришь: как тесен мир! — сказала Эстер.

— Да, это верно — я все больше убеждаюсь, что в этом что-то есть. Мир кажется таким бескрайним… и Вест-Индия так далека от Англии… Но ведь со временем мы могли встретиться где угодно. На какой-нибудь лондонской улице или у Харродса. На каком-нибудь вокзале или в автобусе. Да мало ли где еще!

— Где угодно, — сказала Эстер. — Но вот как раз здесь я вас меньше всего ожидала встретить — вы ведь живете далеко отсюда?

— Все относительно. От вас до Сент-Мэри-Мид каких-нибудь двадцать пять миль, не больше. Конечно, в сельской местности, когда у тебя нет машины, — разумеется, мне это не по средствам, да и к чему она мне, если я не умею водить, — волей-неволей видишься только с ограниченным кругом людей…

— Вы прекрасно выглядите, — сказала Эстер.

— Я только что собиралась сказать вам то же самое, милочка. Я и не подозревала, что вы живете, можно сказать, по соседству.

— Я здесь совсем недавно. С тех пор, как вышла замуж.

— О, вот не знала. Очень за вас рада. Как же я пропустила… Ведь я просматриваю все сообщения о свадьбах.

— Мы поженились пять месяцев назад, — сказала Эстер. — Теперь я ношу фамилию Андерсон.

— Миссис Андерсон. Как это мило, а ваш муж…

Мисс Марпл подумала, что было бы неестественно не спросить про мужа. Тем более что старые девы слывут очень любопытными.

— Работает на железной дороге. Начальник диспетчерской службы. Он… — слегка запнувшись, она продолжила: — Немного моложе меня.

— Вот и хорошо, — мгновенно откликнулась мисс Марпл. — Нынче мужчины старятся быстрее женщин. Знаю, об этом не принято говорить, милочка, но так оно и есть. У них вечно что-нибудь не в порядке. Думается мне, они слишком много работают, ну и нервничают. А из-за этого у них то давление поднимается, то с сердцем нелады. А уж что касается язвы желудка, то это сплошь и рядом. У нас, на мой взгляд, нервы гораздо крепче. По-моему, на самом деле мы и есть сильный пол.

— Возможно, вы правы, — сказала Эстер и улыбнулась.

Мисс Марпл сразу почувствовала себя более уверенно. В последнюю их встречу Эстер так на нее смотрела… Что ж, вполне возможно, тогда она и вправду ее ненавидела.

Но сейчас… да, сейчас она, вполне возможно, испытывает благодарность… Как знать — может, она осознала, что уже покоилась бы на каком-нибудь респектабельном английском кладбище, а не жила бы — и, судя по всему, вполне счастливо — с мистером Андерсоном.

— Вы так расцвели, — сказала она, — смотреть на вас одно удовольствие.

— И на вас тоже, мисс Марпл.

— Я-то что — совсем уже старая стала. И от разных болячек спасенья нет. Не то чтобы что-то серьезное, но вечно то там, то здесь побаливает. А ноги — ну как с такими жить! И с ревматизмом никакого сладу, то спина, то плечо, то пальцы болят. Ох, да что это я все о болезнях и о болезнях — нашла о чем говорить. А у вас здесь очень мило.

— Мы здесь совсем недавно. Всего четыре месяца.

Мисс Марпл обвела взглядом комнату. Да, она все себе так и представляла. И еще отметила, что на обстановку молодожены не поскупились. Мебель была дорогая, комфортная — даже, можно сказать, роскошная. Прекрасные портьеры, добротные чехлы — не очень изысканные, но вполне во вкусе не претендующих на утонченность натур. Все это великолепие наверняка появилось благодаря завещанию мистера Рафиля. Как хорошо, что мистер Рафиль сдержал свое слово.

— Вы, должно быть, видели извещение о смерти мистера Рафиля, — сказала Эстер, как будто отвечая на мысли мисс Марпл.

— Да. Это случилось где-то месяц назад? Я была очень огорчена, искренне огорчена, хотя… этого надо было ожидать… Он ведь все время говорил, что ему недолго осталось… Мужественный был человек.

— Да, он был очень мужественным и… очень добрым. Знаете, когда я поступила к нему на работу, он сказал, что жалованьем я буду довольна, но что на черный день мне придется откладывать, потому что больше от него я ничего не получу. Так что я ничего не ожидала. У него ведь слова никогда не расходились с делами. Но на этот раз, как оказалось, он передумал.

— Да, — сказала мисс Марпл. — Я очень рада. Конечно, он ничего мне не говорил, но я догадывалась…

— Он оставил мне целое состояние, — сказала Эстер. — Огромную сумму, ничего подобного я и вообразить себе не могла. Это было просто чудо. Я сначала никак не могла в это поверить.

— Мне кажется, он хотел сделать вам сюрприз. Это в его духе, — сказала мисс Марпл и как бы между прочим спросила: — А он что-нибудь завещал своему… как его звали… своему помощнику, который за ним ухаживал?

— Вы имеете в виду Джексона? Нет, Джексону он ничего не оставил, хотя в последний год, мне кажется, он сделал ему несколько дорогих подарков.

— А вам приходилось видеться с Джексоном?

— Нет, с тех пор мы с ним не виделись. После возвращения в Англию мистер Рафиль его рассчитал. Кажется, он нанялся к какому-то лорду… на острове… кажется Джерси… а может, Гернси[234].

— Мне жаль, что я больше не встретилась с мистером Рафилем, — сказала мисс Марпл. — Странно, правда? Если вспомнить, в какую переделку мы все попали. И он, и вы, и я, ну и остальные… Где-то через полгода после этой истории мне вдруг подумалось: как мы все там сблизились, но тем не менее я почти совсем ничего не знала о мистере Рафиле. Когда я прочла сообщение о его смерти, я ощутила это особенно остро. И мне захотелось узнать о нем как можно больше. Откуда он родом, что представляли собой его родители, есть ли у него дети или какие-нибудь другие родственники.

Улыбка тронула губы Эстер Андерсон. Она смотрела на мисс Марпл с таким выражением, словно хотела сказать:

«Ну конечно же, вам всегда нужно знать все и про всех». Но вслух она произнесла:

— Про него все знали только одно…

— Что он очень богат, — подхватила мисс Марпл. — Вы это хотели сказать, не правда ли? Когда узнаешь, что человек очень богат, получается, что вроде бы уже не о чем и спрашивать. То есть остальное вроде бы и не важно. Даже саму эту фразу: «Он очень богат», или: «Он сказочно богат» — вы произносите, слегка понизив голос, потому что трудно поверить, — не правда ли? — что перед вами настоящий богач.

Эстер негромко рассмеялась.

— Он ведь не был женат, если не ошибаюсь, — сказала мисс Марпл. — Он никогда не упоминал о жене.

— Он овдовел много лет назад. Они прожили вместе очень недолго. Кажется, она была много моложе его — и умерла вроде бы от рака. Трагедия, что и говорить.

— А дети у него были?

— Да, две дочки и сын. Одна из дочерей вышла замуж и живет в Америке. Вторая умерла совсем молоденькой. Ту, что уехала в Америку, я видела один раз. Совсем не похожа на отца. Очень тихая и очень грустная, словно ее что-то гнетет. — И, немного помолчав, добавила: — О сыне мистер Рафиль никогда не говорил. Думаю, что неспроста. С ним был какой-то скандал или что-то в этом роде. По-моему, он умер несколько лет назад. Но как бы то ни было — мистер Рафиль ни разу о нем не упоминал.

— Боже мой… Как все это грустно.

— Мне кажется, он уехал несколько лет назад куда-то за границу и не вернулся. Так что, где он похоронен, не знаю.

— Мистер Рафиль горевал о нем?

— Трудно сказать, — сказала Эстер. — Он был из тех, кто предпочитает не думать о потерях. Если его сын оказался не таким, каким он хотел бы его видеть, мистер Рафиль вряд ли продолжал бы поддерживать с ним отношения. Деньги, может, и посылал бы, но общаться не стал бы…

— И все-таки… Неужели он никогда о нем не упоминал, ни словечка?

— Если вы помните, он никогда не говорил о своей личной жизни.

— Да, конечно — не такой он был человек. Но ведь вы столько лет были рядом, — может, вам он доверился…

— Он не из тех, кто делился своими горестями, — сказала Эстер, — Если они вообще у него были, в чем я сомневаюсь. Можно сказать, что для него самым главным в жизни был бизнес. Это было его любимое дитя, которым он действительно дорожил. Единственное дитя, которое его радовало, — делать деньги, срывать куш… В этом и состояло его счастье…

— Называть счастливым можно, очевидно, лишь того, кто достиг предела жизни… — повторила мисс Марпл чье-то высказывание, очень справедливое, на ее взгляд.

— Значит, его ничего не огорчало перед смертью?

— Нет. А почему вы решили, что его что-то огорчало? — Эстер была удивлена.

— Да, собственно говоря, я ничего такого и не имела в виду — просто спросила. Видите ли, многое люди начинают переживать острее, когда… нет, дело не обязательно в старости — он ведь был не так уж и стар —…но когда вы прикованы к постели и уже не в силах что-то сделать, и вам приходится со многим мириться, всякие неприятности кажутся особенно мучительными. Все, что у вас было плохого, разом вспоминается и вам становится так плохо… хуже некуда.

— Да, я понимаю, что вы имеете в виду, — сказала Эстер. — Но не думаю, чтобы это касалось мистера Рафиля. Впрочем, не знаю, я довольно скоро ушла от него. Через пару месяцев после того, как встретила Эдмонда.

— Ах да. Это ваш муж. Мистер Рафиль, наверное, был огорчен вашим уходом?

— Едва ли, — беспечно бросила Эстер. — Не в его характере было огорчаться из-за таких пустяков. Он тут же нашел другую секретаршу. А если бы она не подошла, он сразу бы от нее избавился и нанял бы следующую — и так до тех пор, пока не нашел ту, которая его устраивает. Он всегда был исключительно здравомыслящим человеком.

— Да, конечно. Хотя его ничего не стоило вывести из себя.

— О, ему просто нравилось выходить из себя, — сказала Эстер. — По-моему, это придавало остроту его жизни, не слишком богатой событиями.

— Остроту, — задумчиво повторила мисс Марпл. — Скажите, а вам никогда не казалось, что мистер Рафиль проявлял особый интерес к различного рода печальным происшествиям… ну, как бы это сказать точнее…

— Вы имеете в виду что-то вроде того, что произошло на Карибах? — спросила Эстер внезапно посуровевшим голосом.

Мисс Марпл не знала, стоит ли продолжать, но ей было так необходимо хоть что-то выведать…

— Нет, что вы, я вовсе не об этом, но может статься, что в дальнейшем он мог заинтересоваться психологией преступников. Или делами, в которых, как он считал, была допущена судебная ошибка, или — ох, я прямо не знаю…

Она все больше запутывалась.

— С какой стати ему было интересоваться подобными вещами? Только давайте больше не будем говорить о том ужасном происшествии на Сент-Оноре.

— Ни в коем случае! Простите меня, ради Бога. Я просто вспомнила о некоторых его высказываниях. Порой мне казалось, что у него есть какие-то теории, понимаете… относительно мотивов преступлений.

— Его интересы были сосредоточены исключительно в финансовой сфере, — отрезала Эстер. — Разве что его могли заинтересовать какие-нибудь крупные денежные махинации…

Ее голос и взгляд были все еще холодны.

— Простите великодушно, — поспешила извиниться мисс Марпл. — Мне не следовало вспоминать о тех печальных событиях, которые, к счастью, остались в прошлом. Ну, мне уже пора, — добавила она. — Надо успеть на поезд, времени совсем в обрез. Господи, куда же я задевала свою сумочку… А, вот она.

Она стала суетливо собираться и нарочно долго искала то зонтик, то шаль, то кошелек — пока напряжение не спало. Уже подходя к двери, она обернулась к Эстер, которая уговаривала ее остаться выпить чашечку чаю.

— Нет, нет, милочка, огромное спасибо, но мне надо спешить. Очень рада была повидаться, от всей души поздравляю вас, будьте счастливы. Думаю, теперь вы уже не будете работать?

— Многие говорят, что им скучно сидеть без дела. Но, по-моему, не ходить на работу очень даже приятно. Теперь я могу позволить себе всякие сумасбродства. Мне кажется, что мистер Рафиль хотел дать мне возможность насладиться жизнью, исполнить свои чисто женские прихоти. Дорогие наряды, модная прическа и прочее в этом роде. Конечно, ему бы это показалось несусветной глупостью. — И вдруг добавила: — Знаете, а я ведь к нему привязалась.

Правда, правда, — наверное, потому, что мне как бы бросили вызов. Никто не мог с ним сладить, а мне это неплохо удавалось.

— В полной мере?

— Нет, конечно, но все же он даже не догадывался, как ловко я научилась им манипулировать.

Мисс Марпл бодрой трусцой поспешила к воротам, там она обернулась и помахала рукой — Эстер, стоявшая на крыльце, весело помахала ей в ответ.

«Я думала, что это связано с ней или с чем-то, о чем она знает, — сказала себе мисс Марпл. — Похоже, я ошиблась. Да. Она не имеет к этому ни малейшего отношения. Господи, мистер Рафиль явно переоценил мои способности. Должно быть, он думал, что я сумею разобраться, что к чему, — только разбираться-то пока не в чем! И что же мне дальше делать?»

Она должна все хорошенько обдумать. Ей поручено некое дело. В ее воле отказаться или согласиться и каким-то образом попытаться понять — что же все-таки надо делать? А может быть, не пытаться ничего выяснить, а просто что-нибудь обнаружится само собой. Иногда она закрывала глаза и пыталась представить себе мистера Рафиля. Вот он сидит в саду отеля в Сент-Оноре, в белом летнем костюме. Ей как наяву представлялось его изрезанное морщинами желчное лицо, она вспоминала, как он умел быть остроумным — когда хотел. Поди пойми, что было у него на уме, когда он писал свое письмо? Надеялся улестить ее, уговорить? Нет, скорее раззадорить. Чтобы она сама вошла в азарт и взялась за это дело. Да, очень похоже на Рафиля.

И это свое дело он почему-то решил навязать именно ей.

Почему? Почему он вспомнил именно о ней — случайной знакомой, которая к тому же уже в столь преклонном возрасте?

Невольно ее мысли перенеслись на два года назад — на Сент-Оноре. Быть может, то, что мучило мистера Рафиля в последние его дни, каким-то образом связано с Вест-Индией? С какими-нибудь его тогдашними знакомыми, так или иначе участвовавшими в тех событиях, ну а заодно вспомнилась и забавная мисс Марпл? Все-таки должно быть какое-то связующее звено, какая-то ниточка… Иначе с чего бы это он вдруг решил преподнести ей такой сюрприз? Чем она может ему пригодиться уже после его смерти? Обыкновенная страдающая от множества разных болячек старушка, к тому же довольно рассеянная, да и голова у нее работает далеко не так, как прежде. Может, он увидел в ней что-то, что поможет выполнению его миссии. Но что он мог увидеть? Она терялась в догадках.

А может, все-таки мистер Рафиль решил напоследок над ней подшутить? Ведь чувство юмора у него было весьма своеобразное.

Да, это вполне в его стиле. Он даже к собственной смерти, которая, как он знал, была не за горами, относился с иронией.

— Нет, вряд ли это была шутка, — твердо сказала себе мисс Марпл, — к тому же какая ему радость от подобных шуток. Но почему все-таки я? Ведь он… мог поручить это кому угодно.

Она попыталась найти в себе качества, которые определили выбор мистера Рафиля.

Ну начнем с того, что она очень любопытна, вечно старается обо всем узнать, как, впрочем, все одинокие старушки. Вот-вот. Вполне возможно, это одна из причин. Конечно, мистер Рафиль мог нанять для этих целей частного детектива или какого-нибудь именитого психолога, но ведь куда надежнее воспользоваться услугами пожилой леди, которая без умолку болтает и во все сует свой нос, — никому и в голову не придет, что у нее какая-то особая миссия…

— Обычная старушенция, — сказала себе мисс Марпл. — Ну да, самая обычная старушенция. Этакий божий одуванчик, которых полным-полно вокруг, и все на одно лицо. Я тоже очень даже неприметная. Очень рассеянная, слегка выжившая из ума… А это, разумеется, отличная ширма. Батюшки, наконец-то я, похоже, нашла объяснение. Что же еще? Ну… иногда я сразу могу определить, что собой представляет определенный человек — если он напоминает кого-то из тех, кого я хорошо знала. Так что мне нетрудно догадаться о его недостатках или, наоборот, достоинствах. Да, это я умею.

Она снова вспомнила про Сент-Оноре и отель «Золотая пальма». А потом свой недавний визит к Эстер Уолтерс, который не дал ей ровным счетом ничего. Ничего, что хоть в малейшей степени помогло бы ей действовать в нужном направлении!

— Боже ты мой, — с досадой выпалила мисс Марпл, — какой же вы все-таки несносный человек, мистер Рафиль! — и в ее голосе прозвучал откровенный упрек.

Однако позднее, когда она легла в постель и пристроила свою любимую грелку к пояснице, она, словно перед кем-то извиняясь, произнесла еще одну фразу:

— Я сделала все, что в моих силах.

Так обращаются к человеку, находящемуся рядом. Конечно, мистер Рафиль, возможно, витает бог знает где… Но вдруг существует какая-то телепатическая связь? Так что лучше говорить коротко и ясно.

— Я сделала все, что могла. Я старалась, насколько позволяли мои скромные способности, и теперь дело за вами, мистер Рафиль.

Высказавшись, она умостилась поудобнее, выключила лампу и сразу уснула.

Глава 5 Инструкции с того света

1

Прошло три дня, прежде чем с вечерней почтой мисс Марпл получила ответ на свои слова. Она, по своему обыкновению, сначала посмотрела на штемпель, затем на почерк, после чего вскрыла конверт, уверенная, что это очередной счет. Но это было письмо. Письмо, напечатанное на машинке.

«Дорогая мисс Марпл,

Вы получите это письмо после моей смерти, когда меня уже предадут земле. Надеюсь, что не кремируют. Мне всегда казалось, что восстать из пепла, упрятанного в красивую бронзовую урну, довольно-таки затруднительно. А вот восстать из гроба и кому-нибудь явиться — это неплохая идея, может быть, и попытаюсь. Кто знает. Не исключено, что захочу войти в контакт именно с Вами.

Полагаю, мои душеприказчики уже успели передать Вам некое предложение. Надеюсь, Вы его приняли. Но, во всяком случае, решать Вам.

Если мои стряпчие сделали все так, как им бы по велено а почта работала как должно, письмо вы получите вовремя. Еще через два дня Вы получите сообщение из одного лондонского туристического агентства. Надеюсь, предложенный ими тур Вас не раздосадует. Но — умолкаю… Я хочу, чтобы Вы сохраняли непредубежденность. Берегите себя. Думаю, Вы справитесь, как человек очень проницательный и сообразительный. Желаю Вам счастья и удачи, и пусть Ваш ангел-хранитель сопровождает Вас постоянно. Он очень может Вам пригодиться.

Ваш преданный друг, Дж. Б. Рафиль».

— Через два дня! — воскликнула мисс Марпл.

Два дня тянулись для нее очень медленно. Но почта работала как должно, и вскоре она получила очередное послание — из бюро путешествий «Знаменитые парки и усадьбы Великобритании».

«Дорогая мисс Джейн Марпл!

Согласно распоряжению покойного мистера Рафиля, мы высылаем Вам описание нашего тура № 37: „Знаменитые парки и усадьбы Великобритании“, отъезд из Лондона в следующий четверг — 17-го.

Если Вы найдете возможность посетить наш офис, миссис Сэндборн, которая будет сопровождать Вас в поездке, с удовольствием все Вам подробно расскажет и ответит на любые вопросы.

Наши экскурсии рассчитаны на две-три недели. Мистер Рафиль уверял, что именно этот тур доставит Вам наибольшее удовольствие, так как маршрут пролегает по тем местам, где Вам еще никогда не приходилось бывать и которые славятся своими прекрасными садами и парками. Он позаботился о том, чтобы путешествие Ваше было предельно комфортным и все оплатил по самому высшему разряду.

Сообщите, пожалуйста, когда Вы сможете посетить наш офис на Беркли-стрит».

Мисс Марпл сложила письмо и убрала его в сумочку, предварительно записав номер телефона. Потом позвонила двум своим подругам: одна, как выяснилось, не раз бывала в таких поездках и вспоминала о них просто с восторгом, вторая сама не ездила, но ее друзья как-то ездили по маршруту, разработанному именно этой фирмой, они рассказывали, что все организовано по самому высокому классу — программа очень насыщена, но не слишком утомительна для пожилых людей. После этого она набрала номер офиса на Беркли-стрит и сказала, что приедет в следующий вторник.

2

Наутро она сообщила Черри, что собирается ненадолго уехать, отправиться в небольшое путешествие.

— В путешествие? — спросила Черри. — За границу?

— Нет, не за границу. По Англии. Главным образом, по историческим поместьям и паркам.

— А вы уверены, что вам это можно, в вашем-то возрасте? Знаете, как это тяжело — к вечеру все просто без ног. Иногда приходится не одну милю ногами отмерить.

— На здоровье я сейчас не жалуюсь, — сказала мисс Марпл, — и потом, я от многих слышала, что эти туры не слишком утомительны для пожилых людей — они все предусматривают…

— Главное, берегите себя, — сказала Черри. — Не хотите же вы свалиться с сердечным приступом — из-за какого-то дома или фонтана, пусть даже самого сногсшибательного. Староваты вы для таких путешествий, сами знаете, уж простите за откровенность. А если заболеете, не дай Бог, да прикажете долго жить?

— Я вполне могу сама о себе позаботиться, — сказала мисс Марпл с чувством собственного достоинства.

— Ладно, вы только себя берегите, — сказала Черри.

Мисс Марпл уложила небольшой чемоданчик и отправилась в Лондон. Там она заказала номер в скромном отеле («Ах, „Бертрам“[235],— подумала при этом она, — какой же чудесный отель! Но пора мне выкинуть это из головы, „Сент Джордж“ — очень приятная гостиница»), В условленное время она явилась в агентство, где ее встретила приветливая женщина лет тридцати пяти, миссис Сэнд-борн, и сказала, что она будет лично сопровождать эту экскурсию.

— Правильно ли я поняла, — деликатно спросила мисс Марпл, — что это путешествие уже… — Она замялась.

Миссис Сэндборн, немного смутившись, поспешила добавить:

— О да, я, должно быть, недостаточно четко выразилась в нашем письме. Мистер Рафиль оплатил все расходы.

— А вы знаете, что он умер? — спросила мисс Марпл.

— О да, но все было оговорено еще до его смерти. Он сказал, что серьезно болен, и хочет преподнести сюрприз своей давней приятельнице, которая практически никогда не имела возможности путешествовать.

Два дня спустя мисс Марпл, вручив свой новый щегольской чемодан шоферу и оставив при себе только сумку с самыми необходимыми вещами, заняла свое место в роскошном автобусе, отбывающем на северо-запад Англии. В красивом буклете было дано подробное описание маршрута, различные сведения об отелях и ресторанах, а также справки о местах, которые предстояло посетить, причем в ряде случаев туристам деликатно давали понять, что некоторые объекты под силу лишь молодежи, а пожилым, с их больными ногами и ревматизмом, лучше понежиться в гостиничном номере или погулять по парку — вместо того чтобы карабкаться по холмам. Разумно организовано, и есть выбор…

К буклету был приложен список пассажиров. Читая его, мисс Марпл присматривалась к своим спутникам. Это было совсем нетрудно, так как каждый из них был занят тем же. На нее также поглядывали, но мельком — ее скромная особа ни у кого не вызывала интереса.

Миссис Ризли-Портер

Мисс Джоанна Кроуфорд

Полковник и миссис Уокер

Мистер и миссис Г. Т. Батлер

Мисс Элизабет Темпл

Профессор Вэнстед

Мистер Ричард Джеймсон

Мисс Ламли

Мисс Бентэм

Мистер Каспер

Мисс Кук

Мисс Барроу

Мистер Эмлин Прайс

Мисс Джейн Марпл

Две пожилые дамы. На них мисс Марпл сразу обратила внимание — хотя в принципе они вряд ли могли ей пригодиться. Они путешествовали вдвоем. Мисс Марпл решила, что они приблизительно одного с ней возраста — где-то около семидесяти. Одна — типичная привереда — из тех, кто непременно желает сидеть на первых местах или, наоборот, подальше от шофера. То ее не устраивает солнечная сторона, то теневая. То ей душно, а когда открыто окошко, наоборот, холодно и дует… У этих старушек с собой целый ворох пледов и шарфиков. И непременно — солидный набор путеводителей. У них вечно что-то болит — то ноги, то спина, то шея, — но ни возраст, ни болезни не мешают им наслаждаться жизнью, пока есть хоть какие-то силы.

Старые ведьмочки, но определенно не домоседки. Мисс Марпл сделала пометку в своей записной книжечке.

Кроме нее самой и миссис Сэндборн — представительнице агентства, еще пятнадцать пассажиров. Ясно одно: раз уж ее послали в это путешествие, то, по крайней мере, один из пассажиров должен иметь отношение к этому делу. В качестве источника информации или, может быть, сам был участником событий, а возможно, даже… убийцей! Или кого-то только собираются убить. Мистер Рафиль мог что-то выяснить! Так что придется обратить внимание на каждого…

Перелистнув еще страничку, она решила отмечать на правой стороне тех, кто заслуживал внимания в связи с делом мистера Рафиля, а слева записывать или вычеркивать тех, кто мог бы быть полезен — с точки зрения получения информации — ей самой. Вполне возможно, эти люди и сами не знают о том, что владеют ценными сведениями. То есть они знают, что владеют, но им и невдомек, что это могло бы помочь свершиться Правосудию…

Последние же страницы лучше оставить для сравнения. На случай, если кто-нибудь напомнит ей старых знакомых из Сент-Мэри-Мид или откуда-нибудь еще. Подобные сопоставления не раз ее выручали.

Она перевела взгляд на двух других сидевших на следующем сидении пожилых дам. Обеим было что-то около шестидесяти. Одна — очень моложавая и в дорогом костюме — видимо, не из простых смертных. Голос у нее прямо-таки командирский. С ней была девушка лет восемнадцати, называвшая ее тетей Джеральдиной, — видимо, племянница. Похоже, она ухитрялась неплохо ладить со своей тетушкой. К тому же она была чудо какой хорошенькой. Вторая дама ничем особо не выделялась.

Через проход напротив мисс Марпл сидел крупный мужчина с плечами тяжелоатлета, как-то неладно скроенный, будто его собрал из кубиков не очень умелый малыш. Видимо, изначально природа собиралась сделать его лицо круглым, но потом вдруг передумала и наградила мощным подбородком квадратной формы. У него была густая, чуть тронутая сединой шевелюра и кустистые брови, которыми он то и дело двигал — чтобы придать убедительности своим словам, которые произносил не плавно, а отрывисто, отчего речь его напоминала лай. И вообще, он был чем-то похож на симпатичную староанглийскую овчарку. Соседом его был высокий брюнет — явно иностранец, — который все время вертелся и бурно жестикулировал. Он говорил на весьма своеобразном английском, то и дело вставляя французские или немецкие фразы. Однако его спутника эти реплики ничуть не смущали, и он непринужденно переходил то на французский, то на немецкий. Присмотревшись к ним повнимательнее, мисс Марпл решила, что обладатель кустистых бровей — профессор Вэнстед, а темпераментный иностранец — мистер Каспар.

Она попыталась понять, что они так вдохновенно обсуждают, но вникнуть в смысл бурных излияний мистера Каспара было решительно невозможно.

Впереди них сидела высокая дама лет шестидесяти пяти, с остатками былой красоты — темные с проседью волосы гладко зачесаны и собраны в высокий узел, лоб высокий, прекрасной формы. Голос грудной, хорошо поставленный. «Да, это личность, — подумала мисс Марпл. — Ее невозможно не заметить в любом обществе. Чем-то похожа на кавалерственную[236] даму Эмилию Уолдрон». Госпожа Эмилия Уолдрон была ректором одного из Оксфордских колледжей[237]и знаменитостью среди ученых — мисс Марпл видела ее только один раз, в гостях у своего племянника, но запомнила навсегда.

Она продолжила изучать попутчиков. Супружеская пара из Америки — оба средних лет, приветливые — она любит поболтать, а он из тех мужей, которые снисходительны к женам и предпочитают им не перечить.

Сразу видно, что они бывалые путешественники и обожают поглазеть на различного рода достопримечательности. Еще одна пара — англичане. Мисс Марпл с первого взгляда определила, что это отставной полковник с супругой. Скорее всего мистер и миссис Уокер.

Позади нее сидел высокий, худощавый мужчина лет тридцати, судя по его репликам — профессиональный архитектор. Дальше — две дамы средних лет, путешествовавшие вместе. Они с увлечением рассматривали буклет и обсуждали то, что им предстояло увидеть. Одна из них была худенькой и темноволосой, вторая — пышная блондинка — ее лицо показалось мисс Марпл знакомым. Интересно, где она могла видеть ее раньше? Но на память ничего не приходило. Вероятно, видела мельком где-нибудь в гостях, а может быть, ехали вместе в поезде.

Последним «объектом» был молодой человек, лет девятнадцати. Одет он был соответственно своему возрасту: узкие черные джинсы, ярко-лиловый свитер с большим воротом. Черные густые волосы были довольно длинными, что очень ему шло. Он с явным интересом смотрел на племянницу властной дамы, да и она, как приметила мисс Марпл, поглядывала на него не без интереса. Хорошо хоть есть эти двое, а не одни старушки да старички.

Они остановились перекусить в очаровательном отеле на берегу реки, после чего отправились в Бленхеймский дворец[238]. Мисс Марпл была здесь уже два раза и решила не тратить времени на осмотр интерьера, а как можно больше побыть в саду.

Когда путешественники прибыли в отель, где им предстояло заночевать, они все уже успели перезнакомиться. В этом была немалая заслуга миссис Сэндборн. Она знала, как надо действовать: собирала всех в небольшие группки, а когда кто-то оставался в стороне, брала его под руку и доверительно говорила: «Непременно попросите полковника Уокера рассказать вам про свой сад! У него потрясающая коллекция фуксий»[239].

Этими нехитрыми уловками ей удалось преодолеть естественную скованность и неловкость.

Теперь мисс Марпл уже знала всех пассажиров по именам. Обладатель кустистых бровей в самом деле оказался профессором Вэнстедом, а иностранец — мистером Каспаром. Властную даму звали миссис Ризли-Портер, а ее племянницу Джоанна Кроуфорд. Молодой человек с взлохмаченными длинными волосами — Эмлин Прайс. Они с Джоанной, судя по всему, уже успели найти общий язык.

Две самых пожилых дамы — мисс Ламли и мисс Бэнтам — постепенно прибились к мисс Марпл, почувствовав в ней родственную душу. Они с упоением талдычили про артрит, ревматизм, диеты, ругали современных докторов, вспоминали целительные снадобья — главным образом не таблетки, а настои по рецепту всяких деревенских знахарей. Потом они переключились на путешествия по Европе. Теперь уже досталось отелям и туристским агентствам. После чего они перешли к своему графству Сомерсет[240], где приличного садовника днем с огнем не сыщешь.

Блондинка и брюнетка, путешествующие вместе, оказались мисс Кук и мисс Барроу. Белокурую мисс Кук мисс Марпл все-таки где-то видела… Но где? Нет… наверное, ей просто почудилось. И еще ей почудилось, что мисс Барроу и мисс Кук явно ее избегают. Стоило ей к ним приблизиться, они торопились отойти в сторону. Но, разумеется, это могло быть просто совпадением.

Пятнадцать человек — и хотя бы один из них должен быть замешан в ее деле. В тот же вечер она как бы случайно в общей беседе упомянула мистера Рафиля. Но никто и бровью не повел.

Красивая леди оказалась директором знаменитой школы для девочек, но она уже ушла на покой. На роль убийцы решительно никто не годился — разве что мистер Каспар. Да и на того — мисс Марпл явственно это понимала — она могла подумать, только в силу свойственной всем англичанам предубежденности к иностранцам. Тридцатилетний высокий мужчина оказался мистером Джеймсоном, и он действительно был архитектором.

«Может быть, завтра мне повезет больше», — утешила себя мисс Марпл.

3

В постель мисс Марпл легла в полном изнеможении. Осмотр достопримечательностей — вещь приятная, но крайне утомительная, а потом много сил отняло изучение всех пятнадцати спутников и попытки проанализировать, кто из них мог быть замешан в какой-нибудь жуткой истории. Мисс Марпл никак не могла заставить себя всерьез отнестись к своим изысканиям. Все ее новые знакомые казались вполне милыми безобидными людьми — обычные любители круизов, турпоездок и прочих путешествий. Тем не менее она снова просмотрела список пассажиров, делая короткие пометки в своей записной книжке.

Миссис Ризли-Портер? Вряд ли может быть замешана в каком-нибудь преступлении. Она слишком поглощена светской жизнью и собственной персоной.

Ее племянница, Джоанна Кроуфорд? То же самое. Но она бесспорно хитроумная и весьма ловкая девушка.

Однако надо иметь в виду, что миссис Ризли-Портер может обладать какой-то важной информацией. Надо будет поговорить с ней.

Мисс Элизабет Темпл в прошлом директор школы Да, она, конечно, личность. Очень волевая и яркая И ни в коей мере не напоминает ни одного из убийц, с которыми доводилось сталкиваться мисс Марпл. Эта женщина наверняка является воплощением честности и порядочности. «Если бы она совершила убийство, — рассуждала мисс Марпл, — это было бы очень громкое убийство. И решилась бы она на это только из справедливости — справедливости в ее понимании, разумеется. Нет, все это, конечно, глупости. Мисс Темпл слишком благоразумный человек, чтобы даже во имя какой-нибудь самой что ни на есть благородной цели пойти на какое-либо преступление.

Тем не менее она человек незаурядный и, возможно, именно с ней, по замыслу мистера Рафиля, я должна встретиться». Она тут же записала это в своей книжке.

Потом она попыталась оценить ситуацию с другой стороны. Она пыталась обнаружить человека, способного на убийство, — а что, если на самом деле ей нужно искать потенциальную жертву?

Скажем, та же миссис Ризли-Портер — богатая, с отвратительным характером. Ее расторопная племянница могла бы рассчитывать на наследство. А что — внушит этому лохматому анархисту Эмлину Прайсу, что тетушка только и делает, что пьет кровь рабочего класса, и что отправить ее на тот свет великое благо для общества. Дичь, конечно… Но пока более разумного повода для убийства мисс Марпл придумать не могла.

Профессор Вэнстед? Тоже личность незаурядная. И добряк, кстати сказать. Доктор. Интересно, это у него ученая степень, или он медик? Скорее всего, все-таки ученый. Врачи ведут себя несколько иначе.

Мистер и миссис Батлер? Видимо, славные люди, но никаких связей с кем бы то ни было в Вест-Индии. Нет, Батлеры тут ни при чем, их можно вычеркнуть.

Ричард Джеймсон, худощавый архитектор? Однако с чего это тут может быть замешан архитектор, хотя… Может быть, — так называемая «нора»[241], убежище для священника? Что, если в одном из старинных домов, которые они должны посетить, есть такая «нора», а в ней — труп или скелет? Мистер Джеймсон, будучи архитектором, мог знать, где она расположена. Он мог бы помочь ей обнаружить тайник или она ему, и они вместе нашли бы труп.

— О Господи, — проворчала мисс Марпл, — куда это меня понесло!

Мисс Кук и мисс Барроу? Абсолютно заурядные создания. И все же одну из них она где-то видела. Да, мисс Кук — это точно. Ну, ладно, рано или поздно, Бог даст, вспомню.

Полковник и миссис Уокер? Очень славные. Типичный отставной офицер, и жена — прелесть. Большую часть жизни провели в колониях. Беседовать с ними — одно удовольствие, но вряд ли она найдет здесь что-нибудь стоящее.

Мисс Бентам и мисс Ламли? Старые ведьмочки, божьи одуванчики. На роль преступниц явно не тянут, но в роли заядлых сплетниц могли наткнуться на ценную информацию. При случае могут невзначай сболтнуть что-то нужное, даже среди своих разглагольствований о ревматизме и о никчемности современных лекарств.

Мистер Каспар? Возможно, человек опасный. Уж очень он вспыльчивый. Так что пока нужно оставить его в списке.

Эмлин Прайс? Студент. А студенты все бунтари. Неужели мистер Рафиль послал ее выслеживать студента? А что, это вполне возможно, смотря что этот студент натворил или собирается натворить. Может быть, он… анархист.

— Батюшки, — воскликнула мисс Марпл, внезапно почувствовав смертельную усталость, — давно пора спать!

Ноги у нее гудели, спина болела, а мысли начинали путаться. Заснула она мгновенно. Но спала чутко и тревожно, и еще ей снились сны…

Среди прочего ей приснилось, что лохматые брови профессора Вэнстеда отклеились и упали, потому что были не его собственные, а накладные. От изумления она даже проснулась и, естественно, решила, что это, как говорится, «сон в руку» и, значит, все сомнения прочь. «Ну конечно же! — подумала она. — Брови у него фальшивые. А значит, он и есть преступник».

Но здравый смысл неумолимо подсказывал, что «вещим» снам доверять нельзя.

От этих мыслей спать ей совсем расхотелось. Она села в кровати, затем, вздохнув, накинула домашний халатик и пересела в кресло. Потом вытащила из чемоданчика чистую записную книжку — побольше размером — и принялась за работу.

«Дело, за которое я взялась, — писала она, — несомненно связано с каким-то преступлением. Мистер Рафиль прямо указал на это.

Он считает, что у меня врожденное чувство справедливости и поэтому — особое чутье на преступления. Значит, речь идет о преступлении — но вряд ли это мошенничество или грабеж, потому что с подобными вещами я никогда не сталкивалась, и у меня нет никакого опыта в такого рода расследованиях. Мистеру Рафилю известно только то, как я проявила себя в Сент-Оноре. А там нам пришлось выслеживать убийцу. Убийства, о которых пишут в газетах, никогда не привлекали моего внимания. Я не читала книг по криминалистике, да и на что они мне? Но так уж получалось, что я то и дело оказывалась причастной ко всяким неприятным историям — во всяком случае, гораздо чаще остальных. Мне приходилось помогать — когда жертвами становились мои друзья или знакомые. Мне кажется, в жизни некоторых людей странным образом случаются разные неприятные происшествия. Одна из моих тетушек пять раз попадала в кораблекрушения, а мою подругу прозвали „двадцать два несчастья“, теперь даже придумали научный термин „предрасположенность к несчастным случаям“. Некоторые из ее друзей наотрез отказывались садиться с ней в машину. Она четыре раза попадала в аварию на такси и трижды — на машинах знакомых. Некоторые люди просто притягивают разные неприятности — неизвестно почему. Как это ни прискорбно, мне везет на убийства. Слава Всевышнему, сама я до сих пор жива и невредима».

Мисс Марпл, сунула под спину подушку и, усевшись поудобнее, продолжала:

«Главное — разложить все по полочкам. Ведь никаких инструкций или указаний, как сказали бы мои знакомые из полиции, у меня нет. В чем суть дела, я до сих пор так и не знаю. Это, конечно, интересно, но… Все-таки странная прихоть для такого человека, как мистер Рафиль, наводить тень на плетень, при том, что в финансовых делах все его распоряжения были предельно четкими: он хочет, чтобы я сама до всего дошла, полагается на мой ум и чутье, которые помогут мне выполнить его указания… хотя бы даже косвенные.

Итак, пункт первый гласил: дождаться указаний. Указаний от человека, которого уже нет в живых. Пункт второй: главная моя цель — добиться правосудия. Видимо, я должна каким-то образом исправить несправедливый приговор или найти преступника, сумевшего уйти от праведного суда. Именно это сообразуется с нашим тайным паролем „Немезида“.

Уяснив основную задачу, я получила-таки первые распоряжения. Мистер Рафиль незадолго до смерти заказал для меня автобусный тур — „Знаменитые усадьбы и парки“. Зачем? Ответ мне придется искать самой. Важен ли тут, так сказать, „географический аспект“? Что-то связанное с какой-нибудь „знаменитой усадьбой“? Или надо обратить внимание на парки и сады? Не думаю. Гораздо более вероятно, что с преступлением связан кто-то из туристов.

Ни с кем из них я пока еще не знакома, но, по крайней мере, один из них наверняка должен быть связан с делом, которое мне поручил мистер Рафиль. Иначе зачем он отправил меня в это путешествие. То есть: этот „турист“ или знает что-то важное, или через него можно „вычислить“ жертву, или он сам убийца»…

Мисс Марпл внезапно остановилась. Кивнула головой. Наконец-то она более или менее во всем разобралась.

А теперь надо хоть немного поспать, подумала мисс Марпл и сделала последнюю запись:

«День первый завершен».

Глава 6 Любовь

На следующее утро туристов отвезли в небольшое поместье в стиле эпохи королевы Анны[242]. Дорога оказалась недолгой и совершенно неутомительной. Дом был очаровательный, с интересной историей, а парк — просто роскошный! — отличался оригинальной планировкой.

Ричард Джеймсон, архитектор, был в восторге от архитектурных достоинств здания, но, видимо, ему было скучно восторгаться в одиночку, и он не без самодовольства принялся всех просвещать. Он задерживался почти в каждой комнате, то и дело разглагольствуя о замечательном дизайне каминов или засыпая всех историческими датами и никому не нужными сведениями. Сначала кое-кто проявлял интерес к его излияниям. Но потом все стали украдкой отставать и переходить в хвост экскурсии. Хранителя музея также раздражал болтливый посетитель, посягнувший на его права. Он предпринял несколько попыток взять инициативу в свои руки и продолжить рассказ, но с мистером Джеймсоном не было никакого сладу. Хранитель решился на последнюю попытку:

— Леди и джентльмены, вот в этой комнате, которую у нас называют Белой Гостиной, как раз и нашли убитого молодого человека. С кинжалом в груди он лежал вон на том ковре у камина. А было это давно, году в семисотом. До нас дошли слухи, что у тогдашней хозяйки имения, леди Моффат, был любовник. Он пробрался сюда через боковую дверцу, поднялся по винтовой лестнице и через потайной ход слева от камина — там съемная панель, — проник в комнату.

Сэр Ричард Моффат, как вы понимаете, отсутствовал, находился в Нидерландах. Но он внезапно вернулся — и застал их вдвоем.

Хранитель замолчал, упиваясь вниманием слушателей, которые были рады перевести дух после ураганного обстрела архитектурными терминами.

— Ой, до чего же это романтично, правда, Генри? — сказала миссис Батлер звучным голосом, столь характерным для заокеанских жителей. — Понимаешь, в этой комнате такая атмосфера… Я ее чувствую. Прямо мурашки по коже!

— Моя Мэйми очень чувствует атмосферу, — с гордостью объяснил окружающим ее муж, — Представьте, входим мы как-то в старый дом, у нас в Луизиане…[243]

Повествование о чрезвычайной чувствительности Мэйми позволило мисс Марпл и нескольким другим участникам экскурсии потихоньку выскользнуть из комнаты и спуститься по замечательно красивой лестнице на первый этаж.

— С моей приятельницей, — обратилась она к мисс Кук и мисс Барроу, оказавшимся рядом с ней, — несколько лет назад произошел ужасный случай. Они обнаружили у себя в библиотеке труп[244].

— Кто-то из семьи? — осведомилась мисс Барроу. — Эпилептический припадок?[245]

— О нет, это было убийство. Незнакомая девушка в вечернем платье. Блондинка. Но волосы у нее были крашеные. На самом деле она была брюнетка, и… — Мисс Марпл замолкла, уставившись на желтые волосы мисс Кук, выбившиеся из-под накинутого на голову шарфа.

Теперь она вспомнила! Так вот почему лицо мисс Кук показалось ей знакомым, теперь она знала, где видела ее раньше. Но тогда волосы мисс Кук были очень темными — почти черными. А сейчас она была яркой блондинкой.

Миссис Ризли-Портер опередила их, слегка потеснив, и во всеуслышание заявила:

— Я решительно отказываюсь карабкаться по всем этим лестницам и простаивать часами в душных комнатах. Насколько мне известно, здешний парк хоть и небольшой, но очень известный среди ценителей парковых ансамблей. Предлагаю сейчас же туда отправиться. Погода вот-вот может испортиться. Того и гляди, пойдет дождь.

Непререкаемый тон, которым миссис Ризли-Портер изрекала свои указания, возымел свое обычное действие. Все, кто оказался поблизости, покорно прошествовали за ней в парк — через застекленную дверь столовой. Парк всецело оправдывал высокую оценку миссис Ризли-Портер, которая, властным жестом взяв под руку полковника Уокера, энергично прошествовала с ним к выходной двери. Кто-то присоединился к ним, кто-то — отправился в противоположную сторону.

Ну а мисс Марпл прямехонько направилась к очень красивой, а главное — удобной скамейке. Она со вздохом облегчения присела и услышала рядом точно такой же вздох — это оказалась мисс Элизабет Темпл, которая облюбовала ту же скамейку.

— Экскурсии по дому всегда так утомительны, — сказала мисс Темпл. — Особенно когда в каждой комнате приходится выслушивать подробнейшие объяснения.

— Конечно, все, что нам рассказывают, очень познавательно, — не совсем убежденно сказала мисс Марпл.

— О, вы так считаете? — Мисс Темпл слегка повернула голову и посмотрела мисс Марпл в глаза. Что-то искрой пробежало между двумя женщинами — то, что французы называют rapport[246] — взаимопонимание, сдобренное иронией.

— А вы — нет? — спросила мисс Марпл.

— Я нет, — сказала мисс Темпл.

После этого они почувствовали себя одного поля ягодами. Они сидели какое-то время молча. Потом мисс Темпл заговорила о парках, ну и конечно о том, в котором они находились.

— Этот парк спроектировал Холман[247]. Приблизительно в тысяча восьмисотом году. Он умер совсем молодым. Жаль. У него был редкий талант.

— Так грустно, когда люди умирают молодыми, — заметила мисс Марпл.

— Не уверена, — тихо произнесла Элизабет Темпл, и на лице ее появилось странное, задумчивое выражение.

— Но они же так много теряют, — сказала мисс Марпл. — В жизни столько интересного.

— Зато и многого избегают, — возразила мисс Темпл.

— Теперь, когда я дожила до старости, — сказала мисс Марпл, — должно быть, я поневоле чувствую, какая это потеря — ранняя смерть.

— А я почти всю жизнь провела среди очень юных девушек, — сказала Элизабет Темпл, — и поняла, что каждое мгновение неповторимо и драгоценно. Помните, как у Элиота? «Мгновенье тиса не длиннее мгновенья розы»[248].

— Я понимаю, что вы имеете в виду… — сказала мисс Марпл. — Любая жизнь — это нечто целостное, как бы коротка она ни была. Но разве вам не кажется… — она запнулась, — что жизнь может быть и неполной… если… если ее безвременно оборвали?

— Наверное, это так.

Мисс Марпл взглянула на цветы, окружавшие их со всех сторон, и залюбовалась:

— Как хороши эти пионы! Бордюр[249] из одних пионов — очень изысканно, вы не находите? Они такие горделивые, и одновременно трогательно-хрупкие.

Элизабет Темпл повернулась к ней.

— Вы поехали в эту экскурсию ради усадеб или ради парков? — спросила она.

— Пожалуй, меня больше интересуют все-таки усадьбы, — сказала мисс Марпл. — Конечно, очень приятно любоваться парками, но усадьбы… они такие разные, у каждого своя история, там столько прекрасной старинной мебели и картин. — Затем она добавила: — Мой добрый друг преподнес мне это путешествие в подарок. Я ему бесконечно благодарна. Не так уж много известных поместий мне довелось повидать в своей жизни.

— Видимо, ваш друг очень добрый человек, — сказала мисс Темпл.

— А вы часто бывали в подобных экскурсиях? — спросила мисс Марпл.

— Нет. Да и на этот раз это не просто экскурсия.

Мисс Марпл пытливо на нее посмотрела. Она открыла было рот, но так и не решилась ничего спросить. Мисс Темпл ответила ей улыбкой.

— Вы хотели спросить, почему же я оказалась здесь? Может, попытаетесь угадать?

— О, с удовольствием, — сказала мисс Марпл.

— Тогда — пожалуйста. Любопытно. Очень любопытно, что может прийти вам в голову.

Мисс Марпл довольно долго молчала, не сводя с мисс Темпл пристального взгляда. Потом сказала:

— Ваша поездка наверняка не связана с вашей работой. Вы человек известный, ваша школа прославилась на всю страну. Но сейчас я вижу в вас не директора школы. Сейчас вы напоминаете мне пилигрима. Да-да. Вы похожи на странницу, совершающую паломничество.

Элизабет Темпл молчала. Потом медленно произнесла:

— А ведь вы попали в точку. Я совершаю паломничество.

Немного выждав, мисс Марпл сказала:

— Тот друг, который заказал для меня это путешествие и оплатил все мои расходы, умер. Его звали мистер Рафиль, и он был очень богат. Вы случайно не были с ним знакомы?

— Джейсон Рафиль? Я, разумеется, слышала это имя. Но встречаться нам не доводилось. Ни разу. Однажды он вложил деньги в проект, который интересовал и меня. В области образования. Я была безмерно ему благодарна. Он действительно был очень богатым человеком. Я видела в газетах известие о его смерти — несколько недель назад. Значит, он был вашим другом?

— Ну, не совсем. Мы с ним познакомились за границей, больше года назад. В Вест-Индии. Я о нем почти ничего не знаю. Ни о его жизни, ни о семье, ни о друзьях — если они у него были. Я знаю, что он был известным финансистом, но что касается его личной жизни… он был очень скрытным человеком. А вы знали кого-нибудь из его семьи или… знакомых? — Мисс Марпл помедлила. — Мне хотелось бы кое-что о нем узнать, но как-то неловко расспрашивать…

Мисс Темпл задумалась, что-то припоминая.

— Когда-то я знала одну девушку… — наконец заговорила она. — Она училась в «Фоллоуфилде» — в моей школе. Она не была родственницей мистера Рафиля, но была обручена с его сыном.

— Но так и не вышла за него замуж? — спросила мисс Марпл.

— Нет.

— Почему же?

— Так хочется думать, что она сумела трезво во всем разобраться. Он был не из тех молодых людей, которым можно с легким сердцем доверить судьбу своей любимой ученицы. Она была славная девушка — очень хорошенькая и очень ласковая. Не знаю, почему она за него не вышла. Мне никто ничего не говорил. — Она вздохнула. — Но это не так важно — она умерла…

— Отчего же она умерла?

Элизабет Темпл долго не сводила взгляда с пионов. Потом произнесла одно-единственное слово. Оно прозвучало как печальный гул колокола — сходство было пугающее, зловещее.

— Любовь! — сказала она.

Мисс Марпл переспросила, словно не веря своим ушам:

— Любовь?

— Одна из самых страшных вещей на свете, — сказала Элизабет Темпл.

И голос ее снова прозвучал скорбно, как похоронный звон:

— Любовь…

Глава 7 Приглашение

Мисс Марпл решила пропустить экскурсию, намеченную на вторую половину дня. Сославшись на усталость, она отказалась от посещения старинной церкви с витражами четырнадцатого века. Она хотела бы немного отдохнуть — и присоединиться к группе уже в чайной. Миссис Сэндборн сказала, что это очень разумное решение.

Сидя на скамеечке возле чайной, мисс Марпл раздумывала о том, что ей необходимо предпринять дальше.

Когда вся группа собралась, она вроде бы случайно оказалась рядом с мисс Кук и мисс Барроу и села с ними за один столик. Четвертым в их компании оказался мистер Каспар; но мисс Марпл полагала, что на него не будут обращать внимание — с его ломаным английским.

Проглотив кусочек бисквитного рулета, мисс Марпл наклонилась к мисс Кук, сидевшей напротив:

— Вы знаете, я совершенно уверена, что мы с вами где-то встречались. Абсолютно не помню где — память-то у меня теперь не та, что прежде, — но точно я вас где-то видела.

Мисс Кук несколько растерялась и с надеждой посмотрела на свою подругу, мисс Барроу. Мисс Марпл тоже. Но мисс Барроу явно не собиралась помогать им в разгадке этой тайны.

— Не знаю, бывали ли вы когда-нибудь в наших краях, — продолжала мисс Марпл. — Я живу в Сент-Мэри-Мид. Маленькая деревушка, по правде сказать. Конечно, теперь уже не такая и маленькая, со всех сторон дома растут словно грибы. Она недалеко от Мач-Бэнхем и всего в двенадцати милях от ломутского побережья.

— О… — протянула мисс Кук, — дайте-ка подумать..

Ломут я знаю очень хорошо, может быть…

Мисс Марпл вдруг радостно вскрикнула:

— Ну конечно же! Я гуляла в своем садике, а вы со мной заговорили. Вы еще сказали, что гостите у подруги…

— Как же, как же, — сказала мисс Кук. — Совсем голова дырявая… Теперь и я вас вспомнила. Мы еще обсуждали, как трудно нынче найти приличного садовника.

— Верно. Но вы сами не из наших мест, кажется? Вы у кого-то гостили…

— Ну да, гостила у… у… — Мисс Кук на минуту запнулась, видимо, на имена у нее тоже была неважная память.

— Может быть, у миссис Сазерленд? — подсказала мисс Марпл.

— Нет, ее звали… М-мм… Миссис…

— Гастингс, — уверенно заявила мисс Барроу, беря кусок шоколадного торта.

— О да, она живет в одном из новых домов, — сказала мисс Марпл.

— Гастингс, — неожиданно подхватил мистер Каспар с сияющим видом. — Я был в Гастингс[250] — я был тоже в Истборн[251].— И он снова расплылся в улыбке. — Очень красиво — у самой моря.

— Надо же какое совпадение, — продолжала мисс Марпл, — встретиться снова. Мир тесен, не правда ли?

— О, конечно — мы же все без ума от парков, — ответила она несколько невпопад.

— Цветы — это очень-очень красиво. Я очень их любить, — радостно сообщил мистер Каспар.

Мисс Марпл тут же переключилась на садоводство, обнаружив недюжинные познания в этом вопросе, мисс Кук тоже старалась не ударить в грязь лицом. Мисс Барроу время от времени вяло вставляла короткие замечания. Мистер Каспар молчал, продолжая расточать улыбки.

Позднее мисс Марпл по своему обыкновению легла передохнуть перед обедом и принялась подытоживать то, что узнала. Мисс Кук призналась, что была в Сент-Мэри-Мид и действительно проходила мимо дома мисс Марпл. Вроде бы случайно. Совпадение? Мисс Марпл, так и эдак обдумывала это слово — так ребенок перекатывает во рту леденец, пытаясь распробовать, какая у него начинка. Просто шла мимо? Или явилась туда с какой-то целью? Может, ей было велено «случайно» познакомиться с мисс Марпл.

«К любому совпадению, — сказала себе мисс Марпл, — всегда надо относиться с подозрением. Всегда лучше переоценить какое-то событие, чем его недооценить».

Овиду мисс Кук и мисс Барроу были типичные любительницы различного вида экскурсий, поэтому и подружились. По их словам, они каждый год куда-то выезжают. В прошлом году они были в круизе по Средиземному морю, в позапрошлом — любовались тюльпанами в Голландии, а годом раньше побывали в Северной Ирландии. В сущности, очень славные женщины и самые что ни на есть обыкновенные.

Но мисс Марпл показалось, что мисс Кук немного замешкалась, словно не зная, стоит ли говорить, что она была в Сент-Мэри-Мид, или нет. Даже посмотрела на свою подругу — будто ждала от нее подсказки. Видимо, мисс Барроу у них за старшую.

«Честное слово, опять я вообразила себе бог знает что, — подумала мисс Марпл. — Может быть, мне это просто показалось».

Ей внезапно вспомнилось слово «опасность». В своем первом письме мистер Рафиль упомянул об опасности, а во втором намекнул, что ей нужен ангел-хранитель. Неужели все это так рискованно — и ей надо остерегаться? Но почему? И кого?

Только не мисс Кук и мисс Барроу. Они совершенно безобидные.

И все же… мисс Кук выкрасила волосы и сделала новую прическу. То есть постаралась по мере сил изменить свою внешность. Это было по меньшей мере странно! Впрочем, довольно о ней.

Мистер Каспар — вот кто мог быть действительно опасен. Что, если он только делает вид, что плохо понимает по-английски? Мистер Каспар вдруг показался ей весьма подозрительным субъектом.

Мисс Марпл так и не смогла расстаться с викторианским предубеждением против иностранцев. Они такие непредсказуемые. Она и сама понимала, как это глупо — у нее ведь множество друзей в разных странах. И все-таки?… Мисс Кук, мисс Барроу, мистер Каспар да еще этот юноша с буйной шевелюрой — Эмлин Как-его-там — из заядлых бунтарей. Мистер и миссис Батлер — такие милые американцы — только вот не слишком уж они милые.

— Ну вот что, — пробормотала мисс Марпл. — Пора взять себя в руки.

Она принялась внимательно изучать завтрашний маршрут.

День обещал быть очень напряженным. С утра пораньше дальняя поездка, а днем прогулка вдоль берега — там очень интересные цветы, но это наверняка утомительно.

В путеводителе имелось примечание: те, кто предпочитают отдохнуть, могут остаться в отеле (при «Золотом вепре» имеется очень приятный парк) или погулять по живописным окрестностям — вся прогулка займет не больше часа.

Мисс Марпл и не подозревала, какой ее ждет сюрприз…

Когда она, вымыв руки перед ленчем, спустилась в холл «Золотого вепря», к ней подошла женщина в твидовом костюме.

— Простите, не вы ли Джейн Марпл — мисс Джейн Марпл? — спросила она, заметно волнуясь.

— Да, это я, — сказала мисс Марпл не без удивления.

— Я — миссис Глинн. Лавиния Глинн. Я живу здесь поблизости с двумя своими сестрами, и мы… видите ли, нас известили о вашем приезде…

— Известили о моем приезде? — переспросила мисс Марпл, вконец озадаченная.

— Да. Наш очень старый друг, он написал нам письмо, уже недели три прошло, не меньше — но его просьба касалась сегодняшнего дня. Он написал, что с экскурсией по знаменитым усадьбам и паркам должна приехать одна его очень хорошая знакомая — или… может быть, даже родственница… точно не помню.

С лица мисс Марпл не сходило удивленное выражение.

— Я говорю про мистера Рафиля, — пояснила миссис Глинн.

— О! Мистер Рафиль, — сказала мисс Марпл, — а разве вы не знаете… что он…

— Что он умер? Да. Мы в шоке. Мы только что получили письмо… Я думаю, это произошло почти сразу же после того, как он нам написал. И мы просто обязаны выполнить его просьбу. Видите ли, он хочет, чтобы вы несколько дней провели у нас… Дело в том, что экскурсии по нашим достопримечательностям не каждому под силу. Конечно, для молодежи никаких проблем, но людям в возрасте… Здесь приходится передвигаться исключительно своим ходом, да еще взбираться на крутые склоны.

Мы с сестрами будем очень рады, если вы согласитесь погостить у нас. Наш дом всего в десяти минутах отсюда, и я уверяю вас, что мы покажем вам все самое интересное.

Мисс Марпл на минуту задумалась. Миссис Глинн понравилась ей с первого взгляда — добродушная толстушка, приветливая, хотя и немного застенчивая. Кроме того, возможно, это и есть долгожданное указание мистера Рафиля — следующий шаг, который он предписал ей совершить?

Одно только непонятно — с чего это вдруг ей стало не по себе? Может быть, потому, что она уже успела привыкнуть к своим попутчикам, хотя и знакомы-то они всего три дня…

Она обернулась к миссис Глинн, которая с волнением ждала ответа.

— Благодарю вас за приглашение. Буду очень рада погостить у вас.

Глава 8 Три сестры

Мисс Марпл стояла у окна и смотрела на сад, но словно его не видела. Не часто с ней такое случалось — обычно она сразу примечала, ухожен он или не очень. В данном случае об этом, видимо, и не помышляли… Впрочем, и сам дом был изрядно запущен.

Прекрасных пропорций, но какой-то обветшалый, и мебель, некогда очень стильная, давным-давно не натиралась воском.

Этот дом явно никто не любил и никто за ним не ухаживал — по крайней мере в последние годы. Он заслуживал свое название: «Старая усадьба». Дом, не лишенный своеобразной красоты и изысканности, совсем зачах без заботы и ласки. Когда-то его любили и холили. Потом дочери хозяев повыходили замуж, сыновья переженились и разъехались кто куда. И теперь в нем доживала свой век миссис Глинн и ее сестры. Она и рассказала обо всем этом мисс Марпл, пока провожала ее в предназначенную ей спальню. Они втроем унаследовали дом от дядюшки. Сама она приехала сюда после смерти мужа. И дом, и его обитательницы состарились, их доходы упали, и им было теперь крайне трудно нанять необходимую прислугу.

Обе ее сестры, обе мисс Бредбери-Скотт, как поняла мисс Марпл, замуж так и не вышли; одна была старше, другая моложе миссис Глинн.

Во всем доме не было ни одной детской вещи. Ни старого мячика, ни потрепанной кукольной коляски, ни маленького столика или стульчика. В этом доме жили только три состарившихся женщины.

— Сразу вспоминается Россия, — пробормотала себе под нос мисс Марпл. — Кажется, у них есть такая пьеса. Чехова. Или Достоевского? Нет, никак не вспомню… Три сестры[252]. Но эти сестры нисколько не похожи на тех, что мечтали уехать в Москву. Эти трое, судя по всему — да почти наверняка, — довольны нынешним своим положением.

Она уже познакомилась с двумя другими сестрами, они ее встретили — одна вышла из кухни, вторая спустилась сверху по лестнице. В их манерах сразу чувствовалось хорошее воспитание, это были настоящие леди. В юности у мисс Марпл как-то раз сорвалось с языка — «опустившиеся леди». Бытовало тогда такое выражение. А ее отец заметил:

«Нет, дорогая Джейн, леди не может быть опустившейся, хотя она может быть в бедственном положении».

В наши дни леди не так уж часто оказываются в бедственном положении. Им помогает государство, или благотворительные общества, или богатые родственники. А иногда — такие люди, как мистер Рафиль. И ему пришлось о многом позаботиться. Вероятно, он уже знал, что шансов у него нет. Хотя доктора обычно не теряют надежды, что их пациент еще поживет — они привыкли к тому, что страдальцы, которым уже назначен определенный срок, словно обретают второе дыхание — они по-прежнему обречены, но упорно сопротивляются смерти. Мисс Марпл прекрасно помнила по собственному опыту, с каким изумлением больничные сестры каждое утро подходили к пациенту, которого не чаяли застать живым. А когда они делились своими мрачными предположениями с врачом, тот обычно небрежно им бросал: «Пожалуй, протянет еще недельку-другую». Конечно, доктор по доброте душевной надеется на лучшее, думала сестра, но только зря все это. А доктор очень редко ошибался. Он знал, что человек, как бы он ни страдал, какое бы жалкое существование ни влачил, все равно цепляется за жизнь до последней минуты и никогда не сделает ничего такого, что сократит ему эту жизнь. Иными словами, он совсем не торопится попасть в иной, никому не ведомый мир!

Мистер Рафиль. Именно о нем думала мисс Марпл, глядя невидящим взглядом поверх деревьев. Она чувствовала, что начинает понимать, зачем он «заманил» ее в эту поездку. Как выразилась бы ее прислуга, Черри, у него «образовалась проблема». Когда проблемы возникали у самой Черри, она, как правило, шла за советом к мисс Марпл.

На этот раз мистер Рафиль не мог сам справиться со своей проблемой, что должно было его сильно раздражать, — ведь он привык лично улаживать свои проблемы. К сожалению, он был прикован к постели и обречен. Свои финансовые дела он мог урегулировать посредством своих душеприказчиков и подчиненных. Но, видимо, не все можно было решить с помощью денег.

— И тогда он вспомнил обо мне, — подвела итог мисс Марпл. — Да-да, он считал, что у меня способности определенного рода…

Но в общем ничегошеньки-то он о ней не знал — кроме того, что она увлекается цветами. Да только едва ли проблема, которую мисс Марпл предстояло разрешить, связана с выращиванием цветов… Конечно же ей предстоит иметь дело с преступлением — только вот каким?

Мистер Рафиль сделал ряд распоряжений, и его душеприказчики, как им и было велено, отослали ей его послание. Только вот какой в этом смысл? Позвал бы ее к себе и дал поручение — она бы, конечно, не смогла отказать умирающему человеку. Но мистер Рафиль не хотел ее принуждать (а он это умел), ему проще и привычней было ей заплатить — заплатить за определенную работу. А еще он постарался заинтриговать ее, чтобы она занималась его делом с удовольствием. Нет, он не то чтобы покупал ее. Он хотел разжечь ее любопытство. А еще, он за все привык платить. В сущности, в деньгах она не так уж и нуждается. Приятно, конечно, побаловать себя, но можно обойтись и без этого. У нее есть чудесный племянник, который очень ее любит, и если у нее возникнут какие бы то ни было затруднения: необходимость отремонтировать дом, проконсультироваться у какого-нибудь врача на Харли-стрит или позволить себе что-то из ряда вон выходящее — милый Реймонд всегда ей поможет. Хотя нет, подобная сумма должна была ее разлакомить. Это как в «Айриш свип», ирландской лотерее, где можно выиграть громадные деньги, которых тебе бы и в глаза не видать, если бы не такой случай… удача…

Как бы то ни было, подумала мисс Марпл, ей тоже понадобится удача, а кроме того, надо будет многое взвесить и обдумать — не исключено, что все это очень опасно. Но в любом случае придется потрудиться. Может быть, он просто не хотел навязывать ей свое мнение? Потому что сомневался в собственной правоте. На него это не очень-то похоже, но кто знает? Решил, что изнурительная болезнь сделала его чересчур мнительным и что мозги у него уже не те, что прежде. Так что она, в качестве его поверенного, должна сама все выяснить и сделать правильные выводы. Что ж, она постарается…

Ее отправили в путешествие — значит, решить эту неведомую задачу, находясь в Сент-Мэри-Мид, было никак нельзя. Не помогли бы ни опросы соседей, ни газетные вырезки. Впрочем, какие опросы, когда неизвестно, кого расспрашивать и о чем.

Ей было предписано сначала посетить его адвокатов, потом дали ознакомиться с письмом у себя дома, затем отправили в это чудесное путешествие. В конце концов она попала сюда, в этот дом, где ее уже ждали. Мистер Рафиль позаботился и об этом. Следовательно, она послана в этот дом с определенной целью. Может быть, всего на пару дней, а может, придется задержаться. Вероятно, ее уговорят погостить еще. Ну, и что же дальше?

Миссис Глинн и ее сестры. Они должны быть в чем-то замешаны. А вот в чем именно? В этом ей придется разобраться. Но времени у нее не так уж и много. Вот что плохо. А выуживать нужные сведения она умела. Пользуясь тем, что от общительной, разговорчивой старушки никто и не ждет ничего, кроме непрестанной болтовни и расспросов… ведь пожилые дамы так любят посплетничать.

Вот она… на затравке и примется рассказывать о своем детстве, а в ответ какая-нибудь из сестер начнет вспоминать свое: будет болтать о любимых блюдах, о старых слугах, о дочерях, кузинах и прочей родне, о путешествиях, браках, рождении детей — и, конечно — о тех, кто умер. И, услышав о чьей-то смерти, мисс Марпл не выдаст своего внезапного интереса, а скорбным голосом произнесет: «Боже правый, как же это печально!» Ей придется выведать тысячи подробностей во взаимоотношениях, чтобы выловить какие-то, не укладывающиеся в обычные рамки нюансы. Возможно, даже не связанные напрямую с сестрами. Происшествия, которые они могут упомянуть и от которых можно было бы оттолкнуться. Так или иначе, но она обязательно что-то найдет… Послезавтра ей нужно будет присоединиться к своей группе — если, конечно, не обнаружится, что ей необходимо остаться здесь. Она невольно перенеслась мыслями к своим попутчикам. Может быть, то, что она ищет — как раз там, в ее группе.

Один человек или несколько… какая-то старая, давно забытая история… Она слегка нахмурилась, пытаясь что-то припомнить. Что-то промелькнуло в ее мозгу, из-за чего она недавно подумала: «Ну конечно же, так я и знала», — а вот что она знала?..

Она снова вспомнила о сестрах. Не слишком ли она засиделась в своей комнате? Надо поскорее вынуть из чемодана то, что ей понадобится в самое ближайшее время: платье, в которое она переоденется к обеду, ночную рубашку, халат и мешочек с туалетными принадлежностями. И — вниз, к хозяйкам, развлекать их приятной беседой. Ей предстояло выяснить очень важную вещь. Кто для нее эти три сестры — союзницы или, наоборот, противницы? Пока неясно. Следует все тщательно обдумать.

В дверь постучали, и вошла миссис Глинн.

— Мне так хотелось бы, чтобы вам у нас было уютно! Помочь вам распаковать вещи? К сожалению, наша прислуга будет только завтра. Тогда она обо всем позаботится.

— Большое спасибо, — сказала мисс Марпл. — Я уже достала все необходимое.

— Я пришла, чтобы проводить вас вниз. В этом доме легко заплутаться, он такой старый. Две лестницы, к ним надо привыкнуть. Случалось, наши гости сами не могли найти дорогу.

— Вы очень любезны, — сказала мисс Марпл.

— Тогда спустимся в гостиную и выпьем по рюмочке хереса перед ленчем.

Мисс Марпл охотно приняла приглашение и последовала за радушной хозяйкой. Она подумала о том, что миссис Глинн гораздо моложе нее. Лет пятьдесят, не больше. Мисс Марпл спускалась по ступенькам с осторожностью — на левую коленку давно нельзя было полагаться. Впрочем, она опиралась на перила. Лестница была на редкость красивая, и она не преминула выразить свое восхищение.

— И вообще, дом у вас замечательный, просто нет слов, — добавила она. — Наверное, восемнадцатый век. Я права?

— Тысяча семьсот восьмидесятый, — подтвердила миссис Глинн.

Кажется, ей польстило восхищение мисс Марпл. Она провела гостью в очень просторную гостиную. Мисс Марпл приметила несколько прекрасных старинных вещей. Стол времен королевы Анны и бюро с круглой откидной крышкой. Несколько довольно громоздких викторианских диванов и комодов. Ситцевые занавески уже немного выцвели, пол гостиной был устлан превосходным ковром, очевидно, ирландской работы. Мисс Марпл решила, что это ковер из Лимерика[253], они очень похожи на обюссонские[254]. И наконец, необъятных размеров потертый диван, крытый бархатом. В гостиной уже сидели сестры миссис Глинн. Когда вошла мисс Марпл, обе встали и подошли к ней — одна пригласила ее присесть, другая предложила рюмочку хереса.

— Вам удобно в этом кресле? Многим нравится, что у него такая высокая спинка.

— Мне тоже, — сказала мисс Марпл. — Для моей спины лучше и не надо.

Судя по всему, сестрам тоже иногда досаждала боль в спине. Старшая сестра — высокая, красивая женщина, смуглая, ее черные волосы сзади были схвачены в узел.

Младшая — много моложе. Худая, ее волосы, когда-то светлые, совсем поседели и были небрежно разбросаны по плечам, что придавало ей какой-то потусторонний вид. «Вылитая Офелия[255] в старости», — подумала мисс Марпл.

Клотильда на Офелию совсем не походила, зато Клитемнестра[256] из нее получилась бы отменная — она вполне могла бы заколоть мужа в ванной и при этом испытать огромное удовольствие. Однако, мужа у нее никогда не было, так что этого случиться просто не могло. А прикончить кого-нибудь другого… кроме своего Агамемнона… нет такого мисс Марпл представить себе не могла.

Клотильда Бредбери-Скотт, Антея Бредбери-Скотт, Лавиния Глинн. Клотильда была красива, Лавиния — несколько простовата, но явно славная, а Антея… у нее были большие серые глаза — и постоянно чуть дергавшееся веко… И еще у нее была странная привычка: все время оглядываться то направо, то налево, а иногда даже назад, — будто она все время боится, что кто-то находится у нее за спиной… «С чего бы это», — подумала мисс Марпл. Антея ее заинтересовала.

Они уселись, и завязалась беседа. Миссис Глинн вышла — видимо, на кухню. Как поняла мисс Марпл, именно она несла основные хлопоты по хозяйству.

Разговор зашел о вещах самых обыденных. Клотильда рассказала про дом. Он издавна принадлежал их семье: сначала двоюродному дедушке, потом дяде, который завещал его ей и двум ее сестрам, и вот теперь они живут все вместе.

— Видите ли, его единственный сын погиб на войне, — пояснила мисс Бредбери-Скотт, — а после него мы были самыми близкими родственниками.

— Здесь все так соразмерно, — сказала мисс Марпл. — Ваша сестра сказала, что дом был построен в семьсот восьмидесятом.

— Да, примерно. Но я бы не возражала, если бы он был поменьше и не так затейливо распланирован.

— Да и ремонт нынче очень уж дорогое удовольствие, — заметила мисс Марпл.

— Вы совершенно правы. — Клотильда вздохнула. — И мы вынуждены просто оставлять все как есть. Как ни грустно, многое постепенно разваливается. Садовые постройки, например, оранжерея. У нас была прекрасная оранжерея.

— Там рос чудный мускатный виноград, — сказала Антея. — А изнутри по всем стенам вился «Черри Пай». Да, мне его жаль до слез. Но откуда было взять садовника в военное время. У нас был садовник, очень молодой, и его призвали в армию. Тут уж ничего не поделаешь — ухаживать за оранжереей было некому, вот она и развалилась.

— И теплица возле дома — тоже.

Сестры вздохнули — так вздыхают люди, которым время приносит перемены, и отнюдь не к лучшему.

В этом доме все было пропитано тоской, и даже — горем, и от этого горя никуда не уйти — слишком уж глубоко оно въелось. В самые стены… Мисс Марпл вдруг пробрала дрожь.

Глава 9 Polygonum baldschuanicum

На стол были поданы самые обычные блюда: баранья нога, жареный картофель, затем пирог со сливовым вареньем, сливки в маленьком молочнике и не слишком вкусное печенье. Картины на стенах столовой — мисс Марпл догадалась, что это семейные портреты викторианской эпохи — особой художественной ценности не представляли. Громоздкий буфет, старинный, из красного дерева красивого сливового оттенка, темно-алые шелковые гардины, а за добротным столом, составлявшим пару к буфету, свободно бы уселось человек десять.

Мисс Марпл начала рассказывать о разных мелких происшествиях, приключившихся с ней в этой поездке. Но, поскольку путешествие длилось пока всего три дня, эта тема вскоре иссякла.

— Я полагаю, мистер Рафиль был вашим старинным другом? — спросила старшая мисс Бредбери-Скотт.

— Я бы так не сказала, — ответила мисс Марпл. — Я познакомилась с ним, когда отдыхала в Вест-Индии. Он туда поехал, насколько я поняла, для поправки здоровья.

— Да, он ведь несколько лет был почти полным калекой, — сказала Антея.

— Очень грустно, — сказала мисс Марпл. — Жестокая судьба. Его мужество просто восхищало меня. Работал он постоянно. Каждый день диктовал своей секретарше кучу писем и телеграмм. Понимаете, он не желал мириться со своим положением.

— Да, это в его духе, — сказала Антея.

— Мы последнее время с ним почти не виделись, — сказала миссис Глинн. — Конечно, человек он был занятой. Но тем не менее не забывал прислать нам открыточку на Рождество.!

— Вы живете в Лондоне, мисс Марпл? — спросила Антея.

— Нет-нет. Я живу в небольшой деревушке на полпути между Ломутом и Маркет-Бейсингом. От Лондона милях в двадцати пяти. Это было прелестное патриархальное местечко, но теперь все меняется, и так быстро — они это называют новой застройкой. — И тут же добавила: — А мистер Рафиль, кажется, жил в Лондоне? Я видела в регистрационной книге в Сент-Оноре его адрес — где-то на Итон-сквер, или на Белгрейв-сквер[257], точно не помню.

— У него было имение в Кенте[258],— сказала Клотильда. — По-моему, он приглашал туда гостей — изредка. По большей части деловых партнеров или друзей из-за рубежа. Мы у него там так ни разу и не были. Когда он нас приглашал, а это было очень редко, он принимал нас в Лондоне.

— Как мило с его стороны, что он попросил вас принять меня, — сказала мисс Марпл. — По правде сказать, от столь занятого человека не ждешь такого внимания.

— Нам уже случалось принимать его друзей, когда они бывали здесь проездом, с этой же экскурсией. Эти туры очень хорошо организованы. Но на всех, конечно, не угодишь. Молодым хочется погулять подольше, полазить по холмам, им все нипочем. А те, кому это уже не по силам, вынуждены сидеть в отеле. Я уверена, что сегодняшний поход, да и завтрашний — к башне святого Бонавентуры[259] — слишком бы вас утомил. На завтра, кажется, назначена еще прогулка на остров, в лодке, представляете себе? А море здесь у нас иногда бывает таким неспокойным…

— Да и большие особняки осматривать тоже очень утомительно, — вставила миссис Глинн.

— Мне ли не знать, — сказала мисс Марпл. — То ходишь, то стоишь — и всегда часами. К вечеру просто ног под собою не чувствуешь. На самом деле мне уже поздновато ввязываться в подобные мероприятия, но слишком велико искушение — так хочется увидеть всю эту красоту… роскошные комнаты с антикварной мебелью! Чудесные картины!

— И парки, — добавила Антея. — Вы парки любите?

— О да, — сказала мисс Марпл. — Парки для меня — все. Судя по описаниям в буклетах, нам еще предстоит увидеть самые красивые — в поместьях, которые мы посетим. Думаю, это будет восхитительно! — И она с сияющей улыбкой поглядела на своих сотрапезниц.

Беседа была вполне приятной и непринужденной, но мисс Марпл чувствовала непонятную напряженность… Ощущение какой-то нарочитости, чего-то неестественного. А что может быть неестественного? Разговор-то ведь шел о самых обыденных вещах.

Три сестры — снова вдруг подумалось ей. Почему-то ее смущала именно цифра «три», навевала мрачные мысли… Три сестры. И ведьм в «Макбете» тоже было три[260]. Полно, эти три сестры нисколько не похожи на тех «зловещих сестер». Мисс Марпл в глубине души всегда считала, что театральные режиссеры совершенно неправильно интерпретируют тех трех ведьм. Ей вспомнилась одна из постановок, самая нелепая. Три ведьмы напоминали гротескные[261] фигуры в пантомиме[262] — они плясали, извивались, скользили по сцене в каких-то несуразных высоких колпаках, шелестя крыльями. Мисс Марпл сказала тогда своему племяннику, который решил порадовать ее этим шедевром: «Знаешь ли, дорогой Реймонд, если бы мне довелось ставить эту дивную пьесу, я бы сделала трех ведьм совсем другими. У меня бы они были самыми обыкновенными старушками. Скажем, родом из Шотландии. И они бы не плясали и не кривлялись. Только посматривали искоса бы друг на друга, а вас бы пробирал ужас — именно потому, что они с виду такие обыкновенные — как все мы».

Доев кусок сливового пирога, мисс Марпл взглянула на Антею, сидевшую напротив. Самая заурядная особа, неопрятная, очень рассеянная, может быть, даже малость не в себе. Что уж такого в ней угрожающего?

«Опять мне мерещится бог знает что», — подумала мисс Марпл.

После ленча ей предложили прогуляться по саду. Сопровождать ее поручили Антее. Сад произвел на мисс Марпл удручающее впечатление, а ведь когда-то за ним тщательно ухаживали. Это сразу чувствовалось.

В нем не было ничего особо примечательного — типичный сад времен королевы Виктории. Аллейки, обрамленные декоративным кустарником; газон, который когда-то был аккуратно подстрижен, а тропинки расчищены. Огород, акра[263] в полтора, явно слишком большой для трех сестер, теперешних обитательниц дома, он был засажен, дай бог, на треть, остальные две трети были покрыты сорняками. Густая бузина заполонила почти все клумбы, и мисс Марпл так и хотелось оборвать цепкие ветви, так по-хозяйски разросшиеся повсюду.

Волосы мисс Антеи растрепались еще больше и развевались на ветру. Говорила она отрывисто, нервно:

— У вас, наверно, хороший сад.

— Не сад, а садик — совсем маленький, — уточнила мисс Марпл.

Они прошли по заросшей травяной дорожке к какому-то странному холмику у стены.

— Наша оранжерея, — сказала Антея с тоской в голосе.

— Ах да — у вас там рос виноград.

— Три сорта, — сказала Антея. — «Черный Хэмберг» и еще белый, мелкий, очень сладкий. А третий — великолепный мускат.

— Вы еще упоминали гелиотроп[264].

— «Черри Пай», — сказала Антея.

— Ах да, «Черри Пай». У него дивный аромат. Вас здесь не бомбили?[265] Может, это от взрыва?

— Нет-нет, здесь обошлось без бомбежек. Просто она от времени обветшала и рассыпалась. Мы поселились не так давно… и у нас не было денег ни на ремонт, ни на строительство новой оранжереи. Да и зачем? Раз нам все равно не на что ее содержать. Так что мы просто дали ей развалиться. А она вся заросла…

— Да, и он ее совсем закрыл — этот вьюнок. Видите, он уже начинает цвести.

— Да самый вьющийся из всех вьющихся, — сказала Антея Латинское название «Поли»… Что-то такое длинное.

— Да-да. Кажется, я знаю. Polygonum baldschuanicum. Растет все мгновенно. Незаменим, когда надо скрыть какие-нибудь развалины или еще что-нибудь неприглядное — чтобы не лезло в глаза.

Земляная насыпь и вправду была сплошь покрыта зеленым ковром листвы с белыми бутонами. Мисс Марпл знала, что этот самый полигонум — вытеснит все, что только попытается прорасти.

— Должно быть, оранжерея была просторная, — заметила она.

— О да — у нас там были персики. И нектарины[266].— Антея, казалась, готова была расплакаться.

— Теперь здесь очень красиво, — сказала мисс Марпл, пытаясь ее утешить. — Смотрите, скоро тут распустятся цветочки…

— Вон там по той дорожке, налево, — очень красивая магнолия, — сказала Антея. — А здесь был очень нарядный цветочный бордюр — пестрый такой. Но теперь и он нам не по силам. Теперь нам все не по силам. Все развалилось — ничего не осталось.

Она быстро пошла по тропинке вдоль стены, затем резко свернула в сторону. Она все прибавляла шагу, почти бежала. Мисс Марпл едва за ней поспевала. Ей показалось, что Антея намеренно уводит ее подальше от оплетенных вьющимся кустарником развалин. От этого места… Может быть, ей стыдно, что от прежней роскоши не осталось и следа? Да, этот полигонум разросся тут в чудовищном изобилии. Подстригли бы его, что ли, придали бы пристойный вид. А то здесь словно настоящие джунгли.

Она будто спасается бегством, подумала мисс Марпл, семеня следом за своей спутницей. Ее внимание привлек развалившийся свинарник, вокруг которого ютилось несколько кустиков мелких роз.

— Наш двоюродный дедушка держал несколько свинок, — объяснила Антея. — Но теперь-то никому и в голову не придет этим заниматься, верно? Боюсь, от них было бы слишком много шума. А это штамбовые розы. За ними особого ухода не нужно.

— Да, знаю, — сказала мисс Марпл и словно ненароком назвала несколько самых новых сортов роз. Все их названия явно были мисс Антее в новинку.

— А вы часто ездите в туристские поездки?

Вопрос застал мисс Марпл врасплох.

— Вы хотите спросить — по таким вот маршрутам?

— Да. Некоторые ездят каждый год.

— Что вы — я об этом и мечтать не могла, при моих-то доходах. Это путешествие мне преподнес друг — вместо подарка ко дню рождения. Я так ему благодарна…

— О! А я все думала, думала… Почему вы сюда поехали. То есть… ведь такие поездки очень утомительны… Хотя… если вы ездили в Вест-Индию и вообще в такие места…

— О, в Вест-Индию я тоже попала благодаря щедрости одного человека. В тот раз — собственного племянника. Он у меня чудесный мальчик. Так внимателен к старой тетке.

— Ах, вот что… Да, я понимаю…

— Не могу себе представить, что бы мы делали без нашей молодежи, — сказала мисс Марпл. — Они такие отзывчивые, ведь правда?

— Ну да… возможно. Признаться, я не знаю. У меня… у нас нет таких родственников.

— А у вашей сестры, миссис Глинн, нет детей? Она о них ничего не говорила. А спрашивать как-то неловко.

— Нет. У нее детей не было. Может, это и к лучшему.

«Интересно, почему к лучшему», — подумала мисс Марпл, возвращаясь в дом.

Глава 10 «Былой любви златые дни»

1

На следующее утро в половине девятого раздался деловитый стук в дверь, и как только мисс Марпл сказала «Войдите!», в комнату вошла средних лет женщина с подносом, на котором стоял чайник, молочник, чашка и тарелочка с бутербродами.

— Чайку с утра пораньше, мэм, — весело объявила она. — Денек сегодня славный, ни единого облачка. Да вы уже и занавески открыли. Значит, спали хорошо?

Отлично, — сказала мисс Марпл, откладывая в сторону маленькую духовную книжечку, которую читала по утрам.

— Да, денек сегодня отличный, ей-богу. Как по заказу для туристов, что собираются на гору Бонавентуры. А вы правильно сделали, что с ними не пошли. Если у кого ноги болят, чистое мученье, уж вы мне поверьте.

— Мне здесь очень нравится, — сказала мисс Марпл. — Я так благодарна мисс Бредбери-Скотт и миссис Глинн, что пригласили меня погостить.

— Да и им тоже приятно. Ведь, когда гости в доме, и самим повеселей. У нас тут нынче не очень весело живется.

Она пошире раздвинула занавески на окне, передвинула кресло и поставила кувшин с горячей водой в фаянсовый таз.

— На верхнем этаже у нас ванная, — сказала она, — но мы всегда приносим горячую воду тем, кто в возрасте, чтобы им не бегать по лестницам взад-вперед.

— Вы очень добры, спасибо — вы, должно быть, хорошо знаете этот дом?

— Я здесь еще девчонкой служила — в горничных. Тогда держали троих — повариху, горничную да еще и судомойку — при старом полковнике. Он и лошадей держал, а при них — конюха. Ах, какое времечко было! Но, видно, правду говорят — беда никогда не приходит одна. Жена у полковника умерла совсем молодой. Сына на войне убили, а дочка — единственная — укатила на край света. Вышла замуж и уехала в Новую Зеландию, представляете? Там и умерла родами, и младенчик с ней. Так он и жил здесь, один горе свое мыкал, и дом совсем запустил — не приглядывали ни за чем как полагается. А как пришло время умирать, отказал дом своей племяннице, мисс Клотильде, и ее сестрам, и мисс Клотильда с мисс Антеей тут же сюда переехали — а потом и мисс Лавиния овдовела и к ним перебралась… — Она вздохнула и покачала головой. — Они-то и вовсе тут ни о чем не заботились — денег-то взять негде, — и сад остался без присмотра…

— Все это очень печально, — сказала мисс Марпл.

— А ведь такие хорошие женщины… Мисс Антея, правда, немного с чудинкой, зато мисс Клотильда в университете училась, она такая умная — на трех языках разговаривает! А миссис Глинн очень душевная, очень. Когда она к нам приехала, я подумала: ну теперь все наладится. Но кто мог знать, что все так получится? Право, мне иногда кажется, что на этом доме лежит проклятье.

Мисс Марпл посмотрела на нее вопросительно.

— Пришла беда — отворяй ворота. Вот был ужас, когда тот самолет разбился — в Испании — все до одного погибли. Эти самолеты, страх один — да я ни за что бы в такой не села. И друзья мисс Клотильды — муж и жена — оба погибли, а дочка, по счастью, еще в школе училась и осталась в живых, и мисс Клотильда привезла ее к нам жить, и уж так о ней заботилась — ничего не жалела! За границу возила — в Италию, во Францию — любила, как родную дочь. Девочка была такая веселая, такая покладистая, ласковая. Кто же думал, что с ней стрясется такое… Ужас, да и только!

— Ужас? А что стряслось? Это здесь случилось?

— Да нет — слава Богу, не здесь. Хотя можно сказать, что здесь. Здесь она его и повстречала. Он жил поблизости — леди были знакомы с его отцом, говорят, богатейший был человек — вот они и пригласили его к себе — с того все и началось…

— Любовь?

— Да она-то в него влюбилась с первого взгляда. Он на вид был очень приятный молодой человек, и поговорить умел, она с ним никогда не скучала. Кто бы мог подумать… да никогда в жизни… — У нее сорвался голос.

— У них начался роман? А потом все разладилось? И девушка покончила с собой? Совершила самоубийство?

— Самоубийство? — Женщина уставилась на мисс Марпл широко раскрытыми глазами. — Да кто это вам наболтал такого? Это было убийство, самое настоящее убийство. Он ее задушил, а потом голову разбил — чуть не в лепешку. Мисс Клотильде пришлось потом ее опознавать — приехала сама не своя и с тех пор все никак не опомнится. Тело нашли аж за тридцать миль отсюда — в кустах возле заброшенной шахты. Люди говорят, что он ее не первую убил. И другие девушки были до нее. Ее-то полгода не могли найти. Полиция все как есть обыскала. Да! Вот ведь какой оказался злодей, исчадие ада — такой он был сызмальства, я думаю. Нынче говорят, будто есть такие люди, которые за себя не отвечают — с головой у них не все в порядке, и судить их за это нельзя, они, мол, не ведают, что творят. Ни одному слову не верю! Убийца — он и есть убийца. Теперь их даже вешать перестали. Конечно, я знаю, что в старых семьях нет-нет да и уродится сумасшедший — вот в Брассингтоне жили такие Дервенты. Так у них через поколение кто-нибудь да кончает жизнь в приюте для умалишенных. И еще старушка миссис Полетт: разгуливала по дорогам в бриллиантовой диадеме и твердила, что она — Мария Антуанетта[267], пока ее не упекли в психушку. А ведь она была не совсем сумасшедшая — так, с придурью. Но этот малый!.. Да, он был настоящий дьявол.

— И что с ним сделали?

— К тому времени смертную казнь отменили — а может, он годами не вышел, молод был, чтобы его повесить. Да я уж и не упомню. Признали виновным. И посадили то ли в Бостон, то ли в Бродсанд — тюрьма такая, на букву «Б».[268]

— И как звали этого юношу?

— Майкл… фамилию не помню. Лет десять уж прошло — разве упомнишь. Какая-то итальянская — вроде как на картинах. Из художников, будто — Рафаэль, есть такой?

— Майкл Рафиль?

— Правильно! Ходили слухи, что его отец — ну тот, богач — вытащил его из тюрьмы. Как в «Грабителях банков». Только, по-моему, все это болтовня…

Так. Значит, это было не самоубийство. Это было убийство. «Любовь!» Вот как Элизабет Темпл назвала причину смерти девушки. В каком-то смысле она была права. Юное создание полюбило маньяка, и эта любовь принесла ей нежданную и ужасную смерть.

Мисс Марпл слегка вздрогнула. Вчера, по дороге сюда, она видела на улице объявление, набранное в типографии:

УБИЙСТВО НА ЭПСОМ ДАУНЗ[269],

НАЙДЕНО ТЕЛО ВТОРОЙ ДЕВУШКИ,

МОЛОДЫЕ ЛЮДИ, ОЧЕНЬ ПРОСИМ

ПОМОЧЬ ПОЛИЦИИ.

Значит, история повторяется. Старый сюжет — чудовищный сюжет.

И неожиданно в ее памяти всплыли давно забытые строчки:

Белая роза в горниле страстей, Ручей говорливый в Долине теней, Сказочный принц в скуке сереньких дней… О, что беззащитней тебя и нежней, Белая роза — Юность.

Кто же защитит Юность от страданий и смерти? Юность — она ведь никогда не могла, не умела себя уберечь. Может быть, они слишком мало знали? Или, наоборот, знали слишком много? И им начинало казаться, что они знают — все.

2

На следующее утро мисс Марпл спустилась вниз, очевидно, несколько раньше, чем ее ожидали, и не обнаружила никого из хозяек. Она вышла из дома и обошла сад. И вовсе не потому, что накануне этот сад ее очаровал. Ее преследовало какое-то смутное ощущение: словно ей нужно непременно обратить внимание на что-то очень важное — что поможет ей выполнить просьбу мистера Рафиля — может, она даже это видела, но не смогла распознать. Она должна была что-то заметить, что-то очень важное.

Даже хорошо, что она не застала сестер. Ей надо было кое-что обдумать. А именно — то, что она узнала от словоохотливой Джанет.

Боковая калитка оказалась распахнутой, и мисс Марпл, выйдя на улочку, прошла мимо ряда лавчонок туда, где высилась колокольня, — ее интересовало церковное кладбище. Миновав крытые ворота, она двинулась вдоль могил. Сначала шли очень старые — ближе к стене последние захоронения, а две совсем свежие — за стеной, очевидно, на новой территории. Среди старых могил она не нашла ничего интересного. Некоторые фамилии то и дело повторялись, но для деревни это дело обычное. Чаще всего на надгробьях попадалась фамилия Принц: Джаспер Принц, дорогой и незабвенный. Марджери Принц, Эдгар и Уолтер Принцы, Мелани Принц, 4 годика… Вся история семьи Принцев. Далее шли Броуды: Хайрам Броуд — Эллен Джейн Броуд, Элиза Броуд, 91 год.

Внезапно она заметила старика, который медленно переходил от могилы к могиле, приводя их в порядок. Он тоже заметил ее и поклонился, пожелав доброго утра.

— Доброе утро, — ответила мисс Марпл. — Чудесный сегодня денек.

— Без дождя не обойдется, — изрек старик с непререкаемой уверенностью.

— Я смотрю, здесь похоронено много Принцев и Броудов, — продолжила мисс Марпл.

— Ну да, Принцы здесь жили всегда. В былые времена у них и землица водилась. И Броуды здесь тоже издавна живут.

— Я видела могилку маленькой девочки. Какое горе для близких.

— А, это, должно быть, малютка Мелани. Мелли — так мы ее звали. Правда ваша, горе, хуже не бывает. Сшибли ее, машиной. Побежала через улицу, конфет купить в лавочке. Да теперь такие несчастья сплошь да рядом — машины-то носятся как угорелые.

— Ужасно грустно становится, как подумаешь, что люди умирают, — сказала мисс Марпл. — А ведь пока не увидишь надписи на могилах, об этом и не задумываешься. Кто по болезни уходит, кто по старости… теперь вот и детей сбивают на улицах, а иногда и такое случится, что даже страшно сказать… Убивают молоденьких девушек… За ними даже охотятся…

— A-а… есть такие охотнички. Дурочки эти девчонки, одно слово. А все потому, что матери за ними не смотрят — нынче ведь все работают, дома их не бывает…

Мисс Марпл была в общем согласна со старым ворчуном, но ей не хотелось пускаться в общие рассуждения.

— А вы остановились в «Старой усадьбе», так ведь? — спросил старик. — Приехали с экскурсией, я видел. Но сдастся мне, что это вам не по силам. Поехать-то — дело нехитрое, только не всякий выдюжит.

— Я действительно устала, — сказала мисс Марпл, — но добрый друг, мистер Рафиль, написал своим приятельницам из «Старой усадьбы», и они пригласили меня погостить.

Имя мистера Рафиля было старику явно незнакомо.

— Они приняли меня очень радушно, — продолжила мисс Марпл. — Они давно здесь живут?

— Да не то чтобы очень. Лет эдак двадцать. Усадьбой-то владел полковник Бредбери-Скотт. Ему было под семьдесят, когда он помер.

— А дети у него были?

— Один сын, да и того на войне убили. Потому-то он и записал все на племянниц. Больше некому было завещать.

И он снова принялся охорашивать могилы.

Мисс Марпл вошла в церковь. Она была отреставрирована и украшена яркими викторианскими витражами, они явно были более позднего происхождения.

От прошлого же остались лишь несколько мемориальных досок и табличек на стенах.

Мисс Марпл уселась на жесткой неудобной скамье и предалась размышлениям.

Неужели она напала на след? Кое-что начало проясняться — но до полной ясности было еще ох как далеко.

Была убита девушка (собственно говоря, даже не одна девушка) — полицией были проверены все молодые люди (юнцы, как их теперь часто называют). В общем сделали все как вроде бы надо, был осужден молодой человек… А теперь прошло уже десять, а то и двенадцать лет. И что расследовать? Да в общем-то ничего. Сыграли последний акт трагедии — занавес, конец.

Что же она может сделать? Чего хотел от нее мистер Рафиль?

Элизабет Темпл… Надо поговорить с Элизабет Темпл — она явно что-то скрывает. Она рассказывала про девушку, которая была обручена с Майклом Рафилем. Но были ли они обручены? Ведь в «Старой усадьбе» об этом, похоже, никто не знал…

Мисс Марпл подумала, что на самом деле все было гораздо банальней, такие драмы довольно часто случались и в ее родной деревне. Начинается обычно — «он встретил ее». И все идет своим чередом.

— А потом девушка узнает, что беременна, — пробормотала мисс Марпл, — и говорит парню, что пора бы им и пожениться. А он-то, возможно, об этом и не помышляет. Но теперь уж ему не отвертеться. Возможно, и его отец был против этой женитьбы. Но ее родственники требовали, чтобы он «покрыл грех». А ему к тому времени и девушка сама наскучила — а то уже и новую завел. И он находит самое простое решение: убивает ее и уродует до неузнаваемости лицо. Чудовищное преступление…

Она осмотрелась. В церкви все дышало покоем. Даже не верилось, что на свете существует Зло. Чутье на Зло — вот что у нее есть, считал мистер Рафиль. Она встала, вышла из церкви и остановилась, обводя взглядом кладбище. Почему-то здесь, среди могил и скорбных надписей, она совсем не ощущала Зла.

Может, оно затаилось там, в «Старой усадьбе»? Безысходное отчаяние и горе… Антея Бредбери-Скотг — она словно боялась кого-то, все время чувствовала у себя за спиной…

Они что-то знают, эти сестры, — только вот что именно?..

Ей снова вспомнилась Элизабет Темпл. Она представила себе, как та сейчас в компании с остальными путешественниками взбирается вверх по крутой тропе, чтобы с немыслимой высоты полюбоваться на раскинувшееся внизу море.

Завтра нужно обязательно заставить ее разговориться.

Мисс Марпл вернулась в «Старую усадьбу» той же дорогой, и было видно, что прогулка ее утомила. Ей было досадно, что утро не принесло ей практически ничего нового. В «Старой усадьбе» она не нашла и намека на трагедию, кроме, пожалуй, той, о которой ей поведала Джанет. Домашняя прислуга всегда обожает что-нибудь эдакое, из ряда вон выходящее — свадьбы, приемы, удачные операции и прочие события, из-за которых происходит большой переполох. Или вот такие трагедии.

У калитки она увидела двух женщин. Одна из них поспешила ей навстречу. Это была миссис Глинн.

— Ах, наконец-то вы нашлись! А то мы уже начали беспокоиться. Я так и подумала, что вы пошли погулять. Вы не слишком утомились? Если бы я знала, я бы сама пошла с вами. Хотя показывать-то здесь почти нечего.

— Да я просто так решила пройтись, куда глаза глядят, — сказала мисс Марпл. — Посмотрела церковь, прошла на кладбище. Иногда там можно встретить интересные эпитафии[270]. У меня собралась богатая коллекция. А церковь, наверное, реставрировали при королеве Виктории?[271]

— Да, и наставили там уродливых скамеек со спинками. Конечно, они очень крепкие, но такие неприглядные.

— Надеюсь, они не убрали оттуда ничего ценного?

— Не думаю. Да ведь и церковь не такая уж старая.

— Ну почему же — я там видела таблички, теперь таких почти нигде не осталось, — сказала мисс Марпл.

— Вы, видимо, серьезно этим интересуетесь?

— Ну что вы! Просто у нас в Сент-Мэри-Мид церковь находится в центре всех событий. По крайней мере, так было в дни моей молодости. Сейчас, разумеется, иные времена. А вы в молодости жили в этих местах?

— Не совсем. Мы жили милях в тридцати отсюда. В Литтл Хэрдсли. Мой отец был майор артиллерии в отставке. Мы, конечно, наезжали иногда повидать дядюшку, а до этого двоюродного дедушку.

А потом я здесь вообще не бывала. Сестры переехали сразу после смерти дяди, а я тогда жила с мужем за границей, в Индии. Там он и умер четыре года назад.

— О, понимаю.

— Они так хотели, чтобы я к ним перебралась — по-моему, это самое разумное решение. Знаете, в наше время так трудно определиться, где тебе, как бы это сказать… ну, в общем, осесть.

— Я вас очень понимаю. И вы, естественно, решили, что ваши корни там, где живет ваша семья.

— Ну да. Разумеется, я всегда поддерживала связь с сестрами, иногда их навещала. Но потом я купила маленький коттедж под Лондоном, близ Хэмптон-Корт. Я провожу там довольно много времени — я ведь человек занятый, работаю в нескольких благотворительных комитетах, а их офисы в Лондоне.

— Значит, не сидите сложа руки. Вот это правильно.

— Но в последнее время мне как-то боязно оставлять сестер одних.

— Волнуетесь за их здоровье? — подхватила мисс Марпл. — Это так естественно — тем более что квалифицированных сиделок нынче днем с огнем не сыщешь. А ведь сейчас почти все страдают либо ревматизмом, либо артритом. Вот и думай: а вдруг кто-то поскользнется в ванне или споткнется на лестнице. Да мало ли что еще…

— Клотильда у нас всегда была очень волевой, — сказала миссис Глинн. — Я бы даже сказала, выносливой. Но Антея… Она такая рассеянная и, вообще, не от мира сего. Иногда забредет куда-нибудь, а потом понять не может, где находится.

— Расстраивается, наверное. А в жизни и без того хватает огорчений.

— Я бы не сказала, что Антея от чего-то расстраивается.

— Может, ее беспокоят налоги или проблемы с деньгами? — предположила мисс Марпл.

— Ну что вы, до денег ей дела нет… Наш сад — вот источник всех ее печалей. Она помнит, каким он был прежде, и мечтает вернуть его красоту. Клотильда была вынуждена ей сказать, что мы не можем себе этого позволить, и это правда. А она непрестанно твердит, какие тут были оранжереи, какие росли персики. И про виноград, и про прочие красоты.

— Ну да, и про «Черри Пай», который вился по стенам? — подсказала мисс Марпл, вспомнив слова Антеи.

— Подумать только, вы и это запомнили! У гелиотропа дивный запах, верно? И такое вкусное название — «Черри Пай». Такие милые мелочи запоминаешь навсегда. А какой был виноград! Ягоды мелкие, но такие сладкие. Ну, хватит — не стоит слишком уж переживать о прошлом.

— Кажется, там были цветочные бордюры вдоль дорожек, — сказала мисс Марпл.

— Да. Да, Антея мечтает, чтобы у нас был большой, ухоженный газон с цветами — как раньше. Но об этом мы даже не можем и мечтать. Единственное, что мы можем сейчас себе позволить — это дважды в месяц нанять кого-нибудь, выкашивать газон. Антея хочет снова посадить пампасную траву, на старом месте. И гвоздики, «миссис Симкин». Знаете этот сорт? Такие беленькие. Вдоль всего бордюра. А еще инжирное дерево — оно росло рядом с оранжереей. Она все это помнит и ни о чем больше не думает.

— Должно быть, вам нелегко это выслушивать.

— Да уж… А спорить с ней бесполезно. Клотильда, конечно, и слышать ничего не хочет. Она с ней очень строга.

— Самое трудное, — сказала мисс Марпл, — понять, как следует вести себя в подобных случаях. Проявлять ли твердость или даже — ну, хотя бы немного — суровость или все-таки посочувствовать? Подбодрить, полелеять надежды, которым не суждено сбыться. Да, это очень трудно — найти золотую середину…

— Мне-то легче — я приезжаю сюда время от времени и делаю вид, что скоро дела пойдут лучше и тогда уж мы обязательно что-нибудь придумаем. А однажды мы узнали, что Антея решила договориться с самой дорогой и престижной фирмой о полном воссоздании сада и о реконструкции оранжереи. А это абсолютно бессмысленно, ведь, даже если посадить виноград, плодоносить он начнет не раньше, чем через два-три года. И когда Клотильда случайно нашла бумажку с примерными расценками, она ужасно вспылила.

— Как это все непросто, — сказала мисс Марпл. Она частенько вставляла в разговор эту ничего не значащую фразу. — А завтра рано утром мне придется распрощаться с вами. Наш автобус отправляется в девять часов.

— В такую рань! Надеюсь, вы успеете отдохнуть.

— Я тоже надеюсь. Мы едем в… как же это называется? — Стирлинг-Сент-Мэри. Что-то в этом роде. Здесь рядом. Говорят там очень красивый замок, а по дороге интересная церквушка. А затем пойдем в парк, небольшой, но с очень изысканными цветами. Я у вас так хорошо отдохнула, что теперь могу бродить и по паркам. Хорошо, что вы отговорили меня карабкаться по всем этим склонам.

— Сегодня вам тоже надо как следует отдохнуть, чтобы быть завтра в форме, — сказала миссис Глинн, когда они входили в дом. — Мисс Марпл ходила посмотреть нашу церковь, — объяснила она Клотильде.

— Там вроде бы и смотреть нечего, — сказала Клотильда. — Разве что викторианские витражи — отвратительные, на мой взгляд. А уж сколько денег они стоили! Боюсь, отчасти виноват и наш дядюшка. Ему очень нравилась вся эта красно-синяя безвкусица.

— Да, очень уж они аляповатые, никакой утонченности, — сказала Лавиния Глинн.

После ленча мисс Марпл отправилась немного подремать. После обеда все засиделись за разговором до позднего вечера. В основном говорила мисс Марпл — о юности, о детстве, о тех местах, где ей довелось побывать, о путешествиях, людях, с которыми ее сводила судьба…

В постель она улеглась в полном изнеможении, так и не достигнув своей цели. Ничего-то она не узнала — а может, и узнавать было нечего? Она была огорчена, как рыбак, который не сумел поймать ни одной рыбки — а что, если ей и ловить-то было нечего? Или… или она все-таки не сумела подобрать нужную наживку?

Глава 11 Несчастный случай

На следующее утро чай мисс Марпл принесли в половине восьмого, чтобы у нее хватило времени уложить вещи. Она как раз собиралась закрыть свой чемоданчик, когда в дверь торопливо постучали, и вошла Клотильда. Она была явно расстроена.

— Ох, простите, мисс Марпл — там внизу вас ждет молодой человек. Эмлин Прайс. Он из вашей группы, и его прислали за вами.

— Конечно же я знаю этого юношу.

— Видок-то у него очень даже современный. Лохматая грива, как это у них принято, но он пришел, понимаете ли… с плохой новостью… Мне тяжело это говорить — но случилось несчастье.

— Несчастье? — Мисс Марпл широко раскрыла глаза. — С автобусом? Дорожное происшествие? Кто-нибудь пострадал?

— Нет-нет, с автобусом все в порядке. Это произошло на вчерашней экскурсии, днем. Если вы помните, был сильный ветер, хотя я считаю, что он тут ни при чем. Видимо, все пошли разными путями. Там есть одна тропинка, по которой можно взобраться повыше и пройти вдоль склона. Обе дороги ведут к башне на вершине Бонавентуры — они все шли туда. Затем их группа разделилась, и каждый пошел сам по себе. Насколько я поняла, никто за ними не присматривал. А там крутой склон, прямо над обрывом. И вот с этого склона сорвалось несколько камней — и прямо на того, кто в это время шел по тропе.

— О Господи, — сказала мисс Марпл, — какое несчастье. Какое ужасное несчастье. Кто-нибудь ранен?

— Некая мисс Темпл, как мне сказали.

— Элизабет Темпл! Какая беда. Мы с ней сидели рядом в автобусе. Она преподавательница, уже на пенсии, и… она, кажется, настоящая знаменитость.

— Элизабет Темпл! Да я же ее хорошо знаю, — сказала Клотильда. — Она была директором в «Фоллоуфилде», это известная школа. Я и не знала, что она приехала с этой экскурсией. Года два назад она ушла на покой, и на ее месте теперь новый директор, нужно заметить, с весьма прогрессивными взглядами. Но мисс Темпл и сама не так уж стара, ей лет шестьдесят, и она еще полна сил, любит походы, крутые тропы и все такое. Я не в курсе всех подробностей, но, надеюсь, с ней ничего серьезного.

— Ну вот, вроде бы все собрала, — сказала мисс Марпл, захлопывая крышку чемоданчика. — Я сейчас же поговорю с мистером Прайсом.

Клотильда схватила чемодан.

— Позвольте мне. Он совсем не тяжелый. Спускайтесь за мной и смотрите не споткнитесь.

Внизу мисс Марпл дожидался Эмлин Прайс. Его обычно неукротимая шевелюра выглядела еще более неукротимой, на нем была кожаная куртка, немыслимые ботинки и ядовито-зеленые брюки, в общем, все по последней моде.

— Надо же такому случиться, — сказал он, пожимая мисс Марпл руку. — Решил забежать к вам, сообщить, что случилось. Думаю, мисс Бредбери-Скотт все уже рассказала… Про мисс Темпл, директоршу. Я и сам точно не знаю, что она там делала и что случилось, но сверху вдруг покатились камни и сбили ее, так что вчера ее увезли в больницу — с сотрясением мозга. Очень ей было худо. В общем, отъезд отложили, и мы остаемся здесь еще на одну ночь.

— Боже мой, — сказала мисс Марпл. — Я так огорчена. Ужасно огорчена.

— Я думаю, все решили задержаться, чтобы узнать, как она. Все собираются переночевать в «Золотом вепре» и изменить маршрут, так что мы, возможно, не поедем завтра в Грангмеринг, но, говорят, там и нет ничего особенного. Миссис Сэндборн с утра поехала в больницу, узнать, как у нее дела. А в одиннадцать она хочет всех собрать в «Золотом вепре». Я подумал — может, вы захотите услышать, как там у мисс Темпл, а заодно попить с нами кофе.

— Ну, разумеется, я иду с вами, — сказала мисс Марпл. — Сию же минуту.

Она обернулась — попрощаться с Клотильдой и миссис Глинн, которая только что к ним подошла.

— Позвольте вас поблагодарить — от всей души, — сказала мисс Марпл. — Я так чудесно у вас отдохнула, набралась сил… Какое печальное событие.

— Может, останетесь еще на одну ночь?… — предложила миссис Глинн. — Мне кажется… — И она посмотрела на Клотильду.

Мисс Марпл, наделенная от природы завидным боковым зрением, заметила, что на лице Клотильды мелькнуло недовольство. Она даже чуть заметно мотнула головой, впрочем от мисс Марпл это не ускользнуло. Она поняла, что Клотильда хочет, чтобы миссис Глинн каким-то деликатным образом отменила свое приглашение.

— …хотя конечно же вам удобнее присоединиться к своей группе и…

— Да-да, вы совершенно правы, — сказала мисс Марпл. — Надо ведь узнать, что теперь будет с экскурсией, а может, понадобится моя помощь… хочу еще раз поблагодарить вас. А заказать комнату в «Золотом вепре», я думаю, будет несложно. — И она взглянула на Эмлина.

Тот утвердительно кивнул:

— Совсем несложно. Сегодня освободились несколько комнат. Гостиница полупустая. Кажется, миссис Сэндборн уже позаботилась о том, чтобы за нами оставили наши номера, а завтра мы сообразим — то есть… увидим, как все обернется.

Снова прозвучали слова благодарности, и мисс Марпл исчезла за дверью. Эмлин Прайс, взяв ее чемоданчик, быстро отправился вслед за нею.

— Тут рукой подать — прямо за углом, первая улица налево, — сказал он.

— Да, я шла здесь вчера. Бедная мисс Темпл. Я надеюсь, с ней ничего серьезного.

— Хорошо бы. Сами знаете, что за народ эти доктора. Талдычат одно и то же: «Состояние средней тяжести» — мол, все в ажуре, не волнуйтесь. Здесь и больницы-то нет — им пришлось отвезти ее в Кэрристаун, милях в восьми отсюда. Но, пока вы устроитесь в гостинице, миссис Сэндборн как раз вернется.

Вся группа находилась в кафетерии, где они завтракали. На завтрак было кофе с булочками и пирожные. Мистер и миссис Батлер громко переговаривались.

— Какая трагедия, — причитала миссис Батлер. — У меня внутри прямо-таки все перевернулось. Ужасно, правда? И надо же такому случиться, а ведь как все было замечательно, сплошное удовольствие. Бедняжка мисс Темпл! Кто бы мог подумать, что такое может случится. Ничего ведь нельзя предусмотреть заранее, верно, Генри?

— Да уж, — сказал Генри. — Где уж… Я тут подумал, честно Говоря… времени у нас в обрез — так не лучше ли… в общем, не стоит ли нам закругляться с этим туром, мне кажется уже вполне достаточно. Еще неизвестно, чем это кончится… а вдруг она того… не оклемается… нас ведь тогда всех затаскают… следствие… выезд на место происшествия, да мало ли что еще…

— Генри, не смей говорить такие ужасные вещи!

— По-моему, вы чересчур мрачно настроены, мистер Батлер, — вмешалась мисс Кук. — Я уверена, что все не настолько серьезно.

Мистер Каспар тоже присоединился к беседе:

— Но все настолько серьезно. Я вчера слышу. Когда миссис Сэндборн говорить в телефон с доктор. Это очень, очень серьезно. Они говорить, у нее потрясение — сотрясение — очень опасно. Специальный доктор едет ее смотреть, может он делать операцию или нет. Да — все совсем плохо.

— Господи Боже, — сказала мисс Ламли. — Если все так плохо, не лучше ли нам уехать домой, Милдред? Пожалуй, надо посмотреть расписание поездов. — Она обратилась к миссис Батлер: — Видите ли, я договорилась с соседями, чтобы они присмотрели за моими кошками, но если нас тут задержат еще на пару дней, это причинит всем ужасное беспокойство.

— Напрасно вы так переполошились, — заявила миссис Райсли-Портер своим командирским голосом. — Джоанна, выбрось-ка эту гадость в мусорную корзину. Совершенно несъедобно. Джем просто отвратительный. Нет, я ничего не хочу оставлять на тарелке. Еще кто-нибудь обидится.

Джоанна послушно бросила булочку с джемом в мусорную корзину и благонравным голоском спросила:

— Вы не возражаете, если мы с Эмлином немного прошвырнемся? То есть, я хотела сказать — посмотрим этот городок. Что толку сидеть здесь и строить предположения? Мы ведь не можем ничего сделать, верно?

— Мне кажется, вам действительно лучше пойти погулять, — сказала мисс Кук.

— Да, ступайте, ступайте, — подхватила мисс Барроу, прежде чем миссис Райсли-Портер успела раскрыть рот.

Мисс Кук и мисс Барроу переглянулись, вздохнули и покачали головой.

— Трава ужасно скользкая, — вдруг заметила мисс Барроу. — Я сама несколько раз поскользнулась, и очень низкорослая — настоящий дерн.

— А камни! — добавила мисс Кук. — Только я свернула за угол склона, как на меня обрушился целый град камней. Один ударил меня по плечу — ужасно больно…

Когда с чаем, кофе и булочками было покончено, воцарилось неловкое молчание. Когда случается несчастье, очень трудно подыскать подобающие слова. Все уже высказались, выразили соболезнование. Теперь оставалось ждать новостей. Мало-помалу всех начала одолевать жажда новых впечатлений — хотелось отвлечься, чтобы не было так тягостно. Ленч подадут не раньше часу дня, а обсуждать все сызнова — перспектива не из приятных…

Мисс Кук и мисс Барроу встали словно по команде и заявили, что им необходимо сделать кое-какие покупки. А кроме того, они собирались забежать на почту, приобрести марок.

— Мне надо отправить пару открыток. А заодно узнать, сколько стоит послать письмо в Китай, — сказала мисс Барроу.

— А мне надо шерсть подобрать — не хватило одного мотка, — сказала мисс Кук. — К тому же за Рыночной площадью есть очень интересное строение.

— По-моему, нам всем не мешает проветриться, — сделала вывод мисс Барроу.

Полковник и миссис Уокер тоже поднялись и предложили мистеру и миссис Батлер составить им компанию и пройтись по лавочкам. Миссис Батлер призналась, что интересуется антиквариатом.

— Конечно, я не говорю о чем-то очень дорогом. Так, разная мелочь, какая продается в лавке старьевщика. Но иногда там можно найти весьма любопытные вещички.

Все поспешили к выходу. Эмлин Прайс также тихонько пробрался к двери и, не тратя лишних слов на объяснения, выскользнул наружу следом за Джоанной.

Миссис Райсли-Портер окликнула свою племянницу, но той уже и след простыл. Тогда она, сказав, что сидеть на лоджии все же приятнее, чем здесь, направилась к двери. Мисс Ламли с ней согласилась, и мистер Каспар с видом придворного церемониймейстера проводил дам на лоджию.

Остались только профессор Вэнстед и мисс Марпл.

— Я тоже думаю, — обратился профессор к мисс Марпл, — что было бы куда приятнее посидеть на свежем воздухе. У них тут есть милая терраска. Был бы счастлив, если бы вы согласились составить мне компанию.

Мисс Марпл поблагодарила его и встала. До этого они почти не общались. Профессор прихватил с собой в поездку какие-то, судя по обложкам, специальные книжки и почти все время был поглощен чтением. Он читал даже в автобусе.

— Может быть, вы тоже хотите пойти за покупками? — спросил он. — Лично я предпочел бы подождать в каком-нибудь тихом месте возвращения миссис Сэндборн. Я полагаю, надо бы поскорее узнать, что нам все-таки предстоит.

— Совершенно с вами согласна, — сказала мисс Марпл. — Вчера я уже прошлась по городу, так что подожду лучше здесь, мало ли… вдруг понадобится помощь… Вряд ли, конечно, но как знать…

Они вышли из дверей гостиницы, завернули за угол и оказались в небольшом квадратном садике с каменной террасой, примыкавшей к стене гостиницы; там были расставлены плетеные кресла. Кругом не было ни души.

Мисс Марпл задумчиво смотрела на своего спутника. Изрезанное складками и морщинами лицо, мохнатые брови, великолепная грива седых волос. Он слегка сутулился. Внешность безусловно яркая. А голос… голос сухой и резкий, такой часто бывает у деловых людей, подумала она.

— Ведь вы и есть мисс Джейн Марпл? — вдруг спросил профессор.

— Да, я — Джейн Марпл.

Она была слегка удивлена, хотя удивляться было нечему. Все в группе давно перезнакомились и, по крайней мере, знали друг друга по именам. Но ее два дня не было, так что вопрос был вполне естественный.

— Так я и думал, — сказал профессор Вэнстед, — судя по тому, как мне вас описывали.

— Описывали?

— Да, мне вас подробно описал… — и он, чуть помешкав, слегка понизил голос, — мистер Рафиль.

— О! — Мисс Марпл была поражена. — Мистер Рафиль…

— Удивлены?

— Признаться… да.

— Не думаю, что это для вас такая уж неожиданность.

— Но я не могла… — начала мисс Марпл и умолкла.

Профессор Вэнстед тоже молчал и довольно пристально ее рассматривал. Мисс Марпл казалось, что он вот-вот скажет: «Поточнее опишите симптомы, дражайшая леди. Трудно глотать? Плохо спите? А как у вас дела со стулом?» Теперь она была почти уверена, что он врач.

— Когда вы говорили обо мне? Неужели перед…

— Вы хотели спросить — перед смертью? Да, именно так. Он сказал мне, что вы будете в этой группе.

— И он знал, что вы тоже поедете.

— В общем, да. Он мне сказал, что сам устроил вам эту поездку.

— Я очень ему благодарна, — сказала мисс Марпл. — Такой щедрый подарок. Сама бы я не могла себе позволить подобную роскошь. Он был редкой доброты человеком.

— Да, — сказал профессор Вэнстед. — Очень точно сказано. — И он благосклонно кивнул головой, как учитель, довольный своим учеником.

— Как печально, что наша поездка прервана этим несчастьем, — сказала мисс Марпл. — Все было так замечательно, и такая нелепость…

— Да, — сказал профессор Вэнстед. — Все очень печально. Но так ли уж неожиданно?

— То есть как это… Что вы имеете в виду?

Встретив ее возмущенный взгляд, он слегка улыбнулся.

— Мистер Рафиль, — сказал он, — много мне о вас рассказывал. Он и предложил мне поехать в эту поездку, чтобы я таким образом познакомился с вами — обычно через день-другой в таких поездках все уже друг друга знают… И самое главное: он попросил меня… мм… приглядывать за вами.

— Приглядывать за мной? — Мисс Марпл была несколько озадачена. — Но зачем?

— Ради вашей безопасности, я полагаю. Он очень за вас волновался.

— А что со мной может случиться, позвольте вас спросить?

— Ну, хотя бы то, что случилось с мисс Темпл.

Из-за угла дома показалась Джоанна Кроуфорд, в руках у нее была корзинка, с которой обычно ходят в магазин. Небрежно им поклонившись, она прошла мимо и двинулась вдоль улицы. Профессор Вэнстед сидел и молчал, пока она совсем не скрылась из виду.

— Славная девушка, — сказал он. — По крайней мере, мне так кажется. Пока ее устраивает положение вьючной лошадки при властной тетке, но не сомневаюсь, что скоро она взбунтуется.

— Но все-таки что вы имели в виду? — сказала мисс Марпл, которую в настоящую минуту интересовала вовсе не судьба Джоанны.

— Прежде чем ответить, я должен разобраться в том, что произошло.

— Вы имеете в виду несчастный случай?

— Да. Если он был таковым.

— Значит, по-вашему, это не случайность? Как вы понимаете, я ничего об этом не знаю, — сказала мисс Марпл, помедлив.

— Разумеется. Ведь вы находились — как бы это сказать — на другом посту?

Мисс Марпл взглянула на профессора своим простодушным взглядом:

— Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать.

— Осторожничаете? И правильно делаете, вам надо быть осторожной.

— Это вошло у меня в привычку, — сказала мисс Марпл.

— Осторожность?

— Не знаю, как это назвать, но я взяла себе за правило тщательно обдумывать все, что мне говорят.

— Очень полезная привычка. Тем более что обо мне вы ничего не знаете. За исключением того, что меня интересуют памятники архитектуры и красивые парки. Вам-то, наверное, милее парки?

— Пожалуй.

— Я приметил в группе и других энтузиастов, которые обожают парки.

— Или делают вид, что обожают.

— А! — сказал профессор Вэнстед. — Вы тоже это заметили… Так вот, мне было предписано наблюдать за вами, быть поблизости на случай — ну, фигурально говоря — нечистой игры, кем бы она ни велась. Но теперь обстоятельства переменились, и я должен вам открыться. Так что решайте сами, кто я вам — недруг или союзник.

— Но пока я о вас совсем ничего не знаю. Насколько я поняла, вы были другом покойного мистера Рафиля?

— Не совсем, — сказал профессор Вэнстед, — я встречался с ним пару раз. Один раз на заседании больничного комитета, другой — еще на каком-то общественном мероприятии. Но я о нем много слышал. Он, видимо, тоже. Не сочтите за нескромность, но я довольно-таки известная личность в своей среде.

— Я так и подумала. Должно быть, вы медик.

— А вы проницательны, мисс Марпл. Весьма проницательны. Я действительно медик, но у меня довольно узкая специализация. Патология[272] психики. Вам придется поверить мне на слово, хотя я мог бы подтвердить это документально…

По роду своей деятельности мне приходится много сотрудничать с судебными экспертами. Меня интересуют особенности мышления преступников. Я написал об этом множество книг, многие из которых широко известны. В последнее время я все меньше занимаюсь своей основной работой и предпочитаю заниматься тем, что меня больше всего интересует. Ведь порою попадаются очень интересные случаи. И хочется изучить их со всех сторон. Боюсь, вам все это покажется довольно нудным…

— Ну что вы, — сказала мисс Марпл. — Я, признаться, надеюсь, что вы поможете мне кое-что понять. Есть вещи, которые мистер Рафиль не счел нужным объяснить. Он поручил мне заняться одним делом, но не сообщил, в чем, собственно, оно заключается. Я нахожусь в полном неведении, и мне приходится продвигаться буквально ощупью. С его стороны было крайне легкомысленно так к этому подойти.

— Но вы приняли его поручение?

— Приняла. Скажу вам откровенно, мне посулили весьма изрядную сумму.

— Это для вас очень важный стимул?

Мисс Марпл немного помолчала, потом спокойно ответила:

— Хотите — верьте, хотите — нет, но… в общем, не очень.

— Меня-то это как раз не удивляет. Мистер Рафиль пробудил ваше любопытство. А для вас это главное, верно?

— Да. Вы угадали. Мистера Рафиля я знала не очень хорошо, мы познакомились случайно — в Вест-Индии. Я думаю, вам это известно.

— Я знаю, что там вам и мистеру Рафилю пришлось некоторым образом, ну… сотрудничать, что ли…

Мисс Марпл взглянула на него с недоверием.

— Он так и сказал? — Она покачала головой.

— Да, именно так, — сказал профессор Вэнстед. — И еще сказал, что у вас невероятное чутье на всякие криминальные истории.

Мисс Марпл посмотрела на него, чуть приподняв брови.

— И вам, конечно, это кажется абсолютно невероятным, — заметала она. — Вы удивлены.

— Меня вообще довольно трудно удивить, — сказал профессор Вэнстед. — А мистер Рафиль был человеком весьма проницательным и очень хорошо разбирался в людях. Он считал, что вы тоже хорошо разбираетесь в людях.

— Не знаю, что и сказать, — смущенно пролепетала мисс Марпл. — Просто некоторые люди напоминают кое-кого из моих знакомых, поэтому я могу допустить, что и действовать они будут примерно так же. Но если вы думаете, что я имею хоть малейшее представление о том, что я должна сделать, вы глубоко ошибаетесь.

— Как хорошо, что мы выбрали именно это место, — сказал профессор Вэнстед. — Кажется, здесь нас никто не сможет подслушать — и мы можем совершенно спокойно поговорить.

— Это очень кстати, — сказала мисс Марпл. — Я еще раз хочу сказать вам, что совершенно не представляю, как и что делать. И почему мистер Рафиль напустил столько таинственности?

— Вот это я, пожалуй, могу объяснить. Он хотел, чтобы у вас создалось об этом деле собственное впечатление.

— Значит, и вы мне ничего не расскажете? — Мисс Марпл не могла скрыть неудовольствия. — Ну, знаете ли! — сказала она. — Всему есть пределы!

— Да, — сказал профессор Вэнстед, внезапно улыбнувшись. — Согласен. Придется переступить некоторые границы. Я все-таки расскажу вам о фактах, которые помогут вам разобраться в происходящем. Ну а вы, в свою очередь, сможете прояснить что-то для меня.

— Едва ли, — сказала мисс Марпл. — Разве что некоторые любопытные наблюдения… но ведь это еще не факты.

— Итак… — сказал профессор Вэнстед… и умолк.

— Ну скажите же мне хоть что-нибудь, ради Бога! — взмолилась мисс Марпл.

Глава 12 Разговор начистоту

— Не стану утомлять вас деталями… для начала расскажу, как я оказался замешанным в эту историю. Время от времени мне приходится консультировать специалистов из Министерства внутренних дел. Кроме того, я связан с некоторыми специальными учреждениями для несовершеннолетних преступников, так сказать, предоставляется жилье и питание. И они находятся там, согласно распоряжению Ее Величества. Впрочем, это, я полагаю, понятно.

— Да, вполне.

— Обычно ко мне обращаются сразу же после поимки вот такого молодого преступника, чтобы обсудить, какими мерами лучше всего добиться его исправления. Ну… и прочее в таком роде. Но иногда ко мне обращаются и по другим причинам. Однажды через Министерство внутренних дел мне передали просьбу начальника одного из таких учреждений помочь разобраться в одном весьма щекотливом деле. Я поехал к нему, кстати, нужно сказать, что он старый мой приятель, хотя и не слишком близкий. Так вот, этот мой приятель поведал мне, что у него есть некоторые сомнения относительно одного заключенного… или пациента, в общем, как их называть, не имеет большого значения… Попал он в исправительное заведение совсем еще юношей, и мой приятель, наблюдая за ним длительное время (а при поступлении этого заключенного он еще не был начальником), усомнился в правильности приговора. Он не был профессиональным психологом, но у него был богатый опыт общения с этими… пациентами. Нет, юноша и в самом деле был отпетым негодяем, личностью с так называемым заниженным чувством ответственности… В общем… криминальной личностью… Якшался с бандитами, участвовал в драках, был нечист на руку — воровал, мошенничал. Короче говоря, был сущим наказанием для своего отца.

— Понятно, — сказала мисс Марпл.

— Что именно, мисс Марпл?

— Вы ведь говорите о сыне мистера Рафиля?

— Опять угадали. Действительно, я говорю о сыне мистера Рафиля. Вы что-то о нем знаете?

— Ничего, — сказала мисс Марпл. — Слышала только — буквально вчера, — что у мистера Рафиля был сын, мягко говоря, не вполне достойный своего отца. Сын, замешанный в нескольких преступлениях. Больше я о нем ничего не знаю. Он ведь был единственным его сыном?

— Да, единственным. Были еще две дочери. Одна умерла в четырнадцать лет, другая вышла замуж, брак в общем-то счастливый, но детей у них не было.

— Наверное, мистер Рафиль переживал, что у него нет внуков.

— Трудно сказать. Жена его умерла молодой, вот о ней он, по-моему, очень горевал, хотя никогда в этом не признавался. А насколько он был привязан к сыну или к дочерям, не знаю. Но делал для них все что мог. А о его чувствах можно было только догадываться. Он был очень скрытным человеком. Мне кажется, главным в его жизни был все-таки бизнес. Его, как и всех подобного рода людей, интересовал прежде всего сам процесс, а не деньги как таковые. И все же знаете выражение: деньги делают деньги. Он делал деньги, и делал их в огромных количествах. Он наслаждался властью денег. Он любил эту власть и силу. И практически ничем, кроме финансовых операций, не интересовался.

Сын, прямо скажем, скучать ему тоже не давал. Он нанимал лучших адвокатов, чтобы вытаскивать его из различных историй, но грянул последний удар… Его обвинили в изнасиловании, и тут уж единственное, что не позволило отмерить ему на полную катушку, был его юный возраст. А затем ему предъявили еще одно обвинение.

— Я слышала, он убил девушку, — сказала мисс Марпл.

— Известно, что он выманил ее из дому. Ну а что было потом… Ее довольно долго искали… Когда нашли, оказалось, что она была задушена, а ее лицо было изуродовано до неузнаваемости чем-то твердым и тяжелым. Вероятно, чтобы не опознали.

— В высшей степени отвратительная история, — сурово сказала мисс Марпл, воспитанная в строжайших пуританских[273] традициях.

Профессор Вэнстед пристально посмотрел на нее.

— Да, отвратительней и не придумаешь.

— Такие преступления, — сказала мисс Марпл, — не оправдаешь ни тяжелым детством, ни дурным обществом, ни юным возрастом убийцы… Лично я этого ничем не могу оправдать. Злу нет и не может быть оправдания.

— Очень рад, что вы так считаете, — сказал профессор Вэнстед. — Вы не представляете, сколько мне пришлось выслушивать стенаний и рыданий тех, кто все валит на какие-то обиды и прочие обстоятельства в далеком прошлом. Знали бы они, в каких условиях росли некоторые люди, с какой жестокостью и безобразием им приходилось сталкиваться, и все же они становились добропорядочными гражданами. Эти защитнички гораздо реже ссылались бы на тяжелое детство своих подопечных, если бы немного больше знали жизнь. Конечно, юных негодяев можно и пожалеть — хотя бы за то, что им при рождении достались такие гены. Вот, например, эпилептики, вам же их жаль? Вы ведь знаете, что такое гены…

— Кое-что знаю, — сказала мисс Марпл. — В наше время об этом все знают, хотя, разумеется, как они там действуют… это для меня просто китайская грамота.

— Но вернемся к нашему юнцу. Мой приятель объяснил мне, зачем ему понадобилась моя консультация.

Узнав получше характер этого юноши, он все больше склонялся к тому, что тот не мог совершить убийство. В нем не было ничего от убийцы, которых мой приятель повидал предостаточно. Нет, у него безусловно имелись преступные наклонности и его, как говорится, только могила исправит. Но мой друг все больше убеждался в том, что в данном случае парня осудили несправедливо. Он не верил, что тот убил девушку — что задушил ее, разбил ей лицо и бросил тело в канаву. Нет, парень, конечно, был с гнильцой, но чтоб такое… Он, мой знакомый, тщательно проанализировал все факты, имевшиеся в деле, — например, что молодого человека не раз видели с этой девушкой или что его машину видели в тех местах, где потом нашли труп… И что его самого многие опознали… в общем, сомнений в том, что это был он, конечно, не было. Но мой друг не захотел с этим смириться. Видите ли, он обладает обостренным чувством справедливости. Помимо точки зрения полиции, ему важно было узнать мнение медика. Короче, он попросил меня встретиться с этим молодым человеком, прощупать его, а потом сообщить свое мнение.

— Да, — сказала мисс Марпл, — случай на редкость интересный. Ведь ваш друг — этот начальник тюрьмы — обладал и большим жизненным опытом, и, как вы сказали, обостренным чувством справедливости. Такому человеку просто нельзя не пойти навстречу. Очевидно, вы выполнили его просьбу.

— Да, — сказал профессор Вэнстед. — Признаться, мне и самому было интересно разобраться. Я встретился с вышеназванным субъектом и изучил, что называется, вдоль и поперек. Ну и сказал ему, что по теперешним юридическим нормам, он вправе пригласить королевского адвоката[274], который взвесил бы некоторые обстоятельства, свидетельствующие в его пользу, если таковые найдутся, и помог бы выбраться из тюрьмы. Я взял дружеский тон, но вел разговор так, чтобы он воспринял меня как противника — хотел проверить, как он отреагирует на «враждебную личность». И еще я применил несколько тестов, которые мы в последнее время использовали. Впрочем, не буду об этом распространяться — это представляет интерес только для специалистов.

— Ну и какие же выводы вы сделали в конце концов?

— Думаю, — сказал профессор Вэнстед, — что мой друг, вероятно, прав. На мой взгляд, Майкл Рафиль не убивал ту девушку.

— А как же другое дело, о котором вы упоминали?

— Нападение на девушку? Да, это, конечно, сыграло свою роль, когда выносили приговор. Но присяжные узнали об этом только из заключительного слова судьи, а не в ходе процесса, и его адвокаты уже ничего не могли сделать! Позже я все как следует разузнал. Знаете… мне пришлось выслушать великое множество подобных дел на сессиях суда присяжных. И я совсем не уверен, что это было изнасилование… Сами понимаете — в наше время девушки куда более сговорчивы, чем в былые времена. Часто матери по определенным признакам заставляют их сказать, что их взяли силой. У девушки, о которой шла речь, как я понял, было несколько кавалеров, отношения с которыми заходили гораздо дальше дружеских. Так что не думаю, чтобы это происходило не по взаимному согласию. Что же касается ее смерти… вы знаете, ведь труп-то так и не нашли… А кроме того, мнения свидетелей не совпадали. Так что там было что-то не то…

— И что же вы предприняли?

— Написал мистеру Рафилю, что хотел бы встретиться с ним и обсудить некоторые вопросы, касающиеся его сына. А потом поехал к нему и выложил свои сомнения, ну… и сомнения начальника тюрьмы. Хотя, дескать, у нас нет никаких доказательств, никаких оснований для подачи апелляции, я и мой друг считаем, что допущена ошибка. Я сказал, что можно провести новое расследование, но это будет стоить немалых денег. А в результате могут выясниться какие-то детали, которые можно представить Министерству внутренних дел. Конечно, возникает вопрос: принесут ли эти усилия хоть какую-то пользу? Но попытаться что-нибудь сделать, найти какие-то новые факты, возможно, все-таки стоит. Правда, это опять-таки может обойтись недешево, что, впрочем, не так уж важно при его доходах. Я сразу понял, что он болен, тяжело болен. Да он и сам этого не скрывал. Сказал, что жить ему осталось недолго, что уже два года назад его предупредили, что он не протянет и года, но он оказался необычайно живучим. Я спросил его, как он относится к своему сыну.

— И что он ответил? — спросила мисс Марпл.

— Вам хотелось бы это знать? Понимаю. Должен сказать, что он говорил со мной откровенно, хотя и чересчур..

— Чересчур сурово? — подхватила мисс Марпл.

— Да, мисс Марпл. Вы правильно выбрали слово. Он вообще был человек с крутым нравом, но очень справедливый. Он сказал: «Я уже давно знаю цену своему сыну. Перевоспитывать его никогда не пытался — не верю я во все эти педагогические фокусы. Таким он уродился. Он негодяй, испорченный до мозга костей. Он всю жизнь будет не в ладах с законом, потому что у него нет ни чести, ни совести. Никто и ничто не сможет его исправить, я в этом глубоко уверен. Я давно умыл руки, отказался от него. Не в юридическом, конечно, смысле; когда ему были нужны деньги, он их всегда получал. Когда необходимо было вытащить из очередной истории, у него всегда были самые лучшие адвокаты. Я всегда делал все от меня зависящее. Ведь он мой сын. Ну родись он калекой или эпилептиком — я бы все для него делал. Верно? Он и есть калека — только нравственный… и притом неизлечимый, вот я и делаю для него все, что в моих силах. А что я мог бы сделать для него на этот раз?» Я ответил, что это зависит от того, чего именно он хочет добиться. «Вопрос ясен, — сказал он. — И вот вам мой ответ: я хочу добиться его оправдания. Хочу, чтобы его освободили. Хочу, чтобы он мог жить своей жизнью, какова бы она ни была. Если он снова скатится в пропасть — значит, так тому и быть. Я оставлю ему средства и позабочусь, чтобы для него сделали все возможное. Я не хочу, чтобы он был лишен нормальной жизни. Если эту девушку убил кто-то другой, я хотел бы, чтобы это было доказано. А с Майклом пусть будет так, как он того заслуживает. Но сам я мало на что гожусь. Я тяжело болен. Отпущенное мне время измеряется уже даже не месяцами, а неделями…»

Я начал было говорить о том, что у меня есть адвокаты, почтенная фирма… Он меня перебил: «Ваши адвокаты мне ни к чему. Можете их нанять, но они ничего не добьются. Мне придется действовать самому — сделаю что успею, потому что времени у меня в обрез». Он предложил мне щедрое вознаграждение, сказал, что я должен выяснить истину, для чего он готов представить любые средства. «Сам я, того и гляди, выйду из игры. Смерть уже дышит мне в лицо, так что хочу, чтобы вы занялись этим делом, а в помощь вам постараюсь привлечь одну особу». И он написал на листке ваше имя. «Мисс Джейн Марпл», и добавил: «Адреса ее я вам не дам. Сам устрою вашу встречу». Тут-то он и рассказал мне про этот тур, очаровательный, безобидный, невинный тур по культурным достопримечательностям — поместья, замки, парки. Он сказал, что зарезервирует для меня место на определенное число. «Мисс Джейн Марпл, — сказал он, — тоже будет в этой поездке. Так что ваша встреча будет выглядеть совершенно непреднамеренной».

Я должен был сам выбрать подходящий момент, чтобы сказать вам, кто я, если сочту это необходимым. Теперь о деле. Вы уже спрашивали меня, знаю ли я или мой друг, начальник тюрьмы, кто настоящий убийца или, по крайней мере, вероятный. Мой друг, естественно, ничего на этот счет сказать мне не мог, хотя уже успел обсудить все с инспектором полиции, который вел дело. Кстати, это один из самых надежных и опытных детективов.

— А не было ли там какого-нибудь другого мужчины? Еще одного приятеля? Или бывшего приятеля, чьи ухаживания были отвергнуты?

— Ничего похожего, увы. Я просил мистера Рафиля немного рассказать мне о вас. Но он пропустил мою просьбу мимо ушей. Сказал только, что вы уже не молоды и хорошо разбираетесь в людях. И еще он мне сказал… — И он замолчал.

— Что же он мог еще сказать? — спросила мисс Марпл. — Любопытно… В людях я действительно немного разбираюсь, но никаких иных достоинств что-то за собой не припомню. К тому же я стала глуховата. Да и глаза не те, что раньше. Я просто ума не приложу, что он во мне такого нашел, разве что умею, если понадобится, изобразить наивную Тупенькую старушку. Таких раньше называли «божьими одуванчиками» или «старыми ведьмочками». Это уж кому как нравится. Вот я как раз и есть божий одуванчик. Может быть, он так и сказал?

— Нет, нет. Он сказал, что вы обладаете тончайшим чутьем на всякое зло.

— О! — Мисс Марпл несколько растерялась.

Профессор Вэнстед внимательно наблюдал за ней.

— Вы-то сами как считаете: он прав? — спросил он.

Мисс Марпл довольно долго не отвечала. Наконец смущенно произнесла:

— Может быть. Да, вероятно… Были в моей жизни моменты, когда я явственно ощущала, что где-то рядом затаилось зло, что где-то поблизости дурной человек, из-за которого может возникнуть множество неприятностей.

Она внезапно взглянула ему прямо в глаза и улыбнулась:

— Понимаете, это как… обоняние, у кого-то оно очень острое, а у кого-то нет. Это что-то врожденное.

К примеру, кто-то сразу чувствует запах газа, если кран плохо закрыт, а другие не могут определить. Вы с легкостью различаете запах разных духов, а вот моя покойная тетушка, — задумчиво продолжала мисс Марпл, — была уверена, что, когда человек обманывает, он источает особый запах. Запах лжи. Сначала нос начинает подергиваться, а потом появляется этот запах. И тетушка его чуяла. Уж не знаю, правда это или нет, только несколько раз она нас просто поразила. Как-то заявила моему дядюшке: «Джек, не вздумай брать на работу того молодого человека, с которым ты разговаривал утром. Он тебе все врал, без передышки», и что же? Оказалось, что она была совершенно права.

— Чутье на зло, — задумчиво повторил профессор Вэнстед. — Что ж, если почуете зло, прошу вас, обязательно поставьте меня в известность. Сам-то я, пожалуй, такими талантами не обладаю. Распознать болезнь — это куда ни шло, а вот зло — нет, тем более если оно гнездится вот здесь. — И он постучал пальцем по лбу.

— Давайте я вам расскажу, как я оказалась связанной с этим делом, — сказала мисс Марпл. — После смерти мистера Рафиля его душеприказчики назначили мне встречу и ознакомили меня с его предложением. Мне передали его письмо, но там ничего толком не было сказано. Затем на некоторое время наступило затишье. Потом я получила письмо от нашей туристской компании, где говорилось, что мистер Рафиль оплатил это путешествие. Он был уверен, что я получу большое удовольствие от поездки, и решил устроить мне сюрприз. Я была крайне удивлена, но решила, что это и есть первый шаг, который мне следует предпринять. Раз мне было велено поехать в этот тур, то, вероятно, именно там я и должна была получить очередные указания или хотя бы намек на то, что делать дальше. И я думаю, что я их получила. Вчера — нет, позавчера — три дамы, живущие здесь, любезно пригласили меня погостить. Мистер Рафиль написал им незадолго до своей смерти, что его очень близкая приятельница приедет сюда, и попросил приютить ее на два-три дня, так как в ее возрасте не стоит злоупотреблять тяжелыми маршрутами — карабкаться к этой древней башне.

— И вы восприняли это как указание, что вам нужно делать?

— Конечно, — сказала мисс Марпл. — Не в его стиле осыпать человека «бесполезными» благодеяниями. Нет. Он хотел, чтобы я остановилась в этом доме.

— Итак, вы приняли приглашение? А что дальше?

— Ничего, — сказала мисс Марпл. — Меня приютили три сестры.

— И что же, они действительно напоминают трех сестер из «Макбета»?

— Я этого ожидала, — сказала мисс Марпл, — но мне так не показалось. Пока что сложно судить. Пожалуй, они могли бы сойти — то есть они могли бы быть… Понимаете, они производят впечатление самых обыкновенных женщин. Но вот в интерьер дома они как-то не вписываются. Дом ведь раньше принадлежал их дяде, и они переехали туда несколько лет назад. Живут они очень скромно, почти бедно, приветливы, в общем, в них нет ничего особо интересного. Мне показалось, что они не очень хорошо знали мистера Рафиля. О чем бы я их ни спрашивала, они так ничего толком и не смогли ответить.

— Значит, вы у них ничего не узнали?

— Нет, кое-что узнала, но не от них. А от их старой служанки, она вспоминала, что там было при их дядюшке. Нет, мистера Рафиля она знала лишь понаслышке. Но, когда речь зашла об убийстве, дала себе волю: мол, вес это началось, когда к ним приехал этот негодяй, сын мистера Рафиля, а девушка возьми да и влюбись в него, и как он ее задушил, и как все это было ужасно. «Звони во все колокола» — вдруг вспомнила мисс Марпл присловье своей юности, конечно, в самых черных тонах — но та история и вправду была страшная, к тому же полиция, кажется, приписывает ему не только это убийство…

— И вы не обнаружили никакой связи с тремя сестрами?

— Нет — только то, что они были опекуншами девушки и души в ней не чаяли. Больше ничего…

— Они могли бы что-то знать… о другом мужчине?

— Нам бы это было очень удобно, не правда ли? Другой мужчина, настоящий зверь, не дрогнув, задушил девушку и размозжил ей голову. Скажем, из ревности. Некоторых мужчин ревность доводит до безумия. Такое случается не так редко…

— И больше ничего примечательного, пока вы там гостили, не случилось?

— Одна из сестер, младшая по-моему, — все время говорила про сад. Сначала я подумала, что она тоже страстная садовница, да только вряд ли — она даже названия растений путала, а большинство ей вообще было в новинку — я спросила ее, например, знает ли она один декоративный кустарник. Очень редкий. Да-да, говорит она, это такая красота… Только слишком уж хрупкие ветки, говорю я, и она — соглашается! Она абсолютно ничего не смыслит в садоводстве. Кстати, это мне напомнило…

— Что?

— Вы только не подумайте, что я совсем помешалась на садоводстве, просто я этому уделяла довольно много времени. Я и о птицах кое-что знаю — очень люблю за ними наблюдать — в бинокль. Но о цветах, пожалуй, знаю больше.

— Думаю, сейчас вас беспокоит что-то, связанное именно с садами?

— Да. Вы обратили внимание на двух наших попутчиц? Мисс Барроу и мисс Кук?

— В общем, да. Как на всех остальных. Парочка старых дев, решивших попутешествовать вместе.

— Совершенно верно. Так вот, меня сразу как-то насторожила мисс Кук. По крайней мере, под этой фамилией она записана в списке.

— А что — у нее есть другая?

— Полагаю, что есть. Она — та самая женщина, что заходила ко мне — точнее, проходила мимо моего участка в Сент-Мэри-Мид — там, где я живу. Она остановилась возле забора, похвалила мой сад и стала сетовать на нерадивость садовников. Сказала, что она живет у одной дамы, недавно переехавшей в нашу деревню. Ну и добавила, что среди прочих ее обязанностей уход за садом. Но сдается мне, — сказала мисс Марпл, — сдается мне, что все это неправда. И что она абсолютно не смыслит в садоводстве. Я сразу это поняла.

— Как вы думаете, зачем ей понадобился весь этот спектакль?

— Тогда я никак не могла понять. Она сказала, что ее фамилия Бартлетт… А фамилия женщины, у которой она будто бы жила, начинается с «Г» — сейчас я запамятовала. И прическа у нее была совсем другая — и волосы были темные, и одета она была иначе. Совсем другой стиль. Когда мы садились в автобус я сразу ее и не узнала. И все же ее лицо показалось мне знакомым. А потом я вдруг вспомнила. В общем я ее не узнала из-за крашеных волос. Я ей сказала, где видела ее раньше, и она призналась, что была в Сент-Мэри-Мид, но сделала вид, что меня не узнает.

— И что вы обо всем этом думаете?

— Ну, в одном я уверена — мисс Кук (раз уж она теперь так себя называет) явилась в Сент-Мэри-Мид, чтобы взглянуть на меня, чтобы сразу узнать при следующей встрече…

— Но зачем?

— Не знаю. Хотя, пожалуй, могу назвать две возможных причины. И одна из них мне совсем не нравится.

— Признаться, мне тоже.

Последовала долгая пауза, потом профессор Вэнстед сказал:

— Меня очень насторожило то, что произошло с Элизабет Темпл. Вы с ней успели поговорить — до того?

— Да, успела… Когда ей станет лучше, я обязательно спрошу ее еще кое о чем — думаю она многое могла бы рассказать… о той девушке… Она ведь уже кое-что мне о ней рассказала. Оказывается, девушка училась в ее школе и собиралась выйти замуж за сына мистера Рафиля — только вот вместо свадьбы случилось такое… Я спросила, что послужило причиной ее смерти, и мисс Темпл ответила: «Любовь». Сначала я подумала, что она покончила с собой — но оказалось, что ее убили. Возможно, из ревности. В нее был влюблен кто-то еще. Именно этого человека мы и должны отыскать. Может быть, мисс Темпл знает, кто он такой.

— И кроме этого «ревнивца» вы больше никого не подозреваете?

— Ну не наших же спутников, — а тем более этих сестер. Мне вообще кажется, что нам пока рано еще кого-то подозревать. Нам нужна информация. Взять тех же сестер… одна из них могла случайно что-то услышать. Клотильда несколько раз брала девушку с собой за границу. Значит, она может знать о чем-то, что могло произойти во время их поездок. Или, возможно, они говорили о каких-то ее знакомых или о чем-то вообще не связанном со «Старой усадьбой». Все это так сложно — ведь нужным сведениям как правило не придаешь большого значения. Средняя их сестра, миссис Глинн, редко наезжала в поместье, но она могла что-то слышать от своего мужа или от его родственников. Она, очевидно, знала девушку, не так хорошо, как Клотильда и Антея. Но совсем не исключено, что ей известно что-то существенное. Их младшая сестра немного со странностями, все время витает в облаках, и, мне кажется, вообще ничего не помнит. Но и она, вполне могла запомнить что-то важное — о ее кавалерах, или друзьях. Ну… и потом… может она как-нибудь видела ее с незнакомым мужчиной. Кстати, вон она, легка на помине, идет около гостиницы.

Как мисс Марпл ни была увлечена беседой с профессором, она не могла изменить своей давней привычке наблюдать за всем, что происходит вокруг. Любой прохожий — спешил ли он куда-то или болтался без дела — сразу же становился объектом ее наблюдения.

— Антея Бредбери-Скотт — вон та дама, со свертком. Должно быть, идет на почту. Ведь почта за углом, да?

— Действительно похожа на помешанную, — сказал профессор Вэнстед. — Распущенные волосы — к тому же седые — ни дать, ни взять Офелия в пятьдесят.

— Я тоже, когда увидела ее в первый раз, вспомнила про Офелию. О Господи, что же мне теперь делать? Остаться на пару дней, в «Золотом Вепре», или продолжить путешествие… Пойди отыщи иголку в сене… Правда если шарить достаточно долго, возможно, что-нибудь и нашаришь — вот только можно все руки исколоть.

Глава 13 Пуловер в черно-красную клетку

1

Миссис Сэндборн возвратилась к тому времени, когда вся группа усаживалась за ленч. Новости были плохие: мисс Темпл все еще была без сознания. О том, чтобы забрать ее из больницы в ближайшие дни, и речи быть не могло.

Сообщив печальную весть, миссис Сэндборн перешла к делам туристическим. Назвала удобные поезда, которыми желающие могли вернуться в Лондон и предложила очень неплохой вариант для тех, кто готов завтра продолжить путешествие. У нее был и список подходящих экскурсий в окрестности города на вторую половину сегодняшнего дня — для небольших групп будут наняты автомобили.

Когда все выходили из столовой, профессор Вэнстед отвел мисс Марпл в сторону.

— Вы, наверно, предпочтете сегодня отдохнуть, но если вы не очень устали… Тут есть одна интересная церквушка, может быть туда наведаемся?

— С удовольствием, — сказала мисс Марпл.

— Я зайду за вами через часок.

2

Профессор Вэнстед заехал за ней в точно назначенное время.

— Я подумал, что вам будет интересно посмотреть именно эту церковь. И деревушка необычайно живописна. Полюбуемся здешними красотами, раз уж представилась такая возможность.

— Вы так добры, я вам очень благодарна — мисс Марпл устремила на профессора ласковый, чуть смущенный взгляд.

— Очень добры, — повторила она. — Только вот… не будет ли с нашей стороны это уж совсем… бессердечно… ну — вы понимаете, что я хочу сказать.

— Дражайшая мисс Марпл, мисс Темпл никогда не была вашей задушевной подругой, вы были с ней едва знакомы. Конечно же она заслуживает сочувствия, но…

— Право, — снова повторила мисс Марпл, — вы очень добры…

Профессор Вэнстед открыл дверцу машины, и мисс Марпл уселась на переднее сидение. «Наверное, взял напрокат, — подумала она. Какой же все-таки славный человек этот профессор — решил покатать старушку по окрестностям. А ведь мог пригласить и кого-нибудь помоложе. Нашел бы куда более привлекательную спутницу». Пока они проезжали деревню, мисс Марпл пару раз задумчиво взглянула на него. Он этого не заметил, так как в этот момент смотрел в другую сторону.

Когда они выехали на пыльную сельскую дорогу, огибающую холм, он повернулся к ней и сказал:

— К сожалению, мы едем не в церковь.

— Да, — сказала мисс Марпл, — я так и подумала.

— Конечно, вы должны были догадаться.

— Куда же мы едем, позвольте спросить?

— В больницу, в Кэрристаун.

— К мисс Темпл?

Вопрос был явно риторический — все и так было ясно.

— Да, — сказал — профессор. — Миссис Сэндборн видела ее и привезла мне письмо — от главного врача. Я только что говорил с ним по телефону.

— Она идет на поправку?

— Нет. Об этом пока речи нет.

— Понимаю, — сказала мисс Марпл. — То есть — надеюсь, что я не совсем поняла…

— Надежды мало, а сделать ничего нельзя. Может быть, она так и умрет, не приходя в сознание. А возможно — еще очнется.

— И вы везете меня туда? Зачем? Ведь я ее — как вы заметили — почти не знаю. До этой поездки мы не были знакомы.

— Знаю. Но она сама попросила — когда на некоторое время пришла в сознание — привезти вас.

— Вот как, — сказала мисс Марпл. — Интересно, зачем это я ей понадобилась — может она думает, что я могу ей помочь. Мне, право, неловко. Она такая умница… Ей просто не было равных. Когда она была директором Фоллоуфилдской школы ее знали буквально все, и у всех она пользовалась огромным авторитетом.

— Это была самая лучшая школа для девочек, не так ли?

— Безусловно. И думаю, исключительно благодаря мисс Темпл. Она слыла одной из самых образованных женщин Англии. Она преподавала математику, но на самом деле она человек энциклопедических знаний, и тонкий психолог. К каждой ученице умела найти подход. Ну, и много чего другого, ведь воспитание детей требует особого терпения, таланта, верно? Если она умрет, для всех это будет большая потеря, — сказала мисс Марпл. — Такие люди большая редкость. Хотя она уже не работает, ее по-прежнему ценят и прислушиваются к ее советам. И вдруг такая нелепость… — Она замолчала. — Но может, вы не хотите об этом…

— Полагаю, нам просто необходимо поговорить. Громадный валун вдруг срывается вниз. Такое случалось крайне редко. И вот представьте: нашлись люди, которые были в том момент на склоне.

— Они сами к вам пришли? Кто же?

— Джоанна Кроуфорд и Эмлин Прайс.

— И что они рассказали?

— Джоанне показалось, будто наверху кто-то был. Они с Эмлином не захотели идти по широкой тропе, а стали карабкаться по едва заметной тропке. И когда они стали огибать склон, Джоанна мельком увидела силуэт человека, который пытался сдвинуть громадный валун. Глыба начала раскачиваться и… покатилась — сначала медленно, потом все быстрее и быстрее — по склону холма. Мисс Темпл шла по широкой тропе, и этот валун обрушился прямо на нее. Если кто-то хотел ее убить или тяжело ранить, то он достиг своей цели. Если это действительно было покушение, оно, увы, удалось…

— Она не заметила кто это был — мужчина или женщина? — спросила мисс Марпл.

— К сожалению, нет. Заметила только, что он был в джинсах и ярком пуловере с отворотом — в черную и красную клетку. И он почти мгновенно исчез. Она склоняется к тому, что это был все-таки мужчина.

— И она считает, что это было покушение на мисс Темпл?

— Чем больше она об этом думает, тем больше ей кажется, что мисс Темпл хотели убить. И ее приятель с ней согласен.

— Кто бы это мог быть?

— Не имею ни малейшего представления. Возможно, кто-то из нашей группы. Но не исключено, что чужой — человек со стороны — узнал заранее, что нам предстоит посетить церковь на вершине и решил, что более удачного случая не представляется. Или какой-нибудь садист… А может быть у нее был тайный враг?

— Это уже похоже на мелодраму, «смертельная опасность», «тайный враг»… — грустно улыбнулась мисс Марпл.

— Да, вы правы. Кому может понадобиться убить столь известную, всеми почитаемую леди? Быть может — но на это надежда очень слабая — мисс Темпл сумеет сама ответить на этот вопрос… Ведь возможно она узнала человека на склоне. Или вспомнит, кто и по какой причине мог желать ей смерти.

— И все же совершенно в голове не укладывается…

— Абсолютно с вами согласен, — сказал профессор Вэнстед. — Это же просто невероятно — чтобы кто-то задумал убить директора школы. Но с другой стороны… ведь она сталкивалась со множеством людей. И не меньше их, что называется прошло через ее руки.

— Вы имеете в виду ее учениц?

— Именно это я и хотел сказать. Ее ученицы. И их семейства. Ей известно очень многое. Например, любовные романы, о которых не подозревают родители. Вы знаете, такое часто случается. Особенно сейчас. Говорят, что девочки стали раньше взрослеть. Наверное в физическом отношении это верно, но в моральном аспекте они взрослеют слишком поздно. Они просто не желают становиться взрослыми — чтобы не брать на себя ответственность. А потому стараются выглядеть как маленькие девочки — эти их платьица, мини-юбочки и распущенные по плечам волосы. Я уже не говорю о ночных рубашечках, колготочках, шортиках…

И в то же время они хотят, чтобы их считали взрослыми, и хотят вести себя «по-взрослому» — позволять себе все, что могут позволить себе взрослые. И это порой приводит к трагическим последствиям.

— Вы имеете в виду что-то определенное?

— Нет. Пожалуй, нет. Я просто размышляю… Никак не могу поверить, что у Элизабет Темпл есть личный враг. Да еще настолько жестокий… Я думаю вот что… — он посмотрел на мисс Марпл. — А, кстати, может быть у вас есть какие-то предположения?

— Мне кажется, я знаю, о чем вы думаете. Вы считаете, что мисс Темпл могла что-то такое знать, что грозило бы — в случае разглашения — кому-нибудь неприятностями.

— Вот именно.

— В таком случае, можно предположить, что с нами на маршруте находится кто-то, кто ее узнал, а она его нет — возможно, они были знакомы очень давно. Так что все-таки стоит присмотреться к нашим спутникам. — Она помолчала. — Вы говорили о каком-то пуловере — в черную и красную клетку, кажется?

— Да-да. Пуловер… — Он испытующе посмотрел на нее. — Почему вы спрашиваете об этом пуловере?

— Почему? — спросила мисс Марпл. — Потому, что, судя по вашим словам, его нельзя было не заметить. Джоанна обратила на него внимание и несколько раз об этом упомянула.

— Верно. Это вам что-то напомнило?

— Ну, скажем, обычай вывешивать яркие флаги. Чтобы непременно обратить чье-то внимание. К примеру, флажки, которыми отмечают маршрут скачек по пересеченной местности.

— Так-так. — Профессор был явно заинтересован.

— Когда вы описываете человека, которого видели на расстоянии, вы первым делом расскажете, во что он был одет. Ни о лице, руках, ногах или походке вы говорить не станете. Алый шотландский берет, пурпурный плащ, причудливая кожаная куртка… или пуловер в яркую красную и черную клетку. Что-то особенно заметное, очень запоминающееся. А цель простая: как только человек снимет эту бросающуюся в глаза вещь — он превратится в ничем не приметную личность, скромно или даже бедно одетую, на которую никто и не взглянет. Этот красно-черный свитер был надет специально. Для того чтобы его запомнили — да только больше его уже никогда не увидят на том человеке. Возможно, его уже уничтожили.

— Вполне здравая мысль, — сказал профессор Вэнстед. — Я, кажется, говорил вам, — продолжал он, — что Фоллоуфилд всего в шестнадцати милях отсюда. Так что эти места хорошо знакомы Элизабет Темпл, и здесь живут люди, которых она могла хорошо знать.

— Да. Это существенно расширяет круг подозреваемых, — сказала мисс Марпл. — Вы знаете, — добавила она, — я тоже думаю, что скорее всего это был мужчина.

Этот валун, если его кто-то столкнул, попал точно в цель. А точность — это скорее мужское качество, чем женское. И все же… это вполне могла проделать и какая-нибудь из наших спутниц или… местных жительниц… Одна из ее бывших учениц. Мисс Темпл могла не узнать ее, потому что не видела много лет. А девушка давно превратилась в зрелую женщину. Сама же мисс Темпл почти не изменилась, в шестьдесят лет выглядят почти так же, как в пятьдесят, разве что морщин чуть больше.

И вот кто-то узнает свою бывшую директрису, которой было известно о ней что-то компрометирующее… А это повод для дальнейшего… — Она вздохнула. — Я совершенно не знакома с этими местами. А вы здесь раньше бывали?

— Нет, — сказал профессор Вэнстед. — Не стану делать вид, что я здесь как дома. Однако благодаря вам я теперь хоть что-то знаю. Если бы вы мне ничего не рассказали, я бы вообще ни о чем не имел представления.

К сожалению, знаете вы немного. Но с какой целью мистер Рафиль организовал вашу поездку именно в этот тур, устроил нашу с вами встречу, устроил для вас так называемую «передышку» именно здесь — заранее попросил своих знакомых принять вас?

— Видимо, он хотел, чтобы я здесь почерпнула определенные сведения, которые могут мне понадобиться в дальнейшем, — сказала мисс Марпл.

— Об убийствах, совершенных здесь много лет назад? — удивился профессор Вэнстед. — Такое случалось во многих графствах Англии и Уэльса[275]. Серийные убийства — дело обычное. Сначала находят одну убитую девушку. Затем неподалеку вторую. Потом — милях в двадцати — третью. «Почерк» убийцы всегда легко узнаваем.

В Джослин-Сент-Мэри пропали две девушки — одна, та, о которой мы говорили, была найдена через полгода за много миль отсюда, и последний раз ее видели в обществе Майкла Рафиля…

— А другая?

— Ее звали Нора Броуд. Отнюдь не скромница и тихоня, которая за километр обходит мальчиков. Кажется, их было слишком много — а последнего лучше бы ей вовсе не знать. Ее тело так и не нашли. Ничего, найдут. Случалось, что и через двадцать лет находили, — сказал Вэнстед и начал тормозить. — Приехали. Это Кэрристаун, а вот и больница.

Профессора явно ждали. Его и мисс Марпл проводили в небольшую приемную, где их встретила женщина, сидевшая за столом.

— Да-да, — сказала она. — Профессор Вэнстед. А с вами… э-э… — Она вопросительно взглянула на мисс Марпл.

— Мисс Джейн Марпл, — сказал профессор Вэнстед. — Я говорил сестре Баркер по телефону.

— Ах да. Сестра Баркер будет вас сопровождать.

— Как мисс Темпл?

— Без изменений, я полагаю. Боюсь, что об улучшении говорить не приходится. — Она встала. — Я провожу вас.

Старшая сестра Баркер была высокой и сухощавой женщиной. Говорила она решительно, низким голосом. Ее темно-серые глаза останавливались на посетителе всего на секунду, но ей этого было достаточно, чтобы определить, кто он такой и что от него можно ждать.

— Я хотел бы знать, как вы предполагаете все устроить, — сказал профессор Вэнстед.

— Сейчас я расскажу вам, мисс Марпл, все как есть… Прежде всего я должна вас предупредить, что мисс Темпл все еще в коме и очень редко и очень ненадолго приходит в сознание. Время от времени она узнает окружающих и может сказать несколько слов. Но мы ей помочь ничем не можем. Остается только ждать. Думаю, профессор Вэнстед уже сказал вам, что в один из таких моментов она совершенно отчетливо произнесла: «Мисс Джейн Марпл». А потом: «Я хочу с ней поговорить. Мисс Джейн Марпл». И снова потеряла сознание. Доктор решил, что нам следует связаться с вами. Профессор Вэнстед обрисовал ситуацию и обещал привезти вас сюда. К сожалению вам все время придется находиться возле мисс Темпл — пока она не придет в сознание. Она очень плоха. Буду с вами откровенна: то что вы увидите, — зрелище не из приятных. Я рискнула пустить вас только потому, что вы не близкая ее родственница — очень уж ей досталось, — лицо, руки, грудь… Доктор говорит, что она может умереть, не приходя в сознание. А уж если придет, он считает, что вокруг должно быть как можно меньше народу. Мисс Марпл если вы не возражаете, вы будете с ней одна. На всякий случай рядом — за ширмой в углу палаты — будет находиться сиделка. — Затем она добавила: — У нас здесь еще дежурит полицейский — чтобы записать ее показания, если она придет в себя. Но доктор считает, что мисс Темпл не должна его видеть — это может растревожить ее и ухудшить состояние. А вот против вас он ничего не имеет — ведь она сама хотела с вами поговорить. Надеюсь, вы не против того, чтобы посидеть с ней?

— Конечно, милочка, — сказала мисс Марпл. — Буду готова ко всему. Прихвачу с собой блокнот и ручку — чтобы записать. Впрочем, и так запомню. Слух у меня, правда, уже не тот, что прежде, но я сяду рядом и постараюсь не пропустить ни единого словечка — даже если она будет говорить совсем тихо. А с больными я обращаться умею. Всю жизнь за кем-то ухаживала.

Сестра снова быстро взглянула на мисс Марпл. На этот раз едва заметно одобрительно кивнув.

— Вы очень добры, — сказала она, — уверена, что мы можем на вас положиться. Профессор Вэнстед подождет вас в приемной внизу. Если понадобится, мы сразу его позовем. А теперь, мисс Марпл, будьте любезны, пройдите со мной.

Мисс Марпл прошла за старшей сестрой по коридору в небольшую уютную палату. На единственной в этой комнате кровати в полумраке — занавеси были задернуты — лежала Элизабет Темпл. Она лежала неподвижно, но было видно, что она не просто спит. Ее дыхание едва прослушивалось, было неровным. Сестра Баркер склонилась над ней, затем молча указала мисс Марпл на кресло возле кровати, после чего направилась к двери. Из-за ширмы вышел молодой человек с записной книжкой в руке.

— По указанию доктора, мистер Рекитт, — пояснила сестра Баркер.

Сиделка, сидевшая в дальнем углу, тоже подошла к ней.

— Позовите меня, если понадобится, сестра Эдмондз, — сказала сестра Баркер, — и обеспечьте мисс Марпл всем необходимым.

Мисс Марпл сняла пальто. Сиделка взяла его и вернулась на свое место. Мисс Марпл села на стул. Взглянув на Элизабет Темпл, она опять подумала — какой благородный профиль, какие приятные черты. Седые волосы были красиво зачесаны назад, придавая лицу необыкновенное очарование. Необыкновенно хороша. А какая яркая личность! Если что, это будет невосполнимая потеря…

Мисс Марпл поправила подушку у себя за спиной и придвинула кресло чуть-чуть ближе. Сколько ей придется ждать — и не придется ли ждать напрасно, — этого она не знала. Время тянулось очень медленно. Десять минут, двадцать минут, полчаса, тридцать пять минут… Внезапно, когда она уже и не надеялась, раздался голос. Слабый, хрипловатый. В нем не осталось и следа от прежнего голоса Элизабет Темпл: «Мисс Марпл».

Элизабет Темпл открыла глаза и ее взгляд остановился на мисс Марпл. Взгляд вполне ясный и осмысленный. Она какое-то время словно изучала ее, не выказывая ни малейшего удивления.

Потом с трудом произнесла:

— Мисс Марпл. Вы — Джейн Марпл?

— Совершенно верно, — сказала мисс Марпл, — я — Джейн Марпл.

— Генри мне часто о вас рассказывал.

Мисс Марпл переспросила с легким недоумением:

— Генри?

— Генри Клитеринг, мой друг — мой старый друг.

— Он и мой старый друг, — сказала мисс Марпл. — Генри Клитеринг.

Ей вспомнились долгие годы знакомства с ним. Сэр Генри Клитеринг иногда просил ему помочь и сам не раз ее выручал. Старый преданный друг…

— Я увидела ваше имя. В списке пассажиров. Вы можете помочь. Сэр Генри сказал бы то же самое, будь он здесь. Вы сумеете помочь. Разгадать. Это очень важно — хотя… столько воды утекло… — Последние слова она произнесла почти шепотом, веки опустились. Подошла сиделка и, взяв со столика небольшой стакан, поднесла к запекшимся губам больной.

Мисс Темпл сделала глоток и кивнула. Сиделка вернулась на свое место.

— Я сделаю все, что в моих силах, — сказала мисс Марпл. Вопросов она не задавала.

Мисс Темпл сказала:

— Хорошо. — И некоторое время спустя еще раз: — Хорошо.

Минуты две-три она лежала с закрытыми глазами. Трудно было понять — уснула ли она или снова потеряла сознание. Внезапно она опять открыла глаза.

— Которая, — сказала она, — которая из них? Это надо выяснить. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Мне кажется, да. О девушке, которая погибла — Норе Броуд?

Брови Элизабет Темпл чуть сдвинулись.

— Нет, нет, о другой. О Верити Хант.

Обе молчали, затем мисс Темпл спросила:

— Джейн Марпл… Прошло столько времени — с тех пор, как он о вас рассказывал. Но ведь вы сможете докопаться до истины, как прежде? Сможете?

Ее голос стал звонче от волнения:

— Вы сможете, правда? Скажите, что сможете. У меня очень мало времени. Я знаю, что мало. Прекрасно знаю. Это одна из них, но которая? Узнайте. Генри говорил, что вам это по силам. Вам может грозить опасность — но вы… вы, постараетесь?

— С Божьей помощью, я все узнаю, — сказала мисс Марпл. Это прозвучало как обет.

— А… — Она прикрыла глаза, потом снова открыла. Ее губы чуть дрогнули, словно она пыталась улыбнуться. — Громадная глыба. Камень Смерти.

— Кто столкнул ее?

— Не знаю. Про это не думайте… только… Верити… Разузнайте про Верити. Правду. Ее имя — Верити — значит «Правда».

Мисс Марпл заметила, что тело больной словно глубже ушло в постель, обмякло. До ее слуха донесся шепот: «Прощайте. Постарайтесь…»

Ее тело совсем обмякло, глаза были закрыты. Сиделка снова подошла к кровати. На этот раз она взяла безвольную руку, пощупала пульс. Потом сделала знак мисс Марпл. Мисс Марпл послушно встала и вышла следом за ней из палаты.

— Она сделала слишком большое усилие, — сказала сиделка. — Теперь она долго не придет в сознание. А может быть, и вовсе не придет… Надеюсь, вы хоть что-то выяснили?

— Не уверена, — сказала мисс Марпл. — Но как знать, как знать…

— Что она вам сказала? — спросил профессор Вэнстед, когда они шли к машине.

— Имя, — сказала мисс Марпл. — Верити. Так звали ту девушку?

— Да. Верити Хант.

Элизабет Темпл скончалась через полтора часа. Она умерла, не приходя в сознание.

Глава 14 Мистер Бродрибб размышляет

— Видели утреннюю «Таймс»? — спросил мистер Бродрибб своего партнера, мистера Шустера.

Мистер Шустер ответил, что «Таймс» ему не по карману и что он читает «Телеграф»[276].

— Да это могло быть и в «Телеграф», — сказал мистер Бродрибб. — В разделе сообщений о смерти — мисс Элизабет Темпл, доктор наук.

На лице мистера Шустера изобразилось недоумение.

— Директор «Фоллоуфилда». Вы что, не слыхали про «Фоллоуфилд»?

— Как же, слыхал, — сказал Шустер. — Школа для девочек. Основана лет пятьдесят назад, если не больше. Шикарное заведение, и цены там умопомрачительные. Значит, она была тамошней директрисой? Она вроде бы недавно ушла на пенсию. С полгода назад. Я точно читал об этом в газетах. Там было и про новую директрису. Она замужняя, из молодых. Лет тридцать пять — сорок. Взгляды современные. Учит девушек, как нужно краситься, разрешает носить брючные костюмы. И так далее.

— Хм-м… — скептически отозвался мистер Бродрибб. Подобное хмыканье часто можно услышать от умудренных жизнью пожилых адвокатов. — Вряд ли ей удастся сравняться с Элизабет Темпл. Ее все знали и уважали. Она проработала там чуть ли не всю жизнь.

— A-а… — равнодушно откликнулся мистер Шустер, изрядно удивленный столь горячим интересом мистера Бродрибба к покойной учительнице.

По правде говоря, школьные проблемы абсолютно не волновали обоих джентльменов. Их собственные отпрыски давно уже вышли из школьного возраста. У мистера Бродрибба было два сына — один трудился на государственной службе, другой в нефтяной фирме, а оба чада мистера Шустера — они были немного помоложе — усердно досаждали своим университетским воспитателям. Он спросил:

— А как она умерла?

— Поехала в путешествие на автобусе, — проворчал мистер Бродрибб.

— Уж эти мне автобусы, — сказал мистер Шустер. — Я бы никого из своих к ним и близко не подпустил. В Швейцарии на прошлой неделе один свалился в пропасть, а два месяца назад двадцать человек погибли в дорожной катастрофе. Не понимаю, кого они там за руль сажают.

— Это один из туров по знаменитым усадьбам и паркам, названия точно не помню, — сказал мистер Бродрибб. — Но вы понимаете, о чем я говорю.

— Да, представляю. А ведь это… точно! Это тот самый тур, в который отправилась ну мисс… та старушенция, которой купил путевку мистер Рафиль.

— Мисс Джейн Марпл.

— Она что — тоже погибла? — спросил мистер Шустер.

— Насколько мне известно, нет, — сказал мистер Бродрибб. — Просто мне показалось несколько странным…

— Они попали в катастрофу?

— Нет, несчастный случай на экскурсии. Взбирались по — крутому склону. А тут сорвался валун и прямо на мисс Темпл. Ее тут же отправили в больницу. Там она и скончалась.

— Не повезло, — вставил мистер Шустер.

— Меня это заинтересовало только потому, что в «Фоллоуфилде» училась та девушка.

— Какая девушка? О чем это вы, Бродрибб?

— Та, которую прикончил Майкл Рафиль. Мне как раз припомнились детали, которые могут быть связаны с делом мисс Марпл. Мистер Рафиль возлагал на нее такие надежды… Жаль, что он нас ни во что не посвятил.

— Так что вам припомнилось? — спросил мистер Шустер.

Теперь он был явно заинтересован, и его изощренный адвокатский ум тут же был приведен в боевую готовность.

— Девушка. Не могу вспомнить ее фамилию. Звали ее кажется «Надеждой», что-то в этом роде — девочкам часто дают такие имена… А, нет, «Правда» — Верити, вот как ее звали. Верити Хант. Она была одной из тех… убитых девушек. Ее тело нашли в канаве милях в тридцати от того места, где, предположительно, она пропала. Через полгода после убийства. Она была задушена, а голова и лицо так изуродованы, что родная мать не узнала бы — убийца надеялся, что из-за этого ее будет труднее опознать, только он просчитался — ее все-таки опознали. Одежда, сумочка, какие-то украшения, родинка… или шрам… Да, ее сразу же опознали.

— А обвинение было построено только на ее убийстве?

— В том-то и дело. Подозревали, что Майкл расправился еще с тремя девушками. Но в тех случаях улики были весьма сомнительными, так что в суде рассматривалось только это убийство. Кстати, он и раньше успел отличиться. За ним вроде бы было и изнасилование. Но мы с вами прекрасно знаем, что в наше время зовется изнасилованием. Девушка сама не дает бедняге прохода — всячески зазывает к себе домой, пока мама на работе или папа на рыбалке… Липнет к нему, покуда не добивается своего. Ну а затем мамаша велит ей сказать, что ее принудили силой.

Но это я к слову, — сказал мистер Бродрибб. — Я ведь о чем думаю — а не связано ли поручение мистера Рафиля с Майклом?

— Его, кажется, признали виновным? Приговорили к пожизненному заключению?

— Не помню — слишком давняя это история. Или они сумели вытащить его — с помощью психиатра?

— А Верити Хантер… или Хант — она, кажется, училась в школе мисс Темпл. Она же была еще совсем юной, когда ее убили?

— Да нет. Ей уже было восемнадцать… или даже девятнадцать, и жила она у родственников или друзей своих родителей — в общем, у чужих людей. Хороший дом, хорошие люди, да и о ней говорили только хорошее. Она была из тех девушек, о которых родственники говорят: «Очень стеснительная, никогда не знакомилась с посторонними мужчинами, поклонников у нее не водится». Впрочем, родня вряд ли знает, есть ли у девушек кавалеры. Уж об этом-то девушки умеют позаботиться. А молодой Рафиль, говорят, мог любой вскружить голову…

— И никто не усомнился в том, что это его рук дело? — спросил мистер Шустер.

— Ни на секунду. Да он и сам хорош — совсем тогда заврался. Уж лучше бы его адвокат запретил ему давать показания. Его друзья пытались устроить ему алиби, но ничего у них не вышло, их сразу же раскусили.

— А вы сами как думаете, Бродрибб?

— Собственно, я как-то и не думал об этом, — сказал мистер Бродрибб, — я просто размышлял, не связана ли смерть этой женщины с теми событиями?

— Каким образом?

— Видите ли — валун, который вдруг ни с того ни с сего сваливается на голову… В этом есть что-то подозрительное. Насколько мне известно, валунам свойственно мирно полеживать на своем месте.

Глава 15 Верити

— Верити, — вслух произнесла мисс Марпл.

Элизабет Маргарет Темпл скончалась накануне вечером. Смерть ее была легкой.

А мисс Марпл снова сидела среди выцветших ситцевых драпировок в «Старой усадьбе» и вязала крючком темно-лиловый шарф, отложив на время детскую розовую распашонку. Это был своего рода намек на траур, который мисс Марпл, в соответствии со своими викторианскими понятиями, всегда старалась соблюсти.

Дознание было назначено на завтра. С викарием договорились о том, что, как только все будет подготовлено, он отслужит в церкви короткую поминальную службу. Клерки из похоронной конторы, с привычной скорбью во взоре, разделили с полицией заботы обо всем остальном.

Коронерское дознание[277] должно было состояться в одиннадцать утра. Вся туристская группа решила присутствовать там в полном составе. Несколько человек остались и на службе в церкви.

Миссис Глинн зашла в отель и уговорила мисс Марпл пожить у них в «Старой усадьбе», до отъезда.

— По крайней мере, до вас не доберутся все эти репортеры.

Мисс Марпл приняла приглашение с благодарностью.

После мемориальной службы их автобус должен был отправиться дальше — в Южный Видстоун, в тридцати пяти милях отсюда. Там пассажиров ждал вполне приличный отель. Оттуда предполагалось продолжить путешествие.

Однако мисс Марпл подумала, что кто-то предпочтет вернуться домой или поехать куда-нибудь еще, отказавшись от этого тура. Людей можно понять — не всем захочется продолжать путешествие, омраченное столь печальными событиями. С другой стороны, можно понять и тех, кто настроен и дальше любоваться парками и интерьерами усадеб. В конце концов, от несчастных случаев никто не застрахован, а они все-таки выложили немалую сумму… Мисс Марпл решила, что многие определятся, когда будут известны результаты дознания.

Итак, сидя в гостиной со своим темно-лиловым вязаньем, мисс Марпл обдумывала, как ей действовать дальше. И, обменявшись с хозяйками несколькими подобающими случаю фразами, словно нечаянно произнесла: «Верити».

Она бросила это слово, как бросают камешек в пруд, только ради того, чтобы посмотреть, что из этого выйдет: полетят ли брызги, пойдут ли круги по воде… Может быть, оно значит для ее хозяек очень много. А может быть, ничего не значит. Если так, она повторит тот же маневр сегодня вечером во время обеда в отеле, когда все ее попутчики соберутся за столом. Ведь, возможно, это то самое слово, которое все прояснит. Итак, подумала мисс Марпл (ее крючок прилежно набирал петли; смотреть на вязанье ей было вовсе не нужно: ее пальцы, хоть и побаливали от ревматизма, методично проделывали привычные движения)… Итак — «Верите».

Как брошенный в пруд камешек — всплеск, круги по воде — даст это хоть что-нибудь? Или ничего. Но ведь какая-то реакция непременно должна быть. Да, она не ошиблась.

Хотя лицо ее ничем себя не выдало, ее приметливые глаза за стеклами очков наблюдали за тремя сестрами одновременно — она научилась этому, когда в своей деревушке Сент-Мэри-Мид — в церкви, на рынке, на собраниях ей необходимо было собрать свежие новости или… сплетни, не привлекая к себе ничьего внимания.

Книга выпала из рук миссис Глинн, которая удивленно воззрилась на мисс Марпл. Казалось, ее удивило не само слово «Верите», а то, что произнесла его мисс Марпл.

Клотильда повела себя иначе. Она вскинула голову, слегка наклонилась вперед, но взгляд ее устремлен был не на мисс Марпл, а в окно. Она скрестила руки и словно вжалась в кресло. Мисс Марпл слегка наклонила голову — она сделала вид, что не смотрит на нее. Она увидела, как в ее глазах заблестели слезы, которые вскоре градом покатились по щекам. Клотильда даже не стала их вытирать. Мисс Марпл поразила исходившая от нее почти осязаемая, тяжкая скорбь.

Чего не скажешь про Антею. Она откликнулась мгновенно, и в голосе ее слышалась радость:

— Верите? Вы сказали Верите? Вы были знакомы с ней? Вот не знала. Вы говорите про Верите Хант?

Лавиния Глинн спросила:

— Вы назвали чье-то имя?

— Лично у меня никогда не было знакомых с таким именем, — сказала мисс Марпл, — но оно и в самом деле вдруг мне вспомнилось. Да. По-моему, довольно редкое, необычное имя. Верите, — повторила она задумчиво.

Она уронила клубок лиловой шерсти и смущенно посмотрела на собеседниц, как человек, нечаянно совершивший неловкость, но не понимающий, в чем дело.

— Простите, простите, ради Бога. Неужели я сказала что-то не то? Я только хотела…

— Нет, не беспокойтесь, — сказала миссис Глинн. — Просто это имя… хорошо нам знакомо и… связано… с некоторыми воспоминаниями.

— Оно просто пришло мне в голову, — виноватым голосом сказала мисс Марпл, — потому что… видите ли, его назвала бедняжка мисс Темпл. Я ведь вчера навещала ее. Меня уговорил профессор Вэнстед. Он почему-то считал, что я смогу — как бы это сказать? — каким-то образом подбодрить ее. Она была в коме, и они надеялись — понимаете, не то чтобы я была ее подругой, мы же едва знакомы, правда, мы разговаривали по дороге, у нас оказались общие интересы… Поэтому он и думал, что я смогу оказаться полезной. Боюсь, что обманула его ожидания. От меня не было никакого толку. Когда мисс Темпл очнулась, она сказала несколько слов, но я ничего не сумела понять. Но потом, когда я уже собралась уходить, она открыла глаза и посмотрела на меня — я даже не знаю, не приняла ли она меня за кого-то другого — и сказала это слово. Верити! Ну, разумеется, оно и осталось у меня в памяти — тем более что через некоторое время она умерла… Наверное, это чье-то имя… В общем, ее это мучило. Но конечно же, она могла и не иметь кого-то в виду. Ведь это же не обязательно имя, ведь на латинском это слово обозначает «правда».

Она перевела взгляд с Клотильды на Лавинию, потом на Антею.

— Так звали одну нашу знакомую девушку, — сказала Лавиния Глинн. — Поэтому мы так и расстроились.

— Еще бы, ведь она умерла такой страшной смертью, — сказала Антея.

Клотильда резко оборвала ее:

— Антея! Все эти подробности ни к чему.

— Да об этом все равно все знают, — сказала Антея. Она посмотрела на мисс Марпл. — Я подумала, может, вы про нее слышали от мистера Рафиля, ведь вы его знали? Ну да, он же написал нам о вас — значит, вы его знали. И еще я подумала — может, он вам и это рассказал?

— Мне, право, неловко, — пролепетала мисс Марпл, — но боюсь, что я не совсем понимаю, о чем вы говорите.

— Ее нашли в канаве, — сказала Антея. — Вернее, ее тело.

«Да, Антею никто не сможет остановить, если уж она решила заговорить», — подумала мисс Марпл. И ей показалось, что простодушная откровенность Антеи очень огорчала Клотильду. Она достала носовой платок — как бы невзначай. Вытерла слезы, выпрямилась и теперь сидела, словно напряженная струна, а в глазах огромное горе.

— Верити, — сказала она, — она была нам очень дорога. Она жила здесь… Я ее очень любила…

— И она любила тебя, — сказала Лавиния.

— Я дружила с ее родителями, — пояснила Клотильда. — Они погибли в авиакатастрофе.

— Она училась в «Фоллоуфилде», — добавила Лавиния. — Я думаю, поэтому мисс Темпл ее и вспомнила.

— Теперь я понимаю, — сказала мисс Марпл, — мисс Темпл была там директором, не так ли? Разумеется, я очень много слышала о «Фоллоуфилде». Кажется, это одна из лучших школ?

— Да, — сказала Клотильда. — Верити там училась. После смерти родителей она переехала к нам — пожить, пока не решит, что делать дальше. Ей было всего восемнадцать… Такая славная девочка, ласковая, любящая. Она хотела стать медсестрой, ухаживать за больными, но головка у нее была светлая, и мисс Темпл настаивала, чтобы она поступала в университет. Она готовилась к экзаменам, когда… когда произошло это ужасное несчастье.

Она отвернулась, пряча лицо.

— Я… Пожалуйста, не будем больше говорить об этом…

— Да-да, конечно, — смущенно произнесла мисс Марпл. — Простите меня — я напомнила вам о таких страшных вещах. Я ничего не знала. Я… я и понятия не имела… Я думала… то есть я хотела… — Она все больше терялась и путалась в словах.

Вечером того же дня мисс Марпл узнала еще кое-что от миссис Глинн. Та зашла к ней, когда она переодевалась, собираясь идти в отель, где была назначена встреча всех экскурсантов с их маршрута.

— Я подумала, что лучше вам кое-что объяснить, — сказала миссис Глинн, — я по поводу той девушки, Верити Хант. Конечно, откуда вам было знать, что Клотильда любила ее как свою дочь, и эта ужасная смерть была для нее тяжелым ударом. Мы стараемся избегать при ней разговоров о Верити. Но, по-моему, проще рассказать вам абсолютно все, и тогда вы поймете… Видите ли, Верите втайне от нас подружилась с одним неподходящим — и даже, как оказалось, опасным молодым человеком. За ним уже водилась всякие делишки… Однажды он зашел к нам в гости — проезжал мимо. Видите ли, мы были хорошо знакомы с его отцом. — Она помолчала. — Впрочем, я считаю, что лучше уж вам знать всю правду. Это был Майкл, сын мистера Рафиля…

— Боже мой, — сказала мисс Марпл, — неужели — неужели — имени я не запомнила, но я помню, мне говорили, что у него был сын — который, к сожалению, не очень его радовал.

— Слишком мягко сказано, — горько усмехнулась миссис Глинн. — Он доставлял ему одни неприятности. Несколько раз его привлекали к суду за разные выходки.

Один раз напал на совсем молоденькую девушку, почти девочку, в другой еще хуже… Я лично считаю, что судьи были слишком снисходительны. Боялись испортить молодому человеку карьеру, пусть, дескать, и дальше учится в своем университете, набирается ума. И они осуждали его — как это у них называется? — условно. Если бы этих молодых негодяев сразу отправляли в тюрьму, может быть, это отбило бы у них охоту к подобной жизни. А он вдобавок был еще и нечист на руку. Подделывал чеки, и все такое прочее… В общем, редкостный был негодяй. Мы дружили с его матерью. Ее счастье, что она умерла молодой, не ведая, что получится из ее сыночка, — он бы все равно свел ее в могилу. Мистер Рафиль старался сделать из него человека. Пытался устроить его на приличную работу, оплачивал все его штрафы и так далее. Мне кажется, что он ужасно переживал из-за сына, как ни пытался сделать вид, что у того все это просто по молодости, потом, мол, с возрастом пройдет. А в наших местах — может быть, вы уже слышали, в деревне часто об этом говорят — была тогда настоящая эпидемия убийств и насилия. И не только здесь, но и по всей округе — в двадцати, а то и в пятидесяти милях отсюда. А один или два случая, почти за сто миль. Нет, конечно, это не так уж и далеко от нас… И вот однажды Верите пошла навестить подругу — и не вернулась. Мы заявили в полицию, они обыскали всю округу — но никаких следов… Мы давали объявления в газетах, но потом в полиции решили, что она сбежала с каким-нибудь кавалером. Прошел слух, что ее видели с Майклом Рафилем. Полиция уже давно приглядывалась к Майклу, его подозревали в некоторых преступлениях, но прямых улик не было. А потом выяснилось, что Верити — судя по описанию это действительно была она — видели с другим молодым человеком, похожим на Майкла, и машина у него была такая же. Но дальше — опять ничего. Ну так мы полгода и находились между небом и землей… пока не нашли ее тело — в тридцати милях отсюда, на пустыре, в канаве, присыпанной камнями и землей. Клотильде пришлось поехать и опознать ее… Да, это была она, Верити. Ее задушили, и лицо изуродовали до неузнаваемости. Клотильда так до сих пор не оправилась. Она признала и родинку, и шрам. Да что говорить, и одежда была ее, и вещи в сумочке. Мисс Темпл очень ее любила. Потому, наверное, и вспомнила в последний час…

— Простите меня, — сказала мисс Марпл. — Простите, какая же я неловкая! Пожалуйста, скажите вашей сестре, что я ничего не знала. Откуда мне было знать?..

Глава 16 Дознание

Мисс Марпл чинно шла по главной деревенской улице к рыночной площади, где в старинном здании времен короля Георга[278], уже сто лет носившем название «Кэрфью Армз», должно было состояться коронерское следствие. Она взглянула на свои часики. До начала оставалось целых двадцать минут. Она остановилась перед магазинчиком, где продавались шерсть и детские кофточки, и несколько минут наблюдала через окно, что там происходит. Молоденькая продавщица помогала двум детишкам примерить вязаные жакетики. За прилавком стояла пожилая продавщица.

Мисс Марпл вошла внутрь и присела на стул, стоявший у прилавка как раз напротив пожилой женщины. Она достала небольшой моток розовой шерсти и сказала, что ей Немного не хватает на распашонку. Ей очень быстро подобрали нужный оттенок, потом предложили посмотреть еще несколько расцветок. Мисс Марпл восхищенно ахала, и не прошло пяти минут, как она непринужденно болтала с продавщицей. А начала, естественно, с того, что посетовала на несчастный случай, который обернулся гибелью такой чудесной женщины… Миссис Меррипит — если верить имени на табличке — охотно подхватила разговор: это лишний раз подтвердило преступную халатность местных властей, ведь им столько раз твердили, что здешние тропы очень опасны!

— Видите ли, дожди вымывают землю из-под валунов, вот они и катятся вниз. Помню, у нас в один год случилось три несчастных случая. Один мальчик спасся просто чудом, а полгода спустя мужчина руку сломал, а затем насмерть зашибло старую мисс Уокер. Она плохо видела, да еще и глуховата была в придачу. Говорят, несколько человек видели как это случилось, кричали ей, чтобы отошла в сторону, да где уж ей услышать — очень далеко было. Вот так и погибла.

— Боже, какое несчастье, — сказала мисс Марпл, — какая страшная трагедия. Такое на всю жизнь запомнишь, верно?

— Да уж, такое не скоро забудешь. Надо бы коронеру сегодня об этом напомнить.

— Может, он и сам вспомнит, — сказала мисс Марпл. — Как ни ужасно, но все это в природе вещей, так сказать, стихийное бедствие. И никуда от этого не денешься. Но ведь бывает, это случается из-за того, что кто-то нарочно столкнет валун или бросается камнями. Ради глупой забавы.

— Да уж, есть у нас мальчишки, которые только и думают, как бы напроказить. Но я ни разу не слышала, чтобы они делали это там, наверху.

Мисс Марпл сменила тему и заговорила о пуловерах. Ей бы найти какой-нибудь поярче.

— То есть, конечно, это не мне, — сказала она, — а моему внучатому племяннику. Ему хочется, понимаете ли, чтобы был большой воротник и расцветка яркая.

— Да, им теперь подавай, чтобы аж по глазам било, — согласилась миссис Меррипит. — А джинсы — те наоборот. Только черные или темно-синие. Поэтому им сверху и хочется надеть что-нибудь повеселей.

Мисс Марпл подробно описала требования племянника: чтобы пуловер был в клетку, в очень яркую клетку. В магазинчике был большой выбор пуловеров и свитеров, но ни одного в черную и красную клетку не нашлось, давненько таких не завозили. Мисс Марпл посмотрела несколько образцов и совсем было собралась уходить, но «случайно» завела речь про убийства, которые, как она слыхала, тут одно время то и дело случались.

— Его в конце концов поймали, — сказала миссис Меррипит. — Такой с виду приличный молодой человек, никто бы на него и не подумал. Получил хорошее воспитание, представьте себе. В университете учился, и вообще. У отца вроде бы денег куры не клевали. Должно быть, у малого с головой не все в порядке. Но, они и не подумали поместить его в «Бродвей»[279], или как там это называется… Ничего подобного… А я считаю, что он точно больной — ведь девушек-то, говорят, было не то пять, не то шесть! В полицию почти всех здешних парней вызывали — для проверки. Начали с Джеффри Гранта. Они поначалу были уверены, что это он и есть. Он всегда был малость тронутый, с самого детства. Приставал к маленьким девочкам, подкарауливал их по дороге в школу, ну сами понимаете… Угощал конфетками и уговаривал пойти с ним полюбоваться цветами, или ручейком. Да уж, в полиции его сильно подозревали. Но оказалось — не он. Потом вызывали Берта Вильямса. Да только два раза его точно не было в тех местах — это у них называется алиби, так что и он не подошел. И вдруг наконец они надумали — а не тот ли это, не помню, как его звали — вроде Льюк — нет, Майк… Точно, Майк. С виду такой славный, я уже говорила, но грешки за ним водились. Чеки подделывал, и прочее. И два случая — как это называется — определение отцовства — то есть… сами понимаете, что я хочу сказать. Когда девушка оказывается в интересном положении. Они тогда выписывают распоряжение и заставляют виновника платить. А он уже двух девушек наградил детками, еще до всех этих убийств.

— Эта девушка тоже ждала ребенка?

— А как же. Когда нашли тело, сперва подумали, что это Нора Броуд, племянница миссис Броуд, ее за мельницей нашли. Вот уж кто любил погулять с парнями… Ушла из дому и пропала. И никто не знал, куда она подевалась. Так что, когда нашли то тело через полгода, подумали, что это она.

— А оказалось?..

— Не она — совсем другая девушка.

— А тело мисс Броуд так и не нашли?

— Не нашли. Может, еще и найдется, но все думают, что он ее бросил в реку. Да только откуда нам знать, верно? Иногда вот и на поле, когда пашут, вдруг такое найдут. Иногда даже клад находят. Меня как-то раз водили смотреть все эти сокровища. Латен Лу[280], кажется — в общем, что-то такое, да? Где-то в восточных графствах. Тоже в поле нашли, представляете? Красота! Золотые кораблики викингов, золотая посуда, огромные блюда, из чистого золота… Так что всякое случается. В любой момент, того и гляди, наткнешься то ли на мертвеца, то ли на золотое блюдо. Может, оно сотни лет в земле пролежало, как то золотое блюдо, а может, всего три или четыре года, как Мэри Лукас, которую нашли через четыре года где-то около Рейгейта[281]. Да ладно, что и говорить! Горя в жизни хоть отбавляй. Живешь и не знаешь, откуда беда нагрянет.

— Кажется, погибла еще одна девушка, она тоже здесь жила, помните? — сказала мисс Марпл.

— А, вы о той, которую приняли сначала за Нору Броуд? Имя позабыла. Хоуп, или Чарити — такие имена во времена королевы Виктории девочкам часто давали, сейчас их почти не услышишь. Она жила в «Усадьбе», да. После того, как ее родители погибли.

— Кажется, они погибли в катастрофе?

— Верно. Авиакатастрофа, они летели то ли в Испанию, то ли в Италию.

— И вы сказали, что она жила после этого в «Усадьбе»? Значит, у нее там какие-то родственники?

— Родственники или нет, не знаю, но миссис Глинн, как я поняла, была близкой подругой ее матери. Конечно, миссис Глинн, как вышла замуж, так отсюда и уехала, а вот мисс Клотильда — это старшая, у нее волосы потемнее — она уж и не знала, чем этой девочке угодить. И за границу ее возила в Италию, во Францию, по всем таким местам, и учиться ее отдала — и печатать на машинке, и рисовать..

Сама мисс Клотильда очень искусство любит и хорошо в этом разбирается. Да, она в девушке души не чаяла. Когда та пропала, мисс Клотильда сама чуть не слегла. А вот мисс Антея совсем наоборот…

— Мисс Антея — это младшая, да?

— Да. Некоторые у нас считают, что она не в себе. Понимаете, странная она очень. Иногда посмотришь — идет себе по дорожке, сама с собой разговаривает и все время озирается… Ее иногда детишки пугаются. Говорят, она с большими причудами. Не знаю. В деревне чего не услышишь, верно? И их дядюшка, который раньше здесь жил, был тоже не без странностей. Палил по мишеням из револьвера, прямо в саду. К чему ему это было, никто не мог сказать. И очень гордился, когда попадал в яблочко, уж не знаю, что он имел в виду.

— А мисс Клотильда — она… не странная?

— О нет, она у них умница. Она даже латынь знает и греческий. Собиралась поступать в университет, да не пришлось — ухаживала за матерью, которая все время болела. Так она очень любила мисс — да как же ее звали? — может быть, Вера? Она ее любила как родную дочь, ничего для нее не жалела. И вот занесла же сюда нелегкая этого… Майкла. И вот однажды она ушла из дому, ни слова никому не сказавши. Не знаю, догадалась ли мисс Клотильда, что у них будет прибавление семейства…

— Но вы догадались, — заметила мисс Марпл.

— Да у меня глаз наметанный. Я сразу вижу, когда девушка попала в беду. Дело тут даже не в… фигуре. У них в глазах что-то такое появляется, и ходят они, и садятся совсем по-другому, и голова у них нет-нет, да и закружится, ну и поташнивает то и дело. Да, сказала я себе, вот и еще одна попалась. Мисс Клотильде пришлось ехать опознавать тело. Это ее чуть не доконало, честное слово. После этого она целый месяц была сама на себя не похожа. Очень уж она любила эту девушку…

— А что другая — мисс Антея?

— Вы не поверите — но мне показалось, что она даже рада — такое у нее было лицо… Представляете? У дочки фермера Пламмета часто такое же выражение лица. Она всегда ходит смотреть, как забивают свиней. Ей нравится смотреть, как они мучаются. Да, каких только чудаков на свете не бывает.

Мисс Марпл попрощалась, посмотрела на часы — у нее оставалось еще десять минут — и проследовала на почту.

Почта и центральный магазин в Джоселин-Сент-Мэри располагались почти на самой площади.

Мисс Марпл купила несколько марок, просмотрела открытки и книги в мягких обложках. За конторкой восседала женщина средних лет с довольно кислым выражением лица. Она помогла мисс Марпл снять книжку с проволочной подставки.

— Иногда они там застревают, ничего не поделаешь. Никто не ставит их обратно как следует.

Мисс Марпл неодобрительно посмотрела на обложку, где была изображена обнаженная девица с кровавыми подтеками на лице, а над ней склонился убийца со свирепой физиономией, который держал в руке нож.

— Признаться, не по душе мне все эти нынешние ужасы.

— Это уже чересчур, не правда ли? — сказала миссис «Уксус». — Не всем по вкусу такие вот картинки. Теперь вообще забыли про приличия — сплошная жестокость.

Мисс Марпл достала еще одну книгу и прочла вслух:

— «Что случилось с Бэби Джейн». Боже, в каком страшном мире мы с вами живем, и как это печально.

— Ваша правда. Вот вчера в газете прочла: одна мамочка оставила своего малыша возле магазина, а его украли — прямо с коляской. Полиция, слава Богу, тут же нашла эту мерзавку. И ведь все эти воришки твердят одно и то же — что бы ни стащили: продукты из супермаркета или младенца. Что они и сами не знают, что на них накатило, и все тут.

— Может быть, они и вправду не знают, — сказала мисс Марпл.

Миссис «Уксус» сделала еще более кислое лицо.

— Так я им и поверила — сказки все это.

Мисс Марпл оглянулась — в почтовой конторе пока никого больше не было. Она подошла поближе к окошку.

— Если вы сейчас не слишком заняты, не могли бы вы разрешить мои сомнения, — сказала мисс Марпл. — Я, кажется, совершила глупейшую ошибку. В последние годы я все время что-нибудь путаю. Я собрала кое-какие вещи и послала в благотворительную организацию. Я им посылаю пуловеры и детские шерстяные кофточки. Ну вот, я все упаковала, написала адрес и отослала — и только нынче утром меня вдруг осенило — я же опять все перепутала и написала не тот адрес! Я и не жду, что у вас записаны все адреса посылок, но… я подумала — может быть, кто-то случайно запомнил. Вообще-то я хотела отправить ее в «Ассоциацию социального обеспечения судоремонтных верфей и пристаней Темзы».

Миссис «Уксус» смотрела на мисс Марпл добрым, почти ласковым взглядом, тронутая до глубины души ее полной беспомощностью, — что поделаешь, старость не радость.

— Вы сами ее отправляли?

— Нет-нет, я гощу в «Старой усадьбе», и одна из сестер — кажется, миссис Глинн — сказала, что она сама отнесет ее на почту или попросит сестру. Они так добры…

— Дайте-ка подумать. Это было во вторник, так? Посылку принесла не миссис Глинн, а младшая, мисс Антея.

— Да-да, кажется, во вторник…

— Прекрасно помню эту посылку. Довольно большая коробка — и увесистая. Но только адрес там был не в «Ассоциацию судоремонтников». Она была адресована его преподобию Мэтьюзу — в Ист Хэм, «Фонд „Теплые вещи для женщин и детей“».

— Ах да! — Мисс Марпл всплеснула руками, словно у нее с души свалился камень. — Какая у вас замечательная память — и как вы все запомнили? Теперь и я понимаю, почему так вышло. Я действительно посылала посылку в истхэмский Фонд — они просили на Рождество именно теплые вязаные вещи, вот я и спутала. Вы не могли бы повторить еще раз? — И она аккуратно записала адрес в маленькую записную книжку.

— Боюсь, что посылка уже отправлена, хотя…

— Конечно, но я ведь могу им написать, чтобы они переслали ее в «Судоремонтную ассоциацию». Я вам бесконечно благодарна!

Мисс Марпл бодро засеменила прочь.

Миссис «Уксус», отпуская марки только что вошедшей покупательнице, заметила доверительно:

— Совсем из ума выжила, бедняжка. Должно быть, то и дело попадает впросак.

На улице мисс Марпл почти тут же столкнулась с Эмлином Прайсом и Джоанной Кроуфорд.

Ей сразу бросилось в глаза, что Джоанна очень бледна и вид у нее расстроенный.

— Мне придется давать показания, — сказала она. — Я прямо не знаю — про что они будут спрашивать? Я так боюсь. Я же рассказала все сержанту полиции, все-все рассказала. Что видела, где, а может, мне показалось…

— Да успокойся ты, — сказал Эмлин Прайс. — Это же всего-навсего коронерское следствие. А доктор вроде бы славный малый. Задаст тебе несколько вопросов, а ты скажешь, что видела.

— Ты тоже видел, — уточнила Джоанна.

— Ну, видел, — сказал Эмлин. — По крайней мере, видел, что там кто-то торчал — среди валунов и камней. Да хватит тебе дергаться.

— Они пришли в отель и все комнаты перерыли, — сказала Джоанна. — Попросили разрешения, а у самих ордер на обыск. Обшарили все комнаты, перерыли чемоданы…

— Скорее всего, они искали клетчатый пуловер, про который вы говорили. Но как бы там ни было, вам-то о чем беспокоиться? А он действительно был черный с красным, да? Вы ничего не спутали?

— А черт его знает, — буркнул Эмлин Прайс. — Понимаете, я не очень-то различаю цвета. Помню, что очень яркий, а уж что там — клетки или полоски…

— Они ничего не нашли, — сказала Джоанна. — У всех не так уж много вещей. И такого пуловера ни у кого не оказалось. Да и я ни разу не видела, чтобы кто-нибудь из наших ходил в таком пуловере. Ни разу. Может, ты видел?

— Вроде не видел, но не уверен… Понимаешь, я могу и не узнать, даже если видел раньше, — сказал Эмлин Прайс. — Я почти не отличаю красный от зеленого.

— Ну конечно же ты дальтоник, — сказала Джоанна. — Я давно об этом подозревала.

— Что значит — давно подозревала?

— Я как-то спросила тебя, не видел ли ты мой красный шарф, и ты сказал, что видел где-то зеленый, а принес красный. Я его в столовой забыла. А ты даже и не знал, что он красный.

— Ладно, только не надо при всех обсуждать мои проблемы.

— Да не расстраивайся, многие мужчины подвержены этому недугу, — заявила она с ученым видом. — Ведь он передается через женские клетки, а проявляется в мужчинах.

— Ты так об этом говоришь, словно это корь, — сказал Эмлин Прайс. — Ну, вот мы и пришли.

— Можно подумать, что ты совсем не боишься, — сказала Джоанна.

— А я и не боюсь. Я никогда прежде не бывал на дознании, мне даже интересно.

Доктор Стоукс оказался седоватым господином средних лет, в очках. Сначала он выслушал показания полицейских, затем ознакомился с медицинским заключением, где было зафиксировано сотрясение мозга, которое повлекло за собою смерть. Миссис Сэндборн подробно описала экскурсию, состоявшуюся в тот день, и как именно произошел несчастный случай. Она сказала, что мисс Темпл, несмотря на солидный возраст, была отличным ходоком. Группа шла по широкой удобной тропе, которая огибала склон и плавно поднималась вверх к старой церкви, построенной еще во времена королевы Елизаветы, хотя с тех пор и претерпевшей некоторые изменения. А на соседнем холме они должны были осмотреть Мемориал Бонавентуры. Там подъем довольно крутой, и обычно экскурсанты поднимаются на холм поодиночке, кому как удобнее. Молодые люди, естественно, оказывались на месте гораздо раньше всех остальных. А люди пожилые обычно не торопятся. Сама она в этот раз, как обычно, держалась позади, чтобы в случае необходимости предложить тем, кто выбился из сил, вернуться обратно. Мисс Темпл, как она заметила, беседовала с мистером и миссис Батлер. И хотя мисс Темпл было за шестьдесят, ей их темп показался слишком уж медленным. Она завернула за скальный склон и быстрым шагом пошла вперед — она и раньше часто так поступала. В общем, она скрылась за склоном, а вскоре они услышали крик, и все гурьбой побежали туда. А когда обогнули склон, то увидели, что мисс Темпл лежит на земле. Один из валунов почти перегородил тропу, должно быть, он сорвался вниз. А мисс Темпл как раз шла под ним… Вот такое трагическое совпадение…

— А вам не приходило в голову, что это мог быть не просто несчастный случай?

— Нет, разумеется. Я и сейчас не могу себе представить, чтобы это было что-то другое.

— Вы никого не видели наверху, ближе к вершине?

— Нет. Люди, конечно, забираются и выше, когда идут верхом. Но в этот день я там никого не заметила.

Затем вызвали Джоанну Кроуфорд. После обычных вопросов — имя, возраст и прочее — доктор Стоукс спросил:

— Вы шли вместе с группой экскурсантов?

— Нет, мы поднялись чуть выше главной тропы.

— С вами кто-нибудь был?

— Да. Мистер Эмлин Прайс.

— И больше никого?

— Нет. Мы разговаривали, любовались цветами. Там есть довольно редкие экземпляры. Эмлин увлекается ботаникой.

— Остальные могли вас видеть?

— Не все. Иногда мы их обгоняли, иногда они нас — то есть внизу, под нами.

— Видели ли вы мисс Темпл?

— Да, видела. Она намного обогнала всех и свернула за склон — дальше мы потеряли ее из виду.

— Видели ли вы, как кто-нибудь шел по холму выше вас?

— Да. Там, где были валуны.

Я знаю, о чем вы говорите, — сказал доктор Стоукс. — Там огромные гранитные валуны. В народе их окрестили Серыми Баранами.

— Может быть, издали они и похожи на баранов, но мы были не так уж далеко.

— И вы увидели кого-то там, наверху?

— Да. Кто-то забрался в самую середину «стада» и прислонился к валуну.

— И вам показалось, что этот человек пытался столкнуть камень?

— Да. Мне так показалось, и я еще подумала — зачем? Тот камень, что был ближе всех к краю. Эти валуны такие громадные, что столкнуть их, по-моему, никому не под силу. Но тот, который он толкал… или она… видимо, легко можно было сдвинуть.

— Вы сначала сказали он, а потом — он или она, мисс Кроуфорд. Так кто же это был, мужчина или женщина, как вы считаете?

— Видите ли… мне кажется… я приняла его за мужчину, но в тот момент я как-то об этом не задумывалась. На нем — или на ней — были брюки и пуловер — мужской пуловер с большим широким воротом.

— Какого цвета был пуловер?

— Очень броский, в красную и черную клетку. Как шахматная доска. Волосы были длинные, они спадали из-под берета, как у женщины, но ведь теперь и у мужчин бывают длинные волосы. Так что это мог быть и мужчина.

— Без сомненья, — довольно сухо сказал доктор Стоукс, — сейчас отличить мужчину от женщины практически невозможно. Так, и что было дальше?

— Ну, камень человеку все-таки удалось столкнуть. Я тогда сказала Эмлину: «Смотри — он на тропу катится». Потом мы услышали грохот — там, внизу. И мне показалось, что раздался крик, — но, возможно, мне просто почудилось.

— Дальше?

— Мы побежали вверх, чтобы посмотреть, что же натворил этот камень.

— И что вы увидели?

— Мы увидели, что камень на тропе, а рядом кто-то лежит — и все бегут туда со всех ног.

— Кричала мисс Темпл?

— Скорее всего да. А может быть, кричал кто-то из бегущих? Это было… это было ужасно.

— Охотно верю. А что делал тот человек в черно-красном пуловере?

— Не знаю. Я даже и не взглянула наверх. Я… я смотрела только вниз, а затем мы тоже побежали — помочь, если это понадобится. Только потом я взглянула вверх — но там уже никого не было. Впрочем, он мог и спрятаться в камнях.

— Это мог быть кто-нибудь из ваших спутников?

— Ну что вы. Я бы тут же узнала — по одежде… Ни на ком из наших не было ничего похожего.

— Благодарю вас, мисс Кроуфорд.

После нее вызвали Эмлина Прайса, который практически повторил то же самое.

Коронер вынес вердикт: из-за отсутствия достаточных свидетельских показаний дознание откладывается на две недели.

Глава 17 Мисс Марпл заходит в гости

После дознания все вместе направились обратно в гостиницу, шли молча, ничего не обсуждая. Профессор Вэнстед сопровождал мисс Марпл. Угнаться за остальными ей было не по силам, и они постепенно отстали.

— Что же дальше? — наконец нарушила молчание мисс Марпл.

— Вас интересует продолжение следствия или, — наша судьба?

— И то, и другое, — сказала мисс Марпл, — потому что первое безусловно окажет влияние на второе.

— Весьма возможно, что полиция продолжит расследование, опираясь на показания этих молодых людей.

— Да, конечно.

— Но без новых данных не обойтись. Недаром следствие отложили. Едва ли следовало ожидать, что коронер расценит это как смерть в результате несчастного случая.

— Ну это-то понятно. А что вы думаете об их показаниях? — сказала она.

Профессор Вэнстед сверкнул цепким взглядом из-под своих косматых бровей.

— А у вас есть какие-нибудь соображения на этот счет, мисс Марпл? — Его слова прозвучали многозначительно. — Поскольку мы с вами знали заранее, что они собираются сказать, то…

— Да-да.

— То значит, вы хотите знать, что я думаю о самих свидетелях.

— О некоторых деталях, — сказала мисс Марпл. — Пуловер в красную и черную клетку. Довольно яркая деталь.

— Безусловно. — Он снова устремил на нее из-под густых бровей свой пронзительный взгляд. — Но что это нам дает?

— Я думаю, — отвечала мисс Марпл, — что она может стать ценной уликой.

Они подошли к «Золотому вепрю». Было всего половина первого, и миссис Сэндборн предложила выпить чего-нибудь прохладительного перед ленчем. Когда херес, томатный сок и прочие напитки были выпиты, миссис Сэндборн сделала небольшое объявление:

— Я поговорила с коронером и с инспектором Дугласом. И вот что мы решили. Поскольку медицинское заключение уже имеется, завтра в одиннадцать часов можно провести службу в память усопшей. Я договорюсь об этом с местным викарием. А послезавтра мы сможем наконец отправиться дальше. Но так как мы потеряли три дня, программу придется слегка изменить, хотя мы постараемся почти все наверстать. Несколько наших спутников намерены возвратиться в Лондон, очевидно, поездом. Я вполне их понимаю и не стану даже пытаться отговорить. Эта смерть — тяжкое испытание для всех нас. И все же я уверена, что гибель мисс Темпл была совершенно случайной. На этом маршруте и прежде случалось нечто подобное, правда, как правило, после обильных дождей. Конечно же нужно провести серьезное расследование. Ведь это мог быть какой-нибудь бесшабашный турист, без всякой задней мысли решивший попробовать свою силу, совершенно не думая о том, что камень может кого-то покалечить…

Если это так и этот человек даст показания, все может разъясниться очень скоро, но пока что у полиции никаких улик. Не думаю, что у покойной были враги — она со всеми находилась в хороших отношениях, и давайте больше не будем обсуждать это печальное событие.

Пусть расследованием займутся местные власти, это их прямая обязанность. А мы завтра посетим заупокойную службу, почтим память нашей дорогой мисс Темпл. А потом постараемся отвлечься от постигшего нас удара. У нас впереди еще столько архитектурных памятников и природных ландшафтов…

— Вы собираетесь ехать дальше? — спросил профессор Вэнстед.

— Нет, — ответила мисс Марпл. — После того что произошло, я полагаю… я полагаю, мне следует здесь немного задержаться.

— В «Золотом вепре» или в «Старой усадьбе»?

— Если меня пригласят в «Старую усадьбу»… Но самой не хотелось бы напрашиваться, ведь меня звали только на два дня. Нет, думаю, мне лучше остаться в «Золотом вепре».

— А вам не хочется вернуться в Сент-Мэри-Мид?

— Пока еще нет, — сказала мисс Марпл. — У меня ведь здесь остались дела. Одно я, правда, уже сделала. — И, увидев, что он ждет ее объяснений, добавила: — Если вы поедете дальше, с остальными, расскажу вам, что я затеяла… и попрошу помочь мне. Ну а причину, заставляющую меня здесь остаться, открою вам позже. Сначала попытаюсь кое-что выяснить, так сказать на месте. Впрочем, возможно, мои старания ни к чему не приведут, так что о деталях пока рассказывать не буду. А что намерены делать вы?

— Я бы не прочь вернуться в Лондон. У меня много работы. Но если вам нужна моя помощь…

— Нет-нет, пока что этого не требуется, — заверила его мисс Марпл. — Впрочем, я думаю, у вас тоже возникли вопросы, на которые вам необходимо получить ответ…

— Главное было встретиться с вами, мисс Марпл. Ради этого я и ввязался в наш архитектурно-парковый вояж.

— Вот мы и встретились, и вы знаете практически все, что мне известно, и теперь займитесь собственным расследованием. Но прежде чем вы уедете, нам необходимо кое-что сделать… понимаете, это может нам помочь.

— Понятно. Вы что-то задумали.

— Я просто помню ваши слова.

— Уж не почуяли ли вы тот самый запах зла?

— Очень трудно определить, что именно вызывает это ощущение…

— Но оно у вас появилось?

— Да. И очень явственно.

— А после смерти мисс Темпл, которая, вопреки упованиям миссис Сэндборн, отнюдь не была несчастным случаем, оно у вас не усилилось?

— Я абсолютно с вами согласна, — подтвердила мисс Марпл. — В том, что гибель ее не случайна. Я вам, кажется, не говорила… Она ведь сказала мне, что этот тур для нее — своего рода паломничество.

— Паломничество. Но куда, к кому?

— Этого-то она мне как раз и не сказала… Не успела сказать… Но, к несчастью, смерть ждать не любит.

— И вы больше ничего об этом не знаете.

— Да. Только мне кажется… да, я совершенно уверена, что паломничество ее было прервано. Кто-то хотел помешать ей попасть туда, куда она собиралась, а возможно, помешать и какой-то встрече. Так что нам остается только надеяться на случай или Провидение.

— И вы остаетесь, потому что надеетесь это узнать?

— Не только, — сказала мисс Марпл. — Мне нужны сведения о Норе Броуд.

— Нора Броуд… — слегка озадаченно повторил профессор.

— Эта девушка пропала примерно в одно время с Верити Хант. Помните — вы сами мне о ней рассказывали. Девушка, у которой было много дружков и которая, насколько я поняла, всегда готова была завести новый роман… Глупышка, но, очевидно, как раз такие и нравятся мужчинам. Думаю, — сказала мисс Марпл, — нужно разузнать о ней побольше — возможно, именно в этом и кроется тайна смерти Верити Хант.

— Действуйте как сочтете нужным, детектив-инспектор Марпл, — сказал профессор Вэнстед.

На церковной службе присутствовали все участники тура. Мисс Марпл осмотрелась. Сюда пришли и некоторые местные жители, в том числе и миссис Глинн и мисс Клотильда. Антеи, не было. Кое-кто наверняка даже знаком не был с мисс Темпл и явился просто из любопытства, прослышав о «странных обстоятельствах», — так это кажется называется. Среди присутствующих был и пожилой священник — мисс Марпл решила, что ему далеко за семьдесят — широкоплечий, с благородной гривой седых волос. Он немного горбился и с заметным усилием опускался на колени. «Какое тонкое лицо», — подумала мисс Марпл, и ей захотелось узнать о нем как можно больше. Быть может, какой-нибудь старинный друг Элизабет Темпл, который проделал немалый путь, чтобы проводить ее в последний путь?

Пока выходили из церкви, мисс Марпл успела разузнать, кто что собирается предпринять. Батлеры возвращались в Лондон.

— Я так и сказала Генри — что это выше моих сил, — решительно заявила миссис Батлер. — Мне теперь все время кажется, что стоит нам завернуть за угол, как в нас тут же начнут стрелять или бить палками по голове. Наверняка это какой-то ненормальный, который терпеть не может старых усадеб и хочет насолить турагентству!

— Да будет тебе, Мэйми! — сказал мистер Батлер. — Надо же вообразить такое!

— В наше время никто ни от чего не застрахован. Вокруг сплошные ужасы. Угонщики, похитители — нигде не чувствуешь себя в полной безопасности!

Старушки, мисс Ламли и мисс Бентам, решили продолжить путешествие — им удалось решить свои проблемы.

— Мы столько заплатили за этот тур. Было бы очень обидно что-то не увидеть из-за этого происшествия. Мы вчера позвонили своей соседке, и она согласилась позаботиться о наших кошечках, такая добрая женщина!

Для мисс Ламли и мисс Бентам это был всего лишь несчастный случай, о других возможных вариантах они, видимо, предпочитали не думать.

Миссис Райсли-Портер тоже осталась. Полковник и миссис Уокер заявили, что ни за что на свете не откажутся от послезавтрашней экскурсии, на которой им обещают показать сад с редкими растениями. Мистер Каспар сообщил, что уезжает — поездом. Мисс Кук и мисс Барроу пребывали в полной нерешительности.

— Здесь в округе много чего интересного, — сказала мисс Кук. — Пожалуй, поживем еще немного в «Золотом вепре». Кажется, вы тоже собираетесь здесь задержаться, мисс Марпл?

— Признаться, я подумываю об этом, — сказала мисс Марпл. — После всех этих событий надо бы отдохнуть денек-другой. Чувствую, у меня просто нет сил.

Небольшая компания вскоре рассеялась, и мисс Марпл, никем не замеченная, пошла по проселку. В руках она держала листок, на котором были записаны два адреса. Первый привел ее к чистенькому домику с садиком, стоявшему в долине. Дверь отворила маленькая, опрятно одетая женщина.

— Миссис Блэкитт?

— Да-да, мэм, это я.

— Простите, вы не позволите немного у вас передохнуть — буквально пару минут? Я была в церкви, и у меня немного закружилась голова…

— Ой, что вы! Надо же такому случиться! Заходите, мэм, я вас помогу. Вот так. Садитесь-ка вот здесь. Сейчас принесу вам водички — а может, чаю?

— Спасибо, не надо, — сказала мисс Марпл. — Выпью водички — и все будет в порядке.

Миссис Блэкитт принесла стакан воды, предвкушая приятную беседу о всяких недугах и прочих житейских проблемах.

— Знаете, у меня у самой племянник этим мучается. А ведь совсем молодой еще — едва за пятьдесят. Да вот, бывает, накатит ни с того ни с сего такая дурнота, что если он в ту же минуту не сядет, то вообще свалится, прямо на пол. Ужас. Страсть, да и только. И доктора ничем не могут помочь. Вот, выпейте водички.

— Спасибо, — сказала мисс Марпл, отпивая глоток. — Мне уже гораздо лучше.

— А вы, как видно, были на поминании той бедной леди. Кое-кто говорит, что ее убили, а другие говорят — несчастный случай. Я тоже считаю, несчастный случай — такая уж судьба. Это полицейские — везде преступление ищут, такая уж у них работа.

— О да, но вы мне кое-что напомнили, — сказала мисс Марпл. — У вас же тут одно время бог знает что творилось. Мне почему-то запомнилась какая-то Нора. Вроде Нора Броуд. О ней много чего рассказывают.

— Ах, Нора — ну да. Моей кузины дочка. Да. Давненько это было. Как ушла, так и пропала. Разве этих девчонок удержишь! Сколько раз я сестре говорила: «Пропадаешь на работе день-деньской, а что там твоя Нора делает? Сама знаешь, как она с парнями погулять любит. Попомни мои слова, — говорю, — хлебнешь ты с ней горя. Ну и как в воду глядела».

— Неужели же…

— Да, дело обычное. Только Нэнси, моя кузина, об этом и не догадывалась, я уверена. Но мне-то шестьдесят пять, и я знаю, что к чему, по девушке сразу видно, что она попала в переплет. Хотя, может, я и ошибаюсь, потому что никуда он не уехал, а когда Нора пропала, просто места себе не мог найти.

— Она что же, уехала?

— Во всяком случае, напросилась, чтобы он ее подвез — нездешний какой-то мужчина. И больше ее не видели. Я теперь позабыла, какая у него была машина. Что-то такое потешное — Уйди… Или «Ауди»?[282] В общем, ее и раньше видели в той машине. В ней она и уехала, в последний раз. Тогда говорили, что машина — та самая, в которой и другая девушка ездила — которую убили… Вот доездилась… А наша Нора, думаю, жива и здорова. Если бы ее убили, то тело рано или поздно нашли бы. Ведь так, так??

— Конечно же вы правы, — сказала мисс Марпл. — А в школе она хорошо училась?

— Что вы, куда там. Лентяйка, каких поискать, ее и книжки совсем не интересовали. С тех пор, как ей сравнялось двенадцать, у нее одни мальчишки на уме были. По-моему, она с одним из них и сбежала. Но никому ни словечком не обмолвилась. Хоть бы открытку прислала. Видно, наобещал ей этот паршивец с три короба. Одна моя знакомая когда-то удрала с арабом, представляете? Он сказал ей, будто его отец — шейх[283], а может… шейх. В общем, жил он где-то в Африке, вроде как в Алжире. И она уж размечталась, что жизнь у нее будет как у принцессы. Рассказывала, что у его папаши шесть верблюдов и целый табун лошадей и что она будет жить во дворце, где все стены увешаны коврами, хотя кто же вешает ковры на стену, смех, да и только. В общем, уехала.

А через три года заявилась обратно. Да. Ну и натерпелась же она там ужасов! Просто кошмар. Жили они в дрянном домишке — из глины, обновленной мазанке. А есть было почти нечего, кроме ихнего кускуса, я раньше думала, что это такой салат, а оказалось — что-то вроде манного пудинга. Представляете? А потом ее муженек сказал, что она ему больше не нужна. А у них там достаточно мужу повторить три раза: «Я с тобой развожусь», и дело сделано. В общем, бросил он ее, а там уж нашлось какое-то «Общество содействия», которое о ней позаботилось и оплатило дорогу в Англию. Так она и вернулась ни с чем. Ну это было лет тридцать, а то и сорок назад, что говорить. А Нора, та удрала лет как семь. Впрочем, куда она денется — все равно вернется рано или поздно, жизнь ее научит, а то верят вот такие дурочки всяким посулам, а на деле получается — кускус, а то и вовсе шиш.

— А ей будет к кому вернуться — кроме матери — вашей кузины, я хочу сказать? К кому-то, кто…

— Да тут многие к ней по-доброму относились. Взять хоть «Старую усадьбу». Миссис Глинн тогда здесь не жила, но мисс Клотильда — та всегда очень заботилась о детях, о школьницах наших. А Норе такие шикарные подарки делала. То шарф — прямо загляденье, то шелковое платьице — очень красивое… Очень уж мисс Клотильда была добрая, очень. Старалась приохотить Нору к школьным занятиям, честное слово. И вообще, волновалась за нее. Остерегала, чтобы она одумалась и держала себя построже — понимаете, ведь она… — негоже мне об этом говорить, раз она дочка моей кузины — но на самом-то деле она мне и не кузина, а жена моего двоюродного брата… Так их Нора со всеми парнями тут гуляла, стыд и срам! Кто бы ее не поманил — она и рада. Горе одно. Я честно вам скажу: ей одна была дорога — на панель. Тяжело про такое говорить, да надо смотреть правде в глаза… Ладно, пусть бы только живая вернулась, а то как вспомню про мисс Хант, что жила в «Старой усадьбе»… Страшное дело. Они думали, что она с кем-то сбежала, и всю полицию подняли на ноги. Те опросили всех молодых людей, которые были с мисс Хант знакомы, старались из них что-нибудь вытянуть. И Джеффри Гранта, и Билли Томсона, и Гарри, сына хозяина гостиницы. Всех этих бездельников. Они вроде как безработные — хоть работы кругом полно, да видите ли, все не по ним. Когда я была помоложе, такого не было. Девушки вели себя как надо. А парни знали, что необходимо работать, если хочешь чего-то добиться в жизни.

Мисс Марпл еще некоторое время поддерживала разговор, затем заверила миссис Бэкитт, что совсем оправилась и, поблагодарив ее, пошла дальше.

Следующей ее собеседницей стала молодая женщина, которая жила здесь же через два дома. В настоящий момент она высаживала салат.

— Нора Броуд? О, ее в деревне сто лет не видали. Убежала с кем-то, да. Она вечно с парнями хороводилась. Я всегда думала, что она плохо кончит… У вас к ней какое-то дело?

— Я получила письмо от приятельницы, которая живет за границей, — глазом не моргнув, сказала мисс Марпл, — семья очень хорошая, и они хотели бы взять на службу некую мисс Нору Броуд. Вроде бы у нее в жизни что-то не заладилось. Кажется, вышла замуж за недостойного человека, который ушел к другой женщине. Они хотят ее взять присматривать за детьми. Моей подруге больше ничего о ней не известно, но, как я поняла, она родом из вашей деревни. Так что вы не могли бы мне посоветовать, к кому обратиться, к кому-нибудь, кто мог бы… в общем, рассказать мне о ней. Вы с ней не вместе учились?

— Ну да, в одном классе. Очень уж она была бойкая. И буквально помешана на мальчишках. Конечно, я и сама в то время дружила с одним мальчиком, но на других и не смотрела… Сколько раз я ей говорила, что нельзя доверять первому встречному, который предложит прокатиться на машине или пойти поужинать. Она им говорила, что ей больше лет, чем на самом деле. Она была рослая девушка и выглядела старше своего возраста.

— Она была брюнетка или блондинка?

— Волосы у нее были темные. И очень красивые, пышные такие. Она их распускала, молоденькие любят так ходить.

— Полиция ее искала?

— А как же. Ведь она же никому ничего не сказала. И записки не оставила. Просто ушла и… исчезла. Видели, как она садилась в машину, только ни ее, ни этой машины никто больше не видел. А у нас как раз в то время случилось несколько убийств, понимаете? Полиция чуть ли не всех молодых парней тогда подозревала. Когда нашли чье-то тело, мы подумали, что это она. Но это оказалась другая девушка. Я тогда думала, что если она жива, то где-нибудь работает стриптизеркой — в Лондоне или в каком-нибудь другом большом городе. С нее станется.

— Я полагаю, — сказала мисс Марпл, — что, если речь идет о той самой особе, она не слишком подходит для моей приятельницы.

— Да уж, ей придется стать совсем другой, чтобы ее взяли в приличный дом, — сказала женщина.

Глава 18 Архидьякон Брабазон

Когда мисс Марпл, несколько запыхавшаяся и довольно усталая, возвратилась в гостиницу, женщина, занимающаяся регистрацией постояльцев, поспешила ей навстречу.

— О, мисс Марпл, тут один человек хочет с вами поговорить. Архидьякон Брабазон.

— Архидьякон Брабазон? — Мисс Марпл была озадачена.

— Да. Он уже давно вас ждет. Он узнал, что вы приехали с этой экскурсией, и хотел поговорить. Я его предупредила, что некоторые постояльцы из вашей группы вечерним поездом возвращаются в Лондон — и он сказал, что непременно хочет поговорить с вами, прежде чем вы уедете. Я провела его в гостиную, где стоит телевизор. Сейчас там гораздо спокойнее, чем в другой гостиной.

Мисс Марпл проследовала в указанную комнату и увидела того самого священника, которого приметила еще в церкви. Он встал и пошел ей навстречу.

— Мисс Марпл? Мисс Джейн Марпл?

— Да, это я. Чем могу…

— Я — архидьякон Брабазон. Я приехал сюда, чтобы почтить память моего очень давнего друга, мисс Элизабет Темпл.

— Вот как? — сказала мисс Марпл. — Прошу вас, садитесь.

— Благодарю вас, с удовольствием — я уже не так крепок, как прежде. — И он осторожно опустился на стул. — Так вы…

Мисс Марпл села с ним рядом.

— Вы хотели меня видеть?

— Сначала позвольте вам все объяснить. Вы ведь меня совсем не знаете. Перед тем, как отправиться сюда, я заехал в больницу в Кэрристауне и переговорил со старшей сестрой. И она сказала мне, что перед смертью Элизабет захотела увидеться с одной из своих спутниц. С мисс Джейн Марпл. И что мисс Джейн Марпл говорила с ней… незадолго до ее кончины.

Он с волнением ждал ее ответа.

— Да, — сказала мисс Марпл. — Так оно и было. Я очень удивилась, узнав, что она хочет меня видеть.

— Вы с ней давно знакомы?

— Нет. Мы познакомились только в этой поездке. По-тому-то я и удивилась. Мы несколько раз с ней разговаривали, обменивались впечатлениями и даже немного подружились. Но, откровенно говоря, я поразилась тому, что она, будучи в таком состоянии, выразила желание видеть именно меня, случайную попутчицу.

— Да-да, я вас очень хорошо понимаю. Она была моим старинным другом. Откровенно говоря, она ехала ко мне, хотела меня повидать. Я живу в Филлминстере, куда ваш автобус должен был прибыть послезавтра. Она хотела кое-что обсудить со мною, думала, что я смогу ей помочь.

— А можно задать вам один вопрос. Надеюсь, вы не сочтете его чересчур нескромным.

— Ради Бога, спрашивайте, я готов ответить на любой ваш вопрос.

— Мисс Темпл сказала мне, что она поехала в это путешествие, чтобы совершить — она употребила довольно необычное в подобных обстоятельствах слово — паломничество.

— Вот как? В самом деле? Да, это очень интересно. Интересно — и проливает свет на многое.

— А теперь, пожалуйста, скажите: не кажется ли вам, что паломничеством она назвала предстоящий визит к вам?

— Скорее всего, — сказал архидьякон. — Да, я в этом уверен.

— Мы с ней говорили, — продолжала мисс Марпл, — об одной молоденькой девушке. Ее звали Верити.

— Верити Хант. Она умерла много лет назад.

— Да, — сказала мисс Марпл. — Я знаю. Мы с мисс Темпл говорили о ней. Мисс Темпл сообщила мне то, что мне не было известно. Что она была обручена с сыном мистера Рафиля. Мистер Рафиль — это мой друг, то есть он был моим другом. Он был очень добрым человеком.

Представьте: уже смертельно больной, взял и заказал для меня этот тур, оплатив все мои возможные расходы. Но я думаю, что у него была определенная цель — он хотел, чтобы я в этой поездке познакомилась с мисс Темпл. Видимо, считал, что от нее я смогу получить очень важные сведения.

— Касающиеся Верити?

— По всей видимости, да.

— Она и ко мне ехала, чтобы узнать некоторые факты относительно Верити.

— Она хотела узнать, — сказала мисс Марпл, — почему Верити расторгла помолвку с сыном мистера Рафиля.

— Верити, — сказал Брабазон, — и не думала расторгать помолвку. В этом я совершенно уверен, но, как говорится, неисповедимы пути Господни.

— Мисс Темпл об этом, очевидно, не знала?

— Не знала. Мне кажется, она хотела узнать у меня, почему они так и не поженились.

— И почему же они не поженились? — спросила мисс Марпл. — Поверьте, я спрашиваю не из праздного любопытства. Видите ли, я ведь тоже совершаю… нет, не паломничество — скорее я назвала бы это миссией. И мне необходимо узнать, почему Майкл Рафиль и Верити Хант не поженились.

Архидьякон испытующе посмотрел на нее.

— Вас что-то связывает с этой историей, с этими молодыми людьми. Я верно понял?

— Лишь то, что последнее желание мистера Рафиля касалось судьбы его сына. Умирая, он просил меня докопаться до истины.

— У меня нет причин скрывать от вас то, что мне известно, — медленно произнес архидьякон. — Элизабет собиралась спросить меня о том же, к сожалению, я и сам не знаю, что стряслось. Эти двое, мисс Марпл, собирались пожениться. Я должен был совершить обряд. Насколько я понял, брак они хотели заключить втайне от всех. Я знал обоих молодых людей, а Верити — это милое дитя — я знал с самого детства. Я готовил ее к конфирмации[284], вел службы на пост, и на Пасху в школе мисс Темпл. Замечательная школа, должен вам сказать. Она была в высшей степени достойная женщина. Прирожденный педагог: умела оценить способности каждой девушки, предугадать, к чему она наиболее склонна. Это великий дар. Она поощряла стремление сделать карьеру у тех девушек, которые наверняка добьются успехов, и никогда не заставляла учиться через силу тех, у кого были более скромные способности. В этом у нее не было равных. К тому же она была прекрасным другом А Верити была чудесным ребенком — и хорошенькой девушкой… Природа наградила ее не только привлекательной внешностью, но и умом, и добрым сердцем. И такая страшная судьба — в автокатастрофе потеряла обоих родителей, когда была еще совсем маленькой.

После окончания школы ее взяла к себе мисс Клотильда Бредбери-Скотт, возможно, вы ее знаете — она живет здесь. Эта женщина была близкой подругой матери Верити. У нее есть еще две сестры. Мисс Клотильда самая старшая… Так вот, она полюбила Верити и очень заботилась о ней. Несколько раз вывозила ее за границу, отправила учиться в Италию. Верити тоже полюбила ее — как мать. И была к ней очень привязана. Надо сказать, мисс Клотильда была прекрасно образованная и умная женщина. Она не настаивала на том, чтобы Верити непременно поступала в университет, видимо, девочка не очень-то стремилась к изучению точных наук, и предпочитала занятия живописью и музыкой. Я думаю, ей было хорошо в «Старой усадьбе». Она всегда казалась очень жизнерадостной и счастливой девочкой. Когда она переехала сюда, мне уже не доводилось больше с ней видеться — Филлминстер, где находится приход, в шестидесяти милях отсюда. Я поздравлял ее с Рождеством и прочими праздниками, и в ответ тоже всегда получал открытки.

В тот день, когда она неожиданно явилась ко мне, я ее еле узнал: она стала уж совсем взрослой и настоящей красавицей. С ней был приятный молодой человек, которого я тоже знал, хотя и не очень хорошо, — сын мистера Рафиля, Майкл. Они пришли ко мне, потому что любили друг друга и хотели обвенчаться.

— И вы согласились?

— Да, согласился и назначил день венчания. Вероятно, вы считаете, что я не должен был этого делать. Я ведь сразу понял, что они держат это ото всех в тайне. Я полагаю, что Клотильда Бредбери-Скотт приложила максимум усилий, чтобы разрушить их отношения. И ее можно понять. Скажу вам откровенно, Майкл Рафиль был далеко не тем молодым человеком, которому можно было доверить судьбу своей дочери или другого близкого человека. Девушка была еще слишком юной, чтобы понять всю ответственность такого шага, а Майкл… Могу сказать, только одно: он с детства приносил всем одни неприятности. То и дело попадал в отвратительные ситуации, водил дружбу с весьма сомнительными личностями… А его бесконечные истории с девушками? Ведь он сразу нескольким из них выплачивал алименты. Он был необычайно привлекателен — и они влюблялись в него и сами вешались ему на шею. Он дважды сидел в тюрьме. В общем, личность весьма одиозная, с преступными наклонностями. Я был знаком с его отцом, мистер Рафиль делал все возможное — а возможности у него были немалые, — чтобы выручать из беды своего сына. Делал все, что мог Право, не знаю…

— Вам кажется, он мог бы сделать больше?

— Нет, — сказал архидьякон. — Я уже дожил до того возраста, когда понимаешь, что все зависит от того, что в каждом из нас заложено с самого рождения. А если по науке, то каждый человек обладает определенным набором генов, который определяет их характер и поведение. Не уверен, что мистер Рафиль был очарован своим сыном, но конечно же он был по-своему к нему привязан. Не знаю, что было бы для Майкла лучше: если бы отец любил его или нет. Вовсе не факт, что это как-то повлияло на его поступки. В любом случае все это очень печально. Мальчик он был умный, даже талантливый. И многого мог бы добиться, если бы захотел пойти прямой дорожкой, если бы постарался себя изменить. Но, видимо, для него это было невозможно, хотя надо сказать, что были у него и хорошие качества. Он часто проявлял доброту и великодушие. Всегда был готов выручить друга. И чувство юмора у него имелось, что тоже свидетельствует об известном уровне интеллекта. Но со своими подружками он обходился ужасно — сначала «доводил до беды», а потом попросту бросал и заводил себе другую.

И вот передо мной стояли эти двое, и я — да, я согласился их соединить. Но сначала я рассказал Верити, что представляет собой ее избранник. Оказалось, что он ничего от нее и не скрывал. Рассказал, что чуть ли не с детства у него были нелады с полицией и что он часто злоупотреблял доверчивостью других людей… Но он дал ей слово, что обязательно исправится. Я сказал ей, что такие люди не меняются, что они не могут измениться, как бы они сами того ни хотели. Похоже, она понимала это не хуже меня. Вот что она мне сказала: «Я знаю, какой Майк. Я думаю, что он таким и останется, но я его люблю. Может быть, я сумею ему помочь, а может, и нет. Но я готова рискнуть». Мисс Марпл, я столько раз соединял молодых узами брака… иногда в подобных случаях союз, увы, оказывался непрочным, но иногда все оборачивалось к лучшему, вопреки всем ожиданиям… Но одно я могу сказать точно. Я вижу, когда двое молодых людей любят друг друга по-настоящему. Я имею в виду не плотское влечение. Слишком уж много сейчас об этом говорят, считают, что это в отношениях мужчины и женщины главное. Глупости. Только не подумайте, что я отрицаю законы естества. Ни в коем случае. Но плотское влечение не может заменить любовь, оно лишь дополняет это великое таинство. Вспомните слова брачного обряда: «В горе и в радости, в богатстве и в нищете, в болезни и в здравии». Вы даете обет поддерживать друг друга во всем, что бы в жизни ни случилось…

Майкл и Верити любили друг друга. «Любить и поддерживать друг друга, пока смерть не разлучит». Это про них. Вот, собственно, и все, что я хотел рассказать, — сказал архидьякон. — Больше ничего не могу добавить. Что могло случиться — не знаю. Знаю только, что я согласился их обвенчать, был назначен день, час и место, но обстоятельства сложились по-иному.

— Они не хотели, чтобы об этом кто-то знал?

— Да, конечно. Ни сама Верити, ни, тем более, Майк. Они боялись, что им не дадут этого сделать. Для Верити, мне кажется, этот брак был к тому же возможностью обрести свободу. Вполне естественное желание, если принять во внимание обстоятельства ее жизни. Она потеряла самых близких людей как раз в том возрасте, когда девочки непременно ищут себе кумира. Например, в образе обаятельной учительницы, старосты класса или какой-нибудь старшеклассницы… Подобное восторженное состояние длится не слишком долго и, вполне естественно, переходит в нечто иное, сугубо личное. И тогда она готова влюбиться в своего сверстника. Если девушка благоразумна, она дает себе время осмотреться. Конечно, у нее есть друзья и поклонники, но она ждет, как говаривали детям старые нянюшки, своего суженого…

Клотильда Бредбери-Скотт была необыкновенно добра к Верити, и Верити, мне кажется, отвечала ей обожанием и даже преклонением.

Она была сильной личностью. Красивая, образованная, интересная. Я думаю, Верити к ней относилась как к героине романа, а сама Клотильда, мне кажется, полюбила Верити как родную дочь. В такой атмосфере Верити и росла, жила интересной жизнью, очень полной и насыщенной. Это была счастливая жизнь, но мало-помалу она начала чувствовать — сама того не осознавая, — что ей хочется вырваться из оков любви, бежать куда глаза глядят. И в этот момент она встретила Майкла, влюбилась и поняла, куда надо «бежать» — создавать свою жизнь, любить и быть любимой, иметь семью, детей. Но она понимала, что Клотильда будет против, что она не поймет ее, начнет отговаривать, уверяя, что ее увлечение скоро пройдет.

И Клотильда, я думаю, была бы абсолютно права… Он не был достоин Верити. Дорога, на которую она вступила, не вела к счастью. Она вела к разочарованию. К смерти. Теперь меня мучает жестокое раскаяние. Я руководствовался благими намерениями, но я не знал того, что обязан был знать…

— Вы полагаете, что Клотильда рассказала ей кое-что про Майкла?

— Нет, я так не думаю. Верити наверняка сказала бы мне об этом.

— Что же случилось в тот день?

— Сейчас расскажу. День был назначен заранее. И время, и место. Я ждал их. Но их все не было — ни его, ни ее, и никто из них, ни словом, ни запиской… не сообщили мне, в чем дело. Я так и не узнал почему… До сих пор мне это кажется совершенно необъяснимым. То, что они не пришли — на это могли быть причины, но почему не предупредили? Хотя бы пару слов? Вот почему мне так важно узнать — не сказала ли вам Элизабет Темпл что-нибудь перед смертью? Не передала ли что-нибудь для меня?

— Она наверняка хотела узнать что-то от вас, — сказала мисс Марпл. — Я уверена, что именно поэтому она и хотела с вами увидеться.

— Да. Должно быть, так. Видите ли, мне казалось, что Верити ничего не станет говорить тем, кто мог бы ей помешать. То есть Клотильде и Антее Бредбери-Скотт. Но она была привязана к Элизабет — и Элизабет Темпл имела на нее большое влияние. Мне кажется, ей она могла написать, сообщить что-то важное…

— Я думаю, она написала, — сказала мисс Марпл.

— Сообщила ей о чем-то?

— Она сообщила мисс Темпл, что собирается выйти замуж за Майкла Рафиля. Мисс Темпл сказала мне такую фразу: «Я знала девушку, которую звали Верити и которая собиралась замуж за Майкла Рафиля». Об этом она могла узнать только от самой Верити. Верити должна была написать ей или передать с кем-то записку. А когда я спросила: «Почему же она не вышла за него замуж?», мисс Темпл ответила: «Она умерла».

— Значит, нам больше не на что надеяться, — вздохнул Брабазон. — Элизабет знала, что Верити хочет выйти замуж за Майкла. А я должен был их обвенчать. Но они не пришли…

— Как вы думаете, что же все-таки случилось? — спросила мисс Марпл.

— В любом случае, я не верю, что Верити и Майкл раздумали вступать в брак.

— Но должно же было что-то случиться? Может быть, у Верити наконец открылись глаза на Майкла, на его жизнь, характер — то, о чем она догадывалась, но чему не придавала значения.

— В таком случае она непременно дала бы мне знать, предупредила бы, чтобы я не ждал. Она была хорошо воспитана, и у нее были безукоризненные манеры. Так что, боюсь, что объяснение этому только одно.

— Смерть? — догадалась мисс Марпл.

Ей припомнилось слово, которое сказала ей Элизабет Темпл — слово, прозвучавшее как траурный раскат колокола.

— Да. — Архидьякон Брабазон тяжко вздохнул. — Смерть.

— Любовь, — задумчиво произнесла мисс Марпл.

— Вы хотите сказать… — Он замолчал в ожидании.

— Так ответила мне мисс Темпл. Я спросила: «Что было причиной ее смерти?» — и она сказала: «Любовь», и добавила, что любовь — это самое страшное, что может быть на свете. Самое страшное…

— Понимаю, во всяком случае, мне кажется, что я понимаю.

— Как же вы это истолкуете?

— Раздвоение личности. — Он снова вздохнул. — Это очень трудно заметить, если у вас нет специального образования. Видите ли, история доктора Джекила и мистера Хайда[285] вполне реальна. Эта идея еще была и до Стивенсона. Майкл Рафиль был — все на это указывает — человеком с не совсем адекватной психикой. У него была как бы двойная натура. Я не слишком силен в медицине, но позволю себе утверждать, что в нем уживаются две личности, две сущности. Первая — доброжелательный, достойный любви юноша, жизнерадостный и жаждущий счастья — может быть, это придавало ему особое очарование. Но живет в нем и другой человек — некто, страдавший странным психическим расстройством, которое толкнуло его на убийство, причем не врага, а самого любимого существа — Верите. Скорее всего он сам не знал, почему он это делает — не ведал, что творит.

Наш мир переполнен психическими извращениями, душевными болезнями. В моем приходе произошла такая история. Две пожилых женщины, пенсионерки, жили вместе. Они когда-то работали вместе и подружились. Казалось, они жили в мире и согласии. И вдруг одна из них убивает другую. Затем она послала за викарием, который был ее старым другом, и сказала ему: «Я убила Луизу. Мне очень жаль, — сказала она, — но у нее из глаз выглядывал дьявол, так что мне было велено ее убить».. Подобные случаи приводят в полнейшее отчаяние.

Спрашиваешь себя — почему? Как это могло случиться? Когда-нибудь ученые наконец разгадают эту страшную загадку. Откроют какой-то мелкий изъян в хромосомах или генах. Обнаружат, что какая-то железа не работает или выделяет слишком много гормонов.

— Значит, вы считаете, что Верите убили? — спросила мисс Марпл.

— Да, ее убили. Я знаю, что тело некоторое время не могли найти. Она просто исчезла. Ушла из дому, и больше никто не видел ее живой…

— Неужели это случилось тогда же — в тот самый день?

— Конечно, на суде говорили…

— Вы имеете в виду, после того, как было найдено тело? Полиция тогда арестовала Майкла?

— Видите ли, его одним из первых вызвали в полицию. Их не раз видели вместе, видели, как она садилась в его машину. Они были с самого начала убеждены, что именно он — убийца. Они сразу же заподозрили его. Все прочие молодые люди, знакомые с Верити, также были допрошены — но все они имели алиби или были отпущены за недостатком улик. Затем нашли ее. Задушена, лицо изуродовано до неузнаваемости. Чувствовалась рука мужчины, обезумевшего от ярости. Он наверняка был невменяем. Мистер Хайд вырвался на волю.

Мисс Марпл пробрала дрожь.

Архидьякон продолжал говорить глухим, печальным голосом.

— И все же — даже теперь — мне иногда хочется надеяться, что ее убил кто-то другой. Какой-то псих. Возможно приезжий. Совершенно случайный человек, вызвавшийся подвезти ее на машине, а потом… — Он скорбно покачал головой.

— Мне кажется, что это вполне вероятно, — сказала мисс Марпл.

— Майкл произвел неблагоприятное впечатление в суде, — продолжал архидьякон. — Лгал — глупо, бессмысленно. Лгал про то, где была его машина. Подговорил своих приятелей плести всякую чушь, чтобы доказать его алиби. Он был до смерти напуган. Ничего не сказал о том, что собирался на ней жениться, — видимо, его адвокат решил, что подумают, будто она вынуждала его сделать это. Я уже и не помню подробностей. Но все улики неоспоримо указывали на него. Ни у кого не было сомнений: это убил именно он.

Теперь вы видите, мисс Марпл, что перед вами — глубоко несчастный и обремененный скорбью человек. Я совершил роковую ошибку — обрек на смерть чудесную, очаровательную девушку, а все из-за того, что плохо знал человеческую натуру. Если бы я мог только предположить, как все обернется! Я был уверен, что, если бы ей стало вдруг известно что-то ужасное, она наверняка бы разорвала помолвку и пришла бы ко мне с исповедью. Но этого не случилось. Почему он ее убил? Может быть, выяснилось, что она ждет ребенка? А он был уже связан с другой девушкой и передумал жениться на Верити? Нет, не могу поверить. Может быть… может быть, она внезапно почувствовала, что боится его, что он очень опасен, и сказала ему, что не хочет связывать с ним свою жизнь? И это разожгло в нем злобу, и в приступе ярости он убил ее? Вряд ли кто узнает…

— И вы не знаете? Но одно вы знаете точно, не так ли? И горячо в это верите?

— Это в каком смысле? Вы имеете в виду веру в Бога?

— О, нет, — сказала мисс Маргит, — к Богу это не имеет никакого отношения. Мне показалось, будто вы уверены в том, что эти двое горячо любили друг друга, что они хотели пожениться, но что-то им помешало. И вы до сих пор верите, что они собирались прийти к вам в тот день и обвенчаться.

— Вы абсолютно правы, дорогая мисс Марпл. Да, я до сих пор вопреки всему верю, что они любили друг друга и хотели соединиться и быть вместе в счастье и горе, в богатстве и в нищете, в болезни и в здравии. Она его любила, и она взяла бы его в мужья — на счастье и на горе. Но на ее долю выпало только горе. На ее долю выпала смерть.

— Я думаю, вы правы, — сказала мисс Марпл. — И знаете — я тоже верю в их любовь.

— Но что же тогда?..

— Пока не знаю, — сказала мисс Марпл. — Я не уверена, но мне показалось, что Элизабет Темпл знала или смутно догадывалась о том, что произошло на самом деле. Она сказала, что это самое страшное, что может быть на свете… Любовь. Я было подумала, что из-за несчастной любви Верити могла покончить с собой. Может быть, узнала что-то про Майкла, или что-то в нем вызвало у нее отторжение. Но о самоубийстве не могло быть и речи.

— Да, — сказал архидьякон. — Это исключено. На суде были оглашены все подробности. Никто не может покончить с собой, таким образом изуродовав собственное Лицо.

— Ужасно! — сказала мисс Марпл. — Ужасно! Никто не может так поступить с человеком, которого любит, — даже если это убийство «из-за любви»… Если бы даже он ее и убил — то не таким варварским способом. Задушил бы — но чтобы изуродовать лицо, которое так любил. — Она пробормотала, вспоминая: «Любовь, любовь — самое страшное, что может быть на свете…»

Глава 19 Пора прощаться

На следующее утро автобус подкатил к крыльцу «Золотого вепря». Мисс Марпл спустилась вниз попрощаться со своими попутчиками. Миссис Райсли-Портер встретила ее возмущенной репликой:

— Право, эти современные девицы… Никакого уважения. Никакого такта…

Мисс Марпл вопросительно посмотрела на нее.

— Я имею в виду Джоанну. Мою племянницу.

— Боже мой — она нездорова?

— Так говорит, по крайней мере. Но, на мой взгляд, сущие пустяки. Говорит, что болит горло, и уверена, что температура поднимается. Конечно, все выдумывает…

— Очень сочувствую вам, — сказала мисс Марпл. — Не могу ли я чем-нибудь помочь? Например, поухаживать за ней?

— На вашем месте я бы не обращала на нее внимания, — сказала миссис Райсли-Портер. — Если хотите знать мое мнение, так это просто предлог.

Мисс Марпл снова пристально посмотрела на нее.

— Безмозглые девчонки. Вечно в кого-то влюбляются.

— Эмлин Прайс? — спросила мисс Марпл.

— Значит, вы тоже заметили. Да, они все время воркуют, словно голубки. Мне он не слишком нравится. Из этих патлатых студентов, знаете ли. Вечно у них то демонстрации, то манифестации. Не понимаю, и чего им не сидится спокойно? А теперь скажите, что мне-то делать? Кто обо мне позаботится, кто поможет вещи заносить в автобус, потом обратно? Подумать только. А ведь я оплатила весь тур, не говоря о прочем.

— Мне казалось, что она к вам очень внимательна, — заступилась за Джоанну мисс Марпл.

— Положим, только не в последние два дня. Девушки не понимают, что людям ближе к среднему возрасту нужна хотя бы небольшая помощь. Им, видите ли — и ей, и этому Прайсу, — взбрело в голову не то взобраться на какую-то гору, не то посмотреть на какую-то отметину, якобы из космоса. Семь или восемь миль туда и обратно.

— Но как же — если у нее болит горло и высокая температура…

— Увидите — как только автобус завернет за угол, у нее и горло пройдет, и температура снизится, — сказала миссис Райсли-Портер. — Ах, нам уже пора садиться! Прощайте, мисс Марпл, была рада с вами познакомиться. Очень жаль, что вы не едете с нами.

— Мне и самой жаль, — сказала мисс Марпл, — но, право же, я не так молода и энергична, как вы, миссис Райсли-Портер, и после всего, что нам пришлось пережить, мне просто необходимо отдохнуть пару деньков.

— Ну что ж, надеюсь, мы с вами еще когда-нибудь встретимся.

Они пожали друг другу руки. Миссис Райсли-Портер села в автобус.

За спиной у мисс Марпл послышался голос:

— Bon Voyage, и скатертью дорога.

Обернувшись, она увидела Эмлина Прайса. Он улыбался во весь рот.

— Вы это сказали миссис Райсли-Портер?

— Ясно, ей. Кому ж еще.

— Как жаль, что Джоанне сегодня нездоровится.

Эмлин Прайс снова широко улыбнулся.

— У нее все пройдет, как только этот автобус исчезнет из виду.

— Ах вот как! — сказала мисс Марпл. — Неужели вы хотите сказать…

— Вот именно, это я и хочу сказать. Джоанна сыта по горло своей распрекрасной тетушкой, хватит с нее ценных указаний и бесконечных приказаний.

— Значит, вы тоже не едете?

— Нет. Поболтаюсь здесь пару дней. Поброжу по окрестностям, полюбуюсь природой. Да не смотрите вы так на меня, мисс Марпл. На самом-то деле вы все понимаете, верно?

— Честно говоря, — сказала мисс Марпл, — мы тоже когда-то норовили сбежать от подобной опеки. Разве что мы пользовались другими предлогами, и нам это не так легко сходило с рук, как нынешней молодежи.

Полковник и миссис Уокер поздоровались с мисс Марпл с неподдельной теплотой.

— Было так приятно познакомиться с вами, поговорить, это редкое удовольствие, — сказал полковник, — мало кто так хорошо понимает душу растений. — Знаете, нам послезавтра обещают показать настоящее чудо, если, конечно, ничего не случится. Теперь, после этой ужасной трагедии, только и ждешь каких-то сюрпризов. И все же это был несчастный случай. Я полагаю, что коронер совершенно напрасно подозревает что-то иное…

— Мне кажется странным, — сказала мисс Марпл, — что никто не явился с повинной: раз уж так вышло, почему не прийти и не сказать честно: «Не хотел, так получилось…»

— Испугался… или испугались, дело ясное, — сказал полковник. — Разве ж они признаются, не будьте так наивны… За такие забавы могут и срок дать. И правильно сделают… Ну, пора прощаться. Я вам непременно пришлю Magnolia highdownensis и Magnolia japonica[286]. Хотя не уверен, что они приживутся в ваших местах.

Они прошли в автобус. Мисс Марпл, обернувшись, увидела профессора Вэнстеда, махавшего рукой отъезжающим. Миссис Сэндборн вышла из гостиницы последней, попрощалась с мисс Марпл и уселась на переднее сиденье. Мисс Марпл взяла под руку профессора Вэнстеда.

— Мне нужно с вами поговорить. Тет-а-тет.

— Может, пройдем на террасу, где мы в прошлый раз беседовали?

— Мне кажется, здесь за углом есть прелестная веранда.

Они завернули за угол гостиницы. Автобус тронулся, бодро погудев на прощанье.

— Если честно, мне было бы спокойнее, если вы все-таки уехали бы, — сказал профессор. — Я бы точно знал, что с вами будет все в порядке. — Он бросил на нее пронизывающий взгляд. — Почему вы остались? Просто хотите отдохнуть или что-то еще?

— Что-то еще, — сказала мисс Марпл. — Я совсем не устала, хотя могла бы сказать, что устала, — ведь в моем возрасте…

— Ясно. Придется мне тоже остаться и не спускать с вас глаз.

— Нет, нет, в этом нет никакой необходимости. Я хотела попросить вас помочь мне в одном деле.

— У вас есть какие-то подозрения? Или вы что-то узнали?

— В общем… да, но мне нужно кое в чем убедиться… Однако есть вещи, которые мне не по зубам. А у вас есть возможность поговорить с высоким начальством…

— Вы имеете в виду Скотленд-Ярд?[287]

— Именно так. К тому же вы на короткой ноге с министром внутренних дел.

— Видимо, у вас действительно есть интересные соображения! Итак, что я должен сделать?

— Прежде всего я дам вам вот этот адрес.

Она вынула записную книжку, вырвала оттуда листок и протянула ему.

— Чей это адрес? А, известное благотворительное учреждение, кажется?

— Одно из лучших, насколько я знаю. Помогают почти всем. Они, между прочим, просят присылать им одежду, — сказала мисс Марпл, — детские вещички, пальто, пуловеры — в общем, все, что у вас лишнее.

— Вы хотите, чтобы я послал туда парочку своих пуловеров?

— Нет, конечно. Моя просьба касается исключительно нашего… предприятия.

— Каким образом?

— Я хочу попросить вас узнать, получили ли они посылку, которая была отправлена два дня назад из здешнего почтового отделения.

— И кто же ее послал — вы сами?

— Нет, — сказала мисс Марпл. — Нет. Но я взяла на себя ответственность за нее.

— Что это значит?

— Это значит, — мисс Марпл чуть-чуть улыбнулась, — что я зашла на здешнюю почту и объяснила довольно невнятно и путано — ну, как и положено такому божьему одуванчику — что я по глупости перепутала адрес, написав на посылке совсем не тот. Я изобразила, что безумно расстроена. Служительница сжалилась, добрая душа, и сказала, что помнит эту посылку, и адрес на ней был действительно не тот, который я собиралась написать. И она назвала адрес, который я сейчас вам дала. Я в свое оправдание бормотала, что по этому адресу я тоже иногда посылаю вещи. Она сказала, что поправить уже ничего нельзя, потому что посылка уже отослана. На что я сказала, что напишу в это благотворительное заведение, объясню, что посылка попала к ним по ошибке, и попрошу их переслать ее туда, кому она предназначалась.

— Мне кажется, это довольно сложный путь.

— Вероятно, но ведь надо было придумать хоть какое-то объяснение, — сказала мисс Марпл. — К тому же я никому не собираюсь писать. Но надо узнать, что в посылке! Не сомневаюсь, вы сумеете это сделать.

— Думаете, внутри будет записка с именем отправителя?

— Едва ли. Может быть, листок с надписью «От друзей» или вымышленное имя и адрес, скажем: миссис Пиппин, 14 Вестборн Гроув — а если кому-то понадобится что-то узнать, там о такой особе и слыхом не слыхивали.

— Так. Что еще?

— Возможно — маловероятно, но все же возможно, что там будет записка «От мисс Антеи Бредбери-Скотт»…

— Так это она…

— Она принесла ее на почту, — сказала мисс Марпл.

— Так это вы попросили ее отправить посылку?

— Да нет, — сказала мисс Марпл. — Ничего я не просила. Просто увидела в руках Антеи сверток, когда она прошла мимо садика, где мы тогда с вами сидели.

— И вы сделали вид, что это ваша посылка.

— Да, — сказала мисс Марпл, — пришлось взять грех на душу. Понимаете, почтовые служащие чрезвычайно осмотрительны. А мне нужно было узнать, куда эту посылку отправили.

— Вы хотели узнать, кто из сестер Бредбери-Скотт послал эту посылку — скорее всего, Антея.

— Я знала, что это Антея, — сказала мисс Марпл, — мы же с вами ее видели.

— Ну что ж, — сказал он, пряча листок. — Я постараюсь все узнать. По-вашему, посылка может представлять какой-то интерес?

— Да, ее содержимое.

— Любите держать секреты при себе, а? — улыбнулся профессор Вэнстед.

— Это не секреты, — сказала мисс Марпл, — пока что это только предположения. Не стоит делать скоропалительных выводов.

— Что еще?

— Я думаю вот о чем… Тех, кто занимается этим делом, следует предупредить, что возможно, найдется и еще один труп.

— Вы хотите сказать, что этот возможный труп напрямую связан с тем преступлением, которое мы с вами расследуем? Которое произошло десять лет назад?

— Да. Я в этом совершенно уверена.

— Второй труп… Но чей?

— Собственно говоря, — сказала мисс Марпл, — пока это всего лишь моя догадка.

— Вы что же, догадались, где он находится?

— Думаю, что да, — сказала мисс Марпл, — мне кажется, я знаю, где оно находится, но пока позвольте не вдаваться в подробности.

— И чей же это труп? Мужчины? Женщины? Ребенка? Молодой девушки?

— Ведь пропала еще одна девушка, — сказала мисс Марпл. — Нора Броуд. Она исчезла, и никто о ней больше ничего не слышал.

Профессор Вэнстед посмотрел на нее.

— Ну и ну… Чем больше вы говорите, тем меньше мне хочется оставлять вас здесь без присмотра, — сказал он. — Что-то вы такое замышляете — боюсь как бы не натворили глупостей — но если вы… — Он замолчал.

— То есть если я говорю не то, что есть на самом деле? — сказала мисс Марпл.

— Нет, я не то хотел сказать. Но если вы слишком много знаете — это может быть опасно… Пожалуй, я останусь.

— Нет, что вы, — сказала мисс Марпл, — вам нужно вернуться в Лондон и вплотную заняться нашим делом.

— Вы говорите так, как будто вам уже многое известно.

— Думаю, так оно и есть. Но мне нужно убедиться.

— Не знаю, что вы намерены предпринять, но нам совсем ни к чему третий труп. Ваш.

— Надеюсь, до этого не дойдет, — сказала мисс Марпл.

— Вам может грозить опасность, понимаете, особенно если ваши домыслы окажутся реальными. Вы подозреваете вполне определенного человека?

— Мне кажется, у меня есть на это основания. Но я должна выяснить — я должна остаться здесь. Вы меня недавно спрашивали, не чувствую ли я в здешней атмосфере зло. Так вот — я чувствую, что здесь присутствует зло, не только зло, но и опасность, и… я должна что-то предпринять. Все, что в моих силах. Но силы-то у меня уже не те… Возраст есть возраст.

Профессор Вэнстед стал вполголоса считать:

— Один — два — три — четыре…

— Что это вы считаете? — спросила мисс Марпл.

— Тех, кто уехал автобусом. Очевидно, они вас не интересуют, так как сами вы остались здесь.

— А почему я должна была ими заинтересоваться?

— Вы же сами сказали, что мистер Рафиль послал вас в эту поездку с каким-то тайным умыслом и что в «Старую усадьбу» он вас направил не случайно. Ну и что же получается? Смерть Элизабет Темпл явно связана с кем-то из участников тура, а не со «Старой усадьбой», ради которой вы остались.

— Вы не совсем правы, — сказала мисс Марпл. — И автобусный тур, и визит в усадьбу — звенья одной цепи. А осталась я, чтобы здесь кое с кем поговорить.

— Вы надеетесь, что кто-то расскажет вам, что здесь могло произойти?

— Признаться, очень надеюсь. А вам пора, иначе опоздаете на поезд.

— Берегите себя.

— Буду стараться.

Дверь, ведущая в холл, открылась, и из нее вышли две женщины. Мисс Кук и мисс Барроу.

— Хэлло, — сказал профессор Вэнстед, — а я думал, вы уехали.

— Да нет, буквально в последнюю минуту передумали, — весело сказала мисс Кук. — Понимаете, тут еще столько интересных мест для осмотра, мы нашли здесь одну церковь… какая же там внутри бесподобная купель… саксонская… Это всего в пяти милях отсюда, можно доехать рейсовым автобусом. А то все усадьбы за парки. Церкви куда интереснее.

— Я тоже так думаю, — сказала мисс Барроу. — Кстати насчет парков. Здесь неподалеку и Финли-парк, мы о нем столько слышали… Вот и решили, что нам будет гораздо приятнее остаться здесь, чем трястись на автобусе.

— Вы останетесь в «Золотом вепре»?

— Да. Нам повезло — нас перевели в прекрасный двойной номер. Гораздо лучше того, где мы жили.

— На поезд опоздаете, — снова напомнила профессору мисс Марпл.

— Я бы все же хотел, — сказал профессор Вэнстед, — чтобы вы…

— Обо мне можете не беспокоиться, — решительно перебила его мисс Марпл. — Такой добряк, — сказала она, когда он скрылся за углом дома, — заботится обо мне, словно я ему родная тетка.

— Сколько нам всем пришлось пережить за эти дни, верно? — со скорбной миной произнесла мисс Кук и тут же добавила: — Не хотите ли составить нам компанию — посмотреть церковь Святого Мартина в Роще.

— Очень вам признательна, — сказала мисс Марпл, — но сегодня я хотела бы отдохнуть. Может быть, завтра… если найдется еще что-нибудь интересное.

— Ну что ж, тогда мы вас покидаем.

Мисс Марпл улыбнулась благодарственной улыбкой и направилась в гостиницу.

Глава 20 Мисс Марпл размышляет

После ленча мисс Марпл вышла из столовой на террасу, чтобы там допить свой кофе. Вскоре она увидела, как по ступенькам торопливо поднимается высокая, худая женщина и, не успев отдышаться, направляется к ней… Это была Антея Бредбери-Скотг.

— О, мисс Марпл, мы только что узнали, что вы не уехали. Мы-то думали, вы поедете дальше. Клотильда и Лавиния послали меня за вами, мы очень хотим, чтобы вы погостили у нас еще. Уверяю вас, в «Старой усадьбе» вам будет гораздо удобнее. Здесь всегда столько народу, одни приезжают, другие уезжают, особенно в выходные, и вообще суета. Так что мы будем очень, очень рады, если вы вернетесь к нам.

— О, вы так добры, — сказала мисс Марпл. — Право, вы очень добры. Я ведь собиралась продолжить путешествие. Если бы не это ужасное несчастье… Я просто не в силах ехать дальше. Мне нужно успокоиться и поспать, а завтра…

— У нас и поспите. Мы постараемся, чтобы вам было как можно удобнее.

— Мне, право, неловко, — сказала мисс Марпл. — Но у вас мне было так хорошо… У вас прекрасный дом. Такие чудные вещи. Фарфор, хрусталь, старинная мебель… Жить в таком доме — настоящее удовольствие. Разве это можно сравнить с гостиничным номером.

— Тогда пойдемте прямо сейчас. Правда, пойдемте! Хотите, я сама сложу ваш чемодан?

— Ну что вы, не стоит беспокоиться. Я все сделаю сама.

— Ну можно, я вам помогу?

— Благодарю вас, вы очень добры, — сказала мисс Марпл.

Они поднялись в комнату мисс Марпл, и Антея в мгновение ока собрала вещи мисс Марпл и как попало побросала их в чемодан. Мисс Марпл прикусила губу, пытаясь сохранить безмятежное выражение лица и не выдать своего недовольства. «Право же, — подумала она — это надо умудриться сделать все так, как делать не следует».

Антея разыскала гостиничного носильщика, и он доставил чемодан в «Старую усадьбу», которая, впрочем, была совсем недалеко от гостиницы. Мисс Марпл выдала ему соответствующее вознаграждение и вскоре снова оказалась в обществе сестер, не переставая несколько суетливо рассыпаться в благодарностях.

— «Три сестры!» — подумала она, — вот мы и снова вместе.

Она опустилась на стул и закрыла глаза, сосредоточенно пытаясь отдышаться. Это длилось довольно долго. Ничего, это выглядит вполне естественно для ее возраста, подумала она, кроме того, Антея и носильщик действительно шли очень быстро, и ей приходилось за ними поспевать. На самом-то деле она прислушивалась к себе, к тому, что она почувствовала, вновь переступив порог этого дома… Таилась ли здесь какая-то угроза? Нет, скорее не угроза, а горе. Большое горе. Такое невыносимо тяжкое, что ей стало не по себе.

Она открыла глаза и посмотрела на всех трех хозяек, которые были здесь же, в комнате. Миссис Глинн только что принесла из кухни поднос с чайными принадлежностями. Вид у нее был такой же, как всегда. Спокойная, уютная женщина, без особых чувств и переживаний. Может быть, даже слишком спокойная… Как знать, не напускное ли это спокойствие, быть может, нелегкая и напряженная жизнь приучила ее скрывать свои чувства от окружающих?

Затем она перевела взгляд на Клотильду. Да, очень похожа на Клитемнестру. Разумеется, она никогда не убивала своего мужа — его попросту у нее не было. И вряд ли она могла убить девушку, к которой была очень сильно привязана. Мисс Марпл и сама в этом однажды уверилась. Она помнила, как из глаз Клотильды полились слезы — едва мисс Марпл упомянула имя Верити.

А что ей известно про Антею? Антея отнесла посылку на почту. Антея пришла за ней в гостиницу. Да, Антея… Мисс Марпл многое казалось в ней подозрительным. Все-таки очень странная… Слишком рассеянная даже для своего возраста. Этот блуждающий взгляд. Смотрит мимо вас. Такое ощущение, что у вас за плечом она видит Что-то, невидимое остальным людям. Она определенно чего-то боится. Чего же? Может быть, у нее какое-то психическое расстройство? И она боится, что ее снова отправят в специальное заведение, в больницу или санаторий, где она уже провела довольно большую часть своей жизни? Вдруг сестры решат, что ее опасно оставлять на свободе? Что она может что-то натворить или… сболтнуть лишнее?

Да, здесь явно ощущается какая-то тревожная атмосфера. Допивая чай, она подумала: интересно, а что сейчас делают мисс Кук и мисс Барроу? Пошли в ту церквушку, или это была просто болтовня, для отвода глаз? Тоже есть над чем поломать голову. Одна из них приезжала в Сент-Мэри-Мид, чтобы узнать ее при встрече в автобусе, однако старательно делала вид, что никогда до этого ее не видела.

Да, сплошные загадки.

Вскоре миссис Глинн унесла поднос, Антея вышла в сад, и мисс Марпл осталась один на один с Клотильдой.

— Вы знакомы с архидьяконом Брабазоном? — спросила мисс Марпл.

— О да, — сказала Клотильда, — он был вчера в церкви. Вы его тоже знаете?

— О нет, — сказала мисс Марпл, — но он заходил в гостиницу, чтобы поговорить со мной. Насколько я поняла, он побывал в больнице, расспрашивал о мисс Темпл. А меня спросил, не хотела ли она ему что-нибудь передать — перед смертью. Она вроде бы собиралась навестить его. Разумеется, мне пришлось сказать ему, что мой визит в больницу был совершенно напрасным. Вы же знаете, что она была без сознания. Я ничем не могла ей помочь.

— А в минуты просветления… она не сказала… ничего не сказала — не объяснила, что с ней случилось? — спросила Клотильда, вроде бы просто так.

Мисс Марпл подумала, насколько искренне это равнодушие, но в конце концов решила, что Клотильда не играет. Похоже, она была поглощена какими-то иными мыслями, далекими от этой темы.

— Вы верите, что это и вправду был несчастный случай, — спросила мисс Марпл, — или же думаете, что права племянница миссис Райсли-Портер, что будто она видела человека, который столкнул камень?

— Ну, если эти двое об этом рассказывали, значит, они что-то видели.

— Вроде бы. Они оба видели, хотя их рассказы не во всем сходятся. Впрочем, это вполне естественно.

Клотильда пристально взглянула на нее.

— Кажется, вас эта история крайне заинтриговала.

— Видите ли, она кажется не совсем неправдоподобной, — сказала мисс Марпл, — вернее, совершенно неправдоподобной, если только…

— Что — если только?

— Да нет, я просто подумала… — сказала мисс Марпл.

В гостиную снова вошла миссис Глинн.

— О чем это вы подумали? — спросила она.

— Мы обсуждали несчастный случай, если это был действительно несчастный случай, — сказала Клотильда.

— А кто-то сомнева…

— Мне кажется, молодые люди рассказали очень странную историю, — спешно пояснила мисс Марпл.

— В этом доме какая-то гнетущая атмосфера, — неожиданно сказала Клотильда. — Нам от нее не избавиться, мы все время это ощущаем. Все время. С того дня, как не стало Верити. Столько лет прошло, а она все не уходит, и тень ее остается здесь. — Она взглянула на мисс Марпл. — Вы не чувствуете? Вам не кажется, что она где-то рядом?

— Я ведь человек посторонний, — сказала мисс Марпл. — Вы и ваши сестры воспринимаете все совсем иначе — вы жили тут, вы знали покойную. Из слов архидьякона Брабазона я поняла, что она… что она была прелестной девушкой…

— Она была красавица. Чудесное дитя. Она была такой с самого детства, — сказала Клотильда.

— Жаль, что я почти не знала ее, — сказала миссис Глинн. — Но что поделаешь: я все это время прожила за границей. Мы с мужем как-то приезжали сюда, в его отпуск, но провели почти все время в Лондоне. В «Старую усадьбу» приезжали очень редко.

Антея вернулась из сада с громадным букетом лилий.

— Цветы для похорон, — сказала она. — Самые подходящие цветы для этого дня, правда? Я их поставлю в большую вазу. Цветы на могилку, — сказала она и внезапно захихикала. Странным, истерическим смехом.

— Антея, — сказала Клотильда. — Прекрати… перестань. Так нельзя, ты же знаешь.

— Пойду поставлю их в воду, — бодро сообщила Антея и вышла из комнаты.

— Ох, — сказала миссис Глинн, — Антея! Право же, она…

— День ото дня все хуже, — сказала Клотильда.

Мисс Марпл сделала вид, что ее это не касается, и, взяв со столика маленькую эмалевую шкатулочку, с восхищением принялась ее разглядывать.

— Того и гляди, разобьет вазу, — сказала Лавиния и снова вышла из комнаты.

— Ваша сестра, Антея, доставляет вам немало тревог? — деликатно поинтересовалась мисс Марпл.

— Да, это так. Она всегда была не очень уравновешенной. Она и в детстве была совсем неуправляемой девочкой. Но в последнее время совсем потеряла представление о том, что можно делать, а что нет. Иногда на нее нападают эти идиотские приступы смеха. Заливаться смехом, когда впору плакать…

Мы не хотим… отсылать ее куда-то — или принимать меры — вы понимаете. Наверное, она нуждается влечении, но ей наверняка не захочется уезжать отсюда. В конце концов, это ее дом. Хотя порою… порою с ней очень непросто.

— Порою жизнь вообще бывает очень непроста, — сказала мисс Марпл.

— Лавиния все время собирается уезжать, — сказала Клотильда. — Говорит, что хочет поселиться за границей. Кажется, в Таормине[288]. Она часто там бывала с мужем, они были очень счастливы. Она здесь уже много лет, это ее дом, но она постоянно мечтает уехать отсюда, отправиться в путешествие. Но мне кажется — мне кажется, что она просто не хочет жить в одном доме с Антеей.

— Вот беда, — сказала мисс Марпл. — Да, к сожалению, в некоторых семьях возникают подобные проблемы.

— Она боится Антеи, — произнесла Клотильда. — Просто боится, что скрывать. Я ей все время твержу, что бояться нечего. Иногда Антея ведет себя как дурочка. Выдумывает бог знает что, болтает глупости. Но я не думаю, что ее надо опасаться — то есть опасаться, что она… ой, сама не знаю, что говорю… В общем, не надо бояться, что она совершит… что-то из ряда вон выходящее.

— Прежде ничего такого не случалось? — спросила мисс Марпл.

— Нет-нет, что вы. Ничего подобного. Она бывает несколько нервозной и в дурном настроении, иногда она может ни с того ни с сего кого-нибудь невзлюбить. Она, видите ли, очень ревнива. Не выносит, когда слишком… в общем, когда к кому-то слишком хорошо относятся. Когда кому-то уделяют слишком много внимания… О Боже! Иногда мне кажется, что лучше уж продать этот дом и уехать отсюда — навсегда.

— Вам должно быть очень тяжело, — сказала мисс Марпл. — Ведь в этом доме все напоминает о прошлом.

— Вы меня понимаете, правда? Я чувствую, что вы меня понимаете. От этих мыслей никуда не денешься. Моя милая, чудесная девочка… Она была мне как дочь. Ее мать была моей очень близкой подругой. Да, совсем как дочь… Очень одаренная девочка. Делала успехи в живописи. Занималась дизайном. Я так ею гордилась. И вдруг — это увлечение, этот ужасный мальчишка, лишенный каких-либо устоев.

— Вы говорите про сына мистера Рафиля?

— Да. Лучше бы он никогда сюда не приезжал! Он просто был здесь проездом, и отец сказал ему, чтобы он нас разыскал, и он пришел к нам отобедать. Должна признаться, он умел быть обаятельным. С другой стороны, чуть ли не с детства у него были проблемы с полицией. Два раза он сидел в тюрьме, у него было несколько отвратительных историй с девицами. Могло ли мне прийти в голову, что Верити… просто безумие какое-то. Должно быть, такое случается с девушками в ее возрасте. Она была им просто околдована. Твердила, что он хороший и ни в чем не виноват. Да вы знаете, что они говорят в таких случаях. «Все были против него», вот что они всегда говорят. Весь мир против него. Никто его, бедненького, не пожалел. Боже, как устаешь от таких разговоров… Почему девушки не способны смотреть на все трезво?

— Обычно у них и вправду маловато здравого смысла, в этом я с вами согласна, — сказала мисс Марпл.

— Она ничего даже слушать не хотела. Я… я пыталась отказать ему от дома. Я сказала, чтобы он больше сюда не являлся. Разумеется, это было глупо. Потом я это поняла. Она просто стала встречаться с ним вне дома. Я даже не знала где. У них были разные места для встреч. Обычно он подъезжал на машине к условленному месту, а поздно вечером привозил ее домой. Два раза она не ночевала дома, возвращалась только на следующий день. Я твердила им, что лора одуматься, что дальше так продолжаться не может, но они не хотели и слушать. Верити не хотела слушать. От него-то какое там послушание…

— Она собиралась за него замуж? — спросила мисс Марпл.

— Не думаю, чтобы это зашло так далеко. Да он был не из тех, кто готов обременить себя семьей, он и так умел неплохо устраиваться.

— Я вам от души сочувствую, — сказала мисс Марпл. — Представляю, сколько вам пришлось вынести.

— Да. Самое ужасное было — когда пришлось опознавать тело. Это было через некоторое время после… после того, как она пропала. Мы, конечно, решили, что она с ним сбежала, и рано или поздно мы получим от них весточку. Я знала, что полиция очень встревожена. Они пригласили Майкла, допросили его, но все, что он говорил, не сходилось с тем, что рассказывали местные жители.

Потом они ее нашли. Далеко отсюда. В каком-то заросшем кустами котловане… или в канаве, возле заброшенной дороги, куда почти никто не заглядывал.

И вот… мне пришлось ехать в морг. Ужасное зрелище. Чудовищная жестокость… не лицо, а кровавая маска… За что он так с ней обошелся? Разве ему мало было, что он задушил ее? Задушил ее собственным шарфом. Не могу… не могу говорить… Я этого не вынесу, не вынесу.

Слезы градом покатились по ее щекам.

— Мне так вас жаль, — сказала мисс Марпл. — Мне вас очень, очень жаль.

— Спасибо. — Клотильда внезапно посмотрела ей в глаза. — Но даже вы не догадываетесь о самом ужасном.

— В каком смысле?

— Я не уверена… я не уверена насчет Антеи.

— То есть как — «насчет Антеи»?

— Она в то время вела себя так странно. Она была… она была сама не своя от ревности. Она внезапно возненавидела Верити. Смотрела на нее с такой злобой.

Иногда мне казалось… я думала, а что, если… о нет, это слишком страшно, так думать страшно, нельзя так думать про родную сестру… но она однажды уже кидалась на человека. Понимаете, у нее случались приступы ярости. Я все думала: а вдруг… нет, этого просто не могло быть. Прошу вас, забудьте о том, что я вам тут наговорила. Это все нервы… Но… но… все же она не совсем нормальна. От этого никуда не денешься… Когда она была совсем маленькой, у нас жил попугай. Он умел говорить, болтал разные глупости, как все попугаи… Так вот, однажды она взяла да и свернула ему шею. С тех пор я никогда ей не доверяла. Все время опасалась, что она… о боже, я и сама впадаю в истерику!

— Ну полно, полно, не стоит об этом думать, — ласково сказала мисс Марпл.

— Не буду. Хватит и того, что больше нет Верити… Умерла. Такой ужасной смертью. Одно утешение: больше он уже никого не убьет. Он получил пожизненный срок. Он сейчас в тюрьме. Больше он никого не погубит. Не понимаю, почему они не установили, что он ненормальный, что он не может отвечать за свои поступки — в наши дни часто выносят такие заключения. Его надо было упрятать в психушку Бродмур. Я уверена, что он не понимал, что творит.

Она вскочила и выбежала из комнаты. Миссис Глинн, входившая в дверь, едва с ней не столкнулась.

— Не обращайте внимания на Клотильду, — сказала она. — Она так до конца и не оправилась после той трагедии. Она безумно любила Верити.

— Кажется, она очень волнуется за вашу младшую сестру.

— За Антею? Конечно, она у нас со странностями. Немного истерична. Иногда слишком горячится по пустякам, очень мнительная. Но мне кажется, что Клотильда напрасно так переживает. Батюшки, кто это там?

За стеклянной дверью внезапно возникли две особы, которые тут же рассыпались в извинениях.

— О, простите, пожалуйста, — затараторила мисс Барроу, — мы ищем мисс Марпл. Нам сказали, что она пошла к вам, и хотели узнать… ах, вот вы где, дорогая! Я хотела вам сказать, что мы сегодня так и не попали в церковь. Должно быть, у них уборка, так что экскурсия переносится на завтра. Надеюсь, мы не очень вас побеспокоили — извините, что прошли со стороны сада. Я пыталась звонить в парадную дверь, но звонок, как видно, испортился.

— Да, он у нас с причудами, — сказала миссис Глинн. — То звонит, а то вдруг не хочет. Прошу вас, присоединяйтесь к нам. Я и не знала, что кто-то еще надумал остаться.

— Решили полюбоваться местными красотами, раз уж занесло в такую даль. А продолжать поездку было бы… если честно, очень тяжело… после того, что случилось.

— Хотите немного хересу? — спросила миссис Глинн.

Она вышла из комнаты и вскоре вернулась вместе с Антеей, которая несла поднос с бокалами и графином. Обе сестры сели рядом. Антея уже совершенно успокоилась. Немного погодя вернулась и Клотильда.

— Мне не терпится узнать, — сказала миссис Глинн, — чем же закончится это дело. Я говорю о бедной мисс Темпл. А что там на уме у полиции, приходится только гадать. Дознание отложено — значит, им еще не все ясно. Не знаю, может быть, характер ранения навел их на какие-то выводы.

— Ну с ранением-то все ясно, — сказала мисс Барроу. — Сильный ушиб, сотрясение мозга — это все от удара валуна. Вопрос только в том, — верно, мисс Марпл? — скатился ли он сам или его кто-то подтолкнул.

— Да что вы! — воскликнула мисс Кук. — Неужто кому-то вздумалось толкать валуны? Впрочем, от хулиганья нигде спасенья нет. А может, это иностранцы… решили порезвиться… или студенты. Если честно, это мог быть и кто-то из… — Она умолкла.

— Вы хотели сказать, — вмешалась мисс Марпл, — что это мог быть кто-то из наших туристов.

— Ну что вы… я этого не говорила, — стала оправдываться мисс Кук.

— Но вы же не станете возражать, — сказала мисс Марпл, — что все мы иногда… думаем об этом. Когда же нам наконец дадут объяснения? Если полиция уверена, что это не несчастный случай, — что ж, значит, так оно и есть. Но кто к этому может быть причастен? Ни с кем из местных мисс Темпл не была знакома. Вряд ли это сделал кто-то из них. Так что подозрение так или иначе падает на всех… да, на всех нас, на всех, кто ехал с ней в автобусе, ведь так?

Она тихонько рассмеялась.

— Да что вы! Не может быть! — сказала мисс Кук.

— Мне, конечно, не следовало об этом говорить… Но преступления могут быть совершенно необъяснимыми. Порой случаются совершенно невероятные вещи.

— А у вас есть на этот счет определенное мнение, мисс Марпл? Мне было бы интересно его услышать, — сказала Клотильда.

— Ну что я могу сказать — всегда возможны самые непредсказуемые варианты.

— Мистер Каспар, — сказала мисс Кук. — Мне его физиономия с первого взгляда не понравилась. Уж очень он похож на шпиона. Может, он явился к нам, чтобы выкрасть материалы относительно ядерного оружия или что-нибудь еще…

— Ну какие у нас тут могут быть секретные материалы, — сказала миссис Глинн.

— Может быть, за ней кто-то охотился, — сказала Антея. — Мало ли что… может, за ней охотились, потому что она совершила какое-то преступление.

— Перекрестись, — сказала Клотильда. — Она была директором весьма престижной школы, с огромным интеллектом и очень достойный человек. Кому понадобилось за ней охотиться?

— Откуда мне знать. Может, она совершила преступления до того, как стала директором.

— Я уверена, — сказала миссис Глинн, — что у мисс Марпл есть свои соображения.

— Что ж, у меня действительно есть кое-какие соображения, — сказала мисс Марпл. — Мне кажется, что… в общем… О Господи, как же это получше выразить… Я хочу сказать, что, если рассуждать логично, можно заподозрить двоих человек… Хотя я вовсе так не думаю, оба они — очень славные, но, повторяю, рассуждая логически, подозревать больше некого.

— В самом деле? А о ком вы говорите?

— Простите, я, наверное, не должна говорить об этом. Это просто… я просто рассуждаю.

— Так кто же, по-вашему, мог столкнуть этот валун? Кого видели Джоанна и Эмлин Прайс?

— В том-то и дело, что, возможно, они никого не видели.

— Как это никого не видели? — изумилась Антея.

— Они могли… могли все это придумать…

— Придумать, что они кого-то видели?

— В том-то и дело…

— Вы считаете, что это они сделали? Неужели вы на самом деле так думаете?

— Только предполагаю — ведь в наше время чего только не наслышишься о молодежи, — сказала мисс Марпл. — Убивают, насилуют, дерутся… Что по сравнению с этим какой-то валун… так, забава, все равно, что окно разбить… Видимо решили всех напугать…

— Значит вы думаете, что именно Эмлин Прайс и Джоанна столкнули этот валун?

— Да ведь они именно из того поколения, которое способно на все, — сказала мисс Марпл, — разве не так?

— Подумать только! — воскликнула Клотильда. — Я бы в жизни об этом не подумала. Но теперь я уверена, что ваши рассуждения отнюдь не беспочвенны. Разумеется, я не знаю этих молодых людей. Но вы ведь ехали с ними в одном автобусе…

— О, они очень славные, — сказала мисс Марпл. — А Джоанна показалась мне исключительно, да, исключительно талантливой девушкой.

— Талантливой на подобные дела? — спросила Антея.

— Антея, — сказала Клотильда, — вечно ты…

— На многое. Очень расторопная, — строго сказала мисс Марпл. — Чтобы совершить убийство, человек должен быть довольно ловким и сообразительным, чтобы никто ничего не заметил.

— Выходит, они сговорились, — вмешалась мисс Барроу.

— Конечно, — сказала мисс Марпл. — Наверняка оба они замешаны, и рассказывают примерно одно и то же. Да на них совсем не грех подумать. Наверху они были одни. Все остальные были ниже… Они вполне могли столкнуть валун. Возможно, без всякой задней мысли — просто дурачились… А может, изображали из себя эдаких анархистов — им бы только крушить все, что попадется под руку… Сдвинули камень, а он и покатился… А потом, — что им было делать, — придумали, что видели там какого-то человека, да еще в каком-то невероятном пуловере…

— Мне кажется, это очень даже логично, — сказала миссис Глинн. — А ты как думаешь, Клотильда?

— Думаю, такой вариант не исключен. Хотя самой бы мне такое и в голову не пришло.

— Ну, нам пора, — сказала мисс Кук, вставая. — Пора возвращаться в «Золотого вепря». Вы с нами, мисс Марпл?

— О нет. Я забыла вам сказать… Наши милые хозяйки любезно пригласили меня еще немного у них погостить.

— Вот как. Не сомневаюсь, что здесь вам будет гораздо лучше. Сегодня в гостиницу понаехало столько народу, шум стоит жуткий…

— Может, зайдете к нам сегодня вечером выпить кофе? — предложила Клотильда. — Обещали теплую погоду. На обед не приглашаю — мы сейчас постимся, а вот на чашечку кофе будем рады.

— С удовольствием, — сказала мисс Кук. — Обязательно придем.

Глава 21 Часы бьют три

Мисс Кук и мисс Барроу явились ровно в восемь сорок пять. Одна была в платье с бежевыми кружевами, вторая — в светло-оливковом, а чуть раньше, за обедом Антея спрашивала у мисс Марпл, кто такие эти две дамы.

— Странно, что они вдруг решили остаться.

— Ну почему же, — сказала мисс Марпл. — Я думаю, они действуют в соответствии с определенным планом.

— С каким еще планом? — спросила миссис Глинн.

— Просто мне кажется, что они заранее обсудили любые возможные неожиданности и выработали тактику действий, в случае возникновения этих неожиданностей.

— Вы думаете, — спросила Антея, явно заинтересовавшись, — вы думаете, что у них предусмотрен план действий и на случай убийства?

— Я бы тебе посоветовала, — сказала миссис Глинн, — не называть кончину бедной мисс Темпл убийством.

— А что же это, если не убийство? — сказала Антея. — Самое обыкновенное убийство. И очень хотелось бы знать, кто его совершил. Может, одна из ее учениц, которая все эти годы таила на нее зло.

— Вы считаете, что ненависть может тлеть так долго? — спросила мисс Марпл.

— Безусловно. По-моему, человека можно ненавидеть всю жизнь.

— Мне кажется, что ненависть постепенно проходит. Можно, конечно, специально себя растравливать, но это вряд ли даст стойкий эффект. Ненависть не так сильна, как любовь, — добавила мисс Марпл.

— А вам не кажется, что мисс Кук и мисс Барроу могли и сами совершить убийство — или хотя бы одна из них?

— Что ты говоришь! — возмутилась миссис Глинн — Право же, Антея! Мне они показались очень приятными женщинами.

— А мне показалось, что у них что-то на уме, — сказала Антея. — Как ты считаешь, Клотильда?

— Может быть, ты и права, — сказала Клотильда. — Они ведут себя не очень… убедительно. Вы понимаете, о чем я?

— Я считаю, что они попросту опасны, — сказала Антея, — в них есть что-то зловещее.

— Вечно ты все выдумываешь, — сказала миссис Глини. — Ведь они шли по нижней тропе, разве не так? Вы их там видели? — обратилась она к мисс Марпл.

— Признаться, не видела, — сказала мисс Марпл. — Собственно говоря, я вообще не имела такой возможности.

— Вы…

— Мисс Марпл там не было, — сказала Клотильда. — Она находилась в тот момент у нас.

— Ну да, конечно. Я совсем забыла.

— Тогда был такой чудесный денек, — сказала мисс Марпл. — Мне было так хорошо. Наутро я собиралась пойти полюбоваться вашими дивными кустарниками, в углу сада, возле холмика. Они тогда как раз зацветали Сейчас они, наверное, в самом цвету. Когда я буду думать о вашем доме, всегда буду вспоминать именно эти цветы.

— А я их ненавижу, — сказала Антея. — Я хочу, чтобы этот вьюнок вырвали с корнем. Я хочу, чтобы оранжерея снова находилась на старом месте. Если мы скопим достаточно денег, мы сможем это сделать, Клотильда?

— Нет, — сказала Клотильда. — Пусть все остается как есть. Зачем нам сейчас оранжерея? Виноградники будут плодоносить только через несколько лет.

— Ну, будет, — сказала миссис Глинн. — Нельзя же спорить об этом до бесконечности. Пойдемте в гостиную. Скоро придут наши гостьи.

На этом разговор завершился — гостьи явились буквально в ту же минуту. Клотильда принесла поднос с кофе. Она налила в две чашки и поставила их перед гостьями, потом принесла чашку мисс Марпл. Мисс Кук наклонилась вперед.

— Вы уж простите меня, мисс Марпл, только я на вашем месте не стала бы пить кофе на ночь, иначе глаз не сомкнете!

— Вы так думаете? — сказала мисс Марпл. — Но вообще-то я привыкла пить кофе по вечерам.

— Да, но наверняка не такой крепкий. Я бы вам не советовала, хотя кофе, надо сказать, отменный.

Мисс Марпл посмотрела на мисс Кук. Лицо у мисс Кук было какое-то очень уж серьезное, прядь неестественно желтых волос закрывала один глаз. Другой же — едва заметно подмигнул.

— Понимаю, что вы хотите сказать. Вероятно, вы правы. Вы, должно быть, и в диетах разбираетесь?

— Действительно разбираюсь. Мне приходилось ухаживать за больными, в жизни ведь всякое случается.

— Вот как. — Мисс Марпл немного отодвинула чашку. — А у вас не сохранилось какой-нибудь фотографии этой Верити Хант? — спросила она. — Ведь так ее звали? Я говорила с архидьяконом. Мне показалось, что он ее очень любил.

— Думаю, вы правы. Он вообще хорошо относится к молодежи, — сказала Клотильда.

Она встала, прошла к бюро, открыла крышку, взяла фотографию и протянула ее мисс Марпл.

— Вот она какая была, Верити.

— Прекрасное лицо, — сказала мисс Марпл. — Да, очень изысканное и необычайно красивое. Бедное дитя.

— Просто ужас, что творится вокруг, — сказала Антея. — Девушки водят дружбу с самыми гнусными типами. И никто им этого не может запретить.

— В наше время надо самим иметь голову на плечах, — сказала Клотильда, — но откуда же им, бедняжкам, знать, что такое жизнь! Да поможет им Бог!

Она протянула руку, чтобы забрать фотографию, но при этом случайно зацепила чашку своим широким рукавом. Чашка упала на пол.

— Боже мой! — воскликнула мисс Марпл. — Какая я неловкая! Неужели это я толкнула вас?

— Нет-нет, — сказала Клотильда. — Это я рукавом задела. Если вы не хотите кофе, не выпьете ли горячего молока?

— Мне, право, неловко, — сказала мисс Марпл. — Столько хлопот из-за меня. Конечно, я не против выпить немного молока — после него всегда так крепко спишь.

Немного поболтав о том о сем, мисс Кук и мисс Барроу стали прощаться. Но как-то так получилось, что им пришлось несколько раз возвращаться. То за шарфиком, то за сумочкой, то за носовым платком.

— До чего суетливы! — фыркнула Антея, когда они наконец удалились.

— И вы знаете, — сказала миссис Глинн, — я готова согласиться с Клотильдой — в этой парочке есть что-то неестественное. — Она посмотрела на мисс Марпл.

— Да, — сказала мисс Марпл, — пожалуй. Они кажутся какими-то ненастоящими. Я долго пыталась понять, зачем они поехали на эту экскурсию, так ли уж интересны им все эти усадьбы и парки. Старалась понять, для этого ли они поехали?

— Ну и как, поняли? — спросила Клотильда.

— В общем, да, — сказала мисс Марпл и вздохнула. — Кажется поняла… — сказала она.

— Надеюсь, что вы хорошо провели время, — сказала Клотильда.

— Я очень рада, что решила все-таки остаться, — сказала мисс Марпл. — Мне кажется, я уже не смогла бы наслаждаться тем, что увижу…

— Разумеется. Я так вас понимаю.

Клотильда принесла из кухни стакан горячего молока и проводила мисс Марпл наверх, в ее спальню.

— Может, вам еще чего-нибудь принести? — спросила она.

— Нет, благодарю вас, — сказала мисс Марпл. — Самое необходимое у меня с собой, в сумке. Так что и чемодан распаковывать не надо. Спасибо вам всем… Так мило с вашей стороны было пригласить меня еще раз.

— Мы не могли не сделать для вас хотя бы эту малость — после письма мистера Рафиля. Он был очень предусмотрительным человеком.

— Да, — сказала мисс Марпл, — он умел все как следует продумать. Светлая голова.

— Кажется, он был прекрасным финансистом?

— Не только финансистом, он прекрасно разбирался в людях, — сказала мисс Марпл. — Однако как приятно наконец-то лечь и выспаться. Доброй ночи.

— Может, вам утром прислать завтрак в постель?

— Что вы, что вы, не беспокойтесь. Лучше я спущусь вниз. Конечно, я не отказалась бы от чашечки чаю, но хочется с утра пораньше погулять по саду. Не терпится взглянуть на тот холмик в белых цветах. Они такие прекрасные, такие… как бы это сказать… торжествующие…

— Спокойной ночи, — сказала Клотильда, — и приятных снов.

Старинные напольные часы в холле пробили два раза. В «Старой усадьбе» все часы били вразнобой, а некоторые и вовсе молчали. Когда в доме полно старинных часов, следить за тем, чтобы все они хорошо работали, весьма хлопотно. Еще через час висевшие на площадке второго этажа часы мелодично пробили три. Сквозь щель возле косяка двери пробился слабый луч света.

Мисс Марпл села в постели и притронулась пальцем к выключателю лампы, стоявшей на ночном столике. Дверь почти бесшумно открылась — свет снаружи уже погасили — послышались осторожные шаги. Мисс Марпл включила лампу.

— О, — сказала она, — это вы, мисс Клотильда. Что-нибудь случилось?

— Я просто зашла посмотреть, не нужно ли вам чего-нибудь.

Клотильда была в длинном пурпурном халате, который очень эффектно оттенял ее благородную красоту. Густые распущенные волосы обрамляли высокий лоб. Вся ее фигура была полна драматизма. Мисс Марпл вспомнилась греческая трагедия. Перед ней была Клитемнестра.

— Вы уверены, что вам ничего не нужно?

— Нет, благодарю вас, — сказала мисс Марпл. — Вы знаете, — добавила она, словно извиняясь, — я и к молоку не притронулась.

— Почему же?

— Как бы оно мне не навредило.

Клотильда стояла в ногах кровати, не сводя с нее глаз.

— Понимаете, иногда пить молоко небезопасно, — добавила мисс Марпл.

— На что вы намекаете? — Голос Клотильды прозвучал резко, почти грубо.

— Я думаю, вы прекрасно понимаете, о чем я говорю, — сказала мисс Марпл. — И понимали это еще с вечера. Если не раньше.

— Не знаю, о чем вы толкуете.

— Вот как? — В голосе мисс Марпл прозвучала легкая усмешка.

— А, понимаю, молоко совсем остыло. Сейчас принесу вам горячего.

Клотильда взяла стакан с ночного столика.

— Не трудитесь, — сказала мисс Марпл. — Я все равно не стану его пить.

— Право же, не пойму, о чем вы думаете, — сказала Клотильда, глядя ей в глаза. — Вы необыкновенная женщина. Но почему вы так со мной разговариваете? Кто вы на самом деле?

Мисс Марпл спустила на плечи пушистый розовый шарф, окутывавший ее голову, — очень похожий на тот, который она носила в Вест-Индии.

— Одно из моих имен. — Немезида, — сказала она.

— Немезида? При чем тут Немезида?

— Я думаю, вы меня понимаете. Вы ведь человек образованный. Возмездие иногда сильно запаздывает, но оно всегда постигает виновного.

— О чем это вы?

— О девушке, которую вы убили, — сказала мисс Марпл.

— Я?!

— О девушке по имени Верити.

— Но зачем мне было ее убивать?

— Вы ее любили, — сказала мисс Марпл.

— Ну да. Я любила ее всем сердцем. И она любила меня.

— Один человек недавно сказал мне, что такая любовь это самое страшное, что может быть на свете. И это действительно очень страшно — безумная, всепоглощающая любовь. Вы слишком любили Верити. Она стала для вас дороже всего на свете. Она тоже очень сильно любила вас, пока в ее жизнь не пришла совсем другая любовь. Она встретила своего суженого. Не очень-то подходящего для нее человека, с далеко не безупречной репутацией, но она любила его, а он любил ее, и у нее возникла необходимость быть вместе. А для этого ей нужно было избавиться от уз любви, которые приковывали ее к вам. Ей хотелось жить нормальной жизнью, с мужем, которого она любит, рожать детей. Ей хотелось самого обыкновенного женского счастья.

Клотильда подошла к креслу и села, не сводя глаз с мисс Марпл.

— Так, — сказала она, — кажется, вы все поняли.

— Да, конечно, я все прекрасно поняла.

— То, что вы сказали — правда. Но признаюсь я или буду все отрицать… теперь это уже не имеет значения.

— Да, — сказала мисс Марпл, — вы абсолютно правы. Это не имеет значения.

— Но если бы вы могли себе представить, как я страдала!

— Да, — сказала мисс Марпл, — могу себе представить. У меня, знаете ли, очень живое воображение, даже слишком живое.

— Это же настоящая пытка — чувствовать, что теряешь самое дорогое, что у тебя есть в жизни… И я должна была отдать ее этому ничтожеству, этому растленному юнцу, гнусному негодяю, который был недостоин мизинца моей красавицы, моей умницы. Я не могла этого допустить. Никак не могла.

— Да, — сказала мисс Марпл. — Вы предпочли ее убить. Вот чем обернулась для нее ваша любовь.

— Да как вы могли подумать, что я на такое способна? Вы думаете, что я могла задушить мою девочку, которую так любила? Думаете, могла превратить ее лицо в кровавое месиво? Такое мог натворить только обезумевший от ярости, потерявший человеческий облик маньяк.

— Нет, — сказала мисс Марпл, — вы конечно же не стали бы этого делать. Ведь вы действительно очень ее любили.

— Значит, вы сами видите, что ваше обвинение абсолютно беспочвенно.

— Верити вы не тронули. Эта ужасная участь постигла совсем другую девушку. А Верити до сих пор здесь, верно? У вас в саду. Нет, вы не стали ее душить. Просто дали ей выпить кофе или молока — с большой дозой снотворного. Она совсем не страдала… А когда она уснула — навеки, — вы отнесли ее в сад. На месте разрушенной оранжереи вы сделали для нее склеп, а потом прикрыли его кирпичами. Там она и покоится. А после на этом месте посадили кустарник, полигонум, и с тех пор он растет на этом холмике, с каждым годом все больше разрастаясь. Верити осталась с вами. Вы так ее и не отпустили.

— Полоумная тварь! Старая дура! Ты что же, надеешься, что я теперь позволю тебе уйти. Чтобы ты все разболтала своим гнусным языком?

— Надеюсь, — сказала мисс Марпл. — Хотя, конечно, нельзя быть уверенной. Вы сильная женщина, вы гораздо моложе меня.

— Хоть это ты понимаешь.

— Вам, безусловно, ничего не стоит со мной справиться, — сказала мисс Марпл. — Обычно такие, как вы, не останавливаются на одном убийстве. За свою жизнь я множество раз в этом убеждалась. Вы ведь уже убили двоих, не так ли? Кроме своей воспитанницы, еще одну девушку.

— Ну да, убила. Жалкую бродяжку. Эта безмозглая тварь только и делала, что увивалась за парнями. Гулящая девка! Нора Броуд. И как же вы про нее узнали?

— Это было нетрудно, — сказала мисс Марпл. — Мне не верилось, что вы могли так изуродовать лицо той, которая фактически стала вам дочерью. В то время исчезла еще одна девушка, и ее тело так и не нашли. Вот я и подумала, а не Нору ли Броуд нашли с изуродованным лицом. Нору Броуд в одежде Верити. На опознание, естественно, пригласили вас, ведь вы знали ее лучше, чем кто-либо другой… И вы заявили, что эта мертвая девушка действительно Верити.

— Да зачем мне все это было устраивать?

— Зачем? Вы хотели, чтобы юношу, который отобрал у вас Верити… который посмел ее полюбить и которому она ответила взаимностью, осудили за убийство. Поэтому вы оставили второй труп там, где его не скоро нашли бы. А найдя, сразу подумали, что это… ваша воспитанница. Да и как не подумать? Вы одели ее в платье Верити, бросили рядом сумочку Верити; несколько писем, браслетик, крестик и еще… вы изуродовали ей лицо.

А неделю назад вы совершили очередное убийство — Элизабет Темпл. Вы боялись, что ей что-то стало известно, что Верити о чем-то ей писала. К тому же вы каким-то образом узнали, что она собирается встретиться с архидьяконом Брабазоном, и вы решили, что вместе они могут догадаться, что на самом деле произошло. Никак нельзя было допустить, чтобы Элизабет Темпл встретилась с архидьяконом. И откуда у вас столько силы? Каково! Столкнуть тот валун с вершины холма. Должно быть, это было очень нелегко…

— Гораздо тяжелее, чем справиться с жалкой, усохшей старушонкой.

— Не думаю, — сказала мисс Марпл, — что вам это позволят.

— Что?

— Конечно, — сказала мисс Марпл, — я высохшая, жалкая старушонка, которой едва удается передвигать ноги. И тем не менее именно мне мистер Рафиль поручил добиться справедливости.

Клотильда расхохоталась:

— Ну и что же? Кто может мне помешать избавиться от вас?

— Я думаю, — сказала мисс Марпл, — мой ангел-хранитель.

— Надеетесь на ангела-хранителя, вот как? — Клотильда снова рассмеялась и подошла вплотную к кровати.

— Возможно, даже два ангела-хранителя, — сказала мисс Марпл. — Мистер Рафиль был человеком большой души.

Она быстро сунула руку под подушку, извлекла оттуда маленький свисток и поднесла к губам. Этот чудо-свисток залился таким оглушительным свистом, что его мог бы услышать полисмен с соседней улицы В тот же миг дверь комнаты распахнулась, Клотильда резко обернулась и увидела на пороге мисс Барроу. Тут же открылась дверца старинного гардероба, и оттуда выскочила мисс Кук. Вид у обеих был очень суровый, просто не верилось, что это они так мило щебетали за чашечкой кофе, всего несколько часов назад.

— Целых два ангела-хранителя, — весело сказала мисс Марпл. — Мистер Рафиль предусмотрел буквально все!

Глава 22 Мисс Марпл рассказывает

— Когда же вы догадались, — спросил профессор Вэнстед, — что эти женщины — частные агенты, которым поручено охранять вас?

Он наклонился вперед, не сводя глаз со старой леди, сидевшей напротив него. Разговор происходил в Лондоне в соответствующем учреждении.

В комнате присутствовали еще четыре человека.

Представитель государственной прокуратуры, помощник комиссара Скотленд-Ярда, сэр Джеймс Ллойд, комендант Мэнстоунской тюрьмы, сэр Эндрью Мак-Нил. Четвертым был сам министр внутренних дел.

— Только в последний момент — когда они пришли на кофе в усадьбу, — призналась мисс Марпл. — До тех пор я ни в чем не была уверена. Мисс Кук приезжала в Сент-Мэри-Мид, и я почти сразу поняла, что с ней что-то не так — она пыталась убедить меня, что разбирается в садоводстве и приехала к своей приятельнице помочь по саду, но было очевидно, что она приехала только для того, чтобы посмотреть на меня. Когда я узнала ее среди участников тура — хотя она и перекрасила волосы — оставалось выяснить: ее и мисс Бэрроу наняли охранять меня… или… или они играли, что называется, на стороне противника?

Мои сомнения отпали лишь в последний вечер, когда мисс Кук предупредила меня, чтобы я не притрагивалась к кофе, которым меня пыталась попотчевать Клотильда Бредбери-Скотг. Она очень тонко на это намекнула, и я сразу же сообразила, что к чему. Позднее, когда они уходили, мисс Бэрроу, как бы в избытке чувств, взяла мою руку обеими руками и горячо ее пожала, незаметно вложив что-то в мою ладонь. Оказалось, что это свисток. Я потом спрятала его под подушку. После того как я отказалась от кофе, Клотильда предложила мне молока. Я, конечно, поблагодарила, стараясь ничем не выдать того, что кое о чем догадалась…

— Вы не стали пить молоко?

— Разумеется, не стала, — сухо ответила мисс Марпл.

— Прощу прощенья, — сказал профессор Вэнстед. — Но почему вы не заперли дверь?

— Специально, — сказала мисс Марпл. — Хотела посмотреть, что Клотильда предпримет дальше. Я не сомневалась, что она непременно посетит меня — удостовериться, что я выпила молоко и сплю крепким сном — таким крепким, что от него мне не суждено пробудиться.

— Вы помогли мисс Кук спрятаться в гардеробе?

— Нет. Для меня ее появление было полной неожиданностью. Полагаю, — сказала мисс Марпл, немного подумав, — полагаю, что она успела проскользнуть туда, когда я прошла… м-мм… в ванную комнату.

— Вы знали, что они находятся в доме?

— Я рассчитывала, что они будут где-нибудь поблизости, — после того, как они передали мне свисток. В этот дом проникнуть довольно просто: там нет ни ставень на окнах, ни сигнализации. Откланявшись, они еще несколько раз возвращалась — за сумочкой… за шарфиком… Должно быть, тогда им удалось открыть задвижку на одном из окон. Полагаю, они пробрались в дом почти сразу же — в тот момент, когда сестры поднимались наверх, в свои спальни.

— Вы решились на большой риск, мисс Марпл.

— Я уповала на лучшее, — сказала мисс Марпл. — Иногда в этой жизни приходится рисковать.

— Кстати, ваше предположение относительно той посылки оправдалось. Там был совершенно новый мужской пуловер в красную и черную клетку. Очень броский. А как вам это пришло в голову?

— Это-то как раз было несложно. Судя по описанию Эмлина и Джоанны, на человеке, которого они видели, был этот пуловер, — видимо, он надевал его для того, чтобы возможный свидетель его запомнил, а значит, убийце было крайне важно как можно скорее от этого пуловера избавиться. Есть один способ без особых хлопот избавиться от любой вещи — отослать ее по почте. Благо, что у нас полно благотворительных фондов. Можете себе представить, как обрадуются те, кто получит новехонький шерстяной пуловер. А мне нужно было только разузнать, кого же это так хотят обрадовать.

— Вы пошли на почту и спросили? — Министр был слегка шокирован.

— Не напрямую, конечно. Пришлось сделать вид, что я перепутала адрес — спросила, не отослали ли еще посылку, которую по моей просьбе принесли накануне. Женщина на почте — такая отзывчивая! — припомнила, что адрес действительно был не тот, по которому я собиралась ее послать, и назвала занесенный в книгу регистраций. Откуда же ей было знать, что я хочу получить именно этот адрес… Я ей конечно же показалась… в общем, выжившей из ума старушенцией, которая переполошилась из-за того, что сверток с ее старомодными кофтами послали не туда, куда бы она хотела.

— Да, — сказал профессор Вэнстед. — Я смотрю, вы не только прирожденный сыщик, но еще и актриса. А когда вы начали понимать, что именно произошло десять лет назад?

— Далеко не сразу, — сказала мисс Марпл, — ведь мне было буквально не за что зацепиться, и я совершенно не надеялась на успех. И, признаться, я была обижена на мистера Рафиля за то, что он мне ничего не объяснил. Но теперь я вижу, что это было очень мудрое решение. Что и говорить, это был человек незаурядного ума. И ничего удивительного, что он достиг таких высот в финансовой сфере. Он все блистательно умел просчитывать. Он давал мне информацию строго дозированно — небольшими порциями — именно столько, сколько нужно. На самом деле он умело меня направлял. Первым делом он нанял мне «ангелов-хранителей», затем отправил в путешествие…

— Вы, наверное, решили, что нужно искать среди ваших спутников?

— Я только присматривалась.

— И никакого запаха зла вы не почувствовали?

— Надо же, запомнили. Нет, никто из наших спутников не вызвал у меня подозрений. Мне никто не говорил, с кем я должна познакомиться, но она сама нашла меня.

— Элизабет Темпл?

— Да. Это был словно лучик света, — сказала мисс Марпл, — да, лучик света в полном мраке. До тех пор мне приходилось действовать наугад. Некоторые моменты были более или менее известны — если исходить из того, что полунамеками сообщил мне мистер Рафиль… Конечно же кто-то стал жертвой убийцы… Иначе он не стал бы просить меня об услуге… Видите ли, единственное, что связывало нас с мистером Рафилем, было убийство. В Вест-Индии. Мы с ним оба оказались замешанными в ту историю, и все, Что он знал обо мне, так или иначе касалось того трагического события. Так что речь конечно же шла об убийстве, причем не в результате несчастного случая, а о спланированном убийстве. Судя по намекам мистера Рафиля, следовало ожидать, что виновным окажется какой-то человек, решившийся на крайность и пренебрегший всеми божескими законами. Надо было искать сразу две жертвы. Во-первых, кто-то был убит, а потом, видимо, осудили невинного человека. Тоже жертву, который вынужден расплачиваться за чужое преступление. Так вот, мучительно над всем этим размышляя, я никак не могла зацепиться за что-нибудь… конкретное… До разговора с мисс Темпл. Тогда-то и обнаружилось первое звено, связывавшее нас с мистером Рафилем. Она рассказала об одной своей бывшей ученице, которая, оказывается, была обручена с сыном мистера Рафиля. Но, сказала она, девушка так и не вышла за него замуж. Я спросила, почему, и она ответила: «Потому что она умерла». Я спросила, почему она умерла, и она произнесла с невероятной болью и горечью — я до сих пор слышу ее голос, он словно похоронный колокол — она произнесла всего лишь одно слово: — Любовь. Я не сразу поняла, что она имела в виду. Признаться, я подумала, что девушка покончила с собой из-за несчастной любви. К сожалению, это случается не так уж редко. Вот и все, что я тогда узнала. Нет, еще одну важную деталь: она отправилась в эту поездку не ради развлечения. Она сказала мне, что для нее это своего рода паломничество. Она ехала в какое-то определенное место или к какому-то определенному человеку. Кто этот человек, я узнала позже.

— Архидьякон Брабазон?

— Да. Я тогда и не подозревала о его существовании. Но поняла, что главных действующих лиц этой драмы надо искать не среди пассажиров туристического автобуса. Правда, в какой-то момент у меня возникли сомнения относительно Джоанны Кроуфорд и Эмлина Прайса.

— Чем же они вам не угодили?

— Просто они молоды, — сказала мисс Марпл. — А молодость часто безрассудна. Тут вам и суицид, и внезапная агрессия, и отчаянная ревность, и, естественно, любовные трагедии. Да, я к ним приглядывалась, но убедилась, что они тут ни при чем. Очень приятные молодые люди — ни тени озлобленности, отчаяния, безысходности. Это уже потом, когда мы сидели и разговаривали в «Старой усадьбе», я, пытаясь навести на ложный след, сказала, что считаю их наиболее вероятными виновниками гибели мисс Темпл. Если я еще увижусь с этими славными молодыми людьми, — виноватым голосом сказала мисс Марпл, — непременно попрошу у них прощение за то, что оговорила их… чтобы замаскировать свои истинные догадки.

— А дальше — смерть Элизабет Темпл?

— Нет, — сказала мисс Марпл. — Дальше произошло вот что. Я попала в «Старую усадьбу». Там меня приняли очень радушно. И об этом тоже позаботился мистер Рафиль. Я понимала, что мне необходимо быть там, а вот для чего — не имела никакого представления.

Возможно, это было всего лишь место, где я должна была получить еще какую-то информацию, необходимую для порученного мне дела. Ох, простите, пожалуйста, — вдруг спохватилась мисс Марпл, — я слишком уж увлеклась. Сколько можно докучать вам своей болтовней…

— Прошу вас, продолжайте, — сказал профессор Вэнстед. — Вы не представляете, как интересно то, что вы рассказываете. Это подтверждает многие мои профессиональные наблюдения. Пожалуйста, говорите обо всем, что вы думали и чувствовали.

— Да, продолжайте, — попросил сэр Эндрью Мак-Нил.

— Скорее я это чувствовала, — сказала мисс Марпл. — Понимаете, дело не просто в логических рассуждениях. Это именно на уровне ощущений, что-то особое, что окружает вас, что можно охарактеризовать словом «атмосфера».

— Да, — сказал Вэнстед, — очень хорошее сравнение. Атмосфера в доме, в саду, в лесу, в пивном баре, в коттедже, где угодно…

— Три сестры. Вот о чем я вдруг подумала, когда шла в «Старую усадьбу». Миссис Глинн встретила меня очень приветливо. И все же в этих словах — «три сестры» — мне почудилось что-то угрожающее. Три сестры были в какой-то русской пьесе, они же были и в шекспировском «Макбете» — я имею в виду трех ведьм. Когда я очутилась в самом доме, я ощутила, что там царит атмосфера печали, глубокого, неизбывного горя, да еще ко всему этому примешивается страх. И все же скорее всего к этому причастны были две сестры, а третья как бы им противостояла.

— Весьма любопытно, — сказал Вэнстед.

— Я имею в виду миссис Глинн. Она пришла за мной — передала приглашение и объяснила, почему меня пригласили. Это была совершенно нормальная, милая женщина, к сожалению вдова. Она не казалась особенно счастливой, но и несчастной ее назвать было бы трудно — просто ей было не очень-то просто жить в атмосфере, которая не соответствовала ее характеру. На следующее утро мне довелось выслушать от старой служанки, которая принесла мне чай, давнюю историю про девушку, которую убил ее возлюбленный. И еще рассказала, что примерно в то же время, там было еще несколько подобных случаев. Мне пришлось в очередной раз все обдумать. Своих спутников я исключила, так как они к моим поискам не имели никакого отношения. Поэтому сам собой напрашивался вопрос: а что если этот самый убийца — в усадьбе? Здесь, в доме, где мне пришлось остановиться. Клотильда, Лавиния, Антея. Имена трех таинственных сестер, трех счастливых — несчастных — страдающих — живущих в страхе — что еще можно сказать?.. Мое внимание сразу привлекла Клотильда. Высокая, красивая женщина. Яркая личность. Да, ее с неменьшим основанием можно было назвать яркой личностью, чем Элизабет Темпл.

Поскольку поле моих поисков постепенно сузилось, я решила для начала вспомнить все, что я знаю о трех сестрах. Три Парки[289]. Какая из них могла стать убийцей? И до какой степени изуверства это могло дойти? И тогда я почувствовала, что меня медленно, как болотный туман, обволакивает гнетущая атмосфера этого дома. Три сестры жили в атмосфере, где совершилось какое-то злодеяние. Но кто из них мог его совершить? Я начала наблюдать за Клотильдой. Клотильда была красивая, физически сильная женщина, кроме того, на мой взгляд, она была способна на сильные чувства. Глядя на нее, я почему-то вспомнила Клитемнестру. Кстати, недавно, — вдруг сказала мисс Марпл, — меня любезно пригласили на постановку этой греческой пьесы — в довольно известной школе для мальчиков. Мне очень понравился ихний Агамемнон, но особенно меня поразила игра мальчика, игравшего Клитемнестру. Необыкновенный талант… Ну так вот, мне показалось, что Клотильде тоже ничего не стоило бы убить своего мужа прямо в ванне…

Профессор Вэнстед едва не расхохотался. Уж с очень серьезным видом мисс Марпл все это излагала. Но тут ее глаза лукаво блеснули: Конечно, звучит это все очень нелепо, верно? И все же я видела ее в этой роли, понимаете? Тем не менее, к моему глубокому прискорбию, мужа у нее не было. Никогда. Так что убить его она не могла…

Дальше я стала присматриваться ко второй сестре, к Лавинии Глинн. Она показалась мне удивительно милой, здравомыслящей и приятной женщиной. Но ведь общеизвестно, что многие убийцы были весьма обаятельными людьми. Само очарование и любезность. Я называю людей такого сорта респектабельными убийцами. Они совершают убийство из чисто практических соображений. Никаких эмоций и переживаний. Я не считала, что миссис Глинн на такое способна, и была бы крайне удивлена, будь это так, но теоретически всякое было возможно. У нее муж был. Она овдовела несколько лет назад. Да, всякое могло случиться…

Однако куда большее беспокойство мне внушала третья сестра — Антея. Совсем не приспособленная к жизни, по-моему, даже немного не в себе. Я заметила, что она чего-то боится. Ужасно боится. Это наводило на подозрения… Что она совершила какое-то преступление, которое считала давно забытым, а оно вдруг напомнило о себе. И теперь ее снова мучают опасения. Может быть, в связи с расспросами Элизабет Темпл она до смерти боится, что то преступление настигнет ее, будет раскрыто. У нее была странная манера — смотрит на вас, а потом вдруг быстро оглядывается через плечо, словно кто-то стоит у нее за спиной. Кто-то, кто нагоняет на нее страх. Так что, возможно, она и была той, кого я искала. Не совсем нормальный человек способен убить со страха, ему кажется, будто его преследуют. Примерно так же я обдумывала все возможные варианты относительно пассажиров автобуса. Но тягостная атмосфера усадьбы давила на меня все сильнее. Утром, когда я прогуливалась по саду в сопровождении Антеи, мы натолкнулись на что-то вроде холмика. Раньше на этом месте стояла оранжерея, потом из-за недостатка средств она обветшала и развалилась, превратилась в груду кирпичей, которую присыпали землей и дерном, а сверху посадили кустарник. Кустарник этот хорошо известен всем садоводам — его сажают, когда надо закрыть или спрятать от глаз людских что-нибудь неприглядное, например полуразрушенную стену или забор. Называется полигонум. Один из самых быстрорастущих кустарников, который все покрывает густой порослью, оплетая и забивая. Если задуматься, довольно страшное растение. Но цветы у него прелестные, белые, и в цвету оно просто загляденье. Тогда цветов еще не было, но бутоны уже набухли. Мы стояли там с Антеей, и она мне говорила, что ей очень жаль оранжерею. Она говорила, что там рос чудесный виноград, видимо, его лозы вызывали у нее воспоминание детства. И она мечтала достать денег, чтобы срыть холм, разровнять землю и снова построить на этом месте оранжерею. Ее мучила ностальгия по прошлому. Но не только это. Я почувствовала, что этот холмик тоже нагоняет на нее страх. Я не могла понять, в чем дело. Что случилось дальше, вы знаете. Мисс Темпл погибла, и то, что рассказали Эмлин Прайс и Джоанна Кроуфорд, не оставляло никаких сомнений. Это не был несчастный случай. Это было преднамеренное убийство.

Мне кажется, — продолжала мисс Марпл, — именно после их рассказа я поняла… Поняла, что произошло не одно, а три убийства. Я знала, что сын мистера Рафиля был испорченным юношей, что он не один раз сидел в тюрьме. Но, тем не менее, человек нечистый на руку далеко не всегда способен на убийство. Но, как бы то ни было, против него были все улики. Никто даже не сомневался, что это он убил девушку, которую, как мне к тому времени стало известно, звали Верити Хант.

Окончательно прояснил для меня все обстоятельства архидьякон Брабазон. Он знал этих молодых людей. Они пришли к нему и просили их обвенчать, и он согласился провести обряд. Он не одобрял этот брак, но отказать им не мог — он видел, что молодые люди сильно любили друг друга. Девушка любила молодого человека, как он сказал, самоотверженной и преданной любовью. И молодой человек, как он понял, тоже искренне любил Верити и готов был попытаться исправиться, избавиться от своих дурных, наклонностей. Архидьякон был настроен отнюдь не оптимистично. Он, естественно, не верил, что это будет безоблачно счастливый союз, но союз этот был неизбежен. Неизбежен потому, что, когда человек любит, он готов расплатиться за это любой ценой, даже ценой разочарования или несчастья. Я же была абсолютно уверена в одном: юноша, который любил эту девушку, не смог бы так изуродовать ей лицо. И еще я знала, что все эти слухи о попытках изнасилования не имеют основания. В этом я могла положиться на архидьякона. А потом я поняла, что слова Элизабет Темпл о том, что причиной смерти Верити была Любовь — и что это одна из самых страшных вещей на свете, — были мною неправильно истолкованы.

Наконец-то все встало на свои места, — сказала мисс Марпл. — Я смутно догадывалась об этом и раньше. По некоторым мелочам, которые казались странными… Но, вспомнив разговор с мисс Темпл, я вдруг прозрела. Я поняла в чем причина смерти Верити… Сначала она произнесла только одно слово: «Любовь», а потом добавила, что любовь — самое страшное, что может быть на свете. Именно так. Безграничная любовь, которую Клотильда питала к своей воспитаннице. А та просто преклонялась перед ней, была целиком в ее власти. Но годы шли, и естественные склонности заявили о себе. Она захотела другой Любви. Она захотела свой очаг, выйти замуж, иметь детей. И тот, кого она могла полюбить, пришел. Она знала, что на него нельзя положиться, знала, что он далеко не ангел, но подобные «мелочи», — мисс Марпл грустно улыбнулась, — никогда еще не мешали девушкам влюбляться. Молодые девушки любят вертопрахов и повес. И так было всегда. Они часто влюбляются в негодяев, втайне надеясь, что смогут их исправить. А преданные надежные молодые люди, из которых выходят прекрасные мужья, получают стандартный ответ: «Я буду вам сестрой». Итак, Верити влюбилась в Майкла Рафиля, и Майкл Рафиль вознамерился начать с ней новую жизнь и был искренне уверен, что Верити будет единственной в его жизни… Не стану утверждать, что все так бы и было… но, как меня заверил архидьякон, это была настоящая любовь. Итак, они решили пожениться. И я думаю, Верити написала Элизабет Темпл, что собирается замуж за Майкла Рафиля. Венчание должно было быть тайным — Верити, я думаю, понимала, что в общем-то она совершает побег. Побег из прежней жизни, которая ее уже тяготила, от женщины, которую она горячо любила, но любовь к которой не шла ни в какое сравнение с любовью к Майклу. Она знала, что ей под разными предлогами не разрешат за него выйти. И она обращается к архидьякону Брабазону, который готовил ее еще к конфирмации и был ее наставником и другом. Они назначили день и час для свадебного обряда, она наверняка купила себе подвенечное платье. Они уговорились о встрече. Я думаю, что он пришел в условное место, а она — нет. Должно быть, он ждал ее. А потом, наверное, пытался выяснить, почему она не пришла. Вполне возможно, потом ему передали, что она передумала, или даже прислали письмо, подделав ее почерк, а в письме говорилось, что все кончено и она на время уезжает, потому что ей надо все забыть. Не знаю. Но вряд ли он мог догадаться, по какой причине она так и не пришла, почему ни единым словом не намекнула на перемену своих чувств. Он не мог даже в самом кошмарном сне подумать, что ее уничтожили — обдуманно и жестоко. Что у убийцы, возможно, было временное помешательство. Клотильда не собиралась расставаться с предметом своей любви. Она не собиралась отдавать ее молодому человеку, которого презирала и ненавидела. Она оставит Верити себе, она найдет способ сохранить ее для себя.

Но я не могла поверить, что она могла задушить бедную девушку, а затем изуродовать ей лицо. Нет, этого она не могла сделать. Я думаю, она дала ей что-то выпить — возможно, смертельную дозу снотворного. Истинно греческая традиция. Своего рода чаша с цикутой[290]. Затем она разобрала развалины старой оранжереи, положила туда Верити и прикрыла ее сверху землей и дерном.

— Сестры так ничего и не заподозрили?

— Миссис Глинн тогда не было в усадьбе. Ее муж был еще жив, и они жили за границей. Но Антея… Я думаю, Антея что-то подозревала. Не знаю, поняла ли она, в чем дело, но она видела, что Клотильда посвящала много времени, украшая насыпанный ею холмик, посадила там необыкновенно красивый кустарник, превратила это место в самый прекрасный уголок сада.

Мне кажется, она постепенно начала догадываться. А Клотильда, единожды вступив на путь зла, уже без угрызений совести, а может быть даже с удовольствием, обдумывала очередное злодейство. Она имела определенное влияние на одну деревенскую девчонку, чересчур пылкую, буквально помешанную на кавалерах, которая иногда приходила к ней и выпрашивала какие-то мелкие подачки. Наверно, ей ничего не стоило заманить эту глупышку на пикник или просто предложила ее подвезти. За тридцать или сорок миль от «Старой усадьбы». И место она, конечно, выбрала заранее Там она задушила девушку, потом изуродовала ей лицо и спрятала труп под кучей листвы и веток. Кто бы додумался ее заподозрить? Она надела на нее платье и бросила рядом сумочку Верити, ее цепочку… Она рассчитывала на то, что тело обнаружат не сразу, а тем временем распустила слух, что Нору Броуд видели в машине Майкла, и что она «гуляет» с Майклом. Может быть, она даже пустила слух, что Верити расторгла помолвку с ним, потому что он изменил ей с этой девушкой. Я думаю, что она даже радовалась, распуская эти слухи — бедная, заблудшая душа…

— Почему вы говорите «бедная заблудшая душа», мисс Марпл?

— Потому, — сказала мисс Марпл, — что я знаю: не было муки страшнее той, которую Клотильда испытывала все эти годы — десять лет неизбывного горя. Она сама создала тот ад, в котором ей пришлось жить. Верити была рядом с ней, похороненная под холмиком в саду, она оставила ее при себе навсегда. Сначала она не понимала, на что себя обрекла — на постоянное напоминание, что любимая ее девочка, которую она убила, лежит здесь — совсем рядом. Не думаю, чтобы ее мучило раскаяние. Думаю, она была лишена даже этого утешения. Она просто страдала — год за годом.

Теперь я понимаю, что хотела сказать Элизабет Темпл. Может быть, даже лучше, чем она сама. Любовь — и вправду ужасное, устрашающее чувство. Она может толкнуть человека на величайшее зло. И вот — ей пришлось жить в муках день за днем, год за годом. Знаете, мне кажется, что Антея боялась именно этого. Со временем она все больше убеждалась в том, что именно Клотильда совершила преступление, и еще она боялась, что Клотильда может догадаться, что она знает.

Она опасалась, что Клотильда может расправиться и с ней. Клотильда велела Антее отослать посылку, ту самую, с пуловером, а затем наговаривала мне на Антею, говорила, что ее сестра сумасшедшая и что в порыве ревности или ярости Антея способна на все. Я думаю — да, — что в недалеком будущем что-то могло случиться и с Антеей — скажем, самоубийство якобы от угрызений совести…

— И вы еще жалеете эту женщину! — воскликнул сэр Эндрью. — Зло дает метастазы, как злокачественная опухоль. Оно разрастается, неся страдания.

— Разумеется, — сказала мисс Марпл.

— Должно быть, вы уже знаете, что случилось той ночью, — сказал профессор Вэнстед, — после того, как ваши ангелы-хранители спасли вас?

— Да. А вы предвидели, что это может случиться?

— Мне это не пришло в голову, во всяком случае, не в ту минуту. Возможно, по некотором размышлении, я догадался бы об этом. Никто не успел бы ей помешать. Она сделала это слишком быстро — да никто и не знал, что молоко было отравлено.

— И она его выпила.

— Вас это удивляет?

— Нет, от нее этого можно было ожидать. Настал момент, когда ей захотелось освободиться — от всего, что у нее осталось в жизни. Совсем как когда-то Верити захотелось сбросить бремя ее безоглядной и эгоистичной любви. Подумать только, как это странно: человек навлекает на себя наказание, которое так похоже на его преступление.

— Можно подумать, что вы сожалеете о ней больше, чем о девушке, которую она убила.

— Нет, — сказала мисс Марпл, — это жалость совсем другого рода. Верити мне жаль, потому что она потеряла все, когда счастье было совсем близко. Жизнь, полную любви и преданности, всецело посвященную своему избраннику, которого она любила всей душой.

Мне жаль ее потому, что она так много потеряла. Но она избежала тех мучений, которые выпали на долю Клотильды. Горе, отчаяние, страх — и зло, которое овладевало ею все больше и больше, и требовало пищи. Ей приходилось жить в этом аду. Страдание, боль отвергнутой любви, которую никогда не вернуть. Мало того, ей приходилось жить рядом с сестрой, которая подозревала, боялась ее. И еще ей приходилось жить рядом с девушкой, которую она не смогла отпустить.

— Вернее, не пожелала.

— Да. Она погребена в склепе, который приготовила ей Клотильда. Но она осталась в их доме, в их саду, и я думаю — Клотильда все время ощущала это. Может статься, она даже видела ее или ей чудилось, что она ее видит, когда выходила в сад, чтобы сорвать цветущую веточку полигонума. Должно быть, в эти минуты она чувствовала, что Верити совсем близко. Нет ничего страшнее этого наказания. Ничего страшнее…

Глава 23 Финал

— У меня от этой старушки прямо мороз по коже, — сказал сэр Эндрью Мак-Нил после того как распрощался с мисс Марпл.

— С виду — сама доброта, а пощады не жди, — подхватил помощник комиссара.

Профессор Вэнстед доставил мисс Марпл домой на автомобиле, который его поджидал, и вернулся к остальным — подвести итоги.

— Что вы о ней думаете, Эдмунд?

— Самая грозная из всех женщин, каких я знаю, — сказал министр внутренних дел.

— Беспощадная? — спросил профессор Вэнстед.

— Нет-нет, не в этом смысле, просто — устрашающая, я бы сказал.

— Немезида, — задумчиво произнес профессор Вэнстед.

— Те две женщины, — сказал чиновник из прокуратуры, — ну, вы знаете — два агента, которые ее охраняли, представьте, они рассказали о ней нечто совершенно необыкновенное. В тот вечер они без труда проникли в дом, затаились в маленькой комнатке внизу, пока все не поднялись наверх, потом одна вошла в спальню и спряталась в шкафу, а вторая осталась стеречь снаружи. Та, что была в комнате, рассказывает, что, когда она открыла шкаф, она увидела старую леди, которая сидела в постели с безмятежным видом и преспокойно разговаривала с той, которая собиралась ее убить — ни дать ни взять классная дама! И на плечи у нее была накинута пушистая розовая шаль. Они обе говорят, что были потрясены до глубины души.

— Пушистая розовая шаль, — сказал профессор Вэнстед. — Да-да, я припоминаю…

— Что припоминаете?

— Старину Рафиля. Он мне о ней рассказывал, а потом вдруг расхохотался.

Он сказал, что он запомнил кое-что на всю оставшуюся жизнь. Представляете — одна из самых смешных, полоумных старушенций, которых ему приходилось встречать, влетает в его комнату — там, в Вест-Индии, — вся закутанная в пушистый розовый шарф, и требует, чтобы он немедленно вставал — надо, мол, срочно предотвратить убийство. Он и говорит: «Что это вы тут распоряжаетесь?» А она ему в ответ заявляет, что она — Немезида. Немезида! Ни больше ни меньше. Представляете? Особенно мне понравилась эта деталь — розовый ажурный шарф. Просто замечательно!

— Майкл, — сказал профессор Вэнстед, — я хочу представить вас мисс Джейн Марпл, которая так много для вас сделала.

Молодой человек тридцати двух лет несколько недоверчиво посмотрел на седую хрупкую старушку.

— О… э-э-э. — сказал он смущенно, — я об этом слышал. Большое спасибо.

Он взглянул на Вэнстеда.

— Правда, что они собираются меня полностью реабилитировать, не помню, как это у них называется…

— Да. И ваше освобождение будет оформлено без проволочек. Очень скоро вы станете свободным человеком.

— О, — протянул Майкл довольно скептически.

— Наверно, вам пока не очень-то в это верится, — ласково сказала мисс Марпл, глядя на него пытливым взглядом. Она пыталась представить себе, каким он был примерно десять лет назад. Он и сейчас очень хорош собой — хотя груз этих лет и тюремный режим не могли не сказаться. Да, очень хорош. Когда-то, вероятно, был еще привлекательнее. Вероятно, был полон жизни, веселья, обаяния — все это осталось в прошлом, но, как знать, может быть, еще вернется. Рот безвольный, а глаза хорошей формы, с прямым, подкупающим взглядом — должно быть, он умело этим пользовался. Когда он смотрел вам в глаза и беззастенчиво обманывал, ему нельзя было не поверить, особенно если хотелось верить. Очень похож — кого же это он мне напоминает? — мисс Марпл порылась в своей памяти — ну, конечно же, Джонатана Биркина. Он еще пел в церковном хоре. Удивительно приятный у него баритон. Девушки просто теряли голову! И работа у него была очень приличная — клерком в фирме мосье Габриэля. Какая жалость, что случилась та маленькая неприятность с чеками.

— О, — снова сказал Майкл. И, смутившись еще больше, добавил: — Вы очень добры… что взвалили на себя столько хлопот.

— Мне было приятно этим заниматься, — сказала мисс Марпл. — Ну что ж, рада была с вами познакомиться. До свиданья. Надеюсь у вас все будет хорошо. Англия сейчас, конечно, переживает не лучшие времена, но уверена, вы найдете работу по душе.

— О да. Огромное спасибо. Я — я вам очень благодарен, честное слово. — Но его заверения звучали не очень-то убедительно.

— Вы должны благодарить не меня, — сказала мисс Марпл, — вы должны благодарить своего отца.

— Папочку? Ему всегда было не до меня…

— Ваш отец никогда не верил, что вы убийца, и, зная, что умирает, твердо решил добиться справедливости в вашем деле.

— Справедливости, — задумчиво повторил Майкл Рафиль.

— Да, ваш отец считал, что справедливость — превыше всего. Я думаю, он сам был очень справедливым человеком. В письме, в котором он предложил мне заняться этим расследованием, он написал мне одну фразу:

«Пусть как вода течет суд, и правда, как сильный поток».

— О! А что это значит? Это из Шекспира?

— Нет, из Библии — я тоже не сразу сообразила.

Мисс Марпл развернула небольшой плоский сверток, который принесла с собой.

— Мне передали вот это, — сказала она. — Сочли, что будет приятно — как память. Ну и в благодарность за то, что я смогла выяснить правду. Но, по-моему, вы имеете на это больше прав, чем я — разумеется, если вам это нужно. Хотя, возможно, вам будет тяжело…

Она протянула ему фотографию Верити Хант — ту самую, которую ей показывала Клотильда.

Он взял фотографию — и замер, глядя на нее, не поднимая глаз… Его лицо стало мягче, словно помолодело, потом чуть нахмурилось. Мисс Марпл молча наблюдала за ним. Профессор Вэнстед тоже наблюдал — только он смотрел на обоих — и на старую даму, и на молодого человека. Было очевидно, что это очень важный, поистине переломный момент.

Майкл Рафиль вздохнул и, медленно подняв голову, протянул фотографию мисс Марпл.

— Да, вы правы — она мне не нужна. Ту жизнь уже не вернешь — ее не вернешь — я не могу оставить это фото себе. Теперь я должен все начать сызнова. Вы… — он запнулся, посмотрел ей в глаза. — Вы понимаете?

— Да, — сказала мисс Марпл, — я вас хорошо понимаю. Желаю вам счастья и удачи в новой жизни, которую вы собираетесь начать.

Он распрощался и вышел.

— Да, — сказал профессор Вэнстед, — что-то я не заметил особого энтузиазма. Мог бы быть с вами менее сдержанным — за все, что вы для него сделали.

— О, не стоит об этом, — сказала мисс Марпл. — Я и не ожидала особой благодарности. Это бы смутило его окончательно. Видите ли, человеку становится очень не по себе, когда надо кого-то благодарить. И потом, страшновато начинать жизнь с нуля, на все смотреть другими глазами, прилаживаться… Мне кажется, он может еще выправиться. Он не ожесточился. Это очень важно. Я прекрасно понимаю девушку, которая полюбила его, вопреки всему… всем.

— Ну что ж, будем надеяться, что на этот раз он не собьется с пути.

— Хотелось, чтобы это было именно так, — сказала мисс Марпл. — Правда, редко кому удается совладать с собой… разве что… Остается надеяться, что он встретит хорошую девушку. Тогда ему будет легче…

— Знаете, что мне в вас особенно нравится? — сказал профессор Вэнстед, — это ваша восхитительная практичность.

— Скоро придет, — сказал мистер Бродрибб мистеру Шустеру.

— Да. Вот так история — нарочно не придумаешь, верно?

— Поначалу я в эту историю не верил, — признался мистер Бродрибб. — Грешным делом даже подумал, что бедняга Рафиль перед смертью немного свихнулся, со стариками такое бывает. Впрочем, он был не так уж и стар.

Загудел зуммер. Мистер Шустер взял телефонную трубку.

— А, пришла? Проводите ее сюда, — распорядился он. — Пришла. Ну и ну. Послать почтенную старушку шнырять по всей Англии в поисках того, о чем она представления не имеет! Кстати, оказалось, что та дамочка совершила не одно убийство, а целых три. Три! Каково, а?.. Тело Верити Хант нашли под холмиком в саду, в точности как наша старушка сказала. Она не была задушена, и лицо не тронуто.

— Удивительно, как это старушка сама осталась в живых, — сказал мистер Бродрибб. — В ее-то возрасте — ткни пальцем, и рассыплется.

— Похоже, за ней присматривали — пара агентов.

— Целых двое?

— Ну да — я об этом раньше не знал.

Мисс Марпл вошла в комнату в сопровождении секретарши.

— Примите мои поздравления, мисс Марпл, — сказал мистер Бродрибб, вставая ей навстречу.

— Наилучшие пожелания. Блестящая работа, — добавил мистер Шустер, пожимая ей руку.

Мисс Марпл скромно присела на стул по другую сторону стола.

— Я вам уже сообщила в своем письме, что выполнила все условия нашего договора. Я сделала то, о чем меня просили.

— Разумеется. Нам уже сообщили об этом. Мы получили депешу от профессора Вэнстеда, от Министерства юстиции и от полицейского управления. Вы блестяще справились с этим делом, мисс Марпл. Поздравляем вас.

— Я опасалась, что не смогу. Мне казалось, особенно вначале, что это очень трудно, почти невозможно.

— Да уж. Мне до сих пор кажется, что это было абсолютно невыполнимое дело. Не понимаю, как вам удалось.

— Одно могу сказать, — ответила мисс Марпл. — Если хочешь чего-то добиться, нужно немного терпения и упорства, вот и все — не так ли?

— Теперь давайте перейдем к деньгам. Отныне они в вашем распоряжении. Мы можем перевести их в ваш банк или, если угодно, посоветуем, куда вложить. Сумма довольно солидная.

— Двадцать тысяч фунтов, — сказала мисс Марпл. — Для меня это очень большие деньги. Просто огромные.

— Наши брокеры помогут вам — посоветуют, куда и на каких условиях вложить эти деньги.

— А я их не собираюсь никуда вкладывать.

— Но позвольте, вы же, без сомнения…

— В моем возрасте что-то откладывать не имеет смысла, — сказала мисс Марпл. — Понимаете, я уверена, что мистер Рафиль просто хотел, чтобы я могла позволить себе некоторые безрассудства, которые человеку со скромными доходами не по карману.

— Да, да, я вас понял, — сказал мистер Бродрибб. — В таком случае, мы переведем всю сумму в ваш банк?

— Банк Миддлтона, сто тридцать два, Хай-стрит, Сент-Мэри-Мид, — продиктовала мисс Марпл.

— У вас есть, должно быть, срочный вклад. Перевести на депозит?

— Конечно же нет, — сказала мисс Марпл. — Переведите на мой текущий счет.

— Но вы же не намерены…

— Намерена, — сказала мисс Марпл. — Я хочу иметь эти деньги на текущем счету.

Она встала и попрощалась, сердечно пожав адвокатам руки.

— Вы все же могли бы посоветоваться с менеджером вашего банка, мисс Марпл. Право же — как знать, в жизни бывают и ненастные дни…

— В ненастный день мне может понадобиться только мой зонтик, — сказала мисс Марпл.

Она снова пожала руки обоим джентльменам.

— Большое вам спасибо, мистер Бродрибб. И вам, мистер Шустер. За то, что предоставили мне всю необходимую информацию.

— Вы и вправду хотите положить все деньги на текущий счет?

— Ну да, — сказала мисс Марпл. — Видите ли, я собираюсь их прокутить. А почему бы нет? В жизни есть столько приятных вещей.

В дверях она обернулась и засмеялась. На миг мистеру Шустеру, обладавшему более живым воображением, чем мистер Бродрибб, почудилось, что перед ним мелькнул смутный образ: юная девушка, здоровавшаяся за руку с викарием на сельском празднике. В следующую минуту он понял, что его посетило воспоминание собственной далекой юности.

Но мисс Марпл в эту минуту напомнила ему ту самую девушку — юную, задорную, готовую радоваться жизни и веселиться напропалую.

— Мистер Рафиль непременно бы одобрил мои планы, — сказала мисс Марпл. — Можете не сомневаться.

И она вышла из комнаты.

— Немезида, — сказал мистер Бродрибб. — Так, кажется, прозвал ее Рафиль. Ну какая из нее Немезида? Ничего похожего. Как вы считаете?

Мистер Шустер покачал головой.

— Не иначе, как одна из шуточек мистера Рафиля, — сказал мистер Бродрибб.

СЛОНЫ ПОМНЯТ ВСЕ Elephants can remember 1972 © Перевод под редакцией А. Титова

Глава 1 Литературный ленч

Миссис Оливер посмотрелась в зеркало, бросила мимолетный взгляд на стоящие на камине часы — кажется, они здорово отстают, затем снова принялась изучать свою прическу У миссис Оливер была слабость — очень уж она любила менять прически Она перепробовала практически все от классической «помпадур»[291] до свободного стиля — это, когда волосы словно встрепаны встречным ветром, и вы отбрасываете локоны назад, открывая высокий лоб — лоб интеллектуалки (миссис Оливер надеялась, что у нее лоб интеллектуалки) Пробовала носить и аккуратные — чтобы волосок к волоску, и взбивать их в художественном беспорядке Честно говоря, сегодняшняя ее прическа особых хлопот не составляла, потому что миссис Оливер собиралась предпринять нечто из ряда вон выходящее — а именно, надеть шляпку.

Их у нее в верхнем ящике комода хранились целых четыре Две предназначались исключительно для бракосочетаний Когда вас приглашают на свадьбу, без шляпки не обойтись Одна была сделана из перьев Она плотно сидела на голове и отлично выдерживала любые перемены погоды, — если вдруг приходилось под дождем бежать от машины до церковных сводов или, что теперь случается куда чаще, до дворца бракосочетаний. Вторую, более изысканную, она надевала исключительно для летних свадебных церемоний, обычно назначаемых на вторую половину субботнего дня. Она вся состояла из цветов и воздушного шифона, а, кроме того на ней имелась желтая вуалетка, пришпиленная искусственным букетиком мимоз.

Прочие две годились, в общем, на любой случай. Ту, что была из светлого фетра, миссис Оливер называла «моя деревенская шляпа» — носить ее можно было с твидовым[292]костюмом, хоть темным, хоть светлым, к тому же поля были широкие, что очень удобно, хочешь — опустишь вниз, а можно и вверх поднять.

Еще у миссис Оливер для таких оказий имелся плотный шерстяной пуловер на случай холодов и тоненький для теплой погоды, и шляпа по цвету подходила и к тому, и к другому. Однако, хотя пуловеры она носила очень часто, шляпа ей ни разу не понадобилась. Сами посудите — ну к чему вам шляпа, если вы поехали в деревню пообедать с друзьями?

Четвертая шляпа была самая дорогая и отличалась бесспорными и очевидными преимуществами. Миссис Оливер иногда казалось, что причина этих преимуществ кроется именно в солидной цене. Шляпа представляла собой нечто вроде тюрбана из нескольких слоев разноцветного бархата — приятных приглушенных тонов, которые к лицу всем и подойдут к чему угодно.

Миссис Оливер призадумалась и решила призвать на помощь служанку.

— Мария, — окликнула она, потом погромче. — Мария! Поди-ка сюда на минутку.

Мария тотчас же явилась. Она привыкла к тому, что миссис Оливер советуется с ней по поводу того, что бы ей такое надеть.

— Собираетесь пойти в своей шикарной шляпе? — заметила Мария.

— Да, — сказала миссис Оливер. — Я только хотела спросить, может, лучше надеть ее наоборот?

Мария отступила на шаг.

— Но ведь она у вас и так задом наперед.

— Это я и сама знаю, — отпарировала миссис Оливер. — Просто мне показалось, что так намного лучше.

— С чего бы это? — недоуменно спросила Мария.

— Наверное, так было задумано. Только вот продавщица, видимо, не была в курсе, — заключила миссис Оливер.

— И все-таки почему вам кажется, что так оно лучше?

— А потому что с этой стороны такое умопомрачительное сочетание голубого с темно-коричневым — гораздо Приятнее, чем спереди, где зеленый с красным и шоколадным.

С этими словами миссис Оливер сняла шляпку, потом снова надела ее, как положено, затем перевернула задом наперед и наконец попробовала пристроить боком — но так не понравилось ни ей самой, ни Марии.

— Нет, так не годится, слишком широко. Вам это не к лицу, видите? Да такое никому не к лицу…

— Да, что-то не то. Ладно, надену ее как положено.

— Как положено всегда надежнее, — философски заметила Мария.

Миссис Оливер стащила шляпку с головы. Мария помогла ей облачиться в легкое шерстяное платье приятного терракотового цвета, потом посмотрела, как сидит вновь водруженная на голову хозяйки шляпка.

— Ну до чего же вы нарядная — прямо загляденье! — сказала Мария.

Вот что нравилось миссис Оливер в ее служанке больше всего. Если есть хоть малейший повод сделать кому-нибудь комплимент — она его не упустит.

— Будете на этом вашем литературном ленче речь говорить? — спросила Мария.

— Речь! — На лице миссис Оливер отразился ужас. — Какую речь? Ты же знаешь, что я никогда не говорю речей.

— А я думала, на этих самых собраниях всегда речи говорят. Да еще на таких важных — лучшие писательницы семьдесят третьего года — у нас ведь нынче семьдесят третий, да?

— Да кому нужны мои речи? — сказала миссис Оливер. — К тому же там будут те, которых медом не корми, а дай произнести речь, им наверняка это куда лучше удается, чем мне.

— Да стоит вам только захотеть, как вы тут же их всех за пояс заткнете, — сказала Мария, принимая на себя роль змея — искусителя.

— Вот уж нет, — сказала миссис Оливер. — Я знаю свои возможности. Речи определенно не по моей части, я сразу начинаю так волноваться, что наверняка или начну заикаться, или словно заезженная пластинка твердить одно и то же. Мало того, что я буду испытывать дискомфорт — я и выглядеть буду как черт-те знает что. И дело вовсе не в том, что мне не хватает слов Очень даже хватает, когда записываю на магнитофон или диктую. Но вот когда произношу речь..

— Ну и ладно Надо думать, все обойдется Не переживайте А завтрак-то, наверное, будет торжественный, много будет известных людей?

— Чересчур много, — откликнулась миссис Оливер замогильным голосом. — И очень даже торжественный.

И подумала про себя: «И чего я тащусь на это сборище?» Некоторое время она старалась найти ответ, потому что всегда предпочитала заранее все обдумать, чтобы потом не терзаться запоздалыми сожалениями.

— Пожалуй, — сказала она уже вслух, когда Мария вдруг вспомнила, что у нее закипает варенье и впопыхах понеслась на кухню, — мне просто хочется посмотреть, как это все происходит. Ведь меня то и дело приглашают на эти завтраки, а я так ни разу и не сподобилась.

Миссис Оливер с блаженным вздохом доедала торт со взбитыми белками Это было ее любимое лакомство — вполне достойное завершение изысканного ленча «Все же надо быть поосторожнее с этими белками, — думала она, — не увлекаться, беречь зубы. Конечно, хорошо, что они никогда не болят, белые и выглядят как настоящие И тем не менее они не настоящие А подделка всегда хуже оригинала Хорошо собакам, у них зубы крепкие, как слоновая кость, а у людей что? Обыкновенная эмаль. А искусственные и вовсе из пластмассы. И все время приходится об этом помнить — чтобы не попасть в смешное положение, когда ты ешь салат, или миндаль, или шоколад с орешками. Ну и разные там тянучки и карамель. И еще очень опасны взбитые, подсушенные в духовке белки — меренги, в которые так приятно вонзить зубы, а вот вытащить уже сложнее» Она снова блаженно вздохнула и отправила в рот последний кусок Ленч получился на славу, ничего не скажешь.

Миссис Оливер любила иногда себя побаловать Она была очень довольна угощением. Да и компания ей пришлась по душе Этот торжественный завтрак был устроен в честь известных дам-писательниц, но, к счастью, одними дамами дело не ограничилось.

Пригласили и коллег-мужчин, и критиков, и тех, кто просто любит почитать. Миссис Оливер усадили между двумя очаровательными собеседниками Поэт Эдвин Обин, стихи которого она очень любила, оказался удивительно интересным человеком, ему было что порассказать о своих путешествиях и приключениях, литературных опытах, и не только… К тому же он был знатоком ресторанов и гурманом, так что они с упоением обсуждали разные деликатесы, не касаясь литературных тем.

Сэр Уэсли Кент, сидевший с другой стороны, тоже был очень приятным соседом. Он наговорил множество лестных слов о ее книгах, но сумел сделать это настолько тактично, что она даже не смутилась — а ведь остальные сразу же заставляли ее краснеть Он даже рассказал, почему ему нравится та или иная книга, и это был отзыв человека тонкого и понимающего, а посему миссис Оливер воспринимала его благосклонно. Все-таки куда приятней получать похвалы от мужчин, подумала миссис Оливер. Женщины не знают меры. О Боже, что иногда писали ее поклонницы! Впрочем, им часто не уступали в экзальтации чувствительные юноши, особенно из южных стран. Буквально на прошлой неделе она получила письмо, которое начиналось так: «Читая вашу книгу, я понял, какая вы благородная женщина». Ее очередной роман «Вторая золотая рыбка» вызвал у ее поклонника такой бурный восторг, что миссис Оливер даже немного расстроилась, настолько он был неуместным. Нет, излишней скромностью она не отличалась Ее детективные романы действительно неплохи — именно в рамках жанра. Какие-то менее удачны, какие-то очень даже ничего. Но она никак не могла понять, каким образом по ним можно сделать вывод, что она благородная женщина! Вот уж действительно неисповедимы читательские фантазии. Она была скорее удачливой женщиной, потому что небеса наградили ее счастливым даром — писать то, что доставляло удовольствие людям Да, тут ей очень повезло.

Так что торжественное мероприятие оказалось не таким уж тягостным, а отчасти даже приятным — полакомилась меренгами, поболтала со славными людьми Пора было вставать из-за стола и идти со всеми в другую комнату пить кофе — обычно люди с удовольствием пользуются возможностью пообщаться с новыми людьми. Но для миссис Оливер приближался опасный момент, она уже знала это по горькому опыту. Именно сейчас на нее накинутся присутствующие здесь любительницы детективов, и она тут же сделается неподобающе косноязычной — а что можно ответить на все эти «охи» и «ахи»? Разговор обычно очень напоминает диалог из разговорника для туристов:

«Я просто не могу не сказать вам, в каком восторге я от ваших книг — это что-то потрясающее!»

Ответ польщенного автора:

«О, вы так добры. Я очень тронута».

«Вы не поверите, но я мечтала о встрече с вами почти целый год! Я необыкновенно счастлива!»

«О, как это мило с вашей стороны. Очень, очень мило».

Вот такая глубокомысленная беседа. Причем почему-то никто не решается завести речь о чем-то кроме ваших книг или в крайнем случае книг вашей собеседницы, если таковые имелись и вам случилось их читать. В такие минуты миссис Оливер напоминала себе муху, которая угодила в паутину, из которой никак не возможно выпутаться. Некоторые ее коллеги умели повернуть разговор в нужное русло и только радовались восхищенным речам, но миссис Оливер с горечью сознавала, что ей на это рассчитывать не приходится. Как-то раз ее приятельница, итальянка, попыталась поучить ее уму-разуму.

— Я слушала вас, — сказала Альбертина своим чудесным, низким, таким неанглийским голосом, — я слушала, что вы говорили тому молодому человеку, который брал у вас интервью. У вас совсем-совсем нет гордости, а вы должны гордиться своей работой. Вы должны говорить: «Да, я пишу хорошо. Я пишу лучшие детективные романы».

— Но я вовсе не лучше других, — сразу возразила миссис Оливер. — Конечно, я пишу не так уж плохо, но…

— Ах, ну разве так можно: «не так плохо»! Вы должны соглашаться, что пишете просто замечательно, даже если сами так не считаете.

— Знаете что, Альбертина, — сказала тогда Оливер, — а почему бы вам не дать интервью всем этим газетчикам? У вас бы это отлично получилось. Вы не могли бы хоть разок выдать себя за меня, а я бы послушала находясь где-нибудь рядом, а?

— А что — я, пожалуй, бы справилась. Только они бы сразу сообразили, что это не вы. Они же видели ваши портреты. Но в любом случае вы должны говорить: «Да-да, я прекрасно знаю, что пишу лучше всех». Всем и каждому. Пускай они раструбят об этом на весь мир. Невыносимо слушать, как вы что-то бормочете — будто извиняетесь за то, что вы такая, как есть. Так нельзя, понимаете?

Миссис Оливер очень напоминала себе тогда актрису-дебютантку, которая никак не может осмыслить свою роль, и режиссер — то есть Альбертина — уже отчаялся и понял, что она абсолютно неспособна выполнять его указания… Но здесь, судя по всему, особых трудностей не предвидится. Конечно, несколько дам-охотниц уже подстерегают ее и осторожненько подкрадываются. Но ничего, она встретит их с любезной улыбкой и прочувствованно произнесет: «Очень, очень тронута. Приятно слышать, что твои книги приносят людям радость».

Просто вытащить из памяти давно апробированные слова, уже нанизанные, как бусины, в нужном порядке. И тут же постараться уйти.

Она обвела глазами стол — ведь кроме надоедливых поклонниц тут могли оказаться и друзья. А, вон там Марина Грант, с ней всегда так весело. Да, надо поторопиться. Сейчас все разбредутся кто куда — усядутся на диваны, за кофейные столики, по укромным уголкам. Она заставила себя встать. Миссис Оливер опасалась, что среди ее поклонниц найдется и такая, от которой не сбежишь. Особенно если толком не помнишь, знакома ты с этой дамой или нет. Дурные предчувствия оправдались. Рядом вдруг возникла настоящая великанша. И зубы у нее были большие, крепкие, как у хищника. Французы назвали бы ее une femme formidable[293], но более сдержанные англичане ограничились бы более нейтральным словом. Если она даже и не была знакома с миссис Оливер, то спастись было уже нереально.

— О, миссис Оливер, — начала она неожиданно писклявым голосом. — Наконец-то! Я так мечтала вас увидеть! Я обож-ж-жаю ваши книги. И мой сын тоже. А мой муж непременно берет их с собой в дорогу. Давайте-ка присядем. Мне надо с вами о многом поговорить.

«Так, — подумала миссис Оливер, — она явно не из тех, с кем мне хотелось бы пообщаться. Впрочем, какая разница.»

И она покорно побрела за этим полицейским в юбке к диванчику в противоположном углу. Ее новая знакомая взяла одну чашечку кофе для себя, а вторую поставила перед миссис Оливер.

— Вот так. Теперь можно и побеседовать. Я думаю, мое имя ничего вам не скажет. Я — миссис Бартон-Кокс.

— В самом деле? — пробормотала миссис Оливер, как всегда, впав в легкую панику. Миссис Бартон-Кокс? Тоже писательница? Нет, едва ли. Но эту фамилию она где-то слышала. Что-то смутно знакомое… Может, она пишет о психологии? И не имеет отношения ни к беллетристике, ни к фельетонам, ни к детективам. Может, это какая-нибудь полоумная, увлеченная политикой? Ну, тогда волноваться не о чем. Надо просто подождать, а когда она разговорится, время от времени вставлять: «Ах, как интересно!»

— Вы, вероятно, очень удивитесь, когда услышите то, что я вам скажу, — заявила миссис Бартон-Кокс. — Так знайте, когда я стала читать ваши книжки, то сразу поняла, что вы умеете сочувствовать людям и отлично понимаете человеческую натуру. Вот, решила я, вот единственный человек, который сумеет ответить на мой вопрос. Да, вы, и никто другой.

— Вряд ли я смогу… — смущенно начала миссис Оливер, пытаясь придумать как можно более убедительное возражение.

Миссис Бартон-Кокс макнула кусок сахару в кофе и с хрустом разгрызла его, как хищник разгрызает кость. «Вот это зубы, — мелькнуло в голове у миссис Оливер. — Крепкие, как слоновая кость. Такие зубы у собак, моржей и, само собой, у слонов. А у моржей и слонов есть еще и бивни». Миссис Бартон-Кокс тем временем продолжала:

— Но сначала я хотела бы кое-что уточнить: у вас ведь есть крестница? Некая Селия Равенскрофт?

— О! — Миссис Оливер была приятно удивлена. Она надеялась, что разговор о крестнице будет более интересным, чем о детективах. Крестниц у нее было множество — да и крестников тоже. Признаться, с годами она все реже и реже их вспоминала, а кое-кого и вовсе не помнила. Конечно, пока они были маленькими; она исполняла все обязанности крестной матери — посылала им игрушки к Рождеству, навещала их и их родителей, приглашала погостить на школьные каникулы, присутствовала на выпускных вечерах. А в особо торжественных случаях — будь то двадцать первый день рождения[294] или свадьба — делала подобающие статусу крестной подарки. После чего крестники и крестницы отходили на средний, а то и дальний план. Они заводили семьи, после чего уезжали за границу: работали в посольствах, или преподавали в тамошних школах, или активно погружались в общественную жизнь. Как бы то ни было, они постепенно исчезали из ее жизни. Впрочем, иногда они вдруг снова появлялись на горизонте, и миссис Оливер приятно было с ними пообщаться. Но иногда ей с трудом удавалось вспомнить, когда же она видела их в последний раз, кто их родители и почему ее вообще пригласили в крестные.

— Селия Равенскрофт, — сказала миссис Оливер, героически напрягая память. — Ну разумеется.

Не то чтобы она сумела представить себе эту Селию, разве что в самом раннем детстве. Во время крещения. Ей тогда посчастливилось купить прелестное серебряное ситечко времен королевы Анны — подарок младенцу. Вещь полезная и практичная. Сгодится и на тот случай, если крестнице вдруг понадобятся наличные — его можно будет продать за вполне приличную сумму. Да, антикварное ситечко она помнила отлично. Заплатила за него семнадцать фунтов одиннадцать шиллингов. Проба «Британия»[295]. Все эти ситечки, серебряные кофейники и крестильные чаши вспомнить было куда легче, чем самого ребенка.

— Да, — повторила она. — Да, само собой. Боюсь, что мы с Селией давно не виделись. Очень давно.

— Понятно. Конечно, она — очень импульсивная девушка, — заявила миссис Бартон-Кокс. — Сегодня думает одно, завтра — другое. Разумеется, очень образованна, университет закончила с отличием, однако… это ее увлечение политикой… конечно, в наше время все молодые люди интересуются политикой.

— Боюсь, я довольно далека от политики, — сказала миссис Оливер, которая действительно на дух ее не переносила.

— Дело в том, что я хотела бы кое-что у вас спросить. Без околичностей. Уверена, что вы меня поймете. Все говорят, что вы сама доброта и всегда готовы помочь.

«Уж не собирается ли она одолжить у меня денег?» — встревожилась миссис Оливер — ей такие подходцы были не в диковинку.

— Вы должны понять, насколько это для меня важно. Я… я просто обязана во всем разобраться. Ведь Селия собирается замуж — вроде бы уже все решено — за моего сына Десмонда.

— Ах, вот как! — умильно пробормотала миссис Оливер.

— Во всяком случае, такие у них планы. Само собой, надо же хоть что-то знать о будущей невестке, особенно меня интересует одно обстоятельство. Должно быть, я вас шокирую — вот так, ни с того ни с сего, начинаю расспрашивать, и я бы не в коем случае… поверьте, никогда бы не решилась вот так заговорить с совершенно незнакомым человеком… но я чувствую, что вы мне не чужая, дорогая миссис Оливер.

«И очень жаль», — подумала миссис Оливер. Она уже начинала нервничать и пыталась угадать, в чем дело. Может, у Селии родился — или скоро родится незаконный ребенок, и дама рассчитывает выведать у нее какие-то подробности. «Только этого не хватало… Впрочем, я с ней не виделась уже лет пять, — подумала миссис Оливер, — значит, Селии сейчас уже двадцать пять Значит, я с чистой совестью могу сказать, что я не в курсе дела».

Миссис Бартон-Кокс наклонилась к ней поближе, тяжело дыша от возбуждения.

— Расскажите мне все, очень вас прошу. Я уверена — вам все известно или, по крайней мере, вы догадались, как все было на самом деле. Так кто же кого убил — мать отца или отец мать?

Миссис Оливер ожидала чего угодно, только не этого. Она в полной растерянности смотрела на миссис Бартон-Кокс.

— Но я не… — Она запнулась. — Я не понимаю… То есть почему это вы решили, что…

— Дорогая миссис Оливер — вы не можете не знать..

Это был очень громкий процесс. Конечно, уже лет десять прошло, а то и все двенадцать, но в свое время о нем все были наслышаны. Я уверена, что вы вспомните, должны вспомнить!..

Миссис Оливер лихорадочно обдумывала ситуацию. Селия — ее крестница. Да, это так. Мать Селии — ну да, Молли Престон Грей, была приятельницей миссис Оливер — не то чтобы очень близкой… А замуж Молли вышла за военного, за сэра — как его там — Равенскрофта. Или он был послом? Попробуй теперь вспомни. Она даже не помнила точно, была ли подружкой невесты на свадьбе. Кажется, была. Свадьба была вполне торжественной — в Гарде Чепел или где-то еще. Как же быстро все эти подробности улетучиваются! После этого она с ними не встречалась много лет — они были за границей… но где? На Ближнем Востоке? В Персии? Ираке? Или в Египте? Малайе? Она почти с ними не виделась, только в их редкие наезды в Англию. Смутные воспоминания о родителях Селии напоминали старые, выцветшие фотографии. Вроде бы кто-то знакомый, но лица узнать почти невозможно. Ни одной мало-мальски запомнившейся встречи или разговора… Сэр Равенскрофт и леди Равенскрофт, урожденная Молли Престон Грей. Однако… Миссис Бартон-Кокс все еще сверлила ее взглядом. И была явно возмущена тем, что она настолько некомпетентна: не может вспомнить такое скандальное дело.

— Кто кого убил? Вы хотите сказать, что оба они убиты? Значит, это все-таки был несчастный случай?

— Нет-нет. Ничего подобного. Это произошло на взморье. Кажется, в Корнуолле[296]. Где-то, где много скал… В общем, у них там был свой дом. Обоих нашли на скале у обрыва, и оба были застрелены, представьте себе. Но полиция никак не могла разобраться — то ли жена убила мужа, а потом покончила с собой, то ли муж застрелил жену и сам застрелился. Они пытались разобраться — гильзы, характер ран и прочее, — но так и не поняли, в чем там было дело. В конце концов решили, что это — двойное самоубийство. А какой вынесли вердикт[297], не помню. То ли неосторожное обращение с оружием, то ли что-то еще в этом роде. Но все, конечно, догадывались, что это произошло не спонтанно, в то время о многом поговаривали, сами понимаете…

— Должно быть, сплошные фантазии, — сказала со слабой надеждой миссис Оливер.

— Вряд ли… хотя, конечно, трудно судить. Кто-то пустил слух, что они поссорились в тот день или накануне, одни намекали, что тут замешан другой мужчина, другие — что женщина. Поди разберись, где тут правда, а где вымысел. По-моему, дело замяли, потому что генерал Равенскрофт занимал довольно высокий пост. Сказали, что в тот год он лечился в санатории и был очень подавлен или болен, так что сам не понимал, что делает.

— Сожалею, — произнесла миссис Оливер подчеркнуто твердым голосом, — но мне об этом решительно ничего не известно. Они действительно мои хорошие знакомые, но я понятия не имею, что там произошло, и уж конечно не знаю никаких подробностей. Честно говоря, я даже представить не могу, что же случилось…

«А уж если говорить начистоту, — подумала миссис Оливер, досадуя, что у нее не хватит храбрости сказать это вслух, — с твоей стороны самая настоящая наглость расспрашивать меня о том, чего я и сама не знаю!»

— Мне необходимо знать, — твердила свое миссис Бартон-Кокс.

Она прикрыла глаза, чем-то напоминавшие жесткие мраморные шарики.

— Поймите же! Ведь мой мальчик, бесценное мое сокровище, собирается жениться на Селии.

— Очень жаль, но я ничем не могу помочь, — сказала миссис Оливер. — Я ничего не знаю.

— Но вы должны знать, — сказала миссис Бартон-Кокс. — Вы же пишете такие чудесные книжки, вы все знаете о преступлениях. Кто их совершает и по какой причине. Вы ведь так хорошо изучили характеры людей, что сразу распознаете, кто есть кто на самом деле; распознаете то, что скрыто от посторонних глаз.

— Я ничего не знаю, — повторила миссис Оливер уже довольно жестко.

— Но мне, кроме вас, больше не к кому обратиться! Не могу же я пойти с расспросами в полицию — столько лет прошло, да и что они могут сказать — ведь тогда так старались замять это дело. Но у меня просто сердце не на месте: я должна докопаться до истины.

— Я пишу всего лишь книги, — холодно сказала миссис Оливер. — А это сплошные фантазии, от начала и до конца. Я никак не связана ни с их убийцами, ни с полицейскими, которые вели это дело. Так что я никоим образом не смогу вам помочь.

— Но вы ведь можете расспросить свою крестницу.

— Селию?! — Миссис Оливер даже опешила. — Помилуйте! Она ведь была еще ребенком, когда это случилось!

— Ну и что? Не сомневаюсь, что она все знает, — сказала миссис Бартон-Кокс. — Дети всегда все знают о своих родителях, даже если те что-то скрывают. А вам она скажет. Я уверена. Выложит всю правду.

— Но почему бы вам самой не спросить у нее? Это было бы разумнее всего.

— Вряд ли я могу себе это позволить, — вздохнула миссис Бартон-Кокс. — Видите ли, Десмонду это наверняка не понравится. Понимаете — все, что касается Селии, он принимает чересчур близко к сердцу… А вы как-никак ее крестная.

— Но это не дает мне права вторгаться в ее жизнь, — отрезала миссис Оливер и демонстративно посмотрела на часы. — Однако как затянулся этот дивный ленч! — сказала она. — Мне пора. У меня очень важная встреча. Всего хорошего, миссис… э-э… Бедли-Кокс, простите, что не оправдала ваших надежд — вопрос уж очень деликатный. И потом, неужели это так важно?

— Для меня — чрезвычайно!

В этот момент мимо проходила одна писательница, с которой миссис Оливер была хорошо знакома. Она вскочила и схватила ее за руку.

— Луиза, дорогая, как я рада вас видеть! Оказывается, вы тоже здесь.

— О! Ариадна, сколько лет, сколько зим! По-моему, вы похудели, ведь так?

— Вы всегда мне льстите, — сказала миссис Оливер, схватив приятельницу под руку и увлекая ее подальше от диванчика. — Я очень спешу — у меня важная встреча.

— Кажется, вас заарканила эта ужасная особа? — спросила приятельница, оглядываясь через плечо на миссис Бартон-Кокс.

— Она задавала мне совершенно немыслимые вопросы, — сказала миссис Оливер.

— Вот как. И вы смогли ей ответить?

— Нет. Пристала ко мне с тем, что меня вовсе не касается. И совершенно мне неизвестно. А если бы даже и было известно, я бы ничего ей не сказала.

— Значит, вы обсуждали что-то интересное?

— Пожалуй, — сказала миссис Оливер, которую внезапно осенила одна идея, — пожалуй, это и впрямь могло бы оказаться интересным, но…

— Она встала и вот-вот кинется следом за вами, — заметила ее собеседница. — Пойдемте-ка отсюда. Кстати, я могу вас куда-нибудь подбросить, если вы не на машине.

— Я никогда не езжу по Лондону на машине — такая морока с парковкой…

— Кому вы говорите! Сплошная нервотрепка!

Миссис Оливер со всеми распрощалась, пробурчав все положенные благодарности и выразив все восторги — вполне искренние и пылкие, и вскоре уже ехала в машине приятельницы по Лондонской площади.

— Вам на Итон Террас, верно? — спросила великодушная приятельница.

— Да, — ответила миссис Оливер. — Но сначала мне нужно кое-куда заскочить — это кажется, где-то в Уайтрайерс Мэншнз. Точное название не помню, но могу показать.

— Знаю, многоквартирные дома. Довольно современный район. Весь расчерчен на квадраты, и дома как кубики.

— Да-да, мне туда, — сказала миссис Оливер.

Глава 2 Первое упоминание о слонах

Не застав своего друга Эркюля Пуаро дома, миссис Оливер была вынуждена прибегнуть к помощи телефона.

— Вы сегодня будете дома? — сразу без церемоний спросила она, и в этот момент ее пальцы выбивали по столу нервную дробь.

— Если не ошибаюсь, это…

— Ариадна Оливер, — сказала миссис Оливер, которую каждый раз чрезвычайно удивляло то, что мосье Пуаро не узнал ее — ей всегда казалось, что друзья должны узнавать ее голос с первого слова.

— Да, сегодня вечером я буду дома. Насколько я понял, вы хотите осчастливить меня своим визитом?

— Вы, как всегда, очень галантны, только я не уверена, что так уж и осчастливлю.

— Всегда рад видеть вас, chere Madame[298].

— Ну, не знаю, не знаю, — сказала миссис Оливер. — На этот раз я, кажется, буду здорово вам докучать. Расспросами. Мне надо знать ваше мнение…

— Всегда к вашим услугам, — любезно сказал Пуаро.

— Тут возникли кое-какие проблемы, — сказала миссис Оливер. — Я тут думала… но не знаю, что и делать.

— И решили повидаться со мной? Я польщен. Весьма польщен.

— Когда вам удобно? — спросила миссис Оливер.

— В девять. Выпьем по чашечке кофе, или — если угодно — по стаканчику гренадина[299] или Sirop de Chassis[300]. Нет-нет, этого вы не любите. Я помню.

— Джордж, — обратился Пуаро к своему неоценимому слуге и помощнику, — сегодня вечером нас почтит своим визитом миссис Оливер. Угостим ее кофе и, пожалуй, каким-нибудь ликером. Я, правда, никак не могу запомнить, какой именно она любит.

— Я видел, как она пила вишневый, сэр.

— А еще, припоминаю, creme de menthe. Но вишневый, кажется, ей больше по вкусу. Ну что ж, прекрасно, — сказал Пуаро. — Быть посему.

Все время пока Пуаро обедал, он размышлял, что же такое стряслось, что за проблемы заставили миссис Оливер на ночь глядя тащиться к нему в гости. Касаются эти проблемы ее лично, или речь пойдет о каком-то преступлении? От миссис Оливер можно ожидать чего угодно. Она умела делать проблему из всего — из любого совершенно заурядного события. Впрочем, порою выяснялось, что заурядное оно только на первый взгляд. Во всяком случае, встревожена она не на шутку. «Ну ничего, — сказал себе Пуаро, — как-нибудь разберемся». Ему всегда удавалось поладить с миссис Оливер. Хотя порой она выводила его из себя, он был к ней совершенно искренне привязан. Им пришлось вместе пережить столько житейских передряг. Кстати, сегодня он что-то читал о ней в утренней газете — или это было в вечерней?

Надо бы припомнить, что там писали. А, что-то о писательском сборище.

Ровно в девять Джордж доложил о приходе миссис Оливер. Было сразу видно, что она чем-то взволнована. Ее прическа очень напоминала воронье гнездо, хотя изначально была, видимо, просто идеальной. В минуты сильного волнения миссис Оливер имела обыкновение поправлять волосы, то и дело запуская в них обе пятерни. Пуаро заботливо усадил ее в кресло, собственноручно налил кофе и подал рюмочку с вишневым ликером.

— Ах! — произнесла миссис Оливер, вздохнув так, словно у нее с души свалился огромный камень. — Вы, наверно, подумаете, что это очень глупо, но все же…

— В газетах пишут, что вы сегодня посетили литературный ленч. В честь каких-то писательниц, что-то в этом роде… А я-то думал, что вы на такие мероприятия не ходите.

— В первый и последний раз, — сказала миссис Оливер, — больше меня туда не заманишь.

— Пришлось не сладко? — сочувственно спросил Пуаро.

Ему было известно, насколько болезненно реагировала миссис Оливер на комплименты. Восторженные похвалы читателей приводили ее в страшное замешательство. Как-то она ему призналась, что никогда не знает, как ей на это ответить.

— Вам там не понравилось?

— Почему же — поначалу все было очень мило, но потом начались неприятности…

— A-а. Потому вы и решили повидаться со мной?

— Да, но захотите ли вы мне помочь? Я совсем не уверена, что вас заинтересует эта история. Да мне и самой не очень-то хочется в этом копаться. И все же интересно, что вы скажете по этому поводу. И еще… как бы вы поступили на моем месте.

— Ну насчет последнего могу сказать сразу: я, Эркюль Пуаро, всегда знаю, как я поступил бы на своем месте. Но предугадать ваши действия я решительно не в состоянии, хотя и знаю вас достаточно хорошо.

— Пора бы научиться предугадывать, — шутливо проворчала миссис Оливер. — Все-таки мы так давно знакомы…

— Лет двадцать?

— Не могу сказать. В жизни не получалось запомнить каких-либо дат — ни года, ни числа. Тридцать девятый помню, потому что началась война[301], а вот других каких-то ярких… или странных событий…

— Вернемся к началу нашего разговора. Итак, вы посетили литературный ленч. И вам там не понравилось.

— Сам ленч мне очень даже понравился, а вот то, что произошло позже…

— Ну ясно, вас обступили поклонники, — ласково подсказал Пуаро — так обычно действует врач, пытаясь выведать у больного симптомы его болезни.

— Не успели. Потому что ко мне вдруг подскочила одна весьма напористая дама, просто настоящая гренадерша. Такие обожают всеми командовать — и от них просто невозможно избавиться. Смотрят на тебя, как на какого-нибудь диковинного жука… или бабочку — только сачка в руках и не хватает. Она полностью отрезала мне дорогу к отступлению, усадила на какой-то куцый диванчик и стала расспрашивать про мою крестницу.

— А, понимаю. Эта крестница — ваша любимица?

— Да я ее уже несколько лет не видала, — честно призналась миссис Оливер. — Не могу же я за всеми уследить. А потом эта особа такое спросила… Она требовала, чтобы я… Боже ты мой, прямо язык не поворачивается…

— Не волнуйтесь, — мягко сказал Пуаро. — Эркюлю Пуаро можно сказать все что угодно. Рано или поздно мне все всё рассказывают. Я ведь иностранец, и меня можно не принимать всерьез.

— А ведь вам и вправду все как-то проще рассказывать, — сказала миссис Оливер. — Понимаете, она стала меня расспрашивать про родителей моей крестницы. Выяснять, кто кого убил — мать отца или отец мать…

— Простите, как вы сказали?

— Да я и сама знаю, что все это как-то дико. Честно Говоря, я даже подумала, что у нее что-то не в порядке с головой?

— Убила ли мать вашей крестницы своего мужа или, наоборот, он убил ее? Я правильно вас понял?

— Абсолютно, — сказала миссис Оливер.

— И что же, есть соответствующие факты? Там действительно кто-то кого-то убил.

— Во всяком случае, оба были застрелены, — сказала миссис Оливер. — Возле скалы. Не помню, где именно — то ли в Корнуолле, то ли на Корсике. В общем, где-то на побережье.

— Значит, то, что она сказала — правда?

— Разумеется, что-то там есть. Но с той поры прошло много лет. Ладно, у каждого свои странности… но с какой стати она хотела это выяснить у меня?

— Вы же пишете детективные романы, — сказал Пуаро. — Держу пари, она сказала вам, что вы знаете все о преступлениях. Но родители вашей крестницы… они что, действительно были застрелены?

— Да, такая вот трагедия. Проза жизни… Событие произошедшее в реальности… Ну да ладно, попробую вам рассказать все по порядку — что смогу вспомнить. Конечно в свое время эта история была у всех на устах. Произошло это примерно… да, лет двенадцать тому назад. Не меньше. Ну так вот. Мать Селии училась со мной в одной школе, одно время мы были с ней даже дружны. По мужу она Равенскрофт. Сэр Алистар Равенскрофт и леди Равенскрофт. Дивная пара. Он был в чине полковника или генерала. Они друг с другом не расставались, весь мир объездили. Купили дом — где-то за границей — где точно, не помню. И вдруг, как гром среди ясного неба — вся эта газетная шумиха. Убил ли их кто? Или они… сами? Кажется, в доме нашли револьвер… Да что это я… про револьвер. Попробую рассказать о них самих. Виделись мы правда не слишком часто…

Миссис Оливер постаралась более или менее связно изложить то, что у нее сохранилось в памяти. Пуаро время от времени задавал вопросы, уточняя отдельные детали.

— Но зачем? — задумчиво спросил он, выслушав рассказ. — Зачем этой вашей гренадерше понадобилось ворошить прошлое?

— Вот это-то я и хочу выяснить, — сказала миссис Оливер. — Думаю, мне удастся разыскать Селию. Конечно, если она по-прежнему живет в Лондоне, а не переехала… в Кембридж[302], или в Оксфорд[303] — она вроде бы имеет ученую степень и где-то читает лекции… или ведет семинары, в общем, преподает. Очень современная девушка. Хороводится с длинноволосыми юнцами в немыслимых одежках. Что же касается наркотиков — думаю, этим она не балуется. Она вроде бы вполне довольна жизнью. Изредка дает о себе знать. Посылает открытки к Рождеству, иногда звонит. Я тоже — иногда, нельзя же только и думать что о своих крестниках… Ей, кстати, уже двадцать пять.

— Не замужем?

— Нет. Но, судя по всему, как раз собирается — за сыночка этой самой миссис — как ее там? — миссис Бриттл — нет, Бартон-Кокс. По крайней мере, так она представилась.

— И эта Кокс не желает, чтобы ее сын женился на девушке, у которой таким образом погибли родители?

— Видимо, — сказала миссис Оливер. — Других объяснений мне в голову не приходит. Но Боже, ей-то какая разница, кто кого убил?

— Есть над чем призадуматься, — сказал Пуаро. — Любопытно, весьма любопытно. Я имею в виду не супругов Равенскрофт, а столь жгучий интерес к ним миссис Бартон-Кокс. Может быть, у нее что-то с головой? Наверное, души не чает в своем сыне?

— Вероятно, — сказала миссис Оливер. — Может быть, она вообще против этой женитьбы.

— Опасается, что у невесты может проявиться тяга к убийству? Вдруг захочет пришить собственного мужа?

— Кто знает… Может, она надеялась, что я ей все расскажу, но мне-то она рассказала далеко не все, правда? Как вы думаете, почему? Что за всем этим кроется?

— Действительно любопытно, — сказал Пуаро.

— Потому-то я к вам и пришла, — сказала миссис Оливер. — Вы любите заниматься подобными шарадами. Особенно такими, которые на первый взгляд совершенно неразрешимы. В которых, казалось бы, и смысла нет.

— Как по-вашему, что предпочла бы сама миссис Бартон-Кокс?

— В смысле убийцу-жену или убийцу-мужа? Мне кажется, тут вообще дело не в заботе о сыне.

— Что ж, — сказал Пуаро. — Понимаю вашу тревогу. Вас попросили ответить на кое-какие вопросы, вы заинтригованы, но не знаете, как вам быть.

— И как же мне быть?

— Трудно сказать, — ответил Пуаро. — Вы ведь совершенно незнакомы с той женщиной, а она обращается к вам с более чем странной просьбой, и при этом совершенно не желает объяснять, зачем ей это нужно.

— Вот именно, — сказала миссис Оливер. — И что же делать несчастной Ариадне, которую для краткости можно назвать просто А.

— Я полагаю, — сказал Пуаро, — тут есть три пути. Первый. А могла бы отделаться запиской: «Глубоко сожалею, но ничем не могу быть вам полезной». Второй: встретиться со своей крестницей и сообщить ей, о чем А спрашивала матушка этого молодого человека. Заодно узнаете, действительно ли она намерена выйти за него замуж. Если это серьезно, спросите, не говорил ли ей ее жених о страданиях своей матушки. Заодно узнаете и другие детали: например, как сама девушка относится к будущей свекрови. И третий путь, — сказал Пуаро, — и, поверьте, самый разумный…

— Знаю, — сказала миссис Оливер, — вообще ничего не предпринимать.

— Вот именно, — сказал Пуаро. — Ничего.

— Я знаю, что это действительно разумнее и проще всего. Ни-че-го. В самом деле, крайне неприлично идти к своей крестнице и доносить ей на будущую свекровь. Которая, между прочим, тоже хороша: расспрашивает первого встречного о семейных тайнах невесты своего сына. И все же…

— Понимаю, — сказал Пуаро. — Вас мучает любопытство.

— Я хочу знать, почему эта дама так упорно вмешивается в личную жизнь своего сына — хотя он категорически ей это запретил. Мне бы только узнать причину, тогда я успокоюсь и выброшу это из головы. Но пока я не узнаю…

— Да, — сказал Пуаро, — вы не сможете спать спокойно. Изнемогая от бессонницы, будете перебирать самые невероятные и фантастические варианты, которые, впрочем, вам очень даже пригодятся для очередного вашего шедевра. Читатели получат еще один триллер. Чего-чего, а фантазии у вас хватает. Не раз в этом убеждался.

— А что… почему бы и нет. — В глазах миссис Оливер мелькнул озорной огонек.

— Лучше не связывайтесь, — сказал Пуаро. — Намучаетесь вы с этим сюжетом. Нет никаких оснований со всем этим возиться.

— Это именно то, что я хочу — убедиться, что нет никаких оснований.

— Да, вот оно, любопытство, — сказал Пуаро. — До чего же забавное качество. — Он вздохнул. — Подумать только, сколь многим мы обязаны ему — если брать в целом историю человечества. Любопытство. Не знаю, кто впервые его выказал. Даже поговорку выдумали… про кошку. М-да. Любопытство кошку сгубило… Но мне лично, когда говорят «любопытство», вспоминаются греки. Они хотели знать! Насколько мне известно, до них никто к знаниям особо не рвался. Достаточно было знать основные законы и не лезть куда тебя не просят, чтобы умереть естественной смертью в своей постели. Кто-то подчинялся законам, кто-то нарушал их. Но постичь иные законы, законы природы люди не пытались. Однако время шло, все больше становилось любопытных, желающих докопаться до причин… Благодаря их пытливым умам появились пароходы, паровозы, самолеты, пенициллин и прочие лекарства. Один мальчуган следил по поручению мамы за чайником — и обратил внимание на то, как прыгает крышка от напора пара. И что же — благодаря этому мы получили паровой двигатель[304]. И так далее. Вплоть до атомной бомбы…

— Скажите, — перебила его миссис Оливер, — по-вашему, я — просто любопытная старая карга?

— Ну что вы, — ужаснулся Пуаро. — Вы просто очень любознательная женщина. Представляю, как все это было: вас измучили похвалами и докучными комплиментами, а потом вдруг появилась эта назойливая дамочка и огорошила своим совершенно диким вопросом.

— Да, это было ужасно… Пренеприятнейшая особа.

— Вы вроде бы сказали, что ваши знакомые жили душа в душу и никогда не ссорились. Насколько я понял, в газетах никаких причин этой трагедии не упоминалось.

— Их нашли застреленными. Представляете? Возможно, они просто покончили с собой. И в полиции пришли к тому же выводу. А что спустя столько лет можем выяснить мы?

— Как сказать, — возразил Пуаро. — Полагаю, я сумею кое-что разузнать.

— Вы говорите о своих таинственных друзьях?

— Ну, я не стал бы называть их таинственными. Скорее они хорошо осведомленные друзья, друзья, которые могут проникнуть в любые архивы, проштудировать все отчеты об интересующем нас деле — и снабдить меня нужной информацией.

— А когда вы все разузнаете, — с надеждой подхватила миссис Оливер, — сразу расскажете мне.

— Договорились, — сказал Пуаро. Однако мне понадобится некоторое время.

— Пока вы будете добывать информацию, я тоже не буду сидеть сложа руки. Повидаюсь с Селией. Выясню, в курсе ли она, что пытается разузнать миссис Бартон-Кокс о ее родителях. Узнаю, не надо ли мне дать ее будущей родственнице от ворот поворот, и, вообще, нужна ли ей моя помощь. Между прочим, мне не помешало бы познакомиться и с ее дружком.

— Прекрасная мысль, — заметил Пуаро.

— И еще, — неуверенно пробормотала миссис Оливер, — надо бы попробовать поискать тех, кто… — Она смолкла на полуслове и нахмурилась.

— Не думаю, чтобы нашлись свидетели, — сказал Эркюль Пуаро. — Уж очень это давняя история. Пусть и громкая. Но каким бы громким ни было дело, если оно не кончилось эффектным разоблачением, кто о нем вспомнит через пару месяцев? Никто.

— Верно, — сказала миссис Оливер, — сначала газеты писали о нем взахлеб, потом изредка упоминали, а потом как будто его и вовсе не было. Для них главное — сенсация, а что произошло на самом деле — плевать. Помните, недавно писали про девушку, которая ушла из дому и пропала? И только через пять лет ее труп нашел какой-то мальчишка, игравший возле кучи гравия. Через пять лет!

— Помню, — сказал Пуаро. — Между прочим, по состоянию трупа можно выяснить, как давно произошло убийство и каким образом оно было совершено, а подняв старые отчеты, можно даже найти убийцу. Но в вашем случае все гораздо сложнее. Поди разберись теперь, то ли муж решил избавиться от нелюбимой жены, то ли жена завела себе любовника… Это могло быть преступлением на почве страсти, но совсем не обязательно… Однако мотив выяснить вряд ли удастся. Раз полиция не смогла разобраться по свежим следам, значит, мотив был не из банальных и явно не бросался в глаза. Именно поэтому интерес к делу так быстро угас.

— Пожалуй, я все же повидаюсь со своей крестницей. Раз уж на этом так настаивала madam Кокс. Она в полной уверенности, что Селия что-то знает. Все может быть… Дети иногда такое знают, о чем взрослые даже не догадываются.

— А где могла быть в то время ваша крестница?

— Погодите, надо подумать… Ей тогда было лет десять… или чуть больше… Должно быть, тогда она жила не дома… а в пансионе. Но, возможно, я и ошибаюсь.

— Итак, миссис Бартон-Кокс хотела заставить вас выведать что-то у вашей крестницы? Возможно, мисс Селия что-то сболтнула ее сынку, а он передал это мамочке. Скорее всего миссис Бартон-Кокс уже попробовала подступиться с расспросами к девушке, но ничего не добилась. И тогда она вспомнила про ее знаменитую крестную — миссис Оливер. Кто, как не она, должна знать всю подноготную подобных преступлений, к тому же будучи близкой знакомой девушки, она сумеет добыть для нее нужную информацию. Хотя я все равно не могу понять, зачем ей все это нужно, — сказал Пуаро, — А вы, как я понимаю, рассчитываете, что помимо вашей крестницы кто-то еще помнит об этой трагедии. Очень в этом сомневаюсь.

— А я считаю, что кто-то наверняка сможет вспомнить, — упрямо буркнула миссис Оливер.

— Вы меня удивляете. По-вашему, у людей такая хорошая память?

— Видите ли, — сказала миссис Оливер, — я, собственно говоря, имела в виду слонов.

— Слонов?

Нет, все-таки его приятельница на редкость непредсказуемая личность, в который уже раз убедился Пуаро. Слоны-то тут при чем?

— Вчера во время ленча я подумала о слонах, — продолжила миссис Оливер.

— С чего бы это вдруг? — полюбопытствовал Пуаро.

— Точнее, я думала о зубах. Знаете, когда вы намерены что-нибудь съесть, приходится думать о зубах, особенно если они у вас… как бы это сказать… не совсем свои — и вам далеко не все по зубам.

— А! — Пуаро глубокомысленно вздохнул. — Да, да. Дантисты, конечно, могут творить чудеса, но и они далеко не всесильны.

— Совершенно верно. И тогда мне пришло в голову, что людям не очень повезло — их зубы из хрупкой эмали, и в общем-то никуда не годятся — а как хорошо собакам, у них зубы такие твердые… Потом стала вспоминать, у кого зубы по-настоящему крепкие — вспомнила моржей, котиков… Ну и, конечно, подумала о слонах. Само собой разумеется, когда вы думаете о слоновой кости, как не вспомнить о слонах, вернее, об их громадных бивнях.

— В самом деле, — сказал Пуаро, все еще не понимая, при чем тут все эти кости и бивни.

— Тут-то я и подумала, что непременно надо разыскать людей, которые нравом похожи на слонов. Потому что слоны, как вам известно, ничего не забывают.

— Да, я слышал эту поговорку, — сказал Пуаро.

— Слоны помнят все, — сказала миссис Оливер. — Вы знаете, какую сказку рассказывают английским детям с незапамятных времен? Про портного из Индии, который воткнул не то иголку, не то булавку в слоновий бивень. То есть в хобот. А через много-много лет слон снова встретил этого портного, тут же набрал полный хобот воды и облил его с головы до ног. Он не забыл обиды. В этом-то все дело, понимаете? Слоны все помнят. Мне нужно только разыскать парочку таких вот слонов — и все прояснится.

— Боюсь, я не совсем вас понял, — сказал Эркюль Пуаро. — Кого вы называете слонами? Хотя не удивлюсь, если вы направитесь за информацией в зоологический сад.

— Обойдемся без зоосада, — сказала миссис Оливер. — Я имела в виду людей, у которых есть нечто общее со слонами. Есть люди, которые помнят все. Знаете, иногда в память врезаются какие-то странные вещи. Я хочу сказать, что некоторые вещи даже я помню очень хорошо. Например, помню, что, когда мне исполнилось пять лет, мама испекла розовый кекс — упоительный розовый кекс. И на нем сидела птичка из сахара. Еще я помню, как улетела моя канарейка — я проплакала тогда целый день. И еще я помню, как на одной из прогулок по полям мы наткнулись на быка, и кто-то сказал, что он сейчас меня забодает, и я со страху хотела бежать куда глаза глядят. Этот бык и сейчас у меня перед глазами! Кстати, это случилось во вторник. Не понимаю, зачем мне помнить, что это был вторник, но почему-то это осталось в памяти. Еще я помню потрясающий пикник с ежевикой. Я вся исцарапалась в кровь, зато собрала больше всех ежевики. Это было чудесно! Кажется, мне тогда уже было девять. Ну да хватит о детстве. Естественно, уже взрослой мне пришлось побывать на десятках свадеб, но когда я пытаюсь вспомнить о каждой из них, то отчетливо вспоминаю только о двух. На одной я была подружкой невесты. Помню, церемонию проводили в Нью-Форест[305], но кто при сем присутствовал — убейте, не помню. Кажется, выходила замуж моя кузина. Я ее не очень-то хорошо знала, но ей захотелось, чтобы было как можно больше подружек, вот меня и позвали. Другая свадьба мне еще больше запомнилась. Мой друг служил на флоте. Он едва не утонул на подводной лодке, но его, слава Богу, спасли. Он был обручен, а семья его была против, но они все равно поженились, и я была подружкой невесты на их свадьбе. В общем, как видите, кое-что человек всегда помнит.

— Да, я понимаю, что вы имеете в виду, — сказал Пуаро. — Очень интересная мысль. Значит, вы отправляетесь а la recherche des elephants?[306]

— Вот именно. Для начала надо установить точную дату.

— Надеюсь, в этом я вам смогу помочь, — сказал Пуаро.

— Потом я попытаюсь вспомнить людей, с которыми я тогда была знакома, с которыми у нас могли быть общие друзья. Возможно, они знали и генерала. Они со многими встречались на приемах в посольстве, и я тоже знала этих их знакомых. Можно ведь отыскать людей, с которыми вы не виделись бог знает сколько лет, правда? На самом деле люди иногда ужасно рады встретить своих старых знакомых, хотя порой и не помнят о вас почти ничего. Ну а вы, естественно, пускаетесь в воспоминания, уверяя, что совершенно ничего не забыли…

— Браво, — сказал Пуаро. — По-моему, это отличный ход. Значит, вам предстоит встретиться с людьми, которые знали Равенскрофтов. И еще с теми, кто жил по соседству либо гостил у них в тот роковой день. Это, я думаю, потруднее, но можно и с этим справиться. А когда встретитесь, как бы случайно завести разговор о том, что тогда произошло и что по этому поводу думают ваши собеседники. Кстати, не мешает сослаться и на мнения других. Догадки, предположения… имелись ли у мужа — или у жены — тайные интрижки, как у них обстояло дело с деньгами и кому они достались после их смерти. Думаю, вам удастся раскопать немало интересного.

— Бог ты мой, — сказала миссис Оливер, — боюсь, что мною действительно движет самое банальное любопытство.

— Ну не принимайте это так близко к сердцу, — усмехнулся Пуаро, — конечно, озадачившая вас особа вызывает у вас не самые лучшие чувства. Но это не так уж существенно. Вы должны идти по следу, и ничто не должно вас сбить. Bon voyage[307]. И доброй охоты.

— Простите? — сказала миссис Оливер.

— Я благословляю вас, — сказал Пуаро. — A la recherche des elephants. На поиски слонов, которые действительно могут вспомнить все.

— Должно быть, я сошла с ума, — обреченно заметила миссис Оливер. Она снова отчаянно взъерошила свои волосы, и теперь они стояли у нее дыбом, как у лохматого чертенка из детской книжки. — А ведь я собиралась написать роман про золотистого ретривера…[308] Правда, никак не могла начать… Вот ведь как бывает.

— Да Бог с ним, с ретривером. Сосредоточьтесь исключительно на слонах.

Книга первая СЛОНЫ

Глава 1 Полезные советы бабушки Алисы

— Вы не поможете мне отыскать мою записную книжку, мисс Ливингстон?

— Она на вашем бюро, миссис Оливер. В левом углу.

— Да я не про эту, — сказала миссис Оливер. — Это новая. А мне нужна прошлогодняя, а может быть, и позапрошлогодняя.

— А вы ее случайно не выбросили?

— Я никогда ничего не выбрасываю. Старые телефоны всегда могут понадобиться, а еще адреса — я ведь далеко не все переписываю в новую книжку. По-моему, надо поискать в комоде.

Мисс Ливингстон появилась в доме совсем недавно, сменив мисс Седжвик. Миссис Оливер очень не хватало мисс Седжвик. Седжвик знала все, что нужно. Она знала, куда миссис Оливер может засунуть любую нужную вещь, даже если эти места были для данных вещей совсем неподходящими. Помнила имена людей, которым миссис Оливер писала любезные письма, и знала наперечет тех, которым миссис Оливер, выведенная из терпения, написала письма далеко не любезные. Ей нет цены — вернее, не было цены. Она была просто ходячей энциклопедией. Совсем как та большая коричневая книга. Настольная книга викторианской эпохи. Как она там называлась? Вспомнила: «Если хочешь все узнать, надо книгу полистать». А ведь в ней и впрямь было абсолютно все! Как свести кофейные пятна со скатерти, что надо делать, если майонез свернулся, как обращаться к епископу, если надумаешь послать ему письмо. Эта книга просто кладезь премудрости. Бесценный домашний оракул ее двоюродной бабушки Алисы.

Мисс Седжвик была столь же бесценна. Чего про мисс Ливингстон никак не скажешь. Мисс Ливингстон всегда была начеку — просто воплощение деловитости. На ее длинной бесцветной физиономии было написано: «Я все знаю и все могу». На самом же деле ей было ой как далеко до мисс Седжвик. «Только и знает, где ее прежние хозяева держали всякие мелочи, — ворчала про себя миссис Оливер, — и почему-то вообразила, что я обязана держать их в тех же местах».

— Мне нужна книжка семидесятого года, — с упорством избалованного дитяти твердила миссис Оливер. — А заодно и шестьдесят девятого. Найдите их, да побыстрее, пожалуйста.

— Сию минуту, сию минуту, — зачастила мисс Ливингстон и с довольно растерянным видом стала озираться по сторонам, словно ее попросили найти небывалую диковину или клад, который может быть обнаружен лишь благодаря сказочному везению.

«Нет, если я не уговорю Седжвик вернуться, я сойду с ума, — подумала миссис Оливер, — без Седжвик я просто пропаду».

Мисс Ливингстон принялась выдвигать наугад ящики и ящички, которых в рабочем кабинете миссис Оливер имелось великое множество — и в комоде, и в письменном столе.

— Вот прошлогодняя! — радостно воскликнула мисс Ливингстон. — Я думаю, она вам больше пригодится. За семьдесят первый.

— Мне не нужен семьдесят первый, — сказала миссис Оливер.

Ей что-то смутно припомнилось.

— Посмотрите в чайном столике, — сказала она.

Мисс Ливингстон с загнанным видом шарила глазами по комнате.

— Да вон он. — Миссис Оливер махнула рукой в сторону столика.

— Записным книжкам не место в чайном столике, — сказала мисс Ливингстон, пытаясь внушить своей хозяйке очередную житейскую истину.

— Но она именно там, — сказала миссис Оливер. — Я вспомнила.

Оттеснив в сторону мисс Ливингстон, она подошла к старинному чайному столику, подняла крышку с прелестными инкрустациями.

— Ну-ка, — сказала миссис Оливер, открывая жестянку, в которой должен был находиться китайский чай, и извлекая наружу потрепанную коричневую книжку. — Вот она, — добавила миссис Оливер, протягивая ее секретарше.

— Но это же шестьдесят восьмой, миссис Оливер. Четыре года назад.

— Думаю, это как раз то, что нужно, — сказала миссис Оливер, выхватывая книжку из рук мисс Ливингстон и устремляясь к своему бюро. — Больше мне от вас ничего не нужно, мисс Ливингстон. Хотя нет… поищите мой фотоальбом.

— Я и не знала..

— Я давно уже не клеила туда фотографии, — сказала миссис Оливер, — хотя занимаюсь этим чуть ли не с самого детства. Думаю, он на чердаке. Ну, знаете, в той комнате, в которую мы селим мальчиков, когда они приезжают на каникулы. Там у кровати что-то вроде комода или маленького бюро.

— Вы хотите… чтобы я пошла туда и посмотрела?

— Вы удивительно понятливы, мисс Ливингстон, — сказала миссис Оливер.

Плотно затворив за мисс Ливингстон дверь, повеселевшая миссис Оливер принялась искать адрес в пропахшей чаем книжке. Чернила уже довольно сильно выцвели.

— Равенскрофт. Селия Равенскрофт. Вот. 14 Фишэйкр Мьюз, Юго-Запад, 3. Это в Челси[309]. Там она жила раньше. Но потом у нее был другой адрес Где-то возле Кью Бридж. — Она перелистала книжку. — А, вот это, похоже, последний. Мэрдайк Гроув. Видимо возле Фулхем-роуд[310]А телефон у нее есть? Затерся с краю, но… ладно, попробую..

Она подошла к телефону. В комнату заглянула мисс Ливингстон.

— Вам не кажется…

— Я нашла нужный адрес, — сказала миссис Оливер. — Ищите альбом. Он мне очень нужен.

— А вы случайно не могли забыть его в загородном доме?

— Нет, не могла, — сказала миссис Оливер. — Ищите получше.

Когда дверь закрылась, она вполголоса пробормотала:

— Можешь искать хоть весь день до вечера.

Она набрала номер и в ожидании ответа открыла дверь и зычно крикнула:

— Попробуйте поискать еще в испанском сундучке. Такой обитый медью. Кажется, он стоит в холле, под столом.

Первый звонок был неудачным. Миссис Оливер соединили с какой-то миссис Смит Поттер, которая почему-то разобиделась и ничего не желала слушать, ее страшно поразило, что раньше этот номер принадлежал какому-то другому человеку, жившему в этой квартире.

Миссис Оливер снова принялась изучать записную книжку. Ей удалось разобрать еще два адреса, кое-как нацарапанных поверх прежних и столь же бесполезных Однако с третьей попытки среди вычеркнутых телефонов, адресов, инициалов и прочей невнятицы она расшифровала нечто вроде фамилии Равенскрофт.

Оказалось, что по одному из них, по крайней мере, знают Селию.

— Да, конечно. Но она здесь уже давно не живет. Она, кажется, переехала в Ньюкасл[311] — с тех пор я ничего о ней не слыхала.

— Вот беда, — воскликнула миссис Оливер, — этого адреса у меня как раз и нет.

— И у меня тоже, — весело откликнулась ее невидимая собеседница. — По-моему, она работает секретаршей у какого-то ветеринара.

Ценная, конечно, информация… Миссис Оливер, вздохнув, сделала еще несколько попыток. Последние две книжки и смотреть не стоило. Она решила копнуть поглубже, в шестьдесят седьмой, и напала, что называется, на жилу.

— Вы ищете Селию? Селин? Равенскрофт? Ведь так, кажется, ее фамилия? Очень деловая девушка, — продолжил голос. — Она у меня работала полтора года. Да, на редкость умна и компетентна… Я очень хотела, чтобы она и дальше у нас работала. Теперь она, кажется, где-то на Харли-стрит[312] — у меня есть ее адрес. Сейчас посмотрю. — Телефон долго молчал, пока миссис «икс» — имя ее осталось неизвестным — искала адрес. — Вот, один нашла. Где-то в Айлингтоне[313]. Как вы думаете, такое возможно?

Миссис Оливер сказала, что вполне, и, горячо поблагодарив миссис «икс», записала адрес.

— Это такое мученье — разыскивать адреса, не правда ли? — посетовала любезная дама. — Обычно люди пишут обратный адрес на открытках или на конвертах. Но я их вечно теряю.

Миссис Оливер ответила, что и сама вечно все теряет. В Айлингтоне ей ответил резкий, явно не английский голос.

— Вы хотите — да — что вы сказали? Да, кто здесь жить?

— Мисс Селия Равенскрофт!

— О, да — вы совсем правы. Да, она тут живет. В комнате на второй этаж. Но сейчас ее дома нет, она не пришла еще.

— А она будет ближе к вечеру?

— О, она теперь уже скоро придет. Я думаю, она придет одеваться в гости и потом уйдет.

Пробормотав «большое спасибо», миссис Оливер повесила трубку.

— Ох уж эти мне девчонки! — сказала она с легкой досадой. — Никак не сидится им на месте.

Она попыталась вспомнить, сколько лет она не виделась со своей крестницей. Люди постепенно отдаляются друг от друга. Ничего не поделаешь. Значит, Селия в Лондоне. Ну конечно, если ее предполагаемый жених тут или, по крайней мере, его мамаша, то где ж ей быть, как не в Лондоне. «О Господи, — подумала миссис Оливер, — у меня от всех этих телефонов-адресов голова идет кругом…»

— Да, мисс Ливингстон? — Она повернула голову.

Та стояла в дверях, вся в пыли и паутине, и держала в руках стопку пропыленных книг.

— Не знаю, пригодятся ли вам еще эти книги, миссис Оливер. Кажется, они там лежат с незапамятных времен, — сказала она с укором.

— Могут и пригодиться, — сказала миссис Оливер.

— Я не очень поняла… вам нужно что-то конкретное?

— Пожалуй, нет, — ответила миссис Оливер, — а эти положите на софу, я полистаю их вечером.

Мисс Ливингстон, окинув стопку еще более неодобрительным взглядом, сказала:

— Сейчас положу, миссис Оливер. Только я с них сначала стряхну пыль.

— Это будет очень мило с вашей стороны, — сказала миссис Оливер и едва не добавила: «И, ради всего святого, не забудьте и с себя стряхнуть! И паутину с левого уха!»

Она глянула на часы и снова набрала номер в Айлингтоне. На этот раз ей ответила несомненно англичанка, речь которой была привычно-отчетливой, да и голос был мягким, ласкающим слух.

— Мисс Равенскрофт? Селия Равенскрофт?

— Да, это Селия Равенскрофт.

— Боюсь, что вы меня не сразу вспомните. Это миссис Оливер. Ариадна Оливер. Мы с вами бог весть сколько не виделись, но я ваша крестная.

— Да, конечно, я помню. Действительно мы с вами очень давно не виделись. — Голос сразу стал более строгим и сухим.

— Мне очень бы хотелось встретиться. Может, навестите меня — или… в общем, как вам удобнее. Не хотите ли как-нибудь зайти попить чайку или…

— Пожалуй, не получится — у нас на работе с этим строго. Но, если хотите, я могу выбраться сегодня вечером. В половине восьмого или в восемь. Потом у меня назначена встреча, но я…

— Буду очень, очень рада, — поспешно сказала миссис Оливер.

— Хорошо, я зайду.

— Пишите. — И миссис Оливер продиктовала ей свой адрес.

— Записала. Кстати, я хорошо знаю, где вы живете.

Миссис Оливер сделала пометку в блокноте и не без досады воззрилась на мисс Ливингстон, которая на этот раз притащила увесистый альбом и едва не падала под его тяжестью.

— Этот, что ли?

— Да нет же, — сказала миссис Оливер, — В этом кулинарные рецепты.

— И правда, — сказала мисс Ливингстон. — Ах, как же это я…

— Ладно, я, пожалуй, загляну и в него, раз уж вы принесли, — Миссис Оливер милостиво забрала у нее альбом, — Знаете, я вспомнила — тот, что мне нужен, наверное, в бельевом шкафу. Возле ванной. Посмотрите на верхней полке, под махровыми полотенцами. Я иногда кое-что туда кладу. Впрочем постойте — я сама посмотрю.

Десять минут спустя миссис Оливер уже листала явно видавший виды альбом. Мисс Ливингстон с видом мученицы, готовой испустить дух, топталась у двери. Миссис Оливер, не в силах наблюдать подобные страдания, сказала:

— А теперь вам осталось заглянуть только в столовую, там стоит старенький письменный столик. Ну, знаете, с щербинкой. Посмотрите, нет ли там моих записных книжек. Совсем старых. Мне пригодятся все, лет за десять. А потом можете быть свободны. На сегодня мне больше ничего не нужно.

Мисс Ливингстон удалилась.

— Хотела бы я знать… — сказала сама себе миссис Оливер, с глубоким вздохом усаживаясь в кресло и снова раскрывая альбом. — Хотела бы я знать — кто из нас обрадовался больше? Я — когда за ней закрылась дверь, или она? После визита Селии мне предстоит основательно потрудиться.

Она взяла новый блокнот из стопки, которая всегда лежала на маленьком столике возле ее бюро, и записала туда несколько дат, адресов и фамилий — возможно, понадобится! А потом позвонила Эркюлю Пуаро.

— Мосье Пуаро?

— Да, мадам, я, собственной персоной.

— Что-нибудь успели сделать?

— Простите — что именно?

— Да хоть что-нибудь, — сказала миссис Оливер. — Помните, о чем я вас просила вчера?

— О, разумеется. Машина закрутилась. Я кое-что организовал.

— Но вы еще ничего не сделали, — сказала миссис Оливер, которая весьма скептически относилась к тому, что мужчины считают делом.

— А вы, мадам?

— Трудилась не покладая рук.

— Да? И как же вы трудились, мадам?

— Собирала стадо слонов, — сказала миссис Оливер, — вы меня понимаете.

— Думаю, да.

— Оказывается, рыться в прошлом довольно утомительно, — сказала миссис Оливер. — Когда начинаешь листать записную книжку, на тебя столько наваливается воспоминаний! Господи, а какую же чушь они иногда пишут в твоем альбоме! Просто даже не верится, что в шестнадцать-семнадцать — да и в тридцать! — я заставляла знакомых писать поздравления в мой альбом! Для таких случаев у всех про запас имеется цитата из какого-нибудь стихотворения! Но встречаются и своего рода жемчужины кретинизма.

— А как поиски слонов, увенчались успехом?

— Пока нет, — сказала миссис Оливер. — Но все же, думаю, я на верном пути. По крайней мере, я дозвонилась до своей крестницы…

— Она была рада?

— Похоже, не слишком. Голос у нее довольно резкий и, помнится, при последней нашей встрече — а это было лет шесть назад — я подумала, что она может нагнать страху на кого угодно.

— Как это — нагнать страху?

— Ну, я хочу сказать — скорее она запугала бы меня, чем я ее.

— Возможно, это и к лучшему.

— Вот как!

— Понимаете, когда человек не очень-то к вам расположен, ему, как правило, доставляет особенное удовольствие продемонстрировать свою неприязнь, зато он выдаст вам гораздо больше сведений, чем тот, кто хочет вам угодить.

— То есть подольститься ко мне? Пожалуй, вы правы. Иногда люди стараются говорить только то, что вам может понравиться. Ну а если вы им чем-то не понравились, они не станут церемониться, скажут вам что-нибудь такое, что вас побольше заденет. Неужели и Селия так ко мне относится? Она всегда была своенравной девочкой. Помню, когда ей было пять лет, у нее была гувернантка, и она швырялась в нее своими ботиками.

— Гувернантка — в девочку?

— Девочка в гувернантку, разумеется! — махнула рукой миссис Оливер.

Попрощавшись с Пуаро, она снова углубилась в свои фолианты, то и дело бормоча себе под нос чьи-нибудь имена.

— Марианна Жозефина Понталье — ах да, конечно — сколько лет я о ней не вспоминала — думала, ее уже нет в живых. Анна Брейсби — да, да, она жила в тех местах — интересно…

Она так увлеклась, что не заметила, как пролетело время — звонок в дверь застал ее врасплох. Она пошла открывать.

Глава 2 Селия

На пороге стояла высокая девушка. Взглянув на нее, миссис Оливер в первый момент даже растерялась. Неужели это малышка Селия? Она просто излучала энергию и уверенность в себе. Миссис Оливер не часто случалось испытывать столь яркие впечатления.

Она подумала: вот человек, который знает, что ему нужно в этой жизни. И ей наверняка пальца в рот не клади. Она из тех девушек, которые ради своей цели готовы и горло перегрызть. Но безусловно личность. С такой не соскучишься.

— Входи, Селия, — сказала миссис Оливер. — Как давно я тебя не видала! Последний раз, это было, кажется, на чьей-то свадьбе. Ты была подружкой невесты. В шифоновом платье абрикосового цвета и с громадным букетом — кажется, это была мимоза.

— Наверное, мимоза, — сказала Селия Равенскрофт. — Мы все тогда от нее расчихались. Жуткая была свадьба. Помню. Марта Легхорн, да? То платье на мне было просто отвратным, я сроду не надевала ничего более идиотского!

— Верно. Подружкам невесты всегда приходится напяливать на себя то, что им не к лицу. Но ты выглядела лучше, чем остальные, смею заметить.

— Спасибо за утешение, — ответила Селия. — Только мне тогда было здорово не по себе.

Миссис Оливер жестом пригласила ее сесть в кресло и взяла бокалы.

— Херес[314] или еще чего-нибудь?

— Можно и херес.

— Ну вот, мы и встретились. Думаю, тебе это показалось довольно странным, — сказала миссис Оливер. — То, что я тебе позвонила.

— Да нет, не особенно.

— Боюсь, я не очень-то заботливая крестная.

— Да вы и не должны — я ведь уже выросла, верно?

— В общем-то ты, наверное, права, — согласилась миссис Оливер. — Бывает, что в какой-то момент проявление заботы вдруг начинает казаться назойливостью. Но некоторыми обязанностями уж точно нельзя пренебрегать. Не помню — была я на твоей конфирмации? Вроде бы нет.

— По-моему, крестная должна — заставлять тебя вызубрить катехизис и читать время от времени мораль. Верно? «Отрекись от дьявола и присных его во имя мое», — процитировала Селия. Ее губы тронула едва заметная усмешка.

Она была очень мила и приветлива, и все же миссис Оливер почему-то все время ждала от нее какого-нибудь выпада.

— Хочу рассказать, зачем я тебя пригласила, — сказала миссис Оливер. — Тут такая история. У нас принято устраивать всякие писательские посиделки. Я до них не охотница, но на одну такую все же пошла. На ленч в честь пишущих дам. Позавчера.

— Да, я знаю, — сказала Селия. — В газетах писали: «миссис Ариадна Оливер…» — я еще удивилась, я ведь знаю, что вы не любите подобные сборища.

— Терпеть не могу, — сказала миссис Оливер. — Лучше бы я и на это не ходила.

— Неужели настолько гнусно?

— Да нет, поначалу мне даже понравилось — все-таки новые впечатления. Поначалу всегда найдется что-нибудь занятное. Однако, — добавила она, — обычно тут же обнаруживается и какой-нибудь неприятный сюрприз.

— И он обнаружился?

— Да. И представь себе: некоторым образом он был связан с тобой. Тогда я и подумала… короче говоря, я решила рассказать об этом тебе, потому что все это мне очень не понравилось. Очень не понравилось.

— Звучит многообещающе, — сказала Селия и пригубила херес.

— Подходит ко мне одна дама и заявляет, что ей очень нужно со мной поговорить. А я в первый раз ее вижу.

— Ну, это для вас, я думаю, это не так уж и неожиданно, — лукаво улыбнулась Селия.

— Да, тут уж никуда не денешься, — сказала миссис Оливер. — Издержки профессии. Любой может запросто подойти — и пошло-поехало: «Я так люблю ваши книжки, и я так счастлива, что могу с вами познакомиться». И так далее.

— Одно время я работала секретаршей у писателя. Так что прекрасно все это знаю.

— Ну к этому-то я была готова. Но вдруг эта особа заявляет: «По-моему, у вас есть крестница по имени Селия Равенскрофт».

— Да, странновато, — сказала Селия. — Прямо вот так, с ходу. Поговорила бы для начала о ваших книжках, о том как они ей нравятся, особенно, скажем, последняя — в общем, заговорила бы вам зубы. А уж потом принялась бы расспрашивать про меня. Так чем я ей не угодила?

— Насколько я поняла, она ничего против тебя не имеет.

— Значит, это кто-то из моих друзей?

— Не знаю, не знаю, — пробормотала миссис Оливер.

Наступило долгое молчание. Селия потягивала херес и не сводила испытующего взгляда со своей крестной.

— Знаете, — сказала она наконец, — вы меня порядком заинтриговали. Только никак не пойму, во что вы хотите меня втянуть.

— Только обещай, что не будешь на меня сердиться, — сказала миссис Оливер.

— Почему я должна на вас сердиться?

— Видишь ли… тебе может показаться, что это не мое дело и лучше бы я не совала нос куда не нужно… Но она меня кое о чем спросила.

— Но кто же все-таки эта «она»? Вы окончательно раздразнили мое любопытство, — сказала Селия.

— Ее зовут миссис Бартон-Кокс.

— О! — вырвалось у Селии. И это «о» было очень выразительным.

— Ты с ней знакома?

— Да, и довольно хорошо.

— Ну конечно…

— Почему конечно?

— По тому, что она сказала.

— Про меня? Она сказала, что знает меня?

— Она сказала, что ее сын, кажется, собирается на тебе жениться.

Селия подняла брови, потом слегка нахмурилась, потом пытливо посмотрела на миссис Оливер.

— И вы хотите узнать, правда это или нет?

— Да нет, мне это вовсе не обязательно, — сказала миссис Оливер. — Просто с этого она начала. И заявила, что, раз ты моя крестница, я могу кое-что знать. Она почему-то решила, что, если я знаю или мне удастся узнать это у тебя, и обязательно ей расскажу.

— О чем?

— То, что я тебе сейчас скажу, наверняка тебе не понравится, — издалека начала миссис Оливер. — Мне и самой это не нравится. Честно говоря, у меня тогда даже мурашки по спине побежали. Как она могла такое спросить? Жуткая бестактность. Она сказала: «Могу ли я выяснить, кто кого убил — ее отец — мать или мать — отца?»

— Так прямо и сказала? Чтобы вы узнали об этом?

— Да.

— И при том, что вы не были с ней даже знакомы?

— В том-то и дело: я видела ее впервые в жизни.

— Вам не показалось все это весьма оригинальным?

— Мне показалось все это весьма странным. А еще что мне очень не понравилось в этой особе — так это ее крайне неприятный вид и вообще манеры.

— О да. Вид у нее устрашающий. Прямо настоящий констебль[315].

— И ты собираешься замуж за ее сына?

— Ну… пока не решила. И вы сразу поняли, о чем она говорит?

— Да, мне ведь известно то, что, как я полагаю, известно всем, кто знал вашу семью.

— Что мои родители, после того как отец вышел в отставку, купили домик в деревне, что они как-то пошли погулять вдоль обрыва… И что их там нашли застреленными. А рядом лежал револьвер — моего отца. И что дома у него хранился еще один револьвер. А потом — сплошные тайны — то ли они покончили с собой, то ли мой отец убил мать и сам застрелился, то ли мать сначала убила его, а потом себя. Но все это вы, наверно, и так знаете.

— Более или менее. Кажется, с той поры прошло лет двенадцать.

— Да, примерно.

— И тебе тогда было четырнадцать.

— Да…

— Сама-то я только из газет все узнала, — сказала миссис Оливер. — Меня даже в Англии тогда не было. Ездила с лекциями по Америке. А писали об этом много, потому что это было настоящей сенсацией, и никаких мало-мальски убедительных версий. Твои родители так любили друг друга, жили душа в душу. Об этом, конечно, тоже писали. Я перечитала все публикации, ведь я столько лет была знакома с твоими родителями — с самой молодости. А с твоей мамой вообще со школьной скамьи — мы все вместе учились. Потом-то наши пути разошлись. Я вышла замуж и уехала, она тоже вышла замуж и поехала с мужем в Малайю или куда-то еще — он ведь служил в армии. Но мы с ним еще тогда уговорились, что я буду крестной ее ребенка — то есть твоей крестной. Твои родители все время жили за границей, я с ними годами не виделась. Да и с тобой тоже от случая к случаю.

— Да. Вы меня обычно забирали на каникулы. И кормили всякой вкуснятиной. До сих пор помню, какое это было наслаждение!

— Ты была особенным ребенком. Да, и обожала икру.

— Я ее до сих пор обожаю, — сказала Селия. — Только теперь меня ею редко балуют.

— Их гибель совершенно меня потрясла. Как такое могло случиться? Почему? Вердикт вынесли какой-то невразумительный. Ни мотива, ни фактов. Ни свидетельств о возможной ссоре, или о нападении. Да, я была в полном шоке, — сказала миссис Оливер. — Все гадала, что же такое могло стрястись, но я была на другом краю света, сплошные разъезды, в общем, постепенно все забылось. С тобой мы увиделись лишь через несколько лет после этого, и, естественно, я не стала тебе напоминать…

— Я понимаю, — сказала Селия. — Спасибо.

— Господи, чего только в жизни не бывает, — посетовала миссис Оливер, — каких только самых невообразимых событий. Просто диву даешься. Когда что-то вдруг случается с твоими друзьями, можешь хоть что-то раскопать. Но если ты не встречаешься с ними много лет, и некого расспросить, что там могло случиться, шансов, что ты распутаешь это дело практически никаких…

— Вы всегда были добры ко мне, — сказала Селия. — Посылали чудесные подарки, а на совершеннолетие вообще сделали королевское подношение…

— В этом возрасте девушке всегда нужны наличные, — сказала миссис Оливер. — Ведь так много хочется купить.

— Вы так хорошо меня понимали… Ну, сами знаете, есть люди, которые любят приставать с расспросами, все-то им расскажи… А вы… вы никогда ни о чем не спрашивали, просто приглашали в театр, угощали шикарными обедами и говорили со мной так, будто ничего такого и не произошло, в общем были как друг, а не докучливая дальняя родственница. Мне это очень нравилось. Меня всю жизнь донимали любители совать нос в чужие дела.

— Да, это кого угодно будет раздражать, — сказала миссис Оливер. — Теперь-то ты понимаешь, почему я так всполошилась. Где это слыхано, чтобы совершенно чужой человек спрашивал о подобных вещах? Ее это вообще не должно касаться. Вот разве что…

— Разве что ее пугает, что Десмонд намерен на мне жениться. Волнуется за сына…

— Ну, в общем, да. И все же, при чем тут твои родители и чего она лезет в ваши отношения.

— Ей до всего есть дело! Так и норовит всюду сунуть свой нос. В общем, вы правы — она пренеприятнейшая особа.

— Но, насколько я поняла, Десмонд на нее непохож.

— Нет. Совсем непохож, Десмонд мне очень нравится, и я ему тоже. А его мамашу я терпеть не могу.

— А он ее любит?

— Честно — не знаю, — сказала Селия. — С другой стороны, почему бы ему ее не любить — мать все-таки. Как бы то ни было, я пока не собираюсь выходить за него замуж. К тому же там масса сложностей, сама не пойму, чего больше — «за» или «против». Думаю, вам все же любопытно, — усмехнулась Селия, — с чего это миссис Проныра-Кокс уговаривает вас вытянуть из меня все, что я знаю? Кстати, вы собираетесь меня расспрашивать?

— Что расспрашивать? Знаешь ли ты, что там случилось на самом деле или, по крайней мере, предполагаешь?

— Ну да. Только я тоже хотела бы вас кое о чем спросить… Если вы действительно собираетесь меня расспрашивать, передадите ли вы все потом миссис Проныре?

— Боже упаси! — воскликнула миссис Оливер. — Ни в коем случае. У меня и в мыслях не было ничего подобного А этой назойливой особе я так и заявлю: не лезьте не в свое дело.

— Знаю. Я и сама хотела бы вам обо всем рассказать, но, к сожалению, мне абсолютно ничего не известно…

— Ничего, — медленно повторила миссис Оливер.

— В том-то и дело. Я тогда не жила дома. То ли в школе училась — в Швейцарии, то ли уже были каникулы, и я гостила у подруги. Точно теперь не помню.

— Я полагаю, — задумчиво сказала миссис Оливер, — вряд ли ты вообще могла что-то знать. Ведь сколько лет тебе тогда было?

— Вы и вправду так думаете?

— Возможно, если бы ты все время была с ними, ты что-то и знала бы. В том возрасте подростки много чего примечают, иногда даже больше, чем взрослые, только держат язык за зубами. Подростки вообще народ скрытный. Им порой известно то, о чем посторонние никогда не догадаются. И они никогда не выложат то, что знают, полицейским.

— Да, вы правы. А мне… Откуда мне было знать. Думаю, я ничего и не знала. И никаких догадок на этот счет у меня тоже не было. А кстати, что решила тогда полиция? Вы не сердитесь, что я спрашиваю — кому же этим интересоваться, как не мне? Ведь я ничего не читала — ни о том, как их нашли, ни о расследовании — ни о чем.

— Кажется, в полиции остановились на том, что это было двойное самоубийство, но я совсем не уверена, что у них были какие-то основания для подобных выводов.

— Хотите знать, что я об этом думаю?

— Если не хочешь — не говори, — сказала миссис Оливер.

— Но вам же, наверное, интересно. Как писательнице. В ваших романах ведь люди тоже убивают друг друга, и у них есть на то свои причины. Или сводят счеты с жизнью.

— Да, пожалуй, — призналась миссис Оливер. — Но мне бы и в голову не пришло расспрашивать тебя о том, что меня совершенно не касается.

— Так вот, — сказала Селия. — Я часто задумывалась над тем, почему это случилось. Все пыталась вспомнить, что же в доме было не так. Но я так давно с ними не виделась. Дважды они приезжали в Швейцарию и забирали меня домой, вот и все. Они были такими же, как всегда, разве что немного постаревшими. Отец, по-моему, был не совсем здоров. Не знаю, что с ним было — может, сердце или еще что-нибудь. Я как-то тогда об этом особо не задумывалась. А мама заметно нервничала. Не то чтобы ее что-то угнетало, просто все время к себе прислушивалась, не болит ли у нее что. Но общались они между собой как обычно. Иначе я бы что-то заметила. И все же иногда… иногда в голову приходят странные мысли. И уже даже не думаешь, насколько твои домыслы верны, просто все время себя изводишь: а что, если…

— Слушай, давай-ка прекратим этот разговор, — решительно заявила миссис Оливер. — Зачем нам теперь все это выяснять? Все давно прошло и быльем поросло. Вердикт был вынесен… И никаких фактов, никаких мотивов, никаких свидетельств. В любом случае, даже речи не было о том, что кто-то из них мог кого-то убить.

— Если бы меня спросили, что было бы более вероятным, — в случае если действительно произошло убийство — я бы сказала, что это отец убил мать. Все-таки он мужчина… Не думаю, чтобы женщина — во всяком случае, такая, как мама, могла бы выстрелить в него. Если бы она захотела его убить, то наверняка выбрала бы другой способ. Но мне не верится, что мой отец, или моя мать могли…

— Значит, стрелял кто-то посторонний?

— Вот только кого считать посторонним? — сказала Селия.

— Кто еще с ними жил?

— Старушка-экономка, подслеповатая и глухая. Молоденькая иностранка, что-то вроде компаньонки, она раньше была моей гувернанткой — очень славная, — ухаживала за мамой, когда та была в больнице… И еще моя тетка, которую я не особенно любила. Ну и что они могли не поделить с родителями? После их смерти никто из них ничего не получил. Все деньги достались мне и моему брату Эдварду — он на четыре года младше меня. Да и денег-то было… Отец получал пенсию, у матери был небольшой доход, но практически все уходило на жизнь. Нет, определенно, игра не стоила свеч.

— Прости, — сказала миссис Оливер. — Прости, пожалуйста. Наверное я тебя очень расстроила.

— Да нет, чего теперь расстраиваться. Наоборот, мне и самой хотелось бы что-нибудь об этом узнать… Теперь, когда я уже взрослая, мне вообще хочется знать все. Я их очень любила, как обычно любят родителей, и ни о чем особенно не задумывалась. И только теперь я понимаю, что совсем их не знала. Что они были за люди. Как жили. Что для них было самым главным в этой жизни. Я совершенно ничего об этом не знаю. А так хотелось бы знать. Это как колючка, которую никак не отцепишь. Да. Я очень хотела знать. И тогда я бы, наверное, успокоилась… Вы меня понимаете?

— Значит, ты все-таки думаешь об этом?

Селия быстро взглянула на нее. Казалось, она не знает, как ей лучше ответить.

— Да, — наконец решилась она. — Я об этом почти все время думаю. Просто какое-то наваждение, сил моих больше нет. И Десмонд тоже об этом все время думает.

Глава 3 У старых грехов длинные тени

Эркюль Пуаро толкнул вращающуюся дверь и позволил ей протащить себя внутрь небольшого ресторанчика. В этот час народу там бывало немного, и он быстро нашел глазами того, с кем у него была назначена встреча. Плотный, с квадратными плечами человек — старший инспектор Спенс — поднялся ему навстречу из-за углового столика.

— Отлично, — сказал он. — Вот и вы. Долго искали?

— Нет-нет. Вы все очень хорошо объяснили.

— Позвольте вас представить. Главный инспектор Гарроуэй. Мосье Эркюль Пуаро.

Гарроуэй оказался высоким худощавым мужчиной с лицом аскета и венчиком седых волос вокруг небольшой лысины, что придавало ему сходство с католическим монахом.

— Очень приятно, — сказал Пуаро.

— Я уже давно отошел от дел, — сказал Гарроуэй, — но есть вещи, которые не забываются. Да, их помнишь даже спустя долгие годы, хотя все вокруг, вероятно, и думать об этом забыли. Да, а я помню…

Эркюль Пуаро едва не сказал «Слоны помнят все», но вовремя удержался. После встречи с миссис Ариадной Оливер эта фраза так прочно засела у него в голове, что ему не раз приходилось делать над собой усилие, чтобы не выпалить ее в самый неподходящий момент.

— Надеюсь, мы не слишком долго испытывали ваше терпение, — сказал инспектор Спенс.

Мужчины уселись за столик. Принесли меню. Спенс, явно завсегдатай этого ресторанчика, сообщил, что тут хорошо готовят рыбные блюда. Гарроуэй и Пуаро заказали то же, что и он. Затем, слегка откинувшись на спинки стульев и попивая херес, они некоторое время молчали, присматриваясь друг к другу.

— Приношу вам свои извинения, — сказал Пуаро, — за то, что докучаю расспросами о деле, с которым давно покончено.

— Чем же оно вас так привлекло? — спросил Спенс. — Не думал, что вас могут заинтересовать дела такой давности. Должно быть, это связано с чем-то, что случилось совсем недавно… Или вы просто соскучились по нераскрытым тайнам, а? Признавайтесь. — Он подмигнул Пуаро и продолжил: — Инспектор Гарроуэй — в то время он еще не был главным — как раз был назначен ответственным за расследование дела Равенскрофтов. Мы с ним старые друзья, поэтому я и попросил его помочь.

— И он был настолько добр, что согласился прийти сюда, чтобы удовлетворить мое не вполне уместное любопытство по поводу давно закрытого и отправленного в архив дела.

— Ну, я бы так не сказал, — возразил Гарроуэй. — Мы знаем, что не всякое дело можно считать законченным, даже если официально его давно закрыли. Зарубила ли Лиззи Борден[316] топором собственных родителей? Многие в это так и не поверили. Кто и почему убил Чарлза Брейво?[317]На этот счет существует множество версий, но все они не слишком убедительны. Страсти кипят, а люди до сих пор ломают головы в поисках ответа.

Он бросил острый взгляд на сидевшего напротив Пуаро.

— Ведь вы, мосье Пуаро, если мне не изменяет память, не в первый раз беретесь за расследование так называемого преступления из прошлого?

— Далеко не в первый, — ввернул старший инспектор Спенс.

— Одно из них, насколько я помню, было предпринято по просьбе одной молодой канадки?

— Да, верно, — сказал Пуаро. — Это была очень сильная натура, она так горячо уговаривала меня, чтобы я распутал убийство, за которое ее мать приговорили к смерти. Приговор не был приведен в исполнение только потому, что та скончалась в тюрьме[318]. Эта девушка была уверена, что ее мать невиновна.

— И вы тоже так считали? — спросил Гарроуэй.

— Поначалу — нет. Но она так яростно настаивала на своем…

— Естественно — дочь была уверена в невиновности своей матери и старалась доказать это вопреки неопровержимым уликам, — сказал Спенс.

— Тут было и кое-что другое, — сказал Пуаро. — Девушка сумела убедить меня в том, что ее мать была не тем человеком.

— То есть была неспособна на убийство?

— Нет, — сказал Пуаро, — я бы вообще не рискнул (и думаю, вы оба со мной согласитесь) утверждать, что есть люди абсолютно неспособные совершить убийство, даже если это касается хорошо знакомых людей. Но в том конкретном случае меня поразило одно обстоятельство: мать моей клиентки ни разу не заявила о том, что она невиновна. Казалось, она вполне смирилась со смертным приговором. Из-за неумения защищаться? Непохоже. А когда я ознакомился с подробностями, мне стало совершенно ясно: тут и речи быть не может о какой бы то ни было слабости характера. Скорее наоборот.

Гарроуэй был явно заинтригован. Отщипнув кусок от лежавшей на тарелке булочки, он даже наклонился поближе к Пуаро.

— Значит, она оказалась невиновной?

— Абсолютно.

— И это вас поразило?

— По правде говоря, я нисколько не удивился. Поскольку обнаружились одна-две детали, которые доказывали, что она не могла совершить убийство. Особенное значение сыграл некий факт, на который в то время просто не обратили внимания. А уж потом было ясно, на какую наживку ловить дальше.

В эту минуту перед ними поставили тарелки с жареной треской.

— Было еще одно дельце, но в другом роде, — продолжал Спенс. — Одна девочка заявила при всем честном народе, что своими собственными глазами видела убийство[319].

— И тут тоже пришлось — как бы это сказать? — вернуться назад, вместо того, чтобы двигаться вперед, — сказал Пуаро. — Да, именно так.

— А девочка и вправду была свидетелем убийства?

— Нет, — сказал Пуаро, — на самом деле это видела ее подружка. Треска изумительная, — заметил он с удовольствием.

— Да, рыбу здесь умеют готовить, — сказал инспектор Спенс. — И соус отменный, — добавил он, поливая поджаристый кусочек соусом.

Несколько минут все молча наслаждались едой.

— Когда Спенс обратился ко мне, — нарушил молчание Гарроуэй, — и стал спрашивать, хорошо ли я помню дело Равенскрофтов, я даже обрадовался.

— А вы действительно хорошо его помните?

— Ну еще бы!

— Вы полагаете, — сказал Пуаро, — что там были некоторые упущения? Недостаток улик не слишком убедительный вердикт…

— Отнюдь, — сказал Гарроуэй, — ничего подобного. Мы опирались на очевидные факты. Такие самоубийства — сразу мужа и жены — случались иногда и раньше. И все же.

— Да-да? — сказал Пуаро.

— И все же что-то было не так, — сказал Гарроуэй.

— А! — сказал Спенс, и глаза его азартно заблестели.

— Вы, наверное, и сами сталкивались с таким… как бы это сказать… психологическим несоответствием? — спросил Пуаро у Спенса.

— Да. В деле миссис Макгинти[320].

— Тогда арестовали одного весьма подозрительного молодого человека, — вспомнил Пуаро, — у которого были довольно убедительные мотивы для преступления. Все сразу и подумали, что это он. Но вы были настолько уверены в его невиновности, что пришли ко мне и попросили помочь разобраться.

— Что вы и сделали, — ввернул Спенс.

Пуаро вздохнул.

— К счастью, мне удалось найти настоящего преступи ника. Но с этим молодым человеком пришлось-таки повозиться. Ей-богу, его все-таки стоило повесить — хотя бы за то, что он совершенно не хотел помочь нам его спасти. А теперь эта загадочная история с супругами Равенскрофт. Итак, мосье Гарроуэй, что же вас тогда смутило?

— Сам толком не знаю, но… вы меня понимаете.

— Вполне, — сказал Пуаро. — И Спенс, полагаю, тоже. Такое бывает. Вроде бы и доказательства имеются, и мотив, и возможности, и улики, и miseen-scene[321],— все на своих местах. Как на ладони, можно сказать. Но чутье тебе подсказывает: что-то тут не так. В этом смысле опытный криминалист сродни хорошему искусствоведу: тот сразу видит, что картина ничего не стоит. Отличает оригинал от подделки с первого взгляда.

— Но я так ничего и не смог раскопать, — вздохнул главный инспектор Гарроуэй. — Как ни бился, какие лазейки ни искал — либо двойное самоубийство, либо кто-то из них застрелил другого, а затем покончил с собой. Теоретически возможны оба варианта. Но вот понять почему это произошло…

— И никакого намека? — спросил Пуаро.

— В том-то и дело. Судите сами: это были очень солидные люди, муж — достойнейший человек, занимавший определенное положение в обществе, жена — добрая и милая женщина. Жили душа в душу. Всегда были вместе: гуляли, играли в пикет[322], по вечерам раскладывали пасьянсы. Дети их только радовали. Мальчик учился в английской школе, девочка в пансионате в Швейцарии. Никаких хлопот. Здоровье… болели, конечно, иногда, но особых опасений не вызывало. У мистера Равенскрофта одно время было высокое давление, но потом врачам удалось его стабилизировать. У его супруги были небольшие проблемы со слухом и немного пошаливало сердечко, но в общем… сущие пустяки. Конечно, кто-то из них мог оказаться чересчур мнительным… Бывает, что и здоровый человек вобьет себе в голову, что у него рак и жить ему осталось не больше года и так себя доведет, что от отчаяния руки на себя наложит..

Но Равенскрофты были людьми уравновешенными и спокойными.

— Так что же вы тогда подумали? — сказал Пуаро.

— Я и говорю: ничего конкретного. Сейчас, возвращаясь к этому, думаю, что все-таки это было самоубийство. А что может быть еще? Что-то их заставило на такое решиться… Обеспеченных, почти здоровых и вроде бы вполне счастливых людей. Ужас! У меня тогда было такое состояние… Да нет, конечно, самоубийство… Пошли прогуляться… но зачем взяли с собой револьвер? Он так и лежал между ними. Отпечатки на нем были смазанные — но и ее, и его. Значит, оба держали оружие в руках, но узнать, кто стрелял первый, было практически невозможно. Поэтому я и решил, что муж убил жену и затем застрелился сам, но точно этого никто определить не смог. Но почему, зачем? Когда я теперь читаю в газетах, что найдены муж и жена, и предварительная версия, что они покончили с собой, — я всегда вспоминаю Равенскрофтов и снова мысленно возвращаюсь к этому делу. Двенадцать — или уже четырнадцать? — да, столько лет прошло, а я все никак не могу успокоиться. Не могу понять: почему? Конечно, муж мог ненавидеть свою жену и тщательно скрывать это, а затем в припадке ярости убить ее и, в ужасе от содеянного, застрелиться… А возможно, все было наоборот…

Гарроуэй снова отщипнул от булки и принялся жевать.

— А какие у вас на этот счет соображения, мосье Пуаро? К вам кто-то обратился, что-то сообщил? Может быть, вы что-нибудь знаете, чего не знаю я?

— Нет. Но у вас ведь должны были возникнуть хоть какие-то версии?

— Это уж точно. Версий хоть отбавляй. И все они выглядят вполне достоверными. Только вот при ближайшем рассмотрении лопаются как мыльный пузырь. В конце концов я рассудил, что, если ни о чем толком не знаешь, не выяснишь и причину. А что мне, в сущности, было известно? Только то, как они жили последние пять-шесть лет. Генерал вышел в отставку, ему было под шестьдесят, жене — тридцать пять. Они вернулись в Англию из Малайи, где он служил, жили какое-то время в Борнмуте[323], потом переехали в дом, где и случилась эта трагедия. Жили в мире и согласии, и дети приезжали навещать их во время каникул. Полная идиллия. А потом я спросил себя: а все ли я знаю об их жизни? Такая ли уж это была идиллия? Ведь что-то могло быть задолго до приезда в Англию. Что я знал об их прежней жизни? Что они почти не бывали на родине. Что у мужа безупречный послужной список. Что друзья очень тепло отзываются о миссис Равенскрофт. Что не было в их доме ни бурных сцен, ни споров — по крайней мере, никто об этом ничего не знал. Соответственно, и я не мог знать.

Но ведь лет пятнадцать они провели в Малайе и прочих местах. Может быть, причины трагедии таились там? Моя бабушка любила повторять старинную пословицу: «У старых грехов длинные тени». Может быть, причиной их гибели стала какая-то длинная тень, протянувшаяся из прошлого? Тут уж сколько ни расспрашивай всяких друзей-знакомых, ничего не узнаешь. И тогда мне все чаще стало казаться, что искать нужно в далеком прошлом. Что-то могло случиться, пока они были в одной из дальних стран. Потом это могло забыться, но что-то в глубине памяти и души наверняка осталось бы. Старая обида, какая-то размолвка, о которой не догадывался никто из окружающих. Если бы знать, где искать…

— Вы хотите сказать, что возможно такое, о чем их английские друзья могли просто не знать? — спросил Пуаро.

— Практически все друзья у них появились уже после отставки генерала. Были, конечно, и старые друзья, но их было очень мало, и виделись они очень редко.

— Да, — задумчиво сказал Пуаро, — Люди забывчивы.

— Они не похожи на слонов, — сказал Гарроуэй с еле заметной улыбкой. — Это слоны, если верить пословицам, помнят все.

— Забавно, что вы это вспомнили, — сказал Пуаро.

— Что?

— Про слонов.

Главный инспектор Гарроуэй удивленно воззрился на Пуаро. Спенс тоже бросил на него озадаченный взгляд.

— У вас какие-то сведения о Востоке, — предположил Гарроуэй. — Я хотел сказать — слоны ведь водятся на Востоке, верно? Или в Африке. Короче — кто вам рассказывал про слонов? — спросил он.

— Один мой давний друг, — улыбнулся Пуаро. — Кстати, вы знаете его, — сказал он, взглянув на Спенса. — Миссис Оливер.

— О, миссис Ариадна Оливер. Вот как! — Спенс улыбнулся.

— Вы что-то хотели спросить? — сказал Пуаро.

— Она уже что-то узнала? — спросил Спенс.

— Пока вроде бы нет, — сказал Пуаро, — но может узнать в ближайшее время. — И задумчиво прибавил: — Такой уж она человек. Со всеми умеет найти общий язык.

— О да, — согласился Спенс. — Да. У нее уже есть какие-то догадки?

— Миссис Ариадна Оливер? Это что — писательница? — спросил Гарроуэй не без любопытства.

— Она самая, — сказал Спенс.

— Она и вправду много знает о преступном мире? Она ведь пишет детективные романы. Интересно, откуда она берет свои сюжеты?

— Сюжеты — исключительно из собственной головы. Факты тоже, но с этим чуть сложнее. — Он сделал паузу.

— Вы что-то по этому поводу вспомнили?

— Да, — сказал Пуаро, — однажды из-за меня она не создала свой очередной шедевр — во всяком случае, она так считает. Однажды у нее возникла одна идея, связанная с какой-то шерстяной фуфайкой. А я отвлек ее своим звонком по телефону, и у нее все вылетело из головы. Она все время ворчит на меня из-за этой фуфайки.

— Ну и ну, — сказал Спенс. — Похоже на ту петрушку, которая утонула в масле в жаркий день. Да вы знаете. Про Шерлока Холмса и пса, который отказывался работать ночью.

— А у них была собака? — спросил Пуаро.

— Простите?

— Я спрашиваю — была ли у них собака? У генерала и леди Равенскрофт. И если да, то взяли они ее в тот раз с собой на прогулку?

— Собака у них была — точно, — сказал Гарроуэй. — Я думаю, конечно же они брали ее с собой…

— Если бы это происходило в одном из романов миссис Оливер, — сказал Спенс, — пса непременно нашли бы воющим над телами хозяев. Но никаких собак рядом с телами не было.

Гарроуэй покачал головой.

— А где сейчас этот пес? — спросил Пуаро.

— Думаю, покоится у ограды чьего-нибудь сада, — сказал Гарроуэй. — Ведь четырнадцать лет прошло.

— Значит, расспросить собаку нам не удастся, — сказал Пуаро. — А жаль. Собаки столько могли бы рассказать… А кто был в доме? В тот день, когда произошла трагедия?

— Я принес вам список, — сказал Гарроуэй. — Думаю, вдруг вам пригодится. Миссис Уиттакер — экономка, она же кухарка. У этой почтенной дамы был как раз выходной, так что из нее ничего стоящего вытянуть не удалось. Миссис Уиттакер, кстати, была несколько глуха и подслеповата. Единственное, что она смогла нам сообщить, это то, что леди Равенскрофт незадолго до трагедии находилась в клинике или в санатории — у нее что-то было с нервами. Еще там гостила бывшая гувернантка их детей. И садовник.

— Но в доме в какой-то момент мог оказаться и посторонний, какой-нибудь давний знакомый. Вы ведь об этом думали, Гарроуэй?

— Была у меня такая мысль.

Пуаро молчал, ему вдруг вспомнилось, как однажды его попросили разобраться в одном весьма запутанном деле. Он тогда очень кстати припомнил детский стишок про пятерых поросят. Да, дело было не из простых, и он страшно был рад, когда все-таки решил ту задачку…

Глава 4 Старый друг вспоминает

Вернувшись на следующее утро домой, миссис Оливер увидела, что мисс Ливингстон не терпится ей что-то сообщить.

— Два телефонных звонка, миссис Оливер.

— Кто?

— Первый от Кричтона и Смита. Спрашивали, какую парчу вы хотите — ядовито-зеленую или ярко-красную.

— Я пока еще не решила, — сказала миссис Оливер. — Напомните мне завтра утром, пожалуйста. Хочу посмотреть их при вечернем освещении.

— А еще звонил этот иностранец… мистер Эркюль Пуаро, если не ошибаюсь.

— Да-да, и что он сказал?

— Спрашивал, не сможете ли вы навестить его сегодня вечером. Или хотя бы позвонить.

— Нет, не смогу, — сказала миссис Оливер. — Перезвоните ему сами, будьте добры. А мне уже пора бежать, опаздываю. Он оставил телефон?

— Да.

— Хорошо. Не придется рыться в книжке. Ладно. Передайте, что я извиняюсь, и что мне очень некогда, и что я дышла на след слона.

— Простите, как вы сказали?

— Вышла на след слона. Так и скажите.

— Да-да, — откликнулась мисс Ливингстон, пристально посмотрев на свою хозяйку. Нет, все-таки ей не зря иногда кажется, что миссис Оливер немного не в себе, хоть и знаменитая писательница.

— Знаете, охотиться на слонов, оказывается, страшно увлекательно.

Она перешла в гостиную и схватила первую попавшуюся записную книжку, из кучи книжек, сваленных на софе. После того как миссис Оливер просматривала их накануне вечером, вид у них стал еще более истерзанным.

— Ну, с кого-то ведь придется начать, — сказала она. — Почему бы не с Джулии, если она, конечно, с тех пор окончательно не свихнулась. У нее иногда проскальзывают здравые соображения, к тому же она жила где-то рядом с Равенскрофтами. Да, пожалуй, начну с Джулии.

— Вам надо подписать четыре письма, — сказала мисс Ливингстон.

— Мне сейчас не до писем. Убегаю. Надо срочно ехать в Хэмптон-Корт[324], а это такая даль!

Почтенная[325] Джулия Карстейрз, не без труда выбравшись из кресла (те, кому за семьдесят, знают, как трудно вставать на ноги, когда засидишься, а то и вздремнешь ненароком), прищурившись, пыталась разглядеть, кто же к ней пожаловал. О ком это доложила ее верная прислуга, обитавшая вместе с ней в квартире, которую она занимала в качестве члена общества «Дома для привилегированных особ». Слух ее с годами слегка притупился, и она не уловила имени. Миссис Гулливер? Но никакой миссис Гулливер она не знает. Она нетвердым шагом двинулась к гостье, старательно в нее вглядываясь.

— Вы вряд ли меня вспомните — мы столько лет не виделись.

Как многие старые люди, миссис Карстейрз помнила голоса гораздо лучше, чем лица.

— Не может быть! — воскликнула она. — Неужто Ариадна?! Дорогая, как я рада вас видеть!

После долгих и сердечных приветствий миссис Оливер объяснила:

— Вот, случайно оказалась в ваших краях. У меня была встреча — недалеко отсюда. И вдруг я сообразила, что это совсем рядом с вашим домом. Чудесная квартирка, — добавила она, осматриваясь.

— Сносная, — сказала миссис Карстейрз. — Не так хороша, как хотелось бы, но есть, безусловно, и свои преимущества. Мебель можно привезти свою, и питаться в ресторане, хотя, разумеется, можно обедать и у себя. И еще тут прелестный парк. Да что же вы стоите! Садитесь — вон туда. Я читала, что вы недавно были на торжественном ленче. Нет, надо же, подумайте: только про вас прочла и нате! — вы тут как тут. Вот чудеса!

— И не говорите, — сказала миссис Оливер, усаживаясь. — Жизнь вообще удивительная штука.

— Вы так в Лондоне и живете? — сочувственно спросила миссис Карстейрз.

— Да, представьте, — ответила миссис Оливер, а затем перешла к заранее обдуманному плану, что заставило ее вспомнить давно забытые уроки танцев — в далеком детстве. Как они разучивали кадриль. Первая фигура: шаг вперед, шаг назад, взялись за руки, двойной поворот, кружимся на месте — и так далее.

Она осведомилась, как поживает дочь миссис Карстейрз и двое ее внучат, потом спросила, что поделывает ее младшая дочь. Выяснилось, что уезжает в Новую Зеландию. Миссис Карстейрз только запамятовала, куда именно. У нее там какие-то научные исследования. Почтенная леди нажала кнопку электрического звонка, укрепленного на ручке кресла, и велела Эмме подать чай. Миссис Оливер умоляла ее не беспокоиться, но Джулия Карстейрз была непреклонна:

— Вы непременно должны выпить чаю, Ариадна.

И хозяйка и гостья чувствовали себя все более непринужденно. Вторая и третья фигуры кадрили. Старые друзья. Дети общих знакомых. Друзья, которых, увы, больше с нами нет.

— Да, столько лет прошло… И когда же мы с вами виделись последний раз? — поинтересовалась миссис Карстейрз.

— По-моему — на свадьбе Льюэллинов, — сказала миссис Оливер.

— Ну да, ну да. Мойра была подружкой невесты и выглядела ужасно. Всех подружек вырядили тогда в платья абрикосового цвета, причем самого ужасного оттенка.

— О да, он их просто всех убивал.

— И все же теперь таких чудных свадеб не увидишь. Теперь в почете оригинальность. Мою приятельницу недавно пригласили на свадьбу. Так жених был в каком-то балахоне из плиссированного атласа с кружевным воротником. Из валансьенских кружев[326], как я поняла. Оригинально. А невеста — в брючном костюме! В белом, конечно, но с узором из зеленого трилистника[327]. Можете себе представить? Явиться в церковь в таком виде! На месте священника я бы их и венчать не стала.

Подали чай. Миссис Оливер перешла к главной фигуре кадрили:

— Я вчера виделась со своей крестницей, Селией Равенскрофт. Вы помните Равенскрофтов? Конечно, это было так давно…

— Равенскрофты? Погодите-ка… Это не их ли нашли… гм… Кажется, в полиции решили, что это двойное самоубийство, верно? Все произошло рядом с их домом, кажется, он назывался «Дом у обрыва».

— Какая у вас прекрасная память, Джулия! — искренне восхитилась миссис Оливер.

— На память я никогда не жаловалась. Хотя имена порой не сразу вспомнишь. Это была ужасная трагедия, не правда ли?

— О да, просто нет слов.

— Одна из моих кузин очень с ними дружила — в бытность их в Малайе. Вы ее знаете — Родди Фостер. Генерал Равенскрофт сделал блестящую карьеру. Помнится, он был изрядно глуховат. Но это уже, когда ушел в отставку. Не всегда мог расслышать, что ему говорили.

— Значит, вы их хорошо помните?

— Ну конечно. Они ведь там жили целых пять лет.

— Я что-то забыла, как ее звали, — притворилась миссис Оливер.

— Маргарет, по-моему. Но все звали ее Молли. Да, Маргарет. В те времена это имя было очень даже в моде? А помните, она часто носила парик?

— О да, — сказала миссис Оливер. — То есть теперь припоминаю.

— Она и меня все уговаривала купить себе парик Говорила, что он просто незаменим, когда много путешествуешь. У нее было четыре разных парика. Один с такой замысловатой прической — что называется, для выхода, второй — дорожный, а еще один — очень удобный… на него можно было надевать шляпу, и это нисколько не портило прическу.

— Вот не знала, что она была так неравнодушна к парикам, — сказала миссис Оливер. — Меня ведь тогда вообще не было в Англии — я читала лекции в Америке Поэтому я и не знаю, что там могло случится…

— И не только вы, дорогая. Откуда же нам было знать? Столько ходило разных слухов, кривотолков… Но все так и осталось тайной.

— А что говорили на следствии — следствие, вероятно, все же было?

— Разумеется, было. Полиции пришлось пошевелить мозгами. Одно я помню точно: ничего там толком нельзя было понять. То ли генерал Равенскрофт застрелил жену и потом пустил себе пулю в лоб, то ли наоборот. Но скорее всего они решили уйти из жизни вместе — так всем показалось, но почему они это сделали, одному Господу известно.

— А что, если это было двойное убийство, а не самоубийство?

— Нет-нет. Об этом и речи быть не может. Ни следов, ни отпечатков — кроме их собственных. Они как обычно отправились прогуляться после чая, а хватились их только вечером, когда они не вышли к обеду. Кто-то из прислуги, дворецкий или садовник, отправился на поиски и нашел обоих у обрыва — уже мертвыми. А рядом лежал револьвер.

— Это был револьвер генерала?

— В том-то и дело. У него еще и второй был. Отставные военные редко когда расстаются с оружием. Наверное в наше сумасшедшее время им так спокойнее. Второй револьвер так и лежал в ящичке, а тот, что нашли… полагаю, генерал неспроста взял его с собой. Леди вряд ли пошла бы на прогулку с револьвером. Нет, конечно же это он взял…

— Думаю, вы правы. Да ей и деть-то эту штуковину было бы некуда.

— Такая милая пара, любо-дорого было на них смотреть. Жили душа в душу, никогда не ссорились. И вдруг решили свести счеты с жизнью. Разумеется, есть вещи, посторонним неизвестные…

— Да, да, — сказала миссис Оливер. — Мало ли что там могло быть. Откуда нам знать. Это вы точно подметили, Джулия. А вам не приходило в голову, что там могло случиться?

— Конечно, ведь всегда хочется знать, в чем дело, дорогая.

— Да, — сказала миссис Оливер, — всегда хочется докопаться до сути.

— Первая мысль, разумеется, была о том, что он мог быть тяжело болен, — например у него нашли рак и предупредили, что дни его сочтены. Но когда все такое выяснили, ничего не обнаружили. Он был практически здоров. То есть у него был — как это называется — спазм — мм… слово похожее на корону — да, точно спазм коронарных сосудов[328]. Это что-то вроде сердечного приступа, верно? Но он подлечился и неплохо себя чувствовал, а она — она просто была на грани нервного срыва. Она всегда была неврастеничкой.

— Да, я это тоже припоминаю, — сказала миссис Оливер. — Конечно, я их не настолько хорошо знала, но. — и она внезапно спросила: — А на ней был парик?

— О… чего не помню, того не помню. Ну, наверное, если она постоянно их носила.

— Просто я подумала вот о чем… — сказала миссис Оливер, — если женщина собирается покончить с собой, или с собственным мужем, она вряд ли будет надевать парик, как вы считаете?

Приятельницы с азартом принялись обсуждать эту тему.

— Но что же там все-таки произошло, как вы думаете?

— Не знаю, не знаю… До меня доходили кое-какие слухи, но разве им можно верить..

— О нем или о ней?

— У него, знаете ли, была молоденькая помощница, ну вроде секретарши. Он ведь писал мемуары — о своей работе во всех этих экзотических странах, по заказу какого-то издателя, — и он надиктовывал ей текст. Ну и вскоре начали поговаривать, что у них были… не только деловые отношения. Этой особе было уже за тридцать, и внешность самая обычная… и вроде вполне скромная, но мало ли… Естественно, кое-кто подозревал, что он задумал избавиться от жены — чтобы потом жениться на секретарше. Но вслух подобные домыслы не обсуждались. Правда, я думаю, все это чушь.

— Но тогда в чем же дело?

— Возможно — в ней.

— У нее… кто-то был?

— Вроде бы… когда они были в Малайе. Я слышала какую-то историю. Молодой человек, причем намного моложе ее. Мужу эти ухаживанья пришлись не по вкусу, и про них сразу пронюхали всякие кумушки. Да только давно это было, я даже не уверена, точно ли это было в Малайе В общем, ничего серьезного.

— А может, не в Малайе, а здесь, в Англии? Может, какие-нибудь тайные встречи, по соседству? Которые могли стать причиной разлада?

— Разумеется, в газетах бурно обсуждали подобные варианты, трагическая любовь, муки ревности, ну и прочее.

— Но ведь это полная чепуха, правда? У них же были дети, сын и дочь — моя крестница.

— Ах да, у них был еще сын. Учился в какой-то закрытой школе. А девочке было лет двенадцать — нет, больше, она постарше брата. Жила тогда в Швейцарии.

— Скажите, а не было ли в семье кого-то с чересчур ранимой психикой?

— Вы имеете в виду мальчика? Конечно, все возможно. Я слышала, один подросток застрелил собственного отца — кажется, где-то неподалеку от Ньюкасла. Помните эту историю? У него было депрессивное состояние. Поначалу он пытался повеситься — у себя в комнате, в университетском общежитии. А потом приехал домой и застрелил отца. Никто так и не понял за что. Однако, у Равенскрофтов никаких проблем с детьми не было, уж вы мне поверьте. Тут другое, тут все-таки.

— Все-таки что?

— Никак не могу отвязаться от мысли, что там был замешан мужчина.

— Вы хотите сказать, что она…

— Ну а для чего тогда все эти парики?

— Не понимаю, при чем тут парики.

— Так это же яснее ясного — хотела выглядеть попривлекательней.

— Вы говорили, что ей было тридцать пять.

— Больше Больше! Думаю, все тридцать шесть И я помню, как она мне показывала свои парики, кстати, они были ей очень к лицу. И еще, она вдруг шла сильно краситься, — как раз тогда, когда они переехали в новый дом. Между прочим, она была очень даже недурна собой.

— Значит, вы полагаете, что она с кем-то в это время познакомилась?

— Вполне возможно, — сказала миссис Карстейрз. — И умело это скрывала. Это мужчины всегда сразу попадаются, не умеют замести следы… Женщины куда хитрее…

— Неужели вы в это верите, Джулия?

— Если честно, то не очень. Понимаете, как бы она ни осторожничала, все равно бы кто-нибудь проведал. Слуги, садовники, шоферы местных автобусов… Наконец, соседи. И уж конечно молчать никто бы не стал. Но все же не исключено, что узнал только муж, и тогда..

— Значит, вы считаете, что все произошло из-за ревности?

— По-моему, да.

— То есть он застрелил ее и застрелился сам, а не наоборот.

— Ну да. Если бы она захотела от него избавиться, то вряд ли рискнула сделать это во время прогулки Пришлось бы брать с собой сумку побольше, ведь в ее сумочке револьвер не спрячешь Надо смотреть на вещи с практической стороны.

— Трезвый взгляд на вещи, — сказала миссис Оливер. — Очень интересно.

— Могу себе представить, дорогая, — вы ведь пишете детективные романы. Вам и карты в руки. Вам куда проще во всем разобраться.

— Ничего подобного, — сказала миссис Оливер. — Понимаете, в моих романах происходит только то, чего хочу я Все мои преступления — вымышленные, а иногда и совсем неправдоподобные. А в настоящих преступлениях я совершенно не разбираюсь. Потому-то мне так важно узнать ваше мнение, Джулия, — ведь вы были близко с ними знакомы. И я надеялась, что она могла вам о чем-нибудь проговориться — или генерал…

— Погодите-ка, вы только сказали, и мне вдруг кое-что вспомнилось, но сразу улетучилось…

Миссис Карстейрз откинулась на спинку кресла и, закрыв глаза, погрузилась в долгое раздумье Миссис Оливер молча на нее смотрела — так смотрят на чайник, который вот-вот должен закипеть.

— Однажды она мне заявила — до сих пор не пойму, с чего бы это… — наконец заговорила миссис Карстейрз. — Хорошо бы, мол, начать новую жизнь — как святая Тереза[329]. Святая Тереза из Авилы.

Миссис Оливер немного опешила.

— Почему она вдруг упомянула святую Терезу из Авилы?

— Да я и сама не пойму. Кажется, она читала историю ее жизни. Короче говоря, она сказала, что как это, мол, чудесно, что у женщин открывается второе дыхание… В том смысле, что, когда женщине уже сорок или пятьдесят, ей вдруг хочется начать новую жизнь. Как Терезе из Авилы. Лет до сорока пяти была покорной монахиней, а тут вдруг переиначила все монастырские уставы, всех заставила себя слушать и стала святой.

— Да, но я не нахожу в ее истории особого сходства…

— Дело не в сходстве, — сказала миссис Карстейрз. — Просто женщины иногда очень затейливо выражают свои мысли, — если их угораздило завести дружка на закате жизни Им все время хочется всем сказать, что это никогда не поздно.

Глава 5 Путешествие в детство

Миссис Оливер в неуверенности остановилась перед дверью изрядно обветшавшего домишки. Под окном росли цветы, главным образом тюльпаны.

Она еще раз заглянула в маленькую записную книжку — вроде бы ничего не перепутала, — осторожно постучала дверным молотком, потому что на звонок никто не отозвался. Опять — никакого ответа. Миссис Оливер постучала более настойчиво. На этот раз внутри что-то зашуршало. Она различила звук шаркающих шагов и хриплое, астматическое дыхание, потом началась долгая возня с непокорным засовом и из щели почтового ящика глухо доносилось:

— Ах, чтоб тебя! Опять застрял, злодей ты этакий!

В конце концов дверь со скрипом и жалобным стоном отворилась. Перед миссис Оливер стояла древняя морщинистая старуха с согбенной спиной и явно страдающая застарелым артритом. Выражение ее лица никак нельзя было назвать приветливым. Испуганным, впрочем, тоже. Скорее на нем было написано недовольство: ходят тут всякие, врываются в дом порядочной англичанки, который, как известно, ее крепость. В свои семьдесят, а то и все восемьдесят, она готова была без колебаний защищать свою крепость.

— Уж не знаю, какое у вас ко мне дело, но я не… — Но тут она вдруг умолкла. — Батюшки, да это же мисс Ариадна! Кто бы мог подумать! Мисс Ариадна!

— Да вы просто чудо — сразу меня узнали! — воскликнула миссис Оливер. — Как поживаете, миссис Мэтчем?

— Мисс Ариадна! Нет, вы только подумайте!

«Да, немало воды утекло с тех пор, как меня называли „мисс Ариадна“», — подумала миссис Оливер, но этот голос, надтреснутый от старости, она узнала сразу, интонации остались прежними.

— Входите же, голубушка, — пригласила древняя хранительница домашнего очага. — Входите. Все такая же красавица, честное слово. Сколько лет я вас не видала? Пятнадцать, не меньше.

Гораздо больше пятнадцати, но миссис Оливер не стала поправлять и вошла. Миссис Мэтчем поздоровалась с гостьей за руку, но пожатие было совсем слабым: похоже, пальцы уже не очень-то ее слушались. Ухитрившись закрыть непослушную дверь, она, шаркая и прихрамывая, прошла в маленькую комнату, очевидно предназначенную для приема гостей. Стены были сплошь увешаны фотографиями: младенцы, детишки постарше, взрослых намного меньше. Некоторые фото были в солидных кожаных рамках, заметно потертых. В потемневшей серебряной рамке молодая дама в платье для дворцовых приемов, с прической, украшенной перьями, на двух фото бравые морские офицеры, а еще на двух — военные в форме Сухопутных войск. Множество голых младенцев, возлежащих на ковриках. В комнате стоял диванчик и два стула. Миссис Оливер села на предложенный ей стул. Миссис Мэтчем опустилась на диванчик и с видимым усилием подпихнула подушку себе под поясницу.

— Ах, деточка, вот уж не чаяла вас увидеть. Вы все еще пишете ваши чудные романы, а?

— Да, — сказала миссис Оливер, совсем, впрочем, не уверенная, что романы о преступниках и всяких ужасах заслуживают эпитета «чудные». Но тут же вспомнила, что это любимое словечко миссис Мэтчем.

— Я теперь одна-одинешенька, — сказала миссис Мэтчем. — Помните мою сестру, Грейси? Умерла прошлой осенью, да, умерла. От рака. Операцию сделали, да только поздно спохватились.

— О! Искренне сочувствую, — отозвалась миссис Оливер.

Минут десять они вспоминали родственников миссис Мэтчем, которые, один за другим, покидали этот бренный мир.

— Ну а у вас все хорошо? Как поживает ваш муженек? Ох, да что это я, он ведь много лет как умер, пустая моя голова… Как же вас занесло в наше захолустье?

— Я тут проездом, — сказала миссис Оливер, — к счастью, у меня оказалась с собой записная книжка с вашим адресом, вот и решила вас проведать, узнать, как вы поживаете — и вообще.

— Понятно. Поболтать о старых временах, верно? Ведь всегда приятно вспомнить старые добрые времена?

— Еще бы, — согласилась миссис Оливер, очень довольная тем, что разговор сразу пошел в нужном направлении — ведь ради этого, собственно говоря, она сюда и пришла. — Как много у вас фотографий, — добавила она.

— Чего-чего, а этого добра хватает. Вот, когда я жила в приюте для престарелых — название у него было глупее не придумаешь — «Счастливый закат», или что-то вроде того, так вот, там и фото на стенку не повесишь, ни-ни. Промаялась я там год с лишним, и такая тоска меня взяла… Начальство там больно строгое — следили, чтобы ничего своего туда не брать. Ни единой безделицы. Все только приютское. Наговаривать лишнего не стану, там было все, как положено, но мне чужого не нужно, хочу, чтобы все было мое собственное. И мебель, и стены не голые, а с фотографиями. А потом к нам приехала одна леди, она в каком-то Совете состояла, при каком-то обществе. Она мне и сказала, что у них есть другое место, где все живут в своих домах, и можно взять с собой что хочешь… Теперь ко мне каждый день заходит девушка, помогает во всем, такая душечка — проверить, все ли у меня в порядке. Так что я очень довольна — чисто, уютно, и все вещички при мне.

— О, они у вас, можно сказать, со всего света, — заметила миссис Оливер, осматривая комнату.

— Да, вон тот столик — бронзовый — это от капитана Уилсона, он мне прислал его… вроде бы из Сингапура[330]. И бенаресскую[331] бронзу, тоже он прислал. Красивая, верно? А на пепельнице, вот смотрите, какая-то диковина? Из самого Египта. Называется скрабея[332], или что-то в этом роде. Вы-то знаете. Чудное название, так впору чесотку называть[333], но это не болезнь, а такой жук, и выточен из драгоценного камня. Вон какой голубой, яркий. Береза — нет, бирюза[334], кажется.

— Бирюза, — сказала миссис Оливер.

— Она самая. Просто загляденье. Это мой мальчуган-археолог прислал, он там чего-то копает.

— Здесь все ваше прошлое, — сказала миссис Оливер. — А оно было замечательным.

— Да, все мои деточки. Некоторых я с пеленок воспитывала. Другие были постарше. Кого в Индии нянчила, кого в Сиаме. Да. Вон в той серебряной рамке мисс Мойя в придворном платье. Какая же она была красавица! С двумя мужьями развелась, представьте себе. Да. Не поладила с его светлостью — первый у нее был лорд, — а потом вышла за певца, из этих, из современных вертихвостов, да тут, ясное дело, добром кончиться не могло. А потом уж нашла подходящего где-то в Калифорнии. У них была своя яхта, небось по всему свету путешествовали. Умерла года три назад, а ведь ей было всего шестьдесят два. Такая молодая!

— Ведь вы и сами много путешествовали, правда? — сказала миссис Оливер. — Индия, Гонконг[335], потом Египет, Южная Америка — я ничего не путаю?

— Ну да, поглядела на белый свет, что и говорить.

— Помнится, — сказала миссис Оливер, — когда я была в Малайе, вы там жили в семье какого-то военного. Генерал — как его там, не помню Как же Погодите минутку. Кажется, генерал и леди Равенскрофт, правильно?

— Нет-нет, вы спутали фамилию Там я жила у Барнаби Вы к ним заезжали погостить. Помните? Вы поехали в туристскую поездку, и по дороге навестили Барнаби Хозяйка ваша давняя подруга. А он был судьей.

— Ах да, — сказала миссис Оливер. — Вечно я путаю фамилии.

— У них было двое славных детишек, — сказала миссис Мэтчем. — Само собой, их потом отдали в английские школы. Мальчика отправили в Харроу[336], а девочку в Роудин[337], ну а я, видать, в другую семью устроилась. Да, теперь все переменилось. Теперь даже местных служанок, днем с огнем не найдешь. Эти ама, скажу я вам, не очень-то ладят с чужими. Но мне наша доверяла, мы с ней, можно сказать, дружили. Это когда я служила у Барнаби. А Равенскрофтов я тоже помню. По соседству жили, только названия улицы не помню. Часто наведывались друг к другу. Да, давненько это было, но я все помню, будто было только вчера.

Когда Барнаби детей отправили в школу, я… никуда я не уехала, теперь точно вспомнила, а осталась при миссис Барнаби. Следила, чтобы у нее все было в порядке, ведь когда и починить надо что или заштопать — известное дело. Да-да, я ведь была там, когда эта беда приключилась Не у Барнаби, а у Равенскрофтов. Никогда не забуду. Ужас! Я как услышала, у меня аж в глазах потемнело, надо ведь такому случиться!

— Да, ужасная трагедия, — сказала миссис Оливер.

— А ведь такие приятные люди. И вот надо же Это случилось уже после того, как вы там гостили. Через несколько лет.

— Я что-то не могу вспомнить, как там все было, — сказала миссис Оливер. — Хотя мне рассказывали.

— Понимаю. Люди много чего забывают А я вот помню все. Говорили, она всегда была со странностями. С самого детства. Знаете что она тогда учудила? Вытащила ребенка из коляски и бросила в реку. Одни говорили, из ревности. А другие — что просто хотела, чтобы ребеночек попал в рай, и поскорее.

— Неужели это… это была леди Равенскрофт?

— Да что вы! Я вовсе не про нее. Да вы что, ничего не помните? Сразу видно. Я про сестру говорю.

— Про ее сестру?

— Вот этого сказать не могу, ее ли или самого генерала. Ее вроде бы долго держали в санатории. Вроде сумасшедшего дома. С одиннадцати или двенадцати лет. Держали-держали, а потом объявили здоровой да и выпустили И она вышла замуж за какого-то военного. А потом начались неприятности. Потом ее снова в такой санаторий упрятали. Там очень хорошо с ними обращаются, да. У них там квартиры, красивые комнаты, все в лучшем виде Я думаю, они часто ее там навещали. То есть генерал или его жена. Детей воспитывал кто-то еще, ясное дело, все-таки боязно при такой матери оставлять… Однако в конце концов она вроде бы снова опамятовалась, и ее домой отпустили, к мужу. А он вскорости умер. То ли от инсульта, то ли от инфаркта. Она сильно горевала и поехала погостить к брату, а может, к сестрице — чьей там она была родственницей… Жилось ей у них хорошо, она совсем освоилась. Детей любила без памяти, вот что удивительно. Мальчуган, тот в школе был. А дома маленькая девочка, и к ней пришла еще одна девчушка, поиграть. Ну, детали я сейчас уж не вспомню. Слишком много времени прошло. Но об этом тогда все судачили. Кое-кто говорил, будто это и не она вовсе, а аму.

А эта аму — местная девушка, уж так этих детишек любила, все время за них беспокоилась и говорила, что им грозит беда, что нужно увезти их из дома. Но кто станет слушать служанку, тем более аму. А когда это случилось, на нее же и подумали — не помню, как ее звали, бедняжку. Вот так-то оно все обернулось.

— А что было дальше с этой их родственницей?

— Ну, насколько я знаю, ее увезли в какое-то заведение, а потом отправили в Англию. Не знаю, в какой санаторий — в прежний или в какой другой, но уход за ней был хороший. В семье ее покойного мужа денег хватало. Может, она снова выздоровела. Я-то про это давно и думать забыла. Только сейчас и вспомнила, когда вы спросили про генерала и леди Равенскрофт. Интересно, где они теперь. Он, наверное, давно в отставке.

— Дело в том, что они… — сказала миссис Оливер. — Вы разве не читали в газетах?

— О чем?

— Они купили дом в Англии, а потом…

— А, теперь припоминаю. Читала-читала… Я еще тогда подумала — какая знакомая фамилия, только мне и невдомек было, что это те самые Равенскрофты… Они упали с обрыва?

— Да, — сказала миссис Оливер, — вроде того.

— Ну, да что это мы все о грустном. Я так рада вас видеть, просто слов нет. Хочу угостить вас чаем, дорогая моя.

— Ну что вы, — сказала миссис Оливер, — не надо никакого чаю. Честное слово, я совсем не хочу чаю.

— Как это не хотите? Конечно, хотите. Если вы не против, пройдемте в кухню, ладно? Знаете, я почти все время сижу на кухне. Там все под рукой. Но гостей я всегда принимаю здесь — ведь приятно показать, сколько у меня чудных вещиц. А детишки какие славные. Уж как я ими горжусь и взрослыми, конечно, тоже. Иначе не стала бы все это на стенку вешать.

— Мне кажется, — сказала миссис Оливер, — вы просто созданы для того, чтобы нянчить детей. И, наверное, с удовольствием вспоминаете то чудесное время.

— Да. Я и вас все время вспоминаю. А уж как вы любили слушать мои сказки. Одна была, помнится, про тигра, а другая — про мартышек, как они прыгали по деревьям.

— Да, — сказала миссис Оливер, — я до сих пор их помню, представляете?

Она вдруг перенеслась в прошлое. Вот ей лет шесть или семь, ботинки на пуговичках, немного жмут, но она послушно бредет по дорожке и, открыв рот, слушает рассказы своей Нянюшки про Индию и Египет. Няня. Ведь эта сухонькая старушка и есть ее Няня! Она более внимательно оглядела комнату. На фотографиях все такие нарядные — в лучших своих платьицах и костюмчиках. И рамки тоже красивые. Все старались порадовать свою Няню, знали, как она ими гордится. А сколько подарков. Может, это кто-то из ее питомцев позаботился о том, чтобы Няня доживала свои дни в покое и уюте и чтобы ни в чем не нуждалась. Миссис Оливер внезапно почувствовала, что на глаза у нее навертываются слезы. Но это было настолько не в ее характере, что она тут же взяла себя в руки и торопливо двинулась за миссис Мэтчем на кухню. Там она вынула из сумочки красивую коробочку.

— Да что вы, честное слово! Мой самый любимый чай! Подумать только, не забыли. Теперь мне его редко удается достать. И печенье, которое я всегда любила. Да, вы из тех, кто никогда не забывает. Как это они вас прозвали — те двое мальчишек, которые приходили к вам играть — один назвал вас Леди Слон, а другой — Леди Лебедь. Тот, что вас прозвал Леди Слон, любил кататься на вашей спине, а вы расхаживали на четвереньках и делали вид, что берете всякие там игрушки хоботом.

— Господи, и как вы все это помните! — изумилась миссис Оливер.

— Да уж, — сказала миссис Мэтчем. — Слоны помнят все. Есть такая старая-старая поговорка.

Глава 6 Миссис Оливер берется за дело

Миссис Оливер вошла в аптеку. У «Уильямса и Барнета» был не только богатый запас лекарств, но и отличный выбор косметики. Она задержалась у вращающейся витринки с разнообразными средствами от мозолей, постояла около пестрой горки резиновых губок, рассеянно миновала окошечко провизора и соблазнительную витрину, где был выставлен напоказ весь косметический арсенал, все новинки от Элизабет Арден, Елены Рубинштейн и Макса Фактора[338].

Наконец она остановилась напротив пухленькой продавщицы за прилавком и стала спрашивать ее про какую-то губную помаду, но вдруг вскрикнула:

— Господи, да ведь это Марлен — вы же Марлен, правда?

— Вот это да! Миссис Оливер! Как я рада вас видеть! Все наши девочки с ума сойдут, когда я им скажу, что вы здесь.

— Не стоит им говорить, — попросила миссис Оливер.

— Что вы, они сейчас же прибегут к вам за автографом!

— Лучше не надо, — сказала миссис Оливер. — А как ты поживаешь, Марлен?

— Спасибо, ничего.

— Я и не знала, что ты все еще работаешь здесь.

— А что, место приличное и отношение хорошее. В прошлом году мне доверили отдел и прибавили жалованье, теперь «косметикой» заведую.

— А мама как? Все нормально?

— О да. Я ей скажу, что вы заходили, вот уж она обрадуется.

— Она до сих пор живет в доме возле… там рядом еще больница?..

— Да, мы там и живем по-прежнему. Отец немного приболел. Даже в больницу положили, надеемся, ненадолго, а вот мама держится молодцом. Как же она обрадуется, что я с вами виделась! А как вы у нас оказались?

— Просто проезжала мимо, — сказала миссис Оливер. — Надо было навестить одну старую приятельницу, она здесь живет неподалеку, и дай, думаю, зайду… — Она взглянула на свои часики. — Твоя мама сейчас дома? Я бы зашла к ней поболтать, пока еще не так поздно.

— Ой, вот здорово, конечно же зайдите! Только я не смогу вас проводить. Мне еще полтора часа работать.

— Ну ничего, как-нибудь в другой раз, — сказала миссис Оливер. — Кстати, я не припомню — дом семнадцать, или у него есть название?

— У нас коттедж, «Лавры» называется.

— Ну да, конечно. Совсем голова дырявая стала. Всего хорошего, приятно было тебя увидеть.

Она стремительно вышла наружу, унося в сумочке совершенно не нужную ей помаду. Сев в машину, она проехала часть главной улицы Чиппинг Бартрама и свернула на боковую, миновав гараж и больницу. Это была узкая улочка, по обе стороны которой стояли уютные домики.

Она притормозила напротив коттеджа «Лавры». Открывшая дверь худощавая седая женщина лет пятидесяти сразу же ее узнала.

— Миссис Оливер! Сколько лет, сколько зим!

— Да уж, не виделись целую вечность.

— Ну, входите же, входите. Как насчет чаю?

— О нет, — воспротивилась миссис Оливер, — я только что пила у одной старинной приятельницы, да и в Лондон пора возвращаться. Забежала в аптеку — смотрю — Марлен!

— Да, она очень довольна работой. Ее там ценят. Говорят, она очень предприимчивая.

— Ну и хорошо. А сами-то вы как, миссис Бакл? Выглядите превосходно. Почти не изменились.

— Ой, не говорите. Совсем стала седая и тощая.

— Сегодня у меня словно день встреч со старыми друзьями, честное слово, — пошутила миссис Оливер, следуя за хозяйкой дома в тесную заставленную мебелью гостиную. — Вы помните миссис Карстейрз — миссис Джулию Карстейрз?

— Ну еще бы. Ей, наверное, уже за семьдесят.

— Если не за восемьдесят. Но память у нее хоть куда Вспоминали с ней старое и, кстати, вспомнили одну давнюю историю. Я-то была тогда в Америке и ничего об этом не знала Я говорю про Равенскрофтов.

— О, помню этот кошмар…

— Вы ведь когда-то у них служили, если не ошибаюсь?

— Да. Убиралась по утрам трижды в неделю. Чудесные были люди. Он офицер настоящий, джентльмен, а она — истинная леди. Теперь таких нет. Старая закваска.

— И надо же было случиться такой беде.

— И не говорите…

— Вы в ту пору у них работали?

— Нет уже. Пришлось взять к себе тетушку Эмму, она по старости и видела плохо, и ослабла сильно, где уж тут по домам ходить. Вот за месяц до их смерти я и взяла расчет.

— Просто в голове не укладывается… и как такое могло стрястись, — сказала миссис Оливер. — Насколько я поняла, установили, что это было двойное самоубийство.

— Что-то мне не верится, — сказала миссис Бакл. — Чтобы такие достойные люди учинили над собой расправу Жили они душа в душу, это сразу было видно. И в дом этот они сравнительно недавно въехали.

— Ну да. По возвращении в Англию, они, кажется, поселились под Борнемутом?

— Верно, да только оттуда долго до Лондона добираться, вот они и переехали в Чиппинг Бартрам. Дом был очень хороший, и сад ему под стать.

— А как у них было со здоровьем? Вы ничего такого не замечали — в последние месяц-два?

— Ну, он уже был все-таки в возрасте, когда любой начинает сдавать. По-моему, у него были какие-то проблемы с сердцем, может быть, даже небольшой инфаркт, но в общем он был вполне бодр. Принимал лекарство, особенно себя не переутруждал.

— А леди Равенскрофт?

— По правде сказать, она все грустила — наверное, скучала по прежней жизни, понимаете? Конечно, они завели новые знакомства, но разве сравнишь с тем, что было за границей? При их положении в обществе одних сельских знакомых мало. У нас ведь не то, что в Малайе и прочих заморских странах. Там, знаете ли, одной прислуги целая армия. То и дело званые обеды и прочие развлечения.

— Вы считаете, она скучала без… развлечений?

— Кто же может сказать наверняка — но мне показалось…

— Мне кто-то говорил, что она носила парик.

— У нее их было несколько. — Губы миссис Бакл тронула легкая улыбка. — И такие шикарные, кучу денег стоили. Она их время от времени отсылала в Лондон, где их заново укладывали и присылали обратно. И все они были разные. Помнится, один был такой каштановый, в рыжинку отдавал, а другой — седой, весь в мелких кудряшках. Этот ей был особенно к лицу. И еще два — не такие парадные, но их можно было носить и в дождь, и когда ветрено. Она очень за собой следила, на наряды денег не жалела.

— А что, по-вашему, могло стать причиной этой трагедии? — рискнула спросить миссис Оливер. — Видите ли, я тогда была в Америке, так что ничего не знала, а потом… не станешь же расспрашивать в письмах о таких вещах — даже у близких друзей. Но думаю, какая-то причина все же была. Ведь, насколько мне известно, стреляли из револьвера генерала Равенскрофта…

— Да, да, у него их было целых два, он говорил, что так ему спокойнее. Может, он и прав был, все-таки глушь. Хотя я ни разу не слышала, чтобы их до того случая кто-то беспокоил, я имею в виду до того, как заявился этот прощелыга… Скажу вам, он сразу мне не понравился. Хотел поговорить с генералом. Дескать, в молодости он служил у него в полку. Генерал стал его расспрашивать, ну и сразу догадался, что тот врет. Так его в дом и не впустил, проходимца. Не на таковского напал.

— Вы полагаете, что их кто-то убил?

— Да ведь ничего другого и не придумаешь, верно? Я вам честно скажу: очень мне садовник их не нравился, хоть и был старательным, каждый день приходил. Всякое об этом парне поговаривали, будто он несколько раз мог в тюрьму угодить. Но генерал, конечно, принял его, пусть, дескать, попробует начать новую жизнь.

— Значит, вы думаете, что их мог убить садовник?

— Да я… я, по правде говоря, всегда так думала. Но как знать, может, зря на него грешу. А все эти сплетни, что у кого-то из них был… ну, сами понимаете… и что вся эта пальба из-за ревности — глупости все это, уж вы мне поверьте… На них кто-то напал. Знаете, из тех, которым все нипочем.

Тогда еще, правда, ни за что ни про что не убивали, это теперь в почете. Поглядите, что нынче в газетах пишут. Совсем ведь еще мальчишки — нанюхаются наркотиков и давай палить в людей. Детей воруют прямо из-под носа у матерей. Позовут девчонку на танцы, а затем изобьют или придушат по дороге домой, потом ее находят в канаве мертвую. Теперь полно таких мерзавцев. Вот и тогда: генерал вышел с женой прогуляться, все тихо да мирно — и вдруг обоих находят с простреленными головами.

— С простреленными головами?

— Ну, точно не скажу, меня при том не было. Но что они пошли прогуляться, это точно.

— А случалось, что они ссорились?

— Иногда бывало и повздорят, да у кого ж без этого?

— Но говорите, никаких дружков или подружек?

— Не знаю, можно ли называть так людей их возраста… Какие-то слухи ходили. Язык-то у людей без костей.

— А может, все-таки кто-то из них был серьезно болен?

— Леди Равенскрофт пару раз ездила в Лондон на прием к врачу, и ей будто бы даже собирались делать операцию. Мне она, правда, об этом не говорила. Но в больнице пробыла совсем недолго. И никакой операции ей не делали. А когда вернулась, ее прямо было не узнать — помолодела, похорошела. Врачи здорово ее приукрасили разными там хитрыми процедурами. А в том парике с кудряшками она была такая хорошенькая, глаз не оторвешь. Словно ее подменили, помолодела лет на десять.

— А генерал Равенскрофт?

— Очень был достойный джентльмен, никогда не слыхала, что бы кто-нибудь о нем отзывался плохо, что с ним, дескать что-то не так. Это уж потом стали всякое болтать — когда случилась беда… Мне кажется, что у него что-то было с головой — может, кто-то ударил в Малайе, а может, сам разбился. У меня был двоюродный дедушка, так он как-то упал с лошади и ударился головой и с той поры был не в себе. Со странностями. С полгода все было будто бы ничего, а потом пришлось отправить его в сумасшедший дом — все время бросался с кулаками на свою жену. Твердил, что она его преследует, а то говорил, что она вражеский агент. Ох, чего только на свете не бывает. В каждой семье — свое, и никогда не знаешь, что еще тебя ждет.

— Может, они и в самом деле не так уж ладили Слухи слухами, но ведь дыма без огня не бывает?

— Да нет, вряд ли.

— А дети в то время были дома?

— Нет. Мисс — как же ее звали — Рози? Пенелопа?

— Селия, — подсказала миссис Оливер. — Она моя крестница.

— Как же, как же, помню. Вы как-то раз при мне приезжали и забрали ее с собой. Она была девочка с норовом, иногда с ней сладу не было, но родителей очень любила Нет, тогда она была в школе, где-то в Швейцарии. И слава Богу, а то мыслимое ли дело — ребенку увидеть такое.

— У них, по-моему, еще и сын был?

— Да, был. Эдвард, молодой хозяин. Сдается мне, отец из-за него сильно переживал. Похоже, не очень-то он любил своего отца…

— Да нет, не думаю. У мальчиков такое бывает — отец ведь в строгости его держал. Зато к матери, наверное, был очень привязан?

— Да как сказать — очень уж она докучала ему своими заботами. Сами знаете, как мальчишки не любят, когда их опекают и то и дело напоминают; не забудь шарфик, надень еще один свитерок. А отцу не нравилась его прическа. Ну вы помните, конечно, тогда такими косматыми, как сейчас, не ходили, но кое-кто норовил отрастить гриву подлиннее…

— Эдварда ведь тоже в то время не было дома?

— Да, уберег Господь.

— Бедный мальчик, лишиться сразу и отца и матери Наверное, он здорово переживал?

— Должно быть. Я-то ничего об этом не слышала. Да разве они сами решились бы двух сирот оставить? Нет, как хотите, а садовник очень мне не нравился… Как его звали-то? Да, кажется Фредом. Фред Визелл. Он ведь успел и у них что-то натворить — а генерал проведал и едва было его не выгнал. И поделом бы, этот мошенник был способен на что угодно.

— Даже застрелить самого генерала, а потом и его жену?

— Да нет, скорее он застрелил бы одного генерала. Но, если жена была тут же, пришлось бы убить и ее. Ведь в книжках именно так пишут.

— Да, — задумчиво произнесла миссис Оливер. — В книжках чего только не пишут.

— У них еще был репетитор. Тоже себе на уме.

— Какой репетитор?

— Они наняли его для мальчика. Он не смог сдать экзамены в какой-то там школе — в подготовительной, что ли. Так что пришлось взять репетитора. Он жил у них около года. И мне кажется, он очень приглянулся леди Равенскрофт. Она обожала музыку, и он туда же. Мистер Эдмондс, так его кажется звали. Такой чистюля, такой неженка, просто мочи нет. А генералу Равенскрофту он не очень-то нравился, это сразу было видно.

— Зато нравился леди Равенскрофт?

— Просто у них были схожие характеры, ну и интересы Как пить дать, это она его нашла, а не генерал. Конечно, он умел себя вести, мог кому угодно угодить, этого у него не отнимешь.

— И своему подопечному?

— Эдварду? Да, тот его наверняка любил. Даже восхищался им и пытался на него походить. Но только вы не подумайте, что у хозяйки с ним что-то было или что у генерала были шашни с той его помощницей, которая помогала ему писать и вечно изображала из себя святошу. Говорю же: их убил кто-то пришлый. Полиция так никого и не поймала. Видели там рядом какую-то машину, но ее и след простыл, кто в ней был — неизвестно. Они бы лучше поискали среди старых их знакомых — из Малайи и прочих мест Или хотя бы среди прежних соседей — в Борнемуте Глядишь, кого и поймали бы.

— А что говорил тогда ваш муж? Разумеется, он не знал их так хорошо, как вы, но мог что-то и услышать.

— Это уж точно. По вечерам, когда заходил в пивную Чего только там не услышишь. Говорили, что будто бы она пила и из дома ящиками вывозили пустые бутылки И как только язык поворачивается такое городить? Вранье. Племянника поминали. Ну да, навещал их изредка. У него были когда-то стычки с полицией, да мало ли у кого чего было… Я думаю, полиция так же думает…

— Выходит, они все время жили только вдвоем, если не считать прислуги?

— Да нет, была у леди Равенскрофт сестра, наезжала довольно часто. Кажется, они сводные сестры, но все равно очень похожи. Так вот, когда она появлялась, в доме сразу все шло наперекосяк. Она из тех, кто любит воду мутить, понимаете? Так и норовит сказать что-нибудь обидное, хлебом не корми, дай стравить людей.

— А леди Равенскрофт ее любила?

— Если говорить начистоту — не очень. По-моему, эта сестра им сама навязывалась, а леди неудобно было ей отказывать. Генерал-то к ней хорошо относился, потому что она отлично играла в карты. И в шахматы. Ему все веселее. Она вообще была горазда на выдумки да игры всякие. Миссис Джеррибой, так, кажется, ее звали. Мужа-то у нее не было, умер. Вот и приезжала развеяться. Мало того, что жила у них, еще и денежки одалживала, не стеснялась.

— Вам она не нравилась?

— Душой кривить не стану, мэм, совсем не нравилась. Да и кому может понравиться такая особа, из-за которой в доме одни раздоры. Но когда случилась беда, ее уже давно не было. Сейчас я уже и не вспомню толком, какая она была из себя. И сынок ее приезжал с ней раз или два. Тоже какой-то несимпатичный. Я бы сказала — скользкий, да.

— Ну что ж, — сказала миссис Оливер, — боюсь, что правды так никто никогда и не узнает. Слишком много лет прошло. Между прочим, я недавно виделась со своей крестницей.

— Да что вы, мэм! С мисс Селией? Как она поживает?

— Вроде бы неплохо. Замуж собирается. По крайней мере, у нее уже есть…

— Постоянный ухажер? — подхватила миссис Бакл. — Ну, это у всех у нас бывает. Только не все мы выходим за первого, кто нам полюбился. Оно и к лучшему — чаще всего.

— Вы случайно не знаете такую миссис Бартон-Кокс? — спросила миссис Оливер.

— Бартон-Кокс? Фамилию будто слышала… Нет, не знаю. Может, приезжала к ним в гости? Нет, чтобы приезжала, не помню. Но фамилию слышала. Может, старая знакомая генерала Равенскрофта — из Малайи. Но точно не знаю. — И она покачала головой.

— Однако, — сказала миссис Оливер, — мне уже пора. Рада бы еще поболтать, но и так уж засиделась. Приятно было повидать вас и Марлен.

Глава 7 Результаты охоты на слонов

— Вам звонили, — доложил Эркюлю Пуаро его дворецкий. — Миссис Оливер.

— Да-да, Джордж. И что она сказала?

— Спрашивала, можно ли зайти к вам сегодня вечером, сэр, после обеда.

— Это было бы прелестно, — сказал Пуаро. — Прелестно. У меня был трудный день, сплошная рутина. Миссис Оливер немного меня развлечет С ней ведь не соскучишься, она умеет сказать что-нибудь в высшей степени неожиданное. Кстати, не упоминала ли она о слонах?

— О слонах? Нет, сэр, не упоминала.

— Ну что ж, вполне возможно, что слоны ее разочаровали.

Джордж смотрел на Пуаро, не понимая, при чем тут слоны. Иногда он никак не мог взять в толк, что же хотел сказать его патрон.

— Перезвоните ей, — сказал Пуаро, — и передайте, что я буду очень рад ее видеть.

Джордж чинно удалился, а вернувшись, сообщил, что миссис Оливер будет в начале девятого.

— Кофе, — сказал Пуаро. — Приготовьте кофе и petit-fours[339]. Кажется, я заказал их недавно в «Фортнуме энд Мейсоне»[340].

— Ликер, сэр?

— Нет, пожалуй, не стоит. Сам я выпью немного Sirop de Cassis.

— Как угодно, сэр.

Миссис Оливер прибыла без опоздания Пуаро приветствовал ее с необыкновенным радушием.

— Как вы себя чувствуете, мадам?

— Измотана, — сказала миссис Оливер.

Она рухнула в кресло.

— Вконец измотана.

— «Qui va a la chasse»[341] не могу вспомнить эту вашу поговорку.

— А я ее прекрасно помню, — сказала миссис Оливер. — Еще с детства. «Qui va a la chasse perd sa place» — «Пойдешь на охоту — потеряешь работу».

— Но это совершенно не относится к той охоте, которой решили заняться вы. Я имею в виду охоту на слонов — это ведь всего лишь изящный пассаж.

— Ничего себе пассаж, — обиделась миссис Оливер. — Я выслеживала слонов, можно сказать, в поте лица. Где только я не побывала! Сколько бензина извела, в сколькие вагоны вскочила в последнюю секунду, сколько писем написала, телеграмм отправила — вы себе и представить не можете! Надо же, пассаж…

— Вот я и предлагаю вам передохнуть. Выпейте кофе.

— Душистый, крепкий черный кофе — чудесно! Как раз то, что мне нужно.

— А удалось ли вам — позвольте спросить — добиться результатов?

— Результатов хоть отбавляй, — сказала миссис Оливер. — Вот только будет ли от них хоть какая-то польза…

— Значит, вы кое-что узнали?

— Я бы так не сказала. Я получила кое-какую информацию, но сильно сомневаюсь, что это достоверная информация.

— Они что же, знают об этой истории понаслышке?

— Нет. Мой расчет был верным. Многие действительно что-то помнят. Но когда вспоминаешь давние события, можно что-то и перепутать, верно?

— Безусловно. Но все же это тоже полезная информация. Ведь так?

— А что успели сделать вы? — строго спросила миссис Оливер.

— Вы всегда так суровы со мной, мадам, — сказал Пуаро. — Вы требуете, чтобы я тоже повсюду бегал высунув язык.

— Ну и как — вы бегали?

— Нет, не бегал, зато имел длительные беседы с некоторыми моими коллегами.

— Да, конечно, это не сравнить с тем, что взвалила на себя я, — сказала миссис Оливер. — Ах, какой вкусный кофе. По-настоящему крепкий. Нет, вы и представить себе не можете, как я устала. И какой ералаш у меня в голове.

— Ну, полно, полно. Как-нибудь разберемся. Вы, я думаю, выяснили много чего полезного.

— Ничего, кроме разных сплетен. И попробуй разбери, где тут правда, а где домыслы.

— Порой и домыслы могут сыграть свою роль, — заметил Пуаро.

— Понимаю, что вы имеете в виду, — сказала миссис Оливер. — Мне тоже так кажется. Да, тут уж ничего не поделаешь… Когда люди что-то припоминают, то чаще всего они рассказывают не то, что было на самом деле, а то, что они об этом думают.

— Значит, у них есть основания так думать, — сказал Пуаро.

— Я вам принесла нечто вроде списка, — сказала миссис Оливер. — Не стоит тратить время на ненужные подробности — куда я ездила, что и зачем говорила. Суть в том, что я собирала информацию, которую теперь уже собрать практически нельзя. Важно, что эти люди хоть что-то знали о Равенскрофтах, пусть и не все были с ними близко знакомы.

— Это что же, вести из дальних стран?

— В основном. Но нашлись и те, кто знал их уже здесь, в Англии, хотя не так уж хорошо. А еще те, у кого обнаружились тетушки, друзья или дальние родственники, знакомые в свое время с Равенскрофтами.

— Я так понимаю, что каждый, кого вы внесли в список, рассказал вам свою историю — кто свою версию случившегося, кто о людях, имевших к ней отношение?

— Верно, вы, как всегда, попали в самую точку, — сказала миссис Оливер. — Хотите, я изложу только самое важное — квинтэссенцию того, что мне удалось собрать.

— Да, разумеется. Возьмите еще птифурчик.

— Благодарю, — сказала миссис Оливер.

Она взяла самое аппетитное — а стало быть, самое вредное пирожное и с наслаждением его надкусила:

— Сладости, — заметила она, — хорошо помогают восстановить силы, что бы там ни говорили… Ну что, пожалуй, начнем… Начинался каждый разговор примерно так: «Как же, как же!», «Ужасно печальная история!», «Разумеется, я думаю, все знают, что там случилось на самом деле» — и все в таком духе.

— Понятно.

— Мои собеседники полагали, что они-то знают, как все было на самом деле. Но тут же выяснялось, что особых оснований для этого у них не было. Кто-то что-то им сказал, или они случайно узнали от друзей, от прислуги, или родни. Их, так сказать, версии не блещут особой оригинальностью, одна из них приблизительно такая: генерал Равенскрофт писал мемуары о своей службе в Малайе, в чем ему помогала секретарша — записывала, перепечатывала. Она была молода и довольно привлекательна, так что там, мол, наверняка что-то было. Это и привело в результате к… впрочем, тут мнения разделяются. Одни полагают, что он убил жену, чтобы жениться на этой девушке, а застрелив ее, тут же в порыве раскаяния покончил с собой…

— Ну ясно, — сказал Пуаро. — Романтический вариант.

— Есть и другой: они взяли репетитора к сыну, который болел и пропустил чуть ли не полгода в подготовительной школе. Этот учитель был молод и красив…

— И жена генерала влюбилась в него по уши. Может быть, у них даже был роман.

— Во всяком случае, мне на это намекали, — сказала миссис Оливер. — Но никаких доказательств нет.

— Что же следует из этого варианта?

— Что генерал, опять же, должен был застрелить свою жену и, само собой, в порыве раскаянья покончить с собой. По третьей версии жена, прознав об интрижке генерала, застрелила его, а потом пустила пулю и себе в лоб. Каждый раз картина несколько менялась. Но никто ничего не знал наверняка, хотя все варианты были более или менее предсказуемыми. Понимаете, у генерала мог быть роман с секретаршей или кем-то еще, скажем, с женой соседа, да и жена могла изменить ему с кем угодно. Но в каждой истории, которую мне рассказывали, фигурировали совершенно разные люди. То есть ничего определенного и абсолютно никаких доказательств. Все те же досужие домыслы и сплетни, которые распускали двенадцать лет назад и подробности которых уже практически забыты. Впрочем, несколько действующих лиц мне все-таки назвали. Жуликоватый садовник, которому генерал собирался дать расчет, славная старушка-экономка, подслеповатая и глуховатая, — ее, конечно, никто ни в чем не подозревает… И так далее. Я все записала — и имена и, так сказать, версии. За точность имен не ручаюсь — записывала с чужих слов… Ох, и нудная же это работа… А еще я узнала, что миссис Равенскрофт была однажды сильно больна, — какая-то лихорадка… После этого она купила четыре парика, видимо, у бедняжки выпали почти все волосы. Парики обнаружили среди ее вещей.

— Да, я тоже об этом слышал, — сказал Пуаро.

— От кого?

— От моего друга из полиции. Он просмотрел старые отчеты, и там имелся список найденных в доме вещей. Четыре парика! Что вы думаете по этому поводу, мадам? Вам не кажется, что четыре парика — это многовато?

— Конечно, куда их столько. У моей тетушки было два парика. Пока приводили в порядок один, она носила другой. В жизни не слышала, чтобы кто-то имел четыре парика.

Порывшись в сумочке, миссис Оливер извлекла маленькую книжицу и зашелестела страницами.

— Миссис Карстейрз, семьдесят семь лет, так что она могла что-то и перепутать, но она знала их лично. Вот ее слова: «Я прекрасно помню Равенскрофтов. Да-да, очень милая пара. Печальный случай, конечно. Да. Это был рак!» Я спросила, кто именно болел раком, но как раз это она и позабыла. Но вспомнила, что леди ездила на консультацию в Лондон и что потом ей сделали операцию, что вернулась она домой в ужасном настроении, и муж очень за нее беспокоился. Так что ему ничего не оставалось, как покончить разом и с ней, и с собой.

— Откуда она могла это узнать? Опять домыслы?

— Чистейшей воды, по-моему. В процессе моего расследования, — сказала миссис Оливер, сделав ударение на последнем слове, — я убедилась в странной вещи: как только люди услышат, что кто-то из их друзей внезапно занемог или зачастил к врачам — они тут же решают, что у него рак. Да и сами занемогшие тоже частенько подозревают… самое худшее. Еще одна дама — не могу разобрать ее имя, начинается на Т — сказала, что рак был у генерала. В доме, конечно, сразу траурное настроение. Они все обсудили и поняли, что не вынесут этого испытания, — ну и договорились уйти из жизни вместе.

— Печально, но романтично, — заметил Пуаро.

— Слишком романтично, чтобы походило на правду, — сказала миссис Оливер. — Нет, это прямо беда! Послушаешь человека — столько всего помнит, а потом оказывается, что все это выдумки, что все высосано из пальца.

— Просто люди всегда делают выводы из того, что им известно, — возразил Пуаро. — Скажем, они узнали, что некто поехал в Лондон посоветоваться с врачом, или что некто провел три месяца в больнице. Это-то не выдумки, а факты.

— Ну да, — сказала миссис Оливер, — только в своих рассказах все почему-то предпочитают излагать собственные выводы вместо того, что имеет место в действительности. Не очень-то много от этого пользы, верно?

— Наоборот — несомненная польза, — сказал Пуаро. — Должен признать, что ваша идея весьма неплоха.

— Насчет слонов? — неуверенно спросила миссис Оливер.

— Насчет их памяти, — сказал Пуаро. — Это очень важно: узнать факты, которые почему-то задержались в памяти у тех или иных людей, хотя они, вероятно, и сами не знают почему. Нам бы самим всех этих фактов никогда не узнать. Но ведь именно они породили все эти домыслы — об изменах, болезнях, двойном самоубийстве, ревности. А теперь, опираясь на них, мы должны извлечь зерно истины.

— Люди любят посудачить о прошлом, — сказала миссис Оливер. — Оно им кажется более ярким, чем настоящее, хотя бы потому, что тогда они были моложе. Они словно заново проживают те годы, сначала вспоминают о тех своих знакомых, которые вам совершенно не интересны, потом — что такой-то их приятель действительно знал Равенскрофтов. И опять долгое перемалывание того, что говорил приятель…

Понимаете, это тот случай, когда генерал и леди Равенскрофт для них как бы очень дальние родственники. О двоюродных мы знаем практически все, о троюродных — поменьше, а там уж седьмая вода на киселе, о них почти ничего неизвестно. Так что все мои трофеи практически не имеют никакой ценности.

— Напрасно вы так думаете, — сказал Пуаро. — Я уверен, что в вашей прелестной фиолетовой книжице содержится достаточное количество достоверной информации. К сожалению, в официальных отчетах, которые мне удалось добыть, нет ничего, что проливало бы хоть какой-то свет на эту трагедию. Полиция не обнаружила никаких мотивов. Супруги, казалось бы, были преданы друг другу и не имели никаких серьезных проблем со здоровьем. Естественно, в отчетах речь идет об относительно коротком отрезке времени, предшествовавшем трагедии. А ведь было и более далекое прошлое, и оно осталось вне поля зрения полиции.

— Безусловно, — сказала миссис Оливер, — поэтому-то я и отправилась к своей старой Няне. Она такая древняя — по виду ей не меньше ста, но на самом деле около восьмидесяти. Я ее помню с детства. Она всегда любила рассказывать про свое житье-бытье в дальних странах, в семьях тех, кто служил в Индии, Египте, Сиаме, ну и в и прочих не менее экзотических странах.

— И что-то привлекло ваше внимание?

— Да, — сказала миссис Оливер, — она рассказывала про какую-то трагедию, очень, правда, путано. Я даже сначала не сообразила, что речь идет о Равенскрофтах, вернее, о какой-то их родственнице. То ли сестре генерала, то ли его свояченице — сестре миссис Равенскрофт. Главное — эта особа много лет провела в специализированном санатории, попросту говоря, в психушке, только очень комфортабельной. Как я поняла, она то ли убила собственных детей, то ли покушалась на убийство, и было это очень давно, а потом ее подлечили и выпустили, после чего она угодила в Египет или в Малайю — к Равенскрофтам. А потом, очевидно, опять стряслась беда, опять что-то связанное с детьми. Короче, этот случай постарались замять. И тут я подумала: а не было ли какой-нибудь наследственной душевной болезни в семье леди Равенскрофт или генерала? Это могло проявляться не только у ближайших родственников, но и у более дальних, понимаете? И вот про этих дальних родственников тоже не мешало бы узнать.

— Да, — сказал Пуаро, — не мешало бы. Такая болезнь может проявиться внезапно, а унаследовать ее можно даже от очень дальних родственников. Болезнь может затаиться на долгие годы, а потом вдруг расцвести пышным цветом. У старых грехов длинные тени.

— Я вот что подумала, — сказала миссис Оливер. — Няня Мэтчем по старости лет могла что-то и нафантазировать, но тем не менее ее утверждения могут каким-то образом перекликаться с тем, что мне сказала Бартон-Кокс.

— То есть с тем, что она пыталась у вас узнать?

— Вот именно! Рассчитывала, что я выведаю это у моей крестницы и тут же расскажу ей…

— Она уверена, что Селии это известно?

— Что-то она, конечно, может знать. Какие-то обстоятельства, факты из их жизни и, возможно, в глубине души догадывается, кто из родителей мог сотворить такое..

— И вы хотите сказать, что эта особа — миссис..

— Миссис Бартон… как-ее-там… Двойная фамилия. Испугалась, что ее сын женится на особе, предрасположенной к психическим заболеваниям. Если мать Селии убила собственного мужа, то лучше бы ее мальчику держаться от нее подальше, а вот если убийцей был отец, то это уже не так страшно…

— Вам показалось, что она боится именно материнской линии?

— Да, ведь считается, что по отцовской ничего такого передастся не может. Как я поняла, дама она недалекая, хотя и с гонором, — сказала миссис Оливер. — Воображает, будто все знает, хотя это далеко не так. А знаете мосье Пуаро, мне кажется, если бы вы были женщиной, то несомненно этим бы тоже грешили.

— Занятно, но… вполне вероятно, — сказал Пуаро. — Да, мне следовало бы быть поскромнее. — И он вздохнул. — Но давайте продолжим, нам еще столько надо попытаться выяснить…

— Я еще кое-что любопытное услышала. Тоже о ребенке, понимаете? Кто-то вдруг мне сказал: Равенскрофты? Это не те, что усыновили ребенка? Они в нем души не чаяли — обожали его, их-то собственный ребеночек умер — в Малайе, кажется — ну, в общем, они уже считали ребенка своим, как вдруг, откуда ни возьмись, приезжает мать и подает на них в суд. Суд постановил оставить ребенка у Равенскрофтов, и тогда мать попыталась его выкрасть.

— Есть факты менее эффектные, но надежные, — сказал Пуаро, — их я рассмотрел бы в первую очередь.

— Например?

— Парики. Упомянутые вами четыре парика.

— Да, — сказала миссис Оливер, — меня это тоже насторожило. Не понимаю, что бы это могло значить? И еще история про психически больную… В сумасшедших домах попадаются пациенты, которые убили своего ребенка — иногда и чужого — по какой-то непостижимой для нормального человека причине… Но даже если и допустить нечто подобное: почему это могло толкнуть генерала и леди Равенскрофт на самоубийство?

— Разве что кто-то из них был в этом замешан, — сказал Пуаро.

— Вы полагаете, что генерал Равенскрофт мог убить своего незаконнорожденного сына? Или незаконнорожденного сына леди Равенскрофт? Нет-нет, это уж чересчур отдает мелодрамой. А если она убила своего ребенка… или ребенка мужа? Если у них в роду и впрямь есть ненормальные?

— Не будем гадать, — сказал Пуаро, — люди чаще всего таковы, какими кажутся.

— То есть…

— Судя по собранной вами информации, они были счастливы, благополучны и здоровы. И хотя кто-то говорил о серьезной болезни и визитах к лондонскому врачу, люди ходят к ним не только по поводу рака. И все же мы так и не узнали ничего определенного. Почему? По какой-то причине супруги захотели свести счеты с жизнью.

— Я знала одну пару, — сказала миссис Оливер, — во время войны — Второй мировой, разумеется… Так вот, они были уверены, что немцы высадятся в Англии, и решили, что сразу покончат с собой. Я сказала, что это просто бред, но они стали уверять меня, что не смогут это пережить. Абсолютный бред. Надо же иметь хоть какое-то мужество. Тем более что их смерть, смерть простых обывателей, пользы никому бы не принесла. А кстати…

— Да, я вас слушаю.

— Я вдруг сейчас подумала — а что, если смерть генерала и леди Равенскрофт была кому-то выгодна?

— Вы хотите сказать, что кто-то рассчитывал на наследство?

— Ну не обязательно на наследство Может быть, кто-то получил шанс добиться большего, выбиться в люди. В любом случае, они хотели что-то скрыть от своих детей, унести с собой в могилу некую тайну…

Пуаро тяжко вздохнул.

— Вот в чем ваша беда, — сказал он, — вы слишком сосредоточены на том, что могло бы произойти. Но это только предположения, хотя и вполне возможные предположения. Так что вопрос остается. Почему? Почему они погибли? Кому это было выгодно? Люди отправляются вечерком пройтись по берегу, берут с собой собаку…

— А собака-то тут при чем? — сказала миссис Оливер.

— Да это я так, к слову. То ли они взяли ее с собой, то ли пес просто увязался за хозяевами… Может, в этой собаке, так сказать, и зарыта собака?

— Ну не знаю, это такая же загадка, как парики, — сказала миссис Оливер. — Еще один факт, который не поддается объяснению. Один из моих слонов уверял, что пес обожал леди Равенскрофт, а другой сказал, что он однажды ее укусил.

— Ясно одно, — Пуаро снова вздохнул, — нам катастрофически не хватает сведений, а откуда их взять спустя столько лет?

— Ну вы-то всегда найдете, где их взять? — сказала миссис Оливер, — Помните того художника, которого застрелили или отравили, то ли на берегу моря, то ли в каком-то замке. Вы все-таки узнали, кто это сделал, хотя никогда в глаза не видели ни убийцу, ни его жертву[342].

— Верно. Но я расспросил о них тех людей, которые были там в то время.

— Я сейчас делаю то же самое, — сказала миссис Оливер, — только у меня пока ничего не получается. Никак не могу найти тех, кто знал бы все не понаслышке. Настоящего свидетеля. Как вы думаете, не бросить ли нам это дело?

— Думаю, это было бы весьма мудрое решение, — сказал Пуаро, — но боюсь, сейчас нам с вами уже не до мудрых решений. Как-то досадно все бросать на полпути. И потом, я уже не могу вот так все оставить, ради памяти этих славных людей, ради их славных детишек. Они, надеюсь, выросли хорошими людьми?

— Мальчика я не знаю, — сказала миссис Оливер, — я его кажется никогда не видела… Что же касается крестницы… Хотите познакомиться с Селией? Я могу ей сказать, чтобы она зашла к вам.

— Не уверен, что она захочет тащиться к какому-то старикашке, но мы можем все устроить иначе И с большей пользой. Но мне хотелось бы повидать еще кое-кого.

— И кого же?

— Ту вашу знакомую. Которая задается Вашу напористую приятельницу.

— Никакая она мне не приятельница, — сказала миссис Оливер. — Просто я совершенно не умею отбиваться от назойливых людей.

— Вы сможете возобновить знакомство?

— Нет ничего легче. Представляю, как она в меня вцепится.

— Пусть вцепится. А при встрече, я попробую выведать, почему ее так интересуют не касающиеся ее подробности.

— Пожалуй, это может нам пригодиться. А я, — миссис Оливер вздохнула, — я совсем непрочь передохнуть от своих слонов. Няня вот тоже их помянула, сказала, что слоны помнят все. Эта дурацкая поговорка просто начинает меня преследовать. Теперь ваша очередь, поймать парочку-другую слонов.

— А вы чем займетесь?

— Пожалуй, поищу лебедей.

— Mon Dieu[343], и что же это за лебеди?

— Да так, вспомнилось Няня рассказала, что у меня было в детстве двое маленьких приятелей Один прозвал меня Леди Слон, а второй — Леди Лебедь Когда я была Леди Лебедь, то делала вид, что плаваю по полу А когда я была Леди Слон, они катались на мне, заставлял бегать на четвереньках. Да, в нашем случае лебеди вряд ли предвидятся.

— Вот и чудесно, — сказал Пуаро. — Хватит с нас и слонов.

Глава 8 Десмонд

Два дня спустя Пуаро, попивая свой утренний шоколад, перечитал письмо, которое пришло с утренней почтой.

Оно было написано довольно разборчивым, но еще явно не сложившимся почерком.

«Дорогой мосье Пуаро,

Боюсь, что мое письмо покажется Вам несколько странным, и я никогда не осмелился бы его написать, если бы не Ваш старинный друг. Я хотел попросить ее устроить встречу с Вами, но мне никак не удается застать ее дома Я говорю о миссис Ариадне Оливер, известной писательнице Насколько я понял со слов ее секретарши, она отправилась на сафари[344] в Восточную Африку и в ближайшее время ее здесь не будет. А мне необходимо с Вами увидеться, честное слово. Мне просто необходим Ваш совет.

Насколько я понял, миссис Оливер познакомилась с моей матерью на литературном приеме. Если бы Вы могли принять меня — в любое удобное для Вас время… Секретарша миссис Оливер упомянула о слонах. Я полагаю, что это как-то связано с путешествием миссис Оливер в Восточную Африку. Секретарша так произнесла это слово, что я подумал, будто это какой-то пароль. Честно говоря, я ничего не понял, но Вы, наверное, поймете. Тут такая история, что я просто не знаю, что мне делать, и буду очень благодарен, если Вы меня примете

Искренне Ваш, Десмонд Бартон-Кокс».

— Nom d'un petit bonhomme![345] — сказал Эркюль Пуаро.

— Прощу прощенья, сэр? — откликнулся Джордж.

— Это я так, не обращайте внимания, — сказал Эркюль Пуаро. — Меня вот уже несколько дней преследуют очень памятливые животные. Да-да. Похоже, мне уже никогда не избавиться от слонов.

Покончив с завтраком, он вызвал свою верную мисс Лемон, вручил ей письмо Десмонда Кокса и велел договориться о времени визита.

— Я сейчас не очень занят, — сказал он. — Так что можно и завтра.

Секретарша напомнила, что две встречи у него уже назначены, но согласилась, что времени хватит и еще на одного посетителя.

— Что-нибудь связанное с зоологическим садом? — поинтересовалась она.

— Едва ли, — сказал Пуаро. — Прошу вас, ни слова о слонах в ответном письме. Всему есть предел Слоны — очень крупные животные. За ними никого толком не разглядишь… Да. Слонов мы можем не упоминать Все равно они неизбежно возникнут в разговоре с Десмондом Бартон-Коксом.

— Мистер Десмонд Бартон-Кокс, — доложил Джордж.

Пуаро встал с кресла у камина и, чуть помешкав, пошел навстречу гостю, подмечая на ходу все детали. Энергичный юноша, но немного нервничает. Что вполне естественно, решил Пуаро. Да, слегка волнуется, но прекрасно это скрывает.

— Милости прошу, присаживайтесь, мистер Бартон-Кокс. Так что же вас ко мне привело?

— Все это довольно трудно объяснить, — начал Десмонд Бартон-Кокс.

— Уверяю вас, что трудно объяснимых вещей на свете не так уж мало, — заметил Эркюль Пуаро, — но давайте попробуем разобраться, времени у нас предостаточно.

Десмонд скептическим взглядом окинул своего собеседника. «Забавный тип, — подумал он. — Голова как яйцо, а усы так просто потрясные!» Честно говоря, маленький, усатый человечек не внушал ему особого доверия.

— Вы ведь детектив, верно? — на всякий случай поинтересовался Десмонд. — То есть сумеете докопаться, если надо. И к вам обращаются те, кому нужно что-то выяснить.

— Да, — сказал Пуаро, — в общем и целом я занимаюсь именно этим.

— Не думаю, что вам известно, зачем я к вам пришел и вообще… кто я такой.

— Кое-что мне известно, — сказал Пуаро.

— От миссис Оливер? И что она вам сказала?

— Что беседовала со своей крестницей, мисс Селией Равенскрофт.

— Да, верно, Селия мне рассказывала. И что же, она знакома с моей матерью — то есть хорошо ее знает?

— Не сказал бы. Они познакомились только на литературном ленче, и ваша матушка обратилась к ней с некой просьбой.

— Лезет куда ее не просят, — с досадой произнес юноша, и брови его грозно сдвинулись. — Кто ее просил! Эта ее вечная забота…

— Я вас понимаю, — сказал Пуаро. — Теперешняя молодежь очень независима, впрочем, конфликт поколений стар как мир. Матери всегда делают то, что, по мнению их детей, делать вовсе не следует. Я прав?

— Еще как! Но моя мать даст фору всем остальным, вечно вмешивается в то, что ее абсолютно не касается.

— Насколько я понял, вас и Селию Равенскрофт связывает большая дружба. Миссис Оливер со слов вашей матушки передала мне, что вы и мисс Селия намерены пожениться. И возможно, в ближайшем будущем?

— Да. И тем более ей нечего вмешиваться… это мои проблемы.

— Все матери одинаковы, — сказал Пуаро. Его губы тронула легкая улыбка. — Я полагаю, вы очень привязаны к своей матушке?

— Ну не так чтобы очень… Видите ли… Лучше уж я вам сразу скажу — она мне не мать.

— Ах вот как. Я этого не знал.

— Я приемыш, — сказал Десмонд. — У нее был родной сын. Умер еще малышом. Вот она и решила усыновить ребенка, то есть меня. Она относится ко мне как к родному и действительно считает меня своим сыном, но на самом-то деле никакой я ей не сын. Мы ни капельки не похожи. Ни внешне, ни характером. И на жизнь смотрим абсолютно по-разному.

— Понятно, — пробормотал Пуаро.

— Что-то я никак не дойду до главного, — сказал Десмонд. — До того, о чем я хотел вас попросить.

— Вы хотите, чтобы я… провел некоторое расследование?

— В общем, да. Не знаю, что вам известно про… короче, про то, из-за чего вся эта шумиха поднялась.

— Только в общих чертах, — сказал Пуаро. — О вас и о мисс Равенскрофт я почти ничего не знаю, я даже ее не видел. И был бы счастлив познакомиться.

— Да, конечно, вообще-то я собирался прийти с нею, но потом подумал, что сначала мне самому лучше с вами поговорить.

— Что ж, вполне разумно, — сказал Пуаро. — Так, значит, вы очень встревожены? У вас возникли какие-то сомнения?

— Да нет, с чего бы. Ведь это произошло много лет назад, когда Селия была еще школьницей. Конечно, все это ужасно — два самоубийства и, в общем-то, вроде бы на пустом месте. Но в конце концов, всякое бывает, и детям нечего себе голову ломать над тем, что произошло с их родителями. Хватит с Селии того, что она пережила. А уж моей матушки это и вовсе не касается…

— Со временем вы убедитесь, — сказал Пуаро, — что люди часто интересуются тем, что их совсем не касается. А уж если им кажется, что эти дела хоть в какой-то мере их касаются, удержать их просто невозможно…

— Но все давно в прошлом. Тогда никто ничего толком не смог выяснить, ну и ладно… Так нет, моей матушке все неймется. Она, видите ли, желает все знать. Она и до Селии добралась, так ее достала, что та уже не знает, стоит ли ей вообще выходить за меня замуж…

— А вы сами? Вы не начали сомневаться?

— Нет. Я ее люблю, и мое решение изменить никто не в силах. Но… она просто вся извелась. И теперь сама хочет знать, почему это все случилось. А самое худшее — она уверена, что моя мать что-то проведала. Что до нее дошли какие-то слухи.

— Да, очень вам сочувствую, — сказал Пуаро. — Но мне кажется, что вы и ваша невеста должны сами решать, как вам поступать. Мало ли кто чего скажет, тем более не стоит обращать внимания на всякие сплетни. Не скрою: я пытаюсь приоткрыть покров над этой тайной, я просмотрел архивы, но мало-мальски удовлетворительного объяснения тогда найдено не было. Такова жизнь — не всегда возможно докопаться до причин той или иной трагедии.

— Они тогда якобы решили покончить с собой, — сказал Десмонд. — Но мотивы…

— Вы хотите узнать причину. Так?

— В общем, да. Из-за Селии. Если бы знать наверняка.

— Вы не были прежде знакомы с Селией и ее родителями?

— Селию я знал, можно сказать, всю жизнь. Понимаете, те люди, к которым я ездил на каникулы, жили бок о бок с Равенскрофтами. Мы были еще совсем маленькими И уже тогда нравились друг другу, нам было весело вместе А потом мы не виделись много-много лет. Ее родители уехали в Малайю, мои приемные родители тоже. Я думаю, они там встретились снова. Моя мать, видимо там, в Малайе, и наслушалась каких-то сплетен и вообразила невесть что. Я-то уверен, что все это самый обыкновенный бред… Но она… теперь уж она не отступится, пока не выяснит… Потому я и хочу знать, что произошло на самом деле… И Селия этого хочет… Что там могло случиться? И почему? Без всяких этих сплетен и домыслов.

— Вполне естественно, что вы хотите это узнать. Тем более Селия, ведь она их дочь. Но вы не боитесь, что прошлое разрушит ваше настоящее? А ведь важно только настоящее. Вы хотите жениться на девушке, а она хочет выйти за вас замуж — ну при чем же тут прошлое? Неужели это так существенно — знать, отчего погибли ее родители? Покончили с собой или попали в авиакатастрофу? Или кто-то из них погиб, а другой потом покончил с собой? И кому какое дело до того, был ли у кого-то из них роман, который и стал причиной их смерти?

— Вы совершенно правы, но… но все уже так далеко зашло… Я обязан предпринять все возможное, чтобы успокоить Селию. Она… она такой человек, понимаете — ей это очень важно, хотя она никому этого никогда не скажет…

— А вам не приходило в голову, что все это будет очень трудно выяснить — не уверен, что вообще возможно…

— Вы имеете в виду причины? Но ведь они должны быть, верно?

— Разумеется, но какое это теперь имеет значение. Зачем ворошить прошлое?

— Да никто бы и не ворошил — если бы не моя мама. По-моему, Селия про это даже не вспоминала. Она, кажется, была тогда в Швейцарии, и ей никто ничего не рассказывал. Понимаете, дети принимают случившееся как непреложный факт, они даже не вполне осознают, что это имеет к ним какое-то отношение.

— Значит, вы настаиваете?

— Было бы здорово все это распутать, — сказал Десмонд. — Но, может быть, вы не хотите браться за такое безнадежное дело…

— Нет, отчего же, я готов за него взяться, — сказал Пуаро. — Признаться, у меня даже возник некоторый… азарт, если угодно. Трагедии всегда вызывают любопытство, так уж устроен человек, хочется разгадать их причины. Но повторяю: стоит ли копаться в прошлом?

— Может, и не стоит, — сказал Десмонд, — но вы же понимаете…

— И кроме того, — напомнил Пуаро, — слишком много лет прошло.

— Ну и что? — возразил Десмонд. — Я уверен, что есть люди, которым что-то известно и которые могли бы вам что-то рассказать. Мне или Селии не удалось бы из них что-нибудь вытянуть, а вот вам бы это удалось.

— Что — это? — спросил Пуаро.

— Не знаю, но что-то там такое было, — сказал Десмонд. — Наверняка было… Например, что у кого-то мозги были малость набекрень. Может, даже у самой леди Равенскрофт. В общем кто-то там из них сидел в психушке. Какая-то женщина. Много лет назад. Очень долго. Что-то там такое с ней стряслось — в молодости. Чей-то ребенок — то ли умер, то ли погиб в результате несчастного случая И она каким-то образом была в этом замешана.

— Но вы-то откуда это знаете?

— Мне мать говорила. Услышала от кого-то, когда жила в Малайе. Сплетни, конечно. Представляете, что там творилось? Соберутся несколько этих мэмсаиб[346] и давай всем кости перемывать. Плетут что попало, придумывая прямо на ходу.

— И вы хотите узнать, правда ли это или всего лишь сплетни?

— Да, только я не знаю, как к этому подступиться. Так давно это было… у кого теперь спрашивать? Но до тех пор, пока мы не узнаем, что стряслось на самом деле и почему..

— Я вас понял, — перебил его Пуаро, — Селия Равенскрофт не согласится выти за вас замуж, пока не будет уверена, что у нее нет никакой дурной наследственности? Так?

— По-моему, именно это она и вбила себе в голову. Не без помощи моей мамаши, которой, по-моему, очень хочется, чтобы все эти гнусные сплетни подтвердились Она прямо исходит злобой.

— Задачка не из легких, — сказал Пуаро.

— Да, конечно. Но говорят, вы мастер в таких делах Умеете заставить людей все выложить.

— Ну и кого, по-вашему, я должен расспрашивать? Где теперь все эти мэмсаиб из Малайи? Из Малайи тех времен, когда там были наши военные, чьи жены скрашивали свой досуг сплетнями.

— Вряд ли от них сейчас можно было бы чего-то добиться. Эти старушки наверняка уже все перезабыли, небось многих из них и в живых-то нет. Короче, моя мать и сама уже толком не помнит, что слышала, а что сама потом надумала…

— И вы полагаете, что я упакую чемодан и.

— Да нет, мне и в голову не приходило, чтобы вы ехали в Малайю, тем более что из тех, кто служил там в то время, вряд ли кто остался.

— Значит, вы мне не можете назвать даже фамилий?

— Да нет, я их не знаю.

— Вообще никаких?

— Хорошо, кое-кого я вам назову. Есть два человека, которые могли бы знать, что произошло… Понимаете, они там были. Они могли знать — знать не понаслышке.

— А почему вы сами не хотите к ним обратиться?

— Вообще-то я мог бы. Собственно, я пробовал — но, понимаете, мне кажется, что они. Понимаете, мне неловко спрашивать у них про такое. И Селия тоже не решилась бы, я уверен. Они очень милые, и именно поэтому я думаю, что они знают. Они не какие-то сплетницы, они, я думаю, наоборот, постарались бы помочь. Они могли бы попытаться исправить что-то или даже пытались, но только у них ничего не вышло. Я, наверное, плохо объясняю.

— Нет, — сказал Пуаро, — вы прекрасно объяснили и сумели меня заинтересовать, и, надеюсь, я услышу от вас нечто более конкретное. Скажите, а Селия Равенскрофт поддерживает ваше стремление все выяснить?

— Да я не слишком-то с ней откровенничал. Понимаете, она очень любила Мадди и Зели.

— Мадди и Зели?

— Ну, так их называли. Сейчас объясню. До сих пор мне это не очень удавалось. Так вот, когда Селия была еще совсем маленькая, — как раз в то время я с ней и познакомился, мы жили по соседству, — у нее была француженка… теперь ее назвали бы компаньонкой, а тогда называли гувернанткой. Француженка-гувернантка, короче говоря, мадемуазель. Знаете, она была действительно славная девушка. Всегда играла с нами — со всей тамошней детворой. Селия прозвала ее «Мадди», для краткости — ну и вся семья так ее звала.

— А, понимаю. Мадемуазель.

— Да. Вот видите — вы сразу поняли. Вот я и подумал — может быть, она вам расскажет то, о чем другим не хочет говорить, — она ведь тоже француженка.

— Так. Вы упоминали и второе имя, кажется?

— Зели. Тоже гувернантка. Мадемуазель Мадди пробыла там два или три года, а потом уехала к себе домой — во Францию или в Швейцарию. А ей на смену приехала другая. Гораздо моложе Мадди. Селия и ей придумала прозвище — Зели. И все в семье тоже так ее стали звать. Она была совсем молоденькая, красивая и заводная. Мы все ее просто обожали. Она знала все наши игры и играла в них чуть не с большим азартом, чем мы. В семье ее тоже очень любили. Генерал Равенскрофт был ею очарован. Она и с ним играла — в пикет и прочие карточные игры и даже в шахматы.

— А леди Равенскрофт?

— Души в ней не чаяла, как и остальные, и Зели к ней была очень привязана. Потому-то она и вернулась обратно.

— Вернулась?

— Да, когда леди Равенскрофт заболела и попала в больницу, Зели вернулась и ухаживала за ней, была то ли компаньонкой, то ли сиделкой… Точно не знаю, я почти уверен, что она там была в то время, когда все это произошло…

— И вы знаете, где она живет сейчас?

— Да. У меня и адрес есть. Оба адреса — и той и другой. Я подумал: а вдруг вы все же захотите с ней повидаться — или с обеими. Конечно, я понимаю, что прошу слишком много… — И он замолчал.

Пуаро пристально на него посмотрел, что-то обдумывая. Потом сказал:

— Да, вполне возможно, вполне.

Книга вторая ДЛИННЫЕ ТЕНИ

Глава 1 Главный инспектор Гарроуэй и Пуаро совещаются

Главный инспектор Гарроуэй смотрел на маленького бельгийца, сидевшего за столом напротив него. Когда Джордж поставил перед Пуаро стакан с каким-то фиолетовым напитком, в глазах Гарроуэйя мелькнул огонек.

— Что это вы пьете? — спросил он.

— Черносмородиновый сироп.

— Ну-ну, — сказал Гарроуэй, — у каждого свои слабости. А Спенс говорил, что обычно вы пьете какое-то снадобье… Как же оно называется? Вроде бы тисана, я правильно запомнил? Это что, французский коктейль?

— Нет, — сказал Пуаро, — это настой на травах, обычно пьют при высокой температуре.

— В общем, пойло для инвалидов, — сказал Гарроуэй, отпивая из своего бокала виски с содовой, — Ну, за что будем пить? давайте выпьем за самоубийц!

— А это точно было самоубийство? — спросил Пуаро.

— А что же еще? — сказал инспектор Гарроуэй. — Стоило ли вам копаться в этом дерьме, задавать кучу вопросов! — И он покачал головой. Его ироническая улыбка явно превращалась в ухмылку.

— Вы уж меня извините за то, что причинил вам столько хлопот, — сказал Пуаро. — Я, знаете ли, похож на слоненка[347], или на мальчишку из сказки вашего знаменитого мистера Киплинга — меня снедает Неутолимое Любопытство.

— Неутолимое любопытство, — повторил с улыбкой Гирроуэй. — Отличные сказки он писал, старина Киплинг. Кстати, настоящим профессионалом был. Мне рассказывали, стоило этому человеку прогуляться по палубе эсминца, как он знал о нем больше, чем любой из главных конструкторов Королевского флота.

— Увы, — сказал Эркюль Пуаро, — у меня, к сожалению, нет таких талантов. Поэтому, как вы понимаете, мне приходится задавать вопросы. Боюсь, что я озадачил вас слишком длинным перечнем этих самых вопросов.

— Что меня поразило, — сказал Гарроуэй, — так это полное отсутствие логики и порядка. Вы перескакивали от психиатров к заключениям терапевтов, потом — у кого были деньги, кому оставили деньги, кому достались деньги, кто надеялся получить деньги и кто остался с носом… Фасоны дамских причесок, парики, и кто этими париками торгует. Спросили даже о красивых картонных коробках, в которых эти парики пересылают…

— И вы ответили на все вопросы, — сказал Пуаро. — Примите мое восхищение.

— Так ведь дело-то было головоломное, так что мы записали все, что могли. Самим-то нам без надобности, но протоколы мы сохранили — на случай, если найдется какой-нибудь любопытный… слоненок.

Он подвинул к Пуаро исписанный лист бумаги.

— Вот, держите. Парикмахеры. Бонд-стрит[348]. Дорогой салон. Назывался — «Эжен и Розантелль». Потом они переехали на Слоан-стрит. Вот адрес, только нынче там зоомагазин «Домашние любимцы». Эти двое уже несколько лет там не работают, но тогда они были из лучших, и леди Равенскрофт была их клиенткой. Розантелль теперь живет в Челтенхэме[349] Все еще при деле, только называет он теперь себя Парикмахером-Стилистом и еще вдобавок Визажистом[350]. Как мы говаривали в молодости, тот же пострел — другую шапку надел.

— Ага! — сказал Пуаро, заметно повеселев.

— Что значит «ага»? — спросил Гарроуэй.

— Премного вам обязан, — сказал Эркюль Пуаро. — Вы подали мне одну мысль. Воистину, неисповедимы пути, которыми мысли попадают человеку в голову.

— Ваша голова и без того набита до отказа. Куда уж вам еще новые… — то ли в шутку, то ли всерьез сказал инспектор. — Пойдем дальше: я тщательно проверил их корни, но ничего интересного не нашел. Алистер Равенскрофт — выходец из Шотландии. Отец был священником, двое дядьев в армии — и оба в больших чинах. Женился на Маргарет Престон-Грей — девушке из хорошей семьи — была представлена ко двору и прочее. Никаких тайн и скандалов ни у кого из их родни не было. Вы угадали, у нее есть сестра — близнец. Не представляю, как вы это раскопали — Доротея и Маргарет Престон-Грей, в кругу своих друзей их называли Долли и Молли. Семья Престон-Грей жила в Хэттерс Грин, что в Сассексе. Однояйцовые близнецы, и сплошные — обычное для таких близнецов — совпадения. Первый зубик прорезался в один день, одновременно болели скарлатиной, носили одинаковые платья, влюбились в мужчин примерно одного типа — вышли замуж почти одновременно, обе — за военных. Доктор, который лечил все семейство — в ту пору сестры были молоденькими барышнями, — умер несколько лет назад, так что у него уже ничего не узнаешь Так вот, с одной из сестер связана одна давнишняя трагедия.

— С леди Равенскрофт?

— Нет, с другой — она вышла замуж за капитана Джарроу, у них было двое детей — девочка и мальчик. Мальчика — ему было четыре года — то ли сшибли тачкой, то ли ударили по голове лопаткой — небольшой такой лопаткой, из детского садового инвентаря. Он упал в пруд — и захлебнулся. Возможно, его ударила сестра, она на пять лет старше. Обычная детская ссора — и как все обернулось… Ни у кого особых сомнений не было, но все-таки кое-кто намекал, что девочка тут ни при чем. Одни твердили, что мать в сердцах ударила сына, другие — что соседка. Думаю, вам эта история вряд ли что может дать — никакой связи с тем, что ее сестра Молли вместе с мужем спустя много лет решили вдруг покончить с собой.

— Да, — сказал Пуаро, — пожалуй, вы правы. И все же лучше знать как можно больше.

— Конечно, — сказал Гарроуэй, — мы-то в свое время так глубоко не копали — это несчастье с мальчиком, повторяю, случилось задолго до самоубийства.

— А в то время было что-нибудь предпринято?

— Да, мне удалось просмотреть некоторые материалы. Отчеты. Газетные сообщения. Опросы соседей. Слухов-то было много, и все разные. Мать была в тяжелейшем состоянии, пришлось поместить ее в соответствующую клинику. Говорят, она так до конца и не оправилась.

— Слухи слухами, но в полиции склонялись к тому, что это сделала она?

— По крайней мере, таково мнение врача. Понимаете, прямых улик не было. Она будто бы увидела все из окна — как девочка ударила брата и столкнула его в воду. Но можно ли было верить ее словам? Она вела себя как безумная.

— А показания психиатров сохранились?

— Да. Она попала не то в клинику, не то в санаторий специального назначения, а может быть, лежала и там и там. Лечили ее под наблюдением лондонских врачей — из госпиталя Св. Андрея. Года через три ее признали здоровой и отправили домой, к семье.

— А до этой истории она считалась вполне здоровой?

— Я думаю, она всегда была невротичкой…

— А где она находилась, когда произошло самоубийство? У Равенскрофтов?

— Нет-нет, она погибла — недели за три до того. И представьте, это произошло, когда она гостила у них, в их новом доме. Еще одна иллюстрация невероятных порою совпадений в жизни близнецов… тут просто рок какой-то. Случалось, она разгуливала во сне — и страдала этим своего рода лунатизмом на протяжении нескольких лет. С ней уже случались всякие неприятности — то наткнется на что-нибудь, то упадет. Иногда она принимала слишком большую дозу снотворного, и это так странно на нее действовало: бродила по дому, выходила на улицу… Вот ее однажды и занесло на тропу, ведущую к обрыву, — оступилась и сорвалась вниз. Мгновенная смерть. А нашли ее только на следующий день. Леди Равенскрофт сама чуть не умерла от горя. Они жить друг без друга не могли, так что ее в шоковом состоянии увезли в больницу.

— Могло ли это несчастье стать причиной самоубийства Равенскрофтов — ведь и месяца не прошло?

— Никто об этом даже не думал.

— Вы сказали, что странный рок преследовал сестер. Может быть, леди Равенскрофт покончила с собой из-за невидимой связи, существующей между двойняшками. А муж мог почувствовать себя виноватым… Ну и в результате застрелился…

— У вас в голове решительно переизбыток идей, Пуаро. Если бы у Алистера Равенскрофта был роман со свояченицей, об этом знала бы вся округа. Ничего подобного не было — вы ведь об этом подумали?

Зазвонил телефон — Пуаро подошел и снял трубку Звонила миссис Оливер.

— Мосье Пуаро, вы можете придти завтра к чаю? Я пригласила Селию, а после нее придет и та напористая дама. Ну, вы довольны?

Пуаро заверил ее, что просто счастлив.

— А теперь мне пора бежать, — сказала миссис Оливер, — на встречу со старым Боевым Конем — которого мне сосватал слон номер один — Джулия Карстейрз. Фамилию, конечно, перепутала, но надеюсь, хоть адрес верный.

Глава 2 Селия знакомится с Эркюлем Пуаро

— Итак, мадам, — сказал Пуаро, — позвольте узнать, каковы трофеи после встречи с сэром Хьюго Фостером?

— На самом деле он не Фостер, а Фозергилл, Джулия вечно путает фамилии. На это она мастерица.

— Значит, слоны не так уж надежны, когда дело касается фамилий?

— Слышать больше не могу о слонах. Со слонами я покончила.

— А каков Боевой Конь?

— Старик просто душка, только узнать у него ничего не удалось. Все время твердил про каких-то Барнетов, у которых в Малайе погиб ребенок — несчастный случай. Ни малейшего отношения к Равенскрофтам. Нет, со слонами покончено. С меня хватит.

— Мадам, вы проявили высочайшую доблесть и несравненное благородство.

— Селия придет примерно через полчаса. Я сказала ей, что вы… ну… помогаете мне. Или, вы хотели, чтобы она нанесла визит вам?

— Нет, нет, — сказал Пуаро, — у вас мне будет проще завоевать ее доверие.

— Она побудет всего часок, думаю, этого будет вполне достаточно. Потом мы немного передохнем и все обсудим, а там и миссис Бартон-Кокс пожалует.

— Ах да. Мне не терпится на нее взглянуть. Полагаю, это действительно примечательная личность.

Миссис Оливер вздохнула.

— А все-таки обидно, правда? — И она пояснила: — мы уже так много всего узнали, и ни с места.

— Обидно, — согласился Пуаро. — Но ведь мы и сами не знаем, что ищем. Вероятнее всего, произошло двойное самоубийство. Но какова причина? Тут тоже одни догадки, хотя мы и произвели тщательную рекогносцировку, и на западе, и на востоке, и в прошлом, и даже, отчасти, в будущем, не говоря уж о настоящем.

— Да, — сказала миссис Оливер, — везде побывали. Разве что до Северного полюса пока не добрались…

— И до Южного тоже, — сказал Пуаро.

— Ну и каков же итог всех наших трудов?

— Кое-что все-таки набралось, — сказал Пуаро. — У меня тут есть небольшой конспект, хотите прочесть?

Миссис Оливер заглянула в так называемый конспект через его плечо.

— Парики, — прочла она первый пункт. — Почему вы начали с париков?

— Потому что их действительно слишком много. Хотелось бы с этим разобраться.

— Того магазина, где она купила парики, наверное, уже не существует. Да и мода на них прошла. Раньше без париков в длительные поездки никто не отправлялся — никаких хлопот с прической.

— Да-да, — сказал Пуаро, — к парикам мы еще вернемся. Далее — в семье были случаи психических болезней. У миссис Равенскрофт была сестра-двойняшка, которая провела много лет в соответствующем заведении.

— По-моему, это тупиковый вариант, — сказала миссис Оливер. — Она могла, конечно, прийти к обрыву и перестрелять их, только я не вижу причины.

— Не могла, — возразил Пуаро, — потому что на револьвере были только отпечатки пальцев генерала Равенскрофта и его жены. К тому же она вроде бы погибла недели на три раньше их. Далее. Смерть ребенка в Малайе, и, возможно, к этому приложила руку его мать — сестра леди Равенскрофт. Но не исключено, что это сделала служанка-туземка или сестра мальчика. Далее. Мы немного разобрались с деньгами.

— А при чем тут деньги? — удивилась миссис Оливер.

— В том-то и дело, что ни при чем, — сказал Пуаро. — Что уже настораживает. Как правило, все сводится к деньгам. Кто-то мог получить их благодаря этому самоубийству. Кто-то, наоборот, потерять. Из-за них могло произойти все что угодно. Но в том-то и загвоздка, что деньги вообще нигде не фигурировали. Естественно, многие в качестве причины называли супружескую неверность, с той или с другой стороны. Резонно. Ведь на почве ревности совершается немало самоубийств — или убийств.

Ну а теперь перейдем к тому, что в данный момент интересует меня больше всего. Именно поэтому я так жажду увидеть миссис Бартон-Кокс.

— Не понимаю, чего вы от нее ждете. Она только и может, что совать нос в чужие дела и ко всем приставать с немыслимыми просьбами. Ей, видите ли, нужно что-то разнюхать, но почему это должна делать я?

— Действительно, почему вы? И почему она сама не хочет ничего предпринять? Мне кажется, нам следует найти ответ на этот вопрос. Понимаете, она — связующее звено.

— Связующее звено?

— Да. Мы не знаем, в какую цепь фактов и событий включено это звено. Однако мы знаем, что эта дама готова на самые экстравагантные поступки ради того, чтобы узнать правду о гибели Равенскрофтов. Но две очевидные причины налицо: ваша крестница, Селиия Равенскрофт, и ее сын, который ей вовсе и не сын.

— То есть как это не сын?

— Он приемный сын, — сказал Пуаро. — Она его усыновила. Ее родной сын умер.

— Умер? Но отчего? Когда?

— Я сам задавал себе те же вопросы. За этим могут скрываться глубокие переживания, жажда мести… В любом случае мне необходимо с ней увидеться и выяснить, что она собой представляет. Мне почему-то кажется, что эта дама очень нужный нам человек.

Раздался звонок.

— Это Селия, — сказала миссис Оливер и пошла открывать. — Вы уверены, что я все сделала как надо?

— Совершенно уверен, — сказал Пуаро. — Надеюсь, и Селия не будет возражать.

Миссис Оливер вернулась через несколько минут в сопровождении Селии Равенскрофт. Девушка посмотрела на Пуаро с некоторой опаской.

— Не знаю, — сказала она. — Не знаю, стоит ли мне… — И она замолкла.

— Хочу тебя познакомить, — воспользовалась паузой миссис Оливер, — самый выдающийся детектив современности, мосье Эркюль Пуаро. У него особый дар раскрывать самые неразрешимые тайны.

— О-о, — протянула Селия, недоверчиво разглядывая маленького человечка с яйцевидной головой и огромными усами.

— Кажется, — неуверенно начала она, — я о вас что-то слышала.

Эркюль Пуаро едва не выпалил в ответ: «Вы мне лучше покажите того, кто обо мне не слышал», но, сделав поистине нечеловеческое усилие, сдержался. На самом деле это непрозвучавшее утверждение уже не соответствовало действительности, поскольку многие почитатели и знакомые Пуаро давно покоились под приличествующими их положению дорогими могильными плитами.

Он пододвинул ей стул:

— Присаживайтесь, мадемуазель. Хочу вам рассказать немного о себе. Во-первых, если я берусь за какое-то расследование, я всегда довожу его до конца. Я непременно узнаю правду, и если вы и вправду хотите знать правду — простите за невольный каламбур — то я обязательно до нее доберусь. Но, может статься, вам нужно только утешение. Правда и утешение далеко не всегда одно и то же. Я могу найти убедительные доводы, которые вас успокоят. Что же касается правды… вы не боитесь, что, узнав ее, будете очень сожалеть?

Селия испытующе на него посмотрела.

— Так вы думаете, что правда мне не нужна?

— Я думаю, что она может оказаться… слишком горькой. И вы скажете себе: «Зачем я это сделала? Зачем так упорно пыталась вытащить ее из небытия? Ну и что, выяснила — но я же ничего не могу изменить — весь этот кошмар. Пусть бы это оставалось для меня просто самоубийством А так… Я уже не могу по-прежнему их любить.»

— В наше время любовь к родителям вообще не в чести, — ввернула миссис Оливер. — Новое мировоззрение, так сказать.

— Мне все это время очень не сладко… ну после смерти мамы и папы, — сказала Селия. — Я пыталась что-то понять. Эти намеки, шепот за спиной… Люди смотрят на меня с жалостью, а часто… и с любопытством. Все время кто-то пытается выпытать что-то про родителей. Или про их друзей. Или про моих друзей. Мне все это так надоело… Вот вы сказали, что я… могу пожалеть — возможно, но все же я хочу знать правду. Какая бы она ни была.

Поставив таким образом все точки над «i», Селия спросила его о том, что, видимо, интересовало ее больше всего.

— К вам ведь заходил Десмонд, да?

— Заходил. Вы не отговаривали его, когда узнали, что он собирается ко мне?

— Он мне ни о чем не сказал.

— А если бы сказал?

— Я не знаю, как бы к этому отнеслась.

— Я хотел бы задать вам один вопрос, мадемуазель Очень важный. И — вы уж простите — очень личный. Но я должен это знать.

— Спрашивайте.

— Десмонд показался мне очень милым и добрым молодым человеком и очень ответственным. А теперь я хочу вас спросить: вы действительно собираетесь выйти за него замуж? Хотите навсегда соединить с ним свою судьбу? И могут ли повлиять на ваше решение те или иные обстоятельства гибели ваших родителей?

— Так вы действительно думаете, что это было не самоубийство?

— Пока у меня нет никаких оснований это утверждать, хотя обнаружились некоторые факты, не вписывающиеся в версию о самоубийстве. Правда, полиция до сих пор считает, что это самоубийство.

— Но они же так и не выяснили причину?

— Причину, может, и не выяснили, — сказал Пуаро. — Но они могли выяснить что-то такое, что, возможно, причинит вам боль. И потому позволю себе еще раз спросить: не лучше ли отступиться? Сказать себе: «Что было, то было. Вот человек, которого я люблю и который любит меня. И у нас впереди целая жизнь».

— Десмонд вам сказал, что он — приемный сын?

— Да, сказал.

— Так какое же ей тогда до нас дело? С чего это вдруг она пристала к крестной?

— Он ее любит?

— Нет, — отрезала Селия. — И никогда не любил. Если хотите знать, он терпеть ее не может.

— Но она ведь заботилась о нем — сделала все возможное, чтобы он получил образование. Не каждая мать так заботится о своем ребенке. Как вы думаете, а она его любит?

— Не знаю. По-настоящему, думаю, нет. Ей просто хотелось ребенка. Ее собственный погиб в результате какого-то несчастного случая, а муж как раз незадолго до этого умер Вот она и решила взять чужого. Или ее муж умер еще раньше? Нет, не помню..

— Понимаю. Мне бы хотелось узнать еще одну вещь: будет ли он обеспечен материально?

— Я не совсем понимаю, о чем вы говорите. Он вполне способен содержать меня — то есть жену. Кажется, на его имя были положены какие-то деньги — при усыновлении. Приличная сумма, как я поняла. Конечно, не миллионы, но все же…

— А она не может что-нибудь… удержать?

— Вы что, думаете — она всего ее лишит, если он на мне женится? По-моему, она что-то такое ему говорила… Но вряд ли она сможет это сделать. Ведь все было оговорено. Кажется, комитетом по опеке над детьми. Я слышала, этот комитет не дает своих питомцев в обиду.

— Я хотел бы спросить вас о том, что никто, кроме вас, вероятно, не знает. Разве что миссис Бартон-Кокс. Вам известно, кто его настоящая мать?

— Вы считаете, что это из-за нее мамаша Десмонда начала все вынюхивать? Но я понятия не имею, кто его мать. Вполне возможно, что он вообще незаконнорожденный. Обычно их то как раз и пристраивают в чужие семьи, верно? Может, она что-то и разнюхала про его настоящих родителей. Но ему-то она точно ничего не сказала. Просто наговорила всяких глупостей, какие обычно говорят в таких случаях. Что приемным сыном быть даже лучше, потому что, раз тебя взяли, значит, ты желанный ребенок. И прочую белиберду. Кажется, это принято в некоторых благотворительных обществах — чтобы ребенку легче было примириться с реальностью.

— А имеются ли у него близкие родственники? Он вам не говорил?

— Понятия не имею. Да и он, по-моему, тоже. Его это вообще мало волнует. Знаете, он не любит дергаться по пустякам.

— А может быть, миссис Бартон-Кокс была близка с вашими родителями, была, так сказать, другом семьи? Не встречались ли вы с ней в детстве, когда еще не уехали учиться в Швейцарию? Попробуйте вспомнить.

— Да нет, вряд ли. Кажется, его мать — я говорю про миссис Бартон-Кокс — жила в Малайе. По-моему, ее муж там и умер. А Десмонда они послали учиться в Англию, пристроили к какому-то родственнику, чтобы было к кому ездить на каникулы. Мы с ним во время каникул и познакомились. Так и дружим с тех пор. Он казался мне настоящим героем — я тогда была ужасной мечтательницей. По деревьям он лазил, словно белка, показывал мне птичьи гнезда с яичками, научил их различать. В общем, мы с ним были не разлей вода. Поэтому у нас все и вышло как бы само собой — то есть, когда мы снова встретились в университете и заговорили о доме, о тех местах, где жили раньше… Он еще спросил, как моя фамилия. «Я ведь только твое имя знаю», сказал он, а потом мы столько всего навспоминали… Можно сказать, с этого все и началось. Я далеко не все о нем знаю. Я даже о своей собственной семье мало чего знаю. А как вообще можно планировать будущее, если совершенно не знаешь прошлого — того, что может полностью перевернуть твою жизнь.

— Значит, вы настаиваете, чтобы я продолжал свое расследование?

— Да, хотя мне не очень-то верится, что это что-то даст. Мы ведь с Десмондом тоже не сидели сложа руки, но все впустую. Будто ничего и не было в их жизни. Только эта нелепая смерть. Когда двое кончают с собой, кажется, что это одна смерть, общая… Как это у Шекспира — или не знаю у кого: «И даже смерть не разделила их»[351].— Она снова взглянула на Пуаро. — Да, мне очень бы хотелось, чтобы вы все узнали. И расскажите миссис Оливер или… мне. Я бы хотела, чтобы мне. — Она обернулась к миссис Оливер. — Только не думайте, что я не хочу, чтобы вы знали — нет, вы всегда были такой замечательной крестной, я вовсе не хочу вас обидеть. Но мне нужно знать — понимаете, мне просто необходимо знать, я хочу, чтобы вы взяли след, мосье Пуаро, и извините, если я не так выразилась, меньше всего я хотела бы вас обидеть…

— Ну что вы, — сказал Пуаро, — даже приятно, когда тебя сравнивают с гончей.

— Надеюсь, что вы не менее упорны, верно?

— Я всегда надеюсь на успех.

— И всегда его добиваетесь?

— Как правило, да, — потупив взор, скромно ответил Пуаро.

Глава 3 Миссис Бартон-Кокс

— Ну-с сказала миссис Оливер, проводив Селию. — Что скажете?

— Яркая девушка, — сказал Пуаро. — Как говорится, со своим лицом.

— Совершенно с вами согласна.

— Если можно, расскажите мне.

— О ней? Да ведь я ее почти не знаю. С крестниками обычно видишься только по особо торжественным случаям — то есть очень редко.

— Нет, не о ней. Расскажите о ее матери.

— А. Понятно.

— Вы ведь знали ее мать?

— Да. Мы вместе учились в парижском пансионе. Девушек раньше посылали в Париж, чтобы дать им воспитание, отшлифовать манеры, как тогда выражались. Будто речь шла о надгробной плите, а не о будущей светской даме А что вы хотите о ней узнать?

— Вы хорошо ее помните?

— Конечно. С чего бы это я должна ее забыть?

— Какое впечатление она производила?

— Красавица, — сказала миссис Оливер. — Это вспоминается в первую очередь. Конечно, она стала такой позже. А в тринадцать — четырнадцать была еще похожа на щенка — знаете, они все такие кругленькие. Наверно, мы все тогда выглядели страшно неуклюжими, — добавила она задумчиво.

— Ну а как личность, она тоже была приметной?

— Вот это вспомнить труднее. Видите ли, она не была моей единственной подругой, и, уж во всяком случае, не лучшей. Понимаете, у нас была целая компания, несколько девочек. У нас были общие интересы. Мы играли в теннис и обожали оперу, а вот в картинных галереях умирали со скуки. Так что у меня сохранилось только общее впечатление. Ее звали Молли Престон-Грей. Да, Молли Престон-Грей.

— А у вас… у нее был… молодой человек?

— Ну, естественно, были… по крайней мере, кумиры. Только не подумайте, что мы сходили с ума по звездам поп-музыки. Тогда их еще и в помине не было. Обычно они влюблялись в актеров. Например, был такой довольно известный актер. Одна из девочек, помнится, приколола его портрет у себя над изголовьем — так мадемуазель Жиран, наша воспитательница, строго ее отчитала «Се'n est pas convenable»[352],— заявила она. А девочка ей так и не сказала, что это был ее собственный отец! Вот уж мы нахохотались! — добавила миссис Оливер. — До слез!

— Хорошо, расскажите-ка мне побольше про Молли, про Маргарет Престон-Грей. Дочка на нее похожа?

— Нет, не сказала бы. Нет. Ничего общего. Во-первых, Молли была более… более эмоциональной, что ли.

— Как я понял, у нее была сестра-двойняшка. Она тоже училась в этом пансионате?

— Нет. А странно, ведь она была нашей ровесницей. Тем не менее она осталась в Англии, ее отправили в какую-то другую школу. Не знаю в какую. Я видела эту Долли — тогда она была похожа на Молли как две капли воды — знаете, они тогда еще ничего не предпринимали, чтобы отличаться друг от друга. Это уже став взрослыми, близнецы делают разные прически, по-разному одеваются… Я думаю, Молли обожала свою сестру, хотя редко о ней рассказывала. Мне кажется — тогда я об этом не задумывалась — что уже в детстве с ее сестрой были какие-то проблемы Несколько раз, помню, в разговоре проскальзывало, что ее отправили куда-то на лечение. Помню, я как-то даже подумала, что она у них калека. Однажды их тетя отправилась с ней в морское путешествие, в надежде ее подлечить. — Она покачала головой. — Но точнее ничего вспомнить не могу. Помню, что Молли была к ней очень привязана и готова была защищать ее — но от чего, не знаю. Вам не кажется это странным?

— Отнюдь, — сказал Эркюль Пуаро.

— Были моменты, когда Молли явно избегала разговоров о сестре. Вот об отце и матери она говорила охотно.

Естественно, она их любила. Как все дети любят родителей — не очень-то это осознавая. Ее мать однажды приезжала в Париж, водила ее куда-то в гости. Приятная женщина Не слишком яркая, не очень красивая — ничего особенного. Обаятельная, спокойная, ласковая.

— Понятно. Как я вижу, пока ничего интересного? Никаких кавалеров?

— Тогда у нас не очень-то принято было заводить кавалеров, — сказала миссис Оливер. — Это сейчас считается в порядке вещей. Позже, когда мы обе вернулись домой, наши пути разошлись. Молли вскоре уехала с родителями за границу. В Индию… нет, не в Индию. Может, в Египет? По-моему, отец ее был дипломатом. Некоторое время они были в Швеции, потом переехали на Бермуды! или в Вест-Индию. Кажется, он там был губернатором. Я такие вещи никогда не запоминаю. Обычно запоминаешь какие-то глупости, какую-то дурацкую болтовню. Еще помню, как я влюбилась в скрипача. А Молли в другого учителя — по фортепьяно. Мы обе были так счастливы — куда счастливее современных девушек со всеми их кавалерами. Понимаете — мы их просто боготворили, не могли дождаться дня, когда были их уроки. Они, кстати, оставались в неведении. Но для нас это было не важно, они снились нам по ночам, и я еще помню, как мечтала — будто я выхаживаю своего драгоценного мосье Адольфа, когда он заболел холерой, и спасаю ему жизнь, отдав свою кровь. Господи, какими мы были глупышками… Как вспомнишь, о чем мечтали… Одно время я вполне серьезно намеревалась уйти в монастырь, но потом передумала, решив стать сестрой милосердия. Однако сюда вот-вот явится миссис Бартон-Кокс. Интересно, как она воспримет вас?

Пуаро взглянул на часы.

— Это мы узнаем в ближайшее время.

— Мы все успели обсудить? В смысле, как действовать?

— Я полагаю, прежде всего нам нужно сравнить наши наблюдения — в некоторых деталях. Некоторые моменты потребуют более тщательного расследования. Приготовьтесь к охоте на очередного слона. А мне предстоит изучить, если можно так выразиться, его повадки.

— Что вы такое несете, — проворчала миссис Оливер. — Я же вам сказала, что со слонами я покончила.

— Я понял. Но, возможно, сами слоны еще не покончили с вами.

В очередной раз прозвучал звонок в дверь. Пуаро и миссис Оливер переглянулись.

— Внимание, — сказала миссис Оливер, — вот и она.

Она вышла. До Пуаро донеслись невнятные приветствия, и вскоре в комнату вплыла весьма массивная дама в сопровождении миссис Оливер.

— Какая у вас прелестная квартирка, — проворковала миссис Бартон-Кокс. — Я страшно тронута, что вы нашли время — а оно поистине драгоценно — не спорьте! — принять меня.

Она искоса посмотрела на Пуаро, и на ее лице появилось недоуменное выражение. Потом перевела взгляд на стоявшее у окна фортепиано. Миссис Оливер поняла, что миссис Бартон-Кокс приняла Пуаро за настройщика, и поспешила рассеять это заблуждение:

— Позвольте вам представить мосье Эркюля Пуаро.

Пуаро подошел к гостье и галантно поцеловал ей руку.

Миссис Оливер продолжала:

— Я думаю, это единственный человек, который сумеет хоть чем-то вам помочь. Вы знаете, о чем я. Это касается моей крестницы, Селии Равенскрофт.

— О-о! Вы еще помните об этом! Я очень надеюсь, что вы приоткроете тайну.

— Боюсь, что мне придется вас разочаровать, — сказала миссис Оливер, — я почти ничего не смогла узнать. Потому-то и пригласила мосье Пуаро. Ему в этом нет равных. Он распутал столько, казалось бы, безнадежных дел и разгадал столько неразрешимых тайн… Не менее загадочных, чем эта…

— Да, ужасная трагедия, — сказала миссис Бартон-Кокс, приглядываясь к Пуаро.

Миссис Оливер жестом предложила ей сесть и спросила:

— Стаканчик хереса? Для чая уже поздновато. Или какой-нибудь коктейль?

— С удовольствием выпью хересу. Вы так любезны.

— А вы, мосье Пуаро?

— Я тоже, — сказал Пуаро.

Миссис Оливер облегченно вздохнула — какое счастье, что он не потребовал свой излюбленный Sirop de Cassis. Она принесла стаканы и графин.

— В общих чертах я уже рассказала мосье Пуаро о том, что вас интересует.

— Ах, вот как… — Миссис Бартон-Кокс явно одолевали сомнения, и она, похоже, даже немного растерялась, что было совсем не в ее характере. — Ох уж эти молодые, — сказала она, обращаясь к Пуаро, — с ними теперь никакого сладу. Да, теперешние нравы… Взять хотя бы моего сына, моего дорогого мальчика: я так надеялась, что он сделает хорошую карьеру. А тут эта девушка — сплошное очарование, конечно, и к тому же крестница самой миссис Оливер, — но нужно тщательно все взвесить, прежде чем… Эти юношеские увлечения, как правило, очень быстро проходят. Знаете, мы в свое время называли это телячьими нежностями, детскими романами… и потом, надо же хоть немного знать… так сказать, о корнях. О родителях. Тут всякие могут быть сюрпризы. Селия, разумеется, из очень достойной семьи, но сами понимаете, если родители избранницы вашего сына… мм… решились на такой шаг… Это не может не тревожить. Я бы очень хотела знать, что их на это толкнуло. Среди моих теперешних знакомых нет никого, кто лично знал Равенскрофтов или хотя бы их друзей. Никого, кто мог бы дать хоть какое-то объяснение. Селия — прелестная девушка, но все-таки… хотелось бы знать о ее семье побольше.

— Как я понял со слов миссис Оливер, вас интересуют вполне конкретные вещи. А именно, вы хотите знать, кто кого, так сказать…

— Застрелил, — решительно договорила за него миссис Оливер, — кто кого застрелил: отец — мать, а потом сам, или мать застрелила генерала и покончила с собой. Вот о чем вы меня тогда спрашивали.

— Мне кажется, это не совсем одно и то же, — сказала миссис Бартон-Кокс. — Да, я уверена, что знать это очень важно.

— Весьма интересная точка зрения, — сказал Пуаро довольно сухо.

— Я хочу знать, какая в семье была, ну… атмосфера, что именно привело к трагедии. Раз уж речь идет о браке, надо же и о детях подумать. Теперь все знают, что наследственность важнее, чем воспитание. Она накладывает существенный отпечаток на характер и грозит такими сюрпризами, которые, знаете ли, не всякий готов стерпеть.

— Вы правы, — сказал Пуаро. — Но те, кто идет на риск, сами должны решать. В данном случае — ваш сын и упомянутая молодая леди.

— О, это понятно! Не мне решать. Родителей в таких случаях никто не слушает, даже не советуются. Но я все-таки должна знать. Если бы вы согласились провести — как это у вас называется — расследование… Я, наверно, кажусь вам слишком мнительной. Все мы, матери, немного сумасшедшие. А я так беспокоюсь за своего мальчика.

Она издала визгливый смешок.

— Может быть, — она залпом осушила рюмку хереса, — вы обдумаете мою просьбу. И если согласитесь, я потом уточню, что именно меня интересует.

Она бросила взгляд на свои часы.

— О, Боже мой! Опаздываю на встречу! Простите, дорогая миссис Оливер, что вот так убегаю, это из-за такси, еле поймала, пришлось так долго ждать. Эта шоферня вконец обнаглела, проносятся мимо, голову не повернут… Впрочем, сами знаете, как все у нас теперь. Я думаю, у миссис Оливер есть ваш адрес? — обратилась она к Пуаро.

— Вот вам мой адрес, — сказал Пуаро, протягивая ей визитную карточку.

— Благодарю вас, мосье Пуаро. Вы француз, угадала?

— Я из Бельгии, — сказал Пуаро.

— А… понятно. Очень рада была познакомиться, вы вселили в меня надежду. Но вынуждена вас покинуть, — Она пожала руку миссис Оливер, потом горячо потрясла руку Пуаро и выскочила из комнаты. Из передней донесся стук резко захлопнутой двери.

— Ну, что вы на это скажете? — спросила миссис Оливер.

— А вы? — сказал Пуаро.

— Она попросту убежала, — сказала миссис Оливер. — Вы чем-то ее спугнули.

— Полагаю, так оно и есть.

— Она хотела, чтобы я расспросила Селию, но по-настоящему серьезного расследования она боится, верно?

— Похоже на то, — сказал Пуаро. — И это очень любопытно. Каковы ее финансовые дела? Она, видно, не слишком стеснена в средствах?

— Думаю, что нет. На ней дорогие вещи, и живет она в респектабельном районе к тому же… Тут, впрочем, определить непросто. Она — женщина властная, привыкла командовать. Заседает в разных комитетах. Стало быть, у нее приличная репутация. Я порасспрашивала своих знакомых. Ее практически все недолюбливают. Но ярых общественниц и тех, кто лезет в политику, всегда недолюбливают.

— Да нет, это дело обычное, тут что-то другое, — сказал Пуаро.

— Вам показалось, что тут все гораздо серьезней? А может, это оттого, что она вам не понравилась? Ох, как я вас понимаю…

— Мне показалось, она что-то скрывает и не хочет, чтобы это выплыло наружу.

— И вы собираетесь узнать, что именно она скрывает?

— Естественно — если удастся, — сказал Пуаро. — Не уверен, что это будет просто. Она действительно испугалась. Надо же… Любопытный поворот. — Он вздохнул. — Придется поворошить еще более далекое прошлое.

— Что значит «еще более далекое»? Более далекое, чем мы собирались?

— Увы, да. Ведь чаще всего именно в прошлом скрыты причины многих трагедий. То, что случилось всего четырнадцать лет назад в «Доме у обрыва», тоже имеет свою предысторию. Так что нужно попытаться разузнать, что могло произойти в еще более далеком прошлом.

— Ну что ж, надо так надо, — обреченно произнесла миссис Оливер. — Что еще было в том вашем списке?

— Как вы помните, в доме было найдено четыре парика.

— Да, да, мы с вами решили, что четыре парика — это чересчур.

— Кроме того, я раздобыл несколько полезных адресов. Например, адрес доктора.

— Вы имеете в виду семейного врача?

— Нет, другого доктора. Того, что давал показания об утонувшем ребенке, которого якобы столкнула старшая сестра.

— А вы подозреваете мать?

— Не только. Это мог сделать и кто-то еще. Я узнал, где именно это произошло, а инспектор Гарроуэй помог мне разыскать этого врача — по своим каналам. Ну и журналисты помогли, которые писали в свое время о гибели мальчика.

— И вы собираетесь ехать к этому врачу? Наверное, он уже совсем старый.

— Я хочу встретиться не с ним, а с его сыном. Между прочим, тоже известный психиатр. Я запасся сопроводительным письмом от моих друзей полицейских, так что надеюсь, он будет со мной достаточно откровенным. Кстати, мы проверили, кто получил деньги.

— А что там было проверять?

— На первый взгляд вроде бы нечего. Оба они, как водится, написали завещание друг на друга — жена все завещала мужу, а муж — жене. Но поскольку погибли оба, деньги получили их дети — то есть Селия и ее младший брат, который сейчас учится с университете за границей.

— Ну и что? В момент трагедии их вообще дома не было, они никак не могли быть в это замешаны.

— Нет, дело, конечно, не в этом. А поэтому следует расширить зону поисков, постараться раскопать мотив, возможно он все-таки связан с деньгами.

— Только меня увольте от этих раскопок, — сказала миссис Оливер. — Не по моей это части. Я в этом окончательно убедилась, когда беседовала со своими слонами.

— Не беспокойтесь. Я полагаю, что вам лучше будет заняться париками.

— Париками?

— В полицейском отчете зафиксировано, откуда были получены парики — очень дорогой салон на Бонд-стрит. Позднее этот магазин закрылся, фирма сменила адрес, потом закрылся и новый магазин, но у меня есть адрес одного из мастеров, и я подумал, что женщине всегда легче договориться с женщиной.

— А! — сказала миссис Оливер. — То есть мне?

— Да, вам.

— Я не против. Что от меня требуется?

— Съездить в Челтенхэм и поговорить с некой мадам Розантелль. В свое время она была весьма известным специалистом, а ее супруг, как я понял, практиковался в смежной области — а именно, обслуживал джентльменов, которые пытались скрыть свои лысины. Парички, накладки и прочее.

— Боже, ну и поручения вы мне даете! Неужели вы надеетесь, что они что-то помнят?

— Слоны помнят все, — парировал Эркюль Пуаро.

— Ну, а вы кого собираетесь расспрашивать? Своего докторишку?

— Пожалуй, его, для начала.

— А он-то что может вспомнить?

— Не так уж много, — сказал Эркюль Пуаро, — но вполне вероятно, чем-нибудь он и поможет. Дело было необычное. Могла сохраниться история болезни.

— Вы имеете в виду Долли?

— Да. С ней, насколько я могу судить, связаны два происшествия. Первый произошел, когда она была совсем еще молоденькой и жила в Хэттерз Грин, в ту пору она была счастливой матерью двоих детишек, а второй — когда находилась в Малайе. И в обоих случаях погибли дети. Возможно, мне удастся что-нибудь выяснить и о…

— Вы хотите сказать, что раз они были двойняшками, то Молли — моя Молли — тоже могла иметь какие-то отклонения. Глупости! Она была поразумней многих. И такая добрая, отзывчивая, так глубоко все чувствовала. И красотой Бог не обидел! В общем, чудный, чудный человек!

— Да, конечно. Судя по всему, она была именно такой А как вы считаете — она была жизнерадостным человеком?

— Да, очень. Конечно, после школы я с ней виделась очень редко — ведь она жила за границей. Но по ее письмам — хоть и редким — ясно, что она была очень счастлива.

— А с ее сестрой вы были знакомы?

— Нет. Признаться, я так ни разу и не видела, — ведь она почти все время была в какой-то лечебнице. Ее не было даже на свадьбе Молли.

— Даже на свадьбе… странно.

— Но я никак в толк не возьму, что вам могут дать факты из жизни несчастной Долли, которая и дома-то почти не жила.

— Информацию, — сказал Пуаро.

Глава 4 Доктор Уиллоуби

Эркюль Пуаро вышел из такси, расплатился с шофером, еще раз сверил по записной книжке номер дома, после чего извлек из кармана рекомендательное письмо и поднялся на крыльцо. Дверь открыл слуга. Услышав фамилию гостя, он сказал, что доктор Уиллоуби ждет его.

Пуаро провели в небольшую уютную комнату, где одна из стен была сплошь заставлена книжными полками. Перед камином стояли два кресла и столик, на котором знаменитый сыщик узрел поднос со стаканами и парой графинов. Доктор Уиллоуби встал ему навстречу. На вид ему было лет пятьдесят пять, он был худ и подтянут, под темной шевелюрой — высокий лоб и проницательные серые глаза. Пожав гостю руку, он жестом пригласил его сесть в кресло. Пуаро протянул ему письмо.

— А, да. — Доктор быстро его прочел и с интересом посмотрел на Пуаро. — Меня о вас предупреждали, — сказал он, — инспектор Гарроуэй и мой друг из Министерства внутренних дел, они оба просили меня помочь вам в расследовании того дела.

— Я вынужден просить вас о большом одолжении, — сказал Пуаро, — по ряду обстоятельств мне чрезвычайно важно знать некоторые деликатные нюансы.

— И это спустя столько лет?

— Да Разумеется, я допускаю, что события той поры могли совершенно изгладиться из вашей памяти.

— Только не эта печальная история. Вам, вероятно, известно, что я уже давно занимаюсь весьма специфическими заболеваниями.

— Я знаю, что ваш отец был весьма авторитетным специалистом в данной области.

— Да, вы правы. Он отдал этому всю жизнь. Некоторые его теории блестяще подтвердились, но были, конечно, и неудачи. Впрочем, как и у всякого ученого. Насколько я понял, вас интересует история болезни?

— Да. История болезни Доротеи Престон-Грей, тогда она была еще совсем молодой.

— Понятно. Я тоже тогда был юнцом. Но уже работал вместе с отцом, хотя далеко не во всем был с ним согласен. То, чем он занимался, было для меня очень интересно, и я как мог ему помогал — замечательное было время… Но что вас конкретно интересует? Кстати, потом эта мисс стала миссис Джарроу.

— У нее, насколько мне известно, была сестра-близнец.

— Да. В то время мой отец как раз занимался этой темой. Он исследовал жизни однояйцовых близнецов — двойняшек, как их обычно называют. Тех, которые росли вместе, и тех, что в силу обстоятельств оказались в совершенно разных условиях. Он хотел выявить, насколько они сохраняют свое сходство и влияет ли разлука на совпадения, столь типичные в судьбах близнецов.

И представьте, те пары близнецов, которые практически друг друга не видели, ухитрялись примерно в одно и то же время влюбляться, жениться, болеть и прочее. Это поразительно! Но ведь вас, в сущности, это не это интересует?

— Да, — сказал Пуаро, — меня интересует вполне конкретный факт: несчастный случай с ее ребенком.

— А, вот оно что. По-моему, это было в графстве Суррей. Да, места там очень живописные, особенно в районе Кемберли[353]. В то время миссис Джарроу успела уже стать вдовой с двумя маленькими детьми. Хотя совсем еще молодая была. Муж у нее незадолго до того погиб — тоже несчастный случай. И она после этого стала…

— Не совсем в себе? — спросил Пуаро.

— Нет, не сказал бы. Просто у нее было сильное потрясение, и она никак не могла смириться с потерей. Но ее доктор считал, что она понемногу оправится. Однако время шло, а его подопечная никак не успокаивалась. Наоборот, у нее появились не совсем… адекватные реакции. Короче, он решил пригласить к ней моего отца. Отец обнаружил явные психические сдвиги и, поскольку такие больные опасны для окружающих, посоветовал поместить ее в специальный санаторий, где она будет под постоянным наблюдением и ей будет обеспечен квалифицированный уход. А после того, как утонул ее сын, мой отец стал просто настаивать на ее изоляции. Сын ее погиб из-за такой нелепости… По словам миссис Джарроу, ее дочь, которая была старше брата на пять лет, ударила его лопаткой, и он упал в пруд и захлебнулся. Дико, конечно, но дети часто ссорятся, и иногда просто не отдают себе отчет в том, что творят. Строго говоря, тут могла примешаться и ревность. Однако девочка всегда очень дружелюбно относилась к брату, с самого его рождения. А вот сама миссис Джарроу не хотела второго ребенка. Думала даже сделать аборт, но не нашла врача — тогда такие операции преследовались законом. Служанка и мальчик-рассыльный, который доставил телеграмму, утверждали, что малыша ударила мать, а не сестра. Служанка выглянула в этот момент в окно и видела все своими глазами. А в полиции потом сказала: «Бедняжка, она не ведала, что творит. С тех пор как хозяин умер, она сама не своя, ее совершенно не узнать».

Тем не менее после дознания вынесли вердикт — несчастный случай, на том и порешили; все знали, что дети вместе играли, могли повздорить, толкнуть друг дружку, так что, мол, несчастный случай. Тем бы все и кончилось, но потом пригласили моего отца, и он после длительной беседы с миссис Джарроу — у него были свои особые тесты — сделал однозначный вывод: смерть малыша — ее рук дело. Тогда он и предложил поместить ее в специальную лечебницу.

— А ваш отец был абсолютно уверен, что это сделала миссис Джарроу?

— Абсолютно. Должен сказать, что в то время мой отец был полностью уверен в том, что после определенного лечения возможно полное выздоровление пациента. Что впоследствии они могут вернуться домой и при соблюдении некоторых рекомендаций будут в состоянии жить нормальной жизнью. Поначалу это действительно подтверждалось, но позднее начались неприятности. Некоторые пациенты, вернувшиеся в свои семьи, мало-помалу снова впадали в болезненное состояние, и несколько раз это оборачивалось трагедией. Один случай моему отцу запомнился особенно. Женщина после лечения вернулась к подруге, с которой до этого жила. И примерно через полгода она сама вызвала доктора и сказала: «Я знаю, что вам это не понравится, и, возможно, вы даже вызовете полицию. Но это было повеление свыше. Я увидела, как сам Дьявол смотрит на меня глазами Хильды. И сразу поняла, что должна сделать. Убить ее». Ее подруга лежала в кресле — она ее задушила, а потом… в общем, глаз у нее уже не было. Конечно, она провела остаток жизни в сумасшедшем доме, но ни на минуту не раскаялась в своем преступлении, потому что была в полной уверенности, что на нее возложена великая миссия — уничтожить Дьявола.

Пуаро печально покачал головой. Доктор продолжал:

— Да… Так вот, я считаю, что, хотя Доротея Престон-Грей страдала более мягкой формой расстройства, чем та женщина, ей все же следовало жить под постоянным медицинским наблюдением. Однако мой отец был категорически со мной не согласен. Ее поместили в очень комфортабельный санаторий, где она получила превосходное лечение. Спустя несколько лет она была признана совершенно здоровой, ее выписали, и она стала жить обычной жизнью. К ней только была приставлена очень славная сиделка, которую все считали горничной. У нее появились новые друзья, потом она поехала за границу.

— В Малайю, — сказал Пуаро.

— Да. Я вижу, вам кое-что известно. Она поехала в Малайю и поселилась у своей сестры.

— И там произошла еще одна трагедия?

— Да. На этот раз жертвой стал соседский ребенок. Сначала полиция думала, что это ама, потом подозрение пало на одного из туземных слуг, кажется, носильщика. Но, в сущности, все соседи не сомневались, что это дело рук миссис Джарроу. Ее, видимо, толкнули на это какие-то болезненные фантазии. Но прямых свидетельств ее вины не было. И генерал — я забыл его фамилию…

— Равенскрофт, — подсказал Пуаро.

— Да-да, генерал Равенскрофт позаботился о том, чтобы переправить ее обратно в Англию и обеспечить ей очередной курс лечения. Вы это хотели узнать?

— Да, — сказал Пуаро, — в принципе я об этом уже слышал, но ведь знаете как полагаться на слухи… Я вот еще о чем хотел вас спросить. В данном случае речь идет о близнецах. Так вот — ее сестра, Маргарет Престон-Грей, впоследствии леди Равенскрофт… Могла ли она тоже страдать расстройством психики?

— Нет-нет, она была совершенно нормальна. Мой отец осматривал ее и несколько раз разговаривал — ведь ему часто встречались случаи почти идентичных болезней или психических нарушений у однояйцовых близнецов, которые в детстве были очень привязаны друг к другу.

— Вы сказали — в детстве?

— Да. В ряде случаев по мере их взросления любовь постепенно — а иногда и внезапно — превращалась почти что в ненависть. Под влиянием какого-нибудь нервного срыва или эмоционального кризиса, когда между сестрами вдруг появлялось какое-то яблоко раздора. Думаю, это как раз тот самый случай.

Генерал Равенскрофт — тогда еще молодой офицер — может быть, капитан, не знаю — влюбился без памяти в Доротею Престон-Грей, которая была необыкновенно хороша, по правде сказать, даже красивее сестры… И она ответила ему взаимностью. Но до официального обручения не дошло, потому что Равенскрофт довольно скоро стал отдавать предпочтение ее сестре, Маргарет, или Молли, так ее все называли. В конце концов предложение он сделал ей. В общем, как только он вернулся из очередной командировки, они поженились.

Мой отец не сомневался, что Долли сильно ревновала и завидовала счастью сестры, что она продолжала любить Алистера Равенскрофта. Однако ей удалось преодолеть свое чувство и она даже вышла замуж за другого — судя по всему, брак был вполне счастливый, и впоследствии она не раз гостила у Равенскрофтов — не только тогда, в Малайе, но и позже, когда они переехали в другую страну, по месту службы генерала, и уже здесь в Англии, после отставки. К тому времени она, по всем признакам, была вполне здорова. Что же касается Молли, то она, как и раньше, была предана своей сестре. Она готова была на все ради нее, очень по ней скучала и старалась видеться с ней как можно чаще, хотя генерал Равенскрофт был этим не очень доволен. Не исключено, что несколько неуравновешенная Долли признавалась в любви генералу, что, вероятно, очень его смущало. А его жена, я полагаю, была уверена, что ее сестра и думать забыла о ее муже.

— Насколько мне известно, миссис Джарроу гостила у Равенскрофтов недели за три до их самоубийства.

— Да, я в курсе. Тогда ее и настигла нежданная смерть. Она частенько бродила во сне. Однажды ночью она вышла из дома и забрела на заброшенную тропинку, которая вела к обрыву… Ее нашли на следующее утро и отправили в больницу, где она и умерла, не приходя в сознание. Молли, была, конечно, в ужасном состоянии. Но я вам прямо скажу: не верится мне, что это стало причиной самоубийства Равенскрофтов. Жили они счастливо, душа в душу. Как бы человек ни горевал по смерти своих близких, это вряд ли толкнет его на самоубийство. Тем более на двойное…

— Ну а если Маргарет Равенскрофт была причастна к смерти сестры? — спросил Пуаро.

— Бог ты мой! — сказал доктор Уиллоуби. — Да неужели вы подозреваете…

— Маргарет могла пойти следом за сестрой и столкнуть ее с обрыва.

— И слышать не хочу! — взорвался доктор Уиллоуби. — Полнейшая чушь.

— Человек подчас способен совершать немыслимые поступки, — возразил Пуаро. — Такова уж его природа.

Глава 5 Эжен и Розантелль, стилисты и визажисты

Челтенхэм миссис Оливер очень понравился. Раньше она никогда сюда не наведывалась и была приятно удивлена. «Какое это счастье, — сказала она сама себе, — что в Англии еще остались дома, достойные называться „домами“».

Мысленно вернувшись в дни своей юности, она припомнила, что ее родные тетушки знавали кого-то из местных жителей. Главным образом отставных офицеров. Она вдруг подумала, что именно в таком месте приятно поселиться после многолетних скитаний по чужим краям. Здесь все было пропитано английской безмятежностью и покоем, на всем был отпечаток отменного вкуса — в общем, все располагало к приятной беседе.

Заглянув по дороге в несколько уютных антикварных лавочек, она наконец добрела до того заведения, куда с самого начала и направлялась — точнее, куда ее направил Эркюль Пуаро.

Салон красоты «Свежий Розан». Она вошла и огляделась. Четверо дам, находившихся в салоне, подвергались каким-то немыслимым процедурам. Пухленькая девица оставила на минуту свою клиентку и подошла к миссис Оливер.

— Мне к миссис Розантелль, — сказала миссис Оливер, сверяясь с карточкой, которую держала в руке, — она согласилась меня принять сегодня утром. Прическу я делать не собираюсь, — добавила она, — мне просто нужно с ней проконсультироваться. Она сказала, что сможет уделить мне немного времени, если я зайду в половине двенадцатого.

— Да, конечно, — сказала девушка. — Кажется, мадам кого-то ожидала.

Она подвела миссис Оливер к лесенке, спустилась по ступенькам вниз, и они оказались в небольшом коридорчике, в конце которого была вращающаяся дверь. Именно эта дверь вела в личные апартаменты мадам Розантелль. Толстушка постучалась и, заглянув внутрь, сказала; «Вас хочет видеть одна леди», потом, обернувшись, немного нервно спросила: «Как вас зовут?»

— Миссис Оливер, — сказала та, и ее пригласили войти.

В первый момент она решила, что это еще одна приемная салона красоты. Занавески здесь были из розового тюля, обои в гирляндах из роз, а среди всех этих «розанов» сидела за столиком, допивая свой утренний кофе, элегантная дама, примерно ее ровесница — впрочем, возможно только на первый взгляд, скорее всего она была гораздо старше.

— Миссис Розантелль? — спросила миссис Оливер.

— Да?

— Надеюсь, я вовремя?

— О да. Только я не совсем поняла, что вас интересует. По телефону так трудно разобрать… Я могу уделить вам полчасика. Хотите кофе?

— Нет, нет, — сказала миссис Оливер. — Не хочу злоупотреблять вашей любезностью. Мне необходимо кое-что выяснить — может быть, вы вспомните. Вы ведь уже давно в этом бизнесе.

— О да. Теперь, слава Богу, все передала молодежи и только даю указания.

— Но ведь вы, наверное, и сейчас им кое в чем помогаете?

— Иногда приходится. — И миссис Розантелль улыбнулась.

У нее было очень приятное живое лицо. А седые пряди в безукоризненно уложенных каштановых волосах скорее ее даже молодили.

— Так о чем вы хотели меня спросить?

— Видите ли… собственно говоря, речь пойдет о париках.

— Теперь мы их почти не делаем.

— У вас прежде был салон в Лондоне, не так ли?

— Да. Сначала на Бонд-стрит, потом на Слоун-стрит. А вот теперь перебрались на природу. Это такое счастье. Мы с мужем очень довольны здешней жизнью. Держим этот салон, но париками практически не занимаемся, — сказала она. — Разве что мужскими — для джентльменов, которые хотят прикрыть лысину. Молодым ведь легче найти работу.

— Да-да, безусловно, — сказала миссис Оливер, прикидывая про себя, как бы поэлегантнее перейти на интересующую ее тему. И тут вдруг мадам Розантелль живо наклонилась вперед и спросила:

— Вы ведь — Ариадна Оливер, правда? Вы пишете романы?

— Да, — вздрогнув от неожиданности, сказала миссис Оливер, — признаться, я… — У нее на лице появилось обычное для нее в таких случаях смущенное, почти виноватое выражение. — Да… пишу.

— Я обожаю ваши книги. Прочла почти все. Очень приятно с вами познакомиться. Так чем я могу быть вам полезна.

— По правде говоря, я хотела вас спросить об одном событии, очень давнем, но, может, вы вспомните, ну и прежде всего о париках.

— Да, их когда-то многие носили. Вас интересует, какие тогда были фасоны?

— Не совсем. Видите ли, это касается одной моей подруги — мы с ней вместе учились в школе, а потом она вышла замуж и уехала в Малайю, она вообще много где побывала, а когда муж вышел в отставку, вернулась в Англию, и вскоре произошла трагедия… И знаете что? При расследовании полицейских удивило одно обстоятельство — у нее было очень много париков. И все сделаны у вас, то есть вашей фирмой.

— Трагедия?.. А как фамилия той дамы?

— В девичестве — Престон-Грей, а по мужу Равенскрофт.

— О! Да, конечно, Равенскрофт! Прекрасно помню Очень приятная леди, так была хороша собой. А ее муж Да, действительно был полковником или генералом, и жили они… не припомню, в каком графстве…

— Там и произошла трагедия… полиция считает, что они покончили с собой… — сказала миссис Оливер.

— Да. Помню, я как прочла об этом, сразу подумала: «Ведь это же леди Равенскрофт!» А в другой газете были их фотографии. Его я не видела ни разу, но ее-то сразу узнала. Ужасная история… Я слышала, будто у нее нашли рак и лечить было уже поздно. Вот они и решились на такое… Но больше я ничего не знаю. Так что вы хотели спросить?

— Полиция считает, что четыре парика — это уж чересчур. А что вы можете сказать?

— Обычно дамы покупали как минимум два парика, — сказала мадам Розантелль. — Один носили, второй — запасной. Время от времени их присылали к нам — освежить, подправить…

— Вы не припомните, зачем леди Равенскрофт заказала еще два парика?

— Сама она не приезжала. Кажется, была нездорова или даже лежала в больнице, так что к нам приезжала молодая дама, француженка. Очень милая. И так чисто говорила по-английски. Она все точно указала — размер, цвет, прическу и даже в качестве образцов привезла старые парики — мы все так и сделали. Да. Представьте себе, я до сих пор все помню! Думаю, что я не запомнила бы, но вскоре — да, буквально через месяц — я прочла про них в газете, вы понимаете? Наверное в больнице ей так прямо и сказали — а может, ее и в больницу не стали класть, — и она не смогла вот так ждать смерти, а муж тоже не смог без нее…

Миссис Оливер скорбно покачала головой — но тут же задала еще один вопрос:

— Должно быть, это были разные парики?

— Да — один был с седой прядью, другой — для приемов, еще один так называемый «вечерний», а четвертый с короткой стрижкой, весь в кудряшках. Такие можно носить под шляпой — совершенно не мнутся. Жаль, что я так и не повидалась с леди Равенскрофт. Мало того, что она сама была больна, так и за сестру переживала, которая умерла где-то за месяц до нее. Они были двойняшки.

— Представляю, как ей было тяжело, ведь близнецы обычно так привязаны друг к другу, — сказала миссис Оливер.

— Да, все разом на бедняжку навалилось, а прежде она всегда казалась такой счастливой, — заметила мадам Розантелль.

Женщины дружно вздохнули. Миссис Оливер решила переменить тему:

— Вы не находите, что мне мог бы пригодиться парик?

Ее собеседница оценивающе пощупала густую шевелюру гостьи.

— Я бы не советовала — у вас прекрасные волосы — такие густые — представляю себе, — легкая улыбка тронула ее губы, — представляю себе, как вы любите менять прически. Я угадала?

— В самую точку! Люблю экспериментировать — это так увлекательно!

— Вы вообще очень увлекающийся человек, ведь так? Во всем.

— Угадали. Мне кажется, жить так интересно — никогда не знаешь, что тебя ждет в ближайшем будущем.

— Но обычно люди как раз этого и боятся! — заметила мадам Розантелль.

Глава 6 Мистер Гоби докладывает

Мистер Гоби бочком протиснулся в комнату и присел, по приглашению Пуаро, на свое обычное место Он осмотрелся, словно примериваясь, какому из предметов он доложит о своей работе. Мистер Гоби неизменно выбирал в качестве собеседника что-то из интерьера; подоконник, батарею, телевизор, напольные часы, ковер или половичок, но наибольшее расположение у него вызывал электрический камин. Он вынул из портфеля несколько листков бумаги.

— Итак, — сказал Эркюль Пуаро, — что же вам удалось узнать?

— Вот, уточнил некоторые детали, — сказал мистер Гоби.

Мистер Гоби прославился на всю Англию, а то и на всю Европу, своим умением добывать информацию. Он творил поистине чудеса, но как — никто не мог понять. Штат он держал самый скромный. И почти всегда жаловался на свои «ноги», как он называл своих помощников, — не те, что прежде, совсем не те…

Но то, что ему удавалось выведать, как и прежде, наводило на заказчиков легкую оторопь.

— Миссис Бартон-Кокс, — сообщил он камину тоном, который больше подходил бы для церковного старосты, зачитывающего отрывки из Священного Писания. — Миссис Бартон-Кокс, — повторил он. — Первый муж мистер Сесил Олдбюри. Крупный фабрикант, производитель пуговиц. Солидные доходы. Занялась политикой, была членом парламента от Малого Стансмира. Мистер Сесил Олдбюри погиб в автомобильной катастрофе через четыре года после женитьбы. Единственный их ребенок вскоре тоже погиб — в результате несчастного случая. Состояние мистера Олдбюри перешло к вдове, но оказалось не столь уж крупным — дела фирмы в последние годы пошатнулись. К тому же мистер Олдбюри оставил весьма солидную часть денег некой мисс Кэтлин Фенн, с которой, судя по всему, поддерживал определенные отношения. Естественно, втайне от своей супруги. Миссис Бартон-Кокс продолжала свою политическую деятельность. Через три года она усыновила сына мисс Кэтлин Фенн. Мисс Кэтлин Фенн утверждала, что его отец — покойный мистер Олдбюри. Хотя, по моим сведениям, это довольно трудно доказать, — заметил мистер Гоби. — У мисс Фенн были обширные знакомства, как правило, среди джентльменов — причем весьма состоятельных и достаточно щедрых. Как говорится, всему своя цена, не так ли? Боюсь, что счет, который я вам пришлю, будет немалым.

— Продолжайте, — сказал Эркюль Пуаро.

— Итак, миссис Олдбюри усыновила ребенка. Вскоре она вышла замуж за майора Бартон-Кокса. Мисс Кэтлин Фенн тем временем добилась большого успеха в шоу-бизнесе, стала знаменитой поп-звездой и заработала целое состояние.

Она написала миссис Бартон-Кокс, выразив намерение забрать ребенка обратно. Миссис Бартон-Кокс ей наотрез отказала. Миссис Бартон-Кокс, как мне известно, не нуждалась в средствах после того, как овдовела вторично. Майор Бартон-Кокс был убит в Малайе, и она получила приличное наследство. Мисс Кэтлин Фенн, тоже вскоре скончавшаяся — а если быть точным, через полтора года, — оставила завещание, по которому все ее состояние — и весьма немалое — переходило к ее сыну Десмонду, в настоящее время носящему имя Десмонд Бартон-Кокс.

— Неплохо, — сказал Пуаро. — А причина смерти мисс Фенн?

— Мой осведомитель сообщил, что она умерла от белокровия.

— И мальчик получил наследство?

— Оно было оставлено доверенным лицам — он вступает в права наследования по достижении двадцати пяти лет.

— Значит, он станет независимым человеком и даже обладателем крупного состояния? А миссис Бартон-Кокс?

— Несколько неудачных вложений, как я понял Она не бедствует, но не более того.

— А Десмонд написал завещание? — спросил Пуаро.

— Это, — сказал мистер Гоби, — мне пока неизвестно. Но это можно легко выяснить. Я сразу вам сообщу.

На этом мистер Гоби распрощался, отвесив поклон электрическому камину. А Эркюль Пуаро начал что-то быстро строчить на лежащем перед ним листе бумаги. Время от времени от хмурился, крутил усы, вычеркивал и переписывал заново кое-какие строчки, затем писал дальше. Так прошло полтора часа. Услышав звонок, он поднял телефонную трубку.

— Благодарю, — сказал он. — Вот это, я понимаю, работа. Да… да, весьма вам благодарен. Уму непостижимо, как вы этого добиваетесь… Да, это вполне проясняет ситуацию. Теперь я уловил то, что прежде от меня ускользало. Да… я понимаю… да, слушаю… так вы твердо уверены, что так оно и есть? Он знает, что его усыновили… но ему до сих пор не говорили, кто его настоящая мать… да? Да, я понял.

Очень хорошо. Это вы тоже сможете прояснить? Заранее благодарен.

Он положил трубку и продолжил свои записи. Через полчаса телефон зазвонил снова.

— Я только что из Челтенхэма, — услышал Пуаро хорошо знакомый голос.

— A, chere madame, вы уже вернулись? Удалось встретиться с миссис Розантелль?

— Да. Она просто прелесть. Очень милая. И — знаете, вы были совершенно правы — она тоже оказалась слонихой.

— Что вы хотите сказать, мадам?

— Я хочу сказать, что она помнит Молли Равенскрофт.

— Она и парики вспомнила?

— Все до одного.

Миссис Оливер коротко пересказала то, что ей поведала миссис Розантелль.

— Так, — сказал Пуаро, — в точности совпадает с данными Гарроуэя. Четыре парика. Кудряшки, вечерний, и два попроще.

— Значит, я выяснила то, что вы и без меня знали?

— Нет, вы выяснили гораздо больше. Вы мне только что сказали, что, по словам миссис Розантелль, леди Равенскрофт заказала два парика позже — кроме тех двух, что у нее уже были, — и что это произошло примерно за месяц-полтора до трагедии. А ведь это весьма интересно, не находите?

— А что тут, собственно, интересного? — удивилась миссис Олвдер. — Вы же знаете, как люди — я хочу сказать женщины — могут привести в негодность любую вещь. Тем более парик. Подпалят по неосторожности прядь-другую, обольют лаком или покрасят не в тот цвет — тут уж ничего не исправишь — приходится заказывать другой. И чего вы так обрадовались…

— Да не могу сказать, что так уж обрадовался, — заметил Пуаро. — Но вам не кажется странным, что парики в мастерскую — чтобы их не то скопировали, не то подогнали по размеру — привезла француженка?

— Ну да. Как я поняла, компаньонка. Леди Равенскрофт была в больнице, а может еще в шоке… В общем, сама она приехать не могла…

— Понятно.

— Ну вот и послала француженку-компаньонку.

— А вы случайно не знаете имени этой компаньонки?

— Нет. По-моему, и миссис Розантелль об этом не знает. Обо всем договаривалась сама леди Равенскрофт, а француженка только подвезла парики.

— Что ж, — сказал Пуаро. — Ваше сообщение несомненно поможет нам в расследовании.

— А вы-то что новенького узнали? — строго спросила миссис Оливер. — Вы хоть что-нибудь сделали?

— Вечно вам кажется, что я ничего не делаю, сижу себе в кресле и что-то там фантазирую.

— А разве не так? Вы ведь в самом деле почти не выходите из дому.

— В ближайшем будущем я собираюсь выходить из дому и даже кое-что предпринять, — пообещал Эркюль Пуаро. — Надеюсь, вы будете мною довольны. Может быть, я даже пересеку Ла-Манш[354] — только не на пароме, а на самолете.

— Вот как, — сказала миссис Оливер. — Хотите, я составлю вам компанию?

Пуаро даже вздрогнул.

— Нет, — сказал он. — Двоим там делать нечего…

— Вы действительно собираетесь куда-то ехать?

— Естественно. И думаю, вы будете мною очень довольны, мадам.

Закончив разговор, он тут же набрал еще один номер.

— Добрый день, Гарроуэй, это Пуаро. Вы сейчас не слишком заняты?

— Нет, нет, — сказал инспектор Гарроуэй. — Так… Подрезаю розы в саду.

— Мне нужно выяснить у вас одну вещь. Сущую мелочь.

— Относительно того самоубийства?

— Угадали. Вы упомянули, что в доме жила собака. И хозяева брали ее с собой на прогулки.

— Да, у них действительно была собака. Кто-то из прислуги вроде говорил, что в тот день они брали ее с собой.

— На теле леди Равенскрофт не было следов от собачьих укусов? Может, уже зарубцевавшихся?

— Странно, что вы об этом спрашиваете. Сам бы я и не вспомнил. Действительно было несколько мелких шрамов. А экономка говорила, что собака не раз рычала на хозяйку, ну могла и цапнуть. Но никакого бешенства там и в помине не было и не думайте об этом, Пуаро. Леди Равенскрофт была точно застрелена — они оба. И ничего похожего на столбняк или заражение крови.

— Да я так и не думаю, — сказал Пуаро. — Просто хотел кое-что уточнить.

— Один шрам был довольно свежий. Там вроде бы даже обошлось без укусов. Зажило, как на… Гм… Простите, такое выражение… И еще одно: «Однако от укуса скончалась сама собака»[355]. Точно не помню, откуда это, но…

— В данном случае скончалась не собака, — сказал Пуаро. — Да, в сущности, дело и не в ней. Хотя очень жаль, что я не был с ней знаком. Умная, видать, была собака…

Поблагодарив Гарроуэя, Пуаро положил трубку и пробормотал:

— Умный песик. Уж вам бы инспектор он наверняка дал бы фору.

Глава 7 Пуаро объявляет о своем отъезде

— Мистер Геркулес Порротт, — доложила мисс Ливингстон и чинно удалилась.

Эркюль Пуаро плотно закрыл за ней дверь и слегка понизив голос, сообщил:

— Я покидаю вас.

— Что-что? — сказала миссис Оливер, которой никогда не удавалось сразу сообразить, что имеет в виду ее друг, и нет ли тут подвоха.

— Я покидаю вас. Улетаю в Женеву.

— По вашему тону можно подумать, что вы отправляетесь по меньшей мере с международной миссией в штаб-квартиру ЮНЕСКО[356].

— Нет. Это частный визит.

— Нашли там какого-то слона?

— Пожалуй. Возможно, даже и не одного.

— А мне больше ничего не удалось узнать, — вздохнула миссис Оливер. — Собственно говоря, я в тупике — не знаю, куда дальше идти, у кого спрашивать.

— Вы, помнится, упоминали, что у вашей крестницы есть младший брат.

— Да. По-моему, его зовут Эдвард. Я его почти не знаю. Правда, он гостил у меня пару раз на каникулах. Но это было очень давно.

— А где он сейчас?

— Вроде бы в Канаде. Учится там в университете на инженерном факультете… или проходит стажировку. Вы что же, собираетесь завернуть потом в Канаду — чтобы задать ему парочку-другую вопросов?

— Да нет, пока не собираюсь. Я просто хотел знать, где он сейчас. Ведь и тогда его тоже не было дома..

— Уж не думаете ли вы, что это его работа? Застрелил собственных отца и мать? Конечно, мальчишки бывают иногда агрессивны… Переходный возраст…

— Его там не было, — повторил Пуаро. — Это отражено в отчетах полиции.

— Вы что-то раскопали, признавайтесь? Слишком уж у вас ликующий вид.

— Ну в общем угадали. Я наткнулся на некоторые детали, которые могут пролить свет.

— Ну, выкладывайте скорее — что там может пролить свет и на что именно?

— Теперь я, кажется, понял, зачем миссис Бартон-Кокс вдруг понадобились точные сведения о родителях мисс Селии.

— Значит, она не просто экзальтированная мамаша, сующая нос куда не следует?

— Нет, тут все сложнее. Полагаю, не исключена пресловутая корысть.

— Корысть? Но зачем ей деньги? Она же состоятельная женщина?

— Да, она не бедна и многое может себе позволить, но этого ей, полагаю, недостаточно. Так вот, я узнал, что ее сын, как только ему исполнился двадцать один год, написал завещание. Возможно, с подсказки миссис Бартон-Кокс или ее друзей. А может быть, ее стряпчий дал ему такой «дельный» совет. Но как бы то ни было, он пожелал оставить все, что у него есть, своей приемной матери. Впрочем, тогда ему, кроме нее, и некому было оставлять.

— Но при чем тут Равенскрофты?

— Неужели не понимаете? Она не хочет, чтобы он женился. Он уже сделал предложение, которое вроде бы благосклонно приняли. Если они с Селией поженятся, миссис Бартон-Кокс уже не видать его денежек, так как при вступлении завещателя в брак существующее завещание аннулируется. А новое он наверняка напишет в пользу жены.

— Значит, по-вашему, миссис Бартон-Кокс боится остаться на бобах?

— Она явно ищет подходящий повод, чтобы расстроить их свадьбу. По-моему, она надеялась — а может быть, даже искренне верила, что кто-то из родителей Селии убил свою половину, прежде чем покончить с собой. Такое, знаете ли, может у кого угодно отбить охоту жениться. Тем более у совсем еще молодого человека.

— Вы считаете, он подумал бы, что если отец или мать Селии были способны на убийство, то, возможно, на это способна и она?

— В общем, вы уловили основную мысль.

— Но ведь этот мальчик вовсе не богат, верно? Приемыш…

— Он знает, что он приемыш, но от него скрыли, кем была его родная мать. А она была довольно популярной певицей, сумела заработать приличные деньги — до того, как заболела. Она хотела забрать своего сына у миссис Бартон-Кокс, но та сделала все возможное, чтобы его не отдать. Но мать есть мать. Она все время думала о нем и, естественно, оставила ему все свои деньги, вернее, опекунам. Десмонд получит доступ к наследству по достижении двадцати пяти лет. Так что миссис Бартон-Кокс совсем ни к чему его женитьба, в крайнем случае, невестка должна понравиться ей самой и во всем идти у нее на поводу.

— Да, похоже, вы правы. Какая она все-таки гнусная особа! Как вы считаете?

— Пренеприятнейшая.

— Так вот почему она тогда так быстро смоталась: испугалась, что вы ее раскусите.

— Не исключено, — сказал Пуаро.

— Что вы еще узнали?

— Еще я узнал, что у экономки было очень слабое зрение, возраст, понимаете ли.

— Ну… дело житейское, вряд ли это может нам пригодиться.

— Как знать, — сказал Пуаро. Он взглянул на часы. — Мне пора.

— Боитесь опоздать на самолет?

— Нет. Лечу завтра утром. Просто сегодня мне еще нужно кое-куда наведаться — и на кое-что посмотреть. У вашего подъезда меня ждет такси…

— Что же вы хотите увидеть? — Миссис Оливер мучило любопытство.

— Не столько увидеть, сколько — почувствовать. Да, подходящее слово: почувствовать — и разобраться потом в своих ощущениях…

Глава 8 Интермедия[357]

Миновав кладбищенские ворота, Пуаро двинулся к поросшей мхом стене и вскоре остановился у одной из могил. Несколько минут он разглядывал могильную плиту, потом поднял голову и долго созерцал открывшийся перед ним вид на холмы и море. Затем его взгляд вновь остановился на могиле. У плиты кто-то совсем недавно положил маленький букетик полевых цветов — такой букетик мог бы принести ребенок, но едва ли это был ребенок. Пуаро еще раз прочел надпись:

Памяти

ДОРОТЕИ ДЖАРРОУ

(скончалась 15 сентября I960)

а также сестры ее

МАРГАРЕТ РАВЕНСКРОФТ

(скончалась 3 октября 1960)

и ее мужа

АЛИСТЕРА РАВЕНСКРОФТА

(скончался 3 октября 1960)

И СМЕРТЬ ИХ НЕ РАЗЛУЧИЛА

Прости нам грехи наши

Как мы прощаем должникам нашим.

Господи, помилуй нас,

Иисусе Христе, помилуй нас,

Боже, помилуй нас[358].

Пуаро задумчиво кивнул головой.

Выйдя с кладбища, он пошел по тропе, которая вела к обрыву и вилась по его краю. Он глянул вниз, потом посмотрел на морской горизонт.

— Теперь я совершенно уверен, что знаю правду, — вполголоса произнес он. — Пришлось вернуться в далекое прошлое. Конец твоего пути предопределен его началом. А здесь? Похоже, так оно и есть. Гувернантка из Швейцарии должна все знать — но захочет ли она открыть мне истину? Десмонд надеется, что захочет. Ради них с Селией. Иначе как им жить дальше?

Глава 9 Мадци и Зели

— Мадемуазель Руселль? — сказал Эркюль Пуаро, галантно поклонившись.

Мадемуазель Руселль протянула ему руку. «Около пятидесяти, — определил Пуаро. — Довольно властная. Привыкла добиваться своего. Рассудительна, умна, вполне довольна жизнью и тем, как она у нее сложилась, со всеми ее радостями и горестями».

— Я о вас наслышана, — сказала она. — У Эркюля Пуаро везде есть почитатели — и здесь, и во Франции. Но я не уверена, что смогу вам чем-нибудь помочь. Из вашего письма я поняла, что вы пытаетесь выяснить причину той трагедии. Ах, как давно это было! Как летит время! Садитесь, надеюсь, что вам в этом кресле будет вполне комфортно. Угощайтесь — вот petit-fours, вот вино.

Она была радушна, но ничего не навязывала гостю. Держалась ровно и приветливо.

— Вы некогда были гувернанткой в одной английской семье, — сказал Пуаро. — Их фамилия — Престон-Грей. Не знаю, помните ли вы их.

— О да, ведь мы редко забываем то, что связано с нашей молодостью, правда? У них были девочка и мальчик — разница пять лет. Славные ребятишки! Их отец потом стал генералом.

— Но была и еще сестра их матери.

— Ах да, помню. Когда я приехала, ее не было дома. Кажется, у нее что-то было со здоровьем, она как раз проходила курс лечения.

— А вы не припомните, как их звали?

— Маргарет. А вторую… постойте-ка…

— Доротея.

— Да-да. Довольно редкое имя. Но они звали друг друга Молли и Долли. Они были близнецами. Вы, должно быть, знаете. И похожи — как две капли воды. И обе красавицы.

— Они были привязаны друг к другу?

— Да — обожали друг друга. Но постойте — вам не кажется, что мы немного запутались? Я ведь поступила не в семью Престон-Грей. Доротея Престон-Грей была замужем за майором… не могу вспомнить. Арроу? Нет, Джарроу. А фамилия Маргарет по мужу…

— Равенскрофт.

— Да, верно. Удивительно, как эти имена вылетают из головы. Ну конечно же, Престон-Грей — это предыдущее поколение. Маргарет Престон-Грей жила когда-то в пансионате, здесь в Швейцарии. После замужества она написала мадам Бенуа, директрисе пансионата, и попросила порекомендовать кого-нибудь в качестве гувернантки для ее маленьких детей. Так я и попала в их семью. Я и вспомнила-то о сестре мадам только потому, что она некоторое время гостила у них в ту пору. Ну а дети… девочке было лет шесть, имя у нее было какое-то шекспировское… Розалинда или Селия[359].

— Селия, — сказал Пуаро.

— Мальчику было годика четыре. Шалун, но очаровательный мальчуган. Я к ним очень привязалась.

— И они к вам тоже, как я слышал. Вы ведь были с ними очень добры.

— Moi, j'aime les enfants[360],— сказала мадемуазель Руселль.

— Кажется, они называли вас Мадди.

Она рассмеялась.

— До чего приятно снова это слышать! Прошлое сразу оживает.

— А вы помните мальчика по имени Десмонд? Десмонд Бартон-Кокс?

— О да. Он жил неподалеку. Дети из соседних домов часто играли вместе. Десмонд. Конечно, я его помню.

— И долго вы прожили в этой семье, мадемуазель?

— Нет. Года три-три с половиной. Потом мне пришлось вернуться. Мать серьезно заболела, и я должна была ухаживать за ней. Я чувствовала, что это ненадолго… Так и случилось — она умерла через полтора года после моего возвращения. После ее смерти я открыла здесь небольшой пансионат для девушек, которые хотят обучаться языкам и прочему. В Англию я больше не возвращалась, но еще год или два дети посылали мне поздравления с Рождеством.

— Как вам показалось — семья генерала Равенскрофта была счастливой семьей?

— О да. И родители и дети.

— По-вашему, они были хорошей парой?

— Да, это был, что называется, гармоничный брак.

— Вы сказали, что сестры обожали друг друга. Леди Равенскрофт была предана своей сестре. А та платила ей взаимностью?

— Видите ли… мне, конечно, не полагалось иметь своего мнения… Но откровенно говоря, сестра мадам — Долли, как ее все звали — была безусловно не совсем в себе и порою вела себя очень странно. Мне кажется, она была очень ревнива от природы. Насколько я поняла, она была когда-то помолвлена — или у них должна была состояться помолвка — с мистером Равенскрофтом. Да, вначале он ухаживал за ней, но позднее увлекся ее сестрой, и это был, на мой взгляд, удачный выбор, потому что Молли Равенскрофт была очень достойной, милой женщиной. Как Долли относилась к миссис Равенскрофт? Иногда мне казалось, что она обожает свою сестру, а иногда — что люто ее ненавидит. Она и к детям относилась как-то странно — считала, что им уделяют слишком много внимания. Но об этом вам лучше меня рассказала бы мадемуазель Моура. Она сейчас живет в Лозанне. Она попала к Равенскрофтам через два года после моего отъезда и прожила у них несколько лет. А потом опять вернулась к леди Равенскрофт — уже в качестве компаньонки — когда Селия уехала учиться за границу.

— С ней я тоже собирался встретиться У меня есть ее координаты, — сказал Пуаро.

— Моура знает гораздо больше меня. Человек она очень хороший — на нее можно во всем положиться. А трагедия произошла как раз при ней. Кому же как не ей и знать, что случилось… Но она умеет хранить чужие тайны. Мне она так ничего и не сказала. Не знаю, скажет ли вам. Может быть, да — а может и нет.

Мадемуазель Моура произвела на Пуаро не меньшее впечатление, чем мадемуазель Руселль, хотя она была явной ей противоположностью. Не столь величественной, да и много моложе — лет на десять, если не больше. Живое, все еще очаровательное личико — можно было представить себе, как хороша она была в молодости! Взгляд острый и проницательный — от нее мало что укроется, — но при этом доброжелательный. Она явно готова на дружеское участие, но без излишней сентиментальности. «Да, — сказал себе Пуаро, — неординарная женщина».

— Я — Эркюль Пуаро, мадемуазель.

— Добро пожаловать. Я вас ждала.

— Значит, вы получили мое письмо?

— Нет. Оно, должно быть, залежалось на почте Такое у нас случается. Зато я получила другое письмо.

— От Селии Равенскрофт?

— Опять не угадали. От ее друга, Десмонда Бартон-Кокса. Он предупредил меня о вашем приезде.

— А, понятно. Толковый молодой человек и, судя по всему, времени терять не любит. Он очень настаивал на том, чтобы я как можно скорее повидался с вами.

— Очевидно, у них с Селией возникли какие-то проблемы. Что-то, что требует безотлагательного решения Видимо, они надеются на вашу помощь?

— Да, и еще на то, что мне поможете вы.

— Они хотят пожениться.

— Да, но им чинят всяческие препятствия.

— Мамаша Десмонда? Он дал мне это понять.

— В жизни Селии, точнее, в ее прошлом, имеются некоторые обстоятельства, которые очень смущают миссис Бартон-Кокс.

— А… Вы о той трагедии…

— Именно. Миссис Бартон-Кокс даже попросила крестную мать Селии выведать у нее подробности гибели родителей.

— Совершенно бессмысленно, — сказала мадемуазель Моура, показывая на стул. — Садитесь, пожалуйста. Селия ничего не смогла бы сказать своей крестной — это миссис Ариадна Оливер, писательница, не так ли? Селия и сама ничего не знает.

— Ее не было дома в тот момент, и никто ей ничего не рассказывал. Верно?

— Ну да. Зачем было травмировать девочку.

— Так. А сами вы как полагаете — это было разумное решение?

— Трудно сказать. Я до сих пор не знаю, что было бы лучше. По-моему, Селию все это не слишком волновало. Я имею в виду, причины. Она восприняла их смерть, как несчастный случай — ну как автомобильную или авиакатастрофу. То есть нечто от человека не зависящее. Она ведь редко бывала дома и не знала, что там на самом деле происходит. Она училась в пансионе за границей.

— Я полагаю, это был ваш пансион, мадемуазель Моура.

— Совершенно верно. Я совсем недавно ушла на покой. А директором назначила одну из коллег. А тогда Равенскрофты обратились ко мне с просьбой найти хорошую школу, где Селия могла бы завершить образование, и я порекомендовала им несколько учебных заведений. В Швейцарию многие присылают своих детей. Потом я решила забрать ее к себе.

— И Селия ни о чем вас не спрашивала, не пыталась ничего разузнать?

— Нет. Она же уехала до трагедии.

— О-о. Извините, я не очень хорошо вас понял.

— Селия приехала сюда за несколько недель до того несчастья. Вообще-то она училась в английской школе, но родители вдруг решили отправить ее в Швейцарию. Ну а я так и осталась в доме генерала и леди Равенскрофт. Уже в качестве ее компаньонки.

— Леди Равенскрофт была не совсем здорова, как я понял?

— Да. Но ничего серьезного. Во всяком случае, ее опасения не оправдались. Но она столько перенесла… нервное напряжение, шок, она была в постоянной тревоге.

— И вы остались с ней?

— Да, но моя сестра, которая жила здесь, в Лозанне, встретила Селию и устроила ее в пансионат, а где-то через три или четыре недели вернулась и я.

— Значит, вы были в «Доме у обрыва», когда это случилось.

— Да, была. Вечером. Генерал и леди Равенскрофт отправились на обычную прогулку. И не вернулись. Их нашли мертвыми… Револьвер лежал тут же, рядом с ними. Это был револьвер генерала. Мистер Равенскрофт хранил его в ящике стала, в кабинете. Узнать, кто из них держал револьвер последним, было невозможно. Понимаете, отпечатки были смазаны, хотя имелись и те, и другие. Естественно, все подумали, что это двойное самоубийство.

— И у вас не было причины сомневаться в этом?

— Насколько мне известно, полиция таких причин не нашла.

— Да-да, — сказал Пуаро.

— Простите?

— Ничего. Ничего. Просто мне пришла в голову одна мысль, — сказал Пуаро, не сводя глаз со своей собеседницы.

Каштановые волосы, почти не тронутые сединой, плотно сжатые губы, спокойные серые глаза. Эта женщина отлично умеет справляться со своими чувствами.

— Значит, вам больше нечего мне сказать?

— Боюсь, что так. Столько лет прошло.

— Однако вы помните то время довольно хорошо.

— Разве можно забыть такое…

— Значит, вы решили, что Селии незачем знать о том, что привело к этой трагедии?

— Но мне и самой больше ничего не известно.

— Вы ведь жили в «Доме у обрыва» довольно долго до того, как произошло несчастье?

— Да ведь я была гувернанткой Селии, а после того, как ее отослали в школу, приехала помогать леди Равенскрофт.

— Сестра леди Равенскрофт тоже жила там в то время?

— Вообще-то она какое-то время жила в санатории, где проходила курс лечения. В результате ее состояние настолько улучшилось, что ее решили выпустить… то есть выписать. Врачи подумали, что ей будет лучше в обычных условиях, в домашней обстановке. А так как Селию как раз отправили в школу, леди Равенскрофт и пригласила ее к себе.

— Сестры любили друг друга?

— Как сказать… — Мадемуазель Моура слегка нахмурилась. Очевидно, вопрос Пуаро заставил ее задуматься. — Признаться, мне это до сих пор не очень ясно. Хотя я много над этим раздумывала. Они ведь были двойняшки. Между ними существовала особого рода связь — как не любить того, кто так на тебя похож, — во многом они были поразительно похожи. Но далеко не во всем.

— Что вы хотите сказать?.. Я был бы вам очень признателен, если бы вы были более откровенны.

— О, к трагедии это не имеет никакого отношения. Ни малейшего. Но все же у меня было совершенно отчетливое ощущение — как бы это сказать — какой-то психической или даже физической ущербности — это уж как вам больше нравится. Сейчас принято считать, что любое психическое расстройство имеет физическую подоплеку.

Вообще-то, насколько мне известно, ученые давно определили, что однояйцовые близнецы похожи друг на друга не только внешне, но и по складу характера. В их жизни очень много поразительных совпадений — даже если они выросли вдали друг от друга и в совершенно разных условиях. У них одинаковые склонности и привычки. Они заводят собак одной породы — и примерно в одно время. Они выходят замуж за мужчин, которые удивительно похожи друг на друга. Дети у них рождаются почти одновременно, с разницей не больше, чем в месяц. Такое впечатление, что в их души и тела заложен какой-то единый код. Но встречаются и прямо противоположные случаи. Полное отчуждение, порой доходящее до ненависти, чуть ли не до отречения от собственного брата или сестры. Эти люди словно стараются преодолеть сходство, забыть все, что их объединяет. Так вот… Подобное стремление может выражаться в очень странной форме.

— Мне приходилось несколько раз наблюдать такое, — сказал Пуаро. — Недаром говорят, от любви до ненависти один шаг. Того, кого любили, люди ненавидят гораздо чаще, чем тех, к кому были равнодушны.

— Значит, вы с этим тоже сталкивались? — спросила мадемуазель Моура.

— Да, сталкивался. Сестра леди Равенскрофт была очень на нее похожа?

— Внешне — да. Но глаза, выражение лица… совершенно другие. Леди Равенскрофт отличалась ровным характером, а ее сестра была постоянно раздражена. И еще Долли терпеть не могла детей. Не знаю, по какой причине. Может быть, у нее когда-то был выкидыш. Может, она мечтала о ребенке, а у нее долгое время ничего не выходило. Вот и озлобилась. Но, так или иначе, дети ее очень раздражали. Она их не любила.

— Настолько, что это порою оборачивалось бедой, не так ли? — сказал Пуаро.

— Вам кто-то об этом рассказывал?

— Те, кто был знаком с обеими сестрами в Малайе Леди Равенскрофт жила там с мужем, а Долли приехала к ним погостить. Там и произошло несчастье с ребенком, и все были уверены, что к этому приложила руку Долли. Доказательств ее вины не было, тем не менее мистер Равенскрофт немедленно отвез свояченицу обратно в Англию и в очередной раз поместил ее в специальную лечебницу.

— Я смотрю, вы хорошо осведомлены. Сама я тоже слышала об этой истории.

— Да, но я полагаю, что есть вещи, которые вы знаете не понаслышке.

— Возможно, только я не вижу причин снова ворошить прошлое. Не лучше ли оставить все как есть — в соответствии с официальной версией?

— Да в том-то и дело, что более или менее четкой официальной версии не существует. Это могло быть и самоубийство, и убийство. Вердикт вердиктом, но судя по тому, что вы только что сказали, вы знаете то, что никому больше не известно. Не только то, что произошло в тот день, но и то, что этому предшествовало. Я имею в виду тот отрезок времени, когда Селию отправили в Швейцарию. Позвольте задать вам один вопрос. Нет-нет, он касается не конкретных фактов. Мне просто интересно узнать ваше мнение… Каковы были отношения генерала с каждой из сестер?

— Я, кажется, поняла ваш вопрос. — Она слегка улыбнулась неожиданно мягкой улыбкой. Словно вдруг отпала необходимость быть начеку. Она чуть наклонилась вперед и продолжила уже вполне доверительным тоном: — Они обе были красавицы, — сказала она, — особенно в юности. Мне многие об этом говорили. Генерал Равенскрофт влюбился в Долли, которая была несколько взбалмошной и эксцентричной девушкой. Несмотря на явные странности в характере, она была необыкновенно привлекательна — чисто по-женски. Он влюбился без памяти, но потом — не знаю, может быть, заметил в ней что-то, что испугало его или даже вызвало отвращение. Возможно, он разглядел первые признаки наступающего безумия. Более мягкая и отзывчивая Молли выгодно отличалась от сестры. В конце концов они полюбили друг друга и поженились.

— Вы считаете, что он любил их обеих? Что чувство к жене тоже было настоящим? Что она не была для него просто двойником прежней возлюбленной, с которой он не мог быть вместе из-за болезни.

— Нет-нет, он был бесконечно предан Молли, впрочем, как и она ему. Он был достоин любви, как никто другой.

— Простите великодушно, — сказал Пуаро, — вы ведь тоже его любили, верно?

— Да как… как вы можете такое предполагать?

— Да-да, я наверняка угадал. Только не думайте, что я намекаю на какие-то тайные отношения. Я просто понял, что вы его любили.

— Да, — сказала Зели Моура. — Я любила его. Я и сейчас все еще его люблю. Мне нечего стыдиться. Он доверял мне, искал у меня поддержки, но никогда не любил меня. Можно быть просто рядом с любимым человеком, служить ему и быть совершенно счастливой. Я была безмерно рада тому, что у меня было. Доверие, понимание, то, что он ценил во мне верного друга.

— И вы действительно сделали все, что могли, — сказал Пуаро, — когда генерала постигла беда. Вы поддержали его в самые тяжкие дни. Знаю, вы многое не захотите мне сказать. Но если позволите, я сам расскажу вам о том, что мне стало известно. Ведь, прежде чем приехать к вам, я уже встретился со многими, кто знал когда-то обеих сестер. Я узнал о Долли, про ее жизнь, про горе, отчаяние — и овладевавшие ею порой ненависть и озлобление Она несомненно любила мужчину, который был какое-то время ее женихом, и конечно же могла возненавидеть собственную сестру, мужем которой он стал.

Скорее всего, она этого ей так и не простила. Ну а сама Молли Равенскрофт? Может, она тоже не любила свою сестру? Может быть, тоже ненавидела ее?

— Да что вы, — сказала Зели Моура, — она души в ней не чаяла. Она очень ее любила, почти как мать. За это я могу поручиться. Постоянно приглашала Долли к себе, старалась сделать все, чтобы та чувствовала себя как дома. Стремилась оградить ее от разного рода отрицательных эмоций, а также от опасностей, таившихся в характере самой Долли, от зла, которое она могла принести окружающим, особенно детям…

— Вы хотите сказать, что Долли ненавидела Селию?

— Нет-нет, не Селию. Ее младшего брата, Эдварда. Дважды с Эдвардом едва не случилось несчастье. Один раз что-то там с автомобилем, в другой она просто накинулась на него с кулаками. Я знаю, что Молли была рада, когда Эдвард уехал учиться. Он был еще совсем маленький, беззащитный, гораздо меньше Селии. Он только должен был пойти в школу. И такой впечатлительный. Молли смертельно боялась за него.

— Да, — сказал Пуаро. — Можно себе представить. А теперь, если позволите, я хотел бы поговорить о париках. Парики. Четыре парика. Многовато для одной женщины. Я уже знаю, что это были за парики, как они выглядели. Мне известно, что, когда понадобились новые, заказывать их поехали вы. Кстати, еще мои собеседники упоминали о собаке. Недели за две до трагедии эта собака укусила свою хозяйку, Молли Равенскрофт.

— Чего еще ждать от собаки, — сказала Зели Моура, — Животным никогда нельзя доверять полностью. Да, я знаю, ее действительно укусила собака.

— Я могу вам рассказать, что случилось в тот день и что этому предшествовало. Что произошло совсем незадолго до того.

— А если я не стану вас слушать?

— Вы меня выслушаете. Вы, конечно, можете сказать, что у меня чересчур бурная фантазия и что ничего этого в действительности не было. Хотя вряд ли… Я хочу, чтобы вы поняли: необходимо поставить точку в этой истории, необходимо открыть наконец родным правду, потому что от этого зависит судьба и счастье двух молодых людей, которые любят друг друга и хотят быть вместе. Открыть потому, что Селия опасается, что они могут разделить судьбу ее родителей. Она гордая девушка, добрая, умная, мужественная, она достойна счастья, и она должна знать правду. Для таких, как она, — это главное. А если произошло самое страшное, у нее хватит воли не впасть в отчаяние, с достоинством принять удар и найти в себе силы жить дальше. И у ее молодого человека тоже. Ну что, теперь вы меня выслушаете?

— Да, — сказала Зели Моура, — я вас выслушаю. Теперь я не сомневаюсь: вы знаете многое и многое сумели понять, и я готова вас выслушать.

Глава 10 Расследование

Пуаро снова стоял на краю крутого обрыва, над острыми зубьями скал, о которые разбивались волны прибоя. Стоял на том самом месте, где были найдены тела супругов Равенскрофт. И где, за три недели до этого, погибла Долли.

«Что же произошло?» — вспомнил он слова инспектора Гарроуэя.

Что? Что привело к этой трагедии?

Сначала несчастье с сестрой — а через три недели смерть настигла и их. Старые грехи, у которых длинные тени? Где оно, начало, которое через много-много лет привело к трагическому финалу?

Сегодня наконец-то окончательно выяснится, что же тогда произошло на самом деле. Сегодня Селия и Десмонд узнают правду…

Эркюль Пуаро еще раз посмотрел вниз и пошел прочь от обрыва по узкой тропинке к дому, некогда носившему имя «Дом у обрыву».

Идти было совсем недалеко. Он заметил припаркованные у ограды машины. Дом четким силуэтом рисовался на фоне неба. Он выглядел осиротевшим и нуждался в ремонте. Доска агента по продаже недвижимости гласила, что это «прекрасное имение продается». Надпись на воротах «Дом у обрыва» — была перечеркнута, над ней было от руки вписано: «Дом на холме». Пуаро поспешил навстречу только что прибывшим, Селии Равенскрофт и Десмонду Бартон-Коксу.

— Я взял у агента разрешение на осмотр владения, — сказал Десмонд. — И ключ прихватил на случай, если нам вздумается заглянуть в дом. Хотя за последние пять лет тут уже дважды сменились хозяева. Думаю, там уже не на что и смотреть.

— Да, много тут народу перебывало. — сказала Селия Сначала его купили какие-то Арчеры, потом некто по имени Фоллоуфилд… Но все жаловались, что им тут чересчур одиноко. А может, их выжили привидения?

— Ты что, веришь в привидения? — удивился Десмонд.

— В общем-то нет, — сказала Селия. — Но здесь всякое может быть, ты так не считаешь? Во-первых, трагедия с мамой и папой, во-вторых, само место очень уж мрачное…

— Позвольте с вами не согласиться, — сказал Пуаро. — Конечно, здесь были и горе и смерть, но до этого здесь жила Любовь…

На дороге показалось такси.

— Наверно, это миссис Оливер, — сказала Селия. — Она говорила, что поедет от станции на такси.

Из машины вышли две дамы. Одна из них действительно была миссис Оливер, что же касается второй… Пуаро знал, что она должна приехать, и теперь, отойдя немного в сторону, наблюдал за Селией — как она будет реагировать?

— Ой! — Селия, сияя от радости, бросилась к высокой, элегантной даме. — Зели! — вскрикнула она. — Да это же Зели! Не может быть — Зели! Как же я рада, как рада! Я и понятия не имела, что вы здесь.

— Меня попросил приехать мосье Пуаро.

— Понятно, — сказала Селия. — Кажется, я поняла. Но я… я же не… — Она повернулась к Десмонду, который был сегодня просто неотразим. — Так это твоих рук… это ты?

— Ну да… я написал мадемуазель Моура — Зели, если она позволит…

— Вы оба можете так меня называть, — сказала Зели. — Я до сих пор не уверена, правильно ли я сделала, что приехала, но надеюсь, что правильно.

— Я хочу знать, — сказала Селия. — Мы оба хотим знать Десмонд надеялся, что вы нам что-то расскажете.

— Мосье Пуаро навестил меня, — сказала Зели. — И уговорил приехать.

Селия взяла миссис Оливер под руку.

— Как хорошо, что вы тут, я вас ждала — ведь это вы убедили мосье Пуаро нам помочь и сами ему помогали, ведь так?

— Я надеялась, что найдутся люди, которые что-то помнят. И они нашлись. Одни помнили хорошо, другие… от других почти не было толку. Иногда в том, что они говорили, было больше домыслов… Но мосье Пуаро…

— Да, — сказал Пуаро. — Надо просто уметь отделить домыслы от того, что было на самом деле. Потому что в сплетнях всегда фигурируют факты, только они могут быть либо приукрашены, либо завуалированы. В конце концов ведь слоны тоже бывают разные.. — И он лукаво улыбнулся.

— Слоны? — переспросила мадемуазель Зели.

— Да, так миссис Оливер называет людей, которых мы искали в связи с нашим делом, — сказал Пуаро.

— Слоны помнят все, — пояснила миссис Оливер. — Мне вспомнилась эта поговорка. И я подумала, что люди тоже часто помнят то, что произошло много лет назад — не хуже слонов. Конечно, не у всех хорошая память, но каждый может вспомнить хоть что-нибудь. И таких людей оказалось немало. Я передала все, что узнала, мосье Пуаро — а он, говоря фигурально, как бы поставил диагноз.

— Я могу вам предоставить факты, — сказал Пуаро. — Список деталей, которые могли бы приоткрыть завесу тайны. Я прочту вам некоторые записи. Именно вы, кого это непосредственно касается, возможно, сразу поймете, что тут особенно важно.

— Главное, узнать, — сказала Селия, — что это было: самоубийство или убийство. Может быть, моих родителей убил какой-нибудь маньяк. Я не верю, что они добровольно ушли из жизни или, тем более, что один из них убил другого…

— Думаю, нам пока нет смысла входить в дом, — сказал Пуаро. — Ведь там уже нет той атмосферы… там уже столько времени жили другие люди… Зайдем, когда закончим наше расследование.

— Вот как — у нас тут, оказывается, расследование? — сказал Десмонд.

— Да. Расследование давно закрытого дела.

Пуаро двинулся к скамейкам, стоявшим под кровом развесистой магнолии. Вынув из папки исписанный убористым почерком лист бумаги, он обратился к Селии:

— Вы считаете, что непременно должно было случиться либо убийство, либо самоубийство. Что ничего третьего быть не могло?

— Думаю, что нет, — сказала Селия.

— А я вот думаю, что тут было и то, и другое. Скажу больше: это было своего рода приведение приговора в исполнение. Но суть не в этом, а в том, что произошла страшная трагедия. Трагедия людей, которые любили друг друга и умерли, потому что не могли друг без друга. Подобное выпадает не только на долю молодых. Нет. Иногда все гораздо сложнее…

— Не понимаю, — сказала Селия.

— Пока еще рано.

— Но потом я пойму? — сказала Селия.

— Обязательно, — сказал Пуаро, — Я расскажу вам о том, что произошло — как это видится мне и что привело меня к такому выводу. Какие факты помогли мне в этом — кстати, факты, которые никак не отразились в показаниях, данных в свое время полиции. Мелочи, обычные житейские мелочи, которые на первый взгляд не имели никакого отношения к делу. Среди вещей покойной леди Маргарет Равенскрофт было обнаружено четыре парика. — Он многозначительно повторил: — Четыре. — И посмотрел на Зели.

— Она не носила их постоянно, — сказала Зели, — Так, от случая к случаю. В дороге или после прогулки, когда прическа растреплется и надо быстро привести ее в порядок, а иногда она надевала парик, когда к ним приходили гости.

— Да, — сказал Пуаро, — в то время парики были в моде. Женщины, которым приходилось много путешествовать, обязательно имели парик, а то и два. Но четыре — это уж слишком. Сначала я подумал, что, может быть, у нее были какие-нибудь проблемы с волосами. Но следователь, который вел дело, сказал мне, что у нее были прекрасные для ее возраста волосы. Это заставило меня задуматься. Среди париков один был весь в кудряшках. Именно его она надела в день своей смерти.

— Но какая разница? — спросила Селия. — Она могла выбрать любой.

— Могла. Но экономка сказала полиции, что за несколько недель до смерти леди носила только этот, носила почти не снимая Очевидно, это был ее любимый парик.

— И что?..

— Как-то в разговоре со мной инспектор Гарроуэй припомнил одну поговорку: «Тот же пострел другую шапку надел». И сам того не подозревая, натолкнул меня на очень смелое предположение.

— Но при чем тут шапка? — удивилась Селия.

— Потом кое-что мне подсказала собака, — продолжал Пуаро.

— Как это?

— За несколько недель до трагедии собака злобно рычала на хозяйку и даже ее укусила. Но мне сообщили, что пес обожал леди Равенскрофт.

— Вы думаете, он чувствовал, что его хозяйка собирается покончить с собой? — недоверчиво спросил Десмонд.

— Да нет, все было гораздо проще.

— Не понимаю…

— Просто собака знала то, чего не знали люди — почти никто… Она знала, что это вовсе не ее хозяйка. Нет, конечно, эта женщина была очень похожа на хозяйку, а разве могла, например, что-то заподозрить экономка, которая была глуховата и подслеповата… Ведь та женщина носила платья Молли Равенскрофт и самый броский из ее париков — «весь в кудряшках», как выразилась мастер из салона. Экономка, правда, все-таки приметила, что в последние недели своей жизни ее хозяйка резко переменилась в характере. А теперь сопоставьте это со словами инспектора Гарроуэя: «Тот же пострел другую шапку надел»? И меня вдруг осенило… Парик тот же, зато женщина — другая. Вот собачка и почуяла, что в доме хозяйничает чужая женщина, которую она ненавидела и боялась. Но если это была не Молли Равенскрофт, то кто же? Ответ напрашивается сам собой. Это могла быть только Долли — ее сестра.

— Нет, это невозможно, — сказала Селия.

— Ничего невозможного. Если учесть, что они были двойняшки.

Теперь о том, на что обратила мое внимание миссис Оливер и о том, что ей говорили, среди прочего, мм… ее слоны. Что леди Равенскрофт незадолго до того была в больнице, где ей, возможно, поставили страшный диагноз: рак. Однако, никаких признаков болезни после смерти у нее не обнаружили. Безусловно, она могла вообразить, что смертельно больна, но можно на это посмотреть и с другой стороны. И я постепенно, факт за фактом принялся изучать историю сестер. Поначалу ничего необычного в их жизни не происходило. Как это свойственно близнецам, они горячо любили друг друга, двойняшки и одеваются одинаково, и ведут себя одинаково, с ними все происходит примерно в одно и то же время, они одновременно болеют и даже… выходят замуж.

Но с годами картина меняется — вместо того чтобы стремиться к предельному сходству, они хотят как можно больше отличаться друг от друга. Между ними возникает даже известная неприязнь. Так было и в данном случае. А тут еще добавилось одно чрезвычайно важное обстоятельство. В одну из сестер, в Доротею Престон-Грей, влюбился молодой офицер. Но довольно скоро Алистер Равенскрофт стал оказывать внимание другой сестре, Маргарет, и в конце концов женился на ней. Конечно же тут не обошлось и без ревности, которая заставила сестер отдалиться друг от друга. Маргарет, впрочем, по-прежнему любила свою сестру, но Доротея больше не испытывала к ней никакой привязанности. Вот тут, чувствовал я, и скрывается объяснение многих вещей.

Доротея была личностью трагической. Не по своей вине, а вследствие какой-то ошибки природы, она с детства была психически нездорова. И с самого раннего возраста по какой-то непостижимой причине испытывала ненависть к детям. Есть веские основания полагать, что еще в молодости она была виновна в смерти маленького ребенка. Неопровержимых улик не было, тем не менее их было вполне достаточно для того, чтобы ее поместили в соответствующее заведение. В клинике она провела несколько лет. Когда врачи сочли ее здоровой, она вернулась к обычной жизни, часто гостила у сестры и даже поехала к ней в Малайю, по месту службы генерала. И там снова случилось несчастье. С соседским ребенком.

И снова, при отсутствии прямых доказательств, все указывало на то, что здесь не обошлось без Доротеи. Генерал Равенскрофт лично отвез ее в Англию, где она и была снова помещена в клинику. Новый курс лечения, и ее опять выписывают… Маргарет решила, что сестре лучше постоянно жить с ними — так будет легче заметить возможные признаки обострения. Думаю, генерал Равенскрофт был не в восторге от этой перспективы, по-видимому, он понимал, что рецидивы ее болезни будут время от времени повторяться, и за Доротеей нужен глаз да глаз, чтобы предотвратить очередную трагедию…

— Так вы думаете, — спросил Десмонд, — это она застрелила обоих Равенскрофтов?

— Нет, — сказал Пуаро, — я думаю, что Доротея убила свою сестру, Маргарет. Однажды они гуляли по тропе над обрывом, и Доротея столкнула Маргарет вниз. Маниакальная ненависть и зависть к сестре, которая была так похожа на нее, но у которой прекрасно сложилась личная жизнь и которая была очень счастлива, вырвалась наружу. Ненависть, ревность и неудержимое желание убить «обидчицу» — все разом обуревало ее, и она не устояла. О том, что на самом деле произошло, знал только генерал… и еще один человек… Я имею в виду вас, мадемуазель Зели.

— Да. — сказала Зели Моура, — я знала. Я многое знала… Равенскрофты были очень обеспокоены состоянием Долли. После того как она попыталась причинить вред их маленькому сыну Эдварда срочно отправили в школу, а Селию в пансионат. Я отвезла ее, а затем вернулась обратно. Теперь в доме остались только взрослые — я, генерал Равенскрофт, Доротея и Маргарет, и мы решили, что беспокоиться не о чем. И вот однажды случилось то, чего все так боялись. Сестры ушли погулять, но вернулась одна Долли. Она была в каком-то странном, возбужденном состоянии. Она прошла в столовую и села за стол. Генерал Равенскрофт вдруг заметил, что правая рука у нее в крови, и спросил, что с ней случилось, не упала ли она. А та ответила: «Да нет, не упала. А это пустяк — оцарапалась о куст шиповника». Но там шиповник не растет. Скажи она — ежевика, и мы бы ей поверили. Услышав это мы не на шутку встревожились. Генерал тут же бросился из дома, я следом за ним. Он все время повторял: «Что-то случилось с Молли. Я знаю — что-то с ней случилось»… Мы нашли ее на уступе, под обрывом. Она расшиблась об отроги скал и о камни внизу. Она была еще жива, но истекала кровью. Мы не знали, что делать. Боялись до нее дотронуться. В любом случае, надо было немедленно бежать за доктором, но мы не успели — она сжала руку мужа и… она еле говорила, ей было трудно дышать: «Да, это Долли. Она сама не понимала, что делает. Она не понимала, Алистер. Она не может за это отвечать. Ты должен ее спасти. Она никогда не понимала, что делает и почему. Она не могла удержаться. Это было сильнее ее. Обещай мне, Алистер. Я умираю. Доктор мне не поможет — поздно. Я чувствую, как жизнь уходит из меня. Смерть уже близко. Но ты должен мне кое-что пообещать. Обещай, что защитишь ее. Что не сдашь ее полиции. Обещай, что ее не будут судить за убийство и не будут до конца жизни держать в сумасшедшем доме. Спрячь меня — так, чтобы сразу не нашли. Я прошу, заклинаю тебя — это мое последнее желание. Я прошу тебя, потому что я люблю тебя больше всего на свете. Если бы я могла выжить — ради тебя — как бы я была счастлива, но мне суждено умереть. Я знаю это. Дай мне слово… И вы, Зели, — вы ведь меня тоже любили. Я знаю. Вы всегда любили меня и заботились обо мне. И вы любили моих детей — поэтому вы должны спасти Долли Мою бедняжку Долли… Прошу вас, ради всего святого… ради любви, которая всех нас связывала, спасите ее…»

— И что же вы тогда сделали? — спросил Пуаро. — Мне кажется, вы просто не могли не выполнить ее волю, да?

— Да. Она умерла, буквально минут через десять. И я… я ему помогла. Помогла спрятать тело. Чуть подальше на скале был карниз. Мы перенесли ее туда и загородили тело камнями. Там не было никаких тропинок, приходилось карабкаться по круче. Да… Там мы ее и оставили. Алистер твердил только одно: «Я ей обещал. Я должен сдержать слово. Но что делать? Как спасти ее?.. Никто не может ее спасти… Но…» И все-таки мы ее спасли. Да, нам это удалось. Долли ждала нас в доме. Она была вне себя от страха, но сквозь этот ужас прорывалась какая-то жуткая, противоестественная радость. Она первая заговорила: «Я всегда знала — с самого детства, что Молли очень плохая. Она украла тебя, Алистер. Ты был моим — а она украла тебя, заставила на себе жениться, но я всегда знала, что в один прекрасный день я с ней сквитаюсь. Я это знала всегда. Но мне страшно — что теперь со мной будет, что со мной сделают? Я не вынесу, если меня опять куда-нибудь запрячут. Не вынесу, не вынесу. Не позволяйте им меня забирать. Я с ума сойду. Они меня заберут и скажут, что я убийца. А я не убивала. Так было надо. Иногда я испытываю что-то, чему должна подчиниться. Я хотела увидеть ее кровь, понимаете? Но я не могла видеть, как Молли умирает Я убежала. Но я знала, что она умрет. Очень жаль, что вы ее так быстро нашли. Все будут говорить, что она оступилась и упала с обрыва. Люди подумают, что это был просто несчастный случай».

— Жуткая история, — сказал Десмонд.

— Да, — откликнулась Селия. — Жуткая, но все же лучше знать правду. Правду… Вы согласны? Сейчас я как в тумане — я не в состоянии ничего чувствовать, не в состоянии даже пожалеть ее — я говорю о маме. Я помню, какая она была замечательная. В ней не было ни капельки плохого — она была сама доброта, — и я знаю, почему мой отец не захотел жениться на Долли. Он выбрал мою маму, не только потому, что полюбил ее, но и потому, что он понял, какая она хорошая, и еще он понял, что с Долли что-то не то. Что она очень жестокая и… опасная. Но как… как вы смогли замести следы?

— Нам пришлось лгать и выкручиваться, — сказала Зели. — Мы надеялись, что ее тело никто не обнаружит, а затем мы хотели перенести ее в другое место, чтобы все подумали, что она упала в море. Но потом мы решили сказать, что это Долли ночью сорвалась вниз. Тогда все стало совсем просто. Алистер сказал: «Знаете, это чудовищно. Но я обещал — я поклялся Молли в ее смертный час. Я поклялся спасти ее сестру… И это единственный способ спасти Долли — только бы она справилась со своей ролью.

Не уверен, что она на это способна». Я спросила: «С какой ролью?» И Алистер ответил: «Она должна выдавать себя за Молли, а мы скажем, что это Доротея бродила во сне и, оступившись, упала с обрыва».

Нам ничего не оставалось, как пойти на риск. Мы переселили Долли в пустой коттедж, и я пробыла там с ней несколько дней. Алистер сказал слугам и соседям, что Молли отвезли в больницу, так как она была в шоковом состоянии из-за гибели сестры. Потом мы привели Долли обратно — уже в платье Молли и в ее парике. Я приобрела еще два парика — в том числе один с кудряшками, они еще больше делали ее похожей на Молли. Славная старушка, Джанет, не отличалась хорошим зрением. А Долли и Молли были очень похожи друг на друга, даже голосами. Никто не усомнился в том, что это Молли. Правда, она вела себя немного странно, но это выглядело вполне естественным — будто она никак не может оправиться от горя. Видеть весь этот маскарад было просто невыносимо…

— Но как ей удалось не выдать себя? — спросила Селия. — Это же ужасно трудно.

— Нет — ей это было не трудно… Понимаете, она получила то, что хотела, — то, о чем мечтала всю жизнь. Она получила Алистера…

— Но Алистер — как он вынес это?

— Он мне сказал, как и почему — в тот день, когда провожал меня обратно в Швейцарию. Он сказал мне, что должна сделать я, а потом сказал, что намерен сделать он.

Он сказал… Что ему осталось только одно. Что он обещал Маргарет не выдать Долли полиции, что никто никогда не узнает, что она — убийца, что дети никогда не узнают, что их тетя убийца. Никому не надо знать, что это сделала Долли. Долли блуждала во сне и упала с обрыва — это был просто несчастный случай. А Молли похоронили в освященной земле, возле церкви, под именем ее сестры.

«Как вы можете допустить это?» — спросила я — для меня даже мысль об этом была невыносима.

Он сказал: «Могу, потому что я решился… Видите ли, Долли должна уйти из жизни. Если она окажется рядом с детьми, она может опять кого-то убить. Ей нельзя доверять. Бедная заблудшая душа… она просто не годится для жизни. Но вы должны понять, Зели, что раз я решился на такое, то обязан заплатить за это и своей жизнью — поживем здесь еще недельку-другую — как можно незаметнее, Долли будет изображать мою жену — а потом случится еще одна трагедия…»

Я не понимала, о чем он говорит, и переспросила: «Еще одна трагедия? Кто-то опять сорвется с обрыва?» А он сказал: «Нет, просто я и Молли покончим с собой — а по какой причине — какая разница… Может, подумают, что у нее неизлечимая болезнь, а может, еще что-то… Но вы, Зел и, — вы должны знать. Вы — единственный человек, который искренне любит и меня, и Молли, и наших детей. Если Долли должна уйти, то именно я должен привести приговор в исполнение — больше некому. Она ничего не поймет и даже не успеет испугаться… Я выстрелю в нее, потом — в себя… На револьвере будут отпечатки ее пальцев — она недавно брала его в руки. И мои, конечно, тоже. Да, это будет правый суд, а я только исполню приговор. Но я хочу, чтобы вы знали: я всегда любил — и сейчас люблю — обеих. Молли была мне дороже жизни. А Долли мне смертельно жаль — потому что она родилась вот такой… — И добавил: — Помните об этом всегда…»

Зели встала и подошла к Селии.

— Теперь вы знаете правду, — сказала она. — Я обещала вашему отцу, что вы никогда об этом не узнаете, и… нарушила слово. Я не собиралась рассказывать, но мосье Пуаро удалось меня переубедить. Такая ужасная трагедия…

— Я понимаю, — сказала Селия, — и будь на вашем месте, наверно, ничего бы не сказала. Но я… я очень благодарна вам. Вы как будто сняли камень с моей души.

— Мы оба вам благодарны, — уточнил Десмонд, — и никогда не будем жалеть о том, что узнали. Что же на самом деле произошло? Они так любили друг друга… Так любили, что даже после смерти одного из них, другой выполнил его волю и не стал отдавать убийцу полиции. Но он конечно же не мог все оставить как есть. Тем более что его детям грозила опасность. Если он и нарушил закон, то не нам его судить, а лично я считаю, что он поступил справедливо.

— Я с детства ее боялась, — сказала Селия, — хотя сама не знала почему. Теперь наконец узнала. Мой отец был мужественный человек, он сделал то, что надо было сделать, то, о чем перед смертью его просила мама. И мне… мне отрадно сознавать… может быть, глупо, что я вам это говорю… — И она бросила вопросительный взгляд на Эркюля Пуаро. — Может быть, вы со мной не согласитесь… Вы ведь католик. Но очень правильно, что на их могиле написано: «И смерть их не разлучила». Мама очень любила свою сестру, а папа любил… их обеих… и теперь они вместе, я знаю. Я уверена — они будут там вместе. Мама и папа, очень сильно любившие друг друга, и моя несчастная тетка… Теперь мне ее жаль, хотя раньше я терпеть ее не могла. Бедняжка, она ведь не ведала, что творит… Конечно, она была не сахар, — продолжила Селия уже более строгим голосом, — с ней было очень трудно, только и трепала всем нервы… Но по-другому она, видимо, не могла… ее так и надо воспринимать, — как тяжело больного человека. Между прочим, в старину, когда в деревне кто-то заболевал чумой, его не выпускали из дому, мало того, не носили ему пищу и запрещали даже приближаться к другим людям. Жестоко, но разумно, иначе вымерла бы вся деревня. Вот и тут что-то в этом роде… Но я постараюсь не держать на нее зла. Главное, я теперь знаю, что мои родители крепка любили друг друга, и ее тоже — несчастную, убогую Долли, которая платила за это ненавистью…

— А знаешь что, Селия, — сказал Десмонд, — давай-ка побыстрее поженимся. А матушка моя пусть ничего не узнает. Такие тайны можно доверить только очень близким людям.

— Ваша приемная мать, видимо, пыталась внушить вам, что Селия могла унаследовать от своих родителей опасные склонности. А знаете… нет, я не вижу причин скрывать это от вас… вам известно, что не так давно умерла ваша родная мать и завещала вам все свое состояние? Довольно большую сумму, которую вы получите, как только вам исполнится двадцать пять лет.

— Здорово! — сказал Десмонд. — Теперь мне все понятно. Моя матушка недавно предлагала мне зайти к адвокату. Тебе, говорит, уже двадцать один, напиши-ка, пожалуйста, завещание, а то ведь в жизни всякое бывает… А теперь я конечно же напишу на Селию и… Да, то-то она так старалась настроить меня против нее.

— Полагаю, вы абсолютно правы, — сказал Пуаро. — Но в глубине души она, возможно, была уверена, что старается уберечь вас от опрометчивых поступков, что вам действительно необходимо все знать о семье Селии….

— Да ладно, — сказал Десмонд. — Сам знаю, что часто бываю к ней несправедлив. В конце концов, она меня вырастила. И я с удовольствием с ней поделюсь. Ведь не в деньгах счастье. А жить мы будем счастливо. Мы, конечно, будем вспоминать о родителях Селии, но теперь прошлое никогда больше не будет довлеть над нами, верно, дорогая?

— Да, — сказала Селия, — больше никаких мучений. Мои родители… я их так люблю. Они были такие замечательные. Мама всю жизнь пыталась уберечь Доротею — но ведь это было безнадежное дело.

— Дорогие мои дета, — сказала Зели. — Простите, что называю вас так — ведь вы уже совсем взрослые. Я так рада, что повидала вас. И счастлива, что смогла…

— Я тоже ужасно рада, что мы встретились, Зели. — И Селия обняла ее. — Я вас всегда ужасно любила, — добавила она.

— Я вас тоже очень любил, — подхватил Десмонд. — С вами было всегда так весело. Ведь вы знали столько игр!

Молодые люди как по команде посмотрели на другую даму.

— Спасибо вам, миссис Оливер, — сказал Десмонд. — Вы столько для нас сделали… И вам спасибо, мосье Пуаро.

— Да, огромное спасибо, — сказала Селия. — Я всем вам так благодарна.

Они пошли к калитке, а Пуаро и дамы с чувством смотрели им вслед.

— Что ж, — сказала Зели. — И мне пора. — Она взглянула на Пуаро: — А вы теперь расскажете обо всем этом своим коллегам?

— Разве что одному, и то под большим секретом. Отставному офицеру полиции. Он уже давно отошел от дел и вряд ли сочтет своим долгом ворошить столь давнее прошлое. Вот если бы он сейчас служил, то как знать…

— Ужасная история, — сказала миссис Оливер, — ужасная. И ведь все, кого я расспрашивала, до сих пор ее помнят. Кто одно, кто другое, но именно благодаря им мы сумели докопаться до правды, хотя сложить эту головоломку было ужасно сложно. Если бы не мосье Пуаро, который может извлечь рациональное зерно из, казалось бы, совершенно бессмысленных деталей вроде париков и близнецов…

Пуаро взглянул на Зели, которая стояла поодаль и смотрела на море.

— Вы не сердитесь на меня за то, что вам пришлось нарушить обет молчания?

— Нет. Я очень рада. Вы были абсолютно правы. Эти двое — они просто созданы друг для друга. Они непременно будут счастливы. Это место освящено любовью. Я не осуждаю генерала. Наверное, он не должен был этого делать, но я его не осуждаю. Это был мужественный поступок.

— Ведь вы его тоже любили, правда? — спросила миссис Оливер.

— Да. Всегда. С того самого дня, как переступила порог его дома. Я любила его всем сердцем. Он об этом конечно же не догадывался. Он мне просто доверял и очень хорошо относился. А я любила их обоих. И его и Маргарет.

— А можно еще один вопрос? Долли ведь он тоже любил, да?

— До самой смерти. Он любил их обеих. Поэтому Молли и решилась попросить его, чтобы он не отдавал ее в руки полиции. Которую из них он любил больше? Не знаю. И теперь уж об этом никто не узнает, — сказала Зели.

Пуаро подошел к миссис Оливер:

— Пора возвращаться в Лондон, к привычной жизни.

— Слоны помнят все, — задумчиво произнесла миссис Оливер, — но мы с вами люди — а люди, слава Создателю, умеют забывать.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

«Пассажирка из Франкфурта»

Последний триллер миссис Кристи, являющийся как бы заключительной частью триптиха: «Они вернутся в Багдад», «Кошка среди голубей» и «Пассажирка из Франкфурта».

Выпущенный к 80-летию писательницы, этот роман — самое сказочное из всех ее произведений, а потому издатель Питер Коллинз настоял, чтобы он вышел с подзаголовком «фантазия». В конце концов, ведь цель его доказать, что политикам и народам лучше всего демонстрировать свое превосходство на футбольном поле, нежели на полях войны.

Роман можно разделить на две части. Первая очень многообещающая, характеры персонажей рельефны, тщательно выписаны и, несмотря на их гротескность, достаточно убедительны, вторая же смазанная и рыхлая, а содержание настолько расплывчато, что следить за нитью повествования практически невозможно. Что же касается развязки романа, то она не просто неожиданна… создается впечатление, что с автором случилось что-то серьезное…

Главная идея — предостережение против увлечения современными пророками, такими как Че Гевара, Леви-Штросс, Маркузе…

Стиль романа напоминает стиль первых триллеров Агаты Кристи, но приемы эти, возможно, не слишком подходят для осмысления глобальных мировых проблем. Тут же мы видим все то, что волнует Агату Кристи на закате ее жизни. Например, полное неверие во всякие утопические идеи, скептическое отношение к политикам, непоколебимую убежденность в том, что во все времена человеческая натура практически неизменна. И еще явственно ощущается ее беспокойство за молодых, оболваниваемых дельцами от поп-культуры и прочими манипуляторами.

Критика отнеслась к «Пассажирке» более чем сдержанно. Кто-то из них сравнил его с небрежно упакованной посылкой, но справедливости ради нужно отметить, что содержимое этой посылки поначалу выглядело весьма интригующе.

И все же подарок к 80-летию, можно сказать, удался: тираж 58 000 экземпляров был распродан моментально.

Четыре года спустя на премьере фильма «Убийство в восточном экспрессе» Дама Агата сказала лорду Брабурну, что по роману «Пассажирка из Франкфурта» можно сделать очень даже неплохой фильм. Лорд Брабурн категорически с этим не согласился.

Впервые роман вышел в Англии в 1970 году.

До настоящей публикации существовал один перевод на русский язык. Приведенный перевод выполнен под редакцией А. Титова и публикуется впервые. Необходимо отметить, что в него внесены определенные изменения, позволившие значительно улучшить текст романа и изменить некоторые сверходиозные места, явно неубедительные и некомпетентные.

«Немезида»

Это последний роман Кристи о мисс Марпл. Позже, в 1976 году выйдет еще одна книга — «Спящее убийство», но она была написана в 1944 году и опубликована позже согласно пожеланию миссис Кристи.

«Немезида» является как бы логическим продолжением романа «Карибская тайна». Во всяком случае, посыл к расследованию очередного преступления дал один из основных героев этого романа, некий мистер Рафиль — ко времени повествования «Немезиды» уже ушедший в лучший мир.

С другой стороны, роман представляется как бы поздними вариациями на тему «Трупа в библиотеке», где миссис Кристи приходится маскировать убогость детективного замысла псевдооригинальностью мистера Рафиля.

В романе довольно уютная атмосфера для старых поклонников Дамы Агаты. Главная тема — проблемы одиноких, властных женщин и противоречия между различными поколениями.

Развязка весьма оригинальная, в отличие от прежних романов, а именно — получение мисс Марпл весьма крупной суммы денег.

Роман отличается легкостью и изяществом повествования, хотя многие события, происходящие в нем, неоправданно осложнены и необъяснимы с позиции жизненных реалий. Большое значение приобретает элемент случайности. Кроме того, поистине мистическим становится присутствие сразу нескольких персонажей — в той или иной мере ведущих расследование — в одном месте, а также необъяснимая, поистине нечеловеческая осведомленность преступника.

Некоторые несоответствия проявляются и в характере героев, чего прежде за миссис Кристи не замечалось. Например, каким образом юношу с бунтарскими наклонностями вдруг занесло в путешествие, заведомо интересное только людям почтенного возраста, обожающим цветоводство.

Тем не менее читается роман с интересом (особенно теми, кто уже прочел «Карибскую тайну»). Несмотря на возраст, миссис Кристи (а значит, и ее героиня) по-прежнему наблюдательна и рассудительна и только постоянно повторяющиеся причитания, что силы у нее не те… дают понять, насколько тяжело дается знаменитой писательнице очередная книга.

Бросаются в глаза многочисленные повторы, которые автор вкладывает в уста то одного, то другого персонажа, хотя, возможно, это всего лишь прием, позволяющий ей увеличить объем книги. Некоторые моменты в романе, что называется, «притянуты» и явно неубедительны.

Критики приняли очередную книгу Кристи достаточно благодушно, хотя и отмечали некую небрежность в детективной канве и в изложении событий. Тем не менее они отмечали его как несомненную удачу престарелого автора.

Роман вышел в Англии в 1971 году.

Существует два перевода на русский язык. Перевод под редакцией А. Титова выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

«Слоны помнят все»

Предпоследнее дело Пуаро и последний роман Кристи о Пуаро, так как последнее дело было описано более чем за тридцать лет до публикации, с тем чтобы выпустить его после смерти писательницы. К тому же это предпоследний роман самой Агаты Кристи.

В «Слонах» же в последним раз появляется миссис Ариадна Оливер, играющая наравне с Пуаро ведущую роль в расследовании. Является во всем великолепии своем взбалмошности.

И как всегда, ее сходство со своей создательницей не вызывает сомнений: как и миссис Кристи, не будучи законченной феминисткой, она радуется обеду в честь женщин-писательниц, как и миссис Кристи, она весьма смутно помнит адрес Пуаро, если та поселяет своего маленького бельгийца то в Уайтхейвен, то в Уайтхаус-Мэншенс, то миссис Оливер полагает, что он живет в Уайтфайерс-Мэншнс. При этом она сетует на память своего нового секретаря мисс Ливингстон и сожалеет об уходе мисс Седжвик, без которой, по ее словам, она как без рук, но о которой читатель слышит впервые.

В своих мемуарах Макс Мэллоун замечает, что миссис Оливер — «это портрет самой Агаты», и при этом ехидно добавляет, что «одной из черт миссис Оливер была нарочитая взбалмошность».

Роман — один из тех, в которых расследуются преступления из прошлого, кроме того, это один из самых путаных романов Кристи. Слоны, возможно, и помнят все, но об авторе, которому перевалило за восьмой десяток, этого явно не скажешь. Издателю следовало бы дать ей в помощь редактора, чтобы хотя бы помочь совладать с датами и возрастом героев — в «Слонах» у нее явно концы с концами не сходятся. Так об одном из персонажей говорится, что он на 25 лет старше жены, позже читатель узнает, что в молодости он был влюблен в сестру-близняшку собственной жены. Сколько же ей тогда было лет? Еще в одном месте миссис Кристи пишет, что ему было 60 лет, ей 35, а женаты они 20–30 лет. Путем несложных арифметических расчетов получается, что миссис Кристи выдала свою героиню замуж в 5 лет. Непонятно и когда погибли родители Селии Равенскрофт — то ли 10, то ли 12, а может, и 20 лет назад. Также непонятна нелюбовь тетки Селии к детям. Автор утверждает, что она то ли не могла родить, то ли ей неудачно сделали аборт, хотя несколькими страницами ранее говорилось, что у нее двое детей, о которых, кстати, потом — на протяжении всего романа — ничего не было слышно.

С другой стороны, сюжету не откажешь в занимательности, и развивается он куда напряженнее, чем последние истории с пожилыми Томми и Таппенс. Кроме того, на страницах романа читатель вновь встретится с инспектором Спенсом и мистером Гоби. Последний по-прежнему собирает для Пуаро информацию, с тех самых пор, как впервые появился в «Тайне голубого экспресса» сорок четыре года назад.

«Слоны» собрали весьма благоприятные отзывы в прессе. «Спокойное, но неизменно увлекательное изложение сюжета на тему, „кто это сделал“, и остроумное решение криминальной загадки», — писал в «Обсервер» Морис Ричардсон, обронив загадочное замечание: «Любой из молодых слонов мог бы гордиться подобным произведением». «Превосходный образец сегодняшней Кристи» — заметила «Бирмингем пост», а «Санди экспресс» счел роман «классическим примером хитроумного фокуса с тремя картами (вот вы их видите, а вот уже нет), который миссис Кристи показывает нам уже много лет подряд» Впервые вышел в Англии в 1972 году На русском языке существует один перевод. Настоящий перевод под редакцией М. Макаровой, А. Титова выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

А. Титов

Примечания

1

«Xарродс» — один из самых дорогих и фешенебельных универсальных магазинов Лондона.

(обратно)

2

«Военторг» («Арми энд нейви сторз») — универсальный магазин, первоначально обслуживавший главным образом офицеров Сухопутных войск и Военно-морского флота.

(обратно)

3

«Маркс энд Спенсер» — фирменный магазин по торговле преимущественно одеждой и продовольственными товарами одноимённой компании.

(обратно)

4

Королева Елизавета (1533–1603) — английская королева Елизавета Первая Тюдор, правившая с 1558 года.

(обратно)

5

Начальная строфа песни из пьесы Шекспира «Венецианский купец» (акт III, сц. 2).

(обратно)

6

Имеется в виду роман А. Кристи «Смерть на Ниле» (см. т. 7 наст. изд.).

(обратно)

7

Имеется в виду роман А. Кристи «Восточный экспресс» (см. т. 5 наст, изд.).

(обратно)

8

Цитата из трагедии Шекспира «Макбет» (акт V, сц. 5).

(обратно)

9

Франкфурт — город в Германии на реке Майн, крупный финансовый и торговый центр и международный аэропорт.

(обратно)

10

Корсика — остров в Средиземном море, находящийся под юрисдикцией Франции.

(обратно)

11

Эльфы — в мифологии германских народов духи природы, населяющие воздух, землю, горы, леса и обычно благожелательно относящиеся к людям.

(обратно)

12

Малайя — расположенная на полуострове Малакка западная часть Малайзии, государства в Юго-Восточной Азии; бывшая английская колония.

(обратно)

13

Пресвик — международный аэропорт в Шотландии.

(обратно)

14

Строки из стихотворения «Пожелания старика» английского литератора и критика Уолтера Рэйли (1861–1922).

(обратно)

15

Честертон Кит Гилберт (1878–1936) — английский писатель и философ, автор циклов рассказов о сыщике-священнике отце Брауне.

(обратно)

16

В системе английских мер фут — единица длины, равная 30,48 см, дюйм равен 2,54 см Рост 5 футов 8 дюймов равен примерно 173 см.

(обратно)

17

Панда (бамбуковый медведь) — животное семейства енотовых, обитающее в центральных областях Китая.

(обратно)

18

Грин-парк — лондонский парк в центре города, известен со 2-ой половины XVII века.

(обратно)

19

Уайтхолл — улица в центральной части, Лондона, где находятся некоторые важнейшие министерства и другие правительственные учреждения Великобритании.

(обратно)

20

Британский музей — один из старейших и крупнейших музеев мира, обладающий богатейшими коллекциями памятников культуры разных эпох и народов, расположен в Лондоне.

(обратно)

21

Вивисекция — операция на живом животном для изучения функций организма, действия на него различных веществ и т. д.

(обратно)

22

«Либертиз» — большой лондонский универсальный магазин преимущественно женской одежды и принадлежностей женского туалета одноименной фирмы.

(обратно)

23

Хитроу — крупнейший международный аэропорт Великобритании, расположенный в 24 км к западу от Лондона. Был открыт в 1946 году.

(обратно)

24

Викарий — приходский священник Англиканской церкви, государственной церкви Великобритании.

(обратно)

25

Камамбер — мягкий французский сыр, опрыскиваемый особыми культурами плесневых грибков и бактерий, что придаст сыру острый вкус и сильный специфический запах.

(обратно)

26

Стилтон — полутвердый белый сыр повышенной жирности с прожилками плесени, названный по названию местечка в графстве Хантингдоншир, где он первоначально продавался.

(обратно)

27

Брайтон — фешенебельный приморский курорт в графстве Суссекс на юго-востоке Англии.

(обратно)

28

Байрейтский фестиваль — фестиваль, посвященный творчеству немецкого композитора Рихарда Вагнера, проводимый с 1882 года в городе Байрейте в Баварии (Германия).

(обратно)

29

Выражение, автором которого является английский государственный деятель и писатель Бенджамин Дизраэли (1804–1881), который при обсуждении теории Дарвина в Оксфордском университете в 1854 году сказавший: «Вопрос стоит так: „Чем является человек — обезьяной или ангелом? Что касается меня, я на стороне ангелов“».

(обратно)

30

Мао — Мао Цзэдун (1893–1976) — один из основателей компартии Китая и председатель ее ЦК с 1943 года, председатель Китайской Народной республики в 1954–1959 годах.

(обратно)

31

Имеется в виду Фальшивая черепаха, персонаж сказочной повести «Приключения Алисы в Стране чудес» английского математика Льюиса Кэрролла (настоящее имя Чарлз Доджсон, 1832–1898). Приведены заключительные строки песни «Черепаший суп», которую, рыдая, поет Фальшивая черепаха в конце главы X повести.

(обратно)

32

Филби Ким (настоящее имя Харолд Адриан Расселл, 1919–1988) — разведчик, с 1934 года работавший на советскую разведку и в 1963 году бежавший в Россию.

(обратно)

33

Сент-Джеймсский парк — парк в центральной части Лондона, достопримечательностью которого является озеро с редкой водоплавающей птицей.

(обратно)

34

Идиллический — мирный, спокойный, безмятежный.

(обратно)

35

«Даймлер» — марка дорогого легковою автомобиля, производившегося одноименной английской компанией, потом концерном «Даймлер-Бенц».

(обратно)

36

Лимузин — большой легковой автомобиль высшего класса с закрытым кузовом.

(обратно)

37

Блумсбери — район в центральной части Лондона.

(обратно)

38

Будда (санскр. «Просветленный») — имя легендарного основателя буддизма Сиддхартхи Гаутамы (623–544 до н. э.).

(обратно)

39

В оригинале игра слов, основанная на том, что английское слово miniser имеет значение не только «министр», но и «священник».

(обратно)

40

Луара — самая большая река Франции, которая протекает с юго-востока на северо-запад страны и по берегам которой расположено много старинных феодальных замков.

(обратно)

41

Вы, должно быть, не из серьезных рыбаков. С вами женщины. (фр.).

(обратно)

42

Камбоджа — государство в Юго-Восточной Азии на юге полуострова Индокитай, бывшая колония Франции.

(обратно)

43

Ватерлоо — селение в Бельгии к югу от Брюсселя, где в 1815 году произошло сражение между армией Наполеона Первого и войсками Англии и её союзников, приведшее к окончательному поражению Наполеона.

(обратно)

44

Беркшир — графство на юго-западе Великобритании.

(обратно)

45

Миля — мера длины, равная 1,609 км.

(обратно)

46

Ньюбери — город в графстве Беркшир.

(обратно)

47

Чаринг-Кросс — перекресток между Трафальгарской площадью и улицей Уайтхолл, принятый за центр Лондона при отсчете расстояний, а также станция метрополитена.

(обратно)

48

Суррей — графство на юго-востоке Англии к югу от реки Темзы.

(обратно)

49

Фестиваль-Холл — концертный зал в Лондоне, построенный в 1948–1951 годах.

(обратно)

50

Рихард Вагнер (1813–1883) — немецкий композитор, дирижер, музыкальный деятель, реформатор оперного искусства.

(обратно)

51

«Кольцо Нибелунгов» — тетралогия музыкальных драм Вагнера, включающая оперы «Золото Рейна», «Валькирия», «Зигфрид» и «Гибель богов», в основе которых средневековые германские легенды. Создана в 1854–1874 гг.

(обратно)

52

В опере «Зигфрид» легендарный герой показан светлым, мужественным юношей, не знающим ни страха, ни сомнений и чувствующим свое единение с природой.

(обратно)

53

Пароксизм — приступ или внезапное обострение болезни, взрыв эмоций.

(обратно)

54

«Лоэнгрин» — опера-драма Вагнера (1848), основанная, как и большинство его музыкальных драм, на мифологическом сюжете — легенде об освященной чаше Грааль и хранящих ее рыцарях.

(обратно)

55

«Нюрнбергские мейстерзингеры» — опера Вагнера (1867). Мейстерзингеры — немецкие средневековые поэты-певцы, выходцы из среды ремесленников, из церковно-певческих братств и т. п.

(обратно)

56

Симпатические чернила — чернила, которые становятся видимыми только после нагревания или обработки написанного определенным химическим веществом.

(обратно)

57

Гинея — денежная единица, равная 21 шиллингу и применявшаяся до 1971 года при исчислении гонораров, оценке картин, скаковых лошадей и т. п.

(обратно)

58

Имеется в виду строение XVIII — начала XIX века (в эпоху правления английских королей Георгов) в стиле, который получил название английского ампира и который характеризуется классической строгостью и простотой линий.

(обратно)

59

Относящийся к эпохе царствования английской королевы Виктории (1837–1901).

(обратно)

60

Рэйбёрн Генри (1756–1823) — ведущий шотландский художник — портретист своего времени.

(обратно)

61

Лоуренс Томас (1769–1823) — английский живописец, создавший серию портретов знатных аристократов, а также ряд картин на исторические сюжеты.

(обратно)

62

Гейнсборо Томас (1727–1788) — английский живописец, автор изящных, одухотворенных портретов и пейзажей.

(обратно)

63

Лели Питер (1618–1680) — англо-голландский художник, писавший портреты придворных аристократов.

(обратно)

64

Ван Дейк Антонис (1599–1641) — фламандский живописец, работавший также в Италии и Англии, писавший парадные и интимные портреты аристократов, картины на религиозные и мифологические сюжеты.

(обратно)

65

Тёрнер Уильям (1775–1851 — английский живописец и график, мастер романтического пейзажа.

(обратно)

66

Паддингтон — железнодорожный вокзал в Лондоне, конечная станция Западного района, а также пересадочный узел метро.

(обратно)

67

Сиам — прежнее название (до 1948 г.) Королевства Таиланд, государства в Юго-Восточной Азии, расположенного на полуостровах Индокитай и Малакка.

(обратно)

68

Вьет-Конг (сокр. от «вьетнамский коммунист») — распространенное в некоммунистической прессе 60-х годов XX века обозначение общественно-политических деятелей тогдашней Демократической Республики Вьетнам.

(обратно)

69

Напалм — вязкие зажигательные смеси из жидкого горючего и порошка-загустителя, появившиеся в 1942 году в США и применявшиеся, в частности, во время войны во Вьетнаме. Имеют температуру пламени до 1600 градусов по Цельсию.

(обратно)

70

Партия Труда (Лейбористская, Рабочая партия) — одна из двух крупнейших политических партий Великобритании (наряду с Консервативной), основанная в 1900 году.

(обратно)

71

Это несерьезный молодой человек (фр.).

(обратно)

72

Стаббс Джордж (1724–1806) — английский художник-анималист и офортист, прославившийся изображением охотничьих сцен и особенно лошадей.

(обратно)

73

Имеются в виду персонажи пьесы Шекспира «Двенадцатая ночь» (1599–1600), на сходстве которых строится интрига пьесы.

(обратно)

74

«Узник Зенды» — роман английского писателя Энтони Хоупа Хокинса (Энтони Хоупа, 1863–1933).

(обратно)

75

Руритания — неологизм, вошедший в русский язык благодаря роману «Узник Зенды» в значении «небольшая малоизвестная, часто отдаленная экзотическая страна».

(обратно)

76

Гитлер Адольф (наст. фам. Шикльгрубер, 1889–1945) — глава германского фашистского государства, вождь национал социалистической партии, развязавший Вторую мировую войну.

(обратно)

77

Гитлерюгенд — фашистская молодежная организация в Германии в 1926–1945 годах.

(обратно)

78

Пятая колонна — условное название агентуры врага, действующей в тылу. Выражение восходит к эпохе гражданской войны 1936–1939 годов в Испании, когда агенты генерала Франко вели подрывную работу в тылу республиканцев, в то время как четыре колонны фашистских мятежников наступали на Мадрид.

(обратно)

79

Болдуин Стенли (1867–1947) — премьер министр Великобритании в 1923–1924, 1924–1925, 1935–1937 годах, консерватор.

(обратно)

80

Французский драматург, актер и реформатор сценического искусства Мольер (настоящее имя Жан Батист Поклен, 1622–1673) был женат на молодой актрисе, о которой враги Мольера распускали всевозможные слухи.

(обратно)

81

Венера — в римской мифологии первоначально «богиня весны и садов», впоследствии была отождествлена с греческой богиней Афродитой и почиталась как богиня любви и красоты.

(обратно)

82

Пастель — цветные карандаши без оправы, сформованные из красочного порошка Пастельные тона — приглушенные, мягкие.

(обратно)

83

Шиншилла — разновидность небольших грызунов с очень мягким, густым и прочным серовато-голубоватым мехом, живущих в Андах (Южная Америка) Занесены в Красную книгу и разводятся на фермах.

(обратно)

84

Раут — светский прием еще один мужчина, чтобы правильно всех рассадить. Когда был необходим именно такой гость, неизбежно вспоминали о нем.

(обратно)

85

Средний Запад — традиционное название территории США, лежащей между Скалистыми и Аллеганскими горами.

(обратно)

86

Аббревиатура — сокращенное название.

(обратно)

87

ФБР (Федеральное бюро расследований) — ведомство США, созданное в 1908 году для расследования нарушений федеральных законов.

(обратно)

88

ЦРУ (Центральное разведывательное управление) — учреждение в США, созданное в 1947 году и координирующее деятельность внутренней и внешней разведки США.

(обратно)

89

Фраза восходит к роману-антиутопии (1984) английского писателя и публициста Джорджа Оруэлла (наст, имя и фам. Эрик Блэр; 1903–1950).

(обратно)

90

Общий рынок (Европейское экономическое сообщество) — одна из организаций, входящих в Европейское сообщество, созданная в 1957 году для формирования единого экономического пространства путем развития экономики стран — участниц ЕЭС.

(обратно)

91

Визави (фр.) — находящийся напротив, друг против друга, лицом к лицу.

(обратно)

92

Боже! (ит.).

(обратно)

93

Да, да (ит.).

(обратно)

94

Минорка (Менорка) — один из Балеарских островов в западной части Средиземного моря. Принадлежит Испании. Известный курорт.

(обратно)

95

Доломиты (Доломитовые Альпы) — горный массив в Восточных Альпах на северо-востоке Италии Горный курорт и центр туризма.

(обратно)

96

Гровенор-сквер — большая площадь в центральной части Лондона, на которой находится здание американского посольства, а также дипломатические представительства ряда других стран.

(обратно)

97

Суссекс — графство на юго-востоке Англии на побережье пролива Ла-Манш.

(обратно)

98

Хэйзлмир — город в графстве Суррей к югу от Темзы.

(обратно)

99

Рододендрон — альпийская роза, произрастающий в горных местностях вечнозеленый кустарник семейства вересковых с белыми или красными цветами, разводимый также как декоративное растение.

(обратно)

100

Тюдор — стиль в архитектуре (конец XV — начало XVII в), характеризующийся плоскими арками, мелкими карнизами, деревянной обивкой стен и т. п.

(обратно)

101

Яков I (1566–1625) — английский король с 1603 года из династии Стюартов.

(обратно)

102

Вестминстерское аббатство — особая королевская церковь в Лондоне, место коронации английских монархов, а также место захоронения многих выдающихся людей. Была построена в XI веке и частично перестроена в XIII веке.

(обратно)

103

Склеп — гробница, обычно подземная или высеченная в скале.

(обратно)

104

Представители поколения начала XX века, времени царствования короля Эдуарда VII (1841–1910) в 1901–1910 годах.

(обратно)

105

Крестовые походы — военные экспедиции западноевропейского рыцарства на Ближний Восток в 1096—1270-х годах, организованные феодальными властителями и католической церковью под предлогом освобождения от «неверных» Гроба Господня и Палестины.

(обратно)

106

Святая земля — традиционное название Палестины в христианской литературе.

(обратно)

107

Библейская цитата: Книга пророка Иоиля, 11:28.

(обратно)

108

Имеется в виду начало Второй мировой войны.

(обратно)

109

Сматс Йан Христиан 0870–1950) — южноафриканский государственный деятель и военачальник.

(обратно)

110

Мангусты — небольшие хищные млекопитающие, которых высоко ценят в Индии за их способность убивать ядовитых змей и которые, по преданию, отличаются большой любознательностью. В рассказе «Рикки-Тикки-Тави» английского писателя Редьярда Киплинга (1865–1936), говорится о том, что на семейном гербе у мангустов начертано: «Беги, Разузнай и Разнюхай».

(обратно)

111

Урожденная (нем.).

(обратно)

112

Бавария — федеральная единица — земля — в Германии, административный центр — Мюнхен.

(обратно)

113

Тироль — область в Альпах — в западной части Австрии и северной части Италии.

(обратно)

114

Замок (нем.).

(обратно)

115

Ассассины («убийцы») — тайная секта, возникшая в Иране и некоторых других странах Востока в конце XI века. Руководители секты использовали убийство как средство политической борьбы и направляли к своим противникам убийц, находящихся в состоянии наркотического опьянения.

(обратно)

116

Гурии (араб.) — прекрасные девы, услаждающие, согласно Корану, своими песнями и танцами слух и зрение праведников в раю.

(обратно)

117

Гашиш (араб.) — высушенная смола, выделяемая индийской коноплей и обладающая наркотическими свойствам.

(обратно)

118

Имеется, в виду стиль в архитектуре, завершивший развитие, средневекового искусства в Европе. В основе высокие, устремленные ввысь здания с огромными окнами и многоцветными витражами, арками и башнями, украшенными скульптурами.

(обратно)

119

Лука — в христианской традиции автор одного из четырех канонических Евангелий, рассказывающих о земной жизни Иисуса Христа, спутник апостола Павла.

(обратно)

120

Тайная Вечеря — последняя трапеза (ужин) Иисуса Христа с 12 апостолами.

(обратно)

121

Мистерия (греч «таинство») — жанр средневекового народного религиозного театра.

(обратно)

122

Обераммергау — городок в Баварии, южнее Мюнхена.

(обратно)

123

Бегума (инд.) — мусульманская принцесса или женщина высокого социального положения.

(обратно)

124

Рококо (фр.) — художественный стиль в европейском искусстве первой половины XVIII века, для которого в декоративном искусстве характерны изысканность, асимметричность композиции, прихотливая орнаментика.

(обратно)

125

Сезан Поль (1839–1906) — французский живописец, один из основоположников постимпрессионизма, писавший натюрморты, пейзажи, портреты.

(обратно)

126

Матисс Анри (1869–1954) — французский живописец, график, мастер декоративного искусства.

(обратно)

127

Ренуар Огюст (1841–1919) — французский живописец, график, скульптор, представитель импрессионизма, автор светлых, прозрачных пейзажей и портретов, красочных бытовых сцен.

(обратно)

128

Метрополитен — столичный музей искусства в Нью-Йорке, основанный в 1870 году и представляющий собой крупнейшее в США художественное собрание античного, средневекового и нового западноевропейского и американского искусства.

(обратно)

129

Шербет — напиток из фруктового сока с сахаром, разведенного водой со льдом.

(обратно)

130

Рембрандт Харменс ван Рейн (1606–1669) — голландский живописец, рисовальщик, офортист, создатель глубоко психологических портретов, картин на мифологические сюжеты и т. п.

(обратно)

131

Джотто (Джотто ди Бондоне, 1266–1337) — итальянский живописец, один из основоположников искусства Проторенессанса, внесший в средневековое религиозное искусство земное начало.

(обратно)

132

Рафаэль (Рафаэль Санти, 1483–1520) — итальянский живописец и архитектор, один из крупнейших мастеров Высокого Возрождения, для произведений которого характерны возвышенность, гармоничность, лиризм.

(обратно)

133

Мессия — Спаситель, посланный Богом на землю.

(обратно)

134

Кентер — легкий (обыкновенный) галоп.

(обратно)

135

Ариец — в расистских теориях представитель высшей расы, принадлежащий к индоарийской (индоиранской) языковой общности.

(обратно)

136

Ирландское море — часть Атлантического океана между Ирландией и Великобританией.

(обратно)

137

В поэме «Божественная комедия» итальянского поэта и создателя Итальянского литературного языка Данте Алигьери (1265–1331) своим Проводником по аду поэт выбрал римского поэта Публия Марона Вергилия (70–19 до н. э.), автора героической эпической поэмы «Энеида».

(обратно)

138

СС (нем. «охранные отряды») — организация немецких фашистов, выросшая из штурмовых отрядов и превратившаяся в одну из главных опор гитлеровского режима.

(обратно)

139

Серый кардинал — остающийся в тени влиятельный наперсник лица, обладающего властью (по прозвищу советника кардинала Ришелье Жозефа де Трамблей (1577–1638), который в отличие от Ришелье, носившего красную кардинальскую мантию, носил сутану серого цвета).

(обратно)

140

Евангелист — проповедник, часто бродячий пропагандирующий протестантское вероучение и Евангелия.

(обратно)

141

Мэдисон-сквер Гарден — огромный павильон в центре Нью-Йорка, в котором проводятся массовые мероприятия — концерты, спортивные состязания и т. п.

(обратно)

142

Уэльс — составная часть Великобритании, занимающая одноименный полуостровов на западе Великобритании и прилегающий к нему остров Англии Основное население — валлийцы (народ кельтской группы).

(обратно)

143

Фрейд Зигмунд (1856–1839) — австрийский врач-психиатр и психолог, основатель психоанализа, с 1938 года живший в Великобритании.

(обратно)

144

Сакс Ганс (1494–1576) — немецкий поэт и драматург, выведенный в качестве персонажа в опере Вагнера «Нюрнбергские мейстерзингеры» (1868).

(обратно)

145

Молодых (фр.).

(обратно)

146

Имеется в виду, в 1952–1962 годах шла ожесточенная национально-освободительная война, завершившаяся провозглашением независим мости Алжира.

(обратно)

147

Бубонная чума — одна из форм чумы, опасного инфекционного заболевания, людей и животных, вызываемого чумной бактерией (бубоны — воспаленные и уплотненные лимфатические Узлы). В прошлом эпидемии чумы опустошали целые страны.

(обратно)

148

Черт возьми! (фр.).

(обратно)

149

Какая чепуха! (фр.).

(обратно)

150

Боже мой (фр.).

(обратно)

151

Фраза, произнесенная в 1170 году английским королем Генрихом Вторым (1133—189) имел в виду Томаса Бекета (1118–1170), английского церковного и государственного деятеля, выступавшего против попыток короля подчинить церковь светской власти и убитого по его указанию. Данные события получили отражение в драме «Бекет» английского поэта Алфреда Теннисона (1809–1892).

(обратно)

152

В английском языке слово «blunt» имеет значение «прямой, резкий».

(обратно)

153

ООН (Организация Объединенных Наций) — международная организация, созданная в 1944–1945 годах для поддержания и укрепления мира и безопасности и развития сотрудничества между народами. Объединяет 185 стран. Штаб-квартира в Нью-Йорке.

(обратно)

154

Вотан — у древних германцев Верховный бог, бог войны.

(обратно)

155

Гербицид — химический препарат для уничтожения нежелательной, обычно сорной растительности.

(обратно)

156

Французская революция — буржуазная революция во Франции 1789–1799 годов, в ходе которой была свергнута монархия Людовика XVI и установлена республиканская форма правления. Прошла разные стадии, в том числе и якобинский террор и режим Директории, и завершилась переворотом Наполеона Бонапарта, ставшего в 1799 году первым консулом и сосредоточившего в своих руках всю власть.

(обратно)

157

Мариенбад (чешское название Марианское Лазне, — курортный город с минеральными источниками на западе Чехии.

(обратно)

158

Карлсбад (немецкое название чешского города Карловы-Вары) — крупный бальнеологический курорт в Чехии с термальными минеральными источниками.

(обратно)

159

Баден-Баден — город на юго-западе Германии в земле Баден-Вюртемберг, бальнеологический курорт в горах Шварцвальда и центр туризма.

(обратно)

160

Готический шрифт — особый способ написания латинского шрифта с угловатой и удлиненной формой букв, наибольшее распространение получивший в Германии и просуществовавший до XX века.

(обратно)

161

Имеется в виду акция межконфессионального Гидеоновского общества, созданного в 1899 году, благодаря которой номера европейских гостиниц были снабжены экземплярами Библии.

(обратно)

162

Библейская цитата: Псалтырь, 37 25.

(обратно)

163

Готский Альманах — ежегодный генеалогический справочник, выходивший с 1763 года на немецком и французском языках в немецком городе Гота, главном городе графства Сакс-Кобург-Гота.

(обратно)

164

Библейская цитата: Евангелие от Матфея, 111:3; Евангелие от Марка, 1:3.

(обратно)

165

Маркузе Герберт (1898–1979) — немецко-американский философ и социолог, с 1934 года живший в США и в 1960 году выдвинувший идею о революционной роли «аутсайдеров» — люмпенов, преследуемых национальных меньшинств и т. п., а также студенчества и интеллигенции.

(обратно)

166

Гевара де ла Серна Эрнесто (Че) (1928–1967) латиноамериканский революционер, руководивший партизанским движением в Боливии и других странах. Был захвачен в плен и убит.

(обратно)

167

Леви-Стросс Клод (род. 1908) — французский этнограф и социолог, один из главных представителей структурализма, создавший теорию первобытного мышления.

(обратно)

168

Фанон Франц (Омар) (1925–1961) — философ, политик, психиатр, родившийся на острове Мартиника в Вест-Индии и с 1953 года живший в Алжире.

(обратно)

169

Лозанна — город в Швейцарии на Женевском озере, промышленный и культурный центр.

(обратно)

170

Пату — модный и популярный в 20—30-е годы французский модельер.

(обратно)

171

Боа — длинный женский шарф из меха или перьев, который носят вокруг шеи.

(обратно)

172

Парма — город на севере Италии в провинции Парма, в 1545–1860 годах являвшейся герцогством.

(обратно)

173

Бурбоны — королевская династия, правившая с перерывами во Франции с 1589 по 1830 год, а также в Испании и др странах.

(обратно)

174

Сброд! (фр.).

(обратно)

175

Истеблишмент (англ.) — существующий общественно-политический строй, правящий режим.

(обратно)

176

Гиммлер Генрих (1900–1945) — один из главных нацистских военных преступников, руководитель СС, шеф гестапо, гитлеровский министр внутренних дел. Покончил жизнь самоубийством в 1945 году.

(обратно)

177

Нюрнбергский процесс — судебный процесс в международном военном трибунале в 1945–1948 годах в городе Нюрнберге над главными нацистскими военными преступниками, в ходе которого преступники понесли суровое наказание и был признан преступлением перед человечеством сам фашизм и его организации.

(обратно)

178

Викинги — древнескандинавские морские разбойники, опустошавшие в VIII–XI веках северное побережье Европы.

(обратно)

179

Фраза, принадлежащая древнегреческому ученому Архимеду (ок. 287–212 до н. э.).

(обратно)

180

Слова Уинстона Черчилля — премьер-министра Великобритании в радиообрашении к президенту США Франклину Делано Рузвельту, зимой 1941 года.

(обратно)

181

Армия Спасения — протестантская религиозно-благотворительная организация, основанная в 1865 году в Лондоне и имеющая филиалы во многих странах.

(обратно)

182

Фольксваген — марка популярного в Германии автомобиля, производимого одноименным концерном.

(обратно)

183

Карлсруэ — город в Германии на реке Рейн в земле Баден-Вюртемберг.

(обратно)

184

Наполеон Бонапарт (1769–1821) — французский полководец, консул и император (1804–1814).

(обратно)

185

Муссолини Бенито (1883–1945) — фашистский диктатор, правивший в Италии в 1922–1943 годах. Был захвачен итальянскими партизанами и расстрелян.

(обратно)

186

Цезарь Гай Юлий (102—44 до н. э.) — римский диктатор, полководец, писатель. Был убит в результате заговора республиканцев.

(обратно)

187

Мой фюрер (нем.).

(обратно)

188

Свастика (санскр.) — в древних культурах символ солнца, плодородия и т. п., в фашистской Германии служила государственной эмблемой, знаком фашистской партии.

(обратно)

189

Далай-лама — титул первосвященника буддийской церкви в Тибете.

(обратно)

190

Нордический — северный, скандинавский.

(обратно)

191

Моисей — согласно Библии вождь еврейских племен, выведший их из Египта в Палестину и получивший от Бога 10 заповедей, регулирующих поведение человека перед Богом.

(обратно)

192

Зомби — покорное безвольное существо В мифологии Вест-Индии зомби — мертвец, которому злые духи придали видимость живого человека.

(обратно)

193

Идефикс (фр.) — навязчивая, маниакальная идея.

(обратно)

194

Интеллидженс сервис — общее название служб разведки и контрразведки Великобритании.

(обратно)

195

«Интернационал» — гимн российской социал-демократической и коммунистической партии и коммунистических и рабочих партий других стран. Текст принадлежит французскому рабочему, поэту Эжену Потье, музыка французского композитора Пьера Дегейтера.

(обратно)

196

«Боже, храни короля (королеву)» — английский государственный гимн (назван по концовке первой стропы гимна).

(обратно)

197

«Янки дудл» — старинная американская песня, популярная во времена борьбы американских колоний за независимость от Англии в 1775–1783 годах.

(обратно)

198

«Звездно-полосатое знамя» — национальный гимн Соединенных Штатов Америки, текст которого был написан Фрэнсисом Скоттом Кейем во время войны 1812 года и который был официально принят Конгрессом США в 1931 году.

(обратно)

199

Аэропорт Кеннеди — международный аэропорт имени Джона Кеннеди в городе Нью-Йорке на северо-востоке США.

(обратно)

200

До свидания (нем.).

(обратно)

201

Приведенные строки — начало известного детского десятистишия с измененной четвертой строкой: в действительности она звучит так: «И на улице с друзьями в игры разные играй».

(обратно)

202

Ричард Львиное Сердце (1157–1199) — английский король Ричард Первый (с 1189 года) из династии Плантагенетов, один из вождей, рыцарства во время Третьего Крестового похода, известный своей храбростью и мужеством. Убит во время войны с Францией.

(обратно)

203

(обратно)

204

Бенджерз Фуд — фирменное название порошка, который растворяют в теплом молоке и принимают на ночь как успокоительное средство.

(обратно)

205

Библейская цитата Евангелие от Луки, II 14.

(обратно)

206

Эйнштейн Альберт (1879–1955) — немецкий физик-теоретик, в 1933 году эмигрировавший в США, создатель частной и общей теории относительности, Нобелевский лауреат (1921).

(обратно)

207

Бор Нильс (1885–1962) — датский физик, один из создателей современной физики, теории атомного ядра и атомных реакций Нобелевский лауреат (1922).

(обратно)

208

Цитата из трагедии Шекспира «Макбет» (акт V, сцена 5).

(обратно)

209

Библейская аллюзия о том, как Иаиль убила военачальника Сисеру, посланного ханаанейским царем против израильтян, изложена в Книге Судей Израилевых, IV: 18–22.

(обратно)

210

Имеется в виду библейский рассказ о прекрасной израильтянке Юдифи, убившей предводителя ассирийцев Олоферна, пришедшего с войсками в Иудею (Книга Юдифи — апокрифическая неканоническая книга Священного Писания).

(обратно)

211

Остин — город на юге США, административный центр штата, Техас.

(обратно)

212

Беверидж Уильям (1879–1963) — британский государственный деятель, по докладу которого правительством был принят ряд законов, и в частности по государственной системе медицинского обслуживания и социального обеспечения.

(обратно)

213

Балтимор — город и порт на востоке США.

(обратно)

214

И ты, Брут? (лат.) Эта фраза, выражающая укор за неожиданный коварный поступок, восходит к реплике Юлия Цезаря в трагедии Шекспира «Юлий Цезарь» и обращена к родственнику и любимцу Цезаря республиканцу Марку Бруту, которого он увидел среди своих убийц (акт III, сцена I).

(обратно)

215

«Дейли Ньюсгивер» — ежедневная газета рекламноразвлекательного характера, издаваемая в Лондоне с 1952 года.

(обратно)

216

«Таймс» — ежедневная газета консервативного направления, издаваемая в Лондоне с 1785 года.

(обратно)

217

Капри — остров в Тирренском море, входящий в состав Италии; климатический курорт и центр туризма.

(обратно)

218

Придворный циркуляр — ежедневный бюллетень об участии членов королевской семьи в официальных мероприятиях, рассылаемый редакциям газет и журналов Был введен в 1803 году.

(обратно)

219

Лидс — город в Англии в графстве Уэст-Йоркшир.

(обратно)

220

Йоркшир — одно из самых крупных по территории графств Великобритании на северо-востоке страны.

(обратно)

221

Карибское море — полузамкнутое море Атлантического океана между Центральной и Южной Америками и Большими и Малыми Антильскими островами.

(обратно)

222

Имеются в виду события, описанные в романе Кристи «Карибская тайна» (см. т. 17 наст. собр. соч.).

(обратно)

223

Львиный зев (антирринум) — растение семейства норичниковых, цветки которых, с двумя губами, приложенными одна к другой, раскрываются при сдавливании венчика сбоку.

(обратно)

224

Фрегат — парусный трехмачтовый корабль.

(обратно)

225

Строки из стихотворения американского поэта-романтика, публициста, филолога Генри Уодсуорта Лонгфелло (1807–1882).

(обратно)

226

Немезида — в греческой мифологии богиня возмездия, неотвратимой кары за нарушение общественных и моральных норм.

(обратно)

227

Женский Институт — организация, объединяющая женщин, живущих в сельской местности, в рамках которой действуют различные кружки и прочее.

(обратно)

228

Камея — драгоценный или полудрагоценный камень с выпуклым изображением.

(обратно)

229

Слово Бродрибб в английском языке означает «широкоребрый».

(обратно)

230

Вест-Индия — общее название островов Атлантического океана между Северной и Южной Америкой, включая Багамские острова, Большие и Малые Антильские и т. д.

(обратно)

231

Ковент-Гарден — Королевский оперный театр в Лондоне, основанный в 1732 году и в 1949 году ставший государственным.

(обратно)

232

Библейская цитата, Ветхий Завет, Книга пророка Амоса, V: 24.

(обратно)

233

Гемпшир — графство на юге Англии у пролива Ла-Манш.

(обратно)

234

Джерси и Гернси — острова в проливе Ла-Манш в составе принадлежащих Великобритании Нормандских островов.

(обратно)

235

Роскошный отель «Бертрам» является местом действия романа Кристи «Отель Бертрам» (т. 17 наст издания).

(обратно)

236

Кавалерственная дама (дейм-дама) — титулование женщины, награжденной орденом Британской империи — за выдающиеся заслуги перед Британской империей Учрежден в 1917 году.

(обратно)

237

В состав Оксфордского университета входит 29 мужских, 5 женских и 5 смешанных самоуправляющихся колледжей, подчиняющихся конгрегации — руководящему органу университета.

(обратно)

238

Бленхеймский дворец — большой дворец близ города Оксфорда, построенный для герцога Мальборо в память его победы над франко-баварскими войсками в войне за Испанское наследство в 1704 году около баварского селения Бленхейм.

(обратно)

239

Фуксия — род кустарников семейства кипрейных с розовыми, красными или фиолетовыми цветами, выращиваемый как декоративное растение.

(обратно)

240

Сомерсет — графство на юге Англии.

(обратно)

241

Имеется в виду потайная комната в церкви или замке, где укрывались католические священники во времена преследования католиков.

(обратно)

242

Для архитектурного стиля эпохи правления английской королевы Анны (1665–1714) характерны здания из красного кирпича с простыми линиями в классической манере.

(обратно)

243

Луизиана — штат на юге США.

(обратно)

244

Имеются в виду события, описанные в романе Кристи «Труп в библиотеке» (см. том 10 наст. собр. соч.).

(обратно)

245

Эпилепсия — хроническое заболевание головного мозга, протекающее в виде судорожных припадков с потерей сознания и часто с изменением личности.

(обратно)

246

Контакт (фр.).

(обратно)

247

Холман (1774–1806) — известный и очень модный архитектор, один из создателей английского классического паркового ансамбля.

(обратно)

248

Строка из стихотворения «Литл Гиддинг» англо-американского поэта и критика, нобелевского лауреата Томаса Стернза Элиота (1888–1965).

(обратно)

249

Бордюр — узкая клумба, обычно вдоль ограды или вдоль дорожек.

(обратно)

250

Гастингс — популярный приморский курорт в графстве Сассекс.

(обратно)

251

Истборн — курортный город в восточной части Сассекса к юго-востоку от Лондона.

(обратно)

252

Имеется в виду пьеса «Три сестры» А. П. Чехова (1860–1904).

(обратно)

253

Лимерик — город на юго-западе Ирландии.

(обратно)

254

Обюссон — город в центральной части Франции, где с давних времен существовало производство ковров, в том числе гобеленового типа.

(обратно)

255

Офелия — персонаж трагедии Шекспира «Гамлет».

(обратно)

256

Клитемнестра — в греческой мифологии жена царя Микен Агамемнона. Вступила в связь с двоюродным братом мужа, а когда Агамемнон вернулся с войны, заколола его кинжалом.

(обратно)

257

Белгрейв Сквер — одна из наиболее фешенебельных площадей в Лондоне, окруженная зданиями в стиле английского классицизма.

(обратно)

258

Кент — графство в бассейне реки Темзы на юго-востоке Англии.

(обратно)

259

Бонавентура (Джованни Фиданца, 1221–1274) — философ-мистик, глава францисканского ордена, кардинал. Был причислен к лику святых и к числу 10 величавших учителей Католической Церкви.

(обратно)

260

Имеются в виду персонажи трагедии Шекспира «Макбет».

(обратно)

261

Гротескный — причудливый, фантастический.

(обратно)

262

Пантомима — вид сценического искусства, в котором основными средствами создания образов являются мимика, жесты, пластика.

(обратно)

263

Акр — мера площади, равная 4046,86 м2.

(обратно)

264

Гелиотроп — род кустарников и трав семейства бурачниковых. Содержит гелиотропин, применяемый в парфюмерии.

(обратно)

265

Имеются в виду бомбежки Англии фашистской авиацией во время Второй мировой войны.

(обратно)

266

Нектарин — искусственно выведенный вид, полученный от скрещивания персика и сливы.

(обратно)

267

Мария Антуанетта (1755–1793) — французская королева, жена короля Людовика XVI, казненная во время Французской революции на гильотине по приказу Конвента.

(обратно)

268

Имеется в виду Бродмур — психиатрическая лечебница тюремного типа в графстве Беркшир на юге Англии.

(обратно)

269

Эпсом Даунз (Эпсомские холмы) — ипподром, где проводятся популярные ежегодные скачки, расположенный близ города Эпсом в графстве Суррей на юго-востоке Англии.

(обратно)

270

Эпитафия — надгробная надпись, главным образом стихотворная и афористическая.

(обратно)

271

Виктория (1819–1901) — королева Великобритании с 1837 года, последняя представительница Ганноверской династии.

(обратно)

272

Патология — область теоретической и клинической медицины, изучающая болезненные процессы, отклонения от нормы в организме.

(обратно)

273

Имеется в виду суровый, высоконравственный, нетерпимый.

(обратно)

274

Королевский адвокат — высшее адвокатское звание, которое присваивается королевской грамотой по рекомендации лорд-канцлера и дает право выступать на процессе раньше других адвокатов.

(обратно)

275

Англия и Уэльс являются отдельными административными частями Великобритании.

(обратно)

276

«Дейли Телеграф» — ежедневная газета правоконсервативного направления, основанная в 1855 году и слившаяся в 1937 году с газетой «Морнинг Пост» в издание «Дейли телеграф энд Морнинг Пост».

(обратно)

277

Коронерское дознание — следствие, производимое коронером в случае насильственной или внезапной смерти при невыясненных обстоятельствах и проводимое как судебное разбирательство, обычно с участием присяжных.

(обратно)

278

Имеется в виду Георг IV (1762–1830), английский король с 1820 года, регент с 1811 года в связи с психическим заболеванием своего отца Георга III.

(обратно)

279

Искаженное от тюрьмы Бродмур.

(обратно)

280

Латен Лу — имеется в виду археологическая находка, случайно обнаруженная возле селения Лу на востоке Англии с латинскими (по названию скопления предметов железного века в Швейцарии) мотивами в золотых изделиях.

(обратно)

281

Рейгейт — небольшой город к юго-западу от Лондона.

(обратно)

282

Ауди — марка автомобиля, выпускаемая концерном Ауди.

(обратно)

283

Шейх — титул правителей княжеств и вождей кочевых племен в Аравии.

(обратно)

284

Конфирмация — протестантский обряд подтверждения крещения, совершаемый над подростками перед первым причастием.

(обратно)

285

Имеется в виду роман «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» английского писателя Роберта Стивенсона (1850–1894).

(обратно)

286

Магнолия высокогорная и магнолия японская (лат.).

(обратно)

287

Скотленд-Ярд — традиционное название лондонской полиции.

(обратно)

288

Таормина — город на восточном побережье острова Сицилия, откуда открываются виды на вулкан Этну и на горы Калабрии на побережье Италии через пролив.

(обратно)

289

Парки — в римской мифологии три богини судьбы.

(обратно)

290

Цикута (вех.) — род многолетних водных и болотных трав семейства зонтичных, некоторые виды которых являются ядовитыми.

(обратно)

291

«Помпадур» — женская прическа, введенная в моду фавориткой французского короля Людовика XV маркизой де Помпадур — Жанной Антуанеттой Пуассон (1721–1764).

(обратно)

292

Твид — грубошерстная ткань с особым диагональным, плетением нитей двух или более разных цветов.

(обратно)

293

Устрашающая женщина (фр.).

(обратно)

294

Имеется в виду день совершеннолетия: до 1970 года совершеннолетними в Англии считались лица, достигшие 21 года, после 1970 года — достигшие 18 лет.

(обратно)

295

Проба «Британия» — знак в виде женской фигуры, олицетворяющей Великобританию, который ставится на монетах, изделиях из драгоценных металлов и т. п.

(обратно)

296

Корнуолл — историческая область и графство на юго-западе Великобритании, центр туризма.

(обратно)

297

Вердикт — решение присяжных (принимаемое единогласно).

(обратно)

298

Дорогая мадам (фр.).

(обратно)

299

Гренадин — сироп из гранатового сока.

(обратно)

300

Черносмородиновый сироп (фр.).

(обратно)

301

Речь идет о Второй мировой войне 1939–1945 годов.

(обратно)

302

Кембридж — один из старейших и крупнейших университетов Великобритании, основанный в начале ХШ века в городе Кембридж (графство Кембриджшир).

(обратно)

303

Оксфорд — один из старейших и крупнейших университетов Великобритании, основанный в XII веке в городе Оксфорд (графство Оксфордшир).

(обратно)

304

Имеется в виду легенда из жизни Джорджа Стефенсона (1781–1848), изобретателя первого парового двигателя.

(обратно)

305

Нью-Форест — живописный лесистый район на юге Англии.

(обратно)

306

На поиски слонов (фр.).

(обратно)

307

Доброго пути (фр.).

(обратно)

308

Ретривер — охотничья собака, обученная находить и приносить охотнику убитую или раненую дичь.

(обратно)

309

Челси — фешенебельный район в западной части Лондона, известный как излюбленное место поседения художников, писателей и т. п.

(обратно)

310

Фулхем — исторический район Лондона на южном берегу реки Темзы.

(обратно)

311

Ньюкасл — город и порт на востоке Англии на побережье Северного моря.

(обратно)

312

Харли-стрит — улица в Лондоне, где находятся приемные ведущих частных врачей-консультантов.

(обратно)

313

Айлингтон — северный пригород Лондона.

(обратно)

314

Херес — крепкое виноградное вино (по названию города на юге Испании, где оно было впервые произведено).

(обратно)

315

Констебль — низший полицейский чин.

(обратно)

316

Имеется в виду судебный процесс по обвинению Лиззи Борден в убийстве отца и мачехи в 1892 году в Америке, в ходе которого Лиззи Борден была за недоказанностью улик оправдана, а преступление так и осталось не раскрытым.

(обратно)

317

Имеется в виду дело об отравлении Чарлза Брейво — преступлении, которое могла совершить как жена Брейво, так и его доктор и прислуга. Кроме того, это могло быть и самоубийство. Истинный виновник и истинные мотивы отравления Брейво так и не были выяснены.

(обратно)

318

Имеется в виду роман А Кристи «Пять поросят» (т 10 наст. изд.).

(обратно)

319

Имеется в виду роман А Кристи «Вечеринка на Хэллоуин» (т 18 наст. изд.).

(обратно)

320

Имеется в виду роман А Кристи «Миссис Макгинти с жизнью рассталась» (т 13 наст. изд.).

(обратно)

321

Мизансцена (фр) — расположение актеров на сцене в тот или иной момент спектакля.

(обратно)

322

Пикет — старинная карточная игра, в которой участвуют два партнера, разыгрывающих тридцать две карты.

(обратно)

323

Борнмут — крупный курорт на южном побережье Великобритании.

(обратно)

324

Хэмптон-Корт — парковый район на берегу Темзы близ Лондона.

(обратно)

325

Почтенный — титулование детей английских наследственных аристократов, которое ставится перед именем.

(обратно)

326

Валансьенские кружева — старинные кружева, произведенные в городе Валансьен на севере Франции.

(обратно)

327

Трилистник — народное название нескольких видов растений с тройчатыми листьями, в том числе клевера.

(обратно)

328

Имеется в виду судорожное сокращение мышечного слоя главных артерий, снабжающих сердце кровью.

(обратно)

329

Святая Тереза (1515–1582) — испанская монахиня из монастыря в Авиле, которую религиозные видения и откровения подвигли на реформирование монастырской жизни и устрожение монастырского устава.

(обратно)

330

Сингапур — государство в Юго-Восточной Азии на одноименном острове и прилегающих мелких островах, бывшая английская колония, с 1965 года суверенное государство.

(обратно)

331

Бенарес — город на севере Индии на реке Ганг, старейшин центр брахманской религии и учености.

(обратно)

332

Скарабей — род жуков-навозников, почитаемых в Древнем Египте как одно из воплощений бога солнца Изображения скарабея служили амулетами и украшениями.

(обратно)

333

Искаженное название жука скарабея созвучно в английском языке глаголам со значением «царапать, скрести, чесаться».

(обратно)

334

Бирюза — драгоценный камень небесно-голубого или голубовато-зеленого цвета.

(обратно)

335

Гонконг (англ, название территории Сянган) — территория в Восточной Азии на юго-востоке Китая, крупный торгово-промышленный, финансовый и транспортный центр региона. До 1997 года владение Великобритании, сейчас перешел под юрисдикцию Китая.

(обратно)

336

Харроу — одна из старейших престижных мужских привилегированных средних школ в пригороде Лондона, основана в 1571 году.

(обратно)

337

Роудин — одна из ведущих привилегированных женских частных средних школ в городе Брайтон (графство Саccекс) основана в 1885 году.

(обратно)

338

Знаменитые французские парфюмеры.

(обратно)

339

Птифур (фр.) — мелкое бисквитное печенье, покрытое глазурью или посыпанное сахарной пудрой.

(обратно)

340

«Фортнум энд Мейсон» — дорогой универсальный магазин в центральной части Лондона на улице Пикадилли, известный экзотическими продовольственными товарами.

(обратно)

341

Кто идет на охоту (фр.).

(обратно)

342

Имеется в виду роман А Кристи «Пять поросят».

(обратно)

343

Бог мой (фр.).

(обратно)

344

Сафари — охотничья экспедиция в Восточной Африке.

(обратно)

345

Черт возьми! (фр.).

(обратно)

346

Мэмсаиб (англо-инд) — госпожа, именование знатной женщины, преимущественно европейки, в Индии.

(обратно)

347

Имеется в виду любопытный слоненок из сказки английского писателя Редьярда Киплинга, который всем задавал массу вопросов и бывал за это бит, а однажды, вырываясь от крокодила, схватившего его за нос, вытянул свой нос в хобот.

(обратно)

348

Бонд-стрит — одна из главных торговых улиц Лондона.

(обратно)

349

Челтенхэм — курортный город в графстве Глостершир на западе центральной части Англии.

(обратно)

350

Визажист (от франц. «Лицо, внешность») — специалист, который с помощью макияжа, косметики, прически и т. п. придает клиенту наиболее благоприятный для него внешний облик.

(обратно)

351

В действительности это библейская цитата — Вторая книга Самуила, I: 23.

(обратно)

352

Это не принято (фр.).

(обратно)

353

Кемберли — город в графстве Суррей.

(обратно)

354

Ла-Манш — пролив между островом Великобритания и побережьем Франции.

(обратно)

355

Строка из иронического стихотворения «Элегия на смерть бешеной собаки» английского поэта, романиста и драматурга Оливера Голдсмита (1728–1774).

(обратно)

356

ЮНЕСКО — межправительственная организация, специализированное учреждение ООН по вопросам образования, науки и культуры, существующая с 1946 года и объединяющая 186 стран.

(обратно)

357

Интермедия — небольшая пьеса, часто комедийного характера, исполняемая между действиями драматического спектакля или оперы.

(обратно)

358

Цитата из «Молитвенника» (1662), 64 24.

(обратно)

359

Розалинда и Селия — персонажи пьесы Шекспира «Как вам это понравится» (1599–1600).

(обратно)

360

Я люблю детей (фр.).

(обратно)

Оглавление

ПАССАЖИРКА ИЗ ФРАНКФУРТА Passenger to Frankfurt, 1970 © Перевод под редакцией А. Титова

  Вступление

  Книга первая ПРЕРВАННОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

    Глава 1 Пассажир из Франкфурта[9]

    Глава 2 Лондон

    Глава 3 Посыльный из химчистки

    Глава 4 Обед с Эриком

    Глава 5 Вагнеровская мелодия

    Глава 6 Портрет дамы

    Глава 7 Совет тетушки Матильды

    Глава 8 Обед в посольстве

    Глава 9 Дом под Годалмингом

  Книга вторая ПУТЕШЕСТВИЕ К ЗИГФРИДУ

    Глава 1 Женщина в замке

    Глава 2 Юность и красота

    Глава 3 Придворный шут

  Книга третья ДОМА И ЗА ГРАНИЦЕЙ

    Глава 1 Совещание в Париже

    Глава 2 Совещание в Лондоне

    Глава 3 Тетя Матильда едет на воды

    Глава 4 Говорит Пайкэвэй

    Глава 5 Герр Генрих Шписс

    Глава 6 Комментарий Пайкэвэя

    Глава 7 У сэра Стаффорда Ная гости

    Глава 8 Адмирал навещает старого друга

    Глава 9 Проект Бенво

    Глава 10 Жуанита

    Глава 11 Путешествие в Шотландию

  Эпилог

НЕМЕЗИДА Nemesis 1971 © Перевод под редакцией А. Титова

  Глава 1

  Глава 2 Кодовое слово — Немезида[226]

  Глава 3 Мисс Марпл действует

  Глава 4 Эстер Уолтерс

  Глава 5 Инструкции с того света

  Глава 6 Любовь

  Глава 7 Приглашение

  Глава 8 Три сестры

  Глава 9 Polygonum baldschuanicum

  Глава 10 «Былой любви златые дни»

  Глава 11 Несчастный случай

  Глава 12 Разговор начистоту

  Глава 13 Пуловер в черно-красную клетку

  Глава 14 Мистер Бродрибб размышляет

  Глава 15 Верити

  Глава 16 Дознание

  Глава 17 Мисс Марпл заходит в гости

  Глава 18 Архидьякон Брабазон

  Глава 19 Пора прощаться

  Глава 20 Мисс Марпл размышляет

  Глава 21 Часы бьют три

  Глава 22 Мисс Марпл рассказывает

  Глава 23 Финал

СЛОНЫ ПОМНЯТ ВСЕ Elephants can remember 1972 © Перевод под редакцией А. Титова

  Глава 1 Литературный ленч

  Глава 2 Первое упоминание о слонах

  Книга первая СЛОНЫ

    Глава 1 Полезные советы бабушки Алисы

    Глава 2 Селия

    Глава 3 У старых грехов длинные тени

    Глава 4 Старый друг вспоминает

    Глава 5 Путешествие в детство

    Глава 6 Миссис Оливер берется за дело

    Глава 7 Результаты охоты на слонов

    Глава 8 Десмонд

  Книга вторая ДЛИННЫЕ ТЕНИ

    Глава 1 Главный инспектор Гарроуэй и Пуаро совещаются

    Глава 2 Селия знакомится с Эркюлем Пуаро

    Глава 3 Миссис Бартон-Кокс

    Глава 4 Доктор Уиллоуби

    Глава 5 Эжен и Розантелль, стилисты и визажисты

    Глава 6 Мистер Гоби докладывает

    Глава 7 Пуаро объявляет о своем отъезде

    Глава 8 Интермедия[357]

    Глава 9 Мадци и Зели

    Глава 10 Расследование

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg