«Тайна лорда Листердейла. Подвиги Геракла. Сборник рассказов»

Тайна лорда Листердейла. Подвиги Геракла. Сборник рассказов (fb2) - Тайна лорда Листердейла. Подвиги Геракла. Сборник рассказов (пер. И. Борисов,Мария Макарова,З. П. Старостина,Сергей Всеволодович Кулланда,Татьяна Николаевна Шинкарь, ...) (Кристи, Агата. Сборники) 2928K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Агата Кристи

Кристи Агата СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ ТОМ ДВАДЦАТЫЙ, книга 4

ТАЙНА ЛОРДА ЛИСТЕРДЕЙЛА The Listerdale Mystery 1934 © Перевод Борисов И., Макарова М., Старостина 3

Тайна лорда Листердейла

Миссис Сен-Винсент складывала числа. Раз или два она вздохнула, потирая лоб: у нее все сильнее болела голова. Она всегда недолюбливала заниматься арифметикой. Но теперь ее доходы были ограничены, и приходилось заниматься этими нудными подсчетами.

Конечно же, сумма явно не та! И она снова стала все пересчитывать. Она нашла одну пустяковую ошибку — всего на один пенс, но все остальные цифры были правильными.

В последние дни ее совсем измучили головные боли. Миссис Сен-Винсент опять вздохнула, подняла голову и увидела, как открылась дверь и в комнату вошла ее дочь Барбара. Барбара Сен-Винсент была очень хорошенькой: у нее были тонкие, как у матери, черты лица, такой же горделивый поворот головы, но глаза не голубые, а темно-карие, а рот, пухлый и яркий, и очень привлекательный.

— О Мама! — воскликнула она. — Опять воюешь со счетами? Брось ты их в огонь.

— Мы должны знать, в каком положении находимся, — неуверенно сказала миссис Сен-Винсент.

Девушка пожала плечами.

— Мы всегда в одном и том же положении, — сухо сказала она. — Проклятье. Как обычно, истрачено все до последнего пенни.

Миссис Сен-Винсент в который уже раз, вздохнула.

— Ах, если бы… — начала она и остановилась.

— Я должна найти какую-нибудь работу, — мрачно сказала Барбара. — И срочно. В конце концов, я же окончила курсы стенографии и машинописи. Но ведь таких как я, — миллион! «Где работали?» «Нигде, но…» — «О, спасибо. Мы вам позвоним». Но они никогда не звонят! Я должна найти какую-нибудь работу — какую угодно…

— Пока не надо, дорогая, — попросила ее мать. — Пор дожди еще немного.

Барбара подошла к окну и встала, смотря невидящим взглядом на ряд грязных домов напротив.

— Иногда, — произнесла она медленно, — я жалею о том, что прошлой зимой кузина Эми взяла меня с собой в Египет. Да-да, там конечно было замечательно, — возможно в моей жизни ничего подобного никогда уже не будет. Мне было там очень хорошо. Но только уж очень большой контраст… Ведь после — снова все это… — Она обвела рукой комнату.

Миссис Сен-Винсент проследила взглядом за ее ладонью и снова вздохнула. Их жилище представляло собой весьма убогое зрелище. Засохшие бессмертники, листья которых утопали в пыли, крикливая дешевая мебель, безвкусные, местами выцветшие обои. Несколько ценных вещиц китайского фарфора, но сильно потрескавшихся и склеенных во многих местах, — их уже нельзя было продать даже за бесценок; вышитое покрывало, накинутое на спинку дивана, акварельный набросок молодой девушки, одетой по моде двадцатилетней давности, похожей на миссис Сен-Винсент.

— Я, собственно, не о нас, — продолжала Барбара, — мы с тобой уже привыкли к такой жизни, как-нибудь выживем. Но только не думай об «Анстейсе»…

Она оборвала себя, не решаясь продолжить о доме, который принадлежал роду Сен-Винсентов на протяжении столетий, а теперь оказался в чужих руках.

— Если бы только отец… не занимался спекуляцией… и не увяз в долгах…

— Дорогая, — сказала миссис Сен-Винсент, — всем известно, что твой отец не был создан для бизнеса.

Она произнесла это как приговор, и Барбара подошла, поцеловала ее и прошептала:

— Бедная моя мамочка, я больше ничего не скажу.

Миссис Сен-Винсент снова взяла карандаш и склонилась над столом. Барбара подошла к окну:

— Мама, сегодня утром Джим Мастертон сказал, что хочет зайти к нам в гости.

Миссис Сен-Винсент положила карандаш и резко подняла голову.

— Сюда?! — воскликнула она.

— Ну конечно! Мы же не можем пригласить его пообедать с нами в «Ритце»[1],— усмехнулась Барбара.

Мать с несчастным видом окинула взглядом комнату — в глазах ее отразилось отвращение.

— Ты права, — сказала Барбара. — Это ужасное место. Элегантная бедность! Лучше некуда — до блеска отмытый деревенский домик, поношенный ситец хорошей расцветки, вазы с розами, чайный сервиз Дерби[2], который сама же и моешь. Это то, что так любят описывать в книжках. А в реальной жизни, когда ваш сын начинает свою карьеру с самой низшей ступеньки, — это означает Лондон, чопорную домохозяйку, на лестнице — грязь, соседей, которые, относятся к тебе с явным недоверием, треску на завтрак — и все в таком духе.

— Если бы только это.. — начала миссис Сен-Винсент. — Видишь ли, я не уверена, что в дальнейшем мы сможем позволить себе даже такую квартиру.

— А это означает — о ужас! — что нам с тобой придется довольствоваться одной комнатой, которая будет и спальней и гостиной одновременно. А Руперту придется жить в самой настоящей каморке прямо под крышей. И когда Джим Придет нас навестить, я встречу его внизу в кошмарном холле, где торчат кумушки с вязаньем. Они будут сплетничать и перешептываться, глядя на нас, обязательно будут кашлять таким дребезжащим кашлем!

Наступила мучительная тишина.

— Барбара, — наконец заговорила миссис Сен-Винсент. — Ты… Я, собственно, вот о чем, ты собиралась… — Она замолчала, слегка покраснев.

— Не надо деликатничать, мама, — сказала Барбара. — Сейчас это не принято. Ты ведь хотела спросить… выйду ли я замуж за Джима? Я была бы рада, если бы он попросил моей руки. Но боюсь, он не попросит.

— О Барбара, дорогая…

— Это одна из возможностей, указанных кузиной Эми, чтобы попасть (как пишут в дешевых романах) в высшее общество. Я очень нравлюсь Джиму. Но теперь он придет и увидит меня здесь! А он странный человек — привередливый и старомодный. А мне… мне он даже нравится за это… Это напоминает мне наш «Анстейс» и деревню — словно сто лет прошло, но это так… так, ох! Я не знаю… так ароматно. Как заросли лаванды!

Она рассмеялась, почти устыдившись своего сентиментального пыла. Миссис Сен-Винсент искренне воскликнула:

— Мне бы хотелось, чтобы ты вышла замуж за Джима Мастертона. Он — из нашего круга. К тому же он очень богат, но это, конечно, не самое главное.

— И все-таки это очень даже неплохо, — сказала Барбара. — Я так же, как и ты, устала от нашей бедности.

— Но, Барбара, ты же не только…

— Не только из-за денег? Нет. Но и из-за денег тоже. Я… О, мама, разве ты не видишь, что я права?

Миссис Сен-Винсент выглядела очень несчастной.

— Как бы мне хотелось, чтобы он увидел тебя в подобающей обстановке, моя девочка, — произнесла она с тоской.

— Будь что будет! — воскликнула Барбара. — Зачем расстраиваться раньше времени? Надо всегда надеяться на лучшее. Извини, я, кажется, стала ужасной занудой. Не переживай, дорогая.

Она обняла мать, поцеловала ее в лоб и вышла. Миссис Сен-Винсент, забросив свои счета, присела на диван. Мысли в ее голове крутились словно белка в колесе:

«Ты можешь говорить что угодно, но обстановка для мужчин очень важна. По крайней мере, до помолвки. Потом-то он узнает, какая ты милая, добрая девочка. Молодые люди так легко перенимают привычки и тон тех, с кем общаются. Руперт, например, теперь просто неузнаваем. Нет, я совсем не хочу, чтобы мои дети были заносчивыми буками. Ни в коем случае… Но я не перенесу, если Руперт решится на помолвку с той ужасной девицей из табачной фирмы. Может быть, она даже окажется вполне приличным человеком. Но она не нашего круга. Ах, как все это тяжело! Бедные мои крошки. Если бы я могла хоть что-нибудь сделать для вас… хоть что-нибудь.

Но где взять деньги? Мы продали все, чтобы помочь Руперту встать на ноги. Если честно, даже это было нам не по средствам».

Чтобы отвлечься, миссис Сен-Винсент взяла «Морнинг пост»[3] и пробежала глазами объявления на первой странице, хотя она уже их помнила почти наизусть. Одни хотят заработать; другие хотят выгодно разместить свои средства; кто-то хочет купить зубы (она всегда удивлялась — зачем?); кто-то продает меха и платья и надеется на хорошую цену.

Внезапно ее взгляд задержался, она снова принялась их перечитывать: «Только для леди и джентльменов. Маленький дом в Вестминстере[4], изысканно обставленный, сдается тому, кто действительно будет заботиться о нем. Арендная плата чисто номинальная. В посредниках не нуждаемся».

Обычное объявление. Она читала много таких, вернее, почти таких. Но никто и никогда не предлагал в них номинальную плату.

Так как она была очень взбудоражена и ей хотелось избавиться от печальных мыслей, она надела шляпку и поспешила по адресу, указанному в объявлении.

Оказалось, что это была посредническая контора по сдаче домов. Не из новых фирм с суетливыми, бойкими юношами, а порядком одряхлевшая, старомодная контора. Миссис Сен-Винсент робко извлекла из сумочки газетную вырезку и попросила пояснить ей детали. Седой господин, к которому она обратилась, задумчиво погладил себя по подбородку.

— Отлично. Да, отлично, мадам. Дом в объявлении, — это номер семь по Чевиот-Плейс. Вам нужен ключ?

— Я бы хотела сначала узнать об оплате, — сказала миссис Сен-Винсент.

— А! Арендная плата. Точной суммы я сейчас вам не назову, но могу вас уверить, что она чисто номинальная.

— У каждого свои представления о том, что можно считать «чисто номинальным», — заметила миссис Сен-Винсент.

Почтенный джентльмен позволил себе усмехнуться:

— Да, это старый трюк, многие пользуются им, чтобы заманить клиента. Но можете мне поверить — это не тот случай. Две-три гинеи[5] в неделю, не больше.

Миссис Сен-Винсент решилась взять ключ. У нее, конечно, не было возможности снять этот дом. Но ей хотелось хотя бы взглянуть на него. Должно быть, в нем имелся какой-то изъян, раз предлагают такую цену.

Но сердце ее дрогнуло, когда она увидела его во всей красе. Не дом, а мечта. Времен королевы Анны[6] — и при этом в отличном состоянии! Дворецкий, открывший дверь, был сед, носил небольшие бакенбарды, у него было величаво-спокойное лицо и повадки — как у архиепископа. «У доброго архиепископа», — мысленно добавила миссис Сен-Винсент. Он взглянул на записку агента с благосклонностью.

— Да-да, мадам. Я сейчас вам все покажу. Можно хоть сейчас въезжать.

Он прошел вперед, открывая двери и называя комнаты:

— Гостиная, белый кабинет, туалетная комната, мадам.

Да, все это походило на мечту. Вся мебель — соответствующего времени, каждая вещь отполирована, а еле заметные царапинки придавали им еще большее очарование — что называется мету прошлого. Большие прекрасные ковры изысканно-неярких расцветок. В каждой комнате стояли вазы со свежими цветами. Сразу за домом начинался Грин-парк[7]. Весь этот уголок был напоен шармом старого мира.

На глаза миссис Сен-Винсент навернулись слезы, она с трудом сдерживала рыдания. Именно так выглядел и их «Анстейс». «Анстейс»…

Интересно, заметил ли ее переживания дворецкий? Если да, то у него хватило такта ничем этого не выдать — вот что значит выучка. Она любила таких вот вышколенных старых слуг. Ей было с ними спокойно и непринужденно. Они были для нее как друзья.

— Дом прекрасный, — сказала она мягко, — просто восхитительный. Я рада, что увидела его.

— Вы ищете жилье только для себя, мадам?

— Нет, со мной еще сын и дочь. Но я боюсь… — Она замолчала, не осмеливаясь продолжать, но инстинктивно почувствовала, что дворецкий понял ее. Не глядя ей в лицо, он произнес вежливо-безразличным тоном:

— Случайно я узнал, мадам, что владелец очень хотел бы найти хороших жильцов. Арендная плата для него не важна. Для него главное, чтобы дом попал в руки тому, кто будет бережно со всем обращаться, заботиться.

— Я бы так о нем заботилась, — тихо сказала миссис Сен-Винсент. — Спасибо вам за то, что все показали мне. — И повернулась, чтобы уйти.

— Не за что, мадам.

Он почтительно проводил ее и долго стоял на пороге, глядя ей вслед.

Она подумала: «Он все понял. Ему жаль меня. Он тоже старой закваски. Он хотел бы, чтобы именно я жила в этом доме, а не какой-нибудь лейборист[8] или пуговичный фабрикант! Да, мы — обломки старого — вымираем, но мы связаны друг с другом какими-то невидимыми нитями».

В конце концов она решила не ходить больше в посредническую контору. Зачем? Такую плату может позволить себе даже она. Но как быть со слугами? В подобном доме без слуг не обойтись.

На следующее утро на ее столе лежало письмо — из той самой конторы. Ей предлагали взять в аренду дом № 7 по Чевиот-Плейс. Две гинеи в неделю — сроком на шесть месяцев, а в конце приписка: «Хочу напомнить Вам, что слуги содержатся полностью за счет владельца дома. Надеюсь условия вам подойдут».

Условия конечно же были прекрасные. Она была так поражена всем этим, что даже прочитала письмо вслух. Последовал град вопросов, и ей пришлось рассказать детям о вчерашней поездке.

— До чего скрытная у нас мамулечка! — вскричала Барбара. — Там действительно так чудесно?

Руперт, солидно откашлявшись, приступил к подробному допросу.

— Что-то тут не то. На мой взгляд, все это подозрительно. Очень подозрительно.

— Ну-ну, мой непутевый братец, — сказала Барбара, сморщив носик. — Что же тебя не устраивает? Ты в своем репертуаре, Руперт, вечно тебе мерещатся всякие тайны. Ты просто начитался своих любимых детективов.

Чтобы в самом центре Лондона, и такая арендная плата — это же смешно, — сказал Руперт и добавил многозначительно: — К таким вещам надо относиться осмотрительнее. Нет, в этом предложении определенно есть что-то подозрительное.

— Чепуха, — сказала Барбара. — Дом принадлежит очень богатому человеку с уймой денег, он дорожит им, гордится и хочет, чтобы, пока он отсутствует, в нем жили приличные люди. Его можно понять. Деньги, возможно, не играют для него большой роли.

— И какой, ты говоришь, адрес? — переспросил Руперт у матери.

— Семь, Чевиот-Плейс.

— Ого! — Он вскочил со стула. — Так слушайте, что я вам скажу. Это тот самый дом, из которого исчез лорд Листердейл!

— Ты уверен? — спросила миссис Сен-Винсент.

— Абсолютно. У него есть еще несколько домов в Лондоне, но жил он именно в этом. Однажды вечером он вышел из него, сказав дворецкому, что отправляется в клуб, и больше его никто не видел. Ходили слухи, что он собирался бежать в Восточную Африку или куда-то еще дальше. Наверное, не успел бежать и его убили — в собственном доме. Ты сказала, что там все стены обшиты панелями?

— Да, — тихо сказала миссис Сен-Винсент, — но…

Руперт не дал ей договорить. Им овладело невероятное воодушевление:

— Панели! Значит, точно! Там наверняка есть хорошо замаскированный тайник. Труп запихнули туда, там он и находится. Возможно, тело сначала забальзамировали.

— Руперт, дорогой, не городи чепухи, — строго сказала миссис Сен-Винсент.

— Не будь идиотом, — посоветовала ему Барбара. — Твоя крашеная блондинка слишком часто водит тебя в кино.

Руперт поднялся и с достоинством, которое он мог почерпнуть в своем несолидном возрасте, сказал:

— Ты снимешь этот дом, мамочка. А я разгадаю его тайну. Вот увидишь. — И он выбежал из дома, боясь опоздать на работу.

Мать и дочь переглянулись.

— Сможем ли мы, мама? — робко прошептала Барбара. — О! Если бы нам удалось!

— Слуг, — сказала миссис Сен-Винсент патетически, — надо кормить, ты же знаешь. Конечно, это необязательно, но тем не менее это серьезное «но». Когда в доме нет прислуги, можно обойтись скромной пищей, а то и чаем…

Она жалобно посмотрела на Барбару, и та ей кивнула.

— Тут есть над чем подумать, — сказала мать.

Но на самом деле она уже приняла решение. Она видела, какой надеждой лучатся глаза дочери. И подумала: «Джим Мастертон должен видеть ее в подобающей обстановке. Это шанс — другого такого не будет. Я должна им воспользоваться».

Она села и написала посредникам, что согласна принять их предложение.

— Квентин, откуда эти лилии? Право же, я не могу покупать такие дорогие цветы.

— Их прислали из Кингс Чевиот, мадам. Это давняя традиция.

Дворецкий удалился. Миссис Сен-Винсент вздохнула с облегчением. Что бы она делала без Квентина? Он избавил ее решительно от всех хлопот. «Нет, так долго продолжаться не может. Я должна скоро проснуться открою глаза и пойму, что все это было только сном. Два месяца счастья и покоя промчались, как одно мгновение».

Жизнь здесь и в самом деле была удивительно приятной. Квентин вел себя как рачительный хозяин, будто дом принадлежал ему. «Поручите все мне, мадам, — почтительно сказал он, — смею надеяться, что вы не пожалеете».

Каждую неделю он приносил ей расходные книги; траты были на удивление небольшими. В доме было еще только двое слуг: повар и горничная. Оба очень дружелюбные и трудолюбивые, но именно благодаря Квентину в доме был тщательный учет и идеальный порядок. Иногда на столе появлялись дичь и домашняя птица, вызывая озабоченность миссис Сен-Винсент. Квентин успокаивал ее:

— Прислали из деревенского поместья лорда Листердейла, из Кингс Чевиот. Это давняя традиция, мадам.

В глубине души миссис Сен-Винсент очень сомневалась в том, что отсутствовавший лорд Листердейл следовал бы подобным традициям. Она подозревала, что Квентин злоупотребляет доверием хозяина. Просто она и ее дети очень ему понравились, вот он и старается их всячески порадовать.

Что же касается заявления Руперта о таинственном исчезновении хозяина дома, то при второй своей встрече с посредниками миссис Сен-Винсент расспросила о лорде Листердейле. Почтенный седой джентльмен немедленно удовлетворил ее любопытство.

Да, лорд Листердейл последние восемнадцать месяцев находится в Восточной Африке.

— Наш клиент большой оригинал, — сказал он, широко улыбнувшись. — Если помните, он уехал из Лондона, не сказав никому ни слова. Газеты об этом писали. Да, действительно было проведено расследование. Скотленд-Ярд[9] всполошился. Но, слава Богу, лорд Листердейл прислал весточку. И, между прочим, всеми полномочиями облек своего кузена полковника Карфакса. Этот джентльмен ведет все дела лорда. Да, конечно же лорд Листердейл оригинал. Он всегда был скитальцем и предпочитал путешествовать по самым диким местам. Он может годами не возвращаться в Англию, хотя уже и не так молод.

— Но и не так уж стар, — сказала миссис Сен-Винсент, внезапно вспомнив грубоватое бородатое лицо, которое привлекло ее внимание в каком-то иллюстрированном журнале. Ну просто вылитый морской волк времен королевы Елизаветы[10].

— Пожалуй. Как говорится, мужчина средних лет. По данным Дебретта[11] ему пятьдесят три года.

Этот разговор миссис Сен-Винсент пересказала Руперту, чтобы сбить спесь с молодого джентльмена.

Руперт, однако, не смутился.

— Ну вот, час от часу не легче, — выпалил он. — Кто такой этот полковник Карфакс? Возможно, он унаследует титул — если с Листердейлом что-то случится. Письмо из Восточной Африки, между прочим, могли подделать. Годика через три этот Карфакс заявит, что лорд Листердейл умер, присвоит себе его титул и наложит лапу на все его поместья. М-да, странно, странно все это.

Дом он удостоил снисходительным одобрением. Когда у него выдавался свободный часок, он старательно простукивал панели, пытаясь обнаружить роковой тайник, но мало-помалу его интерес к тайне лорда Листердейла ослабел. Равно как и интерес к дочери табачного фабриканта. Видимо, сказывалась благотворительная атмосфера дома.

Барбаре дом принес удачу. Джим Мастертон нанес им визит и вскоре стал частым гостем. Он и миссис Сен-Винсент были в восторге друг от друга; и однажды он сказал Барбаре нечто, сильно ее поразившее.

— Ты знаешь, этот дом — прекрасное жилище для твоей матери.

— Для матери?

— Да. Он словно был построен специально для нее! Она каким-то непостижимым образом стала здесь, ну… в общем, хозяйкой. Ты знаешь, в этом доме есть что-то подозрительное, что-то непостижимое, словно тут поселился кто-то невидимый, какой-то призрак….

— Не уподобляйся Руперту, — запротестовала Барбара. — Он просто убежден, что злой полковник Карфакс убил лорда Листердейла и спрятал его тело под панелями.

Мастертон рассмеялся:

— В отличии от Руперта я не имел в виду ничего зловещего. Что-то такое чувствуется в атмосфере этого дома, но что? Не могу понять.

Через три месяца Барбара пришла к своей матери с сияющим лицом.

— Джим и я — мы помолвлены. Да — прошлым вечером. О мама, это похоже на то, что сказка становится былью.

— Моя дорогая! Я так за тебя рада, так рада!

И мать с дочерью крепко обняли друг друга.

— Ты знаешь, Джим буквально влюблен в тебя, почти так же, как в меня, — наконец сказала Барбара с озорным смехом.

Миссис Сен-Винсент очень мило покраснела.

— Правда, правда, — продолжала настаивать девушка. — Ты считала, что этот дом больше всех необходим мне, — но в действительности он прежде всего хорош — для тебя. Руперт и я чувствуем себя здесь все-таки только жильцами. А ты… ты словно всегда тут и жила.

— Не говори чепухи, дорогая.

— Это не чепуха. Этот дом похож на зачарованный замок, а ты зачарованная принцесса, ну а Квентин — о! — добрый волшебник.

Миссис Сен-Винсент засмеялась и согласилась с последним ее утверждением.

Руперт воспринял известие о помолвке сестры очень спокойно.

— Я чувствовал, что все к этому и идет, — заметил он тоном умудренного старца.

Однажды они с матерью обедали вдвоем, Барбара и Джим ушли куда-то развлекаться.

Квентин поставил перед Рупертом бутылку портвейна и молча удалился.

— Этот старый сыч какой-то странный, — сказал Руперт, кивая в сторону закрытой двери. — В нем есть что-то загадочное, что-то…

— Подозрительное, не так ли? — продолжила за него миссис Сен-Винсент со слабой улыбкой.

— Мама, как ты догадалась, что я собирался сказать? — строго спросил Руперт.

— Это же твое любимое словечко, дорогой. Тебе все вокруг кажется подозрительным. Я даже думаю, ты не исключаешь, что именно Квентин убил лорда Листердейла и засунул его тело под паркет.

— Не под паркет, а в тайник за панелями, — поправил ее Руперт. — Ты всегда выражаешься не совсем точно, мама. Нет, это я выяснил. В момент исчезновения хозяина Квентин был в Кингсл Чевиот.

Миссис Сен-Винсент еще раз нежно улыбнулась сыну и, встав из-за стола, ушла в гостиную. Какой он еще, в сущности, ребенок…

Внезапно ей вспомнились слова седого конторщика о том, что отъезд лорда Листердейла из Англии был очень поспешным. Наверное, это было неспроста. Она все еще обдумывала это, когда вошел Квентин с кофейным подносом.

— Вы ведь очень давно служите у лорда Листердейла, не так ли? — спросила она.

— Да, мадам, я поступил к нему совсем еще юнцом — мне был двадцать один год. Это было еще при старом лорде. Я начинал третьим ливрейным лакеем[12].

— Вы, наверное, знаете лорда Листердейла очень хорошо. Что он за человек?

Дворецкий немного пододвинул поднос, чтобы ей было удобнее класть в кофе сахар, и отвечал с обычной своей невозмутимостью:

— Лорд Листердейл был очень эгоистичным джентльменом, мадам, он никогда не считался с другими людьми.

Он взял поднос и унес. Миссис Сен-Винсент осталась сидеть с чашкой кофе в руках, она явно была озадачена. Ее поразил тон Квентина, и еще это слово… Ну да, Квентин употребил слово «был». Значит, он думает или даже уверен… Она заставила себя встать. Не многим же она отличается от Руперта! Но сколько леди Сен-Винсент ни подтрунивала над собой, охватившая ее тревога не исчезала… Позднее она говорила, что первые подозрения она почувствовала именно в тот момент.

Теперь, после того как будущее Барбары определилось, она чаше могла думать о чем-то другом. Но, как правило, все ее мысли так или иначе касались тайны лорда Листердейла. Что бы там ни было на самом деле, Квентину наверняка что-то известно… Какими странными были эти его слова: «…очень эгоистичный джентльмен, не считался с другими людьми». Что он имел в виду? А тон совсем как у судьи — невозмутимый и беспристрастный. Не исключено, что Квентин причастен к исчезновению лорда Листердейла? И даже к возможной трагедии? Единственное письмо полковнику Карфаксу из Восточной Африки, несмотря на всю нелепость опасений Руперта, было действительно каким-то подозрительным.

Однако, сколько миссис Сен-Винсент ни пыталась, она решительно не могла себе представить Квентина в роли злодея или мошенника. Квентин, говорила она себе снова и снова, — очень хороший человек.

Она повторяла это с чисто детской убежденностью и простодушием. Квентин хороший человек. Но он конечно же что-то знал!

Она никогда больше не заговаривала с ним о хозяине. Словно эта тема вообще никогда ее не интересовала. Руперт и Барбара были заняты своими проблемами, и никаких попыток обсуждения мистера Листердейла больше не возникало.

В конце августа ее смутные догадки относительно того, что Квентин что-то скрывает, получили подтверждение.

Руперт уехал в отпуск с другом, у которого был мотоцикл с прицепом. Уехал на две недели. Но уже через десять дней он, не на шутку испугав миссис Сен-Винсент, вдруг ворвался в гостиную, где она писала письма.

— Руперт! — воскликнула она.

— Я знаю, мама. Ты не ожидала увидеть меня — я должен был приехать через три дня. Но кое-что заставило меня поторопиться… Андерсону — ты знаешь, это мой приятель, — было безразлично, куда ехать, поэтому я предложил взглянуть на Кингс Чевиот…

— На Кингс Чевиот? Но зачем?

— Ты прекрасно знаешь, мама, что я всегда чувствовал, что тут творится нечто подозрительное. Я все время приглядывался к этому дому. Не то чтобы я действительно думал что-нибудь обнаружить — просто на всякий случай.

В этот момент Руперт очень напоминал собаку, выслеживающую невидимую дичь, — вся во власти охотничьего азарта, ничто не может ей помешать, и у нее ужасно торжественный и счастливый вид.

— Когда мы ехали по деревне — от имения до нее миль[13]восемь, девять, — это и произошло — в том смысле, я его увидел.

— Увидел кого?

— Квентина — он как раз входил в небольшой домик. «Очень уж подозрительно», — сказал я себе, когда мы уже порядком отъехали… Короче, я попросил остановить автобус, и вернулся к этому домику. Постучал в дверь, и он сам мне ее открыл.

— Но я не понимаю, Квентин же никуда не уезжал…

— Это мы еще обсудим, мама. Но сначала выслушай меня и постарайся не перебивать… Это был Квентин, и в то же время не Квентин, понимаешь?

Миссис Сен-Винсент совершенно ничего не понимала, и он пустился в объяснения:

— Вне всякого сомнения, это был Квентин, но это был не наш Квентин. Это был настоящий Квентин.

— Руперт!

— Погоди, я еще не все рассказал. «Вы Квентин, не так ли?» И старик ответил: «Совершенно верно, сэр, он самый. Чем могу быть полезен?» И тут я понял, что это не наш слуга. Я задал несколько вопросов и окончательно в этом убедился. Старикан, конечно, даже не сообразил, что я его прощупываю. Сказал, что действительно был у лорда Листердейла, ушел на пенсию и получил этот домик как раз в то время, когда лорд Листердейл уехал в Африку. А значит, что получается? Получается, что наш молчун — самозванец, и Квентина он изображает неспроста. Моя версия такова: он приехал в Лондон как раз в тот вечер, когда пропал Листердейл. Стал набиваться к лорду Листердейлу в дворецкие, а затем убил его и спрятал тело за панелями. Дом-то старый, и — будь уверена — тут обязательно должен быть тайник…

— Опять ты за свое, — резко оборвала его миссис Сен-Винсент. — Я просто не могу этого больше слышать. Ради чего он стал бы убивать мистера Листердейла — вот что я хочу от тебя услышать. Если же он действительно это сделал — во что я категорически отказываюсь верить, — то какие причины толкнули его на такой шаг?

— Ты права, — признал Руперт, — мотив — очень важная штука. Но я уже произвел расследование. У лорда Листердейла было много домов. За эти два дня мне удалось выяснить, что практически все эти дома в последние полтора года были сданы людям, находящимся примерно в том же финансовом положении, что и мы. Сдавались практически за номинальную плату — и с условием, что слуги должны оставаться в доме. Что давало возможность Квентину — то есть этому самозванцу — служить в этих домах некоторое время в качестве дворецкого. Все это наводит на мысль, что в одном из домов есть тайник, в котором находятся драгоценности или ценные бумаги, припрятанные лордом Листердейлом. Но вся эта шайка не знала, в каком именно. Впрочем, возможно, этот лже-Квентин действует в одиночку. Это…

Миссис Сен-Винсент оборвала его:

— Руперт! Помолчи хоть минутку. У меня от тебя голова идет кругом. Ну что за чушь ты несешь: шайка, бумаги, драгоценности…

— Есть и другая версия, — бодро продолжил Руперт. — Этот Квентин мог затаить злобу на лорда Листердейла, который чем-то ему насолил. Настоящий дворецкий поведал мне историю о некоем Самуэле Лоу, он был садовником, примерно такого же роста и сложения, как и сам Квентин. Так вот у него был зуб на Листердейла.

Миссис Сен-Винсент вздрогнула.

«Не считался с другими людьми». Эти слова вдруг всплыли в ее памяти, во всей их нелицеприятности. Слова, не означающие ничего конкретного, но что может за ними скрываться?

Погрузившись в тяжкие мысли, она почти не слушала Руперта. А тот ей что-то сказал и вышел из комнаты.

И тут она словно очнулась. Куда он пошел? Что собирается делать? Она не уловила смысл его последних слов. А что, если он пошел за полицией? В таком случае…

Она порывисто поднялась и позвонила. Как обычно, Квентин тут же явился.

— Вы звонили, мадам?

— Да. Входите, пожалуйста, и закройте дверь.

Дворецкий повиновался. Миссис Сен-Винсент некоторое время молчала и пытливо на него смотрела.

Она думала: «Он был добр ко мне — никто не знает, насколько добр. Дети никогда этого не поймут. Конечно же, то что говорил Руперт абсолютно нелепо, но вдруг… вдруг в этом что-то есть? Кто знает, где тут правда, а где вымысел. И все же я должна ему сказать! — в благодарность за его доброту!»

Покраснев от волнения, миссис Сен-Винсент заговорила срывающимся голосом:

— Квентин, мистер Руперт только что вернулся. Он был в Кингс Чевиот — или, вернее, в деревне, которая там неподалеку…

Она замолчала, отметив, как он вдруг вздрогнул, — она застала его врасплох.

— Он видел там кое-кого, — продолжала она, выделив последние слова, и в голове ее мелькнуло:

«Теперь он будет начеку. Я предупредила его».

После мгновенного замешательства Квентин снова принял свой обычный невозмутимый вид, но его глаза остро и внимательно смотрели ей прямо в лицо, в них было что-то такое, чего она до сих пор не замечала. Это были глаза мужчины, а не слуги.

Некоторое время помолчав, он произнес:

— Зачем вы рассказываете мне это, миссис Сен-Винсент? — Голос его тоже как-то неуловимо изменился.

Она не успела ответить, так как в это время дверь распахнулась и в комнату ворвался Руперт. Следом за ним вошел средних лет человек с небольшими бакенбардами, своей степенностью напоминавший архиепископа. Квентин!

— Вот он, — доложил Руперт. — Настоящий Квентин. Я оставил его в такси. А теперь, Квентин, посмотрите на этого человека и скажите: это Самюэль Лоу?

Для Руперта это был момент триумфа. Но торжество его было недолгим, почти сразу же он почувствовал, что что-то не так. Настоящий Квентин выглядел каким-то смущенным и, похоже, чувствовал себя в высшей степени неуютно, между тем как другой улыбался широкой довольной улыбкой.

Он хлопнул своего смущенного двойника по спине:

— Все в порядке, Квентин. Я полагаю, этого кота когда-то все-таки пришлось бы вытащить из мешка. Можешь рассказать им, кто я такой.

Незнакомец важно расправил плечи.

— Это, — провозгласил он тоном, полным упрека, — это мой хозяин, лорд Листердейл, сэр.

В следующий момент события приняли другой оборот: от петушиной самоуверенности Руперта не осталось и следа. Он еще не осознал, что же случилось на самом деле: так и стоял с раскрытым ртом, когда почувствовал, как его мягко выпроваживают из комнаты, и дружелюбный, но довольно-таки фамильярный голос говорит:

— Все в порядке, мой мальчик. Все живы и невредимы. Но я хочу поговорить с твоей матерью. Ты молодец — вывел-таки меня на чистую воду.

Руперт тупо уставился на захлопнувшуюся за его спиной дверь. Настоящий Квентин стоял рядом с ним и вполголоса объяснял, почему все так получилось — речь его лилась плавно и чинно. А в комнате лорд Листердейл вплотную приблизился к миссис Сен-Винсент:

— Позвольте мне попытаться все вам объяснить! Всю свою жизнь я был невероятным эгоистом — и однажды я понял это. Понял, что должен попробовать хоть немного исправиться. Свое превращение в альтруиста[14] я начал с того, что принялся посылать деньги во всякие сомнительные благотворительные комитеты. Но потом почувствовал, что надо что-то предпринять самому… Я всегда сочувствовал тем, кто разорился в результате каких-то неурядиц, — для этих людей что-то просить как нож острый. У меня в Лондоне несколько домов. И однажды мне пришла в голову идея — сдать свои особняки людям, которые в них нуждаются и сумеют по достоинству их оценить. Молодые пары, только начинающие свой жизненный путь, вдовы с детьми, которые в результате финансовых проблем потеряли место под солнцем… Квентин был для меня не просто дворецким — он был моим другом. Однажды у меня появилась идея о перевоплощении в дворецкого: я тут же обсудил это с Квентином и постарался придать себе максимальное с ним сходство. Я всегда любил розыгрыши, и это мне неплохо удавалось.

Когда после моего исчезновения поднялась суета, я организовал письмо из Восточной Африки — в нем я давал подробные инструкции своему кузену Морису Карфаксу. Вот и все, пожалуй, — неуверенным тоном закончил он.

Во взгляде, устремленном на миссис Сен-Винсент, была мольба. Леди Сен-Винсент встретила его взгляд спокойно.

— Это была добрая затея, — сказала она. — Очень необычная. Но она делает вам честь. Я бесконечно вам благодарна. Но вы же понимаете, что мы не сможем больше здесь оставаться?

— Я так и знал, — сказал он. — Гордость не позволит вам принять то, что вы, возможно, называете про себя «благотворительностью».

— А разве это не благотворительность? — спросила она.

— Нет, — ответил он. — Потому что я прошу кое-что взамен.

— Что именно?

— Если быть точным, то все. — В его голосе зазвенел металл, это был голос человека, привыкшего повелевать. — Когда мне было двадцать три года, — продолжал он, — я очень любил одну девушку. Мы поженились. Через год она умерла. С тех пор я очень одинок. Все это время я мечтал встретить женщину своей мечты.

— Разве я похожа на нее? — тихо спросила она. — Я уже стара, и эти морщины…

Он рассмеялся.

— Стара? Да вы гораздо моложе своих детей. Кто действительно стар, так это я.

Теперь рассмеялась она, и в этом смехе звучал нежный протест.

— Вы? Да вы до сих пор настоящий мальчишка. Мальчишка, у которого в крови страсть к лицедейству…

Она протянула ему обе руки, и он осторожно сжал их в своих ладонях.

Коттедж «Соловей»

— До свидания, дорогая.

— До свидания, любимый.

Алике Мартин стояла, прислонясь к маленькой, грубо сколоченной калитке, и смотрела вслед мужу, который отправился в деревню.

Вот он дошел до поворота дороги и исчез из виду, а Алике все оставалась в той же позе, рассеянно поправляя прядь роскошных каштановых волос, то и дело падавшую ей на лицо.

Глаза ее были задумчивыми и мечтательными.

Алике Мартин не блистала красотой, да и хорошенькой, строго говоря, ее вряд ли бы кто назвал. Но ее лицо, лицо женщины уже не первой молодости, светилось таким счастьем и нежностью, что ее бывшие сослуживцы едва ли узнали бы в ней прежнюю Алике Кинг, всегда безупречно аккуратную, деловитую, порой чуть резкую и начисто лишенную воображения.

Она закончила престижную школу. Пятнадцать лет, с восемнадцати до тридцати трех, она зарабатывала себе на жизнь стенографией и машинописью, а в течение семи лет из этих пятнадцати содержала еще и больную мать. Эта борьба за существование придала ее нежному девичьему лицу некоторую сухость и жесткость.

Правда, в ее жизни было и что-то вроде романа — с Диком Виндифордом, с которым они вместе работали. Несмотря на всю свою рассудительность, она была настоящей женщиной и сразу почувствовала, что нравится ему, хотя внешне их отношения были чисто дружескими. Из своего скудного жалованья Дик еще каким-то образом умудрялся оплачивать учебу младшего брата. В то время он не мог и думать о женитьбе.

Совершенно неожиданно пришло избавление от нудной, выматывающей работы. Умерла дальняя родственница Алике, завещав ей все свои деньги — несколько тысяч фунтов, приносивших двести фунтов ежегодно. Для Алике это означало полную свободу и независимость. Теперь им с Диком можно было пожениться.

Но Дик повел себя как-то странно. Он и раньше никогда прямо не говорил ей о своей любви; теперь же он, казалось, еще больше страшился как-то себя выдать, избегал ее, стал замкнутым и угрюмым. Алике сразу поняла причину: гордость и щепетильность не позволяли ему просить ее стать его женой. Она ведь стала богатой невестой… Несмотря на эти чудачества, он нравился ей ничуть не меньше, и она уже готова была сама решиться на первый шаг, но тут грянула вторая в ее жизни неожиданность.

В гостях у подруги она познакомилась с Джеральдом Мартином. И он сразу же влюбился в нее, и уже через неделю состоялась их помолвка. Алике, которая считала себя «неспособной на всякие безумства», буквально потеряла голову.

Сама уже того не желая, она разбудила ревность в сердце Дика Виндифорда. Он пришел к ней и, задыхаясь от гнева, выкрикнул:

— Он… он совершенно чужой тебе человек! Ты о нем ничего не знаешь!

— Я знаю, что люблю его.

— Как ты можешь знать, — ведь ты знакома с ним всего неделю!

— Не каждому нужно одиннадцать лет, чтобы убедиться, что он влюблен в девушку! — рассердилась Алике.

Он побледнел.

— Я полюбил тебя с первой же нашей встречи. Я думал, что и ты любишь меня.

— Я тоже так думала, — призналась Алике. — Но я думала так потому, что не знала, что такое любовь.

Дик просил, умолял, даже угрожал — угрожал сопернику, занявшему его место. Алике была поражена — за внешней сдержанностью таилась такая страстная натура… А она-то воображала, что прекрасно знает беднягу Дика.

И в это солнечное утро, прислонясь к калитке, она вспомнила тот их разговор. Она уже месяц как была замужем и чувствовала себя совершенно счастливой. Однако, когда муж, которого она просто обожала, уходил из дому, ее охватывало какое-то неясное беспокойство. И причиной этому был Дик Виндифорд.

В течение этого месяца ей трижды снился один и тот же сон: ее муж лежит мертвый, а рядом с ним стоит Дик Виндифорд, и она точно знает, что это он нанес роковой удар. Но самое ужасное было в том, что она радовалась смерти мужа. В порыве благодарности она протягивала руки убийце, благодарила его. Сон всегда кончался одинаково: Дик заключает ее в объятия.

Мужу она не рассказывала об этом нелепом сне, но он тревожил ее — хотя ей не хотелось себе в этом признаваться. Что он означал — предостережение? Предостережение против Дика Виндифорда?

Резкий звонок телефона, донесшийся из дому, отвлек ее от раздумий. Она вошла и сняла трубку. Сердце ее вдруг сжалось от тревоги — ей пришлось даже опереться левой рукой о стену.

— Как вы сказали? Кто говорит?

— Алике, что у тебя с голосом? Я тебя не узнал. Это я, Дик.

— О… Откуда ты звонишь?

— Из бара гостиницы. «Герб путешественника» — так она, кажется, называется? Ты наверное даже не знаешь о существовании этого бара? Я приехал только на выходные — немного порыбачить. Ты не против, если вечерком я навещу ваше счастливое семейство?

— Нет, — чуть ли не закричала Алике. — Ты не должен приходить.

Последовало молчание. Потом Дик заговорил снова, но тон его был теперь совсем другим.

— Прошу извинить меня, — холодно сказал он. — Не смею вас больше беспокоить…

Алике торопливо его перебила. Должно быть, ее слова показались ему слишком резкими. Она и сама чувствовала, что погорячилась… это все нервы.

— Я только хотела сказать, что мы на сегодня… что мы сегодня вечером заняты. — Она старалась, чтобы ее голос звучал как можно естественней. — Приходи к нам завтра вечером.

Но Дик явно уловил неискренность в ее голосе.

— Благодарю вас, — все так же холодно ответил он, — но я, возможно, сегодня уеду. Если мой приятель не сможет сюда вырваться. До свидания, Алике. — И торопливо, с вдруг прорвавшейся нежностью, добавил: — Будь счастлива, дорогая.

Алике повесила трубку и облегченно вздохнула. «Он не должен сюда приходить, он не должен сюда приходить, — твердила она себе. — Какая же я идиотка! Надо же так забить себе голову из-за этого сна! Но, все равно, хорошо, что он не придет!»

Она взяла со стола свою простенькую соломенную шляпку и снова вышла в сад, затем обернулась и прочла слова, вырезанные над парадной дверью: «Коттедж „Соловей“».

«Какое странное название, правда?» — сказала она как-то Джеральду накануне их свадьбы.

«Ах ты моя горожаночка, — с любовью сказал он. — Ты наверняка никогда не слышала соловья, и я этому даже рад. Соловьи должны петь только для влюбленных. По вечерам мы будем слушать их вместе, в нашем саду».

Стоя в дверях своего дома, она вспомнила, как они слушали соловья, и зарделась от счастья.

Это Джеральд нашел их чудесный коттедж. И сразу примчался доложить: он нашел как раз то, что им нужно. Не дом, а настоящее сокровище — им фантастически повезло! Увидев дом, Алике тоже была очарована. Правда, местность была довольно пустынной, до ближайшей деревни две мили, но сам дом — старинной постройки, с очень удобными ванными комнатами, горячей водой, электричеством, телефоном был прелестен, ей так все в нем нравилось, что она уже не могла думать ни о каком другом жилище. Но тут возникло препятствие: владелец не соглашался сдавать его внаем, речь могла идти лишь о продаже дома.

Джеральд Мартин, хотя и имел хороший доход, не мог трогать основной капитал. Самая большая сумма, которую он мог получить наличными, составляла тысячу фунтов. Владелец же просил три. Но Алике, которой дом очень понравился, решила рискнуть. Ее капитал легко можно было получить, поскольку он был в виде облигаций на предъявителя. Она могла выложить половину своих денег на покупку дома.

Так коттедж «Соловей» стал их собственностью, и Алике ни разу не пришлось пожалеть об этом. Правда, слугам не нравилась его уединенность, и пока им с Джеральдом не удалось никого нанять. Но Алике, изголодавшись по чисто домашнему образу жизни, с удовольствием колдовала у плиты и наводила уют. За садом, в котором было множество великолепных цветов, ухаживал старик садовник. Он жил в деревне и приходил два раза в неделю.

Завернув за угол дома, Алике увидела садовника, склонившегося над цветами. Она удивилась — он бывал у них до понедельникам и пятницам, а сегодня была среда.

— Джордж, что вы здесь делаете? — спросила она, подходя поближе.

Старик выпрямился и смущенно усмехнулся, в знак почтения коснувшись козырька старенького кепи.

— Я так и думал, что вы удивитесь, мэм. Тут вот какое дело: в пятницу наш сквайр[15] устраивает праздник, вот я и сказал себе: мистер Мартин и его добрая жена не будут в обиде, если я разок приду в среду, а не в пятницу.

— Конечно, конечно, — сказала Алике. — Надеюсь, вы Славно повеселитесь.

— Это уж обязательно, — улыбнулся Джордж. — Плохо ли попить и поесть досыта, зная, что не тебе платить. Наш сквайр никогда не скупится на угощение для своих арендаторов. А еще, мэм, я решил, что надо бы до вашего отъезда успеть спросить у вас насчет бордюра[16]. Что прикажете там посадить? Вы ведь еще не решили, когда вернетесь, мэм?

— Но я никуда не собираюсь.

— Как? Разве вы не едете завтра в Лондон? — удивился Джордж.

— Нет. С чего это вы взяли?

Джордж пожал плечами:

— Вчера я встретил в деревне хозяина. Он сказал, что вы вместе с ним едете завтра в Лондон и неизвестно, когда вернетесь.

— Чепуха! — рассмеялась Алике. — Должно быть, вы что-нибудь не так поняли.

Интересно, что же Джеральд сказал ему в действительности? Почему старик вообразил, что они уезжают? В Лондон? Ей совершенно не хотелось возвращаться в Лондон.

— Ненавижу Лондон, — вдруг вырвалось у нее.

— A-а, — спокойно протянул Джордж. — Стало быть, я и вправду что-нибудь перепутал, а все же… Он ведь так и сказал. Ну, я рад, что вы остаетесь. По мне, так нечего без толку разъезжать, подумаешь, Лондон. Меня туда никогда не тянуло. Слишком много нынче развелось машин — из-за них вся эта суета. Как только человек покупает машину, он уже не может оставаться на одном месте. Вот и мистер Эймз, бывший хозяин вашего дома. Такой тихий, спокойный был джентльмен — пока не купил машину. Не прошло и месяца, как он объявил о продаже дома. А ведь он потратил на него кругленькую сумму — и кран в каждой спальне, и электричество провел, и все такое прочее. «Останетесь в убытке», — говорю я ему. А он мне отвечает: «Ничего подобного, ведь я получу за дом две тысячи чистенькими». Так оно и вышло.

— Он получил три тысячи, — улыбаясь, поправила старика Алике.

— Две тысячи, — повторил Джордж. — Все в округе только и говорили, что он запросил такую прорву денег.

— Да нет же, он получил три тысячи, — настаивала Алике.

— Женщины вечно путаются в цифрах, — заявил Джордж. — Неужто, мэм, мистер Эймз имел наглость стребовать с вас три тысячи? Так прямо вам и заявил?

— Он не со мной разговаривал, а с мужем.

Джордж снова склонился над клумбой.

— Цена была две тысячи, — упрямо повторил он.

Алике не стала больше с ним спорить, а двинулась к одной из дальних клумб, по пути срывая приглянувшиеся цветы. Возвращаясь с душистым букетом назад, она вдруг заметила какой-то маленький предмет темно-зеленого цвета, выглядывавший из-под листьев. При ближайшем рассмотрении это оказалась записная книжка ее мужа. Она открыла ее и почти машинально стала читать.

Почти с самого начала их семейной жизни она сделала интересное открытие: Джордж, такой эмоциональный и импульсивный по натуре, тем не менее отличался необыкновенной аккуратностью и методичностью. Для него было очень важно, чтобы они ели всегда в одно и то же время, и он всегда все заранее планировал — чуть ли не по минутам.

Одна запись показалась ей очень странной и даже забавной. Запись была датирована четырнадцатым мая и гласила: «Женитьба на Алике. Церковь Св. Петра, 14.30».

«Вот дурачок», — с улыбкой пробормотала Алике, переворачивая страницу. И вдруг — «среда, 18 июня». Да это же сегодня! Аккуратным, четким почерком Джеральда было написано: «21.00». И больше ничего. «Что же это он собирается делать в двадцать один ноль ноль?» — удивилась Алике. И снова улыбнулась, подумав, что если бы у Джеральда была какая-нибудь любовная история, то эта записная книжка рассказала бы ей все. В ней непременно было бы имя той, другой женщины. Она лениво перелистала последние страницы, где были какие-то даты, указаны часы деловых встреч, непонятные — опять же касающиеся каких-то дел — пометки и только одно женское имя — ее собственное. И все же, спрятав книжку в карман, она ощутила смутное беспокойство. Она почему-то вспомнила те слова Дика и почти наяву услышала его голос: «Он совершенно чужой тебе человек. Ты о нем ничего не знаешь!»

И правда. Что она знала о своем муже? А ведь Джеральду сорок лет, у него, конечно же, были до нее женщины…

Она с досадой покрутила головой, стараясь отогнать эти мысли. У нее и без того хватает проблем, которые требуют неотложного решения. Стоит ли сообщать Джеральду, что звонил Дик Виндифорд? Очень возможно, что Джеральд случайно встретится с ним в деревне. Но тогда, придя домой, он непременно упомянет об этом, и тогда от нее уже ничего не будет зависеть… Ну а если все обойдется… Алике поняла, что не имеет ни малейшего желания рассказывать мужу о приезде Дика. Ведь, если она скажет ему, он обязательно пригласит Дика прийти к ним. Ей придется объяснять, что Дик сам собирался их навестить, но она под благовидным предлогом отказала ему. Джеральд, естественно, спросит, зачем она это сделала… И что она скажет? Начнет рассказывать о своем странном сне? Но он только посмеется или, того хуже, подумает, что она придает этому визиту какое-то значение, хотя на самом деле — ничего подобного.

В конце концов она решила ничего не говорить, хотя чувствовала себя страшно виноватой.

Это была ее первая тайна от мужа, и ей стало не по себе.

Услышав скрип калитки, она поспешила на кухню и, Чтобы скрыть смущение, сделала вид, что очень занята приготовлением ленча[17].

Ей сразу же стало ясно, что Джеральд не виделся с Диком. Алике почувствовала облегчение и в то же время Досаду на себя — прежде она ничего не скрывала от мужа.

Только вечером после незатейливого ужина, когда они расположились в отделанной дубом гостиной и в распахнутые окна донесся сладкий аромат левкоев, Алике вспомнила о записной книжке.

— А вот чем ты поливал сегодня цветы, — сказала она и бросила книжку ему на колени.

— Наверное, ты нашла ее на одной из клумб.

— Да. И теперь я знаю все твои секреты.

— Невиновен, — покачал головой Джеральд.

— А что это за любовное свидание ты назначил на девять часов сегодня вечером?

— Ах, это… — Ей показалось, что он едва заметно вздрогнул, но через секунду весело улыбнулся, как будто вспомнил что-то смешное. — Это любовное свидание с очень симпатичной особой, Алике. У нее каштановые волосы и голубые глаза, и она очень похожа на тебя.

— Не понимаю, — сказала Алике с наигранной серьезностью. — Ты уклоняешься от ответа.

— Ну почему же… А если честно, я написал это, чтоб не забыть проявить сегодня несколько негативов. Ты ведь мне поможешь?

Джеральд Мартин был заядлым фотографом. У него был несколько устаревший фотоаппарат, но с отличными линзами, и он собственноручно проявлял пластинки — в подвале, который приспособил под фотолабораторию.

— И это нужно сделать точно в девять часов, — поддразнила мужа Алике.

— Дорогая моя, — в его голосе послышалось чуть заметное раздражение, — все всегда следует планировать. Тогда и работу свою сделаешь как надо.

Некоторое время Алике сидела молча, наблюдая за мужем. Запрокинув голову на спинку стула, он курил; безупречный овал его безупречно выбритого лица четко вырисовывался на темном фоне.

Внезапно ее охватил беспричинный страх, и она, не удержавшись, воскликнула:

— О Джеральд, как бы я хотела знать о тебе больше!

Он удивленно воззрился на нее:

— Но, Алике, дорогая, ты же все знаешь обо мне. Я рассказывал тебе о своем детстве в Нортумберленде[18], о своей жизни в Южной Африке и о том, как десять лет работал в Канаде, где я и разбогател.

— Это все дела! — небрежно усмехнулась Алике.

— A-а, знаю, о чем тебе хотелось бы знать! — внезапно рассмеялся Джеральд. — Все вы, женщины, одинаковы. Ничто не интересует вас больше, чем так называемая личная жизнь.

Почувствовав, как у нее вдруг пересохло горло, Алике невнятно пробормотала:

— Но… были же у тебя другие женщины. Я хочу сказать… если бы я знала…

Она замолчала. Джеральд нахмурился; когда он заговорил, в голосе его не было и тени добродушия:

— Разве я похож на Синюю Бороду?[19] Конечно, в моей жизни были женщины, не отрицаю. Да ты бы мне и не поверила, если б я стал отрицать. Но я могу поклясться, что ни одна из них не значила для меня так много, как ты.

Искренность, прозвучавшая в его голосе, успокоила Алике.

— Ну что, довольна? — улыбаясь, спросил он. Во взгляде его сквозило любопытство. — Что заставило тебя заговорить об этом именно сегодня?

Алике встала и начала беспокойно ходить по комнате.

— Сама не знаю. Я весь день в каком-то напряжении.

— Странно, — вполголоса, как бы про себя, пробормотал Джеральд. — Очень странно.

— Что же тут странного?

— Дорогая моя, не смотри на меня так. Я это сказал потому, что обычно ты у меня очень спокойная и ласковая.

Алике через силу улыбнулась.

— Сегодня все, как нарочно, меня раздражает, — призналась она. — Даже старый Джордж — он вбил себе в голову, что мы собираемся ехать в Лондон. И уверяет, что ты ему это сказал.

— Где ты его видела? — резко спросил Джеральд.

— Он пришел поработать сегодня за пятницу.

— Старый дурень, — сквозь зубы процедил Джеральд.

И Алике с удивлением увидела, как лицо Джеральда исказилось от ярости. Она никогда не видела его таким злым… Заметив ее изумление, Джеральд попытался взять себя в руки.

— Но он действительно выживший из ума старый дурень, — повторил он.

— Что такого ты мог ему сказать, что он так подумал?

— Я? Да ничего я ему не говорил. По крайней мере… а-а, да, вспомнил. Я как-то вскользь пошутил, что мы едем в Лондон, а он принял это всерьез. А может, просто не расслышал. Ты, конечно, объяснила ему?

Он ждал ее ответа с явным нетерпением.

— Ну да. Но он из тех упрямых стариков, которые уж если что вобьют себе в голову, то их ни за что не переубедишь.

И Алике рассказала, как Джордж твердил, что за коттедж заплачено только две тысячи.

Помолчав немного, Джеральд медленно произнес:

— Эймс хотел получить две тысячи наличными, а оставшуюся тысячу — по закладным. Вот почему у старика засела в голове эта цифра.

— Скорее всего, — согласилась Алике.

Она взглянула на настенные часы и с нарочито озабоченным видом воскликнула:

— Нам же пора приниматься за работу! Уже на целых пять минут опоздали.

На лице Джеральда появилась странная улыбка.

— Я передумал, — тихо сказал он. — Сегодня я не буду ничего проявлять.

Женский ум все-таки непостижим. Отправляясь спать, Алике была спокойна и безмятежна. Ее пошатнувшееся счастье снова было безоблачным. Но к вечеру следующего дня она снова начала нервничать: что-то мешало ей чувствовать себя счастливой. Дик Виндифорд больше не звонил, но ей казалось, что именно он — причина ее смутного беспокойства. Снова и снова она вспоминала его слова: «Он совершенно чужой тебе человек. Ты о нем ничего не знаешь». И сейчас же в памяти возникало лицо мужа, когда он спросил: «Разве я похож на Синюю Бороду?» Зачем он вспомнил эту сказку? В его словах звучало предостережение — почти угроза — лучше не копайся в моей жизни.

К утру пятницы Алике уже не сомневалась, что у Джеральда есть другая женщина — и он действительно как тот сказочный злодей с синей бородой, старательно от нее это скрывает.

В душе ее все больше разгоралась ревность. На 9 часов вечера он конечно же назначил свидание! А когда она спросила, наплел ей, что собирается проявлять негативы.

Еще три дня назад она могла бы поклясться, что знает своего мужа. Теперь же она очень в этом сомневалась. Она вспомнила, как он разозлился на старого Джорджа: это было так непохоже на обычно уравновешенного Джеральда. Этот, в сущности, пустяк раскрыл ей глаза: а ведь она совсем не знает его, хотя он и ее муж.

В пятницу днем она собралась сходить в деревню — купить кое-что по мелочи. Она сказала об этом Джеральду, предложив ему заняться пока садом. Но он категорически не желал ее отпускать, сказал, что все купит сам. Она вынуждена была уступить, но его настойчивость и удивила ее, и встревожила. Почему он не позволил ей пойти в деревню?

И вдруг ее осенило: что если Джеральд все-таки встретил Дика Виндифорда, но скрыл это от нее? Она же вот мучается от ревности. То же самое, возможно, происходит и с Джеральдом… Не исключено, что он попросту не хочет, чтобы Алике снова встретилась с Диком Виндифордом. Этот довод показался Алике настолько убедительным, что она успокоилась.

И все же часа через два она снова почувствовала смутную тревогу. Она изо всех сил старалась не поддаться желанию покопаться в его вещах… Но наконец, успокоив свою совесть тем, что в комнате Джеральда действительно пора приубраться, она поднялась в его комнату. И даже взяла с собой тряпку — будто и в самом деле намеревалась навести там порядок.

«Если б я была уверена, если б я только была уверена», — твердила она себе.

Напрасно она убеждала себя, что, если и было что-нибудь компрометирующее, он давно бы уже все уничтожил. И все же… иногда мужчины до того сентиментальны, что бережно хранят изобличающие их улики. Наконец Алике не выдержала. С горящими от стыда щеками, задыхаясь от волнения, она стала просматривать пачки писем и документов и даже облазила карманы.

Она не смогла осмотреть только два места — нижний ящик комода и ящичек с правой стороны письменного стола. Алике решила действовать до конца. Сомнений больше не было: в одном из этих ящиков она найдет неоспоримые доказательства того, что у нее есть соперница. Алике вспомнила, что Джеральд оставил свои ключи на буфете внизу. Она принесла их и стала пробовать. Третий ключ подошел к ящику письменного стола. Алике нетерпеливо открыла его. В нем лежал бумажник, туго набитый банкнотами, а ближе к задней стенке — пачка писем, перевязанная тесьмой С бьющимся сердцем Алике развязала тесьму — и щеки ее вспыхнули от стыда, она бросила пачку в ящик и заперла его. Это были ее собственные письма — она писала их Джеральду до замужества.

Теперь она взялась за комод — только ради того, чтобы довести дело до конца. В глубине души она уже смирилась с тем, что не найдет там ничего для себя интересного.

К ее досаде, ни один из ключей не подходил к этому ящику. Не желая отступать, Алике отправилась за полным комплектом ключей — от всех комнат. Наконец ключ от гардеробной подошел. Она выдвинула ящик. Но в нем не было ничего, кроме нескольких, перевязанных бечевкой, газетных вырезок, уже пожелтевших от времени и выцветших.

Алике облегченно вздохнула. Однако ей было любопытно узнать, что же в этих вырезках такого интересного, что Джеральд хранит их столько времени. Почти все вырезки были из американских газет, примерно семилетней давности. В них описывался известный процесс над мошенником и многоженцем Чарлзом Леметром. Леметра подозревали в том, что он убивал своих жен. Под полом дома, который он арендовал, был найден женский скелет, а большинство женщин, на которых он «женился», куда-то бесследно исчезли.

Процесс был громкий Леметру удалось избежать тюрьмы. Помогал ему в этом один из лучших адвокатов Америки.

В Шотландии решение присяжных в таких случаях звучит: «Оправдан из-за недостатка улик». Именно по этой причине было снято главное обвинение, хотя все-таки ему дали срок — по другим статьям.

Алике вспомнила, как всех потряс тот процесс, а потом, через три года — побег Леметра. Его так тогда и не поймали. Статьи об этом человеке и его необыкновенная власть над женщинами долго еще не сходили со страниц английских газет, равно как и его поведение в суде, эмоциональное состояние, игра на публику, а также мнения экспертов и журналистов.

В одной из статей была помещена фотография. Алике не без интереса рассматривала длиннобородого, чем-то похожего на ученого джентльмена. Кого он напоминал ей? Внезапно она поняла, что это был Джеральд. Глаза и брови у мужчины на фотографии очень походили на глаза и брови Джеральда. Совершенно потрясенная, она стала читать текст под фотографией. Ей показалось, что некоторые даты, упоминаемые там, она видела в его записной книжке, и это были те самые дни, когда он разделывался со своими жертвами.

Одна из женщин выступала свидетельницей и опознала его по маленькой родинке на левой руке, чуть ниже ладони.

Алике выронила сверток и покачнулась. На левой руке, как раз чуть ниже ладони, у ее мужа был маленький шрам…

Комната поплыла у нее перед глазами. Позже она недоумевала, как это она вот так сразу поняла, что Джеральд Мартин — это Чарлз Леметр. Она сразу же это почувствовала…

Отдельные эпизоды всплывали в ее памяти, как составные части картинки-головоломки:

Уплаченные за дом деньги — это ее деньги, только ее. И сон ее теперь был понятен… Неосознанно она всегда боялась Джеральда Мартина и хотела избавиться от него. И помощи она ждала, так же неосознанно, от Дика Виндифорда. Видимо, поэтому она с такой легкостью поняла, в чем собственно дело, и ни минуты не сомневалась в страшной истине. Она должна была стать очередной жертвой Леметра. Может быть, очень скоро…

И тут она невольно вскрикнула, вспомнив запись в его книжке: «Среда, 21.00». Подвал, в котором так легко было совершить то, что он видимо уже не раз делал! «Операция» была намечена в среду на вечер. Но отмечать это в записной книжке… — это же безумие! Нет… это вполне логично. Джеральд всегда так делал, планируя что-нибудь. Убийство было для него таким же делом, как и всякое другое.

Но что спасло ее? Что вообще могло ее спасти? Сжалился в последнюю минуту? Нет… Ее вдруг осенило: старик Джордж. Теперь ей стал понятен гнев мужа, которого он не смог сдержать. Без сомнения, он уже подготавливал почву, говорил всем, кого встречал, что они наутро уезжают в Лондон. Джордж же неожиданно пришел в среду и упомянул о разговоре с Джеральдом относительно поездки, и она сказала, что никуда не собирается. Слишком рискованно было убивать ее в тот вечер — Джордж мог что-то заподозрить… Она едва спаслась! Ведь если бы она не рассказала Джеральду о том разговоре… Алике содрогнулась.

Нельзя было терять ни минуты. Она сейчас же должна бежать отсюда, успеть до его прихода.

Алике торопливо положила сверток на место, заперла ящик — и застыла на месте… Она услышала скрип калитки — муж вернулся. На мгновение Алике оцепенела. Потом на цыпочках подошла к окну и осторожно выглянула из-за занавески.

Да, это был он. Чему-то улыбался и что-то мурлыкал. Алике чуть не умерла от страха, увидев, что он принес. Это была совершенно новая лопата.

Алике тотчас же поняла, что это должно произойти сегодня вечером…

Но у нее еще был шанс. Джеральд, продолжая напевать, свернул за угол дома. Алике бросилась вниз по лестнице. Но, выскочив из дома, она натолкнулась на Джеральда, появившегося с другой стороны коттеджа.

— Привет! Куда это ты? — удивился он.

Алике отчаянно старалась казаться спокойной. Что же делать — не успела, но если она будет осторожной и не вызовет у него подозрений, возможность может еще представиться. Может, даже сейчас…

— Я хотела прогуляться по тропинке и обратно. — Алике почувствовала, как слабо и неуверенно прозвучал ее голос.

— Хорошо, — сказал Джеральд. — Я тоже пройдусь с тобой.

— Нет… пожалуйста, не нужно, Джеральд. Я… у меня голова болит, и нервы что-то разыгрались — лучше я пройдусь одна.

Он внимательно посмотрел на нее. Она заметила, что в глазах его промелькнуло подозрение.

— Что с тобой, Алике? Ты такая бледная — вся дрожишь.

— Нет, ничего, — улыбнулась Алике, изо всех сил стараясь казаться естественной. — Просто у меня разболелась голова. Погуляю — и все пройдет.

— Напрасно ты стараешься от меня отделаться, — смеясь, объявил Джеральд. — Я пойду с тобой, хочешь ты этого или нет.

Она не отважилась противиться. Если только он заподозрит, что она знает… С трудом ей удалось взять себя в руки и держаться более или менее спокойно. Однако она с тревогой заметила, что он время от времени искоса с подозрением поглядывает на нее. Она чувствовала, что его настороженность не ослабевает.

Когда они вернулись в дом, он настоял, чтобы она легла, принес одеколон и натер ей виски. Он был, как всегда, заботлив и внимателен. Она чувствовала себя так, будто попала в западню.

Он ни на минуту не оставлял ее одну. Отправившись вместе с ней на кухню, он помог ей принести оттуда их холодный ужин.

За ужином кусок не лез ей в горло, но она заставляла себя есть и даже казаться веселой и беззаботной. На кон была поставлена ее жизнь! Она была целиком во власти этого человека, и помощи ждать было неоткуда — до деревни было несколько миль. Единственный выход — усыпить его подозрения настолько, чтобы он оставил ее одну хотя бы на несколько минут. За это время она успела бы спуститься в холл и вызвать по телефону полицию. Теперь она надеялась только на это.

И вдруг ей в голову пришла мысль. Она вспомнила, как Джеральд из осторожности отказался от своего плана в первый раз. Что, если сказать, что сегодня их собирается навестить Дик Виндифорд? Она чуть было не сделала это, но тут же передумала. Этого человека второй раз не остановишь. Под его внешним спокойствием таилась решимость. Ей сделалось нехорошо… этим она могла лишь ускорить события. Он бы сразу убил ее, а затем как ни в чем не бывало позвонил бы Дику и что-нибудь наплел, например, что они неожиданно уезжают. О! Если бы Дик пришел к ним сегодня вечером! Если бы Дик… Внезапно ее осенило. Она осторожно, искоса, посмотрела на мужа, смотреть ему в глаза она не решилась — из страха выдать себя. Теперь, когда у нее созрел план, мужество вернулось к ней. Она стала такой спокойной и естественной, что мысленно даже поставила себе «отлично».

Она приготовила кофе и вынесла его на веранду, где они часто сиживали по вечерам в хорошую погоду.

— Кстати, — вдруг сказал Джеральд, — сегодня будем печатать фотографии, немного позднее.

У нее по спине побежали мурашки, но она нашла в себе силы безразличным тоном возразить:

— А может, ты один управишься? Я сегодня чувствую себя какой-то усталой.

— Да это недолго. — Джеральд улыбнулся своим мыслям. — Обещаю тебе, что после этого твою усталость как рукой снимет.

Эти слова, похоже, позабавили его. Алике содрогнулась. Она должна действовать сейчас же — а иначе…

Она поднялась.

— Пойду позвоню мяснику, — небрежно сказала она. — Посиди пока здесь.

— Мяснику? В такой поздний час?

— Глупенький, ну конечно, магазин закрыт. Но он наверняка уже дома. Завтра ведь суббота, и мне хочется, чтоб он принес мне телячьи отбивные, пока кто-нибудь другой их не заказал. Он добрый старик, никогда мне не отказывает.

Она быстро вошла в дом и закрыла за собой дверь. Джеральд крикнул ей вдогонку: «Не закрывай дверь», но она нашла, что ответить:

— Мошкара налетит. Ненавижу мошкару. Ты что, глупенький, боишься, что я буду кокетничать с мясником?

Оставшись наконец одна, она схватила телефонную трубку и набрала номер гостиницы «Герб путешественника». Ее сразу же соединили.

— Мне мистера Виндифорда, пожалуйста. Он еще не уехал? Я могу с ним поговорить?

Тут сердце ее дрогнуло: дверь открылась, и в холл вошел муж.

— Ну уходи, Джеральд, — капризным голоском сказала она. — Ужасно не люблю, когда кто-нибудь слушает, как я говорю по телефону.

Джеральд только рассмеялся и уселся на стул.

— Ты действительно звонишь мяснику? — насмешливо спросил он.

Алике была в отчаянии: из ее затеи ничего не вышло. Сейчас Дик Виндифорд возьмет трубку. Может быть, рискнуть и попросить о помощи? Нервничая, она то нажимала, то отпускала рычаг телефона, и тут ей в голову пришел новый план. Если нажать на рычаг, то ее голос на другом конце линии не услышат.

«Это будет очень трудно, — подумала она. — Нужно все время помнить, что я разговариваю с мясником, и ни разу не запнуться. Но я смогу, я должна это сделать».

В этот момент в трубке раздался голос Дика Виндифорда. Она глубоко вздохнула и отпустила рычаг:

— Это миссис Мартин, из коттеджа «Соловей». Приходите, пожалуйста (она нажала на рычаг) завтра утром и принесите шесть хороших телячьих отбивных (она снова отпустила рычаг). Это очень важно (нажала на рычаг). Благодарю вас, мистер Хексуорси. Надеюсь, вы простите меня за то, что я звоню так поздно, но эти котлеты для меня просто (она отпустила рычаг) вопрос жизни и смерти (снова нажала на рычаг). Очень хорошо — завтра утром (отпустила рычаг) как можно скорее.

Она повесила трубку и, тяжело дыша, повернулась к мужу.

— Так вот как ты разговариваешь с мясником, а? — заметил Джеральд.

— Обыкновенно, как любая женщина, — небрежно ответила она, еле сдерживая дрожь в голосе.

Джеральд ничего не заподозрил. А Дик, даже если он не понял, в чем дело, придет.

Она прошла в гостиную и включила свет. Джеральд вошел вслед за ней.

— Кажется, у тебя хорошее настроение? — спросил он, пытливо на нее посмотрев.

— Да, — ответила Алике. — Голова перестала болеть. — Она села на свое обычное место и улыбнулась мужу, опустившемуся в кресло напротив. Она спасена. Сейчас только двадцать пять минут девятого. До девяти Дик успеет прийти.

— Мне не очень понравился кофе, который ты мне налила. Очень уж горький, — посетовал Джеральд.

— Это новый сорт. Больше не буду его покупать, раз тебе не нравится, милый.

Алике взялась за вышивание. Джеральд начал читать. Прочитав несколько страниц, он посмотрел на часы и отложил книгу:

— Половина девятого. Пора идти в подвал и приниматься за работу.

Пяльцы выскользнули из рук Алике.

— О, еще рано. Давай подождем до девяти.

— Нет, девочка моя. Уже половина девятого — я наметил это время. Да и ты сможешь раньше лечь спать.

— Но мне хочется еще повышивать.

— Ты же знаешь, что я всегда делаю все вовремя. Идем, Алике. Я не собираюсь ждать ни одной минуты.

Алике взглянула на него, и ее охватил ужас. Джеральд сбросил маску. Руки его подергивались, глаза возбужденно блестели, он то и дело облизывал пересохшие губы. Он Уже и не пытался скрыть свое возбуждение. «И правда, — подумала Алике, — он не может ждать, он словно одержимый». Джеральд подошел к ней и, взяв ее за плечи, резко поднял на ноги.

— Ну же, моя девочка, — не то я сам отнесу тебя туда.

Он произнес эти слова веселым тоном, но в голосе его прозвучала жестокость, которая ее ужаснула. Невероятным усилием она вырвалась из его рук и, съежившись от страха, прислонилась к стене. Она была совершенно беспомощна. Она не могла убежать, не могла ничего сделать, а он уже снова подходил к ней.

— Ну, Алике…

— Нет-нет!

Она вскрикнула и судорожно вытянула вперед руки, пытаясь защититься.

— Джеральд… постой… я должна тебе кое-что сказать… признаться…

Он и вправду остановился.

— Признаться? — В его голосе прозвучало любопытство.

— Да, признаться.

Она выдумала это сию секунду — от отчаянья, стараясь заинтриговать его.

— Наверное, бывший любовник, — презрительно усмехнулся он.

— Нет. Другое. Ты бы назвал это… да, ты бы назвал это преступлением.

Она сразу же поняла, что попала в точку, что его заинтересовали ее слова, и успокоилась. Она опять почувствовала себя хозяйкой положения.

— Ты бы лучше снова сел, — спокойно сказала она, пересекла комнату и села в свое кресло.

Она даже нагнулась и подняла пяльцы. Но, сохраняя внешнее спокойствие, она лихорадочно думала о том, что говорить дальше, потому что ее рассказ должен удерживать его здесь до того момента, когда подоспеет помощь.

— Я говорила тебе, — медленно начала она, — что пятнадцать лет работала стенографисткой. Это не совсем так. Дважды я бросала работу. В первый раз я это сделала, когда мне было двадцать два года. Я встретила человека, пожилого, с небольшим капиталом. Он влюбился в меня. Я приняла его предложение, Мы поженились. — Она сделала паузу. — Я уговорила его застраховать свою жизнь.

Тут Алике увидела, что Джеральд слушает ее не просто с интересом, — он ловит каждое ее слово. Она продолжала с большей уверенностью:

— Во время войны я некоторое время работала в аптеке при госпитале. Там я имела доступ к редким лекарствам и ядам.

Она замолчала, как бы задумавшись. Теперь уже не было сомнений, что он нетерпеливо ждет продолжения. Убийца наверняка заинтересуется убийствами. Она блестяще сыграла на этом. Она украдкой взглянула на часы — было без двадцати пяти девять.

— Существует такой яд, в виде мелкого белого порошка. Маленькая щепотка — и нет человека. Кстати, ты что-нибудь знаешь о ядах?

Она с тревогой ждала ответа. Если он разбирается в ядах, ей нужно быть осторожнее.

— Нет, — ответил Джеральд. — Очень мало.

Она облегченно вздохнула.

— Ты, конечно, слышал о гиосциамине? Этот яд не оставляет никаких следов. Любой врач поставит диагноз «острая сердечная недостаточность». Я достала его немного и держала у себя.

Она снова замолчала, собираясь с силами.

— Продолжай, — сказал Джеральд.

— Нет. Я боюсь. Я не могу рассказать тебе. В другой раз.

— Нет, сейчас, — нетерпеливо возразил ей Джеральд.

— Мы были женаты уже месяц. Я очень хорошо относилась к своему престарелому мужу, была добра и заботлива. Он расхваливал меня всем нашим соседям. Все знали, какая я была преданная жена. По вечерам я всегда сама делала ему кофе. Однажды вечером, когда мы были одни, я положила в его чашку щепотку смертоносного порошка…

Алике замолчала, сосредоточенно вдевая в иголку новую нитку. В этот момент она могла поспорить с величайшими актрисами мира, хотя в жизни не играла на сцене. Сейчас же она просто на ходу вживалась в роль хладнокровной убийцы.

— Все прошло как по маслу. Я сидела и наблюдала за ним. Он начал задыхаться, сказал, что ему не хватает воздуха. Я открыла окно. А потом он сказал, что никак не может встать со стула. И через несколько минут он был мертв.

Она улыбнулась. Было без четверти девять. Теперь-то Дик наверняка успеет.

— Сколько ты получила по страховому полису?

— Около двух тысяч фунтов. Я играла на бирже и потеряла все. Вернулась на свою работу. Но я не собиралась там долго задерживаться. Я встретила другого человека. Фамилия у меня была снова девичья, он не зная, что я уже была замужем. Он был помоложе первого, выглядел довольно хорошо и был богат. Мы поженились в Сассексе[20]. Он не хотел страховать свою жизнь, зато составил завещание в мою пользу. Он, как и первый муж, любил, чтобы я сама готовила ему кофе. — Алике задумчиво улыбнулась. — Я делаю очень хороший кофе. — Затем продолжала: — В деревне, где мы жили, у меня было несколько друзей. Они очень жалели меня — когда однажды после обеда мой муж внезапно умер от сердечного приступа. Не знаю даже, зачем я вернулась на свою прежнюю работу. Второй муж оставил мне около четырех тысяч фунтов. На этот раз я не играла на бирже; я выгодно поместила свой капитал. Потом, видишь ли…

Ей пришлось остановиться. Джеральд, с лицом, налитым кровью, задыхаясь, нацелил на нее трясущийся палец:

— Кофе! Боже мой! Кофе!

Она удивленно на него уставилась.

— Теперь я понимаю, почему он был горьким! Ты дьявольское отродье! Снова взялась за свои фокусы! — Он схватился за ручки кресла, готовый броситься на нее. — Ты меня отравила!

Алике отбежала к камину. В ужасе от такого обвинения, она хотела все отрицать, но — остановилась. В следующее мгновение он схватит ее! Она собрала все силы и не отрывала глаз от его лица.

— Да, — сказала она. — Я отравила тебя. Яд уже действует. Сейчас ты уже не сможешь встать с кресла, не сможешь двигаться…

Если б ей удалось продержать его в кресле хотя бы несколько минут!.. А! Что это? Шаги на тропинке. Скрип калитки. Вот шаги уже у самого дома. Открылась входная дверь.

— Ты не можешь двинуться с места, — властно повторила она.

Потом она промчалась мимо него, выскочила из комнаты и, почти теряя сознание, упала на руки Дика Виндифорда.

— Боже мой, Алике! — воскликнул он и обернулся к высокому здоровяку в полицейской форме: — Пойдите и посмотрите, что там происходит.

Он осторожно положил Алике на кушетку и склонился над ней.

— Маленькая моя, — проговорил он. — Моя бедная маленькая девочка. Что с тобой хотели сделать?

Веки ее затрепетали, а губы прошептали его имя…

Дик пришел в себя, когда полицейский тронул его за руку.

— Там ничего не происходит, сэр. Только… в кресле мужчина. Похоже, он…

— Что?

— Он… мертв, сэр.

Они оба вздрогнули, услышав голос Алике. Глаза ее все еще были закрыты, но она четко произнесла:

— И через несколько минут… он был мертв. — Словно цитировала чьи-то слова.

Девушка в поезде

— Ну и ну, — раздраженно пробормотал Джордж Роулэнд, глядя на угрюмое серое здание, из которого он только что вышел.

Всем своим основательным солидным видом оно воплощало могущество Денег — и могущество это в лице Уильяма Роулэнда, дядюшки Джорджа, только что вполне определенно заявило о себе. Роулэнду-старшему потребовалось всего десять минут, чтобы молодой человек, которого ожидала блестящая карьера, наследник всех его богатств, стал одним из многочисленной армии безработных.

«Если я в этом костюмчике заявлюсь на биржу, они не дадут мне даже жалкого пособия по безработице, — мрачно подумал мистер Роулэнд. — А кропать сентиментальные стишки, пытаясь всучить их приличного вида прохожим „сколько сможете, леди!“ — я попросту не сумею».

Костюм Джорджа действительно являл собой истинный шедевр портновского искусства. Он был очень нарядным и при этом безупречно элегантным. Великолепие самого Соломона[21] с его лилиями померкло бы в соседстве с Джорджем. Но одежда не может прокормить человека — если он, конечно, не портной и не модельер. «Печально, но факт», — со вздохом констатировал мистер Роулэнд.

«И все из-за этой вчерашней дурацкой вечеринки», — мысленно с грустью добавил он.

Под «дурацкой вечеринкой» имелся в виду вчерашний бал в Ковент-Гарден[22]. Мистер Роулэнд вернулся с него несколько поздно — или слишком рано — честно говоря, он вообще не мог вспомнить, как он попал домой. Роджерс, дворецкий его дяди, был толковый малый и смог дать ему наутро исчерпывающие объяснения по этому поводу. Голова, раскалывающаяся от боли, и чашка крепкого чая… Появление на службе без пяти двенадцать вместо половины десятого предвещало катастрофу. Мистер Роулэнд-старший, который уже в течение двадцати четырех лет сквозь пальцы смотрел на проказы племянника, а теперь еще и платил ему жалованье (как и положено любимому родственнику), неожиданно прозрел, и все предстало перед ним в новом свете. Бессвязность ответов Джорджа (голова у него все еще отчаянно болела, будто ее сжимали каким-то чудовищным обручем средневековой инквизиции) неприятно поразила его благодетеля. В нескольких крепких выражениях Уильям Роулэнд отправил своего племянника плыть по воле житейских воли, а сам снова погрузился в отчеты о нефтяных промыслах Перу.

Джордж Роулэнд распрощался с офисом своего дядюшки и отправился в Сити[23]. Джордж умел мыслить рационально и решил, что хороший ленч не помешает ему разобраться в сложившейся ситуации. Он с аппетитом поел. После чего отправился домой, в фамильный особняк. Роджерс отпер дверь. Лицо дворецкого не выразило ни малейшего удивления по поводу возвращения Джорджа в столь неурочное время, ибо он был отлично вышколен.

— Добрый день, Роджерс. Будь любезен, уложи, пожалуйста, мои вещи. Я уезжаю.

— Слушаю, сэр. Небольшая поездка?

— Довольно продолжительная, Роджерс. Я сегодня уезжаю в колонии.

— В самом деле, сэр?

— Да. Если найду подходящий пароход. Ты что-нибудь знаешь о расписании пароходов, Роджерс?

— Какую именно колонию вы собираетесь посетить, сэр?

— У меня нет никаких определенных планов. Я бы поехал в любую. Ну, скажем, в Австралию. Что ты на это скажешь, Роджерс?

Роджерс сдержанно кашлянул:

— Гм, сэр. Я слышал, что где-то есть контора, где дают советы всем, кто действительно хочет работать.

Мистер Роулэнд бросил на него взгляд, полный уважения и восхищения.

— Весьма лаконично, Роджерс. Как раз то, о чем я и сам думал. Пожалуй, я не поеду в Австралию, сегодня во всяком случае. Принеси мне справочник. Мы выберем что-нибудь поближе.

Роджерс принес справочник. Джордж открыл его наугад и принялся быстро листать.

— Перт[24] — слишком далеко, мост Патни[25] — слишком близко. Рэмсгейт? Не думаю. Рейгейт также меня не вдохновляет. Вот это да! Тут есть место, которое называется Замок Роулэнд. Ты когда-нибудь о нем слышал, Роджерс?

— Я полагаю, сэр, что туда можно доехать с вокзала Ватерлоо.

— Роджерс, что ты за человек! Все-то ты знаешь. Ну и ну. Замок Роулэнд! Интересно, что это за местечко?

— Я бы сказал, сэр, что это очень небольшое местечко.

— Это даже лучше, меньше конкурентов. В этих тихих, маленьких деревушках до сих пор сохранился старый уклад. Последнего из Роулэндов должны там встретить с распростертыми объятьями. Не удивился бы, если через неделю они избрали меня своим мэром.

Он захлопнул справочник.

— Жребий брошен. Собери мне маленький саквояж, Роджерс. Передай мой привет поварихе. Спроси, не одолжит ли она мне на некоторое время своего кота. Когда ты собираешься стать лорд-мэром, кот просто необходим. Помнишь, как повезло Дику Уиттингтону?[26]

— К сожалению, сэр, кот сейчас не в форме.

— Это почему же?

— У него прибавление в семействе. Восемь котят. Появились на свет сегодня утром.

— Неужели? Но его же вроде зовут Питером?

— Совершенно верно, сэр. Это большая для всех неожиданность.

— Да, вот пример того, что внешность бывает обманчива, равно как и имя. Ну что ж, придется мне ехать без кота. Уложи мои вещи прямо сейчас, хорошо?

— Извольте, сэр.

Роджерс удалился и вернулся через десять минут.

— Вызвать такси, сэр?

— Да, пожалуйста.

Роджерс поколебался, но затем подошел к Джорджу поближе:

— Вы уж простите мне такую вольность, сэр, но на вашем месте я не стал бы принимать так близко к сердцу то, что наговорил вам утром мистер Роулэнд. Он вчера был на званном обеде, и…

— Не продолжай, — сказал Джордж. — Я понял.

— …и разыгралась его подагра…

— Знаю, знаю. Да, трудный вчера выдался вечерок — для нас обоих, верно? Но душа моя рвется в Замок Роулэнд — это ведь колыбель нашего рода, — неплохо для вступительной речи, и просмотр почты и утренней прессы не будет отнимать у меня много времени — как раз пока готовится фрикасе из телятины. «А теперь — в Ватерлоо!» — как сказал Веллингтон[27] накануне исторического сражения.

Вокзал Ватерлоо в этот день предстал перед Джорджем не в самом лучшем виде. Поезд, который должен был довезти его до «колыбели», мистер Роулэнд все-таки разыскал. Но он был такой унылый и невзрачный, вряд ли кому захотелось бы в таком путешествовать. У мистера Роулэнда было купе в вагоне первого класса как раз в самом начале состава. Туман, опустившийся на столицу, то рассеивался, то опять сгущался. Платформа была пуста, и тишину нарушало только астматическое пыхтение паровоза.

Но вдруг события начали развиваться с потрясающей быстротой.

Сначала появилась девушка. Рывком открыв дверь, она влетела в купе, разбудив почти задремавшего уже мистера Роулэнда молящим криком. «О! Спрячьте меня, пожалуйста, спрячьте!»

Джордж был человеком действия, умел, когда надо, не задавать лишних вопросов. В купе есть только одно место, где можно спрятаться, — под сиденьем. В считанные секунды девушка забралась туда, а сверху на сиденье Джордж поставил свой саквояж.

И буквально через секунду в окне появилось лицо мужчины, искаженное яростью:

— Моя племянница! Она здесь. Где моя племянница?

Джордж, чуть-чуть запыхавшийся, полулежал, с сосредоточенным видом вперившись в спортивную колонку вечерней газеты. Он отложил газету с видом человека, которого отвлекли от важных дел.

— В чем дело, сэр? — вежливо спросил он.

— Моя племянница! Что вы с ней сделали?

Рассудив, что лучший способ защиты — нападение, Джордж начал действовать.

— Что вы себе позволяете, черт возьми?! — закричал он, подражая интонации собственного дядюшки.

Незнакомец замолчал, не ожидая такого яростного отпора, что позволило Джорджу разглядеть его. Он был тучен и тяжело дышал, как будто некоторое время ему пришлось бежать. Он был подстрижен en brosse[28] и носил усы в стиле Гогенцоллернов[29]. Говорил он с акцентом, а его осанка свидетельствовала о том, что он гораздо лучше чувствует себя в мундире, нежели в штатском. Джордж как истинный британец относился с известным предубеждением ко всем иностранцам, а к немцам в особенности.

— Что вы себе, черт возьми, позволяете, сэр? — свирепо повторил он.

— Она зашла сюда, — ответил иностранец. — Я ее видел. Что вы с ней сделали?

Джордж отложил газету и высунулся из окна.

— В чем дело? — прорычал он. — Это шантаж. Но со мной такие штучки не пройдут! Я все прочел о вас в «Дейли мейл»[30]. Кондуктор, сюда! Сюда!

Железнодорожный служащий, заметивший перебранку, уже спешил к ним.

— Сюда, кондуктор, — произнес мистер Роулэнд властным тоном, который так обожают простые обыватели. — Этот субъект докучает мне. Он пытался меня шантажировать. Заявил, будто я спрятал тут его племянницу. Здесь полно всяких иностранцев, которые занимаются подобными штучками. Этому пора уже положить конец. Уведите его отсюда. Вот моя визитная карточка, она может вам понадобиться.

Кондуктор переводил взгляд с одного на другого. Решение было принято быстро. Жизненный опыт научил его презирать иностранцев и уважать хорошо одетых джентльменов, путешествующих первым классом.

Он положил руку на плечо навязчивого субъекта.

— А ну-ка, — сказал он, — пошли отсюда.

В этот критический момент иностранец забыл английский и разразился яростными ругательствами на своем родном языке.

— Ну хватит, — заявил кондуктор. — Ну-ка отойдите подальше отсюда. Ее тут нет.

Раздался свисток. Поезд медленно и как бы нехотя отошел от перрона.

Джордж оставался у окна до тех пор, пока была видна платформа. Затем он обернулся, взял свой саквояж и забросил его на полку.

— Все в порядке. Можете вылезать, — сказал он.

Девушка выбралась наружу.

— О Боже, — вздохнула она. — Как мне благодарить вас?!

— Не стоит. Мне это доставило удовольствие, уверяю вас, — галантно заявил Джордж.

Он ободряюще улыбнулся ей. Взгляд ее стал озадаченным. Казалось, ей недостает чего-то — весьма привычного. В это мгновение она увидела свое отражение в узком зеркале напротив и тихо охнула.

Было весьма сомнительно, что пол в вагоне подметали каждый день. А если даже и подметали, то, возможно, частицам пыли и сажи было настолько комфортно под сиденьями, что они все слетались туда как птицы в родное гнездо. У Джорджа не было времени как следует рассмотреть девушку — так внезапно было ее появление и так стремительно она укрылась в своем убежище, но он успел заметить, что она молода, красива и хорошо одета. Теперь же ее красная шляпка помялась, а лицо было перепачкано грязью.

— О! — только и произнесла девушка. Она схватила свою сумочку. Джордж, как и положено истинному джентльмену, отвернулся к окну, наслаждаясь видами лондонских предместий и Темзы.

— Как я могу отблагодарить вас? — вновь спросила девушка.

Восприняв это как намек на то, что разговор может быть продолжен, Джордж обернулся к ней и опять вежливо откланялся, но на этот раз его тон был менее формальным.

Девушка была просто очаровательна! Никогда еще, сказал себе Джордж, он не видел такой прелестной девушки. Это открытие вызвало в нем прилив учтивости.

— Мне кажется, что все это было просто великолепно, — с чувством сказала она.

— Ну что вы! Мне это ничего не стоило! Я был счастлив помочь вам, — пробормотал он.

— Великолепно, — пылко повторила она.

Несомненно, очень приятно находиться рядом с такой прелестной девушкой, и при этом она смотрит на тебя восхищенным взглядом и говорит, что ты был великолепен. Джордж был наверху блаженства…

Затем наступило тягостное молчание. Его спутница, кажется, сообразила, что от нее ожидают дальнейших объяснений. Она немного покраснела.

— Мне очень неловко, — смущенно сказала она, — но боюсь, что не смогу вам ничего объяснить. — Она посмотрела на него жалобно и робко.

— Не сможете объяснить?

— Н-нет.

— Это же замечательно! — с восторгом произнес мистер Роулэнд.

— Простите?

— Я сказал, что это просто замечательно. Прямо как в увлекательном романе, от которого вы не в силах оторваться всю ночь. В первой главе героиня обязательно говорит: «Я не могу вам этого объяснить». Но в конце книги она все объясняет, и совершенно непонятно, почему она не сделала этого в начале. Разве что это испортило бы весь рассказ. Вы не представляете, как это приятно — быть причастным к настоящей тайне. Подозреваю, что это связано как-то с секретными документами невероятной важности и Балканским экспрессом. Мне так нравится Балканский экспресс!

Девушка взглянула на него с подозрением.

— Почему вы упомянули Балканский экспресс? — резко спросила она.

— Не сочтите меня нескромным, — поспешил добавить Джордж, — я думал, ваш дядя на нем приехал.

— Мой дядя?.. — Она помолчала и начала снова: — Ну да, мой дядя…

— Как я вас понимаю, — сказал Джордж сочувственно. — У меня у самого есть дядя. Мы не можем отвечать за своих дядюшек. Родственные связи тут дело десятое — так я считаю.

Девушка внезапно рассмеялась. Когда она снова заговорила, Джордж заметил у нее легкий акцент. А сначала он принял ее за англичанку.

— Вы необыкновенный человек, мистер…

— Роулэнд. А для друзей просто Джордж.

— А меня зовут Элизабет… — Она внезапно замолчала.

— Восхитительное имя, — поспешно произнес Джордж, чтобы не усугублять ее минутного смущения. — Я надеюсь, вас не называют Бесси или каким-нибудь еще подобным образом?

Она покачала головой.

— Ну хорошо, — сказал Джордж, — теперь, когда мы познакомились, я осмелюсь предложить вам свою помощь. Если вы встанете, Элизабет, я отряхну пыль с вашего пальто.

Она послушно встала, и Джордж деликатнейшим образом проделал эту операцию.

— Благодарю вас, мистер Роулэнд.

— Джордж! Для друзей просто Джордж, запомните. После того как вы ворвались в мое купе и, спрятавшись под сиденье, заставили меня лгать вашему дяде, было бы крайне неучтиво с вашей стороны отвергать мою дружбу, верно?

— Конечно, Джордж.

— Вот так-то лучше.

— Как я выгляжу? — спросила Элизабет, пытаясь заглянуть себе за левое плечо.

— Вы выглядите… вы выглядите прекрасно, — решительно заявил Джордж.

— Все это было так внезапно, — виноватым тоном объяснила девушка.

— Я так и понял.

— Он видел нас в такси, а на вокзале мне пришлось бежать куда получится — я знала, что он помчится следом. Кстати, куда идет этот поезд?

— В Замок Роулэнд, — сказал Джордж.

Девушка посмотрела на него непонимающим взглядом:

— Замок Роулэнд?

— Ну, не сразу, конечно. До него полно остановок, тащиться мы будем медленно. Но я все-таки надеюсь добраться туда до полуночи. Старушка Юго-Западная — очень надежная линия, скорости тут черепашьи, зато никаких сюрпризов.

— Я не уверена, что мне так уж необходимо ехать в этот ваш Замок, — засомневалась Элизабет.

— Вы меня огорчаете. Это прекрасное место.

— Вы когда-нибудь там бывали?

— Пока нет. Но если вас не устраивает Замок Роулэнд, то тут много всяких других местечек, куда бы вы могли поехать. Это и Уокинг, и Уэйбридж, и Уимблдон. Поезд наверняка там останавливается.

— Понятно, — сказала девушка. — Я думаю, мне лучше сойти на следующей же остановке и на машине вернуться в Лондон. Это, пожалуй, лучший вариант.

Как раз в этот момент поезд стал замедлять ход. Мистер Роулэнд бросил на нее умоляющий взгляд:

— Не могу ли я чем-нибудь вам помочь…

— Нет-нет. Вы и так уже здорово меня выручили.

Наступила пауза, но потом девушка внезапно решилась:

— Я… Я хочу вам объяснить. Я…

— Ради Бога, не делайте этого! Это все испортит. Но неужели я действительно ни на что не гожусь? Я мог бы отвезти секретные бумаги в Вену или… ну, не знаю… В подобных случаях всегда существуют секретные бумаги. Дайте мне шанс.

Поезд остановился. Элизабет быстро вышла на платформу и, обернувшись, сказала ему через открытое окно:

— Вы это серьезно? Вы действительно могли бы кое-что сделать для нас… для меня?

— Все что угодно, Элизабет. Приказывайте.

— Даже если я вам не объясню причину?

— Ненавижу выяснять причины!

— Даже если это будет опасно?

— Чем опаснее, тем лучше.

Она молчала, что-то обдумывая, а потом, видимо, решилась.

— Выгляните из окна, сделав вид, будто вы кого-то ищете.

Мистер Роулэнд высунул наружу голову и стал усердно ею крутить.

— Видите того человека с черной бородкой, одетого в светлое пальто? Следуйте за ним, следите за каждым его шагом.

— И это все? — спросил мистер Роулэнд. — А что потом?

— Дальнейшие указания будут вам высланы. Наблюдайте за ним и берегите вот это. — Она сунула ему в руки маленький запечатанный пакет. — Берегите это как зеницу ока. Это — ключ ко всему.

Поезд тронулся. Мистер Роулэнд долго не отходил от окна, провожая взглядом стройную грациозную фигуру Элизабет, спускавшейся с платформы. В руках он сжимал маленький запечатанный пакет.

Далее его путь был однообразным и обошелся без приключений. Поезд шел очень медленно и часто останавливался. На каждой остановке Джордж высовывался из окна, надеясь, что объект его наблюдений сходит с поезда. Иногда он даже прогуливался по платформе, когда остановки были особенно длинными — бородач же вообще не выходил из поезда.

Конечной станцией был Портсмут[31], и именно там вышел пассажир с черной бородой. Он направился к маленькой дешевой гостинице. Мистер Роулэнд последовал за ним.

Номера их находились на одном этаже, их разделяли только две двери. Обслуживание показалось Джорджу вполне сносным. Сыщиком ему довелось работать впервые. Ему не хотелось ударить в грязь лицом и заслужить доверие Элизабет. За обедом Джорджу достался столик неподалеку от столика объекта его наблюдений. В полупустом ресторане подкреплялись в основном коммивояжеры[32], люди солидные и занятые только своим обедом. Но один человек сразу привлек его внимание: маленький, рыжеволосый и рыжеусый, судя по одежде — любитель скачек. Он тоже явно заинтересовался Джорджем и, когда обед подошел к концу, даже предложил ему вместе выпить и поиграть в бильярд. Но тут Джордж увидел, что человек с черной бородой уже надевает шляпу и пальто, и вежливо отказался и вышел на улицу, продолжив слежку. Преследование было долгим и утомительным, но в конце концов, пройдя по улицам Портсмута мили четыре, бородатый опять вернулся в отель. Джорджа начали обуревать сомнения: может быть, бородатый заметил его присутствие? Он стоял в холле, обдумывая этот вопрос, как вдруг входная дверь отворилась и вошел рыжеусый. Наверное, он тоже участвовал в погоне.

Размышления Джорджа внезапно прервала хорошенькая горничная:

— Вы ведь мистер Роулэнд, сэр? Вас хотят видеть два джентльмена. Два иностранных джентльмена. Они ждут вас в маленькой комнате в конце коридора.

Немного удивившись, Джордж разыскал эту комнату. Двое сидевших там мужчин разом поднялись и поклонились ему с изысканной вежливостью.

— Лорд Роулэнд? Не сомневаюсь, сэр, что вы догадываетесь, кто мы такие.

Джордж переводил взгляд с одного на другого. Говоривший — седой представительный джентльмен, прекрасно владевший английским, был немного старше своего спутника, высокого, немного прыщавого молодого человека с бледным тевтонским[33] лицом, которое еще больше портило хмурое выражение.

Убедившись, что ни один из джентльменов не является тем стариканом, на которого он натравил кондуктора, Джордж с облегчением предложил:

— Присаживайтесь, господа. Очень рад с вами познакомиться. Не желаете ли выпить чего-нибудь?

Старший сделал протестующий жест:

— Спасибо, лорд Роулэнд. У нас слишком мало времени, как раз столько, чтобы услышать ответ на один вопрос.

— Очень мило с вашей стороны именовать меня лордом[34],— сказал Джордж. — Жаль, что вы не хотите выпить. Что же это за вопрос?

— Лорд Роулэнд, вы покинули Лондон в сопровождении известной вам особы. А сюда вы приехали один. Где же она?

Джордж поднялся.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — холодно произнес он, подражая героям авантюрных романов. — Позвольте откланяться, джентльмены.

— Нет, вы понимаете, в чем дело. Вы прекрасно это понимаете, — воскликнул молодой человек, до сих пор молчавший. — Что вы сделали с Алекс?

— Успокойтесь, сэр, — пробормотал другой. — Прошу вас, успокойтесь.

— Смею вас уверить, — сказал Джордж, — что мне незнакомо это имя. Здесь какое-то недоразумение.

Старший пристально посмотрел на него.

— Едва ли, — сказал он сухо. — Я позволил себе справиться у портье. Вы назвали себя мистером Дж. Роулэндом из Замка Роулэнда.

Джордж покраснел.

— Это… это была просто шутка, — смущенно объяснил он.

— Какая жалкая увертка. Давайте не будем ходить вокруг да около. Где ее высочество?

— Если вы имеете в виду Элизабет…

Молодой человек вскочил как ошпаренный.

— Наглая свинья! Говорить о ней таким тоном. Не смейте так ее называть! — взвизгнул он.

— Я имею в виду, — сказал медленно другой, — и вам это, вероятно, хорошо известно, великую герцогиню Катонскую, Анастасию Софью Александру Марию Елену Ольгу Елизавету.

— О! — только и смог сказать мистер Роулэнд. Он пытался вспомнить, что ему доводилось слышать о Катонии. Кажется, это было маленькое балканское королевство, и там будто бы произошла революция.

— По-моему, мы имеем в виду одну и ту же особу, — улыбнулся он, — только я ее знаю как Элизабет.

— Я требую сатисфакции! — прорычал молодой. — Мы будем стреляться!

— Стреляться?

— Да, на дуэли.

— Я никогда не стреляюсь на дуэлях, — твердо заявил мистер Роулэнд.

— Это почему же?

— Я очень боюсь, что мне сделают больно.

— Ах, вот оно что! Ну тогда, по крайней мере, вы получите от меня по физиономии!

И молодой человек в ярости бросился на Джорджа. Что произошло дальше, трудно было разглядеть, но он описал в воздухе полукруг и упал на пол с глухим стуком. Через несколько секунд он, пошатываясь, встал. Мистер Роулэнд ласково ему улыбнулся.

— Я же сказал, — заметил он, — я очень боюсь, что мне сделают больно. Поэтому мне и пришлось изучить джиу-джитсу[35].

Наступила тишина. Иностранцы с сомнением смотрели на этого чрезвычайно любезного молодого человека. Вероятно, они вдруг поняли, что этот лощеный, светский шалопай не так уж и безобиден. Молодой тевтонец побелел от бешенства.

— Вы еще об этом пожалеете, — прошипел он.

Старший сохранял горделиво-невозмутимый вид.

— Это ваше последнее слово, лорд Роулэнд? Вы отказываетесь нам сказать, где находится ее высочество?

— Я и сам этого не знаю.

— Неужели вы думаете, что я вам поверю?

— Боюсь, сэр, что вы слишком уж недоверчивы.

Пожилой иностранец, едва заметно покачав головой, проговорил:

— Это не все. Вы о нас еще услышите. — И вышел в сопровождении тевтонца.

Джордж потер лоб рукой. Дело приняло непредвиденный оборот. Похоже, он оказался замешанным в крупном европейском скандале.

«Может быть, это даже приведет к новой войне», — с надеждой подумал он и пошел искать человека с черной бородой. Слава Богу, тот был в холле.

Джордж уселся в противоположном углу. Через несколько минут чернобородый встал и отправился в свой номер. Джордж последовал его примеру. У него отлегло от сердца, когда он увидел, как бородач закрыл за собой Дверь.

— Мне необходимо выспаться, — пробормотал он. — Просто необходимо.

Но тут его настигло сомнение. А что, если чернобородый догадался, что он его выслеживает? Этот субъект может ускользнуть ночью, пока он будет спать. Немного подумав, мистер Роулэнд нашел хитроумный выход. Он распустил один из своих носков: получилась довольно длинная шерстяная нитка. Потом он крадучись вышел из своей комнаты и прикрепил конец нитки к двери бородатого клейкой бумажкой от почтовой марки. Нитку он протянул до своей комнаты и привязал к ее концу маленький серебряный колокольчик — память о той роковой вечеринке. Джордж был доволен собой.

Как только чернобородый попытается выйти из своего номера, он тут же узнает об этом по звону колокольчика.

Покончив с этим, Джордж, не теряя времени, лег в кровать. Маленький пакет он осторожно положил себе под подушку и вдруг впал в задумчивость. Его мысли сводились примерно к следующему: «Анастасия, Софья, Мария, Александра, Ольга, Елизавета. Черт с ними со всеми, я скучаю только по одной».

Однако заснуть ему решительно не удавалось, он мучительно пытался понять, что же все-таки происходит. Что все это значило? Какая связь между сбежавшей великой герцогиней, запечатанным пакетом и чернобородым? От чего спасалась великая герцогиня? Знают ли эти два господина, что пакет у него? И что же в нем, черт возьми, находится?

Ему было крайне досадно, что он никак не может найти ответ хотя бы на один из этих вопросов, а вскоре он, вконец утомленный, погрузился в сон.

Мистера Роулэнда разбудило нежное позвякивание колокольчика. Вообще-то он всегда долго приходил в себя, пытаясь преодолеть сон, но тут почти сразу вскочил, сунул ноги в домашние туфли и, тихонько открыв дверь, выскользнул в коридор. Мелькнувшая в конце коридора тень, подсказала ему, куда нужно идти. Стараясь ступать бесшумно, мистер Роулэнд последовал за тенью и успел увидеть, как чернобородый зашел в ванную. Это было очень странно, потому что как раз напротив его собственного номера тоже была ванная. Прижавшись к стене, Джордж наблюдал в щелку за происходящим. Человек, стоя на коленях возле ванны, что-то делал с плинтусом за ней. Минут через пять он поднялся на ноги, и Джордж был вынужден ретироваться. Прячась за собственной дверью, он смотрел, как бородатый вошел в свой номер.

— Ладно, — пробормотал Джордж. — Тайной ванной комнаты займемся завтра утром.

Он лег и сунул руку под подушку, чтобы проверить, на месте ли драгоценный пакет. В следующий момент он в панике принялся перебирать постельное белье. Пакет исчез!

Случившееся настолько выбило его из колеи, что на следующее утро он ел яичницу с беконом без всякого аппетита. Он потерял Элизабет. Драгоценный пакет, который она ему доверила, пропал, и «тайна ванной комнаты» никоим образом не могла компенсировать эту потерю. Да, несомненно, Джордж свалял дурака.

После завтрака он опять поднялся наверх. В коридоре стояла горничная, вид у нее был озабоченный.

— Что случилось, милочка? — участливо спросил Джордж.

— Здесь живет один джентльмен, сэр. Он попросил, чтобы его разбудили в половине девятого, а теперь он не отвечает, и дверь заперта.

— О, понимаю, — сказал Джордж. Мысли путались в его голове. Он поспешно вошел к себе в номер, пытаясь сообразить, что же теперь делать, и буквально оторопел! На туалетном столике лежал пакет, который был украден у него ночью!

Джордж схватил его и внимательно осмотрел. Да, несомненно — тот самый. Но печать сломана. После минутного колебания он открыл его. Если кто-то уже видел его содержимое, то почему бы и ему не посмотреть. Впрочем, очень возможно, что содержимое пакета изъяли. Развернув бумагу, он обнаружил маленькую коробочку, в каких обычно продаются ювелирные украшения. Джордж открыл ее. Внутри лежало золотое обручальное кольцо.

Он поднес его к глазам: никаких надписей или инициалов, ничего такого, что отличало бы его от других обручальных колец. Джордж со стоном уронил голову на руки.

— Безумие, — пробормотал он. — Вот что это такое. Полный бред.

Но внезапно Джордж вспомнил слова горничной и в этот же момент увидел, что снаружи под окном проходит широкий карниз. Он совсем не был героической личностью, но в теперешнем своем возбужденном состоянии был способен на самые невероятные поступки. Он забрался на Подоконник и через некоторое время уже заглядывал в комнату чернобородого. Окно было открыто, и комната была пуста. Рядом он заметил пожарную лестницу. Теперь стало ясно, как ускользнула преследуемая им дичь. Джордж влез через окно в комнату. Исчезновение чернобородого привело его в замешательство. Тут наверняка должен быть какой-нибудь ключ к разгадке. Он стал осматривать все вокруг, начав с саквояжа.

Но тут его внимание привлек звук — очень слабый звук, но, без сомнения, раздававшийся в самой комнате. Взгляд Джорджа остановился на большом шкафе. Он бросился к нему и распахнул дверцу. Изнутри тут же вывалился человек и упал в объятия Джорджа. Однако неизвестный оказался очень ловок. Все хитроумные приемы Джорджа почти не имели успеха… Наконец дерущиеся затихли в полном изнеможении, и только тут Джордж разглядел своего противника. Это был рыжеусый.

— Кто вы такой, черт возьми! — воскликнул Джордж.

Вместо ответа рыжеусый достал визитную карточку и протянул ее Джорджу. Тот прочитал вслух:

— Инспектор Джеральд, Скотленд-Ярд.

— Именно так, сэр И я был бы вам очень признателен, если бы вы рассказали мне все, что вам известно об этом деле.

— Должен ли я все вам рассказывать? — произнес Джордж задумчиво. — Знаете, инспектор, думаю, вы правы, но давайте переберемся в какое-нибудь более приятное место.

В тихом уголке бара Джордж отвел душу Инспектор Джеральд выслушал его с сочувствием.

— Очень странное дело, как вы правильно заметили, сэр, — сказал он, когда Джордж закончил. — Много в нем непонятного, но два или три момента я могу прояснить. Я прибыл сюда вслед за Марденбергом, вашим чернобородым приятелем, и ваше внезапное появление, а затем слежка за ним показались мне подозрительными. Я не мог вас раскусить Прошлой ночью, пока вас не было в номере, я проник туда и взял пакет из-под подушки. Вскрыв его, я сразу понял, что это не то, что я ищу, и поэтому воспользовался первой возможностью, чтобы вернуть его вам.

— Да, действительно, это несколько проясняет ситуацию, — задумчиво сказал Джордж. — Все это время я, наверное, вел себя как последний осел.

— Ну что вы, сэр Вы действовали очень грамотно для новичка Вы сказали, что сегодня утром забрали из ванной то, что было спрятано за плинтусом?

— Да, но это всего лишь любовное письмо, — мрачно буркнул Джордж. — Что ни говори, я не должен был совать нос в личную жизнь этого бедняги.

— Вы не будете возражать, если я взгляну на письмо, сэр?

Джордж достал сложенное письмо из кармана и протянул инспектору.

— Вы совершенно правы, сэр, — подтвердил инспектор, прочитав письмо. — Но если присмотреться повнимательнее… Я вам очень благодарен, сэр. Это план защиты Портсмутской гавани.

— Что?

— Да. Этот джентльмен оказался очень ловким агентом. Ему удалось-таки ускользнуть от нас с вами. Кстати, наиболее грязную работу он поручал женщине.

— Женщине? — заинтересовался Джордж. — А как ее зовут?

— Она появляется под разными именами, сэр. Чаще Всего как Бетти Брайтайз Она, кстати, молода и очень красива.

— Бетти Брайтайз — повторил Джордж. — Благодарю вас, инспектор.

— Простите, сэр, вам плохо?

— Да, я чувствую себя совершенно больным. Я думаю, мне следует первым же поездом вернуться в Лондон.

Инспектор посмотрел на часы.

— Скоро отправляется пассажирский, сэр. Но он идет очень медленно. Лучше подождать экспресса.

— Это не имеет значения, — мрачно сказал Джордж. — Ни один поезд не может ехать медленнее того, на котором он приехал вчера.

Снова сев в вагон первого класса, Джордж погрузился В свежую газету. Внезапно он вздрогнул и впился глазами в маленькую заметку.

«Вчера в Лондоне произошло бракосочетание лорда Роланда Гейта, второго сына маркиза Эксминстера, и великой герцогини Катонской Анастасии. О церемонии не было объявлено заранее. Великая герцогиня уехала в Париж вместе со своим дядей сразу же после переворота в Катонии. Она познакомилась с лордом Роландом, когда он служил секретарем британского посольства в Катонии».

Мистер Роулэнд абсолютно ничего не понимал. Он продолжал вглядываться в газетные строчки, словно в них можно было отыскать ответы на все его вопросы. Поезд остановился на маленькой станции, и в вагон вошла леди. Она села напротив Джорджа.

— Доброе утро, Джордж, — ласково произнесла она.

— Боже мой! — вскричал он. — Элизабет!

Она улыбнулась ему. И стала еще прелестнее. Хотя вряд ли это было возможно.

— Взгляните сюда! — Джордж протянул ей газету. — Ради Бога, скажите, кто вы — великая герцогиня Анастасия или Бетти Брайтайз?

Она внимательно посмотрела на него:

— Я ни та, ни другая. Я — Элизабет Гейт. Теперь я уже могу вам все рассказать. Кроме того, я должна извиниться. Вы знаете, Роланд — это мой брат — давно был влюблен в Алекс…

— Это великая герцогиня?

— Да. Алекс — так ее зовут близкие. Как я уже сказала, Роланд давно любил ее, а она — его. Потом произошла революция, и Алекс переехала в Париж. Они как раз собирались пожениться, и тут вдруг приехал старый канцлер Штюрм, чтобы заставить Алекс вернуться и выйти замуж за принца Карла, ее двоюродного брата, противного и прыщавого…

— Кажется, мы с ним встречались, — вставил Джордж.

— …которого она просто ненавидела. А принц Осрик, ее престарелый дядя, запретил ей встречаться с Роландом. Поэтому она бежала в Англию. Я приехала, чтобы ее встретить, и мы дали телеграмму Роланду, который в это время был в Шотландии. В самый последний момент, когда мы ехали на такси во Дворец бракосочетания, где регистрируются браки, мы едва не столкнулись с другим такси, а в нем сидел принц Осрик. Он, естественно, погнался за нами, и мы уже не знали, что делать, ибо он конечно же устроил бы скандал. Он ведь является опекуном Алекс. И тут у меня появилась блестящая идея — поменяться с ней местами В наше время, если девушка одета по последней моде, в ней нельзя разглядеть ничего, кроме кончика носа. Я надела красную шляпку Алекс и ее коричневое широкое пальто, а она — мое серое. Тут мы велели таксисту ехать на вокзал Ватерлоо, я выскочила из машины и побежала к вокзалу. Хитрость удалась, старый Осрик погнался за красной шляпкой, не заметив даже, что в такси еще кто-то остался. Он, конечно, и не пытался рассмотреть мое лицо Поэтому-то я и вбежала в ваше купе и доверилась вам.

— Да, я вроде бы неплохо сыграл свою роль, — сказал Джордж. — Ну а вторая ваша просьба?

— Как раз за это я и хочу попросить у вас прощения.

Надеюсь, вы не очень на меня сердитесь? Вам так хотелось приключений — как в романах, — что я не могла противиться искушению. Я выбрала самого подозрительного человека на платформе и велела вам следить за ним, а затем я передала вам пакет.

— В котором было обручальное кольцо.

Да. Мы с Алекс купили его, потому что Роланд мог приехать из Шотландии только перед самым венчанием. И я, конечно, понимала, что, когда я вернусь в Лондон, оно им не потребуется, потому что они уже купят новое — а может удовольствуются кольцом от шторы или от ковра…

— Да, — вздохнул Джордж. — Все очень просто, впрочем, так оно и бывает. Позвольте мне, Элизабет.

Он снял перчатку с ее левой руки и, увидев, что на безымянном пальце у нее нет кольца, издал вздох облегчения.

— Все в порядке, — отметил он. — В конце концов, оно не пропадет.

— Но я ничего о вас не знаю! — воскликнула Элизабет.

— Вы знаете, что я отличный малый, — сказал Джордж. — Между прочим, я тоже знаю о вас только то, что вы леди Элизабет Гейт.

— О, Джордж, вы сноб?

— Думаю, что в какой-то мере — да. Мне запомнился один детский сон: я даю полкроны королю Георгу[36] — чтобы он позволил мне прийти к нему в гости в выходной. Но сейчас я подумал о своем дяде. Вот настоящий сноб. Когда он узнает, что я женюсь на вас и что в нашей семье появится титулованная особа, он тут же сделает меня своим компаньоном!

— О, Джордж, он очень богат?

— Элизабет, вы корыстны?

— Ужасно. Я обожаю тратить деньги. Но если серьезно, я вспомнила об отце. Пять дочерей, красавицы, голубая кровь. Он как раз мечтает о богатом зяте.

— Хм, — удовлетворенно хмыкнул Джордж, — это будет один из тех браков, которые заключаются на небесах и одобряются на земле. Мы будем жить в Замке Роулэнд. Будьте уверены, меня обязательно выберут лорд-мэром, если вы будете моей женой. О, Элизабет, дорогая, возможно, это нарушение этикета, но я просто обязан вас поцеловать!

Да здравствуют шесть пенсов!

Королевский адвокат[37] сэр Эдвард Пэллисер проживал в доме номер девять по улице Королевы Анны. Собственно говоря, это была не улица даже, а тупик, которому в самом сердце Вестминстера удавалось каким-то образом выглядеть тихим, старомодным и не имеющим никакого отношения к безумствам двадцатого века. Сэру Эдварду Пэллисеру он подходил идеально.

В свое время сэр Эдвард был одним из виднейших адвокатов в уголовном департаменте, и теперь, удалившись на покой, спасался от скуки тем, что собирал великолепную библиотеку по криминалистике, в которую, кстати, входил и его собственный труд «Воспоминания выдающихся преступников».

Этим вечером сэр Эдвард сидел в библиотечной комнате у камина, прихлебывал превосходный черный кофе и сокрушенно качал головой над книгой Ломброзо[38]. Такие великолепные теории — и так безнадежно устарели!

Дверь тихо отворилась, и вышколенный дворецкий, беззвучно приблизившись по толстому ковру, почтительным полушепотом сообщил:

— К вам юная леди, сэр.

— Юная леди?

Сэр Эдвард был удивлен. Происходящее совершенно не укладывалось в привычные рамки его существования. Он подумал было, что это его племянница Этель, — но нет, тогда Армор так и сказал бы.

Сэр Эдвард осторожно поинтересовался:

— Леди не назвала своего имени?

— Нет, сэр, но она совершенно уверена, что вы захотите ее видеть.

— Впусти ее, — решил сэр Эдвард, приятно заинтригованный.

Вскоре на пороге библиотеки появилась высокая черноволосая девушка лет двадцати восьми, в черной юбке, черном жакете и черной же маленькой шляпке. Увидев сэра Эдварда, она вся засияла и, протягивая руку, двинулась ему навстречу. Армор, бесшумно прикрыв дверь, удалился.

— Сэр Эдвард, вы ведь узнаете меня, правда? Я — Магдален Воэн.

— Ну, разумеется.

Он сердечно пожал ей руку.

Теперь он отчетливо ее вспомнил. Он тогда возвращался из Америки на «Силурмке». Очаровательное дитя — ибо тогда она была совсем еще ребенком. Он, помнится, ухаживал за ней: в такой светской и вполне соответствующей его солидному возрасту манере. Она была так восхитительно юна! Вся — нетерпение, вся — восторг и ожидание героя. В общем, словно создана, чтобы пленить сердце мужчины под шестьдесят. Воспоминания сделали его пожатие еще более горячим.

— Как мило, что вы решились навестить меня. Садитесь же, прошу вас.

Сэр Эдвард пододвинул ей кресло, рассыпаясь в комплиментах и галантных шутках, что нисколько не мешало ему обдумывать, чем же он обязан такому визиту. Когда наконец поток его приветственных излияний утих, повисла пауза.

Гостья нервно сжала ручку кресла, выпустила ее, облизнула губы и неожиданно выпалила:

— Сэр Эдвард, помогите мне!

От удивления он даже крякнул и вежливо пробормотал:

— Да-да…

Голос девушки стал более уверенным:

— Вы говорили, если когда-нибудь мне потребуется помощь, вы сделаете для меня все, что в ваших силах.

Ну да. Говорил. Надо же было сказать что-нибудь эдакое перед прощанием. Все говорят… Сэр Эдвард припомнил даже, как сорвался тогда его голос, как нежно поднес он к своим губам ее руку… «Если когда-нибудь вам потребуется помощь, просто вспомните обо мне…»

Ну да, все так говорят. Но очень, очень мало кому приходится потом что-то делать! И уж тем более спустя — сколько же? — девять, а то и все десять лет.

Сэр Эдвард бросил на гостью быстрый оценивающий взгляд. Очень, конечно, милая девушка, но совершенно утратила то, что было для него главным ее достоинством: очарование свежей и непорочной юности. Возможно, она стала даже интереснее — мужчина помоложе отметил бы именно это, — но сэр Эдвард совершенно не ощущал того прилива нежности и тепла, которые согрели его сердце при том прощании по окончании атлантического вояжа.

Его лицо сделалось официальным и напряженным. Однако ответил он довольно бодро:

— Ну, разумеется, милая моя барышня, я буду счастлив сделать все, что в моих силах — хотя, боюсь, теперь от меня толку не так уж много.

Если сэр Эдвард думал, что весьма ловко подготовил путь к отступлению, он ошибался. Его гостья была из тех людей, которые совершенно неспособны думать о чем-либо еще, когда их одолевают какие-то проблемы, а, поскольку в настоящий момент ее явно занимали определенные проблемы, готовность сэра Эдварда помочь показалась ей совершенно искренней.

— Мы в страшной беде, сэр Эдвард!

— Мы? Вы что же, замужем?

— Нет, я имела в виду нас с братом. Ох! Да, впрочем, и Вильям с Эмили тоже. Но я должна объяснить вам. У меня есть — была — тетя, мисс Крэбтри. Вы, может, читали об этом в газетах? Такой кошмар… Она погибла… Убита!

Лицо сэра Эдварда слегка оживилось.

— А! Примерно месяц назад, верно?

Девушка кивнула.

— Даже меньше: и трех недель не прошло.

— Да-да, припоминаю. Скончалась от удара по голове в собственном доме. Преступника так и не нашли.

Магдален Воэн снова кивнула.

— Да, не нашли — и вряд ли когда-нибудь найдут. Понимаете, не исключено, что… некого и искать.

— Это почему же?

— Да-да, в этом-то и весь ужас. Журналисты, слава Богу, ничего не пронюхали, но полиция думает именно так. Им известно, что той ночью в доме не было посторонних.

— То есть…

— То есть это один из нас четверых. По идее, именно так. Но кто именно — полиция не знает. Мы — тоже. Мы не знаем! И теперь постоянно следим друг за другом и все пытаемся вычислить… О, если бы вдруг выяснилось, что это кто-то посторонний! Но я не представляю как…

Сэр Эдвард рассматривал девушку со все возрастающим интересом.

— Вы хотите сказать, что члены вашей семьи находятся под подозрением?

— Да, именно так. Полиция, разумеется, прямо этого не говорит. Нет, они все очень милы и предупредительны, но тщательно обыскали весь дом, каждого допросили, а Марту так до сих пор не оставляют в покое. И, поскольку никак не могут выяснить кто, не дают никому из нас и шагу ступить. Я так напугана, так напугана…

— Ну полно, дитя мое, полно. Вы наверняка чересчур сгущаете краски.

— Нет. Это один из нас четверых. Никаких сомнений.

— И кто же эти четверо, о которых вы все время говорите?

Магдален выпрямилась в кресле и заговорила уже более спокойно:

— Ну, во-первых, я с Мэтью. Тетя Лилли приходилась нам двоюродной бабушкой — была сестрой моей бабки. Мы живем у нее с четырнадцати лет (мы же близнецы с братом, вы знаете). Потом еще Вильям Крэбтри, ее племянник. Ну, сын ее брата. Он тоже живет с нами: он и его жена Эмили.

— Ваша тетя помогала им?

— Иногда. У него есть немного своих денег, но он такой безвольный и куда уютнее чувствует себя дома. Тихий, мечтательный… Уверена, что у него и в мыслях такого быть не могло — ой! — отвратительно, что это вообще могло прийти мне в голову.

— Однако я никак толком не пойму, что там у вас происходит. Не могли бы вы изложить все с самого начала — если, конечно, это не слишком вас расстроит.

— О нет, я ведь за тем и пришла, чтобы все рассказать. Все до сих пор так и стоит у меня перед глазами. Понимаете, мы пили чай, а потом разошлись по своим комнатам. Я — шить, Мэтью — печатать статью (он иногда подрабатывает в журналах), Вильям — возиться со своими марками. А Эмили чай не пила. Она приняла таблетки от головной боли и легла. Ну, то есть все были у себя и чем-то заняты, а когда в половине восьмого Марта спустилась накрывать к ужину, тетя Лилли была уже мертва. Ее голова… Такой ужас! Страшно было смотреть.

— Полагаю, орудие убийства нашли?

— Да. Пресс-папье, которое всегда лежало на столике у дверей. Конечно, хотели снять отпечатки, но ручка была тщательно протерта.

— И ваше первое предположение?

— Мы, конечно, сразу подумали, что это ограбление. Понимаете, несколько ящиков бюро было выдвинуто, словно вор что-то искал. А потом появились полицейские и выяснилось, что тетя мертва уже по меньшей мере час. Спросили у Марты, кто заходил в дом, и Марта сказала, что никто. Все окна были заперты изнутри и никаких следов того, что кто-то вскрывал замок или что-то такое… Вот тогда они и взялись за нас…

Она остановилась, тяжело дыша; ее испуганные умоляющие глаза искали сочувствия во взгляде сэра Эдварда.

— А кто, скажем так, выгадал от смерти вашей тети? — осведомился тот.

— Она завещала всем равные доли, всем четверым.

— И во сколько оценивается ее состояние?

— Адвокат сказал, что после выплаты всех налогов останется что-то около восьмидесяти тысяч фунтов.

Глаза сэра Эдварда несколько округлились.

— Но это весьма значительная сумма! Думаю, вы знали о ней и раньше?

— Ну что вы, мы не ожидали ничего подобного. Тетя Лилли всегда была так бережлива… Держала только одну служанку и постоянно призывала к экономии.

Сэр Эдвард задумчиво кивнул. Магдален немного наклонилась к нему:

— Вы ведь поможете нам, правда?

Ее слова подействовали на сэра Эдварда как ледяной душ, и как раз в тот самый момент, когда он начал входить в азарт.

— Милая моя барышня, но что же я могу сделать? Если вам нужен профессиональный совет, я дам вам адрес одного…

— О нет! — перебила она его. — Мне нужно совсем не это. Я хочу, чтобы мне помогли вы. Вы же мой друг.

— Я, конечно, польщен, но…

— Я хочу, чтобы вы к нам приехали. И расспросили каждого из нас. Сами все осмотрели и… сделали выводы.

— Но, милая моя…

— Вы же обещали. В любой момент, сказали вы, как только мне потребуется помощь…

Ее глаза с мольбой — и с верой — смотрели на него, и ему стало немного стыдно, и… да, черт возьми, он был тронут. Эта ее просто пугающая искренность, эта абсолютная вера — словно в святую клятву — в бездумное обещание десятилетней давности… Сколько мужчин произносили эти самые слова — эдакий великосветский штамп — и сколь немногих из них просили подтвердить их в реальной жизни!

— Уверен, что у вас найдется множество куда более мудрых советчиков, чем я, — слабо возразил он.

— Ну, естественно, у меня куча друзей, — воскликнула Магдален Воэн, умиляя сэра Эдварда своей наивной самоуверенностью, — но, понимаете, среди них нет ни одного по-настоящему умного. Такого, как вы. Вы же привыкли говорить с людьми. У вас огромный опыт, вы сразу все узнаете.

— Узнаю что?

— Ну, виноват человек или нет.

Сэр Эдвард мрачно усмехнулся. Он всегда тешил себя мыслью, что действительно это знает. Тем не менее во многих случаях его мнение расходилось с мнением присяжных.

Магдален нервным жестом откинула шляпку на затылок и оглядела комнату.

— Как здесь тихо! Вы, наверное, скучаете иногда по шуму?

Ту пик! Случайная фраза, брошенная без всякого умысла, неожиданно больно его задела, напомнив, что теперь он загнал себя в тупик, да. Добровольно отгородился от всего мира. Но из любого тупика есть выход на улицу. Что-то юное и безрассудное всколыхнулось в нем. В него верили — и лучшая часть его натуры не могла остаться к этому равнодушной. Не мог он остаться равнодушным и к задаче, которую перед ним поставили, — ведь он был криминалистом по призванию. Да, он хотел взглянуть на тех, о ком она говорила. И составить о них собственное мнение.

— Ну, если вы действительно убеждены, что я могу быть чем-то полезен… Но учтите: я ничего не обещаю.

Он был уверен, что его согласие вызовет бурю восторга. Но она приняла его совершенно спокойно.

— Я знала, что вы поможете. И всегда считала вас настоящим другом. Вы пойдете со мной прямо сейчас?

— Нет. Думаю, лучше перенести мой визит на завтра. И оставьте мне, пожалуйста, координаты адвоката мисс Крэбтри. Возможно, мне понадобится кое-что с ним обсудить.

Записав имя и адрес адвоката, Магдален Воэн поднялась.

— Я… я действительно ужасно вам благодарна, — натянуто произнесла она. — До свидания.

— А ваш адрес?

— Боже, какая же я рассеянная! Это в Челси. Бульвар Палатайн, восемнадцать.

На следующий день ровно в три часа сэр Эдвард Пэллисер важным неторопливым шагом приблизился к дому мисс Воэн. К тому времени он успел выяснить несколько вещей. Утром он заглянул в Скотленд-Ярд, где помощником комиссара работал его старинный друг, а также побеседовал с адвокатом покойной мисс Крэбтри. После этих визитов он имел куда более ясное представление о деле. Так он узнал, что у мисс Крэбтри был довольно странный способ вести свои денежные дела. Она никогда не пользовалась чековой книжкой, предпочитая вместо этого письменно извещать адвоката, чтобы тот подготовил к ее приходу необходимую сумму в пятифунтовых банкнотах. Сумма эта практически всегда была одна и та же: триста фунтов каждые три месяца. Мисс Крэбтри лично приезжала за ними в извозчичьей пролетке, которую считала единственно надежным средством передвижения. Кроме этих вылазок к адвокату, она никуда не отлучалась, все время сидела дома.

В Скотленд-Ярде сэру Эдварду сообщили, что финансовая сторона дела была тщательно изучена. Мисс Крэбтри должна была вот-вот распорядиться о выдаче очередной ежеквартальной суммы. Предположительно, предыдущие триста фунтов должны были быть уже полностью — или почти полностью — потрачены. Однако удостовериться в этом оказалось решительно невозможно. Судя по записям в ее расходных книгах, в последнем квартале мисс Крэбтри истратила значительно меньше трехсот фунтов. Однако она еще имела привычку рассылать пятифунтовые банкноты нуждающимся друзьям и родственникам. Короче, выяснить, сколько денег было в доме на момент убийства, так и не удалось. При обыске не нашли ничего.

Вот об этом-то последнем обстоятельстве и размышлял сэр Эдвард, приближаясь к дому номер восемнадцать (небольшому особняку без цокольного этажа) по бульвару Палатайн.

Дверь ему открыла низенькая пожилая служанка с настороженным взглядом. Она проводила его в просторную сдвоенную комнату. Вскоре к нему вышла Магдален. Взгляд у нее был еще напряженнее, чем прежде.

— Вы хотели, чтобы я расспросил ваших близких, — с улыбкой произнес сэр Эдвард, пожимая ее руку. — Боюсь, именно за этим я и пришел. Прежде всего, я хотел бы знать, кто видел вашу тетю последним и когда именно это было?

— После чая, в пять вечера. Это была Марта. Днем она выходила в банк — оплатить счета и принесла тете Лилли расписки и сдачу.

— Вы ей доверяете?

— Марте? О, абсолютно! Она прослужила у тети Лилли — дайте подумать — тридцать лет, если я ничего не путаю. Она сама честность!

Сэр Эдвард кивнул.

— Еще вопрос. Почему ваша кузина, миссис Крэбтри, приняла таблетку от головной боли?

— Ну, потому что у нее болела голова, я думаю.

— Разумеется, но, возможно, голова у нее разболелась по какой-то особой причине?

— Ну, в общем, да. За ленчем вышла довольно неприятная сцена. Эмили человек нервный и легковозбудимый. Порой они с тетей Лилли ссорились.

— Это и произошло за обедом?

— Да. Тетя частенько придиралась по мелочам, так что все началось практически на пустом месте. Ну, и пошло и поехало… Эмили понесло, и она заявила, что, мол, ноги ее больше не будет в этом доме, что ее здесь попрекают каждым куском, в общем, всякую чушь. А тетя тоже соответственно ответила, что чем раньше она и ее муженек уберутся из дома, тем лучше. Но все это, конечно, были пустые, вызванные только обидой слова.

— Пустые потому, что мистер и миссис Крэбтри никак не могут позволить себе… э-э… «убраться»?

— О, не только поэтому. Вильям был очень привязан к тете Лилли. Очень.

— А других ссор не было, а?

Магдален слегка покраснела.

— Вы имеете в виду меня? Весь этот шум по поводу моего намерения стать манекенщицей?

— А ваша тетя была против?

— Да.

— А действительно, зачем вам становиться манекенщицей, мисс Магдален? Неужели вас привлекает подобный образ жизни?

— Нет, но все лучше, чем продолжать жить здесь.

— Тогда, конечно. Но теперь-то вы будете иметь вполне приличный доход, не правда ли?

— О да! Теперь все по-другому.

Признание было сделано с таким обезоруживающим простодушием, что сэр Эдвард улыбнулся и не стал развивать эту тему дальше.

— А что ваш брат? — спросил он вместо этого. — Остался в стороне от всяких ссор?

— Мэтью? Да, он и не вмешивался.

— Значит, сказать, что у него был мотив желать своей тете смерти никак нельзя?

На лице Магдален появился испуг — и мгновенно исчез. Тем не менее сэр Эдвард успел его заметить.

— Да, чуть не забыл, — небрежно обронил он, — ваш брат, как я понял, сильно задолжал?

— Да, бедняжка Мэтью.

— Ну, теперь-то уж это не страшно.

— Да, — вздохнула она. — Прямо гора с плеч.

Она все еще не понимала! Сэр Эдвард поспешил сменить тему:

— Ваши родственники сейчас дома?

— Да, я предупредила, что вы придете. Они готовы к любым вопросам… Ох, сэр Эдвард, мне почему-то кажется, что вы обязательно нам поможете, и выяснится, что это был все-таки посторонний.

— Я не умею творить чудеса. Возможно, мне и удастся выяснить правду, но сделать так, чтобы это была нужная вам правда, — это выше моих возможностей.

— Разве? А мне почему-то кажется, что вы можете все. Ну совершенно все.

Она выскользнула из комнаты, оставив сэра Эдварда в неприятных раздумьях. Что же она хотела этим сказать? Неужели это намек, что кого-то нужно выгородить? Но кого?

Его размышления прервал вошедший мужчина. Лет пятидесяти, он был крепким и рослым, но сильно сутулился. Одет он был небрежно, волосы немного взлохмачены. Похоже, это был рассеянный, но очень добродушный человек.

— Сэр Эдвард Пэллисер? Очень рад познакомиться. Меня прислала Магдален. Крайне великодушно с вашей стороны, что согласились помочь нам. Хотя лично я сомневаюсь, что дело когда-нибудь раскроют. Того малого уже не поймать.

— Стало быть, вы думаете, это был грабитель, кто-то совершенно посторонний?

— Ну, а как же иначе? Не мог же это быть кто-то из нас! А эти парни нынче такие ловкие… Лазают, как кошки, куда хочешь заберутся.

— А где вы были, мистер Крэбтри, когда произошла трагедия?

— Занимался марками — в своей комнатке наверху.

— Вы ничего не слышали?

— Нет. Я как увлекусь, вообще ничего не слышу и не вижу. Глупо, конечно, но что поделать.

— Ваша комната находится прямо над этой?

— Нет, чуть подальше.

Дверь снова открылась, пропуская маленькую светловолосую женщину. Ее руки находились в беспрестанном движении, да и сама она выглядела взволнованной и раздраженной.

— Вильям, почему ты меня не дождался? Я же сказала: «Подожди».

— Прости, дорогая, я забыл. Сэр Эдвард Пэллисер, моя жена.

— Здравствуйте, миссис Крэбтри. Надеюсь, вы позволите задать вам парочку-другую вопросов? Я ведь прекрасно понимаю, как вам всем хочется поскорее покончить с этой историей.

— Естественно. Но ничего не могу вам рассказать. Подтверди, Вильям! Я спала. У себя в комнате. И проснулась, только когда Марта закричала.

Ее руки ни на секунду не оставляли друг друга в покое.

— А где ваша комната, мисс Крэбтри?

— Прямо над этой. Но я ничего не слышала. Откуда? Я спала.

Сэру Эдварду так и не удалось из нее больше ничего вытянуть. Она ничего не знала, она ничего не слышала — она спала; и продолжала твердить это с упрямством напуганной женщины. Однако сэр Эдвард прекрасно понимал, что скорее всего она говорила чистую правду.

В конце концов он извинился за беспокойство и сказал, что хотел бы поговорить с Мартой. Мистер Крэбтри вызвался проводить его на кухню. В холле они почти столкнулись с высоким темноволосым юношей, направлявшимся к выходу.

— Мистер Мэтью Воэн?

— Да, но мне, знаете, совершенно сейчас некогда. Крайне важная встреча.

— Мэтью! — раздался с лестницы укоризненный голос его сестры. — Ну, Мэтью, ты же обещал…

— Да я помню, сестренка, помню. Но, правда, никак не могу. Я должен кое с кем встретиться. И потом, что толку без конца мусолить одно и то же? Хватит с нас и полиции. Я, например, сыт всем этим по горло!

Входная дверь за мистером Мэтью Воэном с треском захлопнулась.

На кухне Марта гладила белье. Увидев сэра Эдварда, она выпрямилась, не выпуская из руки утюг. Сэр Эдвард прикрыл за собой дверь.

— Мисс Воэн обратилась ко мне за помощью, — объяснил он. — Надеюсь, вы не будете возражать, если я задам вам несколько вопросов?

Марта некоторое время молча на него смотрела, потом покачала головой.

— Они не виноватые, сэр. Я знаю, что у вас на уме, но это не так. Они все очень порядочные, что леди, что джентльмены, теперь таких почти не осталось.

— Нисколько в этом не сомневаюсь. Но это, как говорится, не доказательство.

— Может, и нет, сэр. Такая странная штука эти ваши законы… Но есть и настоящее доказательство, сэр. Никто из них не мог сделать этого без того, чтобы я не прознала.

— Ну, это понятно…

— Я знаю, что говорю, сэр. Вот послушайте, — предложила она, имея в виду раздавшийся где-то наверху скрип. Ступени, сэр. Всякий раз, как по ним идут, они просто ужас как скрипят. Уж как бы вы тихонечко ни ступали. Так вот, миссис Крэбтри, она лежала в своей кровати, а мистер Крэбтри возился со своими дурацкими марками, а мисс Магдален тоже была наверху и что-то шила, и если бы кто-то из них спустился по лестнице, я бы услыхала. Но только они не спускались.

Она говорила с твердой уверенностью, произведшей на адвоката благоприятное впечатление.

«Хороший свидетель, — подумал он. — Выдержит любой допрос».

— Вы могли и не заметить, — обронил он.

— Нет, не могла. Волей-неволей все равно бы заметила. Ну вот как замечаешь, если кто-то вышел и хлопнула входная дверь.

Сэр Эдвард заговорил о другом:

— Вы упомянули троих, но ведь есть еще и четвертый член семьи. Мистер Мэтью Воэн тоже был наверху?

— Нет, но он был здесь, в соседней с кухней комнате, и что-то там печатал. Здесь такая слышимость, сэр… Так вот: эта машинка не умолкала ни на минуту. Ни на минуту, сэр, клянусь вам! И мерзкая же штука, надо вам сказать. Стук да стук, стук да стук, с ума можно сойти.

Сэр Эдвард немного помолчал.

— Это ведь вы увидели ее первой?

— Да, сэр, я. Она лежала там, и волосы — а они у нее совсем уже реденькие были — все в крови… И никто ничего не слышал из-за этой машинки мистера Мэтью.

— Я так понимаю, вы твердо уверены, что никто не входил в дом?

— А как бы это им удалось, сэр, без моего-то ведома? Входной звонок проведен сюда. А дверь всего одна.

— Вы были привязаны к мисс Крэбтри? — спросил сэр Эдвард, пристально всматриваясь в лицо служанки.

Взгляд ее тут же потеплел, и — ошибиться было невозможно — в нем отразилась совершенно искренняя печаль.

— Да, сэр, очень. Если бы не мисс Крэбтри… Ну, теперь это уже в прошлом, так что почему бы и не рассказать. Я попала в беду, сэр, когда была совсем еще молоденькой, и мисс Крэбтри вступилась за меня — и снова взяла к себе, когда все кончилось. Я бы жизни своей за нее не пожалела, сэр. Ей-богу, сэр.

Сэр Эдвард безошибочно умел распознавать: когда человек искренен, а когда нет, но тут сомневаться не приходилось. — Марта говорила очень искренне.

— Итак, насколько вам известно, в парадную дверь никто не входил?

— Никто и не мог войти.

— Я сказал «насколько вам известно». Но если мисс Крэбтри ждала кого-то и открыла дверь сама…

— О! — Казалось, это предположение неприятно поразило Марту.

— Ведь такое возможно, не правда ли? — настаивал сэр Эдвард.

— Ну, возможно, да, но что-то сомнительно. То есть…

Марта явно была в растерянности. Она не могла возразить, но ей, очевидно, очень хотелось сделать это. Почему? Видимо, потому, что она знала что-то еще, о чем недоговаривала… Но что? О чем? Четыре человека в доме… Неужели один из них убийца и Марта хочет прикрыть его? Значит, ступени все же скрипели? И кто-то спускался по лестнице, причем Марте известно кто.

В ее собственной невиновности сэр Эдвард был уверен. Внимательно наблюдая за ней, он продолжил:

— Так могла мисс Крэбтри сделать это? Окно гостиной выходит на улицу. Она могла увидеть там человека, которого ждала, выйти в холл и впустить его — или ее. Возможно, она даже хотела, чтобы никто не видел, кто к ней пришел.

Марта еще больше растерялась и заметно напряглась.

— Да, сэр, может, вы и правы, — неохотно протянула она. — Как-то не думала об этом. Ну, то есть, если она ожидала джентльмена… — И, помолчав, добавила: — Что ж, это вполне возможно.

Похоже, она начала понимать все преимущества этой версии.

— Итак, вы видели ее последней?

— Да, сэр. После того, как убрала со стола. Принесла ей расписки и сдачу с денег, которые она мне давала.

— Она давала вам деньги пятифунтовыми банкнотами?

— Банкнотой, сэр! — возразила Марта, явно шокированная. — Да и этого было много. Мы экономим, сэр.

— А где она хранила деньги?

— Точно не знаю, сэр. Думаю, носила с собой — в своей черной бархатной сумочке. Хотя, конечно, могла держать их и у себя в спальне, в одном из запертых ящиков. Она обожала запирать все на ключ, хотя частенько их, ключи то есть, теряла.

Сэр Эдвард кивнул.

— Вы не знаете, сколько денег у нее оставалось? Я имею в виду, пятифунтовых банкнот?

— Нет, сэр, точно не скажу.

— И она ничего не говорила? Не давала вам понять, что кого-то ждет?

— Нет, сэр.

— Вы совершенно в этом уверены? Что именно она говорила?

— Ну, — принялась вспоминать Марта, — говорила, что наш мясник настоящий вор и мошенник, и что я взяла на четверть фунта[39] больше чаю, чем надо, и что миссис Крэбтри привереда и сумасбродка, раз ее не устраивает маргарин, и что ей не нравится один из шестипенсовиков, которые мне дали на сдачу — а он был из этих, новых, с дубовыми листочками… Я еще насилу убедила, что он настоящий. Ах да! Еще сказала, что из рыбной лавки нам прислали треску вместо хека, и спросила, отругала ли я за это посыльного, и я ответила, что да, ну вроде бы и все, сэр.

Этот монолог как нельзя точно обрисовал сэру Эдварду характер покойницы — лучше самых подробных описаний. Он небрежно поинтересовался:

— Довольно сложно было ей угодить, да?

— Ну, она была немного ворчлива, это да, но и вы ее поймите, сэр, она ведь так редко выходила из дому… Сидела все время в четырех стенах — надо же ей было как-то отвлечься. Придиралась, конечно, частенько, но сердце-то у нее было доброе — ни один попрошайка не уходил от наших дверей с пустыми руками. Может, она была и ворчливой, зато очень отзывчивой, очень.

— Это хорошо, Марта, что хоть кто-то может помянуть ее добрым словом.

У старой служанки перехватило дыхание.

— Вы имеете в виду… Ох, сэр, да они все ее любили, правда, в душе-то любили. Ссорились, конечно, иногда, но это же так, не от сердца.

Сэр Эдвард настороженно поднял голову: сверху донесся скрип.

— Мисс Магдален спускается, — заметила Марта.

— Откуда вы знаете? — тут же спросил он.

Служанка покраснела.

— Я знаю ее походку, — пробормотала она.

Сэр Эдвард поспешно вышел из кухни. Марта оказалась права. Магдален Воэн как раз достигла нижней ступени. Она с надеждой посмотрела на сэра Эдварда.

— Пока ничего определенного, — ответил тот на ее взгляд и поинтересовался: — Вы случайно не знаете, какие письма получила ваша тетя в день смерти?

— Они все на месте. Полиция, разумеется, их уже просмотрела.

Они прошли в сдвоенную гостиную. Магдален, выдвинув нижний ящик комода, достала большую сумку из черного бархата со старомодной серебряной застежкой.

— Это тетина, — пояснила она. — Оттуда никто ничего не вынимал. Я проследила.

Поблагодарив ее, сэр Эдвард принялся выкладывать на стол содержимое сумочки. Оно было по-своему примечательным и вполне типичным для пожилой эксцентричной леди.

Там было немного серебряной мелочи, два засохших печенья, три газетные вырезки, касающиеся Джоан Сауткотт[40], перепечатанный откуда-то бездарный стишок о безработных, выпуск «Альманаха старого Мура»[41], большой кусок камфары[42], очки и три письма. Одно — практически неразборчивое — от какой-то «кузины Люси», во втором конверте — счет за починку часов, в третьем — воззвание очередного благотворительного общества.

Сэр Эдвард очень внимательно прочел их, сложил все обратно в сумочку и со вздохом протянул ее Магдален.

— Благодарю вас, мисс Магдален, но боюсь, это ничего не дает.

Он поднялся, отметив про себя, что из окна прекрасно видны ступени парадного, и взял руку Магдален в свои.

— Вы уже уходите?

— Да.

— Но… все будет хорошо, ведь правда?

— Ни один представитель закона, — торжественно произнес сэр Эдвард, — никогда не позволит себе столь поспешных выводов.

После чего откланялся. Выйдя из дома, он в сильной задумчивости двинулся по улице. Разгадка была где-то рядом и, однако, все время ускользала от него. Чего-то не хватало — какой-то крошечной детали, которая подсказала бы нужное направление.

На его плечо опустилась чья-то рука, и сэр Эдвард вздрогнул. Это оказался Мэтью Воэн, запыхавшийся от быстрой ходьбы.

— Сэр Эдвард, — отрывисто произнес он, — я хочу извиниться. За мое отвратительное поведение. Боюсь, характер у меня не из лучших. Ужасно благородно с вашей стороны заняться всем этим. Ради Бога, спрашивайте что хотите. Если я могу чем-то помочь…

Однако сэр Эдвард словно оглох, и взгляд его странно замер — правда, не на Мэтью, а на чем-то за его спиной.

— Э… так если я могу чем-то помочь, — повторил изрядно удивленный Мэтью.

— Вы уже помогли, мой друг, — заявил сэр Эдвард, — остановив меня на этом самом месте. Благодаря вам я обратил внимание на то, чего в противном случае попросту бы не заметил.

Он показал на маленький ресторанчик на противоположной стороне улицы.

— «Двадцать четыре дрозда»? — озадаченно переспросил Мэтью.

— Именно.

— Название, конечно, странное, но кухня вполне приличная, как мне кажется.

— Проверять не рискну, — отозвался сэр Эдвард. — Однако, мой юный друг, при том, что мое детство кончилось даже раньше, чем началось ваше, стихи из него я помню лучше прочих. Если не ошибаюсь, в оригинале это звучит так: «Да здравствуют шесть пенсов, рожь, льнущая к ноге, и двадцать четыре дрозда в пироге…» — и так далее. Впрочем, остальное нам уже не важно.

Он резко развернулся.

— Куда вы? — робко спросил Мэтью Воэн.

— Снова к вам в гости, друг мой.

И он зашагал вспять, не обращая внимания на озадаченные взгляды своего спутника. Войдя в дом, сэр Эдвард направился к комоду, вынул оттуда бархатную сумочку и многозначительно посмотрел на молодого человека. Тот нехотя вышел из комнаты.

Сэр Эдвард высыпал из сумочки на стол серебряную мелочь и одобрительно кивнул. Да, память его не подвела.

Оставив мелочь на столе, он что-то вынул из сумочки, и, спрятав в зажатой ладони, позвонил в колокольчик.

На звонок явилась Марта.

— Если я не ошибаюсь, вы говорили, что немного повздорили с хозяйкой из-за какого-то нового шестипенсовика.

— Да, сэр.

— Ага. Но странная вещь, Марта: среди мелочи нет нового шестипенсовика. Я нашел два, но оба они старые.

Марта ошеломленно смотрела на него.

— Вы понимаете, что это значит? Кто-то приходил в дом тем вечером — кто-то, кому ваша хозяйка отдала этот шестипенсовик… Думаю, взамен она получила вот это…

Он стремительно вытянул руки и разжал пальцы, на ладони его лежал листок со стишками про безработицу.

По лицу старой служанки он сразу все понял.

— Все кончено, Марта. Сами видите — главное мне известно. Теперь вы спокойно можете рассказать все остальное.

Она тяжело опустилась на стул. По ее лицу побежали слезы.

— Я правда не услыхала сразу… звонок почти и не звонил. Но я все-таки решила сходить посмотреть на всякий случай. Я подошла к двери гостиной в тот самый момент, когда он ее ударил. Перед ней на столе лежали свернутые в трубочку пятифунтовые банкноты — из-за них-то он это и сделал, не побоялся — подумал, будто она одна в доме, раз сама открыла дверь. Я даже кричать не могла от ужаса. Меня будто паралич разбил… а потом он обернулся. Мой мальчик.

Он всегда был трудным ребенком. Я отдавала ему все деньги, какие только могла. Он уже дважды был в тюрьме. Он, наверное, пришел ко мне, а хозяйка, видя, что я не иду, открыла сама, и он, верно, от смущения показал ей эту брошюрку, какую дают безработным. У хозяйки… у нее всегда было доброе сердце — она, наверное, велела ему войти и дала тот самый шестипенсовик. И все время на столе лежали деньги. Они были там, еще когда я приносила ей сдачу. И тут бес попутал моего Бена. И он… он убил ее.

— А потом? — спросил сэр Эдвард.

— Ох, сэр, но что же я могла сделать? Ведь он мне родной сын. Его отец был никудышным человеком, Бен пошел его дорожкой, но он же моя плоть и кровь. Я вытолкала его наружу, а сама вернулась на кухню, а потом в обычное время подала ужин. Вы думаете, я очень плохо поступила, сэр? Я ведь старалась не лгать вам, когда вы меня расспрашивали.

Сэр Эдвард поднялся.

— Бедняжка, — тепло сказал он, — мне очень жаль вас. Но закон есть закон, вы понимаете.

— Он бежал из страны, сэр Я и не знаю, где он теперь.

— Что ж, тогда, возможно, он избежит виселицы. Но на это надежда очень маленькая, Марта. Пришлите мне мисс Магдален, хорошо?

— О, сэр Эдвард! Как это замечательно — какой вы замечательный! — воскликнула Магдален Воэн, когда тот закончил свой рассказ. — Вы спасли нас! Как мне отблагодарить вас за это?

Сэр Эдвард отечески улыбнулся и легонько похлопал ее по руке. Он и впрямь был великим человеком. А малютка Магдален… Что ж, она была просто очаровательна тогда на «Силурике». Это очарование юности — настоящее чудо! Но где оно теперь? Разумеется, ничего не осталось.

— В следующий раз, когда вам потребуется друг… — начал он.

— Я приду прямо к вам.

— Нет-нет! — в испуге вскричал сэр Эдвард. — Этого вам как раз не следует делать. Обращайтесь к кому-нибудь помоложе.

И, ловко высвободившись из объятий признательного семейства, он вышел на улицу, остановил такси и, облегченно вздохнув, забрался внутрь.

Очарование юности, свойственное семнадцатилетним, очень ненадежная штука. Не идет ни в какое сравнение с прекрасно подобранной библиотекой по криминалистике. Так-то…

Такси свернуло на улицу Королевы Анны. На самом деле это, конечно, тупик. Его тихий уютный тупичок.

Испытание Эдварда Робинсона

«Билл как пушинку поднял ее своими сильными руками и крепко прижал к груди. Глубоко вздохнув, она сдалась и поцеловала его — с такой нежностью и страстью, о которых он даже не мечтал…»

Со вздохом мистер Эдвард Робинсон закрыл книгу «Могущество» и стал смотреть в окно вагона метро. Они ехали через Стэмфорд-Брук. Эдвард думал о Билле. Вот кто был настоящим мужчиной, на все сто процентов.

Таких мужчин обожают пишущие дамы. Эдвард завидовал его мускулам, его суровому привлекательному лицу и необузданной страсти. Он опять раскрыл книжку и стал читать о гордой Марчесе Бьянко (той, которая сдалась). Она была столь восхитительно красива, ее очарование так опьяняло, что сильные мужчины, вмиг ослабев от любви, падали перед ней, как кегли.

«Конечно, все это ерунда, — сказал сам себе Эдвард. — Все эти бурные страсти полная чушь. Но все-таки в этом что-то есть…»

Глаза его стали грустными. Где-нибудь на земле бывает еще что-либо подобное? Где женщины, чья красота опьяняет? Где любовь, пожирающая тебя как пламя?

«Но в настоящей жизни все не так, — подумал Эдвард. — И мне, как и всем моим знакомым, не приходится надеяться на что-то особенное».

Вообще-то ему не приходилось жаловаться на судьбу. У него была прекрасная работа — он служил клерком в процветающей фирме. Здоровье его было отменным, он ни от кого не зависел и был помолвлен с Мод.

Но одна мысль о Мод заставляла его хмуриться. Эдвард ее побаивался, хотя никогда бы в этом не признался. Да, он, конечно, очень ее любил… Он все еще помнил, с каким восхищенным трепетом любовался ее белой шеей в тот день, когда впервые ее увидел. Он сидел позади нее в кинотеатре, и оказалось, что друг, с которым он там был, ее знает. Он их и познакомил. Конечно, Мод была очень привлекательна. Она эффектно выглядела, была умна и похожа на настоящую леди. Кроме того, она всегда во всем была права. Короче, про таких девушек обычно говорят, что они потом становятся прекрасными женами.

Эдвард мысленно прикинул, могла ли Марчеса Бьянко стать прекрасной женой. Вряд ли. Он не мог представить себе, чтобы чувственная Бьянко, с ее алыми губами и гордой статью, уселась бы пришивать пуговицы, ну, скажем, к рубашке того же мужественного Билла. Нет, Бьянко — это в романе, а тут — настоящая жизнь. Они с Мод непременно будут счастливы. Она такая здравомыслящая девушка, что иначе просто не может быть.

И все-таки Эдвард хотел, чтобы Мод была чуть помягче.

Конечно, такой резкой ее сделали благоразумие и здравый смысл. Мод была очень практичной. Эдвард и сам был практичным, но… Например, ему хотелось, чтобы их свадьба состоялась на Рождество. Мод же убедила его, что гораздо благоразумнее подождать еще некоторое время — год или, возможно, два. Жалованье Эдварда было невелико. Он подарил ей дорогое кольцо — она очень огорчилась и заставила его отнести кольцо обратно и обменять на более дешевое. Мод была само совершенство, но иногда Эдвард хотел, чтобы в ней было побольше недостатков и поменьше добродетелей. Именно ее добродетели и толкали его на отчаянные поступки. Да, на отчаянные.

Краска стыда выступила у него на щеках. Он должен ей рассказать об этом, и как можно скорее Чувство вины заставляло его вести себя довольно странно. Мод пригласила его в гости завтра, ведь это будет праздник, канун Рождества, ее родители будут очень рады. Но Эдвард довольно неуклюже, что не могло не возбудить ее подозрений, отказался, сочинив длинную историю о каком-то приятеле из деревни, с которым он уже договорился встретиться.

Не было у него никакого приятеля из деревни. А была только его тайна.

Три месяца назад Эдвард Робинсон, подобно сотням других молодых людей, принял участие в конкурсе, объявленном одним еженедельником. Нужно было расставить двенадцать женских имен в порядке наибольшей популярности. У Эдварда был определенный план. По опыту участия в подобных конкурсах он уже знал, что его вариант наверняка будет неправильным. Поэтому он написал двенадцать имен в том порядке, какой ему казался верным, а потом переписал список заново, переставляя попеременно имена то снизу наверх, то сверху вниз.

Когда подвели итоги конкурса, оказалось, что у Эдварда целых восемь имен было выбраны правильно, и он получил первую премию в 500 фунтов. Этот результат, конечно, можно было бы приписать везению, но он не сомневался, что сработала его хитроумная «система». Он был необычайно доволен самим собой.

А что делать дальше с этими деньгами? Он заранее знал, что скажет ему Мод. Вложить их. Небольшая, но верная поддержка в будущем. Безусловно, Мод была бы совершенно права. Но деньги, выигранные в конкурсе, — это не просто деньги.

Если бы деньги достались ему в наследство, Эдвард, будучи верующим, поместил бы их в миссионерский заем или накупил бы на них сертификатов Армии спасения[43]. Но эти деньги — подарок судьбы, они пришли к нему, как те шесть пенсов, которые ему дарили иногда в детстве: «Купи то, что тебе захочется».

Каждый день по пути на работу он заходил в автомагазин и видел там свою неосуществимую мечту — маленький двухместный автомобиль, на котором стояла табличка с ценой: «465 фунтов».

«Если бы я был богатым… — повторял день за днем Эдвард, обращаясь мысленно к машине. — Если бы я был богатым, я бы тебя купил».

И теперь — хоть он и не стал богатым — у него была такая сумма денег, которой было достаточно, чтобы осуществить давнюю мечту. И эта блестящая, заманчивая, прелестная машина будет принадлежать ему, если он истратит на нее свою премию.

Эдвард хотел сказать Мод о деньгах. Это единственный способ избавиться от искушения. Он прекрасно представлял, какой ужас и какое осуждение отразятся на ее лице, и он попросту не решится настаивать на своем безумном капризе.

Но как ни странно, именно Мод невольно толкнула его на это безумство. Он повел ее в кино — на лучшие места в зале. И она тут же ласковым непререкаемым тоном сделала ему выговор: глупо платить такие деньги — три фунта и шесть пенсов, когда можно потратить два фунта и четыре пенса и сесть на другие места, с которых также хорошо видно.

Он принял ее упрек с угрюмым молчанием. Мод решила, что ее наставление возымело силу. Эдвард же попросту понял, что так больше продолжаться не может. Мод любит его, но ни во что его не ставит, считает, что он слабак, которого все время нужно поучать. И действительно он жалок, как какой-то червяк. Он был безмерно обижен, просто уничтожен этим ее выговором, но именно в эту минуту он твердо решил купить машину.

«Черт побери, — сказал он себе. — Хоть раз в жизни я сделаю то, что хочу. И плевать мне на фокусы Мод!»

На следующее утро Эдвард вошел в этот стеклянный дворец, четырехколесные обитатели которого во всем своем великолепии переливались лаком и хромом, и с беззаботностью, поразившей его самого, купил облюбованную машину. Оказывается, это так просто — купить машину!

И теперь она вот уже четыре дня принадлежала ему. Внешне он был совершенно спокоен, но душа его пела от восторга.

И Эдвард еще не сказал Мод ни слова о ней. В течение всех четырех дней он ходил во время перерыва не в кафе, а к автоинструктору — учился водить свою чудесную машину. И оказался способным учеником.

Завтра, в канун Рождества, Эдвард собирался поехать в деревню. Он обманул Мод и при необходимости обманет опять. Покупка целиком захватила его. Это заменяло ему любовный роман, приключения — все то, о чем он так страстно мечтал. А завтра он со своей «любовницей» отправятся в небольшое путешествие. Они помчатся, овеваемые пьянящим свежим ветром, оставив далеко позади суетливый шумный Лондон, и устремятся на широкие просторы…

И в эту минуту Эдвард, сам того не замечая, почувствовал себя поэтом.

Завтра…

Он посмотрел на книгу, которая была у него в руках: «Могущество любви». Он рассмеялся и сунул ее в карман. Машина, алые губы Марчесы Бьянко и изумительная доблесть Билла, казалось, соединились для него в одно целое. Завтра…

Погода всегда подводит тех, кто на нее рассчитывает, но и она благоволила к Эдварду. Она подарила ему день, о котором можно только мечтать. Морозный воздух, нежноголубое небо и солнце желтое, как одуванчик.

И в предвкушении какого-нибудь шикарного приключения, готовый на самое безрассудное озорство, Эдвард выехал из Лондона. Возле Гайд-парка[44] возникли некоторые трудности, а у моста Патни — непредвиденные осложнения: машина его заартачилась, вокруг послышался скрип тормозов, водители прямо-таки засыпали его оскорблениями… Но ничего, успокаивал он себя, он же новичок, и вскоре выехал на широкую улицу, по которой прокатиться одно удовольствие. Но сегодня и здесь была небольшая пробка. Опьяненный своей властью над этим сверкающим созданием, Эдвард крутил руль, и настроение у него было прекрасное.

Да, денек выдался замечательный. Он останавливался на ленч в старой гостинице, а потом еще, чтобы выпить чаю. Потом с неохотой повернул назад в Лондон — к Мод, к неизбежным объяснениям и взаимным обвинениям…

Эдвард подумал об этом и вздохнул. Ладно. Завтра будь что будет. Но сейчас еще сегодня. И что может быть приятнее! Он несся в темноте с зажженными фарами, освещавшими дорогу. Да! Это было великолепно!

Эдвард рассудил, что на обед времени у него уже не остается. В темноте вести машину было довольно сложно… Оказалось, что до Лондона ему добираться дольше, чем он предполагал. В восемь часов он миновал Хипдхэд и подъехал к холмам, которые назывались Дэвилз-Панч-Боул. Луна освещала выпавший два дня назад снег.

Эдвард остановил машину и осмотрелся. Что, собственно, произойдет, если он не приедет в Лондон до полуночи? А может, он вообще туда никогда не вернется! Ему и тут совсем неплохо.

Он вышел из машины и встал на обочине. Рядом вниз заманчиво спускалась тропинка. Эдвард поддался искушению. И следующие полчаса он как завороженный блуждал по заснеженным холмам. Он никогда не мог себе представить ничего подобного. И все это благодаря его сверкающему чуду, его «любовнице», которая преданно ждала его наверху, на дороге.

Эдвард поднялся обратно, сел в машину и поехал, все еще находясь под впечатлением этой красоты, которая не оставила бы равнодушной и не такого романтика, как он.

Затем он со вздохом вернулся к своим обычным мыслям и сунул руку в бардачок, куда накануне положил теплый шарф.

Но шарфа там не было. Бардачок был пуст. Вернее, не совсем — там было что-то колючее и тяжелое — похожее на мелкую гальку.

Эдвард засунул руку поглубже. В следующее мгновение он почувствовал легкое головокружение… Предмет, который он держал в дрожащих руках, переливался всеми цветами радуги в лунном свете — это было бриллиантовое колье.

Эдвард на всякий случай протер глаза. Нет, никаких сомнений. Бриллиантовое колье, стоимостью, вероятно, в несколько тысяч фунтов (камни были довольно крупные), каким-то образом оказалось в бардачке его машины.

Но кто его туда положил? Когда он выезжал из города, его, определенно, там не было. Наверное, его положили, пока он гулял. Но зачем? И почему выбрали именно его машину? Может, владелец колье ошибся? Или… или оно было краденым?

Но затем, когда все эти мысли пронеслись у него в голове, Эдварда внезапно осенило, и он весь похолодел. Это была не его машина.

Да, конечно, она была очень похожа. Тот же оттенок алого цвета — такой же, как губы Марчесы Бьянко, — но по тысяче мелких деталей Эдвард понял, что это определенно не его машина. Блестящая поверхность была кое-где поцарапана, совсем чуть-чуть, но было видно, что машина уже не новая. В таком случае…

Эдвард сразу же попытался развернуть машину. Разворот ему пока еще давался с трудом. Он совершенно потерял голову, пытаясь справиться с задним ходом, и вывернул руль не в ту сторону. Кроме того, он спутал акселератор с ножным тормозом, что привело к еще большим осложнениям. Но в конце концов он справился, и машина принялась взбираться на холм.

Эдвард вспомнил, что неподалеку от его машины стояла другая. Но тогда он не обратил на это внимания. Вероятно, он вернулся с прогулки другой тропинкой, не той, которой спустился вниз. И эта вторая тропинка привела его к другой машине, рассудил он. Тогда его машина должна стоять там, где он ее оставил.

Через десять минут Эдвард вернулся на место своей стоянки. Но там было пусто. Владелец этой машины, также, вероятно, введенный в заблуждение сходством, укатил на машине Эдварда.

Эдвард вытащил бриллиантовое колье из бардачка и стал нервно его теребить.

Что же делать? Ехать в ближайший полицейский участок? Объяснить обстоятельства, отдать колье и сообщить номер собственной машины. Кстати, а какой у него номер? Сколько Эдвард ни старался, он не мог вспомнить. Он почувствовал, как его охватывает паника. В полицейском участке он выглядел бы законченным идиотом. Единственное, что он помнил, — это то, что в номере точно была восьмерка. Конечно, это мало что даст, но, по крайней мере… Эдвард с ненавистью посмотрел на бриллианты. Возможно, в полиции подумают… да, конечно, они должны подумать, что он украл это колье. Разумеется. Ведь колье стоимостью в несколько тысяч никто не станет держать в бардачке машины.

Эдвард вышел из машины и осмотрел ее. Номер — ХК 10061 — ни о чем ему не говорил. Номер его машины был совсем другой, но какой? Затем он обследовал машину изнутри.

Там, где он нашел бриллианты, его ожидал еще один сюрприз — клочок бумаги, на котором что-то было написано карандашом. При свете фар ему удалось прочесть: «Встретишь меня в десять часов, Грин, на углу Салтерз-Лейн».

Грин. Он видел сегодня это название на указателе. Решено! Он поедет в эту деревню, найдет Салтерз-Лейн, встретится с человеком, который написал записку, и все ему объяснит. Это все же лучше, чем разыгрывать идиота в полицейском участке.

Он почувствовал себя почти счастливым. В конце концов, это было настоящее приключение. Такое случается не каждый день. А бриллиантовое колье придавало событию особую таинственность.

Грин Эдвард нашел с трудом, но еще больше труда потребовалось, чтобы отыскать Салтерз-Лейн. Для этого ему пришлось постучаться в пару коттеджей и спросить дорогу.

Когда он ехал по длинной узкой дороге, внимательно всматриваясь в левую сторону улицы, где, как ему сказали, должен быть поворот на Салтерз-Лейн, было уже начало одиннадцатого.

Совершенно неожиданно Эдвард увидел поворот и возле него темную фигуру.

— Наконец-то! — услышал он девичий голос. — Тебя только за смертью посылать, Джеральд!

С этими словами она вышла прямо под свет фар, и у Эдварда перехватило дыхание… Это было самое очаровательное создание, какое он когда-либо видел.

Она была очень молода, с черными как ночь волосами и яркими алыми губами. Ее меховое манто распахнулось, и Эдвард увидел, что на ней надето вечернее платье — узкое, длинное, огненного цвета, подчеркивающее ее великолепную фигуру. Шею украшало жемчужное ожерелье. Внезапно девушка вздрогнула.

— Да ведь это не Джеральд! — воскликнула она.

— Нет, — поспешно ответил Эдвард. — Я должен вам все объяснить. — Он вытащил бриллиантовое колье из бардачка и передал ей. — Меня зовут Эдвард.

Он не успел продолжить — девушка захлопала в ладоши и затараторила:

— Конечно, Эдвард! О, я так рада. Но этот идиот Джимми сказал мне по телефону, что он пошлет Джеральда. Я ужасно рада, что ты приехал. Я очень хотела тебя увидеть. Ведь в последний раз мы встречались, когда мне было шесть лет. Значит, колье у тебя, значит, все в порядке. Спрячь его в карман. А то вдруг какой-нибудь полицейский случайно увидит его. Бр-р, как тут холодно! Дай-ка я сяду в машину.

Как во сне Эдвард открыл дверцу, и она легко вспорхнула на сиденье рядом. Ее меха коснулись его щеки, и он почувствовал легкий аромат фиалок после дождя.

У него не было никакого плана, даже никаких определенных мыслей. В эту минуту он полностью отдался на волю Провидения. Она называет его Эдвардом — ну и что из того, что он не тот Эдвард? Она скоро поймет это. Но сейчас пусть игра продолжается. Он нажал на сцепление, и машина забуксовала.

Тут девушка засмеялась. Ее смех был таким же пленительным, как она сама.

— Похоже, ты не слишком разбираешься в машинах. Вероятно, там у них нет машин.

«Интересно, где это „там“9» — подумал Эдвард, а вслух сказал:

— Да, не очень.

— Тогда давай лучше я поведу, — сказала девушка. — Тут надо быть фокусником, чтобы найти дорогу среди всех этих улиц, пока мы не выедем на шоссе.

Он с удовольствием пересел на ее место. И теперь они с большой скоростью неслись в ночи, а Эдвард чувствовал, как его охватывает лихая беспечность. Она повернулась к нему.

— Я люблю скорость А ты? Знаешь, ты совершенно не похож на Джеральда. Никогда бы не сказала, что вы с ним братья. Я тебя представляла совсем другим.

— Наверное, — сказал Эдвард, — я совершенно обычный человек. Ты это имела в виду?

— Не обычный — а другой. Я не могу точно объяснить. Как там старина Джимми? Наверное, его ужасно раздуло.

— О, Джимми в полном порядке, — сказал Эдвард.

— Легко тебе так говорить, наверное, не очень-то приятно, когда у тебя растянуто сухожилие на лодыжке. Он не рассказывал тебе всю эту историю?

— Ни слова. Я пребываю в полной неизвестности. Может быть, ты мне все объяснишь?

— О, все прошло как по маслу. Джимми вошел в парадную дверь, нарядившись в женское платье. Я подождала минуту или две, а затем пробралась к окну. Смотрю, горничная Агнес Лореллы достала платья, украшения, но вдруг снизу послышались громкие вопли. Это зажглась шутиха, и все побежали тушить огонь. Горничная выбежала из комнаты, а я влезла в окно, быстро схватила колье и через секунду уже была снаружи, а потом побежала — по дороге, которая идет позади Панч-Боун. Я засунула в бардачок колье и записку, в которой было написано, где меня найти. А потом вернулась в отель, к Луизе, предварительно, конечно, переобувшись — сапоги-то ведь были в снегу. Алиби мне было обеспечено. Она и не догадается, что все это время меня не было в гостинице.

— А что Джимми?

— Ты знаешь о нем больше, чем я.

— Он мне ничего не сказал, — даже не поведя бровью, произнес Эдвард.

— Это было так смешно… Он наступил на край юбки, упал и умудрился растянуть сухожилие. Они отнесли его в машину, и шофер Лореллы отвез его домой. Представляешь, что было бы, если шофер решил бы заглянуть в бардачок.

Эдвард рассмеялся вместе с ней, но на самом деле ему было не до смеха. Теперь он более или менее был в курсе ситуации. Лорелла. Эта фамилия ему вроде бы знакома — так звали одну богатую женщину. Сидевшая рядом с ним девушка и еще какой-то неизвестный ему Джимми сговорились выкрасть у нее колье, и это им удалось. Со своим растянутым сухожилием и в присутствии шофера Лореллы Джимми просто не мог заглянуть в бардачок машины до того, как позвонил девушке, а возможно, и не собирался этого делать. Но совершенно определенно, что другой неизвестный, Джеральд, это сделал. И нашел там только шарф Эдварда!

— Хорошо, идем, — сказала девушка.

Трамвай проскочил почти вплотную за ними, они въехали в лондонское предместье и влились в поток машин. Сердце Эдварда то и дело замирало. Девушка прекрасно вела машину и была самой настоящей лихачкой!

Минут через пятнадцать они подъехали к внушительному зданию, стоявшему в центре не менее внушительной площади.

— Перед тем как пойдем в «Ригсон», — сказала девушка, — я должна переодеться.

— «Ритсон»? — спросил Эдвард. Он с благоговением произнес название знаменитого ночного клуба.

— Да, разве Джеральд тебе не говорил?

— Нет, — мрачно сказал Эдвард. — А как насчет меня?

Она нахмурила брови:

— Они тебе ничего не сказали? Ладно, мы тебя сейчас оденем. Мы должны довести это до конца.

Величавый дворецкий открыл дверь и посторонился, давая им пройти.

— Вам звонил мистер Джеральд Чампнейз, ваша милость. Он очень хотел с вами поговорить, но не просил ничего передать.

«Да уж, ему есть о чем с ней поговорить, — подумал Эдвард. — Ладно, была, не была теперь я хотя бы знаю свое полное имя — Эдвард Чампнейз. Но кто она? Дворецкий называет ее „ваша милость“. А для чего она тогда украла колье? Карточные долги?»

В романах, которые он иногда читал, очаровательные титулованные героини всегда попадали в отчаянную ситуацию из-за карточных долгов.

Дворецкий вывел Эдварда из комнаты и поручил заботам камердинера с изысканными манерами. Когда через пятнадцать минут он опять встретился с хозяйкой в холле, на нем был вечерний костюм от лучшего портного, который очень ему шел.

О Боже! Что за ночь!

На машине они поехали к знаменитому «Ритсону». Как и все, Эдвард читал скандальные статьи о «Ритсоне». Все знаменитости, мелкие или крупные, временами туда наведывались. Единственно, чего боялся Эдвард, — это что появится кто-то, кто знает настоящего Эдварда Чампнейза. Он утешал себя мыслью, что, похоже, настоящий Эдвард уже несколько лет как не был в Англии.

Сидя за маленьким столиком у стены, они пили коктейли Коктейли! Простодушный Эдвард ликовал — для него это было просто апофеозом беспутной жизни. Девушка, завернувшись в прекрасную вышитую шаль, беспечно потягивала коктейль. Внезапно она сбросила шаль со своих плеч и встала.

— Давай потанцуем.

Танцевал Эдвард прекрасно.

Когда они с Мод кружились в танце в «Пале де Дане», многие провожали их восхищенными взглядами.

— Ой, чуть не забыла, — вдруг сказала девушка. — Колье!

Она протянула руку, Эдвард, совершенно сбитый с толку, достал его из кармана и отдал ей. К его полному изумлению, она невозмутимо надела его, а потом обольстительно ему улыбнулась.

— А теперь, — мягко сказала она, — мы будем танцевать.

Они танцевали И в «Ритсоне» еще не видели ничего подобного.

В конце концов они вернулись за столик, и тут к ним подошел пожилой джентльмен и обратился к спутнице Эдварда, вроде бы как на что-то намекая:

— А, леди Норин, вы, как всегда, танцуете! А капитан Фоллиот сегодня здесь?

— Джимми оступился, и теперь у него болит лодыжка.

— Вот как! Каким образом это произошло?

— Пока еще я не могу вам все объяснить.

Она рассмеялась, поднялась из-за стола и направилась в центр зала.

Эдвард следовал за ней, голова у него шла кругом. Теперь он знал ее имя: Норин Элиот, знаменитая леди Норин, о которой больше всех говорят в светских кругах Англии. Замечательная своей красотой и дерзостью — лидер среди так называемой золотой молодежи. Совсем недавно объявили о ее помолвке с капитаном Джеймсом Фоллиотом — кавалером ордена Креста Виктории[45], гвардейцем королевской кавалерии.

Ну а колье? Эдвард никак не мог понять, в чем дело. Он шел на риск, задавая этот вопрос, но он должен был все узнать.

— Зачем все это, Норин? — сказал он. — Расскажи мне, зачем?

Она мечтательно улыбнулась, взгляд ее был далеко, чары танца все еще владели ею.

— Я думаю, тебе это будет трудно понять. Жизнь в последнее время такая скучная — все время одно и то же. Играть в «найди клад», конечно, интересно, но надоедает… Настоящие «кражи со взломом» — это была моя идея. Вступительный взнос — пятьдесят фунтов, а потом все тянут жребий. Это — третья «кража». Джимми и мне выпало «обокрасть» Агнес Лореллу. Ты знаешь правила? «Кража со взломом» должна совершиться в течение трех дней после того как вытянешь жребий, и краденое нужно носить, по крайней мере, час в людном месте, иначе на тебя налагают штраф в сто фунтов. Джимми ужасно не повезло, что он растянул лодыжку, но теперь все в порядке — мы сорвем банк.

— Понимаю, — сказал Эдвард, облегченно вздыхая. — Понимаю.

Внезапно Норин остановилась, завернувшись в шаль.

— Отвези меня куда-нибудь. Вниз, к докам. Куда-нибудь в злачное место. Погоди. — Она сняла бриллианты с шеи. — Будет лучше, если ты опять их спрячешь. Не хватает только, чтобы меня из-за них укокошили.

Они вышли на улицу. Машина стояла в маленьком переулке, узком и темном Как только они свернули за угол, к ним подъехала другая машина, и из нее выскочил молодой человек.

— Слава Богу, Норин, наконец-то я тебя нашел! — вскричал он. — Черт побери, этот осел Джимми уехал на чужой машине. Только Господу известно, где теперь бриллианты. Мы влипли в ужасную историю.

Норин непонимающе на него посмотрела:

— Что ты имеешь в виду? Я получила бриллианты, а сейчас они у Эдварда.

— У Эдварда?

— Да. — И она указала на Эдварда, стоявшего рядом.

«Кто уж влип в ужасную историю, так это я, — подумал Эдвард. — Десять против одного, что это братец Джеральд».

Молодой человек уставился на него.

— Что это значит? — произнес он с угрозой. — Эдвард в Шотландии.

— О! — воскликнула девушка и пристально посмотрела на молодого человека.

Она то краснела, то бледнела.

— Так кто ты на самом деле? — спросила она тихим голосом. — Значит, ты настоящий. — Она умолкла.

Эдварду потребовалось несколько секунд, чтобы оценить ситуацию. В глазах девушки был страх, а может быть, восхищение? Должен ли он объяснять? Нет, нельзя быть таким банальным! Надо довести игру до конца.

Он церемонно поклонился.

— Должен поблагодарить вас, мисс Норин, — произнес он, изображая великосветского щеголя, — за изумительный вечер.

Он бросил быстрый взгляд на машину, из которой только что вышел молодой человек. Это его машина!

— И я хочу пожелать вам доброй ночи.

Один быстрый рывок, и он был внутри, нога на сцеплении. Машина рванулась вперед. Джеральд застыл словно парализованный, но девушка оказалась более проворной. Как только машина рванула с места, она бросилась наперерез. Машина вильнула, наугад обогнув угол, и остановилась. Норин, запыхавшись, подбежала к Эдварду.

— Ты должен отдать его мне, ты должен отдать! Я обязана его возвратить Агнес Лорелле. Ну не будь букой! Мы провели прекрасный вечер, мы танцевали, мы же теперь друзья. Ты отдашь его мне? Мне?

Женщина, которая опьяняет вас своей красотой. Это была как раз такая женщина..

К тому же Эдвард и сам очень хотел как-нибудь избавиться от колье. А тут само небо предоставило ему возможность сделать красивый жест.

Он небрежно вынул колье из кармана и вложил в протянутые руки Норин.

— Мы же друзья, — сказал он.

— Ах! — Ее глаза засияли.

И вдруг неожиданно она обняла его. На мгновение ее губы прижались к его губам..

Когда она отпрянула, алая машина рванулась вперед. Вот это приключение!

И какое романтическое!

В день Рождества Эдвард Робинсон ровно в полдень уверенно вошел в маленькую гостиную дома в Клафаме[46] и по традиции пожелал всем счастливого Рождества.

Мод, расставлявшая ветки остролиста, встретила его холодно.

— Ну, хорошо провел время с этим своим деревенским другом? — поинтересовалась она.

— Послушай, — сказал Эдвард. — Я сказал тебе неправду. Я выиграл пятьсот фунтов и на эти деньги купил машину. Я ничего не сказал тебе, потому что знал, тебе это не понравится. Это во-первых. Я купил машину, и точка. Во-вторых, я не собираюсь ждать — ни год, ни два. Мои перспективы на будущее достаточно хорошие, и я хочу жениться на тебе в следующем месяце. Понятно?

— О! — только и сказала Мод. Неужели это Эдвард говорит с ней таким волевым тоном?

— Ну что? — спросил Эдвард. — Да или нет?

Она как зачарованная взглянула на него. В ее глазах были страх и восхищение, и этот взгляд опьянял Эдварда. От материнской снисходительности, которая так его бесила, не осталось и следа.

Именно так смотрела на него Норин прошлой ночью. Но леди Норин была далеко, где-то на страницах экзотических романов, рядом с Марчесой Бьянко. А Мод была здесь, настоящая. И это была его женщина.

— Да или нет? — повторил он и сделал к ней шаг.

— Д-да, — запинаясь произнесла Мод. — Но, Эдвард, что с тобой произошло? Сегодня ты не похож на себя.

— Да, — сказал Эдвард. — Просто в течение двадцати четырех часов я был мужчиной, а не растяпой, и — черт возьми! — это пошло мне на пользу!

Он сжал ее в своих объятиях, почти так же крепко, как это делал супермен Билл.

— Ты любишь меня, Мод? Скажи мне, ты любишь меня?

— О Эдвард! — выдохнула Мод. — Я обожаю тебя…

Несчастный случай

— …да говорю тебе, она самая. Никаких сомнений!

Капитан Хейдок покосился на энергичное взволнованное лицо своего друга и вздохнул. Ну почему Эванс вечно такой самоуверенный. Долгая жизнь, проведенная в море, приучила старого морского волка не вмешиваться в дела, прямо его не касающиеся. Эванс же, — в прошлом инспектор Департамента уголовного розыска, придерживался иных правил. Лозунг «действую в соответствии с полученной информацией», под которым прошли первые годы его службы, постепенно усовершенствовался до «…в соответствии с полученной и добытой…». Инспектор Эванс был на редкость толковым и наблюдательным офицером, честно заслужившим все свои многочисленные повышения. И даже теперь, уйдя на покой и поселившись в загородном домике, о котором мечтал всю свою жизнь, он не мог расстаться со своими профессиональными замашками.

— Я редко забываю лица, — самодовольно повторил он. — Миссис Энтони! Точно, миссис Энтони. Когда ты сказал «миссис Мэрроудэн», тут-то я ее и вспомнил.

Капитан Хейдок тревожно заерзал на стуле. Мэрроудэны были его ближайшими — за исключением Эванса — друзьями, и это внезапное открытие, что миссис Мэрроудэн была героиней одного скандального судебного процесса, совершенно его не радовало.

— Столько лет прошло… — вяло отозвался он.

— Девять, — уточнил неизменно педантичный Эванс. — Девять лет и три месяца. Помнишь, в чем там было дело?

— Так… смутно.

— Ну как же? Выяснилось, что Энтони принимал мышьяк, и ее оправдали.

— Ну, а что же им оставалось?

— В том-то и дело, что ничего. Единственное решение, которое можно было вынести на основании представленных улик. Все абсолютно правильно.

— Ну и слава Богу, — вздохнул Хейдок. — И нечего поднимать из-за этого шум.

— А кто поднимает?

— Мне показалось, ты.

— Ничего подобного.

— Значит, и говорить не о чем, — заключил капитан. — Если когда-то миссис Мэрроудэн настолько не повезло, что ее обвинили в убийстве, а затем оправдали…

— Обычно оправдательный приговор не считают таким уж невезением, — вставил Эванс.

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я, — вспылил капитан Хейдок. — Несчастная женщина прошла через столько испытаний, так что совсем ни к чему ворошить ее прошлое. Согласен?

Эванс молчал.

— Уймись, Эванс. Ты ведь сам только что сказал, что она невиновна.

— Ничего подобного. Я сказал: ее оправдали.

— Да какая разница?

— Иногда очень даже большая.

Капитан Хейдок, принявшийся было выбивать свою трубку о край стула, оставил это занятие и, выпрямив спину, пытливо посмотрел на своего неугомонного друга.

— О-го-го, — протянул он. — Так вот к чему ты клонишь… Ты считаешь, она все-таки сделала это?

— Не берусь утверждать. Я… не знаю. Энтони долгое время принимал мышьяк. Лекарство ему давала жена. И однажды, по ошибке, он принял слишком большую дозу. Но вот чья это была ошибка — его или ее, — не мог сказать никто, и присяжные совершенно правильно истолковали сомнение в пользу жены. Все было безупречно, и никаких юридических упущений я тут не вижу. И тем не менее, хотел бы я знать…

Капитан Хейдок снова занялся своей трубкой.

— Оставь, — добродушно проворчал он, — не нашего это ума дело.

— Как сказать…

— Но послушай же…

— Нет, это ты послушай меня. Сегодня вечером, в лаборатории… помнишь? Этот Мэрроудэн со своими тестами…

— Ну да. Он заговорил о тесте Марша на мышьяк. Сказал, что уж ты-то должен об этом знать, что это, мол, по твоей части, — и захихикал. Вряд ли бы он так веселился, если бы мог представить…

Эванс перебил его:

— Иными словами, он не говорил бы так, если б знал. Они женаты уже… шесть лет, ты так, кажется, говорил? Готов поклясться, бедняга и понятия не имеет, что его жена — та самая миссис Энтони.

— Уж от меня-то он точно этого не узнает, — холодно заметил капитан Хейдок.

Эванс пропустил эту реплику мимо ушей и продолжал:

— Так вот, после теста Марша Мэрроудэн нагрел вещество в пробирке, а выпавший металлический осадок растворил в воде. Потом снова осадил, добавив азотнокислое серебро. Это был тест на хлораты. Такой наглядный простенький опыт. Но я случайно заглянул в ту книгу, что лежала открытой на столе, и знаешь, что там было написано? «Под действием H2S04 хлораты расщепляются с выделением С1402. При нагревании следует мощный взрыв, с учетом чего смесь следует держать охлажденной и использовать только в небольших количествах».

Хейдок непонимающе уставился на своего друга:

— Ну и что?

— А то. В моей профессии тоже есть свои тесты — на убийство, к примеру. Все то же самое: соединяете факты, взвешиваете их, очищаете — если удастся — от предвзятости и неточности свидетельских показаний. Но есть и еще один тест на убийство… Абсолютно точный. Убийца редко довольствуется одним преступление м. Дайте ему время, дайте окончательно увериться в том, что ему не грозит наказание, — и он совершит следующее. Вот смотри. У тебя есть обвиняемый. Убил он свою жену или она умерла естественной смертью? Возможно, факты свидетельствуют в пользу последнего. Но загляни в его прошлое! И если выяснится, что у него уже было несколько жен и все они умерли — скажем так — при не совсем обычных обстоятельствах, ты уже знаешь наверняка! То есть юридически, конечно, ничего не доказано. Я говорю только о личной уверенности. Но, зная истину, уже можно смело искать улики.

— Ну и?

— Я как раз подхожу к главному. Все довольно просто, если соответствующее прошлое, в которое можно заглянуть, есть. Ну а если убийца совершил свое первое преступление? В таком случае этот тест ничего не даст. Теперь представь, что убийцу оправдывают и он начинает новую жизнь — под другим именем и фамилией. Ты можешь быть уверен, что он не повторит свой… мм… удачный опыт?

— Что за гнусные намеки!

— Ты по-прежнему считаешь, что это не наше дело?

— Да, абсолютно. У тебя нет никаких оснований подозревать миссис Мэрроудэн. Она в высшей степени порядочная женщина.

Бывший инспектор промолчал. Потом медленно произнес:

— Я говорил тебе, что мы покопались в ее прошлом и не нашли ничего в этом смысле примечательного. Это не совсем так. Был эпизод с отчимом. В восемнадцать лет ей понравился какой-то молодой человек — а отчим запретил им встречаться. Однажды он отправился с падчерицей на прогулку к довольно опасному обрыву. И такое, можно сказать, роковое невезение: он слишком близко подошел к краю, который вдруг обвалился. Отчим разбился насмерть.

— Ты же не думаешь…

— Это был несчастный случай. Случайность! В истории с Энтони передозировка тоже была случайностью. Его жену никогда бы и не заподозрили, не выяснись, что у нее был другой мужчина… Он, кстати, сбежал. Похоже, решение присяжных не слишком его успокоило. Говорю тебе, Хейдок: там, где появляется эта женщина, можно ждать еще одной… случайности.

Старый капитан пожал плечами.

— С тех пор прошло уже девять лет. Почему же именно теперь должна произойти эта, как ты говоришь, «случайность»?

— Я не сказал «именно теперь». «Рано или поздно», вот я что хотел сказать. Как только появится мотив.

Капитан Хейдок снова пожал плечами.

— Совершенно не представляю, что и каким образом ты собираешься предотвращать.

— Я тоже, — уныло ответил Эванс.

— Я, например, просто выкину все это из головы, — заявил капитан Хейдок. — Чрезмерное любопытство никого еще до добра не доводило.

Подобная точка зрения никак не могла устроить полицейского инспектора, пусть и бывшего. Человек он был терпеливый, но решительный. Покинув своего друга, он не спеша прошелся до деревни, обдумывая по дороге, что бы такое предпринять и при этом не попасть впросак.

Заглянув на почту, чтобы купить марок, он натолкнулся там на предмет своих тревог, а именно на Джорджа Мэрроуджа. Бывший профессор химии был маленьким мечтательного вида человечком с очень деликатными манерами и невероятно рассеянным. Однако инспектора он сразу узнал и, приветливо с ним поздоровавшись, нагнулся за письмами, которые выронил при столкновении. Эванс тоже нагнулся и, будучи более ловким, завладел ими первый и с извинениями вернул профессору.

Передавая их, он машинально взглянул на верхний конверт и увидел адрес известной страховой фирмы. Это еще больше усилило тревогу мистера Эванса.

Реакция его была мгновенной, и простодушный профессор ни за что бы не сумел объяснить потом, с какой стати он решил прогуляться с бывшим инспектором и — мало того — завел с ним разговор о страховании жизни.

Эванс без труда получил все нужные сведения. Профессор сам сообщил ему, что буквально на днях застраховал свою жизнь в пользу жены и спросил, что думает Эванс относительно данной страховой компании. Можно ли ей доверять.

— Понимаете, я сделал несколько неосторожных вложений, — объяснял он. — Это скверно отразилось на моем доходе. Так что, если со мной что-то случится, жена останется просто в ужасающем положении. Но эта страховка тогда ее выручит.

— А она не возражала? — небрежно осведомился Эванс. — Некоторые женщины, знаете, отказываются наотрез. Считают это дурным знаком, что ли…

— О, Маргарет очень практична, — беспечно улыбаясь, ответил Мэрроудэн. — Никаких нелепых суеверий. Собственно говоря, по-моему, она это и предложила. Ну, чтобы я не переживал так по поводу своих финансов.

Итак, Эванс узнал все, что хотел. Расставшись вскоре после этого со своим собеседником, он погрузился в мрачные размышления, у губ его обозначились жесткие складки. Он прекрасно помнил, что покойный мистер Энтони, за несколько недель до смерти, тоже застраховал свою жизнь в пользу жены.

Чутье никогда не подводило инспектора, и он был совершенно уверен, что опасения его, увы, не напрасны. Но что же теперь делать? Ему совсем не улыбалось арестовать убийцу с дымящейся на руках кровью — нет, он хотел как раз предотвратить преступление: задача совершенно иного рода и неизмеримо более сложная.

Весь день мысли об этом не давали ему покоя. После обеда «Лига Подснежника»[47] устраивала благотворительный базар в имении местного сквайра, и Эванс отправился туда в надежде рассеяться. Однако ни грошовая лотерея, ни метание кокосовых орехов, ни угадывание веса свиньи так и не смогли отвлечь его от мрачных предчувствий. Он даже готов был выложить полкроны[48] гадалке Заре и, слушая вполуха ее россказни, тихонько улыбался, вспоминая, с каким рвением он когда-то изгонял всевозможных предсказательниц из их шатров и каморок.

Монотонный голос гадалки усыпляюще журчал, почти не задевая его сознания, но вдруг обрывок одной фразы заставил его прислушаться:

— … очень скоро — совсем уже скоро — вам предстоит решить вопрос жизни или смерти — жизни или смерти одного человека…

— Что? Что такое? — встрепенулся Эванс.

— Решение, вы должны будете принять решение. Вам надо быть очень осторожным — очень, очень осторожным. Если вы допустите ошибку… Самую малейшую ошибку…

— То что?

Гадалка в ужасе прикрыла глаза. Инспектор Эванс прекрасно понимал, что все это глупости, однако столь странное совпадение впечатляло.

— Предупреждаю: никаких ошибок. Ни единой! Если ошибетесь, — она всмотрелась в хрустальный «магический» шар, — смерти не избежать. Я это ясно вижу!

Странно, чертовски странно. Смерть. И как ей такое привиделось!

— Если я ошибусь, кто-то умрет? Так, что ли?

— Да.

— Ну, в таком случае, — сказал Эванс, вставая и протягивая гадалке ее полкроны, — думаю, мне лучше не ошибаться, а?

Несмотря на шутливый тон, губы его, когда он покидал шатер, были решительно сжаты. Никаких ошибок! Куда легче сказать, чем сделать. И от этого зависит самое ценное, что есть на свете, — жизнь, человеческая жизнь.

Вдобавок, он не мог рассчитывать ни на чью помощь. Он посмотрел на фигуру своего друга Хейдока, видневшуюся в отдалении. Бесполезный номер! «Не суйся не в свое дело» — таков был девиз Хейдока. Здесь это не пойдет.

Хейдок беседовал с какой-то женщиной. Потом они расстались, и женщина направилась в сторону Эванса. Инспектор узнал миссис Мэрроудэн и, повинуясь импульсу, двинулся ей навстречу.

Миссис Мэрроудэн была на редкость привлекательной женщиной. Высокий чистый лоб, прекрасные карие глаза, спокойное лицо… Ну просто мадонна, сходство это она явно намеренно подчеркивала прической: прямой пробор, гладко зачесанные за уши волосы. И еще у нее был низкий и какой-то сонный голос. Она улыбнулась Эвансу — радостная дружелюбная улыбка.

— Я так и думал, что это вы там стояли, миссис Энтони… я хотел сказать, миссис Мэрроудэн, — намеренно оговорился инспектор, незаметно наблюдая за выражением ее лица.

Ее глаза чуть расширились, и Эванс услышал короткий судорожный вздох. Однако взгляда она не отвела, глядя на него все так же уверенно и спокойно.

— Я искала мужа, — ровным голосом сказала она. — Вы нигде его не видели?

— Когда я видел его в последний раз, он шел туда, — показал рукой инспектор, и они двинулись в том направлении, легко и непринужденно беседуя.

Инспектор чувствовал, что не в силах справиться с восхищением. Какая женщина! Какое самообладание, какое невероятное спокойствие! Изумительная женщина — и очень опасная. Теперь он был совершенно уверен: крайне, крайне опасная.

Он все еще не знал, как лучше действовать, хотя первыми своими шагами был вполне доволен. Он дал понять, что узнал ее. Теперь она будет настороже. Вряд ли она осмелится предпринять что-нибудь рискованное в ближайшее время. И тем не менее… Если бы Мэрроудэна можно было предупредить…

Профессора они обнаружили на площадке аттракционов, погруженным в задумчивое созерцание китайской фарфоровой куклы, выигранной им в лотерею. Жена предложила ему отправиться домой, и он с радостью согласился. Миссис Мэрроудэн повернулась к инспектору:

— Не пойдете ли и вы с нами, мистер Эванс? Выпьем по чашечке чаю…

Не было ли легкого вызова в ее голосе? Эванс решил, что был.

— Благодарю вас, миссис Мэрроудэн. С огромным удовольствием.

Они отправились все вместе, болтая о разных милых пустяках. Светало солнце, тихо дул ласковый ветерок, и все вокруг выглядело совершенно мирным и обыденным.

Когда они добрались до очаровательного старомодного коттеджа, миссис Мэрроудэн, извинившись, объяснила, что отпустила горничную на праздник. Зайдя в свою комнату, чтобы снять шляпку, она тут же вернулась и принялась сама накрывать на стол и кипятить воду на маленькой посеребренной горелке. Потом сняла с полки возле камина три маленьких пиалы и блюдца.

— У нас совершенно особый китайский чай, — пояснила она, — и мы всегда пьем его на китайский манер — из пиал.

Заглянув в одну пиалу, она недовольно поморщилась и заменила ее на другую.

— Джордж, ну я же просила… Ты опять ими пользовался!

— Прости, дорогая, — пробормотал профессор извиняющимся тоном. — Но у них очень удобный размер. Те, что я заказал для своих опытов, еще не прибыли.

— В один прекрасный день ты всех нас отравишь, — сказала его жена с легким смешком. — Мэри находит их в лаборатории и ставит сюда на полку, даже не удосужившись вымыть. Да что тут говорить! Недавно ты использовал одну из них для цианистого калия. Нет, Джордж, правда же, это ужасно опасно.

Мэрроудэн, похоже, был немного задет ее нотацией.

— А зачем твоя душечка Мэри таскает вещи из лаборатории? Она вообще не должна там ничего трогать!

— Но ведь мы сами часто оставляем их там с недопитым чаем. Откуда же ей знать? Ну, милый, будь же благоразумен.

Профессор удалился в лабораторию, что-то обиженно бормоча себе под нос, а его жена, улыбнувшись, залила чай кипятком и задула пламя маленькой горелки.

Эванс был озадачен. И однако, отблеск истины уже брезжил перед ним. По какой-то причине миссис Мэрроудэн открыла свои карты. Неужели такой вот и будет «случайность»? Говорила ли она все это лишь затем, чтобы заранее подготовить себе алиби? Чтобы, когда «несчастье» все же произойдет, он был вынужден давать показания в ее пользу? Но это же глупо, потому как…

Внезапно у него перехватило дыхание. Она разлила чай в три чашки. Одну подала ему, другую взяла себе, а третью поставила на маленький столик возле камина, где обычно сидел ее муж. И, когда она ставила эту последнюю чашку, ее губы на миг изогнулись в странной чуть приметной улыбке. Эта улыбка сказала Эвансу все.

Теперь он знал.

Изумительная женщина — страшная женщина. Никаких приготовлений, никаких проволочек. Она сделает это сегодня — сейчас! — и он будет ее свидетелем. От подобной дерзости захватывало дух.

Это было умно — чертовски умно! Он никогда не сможет ничего доказать. Очевидно, ей неизвестно о его подозрениях, ведь она действует не теряя ни секунды. Да, ошеломительная стремительность мысли и поступков.

Он перевел дыхание и наклонился вперед.

— Миссис Мэрроудэн, у меня, знаете ли, бывают иногда причуды… Вы уж простите мне одну из них, хорошо?

Она вопросительно на него взглянула: ничего похожего на подозрительность не промелькнуло в ее карих глазах.

Он поднялся, взял ее чашку и, подойдя к столику у камина, заменил на стоявшую там. А ту поставил перед ней со словами:

— Мне бы хотелось, чтобы вы выпили это.

Их глаза встретились. Взгляд миссис Мэрроудэн был пристальным и каким-то загадочным. Кровь медленно отхлынула от ее лица.

Она неспешно протянула руку и взяла чашку. Эванс затаил дыхание. Неужели все это время он ошибался?

Она поднесла чашку к губам. Потом, вздрогнув, быстро отвела ее и выплеснула в стоявший рядом горшок с папортником. Откинувшись на спинку стула, она вызывающе посмотрела на инспектора.

Тот облегченно перевел дух и наконец расслабился.

— И что же дальше? — спросила женщина, но теперь ее голос звучал по-иному. В нем появилась легкая насмешка и вызов.

— Вы очень умная женщина, миссис Мэрроудэн, — безмятежно проговорил инспектор Эванс. — Думаю, вы меня понимаете. Повторений быть не должно. Вы ведь знаете, о чем я?

— Знаю.

Ее голос был ровным и совершенно бесстрастным. Эванс, удовлетворенный, кивнул. Она действительно была умной женщиной. И вряд ли желала угодить на виселицу.

— За вас и вашего мужа, долгой вам жизни, — многозначительно произнес он, поднося к губам чашку.

После первого же глотка лицо его страшно исказилось… Он попытался встать, закричать, но ни тело, ни голос его не слушались. Лицо налилось кровью. Он завалился назад, судорожно цепляясь за кресло…

Миссис Мэрроудэн наклонилась, наблюдая за ним. По ее губам скользнула улыбка. Она заговорила. Очень тихо и мягко:

— Вы сделали ошибку, мистер Эванс. С чего вы взяли, будто я хочу убить Джорджа? Чушь какая! Самая настоящая чушь.

Она посидела еще немного, глядя на мертвого мужчину — третьего, попытавшегося стать у нее на пути и разлучить с тем, кого она так любила…

Она снова улыбнулась, как никогда походя в этот момент на мадонну, затем, чуть повысив голос, позвала:

— Джордж, Джордж! Ну иди же сюда скорее. Боюсь, произошло страшное несчастье. Бедный мистер Эванс…

Джейн ищет работу

Джейн Кливленд шуршала страницами «Дейли лидер» и вздыхала. Эти тяжкие вздохи, казалось, исходили из самой глубины ее души. Она с отвращением взглянула на столешницу, отделанную под мрамор, на яйцо-пашот на гренке и маленькую чашечку чаю. И не потому, что ей еще хотелось есть. Напротив, Джейн была очень голодна, как это нередко с ней случалось. Сейчас она с удовольствием бы съела огромный, хорошо прожаренный бифштекс с хрустящим картофелем — или со стручковой фасолью. И запила бы эту вкуснотищу чем-нибудь более крепким, нежели чай.

Но Джейн, чьи финансы находились в плачевном состоянии, не могла выбирать. Поэтому радовалась тому, что могла заказать себе хотя бы яйцо-пашот и чашку чаю. Едва ли она сможет позволить себе это и завтра. Разве только…

Она опять принялась читать колонку объявлений.

У Джейн попросту не было работы, и положение становилось все более угрожающим. Даже чопорная леди, которая содержала эти обшарпанные меблированные комнаты, стала посматривать на нее искоса.

«А ведь я, — сказала себе Джейн, негодующе вскинув голову, что вошло у нее в привычку, — ведь я — умная, красивая и хорошо образованная. Ну что им еще нужно?»

Но в «Дейли лидер» было черным по белому написано: «им», нанимателям, требовались стенографистки-машинистки с большим опытом, менеджеры для деловых предприятий — при наличии небольшого капитала, дамам сулили всяческие выгоды, если они займутся разведением кур и гусей (опять же здесь требовался небольшой капитал), и многочисленные повара, служанки и горничные, в особенности — горничные.

— Я уже согласна на горничную, — пробормотала Джейн. — Но и в горничные меня никто не возьмет без опыта работы. Итак, «старательная молодая девушка ищет работу», но с такой характеристикой мне уж точно никто ничего мало-мальски приемлемого не предложит.

Она опять вздохнула, держа газетный лист перед собой, и с завидным молодым аппетитом принялась за еду.

Проглотив последний кусок, Джейн перевернула лист и, пока пила свой чай, изучила колонку «Завещания и объявления о пропавших родственниках». Это всегда было ее последней надеждой. Вот если бы у нее появились тысячи две фунтов, то все было бы очень даже замечательно.

У Джейн в запасе было семь вариантов, которые принесли бы ей никак не меньше трех тысяч в год, но нужен был исходный капитал. Губы Джейн скривились легкой усмешкой. «Если бы у меня были эти две тысячи фунтов, — прошептала она, — уж я сумела бы ими распорядиться».

Она опытным взглядом просмотрела остальные колонки. Одна дама запрашивала просто сногсшибательную цену за платье, которое только и можно было, что выбросить. «Гардероб дамы можно осмотреть в ее собственном доме». Были господа, которые скупали самые невероятные вещи, в основном… зубы! Титулованные леди, которые собираясь за границу, распродавали свои меха — по фантастическим ценам. Нуждающийся священник, оставшаяся без средств к существованию вдова, инвалид-офицер — всем требовались деньги — от 50 до 2000 фунтов. Но внезапно Джейн остановилась. Она поставила чашку и перечитала объявление во второй раз.

«Конечно же тут наверняка есть какой-то подвох, — подумала она — В такого рода вещах всегда содержится подвох. Мне надо быть осторожной. Но все-таки…»

Объявление, которое столь заинтриговало Джейн, было следующим:

«Если вы — молодая леди 25–30 лет, с темно-синими глазами, очень светлыми волосами, черными ресницами и бровями, если у вас прямой нос, стройная фигура, при росте 5 футов 7 дюймов[49], если вы хорошо умеете подражать голосам других людей и знаете французский, ждем вас в доме № 7 по Эндерслейт-стрит между пятью и шестью часами пополудни; вы услышите нечто такое, что будет вам интересно».

«Простодушная Гвендолен, или почему девушки неправильно поступают, — прошептала Джейн — Мне нужно быть очень осторожной. Однако как много требований, чересчур много для темного дельца… Интересно почему… Посмотрим внимательно».

И она перечитала объявление.

«„От 25 до 30…“ — мне 26. Глаза темно-синие, все правильно. Волосы очень светлые, темные ресницы и брови — с этим все в порядке. Прямой нос? Ка-а-жется, довольно-таки прямой. Без горбинки и не вздернутый. У меня стройная фигура — стройная по нынешним меркам. Вот рост у меня всего только 5 футов 6 дюймов, но я могу надеть туфли на высоких каблуках. Я хорошо умею подражать голосам других людей, кроме того, я говорю по-французски, как француженка. Я абсолютно подхожу — это факт. Они все задрожат от восторга, когда я внезапно предстану перед ними. Джейн Кливленд приходит и побеждает».

Джейн решительно вырезала объявление и положила его в сумочку. Потом она попросила счет — более жизнерадостным тоном, чем обычно.

Без десяти пять Джейн провела разведку на местности. Эндерслей-стрит оказалась маленькой уличкой, зажат ой между двумя оживленными магистралями, неподалеку от Оксфордского цирка. Довольно унылой, но приличной.

Дом № 7 ничем не отличается от соседних домов. В таких зданиях обычно располагаются небольшие конторы. Но, взглянув на вход в него, Джейн поняла, что она не единственная девушка с темно-синими глазами, очень светлыми волосами, прямым носом и стройной фигурой. Оказалось, что в Лондоне очень много таких девушек, и сорок или пятьдесят из них уже толпились у крыльца.

— А! Конкурентки, — сказала Джейн. — Нужно скорее встать в очередь.

Так она и поступила. Не прошло и минуты, как из-за угла появились еще блондинки. Потом подошли другие. Джейн развлекалась тем, что разглядывала своих соперниц. И у каждой ухитрялась отыскать какой-нибудь изъян — светлые ресницы вместо темных, глаза — больше серые, чем синие, белокурые волосы — явно не натуральные. Носы были разнообразнейших форм, а фигуры… только безграничное милосердие позволило бы назвать их стройными. Настроение Джейн поднялось.

«Я уж точно подхожу не меньше остальных, — решила она про себя. — Но для чего? Что же они там такое затевают? Может, набирают хор из подобных красоток».

Очередь медленно, но неуклонно двигалась вперед. И теперь уже другой поток девушек стал выходить из дома. Некоторые — с гневно вскинутой головой, другие — с натянутой улыбкой.

«Отказали, — догадывалась Джейн, втайне радуясь. — Надеюсь, они не завершат набор до того, как я попаду внутрь».

А очередь все продолжала двигаться. Претендентки бросали озабоченные взгляды в крошечные зеркала и яростно пудрили носы. Губная помада также была у всех наготове.

«Мне бы совсем не помешала сейчас более модная шляпка», — грустно подумала Джейн.

Наконец наступила ее очередь. Войдя внутрь, она увидела справа стеклянную дверь, на которой было написано: «Господа Катбертсоны». Именно через эту дверь девушки и входили одна за другой. Наступил черед Джейн. Она набрала побольше воздуха в легкие и вошла.

Внутри находилось нечто вроде конторы, где оказалось несколько клерков. В конце помещения была еще одна стеклянная дверь. Джейн направили к ней, и она очутилась в небольшой комнате. Там стоял массивный письменный стол, и за ним сидел мужчина средних лет с очень острым взглядом и густыми усами, подстриженными на иностранный манер. Он взглянул на Джейн, затем указал ей на дверь налево.

— Подождите, пожалуйста, там, — быстро сказал он.

Джейн повиновалась. В комнате, в которую она не без опаски вошла, уже сидели пять очень стройных девушек и сверлили друг дружку злобным взглядом. Джейн сообразила, что ее включили в число возможных кандидаток, и воспряла духом. Однако она вынуждена была признать, что эти девушки имели равные с ней шансы.

Время шло. Поток девушек, похоже, проходил через контору с клерками. Большинство из них уходили через другую дверь, ведущую в коридор, а избранные пополняли число ожидающих. В половине шестого в комнатке собралось четырнадцать обворожительных блондинок.

Джейн машинально прислушивалась к слабым голосам, доносящимся из конторы, но вот дверь открылась, и появился тот немолодой господин, которого она про себя назвала полковником — из-за его воинственных усов.

— Если вы позволите, леди, я хотел бы взглянуть на каждую из вас в отдельности, — провозгласил он. — Пожалуйста, в том порядке, в котором вы прибывали.

Джейн была шестой. Прошло минут двадцать, прежде чем ее позвали. «Полковник» стоял, заложив руки за спину. Он наскоро проверил ее познания во французском языке и измерил рост.

— Возможно, мадемуазель, — сказал он по-французски, — вы и подойдете. Я не знаю. Но вполне вероятно.

— Могу ли я поинтересоваться, что это за должность? — спросила Джейн.

Он пожал плечами:

— Пока я не могу вам этого сказать. Если вас выберут, тогда и узнаете.

— Очень уж у вас все таинственно, — заметила Джейн. — Я не смогу дать согласие без исчерпывающей информации. Что-нибудь связанное со сценой?

— Со сценой? О нет. — Он пытливо посмотрел на нее. — Вы умны? И осмотрительны?

— Да, я очень неглупа и осмотрительна, — с достоинством ответила ему Джейн. — Как насчет оплаты?

— Две тысячи фунтов за двухнедельную работу.

— О! — непроизвольно вырвалось у Джейн, когда она услышала ту самую вожделенную сумму, которая решила бы все ее проблемы.

Она была смущена чрезмерной щедростью названной суммы, превосходившей все ее ожидания.

«Полковник» продолжал:

— Одну молодую леди я уже выбрал. Вы и она очень хорошо подходите. Но могут быть и другие — из тех, кого я еще не видел. А вы покамест… Вы знаете отель «Хэрридж»?

Джейн открыла от изумления рот. Кто же в Англии не знает отель «Хэрридж»? Это знаменитая гостиница, находящаяся совсем неподалеку от Мэйфер[50]. Именно там останавливаются разные знаменитости и особы королевской крови. И сегодня утром Джейн как раз прочла в газете о прибытии великой княжны Полины Островой. Она приехала для того, чтобы принять участие в открытии благотворительного базара в помощь русским эмигрантам. Конечно же она остановилась в «Хэрридже».

— Да, — коротко ответила Джейн.

— Очень хорошо. Поезжайте туда. И спросите графа Стрептича. Пошлите ему свою визитную карточку — у вас есть визитная карточка?

Джейн достала одну. «Полковник» взял ее и надписал в углу букву «П».

— Это залог того, что граф с вами увидится. Он поймет, что вы пришли от меня. Конечное решение зависит от него, и все остальное тоже… Если он сочтет, что вы подходите, он объяснит вам суть дела, и вы скажете ему, согласны или нет. Это вас устраивает?

— Да, конечно, — сказала Джейн.

«Пока что, — подумала она, выходя на улицу, — ничего похожего на подвох. Но он должен быть. Такие деньги просто так не платят. Здесь пахнет преступлением! Ничего другого просто не может быть».

Это умозаключение скорее ее обрадовало. Джейн не имела ничего против преступлений, но чтобы без всяких ужасов… В последнее время газеты пестрели сообщениями о разнообразных «подвигах» молодых преступниц. Джейн всерьез подумывала пополнить их ряды, если ничего другого ей не удастся.

С легким трепетом она вошла в великолепный портал «Хэрриджа». Более чем когда-либо она пожалела о том, что у нее нет новой шляпки.

Смело подойдя к конторке, она достала визитную карточку и без тени смущения спросила графа Стрептича. Ей показалось, что клерк посмотрел на нее насмешливо. Однако он взял ее карточку и отдал мальчику-посыльному с какими-то пояснениями, произнесенными так тихо, что Джейн не разобрала ни слова. Посыльный очень быстро вернулся, и Джейн велели следовать за ним. Они поднялись на лифте и, пройдя по коридору, остановились у больших двустворчатых дверей. Посыльный постучался, и через мгновение Джейн оказалась в большой комнате лицом к лицу с высоким худощавым мужчиной, со светлой бородкой. В очень белой и какой-то вялой его руке была зажата ее визитная карточка.

— Мисс Джейн Кливленд, — медленно произнес он. — Я — граф Стрептич.

Его губы внезапно растянулись, обнажив два ряда белоснежных зубов, что, вероятно, должно было означать улыбку. Однако от этого веселости на его лице не появилось.

— Значит, вы откликнулись на наше объявление, — продолжал граф — И наш милейший полковник Кранин послал вас сюда.

«Он действительно полковник», — подумала Джейн, очень довольная своей проницательностью, и молча кивнула в ответ.

— Вы позволите задать вам несколько вопросов?

И, не дождавшись ответа, он подверг ее такому же экзамену, как и полковник Кранин. Ее ответы, похоже, удовлетворили его. Он несколько раз кивнул головой.

— Теперь, мадемуазель, я попрошу вас еще раз медленно пройти до двери и обратно.

«Может быть, они хотят сделать из меня манекенщицу, — подумала Джейн, выполнив то, что он просил. — Но не станут же они платить две тысячи фунтов какой-то манекенщице. Нет пока мне лучше не задавать лишних вопросов».

Граф Стрептич, нахмурившись, что-то обдумывал, постукивая по столу своими на удивление белыми пальцами. Внезапно он встал и, открыв дверь в смежную комнату, с кем-то тихонько заговорил.

Затем он вернулся на свое место, а из двери вышла дама средних лет и плотно затворила ее за собой. Она была низенькой, толстой и на редкость некрасивой, но сразу было ясно, что это какая-то важная персона.

— Ну, Анна Михайловна, — сказал граф, — как она вам?

Дама молча окинула Джейн оценивающим взглядом, словно та была манекеном в витрине. Она не удостоила Джейн даже кивка.

— С ней стоит поработать, — после долгой паузы наконец произнесла толстуха, — особого сходства я, сказать по правде, не вижу. Но фигура, цвет волос и глаз очень хороши, лучше, чем у других. А вы как считаете, Федор Александрович?

— Согласен с вами, Анна Михайловна.

— Она говорит по-французски?

— Да, блестяще.

Джейн все больше и больше ощущала себя манекеном. Эти странные люди словно забыли, что перед ними живой человек.

— Но способна ли она вести себя осмотрительно? — спросила дама, хмуро глядя на девушку.

— Это княгиня Попоренская, — сказал граф Стрептич Джейн по-французски. — Она спрашивает, будете ли вы осмотрительны?

Джейн ответила самой княгине:

— До тех пор пока мне не объяснят, что от меня требуется, я вряд ли смогу что-либо обещать.

— То же самое эта малышка сказала и там, — отметила дама. — Мне кажется, что она умна, по крайней мере, умней остальных. Скажи мне, крошка, ты смелая девушка?

— Не знаю, — сказала Джейн недоуменно. — Я не очень-то люблю, когда мне делают больно, но могу и потерпеть, если в этом есть необходимость, реветь не стану.

— Ах! Я имела в виду совсем другое. Ты готова решиться на опасный шаг?

— О! — сказала Джейн — Опасный! Это ради бога. Я люблю рисковать.

— Ты, вероятно, бедна? Хочешь заработать много денег?

— Еще бы, — сказала Джейн с энтузиазмом. — Так что же я должна делать?

Граф Стрептич и княгиня Попоренская переглянулись. И потом одновременно кивнули.

— Могу я объяснить, что нам требуется, Анна Михайловна? — спросил граф.

Княгиня покачала головой:

— Ее высочество желает сделать это лично.

— Вы думаете, это… не слишком опрометчиво?

— Таков ее приказ. Нам остается только подчиниться. Мне велено привести девочку, как только вы поговорите с ней.

Стрептич пожал плечами, явно раздосадованный. Но он не мог ослушаться приказа. Граф повернулся к Джейн:

— Княгиня Попоренская представит вас великой княжне[51] Полине. Не пугайтесь.

Но Джейн и не думала пугаться. Она пришла в такой восторг от возможности познакомиться с настоящей великой княжной, что даже не вспомнила о своей неказистой шляпке.

Княгиня Попоренская вперевалочку засеменила впереди, но в ее повадке было что-то очень породистое. Они миновали смежную комнату, которая была чем-то вроде передней, и княгиня постучала в дверь в дальней стене. Ей ответил мелодичный голос. Княгиня вошла внутрь. Джейн последовала ее примеру.

— Мадам, позвольте представить вам, — сказала княгиня торжественно, — мисс Джейн Кливленд.

Молодая женщина, сидевшая в большом кресле в другом конце комнаты, грациозно вскочила и поспешила к ним. С минуту она внимательно изучала Джейн, а затем весело рассмеялась.

— Великолепно, Анна, — воскликнула она. — Вот уж не думала, что мы добьемся такого успеха. Пойдемте посмотрим, как мы будем выглядеть вместе.

Она взяла Джейн за руку и потащила ее к большому зеркалу, висевшему на стене.

— Вы видите? — воскликнула она восхищенно. — Мы абсолютно похожи!

Джейн перевела взгляд на княжну и сразу все поняла. Великая княжна была, вероятно, всего года на два старше Джейн. У нее был тот же оттенок белокурых волос и такая же стройная фигура, только ростом она была чуть выше. Теперь, когда они стояли рядом, сходство было совершенно явным.

Великая княжна захлопала в ладоши. Похоже, она была очень веселой по натуре девушкой.

— Лучше и быть не может, — объявила она. — Поблагодарите Федора Александровича от моего имени, Анна. Он действительно все сделал как надо.

— Но, мадам, — еле слышно прошептала княгиня, — эта девушка еще не знает, что от нее требуется.

— Да, действительно, — спохватилась великая княжна, сразу посерьезнев, — я забыла. Хорошо, я сейчас все ей объясню. Анна Михайловна, оставьте нас одних.

— Но, мадам…

— Я сказала: оставьте нас одних.

Она раздраженно топнула ногой. Анна Михайловна с обиженным видом удалилась. Великая княжна села и жестом пригласила Джейн сделать то же самое.

— Они очень назойливы, эти старые дамы, — отметила Полина. — Но без них не обойтись. Анна Михайловна гораздо понятливее всех остальных. И теперь, мисс… мисс Джейн Кливленд. Мне нравится ваше имя. И вы сами мне тоже нравитесь. Вы очень славная. Я сразу чувствую, хороший человек или не очень.

— Это очень ценное качество, мадам, — решилась произнести Джейн.

— Да, пожалуй, — согласилась Полина. — Ну а теперь я объясню вам положение вещей. Вы знаете историю Островых. Практически все члены моей семьи погибли — их расстреляли большевики. Возможно, я единственная, кто остался в нашем роду. К тому же я женщина и не могу претендовать на престол. Но они все равно не оставят меня в покое. Где бы я ни была, везде предпринимаются попытки убить меня Это абсурдно, не так ли? Эти вечно пьяные изверги совершенно не знают чувства меры.

— Как я вас понимаю, — сказала Джейн, чувствуя, что от нее ждут соответствующих комментариев.

— Большую часть времени я живу уединенно, в безопасных местах, но сейчас мне необходимо принимать участие в некоторых церемониях. Именно поэтому, например, я здесь Я должна выполнить одну не совсем официальную миссию. А потом еще в Париже — по пути домой. У меня, знаете ли, есть поместье в Венгрии. Там просто дивно, вот где можно великолепно развлечься.

— Неужели? — сказала Джейн.

— О да! Я обожаю развлечения. Однако… мне не надо бы говорить вам всего этого, но я все-таки скажу… ваше лицо внушает мне доверие. Мы сделали кое-какие приготовления — чтобы меня не убили на протяжении ближайших двух недель, вы понимаете?

— Но, конечно, полиция… — начала Джейн.

— Полиция? Да, я полагаю, они будут начеку. Но у нас есть и свои люди Возможно, меня предупредят — если будет спланировано покушение, но, возможно, и не успеют — Она обреченно пожала плечами.

— Я начинаю понимать, — медленно произнесла Джейн — Вы хотите, чтобы я… подменила вас?

— Только в крайних случаях, — с жаром произнесла великая княжна — Вы должны быть наготове, понимаете? Вы можете потребоваться мне несколько раз в течение следующих двух недель. Каждый раз это будет связано с определенными общественными мероприятиями. Но в некоторых ситуациях вы не сможете заменять меня.

— Конечно, не смогу, — согласилась Джейн.

— А вообще-то у вас все должно отлично получиться. Очень хорошо, что Федор Александрович догадался дать объявление, не так ли?

— Не исключено, что меня могут убить? — решила уточнить Джейн.

Великая княжна пожала плечами:

— Конечно, некоторый риск есть, но от наших осведомителей нам известно, что сначала меня хотят похитить. Однако — буду с вами совершенно откровенна — всегда есть опасность, что они бросят бомбу.

— Ясно, — сказала Джейн, пытаясь перенять беспечный тон своей собеседницы.

Ей очень хотелось побыстрей перейти к вопросу о деньгах, но она не знала, как бы получше это сделать. Полина сама заговорила на эту тему.

— Конечно, мы вам хорошо заплатим, — небрежно сказала она. — Сейчас я точно не помню, сколько предлагал Федор Александрович. Мы говорили… о франках… или о кронах…

— Полковник Кранин, — сказала Джейн, — назвал сумму в две тысячи фунтов.

— Ну да. — Полина лучезарно улыбнулась. — Теперь я вспомнила. Я надеюсь, этого достаточно? Или, может быть, вы хотели бы три тысячи?

— Что ж, если вам все равно, то я бы хотела получить три тысячи.

— Вы, как я погляжу, очень практичны, — добродушно заметила Полина. — Мне бы тоже хотелось быть практичной. Но у меня совершенно нет никакого понятия о деньгах. Я имею все, что хочу, — вот и все.

Джейн была восхищена этим великолепным простодушием.

— Конечно, это опасно, — задумчиво продолжала Полина. — Однако мне кажется, что вы не боитесь опасностей. Я и сама такая. Я надеюсь, вы не подумали, что я хочу прикрыться вами, потому что я боюсь? Но понимаете, для сохранения рода Островых мне необходимо выйти замуж и родить хотя бы двух сыновей, а потом — будь что будет, что бы со мною ни случилось, особого значения не имеет.

— Конечно, — сказала Джейн.

— Ну так как — вы согласны?

— Да, — решительно заявила Джейн, — я согласна.

Полина несколько раз громко хлопнула в ладоши. Княгиня Попоренская явилась немедленно.

— Анна, я все ей рассказала, — заявила великая княжна. — Она сделает все, что нужно, и должна получить за это три тысячи фунтов. Отдайте распоряжение Федору на этот счет. Не правда ли, она действительно очень на меня похожа? Однако она явно красивее.

Княгиня вперевалку вышла из комнаты и вернулась обратно вместе с графом Стрептичем.

— Федор Александрович, мы все уладили, — сказала великая княжна.

Он поклонился.

— Но сможет ли она убедительно сыграть свою роль? — спросил он, глядя на Джейн.

— Я вам сейчас продемонстрирую, — внезапно сказала девушка. — Вы позволите, мадам? — обратилась она к великой княжне.

Та выразила готовность.

Джейн встала.

— Великолепно, Анна, — сказала она. — Вот уж не думала, что мы добьемся такого успеха. Пойдемте посмотрим, как мы будем выглядеть вместе.

И, повторяя действия Полины, она потащила великую княжну к зеркалу.

— Вы видите? Мы абсолютно похожи!

Слова, мимика, жесты — все было подмечено Джейн и передано очень точно. Княгиня одобрительно кивнула головой.

— Замечательно, — восхитилась она, — я думаю, никто и не заметит подмены, ну, почти никто.

— Вы очень талантливы, — сказала Полина. — Я бы лично никого не сумела изобразить. Даже ради спасения собственной жизни.

Джейн ей поверила.

Ее сразу поразило, что Полина так молода и так просто держится, без тени высокомерия.

— Анна позаботится о деталях, — сказала великая княжна. — Анна, отведите ее в мою уборную — пусть примерит мои платья.

Она грациозно кивнула на прощание, и Джейн вышла в сопровождении княгини Попоренской.

— Это как раз то, что ее высочество наденет на открытие базара, — объяснила старая дама, вынимая из шкафа дивное белое с черным платье. — Тебе, может быть, понадобится занять ее место именно там. Мы не знаем. Мы еще не получили информацию.

По приказанию Анны Джейн скинула свое потрепанное платье и надела платье великой княжны. Оно пришлось ей впору. Княгиня была довольна:

— Почти как раз — только немного длинновато, ты ведь на дюйм ниже ее высочества.

— Это ничего, — быстро сказала Джейн. — Я заметила, что княжна носит туфли на низком каблуке. Если я надену в точности такие же, но на высоком, мы с ней будем одного роста.

Анна Михайловна показала ей туфли, которые княжна обычно надевала к этому платью. Они были с ремешком, из змеиной кожи. Джейн их запомнила, чтобы попытаться купить себе точно такие же на высоком каблуке.

— Было бы хорошо, — сказала Анна Михайловна, — если бы на тебе было яркое платье, другого цвета и из другого материала, совершенно не похожее на платье великой княжны. Чтобы — если вам придется поменяться местами с великой княжной, — никто ничего не заподозрил.

Джейн немного подумала.

— Как вы смотрите на огненно-красный марокен?[52] Я еще могу надеть пенсне с простыми стеклами. Это совершенно меняет лицо.

Оба предложения были одобрены, и они перешли к обсуждению других важных моментов.

Джейн вышла из отеля со стофунтовой банкнотой в кошельке, ей предстояло купить Всю необходимую одежду и снять комнату на имя мисс Монтрезор из Нью-Йорка.

На другой день ей нанес визит Стрептич.

— Вы просто преобразились, — сказал он, галантно поклонившись.

Джейн тоже поклонилась, передразнивая его. Она была в восторге от своего нового костюма и наслаждалась роскошью и комфортом.

— Все это очень хорошо, — вздохнула она. — Но я полагаю, ваш визит означает, что мне пора заняться делом и зарабатывать свои деньги.

— Именно так. Мы получили важную информацию. Возможно, попытка похищения ее высочества будет сделана на обратном пути с базара. Он состоится, как вы знаете, в Орион-хаус, который находится в десяти милях от Лондона. Ее высочество вынуждена посетить базар лично, так как графиня Анчестер, являющаяся патронессой базара, знает ее в лицо. Но потом мы будем действовать согласно составленному мной плану.

Джейн внимательно выслушала его, потом задала несколько вопросов и в конце концов заявила, что вполне представляет, как ей нужно будет действовать.

Утро выдалось ясным и солнечным — прекрасный день для одного из самых важных событий в лондонском светском сезоне — базара в Орион-хаус, которому покровительствовала графиня Анчестер и который проводился в пользу русских эмигрантов.

Учитывая капризность английского климата, прилавки разместили в просторных комнатах Орион-хаус, который уже пять веков находился во владении графов Анчестеров. На продажу были выставлены ценные коллекции, а также сделаны пожертвования. Женщины, состоящие в благотворительных обществах, решили снять по жемчужине с собственных ожерелий. Эти их трогательные дары должны были быть проданы на аукционе на второй день. В парке было организовано представление и различные аттракционы.

Джейн присутствовала там в роли мисс Монтрезор. На ней было огненно-красное марокеновое платье и маленькая красная шляпка. На ногах — туфли из змеиной кожи на высоком каблуке.

Прибытие великой княжны Полины стало большим событием. Ее проводили к сцене, и маленькая девочка вручила ей букет роз. Княжна произнесла небольшую, но проникновенную речь и объявила базар открытым. Граф Стрептич и княгиня Попоренская не отходили от нее ни на шаг.

На княжне было то самое платье, белое с броским черным рисунком, на голове — черная шляпка с пышными белыми перьями, спадающими на поля, лицо было до половины закрыто крошечной кружевной вуалью. Джейн мысленно улыбнулась. Великая княжна не пропустила ни одного прилавка и даже сделала несколько покупок. Со всеми держалась очень просто и дружелюбно. Потом она собралась уезжать.

Джейн пора было действовать. Она попросила княгиню Попоренскую представить ее великой княжне.

— Ах да! — произнесла Полина отчетливо. — Мисс Монтрезор, помню-помню… Кажется, она американская журналистка. Она многое сделала для нас. Мне было бы приятно дать небольшое интервью для ее газеты. Здесь найдется какой-нибудь уголок, где нам бы не помешали?

В распоряжение великой княжны тут же была предоставлена маленькая гостиная, и графа Стрептича послали за мисс Монтрезор. Как только он ее доставил и удалился, в комнате, где остались три дамы, произошел быстрый обмен туалетами.

Через пару минут дверь открылась, и появилась Джейн в черно-белом платье, прижимая к лицу букет роз.

Грациозно поклонившись и сказав на прощание несколько слов по-французски графине Анчестер, она удалилась и села в машину, которая ее ожидала. Княгиня Попоренская заняла место сзади, и машина тронулась.

— Я беспокоюсь за княжну, — сказала Джейн.

— Ее никто даже не заметит. Она тихонечко уйдет, и на этом все кончится.

— По-моему, у меня неплохо получилось.

— Ты замечательно справилась со своей задачей.

— А почему граф не с нами?

— Ему необходимо было остаться Кто-то должен быть телохранителем ее высочества.

— Надеюсь, никто не собирается швырять в нее бомбу, — боязливо сказала Джейн. — Ой! Мы сворачиваем с шоссе. Почему?

Увеличивая скорость, машина свернула на боковую дорогу.

Джейн, привстав, высунула голову из окна и закричала на водителя. Он только засмеялся и еще прибавил скорость. Джейн уселась обратно на свое место.

— Ваши осведомители были правы, — со смехом сказала она. — Все отлично. Я думаю, чем дольше я буду играть свою роль, тем лучше. В любом случае мы должны дать ее высочеству возможность спокойно вернуться в Лондон.

Предвкушая опасность, Джейн втайне ликовала. Мысли о бомбе, конечно, были не слишком приятны, но стать на время пленницей — это так интересно, это вполне соответствовало ее натуре, она обожала риск…

Внезапно въехав в кусты, машина остановилась Из-за дерева выскочил мужчина и вспрыгнул на подножку. В его руке был револьвер.

— Руки вверх! — закричал он.

Княгиня Попоренская мгновенно повиновалась, но Джейн и бровью не повела, продолжая держать руки на коленях.

— Спросите у него, что обозначает этот оскорбительный выпад, — спросила она по-французски у своей соседки.

Но, до того как княгиня успела сказать хоть слово, человек с револьвером ворвался в салон машины, возбужденно крича что-то на неизвестном Джейн языке.

Ничего не понимая, Джейн просто молча пожала плечами. Шофер вышел из кабины и присоединился к незнакомцу.

— Не будет ли госпожа любезна выйти из машины? — спросил он с усмешкой.

Снова подняв цветы к своему лицу, Джейн вышла из машины. Княгиня Попоренская последовала за ней.

— Не изволит ли достопочтимая госпожа пройти по той дороге?

Джейн сделала вид, что не замечает дразняще-наглой манеры этого типа с револьвером, и добровольно пошла к низкому, полуразвалившемуся строению, ярдах[53] в ста от того места, где остановилась машина. Дорога упиралась в ворота и переходила в аллею, которая и вела к крыльцу этого явно необитаемого дома.

Их «галантный» сопровождающий, все еще размахивая своим пистолетом, шел сзади. Как только дамы поднялись по лестнице, он кинулся открывать дверь слева. Она вела в пустую комнату, в которую, по-видимому, заранее принесли стол и два стула.

Джейн вошла и села. Анна Михайловна вразвалочку последовала за ней. Провожатый захлопнул дверь и повернул ключ в замочной скважине.

Джейн подошла к окну и выглянула наружу.

— Конечно, я могла бы выпрыгнуть, — отметила она. — Но особо далеко не убежишь. Нет, мы должны тут остаться, так будет лучше всего. Хорошо бы они принесли нам что-нибудь поесть.

Через полчаса ее просьба была исполнена.

Большая миска супа, над которой клубился пар, была поставлена на стол. Еще принесли два куска черствого хлеба.

— Очевидно, никакой роскоши для аристократов здесь не предусмотрено, — весело отметила Джейн, как только дверь закрылась. — Вы начнете или я?

Княгиня Попоренская в ужасе замотала головой.

— Как я могу есть? Кто знает, какая опасность угрожает сейчас моей госпоже?

— С ней-то все в порядке, — сказала Джейн. — Я лично больше беспокоюсь сейчас за себя. Вы же понимаете, эти джентльмены вряд ли обрадуются, когда обнаружат, что похитили совсем не того, кто им нужен. Насколько возможно, я и дальше буду изображать надменную великую княжну, а при первой возможности попытаюсь удрать.

Княгиня Попоренская ничего не ответила.

Джейн, которая была голодна, съела весь суп. У него был странный привкус, но он был горячий и вкусный.

Потом она почувствовала, что хочет спать. Ей показалось, что княгиня Попоренская тихо плачет. Джейн поудобней устроилась на стуле и склонила голову. Вскоре она уже спала…

Джейн вздрогнула и проснулась Похоже, она спала очень долго. Голова была тяжелой и болела, шея затекла… И тут вдруг Джейн увидела нечто, что заставило ее мгновенно прийти в себя.

На ней было огненно-красное марокеновое платье.

Она села и осмотрелась. Да, она все еще находилась в комнате этого пустого дома. Все было в точности таким же, как тогда, когда она заснула, за исключением двух вещей. Первая — княгиня Попоренская куда-то исчезла. Вторая — необъяснимая перемена платья.

— Не приснилось же мне все это, — сказала Джейн, — если бы это был только сон, меня бы здесь не было.

Она посмотрела в окно и отметила еще одно существенное обстоятельство. Когда она засыпала, в окно били солнечные лучи, а теперь темнела резкая тень от дома.

«Фасад выходит на запад, — размышляла она. — Когда я заснула, была вторая половина дня. Значит, сейчас уже утро следующего дня. Так-так, в суп было подмешано снотворное. То есть… ох, я ничего не понимаю. Это какое-то безумие».

Джейн встала и подошла к двери, она была не заперта. Она исследовала дом Он был тих и пуст.

Джейн обхватила руками свою голову, которая все еще болела, и попыталась собраться с мыслями.

И тут ее взгляд упал на клочки разорванной газеты, которые лежали у парадной двери Несколько крикливых заголовков привлекли ее внимание.

— «Американская гангстерша в Англии», — прочитала она — «Девушка в красном Дерзкий налет на базар в Орион-хаус».

Джейн, пошатываясь, вышла на крыльцо Она села на ступеньки и принялась читать, и глаза ее все больше и больше округливались Все было предельно просто.

Как раз после отъезда «великой княжны Полины» трое мужчин и девушка в красном платье вытащили револьверы и совершили налет. Они похитили сотню жемчужин — тех самых, от милосердных дам, — а затем бежали на автомобиле. Напасть на их след пока не удалось.

В конце (это была вчерашняя вечерняя газета) для полноты картины говорилось, что девушка в красном платье останавливалась в Блитц-отеле под именем мисс Монтрезор из Нью-Йорка.

— Вот я и попалась, — сказала Джейн, — точно попалась. Я же с самого начала чувствовала, что во всем этом должен быть какой-то подвох.

Услышав странный звук, она вздрогнула. Мужской голос неустанно твердил:

— Проклятье-проклятье-проклятье!

Джейн вся затрепетала. Этот безнадежный, полный отчаянья голос так хорошо выражал и ее чувства. Она сбежала со ступенек. Сбоку от крыльца лежал молодой человек и пытался приподнять голову… Его лицо приятно поразило Джейн — настолько оно было симпатичным. Все в веснушках, но больше всего ее очаровало трогательное, чудаковатое выражение.

— Будь проклята моя голова, — сказал молодой человек. — Будь она проклята. Я…

Он замолчал и уставился на Джейн.

— Должно быть, я сплю, — слабо произнес он.

— Примерно то же самое сказала себе и я, — улыбнулась Джейн. — Что случилось с вашей головой?

— Кто-то меня ударил. По счастью, она оказалась крепкой.

Он принял сидячее положение, и лицо его скривилось.

— Надеюсь, что мои мозги скоро заработают… Похоже, что я все еще у того дома.

— Как вы здесь оказались? — спросила она.

— Это долгая история. Между прочим, вы ведь не великая княжна, как ее там зовут, не правда ли?

— Нет. Я Джейн Кливленд, самая обыкновенная девушка.

— Нет, нет. Вы — необыкновенная! — Молодой человек смотрел на нее с искренним обожанием.

Джейн покраснела.

— Принести вам воды — или чего-нибудь еще, да? — робко спросила она.

— Было бы очень кстати, — согласился молодой человек. — Но лучше виски, если вы его найдете.

Джейн не смогла найти виски. Молодой человек выпил воды и тут же заверил, что ему стало гораздо лучше.

— Начнем с моих приключений, или вы сначала расскажете о ваших? — спросил он.

— Вы — первый.

— Моя история довольно короткая. Я случайно заметил, что великая княжна вошла в комнату на низких каблуках, а вышла — на высоких. Это показалось мне очень странным. А я не люблю странных вещей.

Я поехал за машиной на своем мопеде и видел, как вас отвели в дом. Через десять минут на полном ходу в ворота въехала другая машина. Из нее вышла девушка в красном платье и трое мужчин. На девушке были туфли на низком каблуке. Они вошли в дом. Затем низкие каблуки «вышли», но платье их обладательницы было уже другим — черно-белым. Девушка уселась в первую машину вместе со старой каргой и высоким человеком с белой бородой. Остальные сели в другую машину. Я думал, что они все укатили, и уже собирался залезть в окно, чтобы спасти вас… но тут сзади кто-то подкрался и ударил меня по голове. Вот, собственно, и все. А сейчас ваша очередь.

Джейн поведала о своих приключениях.

— Мне ужасно повезло, что вы поехали следом. А иначе… представляете, в какую ужасную историю я бы угодила. У великой княжны — отличное алиби. Она уехала с базара до того, как произошло ограбление, и прибыла в Лондон на той же самой машине. Как вы думаете, хоть кто-нибудь поверил бы в мою фантастическую историю?

— Никогда в жизни, — убежденно сказал молодой человек.

Они были настолько поглощены своей беседой, что совершенно не замечали, что делается вокруг.

Вдруг что-то их встревожило. Они подняли головы и увидели высокого грустного человека, стоявшего прислонившись к стене дома. Он кивнул им.

— Очень интересно, — сказал он.

— Кто вы? — спросила Джейн.

Глаза человека с грустным лицом слабо блеснули.

— Инспектор Скотленд-Ярда Фаррел, — кротким голосом ответил он. — Мне было очень интересно выслушать ваш рассказ и рассказ этой молодой леди. Иначе нам было бы трудно поверить ей — по ряду причин.

— Например?

— Ну, например, сегодня утром настоящая великая княжна вместе со своим шофером уехала в Париж.

Джейн тихо охнула.

— К тому же мы знали, что американка уже приехала в Англию, и ожидали от нее чего-нибудь в этом роде. Прошу прощения, я на минутку.

И он вбежал по лестнице в дом.

— Я думаю, с вашей стороны было очень любезно заметить эти туфли, — внезапно сказала Джейн.

— Признаться, я сделал это машинально, — ответил молодой человек. — Меня воспитывали как будущего обувщика. Ведь мой отец в некотором роде обувной король Он хотел, чтобы я занялся тем же, что и он, женился и остепенился. Вот так-то. Принцип — никак не выделяться. Но я хотел быть художником. — Он вздохнул.

— Я не хотела вас огорчить, — сказала Джейн.

— Я пытался чего-то добиться в течение шести лет. Но ничего не выходило. Художник из меня никакой. Наконец мне в голову пришла хорошая мысль — бросить все это и вернуться, как блудный сын, домой. Меня ждет прекрасная карьера.

— Работа — великая вещь, — понимающе согласилась она. — Как вы полагаете, вы могли бы дать мне померить сделанные вами туфли?

— Я могу предложить кое-что лучше, если вы согласитесь.

— Что же?

— Пожалуйста, не задавайте пока вопросов. Я все скажу вам потом. Знаете, до вчерашнего дня я не встречал ни одной девушки, на которой хотел бы жениться.

— А вчера?..

— Я увидел ее на благотворительном базаре. И потом смотрел на нее — только на нее единственную!

Он очень решительно посмотрел на Джейн.

— Как хороши эти дельфиниумы[54],— торопливо сказала она. Ее щеки порозовели.

— Это люпины[55],— сказал молодой человек.

— Не важно, — сказала Джейн.

— Абсолютно не важно, — согласился он и придвинулся к ней чуть-чуть ближе.

Удачное воскресенье

— Нет, действительно, это просто восхитительно, — уже в четвертый раз повторяла мисс Дороти Пратт — Вот бы эта старая ведьма сейчас меня увидела. Со всеми своими Джейн!

«Старой ведьмой» мисс Пратт величала достопочтенную миссис Маккензи Джонс. Она предлагала Дороти место горничной, но, видите ли, у нее не слишком подходящее имя для прислуги! Эта старая дура отказала мисс Пратт только потому, что та не пожелала зваться Джейн, хоть это и было ее второе имя.

Спутник мисс Пратт ничего на это не ответил — ему было не до разговоров. Когда вы только что купили за двадцать фунтов сильно подержанный «остин»[56] и выезжаете на нем всего только во второй раз, все ваше внимание поглощено одним — правильно действовать руками и ногами и ничего не перепутать.

— Ах! — воскликнул мистер Эдвард Пэлгроу, поворачивая машину с ужасным скрежетом, что заставило остальных водителей чертыхнуться и брезгливо усмехнуться.

— Ты совсем не умеешь разговаривать с девушками, — обиженно заявила Дороти.

Как раз в этот момент на него истошным голосом заорал водитель омнибуса[57], и мистер Пэлгроу был избавлен от необходимости оправдываться.

— Ну и наглый тип, — фыркнула мисс Пратт, вскинув голову.

— Я всего лишь хотел, чтобы он притормозил, — с горечью проговорил ее обожатель.

— Что-нибудь не так?

— Тормоза на этой развалине совершенно не желают слушаться, — ответил мистер Пэлгроу. — Жмешь-жмешь, никакого толку.

— О Тэд, за двадцать фунтов нельзя ожидать слишком многого. Но ты подумай: мы с тобой в самой настоящей машине едем в воскресенье за город, как все приличные люди.

Снова скрежет.

— Ага! — сказал Тэд, покраснев от удовольствия. — Сейчас уже лучше.

— Ты прекрасно ведешь машину, — восхищенно заявила Дороти.

Вдохновленный ее словами, мистер Пэлгроу предпринял попытку обогнать несколько машин. Его тут же остановил полисмен.

— Да-а, — сказала Дороти, когда они, заплатив штраф, подъезжали к мосту Хаммерсмит[58].— Не понимаю, куда смотрит их начальство. Мне кажется, они вели бы себя повежливее, если б знали, что на них можно пожаловаться.

— Вообще-то я совсем не собирался ехать этой дорогой, — грустно сказал Эдвард. — Я хотел выехать на Грейт-Вест-роуд, да не вышло.

— Ничего, с каждым может случиться, — сказала Дороти. — Такое и у моего хозяина было. Это обошлось ему в целых пять фунтов.

— А полиция все-таки неплохо работает, — великодушно сказал Эдвард. — Никому спуску не дает. В том числе и этим щеголям, которые не моргнув глазом могут купить себе парочку «роллс-ройсов»[59]. Ну и что! Чем они лучше меня?

— А еще они могут купить какие угодно ювелирные украшения… — со вздохом сказала Дороти. — В магазинах на Бонд-стрит. Хоть бриллианты, хоть жемчуг, хоть… уж не знаю что еще! Ты только на минутку представь: колье от Вулвортса[60].

И она погрузилась в сладкие грезы. А Эдвард опять получил возможность сосредоточиться на главной своей задаче. Ричмонд они проехали без приключений. Перебранка с полицейским немного взвинтила Эдварду нервы, и теперь он избрал самый надежный способ: послушно тащился за впереди идущими машинами, ожидая возможности свернуть.

Таким образом они доехали до тенистой деревенской улицы, до того симпатичной, что туда с удовольствием завернули бы и опытные водители.

— Хорошо, что я сюда свернул, — довольным голосом сказал Эдвард. Он был очень горд собой.

— Как здесь мило, — прощебетала мисс Пратт. — О, кажется, здесь продают фрукты.

И действительно, неподалеку стоял маленький плетеный столик, на котором были выставлены корзинки, до краев наполненные фруктами. Над столиком была вывеска:

«ЕШЬТЕ БОЛЬШЕ ФРУКТОВ».

— Почем? — осторожно спросил Эдвард, с невероятными усилиями поставив машину на ручной тормоз.

— Чудесная клубника, — сказал в ответ продавец. Весьма несимпатичный субъект с каким-то злобным взглядом. — Как раз для дамы. Ягоды очень спелые, только что собрали. И вишни тоже. Все местное. Корзиночку вишни, мэм?

— О, они выглядят очень аппетитно, — сказала Дороти.

— Они выглядят просто прелестно, — хрипло сказал субъект. — Эта корзиночка, мэм, принесет вам удачу. — И наконец он снизошел до ответа Эдварду: — Два шиллинга, сэр, дешевле не бывает. Вы непременно бы со мной согласились, если б знали, что за чудо находится в этой корзинке…

— Как мило, — сказала Дороти.

Эдвард вздохнул и заплатил два шиллинга. Он мысленно произвел подсчет. Потом еще придется раскошелиться на чай, на бензин — эту воскресную поездку вряд ли можно будет назвать дешевой. О, это просто ужасно: куда-нибудь брать с собой девушек! Они всегда хотят все, что только попадается им на глаза.

— Благодарю вас, сэр, — угрюмо буркнул продавец. — В этой корзинке ягод побольше чем на два фунта, и каких!

Эдвард резко нажал на педаль, и машина чуть не наскочила на продавца вишен — она вела себя точно разъяренный эльзасец[61].

— Извините, — сказал Эдвард. — Забыл, что она на ручном тормозе.

— Ты должен быть более осторожен, дорогой, — сказала Дороти. — Ведь ты мог его задеть.

Эдвард предпочел промолчать. Проехав полмили, они увидели прекрасное местечко на берегу реки. Оставив машину на обочине, Эдвард и Дороти удобно расположились на травке и стали есть вишни, бросив рядом воскресную газету, о которой тут же забыли.

— Какие новости? — наконец спросил Эдвард, растянувшись на земле и надвинув шляпу на глаза.

Дороти пробежала глазами заголовки.

— Безутешная жена. Необычная история. На прошлой неделе утонуло двадцать восемь человек. Летчик какой-то разбился, репортаж о нем. Сенсационная кража. Ой! «Пропало рубиновое колье стоимостью в пятьдесят тысяч фунтов». О Тэд! Пятьдесят тысяч фунтов. Просто фантастика! — Она взахлеб продолжила: «Колье состояло из двадцати одного камня, каждый оправлен в платину; его послали заказной бандеролью из Парижа. Но адресат обнаружил в коробке простые стекляшки, рубины пропали».

— Стащили на почте, — сказал Эдвард. — Мне кажется, что французская почта очень ненадежная.

— Хоть бы взглянуть на такое колье, — мечтательно пробормотала Дороти. — Наверное, похоже цветом на кровь — как голубиная кровь, пишут в книгах. Интересно, что чувствуешь, когда такая вещь у тебя на шее.

— М-м, девочка моя, наверняка ты никогда этого не узнаешь, — шутливо произнес Эдвард.

Дороти вскинула голову:

— Почему же наверняка? С девушками случаются иногда самые удивительные вещи. Может быть, я стану актрисой.

— С девушками, которые прилично себя ведут, ничего не случается, — назидательно произнес Эдвард. Это звучало как приговор.

Дороти уже открыла рот, чтобы возразить, но вовремя опомнилась и нежным голосом попросила:

— Передай мне корзиночку. Я съела больше, чем ты. Разделю по справедливости то, что осталось… Ой! Что это там на дне?

С этими словами она вытащила длинное переливающееся колье из кроваво-красных прозрачных камней, оправленных в металл.

Оба с изумлением уставились на находку.

— Это… это было в корзинке? — наконец произнес Эдвард.

Дороти кивнула.

— На донышке — под ягодами.

Они недоумевающе посмотрели друг на друга.

— Как, по-твоему, оно могло туда попасть?

— Представить себе не могу. Надо же — как раз после того, что я прочла в газете — о рубиновом колье.

Эдвард рассмеялся.

— Не вообразила ли ты себе, что держишь в руках пятьдесят тысяч фунтов?

— Просто странно, что такое совпадение… Рубины, оправленные в платину. У платины такой же тусклый серебристый блеск — как и этот. А камни — смотри, как они блестят на солнце, какой изумительный алый цвет? Сколько же их тут? — Она сосчитала. — А что я говорю? Ровно двадцать один!

— Не может быть!

— Да-да. То же количество, что указано в газете. О Тэд, не думаешь ли ты…

— Скорее всего… — Но прозвучали эти его слова не очень уверенно. — Есть один способ проверить, настоящие они или нет — поцарапать ими о стекло.

— Это годится только для бриллиантов. Но, Тэд, ты помнишь, тот человек был какой-то странный — тот, который продавал фрукты, — очень уж гадкий. И странно так усмехнулся — помнишь? Когда сказал вдруг, что в корзинке ягод больше, чем на два фунта, и добавил: «И каких!»

— Верно, но, Дороти, с какой стати он стал бы отдавать нам, по сути, пятьдесят тысяч фунтов?

Мисс Пратт покачала головой, совершенно сбитая с толку.

— Действительно какая-то глупость получается, — признала она — Разве только… что, если его разыскивает полиция?

— Полиция? — Эдвард немного побледнел.

— Да. В газете дальше было написано: «Полиции удалось обнаружить кое-какие улики».

По спине Эдварда пробежал холодок.

— Не нравится мне все это, Дороти. Ведь полиция может выйти и на нас.

Дороти, открыв рот, вытаращила на него глаза.

— Но мы же ничего такого не сделали, Тэд. Мы же не знали, что спрятано в этой корзинке.

— Поди теперь докажи! Так нам и поверят!

— Да, едва ли, — согласилась Дороти. — О Тэд, ты действительно считаешь, что это — то самое? Это же просто как в сказке!

— Хороша сказочка, — сказал Эдвард. — Гораздо больше похоже на те душераздирающие истории, в которых главный герой отправляется в Дартмур[62], невинно осужденный на четырнадцать лет.

Но Дороти не слушала его. Она надела колье себе на шею и смотрелась в маленькое зеркальце, которое достала из сумочки.

— Прямо как герцогиня, — прошептала она упоенно.

— Нет, не верю, — резко сказал Эдвард. — Это подделка. Это должна быть подделка.

— Да, дорогой, — сказала Дороти, продолжая рассматривать себя в зеркальце. — Очень может быть.

— Чтобы такое совпадение — нет, полная чепуха!

— Голубиная кровь, — прошептала Дороти.

— Это абсурд, вот что я тебе скажу, абсурд. Дороти, ты слушаешь, что я тебе говорю, или нет?

Дороти спрятала зеркальце. Она повернулась к нему, поглаживая рубины, украшавшие ее стройную шею.

— Ну как? — спросила она.

Эдвард взглянул на нее и тут же забыл про все свои обиды. Он никогда еще не видел Дороти такой. Она была неотразима, настоящая королева. Сознание того, что вокруг ее шеи обвито колье ценой в пятьдесят тысяч фунтов, превратило Дороти Пратт в совершенно другую женщину. Она была прекрасна и обольстительна, как Клеопатра, Семирамида[63] и Зенобия вместе взятые.

— Ты выглядишь потрясающе! — сказал ошеломленный Эдвард.

Дороти рассмеялась, и смех ее тоже стал совершенно другим.

— Слушай, — сказал Эдвард. — Вот что нам надо сделать. Нам надо отнести это колье в полицейский участок.

— Чепуха, — сказала Дороти. — Ты сам же только что сказал, что нам никто не поверит. И, может быть, даже посадят в тюрьму за кражу.

— Но что же нам делать?

— Оставить у себя, — ответила ему преобразившаяся Дороти Пратт.

Эдвард испуганно на нее посмотрел:

— Оставить у себя? Ты с ума сошла.

— Мы их нашли, разве не так? Откуда нам знать, что это настоящие и очень ценные камни? Я оставлю это ожерелье себе и буду его носить.

— И тогда полиция схватит тебя.

Дороти довольно долго обдумывала его слова.

— Ладно, — сказала она. — Мы их продадим. И ты сможешь купить себе «роллс-ройс» или даже два «роллс-ройса», а я куплю бриллиантовую диадему и несколько колечек.

Тут Эдвард еще больше вытаращил глаза. Дороти нетерпеливо продолжила:

— Тебе выпал шанс — так воспользуйся им! Мы ведь не украли эту вещь — на такое я бы не пошла. Она сама свалилась нам в руки, и это единственный шанс получить все, что мы желаем. Эдвард Пэлгроу, ну есть в тебе хоть капля мужества?

Наконец Эдвард обрел дар речи:

— Надо продать, говоришь? Ты думаешь, это так просто? Да любой ювелир тут же спросит, откуда у меня такая дорогая вещь.

— А ты и не понесешь эту вещь к ювелиру. Ты что, никогда не читал детективов? Нести ее надо к скупщику краденого.

— А откуда мне знать скупщиков краденого? Меня воспитали как приличного человека.

— Мужчина должен знать все, — заявила Дороти. — Иначе зачем он нужен.

Он посмотрел на нее. Неумолимая обольстительница…

— Ты меня убедила, — покорно произнес он.

— Я думала, ты более решителен.

Наступило молчание. Потом Дороти встала.

— Ну что ж, — небрежно сказала она. — Сейчас нам лучше отправиться домой.

— Ты так в нем и поедешь?

Дороти сняла колье, благоговейно посмотрела на него и спрятала к себе в сумочку.

— Слушай, — сказал Эдвард. — Отдай его мне.

— Нет.

— Ты должна это сделать. Девочка моя, меня воспитали честным человеком.

— Ну хорошо. Ты можешь оставаться честным человеком и дальше. Ничего не нужно делать.

— Нет, отдай, — решительно сказал Эдвард. — Пусть будет по-твоему. Я найду скупщика. Да, ты правильно сказала, это единственный шанс. Колье мы получили честным путем — мы уплатили за него два шиллинга. Некоторые джентльмены всю жизнь занимаются тем же, покупая вещи по дешевке в антикварных магазинах, да еще гордятся этим.

— Вот именно! — сказала Дороти. — О Эдвард, ты просто великолепен!

Она отдала ему колье, и он положил его себе в карман.

Он был наверху блаженства и чувствовал себя просто каким-то героем! В таком приподнятом настроении они завели «остин». Они оба были слишком взволнованы, чтобы вспомнить о чае. До Лондона они ехали в полном молчании. Один раз на перекрестке к их машине направился полицейский — у Эдварда замерло сердце. Но он прошел мимо… Каким-то чудом они добрались до дома без неприятностей.

Прощальные слова Эдварда были полны романтического задора:

— Мы все сделаем. Пятьдесят тысяч фунтов! Игра стоит свеч!

Во сне ему снились официальные бумаги с гербовыми печатями и Дартмур. Встал он рано, совершенно измученный и неотдохнувший. Ему нужно было что-то предпринять, чтобы разыскать скупщика краденого, но ничего стоящего в голову не приходило. На работе он был рассеян и еще до ленча успел получить от начальства два выговора.

Где люди находят скупщиков краденого? Кажется, это где-то в Уайтчепле[64] или в Степни?[65]

Когда он вернулся с ленча в контору, его сразу позвали к телефону. В трубке послышался трагический, полный слез голос Дороти:

— Это ты, Тэд? Хозяйки сейчас нет, но она может прийти в любую минуту, тогда я тут же брошу трубку. Тэд, ты ничего не успел сделать, ведь правда?

Эдвард успокоил ее.

— Тэд, послушай, не надо ничего делать. Я всю ночь не сомкнула глаз. Это было ужасно. Я думала о том месте в Библии, где сказано: «Не укради». Вчера я, наверное, просто сошла с ума. Ты ведь не будешь ничего делать, Тэд, дорогой, не будешь?

Испытал ли мистер Пэлгроу облегчение? Возможно, что испытал, но он не собирался этого выдавать.

— Если уж я решил, то никогда не отступаюсь, — сказал он таким тоном, которым, без сомнения, разговаривают настоящие супермены со стальным взглядом.

— Нет, Тэд, дорогой, ты не должен этого делать. О Боже, она идет. Слушай, Тэд, она вечером собирается в гости. Я могу на часок-другой сбежать. Не предпринимай ничего, пока мы не встретимся. В восемь жди меня на углу… — Тут ее голос изменился, сделавшись неестественно ласковым: — Да, мэм, просто неправильно набрали номер. Им надо было Блумсбери ноль два тридцать четыре.

Когда в шесть часов Эдвард вышел с работы, в ближайшем киоске в глаза ему бросился огромный газетный заголовок:

«ПРОПАВШИЕ РУБИНЫ. ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ».

Он торопливо достал мелочь. В метро он проворно кинулся к свободному месту и впился глазами в газету. Довольно быстро нашел то, что искал.

Он невольно присвистнул.

— Ничего себе, — пробормотал он и стал читать соседний абзац. Он прочел его еще раз, и газета соскользнула на пол…

Ровно в восемь часов он был на углу. Дороти, запыхавшаяся и очень бледная, но все равно красивая, поспешно подошла к нему.

— Ты ничего еще не предпринимал, Тэд?

— Ничего. — Он вытащил рубиновое колье из кармана. — Можешь его надеть.

— Но, Тэд…

— Все в порядке. Полиция нашла и рубины, и того, кто их стащил А теперь прочти вот это!

И он сунул газету прямо ей под нос. Дороти стала читать.

НОВЫЙ РЕКЛАМНЫЙ ТРЮК

Новая рекламная уловка была придумана Общеанглийской ярмаркой «Пять пенсов» — своеобразный вызов знаменитому «Вулворту». Вчера в продажу поступили корзинки с ягодами, и теперь они будут продаваться еженедельно по воскресеньям В одну из каждых пятидесяти корзинок будет положено колье с поддельными драгоценностями. Искусно выполненные, эти колье на самом деле стоят не так уж дешево. Вчера появление этих корзинок вызвало огромное оживление и радость, и надеемся, что в следующее воскресенье еще большую популярность приобретет девиз: «ЕШЬТЕ БОЛЬШЕ ФРУКТОВ». Мы поздравляем ярмарку «Пять пенсов» за ее находчивость и желаем ей удачи в проведении кампании «Покупайте британские товары».

— Ну и ну… — сказала Дороти. И помолчав, повторила: — Ну и ну!

— Да, — сказал Эдвард. — Я почувствовал примерно то же самое.

Тут проходивший мимо человек сунул ему в руки какой-то листок.

— Держи, братец, — сказал он.

«Добродетельная женщина ценнее самых лучших рубинов»[66] — было написано на листке.

— О! — воскликнул Эдвард. — Надеюсь, это тебя утешит.

— Не знаю, — с сомнением произнесла Дороти. — Я почему-то не хочу выглядеть как добродетельная женщина.

— А ты и не выглядишь, — сказал Эдвард, — потому он и сунул этот листок мне. С этими рубинами на шее ты совсем не похожа на добродетельную женщину.

Дороти рассмеялась.

— Ты просто прелесть, Тэд, — сказала она. — Давай сходим в кино.

Тайна испанской шали

Блуждающий взгляд мистера Иствуда остановился на потолке, оттуда переместился на пол, а затем на правую стену. Усилием воли мистер Иствуд заставил его вернуться к стоявшей перед ним пишущей машинке.

Девственная чистота бумажного листа была нарушена названием, отпечатанным большими буквами:

ТАЙНА ВТОРОГО ОГУРЦА

Отличное название. Остановит и заинтригует кого угодно. «„Тайна второго огурца“, — подумает читатель. — О чем бы это? Огурец? Тем более второй! Такой рассказ нельзя не прочесть». И он будет ошеломлен той изумительнейшей легкостью, с которой этот мастер детективного жанра сплел столь восхитительный сюжет вокруг обыкновенного огурца.

Но… хотя Энтони Иствуд знал, каким должен быть новый рассказ, он почему-то никак не мог начать его. Известно, что главное в любом рассказе — название и сюжет, остальное — просто кропотливая подгонка; иногда название само определяет сюжет, и тогда только успевай записывать, но сейчас оно уже — и весьма удачное — возникло, а в голове его — ни малейшего намека на сюжет.

Взгляд Энтони Иствуда с тоской снова устремился к потолку, но вдохновение не приходило.

— Я назову героиню, — вслух сказал Энтони, чтобы как-то подстегнуть себя, — Соней или Долорес, у нее будет бледная — но не как у больных, а бархатисто-матовая кожа и глаза, как два бездонных омута. А имя героя будет Джордж или Джон — что-нибудь короткое и чисто британское. А садовник — придется ввести садовника, чтобы как-то притянуть сюда огурец, — садовник мог бы быть шотландцем, который до смешного боится ранних заморозков.

Подобный метод иногда срабатывал, но сегодня он не помогал. И хотя Энтони совершенно отчетливо представлял себе Соню, Джорджа и садовника, они не проявляли ни малейшего желания включаться в действие.

«Конечно, я мог бы взять вместо огурца банан, — в отчаянии подумал Энтони, — или латук[67], а то и брюссельскую капусту… Брюссельская капуста… стоп-стоп… А что, это мысль! Тут и шифрограмма… Брюссель… украденные акции… зловещий бельгийский барон…»

Но это был лишь случайный проблеск. Бельгийский барон решительно не захотел материализоваться, к тому же Энтони вовремя вспомнил, что огурцы и ранние заморозки несовместимы, а это исключает комичные переживания шотландского садовника.

— Черт бы меня побрал! — в сердцах воскликнул мистер Иствуд.

Он вскочил и схватил «Дейли мейл». Быть может, в разделе криминальной хроники найдется что-нибудь вдохновляющее. Однако новости в это утро были в основном политические. Мистер Иствуд с отвращением отбросил газету.

Взгляд его упал на роман, лежавший на столе. Закрыв глаза, он ткнул пальцем в одну из его страниц. Слово, указанное самой судьбой, было «овцы». И сразу же воображение услужливо развернуло перед ним долгожданный сюжет — во всех подробностях. Хорошенькая девушка, возлюбленный убит на войне… ее разум слегка помутился… присматривает за овцами в горах Шотландии, мистическая встреча с покойным возлюбленным… Эффектный финал: стадо овец, игра лунного света — словно на каком-нибудь академическом полотне — а девушка, мертвая, лежит на снегу, и на нем две дорожки следов.

Это мог бы быть прекрасный рассказ. Энтони, вздохнув, сердито тряхнул головой, чтобы освободиться от его власти. Потому что слишком хорошо знал: редактору, с которым он обычно имеет дело, такой рассказ, как бы прекрасен он ни был, не нужен. В рассказах, которые были ему нужны и за которые он выкладывал кругленькую сумму, действовали загадочная темноволосая женщина, сраженная ножом в сердце, и молодой несправедливо подозреваемый герой, в сюжете фигурировало множество фантастических догадок, ну а тайна неожиданно распутывалась благодаря еще более неожиданной — вроде его «второго огурца»! — улике, а убийцей оказался вполне тихий и безобидный персонаж.

«Хотя, — размышлял Энтони, — десять к одному, что редактор даст рассказу совсем другое название — что-нибудь эдакое, с душком, ну, например, „Самое мерзкое убийство“, причем даже не подумает спросить у меня на это разрешения. A-а, черт бы побрал этот телефон!»

Он в раздражении снял трубку. Дважды уже за последний час ему пришлось подходить к аппарату, сначала кто-то ошибся номером, потом он вынужден был принять приглашение на обед к одной кокетливой светской даме, которую ненавидел лютой ненавистью, но которой не мог отказать, поскольку она была очень назойливой.

— Алло! — проворчал он в трубку.

Ему ответил женский голос, мягкий и ласковый, с едва заметным иностранным акцентом:

— Это ты, милый?

— Э-э-э… — растерянно протянул мистер Иствуд. — А кто говорит?

— Это я, Кармен. Мне угрожают… я так боюсь… прошу тебя, приезжай как можно скорее, меня могут в любой момент убить.

— Простите, — вежливо сказал мистер Иствуд. — Боюсь, вы набрали не тот…

Но она не дала ему договорить:

— Madre de Dios![68] Они уже близко. Они меня убьют, если узнают, что я тебе звонила. Неужели ты этого хочешь? Поспеши. Если ты не приедешь, ты меня больше не увидишь. Надеюсь, ты помнишь: Керк-стрит, триста двадцать, пароль «огурец». Тсс-с-с…

' Он услышал слабый щелчок — незнакомка повесила трубку. В полном ошеломлении мистер Иствуд пересек комнату, подошел к жестянке с табаком и принялся набивать трубку.

«Черт возьми, вероятно, это какой-то фокус моего подсознания, — размышлял он. — Неужели она действительно сказала „огурец“? Или мне почудилось?»

Он в нерешительности расхаживал по комнате. «Керк-стрит, триста двадцать. Интересно, в чем там дело? Она кого-то ждет. Как жаль, что я не объяснил ей… Керк-стрит, триста двадцать. Пароль „огурец“… О-о, это, наконец, невыносимо, это нелепо, это галлюцинация, болезненная фантазия перетруженного мозга».

Он со злостью посмотрел на пишущую машинку.

«Ну какая от тебя польза, хотел бы я знать? Смотрю на тебя все утро, а много ли ты мне помогла? Автор должен брать сюжеты из жизни. Из жизни, ясно? Вот я сейчас пойду и добуду такой сюжет».

Он нахлобучил шляпу, окинул любовным взглядом свою коллекцию старинной эмали и вышел из дома.

Как известно большинству лондонцев, Керк-стрит — это ужасно длинная бестолковая улица, занятая в основном антикварными лавками, где торгуют всевозможными подделками по баснословным ценам. Есть там и магазины, торгующие старой медью, и стеклом, и подержанными вещами.

В доме номер 320 торговали старинным стеклом всех видов и сортов. По обеим сторонам от прохода располагались стеллажи, плотно уставленные рюмками, которые тонко звенели в такт его осторожным шагам, а над головой покачивались и поблескивали люстры и всевозможные светильники.

В конце торгового зала сидела свирепого вида старуха с усиками, которым мог бы позавидовать не один юнец.

— Ну? — сурово спросила она и не менее сурово взглянула на Энтони.

Энтони был из тех молодых людей, которых смутить ничего не стоило. Он тут же поспешно спросил, сколько стоят вон те стаканчики для рейнвейна[69].

— Сорок пять шиллингов за полдюжины.

— Так-так, — сказал Энтони. — Красивые, правда? А сколько стоит эта прелесть?

— Это старый «Уотерфорд»[70]. Уступлю пару за восемнадцать гиней.

Лучше бы ему было не спрашивать! Еще немного, и он не выдержит гипнотизирующего взгляда этой старой змеи и непременно что-нибудь купит. Надо уносить ноги… И тем не менее что-то удерживало его в лавке.

— А это сколько? — указал он на один из канделябров.

— Тридцать пять гиней.

— Ах, как жаль. Это гораздо больше, чем я могу себе позволить.

— Что именно вам нужно? — в упор спросила старуха. — Что-нибудь для свадебного подарка?

— Да-да, для свадебного, — ответил Энтони, хватаясь за предложенное объяснение. — Но боюсь не угодить.

— Ах вон оно что, — сказала старуха, поднимаясь с решительным видом. — Думаю, что старинные вещицы понравятся кому угодно. У меня есть два графинчика и прекрасный маленький набор для ликера — чем не подарок для невесты?

У старой леди была железная хватка. Целых десять минут Энтони пришлось пялиться, испытывая невыразимые муки. Всевозможные склянки, бутылки, штофы… В конце концов он совершенно изнемог и готов был сдаться.

— Прекрасно, прекрасно, — неуверенно сказал он, возвращая бокал, который она расхваливала, и вдруг спохватился: — Послушайте, а от вас можно позвонить?

— Нет, нельзя. На почте — она напротив — автомат. Ну, так что вы берете — бокал или эти чудесные старые фужеры?

Увы, как и все мужчины, Энтони совершенно не умел найти в товаре несуществующий изъян и гордо удалиться.

— Нет, я лучше возьму набор для ликера, — уныло пробормотал он.

Это все-таки было лучше, чем канделябр, который ему, того и гляди, навяжут.

Проклиная свою нерешительность, он уплатил за покупку. И тут, когда старуха уже упаковывала маленькие бокальчики, смелость неожиданно вернулась к нему. Ну, подумает, что он малый со странностями, и что?

— Огурец, — отчетливо и громко произнес он.

Старая карга оторвалась от своего занятия.

— Что вы сказали?

— Ничего, — солгал Энтони.

— Вы как будто сказали «огурец»?

— Так оно и есть, — дерзко ответил Энтони.

— Ну и дела, — проворчала старуха. — Что же вы раньше-то молчали? Столько времени у меня отняли. Ступайте вон в ту дверь и вверх по лестнице. Она вас ждет.

Как во сне Энтони прошел в указанную дверь и поднялся по грязным, выщербленным ступеням. Наверху оказалась крошечная гостиная. На стуле, потупив взгляд, сидела девушка. И какая девушка! У нее была та бархатисто-матовая кожа, которую Энтони так любил упоминать в своих рассказах. А какие глаза! В них можно было утонуть! Не англичанка, сразу видно. Есть в ней что-то такое нездешнее, это чувствуется даже в покрое платья: элегантная простота.

Энтони смущенно топтался на пороге. Нужно было, вероятно, что-то сказать, но тут девушка с восторженным криком вскочила и, раскрыв объятия, бросилась к нему.

— Пришел! — воскликнула она. — Ты все-таки пришел! О, хвала всем святым! Спасибо тебе, пресвятая Мадонна!

Энтони, который в таких делах был малый не промах, пылко ее обнял. После долгого поцелуя она, чуть отстранившись, с очаровательной робостью заглянула ему в глаза.

— Я бы ни за что тебя не узнала, — сказала она. — Честное слово!

— В самом деле? — млея, спросил Энтони.

— Да, даже глаза у тебя совсем другие, и вообще ты гораздо красивее, чем я думала.

— Да?

А про себя добавил: «Спокойно, мой мальчик, спокойно. Все складывается просто чудесно, но не теряй головы».

— Можно мне поцеловать тебя еще?

— Конечно, можно, — с чувством сказал Энтони. — Сколько хочешь.

«Интересно, кто же я, черт возьми, такой? — подумал Энтони. — Надеюсь, что тот, за кого она меня принимает, не придет. А она — прелесть! Прелесть! Какие глаза!»

Вдруг красавица отстранилась от него, и ужас отразился на ее лице.

— За тобой никто сюда не шел?

— Нет.

— До чего же они хитры. Ты их еще не знаешь. Борис — сущий изверг.

— Скоро я с ним рассчитаюсь за тебя.

— Ты лев, ты настоящий лев. А они canaille[71], все до единого. Слушай, она у меня. Они бы меня убили, если бы что-нибудь пронюхали. Я с ума сходила, я не знала, что делать, и тут вдруг вспомнила о тебе… Тише, что это?

Снизу из лавки донеслись какие-то звуки. Сделав ему знак оставаться на месте, она на цыпочках вышла на лестницу и тут же вернулась с побелевшим лицом.

— Madre de Dios! Это полиция. Они поднимаются сюда. У тебя нож? Револьвер? Что?!

— Милая девочка, неужели ты думаешь, я убью полицейского?

— Ну, ты сумасшедший, сумасшедший! Они же заберут тебя, а потом повесят…

— Они… что?.. — спросил мистер Иствуд, ощущая на спине неприятный холодок.

Шаги раздались совсем близко.

— Они идут, — прошептала девушка. — Все отрицай. В этом единственное спасение.

— Это будет совсем нетрудно, — пробормотал мистер Иствуд sotto voce.

В комнату вошли двое в штатском, но выправка сразу их выдавала. Тот, что был ниже ростом, темноволосый крепыш, заговорил первым:

— Конрад Флекман, вы арестованы за убийство Анны Розенберг. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас. Вот ордер на арест, и будет лучше, если вы не станете сопротивляться.

Приглушенный крик сорвался с губ девушки. Энтони со спокойной улыбкой шагнул вперед.

— Вы ошибаетесь, сержант, — вежливо сказал он. — Меня зовут Энтони Иствуд.

Его заявление не произвело на вошедших ровно никакого впечатления.

— Там разберемся, — сказал второй. — А пока вам придется пройти с нами.

— Конрад! — воскликнула девушка. — Конрад, не соглашайся!

Энтони взглянул на детективов:

— Надеюсь, вы позволите мне проститься с этой молодой леди?

С неожиданной для него деликатностью оба мужчины отошли к двери. Энтони увлек девушку в угол у окна и приглушенным голосом стал быстро-быстро говорить:

— Слушай меня внимательно. То, что я сказал, правда. Я действительно не Конрад Флекман. Ты звонила не по тому номеру. Меня зовут Энтони Иствуд. Но ты позвала меня, и я пришел, потому что… не мог не прийти.

Она недоверчиво смотрела на него:

— Вы не Конрад Флекман?

— Нет.

— О-о! — воскликнула она в глубоком отчаянии. — А я вас целовала!

— Ничего страшного, — успокоил ее мистер Иствуд. — У ранних христиан это было принято. Хороший, по-моему, обычай. Теперь послушайте. Я отвлеку их внимание. Скоро они убедятся, что взяли не того. Вас они пока что трогать не будут, и вы сможете предупредить вашего бесценного Конрада, после чего…

— Я слушаю…

— Мой телефон Северо-Запад семнадцать сорок три. Но удостоверьтесь, что вас правильно соединили.

Она одарила его очаровательной улыбкой — сквозь слезы.

— Я не забуду, правда, не забуду…

— Тогда все в порядке. До свидания. Только.

— Да?

— Я только что упоминал обычаи ранних христиан… на прощанье они тоже…

Она обвила руками его шею, и губы ее коснулись его губ.

— Вы мне и в самом деле нравитесь. Помните это, что бы потом ни случилось. Обещаете?

Энтони неохотно высвободился из ее объятий и направился к полицейским.

— Теперь я готов. Надеюсь, вы не собираетесь задерживать молодую леди?

— Нет, сэр, можете не беспокоиться, — вежливо ответил тот, что пониже.

«Приличные ребята, эти парни из Скотленд-Ярда», — подумал Энтони, следуя за ними по узкой лестнице.

Старухи в лавке видно не было, и Энтони решил, что она притаилась за дверью, наблюдая за происходящим.

Оказавшись на улице, Энтони глубоко вздохнул и обратился к низенькому:

— Ну что ж, инспектор… вы ведь инспектор, я полагаю?

— Да, сэр. Инспектор Веррол. А это сержант Картер.

— Так вот, инспектор Веррол, пора объясниться начистоту. Я не Конрад… как там его? Меня зовут — я уже говорил — Энтони Иствуд, я писатель. Если вы доставите меня домой, я полагаю, что смогу доказать, кто я такой.

Уверенное спокойствие Энтони как будто произвело на детективов впечатление. Впервые на лице Веррола мелькнуло некое сомнение.

Картера, похоже, убедить будет труднее.

— Вполне возможно, — усмехнулся он. — Но ведь девушка, как вы помните, назвала вас все-таки Конрадом.

— A-а, но тут совсем другое. Готов признаться, что по причине… э-э… сугубо личной, я выдавал себя перед нею за Конрада. Личные мотивы, понимаете…

— Весьма убедительно, — заметил Картер. — Но проверка все-таки необходима. Джо, возьми-ка такси.

Уже в салоне такси Энтони предпринял последнюю попытку убедить Веррола, который, похоже, был более покладист.

— Уважаемый инспектор, ну почему бы вам не заехать ко мне домой? Можете даже не отсылать такси, если хотите — я оплачу задержку за мой счет. Вам понадобится не больше пяти минут, вы сразу поймете, что я никакой не Конрад.

Веррол окинул его испытующим взглядом.

— Ну ладно, — сказал он. — Сам не знаю почему, но я вам верю. В управлении нас ведь тоже не похвалят, если мы арестуем не того, кого нужно. Говорите, куда ехать.

— Бранденбург-Меншнз, сорок восемь.

Веррол высунулся из окна и крикнул шоферу адрес. Всю дорогу никто из троих не проронил ни слова. Картер вылез первым, и Веррол сделал Энтони знак следовать за ним.

— Не будем привлекать к себе внимание, — пояснил он, выходя за Энтони. — Пусть все думают, что мистер Иствуд привел к себе друзей.

Энтони был почти растроган — его мнение об Отделе криминальных расследований все более менялось к лучшему.

К счастью Энтони, в холле им встретился Роджерс — швейцар.

— Добрый вечер, Роджерс, — небрежно бросил Энтони.

— Добрый вечер, мистер Иствуд, — уважительно ответил Роджерс.

Он симпатизировал Энтони, поскольку тот, в отличие от других жильцов, был дружелюбен со слугами.

Поставив ногу на нижнюю ступеньку, Энтони на миг остановился.

— Кстати, Роджерс, — так же небрежно продолжил он, — сколько я уже здесь живу? Мы только что спорили об этом с моими друзьями.

— Дайте подумать, сэр… Да уж скоро будет четыре года.

— А я что говорил! — Энтони бросил на детективов победный взгляд. Картер что-то проворчал, а Веррол широко улыбнулся.

— Замечательно, но этого все-таки недостаточно, сэр, — сказал он. — Мы поднимемся наверх?

Энтони достал ключ и открыл дверь квартиры. К счастью, Симарка, его слуги, дома не было. Чем меньше свидетелей этого недоразумения, тем лучше.

Пишущая машинка стояла на прежнем месте. Картер тут же подошел к столу и прочитал то, что было напечатано на листке.

— «Тайна второго огурца»? — мрачно спросил он.

— Да, это мой новый рассказ, — небрежно отозвался Энтони.

— Еще одно доказательство в вашу пользу, сэр, — одобрительно сказал Веррол, кивая. В глазах его загорелся огонек: — Кстати, сэр, о чем он? В чем тайна второго огурца?

— В том, что вы меня задерживаете, — сказал Энтони. — Этот второй огурец и есть причина сегодняшнего недоразумения.

Картер испытующе посмотрел на него, покачал головой и многозначительно постучал себя по лбу.

— Совсем спятил, несчастный, — пробормотал он как бы про себя, однако так, чтобы Энтони мог услышать.

— Ну, джентльмены, — бойко сказал мистер Иствуд, — к делу! Вот письма, вот моя чековая книжка, вот записки от редакторов. Чего вам еще нужно?

Веррол внимательно все просмотрел.

— Лично я, сэр, — почтительно сказал он, — вполне удовлетворен. Я вам верю. Но вот отпустить вас — выше моих полномочий. То, что вы проживаете здесь уже несколько лет как мистер Иствуд, еще ничего не доказывает. Теоретически вполне возможно, что мистер Энтони Иствуд и Конрад Флекман — одно и то же лицо. Мне все-таки придется произвести тщательный обыск в квартире, снять у вас отпечатки пальцев и позвонить в управление.

— Программа, что и говорить, обширная, — сказал Энтони. — Ну что ж, ищите, уверяю вас, у меня от вас нет секретов.

Инспектор улыбнулся. Для детектива он был, пожалуй, даже уж слишком добродушен.

— Не пройдете ли вы с Картером вон в ту комнатку, пока я тут займусь делом?

— Хорошо, — неохотно согласился Энтони. — А наоборот нельзя?

— То есть?

— Чтобы мы с вами, прихватив с собой по стакану виски с содовой, расположились в той комнате, а ваш друг сержант занялся бы здесь поисками.

— Как вам угодно, сэр…

— Да, я бы предпочел именно этот вариант.

Они оставили Картера, принявшегося азартно копаться в письменном столе. Выходя, Энтони слышал, как тот позвонил и просил соединить со Скотленд-Ярдом.

— Не так уж все плохо, — сказал он, ставя на стол стаканы с виски и устраиваясь в кресле. — Хотите, выпью первым, чтобы показать вам, что виски не отравлено?

Инспектор улыбнулся.

— Ну зачем же так! — сказал он. — Дело, конечно, путаное. Хотя кое-что мы, профессионалы, можем определить с ходу. Я сразу понял, что вы — не тот человек. Но приходится соблюдать формальности. От бюрократов ведь никуда не денешься, согласны?

— Пожалуй, да, — с сожалением сказал Энтони. — Хотя сержант, похоже, настроен довольно воинственно. Или я ошибаюсь?

— Ну что вы, наш сержант-детектив Картер прекрасный человек. Но провести его не так-то просто.

— Я это заметил. Между прочим, инспектор, пора бы мне, кажется, услышать что-нибудь и о себе самом.

— В каком смысле, сэр?

— Неужели вы не понимаете, что я сгораю от любопытства? Кто эта Анна Розенберг и почему я ее убил?

— Об этом вы все прочтете завтра в газетах, сэр.

— «Завтра я буду самим собой с вчерашней тысячью лет»[72],— процитировал Энтони по памяти. — Я думаю, инспектор, вы и сейчас могли бы мне кое-что сообщить. Я понимаю, вам не положено откровенничать, но все-таки…

— История, сэр, совершенно из рада вон.

— Тем более, дорогой инспектор, ведь мы с вами уже почти друзья, не так ли?

— Так вот, сэр, Анна Розенберг по происхождению немецкая еврейка и жила в Хэмпстеде[73]. Без каких бы то ни было средств к существованию она год от года становилась все богаче.

— А я как раз наоборот, — признался Энтони. — У меня хоть и есть кое-какие средства к существованию, год от года становлюсь все беднее. Возможно, мне стоило бы поселиться в Хэмпстеде. Говорят, тамошний воздух очень бодрит и укрепляет нервную систему.

— Одно время, — продолжал Веррол, — она торговала подержанной одеждой…

— Тогда все понятно, — прервал его Энтони. — Я помню, как после войны продавал свою военную форму — не хаки, другую. По всей квартире были разложены красные рейтузы и золотые галуны, картина была впечатляющая. И вот в «роллс-ройсе» в комплекте с фактотумом[74] и чемоданом прибывает какой-то толстяк в клетчатом костюме. И предлагает мне за все про все один фунт и десять шиллингов. В конце концов мне пришлось предложить ему в придачу охотничью куртку и цейсовский[75] бинокль, чтобы получить хотя бы два фунта, и только тогда фактотум открыл чемодан и затолкал в него мои пожитки, а толстяк протянул мне десятифунтовую бумажку и попросил сдачи.

— Около десяти лет назад, — продолжал инспектор, — в Лондоне проживало несколько испанских политических беженцев и среди них — некий дон Фернандо Феррарес с молодой женой и ребенком. Они были очень бедны, к тому же жена все время болела. Анна Розенберг побывала у них в доме и спросила, нет ли чего на продажу. Дон Фернандо как раз отсутствовал, и его жена решилась расстаться с удивительно искусно расшитой испанской шалью — муж подарил ей ее незадолго до бегства из Испании. Узнав, что шаль продана, дон Фернандо просто рассвирепел и долго, но тщетно пытался вернуть ее. Ему наконец удалось разыскать Анну Розенберг, но та заявила, что перепродала шаль какой-то женщине, имени которой не знает. Дон Ферландо был в отчаянии. Два месяца спустя на него напали на улице, и он умер от ножевых ран. И вот с того времени у Анны Розенберг завелось подозрительно много денег. В продолжение десяти лет на ее дом в Хэмпстеде было совершено восемь налетов. Четыре попытки не удались, и ничего не было взято, но в четырех остальных случаях среди унесенного добра была и какая-то расшитая шаль.

Инспектор замолк, но Энтони упросил его продолжить:

— Неделю назад Кармен Феррарес, юная дочь дона Фернандо, прибыла сюда из французского монастыря. Она сразу кинулась разыскивать Анну Розенберг. Говорят, она устроила старушке скандал, и кто-то из слуг слышал ее прощальные слова: «Вы ее прячете. Все эти годы вы богатели на ней. Но я клянусь, что она еще принесет вам несчастье. То, что вы ее купили, еще не значит, что она ваша — у вас нет на нее никаких прав. И настанет день, когда вы горько пожалеете, что увидели Шаль Тысячи Цветов». Три дня спустя Кармен Феррарес загадочным образом исчезла из гостиницы, в которой остановилась. В ее комнате нашли имя и адрес Конрада Флекмана, а также записку — вроде бы от антиквара: не желает ли, дескать, она расстаться с расшитой шалью, которая, как ему известно, принадлежит ей. Адрес, указанный в записке, оказался фальшивым. Ясно, что все эти тайны и загадки — из-за шали. Вчера утром Конрад Флекман был приглашен к Анне Розенберг. Они сидели, закрывшись, около часа, а то и больше. После его ухода она вынуждена была лечь в постель — так ослабела и так потряс ее этот разговор. Но своим слугам она дала указание пропускать Конрада Флекмана беспрепятственно, когда бы он ни пришел. Вчера около девяти вечера старушка вышла из дома и больше не вернулась. Сегодня утром ее нашли с ножом в сердце в доме, где жил Конрад Флекман. На полу рядом с нею лежала… что бы вы думали?

— Шаль? — прошептал Энтони. — Шаль Тысячи Цветов?

— Нет-нет, нечто куда менее привлекательное. Нечто такое, что сразу объяснило все загадочные обстоятельства, связанные с нею. Сразу стало понятно, в чем ее истинная ценность. Простите, мне кажется, шеф..

И в самом деле послышался звонок. Энтони, с трудом сдерживая нетерпение, ожидал возвращения инспектора. За себя он теперь совсем не беспокоился. Как только они снимут его отпечатки пальцев, они окончательно убедятся в его непричастности. А потом, возможно, позвонит Кармен… Шаль Тысячи Цветов! Какая удивительная история — вполне достойная этой поразительной девушки, этой экзотической красавицы со жгучими очами!

Кармен Феррарес…

Он очнулся от грез. Как долго, однако, нет инспектора. Энтони встал и потянул на себя ручку двери. В квартире было как-то неестественно тихо. Неужели они ушли? Конечно нет… Чтобы вот так, не сказав ни слова… Большими шагами он прошел в следующую комнату. Никого. В гостиной — тоже. У нее был какой-то голый и растрепанный вид. Боже милостивый! Его эмаль, серебро!

Он пробежался по всем комнатам. Везде чего-либо недоставало. Квартиру обчистили. Все ценные безделушки — а у Энтони был недурной вкус и чутье истинного коллекционера — унесли.

Энтони едва доплелся до ближайшего стула и со стоном обхватил голову руками. Звонок в дверь вывел его из оцепенения. Он пошел открывать — на пороге стоял Роджерс:

— Прошу прощения, сэр. Но джентльменам показалось, что вам может понадобиться помощь.

— Джентльменам?

— Да, тем двум вашим друзьям, сэр. Я помог им все упаковать. У меня весьма кстати оказались в подвале два хороших ящика. — Он опустил глаза — Солому я подмел, сэр. Может, не очень хорошо?

— Вы упаковывали вещи здесь? — простонал Энтони.

— Да, сэр. Разве вы не велели это сделать? Высокий джентльмен попросил меня заняться этим, сэр, а поскольку вы говорили с другим джентльменом в дальней комнате, я не посмел вас беспокоить.

— Я не говорил с ним, — мрачно сказал Энтони. — Это он говорил со мной, черт бы его побрал.

Роджерс деликатно кашлянул.

— Мне, право же, очень жаль, сэр, что возникла такая необходимость, — пробормотал он.

— Какая необходимость?

— Расстаться с такими чудесными вещицами, сэр.

— Что? О да. Ха-ха! — Он издал горький смешок. — Они, я полагаю, уже уехали? Эти… мои друзья, я имею в виду?

— О да, сэр, только что Я поставил ящики в такси, высокий джентльмен поднялся снова наверх, а потом они оба сбежали вниз и сразу же укатили. Простите, сэр… Что-нибудь не так, сэр?

Глухой стон, который издал Энтони, был красноречивей любого ответа.

— Спасибо, Роджерс. Не так — все. Но вы тут ни при чем. А теперь ступайте, мне надо кое-куда позвонить.

Минут через пять Энтони уже рассказывал о случившемся инспектору Драйверу, сидевшему напротив него с блокнотом в руке. «Какой же он все-таки несимпатичный, этот инспектор Драйвер, — размышлял Энтони, — совсем не тянет на настоящего инспектора. Какой-то… не вызывающий доверия, похож на фигляра. Вот вам еще один яркий пример превосходства Искусства над Реальностью».

Энтони окончил свое печальное повествование. Инспектор закрыл блокнот.

— Ясно как божий день, — сказал он. — Это шайка Паттерсонов. За последнее время они обтяпали несколько подобных делишек. Один высокий и светловолосый, другой — маленький, черненький, и с ними девушка.

— Черноволосая?

— Да, и чертовски красивая. Обычно служит приманкой.

— И-испанка?

— Во всяком случае, так она себя называет. Родилась в Хэмпстеде.

— Значит, и впрямь у тамошних жителей крепкие нервы, — пробормотал Энтони.

— Да, все ясно, — повторил инспектор, поднимаясь. — Она звонит вам по телефону и рассказывает какую-нибудь жалостную небылицу. Она уверена, что вы обязательно клюнете. Потом она идет к матушке Гибсон, которая не прочь подзаработать, пуская к себе наверх тех, кому не с руки встречаться на людях, всяким парочкам. Как вы понимаете, криминала тут нет. Вы попадаетесь на удочку, сообщники красотки везут вас сюда, и пока один отвлекает ваше внимание какими-нибудь россказнями, другой смывается с добычей. Это Паттерсоны, как пить дать. Это их почерк.

— А мои вещи? — с тревогой спросил Энтони.

— Сделаем все, что сможем, сэр. Но Паттерсоны очень уж хитры.

— Это я понял, — горько заметил Энтони.

Инспектор ушел, и почти сразу же раздался звонок.

Энтони открыл дверь. У порога стоял маленький мальчик с каким-то свертком.

— Вам посылка, сэр.

Энтони с некоторым удивлением взял сверток. Он не ожидал никаких посылок. Вернувшись в гостиную, он перерезал бечевку.

Набор для ликера!

А на дне одного из стаканчиков — крошечная искусственная роза. Он мысленно вернулся в ту комнату над лавкой.

«Вы мне и в самом деле нравитесь. Помните это, что бы потом ни случилось…»

…Что бы потом ни случилось… Значит, она имела в виду…

Энтони взял себя в руки. Его взгляд упал на пишущую машинку, и он с решительным видом уселся за письменный стол.

ТАЙНА ВТОРОГО ОГУРЦА

Его взгляд снова стал рассеянно-мечтательным. Шаль Тысячи Цветов… Что же такое нашли на полу рядом с мертвой старухой? Что это за страшная вещь, которой объяснялась вся эта кутерьма вокруг расшитой шали?

Поскольку «инспектору» нужно было во что бы то ни стало занять его мысли, этот воришка воспользовался испытанным приемом из «Тысячи и одной ночи»[76] и, как Шехерезада, прервал рассказ на самом интересном месте. Ну а если самому продолжить эту историю, разве не нашлось бы чего-то такого, что объяснило бы тайну шали? Неужели не нашлось бы? А если хорошенько подумать?

Энтони вытащил из машинки лист бумаги и заменил его чистым. Он напечатал новое заглавие:

ТАЙНА ИСПАНСКОЙ ШАЛИ

Несколько секунд он молча смотрел на него. Потом начал неистово стучать по клавишам…

Золотой мяч

Джордж Дундас в полнейшей прострации стоял посреди лондонского Сити, подобно острову в океане. А вокруг него точно волны колыхались толпы клерков и дельцов. Но невероятно элегантный в своем безупречно отглаженном костюме Джордж не обращал на них никакого внимания, ибо мучительно соображал, что же ему делать дальше.

А случилось вот что. Между Джорджем и его богатым дядей Эфраимом Лидбеттером (фирма «Лидбеттер и Геллинг») произошел неприятный разговор. Точнее, говорил главным образом мистер Лидбеттер. Слова лились из него непрерывным потоком, потоком горького негодования, и, видимо, дядю нисколько не смущало, что твердит он одно и то же уже по второму разу. Одна значительная фраза тут же сменялась другой, не менее значительной.

Предмет разговора был вполне тривиальным: преступная беспечность молодого человека, который, ни у кого не спросясь, посмел прогулять целый рабочий день. После того как мистер Лидбеттер высказал все, что он думал по этому поводу, а некоторые соображения повторил даже дважды, он перевел дух и спросил у Джорджа, что тот может сказать в свое оправдание.

Джордж не долго думая заявил, что хотел бы иметь еще один свободный день.

И что же это за день, поинтересовался мистер Лидбеттер, — суббота или воскресенье? Он уже не стал напоминать о недавно прошедшем Рождестве и о грядущем первом понедельнике после Пасхи. Джордж ответил, что он имеет в виду совсем не субботу, воскресенье или праздничный день. Он хотел бы отдохнуть в будний день, когда в Лондоне можно найти местечко, где не собралось бы полгорода.

И тут мистер Лидбеттер заявил, что сделал все возможное для сына своей покойной сестры и никто не посмеет сказать, что он не дал ему шанса. Но Джордж не пожелал этим шансом воспользоваться. И теперь может хоть в будни, хоть в выходные делать все, что ему заблагорассудится.

— Прямо тебе в руки летел «золотой мяч удачи, сулящий уйму преимуществ», мой мальчик, — произнес мистер Лидбеттер в порыве поэтического восторга. — А ты не стал его ловить.

Джордж ему ответил, что, по его мнению, он как раз его поймал и решил воспользоваться преимуществами, и тогда восторг мистера Лидбеттер а вмиг иссяк, сменившись гневом. И Джорджу было приказано убираться.

Итак, Джордж пребывал в полнейшей прострации. И все пытался предугадать: смягчится ли его дядя или нет? Чем вызван этот гнев: любовью, которая все еще теплится в дядиной душе, или холодной неприязнью?

И как раз в этот момент голос, который он сразу бы узнал из тысячи прочих голосов, небрежно произнес: «Привет!»

Длинная спортивная машина алого цвета притормозила возле него. За ее рулем сидела очаровательная Мэри Монтрезор, пользующаяся бешеным успехом на всех светских раутах[77] (к слову сказать, за последний месяц журналы публиковали ее фото, по крайней мере, четырежды).

— Никогда не думала, что человек может быть так похож на одинокий остров, — сказала Мэри Монтрезор. — Сядешь в машину?

— С огромным удовольствием, — без колебаний сказал Джордж и сел рядом с ней.

Они ехали очень медленно, так как машин в этот час было видимо-невидимо.

— Как я устала от этого Сити, — сказала Мэри Монтрезор. — Я специально приехала посмотреть, что это такое. Я еду обратно в Лондон.

Не смея спорить с ней по поводу столь необычных географических определений, Джордж сказал, что это блестящая идея. Они еле-еле плелись в густом потоке машин, но при первой же возможности кого-то обогнать Мэри резко увеличивала скорость: Джорджу показалось, что она слишком лихо все это проделывает — так недолго и кого-нибудь угробить. Но решил не вступать с ней в спор и предоставил своему очаровательному шоферу вести машину так, как она того хочет.

Мэри первая нарушила молчание — как раз в момент крутого поворота на углу Гайд-парка.

— Как ты смотришь на то, чтобы жениться на мне? — небрежно спросила она.

Джордж невольно охнул, впрочем, подобную реакцию мог вызвать и автобус, который, казалось, неминуемо в них врежется…

— Мне нравится эта мысль, — столь же небрежно бросил он, гордый своим остроумием.

— Прекрасно, — сказала Мэри Монтрезор как-то неопределенно. — Возможно, тебе когда-нибудь удастся это сделать.

Они, слава Богу, целыми и невредимыми выехали на прямую дорогу, и в этот момент Джордж увидел свежие газеты, наклеенные на тумбу у угла Гайд-парка. Мелькнули крупные заголовки: «Тяжелая политическая обстановка», «Полковник на скамье подсудимых», и еще два: «Юная леди выходит замуж за герцога» и «Герцог Эджехилл и мисс Монтрезор».

— Что это тут написано про герцога Эджехилла? — сурово вопросил Джордж.

— Обо мне и Бинго? Мы помолвлены.

— Но ты же мне только что сказала…

— А, это, — произнесла Мэри Монтрезор. — Понимаешь, я еще не решила окончательно, за кого мне выходить замуж.

— Но для чего тогда нужна эта помолвка?

— Просто я решила попробовать, удастся ли… Все думали, что ничего не получится, я ведь с ним почти совсем не встречалась, честное слово!

— Да, повезло уж этому, как его там, Бинго, — сказал Джордж, выместив свою досаду хотя бы тем, что назвал герцога столь непочтительным прозвищем.

— Не думаю, что он так уж счастлив, — сказала Мэри Монтрезор. — Для Бинго счастьем было бы, если бы хоть что-нибудь смогло доставить ему удовольствие, в чем я сильно сомневаюсь.

Джордж сделал еще одно открытие — прочитав очередной заголовок.

— Да, сегодня же в Аскоте[78] турнир. А почему ты не там?

Мэри Монтрезор вздохнула.

— Решила немного отдохнуть, — жалобно произнесла она.

— Вот и я тоже, — понимающе отозвался Джордж. — А в результате мой дядя выгнал меня, обрекая на голодную смерть.

— Значит, если мы поженимся, — сказала Мэри, — мои двадцать тысяч годовых очень даже пригодятся?

— Это позволит нам жить в своем доме, и даже с некоторым комфортом, — заявил Джордж.

— Если уж заговорили о доме, — сказала Мэри, — то давай поедем за город и подыщем себе хорошенький домик.

Предложение было заманчивым. Они переправились через мост Патни, доехали до Кингстона, и тут со вздохом облегчения Мэри нажала на акселератор. Очень скоро они уже катили по загородному шоссе. Через полчаса Мэри картинным жестом вскинула руку, на что-то указывая.

Прямо перед ними у подножия холма стоял домик, из тех, что торговцы недвижимостью называют (однако редко когда это соответствует действительности) «очарованием старины». В данном случае подобные описания были совершенно справедливы, а домик действительно соответствовал этому названию.

Мэри подъехала к воротам, выкрашенным в белый цвет.

— Пойдем посмотрим. Это то, что нам нужно!

— Согласен, — поддержал ее Джордж. — Но, похоже, в нем живет кто-то другой.

Мэри досадливо отмахнулась от такой ерунды. Они прошли по подъездной аллее. Вблизи дом оказался еще более прелестным.

— Давай подойдем поближе и незаметно заглянем во все окна, — сказала Мэри.

— Ты думаешь, это понравится его обитателям?.. — спросил Джордж.

— Мне нет до них дела. Это наш дом — а они живут в нем только по воле случая. Кроме того, сегодня отличная погода, и наверняка никого нет дома. А если кто-нибудь нас заметит, я скажу… скажу… что я думала, будто это дом миссис Пардонстрейнджер[79] и что мне ужасно неловко за мою ошибку.

— Да, думаю, тебе поверят, — поразмыслив, согласился Джордж.

Они заглянули внутрь. Дом был изящно обставлен. Однако едва они успели подойти к окну кабинета, как сзади кто-то зашуршал гравием. Обернувшись, они увидели дворецкого с безукоризненно вежливой физиономией.

— О! — воскликнула Мэри, а затем, улыбнувшись своей самой обворожительной улыбкой, спросила: — Миссис Пардонстрейнджер дома? Я смотрела, нет ли ее в кабинете.

— Миссис Пардонстрейнджер дома, мадам, — сказал дворецкий. — Не будете ли вы любезны пройти в дом?

Им оставалось только подчиниться. Джордж прикинул, какова вероятность этого случайного совпадения, и пришел к заключению, что такая фамилия может оказаться у одного из двадцати тысяч. Мэри прошептала: «Положись на меня. Все будет хорошо».

Джордж с большим удовольствием предоставил ей действовать, рассудив, что в данной ситуации потребуется женская изощренность.

Их провели в гостиную. Не успел дворецкий выйти, как почти тотчас же дверь отворилась и вплыла тучная румяная женщина с обесцвеченными волосами. Она остановилась, выжидательно на них глядя.

Мэри Монтрезор шагнула ей навстречу, но затем замерла, очень натурально сыграв изумление.

— Да ведь это не Эми! — воскликнула она. — Невероятно!

— Еще как невероятно, — произнес мрачный голос.

Из-за спины миссис Пардонстрейнджер выступил огромный верзила с бульдожьим лицом и грозно нахмуренными бровями. Джордж сроду не видел такой отталкивающей физиономии. Верзила закрыл дверь и привалился к ней спиной.

— Крайне невероятно, — насмешливо повторил он. — Но, полагаю, мы разгадали ваш нехитрый фокус!

Неожиданно в его руках появился чудовищных размеров револьвер:

— Руки вверх. Я сказал, руки вверх. Обыщи их, Белла.

Читая детективные романы, Джордж часто пытался представить, что ощущает человек, когда его обыскивают. Теперь представил. Белла (а вовсе никакая не миссис Пардонстрейнджер) довольным тоном доложила, что оружия у них с Мэри нет.

— Кажется, вы считаете себя большими хитрецами, не так ли? — усмехнулся мужчина. — Решили прикинуться эдакими овечками. Вы совершили роковую ошибку, заявившись сюда. — Едва ли вашим родственникам и знакомым еще доведется вас увидеть. Эй ты! — воскликнул он, когда Джордж попытался пошевелиться. — Прекрати свои шуточки. Я убью тебя, не раздумывая.

— Джордж, будь осторожен, — дрожащим голосом произнесла Мэри.

— Хорошо, — с чувством сказал Джордж, — я буду очень осторожен.

— А теперь вперед, — приказал верзила. — Открой дверь, Белла. Вы оба — руки за голову. Дама первая — так будет надежнее. Я пойду последним. Марш на лестницу…

Они покорно побрели через холл к лестнице. А что еще они могли сделать? Высоко держа руки, Мэри поднялась по ступенькам. Джордж следовал за ней. Позади него шел головорез с револьвером в руке.

Мэри ступила на лестничную площадку и повернула за угол. В этот момент Джордж резко ударил ногой идущего сзади — со всей силы. Тот упал навзничь на ступеньки. В ту же секунду Джордж обернулся и бросился на него, упершись коленом в грудь. Правой рукой он подобрал револьвер, который верзила выронил при падении.

Белла взвизгнула и скрылась за дверью гостиной. Мэри сбежала по лестнице, лицо у нее было белое как мел.

— Джордж, ты убил его?

Мужчина лежал совершенно неподвижно. Джордж склонился над ним.

— Не думаю, — сказал он с явным сожалением. — Но, во всяком случае, он получил по заслугам.

— Слава Богу, — сказала она, переводя дух.

— Здорово я его, — самодовольно произнес Джордж. — Впрочем, у этого осла есть чему поучиться. Настоящий весельчак, верно?

Мэри потянула его за руку.

— Бежим отсюда. Быстрее бежим отсюда, — лихорадочно повторяла она.

— Надо бы связать этого субъекта, — сказал Джордж, явно что-то задумавший. — Поищи где-нибудь веревку или шнурок.

— Нет-нет, — возразила Мэри. — Бежим отсюда, ну, пожалуйста, пожалуйста, мне так страшно…

— Успокойся, — сказал Джордж, чувствуя себя истинным мужчиной. — Я же с тобой.

— Джордж, милый, пожалуйста… ради меня. Я не хочу быть замешанной в это… Пожалуйста, давай уйдем.

Тон, которым она произнесла слова «ради меня», поколебал решимость Джорджа. Он позволил вывести себя из дома и даже покорно побежал к машине. Мэри прошептала слабым голосом:

— Веди ты. У меня нет сил. — И Джордж сел за руль.

— Но мы должны разобраться в этом деле, — заявил он. — Одному Господу известно, что задумал этот подлец. Если ты против, я, конечно, не стану заявлять в полицию, попробую сам разобраться. Я должен вывести их на чистую воду.

— Нет, Джордж, не делай этого.

— Это же настоящее приключение, как в кино, и ты хочешь, чтобы я все это бросил? Никогда в жизни.

— Вот не думала, что ты такой кровожадный, — проговорила Мэри со слезами на глазах.

— Я не кровожадный. Не я все это начал, какая неслыханная подлость — пугать людей этаким здоровенным револьвером! Кстати, почему, когда я скинул этого нахала с лестницы, револьвер от удара не выстрелил?

Джордж остановил машину и выудил револьвер из бардачка, куда он его положил. Осмотрев его, он присвистнул:

— Ну и ну! Черт меня подери! Эта штуковина не заряжена. Если бы я знал… — Он замолчал, погружившись в задумчивость. — Мэри, все это очень странно…

— Вот и мне так показалось. Именно поэтому я и прошу тебя не связываться.

— Теперь уж точно свяжусь, — твердо сказал Джордж.

Мэри тяжко вздохнула.

— Ладно, — сказала она, — придется все тебе рассказать. А это ужасно… потому что я не знаю, как ты ко всему этому отнесешься.

— Что ты имеешь в виду?

— Понимаешь, — она запнулась, — в наши дни очень сложно узнать, что представляет собой тот или иной мужчина, даже если с ним довольно хорошо знакома.

— Ну и что? — спросил Джордж, ничего не понимая.

— А для девушки очень важно знать, ну… как поведет себя ее избранник в непредвиденной ситуации, сохранит ли он присутствие духа, насколько он смел и предприимчив. Обычно, когда узнаешь это, бывает уже слишком поздно. А случай для такой проверки может подвернуться лишь через несколько лет после свадьбы. Все, что тебе удается узнать: как он танцует и способен ли быстро поймать такси, если вдруг пойдет дождь.

— Между прочим, все это тоже неплохо уметь, — отметил Джордж.

— Да, но каждая девушка хочет чувствовать, что мужчина — это мужчина.

— Великое, широко раскинувшееся пространство, где мужчины являются мужчинами, — рассеянно процитировал Джордж.

— Именно. Но у нас в Англии нет широко раскинувшихся пространств. Поэтому нужно создать соответствующую ситуацию искусственно. Вот я и… создала.

— Так значит…

— Ну да. Это мой дом. Мы туда приехали не случайно, а по моему плану И этот мужчина, которого ты чуть не убил…

— Да?

— Это Руби Уоллес — киноактер. Кроме того, он занимается боксом. Очень приятный и добрый человек. Я наняла его. Белла — его жена. Потому я так перепугалась — ты же мог его убить. Естественно, револьвер не был заряжен. Это театральный реквизит. О Джордж, ты очень сердишься на меня?

— Я первый, кого ты… м-м… подвергла такой проверке?

— О нет. Их было, дай-ка я вспомню… девять с половиной!

— И кто же не потянул даже на целого мужчину? — полюбопытствовал Джордж.

— Бинго, — коротко ответила Мэри.

— И никто из них не пробовал лягаться, как мул?

— Нет. Некоторые сначала угрожали, некоторые сразу уступали, но все до одного в конечном итоге покорно отправлялись наверх, там нас связывали и вставляли в рот кляп. Затем, естественно, я начинала действовать, как в книжках: освобождалась от своих веревок, развязывала своего спутника, и мы уходили. Дом, само собой, был пуст.

— И никто ничего не заподозрил?

— Нет.

— Ну, в таком случае, — любезно сказал Джордж, — я тебя прощаю.

— Спасибо, Джордж, — кротко сказала Мэри.

— Но сейчас меня интересует другое: куда мы едем? По-моему, не в Ламбет-Палас[80] и не в «Докторе Коммонс»[81].

— О чем ты говоришь? Зачем тебе понадобился епископ и юристы?

— Пусть выдадут мне свидетельство. Особое. Подтверждающее мой статус жениха. А то ты обожаешь с кем-нибудь обручаться — и тут же делать предложение очередному претенденту на звание супермена. Сначала ты была помолвлена с одним, а потом просишь другого жениться на тебе.

— Я не просила тебя жениться на мне!

— Нет, просила. На углу Гайд-парка. Лично я, конечно, не выбрал бы столь опасное в час пик место для подобных объяснений, но у каждого свои привычки и предпочтения.

— Ты не так меня понял! Я просто в шутку спросила тебя, не хотел ли бы ты на мне жениться. Это было несерьезно.

— Любой адвокат подтвердит, что это самое настоящее предложение. Кроме того, теперь ты и сама знаешь, что хочешь выйти за меня замуж.

— Ничего подобного.

— Даже после девяти с половиной неудач? Подумай, как это замечательно — жить с человеком, который может спасти тебя от любого несчастья.

Похоже, что этот аргумент ее почти убедил. Но она твердо заявила:

— Я не выйду замуж ни за одного мужчину, пока он не встанет передо мной на колени.

Джордж взглянул на нее. Она была достойна поклонения. Но, кроме того что он умел лягаться, как мул, он обладал еще одним качеством этого животного — упрямством. Он сказал так же твердо, как она:

— Вставать на колени перед женщиной — унизительно. И я этого не сделаю.

— Какая жалость, — проговорила Мэри с очаровательной грустью в голосе.

Они вернулись в Лондон. Джордж был суров и молчалив.

Лицо Мэри было скрыто полями шляпы. Как только они проехали угол Гайд-парка, она нежно прошептала:

— Может быть, ты все-таки встанешь передо мной на колени?

— Нет, — почти рявкнул Джордж.

Он чувствовал себя суперменом. Мэри втайне была восхищена его несговорчивостью. Но, к несчастью, она тоже была упряма как мул. Внезапно он остановил машину.

— Извини, — сказал он.

Он выскочил из машины и направился к тележке продавца фруктов, мимо которого они только что проехали, через минуту он снова был за рулем. Суровый полисмен даже не успел подойти к машине.

Джордж нажал на газ и бросил Мэри на колени яблоко.

— Ешьте больше фруктов, — повторил он вслед за рекламой. — Между прочим, символ.

— Символ? Ты о чем?

— О том. Ведь Ева дала Адаму яблоко. А в наши дни все наоборот: Адам дает его Еве. Понимаешь?

— Да, — произнесла Мэри не очень уверенным голосом.

— Куда тебя отвезти? — с деланным безразличием спросил Джордж.

— Домой, пожалуйста.

Они подъехали к Гросвенор-сквер[82]. Его лицо было просто окаменевшим. Выйдя из машины, он распахнул перед ней дверцу. Она сделала последнюю попытку:

— Джордж, ну пожалуйста. Доставь мне это маленькое удовольствие.

— Ни за что, — ответил Джордж.

И тут это случилось… Джордж поскользнулся, попытался сохранить равновесие, но — рухнул на колени, прямо в самую грязь. Мэри завизжала от восторга и захлопала в ладоши:

— Милый Джордж! Теперь я выйду за тебя замуж. Ты можешь отправляться прямо в Ламбет-Палас и взять то свидетельство у архиепископа Кентерберийского[83].

— Я не собирался падать на колени, — горячо запротестовал Джордж. — Это все чер… Это все банановая кожура. — И он поднял с асфальта расплющенную банановую шкурку.

— Не важно, — заявила Мэри, — что сделано, то сделано. И все из-за этой счастливой банановой кожуры! Ты ведь хотел сказать, что это была счастливая банановая кожура?

— Что-то в этом роде, — подтвердил Джордж.

В этот же день в половине шестого мистеру Лидбеттеру доложили, что племянник просил принять его.

— Пришел с повинной, — решил мистер Лидбеттер. — Кажется, я был очень резок с мальчиком, но это только пошло ему на пользу.

И сказал, что примет Джорджа.

Джордж легкой походкой вошел в комнату.

— Я хотел поговорить с тобой, дядя, — сказал он. — Сегодня утром ты поступил со мной несправедливо. Что ты скажешь на то, что молодой человек моего возраста, от которого отказались родственники и которого выкинули на улицу в одиннадцать пятнадцать, к половине шестого сумел найти себе годовой доход в двадцать тысяч фунтов? Мне это удалось!

— Ты сумасшедший, мой мальчик!

— Я не сумасшедший, а находчивый! Я собираюсь жениться на очаровательной и богатой девушке из приличной семьи. Более того, ради меня она бросила герцога.

— Жениться из-за денег? Я никогда бы не подумал о тебе ничего подобного.

— И был бы совершенно прав. Я бы никогда не решился сделать ей предложение, если бы она сама, по счастью, не сделала его мне. Правда, она потом отказалась, но я заставил ее изменить свое решение. И знаешь ли ты, дядюшка, как я это сделал? Истратив всего два пенса, я сумел удержать «золотой мяч удачи».

— Всего два пенса? — спросил мистер Лидбеттер, заинтересовавшись финансовой стороной дела.

— Потому что банан стоит два пенса. Кто бы мог подумать, что банан… Кстати, где получают свидетельства о браке, дядюшка? В Ламбет-Паласе? Или в «Докторе Коммонсе»?

Изумруд раджи

Джеймс Бонд еще раз попытался вникнуть в брошюру, которую держал в руках. На ее желтой обложке красовалось незатейливое, но очень привлекательное название: «Хотите получать на 300 фунтов в год больше?» Брошюра стоила один шиллинг. Джеймс прочитал вторую страницу, где ему давали совет, что для достижения желанной цели он должен смотреть начальству в глаза, быть энергичным, создавать видимость кипучей деятельности… И теперь он добрался до очень тонких моментов. «Надо уметь чувствовать, когда допустима искренность, а когда — не мешает быть осторожным, — сообщала ему желтая брошюра. — Сильный человек никогда не станет открывать все свои карты». Джеймс отложил брошюру и бросил взгляд на голубую гладь океана. У него появилось страшное подозрение: он определенно не сильный человек. Сильный человек всегда хозяин ситуации, а не жертва ее. Уже раз пятьдесят за это утро он вспоминал все свои накопившиеся обиды.

Это был его отпуск. Его отпуск? Джеймс саркастически хмыкнул. Кто надоумил его приехать на этот модный морской курорт в Кимптонон-Си? Грейс. Кто заставил его тратить денег больше, чем он мог себе позволить? Грейс. И он пошел у нее на поводу. Она притащила его сюда, и что же в результате? Он остановился в мрачных меблированных комнатах примерно в полутора милях от моря, Грейс тоже могла бы остановиться в том же доме (но, конечно, в другой квартире — к правилам приличия Джеймс и люди его круга относились с благоговением). Так вот, Грейс бесцеремонно его бросила и сняла номер — подумать только! — в отеле «Эспланада» — прямо на берегу моря.

И, кажется, у нее тут появились друзья. Друзья! Джеймс опять горько улыбнулся. Он вспомнил самое начало их вялого трехлетнего романа. Тогда ей было очень лестно, что он удостоил ее вниманием. Это было еще до того, как она добилась успеха в салоне дамских шляпок на Хай-стрит. Джеймс и сам в то время любил покапризничать и показать свой гонор, но теперь — увы! — они поменялись ролями. Грейс теперь умела — как это говорят — «делать хорошие деньги». И это очень ее испортило, она стала высокомерной. Невыносимо высокомерной. Тут он вспомнил одно стихотворение. Там было что-то вроде: «благодарить небеса за любовь достойного мужчины»[84]. Но в Грейс не было ничего похожего на благодарность. После хорошего завтрака в отеле «Эспланада» она совсем забывала о любви достойного мужчины. Зато, похоже, с удовольствием принимала знаки внимания со стороны этого законченного идиота Клода Сопворса, который к тому же, по мнению Джеймса, был совершенно аморальным типом.

Джеймс испытывал адские мучения и хмуро смотрел на горизонт. Кимптодон-Си… Чего ради он притащился сюда? Это был очень дорогой, модный, шикарный курорт — два больших отеля, на несколько миль тянулись живописные бунгало, принадлежащие модным актрисам, богатым евреям и тем представителям английской аристократии, которые женились на деньгах. Арендная плата за самый маленький домик составляла двадцать пять гиней в неделю. Страшно было даже представить, сколько стоили дома посолидней. Прямо за спиной Джеймса был один из самых шикарных домов, просто дворец. Он принадлежал лорду Эдварду Кэмпиону, знаменитому весельчаку и прожигателю жизни. Там сейчас было полно знатных гостей, среди которых — раджа Марапутны, о богатстве которого ходили настоящие легенды. Джеймс читал о нем сегодня утром в местной газете. Проныры журналисты ничего не забыли упомянуть: ни размеры его индийских владений, ни перечень дворцов, ни его изумительную коллекцию драгоценных камней. Особо был отмечен какой-то редкий изумруд, размером с голубиное яйцо. Выросший в городе, Джеймс имел очень смутное представление о размерах голубиных яиц, но почему-то именно это сравнение произвело на него глубокое впечатление.

— Если бы у меня был такой изумруд, — вслух произнес Джеймс, снова с хмурым видом уставившись на горизонт, — я бы показал тогда Грейс!

Непонятно было, что имелось в виду, но после этого угрожающего высказывания Джеймс почувствовал себя лучше. Чей-то веселый голос окликнул его — он резко обернулся и увидел Грейс. С ней были Клара Сопворс, Алиса Сопворс, Дороти Сопворс и — увы! — Клод Сопворс. Девушки шли под ручки и хихикали.

— Да ты прямо как иностранец, — лукаво воскликнула Грейс.

— Ну, — сказал Джеймс, проклиная себя за то, что не смог подыскать более остроумный ответ. У него не получалось произвести впечатление энергичного человека. Если то и дело повторять это идиотское «ну», все решат, что ты зануда и рохля. С нескрываемой ненавистью он посмотрел на Клода Сопворса. В своем великолепном костюме тот напоминал опереточного героя. Джеймс с нетерпением ждал момента, когда же наконец веселый пес, резвящийся у самой кромки воды, обрызгает и измажет ослепительно-белые фланелевые брюки Клода. Сам же он носил видавшие виды темно-серые брюки, которые считал очень практичными.

— Какой чудесный здесь воздух! — сказала Клара, сопя от удовольствия. — Просто невозможно усидеть на месте, не правда ли?

Она захихикала.

— Это озон, — объяснила Алиса Сопворс. — Ты знаешь, он действует прямо как тонизирующее средство. — И тоже захихикала.

Джеймс подумал: «Хорошо было бы стукнуть их тупые головы друг о дружку. Что за идиотская манера все время хихикать? Они же не сказали ничего смешного».

— Пойдемте искупаемся, — вяло промямлил безукоризненный Клод, — если, конечно, вам не лень переодеваться.

Его предложение было принято с радостью. Джеймс тоже решил присоединиться. Но сначала нужно было поговорить с Грейс. Он ловко отвел ее в сторону.

— Послушай! Мы с тобой совсем не видимся.

— Но сейчас же мы вместе, — сказала Грейс, — и ты можешь пойти с нами в отель на ленч, по крайней мере…

Она придирчиво осмотрела Джеймса с головы до ног.

— В чем дело? — раздраженно спросил он. — По-твоему, я недостаточно элегантен?

— Дорогой, мне кажется, что ты должен немного освежить свой гардероб, — сказала Грейс. — Здесь все безумно элегантны. Посмотри на Клода Сопворса!

— Я на него уже насмотрелся, — мрачно произнес Джеймс. — Выглядит он очень даже по-идиотски, как какой-то второсортный актеришка.

Грейс остановилась.

— Как ты смеешь критиковать моих друзей! Это попросту неприлично. Он одевается точно так же, как все другие джентльмены в нашем отеле.

— Да! — сказал Джеймс. — Но знаешь, что я однажды прочел в «Светских сплетнях»? Что герцог… м-м… герцог, не могу точно вспомнить, как его звали, но, уж во всяком случае, герцог одевается хуже всех в Англии!

— Не забывай, — сказала Грейс, — что он герцог.

— Ну и что? — ответил Джеймс. — Может, я тоже в один прекрасный день стану герцогом? Или хотя бы пэром.

Он сунул свою желтую брошюрку в карман и процитировал ей целый список пэров, чья карьера начиналась куда менее успешно, чем у него. Грейс только хихикнула.

— Не будь таким наивным, Джеймс, — сказала она. — Представляю себе: герцог Кимптон!

Джеймс взглянул на нее со смешанным чувством ярости и отчаяния. Атмосфера Кимптонон-Си определенно повлияла на Грейс.

Пляж Кимптона представлял собой длинную прямую полосу песка. Ряд купальных раздевалок тянулся вдоль берега на полторы мили. Их компания остановилась возле будок, на которых были таблички: «Только для проживающих в отеле „Эспланада“!»

— Тут, — коротко сказала Грейс. — Но, боюсь, Джеймс, тебя не пустят с нами, и тебе придется пойти в общественные раздевалки — вон туда. Встретимся с тобой в море. Пока!

— Пока! — сказал Джеймс и побрел в указанном направлении.

Двенадцать обшарпанных кабинок торжественно выстроились вдоль берега океана. Их охранял старый моряк с голубым бумажным рулоном в руках. Он взял протянутую Джеймсом монету, оторвал голубой билет, кинул ему полотенце и ткнул пальцем куда-то себе за плечо.

— Дождитесь своей очереди, — хрипло сказал он.

Тут Джеймс понял, что желающих искупаться очень много. Все кабинки были заняты, и возле них со свирепым видом стояли уставшие от долгого ожидания люди. Джеймс встал в хвост маленькой очереди и приготовился ждать. Дверь раздевалки раскрылась, и из нее вышла красивая молодая женщина, которая надевала купальную шапочку с таким видом, словно ей пришлось провести в очереди все утро. Усталым шагом она подошла к кромке воды и уселась на песок.

— Тут ничего не выйдет, — сказал Джеймс себе и перешел в другую очередь.

Через пять минут во второй раздевалке послышались какие-то звуки. Полотно, которым была обтянута раздевалка, зашевелилось, и оттуда высыпали четверо детей в сопровождении отца и матери. Раздевалка была такой маленькой, что было непонятно, как они туда втиснулись. В тот же миг вперед устремились сразу две молодые женщины, каждая из которых тянула на себя полотняный полог.

— Извините, — сказала первая женщина, слегка задыхаясь.

— Нет, это вы извините, — ответила ей другая, бросив на нее свирепый взгляд.

— Должна сказать вам, что я тут была ровно за десять минут до вашего прихода, — сказала первая молодая женщина.

— А я тут стою уже пятнадцать минут, любой может вам это подтвердить, — не сдавалась вторая.

— Минуточку, минуточку. — К ним спешил старый моряк.

Женщины, перебивая друг друга, стали жаловаться. Когда они замолчали, он указал пальцем на вторую молодую женщину и коротко сказал:

— Ваша очередь. — И ушел, не обращая внимания ни на чьи протесты. Он, естественно не мог знать, кто был первым, но это его нисколько не беспокоило, последнее слово всегда было за ним. Джеймс с отчаянием схватил его за руку:

— Послушайте!

— Да, мистер?

— Сколько мне еще тут придется ждать?

Старый моряк окинул опытным взглядом очередь.

— Может, час. А то и все полтора.

В этот момент Джеймс увидел, как по песку грациозными шажками побежали к воде Грейс и сестры Сопворс.

— Проклятье! — сказал себе Джеймс. — О, проклятье!

Он еще раз дернул старого моряка за руку:

— Нет ли где-нибудь поблизости другой раздевалки? Может быть, вон те будки? Кажется, они пустые.

— Те будки, — произнес старый морской волк с достоинством, — частная собственность.

И с этими словами ушел. С горьким ощущением, что его обманули, Джеймс отошел от толпы ожидающих и огромными шагами ринулся по пляжу. Везде ограничения. Везде сплошные ограничения! Он свирепо посмотрел на щеголеватые раздевалки, вдоль которых он проходил. В этот самый момент из независимого либерала он превратился в ярко-красного социалиста. С какой стати богачи могут иметь собственные раздевалки и купаться, когда захотят, не парясь в очереди? «Вся наша система, — подумал Джеймс, — прогнила насквозь».

С моря доносились кокетливые вскрики и плеск воды. Голос Грейс! И вместе с ее визгом слышался глупый смех Клода Сопворса.

— Проклятье! — воскликнул Джеймс, скрежеща зубами, чего он никогда раньше не делал, только читал об этом в романах.

Он остановился, резко размахивая своей палкой, и решительно повернулся к морю спиной. Теперь с еще большей ненавистью он смотрел на «Орлиное гнездо», «Буэна-Виста»[85] и «Мон дезир»[86]. Для обитателей Кимптона стало обычаем давать своим раздевалкам причудливые названия. Название «Орлиное гнездо» поразило его исключительно своей глупостью, «Буэна-Виста» — находилось вне его лингвистических возможностей. Но его знание французского было достаточно, чтобы оценить уместность третьего названия.

— «Mon desir», — сказал Джеймс. — Очень надеюсь, что это действительно так.

И тут он заметил, что, в отличие от других раздевалок, дверь «Мон дезир» слегка приоткрыта. Джеймс задумчиво оглядел пляж: ближайшее пространство было в основном оккупировано мамашами, которые были полностью поглощены своими чадами. Было только десять утра — час слишком ранний для аристократов.

«Едят своих перепелов с грибами, не вставая с постели, которых приносят на подносике напудренные лакеи в ливреях. Ни один из них не явится сюда раньше двенадцати», — подумал Джеймс.

Он опять повернулся к морю, откуда то и дело доносился пронзительный визг Грейс. Он сопровождался глупым хихиканьем Клода Сопворса.

— Будь что будет, — процедил сквозь зубы Джеймс — и толкнул дверь «Мон дезир». В первый момент он испугался, увидев на вешалках обилие разной одежды, но потом успокоился и стал осматриваться. Раздевалка была поделена надвое, в правом отделении висел желтый женский свитер, на скамейке лежала смятая панама, а под вешалкой — пара пляжных туфель. Слева висели серые фланелевые брюки, пуловер и зюйдвестка[87]. Джеймс поспешно прошел на мужскую половину и быстро разделся. Через три минуты он уже был в воде и, с важностью фыркая и пыхтя, довольно-таки умело поплыл — голова под водой, руки мерно разрезают воду.

— О, вот и ты! — воскликнула Грейс. — А я боялась, что ты пробудешь там целую вечность.

— В самом деле? — спросил Джеймс.

Он вдруг снова вспомнил фразу из желтой брошюрки, почувствовав признательность к неведомому автору: «Иногда сильный человек может и растеряться». Безусловно. Настроение его окончательно выправилось. Он даже решился вежливо, но твердо сказать Клоду Сопворсу, который учил Грейс плавать кролем:

— Нет-нет, старина. Ты все делаешь не так. Я сам ей покажу. — И в тоне его слышалась такая уверенность, что смущенный Клод был вынужден ретироваться. К сожалению, триумф его был недолог: наши английские воды не балуют теплом.

Губы у Грейс и ее подружек уже посинели, а зубы выбивали дробь. Девушки побежали на пляж греться, а Джеймс опять в одиночестве отправился в «Мон дезир». Там он быстро растерся полотенцем и надел рубашку. И все-таки он был доволен собой. Сейчас он ощущал себя совсем другим человеком: предприимчивым и энергичным.

И тут внезапно он замер, похолодев от ужаса… Снаружи раздавались девичьи голоса, и голоса эти совершенно не походили на голоса Грейс и ее подружек. Тут до него дошло, что это явились владельцы «Мон дезир». Возможно, если бы Джеймс был уже одет, он спокойненько попытался бы им все объяснить. Но сейчас, облаченный только в рубашку, он впал в панику Окна «Мон дезир» были завешены плотными зелеными занавесками. Джеймс бросился к двери и судорожно схватился за ручку. Чьи-то руки безуспешно пытались повернуть ее снаружи.

— Между прочим, она заперта, — сказал девичий голос. — А Пат вроде сказал, что она открыта.

— Нет, это Воггл сказал.

— Воггл — дурак, — произнес другой голос, — нашли, кого слушать. Теперь придется тащиться за ключом.

Шаги стали удаляться. Он облегченно вздохнул. В отчаянной спешке он схватил в охапку свою одежду. А через две минуты его уже могли видеть прогуливающимся по пляжу с прямо-таки демонстративной беспечностью. Через пятнадцать минут к нему присоединились Грейс и сестры Сопворс, ну и Клод, разумеется. Часа полтора они провели приятнейшим образом: бросали в воду камешки, рисовали на песке картинки и подшучивали друг над другом. Потом Клод взглянул на часы.

— Скоро ленч, — отметил он. — Нам пора идти.

— Я ужасно голодна, — сказала Алиса Сопворс. Грейс и сестры Алисы хором прошептали, что они тоже очень проголодались.

— Идешь с нами, Джеймс? — спросила Грейс.

Безусловно, Джеймс был человеком чрезмерно мнительным. В ее тоне ему послышался какой-то обидный намек.

— Мой костюм для тебя недостаточно хорош, — произнес он. — Раз ты уж так щепетильна, то мне лучше не ходить.

Он надеялся, что Грейс скажет ему, что это вовсе не так, но морской воздух, видимо, воздействовал на нее не совсем благоприятно. Она только ответила:

— Очень хорошо. Как тебе будет угодно, встретимся позже.

Джеймс молча стоял, глядя вслед удаляющейся компании.

— Ну и ну, — сказал он. — Ну и ну…

Настроение его снова было испорчено. Он побрел в город. В Кимптоне было два кафе, и оба они были душные, шумные и переполненные посетителями. Джеймсу опять пришлось подождать. Он ждал даже дольше, чем рассчитывал, так как какая-то нахальная матрона влезла вперед него и тут же уселась за освободившийся столик. Но в конце концов ему тоже удалось присесть. Слева от него расположились три облезлые, коротко стриженные девицы, они в пух и прах громили итальянскую оперу, крича чуть ли ему не в ухо. По счастью, Джеймс не разбирался в музыке. Засунув руки в карманы, он принялся изучать меню.

«Совершенно уверен, что, что бы я ни попросил, этого не окажется, — подумал он. — Такой уж я невезучий».

Неожиданно в правом кармане он нащупал какой-то округлый предмет. На ощупь он был похож на гальку, довольно-таки крупную.

«Интересно, с какой это стати я положил себе в карман камень?» — удивился Джеймс.

Он сжал его в руке. К нему подошла официантка.

— Жареную камбалу с картофелем, пожалуйста, — сказал Джеймс.

— Жареной камбалы нет, — пробормотала официантка, сонным взглядом уставившись в потолок.

— Ну, тогда мясо «карри»[88],— сказал Джеймс.

— Мяса «карри» нет.

— Но хоть что-нибудь есть из этого ужасного меню? — вскипел Джеймс.

Официантка молча ткнула пальцем в баранину с фасолью. Он обреченным голосом велел принести баранину, и она ушла. В порыве негодования он вытащил руку из кармана, все еще стискивая камень, рассеянно посмотрел на него, и… застыл в изумлении. То, что он держал на ладони, не было галькой, это был — да-да! — изумруд, невероятной величины зеленый изумруд. Джеймс смотрел на него весь похолодев от ужаса. Официантка принесла баранину с фасолью, и он судорожно сжал кулак, пряча свою находку и при этом пытаясь осмыслить ситуацию. Нет, это конечно же подделка, цветное стекло. Таких больших изумрудов не бывает, но тут перед его глазами заплясали газетные строчки: «Знаменитый изумруд раджи Марапутны величиной с голубиное яйцо». Неужели это тот самый? Нет, это какое-то наваждение. Оставшись один, он поднес его поближе к глазам. Джеймс не был знатоком драгоценных камней, но эта глубина цвета, этот живой блеск говорили о том, что изумруд — настоящий. Он поставил локти на стол, оперся подбородком на ладони и невидящими глазами уставился на остывающую баранину. Есть совершенно не хотелось. Но если это и впрямь изумруд раджи, то что с ним теперь делать? Слово «полиция» промелькнуло в его сознании. Если вы находите какую-нибудь ценную вещь, вы должны отнести ее в полицейский участок. Джеймс призадумался.

Да, но как, черт побери, мог этот изумруд попасть в карман его брюк? Этот же вопрос зададут ему и в полиции. Вопрос неприятный, потому что в данный момент он никак не мог на него ответить. Как попал изумруд к нему в карман? Он с отчаянием посмотрел на свои брюки, и его внезапно охватило дурное предчувствие. Он вгляделся более внимательно. Две пары серых фланелевых брюк могут быть очень похожи, и Джеймс наконец сообразил… это были не его брюки. Совершенно ошеломленный своим открытием, он снова откинулся на спинку стула. Все ясно, в спешке он прихватил чужие брюки. Он вспомнил, что повесил свои собственные рядом с такой же старой парой брюк. Ну конечно же, он напялил чужие брюки, вот до чего довела его хваленая предприимчивость. Но все-таки… каким образом в этих брюках оказался изумруд стоимостью в несколько сотен тысяч фунтов стерлингов? Странно, очень странно. Конечно, он мог бы все объяснить в полиции…

Но… но тогда придется признаться, что он воспользовался чужой раздевалкой. Конечно, это не ахти какое преступление, но дело могло принять для него самый неприятный оборот.

— Принести что-нибудь еще, сэр?

Это опять была официантка. Она выразительно посмотрела на совершенно нетронутую баранину с фасолью. Джеймс торопливо положил себе на тарелку немного мяса и попросил счет. Расплатившись он тут же ушел. Уже стоя на улице, когда он лихорадочно соображал, как действовать дальше, в глаза ему бросилась газетная тумба на другой стороне улицы. В соседнем с Кимптоном городке Хэрчестере выходила собственная вечерняя газета, и Джеймс как раз смотрел на нее. На первой странице крупными буквами было напечатано:

«ИЗУМРУД РАДЖИ УКРАДЕН».

— Боже мой, — слабо вскрикнул Джеймс, прислонясь к столбу. Взяв себя в руки, он порылся в кармане, достал пенни и купил газету. Пробежав глазами все столбцы, он очень быстро нашел то, что ему было нужно. (О сенсационном событии было напечатано более крупным шрифтом):

«КРАЖА В ДОМЕ ЛОРДА ЭДВАРДА КЭМПИОНА.

ИСЧЕЗ ЗНАМЕНИТЫЙ ИЗУМРУД.

РАДЖА МАРАПУТНА В ОТЧАЯНЬЕ».

Факты были налицо. Лорд Эдвард Кэмпион прошлым вечером пригласил в гости нескольких своих друзей. Желая показать камень одной из приглашенных дам, раджа пошел за ним и обнаружил пропажу. Задействовали полицию. Но пока никаких результатов. Газета выскользнула из рук Джеймса и упала на землю. Он все никак не мог понять, почему изумруд оказался в кармане старых фланелевых брюк, оставленных в раздевалке. И ему становилось все более очевидным, что полиции его рассказ покажется весьма подозрительным. Что же ему делать? Он стоит на главной улице Кимптона со своим трофеем, который стоит баснословных денег, а вся полиция поднята на ноги и ищет именно этот драгоценный трофей. Джеймсу в голову пришло только два возможных варианта действия. Первый — немедленно пойти в полицейский участок и все чистосердечно рассказать, но Джеймсу очень не хотелось идти в полицейский участок. Второй вариант — каким-нибудь образом избавиться от камня. Например, положить его в коробочку и отправить радже по почте… Он усмехнулся и покачал головой, он читал — и не раз — о подобных историях в детективных романах. И прекрасно знал, что любой специалист, тщательно все исследовав, за полчаса выяснит профессию, возраст, привычки и внешность отправителя. И не пройдет и суток, как его поймают.

Но тут Джеймсу в голову пришла простая, но, можно сказать, гениальная мысль. Сейчас время ленча, и на пляже наверняка очень мало народу. Он вернется в «Мон дезир», повесит брюки на прежнее место и заберет свои собственные. Немного воспрянув духом, он энергичным шагом двинулся в сторону пляжа.

И все же его грызли сомнения. Избавиться от изумруда было, конечно, необходимо, но он должен быть возвращен радже. Джеймс решил, что до проведения операции «обмен брюк» ему следует произвести небольшое расследование. Поэтому он сначала подошел к старому моряку, который наверняка знал все и обо всех в этом городке.

— Прошу прощения, — обратился к нему Джеймс. — По-моему, раздевалка моего приятеля находится где-то здесь. Его зовут Чарлз Лэмптон. Он вроде назвал мне «Мон дезир».

Старый моряк сидел на своем стуле и не отрывая взгляда от горизонта пыхтел трубкой. Даже не повернув головы, он сдвинул мундштук в угол рта и пробурчал:

— Все знают, что «Мон дезир» принадлежит его светлости лорду Эдварду Кэмпиону. А о мистере Чарлзе Лэмптоне я ничего не слышал, видать, он приехал недавно.

— Спасибо, — сказал Джеймс и удалился.

Эти сведения заставили его крепко задуматься. Конечно же раджа не мог сунуть камень в карман и забыть его там. Это исключено. Но… но, возможно, кто-то из гостей лорда оказался нечист на руку. Ситуация напомнила Джеймсу один его любимый роман.

Как бы то ни было, прежде всего нужно было подумать о себе. Все складывалось вроде бы неплохо. Пляж, как он и ожидал, был практически пуст. Ему повезло: дверь «Мон дезир» все еще была незаперта. Он проскользнул внутрь, но только стал снимать с крючка свои собственные брюки, как за спиной его раздался голос:

— Вот ты и попался.

Джеймс резко обернулся. В дверях «Мон дезир» стоял хорошо одетый мужчина лет сорока с ястребиным носом и взглядом.

— Вот ты и попался! — повторил «ястреб».

— Вы… вы — кто? — заикаясь произнес Джеймс.

— Инспектор Меррилес из Скотленд-Ярда, — отчеканил тот. — Извини за беспокойство, но ты должен отдать мне изумруд.

— Какой изумруд?

Джеймс старался тянуть время.

— Да-да, именно изумруд, ты не ослышался, — сказал инспектор Меррилес очень громким и деловитым голосом.

Джеймс попытался не поддаться панике.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — сказал он с достоинством.

— Так-таки не понимаешь, мой мальчик?

— Тут просто, — сказал Джеймс, — вышло недоразумение. Я, если угодно, сейчас все объясню… — Он замолчал.

На лице инспектора отразилась скука.

— Все так сначала говорят, — холодно произнес «ястреб». — Полагаю, ты подобрал его, когда гулял по пляжу, да? Все объяснения обычно сводятся к чему-нибудь в этом духе.

В сущности, его история мало чем отличалась от версии инспектора. Джеймс все еще пытался тянуть время.

— Разве я могу быть уверен, что вы действительно тот, за кого себя выдаете? — тихо пробормотал он.

На мгновение Меррилес распахнул свой пиджак. Джеймс едва успел разглядеть какой-то значок, но это уже ничего не меняло…

— А теперь, — сказал тот почти дружелюбно, — ты понимаешь, что хорохориться бесполезно! Ты новичок — это сразу видно. В первый раз на деле, не так ли?

Джеймс лишь молча кивнул.

— Так я и думал. А теперь, парень, ты мне его отдашь сам или мне тебя обыскать?

Наконец Джеймс обрел дар речи.

— Я его с собой не ношу, — заявил он, лихорадочно соображая, что же говорить дальше.

— Оставил дома? — спросил Меррилес.

Джеймс снова кивнул.

— Ну что ж, очень хорошо, — сказал детектив, — мы отправимся туда вместе. — Он взял Джеймса под локоть. — И лучше не пытайся сбежать от меня, — мягко добавил он. — Пойдем к тебе домой, и там ты отдашь мне этот камень.

— Если я сделаю это, вы отпустите меня? — робко спросил Джеймс.

Меррилес явно растерялся.

— Нам все известно о похищении камня, — объяснил он, — и даже о той даме, которая была в это вовлечена, но раджа не хочет придавать эту историю огласке. Знаешь какие они гордецы, эти туземные правители?

Джеймс, который практически ничего не знал о туземных правителях, за исключением того, что было написано в газетах по поводу одного знаменитого судебного дела, энергично закивал головой.

— Конечно, это будет вопиющим нарушением закона, — сказал детектив, — но тебя, возможно, даже не возьмут под стражу.

Джеймс опять кивнул. Они прошли мимо «Эспланады», а теперь сворачивали в город. Джеймс объяснил, куда нужно идти, но инспектор ни на миг не ослаблял своей стальной хватки.

Внезапно Джеймс замедлил шаг и даже попытался заговорить. Меррилес окинул его пронзительным взглядом и снисходительно рассмеялся. Они как раз поравнялись с полицейским участком, и он, конечно, заметил, с каким ужасом Джеймс поглядывал в ту сторону…

— Я же даю тебе шанс, — сказал он с легкой иронией.

И именно в этот момент Джеймс вдруг, громко зарычав, вцепился в руку инспектора и завопил истошным голосом:

— Грабят! На помощь! Грабят! На помощь!

Вокруг них мгновенно собралась толпа. Меррилес пытался вырваться, но Джеймс крепко его держал.

— Я поймал его! — закричал Джеймс. — Я его поймал, когда он залез ко мне в карман!

— Идиот, что ты мелешь всякую ерунду?! — закричал тот.

Подбежавший констебль не стал ничего выяснять и повел обоих в полицейский участок. Джеймс повторил свое обвинение.

— Этот человек только что залез ко мне в карман! — возмущенно заявил он и для пущей убедительности уточнил: — Он вытащил у меня бумажник!

— Он сумасшедший! — закричал Меррилес. — Вы сами можете посмотреть, инспектор, нет у меня никакого бумажника.

По знаку инспектора констебль обыскал Меррилеса. Вытащив из кармана его пиджака какой-то камень, он с изумлением вертел его в руках.

— О Боже! — вдруг громко воскликнул инспектор, что никак не подобало его положению и чину. — Это же изумруд раджи!

У Меррилеса вид был еще более ошарашенный, чем у остальных.

— Это чудовищно, — затараторил он, запинаясь от волнения. — Э… это п-просто чудовищно. Этот человек, должно быть, сам засунул его мне в карман. Это же очевидно.

Убедительный тон Меррилеса заставил инспектора усомниться, и его подозрения переключились на Джеймса. Он что-то прошептал констеблю, и тот вышел.

— Теперь, джентльмены, пожалуйста, расскажите, как было дело. По очереди.

— Конечно, — произнес Джеймс. — Я прогуливался по пляжу, и вдруг ко мне подходит этот джентльмен и заявляет, что мы с ним были знакомы. Я решительно его не помнил, но, побоявшись показаться невежливым, не сказал ему об этом. Мы стали прогуливаться вместе. Мне он сразу показался несколько подозрительным… и как раз в тот момент, когда мы проходили мимо полицейского участка, я почувствовал, что его рука у меня в кармане. Я схватил его и позвал на помощь.

Инспектор посмотрел на Меррилеса:

— А теперь вы, сэр.

Казалось, Меррилес был немного обескуражен.

— Эта история очень похожа на правду, — медленно произнес он, — но все-таки это неправда. Это не я говорил, что знаком с ним, а, наоборот, он сам сказал, что он мой знакомый. Без сомнения, он пытался избавиться от изумруда и, пока мы с ним беседовали, сунул его мне в карман.

Инспектор кончил писать.

— Что ж, — произнес он беспристрастно. — Очень скоро сюда прибудет джентльмен, который поможет нам разобраться.

Меррилес нахмурился.

— Я совсем не могу ждать, — пробормотал он, вытащив часы. — У меня назначена встреча. Надеюсь, инспектор, вы не думаете, будто я украл изумруд, положил его к себе в карман и отправился разгуливать с ним по городу?

— Согласен, сэр, не очень-то это правдоподобно, — ответил инспектор. — Но подождите еще минут десять, пока мы не разберемся в ситуации. О, а вот и его светлость.

В комнату широкими шагами вошел высокий мужчина лет сорока. Он был одет в потрепанные брюки и старый свитер.

— Инспектор, от вас звонили и сказали, что вы нашли изумруд? — спросил он. — Поздравляю, отличная работа. А что это за люди?

Он перевел взгляд с Джеймса на Меррилеса. И тот сразу как-то съежился и отпрянул назад.

— Джон! Ты?! — воскликнул лорд Эдвард Кэмпион.

— Вы узнаете этого человека, лорд Эдвард? — быстро спросил инспектор.

— Еще бы нет, — сказал холодно лорд Эдвард. — Это мой камердинер, которого я нанял месяц назад. Парень, которого прислали из Скотленд-Ярда, сразу же его заподозрил, но в его вещах изумруда не оказалось.

— Он носил его с собой в кармане пиджака, — заявил инспектор. — Благодаря этому джентльмену мы его задержали — Он указал на Джеймса.

Через мгновение Джеймс принимал поздравления и ему жали руку.

— Мой дорогой друг, — спросил лорд Эдвард Кэмпион, — вы его сами заподозрили?

— Да, — ответил Джеймс. — Мне пришлось выдумать целую историю о том, как он залез ко мне в карман — чтобы доставить его в полицейский участок.

— Это замечательно, — сказал лорд Эдвард. — Просто замечательно. Если вы не возражаете, то должны составить нам компанию. Правда, сейчас уже поздновато для ленча, почти два часа.

— В общем — сказал Джеймс, — так уж получилось, но я еще не.

— Ни слова больше, ни слова, — сказал лорд Эдвард. — Раджа непременно захочет вас поблагодарить за то, что вы нашли его изумруд К тому же я не слышал еще всей истории.

Они вышли из полицейского участка и на минуту задержались на ступеньках.

— А теперь, — сказал Джеймс, — я хотел бы рассказать вам, как все было на самом деле.

И он подробно все изложил. Лорд Эдвард очень развеселился.

— Удивительный случай, в жизни не слышал ничего более забавного, — заявил он. — Теперь я все понял. Стащив камень, Джон тут же побежал в раздевалку, так как знал, что полиция будет обыскивать весь дом. Я иногда надеваю эти старые брюки, когда хожу на рыбалку, никто к ним даже не притрагивается. Отличный тайник — карман потрепанных хозяйских брюк. Представляю, как он обомлел, когда сегодня пришел в раздевалку и обнаружил, что камня нет. А когда появились вы сразу понял, что камень у вас. До сих по£ не могу понять, как вам удалось его раскусить, сообразить, что никакой он не детектив.

«Сильный человек, — уважительно подумал Джеймс, — знает, когда надо быть искренним, а когда проявлять осторожность».

Он провел пальцами по отвороту пиджака и нащупал маленький серебряный значок не очень широко известного «Мертон-парк Супер-Сайклинг-клуба». Удивительное совпадение: Джон тоже был его членом! Джеймс неодобрительно усмехнулся.

— Привет, Джеймс!

Он обернулся. На другой стороне улицы стояли Грейс и сестры Сопворс. Он повернулся к лорду Эдварду:

— Извините, я на минутку.

Он пересек улицу и подошел к ним.

— Мы как раз сейчас собираемся фотографироваться, — сказала Грейс. — Может, и ты хочешь пойти с нами.

— К сожалению, не смогу, — ответил Джеймс. — Я как раз сейчас собираюсь на ленч с лордом Эдвардом Кэмпионом. Это вон тот отнюдь не шикарно одетый человек. Он хочет представить меня радже Марапутны.

Джеймс вежливо приподнял шляпу и направился к лорду Эдварду.

Лебединая песнь[89]

I

В Лондоне было майское утро — и одиннадцать часов. Мистер Коуэн стоял у окна номера-люкс отеля «Ритц» и смотрел на улицу, повернувшись спиной к излишне навязчивому великолепию гостиной. Это были апартаменты госпожи Паулы Незеркофф, знаменитой оперной певицы, только что прибывшей из Нью-Йорка. С ней-то и ожидал сейчас встречи мистер Коуэн, ее импресарио. Услышав, что дверь открылась, он стремительно обернулся, но это была только мисс Рид, секретарша мадам Незеркофф, особа бледная и деловитая.

— О, так это вы, милочка! — воскликнул мистер Коуэн. — Мадам еще не вставала, нет?

Мисс Рид покачала головой.

— А сказала мне: быть в десять, — заметил мистер Коуэн. — Уже час как жду.

В его голосе не было ни горечи, ни удивления. Мистер Коуэн давно уже привык к капризам этой артистической натуры. Мистер Коуэн был высокий мужчина с гладко выбритым лицом, пожалуй, чересчур мускулистый, чересчур уж безупречно одетый. Его волосы были черными и блестящими, а зубы — вызывающе белыми. А вот дикция у него была не совсем безупречной: он нечетко произносил «с», не то чтобы шепелявил, но чуть-чуть не дотягивал до твердости, предписанной речевым эталоном. Не требовалось особого взлета фантазии, чтобы догадаться, что фамилия его отца была, по всей видимости, Коэн, если не просто Кон.

Дверь спальни открылась, и оттуда выскочила хорошенькая горничная-француженка.

— Мадам встает? — с надеждой спросил Коуэн. — Ну же, Элиза, рассказывайте.

Элиза красноречиво вскинула руки к потолку.

— Мадам зла этим утром как сто чертей. Недовольна всем. Эти чудесные желтые розы, которые мосье прислал ей вчера вечером… Это, говорит, все хорошо для Нью-Йорка, но только идиот мог прислать их ей в Лондоне. В Лондоне, говорит, только красные розы и мыслимы, и тут же распахивает дверь и швыряет бедные цветочки в коридор — и попадает прямо в проходящего мимо мосье, а он tres comme il faut[90] и даже, думаю, военный. Он, конечно, выражает всяческое недовольство, и правильно, по-моему, делает.

Мистер Коуэн лишь удивленно поднял брови и, достав из кармана маленький блокнот, черкнул карандашом: «розы — красные».

Элиза поспешно юркнула в коридорчик. Коуэн снова отвернулся к окну, а Вера Рид уселась за стол и принялась вскрывать и сортировать письма. Десять минут прошли в молчании, после чего дверь спальни с грохотом распахнулась, и в гостиную стремительно ворвалась сама примадонна. Комната тут же стала казаться меньше, Вера Рид — еще бесцветнее, а импозантный Коуэн — весь как-то сник, сразу отступив на задний план.

— Так-так, дети мои, — произнесла Паула. — Неужели я опоздала?

Она была высокой и не слишком полной для певицы женщиной. У нее до сих пор были изумительные руки и ноги, замечательно стройная шея и прекрасные волосы темно-рыжего рдеющего оттенка, собранные ниже затылка в тяжелый узел, и, даже если тут не обошлось без хны, выглядели они от этого ничуть не менее эффектно. Она была уже не молода — ей было лет сорок? — но черты ее лица сохранили привлекательность, хотя вокруг темных сверкающих глаз уже появились предательские морщинки. Она смеялась, как ребенок, обладала прекрасным пищеварением и дьявольским темпераментом. И считалась лучшим драматическим сопрано своего времени. Она стремительно развернулась к Коуэну.

— Ты все сделал, как я говорила? Убрал это отвратительное английское фортепьяно и выкинул его прямо в Темзу?

— Да, я достал вам другое, — ответил Коуэн, указывая в угол комнаты.

Незеркофф подлетела к фортепьяно и подняла крышку…

— «Эрар»[91],— проговорила она. — Это уже лучше. Посмотрим…

Чарующе-нежный голос, слившись с арпеджио[92], дважды с легкостью одолел октаву, потом, мягко взяв более высокую ноту, задержался на ней, все набирая и набирая силу, пока наконец постепенно не смолк, растворившись в звенящей тишине.

— Ах, ну что за голос! — совершенно искренне восхитилась Паула Незеркофф. — Даже в Лондоне он звучит изумительно!

— Просто дивно, — восхищенно подтвердил Коуэн. — Уверяю вас, Лондон будет у ваших ног точно так же, как и Нью-Йорк.

— Вы думаете? — переспросила певица, но легкая улыбка, игравшая на ее губах, ясно говорила, что ответ не вызывает сомнений.

— Уверен.

Паула Незеркофф закрыла крышку фортепьяно и подошла к столу медленной, колышущейся походкой, которая так эффектно выглядела на сцене.

— Ну-ну, — проговорила она. — Однако же перейдем к делу. Вы уже все устроили, друг мой?

Коуэн положил на стол папку и извлек из нее бумаги.

— Почти никаких изменений, — заметил он. — В «Ковент-Гардене» вы поете пять раз: три в «Тоске»[93] и два в «Аиде»[94].

— «Аида»… Пфф! — фыркнула примадонна. — Это будет невыносимо скучно. «Тоска» — дело другое.

— О да, — согласился Коуэн. — Это ваша партия.

Паула Незеркофф подняла голову.

— Я лучшая Тоска в мире, — сказала она просто.

— Да, — согласился Коуэн, — вы несравненны.

— Партию Скарпиа[95] будет петь Роскари, я полагаю?

Коуэн кивнул.

— И Эмиль Липпи.

— Что? — вскинулась Незеркофф. — Липпи? Эта мерзкая жаба? Ква-ква-ква? Я не стану петь с ним! Я либо укушу его, либо исцарапаю ему всю морду ногтями.

— Ну, ну, — успокаивающе проговорил Коуэн.

— Говорю вам, он не поет — он тявкает, как самая низкопробная шавка!

— Ну, посмотрим, посмотрим, — ответил Коуэн, которому хватало ума никогда не спорить с темпераментными певицами.

— А Каварадосси?[96] — осведомилась Незеркофф.

— Генсдейл, американский тенор.

Певица кивнула.

— Милый мальчик. И голос хороший.

— И, кажется, один раз это будет Барриэ.

— Этот умеет петь, — великодушно сказала прима. — Но позволить этой жабе проквакать Скарпиа! Бр! Только не при мне.

— Я все улажу, — успокоил ее Коуэн.

Он откашлялся и взялся за следующий документ.

— Я также веду переговоры об отдельном концерте в «Альберт-Холл»[97].

Незеркофф скорчила недовольную гримаску.

— Знаю, знаю, — поспешно проговорил Коуэн, — но так принято.

— Что ж, так и быть, — согласилась прима, — спою! Зал будет набит до отказа. По крайней мере, там прилично платят. Ессо![98]

Коуэн снова зашелестел бумагами.

— И вот еще одно предложение, — сообщил он. — От леди Растонбэри. Она просит вас приехать и выступить у нее.

— Растонбэри?

Брови певицы сдвинулись, словно она пыталась что-то вспомнить.

— Я где-то слышала это имя, и совсем недавно. Ведь есть такой город… или какая-то деревня?

— Да, очень славное местечко в Хартфордшире[99]. А усадьба лорда Растонбэри — просто раритет, настоящий феодальный замок. Привидения, фамильные портреты, тайные ходы и все такое прочее. И потом, шикарный личный театр. Просто купаются в деньгах, регулярно устраивают частные концерты. Предлагают вам дать всю оперу целиком, лучше всего — «Баттерфляй».[100]

— «Баттерфляй»?

Коуэн кивнул.

— Зато они и платят… Придется, конечно, немного передвинуть «Ковент-Гарден», но в смысле денег оно того стоит. Ожидают в гости королевскую семью. Шикарная для нас реклама.

Незеркофф гордо вскинула голову.

— Разве я нуждаюсь в рекламе?

— Реклама всегда полезна, — ничуть не смутившись, возразил Коуэн.

— Растонбэри, — пробормотала певица. — Где же я слы…

Она порывисто вскочила и, подбежав к журнальному столику, стала нетерпеливо листать лежащий там иллюстрированный журнал. Ее рука застыла вдруг над одной из страниц, потом от неловкого движения журнал соскользнул на пол, а певица медленно вернулась к своему креслу. Настроение ее внезапно переменилось — что, впрочем, случалось довольно часто. От капризной взбаломошности не осталось и следа. Теперь ее лицо было абсолютно спокойным и почти суровым.

— Договоритесь с ними. Я буду петь в этом вашем замке, но при одном условии… Это должна быть «Тоска».

— Сложновато для домашнего театра, — неуверенно протянул Коуэн. — Там такие декорации, и много реквизита…

— «Тоска» или вообще ничего.

Коуэн пристально посмотрел на нее. Похоже, ее вид убедил его. Он коротко кивнул и поднялся.

— Я попробую все уладить, — покорно сказал он.

Актриса тоже поднялась. Не в ее привычках было объяснять причины своих поступков, но сейчас она почти извиняющимся голосом сказала:

— Это лучшая моя роль, Коуэн. Я могу спеть ее так, как не пела до меня ни одна женщина.

— Да, это хорошая партия, — согласился Коуэн. — Джерица в прошлом году имела бешеный успех.

— Джерица? — вскричала она, сразу покраснев, и пустилась в пространное изложение того, что она думает об упомянутой Джерице.

Коуэн, которому давно уже было не внове выслушивать мнение одних певцов о других, не очень-то прислушивался к этой тираде, а когда Незеркофф наконец умолкла, упрямо заметил:

— Как бы то ни было, «Vissi D'Arte»[101] она поет, лежа на животе.

— Да ради бога, пусть хоть на голове стоит! Я спою это, лежа на спине и болтая ногами в воздухе.

Коуэн покачал головой.

— Не думаю, что это понравится публике, — совершенно серьезно заметил он. — И все же такие вещи впечатляют.

— Никто не может спеть «Vissi D'Arte» как я! — уверенно заявила Незеркофф. — Я пою так, как это принято в монастырях, как учили меня добродетельные монашки много-много лет назад. Голос должен звучать как у мальчика-певчего или ангела: без чувства, без страсти.

— Знаю, — ласково согласился Коуэн. — Я слышал вас. Это изумительно.

— Это и есть искусство, — проговорила примадонна. — Заплатить сполна, страдать и выстрадать, изведать все, но при этом найти в себе силы вернуться, вернуться к самому началу и обрести утерянную красоту невинной души.

Коуэн удивленно взглянул на нее. Она смотрела куда-то мимо него странным, ничего не видящим взглядом, от которого Коуэну внезапно стало не по себе. Ее губы приоткрылись и почти беззвучно выдохнули какие-то слова. Он едва их расслышал.

— Наконец-то! — прошептала она. — Наконец-то. Спустя столько лет.

2

Леди Растонбэри обладала не только тщеславием, но и тонким вкусом, и эти два качества сочетались в ней на редкость удачно. Ей посчастливилось выйти замуж за человека, не обладавшего ни тем, ни другим и потому никоим образом ей не мешавшего. Граф Растонбэри был крупным крепким мужчиной, которого интересовали лошади, лошади и только лошади. Он восхищался своей женой, гордился ею и был только рад, что имеет возможность выполнять все ее прихоти. Собственный театр выстроил примерно сто лет назад его дед, и он стал любимой игрушкой леди Растонбэри. Ее стараниями на сцене этого театра успели поставить и Ибсена[102], и какую-то ультрасовременную пьеску, как теперь водится, замешанную на наркотиках и разводах, и даже некую поэтическую фантазию с кубистскими[103] декорациями. Предстоящая «Тоска», в честь которой леди Растонбэри устраивала невероятно торжественный прием, вызвала живейший интерес. Весь лондонский бомонд собирался присутствовать на спектакле.

Мадам Незеркофф со свитой прибыла перед самым ленчем. Генсдейл, молодой американский тенор, должен был исполнять Каварадосси, а Роскари, знаменитый итальянский баритон — Скарпиа. Собрать их здесь стоило безумных денег, что, впрочем, никого особенно не тревожило.

Паула Незеркофф была сегодня в превосходном настроении. Сплошная любезность, блеск и очарование, никаких капризов. Коуэн был приятно удивлен и только молился, чтобы это продлилось подольше. После ленча все гости отправилась в театр, где осмотрели декорации и все, что попадалось им на глаза. Оркестром дирижировал Сэмюель Ридж, один из лучших дирижеров Англии. Все шло как по маслу, что вызывало у мистера Коуэна сильнейшее беспокойство. Он не привык к такой благостной атмосфере и все время ждал какого-то неприятного сюрприза.

— Все слишком хорошо, — бормотал он себе под нос. — Это просто не может продолжаться долго. Мадам мурлычит точно кошка, объевшаяся сливок. Нет, это не к добру, что-то обязательно случится!

Видимо, долгое общение с музыкальным миром развило у него некое шестое чувство, поскольку вскоре его прогноз подтвердился. Было уже почти семь часов вечера, когда горничная-француженка, Элиза, в расстроенных чувствах ворвалась к нему в комнату.

— О мистер Коуэн, идемте скорее. Да скорее же, умоляю вас.

— Что-то случилось? — заволновался тот. — Мадам капризничает? Хочет все отменить, да?

— Нет, нет, это не мадам, это сеньор Роскари… Ему плохо, он… он умирает!

— Умирает? Идем!

И он поспешил вслед за Элизой, приведшей его в комнату несчастного итальянца.

Маленький человечек лежал на постели или, точнее говоря, метался по ней, извиваясь в непрекращающихся судорогах, показавшихся бы комичными, не будь они столь мучительными. Паула Незеркофф, склонившаяся над ним, коротко кивнула Коуэну.

— А, вот и вы, наконец. Наш бедный Роскари! Бедняга страшно мучается. Наверняка съел что-то не то.

— Я умираю, — простонал страдалец. — Эта боль… Ужасно. О!

Он снова скорчился, обхватив руками живот, и принялся кататься по кровати.

— Нужно послать за врачом, — решил Коуэн.

Паула остановила его у самых дверей.

— Об этом позаботились, он скоро будет здесь и поможет бедняге, но сегодня ему не петь, это уж точно.

— Мне никогда больше не петь: я умираю, — простонал итальянец.

— Нет, не умираете, — отрезала Паула. — Это всего лишь расстройство желудка. Тем не менее выступать вы сегодня явно не сможете.

— Меня отравили.

— Точно, — согласилась Паула. — Думаю, это было второе. Оставайся с ним, Элиза, пока не придет доктор.

И, прихватив Коуэна, покинула комнату.

— Ну, и что же нам теперь делать? — поинтересовалась она.

Коуэн беспомощно покачал головой. До представления оставалось слишком мало времени, чтобы посылать в Лондон искать замену. Леди Растонбэри, только что извещенная о недуге гостя, спешила к ним по коридору. Заботила ее, впрочем, как и Паулу Незеркофф, исключительно судьба «Тоски».

— Нам бы хоть кого-нибудь! — простонала примадонна.

— Ох! — внезапно вспомнила что-то хозяйка. — Бреон. Ну конечно же!

— Бреон?

— Ну да, Эдуард Бреон, тот самый, знаменитый французский баритон. Он живет здесь поблизости, я видела на этой неделе в «Кантри Хоумс» фотографию его дома. Эго тот, кто нам нужен.

— Кажется, боги услышали нас, — вскричала Незеркофф. — Бреон в роли Скарпиа… Прекрасно помню. Это одна из лучших его партий. Но он ведь больше не поет, разве нет?

— Сегодня запоет, — сказала леди Растонбэри. — Ручаюсь.

И, будучи женщиной решительной, приказала не медля готовить свой личный спортивный самолет. Десятью минутами позже загородное уединение мосье Эдуарда Бреона было нарушено визитом взбудораженной графини. Когда леди Растонбэри чего-то хотела, она умела быть очень настойчивой, и вскоре мосье Бреон понял, что ему придется подчиниться. Справедливости ради следует заметить, что он питал некоторую слабость к титулованным особам. Достигнув вершин в своей профессии, он, человек очень скромного происхождения, довольно часто общался с герцогами и принцами, причем накоротке, и это всячески тешило его тщеславие. Теперь же, удалившись на покой в этот тихий уголок старой Англии, он ощущал все растущую неудовлетворенность. Ему не хватало аплодисментов, не хватало поклонников, да и соседи признали его далеко не так скоро, как он ожидал. Предложение леди Растонбэри не только польстило ему, но и откровенно обрадовало.

— Сделаю все, что пока еще в моих силах, — с улыбкой пообещал он. — Я, как вы знаете, некоторое время не выступал на публике. Даже учеников не беру. Так, одного-двух, и то в виде одолжения. Но, раз уж сеньор Роскари занемог…

— Это был такой удар! — воскликнула леди Растонбэри.

— Для искусства едва ли, — заметил ее собеседник и подробно пояснил свою мысль, — с тех пор как подмостки покинул мосье Эдуард Бреон, ни один театр не видел ни одного мало-мальски приличного баритона.

— Тоску исполняет мадам Незеркофф, — сказала леди Растонбэри. — Я думаю, вы знакомы.

— Никогда не встречались, — ответил Бреон — Слышал ее раз в Нью-Йорке Великая певица. Вот у кого есть чувство сцены!

Леди Растонбэри облегченно вздохнула: никогда не знаешь, чего ждать от этих знаменитостей. Тут тебе и ревность, и какие-то нелепые антипатии…

Минут через двадцать оба уже входили в гостиную замка Растонбэри, и хозяйка, победно смеясь, объясняла:

— Я таки уговорила его. Мосье Бреон проявил истинное великодушие. Никогда этого не забуду.

Изголодавшегося по комплиментам француза тут же окружили, воркуя и ахая. В свои почти уже шестьдесят Эдуард Бреон был все еще очень хорош собой: высокий, темноволосый, необыкновенно обаятельный.

— Погодите-ка, — запнулась вдруг леди Растонбэри, — а где же мадам?.. О, вот же она!

Паула Незеркофф не приняла участия в общем ликовании по поводу появления француза, оставшись сидеть в — высоком дубовом кресле у камина. Огня в нем, конечно, не было: вечер выдался теплый, и певица даже изредка обмахивалась огромным веером из пальмовых листьев. Она казалась настолько отрешенной, что леди Растонбэри испугалась, не обидела ли ее чем.

— Мосье Бреон, — представила она, подводя гостя к певице. — Уверяет, что вы никогда не встречались прежде. Неужели же это правда?

Последний раз — почти что картинно — взмахнув веером, Паула Незеркофф отложила его в сторону и протянула французу руку. Тот низко склонился над ней, и с губ примадонны слетел едва слышный вздох.

— Мадам, — сказал Бреон, — мы никогда еще не пели вместе, и виной тому мои годы. Но судьба смилостивилась надо мной, и устранила эту несправедливость.

Паула мягко рассмеялась:

— Вы слишком добры, мосье Бреон. Я преклонялась перед вашим талантом, еще когда была никому не известной скромной певичкой. Ваш Риголетто…[104] какое мастерство, какое совершенство! Никто не мог сравниться с вами.

— Увы, — ответил Бреон с притворным вздохом, — все это в прошлом. Скарпиа, Риголетто, Радамес…[105] Сколько раз я исполнял их — и никогда больше не буду!

— Будете. Сегодня вечером.

— Вы правы, мадам, я и забыл. Вечером.

— Тоску с вами пели многие, — надменно сказала Незеркофф. — Но не я.

Француз поклонился.

— Это честь для меня, — мягко произнес он. — Большая честь, мадам.

— Здесь требуется не только певица, но и актриса, — вставила леди Растонбэри.

— Да, действительно, — согласился Бреон. — Помню, в Италии, еще совсем юнцом, я набрел в Милане на какой-то богом забытый театр. Билет обошелся мне всего в пару лир, но тем вечером я слушал исполнение не хуже, чем в нью-йоркском Метрополитен[106]. Тоску исполняла совсем еще молоденькая девушка, и пела она как ангел. Никогда не забуду ее «Vissi D'Arte»! Такой чистый, ясный голос… Но вот драматизм — его не хватало.

Незеркофф кивнула.

— Это приходит со временем, — тихо сказала она.

— Да. Эта молоденькая девушка — Бьянка Капелли, так ее, кажется, звали, — я тогда принял участие в ее карьере. Я мог бы устроить ей блестящее будущее, но она была слишком легкомысленна… Слишком.

Он пожал плечами.

— А в чем это проявлялось? — послышался вдруг голос Бланш Эймери, двадцатичетырехлетней дочери леди Растонбэри, худенькой девушки с огромными голубыми глазами.

Француз учтиво повернулся к ней.

— Увы, мадемуазель! Она связалась с каким-то негодяем — бандитом и членом Каморры[107]. Потом он попал в руки полиции, его приговорили к смертной казни. Она пришла ко мне и умоляла что-нибудь сделать, чтобы его спасти.

Бланш Эймери не сводила с него завороженных глаз.

— И вы сделали? — выдохнула она.

— Я, мадемуазель? Да что я мог? Я был там всего лишь иностранцем.

— Но, наверное, у вас все же было какое-то влияние? — заметила Незеркофф своим звучным грудным голосом.

— Если даже и было, парень того не стоил. Вот для девушки я что мог сделал.

Он слегка улыбнулся, и молоденькой англичанке эта улыбка показалась вдруг настолько отталкивающей, что она непроизвольно отпрянула, почувствовав, что за его словами кроется нечто недостойное.

— Итак, вы сделали что могли, — произнесла Незеркофф. — Очень благородно с вашей стороны. Она, разумеется, оценила ваши старания?

Француз пожал плечами.

— Парня повесили, и она ушла в монастырь. Что ж, voila, мир потерял прекрасную певицу.

Незеркофф тихо рассмеялась.

— Мы, русские, куда менее предсказуемы, — беззаботно проговорила она.

Одна только Бланш Эймери, взглянувшая в этот момент на Коуэна, увидела, как он удивленно вскинул глаза, открыл было рот и тут же закрыл его, подчиняясь повелительному взгляду Паулы.

В дверях появился дворецкий.

— Обед, — объявила леди Растонбэри, вставая. — Ах вы, бедняжки, как я вам сочувствую. Наверное, это ужасно: вечно морить себя голодом перед выступлением. Но после я обещаю вам роскошный ужин.

— Мы подождем, — сказала Паула Незеркофф и тихо рассмеялась.

— После!

3

Только что закончился первый акт «Тоски». Зрители зашевелились, заговорили. В первом ряду, в трех бархатных креслах, восседали члены королевской фамилии, обворожительные и необыкновенно любезные. Все усердно шептались и переговаривались. Общее мнение было таково: в первом акте Незеркофф лишь с большой натяжкой оправдала ожидания зрителей. Большинству было просто невдомек, что только так и нужно было играть первый акт, сдерживая и свой темперамент, и мощь голоса. Здесь ее Тоска была легкомысленной пустышкой, забавляющейся с любовью, кокетливо-ревнивой и требовательной. Бреон, голос которого был уже далеко не тот, в образе циничного Скарпиа все же был очень импозантен. В его Скарпиа не было и намека на стареющего повесу. В исполнении Бреона это был симпатичный и чуть ли не положительный персонаж, сквозь внешний лоск которого лишь с большим трудом угадывалась тайная порочность. В заключительной сцене, где Скарпиа стоит в раздумье, смакуя свой коварный план, Бреон был просто неподражаем. Но вот занавес поднялся, начался второй акт — сцена в комнате Скарпиа.

На этот раз, при первом же выходе Тоски, драматический талант Паулы Незеркофф стал очевидным. Она изображала женщину, объятую смертельным ужасом, но играющую свою роль с уверенностью хорошей актрисы. Ее непринужденное приветствие Скарпиа, ее беззаботность, ее улыбчивые ответы! В этой сцене в Пауле Незеркофф жили только глаза. Ее лицо застыло в бесстрастной спокойной улыбке, и только глаза, в которых сверкали молнии, выдавали ее истинные чувства.

История продолжала развиваться: голос истязаемого Каварадосси звучит за сценой, и от напускного спокойствия Тоски не остается и следа… В безмерном отчаянии она тщетно молит Скарпиа о пощаде, упав к его ногам.

Старый лорд Лэконми, большой знаток музыки, одобрительно кивнул, и сидевший рядом иностранный посол, наклонившись к нему, прошептал:

— Этим вечером Незеркофф превзошла саму себя. Я не знаю ни одной актрисы, способной настолько отдаваться игре.

Лэконми кивнул.

И вот уже Скарпиа назвал свою цену, и Тоска, в ужасе отпрянув, бросается к окну. Слышится отдаленный бой барабанов, и она без сил падает на софу. Скарпиа стоит над ней, рассказывает, как его люди устанавливают виселицу… Потом наступает тишина, и в ней снова слышится далекий бой барабанов.

Незеркофф лежала на софе, откинувшись настолько, что ее голова почти касалась пола. Распустившиеся волосы скрывали ее лицо. И вдруг, в потрясающем контрасте со страстью и накалом последних двадцати минут, зазвучал ее чистый и высокий голос. Голос, которым — как она говорила Коуэну — поют юные певчие или ангелы.

Vissi d'aite, vissi d'amore, no feci mai male ad anima vival. Con man furtiva quante miserie connobi, aiutai[108].

Это был голос непонимающего, удивленного ребенка. И вот Тоска снова бросается на колени с мольбами, которые прерываются появлением сыщика Сполетты. Тогда она, опустошенная, умолкает, и Скарпиа произносит свои роковые слова, исполненные тайного смысла. Сполетта выходит. Наступает драматический момент, когда Тоска, подняв дрожащей рукой бокал вина, замечает лежащий на столе нож и прячет его за спиной.

Скарпиа, во всей своей зловещей красоте, воспламененный страстью, восклицает:

Tosca, finalmente mia![109]

Ответом ему служит молниеносный удар кинжалом и мстительный звенящий голос:

Questo е il baccio di Tosca![110]

Никогда еще Незеркофф не вкладывала столько чувства в эту сцену мщения. Зловещий шепот:

Maori dannato![111]

и затем странный, спокойный голос, заполнивший театр:

Or gli perdono![112]

Вступает тема смерти, и Тоска, совершая ритуал ставит свечи по обе стороны головы мертвеца, кладет ему на грудь распятие… Задерживается в дверях, окидывая сцену прощальным взглядом… Звучит отдаленный раскат барабанов, и занавес падает.

Неподдельным на этот раз восторгам публики не суждено было, однако, длиться долго. Кто-то выбежал из-за кулис и поспешно направился к лорду Растонбэри. Тот поднялся навстречу и, после короткого разговора, повернулся и поманил сэра Дональда Кальтропа, известного лондонского врача. Почти немедленно тревожная весть распространилась по залу. Что-то произошло… несчастный случай… кто-то серьезно ранен. Один из певцов вышел на сцену и объявил, что по причине произошедшего с мосье Бреоном несчастья опера не может быть продолжена. Тут же прокатился слух: Бреон заколот, Незеркофф потеряла голову, она настолько вошла в роль, что по-настоящему заколола своего партнера. Лорд Лэконми, обсуждавший все это со своим знакомым, иностранным послом, почувствовал, что кто-то коснулся его руки, и, обернувшись, встретил взгляд Бланш Эймери.

— Это не было случайностью, — сказала девушка. — Я знаю. Вы разве не слышали эту историю, которую он рассказал перед обедом про итальянскую девушку? Этой девушкой была Паула Незеркофф. Она сказала тогда, что она русская, и я видела, как удивился мистер Коуэн. Уж он-то прекрасно знает, что родилась она в Италии, хоть и взяла в качестве сценического имени русскую фамилию.

— Милая моя Бланш… — начал лорд Лэконми.

— Говорю вам, я совершенно в этом уверена. В ее комнате лежит журнал, и он открыт на странице с фотографией мосье Бреона в его загородном доме. Она все рассчитала заранее. Уверена, что и бедному итальянцу она что-то подсыпала, чтобы он не смог выйти на сцену.

— Но зачем? — вскричал лорд Лэконми. — Зачем все это?

— Как вы не понимаете? Это все та же история Тоски! Тогда, в Италии, он возжелал ее, но она любила другого и пришла к нему в надежде, что он спасет ее возлюбленного. Он обещал, что сделает это, а сам дал тому погибнуть. И вот теперь наконец она отомстила. Разве вы не слышали, как она сказала: «Я — Т о с к а!»? Я смотрела в этот момент на лицо Бреона, и, говорю вам: он все понял! Он узнал ее.

В своей гримерной Паула Незеркофф, набросив на плечи горностаевую накидку, неподвижно сидела в кресле. В дверь постучали.

— Войдите, — ответила она.

Появилась Элиза. Она всхлипывала.

— Мадам, мадам, он умер! И еще…

— Да?

— Не знаю, как вам и сказать, мадам. Там два джентльмена, они из полиции, и они хотят вас видеть.

Паула Незеркофф поднялась и выпрямилась во весь свой рост.

— Я выйду к ним, — спокойно сказала она.

Она сняла с шеи жемчужное ожерелье и вложила его в руку девушки.

— Это тебе, Элиза. Ты хорошая девушка. Там, куда я иду, мне это не понадобится. Ты понимаешь, Элиза? Мне не дадут больше спеть Тоску.

Она постояла немного у дверей, окидывая взглядом гримерную, словно оглядываясь на последние тридцать лет своей жизни.

Затем медленно и раздельно процитировала последнюю строчку из другой оперы:

«La commedia е finita!»[113]

ПОДВИГИ ГЕРАКЛА The Labours of Hercules 1947 © Перевод. Кулланда С, 2001

Пролог

В квартире Эркюля Пуаро все было очень современно. Дверные и оконные ручки и шпингалеты сверкали хромом, а кресла, хотя и отменно мягкие, отличались строгостью форм.

В одном из этих кресел чинно восседал — аккуратно расположившись точно в центре — Эркюль Пуаро. Напротив него, в другом кресле, сидел профессор Бертон из колледжа Всех скорбящих Оксфордского университета[114], с наслаждением потягивая «Шато Мутон-Ротшильд» из запасов Пуаро. Кому-кому, а профессору Бертону аккуратность была совершенно несвойственна. Пухлый, с румяной добродушной физиономией под копной седых волос, он то и дело басовито похохатывал и имел обыкновение посыпать все вокруг пеплом: никакие пепельницы, которые ему старательно подсовывал Пуаро, не помогали.

— Скажите на милость, — приставал он к Пуаро, — почему Геракл?

— Вы имеете в виду имя, данное мне при крещении?

— Ну, для крестного имени оно, пожалуй, чересчур языческое, — последовал ответ, — но я не о том. С чего вдруг такая экзотика? Отцовская фантазия? Материнский каприз? Семейная традиция? Ведь если я не ошибаюсь — память у меня не та, что прежде, — у вас был еще брат по имени Ахилл?

Пуаро, напрягшись, вспомнил историю появления на свет Ахилла Пуаро[115]. Даже не верится, что все это было на самом деле…

— Был, но недолго, — любезно пояснил он.

Профессор Бертон тактично сменил тему.

— Людям следовало бы более тщательно выбирать детям имена, — заявил он, размышляя вслух. — Вот одну из моих крестниц назвали Бланш[116] — а она черна, как цыганка! Другую окрестили Дердре, в честь Скорбной Дердре[117] — веселее человека я в жизни не видел! А уж Пейшенс[118] — ее бы Нетерпением назвать, и дело с концом! А Диана[119] — ну, Диана… — Старый античник содрогнулся. — В ней уже двенадцать стоунов[120], а девочке всего пятнадцать! Родители говорят, что это детская пухлость, но мне так что-то не кажется. Ничего себе Диана! Они хотели назвать ее Еленой, но тут уж я стал стеной. Елена Прекрасная при таких-то папе с мамой! Да и бабушка у нее, если на то пошло, далеко не красавица. Я едва голос не сорвал, пытаясь их уговорить на Марту или Кэтрин, но куда там! Чудаки эти родители… — Пухлое лицо профессора сморщилось от смеха.

Пуаро испытующе смотрел на него.

— Представляю себе одну фантастическую беседу… Сидят ваша матушка и покойная миссис Холмс, шьют или вяжут всякие распашонки и советуются: — Ахилл, Геракл, Шерлок, Майкрофт…

Восторг собеседника нимало не тронул Пуаро.

— Насколько я понимаю, вы намекаете, что я своим внешним видом не слишком напоминаю Геракла?

Профессор Бертон окинул взглядом маленькую аккуратную фигурку Пуаро, затянутую в полосатые брюки, и черный пиджак, и щегольской галстук-бабочку, не упустив ни лакированных ботинок, ни яйцевидной головы, ни огромных усов.

— По правде сказать, Пуаро, нисколько не напоминаете. Думаю, — добавил Бертон, — вам не довелось изучать классические языки?

— Не довелось.

— А жаль. Вы много потеряли. Будь моя воля, их бы изучал каждый.

— Eh bien[121], я прекрасно обошелся без них, — пожал плечами Пуаро.

— Обошелся! Подумать только! Дело же совсем не в этом. Классическое образование — не лестница к немедленному успеху, это же не заочные бухгалтерские курсы! Тут речь идет не о работе, а о досуге. Сами посудите. С годами все больше хочется отойти от дел, пожить в свое удовольствие — и что вы будете делать в свободное время?

У Пуаро уже был готов ответ.

— Я собираюсь всерьез заняться разведением кабачков.

— Кабачков? — ошеломленно пробормотал Бертон. — Этой пресной водянистой гадости?

— В том-то и дело, — воодушевился Пуаро. — Им вовсе не обязательно быть пресными.

— Ну да — если их посыпать сыром или луком или полить белым соусом…

— Нет-нет, я говорю о другом. Я попробую исправить вкус самих кабачков. Им можно придать такой букет… — полуприкрыв глаза, облизнулся Пуаро.

— О чем вы, дружище, это же не кларет[122].— При слове «букет» профессор Бертон вспомнил о своем бокале и, смакуя, прихлебнул из него. — Прекрасное вино, давно такого не пробовал. — Он одобрительно покачал головой. — Но насчет кабачков — это ведь была шутка? Вы же не собираетесь, — на лице профессора отразился ужас, — согнувшись в три погибели, вилами разбрасывать на грядках навоз или подкармливать эти ваши кабачки с помощью шерстяных жгутов, смоченных в какой-то дряни?

— Похоже, вы настоящий специалист по кабачкам, — удивился Пуаро.

— Видел, как над ними колдуют садовники, когда ездил за город. Нет, Пуаро, я серьезно, ну что это за хобби! То ли дело, — голос профессора стал мягким и вкрадчивым, — кресло у камина в длинной комнате с низкими потолками, уставленной книгами, — непременно в длинной, никоим образом не квадратной. На столе перед вами бокал портвейна, а в руках — открытая книга. Время отступает, когда вы читаете. — Он звучно что-то продекламировала тут же перевел:

Кормщик таким же искусством по бурному черному понту Легкий правит корабль, игралище буйного ветра…[123]

— Правда, истинный дух греческого оригинала вы все равно не ощутите.

В своем воодушевлении он, казалось, забыл о Пуаро. А тот, глядя на него, вдруг почувствовал что-то вроде угрызений совести. Быть может, он и впрямь лишил себя чего-то важного, неведомого духовного богатства? Горечь и досада овладели им. Да, давным-давно надо было заняться классическими языками… Теперь, увы, уже не наверстать…

Его грустные размышления прервал профессор Бертон:

— Вы что, в самом деле собрались на покой?

— Да.

— Не выйдет, — хмыкнул Бертон.

— Уверяю вас…

— Ничего у вас, старина, не выйдет. Вы чересчур любите свою работу.

— Я уже все подготовил. Еще несколько дел — не первых попавшихся, а особо интересных — и с работой будет покончено.

— Все так говорят, — усмехнулся профессор. — Ну, еще парочка дел, ну, еще одно — и так далее. Это как прощальный вечер примадонны, Пуаро.

Хмыкнув, он медленно поднялся — добрый седовласый гном.

— Вы — не Геракл, — пояснил он. — Тот совершал подвиги по необходимости, а вы — из любви к искусству. Вот увидите, через год все будет по-прежнему, а кабачки, — его слегка передернуло, — так и останутся пресными.

Откланявшись, профессор Бертон удалился из строгой квадратной комнаты и из нашего рассказа. Единственное, что осталось от него — это брошенная им идея, ибо после его ухода Эркюль Пуаро медленно, как зачарованный, опустился в кресло и пробормотал:

— Подвиги Геракла… Mais oui, c'est une idie, ça.[124]

Весь следующий день Пуаро внимательнейшим образом изучал толстенный том в роскошном переплете из телячьей кожи и кучу книг потоньше, справляясь время от времени с машинописными листками, подаваемыми его секретаршей, мисс Лемон. Та, не проявив ни малейшего любопытства (не такова была мисс Лемон, чтобы задавать лишние вопросы!), с обычной своей исполнительностью предоставила Пуаро всю требуемую информацию о Геракле.

Эркюль Пуаро с головой окунулся в бурное море античных штудий о «Геракле, знаменитом герое, причисленном после смерти к сонму богов»[125]. Плаванье вышло очень утомительным. Несколько часов не вставал Пуаро из-за стола, делая пометки, морща лоб, заглядывая в разные издания и листочки мисс Лемон. Наконец он откинулся на спинку кресла и покачал головой. Вчерашнего радужного настроения как не бывало. Ну и народ!

Взять хоть этого Геракла — ничего себе герой! Здоровенный детина недалекого ума с преступными наклонностями! Пуаро он напоминал некоего Альфреда Дюрана, мясника, осужденного в 1895 году в Лионе за убийство нескольких детей — тот тоже отличался бычьей силой. Тогда защита была построена на том, что подсудимый страдал эпилепсией[126]. В этом-то сомневаться не приходилось, многодневный спор шел о ее форме, haut mal[127] или petit mal[128]. Геракл, тот, похоже, страдал тяжелой формой. Нет, покачал головой Пуаро, может быть, у древних греков подобные типы и считались героями, но в современном обществе это не пройдет. Говоря откровенно, античная культура его шокировала. У всех этих богов и богинь кличек было, как у нынешних преступников, да и сами они весьма смахивали на уголовников. Пьянки, разврат, кровосмешение, насилие, грабеж, убийства, интриги — juge d'instruction[129] с ними бы не соскучился. Ни тебе подобающей семейной жизни, ни порядка, ни системы. Даже в преступлениях ни порядка, ни системы!

— Вот вам и Геракл! — бросил разочарованный Пуаро, вставая из-за стола, и с удовольствием осмотрелся.

Квадратная комната с прекрасной современной квадратной мебелью — даже с прекрасным образчиком современной скульптуры в виде куба, стоящего на другом кубе и увенчанного геометрической фигурой из медной проволоки. А посреди этой сияющей чистотой комнаты — он сам. Пуаро посмотрел на себя в зеркало. Вот каков современный Геракл — это вам не омерзительный голый дикарь, размахивающий палицей. Нет, это безукоризненно одетый человек с великолепными усами, которых этому Гераклу и в голову бы не пришло отрастить. Отнюдь не великан, а совсем напротив…

И все же между Эркюлем Пуаро и античным Гераклом было нечто общее. Оба они избавляли мир от всякого рода зла… Благодетели, спасатели — в глазах общества, как в древности, так и сейчас…

Как это выразился профессор Бертон? «Вы — не Геракл»? Ну, это мы еще посмотрим, ходячее вы ископаемое… Подвиги Геракла повторятся в наше время. Блистательная задумка! Перед тем как уйти на покой, Эркюль Пуаро раскроет ровно двенадцать дел, ни больше и ни меньше, и каждое из них будет сопоставимо с тем или иным подвигом Геракла[130]. Да, это будет не просто забавно, на и артистично.

Пуаро взял со стола «Словарь античности» и вновь погрузился в повествования о Геракле. Рабски следовать своему прототипу он конечно же не собирался. Никаких женщин, никакого пропитанного ядом одеяния… Подвиги и только подвиги. И первым из них, разумеется, должна стать победа над Немейским львом[131].

— Немейский лев, — повторил Пуаро, как бы прислушиваясь.

Конечно, он не рассчитывал на то, что ему подвернется дело, где будет фигурировать самый настоящий лев. Вряд ли можно было надеяться, что к нему вдруг обратится дирекция зоопарка по поводу какого-нибудь недоразумения, приключившегося со львом.

Нет, тут лев должен быть символическим. Дело должно быть сенсационным, какое-нибудь громкое дело, в котором замешана известная личность. Скажем, знаменитый преступник или светский лев. Писатель, политик, художник — а может быть, особа королевской крови?

Последний вариант Пуаро очень бы устроил… Что ж, торопиться некуда. Он подождет — подождет того дела, которое станет первым в череде его грядущих подвигов.

Глава 1 Немейский лев

1

— Есть что-нибудь интересное, мисс Лемон? — спросил Пуаро, входя утром в свой кабинет.

Он доверял мисс Лемон. Отсутствие воображения она с лихвой восполняла редким чутьем. То, что она считала достойным внимания, как правило, таковым и оказывалось. Мисс Лемон была прирожденной секретаршей.

— Ничего особенного, мосье Пуаро. Но, по-моему, одно письмо вас может заинтересовать. Я его положила поверх других.

— И что же это за письмо? — полюбопытствовал Пуаро, делая шаг вперед.

— У жены этого человека пропал китайский мопс[132]. Вас просят разобраться, в чем там дело.

Пуаро застыл на месте, бросив на мисс Лемон взгляд, полный укоризны, но та его не заметила. Она уже печатала на машинке с пулеметной скоростью и снайперской меткостью.

Пуаро был потрясен; потрясен и расстроен. Мисс Лемон, незаменимая мисс Лемон — и такое сказать! Мопс! Китайский мопс! И это после чудесного сна, что приснился ему этой ночью! Когда слуга принес ему в постель утренний кофе, он как раз проснулся — в тот момент он возвращался из Букингемского дворца[133], где его лично поблагодарил…

На языке у него вертелась колкость, и он сдержался только потому, что мисс Лемон за грохотом каретки его попросту не услышала бы.

Крякнув от досады, он взял из стопки злосчастное письмо.

Да, все было именно так, как сказала мисс Лемон. Короткое деловое письмо без всяких отступлений, и о чем? О похищении китайского мопса, пекинеса[134], одной из этих раскормленных пучеглазых собачонок, которых так обожают богатые дамочки! Пуаро кривился, читая этот вздор.

И чем же эта ерунда могла заинтересовать его? Ровным счетом ничем… Хотя… Нет, все же мисс Лемон права. Одна деталь действительно очень необычна…

Пуаро сел за стол и еще раз внимательно перечел письмо. Не таким он представлял себе свой первый подвиг. Ловить какую-то собачонку! Ничего стоящего в этом деле не было, напротив, оно было совершенно никчемным. И главное, оно никак не тянуло на подвиг Геракла.

Тем не менее он был заинтригован.

Наконец любопытство пересилило его разочарование.

— Позвоните в контору этому сэру Джозефу Хоггину, — распорядился он, стараясь перекричать стрекочущую машинку, — и спросите, когда он сможет принять меня.

Все-таки мисс Лемон, как всегда, оказалась права.

2

— Я, мосье Пуаро, человек простой, — заявил сэр Джозеф Хоггин.

Пуаро неопределенно повел правой рукой. Жест этот при желании можно было истолковать и как восхищение блестящей карьерой сэра Джозефа, и как одобрение его скромности, и как вежливое неприятие столь заниженной самооценки. Но ни в коем случае не как согласие с этим утверждением, хотя на самом деле Пуаро подумал, что сэр Джозеф и впрямь производит впечатление человека простого, чтобы не сказать вульгарного. Этот двойной подбородок и маленькие поросячьи глазки, этот нос картошкой и поджатые губы. Все это определенно кого-то или что-то напоминало, но кого или что именно — Пуаро никак не мог припомнить Что-то очень давнее… еще в Бельгии… что-то, связанное с мылом…

Сэр Джозеф между тем продолжал:

— Выкрутасов я не люблю и вокруг да около ходить не стану. Многие бы плюнули на эту неприятность, мосье Пуаро, да и забыли, но Джозеф Хоггин не из таковских. Я человек состоятельный, и для меня пара сотен фунтов ничего не значит…

— С чем вас и поздравляю, — не утерпел Пуаро.

— А?

Сэр Джозеф помолчал, собираясь с мыслями. Глазки его сузились еще больше.

— Не подумайте, что я привык швыряться деньгами, — изрек он наконец. — Да, я покупаю все, что мне нужно, но плачу сколько следует — и ни пенни больше.

— Вам известно, что мои услуги стоят дорого? — поинтересовался Пуаро.

— Да, конечно. Но дело-то пустяковое, — хитро прищурился сэр Джозеф.

— Я не привык торговаться, — пожал плечами Пуаро. — Я — специалист, а за услуги специалиста надо платить.

— Знаю, что вы в своем деле лучший. Навел справки, мне сказали, что лучше вас не найти. Я хочу докопаться, в чем тут фокус, и за ценой не постою, потому и решил вас сюда залучить.

— Вам просто повезло, — небрежно заметил Пуаро.

— Да? — недоуменно отозвался сэр Джозеф.

— Несказанно повезло, — уточнил Пуаро. — Скажу вам без ложной скромности, я сумел многого добиться, сделал блестящую карьеру. В ближайшем будущем я собираюсь отойти от дел, поселиться в деревне и время от времени путешествовать по свету. Мечтаю вывести новые сорта кабачков — чудесные овощи, но им недостает пикантности. Впрочем, это неважно. Суть в том, что я дал себе зарок. Перед тем как уйти на покой, расследовать двенадцать дел — ни больше, ни меньше. Так сказать, добровольные подвиги Геракла. Ваше дело, сэр Джозеф, станет первым из них. Меня в нем привлекла, — вздохнул Пуаро, — его вопиющая незначительность.

— Значительность? — переспросил сэр Джозеф.

— Я сказал незначительность. Мне приходилось распутывать разные дела: раскрывать убийства, подозрительные смерти, грабежи, кражи драгоценностей. Но чтобы Эркюль Пуаро взялся выяснять, куда делся китайский мопс!.. Об этом меня просят впервые.

— Скажите на милость! — хмыкнул сэр Джозеф. — Я-то думал, у вас отбою нет от дамочек, которые хотят, чтобы вы нашли их мосек.

— Угадали. Но впервые ко мне обратилась не сама хозяйка, а ее муж.

Сэр Джозеф одобрительно прищурился.

— Я начинаю понимать, почему мне порекомендовали именно вас, — протянул он. — Вы, мистер Пуаро, малый не промах.

— Не могли бы вы рассказать обо всем поподробнее? — подстегнул собеседника Пуаро. — Когда пропала собака?

— Ровно неделю назад.

— И с тех пор, надо полагать, ваша жена места себе не находит?

— Да нет, вы не поняли. Собаку уже вернули.

— Вернули? В таком случае позвольте полюбопытствовать, при чем здесь я?

— Да при том, что я не потерплю издевательства! — побагровел сэр Джозеф. — Сейчас я вам все объясню. Собаку украли неделю назад из Кенсингтонского сада[135] — ее компаньонка жены выгуливала. На следующий день с моей жены потребовали двести фунтов. Подумайте только — двести фунтов за паршивую собачонку, которая только и умеет, что путаться под ногами!

— Вы, естественно, отказались?

— Безусловно отказался бы — да только я об этом слыхом не слыхивал! Милли — моя жена — прекрасно знала, что я на это бы ответил, ну и решила ничего мне не говорить. Просто послала по указанному адресу деньги в фунтовых бумажках, как они требовали.

— И собаку вернули?

— Да. Вечером позвонили в дверь и оставили эту тварь на пороге. Когда открыли, никого рядом не было.

— Прекрасно. Продолжайте.

— Тут, конечно, Милли во всем призналась и я слегка погорячился, но скоро успокоился — дело-то было сделано, да и чего можно требовать от женщины? Короче говоря, я бы, наверное, не стал ничего предпринимать, если бы не встречал в клубе старика Самуэльсона.

— Простите?

— Черт побери, да это же самый настоящий бандитизм! С ним случилось то же самое. Только у его жены они выманили три сотни! Ну, это уж было слишком. Я решил положить этому конец и написал вам.

— Но вам, пожалуй, следовало бы обратиться в полицию. Кстати, это обошлось бы гораздо дешевле.

Сэр Джозеф задумчиво почесал нос:

— Вы женаты, мистер Пуаро?

— Увы, не имел счастья.

— Гм, — хмыкнул сэр Джозеф. — Насчет счастья — это как посмотреть… но, будь вы женаты, знали бы, что женщины — странные создания. Моя благоверная устроила истерику при одном упоминании о полиции — вбила себе в голову, что, если я обращусь туда, с ее драгоценным Шан Дуном что-нибудь стрясется. О полиции она и слышать не хотела, да, если честно, и о вас тоже. Правда, тут уж я настоял, и Милли пришлось уступить, но, как вы понимаете, она отнюдь не в восторге.

— Я вижу, положение создалось щекотливое, — промурлыкал Пуаро. — Пожалуй, мне следует побеседовать с вашей супругой и выяснить у нее кое-какие детали, а заодно и успокоить. Уверяю вас, что ее песик будет в целости и сохранности.

Кивнув, сэр Джозеф поднялся на ноги:

— Я вас отвезу.

3

Не успели сэр Джозеф и Эркюль Пуаро войти в большую, жарко натопленную и претенциозно обставленную гостиную, где сидели две женщины, как навстречу им, свирепо лая, рванулся маленький мопс. Он закружил вокруг Пуаро, явно подбираясь к его икрам.

— Шан, Шан, ко мне. Иди, иди к мамочке, дусик… Поймайте его, мисс Карнаби.

Компаньонка кинулась выполнять приказ, а Пуаро пробормотал:

— Скажите на милость, настоящий лев.

— Да, — согласилась запыхавшаяся компаньонка, — он превосходный сторожевой пес, никого и ничего не боится. Хороший мальчик, хороший…

Представив дамам своего гостя, сэр Джозеф произнес:

— Ну, мистер Пуаро, не буду вам мешать, — и, небрежно кивнув, вышел из комнаты.

Леди Хоггин была коренастой, похоже, вздорной женщиной с крашенными хной волосами. Ее суетливая компаньонка, мисс Карнаби, была пухленькой особой, лет сорока с небольшим. К леди Хоггин она относилась с большим почтением и явно ее побаивалась.

— Ну, леди Хоггин, — тут же начал Пуаро, — расскажите мне, пожалуйста, поподробнее об этой отвратительной истории.

— Как я рада, что вы поняли, насколько это серьезно, мосье Пуаро. — Леди Хоггин вспыхнула. — Это самое настоящее преступление. Пекинесы такие чувствительные — прямо как дети. Даже если с ним там хорошо обращались, бедный Шан Дун мог умереть от испуга.

— Злодеи, самые настоящие злодеи! — дрожащим голосом вставила компаньонка.

— Если можно, я хотел бы знать факты.

— Ну, дело было так. Шан Дун пошел с мисс Карнаби на прогулку в парк…

— Да, да, это я во всем виновата, — вновь запричитала компаньонка. — Как я могла быть такой неосторожной… такой беспечной…

— Не хочу упрекать вас, мисс Карнаби, — язвительно отозвалась ее хозяйка, — но, думаю, вам действительно не помешало бы быть повнимательнее.

— Так что же произошло? — Пуаро перевел взгляд на компаньонку.

Мисс Карнаби разразилась пространным монологом:

— Не понимаю, как это случилось! Мы шли по дорожке среди цветов — конечно же я не спускала Шан Дуна с поводка — ну, он сходил на травку, и я уже собиралась повернуть к дому, как вдруг увидела младенца в коляске — просто ангелочек — розовощекий, с кудряшками! Я не могла удержаться и спросила у няньки, сколько ему лет. Она сказала, полтора года — право же, все это продолжалось не больше минуты, но, когда я оглянулась, оказалось, что Шана нигде нет, а поводок был перерезан.

— Если бы вы как следует выполняли свои обязанности, — бросила леди Хоггин, — никто бы не сумел подкрасться и перерезать поводок.

Увидя, что глаза у мисс Карнаби на мокром месте, Пуаро поспешил вмешаться:

— И что же было потом?

— Ну, я, конечно, все вокруг обыскала. Звала его, звала… Спросила дворника, не видел ли он кого с пекинесом на руках, но он ничего не видел… я просто не знала, что делать, снова везде начала смотреть… Потом вернулась домой…

Мисс Карнаби судорожно вздохнула. Пуаро живо представил себе разыгравшуюся дома сцену.

— А потом вы получили письмо?

Леди Хоггин взяла бразды в свои руки.

— На следующий день, утренней почтой. Там было сказано, что, если я хочу увидеть Шан Дуна живым, я должна послать двести фунтов однофунтовыми банкнотами обычной посылкой на имя капитана Кертиса, Блумсбери-роуд-сквер, дом тридцать восемь. И еще там говорилось, что если деньги будут помечены или если я сообщу в полицию, то… то… они отрежут Шан Дуну хвост и уши!

— Какой ужас, — всхлипнула мисс Карнаби. — Бывают же такие изуверы…

— Там еще говорилось, — продолжала леди Хоггин, — что если я сразу же вышлю деньги, то вечером Шан Дун вернется домой живой и невредимый, но если… если потом я все-таки обращусь в полицию, добром для Шан Дуна это не кончится.

— Господи, — плаксивым голоском пролепетала мисс Карнаби, — боюсь, как бы теперь… Мосье Пуаро, конечно, не полицейский…

— Сами видите, мистер Пуаро, — озабоченно сказала леди Хоггин, — вы должны быть очень осторожны.

— Но я ведь не из полиции, — успокоил ее Пуаро. — Я буду предельно осторожен. Гарантирую вам, что Шан Дун отныне в полной безопасности.

Волшебное слово «гарантирую», казалось, успокоило обеих дам, и Пуаро продолжал:

— Письмо при вас?

— Нет, — покачала головой леди Хоггин, — было велено отправить его вместе с деньгами.

— И вы его отправили?

— Да.

— Гм… Очень жаль.

— Зато у меня сохранился обрывок поводка, — обрадовалась случаю оказаться полезной мисс Карнаби. — Принести? — И она выбежала из комнаты.

Воспользовавшись моментом, Пуаро расспросил о ней.

— Эйми Карнаби? Я совершенно в ней уверена. Добрая душа, хоть и глуповата, конечно. Но у меня было несколько компаньонок и все — глупы как пробки. Эйми, по крайней мере, любит Шан Дуна, и вся эта история ужасно ее расстроила — впрочем, поделом ей — будет знать, как заглядываться на чужие коляски и забывать о моем пупсике! Все эти старые девы помешаны на младенцах! Нет, она к похищению не имеет никакого отношения.

— Похоже на то, — согласился Пуаро, — но, поскольку песик пропал, когда с ним была мисс Карнаби, следует хорошенько ее проверить. Она давно у вас служит?

— Почти год. У нее блестящие рекомендации. До нас она работала у леди Хартингфилд — до самой ее смерти, почти десять лет, а потом ухаживала за больной сестрой. Сердце у нее золотое, хотя дура она, конечно, редкостная.

Вернулась запыхавшаяся Эйми Карнаби и, с надеждой глядя на Пуаро, вручила ему обрывок поводка.

— Mais oui[136],— обронил Пуаро, тщательно осмотрев поводок, — его, несомненно, перерезали.

Обе женщины смотрели на него, как на спасителя.

— Я возьму его с собой, — заявил Пуаро, с самым серьезным видом опуская поводок в карман.

Женщины облегченно вздохнули — он явно оправдал их ожидания.

4

Пуаро никогда не изменял своему правилу: все необходимо проверять.

Конечно, было весьма сомнительно, что глуповатая и бестолковая мисс Карнаби вдруг окажется не той, за кого себя выдает. Но Пуаро все-таки не пожалел усилий и добился встречи с племянницей покойной леди Хартингфилд.

— Эйми Карнаби? — переспросила мисс Малтраверс, особа на редкость неприветливая. — Разумеется, помню. Как раз то, что нужно было тете Джулии: любила собак и прекрасно читала вслух. И деликатная, никогда не спорила с больным человеком. А что с ней? Надеюсь, никаких неприятностей? Я ей давала рекомендацию с год назад, она собиралась поступать на службу к какой-то женщине… фамилия, кажется, на X…

Пуаро поторопился объяснить, что с работой у мисс Карнаби все в порядке. Просто произошла маленькая неприятность с собакой, пояснил он.

— Эйми Карнаби обожает собак. У тети был пекинес, которого она завещала мисс Карнаби. Та была от него без ума и страшно горевала, когда он умер. Она очень добрая женщина, хотя и не слишком умная.

Пуаро согласился, что мисс Карнаби вряд ли можно назвать умной, и отправился на поиски дворника, с которым мисс Карнаби разговаривала в тот роковой день. Служитель отыскался быстро и даже вспомнил о происшествии.

— Не первой молодости дамочка, полная такая… Она чуть не каждый день здесь собаку выгуливает, вот и в тот день пришла. А потом подбегает ко мне, на самой лица нет, говорит, собака пропала, не видел ли я кого с пекинесом. Да разве я помню! В парке этих шавок до черта, всех пород — и терьеры, и пекинесы, и таксы… эти коротконогие, даже борзые попадаются… Да мне уже и смотреть на них тошно!

Эркюль Пуаро задумчиво кивнул и направился в дом 38 по Блумсбери-роуд-сквер.

Дома 38, 39 и 40 вместе составляли гостиницу «Балаклава». Когда Пуаро, поднявшись по ступенькам, открыл дверь, на него из полумрака вестибюля пахнуло варящейся капустой и копченой селедкой. Слева стоял стол красного дерева с поникшей хризантемой, а над ним — большая, прикрытая зеленым сукном полка для писем. Задумчиво осмотревшись, Пуаро открыл дверь справа. Она вела в помещение, отдаленно напоминавшее гостиную, с маленькими столиками и креслами, обтянутыми блеклым кретоном[137]. Три пожилых дамы и свирепого вида старый джентльмен разом подняли головы и злобно уставились на непрошеного гостя. Пуаро смущенно ретировался.

Пройдя по коридору, он вышел на лестничную площадку. Направо отходил другой коридор, в начале которого была дверь с надписью «Администрация». Пуаро постучал и, не получив ответа, заглянул внутрь. В комнате стоял заваленный бумагами письменный стол, но никого не было. Прикрыв за собой дверь, Пуаро по этому же коридору направился в столовую.

Мрачная девица в грязном фартуке носилась с корзинкой ножей и вилок, раскладывая их по столам.

— Простите, где я могу видеть управляющего? — извиняющим тоном спросил Пуаро.

— Понятия не имею, — буркнула девица.

— В конторе никого нет, — пояснил Пуаро.

— Ну не знаю я, где она может быть.

— А как бы это можно выяснить? — Пуаро был вежлив, но настойчив.

Девица тяжело вздохнула. Мало ей забот, так вот еще одна…

— Ладно, — процедила она сквозь зубы, — сейчас посмотрю.

Поблагодарив ее, Пуаро, отнюдь не жаждавший снова угодить под злобные взгляды обитателей гостиной, вернулся обратно в вестибюль. Он смотрел на прикрытую сукном полку для писем, когда шуршание платья и сильный запах девонширских фиалок[138] возвестили о приходе управляющей.

Миссис Харт излучала доброжелательность.

— Простите, что заставила вас ждать, — воскликнула она. — Вам нужна комната?

— Пока нет, — отозвался Пуаро. — Я хотел узнать, не останавливался ли у вас в последнее время мой друг, капитан Кертис.

— Кертис! — воскликнула миссис Харт. — Капитан Кертис? Где же я слышала это имя?

Не дождавшись подсказки от Пуаро, она досадливо покачала головой.

— Так, значит, капитан Кертис у вас не останавливался? — спросил Пуаро.

— Нет, во всяком случае, в последнее время. Но это имя мне несомненно знакомо. Не могли бы вы описать вашего друга?

— Это довольно-таки затруднительно, — покачал головой Пуаро. — Скажите, а случается, что в вашу гостиницу приходят письма на имя людей, здесь не проживающих?

— Конечно.

— И что же вы с ними делаете?

— Какое-то время храним. Видите ли, обычно это означает, что человек, которому пишут, вскоре поселится у нас. Ну, а если письма и посылки длительное время остаются невостребованными, мы возвращаем их на почту.

— Понятно, — задумчиво кивнул Пуаро и добавил: — Я, знаете ли, послал на ваш адрес письмо своему другу.

Лицо миссис Харт просветлело.

— Теперь все ясно. Я, должно быть, видела его имя на конверте. Но у нас бывает столько отставных военных… Давайте посмотрим. — И она воззрилась на полку.

— Письма там нет, — сказал Пуаро.

— Наверное, мы отдали его почтальону. Мне очень жаль. Надеюсь, ничего серьезного?

— Нет-нет, не беспокойтесь.

Пуаро направился к двери, но благоухающая фиалками миссис Харт, перехватила его на полдороги.

— Если ваш друг появится…

— Вряд ли. Должно быть, я ошибся…

— У нас самые низкие цены. Послеобеденный кофе включен в стоимость проживания. Давайте я покажу вам несколько номеров…

С большим трудом Пуаро удалось ускользнуть.

5

По сравнению с гостиной леди Хоггин гостиная миссис Самуэльсон была больше, еще затейливей обставлена и еще сильнее натоплена. Пуаро с трудом протиснулся между позолоченных пристенных столиков и скульптур в человеческий рост.

Миссис Самуэльсон, надменно взиравшая на Пуаро, была повыше леди Хоггин, с глазами навыкате, волосы ее были вытравлены пергидролем[139]. Пекинеса же звали Нанки Пу. Ее компаньонка, мисс Кебл, в отличие от пухленькой мисс Карнаби, была тощей и высохшей, но столь же словоохотливой и с таким же благоговением слушала хозяйку. Ее тоже обвиняли в пропаже драгоценного песика.

— Представить себе не могу, мистер Пуаро, как это могло случиться. Я отвлеклась буквально на секунду. У входа в «Хэрродз»[140] какая-то нянька спросила меня, который час…

— Нянька? — прервал ее излияния Пуаро. — Какая нянька?

— Ну, нянька с младенцем. Просто чудный младенец, такая милая крошка! Щечки такие розовые! А еще говорят, будто в Лондоне нет ни одного здорового ребенка! По-моему.

— Эллен, — ледяным голосом произнесла миссис Самуэльсон.

Мисс Кебл зарделась, поперхнулась и умолкла.

— А пока мисс Кебл пялилась на чужого младенца, — язвительно прокомментировала миссис Самуэльсон, — этот негодяй перерезал поводок Нанки Пу и был таков.

— Все произошло так быстро, — сквозь слезы пробормотала мисс Кебл. — Я оглянулась, а нашего мальчика уже нет — только обрывок поводка. Хотите, я вам его покажу, мистер Пуаро?

— Ни в коем случае, — поспешно выпалил Пуаро, который вовсе не жаждал стать обладателем еще одного поводка. — Насколько я понимаю, вскоре после этого вы получили письмо?

Из рассказа потерпевших выяснилось, что обе истории были похожи друг на друга как две капли воды: письмо, угрозы оставить похищенных собачек без ушей и хвоста. Отличалась только сумма выкупа — 300 фунтов — и адрес. На этот раз деньги предлагалось выслать капитану Блекли в гостиницу Харрингтон, улица Клонмел Гарденз в Кенсингтоне, дом 76.

— Когда Нанки Пу вернулся домой, — продолжала между тем миссис Самуэльсон, — я лично отправилась туда, мистер Пуаро. В конце концов, триста фунтов — это триста фунтов.

— Разумеется, мадам.

— Я сразу же увидела на полке в вестибюле свое письмо. Пока я ждала хозяйку гостиницы, то успела незаметно сунуть его себе в сумочку. К несчастью…

— К несчастью, когда вы его вскрыли, там оказался обычный лист бумаги.

— Как вы догадались? — восхищенно воззрилась на Пуаро миссис Самуэльсон.

Пуаро пожал плечами.

— Очевидно, chere Madame[141], похититель сообразил бы забрать деньги прежде, чем возвратить собаку. Для этого ему нужно было взять деньги и сунуть в конверт бумагу, а затем положить письмо на место, чтобы никто ничего не заподозрил.

— И никакой капитан Блекли там никогда не останавливался.

При этих словах Пуаро усмехнулся.

— Мой муж, конечно, был всем этим очень раздосадован. По правде говоря, он просто кипел от злости!

— Вы… э-э, — осторожно поинтересовался Пуаро, — не посоветовались с ним, перед тем как отправить письмо?

— Разумеется, нет, — отрезала мисс Самуэльсон, и в ответ на вопросительный взгляд Пуаро пояснила — Я не могла рисковать. Мужчины так странно ведут себя, когда дело касается денег. Джекоб стал бы настаивать, чтобы мы обратились в полицию. Ни за что! Бедняжка Нанки Пу! С ним ведь могло невесть что случиться! Конечно, потом мне пришлось все рассказать мужу, ведь я как-то должна была ему объяснить исчезновение трехсот фунтов.

— Да-да, конечно, — пробормотал Пуаро.

— Никогда не видела его таким злым. Мужчин, — сказала миссис Самуэльсон, поправляя бриллиантовый браслет, — не интересует ничего, кроме денег.

6

Поднявшись на лифте, Пуаро вошел в приемную сэра Джозефа Хоггина. Секретарь, которому он передал визитную карточку, объяснил, что сэр Джозеф только что освободился и немедленно его примет. Из кабинета меж тем выплыла надменная блондинка с какими-то бумагами и удалилась, на ходу облив презрением несуразного усатого человечка.

Сэр Джозеф восседал за огромным столом красного дерева. На щеке его рдел след от губной помады.

— Ну, мистер Пуаро, присаживайтесь. Есть какие-нибудь новости?

— Схема проста до гениальности, — начал Пуаро. — Во всех случаях деньги предлагалось послать на адрес меблированных комнат или дешевых гостиниц, где нет ни швейцара, ни носильщиков и всегда толпится множество постояльцев, в основном, отставных военных. Войти туда можно запросто. И либо просто взять письмо с полки, либо изъять из него деньги и подложить обычную бумагу. Ну а какова дальнейшая судьба этих денег — тут полная неясность, никаких концов.

— Вы хотите сказать, что не имеете представления о том, кто все это проделывает?

— Ну почему же. Кое-какие соображения у меня есть. Мне понадобится несколько дней, чтобы их проверить.

— Неплохо, — с любопытством посмотрел на Пуаро сэр Джозеф. — Что ж, когда у вас будет что мне сообщить…

— Я заеду к вам домой.

— Если вы раскроете это дело, я буду считать, что вы лучший сыщик современности, — подбодрил собеседника сэр Джозеф.

— Никаких если. У Эркюля Пуаро нераскрытых дел не бывает.

Сэр Джозеф недоверчиво усмехнулся.

— Вы так уверены в себе?

— У меня есть для этого все основания.

— Ну-ну. — Сэр Джозеф откинулся на спинку кресла. — Знаете, говорят, гордыня до добра не доводит.

7

Эркюль Пуаро, сидя перед электрическим обогревателем и любуясь его безупречно правильной геометрической формой, отдавал распоряжения своему верному слуге и помощнику:

— Вы все поняли, Джордж?

— Прекрасно понял, сэр.

— Скорее всего, это квартира или часть дома, и притом в определенном районе. К югу от Парк-Лейн, к востоку от Кенсингтон-Черч, к западу от Найтсбриджских казарм и к северу от Фулем-роуд.

— Я все прекрасно понял, сэр.

— Любопытное дельце, — пробормотал себе под нос Пуаро. — Чувствуется недюжинный организаторский талант, не говоря уже о том, что основное действующее лицо — Немейский лев, так сказать — удивительнейшим образом остается невидимым для окружающих. Да, любопытное дельцу Только вот жаль, что клиент попался не слишком симпатичный, уж больно напоминает мне того владельца мыловаренной фабрики из Льежа[142], который отравил супругу, чтобы жениться на смазливой блондинке-секретарше. Одно из первых моих дел.

Покачав головой, Джордж веско произнес:

— От этих блондинок, сэр, всегда одни неприятности.

8

Тремя днями позже верный Джордж доложил:

— Вот адрес, сэр.

Пуаро взял протянутый ему листок бумаги.

— Прекрасно, дружище. И по каким дням?

— По четвергам, сэр.

— А сегодня у нас как раз четверг. Не будем откладывать.

Через двадцать минут Эркюль Пуаро уже входил в Росхолм Меншенз, неприметный многоквартирный дом, приютившийся на неприметной боковой улочке. Квартира номер десять находилась на последнем, четвертом этаже, а так как лифта в доме не было, ему пришлось покрутиться по узенькой винтовой лестнице.

Когда наверху он остановился перевести дыхание, из-за двери квартиры номер десять тотчас раздался громкий собачий лай.

Пуаро удовлетворенно покачал головой и нажал кнопку звонка.

Лай зазвучал еще сильнее, послышались шаги, дверь отворилась…

Мисс Эйми Карнаби в испуге отшатнулась, прижав руки к пухлой груди.

— Вы позволите мне войти? — спросил Пуаро и, не дожидаясь ответа, проследовал внутрь.

Он сразу же двинулся в открытую дверь гостиной, и мисс Карнаби как зачарованная последовала за ним.

Маленькая комнатка была вся заставлена мебелью, среди которой с трудом можно было разглядеть хрупкую, пожилую леди, лежащую на диване у газового камина. При виде Пуаро с дивана соскочил пекинес и с подозрительным ворчаньем принялся его обнюхивать.

— A-а, — приветствовал его Пуаро, — наш главный герой! Приветствую вас, мой маленький друг.

Наклонившись, он протянул руку. Песик обнюхал и ее, не сводя умных глаз с лица Пуаро.

— Так вы все знаете? — слабым голосом пролепетала Эйми Карнаби.

— Да, я все знаю, — кивнул Пуаро. — Это, надо полагать, ваша сестра?

— Да, — машинально ответила Эйми Карнаби. — Эмили, это мистер Эркюль Пуаро.

Эмили Карнаби, у которой от изумления перехватило дыхание, тихо ойкнула.

— Огастес, — позвала Эйми Карнаби.

Пекинес взглянул на нее, вильнул хвостиком и продолжил изучение ладони Пуаро. Удовлетворенный, он снова вильнул хвостом.

Пуаро бережно взял песика на руки и сел, посадив Огастеса себе на колени.

— Ну что ж, — сказал он, — дело сделано. Немейский лев пойман.

— Вы в самом деле все знаете? — сухо спросила Эйми Карнаби.

— Думаю, что да, — кивнул Пуаро. — Вы — с помощью Огастеса — организовали все дело. Вы брали собачку вашей работодательницы на прогулку, приводили ее сюда и отправлялись в парк с Огастесом. Служитель, как всегда, видел вас с пекинесом. Нянька, если бы мы ее нашли, тоже подтвердила бы, что, когда вы заговорили с ней, при вас был пекинес. Вы же, не прерывая беседы, незаметно перерезали поводок, и выдрессированный вами Огастес кратчайшей дорогой мчался домой. Ну, а спустя некоторое время вы вдруг спохватывались, шумели, рыдали, ставя таким образом всех в известность, что собаку украли.

После недолгой паузы мисс Карнаби гордо выпрямилась.

— Да. Все было именно так, — сказала она. Я… мне нечего сказать.

Женщина тихо заплакала.

— Так уж и нечего, мадемуазель? — поинтересовался Пуаро.

— Абсолютно нечего. Я самая обыкновенная воровка, и вы меня поймали за руку.

— И вам нечего сказать в свою защиту? — настаивал Пуаро.

Бледные щеки Эйми Карнаби слегка порозовели.

— Я ни о чем не жалею, мистер Пуаро. Вы хороший человек, и, может быть, вы меня поймете. Я… я просто очень боялась…

— Боялись?

— Да. Джентльмену, конечно, трудно это понять, но, видите ли, я — самый обыкновенный человек, без особых талантов, без особого образования, а годы-то идут… У меня нет никакой уверенности в будущем. Мне не удалось ничего отложить на черный день, да и как я могла отложить, когда нужно было заботиться об Эмили? А ведь годы берут свое, и шансов найти приличную работу у меня будет все меньше и меньше… Сейчас предпочитают молодых и проворных. Я… я знаю столько таких же, как я… живешь в маленькой комнатке, нет денег даже на отопление, ешь от случая к случаю… а иногда и на жилье денег не остается… Существуют, конечно, дома престарелых, но разве туда сунешься без влиятельных знакомых, а где они… эти знакомые… Нас очень много — несчастных компаньонок, никому не нужных женщин… без профессии… а впереди только страх…

Голос мисс Карнаби задрожал, но она продолжала:

— И вот… мы собрались вместе, несколько человек… и я придумала… Собственно, на эту идею меня навел Огастес. Видите ли, для большинства людей все пекинесы на одно лицо, ну… как для нас китайцы. Это смешно, конечно. Никто из знающих Огастеса никогда не спутает его ни с Нанки Пу, ни с Шан Дуном, ни с каким другим пекинесом. Во-первых, он гораздо умнее, а во-вторых, не в пример красивее, но… большинство людей даже не заметит никакой разницы. Меня надоумил Огастес — а также то, что многие богатые дамы держат именно пекинесов.

— Должно быть, это было прибыльное предприятие! — неприметно усмехнулся Пуаро. — И сколько же человек в вашей… вашей шайке? Или, может быть, мне следовало бы спросить, сколько успешных операций вам удалось провернуть?

— Шан Дун был шестнадцатым, — честно ответила мисс Карнаби.

— Поздравляю, — приподнял брови Пуаро. — Вы, видимо, действительно все замечательно организовали.

— Эйми всегда это удавалось, — подала голос Эмили Карнаби. — Наш покойный отец — он был викарием[143] в Келлингтоне, в Эссексе[144],— всегда говорил, что она прекрасно все планирует. Это она организовывала благотворительные ярмарки, приходские собрания и все прочее…

— Не могу не согласиться, — произнес с поклоном Пуаро. — Как преступнице, мадемуазель, вам просто нет равных.

— Преступница… — прошептала Эйми Карнаби. — Да, пожалуй… Но знаете… я никогда не чувствовала себя преступницей.

— А кем же вы себя чувствовали?

— Вы, конечно, правы. Я нарушала закон. Но поймите… как бы это объяснить? Почти все, кто нас нанимает, далеко не самые симпатичные люди. Взять ту же леди Хоггин — ей ничего не стоит наговорить мне бог знает каких грубостей. Как-то ей показалось, что тоник горчит, так она намекнула, что я туда что-то подсыпала… ну, были и другие случаи… — Мисс Карнаби покраснела. — Знали бы вы, как это неприятно. А так как ответить не можешь, раздражение все накапливается и накапливается… надеюсь, вы меня понимаете.

— Я прекрасно вас понимаю.

— Да, а еще видишь, как они деньги швыряют на ветер… А еще сэр Джозеф любит прихвастнуть, какую комбинацию он провернул на бирже. Я, конечно, в финансах ничего не смыслю, но, по-моему, это самый настоящий обман. От всего этого я была сама не своя, ну и подумала, что не грех выманить немного денег у тех, кто этого даже не заметит и кому эти деньги достались не очень-то честным путем.

— Современный Робин Гуд![145] — пробормотал Пуаро. — Скажите, мисс Карнаби, вы когда-нибудь приводили в исполнение содержавшиеся в ваших письмах угрозы?

— Угрозы?

— Доходило ли до того, что вы калечили собак?

— Ну что вы, — с ужасом воскликнула мисс Карнаби. — Боже упаси! Это был просто… ну, как бы это сказать… художественный прием.

— И в самом деле художественный, и весьма убедительный.

— Я и не сомневалась, что он сработает. Я же знала, что было бы со мной, случись такое с Огастесом… Только нужно было действовать так, чтобы мужья раньше времени не узнали. И все проходило без сучка и задоринки. В девяти случаях из десяти письмо с деньгами поручали опустить компаньонке. Мы обычно аккуратно вскрывали письмо, забирали деньги, а в конверт клали бумагу. Пару раз хозяйки сами отправляли письма. Тогда нам приходилось наведываться в гостиницу и изымать письма, только и всего.

— А все эти няньки с младенцем? Тоже художественный прием?

— Ну, видите ли, мосье Пуаро, всем известно, что старые девы обожают маленьких детей, поэтому казалось вполне естественным, что компаньонка, засмотревшись на младенца, тут же забыла о всем прочем.

— Вы тонкий психолог, прекрасно все рассчитали, — сказал со вздохом Пуаро, — и организовано все прекрасно. К тому же вы превосходная актриса. В тот день, когда я беседовал с леди Хоггин, вы ни единым жестом себя не выдали. Не скромничайте, мисс Карнаби. Может быть, вы и не так образованны, но в уме и предприимчивости вам не откажешь.

— И все-таки я попалась, мосье Пуаро, — слабо улыбнулась мисс Карнаби.

— Только благодаря моим серым клеточкам, но тут уж иного быть не могло. Побеседовав с миссис Хоггин, я понял, что похищение Шан Дуна — одно из целой серии подобных событий. К тому времени я уже знал, что вам когда-то передали пекинеса и что у вас есть больная сестра. Мне оставалось только попросить моего слугу поискать где-то неподалеку от всех этих потерпевших маленькую квартирку, где живет больная леди с пекинесом, которую раз в неделю, в свой выходной, навещает сестра. Видите, как все просто.

— Вы были настолько любезны, — Эйми Карнаби расправила поникшие плечи, — что я осмелюсь обратиться к вам с просьбой. Я понимаю, что должна понести наказание. Меня, очевидно, отправят в тюрьму. Но, мосье Пуаро, нельзя ли избежать огласки? Я обязана подумать о покое Эмили, к тому же… не хотелось бы огорчать тех немногих, кто помнит нас по прежней жизни. И еще…

Нельзя ли устроить так, чтобы в тюрьме я значилась под каким-нибудь другим именем? Или это невозможно?

— Погодите, мы попробуем придумать что-нибудь получше, — отозвался Пуаро. — Но я хотел бы оговорить одно условие. С вымогательством нужно покончить. Собаки больше не должны пропадать. Договорились?

— Да! Да, конечно!

— И придется вернуть деньги леди Хоггин.

Эйми Карнаби прошла в другой конец комнаты, открыла ящик письменного стола, достала пачку ассигнаций и вручила ее Пуаро.

— Я собиралась сегодня сдать их в общий котел.

Пересчитав деньги, Пуаро поднялся.

— Полагаю, мне удастся убедить сэра Джозефа не возбуждать против вас дела, мисс Карнаби.

— О, мосье Пуаро!

Эйми Карнаби стиснула руки. Эмили радостно вскрикнула. Огастес залаял и завилял хвостом.

— Что же касается вас, mon ami[146],— обратился к нему Пуаро, — я был бы рад кое-что у вас позаимствовать. Мне не помешал бы ваш плащ-невидимка. Ведь никто ни разу не заподозрил, что в операции замешана другая собака. Львиная шкура делает Огастеса невидимым.

— А знаете, мосье Пуаро, существует легенда, что пекинесы когда-то были львами. И сердца у них до сих пор львиные!

— Огастес, надо полагать, тот самый якобы умерший песик, которого завещала вам леди Хартингфилд. А вы не боитесь отпускать его одного домой, ведь на улицах такое движение?

— Что вы, мосье Пуаро, Огастес умеет вести себя на улице. Он даже знает, что такое улица с односторонним движением!

— В таком случае, — улыбнулся Пуаро, — он даст фору большинству людей!

9

Сэр Джозеф встретил Пуаро на пороге своего кабинета:

— Ну, мистер Пуаро? Как наши дела?

— Позвольте для начала задать вам один вопрос, — сказал Пуаро, присаживаясь. — Я выяснил, кто преступник, и думаю, смогу представить достаточно улик, но в этом случае вы вряд ли вернете свои деньги.

— Это почему же? — Сэр Джозеф побагровел от возмущения.

— Но поскольку я не полицейский, — продолжал Пуаро, — то действую исключительно в интересах клиента. Думаю, я смог бы вернуть ваши деньги — при условии, что вы откажетесь от уголовного преследования.

— Хм. Надо подумать.

— Решать вам. Вообще-то во имя общественного блага вы должны были бы предпочесть наказание преступника. Полагаю, большинство людей одобрили бы именно такой подход.

— Еще бы им не одобрить, — пробурчал сэр Джозеф, — не их же деньгам пропадать. Терпеть не могу, когда меня пытаются надуть. Никому еще это с рук не сходило.

— Так как же вы поступите?

— Естественно, заберу деньги! — стукнул кулаком по столу сэр Джозеф. — Еще не хватает, чтобы кто-то хвастал, как ловко он выманил у меня две сотни.

Пуаро встал, подошел к столу, выписал чек на двести фунтов и подал его сэру Джозефу.

— Черт меня побери! — процедил сквозь зубы сэр Джозеф. — Да кто же это сделал, в конце концов?

— Если вы берете деньги, — покачал головой Пуаро, — то никаких вопросов быть не должно.

Сэр Джозеф аккуратно сложил чек и сунул его в карман.

— Жаль. Но уж лучше деньги. А сколько я должен вам, мистер Пуаро?

— Я с вас много не запрошу. Дело-то, в сущности, пустяковое, — сказал Пуаро и добавил после некоторой паузы: — В последнее время я занимаюсь в основном убийствами…

Сэр Джозеф заметно насторожился.

— Интересно, должно быть? — поинтересовался он.

— Когда как. А знаете, встреча с вами напомнила мне об одном из моих первых дел, еще в Бельгии, — преступник был очень похож на вас. Владелец мыловаренной фабрики, тоже очень богатый. И представьте — отравил жену, чтобы жениться на секретарше… Да-а… Поразительное сходство…

Губы сэра Джозефа внезапно посинели, и он слабо охнул. Он слегка обмяк, с тугих щек исчез бурый румянец, и он уставился на знаменитого детектива выпученными глазами.

Порывшись дрожащей рукой в кармане, он выудил оттуда чек и порвал его на мелкие кусочки.

— Я его аннулирую. Считайте, что это ваш гонорар.

— Но позвольте, сэр Джозеф, для гонорара это слишком много.

— В самый раз. Не откажите.

— Ну что ж, перешлю эти деньги в какой-нибудь благотворительный фонд.

— Отправляйте куда хотите.

— Думаю, не стоит вам напоминать, сэр Джозеф, — наклонился вперед Пуаро, — что в вашем положении следует быть крайне осмотрительным.

— Не беспокойтесь, — почти беззвучно отозвался сэр Джозеф. — Я буду очень осмотрительным.

Пуаро откланялся.

— Итак, я был прав, — пробормотал он, спускаясь по лестнице.

10

— А в этот раз у тоника совсем другой вкус, — сказала мужу леди Хоггин. — Никакой горечи. И в чем тут дело?

— Ну чего ты хочешь от этих аптекарей, — пробурчал сэр Джозеф. — Делают все спустя рукава, вот и получается всякий раз по-разному.

— Наверное, все дело в этом, — с сомнением сказала леди Хоггин.

— Ну разумеется, в этом. В чем же еще?

— Выяснил тот субъект что-нибудь насчет Шан Дуна?

— Да. Да, и вернул мне деньги.

— И кто же это все устроил?

— Он не сказал. Очень скрытный малый, этот Эркюль Пуаро. Во всяком случае, тебе волноваться не о чем.

— Он очень забавный, правда?

Сэр Джозеф, поежившись, непроизвольно оглянулся, как будто там мог находиться Эркюль Пуаро! Он с содроганием подумал, что до конца дней своих будет ощущать его незримое присутствие.

Вслух же он произнес:

— Дьявольски умный малый!

А про себя подумал:

«Черт с ней, с Гретой! Стоит ли так рисковать из-за какой-то смазливой блондинки!»

— Ой! — Эйми Карнаби, не веря собственным глазам, разглядывала чек на двести фунтов. — Эмили! Эмили! — воскликнула она. — Ты только послушай:

«Дорогая мисс Карнаби!

Позвольте мне сделать свой взнос в Ваш достойный всяческого уважения фонд.

Искренне Ваш,

Эркюль Пуаро».

— Эйми, — сказала Эмили Карнаби, — тебе несказанно повезло. Подумай, где бы ты могла сейчас оказаться.

— В «Вормвуд Скраббз»[147] — хотя нет, пожалуй, в «Холлоуэй»[148],— пробормотала Эйми Карнаби. — Но это все в прошлом — правда, Огастес? Не ходить тебе больше в парк с мамочкой или мамочкиными подружками и не резать поводки маленькими ножницами.

В глазах у нее промелькнуло легкое сожаление.

— Милый Огастес! — вздохнула она. — Какая жалость! Он ведь такой умный песик. Его можно научить чему угодно…

Глава 2 Лернейская гидра[149]

1

Эркюль Пуаро ободряюще взглянул на сидевшего перед ним мужчину лет сорока, с седеющими уже висками.

В глазах доктора Чарлза Олдфилда застыло выражение тревоги. Он слегка сутулился, и в жестах его сквозила нерешительность. Кроме того, он никак не мог добраться до сути.

— Я п-пришел к вам, м-мосье Пуаро, — начал он, чуточку заикаясь, — с д-довольно с-странной просьбой. Прийти-то я п-пришел, но теперь склоняюсь к тому, чтобы оставить все как есть. В-видите ли, мне окончательно стало ясно, что никто тут ничего поделать не может.

— Ну, об этом предоставьте судить мне, — мягко сказал Пуаро.

— Не знаю, с чего это я вдруг взял, что вы сумели… — осекся на полуслове Олдфилд.

— …что я сумею вам помочь? — докончил за него Пуаро. — Eh bien[150], а вдруг сумею? Расскажите мне, в чем дело.

Олдфилд выпрямился, и Пуаро вновь поразил его загнанный вид.

— Понимаете, — в голосе доктора зазвучало отчаяние, — полиция тут не поможет… Что они могут сделать… И чем дальше, тем хуже… Я просто не знаю, как быть…

— Что именно «чем дальше, тем хуже»?

— Да эти сплетни… В сущности, все очень просто, мосье Пуаро. Год с небольшим назад умерла моя жена. Ее смерть отнюдь не была внезапной, проблемы со здоровьем у нее начались задолго до этого, но все кругом упорно твердят, будто я ее убил — отравил!

— A-а, — протянул Пуаро. — И что же, вы ее в самом деле отравили?

— Мосье Пуаро! — Доктор Олдфилд даже вскочил.

— Успокойтесь, — сказал Пуаро, — и сядьте. Итак, будем исходить из того, что вы никого не убивали. Но практикуете вы, как я понимаю, в сельской местности…

— Да. В Маркет Лоборо, есть такое местечко в Баркшире[151]. Я всегда знал, что в деревне людей хлебом не корми, дай только позлословить, но чтобы дошло до такого… — Он придвинул свой стул поближе. — Вы представить себе не можете, мосье Пуаро, что мне приходится терпеть. Сначала я не понимал, почему ко мне стали относиться с прохладцей. Решил даже, что всех отпугивает вид безутешного вдовца, но неприязнь становилась все более явной. Увидев меня, встречные переходят на другую сторону улицы. Пациентов почти не осталось. Куда бы я ни пошел, слышу за спиной ядовитый шепоток и чувствую враждебные взгляды. Пару раз мне приходили анонимки — ничего омерзительнее в жизни не видел…

— Ума не приложу, что делать, — продолжал доктор после некоторой паузы. — Не знаю, как с этим бороться — со всей этой ложью и подозрениями. Это как паутина… Как можно опровергнуть то, о чем прямо не говорят? Я бессилен… я в ловушке… меня методично и безжалостно уничтожают.

— Да, — задумчиво покачал головой Пуаро. — Слухи — это многоголовая Лернейская гидра, которую нельзя уничтожить, потому что на месте отрубленной головы тут же вырастают две других.

— Вот именно, — подхватил доктор. — Я ничего не могу поделать — абсолютно ничего! Вы — моя последняя надежда, но боюсь, что здесь и вы окажетесь бессильны.

— Я так не думаю, — возразил Пуаро. — Я попробую справиться с этим многоголовым чудовищем. Но сначала расскажите мне поподробнее о том, при каких обстоятельствах возникли эти гнусные сплетни. Вы сказали, что ваша жена скончалась год с лишним назад. От чего она умерла?

— От язвы желудка.

— Вскрытие проводилось?

— Нет. Она давно этим страдала.

— Ну да, а симптомы весьма сходны с симптомами отравления мышьяком, — кивнул Пуаро. — Это теперь практически все знают. За последние десять лет было по меньшей мере четыре громких убийства, когда жертву отправляли в последний путь с «прободением язвы». Ваша жена была моложе вас или старше?

— Старше на пять лет.

— Как долго вы были женаты?

— Пятнадцать лет.

— После нее осталось какое-нибудь имущество?

— Да. Она была весьма состоятельной женщиной. На счету у нее было около тридцати тысяч фунтов.

— Солидная сумма. Она завещала их вам?

— Да.

— Вы с ней были в хороших отношениях?

— Разумеется.

— Никаких ссор? Сцен ревности?

— Ну-у… — замялся доктор. — Характер у моей жены был довольно тяжелый. Она была женщиной болезненной, озабоченной собственным здоровьем и потому подчас раздражительной. Иногда ей просто невозможно было угодить.

— О да, я знавал таких женщин, — кивнул Пуаро. — Она, наверное, жаловалась, что стала никому не нужной, что мужу она надоела и он бы с радостью от нее избавился.

По лицу Олдфилда было видно, что Пуаро попал в точку.

— Именно так все и было, — подтвердил он, криво усмехаясь.

— При ней была сиделка? Или, может быть, компаньонка? Или преданная служанка?

— Была сиделка-компаньонка, очень знающая и здравомыслящая женщина. Вряд ли она распускала слухи.

— Даже здравомыслящим и знающим людям par le bon Dieu[152] дан язык — и иногда они этим злоупотребляют. Ни секунды не сомневаюсь, что эта ваша сиделка-компаньонка с кем-то сплетничала, и слуги сплетничали, да и вообще все, кому не лень, сплетничали! Еще бы, налицо все необходимое для упоительного деревенского скандала. Еще один вопрос: кто эта леди?

— О чем вы? — сердито вспыхнул доктор.

— Думаю, вы прекрасно меня понимаете, — мягко попенял ему Пуаро. — Я спрашиваю, кто та леди, с которой вас связала молва.

Доктор Олдфилд вскочил со стула. Его лицо сделалось непроницаемым.

— Ни о какой «другой женщине» речи нет, — отрезал он. — Простите, мосье Пуаро, что отнял у вас столько времени.

И доктор зашагал к двери.

— Жаль, — протянул Пуаро. — Ваша проблема меня заинтересовала, и я хотел бы вам помочь. Но я ничем не смогу помочь, если не узнаю всей правды.

— Я вам все сказал.

— Нет, не все.

— С чего вы взяли, что в этом замешана женщина?

— Mon cher docteur![153] Думаете, я не знаю, на чем основываются деревенские сплетни? Если мужчина избавляется от жены, чтобы отправиться в экспедицию на Северный полюс или насладиться холостяцким существованием, никто и бровью не поведет. Но если кому-то из кумушек покажется, что убийство было совершено для того, чтобы жениться на другой, слухов не оберешься, они будут расползаться все дальше. Это азы психологии.

— Я не отвечаю за то, что болтают деревенские кумушки! — раздраженно отрезал доктор.

— Разумеется, не отвечаете. Тогда почему бы вам не ответить на заданный мной вопрос?

Медленно, явно с неохотой, доктор вернулся на место.

— Ну, возможно, — он вдруг покраснел до корней волос, — они приплели к этому мисс Монкрифф, Джин Монкрифф. Это мой фармацевт, очень милая девушка.

— Давно она у вас работает?

— Три года.

— А вашей жене она нравилась?

— Н-нет, не сказал бы.

— Она вас к ней ревновала?

— Да, но это была полная чушь!

— Ревность жен — притча во языцех, — улыбнулся Пуаро, — но знаю по опыту, что какими бы нелепыми ни казались обвинения, для них почти всегда есть основания. Говорят, клиент всегда прав. Так вот, то же можно сказать и о ревнивых супругах. Даже если им не дают никакого формального повода для ревности, сердце их никогда не обманывает.

— Ерунда, — отмел его психологические ухищрения доктор. — Я никогда не говорил Джин Монкрифф ничего такого, чего не мог бы сказать в присутствии жены.

— Охотно верю, но дела это не меняет. — Пуаро подался вперед и заговорил все настойчивее, стараясь убедить собеседника — Послушайте, доктор, я готов сделать все от меня зависящее, чтобы помочь вам. Но вы должны быть со мною совершенно откровенны, невзирая на светские условности и ваши собственные чувства. Признайтесь, ведь вы не любили жену?

— Все это меня убивает, — помолчав, ответил доктор. — Мне почему-то кажется, что вы сумеете мне помочь. Больше-то мне не на что надеяться. А правда, мосье Пуаро, заключается в том, что я старался быть хорошим мужем, но жену свою я никогда по-настоящему не любил.

— А эту девушку, Джин?

На лбу доктора выступили капельки пота.

— Я… я бы уже сделал ей предложение, если бы не все эти слухи, — признался он.

— Ну вот, наконец-то мы докопались до сути! — откинулся на спинку стула Пуаро. — Eh bien, доктор, я займусь вашим делом. Но учтите: моя цель — правда и только правда.

— Что-что, а правда мне не повредит, — с горечью отозвался Олдфилд. — Знаете, — продолжал он, поколебавшись, — я ведь подумывал даже о том, чтобы подать в суд за клевету. Если бы кого-нибудь осудили, я был бы отомщен… Так мне, по крайней мере, иногда кажется… Вооб-ще-то я думаю, что будет только хуже… Дело получит огласку, начнут говорить: «Конечно, ничего не доказано, но дыма-то без огня не бывает…»

Он посмотрел в глаза Пуаро.

— Скажите, есть какой-нибудь выход из этого кошмара?

— Выход есть всегда, — ответил тот.

2

— Мы едем в деревню, Джордж, — сказал Пуаро своему верному слуге.

— Да, сэр? — невозмутимо отозвался Джордж.

— И цель нашей поездки — уничтожить девятиголовое чудовище.

— В самом деле, сэр? Чудовище вроде лохнесского?[154]

— Нет, еще менее реальное. Я не имел в виду зверя из плоти и крови, Джордж.

— Простите, сэр, я вас неверно понял.

— Со зверем было бы проще. Но нет ничего более неуловимого, чем источник слухов.

— Вы правы, сэр. Иногда невозможно понять, с чего вдруг все началось.

— Вот именно.

Пуаро предпочел не останавливаться в доме доктора Олдфилда и направился прямиком в деревенскую гостиницу.

Наутро он встретился с Джин Монкрифф. Это была высокая девушка с медно-рыжими волосами и твердым взглядом синих глаз. У нее было настороженное выражение лица, как у человека, который всегда начеку.

— Так, значит, доктор Олдфилд все-таки к вам обратился…

В голосе ее явно не чувствовалось воодушевления.

— А вы были против? — поинтересовался Пуаро.

— И что вы можете сделать? — спросила она холодно, глядя ему прямо в глаза.

— Думаю, из этого положения можно найти выход, — примирительно сказал Пуаро.

— И какой же? — презрительно бросила девушка. — Ходить по этим старым кумушкам и просить: «Ну пожалуйста, не надо так говорить. Доктор Олдфилд очень расстраивается»? А они вам заявят, что никогда и не верили всем этим россказням! Самое ужасное в том, что никто ведь не говорит: «Милочка, а вы не задумывались над тем, что в смерти миссис Олдфилд есть что-то подозрительное?» Нет, они говорят: «Милочка, я, понятно, не верю ужасным слухам насчет доктора Олдфилда и его жены. Я уверена, что он на такое не способен, хотя, конечно, он мог бы уделять ей больше внимания, да и вообще, по-моему, вряд ли ему стоило держать при себе такую юную помощницу. Нет-нет, я не утверждаю, что между ними было что-то предосудительное… Я уверена, что в этом смысле все безупречно…» — Джин Монкрифф запнулась на полуслове. Лицо ее залилось краской.

— Похоже, вы прекрасно знаете, что говорят в деревне, — подытожил Пуаро.

— Еще бы не знать! — с горечью ответила девушка.

— А что же вы предлагаете?

— Лучше всего все начать на новом месте.

— А вам не кажется, что слухи могут дойти и туда?

Джин Монкрифф пожала плечами.

— Во всяком случае, стоит попробовать.

После долгого молчания Пуаро спросил:

— Вы собираетесь замуж за доктора Олдфилда, мисс Монкрифф?

Нисколько не удивившись, девушка коротко ответила:

— Он не делал мне предложения.

— Почему же?

— Потому что я его отговорила, — отведя на секунду синие глаза, ответила Монкрифф.

— Очень хорошо, что вы так откровенны!

— Мне нечего от вас скрывать. Когда стало ясно, что все кругом шепчутся, будто Чарлз избавился от супруги, чтобы жениться на мне, я подумала, что если мы решимся, то нам уже никогда не избавиться от подозрений. Я надеялась, что, если не будет свадьбы, все затихнет само собой.

— Но этого не произошло?

— Не произошло.

— Вам это не кажется странным?

— У них тут не так уж много развлечений, — горько усмехнулась Джин.

— Вы хотите выйти замуж за Чарлза Олдфилда?

— Хочу, — не без вызова бросила девушка. — Я мечтала об этом чуть ли не с первого дня знакомства.

— В таком случае смерть его жены пришлась вам как нельзя кстати?

— Миссис Олдфилд была на редкость неприятной особой. Говоря откровенно, я совершенно не была огорчена.

— Да, в чем-в чем, а в откровенности вам не откажешь, — вынужден был признать Пуаро.

Ответом ему была та же горькая усмешка.

— У меня есть одно предложение, — сменил тон Пуаро.

— Какое?

— Здесь нужны крайние меры. Кому-то — лучше всего вам самой — следовало бы написать в Министерство внутренних дел.

— Это еще зачем?

— Затем, что лучший способ покончить с этой историей раз и навсегда — добиться эксгумации[155] тела и проведения экспертизы.

Девушка резко отпрянула, губы ее дрогнули. Пуаро внимательно наблюдал за нею.

— Так как же, мадемуазель? — чуть выждав, спросил он.

— Я не могу с вами согласиться, — тихо произнесла Джин.

— Но почему? Разве официальное заключение о естественной смерти не заставит злые языки замолчать?

— Надо еще получить такое заключение.

— Вы отдаете себе отчет в том, что только что сказали?

— Я знаю, о чем говорю, — нетерпеливо прервала его Джин Монкрифф. — Вы имеете в виду отравление мышьяком. Да, можно доказать, что отравления мышьяком не было. Но ведь есть и другие яды, скажем, растительные алкалоиды. Сомневаюсь, чтобы через год можно было обнаружить их следы. А я знаю, что такое официальные эксперты. Эти перестраховщики дадут уклончивое заключение о том, что установить причины смерти не представляется возможным. Вот уж тогда всем этим сплетникам будет раздолье!

— А кто, по-вашему, здесь самая заядлая сплетница? — помолчав, спросил Пуаро.

Девушка задумалась.

— Пожалуй, хуже старой мисс Летеран не найти.

— Ясно. Не могли бы вы меня ей представить — как бы невзначай?

— Нет ничего легче. Обычно все старые перечницы в это время дня ходят по магазинам. Нам нужно просто пройтись по главной улице.

Как и предсказывала Джин, все оказалось очень просто. У почты она остановилась и заговорила с высокой сухопарой старухой с длинным носом и сверлящими любопытными глазками.

— Доброе утро, мисс Летеран.

— Доброе утро, Джин. Чудесная погода, вы не находите? — отозвалась мисс Летеран, не отрывая взгляда от спутника Джин Монкрифф.

— Позвольте представить вам мосье Пуаро. Он собирается провести несколько дней у нас в деревне, — удовлетворила ее любопытство Джин.

3

Эркюль Пуаро, изящно пощипывая ячменную лепешку и потягивая из чашечки чай, позволил хозяйке втянуть себя в доверительную беседу. Мисс Летеран, любезно пригласившая его в гости, была полна решимости выяснить, что же привело в их глушь этого экзотического иностранца.

Поначалу Пуаро, как опытный фехтовальщик, искусно парировал атаки собеседницы, все сильнее разжигая ее интерес. Наконец, сочтя, что время настало, он наклонился вперед.

— Нет, мисс Летеран, — вздохнул он, — вас не проведешь! Вы загнали меня в угол. Да, я здесь по поручению Министерства внутренних дел. Но прошу вас, — тут он многозначительно понизил голос, — никому об этом ни слова!

— Конечно… конечно… — встрепенулась мисс Летеран. Действительность превзошла все ее ожидания. — Министерство внутренних дел… неужели… Так вы здесь из-за бедной миссис Олдфилд?

Пуаро значительно кивнул.

— Ну и ну! — выдохнула мисс Летеран, вложив в коротенькое междометие целую гамму чувств.

— Дело, сами понимаете, деликатное, — доверительно продолжил Пуаро. — Мне предписано выяснить, имеются ли достаточные основания для эксгумации.

— Вы хотите вытащить бедняжку из могилы… Какой ужас! — воскликнула она таким тоном, будто хотела сказать «Какое счастье!».

— А что вы об этом думаете, мисс Летеран?

— Ну, видите ли, мосье Пуаро, разговоры ходят самые разные, но как можно доверять сплетням? Да, доктор Олдфилд с тех самых пор ведет себя очень странно, но я всегда говорила, что это совсем не обязательно из-за угрызений совести — может, человек просто переживает. Правда, не скажешь, чтобы они с женой жили душа в душу — уж это я знаю от мисс Гаррисон, сиделки, которая ухаживала за миссис Олдфилд три или четыре года, до самой ее смерти. И знаете, мне всегда казалось, что мисс Гаррисон что-то учуяла, — нет, вообще-то она ничего такого не говорила, но подобные вещи не скроешь, правда?

— Да, но этого мало, — грустно покачал головой Пуаро.

— Я понимаю, мосье Пуаро, но ведь, если проведут эксгумацию, все станет ясно.

— Да, тогда все станет ясно, — согласился Пуаро.

— Конечно, такие случаи бывали, — развивала тему мисс Летеран, поводя носом в радостном возбуждении. — Армстронг[156], например, и этот, как его — не припомню фамилии — ну, и Криппен[157], конечно. Интересно, была Этель Ле Нев[158] его сообщницей или все-таки нет. Конечно, Джин Монкрифф — чудесная Девушка… Я, конечно, не рискну утверждать, что она его к этому подтолкнула, но ведь мужчины иногда идут на такие глупости ради женщин… И потом, их, конечно, многое связывало!

Пуаро молча внимал мисс Летеран. Его явная заинтересованность весьма способствовала ее красноречию. Забавы ради Пуаро подсчитывал, сколько раз она произнесет слово «конечно».

— Конечно, если проведут вскрытие, многое обязательно прояснится. Взять тех же слуг. Слуги ведь всегда все знают, правда? И им, конечно, языками чесать не запретишь. Вот, например, Беатрис уволили чуть ли не сразу после похорон — и я, конечно, сразу подумала, что это очень странно — по нынешним-то временам, когда горничных днем с огнем не сыщешь. Похоже, доктор Олдфилд боялся, что она могла что-то прознать.

— Да, пожалуй, это вполне весомая причина для расследования, — с серьезным видом заявил Пуаро.

Мисс Летеран даже вздрогнула от отвращения.

— Даже подумать страшно, — посетовала она. — Наша тихая деревушка — и вся эта газетная шумиха! Мы станем притчей во языцех!

— Вас это пугает? — поинтересовался Пуаро.

— Немного пугает. Я, знаете ли, человек старомодный.

— Но ведь это всего-навсего сплетни.

— Н-ну, в общем, да… Но не зря же говорят, что дыма без огня не бывает.

— Вот именно, — заключил Пуаро, вставая. — Могу я надеяться на ваше молчание, мадемуазель?

— О, конечно! Я буду нема как рыба.

Пуаро с улыбкой откланялся.

На пороге он сказал горничной, подававшей ему пальто и шляпу:

— Я нахожусь здесь для расследования обстоятельств кончины мисс Олдфилд, но буду вам весьма обязан, если вы никому об этом не скажете.

Бедная Гледис едва не рухнула на подставку для зонтиков.

— Ой, сэр, так, значит, ее все-таки доктор прикончил? — выдохнула она в радостном возбуждении.

— Вы ведь и сами так думали?

— Нет, сэр, не я, а Беатрис. Она была там, когда миссис Олдфилд умерла.

— И она подумала, что дело тут нечисто?

Гледис восторженно закивала.

— Ну да. Она говорит, сиделка, мисс Гаррисон, тоже так думает. Она к миссис Олдфилд сильно была привязана, горевала очень, когда она умерла, вот Беатрис и говорит, наверняка сиделка что-то прознала, а то с чего бы она так на доктора взъелась, верно?

— А где сейчас мисс Гаррисон?

— Она теперь при старой мисс Бристоу — на том конце деревни. Вы этот дом сразу увидите — с крыльцом и с колоннами.

4

Вскоре Эркюль Пуаро уже сидел напротив женщины, которая больше, чем кто бы то ни был, знала об обстоятельствах, давших пищу слухам.

Сестра Гаррисон была миловидной женщиной лет под сорок. Спокойно-безмятежное лицо мадонны[159] и приветливый взгляд больших темных глаз. Терпеливо и внимательно выслушав Пуаро, она неторопливо произнесла:

— Да, до меня доходили эти россказни. Я пыталась как могла положить им конец, но ничего не вышло. Видите ли, людям нравится, когда что-то нарушает обычное течение жизни.

— Но что-то ведь положило начало этим слухам? — настаивал Пуаро.

Мисс Гаррисон еще приметнее опечалилась, но только недоуменно покачала головой.

— Быть может, доктор и его супруга не ладили, отсюда и сплетни?

Сестра Гаррисон снова покачала головой — на этот раз более решительно.

— Нет-нет, доктор Олдфилд всегда был чрезвычайно мил и терпелив со своей женой.

— Он ее любил? — не отставал Пуаро.

— Нет… Этого я бы не сказала, — замялась его собеседница. — Миссис Олдфилд была тяжелым человеком. Угодить ей было трудно, и она то и дело, по поводу и без повода, требовала внимания и сочувствия.

— Вы хотите сказать, — уточнил Пуаро, — что она преувеличивала тяжесть своего недуга?

— Да, — кивнула мисс Гаррисон — Ее недомогание было в основном плодом ее собственного воображения.

— И все же она умерла…

— Да, вы правы…

Чем дольше Пуаро смотрел на нее, тем явственнее становились ее тревога и смятение.

— Полагаю — более того, уверен, — что вы знаете, откуда пошли эти слухи, — произнес он наконец.

Сестра Гаррисон покраснела.

— Н-ну, я могу только высказать свои соображения. По-моему, слухи пошли от горничной, Беатрис, и я, пожалуй, догадываюсь, что ее навело на такие мысли.

— Что же?

— Видите ли, — немного смутившись, начала объяснять сестра Гаррисон, — я случайно подслушала обрывок разговора между доктором Олдфилдом и мисс Монкрифф и, полагаю, что и Беатрис его слышала, хотя не думаю, что она когда-нибудь в этом сознается.

— И что это был за разговор?

Сестра Гаррисон немного помолчала, как бы восстанавливая в памяти услышанное, и наконец сказала:

— Это было недели за три до последнего приступа, который оказался для миссис Олдфилд смертельным. Они сидели в столовой, а я как раз спускалась по лестнице… ну и услышала голос Джин Монкрифф:

«Сколько это еще будет продолжаться? Я не в состоянии больше ждать».

«Теперь уже недолго, милая, клянусь», — ответил доктор.

«Это ожидание невыносимо, — опять заговорила Джин. — Ты думаешь, все обойдется?» — А он ответил: «Ну конечно. Все будет в порядке. Через год мы поженимся».

— Тогда я впервые поняла, — продолжала сестра Гаррисон после паузы, — что между доктором и Джин Монкрифф что-то есть. До этого я знала, конечно, что она ему нравится и что они в самых дружеских отношениях, но не более того. Признаться, я была потрясена, даже не пошла в столовую, а поднялась обратно наверх, но по дороге заметила, что кухонная дверь открыта, и подумала, что Беатрис тоже все слышала. Весь ужас в том, что их разговор можно было истолковать двояко. Это могло просто-напросто означать, что жена доктора тяжело больна и долго не протянет — не сомневаюсь, что доктор именно это и имел в виду, — но для такой особы, как Беатрис, его слова могли означать совсем другое: что доктор и Джин Монкрифф собирались… собирались избавиться от миссис Олдфилд.

— Но сами вы так не думаете?

— Нет, конечно нет.

— Сестра Гаррисон, — пытливо посмотрел ей в глаза Пуаро, — может быть, вам известно еще что-нибудь? О чем вы мне не сказали?

Покраснев, та яростно запротестовала:

— Нет, нет и нет. О чем таком я могла умолчать?

— Не знаю, не знаю. Вам видней.

Сестра Гаррисон, в глазах которой вновь появилось волнение, лишь покачала головой.

— Не исключено, что Министерство внутренних дел потребует эксгумации тела миссис Олдфилд, — многозначительно произнес Пуаро.

— О нет! — ужаснулась сестра Гаррисон. — Это чудовищно!

— Вы считаете, что об этом придется пожалеть?

— Я считаю, что это недопустимо! Подумайте только, какие начнутся разговоры! Бедного доктора Олдфилда и так совсем измучили.

— А вам не кажется, что ему это как раз может пойти на пользу?

— Что вы имеете в виду?

— Если он невиновен, его невиновность будет доказана.

Пуаро наблюдал, как сестра Гаррисон, озабоченно хмуря лоб, постепенно осваивалась с этой мыслью. Наконец лицо ее прояснилось.

Глубоко вздохнув, она взглянула ему в лицо.

— Об этом я не подумала. Разумеется, это единственный выход.

Со второго этажа донеслись глухие удары в пол. Сестра Гаррисон вскочила как ошпаренная.

— Это моя подопечная, мисс Бристоу. Она проснулась после отдыха. Мне надо пойти и устроить ее поудобнее перед тем, как ей принесут чай и я смогу пойти прогуляться. Да, мосье Пуаро, наверное, вы правы. Вскрытие все расставит по местам, и эти ужасные слухи насчет доктора Олдфилда прекратятся.

Пожав Пуаро на прощанье руку, она заторопилась наверх.

5

Пуаро же направился на почту и заказал разговор с Лондоном.

Голос на другом конце провода звучал явно раздраженно: — Что вам все неймется, Пуаро? Вы уверены, что нам стоит вмешиваться? Вы же знаете эти деревенские сплетни — они, как правило, выеденного яйца не стоят.

— Тут особый случай, — не отступал Пуаро.

— Ну, вам виднее. Что у вас за утомительная привычка — всегда оказываться правым? Но если все это окажется блефом, мы вряд ли останемся вами довольны, имейте в виду.

Улыбнувшись про себя, Пуаро пробормотал:

— Ну, еще бы Довольным останусь я.

— Что вы говорите? Плохо слышно.

— Ничего. Ровным счетом ничего.

И Пуаро повесил трубку.

Выйдя из кабины, он перегнулся через прилавок и самым обходительным тоном спросил:

— Мадам, вы случайно не знаете, где я мог бы найти бывшую горничную доктора Олдфилда — Беатрис, если не ошибаюсь?

— Беатрис Кинг? Она с тех пор уже два места сменила. Сейчас она служит у миссис Марли, это за банком.

Поблагодарив, Пуаро приобрел две открытки, книжечку марок и местную керамику, а заодно сумел навести разговор на кончину миссис Олдфилд. Ему не составило труда заметил скользнувшую по лицу почтмейстерши хитроватую улыбку.

— Это случилось так неожиданно, — сказала она. — И столько об этом судачили — да вы, наверное, и сами знаете. — В глазах почтенной дамы зажегся огонек. — Уж не потому ли вы хотите увидеться с Беатрис? Нам всем тогда показалось странным, почему она вдруг вылетела оттуда. Многие думали, будто она что-то знает — и, возможно, так оно и есть. Она всячески на это намекала…

Беатрис Кинг оказалась приземистой флегматичной девицей, явно себе на уме. Хотя она упорно изображала простушку, хитроватый взгляд выдавал, что все это наигрыш. Вытянуть из нее что-нибудь было чрезвычайно тяжело. Она нудным гнусавым голосом твердила:

— Ни об чем этом я ничего не знаю… Не мое это дело рассуждать, что там да как… Не пойму, про какой такой разговор доктора с мисс Монкрифф вы толкуете… Я под дверьми не подслушиваю. Не знаю я ничего, и весь сказ.

— Вы когда-нибудь слышали об отравлении мышьяком? — прямо спросил ее Пуаро.

На угрюмой физиономии Беатрис мелькнуло что-то похожее на торжествующую улыбку.

— Так вот, значит, чего было в том пузырьке, — протянула она.

— В каком пузырьке?

— В пузырьке с лекарством, которое мисс Монкрифф как-то раз приготовила для хозяйки. Сестра из-за этого стала сама не своя — сразу было видно. Она лекарство это и на вкус попробовала, и понюхала, а потом в раковину вылила и налила простой воды из-под крана. Лекарство все равно бесцветное было, как вода. А один раз, когда мисс Монкрифф для хозяйки чай заварила, сестра его тоже вылила и сделала свежий — сказала, что заварено не так, не кипятком, только это все было так, для отвода глаз! Я еще тогда подумала, что сестрам этим ничем не угодишь, и все им что-то мерещится — а теперь не знаю, что и думать.

Пуаро кивнул.

— Скажите, Беатрис, вам нравится мисс Монкрифф?

— Мне-то какое дело… Спесивая она больно, это да… Конечно, я сразу смекнула, что она по доктору сохнет. Видели бы вы, как она на него смотрит.

Пуаро снова кивнул и, попрощавшись, отправился в гостиницу.

Там он дал Джорджу кое-какие инструкции.

6

Доктор Алан Гарсия, судмедэксперт Министерства внутренних дел, потер руки и подмигнул Пуаро.

— Ну что, — спросил он, — полагаю, вы довольны, мосье Пуаро? Опять ваша взяла. Человек, который всегда прав, это про вас.

— Вы мне льстите, — отозвался Пуаро.

— Что вас на это навело? Сплетни?

— Вот именно — «Входит Олицетворение Молвы в платье, расписанном языками»[160].

На следующий день Пуаро вновь отправился поездом в Маркет Лоборо.

Деревня гудела как улей. Собственно, гудение началось одновременно с подготовкой к эксгумации, теперь же, когда просочились сведения о результатах вскрытия, возбуждение достигло апогея.

Пуаро провел в гостинице около часу и только-только ушел покончить с сытным обедом — жареное мясо, пудинг из почек, кружка пива, — как ему сообщили, что его желает видеть некая дама.

Посетительницей оказалась сестра Гаррисон, бледная как полотно, с ввалившимися глазами. Она кинулась к Пуаро.

— Это правда? Это в самом деле правда, мосье Пуаро?

Пуаро заботливо усадил ее в кресло.

— Правда. Обнаруженного мышьяка было более чем достаточно, чтобы лишить жизни…

— Никогда бы не подумала… Мне такое и в голову не могло прийти… — пролепетала сестра Гаррисон и разразилась рыданиями.

— Правда должна была выйти наружу, сами понимаете, — мягко сказал Пуаро.

— Его повесят? — всхлипнула сестра Гаррисон.

— Нужно еще многое доказать, — пояснил Пуаро. — Где он мог достать яд, была ли у него возможность дать его больной.

— Ну а если доктор не имел к этому никакого отношения, мосье Пуаро, — абсолютно никакого?

— В таком случае, — пожал плечами Пуаро, — он будет оправдан.

— Есть кое-что… — медленно начала сестра Гаррисон, — кое-что, о чем мне, наверное, следовало бы сказать вам раньше, но я, честно говоря, не думала, что это имеет значение. Мне это просто показалось странным.

— Я так и думал, что что-то было, — заметил Пуаро. — Ну расскажите мне хотя бы теперь.

— Собственно, ничего особенного не произошло. Просто однажды, когда я спустилась в аптечный кабинет, то увидела там Джин Монкрифф. Она занималась чем-то странным.

— Чем же?

— Это звучит так глупо… Она наполняла свою пудреницу, такую розовую, финифтевую…[161]

— И что же?

— Понимаете, она ее наполняла не пудрой. Она пересыпала туда содержимое какого-то пузырька из шкафа. Увидев меня, она вздрогнула и сразу захлопнула пудреницу, потом бросила ее в сумочку, а пузырек быстро убрала на место, так что я не успела рассмотреть, что там было. Разумеется, это еще ничего не значит, но теперь, когда известно, что миссис Олдфилд в самом деле отравили… — Она запнулась.

— Прошу меня извинить, — сказал Пуаро.

Выйдя из комнаты, он позвонил сержанту Грею из баркширской полиции, после чего возвратился, и они с сестрой Гаррисон некоторое время сидели в молчании.

Перед глазами Пуаро стояло лицо рыжеволосой девушки и слышался ее звонкий твердый голос: «Я не могу с вами согласиться». Джин Монкрифф была против эксгумации. У нее было вполне резонное объяснение этому, тем не менее факт остается фактом. Решительная, находчивая, деятельная девушка, влюбленная в мужчину, связанного по рукам и ногам больной супругой, которая могла прожить еще много лет — ведь сестра Гаррисон говорила, что болезнь миссис Олдфилд была далеко не такой тяжелой, как та хотела это представить.

Пуаро вздохнул.

— О чем вы думаете? — спросила сестра Гаррисон.

— Как жаль, что все так сложилось… — промолвил в ответ Пуаро.

— Никогда не поверю, что он знал об этом, — сказала сестра Гаррисон.

— Уверен, что он об этом не знал, — согласился Пуаро.

Открылась дверь, и вошел сержант Грей. В руке он держал нечто, завернутое в шелковый платок. Развернув, он бережно положил этот предмет на стол. Это оказалась светло-розовая финифтевая пудреница.

— Та самая пудреница, — сказала сестра Гаррисон.

— Я ее нашел в ящике комода мисс Монкрифф, в саше[162]для носовых платков, — пояснил сержант Грей. — Отпечатков вроде бы нет, но осторожность не помешает.

Обернув руку платком, он нажал пружину, и пудреница открылась.

— На пудру не похоже, — сказал Грей.

Он обмакнул палец в порошок и осторожно лизнул.

— Вкуса не чувствуется.

— Мышьяк не имеет вкуса, — заметил Пуаро.

— Я немедленно отдам его на экспертизу, — заявил Грей и взглянул на сестру Гаррисон: — Вы можете показать под присягой, что это та самая пудреница?

— Да. Я в этом уверена. За неделю до кончины миссис Олдфилд я видела мисс Монкрифф в кабинете именно с этой пудреницей.

Сержант Грей со вздохом взглянул на Пуаро и кивнул. Сыщик позвонил в звонок.

— Будьте любезны, пригласите сюда моего слугу.

Джордж, скромный и неприметный, каким и положено быть идеальному слуге, вошел и выжидательно посмотрел на хозяина.

— Мисс Гаррисон, — начал Пуаро, — вы опознали эту пудреницу как ту, что была у мисс Монкрифф более года назад. Не удивляет ли вас то обстоятельство, что эта пудреница была продана фирмой «Вулворт» всего несколько недель назад. Скажу больше: пудреницы такой формы и цвета в продаже всего три месяца…

Сестра Гаррисон с трудом сглотнула, глаза ее округлились. Она смотрела на Пуаро как завороженная.

— Видели вы прежде эту пудреницу, Джордж? — спросил между тем сей достойный джентльмен.

— Да, сэр, — выступил вперед Джордж. — Я наблюдал, как сестра Гаррисон приобрела ее в магазине фирмы «Вулворт» в пятницу, восемнадцатого числа прошлого месяца. По вашему распоряжению я всюду следовал за этой леди. В день, о котором я упомянул, она отправилась на автобусе в Дарнингтон и приобрела означенную пудреницу. Вечером того же дня она отправилась в дом, где квартирует мисс Монкрифф. В соответствии с полученными указаниями я, опередив ее, спрятался в холле. Я проследил, как она проследовала в спальню мисс Монкрифф и положила пудреницу в комод. Мне это было хорошо видно через щель — дверь была чуть прикрыта. Потом эта леди удалилась, думая, что ее никто не заметил. Должен уточнить, в этой деревне никто не запирает дверей, а на дворе было темно.

— Вы можете дать объяснения всем этим фактам, сестра Гаррисон? — довольно язвительно осведомился Пуаро. — Боюсь, что нет. Мышьяк в пудренице появился после того, как она была куплена, но до того, как вы вынесли ее из дома мисс Бристоу. С вашей стороны было весьма неразумно держать при себе мышьяк, — добавил он мягко.

Сестра Гаррисон закрыла лицо руками и тихим безжизненным голосом произнесла:

— Да, это правда… Все правда… Я убила ее — и напрасно… Все напрасно… На меня нашло какое-то затмение…

7

— Я должна попросить у вас прощения, мосье Пуаро, — сказала Джин Монкрифф. — Я была так зла на вас — ужасно зла. Мне казалось, что вы делаете только хуже.

— Поначалу так оно и было, — с улыбкой признал Пуаро. — Как в греческом мифе о Лернейской гидре — отрубаешь одну голову, а на ее месте вырастают две новых. Поэтому сначала слухи только множились. Но мне, как и моему тезке Гераклу, нужно было обнаружить самую первую, еще не срубленную голову. Кто пустил этот слух? Довольно быстро обнаружилось, что вдохновителем всего этого была сестра Гаррисон. Она казалась очень милой женщиной, умной и доброжелательной. Но во время нашей беседы почти сразу же допустила грубую ошибку: пересказала мне якобы подслушанный ею разговор между вами и доктором. Вот этот-то разговор и был совершенно неправдоподобным, прежде всего психологически. Если бы вы с доктором и собирались убить миссис Олдфилд, то при вашем уме и уравновешенности вы не стали бы обсуждать это в комнате с открытой дверью, где вас кто угодно мог услышать. Кроме того, приписанные вам слова никак не вязались с вашим характером. Это была манера речи куда более зрелой женщины совершенно иного темперамента. Именно такие слова употребила бы в подобной ситуации сама сестра Гаррисон.

До этого момента я считал это дело очень простым. Сестра Гаррисон была еще молодой и миловидной женщиной. Почти три года она тесно общалась с доктором Олдфилдом, и доктор был к ней очень привязан и очень ценил ее тактичность и доброжелательность. И постепенно у нее возникла уверенность, что, если миссис Олдфилд умрет, доктор, скорее всего, сделает ей предложение. Но после кончины миссис Олдфилд она узнает, что доктор влюблен в вас. Движимая гневом и ревностью, она тут же начинает распространять слухи о том, что доктор отравил свою жену.

Именно так я представлял себе ситуацию вначале — ревнивая женщина распространяет ложные слухи. Но избитая фраза о том, что «дыма без огня не бывает» не давала мне покоя. Я подумал: а вдруг сестра Гаррисон не просто распространяла слухи? Кое-что из сказанного ею настораживало. Она сказала, что миссис Олдфилд не испытывала больших страданий — болезни ее были в основном воображаемыми. Но сам доктор нисколько не сомневался в том, что его супруга серьезно больна. Его не удивила ее смерть. Незадолго до того он пригласил другого врача и тот подтвердил, что ее состояние очень серьезно. Я специально заговорил об эксгумации. Вначале сестра Гаррисон очень испугалась, но почти сразу же страх вытеснили ревность и ненависть. Пусть обнаружат мышьяк — на нее-то никто не подумает. Пострадают доктор и Джин Монкрифф.

У меня был единственный выход: заставить преступницу что-то предпринять — она должна была что-то сделать, чтобы свалить всю вину либо на доктора, либо на Джин Монкрифф. Я дал указания моему верному Джорджу — человеку, которого она не знала в лицо, — неотступно следовать за ней. И вот все кончилось успешно.

— Вы были просто великолепны, — сказала Джин Монкрифф.

— Да, — вставил доктор Олдфилд. — Не знаю, как вас и благодарить. Каким же слепцом я был!

— А вы, мадемуазель, были так же слепы? — полюбопытствовал Пуаро.

— Я была очень встревожена, — медленно заговорила Джин Монкрифф. — Видите ли, то количество мышьяка, что было в шкафу, не соответствовало записи…

— Джин, ты же не думала?.. — воскликнул доктор Олдфилд.

— Нет-нет — не на тебя. Если честно, я подумала… что миссис Олдфилд каким-то образом добралась до него и принимала понемногу, чтобы добиваться сочувствия, но однажды ошиблась и приняла слишком большую дозу. И я боялась, что, если будет вскрытие и мышьяк обнаружат, им такое и в голову не придет. Решат, что убийца — ты. Вот почему я ничего не сказала о мышьяке. Я даже подделала записи в книге расхода ядов! Мне и в голову не приходило, что это сестра Гаррисон…

— Мне тоже, — сказал Олдфилд. — Она казалась такой безобидной и добродетельной… Настоящей мадонной…

— Да, — с горечью обронил Пуаро. — Наверное, она могла бы быть хорошей женой и матерью… Ее чувства оказались чересчур сильны.

Он вздохнул и тихонько пробормотал:

— Жаль, что все так сложилось.

Потом он улыбнулся им — нашедшему наконец свое счастье мужчине и девушке с открытым искренним взглядом И еле слышно произнес:

— Эти двое вышли из мрака на свет, а я — я совершил второй подвиг Геракла.

Глава 3 Керинейская лань[163]

1

Эркюль Пуаро переминался с ноги на ногу и дышал на пальцы, стараясь согреться. Хлопья снега таяли на его усах, и капли скатывались на одежду.

За дверью послышался шум, и появилась горничная — тяжеловесная деревенская деваха, воззрившаяся на Пуаро с нескрываемым любопытством. Похоже было, что ничего подобного она прежде не видала.

— Вы звонили? — спросила она.

— Звонил. Не будете ли вы так добры разжечь огонь?

Деваха вышла и тут же вернулась с бумагой и щепками.

Встав на колени перед большим викторианским камином, она принялась за растопку.

А Пуаро продолжал притопывать, размахивать руками и дуть на пальцы.

Он был не в духе. Его автомобиль — роскошный «мессарро грац» — который казался ему просто чудом техники, сильно его разочаровал. Шофер, молодой человек, кстати, получающий весьма неплохое жалованье, ничего не мог поделать. На захолустном шоссе, милях в полутора от какого бы то ни было жилья, в метель мотор заглох окончательно, и Пуаро в его излюбленных лакированных ботинках пришлось тащиться эти полторы мили до приречной деревушки Хартли Дин, весьма оживленной летом, но зимой не подающей ни малейших признаков жизни. В гостинице «Черный лебедь» появление постояльца вызвало настоящее смятение. Ее владелец проявил чудеса красноречия, утешая Пуаро. Ничего страшного: в местном гараже джентльмен может нанять машину и продолжить путь.

Пуаро отверг это предложение. В нем взыграла чисто галльская прижимистость —* только еще не хватало потратиться на автомобиль. У него есть свой — и притом далеко не самый дешевый, на нем — и только на нем — он и отправится дальше. Но в любом случае, даже если ремонт не займет много времени, он не двинется с места раньше следующего утра — в такую-то метель! Пуаро потребовал номер с растопленным камином и ужин. Владелец, вздыхая, проводил его в номер, послал горничную развести огонь и удалился, дабы обсудить с женой, что подавать на ужин.

Час спустя, удобно вытянув ноги к уютному пламени, Пуаро снисходительно размышлял о только что съеденном ужине. Конечно, мясо оказалось жестким и хрящеватым, брюссельская капуста чересчур крупной и водянистой, картофель недоваренным, сыр чересчур твердым, а печенье чересчур мягким, да и поданные на десерт печеное яблоко и заварной крем тоже оставляли желать лучшего. Все так. Тем не менее, размышлял Пуаро, вглядываясь в языки пламени и отхлебывая понемногу мутную жидкость, почему-то гордо именуемую кофе, лучше быть сытым, чем голодным, а уж отдых у камина — просто райское наслаждение по сравнению с прогулкой в лакированных ботинках по занесенным снегом дорогам.

Раздался стук в дверь, и появилась давешняя горничная.

— Сэр, тут механик из гаража пришел, хочет вас видеть.

— Пригласите его сюда, — любезно отозвался Пуаро.

Деваха прыснула и ретировалась. Пуаро благодушно подумал, что рассказы о его персоне скрасят ее приятелям не один зимний вечер.

Вновь послышался стук, но уже более робкий, и Пуаро отозвался:

— Войдите.

Он благосклонно взглянул на молодого человека, смущенно стоявшего у двери и мявшего в руках кепку. Этот простой парень был хорош как античный бог. Пуаро редко встречал подобных красавцев.

— Мы отбуксировали сюда вашу машину, сэр, — сказал молодой человек тихим хрипловатым голосом, — и нашли повреждение. Тут дела на час, не больше.

— И что с нею случилось? — осведомился Пуаро.

Юноша с готовностью пустился в технические детали.

Пуаро вежливо кивал, но не вслушивался. Физическое совершенство всегда восхищало его — уж слишком много было вокруг очкастых заморышей. «Да, красив как бог, — размышлял он про себя. — Аркадский[164] пастушок, да и только».

Молодой человек внезапно замолчал, и в ту же секунду Пуаро слегка сдвинул брови и глаза его сузились. Отвлекшись наконец от созерцания, он стал слушать.

— Понимаю, понимаю. Вообще-то мой шофер уже сообщил мне об этом, — добавил он после паузы и тут же заметил, что собеседнику кровь бросилась в лицо, а пальцы его нервно стиснули кепку.

— Д-да, сэр, — с запинкой пробормотал юноша, — я знаю.

— И все же вы решили прийти и лично рассказать мне об этом? — продолжал Пуаро.

— Да… Да, сэр, я решил, так будет лучше.

— Весьма любезно с вашей стороны. Благодарю вас.

Аудиенция была окончена, но Пуаро предчувствовал, что посетитель не уйдет. И действительно, юноша не тронулся с места.

Пальцы его крепче сжали многострадальную кепку, и он еле слышно произнес:

— Э-э… простите, сэр… это правда, что вы — тот самый сыщик… мистер Геркулес Пуаррот? — Он старательно выговорил иностранное имя.

— Да, это так, — отозвался Пуаро.

— Я про вас в газете читал, — сказал молодой человек, покраснев еще гуще.

— И что же?

Бедный малый стал совсем пунцовым. В глазах его застыла горечь — горечь и мольба. Пуаро мягко сказал:

— Ну, так о чем же вы хотели меня спросить?

Его собеседника прорвало:

— Боюсь, что вам это покажется нахальством, сэр…

Но раз уж вас сюда занесло — не могу я упустить такого случая! Я же про вас читал и про то, какие дела вы распутывали. В общем, я решил: почему не спросить? За спрос, что называется, денег не берут.

— Вы хотите, чтобы я вам каким-то образом помог?

Собеседник кивнул и смущенно пробубнил хрипловатым голосом:

— Ага. Это… это насчет одной девушки. Если бы вы смогли ее найти…

— Найти? Она что, пропала?

— Пропала, сэр.

Пуаро выпрямился на стуле и строго произнес:

— Не исключено, что я мог бы помочь вам. Но прежде всего вам следовало бы обратиться в полицию. Это их прямая обязанность. К тому же у них гораздо больше возможностей.

Переминаясь с ноги на ногу, посетитель еле слышно пояснил:

— В полицию я пойти не могу, сэр. Тут все не так, как вы думаете… Немного необычно, что ли…

Внимательно на него поглядев, Пуаро указал на стул.

— Eh bien, в таком случае садитесь… Да, как вас зовут?

— Уильямсон, сэр. Тед Уильямсон.

— Садитесь, Тед, и расскажите мне все поподробнее.

— Спасибо, сэр. — Молодой человек придвинул к себе стул и осторожно присел на краешек. Взгляд у него по-прежнему был умоляющим.

— Ну, я вас слушаю, — мягко сказал ему Пуаро.

Тед Уильямсон глубоко вздохнул.

— В общем, сэр, дело было так. Я ее и видел-то всего один раз и даже имени ее настоящего не знаю. Но все это как-то странно, и что письмо мое назад пришло, да и остальное тоже.

— Начните с самого начала, — посоветовал Пуаро. — Не торопитесь — расскажите обо всем, что произошло.

— Да, сэр. Вы, может, знаете «Грасслон», большой такой дом, за мостом?

— Впервые слышу.

— Его хозяин — сэр Джордж Сэндерфилд. Он летом туда на выходные приезжает и вечеринки устраивает — там обычно собираются веселые компании, актрисы и всякое такое. Ну вот, прошлым летом в июне у них радио сломалось, ну, меня и послали посмотреть, в чем дело. Прихожу я, а хозяин с гостями на реке, повара нету, слуга тоже уехал на лодке гостям напитки и еду всякую подавать, а в доме одна девушка — чья-то горничная. Впустила это она меня, показала, где приемник… и посидела со мной, пока я работал. Ну, мы, понятно, и разговорились… Она сказала, что зовут ее Нита и что она горничная у русской балерины, которая там в гостях.

— А сама она кто была, англичанка?

— Нет, сэр, француженка, наверное. Она в общем-то по-английски бойко болтала, но слова так смешно выговаривала. Она… она по-свойски держалась, так что немного погодя я ее пригласил в кино, но она сказала, что вечером будет нужна хозяйке. Но днем, сказала она, может отлучиться, потому что все эти гости на реке допоздна проторчат. Одним словом, я пораньше ушел с работы, меня потом за это хотели уволить, и пошли мы пройтись вдоль реки.

Он замолк, на губах появилась улыбка, а глаза мечтательно затуманились.

— Она была красива? — мягко спросил Пуаро.

— В жизни таких красавиц не видел. Волосы золотые, по бокам собраны, как крылья, а походка до того легкая, веселая. Я… я, сэр, в нее с первого взгляда влюбился, чего уж там скрывать.

Пуаро кивнул.

— Она сказала, что через пару недель ее хозяйка опять сюда приедет, — продолжал молодой человек, — и мы договорились встретиться. Да вот только она больше не приехала. Я ждал ее там, где она сказала, но ее не было. Ну, я набрался храбрости и отправился узнать о ней прямо в дом Мне сказали, что русская леди у них, и горничная ее тоже, и послали за ней, но пришла вовсе не Нита, а какая-то нахальная смуглая девчонка, Мари, кажется, ее звали. «Вы, — говорит, — хотели меня видеть?» А сама ухмыляется, рот до ушей, заметила небось, как я растерялся. Ну, я спросил ее насчет горничной русской леди и брякнул что-то насчет того, что она не та, которую я прежде видел, а она расхохоталась и говорит, что прежнюю горничную срочно отослали. «Куда, — говорю, — отослали? И за что?» Она плечами пожала, руками развела. — «Я, — говорит, — откуда знаю? Меня тут не было».

Тут, сэр, я еще больше растерялся, не знал, чего и сказать. Но потом с мыслями собрался, расхрабрился и опять к этой Мари пошел, попросить, чтоб она мне адрес Ниты раздобыла. Я не сказал, что даже фамилии ее не знаю, а Мари пообещал подарок — такие, как она, задаром палец о палец не ударят. Ну, она адрес-то достала — в Северном Лондоне где-то, — я Ните туда и написал, да только письмо скоро назад пришло, а на нем кое-как нацарапано: «Адресат выбыл».

Тед Уильямсон замолчал. Его глаза, грустные синие глаза, неотрывно смотрели на Пуаро.

— Вот видите, сэр, — сказал он наконец, — полиции тут делать нечего, но я хочу ее найти, только вот не знаю, как за это взяться… Вот если бы вы помогли… — Щеки его опять запылали. — Я… Я тут немного откладывал на черный день… Я бы мог вам положить фунтов пять… Или даже десять…

.— Не будем пока обсуждать финансовую сторону, — мягко остановил его Пуаро. — Сначала подумайте: а эта девушка, Нита, знала ваше имя и место работы?

— Да, сэр.

— Значит, она могла бы с вами связаться, если бы захотела?

— Да, сэр, — помедлив, ответил Тед.

— В таком случае не думаете ли вы…

— По-вашему, сэр, — прервал его Тед Уильямсон, — что я в нее влюбился, а она в меня нет? Может, и так… Но она ко мне со всей душой, это точно — не ради забавы… И потом, сэр, я думаю, а что, если все это не просто так? Ей там с разными людьми приходилось дело иметь… Ну как она в интересном положении оказалась, понимаете, сэр?

— Вы хотите сказать, что у нее может быть ребенок? Ваш ребенок?

— Нет, сэр, не мой, — зарумянился Тэд. — Между нами ничего такого не было, сэр.

Пуаро задумчиво поглядел на него и спросил:

— А если ваше предположение справедливо, вы все равно хотите ее отыскать?

Тут уж вся кровь бросилась Теду в лицо.

— Да, — рубанул он, — хочу, и все тут! Я на ней женюсь, если она согласится. И плевать мне, во что она там вляпалась! Вы только найдите ее, сэр!

Улыбнувшись, Эркюль Пуаро пробормотал себе под нос:

— «Волосы как золотые крылья». Да, по-моему, это третий подвиг Геракла… Если мне не изменяет память, дело было в Аркадии, у горы Керинеи…

2

Пуаро задумчиво разглядывал клочок бумаги, на котором Тед Уильямсон старательно записал имя и адрес:

«Мисс Валетта, Северный Лондон, 15, Аппер Ренфрю-Лейп, дом 17».

У него были серьезные сомнения относительно того, удастся ли ему что-нибудь выяснить по этому адресу, но больше Тед ничем ему помочь не мог.

Аппер Ренфрю-Лейн оказалась грязноватой, но вполне приличной улицей. На стук Пуаро дверь открыла плотная особа со слезящимися глазами.

— Могу я видеть мисс Валетту?

— Она давно съехала.

Пуаро успел втиснуться в закрывающуюся дверь.

— Вы не могли бы дать мне ее адрес?

— Не знаю я. Не оставила она мне никакого адреса.

— А когда она уехала?

— Да прошлым летом.

— Не будете ли вы так добры припомнить, когда именно?

В ладони Пуаро тихо звякнули две полукроны. Неразговорчивая особа тут же стала воплощением любезности.

— Рада буду помочь вам, сэр. Так, когда же это было… В августе? Нет, пожалуй, пораньше… В июле — да, точно, в июле, в самом начале. Спешно уехала, небось обратно в Италию.

— Так она итальянка?

— Итальянка, сэр.

— И она одно время служила горничной у русской балерины?

— Да, сэр. Мадам Семулина ее звали или что-то вроде того. Она танцевала в Драматическом — в том балете, от которого все с ума сходили. Звездой там была.

— Вы не знаете, почему мисс Валетта оставила свою работу?

— Ну, я думаю, что-то у них там не заладилось, только она об этом ничего не говорила. Она вообще о себе почти ничего не рассказывала. Но злилась на кого-то здорово. Характерец-то у нее ого-го, одно слово — итальянка! Как зыркнет своими черными глазищами — того и гляди, ножом пырнет. Не хотела бы я попасться ей под руку, когда она не в настроении.

— Вы уверены, что не знаете нынешнего адреса мисс Валетты?

Монеты зазвучали еще призывнее, но ответ, похоже, был искренним:

— Если бы знала, сэр, с радостью сказала бы. Но она сорвалась и уехала — и все дела.

— И все дела… — задумчиво пробормотал про себя Пуаро.

3

Амброз Ванд ел, когда его удалось отвлечь от вдохновенного рассказа о декорациях, которые он готовил к новому балету, охотно поделился с Пуаро имевшейся у него информацией.

— Сэндерфилд? Джордж Сэндерфилд? Отвратный тип. Денег куры не клюют, но все говорят, что жулик. Темная лошадка! Роман с балериной? Само собой, дружище, у него был роман с Катриной, Катриной Самушенко. Неужто вы ее не видели? Боже мой, до чего хороша! А какая техника! Неужто вы не видели «Туолельского лебедя»?[165] Декорации там мои! А эта штучка Дебюсси[166], а может, Маннина — La biche au bois?[167] Она там танцевала с Михаилом Новгиным. Он просто чудо, согласны?

— И она была в близких отношениях с сэром Джорджем Сэндерфилдом?

— Да, ездила к нему в загородный дом на выходные. Он там, похоже, шикарные приемы закатывает.

— Не могли бы вы, mon cher[168], представить меня мадемуазель Самушенко?

— Но, дорогой мой, ее здесь больше нет. Вдруг подалась в Париж или еще куда-то. Вы же знаете, про нее говорят, будто она большевистская шпионка, — я-то сам в это не верю, но публику хлебом не корми, дай кости перемыть своим знакомым. А сама Катрина всегда давала понять, что она из белых эмигрантов, отец, мол, у нее был не то граф, не то великий князь — ну, как обычно. Публика такое проглатывает на ура. — Помолчав немного, Вандел вернулся к собственной персоне, что было ему гораздо интереснее, и радостно зачастил: — Так вот, я считаю, что если вы хотите проникнуть в образ Вирсавии[169], вы должны окунуться в семитскую традицию. У меня это сделано так…

4

Встреча с сэром Джорджем Сэндерфилдом, которой удалось добиться Пуаро, началась не слишком многообещающе.

«Темная лошадка», по выражению Амброза Вандела, небольшого роста коренастый мужчина с жесткими темными волосами и складкой жира на загривке, явно чувствовал себя не в своей тарелке.

— Ну что же, мосье Пуаро, — начал он, — чем могу быть вам полезен? Мы ведь, кажется, прежде не встречались?

— Нет, не встречались.

— И в чем же дело? Признаюсь, я сгораю от любопытства.

— Ничего особенного. Просто мне хотелось бы получить кое-какую информацию.

— Хотите выведать мои секреты? — несколько неестественно рассмеялся сэр Джордж. — Не знал, что вы интересуетесь финансами.

— Нет, дело не в les affaires[170],— успокоил его Пуаро. — Речь идет об одной даме.

— А, о даме, — совсем другим голосом отозвался сэр Джордж и, явно повеселев, откинулся на спинку кресла.

— Вы, насколько мне известно, были знакомы с мадемуазель Катриной Самушенко? — спросил Пуаро.

— О да, — рассмеялся Сэндерфилд. — Очаровательное создание. Жаль, что она упорхнула из Лондона.

— И почему же она упорхнула?

— Дорогой мой, представления не имею. Думаю, поссорилась с импресарио. Она очень темпераментна, как всякая русская. Жаль, что не могу ничего для вас сделать, но я понятия не имею, где она сейчас находится. Я не поддерживаю с нею никакой связи.

5

Всем своим видом давая понять, что беседа окончена, сэр Джордж поднялся с кресла.

— Да, но я хочу отыскать вовсе не мадемуазель Самушенко, — уточнил Пуаро.

— А кого же?

— Речь идет о ее горничной.

— О горничной? — воззрился на него Сэндерфилд.

— А что, — с невинным видом спросил Пуаро, — вы помните ее горничную?

Сэндерфилд вновь приметно поскучнел.

— Господи, с какой стати? — удивился он фальшиво. — Помню просто, что у нее была горничная… Мерзкая особа, должен вам сказать. Всюду совала свой нос, высматривала, подслушивала… На вашем месте я бы ей не доверял. Отъявленная лгунья.

— Так вы, выходит, прекрасно ее помните? — констатировал Пуаро.

— Просто общее впечатление, только и всего, — поспешил оправдаться Сэндерфилд. — Я даже фамилии ее не помню. Мари, а дальше… Нет, боюсь, ни в чем не могу вам помочь. Извините.

— Фамилию, а заодно и адрес Мари Эллен мне уже сообщили в Драматическом театре, сэр Джордж. Но дело в том, что я имею в виду горничную, служившую у мадемуазель Самушенко до Мари Эллен, Ниту Валетта.

— Такой я и вовсе не помню, — удивился Сэндерфилд. — Помню только Мари. Маленькая смуглянка со злыми глазками.

— Девушка, которую я имею в виду, была в июне в вашем загородном доме, — пояснил Пуаро.

— Не помню, и это все, что я могу сказать, — угрюмо пробурчал Сэндерфилд. — По-моему, тогда при Катрине вообще не было горничной. Думаю, вы ошибаетесь.

Пуаро покачал головой. Он не думал, что ошибается.

Мари Эллен зыркнула на Пуаро умными маленькими глазками и тут же отвела взгляд.

— Ну, разумеется, мосье, я все прекрасно помню, — заговорила она как по-писаному. — Мадам Самушенко наняла меня в двадцатых числах июня, после того как ее прежняя горничная срочно уехала.

— Вы не слышали, почему она уехала?

— Нет — внезапно уехала, вот и все! Может быть, заболела или еще что. Мадам ничего мне об этом не говорила.

— С вашей хозяйкой легко было ладить?

Девица пожала плечами.

— Все зависело от ее настроения, а оно у нее то и дело менялось. Она либо рыдала, либо смеялась, середины не было. Иногда впадала в такое уныние, что ни есть, ни говорить не могла, а иногда веселилась напропалую. Балерины — они такие.

— А сэр Джордж?

Девица встрепенулась, и в глазах ее зажегся хищный огонек.

— Сэр Джордж Сэндерфилд? А, так вот кто вас интересует на самом деле! Так сразу бы и сказали! Ну, насчет сэра Джорджа я вам могу порассказать много любопытного. Например…

— В этом нет необходимости, — прервал ее Пуаро.

Девица открыла рот от изумления. Во взгляде ее сквозили досада и разочарование.

6

— Вы же всегда все знаете, Алексей Павлович, — льстиво промурлыкал Пуаро и с досадой подумал, что третий подвиг Геракла потребовал куда больше странствий и труда, чем он предполагал. Пустячное дело разыскать горничную — оказалось одним из самых сложных в его практике. Все ниточки вели прямым ходом в никуда.

Это и заставило его в тот вечер отправиться в парижский ресторан «Самовар», владелец которого, граф Алексей Павлович, гордился тем, что знал обо всем, что происходит в артистических кругах.

В ответ на слова Пуаро Алексей Павлович самодовольно качал головой:

— Конечно, друг мой, знаю — как всегда. Вы спрашиваете, куда она делась — малютка Самушенко, несравненная танцовщица. Да, эта малютка — настоящее сокровище. — Он поцеловал кончики пальцев. — Какой огонь, какая экспрессия! Она бы далеко пошла, могла стать примой лучший из лучших — и вдруг конец всему. Она бежит куда-то на край света, и скоро, очень скоро, все о ней забывают.

— Так где же она теперь?

— В Швейцарии, в Вагрелез-Альп. Там, куда отправляются те, кого поражает этот ужасный кашель, те, что тают день ото дня. Она умирает. А поскольку она по натуре фаталистка, шансов у нее нет.

Пуаро не мог позволить себе расчувствоваться. Ему нужна была информация.

— Вы случайно не помните одну ее горничную? Ту, которую звали Нита Валетта?

— Валетта? Валетта? Одну ее горничную я как-то видел на вокзале, когда провожал ее в Лондон. Кажется, она была итальянкой из Пизы[171]. Да, точно: итальянка из Пизы.

У Пуаро вырвался стон.

— В таком случае, — произнес он стоически, — мне придется отправиться в Пизу.

7

Пуаро стоял на пизанском кладбище Кампо-Санто и смотрел на могилу.

Так вот где закончились его поиски — у скромного холмика, под которым покоилась та, что поразила сердце и воображение бедняги механика.

Хотя, как знать, не лучший ли это исход столь неожиданной и странной страсти? Теперь девушка навечно останется в памяти молодого человека такой, какой он видел ее в те несколько волшебных часов июньского дня. Никаких издержек разного воспитания и традиций, никаких разочарований…

Пуаро с горечью покачал головой. Перед глазами у него снова встала семья Валетты. Мать с широким крестьянским лицом, прямой как палка убитый горем отец, смуглая сестра с плотно сжатыми губами…

— Это случилось внезапно, синьор, совершенно неожиданно. Конечно, у нее время от времени что-то да побаливало… Доктор даже не дал нам подумать — сказал, что операцию нужно делать немедленно, и сразу забрал ее в больницу… Si, si[172], она умерла под наркозом, не приходя в сознание.

— Бьянка всегда была такой умницей, — всхлипнула мать. — Ужасно, что она умерла совсем молодой…

«Она умерла молодой», — повторил про себя Пуаро.

Вот что он должен сказать молодому человеку, который открыл ему сердце:

«Вашей ей не быть, друг мой. Она умерла молодой».

Поиски окончились — здесь, где вырисовывался силуэт Падающей башни[173] и первые весенние цветы, бледные и нежные, возвещали грядущее буйство жизни.

Это ли пробуждение природы не дало ему смириться с неизбежностью? Или было что-то еще? Что-то, тревожащее его подсознание — то ли слово, то ли фраза, то ли имя… Не слишком ли все лежало на поверхности, не слишком ли все сходилось?

Пуаро вздохнул… Чтобы исключить всякие сомнения, ему придется предпринять еще одно путешествие, на этот раз в Вагрелез-Альп,

8

Да, подумалось ему, воистину конец света. Этот снежный уступ, эти редкие хижины и домики, в каждом из которых обреченное существо борется с незаметно подкрадывающейся смертью.

Наконец-то он добрался до Катрины Самушенко. При виде ее запавших щек с нездоровым румянцем и исхудавших рук, беспомощно покоившихся на одеяле, в нем шевельнулось воспоминание. Он не помнил ее имени, но видел ее танец. Его тогда увлекла и околдовала магия ее мастерства, заставлявшая забыть обо всем на свете.

Он вспомнил Михаила Новгина, Охотника, его прыжки и вращения в невообразимом фантастическом лесу, созданном Амброзом Ванделом, и чудесную летящую Лань, вечно преследуемую и вечно желанную, с золотыми рогами и мелькающими бронзовыми копытцами. Он вспомнил, как она падала, пораженная стрелой, и как ошеломленный Новгин стоял, держа на руках беспомощное тело…

Катрина Самушенко смотрела на Пуаро с некоторым интересом.

— Мы ведь с вами не знакомы? — спросила она. — Чего же вы от меня хотите?

— Прежде всего, сударыня, я хочу поблагодарить вас, — поклонился Пуаро, — поблагодарить за ваш необыкновенный талант, подаривший мне однажды волшебный вечер.

Больная слабо улыбнулась.

— Но я здесь не только за этим. Видите ли, мадам, я уже довольно давно ищу одну из ваших горничных — ту, которую звали Нитой.

Она вскинула на него большие испуганные глаза.

— И что же вам о ней известно?

— Сейчас расскажу.

Он поведал ей о том вечере, когда сломался его автомобиль, о том, как Тед Уильямсон, стоя перед ним, мял в руках кепку и, запинаясь, рассказывал про свою любовь и несчастную долю. Она внимательно слушала и под конец тихо сказала:

— Как трогательно, что… Очень трогательно…

— Да, — кивнул Пуаро. — Поистине аркадская идиллия. Что вы, сударыня, можете мне рассказать об этой девушке?

— У меня была горничная, Хуанита, — вздохнула Катрина Самушенко, — прелестная, веселая, беспечная девушка. С ней случилось то, что часто случается с теми, кому благоволят боги: она умерла совсем молодой.

Те же безысходные слова говорил себе и сам Пуаро. Теперь он услышал их вновь — и все-таки он решил не сдаваться.

— Так она умерла? — переспросил он.

— Умерла.

— Кое-чего я все же не понимаю, — помолчав, сказал Пуаро. — Я спросил сэра Джорджа Сэндерфилда об этой вашей горничной, и он не нашелся что сказать. С чего бы это?

На лице балерины отразилась легкая гадливость.

— Он наверняка решил, что вы имели в виду Мари — девушку, которую я взяла на место Хуаниты. Она, кажется, что-то о нем узнала и пыталась его шантажировать.

Надо сказать, она вообще мерзкая девица — вечно совала нос в чужие письма и запертые ящики стола.

— Что ж, с этим все понятно, — пробормотал Пуаро.

Помолчав, он продолжал с прежним упорством:

— Фамилия Хуаниты была Валетта, и она умерла в Пизе, на операционном столе. Я ничего не путаю?

Он заметил, что собеседница чуть-чуть помешкала, прежде чем кивнуть головой.

— Да, все верно…

— Но есть еще один нюанс, — задумчиво протянул Пуаро, — родные называли ее не Хуанитой, а Бьянкой.

— Хуанита, Бьянка — не все ли равно? — пожала худыми плечами Катрина — Думаю, настоящее ее имя было Бьянка, но она считала, что Хуанита гораздо романтичнее.

— Надо же? — отозвался Пуаро и, помолчав, интригующим тоном продолжил' — А вот у меня есть всему этому иное объяснение.

— Какое же?

— У девушки, которую полюбил Тед Уильямсон, — наклонился вперед Пуаро, — волосы были похожи на золотые крылья.

Подавшись еще больше вперед, он дотронулся до волос собеседницы, вздымавшихся упругими волнами по обе стороны лица.

— Золотые крылья или золотые рога? Все зависит от восприятия. Кто-то видит в вас дьявола, кто-то — ангела. Вы могли бы быть и тем, и другим. А может, это просто золотые рожки раненой лани?

— Смертельно раненной лани… — прошептала Катрина, в ее голосе была абсолютная безнадежность.

— С самого начала мне что-то не давало покоя в рассказе Теда Уильямсона. Что-то он мне напоминал, и это что-то были вы… помните танец в лесу, в образе прелестной лани с бронзовыми копытцами?.. Сказать вам, мадемуазель, как все было? Я думаю, что однажды вы отправились в Грасслон без горничной. У вас ее просто не было: Бьянка Валетта вернулась домой, в Италию, а взять кого-нибудь на ее место вы просто не успели. Болезнь уже давала о себе знать, и когда все отправились на прогулку на реку, вы остались дома. В дверь позвонили, вы открыли и увидели… Сказать вам, кого вы увидели? Юношу, простодушного как ребенок и прекрасного как Аполлон! И вы придумали для него девушку Ниту — не Хуаниту, а… хм… Инкогниту — и несколько часов бродили с ним по Аркадии…

Последовала долгая пауза. Потом Катрина сказала тихим, надтреснутым голосом:

— По крайней мере, в одном я не покривила душой. У моей истории был правдивый конец. Нита умрет молодой…

— Ah non![174]— хлопнул ладонью по столу Пуаро, внезапно став практичным и жестким. — В этом нет никакой надобности, — безапелляционно заявил он. — Зачем вам умирать? Вы должны, как все, драться за жизнь.

Она горько и безнадежно покачала головой.

— Разве для меня это жизнь?

— Это не жизнь на сцене, bien entendu[175], но есть ведь и другая жизнь! Скажите честно, мадемуазель, ваш отец действительно был великим князем, или графом, или хотя бы генералом?

Катрина неожиданно расхохоталась.

— Он был водителем грузовика в Ленинграде, — сказала она.

— Чудесно! Почему бы вам в таком случае не стать женой механика в английской деревушке? Не завести детей, прекрасных как боги и, чем черт не шутит, талантливых как вы?

У Катрины перехватило дыхание:

— Что за нелепая идея!

— Пусть так, — с глубочайшим самодовольством произнес Пуаро, — но я думаю, что она осуществится!

Глава 4 Эриманфский вепрь[176]

1

Раз уж так получилось, что третий подвиг привел Эркюля Пуаро в Швейцарию, он решил воспользоваться случаем и немного попутешествовать по стране.

Он прекрасно провел пару дней в Шамони[177], пару дней в Монтрё[178], а оттуда направился в Альдерматт, куда друзья ему настоятельно рекомендовали съездить.

Альдерматт, однако, произвел на него удручающее впечатление. При виде этого местечка на краю долины, окруженной со всех сторон снежными вершинами, Пуаро вдруг почувствовал, что ему трудно дышать.

— Нет, здесь я не останусь, — сказал он себе и в ту же секунду заметил фуникулер. — Надо же, как вовремя!

Фуникулер, как он выяснил, останавливался сначала в Лез Авин, потом в Коруше и, наконец, в Роше Неж, на высоте трех тысяч метров над уровнем моря.

Так высоко Пуаро подниматься не собирался. Он решил, что с него вполне хватит Лез Авин.

Но, как известно, человек предполагает… Фуникулер уже двинулся в путь, когда к Пуаро подошел кондуктор. Проверив и пробив устрашающего вида компостером билет, он с поклоном вернул его — и незаметно сунул в руку Пуаро смятый листок бумаги.

Пуаро слегка приподнял брови. Чуть погодя он расправил листок. Это оказалась торопливо нацарапанная карандашом записка.

«Ваши усы, — гласила она, — не спутаешь ни с чем! Приветствую вас, дорогой коллега. Вы могли бы оказать мне огромную услугу. Вы, конечно, читали о деле Салле? Его убийца, Марраско, по агентурным данным, встречается с некоторыми из членов своей банды, и не где-нибудь, а в Роше Неж! Конечно, это смахивает на бред, но источники у меня вполне надежные — сами знаете, осведомители всегда найдутся. Так что держите ухо востро, друг мой. Свяжитесь на месте с инспектором Друэ. Он, конечно, полицейский что надо, но до вас ему далеко. Марраско обязательно нужно взять, и взять живым. Это не человек, а просто дикий кабан, один из самых безжалостных убийц на свете. Я не рискнул поговорить с вами в Алъдерматте, — за мной могли следить, а вам будет проще действовать, если вас будут считать обычным туристом. Доброй охоты!

Ваш старый друг Лемантей».

Пуаро задумчиво погладил усы. Да, не признать их было невозможно. Ну и ну! Он читал в газетах подробные отчеты о affaire Salley[179]— хладнокровном убийстве крупного парижского букмекера[180]. А совершил его Марраско, член одной из самых «видных» банд, мошенничавших на скачках. Его подозревали и в ряде других убийств, но только на этот раз вина была полностью доказана. Ему удалось бежать, скорее всего, за границу, и теперь по всей Европе его искала полиция.

Так, значит, Марраско назначил встречу в Роше Неж…

Пуаро недоуменно покачал головой. Роше Неж находился выше границы вечных снегов, на нависшем над долиной длинном и узком уступе. Там, конечно, имелась гостиница, но с внешним миром она была связана только фуникулером. Гостиница открывалась в июне, но обычно мало кто там появлялся раньше июля или даже августа. Весьма неподходящее место для сходки преступников, самая настоящая ловушка.

И тем не менее, раз Лемантей считал, что его сведения надежны… Пуаро с уважением относился к комиссару швейцарской полиции, человеку на редкость умному и не бросающему слов на ветер.

Значит, у Марраско были причины забраться сюда, подальше от всякой цивилизации.

Пуаро вздохнул. Погоня за бывалым убийцей не слишком вязалась с его представлениями о приятном отдыхе. И вообще, он привык работать головой, сидя в уютном кресле, а не выслеживать в горах всяких свирепых тварей…

Дикий кабан — вспомнились ему слова Лемантея. Странное совпадение…

— Четвертый подвиг Геракла, — пробормотал он себе под нос. — Эримантский вепрь…

Стараясь не привлечь к себе внимания, он стал приглядываться к пассажирам.

Сидевший напротив него турист явно прибыл из Америки. Открытая доброжелательность, поистине детский восторг в глазах и объемистый путеводитель — все выдавало в нем американца из маленького провинциального городка, впервые попавшего в Европу. Судя по выражению лица, прикинул Пуаро, скоро он не выдержит гнетущего молчания и постарается завязать разговор.

Через проход сидел высокий седовласый господин с орлиным носом и читал книгу на немецком языке. У него были сильные гибкие пальцы музыканта или хирурга.

Подальше от Пуаро расположилась троица кривоногих молодчиков одного пошиба, явных лошадников. Они резались в карты. Видимо, скоро они соблазнят кого-нибудь из попутчиков составить им компанию. Сначала бедняге будет везти, но очень скоро везение прекратится.

Мошенники как мошенники. Их «коллег» можно встретить в поезде, едущем к месту скачек, или на второразрядном пассажирском пароходе, но… никак не в полупустом вагончике горного фуникулера.

Еще в вагончике находилась смуглая и высокая женщина. Она была очень красива, но ее выразительное лицо было странно застывшим. Устремив взгляд на проплывавшую внизу долину, она ни на кого не обращала внимания.

Как и ожидал Пуаро, американец почти сразу начал беседу, сообщив, что фамилия его Шварц и в Европе он впервые. Впечатлений море, заявил он. Шильонский замок[181] — это нечто. Париж ему не понравился, непонятно, за что его так расхваливают. Был он и в «Фоли Бержер»[182], и в Лувре[183], и в соборе Парижской Богоматери[184]. Только ни в одном из этих ресторанчиков и кафешек не умеют играть настоящий джаз. А вот Елисейские поля[185] — очень даже ничего. Особенно ему приглянулись фонтаны с подсветкой.

Ни в Лез Авин, ни в Коруше никто не вышел. Все направлялись в Роше Неж.

Мистер Шварц не замедлил объяснить, что его туда влекло. Он, мол, всегда мечтал побывать среди заснеженных вершин. Три тысячи метров — это здорово. На такой высоте, говорят, даже яйцо сварить невозможно.

Не в меру общительный мистер Шварц попытался втянуть в разговор седовласого аристократа, но тот холодно глянул на него поверх пенсне и вновь погрузился в чтение.

Тогда мистер Шварц предложил смуглой даме поменяться местами: отсюда вид лучше, пояснил он.

Трудно сказать, поняла ли дама его специфический английский. Так или иначе, она покачала головой и еще плотнее запахнула меховой воротник.

— Больно видеть, когда женщина путешествует одна, — прошептал на ухо Пуаро мистер Шварц. — Путешествующая женщина очень нуждается в опеке.

Припомнив некоторых американок, встреченных им в Европе, Пуаро согласился.

Мистер Шварц вздохнул. Все вокруг были такими надменными. Немного дружелюбия никому бы не помешало…

2

В том, что в такой глуши, точнее сказать, на такой высоте постояльцев встречал управляющий, облаченный в безупречный фрак и лакированные ботинки, было что-то донельзя забавное.

Правда, этот статный красавец был чрезвычайно сконфужен.

Сезон только начался… Горячей воды нет… Да и с холодной перебои… Разумеется, он сделает все, что в его силах… Людей не хватает… Он никак не рассчитывал на такой наплыв…

Все это подавалось с профессиональной любезностью, и все же у Пуаро возникло впечатление, что за формальной вежливостью таилась тревога. Управляющий явно чувствовал себя не в своей тарелке. И причиной тому было вовсе не отсутствие горячей воды…

Обед подали в длинной зале, откуда открывался вид на долину глубоко внизу. Единственный официант по имени Гюстав был в своем деле просто виртуозом. Он сновал вдоль столов, давая советы насчет выбора блюд и размахивая картой вин. Трое лошадников сидели за одним столом и, похохатывая, громко болтали по-французски:

— Старина Жозеф! А как насчет малышки Дениз, старина? А помнишь ту чертову клячу, что всех нас оставила на бобах в Отее?[186]

Их вполне искреннее веселье казалось здесь чудовищно неуместным.

Красивая дама сидела одна за угловым столиком, по-прежнему ни на кого не глядя.

Позже, когда Пуаро уже обосновался в гостиной, к нему подошел управляющий и завел доверительную беседу.

Он надеется, что мосье не будет слишком строг. Сейчас не сезон. Прежде сюда почти никто не приезжал раньше конца июля. Может быть, мосье заметил эту даму? Вот она приезжает сюда каждый год, именно в это время. Ее муж погиб три года назад при восхождении. Для нее это была такая драма, они были так преданы друг другу. Она предпочитает приезжать до начала сезона, видимо, чтобы было как можно меньше людей. У нее это что-то вроде паломничества. Пожилой джентльмен — знаменитый врач, доктор Карл Лютц из Вены. Он, по его словам, намерен здесь хорошенько отдохнуть.

— Да, здесь спокойно, — согласился Пуаро. — A ces Messieurs?[187] — указал он на троицу лошадников. — Как вы полагаете, они тоже ищут отдохновения?

Управляющий пожал плечами, но глаза у него забегали.

— Ох уж эти туристы, — уклончиво заметил он, — им все время подавай что-нибудь новенькое… Высота — это само по себе уже новое ощущение.

И притом не очень-то приятное ощущение, подумал про себя Пуаро. Он чувствовал, как сильно бьется его сердце. Ему тут же вспомнилась детская песенка: «Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет».

В гостиную вошел Шварц. Увидев Пуаро, он засиял и двинулся прямо к нему.

— Я тут перекинулся парой слов с доктором Лютцем. Он немного кумекает по-английски. Его нацисты выслали из Австрии — потому что он еврей. Они там совсем с ума посходили! Он же знаменитость — заболевания, психоанализ и все прочее.

Взгляд его упал на высокую женщину, не сводившую глаз с отстраненно-прекрасных гор. Шварц понизил голос:

— Я узнал у официанта, как ее зовут. Это мадам Грандье. У нее муж погиб во время восхождения, поэтому она сюда и приезжает. Я вот думаю, может, нам попробовать расшевелить ее?

— На вашем месте я бы не стал этого делать, — предупредил Пуаро.

Увы, назойливое дружелюбие мистера Шварца явно искало выхода.

Пуаро видел, как он пытался с ней познакомиться и как резко эти попытки были отвергнуты. Их фигуры четко вырисовывались на фоне окна. Женщина была выше Шварца. Она откинула назад голову, глядя на непрошеного собеседника с холодной неприязнью.

То, что она сказала, Пуаро не слышал, но Шварц вернулся назад словно побитый пес.

— Ничего не вышло, — сообщил он с сожалением. — По-моему, раз уж все мы оказались здесь вместе, стоило бы и держаться соответственно. Все мы люди, так ведь, мистер… Подумать только, я даже имени вашего не знаю!

— Моя фамилия Пуарье, — представился Пуаро и добавил: — Я торгую шелком в Лионе.

— Вот моя карточка, мосье Пуарье. Будете в Фаунтин Спрингз — заходите, мы гостям всегда рады.

Пуаро принял визитную карточку, похлопал себя по карману и пробормотал:

— Увы, я не взял с собой карточек…

Перед сном Пуаро еще раз внимательно перечитал записку Лемантея, затем аккуратно убрал ее в бумажник, задумчиво пробормотав:

— Любопытно…

3

Официант Гюстав принес Пуаро на завтрак кофе и пару булочек.

— Мосье, надеюсь, понимает, — сказал он извиняющимся тоном, — что на такой высоте невозможно подать по-настоящему горячий кофе? Он, увы, слишком рано начинает кипеть.

— Подобные катаклизмы следует переносить стоически, — отозвался Пуаро.

— Мосье — философ, — оценил его реплику Гюстав и направился к двери, но, вместо того чтобы уйти, выглянул наружу, закрыл дверь и вернулся к изголовью кровати.

— Мосье Эркюль Пуаро? Я инспектор Друэ, — представился он.

— А, — кивнул Пуаро. — Я, собственно, так и думал.

— Мосье Пуаро. — Друэ понизил голос, — тут такая история… Авария на фуникулере.

— Авария? — Пуаро сел на кровати. — Что за авария?

— Пострадавших, к счастью, нет. Это произошло ночью. Возможно, чистая случайность — сошла небольшая лавина. Но не исключено, что кто-то специально это устроил. Ремонт займет несколько дней, а пока мы отрезаны от внешнего мира. Сейчас, когда снег еще очень глубок, на своих двоих в долину не спустишься.

— Очень интересно, — промурлыкал Пуаро.

— Похоже, у комиссара были верные сведения. У Марраско здесь назначена встреча, и он позаботился о том, чтобы им ничто не помешало.

— Просто фантастика! — воскликнул Пуаро.

— Согласен, — развел руками Друэ. — Здравого смысла туг ни на грош, и тем не менее! Марраско вообще большой оригинал. По-моему, он сумасшедший.

— Безумец и убийца?

— Личность малоприятная, что и говорить, — сухо обронил Друэ.

— Но если он назначил здесь, у черта на куличках, встречу, значит, он наверняка уже прибыл — сообщение-то прервано.

— Знаю, — спокойно отозвался инспектор.

Оба помолчали.

— Как насчет доктора Лютца? Может он оказаться Марраско? — спросил наконец Пуаро.

— Не думаю, — покачал головой Друэ. — Доктор Лютц — известный и уважаемый специалист. Я видел в газетах его фотографии и должен сказать, наш доктор очень на них похож.

— Если Марраско умеет изменять внешность, он вполне мог добиться нужного сходства.

— Вот именно — если. Умение перевоплощаться — это особый дар. Тут требуются коварство и хитрость змеи. А Марраско скорее свирепый зверь, бросающийся в бой очертя голову.

— И все же…

— Вы правы, — поспешил согласиться Друэ. — Он в бегах и, хочешь не хочешь, должен маскироваться, так что наверняка постарается хоть как-то изменить свою внешность.

— Вам известны его приметы?

— В общих чертах, — пожал плечами Друэ. — Фотографию и описание по системе Бертильона[188] мне должны были прислать сегодня. Знаю только, что ему за тридцать, рост — выше среднего, смуглый, особых примет не имеется.

— Это описание подходит практически к любому, — в свою очередь пожал плечами Пуаро. — А как вам этот американец, Шварц?

— Я как раз собирался спросить вас о нем. Вы с ним разговаривали, а вам, насколько я понимаю, приходилось много общаться с англичанами и американцами. По виду — типичный турист. Паспорт у него в порядке. Странно, конечно, что он забрался сюда, но американцы вообще непредсказуемы. Сами-то вы что думаете?

Пуаро озабоченно покачал головой.

— По крайней мере, внешне он кажется человеком безобидным, хотя и чересчур навязчив. Он, конечно, зануда, но вряд ли представляет опасность. А вот трое дружков…

Инспектор, оживившись, кивнул.

— Да, эти трое как раз подходят… Готов поклясться, мосье Пуаро, что они из банды Марраско. Сразу видно — Жучки с ипподрома. Может быть, один из них и есть Марраско.

Пуаро мысленно представил себе троих лошадников.

У одного было широкое лицо с кустистыми бровями и двойным подбородком — ну вылитый хряк. Второй был жилист и худ, лицо узкое, с резкими чертами, глаза холодные, третий — бледен и даже фатоват.

Да, одним из них вполне мог быть сам Марраско, но сразу же вставал вопрос: зачем?

Зачем Марраско отправляться в путешествие с двумя своими сообщниками и забираться в эту мышеловку? Встречу явно можно было организовать и в менее опасном месте — в кафе, на вокзале, в переполненном кинотеатре, в парке — там, где нельзя было бы перекрыть все ходы и выходы, а не на заснеженной вершине.

Он изложил свои соображения Друэ.

— Все так, — охотно согласился тот. — Выглядит и вправду бессмысленно.

— Если встреча назначена здесь, — продолжал Пуаро, — то почему они приехали вместе? Бред какой-то.

— Тогда давайте обсудим другой вариант: эти трое — члены банды и прибыли для встречи со своим главарем. Но вот кто он?

— Каков персонал гостиницы? — поинтересовался Пуаро.

— Персонала как такового нет, — пожал плечами Друэ. — Есть старуха, которая готовит, и ее муж Жак. Они здесь уже лет пятьдесят. Еще был официант, чье место занял я, вот и все.

— Управляющий, разумеется, знает, кто вы такой?

— Конечно. Мне необходимо его содействие.

— Вам не кажется, что он выглядит встревоженным?

Это замечание заставило Друэ задуматься.

— Да, пожалуй, — сказал он.

— Возможно, конечно, это обычная тревога человека, втянутого в полицейскую операцию.

— Но вы думаете, что дело не только в этом? Вы полагаете, что он что-то знает?

— Просто размышляю вслух.

— Да, загадка, — мрачно бросил Друэ. — Как вы думаете, можно у него это выведать? — спросил он помолчав.

Пуаро покачал головой.

— По-моему, лучше ему не знать о наших подозрениях, — предостерег он. — Просто не спускайте с него глаз.

Друэ кивнул и двинулся к выходу.

— Может быть, у вас есть какие-нибудь идеи, мосье Пуаро? Ваши таланты всем известны. Мы здесь, в Швейцарии, и то о вас наслышаны.

— Пока мне сказать нечего, — нахмурившись, признал Пуаро. — Никак не могу понять, зачем им понадобилось встречаться именно здесь. По правде говоря, мне вообще непонятно, зачем они вздумали встречаться.

— Скорее всего из-за денег, — коротко пояснил Друэ.

— Так беднягу Салле не только убили, но еще и ограбили?

— Да, у него была крупная сумма денег.

— И встречаются они для того, чтобы их поделить?

— По крайней мере, это первое, что приходит в голову.

Пуаро скептически покачал головой.

— Но почему здесь? Худшего места для бандитской сходки не сыщешь. Но именно в такое место можно приехать для встречи с женщиной…

Друэ резко подался вперед:

— Вы думаете?..

— Я думаю, — пояснил Пуаро, — что мадам Грандье — очень красивая женщина. Ради нее можно подняться и на три тысячи метров, если она об этом попросит.

— Любопытная мысль, — признал Друэ. — Мне ничего подобного просто не приходило в голову. Ведь она сюда ездит уже несколько лет.

— Да, — мягко сказал Пуаро, — и потому ее присутствие не вызовет кривотолков. Может быть, Роше Неж выбрали именно поэтому?

— Это идея, мосье Пуаро, — загорелся Друэ. — Я этим займусь.

4

День прошел без происшествий. К счастью, в гостинице были солидные запасы всего необходимого, и управляющий заверил, что поводов для беспокойства нет.

Пуаро попытался завязать разговор с доктором Лютцем, но получил от ворот поворот. Доктор ясно дал понять, что психология — его ремесло, и он не намерен судачить на эти темы с дилетантами. Усевшись в углу, он штудировал толстенный немецкий трактат о подсознании, делая пространные выписки.

Пуаро вышел прогуляться и потом забрел на кухню. Там он завязал разговор со старым Жаком, но тот держался угрюмо и настороженно. К счастью, его жена — повариха, оказалась более разговорчивой. Она поведала, что консервов у них в достатке, хотя сама она их не жалует. Дорогие, а есть почти нечего. И вообще, не по-божески это — питаться из жестянок.

Постепенно разговор перешел на гостиничный персонал. Пуаро выяснил, что в начале июля приезжают горничные и другие официанты, но в ближайшие три недели постояльцев, можно сказать, не предвидится. Пока люди, пообедав, отправляются обратно, так что они с Жаком и единственным официантом вполне справляются.

— До Гюстава здесь был другой официант? — спросил Пуаро.

— Был один недотепа. Ничего толком не умел делать. Официант называется!

— Долго он у вас пробыл?

— Какое там! Недели не прошло, как его отсюда попросили.

— Он не протестовал? — поинтересовался Пуаро.

— Нет, собрал вещички, и был таков. А на что ему было рассчитывать? У нас уважаемое заведение, обслуга должна быть на уровне.

Пуаро кивнул.

— И куда он отправился? — спросил он.

Повариха пожала плечами.

— Этот Робер? Надо думать, обратно в свое жалкое кафе.

— Он спустился на фуникулере?

— Ну да. А как же еще?

— А кто-нибудь видел, как он уезжал?

И повариха, и ее муж воззрились на Пуаро с нескрываемым удивлением.

— Вы что же думаете, мы всяких неумех должны с духовым оркестром провожать? У нас своих дел хватает.

— Вы правы, — согласился Пуаро и медленно удалился, поглядывая на нависшее над ним здание. Большая гостиница, а жилое крыло всего одно. В других отсеках полно запертых комнат с закрытыми ставнями, куда вряд ли кто сунется…

Обогнув угол здания, Пуаро едва не столкнулся с одним из трех картежников. Блеклые глаза глянули на Пуаро равнодушно. Только рот, как у норовистой лошади, слегка скривился, обнажая желтые зубы.

Пуаро проследовал мимо и увидел вдалеке высокую изящную фигуру мадам Грандье.

Слегка ускорив шаг, он нагнал ее и произнес:

— Очень не ко времени эта поломка фуникулера. Надеюсь, мадам, это не доставило вам неудобств?

— Мне это абсолютно безразлично, — ответила женщина глубоким контральто, не глядя на Пуаро. Резко повернувшись, она направилась через маленькую боковую дверь в гостиницу.

5

В тот вечер Пуаро рано лег спать, но вскоре после полуночи его разбудили странные звуки.

Кто-то возился с дверным замком.

Пуаро сел на кровати и зажег свет. В ту же секунду замок поддался, и дверь распахнулась. На пороге стояли трое картежников, явно навеселе. Выражение затуманенных алкоголем глаз не сулило ничего хорошего. Блеснуло лезвие опасной бритвы.

Самый рослый двинулся вперед, изрыгая ругательства:

— Ищейка, значит! Ну, ну! Щас мы тебя распишем, места живого не останется. Не ты первый сегодня.

Все трое спокойно и деловито приблизились к кровати. Засверкали бритвы…

И тут из-за спины бандитов донесся приятный баритон с характерным заокеанским выговором:

— А ну, ребята, руки!

Обернувшись, они увидели на пороге Шварца в яркой полосатой пижаме, с пистолетом в руках.

— Сказано — руки, — повторил он. — Стрелять-то я умею.

Пуля просвистела над самым ухом здоровенного бандита и впилась в оконную раму.

Три пары рук мгновенно взметнулись вверх.

— Позвольте вас побеспокоить, мосье Пуарье? — обратился американец к Пуаро.

Вскочив с кровати, Пуаро подобрал бритвы и, обыскав бандитов, убедился, что другого оружия у них нет.

— Ну, пошли! — скомандовал Шварц. — В коридоре есть отличный чулан. Без окон, то, что надо.

Доведя пленников до чулана и заперев за ними дверь, Шварц повернулся к Пуаро и радостно зачастил:

— Ну, каково? Знаете, мосье Пуарье, у нас в Фаунтин Спрингз некоторые подсмеивались надо мной, когда я сказал, что беру с собой пистолет. «Куда, — говорили, — ты собрался? В джунгли?» И что же? Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Ну и гнусная же публика, доложу я вам!

— Дорогой мой мистер Шварц, вы появились как раз вовремя, — поблагодарил Пуаро. — Такая сцена сделала бы честь любому спектаклю. Я ваш вечный должник.

— А, ерунда. Ну, и что нам теперь делать? Надо бы передать этих ребят полиции, а полиции-то и нет. Может, с управляющим посоветуемся?

— С управляющим… — протянул Пуаро. — Думаю, лучше с официантом Гюставом — он же инспектор Друэ. Не удивляйтесь, Гюстав на самом деле полицейский.

— Так вот, значит, почему они… — ошеломленно произнес Шварц.

— Кто «они» и что они сделали?

— Эти бандиты! Вы у них шли вторым в списке. Перед тем они порезали Гюстава.

— Что?

— Пойдемте. Над ним сейчас колдует доктор.

Друэ жил в маленькой комнатушке под крышей. Доктор Лютц в халате перевязывал раненому лицо.

Он обернулся к вошедшим Шварцу и Пуаро:

— А, это вы, мистер Шварц. Это же просто зверство! Что за бессердечные чудовища!

Друэ лежал неподвижно и слабо стонал.

— Опасности нет? — спросил Шварц.

— Нет, он не умрет, если вы это имеете в виду, но ему желательно поменьше говорить и не волноваться. Все раны я обработал, так что заражения, думаю, не будет.

Все вместе они вышли из комнаты.

— Вы сказали, что Гюстав — сотрудник полиции? — уточнил Шварц.

Пуаро кивнул.

— А что же он делал в Роше Неж?

— Пытался выследить опасного преступника.

В нескольких словах Пуаро объяснил положение дел.

— Марраско? — удивился доктор Лютц. — Читал о нем в газетах. Был бы не прочь встретиться с этим типом. У него очень глубокие аномалии в психике. Узнать бы побольше о его детстве…

— Что касается меня, — отозвался Пуаро, — то я хотел бы знать, где он находится в данный момент.

— А разве он не один из тех, кого мы заперли в чулане? — спросил Шварц.

— Возможно, — без особой уверенности сказал Пуаро, — но… Есть у меня одна идейка…

Он осекся и глянул на ковер. На светло-желтой поверхности были ржавые коричневые пятна.

— Следы, — сказал Пуаро. — Думаю, на подошвах была кровь, и идут они из нежилого крыла гостиницы. Быстрее, за мной!

Через вращающуюся дверь они ринулись в темный пыльный коридор, повернули за угол, и наконец следы привели их к полуоткрытой двери.

Пуаро распахнул ее, вошел в помещение — и не смог сдержать крик ужаса.

Постель у стены была разобрана, на столе стоял поднос с едой. А на полу возле стола лежал мужчина, убитый с изощренной жестокостью. На руках и груди у него было множество ран, а голова и лицо превращено в кровавое месиво.

Шварц придушенно ойкнул и отвернулся. Похоже было, что его вот-вот вырвет.

Доктор Лютц что-то с ужасом воскликнул по-немецки.

— Кто это? — слабым голосом спросил Шварц.

— Думаю, — сказал Пуаро, — что здесь он был известен как Робер, довольно бездарный официант…

Лютц подошел поближе, наклонился над телом и показал на приколотый к груди мертвеца листок бумаги. На нем было нацарапано:

«МАРРАСКО БОЛЬШЕ НИКОГО НЕ УБЬЕТ И НЕ ОБМАНЕТ ДРУЗЕЙ».

— Марраско?! — воскликнул Шварц. — Значит, это был Марраско! Но чего ради его занесло в эту дыру? И почему вы назвали его Робером?

— Он здесь изображал официанта, — пояснил Пуаро, — но официантом был плохим, так что никто не удивился, когда ему дали расчет и он исчез. Все решили, что он вернулся в Альдерматт, но никто не видел, как он уезжал.

— И что же, по-вашему, произошло? — спросил своим рокочущим голосом доктор Лютц.

— Думаю, что перед нами — тот, из-за кого был так встревожен управляющий. Марраско подкупил его, чтобы он разрешил ему скрываться в этой части гостиницы… Правда, управляющий был от этого не в восторге, ох не в восторге, — добавил Пуаро.

— И никто, кроме управляющего, не знал, что Марраско жил в этом крыле?

— Похоже, что нет. Это, знаете ли, вполне возможно.

— А почему его убили? — спросил доктор Лютц. — И кто его убил?

— Ну, тут все ясно! — воскликнул Шварц. — Он должен был поделиться деньгами со своими подельниками, но не сделал этого. Он их обманул, а здесь решил отсидеться, думая, что никто его не найдет, но он ошибался. Они узнали, где он, и рассчитались — вот так. — Шварц тронул мертвое тело носком ботинка.

— Да, — пробормотал Пуаро, — это была не совсем та встреча, какую мы себе представляли.

— Все эти «как» и «почему» весьма интересны, — раздраженно бросил доктор Лютц, — но меня больше заботит наше собственное положение. В гостинице мертвец, у меня на руках раненый, лекарств почти нет, и к тому же мы отрезаны от мира. Когда все это кончится?

— Да, и еще у нас трое преступников, запертых в чулане, — добавил Шварц. — Хорошенькое положеньице!

— Так что нам делать? — продолжал гнуть свое доктор Лютц.

— Во-первых, нужно найти управляющего, — сказал Пуаро. — Вряд ли он уголовник, хотя и жаден до денег. К тому же он трус, а потому сделает все, что мы ему велим. Троих злоумышленников мы определим туда, где их можно будет держать, пока не подоспеет помощь. Думаю, нам снова пригодится пистолет мистера Шварца.

— А я? Мне-то что делать? — спросил доктор Лютц.

— Вы, доктор, — строго сказал Пуаро, — будете делать все, что в ваших силах для вашего пациента. Остальные будут начеку. Будем ждать. Больше нам ничего не остается.

6

Ранним утром трое суток спустя перед гостиницей появилась небольшая группа людей.

Дверь им широким жестом открыл Эркюль Пуаро.

— Добро пожаловать, mon vieux.

Комиссар полиции Лемантей крепко обнял Пуаро.

— Ах, друг мой, как я рад вас видеть! Что вам пришлось пережить! А как мы за вас переживали, не зная, что тут творится. Телеграфа нет, связаться с вами невозможно. Это была блестящая идея — просигналить нам солнечными зайчиками.

— Ну что вы, — со скромным видом произнес Пуаро. — В конце концов, когда техника выходит из строя, приходится уповать на природу. Солнце бывает на небе почти всегда.

Вся группа гуськом проследовала в гостиницу.

— Нас здесь не ждут? — мрачновато улыбнулся Лемантей.

— Конечно нет! — улыбнулся в ответ Пуаро. — Все думают, что фуникулер еще сломан.

— Это великий день, — с чувством сказал Лемантей. — Так вы считаете, сомнений быть не может? Это и в самом деле Марраско?

— Марраско, никаких сомнений. Идемте со мной.

Они двинулись по лестнице. Открылась дверь, выглянул Шварц в халате и изумленно уставился на новоприбывших.

— Я услышал голоса, — пояснил он. — А в чем дело?

— Помощь пришла! — высокопарно заявил Пуаро. — Пойдемте с нами. Наступил великий час, — и устремился наверх.

— Вы что, идете к Друэ? — спросил Шварц. — Как он, кстати?

— Доктор Лютц сказал, что вчера вечером он чувствовал себя хорошо.

Они подошли к двери комнаты Друэ. Пуаро распахнул се и возвестил:

— Вот ваш дикий кабан, джентльмены. Живехонький. А теперь забирайте его и позаботьтесь, чтобы он не ушел от гильотины.

Лежавший в постели человек с перевязанным лицом рванулся, но полицейские уже схватили его.

— Но ведь это же Гюстав, официант, — воскликнул ошарашенный Шварц, — то бишь инспектор Друэ.

— Да, Гюстав — но не Друэ. Друэ был предыдущим официантом, Робером. Его держали в нежилом крыле гостиницы, и Марраско убил его в ту самую ночь, когда напали на меня.

7

— Понимаете, — снисходительно объяснял за завтраком Пуаро вконец запутавшемуся американцу, — есть вещи, которые профессионал видит сразу: например, разницу между сыщиком и преступником. Гюстав не был официантом — это я понял сразу, — но и полицейским он не был. Я всю жизнь имею дело с полицией и знаю, что к чему. Он мог бы сойти за полицейского перед кем угодно, только не перед тем, кто сам служил в полиции.

Это сразу навело меня на подозрения. В тот вечер, вместо того чтобы выпить кофе, я его вылил — и оказался прав. Ночью меня навестили, причем человек этот явно был уверен, что я не проснусь, одурманенный снотворным. Он порылся в моих вещах и нашел в бумажнике письмо, которое я там специально оставил. На следующее утро Гюстав принес мне утренний кофе. Он обратился ко мне по имени и держался как ни в чем не бывало. Но он был озабочен, очень озабочен, потому что узнал, что полиция напала на его след. То, что они прознали, где он находится, было для него страшным ударом. Это нарушало все его планы — он оказался в мышеловке.

— Глупо было приезжать сюда, — сказал Шварц. — Зачем ему это понадобилось?

— Не так глупо, как может показаться. Ему было необходимо оказаться в уединенном месте, отрезанном от всего мира, чтобы встретить некую особу и кое-что провернуть.

— Какую особу?

— Доктора Лютца.

— Доктора Лютца? Он что же, тоже жулик?

— Нет, доктор Лютц действительно врач, но не психиатр, а хирург, друг мой, специалист по пластической хирургии, но сейчас он оказался на чужбине без средств к существованию. Ему предложили большие деньги за то, чтобы он приехал сюда и сделал одному человеку пластическую операцию. Возможно, он догадывался, что этот человек — преступник, но предпочел закрыть на это глаза. Поймите, они не могли позволить себе остановиться в каком-нибудь санатории. Нет, безопаснее всего им было здесь, где до начала сезона никого не бывает, а управляющего легко подкупить.

Но, как я уже сказал, планы их были нарушены. Марраско кто-то выдал. Трое его телохранителей, которые должны были находиться рядом с ним, еще не прибыли, но он начал действовать немедленно. Он связал сотрудника полиции, выдававшего себя за официанта, запер его в нежилом крыле гостиницы, а сам занял его место. Сообщники же его тем временем испортили фуникулер. Это было сделано, чтобы выиграть время. На следующий вечер они убили Друэ, изуродовали ему до неузнаваемости лицо и прикололи на грудь записку. Они надеялись, что к тому времени как сообщение будет восстановлено, Друэ будет похоронен как Марраско. Доктор Лютц без промедления сделал ему операцию. Все. Им оставалось заставить замолчать еще одного человека — Эркюля Пуаро, — и дело в шляпе. Телохранители Марраско ворвались ко мне в комнату, и если бы не вы, друг мой…

С этими словами Пуаро отвесил Шварцу церемонный поклон.

— Так вы и в самом деле Пуаро? — спросил тот.

— В самом деле.

— И вас ни на секунду не ввела в заблуждение записка на трупе? Вы все время знали, что это не Марраско?

— Разумеется, знал.

— Но почему же вы ничего не сказали?

Тон Пуаро вдруг стал очень торжественным.

— Потому что хотел быть уверенным в том, что передам Марраско живым в руки полиции.

«Что схвачу живьем Эриманфского вепря», — добавил он про себя.

Глава 5 Авгиевы конюшни[189]

1

— Положение создалось чрезвычайно щекотливое, мосье Пуаро.

По губам Пуаро скользнула улыбка. Он едва не ответил:

«А иначе не бывает!»

Сдержавшись, он изобразил на лице скорбь, которая сделала бы честь священнику у постели умирающего.

Сэр Джордж Конвэй между тем продолжал вещать весомо и гладко. С губ его слетали одна фраза за другой: крайне щекотливое положение правительства — интересы общества — единство партии — необходимость выступить единым фронтом — возможности прессы — благосостояние нации…

Все это звучало замечательно, но ровным счетом ничего не означало. Пуаро почувствовал знакомую ломоту в челюсти, когда невыносимо хочется зевнуть, да воспитание не позволяет. То же самое он время от времени ощущал при чтении отчетов о парламентских дебатах, но тогда не было нужды сдерживать зевоту.

Он напряг все силы, чтобы дотерпеть до конца. При этом он даже немного сочувствовал сэру Джорджу. Тот явно хотел ему что-то рассказать, но его заносило все дальше и дальше от сути дела. За всеми этими словесами никак не следовали факты, точно он хотел скрыть их от аудитории. Он был мастером пустых фраз, очень приятных на слух, но лишенных какого бы то ни было содержания.

Слова лились и лились, а бедный сэр Джордж наливался кровью. Он бросил отчаянный взгляд на человека, сидевшего во главе стола, и тот пришел ему на помощь.

— Ладно, Джордж, — сказал Эдвард Ферриер. — Я сам все объясню.

Пуаро перевел взгляд с министра внутренних дел на премьер-министра. Он чувствовал острый интерес к Эдварду Ферриеру — интерес, пробужденный случайной фразой восьмидесятидвухлетнего старика. Профессор Фергюс Маклаод, разобравшись с химической проблемой, что помогло осудить убийцу, на момент снизошел до политики Тогда как раз — после ухода в отставку всеми любимого Джона Хэмметта, ныне лорда Корнуорти, — сформировать кабинет было поручено его зятю, Эдварду Ферриеру. Для политика он был молод — ему еще не исполнилось и пятидесяти. Так вот, профессор Маклаод сказал тогда: «Ферриер когда-то у меня учился. Он человек надежный».

Вот и все, но для Эркюля Пуаро этого было достаточно. Если уж Маклаод считал кого-то надежным, то перед этой рекомендацией меркли все восторги избирателей и прессы.

Впрочем, в данном случае и Маклаод, и общественное мнение были единодушны. Эдвард Ферриер был надежным — не блестящим оратором или интеллектуалом, а именно надежным, разумным человеком, впитавшим лучшие британские традиции. Он женился на дочери Хэмметта и долгие годы был его правой рукой. Кому же, как не ему, вести страну но пути, намеченному Джоном Хэмметтом.

А Джон Хэмметт был любим народом и прессой. Он олицетворял все столь ценимые англичанами добродетели. О нем говорили: «Хэмметт малый честный, сразу видать». О его простоте и любви к садоводству ходили анекдоты. Поношенный плащ Хэмметта, с которым он не расставался, был сравним с трубкой Болдуина[190] и зонтиком Чемберлена[191]. Он был символом английской погоды, английской предусмотрительности, английской привязанности к старым пожиткам. Кроме того, Хэмметт был неплохим оратором, немного грубоватым — как раз в британском вкусе.

Его речи были построены на простых и сентиментальных истинах, глубоко укорененных в сердце каждого англичанина. Иностранцы иногда критикуют эти истины за то, что они чересчур благородны, до лицемерия… Но Джон Хэмметт действительно был благороден — ему было свойственно то ненавязчивое скромное благородство, которому учатся на спортивных площадках частных школ.

Кроме того, он был видным мужчиной: высоким, крепким, светловолосым, с ясными синими глазами. Поскольку мать Хэмметта была датчанкой, а сам он много лет был Первым лордом[192] Адмиралтейства, ему дали прозвище «Викинг»[193]. Когда ему по состоянию здоровья пришлось оставить свой пост, все с трепетом ждали, кто придет ему на смену. Блестящий лорд Чарлз Делафилд? Чересчур блестящ — Англии это ни к чему. Эвен Уитлер? Умен — но, пожалуй, несколько неразборчив в средствах. Джон Поттер? Грешит диктаторскими замашками, а тиранов нам тут совсем не надо, благодарим покорно. Одним словом, все вздохнули с облегчением, когда в должность вступил скромняга Эдвард Ферриер. Отличная кандидатура. Натаскан Стариком, женат на его дочери — в общем, достойный продолжатель его дела.

Пуаро с интересом приглядывался к нему: стройный, темноволосый. Премьер выглядел смертельно усталым.

— Возможно, мосье Пуаро, — произнес Ферриер своим приятным низким голосом, — вам знаком еженедельник «Рентгеновский луч»?

— Мне приходилось его видеть, — чуть смущенно признался Пуаро.

— В таком случае вы в общих чертах представляете, что там можно обнаружить. Полуклеветнические утверждения, смутные намеки на некие таинственные события. Что-то соответствует действительности, что-то не совсем, но все подается под острым соусом. Однако иногда… Иногда дело обстоит хуже, — помедлив, добавил он изменившимся голосом.

Пуаро промолчал.

— Вот уже две недели, — продолжал Ферриер, — они публикуют намеки на грядущее разоблачение «в высших политических кругах», связанное с коррупцией и злоупотреблением служебным положением.

— Обычный дешевый трюк, — пожал плечами Пуаро. — Когда дело доходит до самих разоблачений, любители сенсаций бывают сильно разочарованы.

— Эти разоблачения их не разочаруют, — сухо заметил Ферриер.

— Так вы представляете, что это будут за разоблачения? — уточнил Пуаро.

— Достаточно хорошо представляем.

Помолчав, Эдвард Ферриер тщательно и подробно ввел Пуаро в курс дела.

Рассказанная им история весьма впечатляла. Беззастенчивые интриги, бесцеремонные подтасовки, разбазаривание партийных денег — вот в чем обвиняли бывшего премьера, Джона Хэмметта. Читателю собирались преподнести образ бесчестного негодяя, обманувшего доверие народа и использовавшего служебное положение для того, чтобы сколотить себе огромное состояние.

Премьер умолк. Министр внутренних дел испустил тоскливый стон и неожиданно выпалил:

— Это чудовищно! Просто чудовищно! Мерзавца Перри, издающего этот гнусный листок, расстрелять мало!

— Эти, так сказать, откровения должны появиться в «Рентгеновском луче»? — поинтересовался Пуаро.

— Да.

— И что вы собираетесь предпринять?

— Это нападки лично на Джона Хэмметта, — протянул Ферриер. — Ему решать, подавать ли на газету в суд за клевету.

— Так будет он подавать в суд?

— Нет.

— Почему?

— Возможно, именно этого «Рентгеновский луч» и добивается. Это же отличная реклама, причем бесплатная. Они будут твердить, что все публикации — просто беспристрастное обсуждение проблемы и что все, о чем написано в газете, — чистая правда. Главное — привлечь внимание.

— Но если решение будет не в их пользу, им придется заплатить огромный штраф.

— В том-то и штука, что до штрафа дело, возможно, не дойдет.

— Почему?

— Полагаю, что… — чопорно начал сэр Джордж, но Эдвард Ферриер тут же его перебил:

— Потому что то, что они собираются опубликовать, — правда.

В ответ на столь непарламентскую откровенность сэр Джон Конвэй снова застонал.

— Эдвард, дружище, — воскликнул он, — не собираетесь же вы признать…

По усталому лицу Эдварда Ферриера скользнуло подобие улыбки.

— К сожалению, Джордж, — сказал он, — бывают случаи, когда приходится говорить правду. Сейчас именно такой случай.

— Все это, как вы понимаете, строго конфиденциально, мосье Пуаро, — поспешил напомнить сэр Джордж. — Ни слова…

— Мосье Пуаро прекрасно все понимает, — прервал его Ферриер и медленно продолжал — Но один момент я хотел бы подчеркнуть: на карту поставлено будущее Народной партии. Джон Хэмметт, мосье Пуаро, и был визитной карточкой Народной партии. Он воплощал те качества, за которые нас любили в народе, — честность и порядочность. Не скажу, что мы все делали правильно — дров мы на своем веку наломали немало. Однако мы старались, как могли, защищать интересы людей и всегда были приверженцами честной политики. И вот, пожалуйста, символ нашей партии, Честный малый par excellence[194], оказался отъявленным негодяем.

У сэра Джорджа вырвался очередной стон.

— Вы сами ничего не знали о его махинациях? — прямо спросил его Пуаро.

По усталому лицу опять скользнула улыбка.

— Можете мне не верить, мосье Пуаро, но я, как и все прочие, был введен в заблуждение. Все удивлялся, почему моя жена с такой прохладцей относится к своему отцу. Теперь-то я понял… Она просто знала, что он собой представляет. Когда правда начала выходить наружу, — добавил он, помолчав, — я был в ужасе и никак не мог поверить… Мы настояли на отставке моего тестя по состоянию здоровья и принялись разгребать всю эту грязь.

— Чистить Авгиевы конюшни! — простонал сэр Джордж.

Пуаро встрепенулся.

— Боюсь, что нам теперь не выпутаться, — признал Эдвард Ферриер. — Как только факты станут достоянием общественности, разразится скандал. Правительство — в отставку, потом выборы, а к власти, по всей видимости, вернется Эверхард со своей партией. Ну, а его стиль вы знаете.

— Провокатор! Настоящий провокатор! — выпалил сэр Джордж.

— Эверхард — человек способный, — раздумчиво произнес Эдвард Ферриер, — но при этом безрассудный, воинственный и совершенно бестактный. Сторонники его безынициативны и крайне нерешительны, так что все сведется к диктатуре.

Пуаро кивнул.

— Если бы все это можно было замять… — заныл сэр Джордж.

Премьер медленно покачал головой, признавая свое бессилие.

— Вы считаете, что замять это невозможно? — спросил Пуаро.

— На мой взгляд, дело это слишком скандальное и слишком многие о нем знают, чтобы его можно было замять. Короче говоря, у нас только два пути: либо применить силу, либо прибегнуть к подкупу, но я не думаю, что это реально. Министр внутренних дел помянул только что Авгиевы конюшни. Чтобы их почистить, понадобилась мощь нескольких рек. Боюсь, что для решения наших проблем тоже потребуется нечто сверхординарное…

— Собственно говоря, вам нужен Геракл, — уточнил Пуаро, с удовлетворенным видом кивая головой. — Меня, если вы помните, зовут Эркюлем, — добавил он после выразительной паузы.

— Вы в состоянии совершать подобные чудеса, мосье Пуаро? — спросил Эдвард Ферриер.

— Но ведь за этим вы меня и пригласили?

— В общем, да… я отдавал себе отчет в том, что спасти нас может только самое что ни на есть фантастическое и нетривиальное решение. Но, быть может, мосье Пуаро, — помолчав, продолжал Ферриер, — вы полагаете, что Джон Хэмметт заслуживает разоблачения? Раз он был проходимцем, легенду о честном малом Джоне Хэмметте следует развеять во что бы то ни стало. В самом деле, можно ли построить хороший дом на кривом фундаменте? Но — хочу попытаться. Любой политик жаждет власти, — добавил он с горькой усмешкой, — и, как всегда, из самых высоких побуждений.

Пуаро поднялся с места.

— Мосье, — сказал он, — я долго работал в полиции и знаю, что собой представляют политики… Будь Джон Хэмметт у власти, я ради него и пальцем бы не шевельнул. Но что касается вас… Я слышал от одного блистательного ученого, и при этом мудрейшего человека, что вы — человек надежный. Я постараюсь вам помочь.

Поклонившись, он вышел из кабинета.

— Надо же, какая наглость… — взорвался сэр Джордж.

— Это был комплимент, — улыбнулся Ферриер.

На лестнице Пуаро остановила высокая светловолосая женщина.

— Зайдите, пожалуйста, ко мне в гостиную, мосье Пуаро, — сказала она.

Поклонившись, Пуаро последовал за ней.

Хозяйка дома прикрыла дверь, пригласила Пуаро сесть и предложила ему сигарету. Усевшись напротив, она ровным голосом произнесла:

— Вы только что виделись с моим мужем, и он рассказал вам… о моем отце.

2

Пуаро внимательно смотрел на собеседницу. Перед ним сидела стройная, все еще красивая женщина, в которой чувствовались ум и сильный характер. Миссис Ферриер была известной личностью. Как жена премьер-министра она всегда была на виду, а то, что она была дочерью Хэмметта, только добавляло ей популярности. Дагмар Ферриер была воплощением идеальной англичанки.

Она была преданной женой, любящей матерью и разделяла мужнин вкус к сельской жизни. Ее интересы были сосредоточены именно на тех сферах, которые общественное мнение склонно было отдавать на откуп женщинам. Одевалась она хорошо, ко без малейшего намека на экстравагантность. Много времени и сил она уделяла благотворительности и всячески старалась облегчить жизнь женам безработных, предложив целый ряд специальных проектов. Страна обожала Дагмар Ферриер, и она справедливо считалась главным козырем Народной партии.

— Вы, мадам, должно быть, очень встревожены, — сказал наконец Пуаро.

— Еще бы… Не могу описать как… Уже много лет я со страхом ждала чего-то подобного…

— Вы не знали, что творилось на самом деле? — спросил Пуаро.

— Нет, не имела ни малейшего представления. Я знала только, что мой отец — не тот человек, каким его считают. Я, с детства поняла, что он… совсем другой… А теперь из-за женитьбы на мне, — сказала она горько, — Эдвард всего лишится.

— Есть ли у вас враги, мадам? — мягко спросил Пуаро.

Она удивленно подняла на него глаза.

— Враги? Не думаю.

— А по-моему, есть… — задумчиво произнес Пуаро. — Хватит ли у вас храбрости, мадам? Против вашего мужа, да и против вас, ведется настоящая война. Вы должны быть готовы к обороне.

— Речь не обо мне, — воскликнула миссис Ферриер. — Главное — это Эдвард!

— Все взаимосвязано, — сказал Пуаро. — Не забывайте, мадам, вы — как жена Цезаря[195].

Краска отхлынула от ее щек. Наклонившись вперед, Дагмар Ферриер сказала:

— Что, собственно, вы имеете в виду?

3

Перси Перри, издатель «Рентгеновского луча», маленький человечек с острыми чертами лица, сидел за столом и курил.

— Ох и подложим же мы им свинью, — промурлыкал он масленым голосом, — я не я буду. Ох, что тут начнется!

— Вы не боитесь? — с тревогой спросил его заместитель, тощий молодой человек в очках.

— Чего, демонстрации силы? Куда им. Кишка тонка. Впрочем, это им не поможет. Все документы раскиданы по разным местам — и здесь, и в Америке, и на материке.

— Да, здорово они влипли, — не отступал заместитель. — Но ведь что-то они должны попытаться предпринять?

— Пришлют кого-нибудь поговорить по-хорошему…

Раздался звонок. Перри снял трубку.

— Кто, говорите? Ладно, давайте его сюда.

Положив трубку, он ухмыльнулся.

— Они наняли этого бельгийского фата. Сейчас он будет здесь. Попробует выяснить, нельзя ли все уладить полюбовно.

Вошел парадно одетый Эркюль Пуаро с белой камелией в петлице.

— Рад вас видеть, мосье Пуаро. На скачки 6 Аскот, в королевскую ложу? — съязвил Перри. — Нет? Значит, я ошибся.

— Польщен произведенным на вас впечатлением, — парировал Пуаро. — Всегда следует хорошо выглядеть, особенно, — тут он окинул взглядом острую мордочку и непрезентабельный костюм Перри, — если не слишком щедро одарен природой.

— Насчет чего вы хотели со мной поговорить? — спросил разом поскучневший Перри.

Пуаро одарил его сияющей улыбкой:

— Насчет шантажа.

— Какого еще шантажа?

— До меня тут дошло — слухом земля полнится, — что бывали случаи, когда вы собирались опубликовать в вашей газетенке дискредитирующие некоторых лиц сведения. Но вскоре ваш банковский счет пополнялся кругленькой суммой, и сведения оставались неопубликованными.

Чрезвычайно довольный собой, Пуаро откинулся на спинку стула.

— Вы отдаете себе отчет в том, что ваше заявление попахивает клеветой?

— Уверен, что это не так, — усмехнулся Пуаро.

— А зря! Нет никаких доказательств того, что я кого-то когда-нибудь шантажировал.

— В этом я нисколько не сомневаюсь. Вы меня не поняли. Я вам вовсе не угрожаю, я просто хочу спросить: сколько?

— Не понимаю, о чем вы, — насторожился Перри.

— О деле государственной важности, мистер Перри.

Собеседники обменялись многозначительными взглядами.

— Я реформатор, мосье Пуаро, — заявил Перри. — Пора произвести чистку в политике. Я противник коррупции. Вы знаете, в каком состоянии пребывает наша политика? Ни дать ни взять Авгиевы конюшни.

— Tiens![196] — удивился Пуаро. — И вы о том же!

— И мы должны, — продолжал редактор, — промыть эти конюшни очистительным потоком общественного мнения.

— Что ж, — поднялся со стула Пуаро, — рукоплещу вашим гражданским чувствам. Жаль, что вы не нуждаетесь в деньгах, — добавил он с порога.

— Эй, погодите, — заторопился Перси Перри, — я же не сказал…

Но Пуаро в кабинете уже не было.

Он терпеть не мог шантажистов, поэтому с чистым сердцем предпринял кое-какие шаги.

4

Эверитт Дэшвуд, жизнерадостный молодой человек из редакции «Бранч», радостно хлопнул Пуаро по плечу.

— Грязь бывает разная, дружище. Моя грязь — чистая правда, никаких натяжек.

— Я и не утверждал, что вы с Перри — два сапога пара.

— Чертов кровопийца. Только позорит нас, честных борзописцев. Мы бы с радостью с ним разделались, если бы могли.

— Понимаете, я сейчас занимаюсь улаживанием одного политического скандала.

— Чистите Авгиевы конюшни? — рассмеялся Дэшвуд. — Боюсь, это вам не по силам, дружище. Единственный выход — запрудить Темзу и снести здание парламента.

— Экий вы циник, — покачал головой Пуаро.

— Я знаю, что почем, только и всего.

— Думаю, вы именно тот, кто мне нужен, — решился Пуаро. — Вы человек рисковый и надежный, любите приключения.

— И что же дальше?

— Есть у меня одна идейка… Если я прав, мы раскроем небывалый заговор, а ваша газета заполучит сенсацию.

— Идет, — воодушевился Дэшвуд.

— Речь идет об оскорбительных выпадах в адрес одной женщины.

— Отлично. Интимные отношения — самый ходовой товар.

— Тогда слушайте.

5

Разговоры не смолкали.

В «Гусе и перьях» в Литл Уимплингтоне яростно спорили:

— Вранье! Джон Хэмметт всегда был честным малым, не то что прочие политиканы.

— Так обо всех жуликах говорят, пока за руку не поймают.

— Говорят, он на этой палестинской нефти тысячи огреб. Хорошенькое дельце провернул!

— Все они одним миром мазаны. Все до единого проходимцы.

— Эверхард такого бы не сделал. Старая закалка, что ни говорите.

— А я все равно не верю. Газетам верить нельзя.

— Его дочка — жена Ферриера. Хочешь знать, что о ней пишут?

Все уставились в захватанный экземпляр «Рентгеновского луча»:

«Жена Цезаря? До нас дошел слух о том, что одну высокопоставленную даму на днях видели при весьма странных обстоятельствах, да еще и с альфонсом[197]. Ах, Дагмар, Дагмар, как вам не стыдно!»

— Не, миссис Ферриер не из таких, — послышался крестьянский говорок. — Альфонс — это же итальяшка какой-нибудь.

— Кто их знает, — возразил другой. — По мне, так бабы на все способны.

6

Разговоры не смолкали.

— Милочка, я уверена, что это чистая правда. Наоми слышала об этом от Пола, а тот от Энди. Она глубоко порочна!

— Но ведь она всегда так старомодно одевается и вообще… такая чопорная. И все благотворительные базары только она и открывает!

— Для отвода глаз, дорогуша. Говорят, она просто нимфоманка[198]. Представляете?! Все это есть в «Рентгеновском луче». Ну, не прямо, но читается между строк. Интересно, откуда они все всегда узнают?

—* А как вам фокусы ее отца? Говорят, он в партийную кассу руку запустил.

7

Разговоры не смолкали.

— Неловко как-то мне об этом думать, вот что я вам скажу, миссис Роджерс. Я же всю жизнь считала, что миссис Ферриер — настоящая леди.

— Так вы думаете, все эти гадости — правда?

— Я же говорю, неловко такое и думать. Еще в июне она в Пелчестере базар открывала. Я с ней рядом была, вот как отсюда до дивана. Она так мило улыбалась…

— Да, но дыма-то без огня не бывает?

— Что верно, то верно. Ну что тут поделаешь, никому в наше время верить нельзя.

8

Эдвард Ферриер с исказившимся белым лицом выпалил:

— Их нападки на мою жену возмутительны! Я подаю в суд на эту мерзкую газетенку!

— Я бы вам этого не советовал, — невозмутимо отвечал Пуаро.

— Не могу же я молча проглатывать эту наглую ложь!

— Вы уверены, что это ложь?

— Черт вас возьми, конечно, уверен!

— А что говорит ваша жена? — спросил Пуаро, склонив голову набок.

Ферриер на мгновение опешил.

— Она советует не обращать внимания… Но как я могу не обращать внимания, если все вокруг только об этом и судачат!

— Да, об этом всюду судачат, — согласился Пуаро.

9

А потом во всех газетах появилась коротенькая заметка жирным шрифтом:

У миссис Ферриер был нервный срыв.

Она отправилась на отдых в Шотландию для поправки здоровья.

Пошли слухи и догадки; обнаружились достоверные сведения о том, что миссис Ферриер ездила не в Шотландию, она туда даже не собиралась.

Скандальные слухи о том, где же была миссис Ферриер на самом деле…

И по-прежнему не смолкали разговоры.

— Говорю вам, Энди ее видел! В этом вертепе![199] Она была не то навеселе, не то под кокаином, а при ней был этот омерзительный аргентинец, Рамон. Представляете? Этот альфонс!

Слухи множились.

Миссис Ферриер удрала с аргентинским танцором, ее видели в Париже нанюхавшейся кокаину. Она пристрастилась к наркотикам много лет назад; она пьет запоем.

Мало-помалу праведное общественное мнение, до поры до времени сочувствовавшее миссис Ферриер, ожесточилось против нее. Не могли же подобные слухи возникнуть на пустом месте! Нет, такая женщина не годилась в жены премьер-министру. «Да она самая настоящая Иезавель![200]Иезавель, да и только!»

А потом появились фотографии.

Снимки, сделанные в Париже: миссис Ферриер в ночном клубе по-свойски обнимает за плечо смуглого темноволосого молодого человека подозрительной наружности.

Снимки на пляже: миссис Ферриер в очень открытом купальном костюме склоняет голову на плечо своего альфонса.

И подпись: миссис Ферриер развлекается…

Спустя два дня против «Рентгеновского луча» было возбуждено дело по обвинению в клевете.

10

Со стороны истца выступал сэр Мортимер Инглвуд, королевский адвокат. Он держался с достоинством и был исполнен праведного гнева. Миссис Ферриер стала жертвой постыдного заговора, сравнимого разве что с делом об ожерелье королевы, описанным Александром Дюма. Тогда целью заговора было опорочить королеву Марию-Антуанетту[201] в глазах народа. Теперь цель была сходной: скомпрометировать благородную и добродетельную женщину, которая поистине, как жена Цезаря, у всех на виду. Сэр Мортимер буквально обрушился на фашистов и коммунистов, пытающихся всеми любыми средствами подорвать демократию, после чего перешел к допросу свидетелей.

Первым был вызван епископ Нортумбрийский.

Доктор Гендерсон, епископ Нортумбрийский, виднейший деятель Англиканской церкви, человек справедливый и неподкупный, был прекрасным проповедником и внушал любовь и благоговение всем, кто его знал. При этом он умел понять каждого и отличался широтой взглядов, что среди церковников встречается не так часто.

Епископ поднялся на свидетельское место и под присягой поклялся, что в упомянутое время миссис Ферриер гостила во дворце у него и его супруги. Она слишком переутомилась, у нее много сил отнимает благотворительная деятельность, ей был прописан полный покой. Визит держали в секрете, дабы избежать назойливости прессы.

Следом за епископом был вызван известный врач. Он показал, что рекомендовал миссис Ферриер хорошенько отдохнуть и избегать стрессов.

Затем дал показания доктор, пользовавший миссис Ферриер в епископском дворце.

Следующей вызвали Тельму Андерсен.

Когда она поднялась на свидетельское место, зал загудел. Все сразу отметили поразительное сходство между этой женщиной и миссис Ферриер.

— Ваше имя Тельма Андерсен?

— Да.

— Вы датская подданная?

— Да, я живу в Копенгагене.

— И вы до недавнего времени работали там в кафе?

— Да, сэр.

— Расскажите нам, пожалуйста, что произошло восемнадцатого марта сего года.

— К моему столику подходил один джентльмен, английский джентльмен. Он говорил, что работает в газете — в газете «Рентгеновский луч».

— Вы уверены, что он упомянул именно это название — «Рентгеновский луч»?

— Да, уверена, потому что, понимаете, я сначала подумала, что это — медицинская газета. Оказалось, нет. И он говорил мне: одна английская актриса хочет найти дублершу, и я очень подходила. А я в кино редко была и не узнавала имя, но он говорил, она очень знаменитая, только плохо себя чувствует и хотела, чтобы кто-то вместо нее бывал в общественных местах, а за это она платит очень много денег.

— И какую же сумму предложил вам этот джентльмен?

— Пятьсот английских фунтов. Я не верила сначала, думала, там есть обман, но он платил половину вперед, и я сразу попросила расчет на работе.

Постепенно выяснялись все новые подробности. Тельму Андерсен отвезли в Париж, снабдили шикарной одеждой и приставили к ней «эскорт» — «очень приятного аргентинского джентльмена, очень уважительного, очень вежливого».

Ясно было, что она получала большое удовольствие от всего происходившего. Ее отправили самолетом в Лондон, а оттуда в Париж, где оливковый кавалер водил ее в ночные клубы и фотографировался с нею. Да, призналась она, кое-какие заведения, где ей приходилось бывать, никак нельзя было назвать респектабельными! Да и некоторые фотографии были не очень-то скромными. Но ее убедили, что так надо для рекламы — а сеньор Рамон всегда вел себя в высшей степени уважительно.

В ответ на вопросы она заявила, что имя миссис Ферриер ни разу не было упомянуто и она совсем-совсем не знала, что должна дублировать именно эту леди и конечно же не хотела ей повредить. Она опознала предъявленные ей фотографии как ее собственные, снятые в Париже и на Ривьере.

Весь облик Тельмы Андерсен дышал чистосердечностью и простодушием милой, хотя и недалекой женщины. Ее огорчение тем, что она оказалась замешана в такую историю, было неподдельным.

Защита вела себя крайне неубедительно, яростно отрицая какие бы то ни было связи с этой особой. Опубликованные фотографии были якобы проверены, и на них точно не мисс Андерсен! Заключительная речь сэра Мортимера имела большой успех. Он представил дело как подлый политический заговор, затеянный ради дискредитации премьер-министра и его супруги, заслуживающих всяческого сочувствия.

Неизбежный вердикт никого не оставил равнодушным. Моральный ущерб был оценен в астрономическую сумму. Выходивших из здания суда миссис Ферриер, ее мужа и отца встречали приветственные крики толпы.

11

Эдвард Ферриер горячо стиснул руку Пуаро.

— Не знаю, как благодарить вас, мосье Пуаро. Наконец-то с «Рентгеновским лучом» покончено. До чего же гнусная газетенка! Теперь им уже не подняться, и поделом. Надо же было дойти до такой мерзости! Как они посмели затронуть Дагмар. Она же сама добродетель! Слава Богу, вы вывели этих негодяев на чистую воду. Как вы догадались, что они использовали двойника?

— Мысль сама по себе не нова, — напомнил Пуаро. — Такой прием был успешно применен в деле Жанны де ла Мотт[202], когда она изображала Марию-Антуанетту.

— Да, помню. Надо мне как-нибудь перечитать «Ожерелье королевы». Но как вам удалось найти женщину, которую они наняли?

— Я искал ее в Дании, там и нашел.

— Но почему именно в Дании?

— Потому что бабушка миссис Ферриер была датчанкой и во внешности самой леди есть нечто скандинавское. Кроме того, были и другие соображения.

— Сходство и в самом деле потрясающее. Что за дьявольский замысел! Как этот крысеныш до такого додумался?

— А он и не додумался, — улыбнулся Пуаро и постучал себя пальцем в грудь. — До этого додумался я!

— Не понимаю, — уставился на него Ферриер. — Что вы имеете в виду?

— Обратимся к событиям более давним, чем те, что описаны в «Ожерелье королевы», — к чистке Авгиевых конюшен. Геракл использовал реку: сила и мощь воды — одна из величайших в природе. А теперь немного модернизируем его подвиг! Что является величайшей силой в человеческой природе? Половой инстинкт, не правда ли? Именно секс идет нарасхват, на нем проще всего сделать сенсацию. Скандал на сексуальной почве интересует публику куда больше, чем скучные политические интриги или злоупотребления.

На этом и был построен мой замысел! Сначала я, подобно Гераклу, вынужден был испачкать руки в грязи — пока строил плотину, чтобы отвести реку в нужное русло. Мне помог мой друг-журналист. Он прочесал всю Данию, пока не нашел подходящую кандидатуру. В разговоре он мимоходом упомянул «Рентгеновский луч» — в надежде, что будущая «лже-Дагмар» запомнит название. Так оно и вышло.

Что же мы в результате получили? Была собрана грязь — много грязи. Жена Цезаря, которая должна быть выше подозрений, оказалась запятнана… Это куда интереснее любого политического скандала. А потом — denouement[203] и — ответная реакция. Добродетель торжествует, оболганная страдалица оправдана! Сентиментально-романтический поток захлестнул Авгиевы конюшни.

Теперь пусть хоть все газеты трубят о растратах Хэмметта — им никто не поверит. Это будет воспринято как очередная политическая игра, цель которой — свалить правительство.

Эдвард Ферриер судорожно втянул в себя воздух. Еще немного — и Пуаро подвергли бы оскорблению действием.

— Моя жена! И вы осмелились…

К счастью, в этот момент в комнату вошла сама миссис Ферриер.

— Что ж, — сказала она, — все получилось как нельзя лучше.

— Дагмар, неужели… неужели ты обо всем знала?

— Конечно, дорогой. — Дагмар Ферриер улыбнулась нежнейшей улыбкой, улыбкой верной и преданной жены.

— И ты мне ничего не сказала!

— Эдвард, но ты ведь никогда бы не позволил мосье Пуаро пойти на это!

— Конечно, не позволил бы!

— Так мы и думали.

— Мы?

— Я и мосье Пуаро, — вновь чарующе улыбнулась миссис Ферриер. — Я прекрасно отдохнула у нашего епископа, — добавила она, — и чувствую прилив сил. Меня просят поучаствовать в церемонии спуска на воду нового линкора. В Ливерпуле[204]. Думаю, народ это оценит.

Глава 6 Стимфалийские птицы[205]

1

Впервые Гарольд Уоринг увидел их гуляющими по тропинке вокруг озера. Погода была прекрасная, озеро голубое, светило солнце. Сам Гарольд сидел на террасе гостиницы, курил трубку и наслаждался жизнью.

Его политическая карьера складывалась как нельзя лучше. Заместитель министра в тридцать лет — да, ему было чем гордиться. По слухам, сам премьер-министр сказал кому-то, что «молодой Уоринг далеко пойдет». Гарольд, что неудивительно, был окрылен. Жизнь рисовалась ему в розовом свете. Он был молод, здоров, недурен собой и совершенно не обременен романтическими связями.

Чтобы выйти из наезженной колеи и отдохнуть от всего и вся, Гарольд решил провести отпуск в Герцословакии. Гостиница на озере Стемпка была совсем маленькой, зато уютной и не слишком многолюдной. Жили там в основном иностранцы, но англичан было только двое: миссис Райс и ее дочь, миссис Клейтон. Обе они понравились Гарольду. Элси Клейтон была прелестной женщиной, правда, красота ее казалась несколько старомодной. Миссис Клейтон почти не пользовалась косметикой, была кротка и довольно застенчива. Миссис Райс, напротив, была, что называется, женщиной с характером. Высокая, с низким голосом, она, несмотря на властную манеру держаться, отличалась чувством юмора и была прекрасной собеседницей. Чувствовалось, что жизнь ее была неотделима от жизни дочери.

Гарольд провел в их компании немало приятных часов, но при всем том мать и дочь не злоупотребляли его расположением, и отношения между ними и Гарольдом оставались необременительно-дружескими.

Прочие постояльцы — в основном это были туристы — не вызывали у Гарольда интереса. Они проводили в гостинице день-другой и отправлялись дальше — кто пешком, кто на автобусе. До сегодняшнего дня Гарольд просто не замечал никого другого.

Две женщины медленно поднимались по тропинке от озера, и в тот самый миг, когда взгляд Гарольда упал на них, солнце скрылось за тучей. Гарольд слегка поежился.

Он не мог отвести взгляд от незнакомок. В их облике было что-то зловещее. Длинные крючковатые носы напоминали птичьи клювы, а донельзя похожие лица были абсолютно неподвижны. Свободного покроя накидки развевались на ветру подобно крыльям огромных птиц.

«Прямо птицы, — подумал про себя Гарольд и почти машинально добавил: — Вестники несчастья».

Женщины поднялись на террасу и прошли совсем рядом с ним. Обеим уже под пятьдесят, а сходство было настолько сильным, что это могли быть только сестры. На мир они смотрели отчужденно. Проходя мимо Гарольда, обе на миг задержали на нем взгляд — оценивающий, жесткий.

Гарольд еще явственнее почувствовал дыхание зла. В глаза ему бросились руки одной из сестер, с длинными, похожими на когти пальцами… Хотя солнце уже вышло из-за туч, он снова поежился и подумал:

«Отвратительные создания… Просто хищницы…»

Его раздумья прервала вышедшая из гостиницы миссис Райс. Вскочив, Гарольд придвинул ей стул. Поблагодарив, она села и, по обыкновению, начала энергично вязать.

— Вы заметили двух женщин, которые только что вошли в гостиницу? — спросил Гарольд.

— В накидках? Да, мы разминулись.

— Очень своеобразные, правда?

— Да, пожалуй, есть в них что-то странное. Если не ошибаюсь, они только вчера приехали. И очень похожи друг на друга — должно быть, близнецы.

— Может быть, это просто мои фантазии, — не отступал Гарольд, — но, по-моему, в них есть что-то зловещее.

— В самом деле? — улыбнулась миссис Райс. — Надо будет получше их рассмотреть. Кто знает, может, вы и правы. Выясним у портье, кто они такие, — добавила она. — Скорее всего, не англичанки?

— О нет!

Миссис Райс взглянула на часы.

— Пора выпить чаю. Сделайте милость, позвоните, пожалуйста, в колокольчик, мистер Уоринг.

— С удовольствием, миссис Райс.

Выполнив просьбу и вернувшись на место, он спросил:

— А что это вашей дочери сегодня не видно?

— Элси? Мы с ней сегодня прошлись немного вдоль озера и вернулись через сосновый бор. Чудесная получилась прогулка.

Появился официант и принял заказ. Миссис Райс, ни на секунду не отвлекаясь от вязания, продолжала:

— Элси получила письмо от мужа. Возможно, она не опустится к чаю.

— От мужа? — изумился Гарольд. — А я почему-то считал ее вдовой.

Бросив на него пронизывающий взгляд, миссис Райс сухо отозвалась:

— Нет, Элси не вдова. — И с нажимом добавила: — К сожалению!

Ошеломленный Гарольд не знал, что сказать.

— Пьянство — причина многих бед, мистер Уоринг, — мрачно покачала головой миссис Райс.

— Он пьет?

— Да. И это не единственный его недостаток. Он безумно ревнив и необычайно вспыльчив, — вздохнула миссис Райс. — Трудно жить в нашем мире, мистер Уоринг. Я полностью посвятила себя Элси, она — моя единственная дочь, и видеть, как она мается с ним, просто невыносимо.

— Она такое кроткое создание, — с искренним чувством сказал Гарольд.

— Может быть, слишком кроткое.

— Вы хотите сказать…

— Счастливые люди ценят себя выше. Боюсь, кротость Элси — от безнадежности. Слишком уж она натерпелась от жизни…

Поколебавшись, Гарольд спросил:

— И как же ее угораздило выйти замуж за такого типа?

— Филип Клейтон был весьма привлекателен, — ответила миссис Райс. — Просто неотразим. Он и до сих пор умеет, если надо, быть очень обаятельным. Человек он был состоятельный, ну а подсказать нам, что он собой представляет как личность, было некому. Я уже много лет вдовела, а двум одиноким женщинам сложно заглянуть в душу мужчине.

— Это верно, — задумчиво согласился Гарольд.

Его захлестнула волна гнева и жалости. Элси Клейтон было самое большее двадцать пять. Ему вспомнился открытый взгляд голубых глаз, мягкий изгиб рта… Внезапно Гарольд понял, что испытывает к ней нечто большее, чем дружескую симпатию.

И такая женщина была замужем за негодяем…

2

В тот же вечер после обеда Гарольд увидел и Элси. На ней было прелестное тускло-розовое платье. И веки тоже розовые — и припухшие — она явно плакала.

— Я выяснила, кто такие эти ваши гарпии[206], мистер Уоринг, — без обиняков начала миссис Райс. — По словам портье, они польки и вроде бы из очень хорошей семьи.

Гарольд бросил взгляд в другой конец зала, где сидели упомянутые дамы.

— Те две дамы, с крашенными хной волосами? — с интересом спросила Элси. — Они и вправду выглядят зловеще — даже не знаю почему.

— Вот и мне так кажется, — торжествующе заявил Гарольд.

— По-моему, оба вы несете чушь, — засмеялась миссис Райс. — Разве можно с первого взгляда определить, что представляет собой тот или иной человек?

Элси тоже рассмеялась и сказала:

— Наверное, нельзя. И все равно они очень похожи на стервятников!

— Выклевывающих глаза мертвецам! — добавил Гарольд.

— Бога ради, прекратите, — побледнела Элси.

— Простите, — поспешил извиниться Гарольд.

— Так или иначе, нам они вряд ли перейдут дорогу, — с улыбкой сказала миссис Райс.

— Нам же нечего скрывать! — добавила Элси.

— А как насчет мистера Уоринга? — подмигнула миссис Райс.

Гарольд расхохотался, запрокинув голову.

— Никаких секретов у меня нет, — заверил он. — Моя жизнь — открытая книга.

До чего глупо поступают те, кто сворачивает с прямого пути, мелькнула у него мысль. Главное — чтобы твоя совесть была чиста. И тогда можно смело смотреть жизни в глаза и посылать к черту любого, кто пытается тебе помещать!

Он вдруг почувствовал себя сильным и готовым ко всему, хозяином собственной судьбы.

3

Как и многие англичане, Гарольд Уоринг не отличался лингвистическими способностями. По-французски он объяснялся с грехом пополам и с явно британскими интонациями, а о немецком или каком-нибудь итальянском и вовсе не имел ни малейшего представления.

До этой поездки у него не возникало никаких языковых проблем. В большинстве европейских гостиниц обслуга понимала по-английски, и незачем было утруждать себя запоминанием всякой ерунды.

Но в этой глухомани, где все говорили на каком-то герцословацком диалекте и даже портье мог изъясняться только по-немецки, Гарольду сплошь и рядом приходилось прибегать к помощи своих приятельниц. Миссис Райс, настоящий полиглот, даже знала кое-что по-герцословацки.

Гарольд чувствовал себя очень неловко и твердо решил заняться немецким. Оставалось только купить учебники и каждый день выкраивать час-другой на занятия.

Утро было чудесным и, написав пару писем, Гарольд решил пройтись перед ленчем, до которого оставался еще целый час. Он спустился к озеру, а оттуда свернул в сосновый бор. Минут через пять он услышал звук, который ни с чем нельзя было спутать. Где-то невдалеке отчаянно рыдала женщина.

Гарольд замер, потом пошел на звук. И увидел… Элси Клейтон. Она сидела на поваленном дереве, закрыв лицо руками, и плечи ее сотрясались от плача.

Поколебавшись, Гарольд подошел ближе и мягко окликнул:

— Миссис Клейтон… Элси?

Вздрогнув, она обернулась.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спросил он, присаживаясь рядом. — Хоть чем-нибудь?

— Нет… Нет… — покачала она головой. — Спасибо, вы очень добры, но помочь мне никто не может.

— Это имеет какое-то отношение к… к вашему мужу? — рискнул спросить Гарольд.

Элси кивнула, вытерла слезы и достала пудреницу. Дрожащим голосом она сказала:

— Мама так переживает, когда видит, что я расстроена. Я не хотела ее волновать, вот и пошла сюда, чтобы выплакаться. Я знаю, это смешно, слезами горю не поможешь. Но иногда жизнь кажется просто невыносимой.

— Мне очень жаль, — беспомощно промямлил Гарольд.

Она с благодарностью взглянула на него и поспешно сказала:

— Я сама во всем виновата. За Филипа я вышла по собственной воле, поэтому в том, что все так обернулось, я могу винить только себя.

— Вам не в чем себя винить. Вы очень добрая и милая…

— Доброта тут ни при чем, — покачала головой Элси. — К тому же я жуткая трусиха. Вероятно, поэтому мне так тяжело с Филипом. Я ужасно боюсь его, просто трясусь от страха, когда у него случаются припадки бешенства.

— Вам нужно его бросить! — не сдержался Гарольд.

— Не могу. Он… он меня никогда не отпустит.

— Что за ерунда! В конце концов, существует развод.

— У меня нет для этого формального повода, — медленно покачала головой Элси и расправила плечи. — Придется мне и дальше нести свой крест. Я ведь много времени провожу с мамой. Филип не возражает, особенно если мы забираемся куда-нибудь в глушь, вот как сюда. Понимаете, — добавила она, краснея, — он до безумия ревнив. Стоит мне заговорить с другим мужчиной, он тут же устраивает жуткие сцены.

Гарольд часто слышал, как женщины жалуются на ревнивых мужей, но, сочувственно им поддакивая, он всегда думал про себя, что их мужья абсолютно правы. Но Элси… Она не то что не пыталась его соблазнить, но даже глазки ему не строила.

Слегка поежившись, Элси отодвинулась от него и взглянула на небо.

— Солнце зашло, становится прохладно. Пора нам возвращаться в гостиницу. Скоро ленч.

Поднявшись, они двинулись к гостинице и вскоре нагнали женщину, шедшую в том же направлении. Он сразу узнал ее по развевающейся накидке: это была одна из «гарпий».

Поравнявшись с ней, Гарольд отвесил легкий поклон. На приветствие она ответить не соизволила, но кинула на них с Элси оценивающий взгляд, от которого у Гарольда пылали щеки. Уж не видела ли эта польская гордячка, как они с Элси сидели на поваленном дереве? Если видела, то, скорее всего, подумала…

Да, взгляд у нее был такой, будто она подумала… Его захлестнул гнев. До чего же у некоторых дамочек развито воображение!

Очевидно, как раз когда солнце зашло и Элси, поежившись, отпрянула, эта ведьма и увидела их…

Так или иначе Гарольд почувствовал себя неловко.

4

В тот вечер Гарольд поднялся к себе в номер в начале одиннадцатого. Из Англии пришла почта, и ему принесли целую кипу писем, требовавших срочного ответа.

Переодевшись в пижаму и халат, Гарольд уселся за письменный стол. Он настрочил три письма и только взялся за четвертое, как дверь распахнулась и в комнату вбежала Элси Клейтон.

Ошеломленный Гарольд вскочил на ноги. Элси захлопнула за собой дверь и стояла, цепляясь за комод и прерывисто дыша. Лицо ее было белым как мел, она казалась насмерть перепуганной.

— Это мой муж! — выдохнула она. — Он так неожиданно приехал… Я… я боюсь, он меня убьет. Он не в себе… просто не в себе. Я прибежала к вам. Спрячьте меня. — Она, пошатываясь, шагнула вперед и едва не упала. Гарольд успел ее подхватить.

В тот же миг дверь распахнулась, и на пороге возник незнакомый густобровый мужчина с прилизанными черными волосами. В руках у него был тяжеленный разводной ключ. Его неожиданно высокий голос дрожал от ярости, он почти визжал:

— Так чертова полька была права! У тебя шашни с этим малым!

— Нет, Филип, нет! — воскликнула Элси. — Это не так! Ты ошибаешься!

Филип Клейтон угрожающе двинулся к ней, и Гарольд сделал шаг вперед, прикрывая собой женщину.

— Ах, ошибаюсь? — крикнул Клейтон. — После того, как я нашел тебя у него в номере? Ведьма, я убью тебя!

Ловким движением он нырнул под руку Гарольда. Элси с плачем отскочила и снова спряталась за Гарольда, который успел развернуться, готовый отразить нападение.

Но Филип Клейтон хотел только одного: добраться до своей жены. Он опять предпринял обходный маневр. Перепуганная Элси выбежала из комнаты; за ней ринулся Филип Клейтон. Гарольд, не раздумывая, кинулся за ним.

Элси метнулась к собственной спальне в конце-коридора. Гарольд услышал звук поворачивающегося в замочной скважине ключа, но было поздно. Замок не успел защелкнуться, — Филип Клейтон навалился на дверь и ворвался в комнату. Раздался испуганный крик Элси. Гарольд бросился на помощь.

Когда он влетел в комнату, загнанная в угол Элси вжалась в оконную штору, а Филип Клейтон подступал к ней, размахивая разводным ключом. Вскрикнув от ужаса, женщина схватила с письменного стола тяжелое пресс-папье и швырнула в мужа.

Клейтон упал как подкошенный. Элси пронзительно вскрикнула. Гарольд застыл в дверном проеме. Молодая женщина упала на колени рядом с мужем. Он лежал неподвижно там, где упал.

Где-то в коридоре послышался звук отодвигаемого засова. Элси вскочила и кинулась к Гарольду.

— Прошу вас… пожалуйста… — едва слышно пролепетала она, — идите к себе. Придут люди… увидят вас здесь…

Гарольд кивнул. Он мгновенно оценил ситуацию. По крайней мере, на время Филип Клейтон был hors de combat[207], но крики Элси могли услышать. Если бы его обнаружили в ее номере, это могло обернуться всяческими недоразумениями. И ради нее, и ради себя скандала следовало избежать.

Стараясь не шуметь, он шмыгнул в свою комнату. Не успел он заскочить туда, как снаружи донесся звук чьей-то открывающейся двери.

Почти полчаса он провел в ожидании у себя в номере, не решаясь выйти. Он был уверен, что, рано или поздно, Элси не может не появиться.

В дверь тихонько постучали. Гарольд вскочил и впустил припозднившуюся гостью.

Но это была не Элси, а ее мать, и Гарольд поразился тому, как она выглядит. Она постарела на несколько лет, седые волосы были растрепаны, а под глазами появились черные круги.

Гарольд поспешил усадить ее в кресло. Она тяжело, мучительно дышала.

— Вы совсем без сил, миссис Райс, — сказал он. — Принести вам что-нибудь выпить?

Она покачала головой.

— Нет. Дело не во мне. Со мной все в порядке, просто я в шоке. Мистер Уоринг, случилось непоправимое.

— Что, Клейтон ранен? — спросил Гарольд.

— Хуже. — Она с трудом сглотнула. — Он мертв…

5

Комната поплыла у Гарольда перед глазами. Обливаясь холодным потом, он молчал, не в силах вымолвить ни слова.

— Мертв? — тупо повторил он наконец.

Миссис Райс кивнула.

— Пресс-папье, а оно тяжелое, из мрамора… оно попало ему в висок, — сказала она ровным безжизненным голосом, выдававшим полное изнеможение, — а затылком он ударился о каминную решетку. Не знаю, что именно явилось причиной, но он мертв. Я знаю, у меня есть опыт… он действительно мертв.

«Катастрофа, — пронеслось в мозгу у Гарольда. — Катастрофа, катастрофа, катастрофа…»

— Это был несчастный случай, — воскликнул он. — Я видел, как все произошло.

— Разумеется, это был несчастный случай, — горько ответила миссис Райс. — Я-то это знаю. Только вот… поверят ли в это остальные? Я… по правде говоря, Гарольд, мне страшно! Мы ведь не в Англии.

— Я могу подтвердить слова Элси, — медленно произнес Гарольд.

— Да, а она может подтвердить ваши, — согласилась миссис Райс. — В том-то все и дело!

Гарольд сразу понял, что она имеет в виду… Действительно, они оказались в щекотливом положении.

Они с Элси проводили вместе довольно много времени. Одна из «гарпий» видела их тогда в сосновом бору и могла решить, что это любовное свидание. Эти польки по-английски, видимо, не говорят, но, возможно, кое-что понимают. Эта женщина, если она слышала их разговор, могла уловить слова вроде «ревность» и «муж». Так или иначе, она явно сказала Клейтону нечто такое, что возбудило его ревность. Теперь Клейтон мертв, а в момент его гибели он, Гарольд, находился в комнате Элси Клейтон. Чем можно доказать, что это не он ударил Филипа Клейтона пресс-папье? И что ревнивый муж не застал их на месте преступления. Ничем — кроме их с Элси слов. Поверят ли им?

Его охватил холодный ужас.

6

Нет, он вовсе не думал — в самом деле не думал, — что его или Элси могут приговорить к смерти за преступление, которого они не совершали. В любом случае им могли вменить разве что убийство по неосторожности (есть ли за границей такое понятие?). Но даже если их оправдают, расследования не избежать, а уж что только не напишут досужие репортеры. «Обвиняются англичанин и англичанка — убит ревнивый муж — под подозрением подающий надежды политик». Это будет конец его политической карьеры. Такого скандала она не выдержит.

— А нельзя ли избавиться от тела? — брякнул он сгоряча — Перенести его куда-нибудь, — и тут же почувствовал, что краснеет под удивленно-пренебрежительным взглядом миссис Райс.

— Гарольд, голубчик, это же не детективный роман! — язвительно заметила она. — Мы бы еще больше все испортили.

— Вы, конечно, правы, — пробормотал Гарольд. — Но что делать? — простонал он. — Господи, что же нам делать?

Миссис Райс обреченно покачала головой. Нахмурившись, она о чем-то напряженно думала.

— Неужто мы ничего не можем предпринять? — спросил Гарольд. — Неужели все пропало?

Да, вот она, катастрофа. Нежданная, жуткая, неотвратимая…

Они уставились друг на друга.

— Элси, девочка моя, — сиплым голосом пробормотала миссис Райс — Я бы все сделала, только бы… Она этого не переживет. Да и вы, ваша карьера, ваша жизнь… — добавила она.

— Обо мне не стоит… — через силу выдавил из себя Гарольд, хотя в глубине души так конечно же не думал.

— И ведь какая несправедливость, — горько продолжала миссис Райс. — Ведь между вами не было даже намека на близость, уж я-то знаю.

— Вы, по крайней мере, сможете засвидетельствовать, — ухватился за соломинку Гарольд, — что наши отношения были чисто дружескими.

— Смочь-то смогу, — с прежней горечью отозвалась миссис Райс, — вот только поверят ли мне? Вы же знаете, что тут за народ.

Гарольд уныло согласился. Местные жители непременно сочтут, что между ним и Элси что-то было, а все отрицания миссис Райс воспримут как натужные попытки спасти дочь.

— Да, — сказал он, — мы не в Англии, в том-то и беда.

— Вот тут вы правы, — подняла голову миссис Райс. — Здесь не Англия… И, возможно, именно поэтому найдется выход…

— Что? — вскинулся Гарольд.

— Сколько у вас с собой денег? — огорошила его миссис Райс.

— С собой немного. Конечно, можно попросить, чтобы перевели телеграфом.

— Это может дорого вам обойтись, — предупредила миссис Райс, — но попробовать, думаю, стоит.

У Гарольда чуть отлегло от сердца.

— И каков ваш план? — спросил он.

— Сами мы скрыть случившееся не можем, — решительно заговорила миссис Райс, — но думаю, что все это можно уладить официальным путем.

— Вы так думаете? — с надеждой, хотя и с некоторым недоверием спросил Гарольд.

— Да. Во-первых, на нашей стороне будет управляющий. Он кровно заинтересован в том, чтобы дело замяли. И потом, сдается мне, что в этих захолустных балканских странах подкупить можно кого угодно, а уж тем более полицию.

— Знаете, — протянул Гарольд, — а ведь вы, пожалуй, правы.

— К счастью, — продолжала миссис Райс, — навряд ли кто-нибудь в гостинице что-то слышал.

— А кто живет в соседнем номере?

— Эти две польки. Вряд ли они что-нибудь слышали, а то бы выглянули в коридор. Филип приехал поздно и никто, кроме ночного швейцара, его не видел. Знаете, Гарольд, я и вправду думаю, что дело можно будет замять и официально признать, что смерть Филипа была естественной. Надо просто кое-кого подмазать. Вопрос £ том, кого именно — скорее всего, начальника полиции.

— Все это смахивает на оперетку, — слабо усмехнулся Гарольд, — но, в конце концов, попытка не пытка.

7

Миссис Райс тут же начала действовать — энергии ей было не занимать. Был вызван управляющий. Гарольд не выходил из номера, предпочитая держаться подальше. Они с миссис Райс решили, что лучше всего представить все как ссору между мужем и женой. Молодость и красота Элси должны были обеспечить ей сочувствие.

На следующее утро появились несколько полицейских, которых провели в номер миссис Райс. Ушли они около полудня. Гарольд телеграфировал, чтобы ему перевели крупную сумму денег, но больше он ни в чем не принимал участия — да это было бы весьма затруднительно, поскольку никто из стражей порядка не говорил по-английски.

В полдень к нему в номер зашла миссис Райс, очень бледная и усталая, но на ее лице явственно читалось облегчение.

— Сработало! — сказала она просто.

— Слава Богу! Как вам удалось с ними справиться, ума не приложу!

— Судя по тому, с какой легкостью все прошло, можно подумать, что это здесь в порядке вещей, — задумчиво сказала миссис Райс. — Руки у них загребущие. Как же это омерзительно!

— Сейчас не время бороться с коррупцией, — сухо напомнил Гарольд. — Сколько?

— Расценки довольно высокие, — вздохнула миссис Райс и зачитала список:

Начальник полиции 100 000 динаров

Комиссар 60 000 динаров

Инспектор 40 000 динаров

Врач 25 000 динаров

Управляющий гостиницей 20 000 динаров

Ночной швейцар 5 000 динаров

— Негусто выпадает ночному швейцару, — только и сказал Гарольд. — Хватит разве что на новые позументы.

— Управляющий оговорил, что смерть должна быть зафиксирована вне стен гостиницы. По официальной версии, у Филипа в поезде случился сердечный приступ. Ему не хватало воздуху, он вышел из купе в коридор и… выпал на рельсы. Умеет полиция работать, если захочет!

— Что ж, — заключил Гарольд, — слава Богу, что наша полиция так не работает.

И с чувством превосходства за все британское он отправился на ленч.

После ленча Гарольд обычно пил кофе с миссис Райс и ее дочерью. Он решил и сегодня не менять привычного распорядка.

Впервые с прошлой ночи он увидел Элси. Она была очень бледна, в глазах застыли страх и боль. Но она старалась вести светскую беседу, вставляя в разговор дежурные фразы о погоде и о местных достопримечательностях.

Среди прочего они обсудили только что прибывшего нового постояльца, пытаясь определить его национальность. Гарольд считал, что такие усы могут быть только у француза, Элси сочла их обладателя немцем, а миссис Райс не сомневалась, что их обладатель — испанец.

На террасе не было никого, кроме них и двух сестриц-полек, сидевших в дальнем углу за вышиванием.

Как всегда, при виде их неподвижных физиономий по спине Гарольда пополз холодок дурного предчувствия. Эти крючковатые носы, длинные, похожие на когти пальцы…

Подошел посыльный и вызвал миссис Райс. Она последовала за ним в вестибюль гостиницы, где ее ждал какой-то полицейский чин при всех регалиях.

— Как вы думаете, — еле слышно спросила Элси, — ничего не случилось?

— Нет-нет, что вы, — поспешно успокоил ее Гарольд, хотя и сам ощутил внезапный приступ страха.

— Ваша матушка была великолепна, — сказал он вслух.

— Да, мама — боец. Она не сдается ни при каких обстоятельствах. Но ведь все это так ужасно, — поежилась Элси.

— Не надо. Все осталось в прошлом.

— Я не могу забыть, что… что я его убила, собственного мужа.

— Не надо так думать, — убедительно проговорил Гарольд. — Произошел несчастный случай, вы и сами это понимаете.

Лицо ее чуть посветлело.

— И в любом случае все уже в прошлом, — повторил Гарольд. — Прошлое есть прошлое. Постарайтесь выкинуть это из головы.

Вернулась миссис Райс. По выражению ее лица было ясно, что дело улажено.

— Я жутко перепугалась, — объявила она почти весело, — но оказалось, что речь идет о каких-то мелких формальностях. Все в порядке, дети мои. Тучи рассеялись.

Думаю, по этому случаю мы можем позволить себе немного ликеру.

Когда принесли ликер, они подняли бокалы.

— За будущее! — сказала миссис Райс.

— За ваше счастье! — сказал Гарольд, улыбнувшись Элси.

Улыбнувшись в ответ, она сказала:

— И за вас — за ваш успех! Уверена, вы станете великим человеком.

После пережитого страха наступила обратная реакция. Они были веселы, почти легкомысленны. Тучи рассеялись, все складывалось как нельзя лучше…

На другом краю террасы две очень похожие на хищных птиц женщины поднялись, аккуратно сложили свое вязание и двинулись по каменным плитам в их сторону.

Поклонившись, они присели рядом с миссис Райс. Одна из них заговорила, вторая бросила взгляд на Элси и. Гарольда. На ее губах заиграла улыбка. Гарольду эта улыбка сразу не понравилась…

Он взглянул на миссис Райс и ее собеседницу. Хотя Гарольд не мог понять ни единого слова, выражение лица миссис Райс было весьма красноречиво. В нем отразились прежние горечь и отчаяние. Миссис Райс напряженно слушала, изредка вставляя краткие реплики.

Наконец сестры поднялись и, церемонно поклонившись, направились в гостиницу.

— В чем дело? — спросил Гарольд вдруг охрипшим голосом.

— Эти женщины собираются нас шантажировать, — безнадежным тоном ответила миссис Райс. — Ночью они все слышали. А теперь, когда мы попытались замять дело, все выглядит еще ужасней…

8

Гарольд Уоринг бродил и бродил вдоль озера. Больше часа, словно пытаясь физической усталостью заглушить охватившее его отчаяние.

Незаметно для себя он оказался там, где впервые заметил двух зловещих особ, в чьих когтях оказались их с Элси судьбы.

— Будь они прокляты! — произнес он вслух. — Черт бы побрал этих гарпий! Кровожадные твари!

За спиной у него раздалось покашливание. Гарольд резко обернулся и увидел перед собой давешнего обладателя роскошных усов, вышедшего из тени деревьев.

Гарольд почувствовал себя в высшей степени неловко: этот человечек наверняка слышал его слова.

В некоторой растерянности он промямлил:

— Э-э… добрый день.

— Боюсь, для вас не очень-то добрый? — участливо осведомился незнакомец на безукоризненном английском.

— Ну-у… я… — еще больше растерялся Гарольд.

— Вы, мосье, по-видимому, в затруднении? — продолжал странный человечек. — Не могу ли я вам чем-нибудь помочь?

— Нет-нет, что вы! Я, так сказать, выпускал пар, только и всего.

— Знаете, по-моему, я сумею вам помочь, — мягко сказал незнакомец. — Если я не ошибаюсь, ваши проблемы связаны с двумя дамами, которые только что сидели на террасе?

— Вы о них что-то знаете? — воззрился на него Гарольд. — И кто вы, собственно, такой? — добавил он.

— Я — Эркюль Пуаро, — заявил человечек с наигранной скромностью, с какой пристало бы сообщать о королевском происхождении. — Давайте погуляем по лесу, и вы мне все расскажете.

Гарольд так толком и не понял, что заставило его ни с того ни с сего рассказать все практически незнакомому человеку. Возможно, сказалось нервное напряжение. Так или иначе, он выложил Эркюлю Пуаро все, от начала до конца.

Пуаро слушал молча, лишь изредка кивая головой. Когда Гарольд замолчал, он вдруг мечтательно произнес:

— Стимфалийские птицы с железными клювами, живущие у Стимфалийского озера и питающиеся человечиной… Все сходится.

— Простите? — воззрился на него огорошенный Гарольд.

В глубине души у него шевельнулось подозрение… Уж не сумасшедший ли он, этот странный человечек?

— Я просто размышляю вслух, — улыбнулся Пуаро. — У меня, изволите видеть, своя манера смотреть на вещи. Теперь о вашем деле. Вы попали в очень неприятное положение.

— Об этом я догадывался и без вас, — разозлился Гарольд.

— Шантаж — это очень серьезно, — продолжал Пуаро. — Эти гарпии заставят вас платить, платить и платить. А что, если вы откажетесь?

— Все выйдет наружу, — с горечью сказал Гарольд — На моей карьере можно тогда поставить крест, жизнь несчастной женщины, никому не причинившей зла, превратится в ад, и кто знает, чем вообще все это кончится!

— Вот поэтому, — заявил Пуаро, — необходимо что-то предпринять.

— Что? — спросил Гарольд.

Пуаро, полузакрыв глаза, вдруг запрокинул назад голову — Гарольд снова усомнился в его здравом рассудке.

— Пришло время медных тимпанов[208],— важно возвестил он.

— Вам, вероятно, не здоровится? — поинтересовался Гарольд.

— Mais non[209],— покачал головой Пуаро. — Я просто стараюсь следовать примеру моего великого предшественника, Геракла. Наберитесь терпения, друг мой. Возможно, уже завтра я сумею избавить вас от ваших неприятностей.

9

Спустившись на следующее утро к завтраку, Гарольд Уоринг обнаружил на террасе только сидевшего в одиночестве Пуаро. Помимо своей воли Гарольд не остался равнодушен к его вчерашним обещаниям и тут же подступил с расспросами:

— И что же?

— Все в порядке, — лучезарно улыбнулся Пуаро.

— Что вы имеете в виду?

— Все устроилось ко всеобщему удовлетворению.

— Но что, в конце концов, произошло?

— Я применил медные тимпаны, — мечтательно поведал Пуаро. — Использовал звон металлических проводов — иными словами, прибег к услугам телеграфа. Ваших стимфалийских птиц, мосье, отправили туда, где они будут на некоторое время лишены возможности проявлять свою предприимчивость.

— Так их разыскивала полиция? Их арестовали?

— Вот именно.

— Замечательно! — Гарольд перевел дух. — Мне это не пришло в голову. Надо найти миссис Райс и Элси и обо всем им рассказать.

Он поднялся со стула.

— Они уже все знают.

— Прекрасно, — снова сел на место Гарольд. — Скажите же мне…

Он запнулся.

По тропинке от озера поднимались две фигуры с птичьим профилем, в развевающихся накидках.

— Вы же сказали, что их забрали! — воскликнул Гарольд.

Пуаро проследил его взгляд.

— Ах, эти особы? Они совершенно безобидны. Они из Польши, из хорошей семьи, как вам и сказал швейцар. Внешность у них, возможно, не слишком привлекательная, но не более того.

— Не понимаю…

— Вот именно, не понимаете. Полиция разыскивала других дам: изобретательную миссис Райс и слезливую миссис Клейтон. Они-то и есть хищные птицы. Они зарабатывают на жизнь шантажом, mon cher[210].

Голова у Гарольда пошла кругом.

— Но тот мужчина… ну, который был убит… — произнес он слабым голосом.

— Никто не был убит. Никакого мужчины вообще не существовало.

— Но я же видел!

— О нет. Высокая миссис Райс с ее низким голосом прекрасно изображает мужчин. Именно она, сняв седой парик и соответствующим образом загримировавшись, выступила в роли мужа.

Наклонившись вперед, он похлопал Гарольда по колену.

— Нельзя быть таким доверчивым, друг мой. В любой стране полицию подкупить не так-то просто, особенно когда речь идет об убийстве. Эти женщины играли на обычном для англичан незнании иностранных языков. Именно миссис Райс, благодаря знанию французского или немецкого, договаривается с управляющим и берет дело в свои руки. Да, к ней приходит полиция, но разве вы знаете, зачем? Вы ведь не знаете, что происходит на самом деле. Может быть, она заявила, что у нее пропала брошь или еще что-нибудь в этом роде. Главное, чтобы полиция пришла и вы это увидели. А что происходит дальше? Вы телеграфируете, чтобы вам перевели деньги, много денег, и отдаете их миссис Райс, которая ведет все переговоры. Что, собственно, им и требовалось. Но эти хищницы слишком алчны. Они заметили, что вы почему-то испытываете отвращение к несчастным полькам. И когда эти дамы завязали с миссис Райс какую-то вполне невинную беседу, искушение оказалось слишком велико. Она ведь знала, что вы абсолютно ничего не понимаете.

Итак, вам пришлось бы просить перевести вам очередную сумму денег, а миссис Райс сделала бы вид, что распределяет ее между новыми вымогателями.

Гарольд глубоко вздохнул.

— А Элси… Элси? — спросил он.

— Она, как и всегда, прекрасно сыграла свою роль, — отвел глаза Пуаро. — В актерских способностях ей не откажешь. Сама чистота и невинность. Она вызывает даже не страсть, а желание защитить, быть истинным рыцарем. С англичанами это действует безотказно, — мечтательно добавил Пуаро.

Гарольд Уоринг перевел дух и решительно заявил:

— Я не я буду, если не выучу все европейские языки, какие только есть! Больше меня никто не обведет вокруг пальца!

Глава 7 Критский бык[211]

1

Эркюль Пуаро задумчиво смотрел на посетительницу. Бледное личико с упрямым подбородком, глаза, скорее серые, чем голубые, и столь редко встречающиеся иссиня-черные волосы — древнегреческие локоны.

Он отметил прекрасно сшитый, но уже поношенный твидовый[212] костюм, потрепанную сумочку и врожденную горделивость манер, которую не могла скрыть даже явная нервозность девушки.

«Да, — подумал он про себя, — род старинный, но обедневший. И ко мне ее могло привести только нечто из ряда вон выходящее».

— Я… Я не знаю, сумеете ли вы мне помочь, мосье Пуаро, — дрожащим голосом сказала Дайана Мэберли. — Уж слишком необычное создалось положение.

— Вот как? И в чем же дело?

— Я пришла к вам, потому что не знаю, что делать! Да что там, я не знаю даже, можно ли тут вообще что-нибудь предпринять!

— Предоставьте мне самому судить об этом.

Кровь бросилась девушке в лицо.

— Я пришла к вам, потому что человек, с которым я больше года была обручена, разорвал нашу помолвку, — выпалила она, задыхаясь.

Она с вызовом взглянула на Пуаро.

— Вы, должно быть, думаете, что я не в своем уме.

— Напротив, мадемуазель, — медленно покачал головой Пуаро, — я ни секунды не сомневаюсь в том, что вы очень умны. Конечно, это не мое metier[213] — мирить влюбленных, и вы, уверен, об этом прекрасно осведомлены. Следовательно, в разрыве помолвки было что-то необычное. Ведь так?

Девушка кивнула:

— Хью разорвал помолвку, потому что считает, будто он сходит с ума, а душевнобольные не должны жениться.

— Вы с этим не согласны? — приподнял брови Пуаро.

— Не знаю… Что вообще значит «быть душевнобольным»? Все мы немного не в себе.

— Да, есть и такое мнение, — осторожно согласился Пуаро.

— Человека сажают в сумасшедший дом, только если он начинает воображать, что он чайник или что-нибудь в этом роде.

— А ваш жених не достиг этой стадии?

— Я вообще не вижу в нем никаких признаков сумасшествия. Хью — самый нормальный человек из всех, кого я знаю. Рассудительный, надежный…

— Так почему же он считает, что сходит с ума? Может быть, у него в роду были душевнобольные?

Дайана нехотя кивнула.

— Его дед был ненормальным и, по-моему, еще двоюродная бабка. Но ведь в каждом семействе есть люди со странностями! Со странностями, понимаете, или, наоборот, необычайно умные, что-нибудь в этом роде!

Она смотрела на Пуаро умоляющим взглядом. Он грустно покачал головой.

— Я вам очень сочувствую, мадемуазель.

— Я не нуждаюсь в сочувствии! — Девушка упрямо вскинула подбородок. — Я хочу, чтобы вы что-нибудь предприняли!

— И что же я должен предпринять?

— Не знаю, но что-то тут не так.

— Будьте добры, мадемуазель, расскажите мне обо всем поподробнее.

— Моего жениха зовут Хью Чандлер, — начала Дайана. — Ему двадцать четыре года, он сын адмирала Чандлера. Они живут в поместье Лайд, оно принадлежит их семье со времен королевы Елизаветы. Хью — единственный сын. Он служил во флоте — все Чандлеры были моряками, это у них что-то вроде традиции, с тех самых пор, как сэр Гилберт Чандлер плавал с сэром Уолтером Роли[214] в тысяча пятьсот каком-то году. У Хью не было иного пути, кроме как стать военным моряком. Его отец и слышать бы не захотел ни о какой другой профессии. И тем не менее… тем не менее именно отец настоял на том, чтобы Хью вышел в отставку!

— Когда это произошло?

— Почти год назад, ни с того ни с сего.

— Хью нравилась служба?

— Да, очень.

— У него не было там неприятностей?

— Нет, что вы. Он был на отличном счету и никак не мог понять, что нашло на его отца.

— А как сам адмирал Чандлер объяснил свое решение?

— Да, собственно, никак. — Дайана пожала плечами. — Нет, он сказал, конечно, что Хью надо учиться управлять поместьем, но это был просто предлог. Даже Джордж Фробишер это понял.

— Кто такой Джордж Фробишер?

— Полковник Фробишер. Он ближайший друг адмирала Чандлера и крестный отец Хью. Большую часть времени он проводит в поместье у Чандлеров.

— И как же полковник Фробишер воспринял намерение адмирала Чандлера заставить сына выйти в отставку?

— Он был ошеломлен и никак не мог этого понять. Да, собственно, никто не мог.

— Даже сам Хью Чандлер?

Дайана медлила с ответом. Выдержав паузу, Пуаро спросил:

— Значит, в тот момент и он был удивлен. Но теперь? Неужели он ничего не сказал? Совсем ничего?

— Сказал… — неохотно пробурчала Дайана. — С неделю назад… Будто бы его отец был прав… и другого выхода не было.

— Вы не спросили, почему?

— Спросила, конечно, но он не объяснил.

Пуаро погрузился в раздумье.

— Не случалось ли у вас в округе в последнее время чего-нибудь необычного? — спросил он наконец. — Чего-нибудь, что началось примерно с год назад и вызвало самые разные слухи и предположения?

— Не понимаю, о чем вы! — вспыхнула девушка.

— Будет лучше, мадемуазель, если вы мне все расскажете, — тихо, но твердо сказал Пуаро.

— Ничего не было — ничего такого…

— Но что-то все-таки было?

— Ну что вы хотите услышать?! На фермах часто случаются странные вещи. Иногда это месть, иногда проделки деревенского дурачка или еще что-нибудь в этом роде.

— Так что же произошло?

— Была история с овцами, — неохотно ответила девушка. — Кто-то перерезал им глотки. Кошмар! Все они принадлежали одному фермеру, а нрав у него очень крутой. Полиция решила, что на овцах выместили злобу на хозяина.

— Но того, кто это сделал, не поймали?

— Нет. Но если вы думаете…

Пуаро предостерегающе поднял руку.

— Вам не нужно знать, что я думаю, — отрезал он. — Скажите лучше, обращался ли ваш жених к врачу?

— Нет, уверена, что не обращался.

— Разве это не было бы самым простым решением?

— Он не пойдет к врачу. Он докторов терпеть не может.

— А его отец?

— Не думаю, чтобы адмирал был высокого мнения о врачах. Он считает их просто сборищем мошенников.

— А как выглядит адмирал? Здоров? Как настроение?

— Он страшно постарел за… за…

— За последний год?

— Да. От него осталась одна тень… И здоровье совсем никуда…

Пуаро задумчиво кивнул.

— Он одобрял вашу помолвку?

— Да. Понимаете, наши земли граничат. Несколько поколений наших семей жило там. Он был ужасно рад, когда мы с Хью решили пожениться.

— А теперь? Что он говорит после вашего разрыва?

Голос девушки дрогнул.

— Я встретила его вчера утром, — сказала она. — Выглядел он ужасно. Он взял мою руку в свои и сказал: «Это очень тяжело, девочка, но мой сын поступает правильно. Другого выхода нет».

— И тогда вы пришли ко мне?

Кивнув, она спросила:

— Вы можете чем-нибудь помочь?

— Не знаю, — ответил Пуаро. — Во всяком случае, я могу съездить в ваши края и постараться во всем разобраться.

2

Хью Чандлер произвел на Пуаро неизгладимое впечатление. Высокий, превосходно сложенный, с мощными плечами и грудью и шапкой темно-рыжих волос, он просто излучал силу и мужественность.

Сразу по приезде домой Дайана позвонила адмиралу Чандлеру, и они с Пуаро отправились в поместье, где на вытянутой вдоль дома веранде уже был сервирован чай. За столом сидели трое джентльменов. Седой, сгорбленный — словно под непосильным грузом — адмирал выглядел старше своих лет, и его темные глаза смотрели грустно и задумчиво. Его друг, полковник Фробишер, сухой, крепкий мужчина невысокого роста с рыжими, седеющими на висках волосами, имел куда более бравый вид. Неугомонный, вспыльчивый, энергичный, он чем-то напоминал терьера, но терьера с весьма проницательными глазами. У него была привычка, подавшись вперед и насупив брови, сверлить острыми глазками собеседника. Третьим был Хью.

— Хорош, а? — тихонько сказал полковник, заметив, как внимательно рассматривает Пуаро молодого человека.

Пуаро кивнул. Они с Фробишером сидели рядом. Мисс Мэберли, адмирал и Хью сидели по другую сторону стола и оживленно болтали, но оживленность эта была несколько наигранной.

— Да, — пробормотал Пуаро, — он великолепен, просто великолепен. Можно сказать, молодой бык, посвященный Посейдону[215]. Воплощение пышущей здоровьем юности.

— Да, на вид в неплохой форме, — вздохнул Фробишер и бросил на Пуаро многозначительный взгляд. — Знаете, мне известно, кто вы такой, — сказал он наконец.

«Ну, это не секрет! — сделал царственный жест Пуаро. Я здесь не инкогнито, — говорил этот жест, — я путешествую под собственным именем».

— Девочка притащила вас сюда… из-за этой истории? — поинтересовался Фробишер немного погодя.

— Какой истории?

— Я имею в виду Хью… Да, вижу, вам все известно. Правда, странно, почему она обратилась к вам… Как-то не думал, что это по вашей части — в смысле, проблема тут скорее медицинская.

— О, вы не представляете, какими неожиданными проблемами мне подчас приходится заниматься.

— Я просто не могу понять, чего она от вас ждет.

— У мисс Мэберли бойцовский характер.

— Что верно, то верно, она настоящий боец, — горячо закивал головой полковник. — Молодец девушка — никогда не сдается. Но существуют на свете вещи, с которыми бороться бесполезно…

Лицо его вдруг стало старым и усталым.

Пуаро еще больше понизил голос и осторожно спросил:

— Насколько я понимаю, душевные болезни у них в роду?

— Проявляются время от-времени, — кивнул Фробишер. — Потом поколение-другое бывает абсолютно нормальным. Последним это проявилось у деда Хью.

Пуаро бросил быстрый взгляд на остальных сотрапезников. Дайана держалась прекрасно — смеялась и весело подтрунивала над Хью. Человек непосвященный никогда не догадался бы, что у кого-то из этих людей имеются серьезные проблемы.

— И какую форму приняло его сумасшествие? — поинтересовался Пуаро.

— Под конец старик стал совсем буйным. Между прочим, лет до тридцати он был абсолютно здоров. После начались странности, правда, заметили их не сразу. Естественно, пошли всякие разговоры. Кое-какие его выходки удалось замять, но, — полковник пожал плечами, — потом он окончательно сошел с катушек и стал бросаться на людей. Пришлось поместить бедолагу в лечебницу. Он там, насколько мне известно, дожил до глубокой старости… Этого-то Хью и боится, потому и не хочет обращаться к врачу. Могу его понять. Я бы тоже не хотел провести остаток жизни в сумасшедшем доме.

— А как все эти неприятности сказались на адмирале?

— Он сломлен, — коротко ответил Фробишер.

— Он очень любит сына?

— Души в нем не чает. Видите ли, его жена утонула, когда они катались на лодке. Мальчику тогда было всего десять, и с тех пор — он единственное его утешение.

— Адмирал так любил жену?

— Боготворил. Ее все боготворили. Она была… одной из самых очаровательных женщин, которых я знал. Хотите посмотреть ее портрет? — помолчав, неожиданно спросил он.

— Очень бы хотел.

Полковник отодвинул стул и встал.

— Я хочу кое-что показать мосье Пуаро, — сказал он вслух.

Адмирал небрежно махнул рукой. Фробишер тяжелым шагом прошествовал по террасе, Пуаро шел следом. На мгновение с лица Дайаны слетела маска беззаботности и в глазах возник мучительный вопрос. Хью тоже поднял голову и пристально посмотрел на маленького человечка с большими черными усами.

Пуаро и полковник вошли в дом. После солнечного света в помещении было так темно, что он едва различал предметы. Тем не менее было ясно, что вещи там старинные и дорогие.

Полковник направился прямиком в картинную галерею. На обшитых панелями стенах висели портреты давно оставивших этот мир Чандлеров, то угрюмых, то веселых. Мужчины были в придворных костюмах или в морских мундирах, женщины — в атласе и жемчугах.

Наконец Фробишер остановился перед одним из портретов в конце галереи.

— Кисти Орлена[216],— бросил он.

С портрета на них смотрела статная рыжеволосая женщина с глазами полными огня и затаенного смеха Она держала за ошейник борзую.

— Парень — вылитая мать, — сказал полковник — Правда ведь?

— Действительно, кое-какие черты он унаследовал от матери.

— Конечно, в нем нет ее утонченности, нет женственности, но в главном… — Голос полковника пресекся. — Жаль, что он унаследовал от Чандлеров то единственное, без чего вполне мог бы обойтись..

Оба замолчали. В воздухе разлилось уныние — словно молчаливые пращуры скорбели о роковом недуге, который они время от времени передавали потомкам, обреченные на это неведомым проклятьем.

Пуаро взглянул на своего спутника. Джордж Фробишер продолжал не отрываясь смотреть на прекрасное женское лицо.

— Вы хорошо ее знали… — мягко произнес Пуаро.

— Мы выросли вместе, — отрывисто заговорил Фробишер — Я был командирован в чине младшего офицера в Индию, ей тогда было шестнадцать… А когда я вернулся, она уже была замужем за Чарлзом Чандлером.

— Его вы тоже хорошо знали?

— Да. Он мой старый друг. Лучший друг.

— А после свадьбы вы часто с ними встречались?

— Я почти все отпуска проводил здесь. Это мой второй дом. Чарлз и Кэролайн всегда держали для меня комнату… — Он расправил плечи и с воинственным видом вскинул голову. — Вот почему я здесь — чтобы быть под рукой… Если вдруг понадоблюсь Чарлзу…

И вновь над ними нависла тень случившейся трагедии.

— И что вы обо всем этом думаете? — спросил Пуаро.

Фробишер напрягся и нахмурил брови.

— По-моему, чем меньше разговоров об этом, тем лучше. И, откровенно говоря, мосье Пуаро, не понимаю, зачем Дайана притащила вас сюда.

— Вы знаете, что Хью разорвал их помолвку?

— Да, знаю.

— И знаете почему?

— Нет, об этом я ничего не знаю, — неохотно пробормотал Фробишер. — Их дело молодое. Мне туда соваться нечего.

— Хью Чандлер сказал Дайане, что они не могут пожениться, потому что он сходит с ума.

У полковника на лбу выступил пот.

— Стоит ли ворошить эту чертовщину? — сказал он. — Что, по-вашему, тут можно поделать? Хью, бедняга, поступил правильно. Это не его вина, это наследственность… формирование плода… клетки мозга… Но когда он понял, в чем дело, что ему оставалось, кроме как разорвать помолвку? Тот случай, когда другого выхода нет.

— Хотелось бы в этом удостовериться.

— Можете мне поверить.

— Вы же мне ничего не сказали.

— Я сказал, что не желаю об этом говорить.

— Почему адмирал Чандлер заставил сына выйти в отставку?

— Потому что у него не было другого выхода.

— Почему?

Полковник упрямо помотал головой.

— Это имело отношение к зарезанным овцам? — с невинным видом спросил Пуаро.

— Так вы слышали об этом? — сердито отозвался полковник.

— Мне рассказала Дайана.

— Лучше бы этой девчонке держать язык за зубами.

— Она в этом не уверена.

— Она не все знает.

— И чего же она не знает?

Полковник заговорил — неохотно и сердито:

— Ну, вы, уж видно, не отступитесь… Чандлер в ту ночь услышал какой-то шум. Подумал, кто-то залез в дом. Пошел проверить. У парня в комнате горел свет. Чандлер туда зашел. Хью, одетый, лежал на кровати. Спал мертвым сном. На одежде — кровь, вода в тазике для умывания красная от крови. Отец не мог его разбудить. На следующее утро он узнал насчет овец. Стал допытываться у Хью. Парень ничего не помнил. Не помнил, чтобы он выходил, а у двери стояли его ботинки, все в грязи. Не мог объяснить, откуда в тазике кровь. Да и вообще ничего не мог объяснить. Он просто ничего не помнил, ясно?

Чарлз пришел ко мне посоветоваться. А что можно было сказать? Через три дня это повторилось. После такого — сами понимаете… Пришлось ему уйти с флота. Здесь он хоть у Чарлза на глазах, за ним можно приглядеть. Нельзя было допустить скандала на корабле. Да, это был единственный выход.

— И что же дальше? — спросил Пуаро.

— Больше я вам ничего не скажу, — отрезал полковник. — Вам не кажется, что Хью лучше знать, что ему делать дальше?

Пуаро не удостоил собеседника ответом. Ему претила сама мысль о том, что кому-то что-то лучше знать, чем ему, Эркюлю Пуаро.

3

Вернувшись в прихожую, они увидели в дверях адмирала Чандлера. На миг его темный силуэт четко обозначился на фоне яркого солнечного света.

— А, вот вы где, — сказал он низким ворчливым голосом. — Мосье Пуаро, я хотел бы с вами поговорить. Пойдемте в мой кабинет.

Фробишер оставил их наедине, и Пуаро последовал за адмиралом, чувствуя себя гардемарином[217], вызванным на шканцы[218] для разноса.

Адмирал жестом указал Пуаро на одно из кресел, сам опустился в другое. Если в компании полковника Фробишера Пуаро постоянно ощущал беспокойство, нервозность и раздражительность собеседника, то есть все признаки нервного напряжения, то от адмирала Чандлера исходил дух безнадежности, затаенного глубокого отчаяния…

— Мне жаль, что Дайана впутала вас в эту историю… — сказал адмирал, тяжело вздохнув. — Бедная девочка… Знаю, как ей несладко. Но это сугубо семейная трагедия, мосье Пуаро, и вы, надеюсь, понимаете, что посторонние нам тут не нужны.

— Да, я могу понять ваши чувства.

— Дайана, бедняжка, никак не может в это поверить… Я и сам поначалу не верил… И сейчас бы, наверное, не поверил, если бы не знал…

Он умолк.

— Не знали о чем?

— Что это у нас в роду.

— И тем не менее вы дали согласие на помолвку?

Адмирал покраснел.

— Вы хотите сказать, что я должен был вмешаться еще тогда? Но в то время у меня не было ни малейших подозрений… Хью пошел в мать, он нисколько не похож на Чандлеров. Я надеялся, что он пошел в нее и… в смысле… что с нервами у него все будет в порядке… С детства и до последнего времени в его поведении не было ничего настораживающего. Не мог же я знать… Черт возьми, да почти у каждого в роду случаются психические отклонения!

— Вы не обращались к доктору? — поинтересовался Пуаро.

— Нет, и не собираюсь! — прорычал адмирал. — Здесь, под моим присмотром, ему ничего не угрожает. Я не позволю запереть его в четырех стенах, как дикого зверя…

— Вы говорите, что ему здесь ничего не угрожает. А как насчет остальных?

— Что вы имеете в виду?

Пуаро, не отвечая, взглянул прямо в грустные темные глаза адмирала.

— Каждому свое, — произнес тот с горечью. — Вы ищете преступника, а мой сын не преступник, мосье Пуаро!

— Пока нет.

— Как это понимать «пока нет»?

— У него бывают припадки… Эти овцы…

— Кто вам сказал об овцах?

— Дайана Мэберли. И ваш друг полковник Фробишер.

— Лучше бы Джордж держал язык за зубами.

— Он ваш старинный друг, не так ли?

— Лучший друг, — проворчал адмирал.

— И он был другом вашей жены?

— Да, — улыбнулся адмирал. — Джордж был влюблен в Кэролайн, когда она была еще девочкой. Думаю, он из-за этого так и не женился. Счастье выпало мне — по крайней мере, так мне тогда казалось. Я ее похитил — только для того, чтобы потерять.

Он вздохнул, и плечи его поникли.

— Полковник Фробишер был с вами, когда… когда ваша жена утонула? — спросил Пуаро.

— Да, — кивнул адмирал. — Он был тогда с нами, в Корнуолле[219]. Мы с женой отправились кататься вдвоем, Джордж в тот день остался дома. Я так и не понял, почему лодка перевернулась. Наверное, вдруг образовалась пробоина. Мы оказались в открытом море при сильном отливе. Я поддерживал ее на поверхности, сколько мог… — Голос его дрогнул. — Ее тело вынесло на берег два дня спустя. Слава Богу, что с нами не было маленького Хью! По крайней мере, тогда я так подумал. А теперь… может быть, для Хью было бы лучше, если бы тогда он оказался с нами. Все уже было бы кончено…

Он вновь испустил глубокий, безнадежный вздох.

— Мы последние из Чандлеров, мосье Пуаро. После нас в Лайде Чандлеров не будет. Когда Хью обручился с Дайаной, я надеялся… э-э, да что уж теперь… К счастью, они не успели пожениться. Больше мне нечего сказать.

4

Пуаро сидел с Хью Чандлером на скамейке рядом с розарием. Дайана Мэберли только что оставила их одних.

Молодой человек повернул к собеседнику свое красивое измученное лицо.

— Вы должны убедить ее, мосье Пуаро, — сказал он. — Видите ли, — продолжал он, после некоторой паузы, — Дай — она такая… она никогда не смирится с тем, с чем должна смириться. Она… она так и будет верить, что я вполне нормален.

— А почему вы сами так уверены в том, что вы, извините, душевнобольной?

Хью передернуло.

— Я еще не окончательно свихнулся, — сказал он, — но мне становится все хуже. Дайана, дай ей Бог здоровья, об этом не подозревает. Она-то меня видит, только когда я в порядке.

— А что же происходит, когда вы не в порядке?

Хью Чандлер глубоко вздохнул.

— Во-первых, у меня бывают кошмары, и в этих кошмарах я схожу с ума. Не далее как прошлой ночью мне представилось, что я больше не человек. Сначала я был быком, бешеным быком, носящимся под палящим солнцем по арене… ощущал во рту вкус пыли и крови… пыли и крови. А потом я был псом — огромным слюнявым псом. У меня была водобоязнь — дети разбегались при моем приближении, мужчины пытались меня пристрелить, кто-то поставил мне большую миску воды, но я не мог пить… не мог пить…

Я проснулся, — продолжал он после паузы, — и понял, что все это было правдой. Я пошел к умывальнику. В горле у меня жутко пересохло. Я хотел пить, но не мог, мосье Пуаро. Я не мог сделать ни глотка… Господи, я не мог пить…

Пуаро пробормотал что-то успокаивающее. Руки Хью были стиснуты на коленях, шея вытянута, глаза полузакрыты, как будто он следил за чем-то, подступающим к нему.

— А кое-что происходит наяву, — продолжал он. — Средь бела дня я вижу страшных призраков. Они злобно поглядывают на меня. А иногда я взлетаю, парю, оседлав ветры, и черти парят вместе со мной…

Пуаро пренебрежительно прищелкнул языком.

— Да нет же, — повернулся к нему Хью, — сомнений быть не может. Это у меня в крови. Наследие предков… Никуда от этого не деться. Слава Богу, что я вовремя это понял, до того как женился на Дайане. Представьте, если бы у нас родился ребенок и унаследовал эту болезнь…

Он положил руку Пуаро на локоть.

— Вы должны ее убедить. Ей надо обо всем забыть. Иначе нельзя. Рано или поздно у нее появится кто-нибудь другой. Вот Стив Грэм — он от нее без ума, а он замечательный парень. Она будет с ним счастлива, и ей ничто не будет угрожать. Я хочу, чтобы она была счастлива. Конечно, у Грэма, как и у ее родителей, плохо с деньгами, но после моей смерти все образуется.

— Интересно, каким образом?

Хью Чандлер улыбнулся нежной, теплой улыбкой.

— Моей матери в свое время, — пояснил он, — досталось солидное наследство. Деньги эти перешли мне. А я оставлю их Дайане.

— A-а, — произнес Пуаро и откинулся на спинку скамейки.

— Но ведь вы можете дожить до глубокой старости, мистер Чандлер, — произнес он, помолчав.

— Нет, мосье Пуаро, — мотнул головой Хью. — До старости я не доживу. — Он вдруг судорожно отпрянул назад. — Господи! Смотрите! — уставился он куда-то за плечо Пуаро. — Вот — рядом с вами — скелет — его кости стучат… Он зовет меня… манит к себе…

Его глаза с расширенными зрачками бессмысленно уставились на солнце. Еще мгновение — и он, обессилев, весь обмяк.

Потом, повернувшись к Пуаро, он почти с детской непосредственностью спросил:

— Вы ведь ничего такого не видели?

Пуаро медленно покачал головой.

— Видения меня не очень пугают, — хрипло произнес Хью. — Чего я боюсь, так это крови. Кровь у меня в комнате, кровь на моей одежде… У нас был попугай. Однажды утром отец нашел его в моей комнате с перерезанным горлом, а я лежал на кровати, держа в руке окровавленную бритву!

Он наклонился к Пуаро.

— В последнее время у нас тут в округе кто-то убивает животных, — прошептал он. — И в деревне, и на холмах. Овец, ягнят, недавно колли прикончили, очень славный был пес. Отец на ночь запирает меня, но иногда утром дверь оказывается открытой. Должно быть, у меня где-то припрятан ключ, но я не знаю где. Я ничего не знаю. Все это совершаю не я, а кто-то, кто в меня вселяется, кто подчиняет себе, превращает в бешеное чудовище, которое жаждет крови и не может пить воду…

В отчаянии он закрыл лицо руками.

Выждав минуту-другую, Пуаро спросил:

— И все-таки я не понимаю, почему бы вам не обратиться к врачу?

— Неужто вы в самом деле не понимаете? — покачал головой Хью Чандлер. — Физически я здоров. Здоров как бык. Я могу прожить годы — годы, запертый в четырех стенах. Вот с этим я не могу смириться. Уж лучше разом с этим покончить… Для этого есть много способов. Несчастный случай при чистке оружия, например… Дайана поймет. Я предпочел бы уйти по собственной воле!

Он с вызовом глянул на Пуаро, но Пуаро не поднял перчатку. Вместо этого он кротко спросил:

— Что вы едите и пьете?

Хью расхохотался, запрокинув голову.

— Вы что, считаете, у меня кошмары из-за несварения желудка?

— Что вы едите и пьете? — терпеливо повторил Пуаро.

— Да то же, что и остальные.

— Никаких особых препаратов, облаток, пилюль?

— Нет, конечно. Уж не думаете ли вы, что моя болезнь лечится таблетками? «Придумай, как исцелить недужное сознанье»[220],— презрительно процитировал Хью.

— Стараюсь, — сухо отпарировал Пуаро. — Кто-нибудь в доме страдает глазными болезнями?

— Отцу очень досаждают его глаза, — удивленно посмотрел на Пуаро Хью. — Ему часто приходится обращаться к окулисту.

— A-а… — погрузился в раздумье Пуаро. — Полковник Фробишер, вероятно, — спросил он по прошествии некоторого времени, — большую часть жизни провел в Индии?

— Да, он там служил. Индия — его слабость. Все разговоры о тамошней жизни, традициях, о поверьях всяких.

— A-а, — опять протянул Пуаро и заметил: — Я вижу, вы порезали подбородок.

Хью поднял руку к лицу.

— Да, и притом глубоко. Отец как-то неожиданно вошел, когда я брился, вот я и дернулся. Я вообще в последнее время стал каким-то нервным. Да еще началось раздражение на шее и на подбородке, так что бриться стало сущим наказанием.

— Вам нужно пользоваться смягчающим кремом, — посоветовал Пуаро.

— Да я пользуюсь. Дядя Джордж принес мне баночку. Вам не кажется, что мы разговариваем, словно в косметическом салоне? — рассмеялся вдруг Хью. — Лосьоны, смягчающие кремы, таблетки, глазные болезни. К чему все это? Чего вы добиваетесь, мосье Пуаро?

— Стараюсь сделать все, что в моих силах, для Дайаны Мэберли, — спокойно ответил Пуаро.

Настроение Хью сразу изменилось. Разом посерьезнев, Хью взял Пуаро за локоть.

— Да, прошу вас, сделайте для нее то, что в ваших силах. Скажите ей, что она должна меня забыть. Что надежды нет… Расскажите ей кое-что из того, что я вам говорил… Скажите ей… Господи, да скажите вы ей, чтобы держалась от меня подальше! Это единственное, что она теперь может для меня сделать: держаться подальше и постараться забыть обо мне!

5

— Я могу рассчитывать на ваше мужество, мадемуазель? На настоящее мужество?

— Так это правда! — воскликнула Дайана. — Он в самом деле сходит с ума?

— Я не психиатр, мадемуазель. Не мне решать, кто нормален, а кто — нет.

Дайана придвинулась ближе.

— Адмирал Чандлер считает, что Хью безумен. Полковник Фробишер тоже считает его безумцем. И сам Хью думает, что сходит с ума…

Пуаро пристально смотрел ей в глаза.

— А вы, мадемуазель?

— Я? Говорю вам, он не сумасшедший! Поэтому я…

Девушка осеклась.

— Поэтому вы и пришли ко мне? — докончил за нее Пуаро.

— Да. Будь все иначе, зачем бы я к вам пошла?

— Именно этот вопрос я себе и задаю, мадемуазель.

— Не понимаю.

— Кто такой Стивен Грэм?

Девушка удивленно уставилась на него.

— Стивен Грэм? Ну кто-кто… Один человек. Что у вас на уме? — Она схватила Пуаро за руку. — О чем вы думаете? Прячетесь тут за своими усами, щуритесь и ничего мне не говорите. Мне так страшно… Зачем вам понадобилось меня пугать?

— Может быть, потому что мне и самому страшно.

Широко открытые серые глаза в ужасе воззрились на него.

— Чего же вы-то боитесь? — прошептала Дайана.

Пуаро глубоко вздохнул. Это был тяжкий вздох.

— Убийцу поймать куда проще, — пояснил он, — чем… чем предотвратить убийство.

— Убийство? — воскликнула Дайана. — Не говорите так!

— Ничего не поделаешь, — отозвался Пуаро, — приходится называть вещи своими именами.

От его мягкости не осталось и следа. Теперь Пуаро говорил кратко и властно:

— Мадемуазель, необходимо, чтобы вы и я остались на ночь в «Лайде». Постарайтесь это устроить. Это возможно?

— Да… Думаю, что да… Но зачем?

— Потому что нельзя терять время. Вы дали мне понять, что умеете быть мужественной. Докажите это. Исполните мою просьбу и не задавайте вопросов.

Она молча кивнула и удалилась.

Чуть погодя, Пуаро отправился за ней в дом. Из библиотеки доносились голоса Дайаны и всех троих мужчин. Маленький бельгиец поднялся по широкой лестнице. На втором этаже никого не было.

Комнату Хью Чандлера он нашел сразу. В углу, на стеклянной полочке над раковиной, стояли всякого рода тюбики, баночки и бутылочки.

Быстро и сноровисто Пуаро принялся за дело…

Очень скоро он уже спустился вниз. В этот момент из библиотеки с независимым видом вышла разрумянившаяся Дайана.

— Все в порядке, — коротко бросила она.

Вышедший следом адмирал Чандлер завел Пуаро в библиотеку и прикрыл за собой дверь.

— Послушайте, мосье Пуаро, мне это не нравится.

— Что вам не нравится, адмирал?

— Дайна настаивает, чтобы я позволил ей и вам провести ночь здесь. Не хочу показаться негостеприимным…

— Дело не в гостеприимстве.

— Повторяю, я рад был бы проявить гостеприимство, но мне это не нравится. Я не вижу поводов для вашего здесь пребывания. Что это может дать?

— Скажем так: я провожу некий эксперимент.

— Что еще за эксперимент?

— А вот это уж, простите, я не хочу ни с кем обсуждать.

— Но послушайте, мосье Пуаро, начнем с того, что я вас сюда не приглашал…

— Поверьте, адмирал, — прервал его Пуаро, — я прекрасно понимаю вашу позицию и отдаю ей должное. Я нахожусь здесь исключительно из-за упрямства влюбленной девушки. Вы мне кое-что рассказали, полковник Фробишер кое-что рассказал, сам Хью мне тоже кое-что рассказал. Теперь я хочу увидеть все это своими глазами.

— Да, но на что тут смотреть? Уверяю вас, тут не на что смотреть! Я каждую ночь запираю Хью в его комнате, только и всего.

— И тем не менее, он говорит, что иногда по утрам дверь оказывается открытой.

— Как это?

— Разве вы никогда не обнаруживали, что дверь отперта?

— Я всегда считал, что отпирал Джордж, — нахмурился адмирал. — Что такое у вас на уме?

— Где вы оставляете ключ — в замке?

— Нет, на комоде в коридоре. Утром я, или Джордж, или Уизерс, мой слуга, берем его оттуда. Уизерсу мы сказали, что запираем Хью потому, что он ходит во сне… Думаю, он понимает, что тут что-то не так, но он преданный малый и служит у меня уже много лет…

— Есть ли другие ключи от этой комнаты?

— Насколько мне известно — нет.

— Ключ легко можно подобрать.

— Но кто…

— Ваш сын полагает, что он сам где-то прячет запасной ключ, хотя, проснувшись, об этом не помнит.

— Мне это не нравится, Чарлз, — раздался из дальнего угла комнаты голос полковника. — Девочка…

— И я о том же, — подхватил Чандлер. — Девочке нельзя находиться здесь ночью. Приходите сами, если хотите.

— Почему вы не хотите, чтобы мисс Мэберли осталась в вашем доме на ночь? — спросил Пуаро.

— Слишком рискованно, — тихо сказал полковник. — В таких случаях…

Он осекся.

— Хью любит ее… — напомнил Пуаро.

— Вот именно! — воскликнул адмирал. — Черт возьми, когда речь идет о безумии, все становится с ног на голову! Хью и сам это понимает. Дайане нельзя здесь оставаться.

— Ну, — возразил Пуаро, — это решать самой Дайане.

Он вышел из библиотеки. Дайана ждала его в машине.

— Мы возьмем все, что нужно для ночлега, — крикнула она, — и вернемся сюда к обеду.

Пока они ехали к воротам, Пуаро пересказал ей свой разговор с адмиралом и полковником Фробишером. Девушка презрительно рассмеялась.

— Неужто они думают, что Хью способен причинить вред мне?

Вместо ответа Пуаро попросил остановиться у аптеки, пояснив, что забыл взять с собой зубную щетку.

Дайана от скуки рассматривала тихую деревенскую улочку. Пуаро все не было. Сколько же времени можно выбирать какую-то несчастную зубную щетку!

6

Пуаро в напряженном ожидании сидел в большой спальне с елизаветинской дубовой мебелью. Все приготовления были закончены; ему оставалось только ждать.

Ждать пришлось долго. Уже под утро, услышав шаги, Пуаро отодвинул засов и открыл дверь. На пороге стояли резко постаревшие адмирал и полковник. Адмирал был угрюм и мрачен, полковника Фробишера била дрожь.

— Мы хотим кое-что вам показать, мосье Пуаро, — без обиняков сказал адмирал.

У дверей спальни Дайаны Мэберли лежал, скорчившись, человек. Свет падал на всклокоченную темно-рыжую голову — это был Хью Чандлер. Дыхание с шумом вырывалось из его груди. Он был в халате и шлепанцах. В правой руке зловеще поблескивал кривой нож с маслянистыми красными потеками.

— Mon Dieu![221] — воскликнул Пуаро.

— Все в порядке, — отрывисто бросил полковник Фробишер. — Он ее не тронул. Дайана! — позвал он, повысив голос. — Это мы! Откройте!

Адмирал застонал и еле слышно пробормотал:

— Мальчик мой… Бедный мой мальчик…

Послышался скрежет отодвигаемых засовов. Открылась дверь, и на пороге появилась мертвенно-бледная Дайана.

— Что случилось? — пролепетала она заплетающимся языком. — Кто-то пытался вломиться ко мне… Я слышала, как он нащупывал ручку, царапал дверь словно животное… Это было ужасно!

— Слава Богу, что дверь была заперта! — только и сказал полковник.

— Мосье Пуаро велел мне запереться.

— Поднимите его и отнесите в комнату, — распорядился Пуаро.

Адмирал с полковником подняли бесчувственное тело. Дайана, ахнув, судорожно вздохнула.

— Хью? Это Хью? Что у него на руках?

Руки Хью были в мокрых, липких коричнево-красных пятнах.

— Это кровь? — прошептала Дайана.

Пуаро вопрошающе посмотрел на адмирала.

Тот кивнул.

— Не человечья, слава Богу! — пояснил он. — Кошка! Я нашел ее, в прихожей, с перерезанным горлом. Потом он, должно быть, поднялся сюда…

— Сюда? — едва слышным от ужаса голосом прошептала Дайана. — Ко мне?

Хью опустили в кресло. Вскоре он зашевелился и что-то пробормотал. Все как зачарованные наблюдали за ним. Хью сел и беспомощно заморгал.

— Привет, — еще не совсем очнувшись, произнес он хриплым голосом. — Что случилось? Почему я…

Тут его взгляд упал на нож, который он по-прежнему сжимал в руке.

— Что я натворил? — выдавил он из себя сиплым голосом.

Он беспомощным взглядом окинул отца, потом полковника и, наконец, впился глазами во вжавшуюся в стену Дайану.

— Я напал на Дайану? — спросил он неестественноровным голосом.

Его отец покачал головой.

— Скажите, что случилось? — настаивал Хью. — Я должен это знать!

Адмирал и полковник Фробишер принялись с неохотой ему рассказывать. Они то и дело запинались, однако Хью спокойно, но настойчиво в конце концов вытянул из них все.

За окном всходило солнце. Пуаро отодвинул занавеску, и в комнату хлынул свет зари.

— Все ясно, — сказал Хью безжизненным голосом, лицо его в этот момент было абсолютно спокойным.

Потом он встал, потянулся с улыбкой и бодрым тоном сказал:

— Чудесное утро, а? Возьму-ка я ружьишко и схожу в лес, может, кролика подстрелю. — И он вышел из комнаты.

Все тупо смотрели ему вслед.

Наконец адмирал, опомнившись, рванулся к двери, но полковник схватил его за руку.

— Нет, Чарлз, нет. Так будет лучше… по крайней мере для него самого.

Дайана, рыдая, бросилась на кровать.

— Ты прав, Джордж, — нетвердым голосом выдавил из себя адмирал Чандлер, — так будет лучше. Он у меня храбрый мальчик…

— Он мужчина, — таким же дрожащим голосом отозвался полковник.

После секундного молчания адмирал вдруг оглянулся:

— А где же, черт возьми, этот треклятый иностранец?

7

В оружейной комнате Хью Чандлер взял из стойки свое ружье и стал его заряжать, но вдруг на плечо ему легла чья-то рука, и раздалось властное «Нет!».

Хью узнал голос Пуаро, оглянувшись, сердито просипел:

— Уберите руки. Не вмешивайтесь. Сейчас произойдет несчастный случай. Говорю вам, это единственный выход.

Пуаро вновь властно повторил:

— Нет.

— Вы что же, не понимаете, что, если бы дверь не оказалась заперта, я бы этим ножом перерезал горло Дайане — Дайане!

— Ничего подобного.

— Но кошку-то я убил?

— И кошку вы не трогали. И к смерти попугая и бедных овечек вы тоже не имеете никакого отношения.

— Кто из нас сошел с ума? — воззрился на Пуаро Хью. — Вы или я?

— Мы оба абсолютно нормальны, — отозвался Пуаро.

В эту минуту в комнату почти вбежали адмирал Чандлер и полковник Фробишер. Почти тут же примчалась и Дайана.

— Он говорит, что я не сумасшедший… — слабым голосом, как в бреду, произнес Хью.

— Рад сообщить вам, что вы и в самом деле в здравом уме и твердой памяти, — заявил Пуаро.

Хью расхохотался. И это был поистине смех безумца… Столько в нем было издевки.

— Ну и ну! Что ж, по-вашему, резать овец и прочую живность — это нормально? Я, выходит, был, как вы говорите, «в здравом уме», когда укокошил попугая? И кошку сегодня ночью?

— Говорю вам, вы их не убивали — ни овец, ни попугая, ни кошку.

— А кто же их убил?

— Некто, кто давно мечтал объявить вас сумасшедшим. Этот человек регулярно подмешивал в ваш чай сильное снотворное, а потом подсовывал окровавленный нож или бритву. И руки мазал кровью.

— Но зачем все это?

— Затем, чтобы вынудить вас сделать то, от чего я вас только что удержал.

Хью в полном недоумении не сводил глаз с Пуаро. Тот повернулся к полковнику Фробишеру.

— Полковник, вы много лет прожили в Индии. Вам никогда не приходилось сталкиваться с тем, как людей с помощью наркотических препаратов намеренно доводили до сумасшествия?

Лицо полковника оживилось.

— Сам я с этим не сталкивался, но часто слышал. При отравлении дурманом в конце концов человек действительно сходит с ума.

— Именно так. Так вот, в состав… э… э… дурмана входит алкалоид атропин или весьма близкое к нему вещество. Атропин добывают из белладонны или паслена. Белладонну нередко используют в медицине, а собственно сульфат атропина прописывают для лечения глазных болезней. Получив несколько рецептов и заказывая по ним лекарство в разных аптеках, можно, не возбуждая подозрений, накопить значительное количество этого яда. И добавлять его, скажем, к бритвенному крему. При наружном употреблении он вызовет раздражение, что, в свою очередь, приведет к порезам при бритье, через ранку наркотик будет постоянно попадать в организм, вызывая определенные симптомы: сухость во рту и горле, затрудненность глотания, галлюцинации — одним словом, все то, на что жаловался мистер Чандлер.

Пуаро повернулся к молодому человеку.

— Чтобы окончательно рассеять ваши сомнения, скажу, что это не просто предположение. Ваш крем для бритья был сильно сдобрен сульфатом атропина. Я взял образец и отдал его на анализ.

— Но кто это делал? — задыхаясь от волнения, проговорил Хью. — И зачем?

— Это я и пытался выяснить с первого же дня приезда. Я искал мотив преступления. Дайана Мэберли получала крупную сумму в случае вашей смерти, но ее я всерьез не рассматривал.

— Еше бы! — вспыхнул Хью.

— Я представил себе другой возможный мотив. Старый как мир любовный треугольник: двое мужчин и женщина Полковник Фробишер любил вашу мать, а женился на ней адмирал Чандлер.

— Джордж? Джордж! — вскричал адмирал — Я в это не верю!

— Вы хотите сказать, — недоверчиво произнес Хью, — что ненависть может перейти на сына?

— При определенных обстоятельствах — да, — подтвердил Пуаро.

— Это гнусная ложь! — воскликнул полковник Фробишер. — Не верь ему, Чарлз!

Адмирал отшатнулся от него и пробормотал себе под нос:

— Дурман… Индия… Все ясно… Мы бы никогда ничего не заподозрили… ведь душевные болезни у нас в роду…

— Mais oui,[222]— почти взвизгнул Пуаро. — Безумие в роду! Одержимый местью безумец, хитрый, как многие безумцы, годами скрывавший свой недуг. Mon Dieu, — обернулся он к Фробишеру, — вы-то должны были догадаться, что Хью — ваш сын? Почему вы не сказали ему об этом?

Полковник, поперхнувшись, судорожно сглотнул.

— Я не знал. Я не был уверен… Кэролайн как-то прибежала ко мне, она была не то испугана, не то еще что-то… Словом, у нее были какие-то неприятности. Не знаю, в чем там было дело… Она… я… словом, мы потеряли голову… Потом я сразу же уехал. Нам ничего больше не оставалось, мы оба знали, что должны соблюдать правила игры. Я, конечно, думал об этом, но… но разве я мог быть уверен? Кэролайн никогда не говорила мне ничего такого, из чего я мог бы заключить, что Хью — мой сын. А потом, когда проявились эти… эти признаки безумия, я подумал, что теперь все ясно.

— Все ясно! — возмутился Пуаро. — Вы что, не заметили, как он набычивается и хмурит брови — это ведь ваша ужимка! А вот Чарлз Чандлер заметил. Заметил — и добился правды от своей жены. Думаю, она его панически боялась, еще в то время разглядев в нем безумца. Это и толкнуло ее в ваши объятия. И вот Чарлз Чандлер решил мстить. Его жена погибла в результате несчастного случая. Они были вдвоем в лодке, и только он знает, почему лодка перевернулась. После этого всю свою ненависть он сосредоточил на мальчике, который носил его имя, не будучи его сыном. Ваши рассказы об Индии навели его на мысль об отравлении дурманом. Вот он и решил медленно довести Хью до безумия, до такого состояния, когда он от безысходности сам сведет счеты с жизнью. Крови жаждал не Хью, а адмирал Чандлер. Именно он дошел до того, что по ночам резал в полях овец. Но отвечать за это должен был Хью!

Знаете, когда я его заподозрил? Когда он с ходу отверг предложение показать сына врачу. Понятно, что этого не хотел сам Хью, но ведь он его отец! Он был просто обязан отправить его к врачу! Ведь лечение могло помочь его сыну исцелиться от страшного недуга! Но нет, Хью Чандлера нельзя было показывать врачу — вдруг тот определил бы, что молодой человек абсолютно нормален!

— Значит, я здоров? — необычно ровным голосом произнес Хью. — Я — не сумасшедший?

Он шагнул к Дайане.

— Еще бы ты не был нормален, — проворчал полковник Фробишер. — В нашей-то семье сумасшедших отродясь не водилось.

— Хью… — прошептала Дайана.

— Что за бред! — бросил адмирал Чандлер, закидывая за спину ружье Хью. — Пойду, может, подстрелю кролика…

Полковник Фробишер шагнул было к нему, но его удержал Пуаро.

— Вы же сами только что говорили, что так будет лучше…

Хью и Дайаны уже не было в комнате.

Полковник и Пуаро молча наблюдали за тем, как последний из рода Чандлеров, пройдя через парк, углубился в лес.

Вскоре до них донесся выстрел…

Глава 8 Кобылицы Диомеда[223]

1

В час ночи в квартире Эрюоля Пуаро зазвонил телефон.

— Алло, мосье Пуаро, это вы?

Пуаро узнал голос доктора Стоддарда. Ему нравился этот несколько застенчивый молодой человек с открытой дружелюбной улыбкой, забавлял его очень наивный интерес к преступлениям. В то же время Пуаро очень ценил его трудолюбие и талант, тот был врачом, что называется, от Бога.

— Мне бы не хотелось вас беспокоить…

— Но что-то беспокоит вас? — предположил Пуаро.

— Вот именно. — Стоддард с облегчением вздохнул. — Вас не проведешь!

— Eh bien, так чем же я могу быть вам полезен, друг мой?

Стоддарду трудно было решиться изложить свою просьбу. Наконец он, запинаясь, выдавил:

— Наверное, это будет б-большой смелостью с моей стороны… п-п-просить вас приехать сейчас… Но я влип в д-д-дурацкую историю…

— Разумеется, я приеду. К вам домой?

— Нет, я сейчас нахожусь в проулке за нашей улицей. Конингбай Мьюз, дом семнадцать. Вы правда смогли бы приехать? Я был бы вам бесконечно признателен.

— Выезжаю немедленно, — отозвался Пуаро.

2

Пуаро шел по темному проулку, вглядываясь в номера домов. Был второй час ночи, и почти все окна были уже темными.

Когда он добрался до дома 17, дверь сразу открылась — на пороге стоял доктор Стоддард.

— Вот что значит настоящий друг! — сказал он. — Проходите, пожалуйста.

Узенькая лестница, похожая на приставную, вела на второй этаж. Там, справа от нее, располагалась довольно просторная комната, обставленная диванами, устланная коврами и вышитыми серебром треугольными подушками. В самых неожиданных местах стояли бутылки и бокалы.

В комнате царил страшный беспорядок, повсюду валялись окурки и битое стекло.

— Аrа,[224] — констатировал Пуаро. — Mon cher Watson[225], чутье мне подсказывает, что здесь была вечеринка.

— Да, была, — мрачно подтвердил Стоддард. — И еще какая!

— Так вы в ней не участвовали?

— Нет. Я здесь исключительно в профессиональном качестве.

— И что же случилось?

— Этот дом принадлежит некой Пейшенс Грейс, миссис Пейшенс Грейс, — пояснил Стоддард.

— Что ж, — сказал Пуаро, — очаровательное имя, хотя и немного старомодное.

— Ни то, ни другое определение миссис Грейс не подходит. Она недурна собой, но без сантиментов. Дважды была замужем, а сейчас у нее есть любовник, малоприятный тип по фамилии Хокер, которого она подозревает в том, что он хочет ее бросить. Так вот, сегодня они решили провести вечеринку. Начали с выпивки, а закончили наркотиками, точнее, кокаином. Кокаин — такая штука, от которой поначалу у человека появляются за спиной крылья и все вокруг кажется просто восхитительным. Ощущение такое, что можешь горы свернуть. Но если немного перебрать, возникает нервное перевозбуждение, галлюцинации и состояние невменяемости. У них возникла отчаянная перебранка. В результате он улизнул, хлопнув дверью, а она начала палить по нему из окна, из новенького револьвера, который ей кто-то — от большого ума — подарил.

— И что же, попала она в него? — поднял брови Пуаро.

— В Хокера? Нет, зато зацепила несчастного бродягу, рывшегося в мусорных ящиках. Попала ему в руку. Он, конечно, поднял дикий крик, и гости тут же приволокли его сюда, но перепугались при виде хлещущей из раны крови и кинулись за мной.

— И что же?

— Ну, я его заштопал. Ничего серьезного. Потом его стали всячески обрабатывать, и в конце концов за пару пятифунтовых бумажек он согласился забыть об этом происшествии. Бедняга явно считал, что ему здорово повезло.

— А что было дальше?

— Для меня работы хватало. Миссис Грейс впала в истерику. Я сделал ей укол и отправил спать. Еще одна молоденькая девчушка была на грани обморока, так что пришлось заняться и ею. К этому моменту остальные постарались смыться.

Доктор замолчал.

— И тогда, — продолжил за него Пуаро, — у вас появилось время оценить ситуацию.

— Именно так, — подтвердил Стоддард. — Будь это обычная попойка, тут можно было бы поставить точку. Но наркотики — дело другое.

— Вы уверены, что не ошиблись?

— Уверен. Я даже нашел немного кокаина в лакированной шкатулке — его, как вы знаете, нюхают. Вопрос в том, откуда они его берут. Помню, вы как-то говорили о надвигающейся волне наркомании.

Пуаро кивнул.

— Полицию заинтересует эта вечеринка, — заметил он.

— Вот именно… — уныло протянул Майкл Стоддард.

Пуаро пытливо на него посмотрел.

— А вы бы хотели, чтобы все обошлось без полиции?

— Когда хорошие люди попадают в такие ситуации, — промямлил Стоддард, — это на них плохо сказывается…

— Это вы о миссис Грейс так заботитесь?

— Да нет. Ее голыми руками не возьмешь!

— Так, значит, о той, другой девушке? — ласково спросил Пуаро.

— Ее, конечно, тоже так просто не возьмешь, — кивнул Стоддард. — По крайней мере, такой она старается выглядеть, храбрится… На самом же деле она просто еще очень глупенькая… Ну, в какой-то степени девица она бесшабашная, что и говорить, и все же это просто детские шалости. Она попала в эту историю, потому что… Ну, это вроде бы модно, или шикарно, или… что-то в этом роде.

На губах Пуаро появилась легкая улыбка.

— Вы встречались с ней прежде? — поинтересовался он.

Майкл Стоддард еще более смущенно, чем всегда, кивнул головой.

— Мы познакомились в Мертоншире, на балу. Она дочь отставного генерала — гром и молния, пли, пакка сахиб[226], и прочее в том же духе. У него четверо дочерей, и все далеко не паиньки — что неудивительно при таком-то папаше… Да и место, где они живут, прямо скажем, не для девичьих добродетелей. Там сплошные оружейные заводы, никаких патриархальных провинциальных нравов — в основном, испорченные легкими деньгами богачи. Ну, девчонки и затесались в дурную компанию.

Пуаро внимательно посмотрел на Стоддарда.

— Теперь понятно, зачем я вам понадобился. Хотите, чтобы я взял это дело в свои руки?

— А вы возьмете? Я понимаю, что так это оставлять нельзя, но… но мне бы хотелось уберечь Шилу Грант от излишнего внимания прессы и полиции.

— Думаю, это возможно. Я хотел бы взглянуть на эту юную леди.

— Пойдемте.

Стоддард двинулся к выходу. Из комнаты напротив раздался капризный голос:

— Доктор, ради Бога, доктор, я с ума схожу.

Стоддард и Пуаро направились в эту комнату, как оказалось, в спальню, где творилось нечто невообразимое: рассыпанная по полу пудра, разбросанная одежда вперемежку с какими-то горшками и кувшинами. На кровати лежала женщина с неестественно белыми волосами и отрешенным порочным лицом.

— По мне ползают какие-то букашки, — пожаловалась она… — Клянусь, в самом деле ползают. Я сойду с ума… Бога ради, сделайте мне хоть какой-нибудь укол.

Доктор Стоддард склонился над кроватью и принялся ей что-то говорить профессионально-умиротворяющим голосом.

Пуаро тихонько вышел из комнаты. Напротив была еще одна дверь. Он открыл ее и увидел скромно обставленную крошечную комнатку, больше похожую на конуру. На кровати недвижно лежала стройная, миниатюрная девушка.

Пуаро на цыпочках подошел к кровати и принялся ее рассматривать.

Темные волосы, продолговатое бледное лицо — совсем юная, почти подросток…

Веки ее дрогнули. Открылись удивленные, испуганные глаза, девушка осторожно приподнялась на кровати и, резко дернув головой, попыталась откинуть со лба густую прядь иссиня-черных волос. Она напоминала испуганную кобылку — даже назад подалась пугливо, словно дикое животное, отпрянувшее от предложенного незнакомцем угощения.

По-детски тоненьким срывающимся голосом она спросила:

— Кто вы, черт возьми, такой?

— Не пугайтесь, мадемуазель.

— Где доктор Стоддард?

В тот самый миг доктор вошел в комнату.

— А, вот вы где! — вздохнула с облегчением девушка. — Кто это такой?

— Это мой друг. Как вы себя чувствуете, Шила?

— Ужасно. Паршиво… И зачем я попробовала эту гадость?

— На вашем месте я бы этого больше никогда не делал, — сухо сказал Стоддард.

— Я… я и не собираюсь…

— Кто вам дал кокаин? — спросил Пуаро.

Глаза ее расширились, верхняя губа дернулась.

— Его здесь было сколько угодно. Мы все попробовали. Сначала все было просто замечательно.

— Да, но кто его сюда принес? — допытывался Пуаро.

— Не знаю… — покачала головой девушка. — Может быть, Тони — Тони Хокер. Но в точности я ничего не могу сказать.

— Вы в первый раз попробовали кокаин, мадемуазель? — ласково спросил Пуаро.

Девушка кивнула.

— Было бы очень неплохо, чтобы он оказался и последним, — без церемоний вставил Стоддард.

— Да, пожалуй… Хотя это было так необычно…

— Вот что, Шила Грант, — заявил Стоддард. — Наркотики — страшная штука, это я вам как врач говорю. Я сталкивался с наркоманами и знаю, что это такое. Это зелье разрушает и тело и душу. Алкоголь по сравнению с ним — невинная забава. Не вздумайте попробовать их еще раз! Как вы думаете, что бы сказал о сегодняшней «вечеринке» ваш отец?

— Отец? — воскликнула Шила Грант. — Отец? — И разразилась нервным смехом. — Могу себе представить его физиономию! Его бы удар хватил.

— Ничего удивительного, — отозвался Стоддард.

— Доктор… Доктор… — донесся из другой комнаты стонущий голос миссис Грейс.

Пробормотав нечто нелестное себе под нос, Стоддард отправился на зов.

Заинтригованная Шила Грант снова уставилась на Пуаро.

— Кто вы такой? — спросила она. — Ведь вас не было на вечеринке.

— Нет, на вечеринке меня не было. Я друг доктора Стоддарда.

— Вы что, тоже доктор? Что-то вы на доктора не похожи.

— Меня зовут, — сказал Пуаро, умудрившись, как всегда, сделать из простого сообщения эффектную сцену, как бы завершающую первый акт, — Эркюль Пуаро.

Иногда Пуаро приходилось убеждаться в том, что бесчувственное молодое поколение абсолютно ничего о нем не слышало, но на этот раз сообщение достигло своей цели.

Шила Грант о нем явно слышала. Она была поражена и не могла отвести от него изумленных глаз.

3

Говорят — уж не знаю, насколько это справедливо, — что у каждого человека есть тетушка в Торки[227] или хотя бы троюродный брат в Мертоншире.

Мертоншир расположен на достаточном расстоянии от Лондона, там найдется где порыбачить и где поохотиться с собаками и без, там есть весьма живописные, хотя и несколько чванные деревушки, а развитая сеть железных дорог и новое шоссе облегчают сообщение со столицей. Слуги относятся к Мертонширу снисходительнее, чем к прочим, менее доступным уголкам Британских островов. В результате в Мертоншире невозможно жить, если ваш годовой доход не исчисляется цифрой с тремя нулями, а учитывая подоходный налог и все такое прочее — и со всеми четырьмя.

Эркюль Пуаро, будучи иностранцем, не мог похвастаться наличием в этом графстве троюродных братьев, но у него было много друзей, так что ему не составило труда заполучить приглашение. Причем в качестве хозяйки он выбрал очень непосредственную, милую леди, высшим наслаждением для которой было перемывать косточки своим соседям. Так что Пуаро пришлось выслушивать множество сведений о людях, не представлявших для него ни малейшего интереса, прежде чем дело дошло до тех, кто ему был нужен.

— Семья Грант? Да, их там четыре девицы. Неудивительно, что бедный генерал не может с ними справиться. Что может один-единственный мужчина поделать с четырьмя девушками? — красноречиво всплеснула руками леди Кармайкл.

— Ив самом деле — что? — подал реплику Пуаро, и леди продолжала:

— Он мне рассказывал, что у него в полку дисциплина была железная, но с девочками это не проходит. В мое время все было по-другому. Полковник Сэндис, помнится, был таким солдафоном, что его бедным дочерям…

(Последовал долгий экскурс в испытания, выпавшие на долю девиц Сэндис, а также подруг юности леди Кармайкл.)

Поймите меня правильно, — сказала леди Кармайкл, возвращаясь к семейству генерала, — я не имею ничего против его дочерей, они очень славные. Просто чересчур озорны и подчас заводят нежелательные знакомства. Раньше у нас такого не бывало, а теперь то и дело появляются просто сомнительные личности! От прежнего дворянского духа ничего не осталось, теперь все решают деньги, деньги и еще раз деньги. А уж что только об этих личностях не рассказывают! Как вы сказали? Энтони Хокер? Да, я его знаю. Мягко говоря, малоприятный молодой человек, но денег у него, по всей видимости, куры не клюют. Приезжает сюда охотиться и устраивает вечеринки — с размахом, но уж очень и очень странные… если, конечно, верить всему, что о них говорят. Но я предпочитаю пропускать это все мимо ушей, потому что люди слишком злы. Они всегда готовы предполагать самое худшее. Мне вот недавно кто-то сказал, что все молодые девушки от природы склонны к алкоголю, и мне это огульное обвинение совсем не понравилось. Да и кричать о наркотиках при виде любого человека со странностями не менее глупо. Взять ту же миссис Ларкин. Хотя я ее и недолюбливаю, но убеждена, что она просто очень рассеянная, поэтому у нее такой отрешенный вид. Она близкая подруга вашего Энтони Хокера и, наверное, поэтому терпеть не может девиц Грант — говорит, что они готовы мужчину живьем проглотить. Что ж, они, конечно, не прочь пофлиртовать, почему бы и нет? Это же так естественно. Все они, кстати, весьма хорошенькие.

Пуаро успел вставить вопрос.

— Миссис Ларкин? Послушайте, о ней не меня надо спрашивать. Как вообще сегодня можно сказать, кто есть кто? Говорят, она хорошо ездит верхом и сорит деньгами. У ее мужа было какое-то дело в Лондоне. Он умер, так что она вдова. Она здесь не так давно, появилась сразу после Грантов. Я всегда считала ее…

Тут леди Кармайкл осеклась и замерла с открытым ртом, а глаза у нее чуть не вылезли из орбит. Наклонившись вперед, она игриво стукнула Пуаро по костяшкам пальцев ножом для разрезания книг, который держала в руке. Тот едва не взвыл от боли.

— Ну конечно! — восторженно воскликнула достойная леди. — Так вот почему вы здесь! Ах вы, гадкий обманщик, я требую рассказать мне все без утайки!

— Но что я должен вам рассказать?

Шаловливая леди вновь взмахнула ножичком, но на этот раз Пуаро успел убрать руку.

— Хватит морочить мне голову, Пуаро! Я же вижу, как у вас подергиваются усы. Вас явно привело сюда расследование какого-то преступления, и вы бесстыдно выуживаете у меня нужные вам сведения! Неужто это убийство? Кто у нас в последнее время умер? Только старая Луиза Гилмор, а ей было восемьдесят пять, и вдобавок она страдала от водянки. Вряд ли дело в ней. Бедный Лео Стэвертон сломал шею на охоте и теперь лежит в гипсе — тоже не то. Наверное, это все-таки не убийство, а жаль. Крупных краж драгоценностей я в последнее время тоже что-то не припомню… Может быть, вы просто кого-то выслеживаете? Неужто Верил Ларкин отравила мужа, а ее рассеянность — следствие постоянных угрызений совести?

— Сударыня, — воскликнул Пуаро, — помилосердствуйте!

— И не подумаю. Вы здесь оказались неспроста, Пуаро.

— Сударыня, знакома вам античная культура?

— При чем тут античная культура?

— А вот при чем. Я следую примеру своего великого предшественника Геракла. Один из его подвигов — укрощение кобылиц Диомеда.

— Только не говорите мне, что вы приехали к нам сюда объезжать лошадей — в вашем-то возрасте и в ваших всегдашних лакированных ботинках! Думаю, вы и в седле-то никогда не сидели!

— Кобылицы — это символ, сударыня. Они были дикими и питались человечиной.

— Какая мерзость! Древние греки и римляне никогда не вызывали у меня особых симпатий. Не понимаю, почему священнослужители так любят цитировать древних: во-первых, невозможно понять, что они имеют в виду, во-вторых, сам предмет никак не вяжется с церковью. Сплошное кровосмешение и все эти совсем раздетые статуи — я-то против них ничего не имею, но вы же знаете этих священников: их возмущает даже то, что девушки приходят в церковь без чулок… Минуточку, о чем это я говорила?

— Трудно сказать.

— Так вы, негодник, не желаете признаваться? Ну убила миссис Ларкин своего мужа или нет? А может быть, Энтони Хокер и есть бристольский убийца собственной персоной?[228]

Леди Кармайкл с надеждой взглянула на Пуаро, но его лицо оставалось непроницаемым.

— Может быть, вы ищете фальшивомонетчиков? — рассуждала леди Кармайкл. — Я на днях встретила миссис Ларкин в банке, так она на моих глазах получала пятьдесят фунтов. Мне сразу показалось, что это чересчур. Хотя нет, если бы она была фальшивомонетчицей, все должно бы было быть наоборот — она бы вкладывала деньги, так ведь? Послушайте, Пуаро, если вы будете вот так сидеть, нахохлившись, и молчать, я запущу в вас чем-нибудь тяжелым.

— Имейте терпение, — взмолился Пуаро.

4

«Эшли Лодж», обиталище генерала Гранта, не отличалось большими размерами. Дом стоял на склоне холма, при нем были отличные конюшни и беспорядочно раскинувшийся заброшенный сад.

Внутреннее убранство дома агент по продаже недвижимости описал бы словами «полностью обставленный». Будды[229] в позе лотоса[230] взирали на посетителя из всех щелей, на полу громоздились медные бенаресские[231] подносы и столики. Процессии слоников украшали каминные доски, а на стенах висели замысловатые бронзовые безделушки.

Посреди этого индийского великолепия восседал в большом ветхом кресле генерал Грант. Его забинтованная нога покоилась на стуле.

— Подагра, — объяснил он. — Никогда не страдали от подагры, мистер… Э-э… Пуаро? Ощущение не из приятных. А все мой отец. Он, а до него мой дед, только и делали, что пили портвейн, а я расплачиваюсь. Выпить хотите? Сделайте одолжение, позвоните в колокольчик. Где там мой оболтус?

Вскоре пожаловал слуга в тюрбане. Генерал Грант назвал его Абдулом и велел принести виски с содовой. Когда приказ был выполнен, он налил гостю столь щедрую порцию, что тот запротестовал.

— К сожалению, не могу составить вам компанию, мистер Пуаро. — Генерал с грустью поглядел на графин. — Мой лекарь говорит, что виски для меня яд. Хотя, что он понимает… Все доктора невежды. Только и умеют, что удовольствие от жизни портить. Так и норовят отнять у человека нормальную еду и посадить его на что-нибудь, вроде кашки да паровой рыбы. Это же додуматься надо: рыба на пару!

В гневе генерал нечаянно пошевелил ногой и тут же взревел от боли, после чего последовал залп ругательств.

Он тут же извинился за несдержанность.

— Я теперь как медведь с болячкой в ухе. Во время приступа мои девчонки обходят меня за милю. Не думайте, что я их осуждаю. Я слышал, вы с одной из них встречались.

— Да, имел удовольствие. А сколько у вас дочерей?

— Четыре, — мрачно ответил генерал, — и ни одного парня. Четыре девицы — тут поневоле задумаешься, особенно в наше время.

— Они наверняка все очаровательны?

— Что есть, то есть. Только вот никак не могу понять, чего им, собственно, надо. В наше время за девицами не уследишь. Дисциплины нет, кругом одна расхлябанность. Что тут поделаешь? Не сажать же их под замок…

— Слышал, что у них здесь много друзей.

— Есть тут старые выдры, которые их недолюбливают, — сказал генерал. — А сами-то? Волчицы в овечьей шкуре. Чуть зазеваешься — пиши пропало. Одна из этих вдовушек чуть меня не стреножила. Завела манеру являться сюда и мурлыкать: «Ах, генерал, вы, должно быть, прожили такую интересную жизнь!» — Генерал подмигнул. — Слишком уж очевидно было, Чего ей надо. А в общем-то, мистер Пуаро, жизнь здесь не хуже, чем в других местам,1 только вот, на мой вкус, чересчур бурная и шумная. Я любил деревню, когда она была деревней, без всяких там автомобилей, джазов и этого проклятого радио. У меня в доме его никогда не будет, и мои девицы это знают. Может человек хоть где-нибудь побыть в покое?

Пуаро незаметно навел разговор на Энтони Хокера.

— Хокер? Не знаю такого. Хотя нет, вспомнил. Мерзкий такой малый, у него еще глаза близко посажены. Никогда не верил людям, которые прячут взгляд.

— Он, кажется, друг вашей дочери Шилы?

— Шилы? Не знал. Они мне ничего не рассказывали. — Густые брови генерала сошлись к переносице, и глаза, ярко-голубые на красном лице, проницательно глянули на Пуаро. — Слушайте, мистер Пуаро, в чем дело? Может, объясните, что вам от меня нужно?

— Это было бы затруднительно, — протянул Пуаро, — поскольку я и сам толком не знаю. Скажу вам только, что ваша дочь Шила, а возможно и ее сестры, завели неподходящие знакомства.

— Угодили в дурную компанию? Этого я и боялся. До меня доходили кое-какие слухи. Но что я могу сделать, мистер Пуаро? — жалобно возопил он. — Что я могу сделать!

Пуаро озабоченно покачал головой.

— А что плохого в этой их компании? — поинтересовался генерал.

— Вы не замечали, генерал, — словно не слыша его вопроса, снова спросил Пуаро, — у кого-нибудь из ваших дочерей резких перепадов настроения, от приподнятого к подавленному, нервозности, капризов?

— Черт возьми, сэр, вам бы лекарства рекламировать. Нет, ничего подобного я не замечал.

— Вам повезло, — без тени улыбки заявил Пуаро.

— Как прикажете это понимать, сэр?

— Речь идет о наркотиках.

— Что?! — прорычал генерал.

— Вашу дочь Шилу пытаются пристрастить к наркотикам, — пояснил Пуаро. — Привыкнуть к кокаину можно очень быстро, достаточно пары недель. А когда зависимость возникает, наркоман пойдет на что угодно, лишь бы заполучить очередную дозу. Сами понимаете, сколько можно заработать на этом.

Пуаро молча выслушал изрыгаемые стариком бессвязные проклятия. На последнем красочном описании того, что он, генерал, сделает с таким-сяким разэтаким сукиным сыном, когда до него доберется, поток иссяк, и Пуаро заметил:

— Для начала надо, как говорит несравненная миссис Битон[232], поймать зайца, чтобы было из чего готовить рагу. Как только наш наркоторговец будет пойман, я с величайшим удовольствием предам его в ваши руки, генерал.

Встав, Пуаро споткнулся о столик с причудливой резьбой и, чтобы удержать равновесие, ухватился за хозяина.

— Тысяча извинений, генерал. Могу я попросить вас об одолжении: о нашем разговоре дочерям ни слова.

— Как так? Я им покажу! Уж я докопаюсь до сути, будьте уверены!

— Вот этого как раз и не произойдет. Ничего, кроме неправды, вы не услышите.

— Но, черт возьми, сэр…

— Уверяю вас, генерал, вам пока не следует подымать этот вопрос. Это необходимо, понимаете? Просто необходимо!

— Ладно, делайте что хотите, — проворчал старый солдат.

Он смирился, но остался при своем мнении.

Эркюль Пуаро направился к выходу, осторожно лавируя между дарами Бенареса.

5

В комнате миссис Ларкин было полно народу.

Сама хозяйка, высокая женщина со светло-рыжими волосами, собранными в пучок на затылке, смешивала коктейли за боковым столиком. Глаза у нее были зеленовато-серые, с большими черными зрачками. Двигалась она легко, с какой-то зловещей грацией. На вид ей было чуть за тридцать. Только внимательно присмотревшись, можно было заметить морщинки в уголках глаз и догадаться, что на самом деле миссис Ларкин лет на десять старше.

Пуаро привела сюда бодрая пожилая дама, подруга леди Кармайкл. Он взял коктейль для себя самого и еще один для девушки, сидевшей на подоконнике. Девушка была миниатюрной блондинкой с подозрительно ангельским румяным личиком. Пуаро не преминул заметить, что взгляд у нее был настороженный и пытливый.

— Ваше здоровье, мадемуазель, — галантно произнес он и передал ей бокал.

Кивнув, девушка отхлебнула коктейль и внезапно спросила:

— Вы знаете мою сестру?

— Вашу сестру? А, так вы одна из сестер Грант?

— Да. Я Пэм Грант.

— А кстати, где ваша сестра?

— Ее пригласили на охоту. Она скоро вернется.

— Я встретил вашу сестру в Лондоне.

— Знаю.

— Она вам рассказывала?

Пэм Грант кивнула и без обиняков спросила:

— Что, Шила влипла в историю?

— Так она вам не все рассказала?

Девушка покачала головой.

— А Тони Хокер там был? — спросила она.

Не успел Пуаро ответить, как открылась дверь и вошли Хокер и Шила Грант в костюмах для верховой езды. На щеке у Шилы были следы грязи.

— Привет, ребята, мы пришли выпить. У Тони во фляжке ничего не осталось.

— Легок на помине… — пробормотал Пуаро.

— Черти принесли! — вдруг выпалила Пэм.

— Вот как? — сощурился Пуаро.

Верил Ларкин поспешила навстречу гостям.

— Вот и вы, Тони. Ну, как охота? До Гелертовой рощи не доскакали?

Хокер, беспомощно оглянувшийся на Шилу, был мгновенно препровожден к дивану у камина.

Шила заметила Пуаро. Поколебавшись, она подошла к нему и резко бросила:

— Так это вы вчера приходили к отцу?

— Он вам сказал?

Шила покачала головой.

— Абдул вас описал, ну… я и догадалась.

— Вы заходили к отцу? — удивилась Пэм.

— Да, — не стал отпираться Пуаро. — У нас есть кое-какие общие знакомые.

— Я вам не верю, — отрезала Пэм.

— Чему не верите? Тому, что у нас могут быть общие знакомые?

— Не валяйте дурака, — вспыхнула девушка. — Вы приходили совсем не поэтому…

Она повернулась к сестре:

— Ну что ты молчишь, Шила?

Ее сестра вздрогнула.

— Это… это не имеет отношения к Тони Хокеру?

— При чем тут Тони Хокер? — удивился Пуаро.

Шила, покраснев, удалилась в противоположный угол.

— Не нравится мне этот Хокер, — с неожиданной злостью сказала Пэм, понизив голос. — В нем есть что-то зловещее… и в ней тоже — в миссис Ларкин. Вы только посмотрите на них.

Пуаро проследил за ее взглядом.

Хокер склонился к хозяйке дома. Казалось, он ее успокаивал. До них донесся обрывок их разговора:

— …не могу я ждать. Сейчас или никогда!

— Les femmes[233], — усмехнулся Пуаро, — всегда хотят все получить сию же минуту, разве не так?

Пэм Грант никак не отозвалась на его слова. Опустив глаза, она нервно закладывала и разглаживала складки на юбке.

— Вы, мадемуазель, совсем не похожи на вашу сестру, — светски промурлыкал Пуаро.

Пэм закинула голову назад, словно не желая выслушивать такие банальности.

— Мосье Пуаро, — сказала она, — чем Тони пичкает Шилу? Отчего она так изменилась?

Пуаро взглянул ей прямо в глаза.

— Вы когда-нибудь употребляли кокаин, мисс Грант?

Она замотала головой.

— О нет! Так вот, значит, что это… Кокаин… Но ведь это же очень опасно?

— Что опасно? — спросила вернувшаяся к ним со свежим коктейлем в руке Шила.

— Мы говорим о последствиях приема наркотиков, — пояснил Пуаро. — О постепенном умирании души и тела, об уничтожении в человеке всего человеческого… И тогда — полная деградация личности.

У Шилы Грант перехватило дыхание. Рука ее дрогнула, и коктейль выплеснулся на пол.

— Доктор Стоддард, — продолжал между тем Пуаро, — по-моему, уже описал вам, что представляет собой такое угасание. К наркотику легко привыкнуть, но от этой привычки ох как трудно избавиться. Тот, кто извлекает из подобного выгоду, — настоящий вампир, питающийся человеческой плотью и кровью.

Он повернулся, собираясь уйти. За спиной он услышал возглас Пэм Грант: «Шила!» и вслед за тем едва слышный шепот Шилы Грант:

— Фляжка…

Попрощавшись с мисс Ларкин, Пуаро вышел в прихожую. Там, на столике, рядом с хлыстом и шляпой лежала фляжка. Взяв ее в руки, Пуаро увидел инициалы: Э.Х.

«Интересно, что там внутри», — пробормотал он и легонько встряхнул фляжку. Жидкости внутри не было. Тогда он отвинтил колпачок.

Нет, фляжка была не пуста. Она была до краев наполнена белым порошком…

6

На террасе дома леди Кармайкл Пуаро взывал к совести Шилы:

— Вы очень молоды, мадемуазель. Я убежден, что вы не представляли себе до конца, чем занимались вместе с вашими сестрами. Вам, как когда-то кобылицам Диомеда, бросали на съедение людей.

Шила содрогнулась и всхлипнула.

— Звучит жутко, — сказала она, — а ведь это правда. Только вот пока доктор Стоддард не поговорил со мной тогда, в Лондоне, я этого не понимала. Он говорил так страстно, что до меня сразу дошло, как ужасно то, чем я занимаюсь… Раньше-то я считала, что это что-то вроде выпивки в неположенное время:[234] многие охотно приплатят, чтобы ее получить, но особого вреда от этого нет.

— А теперь? — спросил Пуаро.

— Я все сделаю, как вы сказали. Я… я поговорю с остальными… Доктор Стоддард, конечно, не захочет больше меня знать…

— Напротив, — уверил ее Пуаро, — и доктор Стоддард, и я готовы помочь вам… Чтобы вы могли начать новую жизнь. Можете нам довериться. Но с одним условием: человек, затеявший все это, должен быть изолирован, а это возможно только с вашей помощью и с помощью ваших сестер. Только ваши показания могут отправить его за решетку.

— Вы имеете в виду моего отца?

— Нет, мадемуазель, не вашего отца. Разве я вам не говорил, что Эркюль Пуаро знает все? В полиции легко опознали вашу фотографию. Вы — Шила Келли. Несколько лет назад за неоднократные магазинные кражи вас отправили в исправительное заведение для несовершеннолетних. По выходе оттуда вас разыскал человек, именующий себя генералом Грантом, и предложил работу: быть его «дочерью». Он обещал вам много денег, красивую и беззаботную жизнь, а взамен вы должны были приобщать своих друзей к «травке», всякий раз делая вид, что вам дал ее кто-то другой. С вашими «сестрами» произошло то же самое. Решайтесь, мадемуазель, — добавил он после некоторой паузы. — Этого человека надо разоблачить и предать суду. После этого…

— Да, а что после?

Пуаро хмыкнул и с улыбкой сказал:

— После этого вас посвятят богам…

7

Майкл Стоддард в полном изумлении уставился на Пуаро.

— Генерал Грант? Генерал Грант? — повторял он.

— Вот именно, mon cher[235].Вся mise еn scene[236] была, что называется, шита белыми нитками. Будды, бенаресские подносы, слуга-индиец! Я уж не говорю о подагре. Подагра — это вчерашний день. Ею страдают весьма и весьма пожилые джентльмены, а не отцы девятнадцатилетних девиц.

Кроме того, я решил провести небольшую проверку. Уходя, я споткнулся и задел его подагрическую ногу. Но «страдалец» был до того озабочен моими словами, что даже не заметил этого! Да, генерал оказался насквозь фальшивым. Tout de Шёте[237], сама идея была хороша. Отставной генерал, всем известный комический персонаж, страдающий разлитием желчи, после отставки оседает не среди своих собратьев, таких же отставных военных, — он выбирает milieu[238], которое обычному служаке не по карману. Здесь живут богатые люди, много приезжих из Лондона, прекрасный рынок сбыта. И кто заподозрит четырех живых, очаровательных юных девушек? Если что-то и выйдет наружу, их сочтут всего лишь невинными жертвами, можете не сомневаться!

— А зачем вы отправились к этому старому хрычу? Хотели его припугнуть?

— Нет, я хотел посмотреть, что произойдет, и долго мне ждать не пришлось. Девушкам были даны четкие указания. На роль козла отпущения был определен Энтони Хокер, на самом деле одна из их жертв. Шила должна была сказать мне о фляжке, но она никак нс могла заставить себя пойти на это. И все же, когда другая девушка надавила на нее, выдавила из себя требуемое слово.

Майкл Стоддард поднялся и зашагал взад-вперед по комнате.

— Знаете, — промолвил он, — я постараюсь не терять эту девушку из виду. Я вывел одну теорию относительно преступных наклонностей в переходном возрасте… Семьи таких подростков почти всегда оказываются не слишком благополучными…

— Mon cher, — прервал его Пуаро, — я с глубочайшим почтением отношусь к вашей научной деятельности. Не сомневаюсь, что и в случае с Шилой Келли ваши теории полностью подтвердятся.

— А в других подобных случаях?

— Почему бы и нет? Но насчет маленькой Шилы я уверен совершенно. Ее вы приручите вне всяких сомнений! Она и так уже ест у вас с ладони…

— Что за чушь вы несете, Пуаро, — зарделся как маков цвет Майкл Стоддард.

Глава 9 Пояс Ипполиты[239]

1

Отнюдь не претендуя на оригинальность, Эркюль Пуаро любит повторять, что все в мире взаимосвязано. И обычно добавляет, что лучше всего это видно на примере кражи, картины Рубенса[240].

Вообще-то к живописи Рубенса он всегда был довольно равнодушен, да и обстоятельства кражи были самыми что ни на есть тривиальными. За дело он взялся ради своего друга Александра Симеона, а также по каким-то своим особым соображениям, которые касались одного доблестного древнегреческого героя.

После кражи Симеон послал за Пуаро и излил ему свое горе. Картину обнаружили совсем недавно, но сомнений в том, что автором доселе неизвестного шедевра был именно Рубенс, у специалистов не было. Из галереи Симеона ее украли средь бела дня. Случилось это как раз в то время, когда безработные перегораживали своими телами улицы и штурмовали отель «Ритц». Одна из групп заявилась в галерею и устроила лежачую демонстрацию под лозунгом «Искусство — роскошь. Накормите голодных!». Послали за полицией, вокруг, естественно, собралась толпа зевак. И только после того, как стражи порядка выдворили демонстрантов на улицу, обнаружилось, что кто-то вырезал новообретенного Рубенса из рамы и был таков!

— Видите ли, картина небольших размеров, — объяснил Симеон — Ее можно было положить за пазуху и спокойно вынести, пока все глазели на этих кретинов безработных.

Позже выяснилось, что ничего не подозревавшим безработным заплатили за «прикрытие» кражи. Им было поручено провести демонстрацию в галерее, но с какой целью — об этом они узнали уже после того, как дело было сделано.

Пуаро трюк грабителей даже позабавил, он с огорчением подумал, что вряд ли сумеет помочь своему другу. И поэтому не преминул напомнить, что, когда речь идет об откровенном ограблении, вполне можно положиться и на полицию.

— Послушайте, Пуаро, — сказал Симеон, — я знаю, кто и для кого украл картину.

Симеон был уверен, что кража была организована по поручению некоего миллионера, не гнушавшегося приобретением произведений искусства по подозрительно низким ценам и не задававшего при этом никаких вопросов. Рубенса, по мнению Симеона, скорее всего контрабандой переправят во Францию, где и передадут означенному миллионеру. И английской, и французской полиции этот тип конечно же известен, но Симеон полагал, что он им явно не по зубам.

— Так что, как только картина попадет в когти к этому стервятнику, вряд ли можно будет что-либо сделать. Вот я и подумал о вас: вы именно тот человек, который сможет все это распутать.

Пуаро без особого энтузиазма вынужден был согласиться и даже пообещал немедленно отправиться во Францию. Откровенно говоря, поиски картины его не слишком вдохновляли, но благодаря им он подключился к делу о пропавшей школьнице, подробности которого ему показались весьма и весьма занимательными.

Об этой девочке Пуаро сообщил старший инспектор Джепп, заявившийся в ту самую минуту, когда Пуаро удовлетворенно взирал на упакованные вещи.

— Ага, — сказал Джепп, — значит, во Францию едете?

— Mon cher[241],— отозвался Пуаро, — такая информированность делает честь Скотленд-Ярду.

— У нас везде глаза и уши! — хохотнул Джепп. — Это вас Симеон настропалил. На нас, выходит, не надеется. Ну, Бог ему судья. Я к вам по другому поводу. Раз уж вы все равно едете в Париж, можете убить сразу двух зайцев. Там инспектор Херн как раз с французишками расследует одно дельце. Херна помните? Хороший малый, но звезд с неба не хватает. Вот я и хотел, чтобы вы ему немножко подсобили.

— И что же это за дело?

— Девочка пропала. Будет в вечерних газетах. Похоже, ее похитили. Дочка каноника Кинга из Крэнчестера, Винни Кинг.

Джепп изложил подробности.

Винни отправилась в Париж, в престижнейшую англо-американскую школу мисс Поуп — заведение для избранных. Она приехала из Крэнчестера утренним поездом. В Лондоне ее встретила сотрудница общества под названием «Старшие сестры», которая провожала девочек с одного вокзала на другой, и благополучно передала ее на вокзале Виктория[242] мисс Бершоу, правой руке мисс Поуп. Там Винни в компании еще восемнадцати будущих школьниц села на поезд до Дувра[243]. Итак, девятнадцать девочек пересекли на пароме Ла-Манш, прошли таможню в Кале[244], сели в парижский поезд, пообедали в вагоне-ресторане. Но когда на подъезде к Парижу мисс Бершоу пересчитала всех по головам, обнаружилось, что девочек осталось восемнадцать!

— Та-ак, — протянул Пуаро. — Поезд где-нибудь останавливался?

— Да, в Амьене[245], но в тот момент девочки были в вагоне-ресторане, и все в один голос утверждают, что Винни была вместе с ними. А хватились они ее уже после вагона-ресторана. Она не вернулась в свое купе. Ее соседки, пятеро девочек, решили, что она зашла с кем-нибудь поболтать в другое купе, всего их было забронировано три.

Пуаро кивнул.

— Так когда же ее в последний раз видели?

— Минут через десять после отправления из Амьена. Она… гм-м… — Джепп стыдливо потупился, — заходила в туалет.

— Да… — пробормотал Пуаро. — И больше никаких следов?

— Кое-что есть, — мрачно поведал Джепп. — Возле путей, милях в четырнадцати от Амьена, нашли ее шляпку.

— Но тела не обнаружили?

— Нет, тела не обнаружили.

— А что вы сами думаете? — поинтересовался Пуаро.

— Не знаю, что и подумать. Ни тела, ни каких-то следов не нашли, значит, упасть с поезда она не могла.

— После Амьена поезд где-нибудь останавливался?

— Нет. В одном месте только притормозил по сигналу семафора, но все равно с него вряд ли можно было спрыгнуть. Или вы считаете, что девчушка запаниковала и надумала бежать? Конечно, первый триместр[246], и по дому она, надо думать, скучала, но ведь не приготовишка, шестнадцатый год все-таки. Да и в дороге она была в прекрасном настроении: болтала, смеялась, никаких ахов и слез…

— Поезд обыскали? — спросил Пуаро.

— О да, они его весь обегали еще до того, как он подошел к Северному вокзалу. Девочки в поезде не было, это уж точно. Словно в воздухе растворилась! — раздраженно добавил Джепп. — Никаких концов не найдешь. Бред какой-то!

— Что она собой представляла?

— Девочка как девочка, не знаю, что еще сказать…

— Я спрашиваю, как она выглядела?

— У меня тут есть снимок. Красавицей ее, прямо скажем, не назовешь.

Джепп протянул Пуаро моментальное фото, которое тот в молчании изучил.

Это была долговязая девочка в очках, с двумя жиденькими косичками. Ее явно застали врасплох. Она как раз ела яблоко, рот был приоткрыт и виднелись зубы, схваченные корректирующей пластинкой.

— Невзрачная девчушка, — сказал Джепп, — да ведь в этом возрасте все они невзрачные. Вчера вот в приемной у дантиста листал «Скетч» и наткнулся на портрет Марши Гонт. Что называется первая красавица! Но я-то ее помню пятнадцатилетней — я тогда работал у них в замке. Помните то дело о краже со взломом? Прыщавая, неуклюжая, зубы торчком, волосенки жидкие, а вот поди ж ты! Не успеешь оглянуться — уже красавица! Чудеса, да и только.

— Женщины, — улыбнулся Пуаро, — чудесные создания! А что родители девочки? У них ничего дельного выяснить не удалось?

— Ничего существенного, — покачал головой Джепп. — Мать прикована к постели. Старик каноник в полнейшем трансе. Твердит, что девочка очень хотела в Париж — только об этом и мечтала. Собиралась изучать живопись и музыку. У мисс Поуп девочки постигают Искусство с большой буквы. Сами понимаете, заведение солидное, многие воспитанницы из высшего общества. Дама она строгая, у нее не забалуешь, плата за обучение астрономическая, а принимают далеко не всех.

— Я этот типаж представляю, — вздохнул Пуаро. — А мисс Бершоу, которая везла девочек из Англии?

— Умом, прямо скажем, не блещет. Вся извелась. Боится, как бы мисс Поуп не подумала, что это она во всем виновата.

— Не замешан ли тут какой-нибудь молодой человек? — задумчиво протянул Пуаро.

— Вы же ее видели, — махнул рукой Джепп. — Какой там молодой человек!

— Это верно, но внешность внешностью, а чем черт не шутит… Вдруг у нее был какой-нибудь романтичный поклонник? Шестнадцатый год все-таки…

— Если ее умыкнул романтичный поклонник, начну читать женские романы, — хмыкнул Джепп. — Ну и как, — с надеждой взглянул он на Пуаро, — надумали что-нибудь?

Пуаро медленно покачал головой.

— Они случайно не нашли у полотна, кроме шляпки, еще и туфли? — поинтересовался он.

— Туфли? Нет. А при чем тут туфли?

— Так, пришла в голову одна идейка…

2

Такси уже подъехало, и Пуаро собрался спускаться, но тут затрезвонил телефон. Он взял трубку.

— Слушаю?

— Хорошо, что я вас застал, — послышался голос Джеппа. — Отбой, старина. Вернулся в Ярд и нашел у себя на столе телефонограмму. Девочку нашли на обочине шоссе в пятнадцати милях от Амьена. Она не в себе и ничего связного сказать пока не может — доктор говорит, ее чем-то опоили. Но, в общем, она вне опасности, скоро все будет в порядке.

— Значит, в моих услугах вы не нуждаетесь? — уточнил Пуаро.

— Боюсь, что нет! Пгостите, что потгевожили, — изобразил французский акцент Джепп.

Посмеявшись собственной шутке, он повесил трубку.

Эркюлю Пуаро, напротив, было не до смеха. Он медленно положил трубку, и на лице его явственно отразилось волнение.

3

Инспектор Херн с любопытством взглянул на Пуаро.

— Не думал, что вас это так заинтересует, сэр, — признался он.

— Но ведь старший инспектор Джепп сообщил вам, что я, возможно, проконсультируюсь с вами насчет этого дела?

Херн кивнул.

— Он сказал, что вы прибудете сюда по другому делу и поможете нам с этой чертовщиной. Но я не ожидал вас сейчас, ведь все прояснилось. Я думал, вам хватит забот и с Рубенсом.

— Рубенс может немного подождать, — заявил Пуаро. — Меня больше интересует эта ваша чертовщина… Вы говорите, что теперь все прояснилось? А вот мне кажется, что загадка так и осталась загадкой…

— Во всяком случае, сэр, девочку мы нашли, и она жива и здорова, а это главное.

— Да, но как она оказалась на шоссе? Что она сама об этом говорит? Кстати, ее ведь осматривал врач? Что он об этом думает?

— Говорит, ее чем-то одурманили. Она и теперь еще не совсем пришла в себя. После отъезда из Крэнчестера она почти ничего не помнит. Все последующие события стерлись в ее памяти. На затылке у нее шишка, так что возможно небольшое сотрясение. Доктор сказал, что оно могло стать причиной провала в памяти.

— Что оказалось кому-то как нельзя кстати! — прокомментировал Пуаро.

— Но вы же не думаете, сэр, что она притворяется? — с сомнением спросил инспектор.

— А вы?

— Уверен, что нет. Хорошая девчушка, пожалуй, только недостаточно взрослая для своего возраста.

— Нет, она, конечно, не притворяется, — покачал головой Пуаро, — но мне хотелось бы знать, как она сошла с поезда. Я должен знать, кто и зачем это устроил.

— Насчет «зачем» я думаю, ее хотели похитить, сэр, чтобы потребовать выкуп.

— Но этого же не произошло!

— Запаниковали, когда поднялся переполох, и поскорее подбросили ее на шоссе.

— И какой же выкуп они рассчитывали получить от каноника Крэнчестерского собора? Думаю, что служитель церкви не самый лучший объект для подобной операции.

— По-моему, сэр, они дали маху во всем, от начала до конца, — жизнерадостно предположил инспектор.

— Так, по-вашему…

— Вы не согласны, сэр? — слегка покраснел инспектор Херн.

— Я хочу знать, как ее удалось снять с поезда.

Лицо инспектора снова затуманилось.

— Вот это, сэр, самая настоящая тайна. Только что она была на месте, сидела в вагоне-ресторане и болтала с другими девочками, а через пять минут ее и след простыл. Просто фокус какой-то!

— Вот именно, фокус! Кто еще ехал в вагоне, где мисс Поуп забронировала купе?

— Вы правы, сэр, это важно, — кивнул Херн. — Вагон-то, между прочим, был последним, а как только пассажиры вернулись из вагона-ресторана, проводник перекрыл тамбур, чтобы никто не бегал в вагон-ресторан и не требовал чай, пока там все не уберут после обеда. И все видели, что Винни Кинг вместе со всеми вернулась в свой вагон.

— А кто еще ехал в вагоне?

Херн полез за записной книжкой.

— Мисс Джордан и мисс Баттерс — две старые девы, направлявшиеся в Швейцарию. Ну, их и обсуждать нечего, это весьма известные и уважаемые в своем родном Гэмпшире особы. Двое французов-коммивояжеров, один из Лиона[247], другой из Парижа. Вполне респектабельные, и оба уже в годах. Мистер Джеймс Эллиот и его жена — шикарная, доложу я вам, штучка. Репутация у этого молодого человека подмоченная, он подозревается в нескольких сомнительных сделках, но в похищениях никогда не был замешан. В любом случае, их купе обыскали, и в его багаже не нашли ничего подозрительного, да и вообще непонятно, каким образом он мог бы в нем участвовать. А еще среди пассажиров была некая американка, миссис Ван Сейдер, ехавшая в Париж. Больше о ней ничего не известно, но вроде бы подозрений не вызывает… Вот и все.

— И поезд точно нигде после Амьена не останавливался?

— Абсолютно точно. Только на одном отрезке пути он замедлил ход, но явно не настолько, чтобы кто-то мог спрыгнуть, не рискуя получить серьезные увечья, а то и погибнуть.

— Вот именно, — пробормотал Пуаро. — Школьница исчезает средь бела дня на выезде из Амьена и обнаруживается средь бела дня опять же на выезде из Амьена. Спрашивается, где она была между этими событиями?

— Если так поставить вопрос, действительно получается полный бред, — покрутил головой инспектор. — Да, кстати, мне сказали, что вы спрашивали о туфлях. Когда девочку нашли, туфли были на ней, а что касается туфель у полотна дороги, которые нашел путевой обходчик… Туфли были хорошие, ну, он и забрал их домой. Черные, на низком каблуке.

— A-а, — протянул Пуаро, явно воспрянув духом.

— Я что-то не пойму, сэр, — с любопытством спросил инспектор, — что такого важного в этих туфлях?

— Они подтверждают одну версию, — ответил Пуаро. — Относительно того, как удалось проделать весь этот фокус.

4

Заведение мисс Поуп, как и многие подобные заведения, располагалось в Нейи[248]. Эркюль Пуаро, взиравший на респектабельный фасад, внезапно оказался в гуще выскочивших из дверей девиц.

Он насчитал их двадцать пять, в возрасте от четырнадцати до восемнадцати, толстых и худеньких, блондинок и брюнеток, неуклюжих и грациозных. Одеты они были в одинаковые синие пальто и юбки. На головах — очень неудобные британские шляпки из синего велюра с яркой пурпурно-золотой тесьмой, не делавшей чести вкусу мисс Поуп. В конце процессии, рядом с одной из младших девочек, шла суетливая седовласая женщина, в которой Пуаро признал мисс Бершоу.

Пуаро некоторое время стоял, наблюдая за ними, потом позвонил в звонок и спросил мисс Поуп.

Мисс Лавиния Поуп была совсем не такой, как ее преданная помощница, мисс Бершоу. Мисс Поуп была сильной личностью. Мисс Поуп внушала благоговейный ужас. Даже когда она позволяла себе немного смягчиться при родителях, все равно от нее веяло столь необходимым учителю превосходством над окружающими.

Седые волосы мисс Поуп были безупречно уложены, костюм строг, но изыскан. Она была всезнающей и вездесущей.

Кабинет, где она приняла Пуаро, был кабинетом женщины утонченной и образованной. Изящная мебель, цветы, множество фотографий бывших учениц мисс Поуп, которые преуспели в этой жизни: в мантиях на вручении дипломов и в нарядных платьях на презентациях, с собственноручными трогательными надписями. На стенах висели репродукции шедевров мировой живописи и неплохие акварели. В кабинете была поистине стерильная чистота: казалось, ни одна пылинка не смеет осесть в этом храме.

Мисс Поуп держалась с уверенностью человека, чьи суждения редко бывают ошибочными.

— Мосье Эркюль Пуаро? Разумеется, я слышала о вас. Вы, надо полагать, пришли по поводу прискорбного происшествия с Винни Кинг. Весьма огорчительный случай.

' Впрочем, огорченной мисс Поуп не выглядела. Она умела улаживать всякие казусы, пусть и самые неприятные.

— Раньше ничего подобного не случалось, — заверила Пуаро мисс Поуп.

«И никогда больше не случится», — давала она понять всем своим видом.

— Ведь эта девочка — новенькая? — спросил Пуаро.

— Да, это ее первый триместр.

— Вы проводили предварительное собеседование с Винни и с ее родителями?

— Да, но это было давно. Два года назад. Я гостила в Крэнчестере, собственно, у епископа…

«Заметьте, — говорил ее тон, — я из тех людей, что вхожи в дом к самому епископу!»

— Там я и познакомилась с каноником и миссис Кинг — она, увы, тяжело больна. С ними была и Винни. Очень воспитанная девочка, с несомненным художественным вкусом. Я сказала миссис Кинг, что буду рада принять Винни в нашу школу через год-другой, когда она получит общее образование. Понимаете, мосье Пуаро, мы специализируемся в области искусства. Девочек водят в Оперу[249], в «Комеди Франсез»[250], они посещают лекции в Лувре. У нас лучшие педагоги ведут уроки музыки, пения и изобразительного искусства. Расширение культурного кругозора, вот наша цель.

Вспомнив вдруг, что Пуаро не родитель, мисс Поуп резко сменила тему:

— Так чем я могу быть вам полезна, мосье Пуаро?

— Я бы хотел знать, как теперь обстоит дело с Винни?

— Каноник Кинг приехал в Амьен и собирается забрать дочь домой. Это самое лучшее, что можно сделать после испытанного ею потрясения. Мы не в состоянии держать в школе болезненных детей, — продолжала мисс Поуп. — У нас нет возможности обеспечить им надлежащий уход. Я сказала канонику, что, на мой взгляд, лучше забрать Винни домой.

— А что, по-вашему, все-таки произошло, мисс Поуп? — напрямую спросил Пуаро.

— Представления не имею, мосье Пуаро. То, о чем мне было доложено, просто необъяснимо. Не думаю, что сотрудницу, на попечении которой находились девочки, можно в чем-либо упрекнуть — разве что она могла бы раньше заметить отсутствие Винни.

— К вам, наверное, приходили из полиции?

По аристократической фигуре мисс Поуп пробежала легкая дрожь.

— Некий мосье Лефарж из префектуры, — сказала она ледяным голосом, — пытался выяснить, не могу ли я пролить свет на случившееся. Разумеется, мне нечего было ему сказать. Тогда он вознамерился осмотреть чемодан Винни, который, разумеется, был доставлен сюда вместе с чемоданами прочих девочек. Я, естественно, сказала, что в их ведомстве творится полная неразбериха, поскольку чемодан уже забрал один из его коллег. Который, кстати, потом звонил и утверждал, что я передала ему не все вещи. Пришлось поставить его на место. Нельзя покорно сносить хамство со стороны официальных лиц.

Пуаро испустил глубокий вздох.

— Вы умеете за себя постоять, мадемуазель, примите мое искреннее восхищение, — сказал он. — Полагаю, по прибытии чемодан Винни был распакован?

Мисс Поуп, казалось, пришла в некоторое замешательство.

— Это обычный порядок, — пояснила она. — Мы неукоснительно его придерживаемся. По приезде чемоданы распаковываются, а вещи наши сотрудницы раскладывают и развешивают так, как им впредь надлежит храниться. Чемодан Винни тоже был распакован. Разумеется, потом вещи снова собрали, так что чемодан был возвращен в точно таком же виде, в каком его привезли.

— В точно таком же? — переспросил Пуаро и подошел к стене. — По-моему, на этой картине изображен знаменитый Крэнчестерский мост, а на заднем плане собор.

— Вы совершенно правы, мосье Пуаро. Очевидно, Винни написала эту картину, желая сделать мне приятный сюрприз. Она лежала у нее в чемодане упакованная в оберточную бумагу, на которой было написано «Мисс Поуп от Винни». Очень мило с ее стороны.

— Вот оно что! — протянул Пуаро. — Ну и как вам эта картина с художественной точки зрения?

Самому Пуаро приходилось видеть немало изображений Крэнчестерского моста. Без этого сюжета не обходилась ни одна выставка. Иногда картины были выполнены маслом, иногда акварелью. В иных полотнах чувствовалась рука мастера, другие были так себе, но такой откровенной халтуры Пуаро еще не встречал.

Мисс Поуп снисходительно улыбнулась.

— Девочек нельзя обескураживать, мосье Пуаро, — сказала она. — Разумеется, мы будем поощрять стремление Винни совершенствоваться.

— Вам не кажется, что естественнее для нее было бы сделать акварельный рисунок? — задумчиво спросил Пуаро.

— В общем-то вы правы. Я не знала, что она пытается писать маслом.

— Понятно, — сказал Пуаро. — Вы позволите, мадемуазель?

Он снял картину и поднес ее к окну. После тщательного осмотра он посмотрел на мисс Поуп и произнес:

— Я хочу попросить вас, мадемуазель, отдать мне эту картину.

— Но послушайте, мосье Пуаро…

— Не станете же вы говорить, что она вам дорога. Ничего ужаснее я в жизни своей не видел.

— Художественной ценности она, конечно, не представляет, но как работа одной из учениц…

— Уверяю вас, мадемуазель, этой картине не место в вашем кабинете.

— Не понимаю, какие у вас есть основания утверждать подобное, мосье Пуаро.

— Сейчас увидите. Прежде всего расскажу вам маленькую историю, мадемуазель, — начал Пуаро, доставая из карманов бутылочку, губку и тряпочку. — Она в чем-то схожа со сказкой о гадком утенке, превратившемся в лебедя.

Не прерывая повествования, Пуаро принялся за дело. В кабинете сильно запахло скипидаром.

— Вы, должно быть, редко бываете на эстрадных представлениях?

— По правде сказать, да. По-моему, они так бездумны…

— Бездумны, но иногда поучительны. Я видел, как одна артистка чудесным образом меняла облик. В одном скетче[251] она была изысканной и яркой звездой кабаре, десятью минутами позже превращалась в худосочную девочку с распухшими железками, облаченную в школьную форму, а еще через десять минут становилась оборванной цыганкой, гадающей у кибитки.

— Охотно верю, но какое отношение…

— Да ведь я пытаюсь объяснить вам, как был проделан тот фокус в поезде. Школьница Винни с белесыми косичками, очками и уродливой зубной пластинкой идет в туалет, а через пятнадцать минут оттуда появляется, по выражению инспектора Херна, «шикарная штучка». Шелковые чулки, туфли на высоком каблуке, норковая шубка поверх школьной формы, бархатная безделушка, которую теперь называют шляпкой, на завитых волосах — ну и, конечно, лицо… Румяна, пудра, губная помада, тушь для ресниц! Как на самом деле выглядит эта особа — один Бог знает. Но ведь вы, мадемуазель, сами не раз наблюдали превращение неуклюжей школьницы в привлекательную и ухоженную светскую львицу.

Мисс Поуп ахнула:

— Вы хотите сказать, что Винни Кинг переоделась…

— Не Винни. Винни похитили в Лондоне, а ее место заняла актриса. Мисс Бершоу никогда не видела Винни Кинг. Откуда ей было знать, что девочка с жидкими косичками и пластинкой на зубах вовсе не Винни?

Все шло по плану, но вот приезжать ей сюда было нельзя ни в коем случае, поскольку вы были знакомы с настоящей Винни. Тут-то и происходит фокус. Аллегоп! — Винни исчезает в туалете и появляется оттуда уже в облике жены человека по имени Джеймс Эллиот, в паспорте которого значится супруга. Светлые косички, очки, фильдекосовые чулочки, пластинка — все это много места не занимает, но вот прочные дорожные туфли и шляпку — несгибаемую британскую шляпку — приходится выбросить в окно. Потом настоящую Винни перевозят на пароме через Ла-Манш — ну кто обратит внимание на спящую больную девочку, которую везут из Англии во Францию — и неприметно высаживают из машины на обочине шоссе.

Если ее все время пичкали скополамином[252], она вряд ли вспомнит, что с нею произошло на самом деле.

Мисс Поуп не сводила глаз с Пуаро.

— Но зачем? — спросила она недоуменно. — Зачем кому-то понадобился этот бессмысленный маскарад?

— Ради багажа Винни, — последовал ответ. — Этим людям нужно было переправить из Англии во Францию контрабанду, о которой были предупреждены все таможенники, а именно, недавно украденную картину. Что могло быть надежнее чемодана школьницы? Вы, мисс Поуп, на виду, ваше заведение пользуется заслуженной славой. На Северном вокзале багаж ваших воспитанниц пропустили en Ыос[253]. Это же всем известная английская школа мисс Поуп! А после похищения в школу присылают за вещами девочки человека — якобы из префектуры? Вполне логично, верно?

Но, по счастью, — довольно улыбнулся Пуаро, — в ваших правилах по приезде распаковывать чемоданы. Так был обнаружен подарок от Винни — только совсем не тот подарок, что Винни упаковала в Крэнчестере.

Пуаро подошел к мисс Поуп, держа на вытянутых руках злополучное полотно.

— Вот картина, которую я обнаружил, мадемуазель. Согласитесь, что в вашей респектабельной школе ей совсем не место!

Крэнчестерский мост исчез словно по мановению волшебной палочки. Взамен появилась сцена в затененных тонах.

— «Пояс Ипполиты», — любовно произнес Пуаро. — Великое произведение — mais tout de ms me[254], извините, не для вашей гостиной.

Мисс Поуп невольно зарделась.

На Ипполите не было ничего, кроме пояса, на котором лежала ее рука… На Геракле — лишь львиная шкура, небрежно наброшенная на плечо… Картину заполняла плоть, чувственная рубенсовская плоть…

— Да, великое произведение, — собралась с духом мисс Поуп — Но, с другой стороны, как вы заметили, нужно уважать чувства родителей. Они иногда мыслят так узко… Надеюсь, вы меня понимаете…

Нападение произошло в тот самый момент, когда Пуаро выходил из здания школы. Он был окружен и буквально взят в плен группой девиц, толстых и худеньких, блондинок и брюнеток.

— Mon Dieu![255] — пробормотал он. — Вот уж воистину темперамент амазонок!

— До нас дошел слух… — кричала высокая белобрысая девочка.

Девочки сомкнулись теснее, и двадцать пять голосов на разные лады повторяли одну и ту же фразу:

— Мосье Пуаро, распишитесь, пожалуйста, в моем альбоме…

Глава 10 Стадо Гериона[256]

1

— Вы уж простите, мосье Пуаро, что я к вам так, без приглашения…

Мисс Карнаби судорожно стиснула сумочку и подалась вперед, стараясь заглянуть Пуаро в глаза. Говорила она, как обычно, запыхавшись.

Пуаро слегка поднял брови.

— Вы ведь помните меня, правда? — всполошилась мисс Карнаби.

В глазах Пуаро зажегся огонек.

— Еще бы вас не помнить. Наверное, вы самая удачливая преступница из тех, с которыми мне приходилось сталкиваться!

— Боже мой, мосье Пуаро, ну зачем же так! Вы были так добры ко мне. Мы с Эмили часто вас вспоминаем, а все, что о вас попадается в газетах, вырезаем и вклеиваем в альбом. А Огастеса научили новому трюку. Мы ему говорим: «Умри за Шерлока Холмса[257], умри за мистера Форчуна[258], умри за сэра Генри Мерривейла»[259] — он и не думает слушаться, а когда мы говорим: «Умри за мосье Эркюля Пуаро», он тут же ложится и лежит неподвижно, пока мы не разрешим ему встать.

— Весьма польщен, — сказал Пуаро. — Как он, се cher Auguste?[260]

Мисс Карнаби всплеснула руками и рассыпалась в похвалах своему пекинесу:

— О, мосье Пуаро, он стал еще умнее! Он все понимает! Знаете, я тут как-то засмотрелась на младенца в коляске и вдруг чувствую — кто-то дергает поводок. Оборачиваюсь — а это Огастес старается вылезти из ошейника! Ну разве не умница?

Огонек в глазах Пуаро стал еще ярче.

— Похоже, ваш песик все-таки был не чужд преступных наклонностей!

Мисс Карнаби это не показалось смешным. Напротив, на ее милое пухлое личико легла тень тревоги.

— О, мосье Пуаро! — выдохнула она. — Я так волнуюсь!

— В чем же дело? — участливо поинтересовался Пуаро.

— Знаете, мосье Пуаро, я так боюсь — мне кажется, что я закоренелая преступница. Мне приходят в голову разные мысли!

— Какие, например?

— Совершенно неожиданные! Скажем, не далее как вчера у меня возник план ограбления почты. И ведь я ни о чем таком не думала — просто он вдруг возник сам собой! И еще очень остроумный способ избежать уплаты таможенных сборов… Я уверена — совершенно уверена, что это сработало бы.

— Не сомневаюсь, — сухо обронил Пуаро. — Как бы ваши идеи не довели вас до беды.

— Я очень расстроена, мосье Пуаро. Человеку, воспитанному, как я, в строгих правилах, тяжело сознавать, что он способен на такие грешные мысли. Наверное, причина в том, что у меня сейчас много свободного времени. Я ушла от леди Хоггин и нанялась к одной старой даме чтицей и секретаршей, Она мне каждый день диктует письма, но это занимает от силы два часа, а едва я начинаю читать, она тут же засыпает. Мне абсолютно нечего делать, а мыто с вами знаем, что безделье — мать всех пороков…

Пуаро сочувственно поцокал языком.

— Я недавно прочла одну книгу, перевод с немецкого. Там очень точно трактуют проблему преступных наклонностей. Как я поняла, главное — это правильно направить свои порывы! Там еще такое словечко… сублимировать[261]. Вот поэтому я, собственно, и пришла.

— Слушаю вас.

— Видите ли, мосье Пуаро, я думаю, что дело не столько в моей порочности, сколько в жажде острых ощущений! К сожалению, жизнь моя всегда была очень скучной. Собственно, я по-настоящему жила только во время той… э-э-э… кампании с похищением пекинесов. Это, разумеется, достойно осуждения, но, как сказано в моей любимой книге, нужно смотреть правде в глаза. И что я ^подумала, мосье Пуаро… Наверное, можно было бы как-то использовать эту мою жажду острых ощущений, найти ей более достойное применение…

— A-а, — протянул Пуаро. — Так вы видите себя в роли моей коллеги?

— Я понимаю, что чересчур самоуверенна, — зарделась мисс Карнаби. — Но вы были так добры ко мне…

Она не договорила. Ее глаза, поблекшие голубые глаза, смотрели на него умоляюще. Так смотрит на хозяина нес, вопреки всему надеющийся, что его возьмут на прогулку.

— А что, неплохая идея, — пробормотал Пуаро.

— Я, конечно, звезд с неба не хватаю, — пояснила мисс Карнаби, — но могу сыграть очень даже достоверно. А как же иначе — без этого в компаньонках и дня не продержишься. Сколько раз убеждалась, что казаться глупее, чем ты есть, иногда очень даже выгодно.

— Вы меня покорили, мадемуазель, — засмеялся Пуаро.

— О, мосье Пуаро, до чего же вы добры. Так, значит, я могу надеяться? Кстати, я недавно получила небольшое наследство — очень небольшое, но теперь нам с сестрой есть на что жить, пусть и скромно… Так что я больше не завишу от своих заработков.

— Давайте подумаем, где можно найти применение вашим талантам. Нет ли у вас самой какой-нибудь идеи?

— Мосье Пуаро, вы просто читаете мои мысли. Я в последнее время очень беспокоюсь об одной моей подруге. Конечно, вы можете сказать, что все это просто глупости, вздорные фантазии старой девы. Люди вообще склонны преувеличивать и во всяком случайном совпадении искать злой умысел.

— Не думаю, что вы грешите мнительностью, мисс Карнаби. Рассказывайте, что вас тревожит.

— Понимаете, это моя очень близкая подруга, хотя в последнее время мы редко видимся. Ее зовут Эммелин Клегг. Они с мужем жили на севере Англии. Несколько лет назад муж умер, оставив ей весьма солидное состояние. После его смерти ей было очень одиноко, а она в некоторых отношениях чересчур доверчива. Религия, мосье Пуаро, конечно, великое благо, она может поддержать человека, но только если это истинная религия.

— Это какая же? Католическая? — осведомился Пуаро.

— Нет-нет, что вы, — ужаснулась мисс Карнаби. — Англиканская, конечно. Католиков я не очень-то жалую, но они, по крайней мере, официально признаны. Методисты[262] или там конгрегационалисты[263] — тоже достаточно известные и респектабельные организации. Я имею в виду все эти странные секты, растущие буквально как грибы после дождя. Определенная притягательность в них, конечно, есть, а вот их цели… Совсем не уверена, что тут замешаны исключительно религиозные чувства.

— Так вы считаете, что ваша подруга стала жертвой подобной секты?

— Считаю, мосье Пуаро. Конечно считаю! Они себя называют «Стадом Пастыря». Их штаб-квартира в Девоншире, в «Святилище Зеленых Холмов», чудесном поместье на берегу моря. Новообращенные отправляются туда, как они говорят, ради Отрешения. Оно продолжается две недели, со службами и ритуалами. И еще в году они отмечают три больших праздника: Начало Пастьбы, Разгар Пастьбы и Жатву Пастьбы.

— Жатва? Но как можно жать пастьбу?

— Да все это несусветная чушь! — с жаром воскликнула мисс Карнаби. — Во главе секты Великий Пастырь, как они его называют. Некий доктор Андерсен, насколько мне известно, весьма красивый и импозантный мужчина.

— Что привлекает женщин, не так ли?

— Боюсь, что так, — вздохнула мисс Карнаби. — Мой отец был очень красивым мужчиной, и иногда это создавало большие неудобства. Такие страсти разгорались насчет того, кому вышивать облачение или делать какую-то работу в церкви…

2

Мисс Карнаби покачала головой при воспоминании о давних приходских страстях.

— А что, в этой секте состоят в основном женщины?

— Ну да. А те немногие мужчины, что там есть — их примерно четверть, — просто чокнутые! Успех этой фантазии зависит от женщин и… от средств, которые они жертвуют.

— A-а, — оживился Пуаро. — Так вот в чем дело. Короче говоря, вы считаете, этот пастырь — обыкновенный мошенник.

— Если честно — да, мосье Пуаро. Кроме того, меня беспокоит еще одно обстоятельство. Мне стало известно, что моя бедная подруга настолько увлеклась этой религией, что недавно составила завещание, по которому все ее имущество отходит Стаду Пастыря.

— Ей намекнули, что это следует сделать?

— По правде говоря, нет. Она сама до этого додумалась. Мол, Великий Пастырь указал ей новый путь в жизни, — так пусть все, чем она владеет, после ее смерти послужит великому Делу. Меня, собственно, волнует не это…

— Да-да, продолжайте, пожалуйста…

Среди таких же истово верующих было несколько весьма состоятельных женщин. За последний год три из них умерли.

— Предварительно завещав все деньги секте?

— Да.

А их родные? По-моему, в таких случаях они обычно подают в суд.

— Видите ли, мосье Пуаро, к ним обычно приходят одинокие женщины, те, у кого нет ни близких родственников, ни друзей.

Пуаро задумчиво кивнул.

— Конечно, я не вправе ничего утверждать, — заторопилась мисс Карнаби. — Судя по тому, что мне удалось выяснить, ничего подозрительного ни в одной из этих смертей не было. Одна женщина умерла от воспаления легких, другая — от язвы желудка, да и умирали они не в «Святилище Зеленых Холмов», а в собственных домах. Уверена, что все это — чистая случайность, но… но мне бы не хотелось, чтобы с Эммелин произошло нечто подобное.

Стиснув руки, она умоляюще взглянула на Пуаро.

Пуаро молчал, размышляя. Когда он заговорил вновь, тон его стал строже и серьезнее:

— Вы не могли бы раздобыть имена и адреса умерших в последнее время членов секты?

— Да, конечно, мосье Пуаро.

— Мадемуазель, я считаю вас чрезвычайно храброй и решительной женщиной. К тому же у вас прекрасные актерские способности. Согласитесь ли вы на одну весьма рискованную авантюру?

— Я только об этом и мечтаю, — заявила жаждущая приключений мисс Карнаби.

— Игра действительно очень опасная, — предостерег ее Пуаро. — Или все наши подозрения и яйца выеденного не стоят, или… или эти люди пойдут на все. Чтобы выяснить, как все обстоит на самом деле, вам придется самой стать овечкой и присоединиться к стаду этого пастыря… М-да…. Кстати, думаю вам стоит преувеличить размеры недавно полученного наследства. Вы теперь — состоятельная женщина, не знающая, чем себя занять. Заведите разговор с вашей подругой Эммелин по поводу принятой ею религии, постарайтесь разъяснить ей, что все это чушь. В ответ она постарается переубедить вас. Вы позволите ей себя уговорить и отправитесь в «Святилище Зеленых Холмов», а уж там не устоите перед красноречием и обаянием доктора Андерсена. Полагаю, мне не надо учить вас, как все это разыграть?

Мисс Карнаби скромно улыбнулась.

— Думаю, я справлюсь, — пробормотала она.

— Ну, друг мой, что вы для меня припасли?

Старший инспектор Джепп задумчиво посмотрел на маленького бельгийца.

— Совсем не то, что мне хотелось бы, Пуаро, — сказал он с сожалением. — Терпеть не могу длинноволосых фанатиков, которые всякой чушью забивают головы женщинам. Но этот малый держит ухо востро. Подловить его Просто не на чем. Выглядит странновато, но совершенно безобидный.

— А что вам вообще удалось узнать об этом докторе Андерсене?

— Когда-то он был подающим надежды химиком, но вроде бы за то, что мать у него еврейка[264], его выгнали из какого-то немецкого университета. Интересуется разными восточными штучками, посвящал этому все свободное время и даже публиковал кое-какие статьи — по мне, так бредовые.

— То есть не исключено, что он и в самом деле религиозный фанатик?

— Похоже на то.

— А как насчет тех имен и адресов, что я вам передал?

— Никаких зацепок. Мисс Эверитт умерла от язвенного колита. Доктор уверен, что никаких фокусов там не было. Миссис Ллойд скончалась от воспаления легких. Леди Вестерн от туберкулеза — страдала им много лет, задолго до того, как связалась с этими блаженными. Мисс Ли умерла от тифа, который, как считают, подцепила где-то на севере Англии. Три из них заболели и умерли дома, а мисс Ллойд — в гостинице на юге Франции. Со Стадом Пастыря или резиденцией Андерсена в Девоншире их кончина никак не связана. Скорее всего, невероятное совпадение. Все стерильно, как в аптеке.

— И тем не менее, mon cher, — вздохнул Пуаро, — меня не оставляет ощущение того, что мне предстоит совершить десятый подвиг Геракла, а доктор Андерсен не кто иной, как великан Герион, которого я должен уничтожить.

— Послушайте, Пуаро, — во взгляде Джеппа мелькнула тревога, — вы что, тоже начитались каких-то странных книжонок?

— Мои замечания, если вы способны что-либо замечать, всегда разумны и как нельзя более уместны, — с достоинством ответствовал Пуаро.

— Вам впору самому основать какую-нибудь секту, — съязвил Джепп. — А главным постулатом пусть будет: «Нет никого умнее Эркюля Пуаро — мудрейшего среди смертных, во веки веков, аминь». И так повторять день за днем.

3

— Что мне здесь нравится, так это покой, — восторженно сказала мисс Карнаби, жадно вдыхая воздух.

— А что я тебе говорила, Эйми, — отозвалась Эммелин Клегг.

Подруги сидели на склоне холма, любуясь чудесной синевой моря. Ярко зеленела трава, а земля и утесы казались огненно-красными. Имение, известное с некоторых пор под названием «Святилища Зеленых Холмов», располагалось на мысу площадью примерно в шесть акров[265]. С большой землей мыс соединяла совсем тонкая полоска суши, так что это был почти остров.

— Вот та красная земля, — с надрывом произнесла миссис Клегг, — светозарная и обетованная, там должно свершиться троичное предначертание.

— Учитель так чудесно говорил об этом вчера, на вечерней службе, — вздохнула мисс Карнаби.

— Погоди, — отозвалась ее подруга, — ты еще не видела сегодняшнего празднества. Вечером — Разгар Пастьбы.

— Я жду его с таким нетерпением, — призналась мисс Карнаби.

— Это такое чудо… ни с чем не сравнишь, — заверила ее миссис Клегг.

В «Святилище Зеленых Холмов» мисс Карнаби приехала за неделю до описываемых событий в весьма решительном настроении. «Ну что это за чушь? Эмми, ты же умная женщина…» и т. д. и т. п.

Беседуя с доктором Андерсеном, она не скрывала своих чувств.

— Мне бы не хотелось создать у вас ложное впечатление о себе, доктор Андерсен. Мой отец был священником Англиканской церкви, и я всегда была тверда в вере. Языческие учения не для меня.

Высокий златовласый доктор снисходительно взглянул на сидящую напротив в воинственной позе пухлую даму и улыбнулся понимающей улыбкой.

— Дорогая мисс Карнаби, — сказал он, — вы — подруга миссис Клегг, и уже поэтому мы вам рады. И поверьте, наше учение — не язычество. Мы чтим все религии и ко всем верующим относимся с равным уважением.

— Этого быть не должно, — отрезала непреклонная дочь преподобного Томаса Карнаби.

— «В доме Отца Моего обителей много…»[266] — откинувшись на спинку стула, произнес своим звучным голосом Учитель. — Помните это, мисс Карнаби.

— Он и в самом деле очень красивый мужчина, — признала после аудиенции мисс Карнаби.

— Да, — согласилась миссис Клегг. — А какая у него душа! Просто ангел!

Мисс Карнаби не возражала. Она тоже ощутила это, какую-то ауру духовности, чего-то неземного.

Усилием воли она взяла себя в руки. Не затем она явилась сюда, чтобы подпасть под обаяние, духовное или не очень, Великого Пастыря. Мисс Карнаби представила себе Эркюля Пуаро. Он казался сейчас бесконечно далеким и чересчур уж мирским…

— Эйми, — сказала себе мисс Карнаби, — возьми себя в руки. Вспомни, ради чего ты здесь.

Но чем дальше, тем больше она чувствовала, как зачаровывают ее «Зеленые Холмы». Покой, простота, вкуснейшая, хоть и простая еда, красота служб с песнопениями о Любви и Поклонении, безыскусные трогательные слова Учителя, взывающие к самым лучшим и чистым помыслам… Здесь не было места раздорам и мерзостям мира. Здесь были только Покой и Любовь…

И вот сегодня должно было состояться великое летнее празднество, празднество Разгара Пастьбы. Именно на нем ей, Эйми Карнаби, предстояло приобщиться к новой вере и вступить в Стадо.

Празднество проводилось в ярко-белом бетонном здании, которое посвященные называли Священным Загоном. Адепты учения собрались там перед заходом солнца. На них были плащи из овечьих шкур, из-под которых виднелись только руки, на ногах — сандалии. В центре Загона на возвышении стоял доктор Андерсен. Никогда еще этот златовласый и голубоглазый великан со светлой бородой и точеным профилем не выглядел столь неотразимым. На нем была зеленая мантия, а в руках — золотой пастушеский посох.

Он воздел посох вверх, и в собрании наступила мертвая тишина.

— Где мои овцы?

— Мы здесь, о Пастырь, — последовал дружный ответ.

— Да возрадуются сердца ваши весельем и благодарением. Это Праздник Веселия.

— Праздник Веселия, и мы веселы.

— Более не будет у вас ни горя, ни боли. Только веселие!

— Только веселие…

— Сколько глав у Пастыря?

— Три главы: глава золотая, глава серебряная, глава из звонкой меди.

— Сколько тел у овцы?

— Три тела: тело плоти, тело скверны и тело света.

— Как будете вы утверждены в Стаде?

— Таинством на крови.

— Готовы ли вы принять Таинство?

— Готовы.

— Завяжите глаза и протяните вперед правую руку.

Все послушно завязали глаза предназначенными для этой цели зелеными шарфами. Мисс Карнаби тоже протянула вперед руку.

Великий Пастырь обходил ряды своего Стада, сопровождаемый вскриками и стонами то ли боли, то ли экстаза.

— Какое святотатство! — яростно прошептала про себя мисс Карнаби. — Самая настоящая религиозная истерия, достойная сожаления. Ну нет! Я на эти фокусы не поддамся! Мое дело — наблюдать за реакцией этих заблудших. Я никогда…

Великий Пастырь приблизился к ней. Она почувствовала, как он взял ее за руку, и вдруг ощутила жгучую боль, как от укола иглой.

— Таинство на крови, несущее веселие, — пробубнил Пастырь перед тем, как отправиться дальше.

Наконец раздался голос:

— Снимите повязки и возрадуйтесь усладам духа!

Мисс Карнаби оглянулась вокруг. Солнце заходило.

Вместе со всеми она потянулась к выходу из Загона. Внезапно на нее нахлынуло странное ликование, ощущение необъяснимого счастья. Она опустилась на поросший мягкой травой холмик. И с чего это она считала себя никому не нужной, одинокой старухой? Жизнь прекрасна — и сама она прекрасна! Ей дано мыслить и мечтать. Ей под силу самые дерзкие задачи!

Ее охватил необычайный подъем. Братья и сестры по вере, казалось, вдруг превратились в великанов.

— «…вижу проходящих людей как деревья…»[267] — благоговейно прошептала мисс Карнаби.

Она подняла руку. Это был не просто взмах — это был жест повелительницы! Цезарь[268], Наполеон[269], Гитлер[270] — что за жалкие, никчемные людишки! Им ли тягаться с Эйми Карнаби! Она завтра же установит Всеобщий Мир, все люди на земле станут братьями. Не будет больше ни войн, ни бедности и болезней. Она, Эйми Карнаби, построит Новый Мир.

Но спешить некуда… Время бесконечно… Минута течет за минутой, час за часом. В руках и ногах тяжесть, но сознание упоительно свободно и бороздит вселенную. Она спит, но во сне… Огромные пространства… просторные здания… новый чудесный мир…

Постепенно мир съежился. Мисс Карнаби, зевнув, размяла затекшие члены. Что произошло со вчерашнего дня? Она, кажется, грезила…

При свете луны мисс Карнаби с трудом различила стрелки на часах. К ее удивлению, они показывали без четверти десять. Солнце зашло в десять минут девятого. Всего час тридцать пять минут назад? Немыслимо. И тем не менее…

— Весьма любопытно, — сказала себе мисс Карнаби.

4

— Вы должны строго придерживаться моих указаний, — сказал Пуаро. — Ни малейших отступлений.

— Ну конечно, мосье Пуаро. Обещаю.

— Вы говорили о своем намерении сделать пожертвование?

— Да, мосье Пуаро. С самим Учителем — то бишь, простите, доктором Андерсеном. Я очень эмоционально поведала ему о том, каким чудесным откровением стали для меня «Зеленые Холмы», как я пришла, чтобы осмеять, но вместо этого — уверовала. Знаете, мне эти признания очень легко дались. Доктор Андерсен меня просто заворажил.

— Похоже на то, — сухо обронил Пуаро.

— Он держался очень убедительно. Полное впечатление, что до денег ему нет никакого дела. «Пожертвуйте что можете, — сказал он, улыбаясь своей чудесной улыбкой, — а если вам нечего пожертвовать, не беда. Вы все равно теперь с нами». «О доктор Андерсен, — сказала я, — не так уж я бедна. Я недавно унаследовала от дальней родственницы кругленькую сумму. И хотя я не могу распоряжаться этими деньгами, пока не будут улажены юридические формальности, одну вещь я хочу сделать прямо сейчас». — И тут я объяснила, что хочу составить завещание и оставить все свое состояние своим новым сестрам и братьям, поскольку у меня нет близких родственников.

— И как он принял ваш дар?

— Он отнесся к этому с полным безразличием. Стал уверять, что мне рано думать о смерти, что впереди у меня долгая жизнь, полная радости и духовных откровений. Он был очень трогателен.

— Не сомневаюсь. — Тон Пуаро был убийственно сух.

— Вы говорили о своем здоровье? — продолжал он.

— Да, мосье Пуаро. Я сказала, что у меня были проблемы с легкими, было несколько рецидивов, но несколько лет назад я лечилась в одном санатории и, надеюсь, вылечилась окончательно.

— Прекрасно!

— Хотя, по правде сказать, я не понимаю, зачем нужно было говорить, будто я предрасположена к туберкулезу, когда легкие у меня — здоровее не бывает.

— Можете быть уверены, что это было совершенно необходимо. А о вашей подруге вы упомянули?

— Да. Я сказала под большим секретом, что, кроме состояния, унаследованного от мужа, Эммелин в скором времени унаследует еще более крупную сумму от любимой тетушки.

— Eh bien, это должно на время обезопасить миссис Клегг!

— Мосье Пуаро, вы в самом деле думаете, что тут что-то не так?

— Именно это я и собираюсь выяснить. Вы встречали в Святилище некоего мистера Коула?

—* Да, в последний раз там был какой-то мистер Коул. Странный тип. Носит ярко-зеленые шорты и ест одну капусту. Очень ревностный последователь Учения.

— Eh bien, все идет как должно. Благодарю вас за проделанную работу. Теперь к Осеннему Празднеству все готово.

5

— Мисс Карнаби, одну минуточку.

Мистер Коул вцепился в рукав своей невольной собеседницы. Глаза его лихорадочно блестели.

— Мне было видение — чудесное видение. Я должен вам о нем рассказать.

Мисс Карнаби тяжело вздохнула. Мистер Коул и его видения внушали ей некоторый страх. Иногда ей всерьез казалось, что мистер Коул не в своем уме.

А уж эти его видения ее не на шутку смущали. Они напоминали некоторые откровенные пассажи из новомодной немецкой книги о подсознании, которую она читала до поездки в Девон.

Мистер Коул возбужденно заговорил:

— Я как раз медитировал — размышлял о полноте жизни, о высшей радости единства… и вдруг глаза мои открылись, и я увидел…

Мисс Карнаби собралась с духом, надеясь, что на этот раз мистеру Коулу представилось не то, что в прошлый, когда он живописал священный брак бога и богини в древнем Шумере[271].

— Я увидел, — тяжело дыша, склонился к ней мистер Коул, и глаза его в этот момент были действительно безумными, — я увидел Илию[272], нисходящего с небес на своей огненной колеснице.

У мисс Карнаби отлегло от сердца. Против Илии она ничего не имела.

— Внизу, — продолжал мистер Коул, — были алтари Ваала[273], сотни и сотни алтарей. И мне был голос: «Виждь[274], пиши и свидетельствуй то, что увидишь…»

Он замолчал, и мисс Карнаби вежливо откликнулась:

— Да?

— На алтарях возлежали предназначенные в жертву, связанные веревками девственницы. Сотни прекрасных, нагих дев…

Мистер Коул облизал подергивающиеся губы. Мисс Карнаби зарделась.

— Потом налетели вороны, вороны Одина[275], летевшие с севера. Они соединились с воронами Илии и закружили в небе. Они камнем падали вниз, выклевывая глаза жертвам, — и был плач и скрежет зубовный, и глас воззвал: «Зри жертвоприношение — ибо в сей день заключат Иегова[276]и Один кровное братство!» Потом жрецы накинулись на свои жертвы с воздетыми кинжалами и стали кромсать их тела…

Отчаянным усилием мисс Карнаби вырвала руку у своего мучителя, у которого от садистского наслаждения выступила пена на губах.

— Прошу меня извинить.

Она торопливо заговорила с Липскомом, который жил в сторожке у ворот «Зеленых Холмов», он, по счастью, проходил мимо.

— Я хотела спросить, — выпалила мисс Карнаби, — не находили ли вы мою брошь? Я ее, наверное, где-то здесь обронила.

Липском, которого чудесным образом не коснулись разлитые в воздухе «Зеленых Холмов» доброта и мягкость, проворчал, что никакой броши в глаза не видел, и вообще, не его это дело искать потерянные вещи. Но, как он ни старался отделаться от мисс Карнаби, она шла за ним, лепеча что-то про свою брошь, пока не оказалась на безопасном расстоянии от пылкого мистера Коула.

В это время из Великого Загона показался сам Учитель, и мисс Карнаби, ободренная его ласковой улыбкой, решилась поделиться с ним своими опасениями.

— Как вам кажется, мистер Коул вполне… вполне?..

Учитель положил руку ей на плечо.

— Вы должны отринуть страх, — сказал он. — Идеальная Любовь отрешается от страха.

— Но мне кажется, мистер Коул не в своем уме. Эти его видения…

— Пока что, — объяснил Учитель, — восприятие его несовершенно… Он смотрит сквозь очки собственной плотской природы. Но придет день, когда дух восторжествует над плотью — и он будет видеть то, что должно.

Миссис Карнаби смутилась. Конечно, раз так… Преодолев неловкость, она решилась посетовать по менее существенному поводу:

— А неужто Липском не может быть повежливее?

Учитель вновь одарил ее своей божественной улыбкой.

— Липском — верный цепной пес. Он неотесан, прост душой, но зато предан нам всецело.

И он широким шагом отправился дальше. Мисс Карнаби видела, как он положил руку на плечо мистеру Коулу, и понадеялась, что влияние Учителя изменит ракурс его будущих видений.

Так или иначе, до Осеннего Празднества оставалась всего неделя.

6

Накануне празднества мисс Карнаби встретилась с Эркюлем Пуаро в маленькой кофейне городка Ньютон Вудбери. Разрумянившаяся мисс Карнаби была чем-то непривычно взбудоражена. Она нервно крошила пальцами кекс и односложно отвечала на вопросы.

— Сколько человек будет присутствовать на празднестве? — спросил он среди прочего.

— Думаю, сто двадцать. Эммелин, конечно, и мистер Коул тоже… Он в последнее время ведет себя очень странно. У него видения… Он мне их иногда пересказывает, это так дико… Надеюсь, искренне надеюсь, что он в здравом уме. И еще там будет много новообращенных — почти двадцать человек.

— Прекрасно. Вы помните, что вам надлежит сделать?

После секундной паузы мисс Карнаби сказала изменившимся голосом:

— Я помню, конечно, что вы мне сказали, мосье Пуаро, но делать этою не стану.

Пуаро удивленно воззрился на нее. Мисс Карнаби поднялась на ноги и вдруг истерично воскликнула:

— Вы послали меня сюда шпионить за доктором Андерсеном! Вы подозреваете его во всех смертных грехах, а он замечательный человек и великий Учитель! Я верю ему всей душой! И больше не желаю следить за ним! Я одна из овец Пастыря! Учитель готовится возвестить миру новое откровение, и я отныне принадлежу ему душой и телом. И позвольте мне самой заплатить за свой чай.

Мисс Карнаби выложила на стол шиллинг и три пенса, слегка смазав этим пафос своей речи, и ринулась к выходу.

— Norn de nom de[277],— только и смог вымолвить Пуаро.

Официантке пришлось дважды обратиться к нему, прежде чем он сообразил, что она принесла счет. Встретившись с любопытным взглядом мрачного типа, сидевшего за соседним столиком, Пуаро покраснел и, спешно расплатившись, вышел.

Он лихорадочно обдумывал ситуацию.

7

Овцы вновь собрались в Великом Загоне и скандировали ритуальные ответы на ритуальные вопросы.

— Готовы ли вы к Причастию?

— Готовы.

— Завяжите глаза и протяните вперед правую руку.

Великий Пастырь, необыкновенно величественный в зеленом одеянии, двинулся вдоль ожидающих рядов. Пожиратель капусты и духовидец мистер Коул, стоявший рядом с мисс Карнаби, шумно сглотнул от боли и экстаза, когда игла впилась ему в кожу.

Великий Пастырь остановился рядом с мисс Карнаби. Он дотронулся до ее руки…

— Э, нет. Не выйдет…

Невероятные, неслыханные слова. Короткая схватка, гневный рык… снять с глаз зеленые повязки, овцы узрели поразительную картину: Великий Пастырь зажат, словно в тисках, одетым в овечью шкуру мистером Коулом и еще одним адептом.

Странно преобразившийся мистер Коул профессиональной скороговоркой произнес:

— У меня ордер на ваш арест. Предупреждаю, что все сказанное вами может быть использовано против вас в суде.

У дверей Загона появились новые действующие лица в голубой полицейской форме.

— Это полиция, — крикнул кто-то. — Они уводят от нас Учителя. Они уводят Учителя…

Все были в шоке. Великий Пастырь представлялся им мучеником, страждущим, как все великие учителя, от преследований невежественного мира…

Тем временем инспектор Коул тщательно упаковывал шприц, выпавший из рук Великого Пастыря.

8

— Отважная моя соратница!

Пуаро горячо пожал руку мисс Карнаби и представил ее старшему инспектору Джеппу.

— Первоклассная работа, мисс Карнаби, — признал старший инспектор. — Без вас у нас ничего бы не вышло, честное слово.

— Боже мой! — взволновалась мисс Карнаби. — Как это мило с вашей стороны, что вы так говорите. Должна признаться, я получила истинное удовольствие. Такое возбуждение, я чувствовала себя актрисой, которая должна хорошо сыграть свою роль… Иногда меня заносило, и я в самом деле ощущала себя одной из этих глупышек…

— В этом секрет вашего успеха, — пояснил Джепп. — Вы были сами собой. Любую фальшь этот джентльмен мигом бы учуял! Очень хитрый мерзавец.

— Тогда, в кофейне, это было ужасно, — обернулась к Пуаро мисс Карнаби. — Я не знала, что делать, пришлось действовать экспромтом.

— Вы были великолепны, — заверил Пуаро. — На секунду я решил, что кто-то из нас сошел с ума. Мне вдруг почудилось, что вы говорите серьезно.

— Это было для меня таким ударом, — вздохнула мисс Карнаби. — Только мы с вами начали тогда беседовать, я увидела в зеркале Липскома, которого доктор называл верным псом, он там у них сторож. Не знаю, случайность ли это, или он следил за мной, но, как я уже сказала, мне пришлось действовать экспромтом и надеяться, что вы меня поймете.

— Я вас понял, — улыбнулся Пуаро. — В пределах слышимости сидел только один человек, и я, выйдя из кофейни, тут же попросил организовать за ним слежку. Когда он направился прямиком в Святилище, я понял, что могу на вас положиться и что вы меня не подведете. Но я очень за вас волновался, ведь после встречи с ним игра стала более опасной.

— А это правда было опасно? Что было в том шприце?

— Кто расскажет? — спросил Джепп. — Вы или я?

— Мадемуазель, — начал Пуаро, — этот доктор Андерсен изобрел идеальную схему убийств — все по науке. Большую часть жизни он посвятил бактериологическим исследованиям. Под другим именем он завел в Шеффилде[278] химическую лабораторию, где выводил культуры разных бацилл. На празднествах он имел обыкновение вводить своим последователям небольшую, но вполне достаточную дозу Cannabis Indica, известного также под названием бханг и гашиш. Это порождало необычайный подъем сил, радостное возбуждение и привязывало к нему его так называемых почитателей. Это и были обещанные им духовные радости. На самом — деле реакция одурманенного мозга.

— Ощущения непередаваемые, — сказала мисс Карнаби. — Очень сильные ощущения.

— Это был главный козырь в его игре, — кивнул Пуаро. — Обаяние сильной личности, умение возбуждать массовую истерию плюс воздействие наркотиков. Но на самом деле у него была и другая цель.

Одинокие женщины, одна за другой, одержимые благодарностью и религиозным рвением, составляли завещания в пользу секты и… вскоре умирали. Умирали у себя дома и, по всем признакам, от естественных причин. А на самом деле… Постараюсь объяснить, не вдаваясь в технические детали. Можно создать усиленные штампы некоторых бактерий, вырастить их, а затем ввести в организм. Например, бацилла Coli communis вызывает язвенный колит, тифозные бактерии — тиф, а пневмококк — воспаление легких. Кроме того, существует так называемый туберкулин, безвредный для здоровых, но активизирующий старые туберкулезные очаги. Понимаете, как все продумано? Больные умрут через какое-то время, в разных концах страны, их будут наблюдать разные врачи, и конечно же никто ничего не заподозрит. Никакого риска! Думаю, он вывел и некое вещество, замедляющее, но вместе с тем усиливающее воздействие соответствующей бациллы.

— В жизни не видел таких мерзавцев! — не выдержал старший инспектор.

— Следуя моим инструкциям, — продолжал Пуаро, — вы сказали ему, что перенесли туберкулез. Когда Коул арестовал Андерсена, в его шприце был туберкулин. Поскольку вы абсолютно здоровы, он не причинил бы вам никакого Вреда — потому я и упирал на вашу якобы предрасположенность к туберкулезу. Я боялся, что он вколет вам чего-нибудь более опасное. Риск был очень велик.

— О, ерунда, — бодро заявила мисс Карнаби. — Я совершенно не боюсь риска. Я боюсь только быков без привязи или что-нибудь в этом роде. А достаточно у вас улик, чтобы отправить этого негодяя за решетку?

— Улик хоть отбавляй, — усмехнулся Джепп. — Лаборатория, бактерии, — в общем, весь расклад.

— Не исключено, что за ним тянется целый шлейф преступлений, — добавил Пуаро. — Думаю, и из того германского университета его попросили вовсе не за то, что мать у него была еврейкой. Это просто удобное оправдание его переезда в Англию, ну и способ заручиться сочувствием. И вообще, я думаю, что он чистокровный ариец.

Мисс Карнаби вздохнула.

— Qu'est-ce qu'il у а?[279]— всполошился Пуаро.

— Мне вспомнился, — пояснила мисс Карнаби, — замечательный сон, который мне пригрезился на первом празднестве — когда мне ввели дозу гашиша. Все было так замечательно! Ни войн, ни бедности, ни болезней, ни уродства…

— Это надо же такому присниться, — усмехнулся Джепп.

Мисс Карнаби вскочила на ноги.

— Ну, мне пора, — заявила она. — Эмили там волнуется, да и Огастес меня, наверное, заждался.

— Не иначе, он боялся, как бы вы в самом деле не умерли «за Эрюоля Пуаро», — улыбнулся маленький бельгиец.

Глава 11 Яблоки Гесперид[280]

1

Пуаро задумчиво вглядывался в лицо человека, сидевшего напротив за большим столом красного дерева. Он отметил кустистые брови, узкие губы, бульдожью челюсть и пронзительные зоркие глаза. При взгляде на Эмери Пауэра становилось ясно, почему он стал одним из крупнейших в мире финансистов.

Когда же взгляд Пуаро упал на длинные изящные руки, лежащие на столе, он понял, почему Эмери Пауэр стал еще и знаменитым коллекционером. По обе стороны Атлантики он был известен как знаток и собиратель ювелирных изделий. Его страсть к искусству дополнялась любовью к старине. Одной красоты ему было недостаточно — за вещью должна была стоять история.

Эмери Пауэр между тем заговорил, отчетливо произнося каждое слово своим тихим голосом, повышать который ему абсолютно не было никакой нужды — он и так был бы слышен в любой аудитории.

— Мне известно, что сейчас вы редко беретесь за расследования, но от этого дела, полагаю, не откажетесь.

— Так это дело чрезвычайной важности?

— Для меня — да, — кивнул Пауэр.

Пуаро продолжал сидеть в выжидательной позе, склонив голову набок, очень напоминая в этот момент задумавшегося дрозда.

— Речь идет о розыске одного драгоценного изделия, — продолжал хозяин кабинета, — а именно, об украшенном драгоценными камнями золотом кубке эпохи Возрождения. Говорят, он принадлежал Папе Александру Борджиа[281]. Иногда его подносили кому-либо из гостей. После чего гость обычно умирал.

— Хорошенькое дело, — пробормотал Пуаро.

— Вообще этот кубок имеет довольно зловещее прошлое. Его много раз похищали, при этом не гнушаясь и убийством. В веках за ним тянется кровавый след.

— Его так домогались из-за его ценности?

— Стоит он действительно немало. Работа чудесная — говорят, Бенвенуто Челлини[282]. Там отлито древо познания с обвившимся вокруг негр змеем, а вместо яблок — прекрасные изумруды.

— Яблоки? — вмиг встрепенулся Пуаро.

— Изумруды, как и рубины, изображающие глаза змея, великолепны, но кубок ценен прежде всего из-за громких исторических имен, связанных с ним. В тысяча девятьсот двадцать девятом году его выставил на аукцион маркиз ди Сан-Вератрино. После некоторой драчки мне удалось его приобрести за сумму, составлявшую около тридцати тысяч фунтов по тогдашнему курсу.

— Жест воистину королевский! — поднял брови Пуаро. — Маркизу повезло.

— Если я хочу приобрести какую-то вещь, я готов за нее заплатить, мосье Пуаро.

— Вы, конечно, знаете испанскую пословицу: «Бог сказал: бери что хочешь, но только плати за это»? — вкрадчиво спросил Пуаро.

На мгновение финансист нахмурился, и в глазах его мелькнул гневный огонек.

— А вы, оказывается, философ, мосье Пуаро, — холодно парировал он.

— Я достиг возраста раздумий, мосье.

— Не сомневаюсь, но раздумьями кубок не вернешь.

— Вы так полагаете?

— Я полагаю, что для этого придется предпринять кое-какие действия.

Пуаро безмятежно кивнул.

— Это распространенное заблуждение, мистер Пауэр. Но простите, мы отклонились от темы. Вы сказали, что купили кубок у маркиза ди Сан-Вератрино?

— Именно так. Но должен вам сообщить, что он был украден еще до того, как перешел ко мне.

— И как же это произошло?

— В ночь после торгов во дворец маркиза забрались грабители и украли несколько ценных вещиц, в том числе и кубок.

— Какие были приняты меры к их розыску?

— Разумеется, сообщили в полицию, — пожал плечами Пауэр. — Обнаружилось, что ограбление — дело рук известной банды. Двое из грабителей, француз Дюбле и итальянец Рикковетти, были арестованы и осуждены. У них изъяли часть похищенного.

— Но кубка Борджиа у них не было?

— Именно. Как удалось установить полиции, в краже принимали участие трое. Двоих я уже упомянул, а третьим был ирландец, некий Патрик Кейси, опытный домушник. Видимо, он и совершил ограбление. Дюбле был мозговым центром и планировал операции. Рикковетти шофер, ждал, когда ему спустят добычу, и увозил ее с места преступления.

— Кстати, о добыче. Они ее поделили на три части?

— Возможно. Хотя обнаружить удалось только наименее ценные предметы. Видимо, самые ценные сразу вывезли из страны.

— Ну а третий член шайки, Кейси? Он так и не понес наказания?

— Того, которое вы имеете в виду, то есть официального, — нет. Но он был уже немолод и не так ловок, как когда-то. Через полмесяца после той кражи он упал с пятого этажа и разбился насмерть.

— Где это случилось?

— В Париже. Пытался ограбить дом Дюволье, известного банкира.

— И с тех пор кубка никто не видел?

— Никто.

— Он никогда не выставлялся на продажу?

— Уверен, что нет. Его отслеживали не только полицейские, но и частные сыщики.

— А как насчет денег, которые вы за него уплатили?

— Маркиз, человек весьма щепетильный, хотел их вернуть, поскольку кубок был украден из его дома.

— Но вы не согласились?

— Нет.

— Почему же?

— Скажем так: я предпочел остаться хозяином положения.

— То есть, если кубок вдруг обнаружат, его отдадут вам?

— Именно так.

— А что же вас так обнадеживает?

— Вижу, от вас не ускользнула эта деталь, — усмехнулся Пауэр. — Все очень просто, мосье Пуаро. Я считал, что знаю, у кого находится кубок.

— Любопытно. И у кого же?

— У сэра Рубена Розенталя. Он в ту пору был не только собратом-коллекционером, но и моим личным врагом. Мы соперничали в нескольких деловых начинаниях, и, в общем, мне удалось одержать верх. Наша вражда достигла крайней точки в споре за кубок Борджиа. Мы оба были полны решимости им завладеть, это стало до некоторой степени делом чести. На аукционе наши представители соперничали друг с другом.

— И окончательная цена, предложенная вашим представителем, решила спор в вашу пользу?

— Не совсем так. Я подстраховался и направил туда второго человека, якобы представителя одного парижского маклера. Понимаете, ни один из нас не хотел уступать другому, но уступить кубок третьему лицу, сохраняя возможность потом обратиться к нему напрямую, — совсем другое дело.

— Одним словом, ime petite tromperie[283].

— Вот именно.

— И он вам удался. Но сразу после торгов сэр Рубен обнаружил, что его надули?

Пауэр улыбнулся.

То была красноречивая улыбка.

— Теперь понятно, — сказал Пуаро. — Вы считали, что сэр Рубен, не желая остаться в дураках, обратился к ганстерам?

— Нет-нет! — протестующе поднял руку Пауэр. — Это было бы чересчур. Скорее всего через определенный отрезок времени сэр Рубен приобрел бы некий кубок эпохи Ренессанса неизвестного происхождения.

— Описание которого знал бы каждый полицейский?

— А никто и не собирался выставлять кубок на всеобщее обозрение.

— Вы полагаете, сэру Рубену было довольно знать, что он — обладатель кубка?

— Без сомнения. Кроме того, если бы я принял предложение маркиза вернуть деньги, сэр Рубен мог бы потом с ним договориться, и кубок законным образом перешел бы в его руки Но если юридически владельцем остаюсь я, у меня сохраняются шансы вернуть свою собственность, — добавил он, помолчав.

— Вы хотите сказать, — без обиняков заявил Пуаро, — что могли бы устроить кражу кубка у сэра Рубена?

— Какую кражу, мосье Пуаро? Это было бы просто возвращением собственности ее законному владельцу.

— Но, насколько я могу судить, вам это не удалось.

— Ничего удивительного. У Розенталя кубка никогда не было.

— Откуда вы знаете?

— Недавно совпали наши интересы в нефтяном бизнесе. Мы с Розенталем теперь не враги, а союзники. Я поговорил с ним начистоту, и он заверил меня, что никакого кубка у него нет и не было.

— И вы ему верите?

— Верю.

— Выходит, — задумчиво протянул Пуаро, — вы целых десять лет шли, как выражаются англичане, по ложному следу?

— Именно этим я и занимался.. — с горечью признал великий финансист.

— А теперь нужно начинать все сначала?

Его собеседник кивнул.

— И тут на сцену выхожу я? Гончая, которую пускают по слабому следу — очень слабому следу.

— Если бы дело было несложным, — сухо бросил Пауэр, — мне бы не было нужды обращаться к вам. Конечно, если вам оно кажется невыполнимым…

Удар был нанесен точно. Эркюль Пуаро гордо выпрямился.

— Для меня не существует слова «невыполнимо», мосье, — отрезал он — Я только пытаюсь решить, действительно ли это дело настолько интересно, чтобы стоило за него взяться.

— Более чем интересно, — вновь усмехнулся Пауэр, — ведь плату вы можете назначить себе сами.

Пуаро взглянул на него снизу вверх.

— Неужели вам так дорога эта вещь? Быть того не может!

— Скажем так* я, как и вы, никогда не признаю себя побежденным.

— Вот это мне понятно, — склонил голову Пуаро.

2

Инспектор Уэгстаф не скрывал своего интереса.

— Кубок Вератрино? Как же, помню. Я это дело курировал в Англии. Я немного балакаю по-итальянски, вот меня и послали на подмогу макаронникам[284]. А кубок, как тогда исчез, так до сих пор нигде и не объявлялся, как ни странно.

— И как вы это объясняете? Частная коллекция?

— Сомневаюсь, — покачал головой Уэгстаф. — Конечно, все возможно… Но, по-моему, дело обстоит проще… Вещички надежно спрятаны, а единственный, кто знал о тайнике, — в могиле.

— Вы имеете в виду Кейси?

— Ну да. Он мог их спрятать где-нибудь в Италии, а мог исхитриться вывезти из страны. Но так или иначе, он где-то их припрятал, там они и лежат по сей день.

— Романтичная версия, — вздохнул Пуаро. — Жемчужины в гипсовых формах — как называется этот рассказ, «Бюст Наполеона»[285], кажется? Но у нас-то речь идет не о драгоценных камнях, а о большом, увесистом золотом кубке. Его, пожалуй, так легко не спрячешь.

— Ну, не знаю, — рассеянно протянул Уэгстаф. — Наверное, все-таки можно, если постараться. Под половицами, скажем, или еще где-нибудь в этом роде.

— У Кейси был собственный дом?

— Да, в Ливерпуле. Но там под половицами кубка нет, — усмехнулся Уэгстаф, — уж это мы проверили.

— Как насчет членов его семьи?

— Жена у него была вполне достойная женщина. Страшно переживала за своего непутевого мужа, но как истинная католичка бросить не могла. Умерла пару лет назад — от туберкулеза. Дочь пошла в нее — даже постриглась в монахини. Сын, напротив, пошел в папашу. Когда я о нем последний раз слышал, он в Америке срок отбывал.

— Америка, — записал в книжечке Пуаро и спросил: — А сын Кейси мог знать о тайнике?

— Не думаю. Если бы знал, кубок уже давно был бы у скупщиков.

— Его могли переплавить.

— Могли, даже очень вероятно. Хотя не знаю… Он ценен прежде всего для коллекционеров, а в их мирке такое творится — вам и не снилось Мне иногда кажется, что у этих коллекционеров даже намека на то, что такое совесть, нет, — заключил Уэгстаф с добродетельной миной.

— Вот как! Скажите, вас бы не удивило, если бы сэр Рубен Розенталь оказался замешан в то, что, как вы выражаетесь, «творится в их мирке»?

— Он на такое вполне способен, — усмехнулся Уэгстаф. — Говорят, он не очень-то щепетилен, когда дело касается драгоценных изделий.

— А как насчет остальных членов банды?

— И Рикковетти и Дюбле получили солидные сроки. Думаю, что они вот-вот выйдут на свободу.

— Дюбле ведь француз?

— Да. Он у них был за главного.

— А кто-нибудь еще, кроме этих троих, у них был?

— Была одна деваха — Рыжая Кейт ее звали. Нанималась горничной, высматривала, где что лежит, и наводила своих дружков. Она вроде бы подалась в Австралию, когда их шайка распалась.

— А еще?

— Подозревали еще одного по фамилии Егоян. Скупщик, штаб-квартира в Стамбуле, магазин в Париже. Но доказать ничего не удалось.

Вздохнув, Пуаро взглянул на пометки в записной книжке: Америка, Австралия, Италия, Франция, Турция…

— «Весь шар земной готов я облететь за полчаса»[286],— пробормотал он.

— Простите? — переспросил инспектор.

— Я имел в виду, — пояснил Пуаро, — что мне, возможно, предстоит кругосветное путешествие.

3

Пуаро имел обыкновение обсуждать ход расследования со своим мудрым слугой Джорджем. Обсуждение состояло в том, что Пуаро делился с ним кое-какими наблюдениями, а Джордж в ответ — житейским опытом, накопленным за долгие годы профессиональной карьеры.

— Джордж, — начал Пуаро, — если бы вам потребовалось вести расследования в пяти различных частях света, с чего бы вы начали?

— Что ж, сэр, быстрее всего добираться самолетом, хотя некоторые говорят, что там изрядно укачивает. Но я лично этого не замечал.

— Возникает вопрос, — продолжал размышлять вслух Пуаро, — что сделал бы в таком случае Геркулес?

— Это Геркулес, который овсяные хлопья выпускает, сэр?

— Или же, — не ответив, продолжал рассуждать Пуаро, — не что сделал бы, а что сделал? Ответ, Джордж, состоит в том, что он отправился в странствия. Тем не менее он вынужден был добывать информацию — одни говорят, у Прометея[287], другие — у Нерея[288].

— Вот как, сэр? — отозвался Джордж. — Никогда не слышал об этих джентльменах. У них что, бюро путешествий?

Пуаро, упиваясь собственным красноречием, опять ничего не ответил, рассуждая дальше:

— Мой клиент, Эмери Пауэр, признает только одно — действие! Но расходовать энергию на бессмысленные действия бесполезно. В жизни есть золотое правило, Джордж: никогда не делай сам то, что могут за вас сделать другие. Особенно, — добавил Пуаро, направляясь к книжной полке, — если расходы не ограничены.

Взяв с полки папку, помеченную литерой «Д», он открыл ее на разделе «Детективные агентства — надежные».

— Современный Прометей, — пробормотал он. — Будьте так добры, Джордж, выпишите для меня кое-какие имена и адреса господа Хэнкертоны, Нью-Йорк; господа Лэден и Бошер, Сидней; синьор Джованни Мецци, Рим; господин Нахум, Стамбул, господа Роже и Франконар, Париж.

Подождав, пока Джордж все запишет, Пуаро сказал:

— А теперь не будете ли вы так добры посмотреть расписание поездов до Ливерпуля?

— Слушаю, сэр. Вы, значит, едете в Ливерпуль, сэр?

— Боюсь, что да. Может случиться, Джордж, что мне придется отправиться и дальше. Но не сейчас.

4

Три месяца спустя Эркюль Пуаро стоял на скалистом мысу и обозревал Атлантический океан. Чайки с протяжно-унылыми криками взметались над волной и снова камнем падали вниз. Воздух был теплым и влажным.

У Пуаро возникло знакомое всем впервые попадающим в Инишгаулен чувство, что он оказался на краю света. Прежде он и представить себе не мог ничего столь отдаленного, столь безлюдного, столь заброшенного. Инишгаулен был красив грустной, призрачной красотой, красотой немыслимо далекого прошлого. Здесь, на западе Ирландии, никогда не слышался тяжелый мерный шаг римских легионов, никогда не строились укрепленные лагеря, никогда не прокладывались добротные, удобные дороги. То был край, где никто не имел понятия о здравом смысле и упорядоченной жизни.

Пуаро опустил взгляд на носки своих лакированных туфель и вздохнул. Им овладело ощущение заброшенности и глубокого одиночества. Привычные ему правила и нормы здесь не годились.

Взгляд его скользнул по пустынному берегу и задержался на линии горизонта. Где-то там, судя по легендам, были острова Блаженных, Земля Юности…

— Цвет яблони и золото весны…[289]— тихонько продекламировал он.

И вдруг он снова стал самим собой — чары рассеялись, он опять ощутил полную гармонию с лакированными туфлями и щегольским темно-серым костюмом.

Невдалеке послышался звон колокола. Этот звон был ему понятен и знаком с ранней юности.

Он быстро зашагал вдоль утеса. Минут через десять он добрался до здания, обнесенного высокой стеной с большой деревянной дверью, украшенной гвоздями словно мазанкой. Пуаро подошел к двери и постучал огромным железным кольцом. Потом с опаской потянул ржавую цепь — внутри звякнул колокольчик.

В двери открылось окошечко, и в нем появилось лицо, обрамленное накрахмаленным белым платком. Глаза смотрели подозрительно, на верхней губе явственно виднелись усики, но голос был женским. Таких женщин Пуаро называл «внушительными».

Последовал вопрос о цели его прихода.

— Это монастырь Богородицы и Всех Ангелов? — уточнил Пуаро.

— А что бы это, по-вашему, могло быть еще? — язвительно бросила внушительная женщина.

Оставив ее выпад без ответа, Пуаро заявил, что хотел бы повидать мать настоятельницу.

Просьба была встречена без энтузиазма, но в конце концов привратница уступила. Заскрипели засовы, дверь отворилась, и Пуаро провели в маленькую, скудно обставленную комнатку, предназначенную для приема посетителей.

Вскоре в комнату вошла монахиня с четками на поясе.

Пуаро был как-никак католик, и сразу сумел найти нужный тон.

— Простите за беспокойство, tа tere[290], — сказал он, — но, насколько я понимаю, у вас в монастыре есть religieuse[291], которую в миру звали Кейт Кейси.

— Это так, — кивнула мать настоятельница. — В монашестве — сестра Мария-Урсула.

— Есть некое зло, которое должно быть исправлено, — сказал Пуаро. — Думаю, сестра Мария-Урсула не откажет в помощи. Ее сведения могут оказаться поистине бесценными.

Мать настоятельница покачала головой. Лицо ее было отчужденно-безмятежным, а голос спокоен и тих.

— Сестра Мария-Урсула не может вам помочь, — сказала она.

— Но поверьте…

— Сестра Мария-Урсула умерла два месяца назад.

5

Пуаро с неприкаянным видом сидел в баре гостиницы «У Джимми Донована». Гостиница никоим образом не соответствовала его представлениям о том, каким должно быть подобного рода заведение. Он спал на сломанной кровати, а сквозь два разбитых стекла в номер беспрепятственно проникал столь нелюбимый им ночной воздух. Вместо горячей воды принесли чуть теплую, а еда отзывалась болезненными ощущениями в желудке.

Пятеро мужчин, сидевших в баре, бурно обсуждали политические новости. Пуаро мало что понимал из их разговора, да и не слишком к нему прислушивался.

Неожиданно один из спорщиков подсел к нему. По сравнению с прочими это был человек несколько иного пошиба, явно из городских низов.

— Вот я вам что скажу, сэр, — с достоинством произнес он слегка заплетающимся языком — У Голубки — ник-каких шансов. Придет в хвосте, как пить дать. П-послу-шайте меня, сэр, не п-пожалеете… Знаете, кто я? Атлас[292], из «Дублинского Солнца». Я там весь сезон победителей угадываю. Как я на Девочку Ларри указал? За нее потом двадцать пять к одному давали — д-двадцать пять к одному, сэр. Держитесь Атласа — не п-прогадаете.

Пуаро посмотрел на него странным, почти благоговейным взглядом.

— Mon Dieu[293],— произнес он дрожащим голосом, — это знак судьбы!

6

Прошло несколько часов. Наступила ночь. Луна появлялась лишь изредка, кокетливо выглядывая из-за туч. Пуаро и его новый знакомый отшагали уже несколько миль. Пуаро прихрамывал. В голову ему пришла крамольная мысль: лакированные туфли — не самая подходящая обувь для ходьбы по сельской местности. Собственно, ту же мысль до него, конечно же очень почтительно, пытался донести Джордж. «Вам бы еще пару ботинок поудобнее, сэр».

Он пренебрег советом своего слуги, но теперь, топая по каменистой дороге, не мог не признать, что лакированные туфли — не единственно подобающий джентльмену вид обуви..

— А что на это скажет священник? — неожиданно всполошился его спутник. — Я смертный грех на душу не возьму.

— Вы просто воздаете кесарю кесарево, — успокоил его Пуаро.

Тем временем они подошли к стене монастыря, и Атлас изготовился выполнить свою миссию.

Застонав от натуги, он жалобным голосом запричитал, что ему приходит конец.

— Помолчите, — строго произнес Пуаро. — У вас на плечах не небосвод, а всего-навсего Эркюль Пуаро

7

Атлас вертел в руках две новенькие пятифунтовые бумажки.

— Может, я до утра забуду, как я их заработал? — сказал он с надеждой — А то мало ли что отец О'Рейли на это скажет…

— Забудьте обо всем, друг мой. Завтра весь мир будет принадлежать вам.

— Ну, и на кого я их поставлю? — пробормотал Атлас. — Вот есть Работяга, отличный конь, просто лучше не бывает! А вот Шила Бойн… За нее можно семь к одному выручить…

— Мне показалось, или вы вправду про какого-то языческого героя толковали? — спросил он, поразмыслив. — Ну да, вы говорили «Геракл», а завтра в половине четвертого, как Бог свят, Геракл скачет!

— Друг мой, — сказал Пуаро, — ставьте на эту лошадь. Помяните мое слово — Геракл не подведет.

И надо же такому случиться, что на следующий день Геракл мистера Росслина против всяких ожиданий выиграл скачку на приз Бойнана, а в тотализаторе[294] за него давали шестьдесят к одному

8

Эркюль Пуаро сноровисто развернул аккуратный сверток. Оберточная бумага, вата, папиросная бумага — и он выложил на стол перед Эмери Пауэром ослепительный золотой кубок, унизанный зелеными изумрудными яблоками.

Финансист судорожно вздохнул.

— Поздравляю вас, мосье Пуаро.

Пуаро молча поклонился.

Пауэр протянул руку и осторожно провел пальцем по ободку кубка.

— Мой! — с чувством воскликнул он.

— Ваш! — в тон ему отозвался Пуаро.

Эмери Пауэр перевел дух, откинулся на спинку стула и уже деловым голосом спросил:

— Где вы его нашли?

— На алтаре, — коротко ответил Пуаро. — Дочь Кейси была монахиней, — продолжал он, уловив вопросительный взгляд собеседника. — Когда ее отец погиб, она как раз готовилась к пострижению в доме ее отца в Ливерпуле, вот и взяла его для нужд монастыря. Думаю, как человек глубоко верующий, она надеялась этим искупить отцовские грехи. Она принесла кубок в дар, во славу Господа. Вряд ли монахини представляли себе его истинную стоимость, видимо, они решили, что это просто семейная реликвия. Он же очень напоминает потир[295], и его соответственно использовали.

— Потрясающая история! Но как вы додумались туда отправиться?

— Назовем это методом исключения, — пожал плечами Пуаро. — И еще меня насторожило то, что никто не пытался продать кубок. Напрашивался вывод, что он находится в таком месте, где обычные материальные ценности мало что значат. Тут-то я и вспомнил, что дочь Патрика Кейси была монахиней.

— Что ж, еще раз вас поздравляю, — сердечно сказал Пауэр. — Назовите сумму вашего гонорара, и я выпишу чек.

— Гонорар мне не нужен.

— Как это понимать?

— Вы разве не читали в детстве волшебных сказок? Там король говорит: «Проси, чего хочешь».

— Так вы все-таки о чем-то просите?

— Да, но не о деньгах. Об одолжении.

— И каком же? Подсказать, какие акции покупать?

— Ну, это те же деньги, только под другим соусом. Моя просьба куда проще.

— Слушаю вас.

Пуаро обхватил ладонями кубок.

— Отошлите его обратно в монастырь.

— Вы что, свихнулись? — спросил после долгого молчания Пауэр.

— Нет, — покачал головой Пуаро — Я в здравом уме. Сейчас я вам кое-что покажу.

Взяв со стола кубок, он ногтем нажал на разверстую пасть змея, обвившегося вокруг дерева. Внутри кубка сдвинулся крохотный кусочек золотого литья, открыв отверстие, ведущее в полую ручку.

' — Видите? — сказал Пуаро. — Через эту дырочку в кубок попадал яд. Вы сами говорили, что у него зловещая история. Обладание им всегда было чревато насилием, кровавыми драмами и порочными страстями. Как бы и на вас не перешло это проклятие.

— Нелепые суеверия!

— Возможно. Но вспомните, почему вы так хотели завладеть кубком. Не ради его красоты, не ради ценности. У вас в коллекции сотни, если не тысячи, по-настоящему прекрасных и редких вещей. Вам не давала покоя гордыня. Вы не хотели признать себя побежденным. Eh bien, вы победили. Кубок ваш. Почему же теперь не сделать благородный жест? Почему не отослать его туда, где он мирно пребывал почти десять лет? Пусть очистится от скверны. Когда-то он принадлежал церкви — так пусть же вернется в церковь. Пусть стоит на алтаре, и да будут ему отпущены его грехи, как душам людей отпускают их грехи.

Он подался вперед.

— Давайте я расскажу вам о том месте, где я его нашел — о Саде мира над Западным морем, там, где за горизонтом — забытый рай юности и вечной красоты.

В немногих словах описал он первозданную прелесть Инишгаулена.

Эмери Пауэр откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза рукой.

— Я ведь родился в Ирландии, на западном побережье, — сказал он наконец. — Мальчишкой я уехал оттуда в Америку.

— Я слышал об этом.

Великий финансист выпрямился. Смягчившийся было взгляд его вновь стал острым и цепким.

— Странный вы человек, мосье Пуаро. — Он слегка усмехнулся. — Но будь по-вашему. Передайте кубок от моего имени в дар монастырю. Согласитесь, дар весьма щедрый, тридцать тысяч фунтов… А что я получу взамен?

— Монахини будут молиться за вашу душу.

Миллионер хищно улыбнулся.

— Что ж, это все-таки капиталовложение и, быть может, самое выгодное за всю мою жизнь…

9

В маленькой монастырской гостиной Пуаро рассказал обо всем матери настоятельнице и вернул ей потир.

— Передайте ему, что мы очень благодарны и будем за него молиться, — сказала та.

— Ему понадобятся ваши молитвы, — тихо отозвался Пуаро.

— Так он несчастлив?

— Так несчастлив, что забыл, что значит счастье. Так несчастлив, что не подозревает об этом.

— А, богач… — догадалась монахиня.

Пуаро промолчал. Он знал, что сказать тут нечего…

Глава 12 Укрощение Цербера[296]

1

Покачиваясь из стороны в сторону в вагоне метро и валясь то на одного, то на другого пассажира, Эркюль Пуаро с горечью думал о том, как перенаселен мир, во всяком случае, в этот час (половина седьмого вечера) и в этом месте. Жара, шум, давка, постоянное прикосновение потных рук, плеч, тел! Пуаро был буквально стиснут попутчиками, общения с которыми он отнюдь не жаждал. Человечество, взятое вот так, en masse[297], представлялось ему малоприятным. Как редко встречалось здесь искрящееся умом лицо или une femme bien mise![298] Ну откуда у женщин эта страсть к вязанию в самых неподходящих обстоятельствах? Вяжущая женщина выглядит далеко не лучшим образом — полная сосредоточенность, остекленевшие глаза, ни на секунду не замирающие пальцы… Чтобы вязать в переполненном вагоне метро, нужна ловкость дикой кошки и сила воли Наполеона, и тем не менее им это удается! Стоит им присесть, как тут же откуда-то извлекается нечто бесформенное отвратительного бледно-розового оттенка и раздается щелканье спиц!

Ни изящной непринужденности, горько думал Пуаро, ни женской грации. Сплошная суета и спешка — таков современный мир. До чего же похожи друг на друга были теперешние девицы, до чего не хватало им шарма, по-настоящему обольстительной женственности! Он искал в женщине индивидуальность. Всякому мужчине приятно видеть une femme du monde[299], шикарную, привлекательную, spirituelle[300], с пышными формами, вычурно и экстравагантно одетую! Да, в его время такие женщины встречались, но теперь…

Станция. Поезд остановился. Пассажиры ринулись к дверям, едва не насадив Пуаро на кончики спиц; встречная волна еще сильнее вдавила его, как сардину в банке, в толпу пассажиров. Поезд рывком двинулся с места. Пуаро, отброшенный на коренастую женщину с кучей свертков, пробормотал «Простите» и отлетел к высокому угловатому мужчине, чей атташе-кейс больно ударил его по пояснице. Чувствуя, как мокнут и обвисают его усы, Пуаро вновь пролепетал извинения. Quel enfer![301] По счастью, на следующей остановке ему надо было выходить.

Увы, того же хотели еще примерно сто пятьдесят пассажиров, поскольку этой станцией была «Пикадилли-Серкус»[302]. Все они выплеснулись на перрон как приливная волна, и вскоре Пуаро вновь оказался зажат, но уже на эскалаторе, несущем его на поверхность земли.

Наверх из преисподней, подумал Пуаро. Его в этот момент мучила поистине адская боль — стоявший сзади человек притиснул к его ногам свой огромный, с острыми углами, чемодан!

И тут он услышал свое имя и, вздрогнув, поднял глаза. На противоположном, опускающемся эскалаторе он увидел роскошную женщину с пышными, обольстительными формами и густыми, крашенными хной, рыжими волосами, к которым была пришпилена маленькая соломенная шляпка, украшенная ворохом перьев самой разнообразной раскраски. С плеч ее струились экзотического вида меха. Не может быть! Это была она!

Алый рот широко улыбался, глубокий грудной голос был слышен всей подземке. На объем легких дама явно не жаловалась.

— Это он! — кричала дама. — Ну конечно, он! Mon cher Hercule Poirot![303] Мы непременно должны встретиться! Вы слышите!

Но даже сама судьба менее неотвратима, чем два эскалатора, движущиеся в противоположном направлении. Они беспощадно несли Пуаро вверх, а графиню Веру Росакову вниз.

Перегнувшись через поручень, Пуаро в отчаянии воскликнул:

— Che re Madame[304], где я могу вас найти?

Откуда-то из глубины до него слабо долетел ответ. Несмотря на всю его неожиданность, в тот момент он показался до странности уместным:

— В преисподней…

Пуаро растерянно заморгал и, пошатнувшись, едва удержался на ногах. Увлекшись, он не заметил, как доехал до конца и забыл вовремя шагнуть с движущейся ленты. Толпа вокруг него рассеялась. Сбоку не менее густая толпа атаковала идущий вниз эскалатор. Поехать с ними? Может быть, графиня имела в виду именно это? Да уж, недра земли в час пик иначе как адом не назовешь. Если графиня и в самом деле подразумевала эту преисподнюю, он не мог с нею не согласиться…

Пуаро втиснулся в толпу и отправился обратно вниз. У подножия эскалатора графини не было. Оставалось только искать на платформах.

Какую же линию осчастливила своим присутствием графиня, Бейкерлоо или Пикадилли? Пуаро заглянул на обе платформы, где его поочередно захлестывали толпы сходящих с поезда и садящихся на него, но нигде не заметил роскошной фигуры русской графини Веры Росаковой.

Усталый, помятый и донельзя огорченный, Пуаро вновь поднялся наверх и влился в водоворот Пикадилли-Серкус. Впрочем, оказавшись дома, он испытывал лишь приятное волнение.

К несчастью, маленьким мужчинам нравятся яркие крупные женщины. Пуаро так и не смог избавиться от роковых чар графини, хотя в последний раз они виделись лет двадцать назад. Пусть ее макияж теперь очень напоминал закат на картине пейзажиста и надежно скрывал ее собственные черты, для Пуаро, при всем его строгом педантизме, она по-прежнему оставалась ослепительной красавицей. Мелкий буржуа был по-прежнему без ума от аристократки. Воспоминания о том, как ловко она похитила драгоценности, всколыхнули былой восторг. Пуаро вспомнилась великолепная самоуверенность, с которой она в ответ на прямое обвинение созналась в краже. Что за женщина! Одна на тысячу, нет, на миллион! А он встретил ее — и потерял!

«В преисподней…» Нет, слух его не подвел. Именно это она и сказала.

Но что же она имела в виду? Лондонскую подземку? Или в самом деле преисподнюю? Но даже если место в аду для не слишком добродетельной графини было скорее всего обеспечено, ее деликатность не позволила бы ей намекнуть, что и Эркюлю Пуаро уготована та же участь.

Нет, она явно подразумевала что-то другое… Пуаро был на грани полного замешательства. Неподражаемая женщина! Другая бы вспомнила «Ритц» или «Клариджез», а блистательная, остроумная Вера Росакова выкрикнула «В преисподней»!

Пуаро вздохнул. Сдаваться он, однако же, не собирался. На следующее утро он решил выйти из затруднения простейшим способом: призвать на помощь свою секретаршу.

Мисс Лемон была очень некрасива, но необыкновенно хорошо делала свое дело. Для нее Пуаро был прежде всего работодателем, и свои обязанности она выполняла безупречно. Все ее сокровенные мысли и мечты были посвящены новой системе хранения документов, которую она неустанно совершенствовала.

— Мисс Лемон, могу я вас кое о чем спросить?

— Конечно, мосье Пуаро. — Мисс Лемон убрала пальцы с клавиатуры пишущей машинки и вся превратилась в слух.

— Если бы кто-то из ваших знакомых предложил вам встретиться с нею — то есть с ним — в преисподней, что бы вы сделали?

Ответ миссис Лемон, как всегда, не заставил себя ждать.

— Заранее заказала бы по телефону столик.

Пуаро ошеломленно уставился на нее.

— Позвонили бы и заказали столик? — с трудом выдавил он из себя.

Кивнув, мисс Лемон придвинула к себе телефон.

— На сегодня? — уточнила она и, расценив его молчание как знак согласия, набрала номер.

— Темпл Бар четырнадцать пятьсот семьдесят восемь? «Преисподняя»? Я бы хотела заказать столик на двоих. Мосье Эркюль Пуаро. Сегодня в одиннадцать.

Положив трубку, она вновь приготовилась печатать. Лицо ее выражало едва заметное нетерпение. Поручение она выполнила, так нельзя ли дать ей наконец возможность вернуться к прерванной работе, казалось, говорил ее взгляд.

Но Пуаро требовались разъяснения.

— Что же это, в конце концов, за «Преисподняя»? — спросил он.

Мисс Лемон слегка удивилась.

— Вы разве не знаете, мосье Пуаро? Это ночной клуб, совсем новый и очень модный. Там заправляет, кажется, какая-то русская. Я могу оформить вам членство хоть сегодня.

Заявив это, она с демонстративным видом начала с пулеметной скоростью строчить на своей машинке.

Ровно в одиннадцать часов вечера Эркюль Пуаро вошел в дверь, над которой горели поочередно неоновые буквы названия — видимо, чтобы никого не шокировать. У дверей джентльмен в красном фраке принял у него пальто и указал на ведущие вниз широкие пологие ступени.

На каждой из ступеней была написана приличествующая случаю фраза.

На первой:

«Я хотел как лучше.»

На второй:

«Покончи с прошлым и начни новую жизнь..»

На третьей:

«Я могу это бросить в любой момент…»

— Благие намерения, мостящие дорогу в ад, — одобрительно пробурчал Пуаро. — C'est bien imagine? а![305]

Он спустился вниз. Там был водоем с красными лилиями. Через него был перекинут мост в виде судна, по которому он перешел на другую сторону.

Слева от него в чем-то вроде мраморного грота сидел самый огромный, самый безобразный и самый черный пес из всех, каких Пуаро когда-либо видел. Пуаро понадеялся, что это всего лишь чучело. Но пес тут же повернул свирепую уродливую голову и из утробы его черного поджарого тела раздался рокочущий рык, от которого кровь стыла в Жилах.

Только тут Пуаро заметил декоративную корзинку с круглыми собачьими галетами и надписью «Подачка Церберу»[306]. На нее-то и был устремлен взгляд пса.

Снова послышался рокочущий рык. Пуаро достал из корзинки галету и бросил псу.

Разверзлась огромная красная пасть, щелкнули челюсти — Цербер принял подачку! Пуаро проследовал к распахнутой двери.

Зал оказался не таким уж большим. В глубине стояли столики, в центре оставалось пространство для танцев. Горели красные лампы, стены украшали фрески, а в дальнем конце размещалась большая жаровня, у которой священнодействовали рогатые и хвостатые черти — так были наряжены повара.

Едва Пуаро успел все это рассмотреть, как графиня Вера Росакова, ослепительная в алом вечернем платье, с чисто русской непосредственностью кинулась ему навстречу с распростертыми объятиями.

— Вы пришли! Дорогой мой, милый мой друг! Как я рада снова видеть вас! После стольких лет… кстати, скольких именно? Хотя нет, об этом лучше говорить не будем… Мне кажется, все это было только вчера. Вы не изменились — нисколечко не изменились!

— Вы тоже, сhere amie[307],— воскликнул Пуаро, склоняясь над ее рукой.

Тем не менее он сознавал, двадцать лет есть двадцать лет… Сейчас когда-то роскошную графиню Росакову можно было без большой натяжки назвать развалиной, но развалиной весьма эффектной. Кипучая энергия и умение наслаждаться жизнью все так же бурлили в ней, а уж в том, как польстить мужчине, ей поистине не было равных.

Графиня увлекла Пуаро к столику, за которым сидели двое.

— Мой друг, мой знаменитый друг Эркюль Пуаро, — отрекомендовала она гостя. — Тот самый, гроза злоумышленников! Было время, я и сама его побаивалась, но теперь… теперь я веду самую что ни на есть добродетельную, скучнейшую жизнь. Ведь так?

— Не отчаивайтесь, графиня, — отозвался высокий и худой пожилой мужчина.

— Это сам профессор Лискерд, — представила его графиня. — Он все знает о прошлом и подсказал мне многое из того, что здесь изображено.

Великий археолог едва приметно содрогнулся.

— Знал бы я, что вы собираетесь сотворить, — пробормотал он. — Это же что-то несусветное!

Пуаро повнимательнее вгляделся в настенные росписи. Прямо перед ним Орфей дирижировал джаз-бандом, а Эвридика[308] с надеждой смотрела в сторону жаровни. На противоположной стене Исида[309] и Осирис[310], видимо, вывозили египетский подземный бомонд на увеселительную прогулку по реке. На третьей стене жизнерадостные девицы и юноши наслаждались совместным купанием — в чем мать родила.

— Страна юности, — объяснила графиня и добавила, завершая представление: — А это моя маленькая Элис.

Пуаро поклонился сидевшей за тем же столиком сурового вида девушке, в клетчатом жакете с юбкой и очках в роговой оправе.

— Умна необычайно, — сказала графиня. — Дипломированный психолог и знает, отчего душевнобольные становятся душевнобольными. Думаете, оттого, что психи? Ничего подобного. Там куча разных других причин Мне это, по правде говоря, странно.

Девушка по имени Элис любезно, но несколько высокомерно улыбнулась, и тоном, не допускающим возражений, спросила профессора, не хочет ли он потанцевать Тот был польщен, но растерян.

— Милая леди, боюсь, что, кроме вальса, я ни на что не способен.

— Это и есть вальс, — терпеливо сказала Элис.

Они пошли танцевать, однако получалось у них не слишком изящно.

Графиня вздохнула и пробормотала как бы в ответ на собственные мысли:

— И ведь нельзя сказать, что она так уж некрасива…

— Она не умеет использовать собственные возможности, — рассудил Пуаро.

— Откровенно говоря, — воскликнула графиня, — я нынешнюю молодежь не понимаю. Они даже не стараются понравиться, а нужно-то всего-навсего, как я делала в молодости, подобрать цвета, которые тебе идут, подложить плечики, потуже затянуть корсет, чуть подкрасить волосы, придав более выигрышный оттенок…

С этими словами она отбросила со лба пышные тициановские[311] пряди. Уж она-то, бесспорно, старалась нравиться, до сих пор старалась, и еще как старалась!

— Довольствоваться тем, что дала тебе природа, это… эго просто глупо! Да и в обществе этого не поймут! Вот Эйшс исписывает целые страницы умными словами о сексе, но скажите мне, часто ли мужчины предлагают ей отправиться на выходные в Брайтон?[312] Одни умные слова, работа, социальное обеспечение трудящихся, забота о будущем. Все это замечательно и достойно похвал, но, скажите мне, разве это весело? И взгляните, каким унылым эти молодые люди сделали мир! Сплошные правила и запреты! В мое время было по-другому.

— Кстати, мадам, как поживает ваш сын? — Пуаро едва не сказал «Малыш», но во время вспомнил, что прошло двадцать лет.

Лицо графини осветила нежная материнская улыбка.

— Мой ангелочек! Огромный, плечистый, красивый! Он сейчас в Америке. Строит там мосты, банки, гостиницы, магазины, железные дороги — все, что их американской душе угодно!

— Так он что, инженер? — с некоторым недоумением спросил Пуаро. — Или архитектор?

— Какая разница? — отмахнулась графиня. — Главное, он душка! Думает только о стальных балках, механизмах и каком-то напряжении, словом, о вещах, в которых я никогда ничего не понимала. Но мы, как и прежде, обожаем друг друга. И ради него я обожаю малютку Элис. Я не сказала? Они обручены. Встретились не то на самолете, не то на пароходе, а может в поезде и, пока говорили о социальной защите трудящихся, по уши влюбились друг в друга. Так что, когда она приезжает в Лондон, тут же идет ко мне, а я прижимаю ее к сердцу, — графиня сложила руки на внушительной груди, — и говорю: «Вы с Ники любите друг друга, значит, и я тебя люблю, но зачем же ты все время сюда приезжаешь?» Она начинает лепетать что-то про книгу, которую пишет, и про свою карьеру. Признаться, я этого не понимаю, но я всегда говорила, что нужно быть терпимой. А как вам нравится, друг мой, — добавила она на одном дыхании, — то, что я тут накрутила?

— Просто замечательно, — одобрительно огляделся Пуаро. — Все очень chic[313].

Клуб был полон, и чувствовалось, что людям здесь приятно находиться. Среди посетителей были и томные пары в вечерних туалетах, и богемные юноши в вельветовых брюках, и солидные джентльмены при галстуках; одетые в костюмы чертей оркестранты наяривали что-то сладострастное. Сомнений не было: в «Преисподней» понимали толк в удовольствиях.

— Мы тут каждому рады, — сказала графиня. — Так ведь оно и должно быть, правда? Двери ада открыты для всех…

— Кроме бедняков, пожалуй? — предположил Пуаро.

— Нас же учат, что богатому трудно попасть в Царствие Небесное, — засмеялась графиня, — так пусть у них хоть в аду будет преимущество.

К столику возвратились профессор и Элис. Графиня поднялась.

— Мне надо поговорить с Аристидом.

Она обменялась парой фраз с метрдотелем, этаким сухопарым Мефистофелем, и пошла от стола к столу, беседуя с посетителями.

— Она личность, не правда ли? Это сразу чувствуется, — заметил профессор, утирая лоб и потягивая вино из бокала.

Вскоре он извинился и отправился поговорить с кем-то за соседним столиком. Оставшись наедине с суровой Элис, Пуаро почувствовал некоторую неловкость. При ближайшем рассмотрении девушка оказалась весьма миловидной, но Пуаро в ее присутствии все равно было решительно не по себе; уж очень холоден был взгляд ее голубых глаз.

— Я даже не знаю вашей фамилии, — промямлил он.

— Каннингэм. Доктор Элис Каннингэм Насколько я понимаю, вы с Верой были когда-то знакомы?

— Да, лет двадцать назад.

— Я нахожу ее весьма любопытным объектом для изучения, — сказала доктор Элис Каннингэм. — Естественно, она меня занимает прежде всего как мать человека, за которого я собираюсь замуж, но у меня к ней есть и чисто профессиональный интерес.

— Вот как?

— Да. Я пишу книгу о психологии преступников и нахожу ночную жизнь этого заведения весьма поучительной. Сюда регулярно заходят всякие криминальные личности, и с некоторыми из них мне удалось побеседовать об их детстве. Вы, конечно, знаете, что у Веры тоже имеются преступные наклонности — я имею в виду ее склонность к воровству?

— Ну да… мне об этом известно, — согласился слегка ошарашенный Пуаро.

— Я лично называю это сорочьим комплексом. Понимаете, она всегда крадет блестящие предметы. Только драгоценности, никаких денег. Я думаю, что в детстве с ней слишком нянчились и во всем потакали, но — чересчур оберегали. Жизнь у нее была невыразимо скучной — скучной и слишком благополучной. А ее натура требовала драматических ситуаций, ей хотелось познать страдание, справедливую расплату. В этом корень ее пороков. Ей хочется быть значительной, заставить говорить о себе, пусть через наказание.

— Вряд ли жизнь представительницы ancien regime[314] в России во время революции была такой уж благополучной и скучной, — возразил Пуаро.

В голубых глазах мисс Каннингэм мелькнула легкая усмешка.

— Ах, представительницы дворянства… — протянула она. — Это она вам сказала?

— Она аристократка до мозга костей, — непререкаемым тоном заявил Пуаро, гоня от себя беспокойные воспоминания о том, как в рассказах графини о ее детстве и юности концы никогда не сходились с концами.

— Человек верит тому, чему хочет верить, — заметила мисс Каннингэм, смерив его профессиональным взглядом.

Пуаро запаниковал, почувствовав, что еще немного — и ему тоже поставят диагноз и определят его комплекс. Он решил предпринять ответную атаку. Общение с графиней нравилось ему, в том числе и из-за ее аристократического происхождения, и не мог он позволить этой очкастой девчонке с глазами цвета крыжовенного киселя и ученой степенью испортить ему все удовольствие!

— Знаете, что мне кажется удивительным? — спросил он.

Признать вслух, что чего-то не знает, Элис Каннингэм не могла. Вместо этого она приняла вид скучающий, но снисходительный.

— Меня изумляет, — продолжал Пуаро, — что вы — молодая девушка, которая могла бы быть объектом поклонения — если бы постаралась, — ничуть не стараетесь хорошо выглядеть! Посмотрите на ваш жакет и юбку с огромными карманами, в таком наряде только в гольф играть. Но здесь-то не поле для гольфа, здесь — погребок, в котором довольно жарко, у вас даже нос вспотел и блестит, но вам не приходит в голову его припудрить! И губы вы красите без всякого интереса, не пытаясь подчеркнуть их изгиб! Вы женщина, но предпочитаете не привлекать к этому обстоятельству внимания. А почему, я вас спрашиваю? Это же так обидно!

Он с удовлетворением отметил, что ничто человеческое Элис Каннингэм не чуждо. В ее глазах даже сверкнул гнев, но в следующее мгновение она вновь стала улыбчиво-снисходительной.

— Дорогой мой мосье Пуаро, — сказала она, — боюсь, вы отстали от современных взглядов. Важны ведь не внешние атрибуты, а сущность.

Закончив эту отповедь, Элис подняла глаза на подходившего к ним смуглого красавца.

— Интереснейший тип, — пробормотала она с жаром. — Пол Вареско! Сутенер с очень нетривиальными порочными склонностями. Я хочу вытянуть из него побольше о гувернантке, которая его воспитывала в трехлетием возрасте.

И она тут же пошла танцевать с упомянутым молодым человеком, который двигался просто божественно. Когда они проплывали мимо Пуаро, до него донесся ее голос:

— Так после того лета в Богноре она вам подарила игрушечный подъемный кран? Это наводит на размышления.

У Пуаро мелькнула мысль, что за этот обостренный интерес к преступникам мисс Каннингэм когда-нибудь поплатится: ее изуродованное тело однажды найдут в глухом лесу. Она ему категорически не нравилась, но в глубине души он понимал: ему просто досадно, что он, Эркюль Пуаро, не произвел на нее никакого впечатления. Страдало его тщеславие!

Тут он, впрочем, заметил нечто такое, что сразу отвлекло его от Элис Каннингэм. За столиком в противоположном углу расположился светловолосый молодой человек во фраке. По манере поведения чувствовалось, что он привык к безбедному и беззаботному существованию. Он фатовато пялился на сидевшую напротив девицу того же пошиба, являя собой классический образец богатого бездельника. Пуаро, однако же, твердо знал, что молодой человек не был ни богачом, ни бездельником. Это был инспектор Скотленд-Ярда Чарлз Стивенс, и Пуаро ни на секунду не усомнился, что инспектор Стивенс был при исполнении…

2

На следующее утро Пуаро нанес визит своему старому другу, старшему инспектору Джеппу.

Реакция Джеппа на наводящие вопросы Пуаро была неожиданной.

— Ах вы, старый лис! — восхищенно воскликнул он. — Как это вы до всего доискиваетесь, понять не могу!

— Уверяю вас, мне ничего не известно — ровным счетом ничего! Просто праздное любопытство.

Джепп посоветовал Пуаро рассказать это своей бабушке.

— Так вы, значит, хотите поподробнее разузнать о «Преисподней». Что ж, с виду это просто заведение, которое попало в струю. Они, должно быть, загребают кучу денег, хотя и расходы у них немаленькие. Официально там заправляет русская, которая называет себя графиней… мм… как ее там…

— Я знаком с графиней Росаковой, — ледяным голосом прервал его Пуаро. — Мы старые друзья.

— На самом деле она просто пешка, — нимало не смущаясь, продолжал Джепп. — Она туда ни пенни не вложила. За всем этим мог бы стоять метрдотель, Аристид Папопулос — у него есть доля в заведении, — но не похоже, чтобы он там заказывал музыку. А вот кто ее заказывает, мы пока не выяснили.

— И отправили выяснять инспектора Стивенса?

— А, так вы его видели? Повезло щенку — непыльная работенка за казенный счет! И хоть бы что раскопал!

— А что он, по-вашему, должен был раскопать?

— Травку. Сбыт наркотиков в крупных масштабах. А платят за них не деньгами, а камешками.

— Да?

— Все отработано. Положим, у какой-нибудь леди Инкогнито или герцогини Имярек плохо с наличными или ей просто не хочется светиться в банке с крупными суммами. Зато у нее есть бриллианты, иногда даже фамильные. Их отдают «почистить» или «оправить»/камни вынимают из оправы и вместо них вставляют стразы[315], а неоправленные камни продают либо здесь, либо на континенте. Все идет как по маслу — камни никто не крал, хозяйка шума не поднимала. Когда рано или поздно обнаруживается, что какая-нибудь тиара[316] или ожерелье — подделка, леди Инкогнито прикидывается оскорбленной невинностью и представить себе не может, как и когда была совершена подмена — ожерелье все время было на месте! Ну, а несчастная полиция в поте лица отрабатывает ложные версии вроде уволенных горничных, сомнительных дворецких или подозрительных мойщиков окон.

Но мы-то тоже не вчера родились, хоть эти светские пташки и считают нас недоумками. В нескольких подобных случаях мы обнаружили нечто общее: все замешанные в них женщины явно балуются наркотиками. Признаки известные — нервозность, раздражительность, нервный тик, расширенные зрачки и тому подобное. Возникает вопрос: где они берут зелье и кто за этим стоит?

— И вы полагаете, что ответ следует искать в «Преисподней»?

— Мы считаем, что там у них штаб-квартира. Уже установлено, где они химичат с драгоценностями. Фирма под названием «Голконда[317] лимитед», якобы респектабельная, делает первоклассные искусственные бриллианты. Там крутится один гнусный тип, Пол Вареско, — слышали о таком?

— Я его видел в «Преисподней».

— Вот куда бы я его с удовольствием отправил, только без кавычек. Гнуснее мерзавца не придумаешь, но женщины — даже приличные — ему в рот смотрят! Он как-то связан с «Голкондой лимитед», и я уверен, что именно он и стоит за «Преисподней». Там бывают и светские дамы, и профессиональные преступники. Лучшего места для встреч не придумаешь!

— Думаете, именно там происходит обмен бриллиантов на наркотики?

— Да. Насчет «Голконды» мы уже в курсе, теперь хотим вычислить, кто поставляет зелье и откуда оно идет.

— Но пока вам это не удалось?

— Я думаю, что это русская, однако улик у нас нет. Несколько недель назад дело вроде бы сдвинулось с мертвой точки. Вареско зашел в «Голконду», взял кое-какие камни и прямо оттуда направился в «Преисподнюю». Стивенс с него глаз не спускал, но момента передачи не видел. Мы взяли Вареско на выходе — камней при нем не было. Устроили облаву в клубе, всех обыскали — ни камней, ни травки!

— Одним словом, фиаско?

— И не говорите. Могли бы здорово влипнуть, но, по счастью, во время облавы взяли Певерела — ну, помните, убийство в Баттерси[318]. Чистая случайность, мы-то считали, что он в Шотландии скрывается. Один сметливый сержант его по фотографии опознал. Короче говоря, все хорошо, что хорошо кончается. И нам почет и уважение, и клубу — там с тех пор яблоку упасть негде!

— Но дело о наркотиках от этого не продвинулось, — понимающе кивнул Пуаро. — Может быть, в клубе есть тайник?

— Вероятно, только мы его не нашли, хотя все там вверх дном перевернули. Строго между нами, — подмигнул инспектор, — мы пробовали действовать неофициально, под видом взломщиков. Ничего не вышло, нашего парня чуть не съел этот чертов пес. Его там на ночь оставляют.

— Цербер?

— Ну да. Странное имечко для собаки.

— Цербер, — задумчиво пробормотал Пуаро.

— Может, вы попробуете этим заняться, Пуаро, — предложил Джепп. — Любопытная задачка, да и есть из-за чего стараться. Ненавижу наркотики, и тело и душу губят. Они-то и есть преисподняя, вот что я вам скажу.

— Да, этим можно подвести итог, — все так же раздумчиво пробормотал Пуаро. — Знаете, каким был двенадцатый подвиг Геракла?

— Понятия не имею.

— Укрощение Цербера. Это очень кстати, не правда ли?

— О чем это вы, старина? Но если соберетесь его укрощать, не станьте героем заметки «Последнее дело Эркюля Пуаро». — И Джепп, откинувшись на спинку стула, разразился хохотом.

3

— Я хочу с вами очень серьезно поговорить, — заявил Пуаро.

Час был ранний, и в клубе почти никого не было. Графиня и Пуаро сидели за маленьким столиком у двери.

— Но я не настроена на серьезный лад, — запротестовала графиня. — Вот la petite Alice[319] — она всегда серьезна, и, entre nous[320], это чрезвычайно скучно. Бедняжка Ники, какая же его ждет серая жизнь!

— Я питаю к вам искреннюю привязанность, — упрямо гнул свое Пуаро, — и не хочу, чтобы вы попали в беду.

— Что за чушь вы несете! Какая беда? Я на коне, деньги текут рекой!

— Это заведение принадлежит вам?

В глазах графини появилось уклончивое выражение.

— Разумеется, — ответила она.

— Но у вас есть партнер?

— Кто вам это сказал? — вскинулась графиня.

— Это Пол Вареско?

— Пол Вареско? С чего вы взяли?

— Он пользуется дурной славой. Проще говоря, он преступник. Вы отдаете себе отчет в том, что ваше заведение посещают уголовные элементы?

Графиня от души расхохоталась.

— Вот он, голос bon bourgeois![321] Естественно, отдаю. Вы что, не понимаете, что в этом и состоит половина успеха? Молодежи из Мейфэра надоедает видеть людей своего круга у себя в Уэст-Энде[322]. Они приходят сюда, видят преступников — вора, шантажиста, мошенника, даже убийцу, о котором в следующее воскресенье напишут все газеты! Это захватывает — кажется, что видишь настоящую жизнь. И преуспевающему дельцу, который всю неделю продает гольфы, чулки и корсеты, тоже так кажется! Какой контраст с его респектабельной жизнью и респектабельными друзьями! И это еще не все! За столом, подкручивая усы, сидит инспектор из Скотленд-Ярда — инспектор во фраке!

— Так вы об этом знаете? — мягко спросил Пуаро.

Глаза их встретились, и она рассмеялась.

— Mon cher ami[323], я не так глупа, как вам кажется.

— Наркотиками вы здесь тоже приторговываете?

— Ah, tа[324] — нет! — отрезала графиня. — Это гнусность!

Пуаро внимательно вгляделся в ее лицо, потом вздохнул.

— Я верю вам, — сказал он. — В таком случае тем более необходимо, чтобы вы сказали мне, кому на самом деле принадлежит это заведение.

— Мне, — отрезала графиня.

— На бумаге — да. Но за вами кто-то стоит.

— Знаете, mon ami, что-то вы чересчур любопытны. Правда, душка, он чересчур любопытен?

Последние слова графиня просто проворковала и швырнула утиную косточку со своей тарелки огромному черному псу, который поймал добычу, устрашающе лязгнув челюстями.

— Как вы зовете этого пса? — переспросил сбитый с мысли Пуаро.

— C'est mon petit doudou![325]

— Но это же просто смешно!

— Но он и в самом деле очаровашка! Настоящий сторожевой пес! Он умеет все, просто все… Постойте-ка!

Поднявшись, графиня огляделась по сторонам и внезапно схватила тарелку с большим сочным бифштексом, только что поданную кому-то из посетителей за соседним столиком. Подойдя к мраморной нише, она поставила тарелку перед псом и что-то сказала по-русски.

Цербер смотрел прямо перед собой, как будто никакого бифштекса не было и в помине.

— Видите? И не подумайте, что его хватит всего на несколько минут. Нет, он может так часами сидеть, если понадобится!

Она снова что-то произнесла, Цербер молниеносно выгнул длинную шею, и бифштекс исчез, словно по волшебству.

Графиня обхватила пса за шею и страстно расцеловала, для чего ей пришлось подняться на цыпочки.

— Он может быть таким ласковым! — воскликнула она. — Я, Элис — его друзья, — мы можем делать с ним все что угодно! Но дашь команду — и он выполнит все, что ему прикажешь! Уверяю вас, он разорвет — ну, к примеру, инспектора полиции — в клочья! Да-да, в мелкие клочья! — И графиня расхохоталась. — Стоит мне сказать слово…

Пуаро торопливо прервал гостеприимную хозяйку. Он не доверял ее чувству юмора и опасался, как бы инспектор Стивенс и в самом деле не попал в беду.

— Профессор Лискерд хочет вам что-то сказать, — заметил он.

Профессор с укоризненной миной встал рядом с графиней.

— Вы забрали мой бифштекс, — пожаловался он. — Зачем вы это сделали? Такой был хороший бифштекс…

4

— Время «Ч», старина, в четверг вечером, — сообщил Джепп. — Вообще-то это не моя забота, со всеми вопросами прошу к Эндрюсу, отдел наркотиков, он будет только рад вашему участию. Нет, оставьте ваши сиропы себе, мне мой желудок еще пригодится. Это что там у вас, виски? Другое дело! Кажется, мы кое до чего докопались, — продолжал он, ставя бокал на стол. — В клубе есть другой выход. Мы его обнаружили.

— И где же?

— Позади жаровни.

— Но вы бы заметили…

— Нет, старина. Когда началась облава, свет погас. Кто-то вырубил электричество, и потребовалось две-три минуты, чтобы добраться до щита и ликвидировать затемнение. Через парадный вход никто не выходил, он был под наблюдением, но теперь ясно, что все могли вынести через потайную дверь. Мы проверяли дом за клубом и наткнулись на нее.

— И что же вы собираетесь делать?

— Во-первых, не нарушать их планов, — подмигнул Джепп. — Появляется полиция, свет гаснет — а за потайной дверью все готово к встрече. Теперь им от нас не уйти!

— А почему в четверг?

Джепп снова подмигнул.

— Голконда теперь у нас под колпаком. В четверг оттуда доставят камешки — изумруды леди Кэррингтон.

— Вы позволите мне, — спросил Пуаро, — тоже сделать кое-какие приготовления?

5

Сидя в четверг вечером за своим привычным столиком у входа, Пуаро изучал обстановку. В «Преисподней», как всегда, стоял дым коромыслом.

Графиня была еще ослепительнее, чем всегда, если такое вообще было возможно. Держалась она с истинно русским темпераментом — хлопала в ладоши и заливалась хохотом. Пол Вареско тоже был на месте. Сегодня он отказался от безупречного фрака в пользу костюма апаша[326] — наглухо застегнутой куртки и шарфа на шее. Вид у него был порочный и неотразимый. Не без труда ускользнув от увешанной бриллиантами плотной пожилой дамы, он наклонился к Элис Каннингэм, что-то деловито записывавшей в книжечку, и пригласил ее на танец. Плотная дама злобно покосилась на Элис и с обожанием проводила глазами Вареско.

Во взгляде мисс Каннингэм никакого обожания не было — он излучал чисто научный интерес. Судя по тому, что донеслось до Пуаро, пока Элис с Вареско проплывали мимо него в танце, с гувернанткой они уже разобрались и теперь обсуждали медсестру в начальной школе.

Когда смолкла музыка, счастливая и оживленная Элис присела рядом с Пуаро.

— Необычайно интересно, — заявила она. — Вареско будет главным героем моей книги. Символика абсолютно прозрачна. Скажем, проблемы с нижними рубашками. Стоит вместо рубашки подставить власяницу[327] — и все становится на свои места. Вы, конечно, можете сказать, что у него явно преступные наклонности, но это излечимо…

— Одно из самых дорогих сердцу женщины заблуждений — то, что она может исправить повесу, — прервал ее Пуаро.

Элис Каннингэм холодно взглянула на него:

— В этом нет ничего личного, мосье Пуаро.

— В этом никогда нет ничего личного, только совершенно бескорыстный альтруизм — но объектом его почему-то всегда становится смазливый представитель противоположного пола. Вас бы заинтересовало, к примеру, в какую школу ходил я и как ко мне относилась медсестра?

— Вы не преступный типаж, — отпарировала мисс Каннингэм.

— А что, преступные типажи вы распознаете с первого взгляда?

— Разумеется.

Тут за их столик присел профессор Лискерд.

— Обсуждаете Преступников? Вам бы следовало проштудировать Законы Хаммурапи[328], мосье Пуаро. Восемнадцатый век до Рождества Христова. Очень познавательно.

«Если в доме человека полыхает огонь, а человек, который пришел для тушения, поднял свой взор на добро хозяина и взял добро домохозяина, этот человек должен быть брошен в этот огонь»[329].

И профессор благосклонно уставился на жаровню.

— А есть шумерские законы, они еще древнее. «Если женщина возненавидела своего мужа и сказала: „Не прикасайся ко мне“, эту женщину должны бросить в воду». Дешевле и проще, чем бракоразводный процесс[330]. Но если муж говорит то же самое жене, он должен всего-навсего уплатить ей определенную меру серебра. Его в реку никто не бросает.

— Старо как мир, — сказала Элис Каннингэм. — Для мужчин один закон, для женщин — другой.

— Женщины, конечно, больше внимания придают денежной стороне, — задумчиво произнес профессор. — Знаете, — добавил он, — мне здесь нравится. Я тут часто бываю, и притом бесплатно. Благодаря графине — очень мило с ее стороны… Как она говорит, за мои советы относительно интерьера. На самом деле я здесь ни при чем — я понятия не имел, зачем она задает мне вопросы — и, разумеется, и она и художник все перепутали. Надеюсь, никто не узнает, что я имею хоть какое-то отношение к этому убожеству. Я такого не переживу. Но женщина она замечательная и чем-то похожа на вавилонянку. Видите ли, вавилонянки прекрасно вели торговые и хозяйственные дела…

Слова профессора потонули в общем гуле. Откуда-то донеслось слово «Полиция», женщины повскакали с мест, началось столпотворение. Выключился свет, стала тускнеть и электрическая жаровня.

На фоне всеобщего переполоха профессор продолжал невозмутимо цитировать Законы Хаммурапи.

Когда электричество зажглось вновь, Пуаро уже поднимался по широким пологим ступеням. Полицейские у входа отдали ему честь, он вышел наружу и свернул за угол. Там, прислонившись к стене, стоял дурно пахнущий красноносый человечек.

— Вот он я, командир, — заявил он озабоченным сиплым шепотом. — Ну что, я пошел?

— Да, действуйте.

— Чего-то фараонов вокруг до черта…

— Все в порядке. Они о вас предупреждены.

— Так чего, они встревать не будут?

— Не будут. Вы уверены, что сумеете сделать то, что от вас требуется? Пес огромный и свирепый.

— Мне он не страшен, — заверил человечек. — У меня тут кое-что припасено. Любой пес за мной хоть в преисподнюю отправится!

— В данном случае ваша задача — вывести его из преисподней, — уточнил Пуаро.

6

Ранним утром зазвонил телефон. Пуаро снял трубку.

— Вы просили позвонить, — услышал он голос Джеппа.

— Да, конечно. Eh bien?[331]

— Зелья нет. Нашли только изумруды.

— И где же?

— У профессора Лискерда в кармане.

— У профессора Лискерда?

— Что, не верится? Честно говоря, я и сам в растерянности. Он обомлел, глаза на лоб вылезли, твердит, что понятия не имеет, как они попали к нему в карман, — и я, черт возьми, думаю, что это чистая правда! Вареско легко мог в темноте подсунуть ему камешки. Никогда не поверю, чтобы Лискерд впутался в такие дела. Он состоит во всех этих высоколобых обществах и даже Британский музей консультирует, а деньги тратит только на книги, и то на такую рухлядь, что в руки взять противно. Нет, он сюда не вписывается. Я начинаю думать, что мы промахнулись — в клубе наркотиков никогда и не было.

— Были, друг мой, были, и как раз этой ночью. Скажите, а через потайную дверь никто не пытался выйти?

— Пытались, а как же. Принц Генрих Сканденбергский со своим конюшим — он только вчера прибыл в Англию. Ивенс, член кабинета, — трудно быть лейбористским министром, шаг в сторону — и пропал! До прожигающих жизнь министров-консерваторов публике дела нет — считается, что они гуляют на свои, но стоит лейбористу засветиться, как налогоплательщики встают на дыбы и начинают вопить про народные денежки — и где-то они правы. Последней была леди Беатрис Вайнер — она послезавтра выходит замуж за этого зануду, молодого герцога Леоминстерского. Не думаю, чтобы кто-то из них имел отношение к наркотикам.

— Чутье вас не обманывает. Тем не менее наркотики в клубе были и кто-то их оттуда вынес.

— И кто же?

— Я, mon ami, — мягко произнес Пуаро.

Он едва успел повесить трубку, из которой доносилось невнятное рычанье Джеппа, как в прихожей раздался звонок. Пуаро отворил парадную дверь, и в нее вплыла графиня Росакова.

— Не были бы мы, увы, такими развалинами, — воскликнула она, — этот ранний визит считался бы крайне неприличным! Что ж, я пришла, как было сказано в вашей записке. За мной, кажется, шел полицейский, но он может подождать на улице. Так в чем же дело, друг мой?

Пуаро галантно помог ей снять меха.

— Зачем вы сунули изумруды в карман профессору Лискерду? — осведомился он. — Се n'est pas gentil се que vous avez fait[332].

Графиня сделала большие глаза.

— Но я же хотела сунуть их в ваш карман!

— Ах, мне?

— Ну да. Я кинулась к столику, где вы обычно сидели, но свет не горел и я случайно сунула их в карман профессору.

— И с чего же вам пришла в голову мысль сунуть мне в карман краденые изумруды?

— Мне показалось — у меня ведь не было времени на раздумье, — что это наилучший выход.

— Вера, вы просто impayable![333]

— Друг мой, посудите сами! Появляется полиция, свет по договоренности с нашими покровителями, которые не могут себе позволить попасть в неловкое положение, гаснет — и чья-то рука тащит со стола мою сумочку. Я успеваю ее схватить, но сквозь бархат чувствую внутри что-то твердое. Сую руку внутрь, определяю на ощупь, что это драгоценности, и сразу понимаю, кто их туда подложил!

— Вот как?

— Разумеется! Этот salaud[334], этот альфонс, это чудовище, эта двуличная, коварная змея, эта скотина Пол Вареско!

— Ваш компаньон?

— Да. «Преисподняя» принадлежит ему, и деньги в дело вкладывает он. До сих пор я его не выдавала — уж я-то умею быть верной! Но теперь, когда он меня хотел так подставить, поссорить с полицией, я молчать не буду! Я его выдам с потрохами!

— Успокойтесь, — сказал Пуаро, — и пройдите в соседнюю комнату.

Когда он открыл дверь, создалось полное впечатление, что маленькая комнатка до отказа заполнена псом. Цербер казался огромным даже в просторных интерьерах «Преисподней», а уж в маленькой столовой служебной квартиры Пуаро и подавно. Тем не менее рядом с ним уместился и давешний дурнопахнущий человечек.

— Пришли, как договаривались, командир, — сиплым голосом доложил человечек.

— Doudou![335] — завопила графиня. — Ангел мой!

Цербер забил хвостом по полу, но не тронулся с места.

— Позвольте вам представить мистера Уильяма Хиггза, — прокричал Пуаро под громовые удары Церберова хвоста. — Мастер своего дела. Во время сегодняшней tohu-bohu[336],— продолжал он, — мистер Хиггз выманил Цербера из клуба.

— Вы его выманили? — недоверчиво воззрилась графиня на жалкую фигурку собачника. — Но как? Каким образом?

Мистер Хиггз скромно потупил глаза.

— При дамочке объяснять неловко, но есть такие вещи, перед которыми ни один кобель не устоит. Пойдет за мной, куда захочу. С суками, понятно, это не пройдет, с ними надо по-другому.

— Но зачем? Зачем? — обернулась к Пуаро графиня.

— Специально натренированный пес, — протянул Пуаро, — может при необходимости часами носить в пасти разные предметы, пока не получит команду их бросить. Прикажите, пожалуйста, вашему псу выплюнуть поноску.

Глаза у графини полезли на лоб. Обернувшись, она что-то резко скомандовала.

Огромная пасть распахнулась. На секунду показалось, что оттуда вывалился язык…

Шагнув вперед, Пуаро поднял с пола пакетик, завернутый в непромокаемую прорезиненную ткань, и развернул его. Внутри был белый порошок.

— Что это? — резко спросила графиня.

— Кокаин. Вроде бы совсем немного — но жаждущие заплатили бы за него тысячи фунтов… Его тут достаточно, чтобы загубить не одну сотню людей…

Графиня затаила дыхание.

— И вы решили, что это я. Но это же не так! — Клянусь, не так! Я, конечно, любила поиграть с драгоценностями, с bibelots[337], со всякими забавными вещицами — без этого не проживешь, сами понимаете. Собственно, почему бы и нет? Почему у одного должно быть больше, чем у другого?

— Вот-вот, и я так насчет собак думаю, — вставил мистер Хиггз.

— Вы не понимаете, что хорошо, а что плохо, — с горечью сказал графине Пуаро.

— Но наркотики — ни за что! — продолжала та. — От них страдания, боль, вырождение! Я ни малейшего понятия не имела о том, что мою чудесную, невинную, очаровательную маленькую «Преисподнюю» использовали в этих целях!

— Тут я с вами согласен, — снова подал голос мистер Хиггз. — Когда собакам на бегах колют допинг — это свинство, скажу я вам! Я бы на это ни за какие коврижки не пошел, уж будьте уверены!

— Но вы же сказали, что верите мне, друг мой, — умоляюще воззвала к Пуаро графиня.

— Ну конечно, я вам верю! Не зря же я потратил столько сил и времени, чтобы поймать настоящего наркодельца. Разве не я совершил двенадцатый подвиг Геракла и не вывел Цербера из преисподней, чтобы раздобыть улики? А все потому, что я не люблю, когда моих друзей подставляют, а это было именно так — в случае чего отвечать за все пришлось бы вам! Изумруды нашли бы в вашей сумочке, а если бы у кого-то, как у меня, хватило ума заподозрить, что пасть свирепого пса используется как тайник — eh bien, пес-то ваш, не так ли? Что с того, что он до такой степени признал la petite Alice[338] за свою, что стал выполнять и ее команды! Да откройте же вы глаза наконец! Мне с самого начала не понравилась эта юная леди с ее научным жаргоном и огромными карманами. Вот именно, карманами. До такой степени пренебрегать собственной внешностью для женщины неестественно! И она еще объясняла мне, что самое главное — сущность! Что ж, в данном случае сущность — это карманы. Карманы, в которых можно приносить наркотики и уносить изумруды. Поменять одно на другое легко во время танца с сообщником, которого она пыталась представить объектом своего исследования. Вот это прикрытие так прикрытие! Никто не заподозрит такую серьезную девушку, практикующего психолога с ученой степенью! Она может ввозить наркотики, приучать к ним своих богатых пациенток, может выложить деньги на ночной клуб и устроить так, чтобы им управляла некая дама, чье прошлое, скажем так, не совсем безупречно. Но она настолько презирает Эркюля Пуаро, что думает, будто его можно провести разговорами о гувернантках и нижних рубашках! Не на того напала. Свет гаснет, я быстро встаю и направляюсь поближе к Церберу. В темноте я вижу, как она подходит, открывает ему пасть и сует туда пакетик, — а сам незаметно для нее отрезаю лоскуток ее рукава.

И Пуаро театрально продемонстрировал искомый лоскут.

— Видите — ее твид в клетку. Я передам его Джеппу, пусть проверит, откуда он отрезан, а затем послушаем о том, как Скотленд-Ярд отличился.

Графиня Росакова в полном оцепенении уставилась на маленького бельгийца и вдруг испустила вопль, который бы сделал честь охотничьему рожку.

— А как же Ники, мой мальчик? Он этого не переживет… Или вы думаете, все обойдется? — добавила она после паузы.

— В Америке девушек много, — утешил ее Пуаро.

— И если бы не вы, его мать отправили бы в тюрьму, остригли, опрыскали всякой дрянью, посадили в камеру… Вы просто чудо!

Ринувшись вперед, она схватила Пуаро в объятия и расцеловала со всем славянским пылом. Мистер Хиггз одобрительно поглядывал на них, Цербер бил хвостом по полу.

Всеобщее ликование было прервано трелью звонка.

— Джепп! — воскликнул Пуаро, высвобождаясь из объятий графини.

— Пожалуй, мне лучше подождать в другой комнате, — сказала та и шмыгнула в дверь.

Пуаро направился в прихожую.

— Командир, — озабоченно просипел мистер Хиггз, — вы в зеркало-то гляньте, а?

Пуаро взглянул и отпрянул. Все его лицо было в слезах, губной помаде и румянах.

— Ежели это мистер Джепп из Скотленд-Ярда, так он все что угодно может подумать, — предупредил мистер Хиггз и, пока Пуаро под повторный трезвон лихорадочно пытался стереть с кончиков усов алые пятна, добавил. — А мне что делать? Тоже смываться? А пса куда?

— Если мне не изменяет память, — отозвался Пуаро, — Цербер вернулся в преисподнюю.

— Как скажете, — согласился мистер Хиггз. — Вообще-то он мне понравился. Но я таких не краду — в смысле для себя, — уж больно приметные — ну, вы меня понимаете. А уж на говяжью голяшку или там на конину никаких денег не хватит! Жрет небось как лев.

— От Немейского льва до укрощения Цербера, — пробормотал Пуаро — Вот теперь все.

7

Неделей позже мисс Лемон подошла к своему работодателю с чеком.

— Простите, мосье Пуаро. Я могу это оплатить? «Леонора. Цветочный магазин. Красные розы. Одиннадцать фунтов восемь шиллингов шесть пенсов. Посланы графине Вере Росаковой, Центральный Лондон, Западная часть, Эндстрит, дом тринадцать, „Преисподняя“.»

Щеки Пуаро зарделись под стать красным розам. Он покраснел, покраснел до корней волос.

— Да, мисс Лемон, все в порядке. Небольшая… э-э-э… дань уважения… по случаю… Видите ли, сын графини только что обручился в Америке с дочерью тамошнего стального короля, на которого он работает. Насколько я помню, красные розы — ее любимые цветы.

— Совершенно верно, — подтвердила мисс Лемон. — Они в это время года очень дороги.

Эркюль Пуаро гордо выпрямился.

— Бывают случаи, — сказал он, — когда экономия неуместна.

Насвистывая какой-то мотивчик, он чуть ли ни пританцовывая направился к двери. Мисс Лемон уставилась ему вслед, позабыв о всех своих секретарских проблемах. В ней пробудились чисто женское любопытство.

— Боже мой, — прошептала она. — Неужто… В его-то годы! Быть того не может.

ПРИКЛЮЧЕНИЕ РОЖДЕСТВЕНСКОГО ПУДИНГА The Adventure of the Christmas Pudding and a Selection of Entrees 1960 © Перевод Борисов И., Кулланда С., Шинкарь Т

Предисловие автора

Этой книге с таким аппетитным рождественским названием я могла бы дать еще подзаголовок: «Обед по заказу шеф-повара». А шеф-поваром буду я сама!

В качестве основных блюд я предлагаю «Приключения рождественского пудинга» и «Тайну испанского сундука»; в качестве entrees[339] — «Неудачник» и «Сон». Для десерта же вполне подойдет рассказ «Потерянный ключ».

«Тайна испанского сундука» — это бесспорно триумф Эркюля Пуаро. Он полагает, что это одно из хитроумнейших его расследований, не менее достойно он проявил себя и в рассказе «Неудачник».

Самому же шеф-повару более всего пришелся по вкусу опус «Приключения рождественского пудинга». Эта история позволила мне предаться упоительным воспоминаниям о рождественских праздниках моего детства.

После смерти отца мы с мамой всегда ездили на Рождество в гости к родным моего зятя[340]. Их имение находится на севере Англии Для детей рождественские праздники в «Обни-Холл» были поистине волшебной сказкой. Там бывало все, что полагается для традиционного Рождества. В саду — самый настоящий водопад и ручей, ради которого был прорыт тоннель под подъездной аллеей. А разных вкусностей там бывало столько, что даже Гаргантюа[341] вряд ли мог их одолеть.

Я была очень худенькой и болезненной на вид девочкой, но на самом деле здоровье у меня было превосходное, равно как и аппетит! В доме было несколько мальчишек, так мы с ними устраивали турнир: кто кого «переест» на праздничном обеде. К супу из устриц и к палтусу мы почти не притрагивались, зато накидывались на отварную и жареную индейку и на говяжий филей, каждый уминая по две порции. А потом подавали рождественский пудинг с изюмом, и сладкие пирожки[342], и бисквит со взбитыми сливками, и уйму прочих лакомств. Это притом, что мы весь день постоянно жевали шоколад. И представьте, чувствовали себя превосходна, ни у кого никогда не болел живот. Как это замечательно — когда тебе всего одиннадцать лет и ты готов съесть сколько угодно сладостей!

Какой это был восхитительный денек, начиная с утреннего исследования чулочка с подарками у твоего изголовья, затем — торжественный поход в церковь и пение рождественских псалмов, после — рождественский обед и обмен подарками и, наконец, долгожданный ритуал зажигания елочных огней.

Я бесконечно признательна добрейшей хозяйке дома, благодаря самоотверженным хлопотам которой я до сих пор, несмотря на свои почтенные лета, вспоминаю эти чудесные праздники.

Позвольте же посвятить эту книгу поместью «Обни-Холл» и его славным гостеприимным обитателям.

Счастливого Рождества всем моим читателям.

Приключение рождественского пудинга

1

— Крайне сожалею, но… — начал Эркюль Пуаро.

Его перебили. Перебили не то чтобы грубо или нетерпеливо, а очень даже вежливо и изящно, будто и не перебивая вовсе, а только пытаясь уберечь от непоправимой ошибки.

— Пожалуйста, не отказывайте нам так вот сразу, мосье Пуаро. Это вопрос государственной важности. Ваше сотрудничество будет по достоинству оценено в самых высоких кругах.

— Вы слишком добры, — замахал руками Пуаро, — но я никак не могу согласиться на ваше предложение. В это время года…

И вновь его перебили.

— Рождество! — внушительно произнес мистер Джесмонд. — Самое настоящее Рождество в английской глубинке.

Пуаро вздрогнул. Мысль об английской глубинке в такое время года была ему совсем не по душе.

— Старая Англия, традиции, Рождество! — расписывал мистер Джесмонд.

— Но я-то не англичанин! — возразил Эркюль Пуаро. — На моей родине Рождество — развлечение для детей. Вот Новый год — это да, это мы празднуем.

— О! — воскликнул мистер Джесмонд. — Рождество в Англии — это нечто грандиозное, и уверяю вас, в Кингс Лэйси вы убедитесь в этом как нигде еще. Такой очаровательный старинный особняк… Поверите ли, один из его флигелей — постройка четырнадцатого века!

Пуаро поежился Одна мысль об английских средневековых замках внушала ему ужас. Он еще не забыл тех страданий, которые ему пришлось испытать, живя в подобных особняках. Пуаро обвел взглядом свою уютную современную комнатку с батареями центрального отопления и последними техническими ухищрениями, исключающими малейший сквозняк, и несколько успокоился.

— Зимой, — твердо сказал он, — я не покидаю Лондона.

— Мне кажется, мосье Пуаро, вы не совсем понимаете, насколько серьезно наше положение.

Мистер Джесмонд взглянул на своего спутника и снова повернулся к Пуаро.

Спутник его до сих пор не сказал ничего, кроме вежливого и ни к чему не обязывающего «как поживаете?». Теперь он сидел, разглядывая свои начищенные ботинки, и его кофейного цвета лицо выражало крайнюю степень уныния. Это был молодой человек никак не старше двадцати трех лет и, без всякого сомнения, абсолютно несчастный.

— Да-да, — сказал Эркюль Пуаро. — Разумеется, положение серьезное. Я понимаю. Мои симпатии всецело на стороне его светлости…

— Положение крайне деликатное, — снова вмешался мистер Джесмонд.

Пуаро перевел свой взгляд с молодого человека на его старшего спутника. Если бы кто захотел означить мистера Джесмонда одним словом, он бы выбрал «благоразумие». С головы до ног мистер Джесмонд являл собой одно сплошное благоразумие: костюм неброский, но отлично скроенный', голос приятный, хорошо поставленный и редко когда выходящий за рамки успокаивающего речитатива[343], волосы светло-каштановые и чуть поредевшие на висках, а лицо бледное и серьезное. Эркюль Пуаро общался с подобными мистерами Джесмондами и раньше, и не с одним даже, а, как минимум, с дюжиной, и каждый из них рано или поздно произносил эту фразу «положение крайне деликатное».

— Полиция, — сказал Эркюль Пуаро, — способна проявлять значительную деликатность.

Мистер Джесмонд решительно покачал головой.

— Только не полиция, — сказал он. — Чтобы вернуть… э… то, что нужно вернуть, ей почти неизбежно придется передать дело в суд, а мы так мало знаем… Да в общем-то и не знаем даже, мосье Пуаро, а только предполагаем.

— Как я вас понимаю! — посочувствовал Эркюль Пуаро.

Однако напрасно он рассчитывал, что посетители удовлетворятся его сочувствием. Они не нуждались в утешениях — они пришли за реальной помощью. Мистер Джесмонд снова вернулся к прелестям английского Рождества.

— Вы знаете, этот обычай постепенно отмирает, — сказал он. — Старое доброе Рождество. Теперь люди проводят его в отелях. Но в Англии… В семейном кругу, с детьми, со всеми этими чулками для подарков, рождественской елкой, индейкой, пудингом с изюмом, с хлопушками! За окном снеговик…

Последняя фраза заставила Пуаро вмешаться.

— Чтобы вылепить снеговика, как-никак нужен снег, — строго напомнил он, — а он обычно не идет по заказу. Даже ради английского Рождества.

— Как раз сегодня я говорил со своим другом, который работает в метеорологическом бюро, — сообщил мистер Джесмонд, — и он обнадежил меня, что, по всей вероятности, снег будет.

Ему явно не стоило этого говорить Эрюоля Пуаро даже передернуло.

— Снег в деревне! — фыркнул он. — Еще того отвратительнее. Огромный, холодный, каменный особняк.

— Вовсе нет, — возразил мистер Джесмонд. — За последние десять лет все сильно переменилось. Сейчас там центральное отопление.

— В Кингс Лэйси есть центральное отопление? — переспросил Эркюль Пуаро, начиная, кажется, колебаться.

Мистер Джесмонд немедленно это почувствовал.

— Да-да, отопительная система, — повторил он, — и горячая вода, и батареи в каждой комнате; уверяю вас, мосье Пуаро, Кингс Лэйси зимой — сплошной комфорт. Вам даже может показаться, что там слишком жарко.

— Вот это уж вряд ли, — сказал Эркюль Пуаро.

Мистер Джесмонд искусно переменил тему.

— И только вы способны решить стоящую перед нами ужасную дилемму, — доверительно сообщил он.

Эркюль Пуаро кивнул. Проблема и впрямь была не из приятных. Будущий властитель богатого и весьма могущественного, хоть и отдаленного, государства, единственный сын нынешнего ее правителя, прибыл в Лондон всего несколько недель назад. В его стране как раз был период смятения и беспокойства. Общественное мнение, единодушное в своей приверженности отцу, сохранившему исключительно восточный уклад жизни, довольно скептически оценивало его преемника, безрассудства которого слишком отдавали Европой и поэтому воспринимались с явным неодобрением.

Совсем недавно, однако, было объявлено о его помолвке. Невестой стала его же кузина, юная особа, имевшая благоразумие не проявлять на родине усвоенных в Кембридже[344] европейских замашек. После оглашения даты женитьбы молодой принц отправился в Англию, захватив с собой несколько великолепных фамильных драгоценностей, чтобы подыскать для них у Картье[345] подходящую современную оправу. Среди них был и практически бесценный рубин, вынутый из старомодного громоздкого ожерелья и, стараниями лучших ювелиров Лондона, получивший новую жизнь. Все шло просто замечательно, и тут случилось несчастье.

Никто, разумеется, не ожидал, что молодой человек отменного здоровья и живого темперамента станет вести жизнь затворника и не совершит нескольких милых чудачеств. Против этого никто не возражал. Подразумевалось, что юные принцы и должны вести себя именно таким образом. Прогуляться с мимолетной подружкой по Бонд-стрит[346] и в знак признательности за приятно проведенный досуг одарить ее изумрудным браслетом или бриллиантовой брошкой считалось бы для принца поступком совершенно естественным и уместным; едва ли не проявлением сыновнего почтения, учитывая «кадиллаки»[347], которыми его отец неизменно награждал полюбившихся ему танцовщиц.

Однако неблагоразумие принца простерлось значительно дальше. Польщенный интересом некой дамы, он показал ей знаменитый рубин в новой оправе и, в довершение, оказался настолько недальновиден, что уступил ее просьбам позволить его надеть. Разумеется, только на ужин!

Последствия оказались плачевными. Дама отлучилась от стола попудрить носик. Время шло — она не возвращалась. Покинув заведение через черный ход, она словно растворилась в воздухе. Существенным и удручающим обстоятельством было то, что рубин в новой оправе растворился вместе с нею.

Факты были таковы, что никак не могли быть преданы огласке без самых гибельных последствий. Рубин был не просто рубин — это была бесценная историческая реликвия, и обстоятельства ее исчезновения казались столь неприглядными, что подобная огласка привела бы к серьезнейшим политическим катаклизмам.

Но не тем человеком был мистер Джесмонд, чтобы изложить эти факты просто и ясно. Нет, они были тщательно запрятаны в потоках его красноречия. Кого именно представлял мистер Джесмонд, Эркюль Пуаро так и не понял, но за свою карьеру он повидал множество подобных господ. Мистер Джесмонд с равной вероятностью мог оказаться связанным и с Министерством внутренних дел, и Министерством дел внешних, и с какой-нибудь из общественных организаций поскромнее. Главное, он действовал в интересах Содружества[348]. Рубин должен был быть найден, и найти его — мягко настаивал мистер Джесмонд — мог только Эркюль Пуаро.

— Возможно, — согласился тот, — но вы почти ничего не рассказали. Подозрения, предположения… Здесь практически не от чего оттолкнуться.

— Ну полно вам, мосье Пуаро, уж конечно это в ваших силах. Ах, ну полно вам, право.

— Но я не всегда добиваюсь успеха.

Скромность была явно ложной. По тону великого сыщика было совершенно понятно, что взяться за дело и раскрыть его для Эркюля Пуаро означало практически одно и то же.

— Его высочество так молод! — воскликнул мистер Джесмонд. — Ужасно, если вся его жизнь будет разрушена из-за простой неосторожности, присущей молодости.

Пуаро с симпатией взглянул на убитого горем юношу.

— Молодость — пора ошибок, — ободряюще сказал он, — и для обычного человека они бесследно проходят вместе с нею. Любящий отец выплачивает долги, семейный адвокат вызволяет из затруднений, молодой человек учится на своих ошибках, и все кончается тихо и мирно. В вашем положении дела обстоят хуже. Ваша приближающаяся женитьба…

— Вот! Вот именно! — впервые открыл рот несчастный принц. — Понимаете, моя невеста очень, очень серьезная. И к жизни относится очень серьезно, и в Кембридже приобрела очень серьезные идеи. Моей стране нужно образование. Моей стране нужны школы. Моей стране много чего нужно. Все во имя прогресса — ну, вы понимаете — и демократии. Она хочет, чтобы все было по-другому, нежели при отце. Разумеется, она понимает, что в Лондоне меня ждут развлечения… Но не скандал же! О нет! В этом-то все и дело. Понимаете, этот рубин, он очень, очень древний. За ним тянется длинный след, целая история. Столько крови, столько смертей!

— Смертей, — задумчиво повторил Эркюль Пуаро и посмотрел на мистера Джесмонда. — Надо надеяться, до этого не дойдет?

Мистер Джесмонд издал странный звук — совсем как курица, собравшаяся было снести яйцо и вдруг передумавшая.

— Да нет. Нет, конечно, — довольно сухо ответил он. — Уверен, ни о чем таком не может идти и речи.

— Как знать, — возразил Эркюль Пуаро. — У кого бы ни был рубин сейчас, всегда могут найтись другие желающие завладеть им, и подобный пустяк вряд ли их остановит, друг мой.

— Сомневаюсь в целесообразности подобной дискуссии, — произнес мистер Джесмонд совсем уже сухо. Это совершенно никуда нас не приведет.

— Я, — сообщил Пуаро, внезапно приобретая страшный акцент, — я, как и политики, рассматривать все возможности.

Мистер Джесмонд подозрительно взглянул на Пуаро. Потом, взяв себя в руки, сказал:

— Итак, мосье Пуаро, могу я считать, что мы пришли к соглашению? Вы едете в Кингс Лэйси?

— А как я объясню там свое появление?

Мистер Джесмонд доверительно улыбнулся.

— Это, думаю, очень легко устроить, — сказал он. — Уверяю вас, все будет выглядеть вполне естественно. Семейство Лэйси совершенно вас очарует. Изумительные люди.

— А вы не обманываете меня с отоплением?

— О Боже мой, конечно нет! — вскричал, по-видимому, немало уязвленный мистер Джесмонд. — Клянусь, к вашим услугам будут все мыслимые удобства.

— Tout confort moderne[349],— пробормотал Пуаро, мучаясь воспоминаниями. — Eh bien[350],— решился он. — Я согласен.

2

Воздух в гостиной Кингс Лэйси обволакивал сидящего у окна и разговаривающего с хозяйкой Эркюля Пуаро со всей нежностью двадцати градусов тепла. Миссис Лэйси проворно орудовала иголкой. С вышиванием крестиком или petit point[351] ее занятие не имело ничего общего. Сказать правду, она буднично и деловито подрубала кухонные полотенца, одновременно беседуя с гостем тихим, задумчивым и — как решил для себя Пуаро — совершенно очаровательным голосом.

— Надеюсь, вам понравится наше общество, мосье Пуаро. Такой, знаете ли, тесный семейный круг. Только внучка и внук со своим приятелем, потом еще моя внучатая племянница Бриджит, кузина Диана — и Дэвид Уэлвин. Он всегда отмечает Рождество с нами. Я же говорю: чисто семейный круг. Но Эдвина Мокомб сказала, это именно то, что вам нужно. Такое старомодное Рождество. А уж старомоднее нас вы вряд ли кого найдете. Мой муж, представьте, вообще живет исключительно прошлым. Хочет, чтобы все так и оставалось, как тогда, когда он был двенадцатилетним мальчишкой. Всегда приезжает сюда проводить отпуск.

Она улыбнулась своим мыслям.

— Так что все будет как полагается: рождественская елка, и чулки с подарками, и суп из устриц, и индейка — даже две: одна жареная, другая вареная, — и изюмный пудинг с сюрпризами. Вот только придется обойтись без шестипенсовиков:[352] они же не серебряные больше. Но все сладости — обязательно! Пудинг, пирожки, миндальные орешки, засахаренные фрукты, имбирь… Боже мой, я, наверное, похожа сейчас на каталог «Фортнум энд Мейсон»![353]

— Мадам, мой желудок внимает вам, затаив дыхание.

— Подозреваю, к завтрашнему вечеру мы все получим ужасное несварение, — сказала миссис Лэйси. — По-моему, современный человек просто не приспособлен к поглощению такого количества пищи, правда?

Раздавшиеся на улице взрывы хохота и громкие крики заставили ее смолкнуть. Миссис Лэйси выглянула в окно.

— Хотела бы я знать, чем они там занимаются! Играют во что-нибудь, наверное. Знаете, я так боялась, что молодежи наше Рождество покажется скучным! Оказалось, ничего подобного, совсем даже наоборот. Ну, мои собственные сын с дочерью, те, конечно, смотрят на все это свысока. Глупости, говорят, все это, и к чему вообще поднимать такой шум из-за ерунды? Гораздо лучше, мол, отправиться куда-нибудь на танцы. А вот кто поменьше, так те просто в восторге.

И потом, — практично добавила миссис Лэйси, — вы знаете, эти школьники, они же вечно голодные! Подозреваю, в школе их совершенно не кормят. А ведь прекрасно известно, что ребенок в таком возрасте ест чуть не за троих взрослых мужчин.

Пуаро рассмеялся.

— Мадам, вы и ваш муж были так добры, позволив мне участвовать в вашем семейном празднике!

— Да что вы, мы очень вам рады! — воскликнула миссис Лэйси. — А если Горацио покажется вам чуточку неприветливым, не обращайте внимания: он всегда такой.

Что ее муж, полковник Лэйси, думал и говорил в действительности, звучало несколько по-другому:

— Ума не приложу, зачем тебе понадобилось, чтобы какой-то дурацкий иностранец путался здесь на Рождество. Неужели нельзя было притащить его в другое время? Терпеть не могу эту публику! Ну хорошо, хорошо, нас попросила Эдвина Мокомб. И где она его откопала, хотел бы я дать? К себе, заметь, она его почему-то не пригласила!

— Ты прекрасно знаешь, что Эдвина всегда встречает Рождество в отеле «Клариджес»[354].

Полковник посмотрел на жену.

— Ты что это задумала, Эм?

— Задумала? — переспросила та, широко распахивая свои ярко-голубые глаза. — Ровным счетом ничего. Скажешь тоже.

Полковник Лэйси разразился сочным оглушительным хохотом.

— Меня не обманешь, Эм, — выдавил он наконец. — Когда ты выглядишь как сама невинность, это означает, что ты точно что-то задумала.

Глядя на Эркюля Пуаро и вспоминая все это, миссис Лэйси продолжала:

— Эдвина говорит, что вы наверняка сможете нам помочь… Я-то совершенно не представляю как, но она говорит, каким-то вашим друзьям, оказавшимся в… в таком же положении, вы очень даже помогли. И вот я — да, вы ведь, наверное, и не догадываетесь, о чем я говорю?

Пуаро подбодрил ее взглядом. У миссис Лэйси была гордая осанка, белоснежные волосы, розовые щеки, голубые глаза, смешной нос, решительный подбородок и почти семьдесят прожитых лет за плечами.

— Мадам, если в моих силах вам Помочь, я буду счастлив сделать это, — сказал Пуаро. — Насколько я понимаю, речь идет о крайне неудачном выборе молодой леди.

Миссис Лэйси кивнула.

— Да. Невероятно, что приходится… то есть, что я решилась говорить об этом с вами. Ведь вы, что ни говори, совершенно чужой человек…

— К тому же иностранец, — понимающе подсказал Пуаро.

— Да, — согласилась миссис Лэйси. — Но, может, именно это в какой-то мере и облегчает дело. Так вот, Эдвина, похоже, считает, что вы можете знать об этом Десмонде Ли-Вортли что-нибудь — как бы это выразиться? — что-нибудь полезное.

Пуаро помолчал немного, отдавая дань уважения ловкости мистера Десмонда и непринужденности, с какой он использовал леди Мокомб в своих целях.

—* Я так понимаю, репутация у этого юноши не очень хорошая? — деликатно начал он.

— Не очень… Да она просто отвратительная! Но что толку говорить об этом Саре? Мне кажется, будет только хуже, ведь правда? Когда девушкам говорят, что у молодого человека скверная репутация, это… это их только подстегивает!

— Как вы правы, мадам, — вздохнул Пуаро.

— В моей молодости (о Боже, как давно это было!), — продолжила‘миссис Лэйси, — нас тоже предупреждали о некоторых молодых людях, и это только повышало к ним интерес, так что если кому-то удавалось потанцевать с ними или остаться наедине в темной оранжерее…

Она рассмеялась.

— Вот потому-то я и не разрешаю Горацио заводить с ней эти опасные беседы, хотя он только об этом и думает.

— Расскажите, — попросил Пуаро, — что именно вас беспокоит.

— Наш сын погиб на войне[355],— начала миссис Лэйси. — Невестка умерла при рождении Сары, так что малышка осталась у нас и мы ее воспитали. Не знаю: может, мы были плохими воспитателями, но мы всегда считали, что должны предоставлять ей максимум свободы.

— Думаю, это разумно, — заметил Пуаро. — Нельзя же идти против духа времени.

— Да, — согласилась миссис Лэйси, — так мы и думали.

Пуаро взглядом попросил ее продолжать.

— В общем, Сара, как сейчас говорят, попала в дурную компанию. Ну из тех, что вечно отираются в кофейнях… Она не ходит на танцы, не появляется в обществе и вообще никак не развлекается. Сняла вместо этого отвратительную двухкомнатную квартиру в Челси[356], возле реки, носит, как это у них принято, какие-то нелепые костюмы и черные чулки — или вообще ярко-зеленые. Толстые такие… (Ужас, как, наверное, колются!) Совсем не умывается и, наверное, забыла уже, что такое расческа.

— Са, c'est tout a fait naturelle[357], — заметил Пуаро. — Уж такая сейчас мода. С возрастом это пройдет.

— Да, конечно, — согласилась миссис Лэйси — Я бы и не стала волноваться из-за таких вещей. Но она связалась с этим Десмондом, а у него очень скверная репутация. И живет он, похоже, за счет девушек из богатых семей. Они просто голову теряют, когда его видят. Он едва не ценился на дочке Хоупов, но ее родители сумели добиться в суде признания ее недееспособности или чего-то в этом роде. Ну Горацио тоже загорелся этой идеей. Говорит, что должен сделать это для ее же пользы. Лично я очень сомневаюсь, что это хорошая мысль, мосье Пуаро. Я имею в виду: тогда они попросту сбегут в какую-нибудь Шотландию, Ирландию или Аргентину и поженятся, а может, и этого делать не станут. Вероятно, я просто страшусь разговоров, но, в конце-то концов, ведь это все равно не выход, правда? Особенно если будет ребенок. Тогда ведь уже ничего не поделаешь, придется их благословить, а я совершенно уверена, что в большинстве таких случаев молодые люди вскоре разводятся. Девушка возвращается домой и годика через два выходит за какого-нибудь зануду, настолько положительного, что на него и смотреть-то тошно. Вот этим обычно все и заканчивается. В результате хуже всего приходится ребенку, которого воспитывает не родной отец, а отчим, уж каким бы там замечательным он ни был. Нет, думаю, раньше было куда лучше, в пору моей юности. Первый молодой человек, в которого вы влюблялись, обязательно оказывался не тем, кем надо… Помню, я ужасно увлеклась одним — как же его звали? Вот странно: не могу вспомнить имени. Фамилия-то была Тиббит, это точно. Ладно, пусть будет просто Тиббит. Конечно, отец тут же отказал ему от дома, но его приглашали на те же вечеринки, что и меня, и там мы могли и потанцевать, и поболтать… А иногда незаметно удирали и сидели в саду, или наши друзья устраивали пикники, куда могли поехать мы оба. Разумеется, все это было под запретом, безумно опасно и потому страшно увлекательно. Но тогда девушки не позволяли себе э… того, что позволяют теперь И, глядишь, по прошествии некоторого времени все эти Тиббиты куда-то исчезали. И знаете, когда я случайно встретила его через четыре года, я не то что вспомнить, а и представить себе не могла, что в нем можно было что-то найти. Ну уж до того скучен! Даже и поговорить оказалось не о чем.

— О молодости всегда вспоминаешь как о лучшей поре жизни, — вздохнул сентиментальный Пуаро.

— Ох, — спохватилась миссис Лэйси, — я, наверное, уже страшно надоела вам своей болтовней. Простите. Но, понимаете, я очень не хочу, чтобы Сара — а она такая милая! — выходила за Десмонда Ли-Вортли. Она так дружила с Дэвидом — с самого детства, что мы с Горацио надеялись, что они обязательно поженятся. А теперь он ей совершенно неинтересен — девочка просто околдована этим Ли-Вортли.

— Я не совсем понимаю, мадам, — сказал Пуаро. — Мистер Ли-Вортли, он что, сейчас гостит у вас?

— Это я постаралась, — сообщила миссис Лэйси. — Дай Горацио волю, он вообще запретил бы им видеться. Спасибо, времена не те, а то бы он заявился к бедняге домой и отделал его хлыстом. Он не хотел пускать Ли-Вортли на порог и хотел запретить Саре с ним встречаться. Я еле его отговорила. «Нет, — сказала я, — давай пригласим его сюда. Пусть отметит Рождество в кругу нашей семьи». Муж, конечно, объявил, что я с ума сошла. Но я сказала: «Во всяком случае, дорогой, надо попытаться. Пусть Сара посмотрит на него в своем доме, а мы будем с ним очень милы и вежливы, и — как знать? — может, она поймет, что он не так уж хорош, как ей показалось».

— Думаю, мадам, в этом есть резон, — сказал Пуаро. — Вы мыслите весьма разумно. Разумнее, чем ваш муж.

— Ох, надеюсь, что так, — неуверенно проговорила миссис Лэйси. — Но пока никаких сдвигов. Хотя, конечно, еще только два дня прошло.

Внезапно на ее морщинистых щеках появились ямочки.

— Я должна вам признаться, мосье Пуаро. Ничего не могу поделать — он мне и самой нравится! Нет, конечно, на самом-то деле он мне отвратителен — умом я это понимаю, — но обаяние у него есть, это точно. Я прекрасно понимаю Сару… Я-то уже стара, и у меня достаточно опыта, чтобы понять: добра от него не жди! И то мне нравится его общество.

Хотя, думаю, — с некоторой мечтательностью продолжила миссис Лэйси, — какие-то положительные черты у него есть. Знаете, он спрашивал, можно ли взять с собой сестру. Бедняжка перенесла операцию, лежала в больнице. Он сказал, что ей будет очень грустно справлять Рождество в больничной палате, и попросил разрешения привезти ее. Сказал, что сам будет носить ей еду в комнату и все такое. По-моему, это очень мило с его стороны, мосье Пуаро, как вы думаете?

— Кажется… подобная заботливость не в его характере, — задумчиво проговорил тот.

— Ох, не знаю. Семейные привязанности еще никому не мешали охотиться за приданым. А ведь Сара — я не сказала — будет очень богата, и не столько благодаря тому, что ей оставим мы — да это и будет всего ничего, потому что и деньги, и имение перейдут к нашему внуку Колину. Ее мать, — вот та была богата по-настоящему, и Сара унаследует все ее деньги, когда достигнет двадцати одного года. Сейчас ей только двадцать. Нет, я правда думаю, что со стороны Десмонда очень мило было вспомнить о сестре. И он вовсе не пытался представить ее как нечто необыкновенное. Она, кажется, машинистка — стенографирует там что-то в Лондоне. И, кстати, Десмонд держит свое слово и носит еду ей наверх. Не все время, разумеется, но довольно часто. Так что, что-то хорошее в нем безусловно есть. Но это не повод, — решительно добавила она, — чтобы Сара выходила за него замуж.

— После всего услышанного, — сказал Пуаро, — я думаю, это и впрямь будет катастрофой.

— Так как же, мосье Пуаро? — спросила миссис Лэйси. — Вы сумеете нам помочь?

— Да, мадам, полагаю, что сумею. Но мне не хотелось бы слишком вас обнадеживать. Такие типы, как Десмонд обычно весьма изворотливы. Но не будем отчаиваться. Кое-что сделать можно. Я, во всяком случае, приложу все усилия — хотя бы в знак признательности за ваше любезное приглашение на рождественские торжества. А устраивать их в наше время, — добавил он, оглядевшись, — наверное, не так-то и просто.

— И не говорите, — вздохнула миссис Лэйси и доверительно наклонилась к Пуаро. — А знаете, о чем я мечтаю? Чего бы мне действительно хотелось?

— Скажите, мадам.

— Я бы все отдала, чтобы жить в крохотной современной квартирке. Ну если не в квартирке, то в таком маленьком современном домике, с которым легко управляться, и чтобы он стоял где-нибудь здесь в парке и чтобы там была современная кухня и никаких длинных коридоров.

— Весьма разумное пожелание, мадам.

— Только не для меня, — вздохнула миссис Лэйси. — Муж просто обожает этот дом. Ему нравится жить здесь Он совершенно безразличен к неудобствам, он просто их не замечает, и он бы возненавидел, ну просто возненавидел этот маленький домик в парке.

— Значит, вы жертвуете своей мечтой ради него?

Миссис Лэйси взяла себя в руки.

— Я не стала бы называть это жертвой, мосье Пуаро. Я выходила замуж с намерением создать счастливую семью. Все эти годы Горацио был мне хорошим мужем и подарил много счастья. Я хочу отплатить ему тем же.

— Стало быть, вы останетесь здесь.

— Ну, не так уж здесь и плохо, если честно.

— Нет-нет, — поспешно сказал Пуаро. — Напротив: крайне, крайне уютно. Ваша система отопления и горячая вода — само совершенство.

— Мы потратили кучу денег, чтобы как следует все устроить, — сказала миссис Лэйси. — Смогли, знаете ли, продать немного земли. К счастью, отсюда не видно, это с другой стороны парка. Уж чем это она им так понравилась, не пойму — по мне, так совершенно безобразный участок, где и смотреть-то не на что, — но заплатили за нее столько, что мы смогли устроить здесь все по высшему классу.

— Но какая работа по дому, мадам!

— Ну, с этим не так сложно. Хотя, конечно, в наши дни не приходится рассчитывать, что вас станут упрашивать взять на работу. У нас почти вся прислуга приходящая, из деревни. Две женщины приходят утром приготовить обед и прибраться, другие две являются вечером. На самом деле, оказывается, полно людей, которые хотят работать не полный день. Ну, а вот с Рождеством нам просто повезло. Моя старая добрая Росс приезжает помочь каждый год. Изумительная повариха, просто первоклассная. Уже десять лет как на пенсии, но, при необходимости, всегда тут как тут. Потом еще, конечно, Певерелл.

— Ваш дворецкий?

— Да. Он давно уже на пенсии и живет в маленьком домике неподалеку, но он очень нам предан и считает за привилегию прислуживать за рождественским столом. Ума не приложу, что с ним делать, мосье Пуаро. Просто ужас какой-то! Он такой старый, и у него так трясутся руки, что каждый раз, как он берет что-то тяжелое, мне кажется, что вот сейчас-то он точно уронит. Просто мучение наблюдать за ним И сердце у него уже шалит, нужно все время следить, чтобы он не слишком утомлялся. А запрети я ему приходить, жутко обидится. Он приходит, идет прямо к столовому серебру, и начинается… Тут вам и «хм», и «ага», и «ну и ну», и что-то ворчит себе под нос, но за три дня, что он здесь, все снова начинает сверкать и блестеть. Да. Старый верный друг.

Она улыбнулась Пуаро.

— Так что, как видите, все полны решимости встретить Рождество как можно лучше. В том числе, кажется, и погода, — добавила она, выглядывая в окно. — Смотрите-снег пошел А вот и дети! Познакомьтесь, мосье Пуаро.

С должными церемониями Пуаро был представлен. Сначала внуку Колину и его школьному приятелю Майклу — славным парнишкам лет пятнадцати, один был светлый, другой темный. Потом — кузине Бриджит, черноволосой девчушке примерно того же возраста, обладающей, по-видимому, неистощимым запасом энергии.

— А это моя внучка, Сара, — сообщила миссис Лэйси.

Пуаро с любопытством поднял глаза. Сара оказалась очень привлекательной девушкой с копной рыжих волос. Пуаро решил, что держится она нервозно и немного вызывающе, но, несомненно, искренне привязана к своей бабушке.

— А это мистер Ли-Вортли.

Упомянутый джентльмен был облачен в грубую шерстяную фуфайку и обтягивающие голубые джинсы; у него были длинные волосы, и, похоже, он не слишком часто утруждал себя по утрам бритьем. Второй молодой человек с приятной улыбкой, представленный как Дэвид Уэлвин, был серьезен, спокоен и, судя по его виду, вообще не мыслил себе жизни без воды и мыла. В компанию входила еще и симпатичная, на первый взгляд очень застенчивая девушка, представленная как Диана Миддлтон.

Подали чай. К нему прилагалось устрашающее количество сдобных булочек, сладких лепешек, сандвичей и пирогов с тремя видами начинки, по достоинству оцененных молодежью. Полковник Лэйси явился последним, невнятно пробормотал что-то вроде: «Чай? Ну-ну!» — и, получив из рук жены чашку, взял две булочки, затем с отвращением глянул на юного Ли-Вортли и уселся от него как можно подальше. Полковник был крупным мужчиной с мохнатыми бровями и красным обветренным лицом, он гораздо больше походил на простого фермера, нежели на хозяина поместья.

— Снег, значит, — молвил он. — Кажется, Рождество удастся на славу.

После чая компания распалась.

— Наверняка пошли играться со своими магнитофонами, — сказала миссис Лэйси, глядя вслед удаляющемуся внуку — таким тоном, точно речь шла о простых оловянных солдатиках. — Прекрасно разбираются в технике, — тут же гордо добавила она. — Но важничают, конечно, ужасно.

На самом же деле мальчики и Бриджит отправились на озеро проведать, насколько крепок лед и можно ли уже кататься на коньках.

— Я хотел еще утром пойти, — пожаловался Колин, — да старый Ходжкине не пустил. Вечно он всего боится.

— Пойдем с нами, Дэвид, — мягко позвала Диана Миддлтон.

Дэвид на секунду замялся, глядя на рыжую головку Сары. Девушка держала за руку Десмонда Ли-Вортли и глаз с него не сводила.

— Да, — равнодушно пробормотал Дэвид. — Да, пойдем, конечно.

Диана проворно подхватила его под руку, и они направились к дверям.

— Пойдем с ними, Десмонд? — спросила Сара. — В доме так душно.

— Охота была тащиться пешком! Я сейчас выведу машину, съездим посидим в «Пятнистом кабане».

— Давай лучше поедем в Маркет Лэдбери, — немного замявшись, предложила Сара. — В «Белом олене» куда веселее.

Ничто на свете не заставило бы ее признаться в том, что ей очень не хотелось появляться в местном трактире с Десмондом. В Кингс Лэйси это было как-то не принято. Сказать правду, женщины Кингс Лэйси вообще не ходили в трактир. У нее было смутное ощущение, что, явившись туда, она сильно подведет старого полковника и его жену.

«Ну и что?» — возразил бы на это Десмонд. На какую-то долю секунды Сара почувствовала раздражение от этого воображаемого «ну и что». А то, что незачем огорчать таких милых стариков, как Эм с дедом, просто так, от нечего делать! Нет, правда, они ведь такие милые: разрешили ей жить своей жизнью и снимать комнату в Челси, не имея ни малейшего представления, зачем ей это. Тут, конечно, постаралась Эм. Дед — тот бы просто замучил нравоучениями.

Сара не строила никаких иллюзий относительно того, как относится полковник к Десмонду. Понятно, что в Кингс Лэйси Десмонда пригласил не он. Это все Эм. Эм — просто душка, она всегда все понимает.

Когда Десмонд отправился за своей машиной, Сара еще раз просунула голову в дверь гостиной.

— Мы поехали в Маркет Лэдбери, — сообщила она. — Посидим немного в «Белом олене».

Казалось, миссис Лэйси и не заметила вызова в голосе внучки.

— Замечательно, дорогая, — мягко произнесла она, — отличная идея. Дэвид с Дианой отправились на озеро. Ну и слава Богу. Думаю, это было наитие — пригласить ее на Рождество. Такой ужас остаться вдовой в ее возрасте. Ей ведь всего двадцать два, ты знаешь. И уже вдова. Это ужасно… Но, сдается мне, недолго она ею пробудет.

Сара испытующе посмотрела на бабушку.

— Что это ты затеяла, Эм?

— Бог мой, да ничего особенного, — весело отозвалась миссис Лэйси. — Я просто подумала, что она отлично подходит Дэвиду. Я, конечно, помню, что он без ума от тебя, дорогая, но это же абсолютно безнадежно. Я присмотрелась, и действительно: он совершенно не в твоем вкусе. Так что, по-моему, ему незачем так убиваться, когда рядом такая девушка, как Диана.

— Ну и сводня же ты, бабуля! — воскликнула Сара.

— Что поделаешь, милая, все старушки одинаковые. И потом, мне кажется, что Диана уже положила на него глаз. По-моему, они просто созданы друг для друга. Как ты считаешь?

— Не уверена, — протянула Сара. — Диана… какая-то она чопорная, что ли, — не знаю. Вообще уж она слишком серьезная, вот! Дэвид с ней со скуки помрет.

— Ну ладно, посмотрим. В любом случае, тебе-то он больше не нужен, правда, дорогая?

— Нет, конечно, — поспешно согласилась Сара и, внезапно решившись, спросила — Эм, тебе ведь нравится Десмонд, правда?

— Конечно, дорогая, он очень милый.

— А дедушка его не любит.

— А чего же ты от него ожидала! — резонно возразила миссис Лэйси — Но думаю, он сменит гнев на милость, дай только время. Ему нужно привыкнуть. Не торопи его, дорогая. Старики страшно медлительны, а твой дед так еще и невероятно упрям.

— Да мне все равно, что думает или говорит дед! — выпалила Сара. — Если захочу, все равно выйду за Десмонда.

— Я знаю, милая, знаю. Но попробуй смотреть на вещи практичнее. Ты же понимаешь, что дед способен доставить тебе немало хлопот. Ты ведь пока несовершеннолетняя. Еще годик, и ты будешь полностью независима. Хотя, уверена, Горацио передумает гораздо раньше.

— Ты ведь на моей стороне, правда? — воскликнула Сара, бросаясь бабушке на шею и горячо ее целуя.

— Я хочу, чтобы ты была счастлива, — сказала миссис Лэйси. — А вот и твой молодой человек с машиной. Знаешь, а мне нравятся эти обтягивающие брюки, которые сейчас носит молодежь. Здорово смотрится — жаль только, сразу видно, если ноги кривые.

— Странно, — подумала Сара, — действительно не совсем прямые. Как это я раньше не замечала?

— Ну, езжайте, веселитесь, — сказала миссис Лэйси.

Она проводила внучку взглядом до машины и, вспомнив про своего иностранного гостя, отправилась в библиотеку. Заглянув туда, она обнаружила, однако, что гость притомился и сладко спит. Миссис Лэйси улыбнулась и, тихонько затворив дверь, пошла на кухню совещаться с миссис Росс.

— Что такое, моя красавица? — насмешливо поинтересовался Десмонд. — Семье не нравится, что их девочка собралась в бар? Тут у вас, похоже, вполне допотопные нравы.

— А вот и нет! — фыркнула Сара, усаживаясь в автомобиль. — Никто и слова не сказал.

— А что это за история с иностранцем? Он действительно детектив? Что он тут расследует?

— Да нет, он просто приехал в гости, — сказала Сара. — Эдвина Мокомб, моя вторая бабка, попросила приютить беднягу. Его, кажется, давно уже отправили на пенсию.

— В точности, как дряхлую, никуда не годную клячу, — усмехнулся Десмонд.

— Кажется, он хотел посмотреть, как в Англии справляют Рождество, — рассеянно пояснила Сара.

Десмонд презрительно рассмеялся.

— Господи, какой идиотизм с этим Рождеством! Не представляю, как ты все это терпишь.

Сара упрямо вскинула голову, отчего копна рыжих волос взметнулась.

— А мне нравится! — с вызовом сказала она.

— Да будет тебе, детка. Ну их всех, давай-ка завтра отправимся в Скарборо[358] или еще куда.

— Боюсь, у меня не получится.

— А что такое?

— Ну, это их расстроит.

— Да брось ты. Ну, признайся, самой ведь тошно от этих забав.

— Ну, может, и так, только… — начала было Сара и смолкла, со смутным чувством вины поняв, что в действительности очень даже ждет этого праздника. Но не признаваться же Десмонду, что ей все это нравится! Рождество, семья — это же ужас как несовременно! На какую-то долю секунды она вдруг пожалела, что Десмонд приехал именно на Рождество, а, если уж совсем честно, что вообще приехал. Встречаться с ним в Лондоне было почему-то куда интересней, чем здесь, у себя.

Тем временем мальчики с Бриджит уже возвращались с озера, оживленно обсуждая катание на коньках. С неба медленно падали крупные снежинки, и, подняв голову, можно было убедиться, что скоро разразится самый настоящий снегопад.

— Всю ночь будет идти, — заявил Колин. — Спорим, к утру на два фута навалит?

Такая перспектива могла только радовать.

— Давайте слепим снеговика, — предложил Майкл.

— Бог мой, — удивился Колин, — последний раз я занимался этим, когда мне было… ну ладно, когда мне было четыре года.

— Но ведь это сложно, наверное, — сказала Бриджит. — Я имею в виду, что это надо уметь.

— Мы можем вылепить статую мосье Пуаро! — озарило вдруг Колина. — И приделать ей большие черные усы. У нас как раз подходящие от маскарада остались.

— Не представляю, — задумчиво проговорил Майкл, — как это он мог быть сыщиком. Ни за что не поверю, что он смог бы загримироваться!

— Да уж, — хихикнула Бриджит, — а попробуйте представить, как он ползает с лупой, выискивает отпечатки или измеряет след ботинка!

— Есть идея! — объявил Колин. — Давайте устроим для него представление.

— Какое еще представление? — удивилась Бриджит.

— Ну, разыграем убийство.

— Вот это здорово! — загорелась Бриджит. — Заснеженный труп и все такое?

— Точно. И бедняга наконец почувствует себя в привычной обстановке.

Бриджит хихикнула.

— Не знаю… А не слишком ли это будет?..

— Да ладно. Нужно действовать, пока снег не растаял. Только представьте: тело и следы на снегу! Но надо все хорошенько обдумать, стащить у деда один из кинжалов и найти где-нибудь красную краску.

Они остановились и, не обращая внимания на все более густо падающий снег, принялись возбужденно обсуждать детали.

— В старой детской остались краски. Кармазин[359], наверное, подойдет.

— Да нет, он чересчур красный, — возразила Бриджит. — Нужно добавить немного коричневого…

— А кто будет трупом? — поинтересовался Майкл.

— Чур, я! — выпалила Бриджит.

— Слушай, — возмутился Колин, — это же была моя идея.

— Нет-нет-нет, — взвизгнула Бриджит, — это должна быть я. Женские трупы выглядят гораздо лучше! Прекрасная незнакомка, погибшая в снегах.

— Прекрасная незнакомка! Ха-ха! — развеселился Майкл.

— И еще у меня черные волосы, — добавила Бриджит.

— А это тут при чем?

— Ну, они будут очень красиво смотреться на снегу, а кроме того, я надену свою красную пижаму.

— Если ты наденешь красную пижаму, на ней никакой крови не разглядишь, — деловито заметил Майкл.

— Зато она будет очень эффектно смотреться на снегу! И потом, там есть белая оторочка. Кровь вполне может быть и на ней. Ну разве не замечательно? Думаете, он купится?

— Само собой, если тщательно продумать, — заявил Майкл. — На снегу будут только твои следы и еще следы, ведущие к твоему телу и обратно. Эти, конечно, должны быть мужскими. Он побоится затоптать их и потому не сразу догадается, что ты живая.

— Ох! — неожиданно запнулся он, пораженный внезапной мыслью.

Все выжидательно уставились на него.

— А вдруг он обидится?

— Да с какой стати? — весело возразила Бриджит. — В конце концов, для него же стараемся — должен понимать. Это будет такая рождественская шутка.

— Знаете, а может, не стоит делать это в Рождество? — задумчиво проговорил Колин. — Деду это вряд ли понравится.

— Тогда на следующий день, — предложила Бриджит.

— Вот это будет в самый раз, — согласился Майкл.

— И у нас будет больше времени на подготовку, — добавила Бриджит. — Нам еще столько надо успеть… Пойдемте посмотрим, что у нас есть.

И вся троица поспешила к дому.

3

Вечер выдался хлопотный. Нужно было укрепить за картинами пучки остролиста[360], развесить по стенам ветки омелы[361], поставить в столовой рождественскую елку и украсить ее… Так что без дела никто не остался.

— Сказать кому, не поверит, что такое возможно в двадцатом веке! — насмешливо шепнул Десмонд Саре.

— Мы всегда так делаем, — защищаясь, ответила она.

— Хорошенькое оправдание!

— Не будь занудой, Десмонд. Мне нравится.

— Сара, девочка моя, опомнись!

— Нет, ну не то чтобы очень, но… немного.

— Кто не боится снега и отправится на полночную службу? — спросила миссис Лэйси без двадцати двенадцать.

— Только не я, — заявил Десмонд. — Пойдем, Сара.

Решительно взяв ее за руку, он повел ее в библиотеку и включил там проигрыватель.

— Всему есть предел, дорогая. Полночная служба!

— Да, — согласилась Сара. — О да!

Остальные, однако, весело хохоча и натягивая на ходу пальто, с громким топотом выскочили наружу, где снег шел уже сплошной пеленой. Мальчики, Бриджит, Дэвид, и Диана исчезли за дверью, и вскоре их смех замер где-то вдали: до церкви было минут десять хода.

— Полночная служба! — фыркнул полковник Лэйси. — Когда я был молод, мне бы такое и в голову не пришло. Служба, тоже мне! Развлечение для дураков, да и только. О, прошу прощения, мосье Пуаро.

Пуаро успокаивающе вскинул руки.

— Нет, нет, что вы! Не обращайте на меня внимания.

— Нет, вот заутреня, это я еще понимаю, — проворчал полковник. — Особенно воскресная. «Внемли хору ангелов» и все эти старые рождественские гимны. А потом — праздничный обед. Вот это дело, правда, Эм?

— Конечно, дорогой. Но это для нас, стариков. Молодежи нравится полночная служба. И по-моему, очень даже хорошо, что они хотят ее посетить.

— Сара и этот тип не хотят.

— Думаю, милый, ты ошибаешься. Сара хотела Просто она не решилась это сказать.

— Хоть убей, не пойму, какое ей дело до того, что подумает этот тип?

— Ну, она ведь совсем еще молоденькая, — умиротворяюще заметила миссис Лэйси.

— Отправляетесь спать, мосье Пуаро? Спокойной вам ночи. Желаю хорошо отдохнуть.

— А вы, мадам? Вы сами разве еще не ложитесь?

— Да нет пока. Нужно еще подложить подарки в чулки. Ох, я знаю, что дети уже совсем взрослые, но им так нравятся эти чулки! Там безделушки, всякие забавные вещицы. Ничего особенного, но сколько радости!

— Вы так много делаете, мадам, чтобы сделать Рождество настоящим праздником! — воскликнул Пуаро. — Примите мое искреннее восхищение.

Он почтительно взял ее руку и галантно поцеловал.

— Хм, — произнес полковник Лэйси, когда Пуаро удалился. — Удивительно напыщенный тип. Однако в женщинах разбирается.

Миссис Лэйси озорно улыбнулась.

— А ты заметил, Горацио, что я стояла как раз под омелой?[362] — спросила она с видом застенчивой девятнадцатилетней девочки.

Эркюль Пуаро вошел в отведенную ему спальню. Это была большая комната, щедро снабженная отопительными батареями. Подойдя к просторной кровати с четырьмя столбиками, он увидел на подушке конверт. Вскрыв его, он вытащил лист бумаги, на котором корявыми печатными буквами было написано:

«НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ ЕШЬТЕ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ПУДИНГ

ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬ»

Эркюль Пуаро уставился на записку. Его брови поднялись.

— Загадка, — пробормотал он. — И неожиданная к тому же.

4

Рождественский обед состоялся в два часа пополудни и больше походил на самый настоящий пир. В камине весело потрескивали громадные поленья, но этот шум тонул в оглушительном и несмолкающем гвалте. Устричный суп исчез в мгновение ока; две огромные индейки, едва успев появиться, тут же отправились обратно на кухню, мгновенно превращенные в жалкие каркасы из костей. И вот наступил решающий момент: торжественное внесение рождественского пудинга! Разумеется, старый Певерелл, руки и колени которого заметно дрожали, что было естественно для его восьмидесяти лет, никого и близко к нему не подпустил. Миссис Лэйси сидела, нервно сцепив пальцы, и опасаясь, что Певерелл, того и гляди, упадет замертво на праздничный стол. Однако из двух зол: позволить ему умереть при исполнении почетной обязанности или же лишить его этого права, что было бы для него равносильно смерти, миссис Лэйси неизменно выбирала первое.

Рождественский пудинг во всем своем великолепии вплыл в столовую на серебряном подносе, огромный, размером с футбольный мяч, с веточкой остролиста, венчающей его подобно триумфальному флагу, и с боков его лизали языки красновато-голубого пламени.

Раздался дружный вздох восхищения. Только одну уступку удалось вырвать миссис Лэйси у верного Певерелла — не обходить с пудингом всех по очереди, а сразу водрузить его перед нею, чтобы она сама могла раздать его. Когда пудинг наконец благополучно достиг стола, миссис Лэйси облегченно вздохнула и быстро разложила куски, все еще исходящие красочными огненными языками, по тарелкам.

— Загадывайте желание, мосье Пуаро, — закричала Бриджит. — Да скорее же, пока огонь не погас. Бабушка, милая, ну быстрее!

Миссис Лэйси удовлетворенно откинулась на спинку стула. Операция «Пудинг» успешно завершилась. Каждый получил свою порцию, и даже огонь еще не потух. На мгновение наступила тишина: все молча загадывали свои желания.

Никто не заметил того странного выражения, с которым Эркюль Пуаро уставился на свою тарелку. «Ни в коем случае не ешьте рождественский пудинг». Пуаро долго ломал голову, пытаясь постичь смысл этого зловещего предостережения. Оказавшаяся перед ним порция ничем не отличалась от тех, что получили остальные! Вздохнув и признав себя побежденным — а он просто ненавидел признаваться себе в этом, — Пуаро взялся за вилку.

— Не желаете крема, мосье Пуаро?

Пуаро желал.

— Опять стянула мой лучший бренди, а, Эм? — добродушно заметил полковник с другого конца стола.

Его жена подмигнула.

— Миссис Росс потребовала самый лучший. Сказала, это весьма существенно.

— Да ладно уж, — смирился полковник. — В конце концов, Рождество бывает раз в году, да и миссис Росс — великая женщина. Великая женщина и великий повар.

— Это, м-м-м, точно! — подтвердил Колин с набитым ртом. — Потрясающий пудинг.

Очень осторожно, почти с опаской. Эркюль Пуаро проглотил кусочек. Изумительно! Он поднес ко рту второй, и что-то негромко звякнуло о его тарелку. Пуаро осторожно потыкал это вилкой. Бриджит, сидевшая от него слева, поспешила на помощь.

— Вам что-то досталось, мосье Пуаро, — сообщила она — Интересно, что же?

Пуаро осторожно очистил маленькую серебряную вещицу от налипшего на нее изюма.

— О-о-о, — протянула Бриджит, — да это же холостяцкая пуговица! Мосье Пуаро досталась холостяцкая пуговица!

Эркюль Пуаро сунул маленькую серебряную пуговицу в стоявший возле тарелки бокал с водой и поболтал там, смывая крошки.

— Очень красивая, — заметил он.

— Это значки, что вы будете холостяком, мосье Пуаро, — поспешил объяснить ему Колин.

— Очень на то похоже, — согласился Пуаро. — Я был холостяком долгие годы и вряд ли изменю этой привычке теперь.

— Никогда не говорите «никогда», — заявил Майкл. — Я недавно прочел в газете, что один девяностопятилетний старик женился на двадцатидвухлетней девушке!

— Это, конечно, обнадеживает, — согласился Эркюль Пуаро.

Внезапно полковник Лэйси издал громкое восклицание. Его лицо побагровело, а рука метнулась ко рту.

— Черт побери, Эмилин! — прорычал он. — И как ты только разрешаешь класть в пудинг стекло?

— Стекло? — ошеломленно повторила миссис Лэйси.

Полковник извлек изо рта довольно крупный предмет.

— Мог ведь зуб сломать, — проворчал он, — или вообще проглотить. Тогда уж точно аппендицит бы пришлось удалять.

Он бросил предмет в стакан с водой, поболтал там и снова вынул.

— Боже правый! — воскликнул он. — Да это же красный камушек из хлопушки!

И он высоко поднял свою находку.

— Вы позволите?

Эркюль Пуаро стремительно перегнулся через соседа и, взяв камень из рук мистера Лэйси, внимательно осмотрел. Это действительно был огромный красный камень цвета рубина. Кто-то за столом резко отодвинул свой стул, но тут же придвинул его обратно.

— Фью! — присвистнул Майкл. — Вот было бы здорово, окажись он настоящим.

— А может, он и есть настоящий, — с надеждой сказала Бриджит.

— Не будь дурочкой, Бриджит. Да рубин таких размеров стоил бы жуть сколько тысяч фунтов. Ведь верно, мосье Пуаро?

— Примерно столько, — согласился тот.

— Но я не понимаю, — вмешалась миссис Лэйси, — как он мог попасть в пудинг?

— Ох! — воскликнул вдруг Колин, которому разговоры нисколько не мешали поглощать пудинг. — Мне досталась долька апельсина. Это нечестно.

— У Колина долька апельсина, а это означает свинью! Колин — жадная прожорливая свинья* — восхищенно вскричала Бриджит.

— А у меня кольцо, — прорезался сквозь общий гам высокий чистый голос Дианы.

— Хорошая примета, моя дорогая. Ты первая из нас выйдешь замуж.

— А у меня… у меня наперсток! — простонала Бриджит.

— Бриджит будет старой девой, — принялись распевать мальчики. — Ура! Ура! Ура! Бриджит — старая дева.

— А кому досталась монетка? — поинтересовался Дэвид. — В пудинге же была настоящая десятишиллинговая монетка, золотая. Я точно знаю — мне миссис Росс сказала.

— Кажется, это я такой счастливчик, — заявил Десмонд Ли-Вортли.

— Нет еще, но скоро будешь, — явственно расслышали бормотание полковника Лэйси сидевшие поближе.

— И у меня кольцо, — объявил Дэвид.

— Вот совпадение, правда? — добавил он, глядя на Диану.

Веселье продолжалось, и никто не заметил, как Эркюль Пуаро небрежно и, словно бы думая о чем-то совершенно другом, уронил красный камень себе в карман.

За пудингом последовали пирожки и рождественские сладости, после чего взрослые удалились на заслуженный отдых — перед чаепитием и торжественным зажжением рождественской елки. Эркюль Пуаро, однако, отказался от отдыха и вместо этого направился в огромную современную кухню.

— Позвольте мне, — объявил он там, озираясь с самым сияющим видом, — от всей души поблагодарить повара за ту изумительную трапезу, которой я сейчас насладился!

На секунду воцарилось молчание. Потом миссис Росс важно выступила вперед. Это была женщина с гордой осанкой и истинно королевскими манерами. Две тощие седенькие особы крутились возле мойки, и какая-то девушка со светлыми волосами металась от них к плите, но это, несомненно, были жалкие букашки. На кухне правила миссис Росс.

— Рада, что вам понравилось, сэр, — благосклонно молвила она.

— Понравилось? — вскричал Эркюль Пуаро, с чужеземной экзальтированностью целуя сложенные щепоткой пальцы и отщелкивая поцелуй к потолку. — Да вы гений, миссис Росс, просто гений! Никогда еще не едал такого изумительного обеда! Этот суп! — Пуаро даже причмокнул. — Эта начинка! Индейка с каштанами — незабываемо! Неповторимо! Уникально, в конце концов.

— У вас хороший вкус, сэр, — с некоторым удивлением отметила миссис Росс. — Это действительно довольно редкий рецепт Мне он достался от одного австрийского повара, с которым я работала много лет назад. — Что же до остального, — добавила она, — это всего-навсего качественная английская кухня.

— Блаженны же англичане! — вскричал Эркюль Пуаро.

— Весьма мило, что вы так считаете, сэр. Конечно, вы иностранец и привыкли, видно, к континентальным блюдам. Что ж, при желании я могла бы и их приготовить.

— Уверен, миссис Росс, вы можете все! Так знайте же, что английская кухня — хорошая английская кухня, а не то, чем пичкают во второразрядных гостиницах и ресторанах — по достоинству ценится истинными гурманами и на континенте, Если не ошибаюсь, в начале девятнадцатого века в Лондон была снаряжена специальная комиссия, по возвращении во Францию представившая восторженный отчет о феномене английского пудинга. «Ничего подобного не сыщется во всей Франции! — говорилось там — Посетить Лондон стоит уже единственно ради того, чтобы насладиться изысканностью и разнообразием английских пудингов».

И король среди всех английских пудингов, — продолжал Пуаро, несомый на крыльях вдохновения, — это рождественский пудинг с изюмом, тот, который мы сейчас ели. Он был домашнего приготовления, не так ли? Ни в коем случае не покупной?

— Боже упаси, нет, сэр. Я приготовила его лично по собственному рецепту, которому следую уже многие годы. Когда я приехала, миссис Лэйси пыталась было сказать, что уже заказала пудинг в лондонском магазине, чтобы сэкономить мое время. «Нет уж, мадам, — ответила я. — Оно конечно, очень с вашей стороны мило, но ни один покупной пудинг не сравнится с домашним».

И заметьте, — продолжила миссис Росс, несколько оттаяв, — что он был съеден еще не отстоявшись! Настоящий рождественский пудинг готовят за несколько недель до праздника и дают ему отстояться. И, чем дольше до Рождества, тем лучше! Я помню, в детстве, когда мы по воскресеньям ходили в церковь, то всегда ждали молитвы, которая начинается с «Подай знак, о Господи, просвети нас», потому как эта молитва была как бы сигналом, что пора делать рождественские пудинги. Так оно всегда и было. В воскресенье мы слушали проповедь и знали, что на неделе мама обязательно займется пудингом. Так оно должно было бы быть и в этом году. Фактически же этот пудинг был изготовлен всего три дня назад — за день до вашего приезда, сэр Все, что я успела, это по традиции заставить каждого побывать на кухне, помешать тесто и загадать желание Таков обычай, сэр, и я никогда ему не изменяю.

— Крайне интересно! — сказал Эркюль Пуаро. — Крайне И что же, действительно все заходили?

— Да, сэр. Все заходили. И юные джентльмены, и Бриджит, и этот господин из Лондона, и его сестра, и мистер Дэвид, и мисс Диана, то есть, конечно, миссис Миддлтон Все месили тесто, а как же.

— А сколько пудингов вы изготовили? Или этот шедевр единственный в своем роде?

— О нет, сэр, всего их было четыре. Я сделала два больших и два поменьше. Один большой на сегодня, другой — к Новому году, а маленькие — для полковника и миссис Лэйси, когда гости разъедутся и они останутся одни.

— Понимаю, понимаю, — проговорил Пуаро.

— На самом-то деле, сэр, сегодня вы ели не тот пудинг, — сообщила вдруг миссис Росс.

— Не тот? — нахмурился Пуаро. — Как это?

— Видите ли, сэр, у нас есть большая праздничная форма для рождественского пудинга. Она китайская, с узорами омелы и остролиста, и, конечно, ее-то мы обычно и подаем на стол. Но с ней произошла неприятность. Анни оступилась, когда снимала пудинг с верхней полки, и выронила его. Форма, разумеется, разбилась вдребезги. Ну не подавать же было такой пудинг на стол? В нем могли оказаться осколки. Пришлось подать тот, что предназначался для Нового года, в самой обычной миске. Она, конечно, тоже симпатичная, но совсем не такая изысканная, как рождественская. Даже и не знаю, где теперь такую найдешь. Нынче такие уже и не делают. Все измельчало, в том числе и посуда. Бог ты мой, сэр, да что далеко ходить? Попробуйте купить обычную сковородку приличных размеров, чтобы в ней умещалось хотя бы восемь или десять яиц с беконом. Ах, теперь все не так, как прежде.

— Не так, — согласился Пуаро. — Но только не сегодня. Сегодняшнее Рождество словно воскресило старые добрые времена.

Миссис Росс вздохнула.

— Приятно слышать, сэр. Но, конечно, теперь больше, чем когда-либо, приходится рассчитывать только на себя. Прислуга совершенно ничего не умеет. Эти современные девушки…

Она немного понизила голос.

— Нет, они очень стараются и хотят сделать как можно лучше, но в них не чувствуется школы, сэр, если вы понимаете, о чем я.

— Да, времена меняются, — согласился Эркюль Пуаро, — и это порой печально.

— Этот дом, сэр, — сказала миссис Росс, — он слишком велик для полковника с хозяйкой. Хозяйка, та понимает. Ютиться в одном крыле тоже ведь, знаете, не выход. Теперь дом, как говорится, оживает только под Рождество, когда собирается вся семья.

— И мистера Ли-Вортли с сестрой, как я понимаю, здесь раньше не было?

— Да уж, сэр, — сухо откомментировала миссис Росс, — не было. Очень, конечно, приятный джентльмен, но… довольно странное знакомство для мисс Сары, по нашим-то понятиям. Хотя, конечно, в Лондоне все по-другому. Сестру его жаль. Очень уж плоха, бедняжка. Перенесла операцию, вот ведь какое дело. Когда приехала, вроде еще ничего была, да всего и успела, что спуститься в кухню загадать на пудинге желание. Тут же слегла и с тех пор уже не встает с постели. Надо ей было подольше отлежаться после операции, я так думаю. Эти нынешние доктора выписывают из больницы раньше, чем вы успеваете встать на ноги! Да что там? Вот жена моего собственного племянника…

И миссис Росс начала длинный и страстный монолог о современных больничных нравах, которые чрезвычайно пагубно отразились на ее родне, привычной к куда более тонкому и бережному уходу. Пуаро проявил должное сочувствие и поспешил откланяться.

— Мне остается только поблагодарить вас за столь изысканное и великолепное пиршество. Позвольте мне в знак признательности..

Пятифунтовая банкнота прошуршала из рук Пуаро в могучую длань миссис Росс, сопровождаемая вялым «ну что вы, сэр» и энергичным «я настаиваю».

— Настаиваю, — повторил Эркюль Пуаро.

— Что ж, очень вам благодарна, — заявила миссис Росс, принимая сей знак признательности как нечто совершенно должное. — Желаю вам, сэр, самого счастливого Рождества и благополучия в новом году.

5

Первый день Рождества закончился именно так, как они обычно и заканчиваются. Елку зажгли, восхитительный пирог, поданный к чаю, был встречен с ликованием, но остался почти нетронут. На ужин подали холодные закуски. И Пуаро, и хозяева дома отправились на покой пораньше.

— Спокойной ночи, мосье Пуаро, — пожелала напоследок миссис Лэйси. — Надеюсь, вам понравилось.

— Это был чудесный день, просто чудесный.

— Но вы как будто чем-то озабочены.

— Я все думаю про этот пудинг…

— Возможно, он показался вам чуточку тяжеловатым? — деликатно предположила миссис Лэйси.

— Нет-нет, я говорил вовсе не в гастрономическом смысле. Я размышляю о его значении.

— Ну, разумеется, это же часть традиции, — слегка удивилась миссис Лэйси. — Доброй вам ночи, мосье Пуаро, надеюсь, вам не будут всю ночь сниться пудинги и сладкие пирожки.

— Да уж, — пробормотал себе под нос Пуаро, раздеваясь, — могут и присниться! Хорошенькая задачка — этот рождественский пудинг. Что же здесь творится, чего я совершенно не понимаю?

Он с досадой потряс головой:

— Ну ладно, там увидим.

Проделав необходимые приготовления, Пуаро с наслаждением погрузился в мягкие перины, матрацы и подушки — но только не в сон.

Часа через два его терпение оказалось вознаграждено. Дверь спальни медленно отворилась, и Пуаро улыбнулся. Все шло, как он и ожидал. Он снова вспомнил чашку кофе, поданную ему этим предупредительным молодым человеком, Десмондом Ли-Вортли. Потом юноша ненадолго отвернулся и не видел, как Пуаро поставил ее на стол. Когда же он повернулся снова, Пуаро как ни в чем не бывало пил из нее, и молодой человек мог с удовлетворением — если не с чем похуже — наблюдать, как он выпил все до последней капли. Однако при мысли, что он пожертвовал крепким здоровым сном в пользу кого-то другого, усы Пуаро приподнялись в довольной улыбке.

«Этот Дэвид очень милый юноша, — размышлял он про себя, — но слишком несчастен и озабочен… Вот уж кому точно не повредит хороший крепкий сон. А теперь посмотрим, чем все это кончится».

Он лежал совершенно неподвижно, дыша ровно и глубоко, изредка позволяя себе — исключительно деликатно — всхрапывать.

Кто-то подошел к кровати и склонился над ней. Затем, видимо удовлетворенный, этот кто-то выпрямился и направился к туалетному столику. Включив маленький фонарик, гость принялся исследовать аккуратно сложенные на столике вещи Эркюля Пуаро. Он осмотрел бумажник, потом осторожно выдвинул ящики стола, после чего расширил поле поисков до карманов висевшего на спинке стула костюма. Под конец он даже приблизился к кровати и с величайшей осторожностью пошарил под подушкой. Вытащив оттуда руку, он на несколько секунд застыл, недоумевая, видимо, что же предпринять дальше. Немного побродив по комнате, бесцельно заглядывая в вазы, гость зашел в ванную и вскоре оттуда вышел. Наконец, тихонько выругавшись, он вышел из комнаты.

— Ага, — пробормотал Пуаро. — Нас постигло разочарование. Какая жалость! Ба! А какая самонадеянность! Неужели он мог подумать, что Эркюль Пуаро спрячет что-то так, что это можно найти?!

И, повернувшись на другой бок, преспокойно заснул.

На следующее утро его разбудил настойчивый стук в дверь.

— Qui est la?[363] Да входите же, входите.

Дверь открылась, и на пороге появился задыхающийся и раскрасневшийся Колин. За его спиной топтался Майкл.

— Мосье Пуаро, мосье Пуаро!

— Что? — осведомился Пуаро, усаживаясь в постели. — Уже чай? А, это ты, Колин. Что случилось?

Однако Колин словно лишился дара речи. Казалось, он совершенно потрясен и растерян. Так оно, впрочем, и было. Ночной колпак Эркюля Пуаро оказался слишком сильным зрелищем для неокрепшего организма. Колин с трудом заставил себя заговорить.

— Я подумал… мосье Пуаро, вы поможете? Случилось нечто ужасное.

— Что-то случилось? Но что же?

— Это… это Бриджит. Она там, на снегу. Мне кажется… она такая бледная и неподвижная… ох, лучше вам пойти туда самому. Я ужасно боюсь, что… По-моему, она мертвая.

— Что? — вскричал Пуаро, отбрасывая одеяла. — Мадемуазель Бриджит! Мертвая!

— Я думаю… думаю, ее кто-то >бил. Там кровь и… ох, да пойдемте же.

— Конечно! Конечно! Я иду немедленно.

Из одежды Эркюль Пуаро благоразумно выбрал зимние ботинки и пальто на меховой подкладке, которое быстро накинул поверх пижамы.

— Я иду, — повторил он, — иду сию секунду. Ты разбудил остальных?

— Нет. Я пока никому, кроме вас, не сказал. Думал, так лучше. Дедушка и ба еще не вставали. Внизу накрывают завтрак, но я не стал говорить Певереллу. Она — Бриджит то есть — за домом, возле террасы. Почти под окнами библиотеки.

— Понятно. Показывай дорогу. Я следом.

Поспешно отвернувшись, чтобы скрыть восторженную ухмылку, Колин заспешил вниз по лестнице. Через боковую дверь они вышли в ясное и прохладное утро. Солнце висело еще совсем низко над горизонтом. Всю ночь валил густой снег, стихший только к утру, и всюду, сколько хватало глаз, теперь простирался белый толстый ковер. Мир выглядел чистым, белым и прекрасным.

— Здесь! — выдохнул Колин, драматично поднимая руку. — Это… здесь!

Картина действительно была ошеломляющей. В нескольких ярдах от дома на снегу лежала Бриджит. Она была в алой пижаме и белой шерстяной шали, накинутой на плечи. На шали расползались большие алые пятна. Голова Бриджит была повернута набок, и лицо скрыто свесившимися черными волосами. Одна ее рука была подвернута под грудь, другая — выброшена вперед и, казалось, все еще царапает снег сведенными судорогой пальцами. В самом центре большого темно-красного пятна торчала рукоять курдского кинжала с кривым лезвием, который полковник Лэйси только вчера демонстрировал гостям.

— Mon Dieu![364] — вырвалось у Пуаро. — Словно в каком-то чудовищном спектакле.

Стоявший рядом Майкл издал странный сдавленный звук, тут же заглушенный Колином.

— Да, — поспешно сказал он. — В этом есть что-то… нереальное, правда? Вы видите следы? Их ведь, наверное, нельзя трогать?

— Ах, следы… Да, конечно, их обязательно нужно сохранить.

— Я так и думал, — сказал Колин. — Потому-то и не хотел, чтобы кто-то увидел все прежде вас. Я думал, вы знаете, что делать в таких случаях.

— Да, конечно, — быстро согласился Пуаро. — Первым делом следует проверить, а не жива ли она еще?

— Ну… да… разумеется, — несколько неуверенно пробормотал Майкл — Понимаете, мы думали… то есть мы не думали.

— О, я вижу, вы благоразумный молодой человек. Вероятно, читали всякие детективы… Да, крайне важно, чтобы никто не трогал тело. Вот только как, в таком случае, можно быть уверенным, что это именно тело, а не все еще мадемуазель Бриджит? Не так ли? Благоразумие, конечно, достойно всяческого восхищения, но на первом месте должна быть обычная человечность. Нам следует позаботиться о враче — не правда ли? — прежде чем думать о полиции.

— О да! Конечно, — подтвердил Колин, несколько сбитый с толку.

— Мы… мы подумали, что лучше позвать вас, прежде чем что-то предпринять, — поспешно вмешался Майкл.

— Тогда вы оба останетесь здесь, — заявил Пуаро, — а я обойду с другой стороны, чтобы не затоптать следы. Просто замечательные отпечатки, не правда ли? Такие четкие… Следы мужчины и девушки, ведущие прямо к тому месту, где она лежит. Потом мужчина возвращается, а она — она уже нет.

— Наверное, это следы убийцы! — затаив дыхание, предположил Колин.

— Безусловно. Отпечатки ботинок убийцы. Длинная узкая ступня с довольно необычным рисунком. Думаю, их легко будет опознать. Очень интересно. Да, эти следы будут нам очень полезны.

В этот момент из дома появились Десмонд Ли-Вортли с Сарой и присоединились к группе.

— Чем это вы тут, черт возьми, занимаетесь? — осведомился Ли-Вортли в несколько театральной манере. — Я увидел вас из окна спальни. Что зде… Боже мой! Это еще что? Это… это похоже на…

— Именно, — сказал Эркюль Пуаро. — Похоже на убийство, не так ли?

Сара на миг задохнулась, но тут же бросила подозрительный взгляд на мальчиков.

— Вы хотите сказать, кто-то убил эту девочку, эту — как ее — Бриджит? — выдавил Десмонд. — Да кому это нужно? Невероятно!

— На свете полно невероятных вещей, — заметил Эркюль Пуаро. — Особенно, до завтрака. Так утверждает один из ваших классиков. Шесть невероятных вещей до завтрака[365]. Оставайтесь, пожалуйста, все здесь, — добавил он и, сделав большой круг, приблизился к Бриджит.

Когда он склонился над ней, Колин и Майкл чуть не лопнули от едва сдерживаемого смеха. Сара придвинулась к ним и прошипела:

— Что это вы тут устроили, скажите на милость?

— Ты только полюбуйся на Бриджит! — выдавил Колин. — Вот это класс! Даже не шелохнется!

— Никогда не видел никого мертвее старушки Бриджит, — шепотом согласился Майкл.

Эркюль Пуаро выпрямился.

— Ужасно, — сказал он дрогнувшим голосом. — Просто ужасно.

Не в силах бороться с одолевавшим их весельем, Колин и Майкл поспешно отвернулись.

— Что… что же нам теперь делать? — выдавил Майкл.

— Здесь можно сделать только одно, — ответил Пуаро. — Вызвать полицию. Кто-нибудь из вас позвонит, или это сделать мне?

— Думаю.. — проговорил Колин, — думаю… Ты как, Майкл?

— Ага. По-моему, самое время.

Он шагнул вперед и тут, кажется, впервые почувствовал некоторый дискомфорт.

— Я прошу прощения, — начал он. — Надеюсь, вы не обидитесь… Но… это… только шутка. Понимаете? Рождественский розыгрыш. Мы хотели… хотели… ну, в общем, представить все это как убийство.

— Представить как убийство? Но тогда, значит, это… это.

— Ну да, только спектакль, — подсказал Колин. — Ну, чтобы вы почувствовали себя как дома. Вот.

— Ага, — протянул Эркюль Пуаро. — Понимаю. Розыгрыш, значит? Только сейчас ведь не первое апреля — нынче у нас двадцать шестое декабря.

— Я понимаю, мы не должны были этого делать, — промямлил Колин, — но… но… вы же не обиделись, правда, мосье Пуаро?

— Эй, Бриджит, — позвал он, — поднимайся давай. А то и впрямь насмерть замерзнешь.

Распростертая на снегу фигура не пошевелилась.

— Странно, — заметил Эркюль Пуаро. — Похоже, она тебя не слышит.

Он задумчиво посмотрел на Колина.

— Шутка, говоришь? А ты уверен, что это шутка?

— Ну, еще бы, — ответил Колин, чувствуя себе совсем уже неуютно. — Мы правда не хотели ничего плохого, мосье Пуаро.

— Почему же тогда мадемуазель Бриджит не поднимается?

— Не знаю, — растерянно проговорил Колин.

— Ну, ладно, Бриджит, хватит! — нетерпеливо прикрикнула Сара. — Прекрати лежать и строить из себя дурочку.

— Мы п-правда очень сожалеем, — начиная заикаться, повторил Колин. — Очень. Извините нас.

— Вам не за что извиняться, — странным тоном сказал Эркюль Пуаро.

— Что вы хотите сказать? — изумился Колин и, повернувшись к Бриджит, принялся снова ее звать — Бриджит! Бриджит! Да что же это такое? Почему она не встает? Почему продолжает лежать?

Пуаро поманил Десмонда.

— Вы, мистер Ли-Вортли, подойдите сюда.

Десмонд повиновался.

— Потрогайте ее пульс, — приказал Пуаро.

Ли-Вортли нагнулся и дотронулся до запястья Бриджит.

— У нее… нет пульса! — Он испуганно посмотрел на Пуаро. — И рука совсем холодная. Господи! Да она и в самом деле мертва!

Пуаро кивнул.

— Да. В самом деле мертва. Кто-то превратил фарс в трагедию.

— Но… кто же?

— Видите следы, которые ведут сюда и обратно? По-моему, просто удивительное сходство с теми, которые только что оставили вы, мистер Ли-Вортли.

Молодой человек как ужаленный развернулся.

— Да что за… Вы что, меня обвиняете? Меня? Вы с ума сошли! Зачем мне ее убивать?

— Зачем? Я вот все думаю… давайте-ка посмотрим…

Он нагнулся и очень бережно разжал стиснутый кулачок Бриджит.

У Десмонда перехватило дыхание. Не веря своим глазам, он ошеломленно уставился вниз. В ладошке Бриджит лежал большой красный камень.

— Это же та дурацкая штука из пудинга! — воскликнул он.

— Разве? — спросил Пуаро. — Вы уверены?

— Конечно!

Десмонд стремительно наклонился и выхватил камень из пальцев Бриджит.

— Не стоило этого делать, — укоризненно проговорил Пуаро. — Лучше ничего не трогать до приезда полиции.

— Я и не трогал тело! Эта штука… она могла потеряться, а ведь это улика. Да, уверен: чем скорее здесь будет полиция, тем лучше. Я немедленно иду звонить.

Он стремительно развернулся и побежал к дому. Сара подошла к Пуаро.

— Я не понимаю, — прошептала она, — не понимаю.

Ее лицо сильно побледнело, и она схватила Пуаро за рукав.

— Что вы говорили… о следах?

— Взгляните сами, мадемуазель.

Сара взглянула. Когда Десмонд Ли-Вортли по просьбе Пуаро подходил пощупать у девочки пульс, он оставил в точности те же отпечатки ботинок, что и человек, сопровождавший ее в последний путь.

— Вы хотите сказать, это Десмонд? Чушь какая!

Внезапно тишину прорезал рев автомобильного двигателя. Обернувшись, они успели заметить машину, на бешеной скорости удаляющуюся по шоссе.

Сара прекрасно знала, чья это машина.

— Это Десмонд, — объяснила она Пуаро. — Он… он, наверное, отправился за полицией, вместо того чтобы звонить.

Из дома выбежала Диана Миддлтон.

— Что случилось? — спросила она, задыхаясь. — Десмонд ворвался в дом, прокричал что-то, будто Бриджит убита, и бросился к телефону Оказалось, он сломан. Десмонд сказал, что видимо кто-то перерезал провода и ничего не остается, как ехать за полицией. Но зачем ему полиция?

Пуаро показал рукой.

— Бриджит? — Диана обвела присутствующих недоуменным взглядом. — Но разве это не шутка? Я же слышала что-то такое… вчера вечером. Я думала, они хотели разыграть вас, мосье Пуаро?

— Да, — согласился Пуаро, — они и думали, что разыгрывают. А теперь пойдемте все в дом. А то простудимся, до возвращения мистера Ли-Вортли здесь больше делать нечего.

— Но, послушайте, — запротестовала Сара. — Нельзя же оставить тут Бриджит… одну.

— Боюсь, ей уже совершенно все равно, — сказал Пуаро. — Пойдемте. Это очень, очень печально, но мадемуазель Бриджит не поможет уже ничто. Поэтому давайте вернемся в тепло и, пожалуй, выпьем чаю или кофе.

Все послушно двинулись за Пуаро в дом. Певерелл как раз собирался звонить к завтраку. Если его и удивило, что домочадцы появляются не из спален, а с улицы, а иностранец разгуливает в пальто поверх пижамы, он абсолютно ничем этого не показал. Даже в старости Певерелл оставался идеальным дворецким. Он ничего не замечал или замечал лишь то, что было велено. Поэтому, когда все вошли в столовую и расселись, он без лишних слов принялся разливать кофе.

Когда каждый получил свою чашку и немного согрелся, Пуаро заговорил.

— Я должен рассказать вам, — начал он, — одну небольшую историю. Я не могу открыть все ее обстоятельства, нет. Но я расскажу главное. Все это началось с приездом в Англию одного юного бесшабашного принца. Он привез с собой знаменитый драгоценный камень, с тем чтобы, вставив его в новую оправу, подарить девушке, на которой собирался жениться. К несчастью, предварительно он свел знакомство с очень привлекательной юной леди. Эту леди мало интересовал сам принц, зато очень интересовало то, что он привез, — интересовало настолько, что вскоре она исчезла, прихватив с собой украшение, веками принадлежавшее королевской семье. Молодой человек, естественно, в затруднении. Вдобавок он должен избегать скандала. Он решительно не может идти в полицию И тогда он идет ко мне, Эркюлю Пуаро. «Найдите мне, — говорит он, — этот рубин». Eh bien, у этой юной леди есть друг, который замешан в нескольких весьма сомнительных делишках. Есть подозрение, что он участвовал в шантаже и вывозе драгоценностей за границу. Однако он очень осторожен, этот друг, и, кроме подозрений, предъявить ему совершенно нечего. И вот мне становится известно, что этот сообразительный джентльмен проводит Рождество здесь, в Кингс Лэйси. Естественно, юной леди, завладевшей рубином, решительно необходимо на какое-то время покинуть свет, чтобы избежать нежелательных претензий или вопросов. Проблема улаживается как нельзя лучше, стоит только ей изобразить из себя сестру нашего ловкого джентльмена и отправиться вместе с ним сюда.

— О нет! — выдохнула Сара. — Только не сюда! Здесь же… я!

— И тем не менее, — сказал Пуаро. — В результате небольшой комбинации я тоже оказываюсь в числе гостей. Юная леди, предположительно только что вышедшая из больницы, попав сюда, стремительно набирает силы. И тут узнает о прибытии детектива, точнее даже, величайшего из всех детективов, то есть меня, Эркюля Пуаро. У юной леди немедленно случается — как его? — ухудшение. Она прячет рубин в первое подвернувшееся место и, снова отдавшись во власть болезни, уже не встает с постели. Ей совсем не к чему встречаться со мной, поскольку я, безусловно, видел ее фотографии. Разумеется, это очень и очень скучно, но ей приходится отсиживаться в своей комнате, а «брату» — носить ей еду.

— Но рубин? — перебил его Майкл.

— Думаю, что в момент моего прибытия леди находилась с вами на кухне, от души веселясь и загадывая желания на рождественском пудинге. Узнав, что я здесь, она просто вдавила рубин в пудинг. Разумеется, не в тот, что должны были подать на Рождество. О нет, она прекрасно знает, что рождественский пудинг помещен в праздничную форму. Она прячет рубин в другой, тот, который предназначен для Нового года. К тому времени она успела бы уехать, и, вне всякого сомнения, новогодний пудинг уехал бы вместе с ней. Однако здесь вмешивается случай. В рождественское утро праздничный пудинг роняют на пол, и форма разлетается вдребезги. Что тут делать? И славная миссис Росс заменяет его другим пудингом, который и подает на стол.

— Бог мой! — проговорил Колин. — Вы хотите сказать, что камень, которым чуть не подавился на Рождество дедушка, был настоящим?

— Именно, — подтвердил Пуаро, — и можете представить себе чувства мистера Ли-Вортли, когда он это обнаружил. Eh bien, что же происходит дальше? Я беру у полковника камень и якобы по рассеянности кладу его в карман, причем с таким видом, что просто не хочу сорить на полу. Однако мистер Ли-Вортли очень внимательно за мной следит. Когда я ложусь спать, он является ко мне в комнату и обыскивает ее. Потом обыскивает меня. Но рубина он не находит. Почему?

— Потому, — выдохнул Майкл, — что вы уже отдали его Бриджит! Так вот оно что! Так вот почему — но тогда как же — то есть… Послушайте, что же все-таки произошло?

Пуаро улыбнулся.

— Пойдемте в библиотеку, — сказал он. — Там из окна открывается отличный вид на разгадку этой тайны.

Все двинулись вслед за ним.

— Посмотрите-ка еще раз на место преступления, — предложил Пуаро, указывая в окно.

Ответом ему стал дружный вздох изумления. На снегу не было тела. На снегу не было вообще ничего, что напоминало бы о трагедии, кроме бессмысленных теперь следов.

— Но ведь не привиделось же нам все это! — потрясенно выдавил Колин. — Я… он… неужели кто-то украл тело?

— О! — подмигнул Пуаро. — Вы понимаете? Тайна Исчезнувшего Тела!

Он сокрушенно покачал головой.

— Не может быть! — вскричал Майкл. — Мосье Пуаро, вы же… О нет! Послушайте, он же все это время нас разыгрывал!

Пуаро подмигнул снова.

— Правильно, дитя мое, я тоже чуточку пошутил. Видите ли, я знал про ваш план и решил немного его подправить. А вот и мадемуазель Бриджит! Надеюсь, лежание на снегу не отразилось на вашем самочувствии? Никогда себе не прощу, если вы подхватите une fluxion de poitrine[366].

Бриджит, укутанная в огромный шерстяной свитер, только рассмеялась.

— Я отправил вам tisane[367] в комнату, — строго сказал Пуаро. — Вы все выпили?

— Хватило и одного глотка! — поморщилась Бриджит. — Да все со мной в порядке, мосье Пуаро. Я хорошо справилась? Только вот рука до сих пор болит от этого вашего жгута, не надо было так сильно.

— Вы были неподражаемы, дитя мое. Просто неподражаемы. Однако же остальные, кажется, все еще пребывают в тумане.

Так вот, вчера вечером я заглянул к мадемуазель Бриджит. Я сказал ей, что мне известно о вашем маленьком complot[368], и спросил, не согласится ли она подыграть немного и мне. Она согласилась и справилась с задачей превосходно. Следы от ботинок мистера Ли-Вортли на снегу сделала, как вы, наверное, уже догадались, именно она.

— И какой же в этом смысл, мосье Пуаро? — бросила Сара. — Зачем вам понадобилось отсылать Десмонда за полицией? Сомневаюсь, что ваши шуточки покажутся им забавными.

Пуаро мягко покачал головой.

— Но, мадемуазель, я и мысли не допускал, будто мистер Ли-Вортли отправится за полицией. Убийство — это как раз то, в чем ему меньше всего хотелось бы быть замешанным. У него просто сдали нервы. Увидев возможность завладеть рубином, он схватил его, заявил, что телефон сломан, и под этим предлогом сбежал. Подозреваю, теперь мы не скоро его увидим. Насколько я понимаю, он заранее подготовился к побегу из Англии. У него ведь собственный самолет, не так ли, мадемуазель?

Сара кивнула.

— Да, — проговорила она, — мы даже думали о том…

Она смолкла.

— Чтобы сбежать на нем вместе? — закончил за нее Пуаро. — Eh bien, очень хороший способ вывезти что-то за границу. Когда вы бежите с девушкой и это попадает в газеты, мало кому приходит в голову, что одновременно вы прихватываете с собой еще и бесценный рубин. О да, это очень хорошее прикрытие.

— Я не верю, — твердо сказала Сара. — Ни единому вашему слову.

— Тогда спросите у его сестры, — предложил Пуаро, кивком указывая через ее плечо.

Сара резко обернулась и обнаружила в дверях кутающуюся в шубку молоденькую платиновую блондинку. Она мрачно ухмылялась и была, похоже, просто в ярости.

— Сестра! — фыркнула она с коротким злым смешком. — Вы мне подобных свиней в родню не навязывайте! Я так понимаю, он сбежал? И оставил меня тут отдуваться. Замечательно! Особенно если учесть, что идея-то была его. Он все и придумал. Говорил, никакого риска. Никто, мол, не пойдет на скандал. Я всегда могу пригрозить, что скажу, будто Али подарил мне эту свою реликвию. Дез говорил, разделим все в Париже! А теперь бросил меня тут, как последняя сволочь! Убила бы! Так! — неожиданно добавила она. — Чем скорее я отсюда выберусь, тем лучше. Кто-нибудь вызовет даме такси?

— У парадного ждет машина, чтобы отвезти вас на станцию, мадемуазель, — сообщил Пуаро.

— Вы, кажется, все предусмотрели?

— В основном да, — самодовольно отозвался Пуаро.

Однако так легко отделаться ему не удалось. Когда он, проводив фальшивую мисс Ли-Вортли до машины, вернулся в комнату, на него тут же насел Колин.

— Послушайте, мосье Пуаро, — хмуро начал он, — а к а к же рубин? Вы хотите сказать, что вот так, за здорово живешь, отпустили его с рубином?

У Пуаро вытянулось лицо. Скрывая смущение, он принялся подкручивать свои усы.

— Как же я мог забыть? — растерянно пробормотал он. — Я… я обязательно его верну. Наверняка есть какие-нибудь способы. Я…

— Ну ничего себе! — проговорил Майкл. — Позволить этому гаду сбежать с рубином!

Бриджит оказалась проницательнее.

— Он снова нас провел! — вскричала она. — Правда ведь, мосье Пуаро?

— Что ж, мадемуазель, покажем им заключительный из наших фокусов? Посмотрите-ка в моем левом кармане…

Бриджит сунула туда руку, вынула и с триумфальным кличем высоко подняла над головой огромный рубин, переливающийся всеми оттенками красного.

— Ли-Вортли забрал у вас копию, — пояснил Пуаро. — Обычное стекло. Я привез ее из Лондона на случай если понадобится подменить камень. Понимаете? Нам совсем не нужен скандал. Мосье Десмонд обнаружит, что рубин Не совсем настоящий, только когда попытается сбыть его в Париже или Бельгии — ну, в общем, там, где у него есть нужные связи. Идеальный вариант. Все заканчивается наилучшим образом. Никаких скандалов! Мой принц получает свой камень, возвращается на родину и спокойно — надеюсь, что и счастливо — женится. И все довольны.

— Кроме меня, — пробормотала Сара.

Она сказала это так тихо, что никто, кроме Пуаро, ее не услышал. Он мягко покачал головой.

— И это не так, мадемуазель Сара. Вы приобрели опыт. То, что он печальный, отнюдь не лишает его ценности. Поверьте, впереди вас ждет только счастье.

— Это вы так считаете, — отозвалась Сара.

— Но, послушайте, мосье Пуаро, — снова нахмурился Колин, — откуда же вы узнали о нашем розыгрыше?

— Такая уж у меня работа — все знать! — сообщил Пуаро, подкручивая усы.

— Да, но как вам это удалось? Не понимаю. Кто-то раскололся? Сказал вам?

— Нет-нет, все было совсем не так.

— Но тогда как же? Скажите!

— Скажите, мосье Пуаро! — присоединились к нему остальные.

— Нет, нет и нет, — запротестовал Пуаро, — ни за что. Если я объясню ход своих рассуждений, пропадет весь интерес. Это как с иллюзионистом, который объясняет секрет своих фокусов.

— Ну, скажите, мосье Пуаро! Давайте. Скажите нам.

— Вы очень этого хотите?

— Да, да, ну пожалуйста.

— Ох, но я правда не могу. Вы будете разочарованы.

— Да нет же, мосье Пуаро. Ну, скажите! Как вы узнали?

— Ну, хорошо. Понимаете, в тот день после чая я отдыхал в библиотеке, сидя у окна в кресле. Я задремал, а когда проснулся, вы как раз обсуждали свой план прямо под окном, а форточка была открыта…

— Как? — возмущенно вскричал Колин, — и это все? Так просто!

— Не правда ли? — улыбнулся Эркюль Пуаро. — Ну вот, теперь вы действительно разочарованы.

— Ну, — протянул Майкл, — зато теперь мы и в самом деле все знаем.

— Разве? — тихонько пробормотал Эркюль Пуаро. — А вот я, который как раз должен знать все, — я не знаю.

Он вышел в холл, и, недовольно качая головой, чуть не в двадцатый раз вытащил из кармана уже основательно испачканный и помятый листок.

«НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ ЕШЬТЕ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ПУДИНГ.

ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬ».

Эркюль Пуаро сокрушенно покачал головой. Он, который мог объяснить все, не мог объяснить этого! Унизительно. Кто это написал? И зачем? До тех пор, пока он не выяснит это, у него не будет ни секунды покоя! Неожиданно что-то пискнуло у него под ногами, и, выйдя из задумчивости, Пуаро испуганно глянул вниз. На полу, в цветастом платьице, держа в одной руке щетку, а в другой — совок, сидело юное светловолосое создание и огромными круглыми глазами смотрело на бумажку в руке Пуаро.

— О, сэр! — горестно простонало создание. — О, сэр. Пожалуйста, сэр.

— Бог мой! — добродушно изумился Пуаро. — Кто ты, mon enfant?[369]

— Анни Бэйтс, сэр. Пожалуйста. Я пришла помочь миссис Росс. Я не хотела, сэр, правда, ничего дурного не хотела. Я думала как лучше, сэр. Для вашего же добра то есть.

На Пуаро нашло просветление. Он протянул ей бумажку.

— Так это ты написала, Анни?

— Я не хотела ничего дурного, сэр. Правда, не хотела.

— Конечно нет, Анни, — улыбнулся ей Пуаро. — Но расскажи мне: зачем ты это сделала?

— Ну, это все те двое, сэр. Мистер Ли-Вортли и его сестра. Только никакая она ему не сестра, это уж точно. У нас все так думали. И ничего она не болела. Сразу было видно. Мы думали — мы все думали, — что это очень странно, сэр Я вам прямо скажу, сэр. Я была у нее в ванной — полотенца развешивала — и все слышала. У нее в комнате был он, и они разговаривали. Я их слышала слово в слово. «Этот сыщик, — сказал он, — этот Пуаро, который здесь появился… Надо с ним что-то делать. Необходимо избавиться от него как можно скорее». А потом, знаете, понизил голос и зловещим таким голосом спрашивает: «Ты куда его положила?» А она отвечает: «В пудинг». Ох, сэр, у меня сердце так подскочило, что я думала, прямо тут и выпрыгнет. Я решила, они хотят отравить вас пудингом. Я просто не знала, что и делать! Миссис Росс, она с такими, как я, и разговаривать не стала бы. Ну, мне и пришло в голову написать вам. Вот… Я и написала. И положила на подушку, чтобы вы сразу заметили, как будете ложиться.

Анн и остановилась, переводя дух.

Пуаро некоторое время изучающе на нее смотрел.

— Думаю, Анни, ты насмотрелась слишком много разных фильмов, — сказал он наконец. — Или, может, это телевидение так на тебя действует? Ну да ладно, главное, что у тебя очень доброе сердце и неплохая голова. Знаешь, что? Я пришлю тебе подарок, когда вернусь в Лондон.

— О, сэр, спасибо! Огромное вам спасибо, сэр.

— А что бы ты хотела получить, Анни?

— А я могу загадать все что угодно, сэр? Совсем все?

— В разумных пределах, — осмотрительно ответил Пуаро.

— Ох, сэр, а можно мне косметичку? Такую же модную и шикарную, как была у сестры мистера Ли-Вортли, которая вовсе и не сестра?

— Да, — ответил Пуаро. — Думаю, это можно. Интересно, — добавил он вполголоса. — В том музее, куда я недавно ходил, среди всех этих древностей из Вавилона[370] или не помню уж откуда тоже была косметичка. Тысячи лет прошли, а женские сердца остаются все такими же.

— Прошу прощения, сэр? — переспросила Анни.

— Да нет, ничего. Я просто задумался. Ты получишь свою косметичку, дитя.

— Ох! Вот спасибо-то, сэр! Нет, правда, огромное вам спасибо, сэр.

И Анни в восторге удалилась. Пуаро смотрел ей вслед, удовлетворенно качая головой.

— Что ж, — произнес он, — мне тоже пора. Здесь я уже не нужен.

Неожиданно вокруг его плеч обвились чьи-то руки.

— Вот если бы вы вдруг на минуточку оказались под омелой… — сказала Бриджит.

Эркюлю Пуаро понравилось. Ему очень понравилось. Он даже решил про себя, что это лучшее Рождество в его жизни.

Тайна испанского сундука

1

Как всегда, минута в минуту, Эркюль Пуаро вошел в свой рабочий кабинет, где мисс Лемон уже дожидалась распоряжений на день.

Каждый, кто впервые видел его секретаршу, поражался тому, что вся она состоит исключительно из острых углов, что, впрочем, вполне устраивало Пуаро, во всем предпочитавшего симметрию и прямые углы.

Правда, если говорить о женской красоте, то здесь маленький бельгиец свое пристрастие не доводил до абсурда. Наоборот, он был скорее старомоден и, как исконный житель континента, предпочитал округлость и даже, если можно так выразиться, пикантную пышность форм. Женщина, считал он, должна быть женщиной. Ему нравились роскошные, экзотические красавицы с безукоризненным цветом лица. Одно время ходили слухи о его увлечении русской графиней, но это было очень давно. Безрассудства молодости.

Что же касается мисс Лемон, то Пуаро просто не воспринимал ее как женщину. Для него она была некой безупречно работающей машиной. И действительно, мисс Лемон отличалась поистине устрашающей работоспособностью. Ей было сорок восемь, и природа милостиво обошлась с ней, начисто лишив всякого воображения.

— Доброе утро, мисс Лемон.

— Доброе утро, мосье Пуаро.

Пуаро сел за письменный стол, а мисс Лемон, разложив перед ним аккуратными стопками утреннюю почту, снова уселась на свое место, держа наготове карандаш и блокнот.

Но в это утро обычный распорядок был неожиданно нарушен. Пуаро принес с собой свежую газету, и его внимание вдруг привлек один заголовок. Огромные буквы буквально вопили:

«ТАЙНА ИСПАНСКОГО СУНДУКА! ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ!»

— Вы, разумеется, просматривали утренние газеты, мисс Лемон?

— Да, мосье Пуаро. Новости из Женевы не очень радуют.

Пуаро досадливым жестом отмахнулся от новостей из Женевы.

— Испанский сундук, — вслух размышлял он. — Вы можете мне сказать, мисс Лемон, что такое испанский сундук?

— Полагаю, мосье Пуаро, что это модель сундука, впервые изготовленная в Испании.

— Это-то понятно. А если более конкретно?

— Мне кажется, они были очень популярны в елизаветинскую эпоху[371]. Они очень вместительны, больших размеров, со множеством солидных медных замков и запоров. Если их регулярно чистить, то выглядят они очень неплохо. Моя сестра как-то купила такой сундук на распродаже. В прекрасном состоянии. Она душит в нем столовое белье.

— Не сомневаюсь, что вся мебель в доме вашей сестры в прекрасном состоянии, — галантно склонив голову, произнес Пуаро.

На это мисс Лемон не без грусти заметила, что нынешняя прислуга не знает, что такое «начищать рукавом»[372].

Пуаро посмотрел на нее с удивлением, но не стал выяснять, что означает столь странное выражение.

Он снова пробежал глазами список невольных участников драмы: майор Рич, мистер и миссис Клейтон, командор[373] Макларен, мистер и миссис Спенс. Для него это были всего лишь имена, не более. Но за ними стоят живые люди, с их переживаниями, люди, которых обуревают страсти, любовь, ненависть и страх. Драма, в которой ему, Пуаро, не доведется участвовать. А жаль. Шестеро гостей на званом ужине, в комнате, где у стены стоит вместительный испанский сундук. Шестеро гостей, пятеро из которых беседуют, наслаждаются холодными закусками, слушают музыку, танцуют, а шестой лежит заколотый на дне испанского сундука…

«Эх, — подумал Пуаро. — Как бы сейчас воодушевился мой славный Гастингс! Дал бы волю своей фантазии! Сказал бы что-нибудь нелепое — ничего похожего на истинную причину! Дорогой Гастингс, как же мне его не хватает А вместо него…» — Пуаро вздохнул и покосился на мисс Лемон, которая, вполне резонно заключив, что шеф не расположен сегодня ей диктовать, сняла крышку с пишущей машинки и ждала, пока он удалится, чтобы закончить кое-какие письма.

Ее меньше всего волновал этот злосчастный испанский сундук, в котором был обнаружен труп.

Пуаро вздохнул и стал изучать фотографию. Фотографии в газетах редко бывают удачными, а эта вообще никуда не годилась, сплошная чернота. И все-таки какое лицо! Миссис Клейтон, вдова убитого…

И вдруг, повинуясь безотчетному порыву, Пуаро протянул газету мисс Лемон:

— Взгляните на этот снимок. На лицо…

Мисс Лемон послушно, но без всякого интереса посмотрела на фотографию.

— Что вы скажете об этой женщине, мисс Лемон? Это миссис Клейтон.

Мисс Лемон взяла газету, еще раз небрежно взглянула на фотографию и сказала:

— Она немного похожа на жену управляющего банком в Кройдон-Хите.

— Неужели! — воскликнул Пуаро. — Расскажите мне, пожалуйста, все, что вы знаете о жене управляющего банком в Кройдон-Хите.

— О, это, пожалуй, не очень-то красивая история, мосье Пуаро.

— Я так и думал. Ну прошу вас.

— Ходило много разных слухов о миссис Адамс и молодом художнике. Потом мистер Адамс застрелился. Однако миссис Адамс выйти за художника не захотела, и он принял какой-то яд. Правда, его спасли. В конце концов миссис Адамс вышла замуж за молодого адвоката. Мне кажется, после этого был еще какой-то скандал, но мы уже уехали из Кройдон-Хита, поэтому, что там было дальше, я не знаю.

Пуаро задумчиво кивнул головой.

— Она была красива?

— Строго говоря, красавицей ее не назовешь. Но в ней было что-то такое…

— Вот именно. Что-то такое, что есть во всех искусительницах рода человеческого! В Елене Прекрасной[374], Клеопатре.[375]

Мисс Лемон с решительным видом заправила в машинку чистый лист бумаги.

— Право, мосье Пуаро, я над этим не задумывалась. Глупости все это. Если бы люди серьезнее относились к своей работе, а не забивали голову всякой ерундой, было бы куда лучше.

Расправившись таким образом со всеми человеческими пороками и слабостями, мисс Лемон опустила руки на клавиши машинки — ей не терпелось приступить наконец к работе.

— Это ваша личная точка зрения, мисс Лемон, — заметил Пуаро. — Я понимаю, сейчас вы хотите лишь одного: чтобы вам не мешали заниматься делом. Но ведь ваша работа состоит не только в том, чтобы писать под диктовку письма, подшивать бумажки, отвечать на телефонные звонки… Это вы делаете безукоризненно. Но я-то имею дело не только с бумажками, но и с живыми людьми. И здесь мне тоже нужна ваша помощь.

— Разумеется, мосье Пуаро, — почтительно ответила мисс Лемон. — Чем могу быть полезна?

— Меня заинтересовало это преступление. Был бы весьма признателен, если бы вы просмотрели сообщения о нем во всех утренних газетах, а затем и в вечерних… Составьте мне точный перечень всех фактов.

— Хорошо, мосье Пуаро.

Пуаро с горестной усмешкой удалился в гостиную.

«Поистине ирония судьбы, — сказал себе он. — После моего друга Гастингса эта мисс Лемон. Большего контраста не придумаешь. Дорогой Гастингс, с каким азартом он стал бы мне помогать! Представляю, как бы он сейчас бегал по комнате! Его неуемная фантазия порождала бы самые невероятные романтические ситуации. Он простодушно верил бы каждому слову, напечатанному в газетах. А этой бедняжке мисс Лемон мое поручение лишь в тягость, какой уж там азарт».

Спустя несколько часов мисс Лемон явилась к нему с листком бумаги в руках.

— Вот все интересующие вас сведения, мосье Пуаро. Только не уверена, что на них можно полагаться. Об одном и том же все пишут по-разному. Я бы не очень доверяла этим писакам.

— Мне кажется, вы чересчур строги, мисс Лемон, — пробормотал Пуаро. — Простите великодушно за беспокойство, весьма вам признателен.

Факты были поразительные и сразу наводили на определенный вывод. Майор Чарлз Рич, богатый холостяк, пригласил на вечеринку своих друзей. А именно, мистера и миссис Клейтон, мистера и миссис Спенс и капитана Макларена. Последний был близким другом майора и четы Клейтон. Что же касается супругов Спенс, то с ними все остальные познакомились сравнительно недавно. Арнольд Клейтон служил в Министерстве финансов, Джереми Спенс был рядовым чиновником из какого-то государственного учреждения. Майору Ричу было сорок восемь лет, Арнольду Клейтону — пятьдесят пять, Джереми Спенсу — тридцать семь. О миссис Клейтон сообщалось, что она была «моложе своего мужа». Ее муж в гостях не был — в последнюю минуту его срочно вызвали в Шотландию — он должен был выехать в тот же вечер поездом в 20.15 с вокзала Кингс-Кросс.

Званый ужин в доме майора Рича прошел, как обычно проходят такие вечера. Гости веселились и наслаждались обществом друг друга. Это не было каким-то шумным сборищем ни тем более пьяной оргией. Разошлись все в 23 45 Гости, все четверо, уехали вместе на такси. Капитан Макларен вышел у своего клуба, затем супруги Спенс подвезли Маргариту Клейтон до Кардиган-Гардене — это у Слоун-стрит, — и поехали к себе в Челси.

Ужасное открытие было сделано на следующее утро слугой майора Уильямом Берджесом. Берджес был приходящим слугой, а не жил в доме постоянно. В то утро он пришел чуть раньше, чтобы успеть прибраться в гостиной до того, как подать майору его утренний чай. Берджеса сразу насторожило странное пятно возле испанского сундука, резко выделявшееся на светлом ковре. Подняв крышку, Берджес заглянул внутрь и оказался в шоке от ужаса — там лежал мистер Клейтон с перерезанным горлом.

Берджес, не помня себя, выбежал на улицу и окликнул полицейского.

Таковы были факты. Сообщалось еще и о кое-каких деталях. Полиция немедленно известила о случившемся жену мистера Клейтона, которая была «сражена известием». В последний раз она видела мужа около шести часов вечера, когда он пришел домой. Естественно, раздраженный — его срочно вызывали телеграммой в Шотландию, по какому-то вопросу, связанному с землей, которой он там владел. Он настоял, чтобы жена отправилась в гости без него. Телеграмму принесли в клуб, где он находился вместе со своим другом, Маклареном. Друзья выпили по стаканчику, после чего мистер Клейтон сообщил Макларену о досадной новости. Взглянув на часы, он заторопился, сказав, что должен еще успеть заехать к майору Ричу и предупредить о том, что не сможет прийти. Он пытался дозвониться майору по телефону, но линия, должно быть, была повреждена.

По словам слуги майора Рича, мистер Клейтон действительно заходил к майору примерно без пяти восемь. Хозяина дома не было, но он должен был с минуты на минуту вернуться. Мистер Клейтон согласился пройти в гостиную и написать записку, объяснив, что спешит на поезд, который отходит через двадцать минут с вокзала Кингс-Кросс. Проводив мистера Клейтона в гостиную, сам Берджес вернулся в кухню, где готовил canapes[376]. Он не слышал, когда вернулся хозяин, но минут десять спустя тот зашел на кухню и велел Берджесу бросить все и сбегать за турецкими сигаретами, которые любила миссис Спенс. Сигареты слуга отнес потом в гостиную Мистера Клейтона там уже не было, и Берджес решил, что он уже ушел, поскольку торопился на поезд.

Рассказ майора Рича был кратким. Когда он вернулся домой, Клейтона уже не было. Майор даже не подозревал, что тот заходил к нему Никакой записки он тоже не оставил, и о его внезапном отъезде в Шотландию майор узнал только от его жены, когда все уже были в сборе.

В вечерних газетах было еще два коротеньких сообщения В первом говорилось, что «убитая горем» миссис Клейтон покинула свою квартиру в Кардиган-Гардене и временно поселилась у друзей.

Во втором же, помещенном в колонке последних новостей, сообщалось, что майору Ричу предъявлено обвинение в убийстве Арнольда Клейтона и он взят под стражу.

— Взят под стражу, — повторил Пуаро, взглянув на мисс Лемон. — Собственно, этого и следовало ожидать. Тем не менее случай очень интересный! А вы как считаете?

— Что ж, я полагаю, подобные вещи иногда случаются, — равнодушно ответила мисс Лемон.

— Разумеется, случаются, и, представьте, довольно часто, почти каждый день. Но обычно такие происшествия вполне объяснимы, хотя это отнюдь не делает их менее отвратительными.

— Да, история действительно неприятная.

— Еще бы! Что уж тут приятного — валяться с перерезанным горлом на дне сундука! Но меня, признаться, особенно поразило странное поведение майора Рича.

Мисс Лемон с брезгливой гримаской заметила:

— Говорят, что они с миссис Клейтон очень близкие друзья… Правда, это только слухи, поэтому я не включила это в перечень фактов.

— И правильно сделали. Однако подобное предположение напрашивается само собой… Так это все, что вы хотели сказать?

Лицо мисс Лемон было по-прежнему невозмутимым и холодным. И Пуаро, вздохнув, в который раз вспомнил своего пылкого и мечтательного друга Гастингса. Обсуждать это дело с мисс Лемон было поистине нелегким испытанием.

— Представьте себе на минуту майора Рича. Допустим, он влюблен в миссис Клейтон… Муж мешает ему, и он хочет от него избавиться. Хотя, если миссис Клейтон отвечает ему взаимностью, к чему тогда вообще что-либо затевать? Или, может, он был уверен, что мистер Клейтон не согласится на развод? Но хотя майор Рич отставной военный, а военные, как говорится, особым умом не блещут, не может же он быть полным идиотом?

Мисс Лемон хранила молчание, полагая, что вопрос был чисто риторическим.

— Ну так что же? — нетерпеливо спросил Пуаро. — Что вы думаете об этом?

— Что я думаю? — Мисс Лемон даже вздрогнула.

— Mais оm[377], именно вы!

Мисс Лемон попыталась сосредоточиться. Не в ее стиле было предаваться размышлениям, если ее не просили об этом. Когда выдавалась свободная минутка, она предпочитала обдумывать, как еще можно улучшить и без того доведенную ею до совершенства систему делопроизводства.

— Видите ли… — начала она и умолкла.

— Скажите, что, по-вашему, могло произойти в тот вечер? Мистер Клейтон пишет в гостиной записку, майор Рич возвращается домой и…

— Он видит у себя мистера Клейтона. Они… Я полагаю, между ними происходит ссора, и майор Рич бросается на него с ножом… Затем, испугавшись содеянного, он… прячет труп в сундук. Ведь с минуты на минуту должны прийти гости…

— Да-да, верно. Приходят гости. Труп лежит в сундуке. Вечер завершен, гости разъезжаются. А что потом?.

— Потом майор Рич ложится спать… О!..

— Ага! — воскликнул Пуаро. — Теперь вы понимаете? Вы убили человека, спрятали труп в сундуке, а потом преспокойно легли спать, ничуть не опасаясь, что слуга может обнаружить его утром?

— Слуга мог и не заглянуть в сундук…

— При том, что возле сундука огромное пятно крови?

— Возможно, майор Рич в спешке его не заметил…

— Не слишком ли это было бы беспечно с его стороны?

— Он, очевидно, был очень расстроен, — сказала мисс Лемон.

Пуаро в отчаянии развел руками.

А мисс Лемон, воспользовавшись минутной паузой, выскользнула за дверь.

2

Тайна испанского сундука, строго говоря, не касалась Эркюля Пуаро. В данный момент он выполнял одно весьма деликатное поручение крупной нефтяной фирмы — возникли подозрения, что один из членов ее правления замешан в весьма сомнительных операциях. Поручение было сугубо конфиденциальным и сулило хорошее вознаграждение. Дело было довольно сложным и отнимало много времени, но при этом почти не требовало от Пуаро каких-либо физических усилий. Это было утонченное преступление, без трупов и крови. Преступление в экономической сфере.

А за тайной испанского сундука скрывались события, полные драматизма, кипели страсти. Когда-то Пуаро предостерегал своего друга Гастингса избегать очень сильного влияния эмоций, но тот все равно был этому подвержен. Тогда Пуаро был особенно беспощаден к бедняге Гастингсу. А теперь он и сам ведет себя не лучше, думая о загадочных красавицах, роковых страстях, ревности, ненависти и прочей романтической ерунде. Пуаро не терпелось узнать об этом убийстве все. Что представляют собой майор Рич и его слуга Берджес, Маргарита Клейтон (хотя это, пожалуй, он уже знал) и покойный Арнольд Клейтон (Пуаро считал, что сведения о личности убитого наиболее важны для раскрытия преступления)… И что за человек, ближайший друг убитого — капитан Макларен, и конечно же неплохо бы побольше выяснить о чете Спенсов, с которыми все они познакомились совсем недавно.

Но как это можно узнать?

Весь остаток дня Пуаро только и думал об этом.

Почему его так взволновало это убийство? Ну конечно — все слишком нелепо! Очень странная история. Необходимо все хорошенько осмыслить…

Итак, скорее всего между мужчинами произошла ссора… Причина ясна — женщина. В состоянии аффекта один убивает другого. Да, такое вполне возможно, хотя было бы логичнее, если бы муж убил любовника. Однако здесь, все наоборот, любовник убивает мужа, причем убивает ударом кинжала! Оружие, прямо скажем, несколько необычное. Возможно, матушка майора Рича была итальянкой? Иначе как объяснить столь странный выбор орудия убийства? Как бы там ни было, убийство совершено кинжалом (или стилетом, как предпочитают называть его газеты), который в критический момент оказался под рукой. Затем труп прячут в сундук. Тут все ясно. Поскольку в гостиную мог войти слуга и до прихода гостей тоже оставались считанные минуты, разумнее всего было поступить именно так, как и поступил убийца, — спрятать труп в сундук.

Вечер подходит к концу, гости разъезжаются, уходит слуга… Что же делает майор Рич? Как ни в чем не бывало ложится спать!

Чтобы понять, почему он был так спокоен, необходимо узнать майора Рича поближе, узнать, что он за человек.

Возможно, не выдержав напряжения этого вечера — ведь ему приходилось вести себя так, будто ничего не произошло, — он принял снотворное или успокоительное и сразу же заснул. И разумеется, проснулся позже обычного. Все может быть. А возможно, это случай для психиатра — подсознательное чувство вины заставляло убийцу желать, чтобы преступление было раскрыто? Все зависит от…

В это время зазвонил телефон. Пуаро не хотел брать трубку, но телефон продолжал звонить, и он вспомнил, что мисс Лемон, передав ему письма на подпись, ушла домой, а Джордж, его камердинер, видимо, куда-то отлучился. Немного поколебавшись, Пуаро все-таки снял трубку.

— Мосье Пуаро?

— Да, я вас слушаю.

— О, как я рада! — Пуаро удивленно моргал, вслушиваясь в мелодичный женский голос. — Говорит Эбби Четертон.

— О, леди Четертон. Чем могу служить?

— Тем, что немедленно, сейчас же приедете ко мне, на эту ужасную вечеринку, которую я затеяла. Не столько ради вечеринки, сколько ради одного очень важного дела. Вы мне нужны. Это очень-очень серьезно! Пожалуйста, не отказывайтесь! Я и слышать не хочу, что вы не можете…

Но Пуаро вовсе не собирался отказываться Правда, лорд Четертон, кроме того, что он был весьма родовитым аристократом и время от времени произносил в палате лордов скучнейшие речи, ничем знаменит не был, зато леди Четертон была, по мнению Эркюля Пуаро, украшением лондонского высшего света. Все, что она говорила или делала, мгновенно становилось сенсацией. Она была умна, красива, эффектна и излучала столько энергии, что ее хватило бы для запуска ракеты на Луну.

— Вы мне нужны, — снова повторила леди Четертон. — Подкрутите щипцами ваши неподражаемые усы, мосье Пуаро, и немедленно приезжайте.

Пуаро конечно же не мог собраться так быстро. Он тщательно оделся, потом долго расчесывал и подвивал усы и лишь после этого тронулся в путь.

Дверь очаровательного особняка леди Четертон была открыта настежь, и оттуда доносился такой гул и шум, словно вы очутились у ворот зоологического сада, где с цепи сорвались все его обитатели. Леди Четертон, которая одновременно развлекала беседой двух послов, одного регбиста с мировым именем и евангелиста[378] из США, увидев Пуаро, тут же направилась к нему.

— Мосье Пуаро, как я рада вас видеть! Нет-нет, не пейте этот отвратительный мартини[379]. У меня для вас найдется кое-что получше — шербет[380], достойный султанов Марокко. Он в моей гостиной наверху.

И она быстро стала подниматься по лестнице, приглашая Пуаро следовать за нею. На секунду задержавшись, она бросила через плечо:

— Я не могла отменить этот вечер, иначе кто-нибудь мог что-то заподозрить. Слугам я обещала хорошо заплатить, если будут держать язык за зубами. В конце концов никому не хочется, чтобы его дом превратился в осаждаемую репортерами крепость. А бедняжке и без того столько за эти дни досталось…

Пройдя площадку второго этажа, леди Четертон принялась подниматься на третий. Запыхавшийся и несколько озадаченный Пуаро едва поспевал за нею.

Наконец леди Четертон остановилась, кинула взгляд вниз через перила и распахнула одну из дверей.

— Я привела его, Маргарет! — воскликнула она. — Вот он, собственной персоной! — И с торжествующим видом леди Четертон отступила в сторону, пропуская Пуаро. Затем коротко представила: — Маргарита Клейтон — мой самый-самый близкий друг. Вы должны непременно помочь ей, мосье Пуаро. Маргарита, это тот самый Эркюль Пуаро. Он сделает для тебя все, что ты попросишь. Не так ли, мой дорогой мосье Пуаро?

И, не дождавшись ответа, который, по ее мнению, мог быть только один (ибо леди Четертон недаром слыла взбалмошной красавицей), она поспешила к двери, неосторожно громко бросив на ходу:

— Я должна вернуться к этим ужасным гостям…

Женщина, сидевшая на стуле у окна, поднялась и устремилась навстречу Пуаро. Он узнал бы ее, даже если бы леди Четертон и не назвала ее имени. Этот прекрасный высокий лоб, эти подобные темным крыльям полукружья волос на висках и широко расставленные глаза! Черное платье с высоким воротником, плотно облегающее фигуру, подчеркивало совершенство форм и матовую белизну кожи. Это было лицо, поражающее скорее своей оригинальностью, нежели красотой, — одно из тех не совсем пропорциональных лиц, какие можно увидеть на портретах итальянских примитивистов[381]. Да и во всем облике ее было что-то средневековое, какая-то пугающая чистота и невинность, которая куда как притягательней современной утонченной распущенности. Когда она заговорила, в голосе ее слышались наивность и детская непосредственность.

— Эбби говорит, что вы просто волшебник. — Она серьезно и вопрошающе посмотрела на него.

Какое-то время Пуаро внимательно рассматривал ее. Однако в его взгляде не было ничего, что позволяло бы заподозрить его в неделикатном любопытстве. Так врач смотрит на нового пациента.

— Вы уверены, мадам, — наконец промолвил он, — что я могу вам помочь?

Щеки ее порозовели.

— Я не совсем вас понимаю…

— Что именно вы хотите?

— О! — Казалось, она была обескуражена. — Я была уверена, что вы знаете, кто я…

— Я знаю, кто вы. Знаю, что ваш муж был убит и что майор Рич арестован по обвинению в убийстве.

Ее румянец стал гуще.

— Майор Рич не убивал моего мужа.

— Почему вы так думаете? — быстро спросил Пуаро.

Она вздрогнула и растерянно произнесла:

— Простите, я не понимаю…

— Я, наверное, смутил вас, задав не совсем обычный вопрос, ведь полиция, как правило, спрашивает: «Почему майор Рич убил Арнольда Клейтона?» Меня же гораздо больше интересует другое: «Почему вы уверены, что он его не убивал?»

— Потому… — она запнулась, — потому что я очень хорошо знаю майора Рича.

— Так, значит, вы хорошо знаете майора Рича, — спокойно повторил Пуаро. И после секундной паузы резко спросил: — Насколько хорошо?

Он не знал, поняла ли она его вопрос. Про себя же подумал: «Либо она чересчур наивна и непосредственна, либо очень хитра и искушенна… И, по-видимому, не я первый пытаюсь это понять».

— Насколько хорошо? — Она растерянно смотрела на него. — Лет пять, нет, почти шесть.

— Я не это имел в виду… Вы должны понять, мадам, что я вынужден задавать вам неделикатные вопросы. Конечно, вы можете мне сказать неправду… Женщины иногда вынуждены говорить неправду. Им приходится защищаться, а ложь очень надежное оружие. Но есть три человека, мадам, которым женщина должна говорить правду: духовник, парикмахер и частный сыщик, если, разумеется, она ему доверяет. Вы доверяете мне, мадам?

Маргарита Клейтон сделала глубокий вдох.

— Да, — ответила она. — Доверяю. — А затем добавила: — Раз уж я должна доверять.

— Прекрасно. Итак, вы хотите, чтобы я нашел убийцу вашего мужа?

— Да.

— Но это не самое главное, не так ли? Вы хотите, чтобы я снял всякие подозрения с майора Рича?

Она благодарно кивнула.

— Только это?

Впрочем, вопрос этот был явно лишний. Маргарита Клейтон была из тех женщин, которые не способны одновременно думать о нескольких вещах.

— А теперь, — сказал Пуаро, — прошу прощения за нескромный вопрос. Майор Рич был вашим возлюбленным?

— Вы хотите сказать, были ли мы близки с ним? Нет.

— Но он был влюблен в вас?

— Да.

— А вы? Были ли вы влюблены в него?

— Мне кажется, да.

— Но вы не совсем в этом уверены, не так ли?

— Нет, теперь… теперь я уверена.

— Так. Следовательно, вы не любили своего мужа?

— Нет.

— Вы откровенны, это хорошо. Большинство женщин попыталось бы сейчас объяснить мне свои чувства и тому подобное. Как давно вы замужем?

— Одиннадцать лет.

— Расскажите, что за человек был ваш муж?

Она нахмурила лоб:

— Это очень трудно. Он был очень сдержан. Я никогда не знала, о чем он думает. Все считали, что он очень талантлив. Я хочу сказать, у него на работе… Он… как бы это сказать, никогда не говорил о себе.

— Он любил вас?

— О да Иначе он не принимал бы так близко к сердцу. — Она внезапно умолкла.

— Внимание к вам других мужчин? Вы это хотели сказать? Он ревновал вас?

— Затем, возможно, почувствовав, что эти слова нуждаются в пояснении, добавила: — Иногда он по нескольку дней не разговаривал со мной…

Пуаро задумчиво кивнул.

— Вы впервые столкнулись с подобной трагедией?

— Трагедией? — Она нахмурилась и покраснела. — Вы имеете в виду того бедного мальчика, который застрелился?

— Да, — сказал Пуаро — Именно его.

— У меня и в мыслях не было, что он страдает… Мне было искренне жаль его, он был такой робкий, застенчивый и такой одинокий. У него, должно быть, нервы были не в порядке. А потом эти два итальянца и… дуэль. Это было так глупо. Слава Богу, никто не погиб. Право, оба мне были совершенно безразличны. Да я и не скрывала этого.

— Разумеется. Судьбе было угодно, чтобы вы просто повстречались им на пути. А там, где появляетесь вы, там неизбежно что-нибудь случается. Мне не впервой слышать о подобных историях. Мужчины теряют рассудок именно потому, что вы остаетесь к ним безразличны. Однако майор Рич вам не безразличен. И следовательно… мы должны сделать все возможное…

Он умолк. Наступила пауза.

Она очень внимательно смотрела на него.

— Хорошо. Теперь перейдем от действующих лиц к фактам. Мне известно лишь то, что пишут в газетах. Судя по их сообщениям, вашего мужа могли убить только два человека — майор Рич или его слуга.

Она упрямо повторила:

— Я знаю, что Чарлз его не убивал.

— Следовательно, это сделал слуга. Так?

Она растерянно посмотрела на Пуаро.

— Получается, что так, но…

— Но вы сомневаетесь в этом?

— Это просто невероятно!

— И тем не менее вполне возможно. Ваш муж, без сомнения, заходил в тот вечер к майору, ибо тело его обнаружено именно в его доме. Если верить тому, что говорит слуга, его мог убить только майор Рич. А если слуга лжет? Тогда скорее всего он сам убил его и спрятал труп в сундук до возвращения хозяина С точки зрения убийцы, прекрасная возможность освободиться от улик. Ему остается лишь утром «заметить» пятно на ковре, а затем «обнаружить» труп. Подозрение неминуемо падет на майора Рича.

— Но зачем ему было убивать Арнольда?

— Вот именно, зачем? Явных мотивов для убийства у него нет, иначе полиция уже занялась бы этим. Возможно, ваш муж узнал о каких-то его неблаговидных делишках и собирался сообщить об этом майору. Ваш муж никогда не говорил с вами об этом Берджесе?

Она покачала головой.

— Как вы думаете, ваш муж рассказал бы все майору, если бы узнал что-то о его слуге?

Она нахмурилась, размышляя.

— Мне трудно сказать. Возможно, что нет. Я вам уже сказала: он был очень скрытен. Он никогда не был… как бы это сказать… не был болтлив.

— Он был человеком в себе. Так, а что вы можете сказать о Берджесе?

— Он из тех, кого почти не замечаешь. Хороший слуга. Очень опытный, хотя и недостаточно вышколен.

— Сколько ему лет?

— Тридцать семь или тридцать восемь. Во время войны он служил денщиком, хотя и не призывался в армию.

— И как давно он служит у майора?

— Полагаю, года полтора.

— Вы не замечали ничего необычного в его отношении к вашему мужу?

— Мы там не так часто бывали. Но нет, я ничего не замечала.

— Расскажите мне поподробнее о том вечере. В котором часу должны были приехать гости?

— Между восемью пятнадцатью и восемью тридцатью.

— Что это была за вечеринка?

— Как всегда у майора, напитки и легкая закуска, но очень хорошая. Гусиная печенка, гренки, лососина… Иногда Чарлз любит угощать рисом, приготовленным по особому рецепту, он узнал его, когда был на Ближнем Востоке. Но это, как правило, зимой. Потом мы обычно слушаем музыку — у Чарлза большая коллекция пластинок. Мой муж и Джон — большие любители классической музыки. Еще мы всегда танцевали. Спенсы заядлые танцоры. В тот вечер было очень уютно. Дружеская вечеринка в кругу хороших друзей. Чарлз умеет принимать гостей.

— Стало быть, в тот вечер все было как обычно? Вы не заметили чего-нибудь такого, что бросилось бы вам в глаза? Чего-нибудь необычного?

— Необычного? — Она на минуту задумалась, нахмурив лоб. — Как только вы спросили, я подумала… Нет, не помню. Но что-то было. — Она снова тряхнула головой. — Нет. Лично я ничего необычного в тот вечер не заметила. Нам было хорошо, все веселились и радовались жизни. — Она зябко поежилась. — Подумать только, что все это время…

Пуаро предостерегающе поднял руку.

— Постарайтесь не думать об этом… А то дело, по которому ваш муж был вызван в Шотландию… что вы о нем знаете?

— Знаю только, что возникли какие-то сложности по поводу продажи земельного участка, которым владел мой муж. Сделка состоялась, но потом, кажется, возникли какие-то обстоятельства.

— Вспомните точно, что сказал вам муж в тот вечер.

— Он вошел в комнату. В руках у него была телеграмма. Насколько мне помнится, он сказал: «Придется сегодня же выехать в Эдинбург[382]. Ужасно обидно. Но завтра утром необходимо повидаться с Джонсоном… А я-то был уверен, что все пройдет без сучка без задоринки…» А затем спросил: «Хочешь, я позвоню Джону, чтобы заехал за тобой?» — но я отказалась: «Глупости, я поеду на такси». Тогда он сказал, что Джон или Спенсы после ужина проводят меня. Я спросила, не собрать ли чемодан, но он сказал, что возьмет только самое необходимое и перекусит в клубе. Он ушел и… больше я его не видела.

Когда она произнесла последние слова, голос ее слегка дрогнул.

Пуаро пристально посмотрел на нее.

— Он показывал телеграмму?

— Нет.

— Жаль.

— Почему жаль?

Он оставил ее вопрос без ответа, а затем бодрым голосом промолвил:

— А теперь перейдем к делу. Вы можете назвать мне фамилии стряпчих мистера Рича?

Она назвала ему фамилии, и он записал адрес.

— Вы не могли бы написать им коротенькую записку? Так мне будет проще с ними разговаривать. Да, и еще мне нужно повидать майора Рича…

— Но он… под стражей… вот уже целую неделю.

— Разумеется. Таковы порядки. Напишите такие же… м-м… записки капитану Макларену и вашим друзьям Спенсам. Мне надо с ними тоже поговорить, и я бы не хотел, чтобы они сразу же выставили меня за дверь.

Когда она передала ему записки, он сказал:

— Еще одна просьба. Личное впечатление, конечно, очень важно, но мне бы очень хотелось знать и ваше мнение о мистере Макларене и Спенсах.

— Джон наш давнишний друг. Я знаю его с детства. Поначалу он может показаться грубоватым, но он прекрасный человек и на него всегда можно положиться. Он не умеет вести всякие там светские беседы, но он никогда вас не подведет. Мы с Арнольдом всегда дорожили его советами.

— И он, разумеется, тоже влюблен в вас? — В глазах Пуаро вспыхнули насмешливые искорки.

— О да! — простодушно воскликнула Маргарита Клейтон. — Он всегда был в меня влюблен, и теперь это стало у него чем-то вроде привычки.

— А Спенсы?

— Они очень славные. Линда Спенс довольно умненькая. Арнольд любил с ней поболтать. И хорошенькая к тому же.

— Вы с ней дружите?

— С ней? Более или менее, не могу сказать, что она очень уж мне нравится. Понимаете… Она злая.

— А ее муж?

— О, Джереми! Он очень симпатичный, обожает музыку и неплохо разбирается в живописи. Мы с ним часто ходим на выставки…

— Хорошо, в остальном я разберусь сам. — Пуаро взял ее руку в свои. — Надеюсь, мадам, вы не пожалеете о том, что обратились ко мне за помощью.

— Почему я должна пожалеть об этом? — сказала она, чуть округлив глаза.

— Кто знает? — загадочно промолвил Пуаро.

«А сам-то я знаю?» — подумал он, спускаясь по лестнице. Вечеринка была в полном разгаре, но он благополучно избежал возможных встреч и выскользнул на улицу. «Нет, ничего я не знаю», — подумал он.

Он размышлял о Маргарите Клейтон. Эта детская непосредственность, эта откровенная наивность… Не маска ли это? Ему снова вспомнились женщины средневековья. По поводу некоторых простодушных кротких красавиц среди историков до сих пор не прекращаются жаркие споры. Например, по поводу Марии Стюарт[383], королевы Шотландии. Знала ли она в ту ночь в Кирк О'Филдсе[384] о том, что замышляется заговорщиками? Или она действительно была чиста и невинна, как дитя? Неужели ее приближенные не посвятили ее в свои планы? А возможно, она из тех по-детски наивных женщин, которые говорят себе: «Я ничего не знаю», — и искренне верят в это? Чары Маргариты Клейтон и его не оставили равнодушным. Тем не менее он не был уверен в ее полной непричастности…

Такие женщины способны толкать других на преступные деяния. Они виновны не в том, что совершают преступление, а в том, что вдохновляют на него других.

Нет, обычно не их нежная ручка заносит нож…

Так что же Маргарита Клейтон?.. Нет, здесь пока ничего определенного..

3

Стряпчие майора Рича вряд ли могли чем-либо помочь Эркюлю Пуаро. Да он и не рассчитывал на это.

Однако они деликатно намекнули, что вмешательство миссис Клейтон может лишь повредить их клиенту.

Посещение конторы стряпчих было для Пуаро просто визитом вежливости. Он располагал достаточными связями в Министерстве внутренних дел и Отделе расследования, чтобы получить разрешение на свидание с заключенным.

Инспектор Миллер, которому было поручено вести дело об убийстве Арнольда Клейтона, был, по мнению Пуаро, малоприятным субъектом. Однако на этот раз инспектор Миллер не был непреклонен, а был всего лишь снисходительно-ироничен.

— У меня нет времени возиться с этой старой перечницей, — буркнул он своему помощнику, прежде чем принять сыщика. — Но хочешь не хочешь, а надо быть вежливым.

— Неужели вы как фокусник, мосье Пуаро, сейчас извлечете из шляпы новые улики? — с наигранной веселостью сказал он, когда Пуаро вошел. — Хотя и без них как божий день ясно, что только майор Рич мог убить этого Клейтона.

— Если, разумеется, не принимать во внимание слугу майора.

— О, этого я готов вам уступить! В качестве возможного варианта. Хотя вам трудно будет что-либо доказать. Да и мотивов нет.

— В этом никогда нельзя быть уверенным. Мотив — вещь весьма тонкая.

— Он ничем не был связан с Клейтоном, у него никаких грешков в прошлом, с головой вроде бы тоже все в порядке… Вам этого недостаточно?

— Я надеюсь предъявить вам доказательства, что Рич не совершал убийства.

— Чтобы угодить даме, да? — Инспектор Миллер ехидно ухмыльнулся. — Она и за вас принялась, не так ли? Вот штучка, скажу я вам. Cherchez la femme[385], экие существа мстительные. Она бы и сама это проделала, если бы ей представилась возможность.

— Кинжалом? И в сундук? Побойтесь Бога, инспектор!

— Не верите? Я знавал одну такую дамочку. Не моргнув глазом, она отправила на тот свет парочку муженьков, когда они в чем-то ей начали мешать. И всякий раз была «убита горем». Суд присяжных хотел было ее оправдать, но… уж слишком вескими были доказательства.

— Давайте, друг мой, не будем спорить. Я хотел бы полюбопытствовать относительно некоторых деталей. Ведь то, что пишут в газетах, — далеко не всегда соответствует истине.

— Им тоже кушать хочется. Так что же вас интересует?

— Точное время, когда наступила смерть.

— Это сложно, поскольку тело было передано на экспертизу лишь утром следующего дня. Предполагается, что его убили часов за десять — тринадцать до вскрытия. Следовательно, между семью и девятью часами вечера… Рассечена яремная вена. Смерть, видимо, наступила мгновенно.

— А оружие?

— Что-то вроде итальянского стилета, небольшого, но острого как бритва. Никто не видел его в доме раньше, и неизвестно, как он туда попал. Но мы это обязательно узнаем. Необходимо лишь время и терпение.

— А не могло случиться так, что в момент ссоры стилет просто мог оказаться под рукой?

— Нет. Слуга утверждает, что никогда не видел его в доме майора.

— Меня очень интересует телеграмма, — сказал Пуаро. — Та, которой Клейтон был вызван в Шотландию. Вызов действительно был?

— Нет, его никто никуда не вызывал. Никаких осложнений по поводу продажи земли или чего-то в этом роде не возникало. Сделка состоялась, и все шло обычным чередом.

— Кто же тогда послал телеграмму? Я полагаю, телеграмма все-таки была?

— Возможно. Однако вряд ли стоит верить тому, что говорит миссис Клейтон. Хотя… Клейтон то же самое сказал слуге и еще капитану Макларену.

— В котором часу он с ним виделся?

— Они вместе обедали в клубе. Примерно в девятнадцать пятнадцать. Затем Клейтон вызвал такси и поехал к майору Ричу. У него он был около восьми. А потом… — Тут инспектор Миллер лишь красноречиво развел руками.

— И никто не заметил ничего необычного в поведении Рича в тот вечер?

— Вы же знаете, как это бывает. Когда происходит убийство, всем тут же кажется, что они видели что-то эдакое, чего на самом деле совсем и не было. Миссис Спенс, например, утверждает, что майор был рассеян, отвечал невпопад, словно его что-то беспокоило. Я думаю, странно было бы не беспокоиться, когда у тебя труп в сундуке. Наверное, он изрядно поломал голову, думая, как бы от него поскорее избавиться.

— Почему же в таком случае он этого не сделал?

— Вот это-то меня и удивляет, черт побери. Запаниковал, должно быть. Хотя только круглый идиот решился бы оставить труп там, где мы его нашли. Он ведь мог легко от него избавиться. Ночного швейцара в доме нет. Подъехал бы на машине прямо к подъезду, сунул труп в багажник — машина большая, он вполне бы там уместился, — и за город, а там уже проще простого. Правда, кто-нибудь из соседей мог увидеть, как он засовывает труп в багажник. Но и здесь риск был невелик — домов рядом почти нет. К тому же его дом стоит в глубине двора. Часа в три ночи он мог бы спокойненько все это проделать. А что делает он? Ложится спать и спит чуть ли не до прихода полиции.

— Он спал, как может спать только человек с чистой совестью.

— Конечно, вы можете думать что угодно, но неужели вы действительно верите в его невиновность, мосье Пуаро?

— На этот вопрос я вам не могу ответить. Сначала мне надо узнать, что за человек этот майор Рич.

— Считаете, что по одному только виду можете отличить виновного от невиновного? Увы, к сожалению, это не так просто.

— По внешнему виду, говорите? Да нет, хочу понять, действительно ли этот человек так глуп, как можно заключить из приведенных вами фактов.

4

Пуаро собирался повидаться с майором Ричем лишь после знакомства со всеми остальными участниками вечеринки.

Начал он с капитана Макларена.

Это был высокий, смуглый, не слишком общительный человек с суровым, изрезанным морщинами, однако приятным лицом. Он был застенчив, и его не так-то легко можно было вовлечь в беседу. Однако Пуаро это удалось.

Вертя в руках записку Маргариты Клейтон, Макларен пробормотал:

— Что ж, если Маргарита просит, чтобы я вам все рассказал, я к вашим услугам. Однако не уверен, что знаю больше того, что вам уже известно. Но раз Маргарита хочет… С тех пор как ей исполнилось шестнадцать, я никогда ни в чем ей не отказывал. Она умеет заставить вас сделать все, как ей нужно…

— Да, я знаю, — промолвил Пуаро, а затем добавил: — Прежде всего ответьте мне на самый главный вопрос, только откровенно. Вы считаете, что Клейтона убил майор Рич?

— Да. Маргарите я бы этого не сказал. Ведь она считает, что майор невиновен, но с вами я могу говорить начистоту. Черт побери, это же совершенно очевидно.

— Они были врагами?

— Что вы, напротив. Арнольд и Чарлз были лучшими друзьями. В этом-то вся загвоздка.

— Возможно, отношения между майором Ричем и миссис Клейтон…

Но Макларен не дал Пуаро закончить:

— Ерунда! Все это гнусные сплетни… Абсолютная ложь!.. Миссис Клейтон и майор Рич всего лишь друзья. У Маргариты много друзей. Я тоже ее друг. Не помню уж сколько лет. С какой стати я бы вдруг стал это скрывать? Чарлз тоже ее друг.

— Следовательно, вы считаете, что между ними не было более близких отношений?

— Разумеется, считаю! — Макларен был вне себя от гнева и возмущения. — Советую вам не слушать то, что болтает эта драная кошка Линда Спенс. Она может наговорить что угодно.

— Но, возможно, у мистера Клейтона все же зародились подозрения, что между его женой и майором Ричем существуют отношения более пылкие, чем дружба?

— Нет, этого не было, можете мне поверить. Кто-кто, а я бы знал об этом. Мы с Арнольдом были близкими друзьями.

— Расскажите, что он был за человек. Вы лучше, чем кто-либо, должны его знать.

— Арнольд по натуре был скрытным и сдержанным. Он был очень умен и очень талантлив, я бы сказал, финансовый гений. Занимал видный пост в Министерстве финансов.

— Да, я это уже слышал.

— Он много читал. Коллекционировал марки. Очень любил музыку. Правда, танцевать он не любил, да и вообще не очень любил общество.

— Как по-вашему, это был счастливый брак?

Командор Макларен ответил не сразу. Казалось, вопрос заставил его призадуматься.

— На такие вопросы нелегко отвечать… Мне кажется, да. Думаю, они были счастливы. Он по-своему был ей предан. Я уверен, она тоже его любила. Во всяком случае, разводиться они не собирались, если вас это интересует. Правда, в чем-то их вкусы расходились, но это пустяки.

Пуаро кивнул головой. Он понимал, что большего от своего собеседника он вряд ли добьется.

— А теперь расскажите мне все, что вы помните об этом вечере. Мистер Клейтон обедал с вами в клубе? Что он вам говорил?

— Сказал, что должен немедленно уехать в Шотландию. Был очень этим раздосадован. Кстати, мы с ним не обедали. Он торопился на поезд. Мы заказали вино и пару бутербродов. Собственно, бутерброды заказывал он. Я пил только вино. Ведь я должен был ужинать у майора Рича в тот вечер.

— Мистер Клейтон говорил что-нибудь о телеграмме?

— Да.

— Он случайно не показывал ее вам?

— Нет.

— Он говорил, что хочет по дороге на вокзал заехать к майору Ричу?

— Так прямо — нет. Но сказал, что не уверен, сможет ли сам предупредить Рича о своем внезапном отъезде, а потом добавил: «Впрочем, Маргарита или вы объясните ему это. Позаботьтесь, чтобы Маргарита благополучно добралась домой». Он попрощался со мной и ушел. Ничего необычного я в этом не усмотрел.

— Он не высказывал каких-либо сомнений в подлинности телеграммы?

— А разве телеграмма была не настоящая? — испуганно воскликнул Макларен.

— Очевидно, нет…

— Странно… — Командор Макларен на мгновение словно окаменел, а затем, придя в себя, снова повторил: — Очень странно… не понимаю, для чего кому-то понадобилось вызывать Арнольда в Шотландию.

— Нам тоже очень хотелось бы это знать.

И Пуаро ушел, предоставив капитану ломать голову над тем, что он услышал.

Супруги Спенсы жили в крохотном коттедже в Челси.

Линда Спенс несказанно обрадовалась приходу Пуаро.

— О, расскажите, расскажите мне, что с Маргаритой! Где она?

— Этого, мадам, я не могу вам сказать.

— Она прячется, да? О, Маргарита чертовски хитра. Но ей все равно придется давать показания на суде. От этого ей не отвертеться.

5

Пуаро смотрел на Линду Спенс пытливым, изучающим взглядом. Он вынужден был признать, что она, пожалуй, весьма привлекательна — по современным меркам (в то время в моде были женщины, похожие на худосочных, неопрятных подростков). Но Пуаро не был поклонником подобного типа женщин — чуть растрепанные (вроде бы случайно) волосы, хитроватые назойливые глаза, на лице никаких следов косметики кроме кроваво-красной помады… На миссис Спенс был бледно-желтый свитер, доходивший ей почти до колен, и узкие черные брюки. В общем, не женщина, а какой-то сорванец.

— А какое вы имеете к этому отношение? — спросила она, сгорая от любопытства. — Собираетесь спасать ее любовника? Вряд ли вам это удастся.

— Следовательно, вы считаете, что убийца он?

— Конечно. А кто же еще?

«Ну, это еще надо доказать», — подумал Пуаро. И вместо того чтобы ответить, сам задал ей вопрос:

— Каким он вам показался в тот вечер? Таким, как обычно, или вы заметили что-нибудь необычное?

Линда с загадочным видом прищурила глаза:

— Нет, он не был таким, как всегда. Он был… какой-то другой.

— Какой же?

— Разумеется, после того как ты хладнокровно зарезал человека…

— Позвольте, ведь вы тогда еще этого не знали?

— Разумеется, нет.

— В таком случае, что же именно привлекло ваше внимание?

— О, я не знаю. Но, вспоминая все уже потом, я пришла к выводу, что в нем было что-то странное.

Пуаро вздохнул.

— Кто из гостей приехал первым?

— Мы с мужем. Потом Джон Макларен, а потом уже Маргарита.

— От кого вы впервые услышали о том, что Клейтон уехал в Шотландию?

— Об этом нам сказала Маргарита — сразу же как вошла. Она сказала Чарлзу: «Арнольд очень сожалеет, но он был вынужден сегодня вечером уехать в Эдинбург». А Чарлз ответил: «Какая жалость!» Джон начал извиняться: «Простите, я думал, вы уже знаете», — и мы стали пить коктейли.

— Майор Рич не упоминал о том, что недавно виделся с мистером Клейтоном? Не говорил, что тот заходил к нему перед отъездом?

— Насколько я помню, он ничего такого не говорил.

— Вам не кажется странной вся эта история с телеграммой? — спросил Пуаро.

— А что же здесь странного?

— Ведь телеграммы из Эдинбурга не было. Там никто ничего о ней не знает.

— Вот как! Мне и самой тогда показалось все это очень подозрительным.

— У вас есть догадки?

— По-моему, все яснее ясного.

— А именно?

— Ну будет вам! — протянула Линда Спенс. — Не прикидывайтесь простачком. Неизвестный злоумышленник убирает с дороги мужа. Путь свободен, во всяком случае на этот вечер.

— Вы хотите сказать, что майор Рич и миссис Клейтон решили провести эту ночь вместе?

— Разве это так уж невероятно? — Линда явно наслаждалась произведенным эффектом.

— И кто-то из них сам послал телеграмму?

— Меня бы это ничуть не удивило.

— Вы считаете, что майор и миссис Клейтон были любовниками?

— Я вам отвечу иначе: я ничуть не удивилась бы, если бы это оказалось так. Но утверждать не стану.

— И мистер Клейтон подозревал их?

— Арнольд был очень странным человеком. Очень замкнутым, лишнего слова из него не вытянешь. Но мне кажется, он знал. Он из тех, кто и виду не подаст. Все считали его сухарем, не способным на чувства. Но я уверена, что он был совсем не таким. Я не удивилась бы, если бы Арнольд зарезал майора. Мне кажется, Арнольд был дьявольски ревнив.

— Вот как?!

— Хотя скорее он убил бы Маргариту. Как Отелло…[386]Вы знаете, Маргарита каким-то образом буквально привораживает мужчин.

— Она красивая женщина, — осторожно заметил Пуаро.

— Красивая — это еще не все. В ней есть что-то особое, от чего мужчины буквально сходят с ума. А она лишь смотрит на них эдакими невинно-удивленными глазами. От этого они и вовсе теряют голову.

— Une femme fatale[387].

— Да, кажется, у французов так принято говорить.

— Вы ее хорошо знаете?

— Мой дорогой мосье Пуаро, она моя лучшая подруга, хотя я ей не верю ни на грош.

— Понимаю, — пробормотал Пуаро и перевел разговор на Макларена.

— О, Джон — старый верный пес! Он прелесть. Просто создан, чтобы быть другом дома. Он и Арнольд были закадычными друзьями. Мне кажется, Арнольд доверял ему больше, чем кому-либо. И разумеется, Джон был вечно на побегушках у Маргариты.

— Мистер Клейтон и к нему ревновал свою жену?

— Ревновать к Джону? Что за глупость! Маргарита была искренне к нему привязана, но не давала и тени надежды на что-либо большее, чем дружба. Да я уверена, что ни одной женщине и в голову не пришло бы воспринимать его иначе!.. Даже сама не понимаю почему… Это, право, ужасно несправедливо, ведь Джон такой милый…

Пуаро переключился на слугу майора, но кроме того, что Берджес отлично готовил коктейли, Линда ничего о нем сказать не могла. Она как-то вообще его не замечала. Тем не менее она сразу же сообразила, куда клонит ее собеседник.

— Вы считаете, что ему так же легко было убить Арнольда, как и Чарлзу? Но это совершенно невероятно!

— Жаль, что вы так думаете, мадам. А мне представляется невероятным, хотя вы и не согласитесь со мной, что мистера Клейтона убил майор Рич. Вернее, что он мог убить его подобным образом.

— Вы имеете в виду кинжал? Да, это действительно не похоже на Чарлза. Скорее он размозжил бы ему чем-нибудь голову или задушил. Как вы считаете?

— Вот мы и вернулись к Отелло. Да-да, Отелло… Вы мне подали неплохую мысль!

— Неужели? Как интересно! Что же это за… — Но в эту минуту в прихожей послышался звук ключа, поворачиваемого в замке, и скрип открываемой двери. — А вот и Джереми. Вы, разумеется, жаждете поговорить и с ним.

Вошел Джереми Спенс, щегольски одетый мужчина лет тридцати, приятной наружности. Вид у него был какой-то настороженный. Миссис Спенс, сказав, что у нее в духовке мясо, убежала на кухню, оставив мужчин вдвоем.

В отличие от своей жены мистер Спенс оказался куда менее словоохотливым. Ему явно не хотелось быть замешанным в историю с убийством. Его ответы были подчеркнуто лаконичны. Они знакомы с Клейтонами совсем недавно, а майора Рича вообще мало знают. Он показался им приятным человеком. Насколько он помнит, Рич был абсолютно спокоен и весел в тот вечер. Между Клейтоном и Ричем всегда были хорошие отношения. Эта история кажется просто невероятной.

На протяжении всей беседы мистер Спенс всем своим видом подчеркивал, что визит мосье Пуаро чересчур затянулся. Он, разумеется, был вежлив, но тон его был очень холоден.

— Боюсь, — сказал Пуаро, — я слишком утомил вас своими расспросами?

— Нас уже достаточно намучили молодчики из полиции. Мы выложили им все, что нам известно. А теперь… мне хотелось бы поскорее все забыть.

— Сочувствую и вполне вас понимаю. Чрезвычайно неприятно быть замешанным в такой истории. Особенно когда от вас требуют, чтобы вы рассказали не только то, что знаете или видели, но и то, что думаете об этом.

— В таких случаях лучше не думать.

— Как же не думать? Ну хотя бы о том, что здесь не обошлось без Маргариты Клейтон? Ведь, возможно, она участвовала вместе с майором в убийстве своего мужа?

— Да что вы такое говорите! — Спенс явно был шокирован и возмущен. — Неужели у кого-то могло возникнуть такое нелепое подозрение?

— Разве ваша жена не высказывала его вам?

— О, Линда! Вы ведь знаете женщин. Обожают говорить всякие гадости друг о друге. Маргарите всегда от нее доставалось. Она слишком привлекательна, чтобы ей могли это простить. Но все это, конечно же домыслы. Мысль о том, что Маргарита и майор Рич заранее готовили убийство, по-моему, попросту нелепа!

— Тем не менее такие случаи известны. И потом, этот кинжал… Вероятнее всего, что он принадлежал женщине.

— Вы хотите сказать, что полиция располагает какими-то уликами против нас? Но это абсурд…

— Я просто не в курсе, — искренне ответил Пуаро и поспешил откланяться.

Судя по смятению, отразившемуся на лице Спенса, Пуаро понял, что у того будет над чем поразмышлять.

6

— Извините за резкость, мосье Пуаро, но не вижу, каким образом вы могли бы мне помочь.

Пуаро пропустил мимо ушей эти слова, вглядываясь в человека, обвиняемого в убийстве Арнольда Клейтона.

Майор был худощавым смуглым мужчиной. Судя по телосложению, довольно сильный. Чем-то он напомнил Пуаро гончую. Лицо узкое, с упрямым твердым подбородком, не выдавало ни мыслей, ни чувств. «Нарочно старается казаться грубее, чем есть на самом деле», — приметил Пуаро.

— Я понимаю, что, посылая вас ко мне, миссис Клейтон руководствовалась наилучшими побуждениями. Но все это напрасно. Это еще больше повредит — и ей и мне.

— Вы так считаете?

Майор Рич опасливо оглянулся, но дежурный надзиратель был, как положено, на довольно большом от них расстоянии. Рич, понизив голос, ответил:

— Им нужен мотив, подтверждающий их абсурдное обвинение. Вот они и попытаются доказать, что у нас с миссис Клейтон… что-то было. Надеюсь, миссис Клейтон уже сказала вам о том, что это не так. Мы всего лишь друзья. Друзья, и не больше. С ее стороны было бы благоразумней не пытаться мне помочь. Как вы думаете?

Эркюль Пуаро словно и не слышал этого вопроса.

— Позвольте, вы сказали «абсурдное обвинение»? Оно не так уж и абсурдно.

— Я не убивал Арнольда Клейтона.

— Тогда при чем здесь «абсурдное»? Скажите — ложное Но не «абсурдное». Наоборот, все это выглядит вполне правдоподобно. Да вы и сами это понимаете.

— Ну не знаю, по-моему, предъявленное мне обвинение фантастически нелепо.

— Можете повторять это сколько угодно, проку все равно будет мало. Нам следует найти более веский аргумент.

— Я поручил своим поверенным пригласить опытного адвоката. Не понимаю, почему вы говорите «нам»?

Пуаро неожиданно улыбнулся.

— Ах, — воскликнул он с истинно галльской[388] экспансивностью, — вы подсказали мне неплохую идейку! Отлично. Мне хотелось повидаться с вами, и очень хорошо, что я это сделал. Еще я основательно изучил вашу биографию. Вы блестяще окончили училище в Сэндхерсте[389] и школу Генштаба и всегда были на хорошем счету. Как я понял, вы очень неглупый человек, майор Рич.

— Какое это имеет отношение к моему делу?

— Самое непосредственное. Человек с вашими способностями не мог совершить убийство столь примитивным способом. Отлично! Я абсолютно уверен, что вы невиновны. А что вы можете сказать о вашем слуге?

— О Берджесе?

— Ну да, о нем. Если Клейтона убили не вы, то это мог сделать Берджес Такой вывод напрашивается сам собой. Но почему он убил его? Должна быть причина, мотив. Кому как не вам это знать. Вы же общались с ним каждый день. Так почему он убил Клейтона?

— Ума не приложу. Признаться, мне тоже приходила в голову подобная мысль. В принципе, у него была возможность. У нас обоих была такая возможность. Но мне что-то не верится. Берджес просто не способен на подобное.

— А что думают ваши поверенные?

Губы майора Рича сжались в жесткую складку.

— Мои поверенные заняты главным образом тем, что пытаются внушить мне, будто я всю жизнь страдал провалами памяти. Понимаете? То есть не могу отвечать за свои поступки, поскольку не помню, что делаю.

— Раз так, то дела ваши совсем плохи, — мрачно произнес Пуаро. — А может быть, не вы, а Берджес страдает амнезией?[390] А что, вполне возможно! Теперь о кинжале. Вам его показывали и, разумеется, спрашивали, не ваш ли он или не видели ли вы его прежде?

— Нет, это не мой кинжал, и я никогда не видел его прежде.

— Вы уверены, что никогда не видели?

— Уверен! — Но в голосе майора прозвучало еле уловимое сомнение. — Это, в сущности, обыкновенная игрушка… сувенир. Такую вещь можно увидеть где угодно.

— Например, в гостиной у знакомой женщины. Скажем, у миссис Клейтон?

— Вот это исключено!

В эти слова было вложено столько гнева и возмущения, что дежурный надзиратель посмотрел в их сторону.

— Очень хорошо. Разумеется, исключено. Только зачем же так кричать? И все же вы где-то видели этот кинжал, а… Или похожий на него?

— Не уверен… Разве что в антикварной лавке…

— Возможно. — Пуаро встал. — Разрешите откланяться.

7

«Теперь, — сказал себе Пуаро, — остался Берджес. Да, именно так: теперь можно заняться Берджесом».

Со всеми остальными он поговорил, что-то узнал от них самих, что-то со слов их друзей. Но о Берджесе ему никто ничего вразумительного сказать не смог. Ничего такого, что позволило бы ему составить о нем представление. Увидев Берджеса, Пуаро понял, в чем тут дело.

Лакей майора уже ждал Пуаро — ему позвонил Макларен.

— Я Эркюль Пуаро.

— Да, сэр.

Почтительно придерживая дверь, Берджес дал Пуаро пройти в небольшую прихожую, а, затем, приняв у него пальто и шляпу, провел его в гостиную.

— Итак, — сказал Пуаро, оглядываясь, — это произошло здесь.

— Да, сэр.

На редкость неприметный человечек. Бледный, хилый. Спина сутулая, локти острые и торчат как-то нелепо. Голос бесцветный и говорит с незнакомым Пуаро провинциальным акцентом. Должно быть, Восточная Англия, решил Пуаро.

Значит, вот он каков, этот Берджес. Несколько нервный, но это мелочь, на которую даже не стоит обращать внимания. Трудно поверить, что этот тихоня способен на какие-либо решительные действия. Тем более на убийство…

У Берджеса были блекло-голубые бегающие глазки, принято считать, что бегающий взгляд бывает у людей с нечистой совестью. Однако подчас самые отъявленные негодяи могут преспокойно смотреть вам прямо в лицо.

— Что будет с этой квартирой? — спросил Пуаро.

— Пока, сэр, я здесь присматриваю. Майор Рич распорядился выплачивать мне жалованье до тех пор, пока… пока…

Берджес испуганно заморгал и опустил глаза.

— Понимаю, пока… — кивнул головой Пуаро, а потом невозмутимо добавил: — Майор Рич, разумеется, предстанет перед судом. Думаю, в течение ближайших трех месяцев.

Берджес затряс головой, не столько отрицая подобную возможность, сколько выражая свое искреннее огорчение.

— Просто невероятно, сэр… — пробормотал он.

— Невероятно, что он мог убить?

— Да все это, сэр. И этот сундук…

Берджес посмотрел в противоположный конец комнаты.

— Так это и есть тот знаменитый испанский сундук?

Пуаро увидел огромный сундук очень темного полированного дерева, усеянный медными шляпками гвоздей, с большим медным запором.

— Замечательная вещь. — Пуаро подошел поближе.

Сундук стоял у стены возле окна, рядом со шкафчиком для граммофонных пластинок. По другую сторону его была дверь в спальню. Она была полуоткрыта и наполовину загорожена ширмой из расписной кожи.

— Это дверь в спальню майора Рича, — пояснил Берджес.

Пуаро кивнул, продолжая внимательно осматривать комнату. На низеньких столиках стояли две колонки от стереофонического проигрывателя, к которым, как змеи, тянулись провода, несколько кресел, большой стол; стены украшали копии с японских гравюр. Это была красивая уютная комната, без всяких излишеств.

Пуаро посмотрел на Уильяма Берджеса.

— Когда вы сделали это… э-э-э… открытие, — начал он как можно осторожнее, — ощущение у вас было, должно быть, не из приятных?

— Еще бы, сэр. Вовек этого не забуду. — Лакей, казалось, только и ждал вопроса — слова посыпались как горох. Видимо, ему казалось, что, чем больше он будет говорить об этом, тем скорее ему удастся забыть ту кошмарную картину.

— Я прибирался в комнате, сэр, собрал стаканы и тарелки со стола. Смотрю — на полу две маслины, кто-то обронил. Ну я нагнулся — а рядом, смотрю, темное пятно. Ковра нет, он сейчас в чистке. Отдали, когда разрешила полиция. «Откуда это пятно?» — подумал я про себя, ну и говорю себе в шутку: «А что, если это кровь, черт побери?» И себе же отвечаю: «Откуда ей здесь взяться? Должно быть, что-то пролили». А потом вижу, что-то натекло из сундука вот с этой стороны, где щель. Я еще тогда подумал: «Черт возьми, что там может быть?» Поднял крышку — вот так (Берджес продемонстрировал, как он это сделал), смотрю — человек, лежит на боку, ноги поджал, словно во сне. А в горле у него торчит нож. В жизни этого не забуду, сэр. Меня словно кто обухом по голове хватил…

Берджес перевел дух.

— Я захлопнул крышку и бросился вон из дома. Надо, думаю, позвать полицейского. Мне повезло, я нашел его за углом.

Пуаро вдумчиво разглядывал Берджеса. Что ж, если все это неправда, то Берджес неплохой актер. Однако, похоже, что все именно так и было.

— А вы не подумали о том, что прежде следовало разбудить майора Рича?

— Нет, сэр, мне это как-то в голову не пришло. Я был так ошарашен… хотел поскорее убраться из дома.. — Берджес сглотнул слюну, — и позвать кого-нибудь на помощь..

Пуаро сочувственно кивнул.

— Вы узнали в этом человеке мистера Клейтона? — спросил он.

— По правде говоря, сначала нет. Должно быть, от страха, сэр. Но потом, когда я привел полицейского, у меня сразу вырвалось: «Господи, да ведь это мистер Клейтон!» А полицейский спрашивает: «Какой такой мистер Клейтон?» Тогда я ему сказал, что он, мол, заходил к нам вчера вечером.

— Ага, — промолвил Пуаро, — значит, он заходил. Вы помните точно время, когда это было?

— Ну не так, чтобы до минутки, сэр. Примерно без четверти восемь…

— Вы хорошо знали мистера Клейтона?

— Он и миссис Клейтон довольно часто бывали у майора. А я у него полтора года служу.

— Как вам показалось? Мистер Клейтон не был несколько странным в тот вечер?

— Да нет, сэр. Разве что немного запыхался, и я подумал, что он, должно быть, торопится. Выяснилось, что он действительно опаздывает на поезд.

— В руках у него был чемодан? Он ведь должен был уехать в Шотландию.

— Нет, сэр, чемодана не было. Наверное, он оставил его в такси.

— Он был очень огорчен, что не застал майора дома?

— Да вроде бы нет. Просто сказал, что в таком случае оставит записку. Он прошел вот сюда, к столу, а я вернулся на кухню — мне надо было еще приготовить яйца с анчоусами[391]. Кухня у нас в конце коридора, оттуда почти ничего не слышно. Я и не слышал, когда он ушел и когда вернулся хозяин, да мне это было и ни к чему.

— Что было потом?

— Потом меня позвал майор Рич. Он стоял вот здесь, в дверях, сказал, что совсем забыл про турецкие сигареты для миссис Спенс, и велел мне быстренько за ними сбегать Я принес их сюда, в гостиную, и положил на стол. Мистера Клейтона уже, ясное дело, не было, я тогда подумал, что он давно ушел, чтобы успеть на свой поезд.

— И никто больше не приходил сюда? Пока отсутствовал майор Рич, а вы были на кухне?

— Нет, сэр, никто.

— Вы уверены в этом?

— Как тут будешь уверен, сэр. Но, думаю, я услышал бы как звонят.

Пуаро покачал головой. Действительно, разве можно быть уверенным? В любом случае, никто из остальных приглашенных не мог быть этим таинственным визитером. Макларен в это время был с приятелем в клубе; к Спенсам пришли друзья, а после их ухода они сразу отправились в гости к майору Ричу; Маргарита Клейтон болтала с подругой по телефону. И потом, разве кто-нибудь из них рискнул бы идти за Клейтоном в квартиру, где находился слуга и куда с минуты на минуту мог вернуться хозяин? Нет, их Пуаро не подозревал… Он все еще надеялся, что в последнюю минуту обнаружится таинственный незнакомец, кто-то из безупречного прошлого мистера Клейтона. Скажем, случайно увидел его на улице, прокрался за ним сюда и зарезал его кинжалом. А потом спрятал труп в сундуке и попросту ушел, никем не замеченный. В общем, настоящая мелодрама, такое встречается разве что в приключенческих романах. Словом, история под стать самому испанскому сундуку.

Пуаро подошел к злополучному сундуку и стал открывать крышку. Она поднималась легко и бесшумно.

— Сундук вымыт внутри, сэр. Я распорядился, — робко промолвил Берджес.

Пуаро, наклонившись, заглянул внутрь и вдруг издал легкое восклицание. Нагнувшись еще ниже, он провел рукой по стенкам сундука.

— Вот эти отверстия в задней стенке! И с этой стороны. Похоже, что их проделали совсем недавно.

— Какие отверстия, сэр? — Слуга тоже заглянул в сундук. — Не знаю, сэр. Я их никогда раньше не замечал.

— Они действительно почти незаметны. Их кто-то специально просверлил. Как вы думаете, зачем?

— Не знаю, сэр. Может, тут завелся какой-нибудь жучок — из тех, что портят мебель.

— Жучок? — пробормотал Пуаро. — Что-то непохоже.

Он снова отошел в другой конец комнаты.

— Когда вы вернулись с сигаретами, то не заметили никаких перемен в комнате? Скажем, передвинутого стула, стола или еще чего-нибудь?

— Странно, сэр, теперь, когда вы это сказали, я вспомнил… Ширма, которой прикрывают дверь в спальню — чтобы не было сквозняков. Она была сдвинута немного влево.

— Вот так? — Пуаро тут же передвинул ширму.

— Еще левее, сэр… Вот так. — Ширма, ранее лишь наполовину скрывавшая сундук, теперь закрыла его почти полностью.

— Как вы думаете, зачем была передвинута ширма?

— Я ничего не думаю, сэр.

«Еще одна мисс Лемон!» — невольно подумал Пуаро.

Но тут Берджес неуверенно добавил:

— Очевидно, чтобы легче было пройти в спальню, если дамы, например, захотят оставить там свои накидки.

— Допускаю. Но могла быть и другая причина.

Берджес вопросительно смотрел на Пуаро.

— Ширма сейчас скрывает от нас сундук и ковер около сундука. Если бы майор Рич ударил ножом мистера Клейтона, то кровь сразу стала бы просачиваться через щели в дне сундука. Это мог бы кто-нибудь заметить, как заметили наутро вы. Поэтому ширму и передвинули.

— Мне это не пришло в голову, сэр.

— А какое здесь освещение, яркое или приглушенное?

— Взгляните сами, сэр.

Лакей ловко задернул шторы и зажег пару настольных ламп. Они бросали мягкий рассеянный свет, при котором едва ли можно было читать. Пуаро поднял голову, посмотрел на люстру.

— Нет, сэр, люстра в тот вечер не горела. Мы ее вообще редко включаем.

Пуаро окинул взглядом полутемную комнату.

— Мне кажется, сэр, при таком освещении пятно трудно было бы заметить, — сказал слуга.

— Пожалуй, вы правы. Итак, зачем же была передвинута ширма?

Берджес зябко поежился.

— Подумать только, сэр, что такой приятный джентльмен, как майор Рич, мог сделать такое.

— Значит, вы даже не сомневаетесь, что это сделал майор Рич? А почему он мог это сделать, Берджес?

— Он ведь был на войне. Может, его там ранили в голову. Говорят, такое бывает: спустя много лет что-то в мозгах разлаживается… Люди тогда сами не знают, что творят. И говорят, что близким да родственникам достается от них больше всех. Может, так оно и было?

Пуаро посмотрел на Берджеса и, вздохнув, отвернулся.

— Нет, — сказал он, — это было не так. — С проворством фокусника он сунул хрустящую бумажку Берджесу в руку.

— О, благодарю вас, сэр, но, право, не стоит…

— Вы очень помогли мне, — сказал Пуаро, — я вам очень признателен за то, что вы позволили мне осмотреть эту комнату, мебель и этот замечательный сундук. И за ваш рассказ о том вечере. Невероятное никогда не бывает столь уж невероятным. Запомните это. Я считал, что только двое могли совершить это убийство, но я ошибался. Был еще и третий. — Он еще раз окинул взглядом комнату и слегка повел плечами, словно от холода. — Раздвиньте шторы. Пусть здесь будет больше света и воздуха. Это необходимо. А еще тут не мешало бы устроить основательную уборку. Немало понадобится времени, чтобы эта комната очистилась от скверны — от духа ненависти, который все еще здесь витает.

Берджес, разинув рот от удивления, молча подал Пуаро пальто и щляпу. Похоже, он совершенно ничего не понимал, а Пуаро, любивший говорить загадками, явно в веселом настроении, бодрым шагом покинул дом.

8

Придя домой, Пуаро позвонил инспектору Миллеру:

— Кстати, инспектор, где чемодан Клейтона? Его жена сказала, что он захватил с собой чемодан.

— Он оставил его в клубе у швейцара, а потом, должно быть, забыл взять.

— Что в нем было?

— Что берут с собой в таких случаях? Пижама, чистая сорочка, туалетные принадлежности.

— Все как полагается.

— А что, по-вашему, там должно было оказаться?

Пуаро, видимо, не счел нужным ответить инспектору.

— Теперь о стилете. Советую немедленно допросить женщину, убирающую квартиру миссис Спенс. Узнайте, видела ли она когда-нибудь у них что-либо похожее?

— Миссис Спенс? — Инспектор даже присвистнул. — Вот вы куда гнете? Мы показывали кинжал Спенсам. Они клянутся, что никогда его не видели.

— Спросите их снова.

— Так по-вашему…

— А потом сообщите мне, что они скажут на этот раз.

— Вечно вы мудрите.

— Прочтите «Отелло», Миллер. И вспомните персонажей этой трагедии. Мы пропустили одного из них.

Пуаро повесил трубку, потом набрал номер леди Четертон. Телефон был занят.

Через несколько минут он снова попытался дозвониться, но безуспешно. Тогда он призвал на помощь своего слугу Джорджа и велел ему звонить до тех пор, пока леди Четертон не ответит. Он знал, как она любит болтать по телефону.

Пуаро опустился в кресло, осторожно снял свои лакированные туфли, пошевелил затекшими пальцами и откинулся на спинку.

«Старею, — пробормотал он. — Быстро устаю… — Но тут же не без гордости воскликнул: — Но серые клеточки еще работают! Правда, не так, как прежде, но все-таки! „Отелло“, да-да… Кто упомянул об этой пьесе? Ага, миссис Спенс. Чемодан… Ширма… В позе спящего человека… Все продумано! Заранее и до мельчайших подробностей. Убийца наверняка был очень доволен собой…»

Вошел Джордж и доложил, что леди Четертон у телефона.

— Это Эркюль Пуаро, мадам. Могу я побеседовать с вашей гостьей?

— О, разумеется, мосье Пуаро. Вам удалось что-нибудь для нее сделать?

— Пока нет, мадам, но я не теряю надежды.

В трубке раздался нежный голос Маргариты Клейтон.

— Мадам, когда я спросил вас, не заметили ли вы чего-либо необычного в гостиной в тот вечер, вы попытались что-то вспомнить, но не смогли. Может быть, вы имели в виду ширму?

— Ширму? Ну да, конечно. Она была сдвинута.

— Вы танцевали в тот вечер?

— Немного.

— С кем больше всего?

— С Джереми Спенсом. Он прекрасный танцор. Чарлз тоже неплохо танцует, но не так хорошо, как Джереми. Чарлз танцевал с Линдой Спенс, а потом мы менялись. Джон Макларен вообще не танцует. Он ставил пластинки, те, что мы просили.

— А потом вы все слушали классическую музыку?

— Да.

Наступила пауза. Ее нарушила Маргарита Клейтон:

— Мосье Пуаро, что… что все это значит? У вас есть новости для меня?

— Мадам, вы когда-нибудь задумывались над чувствами людей, которые вас окружают?

— Мне… мне кажется, да. — В ее голосе мелькнуло легкое удивление.

— А мне кажется, нет, мадам. Я думаю, вы о них просто не имеете представления. В этом ваша трагедия. Однако к трагическому концу приходят другие, но не вы. Один человек сегодня упомянул в разговоре Отелло. Помните, я спросил, не ревновал ли вас муж, и вы мне ответили: «Возможно». Но ответили так беззаботно, как дитя. Так, наверное, ответила бы Дездемона, не подозревающая об опасности, которая ей грозит. Разумеется, она тоже знала, что существует такое чувство, как ревность, но она не понимала его, ибо сама никогда не испытывала ревности, да и вообще была не способна испытать ее. Я думаю, она не знала, что такое всепоглощающая страсть. Она любила мужа романтической любовью, восхищаясь им как героем, она питала чистое и невинное чувство привязанности к своему другу Кассио… Именно потому, что ей самой была неведома страсть, она и сводила мужчин с ума. Вы понимаете, о чем я говорю, мадам?

На другом конце провода опять воцарилось молчание, а затем спокойный, нежный и чуть удивленный голос Маргариты Клейтон произнес:

— Не совсем… не совсем понимаю…

Пуаро вздохнул, а затем уже обычным деловым тоном добавил:

— Я буду у вас сегодня вечером.

9

Убедить в чем-то инспектора Миллера было довольно сложно. Но Эркюль Пуаро был не из тех, кто легко сдается. В итоге инспектор поворчал и уступил.

— Только не понимаю, при чем здесь леди Четертон?

— Ни при чем. Просто она предоставила убежище своей подруге, вот и все.

— А Спенсы? Как вы узнали?

— Значит, стилет принадлежит все-таки им? Я просто догадался. Джереми Спенс натолкнул меня на эту мысль. Когда я высказал предположение, что стилет принадлежит Маргарите Клейтон, он решительно заявил, что это не так. — Пуаро сделал паузу. — Что же они вам сказали? — спросил он не без любопытства.

— Признались, что он очень похож на кинжальчик, который у них когда-то был. Но несколько недель тому назад он куда-то затерялся, и они о нем забыли. Полагают, его взял Рич.

— Мистер Джереми действительно очень осторожный человек, — заметил Пуаро. И пробормотал себе под нос: — Затерялся несколько недель назад. Действительно, все было продумано заранее.

— Что, что?

— Да так… А вот мы и приехали, — сказал Пуаро.

Такси остановилось у дома леди Четертон на Черитонстрнт. Пуаро расплатился с шофером.

Маргарита Клейтон ждала их наверху. Лицо ее застыло, когда она увидела инспектора Миллера.

— Я не думала…

— Не думали, что я захвачу инспектора? Я ведь попросил разрешения прийти с другом.

— Инспектор Миллер не входит в круг моих друзей.

— О, это легко исправить, если вы, миссис Клейтон, захотите, чтобы справедливость восторжествовала. Ваш муж был убит…

— Сейчас и попробуем выяснить, кто его убил, — быстро вмешался Пуаро. — Вы разрешите нам сесть, мадам?

Маргарита Клейтон медленно опустилась на стоявший рядом с ней стул с высокой прямой спинкой и посмотрела на мужчин.

— Прошу вас, — сказал Пуаро, обращаясь к ней и инспектору, — внимательно выслушать меня. Мне кажется, я знаю, что произошло в тот роковой вечер в гостиной у майора Рича… Мы все исходили из предположения, что только у двух человек имелась возможность спрятать труп в сундуке, а именно — у майора Рича и его слуги Уильяма Берджеса. Но мы ошибались — в тот вечер в гостиной был еще третий человек, у которого было не меньше возможностей проделать это.

— Кто же? — иронически спросил Миллер. — Мальчишка-лифтер?

— Нет. Сам Арнольд Клейтон.

— Что? Убитый сам спрятал свое тело? Вы спятили, Пуаро!

— Разумеется, не мертвое, а живое тело. Иными словами, он сам спрятался в сундуке. Такие фокусы проделывались и раньше, история знает их немало. Мертвая невеста из баллады «Ветка омелы»[392], Якимо, задумавший бросить тень на честь Имогены[393], и так далее. Мне эта мысль пришла в голову, как только я увидел дыры, просверленные в стенке сундука, и к тому же просверленные совсем недавно. Зачем? Чтобы не задохнуться без воздуха. Почему ширма была сдвинута со своего обычного места? Чтобы спрятать сундук, чтобы тому, кто в нем находился, можно было время от времени поднимать крышку, расправлять затекшие члены и, разумеется, лучше слышать, о чем говорят в комнате.

— Но зачем? — воскликнула Маргарита, широко раскрыв глаза. — Зачем Арнольду понадобилось прятаться в сундуке?

— И это спрашиваете вы, мадам? Ваш муж был ревнив. Ревнив. И очень скрытен. «Человек в себе», — как выразилась ваша приятельница миссис Спенс. Его обуревала ревность, она становилась все сильнее, она терзала его. Была или не была его жена любовницей майора? Он терялся в догадках и жаждал узнать правду. Так возникла «телеграмма из Шотландии», телеграмма, которую никто не посылал и поэтому никто не видел. Свой дорожный чемоданчик он почему-то оставляет в клубе. Визит к майору, когда Клейтон уверен, что того нет дома… Он говорит слуге, что оставит записку, но, как только тот уходит, просверливает дыры в сундуке, передвигает ширму и залезает в сундук. Сегодня все прояснится, думал он. Возможно, его жена задержится после ухода последнего из гостей или же уйдет со всеми, а потом вернется! В этот вечер доведенный до отчаяния, истерзанный ревностью муж рассчитывал узнать правду…

— Надеюсь, вы не станете утверждать, что он сам пырнул себя ножом? — В голосе Миллера зазвучала явная насмешка.

— Нет, это сделал другой. Тот, кто знал, что он там. Это, бесспорно, было убийство. Заранее подготовленное и тщательно продуманное. Вспомним персонажи из «Отелло». Сейчас нас интересует Яго. Кто-то исподволь очень искусно внушает Клейтону мысль об измене. Честный Яго, верный друг, человек, которому доверяют! И Арнольд Клейтон верил своему Яго. Он позволил разжечь в себе ревность, довести ее до предела. Самому ли ему пришла в голову мысль спрятаться в сундуке или же ему рассказали о нечто подобном? Так или иначе, решение принято. А стилет, похищенный несколько недель назад у Спенсов, терпеливо ждет свою жертву. Наступает роковой вечер. Лампы льют приглушенный свет, играет проигрыватель, гости танцуют, а тот, кто не танцует, подбирает пластинки у столика рядом с испанским сундуком, спрятанным за сдвинутой ширмой. Скользнуть незаметно за ширму, поднять крышку, ударить кинжалом — рискованно, смело, но… так просто!

— Клейтон мог закричать!

— Нет, ибо он спал, — ответил Пуаро. — По словам слуги, он лежал в позе спящего человека — точнее, одурманенного сильной дозой снотворного. И только один человек мог дать ему снотворное — тот, с кем он пил вино, перед тем как уйти из клуба.

— Джон? — В голосе Маргариты Клейтон прозвучало искреннее, почти детское удивление. — Джон? Нет-нет! Добрый, славный Джон. Я знаю его целую вечность! Зачем ему было это делать?..

Пуаро в упор посмотрел на нее.

— Зачем, мадам, два итальянца дрались на дуэли? Зачем тот юноша лишил себя жизни? Джон Макларен не умеет выражать свои чувства словами. Он смирился с ролью преданного друга вашей семьи, но тут появляется майор Рич. Нет, это уж слишком! Еще одного соперника он вынести не может. В отуманенном ненавистью и страстью мозгу рождается план — безукоризненно продуманный план убийства — двойного убийства, ибо майора, без сомнения, признают виновным в смерти Клейтона. Убрав вашего мужа и майора Рича с дороги, он надеялся в дальнейшем получить вас. Он верит, что вы наконец оцените его, мадам. И вы бы это сделали, не так ли?

Она смотрела на него округлившимися от ужаса глазами. Почти не отдавая себе отчета в том, что говорит, она едва слышно прошептала:

— Да, возможно… Я не знаю…

И тут в разговор вмешался инспектор:

— Все это очень здорово, Пуаро. Все это может быть просто вашей фантазией.

— Это правда.

— Но все же, где доказательства? Где улики? Мы даже не можем предъявить ему обвинение.

— Вы ошибаетесь. Я уверен, что Макларен сам сознается, как только вы ему все это расскажете. Сознается, если поймет, что миссис Клейтон все известно!..

Помолчав, Пуаро добавил:

— Ибо, узнав это, он поймет, что проиграл… Что столь безукоризненно исполненное убийство оказалось напрасным.

Неудачник

1

Лили Маргрейв нервным движением расправила лежавшие на колене перчатки и украдкой взглянула на человека, сидевшего в просторном кресле напротив нее.

Она, разумеется, слышала о знаменитом сыщике Эркюле Пуаро, но воочию видела его впервые, и его нелепая внешность отнюдь не оправдывала ее ожиданий. Неужели наделавшие столько шуму дела распутал этот потешный яйцеголовый человечек с огромными усами? Да и ведет он себя как-то несолидно. Сейчас, например, аккуратнейшим образом складывает пирамиды из цветных кубиков и, похоже, увлечен этой забавой куда больше, чем ее рассказом.

Однако стоило ей замолчать, как человечек поднял голову и метнул на нее неожиданно острый взгляд.

— Продолжайте, мадемуазель, прошу вас. Не думайте, что я отвлекся. Я весь внимание, поверьте.

И как ни в чем не бывало снова занялся своей дурацкой пирамидой, а обескураженной Лили ничего не оставалось, как рассказывать дальше.

Речь шла о чудовищном преступлении, но голос девушки был так ровен и бесстрастен, а повествование так лаконично, что казалось, будто ее весь этот ужас совершенно не трогает.

— Надеюсь, — озабоченно сказала девушка, изложив все, что считала нужным, — я ничего не упустила.

Пуаро в ответ энергично закивал и резким движением смешал кубики, потом откинулся на спинку кресла, сложил кончики пальцев и, уставившись в потолок, принялся подытоживать услышанное.

— Итак, десять дней назад был убит сэр Рубен Эстуэлл.

Позавчера в связи с этим был арестован его племянник, Чарлз Леверсон, против которого имелись весомые улики — вы поправите меня, мадемуазель, если я что-то напутаю.

В день убийства сэр Рубен допоздна работал в своем кабинете на втором этаже, в так называемой Башне. Мистер Леверсон вернулся домой поздно ночью и открыл входную дверь своим ключом. Дворецкий, чья комната находится как раз под кабинетом, слышал, как молодой человек ссорился с дядюшкой. Вдруг раздался звук падения чего-то тяжелого и приглушенный крик. Дворецкий забеспокоился и уже хотел было подняться наверх и посмотреть, что там происходит, но услышал, как мистер Леверсон выходит из кабинета, весело насвистывая. Дворецкий успокоился и лег спать, но утром горничная обнаружила сэра Рубена мертвым возле письменного стола: ему проломили голову чем-то тяжелым. Насколько я понимаю, дворецкий не сразу сообщил об услышанном полиции. Впрочем, это-то как раз естественно, не так ли, мадемуазель?

— Простите? — встрепенулась Лили, которую этот неожиданный вывод застал врасплох.

— Согласитесь, мадемуазель, в подобных случаях всегда нужно принимать во внимание человеческую природу. В вашем рассказе — замечательном, кстати говоря, рассказе без единого лишнего слова — фигурируют просто персонажи, а мне всегда важно определить, что тот или иной человек собой представляет. Вот я и подумал, что этот дворецкий… как, вы сказали, его зовут?

— Его фамилия Парсонс.

— Так вот, Парсонс, как всякий преданный слуга, всячески постарается не допустить вмешательства полиции в семейные дела его господ и наверняка сообщит не все, особенно если его откровения могут подвести кого-то из членов семьи. Он будет твердить, что убийство совершил случайный грабитель, и будет упрямо, вопреки всему, за это цепляться. Да, преданность старых слуг — любопытнейший феномен.

Лучась улыбкой, Пуаро откинулся на спинку кресла.

— Между тем, — продолжал он, — каждый из домочадцев был допрошен полицией. В том числе и мистер Леверсон, который заявил, что вернулся поздно и прошел к себе, не заходя к дядюшке.

— Именно так он и сказал.

— И никто не усомнился в его словах, — задумчиво пробормотал Пуаро, — кроме, разумеется, Парсонса. Тут на сцене появился инспектор из Скотленд-Ярда, Миллер, так вы его, кажется, называли? Мне с ним приходилось встречаться; ему, что называется, палец в рот не клади. Так вот, Миллер сразу приметил то, что упустил из виду местный инспектор: Парсонс явно нервничает и что-то недоговаривает. Eh bien[394], он поднажал на Парсонса. К тому времени уже было доказано, что никто из посторонних в ту ночь в дом не проникал, что убийцу надо искать среди своих, и бедняга Парсонс, перепуганный, был даже рад, что ему пришлось выложить все, что знал. Он до последнего старался не допустить скандала, но всему есть предел. Одним словом, инспектор Миллер выслушал дворецкого, задал пару вопросов, после чего лично провел кое-какие расследования. И собрал улики, очень и очень весомые. На шкафу в кабинете были обнаружены отпечатки окровавленных пальцев — и принадлежат эти отпечатки Чарлзу Леверсону. Горничная показала, что утром после убийства вынесла из комнаты мистера Леверсона тазик с водой, которая была розовой от крови. Он ей объяснил, что порезал палец, и порез у него действительно был, но уж очень маленький! Манжета на рубашке была замыта, но следы крови были обнаружены на рукаве пиджака. Он нуждался в деньгах, а по смерти сэра Рубена должен был унаследовать кругленькую сумму. Это очень серьезные улики, мадемуазель… И тем не менее вы пришли ко мне, — добавил он после некоторой паузы.

— Я ведь уже объяснила вам, мосье Пуаро, что меня послала леди Эстуэлл, — пожала плечиками Лили. — У нее сложилось свое особое мнение…

— А сами бы вы не пошли? — испытующе взглянул на нее Пуаро.

Девушка промолчала.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Я в затруднительном положении, мосье Пуаро. — Лили снова принялась разглаживать перчатки. — Мне бы не хотелось обмануть доверие леди Эстуэлл. В сущности, я всего лишь ее компаньонка, но она всегда обращалась со мной скорее как с дочерью или с племянницей. Она очень добра ко мне, и мне очень бы не хотелось… ну, создать у вас превратное представление, из-за которого вы отказались бы от дела.

— Создать превратное представление у Эркюля Пуаро? — Он искренне развеселился. — Cela ne se fait pas[395]. Итак, насколько я могу судить, вы считаете, что это у леди Эстуэлл, так сказать, каприз, блажь? Признайтесь, так ведь?

— Если вы настаиваете…

— Настаиваю, мадемуазель.

— По-моему, это просто смешно.

— Даже так?

— Я очень уважаю леди Эстуэлл…

— Не сомневаюсь в этом, — ободряюще отозвался Пуаро. — Ни секунды не сомневаюсь.

— Она, право же, чудесная женщина, очень добрая, но… как бы это сказать… не слишком умная. Образования она не получила, она ведь была актрисой перед тем, как выйти замуж за сэра Рубена, у нее полно всяких предрассудков и предубеждений. Если ей что-то пришло в голову, она будет стоять на своем, и никакие доводы на нее не подействуют. Стоило инспектору не очень тактично высказаться, она сразу же заявила, что подозревать мистера Леверсона — бред, до которого никто, кроме тупоголовых полицейских, не додумался бы, Чарлз на такое просто не способен.

— Но при этом никаких аргументов?

— Ни единого.

— Вот как! Скажите на милость…

— Я говорила ей, что бессмысленно идти к вам без всяких фактов, с одной убежденностью в невиновности мистера Леверсона.

— Вы ей так и сказали? Очень интересно.

Наметанным глазом Пуаро окинул Лили Маргрейв, отметив строгий черный костюм, дорогую крепдешиновую блузку с изящными оборочками и модную черную фетровую шляпку. Он оценил ее элегантность, красивое лицо с чуть выступающим подбородком и синие глаза с длинными ресницами. В поведении Пуаро что-то неуловимо изменилось: похоже, сейчас его больше интересовала сама гостья, чем дело, которое привело ее к нему.

— Как мне представляется, мадемуазель, леди Эстуэлл дама неуравновешенная и истеричная?

— Вот именно, — с готовностью подхватила девушка. — Она, как я уже сказала, очень добрая женщина, но убедить ее в чем бы то ни было — просто немыслимо.

— Может быть, она тоже кого-то подозревает, — предположил Пуаро. — У таких эмоциональных натур иногда возникают странные, ничем не обоснованные подозрения.

— Как вы догадались? Она и вправду твердит, что убийца — секретарь мистера Рубена, она терпеть его не может. А между тем полиция выяснила, что бедный мистер Трефюзис никак не мог этого сделать.

— А доказательств у леди Эстуэлл опять-таки нет?

— Разумеется Одна «интуиция», — в голосе Лили Маргрейв явственно прозвучало пренебрежение.

— Я вижу, мадемуазель, — улыбнулся Пуаро, — вы не верите в интуицию?

— По-моему, это чушь, — отчеканила Лили.

— Les femmes[396],— пробормотал Пуаро. — Они считают, что интуиция — оружие, которое им дал Господь. Вот только на одну верную догадку у них обычно приходится десять, которые ведут их по неверному пути.

— Я знаю, — отозвалась девушка, — но я же вам сказала, что такое леди Эстуэлл. С ней не поспоришь.

— И вы, мадемуазель, как девушка умная и рассудительная, предпочли не спорить и сделали то, о чем вас попросили — пришли ко мне и ввели меня au courant[397].

Что-то в его голосе заставило Лили пристальнее взглянуть ему в глаза.

— Конечно же мне известно, как вы заняты, — начала она извиняющимся тоном, — как дорога вам каждая минута.

— Вы льстите мне, мадемуазель, — прервал ее Пуаро, — но, говоря по правде, в настоящее время у меня и впрямь несколько не терпящих отлагательств дел.

— Этого я и боялась, — отозвалась Лили, вставая со стула — Я передам леди Эстуэлл…

Но Пуаро, похоже, вставать не собирался — он картинно откинулся в кресле и устремил на девушку немигающий взгляд.

— Вы так торопитесь уйти, мадемуазель? Присядьте ненадолго, прошу вас.

Кровь бросилась в лицо Лили и тут же отхлынула. Она нехотя вновь опустилась на стул.

— Мадемуазель, вы так энергичны и решительны, — произнес Пуаро, — вам следует быть немного снисходительней к старому человеку вроде меня, которому не так-то просто на что-то решиться. Вы меня не поняли, сударыня. Я вовсе не говорил, что намерен отказать леди Эстуэлл.

— Так вы приедете? — без всякого выражения спросила девушка. Она опустила глаза под пытливым взглядом собеседника.

— Передайте леди Эстуэлл, мадемуазель, что я целиком и полностью в ее распоряжении. Я приеду в Монрепо, если не ошибаюсь, сегодня вечером.

Пуаро встал, и посетительница поспешила последовать его примеру.

— Я… я скажу ей, мосье Пуаро. С вашей стороны очень любезно откликнуться на просьбу леди Эстуэлл, но только как бы ваши хлопоты не оказались напрасными.

— Все может быть, хотя… как знать?

Со своей обычной церемонной галантностью Пуаро проводил девушку до дверей и, вернувшись в гостиную, погрузился в глубокое раздумье. Потом решительно кивнув головой, открыл дверь и позвал слугу:

— Джордж, друг мой, будьте любезны, приготовьте мне маленький саквояж. Я сегодня же отправляюсь за город.

— Слушаюсь, сэр, — ответствовал Джордж. Слуга Эркюля Пуаро был типичнейшим англичанином — высоким, худым и бесстрастным.

— Юные девушки, милейший мой Джордж, — весьма интересные создания, — разглагольствовал между тем Пуаро, удобно устроившись в кресле и закурив сигарету, — особенно, заметьте, если у нее есть голова на плечах. Попросить человека о какой-то услуге и исподволь настроить его так, чтобы ему не захотелось эту услугу оказывать — дело весьма и весьма деликатное. Она тонкая бестия, о да, но Эркюль Пуаро, милейший Джордж, не просто умен. Он мудр.

— Да, вы мне говорили об этом, сэр.

— Дело не в секретаре, — размышлял вслух Пуаро. — Его она всерьез не принимает. Она просто не хочет, чтобы, как говорится, «не будили лихо, пока оно тихо». А я, Эркюль Пуаро, его разбужу! В Монрепо происходит какая-то тайная драма, и это не могло меня не заинтриговать. Эта малышка очень старалась, но меня ей провести не удалось. Любопытно, что у них там такое, очень любопытно.

Возникшую после этих слов театральную паузу нарушил извиняющийся голос Джорджа:

— А как насчет вечернего костюма, сэр?

— Вы, как всегда, очень исполнительны, Джордж. Но… Работа и только работа, — в голосе Пуаро прозвучала легкая досада, — вы просто незаменимы, Джордж.

2

Когда поезд 16.55 из Лондона остановился на станции Эбботе Кросс, на перрон сошел расфранченный Эркюль Пуаро со свеженафабренными усами. Предъявив билет, он вышел за ограждение, где его встретил дюжий шофер.

— Мистер Пуаро?

— Да, это я, — улыбнулся в ответ маленький сыщик.

— Прошу сюда, сэр. — И шофер распахнул дверцу роскошного «роллс-ройса».

Дом был в каких-нибудь трех минутах езды от станции. Шофер, выскочив из машины, вновь распахнул дверцу, и Пуаро ступил на землю. У парадной двери его уже дожидался дворецкий.

Прежде чем войти внутрь, Пуаро успел рассмотреть дом. Его оценивающему взгляду предстал массивный кирпичный особняк, не блещущий архитектурными изысками, от которого так и веяло надежностью и уютом.

В прихожей дворецкий ловко освободил Пуаро от пальто и шляпы и, с вышколенной почтительностью понизив голос, произнес:

— Ее сиятельство ожидают вас, сэр.

По устланным мягким ковром ступеням Пуаро повели наверх. Его провожатый, без сомнения, и был тот самый Парсонс: преданный слуга, ни единым жестом не выдающий своих чувств. Поднявшись по лестнице, они свернули в коридор направо и, миновав какую-то дверь, оказались в небольшой прихожей, из которой вели еще две двери. Парсонс распахнул левую и звучно доложил:

— Мосье Пуаро, миледи.

Комната, в которую они попали, была не слишком просторна, да к тому же забита мебелью и множеством всяких безделушек. С дивана поднялась женщина в черном и двинулась навстречу Пуаро.

— Мосье Пуаро, — поздоровалась она, протягивая руку и окидывая взглядом его франтовскую фигуру. Нс обратив ни малейшего внимания на ответное «миледи» и явное намерение гостя облобызать ей руку, она неожиданно стиснула его пальцы крепким пожатием и после долгой паузы заявила:

— Люблю маленьких мужчин. У них, по крайней мере, голова на плечах.

— Надо полагать, — осведомился Пуаро, — инспектор Миллер — мужчина рослый?

— Миллер — самодовольный болван, — отрезала леди Эстуэлл. — Присаживайтесь, мосье Пуаро. Лили очень старалась отговорить меня, когда я решила послать за вами, но я не ребенок и сама знаю, что мне делать.

— Что ж, это не каждому дано, — отозвался Пуаро, следуя за хозяйкой дома к дивану.

Леди Эстуэлл удобно устроилась среди подушек лицом к сыщику.

— Лили — очень славная девушка, но она уверена, что все знает лучше всех, а такие чаще всего ошибаются, поверьте моему опыту. Я, конечно, особым умом не блещу, что греха таить, но ошибаюсь куда реже других, потому что всегда полагаюсь на свою интуицию. Хотите, я вам скажу, кто убийца, мосье Пуаро? Женщины всегда чувствуют такие вещи!

— А мисс Маргрейв тоже чувствует?

— Что она вам наговорила? — вскинулась леди Эстуэлл.

— Она ознакомила меня с обстоятельствами дела.

— С обстоятельствами? Обстоятельства, конечно, против Чарлза, но поверьте, мосье Пуаро, он здесь ни при чем. Я знаю, что он ни при чем!

Убежденность леди Эстуэлл могла хоть кого сбить с толку, но Пуаро не отступал.

— Вы в этом твердо уверены, леди Эстуэлл?

— Я уверена, что моего мужа убил Трефюзис, мосье Пуаро.

— Почему же?

— Что вы, собственно, хотите знать? Почему убил или почему я в этом уверена? Говорю вам, я это знаю! У меня так всегда. Мне все сразу становится ясно, и с этого меня уже не свернешь.

— Мистер Трефюзис получил что-нибудь по завещанию сэра Рубена?

— Ни пенни, — торжествующе отчеканила леди Эстуэлл. — И из этого следует, что Рубен его не любил и не доверял ему.

— А долго он проработал у сэра Рубена?

— Лет девять.

— Это долгий срок, — вкрадчиво промурлыкал Пуаро. — Столько лет прослужить одному человеку… Да, мистер Трефюзис, должно быть, хорошо изучил своего хозяина.

— К чему вы клоните? — нахмурилась леди Эстуэлл. — При чем здесь это?

— Мне пришла в голову одна идейка, — пояснил Пуаро. — Не то чтобы блестящая, но нетривиальная — относительно того, как сказывается служба на личности человека.

— Говорят, вы очень умный, — с некоторым сомнением обронила леди Эстуэлл, не сводя с Пуаро пристального взгляда.

— Надеюсь, что смогу когда-нибудь убедить в этом и вас, мадам, — рассмеялся Пуаро, — но давайте вернемся к мотиву преступления. Расскажите, кто из ваших домашних был здесь в день трагедии.

— Ну, Чарлз, само собой.

— Он ведь, насколько я понимаю, племянник сэра Рубена, а не ваш?

— Да. Единственный сын сестры Рубена. Она вышла замуж за довольно состоятельного человека, но он не пережил очередного краха на бирже, а вскоре умерла и она сама — вот тогда Чарлз и перебрался к нам. Ему тогда было двадцать три, и он собирался стать юристом, но после этого несчастья Рубен взял его к себе на службу.

— Так он человек усердный, этот мосье Чарлз?

— Приятно поговорить с таким догадливым человеком. — Леди Эстуэлл одобрительно кивнула. — В том-то и дело, что нет. Ни усердным, ни прилежным Чарлза никак не назовешь. Он вечно что-нибудь путал или забывал, и у них с дядюшкой бывали из-за этого жуткие свары. Конечно, ладить с Рубеном было нелегко. Сколько раз я ему говорила: «Ты что, забыл, каким сам был в молодости?» Он тогда был совсем другим, мосье Пуаро.

— Все меняется, миледи, — отозвался Пуаро. — Таков закон природы.

— И все же мне он никогда так не грубил, — вздохнула леди Эстуэлл. — Ну, а если и грубил, то всегда потом просил прощения. Бедный мой Рубен…

— Так он, значит, был тяжелый человек? — осведомился Пуаро.

— Ну, я-то умела с ним справляться, — похвалилась леди Эстуэлл с видом бесстрашной укротительницы тигров.—

Но вот на слуг он рычал довольно часто — это, конечно, создавало кое-какие неудобства. Внушение тоже надо делать достойно, а Рубен этого не умел.

— А как сэр Рубен распорядился своим наследством?

— Половину мне, половину Чарлзу, — отозвалась, ни секунды не задумываясь, леди Эстуэлл. — Адвокаты, конечно, наводят тень на плетень, но на самом деле примерно так и будет.

— Понятно… понятно, — пробормотал Пуаро. — Теперь, леди Эстуэлл, давайте поговорим о ваших домочадцах. Итак, в доме были вы сами, племянник сэра Рубена, мистер Чарлз Леверсон, секретарь, мистер Оуэн Трефюзис, и мисс Лили Маргрейв. Не могли бы вы поподробнее рассказать об этой юной особе?

— А что бы вы хотели узнать о Лили?

— Ну, например, как давно она у вас служит.

— Около года. До нее у меня тоже были секретарши-компаньонки, но все они жутко действовали мне на нервы. Лили не такая. Она всегда была тактична и отличалась здравым смыслом, да и собой она очень хороша, а я люблю видеть вокруг красивые лица. У меня есть свои причуды, мосье Пуаро* я сразу решаю — либо человек мне нравится, либо нет. Едва я ее увидела, я сказала себе: «Это то, что надо».

— Вам ее порекомендовали ваши знакомые, леди Эстуэлл?

— Нет, она, кажется, пришла по объявлению. Да, точно, по объявлению.

— Вам что-нибудь известно о ее родных, о семье?

— Родители у нее, кажется, живут в Индии. Я о них толком ничего не знаю, но ведь с первого взгляда видно, что Лили — истинная леди. Разве не так, мосье Пуаро?

— О, разумеется, разумеется.

— Конечно, — продолжала леди Эстуэлл, — меня-то леди никак не назовешь. Я это знаю, и слуги знают, но я свои недостатки ни на ком не вымещаю. Я сразу вижу, что у кого за душой, а лучше Лили ко мне никто не относился. Она мне как дочь, мосье Пуаро, уж вы поверьте.

Пуаро задумчиво протянул руку и симметрично разложил лежавшие на столике вещицы.

— И что, сэр Рубен разделял ваши чувства? — поинтересовался он, не сводя глаз с изящных безделушек.

— Мужчины все по-другому воспринимают, — отозвалась леди Эстуэлл после приметной паузы. — Но в общем они прекрасно ладили.

— Спасибо, мадам, — поблагодарил Пуаро, улыбаясь в усы. — И больше в доме никого в ту ночь не было? Не считая слуг, конечно.

— Был еще Виктор.

— Виктор?

— Ну да, брат мужа и его деловой партнер.

— Он живет в вашем доме?

— Нет, он просто приехал погостить. Последние несколько лет он живет в Западной Африке.

— Ах, в Западной Африке, — пробормотал Пуаро. Из опыта общения с леди Эстуэлл он понял, что наводящие вопросы здесь ни к чему: почтенная дама сама с удовольствием все расскажет; остается только запастись терпением.

— Говорят, это чудесное место, но, по-моему, мужчинам оно на пользу не идет. Они там слишком много пьют и теряют контроль над собой. У всех Эстуэллов характер кошмарный, но уж Виктор после возвращения из Африки стал просто невыносим. Он и меня-то иногда пугает.

— Интересно, пугает ли он мисс Маргрейв? — пробормотал себе под нос Пуаро.

— Лили? Ну, они не так часто видятся.

Пуаро сделал кое-какие пометки в крошечной записной книжечке, затем вставил карандаш в петельку на развороте и убрал книжечку в карман.

— Благодарю вас, леди Эстуэлл. Теперь, если вы не против, я хотел бы потолковать с Парсонсом.

— Вызвать его сюда?

Леди Эстуэлл потянулась к звонку, но Пуаро поспешил вмешаться:

— Нет-нет, не беспокойтесь. Я сам к нему спущусь.

Невозможность присутствовать при разговоре явно расстроила леди Эстуэлл, и Пуаро постарался принять таинственный вид.

— Это важно, — произнес он с многозначительным видом и вышел, оставив хозяйку крайне заинтригованной.

Парсонса он нашел в буфетной — тот чистил столовое серебро.

— Я должен представиться, — заявил Пуаро, поклонившись. — Я — частный сыщик.

— Да, сэр, — ответствовал Парсонс почтительным, но несколько прохладным тоном. — Мы, собственно, так и думали.

— Меня пригласила леди Эстуэлл, — продолжал Пуаро. — Она не удовлетворена ходом расследования — далеко не удовлетворена.

— Их сиятельство не раз говорили при мне об этом, — подтвердил Парсонс.

— Короче говоря, — подытожил Пуаро, — вы все прекрасно знаете? Так ведь? Ну, тогда не будем терять времени на эти глупости. Будьте так добры, отведите меня к себе в спальню и подробно расскажите, что именно вы слышали в ночь убийства.

Дворецкий занимал комнату на первом этаже, рядом с комнатой для слуг. Окна там были забраны решетками, в углу стоял сейф. Парсонс кивнул в сторону узкой кровати.

— Я уже лег спать, сэр, в одиннадцать. Мисс Маргрейв тоже пошла к себе в спальню, а леди Эстуэлл с сэром Рубеном были в Башне.

— Так леди Эстуэлл была с сэром Рубеном? Ну-ну, продолжайте.

— Кабинет, сэр, прямо над моей комнатой. Оттуда слышен звук голосов, но слов, понятно, разобрать нельзя. Заснул я, пожалуй, где-то в половине двенадцатого, а около полуночи проснулся: входная дверь хлопнула — мистер Леверсон вернулся. Потом слышу наверху шаги и через минуту-другую — голос мистера Леверсона.

Мне тогда показалось, сэр, что мистер Леверсон был… ну, не то чтобы пьян, но… буен. Он просто кричал на сэра Рубена. До меня только отдельные слова доносились, так что понять, в чем дело, было нельзя, и тут вдруг вскрик и тяжелый удар. Тяжелый удар, — повторил Парсонс после паузы.

— Если мне не изменяет память, в романах обычно пишут о глухом ударе, — задумчиво уточнил Пуаро.

— Возможно, сэр, но я слышал тяжелый удар, — заявил Парсонс тоном, не допускающим возражений.

— Тысяча извинений, — поспешил загладить неловкость Пуаро.

— Не стоит, сэр. И вот после удара — голос мистера Леверсона. «Боже мой!» — кричит. — «Боже мой!», и больше ни слова, сэр.

Прежняя сдержанность изменила Парсонсу. Теперь он, найдя благодарного слушателя, рассказывал ему с явным удовольствием.

— Mon Dieu![398]— не замедлил подыграть Пуаро. — Представляю, какие чувства вы при этом испытывали!

— Да, сэр, — согласился Парсонс, — истинная правда. Не то чтобы я в этом момент заподозрил что-то странное. Просто подумал, что надо проверить, все ли там наверху в порядке. Я тогда в темноте даже стул опрокинул.

Так вот, открываю я дверь, прохожу через комнату для слуг и выхожу через другую дверь в коридор, откуда наверх черная лестница ведет. Стою, значит, я в нерешительности на площадке, и тут сверху голос мистера Леверсона, такой сердечный, веселый даже. «Ну, все хорошо, что хорошо кончается, — говорит. — Покойной ночи». И слышу, идет он по коридору к своей комнате и насвистывает.

Тут я, понятно, сразу назад к себе пошел и спать лег. Ну, думаю, уронили что-нибудь на пол, только и всего. Сами посудите, сэр, как я мог подумать, что сэр Рубен убит, когда ему мистер Леверсон покойной ночи пожелал?

— А вы уверены, что это был голос именно мистера Леверсона?

По снисходительному взгляду Парсонса маленький бельгиец понял, что тут не может быть никаких сомнений.

— У вас ко мне есть еще какие-либо вопросы, сэр?

— Только один. Вам нравится мистер Леверсон?

— Я… простите, сэр?

— Это же так просто. Вам нравится мистер Леверсон?

Изумление Парсонса быстро перешло в смущение.

— Общее мнение слуг, сэр… — выдавил он из себя и запнулся.

— Бога ради, — подбодрил его Пуаро, — пусть это будет общее мнение.

— Общее мнение таково, сэр, что мистер Леверсон — джентльмен симпатичный и не жадный, но, как бы это сказать… не семи пядей во лбу.

— Вот как! А знаете, Парсонс, я, еще не видя мистера Леверсона, составил о нем точно такое же представление.

— Скажите на милость, сэр!

— А что вы думаете — простите, каково общее мнение слуг — о секретаре?

— Очень спокойный и выдержанный джентльмен, сэр. Старается никого ничем не стеснить.

— Vraiment?[399] — отозвался Пуаро.

— Их сиятельство, — произнес, откашлявшись, дворецкий, — иногда склонны к поспешным суждениям.

— Так, значит, по общему мнению слуг преступление совершил мистер Леверсон?

— Никто из нас не хочет в это верить, сэр, — признался Парсонс. — Мы… по правде сказать, мы не думали, что он на такое способен.

— Однако он весьма вспыльчив?

— Если вы хотите знать, кто в этом доме самый что ни на есть вспыльчивый… — придвинулся поближе Парсонс.

— Нет-нет! — протестующе поднял руку Пуаро. — Я хотел бы знать совсем другое — у кого в этом доме самый спокойный характер.

Парсонс уставился на него, забыв закрыть рот.

3

Не тратя больше времени на ошеломленного дворецкого, Пуаро с любезным поклоном — в чем-чем, а в любезности ему нельзя было отказать — вышел из комнаты и направился в большой квадратный вестибюль. Там он постоял некоторое время в задумчивости, по-птичьи склонив голову к плечу, потом бесшумно подошел к одной из дверей и распахнул ее.

С порога он увидел небольшую комнатушку, уставленную полками с книгами. В дальнем углу за огромным столом сидел худой, бледный молодой человек со слабым подбородком и в пенсне. Он что-то деловито писал.

Минуту-другую Пуаро наблюдал за ним, затем нарушил тишину энергичным покашливанием:

— Кх-м-м, кх-м…

Молодой человек обернулся. Не похоже было, чтобы он сильно удивился, скорее, лицо его приняло озабоченное выражение.

Маленький сыщик отвесил церемонный поклон.

— Я имею честь беседовать с мистером Трефюзисом, не так ли? Прекрасно! Меня зовут Пуаро, Эркюль Пуаро. Возможно, вы обо мне слышали.

— Э-э… Да… Да, конечно, — пробормотал молодой человек, явно смущенный столь пристальным вниманием.

Оуэну Трефюзису было на вид тридцать с небольшим. При первом же взгляде на него Пуаро сразу понял, почему никто не принимал всерьез обвинений леди Эстуэлл. Аккуратный, чистенький мистер Оуэн Трефюзис был человеком обезоруживающе мягким, из тех, кем окружающие могут безнаказанно помыкать (что они частенько и делают), не рискуя нарваться на сопротивление.

— Вас, разумеется, пригласила леди Эстуэлл, — нарушил наконец молчание секретарь. — Она об этом говорила. Могу ли я быть вам чем-нибудь полезен?

Он держался вежливо, но сдержанно. Усевшись в предложенное ему кресло, Пуаро мягко спросил:

— Леди Эстуэлл не делилась с вами своими подозрениями?

— Насколько я могу судить, — слабо улыбнулся Оуэн Трефюзис, — она подозревает меня. Ерунда, конечно, но тем не менее. С тех пор она со мной практически не разговаривает, а если мы встречаемся в коридоре — вжимается в стену.

В его поведении не было ни тени страха или фальши, а в голосе слышалось не столько возмущение, сколько изумление. Кивнув, Пуаро с обескураживающей прямотой подтвердил:

— Между нами говоря, мне она сказала то же самое. Я с ней, конечно, не спорил — я уже давно взял за правило не спорить с уверенными в собственной правоте леди. Сами понимаете, толку от этого никакого.

— Ну разумеется.

— Я говорю только «да, миледи», «вы совершенно правы, миледи», «precisement[400], миледи». Эти слова ничего не значат, но тешат самолюбие и прекрасно успокаивают. Мое дело — вести расследование. Конечно, маловероятно, что преступление совершил не мистер Леверсон, а кто-то еще, но иногда случается и невероятное.

— Я прекрасно вас понимаю. Можете мною располагать, я к вашим услугам.

— Воn[401],— заключил Пуаро. — Рад, что мы поняли друг друга. А теперь расскажите мне, пожалуйста, о событиях того дня. Начиная с обеда, если можно.

— Как вы уже, несомненно, знаете, Леверсона на обеде не было, — начал секретарь. — Он серьезно повздорил с дядюшкой и отправился обедать в гольф-клуб[402]. Сэр Рубен, конечно, пребывал в скверном расположении духа.

— Он и так-то был не слишком любезен, се Monsieur?[403] — позволил себе некоторую вольность Пуаро.

— Сущий изверг! — рассмеялся Трефюзис. — За девять-то лет я его изучил досконально, мосье Пуаро. Исключительно трудный был человек. Если уж он впадал в ярость, то под руку ему лучше было не попадаться ни правому, ни виноватому. Но я в конце концов понял, как себя вести в подобных случаях, и просто пропускал его ругань мимо ушей. На самом-то деле он был человек незлой, но уж больно горячий и несдержанный. Главное, ему нельзя было перечить.

— И что, остальные вели себя с ним так же благоразумно?

— Леди Эстуэлл даже любила с ним сражаться, — пожал плечами Трефюзис. — Она нисколько сэра Рубена не боялась и за словом в карман не лезла. Потом они всегда мирились, ведь сэр Рубен был к ней очень привязан.

— А в тот вечер они тоже ссорились?

Секретарь покосился на Пуаро и, помешкав, ответил:

— Думаю, что да. А почему вы спрашиваете?

— Просто так.

— Точно я ничего не знаю, — пояснил секретарь, — но, похоже, все шло к этому.

— Кто еще был на обеде? — сменил тему Пуаро.

— Мисс Маргрейв, мистер Виктор Эстуэлл и я.

— И что было потом?

— Мы перешли в гостиную, но сэр Рубен отправился к себе в кабинет. Он заявился минут через десять и задал мне выволочку за какую-то ерунду, не так составленное письмо, кажется. Я поднялся с ним в Башню и все исправил. Потом пришел мистер Виктор Эстуэлл и сказал, что ему надо кое-что обсудить с братом. Я оставил их вдвоем и спустился в гостиную к дамам.

Примерно через четверть часа сэр Рубен бешено затрезвонил в колокольчик, и Парсонс сообщил, что меня немедленно требуют наверх. В дверях кабинета мистер Виктор Эстуэлл едва не сбил меня с ног. Видно было, что он вне себя, он вообще человек горячий. Думаю, он меня даже не заметил.

— Сэр Рубен вам что-нибудь сказал по этому поводу?

— Он сказал: «Виктор вконец свихнулся. Рано или поздно в запале он кого-нибудь прикончит».

— Вот как! — протянул Пуаро. — А вы не знаете, в чем там было дело?

— Понятия не имею.

Это прозвучало чересчур поспешно и только укрепило уверенность Пуаро в том, что Трефюзис при желании мог бы поведать куда больше, чем говорил. Настаивать, однако, маленький бельгиец не стал.

— И что же произошло потом? Продолжайте, прошу вас.

— Часа полтора я работал с сэром Рубеном, а в одиннадцать пришла леди Эстуэлл, и сэр Рубен сказал, что я могу идти спать.

— Что вы и сделали?

— Да.

— Вы не знаете, долго ли леди Эстуэлл оставалась в кабинете?

— Понятия не имею. Ее комната на втором этаже, а моя на третьем, так что я не мог слышать, когда она прошла к себе.

— Понятно. — Пуаро пару раз кивнул и поднялся. — А теперь, мосье, отведите меня в Башню.

Вслед за секретарем он поднялся по широким ступеням на площадку второго этажа. Оттуда они прошли по коридору до обитой сукном двери, выходившей на черный ход и в короткий коридор, заканчивавшийся еще одной дверью. Открыв ее, они оказались на месте преступления.

То была просторная, квадратная комната, около тридцати футов в длину и в ширину. Потолки в Башне были раза в два выше, чем в любом другом помещении Монрепо. На стенах висели мечи и ассегаи[404], а на столах было разложено множество заморских диковинок. В дальнем конце, в оконном проеме, стоял большой письменный стол, к которому Пуаро и направился.

— Здесь нашли сэра Рубена?

Трефюзис кивнул.

— Насколько я помню, его ударили сзади?

Секретарь снова кивнул.

— Его убили одной из этих дикарских палиц, — пояснил он. — Дьявольски тяжелая штука. Смерть, должно быть, была мгновенной.

— Это подтверждает, что убийство не было заранее обдуманным. Внезапная ссора, первое попавшееся под руку оружие…

— Да, все против бедняги Леверсона.

— Мертвец сидел, уронив голову на стол?

— Нет, тело сползло на пол.

— Вот как! — насторожился Пуаро. — Любопытно.

— Почему любопытно? — удивился секретарь.

— А вот почему. — И Пуаро указал на неправильной формы пятно на полированной поверхности стола. — Это кровь, mon ami[405].

— Она могла просто брызнуть сюда, — предположил Трефюзис, — или стол могли испачкать, когда переносили тело.

— Возможно, весьма возможно, — пробормотал Пуаро. — Других дверей здесь нет?

— Есть еще выход на лестницу. — Трефюзис отодвинул синюю бархатную занавеску в ближайшем к двери углу комнаты. Оттуда уходила вверх маленькая витая лестница. — Прежний владелец был астрономом. Лестница ведет в башенку, где был установлен телескоп. Сэр Рубен приказал переоборудовать это помещение под спальню и иногда, если засиживался за работой допоздна, оставался там ночевать.

Пуаро проворно взбежал по ступенькам. Круглая комнатка наверху была обставлена более чем скромно: раскладушка, стул и ночной столик. Убедившись, что другого выхода оттуда нет, Пуаро спустился к ожидавшему его Трефюзису.

— Вы слышали, как мистер Леверсон вернулся домой?

— Я к тому времени спал сном праведника, — покачал головой секретарь.

Кивнув, Пуаро не спеша осмотрелся вокруг.

— Eh bien![406] — заключил он. — Думаю, здесь нам больше делать нечего… Разве что не будете ли вы так любезны задернуть шторы?

Трефюзис послушно задернул тяжелые черные занавески на окне в дальнем конце комнаты. Пуаро включил верхний свет под тяжелым алебастровым колпаком.

— А настольной лампы здесь не было? — спросил он.

Вместо ответа секретарь щелкнул выключателем мощной зеленой лампы, стоявшей на письменном столе. Пуаро выключил верхний свет, потом вновь зажег его.

— C'est bien![407] Здесь я закончил.

— Обед в половине восьмого, — негромко сказал секретарь.

— Благодарю вас, мистер Трефюзис, за вашу исключительную любезность.

— Всегда к вашим услугам.

В задумчивости Пуаро отправился в отведенную ему комнату, где невозмутимый Джордж раскладывал хозяйские вещи.

— Дорогой мой Джордж, — обратился к нему детектив, — надеюсь, за обедом мне посчастливится увидеть некоего джентльмена, который меня занимает все больше и больше. Этот человек недавно вернулся из тропиков — и, судя по всему, у него тропический темперамент. Человек, о котором Парсонс старается мне рассказать и которого Лили Маргрейв предпочитает не упоминать. Сэр Рубен и сам был с норовом, Джордж. Представьте, что бывает, когда два таких характера сталкиваются. Шерсть летит комьями, так это, кажется, у вас называется?

— Правильнее было бы сказать «клочьями», сэр, и, кроме того, их не обязательно должно быть двое.

— Вот как?

— Совсем не обязательно, сэр. Вот моя тетушка Джемайма была уж на что остра на язык, как только не измывалась над своей сестрой. Ужас, что творилось, чуть со свету не сжила ее. Но если тетушке давали отпор — тут же успокаивалась. Ее приводила в ярость только безропотность.

— Х-м. А вы знаете, в этом что-то есть.

Последовало долгое молчание, прерванное деликатным покашливанием Джорджа:

— Могу ли я быть вам чем-нибудь полезен, сэр?

— Разумеется, — очнулся от раздумий Пуаро. — Вы можете разузнать, какого цвета платье было на мисс Лили Маргрейв в тот вечер и какая горничная ей прислуживала.

Эти странные пожелания были выслушаны все с тем же невозмутимым видом.

— Слушаюсь, сэр. К утру я все выясню.

Пуаро подошел к камину и стал всматриваться в огонь.

— Что бы я делал без вас, Джордж, — пробормотал он. — Вашу тетушку Джемайму я никогда не забуду.

В тот вечер Пуаро так и не встретился с Виктором Эстуэллом. Тот сообщил по телефону, что дела вынуждают его задержаться в Лондоне.

— Он, наверное, теперь ведет дела вашего покойного мужа? — поинтересовался Пуаро у леди Эстуэлл.

— Виктор — компаньон фирмы, — пояснила та. — Он ездил в Африку, чтобы получить концессии[408] на разработку каких-то рудников. Рудников, я не ошибаюсь, Лили?

— Да, леди Эстуэлл, рудников.

— Там найдено то ли олово, то ли медь, то ли золото… Лили, вы должны это помнить, вы же все время спрашивали об этом Рубена Аккуратнее, милочка, этак вы опрокинете вазу.

— Здесь так жарко, когда горит камин, — пожаловалась девушка. — Можно… можно я приоткрою окно?

— Конечно, милая, — безмятежно отозвалась леди Эстуэлл.

Под пристальным взглядом Пуаро Лили Маргрейв подошла к окну и распахнула его. Какое-то время она жадно вдыхала свежий вечерний воздух, потом вернулась за стол.

— Значит, мадемуазель интересуется добычей полезных ископаемых? — мягко поинтересовался Пуаро.

— Ну, это громко сказано, — принужденно улыбнулась девушка — Я, конечно, прислушивалась к тому, что говорил сэр Рубен, но так толком ничего не поняла.

— Ну, значит вы очень здорово притворялись, — отозвалась леди Эстуэлл. — Бедный Рубен даже решил, что у вас были какие-то свои причины вникать во все эти тонкости.

Хотя Пуаро ни на мгновение не отвел взгляда от языков пламени, боковым зрением он увидел тень досады, мелькнувшую по лицу Лили Маргрейв, и ловко сменил тему. Когда же пришло время отправляться спать, Пуаро обратился к хозяйке дома;

— Не могли бы вы уделить мне еще пару минут, мадам?

Лили Маргрейв тотчас удалилась, а леди Эстуэлл выжидательно посмотрела на маленького сыщика.

— В тот вечер вы последней видели сэра Рубена живым?

Леди Эстуэлл кивнула и поспешно поднесла к глазам платок с черной каймой.

— О, не волнуйтесь, прошу вас, не надо.

— Стараюсь, мосье Пуаро, но это выше моих сил.

— С моей стороны было чудовищной бестактностью затевать этот разговор.

— Нет-нет, продолжайте. О чем вы хотели спросить?

— Насколько я понимаю, когда вы поднялись в Башню и сэр Рубен отпустил мистера Трефюзиса, было около одиннадцати. Верно?

— Верно. Около одиннадцати.

— И как долго вы пробыли в кабинете?

— Я ушла к себе без четверти двенадцать; помнится, я взглянула на часы.

— Леди Эстуэлл, не могли бы вы рассказать мне, о чем вы беседовали с мужем?

Вместо ответа леди Эстуэлл бессильно опустилась на диван и, потеряв всякое самообладание, заплакала навзрыд.

— Мы по… по… повздорили, — всхлипывала она.

— Из-за чего же? — почти нежным голосом поинтересовался Пуаро.

— И… и… из-за всего сразу. В-все началось с Л-лили. Рубен ее невзлюбил — ни с того ни с сего — сказал, будто она рылась в его бумагах. Он требовал, чтобы я дала ей расчет, но я сказала, что она чудесная девушка и этого он от меня не дождется. А он… он начал на меня орать, а я этого не выношу, ну, я и сказала ему все, что я о нем думала… ну, не то чтобы я это думала на самом деле, мосье Пуаро… А он сказал, что вытащил меня из трущоб, женившись на мне… А я ему на это… Да какое это сейчас имеет значение? Никогда себе не прощу. Вы же знаете, как это бывает, мосье Пуаро. Я всегда считала, что после грозы воздух становится чище, и вот… Ну кто мог знать, что в тот же вечер его убьют? Бедный Рубен…

Пуаро сочувственно внимал ее излияниям.

— Я расстроил вас, — произнес он наконец, — и прошу меня простить. А теперь давайте поговорим без эмоций. Вы по-прежнему считаете, что вашего мужа убил мистер Трефюзис?

— Женская интуиция, мосье Пуаро, — гордо выпрямилась леди Эстуэлл, — меня еще никогда не подводила.

— Разумеется, разумеется. Но когда он это сделал?

— Когда? После того, как я ушла, естественно.

— Вы ушли от сэра Рубена без четверти двенадцать. Без пяти двенадцать появился мистер Леверсон. Вы хотите сказать, что за эти десять минут секретарь пробрался из своей спальни в Башню и убил сэра Рубена?

— Во всяком случае, это не исключено.

— Как многое другое. Да, убийство могло произойти в эти десять минут. Но — произошло ли?

— Он-то сам уверяет, что спал без задних ног, — пожала плечами леди Эстуэлл, — да кто же ему поверит?

— Но ведь никто не видел, чтобы он поднимался в кабинет, — напомнил Пуаро.

— Ну и что! Все спали, потому никто и не видел! — торжествующе отозвалась леди Эстуэлл.

— Как знать, — пробормотал себе под нос Пуаро — Eh bien, — продолжил он после паузы, — желаю вам доброй ночи, леди Эстуэлл.

4

Джордж аккуратно поставил поднос с утренним кофе у постели хозяина.

— В интересующий вас вечер, сэр, мисс Маргрейв была в платье из светло-зеленого шифона.

— Благодарю вас, Джордж. На вас всегда можно положиться.

— Мисс Маргрейв прислуживает младшая горничная, сэр. Ее зовут Гледис.

— Спасибо, Джордж. Вам просто цены нет.

— Вы преувеличиваете, сэр.

— Чудесное утро, — произнес, глядя в окно, Пуаро, — но, похоже, никто не собирается вставать. Думаю, дорогой мой Джордж, Башня будет в нашем полном распоряжении для небольшого эксперимента.

— Я вам понадоблюсь, сэр?

— Не беспокойтесь, — заверил Пуаро, — эксперимент абсолютно безболезнен.

Когда они вошли в Башню, шторы там были по-прежнему задернуты. Джордж уже взялся за шнур, но его остановил Пуаро.

— Оставим все как есть. Зажгите только настольную лампу.

Верный слуга повиновался.

— Теперь, дорогой мой Джордж, сядьте на этот стул. Сделайте вид, что пишете. Tres bien[409]. Теперь я хватаю палицу, подкрадываюсь к вам сзади и бью вас по голове.

— Да, сэр, — подтвердил Джордж.

— Да, но после удара вы уже не должны писать, — уточнил Пуаро. — Сами понимаете, я не могу довести наш эксперимент до конца. Тем не менее мы должны соблюсти максимум правдоподобия. Я вроде бы бью вас по голове, и вы падаете замертво, вот так. Руки у вас расслаблены, тело обмякло. Позвольте я покажу вам нужную позу. Да нет же, не напрягайте мускулы! Джордж, — с тяжелым вздохом сказал, наконец, Пуаро, — вы замечательно гладите брюки, но воображение у вас отсутствует начисто. Вставайте. Давайте я.

И Пуаро в свою очередь уселся за письменный стол.

— Я пишу, — возвестил он. — Я весь поглощен этим. Вы хватаете палицу, подкрадываетесь ко мне сзади и бьете по голове. Трах! Перо выпадает, я падаю вперед, но не очень далеко — ведь стул низкий, а стол высокий, да, и падаю я на руки. Будьте так любезны, Джордж, вернуться к двери и, стоя там, сказать мне, что вы видите.

— Гм-м…

— Да, Джордж?

— Я вижу вас, сэр, сидящим за столом.

— Сидящим за столом?

— Отсюда не так уж хорошо видно, сэр, — пояснил Джордж, — далековато, да и лампа сильно затенена. Позвольте, я зажгу верхний свет, сэр?

Рука Джорджа потянулась к выключателю.

— Никоим образом, — резко оборвал его Пуаро. — Обойдемся тем, что есть. Значит, я склонился над столом, вы стоите у двери. Теперь подходите, Джордж, подходите и положите мне руку на плечо.

Джордж повиновался.

— Обопритесь слегка на меня, Джордж, вы не вполне твердо держитесь на ногах. Ага! Voila![410]

Обмякшее тело Эркюля Пуаро мастерски сползло вбок.

— Я сваливаюсь на пол, вот так! — откомментировал он. — Мои предположения оправдались. А теперь нам предстоит заняться еще более важным делом.

— Неужто, сэр?

— Ну да. Мне необходимо как следует позавтракать. — Он от души рассмеялся собственной шутке. — Ни при каких обстоятельствах не следует забывать о желудке.

Джордж неодобрительно промолчал, а Пуаро, весело посмеиваясь, направился вниз по лестнице. Он был доволен, все складывалось как нельзя лучше.

После завтрака Пуаро познакомился с Гледис, младшей горничной. Его весьма интересовало, что она может сообщить о случившейся в их доме трагедии. Гледис сочувствовала Чарлзу, хотя и не сомневалась в его виновности.

— Бедный молодой джентльмен, сэр, каково-то ему сейчас… Он ведь тогда не в себе был..

— Они должны были ладить с мисс Маргрейв, — предположил Пуаро, — ведь они были почти сверстниками.

— Куда там, мисс Лили на него свысока смотрела, — покачала головой Гледис. — Всякие там шуры-муры — ни-ни.

— А ему она нравилась?

— Так, между прочим пытался ухаживать, но — ничего серьезного, сэр. Вот мистер Виктор, он-то точно от нее без ума, — хихикнула Гледис.

— Ah viaiment![411]

— И еще как! — снова захихикала Гледис. — Он в нее с первого взгляда втюрился. Мисс Лили, она же и впрямь как лилия, верно, сэр? Высокая, с такими чудными золотистыми волосами!

— Ей бы пошло зеленое вечернее платье, — промурлыкал Пуаро. — Есть такой оттенок зеленого…

— Так есть у нее зеленое платье, сэр, — заверила Гледис. — Сейчас, конечно, она его не наденет, потому как траур, но в тот вечер, как сэр Рубен погиб, она как раз в нем была.

— Причем ей подошел бы не темно-зеленый, а светлый, — предположил Пуаро.

— Оно и есть светло-зеленое, сэр. Погодите минутку, я вам его принесу, посмотрите. Мисс Лили как раз собак выгуливать пошла.

Пуаро кивнул. Он знал об этом не хуже Гледис. Он специально отправился на поиски горничной только после того, как убедился, что Лили в доме нет. Гледис убежала и вскоре вернулась с зеленым вечерним платьем на плечиках.

— Exquis![412] — прошептал Пуаро, восхищенно вскинув руки — Позвольте мне посмотреть его на свету.

Взяв у Гледис плечики, он поспешил к окну, наклонился над платьем, потом отодвинул его на расстояние вытянутой руки.

— Чудесное платье, — вынес он свой вердикт. — Просто восхитительное. Безмерно благодарен, что вы мне его показали.

— Не стоит, сэр, — не без лукавства отозвалась Гледис. — Всем известно, что французы знают толк в дамских туалетах.

— Вы очень любезны, — пробормотал Пуаро вслед удаляющейся Гледис и, опустив взгляд, улыбнулся. В правой руке у него были зажаты крохотные маникюрные ножницы, в левой — аккуратно отрезанный клочок зеленого шифона.

— Ну, — пробормотал он, — остается самое неприятное.

Вернувшись к себе, он вызвал Джорджа.

— Джордж, друг мой, на туалетном столике вы найдете золотую булавку для галстука.

— Да, сэр.

— На умывальнике стоит раствор карболки[413]. Прошу вас окунуть в него острие булавки.

Джордж, уже давно отучившийся удивляться причудам хозяина, в точности исполнил приказание.

— Все готово, сэр.

— Tres bien! Теперь подойдите сюда. Я протяну вам указательный палец, а вы введете в него кончик булавки.

— Извините, сэр, вы хотите, чтобы я уколол вас?

— Вот именно, вы угадали. Нужно, чтобы выступила кровь, но не слишком сильно.

Джордж взялся за хозяйский палец. Пуаро зажмурился и откинулся назад. Едва верный слуга выполнил приказ, раздался пронзительный вопль Пуаро.

— Je vous remercie[414], Джордж, — сказал он, взяв себя в руки. — Уж если вы что-то делаете, то делаете на совесть.

Достав из кармана клочок зеленого шифона, он аккуратно промокнул им палец.

— Операция увенчалась полным успехом, — заметил он, любуясь результатом своих действий. — Вам это не интересно, Джордж? Ну и ну!

Слуга неприметно бросил взгляд за окно.

— Простите, сэр, — пробормотал он, — к дому только что подъехал некий джентльмен в большом автомобиле.

— А-а! — произнес, вставая, Пуаро. — Неуловимый Виктор Эстуэлл. Пойду познакомлюсь с ним.

Голос Виктора Эстуэлла Пуаро довелось услышать еще до того, как он увидел его обладателя. Из прихожей доносились громовые раскаты:

— Да полегче ты, идиот! Там же внутри стекло! Черт возьми, Парсонс, не путайтесь под ногами! Ставь ящик, дубина!

Пуаро проворно спустился по лестнице и вежливо поклонился громогласному крупному мужчине.

— Кто вы такой, черт возьми? — прорычал великан.

— Меня зовут Эркюль Пуаро, — еще раз склонил голову знаменитый детектив.

— Господи! — прорычал Виктор Эстуэлл. — Так Нэнси все-таки послала за вами?

Положив увесистую ладонь на плечо Пуаро, он повел его в гостиную.

— Так вы, значит, и есть тот детектив, с которым все так носятся? — Он пытливо осмотрел Пуаро с ног до головы — Прошу прощения за грубость. Шофер у меня — редкий тупица, а Парсонс, старый хрыч, всегда на нервы действует. Не переношу дураков, знаете ли, — произнес он извиняющимся тоном — Но вас-то, мосье Пуаро, к ним никак не отнесешь, так ведь?

Он весело расхохотался.

— Тех, кто меня недооценивал, всегда постигало жестокое разочарование, — подтвердил Пуаро.

— Вот оно как? Значит, Нэнси вытащила вас сюда — из-за этой своей придури насчет секретаря. Все это чистая блажь — Трефюзис мухи не обидит, разве что муха с ним сама со скуки сдохнет. Он и пить-то ничего не пьет, кроме чая. Вы только зря тратите время.

— Время, потраченное на постижение природы человеческой, вряд ли можно считать потраченным впустую, — важно возразил Пуаро.

— Постижение природы человеческой? — озадаченно пробормотал Виктор Эстуэлл. Затем он плюхнулся в кресло. — Могу я вам чем-нибудь помочь?

— Да, вы могли бы рассказать о вашей ссоре с братом в тот вечер.

— Это к делу не относится, — отрезал Виктор Эстуэлл, энергично помотав головой.

— Как сказать…

— К Чарлзу Леверсону наша ссора отношения не имела.

— А леди Эстуэлл полагает, что Чарлз не имеет отношения к убийству.

— Узнаю Нэнси!

— Парсонс говорит, что слышал, как вернулся мистер.

Леверсон, но своими глазами он этого не видел — как, впрочем, и все остальные.

— Вот тут вы ошибаетесь, — возразил Эстуэлл. — Я его видел.

— Видели?

— Ну да. Рубен задал Чарлзу взбучку — и поделом, а потом набросился на меня. Ну, пришлось сказать ему пару ласковых — я нарочно, чтобы его позлить, вступился за парня. Я собирался потом сам с Чарлзом переговорить и объяснить, что к чему. Поэтому спать я сразу не пошел, а оставил дверь в своей комнате открытой и сидел курил. Моя комната на третьем этаже, мосье Пуаро, а комната Чарлза по соседству.

— Извините, что перебиваю а мистер Трефюзис тоже обитает на вашем этаже?

— Да, — кивнул Эстуэлл. — Его комната рядом с моей.

— Ближе к лестнице?

— Наоборот.

В глазах Пуаро загорелся зеленоватый огонек, а Виктор тем временем продолжал:

— Так вот, я дожидался Чарлза. Входная дверь хлопнула примерно без пяти двенадцать, но Чарлз не появлялся еще минут десять, ну, а когда появился, я понял, что лучше его не трогать…

При этих словах Эстуэлл многозначительно развел руками.

— Понятно, — пробормотал Пуаро.

— Он, бедняга, на ногах не стоял, — продолжал Эстуэлл, — да и выглядел ужасно. Я решил, что он здорово перебрал. Теперь-то я понимаю, почему он был таким — как-никак только что порешил человека.

— А из Башни до вас ничего не доносилось? — поспешил с вопросом Пуаро.

— Нет, но я ведь был в другом конце дома. Стены здесь толстые, оттуда даже пистолетного выстрела не услышишь.

Пуаро кивнул.

— Я спросил, не помочь ли ему добраться до постели, — рассказывал между тем Эстуэлл, — но он сказал, что и сам справится, ввалился к себе в комнату и захлопнул дверь. Ну а я тоже пошел укладываться.

Пуаро задумчиво созерцал ковер.

— Вы понимаете, мосье Эстуэлл, — произнес он наконец, — что ваше свидетельство очень важно?

— Конечно, хотя… Что в нем, собственно, такого?

— Вы говорите, что между тем, как хлопнула входная дверь и Леверсон появился наверху, прошло минут десять. Сам он, насколько я понимаю, говорит, что, войдя в дом, сразу отправился спать. Но дело не только в этом. Как ни парадоксально, выдвинутое леди Эстуэлл обвинение, опровергнуть достаточно сложно, а ваше свидетельство создает Трефюзису алиби.

— Каким образом?

— Леди Эстуэлл говорит, что ушла от своего супруга без четверти двенадцать, а Трефюзис лег спать в одиннадцать. Совершить преступление он мог только между одиннадцатью сорока пятью и возвращением Чарлза Леверсона. А раз вы сидели с открытой дверью, он не мог пройти мимо вас незамеченным.

— Это верно, — согласился Эстуэлл.

— Другой лестницы в доме нет?

— Нет, чтобы попасть в Башню, он должен был пройти мимо моей двери, а он не проходил, могу поклясться. И вообще, мосье Пуаро, я ведь вам уже говорил, он жуткий рохля и тихоня.

— Да-да, — поспешил заверить Пуаро, — это я уже понял. И еще один вопрос: из-за чего вы поссорились с сэром Рубеном? — продолжил он после некоторой паузы.

— А это абсолютно вас не касается, — побагровев, рявкнул Эстуэлл.

— Я всегда предельно тактичен, — вкрадчивым голосом протянул Пуаро, глядя в потолок, — когда речь идет о даме.

Виктор Эстуэлл вскочил как ужаленный.

— Черт бы вас побрал, как вы… О чем это вы?

— Я сразу подумал о мисс Лили Маргрейв.

Несколько мгновений Эстуэлл не знал, что на это ответить, потом кровь отлила от его лица, и он с обреченным видом опустился на стул.

— Не стоит мне с вами тягаться, мосье Пуаро. Да, мы поссорились из-за Лили. Рубен понес такое… Он, видите ли, раскопал, что она представила подложные рекомендации, в общем, что-то в этом роде. Глупость какую-то. Ну, а потом договорился до того, что она по ночам бегает на свидания к какому-то проходимцу. Тут я ему и выдал: сказал, что люди и за меньшее жизни лишались. Он сразу утихомирился. Рубен, когда я в раж входил, меня побаивался.

— Ничего удивительного, — вежливо заметил Пуаро.

— А к Лили Маргрейв я давно присматриваюсь, — совсем другим тоном произнес Эстуэлл. — Такую девушку еще поискать.

Пуаро не ответил, что-то сосредоточенно обдумывая. Потом вдруг встрепенулся:

— Пожалуй, мне стоит позволить себе небольшой променад. Здесь, кажется, есть гостиница?

— Целых две, — уточнил Эстуэлл. — «Гольф» на взгорке, рядом с полем для игры в гольф, и «Митра» внизу, у станции.

5

Гостиница «Гольф» действительно находилась едва ли не на игровом поле, рядом со зданием гольф-клуба. Именно туда и направился первым делом Пуаро под видом «променада». И уже через три минуты после своего там появления беседовал с управляющей гостиницей, мисс Лэнгдон.

— Весьма сожалею, что вынужден побеспокоить вас, мадемуазель, но я, видите ли, сыщик.

Он всегда предпочитал брать быка за рога, и в данном случае это оказалось как нельзя кстати.

— Сыщик? — с сомнением поглядела на него мисс Лэнгдон.

— Да, но не из Скотленд-Ярда, — заверил ее Пуаро. — Сказать по правде, я даже не англичанин — возможно, вы это заметили. Я просто веду частное расследование обстоятельств смерти сэра Рубена Эстуэлла.

— Да что вы говорите! — задохнулась мисс Лэнгдон, предвкушая новые подробности скандального дела.

Именно так, мадемуазель, — лучезарно улыбнулся Пуаро. — Но, сами понимаете, рассказать об этом можно только очень ответственному человеку, такому, как вы. Уверен, мадемуазель, вы сможете мне помочь. Скажите, не выходил ли кто-нибудь из гостиницы в вечер убийства? Он должен был вернуться около полуночи.

Глаза мисс Лэнгдон округлились от ужаса.

— Неужто?.. — выдохнула она.

— …в вашем отеле жил убийца? Нет, но вполне возможно, кто-нибудь из постояльцев в тот вечер прогуливался в окрестностях Монрепо, а значит, мог что-то увидеть, что-то ничем не примечательное, но весьма важное для меня.

Мисс Лэнгдон понимающе кивнула, всем своим видом демонстрируя, что знает толк в расследовании преступлений.

— Понятно. Что ж, попробую вспомнить, кто у нас тогда останавливался.

Наморщив лоб, она с глубокомысленным видом уставилась на собственные пальцы.

— Капитан Свонн, мистер Элкинс, майор Блант, старый мистер Бенсон… Нет, сэр, по-моему, никто из них в тот вечер не выходил.

— А если бы вышел, вы бы это заметили?

— Непременно, сэр. Видите ли, такое нечасто случается. Джентльмены, конечно, иногда отправляются обедать в город, но чтобы выйти после обеда… Идти-то у нас в общем некуда.

То была чистая правда. В качестве развлечений в Эбботе Кросс имелся только гольф.

— Вы правы, — согласился Пуаро. — Итак, насколько вы помните, никто в тот вечер из гостиницы не выходил?

— Капитан Ингленд с супругой обедали в другом месте.

— Это не совсем то, что я имею в виду, — покачал головой Пуаро. — Попробую заглянуть в другую гостиницу — «Митра», кажется?

— А, «Митра», — процедила мисс Лэнгдон. — Ну, оттуда мог выйти кто угодно. — В ее голосе явственно слышалось пренебрежение, и Пуаро поспешил откланяться.

Спустя десять минут он излагал то же самое мисс Коул, особе довольно бесцеремонной. Да и гостиница, которой она управляла, была куда менее претенциозной и более дешевой, а располагалась у самого вокзала.

— Да, выходил тут один джентльмен, около половины первого вернулся, кажется. Он и раньше в это время прогуливался, ну раз или два — это уж точно. Как же его звали-то? Выскочило из головы.

Придвинув массивный гроссбух, она начала сосредоточенно перелистывать страницы.

— Девятнадцатое, двадцатое, двадцать первое, двадцать второе. Ага, вот он. Нейлор, капитан Хамфри Нейлор.

— А прежде он у вас останавливался? Вы хорошо его знаете?

— Один раз, недели за две до того. Тогда он тоже вечером выходил, я точно помню.

— Он приезжал играть в гольф?

— Надо думать, — пожала плечами мисс Коул. — Большинство джентльменов за этим сюда и едут.

— Вы совершенно правы, — согласился Пуаро. — Ну что ж, мадемуазель, разрешите выразить вам свою признательность и откланяться.

В глубокой задумчивости он побрел назад, в Монрепо, время от времени доставая что-то из кармана и внимательно разглядывая.

— Именно так и следует действовать, — бормотал он про себя, — и как можно скорее. При первом удобном случае.

Вернувшись, он первым делом выяснил у Парсонса, где сейчас мисс Маргрейв. Известие о том, что она в маленьком кабинете занимается корреспонденцией леди Эстуэлл, казалось, вполне его устраивало.

Когда он вошел в кабинет, Лили Маргрейв сидела за столом у окна и писала. Больше в комнате никого не было. Пуаро аккуратно прикрыл за собой дверь и подошел поближе.

— Не будете ли вы так любезны, мадемуазель, уделить мне немного времени?

— Конечно, — отложив бумаги, повернулась к нему Лили. — Чем могу быть вам полезна?

— Насколько я понимаю, мадемуазель, в тот трагический вечер, после того как леди Эстуэлл поднялась к мужу, вы пошли спать. Так?

Лили Маргрейв кивнула.

— После этого вы случайно никуда не выходили?

Девушка покачала головой.

— Помнится, мадемуазель, вы сказали, что в тот вечер ни разу не заходили в Башню?

— Не помню, чтобы я это говорила, но тем не менее это так. В тот вечер я в Башне не была.

— Любопытно, — приподнял брови Пуаро.

— Что вы имеете в виду?

— Весьма любопытно, — пробормотал Пуаро. — В таком случае, как вы объясните вот это?

Он вытащил из кармана клочок зеленого шифона и продемонстрировал его девушке.

Выражение ее лица не изменилось, но Пуаро скорее почувствовал, чем услышал, как у нее перехватило дыхание.

— Не понимаю, о чем вы, мосье Пуаро.

— Ведь в тот вечер на вас было платье из зеленого шифона. Это, — он постучал пальцем по ткани от того платья.

— И вы нашли его в Башне? Где именно? — резко спросила она.

Эркюль Пуаро глянул на потолок.

— Ну, пока что скажем просто в «Башне».

Впервые в глазах девушки мелькнул страх. Она открыла рот, собираясь что-то сказать, но спохватилась. Пуаро заметил, как она вся напряглась, вцепившись в край стола побелевшими пальцами.

— Неужто я в тот день и впрямь заходила в Башню? — пробормотала она в раздумье. — По правде сказать, мне так не кажется. Но если он там был все время, странно, что его не обнаружила полиция.

— Полиции, — без ложной скромности заявил маленький бельгиец, — не приходит в голову то, что приходит Эркюлю Пуаро.

— Может быть, — продолжала размышлять вслух Лили Маргрейв, — я забежала туда перед обедом, а может, накануне вечером… Я тогда была в том же платье. Да, я почти уверена, что это было за день до того вечера.

— Не думаю, — беспристрастным тоном возразил Пуаро.

— Почему?

Детектив молча покачал головой.

— Что вы имеете в виду? — прошептала девушка.

Она подалась вперед, заглядывая ему в лицо. Кровь отхлынула от ее щек.

— Вы не заметили, мадемуазель, пятен на этом кусочке? Это пятна крови.

— Вы хотите сказать.

— Я хочу сказать, мадемуазель, что вы были в Башне после убийства, а не до. Думаю, чтобы избежать худшего, вам стоит рассказать мне всю правду.

Он гордо расправил плечи, устремив на собеседницу карающий перст.

— Как вы узнали? — с трудом выдавила Лили.

— Не имеет значения, мадемуазель. Эркюль Пуаро всегда все знает. Я знаю и о капитане Хамфри Нейлоре, и о том, что в тот вечер вы с ним встречались.

Лили уронила голову на руки и залилась слезами. Пуаро тут же оставил осуждающий тон.

— Ну-ну, милочка, — промолвил он, похлопав девушку по плечу. — Не расстраивайтесь. Обмануть Эркюля Пуаро невозможно, поймите это, и все ваши тревоги останутся позади. А теперь вы расскажете папаше Пуаро все как есть, договорились?

— Это совсем не то, что вы думаете, честное слово. Хамфри… мой брат… он и пальцем его не тронул.

— Так это ваш брат? Вот оно что. Что ж, если вы хотите снять с него подозрения, вы должны рассказать обо всем без утайки.

Лили выпрямилась и откинула волосы со лба. Помолчав, она заговорила тихим, но твердым голосом:

— Я расскажу всю правду, мосье Пуаро. Теперь я вижу, что скрывать что бы то ни было бессмысленно. Мое настоящее имя — Лили Нейлор, а Хамфри — мой единственный брат. Несколько лет назад он нашел в Африке золотую жилу, вернее, точные приметы того, что там имеется золото. Я не могу вам как следует это объяснить, потому что совсем не разбираюсь в технических деталях, но в общих чертах произошло следующее.

Поскольку дело требовало больших вложений, Хамфри заручился письмами к сэру Рубену Эстуэллу, надеясь заинтересовать его своим проектом. Я и сейчас толком не знаю, как там все было… кажется, сэр Рубен послал туда специалиста. Потом он заявил, что специалист дал отрицательное заключение, а брат просто ошибся. Хамфри вернулся в Африку, отправился в экспедицию куда-то в глубь континента, и надолго пропал. Все решили, что он погиб вместе со всей экспедицией.

Вскоре после его отъезда для разработки некоего прииска «Мпала» была создана золотодобывающая компания. А брат, вернувшись в Англию, сразу заподозрил, что «Мпала» — это и есть открытое им месторождение. Сэр Рубен на первый взгляд не имел к компании никакого отношения, да и золото они вроде бы обнаружили сами. Но брата это не убеждало. Он был уверен, что сэр Рубен просто обвел его вокруг пальца.

Брат все больше впадал в уныние… Родных у нас не осталось, и, поскольку мне все равно надо было как-то зарабатывать на жизнь, я решила наняться в этот дом и попробовать выяснить, есть ли какая-нибудь связь между сэром Рубеном и прииском «Мпала». По понятным причинам я скрыла свое имя и даже — откровенно признаюсь — представила фальшивые рекомендации.

Видите ли, претенденток было очень много, в большинстве своем с большим опытом, чем у меня, поэтому я… одним словом, мосье Пуаро, я написала письмо от имени герцогини Пертширской, которая только что уехала в Америку. Я надеялась, что титул герцогини произведет впечатление на леди Эстуэлл, и была права. Она тут же наняла меня.

С тех пор я превратилась в презренную шпионку. К сожалению, сия отвратительная роль до самого последнего времени не дала абсолютно никакого результата: сэр Рубен умел хранить свои секреты. Но вернувшийся из Африки его брат Виктор был человеком менее скрытным, и вскоре я поняла, что подозрения Хамфри отнюдь не беспочвенны. Когда мой брат приехал сюда недели за две до убийства, я тайком с ним встретилась и пересказала все, что мне удалось выяснить благодаря Виктору. Брат воспрянул духом и заверил меня, что мы на верном пути.

Но тут-то все наши планы и рухнули. Наверное, кто-то видел, как я выходила из дому, и сообщил об этом сэру Рубену. Он что-то заподозрил, проверил мои рекомендации и обнаружил подлог — как раз в день убийства. Думаю, он решил, что я охочусь за бриллиантами его супруги. Так или иначе, он хотел выставить меня из дому, несмотря на то, что согласился не предпринимать ничего по поводу рекомендаций. Леди Эстуэлл изо всех сил защищала меня.

Девушка перевела дух. Пуаро с мрачным видом ждал продолжения.

— Итак, мадемуазель, — подбодрил он, — наступил вечер убийства.

С трудом сглотнув слюну, Лили кивнула.

— Прежде всего, мосье Пуаро, должна вам сказать, что мой брат приехал сюда снова, и мы с ним договорились о встрече. Я действительно поднялась к себе в комнату, но в постель не ложилась. Выждав, пока, по моим представлениям, все в доме уснули, я спустилась вниз и вышла через боковую дверь. Я встретилась с Хамфри и сообщила ему, что произошло. А еще сказала, что, по-моему, нужные нам бумаги лежат у сэра Рубена в сейфе, в Башне. Мы условились, что ночью попытаемся их достать.

Я должна была войти первой и убедиться, что путь свободен. Открывая боковую дверь, я услышала, как церковные часы бьют полночь. Я поднялась до середины лестницы, ведущей в Башню, когда услышала звук падения и чей-то крик: «Боже мой!» Через пару минут дверь кабинета открылась, и оттуда вышел Чарлз Леверсон. В лунном свете я прекрасно видела его лицо, но сама я как-то так съежилась, что в темноте он меня не заметил.

Он стоял, пошатываясь, в лице ни кровинки, и, казалось, к чему-то прислушивался. Потом он собрался с духом, открыл дверь в кабинет и сказал что-то вроде того, что все в порядке и спокойной ночи. Голос у него при этом был веселый и жизнерадостный, но вот выражение лица… Он постоял еще немного и начал медленно подниматься.

Я выждала какое-то время и подкралась к двери кабинета. Ясно было, что произошло что-то ужасное. В комнате было темно, горела только настольная лампа, сэр Рубен лежал на полу. Не знаю, как я решилась, но я заставила себя подойти и опустилась рядом с ним на колени. Я сразу поняла, что он мертв, что его ударили по затылку, и что это произошло совсем недавно: я дотронулась до его руки, она была теплая. Это было ужасно, мосье Пуаро, ужасно! — Лили содрогнулась, вновь представив себе ту страшную картину.

— И что же? — спросил Пуаро, не отводя от нее пристального взгляда.

— Я понимаю, о чем вы думаете, мосье Пуаро, — кивнула девушка. — Почему я не подняла весь дом на ноги? Конечно, мне следовало поступить именно так, но когда я стояла там на коленях, в голове у меня столько всего пронеслось — наша с сэром Рубеном ссора, мои тайные встречи с Хамфри, то, что утром меня должны были уволить — все это ставило меня в безвыходное положение. Полиция сочла бы, что я впустила в дом Хамфри и он убил сэра Рубена. Да, я видела, как из комнаты выходил Чарлз Леверсон, но мне бы все равно не поверили.

Мне было так страшно, мосье Пуаро. Я стояла у тела сэра Рубена, и, чем больше размышляла, тем сильнее меня одолевал страх. Но тут я заметила связку ключей, выпавшую у него из кармана. Там был и ключ от сейфа, а комбинацию я уже знала — как-то леди Эстуэлл назвала ее при мне. Я открыла сейф, мосье Пуаро, и стала рыться в бумагах.

В конце концов я нашла то, что искала. Хамфри оказался прав. К появлению прииска «Мпала» сэр Рубен имел самое непосредственное отношение, а Хамфри он попросту надул. Это только усугубляло ситуацию: у Хамфри имелся явный мотив для совершения преступления. Я сунула бумаги обратно в сейф, оставила ключ в замке и поднялась к себе наверх. Утром, когда горничная нашла тело, я сделала вид, что ошеломлена и напугана не меньше других.

Помолчав, девушка жалобно взглянула на Пуаро:

— Вы ведь верите мне, мосье Пуаро? Скажите, что верите!

— Я верю вам, мадемуазель, — успокоил ее Пуаро. — Вы объяснили многое из того, что было для меня загадкой. Например, вашу твердую уверенность в том, что преступление совершил Чарлз Леверсон, и в то же время попытки всеми силами удержать меня от приезда сюда.

— Я вас боялась, — честно призналась Лили. — Понятно, что леди Эстуэлл никак не могла знать, что убийство совершил Чарлз, а я… я должна была молчать. Я так надеялась, что вы откажетесь.

— Но именно ваша обеспокоенность и заставила меня согласиться, — сухо отозвался Пуаро.

Лили бросила на него быстрый взгляд, и губы ее задрожали.

— А теперь, мосье Пуаро… что вы теперь собираетесь предпринять?

— Относительно вас — ничего, мадемуазель. Я вам верю и принимаю ваши объяснения. Теперь мне нужно съездить в Лондон, повидать инспектора Миллера.

— А потом?

— Потом будет видно.

За дверью Пуаро еще раз взглянул на зажатый в руке кусочек шифона.

— Изобретательность Эркюля Пуаро достойна восхищения, — промурлыкал он.

6

Инспектор Миллер отнюдь не принадлежал к числу тех немногочисленных сыщиков в Скотленд-Ярде, которые с удовольствием сотрудничали с маленьким бельгийцем. Миллер любил повторять, что Пуаро незаслуженно переоценивают. Но сейчас он был в хорошем расположении духа, поскольку дело шло к завершению.

— Что, работаете на леди Эстуэлл? Да, повезло вам, нечего сказать!

— Так что же, все ясно и никаких сомнений?

— Проще дела и быть не может, — подмигнул Миллер. — Ну разве когда убийцу схватят прямо на месте преступления.

— Насколько я понимаю, мистер Леверсон дал показания?

— Для него лучше бы было, если бы он вообще язык проглотил, — пожал плечами инспектор. — Твердит, будто сразу поднялся к себе и дядюшку не видел. Ничего умнее не мог придумать.

— Да, все улики против него, — пробормотал Пуаро. — А какое он на вас производит впечатление, этот молодой Леверсон?

— Сопляк сопляком.

— Слабоват характером?

Инспектор кивнул.

— А не кажется ли вам странным, чтобы у человека с таким характером хватило… как это у вас говорят… души совершить такое преступление?

— Духу, — поправил инспектор. — На первый взгляд и впрямь странно. Но я с подобными вещами часто сталкивался. Загоните слабака и неженку в угол, дайте ему выпить лишнего — и он кинется в бой очертя голову, куда там иным храбрецам.

— Очень верное наблюдение. Вы совершенно правы.

— Для вас-то это ничего не меняет, мосье Пуаро, — еще более размяк Миллер. — Вы свои денежки так и так получите, вам только надо делать вид, что вы их отрабатываете, чтобы ее сиятельство осталась довольна. Я ведь понимаю…

— Слишком уж вы понятливы, — пробормотал Пуаро и удалился.

На очереди у него был визит к поверенному Чарлза Леверсона — мистеру Мэйхью — очень худому и очень осторожному джентльмену. Он принял Пуаро весьма сдержанно, однако последний умел внушать доверие и уже минут через десять они беседовали вполне дружески.

— Поймите, — убеждал Пуаро, — в этом деле я выступаю исключительно на стороне мистера Леверсона. Таково желание леди Эстуэлл: она уверена, что он невиновен.

— Да-да, разумеется, — промямлил без особого воодушевления мистер Мэйхью.

В глазах Пуаро мелькнула лукавая искорка.

— Вы, кажется не слишком полагаетесь на мнение леди Эстуэлл? — поинтересовался он.

— Она вполне способна назавтра убедить себя в обратном, — сухо отозвался, похоже, многое повидавший юрист.

— Интуиция, конечно, не доказательство, — согласился Пуаро, — и, судя по ситуации, молодому человеку надеяться пока не на что.

— Жаль, что он такого наговорил в полиции. Если он и дальше будет стоять на своем, ему не поздоровится.

— А вам он тоже ничего другого не говорит? — поинтересовался Пуаро.

— Ни слова, — кивнул Мэйхью. — Твердит, как попугай, одно и то же.

— И потому вы ему не верите, — промурлыкал Пуаро. — Нет-нет, не возражайте, — поднял он руку, заметив протестующий жест собеседника, — я ведь вижу… В глубине души вы считаете, что он виновен. Но позвольте теперь мне, Эркюлю Пуаро, изложить вам обстоятельства дела.

Молодой человек возвращается домой. Перед этим он выпил два-три коктейля, не говоря уж о виски с содовой. Ему… как это у вас говорят… море до колена. И настроение соответствующее. Он отпирает своим ключом дверь, нетвердым шагом поднимается в Башню, смотрит с порога в кабинет и при тусклом свете настольной лампы видит своего дядю, вроде бы склонившегося над бумагами.

Как мы уже отметили, мосье Леверсону море до колена. Он входит и говорит дяде все, что он о нем думает. Он ведет себя вызывающе, выкрикивает неприятные вещи, но дядя молчит и не дает ему отпора. Это еще больше распаляет мистера Леверсона, он снова и снова выкрикивает разные неприятные слова, с каждым разом все громче. В конце концов упорное молчание дяди начинает ему казаться странным. Он подходит ближе, кладет сэру Рубену руку на плечо, и тот падает на пол.

Хмель разом слетает с мосье Леверсона. Он наклоняется над сэром Рубеном, понимает, что произошло, и в ужасе смотрит на собственную руку, залитую чем-то красным. Он в ужасе и отдал бы все на свете, чтобы никто не услышал крики, только что срывавшиеся с его губ. Машинально он поднимает упавший стул, выходит из кабинета и прислушивается. Ему чудится внизу какой-то шум, и он тут же делает вид, что разговаривает с дядей через открытую дверь.

Вокруг тишина. Уверенный, что ему просто послышалось, он пробирается к себе в комнату, и тут ему приходит на ум, что гораздо лучше будет сделать вид, будто он в тот вечер и близко не подходил к дядиному кабинету. Так он и поступает. Парсонс, заметьте, в тот момент не говорит о том, что он кое-что слышал. Когда же ему пришлось сказать правду, Леверсону уже было поздно менять показания. Он глуп и упрям, он просто повторяет свой рассказ. Разве это не похоже на правду, мосье?

— Да, — согласился поверенный. — В вашем изложении это и впрямь звучит весьма правдоподобно.

Пуаро встал со стула.

— Когда вы увидите своего клиента, — сказал он, — спросите его, так ли все было, как я вам рассказал.

На улице Пуаро остановил такси.

— Харли-стрит[415], дом триста сорок восемь, — бросил он водителю.

7

Отъезд Пуаро в Лондон застал леди Эстуэлл врасплох, поскольку маленький бельгиец держал всех в полном неведении относительно своих планов. Но через сутки он вернулся, и Парсонс известил сыщика, что его немедленно желает видеть леди Эстуэлл. Хозяйка дома ждала Пуаро в своем будуаре. Она лежала на диване, опершись на подушки, и выглядела больной и измученной, гораздо хуже, чем при их первой встрече.

— Значит, вы вернулись, мосье Пуаро?

— Вернулся, миледи.

— Ездили в Лондон?

Пуаро кивнул.

— Вы не сообщили мне, что уезжаете, — попеняла ему леди Эстуэлл.

— Тысяча извинений, миледи. Я не должен был так поступать. La prochaine fois…[416]

— В следующий раз вы сделаете то же самое, — нисколько не обольщаясь, прервала его леди Эстуэлл. — Сначала надо действовать, а все объяснения после. Вы ведь так считаете?

В глазах Пуаро зажегся огонек.

— По-моему, это и ваш девиз, миледи.

— Иногда, — признала его собеседница. — Зачем вы ездили в Лондон, мосье Пуаро? Теперь-то можете мне рассказать?

— Я встречался с доблестным инспектором Миллером и безупречным мистером Мэйхью.

Леди Эстуэлл пытливо вгляделась в его лицо.

— И что же вы теперь думаете? — протянула она.

— Не исключено, что Чарлз Леверсон невиновен.

— Ага! — подскочила леди Эстуэлл; подушки полетели на пол. — Значит, я была права!

— Я сказал «не исключено», мадам, только и всего.

Что-то в его голосе насторожило леди Эстуэлл. Опершись на локоть, она впилась в него пронзительным взглядом.

— Я могу вам чем-нибудь помочь?

— Да, леди Эстуэлл, — кивнул Пуаро. — Вы можете мне объяснить, почему вы подозреваете Оуэна Трефюзиса.

— Я же вам говорила — я знаю, что это он, только и всего.

— К сожалению, этого недостаточно, — сухо отозвался Пуаро. — Постарайтесь вернуться к тому трагическому вечеру, мадам, и припомнить все до мельчайших подробностей. Что вы заметили в поведении Трефюзиса? Я, Эркюль Пуаро, говорю вам: что-то там наверняка было.

Леди Эстуэлл покачала головой.

— Да я вообще не обращала на него внимания в тот вечер и уж, во всяком случае, не задумывалась о том, что он там делал…

— Вы были поглощены чем-то другим?

— Да.

— Тем, что ваш муж настроен против Лили Маргрейв?

— Так вы об этом уже знаете, мосье Пуаро?

— Миледи, я знаю все, — с апломбом заявил маленький бельгиец.

— Мне нравится Лили, мосье Пуаро, поймите, а Рубен поднял шум из-за какой-то там рекомендации. Я же не отрицаю, что она схитрила — схитрила, конечно, но и я когда-то подобное выделывала. С театральными администраторами иначе нельзя — чего я им только не плела…

Лили хотела получить это место, ну и… одним словом, решила сплутовать. Мужчины к таким вещам относятся слишком серьезно — даже смешно. Рубен устроил такой скандал, словно она по меньшей мере ограбила банк. Весь вечер у меня на душе кошки скребли. Понимаете, обычно мне удавалось в конце концов уломать Рубена, но иногда он, несмышленыш мой, упирался как осел, так что смотреть, что делает секретарь, мне было просто некогда. Да и вообще, кто на него смотрит, на Трефюзиса-то? Ну, болтается где-то поблизости, и пусть болтается…

— Да, я тоже заметил, что мистер Трефюзис не из тех, кто привлекает всеобщее внимание и сражает наповал.

— Вот именно, — леди Эстуэлл улыбнулась, — это вам не Виктор.

— У мосье Виктора темперамент, прямо скажем, взрывоопасный.

— Точнее не скажешь. Кажется, вот-вот взорвется, словно хлопушка.

— То есть он человек вспыльчивый?

— Да, если вожжа под хвост попадет, но бояться его не стоит. Громко лает, но не кусается.

Пуаро уставился в потолок.

— Так вы ничего не можете мне сообщить о том, почему вы подозреваете мистера Трефюзиса? — вкрадчиво пробормотал он, почти промурлыкал.

— Я же вам говорю, мосье Пуаро, что я просто знаю — это он, и все тут. Женская интуиция…

— Женская интуиция — не основание для смертного приговора… и от виселицы никого не спасет. Леди Эстуэлл, раз вы и в самом деле уверены, что мистер Леверсон невиновен, и по-прежнему подозреваете секретаря, не соблаговолите ли принять участие в одном эксперименте?

— В каком таком эксперименте? — опасливо спросила леди Эстуэлл.

— Не позволите ли вы себя загипнотизировать?

— Это еще зачем?

— Если бы я сказал вам, мадам, — наклонился вперед Пуаро, — что ваша интуиция возникает на основе определенных фактов, запечатленных в вашем подсознании, вы бы, наверное, отнеслись к этому скептически. Поэтому скажу только, что наш эксперимент, возможно, сослужит добрую службу этому бедолаге, Чарлзу Леверсону. Ну согласны?

— И кто же будет вводить меня в транс? — поинтересовалась леди Эстуэлл. — Неужто вы?

— Мой друг, который, по-моему, как раз подъехал. Слышите шум мотора за окном?

— И кто же он такой?

— Некий доктор Казале с Харли-стрит.

— И ему можно доверять? — осведомилась леди Эстуэлл.

— Нет, он не шарлатан, мадам, если вы это имеете в виду Ему вполне можно довериться.

— Ну что ж, — вздохнула леди Эстуэлл, — на мой взгляд, все это вздор, но, если вам так угодно, почему бы не попробовать. По крайней мере, никто не скажет, что я ставила вам палки в колеса.

— Тысяча благодарностей, миледи.

С этими словами Пуаро исчез и вернулся через несколько минут с веселым круглолицым человечком в очках, совсем не похожим на гипнотизера.

— Ну-ну, — леди Эстуэлл вдруг стало очень весело, — значит, сейчас мы с вами будем валять дурака? А что нужно делать?

— Все очень просто, леди Эстуэлл, очень просто, — обнадежил человечек. — Откиньтесь, пожалуйста, на подушки — вот так, замечательно. Главное — не волноваться.

— Да я совсем не волнуюсь, — оскорбилась леди Эстуэлл. — Интересно было бы посмотреть на того, кто попытался бы меня загипнотизировать против моего желания.

Доктор Казале широко улыбнулся.

— Но вы ведь согласились? Значит, все получится, — заявил он. — Выключите, пожалуйста, верхний свет, мосье Пуаро. Просто постарайтесь заснуть, леди Эстуэлл.

Доктор подсел поближе к дивану.

— Скоро настанет ночь. Вам хочется спать… спать… Веки у вас тяжелеют, опускаются… опускаются… опускаются… Вы засыпаете…

Он бубнил и бубнил монотонным, тихим, успокаивающим голосом, потом наклонился вперед и тихонько приподнял правое веко леди Эстуэлл. Удовлетворенно кивнув, он повернулся к Пуаро.

— Все в порядке, — сказал он вполголоса. — Можно начинать?

— Прошу вас.

— Вы спите, леди Эстуэлл, — заговорил доктор резко и властно, — но слышите меня и можете отвечать на мои вопросы.

Губы леди Эстуэлл чуть дрогнули, и она ответила тихим, ровным голосом:

— Я вас слышу. Я могу отвечать на ваши вопросы.

— Леди Эстуэлл, я хочу, чтобы вы вернулись в тот вечер, когда был убит ваш муж. Вы помните этот вечер?

— Да.

— Вы сидите за обеденным столом. Опишите мне, что вы видите и чувствуете.

Спящая беспокойно зашевелилась.

— Я очень расстроена. Я волнуюсь из-за Лили.

— Мы знаем об этом. Расскажите, что вы видите.

— Виктор скоро съест весь соленый миндаль. Ну и обжора! Завтра накажу Парсонсу, чтобы ставил блюдо на другой край стола.

— Продолжайте, леди Эстуэлл.

— Рубен сегодня не в настроении. Не думаю, что только из-за Лили. Должно быть, что-то не ладится с делами. Виктор как-то странно на него смотрит.

— Расскажите нам о мистере Трефюзисе, леди Эстуэлл.

— Левая манжета его рубашки обтрепалась. Он чересчур сильно смазывает голову бриолином. Дался же мужчинам этот бриолин, вечно от него пятна на чехлах для кресел в гостиной.

Казале взглянул на Пуаро; тот подал знак продолжать.

— Обед закончен, леди Эстуэлл, вы уже пьете кофе. Опишите мне, что происходит.

— Кофе сегодня удался. Наш повар не так часто балует нас хорошим кофе. Лили все время смотрит в окно; что она там увидала? В комнату входит Рубен. Настроение у него отвратительное, и он напускается на бедного мистера Трефюзиса, ругает его на чем свет стоит. Мистер Трефюзис держит в руке нож для разрезания бумаг, большой, с острым лезвием. Он сжимает его так, что костяшки пальцев белеют. А теперь он так резко вонзает его в столешницу, что острие обламывается. Он держит этот обломанный нож — совсем как кинжал, которым хотят кого-то зарезать. Теперь они вместе уходят. На Лили ее зеленое вечернее платье; оно очень ей идет, она и впрямь как лилия. На следующей неделе надо будет отдать чехлы в чистку.

— Одну минуту, леди Эстуэлл.

Доктор перегнулся к Пуаро.

— По-моему, мы нашли то, что искали, — прошептал он. — Этот нож для разрезания бумаги и убедил ее в том, что убийца — секретарь.

— Давайте перейдем к Башне.

Доктор кивнул и властным тоном продолжил:

— Сейчас поздний вечер; вы с вашим супругом в Башне. Между вами произошла неприятная сцена, не так ли?

Женщина вновь беспокойно зашевелилась.

— Да, очень неприятная. Мы наговорили друг другу всяких гадостей.

— Забудем об этом. Вы явственно видите комнату, занавески задернуты, горит свет.

— Да, но не верхний. Только настольная лампа.

— Вы собираетесь уходить и желаете вашему мужу покойной ночи.

— Нет, я слишком зла.

— Вы видите его в последний раз; скоро он будет убит. Знаете ли вы, кто его убил, леди Эстуэлл?

— Знаю. Мистер Трефюзис.

— Почему вы так думаете?

— Из-за того, что занавеска в одном месте странно топорщилась.

— Занавеска топорщилась?

— Да.

— Вы это явственно видели?

— Да. Я даже хотела ее потрогать.

— Там прятался человек? Мистер Трефюзис?

— Да.

— Откуда вы знаете?

В ровном голосе впервые зазвучала неуверенность:

— Я… я… из-за того ножа.

Пуаро и доктор обменялись взглядами.

*— Я вас не понимаю, леди Эстуэлл. Вы говорите, что занавеска топорщилась, будто за ней кто-то прятался. Но вы ведь не видели, кто это был?

— Не видела.

— Вы решили, что это мистер Трефюзис, из-за того, как он держал нож для разрезания бумаги?

— Да.

— Но ведь мистер Трефюзис поднялся к себе?

— Да… да, верно, он поднялся к себе.

— Значит, он не мог прятаться за занавеской в оконной нише?

— Нет… Нет, конечно, его там не было.

— Он ведь незадолго до того пожелал вашему мужу покойной ночи?

— Да, пожелал.

— И больше вы его не видели?

— Нет.

Женщина начала метаться во сне, тихонько постанывая.

— Скоро она очнется, — сказал доктор. — Что ж, по-моему, мы выяснили все, что хотели, а?

Пуаро кивнул. Доктор склонился к леди Эстуэлл.

— Вы просыпаетесь, — прошептал он ласково. — Вы просыпаетесь. Через минуту вы откроете глаза.

Проснувшись, леди Эстуэлл села на диване и изумленно уставилась на доктора и Пуаро.

— Я что, задремала?

— Ну да, вы немножко вздремнули, леди Эстуэлл.

— Это и есть ваш фокус?

— Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете? — спросил доктор вместо ответа.

— Что-то я устала, — зевнула леди Эстуэлл.

— Я попрошу принести вам сюда кофе, — сказал доктор, вставая, — а мы должны вас покинуть.

— Ну, а как… Я что-нибудь сказала? — спросила леди Эстуэлл, когда доктор и Пуаро были уже у двери.

— Ничего особенного, мадам, — улыбнулся Пуаро. — Вы сообщили, что чехлы для мебели в гостиной нуждаются в чистке.

— Это верно, — добродушно рассмеялась леди Эстуэлл, — но ради этого не стоило меня вводить в гипноз. Что-нибудь еще?

— Вы помните, что в тот вечер в гостиной мистер Трефюзис сломал нож для разрезания бумаги? — спросил Пуаро.

— Ей-богу, не помню. Но очень может быть.

— А как насчет занавески, которая странно топорщилась?

Леди Эстуэлл наморщила лоб.

— Кажется, я что-то припоминаю, — протянула она. — Нет… нет, не помню, хотя…

— Не огорчайтесь, леди Эстуэлл, — поспешно сказал Пуаро. — Это не имеет значения — ровно никакого значения.

Знаменитый детектив вместе с доктором тотчас поднялись в комнату Пуаро.

— Ну что ж, — сказал доктор, — вот все и разъяснилось. Когда сэр Рубен поносил секретаря, тот стиснул нож для разрезания бумаги, всеми силами стараясь сдержаться и не ответить на брань. Леди Эстуэлл была полностью поглощена проблемой Лили Маргрейв, но ее подсознание все же отметило и… неправильно истолковало.

У нее возникла твердая убежденность в том, что Трефюзис хотел убить сэра Рубена. Теперь насчет занавески. Это интересно. Судя по тому, что вы мне рассказали о Башне, стол стоял у самого окна. На окне, конечно, были шторы?

— Да, mon ami, черные бархатные шторы.

— Ив оконном проеме есть место, где можно спрятаться?

— Пожалуй, да.

— Значит, не исключено, что там кто-то прятался, — размышлял вслух доктор. — Но в таком случае это не мог быть Трефюзис, поскольку оба они видели, как он выходил из кабинета. Это не мог быть и Виктор Эстуэлл, поскольку Трефюзис столкнулся с ним в дверях, и это не могла быть Лили Маргрейв. Кто бы это ни был, он должен был там спрятаться до того, как в кабинет вошел сэр Рубен. Из того, что вы мне рассказали, это мог быть только капитан Хамфри Нейлор? Как вы считаете?

— Вполне возможно, — признал Пуаро. — Обедал-то он в гостинице, но когда именно он оттуда ушел, установить невозможно. А вернулся примерно в половине первого.

— Тогда это мог быть и он, — заключил доктор, — а раз так, значит, на него и падает подозрение. У него был мотив, а оружие оказалось под рукой. Но вы, похоже, с этим не согласны?

— У меня есть другие идеи, — признался Пуаро. — Скажите, мосье le docteur[417], если предположить, что преступление совершила сама леди Эстуэлл, выдала бы она себя под гипнозом?

— Так вот вы к чему клоните. — Доктор даже присвистнул. — Леди Эстуэлл? А ведь такое тоже возможно, мне это просто не приходило в голову. Она ушла от сэра Рубена последней, и после этого его живым никто не видел. Могла ли она не выдать себя под гипнозом? Вполне. Она до транса могла дать себе установку не рассматривать себя в связи с этим преступлением. Она бы вполне правдиво отвечала на все наши вопросы, а о себе просто бы умалчивала. Хотя в этом случае она вряд ли бы так настаивала на виновности мистера Трефюзиса.

— Понимаю, — отозвался Пуаро. — Но я вовсе не считаю, что леди Эстуэлл могла совершить преступление.

— Интересное дело, — сказал, помолчав, доктор. — Если исходить из того, что Чарлз Леверсон невиновен, подозреваемых предостаточно: Хамфри Нейлор, леди Эстуэлл и даже Лили Маргрейв.

— Вы забыли еще одного, — с невозмутимым видом добавил Пуаро — Виктора Эстуэлла По его словам, он сидел у себя с открытой дверью в ожидании Чарлза Леверсона, но никто, кроме него самого, этого подтвердить не может.

— Это тот «взрывоопасный» субъект? — поинтересовался доктор. — Тот, о котором вы мне говорили?

— Он самый.

— Ну, мне пора, — поднялся доктор. — Держите меня в курсе, договорились?

После его ухода Пуаро звонком вызвал Джорджа:

— Чашечку tisane[418], Джордж. Нужно успокоить нервы.

— Слушаюсь, сэр. Сию минуту.

Спустя десять минут перед Пуаро стояла дымящаяся чашка. Он с наслаждением вдохнул резко пахнущий пар и, прихлебывая настой, принялся рассуждать вслух:

— Лису загоняют верхом на лошадях, с собаками, тут все дело в скорости. При охоте на оленя, как мне рассказывал мой друг Гастингс, приходится не один десяток метров ползти на животе. Но ни то, ни другое, дорогой мой Джордж, в этом случае нам не подходит. В нашем случае лучше брать пример с кошки. Она часами следит за мышиной норкой, в отдалении, ничем не выдавая своего присутствия, будучи все время начеку. Вот и нам нужно все время быть начеку.

Вздохнув, Пуаро поставил чашку на блюдце.

— Я рассчитывал пробыть здесь всего несколько дней. Завтра, дорогой мой Джордж, вы поедете в Лондон и привезете мне все необходимое. На две недели.

— Слушаюсь, сэр.

8

Постоянное присутствие Эркюля Пуаро многих в Монрепо раздражало. Виктор Эстуэлл даже высказался по этому поводу своей невестке.

— Ты просто не понимаешь, Нэнси, а я-то эту породу как свои пять пальцев знаю. Этого типа теперь отсюда за уши не оттащишь, еще бы, поди найди таких дураков — чтобы пожить с комфортом месячишко, и при этом еще сдирать по две гинеи в день.

Леди Эстуэлл заявила в ответ, что предпочитает решать свои проблемы сама, без чьих-либо подсказок.

Лили Маргрейв изо всех сил старалась скрыть свою тревогу. Какое-то время она не сомневалась, что Пуаро ей поверил, но постепенно ею снова овладел страх.

Нельзя сказать, что Пуаро совсем ничего не предпринимал. На пятый день своего пребывания в Монрепо он прихватил в столовую альбом для снятия отпечатков пальцев. На первый взгляд ход показался бестактным, но своей цели он достиг, против дактилоскопии никто не осмелился протестовать. Виктор Эстуэлл высказался только после того, как Пуаро удалился в свою комнату.

— Ну, убедилась, Нэнси? Он охотится за кем-то из нас.

— Не болтай ерунды, Виктор.

— Ну хорошо, а как еще это можно объяснить?

— Мосье Пуаро знает, что делает, — с довольным видом заявила леди Эстуэлл и многозначительно посмотрела на Оуэна Трефюзиса.

Когда на следующее утро Пуаро своей кошачьей походкой вошел в библиотеку, Трефюзис даже подскочил от неожиданности.

— Прошу меня извинить, мосье Пуаро, — чопорно произнес он, — но вы нас всех держите в напряжении.

— Неужели? — Маленький сыщик изобразил искреннее удивление.

— Я полагаю, — продолжал секретарь, — что улики против Чарлза Леверсона неоспоримы. Но вы, по всей видимости, так не считаете.

Пуаро, глядевший в окно, неожиданно повернулся к собеседнику.

— Я должен вам кое-что сказать, мистер Трефюзис. Но это строго конфиденциально.

— Слушаю вас.

Пуаро, однако же, не торопился, словно колеблясь. Заговорил он, когда внизу хлопнула входная дверь, притом странным в такой ситуации громким голосом, заглушавшим шум шагов в прихожей.

— Видите ли, мистер Трефюзис, в деле появились новые улики. Они доказывают, что когда Чарлз Леверсон в тот вечер вошел в Башню, сэр Рубен был уже мертв.

— Что за улики? — уставился на него секретарь. — Почему же мы о них ничего не слышали?

— Еще услышите, — с таинственным видом пообещал Пуаро. — А пока что в тайну посвящены только вы и я.

Стремительно выйдя из библиотеки, Пуаро едва не столкнулся в прихожей с Виктором Эстуэллом.

— Только что с прогулки, мосье?

Эстуэлл кивнул.

— Погода нынче ужасная, — сказал он, тяжело дыша. — Холодно и ветер.

— A-а, — протянул Пуаро. — В таком случае я сегодня, пожалуй, откажусь от променада. Я как кот — люблю сидеть у огня и греться.

— £а marche[419], Джордж, — потирая руки, поведал он вечером того же дня верному слуге. — Всех их мучит неизвестность, все они в напряжении! Играть в кошки-мышки очень утомительно, Джордж, но это здорово помогает… Завтра мы сделаем очередной ход.

На следующий день Трефюзису пришлось поехать в Лондон. Тем же поездом ехал и Виктор Эстуэлл. Не успела за ними закрыться дверь, как Пуаро овладела жажда деятельности.

— Скорее, Джордж, за работу. Если вдруг в эти комнаты вздумает направиться горничная, вам придется ее отвлечь. Поговорите с ней по душам в коридоре.

Для начала Пуаро произвел тщательный обыск в комнате секретаря, не пропустив ни единого ящичка, ни единой полки. Потом он торопливо положил все на место и объявил, что закончил. Джордж, стоявший на страже у дверей, почтительно кашлянул.

— Вы позволите, сэр?

— Да, дружище?

— Ботинки, сэр. Две пары коричневых ботинок стояли на второй полке, а лакированные туфли — на нижней. Вы их поставили наоборот.

— Великолепно, Джордж! — всплеснул руками Пуаро — Но не волнуйтесь, уверяю вас, все это не имеет никакого значения. Мистер Трефюзис даже не обратит внимания на такую ерунду.

— Вам виднее, сэр, — почтительно отозвался Джордж.

— Замечать такие вещи может не всякий, — поощрительно похлопал верного слугу по плечу Пуаро. — Я всегда полагался на ваш профессионализм.

Джордж ничего не ответил, и позже, когда та же сцена повторилась в комнате Виктора Эстуэлла, оставил без комментариев то обстоятельство, что белье последнего было разложено по ящикам как попало. Но, как выяснилось, прав был все-таки Джордж, а не Пуаро. В тот же вечер Виктор Эстуэлл влетел в гостиную, меча громы и молнии.

— Слушайте, вы, хлыщ бельгийский, что вы себе позволяете? Кто вам разрешил рыться в моих вещах? Что, черт возьми, вы там думали найти? Вам это даром не пройдет! Навязали ищейку на мою голову!

Пуаро, энергично жестикулируя, разразился покаянной речью, принося сотни, тысячи, миллионы извинений. Он был бестактен. Увы, его ввели в заблуждение, только поэтому он позволил себе подобную дерзость. В конце концов разгневанный джентльмен успокоился, все еще ворча себе под нос.

Вечером, прихлебывая излюбленный tisane, Пуаро в очередной раз обнадежил Джорджа:

— Дело движется, милейший Джордж, дело движется. Пятница, — добавил он задумчиво, — мой счастливый день.

— В самом деле, сэр?

— Вы, кстати, не суеверны, Джордж, друг мой?

— Я не люблю, когда за столом оказывается тринадцать персон, сэр, и стараюсь не проходить под приставной лестницей. Никаких суеверий относительно пятницы у меня нет.

— Прекрасно, поскольку именно на сегодня мы намечаем наше Ватерлоо[420].

— Конечно, сэр.

— Вы так воодушевлены, дорогой мой Джордж, что даже не спрашиваете, что я собираюсь делать.

— Что же, сэр?

— Сегодня, Джордж, я произведу последний тщательный обыск в Башне.

И действительно, после завтрака Пуаро с разрешения леди Эстуэлл отправился на место преступления. На протяжении первой половины дня обитатели дома могли наблюдать, как он ползает там на четвереньках, как тщательно осматривает черные бархатные шторы и вскарабкивается на стулья, чтобы обследовать рамы висящих на стене картин. Тут уж и сама леди Эстуэлл почувствовала легкую тревогу и раздражение.

— Признаюсь, он начинает действовать мне на нервы, — заявила она. — Что у него на уме? А уж от того, как он ползает по полу и что-то вынюхивает, у меня просто мороз по коже. Что он там ищет, хотела бы я знать? Лили, милая, сходите и посмотрите, чем он там занят. Хотя нет, пожалуй, побудьте лучше со мной.

— Может быть, я схожу, леди Эстуэлл? — предложил секретарь, вставая из-за стола.

— Сделайте одолжение, мистер Трефюзис.

Оуэн Трефюзис вышел из комнаты и поднялся в Башню. Сначала ему показалось, что кабинет пуст, поскольку Эркюля Пуаро нигде не было видно. Трефюзис уже повернулся, чтобы уйти, но вдруг до его ушей донесся какой-то шорох. Подняв голову, он увидел Пуаро на винтовой лестнице, ведшей в спаленьку наверху.

Маленький бельгиец стоял на четвереньках. Держа в левой руке лупу, он внимательнейшим образом разглядывал деревянную ступеньку.

Вдруг, пробормотав что-то про себя, он сунул лупу в карман и поднялся на ноги, держа нечто между указательным и большим пальцем правой руки. И тут он увидел секретаря.

— А, мистер Трефюзис! Я и не заметил, как вы вошли.

Лицо Пуаро сияло торжеством и восторгом. Его словно подменили. Трефюзис смотрел на него, не скрывая удивления.

— Что случилось, мосье Пуаро? Вы, кажется, чем-то обрадованы.

— Вы правы, — напыщенным тоном изрек сыщик. — Наконец-то я нашел то, что искал с самого начала. Теперь у меня есть улика, которая не даст преступнику уйти от ответственности.

— Так это был не Чарлз Леверсон? — приподнял брови Трефюзис.

— Это был не Чарлз Леверсон, — подтвердил Пуаро. — До этой минуты я не был уверен, но теперь все прояснилось окончательно.

Он сошел с лестницы и похлопал секретаря по плечу.

— Мне необходимо немедленно уехать в Лондон. У меня к вам одна просьба. Будьте любезны, попросите леди Эстуэлл собрать всех в Башне ровно в девять вечера. Я наконец-то смогу рассказать, как все было на самом деле. Чему я очень и очень рад.

И Пуаро вприпрыжку выбежал из кабинета. Трефюзис молча смотрел ему вслед.

Через несколько минут Пуаро зашел в библиотеку и, увидев там Трефюзиса, спросил, не найдется ли у него небольшой коробочки.

— К сожалению, я не захватил с собой ничего подобного, — пояснил он, — а у меня имеется чрезвычайно ценная вещица, которую необходимо надежно спрятать.

Трефюзис достал из ящика стола коробочку, которая совершенно устроила Пуаро, и он рассыпался в благодарностях.

Прижав к груди свое сокровище, Пуаро поспешил наверх и, встретив на лестничной площадке Джорджа, вверил тому коробку.

— Внутри содержится очень ценная вещь, — сообщил он. — Джордж, любезнейший, положите ее в средний ящик моего туалетного столика, рядом со шкатулкой, где лежат жемчужные запонки.

— Слушаюсь, сэр, — отозвался Джордж.

— И не повредите, — предостерег Пуаро, — будьте осторожны. Внутри очень важная улика.

— Не извольте беспокоиться, сэр.

Пуаро сбежал по лестнице вниз и, схватив на ходу шляпу, выскочил из дома.

9

Возвращение Пуаро получилось менее эффектным: верный Джордж, в соответствии с полученными инструкциями, впустил хозяина через боковую дверь.

— Все в Башне? — поинтересовался Пуаро.

— Да, сэр.

Последовал короткий приглушенный диалог, и Пуаро с видом победителя проследовал в кабинет, где меньше месяца назад произошло убийство, и окинул взглядом комнату. Там были все: леди Эстуэлл, Виктор Эстуэлл, Лили Маргрейв, секретарь и дворецкий. Парсонс нерешительно жался у двери.

— Сэр Джордж сказал, что я нужен здесь, — нервно обратился Парсонс к Пуаро. — Не знаю, имею ли я право…

— Все в порядке, — успокоил его детектив. — Останьтесь, прошу вас.

Пуаро вышел на середину комнаты.

— Это было весьма непростое дело, — начал он задумчиво. — Непростое потому, что теоретически сэра Рубена Эстуэлла мог убить кто угодно. Кто наследует его состояние? Чарлз Леверсон и леди Эстуэлл. Кто в тот вечер последним видел его в живых? Леди Эстуэлл. Кто с ним ругался? Опять-таки леди Эстуэлл.

— Да что это вы несете? — возмутилась леди Эстуэлл. — Да как вы…

— Но с сэром Рубеном в этот вечер поссорился еще один человек, — тем же задумчивым голосом продолжал Пуаро. — Еще один человек ушел от него, весь кипя от ярости.

Если сэр Рубен был жив без четверти двенадцать, когда от него ушла его жена, то до прихода Чарлза Леверсона оставалось еще десять минут, десять минут, за которые кто-нибудь мог совершить убийство и незамеченным вернуться к себе на третий этаж.

Виктор Эстуэлл вскочил со своего места.

— Какого черта… — Он задыхался от бешенства.

— Вы, мистер Эстуэлл, однажды в порыве гнева уже убили человека — в Африке.

— Я вам не верю, — вдруг выкрикнула Лили Маргрейв.

Она шагнула вперед, сжав кулачки. На щеках у нее выступил яркий румянец.

— Я вам не верю, — повторила она.

— Это правда, Лили, — выдавил из себя Виктор, — только эта ищейка кое-чего не знает. Тот, кого я прикончил, был местным колдуном. И на моих глазах принес в жертву пятнадцать невинных младенцев. Думаю, меня можно понять.

Девушка подошла к Пуаро.

— Мосье Пуаро, — сказала она, глядя ему в глаза, — вы ошибаетесь. Если человек чересчур вспыльчив, выходит из себя по пустякам, это вовсе не означает, что он может убить беззащитного. Я знаю, говорю вам, я точно знаю, что мистер Эстуэлл на такое не способен.

Пуаро взглянул на нее с хитрой ухмылкой и слегка потрепал по руке.

— Вот видите, мадемуазель, — промурлыкал он, — и вам не чужда интуиция. Так вы уверены в мистере Эстуэлле?

— Мистер Эстуэлл прекрасный человек, — сказала она тихо. — Он не имеет ничего общего с махинациями своего брата относительно прииска. Он порядочный человек, и я… я обещала выйти за него замуж.

Виктор Эстуэлл, подойдя, взял ее за руку.

— Богом клянусь, мосье Пуаро, — произнес он, — я не убивал брата.

— Конечно нет, — отозвался Пуаро, окидывая взглядом помещение. — Видите ли, друзья мои, под гипнозом леди Эстуэлл упомянула, что занавеска в тот вечер в одном месте странно топорщилась.

Все взгляды дружно устремились на окно.

— Вы хотите сказать, что там прятался убийца? — воскликнул Эстуэлл. — Вот так номер!

— Да! — мягко сказал Пуаро. — Только это была не оконная штора.

Повернувшись, он указал на занавеску, прикрывавшую винтовую лестницу.

— Накануне убийства сэр Рубен ночевал в спальне наверху. Он завтракал в постели и при этом давал какие-то указания вызванному туда мистеру Трефюзису. Уж не знаю, что мистер Трефюзис забыл тогда в спальне, но что-то явно забыл, поскольку вечером, уже пожелав сэру Рубену и леди Эстуэлл покойной ночи, он вспомнил об этом и поднялся в спальню. Думаю, супруги этого просто не заметили, поскольку между ними сразу же вспыхнула ссора, в разгар которой мистер Трефюзис и спустился из спальни обратно в кабинет.

Слова, которые они бросали друг другу в лицо, никоим образом не были предназначены для чужих ушей, и мистер Трефюзис оказался в затруднительном положении. Опасаясь гнева сэра Рубена, мистер Трефюзис решил затаиться, а потом незаметно выскользнуть. Выходя из комнаты, леди Эстуэлл подсознательно отметила очертания его фигуры за занавеской.

Когда леди Эстуэлл ушла, Трефюзис попытался улизнуть незамеченным, но не успел — сэр Рубен случайно Повернул голову… И без того взвинченный, он напустился на секретаря, решив, что тот их просто подслушивал.

Медам и месье, я кое-что знаю о человеческой психологии. С самого начала расследования я исключил из числа подозреваемых людей вспыльчивых, с тяжелым характером, ибо вспыльчивость сама по себе есть нечто вроде предохранительного клапана. Лающая собака не кусается. Нет, моим подозреваемым сразу оказался человек вежливый, воспитанный, человек терпеливый, умеющий держать себя в узде, человек, которым девять лет безбожно помыкали. Самое страшное напряжение — то, что длится годами, самая сильная обида — та, которая накапливается годами.

Девять лет сэр Рубен измывался над своим секретарем, и девять лет тот молча сносил оскорбления. Но рано или поздно всякому терпению приходит конец. Пружина лопается. Так случилось и в тот вечер. Сэр Рубен, отведя душу, сел обратно за стол, но секретарь, вместо того чтобы покорно и смиренно удалиться, сорвал со стены тяжелую деревянную палицу и проломил голову человеку, который ни в чем не знал меры.

Пуаро повернулся к остолбеневшему Трефюзису.

— Вам было так просто организовать себе алиби. Мистер Эстуэлл считал, что вы были у себя в комнате, но ведь никто не видел, как вы туда поднимались. Убив сэра Рубена, вы хотели незаметно исчезнуть, но тут послышались чьи-то шаги, и вы спрятались обратно за занавеску. Вы были там, когда в кабинет вошел Чарлз Леверсон и когда появилась Лили Маргрейв. Очень не скоро вам удалось тихонько прокрасться по спящему дому к себе в спальню… Ну… сможете ли вы это отрицать?

— Я… я никогда… — залепетал Трефюзис.

— Прекратите! Что вы можете сказать? Две недели я ломал комедию, показывая вам, как кольцо постепенно сжимается вокруг вас. Отпечатки пальцев, следы, нарочитый обыск в вашей комнате — все это вселило в вас ужас. По ночам вы лежали без сна, гадая, не оставили ли где-нибудь отпечатков пальцев или следы ботинок.

Вы снова и снова перебирали в уме события того вечера, прикидывая, все ли меры предосторожности были соблюдены, и в конце концов ваши нервы не выдержали: вы допустили промах. Я заметил страх в ваших глазах, когда поднял некий предмет на лестнице, где вы в тот вечер находились. И сразу устроил грандиозное представление с коробкой и передачей ее на хранение Джорджу.

Пуаро обернулся к двери.

— Джордж?

— Слушаю, сэр, — вышел вперед верный слуга.

— Будьте добры, расскажите дамам и господам, каковы были мои инструкции.

— Положив коробку в указанное место, я должен был спрятаться в платяном шкафу, сэр. В половине четвертого дня в комнату вошел мистер Трефюзис, выдвинул ящик и достал коробку.

— А в коробке, — продолжил Пуаро, — была самая обычная булавка. Я всегда говорю только правду: я действительно кое-что подобрал тогда на лестнице. У вас, у англичан, ведь есть поговорка: «Кто булавку найдет, к тому счастье придет». Вот ко мне счастье и пришло: я нашел убийцу.

Он повернулся к секретарю.

— Видите? — сказал он мягко. — Вы сами себя выдали.

И тут Трефюзис сломался, он упал на стул и зарыдал, пряча лицо в ладонях.

— У меня помутился рассудок, — простонал он. — Я был не в своем уме. Господи, но как же он измывался и унижал меня! Это было невыносимо. Сколько лет я терпел все это!.. — Я так и знала! — воскликнула леди Эстуэлл, вскакивая со своего стула. В глазах ее сияло торжество.

— Я знала, что это его рук дело.

— И были правы, — сказал Пуаро. — Факт остается фактом, как его ни называй. Ваша «интуиция», леди Эстуэлл, вас не обманула.

Сон

Эркюль Пуаро рассматривал особняк с явным одобрением. Его глаза небрежно скользнули по соседствующим с ним магазинам, по большому фабричному зданию справа, по обшарпанному многоквартирному дому напротив и снова остановились на особняке.

Нортвэй был истинным детищем прошлого века, в котором не имели обыкновения экономить ни времени, ни пространства Это был породистый и надменный дом, привыкший, чтобы его окружала только бескрайняя зелень полей. Теперь же он оказался анахронизмом, затерянным в бушующем море современного Лондона и давно всеми забытым. И, спроси вы хоть пятьдесят человек подряд, вряд ли кто указал бы к нему дорогу.

И лишь совсем немногие ответили бы, кому он принадлежит, хотя, назови вы имя владельца, вам тотчас бы сообщили, что это один из богатейших людей в мире. Однако с помощью денег можно унять самое жгучее любопытство, равно как и раздразнить его. Бенедикт Фарли, этот эксцентричный миллионер, предпочитал не афишировать выбор своей резиденции. Его вообще редко видели на людях. Изредка он появлялся на совете директоров, где его высокая худая фигура, резкий голос и хищно загнутый нос тут же наводили на собравшихся страх. Если бы не эти редкие появления, он вполне мог бы считаться персонажем, пусть хорошо всем знакомым, но вымышленным. Согласно слухам, он был то чудовищно скуп, то невероятно щедр, неизменно ходил в старом заштопанном халате — которому, по некоторым оценкам, шел уже двадцать восьмой год, — питался исключительно икрой и постными щами и ненавидел кошек. Все это было общеизвестно.

Ровно столько же об этом человеке, к которому он сейчас направлялся, знал и Эркюль Пуаро. Письмо, лежавшее в кармане его пиджака, ситуации не меняло.

Посвятив несколько минут молчаливому созерцанию этого памятника веку ушедшему, Пуаро поднялся по ступеням парадного и позвонил в дверь, одновременно сверяясь с наручными часами, заменившими наконец безнадежно устаревшую, хоть и горячо любимую луковицу с цепочкой. «Да-да, ровно двадцать один тридцать», — подтвердили часы. Пуаро, как всегда, был точен до минуты.

После выверенной годами паузы дверь отворилась, и на фоне освещенного холла возник великолепный образчик потомственного дворецкого.

— Мистер Бенедикт Фарли? — осведомился Пуаро.

В ответ его окатили ледяным — вполне вежливым, но достаточно красноречивым — взглядом.

«Еn gros et en detail»,[421] — с уважением подумал Пуаро.

— Вам назначено, сэр? — учтиво спросил дворецкий.

— Да.

— Ваше имя, сэр?

— Мосье Эркюль Пуаро.

Дворецкий наклонил голову и посторонился. Эркюль Пуаро вступил в дом, и дверь за ним закрылась.

Однако прежде чем умелые руки приняли у Пуаро шляпу и трость, была улажена еще одна маленькая формальность.

— Прошу извинить меня, сэр. Я должен попросить у вас письмо.

Пуаро неторопливо извлек письмо из кармана и протянул его дворецкому. Тот только бросил на него взгляд и тут же с поклоном вернул. Эркюль Пуаро сунул письмо обратно в карман. Оно гласило:

«Нортвэй, среда, восьмое Мосье Эркюлю Пуаро

Дорогой сэр,

Бенедикт Фарли желал бы воспользоваться вашим советом Он будет очень рад, если завтра (в четверг) в двадцать тридцать вас не затруднит зайти по вышеуказанному адресу.

Искренне ваш, Хьюсо Конворси (секретарь)

Р. S. Пожалуйста, захватите это письмо с собой.»

Дворецкий ловко избавил Пуаро от шляпы, пальто и трости.

— Не будете ли вы так любезны пройти в комнату мистера Конворси? — не то спросил, не то предложил он и двинулся вверх по широкой лестнице.

Пуаро последовал за ним, одобрительно кивая при виде самых вычурных и пышных objets d'art[422]. Вкусы Пуаро всегда отдавали некоторой буржуазностью.

На втором этаже дворецкий остановился и постучал в дверь.

Брови Эркюля Пуаро едва заметно приподнялись. Это была первая фальшивая нота за вечер, ибо хороший дворецкий никогда не станет стучать в дверь, а перед Пуаро несомненно стоял не просто хороший, а самый что ни на есть лучший.

Пуаро почувствовал, что эксцентричность миллионера уже начинает действовать ему на нервы.

Изнутри что-то выкрикнули, и дворецкий, отворив дверь, объявил: «Тот самый джентльмен, сэр!»

Пуаро молча отметил очередное попрание приличий и вошел внутрь. Он оказался в просторной комнате, обставленной просто, но на редкость деловито. Картотечные шкафы, бесконечные справочники, пара кресел и внушительных размеров рабочий стол, покрытый стопками аккуратно подшитых бумаг, — вот, пожалуй, и все, что там было. Углы комнаты терялись в полумраке — по той простой причине, что единственный источник освещения, а именно настольная лампа с зеленым абажуром, установленная на журнальном столике возле одного из кресел, была развернута таким образом, чтобы освещать любого, кто появлялся в дверях. Эркюль Пуаро зажмурился, поморгал и определил, что лампочка как минимум стопятидесятиватная. В кресле рядом с лампой покоилась худая фигура в заштопанном халате — сам Бенедикт Фарли. Его голова была по-птичьи выдвинута вперед; крючковатый нос только усиливал сходство. Ото лба поднимался белый пушистый хохолок, очень бы подошедший какаду. Глазки Бенедикта Фарли, лихорадочно блестевшие за толстыми стеклами очков, так и впились в посетителя.

— Ну, — проговорил он наконец пронзительным резким голосом, периодически переходящим в какой-то скрип, — так это вы, что ли, Эркюль Пуаро?

— К вашим услугам, — учтиво отозвался Пуаро и поклонился, держа одну руку на спинке кресла.

— Садитесь. Да садитесь же! — раздраженно бросил старик.

Эркюль Пуаро сел — и оказался прямо в центре ослепительного круга света, отбрасываемого лампой. Где-то там, в тени, старик, казалось, внимательно его рассматривал.

— Ну, и откуда же это видно, что вы именно Эркюль Пуаро, а не кто-то еще? — раздраженно осведомился он. — Объясните, сделайте одолжение!

Пуаро снова вытащил из кармана письмо и протянул его Фарли.

— Да, — ворчливо согласился миллионер, — вижу. Оно самое. Так я все и велел Конворси написать.

Он сложил листок и отдал его Пуаро.

— Стало быть, вы и впрямь тот, за кого себя выдаете?

— Уверяю вас, здесь нет никакого обмана, — ответил Пуаро, всплеснув руками.

Бенедикт Фарли неожиданно захихикал.

— Именно так и говорят фокусники перед тем, как вытащить кролика из шляпы. Это, понимаете ли, входит в программу.

Пуаро промолчал.

— Думаете небось: выживший из ума, подозревающий всех и вся старикашка? Правильно думаете. Не доверяй никому! Такое мое правило. Никому нельзя доверять, если вы богаты. Ни в коем случае!

— Вы, кажется, хотели проконсультироваться со мной? — мягко напомнил Пуаро.

Старик кивнул.

— Да-да, все фокусники заранее предупреждают, прежде чем начать вынимать что-то из шляпы: «Хотите получить по максимуму — платите по максимуму». Заметьте, я еще не спросил, сколько вы берете. И не спрошу! Просто пришлете мне счет — как-нибудь переживу. Эти чертовы идиоты, поставщики то есть, думают, что могут впарить мне яйца по два и девять, когда на рынке им красная цена два и семь! Шайка мошенников! Со мной этот номер не проходит. Но лучший в своем деле — это совсем другое. Он своих денег стоит. Я, кстати, тоже лучший.

Эркюль Пуаро не ответил. Он внимательно слушал, слегка склонив голову набок. Хотя лицо его оставалось бесстрастным, он чувствовал, что разочарован. Он не мог бы назвать причину. Бенедикт Фарли оправдывал все ожидания; он полностью соответствовал тому, что о нем говорили, и, однако, Пуаро был разочарован.

«Фигляр! — с некоторой грустью подвел он итог своим наблюдениям. — Самый обыкновенный фигляр».

Он общался со многими миллионерами, и с эксцентричными тоже, и почти всегда чувствовал скрытую в них силу, внутреннюю энергию, которую нельзя было не уважать. Если они носили старый халат, то делали это единственно потому, что им так нравилось. Халат же Бенедикта Фарли, как решил Пуаро, был только частью сценического образа. Да и сам Фарли был сплошным сценическим образом. Пуаро был совершенно уверен, что любое сказанное здесь слово говорилось исключительно для того, чтобы произвести эффект.

— Вы хотели проконсультироваться со мной? — ровным голосом повторил он.

Внезапно все поведение миллионера изменилось. Он подался вперед, его голос превратился в карканье.

— Да! Да, я хочу знать, что вы можете сказать, хочу знать, что вы думаете! Всегда обращаться к лучшим! Это мое правило. Лучший врач — лучший детектив, это где-то посередине.

— Пока, мосье, я еще не совсем улавливаю…

— Естественно, — отрезал Фарли. — Я еще ничего и не рассказал.

Он снова наклонился вперед и резко спросил:

— Что вы знаете о снах, мосье Пуаро?

Брови маленького человечка удивленно поднялись. Если он чего и ожидал, то уж точно не этого.

— По этому вопросу, мистер Фарли, советую вам обратиться к «Книге снов» Наполеона — или к какому-нибудь модному психологу с Харли-стрит.

— Я пробовал и то и другое, — тихо ответил Бенедикт Фарли.

Последовала пауза. Потом миллионер снова заговорил. Сначала почти шепотом, потом все громче и громче:

— Все тот же сон — ночь за ночью. Говорю вам, я боюсь… Он всегда тот же. Я у себя в комнате — это следующая дверь по коридору. Сижу за столом и что-то пишу. Там есть часы. Я смотрю на них и вижу, что они показывают двадцать восемь минут четвертого. Понимаете? Всегда то же самое время. И тогда, мосье Пуаро, я понимаю, что должен сделать это. Я не хочу — я боюсь это делать — но я должен.

Его голос поднялся уже почти до визга.

— И что же именно вы должны сделать? — невозмутимо спросил Пуаро.

— В двадцать восемь минут четвертого, — хрипло ответил Бенедикт Фарли, — я открываю второй справа ящик моего стола, вынимаю револьвер, который лежит там, заряжаю и подхожу к окну. А затем… затем…

— Да?

— Стреляю себе в висок, — прошептал Бенедикт Фарли.

Повисла тишина.

— Это и есть ваш сон? — спросил Пуаро.

— Да.

— И он повторяется каждую ночь?

— Да.

— А что происходит после выстрела?

— Я просыпаюсь.

Пуаро медленно и задумчиво кивнул.

— Любопытства ради: вы и вправду держите револьвер в том самом ящике?

— Да.

— Зачем?

— Я привык. Всегда следует быть готовым.

— К чему?

— Человек в моем положении должен быть начеку, — раздраженно сказал Фарли. — У богатых много врагов.

Пуаро оставил эту тему Помолчав немного, он сказал.

— И все же, почему вы послали именно за мной?

— Я скажу вам. Сначала я обратился к врачу — к трем, если уж быть точным.

— И?

— Первый сказал, что все дело в диете — этот был пожилой. Тот, что помоложе, представлял современную школу. Он уверял меня, что причина кроется в реальном событии, случившемся со мной в раннем детстве в двадцать восемь минут четвертого. И я настолько не хочу вспоминать это происшествие, что ассоциирую его с собственной смертью. Таково было его объяснение.

— А третий? — поинтересовался Пуаро.

Голос Бенедикта Фарли сорвался на злобный визг:

— Молокосос! Он развил нелепейшую теорию. Утверждает, что я — да, да, я — устал от жизни, и она так мне ненавистна, что я сплю и вижу, как бы с ней покончить Однако, поскольку признать это означало бы признать полное свое фиаско как личности, в момент пробуждения я отказываюсь взглянуть правде в глаза. Во сне же мое истинное «я» прорывается наружу и делает то, чего мне действительно хочется, — убить себя.

— Он считает, что в глубине души вы действительно хотите совершить самоубийство?

— Но это чушь! Чушь! — яростно выкрикнул Бенедикт Фарли. — Я абсолютно счастлив! Я получил все, что хотел, все, что можно купить за деньги Невозможно, невероятно даже представить себе такую дикость!

Пуаро с интересом взглянул на Фарли. Что-то в его трясущихся руках и пронзительном срывающемся голосе говорило, что он протестует слишком уж яростно, словно пытаясь разубедить себя в том, в чем сам подозревает.

Однако Пуаро ограничился только деловитым вопросом:

— И зачем же вам я?

Бенедикт Фарли успокоился так же внезапно, как только что вышел из себя. Он выразительно постучал пальцем по столу.

— Есть и другая возможность. И если это так, вы должны знать. Вы знамениты, у вас были сотни случаев — самых невероятных, фантастических случаев, — и вы должны знать.

— Знать что?

Фарли снизил голос до шепота.

— Предположим, кто-то хочет меня убить. Может ли он сделать это таким способом? Может он заставить меня видеть этот сон ночь за ночью?

— Вы имеете в виду гипноз?

— Да.

Эркюль Пуаро задумался.

— Думаю, это возможно, — сказал он наконец. — Но, опять же, подобный вопрос следует задавать скорее врачу.

— В вашей практике не встречалось подобных случаев?

— Боюсь, они слишком уж отличались от вашего.

— Но вы понимаете, о чем я? Меня заставляют смотреть все тот же сон — ночь за ночью, ночь за ночью, — и однажды внушение оказывается сильнее меня — и я ему подчиняюсь. Делаю то, что мне так часто снилось: убиваю себя!

Эркюль Пуаро медленно покачал головой.

— Вы сомневаетесь, что такое возможно? — спросил Фарли.

— Возможно? — переспросил Пуаро. — Я не стал бы употреблять этого слова.

— Стало быть, вы считаете, что это невозможно? — настаивал Фарли.

— Решительно невозможно.

— Доктора говорят то же самое, — тихо пробормотал Фарли. — Но почему тогда я его вижу? Почему? Почему? — спросил он, снова переходя на крик.

Эркюль Пуаро только покачал головой.

— И вы совершенно уверены, что не сталкивались ни с чем подобным в своей практике? — снова спросил Бенедикт Фарли.

— Никогда.

— Это я и хотел узнать.

Пуаро деликатно откашлялся.

— Вы позволите мне один вопрос?

— Что такое? Что еще? Спрашивайте что хотите.

— Кого вы подозреваете в намерении убить вас?

— Никого, — выкрикнул Фарли. — В том-то и дело, что никого.

— Однако идея все же пришла вам в голову, — настаивал Пуаро.

— Я только хотел узнать… возможно ли это.

— Что ж, весь мой опыт говорит: «Нет». Кстати, вас когда-нибудь гипнотизировали?

— Разумеется, нет. Вы же не думаете, что я позволю ставить над собой какие-то дурацкие опыты?

— Тогда, думаю, можно сказать, что ваша версия совершенно беспочвенна.

— Но сон, глупец вы эдакий, сон!

— Сон, конечно, удивительный, — задумчиво проговорил Пуаро и, помолчав, продолжил: — Я бы хотел осмотреть декорации этой драмы: стол, часы, револьвер…

— Разумеется. Я провожу вас.

Запахнув полы своего халата, старик приподнялся в кресле, но неожиданно, словно что-то внезапно вспомнив, рухнул обратно.

— Нет, — сказал он. — Нечего там смотреть. А все, что можно было рассказать, я уже рассказал.

— Но я бы хотел увидеть лично…

— В этом нет необходимости, — отрезал Фарли. — Я выслушал ваше мнение. Этого достаточно.

— Как вам угодно, — согласился Пуаро, пожимая плечами и поднимаясь. — Сожалею, мистер Фарли, что не смог оказаться вам полезен.

Бенедикт Фарли сосредоточенно смотрел куда-то в сторону.

— Хватит с меня мошенников, — угрюмо проговорил он. — Я дал вам факты, вы не сумели ими воспользоваться, и кончим на этом. Можете прислать чек за консультацию.

— Не премину сделать это, — сухо ответил Пуаро и направился к двери.

— Погодите, — окликнул его миллионер. — Мне нужно письмо.

— Письмо от вашего секретаря?

— Да.

Пуаро поднял брови. Сунув руку в карман, он вынул сложенный лист бумаги и протянул его старику. Тот внимательно осмотрел его, кивнул и положил рядом с собой на стол.

Эркюль Пуаро снова повернулся к двери. Он был озадачен. Его деятельный ум снова и снова прокручивал услышанную историю. Однако теперь какое-то смутное беспокойство мешало течению его мысли. Что-то было не так, причем не с Бенедиктом Фарли, а именно с ним, Эркюлем Пуаро.

Когда его рука уже касалась дверной ручки, он вспомнил. Он — Эркюль Пуаро! — совершил ошибку. Он повернулся.

— Тысяча извинений! Я задумался над вашей проблемой и допустил оплошность. Это письмо, которое я вам отдал, — я по ошибке сунул руку в правый карман вместо левого…

— Что? Что такое?

— Письмо, которое я вам сейчас дал, — оно из моей прачечной по поводу испорченных воротничков.

Пуаро с извиняющейся улыбкой сунул руку в левый карман.

— Вот ваше письмо.

Бенедикт Фарли выхватил его из протянутой руки Пуаро.

— Какого черта? Вы вообще когда-нибудь думаете, что делаете? — взорвался он.

Пуаро взял свою записку из прачечной, еще раз вежливо извинился и вышел из комнаты.

Выйдя, он ненадолго задержался на лестничной площадке. Место для нее было отмерено на редкость щедро. Прямо перед Пуаро стояли большая старая деревянная скамья и длинный узкий стол, на котором лежали журналы. Чуть дальше были два кресла и столик с цветами. Все это немного напоминало приемную дантиста.

Внизу в холле его ожидал дворецкий.

— Вызвать вам такси, сэр?

— Нет, благодарю вас. Вечер такой теплый, что я, пожалуй, пройдусь.

На тротуаре Эркюль Пуаро постоял, выжидая, когда схлынет поток машин, и двинулся через оживленную улицу.

Его брови были сосредоточенно сдвинуты.

— Нет, — сказал он себе, — решительно ничего не понимаю. Во всем этом нет ни малейшего смысла. Печально признаваться себе в этом, но я, Эркюль Пуаро, совершенно сбит с толку.

Так закончилось то, что можно бы было назвать первым актом драмы. Второй последовал через неделю и начался с телефонного звонка от некоего Стиллингфита, районного врача.

С поразительной — тем более для врача! — развязностью он заявил:

— Пуаро, это вы, старый плут? Стиллингфит на проводе.

— Да, друг мой. Что случилось?

— Я звоню из Нортвэй — ну, особняка Бенедикта Фарли.

— Да? — Пуаро сразу оживился. — И как он?

— Так себе. Мертв. Застрелился сегодня днем.

Последовало молчание.

— Ага, — выдавил наконец Пуаро.

— Не слышу удивления. Успел уже что-то пронюхать, старый плут?

— С чего вы взяли?

— Обошлось, слава Богу, без дедукции, телепатии и прочей ерунды. Мы нашли записку недельной давности, в которой Фарли просит вас зайти.

— Понятно.

— Да, и еще тут у нас имеется чудовищно нудный полицейский инспектор… Ну, это-то понятно: приходится проявлять бдительность, когда какой-нибудь из этих денежных мешков простреливает себе башку. Так вот он очень интересуется, не можете ли вы пролить свет на это несчастье. Так что, если можете, чего бы вам не приехать?

— Выезжаю немедленно.

— Везет же вам, старина. Откуда ни возьмись — грязная работенка, а?

Пуаро сдержанно повторил, что скоро будет.

— Не желаете откровенничать по телефону? Ну и правильно. До скорого.

Через пятнадцать минут Пуаро уже сидел в библиотеке особняка Нортвэй, расположенной в глубинах первого этажа. В комнате находились еще пятеро: инспектор Барнетт, доктор Стиллингфит, миссис Фарли — вдова миллионера, Джоан Фарли — его единственная дочь, и Хьюго Конворси, его личный секретарь. Инспектор Барнетт выглядел как человек военный — и рассудительный. Доктор Стиллингфит, манеры которого разительным образом отличались от его стиля вести телефонные разговоры, был высок, длиннолиц, на вид ему было лет тридцать. Миссис Фарли оказалась много моложе своего мужа. Это была привлекательная темноволосая женщина. Держалась она превосходно. Губы ее были твердо сжаты. А по выражению черных глаз совершенно нельзя было догадаться о том, какие чувства она сейчас испытывает. У Джоан Фарли были светлые волосы, веснушчатое лицо и — явно доставшиеся от отца — крупноватые нос и подбородок. Глаза умные и пытливые. Наружность Хьюго Конворси была вполне заурядной, но одет он был безупречно. Этот молодой человек, похоже, был очень неглуп и энергичен.

После полагающихся приветствий Пуаро рассказал собравшимся об обстоятельствах своего визита к покойному и услышанной от него истории. Едва ли его рассказ мог показаться кому-то из них неинтересным.

— Вот так история, никогда не слышал ничего подобного, — заявил инспектор. — Сон, значит? Вы что-нибудь знаете об этом, миссис Фарли?

Та чуть наклонила голову.

— Муж как-то упоминал об этом. Он был сильно встревожен. Я… я сказала тогда, что это, видимо, несварение, и посоветовала сходить к доктору Стиллингфиту.

Стиллингфит замотал головой.

— Он не обращался ко мне. Насколько я понял из рассказа мосье Пуаро, он предпочел отправиться на Харли-стрит.

— Кстати, я хотел проконсультироваться с вами, Стиллингфит, — сказал Эркюль Пуаро. — Мистер Фарли говорил, что обращался к трем специалистам. Что вы думаете об их выводах?

Стиллингфит нахмурился.

— Трудно сказать… Приходится учитывать, что в интерпретации Фарли выводы эти наверняка оказались существенно искажены. Он не был специалистом.

— Вы хотите сказать, он неверно употребил термины?

— Не совсем. Я имею в виду, что они объясняли ему свою точку зрения на профессиональном языке — он же, уловив общий смысл, излагал вам все уже своими словами.

— Таким образом то, что он рассказал мне, некоторым образом отличалось от того, что говорили врачи?

— Именно так все и обстоит. Он просто не совсем правильно их понял, если уж быть точным.

Пуаро задумчиво кивнул.

— Известно, к кому именно он обращался?

Миссис Фарли отрицательно покачала головой.

— Никто из нас и понятия не имел, что он вообще к кому-то обращался, — заметила Джоан Фарли.

— А вам он рассказывал о своем сне? — спросил Пуаро.

Девушка тоже покачала головой.

— А вам, мистер Конворси?

— Нет, ни слова. Я, правда, написал под его диктовку письмо, но представления не имел, зачем ему понадобилась ваша консультация. Я думал, может, это связано с затруднениями в бизнесе.

— Что ж, давайте перейдем к обстоятельствам смерти мистера Фарли.

Инспектор вопрошающе посмотрел на миссис Фарли, потом на доктора Стиллингфита и, поскольку те безмолвствовали, взял эту задачу на себя:

— Мистер Фарли имел обыкновение во второй половине дня работать у себя в комнате. Я так понимаю, предстояло серьезное слияние капиталов…

Он вопросительно посмотрел на Хьюго Конворси.

— «Объединенные перевозки», — туманно пояснил тот.

— В связи с этим мистер Фарли согласился даже дать интервью двум представителям прессы. Он крайне редко делал нечто подобное — не чаще одного раза в пять лет, как я понял. Соответственно, в назначенное время, а именно в пятнадцать минут четвертого, прибыли два журналиста, один от «Ассошиэйтед Пресс»[423], другой — от «Объединенных изданий». Им пришлось подняться на второй этаж и подождать прямо у дверей комнаты мистера Фарли — обычное место ожидания для посетителей. В пятнадцать двадцать прибыл курьер из «Объединенных перевозок» с какими-то неотложными бумагами. Его провели в комнату мистера Фарли, где он передал документы — из рук в руки. Затем мистер Фарли проводил его до дверей и с порога переговорил с репортерами.

— Сожалею, джентльмены, что заставляю вас ждать, — сказал он, — но появились дела, не терпящие отлагательства. Я постараюсь управиться с ними как можно скорее.

Джентльмены, мистер Адамс и мистер Стоддарт, заверили его, что прекрасно все понимают и подождут, сколько потребуется. Мистер Фарли вернулся в комнату, закрыл за собой дверь — и это был последний раз, когда его видели живым.

— Продолжайте, — попросил Пуаро.

— Немногим позже четырех присутствующий здесь мистер Конворси вышел из своей комнаты, соседствующей с покоями мистера Фарли, и был весьма удивлен, увидев, что репортеры все еще ждут. Поскольку ему все равно требовалась подпись мистера Фарли на некоторых письмах, мистер Конворси решился зайти к нему, чтобы заодно напомнить о назначенной встрече. Однако, зайдя в комнату, он, к своему удивлению, не сразу заметил мистера Фарли и даже подумал сначала, что его там нет. Потом он увидел ботинок, видневшийся из-за ножки стола (который расположен прямо перед окном). Он поспешно подошел ближе и обнаружил на полу мертвого мистера Фарли и лежащий поблизости револьвер.

Мистер Конворси выбежал из комнаты и приказал дворецкому вызвать доктора Стиллингфита. По совету последнего, он также известил полицию.

— Кто-нибудь слышал выстрел? — спросил Пуаро.

— Нет. Движение на этой улице очень оживленное, а окно на лестнице было открыто. Совершенно невероятно, чтобы за всем этим шумом можно было различить выстрел.

Пуаро задумчиво кивнул.

— Когда, предположительно, он умер?

— Я осмотрел тело, сразу как пришел, — сообщил Стиллингфит. — Это было примерно в шестнадцать тридцать две. К тому времени мистер Фарли был мертв по меньшей мере час.

Пуаро помрачнел.

— В таком случае, можно допустить, что его смерть наступила именно в то время, которое показывали часы из преследовавшего его сна, то есть в двадцать восемь минут четвертого?

— Несомненно, — согласился Стиллингфит.

— Отпечатки на револьвере? — спросил Пуаро.

— Только его собственные.

— А сам револьвер?

— Тот самый, что он действительно держал во втором справа ящике стола, — вмешался инспектор. — Он все точно вам рассказал. Миссис Фарли опознала этот револьвер. И еще: в комнате только одна дверь — та, что выходит на лестницу. Репортеры, сидевшие прямо против нее, клянутся, что с того момента, как мистер Фарли разговаривал с ними, и до того, как немногим позже четырех в комнату вошел мистер Конворси, туда не заходил никто.

— Таким образом, есть все основания полагать, что мистер Фарли совершил самоубийство?

Инспектор Барнетт ответил слабой улыбкой:

— Были бы, если бы не одно маленькое обстоятельство.

— И какое же именно? — осведомился Пуаро.

— Письмо, адресованное вам.

Теперь уже улыбнулся Пуаро.

— Понимаю… Раз в деле замешан Эркюль Пуаро, сама собой напрашивается мысль об убийстве.

— Разумеется, — сухо отозвался инспектор. — Но после того, что вы нам рассказали…

— Одну минуточку, — прервал его Пуаро. — Ваш муж когда-нибудь подвергался гипнозу? — неожиданно спросил он, повернувшись к миссис Фарли.

— Никогда.

— Но он изучал природу этого явления, не так ли?

— Не думаю, — покачала головой миссис Фарли и, неожиданно теряя выдержку, разрыдалась. — Этот чудовищный сон! Какой ужас! Видеть его — ночь за ночью — а потом… Как будто его вынудили к этому.

Пуаро вспомнил слова Бенедикта Фарли: «…делаю то, чего мне действительно хочется. Убиваю себя».

— Вам никогда не казалось, что муж стремился уйти из жизни? — спросил он.

— Нет… разве… иногда он вел себя так странно…

Звонкий презрительный голос Джоан Фарли перебил ее:

— Отец никогда бы не сделал этого. Он слишком себя любил.

— Знаете, мисс Фарли, — заметил доктор Стиллингфит, — чаще всего с собой кончают совсем не те люди, которые угрожают это сделать. Потому-то самоубийства порой и кажутся настолько необъяснимыми.

Пуаро встал.

— Вы позволите мне осмотреть комнату, где случилась трагедия?

— Конечно. Доктор Стиллингфит…

Доктор проводил Пуаро наверх.

Комната Бенедикта Фарли оказалась гораздо больше комнаты его секретаря и была обставлена с исключительной роскошью. Тут были и глубокие кожаные кресла, и мягкие ковры с густым ворсом, и великолепный письменный стол поистине необъятных размеров.

Пуаро обошел его и остановился там, где возле самого окна на ковре виднелось темное пятно. Он снова вспомнил слова миллионера: «В двадцать восемь минут четвертого я открываю второй справа ящик моего стола, вынимаю револьвер, который лежит там, заряжаю и подхожу к окну. А затем… затем… стреляю себе в висок».

Пуаро медленно кивнул.

— Окно было открыто как сейчас? — спросил он.

— Да. Но никто бы не смог уйти этим путем.

Пуаро высунул голову наружу. На стене не было поблизости ни карниза, ни выступов, ни водосточных труб. Даже кошка не сумела бы выбраться этим путем. Напротив возвышалась глухая фабричная стена без каких-либо окон или отверстий.

— Странный выбор обители для миллионера, — заметил Стиллингфит. — Ну и вид! Точно смотришь на тюремную стену.

— Да, — согласился Пуаро, втягивая голову обратно. — Думаю, эта стена имеет большое значение, — добавил он, пристально изучая плотную кирпичную кладку.

Стиллингфит с любопытством посмотрел на него.

— Вы имеете в виду: в психологическом смысле?

Пуаро, не отвечая, подошел к столу и рассеянно — по крайней мере, так казалось со стороны — взял со стола выдвижной захват, который обычно используется в черчении. Он нажал на ручку, и захват вышел на полную длину. Пуаро поднял инструментом обгоревшую спичку, лежавшую в нескольких футах от кресла, и бережно отправил ее в корзину для бумаг.

— Когда вы кончите баловаться этой штукой… — раздраженно начал Стиллингфит.

— Какое хитроумное приспособление, — пробормотал Пуаро, аккуратно положив захват на место. — А где находились миссис и мисс Фарли в момент… смерти? — неожиданно спросил он.

— Миссис Фарли отдыхала в своей комнате этажом выше. Мисс рисовала у себя в студии. Это на последнем этаже.

Эркюль Пуаро принялся рассеянно постукивать пальцами по крышке стола. Он проделывал это довольно долго, после чего заявил:

— Мне нужно поговорить с мисс Фарли. Не могли бы вы пригласить ее сюда на пару минут?

— Если так нужно… — пожал плечами Стиллингфит и, бросив на Пуаро пытливый взгляд, вышел из комнаты.

Через несколько минут дверь открылась, и в комнату вошла Джоан Фарли.

— Не возражаете, мадемуазель, если я задам вам несколько вопросов?

Девушка посмотрела на Пуаро твердым взглядом:

— Конечно. Спрашивайте что хотите.

— Вы знали, что отец держит в столе револьвер?

— Нет.

— А где находились вы и ваша мать — кстати сказать, она ведь вам не родная, не так ли?

— Да, Луиза — вторая жена отца. Она всего на восемь лет старше меня. Так вы хотели спросить…

— Где находились вы обе в прошлый четверг. Точнее, вечером прошлого четверга.

Джоан задумалась.

— В четверг? Дайте вспомнить… Ах да, мы ходили в театр. Смотрели «Смеющегося щенка».

— Ваш отец не захотел пойти с вами?

— Он никогда не ходил в театры.

— А чем он обычно занимался по вечерам?

— Сидел здесь и читал.

— Он был не очень общительным человеком?

Девушка посмотрела Пуаро прямо в глаза.

— Мой отец, — спокойно ответила она, — был исключительно отталкивающей личностью. Никто из знавших его близко не мог чувствовать к нему ни малейшей приязни.

— Это очень откровенное заявление, мадемуазель.

— Всего лишь пытаюсь облегчить вашу задачу, мосье Пуаро. Я отлично понимаю, к чему вы ведете. Моя мачеха вышла за отца только ради денег. Ну а я живу здесь только потому, что у меня нет возможности жить в другом месте. У меня есть молодой человек, за которого я хочу выйти замуж. Он беден: отец постарался, чтобы он потерял работу. Он, понимаете ли, хотел, чтобы у нас был равный брак. Ничего себе условие, учитывая, что я его наследница!

— Его состояние переходит к вам?

— Да. Точнее говоря, он оставил мачехе, то есть Луизе, не облагаемые налогом четверть миллиона, еще по мелочи разным людям, но остальное переходит ко мне.

Неожиданно она улыбнулась.

— Так что, как видите, мосье Пуаро, у меня были все основания желать его смерти.

— Я вижу только, мадемуазель, что вы унаследовали его ум.

— Да, — задумчиво протянула она, — в этом ему нельзя было отказать. В нем всегда чувствовалась сила — поистине неистовая энергия, — но она вся ушла в злость и горечь — в нем не осталось человечности…

— Grand Dieu[424],— тихо проговорил Пуаро, — но какой же я глупец!

Джоан Фарли посмотрела в сторону двери.

— Что-нибудь еще?

— Только два маленьких вопроса. Вот этот захват, — показал он на стол, — он всегда был здесь?

— Да. Отец пользовался им, когда брал что-нибудь с пола. Он не любил нагибаться.

— И последнее. У вашего отца было хорошее зрение?

Девушка удивленно посмотрела на Пуаро.

— Совсем нет, он вообще ничего не видел. Я имею в виду, без очков. Это у него с детства.

— А в очках?

— О, с ними он видел все превосходно.

— То есть читал газеты, и так далее?

— Да.

— Тогда у меня все, мадемуазель.

Джоан Фарли вышла из комнаты.

— До чего же я был глуп, — пробормотал Пуаро. — Оно все время находилось здесь, прямо у меня под носом. И именно поэтому я его проглядел!

Он снова высунулся из окна. Далеко внизу, в узком проходе между особняком и фабричной стеной, темнел какой-то небольшой предмет.

Пуаро удовлетворенно кивнул и вышел из комнаты.

Остальные все еще были в библиотеке. Пуаро обратился к секретарю:

— Попрошу вас, мистер Конворси, подробно описать обстоятельства, при которых мистер Фарли обратился ко мне. Когда, например, он продиктовал вам письмо?

— В среду вечером — в половине шестого, насколько я помню.

— Были ли какие-нибудь особые распоряжения относительно его отправки?

— Мистер Фарли сказал только, чтобы я сделал это лично.

— Вы так и поступили?

— Да.

— Возможно, он просил вас передать какие-то распоряжения и дворецкому относительно моей персоны?

— Да. Он велел передать Холмсу (так зовут дворецкого), что в половине десятого явится джентльмен. У него следует спросить имя, а также убедиться, что у него с собой письмо.

— Весьма необычные предосторожности, вы не находите?

Конворси пожал плечами.

— Мистер Фарли… — осторожно сказал он, — и был весьма необычным человеком.

— Какие-нибудь еще инструкции?

— Да. Он велел мне взять выходной на тот вечер.

— И вы взяли?

— Да, сэр, сразу после обеда я отправился в кино.

— И когда вернулись?

— Примерно в четверть двенадцатого.

— После этого вы еще виделись с мистером Фарли?

— Нет.

— А утром он не упоминал о нашей беседе?

— Нет.

Пуаро немного помолчал.

— Когда я пришел, — сказал он, — меня провели совсем не в комнату мистера Фарли.

— Да. Холмсу было предписано проводить вас в мою комнату.

— Но почему в вашу? Вы можете это объяснить?

Конворси покачал головой.

— Я никогда не обсуждал распоряжений мистера Фарли, — сухо объяснил он. — Ему бы это совсем не понравилось.

— А обычно он принимал посетителей в своей комнате?

— Да, но, опять же, не всегда. Иногда и в моей.

— Видимо, в таких случаях это было чем-то вызвано?

Хьюго Конворси задумался.

— Нет, едва ли — я как-то никогда не задумывался об этом.

— Вы позволите, я вызову дворецкого? — спросил Пуаро, поворачиваясь к миссис Фарли.

— Разумеется, мосье Пуаро.

На звонок явился Холмс, как всегда безупречно корректный — воплощение учтивости.

— Вы звонили, мадам?

Миссис Фарли кивком указала на Пуаро. Холмс вежливо повернулся:

— Да, сэр?

— Какие инструкции вы получили, Холмс, касательно моего визита в среду вечером?

Холмс откашлялся и сообщил:

— После обеда мистер Конворси предупредил меня, что в девять тридцать прибудет джентльмен по имени Эркюль Пуаро. Мне следовало удостовериться, точно ли это тот джентльмен, спросив его имя и убедившись в наличии при нем письма. После чего я должен проводить его в комнату мистера Конворси.

— Вы получили также и распоряжение постучать в дверь?

На лице дворецкого отразилось явное неудовольствие.

— Так было заведено. Я всегда должен был стучать в дверь, впуская посетителя. Пришедшего по какому-то делу, — уточнил он.

— Вот-вот, это меня и смущало. Вы получали еще какие-нибудь распоряжения на мой счет?

— Нет, сэр. Мистер Конворси сообщил мне то, что я только что передал вам, а потом сразу ушел.

— Когда это было?

— Без десяти минут девять, сэр.

— После этого вы видели мистера Фарли?

— Да, сэр, в девять я, как обычно, принес ему стакан горячей воды.

— Мистер Фарли находился у себя или все еще в комнате мистера Конворси?

— Он был в своей комнате, сэр.

— Вы не заметили там ничего необычного?

— Необычного? Нет, сэр.

— А где в это время находились миссис и мисс Фарли?

— В театре, сэр.

— Благодарю вас, Холмс, это все.

Дворецкий поклонился и вышел из комнаты. Пуаро повернулся к вдове миллионера:

— Еще один вопрос, миссис Фарли… У вашего мужа было хорошее зрение?

— Нет. Без очков — нет.

— Он страдал сильной близорукостью?

— О да, без своих очков он был практически беспомощен.

— У него, вероятно, их было несколько?

— Да.

— Ага, — проговорил Пуаро, откидываясь на спинку кресла. — Думаю, это решает дело…

В комнате царило молчание. Все смотрели на этого маленького человечка, самодовольно поглаживающего свои усы. На лице инспектора застыло недоумение, доктор Стиллингфит нахмурился. Конворси, вероятно, решительно ничего не понимал, миссис Фарли выглядела совершенно ошеломленной, а Джоан Фарли — заинтересованной.

Тишину нарушила миссис Фарли.

— Я не понимаю вас, мосье Пуаро, — раздраженно воскликнула она. — Этот сон…

— Да, — сказал Пуаро. — Этот сон имеет огромное значение.

Миссис Фарли поежилась.

— Я никогда не верила во все эти сверхъестественные вещи, но теперь… ночь за ночью видеть то, что потом…

— Невероятно, — подтвердил Стиллингфит, — просто невероятно. Если бы я не знал вас, Пуаро, и если бы вы своими ушами не слышали про этот сон от старого осла…

Он смущенно закашлялся и поспешил загладить свою грубость:

— Прошу прощения, миссис Фарли. Если бы это рассказал не ваш муж…

— Именно, — подтвердил Пуаро, внезапно открывая прищуренные до того и оказавшиеся вдруг очень зелеными глаза. — Если бы это рассказал не Бенедикт Фарли.

Он остановился, оглядывая побледневшие лица своих слушателей.

— Видите ли, в тот вечер некоторые вещи меня крайне озадачили. Во-первых, почему меня так настойчиво просили принести письмо с собой?

— Чтобы удостовериться, что это вы, а не какой-то мошенник, — предположил Конворси.

— Нет и еще раз нет, мой милый юноша. Это же просто нелепо. Должна была быть другая, более серьезная причина. Поскольку мистер Фарли не только попросил меня предъявить письмо, но и совершенно недвусмысленно потребовал, чтобы оно у него и осталось. Более того, он не уничтожил его, и сегодня оно обнаружилось среди его бумаг! Так зачем же он хранил его?

— Он хотел, чтобы, если с ним что-то случится, мы узнали об этом странном сне! — прозвенел голос Джоан Фарли.

Пуаро одобрительно кивнул.

— Вы проницательны, мадемуазель. Это объясняет — точнее, только это и может объяснить, — зачем он хранил письмо. После его смерти сон должен был быть рассказан! Этот сон крайне важен. Жизненно важен, мадемуазель!

Хорошо, — продолжил он, — пойдем дальше. Услышав рассказ мистера Фарли, я попросил его показать мне стол и револьвер. Он явно собирался сделать это, но неожиданно передумал. Почему же?

На этот раз никто не спешил с ответом.

— Я поставлю вопрос иначе. Что было в соседней комнате такого, чего я не должен был видеть?

И опять никто не ответил на его вопрос.

— Да, — сказал Пуаро, — это действительно трудно представить. И однако же, должна была быть причина, и причина серьезная, по которой мистер Фарли принял меня в комнате своего секретаря и наотрез отказался пустить в свою. Там было нечто, что он никак не мог позволить мне увидеть.

Теперь я перейду к третьему необъяснимому факту, имевшему место тем вечером. Перед моим уходом мистер Фарли потребовал, чтобы я отдал ему то самое письмо. По невнимательности я отдал ему послание от своей прачки, лежавшее в другом кармане. Мистер Фарли внимательно осмотрел его и, видимо удовлетворенный, положил на стол. Уже выходя из комнаты, я обнаружил свою оплошность и вернулся, чтобы поменять письма. После чего покинул дом — признаюсь — в полном недоумении. Все вместе, и последнее происшествие в частности, казалось мне совершенно необъяснимым.

Он по очереди оглядел присутствующих.

— Вы не понимаете?

— Чего я не понимаю, так это при чем тут ваша прачка, Пуаро, — буркнул Стиллингфит.

— Моя прачка, — сказал Пуаро, — сыграла огромную роль. Эта презренная женщина, портящая мои воротнички, вероятно, впервые в своей жизни совершила нечто полезное. Ну конечно, вы понимаете. Это же очевидно. Мистер Фарли разглядывал это письмо. Чтобы обнаружить ошибку, достаточно было одного взгляда! И однако, он не заметил, что ему дали не то. Почему? Да потому, что он плохо его видел!

— Так он был без очков? — догадался проницательный инспектор Барнетт.

— Нет, — улыбнулся Пуаро. — В том-то и дело, что он был в очках Вот это-то и интересно.

Он наклонился вперед.

— Сон мистера Фарли имеет огромное значение. Как вы знаете, ему снилось, что он совершает самоубийство. И через некоторое время он действительно совершил его. Точнее говоря, он был в своей комнате один и затем его обнаружили мертвым, с револьвером под рукой, хотя все это время никто не заходил в его комнату и не выходил оттуда. Что же это означает? Это означает — это просто обязано означать — самоубийство.

— Ну да, — подтвердил Стиллингфит.

Эркюль Пуаро покачал головой.

— Ничего подобного, — сказал он. — Это было убийство. Весьма необычное и очень умно задуманное убийство.

Он снова наклонился вперед, барабаня пальцами по столу. Его глаза сияли, и в них вспыхивали зеленые искорки.

— Почему же мистер Фарли не позволил мне зайти в его комнату тем вечером? Что там было такого, чего мне нельзя было видеть? Так вот, друзья мои, я уверен, что там был сам Бенедикт Фарли!

Он улыбнулся, глядя на вытянувшиеся лица слушателей.

— Да-да, я не оговорился. Почему тот мистер Фарли, с которым я беседовал, не сумел различить два абсолютно разных письма? Да потому, mes amis[425], что это был человек с совершенно нормальным зрением, вынужденный надеть очки с сильными линзами. Человека с хорошим зрением такие очки превращают в почти что слепца. Я прав, доктор?

— Ну, да. Разумеется, — пробормотал Стиллингфит.

— Откуда еще в разговоре с мистером Фарли могло появиться у меня чувство, что я имею дело с фигляром, с актером, играющим свою роль? Представьте себе декорации. Полутемная комната, ослепляющая меня лампа с зеленым абажуром, мужская фигура… Что я вообще видел? Старый халат в заплатках, крючковатый нос (подделанный с помощью воска — удивительно все-таки полезная штука), хохолок седых волос и мощные линзы, скрывающие глаза. Откуда мы знаем, что мистер Фарли вообще видел этот сон? Только из разыгранного передо мной спектакля и со слов миссис Фарли. Какие есть основания полагать, что он держал в столе револьвер? Опять же рассказанная мне история и подтверждение миссис Фарли.

Они сделали это вдвоем: миссис Фарли и Хьюго Конворси. Это он написал мне письмо, проинструктировал дворецкого, вышел — якобы в кино, — тут же вернулся, открыв дверь своим ключом, прошел в свою комнату, переоделся и сыграл роль Бенедикта Фарли.

И вот мы подходим к сегодняшнему вечеру. Возможность, которой давно уже ждет мистер Конворси, наконец подворачивается. У дверей комнаты Бенедикта Фарли дожидаются двое свидетелей, готовых поклясться, что никто не заходил внутрь и не выходил оттуда. Конворси, выждав, когда на улице станет особенно шумно из-за проезжающих машин, высовывается из окна своей комнаты и захватом, который заранее взял со стола хозяина, дотягивается до окна его комнаты. В захвате зажат некий предмет. Бенедикт Фарли подходит к окну рассмотреть его. Тогда Конворси втягивает захват обратно и, когда Фарли высовывается из окна, стреляет в него из револьвера. Шум транспорта заглушает звук выстрела. Кроме того, вспомните: окно выходит на заводскую стену. Свидетелей просто не может быть. Потом Конворси выжидает примерно полчаса, берет какие-то бумаги и, спрятав между ними револьвер и сложенный захват, выходит из своей комнаты и заходит в соседнюю. Там он кладет захват на стол, оставляет на полу револьвер — предварительно прижав к нему пальцы покойника — и спешит наружу с известием о «самоубийстве» Бенедикта Фарли.

Он же позаботился и о том, чтобы письмо было найдено и, как следствие, появился я со своей историей — историей, услышанной от самого мистера Фарли — о навязчивом сне, подталкивающем его к самоубийству. Он понимает, что кто-нибудь легковерный непременно вспомнит про гипноз. Но его расчет только лишний раз подтверждает, что рука, нажавшая на спусковой крючок, была рукой Бенедикта Фарли!

Эркюль Пуаро перевел глаза на вдову и с удовлетворением обнаружил на ее смертельно побледневшем лице страх — и не просто страх, а самый настоящий ужас.

— И в скором времени, — мягко закончил он, — неизбежно наступил бы счастливый финал… Четверть миллиона долларов и два сердца, бьющиеся в унисон.

Доктор Джон Стиллингфит и Эркюль Пуаро обошли особняк Нортвэй и остановились. Справа от них возвышалась фабричная стена, слева и высоко над их головами находились окна комнат Бенедикта Фарли и Хьюго Конворси. Пуаро нагнулся и поднял с земли небольшой предмет — чучело черной кошки.

— Voila[426],— сказал он. — Вот это и поднес Конворси к окну Бенедикта Фарли. Вы помните, тот ненавидел кошек? Естественно, он тут же ринулся к окну.

— Но почему, ради всего святого, Конворси не вышел и не подобрал это?

— А как он мог это сделать? Это значило бы навлечь на себя подозрения. И потом, наткнувшись на эту кошку, любой подумает, что какой-нибудь ребенок бродил здесь и просто ее бросил.

— Да, — вздохнул Стиллингфит. — Вероятно, любой так и подумает. Но только не старый добрый Эркюль! Да знаете ли вы, старый плут, что я до самого последнего момента считал, будто вы собираетесь поразить нас какой-нибудь претенциозной «психологической» версией «подсказанного» убийства. Клянусь, эти двое думали так же! Однако и штучка же эта Фарли! Боже, как ее проняло! Конворси вполне мог бы отвертеться, не случись у нее истерики и не попытайся она попортить вашу красоту своими коготками. Хорошо еще, я успел вовремя.

Он помолчал и добавил:

— А вот девушка мне понравилась. И характер есть, и ум. Подозреваю, меня сочтут охотником за приданым, если…

— Вы опоздали, друг мой. Место уже занято. Смерть ее отца открыла ей прямую дорогу к счастью.

— И это напоминает мне о том, что как раз у нее-то были все мотивы избавиться от своего непривлекательного папаши.

— Мотив и возможность, знаете ли, далеко не все, — возразил Пуаро. — Нужны еще преступные наклонности.

— Эх, старина, и почему только вы сами не совершаете преступлений? — мечтательно проговорил Стиллингфит. — Готов поклясться, вам бы все отлично сошло с рук. Собственно говоря, это было бы даже слишком для вас просто. Я имею в виду, что дело оказалось бы немедленно закрыто ввиду явной и абсолютной безнадежности.

— Такое, — сказал Эркюль Пуаро, — может прийти в голову только англичанину.

Потерянный ключ

— Черт побери! — сказала Пат.

Все больше хмурясь, она с ожесточением перетряхивала содержимое шелкового мешочка, который именовала «театральной сумочкой». За ней с беспокойством наблюдали двое молодых людей и девушка, тоже стоявшие на лестничной площадке перед запертой дверью квартиры Патриции Гарнет.

— Бесполезно, — наконец сказала Пат. — Его нет. Что же нам теперь делать?

— Где же ты, моя отмычечка?.. — пробормотал Джимми Фолкнер, широкоплечий невысокий крепыш, с добрыми голубыми глазами.

Пат сердито обернулась к нему:

— Оставь свои шуточки, Джимми, мне совсем не до смеха.

— Взгляни-ка еще разок, Пат, — предложил Донован Бейли. — Ключ, возможно, где-то на дне.

У него была приятная, с этакой небрежной ленцой, манера говорить, что, впрочем, очень шло этому изысканно-сухощавому смуглому юноше.

— А ты точно брала его с собой? — спросила Милдред Хоуп.

— Конечно брала, — ответила Пат. — И по-моему, отдала кому-то из вас. — И она испытующе посмотрела на молодых людей. — Да-да, я попросила Донована положить его к себе.

Но свалить все на Донована ей не удалось: тот решительно отверг ее обвинение, а Джимми его поддержал.

— Я сам видел, как ты положила ключ в сумку, — сказал он.

— Ну, значит, кто-то из вас выронил его, когда поднимал мою сумку. Ведь я раза два роняла ее.

— Раза два! — ласково передразнил ее Донован. — Да раз десять, и к тому же везде и всюду ее забывала.

— Удивляюсь, как только ты не растеряла все свое барахло! — усмехнулся Джимми.

— Но как же нам все-таки попасть в квартиру? — спросила Милдред.

Будучи девушкой рассудительной, она всегда говорила по существу, но — увы! — была далеко не так привлекательна, как взбалмошная Пат, которая вечно попадала в какие-нибудь истории.

Некоторое время все четверо молча взирали на запертую дверь.

— А привратник не может помочь? — спросил Джимми. — Нет ли у него что-нибудь вроде универсального ключа или еще какой-нибудь подходящей штуковины?

Пат покачала головой. Ключа было всего два. Один висел у нее на кухне, другой был — вернее должен был быть — в злосчастной сумке.

— Вот если бы квартира была на первом этаже… — мечтательно протянула Пат. — Можно было бы выдавить стекло и влезть… Ты не согласился бы стать домушником, а, Донован?

Донован вежливо, но твердо отказался.

— Квартира на пятом этаже — дохлый номер, — заметил Джимми.

— А как насчет пожарной лестницы? — спросил Донован.

— Нет такой, — сказала Пат.

— Должна быть, — сказал Джимми. — В шестиэтажных домах должна быть пожарная лестница.

— Мало ли что должна, а вот нету, — ответила Пат. — О Боже! Как же мне попасть в собственную квартиру?

— А нет ли здесь — ну как его? — на чем лавочники доставляют в квартиру отбивные и брюссельскую капусту? — спросил Донован.

— Подъемник для продуктов? — подхватила Пат. — У нас это всего лишь проволочная корзина. Постойте, знаю! Можно воспользоваться угольным лифтом.

— Вот. Это мысль, — сказал Донован.

— А если дверца лифта в квартиру Пат закрыта изнутри на задвижку? — скептически заметила Милдред.

Но ее опасения тут же были отвергнуты.

— Только не у Пат, — сказал Джимми. — Пат никогда ничего не запирает.

— Нет, думаю, что не закрыта, — согласилась Пат. — Сегодня утром я выставляла ящик с мусором и помню, что дверцу не запирала. А потом я к ней вообще больше не подходила.

— Так, — произнес Донован, — будем считать, что нам повезло. Тем не менее, дорогая Пат, я позволю себе заметить, что подобная небрежность недопустима. Как-нибудь дождешься, что к тебе залезут воры.

В ответ на его брюзжание Пат и бровью не повела.

— За мной, — крикнула она и помчалась по лестнице вниз.

Остальные поспешили за ней. Пат провела их через темный закуток под лестницей, забитый детскими колясками, и открыла дверь в подвал. Они подошли к лифту, где стоял ящик с мусором. Донован вытащил ящик и осторожно ступил на открытую платформу лифта, сморщив при этом нос.

— Немного воняет, — заметил он. — Но придется потерпеть. Я пущусь в это рискованное путешествие один, или кто-нибудь составит мне компанию?

— Я пойду, — вызвался Джимми. — Если этот лифт выдержит двоих.

— Не весишь же ты больше, чем тонна угля, — сказала Пат, которая никогда не была особенно сильна в системе мер и весов.

— Сейчас мы выясним, выдержит или нет, — весело сказал Донован и взялся за веревку.

Со скрипом и скрежетом платформа с Джимми и Донованом исчезла из виду.

— Эта штуковина производит жуткий шум, — заметил Джимми, когда они оказались в полной темноте. — Что подумают жильцы других квартир?

— Что это привидение или грабители, — отвечал Донован. — Да, тянуть эту веревку — работенка не из легких. А я-то думал, что у привратника Фрайаз Меншенз работка — не бей лежачего. Послушай, старичок, а ты считаешь этажи?

— О Господи, совсем забыл!

— Ладно, я считал, так что не промахнемся. Это четвертый. Следующий — наш.

— Где мы и обнаружим, что Пат все-таки заперла дверцу изнутри, — проворчал Джимми.

Но беспокоились они напрасно. Деревянная дверца распахнулась при первом же прикосновении, и Донован, а за ним и Джимми шагнули в густую, словно чернила, темноту кухни.

— Для такой рискованной работенки нам пригодился бы фонарик, — сказал Донован. — Насколько я знаю Пат, у нее все разбросано по полу, и мы, прежде чем доберемся до выключателя, побьем кучу посуды. Ты подожди здесь, пока я не включу свет.

И он начал осторожно, ощупью, пробираться по кухне, один раз он сдавленно вскрикнул: «Черт» — когда ударился об угол кухонного стола. Наконец он добрался до выключателя, и Джимми еще раз услышал из темноты: «О черт!»

— Что там?

— Свет почему-то не включается. Лампочка, верно, перегорела. Погоди минутку, я включу свет в гостиной.

Дверь, ведущая в гостиную, была напротив, по другую сторону коридора. Джимми слышал, как Донован открыл ее, и вскоре до его ушей донеслись очередные ругательства. Он осторожно, боком, пересек кухню.

— Что еще случилось?

— Не знаю. Такое впечатление, что кто-то здесь все заколдовал: столы, стулья — все оказывается в таком месте, где их меньше всего ожидаешь встретить. Дьявол! Опять обо что-то ударился!

Но тут, к счастью, Джимми нащупал выключатель. Раздался щелчок, вспыхнул свет, и молодые люди уставились друг на друга в немом испуге.

Комната, где они находились, вовсе не была гостиной Пат Они ошиблись квартирой.

Первое, что сразу бросалось в глаза, — в комнате было гораздо больше мебели, чем в комнате Пат. Потому Донован и натыкался все время на столы и стулья. В центре комнаты стоял большой круглый стол, на окне — горшок с геранью. В общем, молодые люди поняли, что объяснить свое появление хозяину квартиры им будет весьма затруднительно. Все еще не придя в себя, они посмотрели на стол, где лежала небольшая стопка писем.

— Миссис Эрнестина Грант, — выдохнул Донован, прочитав имя на одном из конвертов. — Господи спаси! Как ты думаешь, она не слышала, как мы вошли?

— Просто чудо, что не услышала, — прошептал Джимми, — а то с ней бы удар приключился, как ты ругался и ломал мебель. Давай побыстрее отсюда сматываться!

Они торопливо выключили свет и на цыпочках направились обратно к лифту. Когда они добрались до лифта и вновь почувствовали под ногами шаткую его платформу, Джимми облегченно вздохнул.

— Все-таки у миссис Эрнестины Грант есть определенные достоинства, — сказал он одобрительно. — Это ж надо — ее и пушками не разбудишь.

— Теперь понятно, почему мы ошиблись этажом, — сказал Донован. — Ведь мы поднимались не с первого этажа, а из подвала.

Он вновь взялся за веревку, и лифт быстро поднялся на следующий этаж.

— На этот раз мы не ошиблись.

— Искренне на это надеюсь, — ответил Джимми, выходя из лифта навстречу неизвестности. — Еще один такой вояж — и меня хватит удар.

Но все обошлось без новых потрясений. Как только зажегся свет, перед ними оказалась кухня Пат. Через минуту они уже открывали дверь, чтобы впустить ожидавших их снаружи девушек.

— Вас так долго не было, — заворчала Пат. — Мы с Милдред ждали целую вечность.

— Да с нами тут приключилась история, — ответил Донован. — Слава Богу, в полицейский участок не попали.

Пат прошла в гостиную, включила свет и, сбросив шаль, швырнула ее на диван. Рассказ Донована о том, что с ними произошло, она слушала очень внимательно.

— Хорошо, что она вас не застукала. Наверняка какая-нибудь старая брюзга. Сегодня утром она написала мне записку — хотела о чем-то поговорить, скорее всего о том, как я ей мешаю игрой на пианино. Тем, кому мешает игра на пианино, не стоит снимать жилье в многоквартирном доме. Послушай, Донован, ты ведь поранил руку — она вся в крови. Иди в ванную, промой рану.

Донован с удивлением посмотрел на свою руку и послушно вышел из комнаты. Через некоторое время он позвал Джимми.

— Сильно поранился? — спросил тот, входя в ванную комнату.

— Да совсем не поранился, — ответил Донован.

В его голосе было нечто такое, что заставило Джимми с удивлением на него воззриться. Донован показал ему ладонь, и Джимми не увидел на ней ни одного пореза.

— Странно, — нахмурившись, сказал он. — Было столько крови. Откуда же она взялась?

И тут до него вдруг дошло то, о чем уже догадался его более сообразительный друг.

— О Господи! — воскликнул он. — Это должно быть из той квартиры. А ты уверен, что это была кровь? Может, краска?

Донован покачал головой.

— Это была кровь, — ответил он и поежился. Они посмотрели друг на друга и одновременно подумали об одном и том же. Джимми первым решил прервать молчание.

— Послушай, — неуверенно начал он, — может нам следует снова… ну, в общем, спуститься в ту квартиру и… посмотреть, что же, там случилось… Убедиться, все ли в порядке…

— А как быть с девушками?

— Давай пока ничего не будем им говорить. Пат переодевается — она вроде бы собирается готовить нам ужин. Мы вернемся еще до того, как они нас хватятся.

— Ладно, пошли, — согласился Донован. — Жутко не хочется, но… лучше сходить. Надеюсь, там не произошло ничего серьезного…

Однако в его голосе не было никакой уверенности. Они снова взобрались на платформу и спустились этажом ниже. На этот раз они быстро достигли гостиной и включили свет.

— Должно быть, именно здесь я… я запачкался, — сказал Донован. — Ведь на кухне я ни до чего не дотрагивался.

Приятели осмотрелись и недоумевающе нахмурились. Все выглядело таким опрятным, таким будничным, что невозможно было допустить и мысли о том, что тут произошла какая-то трагедия…

Вдруг Джимми схватил приятеля за руку:

— Смотри!

Донован посмотрел туда, куда был нацелен дрожащий палец Джимми, и тоже вскрикнул. Из-под тяжелых репсовых портьер высовывалась нога — женская нога, обутая в лакированную туфлю.

Джимми подошел к портьерам и рывком их раздвинул.

В оконной нише на полу лежало скрюченное тело женщины. Возле него темнела небольшая лужица. Женщина была мертва — в этом не могло быть сомнений. Джимми хотел поднять ее, но Донован жестом его остановил.

— Не трогай ее. Пока не приедет полиция, лучше ни к чему не прикасаться.

— Полиция? Ну да… конечно. Скверное дело, а, Донован? Кто она, как ты думаешь? Миссис Эрнестина Грант?

— Похоже, что так. Во всяком случае, если в квартире есть кто-то еще, то он сохраняет поразительное спокойствие.

— А нам-то что делать? — спросил Джимми. — Поднять шум, чтобы соседи вызвали полицию, или позвонить самим из квартиры Пат?

— Думаю, лучше позвонить самим. Пошли, теперь можно выйти и через дверь. Не будем же мы всю ночь кататься на этом вонючем лифте.

Джимми согласился. Когда они были уже у двери, он в нерешительности остановился.

— Подожди. Тебе не кажется, что одному из нас нужно остаться здесь — подождать, пока не приедет полиция?

— Да, пожалуй, ты прав. Давай, оставайся, а я побегу звонить.

Он бегом поднялся по лестнице и нажал кнопку звонка. Дверь открыла раскрасневшаяся Пат. На ней был передник, который был ей очень к лицу. Ее глаза широко раскрылись от удивления.

— Ты? Но как ты здесь ока… Донован, что это значит? Что-нибудь случилось?

Он осторожно взял ее руки в свои.

— Все в порядке, Пат… Только… понимаешь, там трагедия, этажом ниже. Там в квартире мертвая женщина.

— Ой! — От испуга она на мгновение потеряла дар речи. — Какой кошмар! У нее был приступ или что-нибудь в этом роде?

— Нет. Похоже… ну, словом, это больше похоже на убийство.

— Ой, Донован!

— Я понимаю, это так неприятно.

Он все еще держал ее руки в своих. Она не отнимала их и даже слегка прильнула к нему. Милая Пат! Как он любил ее! Неужели он ей совсем безразличен? Иногда он думал, что нет, а иногда боялся, что Джимми Фолкнер… Вспомнив о Джимми, оставшимся наедине с убитой женщиной, он почувствовал угрызения совести.

— Пат, дорогая, мы должны позвонить в полицию.

— Мосье прав, — раздался голос из-за спины Донована. — А пока мы будем их ждать, может быть, я смогу вам быть полезен?

Донован и Пат, услышав эти слова, выглянули на лестничную площадку. Несколькими ступенями выше стоял какой-то человек; он спустился и подошел к дверям. Оторопевшие от неожиданности, Пат и Донован молча его разглядывали. Незнакомец был невысок, с воинственно торчащими усами и яйцеобразной головой. На нем был великолепный халат и очень красивые вышитые домашние туфли.

— Мадемуазель, — сказал он, обращаясь к Пат и галантно ей кланяясь, — я, как вам, возможно, известно, снимаю квартиру над вами. Мне нравится жить так высоко — простор, прекрасный вид из окна. Я снимаю квартиру под именем О'Коннора, но я не О'Коннор. И потому я осмелюсь предложить вам свои услуги. Прошу вас.

И он с торжественным видом достал визитную карточку и вручил ее Пат.

— Мосье Эркюль Пуаро! О! Тот самый мосье Пуаро? Знаменитый детектив? Вы и вправду поможете нам?

— Да, я очень этого хочу, мадемуазель. Признаться, я хотел предложить вам свою помощь немного раньше.

Пат посмотрела на него в недоумении.

— Я слышал, как вы не могли попасть в свою квартиру. У меня есть целый набор отмычек, и мне бы ничего не стоило открыть вашу дверь. Но я боялся, что вы можете неправильно меня понять.

Пат засмеялась.

— А теперь, мосье, — обратился он к Доновану, — умоляю вас, скорее звоните в полицию. А я спущусь в ту квартиру.

Пат отправилась с Пуаро. Джимми был на своем посту, и Пат представила ему знаменитого сыщика. Джимми вкратце поведал им, как они с Донованом попали в эту квартиру. Пуаро слушал очень внимательно.

— Дверца на кухне была не заперта, вы сказали? Вы проникли туда, но свет не включался? — Продолжая говорить, он прошел в кухню и щелкнул выключателем. — Tiens! Voila се qui est curieux![427] — воскликнул он, как только вспыхнул свет. — Все в полном порядке. Любопытно..

Туг он поднял палец, призывая к молчанию, и прислушался. Слабые звуки нарушали тишину; в них безошибочно можно было узнать храп спящего человека.

— А! — сказал Пуаро. — Chambre de domestique[428].— Он на цыпочках пересек кухню и вошел в маленькую темную буфетную, откуда еще одна дверь вела в комнату прислуги. Он открыл дверь и включил свет. Комната больше была похожа на собачью конуру, нежели на человеческое жилье. Почти все пространство занимала кровать, на которой спала розовощекая девушка. Ее рот был широко раскрыт, и она безмятежно храпела.

Пуаро выключил свет и торопливо вышел.

— Спит, — сказал он. — Не будем ее будить до приезда полиции.

Он возвратился в гостиную, Донован уже был здесь.

— В полиции сказали, что сейчас же выезжают, — сказал он. — И чтобы мы ничего не трогали.

Пуаро кивнул:

— А мы и не будем. Просто посмотрим, и все.

Он двинулся в комнату. Милдред спустилась вместе с Донованом, и теперь все четверо стояли в дверях и, затаив дыхание, наблюдали за Пуаро.

— Я вот что не могу понять, сэр, — обратился к нему Донован. — Я и близко к окну не подходил — как же кровь оказалась у меня на руке?

— Мой юный друг, ответ прямо перед вами. Какого цвета скатерть? Красного, не так ли? А вы, несомненно, рукой дотрагивались до стола.

— Да, так, значит… — Донован запнулся.

Пуаро кивнул и наклонился над столом, указывая пальцем на темное пятно, расплывшееся на красной материи.

— Именно здесь было совершено преступление, — торжественно объявил он. — Тело перенесли к окну потом.

Он выпрямился и медленно обвел взглядом комнату. Он ничего не трогал руками, но молодым людям казалось, будто каждый предмет в этой комнате со спертым воздухом открывал его внимательному взгляду все свои тайны. Наконец Эркюль Пуаро удовлетворенно кивнул.

— Ясно, — вполголоса сказал он.

— Ясно что? — с любопытством спросил Донован.

— Ясно то, что было, без сомнения, ясно и вам: в комнате чересчур много мебели.

Донован печально усмехнулся.

— Я действительно поодбивал себе все бока, — признался он. — Конечно, здесь все совершенно не так, как в комнате Пат, и я никак не мог сориентироваться.

— Не совсем все, — возразил Пуаро.

Донован вопросительно посмотрел на него.

— Я имею в виду, — мягко пояснил Пуаро, — что планировка квартир, расположенных одна над другой, такая же, и двери, и окна комнаты — расположены так же.

— Кому нужны эти подробности? — спросила Милдред, и в ее голосе мелькнуло легкое разочарование.

— Нужно всегда быть точным. Это моя, как любите говорить вы, англичане, маленькая слабость.

На лестнице раздались шаги, и в квартиру вошли трое: полицейский инспектор, констебль[429] и дежурный полицейский врач. Инспектор узнал Пуаро и почтительно поздоровался.

Затем он обернулся к остальным.

— Мне нужно допросить каждого из вас, — начал он. — Но в первую очередь…

Пуаро перебил его:

— У меня есть маленькое предложение: мы вернемся в квартиру мадемуазель Пат, и она займется тем, что намеревалась делать, — приготовлением омлета. У меня слабость к омлетам. Затем, мосье инспектор, когда вы закончите здесь свои дела, вы подниметесь к нам и спросите у молодых людей все, что вас интересует.

Предложение было принято, и Пуаро в окружении своих новых знакомых поднялся в квартиру Пат.

— Мосье Пуаро, вы просто душка, — сказала Пат. — И я постараюсь, чтобы омлет был очень вкусным. Я вроде бы очень неплохо готовлю омлеты.

— Отлично. Когда-то, мадемуазель, я полюбил прелестную молодую англичанку, она была очень похожа на вас — но, увы! — не умела готовить. Так что, пожалуй, что ни делается, все к лучшему.

В голосе Пуаро послышалась легкая грусть, и Джимми Фолкнер недоуменно на него посмотрел. Но они были в квартире Пат, и он, пересилив себя, настроился на мажорный лад. Трагедия, случившаяся этажом ниже, была уже почти забыта.

Когда послышались шаги инспектора Райса, они уже успели воздать должное омлету. Инспектора сопровождал врач. Констебля он оставил внизу.

— Ну, мосье Пуаро, — сказал он, — дело, кажется, довольно простое и, честно говоря, едва ли вас заинтересует. Хотя могут возникнуть трудности с поимкой преступника. Я хотел бы услышать, как обнаружили труп.

Джимми и Донован, дополняя друг друга, подробно изложили все, что произошло этим вечером. Инспектор с укоризненным видом повернулся к Пат.

— Вы не должны оставлять дверцу лифта открытой, мисс. Ни в коем случае.

— Никогда больше не оставлю, — заверила его Пат, вздрогнув. — А то кто-нибудь заберется и убьет меня, как ту бедную женщину.

— Но там проникли в квартиру другим путем, — заметил инспектор.

— Вы расскажете нам, что обнаружили, да? — спросил Пуаро.

— Нам, собственно, запрещается… Но для вас, мосье Пуаро…

— Piecisement[430],— сказал Пуаро. — А эти молодые люди — они не проболтаются.

— К тому же это скоро попадет в газеты… — сдался инспектор. — Да в этом деле и нет ничего особо таинственного. Итак, убитая — действительно миссис Грант. Я вызвал для опознания привратника. Ей было лет тридцать пять. Когда ее застрелили, она сидела за столом. Возможно, кто-то, сидевший напротив нее. Она всем телом упала на стол — поэтому на скатерти следы крови.

— И никто не слышал выстрела? — спросила Милдред.

— Пистолет был с глушителем, так что услышать выстрел было невозможно. А вы слышали вопль, который издала прислуга, когда мы сообщили ей, что хозяйка мертва? Нет. Вот видите…

— Кстати, она вам ничего не рассказала? — спросил Пуаро.

— Вечером она была свободна. У нее был свой ключ. Домой она вернулась часов в десять. Все было тихо, и она подумала, что хозяйка уже легла спать.

— Значит, она не заглядывала в гостиную?

— Заглядывала. Она принесла письма, пришедшие с вечерней почтой, но не заметила ничего необычного — так же как мистер Фолкнер и мистер Бейли. Убийца очень тщательно укрыл тело за портьерами.

— Странно, зачем ему это понадобилось?

Голос Пуаро звучал очень спокойно, но было в его тоне нечто такое, что заставило инспектора перевести взгляд на знаменитого сыщика.

— Не хотел, чтобы преступление было раскрыто до того, как он успеет ускользнуть.

— Может быть, может быть, но, прошу вас, продолжайте.

— Прислуга ушла в шесть вечера. Доктор определил, что смерть наступила четыре-пять часов назад. Ведь так?

Доктор, видимо, человек немногословный, утвердительно кивнул.

— Сейчас без четверти двенадцать. Время, когда произошло убийство, может быть определено, я думаю, с достаточной точностью.

Он достал мятый листок бумаги.

— Мы обнаружили это в кармане платья убитой. Можете взять его — отпечатков пальцев на нем нет.

Пуаро разгладил листок. На нем было написано несколько слов аккуратными печатными буквами:

БУДУ У ТЕБЯ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ, В ПОЛОВИНЕ ВОСЬМОГО.

ДЖ Ф

— Слишком компрометирующий документ, чтобы его оставлять, — заметил Пуаро, возвращая листок.

— Ну, он не знал, что листок у нее в кармане, — возразил инспектор. — Скорее всего, он полагал, что она его уничтожила. Все свидетельствует о том, что преступник — человек аккуратный. Мы обнаружили под телом пистолет — и опять никаких отпечатков. Все было очень тщательно протерто шелковым носовым платком.

— Откуда вы знаете, что платок был из шелка? — поинтересовался Пуаро.

— Да потому что мы нашли его, — с гордостью заявил инспектор. — Преступник, должно быть, нечаянно его обронил, когда задергивал портьеры.

Инспектор продемонстрировал всем большой, отличного качества шелковый носовой платок белого цвета. В середине платка была метка. Пуаро сразу ее увидел и вслух прочел:

— Джон Фрейзер.

— Вот так, — продолжал инспектор. — Джон Фрейзер — Дж. Ф. в записке. Теперь мы знаем имя человека, которого нужно искать. И, осмелюсь доложить, когда мы выясним, что представляла собой покойная, с кем общалась, мы непременно найдем убийцу.

— Сомневаюсь, — заметил Пуаро. — Нет, mon cher[431], я не думаю, что вам удастся найти этого Джона Фрейзера. Странный он человек: аккуратный, поскольку метит платки и стирает отпечатки пальцев с пистолета, которым совершает преступление, — и при этом оставляет платок и записку на месте преступления.

— Просто он очень нервничал, — сказал инспектор.

— Возможно, — согласился Пуаро. — Да, возможно… А никто не видел, как он входил в здание?

— В это время дня полно людей входит и выходит. Здесь много квартир. Я полагаю, — инспектор обратился сразу ко всем молодым людям, — никто из вас не видел, чтобы кто-нибудь выходил из той квартиры?

Пат покачала головой:

— Мы ушли раньше — около семи.

— Ясно. — Инспектор поднялся.

Пуаро проводил его до дверей.

— Не окажете мне небольшую любезность? Вы не будете против, если я осмотрю квартиру убитой?

— Ну конечно, мосье Пуаро. Я знаю, как вас ценят в нашем департаменте. Вот вам ключ, у меня есть запасной. Там никого нет. Прислуга ушла к родственникам: она слишком напугана, чтобы оставаться в квартире.

— Благодарю вас, — сказал Пуаро и с задумчивым видом вернулся на свое место.

— Вам что-то не нравится, мосье Пуаро? — спросил Джимми.

— Да, очень не нравится.

Донован с любопытством взглянул на него:

— А что вас беспокоит?

Пуаро не ответил, сосредоточенно что-то обдумывая, он вдруг нетерпеливо поежился.

— Позвольте пожелать вам спокойной ночи, мадемуазель. Вы, должно быть, устали — вам ведь пришлось постоять у плиты…

Пат засмеялась.

— Ерунда, это ведь не то, что настоящий обед. Мы обедали в кафе. В маленьком уютном кафе в Сохо[432].

— А потом, конечно же, пошли в театр?

— Да. На «Черные очи Каролины».

— О, лучше бы у нее были голубые глаза — как у вас, мадемуазель.

Он с чувством поклонился, еще раз пожелав Пат и Милдред доброй ночи, поскольку Милдред осталась у Пат, которая заявила, что сойдет с ума от страха — если останется одна.

Джимми и Донован вышли вместе с Пуаро. Когда дверь за ними закрылась и молодые люди собрались с ним проститься, Пуаро спросил:

— Друзья мои, вы ведь слышали, что я сказал, что недоволен. Eh bien, это правда. И сейчас я намереваюсь провести маленькое расследование. Хотите принять в нем участие?

Друзья с удовольствием согласились. Пуаро спустился первым и открыл дверь ключом, который дал ему инспектор. Войдя в квартиру, он, к удивлению своих спутников, направился не в гостиную, а прямиком на кухню. В маленькой нише, где была оборудована мойка, под раковиной стояло большое помойное ведро. Пуаро открыл крышку и, наклонившись, стал рыться в нем с неистовством рассвирипевшего терьера.

Наконец, издав торжествующий вопль, он извлек оттуда маленький флакончик.

— Voila, — произнес он. — Я обнаружил то, что искал. — Он осторожно понюхал пробку. — Увы, я enrhume[433] — у меня насморк.

Донован взял у него из рук флакон, понюхал, но, не почувствовав никакого запаха, вытащил пробку и поднес флакон к носу, прежде чем Пуаро успел остановить его.

Вдохнув, Донован рухнул на пол, словно мертвый. Пуаро, рванувшись вперед, едва успел его подхватить.

— Сумасшедший! — воскликнул он. — Разве так можно? Быть таким безрассудным. Разве он не видел, как я осторожно обращался с ним. Мосье, э… Фолкнер, не так ли? Будете любезны, принесите сюда коньяк. Я видел его в гостиной.

Джимми поспешно вышел. Когда он вернулся, Донован уже сидел. Ему пришлось выслушать небольшую лекцию о правилах предосторожности, когда имеешь дело с незнакомым веществом.

— Я, пожалуй, пойду домой, — с трудом поднявшись на ноги, сказал Донован. — Если, конечно, вам не требуется моя помощь. Я что-то не очень хорошо себя чувствую.

— Конечно, конечно, — согласился Пуаро. — Это лучшее, что вы можете сейчас сделать. Мосье Фолкнер, подождите меня здесь, я сейчас вернусь.

Он проводил Донована до дверей и вышел с ним на лестницу. Несколько минут они разговаривали, стоя на лестничной площадке. Когда Пуаро наконец вернулся в квартиру, Джимми был в гостиной и с беспокойством озирался вокруг.

— Итак, мосье Пуаро, что дальше?

— Дальше ничего. Дело закончено.

— Как?!

— Я знаю все.

Джимми смотрел на него во все глаза.

— Тот маленький флакон, что вы обнаружили?..

— Точно, маленький флакон.

Джимми покачал головой:

— Ничего не понимаю. Я сразу понял, что вас почему-то не устраивает обвинение, выдвинутое против этого… как там его… Джона Фрейзера.

— Вот именно, «этого», — тихо повторил Пуаро. — Я совсем не уверен в том, что он вообще существует…

— Я вас не понимаю.

— Это только имя — и все. Имя и фамилия, аккуратно выведенные на метке на носовом платке. На самом же деле такого человека нет.

— А записка?

— Вы заметили, что она была написана печатными буквами? А почему? Я скажу вам. Любой почерк можно идентифицировать, а текст, напечатанный на машинке, сверить с другими машинками — у каждой из них тоже свой «почерк». Так вот, если бы эту записку писал настоящий Джон Фрейзер, он не писал бы печатными буквами! Нет, записка была написана с определенной целью — ее специально положили в карман убитой, чтобы пустить полицию по ложному следу.

Джимми вопрошающе поднял брови.

— Итак, — продолжал Пуаро, — вернемся к тому, что я сразу отметил для себя. Помните, я говорил, что у квартир, расположенных на разных этажах, одинаковая планировка. У них совпадает буквально все: расположение комнат, окон, дверей. И даже схема проводки — все выключатели у них на тех же самых местах.

Джимми все еще не понимал… И мосье Пуаро продолжил:

— Ваш друг Донован не подходил к окну — он запачкал руку в крови, опершись на стол! Но я сразу же задал себе вопрос: зачем ему понадобилось опираться на стол? Зачем ему нужно было бродить на ощупь в кромешной темноте? Ведь выключатель — вспомните, друг мой, — выключатель находится у двери. Почему, войдя в комнату, он сразу же не зажег свет? Это же первое, что сделал бы на его месте каждый. Он утверждал, что попытался включить свет в кухне, но что это ему не удалось. Но я включал свет на кухне — все было в полном порядке. Напрашивается вывод: а может, он просто не хотел включать свет? Если бы он его включил, сразу же стало бы очевидно, что вы находитесь в чужой квартире. И тогда не было бы повода войти в комнату.

— К чему вы клоните, мосье Пуаро? Я не понимаю, что вы имеете в виду!

— Я имею в виду это. — Пуаро показал ему ключ от замка.

— Ключ от этой квартиры?

— Нет, топ ami, ключ от квартиры мадемуазель Патриции, вытащенный мосье Донованом сегодня вечером из ее сумочки.

— Но почему, зачем?

— Parbleu![434] Да для того, чтобы иметь возможность сделать то, что он хотел, — попасть в квартиру миссис Грант и не вызвать при этом ни малейших подозрений. В том, что дверца угольного лифта на кухне не заперта, он убедился несколькими часами раньше.

— Раньше?

— Да-да, раньше.

— Но где вы взяли ключ?

Пуаро широко улыбнулся.

— Я только что нашел его там, где и надеялся найти, — в кармане мосье Донована. Видите ли, тот эпизод с флаконом был моей маленькой хитростью, — мне просто нужно было на какое-то время отключить мосье Донована. Я рассчитывал на его любопытство, и он сделал то, что обязательно должен был сделать: вытащил пробку и понюхал содержимое. А хлорид этила — очень сильное анестезирующее; оно действует мгновенно. Это дало мне пару минут — пока он был в беспамятстве. И вот я извлекаю из его кармана две вещи, которые, я знал, будут там. Ключ и… — Он сделал глубокомысленную паузу, а затем продолжил: — Я к этому времени уже сильно сомневался в том, что тело было спрятано за портьерами только ради того, чтобы выиграть время. Нет, объяснение инспектора совершенно меня не устраивало, здесь крылось что-то другое. И тогда я подумал о почте, мой друг. О вечерней почте, которую доставляют примерно в половине десятого. Предположим, убийца не нашел того, что искал. Если это было письмо, то оно могло быть доставлено с вечерней почтой. Значит, ему обязательно нужно было вернуться обратно… Но тело не должна увидеть служанка, когда вечером войдет в комнату, потому что тогда квартира сразу же будет опечатана полицией. Вот он и прячет тело за портьерами, а ничего не подозревающая служанка как обычно кладет письма на стол.

— Письма?

— Да, письма. — Пуаро вытащил что-то из кармана. — Это вторая вещь, изъятая мною у мосье Донована.

Он показал конверт с отпечатанным на машинке адресом и фамилией адресата: «Миссис Эрнестине Грант».

— Но прежде чем мы ознакомимся с содержанием этого письма, я хотел бы задать вам один вопрос. Мосье Фолкнер, вы любите мадемуазель Патрицию? Или у вас к ней чисто дружеские чувства?

— Я чертовски люблю Пат. Но я никогда не надеялся на взаимность.

— Вы думали, что она любит мосье Донована? Может быть, она и испытывала к нему какие-то чувства, но это было только в самом начале, мой друг. Вам нужно заставить ее забыть о случившемся и поддержать в беде.

— В беде? — резко переспросил Джимми.

— Да, в беде. Мы сделаем все возможное, чтобы ее имя не упоминалось в связи с этим делом, но вряд ли нам удастся вовсе избежать огласки. Дело в том, что она послужила мотивом.

Он резко надорвал конверт, и содержимое выпало на стол. Краткое сопроводительное письмо было из нотариальной конторы:

Мадам!

Документ, присланный Вами, является подлинным, и факт заключения брака за пределами Англии ни в коей мере не лишает его законной силы.

Старший нотариус Этен Сантаро.

Пуаро развернул вложенный в письмо документ. Это было свидетельство о браке, заключенном между Донованом Бейли и Эрнестиной Грант восемь лет назад.

— О Господи! — воскликнул Джимми. — Пат говорила, что получила записку от этой женщины с просьбой встретиться, но она и представить себе не могла, что речь пойдет о чем-нибудь подобном.

Пуаро кивнул.

— Мосье Донован знал об этом. Он зашел к жене прежде, чем подняться к Пат. По странной иронии судьбы несчастная женщина поселилась в том же доме, где жила ее соперница. И он, не дрогнув, убил жену, а затем отправился развлекаться. Она, видимо, сообщила ему, что послала свидетельство в нотариальную контору и вскоре ожидает получить ответ. Он скорее всего пытался ее уверить, что их брак недействителен…

— Сегодня вечером он был в таком хорошем настроении… Вы ведь не позволите ему скрыться? — Джимми вздрогнул.

— Ну куда он сможет скрыться, — серьезно ответил Пуаро. — Об этом даже не надо беспокоиться.

— Я сейчас думаю только о Пат, — сказал Джимми. — Так вы считаете, она любила его?

— Mon ami, это уже по вашей части, — тихо ответил Пуаро, — завоевать ее любовь и заставить забыть о прошлом… Я думаю, вы легко с этим справитесь.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

«Тайна лорда Листердейла»

Рассказы этого сборника, за одним-двумя исключениями, написаны в несвойственной для Агаты Кристи манере. Собственно криминальными здесь можно назвать всего три истории, и только в рассказе «Да здравствуют шесть пенсов» есть детектив и ведется расследование. Кстати, убийца в этом рассказе определен только благодаря любимому стишку Агаты Кристи, который позже поможет и Пуаро в рассказе «Черная смородина» (1960), и мисс Марпл в романе «Зернышки в кармане» (1953).

Два других «криминальных» рассказа, «Коттедж „Соловей“» и «Несчастный случай», публикуемые из рассказов сборника. Первый — с весьма увлекательным, но банальным сюжетом и неоднозначной развязкой. Как раз незадолго до его публикации Англию всколыхнуло несколько схожих случаев. В дальнейшем этот сюжет довольно часто использовался в произведениях других авторов. Второй — остроумная, ироническая история с блистательной развязкой про убийцу, которого никто так и не смог поймать, — вошел во многие антологии детектива.

Заглавный рассказ сборника — мелодраматическая сказка с «happy end». Кстати, «любовная линия», которую миссис Кристи всегда стремится свести к минимуму в своих криминальных сюжетах, в нескольких историях сборника расцветает пышным цветом.

Семь рассказов, «Девушка в поезде», «Испытание Эдварда Робинсона», «Джейн ищет работу», «Удачное воскресенье», «Тайна испанской шали», «Золотой мяч» и «Изумруд раджи», можно отнести к разряду юмористических. Эти рассказы больше похожи на истории, написанные О. Генри, нежели Агатой Кристи. Наиболее интересны из них: «Изумруд раджи», «Удачное воскресенье» и «Тайна испанской шали».

«Изумруд раджи» наравне с «Несчастным случаем» несомненно лучший рассказ сборника. Герой здесь — многообещающий молодой человек по имени Джеймс Бонд, такой же борец с преступным миром, как и его куда менее симпатичный тезка, созданный Яном Флемингом. К тому же еще и обладающий неиссякаемым чувством юмора.

Интересно, что первоначально рассказ «Тайна испанской шали» выходил под названием «Приключение мистера Иствуда». В этом рассказе Энтони Иствуд, молодой писатель, сочиняет историю, «Тайна испанской шали». Однако в сборнике «Сюрприз! Сюрприз!» (1965) рассказ вышел как раз под названием сочиняемой главным героем истории, что в дальнейшем вызвало массу библиографической путаницы.

Действие заключительного рассказа, «Лебединая песня», связано с оперой: примадонна участвует в благотворительной постановке «Тоски», на котором Скарпиа умирает на самом деле. Сюжет так себе, но здесь Агата Кристи смогла блеснуть осведомленностью в событиях, происходящих в театральном мире, а ее упоминание Марии Джерицы свидетельствует о возможном посещении писательницей бенефиса этой темпераментной примадонны в «Тоске» в «Ковент-Гардене», когда та пела арию «Vissi d'avte», лежа на животе. Агата Кристи пронесла любовь к музыке через всю жизнь, и удивляет, что только «Лебединая песня» (если не считать «Хлеба великанов») посвящена этому жанру, а еще удивляет, что при такой любви к опере писательница не знает, что партия Радамеса в «Аиде» — теноровая.

За исключением рассказов «Да здравствуют шесть пенсов» и «Тайна испанской шали», все остальные можно найти в американском сборнике «Золотой мяч» (1971).

Впервые сборник «Тайна Листердейла» вышел в Англии в 1934 году.

На русский язык рассказы «Песенка за шесть пенсов», «Несчастный случай», «Лебединая песнь» переведены И. Борисовым; «Коттедж „Соловей“» — З. Старостиной; «Тайна лорда Листердейла», «Девушка в поезде», «Испытание Эдварда Робинсона», «Джейн ищет работу», «Удачное воскресенье», «Тайна испанской шали», «Золотой мяч», «Изумруд раджи» приводятся в редакции М. Макаровой.

«Подвиги Геракла»

В этом сборнике совершенно не связанные между собой двенадцать рассказов о Пуаро объединены в соответствии с общим замыслом. Пуаро по аналогии с подвигами Геракла решает совершить свои двенадцать подвигов, а именно расследовать двенадцать преступлений. Так что рассказы, составляющие сборник «Подвиги Теракта», — это отчеты о тех самых двенадцати делах.

Древнегреческий Геракл совершает свои деяния в наказание за убийство в припадке безумия собственной жены. Пуаро же исключительно повинуясь собственной воле. Во всех его делах присутствует известная доля символизма — ведь опасности современного мира совсем иного свойства, нежели античные ужасы и чудовища.

К примеру, Лернейская гидра, убитая Гераклом, была чудовищной многоголовой змеей, обитавшей в болотах и обладавшей способностью мгновенно отращивать новые головы взамен отсеченных. Многоглавым чудищем, побежденным Пуаро, оказывается злобная сплетня.

Эквивалентом еще одного подвига Геракла — поимку Эрифманского вепря можно считать поимку убийцы — главаря банды. Именно в этом рассказе Пуаро снисходит до отнюдь не свойственной ему физической активности, сознательно подставляясь опасности грубого насилия.

А в «Авгиевых конюшнях» он предотвращает крупнейший политический скандал, используя опыт Геракла, который очистил скотный двор царя Авгия, повернув русло реки. «Геракл использовал реку, — восклицает Пуаро, — сила и мощь воды — одна из величайших в природе. А мы немного модернизируем его подвиг! Что является величайшей силой в человеческой природе? Половой инстинкт, не правда ли?» И берется доказать, что скандал, связанный с сексом, отвлечет внимание от другого, связанного с казнокрадством и с политиканством. При этом методы, к которым прибегает Пуаро, весьма далеки от идеалов античности.

Одним из подвигов Геракла было укрощение кобылиц Диомеда. Этих животных фракийский царь Диомед кормил человеческим мясом. Геракл укротил их, накормив мясом хозяина. Пуаро приравнивает к ним иных зверей — наркодельцов — символических пожирателей человечности, и укрощает одного из них — сажает на тюремные нары.

Обращают внимание очередные несоответствия, которыми так часто грешат произведения Кристи. Так, в рассказе «Яблоки Гесперид» о кубке, который должен найти Пуаро, говорится, что он работы Бенвенуто Челлини и что им пользовался папа Александр Борджиа, — стало быть, Челлини изготовил кубок едва ли не в трехлетием возрасте!

Интересна встреча Пуаро в рассказе «Пленение Цербера» со своей старой знакомой графиней Росаковой, о которой он сохранил на всю жизнь приятные воспоминания.

«Подвиги Геракла» принято считать лучшим из сборников рассказов Кристи. Замысел, сам по себе оригинальный, весьма удачно воплощен, параллели между современностью и античным мифом весьма остроумны и искусны, а Пуаро в них поистине очарователен, тем не менее существует ощущение того, что некоторые сюжеты явно притянуты под какую-то схему В своем обзоре сборника в «Дейли график» соперница Кристи, писательница Марджери Эллингем, заметила, что Пуаро здесь «столь же хорош, как и его античный оригинал». «Я часто думаю, — продолжает она, — что миссис Кристи не лучшая, а просто единственная из ныне живущих авторов настоящих, или классических, детективов».

Сборник вышел в Англии в 1947 году. Существует три перевода на русский язык, перевод С. Кулланды, под редакцией М. Макаровой и А. Титова выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

«Приключение рождественского пудинга»

Полное название этого, вышедшего в 1960 году сборника рассказов «Приключение рождественского пудинга, и прилагаемые к нему закуски» В «Предисловии» говорится о вышедшей к Рождеству книге как о «меню, разработанном шеф-поваром» (каковым автор считает себя).

В меню, по словам писательницы, два «главных блюда» — «Приключение рождественского пудинга» и «Тайна испанского сундука» Остальные три рассказа представляют собой закуски (в сборнике на самом деле шесть рассказов, но рассказ «Причуда Гриншо» с мисс Марпл вошел в сборник «Мисс Марпл рассказывает», том 20(3) настоящего собрания сочинений) Несмотря на то, что в названии сборника присутствует слово «рождественский», сами рассказы за исключением заглавного, вряд ли соответствуют благостному святочному настроению по причине неизменного обилия убийств, тайну которых раскрывает несравненный Эркюль Пуаро.

Лишь «Приключение рождественского пудинга» в сборнике можно назвать новым В нем великий детектив вынужден встречать Рождество в одном из английских загородных поместий, в результате он устраивает грандиозное рождественское пиршество в духе меню, предложенного в предисловии — труп на снегу Позже «Приключение рождественского пудинга» выйдет в американском сборнике «Двойной грех» (1961), где он обретет новое название «Похищение королевского рубина» Другое основное блюдо — «Тайна испанского сундука» — превосходный рассказ из жизни Пуаро, сюжет которого восходит к «Тайне багдадского сундука», опубликованном в сборнике «Тайна регаты» (1939) Сюжет совпадает почти до мельчайших деталей, однако в позднейшей версии повествование ведется от третьего лица, а роль Гастингса переходит к образцовому секретарю Пуаро, мисс Лемон Также некоторые изменения претерпели имена героев леди Элис Четтертон стала Эбби Четтертон, Эдвард Клейтон — Арнольдом Клейтоном, Маргерита Клейтон становится Маргаритой, а майор Джек Рич — Чарлзом Ричем Впрочем, вряд ли это сделано из соображений авторского права, скорее всего это очередная попытка автора увековечить собственную небрежность.

В «основные блюда» вошли очень длинные рассказы, однако одна из «закусок» — «Неудачник» — еще длиннее В этом рассказе читатель в очередной раз встречается с инспектором Миллером (он присутствует еще в трех рассказах о Пуаро из других сборников), который не относится к горячим поклонникам маленького бельгийца и считает, что того «сильно переоценивают» Разумеется, Пуаро заставляет его убедиться в обратном, верно определив убийцу сэра Рубена Эстуэлла, финансиста со скверным характером, в этом весьма тривиальном рассказе, чья длина никак не оправдана сюжетом.

Завершают сборник два относительно небольших рассказа «Сон» и «Потерянный ключ», которые, несмотря на некоторую надуманность сюжета, читаются с интересом.

Несмотря на то что все, кроме заглавного, рассказы выходили в различных сборниках, в Англии они издавались впервые, за исключением «Неудачника», выходившего в одной книге с рассказом Э. Филис Оппенгейм в 1929 году «Неудачник» выходил также в США, в одноименном сборнике 1951 года, «Сон» — в американском сборнике «Тайна регаты» в 1939 году, «Потерянный ключ» — в сборнике «Три слепых мышонка» в 1950, Впервые сборник вышел в Англии в 1960 году На русский язык «Приключение рождественского пудинга» и «Сон» переведены И. Борисовым, «Тайна испанского сундука» — Т. Шинкарь, «Неудачник» — С. Кулландой, «Потерянный ключ» приводится в редакции А. Титова.

А. Титов.

Примечания

1

«Ритц» — фешенебельная лондонская гостиница с рестораном на улице Пиккадилли.

(обратно)

2

Имеется в виду Королевский чайный сервиз «Дерби».

(обратно)

3

«Морнинг пост» — ежедневная газета консервативного направления, основанная в 1772 году и в 1937 году слившаяся с газетой «Дейли телеграф».

(обратно)

4

Вестминстер — район в центральной части Лондона.

(обратно)

5

Гинея — денежная единица, равная 21 шиллингу и имевшая хождение до 1971 года. Применялась при исчислении гонораров, оценке картин, скаковых лошадей и т. п.

(обратно)

6

Королева Анна (1665–1714) — королева Великобритании и Ирландии.

(обратно)

7

Грин-парк — парк в Лондоне, который тянется вдоль улицы Пикадилли и известен со второй половины XVII века.

(обратно)

8

Имеется в виду член Лейбористской партии, одной из крупнейших политических партий Великобритании (наряду с Консервативной), основана в 1900 году на базе профсоюзного движения.

(обратно)

9

Скотленд-Ярд — традиционное название лондонской полиции (буквально «Шотландский двор»).

(обратно)

10

Королева Елизавета I Тюдор (1533–1603) — царствовала в 1558–1603 годах.

(обратно)

11

Дебретт — ежегодный справочник дворянства, выходящий с 1802 года и названный по имени первого издателя Джона Дебретта.

(обратно)

12

Имеется в виду лакей, носящий ливрею, форменную одежду с галунами, открывающий дверь, прислуживающий за столом и т. п.

(обратно)

13

Миля — мера длины, равная 1,609 км.

(обратно)

14

Альтруист — человек, бескорыстно помогающий другим.

(обратно)

15

Сквайр — местный помещик, землевладелец.

(обратно)

16

Бордюр — узкая клумба вдоль дорожки или вдоль ограды.

(обратно)

17

Ленч — второй завтрак в 12–14 часов, часто заменяет обед.

(обратно)

18

Нортумберленд — графство на севере Англии.

(обратно)

19

Синяя Борода — персонаж одноименной сказки, записанной французским писателем Шарлем Перро (1625–1703), злодей, Убивавший своих жен.

(обратно)

20

Сассекс — графство на юго-востоке Англии.

(обратно)

21

Соломон — третий царь Израильско-Иудейского государства (ок.965–928 до н. э.), прославившийся своей мудростью и богатством; герой многих ветхозаветных сказаний и легенд.

(обратно)

22

Ковент-Гарден — королевский оперный театр в Лондоне, современное здание которого было построено в 1858 году.

(обратно)

23

Сити — самоуправляющийся административный район в восточной части Лондона, один из крупнейших финансовых и коммерческих центров мира.

(обратно)

24

Перт — город в Шотландии, бывшая столица.

(обратно)

25

Патни — мост через Темзу в южный пригород Лондона, район, известный своими спортивными гребными клубами на реке Темзе.

(обратно)

26

Дик Уиттингтон — согласно легенде, бедняк, ставший богатым купцом и мэром Лондона, разбогател, продав за большие деньги своего кота королю Баварии, где расплодилось несметное множество мышей и крыс.

(обратно)

27

Веллингтон Артур Уэсли (1766–1852) — английский фельдмаршал, командовавший союзными войсками в войне против Наполеона в решающем сражении при Ватерлоо в 1815 году.

(обратно)

28

Под гребенку (фр.).

(обратно)

29

Гогенцоллерны — династия бранденбургских курфюрстов в 1415–1701 годах, прусских королей в 1701–1918 годах и германских императоров в 1871–1918 годах.

(обратно)

30

«Дейли мейл» — ежедневная газета консервативного направления, основанная в 1896 году.

(обратно)

31

Портсмут — город в графстве Гемпшир на берегу пролива Па-де-Кале, известный морской курорт.

(обратно)

32

Коммивояжер (фр.) — разъездной представитель торговой фирмы, продающий покупателям товары по образцам или каталогам.

(обратно)

33

Тевтоны — древнее германское (или кельтское) племя.

(обратно)

34

Лорд — представитель титулованного английского наследственного дворянства.

(обратно)

35

Джиу-джитсу — японская система самообороны и нападения без оружия, возникшая в XIII веке.

(обратно)

36

Имеется в виду английский король Георг Пятый (1865–1936), который правил в 1910–1936 годах.

(обратно)

37

Королевский адвокат — высшее адвокатское звание, присваиваемое королевской грамотой по рекомендации высшего судебного должностного лица Великобритании лорда-канцлера и дающее право выступать на процессе раньше других адвокатов.

(обратно)

38

Ламброзо Чезаре — итальянский судебный психиатр и криминалист, родоначальник так называемой «антропологической» теории в криминалистике и уголовном праве о биологической предрасположенности некоторых личностей к совершению преступлений.

(обратно)

39

Имеется в виду примерно 113 г; фунт — мера веса, равная 453, 59 г.

(обратно)

40

Сауткотт Джоан (1750–1814) — английская религиозная фанатичка и пророчица.

(обратно)

41

«Альманах старого Мура» — ежегодный астрологический журнал, публикующий предсказания о различных событиях. Издается по типу календаря астролога Ф. Мура (1657–1715), в котором он предсказывал погоду.

(обратно)

42

Камфара — кристаллическое вещество с характерным запахом, добываемое из древесины камфарного дерева и применяемое в медицине, в производстве и как средство против моли.

(обратно)

43

Армия спасения — религиозно-филантропическая организация, созданная в 1865 году в Лондоне Уильямом Бутом. По структуре напоминает армию — имеет офицеров и рядовых, которые носят форму.

(обратно)

44

Гайд-парк — самый известный лондонский парк, открытый с 1635 года, изпюбленнос место проведения политических митингов и демонстраций.

(обратно)

45

Крест Виктории — высший военный орден, которым награждаются военнослужащие и гражданские лица за боевые подвиги и который был учрежден королевой Викторией в 1856 году.

(обратно)

46

Клафам — район в южной части Лондона.

(обратно)

47

«Лига Подснежника» — политическая организация консерваторов, созданная в 1883 году и выступающая в защиту монархии и Англиканской церкви.

(обратно)

48

Полкроны — монета в два шиллинга шесть пенсов, имевшая хождение до 1970 года.

(обратно)

49

Имеется в виду рост, равный 170 см Фут — мера длины, равная 30,48 см.

(обратно)

50

Мэйфер — фешенебельный район в западной части Лоидона, известный своими дорогими гостиницами и магазинами.

(обратно)

51

Великая княжна — в Российской империи член императорской фамилии, близкая родственница императора или императрицы.

(обратно)

52

Марокен — плотная шелковая ткань.

(обратно)

53

Ярд — мера длины, равная 91,44 см.

(обратно)

54

Дельфиниум — род многолетних трав семейства лютиковых с синими цветами на длинных стеблях. Используется в медицине.

(обратно)

55

Люпин — род многолетних трав семейства бобовых с колосовидными белыми, розовыми, желтыми или синими цветами.

(обратно)

56

«Остин» — марка легкового автомобиая компании «Бритиш Лейленд».

(обратно)

57

Омнибус — многоместная машина, совершающая регулярные рейсы в городах и между городами.

(обратно)

58

Мост Хаммерсмит — висячий мост через Темзу в Лондоне, открытый в западном районе Хаммерсмит в 1887 году.

(обратно)

59

«Роллс-ройс» — марка дорогого легкового автомобиля, производимого одноименной компанией.

(обратно)

60

«Вулвортс» — универсальный магазин американской фирмы «Ф. У. Вулворт», имеющей филиалы во многих странах мира, и которая многие годы славилась дешевыми товарами.

(обратно)

61

Имеется в виду восточноевропейская овчарка.

(обратно)

62

Дартмур — одна из старейших английских тюрем, построенная в 1809 году в графстве Девоншир.

(обратно)

63

Семирамида — царица Ассирии в конце IX века до н. э.

(обратно)

64

Уайтчепл — один из беднейших районов лондонского Ист-Энда.

(обратно)

65

Степни — большой промышленный и портовый район в лондонском Ист-Энде.

(обратно)

66

Цитата из Библии Книга Притчей Соломоновых, 31,10.

(обратно)

67

Латук — овощное растение семейства сложноцветных.

(обратно)

68

Святая Богородица (исп.).

(обратно)

69

Рейнвейн — сухое белое вино, производимое в долине реки Рейн.

(обратно)

70

Имеются в виду изделия из стекла, производимые в ирландском городе Уотерфорд в первой половине XIX века — голубовато-серого цвета и преимущественно правильной геометрической формы.

(обратно)

71

Негодяи (фр.).

(обратно)

72

Видоизмененная строка из рубаи XX персидского поэта Омар Хайяма (—1123).

(обратно)

73

Хэмпстед — фешенебельный район на севере Лондона, сохраняющим черты живописной деревни.

(обратно)

74

Фактотум — подручный, ведущий дела своего хозяина, «правая рука».

(обратно)

75

Имеется в виду фирма «Карл Цейс», занимающаяся разработкой и производством оптических приборов и оптического стекла, основана в XIX веке немецким оптиком-механиком Карлом Фридрихом Цейсом (1816–1888).

(обратно)

76

«Тысяча и одна ночь» — сборник сказок, по преданию, рассказанных дочерью визиря Шехерезадой халифу, — памятник средневековой арабской литературы.

(обратно)

77

Светский раут — торжественный прием, званый ужин.

(обратно)

78

Аскот — ипподром близ города Виндзора в графстве Беркшир, где начиная с 1711 года в июне проходят ежегодные четырехдневные скачки, являющиеся важным событием в жизни английской аристократии.

(обратно)

79

Пардонстрейнджер — «говорящее» имя, означающее «простить незнакомца».

(обратно)

80

Ламбет-Палас — лондонская резиденция архиепископа Кентерберийского, примаса Англиканской церкви.

(обратно)

81

«Доктор Коммонс» — ассоциация юристов по гражданским делам.

(обратно)

82

Гросвенор-сквер — большая площадь в центральной части Лондона.

(обратно)

83

Архиепископ Кентерберийский — титул высшего священнослужителя Англиканской церкви.

(обратно)

84

Цитата из пьесы Уильяма Шекспира «Как вам это нравится»: «И на коленях благодарить небеса за любовь».

(обратно)

85

«Красивый вид» (ит.).

(обратно)

86

«Мое желание» (фр.).

(обратно)

87

Зюйдвестка — непромокаемая матросская шапка.

(обратно)

88

Карри — острая индийская приправа, подающаяся с рисом к мясным, рыбным и овощным блюдам.

(обратно)

89

Лебединая песнь — фразеологическое выражение, означающее «последнее проявление таланта или какого-либо сильного чувства».

(обратно)

90

Очень приличный (фр.).

(обратно)

91

«Эрар» — фортепьяно, созданное на фабрике музыкальных инструментов братьев Эрар, основанной во Франции в 70-х годах XVIII века или в ее лондонском отделении, открытом в 1786 году.

(обратно)

92

Арпеджио (ит.) — при игре на струнных инструментах использование звуков аккорда последовательно, обычно начиная с самого низкого тона.

(обратно)

93

«Тоска» — опера (1899) итальянского композитора Джакомо Пуччини (1813–1901).

(обратно)

94

«Аида» — опера (1870) итальянского композитора Джузеппе Верди (1813–1901).

(обратно)

95

Скарпиа — персонаж оперы «Тоска», барон, шеф римской полиции, влюбленный в певицу Флорию Тоску.

(обратно)

96

Марио Каварадосси — персонаж оперы «Тоска», художник, возлюбленный Флории Тоски.

(обратно)

97

«Альберт-Холл» — большой концертный зал в Лондоне, построенный в память принца Альберта (1819–1861), супруга королевы Виктории.

(обратно)

98

Вот! (ит.).

(обратно)

99

Хартфордшир — графство к западу и северо-западу от Лондона.

(обратно)

100

«Баттерфляй» (полное название «Мадам Баттерфляй, или Чио-Чио-сан») — опера (1903) Джакомо Пуччини.

(обратно)

101

«Я жила ради искусства» (ит.) — знаменитая ария Тоски из акта оперы.

(обратно)

102

Ибсен Хенрик (1828–1906) — норвежский поэт и драматург.

(обратно)

103

Кубизм — течение в искусстве первой четверти XX века, стремившееся к изображению предметного мира в виде комбинаций геометрических тел и фигур.

(обратно)

104

Риголетто — персонаж оперы «Риголетто» (1851) Джузеппе Верди, шут при герцогском дворе, дочь которого соблазняет герцог.

(обратно)

105

Радамес — персонаж оперы Верди «Аида», египетский военачальник.

(обратно)

106

Метрополитен-опера — оперный театр в Нью-Йорке, открытый в 1883 году и исполняющий спектакли на языке оригинала.

(обратно)

107

Каморра — тайное общество, возникшее в Неаполе около 1820 года сначала как политическая организация, впоследствии превратившаяся в криминально-террористическую, широко использовавшая шантаж и убийства для достижения своих целей.

(обратно)

108

Я жила ради искусства, жила ради любви, не причинила зла ни одной живой душе. Скольким несчастным я помогла тайком (ит.).

(обратно)

109

Тоска наконец моя (ит.).

(обратно)

110

Вот как целует Тоска! (ит.).

(обратно)

111

Умри, проклятый! (ит.).

(обратно)

112

Теперь я прощаю его! (ит.).

(обратно)

113

Комедия окончена! (ит.) — заключительные слова арии Тонио из оперы «Паяцы» (1892) итальянского композитора Руджеро Леонкавалло (1857–1919).

(обратно)

114

Имеется в виду научно-исследовательский колледж Оксфордского университета, основанный в 1438 году.

(обратно)

115

В романе «Большая четверка» Пуаро, чтобы ввести в заблуждение преступников, выдает себя за собственного брата-близнеца.

(обратно)

116

Белянка (фр.).

(обратно)

117

Терпение (англ.).

(обратно)

118

Диана — в древнеримской мифологии, богиня луны и растительности, позже отождествленная с древнегреческой богиней Артемидой, богиней-охотницей, дочерью Зевса.

(обратно)

119

(обратно)

120

Более 76 кг.

(обратно)

121

Что ж (фр.).

(обратно)

122

Кларет — общее название широко распространенных сухих терпких темно-красных вин.

(обратно)

123

«Илиада», песнь 23, ст. 316–317 (Перев. Н. Гнедина).

(обратно)

124

А что, это мысль (фр.).

(обратно)

125

Согласно древнегреческим мифам сын громовержца Зевса и земной женщины Алкмены Геракл в наказание за убийство был отдан в рабство слабовольному и трусливому царю Эврисфею и, чтобы освободиться, должен был совершить 12 подвигов. После смерти Геракл был причислен к сонму богов.

(обратно)

126

Эпилепсия — хроническое нервное заболевание, проявляющееся в судорогах, припадках и сопровождающееся потерей сознания.

(обратно)

127

Тяжелая форма (фр.).

(обратно)

128

Легкая форма (фр.).

(обратно)

129

Следователь (фр.).

(обратно)

130

Последовательность подвигов Геракла в легендах несколько отличается от их последовательности в произведении Агаты Кристи.

(обратно)

131

Немейский лев — в древнегреческой мифологии страшное чудовище, которое обитало около города Немей и опустошало его окрестности.

(обратно)

132

Мопс — порода мелких бульдогообразных собак древнего происхождения; выведена в Китае.

(обратно)

133

Букингемским дворец — главная королевская резиденция в Лондоне, построенная в 1703 году.

(обратно)

134

Пекинес — порода мелких собак, попавших в Европу из Китая во второй половине XIX века До этого разводились только при дворе китайского императора.

(обратно)

135

Кенсингтонский сад — большой парк в Лондоне, примыкающий к Гайд-парку и заложенный в 1728–1731 годах.

(обратно)

136

Конечно же (фр.).

(обратно)

137

Кретон — толстая хлопчатобумажная ткань, употребляемая для обивки мебели и для драпировок.

(обратно)

138

Имеется в виду сорт дорогих духов.

(обратно)

139

Пергидроль — тридцатипроцентный раствор перекиси водорода, бесцветная жидкость, применяемая в медицине и для отбеливания волос.

(обратно)

140

«Хэрродз» — один из самых дорогих и фешенебельных лондонских универсальных магазинов.

(обратно)

141

Дорогая мадам (фр.).

(обратно)

142

Льеж — город в Бельгии на реке Маас.

(обратно)

143

Викарий — приходский священник в Англиканской церкви.

(обратно)

144

Эссекс — графство на юго-востоке Англии.

(обратно)

145

Робин Гуд — герой шотландских и английских легенд, живший в XII–XIII веках, благородный разбойник, грабивший только богачей и помогавший беднякам.

(обратно)

146

Друг мой (фр.).

(обратно)

147

Вормвуд Скраббз — лондонская мужская тюрьма для лиц, совершивших преступление впервые.

(обратно)

148

Холлоуэй — самая большая женская тюрьма в Лондоне, построенная в 1883 году.

(обратно)

149

Лернейская гидра — жившее около города Лерна чудовище с туловищем змеи и девятью драконьими головами, одна из которых была бессмертна. На месте каждой сбитой головы у гидры вырастали две новые, и победить гидру Геракл сумел, только добравшись до главной головы и прижигая остальные.

(обратно)

150

Что ж (фр.).

(обратно)

151

Баркшир — графство на юге Англии на побережье пролива Ла-Манш.

(обратно)

152

Господом Богом (фр.).

(обратно)

153

Мои дорогой доктор! (фр.).

(обратно)

154

Имеется в виду озеро Лох-Несс на севере Шотландии, получившее известность в связи с якобы обитающим в нем огромным ящером.

(обратно)

155

Эксгумация — извлечение из земли тела покойника для более точного определения причин смерти с помощью судебно-медицинской экспертизы.

(обратно)

156

Армстронг Герберт — убийца, казненный в 1921 году по обвинению в отравлении жены ради женитьбы на любовнице.

(обратно)

157

Криппен Хоули Харви (1862–1910) — казненный в 1910 году преступник, отравивший жену и расчленивший ее труп, чтобы скрыть следы преступления. Бежал с любовницей в Канаду, но был опознан и предан суду.

(обратно)

158

Ле Нев Этель — любовница Криппена; была предана суду как соучастница преступления, но оправдана судом.

(обратно)

159

Мадонна — именование Богородицы у католиков.

(обратно)

160

Вильям Шекспир «Король Генрих IV». Часть II. Пролог. (Перевод Б. Пастернака).

(обратно)

161

Финифть — прочное стеклообразное покрытие, наносимое на металлический предмет и закрепляемое обжигом, художественная эмаль.

(обратно)

162

Саше (фр.) — мешочек с ароматизирующим веществом.

(обратно)

163

Керинейская лань — золоторогая и медноногая лань, в наказание людям вытаптывавшая поля в античной Аркадии, области в центральной части Греции Гераклу пришлось целый год гоняться за ланью, прежде чем он ее настиг.

(обратно)

164

Аркадия — область в центральной части Пелопоннеса (Греция), которая в античной литературе изображалась как счастливая райская страна безмятежных пастухов и пастушек.

(обратно)

165

Туолельский лебедь — сочинение финского композитора Яна Сибелиуса.

(обратно)

166

Дебюсси Клод (1862–1918) — французский композитор, основоположник музыкального импрессионизма, автор изысканных изящных произведений.

(обратно)

167

«Лань в лесу» (фр.).

(обратно)

168

Дорогой мой (фр.).

(обратно)

169

Вирсавия — согласно Библии, жена царя Давида и мать царя Соломона; чтобы жениться на ней, царь Давид отправил на верную смерть ее первого мужа Урию: Ветхий Завет, Вторая Книга Самуила, 11.

(обратно)

170

Делах (фр.).

(обратно)

171

Пиза — город в центральной части Италии.

(обратно)

172

Да, да (ит.).

(обратно)

173

Имеется в виду Пизанская башня, построенная в XII–XIV веках и достигающая высоты почти 56 метров. Накренилась в настоящее время почти на 5 метров и, несмотря на все попытки укрепить ее основание, продолжает наклоняться.

(обратно)

174

О нет (фр.).

(обратно)

175

Разумеется (фр.).

(обратно)

176

Эриманфский вепрь — чудовищной силы кабан, живший на горе Эриманф в Аркадии и опустошавший окрестности. Геракл поймал его живым, загнав в глубокий снег на вершине горы.

(обратно)

177

Шамони — город на юго-востоке Франции в Савойских Альпах, у подножия вершины Монблан.

(обратно)

178

Монтрё — город-курорт на юго-западе Швейцарии у Женевского озера.

(обратно)

179

Дело Салле (фр.).

(обратно)

180

Букмекер — лицо, принимающее денежные ставки при игре на скачках, бегах и т. п.

(обратно)

181

Шильонский замок — замок, построенный в XII–XV веках на берегу Женевского озера в Швейцарии, подземелья которого служили в Средние века тюрьмой.

(обратно)

182

«Фоли Бержер» — мюзик-холл в Париже, открывшийся в 1869 году и получивший широкую известность в 1919–1966 годах благодаря различным шоу с участием полуобнаженных девиц.

(обратно)

183

Лувр — королевский дворец в Париже, с 1791 года художественный музей, обладающий богатейшим собранием произведений искусства.

(обратно)

184

Собор Парижской Богоматери — величественное сооружение, сочетающее особенности двух архитектурных стилей — романского и готического, было заложено в 1163 году, но достроено в XIV веке. В нишах над арками входов находятся скульптурные изображения библейских царей и французских королей, а башни украшены изваяниями фантастических чудовищ — химер.

(обратно)

185

Елисейские поля — одна из главных улиц Парижа в западной части города — с многочисленными магазинами, ресторанами, гостиницами, кинотеатрами и т. п.

(обратно)

186

Отей — ипподром в Париже.

(обратно)

187

Эти господа (фр.).

(обратно)

188

Бертильон Альфонс (1853–1914) — французский юрист, автор системы приемов судебной идентификации личности — по почерку, отпечаткам пальцев и т. п.

(обратно)

189

Авгиевы конюшни — крылатое выражение, обозначающее крайнюю загрязненность чего-либо. Восходит к легенде о шестом подвиге Геракла ему пришлось очистить от навоза скотный двор Царя Авгия, который не убирали много лет. Геракл справился с этой работой всего за один день, пропустив через скотный двор воду двух рек, быстро смывших навоз.

(обратно)

190

Болдуин Стенте (1867–1947) — премьер-министр Ветекобри-тании в 1923–1924, 1924–1929 и 1935–1937 годах, консерватор.

(обратно)

191

Чемберлен Невилл (1869–1940) — премьер-министр Великобритании в 1937–1940 годах, консерватор.

(обратно)

192

Имеется в виду военно-морской министр (пост существовал до 1964 года).

(обратно)

193

Викинги — древнескандинавские мореплаватели, морские разбойники, опустошавшие в VIII–XIV веках побережья северной Европы.

(обратно)

194

В полном смысле слова (фр.).

(обратно)

195

Имеется в виду пословица «Жена Цезаря должна быть выше подозрений». Эту фразу приписывают римскому политическому деятелю, полководцу и писателю Гаю Юлию Цезарю (100—44 до н. э.), которую он якобы произнес, разводясь с женой Помпеей, замешанной в скандале.

(обратно)

196

Скажите на милость! (фр.).

(обратно)

197

Альфонс — любовник, находящийся на содержании женщины, по имени героя комедии «Мосье Альфонс» французского писателя и драматурга Александра Дюма-сына (1824–1895).

(обратно)

198

Нимфомания (мед.) — болезненное усиление полового влечения у женщин.

(обратно)

199

Вертеп (устар.) — притон, место, где собираются с преступными или неблаговидными целями.

(обратно)

200

Иезавель — библейский персонаж, дочь финикийского царя и жена царя Израиля, стало нарицательным, так называют бесчестных и нарушивших супружескую верность женщин (см. Ветхий Завет; Откровение святого Иоанна, 2; 20).

(обратно)

201

Мария-Антуанетта (1755–1793) — французская королева жена Людовика XVI, казненная во время французской революции на гильотине.

(обратно)

202

Жанна де ла Мотт де Валуа — персонаж романа Александра Дюма (1802–1870) «Ожерелье королевы».

(обратно)

203

Разоблачение (фр.).

(обратно)

204

Ливерпуль — крупный промышленный город и порт на северо-западном побережье Англии.

(обратно)

205

Стимфалийские птицы — обитавшие в лесу около города Стимфала птицы, нападавшие на животных и людей и разрывавшие их медными клювами и когтями были перебиты Гераклом.

(обратно)

206

Гарпии — в греческой мифологии — крылатые чудовища — полуженщины-полуптицы, налетали внезапно как ветер, похищали детей и души умерших.

(обратно)

207

Выведен из строя (фр.).

(обратно)

208

Тимпаны — ударные музыкальные инструменты, напоминающие небольшие литавры По преданию, Геракл ударит в тимпаны на холме у леса, где гнездились стимфалийские птицы, а когда птицы от шума влетели, перестрелял их из лука.

(обратно)

209

Никоим образом (фр.).

(обратно)

210

Дорогой мой (фр.).

(обратно)

211

Критский бык — огромный бык, подаренный царю Крита богом Посейдоном. Впав в бешенство, бык причинил много вреда, но был укрощен Гераклом и доставлен в Грецию.

(обратно)

212

Твид — грубошерстная ткань с особым диагональным плетением нитей двух или более разных цветов.

(обратно)

213

Ремесло (фр.).

(обратно)

214

Роли Уолтер (ок. 1552–1618) — английский мореплаватель и придворный, совершивший несколько экспедиций в Северную Америку для основания там английских колоний.

(обратно)

215

Посейдон — в древнегреческой мифологии один из богов-олимпийцев, повелитель морей.

(обратно)

216

Орлен Уильям Ньюенхем Монтегю (1878–1931) — ирландский художник, автор целой серии портретов.

(обратно)

217

Гардемарин — звание, присваиваемое курсантам военно-морского училища после окончания второго курса.

(обратно)

218

Шканцы (спец.) — место в средней части верхней палубы военных кораблей, где проводятся смотры, парады и т. п.

(обратно)

219

Корнуолл — графство на полуострове Корнуолл на крайнем юго-западе Великобритании.

(обратно)

220

Вильям Шекспир. Макбет (акт V, сц. 3).

(обратно)

221

Господи! (фр.).

(обратно)

222

Ну конечно же (фр.).

(обратно)

223

Имеются в виду дивной красоты и силы кобылицы фракийского царя Диомеда, который кормил их человечьим мясом.

(обратно)

224

Ну (фр.).

(обратно)

225

Мой дорогой Ватсон (фр.) — Доктор Ватсон — персонаж многих детективных произведений английского писателя Артура Конан Дойла (1859–1930), друг и незадачливый помощник Шерлока Холмса.

(обратно)

226

Настоящий господин (англо. — инд.).

(обратно)

227

Торки — приморский курорт с минеральными источниками на юго-западе Англии в графстве Девоншир.

(обратно)

228

Имеется в виду Кевен Хоккинс, совершивший несколько убийств в период с 1946 по 1948 годы.

(обратно)

229

Будда (санскр. «Просветленный») — имя легендарного основателя буддизма Сиддхартхи Гаутамы.

(обратно)

230

Поза лотоса — в учении йоги сидячее положение, при котором ноги согнуты и скрещены, стопы повернуты к паху, а согнутые в локтях руки лежат на коленях.

(обратно)

231

Бенарес — город на севере Индии на реке Ганг, центр индуизма и ремесел.

(обратно)

232

Имеется в виду популярная в Британии книга по домоводству и кулинарии, написанная Изабеллой Битон (1836–1865) и впервые опубликованная в 1861 году. Переработаннные издания продолжают выходить по сей день.

(обратно)

233

Женщины (фр.).

(обратно)

234

В Британских пивных спиртное разрешено подавать дважды в день, обычно с 11.30 до 14.30 и с 18.00 до 22.30.

(обратно)

235

Дорогой мой (фр.).

(обратно)

236

Постановка (фр.).

(обратно)

237

Тем не менее (фр.).

(обратно)

238

Окружение (фр.).

(обратно)

239

Ипполита — согласно древнегреческому мифу, царица амазонок, носившая пояс, подаренный ей богом войны Аресом как знак власти над всеми амазонками.

(обратно)

240

Рубенс Питер Пауэл (1577–1640) — фламандский живописец, картинам которого свойственна яркая, чувственная красота образов.

(обратно)

241

Дорогой мой (фр.).

(обратно)

242

Вокзал Виктория — большой вокзал в Лондоне, соединяющий столицу с портами на южном побережье Англии.

(обратно)

243

Дувр — город и порт на юго-востоке Великобритании, ближайший к французскому берегу.

(обратно)

244

Кале — город и порт во Франции на берегу пролива Па-де-Кале.

(обратно)

245

Амьен — город на севере Франции на реке Сомма.

(обратно)

246

Триместр — в некоторых колледжах и школах учебный год делится на три части по три месяца — триместры.

(обратно)

247

Лион — город и порт во Франции у слияния рек Рона и Сона.

(обратно)

248

Нейи (Нейисюр-Сен) — фешенебельный пригород Парижа.

(обратно)

249

Опера (Гранд Опера) — государственный оперный театр в Париже, основанный в 1669 году.

(обратно)

250

«Комеди Франсез» — французский драматический театр, основанный в Париже в 1680 году.

(обратно)

251

Скетч (англ.) — короткая пьеса, главным образом для двух (реже трех) исполнителей Ведет начало от народной интермедии.

(обратно)

252

Скополамин — алкалоид растительного происхождения, используемый в медицине для обезболивания (особенно родов) и получаемый из растения, названного в честь итальянского натуралиста Д. А. Скололи (1723–1788).

(обратно)

253

Целиком, не вдаваясь в детали (фр.).

(обратно)

254

Но тем не менее (фр.).

(обратно)

255

Боже мой! (фр.).

(обратно)

256

Стадо Гериона — согласно мифу, великан Герион имел три туловища, три головы, шесть рук и шесть ног и пас свое стадо коров, охраняемое двуглавым псом Орфо и пастухом-великаном Эвритионом, на западном краю земли.

(обратно)

257

Шерлок Холмс — персонаж детективных произведений Артура Конан Дойла (1859–1930), гениальный сыщик.

(обратно)

258

Мистер Форчун — персонаж детективных произведений английского писателя Генри Кристофера Бэйли (1878–1961), сыщик.

(обратно)

259

Сэр Генри Мерривейл — персонаж детективных произведений американского писателя Джона Диксона Карра (1906–1977), сыщик.

(обратно)

260

Этот милый Огюст (фр.).

(обратно)

261

Сублимация — термин основателя психоаналитической школы австрийского врача Зигмунда Фрейда (1856–1939), означающий переключение неосознанного сексуального влечения (либидо) на осознанную практическую и творческую деятельность.

(обратно)

262

Методисты — течение в Англиканской церкви, возникшее в 1729 году в Оксфорде благодаря деятельности братьев Уэсли и требующее строгой дисциплины и соблюдения церковных заповедей.

(обратно)

263

Конгрегационалисты — ветвь Протестантской Церкви, придерживающаяся принципа самоуправления каждого прихода.

(обратно)

264

Здесь речь идет о нацистской Германии.

(обратно)

265

Акр — мера площади, равная 4046,86 м2.

(обратно)

266

Библия. Евангелие от Иоанна, 14; 2.

(обратно)

267

Библия, Новый Завет, Евангелие от Марка, 8; 24.

(обратно)

268

Цезарь Гай Юлий (100—44 до н. э.) — римский государственный деятель, полководец и писатель.

(обратно)

269

Наполеон I (Наполеон Бонапарт, 1769–1821) — французский император и полководец.

(обратно)

270

Гитлер Адольф (1889–1945) — глава германского фашистского государства, развязавший Вторую мировую войну, вождь национал-социалистической партии.

(обратно)

271

Шумер — древняя страна в Южном Двуречье (территория современного Ирака).

(обратно)

272

Илия — израильский пророк, живший в IX веке до н. э., о котором рассказывается в Библии Первая Книга Царств, 17–19 и др.

(обратно)

273

Ваал — у некоторых древнесемитских народов бог солнца или бог плодородия, которому приносились человеческие жертвы.

(обратно)

274

Виждь (ст. — слав.) — смотри.

(обратно)

275

Один — верховный бог в скандинавской мифологии, бог войны и творец мира.

(обратно)

276

Иегова — искаженная форма имени Яхве, поскольку в иудаизме запрещено произносить истинное имя Бога.

(обратно)

277

Черт меня побери (фр.).

(обратно)

278

Шеффилд — город на северо-востоке Англии.

(обратно)

279

В чем дело? (фр.).

(обратно)

280

Яблоки Гесперид — три золотых яблока, которые росли в саду великого титана Атласа, держащего на плечах небесный свод За садом смотрели дочери Атласа Геспериды и страшный дракон, и дороги к этому саду не знал никто.

(обратно)

281

Борджиа Родриго (Папа Александр VI, 1492–1503) — представитель аристократического рода, игравшего важную политическую роль в Италии XV–XVI веков В борьбе за власть не гнушался убийств и отравлений.

(обратно)

282

Челлини Бенвенуто (1500–1571) — итальянский скульптор, ювелир, писатель.

(обратно)

283

Небольшой обман (фр.).

(обратно)

284

Макаронники — пренебрежительное прозвище итальянцев.

(обратно)

285

Имеется в виду рассказ Конан Дойла «Шесть Наполеонов».

(обратно)

286

Цитата из пьесы «Сон в летнюю ночь» (1595–1596) Вильяма Шекспира (акт II, сц. 1).

(обратно)

287

Прометеи — в греческой мифологии титан, научивший людей пользоваться огнем, который он похитил у богов За это был жестоко наказан прикован к скате, и каждый день к нему прилетал орел и расклевывал его печень, отраставшую за ночь Убил орла и освободил Прометея Геракл.

(обратно)

288

Нерей — в греческой мифологии морской бог.

(обратно)

289

Цитата из трагедии Еврипида (480–406 до н. э.) «Ипполит».

(обратно)

290

Матушка (фр.).

(обратно)

291

Монахиня (фр.).

(обратно)

292

Атлас — имя титана, держащего на своих плечах небосвод.

(обратно)

293

Бог мой (фр.).

(обратно)

294

Тотализатор — на бегах и скачках счетчик, показывающий денежные ставки, сделанные на отдельных лошадей, и общую сумму ставок, а также бюро, принимающее ставки и выплачивающее выигрыши.

(обратно)

295

Потир — литургический сосуд для освящения вина и принятия причастия.

(обратно)

296

Цербер (Кербер) — в древнегреческой мифологии страж подземного царства бога Аида, ужасный пес, у которого было три головы, на шее извивались змеи, а хвост заканчивался головой дракона с огромной пастью Его Геракл должен был привести Эврисфею.

(обратно)

297

В целом (фр.).

(обратно)

298

Со вкусом одетая женщина (фр.).

(обратно)

299

Светскую даму (фр.).

(обратно)

300

Одухотворенную (фр.).

(обратно)

301

Сущий ад! (фр.).

(обратно)

302

Пикадилли-Серкус — площадь Пикадилли в центральной части Лондона (круглая, с радиально расходящимися улицами).

(обратно)

303

Мой дорогой Эркюль Пуаро (фр.).

(обратно)

304

Милостивая государыня (фр.).

(обратно)

305

Неплохо придумано (фр.).

(обратно)

306

Древние греки, чтобы умилостивить Цербера, вкладывали в руку умершему медовую лепешку.

(обратно)

307

Дорогой друг (фр.).

(обратно)

308

Согласно древнегреческому мифу, когда Эвридика, любимая жена замечательного певца и музыканта Орфея, умерла от укуса змеи, Орфей отправился за ней в царство мертвых, чтобы умолить бога Аида отпустить Эвридику на землю Однако Орфей нарушил условие Аида — не оборачиваться и не смотреть на жену, и Эвридика навсегда осталась в царстве теней.

(обратно)

309

Исида — в древнегреческой мифологии сестра и супруга бога Осириса, богиня плодородия и сил природы, охранительница умерших.

(обратно)

310

Осирис — в Древнем Египте бог умирающей и воскресающей природы, покровитель и судия мертвых в подземном мире.

(обратно)

311

Тициан (Тициано Вечеллио, ок 1476–1576) — итальянский живописец, глава венецианской школы Высокого и Позднего Возрождения.

(обратно)

312

Брайтон — модный приморский курортный город на побережье пролива Ла-Манш в графстве Суссекс.

(обратно)

313

Шикарно (фр.).

(обратно)

314

Старого режима (фр.).

(обратно)

315

Страз — искусственный камень, имитирующий драгоценный, назван по имени изобретателя, французского ювелира Д. Ф. Страза (1700–1773).

(обратно)

316

Тиара — небольшая корона из драгоценного металла, вечернее женское украшение.

(обратно)

317

Голконда — государство в Индии на полуострове Декан, которое в XVI–XVII веках славилось добычей алмазов.

(обратно)

318

Баттерси — район в Лондоне к югу от Темзы.

(обратно)

319

Малышка Элис (фр.).

(обратно)

320

Между нами (фр.).

(обратно)

321

Добропорядочного обывателя (фр.).

(обратно)

322

Уэст-Энд — западная фешенебельная часть Лондона.

(обратно)

323

Мой дорогой друг (фр.).

(обратно)

324

Ах, это (фр.).

(обратно)

325

Это моя душечка! (фр.).

(обратно)

326

Апаш (фр.) — хулиган, бандит, уличный грабитель.

(обратно)

327

Власяница — длинная грубая рубашка из волос или козьей шерсти, которую носили на голом теле религиозные аскеты.

(обратно)

328

Хаммурапи — царь Вавилонии (1792–1750 до н. э.), при котором Вавилония стала экономическим и культурным центром Древнего Востока.

(обратно)

329

Статья 25; перевод с аккадского В А. Якобсона.

(обратно)

330

На самом деле это цитата из тех же законов Хаммурапи и передана она неточно. Закон (статьи 142–143) гласит: «Если женщина возненавидела своего мужа и сказала „Не прикасайся ко мне“, дело ее должно быть рассмотрено в ее квартале, и, если она блюла себя и греха не совершала, а ее муж „гулял“ и очень ее унижал, эта женщина не имеет вины: она может забрать свое приданое и уйти в дом своего отца. Если она не блюла себя, „гуляла“, дом свой разоряла и унижала своего мужа, эту женщину должны бросить в воду». (перевод В А. Якобсона).

(обратно)

331

Так что же? (фр.).

(обратно)

332

То, что вы сделали, не очень-то красиво (фр.).

(обратно)

333

Невероятны, уморительны (фр.).

(обратно)

334

Негодяй (фр.).

(обратно)

335

Душечка! (фр.).

(обратно)

336

Сумятицы (фр.).

(обратно)

337

Безделушками (фр.).

(обратно)

338

Маленькую Элис (фр.).

(обратно)

339

Закусок (фр.).

(обратно)

340

Имеется в виду Джеймс Уоттс, муж старшей сестры Агаты Кристи.

(обратно)

341

Гаргантюа — добрый и мудрый великан, один из главных героев романа великого французского гуманиста Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль».

(обратно)

342

Традиционное рождественское угощение — круглые пирожки из песочного теста, начиненного смесью из яблок, изюма, миндаля и цедры, пропитанной коньяком.

(обратно)

343

Речитатив — особая манера пения, воспроизводящая интонацию и ритмику речи.

(обратно)

344

Кембридж — один из крупнейших и старейших университетов Великобритании, основанный в начале XIII века.

(обратно)

345

Картье — знаменитая ювелирная фирма.

(обратно)

346

Бонд-стрит — одна из главных торговых улиц Лондона, известная фешенебельными магазинами, особенно ювелирными.

(обратно)

347

«Кадиллак» — марка дорогого легкового автомобиля.

(обратно)

348

Содружество — межгосударственное объединение Великобритании и большинства бывших британских доминионов, колоний и зависимых территорий, сложившееся в 30-х годах XX века и уточнившее свой статус после Второй мировой войны.

(обратно)

349

Все современные удобства (фр.).

(обратно)

350

Что ж (фр.).

(обратно)

351

Вышивкой мелкими стежками (фр.).

(обратно)

352

Шестипенсовик — монета достоинством в шесть пенсов, чеканившаяся до 1971 года.

(обратно)

353

«Фортнум энд Мейсон» — универсальный магазин в Лондоне на улице Пикадилли, основанный в 1707 году и известный экзотическими продуктами.

(обратно)

354

«Клариджес» — одна из самых фешенебельных лондонских гостиниц в районе Мейфэр.

(обратно)

355

Имеется в виду Вторая мировая война 1939–1945 годов.

(обратно)

356

Челси — фешенебельный район в западной части Лондона, где любили селиться писатели, художники и т. п.

(обратно)

357

Что ж, это совершенно естественно (фр.).

(обратно)

358

Скарборо — крупный приморский курорт в графстве Йоркшир.

(обратно)

359

Кармазин — ярко красная краска.

(обратно)

360

Остролист — вечнозеленое дерево или кустарник с остроконечными глянцевитыми листьями и ярко-красными ягодами; используется как рождественское украшение.

(обратно)

361

Омела — род вечнозеленых полупаразитических кустарников с желтоватыми цветами и белыми ягодами, традиционное новогоднее украшение.

(обратно)

362

Согласно старинному обычаю, любой, кто встанет под рождественской омелой, не имеет права никому отказать в поцелуе.

(обратно)

363

Кто там? (фр.).

(обратно)

364

Боже мой! (фр.).

(обратно)

365

Имеются в виду английский писатель Льюис Кэрролл (1832–1898) и его книга «Алиса в Стране Чудес», в которой Белая Королева говорит о том, что она иногда верит до завтрака шести невозможным вещам (V глава).

(обратно)

366

Воспаление легких (фр.).

(обратно)

367

Отвар из лечебных трав (фр.).

(обратно)

368

Заговоре (фр.).

(обратно)

369

Дитя мое (фр.).

(обратно)

370

Вавилон — древний город в Месопотамии к юго-западу от современного Багдада, в XIX–VI веках до н. э. столица Вавилонии.

(обратно)

371

Имеется в виду эпоха правления английской королевы Елизаветы Тюдор (1533–1603, правила с 1558).

(обратно)

372

«Начищать рукавом» — фразеологическое выражение, означающее «тяжелый и упорный труд».

(обратно)

373

Коммандер — воинское звание в категории старших офицеров военно-морских сил, соответствующее подполковнику сухопутных войск.

(обратно)

374

Елена Прекрасная — в древнегреческой мифологии жена царя Спарты Менелая, похищение которой троянским царевичем Парисом послужило причиной Троянской войны.

(обратно)

375

Клеопатра (69–30 до н. э.) — последняя царица Египта из рода Птолемеев (51–30 до н. э.).

(обратно)

376

Маленькие бутерброды (фр.).

(обратно)

377

Конечно же (фр.).

(обратно)

378

Евангелист — миссионер, проповедник (часто бродячий).

(обратно)

379

Мартини — марка вермута.

(обратно)

380

Шербет — восточный фруктовый прохладительный напиток.

(обратно)

381

Имеются в виду художники позднего средневековья, произведения которых характеризуются целостностью и кажущейся простотой и наивностью образов.

(обратно)

382

Эдинбург — главный город Шотландии, промышленный и культурный центр, расположенный на побережье Северного моря.

(обратно)

383

Мария Стюарт (1542–1587) — шотландская королева, претендовавшая также на английский престол Антикатолическое восстание заставило ее отречься от престола и бежать в Англию Будучи разоблачена в нескольких католических заговорах, по приказу королевы Елизаветы 1 была брошена в тюрьму и казнена.

(обратно)

384

Кирк О'Филдс — название поместья в глухой шотландской деревушке, где при подозрительных обстоятельствах в 1567 году был убит второй муж Марии Стюарт Генри Дарили.

(обратно)

385

Ищите женщину (фр.).

(обратно)

386

Отелло — персонаж трагедии Шекспира «Отелло, мавр Венецианский», убивший из ревности свою жену Дездемону.

(обратно)

387

Роковая женщина (фр.).

(обратно)

388

Галлия — древняя область, населенная кельтскими племенами и охватывающая территорию современных Франции и Бельгии.

(обратно)

389

Сэндхерст — Королевское военное училище сухопутных войск, расположенное близ деревни Сэндхерст в графстве Беркшир на юге Англии.

(обратно)

390

Амнезия — полная или частичная потеря памяти, наблюдающаяся при определенных заболеваниях мозга.

(обратно)

391

Анчоусы — мелкая промысловая рыба отряда сельдеобразных.

(обратно)

392

«Ветка омелы» — баллада английского поэта и драматурга Натаниеля Бэйли (1797–1839) о молодой девушке, которая накануне свадьбы спряталась в сундуке, крышка которого захлопнулась. Скелет девушки нашли только через сорок лет.

(обратно)

393

Якимо и Имоген — персонажи трагикомедии Вильяма Шекспира «Цимбелин».

(обратно)

394

Что ж (фр.).

(обратно)

395

Этого просто не может быть (фр.).

(обратно)

396

Женщины (фр.).

(обратно)

397

В курс дела (фр.).

(обратно)

398

Боже мой! (фр.).

(обратно)

399

Вот как? (фр.).

(обратно)

400

Именно так (фр.).

(обратно)

401

Хорошо (фр.).

(обратно)

402

Гольф — спортивная игра на поле с лунками, в ходе которой игроки специальными клюшками должны загнать в каждую из лунок резиновый мячик.

(обратно)

403

Этот господин (фр.).

(обратно)

404

Ассегаи — метательные копья, оружие африканских племен.

(обратно)

405

Друг мой (фр.).

(обратно)

406

Ну что ж (фр.).

(обратно)

407

Хорошо! (фр.).

(обратно)

408

Концессия — передача на определенный срок принадлежащих государству природных ресурсов, предприятий и т. п. иностранному государству, компании или частному лицу по договору об отчислении владельцу части прибыли.

(обратно)

409

Очень хорошо (фр.).

(обратно)

410

Вот оно! (фр.).

(обратно)

411

Неужто! (фр.).

(обратно)

412

Чудесно! (фр.).

(обратно)

413

Карболка (карболовая кислота) — обеззараживающее средство, получаемое из каменноугольного дегтя.

(обратно)

414

Благодарю вас (фр.).

(обратно)

415

Харли-стрит — улица в Лондоне, где находятся приемные ведущих частных врачей-консультантов.

(обратно)

416

В следующий раз (фр.).

(обратно)

417

Доктор (фр.).

(обратно)

418

Настоя из трав (фр.).

(обратно)

419

Дело движется (фр.).

(обратно)

420

Ватерлоо — селение в Бельгии к югу от Брюсселя, где в 1815 году произошло сражение между армией Наполеона и войсками Англии и ее союзников, приведшее к окончательному разгрому Наполеона.

(обратно)

421

И в целом и в деталях (фр.).

(обратно)

422

Произведений искусства (фр.).

(обратно)

423

«Ассошиэйтед Пресс» — крупнейшее информационное агенство США, кооперативное объединение газетных издателей. Основано в 1848 году в Нью-Йорке.

(обратно)

424

Боже милосердный (фр.).

(обратно)

425

Друзья мои (фр.).

(обратно)

426

Вон оно (фр.).

(обратно)

427

Погодите! Вот это странно! (фр.).

(обратно)

428

Комната для прислуги (фр.).

(обратно)

429

Констебль — низший полицейский чин.

(обратно)

430

Именно (фр.).

(обратно)

431

Мой дорогой (фр.).

(обратно)

432

Сохо — район в центральной части Лондона, где раньше селились иностранцы и где сейчас сосредоточены рестораны, увеселительные заведения, часто сомнительного или криминального характера.

(обратно)

433

Простужен (фр.).

(обратно)

434

Черт возьми! (фр.).

(обратно)

Оглавление

ТАЙНА ЛОРДА ЛИСТЕРДЕЙЛА The Listerdale Mystery 1934 © Перевод Борисов И., Макарова М., Старостина 3

  Тайна лорда Листердейла

  Коттедж «Соловей»

  Девушка в поезде

  Да здравствуют шесть пенсов!

  Испытание Эдварда Робинсона

  Несчастный случай

  Джейн ищет работу

  Удачное воскресенье

  Тайна испанской шали

  Золотой мяч

  Изумруд раджи

  Лебединая песнь[89]

ПОДВИГИ ГЕРАКЛА The Labours of Hercules 1947 © Перевод. Кулланда С, 2001

  Пролог

  Глава 1 Немейский лев

  Глава 2 Лернейская гидра[149]

  Глава 3 Керинейская лань[163]

  Глава 4 Эриманфский вепрь[176]

  Глава 5 Авгиевы конюшни[189]

  Глава 6 Стимфалийские птицы[205]

  Глава 7 Критский бык[211]

  Глава 8 Кобылицы Диомеда[223]

  Глава 9 Пояс Ипполиты[239]

  Глава 10 Стадо Гериона[256]

  Глава 11 Яблоки Гесперид[280]

  Глава 12 Укрощение Цербера[296]

ПРИКЛЮЧЕНИЕ РОЖДЕСТВЕНСКОГО ПУДИНГА The Adventure of the Christmas Pudding and a Selection of Entrees 1960 © Перевод Борисов И., Кулланда С., Шинкарь Т

  Предисловие автора

  Приключение рождественского пудинга

  Тайна испанского сундука

  Неудачник

  Сон

  Потерянный ключ

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg