«Врата судьбы. Занавес. Забытое убийство. Рассказы»

Врата судьбы. Занавес. Забытое убийство. Рассказы (fb2) - Врата судьбы. Занавес. Забытое убийство. Рассказы (пер. И. Полякова,А. Титов,Наталья Алексеевна Калошина) (Кристи, Агата. Сборники) 2143K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Агата Кристи

Кристи Агата СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ ТОМ ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ

ВРАТА СУДЬБЫ Postern of Fate 1973 © Перевод Полякова И., Титова А. 2003

Ганнибалу и его хозяину

В Дамаске четверо ворот великих… Врата Судьбы, Форпост Беды, Форт Ужаса, Пустынный Вход. Не проходи в них караван, или в безмолвии пройди Сквозь тишь, где умер птичий свист, но что-то птицею поет…

Джеймс Элрой Флеккер[1]

Книга 1

Глава 1 Повествующая главным образом о книгах

— Книги! — в ужасе воскликнула Таппенс.

— Что такое? — обеспокоенно спросил Томми из другого конца комнаты.

— Я сказала «книги».

— Вижу, — отозвался Томас Бирсфорд, разглядывая стоящие перед женой три громадных ящика, чуть не доверху набитых книгами.

— Просто немыслимо, — покачала головой Таппенс.

— Это сколько же для них надо места?

— И не говори!

— И ты хочешь все это поставить на полки?! — недоверчиво спросил Томми.

— Уже не знаю, — вздохнула Таппенс. — Не знаю, чего я хочу.

— Не может быть, — возразил ее муж. — Это, пожалуй, единственное, что ты всегда знала.

— Не в этом дело. Просто мы с тобой стареем, а ревматизм — теперь уж без него никуда… Нагнешься как-нибудь к нижней полке, да так и не разогнешься!

— Да уж, приятного мало, — согласился Томми. — Но неужто все настолько плохо?

— Конечно нет! На самом деле все просто чудесно, — заявила Таппенс. — Наконец-то у нас есть свой дом, и как раз такой, о каком мы мечтали. Надо только самую капельку подправить.

— Ага, — хмуро проговорил Томми, — убрать перегородку, объединить кухню с гостиной и пристроить к ней то, что ты называешь «верандой», подрядчик — «ложей», а все остальные люди — «лоджией».

— Вот увидишь, как будет здорово! — воскликнула Таппенс.

— Когда ты закончишь ремонт, здесь все просто преобразится.

— Когда я закончу ремонт, ты восхищенно воскликнешь: «Какая у меня изобретательная, умная и талантливая жена!»

— Подожди, — ухмыльнулся Томми, — я запишу, что нужно будет сказать.

— Можешь не записывать. Это вырвется у тебя непроизвольно.

— Допустим. Но при чем тут книги?

— А вот смотри. Во-первых, несколько ящиков книг — с которыми не могли расстаться и которые жалко было продать — привезли сюда мы. Во-вторых, прежние хозяева дома тоже оставили нам кучу вещей, включая, опять-таки…

— Книги, — закончил Томми. — И, между прочим, не бесплатно.

— Мне, кстати, показалось, они рассчитывали на большее. За такое-то старье! Большинство из них я читала еще в детстве. А некоторые так просто обожала! Честно говоря, я сразу решила, что куплю их все. Представляешь, тут даже есть книжка про Андрокла и льва, я читала ее, когда мне было восемь. Это же Эндрю Лэнг![2]

— Ты что, уже читала такие книги в восемь лет?

— Да я еще в пять начала. Тогда это было обычным делом. И никого, главное, специально этому не учили. Просто не запрещали брать с полки все что заблагорассудится. Ну, потихоньку буквы и запоминаешь. Потом, правда, мне это вышло боком: я так и не выучилась грамотно писать. Отец почему-то считал, что главное — выучить таблицу умножения. Все, помню, учил меня складывать, вычитать и умножать. Ах да, и еще делить столбиком. Лучше бы писать научил правильно.

— Умнейший, верно, был человек!

— Не знаю, не знаю, — вздохнула Таппенс. — Но очень милый…

— Мы не слишком отвлеклись?

— Ах, да! — спохватилась Таппенс. — Так вот… и мне тут же захотелось ее перечитать, «Андрокла и льва» то есть. Как же я ее в детстве любила! Там такие сказки о животных… И еще «Один день из моей жизни в Итоне»[3]; ее, якобы, итонский выпускник написал… Не знаю уж, чем это она мне так запала в душу. Я, вообще-то, больше классику любила, миссис Моулзворт[4], например. «Часы с кукушкой», «Ферма четырех ветров»…

— Достаточно, — сказал Томми, — я уже все понял.

— Зря смеешься. Между прочим, сегодня этих книжек уже не достать! То есть они, конечно, издаются, но это уже не то… Даже картинки другие. Представляешь, на днях увидела «Алису в стране чудес», так даже не сразу узнала, такая дурацкая там Алиса. И вдруг нате вам; они все тут: и миссис Моулзворт, и сказки — Розовые, Голубые, Желтые, и даже Стенли Уэймен[5]. Я даже не раздумывала.

— Ну ясно, — кивнул Томми. — Где уж тут устоять! Ужасно выгодная покупка…

— Но они и в самом деле достались нам по-дешевке. Только вместе с нашими их стало так много… Боюсь, тех полок, что мы заказали, не хватит. Слушай, Томми, а как насчет твоего кабинета? Это, конечно, святая святых… но, может, там найдется местечко?

— Нет, — очень твердо сказал Томми. — Там и мои-то с трудом поместятся.

— Ну что ты будешь делать, — вздохнула Таппенс. — Вот всегда так. Слушай, а может, соорудить еще одну комнату?

— Ну уж нет, — возразил Томми. — Если помнишь, только позавчера мы решили начать экономить.

— Может, уже закончим? — с надеждой спросила Таппенс. — Ну ладно, ладно. Тогда я выставлю самые любимые, без которых уж точно не смогу обойтись. Потом посмотрю, что осталось, и… и отдам их в ближайшую детскую больницу!

— А может, попробовать их продать? — предложил Томми.

— Сомневаюсь, что кроме нас найдутся еще охотники до такого старья.

— Как знать, — заметил Томми. — Некоторые, судя по виду, вполне могут оказаться библиографической редкостью…

— Пока что, — продолжала Таппенс, — надо просмотреть, рассортировать и расставить что удастся по полкам — хотя бы в первом приближении. Приключенческие романы, сказки, книги для детей и школьные повести (они все почему-то про богатых детей) — в одну сторону… А самые любимые, которые мы еще Деборе читали: «Винни-Пуха»[6], «Серенькую курочку»[7] (она мне, правда, куда меньше нравится) — в другую. — Таппенс перевела дух.

— Может, отдохнешь? — спросил Томми.

— Нет, хочется закончить эту часть комнаты, чтобы книги уж были на месте…

— Давай помогу.

Томми подошел к ящикам, вывалил из них книги на пол, сгреб в охапку и потащил к полкам.

— Я их по размеру ставлю, — объяснил он, энергично распихивая книги по полкам, — так красивее.

— И это называется помогу? — возмутилась Таппенс.

— Для начала сойдет. А как-нибудь потом… в дождливый осенний день, когда совершенно нечего будет делать…

— Нам почему-то всегда есть, что делать.

— Так, еще семь штук — сюда, и остается только верхний угол. Пододвинь, пожалуйста, вон тот стул. Думаешь, он меня выдержит?

Томми с опаской взобрался на стул и, приняв у Таппенс стопку книг, поставил их на верхнюю полку. Нижние три при этом выскользнули и шлепнулись на пол, пролетев в опасной близости от головы Таппенс.

— У, — проворчала она. — Чуть не убил!

— Сама виновата. Кто ж так дает?

Таппенс отступила на несколько шагов.

— И правда красиво получается, — подтвердила она. — Только еще вот эти две поставь на вторую полку, там как раз место осталось. Уфф! Ну, вроде все! А после обеда займусь остальными. Думаю, нас ждут необыкновенные сокровища!

— Наверняка, — хмыкнул Томми.

— Что-нибудь обязательно найдется, а может даже, самый настоящий раритет.

— И что тогда? Продадим?

— Можно, — кивнула Таппенс. — А лучше оставим себе и будем хвастаться перед гостями. То есть нет, хвастаться, конечно, не будем, но покажем обязательно. «Так, ничего особенного… Но взглянуть стоит…».

— Думаешь, найдешь какую-нибудь редкую детскую книжку?

— Нет, это наверняка будет нечто совершенно неожиданное и удивительное. Такое, что перевернет всю нашу жизнь.

— Упаси нас Бог! — отозвался Томми. — Потому что ничего хорошего в этом старье уж точно найтись не может.

— Чепуха, — заявила Таппенс. — Надо верить в лучшее. Надежда великая вещь, имей это в виду. Я всегда полна надежд.

— О да, — вздохнул Томми. — Мне ли не знать!

Глава 2 «Черная стрела»

Таппенс — она же миссис Томас Бирсфорд — поставила «Часы с кукушкой» миссис Моулзворт на третью полку снизу, где уже расположились остальные ее романы, вытащила «Комнату с гобеленами» и задумчиво на нее уставилась, размышляя, не лучше ли перечитать «Ферму четырех ветров»? «Ферму», в отличие от «Комнаты» и «Часов», она помнила совсем плохо. Ее пальцы нерешительно бродили по корешкам.

Скоро вернется Томми… Но, главное, дело сдвинулось наконец с мертвой точки. Определенно сдвинулось. Плохо только, что когда видишь хорошую книгу, совершенно невозможно удержаться от того, чтобы ее не полистать, а потом — как-то совсем уже незаметно — не начать читать. В результате, процесс здорово затягивается.

Так что, когда вернувшийся вечером домой Томми поинтересовался, как идут дела, он услышал в ответ бодрое: «Все отлично», но наверх — убедиться в этом лично — его почему-то так и не допустили. С переездами всегда так. Сплошная морока! А сколько странных людей! Электрики, например, каждый раз совершенно искренне удивляются тому, что сами же в прошлый приход и сделали. Они охватывают все новые участки паркета и неистово буравят в нем очередные ловушки для зазевавшихся хозяек. Стоит хоть немного утратить бдительность и сделать один неверный шаг, как вы неожиданно оказываетесь в спасительных объятиях ковыряющегося уже в следующей ямке электрика.

Боже, ужаснулась Таппенс, сколько еще возни с этим домом! А ведь каким простым и легким все казалось вначале! Теперь еще эти книги… Родилась бы я сейчас, думала она, я бы, конечно, не научилась читать так рано. Современные дети не читают ни в четыре года, ни в шесть, а некоторые — так и до одиннадцати не могут научиться. Почему у нас в детстве все так легко получалось, не знаю. Все ведь умели читать: и я, и соседский Мартин, и Дженнифер с параллельной улицы, и Сирил, и даже Уинифред. С правописанием, правда, у нас было не лучше, чем сейчас, но читали мы все, что попадалось под руку. И никто ведь особенно не учил. Кое-что, конечно, спрашивали у старших, но больше «учились» на рекламных щитах. «Пилюли для печени Картера», например. Помнится, всякий раз, когда поезд подходил к Лондону и мы видели этот щит, тут же начинали спорить, кто такой этот Картер и почему для его печени нужны особенные пилюли? Таппенс мечтательно улыбнулась и снова начала листать находящуюся у нее в руках книгу…

— О Господи, опять я отвлекаюсь!

Она переставила еще несколько книг. «Алиса в Зазеркалье»[8] и «Неизвестные истории» Шарлотты Янг[9] отняли у нее ее «Неизвестными историями» и «Рассказами» не больше трех четвертей часа, после чего ее пальцы задержались на потрепанном и засаленном переплете «Венка из маргариток».

— О, вот это точно надо перечитать, — сказала себе Таппенс. — Потрясающая книга! Только представить, как давно это было! Помню, я все переживала, допустят ли Нормана и Этель к конфирмации. Как же то местечко называлось? Коксуэлл? Что-то в таком духе. А еще там была Флора, ужасно приземленная особа. Кстати, я так до сих пор и не поняла, хорошо это или плохо? Интересно, а мы с Томми — тоже приземленные?

— Прошу прощения, мэм?

— Нет-нет, ничего, — сказала Таппенс, оборачиваясь к возникшему в дверях Альберту — своему верному слуге, пажу и оруженосцу в одном лице.

— Вы меня звали, мэм? Я слышал звонок.

— Не совсем, — смутилась Таппенс. — Просто нажала локтем на кнопку, когда доставала книгу.

— Может быть, вам помочь?

— Неплохо бы, — сказала Таппенс. — А то ужас какие скользкие сиденья у этих стульев. Да и ножки шатаются.

— Вам какую-то определенную книгу?

— Я еще не смотрела вторую полку сверху. Даже не представляю, что там.

Альберт взобрался на стул и принялся, предварительно стряхивая пыль, передавать книги Таппенс. Появление каждой новой сопровождалось бурным восторгом.

— Ой! Надо же! Ничего себе! «Амулет»! «Самаяд»! «Новые искатели сокровищ»! Как же я их любила! Нет, нет, Альберт, оставь. Я их пожалуй, почитаю. И начну с… Ой, а это что? Дай-ка взглянуть. «Алая кокарда»! Это же мой любимый роман… исторический! А там что? «Под красной мантией»? Обожаю Стэнли Уэймена! Читала его лет в десять-одиннадцать. Не удивлюсь, если здесь окажется и «Узник Зенды»[10]. — Она блаженно вздохнула. — «Узник Зенды»! Мой первый настоящий любовный роман! Принцесса Флавия… король Руритании… И, конечно, Рудольф Рэссендилл!

Альберт передал ей следующую стопку.

— Ага, — оживилась Таппенс, — все лучше и лучше. Эти уже для совсем раннего возраста. Надо будет их поставить отдельно. Ну-ка, ну-ка… что у нас тут? «Остров сокровищ»… Вот здорово! Жаль только, я ее недавно перечитывала. Все-таки, что ни говори, с книгой никакая экранизация не сравнится. Ага! «Похищенный»[11]! Тоже Стивенсон!

В этот момент очередная стопка рассыпалась у Альберта в руках, и одна из книг шлепнулась Таппенс на голову.

— О, мэм! — смутился тот. — Ради бога, простите!

— Ничего-ничего, — успокоила его Таппенс. — Пустяки. Это же «Катриона»! Так. Есть еще Стивенсон?

Альберт с бесконечными предосторожностями подал ей следующую стопку.

— «Черная стрела»! — завопила Таппенс. — Ну надо же! «Черная стрела»… Кажется, это был первый роман, который я прочла от корки до корки. Нет, Альберт, едва ли ты читал. В твоем детстве уже были другие книги. Дай вспомню… Ну точно, там на стене в замке висел гобелен с охотником, а через отверстия на месте его глаз все время кто-то смотрел. Аж жуть брала! Да, «Черная стрела»… Как же это там? «Кошка и пес»? Нет. А, вот: «Кошка и крыса и Ловелл-собака всей Англией правят от имени хряка»[12]. Точно. А «хряк» — это, чтобы ты знал, Ричард Третий. Это сейчас все говорят, что зря его называли негодяем, на самом-то деле он хороший. Хотя я что-то сильно в этом сомневаюсь. Да и Шекспир[13], кстати сказать, тоже. Не зря же в самом начале пьесы его Ричард говорит: «Намерен я негодяем показать себя»[14]. Да…

— Еще, мэм?

— Нет, Альберт, спасибо. Пожалуй, пока хватит. Что-то я подустала.

— Как вам угодно, мэм. Кстати, звонил хозяин, сказал, что опоздает на полчаса.

— Вот и ладненько, — пробормотала Таппенс, рассеянно усаживаясь в кресло и открывая «Черную стрелу». — Вот это да! — воскликнула она через пятнадцать минут. Оказывается, я все забыла. Такое чувство, будто читаешь в первый раз. Удивительно.

В доме наступила тишина, только на кухне тихонько гремел сковородками Альберт. Время шло. Устроившись в стареньком кресле, миссис Томас Бирсфорд наслаждалась забытыми переживаниями, перечитывая «Черную стрелу» Роберта Льюиса Стивенсона.

Наконец к дому подъехала машина.

— Поставить в гараж, сэр? — спросил, появляясь в дверях, Альберт.

— Я сам, — ответил Томми. — Ты, наверное, готовишь обед. Я не очень опоздал?

— Да нет, сэр, приехали как и сказали. Даже чуть раньше.

— Ух! — Томми вошел в кухню, потирая руки. — Прохладно сегодня. А где Таппенс?

— Хозяйка наверху, с книгами.

— Опять?

— Да. Но сегодня она уже разобрала побольше. Много читает, сэр.

— Понятно, — Томас хмыкнул. — Ладно, а что у нас сегодня на ужин?

— Филе из камбалы, сэр. Скоро будет готово.

— Отлично. Подавай минут через пятнадцать, а я пока пойду умоюсь.

А на верхнем этаже Таппенс хмуро разглядывала книгу, пытаясь понять, почему ее не оставляет ощущение, будто к основному повествованию добавилось что-то совершенно лишнее и чужеродное. Наконец она сообразила. На странице шестьдесят четвертой некоторые слова были подчеркнуты. Проведя с четверть часа за изучением этого ребуса, Таппенс, однако, так и не смогла установить какой-либо закономерности. Слова, подчеркнутые красными чернилами, шли совершенно вразброд. Она шепотом прочитала:

«Мэтчем тихонько вскрикнул; даже Дик вздрогнул и выронил крючок. Но людей, сидевших на полянке, стрела эта не испугала; для них она была условным сигналом, которого они давно ожидали. Они все разом вскочили на ноги, затягивая пояса, проверяя тетивы, вытаскивая из ножен мечи и кинжалы. Эллис поднял руку; лицо его озарилось неукротимой энергией, белки глаз ярко сверкали на загорелом лице…»[15].

Таппенс недоуменно покачала головой.

Она подошла к столу, где хранились письменные принадлежности, и взяла несколько листов бумаги, присланной на днях какой-то полиграфической фирмой в качестве образца. К вопросу, на какой именно бумаге будет значиться их новый адрес — Холлоукей, «Лавры» — Таппенс отнеслась со всей серьезностью.

— «Лавры»! — фыркнула она, презрительно взглянув на листок. — Глупость какая-то, а не название. С другой стороны, если его поменять, почтальоны запутаются в адресах.

Она принялась выписывать выделенные слова из книги и немедленно обнаружила, что подчеркнуты, собственно, говоря, не слова, а буквы.

— Ну это же совсем другое дело! — обрадовалась Таппенс в полной уверенности, что где буквы — там и какие-то варианты.

— A-а, вот ты где, — послышался голос Томми. — Спускайся ужинать. Как продвигаются дела с книгами?

— Плохо, — проговорила Таппенс. — Все слишком сложно.

— Да ну? — удивился Томми.

— Угу. Вот смотри… Это «Черная стрела» Стивенсона. Я стала ее перечитывать, и тут вдруг появились страницы с пометками красными чернилами.

— Бывает, — сказал Томми, — хотя и не обязательно красными. Есть любители черкать в книгах. Отмечают любимые места, цитаты…

— Да нет, — отмахнулась Таппенс. — Здесь совсем другой случай. Здесь буквы.

— Что буквы?

— Подойди сюда.

Томми подошел, присел на ручку кресла и прочитал вслух строки, указанные Таппенс:

— «Мэтчем тихонько вскрикнул; даже вздрогнул, выронил людей на полянке испугала условным все разом» — тут я не разберу — «вытаскивая из ножен мечи Эллис неукротимой энергией…» — Бред какой-то!

— Да, — согласилась Таппенс, — сначала мне тоже так показалось. Но это не бред, Томми.

Снизу донесся звук колокольчика.

— Пойдем ужинать, а?

— Погоди. Настоящим расследованием можно заняться и после ужина, но я лопну от нетерпения, если прежде не расскажу тебе все.

— Опять чего-то себе напридумывала?

— А вот и нет. Понимаешь, я просто выписала буквы. Вот смотри, на этой странице в слове «Мэтчем», подчеркнуты «М» и «э». Идем дальше. В слове «вскрикнул» подчеркнуты «р» и «и». Потом еще «д» и «ж» из «даже», «о» из «вздрогнул», «р» из «выронил», «д» из «людей», «а» из «на» и «н» из «полянке»…

— Ради бога, — замотал головой Томми. — Может, хватит?..

— Погоди, — отмахнулась Таппенс. — Смотри, что получается, если выписать все эти буквы по порядку. Получается: М-Э-Р-И.

— Ну и что?

— «Мэри»! — с нажимом повторила Таппенс.

— Замечательно, — сказал Томми, — получается «Мэри». И очень изобретательная Мэри. Скорее всего, ей просто захотелось увековечить в книге свое имя. Обычное дело.

— Допустим, — согласилась Таппенс, — но следующие подчеркнутые буквы образуют слово Д — Ж — О — Р — Д — А — Н.

— Естественно. Сначала имя, потом фамилия. «Мэри Джордан». Не пойму, чего ты так разволновалась.

— Но книга-то принадлежала не ей! На первой странице есть надпись детским почерком: «Александр Паркинсон».

— Ну и что?

— Как это ну и что? — возмутилась Таппенс.

— Слушай, пойдем, а? Есть очень хочется! — взмолился Томми.

— Потерпи еще капельку, — сказала Таппенс. — Я только прочту тебе весь текст, это не так уж много. Итак, у нас уже есть: «М-э-р-и Д-ж-о-р-д-а-н». А знаешь, что написано дальше? «У-м-е-р-л-а н-е с-в-о-е-й с-м-е-р-т-ь-ю». Получается: «Мэри Джордан умерла не своей смертью». И еще: «Это сделал один из нас. Кажется, я знаю, кто». И все, больше я ничего пока найти не могу. Потрясающе, правда?

— Слушай, Таппенс, — Томми пристально посмотрел на жену, — уж не собираешься ли ты…

— Что?

— Ну, не можешь же ты отнестись к этому серьезно?

— Уже отнеслась, — заявила Таппенс. — «Мэри Джордан умерла не своей смертью. Это сделал один из нас. Кажется, я знаю, кто». Ох, Томми, только не говори, что тебе самому не хочется это узнать!

Глава 3 Посещение кладбища

— Таппенс! — позвал Томми, заходя в дом.

Ответа не было. Чувствуя легкое беспокойство, Томми взбежал по лестнице и в последний момент едва успел перепрыгнуть темнеющее в полу отверстие.

— А, чтоб их! — в сердцах помянул он электриков.

Все это началось несколько дней назад. Электрики пришли, осмотрелись и, отчасти даже разочарованно заявив: «Пустяки, здесь и делать-то нечего. Вечерком заглянем», ушли, вечерком, однако, они так и не заглянули. Впрочем, Томми их особенно и не ждал. Стиль работы штукатуров, маляров, электриков, сантехников и представителей прочих строительных специальностей был ему хорошо знаком. Они появляются, изображают бурную деятельность, а затем под каким-нибудь предлогом уходят… за пассатижами, кусачками, отверткой… бывает, что и за разводным ключом… Главное, что они не возвращаются. Звонить в их компанию бесполезно, поскольку выясняется, что компания эта недавно переехала в другое место, или разорилась, или что интересующий вас мастер уже год как уволился, или что он запил, или что у них таких не было и нет… После этого вы еще долго потерянно бродите по дому, больше похожему теперь на минное поле, стараясь поточнее запомнить расположение многочисленных ям, ловушек и прочих препятствий. Впрочем, за себя Томми не опасался. Он пережил уже не один ремонт. Но что, если Таппенс пойдет с чайником, споткнется и окатит себя кипятком?.. Интересно, куда она подевалась? Он снова позвал:

— Таппенс! Таппенс!

Он начинал уже всерьез беспокоиться за жену. Впрочем, за такую жену невозможно не беспокоиться. Каждый раз, уходя из дома, он брал с нее клятвенное обещание не заниматься самодеятельностью. Даже ее робкие возражения, что «она только выйдет купить масла; здесь рядом, через дорогу», пресекались им на корню.

«Это слишком опасно», — сурово говорил Томми.

«Не говори ерунды», — отвечала Таппенс.

«Это не ерунда, — возражал Томми. — Это горький опыт. И, поскольку я не хочу потерять самое ценное, что у меня есть…»

«…очаровательное, симпатичное, умное и заботливое», — с готовностью подхватывала Таппенс.

«Возможно, — соглашался Томми, — хотя могу предложить и другой список».

«Не стоит. Боюсь, он мне понравится куда меньше. Подозреваю, ты никак не можешь забыть свои прошлые переживания. Не волнуйся. Все будет хорошо. Как вернешься, окликни меня, и я буду дома».

Но как раз дома-то ее и не было.

— Вот же! — с досадой пробормотал Томми. — Уже куда-то удрала.

Он заглянул в библиотеку, надеясь обнаружить там жену, уткнувшуюся в очередную детскую книжку. И надо же ей было так разволноваться из-за каких-то букв, подчеркнутых глупым ребенком красными чернилами. «Мэри Джордан умерла не своей смертью!». А все-таки любопытно. Тем более, что прежних владельцев дома звали совсем не Джорданы, а Джоунзи. Правда, они прожили здесь всего года три-четыре… Значит, все это случилось еще до них.

В библиотеке Таппенс не оказалось. Не было там и отложенных книг — свидетельства особого к ним интереса.

— Куда, черт возьми, она могла подеваться?

Он снова спустился вниз и позвал ее. Ответа не было, как, впрочем, и плаща Таппенс на вешалке. Она определит куда-то вышла — но вот куда? И где, в конце концов, Ганнибал? Для разнообразия Томми окликнул и его.

— Ганниба-ал! Ганни, мальчик мой, иди-ка сюда!

Ганнибала не было тоже.

«По крайней мере, они ушли вдвоем», — подумал Томми, не особо, правда, уверенный, что это к лучшему.

Ганнибал, конечно, хозяйку в обиду никому бы не дал, но в неприятности ее втянуть мог запросто. Он, хотя и обожал ходить в гости, относился к незнакомцам с большой подозрительностью и при случае вполне мог облаять кого-нибудь или покусать.

Но в самом деле, куда же все подевались? Томми вышел из дому и немного прогулялся. Не встретив по дороге никого отдаленно напоминавшего женщину в ярко-красном плаще и маленькую черную собаку, он вернулся домой в совсем уже скверном расположении духа.

На пороге его встретил аппетитный запах, и он сразу направился на кухню; Таппенс, повернувшись от плиты, приветливо ему улыбнулась:

— Опять опаздываешь. Сегодня у нас запеканка с овощами. Какой аромат, правда? Нашла в саду какую-то зелень и решила добавить. Уж больно аппетитно она выглядела.

— Наверняка белладонна[16], — хмуро заметил Томми. — Или наперстянка[17]. Ты где была-то?

— Ганнибала выгуливала.

Пес тут же заявил о своем присутствии, бросившись к Томми и едва не уронив его при этом на пол. Ганнибал был небольшим черным с рыжеватыми подпалинами манчестер-терьером[18]. Сам он считал себя самой аристократической и утонченной собакой на свете, впрочем, родословная у него и впрямь была безупречной.

— Боже милостивый! А я вас обыскался. И где же ты его выгуливала в такую погоду?

— Да уж, сырость такая, что до костей пробирает. Честно говоря, я порядком устала.

— Но куда же ты все-таки с ним ходила? Не по магазинам же?

— Нет, сегодня они рано закрываются. Я ходила на кладбище.

— Звучит обнадеживающе, — заметил Томми. — И что тебе там понадобилось?

— Хотела посмотреть на могилы.

— Да, веселенькое занятие, — пожал плечами Томми. — Ганнибалу там понравилось?

— Пришлось его привязать. Возле церкви кто-то бродил — сторож, кажется — и я подумала, что Ганнибал может ему не понравиться. Или наоборот, а это куда как хуже. Не хотелось бы, только въехав, ссориться с соседями.

— Ну, и что новенького на кладбище?

— Оно большое и очень старое, там есть могилы прошлого и, по-моему, даже позапрошлого века, только надписи совсем уже стерлись, так что толком ничего и не разберешь.

— Я все-таки не понимаю, зачем тебя туда понесло.

— Я проводила расследование, — сообщила Таппенс.

— Да? И какое, интересно?

— Хотела посмотреть, есть ли там Джорданы.

— О Господи! — с чувством произнес Томми. — И когда ж ты, наконец, угомонишься? Значит, ты искала…

— Ну да. Мы же знаем, что Мэри Джордан умерла. В книге ясно написано, что она умерла не своей смертью. Должны же ее были где-то похоронить!

— Безусловно, — сказал Томми, — если только не закопали в саду.

— Думаю, это маловероятно, — покачала головой Таппенс. — Похоже, об истинной причине ее смерти догадывался только этот мальчик, Александр. Очень уж он гордился своей проницательностью. Значит, она умерла, ее похоронили, и никто…

— …и никто так и не понял, что ее убили, — закончил Томми.

— Вот именно. Наверное, ее отравили. А может, дали по голове, столкнули с утеса, или переехали машиной, или… О, я могу предложить массу вариантов.

— Не сомневаюсь, — сказал Томми. — Какое счастье, Таппенс, что ты родилась с доброй душой. Страшно представить, что было бы в противном случае.

— Но на кладбище Мэри Джордан не оказалось, — продолжила Таппенс, пропуская замечание мужа мимо ушей. — И вообще никаких Джорданов…

— Какая жалость, — Томми сокрушенно покачал головой. — А эта штука, которую ты там жаришь… она скоро будет готова? Запах потрясающий, а я проголодался как волк.

— Уже, дорогой, — сказала Таппенс. — Иди мой руки.

Глава 4 Множество Паркинсонов

— Там множество Паркинсонов, — продолжала Таппенс за едой. — Могилы, правда, все старые, зато ужас как много. Просто море Паркинсонов: старые, молодые, мужья, жены… А еще там есть Кейпы, Гриффины, Андервуды и Оувервуды.

— У меня был друг по имени Джордж Андервуд, — заметил Томми и, помолчав, добавил:

— Нужно будет позвонить электрикам. Ты там осторожнее на верхней площадке. Еще провалишься…

— И умру не своей смертью. Ой! А вдруг такая смерть мне на роду написана?

— Не волнуйся, — успокоил ее Томми. — Ты умрешь от любопытства. Как та кошка.

— Можно подумать, тебе самому не интересно, — заметила Таппенс.

— Я вообще не любопытен. Кстати, что у нас на десерт?

— Пирог с патокой.

— О, да у нас сегодня просто пир!

— Рада, что тебе понравилось.

— А что это за пакет у входной двери? Уж не вино ли, которое мы заказали?

— Нет, — ответила Таппенс. — Луковицы.

— А-а, — разочарованно протянул Томми, — луковицы.

— Тюльпаны, — объяснила Таппенс. — Жаль, что у нас нет садовника. Придется задействовать Альберта.

— И куда вы их посадите?

— Думаю, вдоль главной дорожки.

— Замечательно! — одобрил Томми. — Ну, ты пока посоветуйся с Альбертом, а я скоро спущусь.

Таппенс вызвала Альберта, они распаковали луковицы и, разложив их на полу, принялись совещаться. Проблема была в том, что все они цвели в разное время: самые ранние — в конце февраля, потом наступала очередь красивых попугайных[19], а уже в конце мая — начале июня должны были распускаться длинноногие зелено-цветковые[20]. В конце концов решили посадить их все вместе в дальнем уголке сада, чтобы по мере цветения срывать и украшать ими гостиную, и еще вдоль дорожки от ворот к дому, чтобы вызывать зависть прохожих и настраивать на романтический лад рассыльных из мясной и зеленной лавок.

В четыре часа Таппенс наконец вспомнила, что Томми обещал к ним присоединиться.

«Наверняка прилег после обеда», — с горечью подумала она и отправилась на поиски. В тот момент, когда она с опаской обходила зловещего виду дыру на лестничной площадке, оттуда высунулась голова.

— Порядок, мэм! — произнесла голова. — Здесь мы закончили.

Электрик, кряхтя, выбрался наружу.

— Завтра примемся за другую половину дома.

— Хотелось бы верить, — вздохнула Таппенс. — Скажите, вы случайно не видели мистера Бирсфорда?

— Это который ваш муж, что ли? Видел. Он наверх пошел. У него там еще что-то упало. Наверное, книги.

— Книги! — воскликнула Таппенс. — Ишь ты!

Электрик вернулся в подполье, а Таппенс поднялась на чердак, превращенный ею в одно из отделений своей библиотеки. Теперь тут стояли детские книги.

Томми сидел на верху стремянки. Пол вокруг нее был усеян книгами, а на полках зияли многочисленные пустоты.

— Ага, — сказала Таппенс, — а говорил, не интересно. Ох! Только я все расставила…

— Извини, — смутился Томми. — Захотелось вдруг что-нибудь почитать.

— Неужели раскопал что-то еще?

— Нет, ничего такого.

— Жаль, — расстроилась Таппенс.

— Ладно тебе. И без того загадок хватает. Похоже, это послание действительно дело рук Александра Паркинсона.

— Естественно, — кивнула Таппенс. — Ох уж эти мне Паркинсоны!

— И не лень же ему было, — с досадой проговорил Томми, — все это подчеркивать. Кстати, об этой Джордан я ничего не нашел.

— Я тоже спрашивала о ней у одного местного. Он знает почти всех в округе, а вот Джорданов почему-то не помнит.

— Слушай, а зачем ты выставила к двери эту латунную лампу? — поинтересовался Томми, спускаясь со стремянки.

— Отнесу на благотворительный базар, — ответила Таппенс. — Она мне действует на нервы. Неужто мы купили ее заграницей?

— Ты купила, — поправил Томми. — Не иначе, как в момент помрачения рассудка.

— Тебе она никогда не нравилась. Как ни странно, на этот раз ты оказался прав. Действительно чудовищная. К тому же тяжеленная… Как ни странно, мисс Сэндерсон пришла в самый настоящий восторг, когда я предложила ее отдать. Хотела тут же за ней прийти, но я обещала, что завезу на машине. Причем сегодня…

— Давай, я?

— Мне бы хотелось самой.

— Да ради Бога, — Томми пожал плечами. — Хочешь, поеду с тобой, помогу нести?

— Да ладно, помощники всегда найдутся, — легкомысленно отмахнулась Таппенс.

— Не скажи. А она тяжелая…

— Справлюсь, — заявила Таппенс.

— Похоже, ты твердо решила ехать одна, а?

— А может, мне просто хочется немного пообщаться с людьми? — лукаво усмехнулась Таппенс.

— По глазам вижу: что-то ты, Таппенс, задумала. Но вот что?

— Пойди лучше прогуляйся с Ганнибалом, — сказала Таппенс. — Не могу же я взять его на распродажу. Там и без собак будет напряженная атмосфера…

— Ладно. Эй, Ганнибал, гулять хочешь?

Сначала хвост, а затем и все туловище Ганнибала принялись стремительно извиваться. Ответ явно был положительным. Во избежание всяких ошибок Ганнибал еще несколько раз поднял и опустил переднюю лапу, после чего чуть отошел и с разбега боднул Томми под коленку. «Естественно, хочу, — означал этот жест. — Для того тебя, мой милый, и держат, чтобы Ганнибал мог вволю гулять по улицам и обнюхивать все углы».

— Ладно, сейчас идем, — вздохнул Томми. — Вот только поводок возьму. И не вздумай выбегать на дорогу. В прошлый раз ты едва не угодил под трейлер.

Ганнибал ответил оскорбленным взглядом, всем своим видом давая понять, что он «удивительно послушный пес, для которого нет ничего более страшного, чем огорчить чем-нибудь своих хозяев». Глядя на него сейчас, невозможно было поверить, что в действительности-то все как раз наоборот.

С комментариями наподобие: «Ну и тяжесть» Томми кое-как дотащил лампу до машины, и Таппенс уехала. Когда машина скрылась за поворотом, Томми взял Ганнибала на поводок и отправился на прогулку. В переулке, ведущем к церкви, где практически не было транспорта, он отстегнул поводок, и Ганнибал, рыкнув что-то в знак благодарности, бросился к газончику между стеной и тротуаром и принялся старательно его обнюхивать. Если бы он владел человеческим языком, то, без сомнения, сказал бы следующее: «Превосходно! Сколько запахов! Так… это, кажется, та здоровая злющая дворняга. А это, вне всякого сомнения, чертова немецкая овчарка. Ненавижу немцев!

Еще раз увижу, обязательно укушу. О! Какая миленькая крошка! Непременно нужно будет с ней познакомиться. Интересно, далеко ли она живет? Уж не за этим ли забором? Ну-ка, ну-ка…».

— Вернись немедленно! — раздался громовой голос Томми. — Не смей лезть на чужой двор.

Ганнибал притворился, что не слышит.

— Я кому сказал!

Ганнибал удвоил скорость и свернул за угол.

— Ганнибал! — надсаживался где-то вдали Томми. — Ты меня слышишь?

Впереди кто-то удивительно неприятно зарычал, и Ганнибал спохватился: «Никак, хозяин зовет. Ах ты, Господи! Бегу-бегу».

Он деловито развернулся и, присоединившись к Томми, затрусил в нескольких дюймах от его пяток.

— Умничка, — похвалил его Томми.

Ганнибал вильнул хвостом и преданно посмотрел на хозяина, давая понять, что тот всегда может рассчитывать на его, Ганнибала, защиту.

Они подошли к боковой калитке, ведущей в церковный двор. Ганнибал, обладавший удивительной способностью изменять свои габариты, тут же превратился из широкогрудого упитанного пса в подобие тонкой черной веревки, которая на глазах изумленного Томми без всякого труда проскользнула между прутьями калитки.

— Ганнибал, вернись, — простонал Томми. — Только не в церковь!

Если бы Ганнибал мог ответить, он бы наверняка сказал: «Поздно, хозяин». А так он только принялся с радостным лаем носиться по двору.

— Вот гад! — вырвалось у Томми.

Откинув щеколду, он прошел внутрь и поспешил за своим любимцем, который как раз обнаружил, что боковая дверь в церковь чуть приоткрыта и, похоже, собирался нанести визит священнику. Когда подкравшийся Томми ловко пристегнул к ошейнику поводок, Ганнибал тяжело вздохнул, но особенно не расстроился. В конце концов, поводок означал престиж. В конце концов, на поводках водят далеко не всякого. Он завилял хвостом.

Поскольку не нашлось никого, кто возражал бы против присутствия на церковном дворе Томми и Ганнибала, они немного прогулялись по кладбищу, проверив заодно результаты вчерашних исследований Таппенс.

Сначала Томми осмотрел истертое каменное надгробие около того места, где он настиг Ганнибала. Оно было довольно старым, как и несколько памятников по соседству. Один из них Томми разглядывал особенно долго.

— Странно, — проговорил он наконец. — Очень странно.

Ганнибал удивленно оглянулся на хозяина. Его лично надгробия совершенно не интересовали. Поэтому он уселся и выжидательно уставился на Томми.

Глава 5 Накануне распродажи

Таппенс приятно удивило, что надоевшую ей латунную лампу принимают с таким восторгом.

— Как мило с вашей стороны, миссис Бирсфорд, привезти нам такую чудесную вещь. Очень, очень миленькая. Вероятно, заграничная?

— Да, мы купили ее в Египте, — подтвердила Таппенс, совершенно не в силах вспомнить, где это случилось на самом деле. Это с равным успехом могло происходить и в Дамаске, и в Багдаде, и в Тегеране. Но, поскольку в моде сейчас было все египетское, она выбрала именно его. И потом, в лампе и впрямь было что-то такое… Одним словом, египетское.

— Видите ли, — продолжала Таппенс, — для нашего дома она несколько великовата, и я подумала…

— Мы разыграем ее в лотерею! — радостно объявила мисс Литтл.

Мисс Дороти Литтл руководила всей благотворительностью в округе и с гордостью носила звание «приходской пиявки», появившееся оттого, что она не только все про всех знала, но и с огромным удовольствием делилась этой информацией с каждым желающим. Прозвище, кстати, подходило ей куда больше, чем фамилия[21], поскольку женщина она была на редкость крупная, чтобы не сказать могучая.

— Надеюсь, вы придете на наш аукцион, миссис Бирсфорд?

Таппенс заверила ее, что обязательно придет, и добавила:

— Мне очень хотелось бы что-нибудь купить.

— О, как приятно такое слышать!

— Мне кажется, это замечательная идея, — продолжала Таппенс, — устроить распродажу безделушек. Нет, правда, ведь что для одного пустяк, для другого — самое настоящее сокровище.

— Обязательно передам ваши слова викарию[22], — мило улыбнулась угловатая мисс Прайс-Ридли, демонстрируя страшноватый набор зубов. — Ему приятно будет это услышать.

— Взять хотя бы вот этот тазик из папье-маше, — продолжала Таппенс, поднимая упомянутый трофей.

— Неужели вы и правда думаете, что его кто-нибудь купит?

— Лично я и куплю, если увижу завтра на распродаже, — сказала Таппенс.

— Но ведь в пластмассовых мыть посуду гораздо удобней!

— Я не люблю пластмассу, — хмыкнула Таппенс, — а в такой можно кинуть кучу фарфора, и ничего не разобьется. Вот этот консервный нож в виде бычьей головы я бы тоже купила — сейчас таких уже не найдешь.

— Да, но он же совсем тупой! Вы не считаете, что современные открывалки гораздо практичнее?

Обсудив еще несколько выставленных на распродажу мелочей, Таппенс предложила свою помощь.

— О, миссис Бирсфорд! Вы так любезны! Может, в таком случае, вы оформите стойку с сувенирами? Мне кажется, у вас должен быть прекрасный вкус.

— Сомневаюсь, — сказала Таппенс. — Но стойку оформлю с удовольствием. Только вы сразу же скажите, если что-то будет не так.

— Как это мило с вашей стороны! Просто замечательно, что вы сюда приехали. Вы уже обжились на новом месте?

— Хотелось бы, — вздохнула Таппенс, — но, похоже, впереди еще уйма работы. С этими электриками и газовщиками хлопот не оберешься: то они уходят, то приходят… Кошмар какой-то!

Последовала дискуссия, с кем больше хлопот — с электриками или с газовщиками.

— Газовщики! — уверенно заявила мисс Литтл, — они сюда добираются аж из Лоуэр-Стэмфорда, а электрики и поближе есть, в Уэллбэнке.

Заглянул викарий и, подбодрив своих помощниц, выразил удовольствие от знакомства с новой прихожанкой, миссис Бирсфорд.

— Я знаю о вас все, — неожиданно заявил он. — Да-да. И о вашем муже тоже. Мне недавно рассказали. Какая насыщенная и увлекательная жизнь! Впрочем, наверное, об этом нельзя распространяться?.. Но, говорят, в прошлую войну вы с супругом здорово отличились…

— О, расскажите и нам, викарий, — попросила одна из дам, спешно отрываясь от стойки, где она расставляла банки с вареньем.

— Я обещал молчать, — покачал головой викарий и снова повернулся к Таппенс. — Мне кажется, я видел вас вчера в церковном саду, миссис Бирсфорд. Я не ошибся?

— Нет, — сказала Таппенс. — В церковь я тоже заглядывала. Пришла полюбоваться витражами.

— Некоторые из них — те, что в северном нефе[23], — с четырнадцатого века, но большинство, разумеется, викторианских[24].

— А на кладбище, — продолжала Таппенс, — сплошные Паркинсоны!

— Да, в здешних местах это очень распространенная фамилия. В Холлоукей они тоже жили, только я их уже не застал. Вот миссис Лаптон должна их помнить.

Миссис Лаптон, пожилая дама на костылях, с готовностью подтвердила его предположение.

— Ну, еще бы! Конечно! Разумеется! Миссис Паркинсон… миссис Паркинсон… Ах да, старая миссис Паркинсон, хозяйка усадьбы! Чудесная была женщина, просто чудесная.

— Еще, помнится, там были Сомерсы и Четтертоны, — продолжала Таппенс.

— Я вижу, с нашей историей вы уже более-менее знакомы, — улыбнулся викарий.

— А еще я слышала о какой-то Джордан… не то Энни, не то Мэри…

Таппенс обвела собеседников подозрительным взглядом, но никто из них своих чувств, если таковые вообще были, не выдал.

— У кого-то была кухарка с такой фамилией, — припомнила, наконец, одна дама. — У миссис Блэкуэлл, кажется. Сьюзен Джордан, если не ошибаюсь. Она и прослужила-то у нее всего полгода. Абсолютно ничего не умела.

— А давно это было?

— Да нет. Лет восемь — десять назад, не больше.

— А сейчас здесь живут какие-нибудь Паркинсоны?

— Уже нет. Одни умерли, другие уехали. А один так вообще женился на собственной сестре и увез ее в Кению.

— Кстати… — повернулась Таппенс к миссис Лаптон, которой костыли нисколько не мешали проявлять свою активность в самых различных сферах, в том числе — курировать местную детскую больницу, — не нужны ли вам детские книги? Они, правда, все старые, достались нам вместе с домом…

— Очень любезно с вашей стороны, миссис Бирсфорд, но недавно нам подарили прекрасную библиотеку с новыми книгами. Да и не к чему, по-моему, детям возиться со всяким пыльным старьем.

— Да? — немного даже обиделась Таппенс. — А я в детстве обожала старые книжки. Некоторые были так просто древние, еще бабушкины. Как раз они-то мне и нравились больше всего. Никогда не забуду «Остров сокровищ»… А «Ферма четырех ветров» миссис Моулзворт? А Стэнли Уэймен!

Она осмотрелась. Беседу о детских книжках явно никто не собирался поддерживать. Тогда, старательно рассмотрев часы и воскликнув: «Надо же, как поздно!», она стала спешно прощаться.

Вернувшись домой, Таппенс поставила машину в гараж и, обогнув дом, подошла к парадной двери. Та оказалась не заперта, и Таппенс вошла. Появившийся из глубин дома Альберт приветствовал ее поклоном.

— Выпьете чаю, мэм? Вы должно быть, устали.

— Не хочется, — ответила Таппенс. — И потом, я уже пила чай в гостях. Кекс был довольно вкусный, а вот булочки — никудышные.

— С булочками всегда проблемы. Почти как с пончиками. — Альберт вздохнул. — А какие пончики делала Милли!

— Я помню. Теперь так уже не умеют, — отозвалась Таппенс.

Милли, жена Альберта, умерла несколько лет назад. Таппенс, правда, считала, что лучше всего ей удавались не пончики, а пироги с патокой.

— С пончиками вообще трудно, — продолжала Таппенс. — Я, например, так и не научилась их делать.

— Да, это требует большой сноровки и опыта.

— Вот именно… А Томми уже вернулся?

— Да. Он сейчас наверху. В «книжной», как вы ее называете. А по мне, так это самый обыкновенный чердак.

— И что он там делает?

— Кажется, разбирает книги.

— Странно, — заметила Таппенс. — Мне казалось, он от них не в восторге.

— Джентльмены, — важно изрек Альберт, — они такие. Им все больше подавай солидные книги, толстые и научные…

— Пойду вытащу его оттуда, — решила Таппенс. — А где Ганнибал?

— Если не ошибаюсь, там же.

Ганнибал, вспомнивший в этот момент о своих обязанностях сторожа, разразился где-то наверху яростным лаем, спугнувшим бы всякого, кто позарился на столовое серебро Бирсфордов, но быстро сообразил, что пришла любимая хозяйка и поспешно сбежал вниз, высунув язык и энергично размахивая хвостом.

— А, — сказала Таппенс, — обрадовался?

«Еще бы!» — подумал Ганнибал, с разбега прыгая на хозяйку.

— Тише, тише, — сказала Таппенс, едва удержав равновесие. — Ты же меня уронишь.

Ганнибал подпрыгнул снова, явно давая понять, что ничем другим своего обожания он выразить просто не в состоянии.

— Ну хорошо, хорошо, — сдалась Таппенс. — А где хозяин? Папуля? Наверху?

Ганнибал тут же подбежал к лестнице и остановившись, выжидательно оглянулся на Таппенс.

— Ну и ну! — воскликнула, чуть задыхаясь, Таппенс, оказавшись, наконец, наверху и обнаружив оседлавшего стремянку Томми, перебиравшего книги. — Опять ты здесь! Чем это занимаешься? Я думала, ты гуляешь с Ганнибалом.

— Уже погуляли, — мрачно отозвался Томми. — На церковном дворе.

— Что? А более подходящего места не нашлось?

— Он был без поводка, — объяснил Томми, — и вообще, он меня не спрашивал. Кажется, ему там понравилось.

— Надеюсь, это не войдет у него в привычку, — вздохнула Таппенс. — Ганнибал такой консерватор! Если ему понравится гулять в церковном дворе, трудно будет его от этого отучить.

— Я уже объяснил ему, что это нехорошо, — попытался оправдаться Томми.

— Думаешь, он понял? — усомнилась Таппенс.

Ганнибал подошел и потерся носом о ее ногу.

— Как видишь, — сказал Томми. — Ганнибал умный пес. Не то что мы.

— И как это надо понимать? — поинтересовалась Таппенс то ли у Томми, то ли у Ганнибала, которому почесывала в этот момент за ухом.

Томми сменил тему.

— Ну, а ты как? Развлеклась?..

— Да не сказала бы. Но все были очень милы и любезны. Правда, я их до сих пор всех путаю. Какие-то они одинаковые. И одеты на один манер. Хоть бы один был красавцем или уродом! Так нет… Ну ничего, со временем, надеюсь, я научусь их различать!

— Не сомневаюсь, — заверил ее Томми. — А мы с Ганнибалом времени даром не теряли! Ну до чего ж умны!

— Ты не только о Ганнибале?!

Томми протянул руку и снял с ближайшей полки книгу.

— «Похищенный», — сообщил он. — Тоже Стивенсон. Похоже, этот Александр Паркинсон любил его больше остальных. «Черная стрела», «Похищенный», «Катриона» и еще два романа. Все подарены любящей бабушкой, а один — доброй тетушкой.

— И что дальше?

— А дальше, я нашел его надгробие.

— Что ты нашел?

— Надгробие. Точнее, это Ганнибал его отыскал. В самом углу, возле двери в ризницу. Плита истертая и заброшенная, но точно его. Александр Ричард Паркинсон. Умер четырнадцати лет от роду. Ганнибал принялся там что-то обнюхивать, и я, пока его оттаскивал, разобрал надпись.

— Четырнадцать лет, — покачала головой Таппенс. — Бедняжка.

— Да, — кивнул Томми, — печально и довольно…

— Что довольно?

— Довольно подозрительно. Боюсь, Таппенс, ты меня заразила. Вечно одна и та же история. Ты просто не можешь заниматься чем-либо одна. Тебе обязательно надо втравить в это дело кого-нибудь еще!

— Допустим. Но что именно кажется тебе подозрительным? — спросила Таппенс, недоуменно глядя на мужа.

— Я вот думаю, а нет ли здесь причинно-следственной связи?

— Между чем и чем, Томми?

— Да между этим Александром Паркинсоном и… Он ведь немало постарался, чтобы зашифровать в книге свое послание. Надо думать, чувствовал себя при этом прямо героем. «Мэри Джордан умерла не своей смертью»! Но, предположим, так оно все и было. Тебе не кажется, что он просто стал следующим?

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что он умер в четырнадцать лет. На надгробии, разумеется, не написано, от чего. Там только выбито: «С Тобой из нашей жизни ушла вся радость» или что-то в таком духе. Возможно, кто-то решил, что парнишка представляет собой опасность и убрал его?

— Выдумки! — фыркнула Таппенс.

— Уж кто бы говорил! И потом, ты первая начала.

— Я знаю только, что мы теперь точно не успокоимся, — усмехнулась Таппенс. — Причем узнать все равно ничего не узнаем. Уж больно давно все это случилось.

Они переглянулись.

— Помнишь, как мы пытались разобраться в истории Джейн Финн?[25]— спросил Томми.

И семейство погрузилось в воспоминания о далеком прошлом.

Глава 6 Проблемы

Переезд в новый дом ассоциируется обычно с исключительно приятными хлопотами, но уже очень скоро сладостные грезы разбиваются о суровую действительность.

Вместо того чтобы творить в свое удовольствие, приходится без конца пререкаться с электриками, каменщиками, плотниками, малярами, отделочниками, поставщиками холодильников, кухонных плит, электрооборудования, изготовителями чехлов для мебели и гардин, а также теми, кто эти самые гардины развешивает, укладывает линолеум и проводит газ. Суета сует! И каждый новый день приносит новые хлопоты. Не считая текущих дел, приходится ежедневно принимать от четырех до двенадцати посетителей из приведенного выше списка — от тех, кого уже давно заждались, до тех, кого уже давно ждать перестали.

И все же случались минуты, когда Таппенс, облегченно вздохнув, объявляла — очередной этап работы закончен.

— Пожалуй, кухня получилась на славу, — как-то сказала она. — Только я никак не могу купить подходящую банку для муки.

— А что, это так важно? — удивился Томми.

— Представь себе! Обычно я покупаю муку в трехфунтовых пачках и потом не знаю, куда ее деть. У меня, конечно, есть две банки — одна с такой замечательной розочкой, а другая с подсолнухом — но в каждую входит только по фунту. Представляешь, какая досада? Вот если бы в них входило хотя бы по полтора…

Время от времени Таппенс высказывала и более общие соображения.

— «Лавры»! Дурацкое какое-то название. И почему именно «Лавры», когда никаких лавров поблизости и в помине нет? Нет, ты мне ответь. Почему это дом назвали «Лаврами»? И, главное, кто? Может, Паркинсоны? Нет, до тех пор, пока мы не узнаем о них побольше, проблемы нам не решить!

— Проблемы! Далось тебе это словечко! Ты имеешь в виду проблему Мэри Джордан?

— Не только. Есть еще проблема Паркинсонов и куча других. Например, в послании говорится: «Мэри Джордан умерла не своей смертью…», и дальше: «Это сделал один из нас». Что это еще за «мы» такие, хотела бы я знать? Наверняка ведь кроме Паркинсонов здесь жили люди и с другими фамилиями — всякие там тетки, племянники и так далее. Это не считая прислуги: экономки, горничной и кухарки. Наверняка была еще гувернантка и компаньонка — или как они тогда назывались… Тогда «один из нас» должно означать «кто-то из домашних». Раньше в домах жило куда больше народу, чем сейчас. Так что Мэри Джордан вполне могла быть горничной или кухаркой. Но зачем кому-то понадобилось, чтобы она умерла не своей смертью? То есть зачем было ее убивать? Я хочу сказать, почему нельзя было просто подождать, пока она не умрет своей смертью. — Таппенс перевела дух. — Кстати, послезавтра утром я снова приглашена на кофе.

— По-моему, ты только этим и занимаешься.

— А что? Прекрасный способ получше познакомиться с соседями. Холлоукей — деревенька маленькая, говорить особенно не о чем, так что разговор то и дело переходит на дальних родственников и знакомых. Это может нас на что-нибудь навести! Особые надежды я возлагаю на миссис Гриффин. Говорят, в свое время она была здесь важной персоной. Держала всю округу в ежовых рукавицах, представляешь? Шпыняла почем зря и викария, и доктора, и районную медсестру. Да ее здесь все боялись.

— А медсестра не может помочь?

— Вряд ли. Та, что была при Паркинсонах, уже умерла, а новая работает здесь совсем недавно. Да она и нездешняя.

— Иногда мне хочется, — с досадой произнес Томми, — забыть обо всех этих Паркинсонах и зажить в полное свое удовольствие!

— Устал от проблем?

— Опять «проблемы»!

— Это все Беатрис, — пожаловалась Таппенс.

— Что Беатрис?

— Ну, занесла к нам это словечко. Точнее даже, Элизабет — уборщица, которая была до нее. Она то и дело подходила ко мне и говорила: «Мэм, можно вас на минуточку? У меня тут возникла проблема…». А потом вместо нее по четвергам стала приходить Беатрис, и у нее тоже начали поминутно возникать «проблемы». Наверное, Томми, у нас с тобой просто «проблемная» семья.

— Тогда, конечно, ничего не поделаешь, — вздохнул Томми. — Попробую привыкнуть.

Он встал и удалился, бормоча себе под нос: «У тебя проблема, у меня проблема, у него проблема, у нее тоже проблема…»

Таппенс покачала головой и стала медленно спускаться по лестнице. Ганнибал с надеждой направился к ней, заискивающе помахивая хвостом.

— Нет, Ганнибал, — сурово сказала Таппенс. — Ты уже погулял утром.

Ганнибал удивленно округлил глаза.

— И не притворяйся, что уже забыл, — улыбнулась Таппенс. — Утром. С Томми.

Ганнибал всеми доступными ему способами показал, что не откажется от еще одной прогулки, но получил решительный и бесповоротный отказ. Тогда он сбежал вниз и принялся вымещать злобу на управлявшейся с пылесосом «хувер» взъерошенной девице. Этот «хувер» ему никогда не нравился, да и девица, честно говоря, тоже. Уж больно подолгу она болтала с Таппенс.

— Ой, он меня укусит! — испугалась Беатрис.

— Да нет, — успокоила ее Таппенс. — Он просто играет.

— Ну да, играет… А потом возьмет и укусит. Кстати, мэм, можно вас на минутку?

— Как? — удивилась Таппенс. — Опять?

— Видите ли мэм, у меня проблема.

— Так я и думала, — вздохнула Таппенс. — У меня тоже. Ты, случайно, не знаешь здесь никого по фамилии Джордан? Или, может, знала?

— Джордан? Так сразу даже и не соображу. Я вот Джонсонов знаю. Был здесь такой констебль Джонсон… И еще почтальон Джордж Джонсон. Мой бывший дружок, — она хихикнула.

— А ты никогда не слышала о Мэри Джордан? Она, правда, уже умерла.

Беатрис покачала головой и плавно сменила тему.

— Так что же с моей проблемой, мэм?

— Ах, да, твоя проблема…

— Это ведь ничего, мэм, что я к вам обращаюсь, правда? Понимаете, я оказалась в очень неловком положении, и мне не хотелось бы…

— Переходи сразу к сути, — остановила ее Таппенс. — А то я спешу. Меня ждут в гости.

— Ах, да. Миссис Барбер, верно?

— Верно, — подтвердила Таппенс. — Так что за проблема?

— Понимаете, как дело-то было… Захожу я тут на днях к Симмондсу — это такой магазин подержанной одежды, — и вижу: висит в уголке симпатичненькое такое пальто и прям будто на меня сшито! Ну, было там одно пятнышко на подоле, знаете, у самой кромки, так это ведь пустяки. Ну, вот я и…

— Да, — сказала Таппенс. — Что «и»?

— Ну, я и решила, что раз пятнышко, значит пальто дешевое, а пришла домой — смотрю, на ярлычке вместо трех фунтов семидесяти пенсов, которые я заплатила, написано целых шесть фунтов. А я ни в жизнь столько бы за пальто не отдала и просто не знаю теперь, что и делать. Я его уж и обратно в магазин носила — хотела отдать — а продавщица, которая меня обслуживала… хорошая такая девушка, Глэдис зовут, а вот фамилии я не помню… в общем, она чуть не в слезы. Я уж говорю: «Да не убивайтесь вы так, давайте, я доплачу», а она говорит: «Нельзя. Покупка уже оприходована». Во как! Понимаете?

— Кажется, да.

— Вот она и говорит: «Не надо, а то мне попадет».

— За что же ей попадет?

— Да я и сама толком не поняла. Ну, купила я пальто чуть дешевле, так она-то здесь при чем? А она говорит, что должна была тщательно рассмотреть этикетку, и если теперь узнают, что она этого не сделала, ее тут же уволят.

— Ну уж! Прямо сразу и уволят, — пожала плечами Таппенс. — Только я не понимаю, ты-то чего разволновалась? По-моему, ты все сделала правильно.

— Да как же правильно, если пришлось унести пальто обратно? Она его ни в какую брать не хотела. Получается, я обманула магазин. Получается, я сжульничала. Ох, мэм, что же мне теперь делать?

— Послушай, — начала Таппенс, — наверное, я отстала от жизни. Во всяком случае, я просто не представляю, как теперь поступают в подобных случаях. Да я, честно говоря, и по магазинам-то особенно не хожу… На твоем месте я просто доплатила бы этой Глэдис до шести фунтов. А она доложит разницу в кассу.

— Ага! Или возьмет себе. Не больно-то я ей, между нами говоря, доверяю. Вот и получится, что деньги-то я отдам, а для магазина все будет выглядеть так, точно я их украла. Что же мне делать, мэм?

— Уфф, — вздохнула Таппенс, у которой от тарахтенья Беатрис разболелась вдруг голова. — До чего ж сложная штука — жизнь! Знаешь, Беатрис, мне очень жаль, но, кажется, я ничем не могу тебе помочь. Если ты не доверяешь своей подруге…

— Да какая она мне подруга? Я только покупаю там вещи. А с ней… ну скажем, приятно поболтать… А только никакая она мне не подруга. Говорят, ее и с предыдущего-то места потому уволили, что она деньги за проданный товар присваивала.

— Раз так, — в отчаянии проговорила Таппенс, — то пусть выкручивается как знает. А ты просто оставь это несчастное пальто себе.

Ганнибал поддержал хозяйку, злобно рявкнув на Беатрис и на всякий случай укусив «хувер», которому никогда особенно не доверял.

— Успокойся, Ганнибал, прекрати лаять и не смей никого и ничего кусать, — строго сказала Таппенс. — Я буду поздно.

И поспешно вышла.

— Проблемы, — бормотала Таппенс, спускаясь с холма на Орчард-Роуд[26] и размышляя, остался ли здесь от былых времен хоть один фруктовый сад. Лично она никаких садов не видела…

Миссис Барбер встретила ее восторженными восклицаниями и эклерами.

— Какая прелесть! — восхитилась Таппенс. — Вы их брали у Беттерби?

Беттерби был местным кондитером.

— О нет, их сделала моя тетушка. Она, знаете ли, потрясающе готовит.

— У меня с эклерами плохо, — призналась Таппенс. — У меня они еще никогда не получились как надо.

— Тетушка говорит, весь секрет в муке.

Дамы принялись за кофе, попутно обсуждая тонкости приготовления некоторых блюд и обсуждая вспомнившихся родственников и знакомых.

— Мисс Болленд на днях вспоминала вас, миссис Бирсфорд.

— Да? — заинтересовалась Таппенс. — Как вы сказали: Болленд?

— Соседка викария. Она у нас старожил. На днях рассказывала, как приезжала сюда ребенком. Говорит, всегда ждала этих поездок, потому что в садах росли удивительно вкусные крыжовник и слива-венгерка. Сейчас их уже ни у кого не остаюсь. Есть, правда, так называемые итальянские венгерки, но их и упоминать-то не стоит.

Разговор плавно перешел на то, какой вкус фрукты имели во времена молодости собеседниц.

— У моего двоюродного дедушки были венгерки, — гордо сообщила Таппенс.

— Это который был каноником[27] в Энчестере? Там жила моя подруга, миссис Джексон. С ней, знаете, случилась пренеприятная история! Однажды она ела печенье с тмином, и одно семечко попало ей не в то горло. В общем, прокашляться она так и не смогла. Прямо тут же и померла, бедняжка. Печально, правда? — вздохнула миссис Барбер. — Просто нет слов! Одна из моих кузин, кстати, вот также умерла, — продолжала она. — Поперхнулась, представьте, кусочком баранины. В наши дни умереть проще простого. Так-то вот. Некоторые, знаете, умудряются помереть от обыкновенной икоты. Просто не могут остановиться. А всего-то и надо, что прочесть старинное заклинание: «Икота, икота, перейди на Федота. С Федота на Якова, а с Якова на всякого». Главное, задержать дыхание, пока все это произносишь.

Глава 7 Еще проблемы

— Можно вас на минутку, мэм?

«О Господи, — подумала Таппенс. — Теперь-то что?»

Осторожно спускаясь по лестнице с переоборудованного под «книжную» чердака, она бережно стряхивала с себя пыль. Сегодня на ней были лучшие ее жакет и юбка, которым предстояло вскоре дополниться восхитительной шляпкой с пером. Сегодня Таппенс собиралась на чай к миссис Гриффин, с которой познакомилась на благотворительном базаре, и не ощущала ни малейшего желания вникать в очередные проблемы Беатрис.

— Я просто подумала, вам будет интересно…

— Да? — неопределенно протянула Таппенс, опасаясь, что это лишь повод для изложения новой проблемы. — Видишь ли, меня ждут к чаю и я страшно тороплюсь…

— Вы, помнится, спрашивали меня о Мэри Джордан… Или о Мэри Джонсон? Потому что одно время у нас на почте работал некий Джонсон…

— Знаю, — кивнула Таппенс. — И в полиции тоже.

— Ага. Ну так вот, моя подруга… Гвенда… Вы ведь знаете лавку, где с одной стороны почтовая контора, а с другой продают конверты, всякие неприличные открытки и фарфоровые безделушки к Рождеству?

— Знаю, — сказала Таппенс. — Кажется, там еще на вывеске написано «миссис Гэррисон».

— Да, но сейчас лавка принадлежит вовсе не ей. Я бы даже сказала, совсем другим людям. Так вот, эта моя подруга, Гвенда, она, вроде, слыхала про какую-то Мэри Джордан. Действительно, говорит, жила здесь такая, только очень уже давно, много-много лет назад. Прямо здесь жила, я хочу сказать, тут вот.

— В «Лаврах»?

— Ну да. Только тогда дом, вроде, по-другому назывался. И еще Гвенда говорит, что с этой Мэри что-то там приключилось, несчастный случай, что ли… В общем, померла она.

— Ты хочешь сказать, она умерла, когда жила в этом доме? Она жила здесь с родителями?

— Нет. Жили-то здесь совсем другие люди. Паркеры, что ли. Их тогда много здесь было, Паркеров этих. Или Паркерстонов, сейчас уже и не вспомню. А эта Мэри просто приезжала к ним в гости. Миссис Гриффин наверняка должна помнить. Вы с ней знакомы?

— На распродаже познакомились, — ответила Таппенс. — И как раз сегодня приглашена к ней на чай.

— Она уже совсем старенькая! Гораздо старше даже, чем выглядит. Но память у нее хорошая. Так что она конечно вспомнит этих Паркеров. Тем более, что один из мальчишек, как я поняла, был крестником ее близкой подруги.

— Мальчик? А как его звали?

— Не то Алек, не то Алекс. Что-то такое.

— Не иначе, как Алекс Паркинсон. Не знаешь случайно, что с ним случилось дальше? Ну, кем он стал, когда вырос?

— А он не вырос, мэм. Умер еще в детстве. Здесь где-то и похоронен. Какая-то хитрая болезнь его подкосила. С человеческим именем.

— Кто с человеческим именем? Болезнь?

— Ну да, женское какое-то имя. Что-то при этом с кровью плохое делается. Сейчас-то врачи, я слышала, просто выкачивают плохую кровь и заменяют хорошей. Правда, говорят, все равно не особенно помогает. А тогда и этого не умели. У миссис Биллингс — это которая пирожками торгует — от этого дочка померла. А ей всего семь годков-то и было. Детская, в общем, болезнь.

— Лейкемия? — предположила Таппенс.

— Надо же, и все-то вы знаете! Точно, лейкемия. Я слышала, скоро ее уже научатся лечить. Будут просто делать прививку, вроде как от тифа или как его там…

— Грустно, — сказала Таппенс. — Бедный малыш!

— Да не такой уж и малыш. В школу уже ходил, если я ничего не путаю. В общем, лет тринадцать-четырнадцать ему уже было.

— Печально, — повторила Таппенс и, помолчав, добавила: — Извини, Беатрис, я побегу, может, не слишком опоздаю.

— Будьте покойны, миссис Гриффин вам много чего понарасскажет. Она ведь, можно сказать, здесь выросла, так что все обо всех знает. Иной раз такое расскажет — прямо волосы дыбом. Обожает разные там истории. Ну, вы меня понимаете. Кто, да с кем, да как… Дела, конечно, давние, — эдвардианские[28] или викторианские времена, уж и не знаю точно какие — а все равно интересно. Наверное, все же викторианские, потому что старая королева тогда была еще жива. Эдвардианские, значит, это какие-то другие. А еще я слыхала, говорят: «дом Мальборо»[29]. Это что-то вроде высшего общества, да?

— Да, — согласилась Таппенс, — почти.

— Ох, были же времена! — с упоением воскликнула Беатрис.

— Были, — сухо подтвердила Таппенс.

— Девушки, говорят, своего не упускали, — продолжала Беатрис, явно рассчитывая на пикантные подробности.

— Ничего подобного, — разочаровала ее Таппенс. — Как раз даже напротив. Девушки вели строгую, чистую и целомудренную жизнь, и очень рано выходили замуж. Обычно за аристократов.

— Надо же! — протянула Беатрис. — Хотя, тоже, наверное, весело. Всякие там шикарные наряды, скачки, балы.

— Да, — подтвердила Таппенс, — балов хватало.

— У меня была знакомая, у которой бабушка работала горничной в одном из таких домов. Туда даже принц Уэльский[30] — это ведь он только потом Эдуардом Седьмым[31] стал, а сначала был просто принцем Уэльским — приезжал, и, говорят, был очень и очень мил. Даже с прислугой! Так она, когда увольнялась, потихоньку забрала мыло, которым он руки мыл, и сохранила. Иногда даже его нам показывала… это когда мы совсем маленькими были.

— Очень интересно, — сказала Таппенс. — В «Лавры» он, случайно, не приезжал?

— Похоже, что нет. А то я бы наверняка знала. Нет, здесь жили только эти… как вы их назвали? Вот-вот, Паркинсоны. Ни тебе ни маркизов, ни графинь, ни лордов. Одни Паркинсоны. Они, кажется, торговлей занимались. Занятие, конечно, прибыльное, что и говорить, но уж больно, согласитесь, скучное.

— Это как сказать, — пожала плечами Таппенс. — Беатрис, мне уже действительно пора.

— Конечно, конечно, мэм. Идите, а то опоздаете.

— Вообще-то уже опоздала. Ну ладно, Беатрис, еще раз тебе спасибо. Шляпку, думаю, теперь уже одевать не стоит. В чем-то она таком испачкалась…

— Это паутина, мисс. Я, пожалуй, пройдусь там сегодня тряпкой.

Таппенс торопливо сошла по ступенькам парадного крыльца.

— Вот по этим самым ступенькам, — задумчиво проговорила она, — бегал когда-то Александр. Бегал и знал, что «это» сделал «один из них». Ну до чего же таинственная история!

Глава 8 Миссис Гриффин

— Я так рада, что вы с супругом решили здесь обосноваться, миссис Бирсфорд! — говорила миссис Гриффин, разливая чай. — Сахар? Молоко? — Она придвинула к гостье блюдо с сэндвичами. — Это же счастье, когда твои соседи — милые интеллигентные люди, с которыми есть о чем поговорить. Да и просто приятно видеть новые лица! Этого здесь уже целую вечность не случалось. Вы с супругом бывали раньше в наших краях?

— Нет, — ответила Таппенс, — никогда. В общем-то, мы сюда совершенно случайно попали. Нам ведь, знаете, много чего предлагали. Агенты присылали разные варианты. Большинство из них, конечно, оказывалось сущей ерундой. Один дом, помню, назывался «Воплощенное очарование старины».

— О да, — кивнула миссис Гриффин, — могу себе представить. «Очарование старины» означает обычно, что надо менять крышу, окна или водопровод. «Все современные удобства», правда, еще хуже. Масса бесполезных приспособлений, ужасный вид из окна и безобразная планировка. Но «Лавры» — очаровательный дом. Хотя, думаю, вам с ним тоже пришлось повозиться. Никуда не денешься.

— Многие, наверное, в нем жили, — заметила Таппенс.

— О да. Сейчас, похоже, кочевой стиль вошел в моду. До вас там жили Катбертсоны и Редленды, до них — Сеймуры, а после — Джоунзы.

— Мы все удивляемся, почему его назвали «Лаврами», — сказала Таппенс.

— Ну, знаете, раньше любили давать такие названия. И потом, очень может быть, что во времена Паркинсонов там действительно росли лавры. Тогда это было в моде. Любую дорожку обязательно обсаживали кустами лавра, и хорошо, если не пятнистыми — терпеть их не могу!

— Я тоже, — поспешно согласилась Таппенс. — Значит, в «Лаврах» жили еще и Паркинсоны?

— Да. Если не ошибаюсь, они там прожили дольше всех.

— А здесь их как будто уже никто и не помнит.

— Видите ли, дорогуша, уж очень все это было давно. Да и история весьма неприглядная. Неудивительно, что они его продали.

— Дом приобрел дурную репутацию? — ухватилась за ниточку Таппенс. — Неужели привидения?

— О нет, привидения здесь не при чем. Дело, как всегда, в людях. Это еще во время первой мировой случилось. Сначала никто даже верить не хотел. Моя подруга утверждает, что причиной всему была военная тайна — что-то связанное с подводной лодкой. У Паркинсонов тогда жила девушка… И, по слухам, она оказалась как-то в этом замешана.

— Случаем, не Мэри Джордан? — собралась с духом Таппенс.

— Именно, дорогуша! В точности так ее и звали — хотя потом толковали, будто это не настоящее ее имя. Был тут один парнишка, Александр… На редкость смышленый паренек… Так он с самого начала ее заподозрил.

Книга 2

Глава 1 Давным-давно

Таппенс выбирала поздравительные открытки. День выдался дождливый, и на почте практически никого не было. Люди бросали письма в ящик на улице или, поспешно купив марки, торопились домой. По магазинам тоже мало кто ходил, и Таппенс решила, что день выбран правильно.

Почтой заведовала пожилая седая женщина. Гвендаже, которую Таппенс без труда узнала по описанию Беатрис, хозяйничала за тем прилавком, где продавалась всякая мелочь. Общительная и любопытная, она превосходно смотрелась на пестром фоне рождественских открыток, валентинок[32], комиксов, бумаги для заметок, письменных принадлежностей и разнообразных фарфоровых безделушек для дома. Говорить она начала раньше даже, чем Таппенс успела подойти к прилавку.

— Я так рада, что этот дом снова ожил. «Сторожка принца», я имею в виду.

— Я думала, он называется «Лавры», — удивилась Таппенс.

— Не помню, чтобы его так называли. Хотя очень может быть. Вы же знаете, как люди любят все переименовывать!

— Да уж, — немного смутилась Таппенс. — Честно говоря, мы и сами успели придумать для него парочку имен. Кстати, Беатрис говорила мне, что вы знали некую Мэри Джордан, которая когда-то там жила.

— Да нет, что вы. Как же я могла ее знать? Просто слышала… Это ведь еще во время войны было, и не последней даже, а той, с цеппелинами[33]…

— А я их даже видела, — поддержала разговор Таппенс. — В пятнадцатом или шестнадцатом году они так и сновали над Лондоном! Помню, пошли с моей двоюродной бабушкой в универмаг, и тут как раз объявили тревогу.

— Они все больше по ночам летали, да? Наверное, страшно было?

— Да не особенно, — сказала Таппенс. — Хотя, конечно, неприятно. Вот бомбардировщики — это да! Все время кажется, что они хотят попасть именно в тебя!

— А вам приходилось ночевать в метро? У меня подруга живет в Лондоне, так она все ночи в метро проводила. У всех была своя станция. У нее, кажется, Уоррен-стрит.

— Меня в эту войну в Лондоне не было, — покачала головой Таппенс. — И слава Богу! Не хотелось бы мне ночевать в метро.

— А эта моя подруга, Дженни, просто обожала. Она говорит, там здорово. Представляете, у каждого была своя собственная ступенька. И вот, она говорит, каждый сидит на своей ступеньке, спит, болтает с другими или закусывает сэндвичами, которые захватил с собой. В общем, весело. И ни минуты покоя — всю ночь что-нибудь происходит. А поезда тогда ходили до самого утра. Дженни говорила мне, что когда война кончилась и пришлось вернуться домой, ей там показалось невыносимо скучно.

— Во всяком случае, — сказала Таппенс, — в четырнадцатом году таких бомбардировок еще не было. Тогда были только цеппелины.

Но Гвенда, как выяснилось, уже утратила к ним всякий интерес.

— Так как же с Мэри Джордан? — напомнила Таппенс. — Вы ведь что-то о ней знаете?

— Не то чтобы знаю — просто слышала кое-что, и то очень уже давно. Мне бабушка рассказывала. Знаю, что у этой Мэри были чудесные золотые волосы. Она ведь была немка — фроляйн, что называется. За детьми присматривала. Сперва работала в семье какого-то морского офицера, вроде бы в Шотландии, а потом приехала сюда и устроилась к Паркинсонам. А в свой единственный выходной ездила в Лондон. Туда все и отвозила.

— Что отвозила? — не поняла Таппенс.

— Откуда ж мне знать? — искренне удивилась Гвенда. — Что крала, то и отвозила.

— Так ее поймали на краже?

— В общем-то, не совсем. Только ее начали подозревать, как она вдруг заболела и умерла.

— Она умерла здесь? А от чего? И в какой больнице?

— Ну, тогда здесь и больницы-то не было. Не то что нынче. Отравилась она. Поговаривали, будто кухарка виновата. Перепутала наперстянку со шпинатом или латуком[34]. Хотя нет, кажется, это была не наперстянка. Может, красный паслен?[35] Хотя про паслен-то ведь каждый знает, да и ядовиты у него только ягоды. Так что, наверное, все-таки наперстянка. Я даже в справочнике смотрела. Как же ее там? Дикогсо… дигит… в общем, что-то такое с пальцами[36]. И действительно ядовитая. А доктор, конечно, приходил и все что мог сделал, да уж больно поздно его вызвали.

— А в доме было много людей, когда это случилось?

— Да уж наверное. Бабушка говорила, у них вечно кто-нибудь гостил. С детьми приезжали, с друзьями… причем большими компаниями. Сама-то я, конечно, не помню. Так мне бабушка рассказывала. Иной раз и мистер Бодликотт чего вспомнит. Это садовник, он тут время от времени работает. Совсем уже старый. Дело, думаю, было так. Кто-то из домашних вызвался помочь кухарке, пошел в огород и нарвал там зелени, хотя и не шибко в ней разбирался. На дознании потом говорили, что действительно легко было ошибиться, потому что шпинат и щавель росли совсем рядом с той самой… ну как ее?.. диги… в общем, наперстянкой. Вот ее и нарвал. Печальная, в общем, история. Бабушка говорила, эта фроляйн была настоящей красавицей — и волосы, и вообще.

— И она каждую неделю ездила на выходной в Лондон?

— Да. Якобы к друзьям. Бабушка говорила, многие ее тогда шпионкой считали.

— А на самом деле?

— Кто ж его знает. Хотя военным она нравилась — и флотским, и офицерам из Шелтонского военного лагеря. У нее там много было знакомых.

— Значит, могла быть и шпионкой?

— Могла. Бабушка говорила, некоторые так даже в этом и не сомневались. Только это ведь даже и не в прошлую войну было!

— Беда с этими войнами, — согласилась Таппенс, — никак все не упомнишь… У меня есть знакомый старичок, так его друг участвовал аж в битве при Ватерлоо.

— Вот и я о чем. Все это было задолго до четырнадцатого года. Тогда все держали иностранных нянек и называли их фроляйнами и мамзелями, не знаю уж почему. Бабушка говорила, та немка хорошо умела обращаться с детьми. Любили они ее.

— А здесь она жила только в «Лаврах»?

— Да, только в то время дом как-то по-другому назывался. В нем тогда Паркинсоны жили. И вот я еще что вспомнила. Она родом была из того же города, что и паштет, который в «Фортнум и Мейсоне»[37] продается. Дорогой такой, знаете, паштет из гусиной печенки. Но немкой она только наполовину была, а наполовину — француженкой.

— Может, Страсбург?[38] — предположила Таппенс.

— Вот-вот. Она и рисовать умела. У нас даже бабушкин портрет есть ее работы, только бабушке не понравилось: больно уж она там старая получилась. И еще она нарисовала одного из паркинсоновских мальчишек. Миссис Гриффин этот портрет видела. Кажется, именно он потом что-то про нее и разнюхал. Если не ошибаюсь, он еще приходился крестником одной из подруг миссис Гриффин.

— Не Александр Паркинсон?

— Он самый. Его еще возле церкви похоронили.

Глава 2 Знакомство с Матильдой, Верным Дружком и Кей-Кей

На следующее утро Таппенс отправилась к человеку, которого вся деревня звала стариной Айзеком, или, в редких официальных случаях, мистером Бодликоттом. Айзек Бодликотт был одной из местных достопримечательностей. Во-первых, ему уже было далеко за девяносто (впрочем, исключительно с его слов, что особого доверия не вызывало), и, во-вторых, он слыл в округе мастером на все руки. Если не удавалось дозвониться до слесаря или сантехника, обращались к старине Айзеку. Садовник по профессии, мистер Бодликотт мог легко починить канализацию, шутя разобраться с сантехникой и не задумываясь исправить почти любой электрический прибор, хотя специально ничему этому не обучался. Брал он ощутимо меньше, чем настоящие слесарь и сантехник, а работал ничуть не хуже. Он столярничал, плотничал, чинил замки, вешал картины и даже разбирался в пружинах старых кресел. Главным недостатком мистера Бодликотта была сопровождающая весь его трудовой процесс безудержная болтовня, остановить которую могла только иногда выпадающая у него вставная челюсть. В основном это были бесконечные воспоминания о людях, некогда живших в округе. Впрочем, о степени достоверности этих рассказов судить было трудно, поскольку мистер Бодликотт никогда не упускал случая заодно всучить слушателю и какую-нибудь старую байку, вряд ли претендующую на достоверность. Сей плод народной фантазии, претендующий именоваться плодом личных воспоминаний, преподносился примерно так:

«Вы бы удивились, расскажи я вам все, что про нее знаю. Да уж. Многие думали, что все про нее знают, но — ошибались. Один я сразу все понял! Ну, что это была старшая сестра. А ведь какой скромницей прикидывалась! Только собака мясника ее с головой выдала. Шла за ней до самого дома. Да уж. Правда, дом-то, прямо скажем, был не ее. В общем, история… Старая миссис Аткинс тоже хороша! Никто ведь не знал, что она держит дома револьвер — кроме меня, разумеется. Я-то его видел, еще когда шифоньер ей чинил. Это, если не знаете, комод такой высокий. Шифоньер-то шифоньер, а петли сломались, да и замок тоже. Там вот револьвер и лежал. Представляете, в одном пакете с туфельками. Крохотные такие туфли третьего размера[39], как сейчас помню. Или второго. А ей уж годков семьдесят пять, не меньше. И давай мне объяснять, что это, мол, свадебные туфли ее прабабки. Ну-ну. Я-то помню, кто-то говорил, что видел, как она их сама в сувенирной лавке покупала. Ну и рядом с ними револьвер. Да уж. Потом оказалось, его сын привез из Восточной Африки. Он там стрелял слонов или еще кого, а когда домой приехал, не нашел ничего умнее, как и старуху научить стрелять. Вот она и сидела целыми днями у окна гостиной: ждала, когда кто-нибудь появится, а тогда уж давай палить почем зря. Врать не буду, мимо стреляла — только чтоб попугать. Говорила, нечего, мол, здесь ходить и птиц распугивать. Очень она, понимаете, птиц любила. Да уж. А миссис Лезерби знаете? Как ее однажды чуть не арестовали? Да-да. Таскала вещи из магазина. И ловко таскала, говорят. А у самой денег куры не клюют…».

Таппенс, залучившая мистера Бодликотта к себе в дом под предлогом замены треснувшего стекла в ванной, начала уже сомневаться, что сумеет направить стихию его воспоминаний в нужное ей русло. А между тем старик вполне мог бы дать им ключик к тайне Мэри Джордан или хотя бы просто рассказать что-нибудь интересное об их новом жилище.

Айзек Бодликотт сразу согласился помочь новоселам. Знакомство с новыми людьми было для него ни с чем не сравнимым удовольствием. Появление людей, которые еще не слышали его блистательных воспоминаний, было значительным событием в его жизни. Те, кто уже слышал, нечасто просили старика повторить их еще раз. С новыми же слушателями можно было не церемониться. Это была не только возможность продемонстрировать свои разнообразные таланты, но и всласть поворчать.

— Хорошо еще, никто не порезался. А ведь могли бы…

— Могли, — кивнула Таппенс.

— И на полу вот осколки…

— Да, — сказала Таппенс, — не успела еще подмести.

— Со стеклом так нельзя, мисс. Только не со стеклом. Малюсенький осколок может причинить уйму вреда. Так ведь и умереть можно, если вену-то порезать. Помню, мисс Лавиния Шотакоум…

Но судьба мисс Лавинии Шотакоум меньше всего интересовала сейчас Таппенс. Тем более, что об этой восьмидесяти — если не девяноста — летней старушке, напрочь оглохшей и почти слепой, она не раз уже слышала от соседей.

— Наверное, — сказала Таппенс, решительно прерывая историю про Лавинию Шотакоум, — вы многое знаете о здешних жителях, раз у вас такая прекрасная память.

— Ну, я уже, конечно не тот, что раньше… Мне ведь уже за восемьдесят пять… практически девяносто… но на память пока не жалуюсь. И потом, бывают, знаете вещи, которые не забываются. Да уж. Сколько бы лет ни прошло, а что-то напомнит, и все сразу всплывет. Я вам такое могу рассказать, не поверите!

— Просто удивительно! — воскликнула Таппенс. — Вы, наверное, много необычных людей в своей жизни встречали?

— Да уж кого только не встречал, — согласился мистер Бодликотт. — С виду вроде приличный человек, а наделе…

— Шпион? — с надеждой спросила Таппенс.

Айзек уже вставил новое стекло. Он наклонился и поднял с пола осколок.

— Вот, видите, — проговорил он. — А теперь представьте, что было бы, воткнись такой вам в ногу.

Больше в ванной делать было нечего. Таппенс, однако, не собиралась так легко сдаваться и попросила старика заглянуть в маленькую оранжерею, пристроенную к дому возле окна столовой, и высказать свое мнение: есть ли смысл ее ремонтировать, или стоит просто снести, и дело с концом? Айзек с удовольствием переключился на новую тему. Они спустились вниз, обогнули дом и подошли к оранжерее.

— Вы об этом, что ли?

Таппенс кивнула.

— А, кей-кей, — произнес Айзек.

Таппенс удивленно на него взглянула, гадая, что бы это могло значить.

— Как вы сказали?

— Я сказал «Кей-кей». Так ее называли во времена старой миссис Лотти Джоунз.

— Понятно, — протянула Таппенс. — А почему?

— Не знаю. Знаю только, что она слишком маленькая и холодная. В ней даже подогрева нет. Не то, что настоящие зимние сады в больших домах. Там даже папоротники можно выращивать.

— О да! — папоротники Таппенс любила.

— В общем, оранжерея — она оранжерея и есть. А уж почему старая Лотти Джоунз называла ее «Кей-кей», это надо у нее спрашивать.

— А здесь тоже росли папоротники?

— Нет, здесь вообще ничего не росло. Тут старые детские игрушки хранили. Да они, думаю, и сейчас здесь, если, конечно, никто не выбросил. Да уж. А стены непонятно на чем держатся… И крышу еще сверху приделали. Какие уж в такой темноте цветы? Вот хлам всякий хранить — это да, это в самый раз.

— А как бы попасть внутрь? — спросила Таппенс, пытаясь разглядеть что-нибудь сквозь толстый слой пыли на стеклах. — Там внутри, наверное, уйма необычных вещей!

— Должен быть ключ, — сказал Айзек. — Так, верно, и висит на своем месте.

— А где его место?

— А вон там, в сарае.

Они направились к сараю, который, впрочем, давно уже утратил право даже и на такое название. Распахнув ногой дверь, Айзек отодвинул в сторону спиленные сучья, отшвырнул несколько гнилых яблок и, подобравшись к стене, сдернул старый половичок, за которым обнаружилось несколько ржавых ключей, висящих на не менее ржавом гвозде.

— Еще Линдопа ключи, — заметил Айзек. — Это ихний предпоследний садовник. Правда, толку от него было… Вот корзины он хорошие делал, это да… Так что, если хотите заглянуть в «Кей-кей»…

— Очень, — сказала Таппенс. — А как это, кстати, пишется?

— Что?

— Ну, «Кей-кей». Просто две «К»?

— Да нет, это вообще, кажется, не по-нашему. Вроде бы к-е-й и потом еще раз к-е-й. Или даже «кай-кай». Может статься, и по-японски.

— А что, — удивилась Таппенс, — здесь и японцы жили?

— Нет. Вот чего не было, того не было.

Несколько капель из масленки в руках Айзека — и ржавый ключ без особого труда повернулся в скважине. Айзек распахнул дверь.

— Вот, пожалуйста, — сказал он равнодушно. — Одно старье.

— Какая чудесная лошадка! — заметила Таппенс.

— Так это ж Матильда.

— Матильда? — с недоумением переспросила Таппенс.

— Ну да. Имя такое женское. Говорят, жену Вильгельма Завоевателя[40] так звали, но, по-моему, врут. Эту штуку из Америки привезли. Кому-то из детей.

— Чьих детей?

— Да Бэссингтонов, чьих же еще. Они здесь еще до меня жили. Совсем, наверное, заржавела.

Матильда, лошадка серой масти величиной с небольшого пони, выглядела и впрямь грустно: от гривы осталось лишь несколько волосков, от хвоста — только воспоминания, а одно ухо и вовсе исчезло.

— Она совсем на похожа на обычную лошадь-качалку, — заметила Таппенс.

— Еще бы! — просиял Айзек. — Те качаются только вверх-вниз и взад-вперед, а эта еще и скачет. Сначала передние ноги делают вот так — у-уп, — а потом и задние. Да я сейчас покажу.

— Осторожнее! — заволновалась Таппенс. — Как бы вам не пораниться.

— Э-э, мы с Матильдой старые знакомые. Последний раз правда, я ездил на ней лет пятьдесят — шестьдесят назад, но сноровки, думаю, не утратил. Выдержит, куда она денется.

Он лихо вскочил в седло, и лошадка рванулась вперед.

— Ну, как?

— Замечательно, — улыбнулась Таппенс.

— А уж дети в каком были восторге! Мисс Дженни, та каждый день на ней каталась.

— А кто такая мисс Дженни?

— А это Листеров дочка. Старшая. Очень, помню, Верного Дружка любила.

Таппенс вопросительно взглянула на него, гадая, что из содержимого Кей-кей может носить подобное имя.

— Вон та маленькая лошадка с повозкой в углу. Это ее дети так прозвали. Мисс Памела частенько на ней с горки каталась. Очень уж она упрямая была, мисс Памела. Видите, педали? Так уже тогда не работали. Только мисс Памелу это не смущало. Она затаскивала Дружка на вершину холма, садилась, отталкивалась и… обычно они приземлялись в араукарии[41].

— Приятного мало, — сказала Таппенс. — Я про араукарию.

— Ну, иногда она успевала затормозить и раньше. Очень, очень серьезная была мисс Памела. Часами могла так кататься. Сам видел. Я ведь, знаете, частенько тогда тут бывал. С розами возился, с травой пампасной… Только она не любила, когда к ней с разговорами лезли. Ей вполне достаточно было кататься в одиночестве с горки и сочинять всякую всячину.

— А что она сочиняла? — Таппенс почувствовала, что мисс Памела заинтересовала ее куда больше, чем Дженни.

— А что прячется ото всех. Что, мол, она королева не то Ирландии, не то Шотландии, и зовут ее Мэри…

— Мария Стюарт, королева Шотландская?[42]— подсказала Таппенс.

— Во-во. И вот она, значит, от всех сбежала и живет теперь в замке Лох.[43]

— Понимаю. Значит, Памела воображала, что она — Мария, королева Шотландская, спасающаяся от врагов?

— Точно. Все помню, хотела пасть к ногам Елизаветы Английской[44]. Сильно сомневаюсь, что той бы это понравилось.

— Ясно, — разочарованно протянула Таппенс. — Все это очень, конечно, интересно… А вот Мэри… Мэри Джордан… Вы ее, случайно, не знали?

— А, понял, про кого вы толкуете. Точно, была здесь такая, только еще до меня. Шпионка немецкая.

— Здесь, похоже, многие ее помнят, — заметила Таппенс.

— Ага. Фрау Лайн ее называли. Ну прямо лайнер какой-то.

— Действительно похоже.

— А потом лайнер взял и сбился с курса! — заявил Айзек и оглушительно расхохотался.

Таппенс натянуто улыбнулась. Айзек, отсмеявшись своей любимой шутке, подошел к стеклянной стене оранжереи и деловито осмотрел сад.

— Пора бы вам, — сказал он, — подумать об огороде. Потому что, если хотите вовремя получить бобы, самое время их сажать. Да и горошек тоже. И ранний салат уже можно. «Мальчик-с-Пальчик», например. Отличный, хочу вам сказать, салат! Листики мелкие, так и хрустят на зубах!

— Я слышала, вы тут со многими садами работали, не только с этим.

— Работал, как не работать! Почти во всех домах перебывал. Знаете ведь, как бывает: наймут садовника, а толку от него никакого, вот и зовут меня пособить. Из-за этого тут даже несчастный случай однажды произошел. Перепутали какую-то отраву с салатом. Меня-то здесь тогда еще не было. Но слышать — слышал.

— Это вы о наперстянке, да? — спросила Таппенс.

— Надо же, уже рассказали! — расстроился Айзек. — Ну что за люди! Давно это было. Вся семья тогда заболела, а один так даже и помер. По крайней мере, так мне рассказывали. Может, конечно, и врали.

— По-моему, как раз ваша Фрау Лайн и отравилась, — заметила Таппенс.

— Что, Фрау Лайн? Не знал.

— А может, и не она, — согласилась Таппенс. — Скажите, а вы не могли бы показать мне холм, с которого каталась та девочка, Памела, если он, конечно, еще сохранился?

— А куда ему деться? Зарос весь, правда. А вы никак тоже покататься надумали? Не знаю, не знаю. Дружок-то уж вон как проржавел. Давайте я его сперва почищу?

— Неплохо бы, — согласилась Таппенс. — Кстати, вы совершенно правы: огородом действительно пора заняться.

— Ну, я тогда прослежу, чтобы наперстянку и шпинат вместе не посадили. Жаль будет, если с вами что-нибудь приключится. Ведь только-только в новый дом переехали. Адом хороший, стоящий!

— Спасибо, — сказала Таппенс.

— А я уж постараюсь, чтобы Верный Дружок под вами не развалился. Он старый, но иной раз старые вещи служат лучше новых. На днях вот мой двоюродный братец откопал в сарае старый велосипед. Ни в жизнь бы не поверил, что на нем еще можно кататься. Им уже лет сорок не пользовались. И что вы думаете? Немного машинного масла — и поехал как миленький. Вот ведь что может сделать одна-единственная капля масла!

Глава 3 Изыскания, или утро вечера мудренее

— Ты… — начал Томми и, не найдя слов, умолк.

Несмотря на то, что он уже давно привык, возвращаясь домой, находить Таппенс за самыми немыслимыми занятиями, к тому, что увидел на сей раз, он оказался не готов.

На улице моросил мелкий дождик. Несмотря на это Таппенс в доме не оказалось, и решив, что она, должно быть, увлеклась работой в саду, Томми вышел во двор. Увидев, Чем занимается его жена, он потерял дар речи.

— Ты…

— Привет, Томми, — сказала Таппенс. — Ты вернулся раньше, чем я ожидала.

— Что это за штука?

— Верный Дружок, — невозмутимо сообщила Таппенс.

— Как ты сказала?

— «Верный Дружок», — повторила Таппенс. — Ее так зовут.

— Ты… ты собираешься на этом кататься? По-моему, твой «дружок» слишком для тебя маленький.

— Естественно. Это же, несмотря на размер, все-таки игрушка. Когда ее делали, еще и велосипедов не было.

— И она до сих пор работает? — удивился Томми.

— Вообще-то нет, — призналась Таппенс, — но если поставить ее на вершину холма и подтолкнуть…

— То можно очень быстро оказаться у его подножия, — подхватил Томми. — А ты, значит, именно это и хочешь проделать?

— Вовсе нет, — возразила Таппенс. — И потом, ничего страшного в этом нет — можно тормозить ногами. Хочешь, покажу?

— Не стоит, — сказал Томми. — Дождь усиливается. Интересно только, зачем тебе это надо. Непохоже, чтобы это могло доставить тебе удовольствие.

— Вообще-то, конечно, страшновато. Понимаешь, я только хотела попробовать и…

— И врезалась в это дерево, — закончил за нее Томми. — Как оно, кстати, называется?

— Не узнаешь?

— Узнаю, конечно, — сказал Томми.

Они переглянулись.

— Только название из головы выскочило, — проговорил Томми. — Арти…

— Примерно так, — согласилась Таппенс. — Неплохое деревцо, верно?

— Больно уж колючее. Не хотел бы я угодить в этот арти… Или урти? Нет, уртикария — это, кажется, крапива… В общем, — вышел из положения Томми, — каждый развлекается, как может.

— Я вовсе не развлекаюсь, — оскорбилась Таппенс. — Я просто пытаюсь решить нашу задачку…

— Задачку? Какую?

— Понимаешь, с тех самых пор, как мы сюда приехали, не могу отделаться от ощущения, что с домом связана какая-то тайна. Вот я и решила осмотреть эту оранжерею. Оказалось, она битком набита старыми детскими игрушками. Среди прочего там оказались Дружок и Матильда. А у Матильды, между прочим, огромная дыра в животе.

— Дыра?

— Ну да. И дети засовывали туда всякую всячину. Засохшие листья, бумагу, тряпки…

— Ясно, — улыбнулся Томми. — Пошли в дом.

— Ну, рассказывай, — сказала Таппенс, с удовольствием вытягивая ноги к весело потрескивающему камину. — Ты попал на выставку в Ритце?[45]

— Представь себе, нет. Не хватило времени.

— Что значит «не хватило времени»? Ты же за этим и ездил?

— Знаешь, не всегда удается сделать то, для чего куда-то едешь.

— Но ведь куда-то же ты ходил? — настаивала Таппенс.

— Я нашел новое место, где можно припарковать машину.

— Замечательно, — сказала Таппенс. — И где это?

— Возле Хаунслоу[46].

— А что ты там делал?

— Да ничего. Припарковал машину и спустился в метро.

— Ты добирался до Лондона на метро?

— Ага. Так проще.

— У тебя подозрительно шкодливый вид. Только не говори, что у меня появилась соперница и она живет в Хаунслоу. Я умру от ревности!

— Нет, — засмеялся Томми. — Я занимался куда более безобидными вещами.

— Неужели покупал мне подарки? — оживилась Таппенс.

— Нет, — смутился Томми. — К сожалению, нет. По правде сказать, я вечно в сомнениях, когда приходится что-то тебе выбирать.

— Иногда у тебя получается очень мило. Так чем же ты там все-таки занимался?

— Изысканиями.

— И кто ими сейчас только не занимается, — покачала головой Таппенс. — Просто поветрие какое-то. На кого ни глянешь, все что-то ищут: племянники, двоюродные братья, знакомые, дети знакомых… Не знаю уж что они ищут, но стоит им повзрослеть, и всем их изысканиям тут же приходит конец!

— Если уж на то пошло, Бетти[47] тоже уехала в Восточную Африку, — напомнил Томми. — От нее, кстати, что-нибудь слышно? Как ее исследования?

— Да. Ей там нравится. Занимается в основном тем, что втирается в доверие к местным аборигенам, а потом пишет о них статьи.

— Да? А им это нравится?

— Сомневаюсь. У папы в приходе[48], помнится, тоже гостей не любили. Приезжают, суют всюду свой нос…

— Вот именно, — вздохнул Томми. — Я уже столкнулся с этим во время моих изысканий.

— Это каких же? Надеюсь, не в области газонокосилок?

— Они-то здесь при чем?

— При том, что последнюю неделю ты только и делаешь, что разглядываешь их каталоги, — сказала Таппенс. — Небось, спишь и видишь, как покупаешь себе такую штуковину!

— Если ты не забыла, Таппенс, — с достоинством возразил Томми, — в нашей семье чаще занимаются изысканиями историческо-криминального плана, такими, например, как расследование убийств, совершенных лет шестьдесят-семьдесят назад.

— Ты расскажешь, наконец, чем именно занимался в Лондоне?

— Я запустил некоторые механизмы.

— Ага, — сказала Таппенс. — Изыскания и механизмы. В принципе я занимаюсь тем же, только вот у моего механизма, к сожалению, отвалились педали, а охваченный мной временной период относится к еще более далекому прошлому.

— Ничего себе! Полагаю, ты имеешь в виду смерть Мэри Джордан?

— Уверена, это псевдоним, — заявила Таппенс. — Уж больно простое имя. Подозрительно, я бы сказала, простое. А вот для немецкой шпионки — в самый раз. Хотя, конечно, она вполне могла быть и английской…

— Думаю, немецкие вариации — из области местной мифологии.

— Не отвлекайся. Ты еще ничего мне не рассказал.

— Ты сама меня отвлекаешь. Дело в том, что я навел определенные… определенные… Да. Навел определенные…

— Ты начинаешь повторяться.

— Думаешь, так легко все это объяснить? — огрызнулся Томми. — Так вот… Я навел определенные справки и выяснил, что существует возможность навести еще кое-какие.

— О прошедших событиях?

— Да, кое-что можно узнать. По крайней мере, есть куда обратиться за информацией. И это тебе не езда на детских лошадках, не расспросы старых дам и не допрос с пристрастием престарелого садовника, который, к тому же, все напутает, и не хождение по почтовым конторам, где ты не даешь людям работать, требуя, чтобы они предались воспоминаниям о своих дальних родственницах. А это уже серьезно.

— От каждого я что-нибудь да узнала, — возразила Таппенс.

— Я тоже, — заявил Томми.

— Ты наводил справки? Что же это за источник информации?

— Пока ничего определенного. Но ты же знаешь, Таппенс, существуют люди, которые по крайней мере знают, с какого конца взяться задело, и которые за определенную плату наведут нужные справки. На их добросовестность можно полностью положиться.

— Что за люди? Какая информация?

— Да самая разная… Для начала можно собрать данные о рождениях и браках.

— Для этого достаточно зайти в Сомерсет-Хаус[49]. Это ведь там регистрируют браки и смерть?

— И рождение тоже. Только зачем ходить туда самому, если можно кого-нибудь нанять? Есть люди, которым сподручнее выяснить, кто когда умер, читать старые завещания, копаться в церковных записях и изучать свидетельства о рождении.

— И во что тебе это обошлось? — Таппенс пристально поглядела на мужа. — Мне казалось, мы решили экономить.

— Учитывая твой интерес к делу, деньги можно считать потраченными с пользой.

— Томми! Ты узнал что-нибудь или нет?

— Не торопись. Надо подождать, пока наведут справки. Потом, когда у нас будет информация…

— Например, что женщина по имени Мэри Джордан родилась где-нибудь в Литтл-Шеффилд-на-Уолде, — перебила его Таппенс. — И что тогда? Мы поедем туда и будем расспрашивать о ней местных жителей; так, что ли?

— Не обязательно. Я должен получить еще сведения о переписи населения, свидетельства о смерти и массу чего еще.

— Ну что ж, — сказала Таппенс, — для начала неплохо.

— А тем временем можно просмотреть подшивки старых газет в редакциях.

— Рассчитываешь найти отчеты об убийствах и судебных сессиях?

— Не только. Любые происшествия, скандалы, таинственные случаи, так или иначе связанные со здешними местами. Можно разыскать каких-нибудь старых знакомых и задать им несколько вопросов. Помнишь, как мы занимались частным сыском в Лондоне? Думаю, кое-кто и сегодня мог бы снабдить нас информацией или посоветовать, к кому обратиться. В таких делах знакомства и связи многое значат.

— Да уж, — согласилась Таппенс, — это я помню.

— И, хотя у нас разные методы, — продолжал Томми, — это вовсе не значит, что твои методы хуже. Никогда не забуду, как вошел в этот пансионат или как он там еще назывался, — «Сан-Суси», — и тут же наткнулся на свою жену. Сидит себе, вяжет шарфик и называет себя миссис Бленкенсоп…[50]

— Это ты все время кого-то нанимаешь, — съязвила Таппенс. — Я предпочитаю работать самостоятельно.

— Работать! Ты просто залезла в платяной шкаф и подслушала весь разговор. А, узнав, куда меня посылают, ухитрилась добраться туда первой. Это же надо — подслушивать! Фи! Очень красиво…

— Зато эффективно, — усмехнулась Таппенс.

— Еще бы, — согласился Томми. — Тебе все удавалось само собой. У тебя просто нюх на такие вещи.

— Когда-нибудь мы все прознаем и об этом деле. Жаль, что это было так давно. Знаешь, Томми, я просто уверена: где-то здесь, совсем рядом спрятано что-то очень важное, связанное с этим домом и его обитателями. И мне теперь абсолютно ясно, что следует предпринять.

— И что же?

— Вспомнить, что утро вечера мудренее, — лукаво усмехнулась Таппенс. — Уже без четверти одиннадцать, и я страшно хочу спать. Я устала, вся перемазалась, пока возилась с этими игрушками и… кстати, ты знаешь, что наша оранжерея называется «кей-кей»?

— Кей-кей? Занятно. А как это пишется? Две «к»?

— Кажется, нет. Скорее, к-е-й.

— Потому, что так более таинственно?

— Потому что так больше похоже на что-то японское, — заявила Таппенс.

— Разве? Не вижу ни малейшего сходства. Больше напоминает название какого-нибудь африканского лакомства.

— Ладно. Пойду помоюсь, соскребу с себя паутину — и баиньки, — заявила Таппенс.

— Только не забывай, — вставил Томми, — что утро вечера мудренее!

— На этот счет можешь не волноваться.

— Если бы! Уж если ты что-то затеяла, ждать можно чего угодно.

— Зато ты у нас очень предсказуемый! — парировала Таппенс. — Что поделать, Господь испытывает нас! Кто нам это все время повторял? Не помнишь?

— Какая разница. Иди смывай с себя пыль веков. Кстати, Айзек — хороший садовник?

— Послушать его, так очень, — ответила Таппенс. — Впрочем, это всегда можно проверить…

— Жаль только, в садоводстве мы ничего не смыслим. Вот тебе, кстати, еще одна проблема.

Глава 4 Поездка на Верном Дружке, Оксфорд и Кембридж

— Вот уж и впрямь: утро вечера мудренее, — произнесла Таппенс, отхлебнув кофе и придвигая к себе яичницу с жареными почками. — Насколько приятнее завтракать, чем ломать голову над проблемами! Интересно, какие новости привезет сегодня Томми из Лондона?

Она принялась за яичницу.

— Чудный завтрак! — думала она. — Совсем другое дело!

Обычно по утрам она ограничивалась чашкой кофе, апельсиновым соком или грейпфрутом. Хотя подобный завтрак весьма способствовал сохранению фигуры, удовольствия он доставлял мало. Сегодня Таппенс решила расслабиться.

— Скорее всего, — размышляла она. — Паркинсоны только так и завтракали. Яичница или яйца-пашот[51] с беконом и еще… — ее память обратилась к старинным романам, — холодная куропатка. Звучит восхитительно! Разумеется, это для взрослых. Детям, скорее всего, были ножки и крылышки. Их можно обгладывать!

Она задумчиво дожевывала последний кусочек почки, когда из-за двери доносились очень странные звуки.

— Надо же, — сказала Таппенс. — Если бы не фальшивили, я решила бы, что музицируют…

Она взяла гренок и снова задумалась. Когда она подняла голову, перед ней стоял Альберт.

— Что происходит, Альберт? Только не говори мне, что наши рабочие во время перекура решили помузицировать на фортепиано.

— Пришел джентльмен чинить инструмент, — сообщил Альберт.

— Что делать?

— Точнее, настраивать. Вы же сами просили найти настройщика.

— Боже мой, — проговорила Таппенс, — и он уже здесь? Прямо не верится.

На лице Альберта появилась улыбка, означающая, что он прекрасно отдает себе отчет в том, насколько он незаменим и расторопен.

— Говорит, оно совсем расстроенное, — заметил он.

— Неудивительно, — сказала Таппенс.

Она допила кофе и направилась в гостиную. Над роялем, по пояс погрузившись в его внутренности, колдовал какой-то молодой человек.

— Доброе утро, мэм, — обратился он к Таппенс.

— Доброе утро, — ответила Таппенс. — Я очень благодарна, что вы нашли для нас время!

— Его давно пора настроить.

— Знаю, — кивнула Таппенс. — Они всегда расстраиваются от переездов. Впрочем, им и без того давно не занимались.

— Чувствуется, — сказал молодой человек.

Он взял несколько тройных аккордов — два веселых, мажорных, и два печальных, ля минор.

— Прекрасный инструмент, мэм.

— Конечно, — не без гордости подтвердила Таппенс. — Как-никак «Эрард»![52]

— Сейчас такой уже не достать.

— Он много чего повидал, — с нежностью казала Таппенс. — Как-то даже попал под бомбежку в Лондоне. Бомба упала прямо на наш двор. К счастью, нас тогда не было, да я дом пострадал не сильно.

— Настоящая вещь. Одно удовольствие с ним работать.

Приятная беседа текла дальше. Молодой человек сыграл начало прелюдии Шопена, потом исполнил вариацию на тему «Голубого Дуная»[53] и, наконец, объявил, что рояль настроен.

— Но лучше за ним приглядывать, — напоследок заметил он. — Если не возражаете, я загляну через денек-другой. Бывает, знаете, инструменты — как бы это сказать — немного сдают после того, как их настроишь.

Распознав друг в друге родственные души, они немного поговорили о музыке вообще и о фортепианных произведениях в частности.

— Много еще работы осталось? — настройщик окинул взглядом гостиную.

— Порядком. Он ведь, знаете, некоторое время пустовал.

— Да и владельцев сколько сменил!

— У него целая история, — сказала Таппенс. — Столько людей и столько разных событий…

— Вы, верно, о той истории, которая приключилась здесь в войну — не помню уж в какую?

— Да, какая-то военная история, — согласилась Таппенс.

— Возможно. Разные ходили слухи. Сам-то я, конечно, ничего не знаю.

— Еще бы! — улыбнулась Таппенс. — Вас тогда, верно, и на свете еще не было.

Когда настройщик ушел, она села за рояль.

— Сыграю-ка я «Дождь на крыше», — решила она, вспомнив прелюдию Шопена, которую играл настройщик. Взяв пару аккордов, она заиграла аккомпанемент, тихонько мурлыча себе под нос слова:

Куда ты ушел, мой верный дружок, Зачем ты ушел, мой верный дружок? В роще зеленой горлинка стонет — Когда ты вернешься, мой верный дружок?

Она остановилась.

— Кажется, я начала не в той тональности. Но зато рояль теперь в полном порядке. Можно будет на нем играть. — «Куда ты ушел, мой верный дружок», — пропела она и снова остановилась. — Верный дружок… Верный дружок? Это, определенно, знак. Ну что ж, тогда по коням!

Надев туфли на толстой подошве и пуловер, она вышла в сад. Верного Дружка убрали, но теперь уже не в Кей-кей, а в старую пустую конюшню. Таппенс выволокла его, подтащила к краю поросшей травой откоса, обмахнула тряпкой густую паутину, села в повозку и, как следует оттолкнувшись, поставила ноги на оставшиеся от педалей оси.

— Ну, Дружок, — проговорила она, — поехали! Только не очень быстро.

И сняв ноги с осей, выставила их, чтобы при необходимости притормозить.

Несмотря на то, что Верному Дружку всего-то и надо было, что катиться вниз по холму, он явно не спешил. Потом вдруг склон сделался круче, Дружок разогнался, и, стоило Таппенс притормозить, ретиво скакнул вместе с ней прямо в куст араукарии.

— Больно, — пожаловалась Таппенс, высвобождаясь из цепких веток. — Как Томми и говорил.

Выбравшись, она отряхнулась и огляделась. Перед ней вверх по склону тянулись плотные заросли рододендрона[54]. «Весной, когда он зацветет, — подумала Таппенс, — здесь будет сказочно красиво. А пока это самые обыкновенные заросли». Впрочем, сквозь заросли явственно виднелась тропинка. Обломив несколько веток, Таппенс продралась через кусты и двинулась вверх по тропинке.

— Здесь уже много лет никто не ходил, — отметила она про себя. — Интересно, куда ведет эта тропинка? Должна же она где-нибудь заканчиваться!

Но коварная тропинка, казалось, и не думала заканчиваться. Она вела себя в точности, как дорожки в Зазеркалье, на которые Алиса жаловалась за то, что они вдруг вздыбливаются и резко меняют направление[55]. Потом кусты рододендронов стали редеть, постепенно сменяясь лаврами, которые, вероятно, и дали дому название, а сама тропинка превратилась в узкую мощеную дорожку и внезапно уперлась в заросшие мхом четыре ступеньки, поднимающиеся к окованной бронзой каменной нише. Ниша при ближайшем рассмотрении оказалась чем-то вроде грота, внутри которого на пьедестале стояла порядком разрушенная каменная скульптура: мальчик с корзинкой на голове. Таппенс начала кое-что сопоставлять.

— Теперь, по крайней мере, ясно, когда разбивался сад, — пробормотала Таппенс. — У тети Сэры за домом стоит точно такая же. Кстати, лавров там тоже хватало.

В детстве Таппенс часто гостила у тети Сэры. Тогда ее любимой игрой были «речные кони». Для игры достаточно было обычного обруча. Шестилетней Таппенс он вполне заменял коней — настоящих белых коней с развевающимися гривами и хвостами. На них Таппенс мчалась через поросшую густой травой лужайку, затем вокруг клумбы, усаженной пампасной травой с колыхающимися в воздухе пушистыми султанами, и по извилистой тропинке, такой же, как эта, — туда, где среди буковых деревьев в каменном гроте стояла точно такая же фигурка с корзинкой. Отправляясь туда на своих скакунах, Таппенс всегда брала с собой какое-нибудь подношение, чтобы положить в корзинку на голове мальчика. Дар этот считался как бы жертвой, а в обмен мальчик исполнял желания. Можно было загадать любое желание и оно почти всегда сбывалось.

— Только, — сказала вслух Таппенс, усаживаясь на верхнюю ступеньку грота, — лучше было загадывать такие желания, в исполнении которых была почти уверена. И все равно, когда они действительно исполнялись, это казалось самым настоящим чудом. По сути, это было жертвоприношение древнему богу, пусть даже и в лице пухлого каменного мальчишки. Впрочем, какая разница! Зато сколько удовольствия — придумать, поверить и разыграть все это!

Она вздохнула, и поднявшись со ступеньки, пошла назад — к помещению, таинственно именующемуся Кей-кей. Дверь оказалась незаперта, и Таппенс шагнула внутрь.

В Кей-кей царил все такой же хаос. Матильда казалась покинутой и печальной, но Таппенс было не до нее. Теперь ее внимание привлекли два фарфоровых табурета, обвитых шеями белых лебедей. Один был темно-синего, другой — голубого цвета, и в сидении каждого была вырезана щель в форме буквы «S».

— Ну конечно, — сказала Таппенс, — я же видела такие, когда была помоложе. Обычно их ставили на веранду и называли Оксфорд и Кембридж[56]. Надо будет их вытащить, вымыть и отнести на веранду. Там они должны хорошо смотреться.

Подхватов темно-синий табурет, она устремилась к двери, но споткнулась о выставленные вперед ноги Матильды и едва не упала. Стул, который она при этом все-таки выпустила, угодил в одно из стекол крыши и разбил его вдребезги, едва не поранив перепуганную Таппенс осколками.

— Боже мой! — воскликнула она и, оценив случившееся, вздохнула: — Что же я натворила! Похоже, Оксфорд уже не склеить! Придется довольствоваться Кембриджем! Хорошо еще, Томми всего этого не видел! Интересно, что он сейчас поделывает?

Томми в этот момент, сидя в гостях у своего старого знакомого, предавался воспоминаниям.

— Чудеса да и только! — говорил полковник Аткинсон. — Я слышал, вы с Пруденс — ах да, ты же зовешь ее Таппенс[57]… — перебрались в деревню, в Холлоукей. И чего вас туда понесло? Уж наверное, на то были веские причины?

— Да нет, просто дом понравился, — ответил Томми. — И к тому же оказался относительно недорогим.

— A-а. Удачная покупка, значит? Как, говоришь, он называется? И не забудь оставить мне адрес.

— Сейчас он называется «Лавры», но как-то уж это больно по-викториански… Подумываем его переименовать.

— «Лавры»? Лавры… Холлоукей… Надо же! И чем вы там занимаетесь, а? Признавайся!

Щеточка седых усов на несколько увядшем от времени лице бывшего начальника Томми встопорщилась в добродушной улыбке.

— Копаешь что-то, верно? — наседал полковник Аткинсон. — Решил снова послужить отчизне?

— Я уже слишком стар для этого, — не слишком убедительно возразил Томми.

— Ну-ну. Мне-то уж можешь не рассказывать. Просто тебе запретили говорить. В конце концов, в той истории действительно многое непонятно.

— В какой истории? — насторожился Томми.

— Да ты наверняка о ней читал или слышал! Кардингтонский скандал. Это было сразу после дела с письмами и истории с подводной лодкой Эмлина Джонсона.

— А-а, — сказала Томми, — что-то припоминаю.

— Подводная лодка, конечно, была только отвлекающим маневром. Интерес представляли, конечно же, документы.

Если бы до них добрались, получилась бы скверная история… Политическая подоплека сразу бы выплыла наружу, и о репутации некоторых, весьма с виду достойных, членов правительства можно было бы забыть навсегда. Странно, правда? Но ты-то знаешь, как это бывает. Доверяешь человеку полностью, считаешь отличным парнем и думать не думаешь, что все это время он работает на врага… — Аткинсон покачал головой. — Так или иначе, тогда почти все удалось замять… — он подмигнул. — А тебя послали туда немного пошарить, а?

— Пошарить — где?

— Как где? В доме этом. Как бишь его? Ну, в «Лаврах». Помню, по поводу этих «Лавров» немало разных шуточек ходило. Только учти, ребята из безопасности там уже рылись, и не только они. Все были уверены, что документы спрятаны в доме. Поговаривали, конечно, что их успели вывезти за границу — вроде бы даже в Италию — прежде, чем поднялся шум, но большинство считало, что бумаги до сих пор здесь. Лежат себе где-нибудь в подвале… Значит, старина Томми опять вышел на охоту?

— Да ничего подобного, клянусь!

— В прошлый раз ты тоже клялся. Ну, в предыдущий свой переезд, в начале прошлой войны. Когда ты выследил того немца и женщину с детскими книжками. Да, ловко вышло. А теперь, значит, новое задание…

— Чепуха! — заявил Томми. — Смешно даже, право слово. Я теперь старая кляча.

— Нет, Томми, несмотря на простецкий вид, ты — хитрющая старая ищейка, которая, держу пари, обставит многих молодых. Впрочем, умолкаю… Не могу же я просить тебя выдать государственные секреты, верно? Ты приглядывай там за своей половиной. Уж больно она любит влезать в истории. Помнится, в деле с Иксом и Игреком ее едва успели вытащить.

— Да полно вам, — сказал Томми, — просто Таппенс интересуется стариной. Местные достопримечательности, да еще сад — вот и все наши интересы. Каталоги луковиц и тому подобное.

— Никогда в это не поверю. Я отлично тебя знаю, Бирсфорд, и жену твою тоже. Такая парочка как вы просто не может во что-нибудь не вляпаться. Не забывай только, что если эти бумаги найдутся, они здорово повлияют на политическую ситуацию, и я знаю нескольких человек — из числа нынешних столпов национальной добродетели — которым это ой как не понравится. Имей в виду, эти люди очень опасны! Так что будь настороже и получше присматривай за женой.

— Ты меня заинтриговал.

— Береги Таппенс. Эта девушка мне очень и очень нравится.

— Нашел тоже девушку, — улыбнулся Томми.

— Но-но, не говори так о своей супруге. Таких, как она — одна на тысячу. И мне искренне жаль того, кого она выслеживает. Не удивлюсь, кстати, если именно этим она сейчас и занимается.

— Не думаю. Скорее всего, она отправилась на чай к какой-нибудь старушке.

— Тоже дело. Старушки иногда могут сообщить массу полезного. И еще дети. Самые безобидные люди знают порой такое, что никому не снилось. Мне, например, столько всего известно…

— Не сомневаюсь, полковник.

— Но рассказать, к сожалению, не могу. Государственная тайна. — Полковник Аткинсон сокрушенно покачал головой.

Возвращаясь домой поездом, Томми сидел у окна и смотрел на проносившиеся мимо ландшафты. Любопытно, думал он, — очень любопытно. Старина Аткинсон, как всегда, в курсе всех дел. Только что же это за документы, которые до сих пор не утратили своего значения? Что же такое может тянуться аж с Первой Мировой? Ведь сколько лет прошло. С войнами покончено, Европа теперь живет по законам Общего Рынка[58]… И, однако, где-то на периферии его сознания мелькнула мысль: но ведь есть еще и новое поколение — внуки и правнуки тех, кто стоял некогда у руля и занимал влиятельное положение только в силу своего происхождения. За нелояльного предка иной раз расплачиваются бесхарактерные потомки… Стоит надавить на них, и они со страха или по доброй воле воспримут так называемые «новые» — или обновленные старые — идеи. Англия теперь уже не та, что была раньше. Или все та же? Под блестящей гладью водоема частенько таится жуткая грязь. Даже море не может быть абсолютно чистым — где-нибудь да всплывет что-то совершенно омерзительное, неведомая, но грозная опасность! Но… но ведь не в Холлоукей же! Эта деревенька прочно увязла в прошлом. Сначала рыбацкая деревушка, затем — английская Ривьера[59], а теперь — обыкновенный морской курорт, забитый народом только в августе, потому что большинство сейчас предпочитает отдыхать заграницей. Неужели…

— Ну, — поинтересовалась Таппенс, вставая из-за обеденного стола с очередной чашкой кофе в руках, — как твои изыскания? Где был, кого видел?

— Старину Монти Аткинсона. А ты, небось, познакомилась с очередной старушкой?

— А вот и нет. Сначала приходил настройщик, а потом я разбирала старый хлам и даже никуда не ходила. И очень жаль — старые дамы могут рассказать много интересного!

— Мой старичок тоже кое-что рассказал, — похвастался Томми. — Кстати, Таппенс, а что ты думаешь об этом месте?

— Ты говоришь о доме?

— Нет, я имею в виду Холлоукей.

— По-моему, довольно приятное местечко.

— Что значит «приятное»?

— Не придирайся к словам. Я вообще не понимаю, чем тебе не угодило слово «приятное». Приятное местечко, я так понимаю, — это место, где ничего не происходит, да и не больно хочется, чтобы произошло.

— Ой ли? Неужто ты собралась, наконец, на покой?

— Я-то нет. Приятно просто осознавать, что где-то на свете еще остались такие места. Хотя сегодня кое-что чуть было не произошло.

— Что значит «чуть было не произошло»? Уж не натворила ли ты каких-нибудь глупостей, Таппенс?

— Нет, дорогой.

— Тогда о чем ты говоришь?

— Понимаешь, там в оранжерее одно из стекол держалось ну просто на честном слове. И сегодня чуть было не упало мне на голову. Чудом осталась жива.

Томми окинул ее взглядом.

— Непохоже, чтобы ты была на волосок от смерти.

— Да, мне повезло. Но перепугалась жутко!

— Надо будет попросить этого старика… как там его… Айзек, кажется? Пусть проверит остальные стекла, раз уж тебе так нравится там бродить.

— Когда покупаешь старый дом, нужно быть готовым, что далеко не все в нем окажется в порядке.

— Ты думаешь, с домом что-то неладно?

— В каком смысле?

— Знаешь, сегодня я узнал одну очень странную вещь.

— О доме?

— Да.

— Просто невероятно, — сказала Таппенс.

— Почему? Потому что он выглядит таким уютным, новеньким и нарядным?

— Нет. Новеньким и нарядным он стал после ремонта. До этого он был как минимум «запущенным»!

— Поэтому нам и отдали его так дешево.

— У тебя какой-то чудной вид, Томми, — проговорила Таппенс, пристально глядя на мужа. — В чем дело?

— Это из-за Монти-Усача.

— Ах, да, наш милый старичок… Надеюсь, он передал мне привет?

— А как же! И еще просил, чтобы ты была осторожнее и чтобы я за тобой присматривал.

— Он всегда так говорит. Непонятно только, с чего это он сейчас за меня переживает.

— Ну, похоже, это как раз такое место, где лучше быть поосторожней.

— Ты о чем? О стеклах в оранжерее?

— Хочешь верь, хочешь нет, Таппенс, но он намекнул — или предположил, это уж как тебе больше нравится — что мы приехали сюда выполнять какое-то правительственное задание. Прямо как во времена Икса и Игрека. В общем, он совершенно уверен, что нас сюда послали кое-что выяснить.

— Не иначе, Томми, тебе это все приснилось.

— Представь себе, нет. Он даже и не сомневается, что мы посланы сюда для того, чтобы что-то найти.

— Что-то?

— Вот именно. И, скорее всего, оно спрятано в доме.

— В доме? Томми, кто из вас сошел с ума — ты или он?

— Хотелось бы надеяться, что он, но я в этом далеко не уверен.

— Но что здесь можно найти?

— Это смотря по тому, что здесь спрятали.

— Ага, я же говорила! У нас будут находки! Сокровища! Что, если у нас в подвале зарыты сокровища русской короны?

— Боюсь, это не совсем сокровища. И мало того, оно представляет опасность для определенных людей.

— Поразительно, — проговорила Таппенс.

— А что, ты уже что-нибудь нашла?

— То есть как? Можно подумать, «Черная Стрела» не считается! Я сразу начала искать и расспрашивать старожилов. Ты смотри что получается: давным-давно в Холлоукей произошла какая-то неприятная история, связанная с этим домом. Теперь, конечно, она обросла выдумками, и никто уже ничего не помнит, но в свое время о ней рассказывали старушки и судачили слуги. И наша Мэри Джордан явно была в ней замешана. А потом все это, похоже, благополучно замяли.

— А может, тебе это только кажется, Таппенс? Может, ты просто скучаешь по бурной молодости? Помнишь? Девушка на «Лузитании», секретные документы, поиски загадочного мистера Брауна?[60]

— Господи, Томми, как давно это было! Тогда мы называли себя «молодые авантюристы с ограниченной ответственностью». Даже не верится, правда?

— С тех пор уже лет шестьдесят прошло, если не семьдесят.

— Как летит время! А что еще говорил Монти?

— Что тут могут быть спрятаны какие-то письма или бумаги, — ответил Томми. — И что они могут вызвать политический скандал и кое-кому здорово подпортить карьеру и жизнь — тому, кто стоит у власти, хотя не должен там находиться ни при каких обстоятельствах. И еще о каких-то интригах, уходящих корнями в глубокое прошлое.

— То есть во времена Мэри Джордан? Даже не верится, — сказала Таппенс. — Слушай, а может, ты заснул в поезде, и тебе все это приснилось?

— Может и так, — согласился Томми. — Звучит, согласен, не слишком-то убедительно.

— Но раз уж мы здесь живем, — продолжала Таппенс, — отчего бы и не поискать. — Она окинула комнату озорным взглядом. — Здесь, по-моему, трудно что-нибудь спрятать. Ты как считаешь?

— Не вижу, где тут вообще можно что-то спрятать! Да и сколько здесь народу перебывало! Одни сменяли других. Разве на чердаке или в подвале… А может, под беседкой. Нет, вообще-то можно спрятать где угодно!

— Во всяком случае, скучать нам не придется! — восторженно воскликнула Таппенс. — Надо будет хорошенько покопаться в саду. Впрочем, для начала нужно просто подумать. Примерно так: «Если бы я захотела что-нибудь спрятать, куда бы я это спрятала, чтобы никто не мог найти?»

— Сомневаюсь, что тут найдется такое местечко, — заметил Томми. — Дом отремонтировали, сад перекопали садовники — и не один раз — здесь сменилось с полдюжины семей и прошла сотня агентов по продаже недвижимости! Спецслужбы, между прочим, тут тоже искали.

— И тем не менее. Может, где-нибудь… скажем, вон в том заварном чайнике!

Таппенс поднялась, подошла к каминной полке и, встав на табуретку, достала китайский чайник. Сняв крышку, она заглянула внутрь.

— Ничего, — разочарованно протянула она.

— Странно! — усмехнулся Томми. — Слушай, Таппенс, умерь свой пыл, а? Помнишь, до чего довело любопытство кошку?1 Вот скажи мне на милость, ну чего тебя понесло в эту оранжерею?

— Думаешь, — бодро поинтересовалась Таппенс, — все было подстроено, чтобы убрать меня с дороги?

— Это вряд ли, — сказал Томми. — Тем более, что по логике вещей это стекло должно было упасть на старину Айзека.

— Жаль. Так приятно думать, что чудом избежала смерти…

— Я серьезно тебе говорю — будь осторожнее, Таппенс. Отныне я лично буду за тобой присматривать.

— Опять ты разговариваешь со мной как с ребенком!

— Да будет тебе! — Томми подошел к жене и обнял ее за плечи. — Ты должна радоваться, что у тебя такой заботливый муж.

— А тебя никто не пытался застрелить в поезде или пустить вагон под откос? — поинтересовалась Таппенс.

— Нет, но теперь, прежде чем садиться в машину, я буду всякий раз проверять тормоза. — Он задумался и добавил: — Чушь какая!

— Еще бы! — согласилась Таппенс. — И все же…

— Что?

— Занятно получается.

— Что именно? Что Александра убили, потому что он что-то знал? — спросил Томми.

— Он знал не что-то, а кто убил Мэри Джордан. «Это сделал один из нас…» — Таппенс просияла и с нажимом повторила: — «Нас!» Мы должны узнать все про тех, кто здесь жил раньше. Раз это преступление, мы обязаны его раскрыть. А для этого нужно вернуться в прошлое. Уфф! Мы еще никогда не занимались ничем подобным.

Глава 5 Методика изысканий

— Где это тебя носило? — поинтересовался у жены Томми, подозрительно ее оглядывая.

— Только что из подвала, — сообщила Таппенс.

— Заметно. И еще как! У тебя, что, паутина в волосах?

— Наверное. Там ее полно. Паутины и бутылок с лавровишневой водой[61].

— Лавровишневой? — переспросил Томми. — Любопытно.

— А что с ней делают? — поинтересовалась Таппенс. — Как-то не верится, что пьют.

— Нет, конечно, — сказал Томми. — Если не ошибаюсь, когда-то ее использовали вместо лака для волос. И то исключительно мужчины.

— Точно! Вспомнила. Мой дядя — я тебе о нем разве не рассказывала? — ей пользовался. Ему друг привозил из Америки. Жаль. В бутылке лавровишневой воды уж точно ничего не спрячешь.

— Ах, вон оно что!

— Ну, надо же с чего-то начинать. Возможно, старина Монти сказал правду и в доме действительно что-то спрятано, хотя я лично не представляю, как это можно найти. Ведь прежде чем продать дом, из него обычно все выносят, верно? После смерти владельца даже мебель распродают!

Так что все, что досталось нам из обстановки, принадлежало уже Джоупзам или, в лучшем случае, тем, кто жил здесь до них.

— И на что ты, в таком случае, надеешься?

— У меня свои методы. Вот послушай. В подвале, кроме лавровишневой воды, стоят еще какие-то приспособления — если не ошибаюсь, что-то для проявки фотографий. Ну, знаешь, лампа с красным светом и все такое. Пол вымощен каменными плитами, но непохоже, чтобы их можно было приподнять и что-нибудь под ними спрятать. Еще там куча ящиков, сундуки и пара чемоданов, но все они настолько дряхлые, что туда просто невозможно что-либо положить. Они рассыплются, как только до них дотронешься.

— Вот жалость-то, — усмехнулся Томми. — Значит, никакой зацепки?

— Зато хоть не скучно. — Таппенс подошла к камину и глянула в висевшее над ним зеркало. — Бог ты мой! Пожалуй, дорасскажу, когда приведу себя в порядок.

— Неплохая идея, — согласился Томми. — Хотя и такая ты мне тоже нравишься.

— Если хочешь сберечь настоящее чувство, как Дарби и Джоан[62], — наставительно сказала Таппенс, — то должен восхищаться мною в любом виде и любом возрасте.

— Милая Таппенс, — улыбнулся Томми, — для меня ты всегда красавица! А клок паутины, свешивающийся с левого уха, очень даже тебе к лицу. Почти как локон на портрете императрицы Евгении[63]. Хотя паука, конечно, на портрете нет.

— Ой, — взвизгнула Таппенс, поспешно смахивая паутину, — какая гадость!

Через четверть часа она вернулась.

— Итак, если я могу продолжить…

— Да-да, пожалуйста. Ты ведь все равно продолжишь, а так можно будет считать, что это я тебя уговорил.

— Ну так вот, я задалась вопросом: «Если бы я хотела что-нибудь спрятать в этом доме так, чтобы не нашли другие, куда бы я спрятала?»

— И куда же? — поинтересовался Томми.

— Кстати, я тебе вчера этот вопрос задала, а сама-то уже давно им задалась. И вот что я надумала… Одно из таких мест, конечно же — брюхо Матильды.

— Понятно.

— Был еще Верный Дружок, но его я сразу осмотрела. Сиденье у него из старой прогнившей ткани, и я ничего там не нашла. Потом я перебрала все книги. В них ведь часто что-нибудь прячут. А мы их все так до конца и не просмотрели, верно?

— А я думал, все просмотрели, — приуныл Томми.

— Нет. Остались еще нижние полки.

— Ну, это полегче. Хоть лестницу таскать не надо.

— Вот-вот. Поэтому я поднялась на чердак, села на пол и просмотрела одну из полок. Там оказались в основном сборники проповедей. Старые проповеди, написанные каким-то методистским священником[64]. И ничего в них не нашла — проповеди скучные, а пометок никаких. Тогда я вывалила все книги на пол и, знаешь, что я обнаружила? Стык нижней и задней досок разошелся, и в образовавшуюся щель кто-то напихал всякую всячину. В основном старые рваные книжки. Одна из них оказалась довольно большой, причем была завернута в упаковочную бумагу. Я ее развернула, а там — как думаешь, что?

— Даже не представляю. Не иначе, как первое издание «Робинзона Крузо»[65].

— Нет. Памятный альбом.

— А это еще что такое?

— Раньше такие были почти в каждом доме, только очень давно. Думаю, как раз во времена Паркинсонов, если не раньше. Альбом старый и рваный, поэтому его и запихнули туда. Но именно потому, что старый, он и заслуживает самого пристального внимания.

— Ты думаешь, в нем могли что-нибудь спрятать?

— Да нет, это было бы слишком просто. Ничего там, конечно, не оказалось. Но я хочу внимательно просмотреть каждую страничку. Там могут оказаться интересные имена и вообще много полезного.

— А может и не оказаться, — скептически заметил Томми.

— Но это еще не все. Больше ничего интересного в книгах не оказалось. Потом я взялась за буфет, от которого потерялись ключи.

— Погоди, ты же сама говорила, что мебель нам ничего не даст. Тем более, что мы ее привезли с собой.

— А вот и нет! Кое-что здесь было и до нас, например, старый буфет у входа в кладовку и хлам в оранжерее. Настоящей старинной мебели времен Паркинсонов в доме, естественно, не осталось. Кроме буфета. И сегодня я ухитрилась его открыть — нашла ключи в старом ящике в оранжерее, смазала замок маслом… и открыла! И представь, кое-что там нашла. Не знаю только, насколько нам это поможет.

— И что же ты там нашла, о хитроумная Таппенс?

— Фарфоровые плакетки[66] для меню!

— Что? — оторопел Томми.

— Ну да. Буфет оказался пуст — грязь, паутина и битые тарелки. Но на верхней полке я обнаружила стопку викторианских фарфоровых плакеток, которыми пользовались для меню на званых вечерах. Ох, Томми! Какие же потрясающие блюда они ели! Я бы даже сказала, умопомрачительные! Только представь: два супа, прозрачный и густой, затем два разных сорта рыбы, два вида закусок, а потом еще и салат. После всего этого мясное блюдо, а уж после него — даже и не помню, что именно. Кажется, бланманже — это, чтобы ты знал, мороженое! А под конец — салат из лангустов[67]! Здорово, правда?

— Прекрати, Таппенс, — сказал Томми. — Это невыносимо. Нам, случайно, не пора обедать?

— Потерпи минутку. Неужели тебе самому не интересно? Такая ведь старина!

— И что эта старина нам дает?

— Еще не знаю. Но я уже нашла в альбоме имя одной девочки — Уинифред Моррисон.

— И что?

— Уинифред Моррисон, насколько я понимаю, — девичье имя старой миссис Гриффин, которая на днях угощала меня чаем. А она местная старожилка и наверняка знает всех, кто упомянут в альбоме. Это может здорово нам помочь.

— Возможно, — без особого энтузиазма проговорил Томми. — И все же я думаю…

— Что именно?

— Честно говоря, не знаю. Пойдем лучше обедать. Слушай, а может, бросим все это, а? Ну какая нам, в конце концов, разница, кто убил эту Мэри Джордан?

— Разве тебе не интересно?

— Интересно, — признался Томми. — Еще как интересно. Но я начинаю за тебя волноваться.

— А ты что-нибудь сегодня узнал? — тут же сменила тему Таппенс.

— Не успел: времени не было. Зато я нашел еще несколько источников информации и попросил кое-кого навести кое-какие справки.

— Что ж, будем ждать. Интересно же, все-таки! По-моему, останавливаться нельзя. Лично я намерена сделать все, что в моих силах!

— Только не вздумай делать это в одиночку, — предупредил Томми. — У меня душа не на месте, когда ты куда-то исчезаешь.

Глава 6 Мистер Робинсон

— Интересно, что-то сейчас поделывает Таппенс? — вздохнул Томми.

— Простите, я не расслышала.

Томми вздохнул еще тяжелее и снова повернулся к мисс Коллодон. Мисс Коллодон была чрезвычайно худа. Ее седые волосы только-только начали оправляться от перекиси водорода, призванной несколько омолодить ее (и не оправдавшей этой надежды). Теперь мисс Коллодон экспериментировала с разными оттенками седины: артистическая седина, дымчатый оттенок, стальной и разные другие тона, подходящие для дамы в возрасте от 60 до 65, спеца по сбору информации. На ее аскетически-надменном лице застыло выражение сверхкомпетентности.

— Нет-нет, ничего, мисс Коллодон, — сказал Томми. — Я просто задумался.

«Интересно, — тут же подумал он, тщательно следя, не произносит ли это вслух, — что-то сейчас делает Таппенс. Наверняка ведь какую-нибудь глупость. Недавно чуть не убилась на этой дурацкой лошади, у которой ноги на ходу отваливаются… Того и гляди, сломает себе шею. Тем более что нынче все чего-то себе ломают — просто какая-то эпидемия. Такое ощущение, что у каждого третьего что-нибудь сломано. Да, — решил он, Таппенс наверняка занимается сейчас глупостями, и, скорее всего — опасными. Она ведь такая опрометчивая! Постоянно все делает наудачу…» В его памяти пронеслись эпизоды из прошлого, следом всплыло хорошо знакомое стихотворение, и Томми забормотал:

— Судьба.

Врата Судьбы… Тара-ра-ра… Не проходи в них, караван, или в безмолвии пройди Сквозь тишь, где умер птичий свист, но что-то птицею поет.

— Флеккер, — к немалому удивлению Томми тут же откликнулась мисс Коллодон. — Флеккер. А начинается так: «…Форпост Беды, Форд Ужаса…».

Томми уставился на нее во все глаза. Познания мисс Коллодон были поистине безграничны. И, похоже, она всерьез решила, что Томми явился к ней исключительно затем, чтобы узнать, откуда цитата и кто автор.

— Я просто подумал о жене, — извиняющимся тоном проговорил он.

— О-о! — глаза мисс Коллодон проницательно сверкнули. «Стало быть, у него проблемы в семье. Где-то у меня был адрес хорошего консультанта…».

— Вам удалось собрать информацию по тем вопросам, которые я дал вам позавчера? — поспешно спросил Томми.

— Естественно. Это было нетрудно. В подобных случаях лучше всего обращаться в Сомерсет-Хаус. Пока что, правда, у меня есть ответ не на все ваши вопросы… Вот здесь выписаны кое-какие имена, адреса и данные о рождениях, бракосочетаниях и смертях.

— И что, всех зовут Мэри Джордан? — ужаснулся Томми.

— Ну да. Мэри, Мария, Марго и Молли. Все как одна Джордан. И одна из них наверняка та, которую вы ищете. Вот, пожалуйста.

Она протянула ему небольшой отпечатанный на машинке листок.

— О, благодарю. Огромное спасибо.

— Узнать что-нибудь еще?

— Если не трудно. Тут вот у меня списочек из шести вопросов. Некоторые, правда, боюсь, не совсем по вашей части…

— Что ж, — не дрогнула мисс Коллодон, — теперь будут по моей. Для начала нужно просто узнать, где узнать.

Простите за неуклюжую фразу, но она точнее всего обрисовывает ситуацию. Помню… о, как же, оказывается, давно это было! Так вот, я тогда только начинала работать в этой области и просто поразилась универсальности справочного бюро «Селфридж»[68]. Им можно было задавать самые немыслимые вопросы на самые невероятные темы, и они всегда давали ответ или направляли туда, где вам могли максимально точно на все ответить. Сейчас, разумеется, такими вещами уже никто не занимается. Сегодня, чтобы вам ответили, нужно как минимум сделать вид, что вы решили покончить с собой — я имею в виду телефоны доверия и тому подобное. Некоторые специфические справки, правда, получить еще можно: большей частью юридические или библиографические. Довольно просто узнать о работе за рубежом. Вот, собственно, и все. У меня, правда, свои источники.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся Томми.

— Возьмем, к примеру, общества помощи алкоголикам… У меня есть достаточно полный список. Среди них несколько весьма солидных и надежных…

— Спасибо, — сказал Томми. — Как только почувствую в себе такую склонность, тут же обращусь к вам.

— Ну что вы, мистер Бирсфорд, у вас с этим проблем нет, сразу видно. Вот с женщинами дела обстоят хуже, — продолжала мисс Коллодон. — Им отвыкать гораздо труднее. Мужчины тоже, конечно, срываются, но реже. А женщины… Представляете — респектабельная леди, лет десять не берет в рот ни капли, с удовольствием потягивает лимонад, и вдруг, в один прекрасный день, на званом обеде будто с цепи срывается. — Она взглянула на часы. — Извините, мистер Бирсфорд, мне пора. У меня еще встреча на Аппер-Гросвенор-стрит[69].

— Большое спасибо, — сказал Томми, — за все, что вы сделали.

Он подал мисс Коллодон пальто, проводил ее и, вернувшись в комнату, подумал: «Не забыть бы рассказать Таппенс, что наши поиски вызвали слухи о ее, Таппенс, беспробудном пьянстве. Боже мой, что же будет дальше?»

Дальше было свидание в недорогом ресторане близ Тотенхэм-Корт-роуд[70].

— Надо же! — воскликнул пожилой человек, вскакивая со стула. — Рыжий! Да тебя и не узнать!

— Естественно, — заметил Томми. — От Рыжего немного осталось. Теперь я Седой.

— Ну, это никого не минует. Как здоровье?

— Скрипим помаленьку.

— Сколько же мы не виделись? Два года? Восемь лет? Одиннадцать?

— Эк хватил, — засмеялся Томми. — Прошлой осенью сидели рядом на обеде «Мальтийских котов». Уже забыл?

— Верно-верно. Совсем памяти не стало. Кстати, клуб развалился. Впрочем, этого и следовало ожидать. Ну, а ты чем сейчас занимаешься, старина? Все шпионов ловишь?

— Нет, — сказал Томми, — с этим покончено.

— Надо же. Зарыть такой талант в землю!

— А ты, Бакенбард?

— Да староват я уже стал для таких штучек!

— Если так, скоро все кишить шпионами будет!

— Да что ты! Знаешь, сколько сейчас молодых талантов? Да еще с университетским дипломом. Ты сейчас где обитаешь? Я тебе открытку на Рождество посылал. Правда, опоздал немного, только в январе отправил. И получил обратно — со штемпелем «по указанному адресу не проживает».

— Понятное дело. Мы сейчас перебрались в деревню, к морю. В Холлоукей.

— Холлоукей. Холлоукей… Что-то знакомое. Там в свое время вроде происходило что-то по нашей части…

— А Бог его знает! — отозвался Томми. — Слухи всякие ходят. Но это — дела давно минувших дней. Как минимум шестидесятилетней давности.

— Что-то связанное с подлодкой. Кто-то продал противнику чертежи подводной лодки, причем постоянно встречался с их агентом в Риджент-парке[71] или где-то еще… в подобном месте. Чуть ли не с третьим секретарем посольства. Эх, сейчас уже красивую шпионку днем с огнем не отыщешь, не то что в наше время!

— Послушай, Бакенбард…

— А? Я-то сейчас тихо живу. Удалился, так сказать, на покой. Марджери… ты помнишь Марджери?

— Еще бы не помнить. Я почти присутствовал на вашей свадьбе.

— А, точно. Ты тогда не успел, то ли сел не на тот поезд, то ли уехал в Шотландию. Впрочем, ты мало что потерял. Ничего хорошего из этого не вышло.

— Так ты не женился?

— Женился, но… Полтора года, и все кончилось. Она теперь снова замужем, а я так и не решился во второй раз… Но тоже не жалуюсь. Живу себе в Литтл-Поллоне… Там, кстати, вполне приличное поле для гольфа. С сестрой живу. Она у меня вдова с небольшим капитальцем, и мы отлично ладим. Глуховата, правда, так что все время приходится кричать.

— Бакенбард, ты вот сейчас говорил о Холлоукей… Неужели там и в самом деле были шпионы?

— Знаешь, старина, честно говоря, подробностей я уже не помню. Но скандал по тем временам был не маленький. Можешь себе представить… Блестящий молодой офицер флота, вне всяких подозрений, британец на девяносто процентов, надежен на все сто пять, вдруг оказывается наймитом — не помню уж, чьим… Кажется, германским. И как раз перед самой Первой мировой…

— Там, вроде, была замешана женщина, — подсказал Томми.

— Ага, упоминалась какая-то Мэри Джордан. Что-то там такое писали в газетах… Кажется, чья-то жена — может, этого самого офицера, — связалась с русскими, и… Нет, вру, это уже совсем другая история. Да они все на один лад, вот и путаюсь. В общем, жена считала, что муж слишком мало получает, а, может, получает много, но мало отдает… Слушай, Том, а зачем тебе все это? Не можешь без шпионских историй? Ты же говорил, с этим покончено! Ах ты хитрец! Помнится, однажды ты распутывал что-то похожее. Ну, о каком-то утопленнике с «Лузитании»… Давно еще, причем я так и не понял, ты это распутывал или твоя жена.

— Оба, — вздохнул Томми, — и было это так давно, что я напрочь забыл подробности.

— Там тоже была замешана женщина… Не то Джейн Фиш, не то Джейн Уэйл…

— Джейн Финн[72], — сказал Томми.

— И где она сейчас?

— Вышла замуж за американца.

— Ага. Ну что ж, отлично. О чем, бишь, мы говорили? Я заметил, с годами то и дело начинаешь сбиваться на тему об общих знакомых. Эх, Томми! Начинаешь толковать о старых друзьях, и тут вдруг выясняется, что они уже умерли, или, наоборот — еще живы, чего ты ожидал от них еще меньше… Жизнь — сложная штука, старина!

Томми был с ним совершенно согласен. Однако в этот момент к их столику подошел официант, и они переключились на гастрономические темы.

Следующая встреча проходила в конторе унылого седого мужчины. Держался он по меньшей мере суховато и явно не собирался уделить Томми ни одной лишней минуты.

— Ничего нового я тебе не скажу. Я, понятно, представляю, о чем идет речь… в свое время эта история наделала немало шуму, но конкретной информации у меня нет. И потом, у меня такие вещи в голове не задерживаются. Очередной скандал — и они сразу вылетают. Но ты не отчаивайся. Вот тебе адресок, об аудиенции я уже договорился… Пойдешь к Самому. Этот помнит все, не сомневайся. Одна из моих дочерей — его крестница, так что отношения у нас почти приятельские. Во всяком случае, я к нему иногда обращаюсь. Я ему сказал, что тебе нужна кое-какая информация и расписал, какой ты отличный парень. Он, между прочим, заметил, что о тебе слышал. Так что, вперед. К пятнадцати сорока пяти, если не ошибаюсь. Вот адрес, это в Сити[73]. Тыс ним прежде никогда не встречался?

— Не думаю. — Томми взглянул на карточку. — Определенно, нет.

— Тогда не удивляйся. Потому что с виду-то он совсем не похож на человека, который в курсе всех дел… Крупный такой, знаешь… И желтый.

— Ага, — кивнул Томми, у которого это описание не вызвало ровным счетом никаких ассоциаций, — крупный и желтый.

— Он классный мужик, — заверил седоволосый, — и специалист классный. Знает абсолютно все. Ну, удачи тебе, старина.

Томми, успешно добравшись до нужного ему места, был принят джентльменом лет тридцати пяти — сорока, который окинул его таким подозрительным взглядом, что Томми и сам усомнился в добропорядочности своих намерений. Джентльмен продолжал пристально изучать Томми, очевидно, прикидывая, на что именно он способен: подложить бомбу, устроить налет с захватом заложников или же просто перестрелять всех служащих какого-нибудь офиса.

— Вам назначено? — металлическим голосом вопросил, наконец, он. — И на который час? — Он справился в журнале приема. — Ага, пятнадцать сорок пять… Мистер Томас Бирсфорд?

— Да, — скромно сказал Томми.

— Распишитесь, пожалуйста.

Томми расписался.

— Джонсон!

Из-за стеклянной перегородки бесшумно, словно тень, выскользнул нервный молодой человек лет двадцати трех.

— Да, сэр?

— Проводи мистера Бирсфорда на пятый этаж. К мистеру Робинсону.

— Да, сэр.

Бесшумный и молчаливый Джонсон подвел Томми к лифту — одному из тех достижений современной техники, которые, кажется, лучше своих пассажиров знают, что именно им нужно. Двери раздвинулись. Томми вошел, и они с лязгом захлопнулись в дюйме[74] от его позвоночника.

— Прохладный денек, — сказал Джонсон, демонстрируя дружелюбие.

— Да, — согласился Томми, — холодает.

— Говорят, причиной всему — загрязнение воздуха. Некоторые, правда, утверждают, что дело в добыче природного газа в Северном море.

— Да? Не знал, — вежливо удивился Томми.

— Мне тоже не верится, — пожал плечами Джонсон.

Миновав третий и четвертый этажи, лифт, наконец, остановился. Джонсон провел Томми, снова чудом избежавшего быть зажатым между дверьми лифта, по коридору, постучал в дверь и, услышав разрешение войти, осторожно ее приоткрыл. Препроводив Томми через порог, он объявил: «Мистер Бирсфорд, сэр, вы ведь помните?», и бесшумно исчез, прикрыв за собой дверь.

Томми двинулся вперед. Казалось, большую часть комнаты занимает огромный письменный стол. За столом восседал человек — и тоже далеко не маленький. А если уж быть точным, тоже неправдоподобно огромный. Его широкое лицо, как и предупреждал седовласый, было почти желтым. Его национальность решительно не подлежала никакому определению. Хотя человек явно был иностранцем. Скорее всего, немцем или австрийцем. Возможно, впрочем, что и японцем. Впрочем, он мог быть чистокровным англичанином…

— А! Мистер Бирсфорд!

Мистер Робинсон встал и подал ему руку.

— Простите, что отнимаю у вас время, — начал Томми и тут же понял, что однажды уже виделся с этим человеком. Исходящее от него ощущение силы и значительности трудно было с чем-нибудь спутать.

— Насколько я понял, вы хотели что-то узнать. Ваш друг не уточнил только, что именно.

— Я не думал… я хочу сказать, наверное, не стоило вас беспокоить. Вряд ли это настолько важно. Пока что это только… только…

— Только ваши догадки?

— Вернее, моей жены.

— Я о ней слышал. Да и о вас тоже. Секундочку… Ну, конечно… Икс и Игрек… Помню-помню. Вы ведь поймали этого командора, да? Который предположительно служил в английском флоте, а на самом деле был важной шишкой у Гансов[75]. Я, знаете, так до сих пор и называю их по привычке «Гансами». Разумеется, я понимаю: с тех пор, как мы вошли в Общий Рынок, все изменилось… Можно сказать, растем в одном садике. Ну да ладно. Вы тогда отлично поработали. Просто замечательно. И ваша супруга тоже. Надо же! Детские стишки. «Гуси, гуси, вы куда?» — они ведь именно на этом засыпались? «По лесенке вверх, по лесенке вниз — в гости к вашей тете».

— Удивительно, как это вы все помните, — любезно улыбнулся Томми.

— Да. Всегда странно, когда кто-то вдруг вспоминает что-нибудь давно минувшее. Представьте, эта история всплыла у меня в памяти буквально секунду назад. Ведь никому бы и в голову не пришло, что за подобной ерундой может что-то скрываться.

— Да, это они хорошо придумали.

— Ну, а в чем же дело сейчас? С чем вы столкнулись?

— Да в общем, ни с чем особенным, — пробормотал Томми. — Просто…

— Давайте, выкладывайте все как есть, не стесняйтесь. И, кстати, садитесь, в ногах правды нет. Сами знаете — или узнаете, когда доживете до моих лет, — как важно дать ногам отдохнуть.

— Да я, по-моему, и так не молод, — хмыкнул Томми. — Из новых ощущений мне светит разве что только могила.

— О, я бы не стал так сужать перспективы. Поверьте мне, перешагнув определенный возраст, можно жить практически вечно! Так в чем же дело?

— Видите ли… — начал Томми. — Короче говоря, мы с женой переехали в новый дом и началась обычная в таких случаях суматоха…

— Ясно, — перебил его мистер Робинсон. — Ситуация знакомая. Дырки в полу и прочие радости жизни.

— Да. И прежние владельцы дома продали нам кое-какие книги — в основном, детские. Ну, знаете… Хенти[76] и все такое прочее…

— Как же. Очень его в детстве любил.

— Так вот… В одной из книг моя жена обнаружила абзац, в котором были подчеркнуты некоторые буквы. Мы выписали их, и получилось… Я понимаю, звучит довольно глупо…

— Звучит довольно любопытно, — возразил мистер Робинсон.

— И получилось вот что: «Мэри Джордан умерла не своей смертью. Это сделал один из нас».

— Чрезвычайно интересно, — мистер Робинсон с удовлетворением откинулся в кресле. — Впервые сталкиваюсь с чем-то подобным. «Мэри Джордан умерла не своей смертью»? Слово в слово? И кто же автор послания? Вам удалось это установить?

— Судя по всему, мальчуган школьного возраста, некий Александр Паркинсон. Паркинсоны жили в этом доме, но очень уже давно. Он, кстати, и похоронен в Холлоукей, в церковном дворе.

— Паркинсоны, — повторил мистер Робинсон. — Так-так.

— Вот мы и решили выяснить, кто такая эта Мэри Джордан…

— Которая умерла не своей смертью, — закончил мистер Робинсон. — Да, вполне в вашем духе. И что же вам удалось узнать?

— Пока ничего, — отчеканил Томми. — Никто ее уже толком не помнит. Кто-то из местных жительниц упомянул только, что вроде действительно, была одно время в деревне гувернантка — «мамзель или фроляйн» — с такой фамилией. Вот и все.

— И эта Джордан умерла — кстати, отчего?

— Кто-то случайно добавил в салат несколько листьев наперстянки. Что, между прочим, само по себе не смертельно.

— Да, — согласился мистер Робинсон, — этого недостаточно. Но если затем подлить в кофе или — еще лучше — коктейль Мэри Джордан большую дозу дигиталина[77], смерть наступит немедленно, причем сочтут ее результатом действия наперстянки и, следовательно, несчастным случаем. Однако Александра Паркинсона провести не удалось! А когда все это произошло? Первая мировая? Еще раньше?

— Раньше. Старожилы утверждают, что она была немецкой шпионкой.

— Так-так-так… Впрочем, тогда так говорили про каждого немца, имевшего несчастье жить или работать в Англии. Зато любой офицер-англичанин уже просто по определению оказывался вне подозрений. А я всегда с большим недоверием отношусь к людям, которые находятся «вне подозрений». Между прочим, примерно в то же время приключилась еще одна занятная история. Лет десять назад об этом даже писали в газетах. Сейчас частенько публикуют архивные дела…

— Да, я кое-что нашел, но все настолько неопределенно…

— Еще бы, через столько-то лет! А история… Примерно в то же время были похищены чертежи подводной лодки и, как будто этого мало, обнаружилась утечка информации о нашей авиации. Дело получило огласку, и вскоре выяснилось, что в нем замешаны многие известные политики того времени. Причем политики с репутацией «людей абсолютно неподкупных». Мне, кстати, неподкупные политики еще подозрительнее, чем офицеры вне подозрений. И в тех, и в других я просто-напросто сомневаюсь, — губы мистера Робинсона тронула усмешка. — Взять хоть прошлую войну. Сколько же тогда в Англии было неподкупных людей! Один такой жил неподалеку от вашей деревушки. У него был уютный коттедж на берегу, а внутри… Маленький такой клуб сторонников фюрера, искренне полагающих, что единственный шанс для Англии — заключить союз с Германией. И, главное, совершенно с виду нормальный человек с благородными идеями и идеалами: борьба против бедности, лишений, несправедливости и все в таком духе. А на самом деле он был без ума от Франко и Муссолини[78]. Впрочем, такое происходит накануне каждой войны. Причем военное командование об этом будто и знать не знает.

— Зато вы, похоже, знаете все, — сказал Томми и тут же спохватился. — Извините, но в моих словах нет ни тени иронии. Ведь действительно не каждый день встречаешь человека, который знает все.

— Просто у меня, знаете ли, привычка: всюду совать свой нос. Меня интересуют и фланги, и тыл. Многое удается услышать. Случается, кое-что рассказывают старые товарищи. Но это вы, вероятно, знаете и по собственному опыту.

— Да, — подтвердил Томми, — конечно. Я встречаюсь со старыми друзьями, они еще с кем-то, а в результате узнаешь много полезного.

— Совершенно верно, — сказал мистер Робинсон. — Интересно только, с чем именно вы на этот раз столкнулись.

— Понимаете, мистер Робинсон, я никак не могу избавиться от ощущения, что мы с женой занимаемся не своим делом. Мы ведь давно мечтали о собственном доме. И вот наконец купили его, перестроили на свой манер, стали потихоньку приводить в порядок сад… Все очень тихо и спокойно. Меня, по крайней мере, совершенно не тянуло вновь окунуться в трясину прежних дел. И ведь сначала было простое любопытство. А потом, как окунулись в свою стихию, все понеслось по-новой, не выходит это дело из головы, так и подмывает узнать, что же тогда произошло на самом деле. Но есть ли в этом смысл? Какая от этого польза?

— Понимаю. Вы просто хотите узнать. Так уж устроен человек. Точнее, именно это его человеком и делает, заставляя лететь на Луну, погружаться в океан, искать газовые месторождения в Северном море, выделять кислород из морской воды и прочее, прочее. Благодаря любопытству человек развивается. Без него он, наверное, превратился бы в пресмыкающееся. Хотя кое-кто, думаю, был бы и не против. Зимой спишь, летом ешь…. Конечно, не слишком интересно, зато спокойно.

— Мне кажется, человек скорее похож на мангуста.

— Может быть. В любом случае, приятно встретить поклонника Киплинга[79]. Сегодня его недооценивают, а зря. Действительно ведь как писал! Некоторые его рассказы — настоящие шедевры!

— Так вот… — продолжал Томми, — не хотелось бы лезть в дела, которые нас не касаются. Точнее, которые вообще уже никого не касаются…

— Это еще неизвестно, — перебил его мистер Робинсон.

— Честно говоря, — окончательно стушевался Томми, — я даже не очень представляю, что именно хотел от вас узнать…

— Думаю, вы просто пытаетесь удовлетворить любопытство своей жены. Замечательная женщина, не правда ли?

— О да! — сказал Томми.

— Приятно, когда люди держатся друг друга, когда у них такая крепкая семья…

— Сам-то я, наверное, больше уже черепаха. Я старый — нет, слава Богу, со здоровьем все в порядке, но у меня нет ни малейшего желания впутываться в различного рода авантюры. И все-таки…

— И все-таки, — перебил его мистер Робинсон, — вам хотелось был знать. Как мангусту. И миссис Бирсфорд тоже. И, судя по тому, что я о ней слышал, смею предположить, она узнает.

— Вы думаете, она — а не я?

— Мне кажется, вы уж извините, она чуть более проницательна. Хотя, с другой стороны, у вас прекрасные источники информации. А информация в таких делах — главное.

— Поэтому-то я и решился вас побеспокоить. То есть даже не я решился, а Бакен… Я хотел сказать…

— Да ладно вам. Его все так и зовут — Бакенбард… Страшный был пижон в молодости. Хотя парень хороший, в свое время потрудился на славу. Он ведь не просто так направил вас ко мне — знал, что меня это заинтересует. Любопытство, знаете, моя вторая натура, ну да я уже говорил.

— Зато, — сказал Томми, — оно сделало из вас непревзойденного в своем деле специалиста.

— С чего это вы взяли? — осведомился мистер Робинсон. — Чушь какая.

— По-моему, вовсе не чушь!

— Знаете, — произнес мистер Робинсон, — некоторые сами стремятся достичь определенных высот, а других, что называется, заставляет жизнь. Лично я себя причисляю ко вторым. Что не мешает мне заниматься очень серьезными вещами.

— Как, например, Франкфуртским делом?[80]

— А, вы и об этом знаете? Похвально. Но лучше, все-таки, забудьте. Однако не хотелось бы, чтобы у вас сложилось впечатление, будто я отказываюсь удовлетворить ваше любопытство. На некоторые вопросы, думается, я ответить смогу. Имейте, кстати, в виду, что если вам удастся прояснить события тех лет, некоторый свет прольется и на сегодняшнюю ситуацию. А пока… Даже не знаю, что вам посоветовать. Общайтесь с людьми, Бирсфорд, слушайте их, старайтесь разузнавать о тех временах как можно больше. Если всплывет что-нибудь любопытное, звоните мне. Давайте-ка, кстати, по старой памяти придумаем какой-нибудь код… Ну, скажем, «яблочный джем». Жена, мол, приготовила яблочный джем — так не прислать ли мне баночку? Я тут же пойму о чем речь.

— Вы имеете в виду, если я узнаю что-то о Мэри Джордан? И все же, я не совсем уверен, что есть смысл заниматься этим делом. В конце концов, ее давно уже нет в живых.

— Бывают, и о покойниках неверно судят.

— Вы хотите сказать, что ее судьба не так уж важна?

— Да нет, скорее, наоборот. — Мистер Робинсон взглянул на часы. — Придется вас выпроваживать. Через десять минут придет один важный тип. Зануда — страшный, но занимает важный пост в правительстве. Приходится терпеть. Теперь везде одно сплошное правительство: в офисе, дома, в супермаркете, на телевидении. Как нам сейчас не хватает обычной жизни! Вам-то проще — вы с супругой живете ни на кого не оглядываясь, да еще играете в увлекательнейшие игры. Не сомневаюсь, чтобы что-нибудь да откопаете, что-нибудь интересное! — он помолчал. — Пока больше ничего сказать не могу. Кое-что мне, конечно, известно, и вряд ли об этом знает кто-то еще, но… пока не время. Может быть, потом… кое-что я вам все-таки подскажу. Так вот… ваше дело о командоре… Его судили, приговорили за шпионаж, абсолютно заслуженно приговорили, он действительно работал на врага… А вот Мэри Джордан…

— Что?

— Возможно, то что я сейчас скажу, поможет вам взглянуть на дело с другой стороны. Мэри Джордан, в общем, тоже была агентом, но уж никак не немецким. Запомните это хорошенько, молодой человек… а как же мне еще вас называть… — Мистер Робинсон оперся на стол и очень тихо проговорил: — Она была нашим агентом…

Книга 3

Глава 1 Кто боялся Мэри Джордан

— Но это же все меняет! — вскричала Таппенс.

— Да, — согласился Томми. — Я тоже был удивлен.

— Но почему он решил рассказать тебе это?

— Не знаю. Подозреваю, у него были на то свои причины.

— А какой он, а, Томми? Ты его так и не описал.

— Желтый, — сказал Томми. — Желтый, большой и самый заурядный, но это только с виду. В общем, как выразился о нем Бакенбард, он — классный мужик!

— Классный! Детский сад какой-то…

— Представь, сейчас все так говорят.

— Да, но все же… Зачем он тебе это рассказал?

— Похоже, эта история может пролить свет и на некоторые сегодняшние события. Ты посмотри, сколько всего сейчас рассекречивается. Постоянно всплывают новые факты. А что-то, наоборот, замалчивается. И думаю, не случайно!

— Ты меня совсем запутал, — вздохнула Таппенс. — Но теперь и правда все совсем по-другому!..

— Что именно?

— Да все! Вот возьми сообщение из «Черной стрелы». Этот мальчуган, Александр, написал, что «один из них» — иными словами, кто-то из домочадцев — убил Мэри Джордан. Но мы не знали, кто она такая, и потому зашли в тупик.

— И еще в какой! — вставил Томми.

— Особенно я. Не знала уже, что и делать. Мне ведь удалось узнать о ней только…

— …что она была немецкой шпионкой!

— Вот именно. А теперь…

— Да, — кивнул Томми, — а теперь мы знаем, что это неправда. Точнее, правда, но наоборот. Она была не немецкой шпионкой, а нашим агентом.

— Угу. Служила в английской разведке — или контрразведке? Вечно я их путаю… Значит, ее послали сюда выяснить что-то об этом офицере. Ну, который продал чертежи подлодки. Хотя здесь, похоже, вообще работала группа немецких агентов, как в случае с Иксом и Игреком.

— Похоже.

— И, стало быть, Мэри должна была их разоблачить.

— Похоже. Но тогда «один из нас» означает совсем не то, что мы думали. Это может означить «кто-то из деревни» или «кто-то, имевший отношение к немецким агентам»! И Мэри погибла потому, что этот кто-то догадался о ее задании. А потом уже настала очередь Александра.

— Думаю, — вставила Таппенс, — она прикинулась немецкой шпионкой, чтобы подобраться к этому офицеру…

— Мистер Робинсон говорил то же самое, — продолжала Томми, — что где-то здесь жил еще один немецкий агент, глава целой организации… Правда, это было уже позже: накануне Второй мировой. Построил себе на берегу коттедж и занимался, что называется, пропагандой нацизма…

— Ужас, — сказала Таппенс. — Чертежи, тайные бумаги, заговоры, шпионаж, а теперь еще и пропаганда нацизма! Прямо голова кругом. Главное, обидно, что мы потратили столько времени даром…

— Не совсем, — возразил Томми.

— Почему?

— Хотя бы уже потому, что если Мэри Джордан приехала сюда что-то узнать и действительно узнала, а о том что она узнала, узнал этот самый офицер, про которого она хотела узнать…

— Томми! Прекрати! — возмутилась Таппенс. — И так ничего не понятно.

— Ну ладно. В общем, когда они об этом узнали, им ничего не оставалось как…

— Заткнуть ей рот, — докончила Таппенс.

— Ты изъясняешься прямо как Филлипс Оппенгейм[81], — сказал Томми. — Он, кстати, писал как раз в те годы.

— Так или иначе, им необходимо было заставить ее замолчать прежде, чем она доложит о результатах своей работы.

— Тем более, — похвалил Томми, — что ей в руки попало нечто важное… Бумаги, документы… Письма, которые она могла кому-то переслать или передать.

— Да, видно, им пришлось торопиться. Понятно. Но тогда «один из нас» вряд ли был членом семьи Александра.

— Естественно, — подтвердил Томми. — Нарвать в саду ядовитые листья и подбросить их на кухню может практически любой. Доза, скорее всего, будет не смертельной, но врач, проведя анализ пищи, обязательно придет к выводу, что причиной отравления стала нерадивость кухарки. Ему и в голову не придет заподозрить здесь злой умысел.

— Но тогда должны были умереть все, кто ел этот салат, — возразила Таппенс. — Или, во всяком случае, почувствовать сильное недомогание.

— Мистер Робинсон считает иначе. Допустим, кому-то нужно убить определенного человека — в данном случае Мэри Джордан… И что же он делает? Просто-напросто подливает ей яд в коктейль или в кофе: дигиталин, аконитин[82] или что там еще содержится в наперстянке…

— Аконитин содержится в растении, которое называется борец[83], — заметила Таппенс.

— Не умничай. Смотри лучше, что получается. Убийца подбрасывает на кухню пучок смертоносной зелени. В результате все присутствовавшие за столом получают небольшую дозу яда, а Мэри Джордан — смертельную, потому что тот же яд подмешали ей в кофе! Все чувствуют недомогание, а Мэри Джордан умирает. Естественно, тут же проводят расследование, и выясняют, что произошла трагическая ошибка. Пусть даже и роковая, но все же ошибка. А Мэри Джордан просто не повезло: она оказалась более других чувствительна к этому яду. Это должно было казаться настолько очевидным, что никому, наверное, и в голову не пришло заподозрить что-то неладное.

— А еще лучше, — предложила Таппенс, — было подсыпать ей яд на следующее утро. Например, в чай, и большую дозу…

— Не сомневаюсь, дорогая, ты бы так и поступила.

— Ну хорошо. С этим, вроде, разобрались. А как со всем остальным? Кто это сделал и почему? Во-первых, у кого «из нас» — то есть «из них» — была такая возможность? Ведь, что ни говори, для этого нужно было каким-то образом пробраться в дом. Хотя… Для этого достаточно рекомендации каких-нибудь знакомых. Что-нибудь вроде: «Приютите, пожалуйста, на денек моих дальних родственников, мистера или миссис таких-то. Они будут проездом в ваших краях и просто мечтают взглянуть на ваш чудный садик». Это ведь несложно устроить.

— Пожалуй.

— А что если этот кто-то, — продолжала Таппенс, — живет в деревне и по сей день? Это прекрасно бы объяснило вчерашнее происшествие.

— Происшествие? — насторожился Томми.

— Ну да. Вчера, когда я спускалась на этой злополучной тележке с холма, у нее вдруг отлетели колеса, и я полетела прямо в араукарию. Хорошо еще… В общем, неважно. А самое интересное, что на днях я просила старика Айзека как следует осмотреть Верного Дружка, и он-таки это сделал.

— Да?

— Представь себе. А вчера, когда я упала, осмотрел ее снова и… В общем, ему показалось, что кто-то ослабил гайки.

— Таппенс, — медленно проговорил Томми, — тебе не кажется, что это уже слишком? Сначала стекло в оранжерее, теперь гайки…

— Думаешь, кто-то действительно хочет нам помешать? Но это значит…

— Это значит, — подхватил Томми, — что в доме и впрямь что-то спрятано.

Они переглянулись. Таппенс открыла рот, подумала и снова его закрыла. Когда это повторилось трижды, Томми не выдержал.

— А что он сказал? Я имею в виду старину Айзека.

— Что этого следовало ожидать, поскольку тележка проржавела насквозь.

— И, вдобавок, в ней кто-то ковырялся.

— Да, — ответила Таппенс, — он в этом уверен. «А, — сказал, — опять пацаны залезли. Их, обезьянышей, хлебом не корми, дай чего-нибудь открутить! Жаль я не видел. Всыпал бы по первое число. Видать, ночью забрались». Я спросила, может, просто, пошутил кто?

— А он?

— А он только плечами пожал.

— Хороша шуточка, — задумчиво проговорил Томми. — Видать, добрый человек пошутил.

— Неужели ты думаешь, кто-то подумал, что я поеду на этой тележке, и отвинтил гайки в расчете на то, что я упаду и разобьюсь? Ерунда какая-то.

— На первый взгляд ерунда, — согласился Томми. — Но только на первый.

— А на второй?

— Похоже, кто-то хочет, чтобы мы отсюда убрались.

— Почему бы тогда просто не предложить нам продать дом?

— Действительно.

— И кстати, насколько мы знаем, никто кроме нас этим домом не интересовался. Во всяком случае, когда мы его осматривали, других покупателей не было. А ведь мы купили его по-дешевке… хотя вряд ли он большего стоит — уж больно он старый и запущенный.

— Может, дело в том, что ты стала всюду совать свой нос и задавать вопросы?

— Думаешь, Томми, кому-то не нравятся мои вопросы?

— Ну да… Может, таким образом нам дают понять, что нам лучше продать дом и уехать, пока они не взялись за дело всерьез?

— Кто это — они?

— Понятия не имею, — ответил Томми. — Просто «они». Есть мы, а есть они, и так было всегда. А как насчет Айзека…

— А что Айзек?

— Я вот подумал, а не его ли это рук дело? Он, между прочим, давно уже здесь живет. Сунули ему пятифунтовую бумажку или припугнули, вот он и ослабил гайки.

— Сомневаюсь, — сказала Таппенс. — У него на это мозгов не хватит.

— Ну, знаешь! На это много ума не надо…

— По-моему, ты начинаешь фантазировать, — сказала Таппенс.

— Уж кто бы говорил.

— Да, но то, что нафантазировала я, по крайней мере, бьет с фактами, — возразила Таппенс. — Я имею в виду новые факты.

— Да? — сказал Томми. — А мне казалось, последняя информация наоборот опровергает наши прежние выводы.

— Я и говорю: все переворачивается с головы на ноги. Теперь мы знаем, что Мэри Джордан была не вражеским, а совсем даже британским агентом, и приехала сюда с определенным заданием, которое, скорее всего, выполнила.

— И что же у нас получается?

— Значит, так… — вдохновенно начала Таппенс. — Она собрала информацию, составила отчет, и тут кто-то вскрыл письмо…

— Что, извини, вскрыл? — переспросил Томми.

— Письмо, которое она написала своему связному.

— Ага.

— Наверное, связным был ее отец, дедушка или еще какой-нибудь родственник.

— Вряд ли, — ответил Томми. — Такие вещи делаются иначе. Думаю, она и фамилию выбрала — или для нее выбрали — самую заурядную, чтобы не возникло ненужных ассоциаций с конкретными людьми. Или же она всегда работала под этой фамилией.

— И работала, заметь, на нас, — вставила Таппенс, — и наверняка где-нибудь за границей.

— Так или иначе, она приехала сюда и что-то узнала. А вот успела ли она передать информацию по назначению, нам неизвестно. Между прочим, вместо того чтобы писать шифровки, она могла просто ездить в Лондон и представлять устные отчеты, встречаясь с кем-нибудь хоть в том же Риджент-парке.

— Совсем как в книжках! — воскликнула Таппенс. — Шпион назначает в Риджент-парке встречу человеку из посольства, а потом…

— Ага. Прячет сведения в дупле дерева. И ты в это веришь? Просто невероятно. Разве что влюбленные способны так мучиться с каким-то дуплом.

— Возможно, их послания и кодировались, как любовные письма.

— Непременно, — саркастически усмехнулся Томми.

— Только они, наверное… Ох, слишком уж давно все это было! Чем больше узнаешь, тем меньше толку. Но мы ведь не остановимся, правда, Томми?

— Даже если бы очень захотели, — мрачно отозвался тот.

— А тебе хочется?

— Иногда.

— Нет, — сказала Таппенс, — не верю, что ты способен бросить дело на середине. И уж тем более, когда им занимаюсь я. А я останавливаться не собираюсь, так и знай. Не успокоюсь, пока все не выясню. У меня даже аппетит пропал от любопытства.

— Тогда дела действительно плохи, — засмеялся Томми. — Ладно. Давай посмотрим, что у нас есть. Отправная точка — шпионаж. Допустим, здесь работала шпионская организация, сумевшая осуществить некоторые из поставленных перед нею задач. При этом мы можем только догадываться, сколько их было и кто им помогал. Наверняка у них были свои люди в контрразведке. Предатели под маской патриотов.

— Весьма вероятно, — кивнула Таппенс.

— Идем дальше. Мэри Джордан получила задание выйти на них.

— На главного?

— Скорее, на все осиное гнездо разом. Итак, она приезжает сюда…

— Думаешь, Паркинсоны — ох уж мне эти Паркинсоны! — тоже имели к этому отношение? Томми, неужели они все были шпионами?

— Ну, это вряд ли.

— А кто же тогда пытается нас отсюда выжить?

— Не знаю. Но ты права: дом явно имеет ко всей этой истории какое-то отношение. И ведь сколько людей в нем жило до нас! Но, разумеется, до тебя, Таппенс, никто не мог до этого додуматься…

— Как ты думаешь, почему?

— Потому, что они не рылись в старых книгах и не отыскивали таинственных посланий. Их не снедало неуемное любопытство. В общем, они не были мангустами! Они просто жили себе здесь и им ни разу, видимо, не пришло в голову заглянуть наверх и полистать книги. Думаю, ты права: в доме действительно что-то спрятано. И, скорее всего, спрятано в таком месте, откуда Мэри Джордан в случае необходимости могла бы быстро это достать. Ну, скажем, чтобы передать связному, перепрятать или срочно отвезти в Лондон. Думаю, там то, что ей удалось выяснить.

— И ты правда веришь, что оно до сих пор в доме?

От волнения Таппенс даже принялась расхаживать по комнате.

— Похоже на то, — ответил Томми. — И кто-то очень боится, что мы это уже нашли или можем в любой момент отыскать. Хотя сами они, уверен, искали это не один год. И так и не нашли.

— Ох, Томми, — воскликнула Таппенс, — как все это увлекательно! Правда?

— Пока все это только наши предположения, — заметил Томми.

— Не будь таким занудой, — сказала Таппенс. — Лично я намерена перевернуть весь дом, и не только.

— Неужели перекопаешь огород?

— Нет, — сказала Таппенс. — Скорее, всю деревню! О, Томми!

— О, Таппенс! — загрустил тот. — Только мы собрались начать тихую спокойную жизнь…

— Покой и пенсия — несовместимы! — весело заявила Таппенс. — Кстати, вот наш главный источник информации!

— Какой?

— Пенсионеры. Нужно побольше походить и порасспрашивать стариков — чем я, собственно, до сих пор и занималась! Я же говорила — у меня свои методы!

— Только ради бога, будь осторожнее, — попросил Томми. — Мне было бы гораздо спокойнее, если бы я мог за тобой приглядывать, но завтра мне кровь из носу нужно в Лондон. Хочу провести кое-какие изыскания.

— Я буду их проводить здесь! — заявила Таппенс.

Глава 2 Изыскания Таппенс

— Надеюсь, — сказала Таппенс, — я не оторвала вас от дел? Незваный гость, сами знаете… Я хотела позвонить, но потом… как-то вылетело из головы… Собственно, никакого важного дела у меня нет, так что, если я некстати, скажите прямо. Я не обижусь.

— Ну что вы, миссис Бирсфорд, я всегда рада вас видеть! — Миссис Гриффин расплылась в улыбке. Она подвинулась в своем кресле, устраиваясь поудобнее, и дружелюбно посмотрела на Таппенс. — Надеюсь, вы оба как-нибудь зайдете ко мне на обед. Не знаю правда, во сколько обычно возвращается ваш муж… Он ведь теперь почти каждый день ездит в Лондон?

— Да, — ответила Таппенс. — Очень любезно с вашей стороны. Надеюсь, и вы заглянете к нам, когда мы более-менее обустроимся. Я имею в виду, когда этот ужасный ремонт, наконец, закончится. Мне правда, временами кажется, что этого никогда не случится.

— С ремонтом всегда так, — вздохнула миссис Гриффин.

Таппенс, которой все как один — и приходящая служанка, и старина Айзек, и Гвенда с почты и много кто еще — поочередно сообщили, что миссис Гриффин уже девяносто четыре года, никак не могла в это поверить. Миссис Гриффин выглядела гораздо моложе своих лет — возможно, благодаря привычке сидеть очень прямо, которая, в свою очередь, выработалась благодаря ревматизму. Прическа — седые волосы, поднятые над морщинистым лицом и забранные кружевной ленточкой, — придавала ей вид строгий и величественный; Таппенс поневоле вспомнила фотографию своей двоюродной бабушки.

Миссис Гриффин носила бифокальные очки[84] и слуховой аппарат, причем, по наблюдениям Таппенс, не только носила, но и пользовалась. Держалась она бодро и, похоже, собиралась дотянуть лет до ста, если не до ста десяти.

— Ну, и чем вы занимаетесь сейчас? — поинтересовалась миссис Гриффин. — Электрики, как я слышала, уже закончили? Дороти, миссис Роджерс, когда-то работала у меня горничной, да и сейчас приходит убираться дважды в неделю, так что я в курсе всех ваших новостей.

— Да, слава Богу, — сказала Таппенс. — А то я вечно проваливалась в какие-то ямки, которые они расковыряли. Ах да, я чего пришла… Наверное, вам это покажется глупым, но я, знаете ли, разбирала старые книги… мы их купили вместе с домом… и нашла среди них несколько детских.

— О, да, — проговорила миссис Гриффин, — это такое удовольствие — копаться в детских книжках! «Узник Зенды», например. И до чего ж увлекательная книга! Если не ошибаюсь, первый любовный роман, которую мне разрешили прочесть. Тогда, знаете, это не поощрялось. А уж читать романы по утрам считалось и вовсе дурным тоном. Только тогда говорили не романы, а «истории». Их и за литературу-то не считали — так… забавой и пустой тратой времени. Их позволялось читать только ближе к вечеру.

— Там много чего есть, — сказала Таппенс. — Не только «Узник Зенды». Миссис Моулзворт, например.

— «Комната с гобеленами»? — тут же спросила миссис Гриффин.

— Да. Помню, очень ее любила.

— А мне больше нравилась «Ферма четырех ветров», — призналась миссис Гриффин.

— Представьте, она у нас тоже есть. Если хотите, могу принести. Так о чем я? А, вот… В общем, когда я разбиралась с книгами, то заметила, что нижняя полка повреждена.

Видимо, поломали, когда двигали шкаф. Там образовалась щель, и туда завалилась всякая всячина. В основном рваные книги. И еще вот это.

Таппенс достала коричневый бумажный сверток.

— Альбом, — сказала она. — Старинный памятный альбом. Там и ваше имя есть. Уинифред Моррисон, верно?

— Да, моя милая. Все правильно.

— Вот я и подумала, может, вам интересно будет взглянуть. Там ведь наверняка найдутся имена старых друзей, которых вам будет приятно вспомнить.

— Как это мило с вашей стороны, дорогая. Вы совершенно правы: с удовольствием его посмотрю, хотя, знаете, в моем возрасте не слишком весело вспоминать о прошлом. Спасибо вам, миссис Бирсфорд. Вы так внимательны!

— Правда, он изрядно выгорел и помялся… — виновато пробормотала Таппенс, протягивая свою находку.

— Знаете, — проговорила миссис Гриффин, — в моем детстве у всех были памятные альбомы. Потом они вышли из моды, а жаль. Теперь уж таких не найдешь. В школе, куда я ходила, у каждой девочки был свой альбом..

Миссис Гриффин взяла альбом у Таппенс и открыла его.

— Надо же, — пробормотала она, — сколько воспоминаний… О, да! Хелен Гилберт — ну, конечно. И Дэйзи Шерфилд. Отлично ее помню. Вечно носила на зубах эту штуку. Пластинку, что ли? И постоянно вынимала ее, говорила, что терпеть не может. Эди Кроун, Маргарет Диксон… Да. Тогда почти у всех был красивый почерк, не то что нынче. Письма своего племянника я, например, вообще прочесть не могу: иероглифы какие-то. Ни одного слова не угадаешь. А это вот Молли Шорт, страшно, бедняжка, заикалась. Помню-помню…

— Большинство из них, наверное, уже… — начала Таппенс и, запнувшись, покраснела.

— Вы хотели сказать «умерли», дорогая? Боюсь, что так. Хотя, конечно, не все. Как ни странно, многие еще живы. Сейчас-то они, конечно, уже не здесь: повыскакивали замуж и разъехались кто куда. Вот в Нортумберленде[85] живут две мои подруги. Да, да, это очень любопытно.

— Тогда, наверное, Паркинсонов здесь еще не было? — небрежно поинтересовалась Таппенс. — Не вижу их фамилий.

— Нет, они приехали позже. Я смотрю, они вас по-прежнему интересуют?

— О, да, — ответила Таппенс. — Действительно ведь интересно! Помните, вы как-то упомянули мальчонку по имени Александр Паркинсон? А недавно я прогуливалась по церковному двору и увидела его могилу. Оказывается, он очень рано умер.

— Да, очень, — подтвердила миссис Гриффин. — Его тут все любили. Смышленый был паренек. Прочили ему блестящее будущее. И ведь ничем таким не болел… Отравился на пикнике. Представляете? Это мне его крестная, миссис Хендерсон, рассказала. Вот она, кстати, Паркинсонов хорошо знала.

— Миссис Хендерсон? — Таппенс недоуменно взглянула на собеседницу.

— Ах да, вы же и не могли ее видеть. Она живет сейчас в доме для престарелых милях[86] в двенадцати или пятнадцати отсюда. «Луговой» называется. Думаю, вам стоит с ней повидаться. Она много чего может рассказать о вашем доме. Тогда, кстати, он назывался «Ласточкино гнездо».

— Неужели?

— Миссис Хендерсон обожает погружаться в прошлое. Так что она будет рада, если вы ее навестите. И не раздумывайте. Берите и поезжайте. Уверена, вам там понравится. А миссис Хендерсон скажите, что это я вас послала. Она должна меня помнить. Раньше мы с сестрой часто ее навещали. Теперь, конечно, тяжеловато. Заодно загляните в «Яблоневую сторожку»; это по дороге. Тоже приют для стариков. Похуже, конечно, чем «Луговой», но тем не менее вполне приличный. Уверена, все будут рады вашему визиту. А уж сплетнями, обещаю, просто завалят. Вы же знаете: жизнь у них там скучноватая.

Глава 3 Заметки в блокноте Таппенс

— У тебя усталый вид, дорогая, — заметил Томми, когда они перешли после ужина в гостиную, и Таппенс, плюхнувшись в кресло, принялась безудержно зевать.

— Усталый? Да я просто измотана! — возмутилась Таппенс.

— И что же ты делала? Надеюсь, не перекапывала, как обещала, сад?

— Я не физически устала, — холодно отозвалась Таппенс. — Я перенасытилась изысканиями.

— Согласен, занятие утомительное. И какие же успехи? Позавчерашняя беседа с миссис Гриффин, насколько я понял, оказалась бесплодной.

— Почему же? — Я узнала о двух приютах и уже успела их посетить. В «Луговом» мне, правда, не повезло: миссис Хендерсон, как оказалось, уже нет в живых. Зато в «Яблоневой сторожке» я узнала массу полезного.

Она открыла сумочку и не без труда вытащила оттуда огромный блокнот.

— Я старалась делать заметки. Кстати, прихватила одну из фарфоровых плакеток для меню.

— A-а. И каков результат?

— Несколько страниц кулинарных рецептов. Вот, например. Фамилия автора, правда, отсутствует.

— Старайся записывать имена.

— Меня больше интересуют их воспоминания. А плакетка произвела самый настоящий фурор, поскольку выяснилось, что на том обеде присутствовало немало нынешних обитателей «Сторожки», не говоря уж об их покойных родственниках. Ничего подобного, по их словам, в здешних местах никогда не было и уже вряд ли будет. Между прочим, в тот вечер они впервые попробовали салат из лангустов.

— Рад, конечно, за них, — хмыкнул Томми, — но что это нам дает?

— Очень многое. Я спросила, почему они так хорошо помнят тот обед, и оказалось, что в тот день проходила перепись населения.

— Перепись?

— Да. Представляешь, что это такое, да? В прошлом… или позапрошлом году тоже была перепись. Ну же, вспоминай! Приходят к тебе в дом и заставляют заполнять анкету каждого, кого там застанут. Или же за всех гостей отдуваешься ты один. Ты же знаешь, так один из пунктов гласит: «кто находился в доме в ночь на пятнадцатое ноября?» И ты записываешь, или сами гости пишут, уже не помню. В общем, в тот день была перепись, и всем приходилось отвечать, кто живет у них в доме. Можешь себе представить, что творилось на этом званом обеде. Большинство гостей сочло этот опрос личным оскорблением, потому что отвечать приходилось на самые щепетильные вопросы: есть ли у вас дети и сочетались ли вы браком, или вы не были замужем, но имеете детей, и все такое. Каждому пришлось выложить о себе кучу деликатных подробностей — а кому такое понравится? В общем, все решили, что это возмутительная бестактность.

— Эта перепись может здорово нам помочь, если удастся выяснить точную ее дату, — заметил Томми.

— Думаешь, можно поднять все бумаги?

— Во всяком случае, я знаю к кому с этим обратиться.

— И тогда мы получим…

— Именно. Тогда мы получим список тех, кто мог оказаться «одним из нас». Если Александр имел в виду кого-то из гостивших в тот вечер в доме, имя этого человека должно значиться в журнале переписчика. Наряду с именами других гостей и, вероятно, с именем Мэри Джордан.

— Кстати, старички вспомнили, что как раз перемывали ей в тот день кости. Какой, мол, хорошей девушкой она казалась вначале и какой плохой оказалась потом, и кто бы все это мог представить, ну и прочее в таком духе. В общем, сам знаешь. Чего, мол, и ждать от человека, если он наполовину немец и следовало лучше думать, кого пускать в дом.

Таппенс отставила пустую кофейную чашку и откинулась на спинку кресла.

— Есть зацепки? — спросил Томми.

— Пока вроде бы нет, — ответила Таппенс, — хотя… как знать? Знают-то старики много, но вот вытянуть из них что-нибудь толковое… Да, еще было много разговоров о том, куда прятали вещи и где их находили. Потом еще история о завещании, которое нашли в китайской вазе, а кто-то все твердил не то об Оксфорде, не то о Кембридже, хотя совершенно непонятно, при чем тут эти университеты.

— Возможно, у кого-то из них был племянник-студент, — заметил Томми, — который увез с собой в Оксфорд или Кембридж что-нибудь ценное.

— Все может быть.

— А о самой Мэри Джордан удалось что-нибудь узнать?

— Сплошь слухи о немецких шпионах, услышанные от родителей, двоюродных сестер, кузин или друга дядюшки Джона, который служил во флоте и поэтому знает все.

— А о том, как она умерла, речь не заходила?

— Та же история. Шпинат и наперстянка. Все выздоровели, а она нет.

— Да что они, сговорились, что ли? — с досадой произнес Томми.

— Похоже на то, — вздохнула Таппенс. — И потом, знаешь, они же говорят все одновременно, наперегонки, так что у меня в голове полная неразбериха. Помню, долго обсуждали шпионов и случаи отравления на пикниках. Ни одной даты уточнить тоже не удалось. Каждый предлагает свою, причем верить нельзя никому. Говорит: «Мне тогда было шестнадцать», а поди проверь, сколько ей сейчас! Со старушками всегда так: они до восьмидесяти лет будут клясться, что им максимум пятьдесят два, а после восьмидесяти — что уже давно разменяли девятый десяток.

— «Мэри Джордан, — задумчиво повторил Томми, — умерла не своей смертью». Интересно, а он говорил кому-нибудь о своих подозрениях?

— Александр?

— Да. Наверное, говорил, если так рано умер, — нахмурился Томми.

— Кстати, его дата смерти выбита на могильной плите. В случае с Мэри Джордан у нас нет и этого.

— Рано или поздно мы все узнаем, — сказал Томми. — Надо лишь составить списки имен, дат и данных. Иногда одно случайное слово может дать очень много.

— У тебя масса полезных знакомых, — завистливо проговорила Таппенс.

— У тебя тоже.

— Да брось ты.

— Не скромничай, — улыбнулся Томми. — Мне бы твою энергию! Я пребываю в уверенности, что жена сидит в гостях у милой старушки, попивает чай и разглядывает памятный альбом, а она, оказывается, уже успела побывать в парочке домов престарелых и выяснить — едва ли не все что можно — о событиях семидесятилетней давности. Стоит теперь уточнить несколько дат и навести кое-какие справки, и мы наверняка выйдем на что-то важное.

— Интересно, что же все-таки эти студенты увезли в Оксфорд? Или в Кембридж…

— Едва ли это имеет отношение к нашему делу, — сказал Томми.

— Пожалуй, — согласилась Таппенс.

— Остаются еще врачи и священники, — принялся рассуждать Томми. — Их, пожалуй, тоже неплохо бы прощупать, хотя не думаю, что нам это что-то даст. Слишком уж много лет прошло. Мы все ходим вокруг да около и никак не можем… С тобой, кстати, ничего больше не стряслось, Таппенс?

— Ты имеешь в виду, не было ли за последние два дня чего-нибудь неординарного, угрожающего моей драгоценной жизни? Нет. На пикник меня никто не приглашал, тормоза у машины в порядке, а банку яда в сарае даже еще не почали.

— Айзек бережет ее на случай, если ты вдруг выйдешь в сад с сэндвичами.

— Бедный Айзек! — воскликнула Таппенс. — Перестань на него наговаривать. Мы с ним уже подружились. Погоди-ка… это напоминает мне…

— Что?

— Забыла, — Таппенс растерянно заморгала. — Забыла… Когда ты сказал про Айзека, мне что-то пришло в голову и тут же исчезло.

— О, Боже! — вздохнул Томми.

— Ладно, идем дальше, — Таппенс заглянула в блокнот. — Рассказывали про какую-то пожилую даму, которая на ночь прятала свои серьги в варежки. Между прочим, она считала, будто ее хотят отравить. Еще одна особа держала деньги в шкатулке для сбора пожертвований — ну, ты их видел… фарфоровые такие… на них еще наклейка «для подкидышей и беспризорных детей». Но, судя по всему, до детей содержимое не доходило. Она складывала туда пятифунтовые бумажки и, когда шкатулка наполнялась, закапывала ее и покупала следующую.

— И тратила на ее покупку не меньше пяти фунтов, полагаю?

— Наверное. Вероятно, она, как и мой кузен Эмлин, считала, что никто не станет грабить найденышей, бездомных и миссионеров.

— Кстати, о миссионерах. Ты как-то говорила, что видела наверху стопку скучнейших проповедей.

— Были такие. А что? — спросила Таппенс.

— Мне просто подумалось, что вот такая невыносимо скучная теологическая книжка — лучший тайник. Старая книга с потрепанным переплетом и вырезанными внутри страницами.

— Ничего похожего, — сказала Таппенс. — Я бы заметила.

— А ты бы стала такую читать?

— Нет, конечно.

— Вот видишь, — сказал Томми. — Не стала бы. Подозреваю, ты ее просто положила в ящик.

— Ты меня плохо знаешь. Я просмотрела каждую. Между прочим, там была книга под названием «Венец успеха». Аж в двух экземплярах. Что ж, будем надеяться, наши усилия тоже увенчаются успехом — один венец тебе, один мне!

— А тогда уж мы сами напишем книгу под названием «Кто убил Мэри Джордан?».

— Когда узнаем кто, обязательно напишем, если, конечно, узнаем, — веско добавила Таппенс.

Глава 4 Хирургическое вмешательство

— Чем сегодня займешься, Таппенс? Списками имен и дат?

— Я уже и так ими занимаюсь. На вот, смотри. — Таппенс протянула мужу листок из блокнота. — Ты даже не представляешь, до чего ж это, оказывается, нудное занятие. Кроме того я, кажется, пару раз сбилась.

— Естественно.

— Ты такой аккуратист, Томми, что иногда даже противно.

— Ну-ну, дорогая. Так какие, говоришь, у тебя на сегодня планы?

— Во-первых, еще подремать. Хотя, нет, спать я, пожалуй, не буду. — Таппенс оживилась. — Я же собиралась выпотрошить Матильду!

— Господь с тобой! Откуда такая кровожадность?

— Я сказала: Матильду. Из оранжереи. Лошадь-качалку с дырой в животе.

— A-а. И ты собираешься залезть ей в живот?

— Точно, — кивнула Таппенс. — Хочешь поучаствовать?

— Если честно, не очень.

— А если я тебя попрошу?

Томми глубоко вздохнул.

— Придется согласиться. И потом, все веселее, чем составлять списки. Айзек уже пришел?

— Нет еще. Но он нам и не нужен. Дверь не заперта, а что до воспоминаний… Кажется, я из него выжала даже больше, чем он знал.

— Можно подумать, он знает хоть что-то, — пренебрежительно проговорил Томми. — От его россказней у приличного человека уши вянут.

— Нужно пользоваться разными источниками, — наставительно заметила Таппенс. — Никогда ведь не знаешь, который из них окажется достоверным. Ладно. Пошли потрошить Матильду. Вот только переоденусь, а то в Кей-кей такая пылища…

— Надо было попросить Айзека подготовить ее к операции.

— Не иначе, в прошлой жизни ты был хирургом.

— Кто знает? — Томми напустил на себя важный вид и сообщил: — Извлечение инородных тел из брюшной полости этого животного может представлять серьезную угрозу для жизни последнего. Бедняжка и так на ладан дышит.

— А давай ее потом покрасим! Может, Деборины девочки захотят покататься, когда приедут.

— Наши внуки и так завалены игрушками!

— Много ты понимаешь, — махнула рукой Таппенс. — Детям быстро надоедают дорогие игрушки. Иной раз им милее обрывок бечевки, старая тряпичная кукла или лоскут мохнатого коврика. Между прочим, стоит нашить на него пару черных пуговиц, он превращается в медвежонка. Дети просто визжат от восторга.

— Переодевайся и пойдем, — сурово напомнил Томми. — Больной ждать не будет.

Подготовить Матильду к операции оказалось не так-то просто. Пациентка явно страдала ожирением и недержанием гвоздей, которые торчали из нее во все стороны острием наружу. Таппенс исколола о них все руки, а Томми порвал свитер.

— Чтоб ей лопнуть! — в сердцах пожелал главный хирург.

— Чем красить, мы ее лучше сожжем! — понимающе откликнулась Таппенс.

Появившийся в этот момент Айзек выглядел изрядно удивленным.

— Опа! — воскликнул он. — Чем это вы тут занимаетесь? Хотите вытащить ее наружу?

— Не совсем, — отдуваясь, ответила Таппенс. — Хотим просто перевернуть ее, чтобы залезть вон в ту дырку.

— Хотите все из нее вытащить? Придет же такое в голову!

— Да, — подтвердила Таппенс, — именно это мы и хотим.

— И что вы думаете там найти?

— Ничего, кроме хлама, — сказал Томми и не слишком уверенно добавил: — Вообще-то мы собирались навести тут порядок. Думаем хранить здесь спортинвентарь. Клюшки для гольфа и все такое…

— Небольшое поле для гольфа здесь, правда, было, но очень уже давно. Еще во времена миссис Фолкнер. Да только сейчас на его месте розарий.

— Во времена кого? — спросил Томми.

— В общем, еще до меня. Но всегда ведь найдутся люди, готовые часами рассказывать, что, где и как было раньше. И чего только не нарасскажут. Чаще, конечно, навыдумывают.

— Какой вы молодчина, Айзек, — не преминула польстить Таппенс. — Все знаете! Поле для гольфа… Надо же!

— Ага. Тут где-то даже коробка стояла с клюшками. Сомневаюсь, чтобы от них сейчас что-нибудь осталось.

Таппенс тут же бросила Матильду и направилась в угол, где и в самом деле оказалась длинная деревянная коробка. С трудом отодрав крышку, Таппенс обнаружила внутри два выцветших мяча — красный и голубой — и ржавый молоточек для крокета. Все это было густо приправлено паутиной.

— Еще от миссис Фолкнер остались, — благоговейно сообщил Айзек. — Она, говорят, даже на соревнованиях выступала.

— В Уимблдоне[87]? — недоверчиво спросила Таппенс.

— В каком еще Уимблдоне? Здесь, у нас. Тут ведь тоже соревнования проводились. Я даже снимки видел. У фотографа.

— У фотографа?

— Ну, да. В деревне. Вы что же, Дарренса не знаете?

— Даррене… Даррене, — рассеянно повторила Таппенс. — Это который продает пленки и все в таком духе?

— Правильно. Только это, конечно, уже не тот Даррене. Внук, если не правнук. А лавка та же. Торгует всякой ерундой. Открытками там, бумагой… Ну и фотографирует помаленьку. У него там целая куча старых снимков. Никогда ничего не выкидывает. На днях к нему даже заходила одна дамочка — искала фото своей прабабки. Оригинал-то она потеряла, так думала негатив найти. Не нашла, правда. У него еще и альбомы есть. Тоже старые.

— Альбомы, — задумчиво повторила Таппенс.

— Так пособить чем? — спросил Айзек.

— Помогите с лошадью, если не трудно. И кто ее только так назвал?

— Матильдой-то? А что, хорошее имя, французское.

— И тайник вроде неплохой, верно? — Таппенс запустила руку в отверстие на животе Матильды и вытащила оттуда очередной резиновый мячик, некогда красно-желтый, а теперь полинявший и к тому же рваный. — Это, наверное, дети. Вечно они все засовывают куда подальше.

— Было бы только куда, — подтвердил Айзек. — Говорят, правда, один молодой джентльмен завел привычку совать сюда письма. Будто это почтовый ящик.

— Письма? Кому?

— Какой-нибудь молодой леди, надо думать. Я, правда, здесь еще тогда не работал.

— Бедный Айзек! — покачал головой Томми, когда садовник, установив Матильду в нужное положение, удалился закрывать парники. — Сколько же здесь всего произошло без него…

— Просто невероятно, — выдохнула порядком уже грязная и исцарапанная Таппенс, с трудом высвобождая руку из недр Матильды, — сколько всего сюда напихали. Странно, что никому не пришло в голову ее почистить.

— Да кому же это кроме нас надо? — заметил Томми, в свою очередь запуская руку в чрево лошади.

— И то верно, — согласилась Таппенс..

— Такое чувство, что нам нечем больше заняться. Не думаю, что из этого что-нибудь… Ой!

— Что там? — спросила Таппенс.

— Ничего. Просто я поцарапался.

Томми вынул руку, внимательно ее осмотрел и, вздохнув, снова запустил в тайник. Наградой ему стал вязаный шарфик, основательно побитый молью.

— Какая гадость, — проговорил Томми, брезгливо его отшвыривая.

Таппенс отстранила мужа и, наклонившись над Матильдой, принялась в ней копаться.

— Осторожнее, там гвозди, — предупредил Томми.

— Сейчас-сейчас… Вот!

Она вытащила свою находку на свет. На сей раз это оказалось колесико от игрушечного автобуса.

— Кажется, — заметила Таппенс, — мы зря тратим время.

— Я тебе это сразу сказал!

— Ну… раз уж начали, доведем дело до конца, — решительно заявила Таппенс. — О, Господи, у меня пауки на руке. И сразу три штуки! Если следующими окажутся черви, я этого не перенесу!

— Это вряд ли, — успокоил ее Томми. — Для червей нужна почва.

— По крайней мере, конец уже скоро, — сказала Таппенс. — О! А это еще что? Надо же, картонка с иголками. Ржавые, но все целые. Странно.

— Какая-нибудь девочка, не желавшая заниматься рукодельем…

— Похоже на то.

— Я нащупал что-то вроде книги, — сообщил Томми.

— О, это может оказаться интересным. В какой части Матильды?

— В районе аппендикса или почки, — профессиональным тоном ответил Томми. — В общем, справа.

— Хорошо, доктор. Что бы это ни было, извлекайте!

Фактически от книги осталось одно название и благородное обаяние старины: заляпанные страницы едва держались, а обложка распадалась на части.

— Похоже на учебник французского, — прокомментировал Томми. «Pour les enfants. Le Petit Precepteur»[88].

— Все ясно, — сказала Таппенс. — Кому-то очень не хотелось учить французский. Он пришел сюда, сунул учебник в Матильду и объявил всем, что потерял. Добрая старая Матильда!

— А ведь когда Матильда стоит на ногах, засунуть в нее что-нибудь не так-то просто.

— Это нам с тобой не просто, — возразила Таппенс. — А детям с их ростом в самый раз. Подлез под нее, и готово. Ой, я наткнулась на что-то скользкое. На ощупь, какая-то живность.

— Бр-р! — Томми передернул плечами. — Наверное, дохлая мышь.

— Нет, оно без меха. Но удивительно противное. Боже, опять гвоздь. А эта штука, похоже, на нем и висит. Какая-то веревочка… Удивительно, как это она не сгнила.

Она осторожно извлекла свою находку.

— Портмоне. Хорошая когда-то была кожа, очень даже хорошая.

— Давай поглядим что внутри, — предложил Томми.

— Что-то есть, — сказала Таппенс и с надеждой добавила: — Будем надеяться, пачка пятифунтовых банкнот.

— Если и так, они давно уже сгнили.

— Не скажи, — возразила Таппенс. — Некоторые вещи сохраняются очень даже неплохо. Раньше, по-моему, пятифунтовые банкноты печатали на прекрасной бумаге, тонкой и очень прочной.

— А может, они окажутся двадцатифунтовыми! Вот будет кстати!

— Я бы предпочла золотые соверены[89]. Правда, соверены принято хранить не в портмоне, а в вязаных кошельках. У моей двоюродной бабушки Марии был такой. Битком набитый соверенами. Она нам его показывала, когда мы были маленькими, говорила, что на черный день — на случай вторжения французов, если не ошибаюсь. Короче говоря, на самый крайний случай. Чудесные тяжелые золотые соверены! Я тогда все мечтала поскорее стать взрослой и получить такой же.

— Да кто бы тебе его дал, скажи на милость?

— Об этом я тогда не задумывалась, — сказала Таппенс. — Я была просто уверена, что каждой взрослой даме полагается большой тяжелый кошелек с соверенами. Только это должны быть настоящие дамы: с пелериной, мехами и шляпкой. Представь, как было бы здорово! Например, любимый внук возвращается в школу после каникул, а ты даришь ему на дорогу золотой соверен!

— А как насчет внучек?

— Не слыхала, чтобы они получали соверены, — вздохнула Таппенс. — Вот половинки пятифунтовых банкнот мне бабушка действительно присылала…

— Половинки?

— Представь себе. Она разрывала пятифунтовую банкноту и высылала каждую половинку разными письмами. Предполагалось, что так их не украдут на почте.

— Надо же, какие предосторожности!

— А ты думал! — сказала Таппенс, копаясь в кожаных внутренностях портмоне. — Ого! Я что-то нащупала.

— Давай выйдем в сад, — предложил Томми, — глотнем свежего воздуха.

В саду они смогли лучше рассмотреть свой трофей. Это был плотный кожаный бумажник хорошего качества. От времени кожа задубела, но не испортилась.

— Наверное, Матильда спасла его от сырости, — решила Таппенс. — Ох, Томми, гляди!

— Да уж, явно не банкноты. И тем более не соверены.

— Нет, — сказала Таппенс, — это просто бумага. Какие-то записи… Вот только сможем ли мы их прочесть? Ух, какая ветхая!

Томми бережно развернул пожелтевшую бумагу, аккуратно разделяя, где возможно, страницы. Листы, исписанные крупным размашистыми почерком, оказались, при ближайшем рассмотрении, записками. Чернила, некогда иссиня-черные, выцвели и напоминали по цвету ржавчину.

— «Место встречи изменилось, — прочел Томми. — Кен. Сад возле Питера Пэна[90]. Среда, двадцать пятое, три тридцать пополудни. Джоанна».

— По-моему, это оно! — обрадовалась Таппенс.

— Значит, адресат этой записки должен был встретиться с кем-то в Кенсингтон-гарденс. Интересно, а кто клал эти записки в Матильду, а потом вынимал из нее?

— Кто-то из обитателей дома, — сказала Таппенс, — и точно не ребенок. Кто-то, чье присутствие в Кей-кей не выглядело подозрительным. Думаю, этот человек получал информацию от офицера-шпиона и передавал ее в Лондон.

Таппенс завернула бумажник в шаль, и они с Томми вернулись в дом.

— Здесь есть еще какие-то бумаги, — сказала Таппенс, — но, боюсь, они рассыплются от первого же прикосновения.

Таппенс положила шаль и бумажник на стол в холле и только тут заметила лежащий на столе большой пакет.

— Эй, а это что такое?

Она развязала бечевку и сняла оберточную бумагу.

— Какой-то альбом… Ага, тут есть записка. Это от миссис Гриффин.

«Дорогая миссис Бирсфорд, большое спасибо, что принесли мне памятный альбом. Приятно было вспомнить старых знакомых. Они так быстро забываются! Порой помнишь одно только имя, а фамилия совершенно вылетела из головы! Или наоборот. Память коварна. Альбом, который я вам посылаю, завещала мне моя скончавшаяся на днях подруга, миссис Хендерсон. В нем много снимков, среди которых, если не ошибаюсь, есть и несколько фотографий Паркинсонов. Мне показалось, что если вы интересуетесь историей вашего дома и людьми, которые в нем жили, вам будет любопытно на них взглянуть. Можете не спешить возвращать мне этот альбом. Уверяю вас, для меня он — всего лишь памятная вещица. Кроме того, я не очень люблю старые снимки. В конце концов, это довольно грустно».

— Альбом с фотографиями, — сказала Таппенс. — Это может оказаться интересным. Давай-ка посмотрим.

Они уселись на диван. Альбом был толстый и тяжелый, в потертом кожаном переплете. Многие фотографии сильно выцвели, но, тем не менее, были вполне узнаваемы.

— Ой, смотри! Наша араукария. А за ней Верный Дружок с каким-то смешным мальчуганом. Должно быть, очень старая фотография. А вот и глициния[91], и пампасная трава. Какие-то люди за столом… Наверное, пьют в саду чай. Гляди-ка, тут подписаны имена. Мейбл… Красоткой уж точно не назовешь. А это кто такие?

— Чарльз, — ответил Томми, водружая на нос очки. — Чарльз и Эдмунд. Похоже, они только что играли в теннис. Вот только ракетки у них какие-то необычные. А это у нас какой-то Уильям и майор Коутс. Может, он и есть шпион?

— А вот — ой, Томми, это она!

— Да, так и написано — Мэри Джордан.

— Хорошенькая. И даже очень. Здорово! Вот мы, наконец, и познакомились.

— Интересно, кто это все снимал.

— Наверное, фотограф, про которого говорил Айзек. Отец или дед нынешнего. Надо будет заглянуть к нему, посмотреть старые фотографии.

Томми отложил альбом и принялся вскрывать письма, пришедшие с дневной почтой.

— Что-нибудь интересное? — поинтересовалась Таппенс. — Четыре конверта. В двух, ясное дело, счета. А в этом… в этом явно что-то другое. Есть новости?

— Возможно, — ответил Томми. — Придется мне завтра снова поехать в Лондон.

— Опять твои комитеты?

— Да нет. Нужно кое-кого навестить. Это на севере Лондона. В районе Хэмпстед-Хит[92], как я понимаю.

— Ты еще не сказал кого, — напомнила Таппенс.

— Некто полковник Пайкэвей.

— Ну и фамилия!

— Довольно необычная, правда?

— А я его знаю?

— Возможно, я как-то и упоминал о нем. Он живет, так сказать, в атмосфере постоянного задымления. Кстати, у тебя не найдется пастилок от кашля, Таппенс?

— Пастилок от кашля? Не знаю… Впрочем, кажется, есть. Я покупала зимой целую упаковку. Но я не заметила, чтобы ты кашлял.

— Буду. Обязательно буду, когда выйду от Пайкэвея. Дышать там попросту нечем, а не родился еще тот человек, который сумеет заставить полковника Пайкэвея открыть окно.

— И что ему от тебя нужно?

— Понятия не имею, — сказал Томми. — Он ссылается на Робинсона.

— Это который желтый и все про всех знает?

— Точно.

— Ну что ж, — удовлетворенно произнесла Таппенс, — значит, мы и правда раскопали что-то серьезное.

— При том, что все это случилось — если вообще случилось — много лет назад.

— У новых грехов старые тени, — заметила Таппенс. — Нет, не так. У старых грехов длинные тени. Нет, не помню. Томми, как правильно?

— Забудь, — усмехнулся тот. — Оба варианта ни к черту.

— Схожу-ка я сегодня к фотографу. Пойдешь со мной?

— Нет уж. Я лучше схожу окунусь в море!

— Сегодня довольно прохладно.

— Ничего. Мне просто необходимо освежиться, встряхнуться и смыть, наконец, это мерзкое ощущение, будто ты весь — от ушей до кончиков пальцев — в паутине.

— Да уж… Работенку мы себе подыскали ту еще, — согласилась его жена. — А я, пожалуй, все-таки загляну к этому Дарренсу, если я правильно запомнила фамилию. Или, может, оставить на завтра? Ты, кстати, еще не распечатал последнее письмо.

— Просто забыл. А между тем, возможно, в нем что-то есть.

— А от кого оно?

— От моего изыскателя, — важно произнес Томми. — Вернее, изыскательницы. Она рыщет по всей Англии, то и дело заскакивает в Сомерсет-Хаус за данными о смертях, браках и рождениях, просматривает газетные подшивки и анализирует статистику. Очень толковая.

— И красивая?

— Отнюдь.

— Слава богу, — облегченно вздохнула Таппенс. — У тебя ведь сейчас очень опасный возраст, Томми. В твои годы мужчину так и тянет обзавестись красивой помощницей!

— Неужели ты мне не доверяешь? — изумился Томми.

— Все подруги в один голос убеждают меня не делать этого.

— И где ты только находишь таких глупых подруг?

Глава 5 Разговор с полковником Пайкэвеем

Томми медленно ехал по улицам своей молодости и вспоминал прежние годы. Когда-то очень уже давно они с Таппенс жили в районе Белсайз-парка[93] и каждый день гуляли по Хэмпстед-Хиту с Джеймсом, их тогдашним псом. Джеймс всегда умел настоять на своем. Выходя из дому, он тут же сворачивал налево — к Хэмпстед-Хит — и решительно пресекал все попытки Таппенс и Томми развернуть его в другом направлении, чтобы пройтись по магазинам. Упрямый, как все силихем-терьеры[94], он валился на тротуар, вываливал язык и мученически закатывал глаза. После этого ни один прохожий не мог удержаться от того, чтобы не высказать Томми и Таппенс свое о них мнение: «Вы что же это мучаете животное? Неужели не видите? Песик устал. Ему жарко. Вас бы так! Бывают же такие хозяева!»

Вскоре Томми отбирал у Таппенс поволоки принимался энергично дергать Джеймса, пытаясь поднять его на ноги.

«О Господи, — говорила Таппенс, — на нас же все смотрят. Ты что, не можешь взять его на руки?!»

«Что? Ты хоть знаешь, сколько он весит?»

Джеймс, сильно напоминавший туго набитую сардельку, воспользовавшись паузой, перекатывался на другой бок и снова разворачивался мордой в желаемом направлении.

«Бедный песик. Вот же не повезло с хозяевами!» — сочувствовали прохожие.

Джеймс закатывал глаза.

«Пожалуй, — сдавалась Таппенс, — по магазинам мы пройтись всегда успеем. Давай уж лучше отведем Джеймса, куда он хочет. Не тащить же тебе его, в самом деле, на руках».

Джеймс поднимал голову и махал хвостом. «Давно бы так, — означало это. — А теперь — в Хэмпстед-Хит!».

Джеймс, что ни говори, был прирожденным лидером.

Еще вчера указанный в письме адрес удивил Томми. Когда он в последний раз встречался с полковником Пайкэвеем, тот обитал в тесной задымленной комнатенке в Блумсбери[95]. Теперь же у него было новое жилье — маленький ничем не примечательный домик у самой вересковой пустоши неподалеку от места, где родился Ките[96]. Впрочем, последнее обстоятельство на обители полковника совершенно не отразилось.

Он позвонил, и ему открыла старуха, очень точно соответствовавшая представлениям Томми о ведьмах: ее острый крючковатый нос почти соприкасался с таким же острым подбородком; а маленькие злые глазки неприязненно рассматривали посетителя.

— Могу я видеть полковника Пайкэвея?

— Не думаю, — ответила ведьма. — А вы кто?

— Моя фамилия Бирсфорд.

— Понятно. Тогда проходите.

— Я могу оставить машину на улице?

— А что ей сделается? Только двери получше заприте.

Томми выполнил инструкцию и последовал за старухой.

— Один пролет, — отрывисто бросила она. — Короткий.

Запах табака ощущался уже на лестнице. Ведьма постучала и, не дожидаясь ответа, сунула голову в дверь и прокаркала: «Похоже, тот самый тип, которого вы хотели видеть». Она нехотя посторонилась, и Томми вступил в хорошо знакомую атмосферу табачного дыма. Моментально закашлявшись, он подумал, что вряд ли смог бы узнать полковника Пайкэвея вне этой дымовой ауры и без его любимого кресла с потертыми до дыр подлокотниками. Полковник изрядно постарел. При появлении Томми он недовольно вскинул голову.

— Прикройте дверь, миссис Коупе, — сказал он. — Вы напустите сюда холодного воздуха.

Томми обреченно вздохнул и приготовился вдыхать никотиновые пары до самого своего конца: скорого, полагал он, и неизбежного.

— Томас Бирсфорд, — задумчиво проговорил полковник Пайкэвей. — Надо же. Сколько лет прошло…

Томми об этом не хотелось даже и думать.

— Вы тогда, — продолжал полковник Пайкэвей, — приходили ко мне с мистером, как бишь его? Впрочем, неважно. «Как розу ты ни назови, приятным будет аромат»[97]. Это Джульетта[98] сказала, да? Вечно они у Шекспира несут какую-то чушь. Поэт… что с него взять? А «Ромео и Джульетта» мне никогда не нравились. Оба. Самоубийство из-за любви! Как будто убийств уже мало! Ну да ладно. Садитесь, юноша, садитесь.

«Юноша» не стал спорить и воспользовался приглашением…

— Надеюсь, вы не против, сэр, — сказал он, снимая с единственного в комнате стула огромную стопку книг.

— Нет-нет, смахните все это на пол. Наводил тут кое-какие справки. Должен признаться, рад вас видеть. Вы определенно возмужали. Но вид на редкость цветущий. Инфарктов, стало быть, пока не было?

— Бог миловал, — ответил Томми.

— Это хорошо. А то прямо поговорить не с кем: у кого сердце, у кого давление. Заработались, вот в чем штука. Только и знают, что бегать кругами и всем подряд рассказывать, какие они деловые, важные да незаменимые. Вы, небось, такой же, а?

— Нет, — сказал Томми, — надеюсь, что нет. И я бы с огромным удовольствием отдохнул.

— Понимаю, — кивнул полковник Пайкэвей и, мощно затянувшись, выпустил табачный дым через ноздри. — Проблема в том, что отдохнуть вам никто не даст. Вот вы на днях были у Робинсона, да?

Томми согласился.

— Все крутится. Абсолютно не меняется с возрастом. Все такой же толстый и желтый. Разве что стал еще богаче. И, разумеется, все про всех знает. У кого есть деньги, разумеется. Что вас к нему привело, юноша?

— Видите ли, мы с женой переехали в новый дом и обнаружили там следы давней и очень таинственной истории. Ну, и один приятель подсказал мне, что мистер Робинсон может помочь с расследованием.

— Вы с женой? А, да! Что-то припоминаю. Лично я с ней не встречался, но слышал много хорошего. Кажется, она прекрасно проявила себя в деле — как их? — Икса и Игрека.

— Да-да.

— А теперь, значит, вы снова взялись за старое. Нашли себе как можно более подозрительный дом — и ну выяснять?

— Не совсем, — ответил Томми. — Купили мы его потому, что за старую квартиру постоянно поднимали арендную плату…

— Паршиво, — заметил полковник Пайкэвей. — Эти хозяева совсем обнаглели. Все им мало. В общем, вы переехали. Iffaut cultiver notre jardin[99], — продолжал полковник Пайкэвей. — Пытаюсь снова вспомнить французский. Мы же теперь в Общем рынке. Кстати, там тоже не все так просто. Закулисные дела, знаете ли. А с виду — тишь да гладь. Значит, вы переехали в «Ласточкино гнездо». Но почему именно туда — вот чего я не понимаю!

— Вообще-то дом называется «Лавры», — заметил Томми.

— Да, — согласился полковник Пайкэвей, — одно время они были в моде. В детстве, помню, у всех соседей садовые дорожки были обсажены лаврами. Считалось, что это красиво. Наверное, у вас там тоже лавры росли — вот имя и прилепилось. Верно?

— Возможно, — согласился Томми.

— «Ласточкино гнездо» — прежнее название, которое возвращает нас в далекое прошлое.

— Вы знаете этот дом, сэр?

— «Ласточкино гнездо», оно же «Лавры»? Нет. Но этот дом фигурировал кое в каких давних делах, связанных с тревожными для всех нас временами. — Полковник закурил очередную сигарету и откинулся в кресле. — Насколько я понял, к вам в руки попала кое-какая информация о Мэри Джордан. Точнее, о девушке, известной под этим именем. Во всяком случае, так мне сказал мистер Робинсон. — Хотите взглянуть на нее? Подойдите к каминной полке. Там слева.

Томми встал, подошел к камину и снял с полки фотографию в рамке. Это был старомодный снимок, изображающий девушку в красивой шляпке, подносящую к лицу букет роз — ту самую, которую они с Таппенс видели в альбоме покойной миссис Хендерсон.

— По нынешним меркам не сказать, чтобы красавица, верно? — заметил полковник Пайкэвей. — А мне она всегда нравилась. Не повезло ей. Умерла молодой. При весьма трагических обстоятельствах.

— Я ведь ничего толком о ней и не знаю, — сказал Томми.

— Естественно, — согласился полковник Пайкэвей. — А кто сейчас хоть что-нибудь знает?

— В округе она считалась немецкой шпионкой, — продолжал Томми. — Мистер Робинсон сказал мне, что это не так.

— Конечно, не так. Она работала на нас, и неплохо, надо сказать, работала. Но кто-то ее раскусил.

— И случилось это, когда в «Лаврах» жили люди по фамилии Паркинсон? — уточнил Томми.

— Возможно. Очень даже возможно. Всех подробностей я не знаю… специально этим делом не занимался… Но теперь, похоже, его ворошат по новой. Похоже, надеются с его помощью решить какие-нибудь сегодняшние проблемы. От проблем, молодой человек, никуда не денешься. Они есть всюду и всегда. Да. Вернитесь на сто лет назад — проблемы! Еще на сто? Опять проблемы. А залезьте во времена крестовых походов… Вообще сплошные проблемы! То нужно спасать Иерусалим, то восстания по всей стране. Какой-то Уот Тайлер[100] выискался… То одно, то другое, но всегда проблемы, — полковник раздраженно раздавил окурок в пепельнице, стоящей на толстенном справочнике.

— Вы хотите сказать, сейчас возникла очередная проблема?

— Ну, разумеется. Я же говорю, они есть всегда.

— И какая?

— А вот этого я не знаю, — ответил полковник Пайкэвей. — Но ко мне приходят и задают вопросы, а поскольку я знаю далеко не все, приходится выяснять остальное, восстанавливать события давно забытого прошлого и стараться представить, кто за всем этим мог стоять и кому нужно было все сохранить в тайне. В свое время вы с женой славно поработали. А сейчас решили вспомнить старое?

— Даже не знаю, — выдавил Томми. — Если… Выдумаете, мы действительно еще на что-то способны? Все-таки годы…

— Ну, на мой взгляд, здоровье у вас получше, чем у многих ваших сверстников. Да вы еще молодым фору дадите. А у вашей жены так просто нюх на подобного рода дела. Она прирожденная ищейка!

Томми не сдержал улыбки.

— И что же нам нужно делать? — спросил он. — Я, конечно, сделаю все что смогу… но есть сомнения… Я совсем не уверен, что смогу сейчас многое… Тем более, что никаких конкретных предложений нам не поступало.

— И вряд ли поступит, — полковник Пайкэвей с удовольствием затянулся очередной сигаретой. — Во всяком случае, не от меня. Думаю, Робинсон также ничего вам не сказал. Толстяк умеет держать язык за зубами. Поэтому я вкратце обрисую вам ситуацию. Вы же знаете, что творится в мире. Мошенничество, корыстолюбие, нигилизм молодежи, культ насилия, террор, наконец, — почти как во времена Гитлера. Полный набор. И все так переплетено и запутано, что разобраться в этом нет никакой возможности. Общий рынок… Нет, штука, конечно, хорошая, спору нет, без него сейчас никуда, но только не в нынешнем же его виде. Европа должна стать единой по-настоящему, а не на бумаге. Нам нужен союз стран, живущих по законам цивилизованного общества. Однако, если этого нет и если что-то идет не так как хотелось бы, этому обязательно должна быть причина. А если есть причина, необходимо найти ее истоки, корни, так сказать. И в этом отношении нашему желтокожему слону просто цены нет — от него ничего не укроется.

— Вы о мистере Робинсоне?

— О ком же еще? Между прочим, недавно ему хотели присвоить титул пэра[101], так он и слышать об этом не захотел. Он, видите ли, слишком занят. Вы, кстати, имеете представление, чем?

— Полагаю, — сказал Томми, — деньгами.

— Верно. В деньгах он разбирается от и до. Знает, не только откуда они берутся, но и — что особенно интересно — куда исчезают, а также кто стоит за каждым банком и крупным промышленным монстром. И, поскольку все в этом мире завязано на деньгах, ему волей-неволей приходится вникать во все. Поэтому он прекрасно осведомлен об истинных виновниках тех или иных событий, знает всех, кто причастен к торговле наркотиками, знает всех наркодельцов в частности и рынок оборота наркотиков в целом. И еще он прекрасно разбирается в психологии нынешних олигархов. Ему лучше других известно, что владельцев больших состояний уже не радуют ни дома, ни «роллс-ройсы»[102] — им нужно только одно: чтобы их капитал прирастал до бесконечности, несмотря на огромный разрыв между бедными и богатыми, все возрастающее число обездоленных и угрозу социального взрыва… Согласен, всеобщее равенство ни к чему, а вот хоть какая-то социальная справедливость совсем бы не помешала. Миру нужно, чтобы сильные помогали слабым, богатые — бедным, и чтобы каждый хороший и честный человек мог уважать себя хотя бы на одном этом основании, — полковник стряхнул пепел с сигареты. — Финансы! Все так или иначе упирается в финансы: в то, где крутятся деньги, как они крутятся, куда уходят и на какие цели. Так вот… В свое время известные люди, имевшие много власти и не лишенные мозгов, проводили кое-какие секретные операции с привлечением весьма больших капиталов. Но было это очень давно, а мы узнали совсем недавно. Так вот, нужно выяснить, кто сейчас за всем этим стоит. В то время «Ласточкино гнездо» было чем-то вроде их штаба. А позднее в Холлоукее происходили и еще кое-какие вещи. Слыхали про некоего Джонатана Кейна?

— Имя знакомое, — не слишком уверенно ответил Томми. — Вот только никак не вспомню…

— Сначала им восхищались — я имею в виду, до того, как поняли, что такое нацизм и кто такой Гитлер. В те времена было очень много проблем, а нацизм предлагал удивительно простой рецепт их решения, всех сразу. Так вот… У Джонатана Кейна было почти все: многочисленные сторонники, и не только среди молодежи, были планы и возможность эти планы осуществить, а кроме того, были определенного рода сведения об очень влиятельных людях. Ну, вы понимаете…

Шантаж. И как раз сегодня нам крайне важно знать, кого он шантажировал и — главное — что сталось с его сторонниками. Они могут занимать важные посты, и, скорее всего, у них есть какие-то планы. Как вы понимаете, Бирсфорд, информация на этот счет очень для нас важна…

Томми кивнул.

— Я говорю не совсем определенно, так как не знаю всех подробностей. Хотя на самом деле их, наверное, не знает никто. Мы многое видели в своей жизни: войны, смуты, авторитарные режимы — и поэтому думаем, что знаем все. Но вот иногда я задаю себе вопрос: а что мы, собственно, знаем, например, о бактериологическом оружии, отравляющих веществах, о новых видах атомного оружия? У них ведь тоже были свои секреты, у них были свои химики, свои вирусологи, были и свои военные лаборатории. А вдруг те результаты, которых они достигли, никуда не исчезли, вдруг они мирно хранятся у верных людей или у их детей, вдруг они все еще пылятся в банковских или адвокатских сейфах или у прочих юридических лиц… Конечно же, большинство этих секретов безнадежно устарело, но где гарантия, что хотя бы немногие из них актуальны и по сей день и ждут не дождутся своего часа… — полковник Пайковэй распечатал пачку сигарет и закурил, переводя дух.

Томми, одуревший от значимости выпавшей на их с Таппенс долю миссии — или от клубов табачного дыма — только кивал и слушал.

— Похоже, в самом начале века планировалось нечто грандиозное, так и не осуществившееся, но до сих пор пребывающее в некоем анабиозе. Иногда полезно оглядываться назад. Только подумайте, уже в средние века люди стремились летать и располагали кое-какими соображениями на сей счет. Да что средние века! У древних египтян, между прочим, были весьма оригинальные идеи, и я не берусь гадать, по какому пути пошло бы сейчас человечество, воплотись они в жизнь. Ну да ладно, не будем отвлекаться… Так вот… Некоторые из этих сподвижничков или деток просто не понимают, чем они, собственно, владеют, другие, так и не осознав, все уже давно уничтожили. Но все исчезнуть не может — и нам обязательно нужно отыскать те, что еще остались. В мире ох как не спокойно… Даже в относительно благополучных странах. И эти материалы могут попасть совершенно не в те руки. Попасть в конце концов к человеку, у которого хватит и ума, и средств, чтобы развить и реализовать их. И тогда может произойти все что угодно. Недавно, например, мы пришли к выводу, что появление некоторых штаммов бактерий невозможно объяснить иначе, как результатом определенных разработок, в свое время оставшихся без внимания. И рот кто-то, в чьи руки попали эти разработки, смог на их основе создать нечто совсем зловещее… Сейчас стало даже возможным вторгаться в психику человека, превращать его в монстра. И все ради одного — ради «желтого тельца» и всего, что из этого вытекает. Ради власти, благ и весьма сомнительных удовольствий. Ну-с, мой юный друг, что вы на это скажете?

— Мрачноватая перспектива, — закашлявшись, проговорил Томми.

— Еще бы! Надеюсь, вы не думаете, что я просто пытаюсь вас запугать? — рассмеялся полковник.

— Нет, сэр, — ответил Томми. — Нисколько не сомневаюсь, что это от вашей информированности. Вы всегда были — и остаетесь — в курсе всех событий.

— Да уж. И до сих пор я остаюсь востребованным… Правда, такие крупные дела сейчас встречаются все реже и реже. Последний раз ко мне обращались за помощью во время той франкфуртской истории. Тогда нам удалось предотвратить опасность. Мы добрались до человека, который за всем этим стоял. За сегодняшними событиями тоже кто-то стоит, и, скорее всего, не один. Собственно говоря, мы даже знаем приблизительно кто, а если и ошибаемся, то вряд ли сильно.

— Понятно, — проговорил Томми. — И все же возникает очень много вопросов.

— Вот как? И вам это не кажется чепухой? Нелепыми фантазиями?

— Я всегда верил, что жизнь невероятнее самых нелепых фантазий, — сказал Томми. — Слишком уж часто за свою жизнь я видел, как самые поразительные и немыслимые вещи оказывались вдруг реальностью. Но вы не забываете, что я не профессионал? Мне не хватает определенных знаний, опыта… Да много чего не хватает.

— Вы человек, которому всегда удавалось выяснять истину, — возразил полковник Пайкэвей. — Вам и вашей жене. У нее просто нюх на такие вещи. А уж любопытства на троих хватит. Женщинам вообще лучше удается распутывать такие истории… Пока молоды и красивы, они делают это, как Далила[103]. А состарившись… знаете, у меня была двоюродная бабка… так вот, не существовало такого секрета, в который она не сунула бы свой длинный нос и не выяснила всю подноготную. В общем, так… Финансовой стороной занимается Робинсон. Он следит, откуда, куда и на какие цели идут деньги. Он словно врач держит руку на пульсе всех финансовых операций. Остальным занимаетесь вы с супругой. Вы оказались в нужном месте и в нужное время — причем, совершенно случайно… Поэтому вы вне подозрений — обычная пожилая супружеская пара… пенсионеры… Нашли себе, наконец, тихое пристанище, где намерены в тишине и покое провести остаток дней. Побольше общайтесь с соседями и всегда будьте начеку. Особенно берите на заметку россказни о старых добрых временах — и о недобрых тоже.

— Там у нас поговаривают о каком-то давнем скандале на флоте и чертежах какой-то подводной лодки, — сказал Томми. — Правда, ничего конкретного.

— Для начала неплохо. Не забывайте и про Джонатана Кейна. Ведь не случайно же он облюбовал те места. Кстати, не так уж давно это и было — где-то в конце тридцатых. Поселился в коттедже у моря, и такое там началось… Последователи его просто боготворили! Вот уж поистине, Бог шельму метит. Кейн — это ведь тот же Каин[104]. Был просто помешан на геноциде и оружии массового поражения. После того, как он сбежал из Англии, его следы затерялись. Поговаривают, он долго скрывался не то в России, не то в Исландии или Америке. Кстати, он прекрасно умел втираться людям в доверие. Соседи, говорят, были от него без ума. Так что не теряйте бдительности. Ищите, выясняйте, узнавайте, выслеживайте, но, ради Бога, будьте осторожны. Оба. А вы особенно приглядывайте за — как ее зовут? Пруденс?

— Таппенс, — сказал Томми.

— Присматривайте за Таппенс и передайте ей, чтобы она присматривала за вами. Следите за тем, что едите, пьете, куда ходите и кто набивается вам в друзья. Рано или поздно обязательно что-нибудь произойдет. Всплывет какая-нибудь старая история, или возникнет чей-нибудь дальний родственник…

— Сделаю, что смогу, — выдавил Томми сквозь кашель. — Мы оба. Только вот староваты мы уже для таких дел… Да и знаем совсем мало…

— Ничего, узнаете!

— Таппенс, кстати, уверена, что в доме что-то спрятано.

— Возможно. Эта мысль многим уже приходила в голову, но до сих пор никто ничего не нашел. Правда, толком и не искали. Слишком уж часто дом менял владельцев и переходил из рук в руки. Фолкнеры, Бэссингтоны, Паркинсоны… Все они не представляют для вас ни малейшего интереса, за исключением, разве…

— Александра Паркинсона?

— Именно. А откуда вы о нем знаете?

— Он оставил послание в одном из романов Стивенсона. «Мэри Джордан умерла не своей смертью». И мы совершенно случайно на него наткнулись.

— Ха! — полковник Пайковэй взмахнул сигаретой. — Верно говорят: от судьбы не уйдешь. Она прямо распахивает перед вами свои ворота!

Глава 6 Врата Судьбы

Лавка мистера Дарренса располагалась на центральном перекрестке Холлоукей. Витрину украшали несколько выгоревших на солнце фотографий: пара свадебных снимков, голый карапуз на ковре и какие-то бородатые парни со своими подружками. Внутри на единственном прилавке были разложены поздравительные открытки — начиная с «моему дорогому мужу» и заканчивая «горячо любимой теще», — удивительно невзрачные кошельки и бумажники, письменные принадлежности, конверты в цветочек и наборы писчей бумаги, украшенной все теми же цветочками и надписью «Для заметок».

За прилавком находились двое — пожилая седая женщина с тусклыми глазами, совмещавшая, очевидно, функции продавщицы и приемщицы заказов, и довольно высокий молодой человек с длинными льняными волосами и небольшой бородкой, являвшийся, судя по всему, хозяином лавки. В момент появления Таппенс они увлеченно осматривали старинный фотоаппарат, так что ей пришлось изрядно побродить по лавке, любуясь образчиками товаров, прежде чем молодой человек ее заметил.

— Чем могу быть полезен?

— Я только хотела спросить насчет альбомов, — сказала Таппенс. — Для фотографий.

— Чтобы наклеивать фотографии? Нет. Да их сейчас почти и не выпускают. Все перешли на слайды.

— Понимаю, — сказала Таппенс. — Просто я коллекционирую старые альбомы. Вот, примерно, такие…

Она жестом фокусника выхватила из сумочки присланный ей альбом и продемонстрировала его молодому человеку.

— Старая вещица, — заметил мистер Даррене. — Я бы сказал, ему лет пятьдесят будет. В те времена любили такие штуки. В каждой семье был альбом.

— А еще бывают памятные… — начала Таппенс.

— Да-да. Памятные альбомы. У моей бабушки был такой, в него гости писали всякую всячину.

— А может, у вас все-таки сохранились какие-нибудь старые фотоальбомы? Вам ведь они все равно уже не нужны, а мне для коллекции…

— Да, сейчас все что-нибудь собирают, — понимающе улыбнулся Даррене. — Иногда до того чудные вещи… Не думаю, чтобы у меня нашелся такой же старый, как ваш, но я посмотрю.

Он зашел за прилавок и выдвинул ящик.

— И чего здесь только нет! — Даррене принялся копаться в ящике. — Все никак не решусь выкинуть этот хлам: никогда ведь не знаешь, на что найдется покупатель. Вот, пожалуйста… Целая куча свадебных снимков. Ну кому, скажите на милость, они нужны через столько лет?

— Никто, значит, не приходит и не говорит: «Здесь выходила замуж моя бабушка. Не найдется ли у вас фотографий с ее свадьбы?» — улыбнувшись, спросила Таппенс.

— Что-то не припомню такого, — покачал головой Даррене. — Хотя иногда, конечно, старыми снимками интересуются. Вот недавно спрашивали: не сохранились ли негативы детских снимков? Вы же знаете, матери обожают снимки своих детей, когда те еще совсем маленькие. Хотя качество, конечно, тех фотографий оставляет желать лучшего. Иногда еще полиция захаживает… Это когда нужно узнать, как человек выглядел в детстве… Хотя, хоть убей не пойму, что это им дает. Но, как говорится, чем бы дитя не тешилось… — улыбнулся Даррене.

— Вы, я вижу, интересуетесь преступлениями, — сказала Таппенс.

— А кто ж ими не интересуется? Любопытно ведь. Пропала, например, женщина… Берешь одну газету — там пишут, что она сбежала от мужа и теперь скрывается, берешь другую — а там, что этот самый муж ее и убил, только так сумел запрятать тело, что его никак не могут найти. А сам, понятно, в бегах. Вот и начинаешь копаться у себя в закромах, найдешь его фотографию… Любопытно!

— Точно, — согласилась Таппенс, и, решив, что контакт с мистером Дарренсом установлен, небрежно поинтересовалась: — Так может, у вас завалялись и фотографии некой Мэри Джордан? Она, правда, давно тут жила — лет, наверное, шестьдесят назад. Здесь и умерла.

Мистер Даррене присвистнул.

— Меня тогда еще и на свете не было. Хотя, можно, конечно, поискать в вещах отца. Он-то вообще никогда ничего не выбрасывал. Говорил, мол, память о прошлом. Он помнил всех, с кем был хоть немного знаком. Мэри Джордан… Что-то такое знакомое… Что-то… с флотом, да? С подводной лодкой. Поговаривали, что она была шпионкой. У нее еще мать была не то русской, не то немкой. А может, японкой?..

— Что-то в этом роде! Так как насчет фотографий?

— Поищу у отца… Если найду, дам знать. А вы, случайно, не писательница?

— Ну, — опустила глаза Таппенс, — это не основное мое занятие. Так… подумываю написать небольшую такую книжку. Историческую. Охватить последние, скажем, лет сто. Всякие любопытные происшествия, преступления, приключения… И мемуары. А старые фотографии всегда эффектно смотрятся и служат неплохим дополнением…

— Постараюсь помочь. Думаю, получится увлекательно. Интересный, наверное, собрали материал? — В голосе мистера Дарренса сквозила явная заинтересованность.

— Еще бы! Сейчас вот собираю сведения о неких Паркинсонах, — произнесла Таппенс. — И представьте, оказалось, что они жили в нашем доме.

— А, так вы из «Лавров»? Отец говорил, раньше его называли «Ласточкино гнездо», верно? Не знаю уж, почему.

— Наверное, под крышей гнездились ласточки, — предположила Таппенс. — Они и сейчас там живут.

— Да, наверное. Но все равно, странное название для дома.

Для закрепления знакомства Таппенс купила немного писчей бумаги и открыток, после чего распрощалась с мистером Дарренсом. Подойдя к своему дому, она хотела было уже войти, но в последний момент передумала и, свернув на боковую тропинку, направилась к оранжерее. Неожиданно она вздрогнула и остановилась. У дверей оранжереи на земле лежал большой темный сверток. Приглядевшись, Таппенс вздохнула с облегчением. Куча старого тряпья, которое они с Томми вытащили и так до конца и не разобрали.

Подойдя вплотную, Таппенс наклонилась и, отпрянув, в волнении ухватилась за дверь оранжереи. То что лежало на земле совсем не было кучей тряпья, хотя одежда, в которую был одет ее владелец, и в самом деле была совсем не новая.

— Айзек… — прошептала Таппенс. — Айзек. О, Господи!

Из дома кто-то вышел и направился к ней. Таппенс медленно подняла голову.

— Альберт, иди скорее сюда. Здесь Айзек… мертвый. И, похоже… похоже, его убили.

Глава 7 Дознание

После того, как было оглашено медицинское заключение, двое случайных прохожих дали показания, а родственники рассказали о состоянии здоровья погибшего. Всех, кто мог питать к нему вражду (а именно, ватагу подростков, которых он гонял из сада) допросили и убедились в полной их невиновности. Потом вызвали тех, у кого покойный работал, включая его последних работодателей, мистера и миссис Бирсфорд. После того как всех внимательно выслушали, был вынесен вердикт[105]: умышленное убийство, совершенное неизвестным лицом или группой лиц.

Выйдя из зала суда, Томми обнял Таппенс за плечи, и они начали протискиваться сквозь собравшуюся у входа толпу.

— Ты у меня молодчина, — сказал он. — Держалась просто замечательно. Гораздо лучше других. По-моему, коронер[106]остался тобой доволен.

— Я к этому не стремилась, — грустно ответила Таппенс. — Просто мне очень не нравится, что старого Айзека убили.

— Вот уж не думал, что у него есть враги, — проговорил Томми.

— Да ладно тебе, Томми. Можно подумать, что ты так думаешь. Ты прекрасно знаешь, что все дело в нас.

— О чем ты, Таппенс?

— Об этом доме. Помнишь, сколько мы о нем мечтали? Представляли, как нам в нем будет уютно и хорошо… Похоже, мы ошиблись.

— Я так не считаю, — возразил Томми.

— Конечно, — сказала Таппенс, — ты ведь оптимист, не то что я. Последнее время этот дом меня угнетает, мне в нем как-то не по себе. Словно из прошлого на нас все время смотрит тень…

— Не произноси его вслух, — перебил ее Томми.

— Что не произносить?

— Имя.

— Мэри Джордан? — страшным топотом уточнила Таппенс.

— Вот именно. Оно и так уже не выходит у меня из головы.

— У меня тоже. Но каким образом она может иметь отношение к убийству старого Айзека? — вздохнула Таппенс. — Почему прошлое так настойчиво вторгается в нашу жизнь?

— Ты ведь сама все прекрасно понимаешь, — покачал головой Томми. — Без прошлого не было бы и настоящего. Они связаны, и, к сожалению, никто не знает, как именно. Я имею в виду, что неведомые события прошлого порождают происходящие с нами события в настоящем. Как в твоей серебряной цепочке: одно звено тянет за собой другое.

— А помнишь историю с Джейн Финн? — неожиданно спросила Таппенс. — Мы тогда были совсем молодыми и постоянно искали себе на голову приключений.

— И, как правило, находили, — улыбнулся Томми. — Можно только удивляться, как это мы дожили до преклонных лет.

— А помнишь, как мы изображали владельцев детективного агентства?

— Золотое времечко! — воскликнул Томми. — Особенно, когда…

— Нет, — остановила его Таппенс, — давай больше не будем вспоминать о прошлом. Хотя, ты, наверное, прав… Оно — что-то вроде ступенек к настоящему. Ведь мы получили тогда такой важный для нас опыт. А помнишь…

— Миссис Бленкенсоп? — спросил Томми. — Еще бы! Никогда не забуду, как вошел в комнату и увидел тебя. И как только у тебя хватило на это духу?

— Не у меня — у миссис Бленкенсоп! — смеясь, ответила Таппенс. — Икс и Игрек, «Гуси-гуси, вы куда».

— Но тогда… — Томми замялся, — тогда, значит, ты понимаешь, что все наши «подвиги» были как бы ступеньками на пути к этой истории?

— Пожалуй, — ответила Таппенс. — Во всяком случае, вряд ли мистер Робинсон рассказал бы тебе хоть что-то, если бы не знал обо всем, что было у нас в прошлом. И обо мне.

— О тебе в первую очередь!

— Но теперь, — продолжала Таппенс, — все изменилось. До сих пор мы занимались нашими «изысканиями», расспрашивали стариков и перебирали старый хлам. Это было чем-то вроде увлекательной игры. Но, оказывается, Томми, все гораздо серьезнее! Кто-то убил Айзека. Проломил ему голову в нашем саду.

— Ты ведь не думаешь…

— Я должна так думать, — сказала Таппенс. — К этому я и веду. Из абстрактной детективной истории это дело вдруг превратилось в наше личное. Кто-то убил старика Айзека. Спрашивается, зачем?

— Вот именно. Если дело в нас, почему убили Айзека, а не кого-то из нас?

— Возможно, еще не время. Возможно, он что-то знал. Может, он как раз собрался рассказать нам это. Или же пригрозил кому-то, что расскажет. И наверняка это было связано с той девушкой… или Паркинсонами. Или с украденными чертежами подводной лодки. И его навсегда заставили замолчать. А если бы мы не приехали сюда и не начали всех расспрашивать, старик был бы жив!

— Не заводись.

— Я уже завелась. И я больше не собираюсь заниматься этим ради собственного удовольствия. Какое там удовольствие? Теперь мы занимаемся совсем другим, Томми, — мы ищем убийцу. И мы обязательно его найдем, потому что это уже не прошлое, это настоящее. Это происходит здесь и сейчас, с нами и с нашим домом. Не знаю еще, как, но мы обязательно найдем его. Нужно хвататься за любую зацепку и думать, думать, думать… О, я чувствую себя гончей, которая вот-вот возьмет след! Я буду искать здесь, а ты продолжай рыскать вокруг. Так же, как раньше. Продолжай поиски, собирай информацию. Вместе мы расспросим кого только можно, всех, кто хоть краем уха слышал об этом деле…

— Но, Таппенс, ты уже столько выслушала… Неужели ты веришь, что мы сможем…

— Верю, Томми. И мы не просто сможем. Мы должны! Потому что существует добро и зло, потому что убить старого Айзека было не просто злом, а… — она умолкла, не в силах подобрать нужного слова.

— Слушай, Таппенс… Раз уж мы решили вернуться в прошлое и докопаться до самой сути, может, вернем дому и старое название? — предложил Томми. — Тем более, что «Лавры» никогда нам особенно не нравилось. Пусть он снова будет «Ласточкиным гнездом», а?

Над их головами пролетела стая птиц. Таппенс оглянулась на калитку.

— «Еще не смолкнул птичий свист…» Что там были за стихи, которые вспомнила твоя изыскательница? Врата смерти?

— Нет. Врата судьбы.

— Судьбы! Точно, это про Айзека! Врата судьбы — наша садовая калитка…

— Да не волнуйся ты так, Таппенс.

— Я ничего, — пробормотала Таппенс. — Просто пришло вдруг в голову…

Томми озабоченно посмотрел на жену и покачал головой.

— «Ласточкино гнездо», в общем, хорошее название, — сказала Таппенс. — Во всяком случае, было хорошим. И я верю, что будет снова.

— Да что с тобой, Таппенс?

— «Но что-то птицею поет». Так заканчивается четверостишие. Может быть, так же закончится и вся эта история!

Подойдя к дому, Томми и Таппенс увидели на пороге женщину.

— Интересно, кто бы это мог быть, — сказал Томми.

— Где-то я ее уже видела, — откликнулась Таппенс. — Только не помню где… Хотя…

Женщина увидела их и пошла навстречу.

— Миссис Бирсфорд, да? — обратилась она к Таппенс.

— Да, — ответила Таппенс.

— Вы, наверное, меня не знаете. Я невестка Айзека. Вдова его сына, Стивена. Он погиб пять лет назад… Попал под грузовик Я хотела — хотела поговорить с вами. Вы и ваш муж… — Она взглянула на Томми. — Вы прислали столько цветов на похороны… Айзек ведь работал у вас, да?

— Работал, — кивнула Таппенс. — Все это просто ужасно!

— Я пришла поблагодарить вас за цветы. Они такие чудесные! И так много!

— Айзек очень помог нам, — сказала Таппенс, — вот мы и решили послать цветы. Он рассказал нам о нашем доме. Мы совсем ничего не знали… Показал, где что хранится, и вообще… Я многое узнала от него, в том числе и о цветах.

— Да, уж в этом он разбирался. Правда, много работать уже не мог. Возраст уже не тот, да и спина болела. Ревматизм… Не тот он уже был, что раньше, не тот…

— Но он был такой милый, такой услужливый, — настаивала Таппенс. — И так много всего знал о деревне! И столько нам рассказал…

— Это да. Знал он много. Он ведь жил тут спокон веку и все помнил. Любил рассказывать, это да. Хотя иной раз любил и приврать. Что ж, мэм, не буду вас задерживать. Я ведь только зашла поблагодарить за цветы.

— Как мило с вашей стороны, — сказала Таппенс. — Спасибо за добрые слова.

— Вам, верно, понадобится кто-то в саду.

— Пожалуй, — согласилась Таппенс. — Садоводы из нас неважные. Возможно, вы… — она замялась, сомневаясь, уместна ли сейчас подобная просьба, — возможно, вы знаете кого-нибудь, кто согласился бы у нас поработать?

— Не знаю… С ходу и не скажешь. Надо подумать. Я пришлю вам своего младшего — Генри — если что узнаю. Да он и сам кое-что в этих делах смыслит. До свиданья, мэм.

— Ты не помнишь, какая у Айзека была фамилия? — спросил Томми, проходя в дом. — У меня совсем из головы вылетело.

— Айзек… Айзек Бодликотт, кажется.

— Тогда это, получается, была миссис Бодликотт?

— Да. Кажется, у нее несколько сыновей и девочка. Все живут в домике на Марштон-роуд. Думаешь, она знает, кто убийца? — спросила Таппенс.

— Вряд ли, — ответил Томми. — Не думаю.

— Как знать, как знать… — произнесла Таппенс. — Внешность обманчива.

— По-моему, она просто пришла поблагодарить тебя за цветы. Она не показалась мне — как бы это сказать? — жаждущей мщения. А такие вещи трудно скрыть.

— Не скажи, — заметила Таппенс.

И, о чем-то задумавшись, вошла в дом.

Глава 8 Воспоминания о дедушке

Когда на следующее утро Таппенс беседовала с электриком, явившимся устранять очередное упущение в своей работе, ее отозвал Альберт.

— Пришел какой-то мальчик, — объявил он. — Хочет поговорить с вами, мэм.

— Да? А кто он?

— Не знаю, мэм. Я не спрашивал. Он ждет на пороге.

Таппенс нахлобучила на голову шляпку и спустилась вниз. У дверей, взволнованно переминаясь с ноги на ногу, стоял парнишка лет двенадцати.

— Ничего, что я пришел? — спросил он.

— Погоди-ка, — сказала Таппенс. — Ты Генри Бодликотт, точно?

— Верно. Это моего дедушку убили, — гордо сообщил он. — А раньше я никогда на дознании не был.

Вид у него при этом был такой счастливый, что Таппенс чуть было не спросила: «И как, понравилось?», но вовремя удержалась.

— Жалко дедушку, да? — участливо произнесла она вместо этого.

— Ну, он ведь старенький был, — махнул рукой Генри. — Все равно долго бы не прожил. Осенью, когда начинал кашлять, чуть не наизнанку выворачивался. Спать было невозможно. Я только пришел спросить, не надо ли чем помочь. Я слыхал — то есть мама сказала — салат надо проредить, так я, если хотите, сделаю. А где он растет, я знаю: заглядывал к вам, когда дед работал. Ну, надо?

— Было бы просто здорово, — сказала Таппенс. — Пойдем, покажешь.

Они вместе прошли в сад.

— Вот, видите, как загустело? Надо проредить, вот так, а лишние кустики пересадить. Понимаете?

— Честно говоря, в салатах я полный профан, — призналась Таппенс. — В цветах еще разбираюсь немного, а вот в том что касается горошка, брюссельской капусты и других овощей, толку от меня никакого. А ты, кстати, не хотел бы поработать у нас в саду?

— О, нет, мэм, я еще хожу в школу. Я сейчас только летом подрабатываю: газеты там разношу, фрукты собираю…

— Ясно, — сказала Таппенс. — Ну, если узнаешь о ком-нибудь, кто смог бы заняться нашим садом, скажи мне, ладно?

— Обязательно.

— Покажи, что ты делаешь с салатом, чтобы я знала.

Она постояла, следя за манипуляциями Генри Бодликотта.

— Теперь порядок. Хороший салат, мэм! «Чудо Уэбба», верно? Его все лето можно рвать.

— Мы с твоим покойным дедушкой закончили на «Мальчик-с-пальчик», — сообщила Таппенс.

— А! Тоже сочный. Только ранний и уж больно мелкий.

— Ну, спасибо тебе, — сказала Таппенс.

Она направилась было к дому, но заметила, что обронила шаль и вернулась. Генри Бодликотт, собравшийся уходить, остановился и подошел к ней.

— Шаль, — пояснила Таппенс. — А, вон она, на кусте.

Генри подал ей шаль и продолжал стоять, смущенно переминаясь с ноги на ногу. Таппенс удивленно на него взглянула.

— Что-то случилось? — спросила она.

Генри поковырял землю носком ботинка, потер левое ухо и, сунув палец в нос, наконец, решился:

— Просто… просто, если… в общем, я хотел спросить…

— Ну?

Генри густо покраснел.

— Да как-то неловко… но люди-то говорят… вот я и подумал…

— Ну? — повторила Таппенс, гадая, что же такого интересного могли говорить люди про новых обитателей «Лавров».

— В общем… — Генри собрался с духом и выпалил: — А вы правда ловили в войну шпионов? И джентльмен тоже? Говорят, вы нашли немецкого шпиона и разоблачили его, и была уйма приключений, но все кончилось хорошо. И еще, что вы работали в этой — ну, как она называются? — особой службе, что ли, и здорово работали! А еще я слыхал про детские стишки!

— Верно, — заулыбалась Таппенс. — «Гуси-гуси, вы куда?»

— «Гуси-гуси, вы куда, серые, идете?»[107]. «По лесенке вверх, по лесенке вниз…»

— «В гости к вашей тете», — закончила Таппенс. — Верно. Что было, то было.

— Ну и ну, — произнес Генри. — Обалдеть можно! А с виду самые обыкновенные люди… А при чем там были гуси?

— Они служили чем-то вроде шифра, — пояснила Таппенс.

— Чтобы читать? — спросил Генри.

— Примерно, — Таппенс не стала вдаваться в подробности. — В конце концов все выяснилось.

— Обалдеть можно! — Генри был в восторге. — А можно, я расскажу моему другу? Кларенс его зовут. Имя, конечно, дурацкое, а парень хороший. Вот он удивится, когда все узнает!

Он смотрел на Таппенс с обожанием преданного пса.

— Обалдеть можно!

— Ну, это было уже давно, — улыбнулась Таппенс. — В сороковые годы.

— А вам было страшно или интересно?

— Всего понемножку. Или, точнее — страшно интересно!

— Я думаю! Надо ж, как странно! Вы приехали сюда — и бац! — попали в точно такую же историю. Вы ведь тогда тоже какого-то моряка ловили, верно? Называл себя англичанином и командором, а на самом деле был немцем.

— Да, именно так, — кивнула Таппенс.

— Тут у нас еще и не то было! Правда, очень уже давно. Один офицер с субмарины взял и продал ее чертежи! Мне Кларенс рассказывал. А вы, значит, потому сюда и приехали?

— Ого! — сказала Таппенс. — Нет, приехали мы сюда не поэтому. Просто нам понравился дом. О нем тоже, кстати, много чего рассказывают, не знаю только, что из этого правда.

— А я тоже много могу рассказать. Только вот и сам не знаю, что из этого правда, а что нет. Да тут разве поймешь?

— А откуда об этом узнал твой приятель Кларенс?

— А от Мика. Это который у старой кузни жил. Он, правда, уже помер, но знал много. И дед, Айзек, тоже много знал. Иногда нам такое рассказывал…

— И об этой истории тоже? — осторожно спросила Таппенс.

— Ну! Я даже подумал, не потому ли его грохнули? Ну, чтобы болтал поменьше. Особенно с вами. Теперь ведь, знаете, так принято. Ну, убивать тех, кто слишком много знает и может рассказать про это полиции.

— Ты хочешь сказать, твой дедушка Айзек знал об этом слишком много?

— Слишком — не слишком, а кое-что знал, это точно.

Рассказывал нечасто, но иногда бывало. Сядет, знаете, вечерком, закурит трубочку, и давай рассказывать. А мы уж тут как тут. Мы — это я, Кларенс и Том Гиллингэм, тоже мой приятель. Сидим, слушаем. Только вот никогда не поймешь, правду он рассказывает или врет. Но, думаю, что-то такое он действительно нашел — спрятанное. Говорил, что знает, где оно лежит и, стоит ему рассказать об этом, та-акое начнется…..

— Вот как? — сказала Таппенс. — Что ж, очень интересно. Слушай, Генри, а постарайся вспомнить, что именно он говорил. Это поможет нам выяснить, кто убил твоего дедушку. Ты ведь понимаешь, что это не несчастный случай, верно?

— Поначалу-то мы думали, несчастный случай… У него ведь, знаете, было что-то такое… с сердцем. Голова кружилась… даже сознание иногда терял. Но на дознании ведь установили, что это убийство, да?

— Да, — подтвердила Таппенс. — Его убили.

— А точно не знаете, почему? — спросил Генри.

Таппенс взглянула на Генри и подумала, что чем-то он похож на нее: маленькая гончая, только что взявшая след.

— Пока еще нет, но думаю это выяснить. Ты, наверное, тоже этого хочешь, если только… Генри, может, ты уже знаешь? Или хотя бы догадываешься?

— Не, — замотал головой Генри. — Я только знаю про кого именно дедушка говорил, что они затаили на него злобу. Ну, за то, что он слишком много о них знает. Но они вроде как все давно перемерли, что толку теперь о них вспоминать.

— Слушай, Генри, — сказала Таппенс, — ты должен нам помочь.

— Так вы меня примете, да? В смысле, разрешите разнюхивать всякие вещи — вместе с вами?

— Да, — сказала Таппенс, — если будешь держать язык за зубами!

— Ясное дело! Если убийца чего узнает, он наверняка ведь нападет на вас и мистера Бирсфорда, верно?

— Верно, — подтвердила Таппенс, — а нам очень бы этого не хотелось.

— Ясное дело, — согласился Генри. — Значит, если я что разузнаю или услышу, тут же прискочу к вам — вроде как сделать чего в саду… Идет? Там нас точно не подслушают. — Он выпятил грудь, явно ощутив себя героем шпионского боевика. — Я уже и сейчас знаю такое, о чем никто даже не догадывается. Знаете ведь, как бывает… Один проговорится, другой обмолвится, а все вместе… Если самому помалкивать, можно много чего узнать. А ведь это самое главное, правда?

— Да, — сказала Таппенс, — я тоже так считаю. Но нам нужно быть оч-ч-ень осторожными, Генри. Очень. Ты меня понимаешь?

— Само собой. Договорились. А дед много чего знал об этом месте, — добавил он.

— Ты имеешь в виду наш дом?

— Вот-вот. И какие люди сюда ходили, и что делали, и где назначали встречи, и где прятали разные штуки. Иногда рассказывал об этом и нам. Мама, конечно, не слушала. Глупости, говорила, все это. Джонни — это мой старший брат — тоже так думал. А я всегда слушал, и Кларенс тоже. Он, знаете, любит такие фильмы, и вообще. «Ну прямо как в кино», — всегда говорил.

— А о девушке по имени Мэри Джордан вы ничего не слышали?

— Ну а как же! Она была немецкой шпионкой, верно? Выведывала у моряков всякие военные тайны.

— Вот-вот, — согласилась Таппенс, мысленно попросив у Мэри Джордан прощения.

— Красивая, верно, была?

— А кто ж ее знает? Меня ведь тогда здесь не было. Да и маленькой я тогда была, — о фотографии Таппенс решила пока не распространяться.

— Что это с тобой? — удивился Томми, когда в боковых дверях неожиданно возникла его жена, облаченная в одежду для работы в саду. — Ты совсем запыхалась.

— Так и есть. — Таппенс с трудом перевела дух.

— Что-то делала в саду?

— Нет. Совершенно ничего не делала. Просто разговаривала. Или, если хочешь, со мной разговаривали…

— Кто?

— Один мальчик, — ответила Таппенс.

— Предлагал помощь по саду?

— Отчасти. Но больше выражал свое восхищение.

— Садом?

— Нет, — сказала Таппенс. — Мной.

— Тобой?

— Тебя это удивляет? — надула губы Таппенс. — Хочешь сказать, твоя жена не заслуживает восхищения?

— Еще как заслуживает! — улыбнулся Томми. — А чем именно он восхищался — твоей красотой или садовым одеянием?

— Моим прошлым, — ответила Таппенс.

— Прошлым?

— Ну да. Он был просто в восторге, узнав, что я та самая леди, которая, как он выразился, ловила в войну шпионов.

— Бог ты мой, — проговорил Томми. — Снова Икс и Игрек. Неужели это на всю жизнь?

— А мне, например, даже нравится, — рассмеялась Таппенс. — Почему бы и нет? Как будто мы с тобой какие-то знаменитости!

Томми мрачно покачал головой.

— И потом, — продолжала Таппенс, — он поможет нам в расследовании.

— Мальчик, говоришь… И сколько ему лет?

— Десять-двенадцать. То есть выглядит-то он на десять, а на самом деле, кажется, двенадцать. И еще у него есть друг по имени Кларенс.

— И что с того?

— Пока ничего, — сказала Таппенс. — Но они друзья и горят желанием записаться к нам в помощники. Хотят, понимаешь, работать в разведке.

— Если ему всего двенадцать, как он вообще может что-нибудь знать? — спросил Томми. — Что он тебе наплел?

— Говорил он много, — ответила Таппенс. — В основном «ну, знаете» и «ясное дело». А в промежутках дал понять, что ему кое-что известно.

— Откуда?

— От всех понемножку, но, похоже, кое-что и от Айзека.

— Стоп, — сказал Томми, — достаточно. И что же он слышал?

— А вот с этим уже сложнее. Они с Кларенсом слышали какие-то рассказы, упоминания о каких-то местах, и оба очень — очень — хотят разделить с нами радость поиска.

— То есть?

— Хотят помочь нам найти что-то важное, спрятанное, как, оказывается, — а в этом уверена вся округа, — в нашем Доме или саду.

— Ого! — усмехнулся Томми. — Уж не о том ли бумажнике речь, что оказался внутри Матильды?

— Вообще-то все сходится, — сказала Таппенс. — Айзек ведь наверняка знал про Матильду и, уверена, о других тайниках тоже. Так что теперь это наш долг — перед собой и перед Айзеком — отыскать их. Его убили потому, что он знал о ком-то слишком много… И мы должны выяснить, о ком именно.

— А ты не допускаешь, — заметил Томми, — что все может быть гораздо проще? Сейчас ведь полно разных мерзавцев. И какому-то из них от нечего делать вполне могло прийти в голову кого-то убить. Неважно, собственно, кого, просто первого попавшегося.

— Возможно, — согласилась Таппенс, — но крайне маловероятно. По-моему, все дело в этой спрятанной где-то здесь штуковине. Наверняка это какие-то улики или документы, по-новому освещающие важные события прошлого. Кто-то оставил их здесь на время, или передал другому, чтобы тот припрятал, и оба умерли. Вспомни бумажник из живота Матильды! Наверняка ведь в доме хранится и кое-что поважнее этих старых истлевших писем. И кому-то очень не хочется, чтобы эту штуковину нашли. Айзек знал о ней, и мог рассказать нам, потому его и убили… Слишком уже многие здесь знают, что мы, так сказать, работали в определенной организации и что сама судьба подкинула нам Мэри Джордан и всю эту историю.

— А Мэри Джордан, — медленно повторил Томми, — умерла не своей смертью.

— Да, — сказала Таппенс, — как и старый Айзек. И мы должны выяснить, кто это сделал, прежде чем…

— Вот именно, — перебил ее Томми. — Прежде чем они доберутся до нас. Ты должна быть осторожнее, Таппенс. Если уж Айзека убили, думая, что он проболтается, то что говорить о тебе? И ведь ничего потом не докажешь и никаких концов не найдешь…

— Да уж. Старушка, мол, достала всех своим любопытством, вот кто-то и приложился к ее голове. Да, старость, старость! Все время забываю, что теперь расправиться со мной гораздо проще, чем раньше… Но я буду осторожна. Честно, Томми. Может, мне стоит приобрести пистолет?

— Выбрось это из головы! — поспешно сказал Томми.

— Почему? Боишься, не смогу выстрелить?

— Как раз боюсь, что сможешь! Себе в ногу… Как только споткнешься о первый попавшийся корень…

— Неужели ты правда так думаешь? — удивилась Таппенс.

— Не только думаю, — мрачно ответил Томми. — Я в этом уверен.

— Я могу носить нож, — без особой уверенности предложила Таппенс.

— Не надо тебе ничего носить, — сказал Томми. — Просто напускай на себя невинный вид и со всеми разговаривай только о цветочках. Можешь даже намекнуть, что нам не понравился дом и мы подумываем отсюда уехать. В общем, в таком духе.

— Кому намекнуть?

— Да кому угодно, — сказал Томми. — Все равно к вечеру об этом будет знать вся деревня.

— И то верно, — согласилась Таппенс. — Подобные деревушки — идеальное место для слухов. Но тогда и ты должен говорить то же самое!

— Конечно. Разонравилось здесь, и точка!

— Но на самом-то деле ты хочешь довести дело до конца, правда? — поспешила удостовериться Таппенс.

— Конечно, — ответил Томми. — Тем более, что мы увязли в нем по уши.

— Ты уже решил, что будешь делать дальше?

— То же, что и до сих пор. А ты?

— Пока не знаю, — ответила Таппенс. — Надо подумать. Попробую что-нибудь вытянуть из этих ребят — Генри и Кларенса.

Глава 9 Юная бригада

Проводив Томми в Лондон, Таппенс принялась бродить по дому, прикидывая, чем бы таким полезным себя занять. Однако этим утром свежие идеи решительно отказывались приходить ей в голову.

Словно возвращаясь к истокам, она поднялась в библиотеку и медленно прошлась вдоль полок, разглядывая корешки книг. Детские книги… Множество детских книг… Однако, она знала их уже наперечет и выжала из них все что только можно. Откровение Александра Паркинсона было только в одной…

Она все еще стояла перед полками, запустив в волосы пальцы, хмурясь и непроизвольно задевая ногами объемистые теологические труды в растрескавшихся переплетах, когда в комнату заглянул Альберт.

— К вам пришли, мэм, и их много.

— Что значит «много»? — строго уточнила Таппенс.

— Целая толпа мальчишек и две девочки. Думаю, они собирают пожертвования.

— Понятно. Они как-нибудь назвались?

— Один. Сказал, что его зовут Кларенс и что вы о нем слышали.

— Ах, Кларенс. — Таппенс задумалась.

Плоды вчерашнего разговора? Ну что же, вреда от этого не будет.

— А другой тоже там? Генри. С которым я вчера разговаривала.

— Не знаю, мэм. Они все на одно лицо. И все как один грязные.

— Ладно, — решила Таппенс. — Сейчас спущусь.

Дойдя до первого этажа, она повернулась и вопросительно посмотрела на своего провожатого.

— В дом я их не впустил, — пояснил Альберт. — В наше время ни в ком нельзя быть уверенным. Они в саду, мэм. Просили передать, что ждут вас у золотой жилы.

— Где?

— У золотой жилы.

— Угу, — кивнула Таппенс. — Кажется, поняла.

— А где у нас такая? — поинтересовался Альберт.

— Мимо розария, — небрежно махнула рукой Таппенс, — а потом по дорожке между георгинами. Там какой-то водоем. Раньше, наверное, это был пруд с золотыми рыбками. Так или иначе, давай мне калоши, а заодно уж и макинтош — на случай, если меня столкнут в воду.

— Советую надеть его, даже если вас не столкнут, мэм. Вот-вот пойдет дождь.

— Ну надо же, — вздохнула Таппенс. — Опять! Все время дождь.

Она вышла и довольно скоро добралась до места, где ее ждала депутация из десятка мальчишек и двух девочек с косичками. Вид у них всех был крайне возбужденный. При виде Таппенс один из мальчиков заговорил пронзительным шепотом:

— Вот она. Идет! Ну, кто будет говорить? Давай, Джордж. Ты всегда говоришь.

— Не, только не сейчас, — засмущался тот.

— Давайте я скажу, — вызвался один из мальчишек.

— Заткнись, Кларенс. У тебя голос слабый. И потом, ты сразу начнешь кашлять.

— Так нечестно! Это ведь я все устроил. Я…

— Доброе утро всем, — прервала дискуссию Таппенс. — С чем пожаловали?

— У нас есть для вас кое-что, — сказал Кларенс. — Информация. Вам ведь нужна информация?

— Смотря какая, — ответила Таппенс.

— О том, что было давно!

— Историческая информация, — уточнила одна из девочек, видимо, мозговой центр отряда. — Очень для вас интересная.

— Ясно, — зачем-то сказала Таппенс. — А что это, кстати, за место?

— Золотая жила.

— Ага, — она огляделась. — И здесь правда есть золото?

— Вообще-то нет. Просто раньше здесь был пруд для золотых рыбок, — объяснил один из мальчишек. — Красивые были рыбки, особенные. С несколькими хвостами. Из Японии, что ли. Во времена миссис Форрестер — или Фолкнер? — здесь хорошо было. Давно, правда, лет десять назад, если не больше.

— Двадцать четыре, — поправила его девочка.

— Шестьдесят, — уточнил чей-то негромкий голос, — и ни годом меньше. Здесь водилась уйма золотых рыбок. Ну очень много. И страшно они были дорогие — ну просто на вес золота! Но все равно сдохли. Которых другие рыбы пожрали, а которые сами померли — не иначе, от старости.

— Так вы собирались мне рассказать о них? — спросила Таппенс.

— Нет. Мы принесли информацию, — сказала девочка.

Тут же поднялся жуткий гвалт, и Таппенс замахала руками:

— Не все сразу. По очереди. Так что за информация?

— О том, где прятали вещи. Важные вещи.

— А как вы об этом узнали? — спросила Таппенс.

Поскольку ответили все, причем одновременно, разобрать что-нибудь было немыслимо.

— Джейни сказала!

— Много твоя Джейни знает! Это дядя Бен рассказал!

— А вот и нет! Я от Хэрри слышал…

— Какой еще Хэрри? Это Том был, его двоюродный брат. Который младший. А ему бабушка рассказала, а ей — Джош.

— Что еще за Джош такой?

— Ну как же? Муж ее.

— Не, не муж. Дядя.

— О Боже, — только и выговорила Таппенс.

Она оглядела беснующихся перед ней подростков и остановила свой выбор на Кларенсе.

— Вот ты, — сказала она. — Ты ведь Кларенс, верно? Твой друг рассказывал мне о тебе. Ну так что же ты можешь мне сообщить?

— Если вы хотите узнать, мэм, вам лучше сначала сходить в КП.

— Куда? — удивилась Таппенс.

— В КП.

— А что такое КП?

— Как? Вы не знаете? Это же Клуб Пенсионеров!

— Звучит солидно, — заметила Таппенс.

— Зато выглядит отвратительно, — заявил мальчуган лет девяти. — Собирается куча стариков, и все они начинают молоть языками. Причем по большей части, конечно, врут.

— И где же этот КП? — заинтересовалась Таппенс.

— А в самом конце деревни. Не доходя до Мортон-Кросс. Они там чем только не занимаются, пенсионеры-то: даже в бинго играют! Смех, да и только. Некоторые совсем уже старенькие, слепых и глухих тоже порядком. Все равно приходят.

— Что ж, надо будет туда заглянуть, — сказала Таппенс. — Непременно. Они собираются по каким-то определенным дням?

— По-моему, они отираются там постоянно, но лучше все-таки зайти ближе к вечеру. Вечером они разговорчивей. А если знают, что кто-то должен прийти, даже угощение приготовят: сухарики там с сахаром, а если повезет, то и картошку поджарят. Чего тебе, Фред?

Фред шагнул вперед и церемонно поклонился Таппенс.

— Буду рад сопровождать вас, мэм, — заявил он. — Удобно ли вам будет встретится со мной здесь же в половину четвертого?

— Прекрати выделываться, — одернул его Кларенс. — Пижон!

— С удовольствием приму ваше приглашение. — Таппенс снова взглянула на водоем. — Жаль, что здесь нет больше золотых рыбок.

— У одной, говорят, было пять хвостов. Представляете? А однажды сюда упала собака миссис Фэггетт.

— И вовсе не Фэгетт, — тут же возразили ему. — Ту звали Фоллио, а Фэггэт это совсем другая..

— На самом-то деле это была миссис Фолиетт, и фамилия у нее писалась с маленькой «ф».

— Не мели чепухи. Вечно ты все путаешь. Ее звали мисс френч, и буквы были заглавные, но только две.

— И что собака? — не удержалась Таппенс. — Неужели утонула?

— Нет. Вообще-то это еще щенок был, а не собака. А настоящая собака — мать его, то есть — побежала к мисс Френч и давай тянуть ее за платье. Она яблоки в саду собирала. Ну, мисс Френч пошла, увидела, что щенок тонет, бросилась прямо в пруд и вытащила его. Вымокла насквозь, и платье испортила.

— Надо же, — улыбнулась Таппенс, — чего тут только не происходило. Хорошо, — добавила она, — я буду готова к половине четвертого — и, чтобы не сеять зависти к торжествующему Фреду, предложила: — А что, если за мной зайдут двое или трое из вас и проводят в Клуб Пенсионеров?

— Трое? Кто пойдет?

Немедленно поднялся шум.

— Я иду… Нет, я! Нет, Бетти… Вот еще! Бетти в тот раз ходила. В смысле, в кино. Почему это все время она?

— В общем, решайте сами, — не выдержала Таппенс, — и приходите сюда в половине четвертого.

— Надеюсь, вам понравится, — сказал Кларенс.

— Исторический материал вас непременно заинтересует, — уверенно произнесла девочка.

— Заткнулась бы ты уже, а? — посоветовал ей Кларенс и, повернувшись к Таппенс, пояснил: — Обычная история. Дженет у нас ходит в классическую школу[108]. Родители заявили, что она слишком умна для обычной. Теперь вот воображает!

Заканчивая ленч, Таппенс гадала, что последует за утренней встречей. Придут ли ее новые друзья, чтобы отвести ее в КП? Да и существует ли этот клуб на самом деле, а не только в детском воображении? На всякий случай, она приоделась и даже взяла новый блокнот.

Депутация явилась точно в назначенный час. В половине четвертого раздался звонок в дверь, и Таппенс, поднявшись с кресла у камина, тут же нахлобучила на голову прорезиненную шляпу — она была почему-то уверена, что пойдет дождь. В тот же момент словно из-под земли появился Альберт.

— Я не отпущу вас с кем попало, мэм, — выдохнул он ей в ухо.

— Послушай, Альберт, — шепнула в ответ Таппенс. — Здесь есть место под названием КП?

— Да. Построено, кажется, два или три года назад. Нужно пройти мимо дома священника и свернуть направо. Домишко, прямо сказать, так себе, но старикам нравится. Играют себе там во что-то… Иногда туда наведываются дамы из благотворительных комитетов. Устраивают концерты и читают лекции, чтобы старики не отставали от жизни. Они ведь все очень дряхлые, есть даже глухие…

— Могу себе представить, — произнесла Таппенс.

Входная дверь распахнулась. Первой, вероятно, в силу интеллектуального превосходства, вошла Дженет, за ней Кларенс, а за ним высокий косоглазый мальчик, отзывавшийся на имя Берт. Галантный Фред куда-то исчез.

— Добрый день, миссис Бирсфорд, — начала Дженет. — Мы все очень вам рады. К сожалению, прогноз погоды не слишком благоприятный. Думаю, вам лучше взять зонтик.

— Мне тоже нужно в ту же сторону, — поспешно заявил Альберт. — Так что я немного пройдусь с вами.

Верный Альберт как всегда был начеку, подумала Таппенс. Очень, конечно, мило, но как-то не верится, чтобы Дженет, Берт или Кларенс представляли серьезную опасность.

Дорога заняла минут двадцать. В дверях красного кирпичного здания их уже поджидала довольно громоздкая женщина лет семидесяти.

— А, у нас гости! Я так рада, что вы зашли, дорогая, так рада! — Она похлопала Таппенс по плечу. — Молодец, что проводила, Дженет. Сюда, пожалуйста, миссис Бирсфорд. А вы, ребятки, можете идти.

— Мне кажется, мальчики будут сильно разочарованы, если не позволить им хоть немного послушать, — важно изрекла Дженет.

— Ну тогда пусть заходят. Народу сегодня не так уж много. Пожалуй, для миссис Бирсфорд это и к лучшему: не так утомительно. Дженет, сходи, пожалуйста, на кухню, скажи Молли, что можно подавать чай.

Таппенс совершенно не хотелось чаю, но она решила, что отказаться было бы невежливо. Чай принесли почти сразу; и он оказался совсем слабым. К нему подали печенье и сэндвичи с довольно неаппетитным паштетом, попахивавшим тухлой рыбой. Все уселись за стол — и наступило тягостное молчание.

Наконец, какой-то бородатый старик — на вид никак не моложе сотни лет — поднялся и, подойдя к Таппенс, бесцеремонно уселся рядом.

— Думаю, миледи, начать лучше мне, — заявил он, попутно наградив Таппенс титулом. — Я здесь старший и, соответственно, больше всех знаю. Холлоукей, видите ли, место не простое. Это, можно сказать, историческое место. Чего только здесь не происходило! Всего теперь, пожалуй, и не упомнишь. Но и того, что мы помним, с лихвой хватило бы…

— Я так поняла, — поспешно вклинилась Таппенс, чтобы не дать разговору соскользнуть на отвлеченную тему, — что самые любопытные вещи происходили здесь не в последнюю войну, а даже еще раньше. Возможно, вы что-то помните… Или, может быть, слышали?

— Верно, верно, — закивал старик. — Много чего я слышал от Лена. Да-а, превосходный был человек, дядюшка Лен. Все знал. Где бы что ни происходило — он знал. Взять хоть тот дом у причала. Ведь что там перед последней войной творилось! Гнусные делишки, скажу я вам. Собирались эти, как их — факисты, что ли?

— Фашисты, — поправила его строгого вида седая дама с ветхой кружевной косынкой на шее.

— Да какая разница? Главное, что один такой в том доме и жил. Вроде этого типа в Италии… как его звали… на ветер какой-то похоже… муссон, что ли… а, Муссолини… так его, вроде, звали. А этот, что у причала жил, он тут много пакостил. Такая у него шпана собиралась… не приведи Господь! А затеял все некто Мосли.

— Здесь еще тогда жила девушка по имени Мэри Джордан, да? — спросила Таппенс, не очень уверенная, что поступает правильно.

— А, да. Говорили, смазливая была, да. Выуживала секреты у моряков и солдат.

Неожиданно одна из старушек — совсем уже древняя — тонким голоском затянула:

Мой любимый не во флоте, не в пехоте, Он красив, и статен, и плечист. Мой любимый не во флоте, не в пехоте,  Королевский он артиллерист.

Старик раздраженно на нее взглянул и тут же грянул свое:

Далеко до Типперери, Путь и труден, и постыл, Далеко до Типперери, А что дальше, я забыл.

— Ну хватит, Бенни, хватит, — решительно произнесла одна из женщин, по-видимому, его жена.

Воспользовавшись наступившей тишиной, еще кто-то робко начал:

Любит девушка матроса, Потому, что он матрос Любит девушка матроса, А какой с матроса спрос?

— Перестань, Моди, ты уже всем надоела со своими частушками. Лучше бы рассказали леди что-нибудь интересное. Она ведь пришла сюда узнать о том, что спрятано и из-за чего поднялся шум, верно?

— Как интересно, — оживилась Таппенс. — Значит, это правда, будто в доме что-то спрятано?

— Ну да, спрятано, я сам слышал. Да. Перед четырнадцатым годом. Никто, правда, ничего толком не знал — ни что спрятали, ни зачем, но слухи ходили.

— Это как-то связано с соревнованиями по гребле, — вставила одна из старушек. — Знаете, между Оксфордом и Кембриджем[109]. Я была на таких однажды. В Лондоне. Они там по реке плавали и прямо, представьте, под мостами! Чудесный был день. Оксфорд тогда еще вырвался вперед!

— Что за чушь вы тут несете! — возмутилась мрачная женщина с отливающими сталью сединой. — Не знаете ничего, а туда же! Я и то знаю больше вас всех вместе взятых, хотя меня в то время еще и на свете не было. Мне моя двоюродная бабка Матильда рассказала, а ей — тетушка Лу. А произошло это сорока годами раньше. Тогда много всякий историй ходило, и тайник этот кто только не искал… А все потому, что кто-то брякнул, будто там спрятан огромной величины золотой слиток с австралийских приисков.

— Глупости! — один из стариков злобно пыхнул своей трубкой. — Просто кто-то услышал про золотых рыбок, и пошло-поехало. Эх, темнота!

— Но, что бы это ни было, денег оно стоит уйму, — вмешался чей-то голос. — Сколько сюда народу тогда понаехало! И тебе из полиции, и тебе из правительства… Правда, тоже ничего не нашли.

— У них не было подсказок. Точнее, они не знали, где их искать. Потому что подсказки-то есть всегда, — значительно покачала головой еще одна старая дама и уверенно повторила. — Подсказки есть всегда!

— Как интересно, — сказала Таппенс. — И где же они? Я имею в виду, подсказки. В самой деревне, в окрестностях, или…

Этот неосмотрительный вопрос вызвал по меньшей мере шесть разных — но одновременно выданных — ответов.

— В трясине за Тауэр-Уэст.

— За Литтл-Кенни.

— Перед Литтл-Кенни.

— В пещере у моря.

— У самого Лысого камня. В красных скалах. Там еще была пещера контрабандистов. Вот контрабандисты эту штуку и спрятали. Говорят, она до сих пор там.

— Поговаривали о старинном испанском корабле времен Армады[110]. У наших берегов затонул. А уж дублонов[111] там было!

Глава 10 Покушение на Таппенс

— Господи Боже! — воскликнул Томми, вернувшись вечером домой. — Бедняжечка, Таппенс! Что ты делала? У тебя совершенно измученный вид.

— Я и вправду умаялась, — призналась Таппенс. — До сих пор не могу в себя прийти. О Господи!

— Чем же ты занималась? Снова перебирала книги?

— О, нет! На них я уже и смотреть не могу. Это пройденный этап.

— Тогда где же ты так вымоталась?

— Знаешь, что такое КП?

— Нет, — ответил Томми.

— Тогда я тебе расскажу, только давай сначала чего-нибудь выпьем. И, желательно, покрепче.

За коктейлем Таппенс более-менее подробно пересказала мужу последние события. Пришла очередь Томми восклицать: «О, Господи!».

— И куда только ты не влезешь, Таппенс, — добавил он. — Удалось хоть услышать там что-нибудь толковое?

— Честно говоря, я еще и сама не знаю, — ответила Таппенс. — Думаешь, так просто определиться, когда как минимум шесть человек говорят одновременно и каждый свое, причем большинство еще и невнятно? Но кое-какие соображения у меня все же есть.

— Интересно, и какие?

— Ходят упорные слухи о чем-то, спрятанном здесь во время первой войны, а возможно и раньше.

— Тоже мне новость! — хмыкнул Томми.

— Видишь ли, в деревне об этом говорят до сих пор. Рассказывают всевозможные истории, строят догадки… Может, в них есть крупицы истины?

— Затерявшиеся в куче мусора?

— Ну да, — сказала Таппенс. — Как иголка в стоге сена.

— И как же ты собираешься ее отыскать?

— Можно, к примеру, выбрать из всех историй несколько наиболее правдоподобных. Ведь все они рассказывают то, что действительно слышали. Возможно, кто-нибудь и даст нам очередную подсказку. Ведь мы же точно знаем — тайник есть!

— Да, — согласился Томми, — есть. Но вот где?

— Главное, что мы его ищем.

— Это, конечно, хорошо, но неплохо было бы хоть примерно представлять, что именно мы ищем!

— Не думаю, что это золотые слитки с корабля испанской армады, — сказала Таппенс, — или сокровища из пещеры контрабандистов. Были ведь, можешь себе представить, и такие слухи.

— А вдруг это французский коньяк самого высокого качества? — с надеждой произнес Томми.

— Может быть. Только зачем он нам?

— То есть как? — удивился Томми. — Может, я всю жизнь мечтал о такой находке! Но, к сожалению, скорее всего это будут какие-нибудь бумаги. Например, любовные письма. Как ты думаешь, удастся нам кого-нибудь пошантажировать с их помощью спустя шестьдесят лет? Хотя попробовать, конечно, можно.

— Ничего, Томми, рано или поздно мы поймем, что ищем. Как ты думаешь, нам удастся найти?

— Не знаю, — ответил Томми. — Хотя сегодня я получил довольно ценные сведения.

— О! И какие же?

— Насчет переписи.

— Насчет чего?

— Переписи. Я узнал дату переписи населения, о которой тебе говорили старушки из приюта. И, судя по всему, в тот вечер в доме Паркинсонов находилась уйма людей.

— А как тебе удалось это узнать?

— Моя мисс Коллодон провела кое-какие изыскания.

— Я начинаю ревновать тебя к ней!

— Не стоит, — засмеялся Томми. — Она слишком строгая, постоянно меня одергивает и, как я уже говорил, красотой не блещет.

— Ладно уж, — махнула рукой Таппенс. — Значит, у нас есть дата той переписи. И что дальше?

— Дальше я намерен обратиться к нужным людям — я их, правда, пока не знаю, но обязательно выйду на них через своих знакомых — и добыть список присутствовавших на том обеде.

— Допустим, — кивнула Таппенс. — Идея, во всяком случае, стоящая. Но это завтра… А сейчас, ради всего святого, давай садиться ужинать. Может, тогда мне станет полегче, а то я прямо с ног валюсь. Целый день слушать гвалт из дюжины голосов, да еще пытаться уловить из этого что-нибудь стоящее!

Ужин оказался вполне приличным. Великим кулинаром Альберт не был, но этим вечером ему удалось превзойти самого себя, изготовив сырный пудинг, который Таппенс и Томми по неосторожности обозвали сырным суфле. Альберт тут же их поправил.

— Суфле готовится иначе, — заявил он. — Основное в нем взбитые белки…

— Давай не будем спорить, — сказала Таппенс. — Пудинг это или суфле — не так важно, главное, что он необыкновенно вкусный.

Поглощенные трапезой, Томми и Таппенс отложили дальнейшее обсуждение тактических вопросов. Допив вторую чашку крепкого кофе, Таппенс откинулась на стуле и, глубоко вздохнув, заявила:

— Теперь я почти в норме. И даже припоминаю, что ты не мыл перед едой руки.

— Не хотелось даже на минуту упускать тебя из виду, — объяснил Томми. — И потом, мало ли что могло взбрести тебе в голову за это время. Вдруг снова бы решила послать меня в библиотеку — копаться на пыльных полках. И я все равно бы их испачкал!

— Нашел чем отговориться, — улыбнулась Таппенс. — Подожди-ка. Давай прикинем, где мы находимся.

— Мы или ты?

— Разумеется, я. Где находишься ты, тебе, наверное известно лучше. Хотя не уверена.

— Ценное дополнение, — заметил Томми.

— Передай-ка, пожалуйста, мою сумочку. Кажется, я оставила ее в столовой.

— Обычно ты так и делаешь, но не сегодня. Она у твоего кресла. Нет — с другой стороны.

Таппенс взяла свою сумочку.

— Замечательный подарок, Томми, — заметила она. — Спасибо. Она мне так нравится! Настоящая крокодиловая кожа! Жаль, что в нее трудновато что-либо запихнуть.

— Да и вытащить, судя по всему, тоже, — добавил Томми.

Таппенс боролась с сумочкой.

— С кожаными сумочками всегда так, — она перевела дух. — Простые, плетеные гораздо удобнее. Они легко растягиваются, и в них можно рыться сколько душе угодно. Фу! Вроде бы достала.

— Что это?

— Блокнот! Записываю все что слышала. Многое пока кажется бессмысленным — но это только на первый взгляд. Видишь, вот запись, что необходимо достать списки переписи. Это я еще в «Яблоневой сторожке» записала.

— Молодец, — улыбнулся Томми.

— Так… Что у меня здесь еще? А вот. Миссис Хендерсон, и не она одна, упомянула странное имя — Додо.

— Что за Додо? Что за миссис Хендерсон?

— Уже забыл? Покойная крестная нашего Александра Паркинсона — мне посоветовала поговорить с ней старая миссис Гриффин. А вот еще запись. Насчет Оксфорда и Кембриджа.

— Насчет Оксфорда и Кембриджа? Это про студентов, которые что-то прятали?

— Не уверена. По-моему, речь шла о пари на соревнованиях по гребле.

— Тоже интересно, — заметил Томми. — И тоже вряд ли нам пригодится…

— Как знать. Итак, миссис Хендерсон, Оксфорд, Кембридж и вот еще… Я все хотела сказать тебе, Томми… одна из книг наверху была заложена клочком бумаги. Только я уже забыла какая. Толи «Катриона», то ли какая-то «Тень трона».

— Это о французской революции, я читал в детстве, — сообщил Томми.

— Так вот, на этом клочке были написаны карандашом три слова. Не знаю, есть ли в них вообще смысл, но я на всякий случай записала.

— И что за слова?

— Какие-то «Грин», «эн» и «Ло». Заметь, с большой буквы Л.

— Попробуем разобраться, — сказал Томми. — «Грин» — это «Гринвич»[112], «эн» — какой-то город, а «Ло»… «Ло»…

— Ага, — улыбнулась Таппенс. — Меня оно тоже поставило в тупик..

— Наверное, это ноль, нулевой меридиан, — закончил Томми. — По Гринвичу. Только не вижу в этом никакой логики!

Таппенс быстро начала перечислять:

— Итак, что у нас получается? Александр Паркинсон, Мэри Джордан, миссис Гриффин, миссис Хендерсон, До-до, Оксфорд, Кембридж, пари на соревнованиях по гребле, перепись, Гринвич, город «Эн» — и «Ло». Кажется, все.

— Еще добавь Матильду и Верного Дружка из этой — как ее — Кей-кей. Н-да. В общем, глупость получается. Хотя, с другой стороны, если долго и упорно заниматься разными глупостями, со временем можно прийти к неплохому результату. Найти, так сказать, жемчужину в куче мусора.

Точно так же, как ты нашла свою «Черную стрелу» среди всех остальных книг.

— Оксфорд и Кембридж, — задумчиво произнесла Таппенс. — Что-то мне это напоминает. Только вот что?

— Может, Матильду?

— Нет, не Матильду, но…

— Тогда Верного Дружка, — ухмыльнулся Томми. — Куда ты ушел, мой верный дружок?

— Перестань ухмыляться, дурачок, — сказала Таппенс. — У тебя, вижу, из головы не выходит последняя находка. Грин-эн-Ло. Бессмыслица какая-то. Но у меня есть предчувствие, что… О!

— Там еще и «О» есть? Да?

— Томми, меня осенило! Ну конечно!

— Что конечно?

— Ло, — сказала Таппенс. — Грин, эн, а затем Ло. С большой буквы. Разумеется, неспроста. Как же я сразу не догадалась!

— О чем ты говоришь?

— О соревнованиях по гребле между Оксфордом и Кембриджем.

— И какая же связь между Грин-эн-Ло и соревнованиями?

— Попробуй догадаться, — сказала Таппенс. — С трех раз.

— Нет-нет… Сразу сдаюсь… Дорогая, никакой связи здесь нет и быть не может.

— А вот и есть!

— Что, с соревнованиями по гребле?

— Ну, не совсем. С цветом. Точнее, с цветами.

— Какими цветами? Ты о чем, Таппенс?

— Грин-эн-Ло! Томми! Мы читали не с того конца! Надо было наоборот.

— Что наоборот? «Ол», «не», а потом вообще «нирг». Абсурд!

— Да нет же, Томми, просто поменяй их местами. Немного похоже на то, что проделал Александр в той книге. Прочитай эти слова в другом порядке. Ну! Что получится? Лоэн-грин!

Томми нахмурился.

— Еще не понял? — спросила Таппенс. — Лоэнгрин! Лебедь! Опера![113] Ну ты же знаешь «Лоэнгрин» Вагнера.

— А лебеди-то здесь при чем?

— Есть и лебеди! Это же садовые табуреты с лебедями! Помнишь, в Кей-кей мы нашли два садовых фарфоровых табурета, синий и голубой. У моей тетки были точно такие же. Их называли «Оксфорд» и «Кембридж». Оксфорд, боюсь, я разбила, а Кембридж так там и стоит! Голубой. Ну как ты не понимаешь? Лоэнгрин! Что-то спрятано в одном из этих двух лебедей. Томми, мы должны немедленно осмотреть голубой Кембридж. Он так и остался в Кей-кей. Ну идем же.

— В одиннадцать вечера? Ни за что.

— Ладно. Тогда, значит, утром. Тебе завтра не нужно в Лондон?

— Нет.

— Вот и хорошо.

— Даже не представляю, как вы думаете управляться с садом, — ворчал Альберт. — Я, конечно, кое-что там порыхлил, но как быть с огородом? В огородах я совершенно не разбираюсь. Хорошо бы этот мальчишка помог! Он, кстати, опять здесь. Спрашивает вас, мэм.

— А… мальчишка, — откликнулась Таппенс. — Рыжеволосый?

— Нет, другой. С белобрысыми патлами чуть не до пояса. Имя у него еще такое дворцовое. Кларенс.

— Кларенс-Хаус…[114] А что, хорошо звучит.

— Да уж конечно, — ухмыльнулся Альберт. — Он ждет у двери. Говорит, хочет помочь.

— Вот и прекрасно!

Кларенса она нашла на веранде. Сидя на ветхом плетеном стуле, он уплетал картофельные чипсы, заедая их шоколадкой, которую держал в правой руке.

— Доброе утро, миссис, — сказал он. — Заглянул спросить, не надо ли чем помочь.

— Вообще-то не отказались бы, — ответила Таппенс. — Ты, если не ошибаюсь, тоже иногда помогал Айзеку в саду?

— Приходилось. Я, конечно, не сильно разбираюсь, да ведь и Айзек, прямо сказать, не был великим садовником. У него лучше получалось рассказывать, как хорошо было раньше и как плохо теперь и как повезло тем, кто нанимал его на работу. Говорил, будто служил главным садовником у мистера Болингоу. Слыхали о таком? У него огромный дом был вверх по реке. Сейчас там школа. А бабушка говорит, что мистер Болингоу не подпустил бы Айзека и близко к своему саду.

— Ну и Бог с ним, — сказала Таппенс. — Хорошо, что ты зашел. Мы тут как раз собирались вытащить кое-что из оранжереи.

— Откуда? А, из Кей-кей…

— Совершенно верно. Удивительно, что ты знаешь ее название.

— А ее по-другому никто кроме вас сроду не называл. Вроде как по-японски.

— Ну, тогда пошли, — сказала Таппенс.

Процессия из Томми, Таппенс, Кларенса, пса Ганнибала и замыкающего Альберта, оставившего ради такого мероприятия мытье посуды, двинулась к оранжерее. На полпути Ганнибал покинул строй и, совершив обходной маневр, оказался у дверей Кей-кей первым, чтобы поприветствовать подтянувшуюся процессию радостным лаем.

— Давай, Ганнибал, — подбодрила его Таппенс. — Отыщи нам что-нибудь.

— Это что за порода? — поинтересовался Кларенс. — Я слышал, бывают специальные собаки против крыс. Он не из этих?

— Их этих самых, — подтвердил Томми. — Староанглийский черный манчестер-терьер. С подпалинами.

Ганнибал обернулся, вильнул туловищем, восторженно забил хвостом и уселся с крайне горделивым видом.

— А он кусается? — спросил Кларенс.

— Он охраняет, — уточнила Таппенс. — В основном, меня.

— Точно. Приглядывает за ней в мое отсутствие, — насмешливо добавил Томми. — Кстати, почтальон жаловался. Говорит, дня четыре назад Ганнибал его чуть не укусил.

— Мы просто не очень любим почтальонов, правда, мой золотой? — Таппенс потрепала пса и, выпрямившись, толкнула дверь оранжереи. — Ха! А дверь-то заперта! Хотела бы я знать, где ключ.

— Я знаю, — отозвался Кларенс. — В сарае. Рядом с цветочными горшками.

Он отошел и вскоре вернулся со ржавым, но смазанным маслом ключом.

— Похоже, Айзек его смазал, — заметил он.

— Да, раньше он тяжело поворачивался, — сказала Таппенс.

На этот раз замок открылся, даже не скрипнув.

Кембридж, фарфоровый табурет, обвитый лебединой шеей, стоял посреди оранжереи, сияя на солнце. Видимо, Айзек вымыл его и протер, собираясь выставить в хорошую погоду на веранду.

— Здесь должен быть еще один, синий, — сказал Кларенс. — Айзек говорил, Оксфорд и Кембридж.

— Правда? Айзек тоже их так называл?

— Да. Синий — Оксфорд, голубой — Кембридж. Разбился, что ли?

— Увы! — смутилась Таппенс.

— Ой, а что случилось с Матильдой? Мусора-то!

— Мы ее оперировали, — объяснила Таппенс.

Кларенса это позабавило. Он весело рассмеялся.

— Моей двоюродной бабусе Эдит тоже делали операцию, — сказал он. — Вырезали часть кишок, а ей хоть бы хны!

В его голосе прозвучало явное разочарование.

— Не представляю, как его разобрать, — сказала Таппенс.

— Может, тоже разбить? — предложил Томми.

— Жалко! Но, похоже, ничего другого не остается. Видишь эти отверстия в виде S? Ну прямо как копилка! Запихнуть что-нибудь внутрь можно, а вытащить обратно уже не получится.

— Да, — согласился Томми. — Любопытная мысль. Очень любопытная, верно? — повернулся он к Кларенсу.

Тот, польщенный, прямо-таки засиял.

— Знаете, а ведь их можно развинтить, — сообщил он.

— Развинтить? — поднял брови Томми. — Кто тебе это сказал?

— Айзек. Я часто видел, как он это делает. Нужно просто перевернуть его и открутить крышку. А если вдруг заело, капнуть немного масла.

— Ага.

— Но сначала перевернуть.

— Здесь все приходится переворачивать, — пожаловалась Таппенс. — Взять хотя бы Матильду.

Табурет оказался довольно сговорчивым. Посопротивлявшись для приличия несколько секунд, крышка вдруг подалась, и Томми быстро ее открутил..

— Ого сколько мусора! — удивился Кларенс, заглянув внутрь.

После Кларенса в недра табурета заглянул Ганнибал, совершенно уверенный, что без его участия не может обойтись ни одно важное дело. Принюхавшись, он глухо заворчал, попятился и сел.

— Похоже, ему что-то там не понравилось, — прокомментировала Таппенс, брезгливо глянув на скопившийся в недрах табурета мусор.

— Ай! — вскрикнул Кларенс, запустивший туда руку.

— Что случилось?

— Поцарапался. Что-то острое. Ага, вот.

— Гав, гав, — подтвердил Ганнибал.

— Ухватил. Нет, выскользнуло. Опять поймал. Есть!

Кларенс извлек темный брезентовый пакет.

Ганнибал подошел, уселся у ног Таппенс и заворчал.

— Что такое, Ганнибал? — спросила Таппенс.

Пес заворчал снова.

— В чем дело, Ганнибал? — Таппенс наклонилась и почесала ему за ухом. — Может быть, ты болел за Оксфорд, а выиграл Кембридж? — Она повернулась к Томми. — Помнишь, мы как-то смотрели с ним соревнование по гребле?

— Ага, — кивнул Томми, — под конец он так разозлился на телевизор, что кроме его лая уже ничего не было слышно.

— Хорошо хоть видеть могли. Он расстроился, что выиграл Кембридж.

— Наверное, он — выпускник Собачьего Оксфорда, — предположил Томми.

Ганнибал оставил Таппенс и, подойдя к Томми, одобрительно завилял хвостом.

— Похоже, ты, угадал, — улыбнулась Таппенс. — А я-то всегда думала, что он заканчивал Открытый Собачий Университет.

— И какой факультет? — рассмеялся Томми.

— Костоедения.

— С отличием?

— А как же! — кивнула Таппенс. — Недавно Альберт имел неосторожность дать ему целую кость из бараньей ноги. Сначала я застала его в гостиной, где он пытался спрятать ее под подушку… Пришлось выгнать его в сад и запереть дверь. Через минуту подхожу к окну, а он уже закапывает кость в клумбу, где я высадила гладиолусы. Он ведь у нас большой эконом — в том, что касается костей. Никогда не ест их, а только прячет на черный день.

— А потом выкапывает? — поинтересовался Кларенс, провоцируя любящих хозяев на дальнейшие откровения.

— Возможно, со временем, — ответила Таппенс. — Когда они как следует вылежатся.

— А наш пес не ест собачьи галеты, — сообщил Кларенс.

— Наверное, ему больше нравится мясо, — предположила Таппенс.

— Нет, больше всего он любит бисквитные пирожные.

Ганнибал тем временем обнюхал трофей, только что извлеченный из недр Кембриджа, резко отвернулся и залаял.

— Выгляни, может, кто пришел, — попросила Таппенс. — А вдруг садовник? На днях миссис Херринг говорила мне, что знает одного старичка, который в свое время слыл прекрасным садовником.

Томми открыл дверь и вышел из оранжереи. Ганнибал последовал за ним.

— Никого, — сообщил Томми.

Ганнибал заворчал и снова принялся лаять, теперь уже во весь голос.

— Наверное, углядел кого-то в зарослях пампасной травы, — предположил Томми. — Не иначе, как кто-то хочет украсть его косточку. А может, там кролик. Хотя Ганнибал не по этой части. Не представляю, как его нужно упрашивать, чтобы он погнался за кроликом. Кажется, они ему нравятся. Вот за кошками и голубями — это пожалуйста! Хорошо хоть, никого еще не поймал.

Ганнибал, ворча, обнюхал траву и снова залаял, внимательно глядя на Томми.

— Наверное, кошка, — решил тот. — Тут к нам повадился ходить большой черный кот с подругой. Маленькая такая кошечка, жена называет ее Китти.

— И они все время забираются в дом, — сказала Таппенс. — Просачиваются в любую щель. Ну хватит, Ганнибал, иди сюда.

Ганнибал недовольно глянул в ее сторону, немного отступил и снова принялся сосредоточенно и яростно облаивать куст пампасной травы.

— Там что-то есть, — уверенно сказал Томми. — Давай, Ганнибал!

Пес встряхнулся, замотал головой, взглянул на Томми, на Таппенс — и с громким лаем бросился в заросли.

— Знаешь, Таппенс, иди-ка ты лучше в дом, — посоветовал Томми.

Конец его фразы заглушили два громких хлопка.

— Ой! Что это было? — вскрикнула Таппенс.

— Наверное, кто-то охотится на кроликов, — предположил Кларенс.

Ганнибал, крайне возбужденный, с неистовым лаем носился вокруг зарослей. Томми бросился за ним. Обернувшись на бегу, он неожиданно застыл на месте, как вкопанный.

— Что такое, Таппенс?

— Что-то ударило меня. Вот сюда, чуть пониже плеча. А что вообще происходит?

— Кто-то стрелял из зарослей.

— Думаешь, — пробормотала Таппенс, — кто-то следил за тем, что мы делаем?

— Это, верно, ирландцы, — оживился Кларенс. — ИРА[115], знаете. Они хотели взорвать дом.

— Ну, это вряд ли, — возразила Таппенс.

— Иди в дом, — сказал Томми. — Быстро. Кларенс, тебе тоже лучше уйти.

— А ваш пес меня не укусит? — опасливо спросил Кларенс.

— Нет, — сказал Томми. — Сейчас он занят другим.

Они уже свернули за угол и подходили к боковой двери, когда к ним подбежал запыхавшийся Ганнибал. Он затряс головой и принялся скрести лапой брючину Томми, словно приглашая его следовать за собой.

— Он хочет, чтобы я пошел с ним, — сказал Томми.

— Еще чего! — отрезала Таппенс. — Если этот человек вооружен, он тебя просто-напросто застрелит. Только этого нам еще не хватало! И кто тогда, скажи на милость, будет присматривать за мной? А ну живо в дом!

Дома Томми сразу прошел к телефону и набрал номер.

— Что ты делаешь? — окликнула его Таппенс.

— Звоню в полицию. Может, его еще успеют схватить.

— Пожалуй, мне надо перевязать плечо, — сказала Таппенс. — Смотри, мой любимый джемпер… он в чем-то липком.

— Да черт с ним, с джемпером, — рявкнул Томми, — ты же ранена!

Из холла к ним уже спешил Альберт с аптечкой.

— Надо же! — произнес он. — Как же так. Ранить мою хозяйку! Дожили, нечего сказать.

— Может, поедем в больницу? — разволновался Томми.

— Нет, — сказала Таппенс. — Я в порядке, просто надо потуже перевязать. И промакнуть настойкой росноладанной смолы[116].

— У меня есть йод, — потянулся за пузырьком Альберт.

— Да ты что! Он же щипет! И вообще, в больницах им уже давно не пользуются.

— Мне казалось, росноладанную настойку обычно вдыхают через ингалятор, — осторожно заметил Альберт.

— Возможно, — сказала Таппенс, — но ею очень хорошо смазывать всякие царапины, ссадины и мелкие порезы. Ты его захватил, Томми?

— Кого?

— Не кого, а чего. Мешочек, который мы нашли в Кембридже! Это наверняка что-то важное. Кто-то видел, как мы достали эту штуковину, и попытался помешать нам. Значит, мы нашли именно то, что искали!

Глава 11 Ганнибал действует

Томми сидел в кабинете полицейского инспектора Норриса. Инспектор слушал его и понимающе кивал.

— Надеюсь, нам улыбнется удача, мистер Бирсфорд, — сказал он. — Говорите, вашу жену лечит доктор Кроссфилд?

— Да, — ответил Томми. — Рана не серьезная, скорее, царапина, но крови было много. Доктор Кроссфилд говорит, что никакой опасности для здоровья нет. Обещает, что Таппенс скоро поправится.

— Она уже немолода, — заметил инспектор Норрис.

— Уже за семьдесят. Да и я, знаете, не мальчик.

— Да-да, конечно, — закивал Норрис. — Я слышал о вас обоих. Вы приехали совсем недавно, но здесь уже весьма популярны, особенно ваша жена. Многие наслышаны о ее прежних заслугах — и о ваших, разумеется, тоже.

— Надо же, — проговорил Томми.

— Прошлое нельзя скрыть, — улыбнулся инспектор Норрис. — Уверяю вас, от прошлого никому не уйти — ни герою, ни преступнику. Во всяком случае, могу уверить: мы сделаем все возможное, чтобы разобраться в этой истории Думаю, вы вряд ли сможете описать того человека?

— Я видел его только сзади, когда он убегал от нашей собаки. Довольно молодой — бежал, во всяком случае, быстро.

— Да, детишки нынче пошли — с четырнадцати начинается сложный возраст.

— Да нет, он был наверняка постарше, — сказал Томми.

— Не припоминаете никаких звонков или писем с угрозами? Может, кто-то требовал денег? — поинтересовался инспектор.

— Нет, — ответил Томми, — ничего такого.

— Как давно вы здесь поселились?

Томми назвал дату их приезда в Холлоукей.

— Гм-м. Совсем недавно. Вы, как я понимаю, почти каждый день ездите в Лондон.

— Да. Если вам нужны подробности…

— Нет, — остановил его инспектор Норрис, — подробностей не нужно. Я только хотел посоветовать вам не уезжать слишком часто. Нужно бы получше приглядывать за миссис Бирсфорд…

— Я и сам так считаю, — сказал Томми. — Никакие дела того не стоят.

— Ну что ж… А мы, со своей стороны, постараемся сделать все возможное, чтобы миссис Бирсфорд ничто больше не угрожало, и, как только поймаем этого мерзавца…

— Погодите, — перебил его Томми. — Так вы думаете, что знаете, кто это сделал? Кто и зачем?

— Мы кое-кого здесь знаем. И держим на примете… Виду не подаем, конечно, — так их легче контролировать. Но сдается мне, что стрелял кто-то не из местных.

— Почему? — спросил Томми.

— Ну, знаете, разные сплетни, информация из других отделов…

Взгляды Томми и инспектора встретились. Они помолчали.

— Что ж, — сказал наконец. Томми, — понимаю.

— Могу я дать вам один совет? — спросил инспектор Норрис.

— Да?

— Вам, надо полагать, нужен садовник?

— Вообще-то нужен, — удивился Томми. — Прежнего, как вам, наверное, известно, убили.

— Да, конечно. Старый Айзек Бодликотт. Славный был старикан. Хотя и любил приврать. Послушать его, так чего он только в жизни не видел! Но человек был порядочный. Его здесь любили.

— Не представляю, кто его убил и зачем, — вздохнул Томми. — Боюсь, никто этого так и не узнает.

— Это камушек в наш огород? Но вы же понимаете, что по горячим следам такие дела не всегда распутываются… Все, что говорится свидетелями и коронером, только верхушка айсберга… Мы работаем и, рано или поздно, получим результаты… А пока… Может статься, к вам придет кто-нибудь и спросит, не нужен ли вам садовник. И предложит работать у вас два или три дня в неделю, возможно, и чаще. В виде рекомендации он сообщит вам, что проработал несколько лет у мистера Соломона. Запомните?

— Мистер Соломон, — повторил Томми.

На мгновение ему показалось, что в глазах инспектора Норриса что-то блеснуло.

— Да. Он, разумеется, уже умер — мистер Соломон, я имею в виду. Но это реальное лицо, когда-то он жил здесь, и у него работало несколько садовников. Не знаю точно, кто это будет, хотя скорее всего пришлют Криспина. Ему лет пятьдесят… Но если кто-то придет наниматься и не упомянет мистера Соломона, я бы на вашем месте брать его не стал. Определенно не стал бы…

— Я вас понял, — сказал Томми.

— Вы все схватываете налету, мистер Бирсфорд, — кивнул инспектор Норрис. — Впрочем, неудивительно, учитывая ваш род занятий. Чем еще могу вам помочь?

— Да пожалуй, пока нечем, — сказал Томми. — Но за предложение спасибо.

— Мы постараемся навести нужные справки и сделаем все от нас зависящее. Вы меня, надеюсь, понимаете?

— А я постараюсь удержать жену от опрометчивых поступков… если удастся.

— С женщинами всегда трудно, — заметил инспектор Норрис.

Томми повторил эти слова, сидя у постели Таппенс и наблюдая, как она ест виноград.

— Ты что же, косточки не выплевываешь?

— Нет, — ответила Таппенс. — Пережевываю все вместе. Не волнуйся, вреда от них не будет…

— Да я и не волнуюсь, во всяком случае, по поводу косточек, — улыбнулся Томми.

— Что сказали в полиции?

— То что мы и думали.

— Они догадываются, кто это мог быть?

— Они считают, что он не местный.

— А с кем ты разговаривал? Случаем, не с инспектором Уотсоном?

— Нет. С инспектором Норрисом.

— Не знаю такого. И что он сказал?

— Он сказал, что с женщинами всегда трудно.

— Надо же! А ты уверен, что это необходимо было передавать мне?

— Не совсем. — Томми встал. — Нужно позвонить в Лондон, предупредить, что еще пару дней я там не появлюсь.

— Почему? Я здесь в безопасности. За мной присматривает Альберт и масса другого народу. Доктор Кроссфилд ужасно добр и носится со мной, как наседка с цыпленком.

— Кстати, пойду сегодня по магазинам. Видела бы, какой список мне дал Альберт. Тебе купить что-нибудь?

— Пожалуй, — задумчиво протянула Таппенс, — принеси мне дыню. Что-то фруктов хочется. Сейчас мне хочется только фруктов.

— Вот и хорошо, — сказал Томми.

Томми позвонил в Лондон.

— Полковник Пайкэвей?

— А… это вы, Бирсфорд?

— Да. Хотел сообщить вам, что…

— Знаю. Слышал, — перебил его полковник Пайкэвей. — Можете не рассказывать. Оставайтесь на месте ближайшие пару дней, а то и неделю. В Лондоне не показывайтесь. Докладывайте обо всем, что у вас происходит.

— Мы должны привезти вам и мистеру Робинсону яблочный джем.

— Вот как! Приятно слышать! Но пока не надо. Пусть Таппенс покуда его припрячет.

— Она что-нибудь придумает. Она умеет это делать не хуже нашего пса.

— Я слышал, он погнался за человеком, который стрелял в нее…

— Вы и это знаете?

— Работа у нас такая, — сказал полковник Пайкэвей.

— Наш пес ухитрился даже вырвать клок из его брюк…

Глава 12 Оксфорд, Кембридж и Лоэнгрин

— Молодчина, — полковник Пайкэвей выпустил изо рта облачко сизого дыма. — Извините за столь срочный вызов, но я подумал, что теперь уже нам точно пора встретиться. Вашей жене угрожала серьезная опасность?

— Не очень. Да вам, наверное, все известно… Или рассказать?

— Разве что в двух словах. Большую часть я уже знаю, — сказал полковник Пайкэвей. — Про Лоэнгрина. Грин-эн-Ло. Да, сообразительная у вас жена! Я бы ни в жизнь не догадался. На первый взгляд чепуха какая-то, а вот надо же!

— Я привез вам эту штуку, — сказал Томми, вынимая из портфеля фарфоровую банку для муки, украшенную подсолнухами. — Мы так и хранили ее в этой банке, пока я к вам не выбрался. Не хотелось посылать почтой.

— И правильно…

— Нет, вы только подумайте: Лоэнгрин! Голубой Лоэнгрин, Кембридж и викторианский фарфоровый табурет! Бумаги зашиты в брезент, и, вероятно, хорошо сохранились, а если слегка и подпортились, то, полагаю, можно…

— Все сделаем как надо, не беспокойтесь.

— Вот, забирайте, — сказал Томми. — И еще… Я тут кое-что выписал… Здесь все, что нам удалось услышать интересного.

— Имена?

— Три или четыре. На предполагаемых выпускников Оксфорда и Кембриджа, думаю, не стоит обращать внимания, поскольку они оказались табуретами.

— Любопытно, — проговорил полковник Пайкэвей, внимательно изучая список.

— После того, как в нас стреляли, — продолжал Томми, — я заявил в полицию.

— Правильно.

— На следующий день меня попросили зайти в полицейский участок и поговорить с инспектором Норрисом. Я не встречался с ним раньше. Видимо, он там недавно.

— Да. Вероятно, его специально направили туда для расследования этого дела, — предположил полковник Пайкэвей, выпуская в сторону Томми струю дыма.

Томми закашлялся.

— Вы что же: его знаете?

— Знаю, — согласился полковник Пайкэвей. — Я всех знаю. Человек надежный. Известно также, что кто-то следит за вами и наводит о вас справки. Местная полиция вот-вот должна на него выйти. А пока, Бирсфорд, не лучше ли вам будет с женой на время оттуда уехать?

— Вряд ли получится, — сказал Томми.

— Вы хотите сказать, вряд ли она захочет?

— Вы, похоже, действительно неплохо ее знаете. Вряд ли мне удастся увезти Таппенс из дома. Ранение у нее легкое, осложнений нет, так что теперь — когда мы наконец-то вышли на что-то стоящее — она ни за что не уедет. Правда, мы не представляем, что делать дальше…

— Всюду совать свой нос, — сказал полковник Пайкэвей, — и быть начеку. Это единственное, что можно делать в таких случаях. — Он постучал ногтем по банке из-под муки. — Эта баночка, наконец, расскажет нам кое-что из того, о чем давно уже хотелось узнать. В том числе, и кто был вовлечен в события многолетней давности и нанес нам весьма ощутимые потери.

— Но ведь…

— Я знаю, что вы хотите сказать. Что те люди давно умерли. Верно. Но мы узнаем не только о них, но и о тех, кто продолжает их дело сейчас. Возможно, на этих людей мы до сих пор даже и не обращали внимания. Я имею в виду последователей. Не сомневаюсь, что это настоящая, организованная, сплоченная группа. Люди в ней сейчас, разумеется, другие, но связи, идеи и склонность к насилию — все те же. Опыт последних лет показал, что такие группировки опасны не только сами по себе — они способны еще и спровоцировать других.

— Могу я задать вопрос?

— Задать можете, — заявил полковник Пайкэвей. — А вот отвечу ли я…

— Вам что-нибудь говорит фамилия Соломон?

— А, — усмехнулся полковник Пайкэвей. — Мистер Соломон. А от кого вы ее услышали?

— От инспектора Норриса.

— Ясно. Делайте то, что советует Норрис, и не ошибетесь. Это я вам говорю. Хотя не рассчитывайте встретиться с Соломоном лично. Он умер.

— Понятно, — сказал Томми.

— Сомневаюсь, — заметил полковник Пайкэвей. — Мистер Соломон умер, но мы иногда пользуемся его именем. Иногда, знаете ли, неплохо пользоваться подходящим именем для прикрытия, это как своего рода талисман… Повторяю: слушайтесь во всем Норриса. То, что вы переехали жить в «Лавры», — чистое совпадение, но, возможно, это было предопределено свыше… И все же, будьте осторожны… Не хотелось бы, чтобы совпадение оказалось для вас роковым. Покуда есть опасность, не доверяйте никому. То есть вообще никому.

— Я доверяю двоим, — сказал Томми. — Альберту, который служит у нас уже много лет…

— А, помню. Рыжеволосый такой мальчуган, да?

— Ну, сейчас мальчуганом его можно было бы назвать с большим трудом…

— А кто второй?

— Мой пес Ганнибал.

— Гм. Хотя, в этом что-то есть. Кажется, доктор Уоттс[117]написал в одном из гимнов: «Радость собаки — кусаться и лаять, в этом призванье ее». У вас какая порода: овчарка?

— Нет, манчестер-терьер.

— А, старая английская порода, такой черный в подпалинах. Поменьше доберман-пинчера, но дело свое знает хорошо…

Глава 13 Визит мисс Маллинз

Проходя по садовой тропинке, Таппенс услышала голос Альберта, спешащего к ней от дома.

— Вас хочет видеть какая-то дама, — сказал он.

— Что еще за дама?

— Она назвалась мисс Маллинз. Кто-то из местных направил ее к вам.

— Понятно, — сказала Таппенс. — Насчет сада?

— Да, она сказала что-то про сад.

— Наверное, лучше привести ее сюда, — сказала Таппенс.

— Слушаюсь, мэм, — произнес Альберт, входя в роль вышколенного дворецкого.

Он ушел в дом и через минуту вернулся в сопровождении высокой, несколько мужеподобной женщины лет пятидесяти в твидовых брюках и пуловере.

— Промозглый сегодня ветер, — произнесла она. Голос у нее оказался низкий и хрипловатый. — Меня зовут Айрис Маллинз. Миссис Бодликотт сказала, вам нужна помощь. Речь идет о саде, верно?

— Доброе утро. — Таппенс пожала ей руку. — Очень рада вас видеть. Нам действительно нужен садовник.

— Недавно переехали?

— Да. Но чувство такое, будто жили здесь всегда, — сказала Таппенс. — Только-только покончили с ремонтом.

— Понятно. — Мисс Маллинз хрипло рассмеялась. — Знаю, что это такое. Вы правильно сделали, что сразу въехали в дом и не стали доверяться этим мастерам. Без хозяев они ничего не довели бы до конца. Все равно пришлось бы вызывать их, затем снова и тыкать носом во все недоделки. А садик у вас неплохой, только уж больно запущен.

— Да, к сожалению, последние хозяева не придавали этому значения…

— Джоунз их, кажется, звали, да? — неожиданно развернувшись, мисс Маллинз решительным шагом двинулась по садовой дорожке. Таппенс бросилась следом. — Никогда их не видела. Я ведь не здесь живу. — Гостья неопределенно махнула рукой в сторону пустоши. — Там, подальше. Работаю сейчас в двух домах — в одном два дня в неделю, в другом один. Хотя, чтобы держать в порядке сад, одного дня маловато.

Таппенс кивнула.

— У вас же старый Айзек работал? Симпатичный был старик. Говорят, бандиты… Дознание ведь неделю назад было? А кто это сделал, разумеется, не нашли… Ходят тут, убивают людей… Что за нравы пошли! И ведь чем моложе, тем хуже, — мисс Маллинз остановилась возле дерева с блестящими листьями и подождала, когда Таппенс ее нагонит. — Какая красивая у вас магнолия. Самое что ни на есть подходящее украшение для сада. Многие сейчас предпочитают экзотику, а по мне нет ничего лучше старой доброй магнолии!

— Вообще-то мы хотели выращивать овощи, — переводя дух, сказала Таппенс.

— А, так вам огород нужен? Огородом, как я погляжу, тут и вовсе, можно сказать, не занимались. Впрочем, оно и понятно. Теперь многие считают, что чем выращивать собственные овощи, проще их пойти и купить.

— А мне так очень даже хочется выращивать ранний картофель и горошек, — сказала Таппенс, — и еще, пожалуй, фасоль. Чтобы все это было под рукой, всегда свеженькое.

— Правильно. Еще я бы вам посоветовала бобы. Некоторые, знаете, сажают их только из-за люды. Вырастят стручки чуть не в полтора фута длиной, наполучают призов на выставке — а толку? Нет, вы совершенно правы, по-настоящему вкусны только сорванные с грядки овощи.

— Впрочем, — Таппенс постаралась скорчить тоскливую гримасу, — не знаю, надолго ли все это. После того, как в меня стреляли, мы всерьез подумываем уехать…

Внезапно появившийся Альберт перебил ее.

— Звонит миссис Редклифф, мэм, — сообщил он. — Спрашивает, не придете ли вы завтра к ленчу.

— Ответь ей, что, к сожалению, не смогу, — ответила Таппенс. — Передай, что я неважно себя чувствую, плечо все еще ноет. Погоди минутку, я кое о чем забыла.

Она достала из сумочки блокнот, что-то черкнула в нем и, вырвав листок, протянула Альберту.

— Передай мистеру Бирсфорду, — сказала она. — Совсем забыла… Ему ведь звонили, пока его не было. Если будет спрашивать, я в саду с мисс Маллинз.

— Понял, мэм, — Альберт взял листок и исчез.

Таппенс вернулась к огородной теме.

— Вы, наверное, очень заняты, — обратилась она к мисс Маллинз, — работаете три дня в неделю!

Через пару минут из дома появился Томми и торопливо направился в их сторону. Подбежав ближе, Ганнибал остановился, расставил лапы, принюхался и с яростным лаем рванулся к мисс Маллинз. Та невольно отпрянула.

— Вот какой у нас страшный пес, — с извиняющимся видом улыбнулась Таппенс. — Вы не бойтесь, он не кусается. Ну, разве что иногда. И только почтальонов.

— Все собаки кусают почтальонов — по крайней мере, пытаются, — кисло заметила мисс Маллинз.

— Он — отличный сторож, хоть и охотничий пес, — сказала Таппенс. — Все манчестер-терьеры — хорошие сторожа. Он замечательно охраняет сад и никого не подпускает к дому, а уж тем более — ко мне. Это, можно сказать, мой личный телохранитель.

— Полезное качество по нашим-то временам.

— И не говорите, — согласилась Таппенс. — Кругом жутко что творится… Вот Айзека убили. Наших близких друзей обокрали. Воры проникли в дом среди бела дня под видом мойщиков окон. Приставили лестницы, обчистили квартиру, а затем еще и рамы сняли. Так что злая собака в доме лишней не будет…

— Совершенно с вами согласна.

— А это мой муж, — представила Таппенс подошедшего Томми. — Томми, это мисс Маллинз. Миссис Бодликотт любезно сообщила ей, что нам нужен садовник.

— Работа в саду не слишком утомит вас, мисс Маллинз?

— Нет, разумеется, — ответила мисс Маллинз своим низким голосом. — Копать я умею не хуже прочих. Тут главное, где и когда копать. У каждого овоща свои секреты. Важно вовремя посадить семена, подкормить, полить…

Ганнибал продолжал лаять.

— По-моему, Томми, — сказала Таппенс, — тебе лучше увести его. Сегодня он просто сам не свой.

— Вижу, — отозвался Томми.

— Может быть, вы пройдете в дом, — обратилась Таппенс к мисс Маллинз, — и выпьете что-нибудь? Утро выдалось жаркое и, мне кажется, не помешает освежиться. А заодно и все обсудим. Как вы на это смотрите?

Мисс Маллинз оказалась не против выпить рюмочку хереса, и Ганнибала заперли на кухне. Очень скоро, однако, мисс Маллинз взглянула на часы и начала собираться.

— У меня важная встреча, — объяснила она, — не хочется опаздывать.

Она поспешно попрощалась и ушла.

— С виду ничего, — заметила Таппенс.

— Да, — согласился Томми. — Но наверняка сказать сложно…

— Догнать и порасспросить еще? — без энтузиазма предложила Таппенс.

— Ты и так уже сегодня устала. Давай отложим расспросы на завтра. В конце концов, тебе велели отдыхать.

Глава 14 Садовая кампания

— Ты все понял, Альберт? — спросил Томми.

Они были в буфетной одни. Альберт мыл посуду, принесенную из спальни Таппенс.

— Да, сэр, — ответил он. — Понял.

— Думаю, Ганнибал предупредит тебя.

— Он хороший пес, — сказал Альберт. — Не каждого примет.

— Вот именно, — согласился Томми, — что от него и требуется. Он не из тех, кто ластится ко взломщикам и машет хвостом перед кем попало. Разбирается, что к чему. Ты уверен, что все правильно понял?

— Да. Но я не знаю, что делать, если миссис… То есть — выполнять то, что она скажет, или объяснить ей, что вы сказали… или…

— По обстоятельствам, — ушел Томми от прямого ответа. — В общем, оставляю ее под твою ответственность.

В дверь позвонили. Искоса взглянув на Томми, Альберт открыл. На пороге стоял моложавый мужчина в твидовом костюме. Он дружелюбно улыбнулся и решительно прошел в дом.

— Мистер Бирсфорд? Я слышал, вам нужен садовник. Я, пока шел к дому, взглянул на сад: он у вас и в самом деле запущен. Пару лет назад я уже работал в этих местах — садовником. Моя фамилия Криспин, Энгус Криспин. Если не возражаете, давайте пройдемся по саду, посмотрим, что можно сделать.

— Давно пора навести здесь порядок, — заметил мистер Криспин, идя рядом с Томми по саду. — Вы, если не ошибаюсь, только-только приехали?

— Да, — ответил Томми, — но, боюсь, скоро уже уедем.

— Неужели не понравилось? Жаль. Такой хороший дом. А сад… Его просто нужно немного привести в порядок, и — клянусь — вы его не узнаете! Проредить немного кустарник, убрать кое-какие деревья — которые уже никогда не зацветут. Не понимаю, почему вы хотите отсюда уехать.

— Не слишком приятные воспоминания, — пояснил Томми.

— Воспоминания, — проговорил мистер Криспин. — Какое отношение они имеют к настоящему?

— На первый взгляд как будто никакого. И все-таки полностью избавиться от них невозможно. Знаете, говорят, люди и события порой оживают, когда о них рассказывают. Так вы действительно готовы…

— Поработать у вас в саду? Да, хотел бы. Мне такая работа в удовольствие.

— Возле этой тропинки раньше сажали шпинат, — принялся объяснять Томми. — Чуть подальше были парники. Здесь даже дыни выращивали.

— Вы так хорошо знаете, где что росло.

— Да, нам рассказали. Местные старушки, похоже, знают наш сад лучше собственных. Да и некий Александр Паркинсон в свое время, кажется, рассказал историю с наперстянкой кому только можно.

— Незаурядный, видно, был мальчуган.

— Да, смышленый парнишка. Любознательный. Даже оставил таинственное послание в одной из книг Стивенсона — в «Черной стреле».

— Интересная книга, правда? Я перечитывал ее лет пять назад. А до этого читал «Похищенного». Это когда работал он сделал паузу —…у мистера Соломона.

— Ах, вот как? — оживился Томми.

— Честно говоря, я и сам слышал кое-какие истории о вашем доме от старого Айзека. Ему ведь — если верить слухам — было чуть ли не сто лет. Он, кажется, работал у вас одно время?

— Да, — сказал Томми. — Удивительно бодрый был старичок. И знал много; причем, большинство из того, что он нам рассказал, случилось явно не на его памяти.

— Он здесь родился. Здесь жили его родители, возможно, многое он слышал от них. С этим местом порядком всяких историй связано. До вас, наверное, кое-что докатилось?

— Моя жена много чего слышала, — сказал Томми, — но до сих пор мы не продвинулись дальше списка ничего не значащих имен.

— Сплошные слухи?

— Главным образом, да. Моя жена наслушалась воспоминаний и составила длиннющий список. Не знаю, есть ли от него прок. Я, правда, тоже один вчера составил.

— Да? И что же там?

— Результаты переписи. Давным-давно, в один прекрасный, вернее, злосчастный день, — Томми назвал дату, — здесь проходила перепись населения, и все, кто провел ночь в этом доме, были зарегистрированы. В тот день здесь был большой званый ужин.

— Значит, вы знаете, кто находился в доме в тот самый день?

— Да.

— Это может оказаться весьма кстати, — заметил мистер Криспин.

— И еще, я хотел бы уточнить один момент: к нам вчера приходила некая мисс Маллинз. Кто она?

— Маллинз? Откуда вы ее знаете?

— Ее порекомендовал моей жене кто-то из соседей. Кажется, миссис Бодликотт, невестка покойного Айзека.

— Вы уже твердо условились с ней?

— Пока еще нет, — сказал Томми. — Она здорово не понравилась нашей собаке — он у нас весьма ретивый сторож. Манчестер-терьер.

— Да, они хорошие сторожа. Полагаю, он считает, что в ответе за вашу супругу и не отходит от нее ни на шаг?

— Вот-вот, — кивнул Томми. — Готов разорвать на клочки любого, кто дотронется до нее хоть пальцем.

— Хорошая порода. Привязчивые, терпеливые, с твердым характером и острыми зубами. Мне, пожалуй, тоже стоит быть начеку.

— Не беспокойтесь, он сейчас заперт.

— Мисс Маллинз, — задумчиво проговорил Криспин. — Любопытно…

— Что именно?

— О, я полагаю — впрочем, не уверен. Ей лет пятьдесят-шестьдесят?

— Да. Вся в твиде. Хриплый голос и грубоватые замашки.

— Тогда точно она. У нее здесь неплохие связи. Думаю, Айзек мог бы кое-что о ней рассказать. И я слышал, недавно она вернулась в наши края. Так что все сходится.

— Похоже, вам известно больше, чем мне, — сказал Томми.

— Ну что вы! Вот Айзек — тот действительно много знал. И память у него была хорошая. Как видно, слишком даже хорошая.

— Да, жалко беднягу, — вздохнул Томми. — Мне бы хотелось поквитаться за него. Хороший был старик. Помогал чем мог. Однако идемте дальше.

Глава 15 Ганнибал и мистер Криспин действуют

Альберт постучал в дверь спальни Таппенс и, услышав «Войдите», просунул голову внутрь.

— Дама, которая приходила на днях, — сообщил он. — Мисс Маллинз. Она здесь. Хочет поговорить с вами. Как я понял, у нее какие-то идеи насчет сада. Я сказал, что вы в постели и едва ли кого примете.

— Ошибаешься, Альберт, — улыбнулась Таппенс. — Приму.

— Я как раз собирался подать вам утренний кофе.

— Подавай. И захвати вторую чашку. На двоих кофе будет?

— Да, мэм.

— Вот и хорошо. Принесешь кофе, поставишь на тот столик, а затем приведешь мисс Маллинз.

— А что делать с Ганнибалом? — спросил Альберт. — Отвести в кухню и запереть?

— Он не любит, когда его запирают в кухне. Затолкай его в ванную и закрой дверь на задвижку.

Ганнибал, совершенно справедливо расценивший подобные действия как оскорбление, сдавленно тявкнул из-за двери.

— Тихо! — прикрикнула на него Таппенс. — Замолчи!

Ганнибал нехотя прекратил тявкать, улегся, положил морду на передние лапы, выставил нос в щель под дверью и принялся недовольно ворчать.

— Ой, миссис Бирсфорд, я, наверное, зря вас побеспокоила, — прямо с порога начала причитать миссис Маллинз. — Неужели рана беспокоит? Я подумала, вам будет любопытно взглянуть на эту книгу. Здесь описывается что надо сажать в это время года. Некоторые редкие кустарники, оказывается, прекрасно растут в нашем климате, хотя верится, конечно, с трудом… Ой, надо же — как это любезно с вашей стороны. С удовольствием выпью кофе. Давайте-ка я налью вам. Лежа неудобно наливать. Возможно… — Мисс Маллинз бросила взгляд на Альберта, который вежливо пододвинул ей стул.

— Так будет удобно, мисс? — поинтересовался он.

— О да, очень удобно. Ох ты — звонят в дверь! Неужели еще кто-то пришел?

— Молочник, наверно, — сказал Альберт. — Или зеленщик. Сегодня его день. Простите, должен вас оставить.

Он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Ганнибал тут же зарычал снова.

— Мы заперли пса, — пояснила Таппенс. — Он возмущен, что его не пускают к гостям, но что поделаешь, если он совершенно не умеет себя вести.

— Вам положить сахару, миссис Бирсфорд?

— Один кусочек.

Мисс Маллинз налила кофе.

— Сливок не надо, — добавила Таппенс.

Мисс Маллинз поставила чашку на тумбочку у кровати Таппенс и пошла наливать кофе себе. Неожиданно она споткнулась и, ухватившись за столик, смахнула с него на пол фарфоровую вазочку.

— Вы не ушиблись? — воскликнула Таппенс.

— Нет-нет. Но я разбила вашу вазу. Зацепилась за что-то ногой… Какая же я неуклюжая! Что же теперь делать? Вы уж простите меня, миссис Бирсфорд, мне, право, так неудобно!

— Разумеется, — любезно ответила Таппенс. — Дайте-ка я погляжу. Ничего страшного, ее можно склеить. Думаю, будет почти незаметно.

— Как нехорошо получилось, — причитала мисс Маллинз. — Вы и так себя неважно чувствуете, а тут еще я… неловкая. Но я только хотела сказать…

Ганнибал снова залаял.

— Бедный песик, — довольно фальшиво посочувствовала мисс Маллинз. — Может, лучше его выпустить?

— Не стоит, — сказала Таппенс. — На него не всегда можно положиться.

— Неужели опять звонят в дверь?

— Да нет, — сказала Таппенс. — Это, кажется, телефон.

— Может, мне подойти?

— Ну что вы! Альберт ответит.

Но трубку поднял Томми.

— Алло, — сказал он. — Да? Понятно. Кто? Понимаю — да. Враг, конечно же, враг. Да, разумеется, приняли меры. Да. Большое спасибо.

Он положил трубку и взглянул на мистера Криспина.

— Предупреждение? — спросил тот.

— Да, — сказал Томми, пристально на него глядя.

— Трудно знать наверняка, правда? Я имею в виду, кто ДРУГ, а кто враг.

— Иногда узнаешь это слишком поздно. Врата Судьбы, Оплот Беды, — произнес Томми.

Мистер Криспин бросил на него удивленный взгляд.

— Простите, — извинился Томми. — Мы тут взяли привычку цитировать стихи.

— Флеккер, если не ошибаюсь? «Ворота Багдада» — или Дамаска?

— Давайте лучше поднимемся наверх, — пригласил Томми. — Таппенс абсолютно здорова. Даже насморка нет. Она просто отдыхает.

Как всегда бесшумно появился Альберт.

— Я подал кофе, — сообщил он, — и вторую чашку для мисс Маллинз. Она принесла какую-то книгу по садоводству.

— Ясно, — сказал Томми. — Значит, все идет как надо. А где Ганнибал?

— В ванной.

— Ты плотно закрыл задвижку? Ты же знаешь, он этого не любит.

— Нет, сэр, я сделал точно так, как вы сказали.

Томми и мистер Криспин поднялись наверх. Томми негромко постучал в дверь спальни и вошел. Ганнибал в ванной негодующе взвыл и с разбегу прыгнул на дверь. Задвижка выскочила из гнезда, и пес оказался в спальне. Мельком взглянув на мистера Криспина, он рванулся вперед и с яростным лаем набросился на мисс Маллинз.

— Боже, — воскликнула Таппенс, — ну надо же!

— Умничка, Ганнибал, — сказал Томми, — умничка. Вы так не считаете? — обратился он к мистеру Криспину. — Знает, кто его враг — и наш тоже.

— О Боже, — повторила Таппенс. — Он укусил вас?

— И очень больно, — мисс Маллинз вскочила на ноги, раздраженно глядя на Ганнибала.

— И не первый раз, — добавил Томми. — Там в кустарнике тоже было дело, верно?

— Разбирается, что к чему, — произнес мистер Криспин. — Правда, Додо? Давненько мы с тобой не встречались.

Мисс Маллинз окинула быстрым взглядом Таппенс, Томми и мистера Криспина.

— Или теперь тебя нужно называть Маллинз? — продолжал мистер Криспин. — Извини, не знал, что ты сменила фамилию. Кстати, как будет правильно: мисс или миссис Маллинз?

— Я Айрис Маллинз и всегда ею была.

— Лучше я все-таки буду называть тебя Додо. Мне так привычнее. Ну что ж, дорогая, я, конечно, рад нашей встрече, но, думаю, нам пора. Допивай свою чашку и пошли. Миссис Бирсфорд? Рад познакомиться. Я бы на вашем месте не стал пить этот кофе.

— Ой, дайте мне эту чашку! — Мисс Маллинз рванулась вперед, но Криспин встал между нею и Таппенс.

— Не утруждай себя, дорогая, — сказал он. — Этим я займусь сам. Чашку мы оставим хозяевам, а вот содержимое отдадим на экспертизу. Сдается мне, там обнаружится что-нибудь очень и очень интересное. Нет ничего проще, чем подсыпать щепотку отравы и поднести чашку больной, — или мнимой больной.

— Уверяю вас, вы ошибаетесь. И уберите, пожалуйста, собаку.

Ганнибал в ответ на это выразил полную готовность спустить гостью с лестницы.

— Он хочет, чтобы вы ушли, — любезно объяснил Томми. — А, поскольку он очень обидчив, то обязательно укусит вас снова, если вы не выполните его скромную просьбу. О, Альберт, вот ты где. Я так и думал, что ты окажешься за дверью. Ты, случайно, не видел, что здесь произошло?

Из-за двери показалась голова Альберта.

— Разумеется, видел. Иначе грош была бы мне цена. Дверь не была плотно закрыта… так уж получилось. Она что-то подсыпала хозяйке в чашку. Ловко так, прямо как в цирке. Но от меня ничего не укроешь…

— Не понимаю, о чем вы говорите, — пробормотала мисс Маллинз. — Я… ах ты Боже мой, я ведь опаздываю. У меня важная встреча.

Она выскочила из комнаты и бросилась вниз по лестнице. Ганнибал радостно бросился следом. Мистер Криспин поспешил за ним, хотя и с куда меньшим воодушевлением.

— Надеюсь, она хорошо бегает, — сказала Таппенс. — У Ганнибала очень крепкие зубы. Он замечательный пес, правда?

— Ничего, далеко она не убежит. Ее там уже поджидают. Мистер Криспин позаботился. Это ведь он, мистер Криспин, от мистера Соломона. Вовремя он появился, правда? Думаю, он ждал, когда что-нибудь произойдет. Смотри не разбей чашку, нужно найти какую-нибудь бутылочку и перелить кофе для экспертизы. А пока что надевай свой лучший халат, Таппенс, и спускайся в гостиную: в честь такого события грех не пропустить по рюмочке.

— Теперь, наверное, — грустно проговорила Таппенс, — мы уже никогда ничего не узнаем.

Огорченно покачав головой, она встала с кресла и направилась к камину.

— Ты хочешь подложить полено? — спросил Томми. — Давай лучше я. Тебе надо как можно меньше двигаться.

— Мое плечо уже зажило, — возразила Таппенс. — Всего лишь царапина. Не перелом же, в самом-то деле!

— Это пулевое ранение, милая! Тебя ранили на войне.

— Что верно, то верно, — согласилась Таппенс. — Настоящая война!

— Ничего, — сказал Томми. — По-моему, мы сумели дать достойный отпор этой Маллинз.

— А Ганнибал-то какой молодец!

— Да, — признал Томми, — он сразу все понял и пытался нам рассказать. Абсолютный нюх! А как он бросился в кустарник!

— А вот меня чутье едва было не подвело, — вздохнула Таппенс. — Хорошо еще, я вовремя вспомнила, что мы должны нанять только того, кто работал на мистера Соломона. Мистер Криспин тебе что-нибудь объяснил? Хотя, наверное, его фамилия вовсе не Криспин.

— Наверняка не Криспин, — согласился Томми.

— Он тоже занимался расследованием? Не многовато ли для одной Маллинз?

— Вряд ли он занимался расследованием, — сказал Томми. — Скорее всего, он из контрразведки. Приглядывал за тобой.

— И за тобой, между прочим, тоже, — заметила Таппенс. — А кстати, где он сейчас?

— Наверное, разбирается с мисс Маллинз.

— Надо же, как я проголодалась! Это, наверное, от волнения. Съела бы целого быка! Знаешь, чего мне сейчас хочется больше всего на свете? Горячего краба в сметанном соусе с кэрри!

— Значит, ты полностью выздоровела! — объявил Томми. — Рад слышать, что к тебе вернулся аппетит.

— А я не болела, — возразила Таппенс. — Я была ранена. А это совершенно разные вещи.

— Теперь ты понимаешь, почему тогда в саду Ганнибал начал лаять? Он просто почуял мисс Маллинз, которая целилась в тебя из кустарника.

— Это я уже поняла. И ведь мы не ошиблись, Томми, предположив, что будет вторая попытка. Правда, мне, честно говоря, не верилось, что она попадется на такую приманку. Загноившаяся рана… Срочно уехавший в Лондон муж… А вы с Альбертом тем временем организовали засаду!

— А я, как, впрочем, все самоуверенные люди, не сомневался. Ей, видно, так хотелось верить, что она серьезно тебя ранила, что она с легкостью проглотила наживку.

— И пришла проявить участие.

— Чего от нее и ждали. Альберт, кстати, молодец: глаз с нее не спускал.

— И кроме того, — напомнила Таппенс, — принес кофе.

— А ты видела, как Маллинз — или Додо — подсыпала что-то тебе в чашку?

— Честно говоря, нет, — ответила Таппенс. — Понимаешь, она нарочно споткнулась, опрокинула тот маленький столик, разбила вазочку, принялась извиняться… Ну и я, конечно, туг же принялась разглядывать эту вазочку и соображать, как ее лучше склеить. Вот и пропустила самое интересное.

— Зато Альберт заметил, — сказал Томми. — Он, кстати, специально ослабил дверные петли, чтобы была щель.

— А идея якобы запереть Ганнибала в ванной была просто великолепной! Ганнибал ведь понимает такие вещи. Ломится в дверь, точно бенгальский тигр!

— Да, — согласился Томми, — удачное сравнение.

— Надеюсь, мистер Криспин, или как там его зовут, скоро закончит свое расследование. Может, расскажет потом, кто она такая на самом деле. Слушай, а вдруг она не имеет никакого отношения к Мэри Джордан и Джонатану Кейну?

— Думаю, имеет. Кейн, несомненно, уже возродился где-нибудь в новом, как ты выражаешься, обличии. И наверняка у него снова куча последователей — неофашистов, вздыхающих о чистой расе — любителей построить новый рейх, на костях недочеловеков. Наша мисс Маллинз тому живое свидетельство.

— Знаешь, Томми, — глаза Таппенс заблестели, — я ведь как раз недавно перечитала «Поход Ганнибала» Стэнли Уэймена. Одна из его лучших книг. Она была наверху, среди прочих книг Александра.

— Это ты к чему?

— Я просто подумала, что в наши дни происходит в точности то же самое. Все повторяется. В романе дети отправляются в крестовый поход[118]… Бодро и весело. Они так гордятся собой, бедняжки! Эти несмышленыши уверены, будто Господь избрал их для освобождения Иерусалима и раздвинет перед ними хляби морские, как поступил уже однажды, спасая библейского Моисея. И посмотри что творится сейчас… Скамьи подсудимых забиты хорошенькими девчушками и симпатичными мальчишками, каждый из которых совершил убийство — и не наживы ради, а во имя идеи! А ведь именно во имя идеи случилась когда-то Варфоломеевская ночь![119] Видишь? Все повторяется. Только теперь неофашисты упоминаются в связи с одним очень респектабельным университетом. К сожалению, дело быстро замяли… Слушай, Томми, а вдруг мистер Криспин найдет здесь еще какой-нибудь тайник? Скажем, в цистерне для воды. Ты же знаешь, грабители банков часто прячут сейфы в цистернах. Хотя для бумаг там, конечно, сыровато… Как ты думаешь, когда он закончит свое расследование, он вернется, чтобы поискать тайник, а заодно приглядеть за нами?

— За тобой, Таппенс, — возразил Томми. — За мной приглядывать не надо.

— Какой ты самонадеянный.

— Как бы там ни было, уверен, попрощаться он заглянет обязательно.

— О да, у него хорошие манеры.

— Он наверняка захочет лишний раз удостовериться, что с тобой все в порядке.

— Я совсем здорова!

— А знаешь, он и правда завзятый садовод, — сказал Томми. — Я это понял по разговору с ним. И он действительно в свое время помогал по саду покойному Соломону. И все это здесь знают. Отличное, надо сказать, прикрытие. Не подкопаешься.

— Да, в таких делах приходится учитывать каждую мелочь, — согласилась Таппенс.

Раздался звонок в дверь, и Ганнибал тигром вылетел из комнаты, готовый растерзать — или, по крайней мере, до смерти напугать — любого, кто посмел вторгнуться на охраняемое им священное пространство. Томми вернулся с конвертом в руке.

— Адресовано нам обоим, — сказал он. — Вскрыть?

— Давай, — сказала Таппенс.

Он надорвал конверт.

— Ого! — сказал он. — Приятный сюрприз!

— Что это?

— Приглашение от мистера Робинсона. Тебе и мне. Отобедать с ним через две недели, когда, он надеется, ты окончательно поправишься. В его загородном доме. Кажется, где-то в Сассексе.[120]

— Думаешь, он нам что-нибудь расскажет? — спросила Таппенс.

— Не исключено, — ответил Томми.

— Взять с собой список? — спросила Таппенс. — Прав да, я уже выучила его наизусть. — И она перечислила: — «Черная стрела», Александр Паркинсон, Мэри Джордан, фарфоровые «Оксфорд» и «Кембридж», Грин-эн-Ло, Кей-кей, живот Матильды, Верный Дружок, миссис Хендерсон, Додо……

— Достаточно, — прервал ее Томми. — Голова идет кругом.

— Да уж. Бессмыслица полная. А как ты думаешь, у мистера Робинсона будет кто-нибудь еще?

— Возможно, полковник Пайкэвей.

— В таком случае, — сказала Таппенс, — не забыть бы прихватить пастилки от кашля. Ой, ну прямо не терпится познакомиться с мистером Робинсоном. Не верю, что он действительно такой желтый и толстый, как ты его описывал… Ой! Томми, что я вспомнила! Ровно через две недели Дебора привезет к нам детей!

— Нет, — ответил Томми. — Она сегодня звонила. Дети приедут на эти выходные.

— Слава Богу! — облегченно вздохнула Таппенс.

Глава 16 Птицы летят на юг

— Что, едут?

Стоявшая в дверях Таппенс беспокойно вглядывалась в поворот дороги, из-за которого должна была появиться машина ее дочери Деборы с тремя внуками.

Из дверей выглянул Альберт.

— Еще рано, мэм. Это бакалейщик. Вы не поверите, но яйца снова подорожали! Чтобы я еще раз проголосовал за это правительство! Надо попробовать теперь за либералов.

— Пойду я, наверное, лучше приготовлю к обеду ревень и тертую землянику со сливками.

— Не стоит, мэм. Я уже приготовил. Я видел однажды, как вы это делаете.

— Скоро ты сможешь возглавить кухню какого-нибудь престижного ресторана, Альберт, — сказала Таппенс. — Между прочим, это любимый десерт Дженет.

— Да. И еще я сделал пирог с патокой — мастер Эндрю их обожает.

— Комнаты убраны?

— Да. Беатрис сегодня, как ни странно, пришла вовремя. А в ванную мисс Деборы я положил ее любимое мыло. «Герлен Сандаловое».

Таппенс облегченно вздохнула. К приезду родных все было готово.

Послышался гудок, и через несколько минут к дому подъехала машина. За рулем сидел Томми. В следующий миг гости уже стояли на крыльце — дочь Дебора, прекрасно сохранившаяся в свои сорок лет, пятнадцатилетний Эндрю, одиннадцатилетняя Дженет и семилетняя Розали.

— Привет, бабушка! — восторженно завопил Эндрю.

— А Ганнибал где? — закричала Дженет.

— Я чаю хочу, — хныкала маленькая Розали, с трудом сдерживая слезы.

Последовали приветствия, объятия, поцелуи. Альберт занялся разгрузкой фамильных сокровищ: клетки с попугайчиком, аквариума с золотыми рыбками и хомяка в ящичке.

— Так вот он какой, новый дом, — сказала Дебора, обнимая мать. — Мне он нравится. И даже очень!

— Можно посмотреть сад? — спросила Дженет.

— Все после чая, — ответил Томми.

— Я хочу чаю, — капризно повторила Розали.

Гости прошли в столовую, где расторопный Альберт уже накрыл стол.

— Что это за история с твоим ранением, мама? — строго спросила Дебора, когда после чая все вышли на свежий воздух. Дети тут же умчались исследовать сад на предмет разных интересных неожиданностей, а Томми с Ганнибалом, одинаково встревоженные, бросились им вдогонку.

Дебора, считавшая, что ее мать нуждается в постоянной опеке и соответственно себя с ней державшая, строгим голосом повторила:

— Так чем это ты тут занимаешься?

— Как это чем? Ремонтом, разумеется, — безмятежно ответила Таппенс.

— Рассказывают, однако, совсем другое, — заметила Дебора. — Ну хоть ты, папа, скажи…

Томми возвращался, везя на закорках Розали; Дженет без устали вертела по сторонам головой, обозревая новую территорию, а Эндрю свысока взирал на окружающие его предметы с достоинством повидавшего виды взрослого мужа.

— Ты тут чем-то занималась, — возобновила атаку Дебора. — Небось, снова изображала из себя миссис Бленкенсоп. Никакого на вас удержу! Устроили здесь Икс и Игрек! Даже до Дерека дошли слухи. Он-то мне об этом и написал, — она многозначительно кивнула, говоря о своем брате.

— А ему-то откуда знать? — удивилась Таппенс.

— Дерек всегда в курсе всего!

— И ты, папа, тоже хорош, — повернулась к отцу Дебора. — Ты-то зачем впутался в эту историю? Мне казалось, вы приехали сюда отдыхать и наслаждаться жизнью.

— Я тоже так думал, — сказал Томми, — но судьба распорядилась иначе.

— Врата Судьбы, — проговорила Таппенс. — Форпост Беды, Форт Ужаса……

— Флеккер, — продемонстрировал свою эрудицию Эндрю, запоем читавший стихи в тайной надежде стать когда-нибудь великим поэтом. Он процитировал:

в Дамаске четверо ворот. Врата Судьбы, Форпост Беды, Форт Ужаса, Пустынный Вход Не проходи в них, караван, или в безмолвии пройди, Сквозь тишь, где умер птичий свист, но что-то птицею поет.

И в этот миг, словно услыхав, что речь о них, из-под кровли дома в небо внезапно взмыла целая стая.

— Что это за птицы, бабушка? — спросила Дженет.

— Ласточки, милая. Они улетают на юг, — ответила Таппенс.

— И больше не вернутся?

— Почему же? Следующим летом обязательно вернутся.

— И пролетят через Врата Судьбы! — с пафосом произнес Эндрю.

— Этот дом когда-то назывался «Ласточкино гнездо», скачала Таппенс.

— Но жить вы в нем все равно не будете? — уточнила Дебора. — Папа писал, что вы ищете другой.

— Почему? — спросила Дженет. — Мне нравится этот.

— Причин несколько, — сказал Томми и, достав из кармана лист бумаги, зачитал весь список:

«Черная стрела»

«Мэри Джордан умерла не своей смертью»

Александр Паркинсон

миссис Гриффин

миссис Хендерсон

Кей-кей

Живот Матильды и Верный Дружок

Грин-эн-Ло

Фарфоровые викторианские табуреты «Оксфорд» и «Кембридж»,

перепись населения

Додо

Мистер Кейн.

— Замолчи, Томми. Это же мой список! Ты не имеешь к нему никакого отношения, — воскликнула Таппенс.

— И что все это значит? — изумилась Дженет.

— Напоминает список улик из детективного романа, — заметил Эндрю, в свободное от поэзии время с удовольствием читавший и детективы.

— Так оно и есть. Поэтому-то мы и подумываем о другом доме, — ответил Томми.

— А мне нравится здесь! — заявила Дженет. — Здесь чудесно.

— Хороший дом, — высказалась Розали. — Особенно шоколадные бисквиты, — добавила она, вспомнив угощение к чаю.

— Мне тоже тут нравится, — помолчав, изрек Эндрю в полной уверенности, что его слово здесь решающее.

— Неужели тебе здесь не нравится, бабушка? — не унималась Дженет.

— Очень нравится, — с неожиданным энтузиазмом призналась Таппенс. — И дедушке, что бы он там ни говорил, тоже. И, само собой, никуда мы отсюда не уедем.

— «Врата Судьбы», — проговорил Эндрю. — Оригинальное было бы название.

— Раньше он назывался «Ласточкино гнездо», — напомнила Таппенс. — Можно вернуть ему имя.

— Эти улики… — помолчав, начал Эндрю. — По ним ведь можно написать целую историю… Книгу…

— Слишком много имен, — заявила Дебора. — Кто это станет читать?

— Чего только люди сейчас не читают, — возразил Томми.

Они с Таппенс переглянулись.

— Завтра возьмем краски, — решил Эндрю, — и напишем на воротах новое название. Альберт нам поможет.

— Чтобы ласточки знали, что могут вернуться летом, — сказала Дженет, взглянув на мать.

— Неплохая мысль, — согласилась Дебора.

— La Reine le veult[121], — и Томми галантно поклонился дочери, всегда считавшей, что давать свое милостивое согласие на любое семейное начинание — ее исключительная прерогатива.

Глава 17 Заключительное слово: обед у мистера Робинсона

— Все было очень вкусно, — сказала Таппенс, оглядывая собравшихся.

После роскошного обеда в гостиной они пили кофе в библиотеке.

Мистер Робинсон, еще даже более громадный и желтый, чем его представляла Таппенс, улыбался ей из-за большого красивого кофейника времен Георга II[122]. Рядом с ним сидел мистер Криспин, который, правда, неожиданно заявил, что обращение «мистер Хоршем» ему нравится куда больше… Полковник Пайкэвей сидел рядом с Томми, который предложил было ему сигарету и теперь безуспешно пытался прийти в себя, встретив категорический и ледяной отказ.

— Я никогда не курю после обеда, — с видом оскорбленной добродетели заявил полковник.

На что мисс Коллодон, чья внешность все же несколько встревожила Таппенс, немедленно отозвалась:

— Вот как, полковник Пайкэвей? Это любопытно. В высшей степени любопытно. — Она повернулась к Таппенс. — Ваш пес прекрасно воспитан, миссис Бирсфорд.

Ганнибал, лежавший под столом, пристроив морду на туфлях Таппенс, одобрительно посмотрел на мисс Коллодон и слегка вильнул хвостом.

— А по нашим данным, это очень свирепый пес, — мистер Робинсон подмигнул Таппенс.

— Вы бы видели его в деле, — сказал мистер Криспин, которому больше нравилось называться Хоршемом.

— Просто на званых обедах он ведет себя соответственно, — пояснила Таппенс. — Он ведь очень светский пес, который вхож в самое высшее общество. — Она повернулась к мистеру Робинсону. — Кстати, он очень вам благодарен за тарелку печенки. Он ее обожает.

— Все собаки любят печенку, — сказал мистер Робинсон. — А некоторые меня уверяли, — он взглянул на Криспина-Хоршема, — что рискни я навестить мистера и миссис Бирсфорд в их доме, меня разорвали бы в клочья!

— Ганнибал очень серьезный и ответственный пес, — подтвердил мистер Криспин. — Он отлично знает свои обязанности и всегда действует согласно своему долгу!

— Вы, как офицер безопасности, разумеется, разделяете его чувства, — официальным тоном сказал мистер Робинсон, и глаза его весело блеснули.

— Вы и ваш муж отлично показали себя, миссис Бирсфорд. Мы вам очень обязаны. По словам полковника Пайкэвея, инициатива в этом деле принадлежала вам.

— Так уж получилось, — смутилась Таппенс. — Просто мне стало любопытно, что ли. Захотелось кое-что выяснить…

— Да, я так и понял. А теперь, видимо, вам не менее интересно узнать подоплеку этой истории?

Таппенс смутилась.

— Ой! Еще как! То есть… конечно, если это секрет, то… В общем, хотелось бы.

— Признаться, для начала я бы сам хотел задать вам один вопрос и буду чрезвычайно признателен, если вы на него ответите.

Таппенс непонимающе посмотрела на него.

— Ну конечно, если смогу… — Она умолкла.

— Ваш муж говорил мне о каком-то списке. Он не стал вдаваться в детали, и это справедливо, поскольку список составили лично вы. Но, видите ли, в чем дело? У меня та же самая болезнь — любопытство!

Его глаза снова блеснули. Таппенс вдруг поняла, что мистер Робинсон ей очень и очень нравится.

Несколько секунд она молчала, затем, кашлянув, полезла в сумочку.

— Он ужасно глупый, — пробормотала она, — или, скорее даже, безумный…

— «Безумен, безумен, безумен весь мир», — совершенно неожиданно процитировал мистер Робинсон. — Так, во всяком случае, поет Ганс Сакс, сидя под бузиной в «Мейстерзингерах»[123] — моей любимой опере. Как верно сказано!

Он взял у нее листок.

— Можете прочесть вслух, если хотите, — разрешила Таппенс, — я не возражаю.

Мистер Робинсон просмотрел список и отдал его Криспину.

— Энгус, у тебя голос чище.

Мистер Криспин взял у него лист и с выражением прочел:

«Черная стрела».

Александр Паркинсон

«Мэри Джордан умерла не своей смертью»

миссис Гриффин

миссис Хендерсон

«Кей-кей»

Живот Матильды и Верный Дружок.

Фарфоровые табуреты «Оксфорд» и «Кембридж»

Грин-эн-Ло.

Перепись населения

Додо

мистер Джонатан Кейн.

Он умолк и взглянул на хозяина дома. Тот повернулся к Таппенс.

— Дорогая моя, — сказал мистер Робинсон, — позвольте поздравить вас. У вас совершенно оригинальное мышление. Я, например, решительно отказываюсь понимать, как с помощью таких посылок можно прийти к правильным выводам.

— Мне помогал Томми, — объяснила Таппенс.

— Просто ты меня заразила своим энтузиазмом! — смутился Томми.

— Ваш супруг прекрасно потрудился, — кивнул полковник Пайкэвей. — Данные переписи пришлись нам очень кстати!

— Вы — талантливая парочка, — заявил мистер Робинсон. Он снова взглянул на Таппенс и улыбнулся. — Вижу, вы изо всех сил сдерживаете ваше неуемное любопытство. Ну-ка, признавайтесь: вам ведь смертельно хочется узнать, что именно вы раскопали?

— О! — воскликнула Таппенс. — Неужели вы все-таки расскажете?

— Как вы и предполагали, эта история началась во времена Паркинсонов, — сказал мистер Робинсон. — Другими словами, в далеком прошлом. Моя двоюродная бабушка, кстати, происходила из этой семьи, и кое-что я в свое время узнал от нее.

Девушка, известная под именем Мэри Джордан, работала на нас. Она имела связи во флоте и, поскольку ее мать была австрийка, свободно говорила по-немецки.

Вы, наверное, уже знаете, миссис Бирсфорд, а уж вашему супругу это известно доподлинно, что скоро будут опубликованы некоторые документы, имеющие отношение к этому делу.

Сегодня в политических кругах прекрасно понимают — секретность, столь необходимая в определенных случаях, не может сохраняться вечно. Многие тайны должны быть наконец обнародованы как часть истории нашей страны.

В ближайшие пару лет выйдут в свет три или четыре тома рассекреченных документов. Некоторые из них освещают события, происходившие вокруг «Ласточкина гнезда», как назывался ваш дом до Первой мировой войны. В их числе — найденные вами бумаги.

Тогда произошла утечка информации — обычное дело накануне войны… К этому были причастны политики, — солидные, с прекрасной репутацией. И была еще парочка известных журналистов, имевших большое влияние и употребивших его во зло… Как ни странно, но даже накануне войны находились люди, строившие козни против своей страны. После войны их ряды расширились, в них влилась молодежь — выпускники университетов, горячие приверженцы и активные члены коммунистической партии, до поры до времени умело скрывавшие свою деятельность. Позже, в тридцатые годы, на смену коммунистам пришли последователи новой, еще более опасной идеи — фашизма. Когда началась Вторая мировая, они добивались союза с Гитлером, объявляя его главным миротворцем.

Закулисная деятельность не прекращалась ни на миг. В истории такое бывало не раз, да и всегда будет: за спиной у государства действует активная и опасная пятая колонна, руководимая как бескорыстными романтическими идеалистами, так и весьма прагматическими людьми, чей интерес — власть и деньги. Да, вы нашли весьма любопытные документы.

Ведь приморская деревенька Холлоукей, в которой вы поселились, миссис Бирсфорд, как раз перед самой войной стала штабом одной из таких, по сути, предательских группировок. Милая старомодная деревушка, славные жители, — с виду истые патриоты, в большинстве своем военные моряки. Удобная бухта, симпатичный молодой морской офицер из хорошей семьи, — сын адмирала. И в то же время — поставщик военных сведений будущему противнику. Потом еще доктор… Пациенты его обожали и с удовольствием делились своими проблемами. Обычный деревенский врач — никто и не подозревал, что он получил специальное образование и занимался, в частности, отравляющими газами, а кроме того, был превосходным бактериологом и даже проделал в этой области оригинальные исследования.

А немного позже, уже во время Второй мировой войны, в симпатичном, с соломенной кровлей, коттедже у бухты жил милейший мистер Кейн, имевший неординарные политические взгляды… О нет, он не называл их фашистскими! Мир любой ценой — весьма удобная в ту пору доктрина, — и в Англии, и на континенте, — вот за что он радел.

Это, разумеется, уже не то время, что вас интересует, миссис Бирсфорд, но я рассказываю вам это, чтобы дать прочувствовать атмосферу, сложившуюся тогда в тех краях. И вот, перед войной, туда посылают Мэри Джордан с заданием выяснить, что же там происходит.

Она жила там еще до того, как я начал заниматься этим делом… Когда я узнал о ней, то был восхищен проделанной ею работой и до сих пор жалею, что не знал ее лично — она, без сомнения, была яркой личностью.

Ее действительно звали Мэри, хотя у нас все называли ее Молли. Она хорошо поработала. Жаль, что она умерла молодой.

Таппенс глядела на висящий на стене рисунок — набросок головы мальчика. Его лицо почему-то показалось ей знакомым.

— Но ведь — неужели…

— Да, — подтвердил мистер Робинсон, — это Александр Паркинсон. Ему тогда было одиннадцать. Он был крестником недавно умершей миссис Хендерсон, — моей дальней родственницы по линии ее покойного супруга. Этот портрет действительно нарисовала Мэри. И надо же, как распорядилась судьба — портрет перешел по наследству от Хендерсонов к Робинсонам! Когда-то мисс Джордан устроилась к Паркинсонам гувернанткой — очень удобно для сбора информации. Никому и в голову не могло прийти, — он запнулся, — чем это может закончиться.

— Но ведь это сделал не — не один из Паркинсонов? — спросила Таппенс.

— Нет, дорогая моя. Насколько я знаю, Паркинсоны здесь совершенно ни при чем. В тот вечер в доме было много гостей. Вам удалось узнать, что в тот самый день происходила перепись населения, и Томми раздобыл данные об этом… Так вот, кроме постоянных обитателей дома в списке были все, кто провел там вечер. Одно из этих имен многое нам сказало. Дочь местного врача, о котором я уже говорил. Она приехала в Холлоукей к отцу, что делала довольно часто, и вместе с двумя подругами находилась на званом обеде у Паркинсонов. Подруги были ни при чем, но дочь врача… Это ведь только потом выяснилось, что ее отец был тесно связан с немцами… Она хорошо знала Паркинсонов и не раз помогала им в саду. Судя по всему, она и посадила наперстянку неподалеку от шпината, а в тот день собственноручно нарвала и принесла всю эту зелень на кухню. Последовавшее за этим недомогание всех присутствовавших было отнесено на счет досадной случайности. Доктор, естественно, подыграл, заявив, что ему частенько приходилось сталкиваться с подобными случаями в своей практике. Благодаря его показаниям на дознании был вынесен вердикт «несчастный случай». Никто и не подумал обратить внимание на тот факт, что сразу после ужина со стола упал и разбился бокал из-под коктейля.

— Кроме Александра Паркинсона, — вставил полковник Пайкэвей.

— Возможно, — кивнул мистер Робинсон. — Обратите внимание, миссис Бирсфорд, история едва не повторилась. После того, как в вас стреляли, дама, назвавшая себя мисс Даллинз, пыталась подсыпать вам в кофе яд. Думаю, вам интересно будет узнать, что она приходится внучкой тому самому доктору.

— Внучатой племянницей, — уточнил мистер Криспин. — А перед Второй мировой она стала ярой последовательницей Джонатана Кейна и проходила в нашей картотеке под именем Додо. Ваш пес заподозрил ее первым и тут же начал действовать. Он дал нам первое вещественное доказательство — клок твида из ее брюк. Сейчас мы знаем, что она не только стреляла в вас, но и убила Айзека, ударив его по затылку молотком. Прошу прощения, мистер Робинсон, что перебил вас.

— Ничего страшного, Энгус, тем более что ваша информация весьма уместна. Теперь мы переходим к еще более зловещему персонажу — доброму, любезному доктору, которого обожала вся деревня. Судя по обстоятельствам дела, именно он повинен в смерти Мэри Джордан, хотя в то время никто бы в это не поверил. Как фармацевт, он неплохо разбирался в ядах. Эти факты всплыли лишь шестьдесят лет спустя. Тогда подозрения возникли только у Александра Паркинсона.

— «Мэри Джордан умерла не своей смертью» — негромко процитировала Таппенс. — «Это сделал один из нас». — Она спросила: — А кто раскусил Мэри? Этот врач?

— Нет. Кто-то другой. Сначала все складывалось очень Удачно. Командор, как и планировалось, вступил с ней в контакт. Информация, которую она ему передавала, была настоящей, только, как бы это выразиться, несущественной. Но подавалась она так, что казалась исключительно ценной. Полученные же от него планы морских операций и другие сведения она лично отвозила в Лондон, а встречи назначала в Риджентс-Парке или у статуи Питера Пэна в Кенсингтон-гарденс. Благодаря этим встречам наши люди многое узнали, в том числе, и о сотрудниках некоторых посольств.

Но все это, миссис Бирсфорд, дело прошлое…

Полковник Пайкэвей, кашлянув, подхватил нить повествования.

— История действительно повторяется, миссис Бирсфорд. Недавно в Холлоукей сформировалось ядро, которое быстро обросло новыми приверженцами. Возможно, поэтому Додо и вернулась. Снова заработали секретные каналы, начались тайные сборища. Снова возникли финансовые потоки, тут же отслеженные всевидящим мистером Робинсоном. В стране снова запахло гнилью. Умышленно создается необходимая общественная атмосфера, ведется закулисная работа — и все ради того, чтобы во главе страны встал определенный политический деятель. Число его последователей с каждым днем увеличивается… все та же игра на доверчивости простых людей… Неподкупная личность, мир во всем мире… Нет, не фашизм! — но что-то очень на него похожее. Мир для всех при условии финансового вознаграждения руководителей…

— Неужели такое еще бывает? — недоверчиво спросила Таппенс.

— Сейчас мы уже знаем все что нужно — в немалой степени благодаря вашей помощи и брезентовому пакету из «Кембриджа», он же Лоэнгрин. Ну а для уточнения подробностей о судьбе Мэри Джордан весьма своевременной оказалась хирургическая операция над лошадкой-качалкой….

— Матильда! — воскликнула Таппенс. — Живот Матильды! Вот здорово!

— Удивительные создания, лошади, — заметил полковник. — Никогда не знаешь, чего от них ждать. Взять хотя бы троянского коня[124].

— А к Матильде меня привел Верный Дружок, — сказала Таппенс. — Но эти люди — неужели они здесь до сих пор орудуют?

— Уже нет, — ответил мистер Криспин, — не беспокоитесь. Эта часть Англии очищена, а осиное гнездо уничтожено. По нашим сведениям, теперь они перенесли свою деятельность в район Бери-Сент-Эдмундс[125]. Однако на всякий случай мы все равно будем за вами приглядывать.

Таппенс облегченно вздохнула.

— Спасибо вам. Понимаете, иногда к нам в гости приезжает Дебора — моя дочь с тремя детьми….

— Не волнуйтесь, — сказал мистер Робинсон. — Кстати, после той истории с Иксом и Игреком, вы, если не ошибаюсь, удочерили фигурировавшую в деле девочку — у которой как раз и были детские книжки про гусей. Где она теперь?

— Бетти? — переспросила Таппенс. — Закончила с отличием университет и уехала в Африку изучать жизнь местного населения. Многие молодые люди сейчас этим увлечены. Она очень милая — и вполне счастлива.

Таппенс запнулась, потом смущенно спросила:

— Мистер Робинсон, а что означает Кей-кей?

— Kaiserlich-Konglich, надо полагать, — чисто австрийский оборот. Императорско-королевская почта, вероятно.

Мистер Робинсон откашлялся, встал и торжественно объявил:

— Я хочу предложить тост за мистера и миссис Томас Бирсфорд — в знак признания их заслуг перед нашей страной!

Тост дружно поддержали.

— А я бы хотел объявить еще один тост, — продолжил мистер Робинсон. — За Ганнибала.

— Видишь, Ганнибал, — сказала Таппенс, поглаживая пса, — за тебя пьют. Это все равно, что получить медаль или титул. Я только на днях перечитывала «Графа Ганнибала» Стенли Уэймена.

— Помню, читал в детстве, — заулыбался мистер Робинсон. — «Кто обидит моего брата, обидит Тавань». Я ничего не напутал? Пайкэвей, как по-вашему, — он заслужил? Ганнибал, позволительно ли мне будет хлопнуть тебя по плечу?

Ганнибал подошел к нему, получил легкий шлепок по плечу и чуть вильнул хвостом.

— Сим провозглашаю тебя графом сего королевства![126] — провозгласил мистер Робинсон.

— Граф Ганнибал — вот здорово! — воскликнула Таппенс. — Лишь бы он теперь не лопнул от важности!

ЗАНАВЕС Curtain: Poirot's Last Case 1975© Перевод. Титов А. 2003

Глава 1

У кого из нас внезапно не пронзает сердце, когда мы вспоминаем прошлое и переживаем его заново?

«Все это было, было, было…»

Почему воспоминания всегда так глубоко волнуют душу?

Этот вопрос я задавал себе, сидя в поезде и глядя на плоские равнины Эссекса[127].

Сколько лет минуло с тех пор, как мне пришлось проделать этот же самый путь? Тогда — смешно сказать! — мне представлялось, что все самое лучшее в моей жизни уже в прошлом. Я был ранен на войне, навсегда оставшейся для меня той войной. Войной, которую затмила еще одна, более страшная война.

В 1916 году юный Артур Гастингс считал себя старым служакой. Ему и в голову не приходило, что жизнь только начинается.

Тогда, в поезде, я еще не знал, что встречусь с человеком, который круто изменит мою жизнь. Я просто-напросто ехал погостить у своего давнишнего друга Джона Кавендиша, чья матушка, недавно вновь вышедшая замуж, владела поместьем под названием «Стайлз». Приятно возобновить старую дружбу, думал я, ни сном ни духом не ведая, что вскоре с головой окунусь в хитросплетения темного и таинственного убийства.

Именно в «Стайлзе» я вновь встретился со странным маленьким человечком, Эркюлем Пуаро, с которым когда-то познакомился в Бельгии.

Отлично помню, как я удивился, увидев его — коротышку с большими усами, — как он семенил мне навстречу по деревенской улице.

Эркюль Пуаро. С той поры он стал для меня лучшим другом, и вся моя дальнейшая жизнь складывалась при его непосредственном участии. Выслеживая вместе с ним очередного преступника, я встретился со своей будущей женой, самой очаровательной девушкой и самой преданной подругой, о которой только может мечтать мужчина.

Теперь она покоится в аргентинской земле, уйдя из жизни, как и желала, в самом расцвете, избежав старческой немощи и болезней. А я остался, одинокий и безутешный.

Ах, если бы вернуться в прошлое и прожить жизнь заново, вернуться в тот 1916 год, в тот день, когда я впервые приехал в «Стайлз»… Как много переменилось с тех пор! Какие бреши зияют в череде знакомых лиц! Да и у самого поместья уже другие хозяева. Джон Кавендиш скончался, но его жена Мэри, это пленительное и загадочное создание, еще жива, живет где-то в Девоншире[128]. Лоуренс с женой и ребенком поселились в Южной Африке. Да, все изменилось, все изменилось…

Но как ни странно, я снова, как и прежде, еду в Стайлз, чтобы встретиться с Эркюлем Пуаро.

Когда я получил его письмо, где сверху стояло: «Стайлз Корт», Стайлз, Эссекс, моему изумлению не было предела.

Прошел почти год как мы с ним не виделись. Когда мы встречались в последний раз, я пребывал в состоянии глубокой печали и подавленности. Теперь Эркюль Пуаро очень стар и тяжко страдает артритом. Ездил в Египет в надежде поправить здоровье, но, как я понял из его письма, ему стало только хуже. Тем не менее, письмо было вполне бодрым…

«Мой друг, разве у вас не разыгралось любопытство, когда вы увидели, откуда я вам пишу? Нахлынули старые воспоминания, ведь так? Да, я и в самом деле в „Стайлзе“. Представляете, теперь здесь что-то вроде гостиницы. Держит ее один из ваших, полковник в отставке, истинный британец, вы понимаете — привилегированная частная школа ну и так далее… Bien entendu,[129] гостиница приносит доход только благодаря его жене. Она поставила дело, ничего не скажешь, но язык у нее что змеиное жало, бедолаге полковнику здорово достается. Будь я на его месте, я задал бы ей жару!

Я увидел в газете рекламу их гостиницы, и мне взбрело в голову снова побывать там, где я впервые почувствовал себя как дома в вашей стране. В моем возрасте приятно вспомнить прошлое.

И потом, представьте себе, я встретил здесь джентльмена, баронета, который оказался другом того человека, у которого служит ваша дочь (по-моему, эта фраза звучит, как нескладный перевод из учебника французского языка, вы не находите?).

И у меня сразу созрел план. Дело в том, что баронет хочет подбить Франклинов приехать сюда на лето. А я в свою очередь уговорю вас, и мы все окажемся вместе, enfamille[130]. Это будет просто замечательно. Поэтому, мой дорогой Гастингс, depechez-vous[131], приезжайте как можно быстрее. Я заказал для вас номер с ванной комнатой (надеюсь, понимаете, что наш добрый старый „Стайлз“ теперь осовременен), я долго препирался с миссис Латтрелл пока не сговорился tres bon marche[132].

Франклины и ваша прелестная Джудит прибудут сюда через несколько дней. Все устроено, так что ни о чем не беспокойтесь.

A bientot,[133] Ваш Эркюль Пуаро».

Заманчивая перспектива, подумал я и без колебаний согласился с предложением моего старого друга. Ничто меня не удерживало, постоянным домом я так и не обзавелся. Один мой сын служит во флоте, другой женился и держит ранчо в Аргентине. Дочь, Грейс, вышла замуж за военного, и в настоящее время они находятся в Индии. Другая дочь — Джудит, я всегда втайне любил ее больше других своих детей, хотя часто ее не понимал. Загадочная, странная, скрытная девочка, замкнутость которой обижала меня, причиняла мне боль. Жена лучше меня понимала дочь и уверяла, что со стороны Джудит это не недоверие к нам, просто она ничего не может с собою поделать, как бы отчаянно ни пыталась себя преодолеть. Как и меня, Джудит временами очень тревожила свою мать. Девочка испытывает слишком сильные, острые чувства, а врожденная замкнутость не позволяет дать им выход, — так говорила моя жена. Временами у Джудит случались странные приступы — периоды сосредоточенного молчания и страстной, почти отчаянной, увлеченности чем-то. У нас в семье она считалась самой умной, и когда захотела учиться в университете, мы тут же ее поддержали. Примерно год назад она получила степень бакалавра и должность помощника доктора Франклина, специалиста по тропическим болезням. Жена этого доктора страдала каким-то тяжелым недугом.

Иногда мной овладевали мучительные сомнения: а если поглощенность работой и преданность шефу свидетельствуют о том, что сердце Джудит уже ей не принадлежит? Однако их отношения основываются на общем деле, думал я, и успокаивался.

Джудит, я уверен, меня любит, просто у нее — такой замкнутой по природе — мои, как она выражается, сентиментальность и старомодные взгляды вызывают зачастую нетерпеливое раздражение. И тем не менее, если быть откровенным, Джудит меня тревожит.

На этом месте мои размышления были прерваны — поезд подошел к станции Стайлз Сент Мэри. Спасибо, хоть тут ничего не переменилось. Время пощадило. Станционное здание по-прежнему нелепо торчит в чистом поле. И почему его здесь поставили?

И все же, проезжая в такси по деревне, я понял, что прошедшие годы и здесь оставили свой след. Стайлз Сент Мэри до неузнаваемости изменилась. Автозаправочные станции, кинотеатр, две новые гостиницы, ряды муниципальных домов.

Вскоре мы свернули к воротам «Стайлза». И снова, как мне почудилось, погрузились в прошлое. Парк оказался больше, чем мне представлялось по воспоминаниям, подъездная аллея была запущена, вся заросла бурьяном. Мы свернули за угол, и моему взору открылся дом. Снаружи он совсем не переменился, правда, его давно следовало бы подкрасить.

Женская фигура, склонившаяся над клумбой, как и в первый мой приезд сюда. Сердце у меня замерло. Но вот женщина выпрямилась, шагнула мне навстречу, и я про себя улыбнулся. Большей несхожести с мужеподобной Эвелин Говард невозможно и вообразить.

Передо мной стояла хрупкая немолодая леди с шапкой седых кудряшек, розовыми щеками и холодными бледно-голубыми глазами, выражение которых совсем не вязалось с ее чрезмерным, на мой взгляд, радушием.

— Должно быть, капитан Гастингс, не так ли? — сказала она. — Простите, руки у меня в земле, боюсь вас запачкать… Мы так рады, что вы приехали, нам столько о вас говорили! Я миссис Латтрелл. Мы с мужем имели глупость купить это поместье, а теперь пытаемся сделать его прибыльным. Вот уж не думала, что в один прекрасный день стану владелицей гостиницы! Однако, капитан Гастингс, хочу вас предупредить: я деловая женщина. И за каждую услугу пытаюсь выжать из постояльцев плату.

Мы оба рассмеялись, будто она сказала что-то очень забавное, но я сразу же понял, что слова миссис Латтрелл следует понимать буквально. За утонченным ликом очаровательной пожилой леди нет-нет да проскальзывала кремнистая твердость.

Хотя миссис Латтрелл время от времени говорила с легким нарочито провинциальным акцентом, примеси ирландской крови в ней совершенно не чувствовалось. С ее стороны это было чистым наигрышем.

Я спросил о своем друге.

— Ах, бедный мосье Пуаро. А уж как он ждет вашего приезда! Он так страдает от артрита — просто сердце разрывается, я ему ужасно сочувствую.

Пока мы шли к дому, она стягивала с рук садовые перчатки.

— И ваша милая дочь тоже, — продолжала она. — Какая очаровательная девушка! Мы все ею восхищаемся. Наверное, я старомодна, но, по-моему, грешно и совестно, что такая девушка не развлекается на вечеринках, не танцует с молодыми людьми, а целый день режет кроликов и корпит над микроскопом. Пусть бы этим занимались нескладные дурнушки.

— Где же Джудит? — спросил я.

Миссис Латтрелл скорчила гримаску.

— Бедная девочка! Сидит взаперти в бывшей мастерской в конце сада. Доктор Франклин снял ее у меня и оборудовал под лабораторию. Разводит там морских свинок — вот несчастные твари! — мышей и кроликов. Признаться, капитан Гастингс, я от этого не в восторге. А, вот и мой муж.

Из-за угла дома показался высокий, худой старик с мертвенно бледным лицом и кроткими голубыми глазами. Он то и дело, видимо, по привычке, нерешительно теребил свои короткие седые усы.

Он производил впечатление рассеянного, нервического человека.

— Джордж, это капитан Гастингс.

Мы с полковником обменялись рукопожатиями.

— Вы прибыли поездом в пять… э… сорок, э?

— Интересно, как иначе он мог прибыть? — язвительно осведомилась миссис Латтрелл. — И вообще, Джордж, какое это имеет значение? Лучше проводи капитана Гастингса наверх и покажи ему его комнату. Может быть, капитан Гастингс захочет сразу же пойти к мосье Пуаро. А, может быть, выпьете чашечку чая? — обратилась она ко мне.

Я заверил, что чаю не хочу и предпочел бы сразу пойти поздороваться со своим другом.

Полковник Латтрелл сказал: «Хорошо. Пойдемте. Надеюсь… э-э… ваши вещи уже отнесли наверх… а, Дейзи?»

— Джордж, это по твоей части. Я занимаюсь садом. Не могу же я следить за всем сразу, — резко сказала миссис Латтрелл.

— Конечно, конечно, дорогая. Пойду… посмотрю.

Я пошел за ним к крыльцу. В дверях мы столкнулись с худощавым седовласым мужчиной, который, немного прихрамывая, поспешно выходил из дому, держа в руках полевой бинокль. На его мальчишеском лице выражалось нетерпение.

— Там на платане парочка дроздов в-вьет гнездо, — с легким заиканием сказал он.

Когда мы вошли в холл, Латтрелл сказал:

— Это Нортон. Славный малый. Помешан на птицах.

В холле у стола стоял человек очень крупного телосложения. Видно, он только что говорил по телефону. Взглянув на нас, он сказал:

— С каким удовольствием я бы перевешал, а затем бы и выпотрошил и четвертовал всех этих подрядчиков и строителей. Ничего толком не могут, будь они неладны.

Он гневался так забавно, что мы оба невольно улыбнулись. Я сразу почувствовал симпатию к этому человеку. Красивый, хотя далеко за пятьдесят, с сильно загорелым лицом. Казалось, он принадлежит к исчезающему типу британцев старой закалки, прямых, честных, умеющих повелевать и предпочитающих проводить жизнь на свежем воздухе.

Я очень удивился, когда полковник Латтрелл представил незнакомца как сэра Уильяма Бойда Каррингтона, который служил, насколько мне известно, губернатором провинции в Индии и добился на этом поприще прекрасных результатов. Он также слыл отличным стрелком и охотником на крупного зверя. В наш изнеженный век такие люди уже не рождаются, с грустью подумал я.

— Ага, рад воочию лицезреть легендарную личность, известную как mon ami Hastings, — с улыбкой сказал он. — Знаете, наш дорогой бельгиец так много о вас рассказывал. К тому же мы знакомы с вашей дочерью. Прекрасная девушка.

— Уж она-то наверняка обо мне ничего не говорила, — улыбнулся я.

— Да, она — дитя своего времени. По-моему, нынешние девушки стесняются рассказывать о своих папах и мамах.

— И в самом деле, родители — это же такая обуза, — сказал я.

Он засмеялся:

— Ну, меня эта беда миновала. К несчастью, у меня нет детей. Ваша дочь очень красивая девушка, но уж чересчур интеллектуальна. По-моему, это опасно. — Он снова снял телефонную трубку. — Надеюсь, Латтрелл, вы не станете возражать, если я буду бранить ваш коммутатор на чем свет стоит. У меня терпения не хватает.

— Им это только на пользу, — сказал Латтрелл.

И стал подниматься наверх, а я последовал за ним. Когда мы прошли мимо только что отстроенного крыла дома и остановились у двери в конце коридора, я понял, что Пуаро выбрал для меня ту же комнату, которую я занимал раньше.

Здесь многое переменилось. Когда мы шли по коридору, некоторые двери были открыты и я увидел, что прежние просторные спальни стали намного меньше.

Моя комната, и раньше не слишком большая, почти не изменилась, в ней только отгородили небольшую часть под ванную и установили колонку для горячей и холодной воды. Комната была обставлена современной дешевой мебелью, что меня слегка огорчило. Я бы предпочел стиль, более соответствующий архитектуре дома.

Мои вещи уже принесли. Полковник сказал, что комната Пуаро находится как раз напротив. Он собирался меня туда проводить, как вдруг из холла кто-то громко позвал:

— Джордж!

Полковник Латтрелл нервно, как скаковая лошадь, вздрогнул. Рука у него сама собой потянулась к усам.

— По-моему… кажется, все в порядке? Если что-то понадобится, позвоните…

— Джордж!

— Иду, иду, дорогая.

И он поспешно вышел из комнаты. Я некоторое время смотрел ему вслед. А потом с готовым вырваться из груди сердцем пересек коридор и негромко постучал в дверь комнаты, где жил Пуаро.

Глава 2

На мой взгляд, нет ничего печальнее тех опустошительных примет, которые накладывают на нас годы.

Мой бедный друг. Много раз я описывал его внешность. А теперь приходится поведать вам, какие перемены его постигли. Измученный артритом, он передвигался в инвалидном кресле. Прежняя полнота с него сошла. Теперь это худой коротышка. Лицо изборождено морщинами. Правда, усы и волосы он по-прежнему красит в жгуче-черный цвет, делая, на мой взгляд, большую ошибку, хотя я ни за что не ранил бы его чувства подобным замечанием. Наступает пора, когда крашеные волосы себя выдают с мучительной очевидностью. Было время, когда я удивился, узнав, что своей темной шевелюрой Пуаро обязан бутылочке с краской. Теперь неестественная чернота казалась слишком явной и наводила на мысль, что он носит парик, а верхнюю губу разукрасил, чтобы позабавить детишек.

Только глаза как прежде пронзительные, насмешливые и в эту минуту — да, без сомнений — увлажненные.

— Mon ami, дорогой мой Гастингс…

Я наклонился, и он по своему обыкновению горячо обнял меня.

— Mon ami Гастингс!

Он откинулся и, немного склонив голову набок, внимательно ко мне присмотрелся.

— Да, все тот же — прямая спина, широкие плечи, седина в волосах — по-прежнему ties distingue.[134] Знаете, мой друг, вы неплохо сохранились. Наверное, les femmes[135] все еще на вас засматриваются, правда?

— Полноте вам, Пуаро, — возразил я.

— Поверьте, мой друг, это показатель, явный показатель. Когда молодые девушки начинают с тобой разговаривать благосклонно и ласково — пиши пропало. «Несчастный старик, — думают они, — мы должны проявлять к нему доброту. Как ужасно дожить до таких лет». Но вы, Гастингс, vous etes encore jeune[136]. У вас еще все впереди. Ну-ну, как ни крутите ус, как ни сутультесь, я все-таки прав, иначе отчего бы вам так смущаться.

Я прыснул.

— Пуаро, это уж слишком! Скажите лучше, как вы себя чувствуете?

— Мне… я — развалина, — поморщился Пуаро. — Никуда не гожусь. Ходить не могу. Искалечен, изуродован… Спасибо хоть есть могу сам, а в остальном за мной надо ходить, как за малым ребенком. Укладывать в постель, мыть, одевать. Enfin[137], приятного мало. Оболочка сгнила, но хорошо хоть сердцевина по-прежнему здорова.

— Действительно, хорошо. Прекраснее сердца в целом мире не сыщешь.

— Сердца? Возможно. Но я не о сердце говорю. Мозг, mon cher, вот что я подразумевал под сердцевиной. Голова у меня все еще прекрасно работает.

По крайней мере, когда дело доходит до самооценки, Пуаро, как и прежде, на высоте, подумал я.

— Как вам здесь нравится? — спросил я.

Пуаро пожал плечами.

— Ничего, сносно. Это, как вы догадываетесь, не «Ритц». Что и говорить. Когда приехал сюда, я занимал другую комнату, маленькую и неважно обставленную. Потом переехал в эту — за ту же плату. Кухня английская, в худших своих проявлениях. Брюссельская капуста, которую англичане обожают, огромных размеров и твердая. Вареный картофель тоже или твердый, или разваренный в кашу. Овощи — совершенно безвкусные, вода водой. Все блюда пресные, ни соли, ни перца. — Пуаро выразительно замолчал.

— Ужасно, — сказал я.

— Вообще-то, я не жалуюсь, — снова заговорил он. — Но эти так называемые усовершенствования! Везде ванные комнаты, везде краны, а что толку? Большую часть суток вода чуть теплая. А полотенца? Посмотрите на эти полотенца — какие они тонкие, какие жалкие!

— Невольно приходят на ум старые времена, — задумчиво проговорил я. Мне вспомнились клубы пара, которые валили, стоило только открыть кран горячей воды в единственной в «Стайлзе» ванной комнате, посередине которой горделиво покоилась огромная ванна с отделанными красным деревом бортиками. Вспомнились гигантские купальные полотенца и распространенные в ту пору сверкающие медные кувшины с горячей водой, стоявшие на старомодных умывальных столиках.

— Но не стоит жаловаться, — снова сказал Пуаро. — Я согласен страдать во имя правого дела.

Меня поразила внезапная догадка.

— Послушайте, Пуаро, может быть, вы… э-э… в стесненных обстоятельствах, а? Война очень сильно подорвала экономику…

Но он сразу рассеял мои сомнения.

— Нет, нет, мой друг. Обстоятельства мои очень даже хороши. На самом деле я даже богат. И живу здесь совсем не из соображений экономии.

— В таком случае все в полном порядке, — сказал я. — Ваше настроение мне понятно. По мере того, как мы стареем, нас все больше волнуют воспоминания. Былые чувства. Конечно, мучительно вспоминать то, что когда-то произошло в «Стайлз», но сколько эмоций, когда-то здесь испытанных, он во мне будит. И вы, осмелюсь предположить, чувствуете нечто подобное.

— Вовсе нет. Не чувствую ничего подобного.

— Хорошее было время, — с грустью сказал я.

— Гастингс, говорите о себе. А я… мое пребывание в Стайлз Сент Мэри совпало с безрадостным, трудным периодом в жизни. Эмигрант, высланный со своей родины, оскорбленный в лучших чувствах, живущий из милости в чужой стране. Да, веселого мало. Тогда я не знал, что Англия мне станет родным домом и что здесь я обрету счастье.

— Я об этом забыл, — признался я.

— Конечно. Вы всегда приписываете другим те чувства, которые испытываете сами. Гастингс счастлив — все остальные тоже счастливы.

— Нет-нет, — с улыбкой возразил я.

— Были ли вы тогда счастливы на самом деле? — продолжал Пуаро. — Когда вы оглядываетесь назад, у вас на глаза наворачиваются слезы. «Ах, счастливое время. Тогда я был молод». Мой друг, вспомните, ведь вы не могли чувствовать себя счастливым. Тяжелое ранение, страх, что военной карьере конец. А этот убогий дом, приспособленный для выздоравливающих! Как он вас угнетал, и к тому же, насколько помню, вы совсем запутались, влюбившись сразу в двух девушек.

Я улыбнулся и залился краской.

— Ну и память у вас, Пуаро.

— Та-та-та… Помню, как отчаянно вы вздыхали, когда признались в этом.

— А помните, что вы тогда сказали? «Обе прелестны, но обе не про вас. Однако courage, mon ami[138]. Мы снова выйдем вместе на охоту, и тогда может быть…»

Я запнулся. Ибо тогда мы с Пуаро отправились на «охоту» во Францию и именно там я встретил ту единственную…

Пуаро ласково похлопал меня по руке.

— Помню, Гастингс, помню. Рана еще слишком свежа. Но не будем размышлять о прошлом, не будем оглядываться назад. Давайте лучше смотреть вперед.

Я только рукой махнул.

— Вперед? А что впереди?

— En Ыеп, мой друг, работа, которую предстоит выполнить.

— Работа? Где?

— Тут.

Я во все глаза уставился на него.

— Вы спросили, что меня сюда привело. Наверное, вы и не заметили, а я ведь не ответил. И вот теперь отвечаю. Я здесь, чтобы выследить убийцу.

Я со все возрастающим удивлением смотрел на моего друга. На мгновенье мне показалось, что он бредит.

— Вы не шутите?

— Нисколько. А зачем бы я так настоятельно звал вас сюда. Ноги у меня не ходят, но, как я вам сказал, рассудок остался прежним. Правило мое все то же — сидеть и думать. Это я могу, в сущности это единственное доступное мне занятие. Активную деятельность будет осуществлять мой бесценный Гастингс.

— Вы не шутите? — снова спросил я и от изумления открыл рот.

— Конечно нет. Мы с вами снова отправляемся на «охоту».

Прошло несколько минут, прежде чем я понял, что Пуаро говорит серьезно.

Как ни фантастически звучали его слова, у меня не было оснований в них сомневаться.

С легкой усмешкой он сказал:

— Наконец-то вы поверили. А вначале подумали, что у Пуаро на старости лет не совсем в порядке с головой, не так ли?

— Ну что вы! — поспешно возразил я. — Только как-то не верится, что здесь, в этом месте…

— Вы так считаете?

— Конечно, я еще не всех видел…

— А кого видели?

— Только Латтреллов, затем субъекта по имени Нортон, — мне кажется, он совершенно безобидное создание, — а также Бойда Каррингтона, который, должен заметить, внушил мне большую симпатию.

Пуаро кивнул.

— Понимаете, Гастингс, если бы вы увидели и всех остальных обитателей «Стайлза», вы бы все равно сочли, что мое предположение маловероятно.

— Кто еще здесь живет?

— Франклины — доктор и его жена, сиделка, которая ухаживает за миссис Франклин, ваша дочь Джудит. Затем некий Аллертон, из тех, кого называют сердцеедами, и мисс Коул, дама лет тридцати. Все очень милые люди.

— Но один из них убийца?

— Один из них убийца.

— Но почему… как… почему вы так думаете?..

Мне трудно было сформулировать свои вопросы — они беспорядочно теснились у меня в голове.

— Гастингс, успокойтесь. Давайте начнем с начала. Прошу вас, передайте мне шкатулку с письменного стола. Bien.[139] Вот ключ… так…

Отперев замок, он вынул из портфеля кипу машинописных текстов и газетных вырезок.

— Можете изучить на досуге, Гастингс. Сейчас не стоит ломать голову над этими вырезками. Они представляют собой отчеты о трагических происшествиях, иногда вроде бы случайных, а порой наводящих на размышления. Чтобы вы получили представление о них, предлагаю прочесть коротенькие записки, которые я составил.

Я с огромным интересом принялся читать.

Дело «А». Этерингтон

Леонард Этерингтон. Дурные привычки — употребление наркотиков, пьянство. Личность эксцентрическая, с садистскими наклонностями. Жена молода и привлекательна. Отчаянно несчастна в браке. Этерингтон умирает, видимо, в результате пищевого отравления. Доктора не удовлетворяет такое объяснение. Вскрытие показывает, что смерть наступила вследствие отравления мышьяком. В доме обнаружен запас гербицида[140], заказанного задолго до смерти Этерингтона. Миссис Этерингтон арестована и обвинена в убийстве. В последнее время она водила дружбу с неким чиновником, состоящим на государственной службе, затем вернувшимся в Индию. Очевидно они испытывали глубокую симпатию друг к другу, хотя никаких намеков на супружескую измену не было. В настоящее время молодой человек помолвлен с девушкой, которую он встретил во время поездки. Неизвестно, когда миссис Этерингтон получила письмо, где сообщалось о помолвке, — до смерти мужа или после. По ее словам, до его смерти. Улики против нее, в основном, косвенные — отсутствие другого подозреваемого и весьма сомнительная вероятность несчастного случая. Зная характер покойного и то, как ужасно он обращался с женой, на суде все очень сочувствовали миссис Этерингтон. В заключении процесса судья высказался в ее поддержку, подчеркнув, что вердикт присяжных сомнений не вызывает.

Миссис Этерингтон оправдали. Однако в обществе она слыла виновной. Друзья от нее отвернулись, и ей было очень тяжело жить в обстановке недоброжелательности и отчужденности. Спустя два года после суда она умерла от передозировки снотворного. Входе следствия вынесли вердикт о смерти в результате несчастного случая.

Дело «Б». Мисс Шарплес

Старая дева преклонных лет. Очень нездорова. Состояние тяжелое, страдает сильными болями. Ухаживает за больной ее племянница Фрида Клей. Мисс Шарплес умерла в результате передозировки морфия.[141] Фрида Клей созналась, что была не в состоянии вынести ужасных мучений тетушки. Чтобы облегчить боль, дала ей морфия больше, чем обычно. Полиция сочла, что это не ошибка, и сделала она это преднамеренно, но для уголовного преследования улик было недостаточно.

Дело «В». Эдвард Риггс

Сельскохозяйственный рабочий. Заподозрил жену в супружеской измене с их жильцом Беном Крейгом. Крейга и миссис Риггс нашли убитыми. Оказалось, что они застрелены из ружья, принадлежащего Риггсу. Риггс сдался полиции, признавшись, что, должно быть, это он их застрелил, хотя сам ничего не помнит. Сказал, что у него отшибло память. Риггса приговорили к смерти, затем заменили смертную казнь пожизненным заключением.

Дело «Г». Дерек Брэдли

Вступил в любовную связь с молоденькой девушкой. Жена, узнав об этом, пригрозила, что убьет его. Брэдли умер от отравления цианистым калием, добавленным в пиво. Миссис Брэдли арестовали и судили за убийство. Перекрестного допроса не выдержала. Признана виновной и повешена.

Дело «Д». Мэтью Литчфилд

Деспотичный старик. Имел четырех дочерей, которых постоянно тиранил, лишал каких бы то ни было развлечений и денег. Однажды, когда он возвращался домой, на него напали, проломили голову, и он скончался. Старшая дочь Маргарет пошла в полицейский участок и предала себя в руки правосудия, сказав, что убила отца. Сделала она это, по ее словам, чтобы младшие сестры могли устроить свою жизнь, пока не поздно. Литчфилд оставил крупное состояние. Маргарет Литчфилд признали душевнобольной, поместили в Бродмур,[142] где она вскоре скончалась.

Я внимательно все прочел, однако мое недоумение только возросло. Отложив листок, я вопросительно посмотрел на Пуаро.

— Ну что, mon ami?[143]

— Дело Брэдли помню, — задумчиво проговорил я. — Когда-то о нем читал. Она была очень хороша собой.

Пуаро кивнул.

— Но вы должны мне объяснить. К чему все это?

— Сначала скажите, как вы оцениваете эти сведения.

Я стал в тупик.

— То, что вы мне дали, — отчеты о пяти убийствах. Все они произошли в разных местах и в них замешаны люди, принадлежащие к разным слоям общества. Более того, между ними не наблюдается даже поверхностного сходства. В одном случае убивают из ревности; в другом — несчастная женщина старается освободиться от мужа; в третьем — мотивом убийства являются деньги; четвертый случай я бы назвал бескорыстным убийством, ведь убийца даже не пытается избежать наказания; в пятом — жестокое убийство, совершенное, скорее всего, в состоянии аффекта… или опьянения. — Я помолчал и спросил с сомнением. — Может быть, между ними есть нечто общее, что я упустил?

— Нет, вы совершенно точно все изложили. Единственное, о чем стоило упомянуть, это тот факт, что ни в одном из этих случаев не возникало и тени сомнения в виновности подозреваемых.

— Что-то я не понимаю.

— Ну, например, миссис Этерингтон оправдали. Но, тем не менее, окружающие были уверены, что она виновна. Фриду Клей публично не обвинили, однако все уверены в противном. Риггс утверждал, что не помнит, как убил жену и ее возлюбленного, но ни у кого и в мыслях нет, что преступление совершил кто-то другой. Маргарет Литчфилд сама созналась в убийстве. Понимаете, Гастингс, во всех этих случаях был всего лишь один явный подозреваемый.

Я нахмурился.

— Да, вы правы, но не понимаю, что из этого следует.

— Я как раз подхожу к обстоятельству, которого вы еще не знаете. Вам не кажется, Гастингс, что во всех упомянутых случаях существует некая странность, общая для них всех.

— В каком смысле?

Пуаро проговорил нарочито медленно:

— Гастингс, я буду очень осторожен в выражениях. Давайте скажем так. Есть некая личность «Икс». Ни в каком из этих эпизодов у «Икс» не было явных мотивов для убийства. В одном случае, насколько мне удалось выяснить, когда совершилось преступление, «Икс» находился в двухстах милях. Тем не менее, я должен об этом упомянуть… «Икс» состоял в близких отношениях с миссис Этерингтон… «Икс» какое-то время жил в той же деревне, что и Риггс… «Икс» был знаком с миссис Брэдли… У меня есть фотография, запечатлевшая «Икс» и Фриду Клей, гуляющих по улице, и, наконец, когда убили Мэтью Литчфилда, «Икс» находился возле его дома. Что вы на это скажете?

Я во все глаза воззрился на него.

— Да, это уже слишком, — задумчиво проговорил я. — Два, даже три случая можно было бы счесть совпадением, но пять — это уже перебор. Как это ни дико звучит, но должна существовать связь между этими убийствами.

— Значит, вы согласны с моим допущением?

— Что убийца — «Икс»? Да.

— Тогда придется сделать еще один шаг. Вот что я вам скажу: «Икс» находится в этом доме.

— Здесь? В «Стайлзе»?

— Да. Какой логический вывод можно отсюда сделать?

— Продолжайте, — проговорил я, зная, что за этим последует.

— Вскоре здесь совершится убийство, — веско сказал Пуаро.

Глава 3

Некоторое время я молчал, в растерянности глядя на Пуаро, потом обрел дар слова.

— Нет, не совершится. Вы помешаете.

Пуаро с благодарностью посмотрел на меня.

— Мой бесценный друг, как мне приятно, что вы так в меня верите. Tout de тете[144], не знаю, по-моему, в данном случае ваша вера не оправдана.

— Чепуха. Конечно, вы остановите убийцу.

Голос у Пуаро звучал мрачно:

— Гастингс, подумайте сами. Да, конечно поймать убийцу можно. Но можно ли его остановить?

— Ну, вы… вы… э-э… в смысле… если вы наперед знаете…

Я беспомощно умолк, потому что вдруг понял, что остановить убийцу, действительно, трудно.

Пуаро сказал:

— Понимаете? Не так-то все просто. В сущности, есть три возможности. Первая — предупредить жертву. Предупрежден — значит вооружен. Правда, это не всегда удается, вы не можете представить, как тяжело убедить некоторых людей в том, что им грозит серьезная опасность, возможно даже, со стороны близкого и дорогого им человека. Как правило, они возмущаются, отказываются верить… Второй путь — предупредить убийцу. Сказать в слегка завуалированной форме: «Мне известны твои намерения. Если тот-то или тот-то умрет, будь уверен, ты отправишься на виселицу». Этот путь более надежен, чем первый, но и тут можно потерпеть поражение. Ибо убийца, мой друг, как правило, человек весьма изощренный и далеко не глупый, не глупее других. Никто его или ее даже не заподозрит, полицейские сбиты с толку, ну и все такое прочее. Поэтому он, скорее всего, сумеет сработать на опережение, а нам только и останется, что радоваться от того, что в конце концов его повесят. — Пуаро на мгновение задумался и проговорил: — Дважды в жизни мне случалось предупреждать убийцу; один раз в Египте, второй — еще где-то… В обоих случаях готовилось убийство… Также, как здесь…

— Вы сказали, что есть еще третий путь, — напомнил я.

— Да. Он требует предельного мастерства. Тут нужно точно угадать, как и когда будет нанесен удар, и быть наготове, чтобы безошибочно явиться в нужный психологически оправданный момент. Надо действовать так, чтобы, если и не поймать убийцу за руку, тем не менее конкретно и доказательно обвинить его в преступном намерении.

— Это, мой друг, — продолжал Пуаро, — дело чрезвычайно трудное и тонкое, и я совершенно не поручился бы за успех. Я умею быть изощренным, но не настолько.

— Какой же путь вы предпочтете здесь?

— Может быть, сразу все три. Первый из них наиболее труден.

— Почему? Я думал, он самый легкий.

— Да, если вы знаете, кто должен стать жертвой. Но в данном случае я этого не знаю, понимаете?

— Да? — машинально спросил я.

Потом до меня начало доходить, в каком трудном положении мы находимся. Все-таки есть, должна быть некая нить, связывающая все упомянутые преступления, к сожалению, мы не знаем, что это за нить. Мотив, жизненно важная часть расследования, отсутствует. А без него мы не можем сказать, кому грозит опасность.

Увидев по моему лицу, что я все понял, Пуаро кивнул.

— Видите, мой друг, насколько все сложно.

— Да, — сказал я. — Вижу. Вы ведь до сих пор не обнаружили связи между всеми этими случаями?

Пуаро помотал головой.

— Нет.

Я снова задумался. В первых трех случаях мы, казалось бы, имеем дело с обычным криминалом, хотя на самом деле все, возможно, совсем иначе…

Я спросил:

— Вы уверены, что деньги здесь ни при чем? Как, например, в деле Эвелин Карлайл?

— Кажется, не при чем. Вы же знаете, Гастингс, я всегда прежде всего ищу финансовые мотивы.

Это правда. Если речь шла о деньгах, Пуаро не боялся выглядеть циником.

Я снова погрузился в размышления. Может быть, что-то вроде вендетты? Пожалуй, такое предположение больше согласуется с ситуацией. Но и тут не хватало связующей нити. Мне вспомнился случай — серия немотивированных убийств. А потом выяснилось, что все жертвы были членами суда присяжных, а убийцей — человек, которого они когда-то приговорили к наказанию. Мне вдруг пришло в голову, что теперь мы столкнулись с чем-то подобным. Стыдно признаться, но я ничего не сказал Пуаро о своей догадке. Каким героем я себя почувствую, когда преподнесу своему другу готовое решение.

— Скажите же мне, кто этот «Икс»?

— Нет, этого я вам не скажу, — к моей великой досаде отрезал Пуаро.

— Какой вздор! Почему?

Глаза у него сверкнули.

— Потому что вы, mon ami, все тот же старина Гастингс. У вас на лице все написано. Не хочу, чтобы вы уставились на «Икс», разинув рот, с выражением: «Так вот он, убийца».

— Уверяю вас, если нужно, я способен быть артистом…

— Когда вы стараетесь, выходит еще хуже. Нет-нет, mon ami, мы с вами должны хранить инкогнито. А потом внезапно и быстро атаковать.

— Ах вы старый упрямец! А я собирался было…

Пришлось замолчать, так как в дверь постучали. Пуаро сказал: «Войдите», и в комнату вошла моя дочь Джудит.

Мне бы хотелось ее описать, но я никогда не умел этого делать.

Рослая, голову держит высоко; темные брови, нежная линия щек, волевой подбородок, строгая, почти суровая складка губ. Вид серьезный, слегка пренебрежительный; в ее облике мне всегда чудится что-то трагическое.

Джудит не подошла ко мне, не поцеловала — это не в ее духе. Только улыбнулась и бросила:

— Привет, папа.

Улыбка у нее была застенчивая и немного смущенная, но несмотря на ее сдержанность я почувствовал, что она мне рада.

— Ну вот… прибыл, — сказал я, ощущая себя немного глуповато, как это часто случается, когда мне приходится общаться с молодежью.

— И хорошо сделал, — заметила Джудит.

— Я ему расписывал нашу кухню, — сказал Пуаро.

— Что, очень дурная? — спросила Джудит.

— Дитя мое, что за вопрос! У вас на уме одни пробирки и микроскопы. А средний палец вечно запачкан метиленовой синью. Плохо придется вашему мужу, коль скоро вы станете пренебрегать интересами его желудка.

— У меня не будет мужа.

— Еще как будет. Иначе для чего Bon Dieu[145] вас создал?

— Думаю, много для чего.

— Le marriage[146] — это главное.

— Ладно уж, — сказала Джудит. — Найдите мне хорошего мужа, и я позабочусь о его желудке.

— Она надо мной смеется, — сказал Пуаро. — Когда-нибудь она поймет, что старики — мудрый народ.

В дверь снова постучали, и вошел доктор Франклин. Это был высокий угловатый человек лет тридцати пяти с решительным подбородком, рыжими волосами и ярко-голубыми глазами. По-моему, я не встречал более неуклюжего малого — он то и дело рассеянно на что-то натыкался. Налетев на ширму за креслом Пуаро, он обернулся к ней и машинально пробормотал:

— Прошу прощения.

Я чуть было не засмеялся, но заметил, что Джудит и бровью не повела. Видимо, привыкла.

— Вы ведь помните моего отца, — сказала она.

Доктор Франклин нервно вздрогнул, повел плечами, прищурился и воззрился на меня в упор. Потом неловко сунул мне руку и смущенно проговорил:

— Да-да, конечно, здравствуйте. Наслышан о вашем приезде… Так вы считаете, — обратился он к Джудит, — нам следует переодеться? А то после обеда мы могли бы продолжить. Если у нас будет заготовлено еще несколько предметных стекол[147]…

— Нет, — сказала Джудит, — я хочу поговорить с отцом.

— Да, конечно-конечно. — Он вдруг смущенно, по-детски улыбнулся. — Простите… С головой ушел в работу… Непростительный эгоизм с моей стороны. Извините, простите…

Пробили часы, доктор бросил на них быстрый взгляд.

— Боже мой! Неужто так поздно? Ну и достанется же мне!.. Я обещал Барбаре почитать ей перед обедом.

Он широко улыбнулся нам и поспешно вышел, налетев на дверной косяк.

— Как себя чувствует миссис Франклин? — спросил я.

— Как всегда, плюс новые причуды, — отвечала Джудит.

— Все-таки ужасно все время быть больным, — сказал я.

— Врача это может довести до безумия, — сказала Джудит. — Врачам нравятся здоровые люди.

— Как молодежь жестока! — вырвалось у меня.

— Я просто констатирую факт, — холодно заметила Джудит.

— Тем не менее, доктор — великодушный человек, пошел ей читать.

— Ну и глупо, — сказала Джудит. — С таким же успехом ей может читать и сиделка. Лично я терпеть не могу, когда мне читают вслух.

— О вкусах не спорят, — сказал я.

— Она очень недалекая особа, — проговорила Джудит.

— А вот тут, mon enfant, — вступился Пуаро, — я с вами не согласен.

— Она же не читает ничего, кроме глупейших романов. Работами своего мужа не интересуется. Отстала от жизни. С каждым, кто соглашается ее слушать, только и разговоров что о ее здоровье.

— И все-таки, дитя мое, я утверждаю, что она использует свои серые клеточки, но где и как, вам неведомо, — возразил Пуаро.

— Женщина до мозга костей, — не унималась Джудит. — Из тех, что воркуют и мурлычут. И я подозреваю, дядюшка Эркюль, что вам это нравится.

— Ничего подобного, — сказал я. — Ему нравятся крупные цветущие, предпочтительно русские женщины[148].

— Вот уж не ожидал от вас, Гастингс! Выдать старого друга со всеми потрохами! Джудит, ваш отец всегда питал слабость к рыженьким и это не раз ставило его в неловкое положение.

— Ну и забавная же вы парочка! — снисходительно улыбнулась Джудит.

Она отвернулась. Я встал.

— Надо распаковать вещи и, пожалуй, принять ванну перед обедом.

Пуаро вытянул руку и нажал кнопку звонка. Спустя пару минут появился камердинер. Я удивился, увидев незнакомое лицо.

— Как! А где Джордж?

Джордж, камердинер Пуаро, служил у него уже много лет.

— Поехал домой. У него заболел отец. Надеюсь, он еще вернется. А пока его нет, за мной ходит Кертис, — сказал Пуаро, улыбаясь своему новому камердинеру.

Кертис отвечал почтительной улыбкой. Это был крупный малый с туповатым, невыразительным лицом.

Выходя, я заметил, как Пуаро тщательно запирает на ключ портфель с бумагами.

В голове у меня царила полная неразбериха. Я по коридору направился к себе в комнату.

Глава 4

Когда этим же вечером я спускался к обеду, мною вдруг овладело ощущение какой-то нереальности происходящего.

Одеваясь, я задавался вопросом, не мог ли Пуаро все это просто нафантазировать. В конце концов, он, действительно, стар и к тому же тяжело болен. Утверждает, что ум у него по-прежнему острый, но так ли это на самом деле? Всю свою жизнь он расследовал и раскрывал преступления. Стоит ли удивляться, что теперь ему чудятся преступления там, где их нет? Вынужденное бездействие, должно быть, страшно его раздражает. Чего же тогда удивляться, если он сам придумывает для себя дело? Принимать желаемое за действительное — вполне обычное проявление невроза. Подобрал целую россыпь громких преступлений и углядел в них то, чего на самом деле нет, — таинственного маньяка, серийного убийцу. Скорее всего миссис Этерингтон действительно убила мужа, работник застрелил жену, молодая женщина дала своей тетке смертельную дозу морфия, ревнивая жена в соответствии со своими угрозами расправилась с мужем, сумасшедшая старая дева совершила убийство, в котором сама и призналась. По существу, все достаточно прозрачно.

Этой безусловно здравой точке зрения я мог противопоставить только присущую мне глубокую веру в проницательность Пуаро.

Он сказал, что убийство уже подготовлено. Во второй раз «Стайлз» должен стать местом преступления.

Время подтвердит или опровергнет умозаключения моего друга, но если угроза убийства существует, нам надлежит ее предотвратить.

Имя убийцы мне неизвестно, однако Пуаро его знает.

Чем больше я об этом думал, тем больше раздражался. В самом деле, какая безаппеляционность со стороны Пуаро! Хочет, чтобы я ему помогал, а сам отказывает мне в доверии!

Почему, спрашивается? Довод, который он привел, не выдерживает никакой критики. Надоели его глупые шуточки насчет того, что у меня якобы «на лице все написано». Умею хранить тайну не хуже всякого другого. Пуаро всегда с издевкой утверждал, что у меня душа нараспашку и любой может ее читать как открытую книгу. Иногда, правда, чтобы подсластить пилюлю, приписывает это свойство благородству и открытости моей натуры, не терпящей никакой лжи.

С другой стороны, если все это дело не более чем химера, рожденная в его воображении, — рассуждал я, — то скрытность его легко объяснима…

Я так и не пришел ни к какому выводу, и когда прозвонил гонг, спустился к обеду без всяких мыслей, но с бдительным оком, готовый высмотреть мифического «Икс».

В тот момент я принял на веру все, что сказал Пуаро. Под крышей этого дома затаилась зловещая личность, уже совершившая пять убийств и замышляющая новое преступление. Кто же это?

В гостиной, перед тем, как мы перешли в столовую, меня представили мисс Коул, высокой, все еще красивой женщине тридцати трех-четырех лет, и майору Аллертону, который почему-то мне сразу не понравился. Видный мужчина, едва за сорок, широкоплечий, с бронзово-загорелым лицом, разговорчив, так и сыплет словами и все с каким-то подтекстом. Под глазами мешки, свидетельствующие о беспутной жизни. Гуляка, игрок, пьяница и наверняка ловелас, подумал я.

Полковник Латтрелл, по моим наблюдениям, тоже его недолюбливает, да и Бойд Каррингтон держится с ним на редкость холодно. Однако женская половина общества, казалось, благоволит к Аллертону. Миссис Латтрелл восторженно что-то ему щебетала, а он лениво, с едва скрываемой дерзостью ей льстил. Джудит тоже, как я с досадой заметил, Нравилось его общество, она как будто даже стала более разговорчива. И почему какое-то ничтожество может заинтересовать и даже понравиться самой взыскательнейшей из женщин — загадка да и только. Я инстинктивно чувствовал, что Аплертон — негодяй, и, уверен, девять из десяти мужчин со мной бы согласились. Тогда как девять, а то и все десять, из десяти дам готовы были не раздумывая им увлечься.

Мы сидели за обеденным столом над тарелками с белой клейкой жидкостью, и я, скользя глазами по лицам, прикидывал разные варианты.

Если Пуаро прав, если он не утратил остроты ума, один из этих людей — убийца, а возможно, и сумасшедший.

Мне казалось, что «Икс», скорее всего, мужчина. Который же из них?

Конечно, не полковник Латтрелл, хилый и нерешительный старик. Может, Нортон, тот, что выскочил из дома с биноклем в руках? Нет, маловероятно. Славный малый, на такое вряд ли способен, не тот темперамент. Конечно, среди убийц сколько угодно мелких, незначительных личностей, которые потому и совершают преступление, что хотят самоутвердиться. Возможно, Нортон как раз из таких. А как же его пристрастие к птицам? Мне всегда казалось, что любовь к природе, в сущности, верный признак здоровой, добродетельной натуры.

Бойд Каррингтон? И речи быть не может. Его имя известно во всем мире. Истинный спортсмен, крупный государственный чиновник, предмет всеобщей любви и уважения. Франклина тоже можно отбросить. Известно, как Джудит его почитает и восхищается им.

Теперь майор Аллертон. Я сосредоточил на нем все свое внимание. В жизни не видывал более неприятного типа! По-моему, из тех, что родную мать по миру пустит. А с виду — само обаяние. Вот хоть сейчас — соловьем разливается, расписывает, как однажды потерпел фиаско, а все так и покатываются со смеху, слушая, как он с комическим отчаянием сам над собой потешается.

Если «Икс» — Аллертон, то преступления он совершал ради какой-то выгоды.

Правда, Пуаро не сказал, что «Икс» непременно мужчина. Может быть, это мисс Коул. Движения резкие, порывистые, сразу видно — нервическая особа. Как-то болезненно красива. Впрочем, на вид вполне нормальна. Она, миссис Латтрелл и Джудит — больше за столом женщин не было. Миссис Франклин обедает наверху, у себя в комнате, а ее сиделку кормят позже.

После обеда я стоял в гостиной, у окна и смотрел в сад, мысленно возвращаясь в былые времена, и будто видел, как по лужайке идет юная девушка с рыжеватыми волосами, Цинтия Мердок. Как очаровательно она выглядит в своем белом халатике…

Я так погрузился в прошлое, что невольно вздрогнул, когда Джудит взяла меня под руку и повела на террасу.

— В чем дело? — неожиданно спросила она.

— Какое дело? Ты о чем? — изумленно проговорил я.

— Ты такой странный сегодня. За обедом на всех таращился, почему?

Вот досада. Оказывается, поддавшись своим мыслям, я потерял контроль над собой.

— Разве? Просто вспомнил былое и впал в задумчивость. Созерцал призраки прошлого.

— Ах да, конечно, ведь ты приезжал сюда в молодости, так ведь? Кажется, здесь убили старую леди?

— Отравили стрихнином[149].

— Какая она была? Славная? Или, неприятная?

Я задумался.

— Она была великодушная, — задумчиво сказал я. — И щедрая. Занималась благотворительностью.

— A-а, щедрая в этом смысле…

В голосе дочери звучало пренебрежение. Потом она задала странный вопрос:

— Скажи, люди здесь были счастливы?

Увы, они не были счастливы здесь. Это я знал доподлинно.

— Нет, — сказал я.

— Почему?

— Чувствовали себя узниками. Понимаешь, все деньги принадлежали миссис Инглторп, она их тратила на благотворительность. А ее пасынки не могли жить так, как им хотелось.

Джудит порывисто вздохнула. Я почувствовал, как напряглась ее рука.

— Как это дурно, как безнравственно. Злоупотреблять своей властью. Нельзя этого допускать. Немощные, больные старики не должны мешать молодым и сильным. Связывать их, отравлять им жизнь, пожирать их силы, их энергию, которые необходимы для дела. Чудовищный эгоизм.

— Что касается эгоизма, старики отнюдь не самые большие эгоисты, — сухо заметил я.

— Ах, папа, знаю, ты считаешь эгоистами молодых. Да, наверное, ты прав, но наш эгоизм честный. Мы всего лишь хотим делать то, что считаем нужным. Мы не заставляем других плясать под нашу дудку, и мы не превращаем людей в рабов.

— Вы просто растаптываете их, если они оказываются у вас на пути.

Джудит сжала мне руку, затем сказала:

— Не огорчайся! На самом деле я никого не растаптываю, а ты никогда никому из нас не навязывал своей воли. И мы тебе за это благодарны.

— Я, может, и навязал бы, — честно признался я. — Но тоя мама всегда была сторонницей того, чтобы каждый сам совершал свои ошибки.

Джудит снова порывисто сжала мне руку. И сказала:

— Знаю. Ты бы хлопотал вокруг нас, как наседка. Терпеть не могу такое. Я бы просто этого не вынесла. Согласись, сколько деятельных, полных сил людей приносят себе в жертву никчемным и немощным.

— Случается, — согласился я. — Но стоит ли принимать это так близко к сердцу… Не проще ли не думать об этом.

— Разве это возможно?

Она говорила с такой горячностью, что я поразился. Было слишком темно, и я не мог разглядеть ее лица.

— Все так непросто… — продолжала она. — Материальные интересы, ответственность, боязнь ранить близкого человека, — тут много всякого, но многие люди бессовестно играют на этих чувствах… Пиявки, настоящие пиявки!

— Джудит, дорогая! — воскликнул я, потрясенный страстностью ее тона.

По-моему, она поняла, что хватила через край, засмеялась, выдернула свою руку из моей.

— Слишком разошлась, да? Знаешь, меня иногда просто ярость охватывает. Представь, жил старый скряга, портивший всем жизнь… А когда нашлась храбрая женщина, способная сбросить оковы и освободить своих близких, ее объявили умалишенной. Умалишенной! Да ведь она приняла самое здравое из всех возможных решений… и самое смелое!

Меня охватило беспокойство. Недавно я уже слышал нечто подобное, но где?

— Джудит, — взволнованно сказал я. — О каком случае ты говоришь?

— Ах, ты никого из них не знаешь. Это друзья Франклинов. Старика звали Литчфилд. Он был очень богат, а несчастных дочерей морил голодом, держал взаперти и ни с кем не позволял встречаться. Скорее всего, у него было не все в порядке с головой, но не настолько, чтобы его признали сумасшедшим.

— И старшая дочь его убила?

— А, значит, ты об этом читал? Ты, конечно же, считаешь это убийством, однако личные мотивы тут отсутствуют. Маргарет Литчфилд сама пошла в полицию и во всем призналась. По-моему, она поступила достойно. Во всяком случае, у меня бы не хватило на это мужества.

— На что? Сдаться полиции или совершить убийство?

— Ни на то, ни на другое.

— Рад это слышать, — сухо сказал я. — Мне не нравится то, что ты можешь оправдывать убийства, пусть даже в исключительных случаях. А что думает доктор Франклин? — помолчав, спросил я.

— Сказал, что и поделом ему — старому скряге. Знаешь, папа, некоторые люди словно напрашиваются, чтобы их убили…

— Джудит, мне бы не хотелось, чтобы ты так рассуждала. Интересно, кто вбил тебе в голову подобные мысли?

— Никто.

— Твои заблуждения пагубны, вот что я тебе скажу.

— Понимаю. Но хватит об этом. — Она помолчала. — Меня послала к тебе миссис Франклин. Она бы хотела повидаться с тобой. Если ты не против, зайди к ней в комнату.

— С удовольствием. Жаль, что она так дурно себя чувствует, даже к обеду сойти не может.

— Да все с ней в порядке, — равнодушно сказала Джудит. — Просто обожает, когда с ней носятся.

Все-таки какая черствая эта молодежь.

Глава 5

До этого я всего лишь раз встречался с миссис Франклин. Лет тридцати, с наружностью, я бы сказал, мадонны. Большие темные глаза, разделенные прямым пробором волосы, нежное удлиненное лицо. Очень стройная, с тонкой, прозрачной кожей.

Она лежала на кушетке, обложенная подушками, на ней был элегантный пеньюар в белых и блекло-голубых тонах.

Тут же сидели за кофе доктор Франклин и Бойд Каррингтон. Миссис Франклин с улыбкой протянула мне руку.

— Как я рада, капитан Гастингс, что вы приехали. И для Джудит это тоже хорошо. Девочка так много работает.

— И очень этим довольна, — сказал я, пожимая маленькую хрупкую ручку.

Барбара Франклин вздохнула:

— Счастливая! Я так ей завидую. По-моему, она не знает, что означает слово «болеть»… Как вы думаете? — обратилась она к сиделке. — Ах, я ведь вас не познакомила! Это сестра Крейвен, я в ней ужасно нуждаюсь. Не знаю, что бы без нее делала. Она ходит за мной, как за малым ребенком.

Сестра Крейвен — высокая приятная молодая женщина со свежим лицом и прекрасными рыжеватыми волосами. Пальцы у нее длинные и белые, совсем не похожие на руки больничных сиделок. Она неразговорчива, порой даже на вопросы не отвечает. Вот и сейчас промолчала, только голову наклонила.

— Понимаете, — продолжала миссис Франклин, — Джон совсем не щадит вашу бедную дочь. Он самый настоящий эксплуататор. Джон, ты ведь эксплуататор, правда?

Мистер Франклин стоял у окна и смотрел сквозь стекло, тихонько насвистывая и позвякивая мелочью в кармане. Когда жена к нему обратилась, он слегка вздрогнул.

— Что-что, Барбара?

— Говорю, что ты бессовестно загружаешь работой Джудит Гастингс. Теперь, когда капитан Гастингс приехал, мы с ним совместными усилиями положим этому конец.

По-моему, доктор Франклин не был мастером вести разговор в шутливом тоне. Он встрепенулся и вопросительно посмотрел на Джудит.

— Если я перегнул палку, вы должны мне сказать, — торопливо проговорил он.

— Они шутят, — сказала Джудит. — Кстати о работе — я хотела вас спросить о красителе для второго предметного стекла, знаете, о том, которое…

Он оживленно ее перебил.

— Да-да, конечно, если вы не против, давайте пойдем в лабораторию. Хотелось бы убедиться…

Продолжая говорить, они вышли из комнаты.

Барбара Франклин откинулась на подушки и обреченно вздохнула.

Сестра Крейвен вдруг бросила с нескрываемой досадой:

— Уж если кто и эксплуататор, так это мисс Гастингс!

Миссис Франклин снова вздохнула.

— Я слишком чувствую свою неполноценность, — едва слышно проговорила она. — Знаю, мне следует больше интересоваться работой Джона, но я просто не в силах. Видимо, у меня какой-то изъян…

Она осеклась — Бойд Каррингтон, стоявший у камина, громко фыркнул.

— Чепуха, Бэбс, — сказал он. — С тобой-то как раз все в порядке. Можешь не волноваться.

— Билл, дорогой, как же не волноваться. Я прихожу в отчаяние от себя самой. Ведь все это… вызывает у меня отвращение, и я ничего не могу с собой поделать. Эти морские свинки, эти крысы, эти… Брр! — Она передернулась. — Знаю, я просто глупая. Но меня от всего этого тошнит. Мне хочется думать о чем-то приятном, радостном — о птицах, о цветах, о резвящихся детях. Вы-то меня понимаете, Билл.

Он подошел к ней и взял ее умоляюще простертую к нему руку. Когда он склонился над нею, лицо у него стало совсем другое — нежное, ласковое. Это было поразительно — ведь обычно Бойд Каррингтон — воплощенная мужественность.

— Бэбс, ты совсем не изменилась, все та же семнадцатилетняя девочка, — сказал он. — Помнишь оранжерею у вас в саду, поилку для птичек, пальмы? — Бойд Каррингтон обернулся ко мне. — Мы с Барбарой старые друзья детства.

— Ну уж и «старые»! — возмутилась она.

— Ах, ну конечно же — ты моложе меня на пятнадцать лет. Я был уже юноша, а ты совсем кроха, и я с тобой играл… Таскал тебя на закорках. Потом вернулся, а ты превратилась в прелестную юную леди, только начала выезжать в свет, я тогда тоже внес лепту — обучил тебя играть в гольф. Помнишь?

— Ах, Билл, неужели ты думаешь, я могу забыть? Мои родители здесь жили, а Билл приезжал в Неттон к своему дяде, старому сэру Эверарду, — объяснила она мне.

— Там не дом, а мавзолей какой-то. Как был, так и остался, — сказал Бойд Каррингтон. — Порой я отчаиваюсь сделать из него сносное жилище.

— Ах, Билл, его можно превратить в чудо, настоящее чудо!

— Это правда, Бэбс, но у меня нет воображения, и в этом вся загвоздка. Ванные комнаты, удобные кресла — да, но больше я ничего не могу придумать. Тут нужна женщина.

— Я же говорила, что готова тебе помочь. В самом деле готова, я не шучу…

Сэр Уильям с сомнением посмотрел на сиделку.

— Если ты в состоянии, я бы тебя туда отвез. Что скажете, сестра?

— Думаю, сэр Уильям, это пошло бы на пользу миссис Франклин, если, конечно, она будет осторожна и не будет переутомляться.

— Договорились, — сказал Бойд Каррингтон. — А теперь тебе надо хорошенько выспаться, чтобы завтра быть в хорошей форме.

Пожелав миссис Франклин доброй ночи, мы вышли. Спускаясь по лестнице, Бойд Каррингтон с грустью заметил:

— Вы не представляете, до чего прелестна она была в семнадцать лет. Я тогда вернулся из Бирмы, вы знаете, моя жена там умерла… Признаюсь честно, я без памяти влюбился в Барбару. Года четыре спустя она вышла за Франклина. По-моему, их брак счастливым не назовешь. Наверное, это одна из причин, почему она болеет. Доктор не сумел ни понять, ни оценить ее. А она необыкновенно чувствительна. Мне кажется, ее недомогание — это от нервов… Расшевелить ее, развлечь, заинтересовать — и она станет другой, совсем другой. Но этого бездушного лекаря занимают только пробирки, бактерии и западноафриканские туземцы. — Бойд Каррингтон гневно фыркнул.

В его словах что-то есть, подумал я. Однако удивительно, что его привлекает такое болезненное создание, как миссис Франклин, хотя, конечно, и прелестное своей хрупкой кукольной красотой. Сам-то он так и пышет энергией и здоровьем, и, казалось бы, слабые, невротические натуры должны вызывать у него отторжение. Однако Барбара, видимо, и вправду была в юности совершенно обворожительной девушкой, а идеалисты, к которым я причислил бы и Бойда Каррингтона, с трудом хоронят свои былые чувства.

Внизу на нас набросилась миссис Латтрелл и предложила сыграть в бридж[150]. Я уклонился под предлогом того, что хочу навестить Пуаро.

Мой друг уже лежал в постели. Кертис убирал в комнате, но вскоре вышел, притворив за собой дверь.

— Черт бы вас побрал, Пуаро, — сказал я, — вас и вашу жуткую привычку делать из всего тайну. Я весь вечер пытался вычислить вашего «Икс».

— И, наверное, были очень distrait[151], — заметил мой друг. — Неужели никто не высказался по этому поводу и не спросил вас, в чем дело?

Я покраснел, вспомнив разговор с Джудит. Думаю, от Пуаро не укрылось мое замешательство. Его губы тронула коварная усмешка. Однако он только спросил:

— И к какому же выводу вы пришли?

— Если я окажусь прав, вы мне скажете?

— Нет, конечно.

Я впился в него взглядом.

— Мне пришло в голову, что Нортон…

В лице Пуаро не дрогнул ни один мускул.

— Нет, собственно, сказать мне нечего, — продолжал я. — Просто, по-моему, скорее он, чем кто-либо другой. И потом он… такой… неприметный. Мне представляется, что убийца, которого мы должны обезвредить, должен быть неприметным.

— Это правда. Но способов стать неприметным — больше, чем вы думаете.

— В каком смысле?

— Рассмотрим гипотетический случай: за неделю — другую до убийства сюда без какой-либо определенной цели является незнакомец зловещего вида; естественно, он обращает на себя всеобщее внимание. Но никто на него и не взглянет, если он будет серенькой личностью, поглощенной каким-нибудь безобидным занятием вроде рыбной ловли.

— Или наблюдением за птицами, — вставил я. — Ну так я об этом и говорю.

— А с другой стороны, — продолжал Пуаро, — наверное, еще лучше, если о будущем убийце известно, что он, скажем, мясник. В дальнейшем это дало бы ему большие преимущества — разве кто-нибудь обратит внимание на пятна крови на его одежде!

— Пуаро, вы шутите. Еще как обратит, если ваш мясник с кем-то, скажем, с булочником, поссорится.

— Да, если мясник стал мясником только ради того, чтобы иметь возможность убить булочника. Мой друг, всегда надо действовать с оглядкой на прошлое.

Я сверлил Пуаро глазами, стараясь угадать, не кроется ли в этих словах какой-то намек. Если так, то, наверное, они указывают на полковника Латтрелла. Может, он специально открыл гостиницу, чтобы у него был удобный случай убить кого-то из постояльцев.

Пуаро добродушно покачал головой и сказал:

— На моем лице вы все равно не увидите ответа.

— Пуаро, вы и в самом деле сведете меня с ума, — со вздохом сказал я. — У меня на подозрении не один Нортон. Что скажете об Аллертоне?

— Он вам не нравится? — с безразличным видом поинтересовался Пуаро.

— Не нравится.

— По-вашему, он пренеприятный субъект, правда?

— Совершенно верно. Разве вы не согласны?

— Согласен. Из тех, — с расстановкой проговорил Пуаро, — кто очень нравится женщинам.

Я презрительно фыркнул.

— Неужели женщины так глупы?! Что они находят в подобных типах?

— Кто знает? Всегда так было. Mauvais sujets[152] неизменно привлекают женщин.

— Почему?

Пуаро пожал плечами.

— Наверное, находят в них что-то такое, чего не видим мы с вами.

— Но что?

— Может, им нравится чувство риска… Мой друг, каждому из нас хочется хоть раз в жизни почувствовать опасность. Многие достигают этого, посещая например корриду, другие читают книги с лихо закрученным сюжетом, третьи ходят в кинотеатры на остросюжетные фильмы. Полная гарантия безопасности, я уверен, претит человеческой натуре. У мужчин много способов удовлетворить жажду острых ощущений, а у женщины — только один: любовная игра. Вот почему в мужчинах их привлекают качества, вызывающие ассоциации с диким зверем — спрятанные когти, коварная повадка… А на славного малого, из которого получится прекрасный, добрый муж, они и не взглянут.

Некоторое время я подавленно молчал, размышляя над его словами. Потом вернулся к прежней теме.

— А знаете, Пуаро, обнаружить «Икс» можно довольно легко. Надо только отыскать того, кто знаком со всеми этими людьми. В смысле, с действующими лицами всех пяти преступлений.

Я проговорил все это с торжествующим видом, однако Пуаро только язвительно на меня посмотрел.

— Гастингс, ваше присутствие мне нужно не для того, чтобы вы мучились, неуклюже продвигаясь по тропе, которую я уже проложил. Позвольте заметить, все не так просто, как вы думаете. Четыре преступления из пяти совершены в этом графстве. Люди, живущие в нашей гостинице, не случайное сборище незнакомцев, прибывших сюда независимо друг от друга. «Стайлз» не отель в общепринятом смысле слова. Латтреллы сами из этих мест. Дела у них шли плохо, они купили поместье и затеяли это рискованное предприятие. Здешние постояльцы — их друзья или люди, рекомендованные друзьями. Сэр Уильям уговорил приехать Франклинов, а они — Нортона и, кажется, мисс Коул, ну и так далее. То есть если кто-то знаком с одним из постояльцев, то с большой вероятностью можно сказать, что он известен и остальным. Именно это обстоятельство и привлекает сюда «Икс». Возьмем хотя бы дело Риггса. Деревня, где произошла трагедия, находится неподалеку от дома дядюшки Бойда Каррингтона. Поблизости живут и родители миссис Франклин. Гостиницу очень часто посещают туристы. Некоторые друзья Франклинов имеют обыкновение здесь останавливаться, как, впрочем, и сам Франклин. Нортон и мисс Коул тоже, вероятно, здесь гостили. Нет, нет, мой друг. Умоляю, откажитесь вы от этих прямолинейных попыток проникнуть в тайну, которую дне хочу вам открыть.

— Господи, ну не могу я от этого отказаться. И вообще, Пуаро, надоели мне ваши шуточки насчет того, что у меня на лице все написано. Это совсем не смешно.

— Думаете, причина только в этом? — спокойно спросил Пуаро. — Неужели вы не понимаете, что осведомленность в этом деле таит в себе угрозу? Что я пекусь о вашей же безопасности?

Я уставился на него, открыв рот. До сих пор мне и в голову не приходило подумать об этом. А ведь правда. Если умный, изобретательный убийца, уже совершивший пять преступлений, не вызвав, как он считает, подозрений, вдруг поймет, что за ним охотятся, это будет крайне опасно для тех, кто напал на его след.

— Значит, вы… вы сами ставите себя под удар?! — выпалил я.

Несмотря на боль, сковывающую его движения, Пуаро презрительно махнул рукой.

— Я к этому привык и сумею себя защитить. И потом разве рядом со мной нет моего верного друга, моего храброго и преданного Гастингса!

Глава 6

Известно, что Пуаро встает рано, поэтому я оставил его готовиться ко сну, а сам направился вниз, перебросившись по пути парой слов с камердинером Кертисом.

По-моему, Кертис — флегматичный малый, соображает медленно, но надежный и умелый. Поступил в услужение к Пуаро, когда тот вернулся из Египта. Здоровье у хозяина, Но словам Кертиса, было довольно сносное, правда, изредка случались сердечные недомогания. Но в последние месяцы сердце то и дело пошаливает. Словно двигатель, который постепенно начинает сбоить.

В общем, наверное, дело не так уж и плохо. Тем не менее, когда я видел, как мой старый друг отважно борется за каждый день катящейся под уклон жизни, в душе у меня все переворачивалось. Даже теперь в этом немощном, искалеченном артритом теле жил неукротимый дух, побуждающий его заниматься делом, в котором он был столь сведущ.

Я спустился вниз с тяжелым сердцем. Трудно представить, как я буду жить без Пуаро…

В гостиной только что закончили роббер[153] и меня пригласили присоединиться. Пожалуй, стоит немного отвлечься, подумал я и принял предложение. Бойд Каррингтон вышел из игры, и я занял его место за столом, где сидели Нортон, полковник и миссис Латтрелл.

— Что скажете, Нортон, — проговорила миссис Латтрелл. — Вы снова мой соперник? По-моему, в паре мы сыграли на славу.

Нортон вежливо улыбнулся, но промямлил, что, может быть, стоит… гм-гм… снять колоду.

Миссис Латтрелл с кислым, как мне показалось, видом согласилась с его пожеланием.

Итак, мы с Нортоном играли против Латтреллов. Я заметил, что миссис Латтрелл этим явно недовольна. Она поджала губы, ее любезность и легкий ирландский акцент сразу исчезли.

Причину я скоро разгадал. Но, должен сразу сказать, в дальнейшем полковнику Латтреллу не раз случалось быть моим партнером, и, могу засвидетельствовать, что он не такой уж плохой игрок. Я бы сказал, средний, однако склонен к некоторой рассеянности. Из-за этого нет-нет да и совершит какую-нибудь промашку. Но на этот раз, играя в паре с женой, он то и дело ошибался. Видимо, под ее прессом он играл гораздо хуже, чем обычно. Миссис Латтрелл, бесспорно, игрок превосходный, хотя как противник крайне неприятна. Стоит зазеваться, как она беззастенчиво игнорирует правила игры, хотя, когда это в ее интересах, требует их неукоснительного соблюдения. А уж в искусстве украдкой метнуть взгляд в карты соседа с ней никто не сравнится. Иными словами, она играет исключительно для того, чтобы выиграть — выиграть во что бы то ни стало.

Довольно скоро я догадался, что имел в виду Пуаро, когда писал про ядовитый язык. За картами миссис Латтрелл утратила свою обычную выдержку. Она злобно и беспощадно бранила несчастного полковника за малейшую оплошность. Мы с Нортоном чувствовали себя крайне неловко, и я обрадовался, когда роббер закончился.

Сославшись на поздний час, мы с ним уклонились от продолжения игры.

Когда мы вышли, Нортон дал волю чувствам.

— Знаете, Гастингс, это ужасно! У меня все внутри клокотало! Несчастный забитый старик. И как кротко он все сносит! Бедняга. А ведь он полковник колониальных войск, и прежде, наверняка, постоял бы за себя.

— Ш-ш! — предостерегающе произнес я, потому что Нортон, потеряв всякую осторожность, говорил все громче и громче, и я испугался, что полковник Латтрелл нечаянно его услышит.

— Нет, это чудовищно!

— Не удивлюсь, если он когда-нибудь против нее взбунтуется, — с чувством сказал я.

Нортон покачал головой.

— Не взбунтуется. Будет страдать. И лепетать, теребя ус: «Да, дорогая. Нет, дорогая. Прости, дорогая», пока его в гроб не уложат. Даже если он попытается постоять за себя, у него ничего не выйдет.

Я печально вздохнул — похоже, Нортон прав.

Мы немного постояли в холле. Я заметил, что боковая дверь в сад отворена и оттуда задувает ветер.

— Наверное, надо закрыть? — сказал я.

— Да нет… э-э… думаю, не все еще вернулись.

Внезапно у меня мелькнуло подозрение.

— Кого же нет?

— По-моему, вашей дочери и… э-э… Аллертона.

Нортон говорил подчеркнуто небрежно, но я вспомнил, с чего начался наш разговор с Пуаро, и мне стало не по себе.

Джудит… и Аллертон. Разве подобный тип способен ввести в заблуждение Джудит, мою умную, рассудительную Джудит? Разве она не видит его насквозь?

Раздеваясь, я снова и снова повторял себе эти слова, но тревога меня не покидала. Уснуть я не мог и ворочался с боку на бок. Когда мучит бессонница, все дневные страхи предстают в чудовищно преувеличенном виде. Я вспомнил о своей утрате, и отчаяние с новой силой овладело мною. Если бы моя дорогая жена была жива… Столько лет я полагался на нее, на ее здравый смысл. Как мудро, с каким пониманием относилась она к детям.

Без нее я чувствую себя таким несчастным, таким беспомощным. Теперь на мне лежит вся ответственность за будущее детей, за их счастье. По плечу ли мне эта задача? Боже мой, я совсем не справляюсь. Путаюсь, совершаю ошибки. Если Джудит станет несчастной, если обречена страдать…

Доведенный до отчаяния, я включил свет и сел.

Нет, так больше продолжаться не может. Надо поспать. Я встал с кровати и подошел к раковине. С сомнением посмотрел на флакон с таблетками аспирина.

Нет, аспирином не обойдешься, надо что-нибудь более действенное. Наверное, у Пуаро есть какое-нибудь снотворное. Перейдя коридор, я в нерешительности остановился у его двери. Неудобно будить беднягу.

В этот момент я услышал шаги и обернулся. По коридору ко мне шел Аллертон. В тусклом свете я не сразу его узнал, и пока он не подошел совсем близко, я стоял и думал, кто бы это мог быть. Увидев его лицо, я весь напрягся. На губах у него играла затаенная улыбка, которая показалась мне чрезвычайно неприятной.

Он взглянул на меня, подняв брови.

— Привет, Гастингс! Еще не ложились?

— Не могу уснуть, — сдержанно сказал я.

— Только-то? Сейчас все устроим. Пойдемте.

Я вошел за ним в его комнату, которая оказалась рядом с моей. Повинуясь какой-то таинственной силе, я с пристальным вниманием вглядывался в этого человека.

— А вы, я смотрю, полуночник, — сказал я.

— Да уж, никогда не любил ложиться с курами. Разве что на охоте или рыбалке. А в такие дивные вечера спать просто грешно.

Он засмеялся. Мне не понравился его смех.

Я прошел за ним в ванную. Он открыл маленький шкафчик и вынул флакон с таблетками.

— Ну вот. То, что надо. Будете спать, как младенец… и видеть чудные сны. Прекрасная вещь, патентованное средство, называется «сламберил».

Его возбужденный тон слегка меня покоробил. Может, он ко всему прочему еще и наркоман?

— Это… не опасно? — с сомнением спросил я.

— Только если хватишь лишку. Этот препарат из группы барбитуратов[154], а у них токсичная доза не слишком сильно превышает эффективную.

Он улыбнулся, растягивая рот и обнажая зубы, при этом лицо у него неприятно морщилось.

— По-моему, без рецепта врача его не получишь, — сказал я.

— Да. Во всяком случае, вы, старина, точно не получите. Мне достают по знакомству…

И тут я сделал глупость, но меня так и подмывало:

— Полагаю, вы знали Этерингтона?

Я тотчас же понял, что попал в точку. Взгляд у него стал жесткий, настороженный. Голос тоже изменился.

— Да, конечно. Я знал Этерингтона, — проговорил он легким беззаботным тоном. — Вот бедолага.

Я промолчал, и он снова заговорил:

— Этерингтон принял слишком большую дозу лекарства. Надо знать меру, а он не знал. Скверное дело. Его жене повезло. Если бы суд присяжных не оказался на ее стороне, болтаться бы ей на виселице.

Он выложил мне две таблетки. Небрежно спросил:

— А вы хорошо знали Этерингтона?

— Нет, — сознался я.

На мгновение он замялся, видимо, не зная, какой тон взять. Потом беспечно рассмеялся и сказал:

— Забавный был тип. Добродетелью не отличался, но иногда с ним было интересно…

Я поблагодарил его за таблетки и вернулся к себе в комнату.

Зачем было так глупо себя «проявить», думал я, ложась и выключая свет.

Ведь почти наверняка Аллертон и есть этот самый «Икс». А я дал ему понять, что подозреваю его.

Глава 7

1

В повествовании о днях, проведенных в «Стайлз», мне неизбежно придется перескакивать с одного предмета на другой. Когда я думаю об этом времени, передо мной оживает череда встреч и бесед, полных глубокомыслия фраз и многозначительных намеков, которые врезались в мою память.

Прежде всего, мне вскоре стало ясно, что Эркюль Пуаро физически очень слаб и беспомощен. Его ум, как он и говорил, сохранил прежнюю остроту, но тело было настолько ослабленным, что я сразу понял, что мне придется играть при нем гораздо более активную роль, чем прежде. Я должен стать глазами и ушами Пуаро.

В теплые дни Кертис брал Пуаро на руки и осторожно спускался с ним вниз, сажая в заранее снесенную каталку. Затем выкатывал Пуаро в сад — в какое-нибудь тихое местечко. В плохую погоду Пуаро обычно оставался в гостиной.

Где бы мой друг ни находился, кто-нибудь из постояльцев непременно подойдет, посидит с ним, поговорит. Конечно, совсем другое дело, когда Пуаро выбирал собеседника сам. Теперь он был лишен этой возможности.

На другой день после моего приезда Франклин пригласил меня в бывшую мастерскую в конце сада, которая была наскоро приспособлена под научную лабораторию.

Хочу заметить, что по складу ума я не ученый, и, рассказывая о работе доктора Франклина, вероятно, напутаю в терминах и вызову язвительные насмешки тех, кто знаком с делом профессионально.

Насколько я, не специалист, смог разобраться, Франклин экспериментирует с различными ядовитыми алкалоидами[155], полученными из калабарского боба[156]. Довольно много я понял из разговора, который однажды состоялся между Франклином и Пуаро. Джудит тоже пыталась меня просветить, но, как случается с молодыми людьми, увлеченными своим делом, совершенно сбила с толку специальными терминами. Она так и сыпала названиями всяких алкалоидов: физостигмин, эзэрит, физовин, генезерин, потом упомянула еще какие-то вещества — и названия-то не упомнишь — простигмин, или сложный эфир диметилкарбоник тригидроксифил триметил ламмонум и так далее, которые, как оказалось, являются теми же самыми соединениями, только полученными другим способом. Все это для меня — китайская грамота, и я навлек на себя величайшее презрение Джудит, поинтересовавшись, какую пользу из этого можно извлечь для человечества. Нельзя придумать вопроса, который вызывал бы у этих наших истинных ученых большее раздражение. Джудит бросила на меня уничтожающий взгляд и снова начала пространно и со знанием дела что-то объяснять. В результате я понял, что у неких малоизвестных племен туземцев Западной Африки выявлен высочайший иммунитет к почти неизученной, но смертельной болезни, называемой, если память мне не изменяет, «джорданитис» по имени доктора Джордана, ученого-энтузиаста, впервые ее выявившего. Раз-другой эту чрезвычайно редкую тропическую болезнь подхватили белые люди; оба случая имели фатальный исход.

Рискуя навлечь на себя гнев Джудит, я заметил, что разумнее было бы заняться, например, поисками лекарства, которое помогло бы справиться с осложнениями после кори.

Посмотрев на меня с презрением и жалостью, Джудит заявила, что они работают не для того, чтобы облагодетельствовать человечество, и что единственная цель, к достижению которой стоит стремиться, это познание.

Я поразглядывал под микроскопом предметные стекла, повертел в руках забавные фотографии туземцев Западной Африки, подошел к клетке, где сидела сонная крыса, и поспешил выйти на свежий воздух.

Как я уже упомянул, живейший интерес вызвал у меня разговор доктора Франклина с Пуаро.

— Знаете, Пуаро, все это, скорее всего, нужно специалисту вашего профиля. Видите ли, калабарский боб служит туземцам для того, чтобы распознавать, виновен человек или нет. Западноафриканские племена безоговорочно в него верят или, точнее, верили, ведь теперь они утрачивают былое простодушие. В общем, они торжественно разжевывают боб, убежденные, что если он их убьет, значит они виновны, а если не виновны, то не причинит им вреда.

— И что же, умирают?

— Не все. А вот почему так происходит — об этом никто особенно не задумывался… Только вот сдается мне, что за всем этим стоят нечистоплотные шаманы. Существуют две разновидности бобов, но они так схожи между собой, что разницу почти невозможно заметить. Но она есть. Оба вида содержат физостигмин, генезерин и прочее, но из второго можно выделить, вернее, я могу выделить еще один алкалоид, нейтрализующий действие остальных. Более того, во время тайных ритуалов некоторые посвященные лица регулярно поедают бобы второго типа и никогда не заболевают джорданитисом. Вещество, содержащееся в этом «дополнительном» алкалоиде, оказывает совершенно удивительное воздействие на мускулатуру, причем без всякого побочного эффекта. Чрезвычайно интересно! К сожалению, в чистом виде этот алкалоид очень нестоек. Тем не менее, кое-каких результатов я добился. Но требуется провести ряд экспериментов там, на месте. Это необходимо! Да, черт побери, ведь тут же… Готов поклясться, что… — он внезапно себя оборвал и широко улыбнулся. — Извините, снова сел на своего конька. В этом я просто одержимый.

— Да, как бы было здорово, — задумчиво проговорил Пуаро, — если бы я мог так же легко распознавать, кто виновен, а кто нет. Если бы существовало вещество, обладающее теми же свойствами, которые приписывают калабарскому бобу.

— Однако ваши трудности этим не исчерпываются. В конце концов, что такое виновность или невиновность? — сказал Франклин.

— Ну, на этот счет вряд ли возникнут разногласия, — заметил я.

Франклин посмотрел на меня:

— Что есть зло? Что есть добро? Эти понятия меняются от века к веку. Таким образом, вы собираетесь тестировать представление о виновности или невиновности. Фактически такой тест лишается смысла.

— Не понимаю вас…

— Смотрите, дорогой Гастингс. Положим, некий человек думает, что имеет право помазанника Божьего убить какого-то диктатора, ростовщика, сводника или кого бы то ни было, кто по его мнению ничего другого кроме смерти не заслуживает. И он совершает то, что вы считаете преступным деянием, в то время как сам он считает, что сделал нечто полезное и справедливое. Что с этим может поделать наш несчастный калабарский боб?

— Но уж убийство-то всегда преступное деяние, разве нет? — сказал я.

— Вот я бы с удовольствием убил кучу людей, — беспечно ответил доктор Франклин. — И спокойно спал бы, не терзаясь муками совести. Знаете, я думаю, вполне логично было бы уничтожить около восьмидесяти процентов человечества. Они — балласт, мешающий нам продвигаться вперед…

Он встал и, весело насвистывая себе под нос, пошел прочь.

Я проводил его подозрительным взглядом. Тихонько хихикнув, Пуаро вывел меня из задумчивости.

— Мой друг, у вас такой вид, будто вы наткнулись на змеиное гнездо. Будем надеяться, что наш дорогой доктор не претворяет свои идеи в жизнь.

— А если претворяет?

2

После некоторого колебания я решил, что должен аккуратно расспросить Джудит об Аллертоне. Было бы интересно узнать ее мнение. Она девочка рассудительная, со своим мнением, да и честно говоря я почти не опасался, что она может поддаться дешевому обаянию такого типа, как Аллертон. И чтобы лишний раз в этом убедиться, я и хотел поговорить с ней.

К несчастью, меня ждало разочарование… Признаться, приступил я к делу довольно неуклюже. Ничто не вызывает у молодежи такого протеста, как советы старших. Я постарался заговорить весело и непринужденно, но, к сожалению, ничего у меня не вышло.

Джудит сразу ощетинилась.

— Это что? Папочка боится, что я попаду в лапы злого серого волка?

— Да нет же, Джудит, нет.

— Насколько я понимаю, майор Аллертон тебе не нравится?

— По правде говоря, нет. Думаю, тебе тоже.

— Это почему же?

— Ну, видишь ли… э-э… он ведь не в твоем вкусе, правда?

— А какой, по-твоему, у меня вкус?

Джудит, как всегда, меня огорошила. Я стал в тупик. А она смотрит, и легкая презрительная усмешка кривит ее губы.

— Разумеется, тебе он не нравится, — сказала она. — А мне нравится. Он очень забавен.

— Забавен? Возможно.

Мне совсем не хотелось рассуждать на эту тему.

— Он очень привлекателен, — словно нарочно Джудит сделала ударение на слово «привлекательный». — Любая женщина тебе скажет то же самое. Мужчины, разумеется, этого не видят.

— Конечно, — сказал я и ввернул довольно некстати: — Вчера вечером вы с ним гуляли допоздна и…

Закончить она мне не дала. Буря разразилась.

— Послушай, папа, это же настоящий идиотизм. В моем возрасте я сама в состоянии решить, как мне себя вести, неужели ты этого не понимаешь? Какое ты имеешь право диктовать мне, что я должна делать и кого выбирать себе в друзья? Родители то и дело вмешиваются в жизнь своих детей — лично меня это приводит в бешенство! Я тебя очень люблю, но я взрослый человек и моя жизнь — это только моя жизнь и ничья более, и не строй, пожалуйста, из себя святошу.

Меня так огорошила ее гневная отповедь, что я не нашелся что-либо сказать в ответ, и Джудит торопливо ушла, оставив меня в смятении. Затеянный мною разговор не принес ничего, кроме чувства неловкости и взаимного неудовлетворения…

Я стоял, погруженный в свои мысли, когда вдруг раздался голос сиделки миссис Франклин.

— О чем задумались, капитан Гастингс? — с улыбкой спросила она.

Я обрадовался ее появлению.

Сестра Крейвен была чудо какая хорошенькая. Держится, пожалуй, слегка игриво, не в меру бойкая, но в целом весьма приятная и неглупая молодая особа.

Она усадила миссис Франклин на солнышке, неподалеку от лаборатории, и теперь возвращалась.

— Скажите, миссис Франклин интересуется работой мужа? — спросил я.

Сестра Крейвен с видом снисходительного пренебрежения покачала головой.

— Нет, для нее все это слишком сложно. Знаете, капитан Гастингс, по-моему, она весьма ограниченная особа.

— Нет, я с вами не согласен.

— Разумеется, работу доктора Франклина может оценить только тот, кто разбирается в медицине. Он необычайно талантлив, понимаете? Блестящий ум. Но мне его очень жаль.

— Жаль?

— Да. По-моему, так часто случается. В смысле, женятся не на той женщине.

— Думаете, она ему не пара?

— Конечно. У них ничего общего.

— Но, кажется, он ее очень любит, — сказал я. — Предупреждает все ее желания, и вообще…

Сестра Крейвен деланно рассмеялась.

— О чем о чем, а об этом она всегда позаботится.

— Считаете, она спекулирует своей… болезнью? — с сомнением спросил я.

Сестра Крейвен снова засмеялась.

— Уж она-то своего добьется, ее учить не надо. Чего бы ни пожелала ее светлость, все — пожалуйста. Такие дамы способны на любые штучки. Если что не по ним, то сразу в обморок, глаза закатят, умирают, да и только. Или, напротив, истерику учинят. Но миссис Франклин из тех, из трогательных. Ночь не спит, а утром бледна, изнемогает от слабости.

— Но ведь она на самом деле больна, правда? — озадаченно спросил я.

Сестра Крейвен как-то странно на меня посмотрела.

— Да, конечно, — сухо сказала она и неожиданно заговорила о другом, спросила, правда ли, что много лет назад, во время Первой мировой войны я уже здесь бывал.

— Совершенно верно, бывал.

Она понизила голос.

— Здесь убили одну старую леди, да? Так мне рассказывала горничная.

— Да.

— И в это время вы здесь были?

— Был.

Она зябко повела плечами и сказала:

— Тогда понятно, правда?

— Что понятно?

Она искоса быстро взглянула на меня.

— Что здесь такая… атмосфера. Разве вы не чувствуете? А я чувствую. Что-то неприятное, понимаете?

Я некоторое время молча обдумывал ее слова. Неужели это так и есть? Неужели убийство может наложить на то Место, где его совершили, столь сильный отпечаток, что это ощущается много лет спустя? «Да», — сказал бы медиум. Значит, «Стайлз» хранит следы того давнего события? В этих стенах, в этом саду зародился и созрел безжалостный план убийства, которое и было осуществлено. Неужели здешний воздух все еще им пропитан?

Сестра Крейвен внезапно прервала мои размышления.

— Однажды в доме, где я жила, произошло убийство, — сказала она. — Никогда этого не забуду. Такое не забывается. Убили одного моего пациента. Мне пришлось давать показания и все такое… Я чувствовала себя ужасно. Просто отвратительно.

— Как же иначе? Мне это так знакомо…

Не успел я договорить, как из-за угла дома показался Бойд Каррингтон и широким шагом направился к нам.

Казалось, с появлением этого крупного, жизнерадостного человека исчезли все смутные тревоги и тени прошлого. Большой, красивый, пышущий здоровьем, он принадлежал к тому типу сильных и обаятельных мужчин, которые всегда излучают бодрость и ясность духа.

— Привет, Гастингс, привет, сестра. Где миссис Франклин?

— Доброе утро, сэр Уильям. Миссис Франклин в конце сада, под буком, что у стен лаборатории.

— А Франклин, конечно, в стенах лаборатории?

— Да, сэр Уильям, вместе с мисс Гастингс.

— Бедная девочка. Представляю себе, сидит взаперти со своими химическими реактивами и в такое-то утро! Гастингс, вы должны протестовать.

— Ах, мисс Гастингс совершенно счастлива, — живо откликнулась сестра Крейвен. — Понимаете, ей это в удовольствие, и потом, я уверена, доктор Франклин не может без нее обойтись.

— Несчастный человек, — сказал Каррингтон. — Будь у меня в помощницах такая красотка, как ваша Джудит, я бы смотрел не на морских свинок, а на нее.

У Джудит подобная шуточка вызвала бы негодование, зато сестре Крейвен она, видно, пришлась по вкусу. Девушка весело расхохоталась.

— Ах, сэр Уильям, — воскликнула она, — могли бы этого и не говорить. Нам слишком хорошо известно, как бы поступили вы. Но доктор Франклин, бедняга, ничего не видит, целиком поглощен своей работой.

— Однако похоже, его жена выбрала такое местечко, чтобы глаз с него не спускать. Думаю, она ревнива, — весело сказал Бойд Каррингтон.

— Вы слишком много знаете, сэр Уильям!

По-моему, этот шутливый диалог доставлял большое удовольствие сестре Крейвен.

С явной неохотой проговорив: «Придется пойти посмотреть, готово ли молоко с солодом для миссис Франклин», она лениво побрела прочь. Бойд Каррингтон посмотрел ей вслед.

— Прехорошенькая девушка, — сказал он. — Какие волосы! А зубы! Воплощенная женственность. Но жизнь у нее, в общем-то, не позавидуешь — с утра до вечера ходить за больными. Такая девушка заслуживает лучшей участи.

— Конечно, — согласился я. — Думаю, в один прекрасный день она удачно выскочит замуж.

— Надеюсь.

Он вздохнул. Наверное, вспомнил покойную жену, подумал я.

— Не хотите ли съездить со мной в «Неттон»? Посмотреть, что за место.

— Конечно. С радостью. Только сначала узнаю у Пуаро, не нужен ли я ему.

Пуаро, весь укутанный в пледы, сидел на террасе. Он одобрил мое намерение.

— Ну, конечно, поезжайте, Гастингс. По-моему, это необыкновенно красивое поместье. Вы должны его увидеть.

— Да я бы с удовольствием. Но не хочу бросать вас.

— Дорогой мой друг! Нет-нет, непременно поезжайте с сэром Уильямом. Приятный человек, правда?

— Очаровательный! — с воодушевлением подхватил я.

Пуаро улыбнулся:

— О да, как раз в вашем вкусе.

3

Поездка в «Неттон» доставила мне чрезвычайное удовольствие.

И погода выдалась прекрасная, настоящий летний день, и сэр Уильям оказался очень приятным спутником.

Такой обаятельный, столько всего знает о жизни, чего только не повидал! Сначала вспоминал то время, когда был губернатором в Индии, потом рассказывал о Западной Африке с увлекательными подробностями из жизни туземцев. И все так живо, так захватывающе интересно, что я на время забыл и о Джудит, и о своих опасениях, связанных с ней, и о той глубокой озабоченности, которую у меня вызвали откровения Пуаро.

А еще мне понравилось, как Бойд Каррингтон говорил о моем друге. Он питал к нему большое уважение и как к детективу, и как к человеку. Хотя нездоровье Пуаро весьма огорчало сэра Уильяма, у него не вырвалось ни малейшего намека на жалость. Он считал, что прожить жизнь так, как ее прожил Пуаро, уже само по себе огромное достижение и что в своих воспоминаниях мой друг может черпать удовлетворение и награду.

— Более того, — сказал сэр Уильям, — готов биться об заклад, ум у него по-прежнему живой и проницательный.

— Вот именно, — с готовностью согласился я.

— Большая ошибка думать, что если у человека отказали ноги, значит у него и голова не в порядке. Тут и в помине этого нет. Старость далеко не всегда влияет на работу мозга, многие заблуждаются на этот счет. Ей-богу, я и теперь не рискнул бы пойти на убийство под носом у Пуаро.

— Он бы непременно вас поймал, — усмехнулся я.

— Еще бы. Но в любом случае, — сокрушенно сказал он, — убийца из меня вряд ли получился бы. Понимаете, я ничего не умею планировать. Терпения не хватает. Я мог бы убить только экспромтом.

— Возможно, такое преступление труднее всего раскрыть.

— Вряд ли. Я бы непременно оставил за собой кучу улик. К счастью, у меня нет криминальных наклонностей. Но вот кого бы я мог убить, так это шантажиста. По-моему, шантаж — самое грязное что может быть. Я всегда считал, что шантажистов надо просто отстреливать. Как вы думаете?

Я признался, что разделяю его точку зрения.

Потом в сопровождении молодого архитектора мы пошли осматривать, что нового сделано по ремонту дома.

В основном «Неттон» возводился во времена Тюдоров[157], только одно крыло было пристроено несколько позже. С тех пор дом не обновлялся и не перестраивался, правда, в нем соорудили две примитивные ванные комнаты.

Как рассказал Бойд Каррингтон, его дядюшка не любил людей и в своем громадном доме жил отшельником. Но к Бойду Каррингтону и его брату сэр Эверард относился терпимо, и в школьные годы мальчики приезжали в «Неттон» на каникулы. Тогда старик еще не был таким затворником, каким стал впоследствии.

Сэр Эверард никогда женат не был и проживал не более десятой части своего огромного дохода, так что даже после уплаты налогов на наследство нынешний баронет, сэр Уильям, оказался весьма состоятельным человеком.

— Но ужасно одиноким, — со вздохом заключил он.

Я молчал. Я слишком ему сочувствовал, слова тут бессильны. Ведь я, как и он, одинок. Когда Синдерс умерла, мне казалось, что умерла и большая часть меня.

Спустя какое-то время мне кое-как удалось с запинками и паузами выразить то, что я чувствовал.

— Ах, Гастингс, но у вас есть то, чего я лишен, — счастливое прошлое.

Он сделал паузу, потом сухо, отрывисто рассказал мне о постигшей его трагедии. О юной, очаровательной жене, прелестном создании, наделенном необыкновенным обаянием и прочими совершенствами, но страдающей наследственным недугом. В ее семье почти все умирали от алкоголизма, и она также стала жертвой пагубной страсти. Прошел всего лишь год после их свадьбы, и она не выдержала, сорвалась и умерла от алкогольного отравления. Он ее не винил — тяжелая наследственность оказалась сильнее нее…

После ее смерти он вел одинокую жизнь. Убитый горем, решил больше не вступать в брак.

— Одному спокойнее, — просто сказал он.

— Да, мне очень понятны ваши чувства… так всегда кажется, особенно поначалу.

— Страшная трагедия… Я сразу словно постарел… и ожесточился. — Он помолчал. — Правда, однажды я испытал искушение. Но она была совсем молоденькой. Допустить, чтобы она связала свою жизнь с совершенно опустошенным человеком, таким как я… Нет, я не мог допустить этого. Ведь она еще совсем ребенок, думал я, милое, невинное дитя, я слишком стар для нее.

Он внезапно оборвал себя, тряхнул головой.

— Тут уж ей было судить, разве не так?

— Не знаю, Гастингс. Я считал, что нет. Кажется, я… я ей нравился. Но она, как я уже говорил, была слишком молода. Никогда не забуду тот последний день перед разлукой. Ее слегка склоненную к плечу головку… этот растерянный взгляд… маленькую ручку…

Он умолк. Не понимаю почему, но его слова вызвали У меня в памяти картину, которая показалась мне смутно знакомой.

Голос Бойда Каррингтона вывел меня из задумчивости.

— Глупец, — неожиданно резко проговорил он. — Только глупец может упустить свое счастье. И вот теперь я один в этом дворце, который слишком велик для меня, и место хозяйки за моим столом пустует.

Я был очарован легким налетом старомодности в его манере держаться и говорить. Воображению рисовались пленительные картины прошлого с его изяществом и непринужденностью.

— Где же теперь эта девушка? — спросил я.

— Вышла замуж, — коротко сказал он. — И вот теперь, Гастингс, теперь я обречен на холостяцкую жизнь. У меня есть занятие. Следить за садами. Их непростительно запустили, а когда-то они были очень красивы.

Мы обошли поместье, и то, что я увидел, произвело на меня сильное впечатление. Неттон, без сомнения, прекрасная усадьба, неудивительно, что Бойд Каррингтон ею гордится. Он хорошо знаком и с соседями и с бесчисленным множеством обитателей окрестных мест, хотя, конечно, в последнее время здесь появилось и много приезжих.

Полковника Латтрелла он знавал еще в прежние дни и горячо надеялся, что «Стайлз» начнет окупаться.

— Бедный старина Тоби Латтрелл, у него совсем нет денег, — сказал Каррингтон. — Славный человек. Хороший солдат, прекрасный стрелок. Однажды мы с ним охотились в Африке. Да, было время! Он, правда, уже успел жениться, но его половина, благодарение Богу, с нами не поехала. Довольно хорошенькая, но характер необузданный. Удивительно, чего только мужчина не стерпит от женщины. Тоби Латтрелл был очень суров со своими подчиненными, бывало один его вид нагонял на субалтернов[158] страху. А теперь под каблуком у жены, запуганный и смиренный, — вот что женщины с нами делают. И язык у нее, хуже змеиного жала. Однако голова на плечах у миссис Латтрелл есть. Если кто и сможет извлечь доход из «Стайлза», так это она. Тоби совсем не делец, зато миссис Латтрелл родную мать вокруг пальца обведет.

— И при этом будет щебетать не умолкая, — поддакнул я.

— Да уж, сама любезность. А в бридж вы с ними успели поиграть? — улыбаясь спросил Бойд Каррингтон.

— Имел удовольствие, — с чувством сказал я.

— С женщинами лучше вообще не садиться играть. Мой вам совет.

Я ему рассказал, как неловко мы с Нортоном чувствовали себя в тот первый вечер, когда я приехал.

— Еще бы. Не знаешь, куда глаза девать! — подхватил Бойд Каррингтон. — Славный человек этот Нортон. Такой спокойный. Наблюдает за птицами. И в мыслях нет охотиться на них. Невероятно! Совсем не спортсмен. Много теряете, сказал я ему. Рыскать в холодном лесу, рассматривать птиц в бинокль? Не понимаю, что за радость.

В тот момент мы даже не подозревали, какую важную роль сыграет это увлечение Нортона в надвигающихся событиях.

Глава 8

1

Дни шли. Время пролетало в бесплодном и тягостном ожидании.

Но ничего не случалось. Какие-то происшествия, обрывки разговоров, случайно полученные сведения, касающиеся обитателей «Стайлза», наблюдения, позволяющие делать выводы — все это постепенно накапливалось. Если бы я знал, как из этих фрагментов составить единое целое, то многое для меня прояснилось бы.

И, конечно же, не кто иной как Пуаро пришел мне на помощь. Стоило ему сказать несколько слов своим веским тоном — и я понял, что был преступно слеп.

Я в сотый раз сетовал на его упрямое нежелание довериться мне. Это несправедливо, говорил я. Ведь мы с ним всегда были одинаково осведомлены, другое дело, что я не так проницателен как он, чтобы сделать из доступных нам обоим сведений правильный вывод.

Но Пуаро только отмахнулся.

— Вы правы, мой друг. Да, несправедливо. Но это вам не забава. Не развлечение. Поймите это и смиритесь. Тут не игра, не le sport[159]. Вы строите абсурдные домыслы, пытаясь узнать, кто такой «Икс». Я вас сюда призвал не для этого. Нет никакой необходимости гадать на кофейной гуще. Ответ на этот вопрос мне известен. Я не знаю другого, хотя обязан знать — кого собираются убить… очень скоро. Нам надо не в игрушки играть, нам надо предотвратить убийство.

Мне стало не по себе.

— Я… я знаю, вы уже говорили, но я не совсем понял.

— Постарайтесь понять… постарайтесь наконец-то сейчас это понять.

— Да-да, уже стараюсь.

— Bien! В таком случае, скажите, Гастингс, кого должны убить?

Я тупо уставился на него.

— Понятия не имею!

— А следовало иметь! Тогда для чего вы здесь?

— Бесспорно, — начал я, снова садясь на своего конька, — между жертвой и «Икс» должна существовать связь, и если вы назовете мне «Икс»…

Пуаро так отчаянно замотал головой, что мне стало его жаль.

— Разве я не говорил вам о самом главном, что характерно для «Икс»? Никакой связи между смертью жертвы и «Икс» не будет. Это определенно.

— В смысле, эта связь будет скрыта?

— И скрыта так, что ни вы, ни я ее не обнаружим.

— Но если проанализировать прошлое «Икс»…

— Нет, говорю вам. Сейчас не время. Убийство может произойти в любой момент, понимаете?

— В этом доме?

— Именно.

— И вы действительно не знаете, кого убьют?

— Нет, конечно! Иначе зачем бы я стал просить вас добывать для меня все эти сведения.

— Значит, ваше предположение основано только на том, что здесь присутствует «Икс»?

В моем вопросе звучало сомнение. Пуаро, у которого из-за вынужденной неподвижности сдавала выдержка, разразился криком.

— Ма foi[160], сколько можно повторять одно и то же! Если в какое-то место в Европе вдруг хлынет толпа военных корреспондентов, что это означает? Что будет война. Если в каком-то городе собираются врачи со всего мира, на что это указывает? На то, что там состоится медицинская конференция. Если заметили парящего ястреба, значит поблизости падаль. Если увидели загонщиков, цепью рассыпавшихся по угодью, — будет охота. Если человек вдруг останавливается, срывает с себя пальто и ныряет в море — скорее всего, он пытается спасти утопающего. Если заметили респектабельных дам средних лет, подглядывающих в щель, можете заключить, что там происходит нечто непристойное. И, наконец, если вы почувствовали кухонные ароматы и видите людей, идущих по коридору в одну и ту же сторону, то, будьте уверены, вот-вот подадут обед.

2

Поразмыслив некоторое время над этими примерами, я остановился на первом:

— И все же один военный корреспондент войны не делает.

— Конечно. Как и одна ласточка не делает лета. Но один убийца, Гастингс, делает убийство.

С этим, разумеется, не поспоришь. Однако мне пришло в голову то, до чего Пуаро, кажется, не додумался, — ведь даже убийца имеет право отдохнуть. А что если «Икс» приехал в «Стайлз» именно с этой целью и убивать никого не собирается. Но Пуаро так распалился, что я не рискнул обсуждать с ним свою догадку. Просто сказал, что все это дело представляется мне безнадежным. Нам следует подождать…

— И посмотреть, — докончил Пуаро. — Как поступал ваш мистер Асквит[161] во время позапрошлой войны. Вот этого, mon cher, мы как раз делать не должны. Заметьте, я не утверждаю, что мы достигнем цели, ибо, как я уже говорил раньше, когда преступник замыслил убийство, сорвать его планы очень нелегко. Но, по крайней мере, попытаться можно. Представьте себе, Гастингс, что вы играете в бридж и можете видеть все карты. Все, что от вас требуется, — предсказать результат сдачи.

Я покачал головой.

— Бесполезно, Пуаро. Ничего на ум не приходит. Вот если бы я знал, кто такой «Икс»…

Пуаро снова принялся кричать. Да так громко, что из соседней комнаты прибежал до смерти перепуганный Кертис. Пуаро отослал его прочь, и когда тот удалился, мой друг заговорил более сдержанно.

— Послушайте, Гастингс, не прикидывайтесь, на самом деле вы вовсе не так глупы. Вы ведь внимательно прочли то, что я вам дал. Вы не знаете, кто такой «Икс», но вам понятно, как он совершает преступления.

— Да, понятно.

— Ну конечно. Ваша беда в том, что у вас ленивый ум. Вы забавляетесь, гадаете на кофейной гуще, и это вам нравится. А пошевелить мозгами — не нравится. Что главное в том методе, которым пользуется «Икс»? Разве не то, что его преступные деяния носят абсолютно законченный характер? То есть имеются мотив преступления, возможность его реализации, средства и, последнее и наиболее важное, есть потенциальный виновный, готовый кандидат на скамью подсудимых.

Я сразу схватил суть дела. Как же я был недальновиден, что раньше не догадался.

— Понял, — сказал я. — Надо искать того, кто… кто отвечает всем этим требованиям, то есть потенциальную жертву.

Пуаро вздохнул и откинулся в кресле…

— Enfin![162] Как я устал. Пришлите ко мне Кертиса. Теперь вы поняли, что нужно делать. Вы энергичны, можете бывать где заблагорассудится, разговаривать, незаметно за всеми следить…

Я хотел было с негодованием отвергнуть последнее предложение, но удержался. Наши с Пуаро взгляды на этот вопрос всегда резко расходились.

— Слушайте, о чем они говорят, колени у вас еще гнутся, можете на них стать и посмотреть в замочную скважину…

— Не буду смотреть в замочную скважину! — с жаром перебил я.

Пуаро закрыл глаза.

— Хорошо. Не смотрите в замочную скважину. Оставайтесь истинным англичанином, джентльменом, и пусть совершится убийство. Не имеет значения. У англичанина на первом месте честь. Она важнее чьей-то жизни. Bien! Мне все понятно.

— Но, черт возьми, Пуаро…

— Пошлите ко мне Кертиса, — сухо сказал он. — И ступайте. Вы упрямы и глупы, лучше бы на вашем месте был кто-нибудь другой, кому я мог бы довериться, но, видимо, придется мириться с вами и вашими абсурдными понятиями о честной игре. Если уж не можете использовать серые клеточки — их у вас нет, — то используйте хотя бы глаза, уши и нос в той мере, разумеется, в какой это допускается кодексом чести.

На следующий день я отважился обсудить с Пуаро одну мысль, которая уже не раз приходила мне на ум. Отважиться-то я отважился, но сомнения меня все-таки мучили, ибо никогда не знаешь, как поведет себя Пуаро.

— Послушайте, мой друг, звезд я с неба не хватаю, это ясно. Вы говорите, что я не очень умен, и в известном смысле это правда. И я уже совсем не тот, что был раньше. С тех пор, как Синдерс умерла…

Я осекся. Пуаро сочувственно вздохнул.

— Однако здесь есть человек, который мог бы нам помочь, как раз такой нам и нужен. Интеллект, воображение, находчивость, жизненный опыт — все при нем. К тому же он привык принимать решения. Я говорю о Бойде Каррингтоне. Мой друг, этот человек нам необходим. Доверьтесь ему. Расскажите ему все как есть.

— Ни за что, — отрезал Пуаро.

— Но почему? Не станете же вы отрицать, что он умен. Гораздо умнее меня.

— Ну, это не показатель ума, — с убийственной иронией сказал Пуаро. — Гастингс, выбросьте из головы эту мысль. Мы не будем доверяться никому. Это решено. Поймите, я запрещаю вам говорить об этом деле.

— Хорошо, раз вы так считаете, но все-таки Бойд Каррингтон…

— Кто он такой этот ваш Бойд Каррингтон! Почему вы так им одержимы? Что он из себя представляет? Как же, знаменитость! Напыщен и самодоволен, ведь все его величают «ваша светлость». Да, обаятелен, хорошо держится. Но нет в нем ничего замечательного, в этом вашем Бойде Каррингтоне. Повторяется, все время рассказывает одно и то же. У него совсем плохо с памятью: он вам поведает то, что от вас же и услышал. Выдающиеся способности, говорите? С чего вы это взяли?.. Пустомеля, скучнейшая личность, enfin, чванливое ничтожество!

— Ох! — невольно воскликнул я. У меня будто глаза открылись.

Память у Бойда Каррингтона и правда была скверная. Он действительно совершил оплошность, которая, как я сейчас понял, до крайности раздосадовала Пуаро. Как-то мой друг рассказал ему один случай, произошедший с ним, когда он служил в бельгийской полиции. И вот спустя пару Дней сидим мы в саду и вдруг Бойд Каррингтон рассказывает нам с Пуаро эту же самую историю, предварив ее словами: «Помнится, начальник парижской Сюртэ[163] однажды мне поведал…»

Теперь я осознал, как был уязвлен Пуаро.

Из деликатности я больше не стал распространяться на эту тему и вскоре удалился.

3

Спустившись вниз, я побрел в сад. Вокруг не было ни души. Прогулявшись по роще, я вышел к поросшему травой холму, на котором возвышалось что-то вроде сильно обветшавшего павильона. Я сел, закурил трубку и принялся размышлять.

У кого здесь, в «Стайлзе», есть явный мотив для убийства или хотя бы намек на мотив?

Исключим из «списка претендентов» полковника Латтрелла, который, думаю, едва ли поднимет руку на свою жену, скажем, в разгаре роббера, хотя такой шаг был бы вполне оправдан. Я не представляю, кого бы можно было взять на подозрение…

Беда в том, что я слишком мало знал обо всех этих людях. О Нортоне, например, или о мисс Коул. Из-за чего обычно совершаются убийства? Деньги? Из всей здешней компании, по-моему, богат один только Бойд Каррингтон. Кто ему наследует в случае его смерти? Кто-нибудь из обитателей «Стайлза»? Вряд ли, но все же тут есть над чем подумать. Что если он завещал все свое состояние на научно-исследовательские цели и попечителем сделал доктора Франклина? А если учесть этакое милое желание этого ученого энтузиаста уничтожить восемьдесят процентов человечества, то вот вам и убийственный аргумент против этого рыжеволосого умника. А может быть, Нортон или мисс Коул — дальние родственники Каррингтона и автоматически наследуют его состояние? Притянуто за уши, но допустимо. И полковник Латтрелл, старый друг, тоже мог бы фигурировать в завещании. Итак, кажется, что касается денег, я все исчерпал. Рассмотрим более романтические мотивы. Начнем с Франклинов. Миссис Франклин страдает тяжким заболеванием. А что если ее чем-то травят — постепенно, небольшими дозами, тогда в случае ее смерти вина падет на ее мужа. Он как врач имеет, безусловно, и возможности и средства. А мотив? Противный страх кольнул мне душу, когда я подумал, что в этой истории может быть замешана Джудит. Мне-то отлично известно, что у них с доктором исключительно деловые отношения, но как быть с общественным мнением? Джудит очень красивая молодая девушка. Сколько преступлений совершается ради хорошеньких ассистенток и секретарш! Эта версия привела меня в смятение.

Теперь Аллертон. Существует ли причина, по которой с ним могут захотеть разделаться? Если уж свершится убийство, я бы предпочел, чтоб жертвой стал Аллертон. В этом случае найти мотив не представляет сложности. Мисс Коул, например, хоть и не первой молодости, но вполне привлекательна. Если они с Аллертоном были когда-то в близких отношениях, то ею могла направлять ревность, хотя, признаться, оснований для подобных предположений у меня не было. Кроме того, если «Икс» — это Аллертон…

Я нетерпеливо тряхнул головой. Это тупик. И тут мое Внимание привлекло шуршание шагов внизу по гравию. К павильону торопливо вышагивал Франклин, руки в карманах, голова втянута в плечи. Вид подавленный. Я был поражен: оказывается, если застать его врасплох, как сейчас, можно увидеть его совершенно несчастнейшее лицо…

Поглощенный своим открытием, я абсолютно ничего не слышал и, когда рядом раздался голос, непроизвольно вздрогнул. Вскочив на ноги, я увидел мисс Коул.

— Не заметил, как вы подошли, — виновато пояснил я.

Она разглядывала ветхий павильон.

— Чудная викторианская реликвия!

— Именно! Кажется, вот-вот рухнет. Садитесь, пожалуйста. Вот только сотру пыль со скамейки.

Удобный случай познакомиться с ней поближе, подумал я.

Смахивая паутину, я украдкой посмотрел на мисс Коул.

Возраст между тридцатью и сорока, худая, с тонким профилем и красивыми глазами. Держится настороженно, даже недоверчиво. Наверное, ей пришлось много страдать, вдруг мелькнуло у меня в голове, и она не ждет от жизни ничего хорошего. Мне захотелось побольше о ней узнать.

— Прошу, — сказал я, наведя носовым платком последний глянец, — сделал все, что мог.

— Благодарю вас. — Она улыбнулась мне и села. Я сел рядом. Скамья угрожающе заскрипела, но выдержала.

Мисс Коул сказала:

— Послушайте, о чем вы думали, когда я к вам подошла? У вас был отрешенный вид.

— Наблюдал за доктором Франклином, — медленно проговорил я.

— Да?

У меня не было оснований скрывать от нее свои впечатления.

— Поразительно, какое несчастное у него лицо.

— Ну разумеется, он несчастен. Как этого не понять! спокойно сказала она.

Я не мог скрыть удивления.

— Но… нет… не понимаю, — запинаясь возразил я. — Мне всегда казалось, что он весь в работе…

— Так и есть.

— И вы считаете его несчастным? А по-моему, большего счастья и вообразить невозможно.

— Да, конечно, не спорю, но только если вам не мешают делать то, что, по вашему мнению, вы должны делать. Если можете, так сказать, осуществить все, на что способны.

Я смотрел на нее озадаченно. А она продолжала.

— Прошлой осенью доктору Франклину представился случай поехать в Африку и там продолжить свои исследования. Он, как вы знаете, невероятно талантлив и уже получил потрясающие результаты в области тропической медицины.

— Так он не поехал?

— Нет. Его жена была против поездки. Она нездорова, и климат Африки ей противопоказан. Предложение остаться тут она с негодованием отвергла, ведь ей бы пришлось соблюдать строгую экономию. Жалование, обещанное доктору, было невелико.

— Думаю, он понимал, — задумчиво проговорил я, — что раз она так нездорова, оставить ее одну нельзя.

— Капитан Гастингс, много ли вы знаете о состоянии ее здоровья?

— Ну я… нет… Знаю только, что она очень больна, разве не так?

— Да, конечно, у нее неважное здоровье, — сухо сказала мисс Коул.

Я с сомнением посмотрел на нее. Бесспорно, ее симпатии целиком на стороне доктора.

— Вы не находите, — осторожно начал я, — что болезненные женщины часто бывают несколько эгоистичны?

— По-моему, больные — хронические больные — всегда крайние эгоисты. Наверное, винить их в этом нельзя. Это было бы слишком просто.

— Вы, правда, думаете, что все дело в миссис Франклин?

— Ну, я бы так не сказала. Всего лишь некоторые подозрения. Кажется, она всегда умеет сделать так, как ей хочется.

Я немного помолчал. Мне пришло в голову, что мисс Коул весьма осведомлена о тонкостях семейной жизни Франклинов. Желая выведать побольше, я спросил:

— Наверное, вы хорошо знакомы с доктором Франклином?

Она покачала головой.

— Нет. До приезда сюда я встречалась с ним всего пару раз.

— Но он вам говорил о себе?

Она снова покачала головой.

— Нет, то, что я вам сейчас рассказала, я узнала от вашей дочери.

Джудит общается со всеми, кроме меня, с горечью подумал я.

— Она безмерно предана своему шефу и готова всячески защищать его интересы. А эгоизм миссис Франклин решительно осуждает.

— Вы тоже считаете ее эгоисткой?

— Да, но я ее понимаю. Я… я… сочувствую нездоровым людям. И понимаю, почему доктор Франклин во всем ей потакает. А Джудит считает, что он должен таким образом устроить свои отношения с женой, чтобы всего себя отдавать работе. Ваша дочь фанатично предана науке…

— Знаю, — уныло сказал я. — Иногда меня это тревожит Понимаете, в этом есть что-то противоестественное. На мой взгляд ей надо быть более… человечной, что ли, пусть бы у нее был какой-то приятный досуг. Развлекайся, влюбись, наконец. Когда же веселиться как не в юности! А она сидит над своими пробирками. Прямо извращение какое-то! Ведь мы с вами в юности дурачились, флиртовали, наслаждались жизнью, ну вы знаете.

Немного помолчав, мисс Коул сказала каким-то странно холодным тоном:

— Не знаю.

Меня мгновенно прошиб пот. Непроизвольно я выразился так, будто мы с ней ровесники, но ведь она, наверняка, лет на десять моложе меня, а может быть и больше… Какую бестактность я совершил!

Я бросился извиняться… Но она пресекла мои сбивчивые объяснения.

— Нет-Нет, тут совсем другое. Ради Бога, не извиняйтесь. Я просто сказала, что не знаю. У меня не было юности в том смысле, который вы подразумевали. И я никогда не знала, что такое «приятно проводить время».

В голосе у нее была такая горечь, такая глубокая обида, что я растерялся и сказал невпопад, но искренне:

— Простите!

Она улыбнулась.

— В общем, это неважно. Право, не стоит огорчаться. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

Я повиновался:

— Расскажите мне о здешних обитателях. Если, конечно, вы с ними знакомы.

— Латтреллов я знаю всю жизнь. Грустно, что они должны заниматься несвойственным им делом, особенно для него. Он очень славный. И она лучше, чем кажется. Просто всю жизнь была вынуждена считать копейки и от этого стала довольно… прижимиста. Если приходится все время думать о деньгах, то, в конце концов, это сказывается на характере человека… Единственное, что мне в ней не нравится, — так это ее несдержанность.

— Расскажите, пожалуйста, о мистере Нортоне.

— Вообще-то мне нечего сказать. Очень приятный… робкий, может, немного недалекий. Всегда очень вежлив. Жил с матерью, сварливой и глупой старухой. Думаю, она им командовала. Несколько лет назад она умерла. Он помешан на птицах, цветах и прочей дребедени. Очень добр… и еще он из тех, кто много всего видит.

— В бинокль?

Мисс Коул улыбнулась.

— Нет, не в буквальном смысле. Я имела в виду, что он многое замечает. Такие тихони часто бывают очень наблюдательны. Что еще? Бескорыстный, внимательный, деликатный… Но он… как бы это сказать, какой-то несостоявшийся, что ли.

Я кивнул.

— Да, понимаю.

— Какое уныние наводят такие места, как «Стайлз», — вдруг с горечью сказала Элизабет Коул. — Постоялые дворы, которые содержат родовитые, но побитые жизнью люди. Здесь полно неудачников — они ни в чем не преуспели и уже никогда не преуспеют. Это сломленные люди, старые, усталые, исчерпавшие себя.

Она умолкла. Глубокая печаль охватила меня. Как все это верно! Сборище несостоявшихся. Седые головы, подернутые пеплом сердца, тусклые мысли. Я, одинокий и грустный, эта женщина с ее горечью и разочарованием. Доктор Франклин, талантливый и честолюбивый, но связанный по рукам и ногам, его жена — жертва изнурительной болезни. Невзрачный Нортон, слоняющийся по окрестностям и высматривающий птиц. Даже Пуаро, некогда блистательный Яуаро, превратился теперь в немощного обездвиженного старика.

Какой разительный контраст с прежним «Стайлз». Эта мысль сжала мне сердце, и с моих губ невольно сорвался сдавленный стон, полный сожаления и боли.

— Что с вами? — встревожилась мисс Коул.

— Ничего. Просто меня поразил контраст с прошлым. Знаете, много лет назад, молодым человеком, я был здесь. Какая разница между былым и настоящим!

— Да, понимаю. Тогда здесь царила радость, да? И все, наверное, были счастливы?

Удивительно, как скачут порой мысли, точно картинки в калейдоскопе. Как сейчас у меня. Воспоминания, события мелькают, перетасовываются, сбивают с толку. И вдруг мозаика складывается в определенный рисунок.

Я сожалел о прошлом только как о прошлом, реальные события тут ни при чем. Ибо даже в минувшие времена в «Стайлзе» не было счастья. Я беспристрастно вглядывался в то, что тогда здесь происходило. Мой друг Джон и его жена, недовольные, ропщущие на жизнь, которую вынуждены вести. Лоуренс Кавендиш, погрузившийся в меланхолию. Синтия, юная и прелестная, подавленная своим зависимым положением. Инглторп, женившийся из-за денег на старухе. Нет, никто счастлив здесь не был. Вот и теперь то же. «Стайлз» печальное место.

— Я поддался ложному чувству. В «Стайлзе» никогда не было счастья. И сейчас нет. Здесь все несчастливы.

— Но ваша дочь…

— И она тоже, — сказал я с внезапной уверенностью. Да, Джудит тоже несчастлива. — Бойд Каррингтон? — с сомнением произнес я. — Он как-то мне говорил, что одинок, но тем не менее он получает от жизни удовольствие, с увлечением перестраивает дом и все такое прочее.

Мисс Коул внимательно на меня посмотрела.

— Да, в таком случае сэр Уильям — исключение. В отличие от нас он не здешний. Он из другого мира — благополучного и независимого. Он преуспел в жизни и знает это. Он состоялся.

— Мне кажется, — осторожно сказал я, — что жизнь у вас была не слишком радостная.

Она тихо проговорила:

— Вы ведь не знаете, кто я?

— Э-э… я знаю, как вас зовут…

— Коул — не моя фамилия, это фамилия моей мамы. Я взяла ее после…

— После чего?

— Моя настоящая фамилия Литчфилд.

Сначала до меня не дошло, просто было что-то знакомое в этом имени. Потом я вспомнил.

— Мэтью Литчфилд?

Она кивнула.

— Вижу, вы знаете. Про это я и говорила. Наш больной отец был настоящим деспотом. Не давал нам жить. Мы даже не могли никого пригласить к себе домой. Он лишил нас денег, выдавал какие-то жалкие гроши. Мы жили как… в тюрьме.

Она умолкла. Ее прекрасные глаза расширились и потемнели.

— И тогда сестра… моя сестра…

Она осеклась.

— Пожалуйста, не продолжайте… не надо. Вам слишком тяжело. Я все знаю. Нет нужды рассказывать.

— Нет, вы не знаете. Не знаете. Мэгги… Немыслимо… это немыслимо. Она пошла в полицию, сдалась им, призналась. Но я не верю! Я знаю, чувствую, это неправда. Она не могла… Не могла сделать того, в чем призналась.

— Вы хотите сказать… — я колебался, — что факты противоречат…

Она прервала меня.

— Нет-нет, не то. Сама Мэгги… Она не могла. Это… это была не Мэгги!

Признание чуть не сорвалось у меня с языка, но я удержался. Еще не настало время, когда я смогу сказать ей: «Вы правы. Это не Мэгги».

Глава 9

Было, наверное, уже часов шесть, когда на дорожке появился полковник Латтрелл. В руках он нес дробовик и пару подстреленных диких голубей.

Я окликнул его, он остановился и, как мне показалось, с удивлением на нас посмотрел.

— Привет, что вы тут делаете? Знаете, эта развалюха небезопасна. Того и гляди рассыплется. Как бы не угодила вам на голову. Элизабет, боюсь, вы испачкаетесь.

— Нет-нет, все в порядке. Капитан Гастингс пожертвовал своим носовым платком ради моего платья.

— Правда? Ну хорошо, очень, очень хорошо, — проговорил себе под нос полковник.

Он стоял, подергивая ус. Мы тоже встали со скамейки и подошли к нему.

Казалось, его мысли витают где-то далеко отсюда… Очнувшись, он сказал:

— Отстреливаю этих голубей. Проклятые птицы. От них один вред, знаете ли.

— Говорят, вы превосходный стрелок, — заметил я.

— Кто вам сказал? А, Бойд Каррингтон. Было дело… да, было дело. Теперь уж не то, совсем не то. Годы берут свое.

— Зрение сдает?

Он сразу же протестующее замотал головой.

— Чепуха. Зрение не хуже, чем прежде. То есть, конечно, читаю сейчас в очках. Но вдаль вижу отлично.

Он помолчал и снова повторил:

— Да… все в порядке. Дело не в этом.

Голос у него упал, и он что-то рассеянно забормотал.

Мисс Коул огляделась и сказала:

— Какой чудесный вечер!

Истинная правда. Солнце садилось и заливало все вокруг червонным золотом, в котором зелень деревьев казалась еще глубже и ярче. Тихий, благостный вечер, такие бывают только в Англии. Вдали от родины, где-нибудь в тропиках всегда вспоминаешь эти вечера. Я так и сказал.

Полковник Латтрелл горячо меня поддержал.

— Да, да, именно. В Индии, знаете ли, я часто думал о таких вот вечерах. Мечтаешь, бывало, выйти в отставку и вернуться в свою старую добрую Англию…

Я кивнул. Он снова заговорил дрогнувшим голосом:

— Да, вернуться домой, обосноваться… и вот ничего… ничего из того, о чем когда-то мечталось.

Так и есть, подумал я. Уж, конечно, он не представлял себе, что придется держать постоялый двор, пытаясь свести концы с концами, и терпеть бесконечные придирки и брюзжание сварливой жены.

Мы не спеша направились к дому. На террасе сидели Нортон и Бойд Каррингтон, мы с полковником присоединились к ним, а мисс Коул ушла в дом.

Сначала немного поболтали. Полковник Латтрелл заметно повеселел. Шутил и казался гораздо бодрее и оживленнее, чем всегда.

— Как-то душно сегодня, — сказал Нортон. — У меня во рту пересохло… С удовольствием бы промочил горло…

— Давайте выпьем, друзья. За счет гостиницы.

Полковник излучал радушие и доброту.

Мы не отказались и поблагодарили его. Он встал и вошел в дом.

На террасу, где мы сидели, выходило окно гостиной, и оно было открыто. Нам был слышен каждый звук: вот полковник открывает дверцу буфета, потом с характерным скрипом ввинчивает штопор, и вот, наконец, звук вынимаемой из горлышка бутылки пробки.

И вдруг раздается громкий, визгливый, явно не рассчитанный на то, что его услышат, голос миссис Латтрелл.

— Джордж, что ты делаешь!

В ответ полковник что-то приглушенно забубнил. До нас донеслись отдельные слова:…там… мои друзья… выпить…

Пронзительный голос миссис Латтрелл гневно сорвался.

— Джордж! Прекрати! Что за выдумки! Если ты начнешь угощать всех налево-направо, этот дом никогда не будет приносить доход. За напитки должны платить. Ты абсолютно не можешь вести дело. Без меня ты бы уже завтра обанкротился. Тебя нельзя оставлять одного. Ты как ребенок. Ничего не соображаешь. Дай сюда бутылку! Дай, говорю тебе!

Снова протестующее бормотанье отчаянным шепотом.

— Мне нет дела, хотят они или не хотят, — раздраженно бросает миссис Латтрелл. — Бутылку в буфет, а буфет на замок.

Мы услышали, как ключ поворачивается в замке.

— Все! Вот так.

— Ты переходишь все границы, Дейзи. Я этого терпеть не намерен, — на этот раз голос полковника звучал более отчетливо.

— Ты не намерен? А кто ты, собственно, такой, хотела бы я знать! Дом веду я! Я! Не забывай об этом!

Послышался легкий шелест юбок — очевидно миссис Латтрелл вылетела из комнаты.

Через некоторое время на террасу вышел полковник Латтрелл. Казалось, за эти несколько минут он постарел и осунулся.

Мы все испытывали к нему глубокое сочувствие, и будь ваша воля, прибили бы на месте миссис Латтрелл.

— Ужасно огорчен, друзья, — заговорил он неестественным, напряженным тоном. — Но виски, оказывается, весь кончился.

Видимо, он понял, что мы невольно все слышали. А если бы не понял, то наше поведение заставило бы его догадаться. Всем было ужасно неловко. Нортон, не зная куда глаза девать от смущения, кинулся уверять, что ему и пить-то расхотелось, ведь скоро обед, правда? Потом поспешно перескочил на другое и принялся бессвязно нести какую-то околесицу. В самом деле, скверная вышла история. Меня точно паралич сковал, а Бойд Каррингтон, единственный из нас, кто сумел бы найти выход из положения, не мог и рта раскрыть из-за чрезмерной говорливости Нортона.

Краем глаза я видел, как миссис Латтрелл шествует по тропинке в садовых перчатках и с мотыжкой для пропалывания одуванчиков в руках. Ничего не скажешь, деловитая особа, но я не чувствовал к ней ничего, кроме отвращения. Как можно так унижать другого человека, тем более мужа. Нортон продолжал лихорадочно плести какую-то чушь. Заметив дикого голубя, он принялся рассказывать, как в начальных классах школы ему стало дурно, когда он увидел убитого кролика, и как все над ним потешались. Потом перескочил на охотничьи угодья, где водятся куропатки, и завел длинную нудную историю о том, как в Шотландии подстрелили загонщика. И тут пошли рассказы о несчастных случаях на охоте. Бойд Каррингтон откашлялся и сказал:

— Занятный казус приключился однажды с моим денщиком. Он ирландец. Поехал в отпуск к себе в Ирландию. Когда вернулся, я его спрашиваю: «Хорошо отдохнули?»

«Знатно, ваша честь! Никогда в жизни так не отдыхал!»

«Рад за вас», — сказал я. Меня несколько удивил его восторженный тон.

«Мировой был отдых! Брата подстрелил!»

«Подстрелили брата?»

«Как пить дать! Уж несколько лет меня все подмывало. А тут сижу на крыше, смотрю, идет по улице, кто бы вы думали? Брат! А у меня в руках ружье. Ну, выстрел был красавец, скажу не хвастая! Уложил его, чисто как кролика. Ух! Ну и здорово! Век не забуду».

Бойд Каррингтон был превосходным рассказчиком, с актерским мастерством. Мы все рассмеялись и почувствовали облегчение. Сэр Уильям сказал, что хочет перед обедом принять ванну, и не спеша направился к себе.

Когда он удалился, Нортон выразил наши общие чувства, восторженно воскликнув:

— До чего хорош!

Я поддакнул, а Латтрелл сказал:

— Да, славный малый.

— Что ни делает, все с блеском, — продолжал Нортон. — За что ни возьмется, во всем успех. Умен, прямодушен, а главное — человек действия. Победитель.

— Да, бывают такие счастливчики. Всегда преуспевают. Во всем им везет.

Нортон потряс головой:

— Нет, сэр, тут не везение. — И многозначительно процитировал: — «Не звезды, милый Брут, а сами мы…»[164]

— Может быть, вы и правы, — сказал Латтрелл.

— Во всяком случае, то, что он унаследовал «Неттон», — большое везение, — сказал я. — Какое изумительное место! Но он непременно должен жениться. Ему одному там будет очень одиноко.

Нортон засмеялся:

— Жениться и обосноваться? А вдруг жена начнет его тиранить…

Какая непростительная оплошность! Вообще-то в его замечании ничего особенного не было. Но в данной ситуации оно прозвучало крайне бестактно, и Нортон все понял, едва эти слова сорвались с его губ. Вернуть бы их назад! Нортон замялся, что-то пробормотал и смущенно умолк. Ужасно неловко вышло.

Потом мы с ним разом заговорили. Я плел какие-то глупости насчет вечернего света, а Нортон предложил партию в бридж после обеда.

Полковник Латтрелл оставил наши потуги без внимания и сказал странным, лишенным всякого выражения тоном:

— Нет, Бойда Каррингтона никто тиранить не посмеет. Он не из тех, кто позволит себя тиранить. Он молодец. Настоящий мужчина.

Мы с Нортоном готовы были провалиться сквозь землю… Нортон снова залепетал о бридже. И тут крупный сизарь захлопал крыльями у нас над головами и опустился на ветку неподалеку от террасы.

— Вот он, вредитель, — сказал полковник Латтрелл, поднимая винтовку.

Не успел он прицелиться, как голубь взмыл и сел на другое дерево, где выстрелом его достать уже не представлялось возможным.

В тот же миг внимание полковника привлекло шевеление травы вдали, на склоне холма.

— Черт побери! Опять кролик глодает яблони. А ведь я огородил их проволокой.

Он поднял ружье и выстрелил.

В тот же миг раздался пронзительный вопль. Кричала женщина. Потом крик захлебнулся наводящим страх бульканьем.

Ружье выпало из рук полковника, он сразу как-то обмяк.

— Боже мой! Дейзи… — сорвалось с дрожащих губ.

Я уже мчался по лужайке, Нортон — за мной. Я подбежал, опустился на колени. Да, миссис Латтрелл. Все понятно, она, стоя на коленях, подвязывала молодую яблоньку. Трава здесь высокая, и полковник, конечно, мог видеть только движение травы. Да и освещение уже было неверное. У миссис Латтрелл было прострелено плечо, и из раны вовсю хлестала кровь.

Я посмотрел на Нортона. Зеленый, словно привидение, он стоял, прислонившись к дереву, и, казалось, вот-вот потеряет сознание.

— Не выношу вида крови, — виновато сказал он.

— Немедленно сходите за Франклином. Или приведите сиделку, — отрывисто приказал я.

Он кивнул и припустил во всю мочь.

Первой — причем невероятно быстро! — явилась сиделка, и тотчас же деловито и умело остановила кровотечение. Вскоре подоспел и Франклин. Миссис Латтрелл отнесли в дом и уложили в постель. Франклин перевязал рану и пошел звонить лечащему врачу Латтреллов. Сестра Крейвен осталась с больной.

Я перехватил Франклина, как только он переговорил с врачом.

— Как она?

— Ничего, выкарабкается. К счастью, рана не опасна. Как это случилось?

Я ему рассказал.

— Понимаю. А где полковник? Наверное, убит горем. Думаю, ему больше нужна помощь, чем ей. Сердце у него больное.

Мы отыскали полковника в курительной. Он сидел в оцепенении, губы бескровные, пугающе синие.

— Дейзи? Она… как она? — еле слышно выдавил он.

— Все будет хорошо, сэр. Не надо волноваться, — бодро сказал Франклин.

— Я… думал… кролик… глодает кору… Как же я мог… так ошибиться. Да еще это солнце в глаза…

— Бывает, сэр, — спокойно сказал Франклин. — Я с такими вещами сталкивался. Позвольте-ка дать мне вам что-нибудь подкрепляющее. Кажется, вы не слишком хорошо себя чувствуете.

— Спасибо, мне уже лучше. Можно мне… можно пойти к ней?

— Пока не стоит. С ней сестра Крейвен. Не тревожьтесь. С миссис Латтрелл все в порядке. Сейчас приедет доктор Оливер, он скажет вам то же самое.

Я оставил их вдвоем и вышел на свежий воздух. День клонился к закату. По тропинке навстречу мне шли Джудит и Аллертон. Он склонился к ней, и они чему-то смеялись.

И это после трагедии, которая только что разыгралась у меня на глазах! Меня охватил гнев. Я резко окликнул Джудит. Она посмотрела на меня с удивлением. Я им рассказал о том, что произошло.

— Странное происшествие, — вот и все, что сказала моя дочь.

По-моему, она ничуть не была взволнована, хотя и следовало бы, подумал я.

Аллертон вообще повел себя возмутительно. Кажется, воспринял все как забавную шутку.

— Да… так старой карге и надо! Интересно, старина Латтрелл специально в нее метил?

— Разумеется, нет! — отрезал я. — Несчастный случай.

— Знаем мы эти несчастные случаи. Очень уж они бывают кому-то на руку. Нет, и вправду, если старина Латтрелл намеренно целил в нее, снимаю перед ним шляпу.

— И в помине этого не было, — раздраженно сказал я.

— Не следует быть таким уверенным. Лично я знаю двух мужей, застреливших собственных жен. Один якобы чистил револьвер. Другой, по его словам, целился шутки ради, когда произошел случайный выстрел. Он, якобы, не знал, что револьвер заряжен. Обоим сошло с рук. По-моему, прекрасный способ освободиться от постылых и несносных жен.

— Полковник Латтрелл, — холодно сказал я, — человек совсем другого склада.

— Однако вы же понимаете, что он обрел бы желанную свободу. Они, часом, не поссорились, а? — ввернул Аллертон, надо сказать, к месту.

Я с досадой отвернулся, стараясь в то же время скрыть замешательство. Этот Аллертон как в воду глядел. Первый раз за все время мне в душу закралось сомнение.

Встреча с Бойдом Каррингтоном не только их не развеяла, но и еще больше укрепила. Он, по его словам, ходил прогуляться к озеру. Когда я ему рассказал о том, что случилось, он сразу спросил:

— Гастингс, вам не кажется, что он хотел ее убить, а?

— Ну что вы!

— Ладно, простите. Не стоило этого говорить. Однако удивительно, что именно тогда, когда она… Ведь она… она сама его спровоцировала.

Возникла тяжелая пауза, во время которой мы оба мысленно вернулись к сценке, свидетелями которой невольно оказались.

Огорченный и встревоженный, я пошел наверх и постучался к Пуаро.

Он уже обо всем знал от Кертиса, но жаждал услышать подробности. Приехав в «Стайлз», я сразу взял за правило каждый день подробно докладывать Пуаро, с кем встречался и разговаривал — для того, чтобы Пуаро не чувствовал себя отрезанным от мира. Чтобы у него создавалось впечатление, что он активно участвует в событиях. Я всегда отличался хорошей памятью и мог без труда повторить все разговоры слово в слово.

Пуаро слушал меня очень внимательно. Я надеялся, что он с легкостью рассеет тяготившие меня подозрения, но тут в дверь тихонько постучали, и Пуаро не успел сказать, что он обо всем об этом думает.

Вошла сестра Крейвен. Она извинилась, что побеспокоила нас.

— Простите, я думала, доктор Франклин у вас. Старая леди пришла в себя и очень тревожится о муже. Она хочет его видеть. Капитан Гастингс, вы не знаете, где он? Мне бы не хотелось надолго оставлять ее одну.

Я вызвался поискать полковника. Пуаро одобрительно кивнул. Сестра Крейвен сердечно меня поблагодарила.

Полковника я нашел в малой гостиной, куда редко кто заходил. Он стоял у окна, глядя в сад.

Когда я вошел, он быстро обернулся и вопросительно на меня посмотрел. Вид у него был испуганный.

— Полковник Латтрелл, ваша жена пришла в себя и хочет вас видеть.

— Ох! — вырвалось у него.

Краска ударила ему в лицо, и я понял, какой бледный он был до этого.

— Она… она… хочет меня видеть? Иду… иду… сию минуту, — пробормотал он рассеянно и невнятно, словно дряхлый старик.

И зашаркал к двери, едва волоча ноги, так что мне пришлось его даже поддерживать. Когда мы поднимались по лестнице, он дышал с трудом и совсем повис на мне. Как и предсказывал Франклин, сердечный приступ не заставил себя ждать.

Мы подошли к двери. Я постучал, и сестра Крейвен тотчас же откликнулась бодрым голосом:

— Войдите!

Мы вошли. Я все еще его поддерживал. Мы обошли ширмы, за которыми стояла кровать.

— Джордж… Джордж… — слабым голосом, с одышкой проговорила миссис Латтрелл.

— Дейзи… дорогая…

Одна рука у нее была забинтована и подвязана. Другую, свободную, она неуверенно протягивала в его сторону. Он шагнул к кровати и двумя руками схватил ее маленькую худую ручку.

— Дейзи… — прошептал он. Потом воскликнул вдруг охрипшим голосом: — Слава Богу, ты жива!

Глаза у него увлажнились. Они смотрели друг на друга с такой любовью и заботой, что мне стало стыдно за свои чудовищные подозрения.

Я тихонько выскользнул из комнаты. Конечно же это был несчастный случай, хоть и подозрительно похожий на покушение… В той сердечности, с которой полковник Латтрелл говорил с женой, не было ничего напускного. Я почувствовал безмерное облегчение.

Проходя по коридору, я услышал гонг и вздрогнул от неожиданности. Совсем забыл о времени. Из-за этой истории все пошло вверх дном. Однако повар делал свое дело как всегда исправно, и обед был подан в положенное время.

Почти никто из нас не переоделся к обеду, а полковник Латтрелл так вообще не вышел. Зато на этот раз присутствовала миссис Франклин, которая выглядела совершенно очаровательно в своем бледно-розовом вечернем платье и, видимо, была в добром здравии и прекрасном расположении духа. Франклин казался угрюмо-сосредоточенным.

После обеда Джудит и Аллертон отправились в парк, чем весьма меня раздосадовали. Я немного посидел в гостиной, слушая, как Франклин и Нортон рассуждают о тропических болезнях. Хоть и не слишком осведомленный в данной области, Нортон был тем не менее очень заинтересованным и благодарным слушателем.

В другом конце гостиной Бойд Каррингтон беседовал с миссис Франклин. Он ей показывал образцы тканей для штор и обивки.

Элизабет Коул увлеченно читала книгу и, похоже, целиком ушла в это занятие. Мне показалось, что она несколько смущена и держится со мной довольно скованно. Впрочем, после нашего откровенного разговора это было вполне естественно. Печально все это, но, надеюсь, она не сожалеет о том, что доверилась мне, думал я. Мне хотелось дать ей понять, что я ценю ее искренность и буду хранить молчание. Однако удобного случая не представилось.

Вскоре я поднялся и отправился к Пуаро.

У него я застал полковника Латтрелла. Он сидел в круге света, отбрасываемого маленькой настольной лампой.

Полковник говорил, Пуаро слушал. По-моему, полковник рассказывал более для себя самого, нежели для Пуаро.

— Как сейчас помню… да… на балу охотничьего общества. Она в белом платье, кажется, это называется тюль. И он на ней развевается… Такое прелестное создание… я сразу потерял голову… Подумал: вот девушка, на которой я женюсь. И, ей-богу, так и сделал. Как мило она держалась — такая шаловливая, дерзкая на язык. За словом в карман не полезет.

Полковник засмеялся от удовольствия.

Я живо себе представил эту картину. Дейзи Латтрелл с юным живым личиком, ее дерзкие шутки — обворожительные тогда и такие злобные теперь.

И все же в тот вечер полковник Латтрелл думал о ней, о той молоденькой девушке, о своей первой любви. О своей Дейзи.

Я снова почувствовал угрызения совести.

Но вот, наконец, полковник отправился спать, и я выложил Пуаро все свои сомнения.

Он выслушал меня с невозмутимым видом. По его лицу я ничего прочесть не мог.

— Стало быть, Гастингс, вы подумали, что он стрелял в нее умышленно?

— Да. Теперь мне совестно…

Пуаро не было дела до моих чувств.

— Эта мысль зародилась у вас самого или вам кто-то ее подсказал?

— Что-то такое говорил Аллертон, — с презрением сказал я. — Да и чего от него ждать?

— А кто еще?

— А еще Бойд Каррингтон.

— А! Бойд Каррингтон!

— В конце концов, он человек, умудренный житейским опытом, и, наверное, сталкивался с подобными случаями.

— Конечно, конечно. Но он ведь не видел, как это все случилось?

— Нет, он в это время прогуливался. Моцион перед обедом.

— Понятно.

Я сказал с беспокойством:

— Вообще-то, с самого начала я и думать не думал… Вот только…

Пуаро меня перебил:

— Гастингс, да не мучайтесь вы так. Пусть ваша совесть будет спокойна. Любой бы заподозрил что-то неладное. Это совершенно естественно.

В поведении Пуаро было что-то, не совсем мне понятное. Чего-то он не договаривал. И смотрел на меня как-то странно.

— Возможно, — задумчиво сказал я. — Но увидев сейчас, как он ей предан…

Пуаро кивнул.

— Разумеется. Именно так и бывает. За ссорами, размолвками, явной враждебностью друг к другу скрывается настоящее, искреннее чувство.

Я согласился. И вспомнил, как ласково, с какой любовью смотрела миссис Латтрелл на склонившегося к ней мужа. Куда делись ее желчность, раздражительность, вспыльчивость!

Да, супружество — это тайна за семью печатями, думал я, собираясь ложиться спать.

И все же Пуаро держался странно, это меня беспокоило. Как пристально он на меня смотрел, будто ждал, что я наконец-то пойму… Что именно?

Я как раз укладывался в постель, когда меня осенило. Будто громом ударило.

Если бы миссис Латтрелл была убита, то этот случай идеально вписался бы в ряд тех случаев. Явно, ее убил полковник Латтрелл. Происшествие сочли бы несчастным случаем. И в то же время ни у кого не было бы полной уверенности в том, что это действительно несчастный случай, а не преднамеренное убийство. Улик недостаточно, чтобы доказать, что имело место убийство, но достаточно, чтобы его заподозрить.

Тогда, значит… значит…

Что значит?

Значит, что если руководствоваться здравым смыслом, то в миссис Латтрелл стрелял не полковник, а «Икс».

Однако этого быть не может. Я же все видел. Стрелял полковник Латтрелл. Другого выстрела не было.

Позвольте… Нет, это невозможно. А впрочем, почему невозможно? Просто очень уж неправдоподобно, но все-таки возможно, да… Допустим, некто ждет своего часа, и в тот самый момент, когда полковник Латтрелл стреляет в кролика, тот другой стреляет в миссис Латтрелл. В таком случае будет слышен всего один выстрел. И даже если второй выстрел прозвучит чуть-чуть позже, его воспримут как эхо. И ведь в самом деле тогда раздалось эхо.

Нет, все это чепуха. Ведь можно точно определить из какого оружия стреляли. На ней должны быть метки, соответствующие нарезной системе в канале ружейного ствола.

Но экспертиза делается только в том случае, если ведется полицейское расследование. А здесь не было никакого расследования. Все уверены, что стрелял именно полковник Латтрелл. Этот очевидный факт сомнению не подлежит.

И даже вопроса об экспертизе не вставало. Был ли выстрел несчастным случаем или обдуманным преступлением — вот в чем вопрос. И ответить на него никто и никогда не сможет.

Поэтому данное дело идеально вписывается в ряд тех, других дел, Возьмем, например, Риггса, который ничего не помнил, однако его обвинили в убийстве. Или Мэгги Литчфилд в сумрачном состоянии отдалась в руки полиции — за преступление, которого она не совершала.

Да, наш случай вписывается в ряд остальных, и теперь до меня дошло, почему Пуаро так странно себя вел. Он ждал, что я все пойму сам.

Глава 10

1

Следующее утро я начал с того, что изложил Пуаро свои соображения. Лицо у него просветлело и он одобрительно кивнул.

— Превосходно, Гастингс. Мне было интересно, сможете ли вы провести аналогию. Не хотелось ничего вам подсказывать.

— Значит, я прав. Снова «Икс»?

— Бесспорно.

— Но почему? Какой мотив?

Пуаро покачал головой.

— Не знаете? И у вас нет никаких догадок? — сыпал я вопросами.

— Есть, конечно, — спокойно сказал Пуаро.

— Все эти преступления связаны между собой?

— Думаю, да.

— И что же?

Я с трудом сдерживал нетерпение.

— Ничего.

— Но мне надо знать.

— Нет, лучше не знать.

— Почему?

— Вы должны поверить мне на слово.

— Пуаро, вы неисправимы, — сказал я. — Скованы артритом, беспомощны. И все-таки пытаетесь действовать в одиночку.

— С чего вы взяли, что я действую в одиночку? Ничего подобного. Напротив, ваша роль очень велика, Гастингс.

Вы — мои глаза, мои уши. Я только не хочу давать вам информацию, которая может оказаться опасной.

— Для меня?

— Для убийцы.

— Вы не хотите, — медленно начал я, — чтобы он заподозрил, что вы напали на след? Так, да? И еще вы считаете, что я не смогу защитить себя?

— Гастингс, вы должны помнить одну вещь. Человек, однажды совершивший убийство, будет убивать снова и снова.

— Во всяком случае, — твердо сказал я, — на этот раз убийство не состоялось. По крайней мере, одна пуля в цель не попала.

— Да. К счастью. По счастливой случайности. Как я вам говорил, тут трудно что-либо предвидеть.

Он вздохнул. Лицо у него было усталое.

Я тихонько вышел, с горечью думая о том, что теперь ему уже не под силу длительное напряжение. Он старый, больной человек, хотя ум у него по-прежнему острый.

Несмотря на предостережение Пуаро, я все-таки был уверен, что сумею проникнуть в тайну «Икс». В «Стайлзе» только один человек, как мне казалось, безусловно олицетворяет собой силы зла. И кое-что о нем я мог бы выяснить довольно просто. Ответ на мой вопрос будет отрицательный, но отрицательный результат — тоже результат.

После завтрака я подступил к Джудит.

— Откуда вы с майором Аллергеном возвращались вчера вечером, когда я вас встретил?

Беда в том, что когда нацелишься на что-то одно, все другое выходит из головы. Я страшно удивился, когда Джудит вспылила:

— А тебе какое дело?!

Я ошеломленно уставился на нее.

— Я… я просто спросил.

— Почему?! Почему ты все время задаешь мне подобные вопросы? Что делала? Куда ходила? С кем? Это невыносимо!

Самое смешное, что на этот раз меня совсем не занимало, где была Джудит. Меня интересовал Аллерген.

Я постарался успокоить ее.

— Прости, Джудит, но я не понимаю, почему нельзя задать такой простой вопрос.

— А я не понимаю, какое право ты имеешь задавать мне подобные вопросы?

— Не очень-то и надо. Меня просто удивило, что ни ты, ни он… э… не знали о том, что тут произошло.

— Ты говоришь о несчастном случае? К твоему сведению, я ходила в деревню купить марки.

— Значит, Аллертона с тобой не было? — спросил я, ухватившись за то, что она не сказала «мы».

Джудит задохнулась от гнева.

— Нет, его со мной не было, — раздраженно проговорила она. — Мы с ним столкнулись у самого дома, за пару минут до того, как встретили тебя. Надеюсь, теперь ты доволен? Но я хочу, чтобы ты знал: даже если б я весь день провела с Аллертоном, — это не твое дело. Я уже совершеннолетняя и сама зарабатываю на жизнь, и как я провожу время — мое личное дело.

— Бесспорно, — с готовностью поддакнул я, чтобы успокоить ее.

— Ну и за это спасибо! — Джудит смягчилась, губы ее тронула сочувственная улыбка. — Папочка, ну не будь ты таким деспотом. Ты не представляешь, как меня это бесит Ну не трясись ты так надо мной.

— Не буду… Правда, не буду, — пообещал я.

В этот момент к нам своим крупным шагом приблизился доктор Франклин.

— Привет, Джудит. Идемте. И так уже задержались против обычного.

Не слишком-то он вежлив, с невольным раздражением подумал я. Конечно, Джудит работает у него, и он имеет право командовать и располагать ее временем, она за это деньги получает. И все-таки, мог бы быть и поучтивее. Впрочем, любезностью он никогда не отличался, но почти всегда был вполне обходителен. С Джудит же с недавних пор он вел себя как настоящий диктатор. Едва глядя в ее сторону, отрывистыми фразами отдавал ей распоряжения. Джудит, похоже, это совсем не трогало, но мне за нее было обидно Какой контраст с тем вниманием, которое оказывает ей Аллертон, подумал я. Как человек Джон Франклин, конечно же, в десятки раз лучше Аллертона, но вот что касается обаяния… Здесь он ему несомненно проигрывает…

Я смотрел, как Франклин вышагивает по дорожке к лаборатории, — неуклюжий, угловатый, с рыжими волосами, веснушчатым костлявым лицом, шишковатой головой. Некрасивый, нескладный, совершенно непривлекательный. Блестящий ум, конечно, но вот какая женщина способна плениться одним только умом? И я с горечью размышлял о том, что в силу обстоятельств, связанных с ее работой, Джудит ни с кем из мужчин, кроме доктора Франклина, не общается. У нее абсолютно нет возможности познакомиться с каким-нибудь приятным молодым человеком. А на фоне доктора Франклина майор Аллертон с его мишурным блеском смотрится гораздо привлекательнее. Бедная моя девочка, она не понимает, чего он стоит на самом деле.

А вдруг она без памяти в него влюбится? В какое волнение она сейчас пришла! Это тревожный знак. Уверен, этот Аллертон отъявленный негодяй. А, может, и того хуже. Что если он и есть «Икс»?

Вполне вероятно. Тем более, что когда раздался выстрел, с Джудит его не было.

Однако каков же мотив этих на первый взгляд непреднамеренных убийств? Аллертон отнюдь не умалишенный, могу ручаться. Нормален, но совершенно безнравственен..

И Джудит, моя Джудит души в нем не чает.

2

Хоть я и тревожился о Джудит, мои личные переживания все же отступали на второй план. Главное сейчас — «Икс», который в любой момент может совершить новое преступление.

Удар уже нанесен; попытка, к счастью, неудачная, состоялась, и мне было о чем подумать. Чем больше я размышлял, тем больше опасений у меня возникало. На днях я случайно узнал, что Аллертон женат.

Бойд Каррингтон, который обо всех все знал, открыл мне кое-какие подробности. Дело в том, что жена Аллертона — ревностная католичка. Она от него ушла вскоре после того, как они поженились. О разводе не может быть и речи — по религиозным соображениям.

— И если хотите знать, нашему прохвосту такое положение вещей очень на руку, — откровенно сказал мне Бойд Каррингтон. — При том что он всякий раз бесстыдно предлагает руку и сердце, такая вот жена — где-то на заднем плане — устраивает его как нельзя более.

Приятная новость для отца!

Следующие несколько дней после трагического выстрела прошли вроде бы без каких-либо событий, но для меня они были наполнены все возрастающим беспокойством.

Полковник Латтрелл проводил много времени у постели Жены. К ней пригласили сиделку, а сестра Крейвен вернулась к своим обязанностям.

Не хочу показаться недоброжелательным, но не могу не отметить, что миссис Франклин проявляла явные признаки недовольства — ведь теперь она перестала быть больной еn chef.[165] Действительно, обидно — все суетятся вокруг миссис Латтрелл, наперебой оказывают ей внимание. Миссис Франклин к такому не привыкла, ведь обычно главная тема дня — ее, миссис Франклин, здоровье.

Она полулежала в шезлонге, держась рукой за бок, и жаловалась на сердцебиение. Какие бы блюда ей ни подавали, она все отвергала и с видом терпеливой страдалицы без конца требовала то одного, то другого.

— Не выношу, когда вокруг меня суетятся, — с томным видом едва слышно говорила она Пуаро. — Мне так совестно за свое постоянное недомогание. Это ужасно… ужасно унизительно, когда все время приходится прибегать к посторонней помощи. Иногда мне кажется, что болезнь — это преступление. Если ты нездоров, если ничего не можешь, значит, тебе не место в этом мире и ты должен просто убраться вон.

— Ах нет, madame, — как всегда, галантно отвечал Пуаро. — Нежный, экзотический цветок нужно лелеять в теплице, ибо он не выносит холодных ветров. Вульгарный сорняк растет и в зимние холода, но разве он за это выше ценится? Возьмите меня — больной, прикованный к инвалидному креслу, я… я не помышляю об уходе из жизни. Я радуюсь тому, что мне доступно — еде, хорошим напиткам. А сколько удовольствия приносят интеллектуальные занятия!

Миссис Франклин, вздохнув, прошелестела:

— Ах, но вы — совсем другое дело. У вас нет никого, с кем вам приходилось бы считаться. А у меня — мой бедный Джон. Я ему в тягость, я так остро это чувствую. Слабая, больная, никому не нужная. Вишу тяжелым камнем у него на шее.

— Никогда не слышал от него ничего подобного.

— Да, конечно. Не слышали. Но мужчины, они же все как на ладони. И Джон совсем не умеет скрывать свои чувства. Не то что он недобр ко мне, нет, но он… — для него это благо — он совсем бесчувственный. И думает, что другие тоже такие же. Какое счастье родиться толстокожим!

— Я бы не сказал, что доктор Франклин толстокожий.

— Да? Вы просто его не знаете. Если бы не я, ему было бы куда свободней. Понимаете, порой я впадаю в страшную депрессию и думаю, не положить ли всему этому конец.

— О, madame, не говорите так!

— Какая от меня польза? Бросить все, уйти в неведомое… — она тряхнула головой. — И освободить Джона.

— Чушь! — сказала сестра Крейвен, когда я пересказал ей эти слова. — Никогда в жизни она этого не сделает. Не волнуйтесь, капитан Гастингс. Знаем мы таких — лепечут умирающим голосом «бросить все, уйти в неведомое», а у самих и в мыслях ничего подобного нет.

Должен заметить, как только суета вокруг миссис Латтрелл улеглась и сестра Крейвен вновь начала прислуживать своей хозяйке, настроение у миссис Франклин заметно улучшилось.

Как-то утром, когда стояла особенно хорошая погода, Кертис вывез Пуаро и оставил его под буком, неподалеку от лаборатории. Это было его излюбленное место. В укрытом от восточного ветра уголке не чувствовалось ни малейшего дуновения, что вполне устраивало моего друга, ненавидевшего сквозняки и с подозрением относящегося к свежему воздуху. Он вообще предпочитал оставаться в помещении, но когда его хорошенько укутывали в пледы, становился более терпимым и к открытым пространствам.

Едва я подошел к Пуаро, в дверях лаборатории появилась миссис Франклин. Одета с отменным вкусом, необычайно оживлена. Сказала, что едет с Бойдом Каррингтоном, чтобы осмотреть его дом и посоветовать, какой кретон[166] выбрать.

— Вчера, когда приходила в лабораторию поговорить с Джоном, забыла там свою сумочку, — сказала она. — Джон с Джудит уехали в Тадкастер[167], им не хватило каких-то химических реактивов.

Она опустилась на скамейку рядом с Пуаро, покачала головой и проговорила шутливым тоном:

— Вот бедолаги! Какое счастье, что у меня нет склонности к научным изысканиям. Работать в такой чудный день, как сегодня, по-моему, верх глупости.

— При ученых этого лучше не говорить, madame.

— Да-да, конечно.

Лицо у нее стало серьезным, и она тихо проговорила:

— Мосье Пуаро, неужели вы думаете, я не восхищаюсь своим мужем. Восхищаюсь, и еще как. Он живет своей работой, и это величайший подвиг.

Голос у нее чуть дрожал.

Мне пришло в голову, что миссис Франклин нравится играть разные роли. В данный момент она выступает в амплуа преданной жены, поклоняющейся героическому мужу.

Она подалась вперед, положила руку на колено Пуаро и с искренней убежденностью в голосе сказала:

— Джон, в своем роде, святой. Иногда меня это даже пугает.

Назвать Франклина святым? Пожалуй, это уж слишком, подумал я. А миссис Франклин снова заговорила, глаза у нее сияли.

— Во имя науки он готов идти на любой риск. И это замечательно, правда?

— Ну разумеется, разумеется, — торопливо поддакнул Пуаро.

— Но порой, в самом деле, я страшно за него тревожусь, — продолжала она. — Он ведь ни перед чем не остановится. А этот ужасный ядовитый боб, над которым Джон сейчас экспериментирует! Боюсь, он начнет ставить опыты на себе.

— Но ведь он, безусловно, примет все меры предосторожности, — сказал я.

Она грустно улыбнулась и покачала головой:

— Вы не знаете Джона. Слышали, что он проделал с этим новым газом?

— Нет.

— Они выделили какой-то очень нужный газ. Джон вызвался его испытать. И целых тридцать шесть часов провел в специальной камере. У него измеряли пульс, температуру, следили за дыханием. Нужно было выяснить, каковы последствия действия этого газа и одинаково ли оно у людей и животных. Как сказал мне потом один профессор, риск был очень велик. Джон мог просто умереть. Но он из тех, кто совершенно не заботится о собственной безопасности. По-моему, это поразительно, правда? У меня бы не хватило смелости.

— Да, требуется много мужества, чтобы решиться на подобный эксперимент, — сказал Пуаро.

— Конечно. Я очень горжусь Джоном и в то же время ужасно за него боюсь. Видите ли, на определенном этапе морские свинки и лягушки становятся бесполезны. Нужно знать, как будет реагировать организм человека. И я в ужасе — ведь Джон введет себе яд этого гадкого боба, при помощи которого дикари вершат суд Божий. И может случиться непоправимое. — Она вздохнула и покачала головой. — А он только смеется над моими страхами. Нет, он, конечно, в своем роде святой.

В этот момент к нам подошел Бойд Каррингтон.

— Ну, Бэбс, ты готова?

— Да, Билл, жду вас.

— Надеюсь, поездка не будет для тебя слишком утомительной?

— Нет-нет. Сегодня я чувствую себя гораздо лучше.

Она встала, приветливо нам улыбнулась и пошла по лужайке в сопровождении Бойда Каррингтона.

— Гм-м… Доктор Франклин — современный святой? — сказал Пуаро.

— По-моему, тут просто смена амплуа, — возразил я. — Но, кажется, леди это нравится.

— Что нравится?

— Пробовать себя в разных ролях. То несчастная миссис Франклин, которую не понимают и которой пренебрегают; то жертвующая собой страдалица, которой нестерпима мысль, что она обуза для любимого человека. А сегодня преданная жена, поклоняющаяся своему талантливому, героическому мужу. Беда в том, что она везде немного переигрывает.

— Вам кажется, что миссис Франклин глуповата? — задумчиво проговорил Пуаро.

— Нет, я бы этого не сказал, хотя интеллектом, пожалуй, не блещет.

— A-а, она не в вашем вкусе…

— А кто в моем вкусе? — с интересом спросил я.

— Откройте рот, закройте глаза, посмотрим, что феи вам пошлют… — неожиданно проговорил Пуаро.

Ответить я не успел — прямо по траве к нам вихрем неслась сестра Крейвен. Ослепительно улыбнувшись, она распахнула дверь лаборатории, ворвалась туда и тотчас вылетела обратно с перчатками в руках.

— То носовой платок, то перчатки — вечно что-нибудь да забудет, — бросила она на ходу и устремилась к ожидавшим ее Барбаре Франклин и Бойду Каррингтону.

Миссис Франклин, подумал я, видимо относится к тому типу беспомощных женщин, которые всегда все теряют, повсюду разбрасывают свои вещи и не только считают, что все обязаны хлопотать вокруг них, но еще и гордятся своей рассеянностью. Не раз слышал, как миссис Франклин кокетливо лепетала: «Ах, вы же знаете, голова у меня как решето».

Я наблюдал, как сестра Крейвен промчалась по лужайке и скрылась из виду. Бегает она превосходно, и такая сильная, ловкая.

— Для юной девушки такая жизнь, должно быть, несносна! — с чувством сказал я. — Никакого медицинского ухода здесь не требуется, только «пойди, принеси, подай». К тому же миссис Франклин наверняка не слишком с ней добра и деликатна.

Кажется, Пуаро задался целью досадить мне. Вместо ответа он прикрыл глаза и ни с того, ни с сего шепотом проговорил:

— Рыжеватые волосы.

Да, сестра Крейвен, действительно, рыжеволосая, но почему Пуаро решил высказаться по этому поводу именно сейчас, хоть убей, не пойму.

Я промолчал.

Глава 11

На следующее утро перед ленчем[168] состоялся разговор, оставивший во мне чувство смутной тревоги.

Нас было четверо — Джудит, я, Бойд Каррингтон и Нортон.

Не помню, с чего началось, но беседа у нас зашла об эвтаназии[169], о доводах «за» и «против» нее.

Бойд Каррингтон, естественно, говорил больше других, Нортон время от времени вставлял слово-другое, Джудит молчала, но слушала очень внимательно.

Я признался, что хотя, видимо, есть все основания поддерживать практику эвтаназии, но все же мои чувства против этого. И кроме того, по-моему, в руках родственников оказываются слишком большие полномочия.

Нортон согласился со мной. И добавил, что к эвтаназии следует прибегать только с согласия и по желанию самого пациента в том случае, когда его страдания перейдут границы возможностей и смерть неизбежна.

Бойд Каррингтон на это заметил:

— Да, но странная вещь: всегда ли этот обреченный действительно желает, как говорится, положить конец своим мучениям?

И рассказал один достоверный случай. Больной, у которого был неоперабельный рак, измученный невыносимой болью, умолял своего доктора дать ему что-нибудь, чтобы разом со всем покончить. Доктор отвечал: «Послушайте, старина, я не могу на это пойти». Уходя, он оставил больному несколько таблеток морфия, подробно объяснив, как их принимать и какова смертельная доза. Хотя таблетки хранились у больного и он волен был принять смертельную дозу, он этого не сделал.

— Вот и получается, — заключил Бойд Каррингтон, — что, несмотря на все свои заверения, этот человек предпочел мучения, а не быстрый безболезненный конец.

И тут в первый раз за все время заговорила Джудит.

— Ну еще бы! — резко, с ударением сказала она. — Не следовало оставлять решение за ним.

Бойд Каррингтон спросил, что она имеет в виду.

— А то, что у человека, ослабленного болезнью и страданиями, нет сил принять решение. Это должен сделать тот, кто его любит.

— Должен? — с сомнением переспросил я.

Джудит посмотрела на меня.

— Да, должен. Тот, кто находится в здравом рассудке и кто может взять на себя подобную ответственность.

Бойд Каррингтон покачал головой.

— И оказаться на скамье подсудимых, будучи обвиненным в убийстве?

— Совсем необязательно. Во всяком случае, если любишь человека, то пойдешь на риск.

— Но, послушайте, Джудит, — сказал Нортон, — вы ведь предлагаете брать на себя страшную ответственность.

— Не такую уж страшную. Все слишком боятся ответственности. Когда речь идет о собаке, берут же на себя ответственность. Почему нельзя поступать так же, когда дело касается человека?

— Ну… есть же разница, в конце концов. То собака, а то человек.

— Да, человек важнее, — сказала Джудит.

— Вы меня просто удивляете, — пробормотал Нортон.

— Значит, вы бы взяли на себя ответственность? — пытливо спросил Бойд Каррингтон.

— Думаю, что да. Я не боюсь ответственности.

Бойд Каррингтон покачал головой.

— И все же это не выход. Не много найдется людей, готовых взять на себя право решать вопросы жизни и смерти другого человека.

— В самом деле, большинству людей недостает мужества взять на себя ответственность, — сказал Нортон и, слегка улыбнувшись, посмотрел на Джудит. — Не уверен, что у вас его хватит, когда дойдет до дела.

— Кто знает, но, думаю, хватит, — спокойно ответила Джудит.

— Разве что у вас появится определенный корыстный мотив, — подмигнул ей Нортон.

Джудит вся вспыхнула и резко проговорила:

— Видимо, вы ничего не поняли. Если примешиваются личные мотивы, мы вообще не в праве ничего решать. Неужели не ясно? — обратилась она ко всем нам. — Должна быть полная беспристрастность. Ответственность за жизнь или смерть можно брать на себя только тогда, когда у вас нет сомнений, из каких побуждений вы это делаете. Мотивы должны быть абсолютно бескорыстны.

— И все-таки, — настаивал Нортон, — вы не сможете.

— Смогу, — упрямо возразила Джудит. — Начать с того, что в отличие от вас я не чту жизнь как святыню. Если ты ничтожен, если твоя жизнь бесполезна, тебя нужно смести с пути. Сколько людского хлама повсюду! Надо позволить жить только тем, кто приносит пользу обществу. Остальных следует безболезненно убрать.

Она неожиданно обратилась к Бойду Каррингтону.

— Вы со мной согласны, правда?

Он проговорил, растягивая слова:

— В принципе, да. Жить имеет право только тот, кто чего-то стоит.

— Если понадобится, вы смогли бы взять на себя ответственность решать, жить человеку или нет?

Бойд Каррингтон промямлил:

— Вероятно. Но вообще-то не знаю…

— В теории-то многие бы смогли. Но практика — совсем иное дело, — негромко заметил Нортон.

— Не логично.

— Конечно, не логично. Хватит ли мужества — вот в чем вопрос. Попросту говоря, кишка тонка, — усмехнулся Нортон.

Джудит молчала.

— Честное слово, Джудит, и вы не исключение. Если дойдет до дела, вам первой не достанет храбрости, — продолжал Нортон.

— Вы думаете?

— Уверен.

— А по-моему, Нортон, вы ошибаетесь, — сказал Бойд Каррингтон. — Храбрости у Джудит хватит, если возникнет надобность. Но, к счастью, подобная надобность случается нечасто.

В доме прозвучал гонг.

Джудит встала. Обращаясь к Нортону, отчетливо проговорила:

— Очень ошибаетесь. Храбрости у меня гораздо, гораздо больше, чем вы думаете.

И поспешно направилась к дому. Бойд Каррингтон двинулся следом за ней.

— Эй, Джудит, постойте, — позвал он.

Я последовал за ними, ощущая в глубине души необъяснимое смятение. Нортон, который всегда чутко улавливал чужое настроение, постарался меня утешить.

— Поверьте, она только на словах такая отчаянная, — сказал он. — У молодежи вечно какие-то завиральные идеи, которые, к счастью, не воплощаются в жизнь. Все заканчивается на разговорах.

Джудит, кажется, все слышала — она обернулась и бросила на нас гневный взгляд.

Нортон понизил голос.

— Грош цена всем этим теориям, — сказал он. — Однако имейте в виду, Гастингс…

— Да?

Нортон, похоже, немного смутился.

— Не хотелось бы лезть напролом, но что вы знаете об Аллертоне? — спросил он.

— Об Аллертоне?

— Да. Простите, что сую нос не в свое дело, однако, откровенно говоря, на вашем месте я бы запретил дочери проводить так много времени с этим типом. Он… у него не слишком хорошая репутация.

— Знаю, каналья, каких мало, — с горечью проговорил я. — Но в нынешнее время не так-то все просто.

— О, понимаю. Теперь на девушек, если можно так выразиться, узды не накинешь. Теперь, за редким исключением, все они таковы. Но… гм… у Аллертона к ним особый подход. — Нортон помедлил. — Послушайте, мой долг предупредить вас. Само собой, никому ни слова, но я случайно узнал, что Аллертон отпетый мерзавец.

И Нортон тут же мне все выложил. Чистую правду, как я потом убедился. Должен сказать, гадкая история. Об одной девушке, современной, независимой и самоуверенной. Аллертон использовал все свои приемчики, чтобы добиться ее расположения. И знаете, чем все обернулось? В приступе отчаяния бедняжка покончила с собой, приняв смертельную дозу веронала[170].

Самое ужасное, что эта девушка и моя Джудит — одного поля ягоды: обе самостоятельные, гордые, умные. Такие девушки, если уж влюбляются, то безоглядно, не в пример заурядным легкомысленным глупышкам.

Я шел на ленч, на душе у меня кошки скребли и сердце сжималось от дурных предчувствий.

Глава 12

1

— Вы чем-то встревожены, mon ami? — спросил меня Пуаро.

Я ничего не ответил, только головой покачал. Разве я вправе обременять его моими личными неприятностями? Чем он мне поможет?

Начни он увещевать Джудит, она только отчужденно улыбнется: ох, уж эти старики со своими нудными советами.

Джудит, Джудит…

Сейчас мне трудно в подробностях описать, как прошел тот день. Позже, обдумывая все это заново, я склонялся к мысли, что виновата все-таки сама атмосфера «Стайлза». Здесь дурные помыслы, видно, так и лезли в голову. Зловещим было не только прошлое, но и настоящее. Тень убийства и призрак убийцы бродили по дому.

По моим соображениям, «Икс»-ом мог быть только Аллертон. И Джудит его любит! Чудовищно! Невероятно! Я не знал, что делать.

После ленча Бойд Каррингтон вызвал меня из дома. Он запинался, мямлил, но потом все же решился.

— Боже меня упаси вмешиваться, — отрывисто проговорил он, — но, мне кажется, вам следует поговорить с дочерью. Предостеречь ее, понимаете? Вы же знаете, репутация у этого Аллертона очень сомнительная, а она… ну, в общем, случай из ряда выходящий.

Легко ему рассуждать, ведь у него нет детей. Шутка сказать, «предостеречь»! Да и какой от этого толк? Только хуже наделаешь. Если б была жива Синдерс. Она бы, конечно бы, знала, что сказать и как поступить.

Признаться, мне страшно не хотелось нарушать молчание и читать наставления Джудит. Но, поразмыслив, я решил, что просто трушу. Мне неприятно выяснять с ней отношения, и я малодушно от этого уклоняюсь. Боюсь своей незаурядной умницы дочери.

Я вышагивал взад-вперед по саду, все больше и больше приходя в волнение. Случайно забрел в розарий, и тут всю мою решимость как рукой сняло — Джудит одиноко сидела на скамейке, и лицо у нее было такое несчастное, какого я никогда в жизни не видел ни у одной женщины.

Маска сброшена. Открылись растерянность и горестная смятенность чувств.

Собравшись с силами, я направился к ней. Она ничего не видела и не слышала, пока я вплотную не подошел к ней.

— Джудит, — сказал я. — Ради Бога, Джудит, ну не огорчайся ты так.

Она вздрогнула, посмотрела на меня.

— Папа, я не слышала, как ты подошел.

Если ей сейчас удастся свести эмоциональный накал предстоящего разговора к будничному тону наших повседневных бесед, то все пропало. Поэтому я ринулся вперед:

— Доченька, моя дорогая, послушай, я все вижу, все понимаю. Он того не стоит! Ах, поверь мне, не стоит!

Лицо ее выражало отчаяние.

— Ты уверен, что доподлинно знаешь, о чем говоришь? — спокойно проговорила она.

— Да, знаю. Ты питаешь симпатию к этому человеку. Но, голубка моя, это ни к чему хорошему не приведет.

Она мрачно усмехнулась. Ее усмешка больно резанула меня.

— Знаю не хуже тебя.

— Нет, не знаешь. Не можешь знать. Ох, Джудит, что тебя ожидает? Ведь он женат. У тебя нет будущего; скорбь, стыд, разочарование — вот твоя участь. Ты сама себя возненавидишь.

Она снова улыбнулась, еще горестней прежнего.

— Какие избитые слова! Тебе не кажется?

— Джудит, умоляю, откажись! Откажись от него!

— Нет!

— Милая, голубушка, он недостойный человек.

— Для меня он самый достойный на свете, — тихо, с расстановкой проговорила она.

— Нет, нет, Джудит. Умоляю…

Улыбка исчезла с ее лица. Она в бешенстве посмотрела на меня.

— Как ты смеешь? По какому праву ты вмешиваешься в мою жизнь? Я этого не потерплю. Никогда больше не говори со мной об этом. Ненавижу, ненавижу тебя! Не лезь не в свое дело! Это моя жизнь, моя собственная, личная жизнь!

Она поднялась, протянула руку, оттолкнула меня в сторону и прошла мимо. Разгневанная фурия. Я с испугом смотрел ей вслед.

2

Не менее четверти часа, ошеломленный и растерянный, я стоял там, где меня оставила Джудит, и не знал, что делать дальше.

Тут-то на меня и набрели Элизабет Коул и Нортон.

Как я потом осознал, они были очень добры и терпеливы со мной. Они, конечно же, сразу поняли, что я не в себе. Но оказались столь деликатны, что даже виду не подали. Просто пригласили прогуляться. Они оба обожали природу. Элизабет то и дело обращала мое внимание на красоту полевых цветов, а Нортон предлагал свой бинокль, чтобы посмотреть на птиц.

Тихонько и благостно мы переговаривались о пернатых обитателях парка, о растениях и других тем не обсуждали. Мало-помалу я успокоился, хотя внутри у меня все продолжало клокотать.

Тем не менее, как водится в таких случаях, я был убежден — все, что происходит вокруг, имеет прямое отношение к моей персоне.

И поэтому когда Нортон, припав к своим окулярам, воскликнул: «О, по-моему, это крапчатый дятел. Я никогда еще…», а потом вдруг осекся, я сразу же заподозрил неладное и потянулся за биноклем.

— Дайте посмотреть, — потребовал я тоном, не допускающим возражений.

Нортон повертел бинокль в руках и проговорил странным, срывающимся голосом:

— Мне… я… ошибся. Он уже улетел, да и вообще это была самая обычная птица.

Лицо у него побледнело, напряглось. Он старательно избегал смотреть мне в глаза. Казалось, он сбит с толку, расстроен.

По-моему, я вполне здраво рассудил, что Нортон увидел в бинокль нечто такое, чего, по его мнению, ни в коем случае мне видеть не следовало.

Не знаю, что уж он такое углядел, но ошеломлен он был настолько, что мы с мисс Коул не могли этого не заметить.

Я видел, что наводил он свой бинокль на рощицу, видневшуюся вдалеке…

— Дайте мне взглянуть, — еще более решительно повторил я и схватился за бинокль. Нортон попытался было, впрочем довольно неуклюже, воспрепятствовать мне, но безуспешно. Бинокль я у него вырвал.

— Поверьте, это не… в смысле, птица уже улетела. Я только хотел… — беспомощно бормотал он.

Трясущимися руками я подвел диоптрии. Бинокль был довольно мощный. Я направил его на то же место, куда смотрел Нортон, но ничего не увидел. Только мелькнуло что-то светлое (женское платье?) и скрылось за деревьями.

Я опустил бинокль. Не говоря ни слова, протянул его Нортону. Он старался не смотреть мне в глаза. Вид у него был смущенный.

Мы направились к дому, и, помнится, пока шли, Нортон не проронил ни слова.

3

Вскоре после нас вернулись домой миссис Франклин и Бойд Каррингтон. Он возил ее в своем автомобиле в Тадкастер, где она собиралась что-то купить.

Видимо, ей это удалось — из автомобиля выгрузили множество пакетов и свертков. Миссис Франклин была очень оживлена, болтала, смеялась. На щеках у нее играл румянец. Особо хрупкие, бьющиеся покупки она отправила наверх с Бойдом Каррингтоном, а доставить оставшийся груз любезно вызвался я.

Миссис Франклин говорила не переставая, еще более торопливо и нервно, чем всегда.

— Страшная жара, правда? Мне кажется, будет гроза. Погода, должно быть, вскоре переменится. Знаете, говорят, везде ужасающая засуха. Я уже забыла, когда была такая засуха. А что вы все делали? — обратилась она к мисс Коул. — Где Джон? Он говорил, у него голова раскалывается, вроде бы он собирался прогуляться. Головная боль? Это так на него непохоже. По-моему, он слишком тревожится из-за своих экспериментов, вы не находите? Что-то у них там не ладится. Мне бы хотелось, чтобы он рассказал подробнее.

Едва успев закрыть рот, она снова заговорила, адресуясь к Нортону:

— Что это вы все время молчите, мистер Нортон? Что с вами? И вид у вас какой-то… испуганный. Может, вам явилось привидение старой леди?.. Как ее там?..

Нортон вздрогнул.

— Нет-нет. Привидения мне не являлись. Я… я просто размышляю.

В этот самый момент Кертис вкатил в холл кресло, в котором сидел Пуаро, и остановился, собираясь поднять хозяина и внести его по лестнице наверх.

Пуаро сразу насторожился, живо вглядываясь в наши лица.

— В чем дело? Что-то случилось? — живо спросил он.

На какое-то время возникла пауза, потом Барбара Франклин деланно рассмеялась и сказала:

— Нет, конечно же, нет. Что могло случиться? Просто… наверное, сейчас грянет гром. Я… Господи, как я устала… Капитан Гастингс, так вы поможете отнести это наверх? Благодарю вас.

Я поднялся за ней по лестнице, мы прошли по коридору восточного крыла. Ее комната была последней.

Миссис Франклин открыла дверь и вдруг круто остановилась. Я под тяжестью пакетов топтался позади нее.

У окна стояли Бойд Каррингтон и сестра Крейвен. Она внимательно рассматривала линии на его ладони.

Он поднял на нас взгляд и смущенно усмехнулся.

— Вот, хочу узнать, что меня ожидает. Сестра Крейвен в этом большая мастерица.

— Неужели? А я и не знала, — холодно отозвалась Барбара. Голос ее прозвучал очень резко, как мне показалось, присутствие сестры крайне ее раздосадовало. — Сестра, пожалуйста, унесите вещи. И приготовьте мне флип[171]. Я страшно устала. И еще, пожалуйста, бутылку с горячей водой. Хочу а я… можно скорее лечь в постель.

— Хорошо, миссис Франклин.

Сестра Крейвен отошла от окна. На лице у нее нельзя было прочесть ничего, кроме профессиональной озабоченности.

— Пожалуйста, ступайте, Билл. Я смертельно устала.

Бойд Каррингтон встревожился.

— Ах, Бэбс, наверное, для тебя это слишком большая нагрузка? Мне очень жаль. Все-таки я непроходимый тупица. Нельзя было позволять тебе так переутомляться.

Миссис Франклин одарила его ангельской улыбкой терпеливой страдалицы.

— Мне не хотелось жаловаться. Ненавижу быть кому-то в тягость.

Несколько смущенные, мы с Бойдом Каррингтоном вышли из комнаты, оставив миссис Франклин наедине с сестрой Крейвен.

— Господи, какой же я болван. Барбара была такой живой, веселой, и я забыл, что ей нельзя переутомляться. Надеюсь, она не сляжет, — сокрушенно сказал Бойд Каррингтон.

— Отоспится, и все пройдет, — рассеянно проговорил я.

4

Он сошел вниз. А я, немного поколебавшись, пошел в другое крыло дома, где располагались наши с Пуаро комнаты. Мой друг, наверное, меня ждет. Впервые за все время мне не хотелось к нему идти. Предстояло столько всего продумать, а тут еще эта тупая боль под ложечкой.

Я медленно брел по коридору.

Из комнаты Аллертона слышались голоса. Разумеется, у меня и в мыслях не было подслушивать, но я как-то машинально, проходя мимо двери, замедлил шаг. Внезапно дверь распахнулась и вышла Джудит.

Увидев меня, она остановилась как вкопанная. Я схватил ее за руку и втащил в свою комнату. Мною овладел гнев.

— Ты была у него! Что это значит?

Она ответила мне твердым взглядом. Не выказала ни возмущения, ни раздражения. Только холодное равнодушие и молчание.

Я дернул ее за руку.

— Предупреждаю, я этого не потерплю. Ты не отдаешь себе отчета в том, что делаешь.

Тогда, наконец, она заговорила — негромко и язвительно:

— Послушай, по-моему, у тебя чересчур пылкое воображение.

— Не буду спорить. Вы, молодые, приписываете нам Бог знает какие недостатки… Но мы, по крайней мере, придерживаемся определенных правил. Пойми, Джудит, я категорически запрещаю тебе поддерживать отношения с этим человеком.

Она спокойно на меня посмотрела и тихо сказала:

— Понятно. Я и не собираюсь ничего поддерживать.

— Значит, ты отрицаешь, что влюблена в него?

— Нет.

— Ты не знаешь, что он из себя представляет. Не можешь знать.

Умышленно жестко, без обиняков я изложил ей все, что узнал об Аллертоне от Нортона.

— Теперь ты понимаешь, что это за подлый, бесчестный человек, — закончил я.

Она и бровью не повела. Только презрительно скривила губы.

— Я знаю, что он не святой…

— И тебе все равно? Неужто ты так безнравственна!

— Считай как хочешь…

— Джудит, ты не… не должна…

Я не успел закончить. Она вырвала свою руку из моей.

— А теперь послушай меня, отец. Я делаю то, что хочу И можешь меня не пугать громкими словами… Своей жизнью я буду распоряжаться так, как мне угодно, и думаю, лучше тебе мне в этом не мешать…

Сказав это, Джудит вышла из комнаты.

Я почувствовал слабость в ногах и рухнул в кресло. Все очень плохо, гораздо хуже, чем мне казалось, — моя девочка совершенно ослеплена. И мне не к кому обратиться Единственный человек, к которому Джудит прислушалась бы, была ее мать, но ее с нами больше нет… Теперь я за нее отвечаю…

Ни прежде, ни потом мне не приходилось страдать столь сильно, как в тот день…

И все же немного времени спустя я встряхнулся. Принял душ, побрился, переоделся и спустился к обеду. Как мне казалось, держался я молодцом. Никто даже ничего не заметил.

Джудит несколько раз удивленно на меня взглянула. Думаю, она была озадачена тем, что я сумел сохранить самообладание.

И вместе с тем внутри у меня все время крепла решимость.

Теперь мне понадобится мужество… мужество и изобретательность.

После обеда все вышли на воздух, смотрели на небо, гадали, будет ли дождь. Духота предвещала грозу с громом и молниями.

Краем глаза я видел, как Джудит завернула за угол дома. Вскоре за ней последовал Аллертон.

Свернув разговор с Бойдом Каррингтоном, я пошел за ними.

Нортон пытался меня остановить. Взял за руку и, кажется, предложил прогуляться в розарий. Я пытался от него избавиться. Но он все-таки увязался за мной.

Обогнув угол дома, я увидел запрокинутое лицо Джудит и Аллертона, склонившегося над ней. Он ее обнял и поцеловал.

Потом они отпрянули друг от друга. Я хотел было к ним подойти, но Нортон силой оттащил меня назад, за угол.

— Послушайте, нельзя же… — начал он.

Я его прервал:

— Можно, — резко проговорил я. — Меня ничто не остановит.

— Мой друг, бесполезно. Все это весьма огорчительно, но вы не в силах ничего изменить.

Я промолчал. Пусть думает, как хочет, я сам знаю, что нужно делать.

Нортон снова заговорил:

— Мне понятно, каково это — чувствовать свое бессилие и сходить с ума, но вам остается только одно — признать поражение. Смиритесь, мой друг!

Я не стал ему возражать. Пусть говорит что хочет. Подождал, пока он закончит, а потом снова решительно направился за угол дома.

Их и след простыл, но я со свойственной мне проницательностью сразу же догадался, где они могут быть. Конечно, в старом павильоне, который прятался в зарослях сирени неподалеку отсюда.

И я направился прямо туда. Кажется, Нортон все еще плелся за мной, впрочем, не знаю, не уверен.

Подойдя ближе, я услышал голоса и остановился. Говорил Аллертон.

— Так мы и решим, моя прелесть. И не надо больше отговорок. Завтра вы поедете в город. А я скажу, что мне надо побывать в Ипсвиче[172], провести пару деньков с приятелем. Вы телеграфируете из Лондона, что не сможете вернуться. Мы устроим чудный обед в моей квартире! Обещаю, вы не пожалеете.

Я почувствовал, что Нортон тащит меня назад, и неожиданно для себя сразу же ему подчинился. При виде его несчастного испуганного лица я чуть было не рассмеялся. Он повел меня к дому, я не противился. Притворился, что смирился, но уже в тот момент прекрасно знал, что буду делать дальше…

Уверенно, твердым голосом я сказал Нортону:

— Не волнуйтесь, старина. Теперь я понимаю — ничего не поделаешь… Мы не можем распоряжаться жизнью наших детей. Сдаюсь.

Он сразу успокоился, вот смешной малый!

Потом я ему сказал, что хочу пораньше лечь спать. Голова, мол, побаливает.

Он и не подозревал, что я замыслил.

5

Я немного помедлил в коридоре. Полная тишина. Ни души. Постели постояльцев уже заправлены свежим бельем. Нортон, комната которого была в этом же крыле дома, остался внизу. Элизабет Коул играла в бридж. Кертис, насколько мне известно, в это время ужинает. Я был один.

Я льстил себя надеждой, что не зря столько лет работал с Пуаро. Знаю, какие предосторожности нужно принять.

Аллертон не поедет завтра в Лондон на свидание с Джудит.

Завтра он вообще никуда не поедет…

На самом деле все вышло до смешного просто.

Я прошел в свою комнату и взял флакон с аспирином. Потом направился в ванную Аллертона. Таблетки сламберила лежали у него в шкафчике. Восьми, по моим расчетам, будет достаточно. Обычная доза — две таблетки. Так что восьми хватит за глаза. Аллертон сам говорил, чтобы отравиться — много не нужно. На ярлыке было указано: «Превышать прописанную дозу — опасно».

Я про себя усмехнулся.

Обернул руку шелковым носовым платком, чтобы не оставлять отпечатков пальцев, и осторожно отвинтил крышечку.

Потом высыпал таблетки. Да, почти того же размера, что и мой аспирин. Я бросил во флакон восемь таблеток аспирина, затем высыпал туда же сламберил, оставив себе восемь таблеток. Флакон выглядел точно так же, как и прежде. Аллертон нипочем не заметит разницы.

Затем я вернулся к себе. У меня, почти как и у всех в «Стайлзе», хранилась в комнате бутылка виски. Я вынул из шкафа два стакана и сифон. Аллертон никогда не откажется выпить, я это знал. Когда он поднимется, приглашу его пропустить глоточек-другой. Я плеснул в стакан немного виски, бросил туда таблетки. Они довольно быстро растворились. Я осторожно пригубил смесь. Горьковато, конечно, но ничего, сойдет. План у меня был следующий. Как только Аллертон войдет, я как раз начну разливать виски. Подам ему стакан, другой выпью сам. Просто и естественно.

О моем к нему отношении он не догадывается, если, конечно, Джудит не проговорилась. Поразмыслив, я решил, что могу не опасаться. Джудит никогда лишнего слова не вымолвит.

Он, наверняка, считает, что я не подозреваю об их планах.

Делать мне больше было нечего, оставалось ждать. И, скорее всего, не меньше часа или двух. Раньше Аллертон не появится. Он поздняя птичка.

И я тихонько уселся в кресло.

Внезапно в дверь постучали, я вздрогнул. Оказалось, это Кертис. Пуаро прислал его за мной.

Меня чуть удар не хватил. Пуаро! За весь вечер я о нем и не вспомнил. Он, должно быть, удивляется, почему я не иду. Меня охватило беспокойство. Во-первых, было совестно, что я к нему не зашел, во-вторых, не хотелось, чтобы он заподозрил что-то неладное.

Я последовал за Кертисом.

— Eh bien! — вскричал Пуаро. — Стало быть, вы меня бросили, hein?

Я притворно зевнул и виновато улыбнулся.

— Мой друг, простите, ради Бога, — сказал я. — По правде говоря, у меня голова раскалывается так, что глаза открыть больно. Видимо, это гроза приближается. Что-то совсем ничего не соображаю, даже забыл пожелать вам доброй ночи.

Как я и думал, Пуаро тотчас же принялся обо мне хлопотать. Сказал, что необходимы лекарства. Поднял шумиху, стал меня упрекать в том, что я не берегу себя и сижу на сквозняках. (Это в самую жару, в разгар лета!) От аспирина я отказался под предлогом, что уже его выпил, а вот от чашки омерзительного сладкого шоколада отвертеться не удалось.

— Поймите же, ведь шоколад питает нервные клетки, — убеждал меня Пуаро.

Чтобы не спорить, я выпил эту гадость и пожелал ему спокойной ночи, а он все торопливо и возбужденно выкрикивал мне вслед наставления, от которых у меня в ушах все звенело.

Я вернулся к себе в комнату и демонстративно захлопнул за собой дверь. Позже я с величайшими предосторожностями немного ее приотворил. Ведь мне нельзя было пропустить Аллертона. Когда-то же он вернется!

Я сидел и ждал. Думал о моей дорогой жене. И даже признался ей шепотом: «Дорогая, ты понимаешь, ведь это только для ее спасения…»

Она оставила Джудит на мое попечение, и я не мог ее подвести.

Было так покойно, так тихо, и мне вдруг почудилось, что Синдерс тут, рядом.

Я будто ощущал ее присутствие в комнате.

И тем не менее продолжал упорно ждать его…

Глава 13

1

Ну и щелчок по самолюбию я получил, когда на холодную голову понял, какое разочарование меня постигло.

Знаете, что произошло? Я сидел-сидел, ждал Аллертона и… уснул!

Думаю, удивляться тут нечему. Прошлой ночью я спал очень плохо. Целый день провел на воздухе. Устал от постоянной тревоги и нервного напряжения, ведь мне предстояло осуществить свой план. Да еще тяжесть предгрозовой духоты. А кроме всего прочего, я так отчаянно старался сосредоточиться… Вот все это и сыграло злую шутку…

Как бы то ни было, случилось то, что случилось: я уснул прямо в кресле. Открываю глаза — за окном щебечут птицы и светит солнце. А я сижу скрючившись, в вечернем костюме, во рту у меня — будто шерсти нажевался, голова раскалывается.

Сбитый с толку, потрясенный, не верящий своим глазам, возмущенный, я тем не менее чувствовал величайшее, просто ошеломляющее облегчение.

Не помните, кто написал «Дождись утра, и он минует, тот страшный день, что прожил ты вчера»?[173] Как это верно! Теперь мне ясно, как я заблуждался, в каком болезненно-нервозном состоянии пребывал. Пошлая мелодрама, полная потеря чувства реальности. Я ведь действительно решил убить человека.

В этот момент мне на глаза попался стакан виски. Содрогнувшись, я встал, отдернул штору и выплеснул содержимое в окно. Должно быть, прошлым вечером я сошел сума!

Потом побрился, принял ванну, оделся. И, почувствовав себя гораздо лучше, пошел к Пуаро. Он, я знаю, всегда встает ни свет ни заря. Я сел и выложил ему все начистоту.

Могу засвидетельствовать, что испытал огромное облегчение.

Пуаро добродушно покачал головой.

— Какая безумная затея. Рад, что вы покаялись мне в своих грехах. Однако, мой друг, почему вы вчера вечером не пришли ко мне и не рассказали, что у вас на уме?

Я со стыдом признался:

— Боялся, думал, что вы постараетесь мне помешать.

— Разумеется, я бы вам помешал. Непременно помешал бы. Как вы думаете, хочу ли я, чтобы вас повесили из-за какого-то негодяя?

— Меня бы не поймали, — сказал я. — Я принял все меры предосторожности.

— Все преступники так считают. Вам не откажешь в уме, Гастингс. Но должен сказать, mon ami, вы не столь способны, как вам кажется.

— Но я же все предусмотрел. Стер с флакона отпечатки своих пальцев.

— Естественно. Вы также стерли и отпечатки Аллертона. А что будет, когда обнаружат, что он мертв? Произведут вскрытие и установят, что смерть наступила от передозировки сламберила. Случайно или преднамеренно он его принял? Tiens, его отпечатков на бутылке нет. Почему? Несчастный ли случай или самоубийство — у него не было причин стирать отпечатки пальцев. Тогда исследовали бы оставшиеся таблетки и увидели бы, что чуть ли не половина из них заменены аспирином.

— Подумаешь! Аспирин есть почти у каждого, — слабо сопротивлялся я.

— Да, но не у каждого есть дочь, которую Аллертон преследует с бесчестными намерениями — говоря старомодным пафосным слогом. И накануне вы с дочерью ссорились по этому поводу. Два свидетеля — Бойд Каррингтон и Нортон — покажут, что вы ненавидели Аллертона. Нет, Гастингс, неважнецки задумано. Вы бы сразу попали под подозрение. К этому времени вами овладел бы страх или даже раскаяние. И любой мало-мальски опытный инспектор полиции определенно решил бы, что виновны именно вы. Кроме того, кто-то мог видеть ваши манипуляции с таблетками.

— Никто не видел. Никого не было.

— Вы забываете о балконе. Возможно, там кто-то прятался и следил за вами. Или, как знать, кто-то мог подглядывать в замочную скважину.

— Дались вам эти скважины, Пуаро! Вам кажется, что все только и делают, что подглядывают в замочные скважины.

Пуаро полуприкрыл глаза и заметил, что я всегда был слишком доверчив.

— Хотите, расскажу вам презабавный случай с ключами в этом доме. Я предпочитаю, чтобы моя дверь была заперта изнутри. Даже если Кертис находится в соседней комнате. Вскоре после приезда мой ключ исчез — как сквозь землю провалился. Пришлось заказать новый.

— Как бы то ни было, — сказал я со вздохом облегчения, хотя голова у меня ломилась от моих забот, — к счастью, ничего у меня не вышло. Страшно подумать, до какого состояния можно дойти. — Я понизил голос. — Пуаро, вам не кажется, что убийство, совершенное здесь много лет назад, изменило атмосферу «Стайлза»?

— Некий вирус убийства, да? Впрочем, любопытное предположение.

— Каждому дому действительно присуща своя атмосфера, — задумчиво проговорил я. — У этого дома дурное прошлое.

Пуаро кивнул.

— Да. И теперь здесь есть люди… несколько человек, которые очень хотят умертвить еще кое-кого. Это правда.

— Уверен, влияет атмосфера дома. А теперь, Пуаро, скажите, как мне быть с Джудит и Аллертоном. Надо положить этому конец. Что делать, как вы думаете?

— Ничего не делать, — с ударением сказал Пуаро.

— Да, но…

— Поверьте, самое лучшее — не вмешиваться.

— Если бы я мог удержать Аллергена…

— Что можно сказать, что сделать? Джудит двадцать один, она сама себе хозяйка.

— Но я чувствую, я должен…

Пуаро меня прервал.

— Нет, Гастингс. Не такой уж вы сильный, ловкий и изобретательный, чтобы навязать ей свою волю… или ему. Аллерген привык иметь дело с подобного рода отцами — разгневанными и беспомощными. Для него это — обыкновенное развлечение. Джудит не запугаешь, она не из таких. Если бы я взялся вам советовать, то посоветовал бы нечто совсем иное. Будь я на вашем месте, я бы полностью ей доверился.

Я удивленно смотрел на Пуаро.

— Джудит, — сказал он, — возвышенное создание. Я ею просто восхищаюсь.

— Я тоже, — дрогнувшим голосом отвечал я. — Но мне страшно за нее.

Неожиданно Пуаро энергично кивнул головой:

— Я тоже за нее боюсь, — сказал он. — Но не так, как вы. Ужасно боюсь. И я бессилен… почти бессилен. А дни идут. Гастингс, нас подстерегает опасность, и она уже где-то рядом.

2

Я не менее отчетливо, чем Пуаро, понимал, что атмосфера сгущается. Иначе и быть не могло, ведь я стал невольным свидетелем вчерашнего сговора Джудит с Аллертоном.

Тем не менее, спускаясь к завтраку, я размышлял над словами моего друга. «Будь я на вашем месте, я бы ей доверял».

Высказывание неожиданное, но оно, как ни странно, успокоило меня. И его справедливость почти сразу же подтвердилась. Ибо Джудит явно изменила свои намерения и ехать сегодня в Лондон не собиралась.

Вместо этого они с Франклином, как всегда, сразу после завтрака отправились в лабораторию — видно, им предстоял долгий и напряженный рабочий день.

На меня нахлынуло благодарственное чувство. Как я сходил с ума, какое отчаяние испытывал вчера вечером. Я ожидал, я был почти уверен, что Джудит согласилась на заманчивые предложения Аллертона. Но ведь на самом деле я даже не слышал, что она ему ответила. Нет, конечно, она отказалась — она слишком благородна, добропорядочна, правдива. Разумеется, она отвергла его домогательства.

Как я выяснил, Аллертон очень рано позавтракал и отбыл в Ипсвич. Значит, он придерживается намеченного плана и, видимо, не сомневается, что Джудит, как условились, приедет в Лондон.

Но, мстительно подумал я, его ждет разочарование.

Бойд Каррингтон, с которым мы вместе вышли из столовой, заметил ворчливым тоном, что я сегодня какой-то уж очень радостный.

— Да, — сказал я, — у меня хорошие новости.

— А вот у меня не слишком, — вздохнул он.

И пожаловался на утомительный телефонный разговор с архитектором, на какие-то нелады со строительством — местные власти против чего-то там резко возражают. А тут еще разные просительные письма. И кроме всего прочего, он расстроен, что накануне по его вине миссис Франклин сильно переутомилась.

Она и в самом деле будто расплачивалась за свое недавнее хорошее самочувствие и бодрость духа. Как я понял из слов сестры Крейвен, миссис Франклин ведет себя совершенно невыносимо. Бедная девушка чувствовала себя обиженной — ее вынудили отказаться от долгожданного выходного дня, который ей хотелось провести с друзьями. Но миссис Франклин с раннего утра вызвала ее, потребовала нюхательной соли, бутылок с горячей водой, каких-то особых кушаний и напитков и пожелала, чтобы сестра Крейвен не покидала ее комнаты. Жаловалась на невралгию, боли в области сердца, колики в ногах, озноб — всего не перечислишь.

Вот уж теперь могу признаться, что ни я — и никто другой — не видели серьезной причины для беспокойства. Мы все считали, что эти хвори вызваны склонностью миссис Франклин к ипохондрии.

Сестра Крейвен и доктор Франклин разделяли нашу точку зрения.

За доктором Франклином послали в лабораторию; он, выслушав жалобы жены, спросил, не желает ли она, чтобы к ней пригласили местного врача, но миссис Франклин его предложение раздраженно отвергла. Доктор Франклин сделал все, чтоб ее успокоить, приготовил для нее болеутоляющую микстуру и снова вернулся к своей работе.

Сестра Крейвен сказала мне:

— Он, конечно, понимает, что она просто капризничает.

— Вы, правда, думаете, что за этим не кроется ничего серьезного?

— Температура нормальная, пульс тоже. Нервы разыгрались, только и всего.

Девушка была раздражена, и обычная сдержанность ей изменила.

— И вообще она не выносит, когда кто-то радуется жизни, непременно вмешается и все испортит. Ей нравится, что муж вне себя от волнения за ее здоровье, а я сбиваюсь с ног; даже сэра Уильяма она ухитрилась выставить бесчувственным болваном, потому что он, видите ли, «переутомил» ее вчера. Такая вот фря.

Сестра Крейвен не считала нужным скрывать свои чувства. Думаю, миссис Франклин и в самом деле довольно бестактно вела себя с девушкой. Она принадлежала к тому типу женщин, который и у медицинских сестер и у прислуги вызывает инстинктивную неприязнь. Мало того, что эти дамы всегда причиняют кучу забот, так они еще и не слишком церемонятся с теми, кто за ними ходит.

Итак, как я уже упомянул, недомогание миссис Франклин никто из нас всерьез не воспринял.

Единственным исключением был Бойд Каррингтон, который с жалким видом слонялся по дому словно мальчишка, получивший хороший нагоняй.

Много раз я потом перебирал в уме события того дня, стараясь вспомнить хоть какой-нибудь пустяк, ускользнувший от моего внимания, какой-нибудь самый незначительный фактик. Силился как можно точнее восстановить в памяти, как вел себя каждый из обитателей «Стайлза», держался ли как обычно или выказывал признаки волнения.

Позволю себе еще раз повторить, что я помню о каждом из нас.

Бойд Каррингтон, как я уже говорил, был не в своей тарелке и ходил с виноватым видом. Сокрушался, что накануне вел себя как последний эгоист — разошелся не в меру и забыл о хрупком здоровье своей спутницы. Пару раз он сунулся наверх — узнать, как там Барбара, но сестра Крейвен, которая была совершенно не в духе, отвечала ему крайне нелюбезно, с явным раздражением в голосе. Он сходил в деревню, купил коробку шоколадных конфет. Их тотчас же вернули назад.

— Миссис Франклин терпеть не может шоколада.

Безутешный Бойд Каррингтон отнес коробку в курительную, где мы втроем — он сам, Нортон и я — в мрачной задумчивости принялись их поглощать.

Нортон, как мне теперь кажется, в то утро что-то замышлял. Он был рассеян и время от времени хмурил брови, будто ломал над чем-то голову.

Он любил шоколад, и с отсутствующим видом уплел кучу конфет.

Погода испортилась. С десяти часов зарядил дождик. Порой дождливые дни навевают грусть, но сегодня мы все почувствовали облегчение.

Около полудня Кертис снес Пуаро вниз и уютно усадил в гостиной. Вскоре появилась Элизабет Коул и принялась наигрывать ему на фортепиано его любимых Баха и Моцарта. Получалось у нее весьма недурно.

Примерно без четверти час пришли Франклин с Джудит. Она была бледна, держалась натянуто. Все время молчала, рассеянно оглядывалась вокруг. То будто погружалась в глубокую задумчивость, то выходила из нее. Франклин, подсевший к нам, выглядел утомленным и сосредоточенным на чем-то своем. И вместе с тем у него был такой вид, точно он на грани срыва.

Когда я сказал, что дождь принес нам облегчение, он торопливо проговорил в ответ:

— Да. Иногда что-то должно разразиться…

У меня создалось впечатление, что доктор Франклин подразумевал не только погоду. Как всегда неловкий в движениях, он нечаянно толкнул столик, и из коробки посыпались конфеты. Со свойственным ему смущенно-виноватым видом, он обратился к коробке и принес ей вежливые извинения.

— Ох, простите, пожалуйста.

В другое время эта сценка, наверное, рассмешила бы нас. Доктор быстро нагнулся и собрал рассыпанные конфеты.

Нортон его спросил, не слишком ли он переутомился сегодня утром. На лице доктора вспыхнула улыбка — живая, заразительная, мальчишеская.

— Нет… нет… просто я вдруг понял, что шел неверным путем. Гораздо более простой подход — вот что нам необходимо. Теперь мы пойдем самым коротким путем.

Он стоял, слегка покачиваясь из стороны в сторону, взгляд у него был отсутствующий и, тем не менее, твердый.

— Да, самый короткий путь. Это то, что нужно.

3

Если утром всем нам было изрядно не по себе и мы слонялись, как неприкаянные, в каком-то нервозном возбуждении, то вторая половина дня прошла на удивление легко и приятно. Выглянуло солнце, воздух был свеж и прохладен. Миссис Латтрелл перенесли вниз и усадили на террасе. Она держалась прекрасно, в ней совсем не чувствовалось ни былой вспыльчивости, ни намека на язвительность. Подшучивала над мужем мягко и любовно, а он сиял от радости. Смотреть на эту идиллию было истинным наслаждением.

Пуаро согласился, чтобы его тоже вывезли на террасу. Он, как и все мы, пребывал в добром расположении. По-моему, ему нравилось, что Латтреллы так мило обходятся друг с другом. Полковник, казалось, помолодел на несколько лет. В его манерах почти не ощущалось свойственной ему нерешительности, он гораздо реже теребил ус. И даже предложил сыграть в бридж сегодня вечером.

— Дейзи скучает без бриджа.

— Это правда, — сказала миссис Латтрелл.

Нортон выразил опасение, что игра окажется слишком утомительной для нее.

— А я сыграю всего один роббер, — ответила миссис Латтрелл и, подмигнув, добавила: — Буду паинькой, обещаю не нападать на бедного Джорджа.

— Душенька, — возразил полковник, — я же сам знаю, что играю отвратительно.

— Ну и что же? — улыбнулась миссис Латтрелл. — Зато я получу море удовольствия — буду дразнить и задирать тебя.

Мы все рассмеялись, а миссис Латтрелл продолжала:

— Знаю, знаю, у меня масса недостатков, но я неисправима. Джордж должен просто смириться с этим.

Полковник Латтрелл не спускал с нее обожающего взгляда.

Мы смотрели на них, таких довольных и счастливых, и разговор как-то невольно зашел о браках, разводах и прочих матримониальных делах..

Неужели мы теперь стали счастливее оттого, что можем с легкостью развестись когда душе угодно? А ведь часто временное охлаждение, отчужденность или даже любовный треугольник оказываются прелюдией к новому взлету прежнего чувства и еще не остывшей привязанности.

Странно, однако, как не сочетается то, что люди думают обо всем этом, с их личным опытом.

Мой собственный брак был удивительно счастливым и прочным, но несмотря на всю свою старомодность, я допускаю развод как возможность решительно порвать с прошлым и начать все сначала. А Бойд Каррингтон, потерпевший неудачу в семейной жизни, выступает за нерушимость супружеских уз и питает глубочайшее уважение к институту брака как к основе общества.

Нортон, человек свободный от всяческих обязательств в личном плане, склонялся к моей точке зрения. Франклин же, ученый, как это ни удивительно, заявил себя твердым противником развода. Очевидно, идея развода оскорбляла его представление о чистоте «научного», в данном случае, супружеского «эксперимента». Раз ты взял на себя определенные обязательства, значит должен их нести неизменно, неуклонно и неотступно. Брак есть договор. Ты заключаешь его по собственной свободной воле, вот и соблюдай неукоснительно все его условия. В противном случае, по мнению Франклина, мы придем к неразберихе и путанице с нарушенными связями былых отношений и наполовину угасших чувств. Откинувшись на спинку стула, безотчетно при этом пиная своими длинными ногами ножки стола, он рассуждал так:

— Мужчина сам выбирает себе жену. Следовательно, он несет за нее ответственность до самой смерти — ее или своей собственной.

— И втайне иногда благословляет ее приход, а? — с комической ужимкой спросил Нортон.

Все рассмеялись, а Бойд Каррингтон вставил:

— Но вы-то ведь никогда не были женаты…

— И никогда не женюсь, мой поезд ушел, — и Нортон покачал головой.

— Неужели? — усомнился Бойд Каррингтон. — Вы уверены?

В этот момент к нам присоединилась Элизабет Коул. Она была наверху с миссис Франклин. Наверное мне просто показалось, но Бойд Каррингтон как-то многозначительно посмотрел сначала на нее, а потом на Нортона, и Нортон при этом покраснел.

Тут мне в голову пришла одна идея, и я стал внимательно разглядывать Элизабет Коул. Да, она еще сравнительно молодая и несомненно красивая женщина. В сущности, весьма обаятельная и симпатичная особа, которая могла бы составить счастье любого мужчины. В последнее время они с Нортоном проводили много времени вдвоем. Собирали полевые цветы, наблюдали за птицами и, видимо, подружились. Я припомнил, что она отзывалась о нем как об очень добром человеке.

Что ж, если так, я рад за Элизабет Коул. У нее была тяжелая жизнь, полная лишений, кто как не она заслуживает счастья? Бедняжка настрадалась. Сейчас же она выглядит и счастливее и веселее, чем когда я только приехал в «Стайлз», думал я, глядя на нее.

Элизабет Коул и Нортон? Да, это вполне возможно.

И тут внезапно, — откуда оно только взялось? — меня пронзило странное ощущение. Разве можно здесь строить планы на будущее? В самой атмосфере «Стайлза» таится что-то зловещее. Именно это я и ощутил в тот момент и сразу почувствовал себя пожилым, утомленным жизнью человеком, и… мне стало страшно…

Через минуту страх прошел. Я решил, что никто не заметил моего состояния, но ошибся. Немного погодя Бойд Каррингтон спросил:

— Что-нибудь случилось, Гастингс?

— Нет, а почему вы спрашиваете?

— Ну, вид у вас какой-то… не могу точно описать.

— Да, я почувствовал некое смутное беспокойство.

— Дурное предчувствие?

— Да, если угодно. Какое-то неясное ощущение чего-то, что должно произойти.

— Забавно. Со мной тоже так не раз бывало. А есть ли у вас хоть какое-то представление, что именно должно случиться?

И он пытливо на меня посмотрел.

Я покачал головой. Мое предчувствие действительно было неуловимым и смутным. Скорее всего меня захлестнула волна глубокого уныния и страха.

Из лаборатории вышла Джудит. Она плавно и медленно шла к нам, гордо подняв голову и плотно сжав губы. Лицо ее было мрачно и в тоже время прекрасно. И я подумал, как она не похожа ни на меня, ни на Синдерс. Сейчас Джудит напоминала жрицу определенного древнего культа. Нортон тоже это заметил и сказал:

— Сейчас вы мне напоминаете вашу библейскую тезку Юдифь[174] в момент отсечения головы Олоферна.

Джудит улыбнулась и немного вздернула брови:

— Не могу припомнить, зачем ей это понадобилось?

— Из самых высоких побуждений, продиктованных заботой о благе окружающих.

Чувствовалось, что Джудит задела легкая ирония в его тоне. Покраснев, она прошла мимо нас, села рядом с Франклином и объявила:

— Миссис Франклин чувствует себя гораздо лучше. Она высказала пожелание, чтобы мы все сегодня вечером пришли к ней на чашку кофе.

4

Да, миссис Франклин, конечно, — человек настроения, подумал я, когда мы поднялись к ней после обеда. Весь день она нас допекала, а сейчас была сама любезность. Она возлежала на кушетке в изящном неглиже цвета бледной нильской зелени. Возле кушетки стоял небольшой вращающийся журнальный столик с книжной полкой внизу, а на нем электрическая кофеварка, с которой ловко управлялась своими белыми холеными руками миссис Франклин. Сестра Крейвен была на подхвате. Отсутствовали только Пуаро, который после обеда всегда удалялся к себе в комнату, и Аллертон, еще не вернувшийся из Ипсвича. Миссис Латтрелл и полковник остались внизу.

Аромат кофе ласкал обоняние, какой же чудесный был запах! Так как в пансионе вместо кофе нам как правило подавали неаппетитную мутную жидкость, мы с жадностью предвкушали свежесваренный, из только что перемолотых зерен, напиток. Доктор Франклин сидел у стола напротив жены и передавал присутствующим чашки кофе. Бойд Каррингтон стоял в изножье кушетки, Элизабет Коул и Нортон — у окна, сестра Крейвен — в изголовье кровати. Я сидел в кресле и пытался одолеть стихотворный кроссворд из «Таймс»[175], читая вслух вопросы.

— «Лекарство» от желанья «любви постылой узы разорвать»? Восемь букв.

— Может быть, верность долгу. «Верность», — сказал Франклин.

Мы все немного подумали и согласились. Я продолжал:

— «Бездомные, живущие в горах, на все способны»…

— «Мятежники», — выпалил Бойд Каррингтон.

— А вот цитата из Теннисона «И Эхо нам дает ответ свой вечный»[176].

— «Люби»? — предположила миссис Франклин.

— Но у Теннисона Эхо отвечает другое, — возразила Элизабет от окна. — «Умри».

Я услышал у себя за спиной подавленное восклицание. То была Джудит. Она прошла мимо нас на балкон.

— Между прочим, — сказал я, дойдя до следующего вопроса, — к «лекарству» от «любви постылой» ответ «верность» не подходит. Вторая буква должна быть «а».

— Ну, значит, это «парамур», — заявил Бойд.

Я услышал, как Барбара Франклин звякнула ложечкой о блюдце.

Следующая цитата была такая:

— «Ревности, зеленоглазой ведьмы…»

— Это из Шекспира, — уточнил Бойд.

— Но кто это сказал, Отелло или Эмилия? — спросила миссис Франклин.

— Ни тот, ни другая. Эти имена не подходят, слишком Длинные. Здесь всего три буквы.

— Яго[177].

— А я уверена, что это Отелло.

— И вовсе это не из «Отелло». Это слова Ромео, из диалога с Джульеттой.

Мы наперебой высказывали свои мнения. Вдруг с балкона Джудит крикнула:

— Смотрите-ка, звезда падает. Вот еще одна.

— Где? — встрепенулся Бойд Каррингтон. — Пусть все загадают желание.

Он вышел на балкон, присоединившись к Элизабет Коул, Нортону и Джудит. Сестра Крейвен тоже вышла, потом Франклин. Возбужденно переговариваясь, они смотрели на небо.

Я по-прежнему горбился над кроссвордом. Мне-то ни к чему загадывать желания. У меня вообще нет уже никаких желаний…

Неожиданно Бойд Каррингтон ворвался в комнату.

— Барбара, вы тоже должны выйти и посмотреть.

— Нет, не могу. Я слишком устала, — резко отвечала миссис Франклин.

— Ерунда, Бэбс. Вы должны подойти и загадать желание. — Он рассмеялся. — Не возражайте. Я вас насильно вынесу.

Бойд Каррингтон стремительно наклонился и поднял ее на руки. Она засмеялась, но воспротивилась:

— Билл, сейчас же положите меня обратно, дурачок.

— Маленькие девочки должны спешить загадать что-нибудь хорошее.

Бойд Каррингтон вынес миссис Франклин на балкон. А я еще ниже склонился над газетой. Я вспоминал.

…Ясная тропическая ночь… лягушки квакают… И падающая звезда… Я стоял тогда у окна, а потом обернулся, подхватил Синдерс на руки и вынес ее из дома в своих объятиях, чтобы она могла увидеть звезды и загадать желание…

Строчки кроссворда дрогнули и расплылись у меня перед глазами. Кто-то с балкона вошел в комнату. Джудит.

Нет, Джудит не должна видеть слезы у меня на глазах. Я поспешно нагнулся к книжной полке и притворился, что ищу нужную книгу. Я уже приметил старое издание шекспировских пьес. Да, вот оно. И я начал просматривать «Отелло».

— Чем ты занимаешься, папа?

Я что-то пробормотал насчет вопроса в кроссворде и стал перелистывать страницы. Да, это Яго:

«Ревности остерегайтесь, Зеленоглазой ведьмы, генерал, Которая смеется над добычей»[178].

А Джудит процитировала несколько других строк:

«Уже ему ни мак, Ни сонная трава, ни мандрагора,[179] Ничто, ничто не восстановит сна, Которым спал он нынешнею ночью».[180]

Голос у нее был прекрасный и звучный. В комнату, смеясь и болтая, вернулись остальные.

Миссис Франклин снова устроилась на кушетке, ее муж сел на свое место у стола и начал помешивать ложечкой кофе. Нортон и Элизабет Коул уже выпили кофе и ушли, извинившись, что не могут остаться, так как обещали Латтреллам сыграть с ними партию в бридж.

Миссис Франклин допила кофе и приказала, чтобы ей принесли ее «капельки», а так как сестра Крейвен только что вышла из комнаты, капли из ванной принесла Джудит.

Доктор Франклин, машинально шагая по комнате, наткнулся на столик.

— Как ты неловок, Джон, — недовольно заметила его жена.

— Извини, Барбара, я задумался…

— Ведь ты у меня большой, неуклюжий мишка, да, дорогой? — несколько наигранно проворковала миссис Франклин.

Он довольно рассеянно взглянул на жену, а потом сказал:

— Чудесная ночь, пойду прогуляюсь.

И тоже ушел.

— Да, он, разумеется, гений. Это видно по всему. Я действительно ужасно им восхищаюсь, — сказала миссис Франклин. — Он весь без остатка в своей работе.

— Да, конечно, умный малый, — подтвердил довольно равнодушно Бойд Каррингтон.

Джудит порывисто встала и направилась к выходу, в дверях столкнувшись с сестрой Крейвен.

— А как насчет партии в пикет[181], Бэбс? — полюбопытствовал Бойд Каррингтон.

— Прекрасная мысль! Сестра, вы можете принести нам колоду карт?

Сестра Крейвен удалилась за картами, я же пожелал миссис Франклин покойной ночи и поблагодарил за кофе.

Выйдя, я поравнялся с Франклином и Джудит. Они стояли у окна в коридоре, просто стояли, молча, бок о бок. Когда я подошел, Франклин оглянулся и, шагнув вперед, нерешительно предложил:

— Прогуляемся, Джудит?

Но дочь покачала головой.

— Не сегодня. — И отрывисто добавила: — Я иду спать. Покойной ночи.

Я спустился вниз вместе с Франклином. Он тихо насвистывал и чему-то улыбался.

Настроение у меня было неважнецкое, и я осведомился довольно ядовито:

— Вы сегодня выглядите очень довольным?

— Да, я закончил одно дело и очень удовлетворен результатом, — подтвердил он.

Внизу я с ним попрощался и на минутку наведался к игравшим в бридж. Незаметно для миссис Латтрелл Нортон мне подмигнул. Игра проходила в атмосфере непривычного для противников дружелюбия.

Аллертон все еще не вернулся из поездки, и мне казалось, что без него угнетающая атмосфера в доме несколько разрядилась и стало немного веселее.

Я направился к Пуаро. У него была Джудит. Когда я вошел, она молча улыбнулась.

— Она вас простила, mon ami, — сказал Пуаро.

Вот уж действительно!

— Да неужели, — пробормотал я, — а я и не предполагал, что…

Джудит встала, обняла меня за шею и поцеловала.

— Бедный папа. Дядюшка Эркюль вовсе не собирался уязвлять твое самолюбие. Это меня нужно прощать. Поэтому скажи, что прощаешь, и пожелай мне спокойной ночи.

Не знаю почему, но я ответил:

— Извини меня, Джудит. Я очень, очень обо всем сожалею. Но я совсем не хотел…

Однако она перебила меня.

— Все в порядке. Давай не будем об этом больше… Теперь все в порядке.

Она улыбнулась задумчивой, нездешней улыбкой, словно мысли ее бродили где-то очень далеко, и повторила:

— Теперь все в порядке… — и тихо вышла из комнаты.

Пуаро устремил на меня взгляд.

— Так как же? — требовательно спросил он. — Что случилось сегодня вечером?

Я лишь развел руками:

— Да ничего не случилось и вряд ли случится.

Но я очень и очень ошибался, так как в ту ночь как раз кое-что случилось. Внезапно миссис Франклин почувствовала себя очень скверно. Послали за двумя докторами, но все оказалось напрасно. Утром она умерла.

Не прошло и суток, как мы узнали, что причина смерти — отравление физостигмином.

Глава 14

1

Вскоре нам сообщили результаты судебно-медицинской экспертизы. Во второй раз в этом доме мне пришлось присутствовать на их оглашении. Коронер был пожилой человек с проницательным взглядом и суховатой манерой речи.

Сначала было представлено медицинское свидетельство. Оно подтвердило факт смерти вследствие отравления физостигмином в сочетании с другими алкалоидами, содержащимися в калабарском бобе. Яд попал в организм покойной предыдущим вечером между девятнадцатью часами и полночью. Полицейский-патологоанатом и его помощник затруднились указать более точное время.

Потом в качестве свидетеля выступил доктор Франклин. В общем, он произвел благоприятное впечатление, так как говорил ясно и просто. После смерти жены он проверил в своей лаборатории все растворы и обнаружил, что одна из колб, содержавших насыщенный раствор алкалоидов калабарского боба, с которым он проводил эксперименты, была доверху заполнена обыкновенной водой, и присутствие там алкалоидов было минимальным. Он не может сказать с уверенностью, когда была совершена подмена, так как именно эту колбу он не использовал в опытах уже несколько дней.

Естественно, затем возник вопрос о том, кто имел доступ в лабораторию. Доктор Франклин подтвердил, что лаборатория всегда запиралась и обычно он держал ключ в кармане рабочего халата. У его ассистентки, мисс Гастингс, был дубликат ключа. Любой, кто захотел бы попасть в лабораторию, должен был взять ключ у него или у мисс Гастингс. Иногда его жена просила дать ей ключ, когда, зайдя его навестить, забывала в лаборатории какие-нибудь свои вещи. Сам он никогда не приносил раствор физостигмина в дом или в комнату жены и полагает, что она никоим образом не могла принять раствор случайно.

Отвечая на дальнейшие вопросы коронера, он сказал, что в течение некоторого времени его жена находилась в угнетенном, невротическом состоянии. Органических болезней у нее не было, но она страдала от депрессии и частой смены настроений.

Однако в последние дни она чувствовала себя неплохо, и он считал, что ее физическое и психологическое состояние улучшилось. Они не ссорились, отношения между ними были дружелюбные. В последний вечер миссис Франклин тоже была в добром здравии и хорошем настроении.

Он сообщил также, что время от времени жена заводила разговоры о смерти, но он не принимал их всерьез. На прямой вопрос коронера он твердо и уверенно отвечал, что, по его мнению как врача, жена не относилась к суицидному психологическому типу. Таковы его медицинский диагноз и личный вывод.

За ним отвечала на вопросы сестра Крейвен. Она выглядела элегантно и подтянуто в своей хорошо сшитой форме, а ответы ее были тверды и профессиональны.

Она служила у миссис Франклин немного более двух месяцев. Миссис Франклин очень страдала от депрессивных состояний. Свидетельница Крейвен подтвердила, что она за это время по крайней мере три раза слышала, как миссис Франклин выражала желание «покончить со всем этим», потому что живет бесполезной жизнью и висит камнем на шее мужа.

— А почему она так говорила? Не было ли между супругами разногласий?

— О нет, но она знала, что недавно ее мужу предложили работу за границей, однако он отказался от предложения, чтобы не оставлять ее одну.

— И она тяжело переживала этот факт?

— Да, она обвиняла во всем свое плохое здоровье и очень себя за это корила.

— Доктор Франклин знал об этом?

— Не думаю. Едва ли они часто разговаривали на эту тему.

— Но она действительно была подвержена депрессивным настроениям?

— Да, несомненно.

— Она когда-нибудь говорила вполне определенно, что совершит самоубийство?

— По-моему, она не раз употребляла фразу «мне хочется покончить со всем этим».

— А она никогда не говорила о том, каким именно способом она хочет лишить себя жизни?

— Нет. Не говорила.

— А было что-нибудь такое, что особенно угнетало ее в последние дни?

— Нет. Она была как будто всем довольна.

— Вы согласны с доктором Франклином, что она была в хорошем настроении в последний вечер, накануне смерти?

Сестра Крейвен задумалась.

— Ну, она была возбуждена. Днем чувствовала себя плохо — жаловалась на боли и головокружение. Вечером ей как будто стало лучше, но она была несколько взвинчена. Ее слегка лихорадило, и она вела себя, пожалуй, немного неестественно.

— А видели вы колбу или еще какой-нибудь сосуд, в котором мог содержаться яд?

— Нет.

— Что она ела и пила?

— Она съела на ужин суп, котлету, зеленый горошек, картофельное пюре и вишневый пирог. И выпила во время еда стакан бургундского[182].

— А откуда принесли вино?

— В ее комнате была бутылка. В ней еще кое-что оставалось после ужина, но вино проверили и ничего подозрительного не обнаружили.

— Она могла влить в стакан яд так, чтобы вы этого не заметили?

— Да, и весьма легко. Я ходила по комнате, наводила порядок и не следила за тем, что делает миссис Франклин. Возле нее стояла небольшая шкатулка с бумагами и дамская сумочка. Ей ничего не стоило добавить что-то в вино, а потом в кофе или же в горячее молоко, которое выпила перед сном.

— Как вы думаете, что она могла сделать с колбой или другим сосудом, содержавшим яд?

Сестра Крейвен снова задумалась.

— Ну, наверное, она могла выбросить его из окна. Или в мусорную корзину, а могла и вымыть сосуд в ванной и поставить обратно в аптечный шкафчик. Там уж есть несколько пустых бутылочек. Я их не выбрасывала, на всякий случай…

— Когда вы видели миссис Франклин в последний раз?

— В десять тридцать вечера. Я помогла ей приготовиться ко сну. Она выпила горячее молоко и сказала, что хотела бы принять аспирин.

— Как она себя при этом чувствовала?

Свидетельница, немного помедлив, отвечала:

— В сущности, как обычно… Хотя нет. Я бы сказала, что, возможно, миссис Франклин была несколько перевозбуждена.

— Но не угнетена?

— Нет, пожалуй, скорее взвинчена. Если вы полагаете, что имело место самоубийство, то это возбуждение понятно. Тем более, что она считала, что совершает благородный поступок.

— Как вы думаете, она была похожа на человека, способного лишить себя жизни?

Наступила пауза. Сестра Крейвен, казалось, боролась с сомнениями.

— Ну что сказать, — ответила она наконец, — и да, и нет. Пожалуй, скорее «да». Она была очень неуравновешенным человеком.

Потом в качестве свидетеля пригласили сэра Уильяма Бойда Каррингтона. Он явно был удручен, но показания дал четкие и ясные.

Вечером он сыграл с миссис Франклин в пикет, но не заметил в ней и следа меланхолии, однако в разговоре, состоявшемся за несколько дней до ее смерти, она говорила о самоубийстве. Она была в высшей степени неэгоистична и очень страдала от мысли, что мешает карьере мужа. Она была ему предана и питала честолюбивые надежды на его блестящее будущее. Иногда впадала в глубокую депрессию по поводу собственного нездоровья.

Вызвали Джудит, но она могла рассказать немногое.

Об исчезновении физостигмина из лаборатории ей ничего не известно. Вечером накануне трагедии миссис Франклин казалась ей такой же, как всегда, хотя, пожалуй, несколько более возбужденной. Она никогда не слыхала, чтобы миссис Франклин говорила о самоубийстве.

Последним в качестве свидетеля предстал Эркюль Пуаро. Он давал показания с большой убежденностью и произвел сильное впечатление. Пуаро рассказал о своем разговоре с миссис Франклин, состоявшемся накануне ее кончины. Она была в очень угнетенном настроении и несколько раз повторила, что хотела бы «покончить со всем этим». Она беспокоилась о своем здоровье и призналась ему, что страдает приступами черной меланхолии, когда ей кажется, что жить на свете не стоит. Она сказала также, что иногда у нее возникает желание уснуть и не проснуться.

Последующие ответы Пуаро всех поразили.

— Утром десятого июня вы сидели недалеко от входа в лабораторию?

— Да.

— Вы видели, как миссис Франклин вышла из лаборатории?

— Видел.

— У нее было что-нибудь в руке?

— В правой руке она сжимала небольшую склянку.

— Вы совершенно в этом уверены?

— Да.

— Смутилась ли она при виде вас?

— Мне показалось, что она немного испугалась.

Коронер объявил, что переходит к формулировке заключения по делу. Он и его помощник должны прийти крещению, отчего наступила смерть. Определить причину смерти не составляет труда: есть медицинское свидетельство — отравление сульфатом физостигмина. Единственное, что надлежит решить: приняла ли она яд случайно, намеренно или же он был дан ей кем-то другим. Все слышали, что У покойной бывали приступы меланхолии, что она жаловалась на нездоровье, и, хотя она не страдала органическими заболеваниями, нервы у нее были сильно расстроены. Мистер Эркюль Пуаро, свидетель, чье имя и репутация имеют вес, утверждает, что видел миссис Франклин выходящей из лаборатории с небольшой бутылкой в руке и что при виде него она немного испугалась. На этом основании коронер и его помощники могли бы прийти к заключению, что миссис Франклин взяла яд в лаборатории с намерением лишить себя жизни. По-видимому, ее преследовала навязчивая идея, что она мешает карьере супруга. Кстати, будет только справедливо отметить, что доктор Франклин был добрым и любящим мужем, что он никогда не выражал неудовольствия по поводу слабости здоровья жены и не говорил, что она препятствует его научным успехам. Эта мысль, по всей вероятности, существовала исключительно в сознании миссис Франклин. У женщин с определенными нервными расстройствами часто появляются такие идеи. Следствие не имеет свидетельств, которые позволили бы заключить, в какое время и каким образом был принят яд. Да, странно, что не была найдена емкость, содержавшая яд, однако вполне возможно, как предположила сестра Крейвен, что миссис Франклин вымыла емкость и сама поставила ее в аптечный шкаф, находящийся в ванной, откуда до этого брала. Окончательное решение по данному делу надлежит вынести присяжным.

После краткого совещания присяжные вынесли вердикт. Он утверждал, что миссис Франклин в момент временного умопомрачения сама лишила себя жизни.

2

Спустя полчаса я уже сидел в комнате Пуаро. Вид у него был чрезвычайно утомленный. Кертис уложил его в постель и пытался взбодрить укрепляющими средствами.

Я умирал от желания начать разговор, но должен был сдерживаться, пока камердинер не покончит со своими обязанностями и не удалится.

Но вот Кертис ушел, и я выпалил:

— Это правда, Пуаро, то, что вы сказали? Вы видели колбу в руке миссис Франклин, когда она вышла из лаборатории?

Окаймленные синевой губы Пуаро едва заметно дрогнули в улыбке:

— А вы, друг мой, этого не видели?

— Нет, не видел.

— Может быть, вы просто не заметили, а?

— Да, возможно, и не заметил. Во всяком случае, я не могу поклясться, что у нее в руке ничего не было. — Я недоверчиво посмотрел на своего друга. — Но вопрос, однако, в следующем: вы действительно сказали правду?

— А вы думаете, что я мог бы солгать?

— Я бы не сказал, что это совершенно исключено.

— Гастингс, вы меня шокируете. Где же ваше безоговорочное доверие ко мне?

— Ну… я же не утверждаю, что вы совершили клятвопреступление.

— Но ведь я не клялся говорить правду, только правду и ничего кроме правды, — мягко возразил Пуаро.

— Значит, то была обыкновенная ложь?

Пуаро небрежно отмахнулся:

— Что сказано, mon ami, то сказано. И незачем это обсуждать.

— Но я вас просто не понимаю! — вскричал я.

— Что вам не понятно?

— Ну ваше свидетельское показание — насчет того, что миссис Франклин говорила о самоубийстве и что она была в угнетенном состоянии.

— Enfin[183], вы сами слышали, как она об этом говорила.

— Да, слышал, но у нее постоянно менялось настроение, и вот этого вы не подчеркнули.

— А может, я как раз и не хотел этого подчеркивать.

— Так вы хотели, чтобы вердикт гласил «самоубийство»? — поразился я.

Пуаро ответил не сразу.

— Я думаю, Гастингс, что вы недооцениваете всей серьезности положения. Если угодно, да, я хотел, чтобы вердикт был — «самоубийство».

— Но вы-то сами ведь не думаете, что она покончила с собой?

Пуаро медленно покачал головой.

— Так вы считаете, что ее убили?

— Да, Гастингс, ее убили.

— Тогда почему же вы предпочли это замолчать и допустить, чтобы дело закрыли как «самоубийство»? Ведь это означает конец расследованию!

— Совершенно точно.

— И вы этого желали?

— Да.

— Но почему?

— Просто непостижимо, что вы совсем ничего не понимаете! Ну да ладно, давайте оставим это… Вы просто должны мне поверить, что было совершено убийство — сознательное, намеренное убийство. Я ведь говорил вам, Гастингс, что здесь, в «Стайлзе», скоро будет совершено преступление и что мы вряд ли сможем его предотвратить, потому что убийца — человек жестокий и решительный.

Я вздрогнул.

— А что будет потом?

Пуаро улыбнулся.

— Дело закрыто. Его отнесли по разряду самоубийств. Но мы с вами, Гастингс, будем продолжать наше расследование. Неофициально. Будем рыть землю, точно кроты. И рано или поздно схватим за руку «Икс».

— А что если, пока мы его схватим, он еще кого-нибудь убьет?

Пуаро покачал головой:

— Не думаю. Разве только кто-нибудь что-то увидит или узнает и проговорится…

Глава 15

1

Мои воспоминания о событиях, последовавших непосредственно за судебно-медицинской экспертизой по случаю смерти миссис Франклин, немного расплывчаты. Разумеется, состоялись похороны, на которых было множество, смею сказать, любопытствующих жителей Стайлз-Сент Мэри. Именно тогда ко мне подошла старуха с глазами в склеротических жилках и неприятной, я бы сказал, зловещей манерой речи.

— А я вас помню, сэр, представьте.

— Э, возможно…

Но она продолжала, не дослушав:

— Двадцать лет с лишком прошло… Когда умерла старая леди из «Стайлза». Это здесь у нас было первое убийство, но, сдается мне, не последнее. Мы тогда все говорили, что старую миссис Инглторп прикончил ее муж. Все были в этом уверены. — И она злорадно усмехнулась. — А может, и на этот раз муженек замешан?

— Что вы хотите этим сказать? — гневно возразил я. — Вы разве не знаете, что вердикт суда был «самоубийство»?

— Это коронер так сказал, но он мог и ошибиться, а? Как вы думаете? — И она толкнула меня локтем в бок. — Ох уж эти доктора. Они-то знают, как можно покончить с женушкой. Да и она-то, по всей вероятности, не очень к мужу-доктору благоволила.

Я сердито повернулся к старухе, и она шмыгнула прочь, бормоча, что не хотела сказать ничего дурного, вот только странно, что такое случается во второй раз.

— И разве не чудно, сэр, что и вы здесь очутились тоже во второй раз? Ведь так?

На какое-то краткое мгновенье у меня промелькнуло: а не подозревает ли она лично меня в совершении обоих преступлений? Это очень меня обеспокоило. И еще я подумал, какая это странная вещь — подобные подозрения — и как они живучи в маленьком городке.

Но, главное, все сказанное было не так уж далеко от истины. Ведь кто-то действительно убил миссис Франклин.

Как я уже сказал, я очень немногое помню о тех днях, тем более что меня тогда больше всего тревожило состояние здоровья Пуаро. Дело в том, что ко мне явился Кертис. Обычно невыразительное лицо его было обеспокоено. Он доложил, что у Пуаро ночью был сердечный приступ.

— Мне кажется, сэр, что надо бы показать его доктору.

Я бросился к Пуаро со скоростью почтового экспресса, но он очень решительно отверг необходимость врачебного визита. Все это было не похоже на него. Я всегда считал, что он чересчур носится со своим здоровьем, боится сквозняков, кутает шею шелковыми или шерстяными кашне, ужасается, если промочит ноги, измеряет температуру и немедленно ложится в постель при малейшем подозрении на простуду — «иначе у меня разовьется водянка в груди». А главное, при малейшем недомогании он всегда советовался с врачами. Теперь же, когда он был действительно болен, его отношение к своему здоровью кардинально изменилось. И наверное именно по причине болезни. Те прежние недомогания были пустяковыми, но теперь, когда он был очень нездоров, Пуаро, возможно, опасался признать серьезность своей болезни и проявлял такое легкомыслие к визиту врача, потому что страшился узнать правду.

Я запротестовал, но он отверг мои возражения хоть и с грустью в голосе, но очень решительно.

— Ах, но я же консультировался с врачами! И не с одним, а несколькими. Я был у Бланка, и у Дэша (имена известных специалистов), и как же они поступили? Они послали меня в Египет, где мне сразу же стало гораздо хуже. Я был также у Р.

Я знал, что Р. — кардиолог.

— И что он вам сказал? — перебил я его.

Пуаро уклончиво взглянул в сторону — и сердце у меня сжалось.

— Он сделал все возможное. Я получаю необходимое лечение, у меня под рукой нужные лекарства, но, увы, он не всесилен… Поэтому, Гастингс, поймите, звать врачей ни к чему. Медицина, mon ami, уже не поможет. К сожалению, нельзя вставить новый мотор и продолжать жить как прежде.

— Но, послушайте, Пуаро, все не так просто. Кертис…

— А что Кертис? — отрывисто переспросил Пуаро.

— Он приходил ко мне, он беспокоится. У вас был приступ.

Пуаро смягчился.

— Да, да. Иногда они бывают, эти приступы, и, ох, как нелегко все это наблюдать. У самого Кертиса, полагаю, приступов никогда не бывает.

— Так вы решительно не хотите вызвать врача?

— Это ни к чему, друг мой.

Он говорил очень мягко, но категорично. И снова сердце у меня защемило. Пуаро улыбнулся.

— Это дело, Гастингс, станет моим последним. Оно будет самым интересным из всех, так как преступник тоже самый интересный и незаурядный из всех, что мне встречались. В случае с «Икс» мы имеем дело с превосходной, великолепной, вызывающей невольное восхищение технологией преступления. Пока, mon cher, этот «Икс» действует так искусно, что я, Эркюль Пуаро, ничего с ним не могу поделать! Он наступает, а я пока не могу отразить нападение.

— Но если бы вы были здоровы… — начал я увещевающее.

Однако этого, очевидно, говорить не следовало, так как Эркюль Пуаро сразу вспылил:

— Ах, неужели я вам не говорил тридцать раз, что для расследования не требуется физических сил? Необходимо лишь одно — думать.

— Ну… да, конечно, с этим у вас все в порядке.

— В порядке? Да я по-прежнему мыслю превосходно. Ноги у меня парализованы, сердце выкидывает разные коленца, но мозг, Гастингс, на мой мозг сбой прочих органов не оказывает никакого влияния. Мозг работает превосходно, первоклассно.

— Это, конечно, здорово, — сказал я, стараясь успокоить его.

Однако, спускаясь потом по лестнице, я подумал, что мозг Пуаро уже не так силен в анализе ситуации и функционирует менее остро, чем раньше. Взять хотя бы то, что миссис Латтрелл едва не погибла, а вот теперь убили миссис Франклин. И что же мы предприняли для предотвращения этих ужасных событий? Да практически ничего.

2

Однако на следующий день Пуаро сказал:

— Вы, Гастингс, предлагали, чтобы я показался врачу.

— Да, — поспешил я ответить. — Я бы чувствовал себя гораздо спокойнее, если бы вы на это согласились.

— Eh bien, я согласен. Повидаюсь с доктором Франкдином.

— Франклином? — спросил я недоуменно.

— А в чем дело, разве он не врач?

— Да, но его главное занятие — научные исследования, не так ли?

— Несомненно. И, думаю, он не преуспел бы как обычный практикующий доктор. У него нет того, что называется «врачебным политесом». Но у него есть свои достоинства. Я бы сказал, что он лучше многих знает, как выражаются в фильмах, всю «подоплеку» своего дела.

Все же я был не совсем удовлетворен его выбором. Я не сомневался в способностях доктора Франклина, но он всегда производил на меня впечатление человека, которому недосуг и не интересно вникать в обыкновенные человеческие недуги. Наверное, такой подход не мешает научным исследованиям, но совершенно не годится для врачебной практики.

Итак, Пуаро пошел на уступку, а так как у него не было здесь своего врача, то Франклин охотно согласился его осмотреть. При этом он сразу дал понять, что если потребуется ежедневные осмотры и лечение, то надо будет пригласить другого врача, так как сам он не сможет постоянно наблюдать за больным.

Франклин долго пробыл у Пуаро. Я дождался, когда он наконец выйдет, увел его к себе в комнату и закрыл дверь.

— Что скажете? — спросил я с беспокойством.

— Он замечательный человек, — задумчиво ответил Франклин.

— Да, конечно, — отмахнулся я от этого само собой разумеющегося факта. — Но как его здоровье?

— Здоровье?

Франклин, по-видимому, очень удивился вопросу, словно я упомянул о чем-то совершенно несущественном.

— Ну, здоровье у него, конечно, прескверное.

Все это звучало не совсем профессионально, однако, как мне говорила Джудит, в свое Время Франклин слыл одним из самых талантливых студентов-медиков.

— Насколько это серьезно? — встревожился я еще больше.

— Вы действительно хотите знать? — стрельнул в меня взглядом доктор Франклин.

— Конечно!

Что за дурацкий вопрос! Но Франклин тут же возразил:

— А большинство пациентов о таких вещах знать не хочет. Они предпочитают сироп утешения горькой пилюле правды. Хотят надеяться, жаждут убедительных и пространных заверений, что все будет хорошо и скоро наступит чудесное исцеление. Однако Пуаро — совсем иное дело.

— Вы имеете в виду?.. — и снова страх ледяной рукой сдавил мне сердце.

Франклин кивнул:

— О да, он прекрасно понимает, что его ждет. И знает, что это случится, я бы сказал, довольно скоро. Мне не хотелось вам об этом говорить, но он сам меня уполномочил.

— Значит, ему все известно.

— Да, он знает, как обстоят дела. Его сердце может отказать в любой момент. Однако сказать, когда именно это произойдет, нельзя.

Помолчав, Франклин добавил:

— Из его слов я понял, что он беспокоится — вдруг не успеет закончить некое предпринятое им дело. Вы знаете, в чем оно состоит?

— Знаю.

Франклин с любопытством на меня посмотрел.

— Он хочет быть уверенным, что оно будет завершено.

— И я его понимаю.

Интересно бы узнать, имеет ли Джон Франклин хоть малейшее представление, в чем заключается наше с Пуаро дело.

— Надеюсь, он справится, — тихо ответил Франклин. — Я понял, что для него это весьма важно. — И, помолчав, добавил: — У него очень последовательный, цепкий и упорядоченный ум.

— Но неужели ничего нельзя сделать, неужели медицина бессильна? — спросил я удрученно.

— Увы, — Франклин покачал головой. — Но если он почувствует, что приближается приступ, у него всегда под рукой амилнитрат[184] в ампулах.

Неожиданно доктор Франклин сделал весьма любопытное замечание:

— Он, кажется, питает очень большое уважение к человеческой жизни?

— Полагаю, что так.

Я не раз слышал, как Пуаро решительно повторяет: «Ненавижу убийства». Мне, правда, всегда в этих словах чудилась какая-то недоговоренность, которая щекотала мое воображение.

— Вот в этом и заключается разница между нами, — продолжал Франклин, — у меня такого уважения нет.

Я удивленно поглядел на него, а он, слегка улыбнувшись, кивнул.

— Это совершеннейшая правда. Раз смерть придет неизбежно, так какая разница, раньше или позже? Не все ли равно?

— Что же вас заставило стать врачом при таком-то отношении к жизни и смерти? — спросил я, сдерживая возмущение.

— Дорогой друг, функции врача заключаются не только в том, чтобы отдалить неизбежный конец, а в гораздо большей степени, чтобы улучшить качество жизни. Если умирает здоровый человек, то это в общем не так уж и важно. Если умирает слабоумный — тем более… Но если, сделав научное открытие, вы сумеете воздействовать на тироид[185], восстановив его функцию, и слабоумный станет нормальным человеком, то, с моей точки зрения, ради этого стоит потрудиться…

Понимая, что, заболев гриппом, я обращусь отнюдь не к доктору Франклину, я взглянул на него уже с некоторым интересом, невольно отдавая должное силе духа, исходившим от этого человека, и его абсолютной честности. Я заметил перемену в нем после смерти жены. Он выказывал мало внешних признаков горя, сопутствующих подобной утрате. Напротив, казался общительнее, не таким рассеянным, более энергичным и готовым к новым начинаниям.

Внезапно он спросил, нарушив ход моих размышлений.

— Вы с Джудит ведь не очень схожи характерами?

— Да, скорее, мы совсем разные.

— Тогда, наверное, она похожа на свою мать?

Подумав, я медленно покачал головой.

— Не очень. Моя супруга была веселой, смешливой женщиной. Она ничего не принимала слишком всерьез, хотела приучить и меня к тому же, но, боюсь, не слишком в этом преуспела.

Он опять улыбнулся.

— Да уж, совсем не преуспела. Вы как отец довольно сложный человек, не так ли? Это Джудит говорит. И она редко смеется. Она очень серьезная. Возможно, из-за того, что слишком много работает, а это уже моя вина.

И он задумался, а я вежливо заметил:

— Ваша работа, наверное, представляет большой интерес.

— А?

— Я сказал, ваша работа представляет большой интерес.

— Ну, разве, человек пять заинтересуются. Для остальных же она чертовски скучна — и они, очевидно, правы. Но, как бы то ни было, — он вскинул голову, распрямил плечи и сразу стал тем, кем был в действительности: сильным, мужественным человеком, — теперь у меня появился шанс и, о Господи, я готов кричать об этом во весь голос. Из министерства мне сегодня сообщили, что их предложение все еще в силе, и я его принял. Через десять дней уезжаю.

— В Африку?

— Да. И это замечательно.

— Так скоро! — меня его сообщение несколько удивило.

Доктор Франклин пристально поглядел на меня.

— Что вы этим хотите сказать? Что значит «скоро»? А! — Его нахмуренный лоб разгладился: — Вы хотите сказать, так скоро после смерти Барбары? Но почему бы и нет? Зачем притворяться: ее смерть облегчила решение многих проблем.

Наверное, выражение моего лица его позабавило:

— Боюсь, у меня нет времени соблюдать условности. Когда-то я влюбился в Барбару — она была очень хорошенькая девушка, — женился на ней и примерно через год разлюбил. Думаю, она разлюбила меня еще раньше. Я, разумеется, разочаровал ее. Она полагала, что сможет вить из меня веревки. Ей это не удалось. Я эгоистичный, упрямый грубиян и поступаю в соответствии со своими принципами и желаниями.

— Но вы же из-за нее отказались от работы в Африке? — напомнил я Франклину.

— Да, но исключительно по финансовым соображениям. Женившись, я взял на себя обязательство обеспечивать Барбаре привычный для нее образ жизни. Если бы я уехал, она оказалась бы в очень стесненных обстоятельствах. Но теперь, — и он улыбнулся совершенно искренней мальчишеской улыбкой, — все для меня обернулось необыкновенно удачно.

Я был поражен. Полагаю, многие мужья, жены которых отправляются в мир иной, не слишком о них горюют, и это всем, в общем-то, известно, но заявление Франклина показалось мне чересчур циничным.

Франклин заметил мое замешательство, но, по-моему, ничуть не смутился:

— Правдивый ответ редко кто оценит по достоинству, и все же он экономит массу времени и исключает большое количество ненужных и неискренних слов.

— А вас совершенно не волнует, что ваша жена покончила самоубийством? — резко осведомился я.

— Я не совсем уверен, что у нее было намерение покончить с собой, — задумчиво ответил Франклин. — Это просто невероятно…

— Но тогда что же случилось, как вы думаете?

— Не знаю. И, сдается мне, знать не хочу. Понятно? — отрезал он.

Я снова воззрился на него. Взгляд у него был жесткий и холодный.

— Да, не хочу знать. Меня это не интересует, понимаете? — повторил он.

Нет, я не понимал, и к тому же, все это мне не нравилось.

3

Не помню, когда я обратил внимание на то, что Стивен Нортон о чем-то постоянно сосредоточенно размышляет. После судебно-медицинской экспертизы и похорон он стал очень молчалив и часто бродил в одиночестве, глядя себе под ноги и хмурясь. Была у него привычка ерошить свои короткие седые волосы, пока они не вставали дыбом, словно колючки у ежа. Вид у него становился комичный, но это «ерошение» выдавало все его внутреннее смятение. На вопросы он отвечал рассеянно, и я, в конце концов, пришел к выводу, что он, действительно, чем-то крайне обеспокоен. Я попытался узнать, в чем дело, спросил, не получил ли он каких-нибудь неутешительных известий, но он энергично мотал головой и отмалчивался. Однако вскоре он, по-видимому, решился и неуклюже, со всякими околичностями принялся выяснять мое мнение по одному делу.

Немного заикаясь, как всегда, когда он говорил о чем-то серьезном, Нортон начал рассуждать об этических проблемах.

— Знаете, Гастингс, должно быть, очень легко говорить вообще, что хорошо, а что плохо, но когда сталкиваешься с чем-то конкретным, все оказывается не так-то просто. Я хочу сказать, что, например, кто-то узнает нечто такое, ну понимаете, не предназначенное для него лично, — о каком-то происшествии, которого он не одобряет и которое может иметь ужасно важное значение. Понимаете, что я имею в виду?

— Боюсь, не совсем… — признался я.

Нортон снова нахмурился, принялся ерошить волосы, они снова забавно так вздыбились.

— Трудно мне вам это объяснить. Ну вот предположим, вы случайно что-то прочли в чужом письме, распечатанном по ошибке, то есть письмо адресовано не вам, но вы начали читать, так как решили, что оно ваше, и успели прочитать кое-что, не предназначенное для вашего сведения. Ведь такое может случиться, сами знаете.

— Случиться может все…

— Ну так вот, я хочу спросить, как в таком случае следует поступить?

— Ну… — я всерьез задумался. — Наверное, надо пойти к этому человеку и сказать: «Я ужасно сожалею, но по ошибке распечатал письмо, адресованное не мне, а вам».

Нортон вздохнул. Он ведь сказал, что все не так просто, как может показаться.

— Но, понимаете, Гастингс, вы уже успели прочитать нечто такое, что может его поставить в неловкое положение…

— То есть, поставить в неловкое положение другого человека, да? Но в таком случае, наверное, надо притвориться, будто ничего еще не прочли, так как сразу же поняли, что письмо адресовано не вам.

— Да, — ответил Нортон, немного помолчав, но вид у него был растерянный, словно удовлетворительного ответа на свой вопрос он так и не получил.

— Хотел бы я все-таки знать, как следует правильно поступать в таких случаях.

Я опять сказал, что, по-моему, больше ничего сделать нельзя.

Все еще напряженно хмурясь, Нортон возразил:

— Ну, понимаете, Гастингс, все это серьезнее, чем вы думаете. Предположим, то, что вы успели прочесть… ну, как бы это сказать… очень важно для этого другого человека.

— Вот уж действительно, Нортон, — возразил я, потеряв терпение, — не понимаю, стоит ли так много об этом говорить, можно подумать, что мы постоянно читаем чужие письма?

— Нет, нет, разумеется, нет. Я совсем не это хотел сказать, тем более, что имел в виду не совсем письмо… Я просто попытался смоделировать схожую ситуацию. Ну к примеру, если вы что-то — случайно — увидели, услышали или прочли, станете ли вы об этом распространяться, если только…

— Если только что?

— Если только не будете обязаны сказать об этом.

Я посмотрел на него с внезапно обострившимся любопытством, а он продолжал:

— Послушайте, подумайте вот о чем: предположим, вы увидели нечто в замочную скважину.

Это предположение заставило меня вспомнить Пуаро! А Нортон, все так же запинаясь, продолжал:

— Представьте, что вы случайно посмотрели в замочную скважину — например, вставили ключ в замок, но не можете открыть дверь, и поэтому заглянули в скважину, чтобы узнать, нет ли ключа с другой стороны, или посмотрели по какой-то другой не менее веской причине… при этом вы и в мыслях не держали увидеть то, что увидели…

На какой-то момент я перестал его слушать, так как меня внезапно осенило. Я вспомнил тот день на поросшем травой холме, вспомнил, как Нортон поднес к глазам бинокль, чтобы получше разглядеть крапчатого дятла. А потом внезапно смутился. Вспомнил его расстроенный вид и нежелание дать мне бинокль. Я тогда решил, что он увидел нечто, имеющее отношение ко мне — то есть Аллертона и Джудит. Тогда, признаться, я ни о чем другом и думать не мог… Но предположим, однако, что он увидел нечто иное?..

Я резко спросил:

— Это «что-то» вы увидели в бинокль?

Нортон одновременно и удивился, и почувствовал облегчение.

— Вот это да! Гастингс, как же вы догадались?

— Это случилось в тот самый день, когда мы гуляли втроем — вы, я и Элизабет Коул?

— Да, верно.

— И вы не хотели, чтобы я увидел тоже самое?

— Нет, не совсем так… Мне кажется, никто из нас не должен был этого видеть.

— Что это было?

Нортон снова нахмурился.

— Вот в этом-то и загвоздка. Должен я вам об этом рассказывать или нет? Ведь это получается самое настоящее соглядатайство! Я увидел то, что мне не предназначалось. У меня совершенно не было желания что-то увидеть — я всего лишь наблюдал за крапчатым дятлом… Но я увидел!..

Нортон замолчал. Мне очень хотелось узнать, что же все-таки он тогда увидел, ужасно хотелось, но я не решался настаивать…

— Но это было нечто важное? — все-таки спросил я.

— Это может возыметь большое значение. Вот и все, что я знаю.

— Это как-то относится к смерти миссис Франклин?

— Странно, что именно об этом вы спрашиваете, — очень удивился Нортон.

— Значит, относится?

— Нет-нет. Прямой связи нет, но все же мне кажется, это как-то связано с ее смертью, — задумчиво ответил Нортон, — тогда некоторые события предстали бы в ином свете. Это бы означало… Черт побери, я просто не знаю, что мне делать!

Меня раздирало двойственное чувство. Я с ума сходил от желания все узнать и в то же время понимал, что Нортону совсем не хочется об этом рассказывать… Ничего удивительного. На его месте я чувствовал бы то же самое. Слишком уж сомнительным способом — согласно нашей морали — были получены его сведения…

А потом меня вдруг осенило:

— Почему бы вам не посоветоваться с Пуаро?

— С Пуаро? — на лице Нортона выразилось некоторое сомнение.

— Да, именно с Пуаро!

— Ну что ж, — медленно ответил Нортон, — это мысль. Ведь он иностранец… — и, смутившись, Нортон замолчал.

Я понял, что он имеет в виду. Язвительные замечания Пуаро насчет пристрастия англичан к честной игре мне были слишком хорошо знакомы. Удивляюсь, почему сам Пуаро, не комплексующий в вопросах морали, сам не додумался рассматривать птиц в бинокль. Это было бы чрезвычайно полезно для дела…

— Вы не пожалеете, что доверились ему, — настаивал я. — К тому же, его советы вас ни к чему не обяжут…

— Да, верно, — сказал Нортон, и его лоб разгладился. — Знаете, Гастингс, мне кажется, что я не только должен, но и хочу посоветоваться с ним.

4

Меня удивила мгновенная реакция Пуаро на мое сообщение о разговоре с Нортоном.

— Что, что вы сказали, Гастингс?

Он уронил ломтик тоста, который поднес было ко рту, и наклонился вперед, вытянув шею.

— Расскажите все еще раз и, пожалуйста, поскорее.

Я повторил рассказ.

— Значит, он что-то увидел тогда в бинокль, — повторил Пуаро задумчиво, — что-то такое, о чем вам не рассказал.

Вдруг он порывисто схватил меня за руку.

— Не знаете, он еще кому-нибудь об этом рассказывал?

— Не думаю. Нет, уверен, что не рассказал.

— Тогда будьте начеку, Гастингс. Это чрезвычайно важно, чтобы он больше никому об этом не рассказал и даже не намекнул. Иначе может возникнуть опасность.

— Опасность?

— И очень большая. — Лицо у Пуаро помрачнело. — И договоритесь с ним, mon ami, чтобы сегодня вечером он зашел ко мне. Ничего особенного, просто маленький дружеский визит, вы понимаете. И никому ни слова, пусть никто не подумает, что в этом визите есть что-то необычное. А сами будьте осторожны, Гастингс, будьте очень, очень осторожны. Кто еще, вы сказали, был с вами тогда на прогулке?

— Элизабет Коул.

— Она не говорила, не заметила ли она чего-либо странного в поведении Нортона?

Я попытался восстановить тот момент в памяти.

— Не знаю. Может быть, и заметила. Мне спросить ее об этом?

— Нет, никому ни слова, Гастингс.

Глава 16

1

Я передал Нортону приглашение Пуаро.

— Да, я, конечно, навещу его. Буду рад. Но знаете, Гастингс, я очень сожалею, что рассказал обо всем даже вам.

— А между прочим, вы еще кому-нибудь рассказывали?

— Нет — по крайней мере… Нет, разумеется, нет.

— Вы совершенно в этом уверены?

— Нет, решительно нет. Я ничего никому не рассказывал.

— И не рассказывайте. Во всяком случае, пока не повидаетесь с Пуаро.

Сначала он сказал «нет» не совсем уверенно, затем повторил уже твердо. Впоследствии я вспомнил об этом факте.

2

Я поднялся на зеленый холм, где мы были в тот день. И снова оказался не один. Впереди была Элизабет Коул. Когда я поднимался по склону холма, она оглянулась.

— У вас такой возбужденный вид, капитан Гастингс. Что-нибудь случилось?

Я постарался взять себя в руки.

— Нет-нет, совершенно ничего. Просто немного запыхался. — И добавил нарочито будничным тоном: — Вроде бы дождь собирается.

Она взглянула на небо.

— Да, по-видимому, будет дождь.

Некоторое время мы стояли молча. Было что-то очень притягивающее в этой женщине. С тех пор, как Элизабет Коул призналась, кто она на самом деле, и рассказала о трагедии, постигшей ее семью, мой интерес к ней неизмеримо возрос. Между двумя людьми, потерявшими близких, часто возникает взаимная симпатия, однако в отличие от меня, думаю, у нее все еще впереди — новая жизнь, новые встречи…

Неожиданно для себя я вдруг сказал:

— У меня сегодня совсем нет настроения… Плохие вести о моем дорогом друге.

— О мосье Пуаро?

Она спросила так участливо, что я поспешил облегчить свою душу. Когда я все рассказал, она тихо спросила:

— Понимаю. Значит, конец может наступить в любой момент?

Не в силах вымолвить ни слова, я лишь кивнул. И, немного помолчав, добавил:

— Когда он умрет, у меня никого не останется в этом мире.

— Но у вас есть Джудит и другие дети.

— Они рассеяны по свету, а Джудит — что ж, она вся в работе, и я ей не нужен.

— Подозреваю, что пока у детей все хорошо, родители им вообще не нужны. Так было всегда. Я гораздо более одинока, чем вы. Обе мои сестры совсем далеко от меня: одна в Италии, другая в Америке.

— Дорогая Лизи, ваша жизнь только начинается.

— В тридцать пять лет?

— А что такое тридцать пять? Хотел бы я, чтобы мне было тридцать пять, — добавил я многозначительно, — я ведь, знаете ли, не совсем слеп.

Она вопросительно взглянула на меня и покраснела.

— Вы думаете… Нет, мы со Стивеном только друзья. У нас много общего…

— Тем лучше.

— Он просто добр ко мне.

— Милая Лизи, поверьте, он не просто добр к вам, вы ему очень нравитесь… Мы, мужчины, скроены совсем не так, как вы…

Однако мисс Коул внезапно побледнела и тихо, сдавленным голосом сказала:

— Как вы… слепы! Разве могу я думать о… замужестве? С моей-то историей? Я, чья сестра совершила убийство или… сестра сумасшедшей… Не знаю, что и хуже.

— Не мучайтесь этой мыслью, — в порыве возразил я. — Возможно, это неправда…

— Что вы хотите сказать? Это правда!

— Но вы же сами мне тогда сказали: «Это — не Мэгги»?

— Да, я не верю, что Мэгги…

— А я знаю, что это не Мэгги!

— Что вы хотите сказать? — Элизабет Коул пристально посмотрела на меня.

— Ваша сестра не убивала вашего отца.

Она поднесла руку ко рту. Глаза ее расширились. Она смотрела на меня с испугом.

— Вы сошли с ума! Откуда вы можете это знать?

— Неважно. Однако я прав и докажу вам свою правоту.

3

Недалеко от дома я столкнулся с Бойдом Каррингтоном.

— Сегодня мой последний вечер в этом доме. Завтра я уезжаю.

— В «Неттон»?

— Да.

— Вы, должно быть, этому очень рады.

— Да. Возможно. — И он вздохнул. — Как бы то ни было, Гастингс, честно говоря, я рад, что уезжаю отсюда.

— Да, кормят здесь не очень… и обслуживание так себе..

— Я не об этом. В конце концов, дешевый пансион — дешевое обслуживание… Нет, Гастингс, я имею в виду атмосферу дома… Мне сам дом не нравится. Словно здесь витают какие-то флюиды… Ужасный дом — недобрые дела.

— Да, я тоже это чувствую…

— Не знаю, в чем здесь дело… Возможно, дому, в котором когда-то случилось убийство, никогда уже не стать прежним. Не нравится мне здесь. Сначала тот несчастный случай с миссис Латтрелл — чертовски странное происшествие. Потом бедняжка Барбара. Не верю я в ее самоубийство, совсем на нее это не похоже… — помолчав, добавил он.

— Думаю, не стоит быть столь категоричным, — неуверенно протянул я, но он меня перебил:

— А я решительно это утверждаю! Черт побери, я провел с ней почти весь день накануне. Она была в хорошем настроении и очень радовалась нашей поездке. Единственное, что ее тревожило, так это не слишком ли Джон увлечен своими экспериментами и не совершит ли он чего-нибудь чрезвычайного, например, не испробует ли на самом себе свои растворы. И знаете, что я думаю, Гастингс?

— Нет.

— Что это он повинен в ее смерти. Видимо, все время придирался к ней. Со мной она всегда была весела и довольна, он же убеждал ее в том, что она испортила ему его драгоценную карьеру (я ему покажу карьеру!), и это ее сломило. А нашему эскулапу — черт его побери! — хоть бы что. Глазом не моргнув, заявил мне, что отправляется в Африку. Нет, Гастингс, я бы совсем не удивился, если бы смерть Барбары была его рук делом.

— Вряд ли вы, конечно, в это верите, — оборвал его я.

— Конечно, не верю. Хотя бы потому, что ему не резон было травить ее этими бобами, ведь все знают, что он с ними работает. Думаю, он прибегнул бы к другому средству. Впрочем, я не единственный, кто подозревает Франклина. Есть еще одна особа, у кого он на подозрении…

— И что же это за особа? — спросил я сухо.

— Сестра Крейвен, — ответил Бойд Каррингтон, заговорщицки понизив голос.

— Что? — Меня его ответ чрезвычайно заинтриговал.

— Тише. Не надо громко. Да, именно сестра Крейвен. Конечно, она бойкая особа, но в уме ей не откажешь. Франклин ей не нравится — и никогда не нравился.

Я удивился — по-моему, сестре Крейвен не нравилась ее подопечная. И еще я подумал, что, наверное, ей немало известно о семейных отношениях Франклинов.

— Она сегодня ночует в поместье, — продолжал Бойд Каррингтон.

— Что? — я снова удивился, ведь сестра Крейвен уехала сразу же после похорон.

— Она остановилась в пансионе на одну ночь, с завтрашнего дня она приступает к работе на новом месте…

— Понятно.

Услышав о возвращении сестры, я непонятно почему почувствовал какое-то смутное беспокойство. Может быть, есть какая-то тайная причина для ее возвращения? По словам Бойда Каррингтона, Франклина она не любила.

Я старался успокоиться, но вдруг с неожиданной запальчивостью сказал:

— Она не имеет никакого права подозревать Франклина. Ведь в конце концов факт самоубийства подтвержден и ее свидетельскими показаниями. К тому же Пуаро видел, как миссис Франклин вышла из лаборатории с колбой в руке.

— При чем тут колба? — отрезал Бойд Каррингтон. — Женщины всегда носят с собой разные флаконы — с ароматическими солями, лосьонами для волос, лаком для ногтей. Ваша дочь только что тоже бегала с бутылочкой — но это же не значит, что она задумала покончить с собой, не так ли? Так что, все это чепуха!

Он внезапно замолчал, потому что к нам подошел Аллертон. В тот же момент — очень кстати — в весьма мелодраматическом стиле, послышался глухой раскат грома, и я снова подумал, что Аллертон определенно создан природой на роль негодяя. Однако Аллертона не было в «Стайлзе» в ту ночь, когда умерла Барбара Франклин. И, кроме того, у него вообще не могло быть мотива для подобного убийства.

Но ведь у «Икс» тоже никогда не бывает мотивов. Этим-то он и силен. Только это и мешает нам установить, кто он, хотя в любой момент нас может озарить луч прозрения.

4

Здесь я должен упомянуть следующее: никогда не сомневался в том, что именно Пуаро одержит победу. По моему мнению, в борьбе с «Икс» Пуаро не мог не победить. Несмотря на его слабое здоровье, я верил, что из двух противников он сильнейший. Понимаете, я привык за время нашего знакомства к тому, что победителем в схватке с преступником всегда оказывается Пуаро.

Однако настал момент, когда я впервые в нем усомнился, и сомнение заронил сам Пуаро.

Направляясь вниз, к обеду, я завернул к нему. Не помню сейчас точно, что послужило причиной, но он внезапно употребил в разговоре выражение «если со мной что-нибудь случится».

Я решительно возразил: ничего не случится. Потому что этого просто не может быть.

— Еп Ыеп, значит, вы невнимательно слушали доктора Франклина.

— Франклин ничего не знает наверняка. Вы достаточно крепки и проживете еще много лет, Пуаро.

— Это возможно, друг мой, хотя в высшей степени сомнительно. Но я говорю об этом не просто так. Хотя мне и осталось жить не так много, все же поболее, чем этого хотелось бы мистеру «Икс».

— Что?

Очевидно, лицо мое вполне отразило потрясение, которое я испытывал. Пуаро утвердительно кивнул:

— Да, это в самом деле так, Гастингс. Ведь «Икс», в конце концов, умен. Очень умен. И он не может не понимать, что мое устранение, даже если оно предварит естественную смерть всего на несколько дней, будет для него весьма ощутимым преимуществом.

— Но тогда — что же будет… потом? — спросил я в смятении.

— Когда убивают полковника, mon ami, командование берет на себя ближайший по званию. Тогда наше дело продолжите вы.

— Но как же я смогу? Я блуждаю в потемках относительно обстоятельств дела.

— Я предусмотрел это. Если со мной что-нибудь случится, друг мой, вы найдете вот здесь, — и он похлопал рукой по запертой шкатулке с бумагами, — все необходимые «ключи». Как видите, я постарался предупредить малейшую случайность.

— Что толку махать кулаками после драки. Расскажите мне сейчас все, что мне следует знать.

— Нет, друг мой. Вам неизвестно то, о чем знаю я, и это важное преимущество.

— Вы оставили мне подробное описание всего происходящего?

— Разумеется, нет. Им мог бы завладеть «Икс».

— Тогда что же вы оставили?

— Своего рода подсказки. Для «Икс» они совершенно бессмысленны, не сомневайтесь, но вам они помогут установить истину.

— А я совсем в этом не уверен. Ну зачем вам нужны все эти извилистые пути, Пуаро? Вы любите все максимально усложнять… Вы всегда все усложняли!

— А теперь это превратилось в некую манию, не так ли? Вы это хотели сказать? Возможно. Но будьте уверены, оставленные «ключи» выведут вас на верную дорогу.

Он помолчал, а затем добавил:

— И, может быть, тогда вы пожалеете, что связали себя с этим делом. И скажете: «Опустите занавес».

Его слова прозвучали так, что я снова вдруг ощутил страх. Казалось, где-то там, за горизонтом, таится нечто дикое, страшное и непонятное, чего я не хотел бы видеть, о чем мне было бы невыносимо знать. Нечто такое, что в глубине души мне уже ведомо.

Я отогнал от себя это наваждение и спустился к обеду.

Глава 17

1

Обед прошел в довольно веселой и непринужденной атмосфере. Миссис Латтрелл тоже присутствовала. Она была в ударе, из нее так и била ее несколько наигранная ирландская жизнерадостность. И Франклина я еще никогда не видел таким оживленным и веселым. Впервые сестра Крейвен надела не форму, а затейливое платье, напоминающее одеяние мусульманок. Она сбросила с себя профессиональную сдержанность и казалась очень привлекательной.

После обеда миссис Латтрелл предложила партию в бридж, но в результате было сыграно несколько партий в покер и пикет. Примерно в половине десятого Нортон сказал, что пойдет навестить Пуаро.

— Хорошая мысль, — одобрил Бойд Каррингтон. — К сожалению, в последнее время он неважно себя чувствует. Я тоже хотел бы пойти с вами.

Действовать надо было незамедлительно.

— Послушайте, — вмешался я, — не обессудьте, но он слишком слаб, чтобы беседовать с двоими сразу… Он очень быстро утомляется.

Нортон понял намек и сразу подхватил:

— Я только хочу передать ему книгу о птицах. Он просил почитать.

— Ну что ж, хорошо, — ответил Бойд Каррингтон, — но вы вернетесь, Гастингс?

— Да.

И мы с Нортоном ушли.

Пуаро нас ждал. Немного с ним поговорив, я опять сошел вниз, и мы начали играть в карты.

Мне показалось, что Бойду Каррингтону не нравится беззаботная атмосфера, царившая в тот вечер в «Стайлзе». Наверное, он считал, что все слишком быстро забыли о недавней трагедии. Он пребывал в рассеянности, часто забывал, чей ход, наконец извинился, сказал, что больше играть не может, подошел к окну и открыл его. В отдалении глухо рокотал гром. Приближалась гроза. Он закрыл окно, вернулся к столу, постоял пару минут, наблюдая за игрой, а потом удалился.

Без четверти одиннадцать я лег в постель. К Пуаро не зашел. Он мог уже спать. Более того, мне не хотелось думать о «Стайлзе» и проблемах, с ним связанных. Я хотел уснуть — уснуть и забыться.

Только я задремал, меня разбудил какой-то звук. Мне показалось, что это стук в дверь. «Войдите», — крикнул я, но ответа не последовало. Я включил свет, встал, выглянул в коридор и увидел, как Нортон выходит из ванной и направляется к себе в комнату. На нем был клетчатый халат отвратительной расцветки, волосы стояли дыбом — как обычно. Он вошел в комнату, закрыл за собой дверь, и я услышал, как ключ повернули в замке.

В небе погрохмыхивало — надвигалась гроза.

Я снова лег с неприятным ощущением от звука поворачивающегося в замке ключа. Он наводил на мысли о разных зловещих вариантах. Интересно, Нортон всегда запирается на ночь? Или так посоветовал ему делать Пуаро? И с внезапным беспокойством я вспомнил о таинственном исчезновении ключа от комнаты Пуаро.

Я лежал без сна, беспокойство все усиливалось, гром уже вовсю грохотал в окне. Гроза разразилась. Наконец я встал и запер дверь на ключ. Потом лег и заснул.

2

Перед завтраком я заглянул к Пуаро. Он лежал в постели, и я был потрясен его болезненным видом. На лице залегли глубокие морщины, выражение печали и крайней усталости поразило меня в самое сердце.

— Как самочувствие, старина? — спросил я.

Он улыбнулся с видом покорности судьбе:

— Я существую, друг мой. Я еще есть.

— Болей не чувствуете?

— Нет, просто устал, — он вздохнул, — очень устал.

Я понимающе кивнул.

— А как было вчера вечером? Нортон сказал вам, что он видел в тот день с холма?

— Да, сказал.

— И что же это было?

Пуаро долго и внимательно глядел на меня, прежде чем ответить.

— Не уверен, Гастингс, что стоит рассказывать вам об этом. Вы можете не так понять.

— О чем вы говорите?

— Нортон сказал, что видел тогда двоих.

— Джудит и Аллертона! — вскричал я. — Я сразу тогда догадался.

— Ehbien, non. Не Джудит и не Аллертона. Разве я Вам не сказал, что вы меня неправильно поймете? Вы человек прямолинейный, одержимый одной — единственной идеей!

— Извините, — сказал я немного обескураженный, — и скажите, кто же это был.

— Я скажу вам завтра. Сейчас мне надо о многом поразмыслить.

— Это поможет… поможет решению нашего дела?

Пуаро кивнул, закрыл глаза и откинулся на подушки.

— Дело закончено. Да, закончено. Осталось связать воедино несколько разрозненных частей. Идите вниз, мой друг, завтракать. И по дороге скажите Кертису, что он мне нужен.

Я подчинился и направился вниз. Мне хотелось увидеть Нортона. Я жаждал узнать, о чем он рассказал Пуаро.

Однако в глубине души я не испытывал никакого удовлетворения. Мне очень не понравилось то, что Пуаро на этот раз не восторгается своей победой. И к чему эта бесконечная таинственность? И откуда вдруг взялась какая-то глубокая неизъяснимая печаль? В чем истинная суть того, что произошло?

Нортон к завтраку не явился. Покончив с едой, я вышел в сад. После грозы воздух был влажен и свеж, ливень прошел сильный. Бойд Каррингтон прогуливался по лужайке. Мне было приятно видеть его и вдруг захотелось довериться ему. И всем остальным тоже. Я чувствовал сильнейшее искушение сделать это немедленно. Пуаро слишком слаб. Ему не в силах одному нести столь тяжкую ношу.

Бойд Каррингтон выглядел таким полным сил и жизненной энергии, таким уверенным в себе, что у меня на душе стало теплее и спокойнее.

— А вы сегодня припозднились, — сказал он.

— Да, проспал.

— Была гроза ночью, слышали?

Я припомнил, что во сне мне чудились раскаты грома.

— Вчера вечером я чувствовал себя не очень хорошо, — сказал Бойд Каррингтон. — Сегодня — гораздо лучше.

Он потянулся и зевнул.

— А где Нортон? — осведомился я.

— Думаю, этот лентяй еще спит!

Мы дружно взглянули вверх. Окна Нортона были прямо над нашими головами. Я вздрогнул. Его окна, единственные по фасаду, были закрыты ставнями.

— Странно, — сказал я, — может быть, прислуга забыла его разбудить?

— Да, странно. Надеюсь, он не заболел. Давайте поднимемся и узнаем.

Мы вместе поднялись по лестнице. В коридоре нас встретила горничная, довольно глуповатая на вид девушка. В ответ на наш вопрос сказала, что стучала, но мистер Нортон голоса не подал. Она стучала в дверь не то два, не то три раза, но он, наверное, не слышал. А дверь у него заперта.

Противный холодок пробежал у меня по спине. Я громко заколотил в дверь и позвал:

— Нортон, Нортон! Просыпайтесь!

И снова меня охватила смутная, тревога:

— Проснитесь же!

3

Поняв, что ответа не дождаться, мы отправились на поиски полковника Латтрелла. Он выслушал нас, и в его выцветших голубых глазах мелькнула тревога. В нерешительности он дернул себя за ус.

Миссис Латтрелл, всегда склонная к быстрым решениям, дала ясно понять, что дело неладно:

— Как бы то ни было, дверь надо открыть. Другого выхода нет.

Во второй раз за свою жизнь я наблюдал, как в «Стайлзе» ломают дверь. И за ней нас ожидало то же, что и тогда. Убийство.

Нортон, одетый в халат, лежал на постели. Ключ от двери находился у него в кармане. В руке маленький револьвер, на вид совсем игрушечный. На лбу, в самом центре, виднелось маленькое пулевое отверстие.

Я все пытался понять, что мне это отверстие напоминает. Да, что-то такое, очень знакомое, архаичное… Но никак не мог вспомнить.

Когда я вошел к Пуаро, он сразу же пытливо взглянул мне в лицо.

— Что случилось? Нортон? — спросил он сразу же.

— Он мертв.

— Как? Когда это случилось?

Я коротко рассказал и добавил:

— Говорят, что это самоубийство. А что еще можно подумать? Дверь заперта. Окна закрыты ставнями. Ключ у него в кармане. Да я и сам видел, как он вошел к себе в комнату и запер дверь.

— Вы его видели, Гастингс?

— Да, вчера вечером.

И я объяснил, как было дело.

— А вы уверены, что это был Нортон?

— Разумеется. Я узнал этот его ужасный старый халат.

На мгновение Пуаро стал самим собой.

— Но ведь вам нужно было идентифицировать человека, а не его халат. Ма foi[186]. Любой мог надеть его халат.

— Да, верно, конечно, я не видел лица, но я хорошо рассмотрел его торчащие волосы, и он слегка прихрамывал…

— Любой может прихрамывать, если понадобится, Моп Dieu!

Я очень удивился.

— Вы хотите сказать, Пуаро, что, возможно, я видел не Нортона?

— Ничего подобного. Меня только возмущают ваши доводы в пользу того, что это был Нортон. Нет, нет, я не хочу, чтобы вы усомнились, что это действительно был Нортон. Странно, если бы это оказался кто-то другой. Ведь все живущие здесь мужчины гораздо выше Нортона. Enfin, скрыть рост нельзя. В Нортоне же было наверное только футов пять. Tout de тете[187], происшествие смахивает на какой-то загадочный трюк, правда? Он входит к себе в комнату, запирает дверь, кладет ключ в карман, а назавтра его находят с пулей в голове, револьвером в руке и ключом в кармане.

— Значит, вы не верите, что он застрелился сам?

Пуаро медленно покачал головой.

— Нет. Нортон в себя не стрелял. Его убили.

4

Я спустился вниз. Голова у меня шла кругом. Загадка была непостижима, и я понятия не имел, что все это означает и что теперь делать. Я пребывал в каком-то тумане, мозг отказывался работать, но, надеюсь, меня можно было извинить.

И, однако, во всем случившемся была своя логика. Нортона убили. Почему? Чтобы не дать ему рассказать об увиденном в бинокль? Но он же рассказал об этом другому человеку, Пуаро. Значит, Пуаро тоже угрожает опасность, а он совершенно беспомощен.

Да, я должен был это предвидеть.

Я должен был знать заранее.

«Cher ami», — сказал Пуаро, когда я уходил от него.

То были последние слова, которые я от него услышал. Когда Кертис пришел, чтобы помочь своему хозяину, он нашел его мертвым…

Глава 18

1

Не хочется писать обо всем об этом.

Понимаете, я пытаюсь думать о случившемся как можно меньше. Эркюль Пуаро умер, и с ним умерла большая часть Артура Гастингса.

Изложу только голые факты. Иначе просто не выдержу.

Было подтверждено, что Пуаро умер от естественных причин. То есть, от сердечного приступа. Именно так, по словам Франклина, он и должен был умереть. Несомненно, что приступу способствовало потрясение, испытанное им, когда он узнал о смерти Нортона. По какому-то недосмотру под рукой Пуаро на ночном столике не оказалось ампул с амилнитратом.

По недосмотру ли? А может быть, некто намеренно убрал лекарство? Нет, это невозможно. Не мог же «Икс» рассчитать заранее, что у Пуаро станет плохо с сердцем.

И все же я отказываюсь считать, будто Пуаро умер естественной смертью. Его убили, как убили Нортона и Барбару Франклин. А я по-прежнему не знаю, почему их убили… и… кто убил!

В случае с Нортоном судебно-медицинская экспертиза установила, что причина смерти — самоубийство. Сомнение, возникшее у хирурга, производившего вскрытие, вызвал тот необычный факт, что самоубийца выстрелил себе в самую середину лба. Но это обстоятельство было единственным, что вызывало недоверие. Все остальное очевидно свидетельствовало о самоубийстве: дверь, запертая изнутри; ключ, найденный в кармане; плотно закрытые ставни; револьвер в руке мертвеца. Вспомнили, что в последнее время Нортон жаловался на головные боли и на то, что с некоторых пор его акции приносили одни убытки. Вряд ли такие обстоятельства достаточны для самоубийства, но вкупе с остальными очевидными фактами в выводах экспертизы никто не усомнился.

Револьвер, надо полагать, был его собственный. За время пребывания Нортона в «Стайлзе» горничная дважды видела револьвер у него на ночном столике. Это было установлено точно. Значит, если тут имело место преступление, то оно было прекрасно «оформлено» — «самоубийство» было настолько очевидным, что не вызывало никаких других предположений. Но это означало, что в дуэли Пуаро с «Икс» последний одержал победу, и теперь именно мне предстояло продолжить и завершить наше дело.

Я направился в комнату Пуаро и взял шкатулку с бумагами. Так как Пуаро своим душеприказчиком назначил меня, я был в совершенном праве. Ключ от нее висел у него на шее.

У себя в комнате я отпер шкатулку, и меня едва не хватил удар: все бумаги, связанные с действиями «Икс», исчезли. Я же видел их, когда Пуаро пару дней назад открывал ее при мне! Их исчезновение служило доказательством того, что «Икс» по-прежнему действует. Конечно, их мог уничтожить сам Пуаро, но это мне показалось совершенно невероятным. Значит, их уничтожил «Икс»!

«Икс», этот неуловимый «Икс»…

Однако шкатулка была не пуста, и я вспомнил слова Пуаро о том, что найду в ней такие свидетельства вины «Икс», о которых тот не подозревает.

Может, они действительно находятся здесь? В шкатулке лежал экземпляр шекспировской пьесы «Отелло» в дешевом издании, небольшого формата. Другой книгой оказалась пьеса Сент-Джона Эрвина «Джон Фергюсон»[188]. Между страницами третьего акта виднелась закладка.

Теряясь в догадках, я тупо разглядывал книги. И это «ключи», оставленные для меня Пуаро? Но они мне решительно ничего не говорят.

Что же все-таки они могут означать? Наверное, здесь существует какой-то шифр, основанный на тексте двух этих пьес.

Но даже если так, как я его разгадаю?

Нет ни подчеркнутых слов, ни букв. Я попытался слегка подогреть страницы — безрезультатно. Тогда я самым внимательным образом прочитал третий акт «Джона Фергюсона», в частности, ту замечательную, волнующую сцену, где Юпоти Джон сидит и разглагольствует о том о сем, сцену, которая заканчивается уходом молодого Фергюсона, решившего найти человека, дурно поступившего с его сестрой.

Текст выдавал руку мастера, но вряд ли Пуаро завещал мне эти книги с намерением усовершенствовать мой литературный вкус.

Внезапно, когда я стал перелистывать страницы, из них выпал клочок бумаги. На нем почерком Пуаро было написано:

«Поговорите с моим слугой Джорджем».

Ну что ж. Это уже нечто. Возможно, ключ к шифру, если шифр вообще существует, оставлен бывшему слуге. Надо раздобыть адрес Джорджа и повидаться с ним.

Однако прежде предстояли печальные хлопоты — погребение моего дорогого друга.

В этих краях он обосновался, когда только приехал в Англию. И здесь же нашел последний приют.

Все эти дни Джудит была очень добра ко мне. Она проводила со мной много времени, помогала во всех приготовлениях и относилась ко мне с нежностью и сочувствием. Элизабет Коул и Бойд Каррингтон тоже были очень внимательны. Я ожидал, что на Элизабет Коул смерть Нортона произведет более сильное впечатление, но если она и чувствовала печаль, то ничем себя не выдала.

И вот все закончилось…

2

Да, я должен рассказать и об этом.

Прошли похороны. Мы сидели с Джудит в моей комнате, и я пытался строить наши планы на будущее.

И вот тогда она сказала:

— Но понимаешь, папа, меня здесь не будет.

— Где здесь?

— Меня не будет в Англии.

Онемев от неожиданности, я воззрился на дочь.

— Я не хотела говорить тебе об этом раньше времени, не хотелось тебя огорчать. Но теперь ты должен узнать все Надеюсь, ты будешь не против. Понимаешь, я уезжаю в Африку вместе с Франклином.

При этих словах я взорвался. Это невозможно! Исключено! Все начнут судачить. Одно дело — быть его ассистенткой в Англии, когда была жива его жена… Но ехать с ним в Африку, это совсем другое дело. Нет, это невозможно, и я собирался наложить на ее решение вето. Джудит не должна, не смеет, не может так поступить!

Она слушала меня, не перебивая. Позволила мне полностью высказаться. И, едва заметно улыбнувшись, сказала:

— Но, мой милый, дорогой папочка, я поеду не как его ассистентка. Я поеду как его жена.

Для меня эти слова были ударом обуха по голове, и я сказал, вернее промямлил:

— А как же Ал… Аллертон?

Похоже, она забавлялась моим недоумением.

— Да там ничего не было. Я бы и раньше тебе это сказала, если бы ты меня не разозлил. А кроме того, мне нужно было, чтобы ты думал именно так. Не хотела, чтобы ты знал о Джоне.

— Но я видел, как однажды вечером… на террасе… ты поцеловала Аллертона.

— Что за важность! В тот вечер я чувствовала себя несчастной. Такое бывает. И тебе это, конечно, известно, — нетерпеливо возразила Джудит.

— Но ты не можешь сейчас выйти замуж за Франклина — должно пройти время.

— Нет, могу. Я хочу уехать с ним, и ты сам понимаешь, что так будет лучше. Теперь уже не надо ждать, препятствий никаких нет.

Джудит и Франклин! Франклин и Джудит!

Представляете, какие мысли возникли тогда у меня в голове, мысли, которые до поры до времени таились в глубинах сознания?

Джудит идет с колбой в руке. Джудит со страстной убежденностью звонким молодым голосом заявляет, что те, кто не приносит пользы, должны уступить место полезным членам общества — и это говорит моя любимая Джудит, которую Пуаро тоже любил. И, значит, те двое, которых видел в бинокль Нортон, были Джудит и Франклин? Но если так… если так, то… нет, этого не может быть. Только не это!

Франклин — да, возможно, он человек со странностями, фанатик, который, если решит пойти на убийство, способен убивать снова и снова.

Однако Пуаро захотел тогда проконсультироваться именно с Франклином.

Почему? Что он ему сказал в то утро?

Но Джудит? Нет! Только не моя любимая Джудит.

И однако мне тогда Пуаро показался таким странным… Особенно когда произнес эти непонятные слова: «Опустите занавес»…

Внезапно мне в голову пришла новая мысль. Чудовищная! Невозможная! А что если история с «Икс» — сплошной вымысел? И Пуаро приехал в «Стайлз» потому, что боялся, как бы в семье Франклина не произошла трагедия? Приехал для того, чтобы следить за Джудит? Не поэтому ли он мне решительно ничего не рассказывал? И все, что связано с «Икс», и сам «Икс» — чистейшая фантазия? Дымовая завеса?

А в самой сердцевине этой трагедии — Джудит, моя дочь?

Отелло! В тот вечер, накануне смерти миссис Франклин, я взял с книжной полки именно «Отелло» Шекспира. Может быть, это и есть «ключ» к разгадке?

В тот вечер Джудит была похожа, как кто-то заметил, на свою тезку перед тем, как та отсекла голову Олоферну. Моя Джудит могла таить в своем сердце смертоносное жало?!

Глава 19

1

Пишу уже в Истбурне.

Я приехал сюда, чтобы повидаться с Джорджем, бывшим слугой Пуаро.

Джордж служил у Пуаро много лет. Это был знающий свои обязанности, деловитый малый, начисто лишенный воображения. Он всегда воспринимал происходящее буквально и судил обо всем исходя из того, что видел.

Итак, приехав, я рассказал ему о смерти Пуаро. Джордж отреагировал именно так, как я и ожидал: искренно огорчился, но внешне почти ничем не выдал своих чувств.

Потом я спросил:

— Он ведь вам оставил послание для меня, не так ли?

— Для вас, сэр? — встрепенулся Джордж. — Нет, мне об этом ничего не известно.

Я удивился и стал настаивать на своем, но Джордж упорно твердил, что ничего о таком послании не знает.

Наконец, я сдался:

— Что ж, наверное, я ошибся. Так тому и быть… Жаль только, что вы не оставались при нем до конца.

— Я тоже об этом сожалею, сэр.

— Но ведь у вас заболел отец, и вам необходимо было о нем позаботиться.

Джордж изумленно воззрился:

— Прошу прощенья, сэр, но я не совсем понимаю, о чем речь.

— Ведь вам пришлось уехать, чтобы ухаживать за больным отцом, да?

— Но я не хотел покидать мистера Пуаро, сэр. Он сам меня отослал.

— Отослал? — Я очень удивился.

— Не в том смысле, что уволил. Мы так понимали, что я опять к нему вернусь, но попозже. Нет, уехал я по его желанию, и он назначил мне подходящее вознаграждение на то время, пока я буду здесь, при своем старике.

— Но почему, Джордж, почему?

— Ничего не могу вам сказать, сэр.

— А вы не спрашивали его?

— Нет, сэр. Я считал, что мне не положено об этом знать, сэр. У мистера Пуаро всегда были свои соображения, сэр. Очень умный был джентльмен, я это всегда понимал, и очень почтенный.

— Да, да, — пробормотал я рассеянно.

— Любил хорошо одеться, хотя и на иностранный манер, несколько затейливо, с вашего позволения, сэр. Но это понятно, раз он был иностранным джентльменом. И касаемо волос и усов можно сказать то же самое.

— Ах, эти знаменитые его усы, — и сердце у меня сжалось при воспоминании о том, как Пуаро ими гордился.

— Очень заботился об усах, сэр, очень, — продолжал Джордж, — не слишком-то они были по моде, но ему это шло, сэр, понимаете, что я хочу сказать?

Я ответил, что понимаю.

А потом осторожно осведомился:

— Он, полагаю, их тоже подкрашивал, как и волосы?

— Он… э… да, немного красил, но волосы в последнее время — нет, этого не было.

— Разве? Но ведь они были черные, как вороново крыло, и выглядели ненатурально. Казалось, он в парике.

— Извините, сэр, но это и был парик, — деликатно покашливая, заметил Джордж. — В последние годы мистер Пуаро потерял много волос, так что ходил в парике.

Да, подумал я, ну не странно ли, что камердинер знает о человеке больше, чем его ближайший друг.

Однако я снова обратился к интересующему меня вопросу.

— Все-таки неужели вы и представления не имеете, почему мистер Пуаро отослал вас от себя? Подумайте, старина, подумайте как следует.

Джордж напряг голову, но думать — это было не по его части.

— Могу только предположить, сэр, — сказал он наконец, — что мистер Пуаро просто захотел нанять Кертиса, а меня отослать.

— Кертиса? Да зачем он ему понадобился?

Джордж, снова покашливая, ответил:

— Вот этого, сэр, я никак знать не могу. Мне Кертис при встрече не показался, не очень-то он сообразительный парень. Да, сильный, этого не отнять, но я бы не сказал, что он слуга первоклассный, как требовалось мистеру Пуаро. Мне кажется, Кертис одно время работал санитаром в больнице для умалишенных.

— Кертис?.. — я уставился на Джорджа.

Не из-за Кертиса ли Пуаро так категорически не хотел мне ничего рассказать? Кертис был единственным человеком, которого я не принимал в расчет!

И Пуаро такое положение устраивало. Он хотел, чтобы я ломал себе голову над тем, кто из постояльцев «Стайлза» был таинственным «Икс». Но, оказывается, «Икс» не был постояльцем!

Кертис!

Санитар в психушке… Я вроде где-то читал, что бывшие пациенты таких лечебниц иногда там и остаются или возвращаются работать санитарами и подсобными служками.

Странный, молчаливый, глуповатый на вид человек. Способный убить по каким-то извращенным «резонам» больного разума…

А если так — если так… то…

Я почувствовал, словно огромное облако, окутывавшее меня, вдруг рассеялось.

Кертис?..

Постскриптум

Примечание, сделанное рукой капитана Артура Гастингса: Прилагаемый манускрипт стал моей собственностью четыре месяца спустя после смерти моего друга Эркюля Пуаро Я получил письмо из адвокатской фирмы с просьбой посетить их главный офис. Там, «в соответствии с указаниями их клиента, покойного мосье Эркюля Пуаро», они вручили мне запечатанный пакет. Привожу текст, написанный рукой Эркюля Пуаро:

«Mon cher ami,

Когда вы будете читать эти строки, я уже буду четыре месяца как мертв. Я долго спорил с самим собой, стоит ли мне писать нижеследующее, но решил, что некоторым людям необходимо знать всю правду о втором „Таинственном происшествии в Стайлзе“. Я также осмелюсь предположить, что к тому времени, как вы будете читать сие, в вашей голове уже прочно поселятся абсурдные соображения, неприятные и даже мучительные для вас.

Однако позвольте мне сказать и следующее: вы, топ ami, довольно легко могли бы придти к правильному выводу без моей помощи. Я позаботился о том, чтобы вы получили для этого все „ключи“. Но если этого не случилось, то, как всегда, лишь по той причине, что по своей натуре вы слишком доверчивый и благородный человек. A la fin соmmе аи commencement[189].

Как бы то ни было, вы должны знать, кто убил Нортона — даже если до сих пор не подозреваете, по какой причине умерла Барбара Франклин. Боюсь, прояснение этого обстоятельства может вас потрясти.

Итак, начну с начала, когда я, как вам известно, попросил вас приехать в „Стайлз“. Я писал, что вы мне нужны. И это правда. Я хотел, чтобы вы стали моими ушами и глазами. И это тоже правда, хотя, может быть, не в том смысле, который вы этому придавали. Мне надо было, чтобы вы видели и слышали только то, что мне было нужно.

Вы жаловались, cher ami, что я был „нечестен“ по отношению к вам, рассказывая об этом деле, что я утаил от вас известные мне факты, что я отказываюсь раскрыть вам тайну личности „Икс“. И это все совершенно верно. Мне пришлось так поступить, но не по тем причинам, которые я вам изложил. Теперь вы узнаете настоящие мотивы.

Давайте рассмотрим с вами дело „Икс“. Я показал вам резюме нескольких преступлений, подчеркнул, что из каждого отдельно взятого дела можно сделать вывод: человек, обвиняемый или подозреваемый в совершении преступления, действительно его совершил и что альтернативы этому быть не может. Но затем я подчеркнул второе, не менее важное обстоятельство: в каждом из этих дел чувствуется присутствие „Икс“: или он был поблизости от места преступления, или каким-то иным образом имел к нему явное отношение. И тогда вы сразу же пришли к заключению, которое парадоксальным образом было одновременно и верным и несоответствующим действительности. Вы сказали, что это „Икс“ совершил все эти преступления.

Да, друг мой, обстоятельства таковы, что в каждом (или почти каждом) деле только обвиняемый, по всей вероятности, мог совершить данное преступление. А с другой стороны, как объяснить причастность ко всем этим делам „Икс“? Помимо людей, непосредственно связанных с полицией или, предположим, с адвокатской конторой, расследующей уголовные дела, много ли найдется мужчин или женщин, которые в силу каких-то причин могли иметь отношение ко всем пяти убийствам? Сами понимаете, вряд ли кто-то признается, что водил близкое знакомство с пятью убийцами. Нет, нет, топ ami, вот это никак не возможно. Значит, во всех этих делах мы сталкиваемся с любопытным явлением, которое в химии называется „катализацией“, когда между двумя субстанциями происходит реакция, но происходит это только в присутствии третьей субстанции, хотя сама она прямого участия в реакции не принимает. Состав этой третьей субстанции всегда остается неизменным, хотя состав других постоянно меняется. Вот такова диспозиция. Она означает, что там, где присутствовал „Икс“, совершалось преступление, но сам „Икс“ непосредственного участия в преступлениях не принимал.

Необыкновенная, беспрецедентная ситуация! И я понял, что в конце моей жизни столкнулся с выдающимся в своем роде преступником, использующим такую технологию убийства, при которой его никогда не смогут изобличить.

Это потрясающая технология, хотя и не новая. Существуют параллели. Тут появляется на сцене оставленный мною для вас первый „ключ“. Трагедия „Отелло“. Именно здесь мы знакомимся с замечательно обрисованным прототипом „Икс“. Это — законченный негодяй Яго. Гибель Дездемоны, Кассио и самого Отелло — деяния Яго, спланированные им и, по сути дела, им же самим осуществленные. Тем не менее, он остается вне круга подозреваемых, и его никто бы не разоблачил, если бы Шекспиру не понадобилось сорвать с него маску, чтобы покарать злодея. Ему пришлось прибегнуть к самому банальному трюку — с платком — предметом, совершенно не соответствующим арсеналу технических средств Яго, и тем самым заставить его совершить глупейшую ошибку, которой он ни за что бы не совершил, не будь на то воли автора.

Однако умение навязать мысль об убийстве продемонстрировано гениальным Шекспиром во всем блеске совершенства Ни единым словом Яго прямо не понуждает убивать. Напротив, он красноречиво удерживает других от насильственных действий и в то же время подстрекает их к этим действиям, внушая им ужасные подозрения, которых у них и в помине не было.

Та же самая техника фигурирует в замечательном третьем акте „Джона Фергюсона“, где „полоумный“ Клюти Джон подстрекает других убить человека, которого ненавидит сам Клюти. Это блестящий пример психологического внушения.

А теперь вы должны понять, Гастингс, следующее: каждый человек способен на убийство. У любого из нас время от времени возникает желание убить, но — никто из нас не принимает решения убить. Как часто вы сами думаете или слышите, как другие выражают вслух мысль: „Она так меня разозлила, что я мог бы ее убить!“, „Я мог бы убить Б. за то-то и за то-то!“, „Я впал в такую ярость, что готов был его убить на месте“. И все эти слова правдиво передают чувства говорящих. Вам действительно хочется убить имярек. Но вы этого не делаете. Ваша воля становится препятствием на пути желания. У детей эта преграда зачастую еще отсутствует. Я знал ребенка, который, разозлившись на котенка, сказал: „Сиди смирно, а то я стукну тебя по голове и убью“. Что он и сделал, а через минуту испытал потрясение — понял, что котенка уже не вернуть к жизни. А ведь ребенок на самом деле очень любил котенка. Итак, все мы потенциальные убийцы, а искусство „Икс“ заключалось не в том, чтобы возбудить желание убивать, но в том, чтобы сломить свойственную нормальному, порядочному человеку волю к сопротивлению подобному желанию.

Свое искусство „Икс“ усовершенствовал долгой практикой. Он точно знал, какое слово, фразу, даже интонацию надо употребить, чтобы нажать на самую слабую струнку человека! И делал это настолько искусно, что у жертвы не возникало никаких подозрений на его счет. Тут не гипноз — гипноз не увенчался бы успехом. Это нечто более опасное и смертоносное. Это манипулирование тайными пружинами человеческой сущности с тем, чтобы пробудить низменные инстинкты во вполне благопристойных членах общества на совершение преступлений. Он играл на лучших чувствах, на самых благих намерениях, сталкивая их при этом с худшими проявлениями человеческой натуры. Естественно, его жертвы терпели в этой схватке поражение.

Вы должны это знать, Гастингс, — вы же на себе это испытали…

Так что теперь вы, может быть, начинаете понимать настоящий смысл тех моих слов, которые вас тогда задевали и сбивали с толку…

Я говорил вам, что приехал в Стайлз не случайно. Я здесь потому, сказал я, что скоро свершится преступление. Вы удивились, что я говорю об этом с такой уверенностью. Но я знал, что говорю, потому что это преступление должен был совершить я сам…

Да, друг мой, это странно, немыслимо, ужасно! Я, тот, кто превыше всего ценит человеческую жизнь, завершаю свою карьеру убийством. Возможно, я был слишком уверен в собственной непогрешимости и чересчур носился с сознанием своей неизменной правоты, а потому очутился в конце пути лицом к лицу с этой ужасающей необходимостью. Понимаете, Гастингс, у каждого предмета, явления, события есть две стороны. Дело всей моей жизни — спасать невинных, то есть предотвращать убийство, но в данном случае я мог осуществить эту цель только одним единственным способом — убив преступника. Не заблуждайтесь, мой друг, „Икс“ для закона остался бы недосягаем. Он был в безопасности. Любой, даже самый гениальный сыщик не смог бы наказать „Икс“ с помощью правосудия.

И все же, друг мой, мне, ох, как не хотелось совершать подобное деяние. Я понимал, что сделать это необходимо, но долго не мог на это решиться. Я уподобился Гамлету… и постоянно отодвигал роковой день… Но затем было совершено покушение на миссис Латтрелл…

Мне, кстати, было тогда любопытно, Гастингс, сработает ли ваша хваленая интуиция… Она сработала. Вы заподозрили, правда без особой уверенности, Нортона. И были абсолютно правы. Ибо именно Нортон и есть наш пресловутый „Икс“. У вас не было никаких оснований его подозревать — за исключением совершенно разумного, хотя и несколько шаткого, предположения о его внешней незначительности. В данном случае вы были очень близки к истине.

Я тщательно изучил его биографию. Единственный сын властной, привыкшей повелевать женщины, он, по-видимому, никогда неумел самоутверждаться и производить благоприятное впечатление на окружающих. У него был физический недостаток — слегка прихрамывал и в школьные годы не мог играть наравне со сверстниками и участвовать в различных соревнованиях.

Очень многозначителен, по-моему, и тот факт, что в школе он едва не упал в обморок при виде погибшего кролика. Вы сами мне об этом рассказывали. Смерть производит на него глубокое впечатление. Его мутит от вида крови, он не приемлет насилия, а в результате в школе его считали маменькиным сынком и слабаком… Подсознательно, я бы сказал, он жаждал реабилитации и укрепления своего имиджа в глазах других учеников, но для этого, он понимает, надо измениться… стать смелее и безжалостнее.

С другой стороны, я думаю, что уже в ранней молодости у него проявилась способность в манипуляциях над людьми. Он умел слушать, казалось бы, вникать в проблемы окружающих, выражал сочувствие. Людям он нравился, тем не менее относились они к нему несколько небрежно, без должного, как ему казалось, почтения. Его это уязвляло. И тогда он решил воспользоваться своими талантами: применяя точно рассчитанные слова и нехитрые приемы, воздействовать на людей, управлять ими. Только при этом, конечно же, надо понимать, что они хотят, проникать в их мысли, тайные стремления и желания.

Вы даже представить себе не можете, Гастингс, какой питательной средой служат подобные знания для властолюбца? Да, он, Стивен Нортон, который всем симпатичен, но с которым тем не менее все обращаются несколько небрежно, может заставить людей делать то, чего им не хочется, или (обратите на это внимание) они считают, что им не хочется.

Ясно представляю, как он совершенствует свое ужасное мастерство. И мало-помалу у него развивается отвратительная, зловещая страсть к насилию „чужими руками“. Насилию, к которому из-за физической слабости он сам не способен, — комплексы, привитые ему за время учебы в школе…

Со временем его тайное пристрастие управлять людьми все усиливается и превращается в манию, в неутолимую потребность. Оно становится для него наркотиком, Гастингс, наркотиком, к которому тянет так же непреодолимо, как опиуму или кокаину.

Нортон, этот с виду добрый, мягкий человек, в тайне был садистом. Его пьянило созерцание боли, психологических мук других людей.

Впрочем, в последнее время страсть доставлять нравственную боль и страдания превратилась в нашем мире в настоящую эпидемию. L'appetit vient еn mangeant[190].

Итак, садистские наклонности и жажда власти. В руках Нортона оказались ключи от судеб людей, их жизни и смерти…

Как любой наркоман, раб своего пристрастия, он должен был любыми способами пополнять коллекцию своих „деяний“. Поэтому он искал и находил все новые жертвы. Не сомневаюсь, что число деяний, к которым он приложил руку, было больше тех пяти, которые мне удалось обнаружить, и во всех них он выступал в одной и той же роли.

Он знал Этерингтона. С Риггсом он познакомился в кабачке, куда зашел, чтобы выпить стаканчик виски, когда проводил лето в деревне. Во время морского круиза он „подружился“ с Фредой Клей и всячески старался убедить ее, что если бы старая тетушка Фреды умерла, это было бы благо и для тетушки, которая избавилась бы от страданий, и для нее самой, так как обеспечило бы ей безбедную и полную удовольствий жизнь. Нортон искусно играл на струнах всевозможных человеческих слабостей. Он был другом семейства Литчфилдов, и, беседуя с ним, Маргарет Литчфилд начинала чувствовать себя героиней, способной избавить сестер от пожизненного рабства в доме отца. Но я не сомневаюсь, Гастингс, что никто из этих людей не сделал бы того, что он сделал, если бы не манипуляции Нортона.

Теперь о событиях в „Стайлзе“. К этому времени я уже напал на след Нортона, и когда он познакомился с Франклинами, я сразу же почуял опасность. Вы должны понимать, Гастингс, что даже Нортону для его манипуляций необходимы какие-то предпосылки, основа, взрыхленная почва, так сказать. Можно получить урожай, если семя уже посажено и проросло. Размышляя, например, об Отелло, я предполагал, что в его сознание изначально была заложена убежденность (и возможно справедливая), что любовь к нему Дездемоны — всего лишь элементарное увлечение героической личностью, прославленным воином со стороны молодой девушки, а не чувственная любовь женщины к мужчине. Отелло, наверное, считал, что вовсе не он, но Кассио должен быть по праву избранником Дездемоны и что со временем она это поймет.

Чета Франклинов показалась Нортону очень подходящей для „окучивания“. Здесь был целый арсенал возможностей. Сейчас вы уже, несомненно, поняли, Гастингс (да и любой человек, не лишенный сообразительности, заметил бы это), что Франклин влюблен в Джудит, а Джудит в него. Резкость в обращении с ней, нелюбезность, привычное отведение от нее взгляда — это те признаки, которые должны были бы подсказать вам, что он от Джудит без ума. Однако Франклин — человек с очень сильным характером, а кроме того безукоризненно честный. В разговоре открытый, жесткий и без малейшей сентиментальности; человек очень строгих правил. Его кодекс чести требует исключительной порядочности в супружеских отношениях и верности своей жене.

Джудит — неужели вы не видели, Гастингс, — была глубоко и несчастливо влюблена в него. Она думала, что вы догадались об этом, когда встретили ее в розарии… Помните, как она вспылила. Такие женщины, как Джудит, не терпят, когда их жалеют или сочувствуют. Для них это слишком болезненно.

Потом, когда она поняла, что вы считаете объектом ее внимания Аллертона, она не стала вас в этом разубеждать, тем самым избавив себя от ваших неуклюжих, бередящих душу соболезнований. Ее флирт с Аллертоном был всего лишь актом отчаяния, она прекрасно знала ему цену. Он ее забавлял, развлекал, но у нее никогда не было даже искры чувства к нему.

Нортон, конечно же, знал, куда ветер дует. Он видел, как легко можно манипулировать Джудит, Франклином и его женой. Думаю, поначалу он стал обрабатывать Франклина, но здесь его ждал полный провал. Франклин — из тех, кто совершенно неуязвим для манипуляций со стороны людей типа Нортона. Франклин мыслит четко и ясно. Он видит мир в черно-белых тонах. Он всегда отдает себе отчет в своих чувствах и совершенно равнодушен к чужому мнению, а следовательно непроницаем и для постороннего влияния. Самая большая его страсть — наука. Он настолько ею поглощен, что гораздо менее подвержен давлению со стороны, нежели остальные.

С Джудит Нортону повезло куда как больше. Он очень тонко обыгрывал с ней тему „никчемных“ людей. Идеал Джудит — жизнь, прожитая с пользой для окружающих. К тому же она влюблена в доктора и ото всех это скрывает. Нортон понимает, что на этом можно сыграть. Он ведет себя очень тонко: возражает Джудит, благодушно посмеивается над самой мыслью, что она когда-либо осмелится на решительный поступок с определенной целью. Мол, „об этом говорят все молодые люди, но никогда не исполняют задуманного“. Вот такой старый как мир, дешевый прием — вышучивание, легкая издевка, и как же часто он срабатывает, Гастингс! Эта нынешняя молодежь всегда готова рискнуть, хотя не понимает, чем все это может для них закончиться…

Итак, если никчемную Барбару устранить с дороги, то для Франклина и Джудит откроется прекрасное будущее. Об этом, конечно, не только вслух не говорилось, но напротив, даже подчеркивалось, что личный интерес тут абсолютно не играет никакой роли. Ведь если бы Джудит вдруг поняла, что ею движет личное чувство, она бы весьма бурно отреагировала на все подначки Нортона.

Но Нортону мало одной Джудит, он уже вошел во вкус. Он искал другие возможности доставить себе „удовольствие“. И нашел подходящий объект — супругов Латтреллов.

Вспомните, Гастингс. Вспомните первый вечер, когда вы играли в бридж. Помните едкие замечания Нортона? Он возмущался так громко, что вы испугались, как бы его реплики не достигли ушей Латтрелла. А Нортон, конечно же, хотел, чтобы тот его услышал. Он никогда не упускал случая влить свой „яд“ в сознание жертвы.

И наконец его усилия увенчались успехом. Это случилось у вас под носом, Гастингс, а вы даже не поняли, что же в самом деле произошло. Фундамент был уже заложен: Латтрелл все больше тяготился семейным игом, стыдился, думая о том, как он выглядит в глазах друзей, и чувствовал все возрастающую неприязнь к жене.

Вспомните, как разворачивались события. Нортон сказал, что ему хочется промочить горло. Разве он не знал, что миссис Латтрелл находится в доме и в любой момент может появиться на сцене? Полковник как радушный хозяин сразу же предложил выпить. И вот он уходит за бутылкой, а вы все сидите и ждете его — под окном. Появляется жена, происходит скандал, и полковник понимает, что вы все явились свидетелями его унижения… И все же неловкость можно еще сгладить — придумать какое-нибудь подходящее объяснение.

Бойд Каррингтон наверняка бы сгладил ситуацию — у него на подобные случаи большой житейский опыт и такт (хотя при этом он один из самых напыщенных и скучнейших людей, которые мне когда-либо встречались. Кстати, вы, Гастингс, именно такими людьми склонны восхищаться)…

Наверное, вы и сами бы могли справиться с создавшейся ситуацией, однако тут все портит Нортон, вмешивается в разговор — нескладно, глупо, якобы сочувствуя, его бестактность бросается в глаза и значительно усложняет положение. Он что-то бормочет насчет бриджа и этим заставляет полковника припомнить унижения, которые тому приходится выносить во время игры. Потом ни к селу, ни к городу начинает болтать о разных происшествиях с огнестрельным оружием. Тему, как и рассчитывал Нортон, тут же подхватывает попавшийся на крючок Каррингтон и начинает повествовать об ирландском солдате, который подстрелил своего брата. Кстати, эту байку, Гастингс, сам Нортон и рассказал Бойду Каррингтону, прекрасно зная, что старый болван перескажет ее уже как свою, когда настанет подходящий момент. (Так что, основная подначка исходила даже и не от Нортона.) Mon Dieu, non![191]

Итак, почва удобрена. Наступает кульминационный момент. Точка взрыва. Полковник оскорблен в своих лучших чувствах, он чувствует себя опозоренным в глазах постояльцев и внутренне корчится от мысли, что они, конечно же, презирают его за неспособность противостоять бесцеремонности и властолюбию жены. И вдруг, вот он выход из положения… „Вот что нужно… ружье, из которого он палит по воронам. А ведь бывают разные случаи… Какой-то ирландец подстрелил брата“… И тут он видит, как в траве под деревом то и дело мелькает голова жены… „Мне за это ничего не будет… просто несчастный случай… я им всем покажу… я ей покажу… черт ее побери! Хоть бы она умерла… Она и умрет!“

Он ее не убил, Гастингс. Скорее всего, он промахнулся не случайно, потому что в глубине души хотел промахнуться. А потом — потом страшное наваждение рассеялось. Ведь это его жена, женщина, которую он любил и продолжает любить несмотря ни на что.

Задуманное Нортоном сорвалось…

Что ж, он постарается наверстать в другой раз… Понимаете ли вы, Гастингс, что именно вам была уготована участь следующей жертвы? Постарайтесь припомнить все подробности. Да, следующей жертвой должны были стать вы, мой честный, добрый Гастингс! Нортон нащупал ваши слабые струнки, он прекрасно видел, насколько вы честны и нравственны.

Он понял, что Аллертон относится к тому типу мужчин, который вы инстинктивно ненавидите. По вашему мнению, таким людям, как он, не следует давать спуску. Все, что вы о нем слышали, верно. Нортон рассказал вам некую историю, которая, в общем-то, имела место, правда, он „забыл“ упомянуть, что девушка была психически неуравновешенной, возможно, с тяжелой наследственностью.

Эта история оскорбила вашу добропорядочность, понятие о чести. Этот человек — негодяй, он губит невинных девушек, доводит их до самоубийства. По наущению Нортона глупец Каррингтон еще больше вас подогрел, посоветовав „поговорить с Джудит“. А Джудит, как Нортон и предполагал, ответила вам, что будет распоряжаться своей судьбой в соответствии со своими чувствами и желаниями… Ее ответ заставил вас заподозрить худшее.

Заметьте, на каких струнах вашей души играет Нортон: на вашей любви к дочери, на чувстве отцовского долга и ответственности: „Я должен что-нибудь сделать. Это моя обязанность“. Он сыграл и на вашей беспомощности, ведь рядом с вами уже не было вашей жены, чьими советами вы могли бы воспользоваться, и на чувстве памяти к ней: „Теперь только я отвечаю за детей“. Однако Нортон учитывал и другие ваши слабости: например, тщеславие. За годы нашей с вами дружбы вы изучили все тонкости моего ремесла и решили, что вас обмануть невозможно. И, наконец, он сыграл на том потаенном чувстве, которое большинство мужчин испытывает в отношении своих дочерей, — на безотчетной ревности и неприязни к молодым людям, которые отнимают дочерей у отцов. Нортон играл на всех этих ваших струнах как виртуоз на скрипке. А вы с готовностью „отзвучивали“ в ответ.

Вы всегда отличались легковерностью. И сразу же решили, что Аллертон в беседке разговаривает с Джудит. Но ведь вы ее не видели и не слышали, как она отвечает. Невероятно, но даже на следующее утро вы были в полной уверенности, что это была Джудит. И радовались, что она „раздумала“ ехать в Лондон.

Однако, если бы вы потрудились поработать серыми клеточками, вы сразу бы поняли, что Аллертон вовсе не Джудит предлагает ехать Лондон. Вы не сумели сделать очевидного логического умозаключения. Ведь в тот день в Лондон собиралась ехать совершенно другая женщина, и она из себя выходила из-за того, что ей помешали. Сестра Крейвен. Аллертон не из тех мужчин, которые ограничиваются ухаживанием за одной — единственной дамой. Его любовная интрижка с сестрой Крейвен развивалась гораздо стремительнее, чем безобидный флирт с Джудит.

И все это опять-таки подстроил Нортон.

Вы видели, как Аллертон поцеловал Джудит. После чего Нортон ловко завладевает вашим вниманием, оттаскивает вас за угол. Он позволяет вам снова выглянуть из укрытия только для того, чтобы вы мельком могли увидеть свидание в беседке Аллертона и сестры Крейвен (ему каким-то образом стало известно об их свидании — подслушал, наверное), когда те договаривались о встрече в Лондоне (фраза Аллертона, которую вы услышали, очень устраивала Нортона). При этом он снова сдерживает вас и оттаскивает, чтобы вы не смогли вмешаться и не разглядели женщину, узнав в ней сестру Крейвен…

Да, Нортон — виртуоз, и ваша реакция следует незамедлительно. Вы отвечаете на его „игру“ всеми „струнами вашей души“. Вы решаетесь на убийство.

Однако, по счастью, Гастингс, у вас есть друг, чей мозг работает гораздо лучше вашего. И не только мозг!

В самом начале повествования я уже говорил, что вы, Гастингс, — святая простота. Вы всегда верите тому, что вам говорят. И поверили в то, что сказал вам я…

Я отослал от себя Джорджа и заменил его менее опытным и явно менее умным человеком. Я, так трепетно относящийся к своему здоровью, всячески избегал контактов с врачами, даже слышать не хотел о том, чтобы кому-нибудь из них показаться. У вас не возникло вопросов: по какой причине я это сделал? И почему именно вас я попросил приехать в „Стайлз“? Да потому, что мне нужен был человек, принимающий на веру все, что я говорю. Вы поверили, что я приехал из Египта в гораздо худшем состоянии, чем до отъезда. Это не так. Напротив, когда вернулся, я чувствовал себя намного, намного лучше! И вы могли бы это понять, если бы дали себе труд поразмыслить. Но нет, вы мне поверили. Я отослал Джорджа от себя потому, что не смог бы убедить его, будто я совсем обезножил. Джордж прекрасно во всем разбирается. Он бы сразу понял, что я играю.

Теперь вы поняли, Гастингс? Я притворялся беспомощным и водил за нос Кертиса, а на самом деле я мог ходить… с трудом, но мог.

В тот вечер я слышал, как вы поднялись к себе, как, поколебавшись, вошли в комнату Аллертона. Я сразу же насторожился, потому что видел, что ваше душевное состояние уже на грани.

Поэтому я не стал медлить. Я был тогда один. Кертис спустился вниз поужинать. Я выскользнул из своей комнаты и прошел по коридору. Услышал ваши шаги в ванной комнате Аллертона, опустился на колени и, — знаю, что вы меня будете осуждать, — посмотрел в замочную скважину. По счастью дверь была закрыта не на ключ, а на задвижку.

Я разглядел, как вы манипулируете таблетками, и понял, в чем состоит ваш замысел.

И тут, друг мой, я начал действовать. Вернулся к себе в комнату и занялся кое-какими приготовлениями. Когда пришел Кертис, я его послал за вами. Вы пришли и, зевая, сказали, что у вас болит голова. Я сразу же поднял суматоху и принялся пичкать вас лекарствами. Чтобы успокоить меня, вы согласились выпить чашку шоколада и, в надежде поскорее убраться восвояси, быстро ее осушили. Однако у меня, друг мой, тоже были снотворные таблетки.

Итак, вы заснули и крепко проспали до самого утра, а когда проснулись, то были уже самим собой — здравомыслящим человеком — и ужаснулись тому, чего едва не совершили.

Вы были спасены — человек обычно не решается дважды на подобный шаг, во всяком случае, если он не сумасшедший…

Однако этот случай заставил меня принять определенное решение, Гастингс. Ибо то, что мне известно о других, к вам совершенно не подходит. Вы не убийца, Гастингс! Но вас могли бы повесить как убийцу — за преступление, по существу совершенное другим человеком, который в глазах закона остался бы непогрешим.

Да, вас бы повесили, моего доброго, честного, заслуживающего всяческого уважения Гастингса, благородного, совестливого и ни в чем не повинного. Я решился и должен был начать действовать. Я знал, что у меня в запасе мало времени, но этому я был только рад. Самое страшное в убийстве, Гастингс, это воздействие, оказываемое на убийцу, определенные флюиды, что ли. Я — Эркюль Пуаро — если бы у меня была масса времени, мог бы уверовать в якобы возложенную на меня божественную миссию казнить преступников всех скопом и поодиночке… Однако по милости неба для этого не будет достаточно времени. Скоро настанет мой конец.

Я опасался также, что Нортон успеет осуществить свой замысел в отношении той, которая так дорога нам обоим. Я говорю о вашей дочери…

А теперь мы подходим к смерти Барбары Франклин. Что бы вы сами ни думали об этом, Гастингс, полагаю, вы даже вообразить не сможете, что же случилось на самом деле.

Понимаете, Гастингс, это вы убили Барбару Франклин. Mais oui[192], вы!

У треугольника, о котором шла речь выше, был еще один „уголок“, чего я не принимал во внимание. Так уж получилось, что в этом деле участие Нортона осталось нами не замеченным. Однако я не сомневаюсь, что и к этому „сюжету“ он также приложил руку.

Вам никогда не приходило в голову, Гастингс, почему миссис Франклин захотелось приехать в Стайлз? Этот городок, если подумать, совсем не подходящее для нее место пребывания. Она любила комфорт, хорошую еду и, больше всего, избранное общество. А в Стайлзе совсем не весело. Поместье расположено в глуши, пансион не из лучших. И однако миссис Франклин настояла на том, чтобы провести лето именно здесь. Странно, так ведь?

Ничего странного… То был не „треугольник“, а „четырехугольник“. Четвертый „угол“ — Бойд Каррингтон. Миссис Франклин была разочарована своей жизнью. Из этого разочарования и проистекала ее нервическая болезнь. Она стремилась к высокому социальному положению и богатству и вышла замуж за Франклина в надежде, что он сделает блестящую карьеру.

Он, действительно, замечательный человек, но не в том смысле, как она это понимала. Его имя не мелькает на газетных страницах, не приносит славы медицинского светила с Харли-стрит[193]. Его известность ограничена узким профессиональным кругом, он популярен как автор статей в научных журналах. Широкий мир о нем так ничего и не услышал бы, и уж конечно он вряд ли когда-нибудь будет богатым. Однако кроме него есть еще и Бойд Каррингтон, недавно вернувшийся в Англию с Востока, только что ставший баронетом[194], у него есть деньги, много денег. Бойд Каррингтон хранит сентиментально-нежное воспоминание о хорошенькой семнадцатилетней девушке, которой он едва не предложил когда-то руку и сердце. Так вот, Бойд Каррингтон собирается в Стайлз и предлагает поехать туда Франклинам, и Барбара едет. Но здесь для нее складывается безнадежная ситуация. Она убеждается, что сохранила прежнее очарование в глазах богатого и привлекательного Каррингтона, но он старомоден и явно не одобряет развода. Джон Франклин также против разводов. Но если бы он умер, она могла бы стать леди Бойд Каррингтон — и, о, как чудесно преобразилась бы тогда ее жизнь!

Полагаю, Нортон нашел в ней чрезвычайно удобное орудие для воплощения в жизнь своих замыслов.

Если хорошенько подумать, то стратегия Барбары Франклин была видна как на ладони, взять хотя бы ее попытки продемонстрировать глубокую любовь к мужу. Здесь она, однако, несколько переигрывает, постоянно говоря, что хотела бы „покончить со всем этим“, чтобы не висеть камнем на его шее.

А потом вдруг на нее нападает страх: она опасается, что Франклин станет экспериментировать на себе самом.

Все это должно было просто броситься нам в глаза, Гастингс! Она ведь готовила нас к смерти Джона Франклина от отравления физостигмином. Конечно, не должно было возникнуть и подозрений в том, что его пытались отравить. О нет! Смерть его должна была стать результатом научного опыта. Он принимает по его мнению безвредный алкалоид, но тот, тем не менее, оказывается смертоносным.

Единственное, что могло насторожить, так это несколько ускоренное развитие событий. Вы рассказывали мне, что ей очень не понравилось, как сестра Крейвен гадала по руке Бойду Каррингтону. Сестра Крейвен — привлекательная молодая женщина с наметанным глазом в отношении мужского пола. Сначала она пыталась завладеть вниманием доктора Франклина, но безуспешно. (Отсюда ее неприязнь к Джудит.) Она ведет интрижку с Аллертоном, но на него почти никакой надежды, поэтому она неизбежно должна была заинтересоваться богатым и все еще авантажным сэром Уильямом — а сэр Уильям совсем не против женского внимания и уже заприметил молодую, миловидную девицу.

Барбара Франклин не на шутку перепугалась и решила действовать незамедлительно. Чем скорее она станет трогательной, очаровательной и не слишком безутешной вдовушкой — тем лучше.

Итак, утром она терроризирует всех своим недомоганием, а вечером устраивает вечеринку. А знаете, топ ami, я уважаю растение под названием калабарский боб. На этот раз оно сработало как надо. Оно пощадило невиновного и убило виноватую.

Миссис Франклин попросила всех подняться к ней в комнату. Хлопотливо и очень картинно, она готовит кофе. Из ваших слов я понял, что рядом с ней стояла ее собственная чашка, а чашка мужа — на другой стороне вертящегося столика, там, где сидел Франклин.

Когда начался звездопад и все вышли на балкон, в комнате оставались только вы, мой друг, со своим кроссвордом и воспоминаниями о прошлом. Стараясь не поддаться нахлынувшим эмоциям, вы развернули столик к себе с намерением поискать в томике Шекспира нужную цитату.

В результате, когда все вернулись, миссис Франклин выпила кофе с полным набором алкалоидов калабарского боба, который был предназначен ее мужу, а Джон Франклин угостился чашечкой чудесного чистого кофе, который миссис Франклин приготовила для себя.

Вы поймете, Гастингс, если задумаетесь, что, хотя я представлял себе ход событий, я видел только единственный способ решить проблему. Я не мог доказать, что миссис Франклин хотела отравить мужа. А это значит, что если бы ее смерть приписали не самоубийству, тень подозрения неминуемо пала бы на Франклина или Джудит. На двух людей, которые абсолютно ни в чем не повинны. Поэтому я сделал то, на что имел полное право: совершенно неубедительные реплики миссис Франклин насчет желания свести счеты с жизнью я постарался представить как можно более достоверными.

Я имел на это право, так как был единственным человеком, кто мог убедить присяжных. Мое суждение было авторитетным и веским: я человек опытный в делах, связанных с убийствами, и если я убежден, что в данном случае имело место самоубийство, то так оно и есть.

Вы были неприятно удивлены, я это заметил, и не очень довольны моими показаниями. К счастью, вы даже не задумывались тогда, откуда может грозить вам и Джудит настоящая опасность.

Но теперь, когда меня больше нет, не воспрянет ли ядовитая змея подозрения из глубин вашего сознания: „А что если это Джудит?..“ Вполне возможно, поэтому-то я вам и пишу. Вы должны знать правду. Был еще один человек, которого не удовлетворил вердикт „самоубийство“, — Нортон. Ему не достался его „фунт мяса, поближе к сердцу“[195], а я ведь уже говорил вам, что он садист. Ему требуется полный набор: страсти, подозрения, страх и петля закона, И вдруг он всего этого лишается. Убийство, которое он так тщательно спланировал, не осуществилось. Он, конечно, уже предусмотрел, так сказать, „компенсацию“ на случай неудачи и стал продолжать игру. Вы знаете, что ранее он притворился, будто узрел в бинокль нечто компрометирующее, В сущности, он хотел сначала внушить вам, что видел Аллертона и Джудит, и в этом преуспел. Однако, не сказав тогда, кого именно он видел, он мог теперь использовать тот случай в других целях.

Предположим, что он заявил бы, будто видел не Аллертона и Джудит, а Франклина и Джудит? Это позволило бы взглянуть на дело Барбары Франклин под иным углом зрения. Действительно ли было самоубийство?

Поэтому, mоn ami, я решил: то, что должно произойти, должно произойти немедленно. И я устроил так, что в тот вечер вы привели Нортона ко мне.

Теперь я расскажу подробно, что произошло потом. Без всякого сомнения, Нортон с воодушевлением изложил бы мне свою собственную версию событий, но я не дал ему времени. Я заявил ему, недвусмысленно и четко, что знаю о нем все.

Он ничего не отрицал. Нет, топ ami, он уселся поудобнее на стуле и удовлетворенно ухмыльнулся. Mais oui, другого выражения не подберешь, ухмыльнулся с довольным видом. Испросил, как же я собираюсь распорядиться своими забавными умозаключениями. Я сказал, что намерен его казнить.

— Понимаю, — ответил он. — Каким же образом, с помощью кинжала или яда?

Мы как раз собирались выпить по чашке горячего шоколада. Он ведь был сладкоежкой, этот мистер Нортон.

— Простейшим способом будет яд, — отвечал я.

И я подал ему только что налитую чашку шоколада.

— Нов таком случае, — спросил он, — вы не против, если я буду пить из вашей чашки, а вы из моей?

— Вовсе нет, — ответствовал я.

Дело в том, что это не имело ни малейшего значения. Как я уже говорил, я тоже принимал снотворные таблетки. Единственная разница, что я принимал их каждый вечер в течение довольно продолжительного времени. Тем самым я приобрел некоторый иммунитет к снадобью и доза, которой было достаточно, чтобы мистер Нортон заснул, на меня почти не подействовала. Таблетки я растворил в шоколаде, и мы пили один и тот же напиток. Через некоторое время он уснул, а я был бодр, тем более что принял свои тонизирующие стрихниновые капли[196], совершенно снимающие сонливость.

Итак, начинается заключительная часть моего повествования. Когда Нортон заснул, я усадил его в свое инвалидное кресло на колесиках, кстати, довольно легко, там есть все необходимые для этого приспособления, и отвез кресло на свое обычное место у окна за шторами.

Потом Кертис „уложил меня в постель“. Когда в доме все затихло, я отвез Нортона в его комнату. Оставалось только избавиться от глаз и ушей моего несравненного друга Гастингса.

Наверное, вы так и не поняли, что я носил парик, Гастингс. И уж совсем не подозревали, что и усы у меня накладные. (Этого не знает даже Джордж!) Вскоре после появления Кертиса я притворился, что сжег усы щипцами, и мой парикмахер сразу же сделал мне накладные.

Я надел нортоновский халат, взъерошил свои седые волосы, прошел по коридору и постучал в вашу дверь. Вы, естественно, встали и выглянули, заспанный, в коридор. И увидели, как Нортон вышел из ванной и захромал к себе в комнату, после чего услышали, как „он“ повернул ключ в замке изнутри комнаты.

Я снял с себя халат, надел его на Нортона, уложил его в постель и выстрелил ему прямо в лоб из маленького револьвера, который когда-то привез из-за границы и почти всегда держал под замком. Затем я вложил револьвер ему в руку…

После всего этого я сунул ключ в карман нортоновского халата, вышел и запер за собой дверь снаружи дубликатом ключа. Инвалидное кресло я снова отвез к себе в комнату.

И вот теперь я пишу вам это послание.

Я чувствую большую усталость. Усилия, которые мне пришлось затратить, очень меня утомили. Думаю, теперь у же не долго ждать…

Но есть обстоятельства, которые мне хотелось бы отметить особо.

Нортон совершал преступления блестяще, техника их была отработана до совершенства. Мое преступление таковым не является. Да я к этому и не стремился.

Легче и лучше всего, с моей точки зрения, было бы убить его на глазах у всех — в результате, так сказать, непредвиденного, случайного выстрела из револьвера. Я бы разыграл испуг, выразил бы глубокое сожаление, но что поделаешь — несчастный случай. И окружающие сказали бы: „Этот полоумный даже не подозревал, что револьвер заряжен, — се pauvre vieux[197]“.

Я решил поступить иначе. Искажу вам — почему. Потому, Гастингс, что во мне взыграл спортивный дух, mais oui, дух состязательности, желание сразиться. Я был безупречен по отношению к вам, хотя вы и упрекали меня в том, что я не даю вам всей информации… Нет, я вел с вами честную игру, предоставлял вам все возможности быть со мной на равных. Да, я с вами играл, но у вас были все возможности докопаться до истины…

Не верите? Тогда позвольте мне напомнить вам о всех „ключах“, которые я вам подбрасывал.

Первое. Вы знали — я вам об этом говорил — что Нортон приехал в „Стайлз“ после меня. Вы знали — я и об этом вам сказал, — что в дальнейшем я поменял одну комнату на другую. Вы знали — об этом я тоже вам сообщил, — что у меня исчез ключ от комнаты и пришлось заказать новый.

Таким образом, если бы вы задумались над вопросом, кто мог убить Нортона, кто мог стрелять в него, а затем выйти из комнаты, которая будет закрыта на ключ, а ключ лежать в кармане у Нортона, — то ответ может быть только один: „Эркюль Пуаро. Потому что именно у него мог быть дубликат ключа от комнаты Нортона“.

Второе. Я — тот человек, которого вы видели в коридоре. Вы помните, я вас спросил, уверены ли вы, что видели Нортона. Вы очень удивились. И поинтересовались, не собираюсь ли я предположить, будто это был не Нортон. Я тогда искренне ответил вам, что совершенно не собираюсь этого предполагать, — тем более затратив столько усилий, чтобы меня приняли за Нортона.

Я еще заговорил с вами о росте. Все мужчины в пансионе, сказал я, гораздо выше Нортона. Однако был человек ниже, чем Нортон, и это я — Эркюль Пуаро. Но ведь с помощью высоких каблуков или супинаторов рост легко можно увеличить.

Вы находились под впечатлением, что я абсолютно беспомощен. Но почему? Да только по той причине, что я вам так сказал. И еще: я сам — по собственной инициативе — отослал прочь Джорджа. А затем написал: „Поезжайте и поговорите с Джорджем“.

А „Отелло“ и „Кьюти Джон“ должны были подсказать вам, что „Икс“ — это Нортон.

Таким образом, у вас на руках были все козыри, указывающие, кто мог убить Нортона…

Ответ очевиден — конечно же Эркюль Пуаро.

Если бы вы хоть на миг заподозрили меня, все сразу бы встало на свои места: все нашло бы объяснение — мои слова и поступки, мое упорное нежелание разговаривать на определенные темы, например, о диагнозе египетских врачей или моего лечащего врача в Лондоне… И беседа с Джорджем о том, что я носил парик, также могла вам кое-что подсказать. И факт, который я не мог замаскировать и на который вы просто обязаны были обратить внимание, ведь Нортон хромал гораздо меньше меня.

И наконец — выстрел из револьвера. Здесь я проявил слабость. Надо было, и я это понимаю, стрелять ему в висок. Но я не мог заставить себя опуститься до такой пошлятины. Нет, я всадил ему пулю в лоб, совершенно симметрично, в самую середину лба… Вы же знаете, как я люблю, чтобы все было симметрично.

О, Гастингс, Гастингс, ведь одно это должно было раскрыть вам глаза.

Но, может быть, в конечном счете, вы все-таки заподозрили, как оно было на самом деле? И, возможно, читая эти строки, вы уже все в курсе того, что произошло?

Однако я почему-то в этом сомневаюсь. Слишком уж вы доверчивы. Слишком благородны.

Что еще вам сказать? Думаю, вы узнаете со временем, что Франклину и Джудит известна вся правда, но они вам никогда об этом не скажут. Они будут друг с другом счастливы, хотя и не будут богаты. Будут страдать от разной тропической гадости — но ведь у каждого из нас существует свое представление о настоящей, лучшей из всех возможных жизней, не так ли?

А что будет с вами, мой бедный, одинокий Гастингс? Ах, сердце мое обливается кровью при мысли о вас, мой дорогой друг! Соблаговолите ли вы, в последний раз, принять совет вашего друга, старины Пуаро?

Прочитав это послание, садитесь в поезд, в автомобиль или отправляйтесь автобусами — на перекладных — найдите Элизабет Коул, она же Элизабет Литчфилд. Расскажите ей все. Заверьте ее, что вы тоже готовы были повторить путь ее сестры Маргарет. Разница лишь в том, что рядом с Маргарет Литчфилд не оказалось такого наблюдательного друга, как ваш покорный слуга. Рассейте мучающий ее кошмар, докажите, что ее отца убила не его дочь и ее сестра, а добродушный, симпатичный друг семейства, новоявленный „Яго“, Стивен Нортон.

Друг мой, несправедливо, когда такая женщина, еще молодая и привлекательная, отказывается от радостей жизни, считая себя запятнанной чужим преступлением. Нет, не справедливо. Скажите ей об этом именно вы, мой друг, как человек, еще сохранивший мужскую привлекательность и обаяние в глазах представительниц женского пола…

Eh bien, больше мне сказать нечего. Не знаю, Гастингс, можно ли оправдать мой поступок, или мне нет оправдания. Не знаю. Я никогда не считал и не считаю, что человек может манипулировать законом…

А с другой стороны, я ведь и есть этот закон! Еще в молодости, будучи полицейским в Брюсселе, я застрелил негодяя, расстреливавшего с крыши людей, проходивших по улице, и рука у меня не дрогнула. В чрезвычайных обстоятельствах действует закон военного времени.

Отняв жизнь у Нортона, я спас тем самым жизни других ни в чем не повинных людей. И все же, не знаю… И, наверное, это правильно, что я не знаю… и весь в сомнениях… А ведь я так всегда был уверен в своей правоте. Слишком уверен…

Теперь же я испытываю глубокое смирение и словно малый ребенок говорю: „Не знаю, я ничего не знаю…“

Прощайте, cher ami. Я убрал ампулы с амилнитратом с прикроватного столика. Предпочитаю предать себя в руки Bon Dieu[198]. И пусть его возмездие, или милосердие, придет как можно быстрее…

Нам больше не придется вместе ловить преступников, друг мой. Здесь, в „Стайлзе“, мы расследовали наше первое дело, и здесь же — последнее…

Хорошие были дни.

Да, то были хорошие дни…»

(Конец рукописи Эрюоля Пуаро.)

И последнее замечание, приписанное рукой Артура Гастингса:

«Закончил чтение. Все еще не могу поверить в то, что случилось. И все же он прав. Я должен был догадаться. Я должен был все понять при виде пулевого отверстия, зияющего в самой середине лба.

Странная мысль — она только что пришла мне в голову — мысль, очевидно уже витавшая в глубинах моего сознания в то утро.

Пулевое отверстие во лбу Нортона… оно было словно клеймо Каина, которым его отметил Бог…»

ЗАБЫТОЕ УБИЙСТВО Sleeping murder: Miss Marple's Last Case 197 © Перевод Калошина H. 2003

«В любви я знаю сто ладов, И всяк таит в себе печаль».

Глава 1 Телеграмма

Гвенда Рид, стоявшая в нескончаемой очереди на пристани, зябко поежилась.

Таможня, доки, а вместе с ними и сама Англия, сколько хватало глаз, — все кругом плавно покачивалось. Вверх-вниз. Вверх-вниз.

Тут-то Гвенда и приняла решение, в дальнейшем повлекшее за собой столь значительные последствия.

Она не станет торопиться на лондонский поезд, как собиралась. В конце концов, кому она нужна в этом Лондоне? Кто ее там ждет? Только-только сошла с парохода, где все скрипело и качалось (последние три дня, пока проходили Бискайский залив[199], их здорово потрепало), — и что же теперь пересаживаться в поезд, где снова все будет скрипеть и качаться? Нет уж, лучше она пойдет в отель — обычный отель, который не будет скрипеть и качаться, — ляжет в нормальную кровать, которая не будет елозить под ней туда-сюда, и поспит, наконец, как человек. А завтра утром — замечательная мысль! — завтра она возьмет машину и без лишней спешки двинется вдоль южного побережья. Так, не спеша, она и присмотрит для них с Джайлзом подходящий дом — как, собственно, и было договорено перед ее отъездом. Ах, какая замечательная мысль!

А по дороге хоть посмотрит на эту самую Англию. Столько слышала о ней от Джайлза и ни разу не видела — хотя, как все новозеландцы, привыкла считать ее своей далекой родиной. В данный момент, впрочем, ее новообретенная родина не очень-то радовала глаз: серое небо, набухшее дождем, и противные порывы ветра… Наверное, Плимут[200] вообще не самое приятное место в Англии, решила Гвенда, послушно подвигаясь вместе с очередью в сторону таможни.

На следующее утро, однако, настроение ее совершенно переменилось. Солнце сияло вовсю, вид из окна был замечательный, и мир вокруг перестал раскачиваться и вихляться, как пьяный. Все встало на свои места. Вот она — Англия! И Гвенда Рид — юная леди двадцати одного года от роду, замужняя, — наконец-то добралась до цели своего путешествия.

Вопрос о приезде Джайлза пока висел в воздухе: может, ему придется задержаться еще на пару недель, а может, и на полгода. Он сам предложил, чтобы Гвенда сначала отправилась в Англию без него и подыскала для них подходящий дом. Оба они сходились в мнении, что неплохо иметь где-нибудь что-то свое. Конечно, по роду деятельности Джайлзу придется много разъезжать — вместе с Гвендой или одному, это уж смотря по обстоятельствам, — но мысль о собственном доме, куда всегда можно будет вернуться, грела обоих. К тому же недавно Джайлзу в наследство от тетушки перепала кое-какая мебель, так что покупка дома оказывалась шагом очень даже разумным и своевременным.

С материальной стороны трудностей не предвиделось: оба располагали средствами хоть и не чрезмерными, но вполне достаточными для покупки дома.

Гвенду поначалу смущало, что придется принимать решение в одиночку.

— Давай лучше вместе, — говорила она, но Джайлз только смеялся: все равно он мало что смыслит в домах. Главное, чтобы ей понравилось, а ему много ли надо? Ну садик, конечно, и чтобы дом как дом: не громадина какая-нибудь и не ультрасовременное страшилище. Хорошо, если подыщется что-то на южном побережье. Во всяком случае, не слишком далеко от моря.

— Но где именно? — допытывалась Гвенда. — Может, у тебя уже есть что-нибудь на примете?

Джайлз в ответ лишь пожимал плечами. Он рано остался сиротой — как и Гвенда — но, в отличие от Гвенды, всегда проводил летние каникулы у своих английских родственников. Вот только родственники каждый год были разные, в итоге все их дома казались Джайлзу на одно лицо. Словом, Гвенде в доме жить — вот пусть сама и выбирает. Можно, правда, и повременить немного, чтобы потом выбрать вместе — но кто знает, когда будет это «потом»? Вдруг через полгода? Что ж ей, все это время скитаться по гостиницам? Нет уж, пусть лучше, не откладывая в долгий ящик, купит дом, какой ей понравится, и спокойно в нем обустраивается.

— Ну конечно, — съязвила Гвенда, — и к тому же наведет в нем порядок, чтобы к твоему приезду все уже было готово.

Впрочем, сама мысль — подыскать дом, въехать в него, навести порядок, чтобы к приезду Джайлза «все уже было готово», — сразу запала ей в душу. Она была всего три месяца как замужем и очень любила своего мужа.

После завтрака, заказанного в постель, Гвенда поднялась и составила план действий на ближайшее время. Первый день она посвятила знакомству с Плимутом — который, кстати сказать, понравился ей сегодня гораздо больше, чем накануне, — а уже на другое утро наняла комфортабельный «деймлер»[201] с шофером и отправилась в путь.

Дни стояли теплые, солнечные, и поездка вдоль южного Побережья проходила самым приятным образом. В Девоншире она осмотрела несколько домов, хотя и без особого интереса: все это было явно не то. Впрочем, спешить было некуда, и Гвенда настроилась искать столько, сколько понадобится. Мало-помалу она привыкла к восторженному тону рекламных описаний и научилась читать между строк — это позволяло ей сэкономить массу времени.

Во вторник вечером — спустя где-то неделю после начала поисков — ее «деймлер» миновал последний поворот петлявшей между холмами дороги и плавно подкатил к Дилмуту — морскому курорту, и поныне не утратившему былого очарования. Здесь, на окраине города, ей встретилась очередная табличка с надписью «Продается».

Чуть в стороне между деревьями белела небольшая вилла явно викторианских времен[202].

Сердце Гвенды радостно встрепенулось. Это было похоже на радость узнавания: вот он — ее дом! Да, это здесь. Воображение уже рисовало высокие светлые окна, тенистый сад… Она ни секунды не сомневалась, что найдет здесь все, о чем мечтала.

Впрочем, время было уже позднее, поэтому ей пришлось отправиться в отель «Ройял Кларенс», а визит к агентам по недвижимости, чьи фамилии она почерпнула из объявлений о продаже, отложить до утра.

Наконец, вооруженная разрешением на осмотр дома, она шагнула в длинную старомодную гостиную. Двустворчатые стеклянные двери гостиной распахивались прямо на вымощенную плитняком террасу, от террасы круто вниз сбегал засаженный кустарником каменистый склон, а у его подножья зеленела лужайка. В дальней части сада росли деревья, между ветвями которых проглядывало море.

«Это дом, который я искала, — сказала себе Гвенда. — Мой дом. Кажется, я уже знаю каждый его уголок».

Дверь отворилась, и в комнату вошла высокая явно простуженная женщина с печальными глазами и заложенным носом.

— Миссис Хенгрейв? У меня разрешение на осмотр от агентства «Гальбрейт и Пендерлей». Простите за столь ранний визит…

Миссис Хенгрейв, высморкавшись, с грустью заявила, что время не имеет ровно никакого значения, и осмотр дома начался.

Да, это было именно то, что надо. Не слишком велик. Несколько старомоден? Ничего, при желании всегда можно соорудить ванную или даже две. С кухней, конечно, придется немного повозиться: газовая плита к счастью есть, поставить новую раковину и кое-какие современные штучки…

Однако целиком предаться волнующим планам по переустройству мешал унылый голос миссис Хенгрейв, которая как раз в этот момент живописала подробности последней хвори своего покойного супруга. Поэтому Гвенде то и дело приходилось в нужный момент издавать приличествующие вздохи понимания, сочувствия и соболезнования. Вся родня миссис Хенгрейв живет в Кенте[203] — вот бы ей перебраться к ним поближе… Сам-то майор Хенгрейв был очень привязан к Дилмуту — столько лет секретарствовал в гольф-клубе, — но без него ей тут…

— Да-да… Я понимаю… Какое тяжкое испытание… Естественно… Да, эти больницы все одинаковы… Конечно… Представляю, каково вам пришлось…

При этом Гвенде необходимо было заниматься и вопросами сугубо практическими:

«Где-то здесь должен быть бельевой шкаф… Точно. Ага, вот и спальня для нас. Неплохой вид на море, Джайлзу понравится… А это что за комнатушка сбоку? Очень кстати — будет у Джайлза своя гардеробная… Так, теперь удобства… Ванна, наверное, обшита красным деревом — надо же, и правда!..»

А какая огромная! И стоит прямо посередине комнаты — вот здорово!.. Нет, тут ни в коем случае ничего не менять — это же памятник эпохи!..

Вот сюда, на край, можно ставить вазу с фруктами. А вот тут будут кораблики… и резиновые уточки. Можно представлять, что купаешься в море, а не в ванне.

«Решено, здесь все останется как есть, а пару ванных посовременнее оборудуем на месте вон того чулана — там все равно ничего нет. И пусть они будут в зеленых тонах, со всякими там хромированными штучками — все как положено. Трубы на кухне протянем под потолком, очень даже удобно…»

— Сперва плеврит, — бубнила миссис Хенгрейв, — а на третий день уже двухсторонняя пневмония…

— Ужасно, — покачала головой Гвенда. — А нет ли в конце коридора еще одной спаленки?

Оказалось, что есть, и как раз такая, как Гвенда себе и представляла: почти совсем круглая, с эркером[204]. Тут кое-что придется переделать. Не то чтобы комната ей не понравилась, но… Интересно, почему хозяйки вроде миссис Хенгрейв так любят красить стены в такой вот тоскливо-горчичный цвет?

Пока они возвращались по коридору к лестнице, Гвенда прилежно бормотала про себя:

— Шесть… Нет, семь спален, считая круглую и ту, в мансарде.

Половицы под их шагами поскрипывали так мирно, по-домашнему, что Гвенде уже стало казаться, будто на самом деле это она — хозяйка дома, она здесь живет, а миссис Хенгрейв простая самозванка, явившаяся без спросу — выкрасила все подряд отвратительной горчичной краской, да еще прилепила фриз[205] из цветущих глициний к стене гостиной.

Гвенда еще раз заглянула в рекламный листок, выданный ей в агентстве «Гальбрейт и Пендерлей». Под детальной описью представленной к продаже собственности была обозначена цена, запрашиваемая владельцем.

За последние дни Гвенда научилась ориентироваться в ценах на недвижимость, и она ясно видела, что указанная под чертой цифра весьма умеренная. Конечно, придется что-то переделать, что-то обновить, — и все же… Вдобавок, в самом низу под ценой имелась приписка: «Возможны встречные предложения». Видимо, миссис Хенгрейв не терпится поскорее уехать в свой Кент — «поближе к родне».

Они уже спускались вниз по лестнице, как Гвенду вдруг словно волной захлестнуло совершенно непонятное чувство: ей неожиданно стало страшно… Волна отступила почти так же быстро, как и накатила, но от нее остался какой-то неприятный осадок.

— Миссис Хенгрейв, — без обиняков обратилась она к хозяйке, — а не водятся ли в доме привидения?

Миссис Хенгрейв, спускавшаяся перед Гвендой и добравшаяся уже до той точки своего повествования, когда силы начали окончательно покидать майора Хенгрейва, обернулась с самым оскорбленным видом.

— Во всяком случае, мне ничего такого не известно. А в чем дело, миссис Рид? Вам кто-то что-нибудь сказал?..

— А вы сами никогда ничего… не замечали? Чего-нибудь странного? Вы не чувствовали? Может быть, в доме кто-то умер?

В ту же секунду она, разумеется, осознала всю бестактность своего вопроса — ведь майор Хенгрейв… Но было уже поздно.

— Мой муж скончался в больнице Святой Моники, — холодно отчеканила миссис Хенгрейв.

— Да-да, вы говорили.

— Дом был построен около ста лет назад, — тем же ледяным тоном продолжала миссис Хенгрейв. — И вполне вероятно, что кто-то из жильцов мог за это время покинуть земную сень. Однако мисс Элворти, у которой мой дорогой супруг семь лет назад приобрел этот дом, пребывала тогда, как мне помнится, в добром здравии. Да, в добром здравии! И даже планировала заняться миссионерской деятельностью в одной из заморских стран. И она ни разу не упоминала, что кто-то из ее ближних отправился в мир иной.

Гвенда поспешила загладить оплошность и успокоить разобиженную миссис Хенгрейв. В гостиной, куда они к этому времени вернулись, было спокойно и уютно — именно о такой гостиной Гвенда мечтала всю жизнь. Мимолетный страх, охвативший ее без всякой причины, прошел, и теперь она сама себе дивилась: надо же, что это на нее накатило? Во всяком случае, дом тут совершенно ни при чем, решила она.

Испросив у хозяйки разрешение взглянуть на сад, она вышла через стеклянные двери на террасу.

«Здесь должны быть ступеньки, лестница на лужайку», — подумала она.

Однако вместо ступенек взору ее открылись лишь роскошные кусты форзиции[206], разросшиеся в этом месте склона настолько буйно, что закрывали вид на море.

Гвенда молча прищурилась. Ничего, с форзицией она как-нибудь разберется.

Лестница на лужайку оказалась в самом конце террасы.

Спускаясь вместе с миссис Хенгрейв по ступенькам, Гвенда обратила внимание, что вид у сада не очень-то ухоженный: кусты, видимо, давненько не стриженные, местами превратились в непроходимые заросли.

Да, сад, со вздохом признала и сама миссис Хенгрейв, довольно-таки одичал. Что делать, если она не может себе позволить приглашать садовника чаще двух раз в неделю — да и в эти-то дни он бывает далеко не всегда.

После осмотра маленького, но вполне приличного огородика они вернулись в гостиную. Тут Гвенда сказала, что ей пора — надо осмотреть сегодня еще несколько домов — и что «Холмы» (названьице, прямо скажем, незатейливое) ей, разумеется, понравились, но пока она не готова дать окончательный ответ.

Миссис Хенгрейв проводила ее тоскливым взором и основательно высморкалась на прощанье.

Вернувшись в агентство, Гвенда, следуя рекомендации рекламного листка, сделала «встречное предложение». Оставшееся до обеда время она бродила по Дилмуту. Это был славный старомодный приморский городок. В его дальнем, «современном» конце красовалось два-три отеля явно недавней постройки и несколько одноэтажных бунгало совсем уж неприличной новизны. Но за ними опять тянулся гористый участок побережья, так что разрастаться дальше Дилмуту, слава Богу, было некуда.

После обеда Гвенде позвонили из агентства и сообщили, что миссис Хенгрейв принимает ее предложение.

Загадочно улыбаясь про себя, Гвенда отправилась на почту и послала Джайлзу телеграмму следующего содержания:

«Купила дом Целую Гвенда»

«Пусть немного подергается, — сказала она себе. — И пусть знает, что я здесь даром времени не теряю».

Глава 2 Обои

К исходу месяца Гвенда уже въехала в «Холмы» и занялась меблировкой дома. Перевезенная из хранилища антикварная мебель — наследство Джайлза от тетушки — оказалась прекрасно сохранившимся образчиком викторианской эпохи. Правда, парочку очень уж громоздких шкафов пришлось продать, зато все остальное идеально вписалось в интерьер и превосходно гармонировало с домом. В гостиной появились веселенькие столики из папье-маше, инкрустированные перламутром и расписанные розочками и средневековыми замками, рядом стол для рукоделия, снабженный шелковым подвесным мешком для шитья, здесь же обосновались бюро и придиванный столик — и то и другое красного дерева.

Так называемые «легкие» кресла[207] Гвенда безжалостно выдворила в спальни второго этажа, а для них с Джайлзом купила два глубоких, как колодцы, мягких кресла, которые водрузила по обе стороны от камина. Большой честерфилдский диван[208] удачно поместился возле стеклянных дверей. На занавески она подыскала ситец со старомодным рисунком: по бледно-голубому полю розы в строгих классических вазах, на ветвях желтенькие птички. После чего, оглядев еще раз гостиную, сказала себе: да, вот теперь то, что надо.

Впрочем, до обустроенности было далеко — ремонт-то ведь еще продолжался. Поначалу Гвенда собиралась — пока не уйдут рабочие — пожить в отеле, но потом поняла: пока она не переедет в дом и не начнет самолично за всем присматривать, нечего и рассчитывать на скорое окончание работ.

Наконец, кухня была оборудована всем необходимым, ванные тоже были закончены — в общих чертах… Остальное Гвенда решила отложить на потом. Ей нужно было время, чтобы сжиться со своим новым домом и продумать цветовую гамму для каждой из спален. Дом, в сущности, был в очень приличном состоянии, и не было решительно никакой необходимости делать все сразу.

На кухне обосновалась теперь некая миссис Кокер, которая смотрела на Гвенду свысока и выказывала явное недовольство ее чрезмерно демократичным обращением. Впрочем, поставив новую хозяйку на место, она готова была сменить гнев на милость. Сегодня утром, например, не успела Гвенда потянуться и сесть в постели, как миссис Кокер водрузила ей на колени поднос с завтраком.

— В отсутствие супруга леди отдает предпочтение завтраку в постели, — непререкаемым тоном объявила она, и Гвенде оставалось только подчиниться этой сугубо английской, по всей видимости, традиции.

— Омлет, — сообщила миссис Кокер, имея в виду яичницу. — Вы вчера говорили что-то насчет копченой пикши — так вот, я полагаю, вы не собираетесь кушать ее в спальне? От нее остается запах. Так что из пикши я вам приготовлю пюре и подам на ужин с гренками.

— Да, спасибо, миссис Кокер.

Миссис Кокер милостиво улыбнулась и направилась к двери. Спала Гвенда пока что не в общей семейной спальне — подождет до Джайлза, решила она, — а в круглой спаленке с эркером, что в конце коридора. Здесь она чувствовала себя по-настоящему хозяйкой, здесь ей было хорошо.

Вот и сейчас, окинув взглядом свои владения, она не удержалась и воскликнула:

— Как же мне здесь нравится!

Миссис Кокер снисходительно обернулась.

— Да, мадам, комнатка очень милая, хотя и маленькая. Судя по решеткам на окнах, я бы сказала, что когда-то тут была детская.

— Да?.. Мне это не приходило в голову. Наверное, вы правы.

— Ну что ж, — произнесла миссис Кокер не без значительности и удалилась. Кто знает, красноречиво говорил ее тон, вот появится в доме мужчина, тогда, глядишь, и придет в голову.

Зарозовевшая Гвенда еще раз оглядела комнату. Детская? Да, из нее должна получиться отличная детская. Мысленно Гвенда тут же принялась ее обставлять. Вот там, у стены, будет настоящий большой кукольный дом, рядом шкафчики для игрушек. И чтобы в камине весело трещали поленья, а перед камином обязательно оградка — на ней, кстати, удобно сушить детские вещи. Только соскрести эту ужасную горчицу со стен! И нужно подобрать обои — что-нибудь яркое, веселенькое. Скажем, букетики маков — букетики васильков, маки — васильки… Да, они сюда подойдут. Надо будет поискать что-нибудь такое.

Мебели много не нужно, в комнате и так два стенных шкафа. Правда, один из них, тот, что ближе к окну, заперт, а ключа нет. Ключ, наверное, потерялся когда-то давным-давно, потому что дверца закрашена горчицей заодно со стенами. Нужно договориться, чтобы рабочие вскрыли, пока они еще здесь, — все равно ведь надо куда-то вешать одежду.

С каждым днем Гвенда все больше чувствовала, что «Холмы» — ее дом. Внизу под окном послышалось знакомое покашливание, и она заторопилась. Фостер, приходящий садовник — не всегда, впрочем, приходивший, — явился-таки сегодня вовремя.

Проглотив остатки завтрака и наскоро умывшись, Гвенда натянула на себя твидовую юбку со свитерком и сбежала вниз. Фостер работал напротив двери гостиной. Это было первое, что потребовала от него Гвенда: спуск на лужайку должен быть именно здесь. Фостер поначалу упирался как мог, доказывал, что «Так ведь и форзицию придется пустить под топор, и телу[209], да и сирень туда же», — но Гвенда была непреклонна, так что в конце концов он и сам признал, что идея не лишена здравого смысла.

Сегодня он встретил молодую хозяйку хитроватой ухмылкой.

— Я гляжу, мисс, — он упорно называл ее «мисс», — вы тут решили устроить все по-старому, а?

— Почему по-старому? — не поняла Гвенда.

Фостер звякнул острием лопаты по каменистому склону.

— Вот, наткнулся сегодня на ступеньки — и знаете, где? На том самом месте, что вы велели расчистить, вот где! Туточки они, значит, всегда и были. Кому-то, знать, помешали, так их землицей присыпали и кустами засадили.

— И совершенно напрасно, — заметила Гвенда. — Из-за этого теперь из гостиной ни лужайки, ни моря не видно. Должен же из окна открываться хоть какой-то вид!

Насчет «вида» Фостер ничего определенного сказать не мог, но в целом он, хоть и продолжал ворчать для порядка, явно смирился с хозяйским решением.

— Я что, я же не говорю, что так хуже. Будет хоть вид какой-то. Да и темно, поди, в гостиной из-за этакой заросли… А все-таки жалко — вон ведь кустищи какие вымахали! Форзиция — одно загляденье, сроду такой красавицы не видал… Ну, сирень еще так-сяк, но эта, гела, — она ведь денег стоит! И пересадить их не пересадишь — большие уже…

— Да, жаль, конечно… Но все равно так гораздо, гораздо лучше.

— Ну… — Фостер поскреб в затылке. — Может, оно и так, кто знает?

— Я знаю, — убежденно ответила ему Гвенда и вдруг спросила: — А кто был прежний владелец дома, до Хенгрейвов? Они ведь прожили в «Холмах» не очень долго?

— Это точно, лет шесть всего — и прижиться-то толком не успели. А до них кто? Сестры Элворти, вот кто. Все четверо незамужние, и все богомолки. Они, правда, Богу молились на свой лад, Высокую церковь не признавали[210]. Одно слово — миссионерки, все бы им язычников обращать. Помню, одно время в доме даже какой-то попик обретался, весь такой в черном… Был у них еще брат — младший, кажется, — но того было не видно и не слышно, сестрицы его совсем заклевали… До них? Дайте-ка вспомнить… Ага, а до них была миссис Финдейсон. Вот та хозяйка так хозяйка бы — ла, люди ее уважали. Я когда родился — она уже тут жила.

— И умерла тоже тут?

— Да нет, умерла то ли в Египте, то ли еще где, — но хоронить все равно домой привезли, так что лежит она, царство ей небесное, на нашем кладбище… Во-о-он ту большую магнолию[211] видите? Это как раз она посадила. И ракитничек вон тот — его еще «золотым дождичком»[212] зовут, и ту пяти… пятиспору[213]. В общем, очень она всякий такой мудреный куст любила.

— Новых-то домов тогда еще и в помине не было, — продолжал Фостер. — Жили по-простому — ни тебе кино, ни магазинов новомодных… Это теперь их развелось ступить некуда, все дома вон вывесками пообвешали… — Тон садовника выдавал извечную стариковскую неприязнь ко всему новому. — Перемены, перемены… — Он презрительно фыркнул. — Сплошные перемены кругом!

— Должен же мир когда-то меняться, — резонно возразила Гвенда. — И в конце концов, появляется же и много хорошего.

— Не знаю, не знаю. По мне, так ничего в них нет хорошего, в этих ваших переменах. — Он махнул рукой в сторону соседнего дома, белеющего в просветах живой изгороди. — Взять хоть этот дом. Раньше тут была лечебница — все рядышком, все удобно. А потом кому-то, видите ли, понадобилось строить большую больницу аж в миле от города. Хочешь проведать больного — топай пешком минут двадцать, или плати три пенса, если автобусом. — Он опять махнул рукой. А здесь теперь школа для девочек, и кому она только нужна. Десять лет как стоит. И меняют, и меняют все без конца… Теперь ведь как делают? Купят дом, лет десять, от силы двенадцать в нем поживут — и поминай как звали. Все мельтешат, суетятся… А чего суетиться? В этаких торопях и куста по-человечески не вырастишь.

Гвенда любовно взглянула на магнолию.

— Миссис Финдейсон не суетилась, — заметила она.

— Это да. Хорошая была женщина. Приехала сюда, как только замуж вышла. Детей тут вырастила, всех переженила, замуж повыдавала. Мужа похоронила. Внучата к ней на лето каждый год съезжались… Вот так-то! — Фостер одобрительно крякнул. — А отошла, уж когда ей было под восемьдесят, — закончил он.

Гвенда, улыбаясь, ушла.

В доме она сначала переговорила с рабочими, потом вернулась в гостиную, села за стол и занялась корреспонденцией. Одно из писем, требующих ответа, было от лондонских родственников Джайлза: они писали, что живут в Челси[214]в собственном доме, поэтому, когда Гвенда выберется наконец в Лондон, пусть непременно остановится у них.

Из рассказов Джайлза Гвенда знала, что Рэймонд Уэст[215]известный (хотя и не всем) писатель, а его жена Джоун художница. Было бы здорово погостить у них несколько дней — хотя, скорее всего, они сочтут ее безнадежной мещанкой. Что поделаешь, размышляла Гвенда, они с Джайлзом оба далеки от литературного мира.

В прихожей раздался торжественный удар гонга. Подвешенный на массивном пьедестале из витиевато-резного черного дерева, этот гонг был частью наследства почтенной джайлзовой тетушки. Миссис Кокер оказалась явно неравнодушна к его голосу и в каждый удар вкладывала всю свою силу. Гвенда вскочила из-за стола и, невольно зажимая уши руками, поспешила в столовую.

Лишь добежав до противоположной стены — и с размаха чуть не налетев на нее, — она остановилась. Фу, как глупо, третий раз одно и то же! Столовая, конечно, тут, рядом, за этой самой стеной, но как, скажите на милость, она собирается в нее попасть? Сквозь стену, что ли?

Пришлось развернуться и идти в столовую, как всегда, через прихожую и узкий коридорчик, огибающий угол гостиной. Не очень, конечно, удобно, особенно если учесть, что зимой по прихожей наверняка будут гулять сквозняки: ведь к центральному отоплению подключены только гостиная со столовой да две спальни наверху.

«А собственно, — подумала Гвенда, усаживаясь за драгоценный (во всех смыслах) шератоновский[216] стол, только что купленный ею взамен тетушкиного — монументального квадратного, из красного дерева, — почему бы и не пробить дверь из гостиной в столовую? Надо будет поговорить об этом с мистером Симсом, как только он появится».

Мистер Симс, руководивший ходом строительно-отделочных работ, был немолодой, очень напористый человек с внушительной хрипотцой в голосе. Он всегда держал наготове специальный блокнотик, чтобы успеть подхватить каждую ценную, в прямом и переносном смыслах, идею, внезапно осенившую его заказчиков.

К идее Гвенды он отнесся в высшей степени благосклонно.

— Это проще простого, миссис Рид. Очень, очень, на мой взгляд, правильное предложение.

— И во сколько примерно оно обойдется? — С некоторых пор Гвенда начала настораживаться, когда мистер Симс проявлял чрезмерный интерес к какому-либо из ее предложений: именно в таких случаях и возникали, как правило, досадные «непредвиденные расходы», не включенные мистером Симсом в первоначальную смету.

— Сущие пустяки, — с хрипловатой убедительностью заверил ее мистер Симс.

Взгляд Гвенды сделался еще подозрительнее. Она не очень-то доверяла «пустякам» мистера Симса: все его первые прикидки оказывались потом непомерно заниженными.

— Вот что я вам скажу, миссис Рид, — авторитетно заключил мистер Симс. — Сегодня, как Тейлор закончит гардеробную, я пошлю его вниз, чтобы он поглядел все на месте, — вот тогда можно будет сказать точнее. Смотря ведь какая там стена.

На том и порешили.

Джоун Уэст Гвенда написала, что благодарна за приглашение, но не может пока выехать из Дилмута, поскольку должна присматривать за ремонтными работами. Потом она немного погуляла по террасе, с удовольствием подставляя лицо долетавшему с моря ветерку, а когда вернулась в гостиную, Тейлор, старший мастер мистера Симса, сидя на корточках, уже простукивал стену.

— Работы-то всего ничего, миссис Рид, — он с улыбкой поднялся навстречу хозяйке. — Дверь тут, оказывается, и раньше была, а потом ее за ненадобностью заложили, заштукатурили поверху — и все дела.

Гвенда была приятно удивлена. «Надо же, — подумала она. — Я будто нутром чуяла». Но, припомнив свои попытки пройти сквозь стену, она вдруг ощутила смутную тревогу. В самом деле, довольно странно: с чего вообще она взяла, что тут должна быть дверь? С виду стена как стена, по ней уж точно ничего не скажешь. Как она почувствовала… будто знала… что дверь должна быть именно здесь? Понятно, что проход в столовую был бы очень кстати, но вот почему она каждый раз так безошибочно шла именно сюда? С такой же вероятностью дверь могла оказаться в любом другом месте, но всякий раз — притом машинально, думая о своем, — она выбирала одно и то же направление и упиралась в ту самую часть стены, где, как теперь выяснилось, и находится заложенный дверной проем.

«Надеюсь, я не какая-нибудь там ясновидящая», — с беспокойством подумала Гвенда.

Нет-нет, она абсолютно нормальный человек! Или все-таки не совсем? А тут еще эта лестница с террасы на лужайку… С чего, спрашивается, было так настаивать, чтобы проход расчистили именно там? Она прямо как чувствовала, что в этом месте окажутся ступеньки…

«Видимо, у меня все-таки есть какие-то отклонения, — без особой радости заключила Гвенда. — Или дело не во мне, а в доме?»

Что-то же заставило ее тогда задать миссис Хенгрейв тот вопрос о привидениях?..

Ну уж нет, никаких привидений! — внутренне взбунтовалась Гвенда. Ее дом самый лучший на свете, и в нем не может быть ничего такого! Миссис Хенгрейв — та даже опешила тогда от неожиданности.

Опешила. А может, просто сделала вид, чтобы не отпугнуть покупательницу?

«Господи, так и свихнуться можно!» — окончательно рассердилась Гвенда и заставила себя вернуться к разговору с мастером.

— Еще одна просьба, — сказала она. — У меня в комнате наверху есть запертый стенной шкаф, а ключа нет. Его надо вскрыть.

Тейлор вместе с ней поднялся на второй этаж и осмотрел дверцу.

— Тут краска в несколько слоев, — сообщил он. — Если хотите, я завтра утром пришлю кого-нибудь, чтобы его вскрыли.

Гвенда согласилась, и они попрощались до завтра.

Вечером у Гвенды разгулялись нервы. Сидя с книгой в гостиной, она пыталась читать, но каждый шорох отвлекал ее. В конце концов она начала прислушиваться к каждому скрипу в доме. Время от времени она беспокойно озиралась и вздрагивала. Вспоминая злополучную дверь и лестницу на лужайку, она уговаривала себя, что ничего особенного в этом нет. Всего лишь совпадения — здравый смысл, в конце концов.

Она даже боялась идти спать, хоть и не хотела себе в этом признаваться. А когда наконец поднялась, выключила свет и распахнула дверь в прихожую — ей стало по-настоящему страшно. Она одним махом взлетела по лестнице и, не оглядываясь, бросилась по коридору в свою комнату. Но едва дверь за ней закрылась, как все ее страхи улеглись сами собой. Вздохнув, Гвенда обвела глазами свою славную комнатку. Здесь ей было так спокойно — спокойно и хорошо. Да, здесь она в полной безопасности («Вот же балда, — немедленно одернула она себя, — при чем тут вообще безопасность, когда никакой опасности и в помине нет?»). На одеяле расстелена пижама, возле кровати комнатные шлепанцы.

«Да, Гвенда, — мысленно усмехнулась она. — Ведешь себя совсем как сопливая девчонка, впору ремнем отстегать», — после чего с облегчением забралась в постель и сразу же уснула.

На следующий день с утра она занималась кое-какими делами в городе и вернулась только к обеду.

— Тут без вас приходили рабочие, мадам, — сообщила миссис Кокер, расставляя перед ней тарелки со свежезажаренным палтусом, картофельным пюре и морковным суфле. — Вскрыли стенной шкаф в вашей комнате.

— Ага, хорошо, — машинально кивнула Гвенда, которую жареный палтус занимал сейчас гораздо больше.

Пообедав с большим аппетитом и выпив кофе в гостиной, Гвенда поднялась наконец наверх. В спальне она сразу же распахнула дверцу своего нового шкафа — и тихо вскрикнула.

Внутренние стенки шкафа — как изначально и вся комната — были оклеены обоями. Только здесь эти обои не были закрашены грязно-желтой краской. Обои были веселенькие, с цветами: букетик красных маков — букетик васильков, маки — васильки, васильки — маки…

Гвенда еще долго стояла перед раскрытым шкафом, потом с трудом доплелась до кровати и села. Она никогда прежде не бывала в этом доме, не бывала в этой стране; тем не менее, позавчера, лежа в постели, она прикидывала, какие обои подойдут сюда лучше всего, — и ясно представила те самые, которыми эта комната была оклеена много лет назад!..

В голове у нее крутились обрывки каких-то мыслей. Джон Донн[217], опыты со временем, воспоминания о будущем — вместо прошлого…

Положим, лестницу в саду и дверь в гостиной можно еще посчитать случайными совпадениями — но это-то уж явно не случайность! Не может же человек представить себе обои с таким, прямо скажем, нестандартным рисунком, а потом «случайно» обнаружить их, в той же самой комнате? Нет, должно быть какое-то другое объяснение — более разумное… и, что не исключено, более неприятное. Да, нужно признаться: ее время от времени посещают видения — не из будущего, само собой, а из прошлого. Видения из прошлого этого дома. И в любой момент ей может привидеться что-то такое, чего она совсем не хочет… Она боится этого дома. Впрочем, кто знает, дома или самой себя? Нет, она не желает быть ясновидящей.

Глубоко вздохнув, Гвенда встала и направилась к двери. Внизу она надела пальто, шляпку и молча выскользнула из дома.

На почте телеграфистка приняла от нее следующий текст:

Эддвей-сквер 19 Челси Лондон Джоун Уэст

Планы изменились Сообщите можно ли приехать к вам завтра Гвенда.

Телеграмма ушла с оплаченным ответом.

Глава 3 «Она мертва; прикройте ей лицо: мне молодость ее слепит глаза»

Рэймонд и Джоун Уэст приняли жену своего родственника со всем радушием, на какое были способны, и не их вина, что своим гостеприимством они только привели Гвенду в еще большее смятение. На Рэймонда с его неопрятной шевелюрой она косилась с тайным ужасом: больше всего он напоминал ей ворона, нацелившегося на добычу, а от его манеры бубнить себе под нос что-то нечленораздельное, время от времени переходя на крик, она просто терялась Вообще Рэймонд с Джоун разговаривали на каком-то своем, им одним понятном языке. Гвенда никогда прежде не соприкасалась с богемой, и решительно все в этом доме казалось ей странным.

— Мы с Джоуной решили поводить вас по театрам, — говорил Рэймонд, подливая Гвенде джин[218], хотя с дороги она, скорее всего, предпочла бы чашечку чаю.

При упоминании о театрах, впрочем, она оживилась.

— Сегодня в наших планах балет в Садлерз-Уэллз[219], а завтра мы ведем в театр мою тетю Джейн — совершенно бесподобное создание. У нее завтра день рождения, и она непременно желает посмотреть «Герцогиню Амальфи»[220] с Гилгудом[221]. Ну, а в пятницу у нас «Поход безногих» — вы просто обязаны посмотреть! Это перевод с русского, самая значительная вещь за последние двадцать лет. А поставлена, представьте, на крошечной сцене — в Уитморовском театре[222].

Гвенда поблагодарила за такое внимание к своей персоне.

В конце концов, подумала она про себя, на всяких там музыкальных шоу она еще успеет побывать вместе с Джайлзом. «Поход безногих» несколько смущал ее, но она все же надеялась получить от него какое-то удовольствие — хотя и догадывалась, что удовольствие от «самой значительной вещи» будет весьма сомнительным.

— От тети Джейн вы будете в восторге, — пообещал ей Рэймонд.

— Она у нас, в некотором смысле, пережиток прошлого, живой памятник викторианской эпохе. У всех ее столиков ножки до сих пор ситчиком обтянуты. Живет в деревне, где сроду ничего не происходило — сплошная тишь да гладь.

— Не такая уж и сплошная, — бросила вскользь его жена. — Один раз там все же кое-что произошло.

Рэймонд нетерпеливо отмахнулся.

— Ну, разыгрались однажды страсти — но это же был совершенный примитив, никакого полета фантазии.

— Да? — Джоун хитровато сощурилась. — Помнится, в свое время этот «примитив» тебя очень даже занимал.

— Меня также занимает иногда игра в крикет[223] — что из того? — с достоинством парировал Рэймонд.

— Во всяком случае, благодаря тому злополучному убийству тетя Джейн получила возможность проявить свой талант.

— Да, этого у нее не отнимешь, — согласился Рэймонд. — Она обожает такого рода задачки.

Гвенда представила себе школьный урок арифметики.

— Задачки? — переспросила она, пытаясь сообразить, при чем тут это.

— Ну, любые задачки, какие угодно. — Рэймонд сделал неопределенный жест рукой. — Скажем, почему, отправляясь на собрание прихожан, жена бакалейщика взяла с собой зонтик, хотя на небе в тот день не было ни облачка. Или почему вдруг панцирь от креветки оказался в совершенно неожиданном месте. Или: куда делся стихарь викария. В общем, из любой пустяковины хоть что-нибудь да выудит. Так что, Гвенда, если есть у вас задачка, которая мешает вам жить, подкиньте ее тете Джейн, она с ней в два счета справится!

Он расхохотался. Гвенда тоже засмеялась, но скорее из вежливости.

Тетя Джейн — иначе мисс Марпл, — с которой Гвенду познакомили на следующий день, оказалась несколько суетливой, но очень приятной старушкой: высокой, худощавой, розовощекой и голубоглазой. Во время разговора, как вскоре выяснилось, эти ее голубые глаза частенько удивляли собеседников своим неожиданно живым блеском.

За обедом выпили за здоровье тетушки Джейн, после чего вся компания отправилась в театр Ее Величества[224]. В мероприятии кроме них четверых принимали участие еще двое: молодой адвокат и средних лет художник. По дороге художник в основном развлекал Гвенду, а адвокат поддерживал беседу с Джоун и мисс Марпл, причем к каждому слову последней прислушивался с большим вниманием. В театре, однако, все поменялись местами, в результате чего Гвенда оказалась между Рэймондом и адвокатом, в самой середине ряда.

Погас свет, и спектакль начался.

Актеры играли замечательно, и Гвенда по-настоящему наслаждалась пьесой. По правде сказать, театральная жизнь Новой Зеландии не так уж часто баловала ее по-настоящему хорошими постановками.

Дело на сцене явно шло к концу, близился момент зловещей развязки. Голос великого актера, исполненный трагедии больного извращенного сознания, удерживал напряжение зала в высочайшей точке:

— Она мертва; прикройте ей лицо: мне молодость ее слепит глаза…

Гвенда вскрикнула.

Она вскочила с места и, наступая кому-то на ноги, ринулась по проходу между рядами к выходу прочь из зала, из театра. Она не остановилась даже на улице и влекомая слепым безотчетным страхом не то шла, не то бежала прочь — сама не зная куда.

Лишь на Пикадилли[225] она остановилась, огляделась, заметила еле ползущее такси, остановила его. Забравшись внутрь, она выпалила адрес Уэстов. Когда она расплачивалась с шофером, пальцы ее заметно дрожали.

Служанка, открывшая дверь, окинула Гвенду удивленным взглядом.

— Рановато что-то, мисс. Вам что, нехорошо стало?

— Мне? Нет… то есть да. Нехорошо.

— Вам чего-нибудь принести? Может, бренди?[226]

— Нет-нет, спасибо. Я лучше пойду прилягу.

Страшась дальнейших расспросов, она поспешно взбежала по лестнице и скрылась за дверью.

У себя в комнате она сразу же разделась и, кинув одежду прямо на пол, забралась в постель. Ее трясло, сердце бешено колотилось, взгляд будто приклеился к белому потолку.

Когда приехали остальные — она не слышала, но через пять минут после этого дверь скрипнула, и в комнату вошла мисс Марпл. Под мышкой у нее было сразу две грелки, в руке чашка с чаем.

Гвенда, сдерживая дрожь, приподнялась в постели.

— Мисс Марпл, мне так стыдно. Я… просто не знаю, что на меня нашло. Наверное, я всех напугала?

— Успокойтесь, милочка, вам не о чем беспокоиться, — сказала мисс Марпл. — Лучше укутайтесь как следует, и эти грелочки подложите с двух сторон: одну — сюда, а другую — вот сюда.

— Спасибо, но мне не нужны грелочки…

— Очень даже нужны. Вот так. А теперь выпейте-ка чаю.

Чай был крепкий, горячий и явно переслащенный, но Гвенда послушно выпила всю чашку. Дрожь вроде бы начала утихать.

— Ну вот, а теперь ложитесь и постарайтесь заснуть, — ворковала мисс Марпл. — Вы сегодня пережили сильное потрясение — но об этом поговорим завтра. Да-да, завтра. А сейчас поспите. И ни о чем не волнуйтесь.

Она поправила одеяло, ласково похлопала Гвенду по укутанному плечу и с улыбкой удалилась.

Внизу все еще кипятился Рэймонд.

— Объясни мне, что случилось, — требовал он от Джоун, — она, что, заболела? Или… что могло случиться?

— Рэймонд, милый, откуда же мне знать? Она просто вскрикнула — и все. Может, на нее так подействовала пьеса…

— Нет, конечно, Вебстер не для слабонервных, но такая реакция… — Заметив мисс Марпл, он осекся. — Ну, как она там?

— Думаю, ничего страшного. Просто у нее случился шок.

— Шок? Ее, что же, елизаветинская[227] драма так потрясла?

— Да нет, боюсь, тут что-то еще, — задумчиво проговорила мисс Марпл.

Завтрак Гвенде подали в спальню. Она выпила немного кофе и отщипнула кусочек тоста. Когда, одевшись, она спустилась вниз, Джоун уже удалилась в мастерскую, а Рэймонд закрылся у себя в кабинете. Одна только мисс Марпл сидела у окна с видом на Темзу и не преставая работала спицами.

На секунду она оторвала взгляд от вязания и озарила Гвенду безмятежной улыбкой.

— Доброе утро, милочка. Ну как, вам лучше?

— О да, чувствую себя нормально. Не пойму, что вчера со мной случилось. Скажите… они очень на меня сердятся?

— Ну, что вы. Они все понимают.

— Что… они понимают?

Мисс Марпл в очередной раз оторвалась от вязания.

— Понимают, что вчера у вас был шок. — И мягко добавила: — Может, вам стоит мне все рассказать?

Гвенда нервно ходила из угла в угол.

— Думаю, мне лучше всего обратиться к психиатру — или кто там занимается такими вещами?..

— Гм-м, в Лондоне, конечно, есть специалисты… Но — вы уверены, что это уж так необходимо?

— Понимаете, мне кажется, я схожу с ума… Нет, я точно схожу с ума.

В гостиную вошла пожилая горничная с телеграммой на подносе и направилась прямо к Гвенде.

— Посыльный спрашивает, будет ли ответ, мэм.

Телеграмма, как оказалось, была перенаправлена сюда из Дилмута. Прочитав, Гвенда еще некоторое время рассеянно смотрела на бланк, потом скомкала его и скатала в шарик.

— Ответа не будет, — без всякого выражения сказала она.

Горничная ушла.

— Надеюсь, никаких неприятностей, милочка? — спросила мисс Марпл.

— Это от моего мужа. Он уже заказал билет на самолет. Через неделю будет в Англии.

Вид у Гвенды был растерянный и совершенно несчастный.

Мисс Марпл тактично кашлянула.

— Но это же очень хорошо, это прекрасно, не так ли?

— Прекрасно? Когда мне тут предстоит выяснить, сумасшедшая ли я или еще не совсем? Но если я сумасшедшая, зачем я тогда ему нужна, зачем покупка этого дома — и зачем вообще все? А в дом я больше не вернусь. В общем, не знаю, что мне делать.

— А что, если вы вот сюда сядете, — мисс Марпл ласково похлопала по обшивке дивана рядом с собой, — и расскажете мне все-все, по порядку.

Гвенда приняла предложение мисс Марпл и с каким-то облегчением выложила ей все — начиная от момента, когда она впервые увидела «Холмы», и до всех тех странностей, которые сначала так удивили, а потом напугали ее.

— И наконец мне стало так страшно, что я решила поехать в Лондон — подальше от всего этого. Но оказалось, что я уже нигде не могу от всего этого спрятаться. Это меня преследует. Вчера вечером… — Вспомнив вчерашний вечер, она зажмурилась и нервно сглотнула.

— Итак, вчера вечером?.. — подсказала мисс Марпл.

— Ах, все равно вы мне не поверите, просто подумаете, что я какая-нибудь истеричка… или ненормальная. — Гвенда говорила быстро и сбивчиво. — Все произошло совершенно неожиданно, в самом конце пьесы. Спектакль мне очень, очень понравился, и про дом я ни разу не вспомнила. А потом — ну совершенно ни с того ни с сего, — когда он произнес: «Она мертва (тут голос ее заметно задрожал), прикройте ей лицо, мне молодость ее слепит глаза…» — я вдруг оказалась там, в доме, на лестнице. Я стояла наверху у перил и смотрела между стойками вниз, а она лежала в прихожей на полу. Она… она была мертва. У нее были чудесные золотые волосы, а лицо… совершенно синее! Ее задушили, и кто-то таким же жутким, злорадным голосом говорил те самые слова… Я видела его руки — не руки даже, а какие-то лапы, серые, морщинистые. Это было ужасно! Она лежит мертвая…

— Кто — она? — негромко спросила мисс Марпл.

— Хелен, — ни секунды не колеблясь, отозвалась Гвенда.

Глава 4 Хелен?

Некоторое время она молча непонимающе взирала на мисс Марпл, потом, словно очнувшись, откинула упавшую на глаза прядь.

— Я сказала Хелен… Какая Хелен? Почему Хелен? Не знаю я никакой Хелен.

Плечи ее горестно поникли.

— Ну вот, видите, — пробормотала она. — Я сошла с ума. Мерещится Бог знает что. Сперва были цветочки… ну, то есть, на обоях — а теперь пошли покойницы. Наверное, болезнь прогрессирует…

— Ну что вы, милочка, давайте не будем торопиться…

— А может, все дело в доме? Вдруг на нем какое-нибудь проклятие, заклятие или уж не знаю что? Я вижу то, что в нем когда-то происходило… Или еще произойдет? А ведь это еще хуже: тогда получается, что эту самую Хелен еще не убили, но убьют обязательно. Вот только не могу понять: если причина в доме, то почему эти видения преследуют меня и в Лондоне? Нет, я точно схожу с ума, и мне нужно срочно — сегодня же, сейчас же! — обратиться к психиатру.

— Можно, разумеется, пойти к психиатру — это в крайнем случае, — но, Гвенда, милочка, мне кажется, нужно попробовать дать другие объяснения. Давайте-ка еще раз уточним, что, собственно, вас беспокоит. Итак, первое — лестница в саду, о существовании которой вы каким-то образом догадались, хотя она давно была засыпана землей и поросла кустарником; второе — замурованный дверной проем; и, наконец, обои, которых вы не могли раньше видеть и, тем не менее, в точности представили себе их рисунок. Так?

— Да.

— Ну что ж, в таком случае, самым естественным объяснением является то, что когда-то вы все это уже видели…

— То есть… в предыдущей жизни?

— Ну, что вы, милочка! Я говорю об этой жизни. Возможно, все это известно вам из ваших же собственных воспоминаний.

— Но, мисс Марпл, я никогда не бывала в Англии. Месяц назад я приехала сюда впервые.

— Вы абсолютно в этом уверены?

— Ну разумеется! Я всю жизнь провела в Новой Зеландии, неподалеку от Крайстчерча[228].

— И там родились?

— Нет, родилась в Индии. Мой отец был офицером Британской армии. Когда мне было года два, не больше, моя мама умерла, и вскоре отец отослал меня к маминым родственникам в Новую Зеландию — там я и выросла. Через несколько лет отец тоже умер.

— А вы не помните, как вы плыли из Индии в Новую Зеландию?

— Очень смутно. Помню только море, и такое круглое окошко… Был там еще человек в белой форме: красное лицо, голубые глаза и отметина на подбородке — видимо, шрам. Помню, как он меня подбрасывал на руках: подбросит — поймает, подбросит — поймает, а мне и жутко, и весело… Но все это какие-то фрагменты, ничего цельного.

— А вы не помните — была ли у вас в то время какая-нибудь няня… или, возможно, айя?[229]

— Нет, айи не было, а вот няню помню — она потом жила у нас довольно долго, мне уже было лет пять. Она умела вырезать забавных уточек — из бумаги. Да, няня тоже плыла со мной на пароходе: помню, она еще бранила меня за то, что я брыкалась и ревела, когда капитан хотел меня поцеловать. Понимаете, мне очень не нравилась его колючая борода.

— Гм-м, все, что вы говорите, милочка, очень интересно, но мне кажется, вы что-то путаете. Судя по всему, вы сейчас рассказываете о двух разных кораблях и двух капитанах. У одного была борода, у другого — очень красное лицо и шрам на подбородке.

— Д-да, — задумчиво протянула Гвенда. — Наверное, вы правы.

— Мне все-таки кажется, — продолжала мисс Марпл, — что когда ваша мама умерла, отец не сразу отправил вас к родственникам, а сначала взял с собой в Англию. И очень возможно, что вы с ним жили именно в «Холмах» — в этом самом доме. Помните, вы сами говорили, что с первой же минуты почувствовали себя там как дома? И не исключено, что та комнатка, которую вы выбрали для себя, была когда-то вашей детской.

— Да, там раньше была детская. На окнах и сейчас решетки.

— Вот видите! А на стенах были те славные обои, с васильками и маками. Дети ведь накрепко запоминают стены своих детских. Я, например, до сих пор помню бледно-лиловые ирисы на стене рядом со своей кроваткой — хотя, насколько мне известно, обои в моей детской переклеили, когда мне было три года.

— И поэтому я сразу подумала про кукольный домик и шкафчики для игрушек?

— Конечно. То же и с ванной. Помните, вы сами мне говорили: как только вы увидели эту огромную ванну, обшитую красным деревом, вам тут же захотелось пускать в ней уточек.

— А ведь и правда, — задумчиво проговорила Гвенда. — Я будто с самого начала знала, где там что: где кухня, где шкаф для белья… И эта дверь между столовой и гостиной: мне все время казалось, что она там должна быть… Но все же слабо верится, что человек может вот так явиться в Англию и случайно купить тот самый дом, в котором жил много лет назад. Нет, это совершенно невозможно!

— Отчего же невозможно, милочка. Просто удивительное совпадение — но такие совпадения случаются иногда в жизни. Ваш муж изъявил желание поселиться на южном побережье — оттуда вы и начали свои поиски. Один из домов всколыхнул в вас смутные воспоминания — вы, естественно, проявили к нему интерес. По размерам дом вам как будто подошел, по цене тоже, вот вы и решили его купить. Право, ничего такого уж невероятного в этом нет. Что же касается чего-то сверхъестественного — кто знает, может, и впрямь где-то есть так называемые дома с привидениями, но полагаю, что в этом случае вы бы чувствовали себя совершенно иначе. У вас ведь не было ни страха, никаких других неприятных ощущений, за одним-единственным исключением, о котором вы мне рассказывали: когда, начав спускаться по лестнице, вы случайно взглянули вниз, в прихожую.

В глазах у Гвенды снова мелькнул испуг.

— Вы хотите сказать, — начала она, — что Хелен… и то, что я видела, — тоже было?

— Да, милочка, — как можно мягче проговорила мисс Марпл. — Думаю, нам следует признать очевидное: если все остальное — ваши воспоминания, то и это тоже воспоминание.

— И я и в самом деле видела ее убитую — задушенную, лежащую?

— Не думаю, что в тот момент вы это осознавали. То, что она была задушена, вам подсказала вчерашняя пьеса. Это ведь взрослому человеку понятно, что означает искаженное лицо синего цвета, — вы ведь тогда были еще совсем крошкой. Глядя сверху в прихожую, вы, вероятно, чувствовали, что перед вами зло, насилие и смерть, и для вас они навсегда остались связаны с той фразой из спектакля, — я ни капельки не сомневаюсь, что убийца таки ее произнес. Для маленького ребенка это очень тяжелое потрясение. Но дети — существа странные. Если они чем-то сильно напуганы — особенно чем-то непонятным для них, — они, как правило, ни с кем об этом не заговаривают. Как бы забывают, но на самом деле все это хранится у них в подсознании…

Гвенда тяжело вздохнула.

— Вы думаете, именно это со мной и произошло? Но тогда почему я сейчас больше ничего не могу вспомнить?

— Память, милочка, очень сложная штука. Бывает, чем больше стараешься что-то припомнить, тем событие, наоборот, отодвигается, заволакивается словно дымкой… В данном случае кое-что подсказывает нам, что наши догадки верны. Например, слова, которыми вы только что описывали свои вчерашние переживания. Вы сказали, что как будто стояли на лестничной площадке и смотрели в прихожую «между стойками перил» — а ведь обычно, как вы понимаете, человек смотрит не «между стойками перил», а над ними. «Между» может смотреть разве что совсем маленький ребенок.

— Как это вы сразу сообразили, — в голосе Гвенды послышалось искреннее уважение.

— Да, незначительные мелочи порой о многом нам говорят.

— Вот только кто она такая — эта Хелен? — озадаченно нахмурилась Гвенда.

— Скажите, милая, вы твердо убеждены, что ее звали Хелен?

— Да… И это очень странно, потому что я понятия не имею, кто такая эта Хелен, — и в то же время знаю точно… То есть знаю, что там лежала именно Хелен… Как же мне теперь во всем этом разобраться?

— Думаю, для начала нам нужно с полной определенностью выяснить, могли ли вы в детстве оказаться в Англии или же этого совершенно быть не могло. Ваши родственники…

— Тетя Элисон! — подхватила Гвенда. — Она наверняка знает.

— Тогда я бы на вашем месте сегодня же отправила ей письмо — авиапочтой. Напишите ей, что в связи с некоторыми неожиданно возникшими обстоятельствами вам необходимо знать, бывали ли вы прежде в Англии. К тому времени, когда ваш муж приедет, вы, вероятно, уже получите ответ.

— Огромное вам спасибо, мисс Марпл. Вы так добры! Надеюсь, что ваши предположения подтвердятся. Тогда, значит, не все уж так страшно — во всяком случае, ничего сверхъестественного.

Мисс Марпл улыбнулась.

— Надеюсь, так оно и окажется. Послезавтра я уезжаю — мои старинные друзья пригласили меня погостить. Так что поеду на север… А дней через десять, когда буду возвращаться домой, я снова загляну в Лондон и, надеюсь, за это время придет ответ от ваших родственников — будет очень любопытно узнать, что они вам напишут… Тогда все и обсудим с вами и вашим мужем…

— Конечно же, мисс Марпл! Тем более что я хотела познакомить вас с Джайлзом. Он у меня такой чудный! Тогда уж и поболтаем обо всех этих штучках.

У Гвенды словно гора свалилась с плеч, она уже совсем успокоилась…

Мисс Марпл, однако, казалась задумчивой.

Глава 5 Убийство из прошлого

1

Дней десять спустя мисс Марпл вошла в маленькую гостиницу в Мейфэре[230]. Молодая чета Ридов встретила ее с распростертыми объятиями.

— Вот, мисс Марпл, это Джайлз — мой муж. Джайлз, ты не представляешь, как мисс Марпл мне помогла.

— Счастлив познакомиться, мисс Марпл. Я слышал, Гвенда чуть было не упекла себя в психушку…

Небесно-голубые глаза мисс Марпл оглядели Джайлза Рида весьма благосклонно. Очень располагающий молодой человек — высокий, светловолосый. Обезоруживающая манера время от времени помаргивать говорит о природной стеснительности, однако, как отметила гостья, подбородок волевой, мужественный.

— Чай будем пить в малой читальне, — объявила Гвенда. — Для чтения там темновато, поэтому туда никто никогда не заглядывает. А потом покажем мисс Марпл письмо от тети Элисон. Да, — кивнула она, поймав на себе оживившийся взгляд мисс Марпл. — Ответ уже пришел, и все в точности как вы думали.

После чая письмо было извлечено из конверта и зачитано вслух.

Милая моя Гвенда (писала мисс Дэнби)!

Я очень обеспокоилась, узнав, что у тебя возникли какие-то сложности. Сказать по правде, я уже и сама совершенно запамятовала, что в раннем детстве ты какое-то время жила в Англии.

Твоя мама — а моя сестра Меган — встретилась с твоим отцом, майором Хэллидеем, когда гостила у наших друзей в Индии. Там они познакомились, и там же родилась ты. Но когда тебе не было еще двух лет, твоя мама умерла. Это был тяжкий удар для всех нас, и мы сразу же написали твоему отцу (с которым только переписывались, но никогда его не видели). Мы просили его вверить тебя нашим заботам, поскольку нам это служило бы утешением, тогда как для одинокого офицера маленький ребенок — безусловно, обуза. Однако твой отец отказался и сообщил нам, что намерен выйти в отставку и вернуться вместе с тобой в Англию. Он также выразил надежду, что когда-нибудь мы приедем к нему в гости.

Насколько я поняла, по пути домой он познакомился с молодой женщиной, тут же сделал ей предложение и, едва они сошли с корабля, женился на ней. Этот брак, судя по всему, был не очень счастливым: кажется где-то через год, они расстались. Тогда-то твой отец снова написал нам и спросил, не изменились ли наши намерения и готовы ли мы принять тебя в свою семью. Не стану описывать тебе, милая моя девочка, какая это была для нас радость. Пока ты плыла к нам в Новую Зеландию со своей английской нянюшкой, твой отец успел переписать на тебя все свое имущество, а также предложил нам закрепить за тобой нашу фамилию. Надо сказать, что последнее предложение нас несколько удивило. Мы решили, что он сделал его из благородных побуждений — видимо, хотел, чтобы ты чувствовала себя полноценным членом нашей семьи, — но все же не приняли его. А еще через год твой отец умер в какой-то больнице. Вероятно, отсылая тебя к нам, он уже знал о своей болезни.

Боюсь, что я не смогу совершенно точно ответить на твой вопрос, где именно в Англии вы жили. В свое время майор Хэллидей присылал нам письмо, и на конверте наверняка был адрес — но разве теперь его вспомнишь, ведь прошло уже восемнадцать лет. Помню только, что где-то на юге Англии — не исключено, что как раз в Дилмуте. Правда, у меня в голове почему-то крутится Дартмут — ну да ведь эти названия так схожи между собой. Что касается твоей мачехи, то она, скорее всего, снова вышла замуж. Но ни ее имени, ни девичьей фамилии я не помню — хотя твой отец наверняка упоминал их, сообщая о своей женитьбе. Нас тогда, признаться, огорчило, что женился он так скоро, — но что поделаешь, романтика морского путешествия, как известно, вещь коварная. А может быть, он пошел на это ради тебя.

Глупо, конечно, получилось, что я ни разу не рассказывала тебе о вашей жизни в Англии (ты-то, разумеется, не могла об этом помнить), однако, повторяю, я и сама начисто забыла об этом. Помнилось только то, что всегда казалось мне главным: Меган умерла в Индии, после чего ты переехала жить к нам.

Прояснило ли что-нибудь мое письмо, успокоило ли оно тебя?

Надеюсь, Джайлзу удастся вырваться к тебе поскорее. Знаю, как тяжко быть в разлуке в самом начале совместной жизни.

О своих делах расскажу в следующем письме, это же спешу отослать в ответ на твою телеграмму.

Твоя любящая тетя Элисон Дэнби.

P.S. Ты так и не объяснила, что за неожиданные осложнения возникли у тебя в Англии.

— Вот видите, — заключила Гвенда. — Все в точности, как вы говорили.

Мисс Марпл разгладила ладонью тонкий листок письма.

— Здравый смысл, знаете ли, мне частенько помогает.

— Я так благодарен вам, мисс Марпл, — сказал Джайлз. — Гвенда, бедняжка, чуть не тронулась от всего этого, да я и сам без особого восторга думал о Гвенде как о медиуме или ясновидящей.

— Да уж, — сказала Гвенда. — Жена-ясновидящая — не лучший вариант для мужа, разве что муж совсем уж ангел во плоти.

— А я и есть ангел, — застенчиво улыбнулся Джайлз.

— Адом? — спросила мисс Марпл. — Как вы теперь намерены с ним поступить?

— О, с домом все в порядке! Завтра же отправляемся туда — Джайлз горит желанием на него посмотреть.

— Не знаю, мисс Марпл, думали ли вы об этом, — улыбнулся Джайлз, — но получается, что у нас с вами в руках наитаинственнейшая тайна, да еще с загадочным убийством. Тайна, что называется, прямо у нас на пороге, точнее в прихожей.

— Да, я думала об этом, — задумчиво проговорила мисс Марпл.

— Джайлз у нас обожает детективы, — вставила Гвенда.

— Да, это и есть самый настоящий детектив! В прихожей — труп прекрасной задушенной незнакомки, о которой ничего, кроме имени, не известно. Прошло уже чуть ли не двадцать лет, и никаких улик конечно же не осталось — но ведь можно попытаться, правда? Пораскинуть, что называется, мозгами, отыскать какую-нибудь зацепочку… Хотя — вряд ли что из этого выйдет.

— Возможно, и выйдет, — кивнула мисс Марпл. — Даже через восемнадцать лет. Если постараемся…

— Во всяком случае, попытка не пытка, хуже-то от этого не будет, верно? — Джайлз просто сиял от возбуждения.

Мисс Марпл беспокойно поерзала на стуле. Лицо ее было серьезно — пожалуй, даже чересчур серьезно.

— Ошибаетесь, — сказала она. — Такие попытки могут повлечь за собой самые неприятные последствия, я очень настоятельно советую вам забыть об этой истории.

— Забыть?! Забыть о загадочном убийстве в нашем собственном доме — если там вообще было убийство?

— Думаю, убийство было. И именно поэтому я советую вам выкинуть всю эту историю из головы. Поверьте, к убийству ни в коем случае нельзя относиться легкомысленно.

— Но, мисс Марпл, — нахмурился Джайлз. — Если все начнут думать, как вы…

— О, разумеется! Бывают случаи, когда разобраться во всем — наш долг: например, когда обвиняют невинного, когда тень подозрения падает на честных людей, или когда речь идет о чрезвычайно опасном преступнике, который может еще кого-то убить… Но поймите, это убийство целиком в прошлом, о нем никто ничего не знает. Вероятно, никто и тогда не знал — иначе вы бы очень скоро услышали о нем от своего садовника или от кого-нибудь из соседей. Убийство, пусть даже давнее — прекрасный повод для сплетен. Но, скорее всего, убийце каким-то образом удалось избавиться от тела и замести следы, так что ни у кого даже подозрений не возникло. Вы уверены — вы действительно уверены, — что снова вытаскивать эту историю на свет Божий будет разумно?

— Мисс Марпл, — удивленно сказала Гвенда. — Вы это серьезно? Будто с нами что-то может случиться?

— Конечно серьезно, милочка. Ведь вы с Джайлзом — если мне будет позволено так выразиться — такая славная пара. Вы только-только поженились и так счастливы вместе. Поэтому благоразумнее было бы не втягиваться в историю, которая — как бы это сказать? — которая вам может доставить ненужные огорчения.

Гвенда смотрела на нее несколько озадаченно.

— Я не совсем вас понимаю… Вы намекаете на что-то конкретное?

— Я ни на что не намекаю, милочка. Просто даю совет. Я, видите ли, давно живу на свете и знаю, насколько порочна бывает человеческая натура. Поэтому я и говорю: остановитесь. Не пытайтесь ничего выяснить, пусть прошлое остается в прошлом… Это мой совет.

— Для нас это не прошлое. — В голосе Джайлза послышалась неожиданная твердость. — «Холмы» — наш с Гвендой дом. По нашему мнению, в этом доме была убита женщина, и я не хочу, чтобы это преступление, произошедшее в нашем доме, — пусть даже восемнадцать лет назад — так и оставалось нераскрытым…

Мисс Марпл вздохнула.

— Ну что ж, — сказала она. — Наверное, многие достойные молодые люди на вашем месте повели бы себя точно так же. Я и сама вам сочувствую и даже немножко восхищаюсь… И все же — как бы мне хотелось, чтобы вы этого не делали!

2

На следующий день Сент-Мэри-Мид облетела новость: мисс Марпл вернулась. В одиннадцать часов ее видели на Главной улице, без десяти двенадцать она нанесла визит викарию, а после обеда три деревенские кумушки явились с визитом к ней самой.

Выслушав впечатления хозяйки о ветреной столице и обменявшись из вежливости общими, ничего не значащими фразами, они углубились в технические вопросы расстановки сил перед решающим сражением: в ходе подготовки к сельскому празднику в Сент-Мэри-Мид возникли разногласия по поводу возведения отдельной палатки для рукоделия, а также по вопросу о том, где именно должна находиться чайная палатка.

Ближе к вечеру мисс Марпл, как всегда, занялась своим садиком, в виде исключения на этот раз обращая больше внимания на искоренение сорняков, чем на личную жизнь соседей. За легким, по обыкновению, ужином она казалась несколько рассеянной, не проявляя обычного интереса к живейшему рассказу своей служанки Эвелины об очередных выходках местного аптекаря. На другой день вчерашняя рассеянность даже усугубилась, что не преминули заметить несколько человек, включая и жену викария. К вечеру мисс Марпл объявила, что неважно себя чувствует, и улеглась в постель пораньше, а на следующее утро послала за доктором Хэйдоком.

Доктор Хэйдок, вот уже несколько лет выполнявший роль врача, друга и советника мисс Марпл, внимательно выслушал жалобы своей пациентки, а затем насмешливо откинулся на спинку стула.

— Сударыня, — поигрывая стетоскопом[231], сказал он. — Должен сказать, что невзирая на вашу кажущуюся субтильность вы в свои годы держитесь вполне молодцом.

— Да, разумеется, — закивала мисс Марпл. — В целом на здоровье не жалуюсь. Но, признаться, в последнее время я чувствую себя немного уставшей — быстро утомляюсь, упадок сил…

— Так в вашем возрасте такие концы делать… Да и в Лондоне, небось, засиживались допоздна?

— Да, по-разному было… Но вообще-то Лондон стал меня утомлять. Машин столько — не продохнешь. То ли дело свежий морской воздух.

— Ну, в Сент-Мэри-Мид воздух, слава Богу, не хуже морского.

— Так-то оно так, но ведь влажность, а то и душновато… Нет того, знаете ли, бодрящего эффекта.

Доктор Хэйдок покосился на нее с интересом.

— Пришлю вам что-нибудь общеукрепляющее, — любезно пообещал он.

— Благодарю вас, доктор. Ваш Истонский сироп всегда оказывает на меня самое благотворное воздействие!

— Думаю, сударыня, будет лучше, если я вам сам назначу лечение — без ваших подсказок.

— Мне вдруг подумалось, что перемена климата… — Небесно-голубые глаза мисс Марпл смотрели на Хэйдока простодушно и вопросительно.

— Послушайте, но вы же только что целых три недели разъезжали по стране!

— Не по стране, доктор. Сначала по Лондону — который, как вы правильно отметили, вреден для нервной системы. А из Лондона мне пришлось поехать на север, а там и вовсе — сплошь промышленность. И там нет бодрящего морского воздуха.

Доктор Хэйдок застегнул свой саквояж и обернулся к хозяйке.

— Итак, — с усмешкой произнес он, — а теперь начистоту, зачем я вам все же понадобился. Назначайте сами себе лечение — повторю вам его слово в слово. Вы хотите, чтобы я как врач прописал вам морской воздух?

— Я не сомневалась, что вы меня поймете! — Мисс Марпл благодарно улыбнулась.

— Ну что ж, морской воздух — средство чудодейственное, так что поезжайте-ка, голубушка, прямо в Истборн[232].

И поторопитесь: промедление может вредно сказаться на вашем здоровье.

— В Истборне, пожалуй, холодновато. Мне бы поюжнее.

— Ну, тогда в Борнмут[233] или остров Уайт[234].

В глазах мисс Марпл зажглись лукавые огоньки.

— Я, пожалуй, предпочла бы какой-нибудь небольшой городок.

Доктор Хэйдок опять сел.

— Вы меня просто заинтриговали. И какой же небольшой городок вы для себя присмотрели?

— Признаться, я подумывала о Дилмуте.

— Но почему именно Дилмут? Спору нет, местечко славное, но ведь там такая скука.

Мисс Марпл слегка замялась, в глазах ее снова мелькнуло беспокойство. Наконец она заговорила.

— Предположим, что вам — совершенно случайно — открылись некие обстоятельства, которые указывают, что лет этак девятнадцать, а то и двадцать назад в известном вам месте, скорее всего, произошло убийство. Обстоятельства эти известны только вам, во всяком случае, ни один человек до вас не высказывал никаких соображений или подозрений на сей счет. Как бы вы поступили в подобном случае?

— Стало быть, убийство из прошлого?

— Вот именно, из прошлого.

Хэйдок с минуту поразмышлял.

— И никакие судебные ошибки в связи с вашим преступлением не всплывали? Никто, насколько я понимаю, безвинно не осужден?

— Судя по всему, никто.

— Гм-м. Значит, убийство из прошлого. Завядшее, так сказать, убийство. Ну что ж, скажу вам, как бы я поступил. А никак. Пусть все остается как есть. Копаться в прошлом, выволакивать на свет Божий всякую скверну — дело опасное. Это может плохо кончиться, очень плохо…

— Вот и я этого боюсь, — вздохнула мисс Марпл.

— Говорят, что убийца редко ограничивается одной жертвой. Это не так. Бывает, если ему все сошло с рук, он потом до конца дней своих сидит тише воды ниже травы. Только не думаю, что он счастлив. Возмездие может принимать разные формы — но хотя бы внешне все вполне благопристойно. Вот так, наверное, получилось с Медлин Смит[235], или с Лиззи Борден[236]. В деле Медлин Смит тогда никто ничего не смог доказать, а Лиззи вообще оправдали — но многие и сейчас уверены в виновности обеих. Это как раз те случаи, когда убийца довольствуется тем, что уже совершил и не помышляет о новых преступлениях… А теперь представьте: ему угрожает опасность… Что тогда? Ведь, насколько я понимаю, его тогда в то время не заподозрил. И тут вдруг неожиданно кто-то начинает наводить справки, выспрашивает, копается, начинает потихоньку его тревожить… Что должен делать ваш убийца? Ждать, когда его окончательно загонят в угол, затянут петлю на шее?.. Вряд ли. Нет, если уж тут нет чего-то принципиального, пусть все остается как есть, — снова повторил он уже сказанную им фразу и сурово добавил: — Вы хотите, чтобы я назначил вам лечение? Так вот мой рецепт — не вмешивайтесь не в свое дело!

— Но, видите ли, в данном случае речь совсем не обо мне, а о двух милейших юных созданиях. Вот, послушайте.

И она поведала ему все, что знала.

— Поразительно, — выдохнул доктор Хэйдок по окончании рассказа своей пациентки. — Поразительное совпадение. И вообще, поразительная история. Полагаю, вы осознаете, что может произойти?

— Я-то осознаю. Но боюсь, что они этого пока не осознали.

— Да… У них могут быть большие неприятности. Ворошить прошлое всегда опасно… И все же — знаете, я прекрасно понимаю молодого Джайлза. Покров тайны — это так заманчиво! Возможно, я и сам бы не удержался. У меня и самого сейчас разыгралось любопытство…

Неожиданно он осекся на полуслове и полным суровости взглядом посмотрел на мисс Марпл.

— Так вот, значит, чем вы собираетесь заниматься в вашем бесценном Дилмуте: хотите сунуть нос в чужие дела!

— Ну что вы, доктор, вовсе нет! Я просто беспокоюсь за этих молодых людей. Они такие юные, наивные, а главное, такие доверчивые — верят любому слову… Думаю, мой долг — быть рядом и присматривать за ними.

— «Присматривать за ними», как же! Знаю я вас, если уж вы взяли след, не успокоитесь, пока не загоните преступника…

Мисс Марпл улыбнулась и потупила взор…

— Но как врач вы ведь считаете, что несколько недель в Дилмуте принесут пользу моему здоровью?

— Как врач я опасаюсь, чтобы они вас совсем не доконали, — проворчал доктор Хэйдок. — Но вы разве меня послушаете?

3

Свернув на дорожку, ведущую к дому ее друзей — полковника Бэнтри и его супруги, — мисс Марпл едва не столкнулась с хозяином, который, с ружьем под мышкой и спаниелем на поводке, только-только выходил из дому. Полковник сердечно ее поприветствовал.

— Рады вашему возвращению! Как там Лондон?

Мисс Марпл ответила, что Лондон жив и здоров и что племянник сводил ее на несколько спектаклей.

— Поди, что-нибудь заумное? Лично я уважаю только мюзиклы.

Мисс Марпл сказала, что одна из пьес — русская — показалась ей весьма интересной, хоть и несколько затянутой.

— Знаю я этих русских! — презрительно фыркнул полковник Бэнтри (однажды, когда он лежал в больнице, ему дали почитать роман Достоевского). Прощаясь, он сообщил, что Долли находится в саду.

В саду миссис Бэнтри находилась практически всегда. Сад был ее страстью. Любимым ее чтением были каталоги луковичных растений, а все ее разговоры сводились в основном к тем же луковичным, в крайнем случае к первоцветам, декоративным кустарникам и новинкам альпинариев. Между деревьев мисс Марпл разглядела внушительное седалище, обтянутое выгоревшим твидом юбки.

При звуке шагов миссис Бэнтри, с болезненной гримасой и ревматическим скрипом суставов — за увлечение приходилось расплачиваться, — разогнулась и смахнула со лба пот запачканной в земле рукой.

— Слышала, слышала, что ты вернулась, Джейн! — Она радостно улыбалась подруге. — Ну, как тебе мой новый дельфиниум? А вот эти горечавочки видела уже? Ох, и пришлось мне с ними повозиться! Но теперь уж, думаю, они прижились. Эх, дождичка бы! Какой день уже сушь стоит. Кстати, — добавила она, — а Эстер говорила, что ты слегла. — Эстер, служившая у миссис Бэнтри кухаркой, одновременно выполняла при ней функции связного и исправно докладывала все деревенские новости. — Рада видеть, что ничего страшного нет.

— Страшного нет, просто немного переутомилась, — отозвалась мисс Марпл. — Доктор Хэйдок считает, что мне весьма кстати был бы свежий морской воздух.

— Да, но не поедешь же ты прямо сейчас! — забеспокоилась миссис Бэнтри. — Ведь сейчас лучшее время для сада. У тебя же цветы на клумбах только-только начали распускаться…

— Доктор Хэйдок очень настоятельно советует мне ехать.

— Что ж, Хэйдок, конечно, свое дело знает, не то что некоторые, — неохотно согласилась миссис Бэнтри.

— Долли, я тут недавно вспоминала твою старую кухарку…

— Кухарку? Которую? Тебе нужна кухарка? Надеюсь, тебя интересует не та, которая все время за бутылкой тянулась?

— Нет-нет, что ты! Я говорю про ту, что пекла такие замечательные пирожные. Ее муж тоже служил у вас.

— Ах, ты про нашу Черепашку? — тут же расплылась в улыбке миссис Бэнтри. — Голос еще такой низкий у нее, плаксивый, того гляди разрыдается? Да, кухарка она была что надо. Муж ее, толстяк, — тот, конечно, лентяй порядочный. Артур мне столько раз жаловался, что он виски водой разбавляет. Так ли оно было на самом деле, не знаю. Знаю только, что как возьмешь на службу мужа с женой, обязательно потом раскаешься. А потом, этим двоим кто-то из бывших хозяев наследство оставил, так что теперь они где-то на южном побережье, открыли пансион…

— Вот-вот. Потому я про них и вспомнила. Они ведь как будто в Дилмут уехали?

— Да, верно. Дилмут, Центральная набережная, четырнадцать.

— Вот я и подумала: раз доктор Хэйдок советует мне ехать к морю, я могла бы остановиться у… Сондерсов, так ведь их звали?

— Да. А ведь и верно, Джейн! Как все удачно, лучше не придумаешь. Уж миссис Сондерс примет тебя по первому разряду. Тем более, сейчас не сезон — они будут просто счастливы, если ты у них остановишься, и скидку приличную сделают… Хорошее питание, морской воздух, что еще нужно? Вот увидишь, силы твои мигом восстановятся.

— Спасибо, Долли, — улыбнулась мисс Марпл. — Надеюсь, так и будет.

Глава 6 Упражнения в расследовании

1

— И где, ты говоришь, лежало тело? Где-то здесь? — спросил Джайлз, стоя посреди прихожей.

Они с Гвендой приехали в «Холмы» накануне вечером, и Джайлз пребывал в величайшем возбуждении. Он радовался, как ребенок, получивший в подарок новую игрушку.

— Кажется, где-то здесь. — В очередной раз поднявшись по лестнице, Гвенда критически прищурилась. — Да, по-моему, именно здесь.

— Присядь-ка, — распорядился Джайлз. — Не забывай, тебе всего три года.

Гвенда послушно присела на корточки.

— А человека, который говорил те слова, ты совсем-совсем не разглядела?

— Не помню. Наверное, он стоял чуть дальше — да, вон там. Я видела только лапы.

— Лапы? — Джайлз нахмурился.

— Самые настоящие лапы. Серые такие. На человеческие руки ничуть не похожи.

— Но послушай, Гвенда, это же не «Убийство на улице Морг»[237]. У человека не бывает лап.

— У этого были.

Джайлз покачал головой с большим сомнением.

— Скорее всего, они тебе примерещились уже потом.

— Джайлз, — раздумчиво заговорила Гвенда. — А тебе не кажется, что мне вообще все это примерещилось? Понимаешь, чем больше я думаю, тем больше мне кажется, что это был просто сон. Правда. В детстве всякое может присниться, а уж такие страсти наверняка потом запомнятся на всю жизнь. Вполне разумное объяснение — как ты думаешь? Будь там и правда убийство, или скоропостижная кончина, или человек бы пропал бесследно, или с домом что не так — хоть одна живая душа в Дилмуте об этом бы знала.

Теперь Джайлз больше походил на ребенка, у которого отобрали его любимую игрушку.

— Ладно, может, и впрямь тебе все приснилось, — неохотно согласился он.

Но вдруг лицо его просветлело.

— Нет, — твердо сказал он. — Не верю. Труп в прихожей, обезьяньи лапы — это еще могло присниться — но фраза из «Герцогини Амальфи»? Нет уж, дудки!

— Может, кто-то однажды произнес ее при мне — вот я и запомнила?

— Да не может нормальный ребенок такого запомнить! Разве что в состоянии крайнего возбуждения — в общем, откуда ушли, к тому и пришли. Ага, кажется я понял: приснились только обезьяньи лапы! Труп ты и в самом деле видела, фразу из «Герцогини» слышала — и, естественно, перепугалась до смерти. И вот ночью тебе снится кошмарный сон, и в нем обезьяна с такими ужасными лапами — кто знает, может в детстве ты как раз боялась обезьян?

Гвенда, кажется, была в этом не очень уверена.

— Может-то может… — начала она.

— Если бы ты постаралась еще хоть что-нибудь припомнить… Давай так: спускайся сюда, в прихожую. Закрой глаза. Сосредоточься… Ну что, ничего больше не вспоминается?

— Нет, ничего. И знаешь, чем больше я пытаюсь, тем дальше все отодвигается. Честное слово, Джайлз, я уже начинаю сомневаться: может, ничего такого и не было? Просто тогда в театре у меня вдруг что-то в голове… Помутнение — и все.

— Нет, что-то все-таки было. Вот и мисс Марпл так думает… Интересно, что это за «Хелен» такая? Должна же ты о ней хоть что-нибудь помнить?

— Ничего. Только имя.

— Тогда, может, и имя совсем не то?

— Нет. — Гвенда с необъяснимым упрямством помотала головой.

— Имя то. Точно. Хелен.

— Если ты так уверена, что ее звали Хелен, значит, ты должна о ней что-то знать, — не унимался Джайлз. — Постарайся припомнить: она с тобой часто разговаривала? Она жила у вас в доме или, может приезжала погостить?

— Говорю же тебе: не знаю! — Гвенда явно начинала нервничать.

Джайлз попробовал подобраться с другой стороны.

— А может, ты еще кого-нибудь помнишь? Отца, например?

— Нет, не помню. То есть не уверена, что помню. У нас ведь всегда стояла его фотография, и тетя Элисон часто повторяла: «Смотри, это твой папа»… Но с этим домом он для меня никак не связан.

— И ни слуг, ни нянек — никого?

— Никого. И чем больше пытаюсь вспомнить, тем меньше толку. Ведь все это вещи совершенно неосознанные. Взять хотя бы ту же дверь — я «шла» к ней чисто логически, а совсем не потому, что вдруг ее «вспомнила». И вообще, не теребил бы ты так меня, — глядишь, что-нибудь и выплыло бы. Впрочем, все равно все это безнадежно — слишком много времени прошло.

— Ничего не безнадежно! Даже мисс Марпл — старушка, божий одуванчик — и та считает, что дело может выгореть.

— Что-то не спешит она рассказать нам, с какого конца приняться за это дело, — заметила Гвенда. — Хотя, по-моему, какие-то мысли у нее есть — во всяком случае, в глазах у нее что-то такое было. Интересно, как бы она действовала на нашем месте?

— Не думаю, чтобы она оказалась гораздо смышленее нас, — непререкаемым тоном заявил Джайлз. — И вообще, Гвенда, давай перестанем рассуждать и выработаем хоть какой-то план. Начало уже положено — я просмотрел все приходские книги за тот период, но ни одной Хелен, мало-мальски подходящей нам по возрасту, не обнаружил. Собственно, среди записей об умерших вообще не оказалось ни одной Хелен, самое близкое — Эллен Пагг, девяносто четыре года. Теперь нам нужно решить, где искать дальше. Твои родители — ну, то есть отец с мачехой — жили в этом доме, так? Значит, они его либо купили, либо у кого-то снимали.

— Если верить Фостеру, садовнику, до Хенгрейвов дом принадлежал семейству неких Элворти. А до них миссис Финдейсон и все.

— Твой отец мог купить дом, пожить в нем совсем немножко, а потом снова его продать. Хотя скорее уж он его снимал. И, вероятно, с мебелью. Вот что: думаю, прежде всего нужно обойти все здешние агентства по недвижимости.

Обойти агентства по недвижимости оказалось делом недолгим, поскольку в Дилмуте таковых нашлось только два. «Агентство Уилкинсонов» не годилось: Уилкинсоны приехали в эти края сравнительно недавно и открыли свое дело одиннадцать лет назад. К тому же они специализировались главным образом на небольших типовых бунгало и новых домах в дальней части города. Второе агентство — «Гальбрейт и Пендерлей» — было то самое, через которое Гвенда и купила дом.

Легенда, изложенная Джайлзом мистеру Пендерлею, выглядела так: они с женой в восторге от «Холмов» и вообще от Дилмута; миссис Рид, как недавно выяснилось, уже жила в Дилмуте в раннем детстве; воспоминания у нее очень смутные, но ей кажется — хоть она и не возьмется утверждать наверняка, — что жила она именно в «Холмах». Не сохранилось ли в агентстве сведений о том, что лет этак восемнадцать-девятнадцать назад дом сдавался некоему майору Хэллидею?

Мистер Пендерлей виновато развел руками.

— Боюсь, что нет, мистер Рид. Мы не храним записи так долго, во всяком случае, записи о сдаче домов внаем на короткий срок. Увы, я бессилен вам помочь. Вот был бы жив мистер Нарракотт, наш старший делопроизводитель — он умер только этой зимой, — он, возможно, и смог бы вам помочь. Поразительная память была у человека, просто феноменальная. Лет тридцать в агентстве проработал.

— А больше никто помочь не сможет?

— Видите ли, штат у нас сравнительно молодой… Есть, правда, еще сам мистер Гальбрейт. Но он уже в преклонном возрасте, несколько лет как отошел от дел…

— А если все-таки попробовать к нему обратиться? — спросила Гвенда.

— Право, не знаю, возможно ли это… — Мистер Пендерлей явно колебался. — В том году с ним случился удар, и теперь голова у него, к сожалению, уже не такая светлая… Как-никак, девятый десяток.

— Он живет в Дилмуте?

— Да. Может, слышали: «Калькутта» — славный такой домик на Ситон-Роуд. Но, право, не знаю…

— Надежды, конечно, на него особой нет, — говорил Джайлз Гвенде. — Но мало ли. На письмо он нам вряд ли ответит. Так что надо ехать к нему самим. Попробуем произвести на старичка благоприятное впечатление.

«Калькутта» была окружена чистеньким опрятным садиком, и гостиная, в которую их провели, также была весьма опрятная, хотя и загромождена разнообразными индийскими трофеями. Пахло воском и политурой, сверкали начищенные до блеска медные безделушки. Окна были занавешены старомодными складчатыми гардинами.

Вышедшая в гостиную немолодая худощавая женщина оглядела их весьма подозрительно.

Только когда Джайлз поспешно отрекомендовался и объяснил суть дела, с лица мисс Гальбрейт исчезло выражение человека, опасающегося, что ему сейчас ловко всучат пылесос.

— Мне очень жаль, но вряд ли я смогу вам чем-то помочь, — сказала она. — Прошло ведь столько лет.

— Бывает так, что какие-то вещи западают случайно в душу, запоминаются, — заметила Гвенда.

— Да я и тогда-то вряд ли могла об этом слышать, я ведь к делам агентства никакого отношения не имела. Майор Хэллидей, вы говорите? Нет… вообще не помню в Дилмуте ни одного Хэллидея.

— Может, ваш отец помнит? — осторожно спросила Гвенда.

— Отец? — мисс Гальбрейт покачала головой. — Он сейчас мало чем интересуется, да и память в последнее время ему стала изменять.

Задумчивый взгляд Гвенды задержался на узорчатом медном столике из Бенареса[238], затем на веренице резных слоников черного дерева, расставленных на каминной доске.

— Мне все-таки кажется, что он может вспомнить, — сказала она. — Потому что мой отец как раз тогда вернулся из Индии. Ваш дом ведь называется «Калькутта»? — она вопросительно смотрела на женщину.

— Д-да, — сказала мисс Гальбрейт. — Одно время мой отец жил в Калькутте[239]. У него было там свое торговое дело. А потом началась война. В двадцатом году он вернулся сюда и открыл свое агентство, но потом всю жизнь рвался обратно в Индию… Только вот маме не хотелось ехать Бог весть куда, да и климат там, говорят, не очень-то здоровый… Впрочем, так и быть, попробуйте спросить его сами. Правда, он сегодня не в лучшей форме…

2

Она отвела их в небольшой кабинет в глубине дома. Здесь в огромном потертом кожаном кресле сидел обложенный подушками старик с белыми висячими, как у моржа, усами. Нижняя часть его лица была заметно перекошена на одну сторону. Когда дочь представила ему гостей, он оглядел Гвенду с явной приязнью.

Речь его звучала довольно невнятно.

— Память уж не та, не та… Хэллидей, говорите? Нет, не помню такого. Был у нас один Хэллидей, так то еще в школе, в Йоркшире[240] — тому уж сейчас семьдесят с лишком.

— Дом назывался «Холмы», он, скорее всего, его снимал, — подсказал Джайлз.

— «Холмы»? А название не переменилось? — Единственное подвижное веко мистера Гальбрейта неожиданно опустилось и надолго замерло, после чего, дрогнув, снова приподнялось. — Там жила миссис Финдейсон, вот кто там жил. Очень достойная женщина.

— Вот у нее мой отец, вероятно, и снял дом… Он тогда только-только вернулся из Индии.

— Что? Из Индии, говорите? Помню одного военного из Индии. Он еще знал этого старого мерзавца Мохаммеда Хасана, который надул меня с коврами. Да, помню. У него была молодая жена и ребенок — девочка.

— Это я, — громко сказала Гвенда.

— Ай-ай-ай, надо же! Как время летит!.. Да, вот только как же его звали? Он как раз искал дом с мебелью, а миссис Финдейсон в ту зиму доктора отослали в Египет, то ли еще куда… Хотя все равно, все они шарлатаны. Так как же его звали, а?

— Хэллидей, — сказала Гвенда.

— Вот-вот, правильно, Хэллидей. Майор Хэллидей. Хороший человек. И жена у него такая красавица, светлые волосы. Молоденькая совсем. Вроде как хотела поселиться поближе к родне. И красавица, да.

— А что представляла ее родня?

— Что за родня? Откуда мне знать, что за родня… А вы, я смотрю, не в нее пошли.

Гвенда чуть было не сказала: «Она была мне не мать, а мачеха», — но вовремя прикусила язык и, решив не усложнять, спросила:

— А как она выглядела?

Ответ мистера Гальбрейта прозвучал довольно неожиданно.

— Какая-то встревоженная — вот как она выглядела, да. Очень была чем-то встревожена. А майор — тот-то хороший был человек. Очень любил слушать, как там в Калькутте. Не то что нынешние, эти за всю жизнь из Англии носа не высунут. Вот и не увидят ничего дальше своего носа, так-то. Я, слава Богу, успел мир повидать. Как же его звали, этого военного, — он еще дом искал с мебелью?

Как старый, заезженный граммофон, он опять перескочил на начало пластинки.

— Ах да, дом назывался тогда «Святая Екатерина». Он ее, эту «Святую Екатерину», снимал за шесть гиней в неделю, пока миссис Финдейсон была в Египте. А она, бедняжка, возьми там да и помри. Дом тогда выставили на аукцион и продали — кому ж его продали? Ага, сестрам Элворти, их там целый выводок был. Они и поменяли название — видите ли, «Святая Екатерина» им папством отдавала — везде-то им папство мерещилось. Все брошюрки свои рассылали. Сами-то женщины совсем простые, да вот воспылали любовью к заморским туземцам, ну и принялись слать им штаны да библии… Мастерицы были по части обращения язычников.

Вздохнув, он вдруг откинулся в кресле и недовольно проворчал:

— Сто лет уж прошло, разве упомнишь теперь, как его звали? Из Индии приехал, хороший такой человек… Я устал, Глэдис, где мой чай?

Поблагодарив отца и дочь, Джайлз с Гвендой удалились.

— Ну вот, все сходится, — сказала Гвенда. — Мы с отцом жили в «Холмах». Что дальше?

— Какой же я кретин! — Джайлз с силой стукнул себя по лбу. — Сомерсет-Хаус!

— Что — Сомерсет-Хаус? — спросила Гвенда.

— У них же там хранятся сведения обо всех заключенных в Англии браках. Значит, так: я немедленно отправляюсь туда и отыскиваю запись о женитьбе твоего отца! Твоя тетя Элисон писала, что это произошло сразу же после его возвращения в Англию. И как мы раньше не додумались? Понимаешь, ведь эта Хелен запросто может оказаться какой-нибудь родственницей твоей мачехи — младшей сестрой, например. И кстати, узнав ее девичью фамилию, мы сможем потом выйти на кого-нибудь, кто помнит «Холмы» в то время. Так, глядишь, и узнаем, что у них там случилось. Помнишь, Гальбрейт сказал нам, что они искали дом в Дилмуте, потому что где-то поблизости жили ее родственники. А вдруг они и до сих пор здесь живут? Тогда у нас есть шанс.

— Джайлз, — сказала Гвенда. — Ты у меня гений!

3

В конце концов Джайлз все же решил не ездить в Лондон. Будучи по природе человеком энергичным, он привык хвататься за любое дело, предпочитая все сделать своими руками. Однако по здравом размышлении он согласился, что столь несложную задачу можно препоручить любому клерку, и заказал разговор со своей конторой в Лондоне.

— Вот оно! — взволнованно воскликнул он, когда пришел долгожданный ответ.

Отбросив в сторону сопроводительное письмо, Джайлз развернул заверенную копию брачного свидетельства.

— Ну, Гвенда, слушай! «Пятница, седьмое августа, Кенсингтонский Отдел записи актов гражданского состояния. Вступают в брак: Келвин Джеймс Хэллидей и Хелен Спенлав Кеннеди…»

— Хелен?! — вскрикнула Гвенда.

Они остолбенело смотрели друг на друга.

— Но… — медленно начал Джайлз. — Это же не может быть она. Послушай, они ведь расстались, и она снова вышла замуж… и уехала.

— Откуда нам знать, уехала она или не уехала, — глухо пробормотала Гвенда.

Взгляд ее снова уперся в четко выведенные буквы: Хелен Спенлав Хэллидей.

Хелен…

Глава 7 Доктор Кеннеди

1

Несколько дней спустя Гвенда, прогуливаясь в довольно ветреную погоду по городской эспланаде[241], внезапно замедлила шаг у одного из навесов, заботливо расставленных здесь какой-то человеколюбивой корпорацией для удобства своих клиентов.

— Мисс Марпл? — воскликнула она в неподдельном удивлении.

На скамейке под навесом действительно сидела мисс Марпл, в толстом пушистом жакете и теплой шали.

— Вы, конечно, не ожидали встретить меня здесь, — оживленно проговорила мисс Марпл. — Но мой доктор порекомендовал мне на время сменить обстановку и подышать морским воздухом. А вы так восторженно отзывались о Дилмуте — вот я и решила поехать сюда. Тем более что бывшие слуги моей приятельницы — кухарка и ее муж — содержат здесь пансион.

— А к нам до сих пор ни ногой! — упрекнула Гвенда.

— От стариков, милочка, одна докука. А молодожены вообще должны быть предоставлены только друг другу.

В ответ на активные возражения Гвенды она лишь улыбнулась.

— Не сомневаюсь, что вы окружили бы меня вниманием и заботой. Как, кстати, ваши дела? Вы продвинулись в вашей тайне?

— Напали на след, — сказала Гвенда и, примостившись на скамейке рядом с мисс Марпл, представила ей полный отчет обо всех предпринятых ими шагах.

— И вот теперь, — заканчивая, сообщила она, — мы дали объявление в самые разные газеты: и в местные, и в лондонские ежедневники, даже в «Таймс». «Всех, кто располагает какими-либо сведениями о Хелен Спенлав Хэллидей, урожденной Кеннеди…» — ну, и так далее. Как думаете, хоть кто-нибудь ответит?

— Думаю, что ответит, милочка, — спокойно и уверенно, как всегда, сказала мисс Марпл. — Да, думаю, кто-нибудь ответит. — Но во взгляде почтенной леди не было ни уверенности, ни спокойствия. Она украдкой бросила взгляд на Гвенду. Что-то уж очень старательно она демонстрирует свою решимость. Видимо, что-то ее гложет?.. Вероятно, решила мисс Марпл, «осложнения», как сформулировал это доктор Хэйдок, уже начинают проявляться. Хотя отступать теперь все равно уже поздно…

— Все, что вы говорите, очень интересно, — ласковым, почти извиняющимся тоном начала мисс Марпл. — В моей жизни, знаете ли, так мало занимательного. Надеюсь, вы не сочтете меня слишком назойливой, если я попрошу вас держать меня в курсе?

— Мы непременно все вам будем рассказывать, — с горячностью пообещала Гвенда. — Все-все-все, до последней мелочи. Знаете, если бы не вы, я, наверное, до сих пор бы мучилась — думала, а все ли у меня с головой в порядке… Можно я запишу адрес вашего пансиона? И сами приходите к нам почаще. Посидим все вместе, попьем чайку. Заодно покажем вам дом. Должны же вы взглянуть на место преступления…

Она рассмеялась, но смех этот показался мисс Марпл не слишком искренним.

Когда Гвенда, простившись, двинулась дальше, мисс Марпл сокрушенно покачала головой и нахмурилась.

2

Каждый день Джайлз и Гвенда с замиранием сердца открывали почтовый ящик, но предсказания мисс Марпл что-то не спешили сбываться. Единственные, кто им ответили, два частных сыскных агентства, предлагавшие свои высокопрофессиональные услуги по розыску любого пропавшего лица.

— С этим всегда успеется, — решил Джайлз. — А уж если решим, что без посторонней помощи не обойтись, обратимся в солидное агентство, а не к разным сомнительным фирмочкам… Хотя, убей Бог, не пойму, что они могут предпринять, до чего мы с тобой не додумались.

Спустя несколько дней их ожидания наконец-то оправдалась. Пришло коротенькое письмо, написанное четким, но при этом малоразборчивым — «врачебным», как говорят в таких случаях, — почерком.

«Взгорье», Вудлей-Болтон

Уважаемый сэр!

В ответ на Ваше объявление в «Таймс» сообщаю, что Хелен Спенлав Хэллидей является моей сестрой. Я потерял связь с нею много лет назад и был бы рад что-нибудь услышать о ней.

Искренне Ваш, Джеймс Кеннеди, доктор медицины.

— Значит, Вудлей-Болтон, — сказал Джайлз. — Не так уж далеко. В Вудлейское Становище пол-Дилмута выезжает на пикники. Это вересковая пустошь, миль тридцать отсюда. Надо написать доктору Кеннеди. Напроситься к нему в гости или пригласить его к нам, в общем, как ему будет удобнее…

В ответном письме доктор Кеннеди сообщил, что готов принять их у себя в следующую среду, и в назначенный день Джайлз и Гвенда выехали из «Холмов».

Вудлей-Болтон оказался маленькой деревушкой, беспорядочно разбросанной по косогору. От «Взгорья» — дома, расположенного на самой вершине холма, — открывался вид на Вудлейское Становище и всю пустошь, тянувшуюся, на сколько хватало взгляда, в сторону моря.

— Мрачноватое местечко, — поежилась Гвенда.

Сам дом, явно не исковерканный презренными новшествами вроде центрального отопления, также показался ей мрачноватым. Открывшая им хмурая темноволосая женщина — по всей видимости, домоправительница — без лишних любезностей провела их через голую прихожую в кабинет доктора Кеннеди. Во всю длину комнаты, до самого потолка, тянулись полки с книгами.

Хозяин кабинета, седой пожилой мужчина, поднялся им навстречу. Цепкий взгляд из-под кустистых бровей внимательно изучал посетителей.

— Мистер и миссис Рид? Прошу вас, садитесь сюда. Здесь вам будет удобнее всего. Так что вы хотели?

Джайлз бойко приступил к изложению заранее заготовленного рассказа.

Они молодожены, только что переехали сюда из Новой Зеландии. В детстве его жена некоторое время жила в Англии, теперь же мечтает восстановить дружеские и родственные связи, утраченные ее семьей много лет назад.

Несмотря на сдержанно-любезный тон доктора Кеннеди, было ясно, что все эти колониальные сантименты по поводу семейных связей не вызвали у него ни малейшего сочувствия.

— И вы полагаете, что моя сестра (единокровная сестра, если быть точным), а заодно и я сам — ваши родственники? — Обращенный к Гвенде вопрос прозвучал вежливо, но прохладно.

— Она моя мачеха, — сказала Гвенда. — Вторая жена моего отца. Правда, я ее почти не помню — я ведь тогда была еще совсем маленькая. Моя девичья фамилия Хэллидей.

Доктор Кеннеди вгляделся в нее внимательнее, и наконец лицо его озарилось неожиданной улыбкой, совершенно его преобразившей. Вся его настороженная враждебность вмиг улетучилась.

— Бог мой! — воскликнул он. — Так вы — Гвенни?

Гвенда радостно кивнула. Звук давно забытого детского имени придал ей уверенности.

— Да, я — Гвенни, — ответила она.

— Надо же, совсем уже взрослая, и замужем! Да, летит времечко, летит. Сколько же прошло? Лет пятнадцать? Да нет, больше, должно быть. Ну, меня-то вы наверняка не помните?

Гвенда покачала головой.

— Я и отца-то своего не помню. То есть как-то совсем смутно.

— Все правильно, первая жена Хэллидея родом из Новой Зеландии, он мне говорил. Прекрасная, должно быть, страна?

— Лучшая в мире. Но мне и в Англии очень-очень нравится.

— Так вы тут в гостях или насовсем решили перебраться? — Доктор позвонил в колокольчик. — Сейчас нам принесут чаю.

На звонок явилась темноволосая женщина, которую они уже видели.

— Пожалуйста, принесите чай… И что-нибудь к чаю: гренки с маслом, может быть, найдется сладкий пирог… Ну, или что-нибудь такое.

Почтенная домоправительница кинула на него недобрый взгляд и, процедив «Да, сэр», удалилась.

— У нас вообще-то чаепития не заведены, — рассеянно сказал доктор Кеннеди. — Но надо же как-то отметить встречу.

— Вы очень любезны, — сказала Гвенда. — Нет, в Англии мы с Джайлзом теперь насовсем. Мы уже купили тут неподалеку дом. — Сделав паузу, она добавила: — Он называется «Холмы».

— Ах да, в Дилмуте, — рассеянно проговорил доктор Кеннеди. — Вы указали в письме обратный адрес.

— Это поразительное совпадение, — сказала Гвенда.

Гвенда, Джайлз?

— Да уж, — подтвердил Джайлз. — Нарочно не придумаешь.

— Понимаете, он как раз продавался, — сказала Гвенда и, поскольку на лице доктора Кеннеди отобразилось явное непонимание, пояснила: — Это тот самый дом, в котором мы когда-то жили.

— «Холмы»? Но разве… Ах да, мне кто-то говорил, что его потом переименовали. В то время он назывался по имени какого-то святого… или святой — если я ничего не путаю. Это дом, что стоит на Лихэмптон-Роуд, по правой стороне, как ехать в город?

— Да-да, он самый.

— Надо же, все верно. Удивительно, как все эти названия вылетают из головы. Хотя постойте-ка… Ну да, «Святая Екатерина» — вот как он тогда назывался.

— И я действительно в нем жила? — спросила Гвенда.

— Ну, разумеется. — Он взглянул на нее с неожиданным интересом. — А почему вы решили поселиться именно в нем? Помните что-нибудь с тех времен?

— Ничего. Просто… я вдруг почувствовала, что здесь мой дом.

— Здесь мой дом, — повторил доктор. Он произнес эти слова без всякого выражения, но Джайлзу вдруг мучительно захотелось узнать, что у него на уме.

— Вот я и подумала, — продолжала Гвенда, — может, вы мне что-нибудь расскажете? О моем отце, о Хелен и… и обо всем, — неловко закончила она.

Он медлил, словно размышляя.

— Да, там у вас, в Новой Зеландии, об этом вряд ли что знают — далековато вы от нас. Хотя, собственно, что тут рассказывать? Хелен, моя сестра, плыла из Индии домой вместе с вашим отцом. Он был вдовцом с маленьким ребенком, девочкой. Хелен его то ли пожалела, то ли влюбилась. И он тоже — то ли влюбился, то ли ему просто было одиноко… Трудно сказать, как там у них все вышло. Но так или иначе, приехав в Лондон, они сразу же поженились — а оттуда прямиком сюда, ко мне. Я тогда имел врачебную практику в Дилмуте. Этот Келвин Хэллидей был вроде бы человек неплохой — несколько, как мне показалось, невротического склада и словно побитый жизнью, но вместе им вроде бы было неплохо… Во всяком случае, поначалу.

Помолчав немного, он продолжал.

— Но не прошло и года, как она убежала от него — с другим. Вы ведь, наверное, что-то такое слышали?

— А кто был этот другой? — спросила Гвенда.

Доктор Кеннеди задержал на ней весьма проницательный взгляд.

— Она мне не сообщила, — сказал он. — Я не входил в число ее доверенных лиц. Я, конечно, видел — не мог не видеть, — что у них с Келвином что-то не ладится. Но что именно — понятия не имел. Я ведь всегда был человеком строгих правил, считал, что супруги должны хранить верность друг другу. Так что вряд ли Хелен стала бы посвящать меня в свои личные дела. Доходили, правда, и до меня кое-какие слухи, но кто там да что — об этом речи не было. В доме частенько бывали гости из Лондона, да и не только из Лондона… Вот, видно, с кем-то из них она и…

— Так они не разводились?

— Думаю, развод ей был не нужен. Не знаю, прав я или нет, но я как-то сразу решил, что она сошлась с женатым мужчиной. Причем женатым, скорее всего, на католичке.

— А что мой отец?

— Он тоже не хотел развода.

Да, выражался доктор Кеннеди довольно лаконично.

— Расскажите мне об отце, — попросила Гвенда. — Почему он вдруг решил отослать меня в Новую Зеландию?

Кеннеди задумался.

— Наверное, по настоянию ваших новозеландских родственников. Тем более, что его второй брак оказался неудачным. Вот Келвин, видимо, и решил, что так будет лучше.

— Но почему он не отвез меня туда сам?

Взгляд доктора Кеннеди скользнул по каминной доске — видимо, в поисках ершика для трубки.

— Право, не знаю… Он был не слишком крепкого здоровья.

— Что с ним такое было? От чего он умер?

Тут дверь отворилась, и вошла надменная домоправительница с чайным подносом в руках.

На подносе стояла тарелка с гренками и вазочка с джемом, никаких сладких пирогов не было и в помине. Хозяин неопределенным жестом предложил Гвенде разлить чай, заняв ее таким образом на некоторое время. Когда все три чашки были наполнены и Гвенда уже потянулась за гренком, доктор Кеннеди с несколько наигранным оживлением спросил:

— Ну, признавайтесь, что вы там сотворили со своим домом? Все, что можно, перекроили, все переставили с ног на голову? Я теперь, наверное, его и не узнаю.

— Да, кое-что мы там переделали на свой вкус, — согласился Джайлз. — Ванные, например.

— От чего умер мой отец? — повторила свой вопрос Гвенда, не сводя глаз с доктора Кеннеди.

— Увы, тут я толком ничего сообщить не могу. Я уже говорил, в последнее время у него начались проблемы со здоровьем. В конце концов он лег на лечение в клинику, где-то на восточном побережье. Там он и умер года два спустя.

— А где эта клиника?

— Простите, но я уже не помню. Где-то, как я уже говорил, на восточном побережье.

Он явно уклонялся от ответа. Джайлз и Гвенда переглянулись.

— Сэр, — сказал Джайлз. — Надеюсь, вы хотя бы сможете сказать нам, где он похоронен? Гвенда хочет сходить на его могилу — что, согласитесь, вполне естественное желание.

Не найдя ершика, доктор Кеннеди наклонился над камином и выскоблил чашечку трубки перочинным ножом.

— Видите ли, — заговорил он довольно неожиданно, — сам я совершенно не склонен погружаться в прошлое. Поклонение праху предков — это заблуждение. О будущем надо думать, а не о прошлом. Вот вы — молодые, здоровые, вся жизнь у вас впереди. Так и смотрите вперед! А носить цветочки на могилу человека, которого вы, честно говоря, и не знали — бессмысленное занятие.

— Я хочу видеть могилу моего отца, — упрямо сказала Гвенда.

— Боюсь, ничем не смогу вам помочь. — Тон доктора Кеннеди был по-прежнему вежлив, но холоден. — Это было очень давно, да и память уже не та… После того, как ваш отец уехал из Дилмута, мы с ним больше не поддерживали отношений. Кажется, он писал мне однажды из клиники, кажется, как я уже говорил, с восточного побережья — но даже этого не возьмусь утверждать наверняка. А уж о том, где он похоронен, я не имею ни малейшего понятия.

— Это странно, — заметил Джайлз.

— Ничего странного. Нас ведь с ним связывала только Хелен. Я всегда любил свою сестру. Она дочь моего отца от второго брака и намного младше меня. Я, как мог, старался дать ей хорошее воспитание — ну, вы понимаете, самые что ни на есть лучшие школы, и прочее. Но приходится признать, что Хелен — гм-м… словом, что она никогда не отличалась, скажем так, уравновешенностью. Еще в ранней юности у нее был роман с одним в высшей степени неподходящим молодым человеком. Я кое-как вытащил ее из этой истории. Потом она вдруг вознамерилась ехать в Индию, чтобы выйти там замуж за Уолтера Фейна. Ну, Уолтер — другое дело: порядочный молодой человек, сын ведущего дилмутского адвоката, хотя, по правде говоря, редкий зануда. Он-то ее обожал, но сама она — здесь в Англии — на него даже глядеть не хотела! И все же собиралась плыть на край света, чтобы выйти за него замуж. А увидела его снова — и все. Тут же телеграфировала мне, чтобы выслал денег на обратную дорогу. Пришлось выслать. По пути домой она познакомилась с Келвином. И они сразу же поженились. Я узнал об этом позже. Понятно, что меня не оставляло — как бы это сказать — чувство неловкости за сестру. И не удивительно, что когда она сбежала, у нас с Келвином не было особого желания поддерживать родственные отношения. Так где она сейчас? — без всякого перехода спросил он. — Можете вы дать мне ее адрес? Я бы хотел с ней связаться.

— Но… мы не знаем, — растерянно моргнула Гвенда. — Мы ничего о ней не знаем.

— A-а. А я так понял из вашего объявления… — В глазах доктора Кеннеди вспыхнуло неожиданное любопытство. — Но зачем вы тогда вообще его давали?

— Мы, — начала Гвенда, — сами хотели с ней связаться… — и умолкла.

Доктор Кеннеди окинул ее удивленным взглядом.

— С Хелен? Зачем? Вы ведь ее даже не помните.

— Я думала, если разыщу ее, она… возможно, расскажет мне об отце, — поспешила объяснить Гвенда.

— Ах да, понятно. Что ж, простите, что ничем не смог вам помочь. Память уже не та. Столько лет прошло.

— Но вам известно хотя бы, что это была за клиника? — спросил Джайлз. — Туберкулезная?

Лицо доктора Кеннеди опять словно одеревенело.

— Да, кажется, именно туберкулезная.

— Что ж, в таком случае, адрес легко будет выяснить, — поднимаясь, сказал Джайлз. — Большое спасибо, сэр, за все, что вы нам сообщили.

Гвенда тоже встала.

— Большое вам спасибо, — сказала она. — Обязательно приезжайте как-нибудь к нам в «Холмы».

Уже выходя, Гвенда бросила последний взгляд через плечо. Доктор Кеннеди стоял у камина, теребя седой ус, вид у него был озабоченный.

— Он явно чего-то не договаривает, — сказала Гвенда, садясь в машину. — Ох, Джайлз, что-то тут не так! И… и вообще, лучше бы мы не встревали в это дело…

Они переглянулись, и у каждого в душе шевельнулось неприятное чувство…

— Мисс Марпл права, — вздохнула Гвенда. — Лучше было бы обо всем этом забыть.

— Ну и давай забудем, — неуверенно предложил Джайлз. — Может, так действительно лучше?

Гвенда покачала головой.

— Нет, Джайлз, теперь уже поздно. Иначе мы всегда будем сомневаться и думать самое худшее. Нет, мы должны идти дальше… Доктор Кеннеди не хочет нам рассказывать по доброте душевной — но что пользы от такой доброты. Мы должны идти дальше и выяснить наконец, что там такое произошло. Даже… если это был мой отец, там…

Она не смогла договорить.

Глава 8 Галлюцинация Келвина Хэллидея

На следующее утро миссис Кокер разыскала Джайлза с Гвендой в саду.

— Прошу прощения, сэр. Вам звонит какой-то доктор Кеннеди.

Предоставив Гвенде и Фостеру разбираться с садово-огородными проблемами, Джайлз поспешил к телефону.

— Джайлз Рид слушает.

— Это доктор Кеннеди. Я много размышлял после нашего вчерашнего разговора, мистер Рид, и все-таки решил, что вам и вашей жене необходимо кое о чем знать. Вы будете дома, если я подъеду к вам сегодня днем?

— Да, конечно. Когда?

— В три часа, например?

— Очень хорошо.

В саду в это время старик Фостер говорил Гвенде:

— Доктор Кеннеди — это, часом, не тот самый, что жил тут неподалеку, в Вест-Клиффе?

— Видимо, он. Вы его знали?

— У-у, его тут, почитай, каждая собака знала. Он в нашей округе числился самым ученым лекарем — хотя все как-то больше доктора Лезенби любили. Лезенби — он для каждого словечко нужное найдет, да все с шуточками-смешочками… А Кеннеди такой ва-ажный. Но дело свое он знал, это да.

— Давно он отсюда уехал?

— Да уж давненько. Годков пятнадцать, а то и поболее. Говорят, здоровьем стал слабоват.

Джайлз, появившийся из стеклянной двери гостиной, ответил на молчаливый вопрос Гвенды.

— Заедет к нам сегодня днем.

— Вот как? — Она снова обернулась к Фостеру. — А вы, случайно, не знали его сестру?

— Сестру? Нет, сестру не знал. Она совсем еще девчонкой была. В школе училась, потом за моря куда-то отбыла. Правда, после, я слыхал, еще ненадолго у нас тут осела, как замуж вышла. Но вроде бы сбежала от мужа с каким-то кавалером — ну да у ней всегда, говорят, в юбках ветер погуливал. Сам-то я ее ни разу, почитай, и не видал — я в те годы как раз в Плимуте садовничал.

Отведя Джайлза в дальний конец террасы, Гвенда спросила:

— Зачем он приезжает?

— Узнаем в три часа.

Доктор Кеннеди прибыл минута в минуту. Окинув взглядом гостиную, он сказал:

— Странно снова видеть все это — через столько лет.

И без дальнейших околичностей перешел к цели своего визита.

— Насколько я понял, вы твердо намерены разыскать клинику, в которой скончался Келвин Хэллидей? И выяснить все, что только возможно, о его болезни и смерти?

— Совершенно верно, — кивнула Гвенда.

— Что ж, сделать это, конечно же, нетрудно. Поэтому, поразмыслив, я решил, что, возможно, для вас будет меньшим потрясением услышать это от меня, нежели от других, совершенно посторонних людей. Сожалею, Гвенни, что приходится рассказывать вам о вещах, которые причинят вам только боль и не принесут никакой пользы, но — что поделаешь — вы сами этого захотели… Итак, ваш отец не был болен туберкулезом. Он умер в лечебнице для душевнобольных.

— Для душевнобольных? — Лицо Гвенды стало белее мела. — Он был… сумасшедший?

— Ну, официально его сумасшествие никем не подтверждено. Лично я считаю, что сумасшедшим, в общепринятом смысле, он не был. Просто он пережил сильное потрясение, после которого появились галлюцинации. На лечение он согласился по своей воле, никто его к этому не принуждал. При желании он мог в любой момент покинуть лечебницу. Однако там его состояние так и не улучшилось, и он прожил совсем недолго.

— Вы говорите, галлюцинации? — Джайлз внимательно смотрел на доктора Кеннеди. — Что это были за галлюцинации?

Ответ доктора прозвучал сухо, бесстрастно.

— Ему представлялось, что он задушил свою жену.

Раздался сдавленный вскрик Гвенды, и в ту же секунду Джайлз протянул руку и сжал ее холодные пальцы. Затем он задал доктору Кеннеди еще один вопрос.

— И… это действительно было так?

— Что? — доктор Кеннеди изумленно взглянул на него. — Нет, разумеется, нет! Об этом и речи быть не может.

— Но… откуда вам это известно? — запинаясь, спросила Гвенда.

— Дитя мое! Поверьте, подобные подозрения даже не возникали. Просто Хелен ушла от него к другому, и это совершенно выбило его из колеи: начались кошмары, разные бредовые мысли. И наконец — последняя капля. Я сам не психолог, но специалисты находят подобным случаям разумное объяснение. Если мужчина предпочитает скорее овдоветь, чем оказаться обманутым супругом, то в конечном итоге он может уверовать в то, что жена его умерла — и даже что он сам ее убил.

Джайлз и Гвенда переглянулись.

— Так вы совершенно уверены, что он никак не мог совершить того, что, по его словам, он совершил? — уточнил Джайлз.

— Абсолютно. Впоследствии я получил от Хелен два письма: одно из Франции, спустя где-то неделю после ее отъезда, и еще одно месяцев через шесть. Нет-нет, все это самая обычная галлюцинация, плод больной фантазии.

Вздохнув поглубже, Гвенда попросила:

— Пожалуйста, расскажите мне все.

— Все, что смогу, дитя мое, все, что смогу. Ну, во-первых, в последнее время Келвин очень нервничал, даже обращался ко мне по поводу своего состояния. Говорил, что его беспокоят дурные сны. Говорил, что все они похожи один на другой и заканчиваются одинаково: он душит Хелен. Я пытался докопаться до истоков проблемы — по всей видимости, какой-то застарелый комплекс из раннего детства. Вероятно, его родители были не очень счастливы… Ну, да сейчас нет нужды в это вдаваться, такие подробности интересны разве что лечащему врачу. Я, кстати, советовал Келвину проконсультироваться у психолога — рекомендовал первоклассных специалистов по этой части, — но он и слышать не хотел. Говорил, все это чепуха.

— Я подозревал, что они с Хелен не очень-то ладят, но он молчал, а спрашивать самому мне не хотелось. И вот однажды этот нарыв лопнул. Келвин явился ко мне домой — была, как сейчас помню, пятница. Вернувшись вечером из больницы, я узнал, что он уже минут пятнадцать ждет меня в кабинете. Только я открыл дверь, он обернулся и заявляет мне: «Я убил Хелен». Сперва я не знал, что и подумать. Он держался спокойно, как ни в чем не бывало. Я его спрашиваю: «Что, опять тот же сон?» — «Нет, говорит, на этот раз не сон. Она лежит там. Мертвая. Я ее задушил». И спокойно так, рассудительно продолжает: «Сделаем так: поедем сейчас вместе ко мне домой, а оттуда ты позвонишь в полицию». Что было делать? Пришлось опять заводить машину. Сели, поехали. Приезжаем — в доме все тихо. В темноте поднимаемся в спальню.

— В спальню? — пролепетала обомлевшая от неожиданности Гвенда.

Доктор Кеннеди кинул на нее чуть удивленный взгляд.

— Ну да, там же, по словам Келвина, все и произошло. Ну, разумеется, когда мы поднялись, в спальне ничего не оказалось: ни трупа на кровати, никакого беспорядка, даже покрывала не смяты. Так что это была чистой воды галлюцинация.

— И что на это сказал мой отец?

— Он настаивал на своем, что вполне понятно: он же действительно верил в весь этот бред. Я уговорил его выпить успокоительное, уложил на диван в гардеробной и только после этого стал осматриваться. Наконец в гостиной, в корзине для бумаг, отыскалась скомканная записка от Хелен. В ней все было ясно написано. Примерно так: «Прощай, мне очень жаль, наш брак с самого начала был ошибкой. Я уезжаю с единственным человеком, которого люблю, прости меня, если можешь, Хелен».

— Вероятно, Келвин, придя домой, прочитал сие послание, поднялся наверх, и там у него случилось затмение. Направляясь ко мне, он пребывал в полной уверенности, что учинил кровавую расправу над Хелен.

— Потом я расспросил горничную. У нее в ту пятницу был свободный вечер, так что вернулась она поздно. Я отвел ее в комнату Хелен, чтобы она пересмотрела одежду, — и тогда-то все окончательно разъяснилось. Хелен забрала с собой чемодан и сумку с вещами. После я обыскал весь дом, но больше ничего необычного не обнаружил. Во всяком случае, трупа точно нигде не было.

— Утром я имел тяжелый разговор с Келвином, но в конце концов он признал — по крайней мере, на словах, — что у него случилось временное помутнение рассудка, и согласился, что ему нужно пройти курс лечения…

— Через неделю, как я уже говорил, мне пришло письмо от Хелен. Отправлено оно было из Биаррица[242], но она писала, что собирается ехать дальше, в Испанию. Келвину она просила передать, что развод ее не интересует и чтобы он забыл ее как можно скорее.

— Я показал Келвину письмо, но он лишь пожал плечами: видно, у него на уме уже было свое. Он телеграфировал родственникам своей первой жены в Новую Зеландию: согласны ли они взять ребенка. Потом привел в порядок все свои дела и обратился в хорошую частную клинику для душевнобольных. Заявил, что готов пройти необходимое лечение. Однако лечение мало помогло, так что прожил он всего два года. Если угодно, я дам вам адрес лечебницы, где он умер. Нынешний ее главный врач в то время как раз начинал работать. Очень возможно, что он расскажет вам обо всем подробнее.

— А потом вы получили еще одно письмо от вашей сестры? — напомнила Гвенда.

— Да, где-то через полгода. Она написала из Флоренции — обратный адрес «до востребования» на имя «мисс Кеннеди». Писала, что хотя ей самой развод не нужен, она все же хочет быть честной по отношению к Келвину. Если он надумает развестись, писала она, пусть сообщит ей об этом, и она немедленно предоставит все необходимые свидетельства. Я отвез письмо в лечебницу, но Келвин сказал, что ему тоже развод ни к чему. Так я ей и написал. С тех пор я ничего больше о ней не слышал. Понятия не имею, где она теперь, да и вообще жива ли. Потому-то меня и заинтересовало ваше объявление — я рассчитывал хоть что-то о ней узнать.

— Мне очень жаль, Гвенни, — мягко добавил он, — но я должен был все это вам рассказать. Хотя лучше бы, конечно, было не ворошить прошлое…

Глава 9 Одно неизвестное

1

Когда, проводив доктора Кеннеди, Джайлз вернулся в гостиную, Гвенда сидела в той же позе, что и несколько минут назад. На щеках ее алели яркие пятна, глаза блестели лихорадочным блеском.

— Как там говорится? Везде одно, безумье или смерть? — неузнаваемо хриплым, срывающимся голосом заговорила она. — Вот именно. Безумье или смерть.

— Гвенда. Любимая. — Джайлз подошел и обнял ее за плечи. Она не шевельнулась, словно окаменела.

— Зачем мы впутались во все это? Зачем не оставили все как есть? Ее ведь задушил мой отец. Мой родной отец! И те слова — тоже были сказаны голосом моего отца. Понятно теперь, почему они врезались мне в память на всю жизнь… и почему мне от них так страшно. Родной отец…

— Постой, Гвенда, подожди. Мы же не знаем наверняка…

— Все мы знаем! Он сам признался доктору Кеннеди, что задушил ее!

— Но доктор Кеннеди абсолютно уверен…

— Это потому, что тогда не нашли тела. Но тело было — я сама его видела.

— Гвенда, ты же видела его не в спальне, а в прихожей.

— Ах, какая разница!

— Послушай, как-то странно, а? Зачем бы Хэллидей стал уверять, что задушил Хелен в спальне, если на самом деле он задушил ее в прихожей?

— Откуда я знаю? Все это мелочи.

— А вот я в этом не уверен. Выше нос, малыш! Тут есть что-то очень-очень странное. Хорошо, допустим… раз ты так настаиваешь, допустим, твой отец все-таки задушил Хелен. В прихожей. Что дальше?

— Дальше он отправился к доктору Кеннеди.

— И сказал ему, что он задушил свою жену в спальне? А потом привел его с собой, причем ни в спальне, ни в прихожей трупа не оказалось? Но, черт возьми, не бывает же убийства без трупа. Куда, по-твоему, он мог деться?

— Может, доктор Кеннеди сам помог отцу его спрятать, чтобы замять скандал? Нам, понятно, он не мог этого сказать.

Джайлз покачал головой.

— Чтобы Кеннеди на такое пошел? Как хочешь, не могу себе представить. Он типичный шотландец, рассудочный и хладнокровный. И чтобы он, по доброй воле, занимался укрывательством, подвергая себя немалому риску? Ни за что не поверю. Ну, как-то помочь Хэллидею, засвидетельствовать на суде его душевное состояние — еще куда ни шло. Хотя с какой стати ему вообще лезть из кожи, выгораживая убийцу? Келвин Хэллидей ему не друг, не брат. Наоборот, он, может быть, действительно задушил его сестру, притом любимую — ведь он любил ее, хотя и ворчал иногда, по-пуритански, насчет ее ветрености. Ради ребенка? — но ты ведь ей не родная дочь… Нет, Кеннеди не стал бы покрывать убийцу. Ну, в самом крайнем случае (не знаю, в каком) выписал бы липовое свидетельство о смерти: дескать, умерла от сердечного приступа, что-нибудь в этом духе — может, на такое его бы и хватило… Но нам доподлинно известно, что обошлось без этого — ведь в таком случае ее смерть была бы зарегистрирована в приходской книге, да и сам бы он сразу сказал, что его сестра умерла. Ну так что, можешь ты мне объяснить, куда делся труп?

— Возможно, мой отец закопал его где-нибудь… в саду, например…

— А из сада пешочком прямо к Кеннеди — здрасьте, я убил свою жену? Чего ради? Когда легче всего было сказать, что она от него сбежала?

Гвенда отбросила волосы со лба. Она как будто начала потихоньку оттаивать, и пятна у нее на щеках стали бледнеть.

— Не знаю, — потерянно произнесла она. — Когда ты так говоришь, я и сама вижу, что тут что-то не так. Ты думаешь, доктор Кеннеди сказал нам правду?

— Ясно, правду, а как же иначе? С его точки зрения все вполне логично. Кошмары, бредовые мысли — и под конец эта ужасная галлюцинация. В том, что это именно галлюцинация, Кеннеди не сомневается — он ведь тоже понимает, что убийства без трупа не бывает. Но вот тут как раз мы с ним и оказываемся не на равных. Мы-то знаем, что труп был.

Немного помолчав, Джайлз продолжил рассуждения.

— С его точки зрения все сходится. Чемодан, одежда, прощальная записка, а потом еще и два письма от сестры.

Гвенда встрепенулась.

— Да, эти письма. Как ты их понимаешь?

— Пока никак, но придется пораскинуть мозгами. Если исходить из того, что Кеннеди сказал правду — а я, повторяю, не вижу причин в этом сомневаться, — придется нам и для писем найти объяснение.

— Почерк, скорее всего, там был ее. Ведь он бы узнал подделку, да?

— Видишь ли, Гвенда, я не думаю, что мысль о подделке вообще могла у него возникнуть. Это же все-таки письма, а не чеки на крупную сумму. Если почерк был более или менее похож — поверь, ему бы и в голову не пришло сомневаться. Он ведь был убежден, что она с кем-то сбежала, а письма как раз это и подтверждали. Вот не было бы от нее ни слуху ни духу — тогда бы он, наверное, что-то заподозрил… И все равно, есть в этих письмах что-то такое, что Кеннеди, может, и не смущает, зато смущает меня. Очень уж все в них загадочно. Адрес только до востребования, о том, с кем сбежала, — ни слова. И слишком явное стремление навсегда порвать с прошлым. Я хочу сказать, если убийца хотел успокоить родственников жертвы и усыпить их бдительность, он бы непременно состряпал что-нибудь в этом духе. Я даже читал о таком. А устроить, чтобы письма пришли из-за границы в нужный момент, проще простого.

— И ты думаешь, что мой отец…

— Да нет же, как раз этого я и не думаю! Представь себе человека, который решил избавиться от жены. Что он делает? Он распространяет слухи о ее мнимой неверности, устраивает имитацию отъезда: прощальная записка, вещи, взятые с собой, — и, само собой, письма от беглянки, приходящие с равными промежутками откуда-нибудь из дальних краев. На самом-то деле он ее тихонько придушил и зарыл, скажем, у себя в погребе — такое бывает, и даже довольно часто. Но вот чего не бывает — это чтобы этакий хладнокровный убийца тут же побежал к шурину докладывать, что он укокошил свою жену, и не будет ли шурин так любезен позвонить в полицию? Теперь предположим, наоборот, что твой отец был человек экспансивный, страстно любил жену и задушил ее в припадке ревности — что, кстати, подтверждает и услышанная тобою фраза. В таком случае очень сомнительно, что он сумел бы так проворно упаковать вещички и организовать пересылку корреспонденции еще до того, как известить о содеянном шурина. Тем более, что он вряд ли мог рассчитывать на его пособничество. Нет, Гвенда, как хочешь, а что-то тут не так. Не тот расклад, не тот…

— Послушай, Джайлз, к чему ты клонишь?

— Сам не знаю… Только думается мне, что во всей этой истории есть как минимум одно неизвестное… точнее, неизвестный. Назовем его «Икс». Он пока еще не проявился, но кое-какие признаки его присутствия проглядываются.

— «Икс»? — В глазах Гвенды вспыхнули огоньки, но тут же погасли. — Все ты выдумываешь, Джайлз. Просто хочешь меня утешить.

— Клянусь, что нет! Ты же сама видишь, у нас концы с концами не сходятся. Почему мы считаем, что Хелен Хэллидей была задушена? Только потому, что ты видела…

Внезапно он умолк.

— Боже, какой же я тупица! Я все понял. Ты права. И Кеннеди тоже прав. Значит, так. Хелен собиралась сбежать с возлюбленным — кто он, мы не знаем…

— «Икс»? — спросила Гвенда, но Джайлз лишь нетерпеливо отмахнулся.

— Она заканчивает писать прощальную записку, но в этот момент появляется муж, читает ее и приходит в величайшее волнение. Он швыряет скомканную записку в корзину для бумаг и бросается к жене — та в испуге выбегает в прихожую. Он догоняет ее, хватает за горло и начинает душить. Потом, бросив ее, бесчувственную, на полу, отступает на шаг и произносит ту фразу из «Герцогини Амальфи» — а маленькая девочка в этот момент смотрит между стойками перил вниз, в прихожую.

— И что дальше?

— А дальше то, что она не умерла. Он-то думал, что задушил ее — но она лишь на время потеряла сознание. Идем дальше. Обезумевший муж спешит к доктору Кеннеди на другой конец города. Тем временем то ли появляется ее любовник, то ли она сама приходит в себя — во всяком случае, как только к ней возвращается сознание, она берет ноги в руки — и только ее и видели. И сразу все проясняется: и почему Келвин был так уверен, что убил ее, и куда делись ее вещи — просто она забрала их из дома заранее. И письма самые что ни на есть настоящие. Видишь, все на своих местах!

— Кроме одного, — медленно проговорила Гвенда. — Почему он сказал, что задушил ее в спальне?

— Ну, почему, почему… Переволновался, не мог потом толком вспомнить, где и как все происходило.

Гвенда сказала:

— Я хочу тебе верить. Очень хочу. Но, понимаешь, я по-прежнему уверена: там, в прихожей, когда я ее видела, она была мертва… Совершенно мертва.

— Ну откуда ты могла это знать? Тебе было-то тогда от силы три года.

Она скользнула по нему странным взглядом.

— Думаю, что могла — и гораздо точнее, чем могла бы в более старшем возрасте. Знаешь, как собаки: они чуют смерть, поэтому запрокидывают голову и воют, воют. Думаю, что так же и дети… чуют смерть.

— Да нет, все это сказки, ерунда какая-то…

Его прервал звонок в прихожей.

— Кто там еще?

Гвенда досадливо поморщилась.

— Я забыла. Это мисс Марпл. Я же пригласила ее сегодня на чай. Только не надо ей ничего говорить.

2

Гвенда боялась, что это чаепитие окажется для нее тяжелым испытанием, — но мисс Марпл будто и не замечала, что хозяйка что-то чересчур много и сбивчиво рассказывает и что веселость ее явно напускная. Сама мисс Марпл была сегодня на редкость мила и словоохотлива: в Дилмуте она чувствует себя просто прекрасно, и — представьте, как удачно! — знакомые ее знакомых написали своим дилмутским знакомым, в результате чего она, мисс Марпл, получила в Дилмуте несколько приглашений, которые ее очень радовали.

— Понимаете, милочка, когда знакомишься с разными людьми, которые живут в этих краях много-много лет, как-то перестаешь чувствовать себя инородным телом — надеюсь, вы меня поняли… На днях, например, я собираюсь на чай к миссис Фейн — она вдова главы лучшей адвокатской конторы в Дилмуте. Это семейная контора, очень солидная. Теперь ее, как и положено, возглавляет сын миссис Фейн.

Воркующий голос мисс Марпл не прерывался ни на минуту. Хозяйка ее пансиона так мила и так заботлива…

— …и готовит просто замечательно. Она несколько лет служила кухаркой у моей старинной приятельницы. Сама она, правда, не местная, но ее тетя всю жизнь прожила в Дилмуте, и они с мужем частенько к ней наезжали — отдохнуть, погостить, — так что им были известны все городские сплетни. Кстати, вы довольны своим садовником? Злые языки говорят, что он… лентяй, каких мало. Мастер только языком почесать…

— И еще чаю попить, — ввернул Джайлз. — Выпивает не меньше пяти чашек в день. Но если за ним присматривать, он все делает очень даже неплохо…

— Пойдемте в сад, — предложила Гвенда.

Гостье показали сад, показали дом… Она поахала и по-восхищалась — все как положено… Опасения Гвенды, что проницательная старушка что-то заподозрит, оказались напрасными. Мисс Марпл, судя по всему, была далека от каких бы то ни было подозрений.

Однако сама Гвенда, поначалу решив держать марку, очень скоро не выдержала и сдалась. Прервав мисс Марпл на полуслове посреди какой-то забавной истории о мальчике, который никогда не видел ракушек, она обернулась к Джайлзу и выпалила:

— Нет, не могу больше! Я должна ей все рассказать!

Мисс Марпл, вся внимание, замолчала, склонив голову набок. Джайлз хотел было что-то возразить, но передумал, буркнул только:

— Ну, как хочешь, дело твое.

И Гвенда выложила все как на духу: как они ездили к доктору Кеннеди, и как он только что приезжал к ним, и что он им рассказал.

— Поэтому вы нас и предостерегали — тогда, в Лондоне? — выговорившись до изнеможения, спросила она. — Вы сразу подумали, что… тут мог быть замешан мой отец?

— Да, я не исключала такую возможность. Хелен вполне могла оказаться вашей молодой мачехой… А душителями, как известно, чаще всего бывают именно мужья.

Мисс Марпл говорила о душителях, как о вполне обычном явлении, — без осуждения и прочих эмоций.

— Теперь понятно, почему вы уговаривали нас не вмешиваться, — вздохнула Гвенда. — Лучше бы мы вас послушали. Но назад пути нет.

— Да, — мисс Марпл кивнула. — Назад пути нет.

— А дальше пусть лучше рассказывает Джайлз. У него тут возникли кое-какие сомнения и догадки.

— Ничего особенного, — сказал Джайлз. — Просто концы с концами не сходятся.

И он четко и последовательно, как до этого в разговоре с Гвендой, изложил мисс Марпл свои соображения, делая особый упор на последнюю версию.

— Вот если бы вам удалось убедить Гвенду, что все могло быть только так и не иначе!..

Мисс Марпл перевела задумчивый взгляд с Джайлза на Гвенду и обратно.

— Что ж, очень разумное предположение, — сказала она. — Но, как вы сами правильно заметили, мистер Рид, нельзя исключить присутствия какого-то третьего лица — некоего «Икса».

— Опять «Икс»! — воскликнула Гвенда.

— Ну да, неизвестного, — кивнула мисс Марпл. — Того, кто — как бы это сказать — пока не попал в поле нашего зрения, но который — по некоторым признакам — может оказаться вполне реальным человеком…

— Мы собираемся ехать в Норфолк, в лечебницу, где умер мой отец, — сказала Гвенда. — Может, там что-нибудь прояснит ситуацию…

Глава 10 История болезни

1

Санаторий «Соленое озеро» располагался в приятнейшем месте, милях в шести от моря и в пяти от городка Саут-Бенгама, имеющего прямое железнодорожное сообщение с Лондоном.

Гвенду и Джайлза провели в просторную, хорошо проветренную гостиную, обставленную мягкой мебелью. Все кресла и диваны были покрыты кретоновыми чехлами в цветочек. Вошла пожилая седовласая дама очень располагающей наружности, со стаканом молока в руке. Приветливо кивнув, она опустилась в кресло у камина и устремила на Гвенду полный задумчивости взор.

Неожиданно она подалась вперед и спросила громким шепотом:

— Скажите, милая, это он? Ваш бедный мальчик?

Вопрос застал Гвенду врасплох.

— Н-нет. Это не мой бедный мальчик, — не совсем уверенно ответила она.

— A-а. А я думала… — Седовласая дама понимающе кивнула и отпила глоточек молока.

— Половина одиннадцатого, — заметила она как бы между прочим. — Забавно: каждый день в одно и то же время — ровно в половине одиннадцатого…

Она опять порывисто подалась вперед и еле слышно шепнула:

— Вон там, за камином! Только не говорите, что это я вам сказала!..

Тут в комнату вошла сестра в белом халате и предложила посетителям следовать за ней.

Доктор Пенроуз, в кабинет которого их провели, поднялся им навстречу.

Глядя на него, Гвенда никак не могла отделаться от мысли, что он и сам несколько смахивает на сумасшедшего — немного, но гораздо больше, чем, например, та милая пожилая дама в гостиной. Впрочем, решила она, видимо, психиатры все немного похожи на сумасшедших.

— Получив ваше письмо — а также письмо от доктора Кеннеди, — я перечитал историю болезни вашего отца, миссис Рид. Я, конечно, и так прекрасно помню майора Хэллидея, но хотелось освежить в памяти некоторые подробности… чтобы ответить на все интересующие вас вопросы. Насколько я понял, вам лишь недавно стали известны обстоятельства его кончины?

Гвенда объяснила, что она росла в Новой Зеландии у родственников по материнской линии и до недавнего времени знала только, что ее отец умер в Англии в какой-то больнице.

— Все верно, — кивнул доктор Пенроуз. — Случай вашего отца, миссис Рид, довольно необычный.

— В каком смысле? — спросил Джайлз.

— Видите ли, майор Хэллидей был одержим одной навязчивой идеей. Он постоянно пребывал в состоянии нервного возбуждения и очень горячо и настойчиво уверял нас, что в припадке ревности задушил свою вторую жену. Такое, кстати сказать, бывает у наших пациентов довольно часто. Однако обычные для подобных случаев симптомы у майора Хэллидея начисто отсутствовали. И скажу вам откровенно, миссис Рид, если бы не свидетельство доктора Кеннеди, что миссис Хэллидей жива, я поначалу был готов принять заверения вашего отца за чистую монету.

— И у вас создалось впечатление, что он действительно ее убил?

— Я сказал: поначалу. Позднее, когда я лучше изучил характер и душевные качества майора Хэллидея, мне пришлось переменить точку зрения. Ваш отец, миссис Рид, категорически не был параноиком. У него не было ни мании преследования, ни малейшей склонности к насилию. Он не был, что называется, «сумасшедшим». Наоборот, майор Хэллидей был человеком добрым, мягким, вполне уравновешенным и не представлял никакой опасности для окружающих. Тем не менее, фиксированная идея о совершенном убийстве не оставляла его. Я убежден, что истоки ее можно было бы объяснить, — если бы можно было вернуться к каким-то очень давним, скорее всего, детским его воспоминаниям. Но должен признать, что ни одна из примененных нами методик не дала положительных результатов. Чтобы преодолеть сопротивление пациента, психоаналитику может понадобиться очень много времени, иногда годы и годы. У нас же, увы, времени оказалось недостаточно.

Он немного помолчал и, взглянув прямо Гвенде в глаза, спросил:

— Вам ведь известно, что майор Хэллидей покончил с собой?

— Что?! — слабо вскрикнула Гвенда. — Нет.

— Простите, миссис Рид. Я полагал, что вы знаете. Наверное, вы вправе винить нас в случившемся. Прояви мы бдительность, несчастья могло и не произойти. Но понимаете, сам я не видел ни малейших оснований к тому, чтобы предполагать в нем склонность к суициду. Он никогда не впадал в меланхолию, не предавался мрачным размышлениям, у него не было периодов подавленности. Он жаловался только на бессонницу — и ему выписывали снотворное. Но он лишь делал вид, что принимает таблетки. На самом деле он их прятал и, накопив достаточное количество…

Доктор Пенроуз развел руками.

— Он был так несчастлив?

— Думаю, что причина не в этом. Я бы сказал, тут скорее комплекс вины, стремление понести заслуженное, как он считал, наказание. Видите ли, сначала он настойчиво требовал вызвать полицию, и хотя ему объяснили, что он никого не убивал, до конца он этому так и не поверил. Мы десятки раз беседовали с ним, и каждый раз ему приходилось признавать, что он не помнит, как он, собственно, ее душил. — Доктор Пенроуз немного пошелестел бумагами на столе. — Его воспоминания о том дне неизменно сводились к одному и тому же. Когда он вернулся домой, было темно. Прислуги в тот вечер в доме не было. Он, как всегда, прошел сначала в столовую, налил себе немного виски, выпил, затем прошел в соседнюю комнату — гостиную. После этого он больше ничего не мог вспомнить — решительно ничего… до того момента, когда он уже стоял в спальне, глядя сверху вниз на тело своей жены. Она была задушена — и он понял, что это его рук дело.

— Простите, доктор Пенроуз, — вмешался Джайлз. — А как он это понял?

— Он просто не сомневался в этом — и все. По его словам, он уже несколько месяцев питал в отношении нее самые немыслимые подозрения. В частности, он был убежден, что она подмешивает ему в пищу какие-то наркотики. Подозрения его, кстати, легко объяснимы. Он ведь до этого жил в Индии, а там частенько случается, что женщины подсыпают мужьям дурман в пищу. У него часто бывали галлюцинации, смещалось время и место происходящего. Он говорил, что не верит в неверность своей жены, но я-то как раз считаю, что именно в этом и было дело. В тот вечер он, скорее всего, зашел в гостиную, прочитал там ее записку, и ситуация оказалась для него настолько невыносима, что он предпочел как бы «убить» свою жену. Отсюда и галлюцинация.

— Вы хотите сказать — он так ее любил?

— Это очевидно, миссис Рид.

— И он так и… не признал, что это была галлюцинация?

— Ему пришлось в конце концов это признать — на словах, но в душе он продолжал думать, что он убийца. Это засело в нем настолько глубоко, что не поддавалось доводам рассудка. Если бы мы смогли отследить первопричины, коренящиеся в впечатлениях раннего детства…

— И все-таки, — прервала его Гвенда, которую совершенно не интересовали впечатления раннего детства, — вы совершенно уверены, что он… не убивал?

— Я вижу, миссис Рид, вас все-таки это беспокоит? Выкиньте из головы. Келвин Хэллидей мог сколько угодно подозревать и ревновать свою жену, но он был органически не способен на убийство.

Кашлянув, доктор Пенроуз взял в руки обтрепанную черную тетрадку.

— Вот, если вам будет угодно, миссис Рид. Это по праву принадлежит вам. Здесь кое-какие записи, сделанные вашим отцом во время пребывания в лечебнице. Когда мы передавали вещи, оставшиеся от покойного, душеприказчику (точнее говоря, адвокатской конторе, которая вела его дела), наш тогдашний главный врач доктор Мак Гир приобщил эту тетрадь к истории болезни. Кстати, случай вашего отца описан в книге доктора Мак Гира — разумеется, в книге не упоминается полное имя, только инициалы. А дневник, если хотите, можете…

Гвенда поспешно протянула руку.

— Очень хочу, — сказала она. — Спасибо.

2

Покачиваясь в лондонском поезде, увозившем их из Саут-Бенгама, Гвенда достала из сумочки черную тетрадку и наугад раскрыла ее.

Келвин Хэллидей писал:

«Будем надеяться, что здешние эскулапы свое дело знают… Хотя со стороны все это чушь несусветная: любил ли я свою мать? ненавидел ли отца? Фу, бред какой!.. Меня не покидает чувство, что история моя совсем не медицинская, а самая что ни на есть криминальная: я же знаю, что я не умалишенный. С другой стороны, и остальные пациенты тоже как будто ведут себя вполне нормально, даже разумно — до тех пор, пока дело не дойдет до одного-единственного пунктика. Что ж, видно, и у меня теперь завелся свой „пунктик“…

Я писал Джеймсу, просил его связаться с Хелен. Пусть приедет, если она жива, чтобы я взглянул на нее собственными глазами. Он сказал, что ему неизвестно, где она… Ерунда, просто он знает, что ее больше нет, потому что я убил ее… Он хороший человек, но не надо меня обманывать… Хелен мертва…

Когда я начал подозревать ее? Очень давно, вскоре после нашего приезда в Дилмут… Она стала вести себя совсем не так… иначе… словно что-то скрывала… Я начал украдкой наблюдать за ней. Иона тоже. Да, она тоже за мной наблюдала…

И все-таки, неужели она подмешивала мне в пищу какую-то гадость? Эти жуткие ночные кошмары… Сны, совсем не похожие на сны, словно все эти страхи происходят наяву… Это могли быть только наркотики… и сделать это могла только она… Но зачем?.. Был кто-то — кто-то, кого она боялась…

Я должен быть честным с самим собой. Ведь я подозревал, что у нее есть возлюбленный? Да, кто-то был… Я знаю, что у нее кто-то был, — она говорила еще на корабле… Тот, кого она любила, но чьей женой быть не могла. Мы с ней были в одном положении… я тоже не мог забыть Меган… Малышка Гвенни — просто копия Меган… А Хелен на корабле так славно играла с Гвенни!.. Хелен, такая славная…

Хелен… Жива лиона — или тогда я выдавил из нее жизнь, всю до последней капли?.. Я шагнул из столовой в гостиную и сразу увидел на столе записку, а потом — потом все почернело, не помню ничего, кроме черноты. Но сомнений быть не может… Я убил ее… Слава Богу, Гвенни теперь далеко — в безопасности, в Новой Зеландии. Они очень хорошие люди. Они будут любить ее — ради Меган. Ах, Меган… Если бы ты была жива…

Так будет лучше всего… без шума, без скандала… Лучше всего для дочери. Я не смогу так жить, год за годом… Оборвать эти бессмысленные мучения… и Гвенни никогда ничего не узнает… не узнает, что ее отец — убийца…»

Дальше Гвенда читать не смогла — строки заволакивало сплошной пеленой. Она подняла глаза на Джайлза, сидевшего напротив, но тот сосредоточенно смотрел совсем в другую сторону.

Почувствовав на себе взгляд Гвенды, он незаметным кивком указал ей на то, что привлекло его внимание. Пассажир, сидевший возле окна, читал вечернюю газету. С первой ее страницы прямо на них смотрел броский заголовок:

МУЖЧИНЫ В ЕЕ ЖИЗНИ — КТО ОНИ?

Гвенда медленно кивнула и снова перевела взгляд на страничку дневника.

«Кто-то был… Я знаю, что у нее кто-то был…»

Глава 11 Мужчины в ее жизни

1

Мисс Марпл свернула с набережной на старую торговую улочку, взбиравшуюся вверх по некрутому склону. Улочка представляла собой сплошную галерею из старомодных магазинчиков: магазин для рукодельниц, кондитерская, «ткани и товары для дам» (живших, судя по товарам, не иначе как при королеве Виктории) — и так далее в том же духе.

Мисс Марпл заглянула в окно магазинчика для рукодельниц. Две молоденькие девушки обслуживали покупательниц, третья — пожилая, седоватая продавщица за прилавком в глубине магазина — была свободна.

Мисс Марпл толкнула дверь и вошла.

— Что вам угодно, мадам? — услышала она, опускаясь на стул перед прилавком.

Мисс Марпл было угодно немного бледно-голубой шерсти на детскую кофточку. Покупка происходила неторопливо и обстоятельно. Перебирая узоры вязки, мисс Марпл просмотрела несколько книг по вязанию для детей, причем по ходу дела успела рассказать о своих внучатых племянниках и племянницах. Продавщица и не думала проявлять нетерпение: за долгие годы она привыкла работать с такими вот дотошными, словоохотливыми старушками, и они нравились ей гораздо больше напористых молодых мамаш, которые толком не знают, что им нужно, лишь бы подешевле, покрикливее да побыстрее.

— Прекрасно, — сказала мисс Марпл. — Вот на этом и остановимся. Я уже не раз убеждалась: шерсть от «Сторклег»[243] надежнее всего — при стирке нисколечко не садится. Думаю, я даже возьму пару унций[244] про запас.

Заворачивая покупку, продавщица заметила, что на улице сегодня ветрено.

— Да, я тоже обратила внимание, когда проходила по набережной, смотрела на Дилмут. Город так сильно изменился за последние годы. Сколько же я здесь не была? Да пожалуй, лет девятнадцать уже.

— Что вы говорите! Да, мадам, с тех пор тут наверняка все изменилось. Тогда ведь в Дилмуте, кажется, и отелей не было — ни «Великолепного», ни «Южной панорамы».

— Ну что вы, какие отели, Дилмут был совсем маленький городишко. Я гостила у своих друзей… Их дом — «Святая Екатерина», может, слышали? Это на Лихэмптон-Роуд.

Но продавщица, как выяснилось, переехала в Дилмут всего лет десять назад.

Мисс Марпл поблагодарила ее, забрала покупку и отправилась в соседний магазин тканей и дамских товаров. Здесь она снова выбрала продавщицу постарше, и вскоре разговор потек примерно по тому же руслу, только перемежался с обсуждением летних дамских сорочек. На сей раз продавщица оказалась осведомленнее.

— Это, вероятно, дом миссис Финдейсон?

— Вот-вот. Но друзья, у которых я гостила, просто снимали его. Может помните — майор Хэллидей с женой и маленькой дочкой.

— Как же, помню, мадам. Они ведь где-то с год там прожили?

— Да, около того. Майор тогда только что вернулся из Индии. У них была прекрасная кухарка, она еще давала мне рецепт вкуснейшей яблочной запеканки… и, если я не ошибаюсь, имбирного пряника. Я ее часто потом вспоминала. Интересно, где она теперь?

— Вы, верно, имеете в виду Эдит Паже, мадам? Так она по-прежнему живет в Дилмуте, служит в доме «На семи ветрах».

— Кого же я еще помню с тех времен? Ах да, семью Фейнов. Мистер Фейн ведь, кажется, был адвокат?

— Старый мистер Фейн уж несколько лет как умер, а его сын, мистер Уолтер Фейн, так и не женился, живет с матерью. Зато теперь он глава всей адвокатской конторы.

— Надо же! А мне казалось, он уехал в Индию, вроде как собирался стать чайным плантатором…

— Он и собирался, мадам. В молодости. Только побыл там немного да и вернулся несолоно хлебавши, а через год-другой пошел-таки работать к отцу. А что, контора у них серьезная, самая солидная в наших краях, их тут все ценят. И к мистеру Уолтеру Фейну все у нас хорошо относятся. Очень положительный человек, и такой скромный.

— Ах, да-да-да! — оживилась мисс Марпл. — Они ведь сначала были помолвлены с мисс Кеннеди. А потом она вдруг вышла за майора Хэллидея.

— Именно так, мадам. Она даже сплавала в Индию, собиралась выйти замуж за мистера Фейна, да по дороге передумала и вышла совсем за другого. — В голосе продавщицы послышались нотки легкого неодобрения.

Мисс Марпл наклонилась вперед и заговорила тише.

— Я всегда жалела бедного майора Хэллидея и его дочурку — я ведь была знакома еще с его матерью. Насколько я понимаю, его вторая жена покинула его, сбежала с любовником. Ужасно ветреная особа!

— И не говорите, мадам! Сущая вертихвостка. А брат ее, доктор, — такой прекрасный человек. У меня раньше колено из-за ревматизма не сгибалось — так он меня просто спас.

— А все-таки, с кем же, интересно, она сбежала? Что-то я ни от кого потом не слышала.

— Ох, не знаю, мадам. Поговаривали, что с каким-то приезжим. Знаю только, что для майора Хэллидея это был страшный удар. Он уехал из Дилмута, но, кажется, так потом и не оправился… Ваша сдача, мадам.

Мисс Марпл спрятала сдачу и взяла перевязанный пакет.

— Большое спасибо, — сказала она. — Интересно, а Эдит… Паже — так, кажется? — еще не забыла рецепт своего замечательного пряника? Я его потеряла — вернее, его потеряла моя растеряха горничная. До сих пор об этом жалею! Право, для меня ничего нет лучше настоящего имбирного пряника.

— Думаю, мадам, она его помнит. Вообще-то ее сестра живет здесь, совсем рядом — она ведь жена мистера Маунтфорда, кондитера. Эдит заглядывает к ней в каждый свой выходной. Я уверена, миссис Маунтфорд обязательно передаст ей вашу просьбу.

— Что ж, буду очень рада. И большое спасибо за вашу заботу и беспокойство…

— Что вы, мадам, никакого беспокойства!

Мисс Марпл вышла на улицу.

«Славный магазинчик, — удовлетворенно подумала она. — Таких теперь почти не осталось. И сорочки, кстати, премилые, так что деньги вовсе не выброшены на ветер. — Она взглянула на голубенькие эмалевые часики, пристегнутые к поясу платья. — О, через пять минут Гвенда и Джайлз уже ждут меня в „Рыжей кошке“. Надеюсь, они не узнали в лечебнице ничего уж слишком удручающего».

2

Джайлз и Гвенда выбрали столик в углу. Обтрепанная черная тетрадка лежала на столе между ними.

Войдя, мисс Марпл огляделась и направилась прямо к ним.

— Что закажете, мисс Марпл? Кофе?

— Да, спасибо… Нет-нет, никаких пирожных, можно пшеничную лепешку с маслом.

Когда Джайлз сделал заказ, Гвенда пододвинула тетрадку к мисс Марпл.

— Прочтите, пожалуйста, вот это, — сказала она, — а потом поговорим. Это записи моего отца… в клинике. Ах, да, Джайлз, расскажи мисс Марпл, что мы узнали от доктора Пенроуза.

Джайлз рассказал. Мисс Марпл раскрыла черную тетрадку. Официантка принесла три чашки некрепкого кофе, лепешку с маслом и тарелочку с пирожными. Джайлз и Гвенда молча смотрели, как мисс Марпл читает.

Наконец она прочитала последнюю страничку и закрыла тетрадь. По ее лицу трудно было определить, о чем она думает. Как будто сердится, присмотревшись, подумала Гвенда. Губы мисс Марпл были плотно сжаты, глаза не по годам живо блестели.

— Все верно, — сказала она. — Да, все верно.

— Однажды, — заговорила Гвенда, — помните? — вы нам советовали остановиться и не продолжать дальше. Теперь-то я понимаю, почему. Но мы пошли дальше — и вот куда это привело. Но сейчас мы, кажется, добрались до такого места, на котором можно поставить точку. Как вы считаете: может, стоит остановиться? Или все-таки продолжать?

Мисс Марпл удрученно покачала головой.

— Не знаю, — сказала она. — Право, не знаю. Наверное, и правда лучше было бы остановиться. Гораздо лучше. Потому что после стольких лет уже ничего не сделаешь — точнее, ничего не поправишь…

— Вы хотите сказать, после стольких лет трудно будет выяснить истину? — уточнил Джайлз.

— О нет, — возразила мисс Марпл. — Я этого не говорю. Девятнадцать лет не такой уж большой срок. Еще живы люди, которые могут что-то припомнить, ответить на вопросы… Ведь при доме как минимум были кухарка и горничная, а еще ваша няня и, скорее всего, садовник. Немного времени и терпения — и их всех можно отыскать и поговорить. Кухарку я уже нашла. Но речь сейчас не об этом, вопрос в том, а много ли пользы будет от всех этих выяснений. Я, вот, склонна думать, что пользы не будет никакой. Но все-таки… — Она запнулась. — Все-таки есть одно «но». Видите ли, я не всегда могу выразить словами то, что чувствую, но мне кажется, что есть в этом деле такое — что-то почти неосязаемое, — ради чего стоит рискнуть… Необходимо рискнуть… Правда, мне трудно объяснить, что же это такое…

— Возможно… — начал Джайлз и осекся.

Мисс Марпл с готовностью обернулась к нему.

— Мужчины всегда толковее нас по части объяснений, — сказала она. — Я уверена, что вы много думали обо всем этом.

— Да, я много думал, — согласился Джайлз. — И пришел к выводу, что версий, собственно, может быть две. Одну я уже излагал: Хелен Хэллидей была жива в тот момент, когда маленькая Гвенни видела ее распростертой на полу в прихожей. После она пришла в себя и уехала вместе со своим возлюбленным или кем он там ей приходился. Заметьте, все сходится: и эта непоколебимая уверенность Келвина в том, что он убил свою жену, и исчезновение чемодана с одеждой, и записка… Но кое-что все-таки остается неясным. Неясно, например, почему Келвин Хэллидей утверждал, что он задушил свою жену в спальне, когда дело было в прихожей. И главное, остается без ответа самый необъяснимый, на мой взгляд, вопрос: где сейчас Хелен Хэллидей? Я лично решительно не могу уразуметь, с чего это она вдруг как в воду канула. Хорошо, пусть даже те два письма, полученные доктором Кеннеди, были настоящие — что из того? Почему дальше-то от нее ни слуху ни духу? У них с братом были прекрасные отношения, он, судя по всему, всегда питал к ней самые нежные чувства. Положим, он мог не одобрять какие-то ее выходки, но это же не причина навсегда порвать с ним отношения? У меня, кстати, создалось впечатление, что и самого доктора Кеннеди это заметно беспокоит. Вполне возможно, поначалу у него не было и тени сомнения в том, что его сестра сбежала с любовником, а Келвин Хэллидей на этой почве тронулся умом. Но ведь не от брата же она сбежала! И вот время идет, от нее ни весточки, Келвин Хэллидей продолжает считать себя убийцей и в итоге кончает жизнь самоубийством — и тогда, я думаю, в душу доктора Кеннеди должно было закрасться сомнение. Что, если Келвин и в самом деле убил Хелен? Она же словно сквозь землю провалилась — а ведь если бы с ней что-то случилось, даже будь она на другом конце света, до него бы наверняка дошли хоть какие-то сведения? Думаю, поэтому он и ухватился за наше объявление. Надеялся узнать, где она и что. Ведь это же очень странно, когда человек так резко обрывает все нити. Это само по себе очень подозрительно.

— Совершенно с вами согласна, мистер Рид, — сказала мисс Марпл. — А другая версия?

— Есть и другая, — медленно проговорил Джайлз. — Она, правда, может показаться фантастической, даже совсем невероятной. Поскольку она… как бы это сказать?., предполагает чью-то злую волю…

— Да. Правильно, — подхватила Гвенда. — И даже какую-то извращенную!.. — Она содрогнулась.

— По-моему, это чувствуется, — заметила мисс Марпл. Видите ли, здесь много… ну, скажем, странностей, больше, чем может показаться на первый взгляд.

Глаза ее подернулись дымкой задумчивости.

— Понимаете, — опять заговорил Джайлз, — никакого нормального объяснения тут в принципе быть не может. Получается вроде бы полная несуразица: Келвин Хэллидей не убивал свою жену и, тем не менее, искренне верил в то, что он убийца. К такому мнению, насколько я понял, склоняется доктор Пенроуз — а он производит впечатление хорошего врача. При первом знакомстве с Хэллидеем у него создалось впечатление, что перед ним вообще не пациент, а муж, который действительно убил свою жену и готов сдаться полиции. И уже потом, когда со слов Кеннеди ему стало известно, что убитая, собственно, жива, ему волей-неволей пришлось переменить точку зрения и считать, что у Хэллидея то ли мания такая, то ли «идея фикс» — не знаю, как это там называется… Но все же такой диагноз доктора не устраивал. Слишком уж случай был не похож на то, с чем он раньше сталкивался. А познакомившись со своим пациентом ближе, он окончательно уверился, что Хэллидей не смог бы задушить женщину ни при каких обстоятельствах. В общем, пришлось довольствоваться «идеей фикс», и то с оговорками. Означать же это могло только одно: кто-то намеренно заставлял Хэллидея поверить в то, что он убил свою жену. Этот кто-то — и есть «Икс».

— Если еще раз сопоставить все имеющиеся факты, получается, что такая гипотеза, по меньшей мере, вполне допустима. Хэллидей, по его собственным словам, вернулся вечером домой, прошел в столовую, выпил — как всегда, заметьте! — немного виски, потом перешел в соседнюю комнату, увидел на столе записку — и все, дальше провал в памяти!..

Мисс Марпл одобрительно кивнула. Джайлз, переведя дух, возобновил свои умопостроения.

— А теперь предположим, что это был не просто провал. Предположим, что в виски была подмешана какая-то дрянь. По-моему, совершенно ясно, что из этого следует. Некто «Икс» душит Хелен в прихожей, потом несет тело наверх и укладывает поэффектнее на кровать, имитируя сцену «убийства из ревности». Бедный муж, придя в себя, оказывается один на один с этой душераздирающей картиной. А ведь он наверняка к кому-нибудь ревновал молодую жену и теперь уверен, что, в очередной раз приревновав, задушил ее в порыве безумия. Что он делает дальше? Идет к своему шурину, живущему на другом конце города. На своих двоих. Это дает нашему «Иксу» время, чтобы осуществить следующий пункт плана — забрать чемодан с вещами и спрятать труп. Хотя насчет трупа, — Джайлз досадливо поморщился, — ей-богу, ума не приложу, куда он мог его деть.

— Вы меня удивляете мистер Рид, — уверенно сказала мисс Марпл. — Это-то как раз не проблема. Продолжайте, пожалуйста.

— «Мужчины в ее жизни — кто они?» — процитировал Джайлз. — Когда мы ехали в поезде домой, я увидел такой заголовок в газете у попутчика. И задумался. Потому что, согласитесь: кто они — в этом вся суть. Если наш с вами «Икс» на самом деле существует, единственное, что мы знаем о нем наверняка, — это то, что он по Хелен с ума сходил. Причем буквально.

— Поэтому он ненавидел моего отца, — сказала Гвенда. — И хотел заставить его страдать.

— Вот тут-то и загвоздка, — вздохнул Джайлз. — Мы знаем, что за девица Хелен…

— Вертихвостка, — вставила Гвенда.

Мисс Марпл неожиданно вскинула голову, словно хотела возразить, но промолчала.

— Да. И красавица. Но мы ничего не знаем о мужчинах — кроме мужа, разумеется, — которые были в ее жизни. А ведь их могло быть сколько угодно много.

Мисс Марпл с сомнением покачала головой.

— Вряд ли. Она ведь была еще совсем молоденькая. К тому же, мистер Рид, вы не совсем точны. Об этих, как вы говорите, «мужчинах в ее жизни» нам кое-что известно. Во-первых, был некий молодой человек, за которого она собиралась замуж…

— Ну да, адвокат, кажется. Как его звали?

— Уолтер Фейн, — ответила мисс Марпл.

— Да, правильно. Но он не в счет. Он ведь тогда был не то в Малайе, не то в Индии.

— Ой ли? — Мисс Марпл чуть улыбнулась. — Насколько мне известно, он передумал становиться чайным плантатором, вернулся в Дилмут и вскоре пошел работать к отцу в контору. Сейчас он ее возглавляет.

— Может, он из-за нее и вернулся? — заволновалась Гвенда.

— Очень возможно. Но наверняка мы этого не знаем.

Джайлз не без удивления вглядывался в почтенную старушку.

— А как вам вообще удалось это выяснить?

Мисс Марпл виновато улыбнулась.

— Пришлось немного посудачить — в магазинах, знаете ли, на автобусных остановках… Впрочем, пожилым дамам полагается быть любознательными. Вы не поверите, но таким манером часто можно узнать все местные новости.

— Уолтер Фейн, — задумчиво произнес Джайлз. — Да, Хелен ему отказала, и не исключено, что это очень его задело. Он потом женился?

— Нет, — сказала мисс Марпл. — Живет с матерью. Кстати, в субботу я приглашена к ним на чай.

— А ведь был еще один мужчина, о котором мы что-то слышали, — неожиданно сказала Гвенда. — Помните, сразу после школы, — то ли помолвка, то ли роман с каким-то молодым человеком. «Неподходящим», как выразился доктор Кеннеди. Интересно, кстати, почему это он был таким неподходящим…

— Уже двое, — кивнул Джайлз. — И оба могли затаить обиду… К тому же неизвестно, может, у этого «неподходящего» вообще с головой было не все в порядке.

— Кеннеди мог бы сказать, — вздохнула Гвенда. — Вот только непонятно, как его об этом спрашивать. Одно дело, когда я через него пыталась разыскать мачеху, которую едва помню. И совсем другое — если я вдруг ни с того ни с сего начну выспрашивать, что да с кем у Хелен было в ранней юности. Пожалуй, это чересчур для падчерицы, которая ее едва знала.

— Не обязательно ехать за этим к доктору Кеннеди, — возразила мисс Марпл. — Полагаю, мы сами сможем добыть все необходимые сведения, нужно только время и терпение.

— Во всяком случае, два кандидата у нас уже есть, — заключил Джайлз.

— Можно, пожалуй, допустить и третьего, — осторожно заметила мисс Марпл. — Разумеется, чисто гипотетически, но эта гипотеза, как мне кажется, подкреплена общим ходом событий.

Джайлз с Гвендой удивленно воззрились на нее.

— Это всего лишь предположение, — розовея, повторила мисс Марпл. — Хелен Кеннеди, как мы знаем, отправилась в Индию, чтобы выйти там замуж за Фейна. Ясно, что она не была влюблена в него без памяти, но все-таки хоть немного-то он ей нравился — во всяком случае, она намеревалась провести с ним всю жизнь. Но едва сойдя на берег, она разрывает помолвку и телеграфирует брату — просит выслать денег на обратную дорогу. Почему бы, позвольте узнать?

— Передумала, вероятно, — пожал плечами Джайлз.

Мисс Марпл и Гвенда одарили его одинаково презрительными взглядами.

— Ясно, что передумала, — сказала Гвенда. — В этом никто не сомневается. Но мисс Марпл спрашивает — почему?

— Ну, мало ли, — туманно высказался Джайлз. — Может же девушка передумать.

— Может, — кивнула мисс Марпл. — При определенных обстоятельствах. — Последние слова она произнесла с той неподражаемой многозначительностью, которая позволяет пожилым дамам заинтриговать слушателей, не высказав при этом ничего конкретного.

— Может, он чем-нибудь ей не угодил… — очень неуверенно начал Джайлз, но Гвенда не дала ему договорить.

— Ясно! — победно воскликнула она. — У нее появился другой!

Гвенда и мисс Марпл обменялись взглядом безмерного превосходства, словно члены масонской ложи, в которую допускаются только женщины.

— И случилось это на корабле, — уверенно объявила Гвенда. — Когда она плыла в Индию.

— Родство душ, — сказала мисс Марпл.

— Лунный свет на палубе, — добавила Гвенда. — И всякое такое. Только, наверное, это было очень серьезно, не какой-нибудь там флирт.

— О да, — сказала мисс Марпл. — Думаю, это было серьезно.

— Что же она тогда не вышла замуж за того другого? — язвительно осведомился Джайлз.

— Может, он не любил ее по-настоящему, — подумала вслух Гвенда, но тут же помотала головой. — Нет, тогда бы она все равно вышла за Уолтера Фейна… Фу, как же я сразу не догадалась! Он был женат.

Она торжествующе взглянула на мисс Марпл.

— Совершенно верно, — кивнула мисс Марпл. — Полагаю, именно так все и было. Они познакомились и, наверное, горячо полюбили друг друга. Но если он, скажем, был женат… если у него были дети, и сам он при этом был порядочным человеком — что ж, тогда у нее не было ни малейшей надежды.

— А вот выйти за Уолтера Фейна, как собиралась, она уже не могла, — заключила Гвенда. — Поэтому она телеграфировала брату и отправилась обратно в Англию. Да, все сходится. И на обратном пути она и знакомится с моим отцом… — Она ненадолго задумалась, потом продолжила. — Никакой безумной любви тут уж, конечно, не было — но зато взаимная симпатия. А тут еще я… Оба несчастливы, оба утешают друг друга. Мой отец рассказывает ей о моей матери, а она ему — о том, другом. Ну да, вот же!.. — Гвенда, торопясь, отыскала нужную страничку дневника. — «Я знаю, что у нее кто-то был — об этом она говорила мне еще на корабле… Тот, кого она любила, но чьей женой стать не могла…» Да, все правильно. Им показалось, что у них много общего, да и обо мне надо было кому-то заботиться. И она поверила, что сможет сделать его счастливым, а возможно, и сама в конце концов будет счастлива.

Закончив, она энергично тряхнула головой и очень довольно изрекла:

— Вот так!

Джайлз выслушал ее без особого восторга.

— Но, Гвенда. Ты же насочинила целый роман и сама же решила, что именно так оно все и было…

— Но ведь так и было! Как же иначе? И у нас теперь появился еще один «Икс».

— Ты имеешь в виду…

— …того самого женатого мужчину, с которым она познакомилась на корабле! Мы ведь не знаем, что он был за человек. Может, и не очень порядочный. Может, вообще ненормальный. Он мог явиться за ней сюда…

— Послушай, он же у тебя как будто только что плыл в Индию?

— И что? Разве из Индии нельзя вернуться? Вернулся же Уолтер Фейн. Нет, я не утверждаю, что тот человек непременно должен был оказаться в Англии, — но мог и оказаться. И потом, ты же сам твердишь: «мужчины в ее жизни, мужчины в ее жизни!» Так вот тебе уже трое: Уолтер Фейн, молодой человек, имени которого мы не знаем, и женатый мужчина…

— …которого, может, вообще не было, — ядовито закончил за нее Джайлз.

— Это мы выясним! — парировала Гвенда. — Правда, мисс Марпл?

— Узнать, — отозвалась мисс Марпл, — можно многое, было бы время и терпение. Кстати, позвольте и мне внести свой скромный вклад в ваше расследование. Сегодня во время приятнейшей беседы в одном магазинчике мне сказали, что Эдит Паже, бывшая кухарка из «Святой Екатерины», до сих пор проживает в Дилмуте. Сестра ее замужем за здешним кондитером. Полагаю, если бы Гвенда захотела встретиться с Эдит, это выглядело бы вполне естественно. Думаю, она может много чего порассказать.

— Прекрасная мысль, — сказала Гвенда. — Но у меня есть еще одна. Мне нужно новое завещание! Не смотри на меня волком, Джайлз, — я все равно все оставлю тебе. Зато это завещание мне составит Уолтер Фейн.

— Гвенда, уймись, — попросил Джайлз.

— Составить завещание — вполне естественное дело, — возразила Гвенда. — По-моему, покупка дома — подходящий повод. В любом случае — я должна с ним встретиться и взглянуть на него собственными глазами. И если мне покажется…

Она не договорила.

— Знаете, что меня удивляет? — сказал Джайлз. — Почему никто, кроме Кеннеди, не откликнулся на наше объявление? Хотя бы та же самая Эдит Паже?

Мисс Марпл покачала головой.

— Люди, живущие в маленьких тихих городках, недоверчивы. Им требуется время, чтобы решиться на подобный шаг. Сначала им надо десять раз все обдумать.

Глава 12 Лили Кимбл

Лили Кимбл расстелила на кухонном столе пару старых газет: она собиралась подсушить на них жареную картошку, пока еще скворчащую на сковороде. Невнятно мурлыча себе под нос какую-то модную песенку, она наклонилась над столом и принялась машинально пробегать глазами новостную колонку.

Внезапно прервав мурлыканье, она позвала:

— Эй, Джим! Джи-им! Слышишь, что ли?

Джим Кимбл, человек немолодой и немногословный, умывался над раковиной в подсобке.

— Угу, — лаконично отозвался он.

— Тут вот в газете пишут: «Всех, кто располагает любыми сведениями о Хелен Спенлав Хэллидей, урожденной Кеннеди, просим связаться с конторой „Рид и Харди“, Саутгемптон-Роу». Я думаю, не та ли это, часом, миссис Хэллидей, у которой я служила в «Святой Екатерине»? Они тогда с муженьком снимали дом у миссис Финдейсон. Ту звали Хелен, это точно. Еще брат у нее был, доктор Кеннеди — ну, который все ругался, что аденоиды мне вовремя не вырезали.

На несколько секунд, пока миссис Кимбл ловко управлялась с картошкой, а Джим Кимбл фыркал и сморкался в кухонное полотенце, разговор пришлось прервать, но вскоре он возобновился.

— Газетка, правда, старовата, — заметила Лили Кимбл, отыскивая глазами число. — Неделя, а то и с лишком. Как думаешь, чего хотят-то? Может, заплатят что?

В ответ раздалось любимое «угу» мистера Кимбла, однако было не очень понятно, что он имеет в виду.

— Может, завещание или еще чего, — продолжала размышлять его жена. — Лет-то уж вон сколько прошло.

— Угу.

— Поди, восемнадцать или поболее… Знать бы, на что она им теперь-то сдалась. Как думаешь, это не полиция, а, Джим?

— Еще чего, — буркнул мистер Кимбл.

— «Чего, чего», я ж тебе когда еще объясняла, чего! — Миссис Кимбл заговорщицки понизила голос. — Помнишь, я тебе рассказывала, еще как мы с тобой гуляли. Это ж одна только видимость, что она с полюбовником сбежала. Мужья, они как жену свою на тот свет отправят, все так говорят. Только тут дело ясное: порешил он ее — и точка! Я же, помнишь, тебе тогда так прямо и сказала, и Эди, кухарке хозяйской. Но Эди меня и слушать не хотела. Еще бы, тут воображение надо иметь, а у Эди его сроду-то не было. Взять хоть одежу, что она будто бы с собой увезла, — ты как хочешь, а одежа не та. С виду все вроде так — чемодана нету, сумки нету, одежи нету — ан одежа-то и не та, хоть ты тресни! Я ж тогда Эди и говорю: попомни мое слово, говорю, хозяин пришиб ее, пришиб и в погребе закопал… Да только, знать, не в погребе, потому что Лейни, няня ихняя, швейцарка, углядела-таки кое-что из окна. Лейни в тот вечер в киношку вместе со мной сбежала, хоть ей и велено было по вечерам в детской сидеть. А я ей говорю: слушай, дите ж никогда не просыпается. Спит себе да спит, как ангелочек. И мадам, говорю, по вечерам в детскую глаз не кажет. Никто и знать не будет, что мы с тобой в кино сбежали. Она и пошла со мной. А как мы вернулись — там уже такое закрутилось — голова кругом. Хозяйки нет, хозяин спит нехорошим сном у себя в гардеробной, доктор за ним присматривает. Вот доктор-то и послал меня проверить, на месте ли вещички. Я проверила, гляжу — и точно, нет того, другого, третьего. Я, понятное дело, сперва тоже решила, что она сбежала со своим хахалем — ну, с тем женатым, в которого она влюблена была. А Эди все бубнила: только бы нам не влипнуть вдело о разводе… Как-же его звали-то? Не помню. Нетона «М», не то на «Р». Ох, память, память…

Вышедшего из подсобки мистера Кимбла, однако, мало интересовало это пропахшее нафталином дело. Сейчас он хотел знать одно: когда, наконец, будет ужин?

— Сейчас, сейчас, — засуетилась миссис Кимбл. — Только картошечку подсушу. Постой, подстелю другую газету, эту на всякий случай приберегу. Авось, не полиция, лет уж больно много прошло. Может, адвокаты — тогда, глядишь, что и заплатят. Правда, впрямую ничего такого не обещано — но мало ли… Надо бы с кем-нибудь посоветоваться… Тут сказано: пишите в Лондон по такому-то адресу. Как же, так я и написала в Лондон, неизвестно кому… Что скажешь, Джим?

— Угу, — сказал Джим, голодными глазами глядя на жареную рыбу с картошкой.

Дальнейшее обсуждение вопроса пришлось отложить на потом.

Глава 13 Уолтер Фейн

1

Гвенда украдкой разглядывала мистера Уолтера Фейна, сидевшего напротив нее за огромным столом красного дерева.

Уолтер Фейн был утомленного вида человек лет пятидесяти, несколько неопределенной наружности. Встретишь такого случайно, подумала Гвенда, ни за что потом не вспомнишь, как он выглядел. Как теперь принято говорить, человек без индивидуальности. Голос неторопливый и размеренный — приятный тенор. Должно быть, он хороший адвокат, решила Гвенда.

Она незаметно огляделась. Окружавшая ее обстановка идеально подходила для кабинета солидной фирмы и, кажется, так же идеально соответствовала личности хозяина. Мебель в конторе была старого образца, явно много повидавшая на своем веку, зато по-викториански прочная и добротная. Вдоль стен — груды толстенных папок с документами, на корешках — самые уважаемые в графстве фамилии: сэр Джон Вавасуар-Тренч, леди Джессоп, покойный Артур Фоулкс, эсквайр.

Большое окно с опускающейся вниз фрамугой и давно не мытыми стеклами выходило на квадратный дворик, обрамленный внушительными трехсотлетними стенами примыкающего дома. Словом, все кругом выглядело старомодно и основательно, без попыток угнаться за модой, но и без убогости. Сама контора могла, пожалуй, показаться беспорядочно загроможденной, но только на первый взгляд. Присмотревшись, всякий вынужден был признать: перед ним комната, хозяин которой точно знает, где у него что лежит.

Уолтер Фейн перестал скрипеть пером и улыбнулся приятной неторопливой улыбкой.

— Ну что ж, миссис Рид, все вопросы по завещанию как будто решены. В вашем случае все достаточно просто и понятно. Когда вы сможете заехать, чтобы поставить свою подпись?

В любое время, ответила Гвенда. Ей некуда спешить.

— Наш дом ведь тут неподалеку, — добавила она. — «Холмы» называется.

Уолтер Фейн заглянул в свои бумажки.

— Да, я записал адрес, — сказал он. Приятный тенор, отметила Гвенда, ни на мгновенье не утратил своей приятной размеренности.

— Прекрасный дом, — сказала Гвенда. — Мы его так любим.

— Да? — Уолтер Фейн улыбнулся. — Наверное, около моря?

— Нет, — ответила Гвенда. — Кажется, раньше у него было другое название. «Святая Екатерина», если не ошибаюсь.

Мистер Фейн снял пенсне и начал протирать стекла шелковым носовым платком.

— Ах да, — все еще не отрывая взгляда от бумаг, сказал он. — Это, кажется, на Лихэмптон-Роуд?

Он поднял глаза, и Гвенда подумала, что, наверное, все, кто носит очки, выглядят без них совсем по-другому. Светлые, почти белесые глаза Уолтера Фейна показались ей невидящими и какими-то очень беспомощными.

«Будто находится сам не знает где», — мелькнуло у Гвенды.

Уолтер Фейн снова надел пенсне и спросил уже другим, адвокатским голосом:

— Так вы говорите, что ранее уже составляли завещание по случаю своего замужества?

— Совершенно верно. Но по нему часть моего имущества должна была отойти к моим новозеландским родственникам — а некоторых из них уже нет в живых. Вот я и подумала, что проще будет составить новое завещание, тем более что мы с мужем окончательно решили переселиться в Англию.

Уолтер Фейн кивнул.

— Вполне разумное решение. Что ж, миссис Рид, полагаю, все ясно. Могли бы вы заехать ко мне… скажем, послезавтра? Часиков в одиннадцать?

— Прекрасно, меня это вполне устраивает, — вставая, улыбнулась Гвенда.

Уолтер Фейн тоже поднялся из-за стола. В ту же секунду, подчиняясь внезапному порыву — впрочем, тщательно отрепетированному, — Гвенда сбивчиво заговорила.

— Я хотела встретиться именно с вами, мистер Фейн… потому что мне известно… то есть мне говорили… что вы были когда-то знакомы с моей мамой.

— Да? — К тону безупречной адвокатской вежливости присовокупился обертон приличествующей заинтересованности. — Как же ее звали?

— Хэллидей. Меган Хэллидей. Я слышала, будто вы… даже были с ней помолвлены?

Тиканье часов на стене сделалось оглушительно громким. Тик-так. Тик-так.

Сердце Гвенды отчаянно колотилось. Какое тихое, покойное лицо у этого Уолтера Фейна — лицо как дом со спущенными шторами, подумала она. Покойное как дом, в котором лежит покойник (Гвенда, Гвенда, что за дурацкие мысли лезут тебе в голову!)

— Нет, миссис Рид, я не был знаком с вашей матушкой, — снова заговорил мистер Фейн безупречно ровным адвокатским голосом. — Но одно время — очень недолго — я был помолвлен с Хелен Кеннеди, которая впоследствии стала второй женой майора Хэллидея.

— Ах, вот в чем дело! Как глупо. Оказывается, я все перепутала. Значит, это была Хелен, моя мачеха, а совсем не мама!.. Ну что ж, ничего удивительного, когда обо всем узнаешь из чужих уст. Сама ведь я о тех временах ничего не помню. Когда отец расстался со своей второй женой, я еще под стол пешком ходила. А тут услышала от кого-то, что в Индии вы были помолвлены с будущей миссис Хэллидей, вот и решила, что речь идет о моей маме… Понимаете, они ведь с отцом как раз в Индии познакомились.

— Хелен Кеннеди плыла в Индию, чтобы выйти за меня замуж, — сказал Уолтер Фейн. — Но передумала. А по дороге домой познакомилась с вашим отцом.

Все это было произнесено самым невозмутимым тоном, без всякого выражения, и Гвенде снова почудилось, что перед ней дом со спущенными шторами.

— О, простите меня, — сказала она. — Как неловко с моей стороны!

Уолтер Фейн улыбнулся своей приятной неторопливой улыбкой. Шторы, как показалось Гвенде, приподнялись.

— С тех пор прошло уже лет девятнадцать, а то и двадцать, миссис Рид, — сказал он. — Все наши тогдашние трагедии теперь мало что значат — ребячество, и только… А вы, стало быть, та самая малышка, дочка Хэллидея? Вы ведь знаете, что ваш отец и Хелен одно время жили в Дилмуте?

— Знаю, — сказала Гвенда. — Поэтому мы с мужем сюда и приехали. Понятно, что от детства у меня остались только самые смутные воспоминания. Но когда пришло время определяться, в каких краях осесть, я первым делом направилась в Дилмут — хотелось собственными глазами увидеть, каков он на самом деле. А как увидела, тут же решила: хочу жить только здесь и нигде больше. И представьте, какая удача! Нам попадается тот самый дом, в котором моя семья жила много лет назад.

— Да, дом тот самый, — подтвердил Уолтер Фейн и снова улыбнулся своей приятной улыбкой. — Вы, миссис Рид, само собой, меня не помните, но, должен вам сказать, я даже как-то возил вас на закорках.

— Да? — Гвенда рассмеялась. — Так вы были другом нашей семьи? Не стану притворяться: естественно, я вас не помню. Ведь мне и было-то всего года два с половиной — три, не больше. Вы, наверное, приезжали тогда в отпуск из Индии?

— Нет, с Индией к тому времени уже было покончено. Я, правда, собирался стать чайным плантатором, да сразу и передумал… Индия оказалась не по мне. Видно, мне на роду написано быть заурядным провинциальным адвокатом, идти по стопам отца. Все положенные экзамены я сдал еще до отъезда, так что, вернувшись, направился прямо в отцовскую контору. — Помедлив, он добавил: — Так всю жизнь здесь и прозябаю.

Он еще немного помолчал и добавил совсем тихо:

— Да, всю жизнь.

Ну, восемнадцать лет это не так уж много, подумала Гвенда.

На прощанье он протянул ей руку и уже совсем другим, не адвокатским голосом сказал:

— Так выходит, мы с вами старинные друзья? Заезжайте как-нибудь с мужем к нам на чай. Я поговорю с матушкой, она непременно пришлет вам приглашение. Ну, а пока до четверга, до одиннадцати?

Спускаясь по лестнице, Гвенда заметила в углу под потолком большущую паутину. В самой ее середине сидел белесый, какой-то неубедительный с виду паук. Совсем не похож на настоящего паука, подумала Гвенда. Настоящий — это жирный плотоядный пожиратель мух, а этот — так, тень паука. Вроде Уолтера Фейна.

2

Джайлз встречал жену на набережной.

— Ну что?

Гвенда сразу выложила самое главное.

— Он тогда уже вернулся из Индии. Был здесь, в Дилмуте, — даже возил меня на закорках. Но чтобы такой Фейн кого-то убил — нет, невозможно. Слишком тихий и спокойный. Очень симпатичный, но… знаешь… вот помнишь, вроде бы был он на вечеринке, а когда ушел, никто и не заметил. Наверное, он всегда был примерный сын и вообще имел множество достоинств, но с точки зрения женщины — ужасно скучный. Ясно, почему с Хелен у него не заладилось. Муж, безусловно, из него вышел бы надежный и удобный, да только кому он, такой, нужен?

— Бедняга, — констатировал Джайлз. — А он, наверное, по ней с ума сходил?

— Кто его знает? По-моему, не очень. Во всяком случае, на роль злодея-убийцы он вряд ли сгодился бы. По-моему, убийца должен быть совсем другим.

— А много ли ты знаешь об убийцах, душа моя?

— Нет, конечно, но…

— Вспомни тихоню Лиззи Борден… Хотя суд присяжных ее оправдал. А Уоллис[245] — такой благонравный паинька, а признали его виновным в убийстве собственной жены… А Армстронг[246] — все столько лет читали его порядочным человеком… Нет, не думаю, что в убийцах непременно должно быть что-то такое особенное.

— Все равно не могу поверить, чтобы Уолтер Фейн… — Гвенда вдруг запнулась.

— Что — Фейн?

— Так, ничего.

Ей вспомнилось, как она произнесла вслух старое название дома и как Уолтер Фейн, протирая стекла пенсне, смотрел перед собой каким-то странным, невидящим взглядом.

— А может, он и сходил по ней с ума, — неуверенно сказала она.

Глава 14 Эдит Паже

В маленькой гостиной миссис Маунтфорд было по-настоящему уютно. Посреди комнаты стоял круглый стол, покрытый скатертью, и несколько стареньких кресел. Диван у стены имел отпугивающе-спартанский вид, однако на поверку оказался мягким и пружинистым. На камине, как полагается, фарфоровые собачки и прочие безделушки, тут же красовалось цветное изображение принцесс Элизабет и Маргарет Роуз, в рамочке. На соседней стене висел портрет Его величества в морской форме, а также фотография самого мистера Маунтфорда в окружении других пекарей и кондитеров. Была здесь и картинка, выложенная из ракушек, и акварель, на которой сверкало неправдоподобной зеленью море у берегов Капри. Было множество и других вещей — ни одна из которых не претендовала на особую красоту или изысканность, но все они вместе создавали ту непритязательно-праздничную обстановку, в которой всегда приятно провести свободную минутку.

Миссис Маунтфорд, урожденная Паже, была маленькая и пухленькая, в темных ее волосах кое-где просвечивала седина. Сестра ее, Эдит Паже, также была темноволосая, но при этом высокая, худощавая и без единой сединки, хотя на вид ей казалось никак не меньше пятидесяти.

— Надо же! — не могла она успокоиться. — Малышка мисс Гвенни! Простите меня, мэм, что я так говорю — все никак опомниться не могу. Вы, бывало, ко мне на кухню прибегали — уж такая славненькая, просто слов нет! «Зюзюки», — говорили, — «зюзюки», — это у вас были «изюмки». Почему «зюзюки» — кто его знает. Но уж без изюма вы из кухни ни за что не хотели уходить, так что я давала вам понемножечку. Следила, понятно, чтобы без косточек.

Гвенда снова и снова вглядывалась в свою собеседницу.

Румяные щеки, темные глаза… Может, мелькнет в памяти хоть что-нибудь? Но ничего, как назло, не мелькало. Что поделаешь, память — вещь своевольная.

— Так хочется хоть что-то вспомнить, — призналась она.

— И-и, где ж вам помнить, вы и были-то еще совсем крохотулечка… Нынче никто не хочет идти в семьи с детьми. Не понимаю я этого! По мне, когда дети в доме, тогда в доме и жизнь. Правда, с кормежкой в детской всегда много возни. Но и тут, если хотите знать, мэм, чаще не детишки виной, а их няни. Вечно-то они капризничают: то поднос им не такой, то одно подай, то другое. Вы Лейни-то помните, мисс Гвенни? То есть, я хотела сказать, миссис Рид?

— Леони? Так звали мою няню?

— Ну да, я же и говорю, Лейни. Швейцарка она была. По английски еле-еле говорила, а обидчивая, куда там! Чуть Лили ей слово поперек скажет, она и в слезы. Лили — это наша горничная. Лили Эббот. Совсем еще девчонка была, пигалица, а бойкая — просто сил нет. С вами, мисс Гвенни, очень любила в игры разные играть. Отведет на лестницу и ну кувыркаться через перила.

Лестница, перила…

Гвенда невольно вздрогнула и тут же, неожиданно для себя самой, сказала:

— Я помню Лили. Это ведь она коту на шею бант привязала?

— Надо же, вспомнили! — всплеснула руками Эдит Паже. — Как раз на ваш день рожденья дело было. Лили как уперлась: привяжу, дескать, Томасу бант, и все тут! Сняла ленточку с конфетной коробки — и бедняге на шею нацепила. Томас тогда чуть с ума не сошел. Выскочил ошалелый в сад и терся об кусты какие попало, пока ленту эту несчастную с себя не содрал. Кошки, они таких шуток не любят.

— Он был черный с белым, да?

— Верно. Бедняга Томми!.. А как он мышей ловил! Страсть какой был мышелов. — Эдит Паже умолкла и смущенно кашлянула. — Простите, мэм, что я тараторю без умолку. Просто все сразу как нахлынуло… Вы ведь хотели меня что-то спросить?

— Ничего, мне нравится, когда вы говорите о прошлом, — уверила ее Гвенда. — Я же за этим и пришла. Понимаете, я воспитывалась у своих родственников в Новой Зеландии, а они ничего не могли мне рассказать о моем отце… тем более о мачехе. Она ведь была хорошая, да?

— И любила вас как родную, право. И на пляж с собой таскала, и в сад выводила поиграть. Да что говорить, она и сама-то была еще молоденькая, девочка совсем. По-моему, ей эти игры не меньше вашего нравились. И то сказать, она ведь в детстве не наигралась. Брат у нее был доктор Кеннеди, так ведь он ее гораздо старше, уткнется в свои книжки и сидит. Так что ей, когда она домой на каникулы приезжала, приходилось одной играть…

Мисс Марпл, сидевшая на диване у стены, негромко спросила:

— Вы, наверное, всю жизнь живете в Дилмуте?

— Да, мадам, всю жизнь. У отца моего была ферма на ближних холмах — а сыновей не было, и как он умер, мать одна с хозяйством не управлялась, продала. А на те деньги купила маленький галантерейный магазинчик в конце торговой улицы… Так с тех пор тут и живу.

— И, наверное, все обо всех знаете?

— Ну, раньше-то весь Дилмут был не больше деревни. Хотя летом, сколько я помню, всегда бывало много приезжих. Но приезжали к нам все больше люди тихие, приличные — не то что нынешние, курортники залетные. Целыми семьями прибывали, и останавливались каждый год в одних и тех же комнатах.

— Вы, наверное, и Хелен Кеннеди знали еще до того, как она вышла за Хэллидея? — спросил Джайлз.

— Знала, что есть такая, может, и видела когда мельком. Но по-настоящему узнала, только когда служить к ней пошла.

— А она вам нравилась, — заметила мисс Марпл.

Эдит Паже живо обернулась.

— Да, мадам, нравилась, — с некоторым даже вызовом проговорила она. — Нравилась, что бы там про нее ни говорили. И, если хотите знать, она всегда со мной обращалась по-доброму. В жизни бы не поверила, что она такое сотворит! Как услыхала, в себя прийти не могла. Хотя, известно, люди всякое про нее болтали…

Тут она осеклась и бросила в сторону Гвенды виноватый взгляд. Однако Гвенда, не давая ей опомниться, взмолилась:

— Пожалуйста! Я хочу знать все. Не бойтесь, что вы меня чем-то расстроите — она ведь мне не родная мать…

— Да, это верно, мэм.

— Поймите, мы очень хотим… нам очень нужно ее отыскать. Она ведь как тогда уехала отсюда, так и пропала. Неизвестно, где она, что с ней, жива или нет. А у нас есть причины…

Гвенда смешалась, и Джайлз тут же пришел ей на помощь.

— Речь идет о причинах сугубо юридического характера. Нужно установить, следует ли нам исходить из презумпции смерти или…

— Ой, как я вас понимаю, сэр! Когда муж моей двоюродной сестры после Ипра[247] пропал без вести, ей из-за этой самой при… зумпции, прости Господи, столько пришлось хлопотать! Совсем замучилась, бедненькая. Так что, сэр, если от меня может оказаться какая польза — спрашивайте, не стесняйтесь, вы ж мне не чужие… Мисс Гвенда со своими «зюзюками» — ох, как же смешно у нее это выходило!

— Спасибо, мисс Паже, — сказал Джайлз. — Тогда, если не возражаете, прямо сейчас и начнем? Насколько я понимаю, отъезд миссис Хэллидей оказался для всех вас полной неожиданностью?

— Да, сэр, для всех, а особенно для майора. Он, бедняга, тут же и слег.

— Сразу спрошу: у вас есть какие-нибудь мысли по поводу того, с кем она могла уехать?

Эдит Паже энергично помотала головой.

— Вот и доктор Кеннеди меня то же самое спрашивал только ни я, ни Лили — ничегошеньки мы не могли ему сказать. А уж Лейни, иностранка наша, та и подавно знать ничего не знала.

— Можно не знать, но догадываться, — заметил Джайлз. — Теперь, через столько лет, уже неважно — пусть хоть все ваши догадки окажутся ошибочными. Наверняка ведь у вас были какие-то подозрения?

— Что ж, подозрения, может, и были. Хотя у меня-то самой ничего такого и в мыслях не водилось, зато у Лили — она у нас, я же говорю, девушка бойкая — у той всю дорогу одни только подозрения. «Попомни мое слово, — так она говорила, — этот красавчик больно уж на нее засматривается. Вон она чай разливает, а он так и пялится, так и пялится… А жена его, того гляди, со злости лопнет».

— Понятно. И кто был этот… красавчик?

— Ох, сэр, я уж сейчас по фамилии-то и не вспомню — это ведь когда было. Капитан какой-то… Эсдейл? Нет, не Эсдейл… Эмери? Тоже будто нет. Но начинается вроде на «Э». Или на «X»? Необычная какая-то фамилия. Я уж про него шестнадцать годков как не вспоминала. А жил он со своей капитаншей в отеле «Ройял Кларенс».

— На лето приезжали отдыхать?

— Да. И, по-моему, то ли он, то ли оба они были раньше знакомы с миссис Хэллидей. Во всяком случае, наведывались к ней частенько. И, как Лили говорила, на нашу хозяйку он «засматривался».

— И его жене это не нравилось?

— Да уж кому понравится, сэр… Но честное слово, мне тогда и в голову ничего такого не приходило… Я и сейчас-то не знаю, что думать.

— А когда Хелен… Когда моя мачеха уехала, он с женой все еще жил в «Ройял Кларенс»? — спросила Гвенда.

— Они, помнится, тогда же уехали… Может днем раньше или позже, но, что верно то верно, почти в одно время с ней. Тут же пошли всякие разговоры, да оно и понятно, но — ничего толком, так, одно шушуканье. Вот все и прошло по-тихому, будто и не было ничего. Народ, правда, еще долго не мог опомниться, что миссис Хэллидей так вот взяла и укатила. Многие стали говорить, что, мол, она всегда была ветреница… Только сама я ничего такого за ней не замечала — а иначе с чего бы я согласилась ехать с ними в Норфолк?..[248]

В гостиной повисла пауза: гости, все как один, устремили взоры на Эдит Паже.

— В Норфолк? — нарушил наконец молчание Джайлз. — Они собирались переехать в Норфолк?

— Да, сэр, они там купили дом. Мне миссис Хэллидей говорила про это недели за три до… ну, до всего этого. Подошла и спрашивает, поеду я с ними или нет. Я говорю, отчего же не поехать. Ну что, думаю, я буду сидеть всю жизнь в Дилмуте, как клуша какая. Поеду, хоть немного мир посмотрю — тем более, при хорошей семье…

— Я не знал, что они купили в Норфолке дом, — сказал Джайлз.

— Вот-вот, сэр! И никто не знал, потому что миссис Хэллидей прямо тайну какую-то из всего этого делала. И мне наказала, чтобы я ни одной живой душе не проговорилась. Мне что, я, понятно, ни гу-гу. А из Дилмута она давно уже рвалась уехать. Майора все упрашивала: давай, мол, перебираться в другие края. Только он ни в какую. Очень ему здесь полюбилось. Он вроде бы даже списывался с миссис Финдейсон, хозяйкой «Святой Екатерины», спрашивал, не согласится ли она продать дом. Миссис Хэллидей очень на него за это рассерчала. Видно, в Дилмуте ей совсем уже стало невмоготу — прямо как боялась чего-то…

В последних словах не было как будто ничего особенного, но гости снова, как по команде, застыли в напряжении.

— А вы не думаете, — заговорил Джайлз, — что она стремилась в Норфолк, чтобы быть поближе… ну, к тому человеку, чью фамилию вы не можете припомнить?

— Ну что вы, сэр, — искренне огорчилась Эдит Паже. — Никогда я такого не думала. И думать не хочу, даже не уговаривайте. И потом — я только сейчас вспомнила, — ведь этот капитан с женой был ни из какого не из Норфолка, а с севера откуда-то. Кажется, из Нортумберленда. Ну да, им в Дилмуте как раз и нравилось, что у нас тут юг и тепло.

— Так моя мачеха — она… чего-то боялась? — уточнила Гвенда. — Или все-таки кого-то?

— Ох, мэм, вы вот сейчас спросили, мне кое-что и вспомнилось…

— Что же?

— А вот что. Прибегает раз Лили ко мне на кухню — она до этого на лестнице убиралась, — прибегает и говорит: «Ой, говорит, что я слыхала, опупеть можно!» — я, мэм, извиняюсь, но Лили у нас всегда выражалась по-простому. Я, понятно, начинаю выспрашивать, что такое, а она: так и так, хозяин с хозяйкой только что зашли из сада в гостиную, а дверь в прихожую нараспашку, она и подслушала случайно весь разговор. «Я боюсь тебя», — это миссис Хэллидей ему говорит, а оно и по голосу слыхать, что боится. «Боюсь, говорит, уже давно. Ты сумасшедший! Уходи, оставь меня в покое. Ты, говорит, ненормальный. Мне страшно. В душе я, наверное, всегда тебя боялась…» — и все в таком вот духе, хотя за точность слов я уж теперь и не поручусь. У Лили аж глаза разгорелись, а как до развязки дошло, тут она и смекнула…

Не договорив, Эдит Паже прикусила губу и испуганно покосилась на Гвенду.

— Я не хотела ничего такого… — заторопилась она. — Простите меня, мэм, язык-то без костей…

— Пожалуйста, Эдит, расскажите нам все, — попросил Джайлз. — Для нас это очень важно. Я понимаю, конечно, прошло много времени, но мы должны знать!

— Да я уж и не помню ничего, — оправдывалась Эдит.

— Так у Лили были какие-то мысли на этот счет? — спросила мисс Марпл.

Эдит Паже горестно вздохнула.

— Каких только мыслей у нее не было. Вечно голова забита такими мыслями, я их, если хотите знать, мимо ушей пропускала. Она ведь, как свободная минутка — сразу шасть в кино, вот и понасмотрелась там всяких страстей-мордастей. И в тот вечер, как все это случилось, тоже бегала в кино. Да еще и Лейни с собой утащила — ну, за это я ее после отчитала. А она мне: «А, — говорит, — пустяки. Никто же ребенка в доме одного не бросает. И ты у себя на кухне, и хозяин с хозяйкой скоро должны прийти, да и малышка разве когда просыпается?» Ну, это, понятно, отговорки, так я ей и сказала, только про Лейни-то я уже после всего узнала. Знай я раньше, я бы хоть разок другой забежала наверх поглядеть, как она там — то есть как вы там, мисс Гвенда. А так ведь дверь-то на кухню сукном обита, за ней ничегошеньки не слыхать.

Эдит горестно помолчала и, вздохнув, продолжала свой рассказ.

— Вот сижу я у себя на кухне, белье глажу. Не успела оглянуться — вечер почти и пролетел. Вдруг дверь на кухню распахивается и влетает доктор Кеннеди. Требует Лили. Я ему объясняю: у нее сегодня вечер свободный, с минуты на минуту должна подойти. И точно, не успела договорить, как она является. Он сразу повел ее наверх, в хозяйскую спальню — выяснять, взяла ли миссис Хэллидей что с собой, и если взяла, то что. Лили все пересмотрела, доложила ему, чего недостает, и опять спустилась ко мне. Взбудораженная, аж дрожит вся. «Ну, говорит, Эди, дала наша хозяйка деру. А хозяин и с копыт долой, удар его, что ли, хватил — ясное дело, когда вот так обухом да по темечку. Ну и дурак. Раньше надо было за женой смотреть, а теперь ищи-свищи!..» Я ей: «И не стыдно тебе так говорить! Она, может, не думала ни с кем сбегать, просто телеграмму получила от какой-нибудь тетушки. Дескать, больна, срочно выезжай». А она мне: «Головка у ней больна, а не тетушка. (Я же говорю, мэм, Лили у нас по-простому выражалась.) Записку она оставила». Я спрашиваю: «Ну и с кем, по-твоему, она уехала?» А Лили: «Уж конечно не с пай-мальчиком мистером Фейном, это точно, — хоть он и глазами ее ел и бегал за ней, как собачка». Я говорю: «Значит, по-твоему, с капитаном (как бишь его там)?» — «Пари, говорит, держу, что с ним. Ну, на худой конец, с этим „черт знает кто“ в его шикарном авто», — это мы с ней так одного гостя в шутку прозвали. В общем, сказала я ей: не верю и точка. Кто-кто, а миссис Хэллидей никогда этакого не выкинет. А Лили опять свое: «Где же никогда, когда выкинула уже».

— Вот такой разговор сразу у нас получился. А после уже, ночью, Лили растолкала меня и говорит: «Слушай, говорит, все не то!» — «Что, спрашиваю, не то?» — «Одежа, говорит, не та, все не то». Я спросонья понять не могу, о чем она толкует. Тут она мне шепчет: «Слушай, Эди, мне доктор велел проверить одежу, я и проверила. И все вроде сходится: чемодана нету, вещей на целый чемодан нету — ан вещи-то и не те». — «То есть как это не те, спрашиваю?» — «А вот как: вечернее платье, серое с серебром, она взяла, а лифчик с поясом под него не взяла, и вместо серебряных босоножек — парчовые золотые туфли. Взяла зеленый твидовый костюм, который до поздней осени ей даром не нужен, а самый свой любимый модный свитерок не прихватила, и зачем-то забрала кружевные блузки — а она их кроме как с темным костюмом сроду не надевала. А уж с нижним бельем и вовсе неразбериха. Попомни мое слово, говорит, никуда наша хозяйка не уехала. Прикончил ее хозяин, так-то».

— Ну, тут уж я совсем проснулась, села в постели и говорю: «Эй, что это ты такое несешь?» — «Ничего такого, говорит. Все в точности как в „Сенсации века“, я как раз на той неделе смотрела. Хозяин прознал, что у хозяйки с кем-то шашни, убил, оттащил в погреб да и зарыл. А у нас погреб как раз под прихожей, тебе на кухне и не слыхать ничего. Так вот он с ней расправился, да и покидал манатки в чемодан, будто она уехала. А она дальше погреба и не уезжала никуда. Ох, Эди, пропала наша хозяюшка!..»

— Ну, тут уж я ей такого наговорила, что самой тошно стало. Но, честно признаюсь, наутро спустилась-таки на цыпочках в погреб. Вижу, там все тихо-мирно, нигде ничего не копано, так что я пошла и прямо сказала Лили, что опростоволосилась она со своими «сенсациями», а она знай одно талдычит: убил хозяин хозяйку, хоть ты тресни! «Помнишь, говорит, она ж его до смерти боялась, я сама слышала». — «А вот тут, говорю, ты, милая моя, и ошибаешься. Вовсе она тогда и не с хозяином разговаривала. Ты, говорю, в тот день пересказала мне все это и ушла, а я глянула случайно в окно, смотрю, хозяин наш преспокойненько спускается с холма со своими клюшками для гольфа. Так что уж он перед этим никак не мог говорить с хозяйкой. Значит, кто-то другой».

Эдит Паже умолкла, но ее последние слова, казалось, продолжали витать над маленькой славной гостиной.

— Значит, кто-то другой… — вполголоса повторил Джайлз.

Глава 15 Адрес

Старейший в городе отель «Ройял Кларенс» украшали большой эркер над парадным крыльцом и неувядающая атмосфера благопристойности. Главными и самыми желанными его постояльцами до сих пор оставались семейства, имеющие обыкновение выезжать на месяц-другой «к морю».

За конторкой в вестибюле восседала миссис Нарракотт, полногрудая дама сорока семи лет, причесанная по моде времен ее молодости.

При взгляде на Джайлза, в котором ее наметанный глаз сразу узнал потенциального постояльца «Ройял Кларенс», ее суровые черты несколько смягчились. Со своей стороны Джайлз, умевший в нужный момент привлечь на помощь силу слова и дар убеждения, приступил к изложению своей очередной легенды. Они с женой, разговорившись об ее крестной, не на шутку поспорили: останавливалась ли та в «Ройял Кларенс» восемнадцать лет назад или нет. И вот, жена считает, что они уже никогда не смогут выяснить, кто из них прав, потому что старые регистрационные журналы «Ройял Кларенс» наверняка выброшены за ненадобностью. Он же говорит ей: ерунда, в отелях такого ранга журналы хранятся не менее ста лет…

— Ну, возможно, не совсем так, мистер Рид. И все же мы храним старые «Гостевые книги» — мы предпочитаем называть их так. Встречаются очень, очень интересные записи. Однажды у нас даже останавливался сам король — еще в бытность принцем Уэльским, — а зимой каждый год жила принцесса Гольштейн-Ретца Адлемар[249] со своей фрейлиной. Бывало, наведывались и знаменитые писатели, и мистер Довери, известный портретист.

Джайлз отнесся к вышеперечисленным фактам с должным пиететом, и вскорости вожделенный журнал за интересующий его год был извлечен из архивных глубин и представлен его вниманию.

Выслушав предварительно все сведения об именитых гостях, посетивших «Ройял Кларенс» в тот год, он долистал до августа и остановился.

Да, вот она, запись, которую он искал.

«Капитан Ричард Эрскин с супругой. „Имение Анстеллей“, Дейт, Нортумберленд. 27 июля — 17 августа».

— Вы не позволите мне списать эти несколько строк?

— Разумеется, мистер Рид. Вот, пожалуйста, бумага, чернила… Ах, у вас «Паркер»? Извините, мне надо отойти к конторке.

И Джайлз, оставленный наедине с раскрытым журналом, быстро списал интересующие его сведения…

Возвратившись домой, он тут же нашел Гвенду в саду: она возилась с цветами, окаймляющими дорожку.

Она встретила его полным нетерпения взглядом.

— Ну как, есть что-нибудь?

— Кажется, да.

— «Имение Анстеллей», Дейт, Нортумберленд, — вполголоса прочитала Гвенда. — Да, Эдит Паже упоминала Нортумберленд. Только живут ли они там до сих пор?..

— Вот съездим и узнаем.

— Правильно, съездить лучше всего. Когда?

— Да хоть завтра. Возьмем машину и поедем. Заодно покажу тебе кусочек Англии.

— А если они уже умерли или уехали куда-нибудь, и там теперь живет кто-то другой — что тогда?

Джайлз пожал плечами.

— Тогда вернемся и продолжим поиски в других направлениях. Я, кстати, написал Кеннеди, попросил его прислать мне письма, которые он получил от Хелен после ее отъезда — если, конечно, они сохранились. И заодно образец ее почерка.

— Я вот думаю, как бы нам связаться с этой Лили, — проговорила Гвенда. — Ну, которая Томасу бант привязывала.

— Надо же, как ты про этот бант вспомнила!

— Да, забавно. Я и Томми помню: черный такой, в белых пятнах. У него потом родилось трое прелестных котят…

— Что?! У Томаса?

— Ну, это его просто назвали Томасом — на самом-то деле он оказался Томасиной. Ты же знаешь, с кошками это бывает… Интересно все-таки, что потом сталось с Лили?

Эдит Паже, насколько я поняла, совсем потеряла ее из виду. Лили ведь была нездешняя, так что когда после «Святой Екатерины» ей предложили место в Торки[250] — сразу же уехала. Раза два написала оттуда, но на том все и кончилось. До Эдит как будто дошли слухи, что она вышла замуж, но за кого — неизвестно. Вот бы ее разыскать! Не исключено, что мы узнаем много нового.

— Хорошо бы найти еще Леони — твою няню.

— Не знаю, няня-иностранка могла вообще не разобраться в происходящем, да я ее и не помню совсем. Нет, надо искать Лили — она уж точно была девушка не промах. Знаешь что, Джайлз, давай-ка дадим еще одно объявление. «Просим откликнуться Лили Эббот» — это ее девичья фамилия.

— Что ж, можно попробовать. Но сначала — прямо завтра съездим на север и посмотрим, что нам удастся разузнать про Эрскинов.

Глава 16 Маменькин сыночек

— Лежать, Генри, — приказала миссис Фейн раздобревшему спаниелю, который, шумно дыша у ножки стола, пожирал гостью налитыми влагой алчными глазами. — Еще лепешечку, мисс Марпл? Пока горяченькие?

— Спасибо. Очень вкусные лепешки. У вас прекрасная кухарка!

— Это верно, Луиза хорошо готовит. С пудингами, правда, у нее не очень, к тому же она вечно что-нибудь забывает — как и все кухарки. Расскажите-ка мне лучше, как там Дороти Ярд? Как ее радикулит? Она так с ним мучилась. Все, разумеется, от нервов…

Мисс Марпл тут же дала хозяйке полный отчет о недомоганиях их общей приятельницы. Как удачно, думала она, что среди ее многочисленных друзей и родственников, рассеянных по всей стране, нашлась и знакомая миссис Фейн, написавшая своей подруге, что в Дилмуте сейчас гостит некая мисс Марпл, и не будет ли милая Элинор так любезна пригласить ее, например, на чай…

У Элинор Фейн, женщины властного нрава и внушительного роста, были седые курчавые волосы и глаза цвета стали. При этом она имела младенчески-белую кожу и нежный румянец, что нередко заставляло людей ошибочно предполагать в ней и некоторую мягкость натуры.

Обсудив истинные и мнимые недуги Дороти, они перешли на здоровье мисс Марпл, с него на дилмутский воздух и далее на общее неудовлетворительное состояние нынешнего молодого поколения.

— В детстве, видно, им слишком многое сходило с рук, — изрекла миссис Фейн. — Лично я всегда заботилась о том, чтобы мои дети несли за всякий проступок своевременное наказание.

— Так у вас не один сын? — спросила мисс Марпл.

— Трое. Старший, Джеральд, служит в Дальневосточном банке в Сингапуре. А Роберт офицер. Только женился на католичке. — Миссис Фейн неодобрительно хмыкнула. — Вы понимаете, что это значит: теперь они и детей своих воспитывают католиками. Что бы сказал отец, будь он жив, — не представляю! Он ведь всю жизнь почитал только Низкую церковь. Роберт теперь и писать почти перестал. Ему, видите ли, показались оскорбительными некоторые вещи, сказанные мною ради его же блага. Я считаю, что люди должны всегда прямо и честно высказывать свое мнение. Мнение же мое остается неизменным: этот брак — его самая большая жизненная неудача. Он может сколько угодно делать вид, что он безмерно счастлив, — но я-то прекрасно понимаю, что ничего хорошего в этом нет…

— А ваш младший, я слышала, не женат?

Миссис Фейн просияла.

— Да, Уолтер живет дома. Он у меня не очень крепкого здоровья — с детства был болезненным мальчиком, мне всегда приходилось следить за его здоровьем. (Кстати, он скоро придет.) Вы не представляете, какой он у меня преданный и заботливый! Право, огромное счастье для женщины иметь такого сына.

— И он еще не думал о женитьбе? — спросила мисс Марпл.

— Уолтер не выносит современных молодых женщин, он мне так прямо всегда и говорит. Они его совершенно не привлекают. У нас же с ним так много общего! Боюсь, это из-за меня он почти нигде не бывает, все больше сидит дома.

Играем с ним в пикет, а по вечерам он читает мне Теккерея[251]. Да, Уолтер у меня настоящий домосед.

— Как это мило, — сказала мисс Марпл и поинтересовалась: — А он сразу пошел работать к отцу? Кто-то говорил мне, что один из ваших сыновей занимался на Цейлоне разведением чая. Впрочем, напутали, наверное…

По лицу миссис Фейн пробежала легкая тень. Она решительно положила на тарелку мисс Марпл кусок орехового пирога и пустилась в объяснения.

— Да, был такой эпизод в ранней молодости Уолтера. Видимо, юношеский порыв. У молодых людей так, знаете ли, бывает: хочется им повидать мир… Но на самом деле там была замешана одна девушка. Девушки, мисс Марпл, создают порой столько проблем!

— О да! Помню, мой родной племянник…

Но миссис Фейн было сейчас не до чужих племянников. Ей представлялся редкий случай поведать участливой собеседнице — подруге милейшей Дороти — историю собственного сына, и она не собиралась упускать такую возможность.

— И как всегда — девушка ну совершенно неподходящая. Нет, не актриса, конечно, ничего такого. Сестра местного доктора — но по годам она ему скорее в дочери годилась, а он, бедный, понятия не имел, как ее воспитывать. Мужчины ведь во многих отношениях как дети, вы же знаете. В конце концов она совершенно распустилась, закрутила какой-то неприличный роман с простым клерком из конторы моего мужа — крайне испорченным юношей, кстати сказать. Его потом уволили за разглашение какой-то служебной тайны. Так вот, эта девушка, Хелен Кеннеди, была, как все уверяли, красавица. Между прочим, я лично так не считала, мне все время казалось, что она подкрашивает волосы. Но Уолтер, бедняжка, влюбился в нее без памяти. Девушка, как я уже говорила, совершенно неподходящая: ни денег, ни перспектив, и вообще избави вас Бог от такой невестки. Но матерей разве в таких случаях слушают? Уолтер сделал ей предложение и получил отказ. Вот тогда-то ему в голову и втемяшилась эта мысль: поехать в Индию и стать там чайным плантатором. Мой муж сказал: «Пускай едет», — хотя в душе, разумеется, очень огорчился. Он ведь мечтал видеть сына у себя в конторе, тем более, что Уолтер уже сдал все необходимые экзамены. Но — ничего не попишешь, пришлось смириться. Сколько бед из-за этих девиц!

— Вы совершенно правы. Мой племянник…

Но миссис Фейн опять не удостоила вниманием племянника мисс Марпл.

— В итоге мой несчастный сын оказывается то ли в Ассаме[252], то ли в Бангалоре[253], уже не помню точно, где. Я, естественно, переживаю, потому что знаю, что здоровье его не выдержит таких испытаний. И вот — года там не пробыл (и очень правильно, что не пробыл, Уолтер всегда все делает правильно), а уж эта финтифлюшка шлет ему письмо: дескать, передумала, согласна замуж.

— Надо же! — мисс Марпл сокрушенно покачала головой.

— Собирает свое, с позволения сказать, приданое, покупает билет на пароход и… Что, по-вашему, она делает дальше?

— Боюсь даже предполагать.

Мисс Марпл застыла на стуле в самой наивнимательнейшей позе.

— Заводит роман с женатым мужчиной — ют что! Прямо на пароходе! Он женат, трое детей, кажется. Короче говоря, когда Уолтер встречает ее на пристани, она ему с первого слова заявляет, что не может выйти за него замуж. Ну, не верх ли коварства, как по-вашему?

— Вы правы, такие вещи могут вконец подорвать в юноше веру в женскую порядочность.

— Я думала, хоть это раскроет ему глаза на то, кто она есть на самом деле. Но… она из тех женщин, которым все сходит с рук.

— Надеюсь, он не… — мисс Марпл запнулась. — Он не затаил на нее зла? Многие мужчины на его месте пришли бы в ярость.

— О, Уолтер с детства отличался редкостным самообладанием. Как бы он ни злился, как бы ни досадовал — ни за что этого не покажет.

Мисс Марпл незаметно окинула свою собеседницу задумчивым взглядом и, поколебавшись, забросила удочку:

— Быть может, это объясняется именно глубиною чувства? Дети иногда очень удивляют нас своими реакциями. Скажем, мальчик, которому будто бы дела ни до чего нет, вдруг впадает в ярость. На самом-то деле все просто: по-настоящему чувствительная натура может и вовсе себя не проявлять, пока чаша терпения не переполнится окончательно.

— Как верно вы это подметили, мисс Марпл! Мне тут как раз вспомнился один случай. Джеральд с Робертом в детстве оба были горячие головы, им только дай полупцевать друг друга. Вполне естественно для нормальных, здоровых мальчиков, правда ведь?

— О, совершенно естественно.

— А Уолтер, наоборот, всегда такой тихий, смирный. И вот однажды Роберту попалась под руку его модель аэроплана — Уолтер сам ее сделал, целыми днями резал, клеил, выстругивал, и хватило же у него терпения на такую тонкую работу! И Роберт — мальчик славный, жизнерадостный, но совершенно беспечный — он сломал ее. Когда я вбежала в комнату, Роберт лежал на полу, а Уолтер избивал его кочергой — совсем уже почти забил — еле-еле оттащила. А он еще вырывался и кричал: «Он нарочно это сделал… Он нарочно… Все равно убью его…» Вы не представляете, как я тогда перепугалась! Оказывается, мальчики чувствуют все так остро — просто удивительно.

— Да, удивительно… — Взгляд мисс Марпл по-прежнему оставался задумчивым. — Значит, помолвка была расторгнута? — свернула она разговор в прежнее русло. — А девушка, что с ней было потом?

— Поплыла обратно в Англию. По дороге имела еще один роман, и на сей раз поймала таки себе мужа. Ей попался вдовец с ребенком, девочкой. Мужчина, только что потерявший жену, — легкая добыча для кокотки, совершенно беззащитен бедняга. Кончилось тем, что они приехали в Дилмут и поселились тут же под боком, в доме под названием «Святая Екатерина» — это рядом с больницей. Брак их, разумеется, был недолгим, через год она от него укатила — наверняка с каким-нибудь новым возлюбленным.

— Ай-ай-ай! — Мисс Марпл сочувственно покачала головой. — Вашему сыну очень повезло, что он избежал столь незавидной участи.

— Вот и я ему всегда это говорю!

— А из Индии он уехал по причине здоровья?

Миссис Фейн слегка нахмурилась.

— Выяснилось, что жизнь на чайных плантациях совершенно ему не подходит, — сказала она. — Так что где-то через полгода после нее он тоже вернулся в Дилмут.

— Да, ситуация довольно деликатная, — осторожно заметила мисс Марпл. — Бывшая невеста живет с мужем в том же городе…

— О, Уолтер держался просто великолепно, — перебила ее миссис Фейн. — Вел себя так, будто совершенно ничего не произошло. Я-то сама считала (и не раз говорила об этом Уолтеру), что лучше всего будет окончательный разрыв. Встречи могут привести лишь к обоюдной неловкости. Но Уолтер меня не послушал и вместо этого стал выказывать своей бывшей пассии самое искреннее дружелюбие. Запросто появлялся у них в доме, играл с девочкой… Забавно, кстати: теперь эта девочка приехала сюда. Взрослая, даже замужем. На днях она заходила к Уолтеру в контору: ей нужно было составить завещание. Кажется, ее фамилия по мужу Рид. Да, именно так.

— Мистер и миссис Рид? Я их знаю. Такие славные, приветливые молодые люди. Надо же — значит, она и в самом деле дочка…

— Дочка от первой жены, которая умерла в Индии. Бедный майор — не помню точно его фамилию, кажется, Хэллуей или что-то в этом духе — пережил тяжкий удар, когда эта… кокотка его бросила. Знаете, чего я никогда в жизни не могла понять: почему самые скверные девки всегда привлекают самых лучших мужчин?

— А тот молодой человек, с которым у нее был роман с самого начала, — вы, кажется, говорили, клерк? Как он потом устроился в жизни?

— Очень неплохо, я бы сказала. У него теперь собственное дело — «Автобусные перевозки Эффлика». Экскурсионные автобусы «Желтый нарцисс», такие ярко-желтые. Вы наверняка их видели — в наше время от пошлости никуда не спрячешься.

— Эффлик — это его фамилия? — уточнила мисс Марпл.

— Да. Джеки Эффлик. На редкость нахальный тип. Для таких главное — протиснуться повыше. Ему, скорее всего, и Хелен Кеннеди затем и была нужна. Все-таки сестра доктора — видимо, рассчитывал с ее помощью подняться по общественной лестнице.

— И эта самая Хелен так и не вернулась потом в Дилмут?

— Бог миловал. Она теперь, наверное, уже совсем на дно скатилась. Я так жалела доктора Кеннеди. Его вины тут нет. Вторая жена его отца была этакая фифочка, намного младше его. Хелен, я полагаю, унаследовала от нее все ее замашки.

Я всегда считала… — Миссис Фейн замолчала и прислушалась. — А вот и Уолтер! — Чуткое материнское ухо безошибочно уловило в прихожей хорошо знакомые звуки.

Действительно, дверь скоро отворилась, и в комнату вошел Уолтер Фейн.

— Познакомься, сынок, это мисс Марпл. Да, и позвони, пожалуйста, чтобы нам принесли чаю погорячей.

— Мама, обо мне не беспокойся, я уже попил чаю.

— Все равно пусть принесут… И еще лепешек, Беатриса, — добавила она уже горничной, когда та вошла за остывшим чайником.

— Хорошо, мадам.

Озарив мисс Марпл милой неторопливой улыбкой, Уолтер Фейн сказал:

— Боюсь, мама меня совсем избалует.

Мисс Марпл, произнося в ответ какую-то приличествующую моменту любезность, присматривалась.

Младший сын миссис Фейн производил впечатление человека тихого, скромного, застенчивого. И бесцветного. В общем, трудноопределимая личность. В нем угадывался мужчина, всегда хранящий верность своей избраннице. Только избранницы обычно на таких не смотрят, а если и выходят за них иногда замуж, то лишь потому, что их собственный избранник не ответил им взаимностью. Бедный Уолтер, маменькин любимчик. Бедный малыш Уолтер, который набросился на старшего брата с кочергой и чуть не забил его насмерть.

Мисс Марпл задумалась.

Глава 17 Ричард Эрскин

1

От «Имения Анстеллей» — большого дома, белеющего на фоне унылых холмов, — уже издали повеяло унынием. Подъездная дорога извивалась среди густого кустарника.

— Зачем приехали? — буркнул Джайлз. — Что мы ему скажем?

— Пойдем проторенным путем, — пожала плечами Гвенда.

— Да, до сих пор это срабатывало. Нам исключительно повезло, что у мисс Марпл отыскалась кузина, а у кузины сестра, а у сестры тетя, а у той зять, и что этот зять живет где-то здесь неподалеку… Но чьи бы мы там ни были знакомые, это не дает нам права приставать к хозяину с вопросами о его любовных делах.

— Да. И дела-то уж очень давнишние. Вдруг он ее даже не вспомнит?

— Тоже возможно. А возможно, что между ними никогда ничего и не было.

— Джайлз, а тебе не кажется, что мы с тобой ведем себя, как полные идиоты?

— Не знаю… Иногда кажется. А иногда я вообще не понимаю, чего ради мы носимся с этими «поисками». Кому они нужны — теперь?

— Через столько лет… И мисс Марпл, и доктор Кеннеди советовали нам одно и то же: «Не вмешивайтесь». А мы? Почему мы их не послушали? Почему лезем все глубже и глубже? Будто кто-то нас подталкивает… Как думаешь, может, это она?

— Кто — она?..

— Хелен. Вдруг из-за нее я и не могу забыть… Мое детское воспоминание — единственная ее связь с этим миром… с истиной. Может быть, Хелен использует меня… нас с тобой? Хочет, чтобы с нашей помощью открылась правда?

— Ты хочешь сказать, раз она умерла не своей смертью…

— Да. Говорят — я даже где-то читала, — что иногда души убитых не могут обрести покой…

— По-моему, у тебя слишком богатая фантазия.

— Возможно. Впрочем, мы и сейчас вольны выбирать. Это обычный светский визит, он ни к чему нас не обязывает — если, конечно, мы сами не захотим чего-то большего…

Джайлз недоверчиво тряхнул головой.

— Чтобы мы-то не захотели? Да мы просто не сможем удержаться.

— Да… Ты прав. И все-таки, Джайлз, мне как-то страшновато.

2

— Так вы ищете для себя дом? — спросил майор Эрскин, передавая Гвенде тарелку с бутербродами.

Гвенда взяла бутерброд и подняла глаза.

Ричард Эрскин был невысокий — чуть выше среднего роста — седой мужчина с задумчивыми, немного усталыми глазами. Говорил он низким приятным голосом, немного растягивая слова. Вроде бы ничего особенного, подумала Гвенда, и в то же время очень привлекателен… По своим внешним данным он, конечно, уступает Уолтеру Фейну — тем не менее мимо Фейна любая женщина пройдет и не обернется, а вот мимо Эрскина не пройдет. Фейн — ни рыба ни мясо, Эрскин же, хотя тоже держится скромно, — безусловно, личность. Он говорит просто, о простых вещах, но в нем есть нечто такое, что женщины сразу же отмечают и реагируют на это чисто по-женски… Гвенда непроизвольно одернула юбку, поправила завиток возле уха, проверила языком помаду на губах. Да, девятнадцать лет назад Хелен Кеннеди вполне могла влюбиться в такого мужчину, Гвенда нисколько в этом не сомневалась.

Снова подняв глаза, Гвенда обнаружила, что хозяйка откровенно наблюдает за ней, и невольно покраснела. Миссис Эрскин беседовала с Джайлзом, но при этом неотрывно смотрела на Гвенду, и взгляд ее был оценивающим и подозрительным. Дженит Эрскин была женщина высокая и плечистая, с низким, почти мужским голосом. На ней был хорошо сшитый твидовый костюм с большими карманами. Выглядела она старше своего мужа, хотя тут Гвенда, пожалуй, могла и ошибиться. Лицо усталое, будто изможденное — лицо несчастливой, голодной женщины, подумала Гвенда.

«Да, несладко ему живется с такой женой», — сказала она себе, вслух же произнесла:

— Искать дом — ужасно утомительное занятие. Рекламные листки все одинаковы: наобещают выше крыши, а приедешь, глянешь — оказывается, и близко к тому, что написано, нет.

— И вы хотели бы поселиться в наших краях?

— Было бы очень неплохо. Признаться, больше всего нас тут привлекает Адрианов вал[254], Джайлз с детства этим валом бредит. Понимаете — это вам может показаться странным, но нам с Джайлзом практически все равно, в какой части Англии жить. Моя родина — Новая Зеландия, и, естественно, для меня все английские графства одинаковы. А Джайлз обычно проводил в Англии школьные каникулы, но каждый раз у какой-нибудь новой тетушки, так что тоже не успел ни к чему особенно привязаться. Единственное, чего бы не хотелось нам обоим, — это жить рядом с Лондоном. Хочется настоящей деревенской жизни.

Эрскин улыбнулся.

— Ну, если вам и в самом деле нужна деревенская жизнь, то здесь вы ее будете иметь в избытке. Полная, так сказать, обособленность. Соседей раз-два и обчелся, да и те не близко, — сказал он, и в его приятном голосе Гвенде послышались тоскливые нотки.

Перед ее внутренним взором вдруг возникла картинка полной обособленности: короткие хмурые зимние дни, вой ветра в трубе, спущенные шторы — и всегда, всегда рядом эта женщина с голодными, несчастливыми глазами, а соседей раз-два и обчелся, и те не близко… Картинка, впрочем, быстро рассеялась. За окном снова было лето, через распахнутую стеклянную дверь из сада доносился розовый тонкий аромат вперемешку с птичьим щебетом.

— Дом у вас, видимо, очень старый? — спросила Гвенда.

Эрскин кивнул.

— Времен королевы Анны[255]. Моя семья здесь живет уже третью сотню лет.

— Прекрасный дом, есть чем гордиться.

— Ну, теперь-то он уже захирел. Все съедают налоги, на то, чтобы поддерживать имение в приличном состоянии, почти ничего не остается. Но, в конце концов, дети уже выросли — дальше будет полегче.

— Сколько у вас детей?

— Двое сыновей. Один военный, другой только что закончил Оксфорд[256]. Собирается работать в издательстве.

Эрскин обернулся к камину, и Гвенда не преминула последовать его примеру. На камине стояла фотокарточка, запечатлевшая двух юношей — Гвенда сказала бы, лет восемнадцати и девятнадцати. Майор смотрел на карточку (сделанную, судя по всему, несколько лет назад) с нескрываемой гордостью и любовью.

— Знаю, что не принято хватить собственных детей, — сказал он. — Но они славные ребята.

— Красивые парни. — Гвенда кивнула.

— Думаю, — сказал Эрскин, — что в конечном итоге все оправдано… Я хочу сказать, оправданы те жертвы, которые мы приносим ради детей, — пояснил он, поймав вопросительный взгляд Гвенды.

— А жертвовать, наверное, приходится многим? — спросила Гвенда.

— Иногда всем…

И снова в его словах Гвенде почудилось что-то щемяще-тоскливое — она не успела точно определить, что, потому что рядом раздался низкий бесцеремонный голос миссис Эрскин.

— Вы действительно хотите подыскать себе дом где-нибудь поблизости? Боюсь, я не знаю в нашей округе ничего подходящего.

«А и знала бы, мне бы не сказала, — не без злорадства подумала Гвенда. — Ревнует, старая дура. Ревнует — просто потому, что я разговариваю с ее мужем, а еще потому, что я моложе и привлекательнее ее».

— Многое, несомненно, зависит оттого, сколько времени вы можете потратить на поиски, — заметил Эрскин.

— Сколько угодно, — оптимистически заверил его Джайлз. — Нам спешить некуда. Главное — найти то, что нужно. А жить у нас на первое время есть где: мы уже купили дом в Дилмуте, на южном побережье.

Майор Эрскин встал и отошел к столику у окна, на котором стояла сигаретница.

— В Дилмуте, — без всякого выражения повторила миссис Эрскин, не сводя глаз с затылка своего мужа.

— Славное местечко, — сказал Джайлз. — Вы о нем не слышали?

Миссис Эрскин немного помолчала, потом ответила, как и прежде, ничего не выражающим голосом.

— Однажды много лет назад мы провели в Дилмуте две-три недели летнего отпуска. Нам там не понравилось — климат для нас слишком уж расслабляющий.

— Вот и мы так думаем, — подхватила Гвенда. — Мы с Джайлзом любим, чтобы иногда веяло прохладой…

Эрскин с сигаретницей в руках вернулся к чайному столику и предложил Гвенде сигарету.

— В таком случае, вам здесь должно понравиться, — пообещал он, пожалуй, несколько мрачновато. — Здесь почти всегда веет прохладой.

Когда майор поднес ей огонь, Гвенда вскинула на него глаза и простодушно спросила:

— А Дилмут вы хорошо помните?

Губы его едва заметно скривились — как от боли, подумала Гвенда, — но все же ответ прозвучал достаточно равнодушно.

— Очень хорошо. Мы останавливались… кажется, в отеле «Ройял Джордж»… нет, «Ройял Кларенс».

— A-а, знаю, это очень почтенное заведение, мы живем как раз рядом с ним. Наш дом называется «Холмы». Но раньше у него было другое название. «Святая… кажется, Мария» — да, Джайлз?

— «Святая Екатерина», — сказал Джайлз.

На сей раз хозяевам не удалось сохранить безучастный вид. Эрскин резко отвернулся, чайная чашка в руке миссис Эрскин звякнула о блюдце.

— Может, хотите взглянуть на сад? — чуть громче, чем надо, спросила она.

— О, с удовольствием!

Они вышли из гостиной через стеклянную дверь. Сад был чистый, ухоженный, мощеные дорожки обрамлены длинными цветочными бордюрами. Вероятно, хозяйская рука майора Эрскина, — подумала Гвенда и, скорее всего, угадала: когда он заговорил с ней о розах и цветочной рассаде, его печальное лицо заметно оживилось. Сад явно был для него отдушиной.

Наконец, откланявшись, Джайлз и Гвенда сели в машину.

— Ну как? — нерешительно спросил Джайлз. — Обронила?

Гвенда кивнула.

— Ага. У второго кустика дельфиниума[257].

Она посмотрела на свою руку, рассеянно вращая на пальце гладкое обручальное свадебное кольцо. Обручального колечка с камнем, подаренного Джайлзом в день их помолвки[258], не было.

— А если ты его потом не найдешь?

— Ну, я же не настоящее свое обручальное кольцо обронила. Ради такого случая я надела другое.

— И на том спасибо.

— Джайлз, поверь, твое кольцо мне очень, очень дорого. Помнишь, что ты сказал, когда надел мне его на палец?

— Думаю, — заметил Джайлз, — что какой-нибудь старушке вроде мисс Марпл наши с тобой нежности покажутся странноватыми.

— Интересно, что она сейчас делает, наша отважная мисс Марпл? Сидит на крылечке, греется на солнышке?

— Как же, станет она сидеть сложа руки! Наверняка вынюхивает, выуживает, вопросики задает. Как бы она не перестаралась со своими вопросиками.

— Но это же совершенно естественное занятие для пожилой дамы — задавать вопросы. Попробовали бы их задавать мы, выглядело бы не так естественно…

Джайлз снова посерьезнел.

— Вот это-то мне и не нравится. — Помолчав немного, он озабоченно продолжал: — Я не хочу, чтобы ты этим занималась. Получается, я буду отдыхать, а ты — выполнять грязную работу.

Гвенда нежно провела пальцем по его щеке.

— Знаю, милый, знаю. Но, согласись, дело ведь очень щекотливое. Наглость, конечно, расспрашивать мужчину о его бывшей любви, — но женщине такая наглость позволительна, если она умна… А я уж постараюсь быть умной.

— То, что ты умная, я и так знаю. Но если Эрскин тот, кого мы ищем…

— Не думаю, что это он, — задумчиво проговорила Гвенда.

— То есть… по-твоему, мы взяли ложный след?

— Не совсем. Думаю, роман у него с ней все-таки был. Но, понимаешь, Джайлз, он не мог удушить! Не такой он. Совсем не такой.

— Послушай, Гвенда, ну откуда тебе знать, какими должны быть душители?

— Ниоткуда. Просто женское чутье.

— Вот-вот! Наверное, все задушенные гордились при жизни своим чутьем. Но — шутки в сторону, прошу тебя: будь осторожна.

— Обязательно. Жаль все-таки бедного майора: жена — такой дракон в юбке. И как он с ней всю жизнь выдерживает?

— Да, она странная… Мне, во всяком случае, в ее присутствии было не по себе.

— Злодейка настоящая. Заметил, как она следила за каждым моим движением?

— Надеюсь, твой план не даст осечки.

План был приведен в исполнение на следующее утро.

Джайлз, чувствуя себя, как он выразился, «наемным детективом в деле о разводе», занял удобный наблюдательный пост с видом на ворота «Имения Анстеллей». Около половины двенадцатого он доложил Гвенде, что путь свободен. Миссис Эрскин выехала из дома в маленьком автомобильчике марки «Остин»[259]: судя по всему, она направлялась за покупками в городок Дейт, расположенный в трех милях от объекта.

Гвенда на своей машине подъехала к парадному крыльцу дома и позвонила в колокольчик. Спросив миссис Эрскин, она услышала в ответ, что хозяйки нет дома. Тогда она осведомилась, дома ли майор Эрскин. Майор оказался в саду, Где производил какие-то манипуляции с цветами на клумбе. При приближении Гвенды он выпрямился.

— Простите, что опять вас беспокою, — сказала Гвенда. — Но, кажется, вчера я обронила где-то здесь свое кольцо. Я точно помню: когда мы выходили в сад, оно еще было у меня на пальце… Да, вы правы, оно мне великовато… Я просто представить не могу, что скажу мужу, если не найду кольца: оно ведь обручальное.

Начались поиски. Гвенда старательно повторяла вчерашний маршрут, мучительно вспоминая, где именно она останавливалась и какие цветы разглядывала. Наконец, драгоценная потеря блеснула под раскидистым дельфиниумом. Радости Гвенды не было предела.

— Теперь, миссис Рид, могу ли я вам что-нибудь предложить? Пиво? Рюмочку хереса? Или, может быть, кофе?

— Спасибо, ничего не нужно. Нет-нет, я правда не хочу. Сигарету — да, благодарю вас.

Она опустилась на скамейку, и Эрскин тоже присел рядом.

Пока они молча курили, сердце Гвенды часто-часто колотилось. Наконец — хватит мяться, решила она. Пора приступать к делу.

— Хочу вас кое о чем спросить. Возможно, вы сочтете меня чересчур назойливой. Но, поверьте, мне очень нужно это знать, а вы, вероятно, единственный человек, который может мне помочь. Вы, насколько мне известно, любили когда-то мою мачеху.

Майор в недоумении обернулся к ней.

— Я — вашу мачеху?

— Да. Хелен Кеннеди, по мужу Хэллидей.

— А, понятно, — сказал он и надолго умолк. Он неотрывно смотрел на залитую солнцем лужайку, но вряд ли видел ее Забытая сигарета тлела в его руке. И хотя не было сказано ни слова, от его локтя, едва касавшегося ее руки, и от всей его неестественно застывшей фигуры на Гвенду повеяло давней незаживающей болью.

Наконец, словно отвечая на вопрос самому себе, он сказал:

— Стало быть, письма.

Гвенда ничего не ответила.

— Я и писал-то ей раза два-три, не больше. Она сказала, что сожгла их, — но разве женщины сжигают письма?.. И вот теперь они попали в ваши руки. И вы хотите все знать.

— Я хочу больше узнать о ней. Я… очень ее любила — хотя, конечно, я была еще совсем маленькая, когда она уехала.

— Так она уехала?

— А вы разве этого не знаете?

Он взглянул на нее с непритворным удивлением.

— Я ничего о ней не знаю — после того месяца в Дилмуте.

— И не знаете, где она сейчас?

— Понятия не имею. Ведь прошло уже столько лет. Все давным-давно кончено — и забыто.

— Да? Забыто?..

Он грустновато улыбнулся.

— Возможно, и не забыто… Вы очень проницательны, миссис Рид. Но расскажите мне лучше, что вам известно о ней. Надеюсь, она не… Надеюсь, она жива?

Откуда-то налетел прохладный ветерок, на скамейке стало зябко, но ветерок стих, и неприятное ощущение прошло.

— Мне не известно, жива она или нет, — сказала Гвенда. — Мне ничего о ней не известно. Я думала, может, вы знаете.

Майор лишь молча покачал головой.

— Понимаете, — продолжала Гвенда, — тем летом она уехала из Дилмута. Уехала совершенно неожиданно, никому ничего не сказав. И потом уже не вернулась.

— И вы решили, что она могла написать мне?

— Да.

Он снова покачал головой.

— Я не получал от нее ни строчки. Но ведь доктор, ее брат, как будто живет в Дилмуте? Он-то наверняка в курсе. Или он уже?..

— Нет, он еще жив. Но тоже ничего о ней не знает. Понимаете, все подумали, что она уехала… с кем-то.

Он повернул голову, и в глазах его Гвенда прочла невыразимую тоску.

— И родные решили, что… со мной?

— Ну, они не исключали такую возможность.

— Возможность… А была ли она вообще, эта самая возможность? Не думаю. Впрочем, кто знает? Возможно, мы просто — по собственной глупости — бездарно упустили свое счастье?..

Гвенда промолчала, и Эрскин снова обратил на нее задумчивый взгляд.

— Наверное, будет лучше, если я расскажу вам все. Хотя рассказывать-то, собственно, нечего… Но я не хотел бы, чтобы вы думали о Хелен дурно. Мы с ней познакомились на пароходе, когда плыли в Индию. Один из мальчиков перед этим заболел, и жене с детьми пришлось задержаться до следующего рейса. В Индии Хелен собиралась выйти замуж за молодого человека, который, кажется, имел какие-то грандиозные планы. Она не любила его, скорее смотрела как на доброго друга, на которого в случае чего можно опереться. Главное для нее было — уехать куда-нибудь, потому что дома она чувствовала себя несчастной. Мы с ней полюбили друг друга.

Он помолчал.

— Я понимаю, полюбить можно по-разному. Но — я хочу, чтобы вы мне верили, — это не была обычная интрижка, какие случаются иногда в пути между мужчиной и женщиной. Это была настоящая любовь, и она… потрясла нас обоих до глубины души. Но что из этого? Я не мог бросить Дженит с детьми, и Хелен тоже так считала. Если бы только Дженит — но у нас уже было двое сыновей. Выход был только один. Мы с Хелен договорились навсегда проститься — и забыть друг друга. Да, забыть!.. — Он невесело рассмеялся. — Мне не удавалось забыть ее ни на минуту. Жизнь для меня превратилась в сущий ад. О, если бы только я мог не думать о ней!.. Так вот, она не вышла за того парня, что ждал ее в Индии. В последний момент просто не смогла себя заставить. В конце концов ей пришлось возвращаться в Англию — но по пути домой она познакомилась с другим человеком — вашим отцом, надо полагать. Месяца через два она сообщила мне обо всем в письме. Она писала, что он очень несчастлив после смерти жены и что у него маленькая дочка. Надеялась, что сможет сделать его счастливым и что вообще так будет лучше для всех. Письмо было из Дилмута. Спустя восемь месяцев после этого умер мой отец, завещав мне этот дом. Я подал в отставку и вернулся в Англию. Но прежде чем переехать сюда на постоянное местожительство, мы с женой решили отдохнуть пару-тройку недель. Дженит предложила съездить в Дилмут: кто-то хвалил ей этот тихий, славный городок. Понятно, что о Хелен она даже не догадывалась. Ну, а я… Представляете, каков соблазн? Снова увидеть Хелен, взглянуть на ее счастливого мужа?..

Майор Эрскин снова задумался, как будто что-то вспоминая…

— Мы приехали, — продолжал он, — и остановились в отеле «Ройял Кларенс». Это было ошибкой. Встреча с Хелен оказалась для меня тягчайшим испытанием… Надо сказать, что выглядела она вполне счастливой — не знаю уж, как оно там было на самом деле. Но наедине со мной она не оставалась — видимо, избегала. Не знаю, чувствовала ли она что-то ко мне или уже нет… Очень возможно, что все уже прошло. Но моя жена все равно как будто что-то заподозрила. Ну да она у меня всегда была подозрительна… Вот и все, — лаконично подытожил он. — И мы уехали из Дилмута…

— Семнадцатого августа, — подсказала Гвенда.

— Да? Возможно, теперь я уже не помню.

— Была суббота, — подсказала Гвенда.

— Ах да, верно. Помню, Дженит еще говорила, что в поезде наверняка будут толпы несметные, — но никаких толп как будто не было…

— Пожалуйста, майор Эрскин, постарайтесь вспомнить: когда вы в последний раз видели Хелен — мою мачеху?

Легкая усмешка тронула его губы.

— Мне и стараться не нужно. Я видел ее вечером накануне отъезда, на пляже. После ужина я без особой цели спустился к морю — Хелен оказалась там. Больше на пляже никого не было. Я проводил ее до дома. Мы вошли в сад…

— В котором часу?

— Не знаю… Вероятно, около девяти.

— И там попрощались?

— И там попрощались. — Он снова усмехнулся. — Нет, не так, как вы сейчас подумали. Без всяких нежностей, даже, пожалуй, не слишком вежливо. Хелен сказала мне: «Уходи. И, пожалуйста, поскорее. Я не хочу, чтобы…» Она не договорила, и тогда я… я повернулся и ушел.

— К себе в отель?

— Д-да, хотя и не сразу. До этого я еще долго бродил… по окрестностям.

— Трудно после стольких лет утверждать наверняка, — сказала Хелен. — Но, думаю, это было в тот самый вечер, когда она уехала… и больше не вернулась.

— Понятно. А поскольку мы с женой тоже уехали на следующий день, люди начали судачить: а не сбежала ли она, часом, со мной? Да, народ у нас с воображением.

— Послушайте, а она правда не сбежала с вами? — уже без обиняков спросила Гвенда.

— Да нет же, Господи! Даже и речи об этом не было!

— Так, может, она и не уехала вовсе?

Эрскин нахмурился, потом в глазах его мелькнула какая-то мысль.

— Вот, значит, в чем проблема, — усмехнулся он. — Она не оставила никакого объяснения?

Гвенда на миг задумалась, после чего ответила так, как ей подсказывал собственный здравый смысл.

— Нет, скорее всего, никакого. Как по-вашему, не могла она уехать с кем-нибудь другим?

— Разумеется, нет.

— Вы так в этом уверены?

— Совершенно уверен.

— Тогда почему она уехала?

— Если она уехала так… внезапно, то я могу предположить только одну причину. Она бежала от меня — а не со мной.

— От вас?

— Да. Она могла бояться, что я опять начну искать встречи с ней, начну преследовать. Видимо, почувствовала, что я все еще схожу по ней с ума. Да, вероятно, так.

— Но почему она не вернулась после вашего отъезда? — спросила Гвенда. — Скажите, Хелен говорила вам что-нибудь о моем отце? Например, что беспокоится о нем… или боится его? Говорила?

— А с какой стати ей, собственно, его бояться? А, понял, вы имеете в виду ревность. Он что, был очень ревнив?

— Не знаю. Он умер, когда я была еще маленькая.

— Ясно. Да нет, как мне сейчас вспоминается, он производил приятное и совершенно… нормальное впечатление.

Хелен же он любил, гордился ею, и больше ничего. Наоборот, это я ревновал ее — к нему.

— То есть вам показалось, что они более или менее счастливы?

— Безусловно. Я был рад — и в то же время видеть ее счастье было так больно… Но о муже она мне ничего не говорила. Впрочем, я уже сказал, мы ведь практически не бывали вдвоем и уж точно не вели никаких задушевных бесед. И все-таки было у меня чувство, что ее что-то тревожит — я вспомнил, когда вы спросили насчет ее беспокойства.

— Как вам показалось, что могло ее тревожить?

— Я думал тогда, присутствие моей жены. — Эрскин помолчал. — Но, видно, было что-то еще. — Он снова перевел задумчивый взгляд на Гвенду. — Вы спрашиваете, боялась ли она своего мужа? И ревновал ли он ее к другим мужчинам?

— Судя по всему, вы так не думаете.

— Видите ли, ревность — странная штука. Порой она так глубоко сидит, что кажется, ее нет… — Он болезненно поморщился. — Но она бывает страшна, ох как страшна..

— Я хотела бы задать вам еще один вопрос, — начала Гвенда, но договорить ей не довелось, потому что с противоположной стороны дома в этот момент остановился автомобиль.

— А вот и моя жена с покупками, — проговорил майор Эрскин — и в мгновение ока сделался совсем другим человеком: голос по-прежнему приветливый, но суховатый, лицо без всякого выражения. Лишь легкая дрожь выдавала его беспокойство.

Миссис Эрскин уже обогнула дом и размашистым шагом приближалась к ним.

Супруг поднялся ей навстречу.

— Миссис Рид вчера обронила в саду кольцо, — объяснил он.

— Неужели? — холодно осведомилась миссис Эрскин.

— Доброе утро, — сказала Гвенда. — Оно случайно соскользнуло у меня с пальца. Но, к счастью, нашлось.

— Какая удача.

— Да, повезло. Иначе бы я ужасно расстроилась. Ну, мне пора.

Миссис Эрскин ничего не ответила.

Майор сказал:

— Я провожу вас к машине, — и уже шагнул вслед за Гвендой, но властный голос жены остановил его:

— Ричард! Думаю, миссис Рид нас извинит: тебя ждет один очень срочный звонок.

— Ничего-ничего, — заторопилась Гвенда. — Пожалуйста, не беспокойтесь, я дойду сама.

Она почти бегом проследовала по террасе до угла дома и оттуда к машине, оставленной у крыльца.

Тут ей пришлось замедлить шаг. Миссис Эрскин поставила свой «остин» таким образом, что Гвенда засомневалась, удастся ли ей вообще отсюда выехать.

Поколебавшись немного, она повернулась и нехотя двинулась по террасе в обратную сторону.

За пару шагов от двери гостиной она остановилась как вкопанная.

— Меня не интересуют твои объяснения, — долетел до нее низкий звучный голос миссис Эрскин. — Ты нарочно это подстроил — еще вчера! Договорился, чтобы она приехала, пока я буду в Дейте! И вечно одно и то же — не пропустишь ни одной юбки… Нет, я не желаю больше этого выносить, слышишь, не желаю!

Потом до Гвенды донесся голос Эрскина — тихий, тоскливый.

— Дженит, иногда я начинаю думать, что ты просто ненормальная.

— Нет, это ты просто ненормальный! Ты, а не я! Ты помешался на женщинах!..

— Дженит, ты же знаешь, что это не так.

— Это так! Как тогда — в этом треклятом Дилмуте!.. И ты еще смеешь говорить мне, что не крутил любовь с той желтоволосой развратницей — как ее там?

— Дженит, неужто ты будешь помнить о ней вечно? Ну, сколько можно твердить одно и то же? Ты сама себя изводишь…

— Нет, это ты меня изводишь! Ты надрываешь мне сердце… И — клянусь тебе — больше я этого не вынесу. Уже назначаешь своим шлюшкам свидания в собственном доме! Знаю, вы смеетесь надо мной, за моей спиной! Ты не любишь меня, и никогда не любил. Я убью себя! Я брошусь со скалы — только бы не жить…

— Дженит, Дженит!.. Ради Бога!..

Низкий голос Дженит надломился, и из стеклянной двери в сад полились душераздирающие рыдания.

Гвенда на цыпочках удалилась и, обогнув дом, снова вернулась к парадному крыльцу. Немного поразмыслив, она подошла к двери и позвонила.

— Простите, — сказала она служанке. — Не мог бы кто-нибудь… из слуг… переставить автомобиль? Я не могу выехать.

Служанка ушла, и вскоре из бывшего конного двора появился человек в кепи. Проходя мимо Гвенды, он вежливо прикоснулся к козырьку, после чего сел в «остин» и отогнал его во двор. Гвенда с облегчением вздохнула, села в машину и покатила обратно в отель, где Джайлз уже заждался ее.

— Еле дождался, — сказал он, поцеловав ее. — Ну что, узнала что-нибудь?

— Узнала все, что хотела. История довольно печальная Он и в самом деле страшно ее любил.

И она поведала мужу обо всем, что ей пришлось увидеть и услышать.

— Я все-таки думаю, что миссис Эрскин малость «с приветом», — сказала она, заканчивая рассказ. — А может, и не малость. Понятно, что он имел в виду, когда говорил о ревности. Представляю, как ужасно жить со всем этим… Во всяком случае, теперь мы знаем, что Эрскин — не тот, с кем якобы убежала Хелен, и что о ее смерти ему ничего не известно. Когда они расстались в тот вечер, она была жива.

— По крайней мере, — заметил Джайлз, — он так говорит.

Гвенда одарила его ледяным взглядом.

— Да, — сказала она твердо. — Он так говорит.

Глава 18 Повитель

У самой лестницы на лужайку мисс Марпл нагнулась и выдернула пучок повители[260]. Успех был весьма эфемерный, поскольку корни настырных вьюнов по-прежнему сидели глубоко под землей. Но по крайней мере дельфиниумы, растущие по краю террасы, были хоть ненадолго избавлены от их удушающих объятий.

В дверях гостиной возникла фигура миссис Кокер.

— Прошу прощения, мэм, там доктор Кеннеди спрашивает, как долго мистер и миссис Рид будут в отъезде. Я сказала, что не берусь точно ответить, но, может, вы знаете. Предложить ему пройти к вам?

— Конечно-конечно, миссис Кокер, пожалуйста!

Миссис Кокер исчезла и тут же появилась снова, на сей раз в сопровождении доктора Кеннеди.

Мисс Марпл, несколько смущаясь, представилась.

— … и мы с Гвендой договорились, что я буду иногда заходить к ним, пока они в отъезде, и выпалывать сорняки. Знаете, по правде говоря, я думаю, что Фостер — этот их приходящий садовник — попросту водит моих юных друзей за нос, пользуясь их неопытностью. Приходит два раза в неделю, выпивает множество чашек чая, болтает не умолкая, а работы как не было, так и нет…

— Да, — рассеянно проговорил доктор Кеннеди. — Все они одинаковы. Да, все одинаковы.

Мисс Марпл тем временем изучала стоявшего в дверях гостя со свойственным ей любопытством. Доктор выглядел старше, чем она представляла себе со слов Ридов (видно, рано постарел, решила мисс Марпл), и вид у него был безрадостный и какой-то озабоченный.

— Значит, уехали, — сказал он, сокрушенно потирая рукой весьма выдающийся подбородок. — А не знаете, когда они должны вернуться?

— Думаю, очень скоро. Они гостят у каких-то своих знакомых, на севере. Что поделаешь, молодым на месте не сидится, только и знают что носиться туда-сюда.

— Да, — сказал доктор Кеннеди. — Да, вы правы.

Еще помолчав, он неуверенным тоном произнес:

— Джайлз в письме попросил привезти ему кое-какие бумаги… точнее, письма — если они отыщутся…

Он явно колебался.

— Письма вашей сестры? — пришла ему на помощь мисс Марпл и туг же поймала на себе на редкость проницательный взгляд.

— Так вы в курсе их дел? Родня, вероятно?

— О нет, просто знакомая, — уверила его мисс Марпл. — Так получилось, что им пришлось посоветоваться со мной об одном деле. Но — совета ведь все только спрашивают, а слушать никто не слушает… Хотя, я думаю, иногда и стоило бы.

— И что же вы им присоветовали? — поинтересовался доктор Кеннеди.

— Я сказала им: не вмешивайтесь, пусть прошлое остается в прошлом, — твердо проговорила мисс Марпл.

— Сказано разумно. — Доктор Кеннеди тяжело опустился на простую деревянную скамью. — Знаете, я помню Гвенни совсем еще маленькой — очаровательная была девчушка. Теперь, насколько я могу судить, она превратилась в очаровательную молодую женщину. Боюсь, как бы ее неуемное любопытство не навлекло на нее беду.

— А беда никогда не приходит одна, — присовокупила мисс Марпл.

— А? Да, вы правы. — Доктор Кеннеди вздохнул. — Теперь ее мужу срочно понадобились письма моей сестры, присланные после ее отъезда, и образец ее почерка. — Он бросил на мисс Марпл многозначительный взгляд. — Догадываетесь, что это может значить?

— Думаю, что да.

— Они вернулись к мысли о том, что Келвин Хэллидей отнюдь на себя не наговаривал, а действительно задушил Хелен. В таком случае оба письма, полученные мною после ее отъезда, — подделка. Более того, никакого отъезда вообще не было, потому что жизнь ее оборвалась в стенах этого дома.

— И вы, — мягко проговорила мисс Марпл, — тоже уже начинаете сомневаться: вдруг так все и было?

Задумчивый взгляд доктора Кеннеди устремился вдаль.

— Ну, тогда-то сомнений никаких не возникало. Все казалось предельно ясно. Во-первых, нет трупа, во-вторых, недостает чемодана с вещами — о чем тут еще было думать?

— Кроме того, незадолго до случившегося ваша сестра — гм-м… — мисс Марпл деликатно кашлянула, — проявляла интерес к некоему мужчине?..

Доктор ответил ей удрученным взглядом.

— Я любил свою сестру, — проворчал он. — Но факт остается фактом: где Хелен, там всегда крутились мужчины. Так уж она была устроена! Бывают такие женщины, с этим ничего не поделаешь.

— Словом, тогда в этой истории вам все было ясно, — заключила мисс Марпл. — А сейчас как будто не совсем. Почему?

— Видите ли, — доктор Кеннеди доверительно понизил голос, — если Хелен жива, то у меня просто в голове не укладывается: как она могла за столько лет не прислать мне ни строчки? А если ее нет в живых, то опять же странно: почему мне никто не сообщил о ее смерти? Так что…

Вставая, он извлек из кармана небольшой сверток.

— Вот все, что я отыскал. Ее первое письмо, должно быть, я выбросил — во всяком случае, я его не нашел. Зато сохранилось второе, с адресом до востребования, его я и привез. И тут же — единственный образчик почерка Хелен. Какой-то старый заказ для цветочного магазина: рассада, луковицы и тому подобная дребедень, — это единственное, что нашлось среди бумаг. Почерк и там и тут вроде бы один — но ведь я не специалист. Пожалуй, я оставлю этот пакет до их приезда. Думаю, вряд ли стоит пересылать его к ним на север.

— О нет. Они уже со дня на день должны вернуться.

Доктор кивнул, глядя прямо перед собой отсутствующим взглядом. Неожиданно он спросил:

— Знаете, что меня больше всего смущает? Ведь если Келвин Хэллидей действительно убил Хелен, значит, он каким-то образом сразу избавился от тела и, значит, все, что он мне тогда говорил, было заведомой ложью. На самом деле он уже спрятал чемодан с ее вещами и «устроил» письма из-за границы в нужный срок… Словом, налицо заранее продуманное убийство… И вот теперь на Гвенни — на милую, славную Гвенни — ни за что ни про что наваливается такое!.. Ну, отец-параноик — это еще полбеды, но отец — хладнокровный убийца…

Махнув рукой, он шагнул к двери гостиной. Мисс Марпл едва успела с заранее заготовленным вопросом:

— Кого боялась ваша сестра, доктор Кеннеди?

Он удивленно обернулся.

— Боялась? Да никого вроде бы.

— Я просто подумала… Простите, если мои вопросы покажутся вам слишком назойливыми, но я слышала, еще в ранней молодости у нее были какие-то отношения с молодым человеком — Эффликом, кажется?

— Ах, это… Глупости, такое со всеми девушками случается. Просто попался этакий юный прохвост — и, главное, совсем ей не пара, даже не нашего круга. Он, кстати, очень скоро впутался в какую-то неприятную историю.

— Вот я и подумала — вдруг он решил ей отомстить?

Доктор Кеннеди скептически улыбнулся.

— Думаю, вряд ли дело у них зашло так далеко. Тем более, я уже говорил, у него начались неприятности, так что скоро его и след простыл.

— Простите, какого рода неприятности?

— Да нет, никаких преступлений он не совершал, просто что-то кому-то сболтнул про дела своего шефа.

— А шефом его был, надо полагать, мистер Уолтер Фейн?

Доктор Кеннеди озадаченно нахмурился.

— Я как-то об этом не думал, но… Да, насколько мне помнится, он работал в адвокатской конторе. Ну, сам он, естественно, адвокатом не был — обычный клерк.

Доктор Кеннеди ушел, и мисс Марпл снова склонилась над неистребимой повителью.

Стало быть, обычный клерк…

Глава 19 Мистер Кимбл заговорил

— Ох, не знаю, не знаю, — вздохнула миссис Кимбл.

Мистер Кимбл, терпение которого наконец-то лопнуло, обрел дар речи.

— Опять размечталась, — рявкнул он, брезгливо отпихивая от себя чашку. — Чай-то без сахара! О чем думаешь?

Миссис Кимбл проворно исправила оплошность и снова погрузилась в размышления.

— Я все насчет того объявления… Черным по белому: разыскиваем, мол, Лили Эббот, бывшую горничную из «Святой Екатерины», Дилмут. Ну, значит, меня — кого же еще!

— Угу! — подтвердил мистер Кимбл.

— Это через столько-то лет! Странно что-то, а, Джим?

— Угу, — согласился мистер Кимбл.

— Делать-то теперь что, а, Джим?

— А ничего.

— А вдруг мне за это заплатят сколько-нибудь?

Мистер Кимбл, словно подкрепляясь перед выполнением малоприятной, но неизбежной миссии, шумно выпил сначала одну чашку, затем коротко потребовал: «Еще!» — и только после этого разразился обширной тирадой.

— Ты мне своей «Екатериной» еще тогда все уши прожужжала. Я, понятно, не шибко слушал — думал, ерунда все, бабские бредни. Ладно, может, и не бредни. Может, там и правда что было. А коли так, пускай полиция разбирается, и нечего тебе туда соваться. Было, да быльем поросло, вот так. И не твое это бабское дело!

— Ну да, не мое. А ну как она мне в завещании денег оставила, эта миссис Хэллидей? Может, она все это время жила себе где-нибудь преспокойненько, а теперь вот взяла и померла, а перед смертью что-нибудь мне отписала?

— Отписала она тебе! Держи карман шире. Угу! — Любимое словечко мистера Кимбла выражало на сей раз наивысшую степень презрения.

— А хоть бы и полиция!.. Знаешь, Джим, сколько они могут отвалить за важные сведения про какого-нибудь убийцу!..

— Да какие у тебя сведения? Сама все выдумала, пшик один, а не сведения!

— Ну, по-твоему оно, может, и пшик, но я, Джим, тоже кое-что соображаю…

— Угу, — уничтожающе ввернул мистер Кимбл.

— Да, соображаю! И я как увидела еще то, первое объявление в газете, сразу смекнула: что-то тут не так. Лейни — она же туповата была, как все иностранцы, вечно все путала, что ей толкуют, а сама заговорит — так хоть стой хоть падай. Вот я и думаю: может, я тогда не так ее поняла?.. Не помню, как его звали, хозяйкиного ухажера, — но, может, она как раз его тогда из окна видела? Помнишь, я одно кино тебе рассказывала? Интересное — страсть! Убийцу только через машину в конце и выследили. Он механику в гараже пятьдесят тысяч дал за молчание: мол, забудь, что налил мне тогда бензина полный бак. Пятьдесят тысяч — это в долларах, а в фунтах уж и не знаю, сколько… И еще другой за ней ухлестывал, и муж ревнивец — и все как один по ней сохли. А под конец…

Вставая, мистер Кимбл с грохотом отодвинул стул и грозно выпрямился. Прежде, чем уйти, он — с видом человека, который не любит витийствовать, зато зрит в корень, — предъявил жене ультиматум.

— Вот что, — изрек он. — Не суй свой нос, куда не надо. Не то пожалеешь. Си-ильно пожалеешь!

С этими словами он прошествовал в подсобку, натянул там ботинки (Лили ревностно следила за чистотой пола на кухне) и удалился, оставив жену одну сидеть за столом.

Между тем маленький, но цепкий умишко Лили упрямо продолжал начатую работу. Конечно, совсем уж против мужниной воли она не пойдет, но все-таки… Джим ведь тоже не семи пядей во лбу. Вот бы посоветоваться с кем-нибудь, кто понимает в полицейских порядках, в вознаграждениях и во всяких таких вещах. Жалко ведь, коли денежки уплывут…

А можно бы радио купить… Перманент сделать… И еще вишневое пальто, что у Рассела в витрине (пошито — закачаешься)… Может, даже на целый гарнитур для гостиной хватит…

Аппетиты миссис Кимбл росли как на дрожжах, неуемные мечты возносили ее все выше и выше. Все-таки что же это было, что именно сказала ей тогда Лейни?..

Тут ее осенило. Подхватившись, она метнулась в комнату за чернильницей, ручкой и писчей бумагой.

— Вот как мы сделаем, — бормотала она про себя, усаживаясь обратно за стол. — Напишу-ка я доктору, брату миссис Хэллидей. Он и подскажет мне, что делать, — понятно, если не помер еще. В конце концов, я сама виновата, что не сказала ему тогда про Лейни и про это «кое-кто в шикарном авто»…

Долгое время тишину на кухне нарушало лишь прилежное поскрипывание пера. Лили Кимбл нечасто приходилось излагать свои мысли на бумаге, так что работа потребовала от нее немалых усилий.

Наконец письмо было дописано, конверт запечатан. Однако желанное успокоение почему-то не приходило. Десять против одного, думала Лили, что доктор либо давным-давно концы отдал, либо уехал из Дилмута.

Может, там все-таки был кто-то другой?

Как же его звали, того красавчика?..

Вот бы вспомнить…

Глава 20 Хелен в девичестве

На другое утро после возвращения из Нортумберленда, не успели Джайлз с Гвендой позавтракать, как им доложили о приходе мисс Марпл.

Визит начался с извинений.

— Вы уж простите меня, я понимаю, что для гостей еще не время. Мне и самой неловко, в такой-то час… Но я хотела вас кое о чем предупредить.

— Мы всегда вам рады, — улыбнулся Джайлз, отодвигая для нее стул. — Чашечку кофе?

— Нет-нет, благодарю вас, я превосходно позавтракала! Дело же заключается в следующем: пока вас не было, я, с вашего позволения, заходила к вам кое-где выполоть сорняки…

— Вы просто ангел! — вставила Гвенда.

— …и мне подумалось, что для такого сада двух дней в неделю явно маловато. Тем более, что ваш Фостер и в эти-то два дня не перетруждается — все больше чай пьет да разговоры разговаривает. Кстати выяснилось, что чаще двух раз он приходить и не может… В конце концов я взяла на себя смелость и наняла для вас еще одного садовника. Он будет приходить всего раз в неделю, по средам… а сегодня как раз среда.

Джайлз удивленно поглядывал на свою гостью. Все это, разумеется, очень любезно с ее стороны, но как-то подозрительно смахивает на назойливость. Чего-чего, а уж назойливости от мисс Марпл он никак не ожидал.

— Вы правы, конечно, — не зная как ответить, сказал он. — Фостер староват для тяжелой работы…

— Боюсь, мистер Рид, что Мэннинг еще старше. «Семьдесят пять годочков», как он мне сказал. Но я все-таки подумала, что если он что-нибудь поделает у вас хотя бы пару-тройку раз, это может оказаться очень полезным. Понимаете, когда-то давно, много лет назад, он работал садовником у доктора Кеннеди. Да, кстати, насчет того молодого человека, с которым Хелен встречалась в ранней юности: его фамилия Эффлик.

— Мисс Марпл, — восхищенно произнес Джайлз. — Я вас недооценивал. Вы бесподобны! А известно вам, что одно из писем Хелен и образец ее почерка уже у меня?

— Да, я как раз была здесь, когда доктор Кеннеди их привез.

— Сегодня я перешлю их эксперту. На прошлой неделе мне дали адрес превосходного графолога.

— Идемте в сад! Мэннинг, наверное, уже пришел, — спохватилась Гвенда.

Мэннинг, сухонький сгорбленный старичок с кислым выражением лица и хитроватыми слезящимися глазками, уже сгребал палую листву с садовой дорожки. При появлении хозяев его движения заметно ускорились.

— Доброе утро, сэр. Доброе утро, мэм. Мне тут сказали, что вам с садом надо немного подсобить. Я что, я с удовольствием. А то ведь вон у вас как все забурьянело.

— Это точно. В последние годы за садом никто не ухаживал.

— Ваша правда. Помню, как миссис Финдейсон тут жила, совсем был другой коленкор. Сад был что картинка! Оно и понятно: миссис Финдейсон души в нем не чаяла.

Джайлз небрежно облокотился о газонокосилку. Гвенда выбирала розы для букета, время от времени чикая садовыми ножницами. Мисс Марпл ретировалась на задний план и снова взялась за повитель. Старик Мэннинг стоял посреди садовой дорожки, опершись на грабли. Словом, мизансцена как нельзя лучше подходила для неторопливой утренней беседы о прежних временах и о том, как садовничали в те золотые деньки.

— Вы, верно, почти все сады тут знаете? — поинтересовался Джайлз, подталкивая разговор в нужное русло.

— Довольно хорошо знаю, да. И сады, и всякие разные хозяйские причуды. Взять хоть миссис Юл, хозяйку «Ниагры». Была у нее тисовая изгородь, так она всегда ее в форме белки обстригала. Это ж надо додуматься — белка из тиса Ну, павлин еще куда ни шло, но белка — нет, не понимаю я этого. А полковник Лампард — тот все насчет бегоний[261], и на клумбах у него росли одни бегонии — красота!.. Да, были клумбы, да все сплыли, из моды, стало быть, вышли. А сколько раз бывало: сперва просят меня разбить клумбу на лужайке, а потом — это уже в последние лет шесть — велят обратно дерном покрывать… Привередливые все стали, будто уж ни герань им не нужна, ни лобелия[262], каемочкой по краешку…

— Вы ведь, кажется, у доктора Кеннеди работали?

— Было дело — давненько, правда. Годков девятнадцать-двадцать тому. Он, как практику бросил, так и уехал из наших краев. В его бывшем доме теперь молодой доктор Брент обосновался. Чудной: понавез с собой каких-то беленьких таблеточек — винтоминов, что ли? — и всех ими пичкает.

— Вы, наверное, и мисс Хелен Кеннеди помните — сестру доктора Кеннеди?

— Помню и мисс Хелен, отчего ж не помнить. Волосы у нее были знатные, цветом что пшеница спелая. Братец души в ней не чаял. Она, как замуж вышла, в этом самом доме жила. Вышла за военного, он только-только из Индии вернулся.

— Это мы знаем, — кивнула Гвенда.

— Ага, то-то я слыхал — еще в ту субботу, — будто вы им какой-то родней приходитесь. Мисс Хелен, как домой после школы приехала, уж такая была раскрасавица, прямо картинка. И бедовая, везде хотела поспеть: и на танцы, и в теннис. Мне тогда пришлось корты по новой размечать. А на них, почитай, лет двадцать уж никто не играл, за это время и кустами стали обрастать. Опять же мне все это стричь-вырубать. А потом еще линии расчерчивать белым… Одной краски сколько ушло, уж не говоря про работу, — а играть так никто толком и не поиграл. Так вот чудно получилось.

— А что такое получилось? — осторожно спросил Джайлз.

— Да с сеткой вышла история. Ночью кто-то взял ее да и порезал на ленточки. Всю как есть искромсали. Кому понадобилось, зачем? Пакостники какие-то, право слово. Никакой ведь корысти, только чтоб напакостить.

— Кто же такое мог устроить?

— Вот и доктор чуть из нас душу не вытряс: кто да кто? У, как он тогда осерчал! Да оно и понятно. Только что денежки выложил — и нате вам, пожалуйста. Но нам-то откуда было знать, кто это учудил? Так он от нас и отступился, только уж на другую сетку не стал раскошеливаться. Опять же понятно: коли кто раз напакостил, тот и другой раз напакостит, не удержится. Вот мисс Хелен очень расстроилась. Но, видать, такое уж у нее было везение, у мисс Хелен. Сперва сетка, потом ногу поранила.

— Ногу поранила? — переспросила Гвенда.

— Ну да — наступила на мотыгу брошенную, упала, ногу порезала. С виду вроде пустяк, царапина — ан не заживает. Доктор очень хлопотал. И бинтами-то ее бинтовал, и всякими мазями мазал — и все никак. Он еще, помню, удивлялся: «Не понимаю, говорит, в чем тут дело. Видно, от мотыги скепсис пошел», — вроде так сказал. «И вообще, говорит, как эта мотыга оказалась на дороге перед самым домом?» Мисс Хелен ведь наступила на нее, когда домой возвращалась поздно вечером. Так вот у нее, бедняжечки, все с тех пор и пошло: ни тенниса тебе, ни танцев, сиди, задравши ногу. Ну, все как есть против нее складывалось.

Пора, подумал Джайлз.

— А кстати, — как бы между прочим заговорил он. — Вы, случайно, не помните такого — Эффлика?

— Это вы про Джеки Эффлика? Того, что в адвокатской конторе служил?

— Вот-вот, про него. Они вроде бы с мисс Хелен встречались?

— Да ну, какое там встречались! Доктор этому их встречанию быстренько конец положил. И правильно сделал.

Джеки ей был не пара, это ж сразу видать. Да и шустер не по годам. Такие, как он, пошустрят, пошустрят, да и спотыкнутся. Вот и он потом где-то обмишурился и сразу же уехал — ну и скатертью дорожка. Нам в Дилмуте такие умники ни к чему. Пускай себе умничают где-нибудь в другом месте, так-то.

— А когда эта история с сеткой приключилась, он был еще здесь? — спросила Гвенда.

— A-а, вон вы к чему клоните? Да нет, зачем Джеки Эффлику кромсать какую-то сетку? Парень он был, конечно, ушлый, но чтобы вот так, без толку, без смысла, людям пакости устраивать — нет, это не про него.

— А может, кто зло затаил на мисс Хелен? Хотел ей насолить?

— Ну, насолить-то, может, и много кто хотел, — хмыкнул старый садовник. — Да вот хоть местные девицы: им ведь всем до мисс Хелен далеко было, нечего и тягаться. Только, скажу я вам, до такой дурости ни одна девица не додумается. Разве что бродяга какой — озлился на весь мир и давай пакостить.

— А Хелен из-за Джеки Эффлика очень тогда переживала? — спросила Гвенда.

— Я вам так скажу: мисс Хелен, она никого из молодых людей особо не выделяла. Просто весело ей с ними было, и все. Они-то, некоторые, очень даже по ней сохли, это да. Взять хоть мистера Уолтера Фейна — ведь бегал за ней по молодости, как собачонка.

— А он ей ни чуточки не нравился?

— Ну, разве что посмеяться над ним, а так — нет. Он потом уехал за дальние моря, но вскоре вернулся. А нынче уж, гляжу, верховодит в отцовской конторе. А жениться так и не женился. И правильно сделал. От женщин нам, мужчинам, одна маята!..

— А сами вы женаты? — поинтересовалась Гвенда.

— Двух жен уж похоронил, — ответил Мэннинг. — Ну да жаловаться мне грех. Могу теперь спокойно трубку курить, где пожелаю.

В наступившем молчании старый садовник снова взялся за грабли. Джайлз с Гвендой двинулись к дому.

Мисс Марпл, временно прекратившая свои атаки на повитель, присоединилась к ним.

— Мисс Марпл, вид у вас какой-то… не такой. Может, вы нездоровы? Или что-нибудь…

— Нет-нет, милочка, все в порядке. — Сделав паузу, она добавила как-то подчеркнуто: — Знаете, не нравится мне эта история с теннисной сеткой. Надо же так, искромсать ни в чем не повинную сетку, под покровом ночи! Да уж, если… — И замолчала.

Джайлз смотрел на нее с нескрываемым любопытством.

— Я не совсем понимаю… — начал он.

— Да? А мне показалось, все так ясно… Впрочем, может, это и к лучшему, что не понимаете, вдруг я ошибаюсь. Расскажите-ка лучше, как вы съездили.

И мисс Марпл с величайшим вниманием выслушала отчет Джайлза и Гвенды о поездке в Нортумберленд.

— В общем, все очень печально, — заключила Гвенда. — Даже трагично.

— Вы правы. Бедняжка! Так мучиться…

— Вот и я говорю. Сколько ему пришлось перестрадать!

— Ему? Гм-м, пожалуй.

— А разве вы не о…

— По правде сказать, я имела в виду супругу майора. Ведь она, по всей видимости, по-настоящему любит его. Он же, как это часто бывает у мужчин, женился на ней потому, что она показалась ему подходящей парой, или, скажем, из жалости — то есть поступил, быть может, вполне разумно и даже благородно… Но как же такое благородство несправедливо по отношению к женщине!

— «В любви я знаю сто ладов, И всяк таит в себе печаль», — процитировал Джайлз пришедшие на память строки.

— Вот именно. — Мисс Марпл обернулась к нему. — Ревность, знаете ли, редко можно объяснить с точки зрения здравого смысла. Корни ее лежат глубже. Она возникает там, где нет ответной любви. И вот любящий уже начинает подозревать, следить, ждать, когда возлюбленный обратится к кому-то другому… Что в конце концов и происходит. Так вот миссис Эрскин много лет отравляла жизнь своему мужу, а он, соответственно, ей, поскольку ничего не мог с собой поделать. Думаю, что она при этом страдала больше… И все же мне кажется, что на самом деле он питает к ней самые нежные чувства.

— Что вы, не может быть! — замахала руками Гвенда.

— Ах, милочка, вы еще так молоды. Он ведь уже столько лет с ней и не развелся, а это что-нибудь да значит.

— Из-за детей, из чувства долга!

— Возможно, из-за детей, — с легкостью согласилась мисс Марпл. — Но, сдается мне, мужчины не слишком часто руководствуются чувством долга в отношениях со своими женами. Вот долг перед обществом — другое дело.

— Ну, мисс Марпл, — расхохотался Джайлз. — А вы, оказывается, великий циник!

— Все же надеюсь, мистер Рид, что не совсем еще закоренелый. Иногда так хочется верить в искренность человеческой натуры.

— Неужто все-таки Уолтер Фейн? — совсем потерялась Гвенда. — Но я же чувствую, что он на такое не способен!.. А майор Эрскин и подавно, это же совершенно ясно.

— Не всегда стоит полагаться на свои чувства, — наставительно заметила мисс Марпл. — Подчас люди, на которых ни за что не подумаешь, могут выкинуть что-нибудь такое, что и во сне не приснится. К примеру, у нас в Сент-Мэри-Миде однажды приключилась история: казначей Рождественского клуба забрал все клубные сбережения и поставил их — всё до последнего пенни — на какую-то лошадь на скачках. Он всегда осуждал скачки, пари и вообще всякого рода азартные развлечения. Дело в том, что его покойный отец — всю жизнь подвизавшийся букмекером[263] на ипподроме — очень дурно обращался с женой, что, естественно, вызывало у сына внутренний протест. Но вот однажды, проезжая мимо Ньюмаркета[264], он случайно увидел, как готовят к скачкам лошадей, — и на него вдруг словно накатило. Дурная наследственность.

— Ну, у этих двоих — Уолтера Фейна и Ричарда Эрскина — предки вроде бы вне подозрений, — сказал Джайлз очень серьезным тоном, однако уголки его губ при этом едва заметно подрагивали. — Да и склонность к убийству — штука сугубо индивидуальная, по наследству не передается.

— Главное, — снова заговорила мисс Марпл, — что все они в тот момент были тут. И Уолтер Фейн, как выяснилось, был в Дилмуте, и майор Эрскин, по его собственному признанию, беседовал с Хелен перед самой ее возможной гибелью — а к себе в отель он вернулся в ту ночь чрезвычайно поздно.

— Но ведь он сам мне все честно рассказал! Он… — Под зорким оком мисс Марпл Гвенда стушевалась и умолкла.

— Я только хотела подчеркнуть, что все они находились на месте, это очень важно. — Взгляд мисс Марпл переместился на Джайлза. — Думаю, вам не составит труда выяснить адрес мистера Дж. Дж. Эффлика — он ведь владелец солидной компании.

— Выясним, — кивнул Джайлз. — Он наверняка есть в каждом телефонном справочнике.

Помолчав, он спросил:

— Так вы думаете, нам стоит к нему наведаться?

Мисс Марпл ответила не сразу.

— Если поедете, прошу вас, будьте осторожны. Помните, что нам говорил садовник? Джеки Эффлику пальца в рот не клади… Так что уж пожалуйста, будьте с ним очень, очень осторожны.

Глава 21 Дж. Дж. Эффлик

1

Дж. Дж. Эффлик, владелец «Автобусных перевозок Эффлика» (Бюро путешествий и экскурсий «Девон и Дорсет»[265]), имел в телефонной книге целых два номера: телефон конторы, расположенной в центре Эксетера, и телефон частной резиденции — на окраине того же города.

Поездка была назначена на следующий день.

Когда Джайлз с Гвендой сели в машину и совсем уже собрались уезжать, на крыльце возникла отчаянно махавшая руками фигура миссис Кокер. Джайлз заглушил мотор.

— Звонит доктор Кеннеди, сэр!

Джайлз рванулся к телефону.

— Джайлз Рид слушает.

— Доброе утро. Я тут получил престранное письмо, от некоей Лили Кимбл. Долго ломал голову, кто же она такая. Подумал, может, пациентка, но так и не вспомнил. Но кажется, девушка по имени Лили служила когда-то в «Святой Екатерине». Как раз когда дом снимал ваш отец, она там была горничной. Фамилию я, разумеется, не помню, но звали ее как будто Лили. Может, она?

— Да, в доме жила тогда какая-то Лили. Гвенда помнит, как она однажды коту на шею бант привязала.

— О, у нашей Гвенни отменная память!

— Что верно, то верно.

— Так вот, я хотел бы переговорить с вами об этом письме, только не по телефону. Я хотел бы к вам подъехать. Вы будете дома?

— Мы сейчас как раз выезжаем в Эксетер. Если не возражаете, могли бы завернуть к вам. Нам как раз по пути.

— Прекрасно. Так я вас жду.

— Не хотелось лишнего болтать по телефону, — пояснил доктор, встречая их в прихожей. — Мало ли — вдруг кому-то на коммутаторах придет в голову разговоры прослушивать… Вот, читайте.

И он положил на стол листок дешевой линованной бумаги, исписанный полудетскими каракулями.

Уважаемый сэр доктор!

Прошу не откажите в совете надоумьте как быть с этим вот объявлением (примерно так, не считая своеобразной орфографии, писала Лили доктору Кеннеди). Я уж сама думала и мужа пытала а все не знаю как лучше. Будет с этого вознаграждение какое или нет. Хорошо бы знать потому как деньги они никогда не лишние а с полицией по мне лучше и совсем не знаться. Насчет того вечера когда уехала миссис Хэллидей я его часто вспоминаю только думаю сэр что вовсе она никуда не уезжала. А что до одежи пропавшей так ведь взято из шкафов что попало. Я сперва решила хозяин ее прикончил а теперь вот сомневаюсь и все из-за того авто на улице перед домом. Авто просто шик я и раньше его примечала только решила спрошу прежде вас а потом уж посмотрю как быть а то вдруг это полицейские дела. Сама я с полицией в жизни не связывалась и не хочу а уж про мистера Кимбла и говорить нечего. Если позволите сэр я бы приехала к вам на той недельке в четверг день-то базарный мистера Кимбла дома не будет. Уж не откажите будьте так любезны остаюсь с превеликим уважением,

Лили Кимбл.

— Письмо пришло на мой старый дилмутский адрес, почта переслала его сюда, — пояснил Кеннеди. — А в конверте — вот оно, ваше объявление.

Гвенда ликовала.

— Но это же замечательно! Видите, Лили все-таки считает, что мой отец тут ни при чем!..

Доктор Кеннеди скользнул по ней устало-добродушным взглядом и сказал вполголоса:

— Ну и слава Богу, если ни при чем. Надеюсь, что вы не обманываетесь. Пожалуй, поступим так. Я ей напишу, пусть приезжает, как наметила, в четверг. Железнодорожное сообщение здесь удобное: всего одна пересадка на узловой станции в Дилмуте — чуть позже половины пятого она уже на месте. Вы тоже подъезжайте к этому времени, и мы все вместе на нее навалимся.

— Прекрасно. — Джайлз покосился на часы. — Идем, Гвенда, мы уже опаздываем. У нас деловое свидание, — сообщил он доктору Кеннеди. — Мы встречаемся сегодня с мистером Эффликом из «Автобусных перевозок Эффлика», а он, как он нам сам объяснил, человек занятой.

— Эффлик, Эффлик… — Доктор Кеннеди морщил лоб, пытаясь вспомнить. — Ах да, «Приятные путешествия по Девонширу в автобусах „Желтый нарцисс“»! В последнее время этих желтых чудищ расплодилось видимо-невидимо. Но у меня такое чувство, будто с фамилией «Эффлик» еще что-то связано.

— Хелен, — подсказала Гвенда.

— О Боже! Так это тот самый?..

— Да.

— Но он же тогда был совершенное ничтожество, ноль без палочки! Стало быть, выбился-таки в люди?

— Сэр, позвольте мне кое о чем вас спросить, — сказал Джайлз. — В свое время вы пресекли какие-то отношения между ним и Хелен. Вы сделали это… потому, что вас не устраивало его социальное происхождение?

Доктор Кеннеди окинул его прохладным взглядом.

— Я молодой человек, придерживаюсь старозаветных взглядов. По современным понятиям, все люди равны, — и в нравственном отношении это, разумеется, верно. Однако, я твердо убежден, что для всякого человека существует как бы некий круг, в котором он был рожден и вырос, и что — ради своего же собственного блага — ему следует оставаться в этом кругу. К тому же, — добавил доктор, — я считал его человеком не слишком порядочным, как оно и оказалось.

— Что он такого сделал?

— Точно уже не помню, но кажется, попытался продать какие-то сведения, почерпнутые им в конторе у Фейна. Что-то, касающееся частных дел их клиентов.

— А когда ему дали отставку, он очень расстроился?

Кеннеди бросил на Джайлза взгляд исподлобья и коротко ответил:

— Да.

— А это была единственная причина, заставившая вас противиться его встречам с вашей сестрой? Или, может, вы видели какие-то странности в его характере?

— Что ж, отвечу откровенно, коль вы интересуетесь. Я действительно замечал за ним — особенно после его увольнения из адвокатской конторы — некоторую неуравновешенность. Что-то вроде мании преследования в легкой ее форме — во всяком случае, так мне показалось. Но раз он так преуспел в жизни — возможно, я ошибался.

— Кто был инициатором его увольнения? Уолтер Фейн?

— Право, не знаю, Уолтер Фейн или кто другой. Его просто уволили — и все.

— И он считал себя жертвой предвзятого отношения, заговора?

Кеннеди кивнул.

— Ясно… Ну, мы должны лететь. До четверга, сэр!

2

Частная резиденция Дж. Дж. Эффлика оказалась бетонным строением необычайной белизны, сверкающим модерном дугообразных линий и стеклами огромных окон. Посетителей провели через богатый вестибюль прямо в кабинет хозяина, добрую половину которого занимал обширнейший хромированный стол.

— Не представляю, что бы мы делали без мисс Марпл, — возбужденно шептала Гвенда. — Она выручает нас уже в который раз. То у нее весьма кстати находятся друзья в Нортумберленде, то жене викария как раз нужно организовать ежегодную экскурсию для местного клуба мальчиков…

Джайлз приложил палец к губам — дверь отворилась, и в комнату мощно, как девятый вал, ворвался Дж. Дж. Эффлик.

Это был полноватый человек средних лет с темными проницательными глазами и лицом, пышущим здоровьем и благодушием. На нем был костюм в крупную клетку, и в целом он идеально соответствовал стандартному представлению об удачливом букмекере.

— Мистер Рид? Доброе утро. Рад познакомиться.

Джайлз представил хозяину Гвенду, и ее рука на некоторое время застряла в тисках сердечнейшего рукопожатия.

— Так чем могу служить, мистер Рид?

Придвинув гостям сигаретницу из оникса, Эффлик опустился на стул по ту сторону своего необъятного стола.

Джайлз приступил к изложению вопроса. Его старинные друзья руководят работой Клуба мальчиков и заразили его своим энтузиазмом. И вот, ему бы очень хотелось пару дней повозить мальчиков по Девонширу.

Эффлик отвечал ему в энергичном, деловом тоне — назвал расценки, предложил маршруты, — однако с лица его при этом не сходило выражение некоторой озадаченности.

— Что ж, мистер Рид, — сказал наконец он. — Думаю, с вашим заказом все ясно. Я пришлю вам письменное подтверждение. Но такой вопрос мог решить любой клерк в конторе, вы же, если я правильно понял, настаивали наличной встрече со мной у меня дома.

— Вы правы, мистер Эффлик. На самом деле у меня к вам не одно, а два дела. С первым мы разобрались, второе же — сугубо личного свойства. Видите ли, моя жена очень хочет разыскать свою мачеху, с которой не виделась уже много лет, и мы надеемся, что вы сможете нам в этом помочь.

— Вы ищете свою мачеху? Как ее зовут? Насколько я понимаю, я должен быть с ней знаком?

— Во всяком случае, были когда-то знакомы. Ее зовут Хелен Хэллидей, до замужества мисс Хелен Кеннеди.

Эффлик закатил глаза и надолго погрузился в молчание. В задумчивости он отклонился назад вместе со стулом.

— Хелен Хэллидей… Что-то не припоминаю… Хелен Кеннеди?..

— Дилмут, — подсказал Джайлз.

Ножки эффликова стула со стуком опустились на пол.

— Дилмут, ну конечно же! — воскликнул он, и его круглое румяное лицо просияло. — Малышка Хелен! Прекрасно помню! Еще бы я ее не помнил! Но ведь это было где-то лет двадцать назад.

— Восемнадцать.

— Да? Значит, восемнадцать. Время, как говорится, не стоит на месте. Но увы, мистер Рид, я вас разочарую. С тех пор я ни разу ее не видел. Даже не знаю, где она теперь.

— Ах, какая досада, — огорчилась Гвенда. — Мы так рассчитывали на вашу помощь.

— А что произошло? — Внимательный взгляд хозяина перебегал с Гвенды на Джайлза и обратно. — Она поругалась с родными и уехала? Денежные вопросы?

— Хелен уехала из Дилмута… совершенно внезапно… восемнадцать лет назад, — запинаясь, проговорила Гвенда. — И, видимо, уехала не одна.

— И вы решили, что она со мной?.. — Джеки Эффлик расплылся в улыбке. — Позвольте полюбопытствовать, что вас натолкнуло на такую мысль?

— Нас натолкнуло… — Смелее, подумала Гвенда. — Нам сказали, что вы и Хелен — что вы с ней когда-то любили друг друга.

— Мы с Хелен? Что вы, у нас с ней ничего такого не было. Так, детские забавы. Ни о чем серьезном мы и не помышляли. Тем более, — суховато добавил он, — что нас к этому не поощряли.

— Вас, вероятно, шокирует наша бестактность… — начала Гвенда, но Эффлик не дал ей договорить.

— Да будет вам! Я не кисейная барышня. Вам нужно разыскать человека, вы по каким-то причинам надеетесь на мою помощь, — так спрашивайте. Я не собираюсь ничего от вас скрывать.

Некоторое время он задумчиво разглядывал лицо Гвенды.

— Так вы, значит, дочка Хэллидея?

— Да. Вы знали моего отца?

Он покачал головой.

— Я как-то заезжал к ним — мне сказали, что она вышла замуж и поселилась в Дилмуте, вот я и решил заглянуть, когда оказался по делам в тех краях. Говорила она со мной очень любезно. — Он помолчал. — Но отобедать в семейном кругу не приглашала. Так что с отцом вашим познакомиться мне не довелось.

Не таится ли за этим «отобедать не приглашала» уязвленное самолюбие? — насторожилась Гвенда.

— А вы не помните, какое у вас тогда сложилось впечатление: вид у нее был… счастливый?

Эффлик пожал плечами.

— Наверное. Времени много прошло, что и говорить, но думаю, был бы у нее несчастный вид, я бы запомнил. Так вы что же, — с нескрываемым любопытством спросил он, — с той поры, как она уехала из Дилмута восемнадцать лет назад, так-таки ничего о ней и не слышали?

— Ничего.

— И писем не было?

— Были два письма, — подал голос Джайлз. — Но у нас есть основания думать, что она их не писала.

— Письма, которых она не писала? Надо же, — подивился Эффлик. — Прямо как в кино.

— Вот-вот, нам и самим иногда так кажется.

— А доктор, братец ее, тоже ничего про нее не знает?

— Нет.

— Понятно. В общем, дело темное. Я бы посоветовал дать объявление…

— Уже давали.

— В таком случае, — невозмутимо заметил Эффлик, — ее, скорее всего, нет в живых. Просто родных не известили о ее смерти.

Гвенда невольно поежилась.

— Холодно, миссис Рид?

— Нет, но… Вдруг ее правда нет в живых? Мне даже думать о таком не хочется.

— А мне как не хочется! Знаете, какая она была куколка? С ума сойти можно.

Гвенду вдруг словно прорвало.

— Вы знали ее, — с жаром заговорила она. — Вы ее хорошо знали, у меня же только детские обрывочные воспоминания. — Скажите, что она была за человек? Какие у нее были отношения с другими людьми? С вами?

— Со мной? — Эффлик задумчиво прищурился. — Отвечу вам откровенно, миссис Рид. А уж вы хотите верьте, хотите не верьте — дело ваше. Жалко мне было девочку — вот и все отношения.

— Жалко? — оторопело повторила Гвенда.

— Ну посудите сами. Вот явилась она домой, вчерашняя школьница, — ей, естественно, как всякой девушке, хочется отдохнуть, поразвлечься немножко, а тут этот старый сухарь, братец ее, со своими допотопными «это тебе можно», «это тебе нельзя». В конце концов оказалось, что ей ничего нельзя. Ну, я ее и умыкнул разок-другой из дому, показал бедняжке настоящую жизнь. Никаких особых чувств у меня к ней не было, у нее ко мне и подавно. Но надо же ей было хоть как-нибудь взбрыкнуть. Ну, понятно, как про наши с ней встречи прознали, доктор быстренько положил им конец. Собственно, я его не виню — Хелен ведь была не про меня, что уж тут говорить. Ни о какой помолвке между нами и речи быть не могло. Не то чтобы я вообще не думал о женитьбе, — но надо ведь сначала остепениться, встать на ноги. И потом, я с самого начала собирался кое-чего в жизни добиться, и жена мне нужна была такая, чтобы могла в этом помочь. Ау Хелен ни денег, ничего. Да и вообще, какая мы с ней пара? Так что отношения у нас с ней сложились чисто приятельские — ну, не без легкого флирта, конечно.

— Все равно, вам, наверное, не понравилось, когда доктор… — Гвенда смешалась и умолкла, не договорив.

— Еще бы! Кому ж это понравится, когда тебе говорят, что, дескать, рылом не вышел? Но — очень уж тонкокожим быть тоже, знаете ли, не дело.

— Тогда же вы потеряли и работу? — уточнил Джайлз.

Цветущее благодушие эффликова лица несколько поблекло.

— Да, меня уволили из адвокатской конторы. И мне известно, по чьей милости это произошло.

— Вот как? — Джайлз явно рассчитывал на продолжение, однако Эффлик сурово тряхнул головой.

— Я никому ничего не намерен доказывать. Но у меня есть голова на плечах. Меня попросту подставили. И я прекрасно знаю, кто. И прекрасно знаю, почему! — Румянец на его щеках приобрел багровый оттенок. — Какое скотство, — процедил он. — Это надо же все так подстроить и так оболгать!.. Да, врагов у меня в жизни хватало. Но я никому не спускал обиды, каждому отплатил с лихвой!.. И я ничего не забыл.

Он замолчал. И мгновенно переменился, снова приняв вид радушного хозяина.

— Так что, увы, вряд ли я вам чем-то смогу помочь. С Хелен мы приятно проводили время, и только. Ничего серьезного, уверяю вас.

Глядя на него, Гвенда мучительно соображала. Рассказ простой и понятный — вот только правдивый ли? Что-то в нем не клеилось, что-то смутно беспокоило ее… Наконец, ее осенило.

— Тем не менее, — нарочито равнодушным тоном заметила она, — оказавшись впоследствии в Дилмуте, вы не преминули ее навестить.

Эффлик засмеялся.

— Вы меня поймали, миссис Рид!.. Да, не преминул. Хотелось ей доказать, что я не пропал из-за какого-то адвокатишки, что выставил меня из своей конторы. К тому времени у меня уже было собственное дело, и приезжал я на шикарной машине, и вообще очень неплохо в жизни устроился.

— Так вы, значит, не раз к ней приезжали?

— Раза два-три… так, между делом… Ну что ж, — голос его обрел неожиданную твердость, — как видите, я ничем не смог вам помочь.

Джайлз поспешно подскочил со стула.

— Простите, что мы отняли у вас столько времени.

— Ничего страшного. Приятно иногда для разнообразия вспомнить молодость.

Тут отворилась дверь, и в комнату заглянула женщина. Увидев посетителей, она смутилась.

— Прошу прощения, я не знала, что…

— Входи, радость моя, входи. Познакомьтесь, моя жена. А это мистер и миссис Рид.

Миссис Эффлик — высокорослая и чрезвычайно сухопарая особа — протянула гостям исхудалую руку. Вид у нее, несмотря на прекрасно сшитый костюм, был довольно унылый.

— Вот, вспоминали тут старые времена, — пояснил Эффлик жене, — еще до нашего с тобой знакомства. Мы с Дороти, — он снова обернулся к гостям, — познакомились на пароходе, во время круиза. А вообще-то она у меня птица заморская! И, между прочим, кузина лорда Полтергама.

Последнюю фразу он произнес с такой гордостью, что его костистая супруга зарделась от смущения.

— Круизы — вещь приятная, — вежливо сказал Джайлз.

— И поучительная, — добавил Эффлик. — Лично для меня. Образованием не могу похвастаться.

— Я все уговариваю мужа совершить круиз по эллинским местам…

— Некогда, радость моя. Я человек занятой.

— Ну, не будем вас дольше задерживать, — заторопился Джайлз.

— До свидания, и большое вам спасибо. Так, значит, все расчеты по экскурсии вы вышлете в ближайшее время?

Пока Эффлик провожал их через вестибюль, Гвенда успела бросить взгляд через плечо. Миссис Эффлик высилась на пороге кабинета, сосредоточенно и почему-то очень испуганно глядя в затылок своему супругу.

В дверях Джайлз и Гвенда еще раз попрощались с хозяином и уже направились было к своей машине, но на полпути Гвенда остановилась.

— Ой, шарфик забыла!

— Ну вот, вечно с тобой так, — проворчал Джайлз.

— Только не делай трагическое лицо! Я мигом.

Она в два счета подскочила к двери, из которой только что вышла, и оказалась в знакомом уже вестибюле. Из распахнутой двери кабинета доносился зычный голос хозяина.

— Как можно — врываешься средь разговора! — отчитывал он жену. — Совсем соображения нет!

— Извини, Джеки. Я не знала. Что это за люди? Чем они тебя так огорчили?

— Глупости, никто меня не огорчал. Просто… — Подняв глаза, он обнаружил окаменевшую в дверном проеме Гвенду.

— Простите, мистер Эффлик, я, кажется, забыла здесь шарфик.

— Шарфик? Нет, миссис Рид, здесь его нет.

— Значит, он остался в машине, извините, — пробормотала Гвенда, пятясь к выходу.

Когда она сбежала с крыльца, Джайлз уже развернул машину.

Чуть поодаль у обочины красовался длиннейший ярко-желтый лимузин в сиянии хромированного металла.

— Ничего себе игрушечка, — присвистнул Джайлз.

— Шикарная машина, — согласилась Гвенда. — Послушай, а помнишь, что нам говорила Эдит Паже? Лили собиралась держать пари, что хозяйку увез Эрскин или, на худой конец, «кое-кто в шикарном авто». Джайлз! А ведь Джеки Эффлик и есть тот самый «кое-кто»!

— Гм-м, пожалуй, — пробормотал Джайлз. — И в письме Лили к доктору — опять «авто просто шик».

Они ошалело уставились друг на друга.

— Значит, он тоже в тот вечер был… «на месте», как сказала бы мисс Марпл. О Господи, Джайлз, скорее бы уже четверг, скорее бы услышать, что скажет Лили Кимбл!

— А вдруг что-нибудь случится, и она не приедет? Ноги, например, промочит и заболеет?..

— Да приедет она, приедет! Но Джайлз, если «шикарное авто» стояло в тот вечер рядом с домом…

— Думаешь, что-то вроде этого чудовища? — И он кивнул на желтый автомобиль.

— Любуетесь? — при звуке знакомого радушнейшего голоса, раздавшегося где-то совсем рядом, оба нервно вздрогнули. Мистер Эффлик стоял в двух шагах, перегнувшись через остриженную как по линейке живую изгородь. — Это «Лютик», так я его зову. Люблю, когда в авто есть этакий шик. Сразу в глаза бросается.

— Точно, — признал Джайлз.

— Цветы вообще — моя слабость, — продолжал мистер Эффлик. — Лютики, нарциссы, венерины башмачки[266]… Вот ваш шарфик, миссис Рид. Он оказался под столом. Всего хорошего! Рад был познакомиться.

— Как думаешь, он слышал про «чудовище»? — спросила Гвенда, когда они уже вырулили на дорогу.

— По-моему, нет, — без особой уверенности отозвался Джайлз.

— Во всяком случае, держался он вполне дружелюбно, ведь так?

— Так-то оно так, но мало ли… Послушай, Джайлз, а жена его боится. Да, да, я видела ее лицо!

— Боится — кого? Этого симпатягу?

— Неизвестно, какой он на самом деле симпатяга, если присмотреться к нему повнимательнее… Джайлз, не нравится он мне… Интересно, долго он стоял у нас за спиной, слушал, что мы говорили?.. А что, собственно, мы говорили?

— Да, ничего особенного, — пожал плечами Джайлз, но уверенности в его тоне Гвенда не услышала.

Глава 22 Лили приезжает на встречу

1

— Что за черт! — воскликнул Джайлз.

Он только что вскрыл письмо, доставленное дневной почтой, и теперь таращился на него в полном недоумении.

— Что там такое?

— Это насчет почерка. Пришло заключение экспертов.

— Ну, говори же! — потребовала Гвенда. — Письмо писала не она?

— В том-то и дело, что она.

Они растерянно смотрели друг на друга.

— Но если письма — не подделка, — с сомнением заговорила Гвенда, — если они настоящие… Значит, она и в самом деле сбежала в тот вечер от мужа? И написала брату из-за границы? И, значит, никто ее не душил?

— Похоже, что так, — задумчиво проговорил Джайлз. — Что же это значит? Все вроде было так понятно, все складывалось одно к одному — и вдруг!..

— А эксперты — они не могут ошибаться?

— Думаю, могут, но тон заключения как будто вполне уверенный. Нет, я решительно ничего не понимаю. Кажется, мы с тобой сели в огромную лужу.

— И все из-за того, что в театре на меня тогда что-то накатило? Послушай, Джайлз, давай по дороге заскочим к мисс Марпл. Успеем — ведь Кеннеди нас ждет только к половине пятого.

Мисс Марпл, однако, восприняла неожиданное известие совсем не так, как они ожидали. Все складывается прекрасно, заявила она, просто превосходно.

— Но дорогая мисс Марпл, — взмолилась Гвенда, — объясните, ради Бога, что в этом такого прекрасного?

— Прекрасно, милочка, что кто-то оказался недостаточно расчетлив.

— Но как? В чем?

— И просчитался, — удовлетворенно кивнула мисс Марпл. — Дал, что называется, маху.

— Какого маху? — поморщился Джайлз.

— Но, дорогой мой мистер Рид, не станете же вы возражать, что это значительно сужает круг поисков.

— То есть — вы не исключаете возможности убийства, даже при том, что оба письма написаны рукой Хелен?

— Я только хотела сказать: кому-то очень важно, чтобы оба письма были написаны ее рукой.

— Понимаю… Во всяком случае, пытаюсь понять. Какие-то особые обстоятельства, заставившие Хелен написать заведомую ложь… И это, бесспорно, сужает круг… Вот только что за обстоятельства?

— Ах, полно, мистер Рид. Вы совсем не хотите думать. На самом деле все страшно просто.

Джайлз, кажется, начал терять терпение.

— Страшно — да, согласен с вами, но просто?

— Право, нужно только чуть-чуть сосредоточиться, и…

— Джайлз! — заторопилась Гвенда. — Идем скорее, мы опаздываем.

Когда они уходили, мисс Марпл умиротворенно чему-то улыбалась.

— Эта старушенция иногда бывает просто невыносимой, — буркнул Джайлз. — Признаться, я понятия не имею, на что она намекала.

К дому доктора Кеннеди они подъехали с приличным запасом времени.

2

Дверь открыл сам хозяин.

— Экономку я отпустил до вечера, — пояснил он. — Мне показалось, так будет лучше.

Они прошли в гостиную, где на столике уже стоял чайный поднос: чашки с блюдцами, хлеб с маслом и пирожные.

— Чай ведь не помешает, как вы полагаете? — Доктор Кеннеди обернулся к Гвенде. — Я надеюсь, ваша Лили выпьет чашечку-другую и разговорится…

— Наверняка, — подтвердила Гвенда.

— Ну, а с вами как? Могу, если хотите, представить вас сразу же — вот только не отпугнет ли это миссис Кимбл?

— Деревенские обычно подозрительны, — поразмыслив, решила Гвенда. — Так что, думаю, лучше вам побеседовать с ней наедине.

— Согласен, — кивнул Джайлз.

— Тогда, — предложил доктор Кеннеди, — располагайтесь в соседней комнате, а дверь оставим приоткрытой — вот вы и услышите все, что вас интересует. Полагаю, при сложившихся обстоятельствах такой шаг можно считать оправданным.

— Да… конечно, это не очень хорошо… — слегка нахмурилась Гвенда. — Но, право, в сложившихся обстоятельствах…

Доктор Кеннеди ободряюще улыбнулся ей.

— Не думаю, что мы делаем что-то не так… Ей нужен мой совет — я готов его дать, но что это останется между нами, я ей не обещал. Ну, — он бросил взгляд на часы, — поезд прибывает в четыре тридцать пять, осталось несколько минут. Еще минут пять ей подниматься на холм.

В ожидании Лили Кимбл доктор Кеннеди принялся вышагивать по комнате. Его изборожденное морщинами лицо выглядело осунувшимся.

— Не понимаю, — снова заговорил он. — Совершенно ничего не понимаю во всей этой истории. Ну хорошо, пусть письма Хелен ко мне были подделкой. Значит, она никуда и ни с кем не уезжала? — Гвенда дернулась было что-то сказать, но Джайлз предостерегающе поднял руку. — Но если Келвин ее не убивал, тогда что, черт возьми, с ней случилось?

— Ее убил кто-то другой, — сказала Гвенда.

— Но дитя мое, тогда чего ради Келвин уверял всех, что убийца он?

— Он и сам был в этом уверен. Увидел ее тело на кровати и решил, что задушил ее в припадке безумия, — могло ведь что-то быть в этом роде, как вы считаете?

Доктор Кеннеди угрюмо потер переносицу.

— Откуда я знаю? Я ведь не психиатр. Наверное, могло, если до этого он пережил сильное потрясение. Но кому, скажите на милость, понадобилось убивать Хелен?

— Мы полагаем, один из трех… — начала Гвенда.

— Господи, да каких трех? Никто, ни один человек не имел оснований желать ей смерти — разве что полоумный! Ведь у Хелен не было врагов, ее все, все любили!

Дошагав в очередной раз до письменного стола, он выдвинул ящик и принялся в нем копаться.

— На днях, когда я искал ее письма, мне встретилось вот это, — наконец сказал он, протягивая им пожелтелую фотокарточку.

Давнишний, судя по всему, снимок запечатлел милую долговязую девочку в школьной форме — гладко зачесанные волосы, лучистый взгляд, — а рядом с ней самого доктора, вполне узнаваемого, только гораздо моложе и счастливее теперешнего. Доктор Кеннеди держал в руках маленького лохматого терьерчика.

— В последнее время я много думаю о ней, — глухо проговорил он. — Столько лет почти не вспоминал, надеялся, что вот-вот забуду, а тут вы… Теперь все время только о ней и думаю. Да, это все из-за вас, — закончил он едва ли не обвиняющим тоном.

— Думаю, это из-за нее, — возразила ему Гвенда.

— То есть — что вы хотите сказать?

— Только то, что сказала. Я не смогу объяснить это словами, но — дело не в нас. Дело в самой Хелен.

Издалека донесся протяжный гудок локомотива. Доктор Кеннеди, а за ним и Риды вышли на террасу. Внизу, в долине, виднелся медленно удаляющийся дымок.

— Вот он, поезд, — кивнул Кеннеди.

— Подходит к станции?

— Нет, уже отходит. — Он помолчал. — Ну все, ждать осталось совсем немного, несколько минут, и она будет здесь.

Но минуты шли, а Лили Кимбл все не появлялась.

В Дилмуте Лили Кимбл вышла из вагона и по пешеходному мостику перебежала на соседнюю платформу, где уже ждали отправления два вагончика пригородного поезда. Пассажиров набралось немного, всего человек пять-шесть. В середине дня поезда вообще ходят пустые, а сегодня вдобавок в Хелчестере был базарный день.

Наконец, состав дернулся и, важно попыхивая, покатил по извилистой Вудлейской дороге. До конечной — Лонсбери-Бей — было еще три станции: Ньютон-Лонгфорд, Мэтчингс-Холт (откуда любители пикников пешком добираются до Вудлейского Становища) и Вудлей-Болтон.

Лили Кимбл смотрела в окно, но вместо буйной придорожной растительности перед глазами у нее маячил гостиный гарнитур с обивкой роскошного нефритового цвета…

Лили оказалась единственной пассажиркой, сошедшей с поезда на станции «Мэтчингс-Холт». Через малюсенький кассовый зал она выбралась на шоссе и, проворно дошагав до указателя «К Вудлейскому Становищу», свернула на пешеходную тропу.

Тропа, натоптанная любителями пикников, вела от шоссе круто вверх. С одной стороны от нее тянулся лес, с другой каменистый склон, поросший вереском и утесником.

Когда от ближнего дерева отделилась одинокая фигура, у Лили Кимбл чуть ноги не подкосились от неожиданности.

— Фу, как напугали, — воскликнула она, переводя дух. — Вот не чаяла вас тут увидеть!

— Удивлены? Сейчас еще больше удивитесь.

На тропинке в этот час не было ни души, и никто не услыхал ни крика, ни звуков борьбы. Крика, впрочем, и не было, а борьба длилась совсем недолго.

Лишь потревоженный лесной голубь вспорхнул с соседнего дерева.

3

— Интересно, куда она могла запропаститься? — Доктор Кеннеди не скрывал раздражения.

Стрелки на больших часах показывали без десяти пять.

— Может, заблудилась по дороге от станции до вашего дома?

— В письме я ей все четко объяснил. Да и где тут, в конце концов, можно заблудиться? От станции налево, потом первый поворот направо. Всего-то пять минут.

— Возможно, она передумала, — предположил Джайлз.

— Похоже на то.

— Или опоздала на поезд, — выдвинула еще одну версию Гвенда.

Доктор Кеннеди покачал головой.

— Скорее уж передумала, решила не приезжать. Может, муж не пустил — да мало ли что может быть. От этой деревенщины никогда не знаешь, чего ждать.

Еще немного помаршировав взад-вперед по комнате, он, наконец, снял телефонную трубку и набрал номер.

— Алло, станция? Говорит доктор Кеннеди из «Взгорья». Ко мне сегодня должны были приехать. Да, женщина средних лет, сельская жительница, я ожидал ее в шестнадцать тридцать пять. Никто не спрашивал, как до меня добраться? Как вы сказали? Понятно, спасибо.

Гвенда и Джайлз, стоявшие в двух шагах, тоже расслышали скучающий голос единственного служащего станции «Вудлей-Болтон».

— Нет, доктор, никаких посторонних женщин на шестнадцать тридцать пять нынче не было. Только свои: мистер Нарракоттс из «Лугов», Джонни Лаус да дочка старика Бенсона. И больше никого.

— Значит, передумала, — констатировал доктор Кеннеди. — Ну что ж, видно, придется нам чаевничать без нее. Схожу на кухню принесу чайник.

Вскоре он вернулся, и они втроем уселись за стол.

Доктор Кеннеди, видимо, уже немного приободрился.

— Ничего, — сказал он. — Ничего страшного. Непредвиденная заминка. Адрес ее у нас есть — так что поедем к ней сами.

Тут ему пришлось прерваться, потому что зазвонил телефон.

— Доктор Кеннеди?

— Слушаю вас.

— Говорит инспектор Ласт из Лонгфордского полицейского участка. Скажите, вы сегодня не ждали гостей? Некую Лили Кимбл… да, миссис Лили Кимбл?

— Совершенно верно. Ждал. Что там у нее случилось? Какие-то дорожные неприятности?..

— Да, неприятности, только… не совсем то, что вы, вероятно, подумали. Мы нашли ее труп. У нее с собой оказалось ваше письмо, поэтому я вам и звоню. Вас не затруднит приехать сейчас к нам в участок? В Лонгфорд. И как можно скорее.

— Выезжаю.

— Что ж, попробуем прояснить картину. — Инспектор Ласт перевел взгляд с доктора на супругов Ридов, вместе с ним прибывших в участок. Гвенда сидела с неестественно белым лицом, сцепив руки на коленях. — Насколько я понимаю, ваша гостья должна была приехать поездом, который выходит из Дилмута в шестнадцать ноль пять и останавливается на станции «Вудлей-Болтон» в шестнадцать тридцать пять?

Доктор Кеннеди молча кивнул.

Инспектор еще раз заглянул в письмо, найденное в сумочке убитой. Все было достаточно ясно.

«Уважаемая миссис Кимбл!

Буду рад дать Вам совет, о котором Вы просите, если только это окажется в моих силах. Адрес, как видите, у меня изменился, я давно уже уехал из Дилмута. Теперь, чтобы добраться до меня, Вам необходимо выехать из Кумблея поездом в 15.30, в Дилмуте пересесть на пригородный поезд, идущий до Лонсбери-Бея, и доехать на нем до станции „Вудлей-Болтон“, а тут уже до моего дома рукой подать: от станции сначала налево, потом первый поворот направо. Мой дом в конце улицы, по правую руку, на калитке — табличка с моей фамилией.

До встречи в четверг, Ваш Джеймс Кеннеди».

— А она не сообщала вам, что собирается приехать пораньше?

— Пораньше? Зачем? — пожал плечами Кеннеди.

— Зачем — не знаю, только из Кумблея она выехала не в пятнадцать тридцать, а в тринадцать тридцать, в Дилмуте успела на четырнадцать ноль пять и доехала, вместо Вудлей-Болтона, до Мэтчингс-Холта, то есть сошла на предыдущей станции.

— Господи, все на свете перепутала!

— Скажите, доктор, зачем она ехала к вам, ей нужна была консультация врача?

— Да нет, я уже несколько лет не практикую.

— Я так и думал. Вы хорошо знали покойную?

Кеннеди отрицательно покачал головой.

— Последние лет двадцать я с ней не встречался.

— А сейчас, когда увидели тело, — узнали?

От вопроса инспектора Гвенду бросило в дрожь, но Кеннеди — врач есть врач, трупом его не смутишь — отвечал совершенно бесстрастно.

— При данных обстоятельствах трудно быть совершенно уверенным. Ее ведь задушили — я не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь. Тело нашли в лесочке близ тропы, ведущей на Вудлейское Становище, недалеко от станции. Случайно набрел один отдыхающий, он возвращался домой с пикника, где-то в пятнадцать пятьдесят. Наш эксперт считает, что смерть наступила между четырнадцатью пятнадцатью и пятнадцатью часами — видимо, вскоре после того, как миссис Кимбл сошла с поезда. До Мэтчингс-Холта, кстати, ехала она одна, больше на этой станции никто не выходил. Вопрос: почему она решила сойти именно здесь? Перепутала? Вряд ли. Тем более, что приехала она совсем другим поездом, на два часа раньше, чем договаривалась с вами, — хотя при себе у нее было ваше письмо. Полагаю, доктор, что в первую очередь нам следует выяснить, с какой именно целью она ехала к вам.

Доктор Кеннеди похлопал себя по карману и извлек оттуда письмо Лили Кимбл.

— Вот, взял на всякий случай. А вырезка из газеты в этом же конверте — объявление мистера и миссис Рид.

Инспектор Ласт внимательно изучил письмо Лили Кимбл и приложенное к нему объявление, после чего переключил свое внимание на растерянных Ридов.

— Желательно было бы услышать от вас более подробное объяснение. История, как я понимаю, давнишняя?

— Восемнадцатилетняя, — подтвердила Гвенда.

4

Рассказ был перемежен множеством отступлений и добавлений. Инспектор Ласт оказался прекрасным слушателем. Он позволил каждому из троих излагать события по-своему. Кеннеди ограничился сухим перечислением фактов, сбивчивая речь Гвенды была, пожалуй, не слишком последовательна, зато эмоциональна. Изложение Джайлза представляло наибольший интерес: он говорил внятно и по существу, не так скупо, как Кеннеди, и не так путано, как Гвенда. Времени на все это понадобилось немало.

Наконец, вздохнув, инспектор Ласт подытожил услышанное.

— Итак, миссис Хэллидей была сестрой доктора Кеннеди и вашей, миссис Рид, мачехой. Восемнадцать лет назад она бесследно исчезла из того самого дома, в котором вы проживаете сейчас и в котором Лили Кимбл (девичья фамилия Эбботт) служила в тот момент горничной. По каким-то причинам Лили Кимбл и много лет спустя склонялась к мнению, что с отъездом хозяйки не все чисто. Считалось, что миссис Хэллидей уехала из дома с мужчиной (причем с кем именно — неизвестно). Тем не менее майор Хэллидей, умерший в лечебнице для душевнобольных пятнадцать лет назад, до конца своих дней пребывал в уверенности, что он задушил жену. Возможно, он заблуждался.

На этом месте инспектор сделал паузу.

— Все это, безусловно, любопытно, но как-то не очень складывается в общую картину. Решающим, видимо, следует считать вопрос: жива ли сейчас миссис Хэллидей? Если она умерла, то где и когда? И что именно было известно Лили Кимбл? Судя по всему, что-то важное — важное настолько, что ее убили, чтобы она не успела ни с кем поделиться своими подозрениями.

— Но кто, — не выдержала Гвенда, — кто, кроме нас, мог знать, о чем она собиралась говорить?

Инспектор Ласт обратил на нее задумчивый взор.

— Не забывайте, миссис Рид, что в Дилмуте, вместо шестнадцатичасового поезда, она села на двухчасовой, — у нее ведь для этого могли быть какие-то причины. И сошла она не на той станции, куда ехала, а на предыдущей. Почему? Мне представляется весьма вероятным, что — уже после доктора — она написала кому-то еще и предложила встретиться, скажем, на Вудлейском Становище. А вот если бы эта встреча не дала результата — тогда бы она поехала к доктору Кеннеди. Не исключено, что она подозревала какого-то конкретного человека и в письме к нему намекала на некие известные ей обстоятельства — ну, а подробности, как водится, при встрече.

— Шантаж, — мрачно произнес Джайлз.

— Вряд ли она имела об этом представление. Просто надеялась немного заработать на этой истории. Наверное, беспокоилась, как бы не прогадать… Ладно, посмотрим, может муж погибшей что-нибудь нам расскажет.

5

— Говорил же ей, — угрюмо буркнул мистер Кимбл. — Не лезь, говорил, куда тебя не просят. А она, вишь, втихомолку. Умнее всех решила оказаться. Вот и оказалась. Угу! И всю жизнь такая была, ушлая.

Дальнейшие расспросы показали, что добавить к этому мистеру Кимблу практически было нечего.

Лили служила в «Святой Екатерине» еще до того, как они познакомились. Страстью ее было кино, и она все время ему твердила, что, мол, верь — не верь, а у них в «Святой Екатерине» было самое что ни на есть настоящее убийство.

— Я, понятно, не шибко прислушивался, думал, все ее фантазии. Ей же вечно хотелось чего-нибудь этакого! И чего она мне только не плела: и, дескать, хозяин хозяйку укокошил и чуть ли не в погреб уволок, и потом какая-то нянька-француженка высунулась из окна и невесть что там увидала. Я ей говорю: «Слушай побольше этих французов, все они врать горазды». Потом-то я и вовсе рукой махнул. Ясно ведь, что ничего такого там не было, одни бабьи россказни. Убийства, преступления — она ж ими просто бредила. Как воскресенье — она начинает выискивать в газете статейки про «знаменитых убийц», напичкана этим была по уши. Я уж, грешным делом, про себя решил: ну, хочется ей думать, что при ней случилось убийство, — пускай себе думает, кому от этого хуже? Но как она начала приставать ко мне с этим объявлением, я ей прямо сказал: «Не лезь, говорю, куда не следует, не буди лихо!» Вот послушала бы мужа, глядишь, и была бы сейчас жива.

И, помолчав немного, добавил уверенно:

— Угу. Мужа надо было слушать, вот что. А то ишь — умнее всех решила быть.

Глава 23 Который из них?

Решив не ездить с инспектором Ластом и доктором Кеннеди к мистеру Кимблу, Джайлз с Гвендой вернулись домой около семи вечера. Гвенда была бледна и чувствовала себя совершенно разбитой.

— Налейте ей стаканчик бренди и заставьте что-нибудь съесть, — наказал на прощание Джайлзу доктор Кеннеди.

И чтобы сразу в постель! Она, бедняжка, сегодня намучилась.

— Какой ужас, Джайлз, — всю дорогу повторяла Гвенда. — Какой кошмар! Ну как же так можно? Она же сама, сама назначила убийце встречу, словно овца на закланье!.. Как можно быть настолько доверчивой!

— Ну хватит, любовь моя, не надо больше об этом. Мы ведь и прежде знали, что было убийство и, соответственно, есть убийца…

— Нет, не все равно! Мы знали, что убийца был тогда, восемнадцать лет назад… Но это казалось так далеко, как будто и не на самом деле. И потом, в конце концов, это могло быть плодом нашего воображения…

— Как видишь, оказалось, что не плод воображения. Ты была абсолютно права и тебе тогда ничего не показалось… Все произошло на самом деле…

В «Холмах», к немалому облегчению Джайлза, оказалась и мисс Марпл, которая тут же, вместе с миссис Кокер, бросилась хлопотать над Гвендой. От бренди Гвенда отказалась — этим вечно поят на пароходах, поморщилась она, — зато милостиво отхлебнула горячего виски с лимоном и даже, по настоянию миссис Кокер, съела порцию омлета.

Джайлз был убежден, что с Гвендой сейчас лучше говорить об отвлеченных вещах, однако мисс Марпл, видимо, из каких-то только ей понятных тактических соображений, начала спокойным, почти равнодушным тоном обсуждать сегодняшнее происшествие.

— Да, милочка, это ужасно, — кивала она. — Большое потрясение для всех нас. Но, с другой стороны, согласитесь, ваше дело становится еще интереснее. Я понимаю, в ваши годы такие вещи воспринимаются иначе. Меня-то, старуху, смерть давно уже перестала волновать — ну, разве что смерть долгая и мучительная от какой-нибудь неизлечимой болезни. Но зато теперь мы знаем совершенно определенно, что бедняжка Хелен Хэллидей была убита. Правда, мы с вами были уверены в этом с самого начала! Но теперь знаем это наверняка.

— Вас послушать, так мы уже все должны знать наверняка, — подал голос Джайлз. — И где труп лежит, тоже. И где же он, по-вашему? В погребе?

— Только не в погребе, мистер Рид. Помните, Эдит Паже нам говорила, что она спускалась туда на следующее утро — рассказ Лили задел-таки ее за живое, — но ничего подозрительного не обнаружила. А ведь будь там что не так, она бы уж это заметила.

— Ну, и что, в таком случае, убийца сделал с телом? Погрузил в машину и — в море, с крутого бережка?

— Зачем же в море? Помните, что больше всего удивило вас, когда вы только-только сюда переехали? В первую очередь вас, милая Гвенда? То, что из окна гостиной не видно моря. Вы, вполне резонно, полагали, что прямо напротив гостиной должна быть лестница на лужайку, — а вместо этого приходится любоваться кустами форзиции. Лестница, как потом выяснилось, изначально тут и была, но много лет назад почему-то перекочевала в дальний конец террасы. Спрашивается, почему?

— Вы хотите сказать, что там…

— Ведь должен же был этот шаг иметь хоть какой-то смысл, а вот со смыслом-то тут как раз и заминка. Согласитесь, трудно подобрать для лестницы на лужайку более неподходящее место — подумать только, в самом дальнем конце террасы! Зато в этом дальнем конце очень тихо, и он не просматривается из окон дома — не считая окна детской на втором этаже. А главное, вы ведь понимаете, когда закапывают труп, земля в этом месте становится рыхлой, и требуется объяснение, зачем ее перекапывали? В данном случае это можно было бы объяснить тем, что готовили площадку для закладки основания лестницы при ее переносе на новое место. Доктор Кеннеди говорил мне, что и Хелен и ее муж любили заниматься садом и многое там делали своими руками. Приходящий садовник лишь выполнял их указания. И если в понедельник утром он обнаружил, что земля перекопана и, скажем, основание в этом месте уже подготовлено, он, естественно, должен был решить, что хозяева начали работу без него. Разумеется, перед гостиной земля тоже была перерыта, и труп можно было спрятать и там. Но, думаю, с большой долей вероятности можно утверждать: убийца выбрал именно угол террасы.

— Как тут можно что-то утверждать? — засомневалась Гвенда.

— Припомните: покойная Лили Кимбл считала, что труп зарыт в погребе, — пока Леони не рассказала ей о том, что видела из окна детской. Это все разъясняет, не так ли? Ночью Леони случайно подошла к окну и увидела, что в саду выкапывают самую настоящую яму!!! Возможно, она узнала и копальщика.

— Узнала — и ни слова не сказала полиции?

— Но, милочка, тогда ведь речь не шла о том, что в доме совершено убийство. Для всех миссис Хэллидей сбежала с любовником, и Леони так это и поняла. По-английски она говорила плохо, но все же, может не сразу, позже, сказала Лили, что видела в ту ночь кое-что странное, — и последние сомнения горничной относительно того, что в доме совершено убийство, окончательно рассеялись. Но Эдит Паже наверняка отчитала Лили за глупые разговоры, и няня-швейцарка, скорее всего, приняла сторону Эдит — возможно, из каких-то собственных соображений, а главное — из-за нежелания связываться с полицией. Ни для кого ведь не секрет, что иностранцы в чужой стране стараются избегать контактов с полицией. Так что потом, вернувшись к себе в Швейцарию, она, вероятно, постаралась забыть эту историю как можно скорее.

— Послушайте, — сказал Джайлз, — если она еще жива, можно попробовать ее разыскать…

— Можно, — кивнула мисс Марпл.

— Как думаете, с чего лучше начать? — оживился Джайлз.

Однако мисс Марпл улыбнулась.

— Полагаю, полиция справится с этой задачей гораздо лучше вас, — сказала она.

— Инспектор Ласт обещал зайти к нам завтра утром.

— На вашем месте я бы рассказала ему… например, о лестнице на лужайку.

— И о том, что я видела — или что мне примерещилось в прихожей? — неуверенно спросила Гвенда.

— Да, милочка. Это очень мудро с вашей стороны, что вы до сих пор никому ничего не рассказывали. Повторяю, очень мудро. Но думаю, теперь момент настал.

— Она была задушена в прихожей, — раздумчиво заговорил Джайлз. — Убийца отнес тело наверх и уложил на кровать. Вернувшийся Келвин Хэллидей выпил виски с примешанным в нем наркотиком и впал в беспамятство. Тогда убийца перенес в спальню и его. Придя в себя, Келвин решил, что он только что задушил свою жену. Убийца, видимо, был где-то рядом и все это видел. Когда Келвин отправился к доктору Кеннеди, убийца, скорее всего, оттащил труп куда-нибудь в конец террасы и спрятал его в кустах. Лишь дождавшись, пока все домочадцы разойдутся по комнатам и лягут спать, он смог избавиться от трупа. А это значит, что он должен был находиться дома или где-то рядом чуть ли не всю ночь, верно?

Мисс Марпл молча наклонила голову.

— Да, он наверняка был… «на месте» — вы не раз нам говорили, как это важно. Теперь наша задача — решить, кто из наших троих подозреваемых имел реальную возможность совершить это преступление. Начнем с Эрскина. Уж кто-кто, а этот точно был «на месте». Он и сам признал, что явился сюда вместе с Хелен около девяти вечера. Тут, как он говорит, они попрощались — но кто знает, так ли все было на самом деле? Вдруг он на прощанье решил ее придушить?

— Но между ними все давно уже было кончено! — воскликнула Гвенда. — Давным-давно. Он же сам сказал, они и наедине-то с ней почти не оставались!..

— Видишь ли, Гвенда, думаю, что в нынешней ситуации нельзя полагаться на то, что кто-то сказал, — отозвался Джайлз.

— Вы не представляете, как я рада слышать от вас эти слова, — заметила мисс Марпл. — Признаться, меня всегда очень беспокоило, что вы оба готовы принимать за чистую монету все, что бы вам ни говорилось. Возможно, я слишком недоверчива, но понимаете — когда дело касается убийства, — я считаю, что нельзя принимать на веру ничего, ни единого слова, пока не получишь самых неопровержимых доказательств. Например, я охотно верю Лили Кимбл, которая говорит, что сама миссис Хэллидей взяла бы с собой совсем другие вещи. Я верю этому не только потому, что об этом нам рассказывала Эдит Паже, но потому также, что и сама Лили упомянула о своих сомнениях в письме к доктору Кеннеди. Стало быть, это уже подтвержденный факт. Далее, по словам доктора Кеннеди, Келвин Хэллидей был убежден, что жена тайно подмешивала ему в пищу наркотические препараты, — об этом же Келвин Хэллидей писал в своем дневнике. Вот вам еще один факт, и, согласитесь, весьма любопытный. Но давайте пока не будем на это отвлекаться… Я просто хотела подчеркнуть, что многие из ваших умозаключений целиком построены на том, что было сказано разными людьми — и сказано, возможно, не без умысла.

Джайлз пристально посмотрел на мисс Марпл.

Гвенда, порозовевшая после виски, понемногу отхлебывала кофе, облокотившись на стол.

— Ну ладно, — опять взял слово Джайлз, — подытожим, что же говорили нам эти трое. И начнем с Эрскина. Он утверждает…

— Ты предвзято к нему относишься, — перебила Гвенда. — И вообще, нет смысла тратить на него время. Теперь уж он точно выбыл из игры: ведь он никак не мог убить Лили Кимбл.

— Он утверждает, — невозмутимо продолжал Джайлз, — что они с Хелен познакомились на пароходе, плывущем в Индию, и полюбили друг друга. Однако он не мог бросить жену и детей, поэтому они решили расстаться. Но предположим, что на самом деле было совсем иначе. Предположим, он влюбился в Хелен без памяти, она же не соглашалась с ним бежать. Предположим, он даже угрожал ей: мол, выйдешь за другого — убью.

— Какая дичь! — фыркнула Гвенда.

— В жизни такое случается. Помнишь, тебе случайно пришлось услышать, как они с женой выясняли отношения? Ну, ты-то, конечно, скажешь, она из ревности на него наговаривает, — а вдруг не наговаривает? Возможно, она и правда от него натерпелась? Возможно, он и в самом деле что-то вроде сексуального маньяка.

— Не верю.

— Ясно, не веришь! — вмешался Джайлз. — Потому что для женщин он привлекателен. А мне, например, этот Эрскин показался немного с приветом… Итак, продолжим рассуждения. Хелен разрывает помолвку с Фейном, возвращается домой, выходит замуж за твоего отца и въезжает в этот дом. Тут, как снег на голову, — Эрскин. Он приезжает с женой, как бы на летний отдых. Что, согласись, довольно странно. Впрочем, он и сам признает, что целью его было увидеться с Хелен. Предположим теперь, что когда Лили подслушала разговор хозяйки с каким-то мужчиной в гостиной, этим мужчиной был майор Эрскин. «Я боюсь тебя, — вот что говорит она Эрскину. — Я всегда тебя боялась! Ты ненормальный»… Страх толкает ее на следующий шаг: она хочет переехать в Норфолк. Притом тайно, так, чтобы никто не знал, — во всяком случае, до отъезда Эрскинов из Дилмута. Пока что все сходится, и мы уже близко к той роковой ночи. С чего начался тот вечер у Хэллидеев, нам неизвестно…

Мисс Марпл деликатно кашлянула.

— Вообще-то, я еще раз потом встречалась с Эдит Паже. Как ей помнится, в тот вечер в доме ужинали рано, часов в семь. Майору надо было уходить — то ли в гольф-клуб, то ли на приходское собрание, за это она не может поручиться. И миссис Хэллидей после ужина тоже ушла…

— Да, верно, ушла. И встретилась с Эрскином на пляже — возможно, договорившись заранее. На следующий день он собирался уезжать. Но предположим, что он передумал и теперь требует, чтобы Хелен поехала вместе с ним. Она отказывается, спешит домой, он — за ней. Наконец в припадке ярости он душит ее. Что было дальше, нам уже известно. Хоть он и со сдвигом, действует он четко и последовательно. Сделав все для того, чтобы Келвин Хэллидей считал себя убийцей собственной жены, он зарывает тело в саду. Помните, он сам признался Гвенде: к себе в отель он вернулся в ту ночь очень поздно, — якобы бродил по окрестностям.

— Интересно, — задумчиво произнесла мисс Марпл, — что же делала в то время его жена?

— Вероятно, с ума сходила от ревности, — пожала плечами Гвенда. — И устроила ему веселую жизнь, когда он вернулся.

— Вот так, в моем представлении, все и происходило, — закончил Джайлз. — Во всяком случае, могло происходить.

— Но он никак не мог задушить Лили Кимбл, поскольку был в это время в Нортумберленде, — сказала Гвенда. — Так что не трать зря время. Займемся лучше Уолтером Фейном.

— Пожалуйста. Уолтер Фейн — человек закрытый. С виду такой тихий, скромный, уступчивый. Но вот мисс Марпл узнает о нем кое-что весьма интересное. Оказывается, Уолтер Фейн впал однажды в такую ярость, что чуть не забил насмерть своего родного брата. Правда, случилось это еще в детстве, все были поражены: он ведь всегда казался таким тихоней. И вот этот самый тихоня Уолтер Фейн влюбляется в Хелен Кеннеди, притом влюбляется страстно, до безумия. Она отвергает его — он отбывает в Индию. Позже она сообщает ему письмом, что передумала и согласна стать его женой, — и, действительно, садится на пароход и плывет к нему через океан. И вот новый удар: сойдя на берег в Индии, она разрывает помолвку, потому что «познакомилась на корабле с одним человеком». А в итоге возвращается домой и выходит там за Келвина Хэллидея. Ну, каково? Уолтер Фейн вполне мог решить, что она и бросила-то его из-за Келвина! Он предается мрачным раздумьям, терзается муками ревности и в конце концов возвращается домой, в Дилмут. Здесь он берет на себя роль друга дома, начинает запросто бывать в «Святой Екатерине»… Но Хелен понимает: на самом деле все не так, за дружеской маской кроется нечто иное. Вероятно, и прежде, в ранней юности, что-то настораживало ее в этом пай-мальчике. Она говорит ему: «Я всегда тебя боялась…» У нее созревает тайный план: перебраться из Дилмута в Норфолк. Почему? Да потому, что она боится Уолтера Фейна.

— И вот мы снова подходим к тому роковому вечеру. Тут уже ничего нельзя утверждать наверняка: мы не знаем, чем занимался в тот вечер Уолтер Фейн, и вряд ли сможем когда-либо это выяснить. Зато он удовлетворяет важнейшему условию мисс Марпл: он, вне всякого сомнения, «был на месте», поскольку дом Фейнов находится всего-то в двух-трех минутах ходьбы. Матери он мог сказать, что ляжет сегодня пораньше — разболелась голова, — или хочет поработать у себя в кабинете, да мало ли еще что… Дальше он проделал все, что, по нашему мнению, проделал убийца. А кроме того, он-то уж точно профан по части дамских нарядов, так что вряд ли сумел бы собрать чемодан Хелен.

— Знаешь, — задумчиво проговорила Гвенда. — В тот день в его конторе у меня было такое ощущение, будто передо мной не человек, адом с зашторенными окнами… В голову лезла даже дурацкая мысль, что в этом доме покойник. — Она виновато обернулась к мисс Марпл. — Простите, вам, наверное, все это кажется ужасной глупостью?

— Да нет, милочка. Возможно даже, что ощущения вас не обманывали…

— Ну, а теперь, — взялась за дело Гвенда, — перейдем к Эффлику. К «умнику» Джеки Эффлику, хозяину «Перевозок Эффлика». Что нас настораживает в первую очередь? У Эффлика, по словам доктора Кеннеди, наблюдалась мания преследования в начальной стадии. Стало быть, он с самого начала был со сдвигом. Он много чего рассказал нам о себе и Хелен… Но давайте, хотя бы на время, допустим, что все это неправда и что для него их отношения отнюдь не были «чисто приятельскими». Он любил ее страстно, безнадежно — и безответно. А ей просто хотелось немного развлечься. Она ведь была, как сказала мисс Марпл, «отчаянная кокетка»…

— Нет-нет, милочка, уверяю вас, ничего подобного я не говорила!

— Ну, чересчур легкомысленной особой, если вам так больше нравится. Главное, что она с Джеки Эффликом немного погуляла, да и бросила. А вот он брошенным быть никак не желал. Вмешался брат, помог ей выпутаться из неприятной истории, но Джеки Эффлик, как мы знаем, не из тех, кто забывает и прощает. Из конторы, где он служил, его уволили, но не просто так, а якобы Уолтер Фейн его «подставил», — ну чем не мания преследования?

— Пожалуй, — согласился Джайлз. — Но, с другой стороны, вдруг он не ошибался, вдруг его действительно подставили? Тогда у нас появляется еще один довод против Фейна, и довольно веский.

— Хелен, — продолжала Гвенда, — уезжает из Англии, и Эффлик тоже уезжает из Дилмута. Однако забыть Хелен он не в силах, и когда она, уже замужней женщиной, возвращается в Дилмут, тут же является к ней. Сначала он уверял нас, что приезжал к ней только однажды, но потом признался: нет, не однажды. И наконец, помните слова Эдит Паже: «кое-кто в шикарном авто»? Это же про него! Видно, наведывался он частенько, раз уже и прислуга болтала. Но к обеду Хелен все же его не приглашала, не хотела знакомить с Келвином. Возможно, она боялась Эффлика. Возможно…

— Возможно всякое, — перебил ее Джайлз. — Например, могло быть и так, что юная Хелен ответила-таки ему взаимностью — первый мужчина в ее жизни — и после, уже будучи замужем, не забывала его. Может, между ними была связь, которую они тщательно скрывали. Потом, например, он потребовал, чтобы она уехала с ним, она не захотела — возможно, он ей уже надоел, а возможно, у нее проснулось чувство долга — и тогда… тогда он ее задушил. Ну, а дальше мы знаем. В письме Лили к Кеннеди упоминается какое-то очень уж примечательное «авто», стоявшее на улице перед домом в тот самый вечер. «Авто», вне всякого сомнения, принадлежало Джеки Эффлику — выходит, что и он тоже оказался «в нужный момент в нужном месте». Это всего лишь предположение, — оговорился Джайлз, — но, на мой взгляд, вполне имеющее право на жизнь. Сложнее с письмами Хелен: вот уж где точно ничего не понятно. Я ломал голову, анализируя «обстоятельства», как выразилась мисс Марпл, при которых Хелен могла бы их написать. И единственное, что могу предположить, — это что у Хелен все же был любовник, и она намеревалась с ним вскоре уехать. Итак, рассмотрим еще раз все три возможности. Во-первых, Эрскин. Попробуем представить, что он еще не готов разрушить собственную семью, — тем не менее, Хелен согласилась бросить Келвина Хэллидея и перебраться в такое место, где Эрскин мог бы время от времени ее навещать Первым делом им нужно усыпить подозрительность скандальной миссис Эрскин. И вот Хелен сочиняет пару писем к своему брату: он получит их в положенное время, и все будет выглядеть так, будто она уехала за границу неизвестно с кем. И кстати, становится вполне понятно, почему она не пишет ни слова о своем загадочном соблазнителе.

— Но, — нахмурилась Гвенда, — если она ради любовника собиралась бросить мужа, зачем бы любовник стал ее убивать?

— А затем, например, что она передумала. Поняла вдруг, что муж ей все-таки дороже. Обезумевший Эрскин душит ее, после чего спешно кидает ее вещички в чемодан и прихватывает письма. Вполне логично, согласись, и все на своих местах.

— Логично-то логично, да только с таким же успехом все это можно отнести и к Уолтеру Фейну, — возразила Гвенда. — Для провинциального адвоката скандал, скорее всего, означал бы конец карьеры. Они могли точно так же договориться, что она поселится где-нибудь поблизости, куда Фейн сможет к ней приезжать, — но чтобы при этом все думали, что она махнула за границу. И вот, когда все уже было готово и письма написаны, она — точно так же — решила остаться с мужем. И тогда Уолтер, доведенный до безумия ее вероломством, расправился с ней.

— А как насчет Джеки Эффлика?

— С этим сложнее. Думаю, скандал Эффлика вряд ли бы напугал, так что письма тут вроде ни к чему. Но возможно, Хелен все-таки побаивалась своего мужа, вот и решила создать видимость отъезда за границу. Не исключено, что у жены Эффлика были кое-какие средства, а наш автобусный магнат собирался вложить их в дело. Да мало ли еще зачем могли эти письма понадобиться! А вы как думаете? — Гвенда обернулась к мисс Марпл. — Который из трех? Насчет Уолтера Фейна я, честно говоря, и сама сомневаюсь, однако…

— Ох, мадам, — Миссис Кокер, убиравшая со стола кофейные чашки, вдруг остановилась. — Совсем забыла вам сказать! Все из-за этого злосчастного убийства. И за что только эта беда на вас с мистером Ридом навалилась? Да еще сейчас, когда вам это вовсе ни к чему!.. Заезжал сегодня мистер Фейн, прождал полчаса. Вроде как вы сами его приглашали.

— Странно, — удивилась Гвенда. — А в котором часу?

— Кажется около четырех, или, может, в начале пятого. А только он уехал — прикатил еще один на здоровенной желтой машине. Видите ли, был уверен, что вы его ждете А что вас дома нет — и слушать не захотел. Тоже прождал минут двадцать. Вы, мадам, их, видно, на чай пригласили, да сами и запамятовали.

— Да нет же, — возразила Гвенда. — Очень странно.

— Позвоню-ка я Фейну, — сказал Джайлз. — Надеюсь, он еще не спит.

Сказано — сделано.

— Алло, мистер Фейн? С вами говорит Джайлз Рид. Мне сказали, что вы заезжали к нам сегодня днем… Что?.. Нет-нет, однозначно нет. Да, очень странно… Я тоже ничего не понимаю.

Он положил трубку.

— Послушайте, какая странная штука. Утром в его контору позвонили и оставили для него сообщение: не будет ли он так любезен заехать к нам сегодня во второй половине дня. Возникло важное дело, не терпящее отлагательств.

Некоторое время Джайлз с Гвендой в недоумении таращились друг на друга, после чего Гвенда посоветовала:

— Позвони Эффлику.

Джайлз снова направился к телефону и, отыскав номер, снял трубку. Дозваниваться пришлось несколько дольше, но наконец связь установилась.

— Мистер Эффлик? Говорит Джайлз Рид. Я…

Тут его явно прервал поток красноречия на том конце провода.

— Но… — удалось наконец вставить Джайлзу, — мы никого не приглашали… Да нет, уверяю вас… Ничего похожего… Да, разумеется, понимаю, что вы человек занятой… Я ни за что бы себе не позволил… Послушайте, а кто вам звонил? Мужчина?.. Да нет, говорю же вам, это был не я. Нет… нет… Да. Согласен, ни в какие рамки.

Положив трубку, он вернулся к столу и сообщил:

— Почти то же самое. Позвонил мужчина, назвался моим именем и попросил Эффлика приехать сюда. Сказал, дело срочное, сулит большую выгоду.

Все снова недоуменно переглянулись.

— Это мог быть любой из них, — сказала наконец Гвенда. — Понимаешь, Джайлз? Любой из них мог прикончить Лили, а потом заявиться сюда. Нужно же иметь какое-то алиби.

— Вряд ли это может послужить алиби, — заметила мисс Марпл.

— Пусть не алиби, но хотя бы причину, почему их в это время не было на службе. Насколько я понимаю, один из них говорит правду, а другой лжет. Один позвонил другому и — чтобы бросить на него подозрение — попросил приехать сюда… Вот только который? Осталось всего двое — Фейн и Эффлик. По-моему, это Джеки Эффлик.

— А по-моему, Уолтер Фейн, — сказал Джайлз.

Оба обернулись к мисс Марпл.

— Мне кажется, — сказала мисс Марпл, — есть и другая возможность.

— Ну конечно же, Эрскин! — Джайлз чуть не бегом бросился к телефону.

— Ты что? — вдогонку ему удивилась Гвенда.

— Мне нужно заказать разговор с Нортумберлендом.

— Но, Джайлз, не хочешь же ты сказать…

— Мы должны убедиться. Если он дома — значит, он никак не мог сегодня днем задушить Лили Кимбл. Надеюсь, личные аэропланы и прочие глупости мы обсуждать не будем.

Звонка с коммутатора ожидали в полном молчании.

Наконец Джайлз торопливо схватил трубку.

— Вы заказывали разговор с майором Эрскином? Пожалуйста, говорите. Майор Эрскин у аппарата.

Джайлз неловко откашлялся.

— Гм-м… Майор Эрскин? Вас беспокоит Джайлз Рид… Да-да, Рид.

Он бросил на Гвенду полный смятения взор, говоривший яснее ясного: «Ну, черт возьми, и о чем теперь прикажете с ним беседовать?»

Гвенда, сжалившись над ним, подошла к телефону и забрала трубку.

— Майор Эрскин? Это миссис Рид. Нам только что сказали, что где-то неподалеку от вас продается дом… Как называется? «Линскоттская чаща». Вы что-нибудь знаете? Это должно быть где-то рядом с вами.

— «Линскоттская чаща»? — послышался из трубки голос Эрскина. — Нет, не знаю такого. Какой там почтовый адрес?

— Не разберу, тут все смазано, — сказала Гвенда. — Вы ведь знаете, в этих агентствах всегда такие ужасные печатные машинки!.. Но тут написано: от Дейта пятнадцать миль, вот мы и подумали…

— Сожалею, о доме с таким названием я даже не слышал. А кто в нем живет?

— Он сейчас пустует. Впрочем, неважно… Честно говоря, мы уже практически сделали выбор. Простите, что побеспокоили вас понапрасну. Наверное, оторвали отдел?

— Что вы, какие у меня дела. Разве что домашние. Жена уехала на несколько дней, кухарка тоже — у нее мать занемогла. Так что я кручусь тут по хозяйству… Толку, признаться, в доме от меня немного, я больше привык садом заниматься.

— Понимаю, я и сама больше люблю возиться в саду, чем на кухне. Надеюсь, ваша жена здорова?

— Да, все в порядке, поехала навестить сестру. Завтра вернется.

— Ну что ж, доброй вам ночи, и еще раз простите. — Гвенда повесила трубку. — Эрскин исключается! — торжествующе обернулась она к Джайлзу. — Жена у него в отъезде, он сам занят хозяйством, так что подозреваемых у нас осталось только двое. Правда, мисс Марпл?

Но мисс Марпл явно не разделяла ее ликования.

— Мне кажется, друзья мои, вы еще недостаточно всесторонне продумали этот вопрос. Кое-что меня очень, очень настораживает. Если бы я точно знала…

Глава 24 Обезьяньи лапы

1

Гвенда сидела за столом, подперев голову руками, и тоскливо взирала на остатки скромного обеда. Пора наконец встать, отнести и вымыть посуду, убрать все и сообразить, что сготовить на ужин.

Впрочем, особой спешки не было. Пожалуй, стоит уделить еще какое-то время тому, чтобы события сегодняшнего дня хоть немного улеглись в голове. Слишком уж бурно и невероятно все было.

Инспектор Ласт появился рано — в половине десятого. Вместе с ним прибыли инспектор Праймер из полицейского управления и главный констебль графства. Последний, впрочем, долго задерживаться не стал. Зато инспектору Праймеру, служившему по сыскной части, было поручено расследовать дело об убийстве Лили Кимбл и все связанные с ним обстоятельства.

Инспектор Праймер производил обманчивое впечатление человека мягкого и уступчивого и говорил приветливым, извиняющимся тоном. Так, извиняющимся тоном, он и спросил у Гвенды, не будет ли она возражать, если его ребята немного покопаются в саду. Можно было подумать, что речь идет об укреплении здоровья «его ребят», а не об эксгумации трупа, пролежавшего в земле восемнадцать лет.

— Думаю, — вмешался в разговор Джайлз, — мы могли бы подсказать вам, где искать.

И он поведал инспектору о загадочных перемещениях лестницы на лужайку, после чего вывел его на террасу и показал все на месте.

Оглядев зарешеченное угловое окно на втором этаже, инспектор спросил:

— Это, вероятно, и есть детская?

Джайлз подтвердил энергичным кивком головы наряду с утвердительным ответом.

После чего двое «ребят» с лопатами отправились в сад, а инспектор Праймер в сопровождении Джайлза вернулся в гостиную, и Джайлз, опережая расспросы инспектора, сказал:

— Полагаю, инспектор, сначала вам следует выслушать то, чего моя жена до сих пор не рассказывала никому, кроме меня и… и еще одного человека.

Приветливый, но непонятным образом подчиняющий себе взгляд инспектора Праймера обратился на Гвенду. Казалось, инспектор что-то взвешивает в уме. Вероятно, решал, можно ли ей доверять или перед ним обычная болтушка. Так, во всяком случае, подумала Гвенда и, смутившись, в конце концов начала с оправданий:

— Конечно, может это только игра воображения, и, наверное, так оно и есть — но уж очень похоже на правду…

— Ничего, ничего, миссис Рид, — успокоил ее инспектор Праймер. — Расскажите-ка лучше обо всем по порядку.

И Гвенда рассказала. И о том, как дом, увиденный впервые, показался ей смутно знакомым. И как она впоследствии узнала, что действительно жила тут в детстве. И про обои в детской, и про дверь из столовой в гостиную, и про неотвязное ощущение, что вот здесь должна быть лестница на лужайку.

Инспектор Праймер терпеливо кивал. Он ни разу не сказал, что детские воспоминания Гвенды его не особенно интересуют, однако Гвенду этот вопрос явно продолжал беспокоить.

Наконец, путаясь от волнения в словах, она перешла к самому главному — к тому, как во время спектакля она вдруг перенеслась в «Холмы» — она стояла на лестничной площадке и смотрела между столбиками перил на труп женщины, задушенной посреди прихожей.

— Лицо у нее было совсем синее, а волосы золотые… И я откуда-то знала, что ее зовут Хелен. Это казалось полной бессмыслицей — у меня ведь не было ни одной знакомой Хелен.

— Мы считаем… — начал Джайлз, но инспектор Праймер остановил его неожиданно властным движением руки.

— Пожалуйста, пусть миссис Рид расскажет мне все сама.

Гвенда продолжала краснеть и запинаться, инспектор Праймер ненавязчивыми, точно заданными вопросами помогал ее повествованию продвигаться вперед, и она даже не догадывалась, что за этой ненавязчивостью стоит отточенное мастерство прекрасного психолога.

— Так-так, значит, Вебстер? — задумчиво пробормотал он. — «Герцогиня Амальфи»? М-да… Обезьяньи лапы?..

— Ну, это-то ей, вероятнее всего, примерещилось, — откомментировал Джайлз.

— Прошу вас, мистер Рид.

— Могло и все остальное примерещиться, — сказала Гвенда.

— Ну, так уж и все, — возразил инспектор Праймер. — Ведь если в этом доме не была убита женщина, чем тогда объяснить смерть Лили Кимбл?

Замечание инспектора показалось Гвенде столь разумным — едва ли не утешительным, — что она продолжала гораздо увереннее.

— Причем задушил ее не муж, это совершенно точно. Даже доктор Пенроуз не верит, что мой отец мог это сделать. Он говорит, такие люди в принципе не способны на убийство. И доктор Кеннеди тоже считает, что не он. Понимаете, просто кому-то было нужно, чтобы все выглядело так, будто виноват мой отец. И мы, кажется, знаем, кому. Во всяком случае, есть два человека, один из которых…

— Гвенда, — опять вмешался Джайлз, — мы ничего не можем утверждать наверняка…

— Послушайте, мистер Рид, — сказал инспектор. — Вы бы не могли пойти в сад и взглянуть, как там продвигается дело у моих ребят. Скажите им, что это я вас прислал.

Джайлз подчинился, и инспектор — заперев за ним на всякий случай дверь — вернулся к разговору.

— Итак, миссис Рид, вы хотели поделиться со мной своими соображениями? Говорите, не стесняйтесь, прошу вас, — даже если собственные рассуждения кажутся вам не совсем последовательными.

И Гвенда выложила ему все, до чего они с Джайлзом сумели додуматься. Рассказав о шагах, предпринятых ими в поисках всех троих «мужчин в жизни Хелен», она довела повествование до вчерашнего дня, когда Фейну и Эффлику позвонил якобы Джайлз и срочно вызвал обоих в «Холмы».

— Но — вы же понимаете, инспектор, один из них вполне мог лгать?

— Понимаю, — совершенно обыденным тоном сказал инспектор. — Это одна из трудностей в нашей работе. Вы не представляете, сколько людей могут лгать… и сколько в действительности лгут, причем по причинам, о которых мы порой даже не догадываемся. А ведь бывает и так, что люди лгут, сами того не замечая.

— По-вашему, и я тоже? — упавшим голосом спросила Гвенда.

Инспектор улыбнулся.

— По-моему, миссис Рид, вы просто на редкость правдивый свидетель.

— И вы думаете, я правильно угадала, кто убийца?

— В нашем деле не угадывают, миссис Рид. В нашем деле проверяют, тщательно и досконально: кто где был, что он сам об этом говорит. Мы знаем, в какое время — плюс-минус десять минут — была вчера убита Лили Кимбл. От двух двадцати до двух сорока пяти. Любой из них мог убить ее, а уже после этого явиться к вам. Так что я, признаться, пока не понимаю, кому нужны были эти телефонные звонки. Во всяком случае, не этим двоим: использовать визит к вам в качестве алиби они все равно бы не смогли.

— Но вы все-таки выясните, чем они занимались в это время? От четырнадцати двадцати до четырнадцати сорока пяти? Вы зададите им этот вопрос, да?

Инспектор Праймер улыбнулся.

— Не волнуйтесь, миссис Рид, зададим, и выясним — в свое время. А торопить события мы не будем. Нужно сначала разобраться, что к чему.

Гвенде вдруг представилась долгая кропотливая работа, выполняемая без спешки и суеты, но все же неуклонно движущаяся к своему завершению…

— Да, понимаю, — окончательно устыдилась она. — Вы ведь профессионал. А мы с Джайлзом дилетанты. Мы, может, и попали где-то случайно в точку, а что дальше с этим делать, все равно не знаем.

— Похоже, так, миссис Рид, — еще раз улыбнулся инспектор.

Поднявшись с дивана, он отпер дверь на террасу и уже собирался переступить через порог, но вдруг застыл на месте. Как пойнтер в стойке, подумала Гвенда.

— Прошу прощения, миссис Рид. Эта дама в саду, случайно, не мисс Марпл?

Гвенда подошла к стеклянной двери. В дальнем углу сада мисс Марпл все еще вела безнадежную войну с повителью.

— Да, она самая. Она согласилась помочь нам привести в порядок сад.

— Ах, вот оно что, — усмехнулся инспектор. — Тогда понятно.

— Мисс Марпл — наш добрый ангел, — проговорила Гвенда несколько озадаченно.

— Видите ли, — сказал инспектор, отвечая на ее немой вопрос, — мисс Марпл — очень известная дама. Настолько известная, что главные констебли по меньшей мере трех графств ловят каждое ее слово. Кстати, мой шеф пока что не из их числа, но, я бы сказал, всему свое время. Так, значит, мисс Марпл внесла кое-какую лепту…

— Да, она высказала множество интересных мыслей, — подтвердила Гвенда.

— Не сомневаюсь. И интересная мысль насчет того, где лучше всего искать труп, — тоже ее?

— Она сказала, что мы наверняка и сами уже догадались, как убийца обошелся с телом. И правда, мы с Джайлзом диву дались: как это мы сразу не сообразили?

Инспектор, посмеиваясь, направился в дальний угол сада.

— Мисс Марпл, нас, кажется, официально не представляли друг другу, — сказал он, остановившись в конце садовой дорожки. — Но как-то раз мне показывал вас полковник Мелроуз[267]…

Мисс Марпл, разрумянившаяся от работы на свежем воздухе, выпрямилась. В одной руке она сжимала пучок длинной плетистой травы.

— Полковник Мелроуз? Как же, помню. Милейший человек и всегда был со мной так предупредителен — еще с тех пор…

— С тех пор, как церковного старосту застрелили в кабинете викария, — то есть с довольно-таки давних пор. Но вы как будто и после этого даром времени не теряли? Мне, например, рассказывали про историю с отравленным пером, которая случилась где-то близ Лимстока[268].

— О, вы столько обо мне знаете, инспектор…

— Праймер, сударыня. Насколько я понял, здесь тоже не обошлось без вашей помощи.

— Да, как видите, вожусь в саду, пытаюсь сделать, что в моих силах. Все так запущено, просто беда. Одна злодейка-повитель чего стоит. Знаете, какие у нее длинные корни, — говорила мисс Марпл, серьезно глядя на Праймера. — Тянутся далеко вниз, очень далеко, опутывают все, все под землей…

— Да, тут вы, безусловно, правы, — кивнул инспектор. — Далеко вниз… И далеко назад… Это убийство… Как-никак, восемнадцать лет.

— Да, восемнадцать лет — а может, и дальше, — продолжала мисс Марпл. — Конечно, под землей их не видно. Но знали бы вы, инспектор, какой вред они наносят цветам, только-только набирающим силу. Просто душат их…

По садовой дорожке к ним уже спешил констебль — один из «ребят» инспектора. Лоб у него был покрыт испариной и перепачкан грязью.

— Ну, кажется, докопались, сэр. Похоже, вроде как она.

2

И с этого момента, как теперь припоминалось Гвенде, день превратился в сплошной кошмар.

Джайлз, бледнее обычного, вошел к ней в гостиную и сказал:

— Знаешь, Гвенда… Ну, в общем, все правильно. Она там.

Потом один из констеблей стал звонить в участок, потом явился полицейский врач — маленький суетливый человечек.

А потом миссис Кокер, всегда такая невозмутимая, вышла в сад, причем не из низменного любопытства, как можно было бы предположить, а исключительно с целью нарезать свежей зелени к обеду. И хотя вчера та же миссис Кокер восприняла весть об убийстве Лили с праведным, но спокойным негодованием (она только волновалась, как бы это не повредило здоровью Гвенды, поскольку детская, по убеждению миссис Кокер, не должна пустовать дольше положенных девяти месяцев), тем не менее сегодня, когда она, вышла за зеленью, а оказалась прямо перед разрытой могилой, ей стало так плохо, так плохо, просто ужас.

— Жуткое зрелище, мадам. Все эти кости, скелеты — бр-р-р! Я их прямо не выношу. И, главное, где — в саду, рядом с мятой и со всеми моими травками!.. Ох, как сердце колотится, вот-вот задохнусь. Мне бы, если вы, конечно, позволите, глоточек бренди…

Гвенда, напуганная судорожными вздохами миссис Кокер и землистым цветом ее лица, со всех ног бросилась к буфету, плеснула в стакан бренди из графина и сама поднесла его к губам своей кухарки.

— Вот спасибо, мадам, вот чего мне сейчас не… — начала было миссис Кокер, но вдруг умолкла на полуслове, а на лице у нее при этом был такой смертельный ужас, что Гвенда немедленно кликнула Джайлза, а тот немедленно потребовал полицейского врача.

— И слава Богу, — говорил потом последний, — что я оказался под рукой. Она была на волосок от смерти. Без врача отдала бы концы.

После чего инспектор Праймер забрал из буфета бренди, и они с суетливым доктором долго о чем-то совещались над графином. Наконец инспектор спросил Гвенду, когда в последний раз кто-нибудь — она или Джайлз — пил бренди из этого графина.

Гвенда сказала, что, кажется, несколько дней назад. Сначала они уезжали — к друзьям на север, — а после приезда если что и пили, то только джин.

— Правда, вчера меня чуть не напоили бренди, — припомнила Гвенда. — Но я закапризничала — бренди всегда напоминает мне о пароходах, — и Джайлз открыл для меня новую бутылку виски…

— Считайте, что вы родились в рубашке, миссис Рид. Не закапризничай вы вчера, сегодня мы бы точно с вами не беседовали.

— Господи, ведь Джайлз тоже чуть не налил себе бренди из графина, но в конце концов решил выпить со мной виски!..

Гвенда содрогнулась.

После обеда, наскоро (поскольку миссис Кокер увезли в больницу) сварганенного из каких-то консервов, Джайлз вместе с полицейскими отбыл в участок, и Гвенда осталась дома одна. Но даже теперь события этого суматошного утра никак не хотели укладываться у нее в голове.

Одно было ясно: в доме вчера побывали и Джеки Эффлик и Уолтер Фейн. Любой из них запросто мог подсыпать в графин что угодно, и, стало быть, цель загадочных телефонных звонков и состояла именно в том, чтобы предоставить кому-то из них такую возможность. Видимо, они с Джайлзом подобрались слишком близко к истине, и вот… Или же это дело рук кого-то третьего?.. И этот третий, пока они с Джайлзом томились у доктора Кеннеди в ожидании Лили, проник в их гостиную через дверь на террасу?.. А телефонные звонки понадобились ему для того, чтобы бросить подозрение на первых двух?

Да нет, одернула себя Гвенда, бессмыслица какая-то получается. Ведь третий, кто бы он ни был, позвонил бы кому-то одному — либо Фейну, либо Эффлику. Зачем ему двое подозреваемых, когда один гораздо надежнее? И, в конце концов, кто он — этот третий? Эрскин был тогда в Нортумберленде, это точно. Нет, либо Уолтер Фейн позвонил Эффлику и притворился, что ему якобы тоже звонили, либо наоборот: Эффлик позвонил Фейну, после чего устроил сам себе срочный вызов в «Холмы». Да, либо тот, либо другой. Вот и пусть полицейские выясняют, который из двух — у них больше возможностей и больше сноровки в подобных делах. А пока что пусть не спускают глаз с обоих… чтобы у кого-то из них не возникло искушения попробовать еще раз.

Гвенда опять содрогнулась: не так-то легко привыкнуть к мысли, что тебя хотят убить. Мисс Марпл с самого начала твердила им об опасности — но разве они с Джайлзом воспринимали ее тогда всерьез? Даже после убийства Лили Кимбл им и в голову не приходило, что кто-то может покуситься и на их жизнь. Все из-за того, что они с Джайлзом слишком близко подобрались к событиям восемнадцатилетней давности… Пытаясь понять, что же действительно произошло… чьих рук это было дело…

Уолтер Фейн? Джеки Эффлик?

Который же из двух?

Зажмурившись, Гвенда словно увидела обоих заново — в свете того, что ей было известно о них теперь.

Вот тихоня Уолтер Фейн, засевший в своей конторе, серый как паук в центре паутины. Такой скромный, безвредный — с виду. Дом со спущенными шторами. И покойник в доме. Прошло уже восемнадцать лет, а покойник все еще в доме. Да, бесцветная личность Уолтера Фейна виделась мне теперь довольно зловещей. В детстве он чуть не забил насмерть своего родного брата. А Хелен отвергла Уолтера дважды — первый раз в Дилмуте, второй в Индии. Дважды отвергла… дважды унизила… А Уолтер Фейн такой тихий, скромный, такой сдержанный — ну, разве что убьет кого-нибудь сгоряча — также как тихоня Лиззи Борден в свое время…

Гвенда открыла глаза и нахмурилась. Да, кажется, она уже убедила себя, что убийца — Уолтер Фейн.

А между прочим, есть еще Эффлик, о котором тоже нелишне подумать. И совсем не обязательно с закрытыми глазами, можно и с открытыми.

Этот костюм в крупную, кричащую клетку, этот самоуверенный тон — вот уж где скромностью, что называется, и не пахнет. Полная противоположность Уолтера Фейна. Но, возможно, все это не более чем бравада, проистекающая из комплекса неполноценности. Специалисты говорят, так иногда бывает. Когда человек не уверен в себе, ему нужно бить себя в грудь, самоутверждаться, доказывать свое превосходство… Хелен отвергла его — видите ли, он ей недостаточно хорош, — и для него это превратилось в больную, незаживающую рану. Решил добиться кое-чего в жизни — но все, словно сговорившись, преследуют его… Все, все против него… Увольнение? Ничего удивительного, это происки «врага», который его «подставил»… Ясно как день, что у Дж. Дж. Эффлика с психикой не все ладно. А ощущение могущества, которым такой вот Эффлик сможет насладиться при виде своей жертвы!.. И это его лицо — такое вроде бы добродушное, открытое, а на деле злое и жестокое… Да, он жестокий человек, и, наверное, лучше всех об этом известно его изможденной жене… Собственная жена боится его. Лили Кимбл осмелилась угрожать ему — ее постигла смерть. Они с Джайлзом вмешались — пусть же и они умрут, главное, втянуть Уолтера Фейна, уволившего его много лет назад, чтобы все списать потом на него… Просто замечательно, как все сходится.

Встряхнувшись, Гвенда заставила себя спуститься на землю. Джайлз скоро вернется домой и попросит чаю, а у нее до сих пор еще не убрано со стола.

Она взяла поднос и собрала на него грязную посуду. На кухне царил идеальный порядок: миссис Кокер оказалась истинным сокровищем.

Возле раковины лежали хирургические перчатки, в которых миссис Кокер всегда мыла посуду, — их задешево, оптом покупала ее племянница, работавшая в больнице. Гвенда, прежде чем взяться за мытье, тоже натянула перчатки. В конце концов, позаботиться о руках никому не повредит.

Она вымыла и сунула в сушилку тарелки, потом перемыла, перетерла и расставила по местам остальную посуду и, все еще погруженная в раздумья, отправилась наверх. «Кстати, — думала она, — пока я в перчатках, простирну-ка заодно чулки и кое-что из одежды».

Но хозяйственные заботы копошились где-то на поверхности ее сознания, меж тем как неясная, почти неуловимая мысль продолжала свербить внутри.

Значит, выходит, или Уолтер Фейн, или Джеки Эффлик. Или — или. Только что она выстроила более или менее убедительное обвинение против каждого из них. Вот, наверное, что ей мешает больше всего! Ведь, строго говоря, было бы гораздо лучше, если бы обвинение выстраивалось лишь против одного из двоих. Давно уже пора решить, кто из них убийца. А она все не может решить.

Вот если бы был кто-то третий… Но кто, откуда? Ричард Эрскин выбыл из игры: пока тут душили Лили Кимбл и подсыпали в бренди яд, он сидел у себя в Нортумберленде. Да, Ричард Эрскин отпал окончательно.

Ну и хороша, Эрскин ей нравится. Он очень обаятельный, очень. И угораздило его жениться на такой ведьмище: взгляд подозрительный, голос совершенно мужской!..

Мужской голос…

В голове у Гвенды вдруг промелькнула совершенно несуразная мысль.

Мужской голос… А вдруг вчера вечером они говорили по телефону не с майором, а с его женой?

Глупости, не может быть. Они бы с Джайлзом ее узнали. Да, кстати, и сама миссис Эрскин вряд ли бы так быстро разобралась, кто звонит. Нет, вчера с ними точно говорил Эрскин, а его жена, как он и сказал, уехала.

А его жена уехала…

Неужели?.. Нет, немыслимо. Но… вдруг все же миссис Эрскин? Миссис Эрскин, обезумевшая от ревности? И миссис Эрскин написала письмо Лили Кимбл? И Леони видела в ту ночь из окна не мужчину, а женщину?

В прихожей хлопнула дверь. Кого там принесло? — подумала Гвенда, выходя из ванной. Остановившись на лестничной площадке и перегнувшись через перила, она с облегчением узнала в пришедшем доктора Кеннеди.

— Я здесь! — крикнула она вниз.

Чтобы не касаться перил мыльными перчатками, она держала руки перед собой. Влажные, блестящие, розовато-серые, в мелких складочках-морщинках, они что-то ей напоминали…

Прикрывшись ладонью, Кеннеди взглянул наверх.

— Гвенни, это вы? Лицо ваше не разгляжу. Свет слепит глаза…

И тут она закричала, что было сил. Вот они, эти обезьяньи лапы, вот этот голос в прихожей!..

— Так это были вы! — задыхаясь, проговорила она. — Вы ее убили… Убили Хелен… Да, теперь я поняла. И вы… И все это время…

Медленно, глядя прямо на нее, он поднимался по лестнице.

— Зачем вы не оставили меня в покое? — сказал он. — Зачем опять все переворошили? Зачем потревожили ее… Хелен… мою Хелен? Я только-только стал забывать — совсем забывать… А тут явились вы. Мне пришлось убить Лили… И теперь придется убить вас… как Хелен… Да, как мою Хелен.

Он уже подступал к ней, протягивая руки — к ее горлу, догадалась она. Лицо у него было такое же, как всегда, — добродушно-насмешливое, почти благообразное, — только в глазах застыло безумие.

Гвенда пятилась от него медленно, беззвучно — крик, не родившись, заледенел на ее устах. Да и кричи не кричи, что толку? Ведь в доме ни души — ни Джайлза, ни миссис Кокер, ни даже мисс Марпл в саду. И соседи далеко, они тоже ничего не услышат. Впрочем, она и не смогла бы кричать — ей было слишком страшно. Длинные страшные руки все тянулись к ней…

Он будет наступать на нее, и она будет пятиться по коридору, пока не упрется спиной в двери детской, и тогда… тогда эти страшные руки сомкнутся вокруг ее шеи…

Откуда-то из глубины она выдавила из себя нечто нечленораздельное — сдавленное, тихое, жалкое — больше она не смогла исторгнуть из себя ни звука.

Но вдруг доктор Кеннеди остановился и отпрянул — струя мыльной воды ударила его по глазам. Закрыв лицо руками, он корчился от боли и судорожно глотал воздух.

— Как удачно, — послышался голос мисс Марпл (изрядно запыхавшейся, поскольку ей пришлось поспешно взбежать по черной лестнице), — что я как раз приготовилась опрыскивать ваши розы…

Глава 25 Торки. Постскриптум

— Ну что вы, Гвенда, милочка, разве могла я уйти и оставить вас совершенно одну, — улыбнулась мисс Марпл. — Ведь ясно же было, что опасность где-то рядом. Само собой, я внимательно наблюдала из сада за всем происходящим.

— Так вы… с самого начала знали, что это он?

Все трое — мисс Марпл, Гвенда и Джайлз — сидели на террасе «Империал-отеля» в Торки.

Гвенде просто необходима была «срочная смена обстановки», как выразилась мисс Марпл (и Джайлз ее поддержал). Посему они, согласовав этот вопрос с инспектором Праймером, в тот же день отбыли в Торки.

— Как вам сказать, милочка, — задумчиво отвечала Гвенде мисс Марпл. — Были, конечно, кое-какие намеки.

Но улик, полностью его изобличающих, к сожалению, не было никаких — разве что самые косвенные.

— Простите, мисс Марпл, — не выдержал Джайлз, — но я, признаться, и косвенных не вижу.

— Но, Джайлз, посудите сами. Во-первых, он находился на месте…

— Как, и он тоже?!

— Разумеется. Ведь когда Келвин Хэллидей пришел к нему в тот вечер, ему пришлось подождать, пока доктор вернется из больницы. А больница, как нам с вами неоднократно указывали, располагалась в то время по соседству с «Холмами» — точнее, со «Святой Екатериной». Так что Кеннеди, как видите, оказался в нужное время в нужном месте… Кроме этого, можно привести еще массу мелких, но отнюдь не малозначительных деталей. Хелен Кеннеди призналась Ричарду Эре кину, чем объясняется ее решение выйти за Уолтера Фейна: дома она чувствовала себя слишком несчастной. Несчастной, живя с братом. Но ведь брат был ей так предан. Так в чем же дело? А мистер Эффлик обмолвился в разговоре с вами, что ему было «жаль бедняжку». Думаю, он говорил вполне искренне, ему и впрямь было ее жаль. В конце концов, ясно ведь, что она не пылала к юному Эффлику страстью — но все же почему-то встречалась с ним тайком!.. Может, потому и встречалась, что не имела возможности видеться с молодыми людьми нормально, по-человечески. Брат у нее был, видите ли, «строгих нравов»!.. Невольно задаешь себе вопрос: а не напоминает ли все это историю мистера Баррета с Уимпол-Стрит[269]?

Гвенда вздрогнула.

— Он сумасшедший. Сумасшедший.

— Да, — согласилась мисс Марпл. — Он обожал свою единокровную сестру, и эта его привязанность с годами превратилась в болезненную страсть. Такое встречается в жизни гораздо чаще, чем вы думаете. Бывают, например, отцы, которые не позволяют своим дочерям выходить замуж и даже встречаться с молодыми людьми, — как мистер Барретт.

Я, кстати, сразу о нем вспомнила, как только услышала про теннисную сетку…

— При чем тут сетка?

— Видите ли, этот эпизод показался мне весьма и весьма примечательным. Представьте: юная Хелен возвращается после окончания школы домой, мечтая обо всем, о чем только может мечтать нормальная молодая девушка. Ей хочется встречаться с молодыми людьми, кокетничать…

— Да, она ведь была падкой до мужчин.

— О нет! — неожиданно твердо возразила мисс Марпл. — И в этом я вижу особую гнусность совершенного преступления. Доктор Кеннеди убил ее не только физически. Стоит нам хорошенько припомнить, что и от кого мы слышали, и мы убедимся: все уверения, что Хелен была якобы «падкой до мужчин» и… как это вы говорили, милочка?., ах да, чересчур легкомысленной особой!.. Так вот, все они исходили от самого доктора Кеннеди и только от него. Я лично твердо убеждена, что Хелен была совершенно нормальная девушка. Ей хотелось отдыхать, радоваться жизни, немного флиртовать и в конце концов выбрать себе спутника жизни по своему вкусу — и все. Какие же шаги предпринимает ее брат? Во-первых, будучи человеком «строгих нравов», он ей это запрещает. Затем, когда она решила устроить теннисный корт у себя дома — вполне естественное желание, не правда ли? — он делает вид, что соглашается, а под покровом ночи пробирается на корт и кромсает злополучную сетку. Показательно, не правда ли? Какое-то извращенное сознание! Но Хелен все еще может играть в теннис на чужих кортах, может бегать на танцы. И тогда он, воспользовавшись тем, что она случайно повредила ногу, под видом «лечения» заносит ей инфекцию, так что рана долгое время не заживает. Да, думаю, что это его рук дело… точнее говоря, я в этом совершенно уверена.

— Заметьте, сама Хелен обо всем этом даже не догадывается. Она просто знает, что брат очень к ней привязан, и ей даже в голову не приходит, отчего это она чувствует себя такой несчастной. Но смутное ощущение тревоги не проходит и даже усиливается, и в конце концов она отправляется в Индию. Она готова выйти замуж за нелюбимого Фейна, — только бы вырваться. Почему вырваться, откуда? Этого она не понимает. Она еще слишком молода и наивна, чтобы разбираться в подобных вещах. На пароходе она знакомится с Ричардом Эрскином и впервые познает радость и муки любви. Но и тут она ведет себя совсем не как «чересчур легкомысленная особа», а как достойная, порядочная девушка, — не требует от него, чтобы он бросил семью, наоборот! Она уговаривает его этого не делать. Только теперь уже, добравшись до Индии, она понимает, что не может стать женою Фейна, и — не найдя другого выхода — шлет брату телеграмму с просьбой выслать ей денег на обратную дорогу.

— По пути домой она встречает майора Хэллидея — и ей предоставляется еще один шанс вырваться из замкнутого круга. Более того, на сей раз брак вполне может оказаться счастливым.

— Мы с вами знаем, Гвенда, что, выходя замуж за вашего отца, Хелен не прикидывалась влюбленной. Сам майор в то время тяжело переживал смерть любимой жены, Хелен еще не пришла в себя после неудачного романа — но они все же надеялись помочь друг другу. Хочу отметить немаловажную деталь: они зарегистрировали свой брак в Лондоне и только после этого отправились в Дилмут, где сообщили эту новость доктору Кеннеди. Чутье, видимо, подсказывало Хелен, что лучше ехать домой уже замужней женщиной, — хотя было бы гораздо естественнее прежде познакомить брата со своим будущим мужем. Не думаю, повторяю, что она осознавала глубинную подоплеку своих действий, но ей было не по себе, и она сочла за лучшее поставить брата перед свершившимся фактом.

— Келвин Хэллидей явился к своему шурину, что называется, с открытой душой. Кеннеди, со своей стороны, так натурально изображал радость по поводу счастливого события, что в итоге молодожены сняли неподалеку меблированный дом и осели в Дилмуте.

— Сейчас мы подходим к необычайно важному месту в этой истории, а именно к тому, что Хелен якобы одурманивала своего мужа. Здесь существует только два возможных объяснения: ведь только два человека могли каким-то образом давать Келвину наркотики. Либо Хелен действительно подмешивала их ему в пищу, но, спрашивается, зачем? Либо же наркотики входили в состав какого-то снадобья, прописанного ему доктором Кеннеди. Мы ведь с вами знаем, что Келвин консультировался с Кеннеди как с врачом и, стало быть, всецело ему доверял. Думаю, Кеннеди сумел внушить своему пациенту, что на его здоровье посягает, скорее всего, его собственная жена.

— Но разве какой-нибудь наркотик способен вызывать у человека одну единственную галлюцинацию — что он душит свою жену? — усомнился Джайлз. — Каким бы там ни было снадобье, не может же оно обладать таким узким воздействием!

— Увы, мой юный друг, вы снова попались в ловушку: поверили кому-то на слово. Припомните, от кого вам известно, что такая галлюцинация вообще посещала Хэллидея? От доктора Кеннеди. Сам майор в своем дневнике ничего подобного не пишет. Галлюцинации были, это верно, но какие — об этом в черной тетрадке нет ни слова. Впрочем, рискну предположить, что доктор Кеннеди неоднократно внушал своему пациенту, что, когда мужей доводят до такого состояния, в каком вы, Келвин, находитесь сейчас, бывает, что они душат своих жен.

— Доктор Кеннеди просто чудовище, — пробормотала Гвенда.

— Думаю, — отозвалась мисс Марпл, — что к тому времени он уже перешагнул роковую черту, отделявшую его от безумия. И Хелен, бедняжка, это понимала. И в тот день, когда Лили подслушала разговор своей хозяйки с каким-то мужчиной, этим мужчиной был, скорее всего, ее брат, а не кто-то другой. «Я всегда тебя боялась», — вот что она ему сказала. И это «всегда» очень важно для понимания всей ситуации. Итак, Хелен решает уехать из Дилмута. Она уговаривает мужа купить дом в Норфолке — причем просит его никому об этом не говорить. Последнее обстоятельство само по себе весьма любопытно: казалось бы, к чему такая секретность? Она явно боится, что «кое-кто» узнает о ее планах, — а это не вяжется ни с Уолтером Фейном, ни с Джеки Эффликом и уж тем более с Ричардом Эрскином. Нет, этот «кое-кто» должен быть гораздо ближе к ней.

— В конце концов Келвин Хэллидей, которому безусловно претит такая таинственность — он ведь считает ее бессмысленной, — сообщает об этом шурину.

— И этот опрометчивый шаг решил и участь его жены, и его собственную участь. Доктор Кеннеди никак не мог допустить, чтобы Хелен куда-то уехала и жила бы там счастливо со своим мужем. Изначально, я полагаю, он просто намеревался с помощью наркотиков разрушить здоровье Хэллидея. Но узнав, что жертва — вместе с Хелен — вот-вот ускользнет от него, он совершенно потерял голову. Надев хирургические перчатки, он прямо из больницы проникает через сад в «Святую Екатерину», настигает в прихожей Хелен и душит ее. Считая, что его никто не видит (дома, как он полагает, никого нет), он произносит над бездыханным телом трагические — и поразительно уместные — строки.

Вздохнув, мисс Марпл горестно поцокала языком.

— И как же я могла так сплоховать? Впрочем, все мы хороши. Разгадка была на поверхности, и как мы сразу не догадались… В этих словах из «Герцогини Амальфи» — квинтэссенция всего преступления. Помните: их произносит брат, умертвивший свою сестру, когда та осмелилась выйти замуж за любимого человека. Да, все мы тут сплоховали…

— Ну, а дальше? — спросил Джайлз.

— А дальше он шаг за шагом осуществляет весь свой дьявольский план: уносит тело в спальню, кидает одежду в чемодан, пишет записку и бросает ее — якобы скомканную Хэллидеем — в корзину для бумаг…

— А разве, — перебила Гвенда, — ему не удобнее было бы все подстроить так, чтобы моего отца обвинили в убийстве?

Мисс Марпл покачала головой.

— О нет, слишком рискованно. В нем ведь, как вы и сами заметили, сильна шотландская рассудочность, и к полиции он наверняка относится с должным уважением. Полиции необходимо слишком много доказательств, прежде чем заявить окончательно, что такой-то или такой-то виновен в убийстве. Следователи начнут задавать вопросы, выяснять, кто, когда и где находился, — а это может оказаться совсем некстати. Нет, план доктора Кеннеди был проще и, я бы сказала, изощреннее. Ему нужно было убедить одного-единственного человека — Хэллидея. Во-первых, в том, что он убил свою жену. И во-вторых в том, что он сумасшедший. И хотя Кеннеди сам уговорил Хэллидея лечь в лечебницу и уверял его, что никакого убийства не было, на самом деле он вряд ли так уж старался его разубедить. Если ваш отец и согласился в конце концов списать все на галлюцинацию, — думаю, Гвенда, он сделал это только ради вас. В душе майор Хэллидей по-прежнему считал себя убийцей. С тем и умер.

— Боже, — пробормотала Хелен. — Какое чудовищное злодеяние!

— Да, это именно злодеяние, — согласилась мисс Марпл. — Иначе и не скажешь. Именно поэтому ваши детские впечатления оказались столь сильны. В тот вечер зло предстало перед вами в своем самом отвратительном виде.

— А как же письма? — спохватился Джайлз. — Письма Хелен? Они-то написаны ее рукой — значит, они не подделка?

— О, разумеется, подделка. Но вот тут как раз доктор Кеннеди и перестарался — очень уж ему хотелось заставить вас с Гвендой отступиться от начатого. Наверное, он мог бы вполне сносно воспроизвести почерк своей сестры — но ведь экспертов не проведешь, это он понимал. Так что образец ее почерка, присланный вместе с письмом, на самом деле вовсе не был ее почерком. Он также написан его рукой! Потому-то эксперты и подтвердили сходство.

— Надо же, — Джайлз явно был смущен. — Мне такое даже в голову не пришло.

— И не мудрено, — заметила мисс Марпл. — Вы ведь верили всему, что он вам говорил. А верить людям очень опасно… Я, например, уже много лет ко всему отношусь с сомнением.

— А что с бренди?

— Бренди он отравил еще тогда, когда привез в «Холмы» то злополучное письмо и беседовал со мной в саду. Ведь пока миссис Кокер отлучалась, чтобы сообщить мне о его приезде, он оставался в гостиной. А подсыпать отраву в графин — дело минутное.

— Боже правый! — ужаснулся Джайлз. — И он еще убеждал меня отвезти Гвенду домой и напоить ее бренди — тогда, после убийства Лили Кимбл… Одного не пойму: как он устроил, чтобы Лили приехала раньше?

— Очень просто. В настоящем письме, которое она получила, Кеннеди назначил ей встречу на Вудлейском Становище. Ей было велено сесть в Дилмуте на двухчасовой поезд и доехать до Мэтчингс-Холта — что она и сделала. Но как только она отошла немного от станции и выбралась на тропинку, он встретил ее — и задушил. Затем он совершил подмену. Вместо настоящего письма (он велел ей взять его с собой, дабы она паче чаяния не заблудилась) он подложил то, которое и было зачитано в участке, и поспешил домой — готовиться к встрече с вами и разыгрывать комедию под названием «ожидание Лили».

— Но чем Лили-то ему угрожала? В ее письме ничего такого нет. Наоборот, мне показалось, что она подозревает Эффлика.

— Возможно, так оно и было. Но Лили, как выяснилось, слышала кое-что от Леони — няни-швейцарки, — а в этом доктор Кеннеди мог усмотреть прямую опасность для себя. Леони, выглянув в ту ночь в окно, увидела, чем он занимался в саду. Утром он беседовал с ней и прямо сказал, что майор Хэллидей повредился рассудком и убил свою жену, он же, доктор Кеннеди, решил ради ребенка скрыть преступление. Конечно, если Леони считает своим долгом сообщить о случившемся в полицию, — пожалуйста. Но это сулит ей самой крупными неприятностями — ну, и так далее. Одного упоминания полиции оказалось достаточно, чтобы до смерти запугать молоденькую иностранку. К тому же, вас — малышку Гвенни — она просто обожала и вообще свято верила, что «мосье ле доктор» сам знает как устроить лучше. В итоге Кеннеди выплатил ей кругленькую сумму и поскорее спровадил обратно в Швейцарию. Но перед отъездом она все же успела проболтаться Лили, что ваш отец убил свою жену и что она видела, как закапывают труп. Все это полностью совпадало с подозрениями самой Лили, и она, естественно, решила, что труп закапывал сам Хэллидей и что именно его Леони видела из окна.

— Но Кеннеди этого не знал, — сказал Джайлз.

— Да, Кеннеди этого не знал. Две вещи в письме Лили должны были его напугать. Во-первых, как выяснилось, Леони рассказала Лили о том, что она видела из окна, и, во-вторых, Лили упоминает какое-то «авто»…

— Ну и что? Это же было «авто» Джеки Эффлика.

— А вот тут опять начинается путаница. У Лили забрезжило в памяти, что на улице перед домом стояло какое-то загадочное «авто» — скорее всего, она и правда имела в виду машину Джеки Эффлика. Ее просто распирало от любопытства: что за гость такой загадочный заезжал в тот вечер к ее хозяйке? Между тем машин на улице перед домом наверняка стояло множество — рядом ведь больница, — и среди этого множества была в тот вечер и машина самого доктора. Вот он, вероятно, и решил, что Лили намекает на его «авто». А слову «шикарное» доктор Кеннеди не придал значения, так как это любимое лилино словечко.

— Понятно, — кивнул Джайлз. — У кого совесть нечиста, тому и мерещатся везде шантаж да угрозы… Но про Леони-то вам откуда известно?

Прежде чем ответить, мисс Марпл довольно долго молчала, плотно сжав губы.

— Видите ли, когда полицейские, которых инспектор Праймер оставил дежурить в «Холмах», схватили доктора Кеннеди, он тотчас же все признал и принялся рассказывать — от начала до конца. Леони, насколько я поняла с его слов, недолго прожила после возвращения в Швейцарию. Она умерла от передозировки снотворного… Так что он, как видите, и тут подстраховался.

— И когда подсыпал мне в бренди яд — тоже?

— Вы, милочка, были для него особенно опасны — вы и Джайлз. Слава Богу, вы не рассказали ему, что видели тогда труп Хелен в прихожей. Уж свидетеля он бы ни за что не потерпел.

— А звонки Фейну и Эффлику — тоже часть его плана?

— Конечно. Ведь начни полиция расследование — кто да как мог отравить бренди, — из них обоих получились бы прекрасные подозреваемые. Вдобавок, если бы Джеки Эф-флик приехал на своей машине один, его, пожалуй, можно было обвинить и в убийстве Лили Кимбл. У Фейна на такой случай скорее всего нашлось бы алиби.

— А ведь каким заботливым представлялся, — пробормотала Гвенда. — Называл «малышкой Гвенни»…

— Что ж, он играл свою роль. Представьте его положение: восемнадцать лет спокойной жизни — и вдруг являетесь вы с Джайлзом и задаете неприятные вопросы, выуживаете на свет Божий давно забытое убийство. Копаться в прошлом, друзья мои, всегда опасно. Было от чего волноваться…

— Бедная миссис Кокер, она была на волосок от гибели, — вздохнула Гвенда. — Надеюсь, теперь с ней все в порядке. Как думаешь, Джайлз, согласится она к нам вернуться?

— Согласится, — серьезно ответил Джайлз, — если в доме будет детская.

Гвенда вспыхнула, а мисс Марпл, пряча улыбку, принялась обозревать окрестности Торки.

— Как странно, что все так совпало, — размышляла Гвенда. — Я стою наверху, смотрю на резиновые перчатки, а он появляется в прихожей и говорит почти как в тот раз… «Лицо… Слепит глаза…» — Она зябко поежилась. — «Она мертва; прикройте ей лицо: мне молодость ее слепит глаза», — задумчиво повторила она. — Если бы не мисс Марпл… — И, помолчав еще, сказала: — Бедная Хелен… Бедная, славная Хелен… чья молодость слепила глаза. Знаешь, Джайлз, а ведь ее больше нет — там, в прихожей. Я это почувствовала вчера перед отъездом. Есть просто дом, который мы любим. И он любит нас. И мы можем в него вернуться — всегда, когда захотим.

РАССКАЗЫ The Dressmaker's Doll In a Glass Darkly © Перевод Борисов И. 2003

КУКЛА

Кукла лежала в большом плюшевом кресле, почти неразличимая в это хмурое и сумрачное лондонское утро на фоне темных драпировок, ковров и серо-зеленых покрывал. Это была большая тряпичная кукла с нарисованным личиком, одетая в зеленое бархатное платье и маленькую кокетливую шапочку — совсем не детская кукла. Такие игрушки обычно позволяют себе богатые дамы, чтобы не так одиноко было сидеть бесконечными днями у телефона, утопая в роскошных подушках. Слишком большая и слишком слащавая для ребенка.

Вбежавшая в комнату Сибил Фокс застыла на пороге, удивленно глядя на куклу.

«Вот интересно, — подумала она, но мысль тут же ушла, уступив место другой, более практичной: — Да где же выкройка? Куда я могла ее деть? Ведь точно помню, совсем недавно держала ее в руках».

Она вышла на лестничную площадку и, задрав голову, во все горло крикнула: «Элспет! Элспет! Выкройка из синего бархата у тебя? Миссис Феллоуз-Браун вот-вот будет». Не дожидаясь ответа, она вернулась в комнату и включила свет. Ее взгляд снова упал на куклу. «Вот интересно… Хотя, нет. Наверняка я сама ее уронила», — подумала Сибил, поднимая выкройку с пола.

С лестницы послышался привычный скрежет поднимающегося лифта, и через минуту, пыхтя и отдуваясь не хуже местного паровоза, в комнату ввалилась миссис Феллоуз-Браун с неизменным пекинесом[270] подмышкой.

— Ну и дождь, — громогласно объявила она. — Настоящий потоп.

Она с трудом стянула с пухлых пальцев перчатки и кое-как сбросила манто. В примерочной появилась Алисия Кумб, удостаивавшая своим вниманием только самых важных клиенток. Миссис Феллоуз-Браун была одной из них.

Элспет, старшая швея, принесла платье, и Сибил натянула его на миссис Феллоуз-Браун.

— Очаровательно, — пропела она. — Просто чудесно. И цвет такой удачный, правда?

Мисс Кумб придирчиво осмотрела клиентку и не терпящим возражений тоном изрекла:

— Да, оно вам к лицу. Определенно, к лицу.

Миссис Феллоуз-Браун повернулась к зеркалу боком.

— Что мне нравится в ваших платьях, — сообщила она, — так это то, что в них я выгляжу куда стройнее, чем в действительности.

— Просто вы здорово похудели за последние три месяца, — сказала Сибил.

— Да нет, — благодушно отмахнулась миссис Феллоуз-Браун, — это все ваше платье. Я и в самом деле кажусь в нём в нем немного стройнее. У вас, верно, крой какой-то особый. Вон, поглядите, и бедра стройнее, у меня в нем даже зада почти нет. Я хочу сказать, что он выглядит как у всех приличных людей.

Она пощупала рукой и, убедившись, что ничего не исчезло, тяжело вздохнула.

— Какое-то время его еще удавалось прятать, выпячивая вперед живот. Но, с тех пор как и живот стал таким же, положение просто безвыходное.

— Если бы вы только видели некоторых из моих клиенток! — заметила Алисия.

Миссис Феллоуз-Браун прошлась по комнате.

— В некотором смысле живот даже хуже зада, — продолжала она. — Во всяком случае, он больше на виду. Как-никак, когда с кем-то общаешься, приходится быть к нему лицом. В общем, я взяла за правило подтягивать живот, а зад уж пусть сам о себе беспокоится.

Она вдруг вытянула шею, как будто что-то увидела.

— Уф, ну у вас и кукла! У меня от нее просто мороз по коже. Давно она у вас?

Сибил растерянно посмотрела на мисс Кумб. Та пожала плечами.

— Нет, наверное. Не знаю. Все стала забывать. Просто ужас какой-то. Ничего не могу запомнить. Сибил, давно она у нас?

— Нет, — коротко ответила Сибил.

— Понятно, — протянула миссис Феллоуз-Браун, разглядывая куклу. — Надо же! У нее такой вид, будто она смеется над нами. У меня от нее мурашки. Я бы на вашем месте избавилась от нее. Немедленно.

Она зябко повела плечами, как от озноба, и снова повернулась к зеркалу. Теперь ее беспокоило, не стоит ли немного укоротить рукава? И немного увеличить вырез? Когда эти и другие важные вопросы были улажены, миссис Феллоуз-Браун начала собираться. Проходя мимо куклы, она остановилась и, еще раз внимательно ее осмотрев, покачала головой.

— Нет, не нравится она мне. Совсем не нравится. У нее такой вид, будто это она здесь хозяйка. Нехорошо это. Не-хо-рошо.

— О чем это она? — удивилась Сибил, когда дверь за миссис Феллоуз-Браун закрылась, но, не успела Алисия ответить, как дверь открылась снова.

— Господи, я забыла у вас Фу-Линга! Где ты, мой дорогой? Господи, да вы только гляньте!

Алисия и Сибил как по команде повернули головы. Пекинес неподвижно сидел прямо перед креслом и не отрываясь смотрел на куклу. Его маленькая мордочка с выпученными блестящими глазами не выражала ровным счетом ничего. Он просто сидел и смотрел на куклу.

— Пойдем, дорогуша, — позвала его хозяйка.

«Дорогуша» не обратил на нее никакого внимания.

— Совсем не слушается мамочку, — сказала миссис Феллоуз-Браун с такой гордостью, будто назвала лучшее из качеств своего питомца. — Пойдем же, Фу-Линг.

Фу-Линг равнодушно взглянул на хозяйку и снова повернулся к кукле.

— Она явно произвела на него впечатление, — сказала миссис Феллоуз-Браун. — Сомневаюсь, чтобы он видел ее раньше. Она уже была здесь, когда я приходила в прошлый раз?

Алисия и Сибил переглянулись.

— Я же говорила: в последнее время ничего не могу запомнить. Давно она у нас, Сибил?

— Откуда она у вас вообще взялась? — допытывалась миссис Феллоуз-Браун. — Вы что, купили ее?

— О, нет! Разумеется, нет! — воскликнула Алисия, явно шокированная этим предположением. — Наверное, нам ее кто-нибудь подарил.

Она тряхнула головой.

— Да что за напасть такая! Ничего в голове не держится.

— Ну же, Фу-Линг, не упрямься. Пойдем домой. Или мне придется взять тебя на руки. Ну, иди же к маме на ручки.

Она взяла Фу-Линг на руки, и тот обреченно тявкнул, очевидно, выражая этим свой протест. Когда его уносили, он снова повернул мордочку к креслу и посмотрел на куклу.

— У меня мурашки по коже от этой куклы, — заявила миссис Гроувз.

Миссис Гроувз была уборщицей. Она только что вымыла весь пол и и теперь протирала пыль.

— Очень странно. Вчера я ее здесь что-то не видела. И тут — на тебе.

— Она вам не нравится? — спросила Сибил.

— Да говорю же, миссис Фокс, у меня от нее мурашки. Какая-то она не такая, вы меня понимаете? И ведет себя нагло, и смотрит дерзко. В общем, в этом есть что-то нездоровое, вот что я вам скажу.

— Раньше вы ничего такого не говорили.

— Да говорю же: раньше я ее и не замечала. То есть я, конечно, знала, что она здесь…

Миссис Гроувз замолчала, и ее лицо приняло озадаченное выражение.

— Просто кошмар какой-то.

Она прихватила ведро, тряпку и, выйдя на лестничную площадку, отправилась в комнату напротив.

Сибил смотрела на куклу в полной растерянности. Вошла Алисия, и Сибил резко обернулась:

— Мисс Кумб, давно у нас эта дрянь?

— Какая? Кукла? Но, дорогая моя, вы же знаете, что я ничего не помню. Вот только вчера отправилась на лекцию, а уже через полквартала забыла, зачем вышла из дому. И, представьте, так и не вспомнила, как ни старалась. В конце концов решила, что мне нужно что-то купить и я долго бродила по магазинам. А о лекции вспомнила только дома, за чаем. Нет, я, конечно, понимаю, что люди с годами не молодеют, но, по-моему, для моего возраста это слишком. Вот! Я только что забыла, где оставила сумочку. И очки, кстати, тоже. Вот это странно. Я же только что читала.

— Очки здесь, на камине, — терпеливо сказала Сибил. — Так откуда, все-таки, взялась здесь эта кукла? Кто ее нам принес.

— Совершенно не помню. Видно, кто-то принес ее или прислал. Но как бы там ни было, она чудесно смотрится в этой комнате, правда?

— Даже слишком, по-моему. Странно, что я не могу вспомнить, когда заметила ее в первый раз.

— Ну-ну, не уподобляйтесь мне, дорогуша. Вы еще слишком молоды.

— Нет, мисс Кумб, я правда не помню. Я ведь еще вчера смотрела на нее и думала, что есть в ней что-то такое… Как сказала миссис Гроувз, от чего мурашки по спине бегают. Подумала — и тут же поняла, что уже об этом думала, а когда — не помню! С одной стороны, я ее, вроде, раньше не видела, а с другой — такое чувство, будто она здесь была всегда, просто раньше ее не замечала.

— Наверное, она просто влетела в наше окно на метле, — предположила Алисия. — Но, как бы там ни было, она прекрасно вписывается в интерьер. Теперь даже трудно представить эту комнату без нее, верно?

— Да, — вздрогнув, согласилась Сибил. — Только мне это очень не нравится.

— Что именно?

— Что трудно представить комнату без нее.

— Ну, хватит болтать глупости! — неожиданно разозлилась мисс Кумб. — Что вы все ополчились на бедняжку, право слово? Ну, чем она вам не угодила? Обычный комок ваты. Хотя, может, это потому, что я без очков.

Мисс Кумб водрузила на нос очки и внимательно осмотрела куклу.

— Да, понимаю, о чем вы. От ее вида действительно становится немного не по себе. Хмурая, хитрая и очень решительная.

— Странно, — сказала Сибил, — что миссис Феллоуз-Браун сразу ее невзлюбила.

— Ну, она привыкла говорить что думает.

— И все-таки странно, — упорствовала Сибил. — Казалось бы, какое ей дело до какой-то куклы?

— Бывает, люди испытывают неприязнь к самым неожиданным вещам.

— А может, эта кукла и впрямь появилась здесь только вчера? — предположила Сибил с коротким смешком. — Влетела в окно, как вы сказали, на метле, и решила здесь остаться?!

— Нет, я уверена, что она здесь давно. Может, просто только вчера она сделалась видимой.

— Мне тоже кажется, что она здесь давно… Но хоть убей не помню, чтобы я видела ее раньше.

— Ну и хватит об этом, — поспешно сказала Алисия. — А то эти разговоры ни к чему хорошему не приведут. Не будем забивать голову пустяками.

Она взяла куклу, встряхнула ее и пересадила в другое кресло. Кукла тут же завалилась набок.

— Да нет в ней ничего живого, — заключила Алисия, пристально глядя на куклу. — Это нам только кажется.

— Ух, как она меня напугала, — жаловалась миссис Гроувз, размашисто стирая пыль с полки. — Так напугала, что у меня просто ноги не идут в примерочную.

— Кто напугал? — рассеянно спросила мисс Кумб, просматривая счета. — Эта женщина, — добавила она скорее для себя, чем для миссис Гроувз, — думает, что может каждый год шить у нас по шесть платьев и не платить за это ни пенни! Бывают же такие люди!

— Да кукла! — воскликнула миссис Гроувз.

— Как, опять наша кукла?

— Ну да. Расселась там совсем как живая. Меня чуть удар не хватил.

— Да что вы такое говорите?

Мисс Кумб встала, вышла из комнаты и, перейдя лестничную площадку, вошла в примерочную. В углу, за письменным столом, сложив на его крышке свои длинные ватные руки, невозмутимо сидела кукла.

— Похоже, у нас завелись шутники, — сказала Алисия. — И додумались же так ее посадить. Действительно как живая!

Алисия увидела на лестничной площадке Сибил, спускавшуюся с подготовленным для примерки платьем.

— Зайдите на минутку, Сибил. Полюбуйтесь на нашу куклу. Сидит за письменным столом и пишет письма.

Некоторое время женщины молча разглядывали куклу.

— Смешно, правда? Интересно, кто ее так усадил? Не вы?

— Нет, — покачала головой Сибил. — Наверное, кто-то из девушек.

— Глупая шутка, — сказала мисс Кумб и, взяв куклу за шею, швырнула ее на диван.

Сибил аккуратно повесила платье на спинку стуле, вышла из комнаты и поднялась в мастерскую.

— Вы знаете куклу мисс Кумб? — спросила она. — Такая большая ватная кукла, что в последнее время валяется в примерочной?

Девушки подняли головы.

— Да, миссис Фокс, конечно, знаем.

— И кто из вас догадался посадить ее сегодня утром за стол?

Девушки смотрели на нее молча. Наконец, Элспет, старшая швея, переспросила:

— Посадить за стол?

— Я не сажала, — сказала одна из девушек. — А ты, Марлен?

Марлен покачала головой.

— Это ваша шутка, Элспет?

— Нет, конечно, — ответила Элспет сквозь сжатые, будто она держала во рту иголки, губы. — Что мне, делать нечего, кроме как в куклы играть?

— Послушайте, — сказала Сибил, изо всех сил стараясь подавить дрожь в голосе. — Послушайте, я никого не собиралась ругать. Это очень смешная шутка, и мне просто интересно было узнать, чья она.

Девушки рассердились.

— Мы же сказали вам, миссис Фокс. Никто из нас этого не делал, правда, Марлен?

— Я не делала, — ответила Марлен. — Так что, раз Нелли и Маргарет говорят, что тоже не делали, значит — это не мы.

— Это не мы, — подвела черту Элспет. — А в чем все-таки дело, миссис Фокс? Может быть, это сделала миссис Гроувз?

Сибил покачала головой.

— Точно не Миссис Гроувз. Ее-то как раз этой шуткой и напугали.

— Спущусь и посмотрю, — решила Элспет.

— Мисс Кумб уже переложила куклу на диван, — сказала Сибил и, помолчав, добавила: — Но кто-то ведь это сделал! И… И я просто не понимаю, почему он не хочет в этом признаться.

— Я ведь уже сказала, миссис Фокс: я не сажала! — воскликнула Маргарет. — И не понимаю, почему вы нам не верите. Никто из нас бы не стал заниматься такими глупостями.

— Простите, я не хотела вас обидеть. Но… кто же еще мог это сделать?

— Может, она сама там уселась? — хихикнула Маргарет.

Сибил это не понравилось.

— Чушь! — сердито сказала она и пошла вниз.

Мисс Кумб стояла посреди примерочной, растерянно озиралась и напевала себе под нос что-то жизнеутверждающее.

— Я снова потеряла очки, — бодро сообщила она. — Но самое скверное, что при мне нет вторых очков, при помощи которых я обычно нахожу первые.

— Я поищу, — сказала Сибил. — Они только что были у вас.

— Я выходила в другую комнату, — пока вы были наверху. Наверное, оставила там.

Они отправились в соседнюю комнату. Алисия продолжала причитать.

— Так некстати! Мне нужно срочно разобраться со счетами. А как я могу с ними разобраться, когда у меня нет очков?

— Давайте я поднимусь и принесу вам другие очки из спальни, — предложила Сибил.

— Я ведь говорю — их тоже нет.

— Господи! А с ними-то что случилось?

— Кажется, я оставила их вчера в кафе, когда завтракала. Или в магазине. Я уже звонила и туда, и туда.

— О Господи! — воскликнула Сибил. — Значит, вам нужно иметь три пары.

— Если бы у меня было три пары, — возразила Алисия, — я бы всю жизнь только тем и занималась, что их искала. Думаю, лучше всего иметь одни. Тогда волей-неволей приходится искать их до победного конца.

— Должны же они где-то быть, — сказала Сибил. — Здесь их нет, остается примерочная.

Сибил вернулась в примерочную и тщательно ее осмотрела. Последней она подняла куклу.

— Нашла! — позвала она мисс Кумб.

— Замечательно. И где же они были?

— Под нашей драгоценной куклой. Наверное, вы бросили ее на очки…

— Нет. Я хорошо помню, что они оставались на мне.

— Ну, в таком случае, кукла, видимо, сама их взяла и легла на них! — воскликнула Сибил с раздражением.

— А знаешь, — проговорила Алисия, задумчиво глядя на куклу, — почему бы и нет? Она выглядит довольно смышленой, верно?

— Скорее, хитрой. У нее такой вид, будто она знает нечто такое, чего не знаем мы.

— Ну, может быть, вы и правы. Давайте вернемся к нашим делам. Через десять минут придет клиент, а мне еще нужно разобраться, наконец, со счетами.

— Миссис Фокс! Миссис Фокс!

— Да, Маргарет. Что случилось? — спросила Сибил, поднимая голову от атласного отреза, который она кроила.

— Да опять эта кукла, миссис Фокс! Я понесла вниз коричневое платье, как вы велели, а она снова там сидит за столом. И это не мы… Честное слово, мы бы такого не сделали.

Ножницы в руке Сибил дрогнули.

— Ну вот, — сказала она ворчливо, — полюбуйся. Ну да ладно, попробуем исправить. Так что там, говоришь, с нашей куклой?

— Она снова сидит за столом.

Сибил спустилась в примерочную. Кукла сидела за столом в той же позе, что и вчера.

— А ты настырная особа, — усмехнувшись, сказала Сибил кукле и, решительно сняв ее со стула, водворила на диван. — Знайте свое место, девушка.

— Мисс Кумб! — позвала она.

— Я здесь, Сибил, — ответила Алисия из соседней комнаты, и Сибил поспешила к ней.

— Кто-то нас разыгрывает. Эта кукла опять сидит за столом.

— Кто бы это мог быть, как вы думаете?

— Может, все-таки девушки из мастерской? Думают, что это смешно, наверное. Они, правда, клянутся, что ни при чем.

— И кто же из них? Маргарет?

— Нет, не думаю. У нее был очень растерянный вид. Скорее уж, эта хохотушка Марлен.

— Кто бы ни был, а шутка глупая.

— Совершенно дурацкая. Но я положу этому конец, — решительно объявила Сибил.

— Каким образом?

— А вот увидите.

Собираясь вечером домой, Сибил заперла примерочную на замок.

— А ключ заберу с собой, — победоносно объявила она миссис Кумб.

— А, понимаю, — весело сказала та. — Начинаешь подумывать, а не моя ли эта работа? Может, я уже настолько голову потеряла, что могу зайти сюда и, вместо занятия делом, усаживаю куклу, и тут же об этом забываю. Так, что ли?

— Я уже ничему не удивлюсь, — уклончиво проговорила Сибил. — Но, как бы там ни было, я хочу быть уверена, что завтра утром дурацких шуток не будет.

На следующее утро, едва появившись в ателье, Сибил первым делом направилась к примерочной. Поджав губы, она отперла дверь и решительно шагнула внутрь.

— Ну-ка, посмотрим…

Она охнула и отшатнулась: кукла, как ни в чем не бывало, сидела за столом.

— Ну, дела! — воскликнула миссис Гроувз, заглянув в примерочную через плечо Сибил. — Вот это да! Ох, миссис Фокс, вам нехорошо? Вы совсем белая. Давайте сбегаю, принесу какие-нибудь капли?

— Спасибо, все в порядке, — ответила Сибил.

Она подошла к кукле и сняла ее со стула.

— Странная шутка, — заметила миссис Гроувз.

— Не понимаю, кто мог сделать это, если вечером я сама заперла дверь на замок.

— Может, у кого-то есть второй ключ, — предположила миссис Гроувз.

— Сомневаюсь. Замок очень старый, и к нему есть только один ключ.

— Тогда, может, к нему подходит ключ от другой двери?

Они перепробовали все ключи, какие только нашлись в ателье, но ни один из них не подошел к замку примерочной.

— Все это очень странно, мисс Кумб, — сказала Сибил позднее, когда они обедали в кафе. — Очень.

Мисс Кумб, однако, вся эта история явно забавляла.

— По-моему, — ответила она, — мы имеем дело с самой обычной чертовщиной. Так что, думаю, надо написать какому-нибудь медиуму, пусть приедет и разберется.

— Вас это, кажется, вовсе не беспокоит? — заметила Сибил.

— Строго между нами, мне это даже нравится, — ответила мисс Кумб. — Когда доживешь до моего возраста, дорогуша, начнешь радоваться любым происшествиям. Хотя, — добавила она, подумав, — и пугает тоже.

Вечером Алисия и Сибил снова заперли дверь примерочной.

— Продолжаю считать, что это чьи-то глупые шутки, — говорила Сибил. — Хотя и не понимаю, зачем…

— Думаешь, завтра она опять окажется за столом?

— Да, — ответила Сибил. — Думаю, да.

Но она ошиблась. На следующий день куклы за столом не было. Она сидела на подоконнике, смотрела на улицу и выглядела совсем как живая.

— Ужасно глупо, правда? — говорила Алисия позже за чаем, который они теперь, по молчаливому соглашению, пили не в примерочной, как обычно, а в комнате мисс Кумб — напротив.

— Что глупо? — спросила Сибил.

— Глупо, что мы так нервничаем. Я хочу сказать, что на самом деле, ведь ничего страшного не происходит. Просто кукла каждый раз оказывается в другом месте.

Шли дни. Теперь кукла перемещалась не только по ночам. Даже днем можно было оставить примерочную на несколько минут, а, вернувшись, застать куклу на новом месте. Иногда ее находили на диване, чаще на стуле. Иногда ее могли оставить на диване, а найти уже на стуле. Затем на другом стуле. Иногда она сидела на подоконнике, иногда — за столом.

— Она разгуливает по комнате, как у себя дома, — заметила однажды Алисия. — И мне кажется, Сибил, ей здесь нравится. Да нет, точно нравится.

Фигурка в мягком зеленом платье, с рисованным шелковым личиком безвольно лежала перед ними на диване.

— Несколько старых лоскутков бархата и шелка, немного краски — вот и все, — продолжала Алисия удивленно. — А знаете… мы могли бы легко от нее… э… избавиться.

— Что значит «избавиться»? — переспросила Сибил.

— Ну, если бы у нас был камин, можно было бы сжечь ее, как ведьму… А так можно просто выбросить в мусорный ящик.

— Ну да, — возразила Сибил. — Чтобы ее оттуда достали и принесли обратно?

— Тогда можно куда-нибудь ее отослать. Скажем, в одну из тех благотворительных организаций, что вечно устраивают распродажи. По-моему, так будет лучше всего.

— Не знаю… — неуверенно сказала Сибил. — Боюсь, она…

— Что она?

— Боюсь, она вернется.

— Как почтовый голубь?

— Да.

— Ну, надеюсь, мы еще не выжили из ума, — сказала Алисия.

— Нет, — ответила Сибил. — Но я ужасно ее боюсь. Мне кажется, нам все равно с ней не справиться. Мне кажется, она сильнее нас.

— Как, вот этот кусок тряпки?

— Да, этот кусок тряпки. Разве вы не видите, какая она наглая?

— Наглая?

— Да. Она все делает по-своему. И явно считает эту комнату своей. Да вы сами посмотрите!

— Пожалуй, — сказала Алисия, оглядываясь. — Пожалуй, что и так. А если задуматься, то так оно всегда и было. Здесь все подобрано ей в цвет: и обивка, и портьеры… Только раньше я думала, что кукла идеально подходит для этой комнаты, а оказалось, что это комната будто специально для нее создана. Абсурд какой-то! — воскликнули она вдруг. — Приходит кукла, занимает комнату! Ты знаешь, что миссис Гроувз уже давно здесь не убирает?..

— Боится куклу?

— Ну, сама она, конечно, в этом не признается. Просто все время находит предлоги, чтобы сюда не заходить. Что же нам делать, Сибил? Я чувствую себя отвратительно. Всю последнюю неделю у меня все валится из рук.

— Я тоже не могу сосредоточиться, — призналась Сибил. — Такие ошибки делаю — самой стыдно. Может, и впрямь написать этим… Ну, которые этим занимаются?

— А не выставим мы себя, в таком случае, просто парой старых набитых дур? Что-то не хочется… Думаю, нам придется оставить все как есть. Во всяком случае, до тех пор пока…

— Пока что?

— Не знаю, — ответила Алисия и нервно рассмеялась.

На следующее утро дверь примерочной оказалась заперта.

— Мисс Кумб, это вы закрыли? — спросила Сибил.

— Да, — ответила Алисия. — Закрыла. Пусть так и остается.

— То есть?

— Я отказываюсь от этой комнаты. Пусть она остается кукле. В конце концов, нам не нужно столько комнат? Примерять можно и здесь.

— Но это ваша личная гостиная!

— Подумаешь! Мне она больше не нужна. Мне хорошо и в спальне. Пожалуй, я даже превращу ее в спальню-гостиную!

— И долго вы думаете держать эту комнату запертой?

— Столько сколько потребуется. А хоть бы и всегда.

— Но там ведь нужно убираться, проветривать…

— Еще чего! — ответила Алисия. — Если комнате все равно, кто в ней живет, то так ей и надо. А вообще, пусть кукла и убирает.

Она помолчала и добавила:

— А знаете, она нас всех ненавидит.

— Кто ненавидит? — переспросила Сибил. — Кукла?

— Да, — ответила Алисия. — А вы не знали? Странно. Не трудно было заметить.

— Да, — задумчиво проговорила Сибил, — наверное, вы правы. Теперь мне кажется, я все время чувствовала, что мы ей мешаем.

— Злобная тварь, — сказала мисс Кумб. — Надеюсь, теперь она довольна.

Немного успокоившись, мисс Кумб объявила всем, что временно отказывается от примерочной, так как ей слишком трудно убирать столько комнат. Это не помогло, и уже вечером Алисия случайно услышала разговор двух работниц.

— …она и раньше-то была странноватая… вечно все теряла… а теперь совсем спятила… придумала эту историю с куклой…

— Думаешь, она может быть опасной? Я читала про буйных помешанных, они такое творят… это же ужас какой-то!

Они прошли мимо, продолжая болтать, и Алисия возмущенно выпрямилась на стуле. Спятила, как же! И тут же с грустью подумала: «Хотя, если бы не Сибил, я, пожалуй, и сама бы так думала. Но ведь и Сибил, и миссис Гроувз… нет, мы не могли спятить все сразу».

Через три недели Сибил не выдержала:

— Когда-то нам все равно придется зайти в эту комнату.

— Зачем?

— Да хотя бы затем, чтобы прибраться и выгнать моль. Подмести, протереть пыль, проветрить, а потом снова закрыть.

— Я бы предпочла оставить все как есть.

— Оказывается, вы еще более суеверны, чем я, — заметила Сибил.

— Возможно, — согласилась Алисия. — Я прекрасно помню, что поначалу меня все это весьма занимало. Теперь — нет. Теперь я просто боюсь.

— А я хочу войти, — упрямо сказала Сибил. — И войду.

— Тебя просто разбирает любопытство, вот и все, — сухо заметила Алисия.

— Пусть любопытство. Но ведь и в самом деле интересно, что-то она там поделывает?

— Я все же думаю, лучше ее не трогать. Теперь, когда мы освободили ей комнату, она должна быть довольна. Не надо ее злить.

Алисия вздохнула.

— Боже мой, какую чушь мы несем!

— Да уж. Так вы дадите мне ключ?

— Если тебе так неймется… Держи.

— Кстати, вы напрасно боитесь, что я ее выпущу. Эта особа из тех, что проходят сквозь стены.

Сибил повернула ключ в замке, и вошла и комнату.

— Странно, — сказала она.

— Что странно? — спросила Алисия, заглядывая через ее плечо.

— Комната убрана, пыли не видно. Она столько времени была закрыта, что ожидать можно было совсем другого…

— Действительно, странно.

— А вот и она, — тихо проговорила Сибил.

Кукла была на диване. Она сидела очень прямо и ровно, подложив под спину подушку. Она напоминала хозяйку, ожидающую гостей.

— Ничего себе, — сказала Алисия, — она и впрямь чувствует себя здесь хозяйкой. Так и хочется извиниться за вторжение, верно?

— Пойдемте, — сказала Сибил.

Она попятилась, прикрыла за собой дверь и снова закрыла ее на ключ. Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

— Хотела бы я знать, — нарушила молчание Алисия, — почему мы ее так боимся?

— А кто бы не испугался?

— Я хочу сказать: ведь, в конце-то-концов, ничего страшного не происходит. Обычная кукла. Ну, умеет перемещаться по комнате, что с того? Может, ее привидение передвигает?

— Вот это мне больше нравится.

— Да, но я в это не верю. Кукла явно перемещается сама.

— Вы уверены, что не помните, откуда она взялась?

— Уверена. И, чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь в том, что я ее не покупала и мне ее никто не дарил. Похоже, она пришла сама.

— Так может… она когда-нибудь сама и уйдет?

— Честно говоря, сомневаюсь. Она получила все что хотела, и ей здесь нравится.

Мисс Кумб ошиблась. Когда на следующее утро Сибил вошла в гостиную, у нее перехватило дыхание. Опомнившись, она крикнула:

— Мисс Кумб! Мисс Кумб! Спускайтесь сюда скорее.

— Да что случилось?

У мисс Кумб как раз случился приступ ревматизма. Хромая, она с трудом спустилась по лестнице.

— Ну, что тут у вас, Сибил?

— Посмотрите.

В демонстрационной комнате на диване, в своей обычной небрежной позе, облокотившись о подушки, сидела кукла.

— Она вышла, — прошептала Сибил. — Ей уже мало комнаты. Теперь она хочет занять и эту!

Алисия тяжело опустилась на стул.

— В конце концов она захочет занять все ателье.

— Очень на то похоже, — сказала Сибил.

— Ты! Мерзкая, хитрая, злобная тварь, — закричала Алисия на куклу. — Зачем ты нас мучаешь? Зачем ты сюда пришла? Мы тебя не звали. Ты нам не нужна.

В ту же секунду женщинам показалось, что кукла пошевелилась. Казалось, она немного изменила позу, еще больше откинувшись на спинку дивана, словно показывая, что никуда отсюда не уйдет. На ее личике, наполовину прикрытом рукой, блуждала хитрая злая улыбка.

— Какая же ты дрянь! — вне себя, вскричала Алисия, и вдруг, совершенно неожиданно для Сибил, стремительно пересекла комнату, схватила куклу, подбежала к окну, распахнула его и выбросила куклу на улицу.

Сибил испуганно вскрикнула:

— Алисия, что вы натворили! Нельзя же так!

— А как можно? — устало возразила мисс Кумб. — Я просто не могла больше этого выносить.

Сибил подошла к окну. Кукла лежала внизу, на тротуаре, подвернув под себя одну руку и широко раскинув ноги.

— Вы ее убили, — сказала Сибил.

— Глупости. Нельзя убить мешок, набитый старыми лоскутами. Это всего лишь кукла.

— Как раз эта была живая, — возразила Сибил.

Алисия вздрогнула:

— Господи! Ребенок…

Над куклой стояла бедно одетая девочка. Она быстро огляделась и, убедившись, что никто не видит, тут же схватила куклу и бросилась наутек в сторону дороги. Прохожих было еще немного, но движение на проезжей части становилось все оживленнее.

— А ну стой! — закричала ей из окна Алисия и обернулась к Сибил: — Ей нельзя брать эту куклу. Ни в коем случае. Это опасно! Нужно ее остановить.

Девочка остановилась как раз посереди дороги — с одной стороны вереницей двигались три такси, с другой — два мебельных фургона. На какое-то время девочка оказалась отрезанной от всего мира, растерянно стоя на островке посреди бушующего моря. Сибил бросилась вниз по лестнице. Алисия помчалась следом. С риском для жизни лавируя между машинами, Сибил и Алисия успели проскочить на то место, где еще стояла девочка..

— Ты не должна была брать эту куклу, — строго сказала Алисия. — Отдай ее мне.

Девочка упрямо вскинула голову. Это была маленькая худенькая девочка лет восьми. Взгляд ее чуть раскосых глаз был вызывающим.

— Не отдам, — коротко ответила она. — Вы сами выбросили ее, я видела. А раз выбросили, значит, она вам не нужна.

— Я куплю тебе другую, — в отчаянии воскликнула Алисия. — Сейчас мы пойдем с тобой в магазин, и я куплю тебе любую куклу, какую ты выберешь. Только, пожалуйста, верни мне эту.

— Нет, — твердо ответила девочка.

Она обхватила куклу руками и со всей силы прижала к груди.

— Послушай, надо вернуть, — ласково проговорила Сибил. — Ты ведь и сама знаешь, что она не твоя.

Сибил протянула руку к кукле, но девочка увернулась и рассерженно затопала ногами.

— Нет, моя! Вы ее все равно не любите. Если бы любили, не стали бы выбрасывать. А я буду любить ее сильно-сильно. Вы не понимаете, как ей это нужно. Это вообще все что ей нужно: чтобы ее кто-то любил.

Она неожиданно вырвалась и, ловко проскользнув между движущимися машинами, перебежала дорогу, свернула в аллею и скрылась из глаз прежде, чем женщины решились за ней последовать.

— Убежала, — тихо проговорила Алисия.

— Да. А вы слышали, что она сказала? Ну, про куклу.

— Что ж, может, она и права, — ответила Алисия. — Может, только этого кукла от нас и хотела… чтобы ее любили.

Они стояли в центре Лондона, посреди дороги, и растерянно смотрели друг на друга.

ОТРАЖЕНИЕ В ЗЕРКАЛЕ

У этой истории нет разгадки. Я до сих пор не понимаю, как она вообще могла произойти. Тем не менее она произошла.

Порой я думаю, как все обернулось бы, обрати я внимание на одну крохотную деталь сразу, а не многими годами позже. Если бы это произошло, жизнь трех человек поменялась бы в корне, и одна мысль об этом приводит меня в ужас.

Однако, по порядку. Летом 1914 года, перед самой войной, я приехал в Бэджуорси погостить у своего лучшего друга Нейла Карслейка. Я немного знал его брата Алана, а вот с его сестрой, Сильвией, мне встречаться не доводилось. Я только знал, что в семье она самая младшая: на два года младше Алана и на три — Нейла. За время учебы я дважды собирался провести каникулы у Нейла в Бэджуорси, и всякий раз что-то мешало. Вот так и вышло, что когда я впервые появился в доме Нейла и Алана, мне было уже двадцать три.

Когда я приехал, выяснилось, что в Бэджуорси полно гостей: Сильвия только что объявила о своем помолвке с неким Чарльзом Кроули. Нейл как-то упоминал при мне, что этот Кроули гораздо старше сестры, но парень с виду неплохой и к тому же обеспеченный.

Насколько я помню, мы приехали около семи часов вечера. Все разошлись по своим комнатам переодеться к обеду. Нейл показал мне мою комнату. Судя по всему, Бэджуорси построили очень давно, и строили без всякого проекта. Кроме того, на протяжении чуть не трех веков его постоянно достраивали и перестраивали, в результате чего он, казалось, сплошь состоял теперь из лестниц, площадок и коридоров. Все это располагалось в самых неожиданных местах, и отыскать нужную комнату было очень непросто. Я помню, Нейл даже обещал вернуться за мной и отвести в гостиную. Помню, я еще пошутил про привидения, которые просто обязаны жить в таком доме. Нейл улыбнулся и совершенно серьезно подтвердил, что фамильное привидение в доме есть, но, поскольку его никто никогда не видел, совершенно неизвестно, что оно собой представляет.

Нейл показал мне комнату и ушел, а я принялся распаковывать чемоданы. Дела у Карслейков, насколько я знал, шли последнее время неважно. Бэджуорси, за который они упорно держались, тоже им стоил немало. В общем, на помощь слуг рассчитывать не приходилось.

С трудом найдя нужный костюм, я подошел к зеркалу, чтобы завязать галстук. Зеркало, как и все в этом доме, тоже было старым. Кроме меня, в нем отражалась часть стены за моей спиной и дверь, ведущая, вероятно в соседнюю комнату. Я как раз управился с галстуком, когда эта дверь начала медленно открываться.

Почему-то я не обернулся, продолжая наблюдать в зеркале, как дверь за моей спиной медленно распахивается, открывая моему взору соседнюю комнату. Комната была немного побольше моей, и в ней стояло две кровати. Возле одной из них лицом к лицу стояли девушка и мужчина. Сначала мне показалось, они о чем-то спорят. И только потом я разглядел, что руки мужчины с силой сжимают горло девушки, медленно опрокидывая ее на кровать. Когда девушка начала задыхаться, сомнения исчезли — на моих глазах совершалось убийство!

У меня перехватило дыхание. Я отчетливо видел девушку: ее золотистые волосы, тонкое нежное лицо, на которое сейчас неотвратимо наползала тень смерти. Мужчина же стоял ко мне спиной, и я видел только его силуэт, руки и шрам, тянувшийся от левого уха к шее через всю щеку.

На секунду я замер в оцепенении, потом опомнился и, повернувшись, бросился на помощь…

Двери больше не было: ни открытой, ни закрытой. На том месте, где я видел ее в зеркале, стоял сейчас огромный викторианский шкаф. Я невольно обернулся к зеркалу: теперь шкаф оказался и там.

Я, что было сил, зажмурился, открыл глаза, но наваждение не исчезло. Тогда я подбежал к шкафу и попытался его отодвинуть. За этим занятием и застал меня Нейл. Разумеется, мое поведение немало его заинтересовало. Когда же я принялся умолять его скорее ответить, нет ли за этим шкафом двери, бедняга, наверное, решил, что я немного тронулся рассудком.

Тем не менее, он совершенно спокойно ответил мне, что дверь действительно есть, и она ведет в соседнюю комнату, которую сейчас занимают майор Сулдхэм с женой.

Когда же я поинтересовался, какого цвета волосы у миссис Сулдхэм, и мой друг сухо ответил, что она брюнетка, то по его тону я понял, что веду себя по меньшей мере странно. Рассмеявшись, я сказал, что просто его разыгрывал, и мы вместе спустились вниз. Теперь я не сомневался, что мое воображение сыграло со мной дурную шутку, и был даже слегка расстроен своей неожиданной впечатлительностью.

Однако внизу Нейл представил меня сначала своей сестре Сильвии — той самой девушке, которую я только что видел наверху в зеркале, — а затем и ее жениху, высокому смуглому человеку со шрамом через левую щеку — тому самому, который только что ее задушил.

Попробуйте представить себя на моем месте. Они собирались пожениться примерно через месяц, при этом я своими глазами видел, как он ее задушил… Или задушит? Как знать, не было ли это видение пророческим? Возможно, когда-нибудь Сильвия с мужем приедут погостить сюда снова, и они снова займут ту самую комнату, и тогда, та сцена, что я увидел сегодня в зеркале, произойдет в действительности…

Я не знал, что мне делать. Как сказать Нейлу или Сильвии, как предупредить их об опасности? Всю неделю, проведенную в Бэджуорси, я ломал голову над этим вопросом. Сказать или не сказать?

Дело осложнялось еще и тем, что я полюбил Сильвию Карслейк с первого взгляда, и любил ее с каждым днем все сильнее. Учитывая, что через месяц она собиралась замуж, мое положение было не из легких. Однако мысль, что если я промолчу, а она действительно выйдет замуж за Кроули, и, рано или поздно, он убьет ее, заставила меня решиться. В свой последний день в Бэджуорси я рассказал ей всё.

«Можете считать меня сумасшедшим, — сказал я, — но мой долг — предостеречь вас от брака, который несет вам гибель».

Сильвия спокойно выслушала меня. Несколько раз по ее лицу скользнуло какое-то выражение, которое я не сумел понять. Она не рассердилась и не испугалась. Вместо этого она очень спокойно, без эмоций поблагодарила меня. Я, напротив, вел себя как умалишенный и, точно попугай, все повторял: «Я видел это. Поверьте, видел. Видел собственными глазами».

«Я в этом не сомневаюсь», — улыбнулась Сильвия.

Я уехал, так и не поняв, правильно я поступил, рассказав ей все, или нет. А уже через неделю узнал от Нейла, что Сильвия разорвала помолвку с Чарльзом Кроули.

Потом началась война, надолго заставив забыть о чем-либо другом. Пару раз, получив увольнение, я заезжал к Сильвии, хотя обычно старался держаться от нее подальше. Я любил ее так же сильно, как раньше, но тщательно скрывал свои чувства. Я считал, что, раз уж я стал причиной ее разрыва с Кроули, обычная порядочность требует, чтобы я не пытался занять его место.

В 1916 году погиб Нейл. Мне пришлось сообщить Сильвии это страшное известие. Общее горе сблизило нас, ведь для Сильвии Нейл был любимым братом, а для меня — лучшим другом.

С каждой встречей мне становилось все труднее сдерживать свои чувства. В последний раз я возвращался от нее на войну, мечтая, чтобы случайный выстрел оборвал уже мои мучения. Жизнь без Сильвии была для меня лишена всякого смысла.

Смерть, будто в насмешку, старательно обходила меня стороной. Одна пуля застряла в портсигаре, который лежал у меня в нагрудном кармане, другая пролетела в миллиметре от правого уха, оставив на память шрам через всю щеку. Вернувшись в добром здравии с войны, я узнал, что в 1918 году погиб и Чарльз Кроули.

Это известие расставило все по своим местам. Я не медля отправился к Сильвии, и между нами произошло объяснение. Признаться, я был абсолютно уверен в безнадежности этого предприятия. Тем большим потрясением для меня стало, когда Сильвия, в ответ на мои признания, с горечью спросила, почему я не сделал этого раньше. Я принялся бормотать что-то о чести и долге, но она оборвала меня, спросив: «Как вы думаете, почему я рассталась с Кроули?» Я, как тупица, только помотал головой. «Да потому, что я полюбила вас с первой встречи!» — вскричала Сильвия.

«Боже… Я всегда думал, что вы расстались с ним из-за того, что я рассказал!»

Сильвия рассмеялась.

«Если бы я его любила, это был бы самый малодушный поступок в моей жизни».

Снова вернувшись к моему видению теперь, несколько лет спустя, мы сочли его странным, загадочным, но и только.

Мой рассказ близится к завершению. Мы с Сильвией поженились и жили счастливо. К сожалению, должен признать, из меня получился не лучший муж. Я оказался ужасным ревнивцем. Я ревновал Сильвию к любому, кому она хотя бы улыбнулась. Сначала это ее даже забавляло, доказывая, как сильно, я ее люблю. Я же знал с самого начала, что собственными руками разрушаю нашу жизнь. Понимал, но ничего не мог с собой сделать. Каждый раз, когда Сильвия получала письмо, я не успокаивался до тех пор, пока она мне его не показывала. Стоило ей поговорить с мужчиной, как я сразу же становился мрачным, раздраженным и беспокойным.

А Сильвия… Сначала она старалась обратить все в шутку. Потом поняла, что шутка чересчур затянулась. И, наконец, что шутка оказалась неудачной.

Медленно и почти незаметно я терял свою Сильвию. У нее появились от меня секреты… Я разучился читать ее мысли и больше не знал, о чем она думает. Она неизменно держалась со мной ровно и приветливо, но я отчетливо понимал, что это конец. Сильвия больше не любила меня. Ее любовь ко мне умерла. Точнее, я сам убил эту любовь.

Я с ужасом и болью ждал неизбежной развязки, и скоро она пришла. Пришла в лице Дерека Уэйнрайта. У него было все, чего так не хватало мне: остроумие, изящество и непринужденные манеры, не говоря уже о внешних данных. Положа руку на сердце, он был славным парнем. Только его увидев, я сразу сказал себе: «Да он будто специально создан для Сильвии!»

Она пыталась с этим справиться. Я видел, как она борется, и я не помог ей. Я мрачно и пристально следил за этой ужасной борьбой со стороны. Я жил, точно в аду, но и пальцем не пошевелил, чтобы оттуда выбраться. Наоборот, каждым своим поступком я, будто нарочно, делал нашу жизнь еще более невыносимой.

Скоро я дошел до прямых оскорблений. Я не помнил себя от ревности и горя. Я говорил ужасные вещи — вещи, которых никогда себе не прощу. Никогда не забуду, как смертельно побледнела и отпрянула от меня Сильвия.

«Так больше не может продолжаться», — тихо и очень устало проговорила она.

Когда я вернулся домой тем вечером, Сильвии уже не было. На столе лежала записка обычного для таких случаев содержания. Сильвия писала, что уходит, и что так будет лучше для всех. Сообщала, что проведет несколько дней в Бэджуорси, откуда поедет к человеку, который ее любит и которого любит она.

Это был конец. И тут оказалось, что я не готов к такому концу и до конца не верил всем своим подозрениям. Но письменное подтверждение буквально свело меня с ума. В бешенстве, я взял машину и, точно безумный, погнал в Бэджуорси вслед за Сильвией.

Помню, Сильвия переодевалась к ужину, когда я ворвался в комнату. Помню ее лицо: прекрасное и… испуганное.

«Ты никому не достанешься!», — заорал я и, не помня себя, схватил ее за горло.

Секундой позже мой взгляд упал на зеркало, висевшее на стене, и я увидел всю сцену со стороны: задыхающуюся Сильвию, мои руки на ее горле, мой шрам — мой шрам на правой щеке.

Мои руки разжались, и Сильвия без чувств упала на кровать.

Потом я рыдал, а Сильвия утешала меня — да, именно так, а не наоборот. Благодарение Богу, нам удалось помириться. «Человек, который ее любит и которого любит она» оказался ее братом Аланом. В тот страшный вечер мы обговорили все раз и навсегда, и с тех пор больше никогда не отдалялись друг от друга. Демон ревности, живший во мне так долго, умер.

Я часто думаю, что было бы, если я не принял бы шрам на правой щеке, отраженный в зеркале, за шрам на левой щеке… Что было бы, если я понял, что тот человек в зеркале не Чарльз Кроули? Стал бы я тогда предупреждать Сильвию? И за кого она тогда вышла бы замуж: за него или все-таки за меня? Или же прошлое нельзя отделить от будущего?

Честно скажу, у меня от этих вопросов голова идет кругом. Я уверен только в том, что я видел. И еще я теперь уверен, что мы с Сильвией будем вместе до тех пор, пока, как говорится, смерть не разлучит нас. А может быть, и после смерти…

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

«Врата судьбы»

Последний в ряду романов Кристи о «преступлении в прошлом», стал и последним романом семидесяти восьмилетней писательницы.

Это очередной триллер с Томми и Таппенс Бирсфордами (четвертый по счету), семидесятилетними, страдающими артритом, но по-прежнему «юными сердцем» сыщиками.

Это весьма бессвязный и не всегда логически выстроенный роман; если он и вызывает интерес, то лишь тем, что дает косвенную информацию о мировоззрении дамы Агаты в ее последние годы и список ее любимых детских книг. Таппенс, высказывает свое мнение по поводу каждой из них… Милая болтовня, но совершенно ясно, что это сама дама Агата предается пространным воспоминаниям о собственном детстве. Не меньшее количество места в тексте отведено размышлениям Томми о работягах, делающих им ремонт, причем явно чувствуется, что указанный пассаж появился лишь потому, что кто-то из них недавно сильно досадил даме Агате.

Подобных рассуждений в романе куда больше, чем собственно детективных действий. После того как Таппенс, листая «Черную стрелу» Стивенсона, находит страницы с подчеркнутыми буквами, складывающимися в текст — «Мэри Джордан умерла не своей смертью…», — в романе не случается почти ничего, вплоть до главы восемнадцатой, в которой происходит убийство одного из второстепенных персонажей и становится ясно, что шпионы или злодеи, действовавшие пятьдесят лет назад, когда погибла Мери Джордан, до сих пор не оставили своего занятия.

Столь же невнятна и развязка.

Кроме маловразумительных разговоров ни о чем, в романе много тяжеловесного юмора. Собеседники в некоторых диалогах явно страдают потерей индивидуальности, манера речи совершенно одинакова, и различить их невозможно. Неудивительно, что в некоторых из подобных разговоров писательница, сама запутавшись, забывает, где чья реплика. Еще в одном месте двенадцатилетний мальчик говорит таким языком, который немыслим даже в устах взрослого, не то что ребенка.

На одной странице Томми назначает встречу в Хэрроу, но попадает в Хэмпстед, в дом близ вересковой пустоши. Тем не менее оказывается именно там, где нужно.

Впрочем, нет большого смысла и дальше перечислять все неточности и несообразности в тексте «Врат судьбы», даже такие, как внуки Бирсфордов, которым соответственно пятнадцать, одиннадцать и семь, причем двое из них — близнецы!

Самое удивительное из всего этого то, что, несмотря на множество подобных огрехов, роман неплохо читается, однако рекомендовать его в качестве первого знакомства с творениями Кристи не стоит. Впрочем, как несколько неосторожно замечает Томми в предпоследней главе, отвечая своей дочери Деборе, усомнившейся, потянут ли последние приключения на книгу, «чего только люди сейчас не читают»…

Среди действующих лиц здесь можно встретить персонажей прежних романов Кристи, непонятно зачем сюда перекочевавших, а именно полковника Пайкавэя и загадочного финансиста мистер Робинсона. («Кошка среди голубей» и «Пассажирка до Франкфурта»).

Но самым важным и очаровательным из всех персонажей романа, безусловно является манчестер-терьер Ганнибал, участвующий наряду с хозяевами в расследованиях, разговаривающий с ними на телепатическом уровне, и наделенный «потоком сознания». Агата Кристи всегда умела писать о собаках — с любовью и пониманием, и Ганнибал — один из ее лучших псов-детективов, вполне заслуживший присвоенного ему в последних строках романа титула графа. Ганнибал также сподобился публикации собственной фотографии на обороте суперобложки первого издания «Врат Судьбы» (на самом деле это манчестер-терьер Мэллоуна Бинго, которого супруги обожали, между прочим, роман посвящается «Ганнибалу и его хозяину»).

Впервые роман опубликован в Англии в 1973 году.

Существует два перевода на русский язык. Перевод под редакцией И. Поляковой и А. Титова выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые. В переводе были выправлены практически все неточности, бессвязности, многочисленные повторы и логические несообразности.

«Занавес: последнее дело Пуаро»

Заключительный роман с Пуаро. Один из двух романов, написанных Кристи во время Второй мировой войны, которые были ею «положены под сукно» — для посмертной публикации.

Все так бы и было — после ее смерти читатели прочитали бы о заключительном деле ВЕЛИКОГО бельгийца, — если бы в дело не вмешались издатели. Не получив очередную «Кристи к Рождеству» один раз, и поняв — по состоянию ее здоровья — что не получат и во второй, они вспомнили о двух ранее написанных ею романах… Издатели, в лице сэра Уильяма Коллинза, обратились к даме Агате с просьбой отдать один из них к публикации в 1975 году. Поначалу она не хотела этого сделать, но вконец согласилась напечатать к Рождеству «Занавес».

Права, и соответственно, все гонорары за роман, она подарила дочери Розалинде. «Я подумала, что так лучше всего облагодетельствовать своих родных, — сказала она в одном интервью. — Я подарила один роман мужу, а другой дочери, оформила акт дарения. Так что, когда меня не станет, они могут опубликовать их и хорошенько погулять на эти деньги — я на это надеюсь!» Розалинда смогла начать «гулять», ещё при жизни матери (только в США аванс на первое издание в твёрдой обложке составил 300.000 долларов, а аванс на издание в мягкой обложке — в 1.000.000 долларов).

Замысел «Занавеса» уходит корнями к одной из глав роман «Загадка Эндхауза» (1932), и, будь персонажи немного лучше вырисованы, последнее дело Пуаро вполне могло бы стать лучшим романом Агаты Кристи.

Гастингс, впервые со времени «Немого свидетеля» (1937), возвращается к роли повествователя.

«Занавес» — роман печальный, ностальгический, и с оттенком сожаления. Печальный потому что Пуаро умирает, не успев передать убийцу в руки правосудия. С оттенком сожаления потому, что обитатели Стайлз, более не деревенской усадьбы, а частного отеля, за редким исключением — люди пожилые, разочарованные в жизни. Ностальгический, ибо Гастингс отдает себе отчет в том, что колесо жизни завершает круг, и он и Пуаро завершают своё сотрудничество там, где оно началось. Гастингс понимает, или, по крайней мере, в какой-то миг осознаёт, что ностальгия по счастливому прошлому — не более чем заблуждение. Прошлое, в конце концов, оказывается счастливым лишь потому, что оно — прошлое, потому что его уже пережили.

Интересно, что в романе Пуаро предотвращает попытку Гастингса совершить убийство, и тем самым спасает его от виселицы.

Сам же Пуаро исполняет пророчество, шутливо изречённое инспектором Джеппом многими годами раньше в «Убийствах по алфавиту» (1936). Прикованный к инвалидному креслу, с худым и морщинистым лицом, хоть и со столь же чёрными усами (крашеными) и волосами (париком), он вынужден признать что данное расследование будет его последним делом. А также самым интересным делом — с самым интересным преступником, с которым очень трудно справиться. Убийца, действительно работает по системе, которая делает невозможным привлечение его к ответственности в рамках закона. Даже Эркюль Пуаро, похоже, не способен это сделать.

Концовка «Занавеса» — одна из самых неожиданных у Агаты Кристи. И если она не производит столь поразительного эффекта, причиной этому может быть то, что образ убийцы слишком уж неброско нарисован, а его мотивы не совсем убедительны.

Конечно же это не лучший, но, без сомнения, самый печальный роман. Несмотря на все его недостатки, читателям остаётся просто быть благодарными, что миссис Кристи, в то время, как на Лондон падали бомбы, думала о достойном завершении карьеры Пуаро.

Кто из читателей не проникся смертью неподражаемого и экстравагантного Эркюля Пуаро? Некролог какого другого литературного персонажа мог появиться на первой странице «Нью-Йорк Таймс»?

ЭРКЮЛЬ ПУАРО СКОНЧАЛСЯ:

УМЕР ИЗВЕСТНЫЙ БЕЛЬГИЙСКИЙ ДЕТЕКТИВ

Эркюль Пуаро, бельгийский детектив, снискавший международную славу, скончался в Англии в неизвестном возрасте.

Мистер Пуаро достиг известности в качестве частного сыщика после того, как в 1904 уволился из рядов бельгийской полиции. Его карьера, изложенная в романах дамы Агаты Кристи, является одной из самых ярких в детективной литературе.

Дама Агата сообщила нам, что последним ментальным усилием он сумел спасти невиновного человека от грозившей ему опасности.

Можно сказать о нём словами Шекспира, автора, которого Пуаро так часто и неточно цитировал: «Ничто в его жизни не выразило его натуру так полно, как её окончание».

Впервые роман был опубликован в Англии в 1975 году.

Существует два перевода на русский язык. Перевод А. Титова выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

«Забытое убийство: последнее дело мисс Марпл»

Второй, из двух романов, написанных Кристи во время второй мировой войны, и единственный, изданный — согласно воле писательницы — после ее смерти. Это последнее дело мисс Марпл, но отличие от Пуаро, она будет жить и дальше…

Права и гонорары от публикации этого дела миссис Кристи передала в дар своему мужу — Максу Мэллоуэну.

Агата Кристи скончалась, когда «Занавес: последнее дело Эркюля Пуаро» все ещё возглавлял списки бестселлеров в Великобритании, США и Японии. Её смерть стала главной новостью в мире, и все ведущие газеты опубликовали внушительные некрологи.

В октябре 1976 года было посмертно опубликовано «Спящее убийство: последнее дело мисс Марпл». Это одно из так любимых Агатой Кристи «преступлений в прошлом», и одно из наиболее загадочных, поскольку надо найти ответы на слишком много вопросов. Кто был убит (если кто-то вообще был убит), где, когда, и, конечно, почему? И, разумеется, кем?

Как и в случае с «Занавесом», хронология «Спящего убийства» не выдерживает критики. Взять хотя бы облик мисс Марпл. В романе она изображена как «привлекательная пожилая дама, высокая и худощавая, с розовыми щеками, голубыми глазами и мягкими, немного суетливыми, манерами», нет ни малейшего намёка на весьма почтенный возраст и слабость, которые одолели её ко времени «Отеля Бертрам» (1965) и «Немезиды» (1971) — романа, который и должен по праву считаться последним делом мисс Марпл.

Еще один забавный момент — главная героиня, находясь в Лондоне, посещает представление «Герцогини Малфи» Вэбстера с участием Джона Гилгуда. Это могло произойти только в 1944 году, в сезон репертуара Гилгуда в театре «Ройал» в Хеймаркете, так что нетрудно представить себе, что все эти события происходят в середине сороковых.

Интересно, что в начале десятой главы героиня посещает санаторий в Норфолке, где, ожидая в приёмной, случайно сталкивается со странной пожилой дамой. В романе это незначительный проходной ни к чему не ведущий момент, тем не менее, пожилая дама в дальнейшем перекочевывает под другими именами в «Конь Блед» (1961) и «Пальцы чешутся. К чему бы?» (1968). Есть ли некий глубокий смысл в этом повторяющемся мотиве? Или, что вероятнее всего, это сцена, свидетелем которой являлась сама Агата Кристи в каком-нибудь пансионате, и которая застряла у неё в памяти? Могло ли случиться, что она воспользовалась ей во второй и в третий раз, забыв, что уже использовала её?

И снова жизнь повторила то, что написала Агаты Кристи.

17 декабря 1979 года в Лондонской «Таймз» появилась статья вашингтонского корреспондента, под заголовком «Видения помогают найти убийцу, прямо как у Агаты Кристи»:

«В Северной Каролине было раскрыто чрезвычайно отвратительное убийство при обстоятельствах, весьма напоминающих те, что описаны в последнем романе Агаты Кристи „Забытое убийство“.

Некая миссис Энни Перри недавно начала переживать видения, относящиеся к августу 1944 года, когда исчез её отец. Ей тогда было 10 лет. Её мать, миссис Уинни Кэмерон, в то время обратилась в полицию с сообщением, что её муж исчез, и спустя должное время получила развод на том основании, что её бросили.

На прошлой неделе Энни сообщила полиции, что „утром на Пасху она зашла на кухню и увидела там маму, а в раковине стояли кастрюли, полные кровавой воды“. Позже в тот же день в комнате, которой не пользовались, она увидела почти обнажённое тело её отца. Ночью она слышала „звуки, словно разделывают тушу в мясной лавке“. Затем в отверстии туалета, который находился во дворе, она видела его всплывающее тело.

Когда у дочери начались „видения“, она обратилась к психиатру, который отправил её в полицию. Те подошли к делу серьёзно, получили ордер на обыск, женщина отвела их к месту, где был туалет, и при раскопках были обнаружены человеческие кости.

Днём в пятницу полиция обнаружила миссис Кэмерон. Она застрелилась, оставив посмертную записку, в которой признавалась в убийстве своего мужа».

«Забытое убийство: последнее дело мисс Марпл» пользовалось большим успехом, собрав больше хвалебных отзывов, нежели последнее дело Пуаро. «Чикаго Трибьюн» высказалась кратко и точно: «Агата Кристи оставила лучшее напоследок».

Впервые опубликован в Англии в 1976 году.

Существует два перевода на русский язык. Перевод Н. Калошиной выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

А. Титов

Примечания

1

Отрывок из поэмы «Врата Дамаска» Флеккера Джеймса Элроя (1884–1915) — английского поэта и драматурга; поэзию Флеккера отличает выразительность и живописность образов, романтизм и глубокий интерес к восточной культуре и истории.

(обратно)

2

Лэнг Эндрю (1844–1912) — шотландский литератор, журналист, фольклорист, критик, историк литературы, с детства впитавший своеобразие и красоту шотландских легенд. Поколения английских детей выросли на его книгах волшебных сказок — «Голубой», «Красной», «Зеленой» и «Желтой», «Истории о животных».

(обратно)

3

Имеется в виду роман Джорджа Ньюджент-Бэнкса «Один день из жизни, или моя повседневная жизнь в Итоне, описанная Итонским учащимся», вышедший в 1877 году.

(обратно)

4

Моулзворт Мэри Луиза (1839–1921) — шотландская писательница, известная, в основном, своими книгами для юношества, в т. ч. «Часы с кукушкой», «Ферма четырех ветров», «Комната с гобеленами»…

(обратно)

5

Уэймен Стенли Джон (1855–1928) — популярный английский писатель, автор многочисленных исторических романов: «Французский дворянин», «Человек в черном», «Под красной мантией» и др.

(обратно)

6

Винни-Пух — персонаж повестей и стихов английского писателя Алана Александра Милна (1882–1956). Один из самых известных героев детской литературы XX века.

(обратно)

7

Имеется в виду «Пестрая курочка» Элисон Атгли (1884–1976), сказка для детей, вышедшая в 1945 году.

(обратно)

8

«Алиса в Зазеркалье» — сказка английского математика и писателя Льюиса Кэрролла (1832–1898), написанная в 1871 году как продолжение «Алисы в стране чудес».

(обратно)

9

Янг Шарлотта Мэри (1823–1901) — английская писательница, автор многих книг для детей.

(обратно)

10

«Пленник Зенды» — остросюжетный роман Энтони Хоупа (1863–1963).

(обратно)

11

«Похищенный» — приключенческий роман Роберта Льюиса Стивенсона (1850–1894) — шотландского писателя и поэта, автора всемирно известных приключенческих романов и повестей («Остров сокровищ», «Черная стрела», «Катриона», и др.), крупнейшего представителя английского неоромантизма.

(обратно)

12

Эппиграма, лондонского поэта и остроумеца Уильяма Коллингборна (за которую он был казнен), жившего в XV веке, представляет собой сатиру на короля Ричарда Третьего (на чьем гербе был изображен вепрь) и на его приближенных: Уильяма Кэтсби (англ., cat — кошка), Ричарда Рэтклифа (англ., rat — крыса) и лорда Ловелла (на его гербе было изображение пса).

(обратно)

13

Шекспир Вильям (1564–1616) — крупнейший и известнейший английский драматург и поэт, автор 17 комедий, 10 хроник, 11 трагедий, 5 поэм и цикла из 154 сонетов.

(обратно)

14

«Ричард III» (1592–1593), акт I, сцена 1, пер. А. Радловой.

(обратно)

15

Стивенсон. «Черная стрела», глава 4. Перевод М. и Н.Чуковских.

(обратно)

16

Белладонна — многолетнее ядовитое растение, с толстыми, сочными, ветвистыми стеблями, фиолетовыми цветками и черными ягодами, употребляется в медицине и косметике, содержат алкалоиды атропина.

(обратно)

17

Наперстянка — многолетнее ядовитое растение, с крупными цветами, по форме напоминающими наперсток. Высушенные листья наперстянки, содержат дигиталин и применяются в медицине.

(обратно)

18

Манчестер-терьер — порода некрупных короткошерстных охотничьих собак. Использовалась для травли крыс.

(обратно)

19

Попугайные тюльпаны — необычного и экзотического вида тюльпаны с глубоко изрезанными краями лепестков, иногда волнистыми, чем напоминают растрепанные птичьи перья, широко раскрытый цветок может достигать в диаметре 20 см, окраска самая разнообразная: от белоснежной до пурпурно-черной.

(обратно)

20

Зеленоцветковые тюльпаны — очень красивый вид тюльпанов с необычным цветовым контрастом между спинкой лепестков зеленого цвета и разноцветными краями лепестков белого, розового, красного, желтого и др.

(обратно)

21

Litttle — маленький (англ.).

(обратно)

22

Викарий — приходской священник Англиканской церкви.

(обратно)

23

Неф (фр. nef, от лат, navis — корабль) — вытянутое помещение, часть интерьера (обычно в зданиях типа базилики), ограниченное с одной или с обеих продольных сторон рядом колонн или столбов, отделяющих его от соседних нефов.

(обратно)

24

Имеется в виду стиль характерный для эпохи правления королевы Виктории (1837–1901).

(обратно)

25

Имеются в виду события, описанные Кристи, в самой первой книге из цикла романов о супругах Бирсфорд — «Таинственный противник» (см. том 1 наст. собр. соч.).

(обратно)

26

Букв. «Улица Фруктовых садов».

(обратно)

27

Каноник — в Англиканской церкви старший священник приходского собора.

(обратно)

28

Имеется в виду времена правления короля Эдуарда (1901–1910).

(обратно)

29

Мальборо-Хаус — особняк на Пэлл-Мэлл, построенный в XVIII веке с восточной стороны Сент-Джеймсского дворца. На протяжении столетия служил лондонской резиденцией герцогов Мальборо, в дальнейшем лондонская резиденция королевской семьи.

(обратно)

30

Принц Уэльский — титул мужчины-наследника престола Великобритании.

(обратно)

31

Эдуард VII (1841–1910) — король Великобритании с 1901 года, первый из Саксен-Кобург-Готской (ныне Виндзорской) династии.

(обратно)

32

Имеются в виду специальные открытки к празднику влюбленных — дню св. Валентина, с изображением или в форме сердца.

(обратно)

33

Цеппелины — дирижабли жесткой системы (из жесткого металлического каркаса), названы по имени их изобретателя и создателя Фердинанда Цеппелина.

(обратно)

34

Латук — однолетнее или двулетнее растение, листовой или кочанной формы, огородная культура.

(обратно)

35

Красный паслен — ядовитое растение (многолетняя трава), с красными ягодами и сладковато-горьким вкусом, выращивается в декоративных и медицинских целях.

(обратно)

36

Латинское название растения наперстянки — Digitalis, от лат. digitus — палец.

(обратно)

37

«Фортнум и Мэйсон»— дорогой лондонский универмаг, расположенный на улице Пиккадилли, известен своими экзотическими продуктами.

(обратно)

38

Имеется в виду так называемый «страсбургский пирог» — паштет из гусиной печени, изысканное блюдо французской кухни.

(обратно)

39

В Великобритании принцип нумерации размеров обуви отличаются от общеевропейских стандартов.

(обратно)

40

Вильгельм Завоеватель (1027/1028—1087) — герцог Нормандии (с 1035 года) и король Англии (с 1066 года), организатор и руководитель нормандского завоевания Англии, один из крупнейших политических деятелей Европы XI века.

(обратно)

41

Араукария — род вечнозелёных хвойных деревьев с плоской хвоей. Некоторые виды разводят как декоративные, а также выращивают в комнатах и оранжереях.

(обратно)

42

Мария Стюарт (1542–1587) — королева Шотландии с младенчества до низложения в 1567 году, а также королева Франции в 1559–1560 годах (как супруга короля Франциска II) и претендентка на английский престол.

(обратно)

43

Имеется в виду замок Лохлевен — место заключения королевы Шотландии Марии Стюарт в 1568 году.

(обратно)

44

Имеется в виду Елизавета I (1533–1603), королева Англии, последняя из династии Тюдоров. Время правления Елизаветы иногда называют «золотым веком Англии», как в связи с расцветом культуры (Шекспир, Марлоу, Бэкон), так и с возросшим значением Англии на мировой арене (разгром Непобедимой Армады, Ост-Индская компания).

(обратно)

45

Ритц — фешенебельная лондонская гостиница с рестораном на улице Пикадилли.

(обратно)

46

Хаунслоу — городской округ в составе Большого Лондона, в Великобритании.

(обратно)

47

Имеется в виду приемная дочь Бирсдорфов — согласно второй книге из цикла романов о супругах Бирсфорд («Икс или Игрек», том 9 наст, собр. соч.).

(обратно)

48

Согласно первой книге из цикла романов о супругах Бирсфорд отец Таппенс был приходским священником. («Таинственный противник».)

(обратно)

49

Сомерсет-Хаус — здание в центральной части Лондона на берегу Темзы, в котором размещаются различные государственные учреждения, в одном из которых, заплатив один шиллинг, можно ознакомиться с датой рождения или смерти любого гражданина Великобритании, а также с любым завещанием.

(обратно)

50

Речь идет о событиях, описанных в романе Кристи «Икс или Игрек».

(обратно)

51

Яйцо-пашот — вареное яйцо в мешочек, порезанное кольцами, с тертым сыром и топленым маслом, с гренками.

(обратно)

52

«Эрард» — знаменитая фирма, специализирующаяся на изготовлении роялей, пианино, клавикордов. Все инструменты строго черного цвета, консервативного дизайна.

(обратно)

53

Имеется в виду вальс «У прекрасного голубого Дуная» Иоганна Штрауса-младшего (1825–1899).

(обратно)

54

Рододендрон — обширный род растений, объединяющий около восьмисот видов вечнозеленых, полулистопадных и листопадных кустарников и деревьев.

(обратно)

55

Имеется в виду эпизод из второй главы книги Льюиса Кэррола «Али-Зазеркалье»: Алиса никак не может подняться на холм, потому что все время разворачивается назад.

(обратно)

56

В Великобритании синий цвет традиционно считается цветом Оксфордского университета, а голубой — Кембриджского.

(обратно)

57

Таппенс (англ.) — буквально означает «два пенса», «маленькая монетка»; в переносном смысле — малышка.

(обратно)

58

Общий рынок — форма экономической интеграции стран, предполагающая свободное перемещение товаров, работ и услуг, капитала и трудовых ресурсов через границы стран, являющихся членами общего рынка. Один из этапов интеграционных процессов в Европе. Первоначально соглашение об общем рынке было подписано шестью странами Европы (Германией, Францией, Италией, Бельгией, Нидерландами и Люксембургом) в 1957 году.

(обратно)

59

Ривьера — полоса франко-итальянского побережья Средиземного моря, зона отдыха и туризма международного значения.

(обратно)

60

Имеются в виду события из романа «Таинственный противник» (том 1 наст. изд.).

(обратно)

61

Лавровишневая вода — бесцветная, горьковатого вкуса, ароматного запаха жидкость, полученная из измельченных свежих листьев лавровой вишни, путем перегонки с водяным паром.

(обратно)

62

Дарби и Джоан — персонажи одноименной баллады поэта Генри Вудфолла (1739–1805), нежно любящие друг друга старики-супруги.

(обратно)

63

Евгения (1826–1920) — супруга французского императора Наполеона III; своей красотой, вкусом и изысканностью манер способствовала блеску императорского двора.

(обратно)

64

Имеется в виду священник методистской (отколовшейся в XVIII веке от англиканской) церкви. Распространена главным образом в Великобритании и США. Главное требование — последовательное, методическое соблюдение религиозных предписаний. Методисты проповедуют религиозное смирение, терпение.

(обратно)

65

«Робинзон Крузо» — имеется в виду цикл романов знаменитого английского писателя и памфлетиста Даниэля Дефо (1660–1731), первый из которых был опубликован в 1719 году.

(обратно)

66

Плакетка — пластинка из металла, керамики или другого материала рельефным изображением, предназначенная для украшения мебели, бытовых предметов и т. д.

(обратно)

67

Лангусты — десятиногие длиннохвостые раки. Мясо лангуста считается деликатесом.

(обратно)

68

«Селфридж» — сеть бытовых и технических справочных, бывших популярными в 20–40 годы XX века.

(обратно)

69

Аппер-Гросвенор-стрит — улица, расположенная между Гросвенор-сквер и Парклейн, известная своими магазинами и частными особняками, одна из самых престижных в Мэйфере.

(обратно)

70

Тотенхэм-Корт-роуд — улица в центральной части Лондона, известная своими магазинами.

(обратно)

71

Риджент-парк — большой парк в северо-западной части Лондона.

(обратно)

72

Здесь игра слов: фамилия «Фиш» (Fish) означает «рыба», Уэйл (Whale) — «кит», а «Финн» (Finn) созвучна слову «fin» — рыбий или китовый плавник.

(обратно)

73

Сити — исторический центр города, один из крупнейших финансовых и коммерческих центров мира.

(обратно)

74

Дюйм — единица длины в системе английских мер, равная 2,54 см.

(обратно)

75

«Гансы» — презрительное прозвище немцев из уст англичан.

(обратно)

76

Хенти Джордж Альфред (1832–1902) — английский детский писатель, автор более 90 приключенческих романов.

(обратно)

77

Дигиталин — горький алкалоид, добываемый из наперстянки (дигилис).

(обратно)

78

Франко Франсиско (1892–1975) — правитель и диктатор Испании с 1939 года до смерти в 1975 году; Муссолини Бенито(1883–1945) — итальянский политический деятель, литератор, диктатор, возглавлявший Италию с 1922 года по 1943 год.

(обратно)

79

Киплинг Джозеф Редьярд — (1865–1936) — английский писатель, поэт и новеллист.

(обратно)

80

Имеются в виду события, описанные в романе А. Кристи «Пассажирка из Франкфурта» (см. том 19 наст. собр. соч.).

(обратно)

81

Оппенгейм Филипс Эдвард (1866–1946) — английский писатель, один из основоположников «шпионского» романа.

(обратно)

82

Аконитин — алкалоид, которому аконитовые растения обязаны своими ядовитыми свойствами и целебными действиями.

(обратно)

83

Борец, или аконит — род многолетних травянистых ядовитых растений. Культивируется в декоративных целях.

(обратно)

84

Бифокальные очки — очки с линзами, имеющими две оптические зоны: большую и комфортную для дали и сегмент для чтения.

(обратно)

85

Нортумберленд — традиционное, церемониальное (которыми управляет назначенный лорд-наместник) графство, на северо-востоке Англии.

(обратно)

86

Миля сухопутная — единица длины в системе английских мер, равная 1,609 км.

(обратно)

87

Уимблдон — красивый и экологически чистый район с домами и сооружениями в стиле классической английской архитектуры, известен своим огромным теннисным стадионом, прочими спвртивными сооружениями, парками и так называемыми «зелеными зонами», расположен в 20 минутах езды на метро от центра Лондона.

(обратно)

88

Для детей. Первый учитель (фр.).

(обратно)

89

Соверен — английская золотая монета, достоинством 1 фунт стерлингов. Названа по изображению короля на троне («суверена»). Впервые выпущена в 1489 году.

(обратно)

90

Имеется в виду скульптурное изображение героя любимой сказки английских ребят Питера Пэна — мальчика, который никогда не взрослел, написанного английским писателем Джеймсом Барри (1860–1937). Памятник расположен у одного из прудов в Кенсингтон-Гарденс — большом лондонском парке, примыкающем к Гайд-парку.

(обратно)

91

Глициния — род многочисленных субтропических растений, в целом представляют собой ряд крупных деревянистых листопадных лиан, широко используются в декоративном садоводстве по всему миру.

(обратно)

92

Хэмпстед-Хит — так называется лесопарк на севере Лондона; прилегающий к нему район считается одним из самых дорогих и фешенебельных.

(обратно)

93

Белсайз-парк — элитный район в центре Лондона.

(обратно)

94

Силихем-терьер — порода коротконогих вислоухих охотничьих собак, выведенная для охоты на лисицу и барсука.

(обратно)

95

Блумсбери — район в центральной части Лондона.

(обратно)

96

Ките Джон (1795–1821) — английский поэт-романтик, воспевал природу во всей ее чувственной красоте, дом-музей находится в Хэмпстеде.

(обратно)

97

«Ромео и Джульетта» (1595), Акт II, сцена 2, пер. Т. Шепкиной-Куперник.

(обратно)

98

Ромео и Джульетта — персонажи трагедии Вильяма Шекспира, рассказывающей о любви и смерти двух молодых людей из враждующих семей — Монтекки и Капулетти.

(обратно)

99

«Надо возделывать наш сад» (фр.) — крылатое выражение из романа Вольтера «Кандид», в буквальном смысле означающее: «Следует заниматься собственными делами».

(обратно)

100

Тайлер Уот (ум. в 1381 г.) — предводитель крупнейшего в средневековой Англии крестьянского восстания 1381 года.

(обратно)

101

Пэр — титул высшего дворянства в Англии.

(обратно)

102

«Роллс-ройс» — марка престижных, дорогих автомобилей класса «люкс», выпускаемых одноименной английской компанией «Роллс-Ройс».

(обратно)

103

Далила — персонаж Ветхого Завета, красавица, обольстившая богатыря Самсона, обманом выведавшая секрет его силы и предавшая его врагам.

(обратно)

104

Каин (в Пятикнижии) — старший сын Адама. Убил своего брата Авеля из зависти за то, что жертва Авеля была принята Богом более благосклонно. Имя «каин» стало нарицательным для злобного, завистливого человека, способного на подлости по отношению к самым близким людям.

(обратно)

105

Вердикт — решение коллегии присяжных заседателей по поставленным перед ней вопросам, включая основной вопрос о виновности подсудимого.

(обратно)

106

Коронер — должностное лицо при органе местного самоуправления графства или города, которое разбирает дела о насильственной смерти или внезапной смерти при сомнительных обстоятельствах.

(обратно)

107

Имеются в виду события романа «Икс и Игрек».

(обратно)

108

Нынешняя система школьного образования в Великобритании включает, помимо обычных школ, так называемые «классические», дающие углубленное филологическое образование с изучением древних языков и право поступления в университет.

(обратно)

109

Традиционное соревнование на гребных «восьмерках» между командами студентов Оксфорда и Кембриджа на Темзе, проходящие с 1829 года. С 1845 года и по сей день гонки проходят в Патни, пригороде Лондона.

(обратно)

110

Непобедимая армада — крупный военный флот (130 тяжёлых кораблей), созданный и собранный Испанией для разгрома английского флота и завоевания Англии во время англо-испанской войны (1587–1604).

(обратно)

111

Дублон — испанская золотая монета достоинством в 2 эскудо. Чеканка монеты началась в 1566 году и продолжалась до 1849 года. Дублон был очень популярен как в Европе, так в испанских владениях Нового света. Популярность дублона в качестве резервной монеты приводила к тому, что значительное число монет было сокрыто в виде кладов, что хорошо отражено в приключенческой литературе.

(обратно)

112

Гринвич — нулевая точка отсчета долготы и часовых поясов земного шара. Нулевой меридиан исторически связан с Гринвичской обсерваторией.

(обратно)

113

«Лоэнгрин» — опера немецкого композитора Рихарда Вагнера(1813–1883), написанная на основе древнегерманских сказаний в 1848 году.

(обратно)

114

Кларенс-Хаус — название большого здания в Лондоне близ Сент-Джеймсского дворца, вестминстерская резиденция членов королевской семьи.

(обратно)

115

Ирландская республиканская армия — военизированная ирландская группировка, в своей деятельности опирающаяся на поддержку части католического населения Северной Ирландии, декларирует в качестве своей цели достижение полной независимости Ирландии, а именно воссоединение Северной Ирландии (Ольстера) с Ирландией.

(обратно)

116

Росный ладан — бензойная смола, быстро затвердевающая на воздухе смола, получаемая путем надрезов ствола и ветвей стираксового Дерева.

(обратно)

117

Уоттс Айзек (1674–1748) — английский теолог и поэт-гимнопевец, автор более 500 духовных гимнов и стихотворений.

(обратно)

118

В хрониках XIII века более пятидесяти раз упоминается поход, который получил название «Крестового похода детей». Около двадцати пяти тысяч немецких детей и подростков в мае 1212 года направились в Италию, чтобы оттуда морем достигнуть Палестины. 20 августа войско достигло Пьяченцы. Местный хронист отметил, что они спрашивали дорогу к морю. В те же дни в Кремоне видели толпу детей, пришедших сюда из Кельна. На этом поход фактически был окончен — неорганизованное сборище бедняков никто не стал переправлять по морю.

(обратно)

119

Варфоломеевская ночь — массовая резня гугенотов во Франции, устроенная католиками в ночь на 24 августа 1572 года, в канун дня святого Варфоломея.

(обратно)

120

Сассекс — графство на юго-востоке Англии.

(обратно)

121

Таково желание королевы (фр.).

(обратно)

122

С 1727 по 1760 год.

(обратно)

123

Сакс Ганс (1494–1576) — немецкий поэт-мейстерзингер, автор множества веселых, насмешливых стихов и песен Его образ воплощен в комической опере Рихарда Вагнера «Нюрнбергские мейстерзингеры» в 1870 году.

(обратно)

124

Троянский конь — в древнегреческой мифологии огромный деревянный конь, с постройкой которого связан один из финальных эпизодов Троянской войны.

(обратно)

125

Бери — Сент-Эдмунтс — городок в графстве Саффолк на востоке Англии.

(обратно)

126

Здесь пародируется ритуал посвящения в рыцари, включающий в себя удар мечом плашмя по плечу посвящаемого.

(обратно)

127

Эссекс — графство на юго-востоке Англии.

(обратно)

128

Девоншир — графство на юго-западе Англии.

(обратно)

129

Разумеется (фр.).

(обратно)

130

Одной семьей (фр.).

(обратно)

131

Не медлите (фр.).

(обратно)

132

Очень дешево (фр.).

(обратно)

133

До скорого свидания (фр.).

(обратно)

134

Видный (фр.).

(обратно)

135

Женщины (фр.).

(обратно)

136

Вы до сих пор молоды (фр.).

(обратно)

137

Словом (фр.).

(обратно)

138

Смелей, мой друг (фр.).

(обратно)

139

Хорошо (фр.).

(обратно)

140

Гербицид — токсичное химическое вещество, применяемое для Уничтожения сорняков путем опрыскивания.

(обратно)

141

Морфий — наркотическое болеутоляющее и снотворное средство. При значительной передозировке действует, как яд.

(обратно)

142

Бродмур — психбольница тюремного типа в графстве Беркшир.

(обратно)

143

Мой друг (фр.).

(обратно)

144

Все-таки (фр.).

(обратно)

145

Всевышний (фр.).

(обратно)

146

Брак (фр.).

(обратно)

147

Предметное стекло — тонкие, оптически прозрачные стеклышки, используемые в микроскопировании. Применяются в клинико-диагностических, микробиологических, биохимических исследованиях в лечебных и медицинских учреждениях.

(обратно)

148

Здесь намек на русскую графиню Розакову, против которой Пуаро действовал в нескольких романах и к которой испытывал большую симпатию и всегда ей оставлял возможность исчезнуть.

(обратно)

149

Стрихнин — сильный яд растительного происхождения, представляющий собой бесцветные кристаллы, труднорастворимые в воде и спирте, горькие на вкус.

(обратно)

150

Бридж — карточная игра, распространенная в Англии и Америки, в которую играют две пары партнеров.

(обратно)

151

Рассеяны (фр.).

(обратно)

152

Негодяи (фр.).

(обратно)

153

Роббер — финал игры в бридж, розыгрыш двух геймов, после чего производится окончательный подсчет.

(обратно)

154

Барбитураты — любое лекарственное вещество, получаемое на основе барбитуровой кислоты, которое угнетает активность центральной нервной системы и обладает снотворным, противосудорожным и наркотическим действием.

(обратно)

155

Алкалоиды — органические вещества щелочного характера, преимущественно растительного происхождения, содержащее азот и отличающееся сильным физиологическим действием.

(обратно)

156

Калабарский боб — красивое вьющееся, похожее на фасоль, многолетнее растение, распространенное в области Гвинейского залива и дельты Нигера. Почковидные черно-бурые семена содержат сильно ядовитые алкалоиды, особенно физостигмин, имеющий применение в офтальмологии и лечении болезней желудка.

(обратно)

157

Имеется в виду стиль английской архитектуры во время правления четырех монархов династии Тюдоров (1485–1603). Определяющим типом жилья в это время, становятся загородные поместья с многочисленными большими окнами и эркерами, которые пришли на смену укрепленным домам крепостного типа с окнами щелевидной формы.

(обратно)

158

Субалтерн — младший офицер роты, эскадрона, батареи.

(обратно)

159

Спорт (фр.).

(обратно)

160

Боже мой! (фр.).

(обратно)

161

Имеется в виду Асквит Герберт Генри (1852–1928) — британский государственный и политический деятель, 52-й премьер-министр Великобритании от Либеральной партии с 1908 по 1916 год. Правительство Асквита вело подготовку к войне с Германией и способствовало развязыванию 1-й мировой войны. Неудачи Великобритании в 1-й мировой войне и обострение внутренних противоречий обусловили отставку Асквита.

(обратно)

162

Наконец! (фр.).

(обратно)

163

Сюртэ — французская сыскная полиция.

(обратно)

164

Вильям Шекспир «Юлий Цезарь», акт I, сцена 1. (Пер. М. Зенкевича).

(обратно)

165

Главной (фр.).

(обратно)

166

Кретон — плотная хлопчатобумажная ткань с цветным узором, употребляемая для обивки мебели.

(обратно)

167

Тадкастер — городок в центральной части Англии, в округе Селби, на юге графства Северный Йоркшир.

(обратно)

168

Ленч — второй завтрак у англичан из горячих и холодных закусок.

(обратно)

169

Эвтаназия — практика прекращения (или сокращения) жизни человека или животного, страдающего неизлечимым заболеванием.

(обратно)

170

Веронал — сильнодействующее снотворное средство.

(обратно)

171

Флип — коктейль из взбитых яиц с сахаром, ромом или вином.

(обратно)

172

Ипсвич — город в графстве Саффолк, на востоке Англии.

(обратно)

173

Строка из стихотворения «Святая ночь» известного английского поэта и художника Вильяма Блейка (1757–1827).

(обратно)

174

Юдифь — прекрасная израильтянка, хитростью проникшая в стан ассирийцев, пришедших разорить и уничтожить Иудею, и убившая их предводителя Олоферна (Книга Юдифи).

(обратно)

175

«Таймс» — ежедневная газета консервативного направления, выходящая в Лондоне с 1785 года.

(обратно)

176

Цитата из стихотворения известного английского поэта Элфреда лорда Теннисона (1809–1992) «В память А.Н.Н.»(1849).

(обратно)

177

Яго — коварный злодей из трагедии Вильяма Шекспира «Отелло».

(обратно)

178

У. Шекспир. «Отелло», акт III, сцена 3. Перевод Б. Пастернака.

(обратно)

179

Мандрагора — растение из рода многолетних трав. Мандрагора в мифологии — символ всяческого колдовства и в особенности колдовского очарования женщины — прекрасной и манящей, но в то же время безмерно опасной. Роль мандрагоры в мифологических представлениях объясняется величием у этого растения определенных снотворных и возбуждающих свойств, а также сходством его корня с нижней частью человеческого тела. Мандрагора с древности широко использовалась в народной медицине, магии, колдовстве, а позже в алхимии.

(обратно)

180

У. Шекспир. «Отелло», акт III, сцена 3. Перевод Б. Пастернака.

(обратно)

181

Пикет — старинная карточная игра.

(обратно)

182

Бургундское — белое или красное вино, производимое в старой провинции Бургундия на востоке Франции.

(обратно)

183

В конце концов (фр.).

(обратно)

184

Амилнитрит — летучая, легко воспламеняющаяся жидкость, испаряющаяся при комнатной температуре. Для лечения приступов удушья при бронхиальной астме. Вызывает расширение сосудов, снижение кровяного давление, учащение сердцебиения и расслабление мышц.

(обратно)

185

Тироид — гормоны щитовидной железы.

(обратно)

186

Честное слово (фр.).

(обратно)

187

Все равно (фр.).

(обратно)

188

Эрвин Сент-Джон (1883–1956) — ирландский драматург, пьесы которого были очень модными в 40–50 года XX века и забытого сейчас.

(обратно)

189

«С самого начала и до конца» (фр.).

(обратно)

190

Аппетит приходит во время еды (фр.).

(обратно)

191

Мой Бог! (фр.).

(обратно)

192

Именно так (фр.).

(обратно)

193

Харли-стрит — улица в Лондоне, на которой находятся приемные ведущих частных врачей-консультантов.

(обратно)

194

Баронет — в Англии носитель наследственного дворянского титула.

(обратно)

195

Намек на отличавшегося чрезвычайной жестокостью еврея Шейлока, персонажа пьесы Шекспира «Венецианский купец», написанной, предположительно, в 1596 году, и первоначально вышедшей под названием «Превосходнейшая история о венецианском купце, у которого еврей Шейлок хотел вырезать ровно фунт мяса».

(обратно)

196

Стрихниновые капли — применяются как тонизирующее средство при общем понижении процессов обмена, быстрой утомляемости, гипотонической болезни, ослаблении сердечной деятельности, при некоторых функциональных нарушениях зрительного аппарата при парезах и параличах и т. п.

(обратно)

197

Бедный старик (фр.).

(обратно)

198

Бога (фр.).

(обратно)

199

Бискайский залив — часть Атлантического океана, расположенная к северу от Пиренейского полуострова, омывает берега Испании и Франции.

(обратно)

200

Плимут — город и порт на юго-западе Англии, в графстве Девоншир.

(обратно)

201

«Деймлер» — английская автомобильная компания, специализирующаяся на эксклюзивных традиционно роскошных марках автомобилей, с 1960 года входит в состав автомобильной компании «Ягуар».

(обратно)

202

Условное название длительного периода (1837–1901) в истории архитектуры и искусства Англии второй половины XIX в. (использование элементов так называемых «исторических» архитектурных стилей (неоренессанс, необарокко, неорококо, неоготика, и т. д.)), связанного с годами правления королевы Виктории (1819–1901) и принца-консорта Альберта (1819–1861). Доминирующим направлением этого периода в Британской империи была неоготика.

(обратно)

203

Кент — графство в концепция в традиционной китайской культуры, чаще всего определяемая как «воздух», или «дыхание», или, в более широком смысле — «психическая энергия», пронизывающая все мироздание.

(обратно)

204

Эркер (фонарь) — архитектурное украшение в виде остекленного или многооконного выступа в стене здания.

(обратно)

205

Фриз — орнаментальное окаймление стены, пола, потолка, ковра и т. п.

(обратно)

206

Форзиция, иначе форсайтия — эффектный раннецветущий кустарник из семейства маслинные, с ярко-желтыми цветками, густо покрывающими голые ветки растения.

(обратно)

207

Легкие кресла — кресла, весьма напоминающие большие стулья, но с подлокотниками, обиты кожей.

(обратно)

208

Имеются в виду диваны простых форм, с кожаной обивкой, на невысоких ножках, главным образом располагавшиеся в комнатах, где принимают множество гостей.

(обратно)

209

Имеется в виду в виду вейгела — декоративный, обильно цветущий листопадный кустарник из семейства жимолостных, довольно капризный в европейских условиях, уместны в садах любого стиля.

(обратно)

210

В Англии «Высокой церкви», тяготеющей к католицизму, противостоит «Низкая церковь», отрицающая пышные ритуалы, обряды и авторитет духовенства.

(обратно)

211

Магнолия — дерево или кустарник с блестящими кожистыми листьями и крупными белыми или бело-розовыми цветами Все виды магнолий завезены в Европу из дальних стран и требуют большой заботы при выращивании в открытом грунте.

(обратно)

212

«Золотой дождь» — цветущий декоративный кустарник из рода ивовых.

(обратно)

213

Видимо, имеется в виду питтоспорум, он же смолосемянник — вечнозеленый куст или деревце с глянцевыми темно-зелеными листьями и кремовыми цветами.

(обратно)

214

Челси — фешенебельный район в западной части Лондона, известный также как средоточие лондонской богемы (материально необеспеченной интеллигенции, преимущественно актеров, музыкантов, художников, с их своеобразным беспечным и беспорядочным образом жизни).

(обратно)

215

Персонаж романов Кристи, участвующий прямо или косвенно, практически во всех произведениях «марплского» цикла, художник, племянник мисс Марпл.

(обратно)

216

Имеется в виду изящный, неоклассической формы столик на прямых ножках, в стиле, получившем название по имени краснодеревщика Томаса Шератона (1751–1806).

(обратно)

217

Донн Джон (1572–1631) — английский поэт, родоначальник, так называемой, «метафизической» школы, опиравшейся на учение о сверхчувственных (то есть недоступных опыту) принципах бытия.

(обратно)

218

Джин — английский национальный напиток (водка), перегнанная с можжевеловыми ягодами.

(обратно)

219

Садлерз-Уэллз — театр оперы и балета в Лондоне, построен на месте колодца, принадлежавшего некоему Садлеру, открывшему здесь первоначально «Музыкальный Дом» («Musick House»).

(обратно)

220

«Герцогиня Амальфи» — трагедия, принадлежащая перу известного английского драматурга начала 17 века Джона Вебстера (1580–1625).

(обратно)

221

Гилгуд Джон Артур (1904–2000) — знаменитый английский актер и режиссер.

(обратно)

222

Уитморовский театр — небольшой частный театр, ныне не функционирующий.

(обратно)

223

Крикет — игра в мяч, отдаленно напоминающая русскую лапту.

(обратно)

224

Театр Ее Величества — драматический театр, основанный в 1897 году при непосредственном участии королевы Виктории, расположен на улице Хеймаркет.

(обратно)

225

Пикадилли — одна из самых известных улиц Лондона Здесьпрогуливались знаменитые лондонские денди, в разное время проживали такие известные люди Здесь расположены такие жемчужины архитектуры, как Албани, Берлингтонский пассаж, Королевская академия изобразительных искусств Пикадилли всегда считалась символом престижа и знаменитой английской утонченности.

(обратно)

226

Бренди — алкогольный напиток (обычно крепостью 40–60 % об.), изготавливается путем перегонки забродившего виноградного сока, аналог коньяка. Существует несколько разновидностей бренди. Обычно употребляется после еды.

(обратно)

227

Елизаветинским, в английской литературе, условно называют период с конца 16 — по начало 17 веков, то есть в последние двадцать лет царствования Елизаветы I и первое десятилетие царствования Якова I. К ярким представителям елизаветинцев относятся Шекспир, Бен Джонсон, Марло, Вебстер, Сурей, Лили, и прочие.

(обратно)

228

Крайстчерч — город в Новой Зеландии, центр региона Кентербери. Название переводится с английского как церковь Христа.

(обратно)

229

Айя — няня-туземка (особенно в Индии).

(обратно)

230

Мейфэр — фешенебельный район лондонского Уэст-Энда, известный дорогими гостиницами и магазинами.

(обратно)

231

Стетоскоп — медицинский инструмент в виде трубки — из дерева или эбонита, применяемый врачами для выслушивания тонов сердца и дыхания.

(обратно)

232

Истборн — уютный курортный городок на южном побережье Англии, в графстве Восточный Суссекс, у Ла-Манша. Самый солнечный город Великобритании.

(обратно)

233

Борнмут — небольшой город на южном побережье Англии, в графстве Хэмпшир, на берегу пролива Ла-Манш, один из популярнейших британских курортов — имеет длинную цепь безопасных песчаных пляжей.

(обратно)

234

Уайт — остров у южного побережья Великобритании, одновременно являющийся графством Англии.

(обратно)

235

Смит Мэдлин (1871–1934) — домохозяйка из небольшого городка в графстве Кент, мать пятерых детей, убившая мужа во сне, в связи с его потенциальным уходом из семьи. Была освобождена из-за недостатка улик.

(обратно)

236

Борден Лизи (1860–1927) — учительница в Воскресной школе, в небольшом городке в штате Массачусетс (США), зверски зарубившая отца и мачеху за угрозу отца лишить ее наследства. Благодаря ловкости адвоката была оправдана.

(обратно)

237

Имеется в виду рассказ Эдгара По, где убийцей оказался сбежавший от хозяина орангутанг.

(обратно)

238

Бенарес (Варанаси) — город в Северной Индии, знаменитый своими храмами, дворцами и художественными ремеслами. Согласно индуистским историческим хроникам, с этого место началось сотворение Вселенной, что это первый город на земле, построенный еще Богами.

(обратно)

239

Калькутта — город в дельте Ганга на востоке Индии, столица штата Западная Бенгалия. Во времена британского владычества Калькутта была столицей всей Британской Индии вплоть до 1911 года, благодаря чему, ныне она является крупным центром образования, науки, культуры и политики.

(обратно)

240

Йоркшир — историческое графство в северной Англии, самое большое территориальное образование такого рода в регионе.

(обратно)

241

Эспланада — широкая улица с аллеями посередине.

(обратно)

242

Биаррица — город на юго-западе Франции, на берегу Бискайского залива, роскошный приморский климатический и бальнеологический курорт.

(обратно)

243

«Сторклег» — крупная шерстечесальная фирма, выпускающая марку шерсти с одноименным названием.

(обратно)

244

Унция — единица измерения массы, равная 28,349523125 г. (точно).

(обратно)

245

Уоллис — бухгалтер в солидной конторе в Шеффилде, благопристойный прихожанин и обыватель, зверски убивший свою жену ради большого наследства, полученного ею после смерти тетушки.

(обратно)

246

Армстронг — маньяк-убийца, расчленявший свои жертвы и топивший их в водоемах на окраине Лондона.

(обратно)

247

Ипр — город, расположенный на северо-западе Бельгии, близ границы с Францией, обеспечил себе место в мировой истории как ключевой пункт Западного фронта Первой мировой войны, стал ареной трех крупных сражений, во время которых немцы в 1915 году впервые в истории применили химическое оружие — хлор, и в 1917 году, также впервые в качестве оружия, — горчичный газ, ныне известный как иприт.

(обратно)

248

Норфолк — графство на востоке Англии, на побережье Северного моря.

(обратно)

249

Принцесса Шлезвиг-Гольштейнской династии.

(обратно)

250

Торки — город на южном побережье Англии в графстве Девон. В 19 веке был модным морским курортом, заслужившим за свой климат прозвище Английской Ривьеры. В Торки родилась Агата Кристи.

(обратно)

251

Теккерей Уильям Мейклис (1811–1864) — английский писатель, крупнейший представитель английских романистов 19 века.

(обратно)

252

Ассама — штат на северо-востоке Индии, у подножия Восточных Гималаев.

(обратно)

253

Бангалор — крупный город и административный центр на юге Индии, третий по численности населения.

(обратно)

254

Адрианов вал — крепостная стена, возведенная древними римлянами по приказу императора Адриана (76—138) для защиты северных границ Англии от нападения кельтских племен. Длина около 120 км.

(обратно)

255

Анна (1665–1714) — королева Англии и Шотландии с 1702 года, с 1707 года — первый монарх юридически объединенной Великобритании, последняя из династии Стюартов.

(обратно)

256

Оксфорд — один из крупнейших и престижных университетов Великобритании. Основан в 12 веке.

(обратно)

257

Дельфиниум — многолетние цветы семейства лютиковых Название от греческого слова «delphinos» — дельфин, за сходство бутона цветка с верхней частью одного из видов дельфинов, цветы крупные, очень красивые собраны в кистевидные соцветия синего, фиолетового, розового, пурпурового, желтого цветов.

(обратно)

258

В Великобритании принято дважды обмениваться кольцами — во время обручения и свадебной церемонии «Зеленый изумруд — для несравненной зеленоглазой кошечки».

(обратно)

259

«Остин» — крупнейшая в Великобритании и одна из наиболее известных в мире марок автомобилей, выпускаемых одноименной компанией.

(обратно)

260

Повитель — народное название некоторых видов однолетних растений рода с листьями в виде узких или широких или длинных хвоен, высотой от 1 до 10 м.

(обратно)

261

Бегония — название ряда тропических и субтропических растений с крупными пестрыми листьями и красивыми цветками разных цветов, разводится как декоративное.

(обратно)

262

Лобелия — однолетние и многолетние травянистые растения семейства колокольчиковых, с гроздьями синих, красных и белых цветов. Род назван в честь Маттиаса де Л'Обеля (1538–1616) — голландского ботаника и лейб-медика английского короля Якова I, некоторое время возглавлявшего королевский ботанический сад.

(обратно)

263

Букмекер — лицо, принимающее денежные ставки при игре на скачках, бегах, и прочее.

(обратно)

264

Ньюмаркет — город в графстве Саффолк на востоке Англия. Приобрел известность благодаря скачкам, проводящимся на местном ипподроме «Ньюмаркет», также центр английского чистокровного коннозаводства; и, наконец, этот город — родина многих азартных карточных игр.

(обратно)

265

Девон, Дорсет — обиходные названия графств Девоншир и Дорсетшир.

(обратно)

266

Венерины башмачки — оригинальные орхидеи с необычной окраской и особенной формой цветков, напоминающих туфельку.

(обратно)

267

Проходной персонаж из нескольких произведений Кристи, и не только «марплского цикла». В данном контесте речь идет о событиях из романа «Убийство в доме викария» (том 3 наст. собр. соч.).

(обратно)

268

Имеются в виду события из романа Кристи «марплского цикла» «Отравленное перо» (том 3 наст. собр. соч.).

(обратно)

269

Имеется в виду сюжет пьесы Рудольфа Бесье В большой семье Барретов, проживающей на Уимпол-стрит в Лондоне, главный — отец Он не позволяет никому из своих детей даже думать о браке. Особенно он печется о своей старшей дочери — известной поэтессе Элизабет, прикованной к инвалидному креслу. Но находится смельчак по имени Роберт Браунинг, которого не смущает болезнь девушки, и он предлагает ей руку и сердце Отец пытается сделать все, чтобы брак не состоялся По сюжету пьесы снято два фильма — в 1934 и 1956 годах.

(обратно)

270

Пекинес — порода мелких собачек, попавших в Европу из Китая во второй половине XIX в. До этого разводились только при дворе китайского императора.

(обратно)

Оглавление

ВРАТА СУДЬБЫ Postern of Fate 1973 © Перевод Полякова И., Титова А. 2003

  Книга 1

    Глава 1 Повествующая главным образом о книгах

    Глава 2 «Черная стрела»

    Глава 3 Посещение кладбища

    Глава 4 Множество Паркинсонов

    Глава 5 Накануне распродажи

    Глава 6 Проблемы

    Глава 7 Еще проблемы

    Глава 8 Миссис Гриффин

  Книга 2

    Глава 1 Давным-давно

    Глава 2 Знакомство с Матильдой, Верным Дружком и Кей-Кей

    Глава 3 Изыскания, или утро вечера мудренее

    Глава 4 Поездка на Верном Дружке, Оксфорд и Кембридж

    Глава 5 Методика изысканий

    Глава 6 Мистер Робинсон

  Книга 3

    Глава 1 Кто боялся Мэри Джордан

    Глава 2 Изыскания Таппенс

    Глава 3 Заметки в блокноте Таппенс

    Глава 4 Хирургическое вмешательство

    Глава 5 Разговор с полковником Пайкэвеем

    Глава 6 Врата Судьбы

    Глава 7 Дознание

    Глава 8 Воспоминания о дедушке

    Глава 9 Юная бригада

    Глава 10 Покушение на Таппенс

    Глава 11 Ганнибал действует

    Глава 12 Оксфорд, Кембридж и Лоэнгрин

    Глава 13 Визит мисс Маллинз

    Глава 14 Садовая кампания

    Глава 15 Ганнибал и мистер Криспин действуют

    Глава 16 Птицы летят на юг

    Глава 17 Заключительное слово: обед у мистера Робинсона

ЗАНАВЕС Curtain: Poirot's Last Case 1975© Перевод. Титов А. 2003

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Постскриптум

ЗАБЫТОЕ УБИЙСТВО Sleeping murder: Miss Marple's Last Case 197 © Перевод Калошина H. 2003

  Глава 1 Телеграмма

  Глава 2 Обои

  Глава 3 «Она мертва; прикройте ей лицо: мне молодость ее слепит глаза»

  Глава 4 Хелен?

  Глава 5 Убийство из прошлого

  Глава 6 Упражнения в расследовании

  Глава 7 Доктор Кеннеди

  Глава 8 Галлюцинация Келвина Хэллидея

  Глава 9 Одно неизвестное

  Глава 10 История болезни

  Глава 11 Мужчины в ее жизни

  Глава 12 Лили Кимбл

  Глава 13 Уолтер Фейн

  Глава 14 Эдит Паже

  Глава 15 Адрес

  Глава 16 Маменькин сыночек

  Глава 17 Ричард Эрскин

  Глава 18 Повитель

  Глава 19 Мистер Кимбл заговорил

  Глава 20 Хелен в девичестве

  Глава 21 Дж. Дж. Эффлик

  Глава 22 Лили приезжает на встречу

  Глава 23 Который из них?

  Глава 24 Обезьяньи лапы

  Глава 25 Торки. Постскриптум

РАССКАЗЫ The Dressmaker's Doll In a Glass Darkly © Перевод Борисов И. 2003

  КУКЛА

  ОТРАЖЕНИЕ В ЗЕРКАЛЕ

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg