«Почему же не Эванс? Убийство в восточном экспрессе. Трагедия в трех актах. Разбитое зеркало»

Почему же не Эванс? Убийство в восточном экспрессе. Трагедия в трех актах. Разбитое зеркало (fb2) - Почему же не Эванс? Убийство в восточном экспрессе. Трагедия в трех актах. Разбитое зеркало (пер. Лариса Георгиевна Беспалова,Мария Макарова,Иван Е. Шевченко) (Кристи, Агата. Сборники) 3458K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Агата Кристи

Кристи Агата СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ ТОМ ПЯТЫЙ

ПОЧЕМУ ЖЕ НЕ ЭВАНС? Why Didn't They Ask Evans 1934 © Перевод под редакцией М. Макаровой, А. Титова

Кристоферу Мэллоку — в память о Хайндз

Глава 1 Несчастный случай

Бобби Джоунз положил мяч на метку для первого удара, нетерпеливо отвел клюшку назад и резко нанес удар.

И что же, вы думаете — мяч понесся прямо, перелетел через песочную канавку и приземлился так, чтобы его легко было повести клюшкой по четырнадцатой площадке?

Ничуть не бывало. Он стремительно пронесся по земле и скатился в канавку!

Тут не было толпы пылких болельщиков, некому было огорченно охнуть. Единственный свидетель этого неудачного удара не выразил ни малейшего удивления. Да это и понятно, ведь бил по мячу не истый мастер-американец, но всего лишь четвертый сын викария[1] из Марчболта — маленького приморского городка в Уэльсе[2].

С губ Бобби сорвалось явное богохульство.

Был он приятный с виду молодой человек лет двадцати восьми. Даже лучший его друг не назвал бы его красивым, но лицо у него было на редкость симпатичное, а открытый взгляд честных карих глаз светился собачьим дружелюбием.

— Что ни день, то хуже, — удрученно пробормотал он.

— Слишком сильный мах, — откомментировал его партнер.

Доктор Томас был мужчина средних лет, с седыми волосами и румяным веселым лицом. Сам он никогда не бил с полного маха, предпочитая короткие прямые удары, и обычно обыгрывал более виртуозных, но не очень собранных игроков.

Бобби что есть мочи ударил по мячу нибликом[3]. Этот третий по счету удар оказался удачным. Мяч лег подле площадки, которой доктор Томас достиг двумя делающими ему честь ударами.

— Лунка ваша, — сказал Бобби.

Они перешли к следующей мете.

Первым бил доктор — удар получился хороший, прямой, но мяч ушел недалеко.

Бобби вздохнул, поставил мяч, потом немного его поправил, широко взмахнул клюшкой, неуклюже отвел ее назад, закрыл глаза, поднял голову, опустил правое плечо — иными словами проделал все то, чего делать не следовало, — и направил мяч по центру.

Он снова вздохнул. Теперь уже удовлетворенно. Столь хорошо знакомое игроку в гольф уныние сменилось на его живом лице столь же хорошо знакомым торжеством.

— Теперь я знаю, что нужно делать, — уверенно заявил Бобби, но это было глубочайшим его заблуждением.

Отличный удар клюшкой с железным наконечником, небольшая подсечка нибликом, и Бобби положил мяч. Теперь у него стало четыре очка, а у доктора Томаса всего на одно больше.

Воспрянув духом, Бобби перешел к шестнадцатой метке. Опять он проделал все то, что делать не следовало, но на сей раз чуда не произошло. Получился потрясающий, великолепный, почти сверхъестественный срез! Мяч подскочил и исчез из поля зрения.

— Эх, пошел бы он прямо… — И доктор Томас даже присвистнул.

— Вот именно, — с горечью отозвался Бобби. — Постойте-ка, постойте, мне кажется, я слышал крик! Только бы мяч ни в кого не угодил.

Крик донесся справа — Бобби стал всматриваться в ту сторону. Свет был неверный. Солнце собиралось садиться, и, глядя прямо на него, трудно было что бы то ни было толком разглядеть. К тому же с моря поднимался легкий туман. В нескольких сотнях ярдов[4] высился гребень скалы.

— Там тропинка, — сказал Бобби. — Но так далеко мячу не долететь. И все же я слышал крик. А вы?

Нет, доктор ничего не слышал.

Бобби отправился на поиски мяча. Найти его оказалось не так-то просто. Но наконец он его углядел. Мяч лежал так, что поддать его не было никакой возможности — застрял в кусте утесника. Бобби ударил, потом еще — на этот раз не напрасно. Подобрав мяч, он крикнул доктору Томасу, что сдает ему лунку.

Доктор направился к нему — очередная мета находилась как раз у обрыва.

Семнадцатая мета особенно страшила Бобби. Там мяч следовало провести так, чтобы он не сорвался с кручи вниз. Расстояние, в сущности, было не так уж велико, но сознание того, что сразу за лункой обрыв, подавляло.

Они пересекли тропу, которая оказалась теперь слева и шла от моря вглубь, огибая край утеса.

Доктор взял ниблик, но тут же отложил его в сторону.

Бобби глубоко вздохнул и ударил по мячу. Тот стремительно понесся вперед и, перемахнув через край, исчез из поля зрения.

— Опять то же самое, — с горечью сказал Бобби.

Подойдя к краю расселины, он стал всматриваться.

Далеко внизу сверкало море, но мяч мог туда и не долететь, это только поначалу спуск был крутой, а ближе к морю становился пологим.

Бобби медленно шел вдоль расселины. Он знал, тут есть одно место, где можно довольно легко спуститься.

Мальчики, подносящие мячи, делали это без особого труда — спрыгивали с крутого края вниз и потом появлялись, запыхавшиеся, но торжествующие, с мячом в руках.

Вдруг Бобби замер и окликнул своего противника:

— Послушайте, доктор, идите скорее сюда. Что вы на это скажете?

Внизу, футах[5] в сорока, виднелось что-то темное, похожее на кучу старой одежды.

У доктора перехватило дыхание.

— О, Господи, — выдохнул он. — Кто-то сорвался с утеса. Надо к нему спуститься.

Бок о бок они стали осторожно спускаться по крутому обрыву. Бобби, более тренированный, помогал доктору. Наконец они добрались до зловеще темневшей бесформенной груды. Оказалось, это мужчина лет сорока, он еще дышал, хотя и был без сознания.

Доктор Томас осмотрел его — потрогал руки, ноги, пощупал пульс, опустил веки. Потом встал рядом с ним на колени и обследовал его более обстоятельно. После чего посмотрел на Бобби, которому было явно не по себе, и медленно покачал головой.

— Ему уже ничем не поможешь, — сказал он. — Его песенка спета. У бедняги сломан позвоночник. Да… Видно, тропа была ему незнакома, и, когда поднялся туман, он оступился. Сколько раз я говорил нашему муниципалитету, что здесь необходимо поставить ограждение.

Доктор встал.

— Пойду за помощью, — сказал он. — Распоряжусь, чтобы тело подняли наверх. А то не успеем оглянуться, как стемнеет. Вы побудете здесь?

Бобби кивнул.

— Значит, ему уже ничем не поможешь? — спросил он.

Доктор помотал головой.

— Ничем. Ему недолго осталось — пульс быстро слабеет. Минут двадцать, не больше. Возможно, он еще придет в себя. Но скорее всего нет. И все же…

— Ну конечно, — тотчас отозвался Бобби. — Я останусь. А вы поспешите. На случай, если он вдруг очнется. У вас нет какого-нибудь снадобья… Или чего-нибудь еще?.. — Он запнулся.

Доктор опять помотал головой.

— Ему не будет больно, — сказал он. — Никакой боли.

Он повернулся и стал быстро карабкаться вверх по скале. Бобби не сводил с доктора глаз, пока тот, махнув рукой, не перевалил через кромку обрыва.

Бобби сделал шаг-другой по узкому карнизу, уселся на каменный выступ и зажег сигарету. Он был потрясен. Никогда еще не приходилось ему сталкиваться ни с тяжким недугом, ни со смертью.

Вот ведь как бывает! Один неверный шаг — и жизнь кончена. И все из-за какого-то тумана, невесть откуда взявшегося в такой погожий вечер… Такой красивый и, похоже, крепкого здоровья… Наверно, никогда и не болел. Залившая лицо смертельная бледность не смогла скрыть великолепный загар. Загар человека, проводившего много времени на свежем воздухе, возможно, за границей. Бобби внимательнее к нему пригляделся — вьющиеся каштановые волосы, чуть тронутые на висках сединой, крупный нос, жесткий подбородок, меж полураскрытых губ крепкие белые зубы. Широкие плечи и красивые мускулистые руки. Ноги были как-то неестественно выгнуты. Бобби вздрогнул и опять перевел взгляд на лицо. Привлекательное лицо — живое, решительное, умное. Вероятно, подумал Бобби, глаза у него синие…

И только он это подумал, глаза открылись.

Они и вправду оказались синие — глубокой и чистой синевы. И смотрели на Бобби. Взгляд ясный, незатуманенный… Вполне сознательный взгляд. Внимательный и в то же время как будто вопрошающий.

Бобби вскочил, кинулся к незнакомцу. Но еще прежде, чем он оказался рядом, тот заговорил. Голос вовсе не был слабым, он звучал отчетливо, звонко.

— Почему же не Эванс? — произнес он.

И вдруг его странно передернуло, веки опустились, челюсть отвисла…

Незнакомец был мертв.

Глава 2 Немного об отцах

Бобби опустился подле него на колени, но сомневаться не приходилось — человек умер. Последнее просветление, этот неожиданный вопрос — и конец.

Не без неловкости Бобби сунул руку в его карман и, достав шелковый носовой платок, почтительно накрыл им лицо умершего. Больше он ничего сделать не мог.

Тут он заметил, что вместе с платком вытащил из кармана что-то еще. Оказалось, это фотография, но, прежде чем засунуть ее обратно, Бобби взглянул на запечатленное на ней лицо.

Лицо было женским и почему-то сразу приковывало к себе внимание. Красивая женщина с широко расставленными глазами. Казалось, совсем еще молоденькая, ей, конечно, гораздо меньше тридцати, но не сама красота, а скорее ее странная притягательность захватила воображение Бобби. Такое лицо не скоро забудешь. Осторожно, даже с каким-то благоговением он положил фотографию обратно — в карман погибшего, потом опять сел и стал ожидать возвращения доктора.

Время тянулось очень медленно, во всяком случае, так казалось молодому человеку. К тому же он вдруг вспомнил, что пообещал отцу играть на органе во время вечерней службы. Служба начиналась в шесть, а сейчас было уже без десяти шесть. Отец, конечно, все потом поймет, но лучше было бы предупредить его через доктора. Достопочтенный Томас Джоунз был личностью на редкость нервозной. Он имел обыкновение волноваться по всякому поводу, par excellence[6] без повода, а когда волновался, у него сразу нарушалось пищеварение и начинали одолевать мучительные боли. Бобби был очень привязан к отцу, хотя и считал его старым дурнем. Достопочтенный[7] Томас Джоунз, в свою очередь, считал своего четвертого сына молодым дурнем и с куда меньшей терпимостью, чем Бобби, пытался его вразумить.

«Бедный папаша, — думал Бобби. — Он будет рвать и метать. Весь изведется, не зная, то ли ему начинать службу, то ли нет. Так себя взвинтит, что у него разболится живот и тогда он не сможет ужинать. И ведь ни за что не сообразит, что я бы никогда не подвел его без особой причины. Да и вообще, что тут такого? Но у него свой взгляд на эти вещи. Кому уже за пятьдесят, все они одним миром[8] мазаны — никакого благоразумия — из-за всякого пустяка, который гроша ломаного не стоит, готовы загнать себя в могилу. Видно, так уж нелепо их воспитали, и теперь они ничего не могут с собой поделать. Бедный старик, у курицы и то больше мозгов».

Такие мысли одолевали Бобби, преисполненного смешанным чувством любви и досады. Ему казалось, что он без конца приносит себя в жертву весьма странным понятиям отца. А мистер Джоунз полагал, что это он приносит себя в жертву молодому поколению, которое этого толком не понимает и не ценит. Вот ведь как по-разному можно смотреть на одно и то же.

Доктора нет уже целую вечность. Пора бы ему вернуться…

Бобби встал и нетерпеливо затоптался на месте. В эту минуту сверху донеслись какие-то звуки, и он поднял голову, радуясь, что наконец подоспела помощь и в его услугах больше нет нужды. Но это был не доктор, а какой-то незнакомый человек в брюках гольф.

— Послушайте, — сказал незнакомец. — Что-нибудь неладно? Несчастный случай? Я могу чем-нибудь помочь?

Высокий мужчина, с приятным тенорком. Толком его разглядеть Бобби не мог — с каждой минутой становилось все темнее.

Бобби рассказал, что произошло, незнакомец что-то невнятно пробормотал. Потом спросил:

— Что мне сделать? Привести кого-нибудь на помощь или еще что?

Бобби объяснил, что помощь на подходе, и спросил, не видно ли кого.

— Нет, пока нет.

— Понимаете, — продолжал Бобби. — Мне в шесть нужно быть в одном месте.

— И вы не хотите оставлять…

— В общем, да, — сказал Бобби. — Бедняга, конечно, уже мертв, и тут уже ничего не поделаешь, и все-таки…

Он замолчал, ему, как всегда, трудно было облечь в слова свои ощущения и переживания.

Однако незнакомец, казалось, все понял.

— Разумеется, — сказал он. — Послушайте, я к вам спущусь… только если сумею, и дождусь приезда этих молодцов из полиции.

— Ох, правда? — с благодарностью отозвался Бобби. — У меня встреча с отцом. Он у меня славный, но, если его подведешь, огорчается. Вам видно, где спускаться? Чуть левее… теперь вправо… вот так. На самом деле это нетрудно.

Бобби направлял незнакомца, подсказывал, куда тому лучше ступать, и наконец они оказались лицом к лицу на узкой площадке. Пришедшему было лет тридцать пять. Лицо маловыразительное, к нему так и напрашивались монокль и усики.

— Я нездешний, — объяснил он. — Кстати, моя фамилия Бассингтон-ффренч. Приехал приглядеть здесь дом. Скверная, однако, история! Он оступился?

Бобби кивнул.

— Туман. А тут поворот… Ну, до свидания. Огромное спасибо. Мне надо спешить. Вы очень добры.

— Ну что вы, — возразил тот. — На моем месте любой поступил бы так же. Невозможно оставлять беднягу одного… Это было бы как-то не по-божески.

Бобби взбирался по крутой тропе. Очутившись наверху, он помахал незнакомцу и припустился бегом. Чтобы выиграть время, он не стал обходить кругом, а просто перескочил через церковную ограду.

Викарий заметил это из окна ризницы[9] и страшно возмутился. Было уже пять минут седьмого, но колокол еще звонил.

Объяснения и взаимные упреки были отложены до окончания службы.

Едва отдышавшись, Бобби занял свое место и принялся со знанием дела включать регистры старого органа. В унисон своим мыслям он заиграл шопеновский похоронный марш[10].

Позднее не столько разгневанный, сколько огорченный — и он ясно дал понять это сыну — викарий принялся его распекать.

— Если не можешь сделать что-нибудь как следует, нечего и браться, дорогой мой, — сказал он. — Ты и все твои дружки, похоже, вовсе не имеете понятия о времени, но есть Некто, кого мы не вправе заставлять ждать. Ты сам вызвался играть на органе. Я тебя не принуждал. Но ты человек слабовольный и вместо этого предпочел играть в какую-то там игру…

Бобби подумал, что отца лучше остановить — пока тот не зашел слишком далеко.

— Прости, папа, — сказал он легко и непринужденно — в обычной своей манере. — На сей раз моей вины нет. Я оставался с трупом.

— Оставался с кем?

— С беднягой, который оступился и упал с утеса. Знаешь, это там, где глубокая расселина, у семнадцатой метки на поле для гольфа. Там как раз поднялся легкий туман, и бедолага, должно быть, сделал неверный шаг и оступился.

— О, Господи! Какое несчастье! И что же, он так сразу и умер?

— Нет, не сразу, но он был без сознания. А умер, когда доктор Томас уже ушел. Но я чувствовал, что должен побыть около него… Не мог я дать тягу и бросить его там одного. Но потом появился еще какой-то человек, я оставил его в качестве траурного караула и со всех ног кинулся сюда.

Викарий вздохнул.

— Ох, дорогой мой Бобби, неужто ничто не в силах поколебать твою бесчувственность? Не могу передать, как ты меня огорчаешь. Ты только что столкнулся лицом к лицу со смертью… с внезапной смертью. А тебе все шуточки. Полное, полное равнодушие… Для твоего поколения все… все самое печальное, самое святое — лишь повод повеселиться.

Бобби заерзал на месте.

Что ж, коль отец не может понять, что шутишь только оттого, что из-за случившегося у тебя так гнусно на душе, ну, значит, не может… Такое ведь не объяснишь. Когда имеешь дело со смертью, с трагедией, приходится проявлять выдержку.

Впрочем, этого следовало ожидать. Те, кому уже перевалило за пятьдесят, просто не в состоянии ничего понять. У них обо всем самые диковинные представления.

«Наверно, это из-за войны[11],— подумал Бобби, пытаясь оправдать отца. — Она выбила их из колеи, и они так и не смогли оправиться».

Ему и стыдно было за отца, и жаль его.

— Прости, папа, — сказал он, ясно понимая, что объяснения бесполезны.

Викарию и жаль было сына — тот явно был смущен, — и стыдно за него. Мальчик не представляет, сколь серьезна жизнь. Даже его извинение звучит весело — ни следа раскаяния.

Они направились к дому, и каждый изо всех сил старался найти оправдания для другого.

«Хотел бы я знать, когда наконец Бобби подыщет себе какое-нибудь занятие…» — думал викарий.

«Хотел бы я знать, сколько времени еще придется здесь торчать?..» — думал Бобби.

Но, что бы им там ни думалось, отец и сын обожали друг друга.

Глава 3 Путешествие на поезде

О том, как события развивались дальше, Бобби не знал. Наутро он уехал в Лондон — встретиться с другом, который стал владельцем гаража и полагал, что участие Бобби в этом предприятии может оказаться весьма полезным.

Они замечательно обо всем договорились, и через два дня Бобби решил возвращаться домой поездом 11.30. Правда, когда он изволил прибыть на Паддингтонский вокзал[12], часы показывали 11.28 — он кинулся в туннель, выскочил на платформу, — поезд уже тронулся, и тогда Бобби устремился к ближайшему вагону, презрев возмущенные крики контролеров и носильщиков.

Рывком отворив дверь, он рухнул на четвереньки, потом кое-как поднялся… Проворный носильщик захлопнул за ним дверь, и Бобби остался наедине с единственным пассажиром этого купе[13].

Это оказалось купе первого класса. В углу, лицом по ходу поезда, сидела смуглая девушка и курила сигарету. В красной юбке, в коротком зеленом жакете и ослепительно ярком голубом берете она, несмотря на некоторое сходство с обезьянкой шарманщика (миндалевидные темные, полные грусти глаза и наморщенный лобик), была, несомненно, привлекательна. Бобби принялся с жаром извиняться и, вдруг запнувшись, воскликнул:

— Франки! Неужели это ты! Тысячу лет тебя не видел.

— И я тебя. Садись, рассказывай.

Бобби усмехнулся.

— У меня билет в другом классе.

— Не важно, разницу я оплачу, — любезно сказала Франки.

— При одной мысли об этом восстает все мое мужское самолюбие, — сказал Бобби. — Как я могу позволить даме платить за меня?

— Кажется, только на это мы теперь и годимся, — сказала Франки.

— Я сам оплачу разницу, — героически вымолвил Бобби, когда в дверях возникла дородная фигура в синей униформе.

— Я все улажу, — сказала Франки.

Она одарила контролера благосклонной улыбкой. Тот поднес руку к козырьку, взял у нее белый картонный билет и прокомпостировал.

— Мистер Джоунз как раз только что заглянул ко мне поболтать, — сказала она. — Это ведь не возбраняется?

— Конечно, ваша милость. Джентльмен, наверно, пробудет тут недолго. — Он тактично кашлянул. — Я приду теперь не раньше Бристоля[14],— многозначительно прибавил он.

— Чего не сделает улыбка, — сказал Бобби, когда контролер вышел.

Леди Деруэнт задумчиво покачала головой.

— Не уверена, что дело в улыбке, — возразила она. — Скорее в моем отце: когда он куда-нибудь едет, то непременно раздает всем по пять шиллингов на чай.

— Я думал, ты навсегда распрощалась с Уэльсом, Франки.

Франсез вздохнула.

— Дорогой мой, ты же знаешь, как это бывает. Ты же знаешь, какими ветхозаветными бывают родители. А там такая тоска, даже ванну толком нельзя принять и совершенно некуда себя деть, поболтать и то не с кем… ведь никого сюда не заманишь — даже ненадолго! Говорят, мол, экономят и не могут позволить себе ехать в такую даль. Ну и что бедной девушке остается делать?

Бобби покачал головой, с грустью признавая, что ему все это хорошо знакомо.

— Но после вчерашнего сборища я поняла, что дома и то лучше.

— А что там было не так?

— Да ничего. Сборище как сборище, только еще более занудное, чем всегда. Все были приглашены в «Савой»[15] к половине девятого. Несколько человек, я в том числе, приехали где-то в четверть десятого и конечно же сразу смешались с теми, кто там был, но часам к десяти мы снова собрались своей компанией, пообедали, а чуть погодя поехали в «Марионет»… пронесся слух, что там вот-вот нагрянет облава, но все было тихо — просто мертвое царство, так что мы слегка выпили и рванули в «Балринг», но там было еще тоскливее, и тогда мы поехали попить горячего кофе, попали в забегаловку, где кормят жареной рыбой, а затем отправились завтракать к дядюшке Анджелы — хотели посмотреть, разозлит его наш налет или нет. Но он ни капельки не разозлился, просто вскоре мы ему надоели, и он нас, можно сказать, не солоно хлебавши отправил по домам. Так что сам понимаешь, какое это было веселье. Никому не пожелаю.

— Ну еще бы, — сказал Бобби, подавив вспыхнувшую в нем зависть.

Даже в самых сумасбродных мечтах он не мог представить, что вдруг бы оказался членом клуба «Марионет» или «Балринг».

Странные у него были отношения с Франки.

В детстве он и его братья играли с детьми из Замка. Теперь, когда все уже выросли, они виделись редко. Но, встречаясь, по-прежнему звали друг друга по именам. В те редкие дни, когда Франки приезжала домой, Бобби и его братьев приглашали в Замок поиграть в теннис. Но к себе они ни саму Франки, ни обоих ее братьев не приглашали. Все вроде как негласно подразумевали, что им это будет неинтересно. Да и Бобби с братьями звали к ним скорее потому, что при игре в теннис всегда недостает мужчин… Однако, хотя все они обращались друг к другу по имени, в их отношениях не было простоты. Деруэнты держались, пожалуй, чуть дружелюбнее, чем следовало бы, — словно боялись, как бы гости не подумали, что их считают неровней. Джоунзы, в свою очередь, — чуть официальнее, словно боялись, как бы хозяева не подумали, что они претендуют на отношения более тесные, чем им предлагают. Два этих семейства теперь не связывало ничего, кроме кое-каких детских воспоминаний. Но Бобби Джоунзу Франки очень нравилась, и их редкие случайные встречи страшно его радовали.

— Мне так все надоело, — сказала Франки усталым голосом. — А тебе?

Бобби задумался.

— Нет, не сказал бы.

— Дорогой мой, это замечательно!

— Только не думай, что я эдакий бодрячок. — Бобби боялся произвести на Франки дурное впечатление. — Терпеть не могу бодрячков.

Только при одном упоминании о бодрячках Франки передернуло.

— Да, конечно, — пробормотала она. — Они несносны.

Франки и Бобби одобрительно посмотрели друг на друга.

— Кстати, — вдруг сказала Франки. — Что это за история с человеком, который свалился со скалы?

— Его обнаружили мы с доктором Томасом, — сказал Бобби. — А как ты про это узнала?

— Из газеты. Вот, смотри.

Она ткнула пальцем в небольшую заметку под заголовком «Смерть в тумане».

«Жертву трагедии в Марчболте опознали вчера поздним вечером благодаря найденной при нем фотографии. На фотографии была снята миссис Лео Кэймен. С миссис Кэймен связались, и она немедленно приехала в Марчболт, где опознала в покойном своего брата Алекса Притчарда. Мистер Притчард недавно вернулся из Сиама[16]. Он не был в Англии десять лет и как раз отправился в пеший поход. Следствие начнется завтра в Марчболте».

Бобби вновь перенесся мыслями к тому лицу на фотографии, что так странно тревожило его воображение.

— Мне, должно быть, придется давать показания, — сказал он.

— Ох, до чего интересно! Приду тебя послушать.

— Не думаю, чтоб это было так уж интересно, — возразил Бобби. — Видишь ли, мы ведь просто нашли его.

— Он был мертв?

— Нет, тогда еще нет. Он умер минут через пятнадцать. При мне, понимаешь. Я был с ним один.

Бобби замолчал.

— Да, приятного мало, — сказала Франки с тем чувством понимания, которого так недоставало отцу Бобби.

— Разумеется, он ничего не чувствовал…

— Нет?

— Но все равно… понимаешь… казалось, он полон жизни… такой вот человек… ужасный конец… взял и упал со скалы, оступился из-за какого-то там… тумана.

— Я знаю, Стив, — сказала Франки, и опять ее реплика свидетельствовала о сочувствии и понимании.

— Ну а сестру его ты видел? — чуть погодя спросила она.

— Нет. Я два дня провел в Лондоне. Надо было встретиться с приятелем по делу, мы собираемся открыть гараж. Ты его должна помнить. Бэджер Бидон.

— Должна помнить?

— Конечно. Не можешь ты не помнить старину Бэджера. У него глаза косят.

Франки наморщила лоб.

— И еще у него такой ужасно глупый смех… хо-хо-хо, вот так, — продолжал Бобби, стараясь ей помочь.

Но Франки все морщила лоб.

— Он упал с пони, когда мы были детьми, — продолжал Бобби. — Голова у него завязла в грязи, и нам пришлось вытаскивать его за ноги.

— А! — сказала наконец Франки. — Теперь вспомнила. Он еще и заикался.

— Он и сейчас заикается, — удоволетворенно сказал Бобби.

— Это у него была ферма, он разводил кур и все пошло прахом? — спросила Франки.

— Верно.

— Потом он заделался биржевым маклером, и через месяц его уволили…

— Вот-вот.

— А потом его отослали в Австралию, а он вернулся.

— Да.

— Бобби, надеюсь, ты не собираешься вкладывать деньги в эту авантюру?

— Мне нечего вкладывать, денег у меня нет, — ответил Бобби.

— Тем лучше.

— Бэджер, конечно, пытался найти кого-нибудь, у кого есть хоть какой-то капиталец, чтобы вложить в дело. Но это не так-то просто.

— Глядя на то, что вокруг творится, трудно, конечно, поверить, что у людей есть здравый смысл, — сказала Франки. — И однако, он у них есть.

До Бобби дошло наконец, к чему клонила Франки.

— Послушай, Франки, — сказал он. — Бэджер отличный парень… лучше не бывает.

— Они все такие.

— Ты это о ком?

— О тех, кто уезжает в Австралию, а потом возвращается. Откуда у него взялись деньги, чтобы начать дело?

— Умерла его тетушка или кто-то там еще и оставила ему гараж для шести автомобилей и над ним три комнаты, и родители отвалили сотню фунтов на покупку подержанных машин. Ты не представляешь, какие дела можно проворачивать с подержанными машинами.

— Я однажды купила подержанную машину, — сказала Франки. — Скверная вышла история. Даже неохота об этом говорить. Чего ради ты расстался с флотом? Тебя случаем не списали? Это в твои-то годы.

Бобби вспыхнул.

— Отчислили, — угрюмо подтвердил он.

— Я помню, у тебя всегда были нелады с глазами.

— Ну да. И все же я сумел попасть на корабль… Потом служба за границей… понимаешь, яркий свет… в общем, для моих глаз это оказалось вредным. Вот так-то… пришлось уволиться.

— Невесело, — пробормотала Франки, глядя в окно.

Наступило красноречивое молчание.

— Все равно обидно, — вырвалось у Бобби. — Не так уж, в сущности, у меня худо со зрением. Сказали, больше оно падать не будет. Прекрасно мог бы служить и дальше.

— А с виду они совершенно нормальные, — сказала Франки, заглянув в самую глубину его прямодушных карих глаз.

— Так что, понимаешь, я вступаю в дело Бэджера, — сказал Бобби.

Франки кивнула.

Официант отворил дверь купе и объявил:

— Завтрак, господа.

— Позавтракаем? — спросила Франки.

Они пошли в вагон-ресторан.

Потом Бобби ненадолго удалился, ибо вскорости должен был нагрянуть контролер.

— Не стоит слишком полагаться на его совесть, — сказал он.

Тут же Франки не преминула заметить, что контролер вряд ли вообще знаком с таким понятием.

В Сайлхем, где надо было сойти, чтобы попасть в Марчболт, они приехали в самом начале шестого.

— Меня ждет автомобиль, — сказала Франки. — Я тебя подброшу.

— Благодарю. Не надо будет тащить две мили эту… — И он пренебрежительно пнул ногой свой саквояж.

— Не две, а три.

— Если идти тропинкой через дюны, две.

— Той, где…

— Да, где свалился тот бедняга.

— Надеюсь, его не столкнули? — спросила Франки, передавая своей горничной несессер.

— Столкнули? Боже милостивый, да нет. С чего ты взяла?

— Это было бы куда увлекательней, верно? — безо всякого воодушевления сказала Франки.

Глава 4 Дознание

Дознание по поводу смерти Алекса Притчарда проводилось на следующий день. Доктор Томас давал показания касательно покойного.

— Ведь он был еще жив? — спросил коронер[17].

— Ну да, еще дышал. Однако надежды, что он придет в себя, не было. Положение его туловища…

И доктор принялся излагать сугубо медицинские подробности.

— Проще говоря, у него был сломан позвоночник? — уточнил коронер, пожалев присяжных.

— Да. Если вам угодно выразить это таким образом, — со скорбью в голосе подтвердил доктор Томас и стал рассказывать, как отправился за помощью, оставив умирающего на попечении Бобби.

— Доктор Томас, что, по-вашему, могло послужить причиной несчастья?

— Принимая во внимание, что у нас нет никаких сведений, так сказать, о душевном состоянии покойного, я рискнул предположить, что он случайно сошел с тропы, оступился и упал с утеса. С моря поднимался туман, а в этом месте тропа как раз круто поворачивает от берега. Из-за тумана покойный мог не заметить опасного поворота — тут достаточно и одного неверного шага, чтобы сорваться.

— Вы не заметили каких-нибудь признаков насилия? Таких, которые можно было бы объяснить вмешательством другого лица?

— Могу только сказать, что все имеющиеся повреждения полностью объяснимы тем, что тело ударилось о камни, упав с высоты в пятьдесят — шестьдесят футов.

— Остается еще один вопрос: не самоубийство ли это?

— Это, разумеется, не исключается. Оступился покойный, или сам бросился с утеса — тут я не могу сказать ничего определенного.

Следующим вызвали Роберта Джоунза.

Бобби рассказал, как он с доктором Томасом играл в гольф и как после его, Бобби, неверного удара мяч срезался и отлетел в сторону моря. А с моря в это время поднимался туман, и ничего нельзя было толком разглядеть. Ему показалось, будто кто-то крикнул, и он было испугался, что угодил в кого-то, кто шел в этот момент по тропе. Но потом решил, что так далеко мяч залететь не мог.

— Мяч-то вы нашли?

— Да, ярдах в ста от тропы.

Потом он рассказал, что они повели мячи от следующей метки и что он сам спустился в расселину, так как его мяч опять улетел, теперь уже вниз.

Тут коронер прервал Бобби (так как его показания были бы повторением показаний доктора) и стал подробно расспрашивать его о крике, который ему послышался.

— Это был просто крик.

— Крик о помощи?

— Не сказал бы. Просто возглас. В сущности, я толком не понял, действительно ли я его слышал или мне просто показалось.

— А возглас испуганный?

— Пожалуй да, — с благодарностью подхватил Бобби. — Примерно так человек мог вскрикнуть, если бы в него неожиданно угодил мяч.

— Или если бы шагнул в пустоту, будучи уверенным, что идет по тропе?

— Да.

Потом Бобби рассказал про то, как незнакомец умер, — минут через пять после ухода доктора. На этом мучениям Бобби пришел конец, его отпустили.

А коронеру уже не терпелось покончить с расследованием этого простейшего дела.

Он вызвал миссис Лео Кэймен.

От жгучего разочарования Бобби чуть не задохнулся. Куда подевалось лицо, которое он видел на фотографии, выпавшей из кармана покойного? Да так обманывать умеют только фотографы, с отвращением подумал он. Конечно, фотография была сделана несколько лет назад, но все равно трудно было поверить, что та обаятельная красавица с широко распахнутыми глазами могла превратиться в эту вульгарную на вид женщину с выщипанными бровями и явно крашеными волосами. «Страшная штука время, — вдруг подумал Бобби. — Как будет выглядеть, скажем, Франки лет через двадцать?» Его невольно передернуло.

Тем временем Амелия Кэймен, проживающая в Паддингтоне, Лондон, по улице Сент-Леонард-гарденз, 17, давала показания.

Покойный, Александр Причард, был ее единственным братом. В последний раз она его видела за день до трагедии, и он тогда объявил ей, что намерен поехать в Уэльс и немного там побродить. Брат недавно вернулся с Востока.

— Как по-вашему, он не был в подавленном состоянии?

— Еще чего. Алекс был всегда веселый, сроду не маялся хандрой.

— А не одолевали его какие-нибудь тяжкие мысли?

— Ой нет! Это уж как пить дать. Наоборот, он радовался предстоящей поездке.

— Денежных… или каких-нибудь иных затруднений у него в последнее время не было?

— Ну, сказать по чести, про такие дела я не больно знаю, — ответила миссис Кэймен. — Понимаете, он ведь только воротился, а до того мы не встречались десять лет, а писать он был небольшой охотник. Но он приглашал меня в театры и на обеды в Лондоне и пару раз делал подарки — видать, деньжата у него водились, и такое настроение у него было хорошее, нет, сдается мне, ничего его не точило.

— Кто был ваш брат по профессии, миссис Кэймен?

Казалось, вопрос слегка ее смутил.

— Да я толком и не знаю. Изыскатель… так он сам это называл. Он в Англии очень редко бывал.

— Вам не известно ничего такого, что могло бы заставить его наложить на себя руки?

— Ой нет, и ни в жисть не поверю, будто он такое над собой сотворил. Это был несчастный случай.

— Как вы объясните, что у вашего брата не было с собой никакого багажа… рюкзака?

— Не любил он таскать рюкзаки. Он собирался через день отправлять посылки. Накануне отъезда он отправил посылку с ночными принадлежностями и с парой носок, только в адресе вместо Дербишира указал Дербшир, вот посылка и пришла только сегодня.

— A-а! Это объясняет одно несколько странное обстоятельство.

Миссис Кэймен принялась рассказывать, как с ней связались через фотографа, чья фамилия была обозначена на фотографии, которая была у ее брата с собой. Она вместе с мужем приехала в Марчболт и тут же признала, что это тело брата.

При последних словах она громко шмыгнула носом и заплакала.

Коронер произнес несколько утешительных слов и отпустил ее.

Потом обратился к присяжным. Их задача состояла в том, чтобы точно определить причину смерти этого человека. По счастью, на его взгляд дело это чрезвычайно простое. Нет оснований полагать, будто мистер Причард был чем-то обеспокоен, или огорчен, или находился в таком душевном состоянии, что был способен наложить на себя руки. Напротив, он был в добром здравии и в хорошем настроении, предвкушая предстоящий ему отдых. К сожалению, в тот день с моря как раз поднялся туман, и тропа, идущая по краю скалы, стала опасной… и возможно, присяжные с ним согласятся, давно пора принять какие-то меры, чтобы не подвергать риску жизнь людей.

Вердикт присяжных не заставил себя ждать.

«Мы считаем, что причиной смерти покойного является несчастный случай, и полагаем необходимым обязать муниципальный совет немедленно поставить ограждение или перила со стороны моря, там, где тропа огибает расселину».

Коронер кивком выразил одобрение.

Следствие было окончено.

Глава 5 Мистер и миссис Кэймен

Когда примерно через полчаса Бобби вернулся домой, оказалось, что он все еще вовлечен в перипетии, связанные со смертью Алекса Причарда, — его хотели видеть мистер и миссис Кэймен, которые сейчас находились в кабинете викария. Бобби направился туда и обнаружил, что отец его храбро, хотя явно без особого удовольствия, ведет с гостями светскую беседу.

— А, вот и Бобби! — произнес викарий с некоторым облегчением.

Мистер Кэймен встал и, протянув руку, пошел навстречу молодому человеку. Крупный, лицо в красных прожилках, он держался с напускной сердечностью, которую изобличали его холодные, с хитрецой глаза. Что до миссис Кэймен, то, хотя ей, пожалуй, нельзя было отказать в некой грубой, дерзкой привлекательности, у нее сейчас было весьма мало общего с той ее фотографией, от былого мечтательного выражения не осталось и следа. Бобби подумалось, что, не узнай она сама себя на этой фотографии, вряд ли ее мог бы узнать кто-нибудь другой.

— Я приехал с женой, — сказал мистер Кэймен, крепко, до боли пожимая руку Бобби. — Сами понимаете, надо было ее поддержать — Амелия, понятное дело, в расстроенных чувствах.

Миссис Кэймен шмыгнула носом.

— Мы зашли с вами повидаться, — продолжал мистер Кэймен. — Ведь брат моей бедной жены умер, можно сказать, у вас на руках. Она, ясное дело, хотела бы услышать об его последних минутах.

— Конечно, — огорченно сказал Бобби. — Ну, конечно.

Он беспокойно хмыкнул и тотчас уловил вздох отца — то был вздох христианского смирения.

— Бедный Алекс, — всхлипнула миссис Кэймен, утирая глаза. — Бедный, бедный Алекс.

— Да, — сказал Бобби. — Просто ужасно.

Он тревожно поежился.

— Понимаете, мне бы надо знать, может, он что напоследок сказал или велел передать, — с надеждой глядя на Бобби, проговорила миссис Кэймен.

— Да, да, конечно, — снова отозвался Бобби. — Только, видите ли, ничего он не сказал и не передал.

— Ни словечка?

Миссис Кэймен смотрела на него разочарованно и недоверчиво. Бобби почувствовал себя виноватым.

— Да… вот какое дело… ни словечка.

— Оно и к лучшему, — внушительно произнес мистер Кэймен. — Скончаться в бессознательном состоянии… без боли… это по-божески, Амелия.

— Да, выходит, так. По-вашему, он не чувствовал боли?

— Наверняка не чувствовал, — сказал Бобби.

Миссис Кэймен глубоко вздохнула.

— Что ж, слава Богу. Я и впрямь надеялась, что он напоследок что-нибудь велел передать, а теперь вижу, так оно лучше. Бедный Алекс. А ведь как он любил попутешествовать.

— Да уж наверно. — Бобби вспомнил бронзовый загар покойного, его синие глаза. Привлекательным человеком был этот Алекс Причард, даже на пороге смерти таким оставался. Странно, что у него такая сестра, как миссис Кэймен, и… такой зять. Он явно был достоин лучшего.

— Что ж, мы, ясное дело, очень вам обязаны, — сказала миссис Кэймен.

— Ох, не надо об этом, — сказал Бобби. — Понимаете… ну, я ничего больше не мог сделать… понимаете…

Он, растерявшись, покраснел.

— Мы никогда этого не забудем, — сказал мистер Кэймен.

Бобби опять ощутил его до боли крепкое рукопожатие. Потом его пальцы вяло сжала миссис Кэймен. Затем последовало прощание с отцом, и Бобби проводил гостей до парадной двери.

— А чем вы занимаетесь, молодой человек? — спросил Кэймен. — Приехали домой в отпуск… так я понял?

— Сейчас я занят поисками работы. — После небольшой паузы Бобби добавил: — Я служил на флоте.

— Тяжелые времена… тяжелые нынче времена. — Кэймен покачал головой. — Ну, ясное дело, желаю удачи.

— Большое спасибо, — вежливо ответил Бобби и все смотрел им вслед, пока они шли по заросшей сорняками подъездной аллее.

Он погрузился в мрачное раздумье. Разные мысли беспорядочно мелькали у него в голове… неясные соображения… фотография… лицо той девушки с широко расставленными глазами и пепельными волосами… а через десять — пятнадцать лет эта Кэймен, грубо намазанная, с выщипанными бровями… Широко расставленные глаза утонули в жирных складках и походили теперь на свиные глазки, а эти ее нестерпимо рыжие, крашенные хной волосы! От юной чистоты не осталось и следа. Какая жалость! А все, наверно, оттого, что вышла замуж за напористого прохвоста, за этого Кэймена. Вышла бы за кого-нибудь поприличней, возможно, даже и в свои годы выглядела бы поизящней. Легкая седина, на бледном, без морщин лице, прежние распахнутые глаза. А впрочем, кто знает… Бобби вздохнул и покачал головой.

— Да, брак у нее — хуже некуда, — хмуро произнес он.

— Что ты сказал?

Бобби вынырнул из глубокой задумчивости и увидел рядом Франки, он и не слышал, как она подошла.

— Привет, — сказал он.

— Привет. Почему вдруг брак? И чей?

— Меня занимали общие рассуждения, — ответил Бобби.

— А именно?..

— Насчет разрушительных последствий брака.

— На ком это сказалось?

Бобби пояснил. Но Франки придерживалась иного мнения.

— Глупости. Женщина в точности как на фотографии.

— Где ты ее видела? Ты была на следствии?

— Разумеется, была. А ты как думал? Здесь решительно некуда себя деть. Это следствие — настоящая находка. Я еще никогда не присутствовала на следствии. Меня пробрало аж до костей. Разумеется, если бы речь шла о загадочном отравлении, было бы гораздо интереснее — огласили бы результаты лабораторных исследований и прочие занимательные подробности. Но, когда подворачивается подобное удовольствие, не надо быть слишком требовательным. Я до самого конца надеялась, что тут все-таки пахнет преступлением, но, увы, об этом, похоже, не может быть и речи.

— До чего же ты кровожадная, Франки.

— Знаю. Это, по-видимому, атавизм — или как там это называется?.. Тебе так не кажется? Я наверняка натура атавистическая. В школе меня даже прозвали обезьянкой.

— Обезьянкам нравится, когда убивают? — вопросил Бобби.

— Ты будто корреспондент «Санди таймс»[18],— фыркнула Франки. — «У нашего корреспондента на сей счет взгляд весьма определенный…»

— Знаешь, — сказал Бобби, возвращаясь к предмету их беседы, — я с тобой не согласен… я говорю об этой особе, о Кэймен. Та ее фотография была очаровательна.

— Ее просто-напросто отретушировали, — сказала Франки.

— Ну, значит, уж так отретушировали, что никогда и в голову не придет, будто это один и тот же человек.

— Ты слеп, — возразила Франки. — Фотограф сделал все, что мог, но глядеть на нее все равно тошно.

— Совершенно не согласен, — холодно возразил Бобби. — Но где ты видела фотографию?

— В «Вечернем эхе». Это местная газетка.

— Должно быть, она плохо отпечатана.

— По-моему, ты совершенно спятил из-за какой-то размалеванной, истасканной сучки… да, сучки… из-за этой Кэймен, — выпалила в сердцах Франки.

— Франки, ты меня удивляешь. Такие речи, да еще у дома священника. Можно сказать, почти на святом месте…

— Нечего было городить всякую чушь.

Теперь оба молчали, и скоро ее внезапный гнев улетучился.

— Что и вправду нелепо, так это пререкаться из-за такой гнусной особы. Я ведь пришла предложить тебе партию в гольф. Что ты на это скажешь?

— О'кей, босс, мой повелитель, — радостно отозвался Бобби.

И они зашагали прочь, мирно беседуя уже об иных предметах — о подрезке или отработке «стружащего удара», коим мяч загоняют на лужайку вокруг лунки.

Недавняя трагедия уже не занимала их мысли, и вдруг, медленным, легким ударом загнав мяч в лунку, Бобби вскрикнул.

— Что такое?

— Ничего. Просто кое-что вспомнил.

— Что же?

— Понимаешь, эта пара, Кэймены… они пришли, чтобы узнать, не сказал ли тот бедняга что-нибудь перед смертью… и я уверил их, что он ничего не сказал.

— Ну?

— А сейчас вдруг вспомнил, что тогда он кое-что все-таки сказал.

— Да, нынче ты не в самой блестящей форме.

— Понимаешь, они ни о чем таком не спрашивали. Потому я, видимо, и запамятовал.

— Ну и что же он сказал? — полюбопытствовала Франки.

— «Почему же не Эванс?» — вот что.

— Как странно… И больше ничего?

— Он просто открыл глаза и сказал это… совершенно неожиданно… и умер, бедняга.

— Вот что, — сказала Франки, подумав. — По-моему, тебе не из-за чего беспокоиться. Это несущественно.

— Да, конечно. И все-таки лучше бы я помянул об этом. Понимаешь, я их заверил, что он ничего не сказал.

— А это все равно что ничего, — сказала Франки. — То есть это ведь не то, что, к примеру… «Передайте Глэдис, я всегда ее любил», или «Завещание в ореховом бюро», или еще какие-нибудь подходящие романтические «последние слова», как, бывает, пишут в книгах.

— Может быть, стоит им об этом написать, как, по-твоему?

— Я бы не стала. Не было в его словах ничего существенного.

— Должно быть, ты права, — сказал Бобби и снова сосредоточился на игре.

Но окончательно избавиться от этих мыслей ему так и не удалось. Вроде бы пустяк, но он все равно не давал ему покоя… Из-за этого Бобби было слегка не по себе. Франки конечно же рассудила и правильно и разумно. Это в самом деле несущественно, хватит об этом думать. И все же его мучила совесть. Ведь он заверил Кэйменов, что покойный ничего не сказал. Выходит, обманул. Казалось бы, ерунда — но ему было как-то не по себе.

Наконец вечером, поддавшись неодолимому порыву, он сел-таки за письмо:

«Уважаемый мистер Кэймен, я только теперь вспомнил, что Ваш зять перед смертью все-таки кое-что сказал. Вот, по-моему, его доподлинные слова: „Почему же не Эванс?“ Прошу извинить, что не упомянул об этом утром, но я тогда просто не придал им значения и, вероятно, потому они и вылетели у меня из головы.

Искренне Ваш Роберт Джоунз».

Через день он получил ответ:

«Уважаемый мистер Джоунз, получил Ваше письмо от 6-го срочной почтой. Спасибо Вам огромное, что расстарались в точности повторить слова моего несчастного зятя, хотя они этого и не стоят. Жена надеялась, может, он напоследок велел ей что-нибудь передать. Но все равно спасибо Вам за Вашу добросовестность.

С совершенным почтением Лео Кэймен».

Бобби почувствовал себя униженным.

Глава 6 Чем кончился пикник

Назавтра Бобби получил письмо совсем в ином духе:

«Все в порядке, старик (писал Бэджер такими каракулями, каковые никак не делали чести дорогой привилегированной школе, в которой он получил образование). Вчера уже раздобыл пять автомобилей, заплатил пятнадцать фунтов за всю партию — один „остин“, два „морриса“ и парочку „ровверов“. Не скажу, что они сейчас на ходу, но, я думаю, ты сумеешь как-нибудь наладить, будь они неладны. Ну а автомобиль есть автомобиль. Если он все же довезет клиента до дому у чего ж еще нужно. Я хочу открыть гараж в следующий понедельник и полагаюсь на тебя, так уж ты смотри не подведи, старику заметано? Тетушка Кэри, скажу тебе, была молодчина. Однажды я разбил окно у одного ее соседа, он вечно ей грубил из-за ее кошек, так она всю жизнь была мне благодарна. К Рождеству всегда посылала пятифунтовый билет… а теперь еще и это.

Мы просто обречены на успех. Дело это верняк. Что ни говори, а автомобиль есть автомобиль. Купить можно за гроши. Кое-где подмазать краской, а дурачье больше ни на что и не смотрит. Дело наше мигом развернется. Только не забудь. В следующий понедельник. Я на тебя полагаюсь.

Всегда твой Бэджер».

Бобби сообщил отцу, что в следующий понедельник едет в Лондон и начнет там работать. Род его будущей деятельности отнюдь не привел викария в восторг. Надо заметить, с Бэджером Бидоном ему уже как-то случилось встретиться. После чего он прочел Бобби длинную лекцию о том, как нецелесообразно связывать себя какими-то обязательствами. Он не был особо искушен ни в финансовой, ни в предпринимательской областях, и практически ничего присоветовать не мог, но смысл его слов не вызывал сомнений.

На этой же неделе в среду Бобби получил еще одно письмо. Адрес был написан почерком с не свойственным англичанину наклоном. Содержание письма несколько удивило молодого человека.

Письмо было от фирмы «Хенрик и Далло», из Буэнос-Айреса, говоря коротко, они предлагали Бобби работу с окладом тысяча фунтов в год.

Поначалу молодой человек решил, что грезит наяву. Тысяча в год. Он перечел письмо более внимательно. Там говорилось, что фирме желательно сотрудничать с человеком, служившим на флоте. Из письма явствовало, что кто-то его порекомендовал (имени этого благодетеля названо не было). Ответ от него ожидали немедленно, а отправиться в Буэнос-Айрес он должен не позднее, чем через неделю.

— Черт возьми! — не сдержался Бобби.

— Бобби!

— Прости, папа. Забыл, что ты тут.

Мистер Джоунз прокашлялся.

— Позволь заметить…

Бобби почувствовал, что не вынесет этой, как правило, долгой отповеди.

Избежать ее удалось благодаря всего одной лишь фразе:

— Мне предлагают тысячу в год.

Викарий замер с открытым ртом, не зная, что на это сказать.

«Сразу забыл про свои нотации», — с удовлетворением подумал Бобби.

— Дорогой мой Бобби, я правильно тебя понял? Тебе предлагают тысячу в год? Тысячу?

— Мяч в лунке, па, — подтвердил Бобби.

— Быть этого не может, — сказал викарий.

Откровенное недоверие отца не обидело Бобби. Его собственное представление о стоимости его собственной персоны мало отличалось от отцовского.

— Похоже, это какие-то болваны, — охотно согласился он.

— А, собственно… кто они такие?

Бобби протянул ему письмо. Вытащив пенсне, викарий недоверчиво уставился на листок. Потом дважды его прочел.

— Поразительно, — сказал он наконец. — В высшей степени поразительно.

— Ненормальные, — сказал Бобби.

— Да, мой мальчик. Что ни говори, великое дело быть англичанином, — начал свою речь викарий. — Честность — вот что мы символизируем. Благодаря королевскому флоту наша порядочность стала известна всему свету. Слово англичанина! Южноамериканская фирма знает цену молодому человеку, который в любых обстоятельствах останется неподкупен и в чьей верности и преданности работодатели могут быть уверены. Никто и никогда не усомнится в том, что англичанин будет вести только честную игру…

— И бить прямо в цель, — подхватил Бобби.

Викарий в сомнении посмотрел на сына. С губ уже готова была сорваться сентенция, отличная сентенция, однако что-то в тоне сына показалось ему неискренним.

Но молодой человек был совершенно серьезен.

— И все-таки, папа, почему именно я? — сказал он.

— То есть как почему именно ты?

— В Англии полным-полно англичан, — сказал Бобби. — Жизнерадостных и честных парней.

— Возможно, тебя рекомендовал твой последний командир.

— Да, похоже, — не очень уверенно сказал Бобби. — Но это, в сущности, не важно. Я не могу принять их предложение.

— Не можешь принять их предложение? Дорогой мой, что это значит?

— Ну, видишь ли, я уже связан обязательствами. С Бэджером.

— С Бэджером Бидоном? Глупости, мой мальчик. Речь идет о серьезном деле.

— Признаться, случай нелегкий, — со вздохом сказал Бобби.

— Все твои ребяческие договоренности с молодым Бэджером никак нельзя принимать в расчет.

— А я принимаю.

— Молодой Бидон — личность совершенно безответственная. Насколько мне известно, для своих родителей он уже был источником значительных неприятностей и расходов.

— Ему здорово не везло. Бэджер катастрофически доверчив.

— Не везло… не везло! Просто сей молодой человек никогда в жизни палец о палец не ударил.

— Глупости, папа. Да он каждый день вставал в пять утра кормить этих мерзких кур. Он ведь не виноват, что они заболели этим рупом или крупом[19], или как там это еще называется.

— Мне всегда была не по вкусу эта затея с гаражом. Чистое безрассудство. Тебе следует от нее отказаться.

— Не могу, сэр. Я обещал. Я не могу подвести старину Бэджера. Он на меня рассчитывает.

Они продолжали спорить. Руководствуясь исключительно своим взглядом на Бэджера, викарий не в силах был согласиться, что обещание, данное этому молодому человеку, непременно следует выполнять. Он полагал, что Бобби упрямец, который вознамерился любой ценой вести праздную жизнь в обществе едва ли не самого неподходящего из всех возможных компаньонов. Бобби же упорно твердил свое: он не может «подвести старину Бэджера».

Кончилось тем, что викарий в гневе вышел из комнаты, а Бобби тотчас сел писать фирме «Хенрик и Далло», что не может принять их предложения.

Писал он с тяжелым сердцем, ибо упускал случай, который едва ли еще подвернется. Но иначе он поступить не мог.

Позднее на площадке для гольфа он рассказал о письме Франки. Она слушала его очень внимательно.

— Тебе пришлось бы поехать в Южную Америку?

— Да.

— Ты был бы рад?

— Да, почему бы и не съездить?

Франки вздохнула.

— Как бы там ни было, по-моему, ты поступил правильно, — твердо сказала она.

— Ты это насчет Бэджера?

— Да.

— Не мог же я подвести горемыку, верно?

— Верно, только смотри, чтобы этот, как ты его называешь, «горемыка», не пустил тебя по миру.

— О, постараюсь быть осмотрительным. А вообще, чего мне бояться? У меня же ничего нет.

— В этом есть даже некая прелесть, — сказала Франки.

— И какая же?

— Сама не знаю. Во всяком случае, звучит довольно мило и бесшабашно. Хотя, знаешь, если честно, у меня, пожалуй, тоже мало что есть. То есть отец дает мне деньги на карманные расходы. У меня есть дома, где я могу жить, и наряды, и горничные, и какие-то жуткие семейные драгоценности… и предостаточный кредит в магазинах, но ведь это все принадлежит моему семейству, а не мне.

— Да, но… — Бобби замолчал.

— Ну, конечно, я не сравниваю.

— Да, у меня ситуация несколько иная, — сказал Бобби.

Он вдруг ощутил страшную подавленность.

Они в молчании дошли до следующей метки.

— А я завтра еду в Лондон, — сказала Франки, когда Бобби установил мяч для первого удара.

— Завтра? Жаль… а я хотел пригласить тебя на пикник.

— Я бы с удовольствием. Но, увы, не могу. Понимаешь, у отца опять разыгралась подагра[20].

— Тебе надо бы остаться дома и ухаживать за ним, — сказал Бобби.

— Он не любит, чтобы за ним ухаживали. Его это ужасно раздражает. Предпочитает, чтобы с ним оставался лакей. Тот ему сочувствует и безропотно терпит, когда в него кидают чем попало и обзывают болваном.

Бобби зацепил мяч поверху, и тот тихонько скатился в канавку.

— Не повезло! — сказала Франки и тут же послала мяч отличным прямым ударом. — Кстати, — заметила она, — в Лондоне мы могли бы видеться. Ты скоро приедешь?

— В понедельник. Но… понимаешь… ни к чему это.

— Что значит ни к чему?

— Ну, видишь ли, большую часть времени я буду работать механиком. Понимаешь…

— Я думаю, это не помешает тебе, как всем прочим моим друзьям, прийти ко мне на коктейль и расслабиться, — сказала Франки.

Бобби только покачал головой.

— Если тебе не нравится коктейль, можем устроить вечеринку с пивом и сосисками, — сказала Франки, желая его ободрить.

— Послушай, Франки, к чему это? Мы люди разного круга. Боюсь, мне будет не совсем комфортно в компании твоих друзей.

— Поверь, у меня бывает очень разношерстная публика.

— Не делай вида, будто не понимаешь, о чем я толкую.

— Ну хочешь, прихвати с собой Бэджера. Раз ты так дорожишь его дружбой.

— У тебя предубежденье против Бэджера.

— Наверно, оттого, что он заика. Когда при мне кто-нибудь заикается, я тоже начинаю заикаться.

— Послушай, Франки, ни к чему это, ты сама знаешь.

Когда мы тут, все понятно. Тут особо не развлечешься, и я, вероятно, лучше, чем ничего. Ты всегда была ко мне внимательна, и я страшно тебе благодарен. Но, понимаешь, я отлично знаю, что я — никто… и понимаешь…

— Когда ты выговоришься относительно своей неполноценности, — холодно произнесла Франки, — будь любезен, выведи мяч из лунки и лучше нибликом, а не короткой клюшкой.

— Неужели я… о, черт! — Бобби поспешил запихнуть короткую клюшку в мешок и достал ниблик.

Франки не без злорадства наблюдала, как он пять раз подряд ударил по мячу. Вокруг носились клубы песка.

— V тебя очко, — сказал Бобби, подбирая мяч.

— Да уж надо думать, — сказала Франки. — И значит, я выиграла.

— Сыграем еще одну напоследок?

— Пожалуй, нет. У меня куча дел.

— Понял. Иначе и быть не может.

Они молча направились к зданию клуба.

— Что ж, до свиданья, Бобби, — сказала Франки, протягивая ему руку. — Было распрекрасно иметь тебя на подхвате и пользоваться твоими услугами, пока я была здесь. Быть может, мы вновь с тобой свидимся, если не подвернется ничего более интересного.

— Послушай, Франки…

— Быть может, ты удостоишь своим присутствием мой прием в саду. Надеюсь, в «Вулвортсе»[21] ты сумеешь по дешевке обзавестись перламутровыми пуговицами.

— Франки…

Слова Бобби потонули в шуме мотора, Франки уже завела свой «бентли»[22]. Небрежно махнув ему рукой, она отъехала.

— Черт! — вырвалось у Бобби.

Это уж она чересчур. Возможно, он высказался не слишком тактично, но, черт побери, ведь, по существу-то, он прав.

Хотя, возможно, и не следовало так откровенничать.

Оставшиеся до отъезда три дня тянулись бесконечно.

У викария разболелось горло, и разговаривал он исключительно шепотом и совсем мало. Присутствие своего четвертого сына он переносил с христианским смирением. Только раз или два не удержался — процитировал строфу из Шекспира о том, что «укуса змей страшнее детей неблагодарность…»[23].

В субботу Бобби понял, что накаленную атмосферу родных пенатов ему больше не вынести. Он попросил миссис Робертс, заправлявшую вместе с мужем хозяйством викария, сделать ему несколько сандвичей и, прихватив еще заранее купленную бутылку пива, в одиночестве отправился на пикник.

В последние дни ему отчаянно не хватало Франки. Эти старики просто невыносимы… Знай долдонят одно и то же.

Бобби растянулся на заросшем папоротниками берегу реки, обдумывая важный вопрос: то ли ему сперва закусить, а потом поспать, то ли сперва поспать, а потом закусить.

Вскоре его сморил сон, и все решилось само собой.

Проснулся он уже в половине третьего. При мысли о том, как осудил бы подобное времяпрепровождение отец, Бобби усмехнулся. Прошагать пешком миль двенадцать по свежему воздуху — вот как должно проводить досуг здоровому молодому человеку. И только тогда сей молодой человек с полным правом мог бы произнести сакраментальное: «А теперь, полагаю, я заработал право на обед».

«Чушь какая-то, — подумал Бобби. — Почему право на обед надо зарабатывать, шляясь по округе, когда тебе совсем этого не хочется? И какая в этом заслуга? Если тебе нравится ходить, тогда ты просто потакаешь своим желаниям, а если нет, надо быть полным идиотом, чтобы тащиться в такую даль».

Придя к такому заключению, он принялся за сандвичи, смакуя каждый кусочек. Потом, удовлетворенно вздохнув, откупорил бутылку пива. Пиво оказалось непривычно горькое, но освежало…

Бобби забросил пустую бутылку в заросли вереска и опять откинулся на землю.

Он ощутил себя чуть ли не Господом Богом. Мир лежал у его ног. Слова не новые, но чем они плохи? Все ему подвластно… все, стоит только захотеть! Великолепнейшие планы, смелые замыслы мелькали в голове. Потом опять стало клонить в сон. Все смешалось.

Он уснул… Тяжелым, цепенящим сном…

Глава 7 Спасение

В своем большом зеленом «бентли» Франки подъехала к краю тротуара и остановилась перед большим старомодным особняком, над дверью которого было начертано: «Святая Асафа»[24].

Выскочив из автомобиля, она взяла с сиденья большой букет лилий. Потом позвонила в дверной колокольчик. На пороге появилась женщина в форме медицинской сестры.

— Могу я повидать мистера Джоунза? — спросила Франки.

Сестра с острым интересом окинула взглядом «бентли», лилии и саму Франки.

— Как ему передать, кто его спрашивает?

— Леди Франсез Деруэнт.

Это имя произвело на сестру впечатление — их пациент сразу возвысился в ее глазах.

Она провела Франки наверх, в комнату на втором этаже.

— К вам посетительница, мистер Джоунз. И кто бы вы думали? Это будет вам приятный сюрприз, — заключила она нарочито бодрым тоном, которым обычно разговаривает больничный персонал.

— Господи! — воскликнул изумленный Бобби. — Франки, ты?!

— Привет, Бобби. Я, как и полагается, с цветами. В лилиях есть нечто кладбищенское, но выбирать было не из чего.

— Что вы, леди Франсез, они восхитительны, — сказала сестра. — Пойду поставлю их в вазочку.

Она вышла из комнаты.

Франки села на стул, предназначенный для посетителей.

— Ну, Бобби, — сказала она. — Что все это значит?

— Случай и вправду презабавный, — сказал Бобби. — Я тут у них произвел настоящий фурор. Восемь гран[25]морфия, не меньше. Они хотят написать обо мне в «Лансет»[26] или в «Б. М. Ж.».

— Что это за Б. М. Ж.? — перебила его Франки.

— Британский медицинский журнал.

— Чудненько. Валяй дальше, Бобби, выкладывай, в какие еще журналы они о тебе напишут, смотри какой-нибудь не пропусти.

— А известно ли тебе, моя милая, что пол грана — смертельная доза? Я должен был бы быть в шестнадцать раз мертвее мертвого. Правда, был еще один — оклемался после шестнадцати гран, но восемь тоже неплохо, согласна? Я у них герой. Такого случая в их лечебнице еще не было.

— Им крупно повезло.

— А то нет. Теперь есть о чем говорить с остальными пациентами.

Снова появилась сестра, держа в руках две вазочки с лилиями.

— Ведь правда у вас никогда не было такого случая, как мой? — тут же спросил ее Бобби.

— Да уж, мистер Джоунз, вы бы не здесь должны были быть, а на кладбище, — сказала сестра. — Но, говорят, молодыми умирают только праведники. — Довольная собственным остроумием, она хихикнула и вышла из комнаты.

— Ага, что я тебе говорил! — воскликнул Бобби. — Вот увидишь, я еще прославлюсь на всю Англию.

Он все не мог успокоиться. От комплекса неполноценности, который так явственно проявился при его последней встрече с Франки, не осталось и следа. Он с удовольствием смаковал каждую подробность происшедшего и все, что с ним затем проделывали.

— Хватит, — попыталась унять его Франки. — Очень мне интересно знать про всякие там желудочные зонды. Можно подумать, до тебя никто никогда не травился.

— Да, но принять восемь гран морфия и остаться живым — на такое способны только избранные, — заметил Бобби. — Черт подери, я смотрю, на тебя это не произвело никакого впечатления.

— Твоим отравителям сейчас довольно тошно, — сказала Франки.

— Надо думать. Столько морфия зря пропало.

— Он был в пиве, да?

— Ну да. Понимаешь, кто-то наткнулся на меня, когда я спал мертвецким сном, попытались меня разбудить, и ни в какую. Естественно, всполошились, потащили в дом какого-то фермера, послали за доктором…

— Все, что было потом, я уже знаю, — поспешно вставила Франки.

— Поначалу решили, что я сам надумал отравиться. Но когда я рассказал, как было дело, они пошли искать пивную бутылку и, представь, нашли ее там, куда я ее закинул. Ну а после отдали ее на экспертизу — там на донышке были остатки.

— А как морфий попал в бутылку? Что-нибудь прояснилось?

— Ничего. Опрашивали посетителей пивной, в которой я купил бутылку, проверили на анализ другие бутылки — в них ничего.

— Может, кто-то подсыпал, пока ты спал?

— Возможно. Бумажная полоска на пробке была наклеена не очень крепко.

Франки задумчиво кивнула.

— Выходит, что тогда в поезде я была права.

— В чем права?

— Что того человека… Причарда… столкнули с утеса.

— Ты это сказала не в поезде. А на вокзале, — вяло возразил Бобби.

— Какая разница.

— Но с чего ты взяла…

— Дорогой мой… это совершенно очевидно. Иначе зачем кому-то понадобилось убирать тебя с дороги? Ты ведь не богатый наследник или какой-нибудь денежный мешок…

— Не скажи, а вдруг какая-нибудь двоюродная бабушка, о которой я слыхом не слыхивал, в Новой Зеландии или еще где оставила мне все свои деньги?

— Глупости. Могла бы оставить, если б знала тебя лично. А если не знала, с какой стати ей оставлять деньги четвертому сыну, а не старшему? Да в нынешнее трудное время даже у священника четвертого сына могло просто и не быть. Нет, это все чепуха. Твоя смерть никому не сулит никакой выгоды, так что это исключается. Тогда остается месть. Ты, случаем, не соблазнил дочь аптекаря?

— Насколько я помню, нет, — с достоинством ответил Бобби.

— Понятно. Ты только и делаешь, что соблазняешь девиц, так что потерял счет. Нет, по-моему ты вообще никого никогда не соблазнял. Уж извини за прямоту.

— Ты вгоняешь меня в краску, Франки. И вообще, почему непременно дочь аптекаря?

— Свободный доступ к морфию. Заполучить морфий не так-то просто.

— Так вот, не соблазнял я дочь аптекаря.

— И врагов, о которых бы ты знал, у тебя нет?

Бобби покачал головой.

— Вот видишь, — торжествующе произнесла Франки. — Значит, все упирается в того несчастного, которого столкнули со скалы. А что про морфий думает полиция?

— Они думают, это проделки какого-то сумасшедшего.

— Глупости. Сумасшедшие не разгуливают с невероятным количеством морфия в поисках бутылок пива, в которые можно было бы его всыпать. Нет, Причарда столкнули намеренно. А через пару минут там появился ты, и преступник решил, что ты все видел, вот и решил на всякий случай избавиться от тебя.

— Звучит не слишком убедительно, Франки.

— Почему?

— Ну, во-первых, я ничего не видел.

— Хорошо, но он-то откуда мог это знать.

— Но если бы я и впрямь его видел, я сказал бы об этом во время следствия.

— Да, верно, — неохотно согласилась Франки.

Она немного подумала и продолжила:

— Возможно, он решил, что ты видел что-то важное, чему просто не придал значения. Звучит диковато, но ты понял, о чем я?

Бобби кивнул.

— Да, понял, но мне почему-то кажется, что дело не в этом.

— Во всяком случае, твое отравление наверняка связано с падением со скалы. Ты очевидец… ты первый, кто его обнаружил…

— Томас тоже там был, — напомнил ей Бобби. — И однако, его никто не попытался отравить.

— Погоди, еще попытаются, — весело сказала Франки. — А возможно, уже пытались, да не вышло.

— Мне кажется, все это притянуто за уши.

— А по-моему, тут есть своя логика. Если в таком стоячем болоте, как Марчболт, случаются сразу два престранных события… погоди-ка… было же и третье.

— Это какое же?

— Работа, которую тебе предложили. Событие, разумеется, менее значительное, чем первые два, но, согласись, все это странновато. В жизни не слышала, чтобы какая-нибудь иностранная фирма специально подыскивала ничем не отличившихся бывших морских офицеров.

— Ты, кажется, сказала, ничем не отличившихся?

— Тогда ведь ты еще не успел попасть в Британский медицинский журнал. Хватит об этом. Ты лучше слушай меня дальше. Ты видел что-то, что не предназначалось для твоих глаз, или, по крайней мере, так думают они (кто бы они ни были). Итак. Сперва они пытаются тебя сплавить и предлагают работу за границей. Но — сорвалось, и они делают попытку окончательно с тобой разделаться.

— Не слишком ли круто, а? И потом, ведь они рисковали?

— Безусловно, рисковали, но убийцы всегда отчаянно безрассудны. Чем больше они убивают, тем больше им хочется убивать.

— Как в «Третьем пятне крови», — подхватил Бобби, вспомнив одну из своих любимых книжек.

— Да, и как в жизни тоже… Возьми хоть Смита[27] и его жен, или Армстронга[28], да мало ли еще кого.

— Но, Франки, что такого, по их мнению, я мог увидеть?

— Вот в этом-то и загвоздка, — заметила Франки. — Речь, разумеется, не о том, что ты видел, как его толкнули, — об этом ты сказал бы следователю. Что-то кроется в самом покойном. Возможно, у него было родимое пятно, или двойные суставы на пальцах, или еще какая-нибудь особая примета.

— Как я понимаю, ты мыслишь по доктору Торндайку[29]. Но ничего такого быть не могло, ведь, если бы я что и увидел, полиция это приметила бы тоже.

— В самом деле. Что-то не сходится. Трудная задачка, а?

— Все это, конечно, замечательно, — сказал Бобби. — И я сразу чувствую себя таким важным и значительным, но, боюсь, твоя версия едва ли подтвердится.

— Погоди, еще как подтвердится, — сказала Франки, вставая. — Ну да ладно, мне пора. Ты не возражаешь, если я навещу тебя и завтра?

— Еще бы! Шутки сестер чересчур однообразны. Кстати, ты что-то слишком быстро вернулась из Лондона?

— Дорогой мой, я, как услышала про тебя, сразу кинулась обратно. Это так лестно — когда твоего приятеля травят таким романтическим способом.

— Не уверен, что морфий — это очень романтично, — сказал Бобби.

— Значит, до завтра. Поцеловать тебя можно?

— Я вроде не заразный, — сказал Бобби ободряюще.

— Ну что ж, тогда завершу свой визит к болящему, как положено.

Она легонько его чмокнула.

— До завтра.

Едва она вышла, явилась сестра с чаем.

— Я часто видела ее фотографии в газетах. В жизни она совсем другая. И конечно, видела, как она разъезжает в своем автомобиле, но чтобы вот так, лицом к лицу, — ни разу с ней не встречалась. Она нисколечко не заносчивая, правда?

— О да! — ответил Бобби. — Заносчивой я бы ее никогда не назвал.

— Я так и сказала старшей: такая, мол, она простая.

Нисколечко не задирает нос. Совсем, мол, вроде нас с вами, так и сказала.

В душе Бобби яростно протестовал против последней фразы, но промолчал. Сестра, поняв, что он не расположен к беседе, разочарованная вышла из палаты.

Бобби остался наедине со своими мыслями.

Он допил чай. Потом принялся размышлять, насколько вероятна версия Франки, и в конце концов с сожалением решил, что нет — все-таки невероятна. Потом огляделся, раздумывая, чем бы еще заняться.

Его взгляд приковали вазы с лилиями. Ужасно мило со стороны Франки. Они, разумеется, прелестны, но лучше притащила бы несколько детективов. Он бросил взгляд на столик подле кровати. Там лежал роман Уйды[30], «Джон Галифакс, джентльмен»[31] и последний «Марчболтский еженедельник». Бобби взял «Джентльмена».

Его терпения хватило на пять минут. Для ума, вскормленного на «Третьем пятне крови», «Деле убитого эрцгерцога» и «Диковинном приключении Флорентийского кинжала», «Джон Галифакс, джентльмен» был довольно скучен.

Бобби со вздохом взял «Марчболтский еженедельник».

А уже через пару минут он с такой силой принялся жать на звонок у себя под подушкой, что сестра влетела как ошпаренная.

— Что случилось, мистер Джоунз? Вам плохо?

— Срочно позвоните в Замок! — крикнул Бобби. — Скажите леди Франсез, пусть приедет немедленно.

— Ну что вы, мистер Джоунз. Разве можно такое требовать?

— По-вашему, нельзя? Разрешили бы мне подняться с этой проклятой кровати, сами бы увидели, что можно, а что нет. А пока придется вам сделать это за меня.

— Но она, верно, еще не доехала до дому.

— Вы не представляете, какая скорость у ее «бентли».

— Она не успеет выпить чаю.

— Ну, вот что, милочка, — сказал Бобби. — Хватит пререкаться. Делайте, что вам сказано. И пусть приезжает немедленно, я должен сообщить ей нечто очень важное.

Сестра подчинилась, но очень неохотно. С поручением Бобби она обошлась довольно своевольно.

Если леди Франсез это удобно, мистер Джоунз хотел бы знать, не согласится ли она приехать — он хотел бы ей кое-что сообщить… конечно, если это не нарушает никаких планов леди Франсез.

Леди Франсез лишь коротко ответила, что немедленно выезжает.

— Будьте уверены, она в него влюблена, — сказала сестра своим коллегам. — Вот в чем тут дело.

Франки тут же примчалась, сгорая от любопытства.

— Что означает сей отчаянный призыв?

На щеках Бобби пылали красные пятна, в руках «Марчболтский еженедельник».

— Ты только посмотри, Франки.

Франки посмотрела.

— Ну и что? — недоуменно спросила она.

— Когда ты говорила, что фотография подретуширована, но что у Кэймен с ней очевидное сходство, ты имела в виду вот это фото?

Палец Бобби уперся в несколько нечеткую фотографию, под которой было напечатано: «Портрет миссис Амелии Кэймен, сестры покойного, который был найден при нем и с помощью которого он был опознан».

— Ну да, эту. А разве я была не права? Я действительно не вижу, чем тут можно было восхищаться.

— Я тоже.

— Но ведь ты говорил…

— Да, говорил. Но, видишь ли, Франки… — Голос Бобби зазвучал крайне выразительно, — это не та фотография, которая была при покойном и которую я вложил ему обратно в карман…

Они переглянулись.

— В таком случае… — начала Франки.

— Либо при нем были две фотографии…

— Что маловероятно…

— Либо…

— …тот человек… как его? — сказала Франки.

— Бассингтон-ффренч, — сказал Бобби.

— Наверняка!

Глава 8 Загадка фотографии

Они продолжали пристально смотреть друг на друга, стараясь осмыслить новые обстоятельства.

— Больше некому, — сказал Бобби. — Только у него и была такая возможность.

— Разве что в карманах погибшего было две фотографии, мы уже это обсуждали.

— И сошлись на том, что такое маловероятно. Будь там две фотографии, его попытались бы опознать с помощью обеих, а не одной.

— Ну это уточнить не сложно, — сказала Франки. — Можно выяснить в полиции. Пока предположим, что там была всего одна фотография, та, которую ты видел и вложил обратно в его карман. Когда ты уходил, фотография была у него в кармане, а когда приехала полиция, ее там не было. Выходит, взять ее и подложить вместо нее другую мог только этот самый Бассингтон-ффренч. Как он выглядел, Бобби?

Бобби сдвинул брови, стараясь припомнить.

— Неприметный такой человек. Голос приятный. Явно джентльмен. А вообще я как-то не приглядывался. Он сказал, что он нездешний… и вроде подыскивает дом.

— Это тоже легко проверить, — сказала Франки. — «Уилер и Оуэн» — единственные здесь агенты по аренде и продаже недвижимости. — Она вдруг вздрогнула. — Бобби, тебе не пришло в голову, что, если Причарда столкнули… это наверняка сделал Бассингтон-ффренч..

— Очень жаль, — сказал Бобби. — Он мне показался таким славным. Но знаешь, Франки, то, что Причарда действительно столкнули, нужно еще доказать.

— Да я убеждена.

— Ты с самого начала была убеждена.

— С самого начала — нет. Мне просто хотелось, чтобы так было, так ведь гораздо интересней. Но теперь, сам видишь, все действительно сходится. Твое неожиданное появление нарушило планы убийцы. К тому же ты обнаружил фотографию, и в результате возникает необходимость тебя убрать.

— Нет, тут что-то не так.

— Почему не так? Бассингтон-ффренч, как только ты ушел, тут же подменяет фотографию. Ну и получается, что ты единственный, кто ее видел.

Но Бобби продолжал мотать головой.

— Нет-нет, что-то здесь не так. Предположим, что та фотография была так важна, что, как ты говоришь, меня решили «убрать». Звучит нелепо, однако готов согласиться, это возможно. Но тогда они должны были сделать это сразу. То, что я уехал в Лондон, и не видел номер «Марчболтского еженедельника» или какой-нибудь другой газеты с этим фото, — чистая случайность, рассчитывать на это никто не стал бы. Значит, они должны были предвидеть, что я сразу заявлю: «У покойного в кармане была совсем другая фотография». Чего ради было «убирать» меня после следствия, когда там все прошло так гладко?

— В этом что-то есть, — не могла не признать Франки.

— И еще одно. Я, конечно, не могу утверждать категорически, но тем не менее готов поклясться, что, когда я засовывал фотографию обратно, Бассингтон-ффренча там еще не было. Он появился минут через пять — десять.

— Он мог наблюдать за тобой из какого-нибудь укрытия, — возразила Франки.

— Из какого, — задумчиво произнес Бобби. — Там есть только одно место, откуда нас можно было увидеть — там с одной стороны утес вздымается, отступает, а с другой почти уходит из-под ног, так что увидеть меня было невозможно. Говорю, там всего одно подходящее место, и когда Бассингтон-ффренч действительно дошел до него, я его тотчас услышал. Его шаги эхо донесло вниз. Он мог быть совсем близко, но, готов поклясться, заглянуть вниз он с другой точки не мог.

— Значит, по-твоему, он не знал, что ты видел ту фотографию?

— Ну, откуда бы ему знать.

— И, значит, он мог не бояться, что ты видел, как он это совершил… я имею в виду убийство… Ну конечно же это было бы нелепо, ты не стал бы молчать. Похоже, тут что-то другое.

— Только не понимаю что.

— Видимо, им стало о чем-то известно после следствия. Сама не знаю, почему я сказала «они».

— А почему бы и не сказать? В конце концов, Кэймены должны быть как-то в этом замешаны. Вероятно, тут действовала целая шайка. По мне, иметь дело с шайкой гораздо приятнее.

— У тебя вульгарный вкус, — рассеянно сказала Франки. — Убийство, совершенное в одиночку, куда более изысканно. Бобби!

— Да?

— А что этот Причард сказал… перед самой смертью? Помнишь, ты говорил мне об этом тогда на площадке для гольфа. Странный такой вопрос?

— «Почему же не Эванс?»

— Да. А что, если все дело в этом?

— Ну уж это совсем смешно.

— На первый взгляд да, а на самом деле эта фраза может означать что-то очень важное. Бобби, наверняка суть именно в этом. Ох, нет, какая же я дура… ты же не говорил про это Кэйменам.

— По правде сказать, говорил, — медленно произнес Бобби.

— Говорил?

— Да. В тот же вечер я им об этом написал. Добавив, разумеется, что это, вероятно, совсем не важно.

— И что было дальше?

— Кэймен ответил, вежливо согласившись, что в этих словах действительно нет никакого смысла, и поблагодарил за то, что я потрудился ему написать. Я почувствовал себя полным идиотом.

— А через два дня получил письмо от какой-то неизвестной фирмы, которая пыталась заманить тебя в Южную Америку, предлагая высокий заработок.

— Да.

— Ну не знаю, какие еще доказательства тебе требуются, — сказала Франки. — Сперва они пробуют тебя отправить подальше отсюда, ты отвечаешь отказом, тогда они принимаются за тобой следить и, улучив момент, подсыпают тебе в бутылку с пивом изрядную дозу морфия.

— Значит, Кэймены и вправду в этом замешаны?

— Разумеется, замешаны!

— Да, если твои домыслы верны, несомненно, замешаны, — задумчиво повторил Бобби. — Тогда значит так: покойного «Икс» намеренно сталкивают со скалы — сталкивает, по-видимому, БФ (прошу прощения, но такие уж инициалы)[32]. При этом им важно, чтобы «Икс» не был опознан, и тогда ему в карман кладут фотографию миссис К., а фотографию прекрасной незнакомки забирают. Интересно, кто она такая.

— Не отвлекайся, — сурово сказала Франки.

— Миссис К. ждет, чтобы фотография появилась в газете, и тогда приезжает, изображая убитую горем сестру, и признает в покойном своего брата, вернувшегося из дальних стран.

— А ты не допускаешь, что он и вправду мог быть ее братом?

— Ни в коем случае! Понимаешь, меня это с самого начала озадачивало. Кэймены люди совсем другого круга. А тот человек — как бы это сказать… — в общем, был настоящий сагиб[33], хотя, конечно, так обычно называют какого-нибудь дряхлого отставника, вернувшегося наконец из Индии в родные пенаты.

— И таких родственников, как Кэймены, у сагибов, по-твоему, не бывает?

— Никоим образом.

— И как раз в тот момент, когда Кэймены решили, что все обошлось — тело опознано, вердикт о смерти в результате несчастного случая вынесен, в общем, их план целиком удался, — объявляешься ты со своим письмом и портишь всю картину, — вслух размышляла Франки.

— «Почему же не Эванс?» — задумчиво произнес Бобби. — Просто ума не приложу, что кроется в этих его словах? Что тут могло бы кого-то насторожить?

— Ты ведь не знаешь, о чем речь. Это все равно как с кроссвордами — придумает какой-нибудь умник эдакое словечко, которое ему самому кажется просто элементарным, а ты потом ломай голову. «Почему же не Эванс?»— для Кэйменов это наверняка означает что-то очень важное, но одного они никак не могут сообразить: для тебя-то эти слова ровным счетом ничего не значат.

— Ну и дураки.

— Вот именно. А возможно, они думают, что Причард сказал что-то еще и что со временем ты и это вспомнишь, — так или иначе они хотели бы себя обезопасить, ну а без тебя им гораздо спокойнее.

— Но ведь они здорово рисковали. Не проще ли было подстроить еще один «несчастный случай»?

— Нет-нет. Это было бы слишком опрометчиво. Два несчастных случая в течение одной недели? Могли заподозрить, что между ними имеется какая-то связь, и снова принялись бы за расследование первого случая. Нет, по-моему, они действуют мудро, выбирая то, что просто и надежно.

— Ничего себе просто… ты же сама сказала, что раздобыть морфий задачка не из легких.

— Да уж. За него надо расписываться в специальных книгах. Ох! Так вот он и ключ: тот, кто это сделал, имеет свободный доступ к морфию.

— Врач, больничная сестра, аптекарь, — перечислил Бобби.

— Ну я-то скорее подумала о контрабанде.

— Ну извини, еще и контрабанда. Это уж ты чересчур. Это совсем другая специализация, — возразил Бобби.

— Кстати, им на руку было бы отсутствие мотивов. Твоя смерть совершенно никому не выгодна. Что остается думать полиции?

— Что это проделки какого-то психа, — сказал Бобби. — Впрочем, так они и думают.

— Вот видишь, как все оказалось просто.

Бобби вдруг расхохотался.

— Что тебя так развеселило?

— Да вот подумал, до чего тошно им должно быть. Столько морфия… хватило бы, чтобы убить пятерых, а то и шестерых… и нате, пожалуйста, жив курилка.

— Ирония судьбы, такое не предугадаешь, — заметила Франки.

— Спрашивается, что нам делать дальше? — деловито спросил Бобби.

— О, много чего, — мигом отозвалась Франки.

— А именно?..

— Сперва… выяснить насчет фотографии — была ли только одна фотография или их было две. И проверить, какие такие дома хотел тут купить этот Бассингтон-ффренч.

— Ну тут, вероятно, все будет тип-топ.

— Почему ты так думаешь?

— А ты поразмысли, Франки. Бассингтон-ффренч должен быть вне подозрений. С ним скорее всего все чисто — он наверняка не только не связан с покойным, но и имеет вполне достаточные основания здесь у нас околачиваться. Про то, что подыскивает дом, он мог и выдумать, но, готов спорить, какой-то предлог у него наверняка имеется. Так что, думаю, не будет и намека на «таинственного незнакомца, которого видели неподалеку от того места, где произошел несчастный случай». Уверен, что Бассингтон-ффренч — его настоящее имя и что такие субъекты — всегда вне подозрений.

— Да, — задумчиво произнесла Франки. — Вполне возможно, что ты прав. Все можно так обставить — не подкопаешься. И ничего, что связывало бы его с Алексом Причардом. Эх, знать бы, кто на самом деле был «этот Причард».

— Ну, тогда бы другое дело.

— Итак, было очень важно, чтобы покойного не опознали… отсюда все эти кэйменовские хитрости. И все-таки они здорово рисковали.

— Ну не скажи. Миссис Кэймен тут же примчалась на опознание, помнишь? А после, даже если бы в газетах появилась его фотография (а ты сам знаешь, какие они всегда нечеткие), все просто скажут: «Ну удивительно, до чего же этот Причард похож на мистера „Икс“».

— Более того, — проницательно сказала Франки, — «Икс» скорее всего тот человек, которого не скоро хватятся. По-видимому, у него нет ни жены, ни родственников. Иначе те наверняка сразу же сообщили бы в полицию об его исчезновении.

— Молодец, Франки. Да, должно быть, он как раз собрался за границу или, может быть, только что вернулся (у него был замечательный загар… будто у бывалого охотника…) и, очень вероятно, у него нет близких, которым он сообщал бы о своем местопребывании.

— Мы с тобой вполне владеем методом дедукции, — сказала Франки. — Надеюсь, он нас не подведет.

— И я надеюсь, — сказал Бобби. — По-моему, до сих пор наши предположения были вполне разумны… принимая во внимание все чудовищное неправдоподобие случившегося.

От «чудовищного неправдоподобия» Франки небрежно отмахнулась.

— Надо решить, что делать дальше, — сказала она. — Мне кажется, нам следует действовать в трех направлениях.

— Продолжай, Шерлок[34].

— Первое — ты. Однажды они уже покушались на твою жизнь и, возможно, попытаются снова. На сей раз мы можем, как говорится, заранее устроить засаду, а тебя использовать в качестве приманки.

— Ну уж нет, благодарю покорно, Франки, — с чувством сказал Бобби. — В тот раз мне крупно повезло, но будет ли везти в дальнейшем? А если они вместо откровенной атаки станут действовать исподтишка? Я решил теперь быть предельно осторожным. Так что вариант с приманкой отпадает.

— Я боялась, что ты так и скажешь, — вздохнула Франки. — Как говорит мой отец: не те нынче молодые люди. Их теперь не влекут испытания — нет упоения риском и опасностями. А жаль.

— Очень жаль, — согласился с ней Бобби, но в голосе его звучала твердость. — Итак, наше второе направление?

— Искать ключик к последним словам Причарда, — сказала Франки. — Возможно, покойный приехал сюда, чтобы увидеться с каким-то Эвансом. Вот бы нам найти этого Эванса…

— Как ты думаешь, сколько Эвансов[35] в Марчболте? — перебил ее Бобби.

— Думаю, семьсот точно наберется.

— Самое меньшее! Что-нибудь предпринять можно, но едва ли мы так выйдем на след.

— Ну а если составить список всех Эвансов и нанести визит наиболее подходящим?

— И спросить их… О чем же мы их спросим?

— В том-то и загвоздка, — сказала Франки.

— Знали бы мы хоть что-то еще, кроме имени, может, твоя идея и сработала бы. Ну, а что у нас по третьему направлению?

— Третье — Бассингтон-ффренч. Здесь уже нечто реальное, за что можно ухватиться. Необычная фамилия. Спрошу отца. Он знает в нашем графстве все фамилии наперечет и кто чей родственник.

— Да, здесь мы действительно можем что-то предпринять, — сказал Бобби.

— Значит, мы все-таки начинаем действовать?

— Разумеется. Неужто ты считаешь, что я просто так позволю подсыпать в мое пиво восемь гран морфия?

— Наконец-то, Бобби, — сказала Франки.

— К тому же я должен отомстить за унижение, которое я испытал при промывании желудка.

— Хватит, — оборвала его Франки. — Опять собрался рассказывать мне про всякие зонды и прочую мерзость?

— Но где же твое женское сострадание? — с укором спросил Бобби.

Глава 9 Немного о мистере Бассингтон-ффренче

Франки не теряла времени даром. В тот же вечер она атаковала отца.

— Папа, ты знаешь каких-нибудь Бассингтон-ффренчей?

Лорд Марчингтон, увлеченно читавший политическую статью, не сразу вник в вопрос дочери.

— Французы[36] тут почти ни при чем, а вот американцы, — сурово сказал он, — все это шутовство, и конференции… напрасная трата времени и денег…

Пока мысли лорда Марчингтона катили по привычным рельсам, Франки совершенно не прислушивалась к его сетованиям.

— Бассингтон-ффренчей, — уточнила она при первой же его «остановке».

— А что, собственно, ты хочешь о них узнать? — спросил лорд Марчингтон.

Франки не знала, что говорить, и решила сыграть на отцовской привычке всегда и со всеми спорить.

— Они родом из Йоркшира[37], верно? — наугад вымолвила она.

— Глупости… из Гэмпшира[38]. Есть еще, конечно, и шропширская ветвь[39], еще ирландская. С какими ты дружишь?

— Сама в точности не знаю, — сказала Франки, делая вид, что она и в самом деле приятельствует с совершенно незнакомыми ей людьми.

— В точности не знаешь? То есть как? А следовало бы знать.

— Люди нынче все время переезжают с места на место, — сказала Франки.

— Переезжают… переезжают… все словно помешались… А вот мы интересовались такими вещами. Скажет человек, что он из гэмпширской ветви, и сразу все становилось ясно… значит, ваша бабушка вышла замуж за моего троюродного брата. Сразу устанавливалась связь.

— Вероятно, устанавливать связь было очень приятно, — сказала Франки. — Но, право же, в наши дни нет времени на генеалогические и географические изыскания.

— Где уж вам… у вас, нынешних, ни на что нет времени, только на эти коктейли — настоящая отрава.

Лорд Марчингтон вдруг вскрикнул от боли — он нечаянно пошевелил своей подагрической ногой, которой отнюдь не шло на пользу неограниченное поглощение запасов портвейна из семейных погребов.

— Они состоятельные? — спросила Франки.

— Бассингтон-ффренчи? Не могу сказать. Знаю, что шропширской ветви приходилось тяжело — похороны за похоронами и еще куча неприятностей. Один из гэмпширской ветви женился на какой-то богатой наследнице. На американке.

— Один из них был здесь позавчера, — сказала Франки. — Кажется, хотел снять или купить дом.

— Странная затея. Ну кому может понадобиться дом в этих местах?

«В том-то и вопрос», — подумала Франки.

На другой день она зашла в контору мистеров Уилера и Оуэна, агентов по сдаче внаем и продаже недвижимости.

Навстречу ей кинулся сам мистер Оуэн. Франки одарила его любезной улыбкой и опустилась в кресло.

— Чем могу служить, леди Франсез? Полагаю, вы не собираетесь продавать Замок? Ха-ха-ха! — Мистер Оуэн был в восторге от собственного остроумия.

— Я бы рада, — поддержала шутку Франки. — Но пока нет. Меня интересует другое: позавчера к вам вроде бы собирался зайти один мой приятель… некий мистер Бассингтон-ффренч. Он подыскивает дом.

— А, да, и в самом деле. Отлично помню эту фамилию. У него там после дефиса два строчных «ф».

— Совершенно верно, — сказала Франки.

— Он справлялся о небольших коттеджах. Хочет купить. Но осмотрел он не так много — на следующий день ему необходимо было вернуться в город. Впрочем, он не торопится с покупкой. После его отъезда на продажу выставили еще пару подходящих домиков, и я написал ему подробнейшее письмо, но ответа так и не получил.

— Вы писали в Лондон или… по загородному адресу? — поинтересовалась Франки.

— Сейчас посмотрим. — Мистер Оуэн позвал своего подчиненного. — Адрес мистера Бассингтон-ффренча, Фрэнк.

— Роджер Бассингтон-ффренч, эсквайр, Мерроуэй-Корт, Стейверли, Хентс, — бойко отчеканил младший конторщик.

— A-а, — сказала Франки. — Тогда это не мой мистер Бассингтон-ффренч. Должно быть, его кузен. Я еще удивилась — был здесь и даже не зашел.

— Как же… как же… — с пониманием отозвался мистер Оуэн.

— Дайте-ка соображу… он у вас был, вероятно, в среду?

— Верно. Как раз перед закрытием. А закрываемся мы в половине седьмого. Я хорошо помню его визит. Ведь как раз в тот день произошло это несчастье — человек сорвался со скалы. Так уж вышло, что мистер Бассингтон-ффренч оставался возле погибшего до прихода полиции. Он был очень подавлен, когда пришел сюда. Весьма печальная история — пора бы что-то делать с этой проклятой тропой. Скажу по правде, леди Франсез, муниципальный совет ругали на чем свет стоит. Крайне опасное место. Можно только удивляться, что такие случаи там весьма редки.

— Совершенно с вами согласна, — сказала Франки.

Выйдя из конторы, она стала обдумывать услышанное. Похоже, Бобби прав — все действия мистера Бассингтон-ффренча легко объяснимы и не вызывают и тени подозрений. Итак, он один из гэмпширских Бассингтон-ффренчей, дал свой настоящий адрес, не скрывал своей причастности к трагедии. А может, мистер Бассингтон-ффренч и в самом деле ни при чем?

В какой-то момент Франки почти в это поверила. Но потом опять усомнилась.

«Нет, — сказала она себе. — Если человек задумал купить дом, он не заявится в контору в половине седьмого и не укатит на следующий день в Лондон. Чего ради тогда было приезжать? Почему просто не написать письмо?»

Нет, решила она, у Бассингтон-ффренча, безусловно, рыльце в пушку.

Ее следующий визит был в полицию.

Инспектор Уильямс был старым ее знакомым: когда-то он сумел разыскать горничную Франки, которая явилась к ней, как оказалось, с фальшивыми рекомендациями, а потом сбежала, прихватив кое-что из драгоценностей.

— Добрый день, инспектор.

— Добрый день, миледи. Надеюсь, ничего не случилось?

— Пока еще нет, но я всерьез подумываю ограбить банк, уж очень мне не хватает денег.

Инспектор громко захохотал, демонстрируя, что вполне оценил ее остроумие.

— Сказать по правде, я пришла задать несколько вопросов — из чистого любопытства.

— Вот как, леди Франсез?

— Скажите, инспектор, человек, который сорвался с утеса… Причард… или как там его…

— Причард, именно так.

— При нем ведь была только одна фотография, правда? А кто-то мне говорил, что их было три!

— Нет, одна, — сказал инспектор. — Фотография его сестры. Она приехала и опознала его.

— А ведь наплели, будто их было три!

— Ничего странного, миледи. Эти газетчики любят все преувеличивать и вообще приврать, где можно и где нельзя.

— Знаю, — сказала Франки. — Чего только про него не рассказывают. — Она немного помолчала, потом пустилась во все тяжкие. — Кто говорит, что у него в карманах нашли документы, по которым ясно, что он большевистский агент, кто — что у него было полно наркотиков, а еще болтают, будто его карманы были набиты фальшивыми банкнотами.

Инспектор от души рассмеялся.

— Вот это неплохо придумано.

— На самом деле при нем, наверно, были лишь самые обыденные вещи?

— Да и тех совсем немного. Носовой платок без метки. Несколько монет и мелких купюр, пачка сигарет и парочка казначейских билетов прямо в кармане, не в портмоне. Никаких писем. Не будь фотографии, нам пришлось бы изрядно попотеть, чтобы установить его личность. Можно сказать, повезло.

— Вот как, — сказала Франки. Сама-то она вовсе не считала, что полиции «повезло». Она сменила тему: — Я вчера навещала мистера Джоунза, сына викария. Того самого. Которого отравили. Невероятная история!

— Да! — сказал инспектор. — История и впрямь, как вы говорите, невероятная. Никогда ни о чем подобном не слыхал. Вполне приятный молодой джентльмен, врагов у него нет, во всяком случае так мне показалось. Знаете, леди Франсез, кое-какие странноватые личности у нас тут, безусловно, имеются. Но чтобы маньяк-убийца, да с такими повадками…

— И никаких предположений?

В широко раскрытых глазах Франки светился жадный интерес.

— Я просто умираю от любопытства, — призналась она.

Инспектор прямо млел от удовольствия. Приятно дружески побеседовать с графиней. И ведь ни капли высокомерия.

— Поблизости от дома викария видели автомобиль, — сказал инспектор. — Темно-синий «тальбот». Один человек сообщил нам, что видел на Локскорнер темно-синий «тальбот» под номером ГГ восемьдесят два восемьдесят два, автомобиль направлялся в сторону Святого Ботольфа.

— И что вы думаете?

— ГГ восемьдесят два восемьдесят два — номер машины ботольфского епископа.

Франки тут же прокрутила в голове вариант с епископом-убийцей, который совершает жертвоприношения, лишая жизни сыновей священников, и со вздохом от нее отказалась:

— Я думаю, епископа вы не подозреваете?

— Мы выяснили, что всю вторую половину того дня автомобиль епископа из гаража не выезжал.

— Выходит, номер был поддельный.

— Да. Этим мы, без сомнения, займемся.

Скроив восторженную мину, Франки откланялась. Она не стала расхолаживать инспектора, но про себя подумала: «В Англии должно быть немало темно-синих „тальботов“».

Возвратясь домой, она взяла в библиотеке марчболтскую адресную книгу и унесла к себе в комнату. Она просидела над ней несколько часов.

Результат ее не обрадовал.

В Марчболте оказалось четыреста восемьдесят два Эванса.

— Черт! — вырвалось у Франки.

И она принялась строить планы на будущее.

Глава 10 Подготовка автомобильной катастрофы

Неделю спустя Бобби приехал в Лондон, к Бэджеру. Он получил от Франки несколько загадочных посланий, написанных таким неразборчивым почерком, что оставалось только догадываться об их содержании. Однако в общем можно было понять, что у нее есть план и что он, Бобби, не должен ничего предпринимать, пока она не подаст знак. В жизни Бобби сие предостережение ничего не меняло. У него все равно ни на что не нашлось бы времени — невезучий Бэджер ухитрился так запутаться и запутать все дела, что Бобби пришлось призвать на помощь всю свою изобретательность, чтобы вытащить приятеля из пренеприятнейшего положения.

Однако спасая недотепу Бэджера, он и сам постоянно был начеку. История с морфием породила в нем крайнюю мнительность, он стал чрезвычайно подозрительно относиться к еде и питью и, мало того, прихватил с собой в Лондон револьвер, который страшно ему досаждал.

Но постепенно ему уже начало казаться, будто вся эта история не более как нелепый ночной кошмар. Именно тогда по улице с шумом промчался знакомый «бентли» и резко затормозил у гаража. В своем заляпанном машинным маслом комбинезоне Бобби вышел навстречу. За рулем сидела Франки, а рядом с ней — довольно угрюмый молодой человек.

— Привет, Бобби, — сказала Франки. — Это Джордж Арбетнот, врач. Он нам понадобится.

Молодые люди небрежно друг другу кивнули, Бобби при этом чуть заметно прищурился.

— Ты уверена, что без врача нам не обойтись? Мне кажется, что ты настроена чересчур пессимистично.

— Да нет, ты меня не так понял — он нам нужен для осуществления моего плана. Послушай, тут есть где поговорить?

Бобби с сомнением осмотрелся.

— Ну, разве что в моей комнате, — неуверенно предложил он.

— Отлично, — сказала Франки, выходя из машины.

Она и Джордж Арбетнот поднялись вслед за Бобби по наружной лесенке и вошли в крохотную спальню.

— Не знаю, можно ли тут где присесть, — смущенно оглядевшись, сказал Бобби.

Сесть было не на что. Единственный стул был завален, по-видимому, всей имеющейся здесь у Бобби одеждой.

— Сойдет и кровать, — сказала Франки, усаживаясь.

Джордж Арбетнот последовал ее примеру, и кровать протестующе застонала.

— Я все продумала, — сказала Франки. — Перво-наперво нам нужен автомобиль. Подойдет один из ваших.

— Иными словами, ты хочешь купить один из наших автомобилей?

— Да.

— Очень мило с твоей стороны, Франки. — Голос Бобби потеплел. — Но этого делать не надо. У меня принцип: не вводить в напрасный расход своих друзей.

— Опять ты не так понял, — сказала Франки. — Думаешь, я хочу купить специально… ну как покупают всякие жуткие платья и шляпы у друзей, которые только-только открыли свой магазин. Не хочешь, да купишь. Нет, тут совсем не то. Мне действительно нужна машина.

— А чем плох твой «бентли»?

— «Бентли» не годится.

— Ты сумасшедшая, — сказал Бобби.

— Нет, вовсе нет. «Бентли» для моей цели не подходит — мне надо разбить машину.

Бобби застонал и схватился за голову.

— Похоже, я сегодня нездоров.

Тут наконец заговорил Джордж Арбетнот. Голос у него был низкий и унылый.

— Она хочет сказать, что попадет в автомобильную катастрофу.

— А откуда ей это известно? — в полном недоумении спросил Бобби.

У Франки вырвался досадливый вздох.

— Похоже, мы начали не с того, — сказала она. — Так вот, Бобби, спокойно меня выслушай и постарайся вникнуть в то, что я скажу. Особым умом ты, конечно, не блещешь, но, если поднатужишься, все-таки сумеешь понять. — Франки перевела дух, потом неожиданно выпалила: — Я выслеживаю Бассингтон-ффренча.

— Ну-ну…

— Бассингтон-ффренч… тот самый наш Бассингтон-ффренч… живет в Мерроуэй-Корт, в деревушке Стей-верли в Гэмпшире. Мерроуэй-Корт принадлежит его брату, и наш Бассингтон-ффренч живет там у него и его жены.

— У чьей жены?

— Жены брата, разумеется. Но не в том суть. Вопрос в том, как бы мне или тебе, а лучше обоим сразу проникнуть в эту семью. Я туда ездила и все разведала. Стей-верли — очень небольшое селеньице. Любой приезжий там сразу бросается в глаза. Так что туда не очень-то и сунешься. Но я разработала подробный план. Действовать будем так: леди Франсез Деруэнт по пагубной неосторожности врезается на своей машине в ограду — возле самых ворот Мерроуэй-Корта. От автомобиля остаются рожки да ножки, а леди Франсез, которая тоже пострадала, хотя и не так серьезно, как автомобиль, в тяжелом состоянии, испуганную, вносят в дом и настоятельно рекомендуют ей строжайший покой.

— Кто рекомендует?

— Джордж. Теперь тебе ясно, зачем он понадобился? Нам нельзя рисковать — местный врач может заподозрить, что со мной все в порядке. А то и того хуже — какое-нибудь официальное лицо подберет меня, бесчувственную, и отвезет в тамошнюю больницу. Нет, произойдет вот что: Джордж проедет мимо (так что потребуется два автомобиля) и, увидев, что стряслось, выскакивает и берет инициативу в свои руки. «Я врач. Освободите, пожалуйста, место (если там еще кто-то окажется). Надо отнести ее в дом… Мерроуэй-Корт? Подойдет. Мне необходимо как следует ее осмотреть». Меня тащат в лучшую свободную комнату, Бассингтон-ффренчи либо сочувствуют, либо ожесточенно сопротивляются, но так или иначе за Джорджем, само собой, последнее слово. Итак, Джордж осматривает меня и дает заключение: все не так серьезно, как ему показалось. Переломов нет, но он не исключает сотрясения мозга. Два-три дня леди ни в коем случае нельзя трогать, а потом ее можно будет перевезти в Лондон. Джордж уезжает, а мне предстоит втереться к ним в доверие.

— А когда вступаю я?

— Ты не вступаешь.

— Но послушай…

— Дорогой мой мальчик, не забывай, что Бассингтон-ффренч тебя знает. А про меня ему ровным счетом ничего не известно. И я в более выгодном положении: я не просто никому не ведомая молодая женщина, которая непонятно с какой целью попросила приюта, я дочь графа и, стало быть, личность достойная. Ну а Джордж и вправду врач — так что никто ничего не заподозрит.

— Верно, вроде бы все тип-топ, — огорченно согласился Бобби.

— Мне кажется, план разработан на редкость хорошо, — с гордостью произнесла Франки.

— А на мою долю вообще ничего не остается? — спросил Бобби.

Он все еще чувствовал себя обиженным, будто собака, у которой неожиданно отобрали кость. Ведь это не кто-нибудь, а именно он обнаружил жертву преступления, а теперь его пытаются отстранить.

— Конечно, остается, милый. Ты отращиваешь усы.

— Усы? Ты это серьезно?

— Абсолютно. Сколько это займет времени?

— Недели две-три.

— Господи! Не представляла, что это такая долгая история. А как-нибудь побыстрей ты не можешь?

— Нет. А почему нельзя воспользоваться фальшивыми?

— У них всегда такой неестественный вид… то они закручиваются, то отклеиваются или от них несет театральным клеем. Ох минутку. Ведь существуют такие, которые делают из натуральной щетины и которые нипочем не отличишь от настоящих. Любой театральный парикмахер или тот, кто делает парики, снабдит тебя усами.

— Да, и тут же подумает, что я скрываюсь от правосудия.

— Не важно, что он подумает.

— Ну хорошо, обзаведусь усами, а что дальше?

— Надеваешь ливрею шофера и на моем «бентли» катишь в Стейверли.

— А, понятно.

Лицо Бобби просветлело.

— Понимаешь, я вот что подумала, — сказала Франки. — На шофера редко кто обращает внимание. Да и вообще Бассингтон-ффренч видел тебя всего ничего, и при этом был, вероятно, взволнован — боялся, что вдруг ему помешают подменить фотографию. До тебя ли ему было! Кто ты для него? Молодой болван, не умеющий играть в гольф. Это тебе не Кэймены, которые для того только и заявились, чтобы прощупать тебя и выяснить, что ты за фрукт. Я думаю, что в шоферской ливрее Бассингтон-ффренч не узнает тебя и без усов. Разве что мельком подумает, что ты кого-то ему напоминаешь. А уж с усами тебе и вовсе нечего бояться. Ну, как тебе мой план?

Бобби быстро все прокрутил в голове.

— По правде говоря, Франки, мне кажется, он очень неплох, — великодушно признал он.

— В таком случае пошли покупать автомобили, — оживилась Франки. — Послушай, Джордж, кажется, сломал твою кровать.

— Не важно, — радушно отозвался Бобби. — Она уже свое отслужила.

Они спустились в гараж, где неврастенического склада молодой человек, у которого почти отсутствовал подбородок, встретил их приятной улыбкой и невнятным «гм, гм, гм!». Общее впечатление слегка портили глаза, которые определенно не желали смотреть в одном направлении.

— Привет, Бэджер, — сказал Бобби. — Ты, наверно, помнишь Франки?

Бэджер явно не помнил, но опять дружелюбно пробубнил свое «гм, гм, гм!».

— Когда я видела вас в последний раз, вы угодили головой прямо в грязь, и нам пришлось вытаскивать вас оттуда за ноги.

— Неужели? — сказал Бэджер. — А, это, должно быть, в Уэльсе.

— Совершенно верно, — подтвердила Франки. — В Уэльсе.

— Я всегда был никудышный наездник, — сказал Бэджер. — И сейчас такой же, — скорбно прибавил он.

— Франки хочет купить автомобиль, — сказал Бобби.

— Два автомобиля, — сказала Франки. — Джорджу тоже нужен автомобиль. Свой он разбил.

— Мы можем дать ему напрокат, — предложил Бобби.

— Что ж, пойдем посмотрим, что у нас есть, — сказал Бэджер.

— Вид у них шикарный, — сказала Франки, едва не щурясь от ярко-красной и кричаще-зеленой расцветки.

— Вид-то у них что надо, — загадочно произнес Бобби.

— Для по… по… держанного «крайслера»[40] он в за… за… замечательно хорошем состоянии, — сказал Бэджер.

— Нет, только не этот, — сказал Бобби. — Ведь автомобиль должен будет продержаться по меньшей мере сорок миль.

Бэджер с упреком глянул на партнера.

— У этого «стандарда» лучшие дни далеко позади, — в задумчивости пробормотал Бобби. — Но, по-моему, на нем ты как раз туда доедешь. «Эссекс» для такой цели чересчур хорош. Прежде чем развалиться, он пройдет никак не меньше двухсот миль.

— Хорошо, — сказала Франки. — Я беру «стандард».

Бэджер отвел своего партнера в сторону.

— Что т-т-ты думаешь насчет цены? — негромко спросил он. — Hex., хочу уж слишком надувать твоих друзей. Де-де-десять фунтов?

— Десять фунтов прекрасно, — сказала Франки, вмешавшись в их разговор. — Я заплачу наличными.

— Да кто ж она такая? — громким шепотом спросил Бэджер.

Бобби ответил тоже шепотом.

— П-п-первый раз вижу ти-ти-тулованную особу, к-к-которая может заплатить наличными, — с уважением произнес Бэджер.

С Франки и ее спутником Бобби прошел к «бентли».

— Когда это произойдет? — требовательно спросил он.

— Чем скорей, тем лучше, — сказала Франки. — Мы хотели бы завтра после полудня.

— Послушай, а мне нельзя там оказаться? Если пожелаешь, я нацеплю бороду.

— Ни в коем случае, — сказала Франки. — Борода может все погубить, возьмет да и отклеится в самый неподходящий момент. Но ты вполне можешь стать мотоциклистом… в эдаком шлеме и в защитных очках. Как, по-вашему, Джордж?

Джордж Арбетнот подал голос во второй раз.

— Прекрасно, — сказал он. Потом добавил еще более унылым голосом: — Чем больше народу, тем веселей.

Глава 11 Авария

Встреча участников пресловутой автомобильной ката строфы была назначена в миле от Стейверли, там, где дорога на Стейверли ответвляется от главного шоссе, ведущего в Эндоуэр.

Все трое добрались в целости и сохранности, хотя принадлежащий Франки «стандард» на каждом подъеме обнаруживал очевидные признаки старческой немощи.

Встретиться решено было в час дня.

— Чтобы никто вдруг нам не помешал, — сказала Франки, когда они договаривались о времени. — Конечно, по этой дороге и так редко кто ездит, а уж в обеденное время мы и подавно будем там одни.

Они проехали полмили по сельской дороге, и наконец Франки показала место, где все должно будет произойти.

— По-моему, лучше и быть не может, — сказала она. — Вон там, видите, у подножия холма, где дорога круто сворачивает, каменную стену. Это и есть ограда Мерроуэй-Корта. Если мы разгоним автомобиль и пустим его просто вниз с холма, он неизбежно врежется в ограду и произойдет нечто ужасное.

— Надо думать, — согласился Бобби. — Но кто-то из нас должен встать на углу — не ровен час кто-нибудь выскочит из-за поворота.

— Верно, — поддержала его Франки. — Совершенно ни к чему вмешивать в эту историю кого-то еще, да к тому же еще и искалечить его на всю жизнь. Мало ли на свете случайностей. Пусть Джордж проедет туда и развернется — будто едет с противоположной стороны. А когда он махнет носовым платком, это будет означать, что дорога свободна.

— Ты сегодня жутко бледная, Франки, — встревоженно сказал Бобби. — С тобой все в порядке?

— Это грим, — объяснила Франки. — Я подготовилась к аварии. Ты же не хочешь, чтобы по моему цветущему виду все поняли, что я совершенно здорова.

— До чего все-таки женщины изобретательны, — с одобрением сказал Бобби. — Ты сейчас точь-в-точь как больная мартышка.

— А ты… ты просто грубиян, — сказала Франки. — Ладно, я пойду разведаю, что там у ворот Мерроуэй-Корта. Они как раз с нашей стороны выступа. К счастью, там нет сторожки. Значит, когда Джордж махнет платком, а я махну своим — жми на газ.

— Я буду стоять на подножке и направлять автомобиль, пока он не наберет скорость, тогда и соскочу.

— Смотри не расшибись, — сказала Франки.

— Да уж постараюсь. Дело бы весьма осложнилось, если вместо поддельной катастрофы случится настоящая.

— Ну, отправляйтесь, Джордж, — сказала Франки.

Джордж кивнул, вскочил во второй автомобиль и медленно двинулся вниз с холма. Бобби и Франки смотрели ему вслед.

— Ты… ты будь поосторожней, слышишь, Франки? — неожиданно хриплым голосом проговорил Бобби. — В общем, не наделай глупостей.

— За меня не беспокойся. Я буду действовать очень обдуманно. Кстати, по-моему, лучше мне не писать прямо тебе. Я напишу Джорджу, или моей горничной, или еще кому-нибудь, а уж они передадут.

— Кстати, Джордж едва ли добьется успеха в своей профессии.

— Это почему же?

— Похоже, ему недостает общительности и обходительности.

— Надеюсь, со временем он исправит эти недостатки, — сказала Франки. — Что ж, мне, пожалуй, пора. Когда мне понадобится мой «бентли», я дам тебе знать.

— А я немедленно займусь усами. Пока, Франки.

Они глянули друг на друга, потом Франки кивнула и стала спускаться вниз с холма.

Джордж там внизу тем временем развернул автомобиль и задним ходом обогнул выступ ограды.

Франки, на миг исчезнув из виду, вновь появилась на дороге и взмахнула носовым платком, почти сразу после того, как замахали платком на повороте.

Бобби включил третью скорость, потом, стоя на подножке, отпустил тормоз. Сначала автомобиль двинулся как бы нехотя. Однако спуск был достаточно крутой. Мотор заработал. Автомобиль набрал скорость. Бобби крутанул до отказа руль и поспешно спрыгнул…

Автомобиль понесся вниз и с силой врезался в ограду. Итак, все в порядке — катастрофа удалась.

Бобби увидел, как Франки стремительно кинулась к груде обломков и плюхнулась в ее середину. Джордж выехал из-за поворота и остановил свой автомобиль.

Бобби со вздохом вскочил на мотоцикл и поехал в сторону Лондона.

На месте происшествия атмосфера была напряженная.

— Может, мне покататься по земле, чтобы одежда запылилась? — спросила Франки.

— Не помешает, — одобрил Джордж. — Дайте-ка сюда вашу шляпу.

Он взял шляпу и сделал в ней чудовищную вмятину.

Франки огорченно вскрикнула.

— Это от удара, — объяснил Джордж. — А теперь замрите. Мне кажется, я слышал велосипедный звонок.

И он не ошибся: в эту самую минуту из-за угла, посвистывая, показался парнишка лет семнадцати. Он тотчас остановился, восторженно глядя на зрелище, открывшееся его взору.

— Ух ты! — воскликнул он. — Вроде автомобильная катастрофа?

— Нет, — с насмешкой ответил Джордж. — Молодая леди нарочно наехала на стену.

Парнишка, естественно, воспринял его слова как иронию, не подозревая, что ему сказали истинную правду.

— Сдается мне, плохо дело, а? Померла? — с удовольствием предположил он.

— Нет еще, — сказал Джордж. — Ее надо немедленно куда-нибудь отнести. Я врач. А что за этой стеной?

— Мерроуэй-Корт. Принадлежит мистеру Бассингтон-ффренчу, его милости мировому судье[41].

— Надо ее немедленно туда отнести, — решительно сказал Джордж. — Вы вот что, отставьте-ка в сторону велосипед и помогите мне.

С превеликой охотой парнишка прислонил велосипед к ограде и принялся помогать Джорджу. Они подняли Франки и понесли ее по подъездной аллее к приятному на вид старомодному особняку.

Их приближение не осталось незамеченным — навстречу вышел пожилой лакей.

— Произошла автомобильная катастрофа, — отрывисто произнес Джордж. — Есть тут комната, куда можно внести эту леди? Ее необходимо немедленно осмотреть.

Лакей, заметно взволнованный, повернул обратно в холл. Джордж и парнишка проследовали за ним, неся обмякшее тело Франки. Лакей скрылся в комнате слева, оттуда почти сразу же вышла дама. Она была лет тридцати — высокая, рыжеволосая, с ясными голубыми глазами.

Она тотчас принялась отдавать распоряжения.

— На первом этаже есть свободная спальня, — сказала она. — Вам нетрудно ее туда внести? Надо позвонить врачу?

— Я тоже врач, — объяснил Джордж. — Я как раз ехал мимо — при мне все и случилось.

— О, какая необыкновенная удача. Пройдите, пожалуйста, сюда.

Хозяйка дома провела их в милую, довольно уютную спальню с окнами в сад.

— Она сильно пострадала? — спросила миссис Бассингтон-ффренч.

— Пока ничего не могу сказать.

Миссис Бассингтон-ффренч поняла намек и вышла из комнаты. Парнишка последовал за ней и принялся описывать автомобильную катастрофу — словно сам при сем присутствовал.

— Так прямиком и врезалась в каменную ограду. Машина — вдребезги. А она лежит на земле, не шелохнется, а шляпа просто всмятку. Этот джентльмен… он мимо ехал в своем автомобиле…

Он продолжал разглагольствовать — пока от него не отделались монетой в полкроны[42].

Франки, пользуясь моментом, шепталась с Джорджем.

— Джордж, милый, это не повредит вашей карьере? Вас не лишат диплома или чего-нибудь в этом роде?

— Возможно, — уныло отозвался Джордж. — То есть если это когда-нибудь выплывет наружу.

— Не беспокойтесь, Джордж, не выплывет. Я вас не подведу, — сказала Франки. И искренне прибавила: — Вы отлично справились. В жизни не видела вас таким разговорчивым.

Джордж со вздохом посмотрел на часы.

— На осмотр отведу еще три минуты, — сказал он.

— А как быть с автомобилем?

— Договорюсь с каким-нибудь гаражом, чтобы его забрали.

— Прекрасно.

Джордж все поглядывал на часы. Наконец с явным облегчением сказал:

— Пора.

— Джордж, — сказала Франки. — Вы сущий ангел. Только я не знаю, чего ради вы это делали.

— Я и сам не знаю, — сказал Джордж. — Очень глупо было ввязываться. — Он кивнул Франки. — Пока. Не скучайте.

— Там видно будет, — сказала Франки, сразу вспомнив невозмутимый и маловыразительный голос — с едва уловимым американским выговором.

Джордж отправился на поиски обладательницы этого голоса. Оказалось, она ждет его в гостиной.

— Что ж, — коротко подытожил он. — К счастью, все не так уж плохо. Легкое сотрясение, и оно уже проходит. Но день-другой ей следует побыть здесь, никуда не трогаться. — И с важным видом прибавил: — Это, кажется, леди Франсез Деруэнт.

— Что вы говорите! — оживилась миссис Бассингтон-ффренч. — Тогда я хорошо знакома с ее кузенами… Дрейкоттсами.

— Не знаю, быть может, ее присутствие крайне вас стеснит. Но если бы она могла побыть у вас день-другой… — Джордж замолчал.

— Ну, разумеется. Все будет в порядке, доктор…?

— Арбетнот. Кстати, я поеду мимо гаража, так что могу позаботиться об автомобиле.

— Буду вам очень благодарна, мистер Арбетнот. Какое счастье, что вы как раз ехали мимо. Я полагаю, завтра ее должен посетить местный врач — на всякий случай.

— Едва ли это необходимо, — сказал Джордж. — Главное сейчас не тревожить ее.

— Но мне так будет спокойнее. И надо сообщить ее семье.

— Я сообщу, — сказал Джордж. — А что касается лечения… Э-э-э… видите ли, как я понял, она последовательница «Христианской науки»[43] и категорически не желает иметь дело с докторами. Мое присутствие особого удовольствия ей не доставило.

— О, Господи! — только и сказала миссис Бассингтон-ффренч.

— Но с ней все будет в порядке, — успокоил ее Джордж. — Уверяю вас.

— Вы действительно так полагаете, доктор Арбетнот… — с легким сомнением сказала миссис Бассингтон-ффренч.

— Совершенно в этом уверен, — сказал Джордж. — До свиданья. О, Господи, я забыл в спальне один свой прибор.

Он быстрым шагом прошел в спальню, метнулся к постели.

— Франки, вы последовательница «Христианской науки», — торопливо прошептал он. — Не забудьте.

— Но почему?

— Пришлось так сказать. Это был единственный выход.

— Ладно, — сказала Франки. — Не забуду.

Глава 12 В стане врага

«Что ж, вот я и в стане врага, — подумала Франки. — Теперь все зависит от меня самой».

Послышался стук в дверь, и вошла миссис Бассингтон-ффренч.

Франки чуть приподнялась с подушек.

— Мне страшно неловко, — сказала она слабым голосом. — Столько из-за меня беспокойства…

— Пустяки, — сказала миссис Бассингтон-ффренч. Франки вновь услышала этот приятный, невозмутимый голос, едва заметный американский выговор и вспомнила: ведь отец говорил, что один из гэмпширских Бассингтон-ффренчей женился на богатой американке. — Доктор Арбетнот говорит, что вам нужен абсолютный покой, и через пару дней вы совсем оправитесь.

Франки понимала, что тут бы ей следовало возразить или ужаснуться пережитому кошмару, но боялась попасть впросак.

— По-моему, он славный, — сказала она. — Он был очень добр.

— Да, на редкость толковый молодой человек, — сказала миссис Бассингтон-ффренч. — Очень удачно, что он как раз тут проезжал.

— Да, не правда ли? Но на самом деле я, конечно, не нуждалась в его помощи.

— Вам вредно разговаривать, — продолжала хозяйка дома, — Я пришлю горничную. Она принесет вам все необходимое и уложит вас в постель.

— Вы так добры.

— Ну что вы.

Она вышла, и Франки вдруг сделалось неловко.

«Славная она, — подумалось ей. — И такая доверчивая». Франки вдруг почувствовала, что ведет себя далеко не лучшим образом по отношению к хозяйке дома. До этой минуты она только и представляла, как безжалостный Бассингтон-ффренч сталкивает с утеса свою ничего не подозревающую жертву. Второстепенные же участники драмы ее совершенно не интересовали.

«Что ж, — решила Франки, — придется пройти и через это. Но лучше бы она не была такой славной».

Всю вторую половину дня и вечер Франки проскучала, лежа в своей затемненной комнате. Миссис Бассингтон-ффренч заглянула пару раз, чтобы справиться, как она себя чувствует, но тут же уходила.

Однако наутро Франки уже отдернула шторы и выразила желание побыть в чьем-нибудь обществе. Хозяйка дома немного с ней посидела. Выяснилось, что у них много общих знакомых и друзей, и к концу дня они стали почти подругами. Франки все больше терзали угрызения совести.

Миссис Бассингтон-ффренч несколько раз поминала своего мужа и маленького сына Томми. Похоже, она была женщина без затей, глубоко любящая свою семью. Однако Франки почему-то вообразила, что она не очень-то счастлива. Время от времени в ее взгляде сквозила тревога, что никак не вязалось с душой, пребывающей в мире с самой собой.

На третий день Франки поднялась с постели и была представлена хозяину дома.

Это был крупный мужчина с тяжелой челюстью и добрым, но каким-то отсутствующим взглядом. Немало времени он, кажется, проводил, запершись у себя в кабинете. И все же Франки подумалось, что он очень любит жену, хотя почти совсем не интересуется домашними делами.

Семилетний Томми был здоровый, шаловливый малыш. Сильвия Бассингтон-ффренч явно души в нем не чаяла.

— У вас здесь так славно, — со вздохом сказала Франки.

Она лежала в шезлонге в саду.

— Не знаю, из-за ушиба ли или из-за чего-то еще, но у меня совсем нет желания двигаться. Лежала бы тут и лежала.

— Ну и лежите себе на здоровье, — сказала Сильвия Бассингтон-ффренч своим спокойным, отстраненным тоном. — Нет, правда, я говорю это не из вежливости. Не спешите возвращаться в город. Знаете, ваше общество доставляет мне такое удовольствие, — продолжала она. — Вы такая живая. С вами мне гораздо веселей.

«Значит, ей невесело», — промелькнуло у Франки в голове.

И ей тут же стало очень стыдно.

— Я чувствую, мы действительно подружились, — продолжала миссис Бассингтон-ффренч.

Франки стало еще неуютней.

Она поступает подло… подло… подло. Надо с этим кончать! Вот вернется в город…

Меж тем хозяйка дома продолжала:

— Вам не будет у нас так уж скучно. Завтра возвращается мой шурин. Он наверняка вам понравится. Роджер всем нравится.

— Он тут живет?

— Время от времени. Ему не сидится на месте. Он себя называет паршивой овцой в семье, и, пожалуй, это отчасти верно. Он никогда не задерживается подолгу на одной работе… в сущности, я не думаю, что он когда-нибудь занимался настоящим делом. Но иные люди так уж созданы… особенно отпрыски древних фамилий. Обычно они необыкновенно обаятельны. Роджер удивительно симпатичный человек. Не знаю, что бы я делала без него этим летом, когда хворал Томми.

— А что такое было с Томми?

— Он очень неудачно упал с качелей. Их, видно, подвязали к гнилому суку, и он не выдержал. Роджер ходил убитый — он сам раскачивал малыша. И, понимаете, раскачивал сильно — дети это любят. Поначалу мы испугались, что поврежден позвоночник, но все обошлось — оказалось, просто небольшой ушиб, и сейчас Томми совершенно здоров.

— Это сразу по нему видно, — с улыбкой сказала Франки, до которой издали доносились воинственные кличи.

— Вы правы. Похоже, он совсем уже оправился. Я так рада. Ему, бедняжке, везет на несчастные случаи. Прошлой зимой он чуть не утонул.

— В самом деле? — изумилась Франки.

Она уже не помышляла о возвращении в Лондон. Чувство вины поутихло.

Несчастные случаи!

Уж не специалист ли этот их Роджер по несчастным случаям.

— Если вы и правда не против, я с удовольствием еще немного у вас погощу. А ваш муж не будет возражать, что я так надолго к вам вторглась?

— Генри? — Лицо миссис Бассингтон-ффренч приняло какое-то непонятное выражение. — Нет, Генри возражать не станет. Генри никогда не возражает… теперь.

Франки с интересом на нее посмотрела.

«Будь мы лучше знакомы, она бы мне что-то рассказала, — подумала Франки. — В этом семействе наверняка происходит много странного».

Генри Бассингтон-ффренч присоединился к ним во время чая, и Франки хорошо его разглядела. В нем, безусловно, была какая-то странность. Вроде бы вполне определенный и очень распространенный типаж — полнокровный, любящий спорт, простодушный сельский джентльмен. Однако человек такого склада не должен бы все время нервно подергиваться… ему явно было не по себе: он сидел с отсутствующим видом, и, казалось, до него невозможно было достучаться… если же к нему обращались, говорил с горечью и сарказмом. Но так было за чаем. Позднее, за обедом, его было просто не узнать — острил, смеялся, рассказывал разные истории — был просто блестящ, по-своему, конечно. Даже чересчур блестящ, решила Франки. Оживление было каким-то неестественным и явно не вязалось с его характером.

«Какие у него странные глаза, — подумалось ей. — Этот его взгляд даже слегка пугает».

Но ведь Генри Бассингтон-ффренча она ни в чем не подозревала? В тот роковой день в Марчболте был не он, а его брат.

Франки с большим нетерпением ожидала встречи с его братом. Ведь, по их с Бобби мнению, он и есть убийца Причарда. То есть ей предстояло лицом к лицу встретиться с преступником.

Она вдруг заволновалась.

Но, полно, как он может догадаться?

Как ему может прийти в голову, что она интересуется его столь благополучно завершившимся преступлением?

«У страха глаза велики», — сказала она себе.

Роджер Бассингтон-ффренч приехал на другой день, незадолго до чая.

Франки увиделась с ним уже за столом. Предполагалось, что перед чаем она еще, так сказать, отдыхает.

Когда она вышла на лужайку, где был сервирован чай. Сильвия сказала с улыбкой:

— А вот и наша больная. Знакомьтесь. Мой шурин — леди Франсез Деруэнт.

Франки увидела высокого сухощавого молодого человека лет тридцати с небольшим, у которого были удивительно милые глаза. Она поняла, конечно, что имел в виду Бобби, говоря, будто тому пристало бы носить монокль и усы щеточкой, сама же она прежде всего заметила густую синеву его глаз. Они пожали друг другу руки.

— Мне уже рассказали, как вы пытались проломить ограду парка, — сказал он.

— Признаюсь, шофер я никудышный. К тому же я была за рулем жуткой развалины. Мой собственный автомобиль в ремонте, и я купила подержанный.

— Из-под обломков автомобиля леди Франсез вытащил весьма привлекательный молодой доктор, — сказала Сильвия.

— Да, довольно приятный, — согласилась Франки.

В эту минуту прибежал Томми и с радостными воплями кинулся к дяде.

— Заводной паровозик привез? Ты сказал, что привезешь. Ты сказал, привезешь.

— Ох, Томми! Выпрашивать подарки не годится! — сказала Сильвия.

— Все правильно, Сильвия. Я ведь обещал. Паровозик прибыл, старина, а как же. — Он мимоходом глянул на невестку. — Генри к чаю выйдет?

— Не думаю. — Голос у нее сразу стал напряженным. — По-моему, он сегодня не слишком хорошо себя чувствует. — И вдруг у нее вырвалось: — Ох, Роджер, как я рада, что ты вернулся!

На миг он положил руку ей на плечо.

— Все будет в порядке, дружочек.

После чая Роджер гонял с племянником паровозик.

Франки за ними наблюдала, она была в растерянности.

Нет, не мог он никого столкнуть… Не мог этот прелестный молодой человек быть хладнокровным убийцей.

Но тогда… тогда они с Бобби с самого начала ошибались. То есть ошибались в этой части своих рассуждений.

Нет, Причарда столкнул с утеса конечно же не Бассингтон-ффренч.

Тогда кто же?

Франки по-прежнему не сомневалась, что Причарда столкнули. Кто же это сделал? И кто подсыпал морфий в пиво?

При мысли о морфии до нее вдруг дошло, почему у Генри Бассингтон-ффренча такие странные глаза — зрачки будто булавочные головки.

Неужели Генри Бассингтон-ффренч наркоман?

Глава 13 Алан Карстейрс

Как ни странно, она получила подтверждение своей догадки уже на другой день, и не от кого-нибудь, а от Роджера.

Они сыграли партию в теннис, а потом сидели, потягивая холодное виски с содовой.

Они болтали обо всем подряд, и Франки все больше понимала, насколько привлекательны люди, повидавшие весь белый свет, подобно Роджеру Бассингтон-ффренчу. Как тут было не подумать, что «паршивая овца» в их семье весьма выгодно отличается от своего мрачного, премудрого брата. Пока мысли эти мелькали у нее в голове, оба молчали. Нарушил паузу Роджер — на сей раз его тон был очень серьезным:

— Леди Франсез, с вашего разрешения, я позволю себе своего рода чудачество. Мы с вами знакомы меньше суток, и тем не менее я хочу спросить у вас совета.

— Совета? — поразилась Франки.

— Да, никак не могу решить, что делать.

Он умолк. Потом подался вперед и принялся раскачивать зажатую между колен ракетку, лоб его слегка наморщился. Вид у Роджера был встревоженный и огорченный.

— Речь пойдет о моем брате, леди Франсез.

— Да?

— Он употребляет наркотики. Я уверен.

— Что заставляет вас так думать? — спросила Франки.

— Все. Его вид. Эти невероятные смены настроений. А какие у него глаза, вы заметили? Зрачки точно булавочные головки.

— Заметила, — призналась Франки. — А что он, по-вашему, употребляет?

— Морфий или какую-нибудь разновидность опиума.

— И давно это началось?

— По-моему, с полгода назад. Помню, он очень жаловался на бессонницу. Не знаю, когда он впервые попробовал это зелье, но, должно быть, вскоре после того.

— А как же он его достает? — спросила практичная Франки.

— Вероятно, получает по почте. Вы заметили, в иные дни он очень нервозен и особенно во время чаепития?

— Да, заметила.

— Подозреваю, что к этому времени, то бишь к пяти, у него кончается весь запас и он ждет новой дозы. Потом, после шести, когда приходит почта, он скрывается в кабинете и к обеду является совсем в другом настроении.

— Да. — Франки тоже приметила, с какой неестественной живостью он иногда вел беседу за обедом.

— Но откуда же он получает морфий? — спросила она.

— А вот этого я не знаю. Ни один достойный уважения врач не дал бы ему этой отравы. Мне кажется, в Лондоне есть немало мест, где за большие деньги это вполне можно достать.

Франки задумчиво кивнула.

Она вспоминала, как сказала Бобби что-то насчет контрабанды наркотиков, а он ответил, что нельзя все валить в одну кучу — и убийство и наркотики. И вот вам, пожалуйста, — как бы дико это тогда ни звучало, она и тут оказалась права.

И что самое поразительное — именно тот, кого они больше всех подозревали, заставил ее снова вспомнить о версии с наркотиком. Франки окончательно уверовала в невиновность Роджера Бассингтон-ффренча.

Да, но как быть с фотографией? Ее ведь подменили… Значит, одна улика против Роджера все же имеется. То, что он приятный человек, еще ничего не значит. Говорят, что убийцы подчас бывают очень даже обаятельными!

Она поспешила выкинуть из головы эти мысли и впрямую его спросила:

— А почему вы мне все это рассказываете?

— Потому что не знаю, как быть с Сильвией, — просто ответил он.

— Вы думаете, она не знает?

— Конечно, не знает… Я должен ей сказать?

— Это так трудно…

— Невероятно трудно. Вот я и подумал, что, может… вы мне поможете… Вы очень полюбились Сильвии, она мне сама сказала. Из ее знакомых ей никто особенно не нравится, а вы сразу пришлись по душе. Как же мне быть, леди Франсез? Сказать — значит взвалить ей на плечи тяжкое бремя.

— Если бы она знала, она могла бы как-то на него повлиять, — предположила Франки.

— Едва ли. Если уж человек пристрастился к наркотикам, на него никто не может повлиять, даже самые близкие и дорогие.

— Не слишком ли вы пессимистичны?

— Но это правда. Разумеется, выход найти можно. Если бы только Генри согласился полечиться… тут у нас совсем неподалеку есть подходящее место. Там практикует некий доктор Николсон.

— Но ведь ваш брат, наверно, ни за что не согласится?

— Как знать. Таких людей иной раз одолевают чудовищные угрызения совести, и когда они в подобном настроении, то готовы согласиться на что угодно, лишь бы вылечиться, и гораздо легче поддаются воздействию. Мне кажется, в этом смысле на Генри проще было бы повлиять, если бы он был уверен, что Сильвия ничего не знает, и опасался бы, что в любой момент она может догадаться. Если бы лечение оказалось успешным (разумеется, в диагнозе было бы указано что-нибудь вроде «нервного истощения»), Сильвии ничего и не надо было бы знать.

— Для лечения ему пришлось бы уехать из дому?

— Заведение, которое я имею в виду, находится примерно в трех милях отсюда, на другом краю селения. А доктор Николсон, по-моему, человек весьма умный. И, по счастью, он нравится Генри. Тсс, Сильвия идет.

— Ну, как игра? Удалась? — подойдя к ним, спросила миссис Бассингтон-ффренч.

— Три сета, — ответила Франки. — И все в пользу Роджера.

— Вы отлично играете, — сказал Роджер.

— А я никудышная теннисистка — чересчур ленивая, — сказала Сильвия. — Надо как-нибудь пригласить Николсонов. Миссис Николсон обожает теннис. — И, заметив, что Роджер и Франки загадочно переглянулись, спросила: — Что-то не так?

— Да нет… просто я как раз говорил леди Франсез про Николсонов.

— Лучше зовите ее просто Франки, как я, — сказала Сильвия. — Правда, удивительно? Стоит заговорить о ком-нибудь или о чем-нибудь, и, оказывается, как раз об этом только что говорил кто-то еще.

— Они англичане? — спросила Франки.

— Он сам из Канады. А она, мне кажется, англичанка, но я не уверена. Очаровательное создание… просто прелесть, особенно глаза — большие, задумчивые. Почему-то мне кажется, она не очень-то счастлива. Обстановка там, должно быть, гнетущая.

— У него ведь нечто вроде санатория?

— Да… для страдающих нервными заболеваниями и для пристрастившихся к наркотикам. Он, по-моему, весьма преуспевает. И… вообще… человек он, конечно, незаурядный.

— Он вам нравится?

— Нет, — резко ответила Сильвия, — не нравится. — И, помолчав, горячо прибавила: — Совсем не нравится.

Чуть позже она показала Франки стоящую на фортепиано фотографию обворожительной большеглазой женщины.

— Это Мойра Николсон. Правда, хороша? Один человек, который как-то приехал сюда с нашими друзьями, был совершенно сражен этой фотографией. По-моему, он просто жаждал, чтобы его представили ей.

Сильвия рассмеялась.

— Я приглашу их завтра к нам на обед. Мне интересно, что вы о нем скажете.

— О нем?

— Да. Я уже говорила вам, что недолюбливаю его, хотя внешность у него вполне привлекательная.

Что-то в ее тоне заставило Франки быстро на нее взглянуть, но Сильвия Бассингтон-ффренч уже отвернулась и вынимала из вазы увядшие цветы.

«Надо собраться с мыслями, — сказала себе Франки, переодеваясь вечером к обеду. — И пора уже провести кое-какие эксперименты», — прибавила она решительно и принялась расчесывать свои густые темные волосы.

Так кто же этот Роджер Бассингтон-ффренч? Негодяй, каким они с Бобби его считали, или нет?

Они с Бобби решили, что тот, кто пытался убрать его с дороги, должен был иметь доступ к морфию. И Роджер его имел. Ведь если его брат получает морфий по почте, Роджеру ничего не стоило изъять один пакет.

«Не забыть, — написала Франки на листке. — Первое. Узнать, где был Роджер 16-го — день, когда отравили Бобби».

Она уже представляла, как это сделать.

«Второе, — написала она. — Вынуть фотографию покойного и проследить, какова будет реакция каждого, если она вообще будет. Очень важный момент: признается ли Р. Б-ф. у что был тогда в Марчболте».

Второй пункт был довольно рискован — ведь это значило бы открыть карты. С другой стороны, трагедия произошла рядом с ее домом, и как бы невзначай упомянуть о ней было бы вполне естественно.

Франки скомкала листок со своими заметками и сожгла.

За обедом ей удалось легко и естественно справиться с первым пунктом.

— Знаете, я никак не могу отделаться от ощущения, что мы уже где-то встречались, — призналась она Роджеру. — К тому же совсем недавно. Кстати, а это не могло произойти на приеме у леди Шейн? Прием был шестнадцатого, в отеле «Кларидж»[44].

— Только не шестнадцатого, — тут же вмешалась Сильвия. — В тот день Роджер был здесь. Я хорошо помню. У нас в этот день был детский праздник, не знаю, что бы я без Роджера делала.

Она бросила на шурина благодарный взгляд, и он в ответ улыбнулся.

— Нет, по-моему, мы с вами нигде не встречались, — задумчиво ответил он и прибавил: — Если бы встречались, я бы наверняка помнил.

Как мило он сказал…

С первым пунктом покончено, подумала Франки. В день, когда Бобби отравили, Роджера Бассингтон-ффренча в Уэльсе не было.

Со вторым пунктом Франки чуть погодя тоже сумела справиться довольно успешно. Она завела разговор о загородном житье-бытье и соответственно о непременной сельской скуке, когда любая местная новость — это целое событие.

— А кстати. В прошлом месяце у нас там один человек упал с утеса, — сказала она. — Мы все были просто потрясены. Страшно заинтригованная, я даже пошла на дознание, но, оказалось, это довольно скучно.

— Это произошло в некоем Марчболте? — вдруг спросила Сильвия.

Франки кивнула:

— Замок Деруэнт всего в десяти милях от Марчболта, — пояснила она.

— Роджер, это, должно быть, тот самый человек! — воскликнула Сильвия.

Франки вопросительно на него посмотрела.

— Представьте, я как раз там был, сразу после его гибели, — сказал Роджер. — Я оставался у его тела, пока не приехала полиция.

— А я думала, это выпало на долю одного из сыновей викария, — сказала Франки.

— Ему нужно было уйти, чтобы играть на органе или еще на чем-то… так что я его сменил.

— Просто поразительно, — сказала Франки. — Я и вправду слышала, что там был кто-то еще, но кто именно, не знала. Так это были вы?

«Поразительно! До чего же мир тесен», — читалось теперь на всех лицах. Франки поздравила себя с первой удачей.

— Возможно, там вы меня и видели… в Марчболте? — предположил Роджер.

— Нет, во время этих печальных событий меня, как назло, там и не было, — сказала Франки. — Я приехала из Лондона только несколько дней спустя. А на дознании вы были?

— Нет, на следующий же день после этого несчастья я возвратился в Лондон.

— Роджер ведь надумал купить у вас там дом, — сказала Сильвия. — Вот такая странная прихоть.

— Не прихоть, а глупая блажь, — сказал Генри Бассингтон-ффренч.

— Ну почему же, — добродушно возразил Роджер.

— Но, Роджер, вы же сами прекрасно знаете — как только вы купите дом, вас снова потянет путешествовать, и вы опять отправитесь за границу.

— Но рано или поздно я осяду на одном месте, Сильвия.

— Когда надумаете, лучше осядьте поближе к нам, — сказала Сильвия. — Зачем вам уезжать в Уэльс.

Роджер рассмеялся. Потом повернулся к Франки:

— Ничего больше не выяснилось? Не самоубийство ли это или… мало ли что…

— Ох, нет, все оказалось до обидного просто, ведь потом приехали какие-то отвратные родственники и опознали его. Похоже, он отправился в пеший поход, только и всего. По правде сказать, очень все это грустно. Такой красивый человек. В газетах была его фотография. Вы не видели?

— Я как будто видела, — неуверенно ответила Сильвия. — Но точно не помню.

— У меня наверху есть вырезка из нашей местной газеты.

Франки обуревало нетерпение. Она кинулась наверх и вернулась с газетной вырезкой. Она протянула ее Сильвии. Роджер тут же подошел и заглянул Сильвии через плечо.

— Правда, красивый? — совсем как школьница, задиристо спросила Франки.

— Да, несомненно, — ответила Сильвия. — Между прочим, очень похож на того человека… Алана Карстейрса, вам не кажется, Роджер? Ну да, я тогда сразу это сказала.

— Здесь он действительно вылитый Алан Карстейрс, — согласился Роджер. — На самом же деле сходство гораздо меньшее.

— По газетной фотографии вообще судить трудно, — сказала Сильвия, возвращая вырезку.

Франки согласилась, что да, трудно.

И они заговорили о другом.

Франки легла спать, полная сомнений. Похоже, все вели себя совершенно естественно. Роджерова затея с поисками дома ни для кого не была тайной.

Только одно ей и удалось узнать — имя. Алан Карстейрс.

Глава 14 Доктор Николсон

Наутро Франки приступила к Сильвии с расспросами.

Начала она с небрежной реплики:

— Как звали того человека, которого вы упомянули вчера вечером? Алан Карстейрс, так, кажется? Я точно знаю, что слышала это имя.

— Надо полагать. По-моему, он своего рода знаменитость. Он канадец… естествоиспытатель, заядлый охотник и путешественник — любил ездить по всяким глухим местам. Я, в сущности, его не знаю. Наши друзья Ривингтоны как-то привезли его к нам на званый завтрак. Мне он показался очень привлекательным — крупный, загорелый, с красивыми синими глазами.

— Теперь понятно, почему я слышала о нем раньше.

— По-моему, в Англии он прежде не бывал. В прошлом году он отправился в путешествие по Африке с миллионером Джоном Сэвиджем — с тем самым, который думал, что у него рак, и покончил с собой. Карстейрс изъездил весь свет. Был в Восточной Африке, в Южной Америке… по-моему, буквально повсюду.

— Похоже, очень привлекательный человек, настоящий искатель приключений, — сказала Франки.

— О да. На редкость привлекательный.

— Так странно… это его поразительное сходство с тем человеком, — сказала Франки, — который упал со скалы в Марчболте.

— Может, у каждого есть двойник?

Они стали вспоминать известные им случаи с двойниками, конечно же поминутно упоминая Адольфа Бека[45]и чуть меньше «Лионского почтового»[46]. Возвращаться к разговору об Алане Карстейрсе Франки себе не позволила. Проявлять к нему слишком большой интерес было бы чересчур опрометчиво.

Однако она чувствовала, что мало-помалу продвигается в своем расследовании. Жертвой трагедии в Марчболте был конечно же Алан Карстейрс. Он подходил по всем статьям. В Англии у него не было ни друзей, ни родных, и какое-то время его исчезновения никто бы и не заметил. Да и вообще, если человек часто уезжает — то в Восточную Африку, то в Южную Америку, — вряд ли его сразу хватятся. А что толку, что Сильвия Бассингтон-ффренч заметила его сходство с мужчиной на газетном фото? Она ведь и мысли не допускала, что убили как раз именно его.

Занятная вещь психология, подумала Франки. Нам как-то не приходит в голову, что те, о ком пишут в газете, вполне могут оказаться нашими знакомыми.

Итак, Алан Карстейрс. Следующий шаг — побольше о нем узнать. С Бассингтон-ффренчами он, кажется, был почти незнаком. Его визит был совершенно случайным. Его привезли друзья. Как там их фамилия? Ривингтоны. Надо запомнить — еще пригодится.

Да, тут, несомненно, можно было кое-что разузнать. Но лучше не торопиться. Расспрашивать об Алане Карстейрсе надо чрезвычайно осторожно.

«Не хочу, чтобы меня отравили или стукнули по голове, — поморщившись, подумала Франки. — Они же практически ни за что готовы были отправить Бобби на тот свет…»

Мысли ее вдруг почему-то перенеслись к той загадочной фразе, с которой все и началось.

Эванс! Кто такой Эванс? Какова его роль в этой истории?

Шайка торговцев наркотиками, решила Франки. Возможно, кто-то из родных Карстейрса стал их жертвой, и он решил свести с ними счеты. Возможно, для того и приехал в Англию. Быть может, Эванс из этой шайки? Но решил с этим покончить и поселился в Уэльсе? Карстейрс предложил ему деньги, чтобы Эванс выдал ему остальных членов шайки. Эванс согласился, и Карстейрс приехал, чтобы с ним увидеться, а кто-то его выследил и убрал…

И этот кто-то — Роджер Бассингтон-ффренч? Нет, очень сомнительно. По мнению Франки, контрабандисты, торгующие наркотиками, выглядели скорее как Кэймены.

А как же все-таки та фотография? Если бы только было какое-то объяснение относительно той фотографии…

Вечером к обеду ждали доктора Николсона с женой.

Когда Франки почти завершила свой туалет, она услышала, что к парадному подъезду подкатил автомобиль. Она глянула в окно.

Из темно-синего «тальбота» как раз выходил высокий мужчина.

Франки задумалась…

Карстейрс был канадец. Доктор Николсон — канадец. И у доктора Николсона темно-синий «тальбот».

Делать на этом основании какие-то выводы, разумеется, нелепо, но… но не наводят ли эти совпадения на размышления?

Доктор Николсон был крупный мужчина и, судя по его повадкам, был человеком крайне властным. Речь у него была неспешная, говорил он немного, но как-то так, что каждое слово звучало внушительно. Он носил сильные очки, и за ними задумчиво поблескивали бледно-голубые, почти бесцветные глаза.

Жена его была тоненьким созданием лет двадцати семи, хорошенькая, даже красивая. Франки показалось, что она слегка нервничает и поэтому, словно стараясь это скрыть, болтает без умолку.

— Я слышал, вы попали в автомобильную катастрофу, леди Франсез, — сказал доктор Николсон, заняв предназначенное ему рядом с ней место за столом.

Франки рассказала об аварии. И с удивлением заметила, что почему-то очень нервничает. Доктор держался просто и явно проявлял к ней интерес. Почему же у нее такое чувство, будто она репетирует, как будет защищаться от обвинения, которое на самом деле никто ей не предъявлял? Разве есть хоть малейшее основание опасаться, что доктор может ей не поверить?

— Скверная история, — сказал он, когда она закончила свой рассказ, пожалуй, куда более подробный, чем требовалось. — Но вы как будто вполне оправились.

— Мы не находим, что она вполне оправилась. Мы ее пока не отпускаем, — сказала Сильвия.

Взгляд доктора устремился на Сильвию. Едва заметная улыбка появилась было у него на губах и тотчас исчезла.

— Я бы не отпускал ее как можно дольше, — серьезно сказал он.

Франки сидела между хозяином дома и доктором. Генри Бассингтон-ффренчу было явно не по себе. Руки у него подергивались, он почти ничего не ел и не принимал участия в разговоре. Миссис Николсон, сидящей напротив него, приходилось с ним нелегко, и она с явным облегчением повернулась к Роджеру. Разговаривала она с ним как-то бессвязно: Франки заметила, что ее взгляд то и дело устремлялся на мужа.

Доктор Николсон говорил о сельской жизни.

— Вы знаете, что такое культура, леди Франсез?

— Вы имеете в виду начитанность и эрудицию? — озадаченно спросила Франки.

— Нет-нет. Я имел в виду бактерии. Они, как известно, развиваются в специально приготовленной сыворотке. Загородная жизнь, леди Франсез, отчасти с ней схожа. Тут много досуга, много пространства и определенная свобода в образе жизни — подходящие, так сказать, условия для развития.

— Вы хотите сказать, для развития дурных наклонностей? — снова озадаченно спросила Франки.

— Все зависит от того, какие бактерии культивируются.

«Нелепый разговор, — подумала Франки, — и совершенно необязательно трястись от страха… только почему-то не получается».

И она сказала с вызовом:

— Ну, во мне-то уж точно развиваются всевозможные пороки.

Доктор Николсон взглянул на нее с прежней невозмутимостью и сказал:

— О нет, не думаю, леди Франсез. По-моему, вы никогда не будете способны переступить закон и существующие правила.

Он, кажется, слегка подчеркнул слово «закон»?

Миссис Николсон вдруг бросила:

— Мой муж очень гордится тем, что умеет распознавать характер человека.

Доктор Николсон легонько кивнул.

— Совершенно верно, Мойра. Меня интересуют мелочи. — Он снова повернулся к Франки: — О вашем несчастном случае я, видите ли, уже наслышан. Меня весьма заинтриговала одна подробность.

— Да? — отозвалась Франки — у нее вдруг отчаянно заколотилось сердце.

— Проезжий доктор… тот, кто принес вас сюда.

— Да?

— Он, должно быть, любопытная личность… ведь прежде, чем прийти вам на помощь, он развернул свой автомобиль.

— Я вас не понимаю.

— Разумеется, не понимаете. Вы были без сознания. Но юный Риивз, посыльный, ехал на велосипеде из Стей-верли, и его не обгоняла ни одна машина. Однако, когда он завернул за угол, он увидел разбитый автомобиль и автомобиль доктора, направленный в ту же сторону, куда ехал он сам, — в сторону Лондона. Вам понятно? Доктор ехал не со стороны Стейверли, значит, он приехал с другой стороны, спустился с холма. Но в таком случае его автомобиль должен бы быть развернут в сторону Стейверли. А он был развернут в сторону Лондона. Выходит, он где-то там развернулся.

— Может, он уже приехал из Стейверли — еще до катастрофы, — сказала Франки.

— В таком случае, когда вы спускались с холма, его автомобиль должен был бы быть там. Он был там?

Бледно-голубые глаза пристально смотрели на нее из-за толстых стекол.

— Не помню, — ответила Франки. — Думаю, что нет.

— Ты прямо как детектив, Джаспер, — сказала миссис Николсон. — И все из-за какого-то пустяка.

— Говорю же — меня интересуют мелочи, — сказал доктор Николсон.

Он повернулся к хозяйке дома, и Франки перевела дух.

Почему он так настойчиво ее расспрашивает? Откуда он узнал все эти подробности автомобильной катастрофы? «Меня интересуют мелочи», — сказал он. И только-то?

Франки вспомнился темно-синий «тальбот» с закрытым кузовом и еще одно — что Карстейрс был канадец. Похоже, доктор Николсон — зловещая фигура.

После обеда она его избегала и держалась поближе к мягкой и хрупкой миссис Николсон. Франки заметила, что та по-прежнему не отрывает глаз от мужа. Что же это, недоумевала Франки, любовь или страх?

Николсон все свое внимание направил на Сильвию, а где-то в половине одиннадцатого он обменялся взглядом с женой, и оба тотчас встали и откланялись.

— Ну, что скажете о нашем докторе Николсоне? — поинтересовался Роджер, когда они ушли. — Сильная личность, вы не находите?

— Скажу то же, что и Сильвия, — ответила Франки. — Как-то не очень он мне нравится. Она мне больше понравилась.

— Хорошенькая, но, пожалуй, дурочка, — сказал Роджер. — То ли боготворит его, то ли до смерти боится… не разберешь.

— Вот я тоже хотела бы это понять, — согласилась Франки.

— Я его не люблю, — сказала Сильвия, — но, должна признать, в нем чувствуется огромная… огромная сила. Ему, по-видимому, действительно удается излечивать людей, пристрастившихся к наркотикам. Тех, кого родные уже отчаялись спасти. И они идут к нему в последней надежде и выходят совершенно здоровыми.

— Да! — воскликнул вдруг Генри Бассингтон-ффренч. — Но вы знаете, что там происходит? Знаете, какие они испытывают физические страдания и душевные муки? Человек привык к наркотику, а ему его не дают… не дают… и, не получая его, человек беснуется, бьется головой о стену. Вот что он творит, этот ваш доктор, «сильная личность», он мучит… мучит людей… заставляет их терпеть адские муки, сводит с ума…

Генри весь дрожал. Затем вдруг повернулся и вышел из комнаты.

У Сильвии Бассингтон-ффренч было испуганное лицо.

— Что такое с Генри? — озадаченно спросила она. — Он как будто очень расстроен.

Франки и Роджер не смели друг на друга взглянуть.

— Он весь вечер неважно выглядел, — рискнула сказать Франки.

— Да. Я заметила. Последнее время у него очень неровное настроение. Жаль, что он бросил верховую езду. Ох, кстати, доктор Николсон пригласил на завтра Томми, но я не хочу, чтобы он там часто бывал… среди всех этих нервнобольных и наркоманов.

— Не думаю, что доктор позволит Томми общаться с ними, — сказал Роджер, — Он, кажется, очень любит детей.

— Да, по-моему, он очень переживает, что у них их нет. И она, наверно, тоже. Она кажется такой печальной… и такой хрупкой.

— Она похожа на скорбящую мадонну, — сказала Франки.

— Да, это очень точно сказано.

— Раз доктор Николсон так любит детей, он, наверно, был у вас на детском празднике? — как бы вскользь спросила Франки.

— К сожалению, он тогда как раз уехал на день-два. Ему, кажется, пришлось отправиться в Лондон на какую-то конференцию.

— Понятно.

Все пошли спать. Прежде чем лечь, Франки написала Бобби.

Глава 15 Открытие

Бобби все это время томился. Вынужденное бездействие очень его раздражало. Ему противно было тихо отсиживаться в Лондоне.

Ему позвонил доктор Арбетнот и коротко, в двух-трех фразах, сообщил, что все прошло хорошо. Несколько дней спустя Бобби получил письмо от Франки, доставленное ее горничной, — оно было отправлено на адрес лондонского дома лорда Марчингтона.

С тех пор вестей от Франки не было.

— Тебе письмо! — крикнул ему Бэджер.

Бобби взволнованно подошел к нему, но, оказалось, конверт надписан рукой его отца и отправлен из Марчболта.

Однако в тот же миг он заметил складную фигурку в черном — к нему шла горничная Франки. Через пять минут он уже распечатывал врученное ею письмо.

«Дорогой Бобби, думаю, тебе уже пора появиться. Я заранее предупредила домашних, чтобы по первой же твоей просьбе тебе дали „бентли“. Купи ливрею шофера — у наших шоферов она всегда темно-зеленая. Запиши ее на счет отца в „Хэрродсе“[47]. Мелочами лучше не пренебрегать. Постарайся, чтобы усы были в лучшем виде. Они невероятно меняют любое лицо.

Приезжай и спроси меня. Привези мне какую-нибудь „записочку“ от отца. Доложишь мне, что теперь автомобиль опять в полном порядке. Здешний гараж рассчитан всего на две машины, а так как в нем сейчас стоит хозяйский „даймлер“[48] и двухместный автомобиль Роджера Бассингтон-ффренча, места там, к счастью, нет, и ты остановишься в Стейверли.

Когда будешь там, разузнай о здешней жизни все, что сможешь… особенно о некоем докторе Николсоне, у которого здесь лечебница для наркоманов. С ним связано несколько подозрительных обстоятельств — у него темно-синий „тальбот“ с закрытым кузовом, он уезжал из дому шестнадцатого, когда тебе в пиво подсыпали морфий, и еще же он слишком интересовался подробностями моей автомобильной катастрофы.

Мне кажется, я установила личность покойного!!!

Аu revoir, мой коллега-сыщик.

Привет от сумевшей так удачно получить сотрясение мозга.

Франки.

Р. S. Это письмо я отправлю сама».

Настроение у Бобби резко поднялось.

Сбросив комбинезон и объявив Бэджеру о своем немедленном отъезде, он собрался уже выходить, но тут вспомнил, что не прочел еще письмо отца. Он вскрыл конверт без особой радости, ибо викарий писал не столько по желанию, сколько по обязанности, и все его письма были пропитаны духом христианского долготерпения, что приводило Бобби в глубочайшее уныние. Викарий добросовестно сообщал обо всех марчболтских новостях, рассказывал о своих неприятностях с органистом и сетовал на не подобающую христианину дерзость одного из церковных старост[49]. Поведал он и о необходимости заново переплести псалтыри. Викарий также очень надеялся, что Бобби упорно трудится и старается преуспеть, и оставался его всегда любящим отцом.

Был в письме и постскриптум:

P.S. «Кстати, кто-то заходил и спрашивал твой лондонский адрес. Меня в это время не было дома, а своей карточки он не оставил. По словам миссис Робертс, это был высокий и несколько сутулый джентльмен в пенсне.

Он, кажется, был очень огорчен, что не застал тебя, и очень хотел бы снова попытаться с тобою встретиться».

Высокий, сутулый мужчина в пенсне. Бобби порылся в памяти, пытаясь найти среди своих знакомых кого-нибудь, кто подходил бы под это описание, но не нашел.

Неожиданно в душу его закралось подозрение. Уж не предвестник ли это нового покушения на его жизнь? Уж не пытаются ли его выследить эти таинственные враги… или враг?

Бобби погрузился в мрачные размышления, видимо, эти типы только теперь узнали, что он уехал из отцовского дома. А миссис Робертс, ни о чем не подозревая, дала им его новый адрес.

Весьма вероятно, что они уже не спускают глаз с его теперешнего дома. Ясно, что за ним будут следить, а при нынешних обстоятельствах это ему совершенно ни к чему.

— Бэджер, — позвал Бобби.

— Я здесь, старина.

— Поди сюда.

Следующие пять минут и Бобби, и его другу пришлось очень нелегко. Однако минут через десять Бэджер уже мог повторить инструкции Бобби без запинок.

Убедившись, что тот все знает назубок, Бобби сел в двухместный «фиат» выпуска 1902 года и стремительно покатил по улице. Он поставил «фиат» на площади Сент-Джеймс[50] и оттуда прямиком направился в свой клуб. Там он позвонил в два-три места, и через несколько часов ему доставили кое-какие пакеты. А около половины третьего на площади Сент-Джеймс появился шофер в темно-зеленой ливрее и быстро прошел к большому «бентли», который полчаса назад поставили там на стоянку. Диспетчер кивнул ему — джентльмен, который оставил «бентли», предупредил, слегка заикаясь, что немного погодя автомобиль заберет его шофер.

Бобби сел за руль и умело выехал со стоянки. Брошенный «фиат» все стоял, терпеливо дожидаясь владельца. Несмотря на весьма неприятные ощущения в области верхней губы, поездка начинала радовать. Он направился на север, а не на юг, и в скором времени мощный автомобиль уже мчал его по главной северной магистрали.

То была всего лишь еще одна предосторожность. Бобби почти не сомневался, что никто его не преследует. Немного погодя он свернул налево и окольными путями направился в Гэмпшир.

«Бентли» заурчал на подъездной аллее Мерроуэй-Корта как раз после чая. За рулем сидел учтивый, чопорный шофер.

— Привет, — небрежно сказала Франки. — Вот и автомобиль.

Она вышла из дверей. Рядом с ней были Сильвия и Роджер.

— Автомобиль в порядке, Хоукинс?

Шофер поднес руку к фуражке.

— Да, миледи. Стал как новенький.

— Что ж, прекрасно.

Шофер протянул ей записку.

— От его светлости, миледи.

Франки взяла ее.

— Вы остановитесь… в этом… в «Гербе рыболова» в Стейверли, Хоукинс. Если мне понадобится автомобиль, я утром позвоню.

— Слушаюсь, миледи.

Бобби подал автомобиль назад, развернулся и поехал по подъездной аллее прочь от дома.

— Прошу прощения, что у нас тут нет места, — сказала Сильвия. — У вас замечательный автомобиль.

— Из него можно выжать изрядную скорость, — сказал Роджер.

— Я выжимаю, — призналась Франки.

Взглянув на лицо Роджера, она с удовлетворением заметила, что шофер никого ему не напомнил. Впрочем, ничего удивительного. Она бы и сама не узнала Бобби, если бы прежде видела его лишь мельком. Усики выглядели совершенно натурально и в сочетании со столь несвойственной ему сдержанностью сделали его просто неузнаваемым, тем более в этой ливрее.

Даже голос другой — совсем не походил на его собственный. Похоже, ее приятель куда талантливей, чем она полагала.

Меж тем Бобби благополучно расположился в «Гербе рыболова».

Теперь ему предстояло довершить образ Эдварда Хоукинса, шофера леди Франсез Деруэнт.

Бобби не очень-то представлял, как обычно ведут себя личные шоферы, но чувствовал, что некоторая надменность не повредит. Он постарался ощутить себя человеком, который «почище всяких там», и стал вживаться в роль. Молоденькие гостиничные горничные смотрели на него с восхищением, что заметно его приободряло. Он очень скоро понял, что с тех пор, как произошла автомобильная катастрофа, в Стейверли только о ней и говорят. Бобби улыбнулся хозяину гостиницы, добродушному толстячку по имени Томас Эскью, и милостиво предоставил ему возможность выложить все, что он знал.

— Молодой Риивз — он как раз проезжал мимо на велосипеде и все, стало быть, видал, — сообщил мистер Эскью.

Лживость этого юнца обрадовала Бобби. Пресловутая автомобильная катастрофа была теперь подтверждена очевидцем.

— Он уж решил, ему конец, да, — продолжал мистер Эскью. — Катит вниз с холма автомобиль прямиком на него… а вместо того врезался в ограду. Чудо, что молодая леди осталась жива.

— Ее светлость у нас живучая.

— А что, такое с ней уже приключалось?

— Говорю, везет ей, — сказал Бобби. — Но можете мне поверить, мистер Эскью, когда ее светлость отбирает у меня руль, а иной раз такое случается… да, я уж не сомневаюсь, пришел мой последний час.

Несколько человек, слушавшие этот разговор, глубокомысленно покачали головами, уверяя, что они, мол, так и подумали.

— Очень у вас тут мило, мистер Эскью, — со снисходительной любезностью сказал Бобби. — Очень мило и уютно.

Мистер Эскью рассыпался в благодарностях.

— Мерроуэй-Корт — единственное в здешних местах большое поместье?

— Ну, есть еще Грэндж, мистер Хоукинс. Не сказать, конечно, что это настоящее поместье, поскольку никакая семья там не живет. Дом этот много годков стоял пустой, пока его не купил этот американский доктор.

— Американский доктор?

— Ну, да… Николсоном зовут. И, сказать по чести, мистер Хоукинс, чудные дела там творятся.

Тут вмешалась буфетчица, заявив, что, мол, при встрече с мистером Николсоном ее бросает в дрожь, ей-богу.

— Чудные дела, мистер Эскью? — сказал Бобби. — А что ж за дела-то?

Мистер Эскью загадочно покачал головой.

— Он таких там держит, кто не хочет там быть. Родственники их туда упрятали. А уж какие там стоны, да вопли, да крики, вы не поверите, мистер Хоукинс.

— А полиция куда смотрит?

— Да там, понимаете, все вроде как положено. У кого нервы больные, у кого голова. В общем, полоумные, которые не совсем еще спятили. Сам джентльмен-то — доктор, а значит, все, так сказать, в порядке…

Тут хозяин гостиницы припал к оловянной кружке, а потом, оторвавшись от нее, с превеликим недоверием покачал головой.

— Да что говорить, знали бы мы, какие дела творятся в таких заведениях… — хмуро и многозначительно произнес Бобби.

И тоже склонился к оловянной кружке.

Буфетчице не терпелось сказать свое слово.

— А я что говорю, мистер Хоукинс. Там что творится? Да однажды ночью одна молоденькая бедняжка сбежала… в ночной рубашке… и доктор и несколько сестер давай ее искать. «Ох, не позволяйте им засадить меня обратно!» Вот что она кричала, сердечная. Жалко-то как ее было. И про то кричала, что богатая она и что ее туда родственники упрятали. Но ее поймали, а как же. И доктор этот объяснил, мол, у нее мания преследования… вот он как это назвал. Вроде ей кажется, будто все против нее. А только я все удивлялась… да уж. Я все удивлялась…

— А, да что тут говорить, — сказал мистер Эскью.

Кто-то из присутствующих заметил, что такого рода заведения — дело темное. И кто-то поддакнул — истинно так.

Наконец все разошлись, и Бобби объявил, что хочет перед сном прогуляться.

Он знал, что Грэндж находится на противоположной от Мерроуэй-Корта стороне селения, и туда-то и направил свои стопы. Услышанное сегодня вечером заслуживало внимания. Правда, нужно принять в расчет, что в сельской местности обычно предубеждены против чужаков, особенно когда они другого племени. Если Николсон лечит там наркоманов, оттуда конечно же могут доноситься странные звуки — стоны и даже крики. И вызваны они могут быть отнюдь не какими-нибудь зловещими причинами… и все же история сбежавшей девушки оставила в душе Бобби неприятный осадок.

А что, если Грэндж и вправду такое заведение, где людей держат насильно? А некоторое количество действительно больных служат лишь прикрытием…

В этот момент Бобби подошел к высокой ограде с железными воротами. Приблизившись, он потянул их на себя. Они оказались заперты. Ну, а почему, собственно, они должны быть открыты?

И однако, ему стало не по себе. Очень уж этот дом походил на тюрьму.

Бобби прошел чуть дальше, прикидывая на глаз высоту стены. Смог бы он через нее перелезть? Ограда была гладкая, высокая, без единой выбоины, за которую можно было бы ухватиться. Бобби покачал головой. И вдруг увидел калитку. Без особой надежды толкнул. И, как ни странно, она поддалась. Калитка была не заперта.

«Малость недоглядели», — с усмешкой подумал Бобби.

Он проскользнул в калитку и тихонько прикрыл ее.

Он очутился на обсаженной кустами дорожке. Пошел по ней, она сильно петляла — ему даже вспомнилась дорожка из «Алисы в Стране чудес»[51].

И вдруг совершенно неожиданно дорожка круто повернула и вывела его на открытое пространство прямо перед домом. Светила луна, и все вокруг было хорошо освещено. Не успев остановиться, Бобби оказался на свету.

В ту же минуту из-за угла дома вышла какая-то женщина. Она ступала совсем неслышно, напряженно оглядываясь по сторонам, точно загнанное животное, — во всяком случае, так показалось Бобби. Вдруг она резко остановилась, покачиваясь, словно вот-вот упадет.

Бобби кинулся к ней и успел поддержать. Губы у нее были совсем белые — он в жизни не видел, чтобы на лице человека был написан такой отчаянный страх.

— Все в порядке, — прошептал он, стараясь ее успокоить. — Все в полном порядке.

Это была совсем молоденькая девушка. Она чуть слышно постанывала, веки ее были полуопущены.

— Мне так страшно, — пробормотала она. — Мне ужасно страшно.

— Но в чем дело? — спросил Бобби.

В ответ она лишь покачала головой и едва слышно повторила:

— Мне так страшно. Так безмерно страшно.

Вдруг до ее ушей словно донесся какой-то звук. Она резко отпрянула от Бобби.

— Уходите. Немедленно уходите.

— Я хочу вам помочь, — сказал Бобби.

— Правда? — Она пристально смотрела на него странным, пронзительным, глубоко взволновавшим его взглядом — будто пыталась заглянуть в самую его душу. Потом покачала головой. — Никто не может мне помочь.

— Я могу, — сказал Бобби. — Я попробую. Но что вас так пугает?

Девушка помотала головой.

— Не сейчас. Ох, скорей… они идут! Если вы сейчас не уйдете, вы не сумеете мне помочь. Уходите!

Бобби подчинился.

Шепнув ей: «Я в „Гербе рыболова“», — он кинулся назад по дорожке. Напоследок он увидел, как она решительно взмахнула рукой, призывая его поторопиться.

Впереди на дорожке послышались шаги. Кто-то шел от калитки ему навстречу. Бобби нырнул в кусты, растущие вдоль дорожки.

Он не ошибся. По дорожке действительно шел мужчина. Он прошел совсем рядом, но было так темно, что Бобби не разглядел его лица.

Едва тот прошел, Бобби опять двинулся дальше, к калитке. Он чувствовал, что этой ночью уже ничего больше не сможет сделать.

Но в мыслях у него все равно царил сумбур.

Ибо девушку он узнал… вне всяких сомнений, узнал.

Это она была на той, так загадочно исчезнувшей фотографии.

Глава 16 Бобби в роли поверенного

— Мистер Хоукинс?

— Да, — отозвался Бобби слегка приглушенным голосом, так как во рту у него был большой кусок яичницы с беконом.

— Вас к телефону.

Бобби поспешно глотнул кофе, утер губы и встал. Телефон находился в темном коридорчике. Он взял трубку.

— Алло. — То был голос Франки.

— Привет, Франки, — неосторожно выпалил Бобби.

— Говорит леди Франсез Деруэнт. — Голос звучал холодно. — Это Хоукинс?

— Да, миледи.

— Автомобиль подадите к десяти утра — отвезете меня в Лондон.

— Слушаюсь, ваша светлость.

Бобби положил трубку.

Когда полагается говорить «миледи», а когда «ваша светлость»? Серьезный вопрос. Не мешало бы это знать. Вот на таких мелочах настоящему шоферу или лакею ничего не стоит меня раскусить.

На другом конце провода Франки повесила трубку и повернулась к Роджеру Бассингтон-ффренчу.

— Такая досада — придется сегодня ехать в Лондон, — небрежно бросила она. — Что поделаешь — отец волнуется.

— Но вечером вы вернетесь? — спросил Роджер.

— Да, конечно!

— Я было подумал попросить вас прихватить и меня, — вдруг добавил он.

Франки замешкалась лишь на миг.

— Ну конечно же, — с готовностью сказала она.

— Но по зрелом размышлении решил, что, пожалуй, ехать, не стоит, — продолжал Роджер. — Генри сегодня странный, как никогда. Как-то не люблю я оставлять с ним Сильвию одну.

— Знаю, — сказала Франки.

— Вы сами поведете автомобиль? — мимоходом спросил Роджер, когда они шли от телефона.

— Да, но возьму с собой Хоукинса. Мне еще нужно сделать кое-какие покупки, а когда сама за рулем, это не очень удобно, автомобиль ведь не везде можно поставить.

— Да, конечно.

Больше Роджер ничего не сказал, но, когда подъехал автомобиль, за рулем которого сидел весьма чопорный и необыкновенно почтительный Бобби, он вышел к дверям проводить Франки.

— До свиданья, — сказала она.

При данных обстоятельствах она постеснялась протянуть ему руку, но Роджер сам взял ее ладонь и не сразу выпустил.

— Вы действительно вернетесь? — со странной настойчивостью спросил он.

Франки рассмеялась.

— Разумеется. Прощаемся лишь до сегодняшнего вечера.

— Постарайтесь обойтись без катастроф.

— Если хотите, я усажу за руль Хоукинса.

Она впорхнула на сиденье рядом с Бобби, который поднес руку к фуражке. Автомобиль покатил по подъездной аллее, а Роджер все стоял на пороге, глядя ему вслед.

— Как по-твоему, Роджер мог бы в меня влюбиться? — спросила Франки.

— А он влюбился?

— Да кто ж его знает.

— Я думаю, эти симптомы тебе отлично известны, — сказал Бобби, но говорил он как-то рассеянно.

Франки кинула на него быстрый взгляд.

— Бобби, что-то случилось? — спросила она.

— Да, случилось. Франки, я нашел ту девушку с фотографии.

— С той самой фотографии… о которой ты все время говорил? С той самой, что была в кармане у того человека?

— Да.

— Да что ты! Я тоже хотела кое-что тебе рассказать, но по сравнению с твоим открытием это все чепуха. Где ты ее нашел?

— В лечебнице доктора Николсона.

— А как?

Бобби точно и подробно описал события прошлой ночи. Франки слушала затаив дыхание.

— Значит, мы на верном пути, — сказала она. — И во всем этом замешан доктор Николсон. Я боюсь этого человека.

— Какой он из себя?

— Ох, он большой, сильный… и все время за тобой наблюдает. Очень пристально, из-за очков. И такое чувство, будто он все про тебя знает.

— Когда ты с ним познакомилась?

— Он был приглашен на обед.

Франки описала, как все было на этом обеде и как доктор Николсон упорно выспрашивал у нее все подробности «аварии».

— Она определенно вызвала у него подозрения, — закончила Франки.

— А действительно: зачем ему понадобились подробности? — удивился Бобби. — Как по-твоему, что за всем этим стоит?

— Понимаешь, мне начинает казаться, что я зря тогда отвергла твою идею насчет того, что тут орудует целая шайка торговцев наркотиками.

— Во главе с доктором Николсоном?

— Да. И эта его лечебница — неплохое прикрытие для подобного рода делишек. При этом какую-то часть наркотиков он может держать у себя на вполне законных основаниях. И делать вид, будто лечит наркоманов, а в действительности снабжать их этим зельем.

— Вполне вероятно, — согласился Бобби.

— Я еще не рассказала тебе про Генри Бассингтон-ффренча.

Бобби внимательно слушал ее рассказ о странностях в поведении хозяина дома.

— И его жена ни о чем не подозревает?

— Безусловно, нет.

— Что она из себя представляет? Умна?

— В сущности, я об этом не задумывалась. Да нет, пожалуй, не очень. Однако ей не откажешь в практичности и известной проницательности. Искренний, приятный человек.

— А наш Бассингтон-ффренч?

— Вот в отношении него у меня много сомнений, — задумчиво сказала Франки. — Как ты думаешь, Бобби, возможно ли, что тут мы оказались совершенно не правы?

— Глупости, — ответил Бобби. — Мы ведь хорошенько все обдумали и вычислили, что он-то и есть главный злодей.

— Из-за фотографии?

— Из-за фотографии. Фотографию больше некому было подменить.

— Знаю, — сказала Франки. — Но это единственное, что против него.

— Этого вполне достаточно.

— Конечно. И все-таки…

— Что и все-таки?

— Не знаю, но у меня такое странное чувство, что он невиновен… что к этой истории он вообще не имеет отношения.

Бобби холодно на нее посмотрел.

— Как ты сказала? Кто в кого влюбился — он в тебя или ты в него? — вежливо осведомился Бобби.

Франки вспыхнула.

— Что за нелепость, Бобби. Я просто подумала, вдруг тут какое-нибудь вполне безобидное объяснение, вот и все.

— Никаких вдруг. Тем более теперь, когда поблизости мы нашли ту самую девушку. Похоже, это решает дело. Если бы мы имели хотя бы отдаленное представление о том, кто же был покойный…

— Но я имею представление, и даже не отдаленное. Я написала тебе об этом. Я почти уверена, что убитый был некто по имени Алан Карстейрс.

И Франки опять принялась рассказывать.

— Знаешь, мы действительно делаем успехи, — сказал Бобби. — Теперь надо бы хоть приблизительно воссоздать картину преступления. Давай разложим по полочкам все имеющиеся у нас факты и посмотрим, что получится.

Бобби на миг замолчал, и, словно в полном согласии с ним, автомобиль сбавил скорость. Потом Бобби опять нажал на акселератор и одновременно заговорил:

— Итак, допустим, что ты права и это действительно Алан Карстейрс. Он в самом деле весьма подходящая личность — в постоянных разъездах по всему миру, в Англии у него почти не было друзей и знакомых, то есть если бы он исчез, вряд ли бы кто-то стал его разыскивать. Пока все так. Алан Карстейрс приезжает в Стей-верли с этими… как, ты сказала, их фамилия?..

— Ривингтоны. Это один из возможных каналов получения информации. Я думаю, нам следует им воспользоваться.

— Непременно. Итак, Карстейрс приезжает в Стей-верли с Ривингтонами. Как по-твоему, нет ли в этом какого-то умысла?

— Ты хочешь сказать, что он мог специально устроить, чтобы они привезли его сюда?

— Вот именно. Или все-таки это чистая случайность, что его привезли сюда Ривингтоны. А на ту девушку он потом набрел тоже случайно — как я. Но, я думаю, он уже был с ней знаком, иначе откуда у него ее фотография.

— Есть и другой вариант: он напал на след Николсона и его сообщников, — задумчиво сказала Франки.

— И воспользовался Ривингтонами, чтобы его появление в здешних местах выглядело естественным?

— Вполне вероятно, — сказала Франки. — Он, возможно, разыскивал эту шайку.

— Или эту девушку?

— Эту девушку?

— Ну да. Ее могли увезти насильно. Вот он и приехал в Англию — чтобы ее найти.

— Но если поиски привели его в Стейверли, зачем тогда он уехал в Уэльс?

— Ясно, что мы еще очень многого не знаем, — сказал Бобби.

— Эванс, — задумчиво сказала Франки. — Эванс… вот о ком нам совсем ничего не известно. Эта часть загадки должна иметь отношение к Уэльсу.

Они помолчали. Франки вдруг решила посмотреть, где они едут.

— Дорогой мой, мы уже в Пэтни-хилл[52]. А кажется будто прошло всего пять минут. Куда мы едем и что будем делать?

— Это тебе решать. Я даже не знаю, зачем мы прикатили в Лондон.

— Да ни за чем. Поездка лишь предлог, чтобы оттуда убраться. Там не поговоришь. Ведь нельзя же было допустить, чтобы кто-нибудь увидел, как я веду какие-то разговоры со своим шофером. Потому я и просила тебя привезти вроде бы письмо от отца — это предлог для поездки в Лондон. Хотела хоть по дороге с тобой поговорить, да и это чуть не сорвалось. Из-за Бассингтон-ффренча, он тоже хотел поехать.

— Тогда бы, конечно, какие уж разговоры.

— Ничего, что-нибудь придумали бы. Высадили бы его там, где ему нужно, а потом поехали бы к нам на Брук-стрит[53]. По-моему, нам и сейчас следует так поступить. За твоим гаражом могут следить.

Бобби не возражал и сказал, что его кто-то разыскивал в Марчболте.

— Значит, действительно нам лучше поехать в наш лондонский дом, — сказала Франки. — Там только моя горничная и несколько сторожей.

Они поехали на Брук-стрит. Франки позвонила, и ей отворили дверь. Бобби остался в автомобиле. Немного погодя Франки сама открыла дверь и знаком его позвала. Они поднялись по лестнице в большую гостиную, подняли жалюзи на нескольких окнах и сняли чехол с одного из диванов.

— Ой, я забыла сказать еще одно, — спохватилась Франки. — Шестнадцатого, в день, когда тебя отравили, Бассингтон-ффренч был в Стейверли, но Николсон уезжал — говорил, что на конференцию в Лондон. И автомобиль у него — темно-синий «тальбот».

— И у него есть доступ к морфию, — сказал Бобби.

Они многозначительно переглянулись.

— Я полагаю, это еще не улика, но уж очень все одно к одному, — сказал Бобби.

Франки сняла со столика телефонный справочник.

— Что ты хочешь делать?

— Найти фамилию Ривингтон.

Она быстро листала страницы.

— Э. Ривингтон и сыновья, строители. Б. Э. С. Ривингтон, хирург-стоматолог. Д. Ривингтон, револьверы. Пожалуй, нет. Мисс Флоренс Ривингтон. Полковник X. Ривингтон, кавалер ордена «За боевые заслуги»[54] — вот этот, пожалуй, может подойти — Тайт-стрит, Челси[55].

Франки продолжала:

— Вот М. Р. Ривингтон, Онслоу-сквер. Этот тоже годится. И вот еще Уильям Ривингтон в Хэмпстеде[56]. Мне кажется, самые вероятные — с Онслоу-сквер и с Тайт-стрит. С Ривингтонами надо увидеться без промедления.

— Да, наверное. Но что мы им скажем? Придумай что-нибудь правдоподобное, Франки. Я в таких делах пас.

Франки задумалась.

— По-моему, пойти нужно тебе, — сказала она. — Рискнешь выступить в роли младшего партнера адвокатской фирмы?

— Ладно, роль довольно сносная, — сказал Бобби. — Я боялся, ты придумаешь для меня что-нибудь куда похуже. Но все равно это будет не очень убедительно.

— То есть?

— Поверенные никогда не приходят сами, верно? Обычно они пишут письма или, тоже в письме, приглашают посетить свою контору.

— Фирма, которую я имею в виду, необычная, — сказала Франки. — Погоди минутку.

Она вышла из комнаты и вернулась с визитной карточкой.

— «Мистер Фредерик Спрэг», — сказала она, протягивая Бобби визитную карточку. — Ты молодой компаньон фирмы «Спрэг, Спрэг, Дженкинсон и Спрэг» с Блумсбери-сквер[57].

— Ты эту фирму придумала?

— Разумеется, нет. Они поверенные отца.

— А вдруг меня изобличат в присвоении чужого имени?

— Не волнуйся. Никакого молодого Спрэга на самом деле не существует. Единственному живому Спрэгу чуть не сто лет, да к тому же он пляшет под мою дудку. А если что-нибудь получится не так, я все улажу. Он сноб, каких мало… обожает лордов и герцогов, как бы мало денег они ему ни приносили.

— А как насчет одежды? Позвонить Бэджеру, чтобы он что-нибудь мне принес?

Франки явно была смущена.

— Бобби, я не хочу сказать ничего плохого о твоей одежде или лишний раз напоминать тебе о твоих денежных затруднениях, нет, конечно… Но ты уверен, что твой костюм подойдет? По-моему, лучше нам совершить набег на отцовский гардероб. Его вещи будут тебе впору.

Четверть часа спустя Бобби, в визитке и чрезвычайно элегантных полосатых брюках, которые сидели на нем совсем неплохо, стоял перед высоким трюмо и внимательно себя оглядывал.

— Твой отец знает толк в одежде, — любезно заметил он. — При поддержке всемогущей Савил-роу[58] я ощущаю невероятный прилив уверенности.

— По-моему, усы можно оставить, — сказала Франки.

— Тем более что они крепко держатся, — сказал Бобби. — Приладить усы — это настоящее искусство, второпях такого не сделаешь.

— Тогда точно их оставляем. Правда, поверенному больше пристало быть чисто выбритым.

— Хорошо хоть усы, а не борода, — сказал Бобби. — Да, кстати, Франки, как ты думаешь, твой отец может одолжить мне на время какую-нибудь шляпу?

Глава 17 Рассказывает миссис Ривингтон

— А что, если мистер М. Р. Ривингтон с Онслоу-сквер и сам поверенный? — сказал Бобби, остановившись в дверях. — Вот это был бы удар.

— Знаешь, тогда лучше сначала попытай счастья у полковника с Тайт-стрит, — сказала Франки. — Он наверняка ничего не знает ни про каких поверенных.

Послушавшись, Бобби взял такси до Тайт-стрит. Полковника Ривингтона дома не оказалось! Зато была миссис Ривингтон. Через щеголеватую горничную Бобби передал карточку, на которой загодя написал: «От господ „Спрэг, Спрэг, Дженкинсон и Спрэг“. Весьма срочно».

Эта карточка и костюм лорда Марчингтона произвели должное впечатление на горничную. Ей и в голову не пришло, что Бобби заявился, чтобы продать какие-нибудь миниатюры или навязать страховой полис. Его ввели в роскошно обставленную гостиную, и вскоре туда пришла миссис Ривингтон, роскошно одетая и подкрашенная.

— Прошу извинить за беспокойство, миссис Ривингтон, — сказал Бобби. — Но дело довольно срочное и мы хотели избежать проволочек, неизбежных при переписке.

Чтобы какой-нибудь поверенный хотел избежать проволочек… Это было так неправдоподобно, что Бобби вдруг испугался, как бы миссис Ривингтон не заподозрила обмана.

Но ум миссис Ривингтон определенно уступал ее красоте, и ей можно было наплести все что угодно.

— Ах, пожалуйста, присаживайтесь! — сказала она. — Мне как раз только что звонили из вашей конторы, что вы сюда едете.

Бобби мысленно поаплодировал Франки за этот штрих, завершающий их блестящую выдумку.

Он сел и постарался принять вид истинного правоведа.

— Я по поводу нашего клиента, мистера Алана Карстейрса, — сказал он.

— Вот как?

— Он, возможно, поминал, что мы представляем его интересы.

— Поминал? Да, как будто поминал, — сказала миссис Ривингтон, широко распахнув огромные голубые глаза. Она была явно из тех женщин, которые легко поддаются внушению. — Ну как же, я о вас знаю. Вы представляли интересы Долли Мэлтрейверс, когда она застрелила этого ужасающего портного, верно? Вам, наверно, известны все подробности?

Она посмотрела на него с откровенным любопытством. Бобби подумал, что у нее, пожалуй, нетрудно будет все выведать.

— Нам известно многое, о чем в суде вы никогда не услышите, — улыбнувшись, сказал Бобби.

— Да уж наверно. — Миссис Ривингтон посмотрела на него с завистью. — Скажите, она правда… я хочу сказать, она была одета, как говорила та женщина?

— Показания были очень противоречивы, — с серьезным видом ответил Бобби, многозначительно прищурив глаз.

— А, понятно, — в восторге прошептала миссис Ривингтон.

— Что до мистера Карстейрса, он уехал из Англии совершенно неожиданно, вы это, вероятно, знаете? — сказал Бобби, чувствуя, что уже добился ее расположения и теперь можно продолжить расспросы.

Миссис Ривингтон помотала головой.

— Он уехал из Англии? Вот не знала. Мы довольно давно не виделись.

— Он вам не говорил, долго ли он собирался тут пробыть?

— Сказал, что недели две, а возможно, дольше — полгода-год.

— А где он жил?

— В «Савойе».

— И когда же вы его видели в последний раз?

— Недели три назад или, может быть, месяц. Точно не помню.

— Однажды он, кажется, ездил с вами в Стейверли?

— Совершенно верно! По-моему, тогда я и видела его в последний раз. Он позвонил и спросил, когда можно с нами увидеться. Он только что приехал в Лондон, и Хьюберт очень огорчился — на другой день мы уезжали в Шотландию, и еще нам предстоял обед в Стейверли и ужин в ресторане с ужасно неприятными людьми, от которых мы никак не могли отделаться, а Хьюберту очень хотелось повидать Карстейрса, тот ему очень нравится, и тогда я сказала: «Дорогой, давай возьмем его с собой к Бассингтон-ффренчам. Они не станут возражать». Так мы и сделали. И они, естественно, не возражали.

Ей надо было перевести дух, и она замолчала.

— Он вам не говорил, что привело его в Англию? — спросил Бобби.

— Нет. А разве у него были на то какие-то причины? Ох, да, знаю. Мы думали, его приезд связан с этим миллионером, с его другом, жизнь которого так трагически оборвалась. Какой-то врач сказал ему, что у него рак, к он покончил с собой. Этот врач поступил жестоко, вы не находите? Такие вещи недопустимы. И ведь доктора так часто ошибаются. Наш доктор на днях сказал, что у моей дочурки корь, а оказалось, у нее что-то вроде потницы[59]. Я сказала Хьюберту, что придется поменять врача.

Не задерживаясь мыслью на том, что миссис Ривингтон меняла врачей, будто библиотечные книги, Бобби опять принялся ее расспрашивать.

— Мистер Карстейрс был знаком с Бассингтон-ффренчами?

— Ох, нет! Но, по-моему, они ему понравились. Правда, на обратном пути он был совсем на себя не похож — такой угрюмый. Наверно, что-то из того, что там было сказано, его огорчило. Он, видите ли, канадец, и мне часто кажется, что канадцы так обидчивы.

— А что именно его огорчило, вы не знаете?

— Понятия не имею. Бывает, люди огорчаются из-за сущих пустяков, ведь правда?

— Он там не совершал прогулки по окрестностям? — спросил Бобби.

— Да нет же! Что за странная идея! — Она посмотрела на Бобби с изумлением.

Тогда Бобби попробовал выяснить другое.

— Там были еще гости? Он познакомился с кем-нибудь из соседей?

— Нет, никого, кроме нас и их. Но как странно, что вы спросили насчет прогулок…

— Да? — нетерпеливо подхватил Бобби, едва она на миг замолчала.

— Ведь знаете, он без конца расспрашивал об одном семействе, которое живет там поблизости.

— Вы не помните их фамилию?

— Нет, не помню. Не сказать, чтоб это была какая-нибудь особенно интересная личность… какой-то доктор.

— Доктор Николсон?

— Мне кажется, именно эта фамилия. Мистер Карстейрс очень интересовался и самим доктором, и его женой, и когда они туда приехали… словом — всем. Это так было странно, ведь он их совсем не знает, и обычно любопытство ему совсем не было свойственно. Но, может, он просто поддерживал беседу и не мог ничего придумать… Иной раз такое случается.

Бобби согласился, что да, случается, и спросил, как возник разговор о Николсонах, но этого миссис Ривингтон сказать не могла. Она выходила с Генри Бассингтон-ффренчем в сад, а когда вернулась, остальные уже говорили о Николсонах.

До сих пор все шло как по маслу, Бобби выспрашивал миссис Ривингтон, не прибегая ни к каким уловкам, но тут она вдруг проявила любопытство.

— Но что вы, собственно, хотите узнать о мистере Карстейрсе? — спросила она.

— В сущности, я хотел узнать его адрес, — ответил Бобби. — Как вам известно, мы представляем его интересы, и мы только что получили немаловажную телеграмму из Нью-Йорка… там, знаете ли, как раз сейчас довольно серьезные колебания курса доллара…

Миссис Ривиигтон в знак понимания сокрушенно кивнула.

— Так что мы хотели с ним связаться, получить от него распоряжения… а он не оставил нам свой адрес, — быстро продолжал Бобби. — А так как он поминал, что дружен с вами, я подумал, что у вас могут быть от него какие-нибудь известия.

— Да, конечно, — сказала миссис Ривингтон, вполне удовлетворенная объяснением. — Какая жалость. Но о своих поездках и намерениях он обычно говорит довольно неопределенно.

— Да-да, вы правы, — сказал, вставая, Бобби. — Что ж, прошу прощения, что отнял у вас столько времени.

— Ну что вы, — сказала миссис Ривингтон. — И к тому же так интересно было узнать, что, как вы сказали, Долли Мэлтрейверс действительно это сделала.

— Я ничего подобного не говорил, — сказал Бобби.

— Конечно, — адвокаты ведь так осторожны, разве нет? — сказала миссис Ривингтон и тихонько засмеялась эдаким кудахтающим смехом.

Итак, все в порядке, думал Бобби, шагая по Тайт-стрит. Похоже, я навсегда лишил Долли как-ее-там доброго имени, но, позволю себе заметить, она того вполне заслуживает, а эта очаровательная дуреха никогда даже не задумается, почему я просто не позвонил и не спросил адрес Карстейрса, раз он был так уж мне нужен.

Когда Бобби вернулся на Брук-стрит, они с Франки все тщательно обсудили.

— Похоже, у Бассингтон-ффренчей он и вправду оказался по чистой случайности, — задумчиво проговорила Франки.

— Несомненно. Но когда он был там, какое-то мимолетное замечание, очевидно, вызвало его интерес к Николсонам.

— Стало быть, нити этой загадочной истории ведут к Николсону, а не к Бассингтон-ффренчам?

Бобби посмотрел на нее.

— Все выгораживаешь своего героя? — холодно спросил он.

— Дорогой мой, я просто обращаю твое внимание на то, что напрашивается само собой. Карстейрс заволновался, когда упомянули о Николсоне и его лечебнице. К Бассингтон-ффренчам он попал по чистой случайности. Ты должен с этим согласиться.

— Как будто так.

— Почему «как будто»?

— Да потому, что тут есть и другой вариант. Карстейрс мог каким-то образом узнать, что Ривингтоны собираются на обед к Бассингтон-ффренчам. Скажем, мог услышать какую-нибудь случайную фразу в ресторане «Савой». Тогда он звонит Ривингтонам и говорит, что непременно хочет с ними увидеться, — и все происходит именно так, как ему нужно. У них все дни строго расписаны, и они предлагают ему поехать с ними — их друзья не станут возражать, а сами они очень хотят его видеть. Такой поворот возможен, Франки.

— Вероятно, возможен. Но, по-моему, это уж слишком сложный путь.

— Не более сложный, чем твоя автомобильная катастрофа, — сказал Бобби.

— Моя автомобильная катастрофа была решительным и прямым путем, — холодно возразила Франки.

Бобби снял одежду лорда Марчингтона и аккуратно повесил все на прежнее место. Потом вновь облачился в шоферскую ливрею, и скоро они уже ехали назад, в Стей-верли.

— Если Роджер в меня влюбился, он будет рад, что я так быстро вернулась, — с наигранной скромностью сказала Франки. — Он подумает, будто я по нему соскучилась.

— Сдается мне, ты и вправду по нему соскучилась, — сказал Бобби. — Я слышал, что опасные преступники на редкость привлекательны.

— Ну и пусть, я все равно не могу поверить, что он преступник.

— Ты уже это говорила.

— Но я чувствую.

— Не забывай о той фотографии.

— Будь она неладна, эта твоя фотография! — сказала Франки.

Бобби свернул на подъездную аллею. Франки выскочила и, не оглянувшись, вошла в дом. Бобби поехал прочь.

Дом, казалось, был погружен в глубокую тишину. Франки взглянула на часы. Была половина третьего.

«Они ожидают меня не раньше, чем через несколько часов, — подумала она. — Интересно, куда все запропастились?»

Она отворила дверь библиотеки и… замерла на пороге.

Доктор Николсон сидел на диване и держал в своих руках руки Сильвии. Сильвия вскочила и направилась к Франки.

— Он мне рассказал, — с трудом вымолвила она.

Голос плохо ее слушался. Она приложила к лицу ладони, словно желая его спрятать.

— Это так ужасно, — с рыданием вырвалось у нее, и, проскользнув мимо Франки, она выбежала из комнаты.

Доктор Николсон тоже успел подняться с дивана. Франки сделала шаг-другой в его сторону. И встретила его, как всегда, внимательный взгляд.

— Бедняжка, — вкрадчиво сказал он. — Для нее это большой удар.

Уголки губ у него подергивались. На какой-то миг Франки показалось, будто он посмеивается. А потом вдруг осознала, что им владеет совсем иное чувство.

Он был в ярости. Он пытался скрыть ее за маской вкрадчивой учтивости, но Франки ощущала эту ярость, которую скрыть было невозможно, разве что не дать ей воли.

Какое-то мгновение оба молчали.

— Миссис Бассингтон-ффренч должна была узнать правду, это к лучшему, — сказал доктор. — Я хочу, чтобы она уговорила мужа довериться мне.

— Боюсь, я вам помешала, — кротко сказала Франки. И смущенно добавила: — Я вернулась раньше, чем предполагала.

Глава 18 Девушка с фотографии

По приезде в гостиницу Бобби сообщили, что кто-то его дожидается.

— Какая-то леди. Вы ее найдете в маленькой гостиной мистера Эскью.

Слегка озадаченный, Бобби направился в гостиную. Он просто не мог представить, как Франки ухитрилась оказаться в «Гербе рыболова» раньше него, разве что прилетела на крыльях, а что к нему мог прийти кто-то, кроме Франки, у него и в мыслях не было.

Он отворил дверь небольшой комнаты, что служила мистеру Эскью его личной гостиной. На стуле вытянулась в струнку тоненькая фигурка в черном — девушка с той самой фотографии.

Бобби так был поражен, что на несколько мгновений лишился дара речи. Поначалу он даже не заметил, что девушка отчаянно взволнована. Ее маленькие ручки дрожали и судорожно сжимали и разжимали подлокотник кресла. От волнения она не могла никак заговорить, но ее большие глаза о чем-то испуганно молили.

— Так это вы? — наконец вымолвил Бобби. Он затворил за собой дверь и подошел к столу.

Девушка все молчала, не сводя с него больших испуганных глаз. Наконец она заговорила… хриплым шепотом:

— Вы сказали… вы сказали… что можете мне помочь. Наверное, мне не следовало приходить…

Тут Бобби ее перебил — к нему сразу вернулись и речь, и уверенность в себе.

— Не следовало приходить? Глупости. Очень хорошо, что пришли. Конечно же непременно надо было прийти. И я все сделаю… все возможное… чтобы вам помочь. Не бойтесь. Теперь вы в безопасности.

Девушка чуть зарделась. И резко спросила:

— Кто вы? Вы… вы ведь не шофер. То есть вы можете быть и шофером, но нет, в действительности вы не шофер.

Несмотря на ее сбивчивые слова, Бобби отлично понял, что она имела в виду.

— В наши дни за какую только работу не возьмешься, — сказал он. — Я прежде служил на флоте. По правде говоря, я и в самом деле не совсем шофер, но теперь это уже не важно. Так или иначе, уверяю вас, вы можете мне довериться, и… и расскажите мне все.

Девушка зарделась еще больше.

— Вы, наверно, думаете, я сумасшедшая, — пробормотала она. — Да, да, что я совсем сумасшедшая.

— Ну что вы…

— Конечно… явиться сюда вот так. Но я была испугана… невероятно испугана… — Голос опять изменил ей. Глаза расширились, словно она увидела что-то ужасное.

Бобби крепко сжал ее руку.

— Послушайте, — сказал он. — Все в порядке. Все образуется. Теперь вы в безопасности… рядом с вами… друг. Теперь с вами ничего не случится.

Он ощутил ответное пожатие ее пальцев.

— Когда прошлой ночью вы возникли в свете луны, это было… это было, как сон, сулящий спасение. Я не знала, кто вы и откуда взялись, но у меня появилась надежда, и я решила прийти сюда и разыскать вас… и рассказать вам, — понизив голос, торопливо проговорила она.

— И правильно сделали, — сказал Бобби, стараясь ее ободрить. — Расскажите. Расскажите все.

Она вдруг выдернула у него руку.

— Если я расскажу, вы подумаете, что я ненормальная… что от пребывания там, с теми, с другими, я сошла с ума.

— Нет, не подумаю. Правда, не подумаю.

— Подумаете. Это звучит словно бред сумасшедшего.

— Но я же знаю, что это не бред сумасшедшего. Ну рассказывайте, пожалуйста.

Она чуть отодвинулась от него и напряженно выпрямилась, глядя прямо перед собой.

— Я боюсь, что меня хотят убить, — сказала она. — Вот и все.

Голос был бесстрастный, хриплый. Она явно сдерживала себя, но руки у нее дрожали.

— Убить?

— Да. Это звучит словно бред сумасшедшего, верно? Словно… как они это называют?.. Мания преследования.

— Нет, — сказал Бобби. — Ваши слова вовсе не похожи на бред сумасшедшего… вы просто испуганы. Расскажите мне, кто хочет вас убить и почему?

Она долго молчала, сжимая и разжимая руки. Потом чуть слышно пробормотала:

— Мой муж.

— Ваш муж? — В голове у Бобби вихрем закружились мысли. — Кто вы? — отрывисто спросил он.

Пришла ее очередь удивиться.

— Вы разве не знаете?

— Не имею ни малейшего представления.

— Я Мойра Николсон, — сказала она. — Мой муж доктор Николсон.

— Значит, вы не пациентка?

— Пациентка? О нет! — Ее лицо вдруг омрачилось. — Вам, должно быть, кажется, что я разговариваю как тамошняя пациентка.

— Нет-нет, я совсем не то имел в виду. — Бобби пытался ее разубедить. — У меня совсем не то было на уме. Я просто удивился, что вы замужем… и… вот. Прошу вас, продолжайте… итак, муж хочет вас убить?

— Я знаю, это звучит дико. Но это не бред… это не бред! Я читаю это в его взгляде, когда он на меня смотрит. И происходят странные вещи… несчастные случаи.

— Несчастные случаи? — резко спросил Бобби.

— Да. Ох, я знаю, вы, наверное, думаете, что я просто мнительная, как какая-то истеричка.

— Ничего подобного, — заверил ее Бобби. — Не думаю я ничего такого. Продолжайте. Вы остановились на несчастных случаях.

— Просто несчастные случаи. Он сидел в автомобиле и дал задний ход, не заметив, что я там стою… я успела отскочить в сторону… а в другой раз какое-то зелье, которое оказалось не в той бутылке… ох, да всякие нелепости… всякое такое, что другим показалось бы обыкновенной случайностью, но это не было случайностью, это было специально подстроено. Я-то знаю. И меня это изматывает… я все время настороже… все время стараюсь спасти свою жизнь.

Она судорожно глотнула.

— Почему ваш муж хочет от вас избавиться? — спросил Бобби.

Он, собственно, не ждал от нее определенного ответа, но ответ последовал незамедлительно:

— Потому что он хочет жениться на Сильвии Бассингтон-ффренч.

— Что? Но ведь она уже замужем.

— Знаю. Но он принимает меры.

— Что вы хотите этим сказать?

— В точности не знаю. Но знаю, что он пытается залучить мистера Бассингтон-ффренча в Грэндж в качестве пациента.

— И что потом?

— Не знаю, но, наверно, что-нибудь случится. — Она вздрогнула. — У него есть какая-то власть над мистером Бассингтон-ффренчем. А с чем это связано, я не знаю.

— Бассингтон-ффренч употребляет морфий, — сказал Бобби.

— Да что вы? Наверно, это ему Джаспер дает.

— Морфий приходит по почте.

— Возможно, Джаспер не стал бы передавать его из рук в руки… он очень хитер. Мистер Бассингтон-ффренч может и не знать, что это от Джаспера… но я уверена, что от него. А потом Джаспер залучит его к себе в Грэндж и будет делать вид, что лечит его… а уж когда мистер Бассингтон-ффренч там окажется…

Она замолчала, и ее всю передернуло.

— В Грэндже много чего случается, — сказала она. — Всякие странности. Люди приезжают туда в надежде, что им станет лучше… а лучше им не становится… им становится хуже.

Она говорила, а Бобби сознавал, что он соприкоснулся с незнакомым ему порочным миром. Им овладел ужас сродни тому, в котором так давно жила Мойра Николсон.

— Вы говорите, ваш муж хочет жениться на миссис Бассингтон-ффренч? — резко сказал он.

Мойра кивнула.

— Он по ней с ума сходит.

— А она?

— Я не знаю, — тихо ответила Мойра. — Никак не могу решить. С виду она как будто любит мужа и сынишку, спокойна и удовлетворена жизнью. Она кажется такой бесхитростной. Но иной раз я почти готова поверить, что она вовсе не так бесхитростна, как кажется. Иной раз я даже думаю, что, может быть, она совсем не та, какой нам всем представляется… может быть, она играет некую роль, и играет ее хорошо… Но, право, это, наверно, глупости… все мое дурацкое воображение… Когда живешь в таком месте, как Грэндж, в голове все путается, и тебе начинает казаться невесть что.

— А что вы скажете о его брате Роджере? — спросил Бобби.

— Я мало что о нем знаю. По-моему, он милый, но из тех людей, кого ничего не стоит провести. Я знаю, Джаспер вводит его в заблуждение. Джаспер исподволь ему внушает, чтобы он убедил мистера Бассингтон-ффренча отправиться в Грэндж. А тот наверняка думает, будто это его собственная идея. — Она вдруг наклонилась вперед и ухватила Бобби за рукав. — Не дайте мистеру Бассингтон-ффренчу лечь в Грэндж, — взмолилась она. — Как только он там окажется, случится что-нибудь ужасное. Наверняка случится.

Бобби молчал, переваривая поразивший его рассказ.

— Как давно вы замужем за Николсоном? — наконец спросил он.

— Год с небольшим… — Она вздрогнула.

— Вы никогда не думали о том, чтобы уйти от него?

— Да разве я могу? Мне некуда идти. У меня нет денег. Что бы я рассказала тому, кто вздумал бы меня приютить? Фантастическую историю, что мой муж хотел меня убить? Кто бы мне поверил?

— Вот я вам верю, — сказал Бобби и снова умолк, обдумывая, как действовать дальше. Потом заговорил снова.

— Послушайте, — без обиняков начал он, — я хочу спросить вас напрямик. Вы знали человека по имени Алан Карстейрс?

Он увидел, что она покраснела.

— Почему вы меня об этом спрашиваете?

— Потому что мне очень важно это знать. Я полагаю, что вы знали Алана Карстейрса и даже подарили ему свою фотографию.

Она опустила глаза, не сказав ни слова. Потом подняла голову и посмотрела ему прямо в лицо.

— Да, вы совершенно правы, — призналась она.

— Вы были знакомы с ним еще до замужества?

— Да.

— А после, когда вы были уже замужем, он не приезжал, чтобы с вами увидеться?

— Да, однажды, — чуть поколебавшись, ответила она.

— Примерно месяц назад, верно?

— Да. По-моему, это было примерно месяц назад.

— Он знал, что вы тут живете?

— Не знаю, откуда он узнал… я ему не говорила. С тех пор, как я вышла замуж, я даже ни разу ему не написала.

— Но он разузнал, где вы, и приехал, чтобы с вами увидеться. Ваш муж об этом знает?

— Нет.

— По-вашему, не знает. Но мог и узнать?

— Наверное, но он ни разу ничего не сказал.

— Вы беседовали с Карстейрсом о муже? Говорили ему о ваших страхах, о том, что боитесь за свою жизнь?

Она покачала головой.

— Тогда я еще не начала его подозревать.

— Но вы были несчастливы?

— Да.

— И сказали об этом Карстейрсу?

— Нет. Я старалась и виду не подать, что мой брак оказался неудачным.

— Но он все равно мог догадаться, — мягко сказал Бобби.

— Наверно, мог, — еле слышно согласилась она.

— Вы не думаете… не знаю, как бы это лучше выразить… но вы не думаете, что он что-нибудь знал о вашем муже… что он подозревал, например, что эта лечебница не совсем то, чем кажется?

Стараясь найти ответ, она нахмурила брови.

— Вполне возможно, — сказала она наконец. — Он задал мне несколько довольно своеобразных вопросов… но… нет. Не думаю, чтоб он мог действительно что-то об этом знать.

Бобби опять умолк, потом продолжил расспросы.

— Как вы думаете, ваш муж ревнивый?

— Да, очень. — Она была удивлена вопросом.

— И вас бы стал ревновать?

— Вы хотите сказать, несмотря на то, что не любит меня? Да, стал бы. Я же его собственность, понимаете? Он странный человек… очень странный.

Она вздрогнула.

Потом вдруг спросила:

— А вы с полицией каким-нибудь образом не связаны?

— Я? О нет!

— Я все думала, почему вы в форме. Я хочу сказать…

Бобби посмотрел на свою ливрею.

— Это довольно длинная история, — сказал он.

— Вы ведь шофер леди Деруэнт, да? Мне здешний хозяин сказал. Позавчера я познакомилась с ней на обеде.

— Знаю. — Бобби помолчал. — Нам надо с ней связаться, — сказал он. — Мне это сделать трудновато. Вы не могли бы ей позвонить и сказать, что хотели бы с ней поговорить и еще попросить ее встретиться с вами — только не в доме Бассингтон-ффренчей.

— Наверно, могла бы… — подумав, сказала она.

— У вас моя просьба, должно быть, вызывает недоумение. Но потом я все объясню. Нам надо связаться с Франки как можно скорее. Это очень важно.

— Хорошо, — сказала Мойра, вставая.

Уже взявшись за ручку двери, она приостановилась.

— Алан, Алан Карстейрс, — сказала она. — Вы вроде говорили, что его видели?

— Я его видел, — медленно произнес Бобби. — Но уже довольно давно.

И с ужасом подумал: «Ну конечно… она не знает, что его нет в живых…»

— Позвоните леди Франсез. Потом я вам все расскажу.

Глава 19 Совет трех

Мойра вернулась через несколько минут.

— Я с ней говорила, — сказала она. — Попросила ее встретиться со мной в маленькой беседке у реки. Ей моя просьба, должно быть, показалась странной, но она пообещала прийти.

— Хорошо, — сказал Бобби. — А где находится эта беседка?

Мойра подробно объяснила и рассказала, как дойти.

— Прекрасно, — сказал Бобби. — Вы идите первая, а я следом.

На том они и порешили. А Бобби решил до ухода перекинуться парой слов с мистером Эскью.

— Странная она, эта леди, миссис Николсон, — небрежно заметил Бобби. — Я одно время служил у ее дядюшки, он у нее родом из Канады.

Бобби понимал, что приход Мойры может возбудить сплетни, а это было ему совсем ни к чему, тем более что они могли докатиться и до доктора Николсона.

— А, вот оно что, — отозвался мистер Эскью. — А я было удивился.

— Да, она меня узнала и пришла поинтересоваться, чем я нынче занимаюсь. Приятная такая леди и любезная.

— И впрямь очень любезная. Вряд ли ей сладко живется в этом Грэндже.

— Я бы себе такого не пожелал, — согласился Бобби.

Почувствовав, что цели своей он достиг, Бобби вышел и с безразличным видом побрел в сторону беседки.

Он успешно добрался до условного места и застал там поджидавшую его Мойру. Франки еще не появлялась.

Мойра посмотрела на него вопрошающе, и Бобби понял, что ему предстоит довольно трудная задача — попытаться ей все объяснить.

— Мне придется так много вам рассказать, — начал Бобби и смущенно замолчал.

— Да?

— Прежде всего я вовсе не шофер, хотя работаю в гараже в Лондоне, — заговорил он. — И мое имя не Хоукинс, а Джоунз… Бобби Джоунз. Я родом из Марчболта, из Уэльса.

Мойра слушала внимательно, но упоминание Марчболта явно никак в ней не отозвалось. Бобби стиснул зубы и храбро начал с главного.

— Послушайте, боюсь, я вынужден нанести вам удар. Ваш друг… Алан Карстейрс… он, понимаете… вы должны знать… он мертв.

Бобби ощутил, как она вздрогнула, и тактично отвел глаза от ее лица. Она, кажется, сильно потрясена? Уж не была ли она… будь оно все неладно… не была ли она влюблена в Карстейрса?

Она некоторое время молчала, потом задумчиво произнесла:

— Вот почему он так больше и не появился. А я-то все недоумевала.

Бобби украдкой на нее посмотрел. И у него отлегло от сердца. Она была печальна, задумчива… но и только.

— Расскажите мне, — сказала Мойра.

Бобби подчинился.

— Он упал со скалы в Марчболте… там, где я живу. Так случилось, что нашли его мы с доктором… — Бобби чуть помедлил, потом продолжал: — У него в кармане была ваша фотография.

— В самом деле? — По лицу Мойры скользнула нежная, с тенью печали улыбка. — Милый Алан, он был такой преданный.

Чуть погодя она спросила:

— Когда все это случилось?

— С месяц назад, а если точно — третьего октября.

— Должно быть, как раз после того, как он побывал здесь.

— Да. Он вам не говорил, что собирается в Уэльс?

Она покачала головой.

— Вы, случаем, не знаете кого-нибудь по фамилии Эванс? — спросил Бобби.

— Эванс? — Мойра наморщила лоб, стараясь вспомнить. — Нет, мне кажется, нет. Фамилия, конечно, распространенная… но нет, никого не припомню. Кто он такой?

— Как раз этого мы и не знаем. А, привет! Вот и Франки.

Франки торопливо шагала по дорожке. При виде сидящих рядом и увлеченных беседой Бобби и миссис Николсон на ее лице отразились противоречивые чувства.

— Привет; Франки, как хорошо, что ты пришла, — сказал Бобби. — Нам предстоит держать великий совет. Начнем с того, что миссис Николсон — оригинал той фотографии.

— А-а! — безучастно промолвила Франки.

Она взглянула на Мойру и вдруг рассмеялась.

— Дорогой мой, теперь я понимаю, почему тебя так потряс вид миссис Кэймен! — сказала она Бобби.

— Вот именно.

Какой же он был дурак. Как можно было хотя бы на минуту представить, чтобы Мойра Николсон могла превратиться в Амелию Кэймен, сколько бы ни минуло лет.

— Господи, какой же я был дурак! — воскликнул он.

У Мойры был очень озадаченный вид.

— Столько всего придется вам рассказать, я не очень представляю, как это сделать, — начал Бобби.

Он описал Кэйменов, и как они опознали покойного.

— Но я не понимаю, — озадаченно сказала Мойра. — Кто же на самом деле был тот человек — ее брат или Алан Карстейрс?

— Вот тут-то они и сделали свое грязное дело, — объяснил Бобби.

— А потом Бобби отравили, — продолжала Франки.

— Восемь гран морфия. — Бобби приготовился пуститься в воспоминания.

— Не увлекайся, — предостерегла его Франки. — Ты способен говорить об этом часами, а другим, право же, скучно. Позволь, лучше я объясню.

Она перевела дух.

— Понимаете, после дознания они пришли к Бобби, чтобы спросить, не сказал ли что-нибудь перед смертью ее брат (якобы брат), а Бобби сказал: «Нет». Но потом он вспомнил, что тот сказал что-то о человеке по фамилии Эванс, и написал им об этом, а несколько дней спустя получил письмо с предложением работы в Перу или где-то там еще, а потом, когда он отказался, кто-то подсыпал ему чудовищную дозу морфия…

— Восемь гран, — сказал Бобби.

— …в его пиво, но то ли потому, что у него какой-то особенный организм, то ли еще почему, только он остался жив. И вот после истории с морфием до нас дошло, что Причарда… или, вернее, Карстейрса… видимо, столкнули с утеса.

— Но почему? — спросила Мойра.

— Разве непонятно? Но это ведь очевидно. Наверное, я просто не очень вразумительно все объяснила. В общем, мы решили, что Карстейрса столкнули и что это сделал Роджер Бассингтон-ффренч.

— Роджер Бассингтон-ффренч? — спросила Мойра совершенно ошеломленная.

— Мы пришли к такому выводу. Понимаете, он там был, рядом с покойным, а ваша фотография исчезла, и, получается, кроме него, ее некому было взять.

— Понимаю, — задумчиво произнесла Мойра.

— А потом меня как раз здесь угораздило врезаться на автомобиле в ограду, — продолжала Франки. — Поразительное совпадение, правда? — Она кинула на Бобби суровый, предостерегающий взгляд. — А уж отсюда я позвонила Бобби и попросила его приехать под видом моего шофера, чтобы мы вместе могли разобраться, что к чему.

— Ну вот, теперь вы все знаете, — сказал Бобби, покорно приняв единственное отступление от истины, которое из осторожности позволила себе Франки. — А прошлой ночью я зашел на территорию Грэнджа и встретил девушку с исчезнувшей фотографии, это был завершающий штрих.

— По-моему, вы сразу меня узнали, — чуть улыбнувшись, сказала Мойра.

— Еще бы, — согласился Бобби. — Как я мог не узнать ту девушку с фотографии, я бы где угодно ее узнал.

Безо всякой видимой причины Мойра покраснела.

Потом вдруг ее осенило, и она внимательно посмотрела сначала на Бобби, затем на Франки.

— Вы говорите мне правду? — спросила она. — Это действительно правда, вы попали сюда… случайно? Или вы приехали, потому что… потому что… — голос у нее задрожал, она не смогла с ним совладать, — потому что заподозрили моего мужа?

Бобби и Франки переглянулись. Потом Бобби сказал:

— Даю вам честное слово, пока мы сюда не приехали, мы и слыхом не слыхали о вашем муже.

— Ох, понимаю. — Она обернулась к Франки. — Извините, леди Франсез, но помните, как в тот вечер, когда мы обедали у Бассингтон-ффренчей, Джаспер донимал вас… все расспрашивал о вашей аварии. Я никак не могла понять, зачем ему это. Но теперь мне кажется, он мог заподозрить, что авария была просто подстроена.

— Что ж, если вы хотите знать все, так и было, — призналась Франки. — Уф, сразу полегчало! Мы действительно все это подстроили. Но к вашему мужу это не имело никакого отношения. Затеяли же мы это только для того, чтобы… как это обычно говорится?.. Раздобыть сведения о Роджере Бассингтон-ффренче.

— О Роджере? — Мойра наморщила лоб и недоуменно улыбнулась. — По-моему, это нелепо, — сказала она.

— Однако же факты остаются фактами, — сказал Бобби.

— Роджер… ох, нет. — Она покачала головой. — У него есть свои ела… он большой сумасброд. Он может влезть в долги или оказаться замешанным в скандале… но столкнуть кого-нибудь со скалы… нет, это невозможно.

— Знаете, мне почему-то тоже так кажется, — сказала Франки.

— Но фотографию-то, должно быть, взял он, — упрямо стоял на своем Бобби. — Вот послушайте, миссис Николсон, изложу вам факты.

И он обстоятельно и точно обо всем рассказал. Мойра понимающе кивнула.

— Мне ясно, что вас настораживает. Действительно, все очень странно. — И немного помедлив, вдруг сказала: — А почему бы вам не спросить его самого?

Глава 20 Совет двух

В первое мгновение Бобби и Франки были просто ошеломлены этой простотой и смелостью.

— Это невозможно… — пробормотал Бобби.

И Франки тут же его перебила:

— Это никуда не годится.

И тут же оба замолчали — предложение Мойры уже не казалось таким уж дерзким.

— Видите ли, я вас, конечно, прекрасно понимаю, — с жаром сказала Мойра. — Действительно, получается, что фотографию должен был взять Роджер, но, чтобы он столкнул Алана… в это я не верю. Чего ради? Он, в сущности, и не знал Алана. Только здесь и увидел — один раз на завтраке. Им решительно нечего было делить.

— Тогда кто же его все-таки столкнул? — спросила Франки.

По лицу Мойры промелькнула тень.

— Не знаю, — смущенно призналась она.

— Послушайте, — сказал Бобби. — Вы не против, если я расскажу Франки то, что вы рассказали мне. О ваших страхах.

Мойра отвернулась.

— Как хотите. Но это так отдает мелодрамой и… истерикой. Сейчас мне и самой не верится, что это правда.

И действительно, сейчас, когда их окружал спокойный английский ландшафт, все ее вроде бы очевидные доказательства зловещих замыслов Николсона казались попросту нелепыми.

Мойра резко встала.

— Это и вправду было ужасно глупо с моей стороны, — сказала она, губы у нее дрожали. — Пожалуйста, не придавайте этому всему значения, мистер Джоунз. Это просто нервы. А сейчас мне надо идти. До свидания.

Она стремительно пошла прочь. Бобби вскочил, кинулся было за ней, но Франки решительно его остановила.

— Не идиотничай, предоставь это мне.

Она бросилась догонять Мойру. Минут через пять она вернулась.

— Ну что? — с тревогой спросил Бобби.

— Все в порядке. Я ее успокоила. Ей, конечно, было очень неловко слышать, как кому-то рассказывают о ее тайных страхах. Я добилась у нее обещания, что в скором времени мы встретимся все втроем еще раз. Ну а теперь, когда ее здесь нет, расскажи-ка все по порядку.

Франки внимательно выслушала его рассказ. Потом сказала:

— Ее опасения подтверждаются двумя фактами. Едва вернувшись, я наткнулась на Николсона, который сжимал обе руки Сильвии… как же он на меня посмотрел… пронзил взглядом! Если бы взглядом можно было убить, он бы наверняка меня прикончил.

— А какой второй? — спросил Бобби.

— Ну это просто некое упоминание. Сильвия сказала, что фото Мойры произвело огромное впечатление на знакомого их друзей. Можешь не сомневаться, это был Карстейрс. Он узнал Мойру, миссис Бассингтон-ффренч сказала ему, что это фотография некой миссис Николсон, — так ему удалось узнать, где она находится. Но чего я не могу понять, так это с какого боку тут Николсон. Зачем бы ему понадобилось избавляться от Алана Карстейрса?

— По-твоему, это был он, а не Бассингтон-ффренч? Но вряд ли они могли оба оказаться в Марчболте в один и тот же день.

— А вдруг? Но если это сделал Николсон, то зачем ему это? Не понимаю… Уж не выслеживал ли его Карстейрс? Как главаря шайки торговцев наркотиками? Или причина в твоей новой приятельнице — в миссис Николсон?

— И то и другое, — предположил Бобби. — Николсон мог знать, что Карстейрс разговаривал с его женой, и испугался, что она каким-то образом выдала его.

— Что ж, может, оно и так, — сказала Франки. — Но прежде всего надо разобраться с Роджером Бассингтон-ффренчем. Единственная улика против него — пропажа фотографии. Если бы он рассеял наши сомнения…

— Ты собираешься спросить его впрямую? Разумно ли это, Франки? А если убийца все-таки он, мы же раскроем ему все карты.

— Ну не совсем… я знаю, что надо сделать. В конце концов пока что он был со мной предельно откровенен и честен. Мы усматриваем в его поведении какую-то сверххитрость, а может, ничего такого и в помине нет, обыкновенное простодушие? Может, он сумеет объяснить историю с фотографией… ну а я уж буду начеку — замечу малейшую заминку, оговорку или жест — короче, все, что может его выдать. Если же он сумеет все объяснить, нам следует взять его в союзники — он был бы весьма полезен.

— Что ты имеешь в виду, Франки?

— Дорогой мой, возможно, конечно, что миссис Николсон — просто впечатлительная натура, потому ей и мерещатся всякие ужасы. Но ведь не исключено, что ее опасения не напрасны… что ее муж хочет от нее избавиться и жениться на Сильвии. Неужели ты не понимаешь, что в таком случае Генри Бассингтон-ффренчу тоже грозит смертельная опасность? Мы никак не можем допустить, чтобы его отправили в Грэндж. А ведь сейчас Роджер Бассингтон-ффренч полностью доверяет Николсону.

— Молодец, Франки, — только и сказал Бобби. — Действуй.

Франки встала, но, прежде чем уйти, сказала:

— Правда, странно? Такое ощущение, что мы действующие лица какого-то романа. Причем сейчас кульминационный момент. Ощущение потрясающее — оказаться в водовороте чьих-то страстей.

— Понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал Бобби. — В этом есть что-то жуткое. Я скорее назвал бы это спектаклем, а не романом. Мы будто ворвались на сцену в середине второго акта, причем для нас роли не написаны. Однако приходится делать вид, что мы тоже что-то играем, и это тем более трудно, что мы понятия не имеем, что происходило в первом акте.

Франки энергично закивала.

— Я даже не очень уверена, что это второй акт, по-моему, уже третий. Чтобы понять, что было вначале, наверняка надо проделать длинный путь… И лучше бы нам поторопиться. Так как, сдается мне, финал спектакля близок.

— И занавес опустится над горой трупов, — сказал Бобби. — А ведь подумать только — на эту сцену нас привела самая обыкновенная реплика из четырех слов, лишенная для нас какого бы то ни было смысла.

— «Почему же не Эванс?» Правда, странно, Бобби, что хотя мы уже до многого докопались и в нашем спектакле все больше и больше действующих лиц, мы ни на шаг не приблизились к таинственному Эвансу.

— Насчет Эванса у меня есть свои соображения. У меня такое ощущение, что Эванс на самом деле никакой роли не играет. И хотя он и явился, так сказать, отправной точкой, сам по себе он, возможно, ничего не значит. Как в том рассказе Уэллса[60], в котором принц возвел то ли прекраснейший дворец, то ли храм, точно не помню, вокруг усыпальницы своей возлюбленной. А когда дворец был закончен, ему показалось, что одна деталь нарушает гармонию. И принц приказал: «Уберите это отсюда». А деталью была как раз сама усыпальница.

— Временами мне кажется, что никакого Эванса вообще не существует, — сказала Франки.

И, простившись кивком со своим «шофером», направилась к дому Бассингтон-ффренчей.

Глава 21 Роджер отвечает на вопрос

Франки улыбнулась удача — неподалеку от дома она встретила Роджера.

— Привет, — сказал он. — Что-то вы рано вернулись из Лондона.

— Не было настроения там торчать, — сказала Франки.

— В дом уже заходили? — спросил Роджер. Лицо его омрачилось. — Представляете, Николсон рассказал Сильвии о бедолаге Генри. Бедняжка, тяжело ей это далось. Похоже, ничего подобного у нее и в мыслях не было.

— Я знаю, — сказала Франки. — Они оба были в библиотеке, когда я туда зашла. Она была… очень расстроена.

— Послушайте, Франки, — сказал Роджер. — Совершенно необходимо убедить Генри лечь в клинику. Все не так уж безнадежно. Морфий он принимает не так давно… И у него есть стимул — Сильвия, Томми, его дом. Необходимо, чтобы он понял — после лечения он будет вполне нормальным человеком. Только Николсон сумеет ему помочь. На днях он со мной беседовал. Он добивается поразительных результатов, даже в тех случаях, когда люди годами находились под властью проклятого зелья. Если бы только Генри согласился лечь в Грэндж…

Франки не дала ему закончить.

— Послушайте, я хочу вас кое о чем спросить, — сказала она. — Задать вам один вопрос. Надеюсь, вы не сочтете, будто я сую нос не в свое дело.

— О чем речь? — заинтересованно спросил Роджер.

— Скажите, это вы взяли фотографию из кармана того человека… который упал со скалы в Марчболте?

Франки пристально вглядывалась в лицо Роджера. То, что она увидела, вполне ее удовлетворило.

Легкая досада, некоторое смущение — ни испуга, ни прочих уличавших бы его чувств.

— Ну скажите на милость, как это вы догадались? — спросил он. — Вам сказала Мойра?.. Но ведь она не знает.

— Значит, это все же вы взяли фотографию?

— Боюсь, что так.

— А почему?

Роджер, кажется, опять смутился.

— Ну представьте мое положение. Меня попросили до приезда полиции побыть с этим несчастным. Смотрю, у него из кармана что-то торчит. И что же, оказывается, это фотография женщины, которую я знаю, — вот такое совпадение… причем замужней женщины… и, как я полагаю, не очень счастливой в браке. Что ей грозит? Дознание. Скандальная известность. Возможно, имя ее будут склонять во всех газетах. Я действовал по наитию. Я вытащил фотографию и порвал. Вероятно, я не должен был этого делать, но Мойра Николсон милейшее существо, и мне не хотелось, чтобы она оказалась в неприятном положении.

Франки облегченно вздохнула.

— Значит, вот оно что, — сказала она. — Знали бы вы…

— Знал что? — озадаченно спросил Роджер.

— Нет, сейчас я не смогу вам рассказать, — ответила Франки. — Возможно, позднее. Все довольно запутанно. Я понимаю, почему вы взяли фотографию, но что вам помешало сказать, что вы узнали покойного? Разве вам не следовало сказать полиции, кто он?

— Узнал покойного? — сказал Роджер. Он был явно растерян. — Как я мог его узнать? Я не был с ним знаком.

— Но вы же познакомились с ним здесь… примерно за неделю до того.

— Дорогая моя, вы что, с ума сошли?

— Алан Карстейрс… вас же познакомили с ним.

— А, конечно. Человек, который приезжал сюда с Ривингтонами. Но покойный был не Алан Карстейрс.

— Нет, Алан Карстейрс!

Они уставились друг на друга, потом Франки сказала с вновь вспыхнувшим подозрением:

— Вы не могли его не узнать.

— Я не видел его лица, — сказал Роджер.

— Как так?

— Не видел. Оно было прикрыто носовым платком.

Франки уставилась на него. И вдруг вспомнила, что, когда Бобби впервые рассказывал об этой трагедии, он помянул, что прикрыл лицо покойного носовым платком.

— И вам даже не пришло в голову посмотреть на него? — продолжала Франки.

— Нет. С какой стати?

«Если бы я обнаружила в кармане покойного фотографию своего знакомого, я бы непременно посмотрела на его лицо, — подумала Франки. — До чего же мужчины очаровательно нелюбопытны!»

— Бедняжка, — сказала она. — Мне ужасно ее жаль.

— Вы о ком… о Мойре Николсон? Почему вам ее так жаль?

— Потому что она живет в постоянном страхе, — задумчиво проговорила Франки.

— Действительно, у нее всегда такой вид, будто до смерти кого-то боится. Но кого?

— Своего мужа.

— Да, вот уж кого я не пожелал бы иметь своим врагом, — признался Роджер.

— Она уверена, что он пытается ее убить, — выпалила Франки.

— О, Господи! — Роджер посмотрел на нее с недоверием.

— Присядьте, — сказала Франки. — Мне многое надо вам рассказать. Я могу доказать, что доктор Николсон — опасный преступник.

— Преступник?

В голосе Роджера слышалось откровенное сомнение.

— Выслушайте меня, а тогда скажете.

Франки кратко и точно изложила ему все, что произошло с того дня, когда Бобби и доктор Томас обнаружили тело незнакомца. Она утаила лишь то, что авария не была настоящей, но при этом дала понять, что задержалась в Мерроуэй-Корт только из-за страстного желания докопаться до сути этой загадочной истории.

Она не могла пожаловаться на отсутствие интереса у своего слушателя. Ее рассказ определенно произвел на Роджера впечатление.

— Неужели это правда? — спросил он. — Что этого человека, Джоунза, пытались отравить, и все остальное — тоже?

— Истинная правда.

— Простите мне мою недоверчивость, но, согласитесь, все это необходимо еще как-то переварить.

Некоторое время он что-то с хмурым видом обдумывал.

— А знаете, — сказал он наконец. — Как ни диковинно все это звучит, ваша догадка, по-моему, верна. Этого человека, Алекса Причарда, или Алана Карстейрса, должно быть, и в самом деле убили. Иначе кто бы стал покушаться на жизнь Джоунза? Ну а можно ли считать ключом ко всей истории эту загадочную фразу — «Почему же не Эванс» — вопрос спорный и не столь уж важный. Вы ведь все равно не знаете, кто такой этот Эванс. Будем исходить из того, что убийца или убийцы полагали, будто Джоунз знает что-то — независимо от того, отдает он себе в этом отчет или нет, — что может представлять для них опасность. И соответственно они пытались его устранить и, возможно, попытаются снова, если нападут на его след. Пока, по-моему, все логично… но вот почему вы решили, что преступник Николсон, я так толком не понял.

— Он прямо-таки зловещая личность, и у него темно-синий «тальбот», и в день, когда Бобби подсыпали морфий, Николсон куда-то отсюда уезжал.

— Ваши улики не очень-то убедительны.

— Есть еще многое другое, о чем миссис Николсон рассказала Бобби.

Франки пересказала все Роджеру, и опять окружавший их мирный английский ландшафт лишил это повествование какой бы то ни было убедительности — все страхи миссис Николсон казались нелепыми и надуманными.

Роджер пожал плечами.

— Она считает, что это Николсон снабжает Генри порошком… но ведь это только предположение, у нее нет ни единого доказательства. По ее мнению, он хочет залучить Генри в Грэндж в качестве пациента… что ж, для врача это вполне естественное желание. Любой врач хочет иметь как можно больше пациентов. По ее мнению, он влюблен в Сильвию. Ну, на этот счет я, разумеется, ничего не могу сказать…

— Раз она говорит, значит, так оно и есть, — перебила его Франки. — Подобные вещи всякая жена обычно сразу чувствует.

— Однако даже если согласиться, что так оно и есть, сей факт еще не означает, что ее муж опасный преступник. Сплошь и рядом в чужих жен влюбляются вполне законопослушные граждане.

— А эта ее уверенность в том, что он хочет ее убить, — настаивала Франки.

Роджер посмотрел на нее насмешливо.

— Неужто вы принимаете это всерьез?

— Так или иначе, она в это верит.

Роджер кивнул и зажег сигарету.

— Вопрос в том, насколько серьезно следует относиться к ее уверениям, — сказал он. — Жутковатое место этот Грэндж, полон странных субъектов. Жизнь там может довести до нервного срыва любую женщину, тем более если речь идет о натуре робкой и впечатлительной.

— Значит, вы считаете, что она это придумала?

— Этого я не говорю. Возможно, она совершенно искренне верит, будто муж пытается ее убить… но вот существуют ли основания для такой уверенности? Мне кажется, вряд ли.

С удивительной ясностью Франки вспомнились слова Мойры: «Это просто нервы». И почему-то уже одно то, что Мойра так сказала, убеждало Франки, что нервы тут ни при чем. Но она не представляла, как можно было бы объяснить это Роджеру.

Тем временем Роджер продолжал:

— Заметьте, если бы вы могли доказать, что в тот роковой день Николсон был в Марчболте, это было бы совсем другое дело, или если бы мы обнаружили что-то связывающее его с Карстейрсом… Но, по-моему, вы упускаете из виду тех, кто действительно вызывает подозрения.

— Кто же это?

— Как их… как вы их назвали… Хэймены?

— Кэймены.

— Вот-вот. Уж они-то наверняка в этом замешаны. Во-первых, ложное опознание. Потом их настойчивые попытки узнать, не сказал ли бедняга что-нибудь перед смертью. И, я думаю, логично предположить (что вы и сделали), что приглашение на службу в Буэнос-Айрес либо исходит от них, либо ими организовано.

— Разумеется, не может не раздражать, когда за тобой кто-то так упорно охотится, потому что ты что-то такое знаешь… и при этом понятия не имеешь, что именно ты знаешь, — сказала Франки. — Досадно вляпаться в такую историю из-за какой-то там фразы.

— Да, здесь они допустили ошибку, — решительно сказал Роджер, — и им потребуется немало времени, чтобы это исправить.

— Ох! — воскликнула Франки. — Я ведь забыла вам сказать. Понимаете, я всегда думала, что фотография Мойры Николсон была подменена фотографией миссис Кэймен.

— Смею вас уверить, я никогда не хранил на груди портрет миссис Кэймен, — решительно заявил Роджер. — Судя по вашим словам, она отвратительнейшее создание.

— Ну почему же, она совсем не лишена привлекательности, — заметила Франки. — Довольно грубой и вызывающей привлекательности, но кому-то она даже покажется соблазнительной. Но дело не в этом — у Карстейрса вполне могла быть ее фотография.

Роджер кивнул.

— И по-вашему…

— По-моему, одна означала любовь, а другую он носил с собой по каким-то особым соображениям! Для чего-то она ему была нужна. Возможно, он хотел, чтобы кто-нибудь ее опознал. Итак, что получается? Кто-то, возможно, сам Кэймен, следует за Карстейрсом и, воспользовавшись туманом, подкрадывается к нему сзади и толкает в спину. Карстейрс, вскрикнув от испуга, летит вниз. Кэймен со всех ног удирает — боясь случайных свидетелей. Вероятно, он не знает, что у Алана Карстейрса с собой эта фотография. Что происходит дальше? Фотография опубликована…

— Кэймены в ужасе, — приходит на помощь Роджер.

— Именно. Что делать? Не долго думая, они кидаются в очередную авантюру. Кто знает Карстейрса в лицо? В здешних краях скорее всего никто. Миссис Кэймен является к следователю и, проливая крокодиловы слезы, узнает в покойном брата. К тому же они подготовили небольшой фокус — отправляют посылки с вещами в подтверждение того, что он отправился в поход.

— Задумано неплохо. — В голосе Роджера послышалось одобрение.

— Действительно, неплохо, — согласилась Франки. — И вы совершенно правы. Надо нам заняться поисками Кэйменов. Ума не приложу, почему мы не сделали этого раньше.

По правде сказать, Франки слукавила, причина была ей отлично известна — дело было в том, что они выслеживали самого Роджера. Но она не могла быть столь бестактной, не могла ему в этом признаться. По крайней мере пока.

— Как нам быть с миссис Николсон? — вдруг спросила она.

— Что значит — как с ней быть?

— Да ведь бедняжка отчаянно испугана. Право же, Роджер, вы какой-то бездушный.

— Да нет же, но меня всегда раздражают люди, которые палец о палец не ударят, чтобы хоть как-то себе помочь.

— Ох, Роджер, но будьте же справедливы. Что она может? У нее нет ни денег, ни пристанища.

— Окажись вы на ее месте, Франки, вы нашли бы выход, — неожиданно заявил Роджер.

— Ох! — Франки даже опешила.

— Да, я уверен в этом. Если бы вы знали, что кто-то хочет вас убить, вы не стали бы покорно этого дожидаться. Вы бы сбежали и уж как-нибудь заработали бы себе на жизнь, в крайнем случае сами убили бы своего преследователя. Вы бы действовали.

Франки попыталась представить, как она бы действовала.

— Да, я попыталась бы что-то предпринять, — задумчиво сказала она.

— Просто у вас есть сила воли, а у нее нет, — твердо сказал Роджер.

Франки восприняла это как комплимент. В сущности, Мойра Николсон была не из тех женщин, которыми она восхищалась, к тому же ее слегка раздражало, что Бобби так с нею носится. Он обожает таких вот несчастненьких, подумала она. К тому же она помнила, какие чувства он испытывал от фотографии Мойры в самом начале этой истории.

Ну, да ладно, подумала Франки, во всяком случае, у Роджера вкус иной, ему уж точно не нравятся подобные рохли. Правда, и сама Мойра явно не слишком высокого мнения о Роджере. Она считает его слабаком. Считает, что он не смог бы кого бы то ни было отправить на тот свет. Может, конечно, он и слабак, но это не мешает ему быть довольно обаятельным. Она сразу это почувствовала — едва оказалась в Мерроуэй-Корт.

— Стоит вам захотеть, Франки, и вы сможете сделать с мужчиной все что вам угодно… — негромко сказал Роджер.

Франки от неожиданности отчаянно смутилась и поспешила переменить тему.

— Вернемся к вашему брату, — сказала она. — Вы все еще думаете, что ему следует отправиться в Грэндж?

Глава 22 Еще одна жертва

— Нет, не думаю, — ответил Роджер. — В конце концов, существует множество других мест, где его могут вылечить. Загвоздка в том, чтобы уговорить Генри.

— По-вашему, это будет трудно? — спросила Франки.

— Боюсь, что так. Вы ведь слышали, что он сказал вчера вечером. Правда, можно подождать очередного приступа раскаяния — тогда, глядишь, и получится. Привет… а вот и Сильвия.

Миссис Бассингтон-ффренч огляделась по сторонам и, заметив Роджера и Франки, пошла через лужайку прямо к ним.

Было очевидно, что она ужасно встревожена и что нервы ее на пределе.

— Роджер, а я вас повсюду ищу, — заговорила она. Заметив, что Франки собралась уходить, чтобы оставить их вдвоем, Сильвия сказала: — Нет, дорогая, останьтесь. Что толку скрывать? Да и вообще, я думаю, вам и так все известно. Вы ведь подозревали это почти с самого начала, верно?

Франки кивнула.

— А я была слепа… слепа, — с горечью сказала Сильвия. — Вы оба видели то, о чем я даже и не догадывалась. Только удивлялась, почему Генри так ко всем нам переменился. Меня это безмерно огорчало, но об истинной причине этих перемен я и не подозревала.

Она замолчала, потом опять заговорила, но уже несколько в другом тоне.

— Как только доктор Николсон открыл мне глаза, я пошла прямо к Генри. Я только что от него. — Она замолчала, стараясь подавить рыдание.

— Роджер… все будет в порядке. Он согласился. Он завтра же отправится в Грэндж и вверит себя доктору Николсону.

— Нет… — одновременно вырвалось у Роджера и Франки. Сильвия посмотрела на них с удивлением.

— Понимаете, Сильвия, я хорошенько все продумал и в конце концов пришел к убеждению, что для Генри Грэндж вряд ли подойдет, — смущенно проговорил Роджер.

— Вы думаете, он сможет справиться с этим сам? — с сомнением спросила Сильвия.

— Нет, не думаю. Но есть другие места… места… не так… пу, не в такой близости от дома. Его пребывание здесь, в этих краях, было бы несомненной ошибкой.

— Я тоже так считаю, — пришла ему на помощь Франки.

— О нет, я не согласна, — сказала Сильвия. — Я не вынесу, если он куда-то уедет. И доктор Николсон был так добр и чуток. Я буду спокойна за Генри, если он будет у него.

— Мне казалось, Николсон вам не по душе, Сильвия, — сказал Роджер.

— Я изменила о нем мнение, — просто сказала Сильвия. — Сегодня днем он был так добр, так полон сочувствия. От моего глупого предубеждения не осталось и следа.

Воцарилось напряженное молчание — ни Роджер, ни Сильвия толком не знали, о чем еще говорить.

— Бедный Генри, — наконец сказала Сильвия. — Он просто раздавлен. Он в отчаянии оттого, что я теперь узнала. Но он согласен ради меня и Томми бороться с этим ужасным пристрастием, правда, он говорит, что я даже представить себе не могу, что это такое. Наверно, он знает, что говорит, хотя доктор Николсон очень подробно мне все объяснил. Это становится своего рода манией… человек целиком не подвластен и не отвечает за свои поступки… так он сказал. Ох, Роджер, это так ужасно. Но доктор Николсон был невероятно добр. Я верю ему.

— Все равно, по-моему, было бы лучше… — начал Роджер.

— Я вас не понимаю, Роджер, — возмутилась Сильвия. — Всего полчаса назад вы только и говорили о том, чтобы Генри отправился в Грэндж.

— Понимаете… я… с тех пор у меня было время еще раз все обдумать…

Сильвия опять не дала ему договорить.

— Как бы то ни было, я решила. Генри отправится именно в Грэндж.

Франки и Роджер молчали, выражая таким образом свое несогласие с ней. Потом Роджер нарушил затянувшуюся паузу:

— Знаете что, я, пожалуй, позвоню Николсону. Он уже должен быть дома… Просто с ним поговорю.

Не дожидаясь ответа Сильвии, он повернулся и быстро прошел в дом. Обе женщины смотрели ему вслед.

— Не понимаю я Роджера, — в сердцах сказала Сильвия, — Минут двадцать назад он прямо-таки уговаривал меня убедить Генри отправиться в Грэндж.

По ее тону было ясно, что она рассержена.

— Все равно, — сказала Франки, — я согласна с ним. Я где-то читала, что для эффективного лечения всегда лучше радикально сменить обстановку, уехать подальше от дома.

— По-моему, это просто чепуха, — сказала Сильвия.

Франки не знала, что ей делать. Неожиданное упрямство Сильвии все осложняло. К тому же она из ярой противницы вдруг стала горячей сторонницей Николсона. Поди тут разберись, какие доводы на нее подействуют. Может, все ей рассказать? Но поверит ли в это Сильвия? Даже Роджера не очень-то убедили их подозрения относительно Николсона. Что уж тогда говорить о Сильвии, внезапно так к нему подобревшей. Еще пойдет да все ему выложит. Так что же делать?

В сгущающейся тьме совсем низко пролетел аэроплан, заполонив все пространство громким гулом мотора. Сильвия и Франки тут же на него уставились, радуясь неожиданной передышке, так как ни та, ни другая, в сущности, не знали, что же еще сказать. Франки этот эпизод дал возможность собраться с мыслями, а Сильвии — успокоиться после внезапной вспышки гнева.

Когда аэроплан скрылся и гул замер в отдалении, Сильвия резко повернулась к Франки.

— Это было так ужасно… — судорожно произнесла она. — И вы все как сговорились — хотите отослать Генри подальше от меня.

— Нет-нет, — возразила Франки. — Ничего подобного. — И, помедлив, все-таки сказала: — Просто, по моему мнению, ему требуется наилучшее лечение. А доктор Николсон, он, можно сказать, шарлатан.

— Я этому не верю, — сказала Сильвия. — По-моему, он очень хороший специалист, и как раз в таком человеке нуждается Генри.

Она с вызовом посмотрела на Франки. Франки поразилась, какую власть приобрел доктор Николсон над Сильвией за столь короткое время. Ни следа от прежнего недоверия.

Франки опять растерянно молчала, не зная, что ей делать дальше. Наконец на пороге снова показался Роджер, немного вроде бы запыхавшийся.

— Николсон еще не пришел. Я просил передать, что звонил.

— Не понимаю, зачем вам так срочно понадобился доктор Николсон, — сказала Сильвия. — Ведь вы сами предложили направить Генри к нему, и уже все договорено, и Генри согласен.

— По-моему, я вправе выразить свое мнение, — мягко заметил Роджер. — Как-никак я прихожусь Генри братом.

— Но ведь вы сами это предложили, — упорствовала Сильвия.

— Просто я не все про Николсона знал.

— А теперь вдруг узнали? О, да я вам не верю!

Сильвия прикусила губу и, повернувшись, устремилась к дому.

Роджер посмотрел на Франки.

— Неловко получилось, — сказал он.

— В самом деле, очень неловко.

— Уж если Сильвия что-то решила, ее не переубедишь — упряма просто дьявольски.

— Что будем делать?

Они снова уселись на садовую скамейку и принялись обсуждать создавшееся положение. Роджер тоже считал, что все Сильвии открывать не стоит. По его мнению, лучше попытаться охладить рвение самого доктора.

— Но что же вы собираетесь ему сказать?

— А что с ним говорить, надо только хорошенько намекнуть. Во всяком случае, в одном я, безусловно, с вами согласен: в Грэндже Генри делать нечего. Мы должны этому воспрепятствовать, даже если придется откровенно высказать наши опасения.

— Но тогда мы себя выдадим, — напомнила ему Франки.

— Понимаю. Поэтому прежде надо попробовать все возможное. Черт подери эту Сильвию, ну почему она уперлась именно сейчас?

— Это лишнее свидетельство силы Николсона, — сказала Франки.

— Да. И знаете, мне теперь даже кажется, что ваши подозрения на его счет верны, хотя нет никаких доказательств… Что это?

Они оба вскочили.

— Похоже на выстрел, — сказала Франки. — В доме.

Они переглянулись и кинулись к дому. Через дверь гостиной быстро прошли в холл. Там стояла Сильвия, бледная как полотно.

— Вы слышали? — спросила она. — Это был выстрел… в кабинете Генри.

Она покачнулась, и Роджер поддержал ее. Франки подошла к кабинету и повернула дверную ручку.

— Заперто, — сказала она.

— С веранды, — сказал Роджер и, опустив Сильвию, которая была в полуобморочном состоянии, на низенькое канапе[61], кинулся назад в гостиную, Франки — за ним. Они обежали дом и остановились у стеклянной двери кабинета, выходящей на веранду. Она тоже была закрыта. Тогда они прижались лицами к стеклу и вгляделись внутрь. Солнце садилось, и света было уже мало, однако им все удалось разглядеть… Генри Бассингтон-ффренч грузно лежал поперек письменного стола. На виске зияла рана, револьвер валялся на полу, прямо под выронившей его рукой.

— Он застрелился, — сказала Франки. — Ужасно…

— Немного отодвиньтесь, — попросил Роджер. — Я разобью стекло.

Он обернул руку курткой и с силой ударил по раме — стекло разлетелось. Он осторожно вытащил из рамы осколки, и они с Франки вступили в комнату. В ту же минуту к ним подбежали миссис Бассингтон-ффренч и доктор Николсон.

— Вот доктор, — сказала Сильвия. — Он только что пришел. Что-нибудь… что-нибудь случилось с Генри?

И тут она увидела его, распростертого на столе, и закричала.

Роджер быстро вышел из кабинета, и доктор Николсон передал на его попечение Сильвию.

— Уведите ее, — коротко распорядился он. — И не отходите от нее. Дайте ей бренди, если она сможет выпить. И постарайтесь, чтобы она как можно меньше увидела.

С этими словами он вошел в кабинет и подошел к Франки.

— Трагическая история, — сказал он, медленно покачав головой. — Бедняга. Значит, почувствовал, что ему не справиться. Скверно. Очень скверно.

Он склонился над телом и снова выпрямился.

— Ничего нельзя сделать. Смерть, видимо, была мгновенной. Интересно, оставил ли он какую-нибудь записку. В таких случаях обычно оставляют.

Франки подошла поближе к столу. У локтя Бассингтон-ффренча лежал листок бумаги, на котором было написано несколько слов, которые объясняли все.

«Я чувствую, это лучший выход, — писал Генри Бассингтон-ффренч. — Эта роковая привычка слишком мной завладела, мне ее уже не побороть. Решил сделать так, как будет всего лучше для Сильвии… для Сильвии и Томми. Благослови вас Бог, мои дорогие. Простите меня…»

Франки почувствовала ком в горле.

— Нам не следует ничего трогать, — сказал доктор Николсон. — Будет, разумеется, следствие. Надо позвонить в полицию.

Франки послушно направилась к двери, но там остановилась.

— Тут нет ключа, — сказала она.

— Нет? Может быть, он в кармане.

Николсон наклонился, осторожно пошарил рукой. Из кармана покойного он достал ключ и сам вставил его в замок.

Ключ действительно подошел. Теперь они вместе вышли в холл. Доктор Николсон тотчас направился к телефону.

У Франки подгибались колени — ей вдруг сделалось дурно.

Глава 23 Мойра исчезает

Примерно час спустя Франки позвонила Бобби.

— Это Хоукинс? Привет, Бобби… Слышал, что случилось? Слышал. Быстро… Нам надо где-то встретиться. Я думаю, лучше всего завтра утром. Вроде бы пойду прогуляться перед завтраком. Скажем, в восемь… на том же месте, где сегодня.

— Слушаюсь, ваша светлость, — в третий раз почтительно произнес Бобби, на случай если их разговор достигнет чьих-то любопытных ушей, и Франки повесила трубку.

На место встречи Бобби прибыл первым, но Франки не заставила себя ждать. Она была очень бледной и явно подавленной.

— Привет, Бобби. Ужасно, правда? Я так и не смогла уснуть.

— Я не слышал никаких подробностей. Знаю только, что мистер Бассингтон-ффренч застрелился. Должно быть, так оно и есть?

— Да. Сильвия с ним разговаривала — убеждала его пройти курс лечения, и он согласился. А потом, наверно, мужество ему изменило. Он заперся у себя в кабинете, написал коротенькую записку… и… застрелился. Бобби, это так ужасно. Это… это безжалостно.

— Знаю, — тихо отозвался Бобби.

Они помолчали. Потом Франки сказала.

— Мне, разумеется, надо будет сегодня же уехать.

— Да, я думаю, это необходимо. Как она… я про миссис Бассингтон-ффренч?

— Она слегла, бедняжка. Я не видела ее с тех пор, как мы… мы обнаружили его. Она, конечно, в шоке. Такое пережить.

Бобби кивнул.

— Подашь автомобиль часам к одиннадцати, хорошо? — спросила Франки.

Бобби не ответил. Франки бросила на него нетерпеливый взгляд.

— Что с тобой? У тебя совершенно отсутствующий вид.

— Извини. Сказать по правде…

— Да?

— Понимаешь, я все раздумывал. Я полагаю… ну… полагаю, там все чисто?

— Что означает твое «все чисто»?

— Это означает, вполне ли ты уверена, что он действительно покончил с собой?

— А, понимаю, — сказала Франки и погрузилась в раздумье. — Да нет, это действительно самоубийство.

— Ты вполне уверена? Вспомни, что говорила Мойра, — что Николсон хотел убрать с дороги двух человек. Так вот, одного из них уже не стало.

Франки опять задумалась и снова покачала головой.

— И все же это самоубийство, — сказала она. — Когда раздался выстрел, я была с Роджером в саду. Мы оба сразу вбежали через гостиную в холл. Дверь кабинета была заперта изнутри. Тогда мы решили войти туда через стеклянную дверь со стороны веранды. Но она тоже была заперта, и Роджеру пришлось разбить стекло. И только тогда появился Николсон.

Бобби задумался.

— Похоже, тут не к чему придраться, — согласился он. — Но Николсон появился как-то уж слишком неожиданно.

— Просто он забыл трость и вернулся за ней, а тут такое…

Нахмурив брови, Бобби что-то прикидывал в уме.

— Послушай, Франки. Предположим, Бассингтон-ффренча действительно застрелил Николсон…

— Заставив его прежде написать прощальное письмо?

— По-моему, подделать такое письмо ничего не стоит. Любое изменение почерка можно объяснить — скажем, дрожала рука и вообще…

— Да, это верно. Ну и что же дальше?

— Николсон стреляет в Бассингтон-ффренча, оставляет прощальное письмо и, заперев дверь, удирает, а через несколько минут появляется, будто только что пришел.

Франки с сожалением покачала головой.

— Идея неплохая, но… не подходит. Начать с того, что ключ был в кармане у Генри Бассингтон-ффренча…

— Кто его там обнаружил?

— Да, по правде сказать, Николсон.

— Вот видишь. Ему ничего не стоило изобразить, будто он нашел его там.

— Да, но я не сводила с него глаз. Я уверена, что ключ был в кармане.

— Тот, кто не сводит глаз с фокусника, тоже уверен, что все видит, например, как сажают в шляпу кролика! Если Николсон преступник экстра-класса, такой трюк для него просто детская забава.

— Да, возможно, но, право же, Бобби, если анализировать ситуацию в целом — никак не получается. Едва услышав выстрел, Сильвия выбежала в холл, и, если бы Николсон выходил из кабинета, она непременно должна была бы его увидеть. К тому же она нам сказала, что он шел по подъездной аллее. Она его увидела, когда мы огибали дом, пошла ему навстречу… привела к веранде. Нет, Бобби, к сожалению, у него есть алиби. И от этого никуда не денешься.

— Не доверяю я людям, у которых есть алиби, — сказал Бобби.

— Я тоже. Но я не вижу, за что тут можно было бы ухватиться.

— Увы. Мы ведь не можем не верить Сильвии.

— Не можем.

— Что ж, — вздохнул Бобби. — Стало быть, будем считать, что это самоубийство. Бедняга. Кем мы займемся теперь, Франки?

— Кэйменами. Не понимаю, как это мы до сих пор их не навестили. Ты сохранил их письмо с обратным адресом?

— Да. Адрес тот же, что они назвали на дознании. Семнадцать, Сент-Леонард-гарденс, Паддингтон.

— Да это наше с тобой упущение — пренебрегли столь важным каналом. Ты со мной согласен?

— Всецело. Но теперь уже, наверное, поздно. Не сомневаюсь, что птички давно упорхнули. Сдается мне, что эти Кэймены — тертые калачи.

— Даже если они упорхнули, я попытаюсь что-нибудь о них разузнать.

— Почему «я»?

— Потому что тебе и тут не следует лезть на рожон. Надо подстраховаться, как и в случае с Роджером, когда мы думали, будто он и есть главный злодей. Исходим из того же: тебя они знают, а меня нет.

— И как ты намерена с ними познакомиться? — спросил Бобби.

— Изображу из себя какую-нибудь даму от политики, — сказала Франки. — Стану агитировать за тори[62]. Прихвачу с собой какие-нибудь листовки.

— Неплохо, — сказал Бобби. — Но, повторяю, я думаю, они упорхнули. Есть и еще одно, о чем следует подумать… Мойра.

— Господи, я совсем о ней забыла.

— Я это заметил, — с холодком отозвался Бобби.

— Ты прав, — задумчиво сказала Франки. — С ней надо что-то делать.

Бобби кивнул. Перед его взором возникло своеобразное, западающее в душу личико. В нем было что-то трагическое, он сразу это заметил, как только тогда, у тела погибшего Кастейрса, взглянул на ее фотографию…

— Видела бы ты ее в ту ночь, в Грэндже. Она обезумела от страха, и я очень ее понимаю. Это не нервы и не игра воображения. Николсон хочет жениться на Сильвии Бассингтон-ффренч, но существуют две помехи. Вернее, одной уже не существует. У меня такое чувство, что жизнь Мойры тоже висит на волоске и что всякое промедление может оказаться роковым.

Серьезность его слов отрезвила Франки.

— Ты прав, дорогой. Надо срочно действовать. Что будем делать?

— Надо уговорить ее уехать из Грэнджа… немедленно.

Франки кивнула.

— Вот что, — сказала она. — Ей надо поехать в Уэльс… в наш замок. Видит Бог, там она будет в полной безопасности.

— Если ты можешь это устроить, Франки, нет ничего лучше.

— Что ж, это довольно просто. Отец никогда не знает, кто приехал, кто уехал. Мойра ему понравится… она мало кому из мужчин может не понравиться… ведь она такая женственная. Просто удивительно, как вам, мужчинам, нравятся беспомощные женщины.

— Не думаю, что Мойра так уж беспомощна.

— Глупости. Она будто маленькая птичка — сидит и покорно ждет, когда ее проглотит змея.

— А что ей остается?

— Да мало ли что, — с сердцем сказала Франки.

— Ну, мне так не кажется. У нее нет денег, нет друзей…

— Дорогой мой, не занудствуй — ты будто выступаешь перед попечителями «Клуба друзей молодых девиц».

— Извини, — сказал Бобби. И обиженно замолчал.

— Ладно, я погорячилась, — сказала Франки, взяв себя в руки. — По-моему, надо провернуть все это как можно скорее.

— По-моему, тоже. Право, Франки, это ужасно мило с твоей стороны…

— Ну, хватит, — сказала Франки, не дав ему договорить. — Я готова ей помочь, если только ты не будешь так над ней убиваться. Можно подумать, что у нее нет ни рук, ни ног, ни языка, ни даже собственных мозгов.

— Я просто не понимаю, что ты хочешь этим сказать.

— Ладно, хватит об этом, — сказала Франки. — Так вот, по-моему, коль решено, не стоит медлить. Это цитата?[63]

— Не слишком точная. Продолжайте, леди Макбет.

— Знаешь, я убеждена, что леди Макбет толкала Макбета на все эти убийства исключительно потому, что жизнь у нее была тоскливая… между прочим, жизнь именно с ним, с Макбетом, — сказала вдруг Франки, отвлекшись от предмета разговора. — Он наверняка был вполне кротким, безобидным мужем, у таких-то жены и бесятся от скуки. Но стоило ему впервые совершить убийство, он таким себя почувствовал героем… а чем дальше, тем больше… Как компенсация за былой комплекс неполноценности.

— Тебе следует написать об этом книгу, Франки.

— У меня худо с правописанием. Итак, на чем мы остановились? Ах да, на спасении Мойры. Ты лучше подай автомобиль к половине одиннадцатого. Я заеду в Грэндж и попрошу позвать Мойру. А если при нашей встрече будет присутствовать Николсон, я напомню ей о ее обещании у меня погостить. И сразу увезу.

— Отлично, Франки. Нам, действительно, надо поспешить, а то как бы не грянуло очередное несчастье.

— Значит, в половине одиннадцатого, — сказала Франки.

В Мерроуэй-Корт она вернулась в половине девятого. Завтрак только что подали, и Роджер наливал себе кофе. Он осунулся и выглядел больным.

— Доброе утро, — сказала Франки. — Я почти не спала. В конце концов около семи не выдержала и вышла прогуляться.

— Мне страшно неудобно, что вы оказались вовлечены во все эти неприятности, — сказал Роджер.

— Как Сильвия?

— На ночь ей дали успокоительное. Надеюсь, она еще спит. Бедняжка, мне ужасно ее жаль. Она, можно сказать, им одним и дышала.

— Я знаю.

Некоторое время они молчали, затем Франки сказала о своем предстоящем отъезде.

— Полагаю, вам надо ехать, — угрюмо сказал Роджер. — Дознание в пятницу. Если вы понадобитесь, я вам сообщу. Это как решит коронер.

Он проглотил чашку кофе, кусок тоста и пошел заниматься делами. А дел было так много. Франки очень ему сочувствовала. Она прекрасно понимала, сколько сплетен и досужего любопытства порождает всякое самоубийство. Пришел Томми, и она принялась его развлекать.

Бобби подал автомобиль в половине одиннадцатого, тут же принесли багаж Франки. Она попрощалась с Томми и оставила записку Сильвии. «Бентли» покатил прочь от дома.

До Грэнджа добрались очень быстро. Франки никогда прежде тут не бывала. Большие железные ворота и разросшийся неухоженный кустарник произвели на нее гнетущее впечатление.

— Жуткое место, — заметила она. — Неудивительно, что Мойру здесь одолевают всякие страхи.

Они подъехали к парадной двери — Бобби вышел из автомобиля и позвонил. Некоторое время никто не отзывался. Наконец дверь отворила женщина в форме сестры милосердия.

— К миссис Николсон, — сказал Бобби.

Женщина, помешкав, отступила в холл и растворила дверь пошире. Франки выскочила из автомобиля и прошла в дом. Дверь у нее за спиной закрылась с мерзким гулким лязгом. Франки заметила на двери тяжелые щеколды и засовы. Невольно ей стало страшно — словно она узница в этом зловещем доме.

«Глупости, — сказала она себе. — У дверей в автомобиле Бобби. Я приехала сюда открыто. Ничего со мной не может случиться». — И, отмахнувшись от нелепого ощущения, она прошла следом за сестрой наверх и по коридору. Та отворила дверь, и Франки вошла в маленькую гостиную, со вкусом обставленную мебелью, обитой веселым ситцем — всюду стояли вазы с цветами. Настроение у нее сразу поднялось. Что-то пробормотав, сестра ушла.

Минут через пять на пороге гостиной появился доктор Николсон.

Франки никак не смогла сдержать нервную дрожь, но скрыла ее под приветственной улыбкой и протянула Николсону руку.

— Доброе утро, — сказала она.

— Доброе утро, леди Франсез. Надеюсь, вы приехали не с дурными вестями о миссис Бассингтон-ффренч?

— Когда я уезжала, она еще спала.

— Бедняжка. Ее врач, разумеется, за ней приглядывает.

— О да! — воскликнула Франки и через несколько секунд добавила: — Вы, наверное, очень заняты. Я не хотела бы злоупотреблять вашим вниманием, доктор Николсон. Я ведь приехала повидать вашу жену.

— Повидать Мойру? Это очень любезно с вашей стороны.

Возможно, ей только почудилось, или бледно-голубые глаза за толстыми стеклами очков стали и вправду чуть жестче?

— Да, это очень любезно, — повторил он.

— Если она еще не встала, я посижу подожду, — сказала Франки с милой улыбкой.

— О нет, она уже поднялась, — сказал доктор Николсон.

— Прекрасно, — сказала Франки. — Хочу уговорить ее погостить у меня. Она ведь обещала мне. — И Франки опять улыбнулась.

— Вот как… это большая любезность с вашей стороны, леди Франсез… Очень большая. Не сомневаюсь, Мойра была бы очень рада.

— Была бы? — вырвалось у Франки.

Доктор Николсон улыбнулся, обнажив красивые белые зубы.

— К сожалению, моя жена утром уехала.

— Уехала? Куда? — решительно спросила Франки.

— Да просто ей захотелось сменить обстановку. Сами знаете, что такое женские причуды. Здесь место довольно мрачное, тем более для молодой женщины. Время от времени Мойра испытывает потребность немного проветриться и тут же уезжает.

— А вы знаете, куда она уехала?

— Скорее всего в Лондон. Магазины, театры, в общем, можете себе представить.

Франки казалось, она в жизни не видела такой неприятной улыбки.

— Я сегодня еду в Лондон, — небрежно сказала она. — Вы не дадите мне ее адрес?

— Обычно она останавливается в «Савойе», — сказал доктор Николсон. — Но в любом случае через день-другой она, думаю, даст о себе знать. Хотя вообще-то она не большая любительница писать, а я сторонник полной свободы в семейных отношениях. И все же смею предположить, что скорее всего вы найдете ее в «Савойе».

Он растворил дверь, и не успела Франки опомниться, как они обменялись рукопожатием, и он провел ее к парадному входу. Там стояла уже знакомая ей сестра, готовая ее выпроводить. Последнее, что слышала Франки, — был вкрадчивый и, пожалуй, чуть ироничный голос доктора Николсона:

— Это так любезно с вашей стороны, леди Франсез, пригласить к себе мою жену.

Глава 24 По следу Кэйменов

Бобби нелегко было сохранить приличествующее шоферу равнодушие, когда Франки вышла из здания одна.

— Обратно в Стейверли, Хоукинс, — сказала она, полагая, что ее слышит сестра.

Автомобиль устремился по аллее и выехал за ворота. Когда они оказались на безлюдном участке дороги, Бобби затормозил и вопросительно посмотрел на свою спутницу.

— Так что же? — спросил он.

— Мне это не нравится, Бобби, — ответила Франки, лицо у нее было непривычно бледное. — По-видимому, она уехала.

— Уехала? Сегодня утром?

— Или накануне вечером.

— Не сказав нам ни слова?

— Я этому просто не верю, Бобби. Он врал… да, наверняка.

Бобби сразу тоже побледнел.

— Слишком поздно! — простонал он. — Какие же мы идиоты! Ни в коем случае нельзя было позволять ей туда возвращаться!

— Бобби, ты ведь не думаешь, что ее… нет в живых? — нетвердым голосом почти прошептала Франки.

— Нет, — горячо отозвался Бобби, словно желая убедить в этом самого себя.

Оба удрученно умолкли, потом, чуть успокоившись, Бобби поделился с Франки своими соображениями.

— Она, вероятно, все-таки жива, ведь ему пришлось бы избавляться от тела и прочих улик. Ее смерть должна была бы выглядеть естественной и случайной. Нет, либо ее куда-то тайком увезли, либо — и это более вероятно — она все еще здесь.

— В Грэндже?

— В Грэндже.

— И что же нам делать?

Бобби немного подумал.

— Едва ли ты можешь что-то сделать, — сказал он наконец. — Лучше возвращайся в Лондон. Ты собиралась выследить Кэйменов. Вот этим и займись.

— Ох, Бобби!

— Послушай, дорогая моя, тут от тебя не будет никакого толка. Тебя тут теперь знают… и уже достаточно. Ты объявила, что уезжаешь… что ж ты теперь можешь сделать? Оставаться в Мерроуэйе тебе уже нельзя. Остановиться в «Гербе рыбака» тоже нельзя. Это дало бы всем окрест повод для сплетен. Нет, Франки, уезжай. Николсон, возможно, и подозревает, что тебе что-то известно, но полной уверенности у него нет. Так что возвращайся в Лондон, а вот я останусь.

— В «Гербе рыболова»?

— Нет, я думаю, твой шофер должен исчезнуть. Моя штаб-квартира будет теперь в Эмблдевере, это в десяти милях от этого проклятого Грэнджа, и, если Мойра еще там, я ее найду.

— Но только будь осторожен, слышишь? — взволнованно сказала Франки.

— Я буду хитер как змей.

С тяжелым сердцем Франки подчинилась. Бобби, пожалуй, был прав. Здесь от нее уже не будет никакого толка.

Бобби отвез ее в Лондон, но, когда она вошла в дом на Брук-стрит, ей вдруг стало страшно одиноко.

Однако она была не из тех, кто теряет время даром. В три часа пополудни неподалеку от Сент-Леонард-гарденз можно было увидеть модно, но скромно одетую молодую женщину в пенсне и очень серьезным выражением на лице, которая держала в руке пачку брошюр и газет.

Сент-Леонард-гарденз, Паддингтон, оказалась улицей чрезвычайно мрачных, по большей части ветхих домов. Сразу было видно, что лучшие ее времена давно миновали.

Франки, задрав голову, смотрела на номера домов. Внезапно она остановилась, лицо ее выразило досаду.

На доме номер 17 висела табличка, уведомляющая, что дом продается либо сдается внаем без мебели.

Франки немедленно рассталась и с пенсне, и с серьезным выражением лица.

Похоже, представительнице партии тори, проводящей опрос потенциальных избирателей по тому или иному вопросу, здесь делать было нечего.

На табличке были фамилии нескольких жилищных агентов. Франки выбрала двух, записала. И, полная решимости продолжить кампанию, тотчас отправилась в путь.

Сперва она обратилась в контору господ Гордона и Портера на Приид-стрит.

— Доброе утро, — сказала Франки. — Не можете ли вы мне дать адрес некоего мистера Кэймена? До недавнего времени он жил в доме номер семнадцать на Сент-Леонардс-гарденз.

— Совершенно верно, — сказал молодой человек, к которому она обратилась, — Однако совсем недолго, не так ли? Мы, видите ли, действуем от лица владельцев. Мистер Кэймен арендовал помещение на три месяца, поскольку он в любой момент мог получить должность за границей. Насколько я понимаю, он ее уже получил.

— Значит, его адресом вы не располагаете?

— Боюсь, что нет. Он с нами расплатился, и больше никаких дел у нас с ним нет.

— Но, когда он заключил с вами договор, какой-то предыдущий адрес у него должен был бы быть.

— Какая-то гостиница… по-моему, в районе Паддингтона.

— А банковские реквизиты? — высказала предположение Франки.

— Он заплатил ренту за квартал вперед и оставил в банке распоряжение оплатить электричество и газ.

— Ох! — в отчаянии произнесла Франки.

Она увидела, что молодой человек смотрит на нее с некоторым любопытством. Жилищные агенты мастера определять, к какому слою общества принадлежит тот или иной клиент. Интерес Франки к Кэймену был для него явно неожидан.

— Он должен мне изрядную сумму, — нашлась она.

На лице молодого человека тотчас отразилось возмущение. Горячо сочувствуя попавшей в беду красавице, он принялся рыться в кипах корреспонденции, он сделал все, что было в его силах, но ни нынешнего, ни предыдущего адреса мистера Кэймена найти не удалось.

Франки поблагодарила его и ушла. На улице она взяла такси и отправилась во вторую контору. Она не стала там повторять все сначала. В той конторе сдавали Кэймену дом. А в этой были заинтересованы сдать его снова, действуя по поручению владельца дома. Поэтому Франки попросила ордер на осмотр.

На сей раз в ответ на безмолвное удивление агента она объяснила, что ей необходимо дешевое помещение, чтобы устроить жилье для бездомных девушек. Агент тут же ей поверил, и Франки вышла от него с ключами от дома номер 17 по Сент-Леонард-гарденз и еще от двух домов, которые, естественно, осматривать не собиралась, а также с ордером на осмотр еще и четвертого дома.

«Повезло, — подумала Франки. — Действительно повезло, что агент не потащился ее сопровождать, наверное, они это делают, только когда речь идет о меблированных помещениях».

Когда она растворила парадную дверь дома номер 17, на нее пахнуло затхлым духом давно не проветривавшегося помещения.

Дом был малоприятный — дешевая отделка, стены грязные, в пузырях вздувшейся краски. Франки обошла его весь, от чердака до подвала. При отъезде дом не убрали. Повсюду валялись обрывки веревок, старые газеты, гвозди, кое-какие инструменты. И ничего, что могло бы пролить свет на личности его бывших обитателей. Она нашла лишь клочок разорванного письма.

На одном из диванов у окна лежал раскрытый железнодорожный справочник, однако никаких пометок на его открытой странице не было. Франки все же переписала все названия с этой страницы в маленькую записную книжку, — жалкий пустячок — совсем не на это она рассчитывала.

Значит, напасть на след Кэйменов ей не удалось.

Она утешилась мыслью, что этого, разумеется, и следовало ожидать. Если Кэймены и впрямь не в ладах с законом, они конечно же первым делом должны были замести следы.

Тем не менее, возвращая агентам ключи и заверяя их, будто в ближайшие дни она с ними свяжется, она определенно ощутила разочарование.

В довольно подавленном настроении она брела в сторону Гайд-парка[64], пытаясь сообразить, что же следует предпринять дальше. Эти бесплодные размышления прервал внезапно разразившийся ливень. Такси поблизости не оказалось. Желая уберечь от дождя любимую шляпу, Франки поспешно нырнула в оказавшееся рядом метро. Она взяла билет до Пиккадили-серкус[65] и купила в киоске несколько газет.

Войдя в вагон — в это время дня почти пустой, — она решила отвлечься наконец от этой своей неудачной вылазки. Раскрыла газету и попыталась сосредоточиться. Она пробегала глазами отдельные фразы и абзацы: сколько-то смертей на дорогах, загадочное исчезновение школьницы, прием, устроенный леди Петерхемптон в отеле «Кларидж», выздоровление сэра Милкингтона после того, как он едва не погиб на своей знаменитой яхте «Эстрадора», прежде принадлежавшей миллионеру Джону Сэвиджу. Что за несчастливое судно! Конструктор этой яхты трагически погиб, мистер Сэвидж покончил с собой, сэр Джон Милкингтон чудом избежал смерти.

Франки опустила газету и, сдвинув брови, пыталась вспомнить.

Она дважды слышала имя Джона Сэвиджа — впервые от Сильвии Бассингтон-ффренч, когда та говорила об Алане Карстейрсе, затем от Бобби, когда он пересказывал свой разговор с миссис Ривингтон. Алан Карстейрс был другом Джона Сэвиджа. У миссис Ривингтон было смутное подозрение, что приезд Карстейрса в Англию был каким-то образом связан со смертью Сэвиджа. Сэвидж… что там такое было?.. Он покончил с собой, так как думал, что у него рак.

Предположим… предположим, что Алана Карстейрса не удовлетворило то, что напечатано о смерти его друга. И он приехал, чтобы самому во всем разобраться. А еще можно предположить, что обстоятельства, предшествующие смерти Сэвиджа, и есть первый акт той драмы, участниками которой невольно стали и они с Бобби.

«Вполне возможно, — решила Франки, — вполне».

Она стала обдумывать, как проверить это ее новое предположение. Она понятия не имела, с кем Джон Сэвидж был близок и кто его родственники.

И вдруг ее осенило — завещание! Если в обстоятельствах смерти Сэвиджа было что-то подозрительное, возможно, какую-то подсказку удастся найти в его завещании.

Франки знала, что в Лондоне существует некое заведение, куда можно прийти и прочесть любое завещание, достаточно уплатить шиллинг. Но где оно находится, она вспомнить не могла.

Поезд остановился, и Франки поняла, что это станция «Британский музей»[66]. Значит, она проскочила «Оксфорд-серкус», где намеревалась выйти, проехав две лишние станции.

Франки выскочила из вагона. А как только она вышла на улицу, ей в голову пришла замечательная идея. Через пять минут она уже была у конторы «мистеров Спрэга, Спрэга, Дженкинсона и Спрэга».

Франки приняли очень почтительно и тотчас провели в личную цитадель главы фирмы, мистера Спрэга.

Мистер Спрэг встретил ее чрезвычайно радушно. У него был глубокий, густой и звучный, внушающий доверие голос, который клиенты-аристократы, частенько взывающие к мистеру Спрэгу, чтобы он вытащил их из какой-либо неприятности, находили на редкость успокаивающим. Ходили слухи, что он знает уйму постыдных секретов из жизни благородных семейств — как никто другой в Лондоне.

— Рад вас видеть, леди Франсез, — сказал мистер Спрэг. — Сделайте одолжение, присаживайтесь. Вот сюда. Вам удобно на этом стуле? Погода? Да, да. Дни стоят замечательные, не правда ли? Золотая осень. А как поживает лорд Марчингтон? Надеюсь, все хорошо?

Франки с подобающей вежливостью и любезностью ответила на все его вопросы.

Завершив сей ритуал, мистер Спрэг снял с носа пенсне и приобрел еще более официальный вид, располагающий, однако, к доверительной беседе.

— Итак, леди Франсез, чему я обязан удовольствием видеть вас сегодня в моей… гм… обветшавшей конторе?

«Шантажу? — вопрошали его поднятые брови, — Бесцеремонным письмам? Стремлением пресечь компрометирующие ухаживания какого-нибудь юнца? Иску, предъявленному вашей портнихой?»

Однако брови были подняты лишь самую малость — мистер Спрэг задавал свои безмолвные вопросы отнюдь не навязчиво, с той деликатностью, которая свойственна поверенному с такими, как у мистера Спрэга, опытом и доходом.

— Я хочу взглянуть на одно завещание, — сказала Франки. — И не знаю, как это сделать. Но где-то это точно можно сделать, верно? Только надо заплатить шиллинг.

— В Соммерсет-хаусе[67],— сказал мистер Спрэг. — Но чье завещание вас интересует? Мне кажется, я мог бы сообщить вам все, что вы желаете знать о… э-э… относительно завещаний членов вашей семьи. Смею заметить, что наша фирма имеет честь обслуживать ваше семейство с очень давних пор.

— Это завещание не члена нашей семьи, — сказала Франки.

— Нет?! — воскликнул мистер Спрэг.

Франки совершенно не собиралась вдаваться в подробности. Но его гипнотическая способность вытягивать у собеседника доверительные сведения была настолько сильна, что Франки вдруг невольно произнесла:

— Я хотела посмотреть завещание мистера Сэвиджа… Джона Сэвиджа.

—. В самом деле? — В голосе мистера Спрэга прозвучало нескрываемое удивление. Он не ожидал ничего подобного. — Но это так необычно… в высшей степени необычно.

В голосе мистера Спрэга прозвучала какая-то странная нотка. Франки даже изумленно на него посмотрела.

— Право, леди Франсез, — сказал мистер Спрэг. — Право, я не знаю, как быть. Не можете ли вы мне объяснить, почему вас интересует это завещание?

— Нет, боюсь, что не могу, — очень тихо, но достаточно твердо сказала Франки.

Она вдруг поняла, что неизменно благожелательный и всеведущий мистер Спрэг ведет себя совсем не так, как обычно. Он был явно чем-то встревожен.

— Я совершенно уверен, что мне следует вас предостеречь, — сказал мистер Спрэг.

— Предостеречь?

— Да. Признаки неопределенные, весьма неопределенные… но что-то, несомненно, затевается. И я не хотел бы, чтобы вы оказались замешанной в каком-то сомнительном деле.

В сущности, Франки могла бы ему сказать, что она уже более чем основательно замешана в таком деле, чего он, естественно, никоим образом бы не одобрил. Но она просто смотрела на него — внимательно и вопрошающе.

— Речь идет о довольно необычном совпадении, — сказал мистер Спрэг. И продолжал: — Несомненно, что-то затевается… несомненно. Но что именно, я сейчас сказать не вправе.

Франки смотрела все так же вопрошающе.

— Мне стало известно, что кто-то выдавал себя за меня, леди Франсез, — продолжал мистер Спрэг. Он едва сдерживал негодование. — Причем без моего ведома. Что вы на это скажете?

Однако охваченная паникой Франки не могла вымолвить ни слова.

Глава 25 Рассказывает мистер Спрэг

Наконец она, запинаясь, проговорила:

— Откуда вы узнали?

Совсем не то хотела она сказать. Через мгновение она уже готова была откусить себе язык, но слова были сказаны, и мистер Спрэг не был бы юристом, не пойми он, что это признание.

— Значит, вам об этом что-то известно, леди Франсез?

— Да, — произнесла Франки.

Некоторое время она собиралась с мыслями, затем, глубоко вздохнув, сказала:

— Это моя вина, мистер Спрэг.

— Я в недоумении.

Судя по голосу, возмущенный юрист боролся в нем с по-отечески снисходительным семейным поверенным.

— Как это случилось? — спросил он.

— Это была просто шутка, — едва слышно ответила Франки. — От… от нечего делать.

— И кому же пришла в голову мысль выдать себя за меня? — требовательно спросил мистер Спрэг.

Франки глянула на него и, быстро собравшись с мыслями, тотчас нашлась.

— Это был молодой герцог Нор… — Она не договорила. — Нет, мне не следует называть имена. Это против правил.

Она сразу почувствовала, что опасность миновала. Спрэг вряд ли простил бы подобную выходку сыну сельского викария, но герцог — это другое дело, титулованной особе он мог простить даже и большую дерзость. К нему вернулась прежняя благожелательность.

— Ах вы, золотая молодежь… золотая молодежь, — пробормотал мистер Спрэг, погрозив ей пальцем. — Так и норовите угодить в какую-нибудь историю. Ах, леди Франсез. Знали бы вы, какие порой неприятности может повлечь за собой совершенно безобидная шутка, которую вам вдруг вздумалось с кем-то сыграть… м-да… я понимаю, у вас было просто хорошее настроение… Но так ведь можно доиграться и до суда, мало ли какие чисто юридические осложнения могли бы возникнуть… м-да.

— Вы просто чудо, мистер Спрэг, — голосом паиньки сказала Франки. — В самом деле. Никто, кроме вас, не проявил бы такого великодушия. Мне ужасно стыдно.

— Ну, полно, полно, леди Франсез, — по-отечески мягко отозвался мистер Спрэг.

— Но мне действительно очень стыдно. Наверно, это миссис Ривингтон… А что именно она вам сказала?

— Письмо, кажется, при мне. Я распечатал его всего полчаса назад.

Мистер Спрэг протянул ей письмо, и весь его вид говорил: «Вот, вот полюбуйтесь на результат вашего легкомыслия».

«Дорогой мистер Спрэг (писала миссис Ривингтон), это, конечно, очень глупо с моей стороны, но я только теперь вспомнила то, что могло бы Вам помочь в тот Ваш визит. Алан Карстейрс упомянул, что собирается отправиться в местечко Чиппинг-Сомертон. Не знаю, может ли это Вам пригодиться.

Вы так порадовали меня своим рассказом о деле Мэлтрейверс.

С уважением, искренне Ваша, Эдит Ривингтон».

— Как видите, эта шутка могла иметь самые серьезные последствия, — строго, но благожелательно сказал мистер Спрэг. — Я рассудил, что затевается что-то весьма сомнительное. Связанное либо с делом Мэлтрейверс, либо с моим клиентом мистером Карстейрсом…

Франки не дала ему договорить.

— Мистер Карстейрс был вашим клиентом? — взволнованно спросила она.

— Был. Когда с месяц назад он в последний раз приезжал в Англию, он со мной советовался. Вы знаете мистера Карстейрса, леди Франсез?

— Мне кажется, можно сказать, знаю, — ответила Франки.

— Чрезвычайно привлекательная личность, — сказал мистер Спрэг. — Он поистине принес в нашу контору дыхание… э-э… широких просторов.

— Он приходил посоветоваться с вами о завещании мистера Сэвиджа? — спросила Франки.

— А, так это вы порекомендовали ему обратиться ко мне? Он не мог вспомнить, кто именно его сюда направил.

— И что же вы ему посоветовали? — спросила Франки. — Или профессиональный долг не позволяет вам об этом рассказывать?

— В данном случае позволяет, — улыбнулся мистер Спрэг. — Я полагал, что сделать ничего нельзя… то есть ничего, если родственники мистера Сэвиджа не готовы потратить кучу денег на то, чтобы защитить дело в суде… а я полагаю, они были не готовы или даже не в состоянии это сделать. Я никогда не посоветую обращаться в суд, если нет ни малейшей надежды на успех. Судебный процесс, леди Франсез, — штука непредсказуемая. У него есть изгибы и повороты, которые человека не искушенного в юриспруденции могут застать врасплох. Не доводите дело до суда — вот мой девиз.

— История была прелюбопытная, — задумчиво сказала Франки.

Ощущение у нее было примерно такое, как если бы она ходила босиком по полу, усыпанному канцелярскими кнопками. В любой момент могла наступить на одну из них — и тогда все, игра окончена.

— Такие случаи не столь редки, как может показаться, — сказал мистер Спрэг.

— Случаи самоубийства? — спросила Франки.

— Нет-нет, я имел в виду злоупотребление влиянием. Мистер Сэвидж был прожженный делец, и, однако, в руках этой женщины он был податлив как воск. Уж она-то свое дело знала.

— Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали мне все по порядку, — набравшись храбрости, попросила Франки. — Мистер Карстейрс был… был так разгорячен, что я толком ничего не поняла.

— Случай был наипростейший, — сказал мистер Спрэг. — Могу ознакомить вас с фактами… они преданы гласности… так что на этот счет у меня нет никаких ни перед кем обязательств.

— Тогда расскажите мне все, — попросила Франки.

— Случилось так, что в ноябре прошлого года мистер Сэвидж возвращался в Англию из Соединенных Штатов. Человек он был, как вам известно, чрезвычайно богатый и не имел близких родственников. Во время плавания он свел знакомство с некоей дамой… э-э… миссис Темплтон. О миссис Темплтон известно лишь то, что она очень красивая женщина и имела мужа, который удобнейшим образом держался где-то на заднем плане.

«Кэймены», — подумала Франки.

— Эти океанские круизы чреваты опасными сюрпризами, — продолжал мистер Спрэг, улыбаясь и покачивая головой. — Мистер Сэвидж явно увлекся. Он принял приглашение дамы погостить в ее скромном коттедже в Чипинг-Сомертоне. Как часто он там бывал, мне неведомо, но одно несомненно — он все больше и больше подпадал под чары этой миссис Темплтон.

А потом произошла трагедия. Какое-то время мистера Сэвиджа беспокоило состояние его здоровья. Он боялся, что у него некая болезнь…

— Рак? — сказала Франки.

— Да, по правде сказать, именно этого он и боялся. Это стало у него навязчивой идеей. В ту пору он гостил у Темплтонов. Они убедили его поехать в Лондон и проконсультироваться у специалиста. Он так и сделал. А вот относительно всего дальнейшего у меня есть свое мнение, леди Франсез. Этот специалист — человек очень известный — признанное светило в своей области, — показал под присягой, что мистер Сэвидж не был болен раком и что он так ему и сказал. Однако тот был настолько убежден в обратном, что не смог тому поверить. Но, согласитесь, ведь все могло выглядеть несколько иначе. Не ищите в моих словах некой предубежденности, леди Франсез, просто я хорошо знаю врачей.

Очень может быть, что симптомы болезни мистера Сэвиджа довольно-таки озадачили доктора, и он с огорченным видом завел речь о каком-то сложном и дорогостоящем лечении. Да, он уверял пациента, что никакого рака нет, но, глядя на его скорбное лицо, мистер Сэвидж решил, что дела совсем плохи. Мистер Сэвидж не мог не знать, что обычно в таких случаях врачи скрывают от пациента истинный диагноз. По мнительности своей он решил, что это тот самый случай.

В общем, в Чипинг-Сомертон мистер Сэвидж вернулся в крайнем душевном смятении, полагая, что обречен на медленную, мучительную смерть. В его семье, вероятно, уже бывали подобные страдальцы, и он решил избавить себя от грядущих мук, свидетелем коих не раз оказывался. Он послал за поверенным — весьма уважаемым, и из чрезвычайно солидной фирмы, — и тот прямо на месте составил завещание, мистер Сэвидж его подписал и передал поверенному на хранение. В тот же вечер мистер Сэвидж принял очень большую дозу хлорала[68], написав перед этим письмо, в котором объяснил, что медленной и мучительной смерти предпочитает быструю и безболезненную.

Семьсот тысяч фунтов, не облагаемых наследственной пошлиной, он оставил миссис Темплтон, а остальное — перечисленным в завещании благотворительным учреждениям.

Мистер Спрэг откинулся на спинку кресла. Он явно наслаждался своей нынешней ролью.

— Присяжные единодушно вынесли обычный в таких случаях вердикт — самоубийство в состоянии крайней депрессии. Но это вовсе не означает, будто он был в таком состоянии в момент написания завещания. Думаю, что с этим согласился бы любой суд присяжных. Завещание было составлено в присутствии поверенного, засвидетельствовавшего, что покойный был в здравом уме и твердой памяти. Не думаю также, что можно доказать, будто на него было оказано давление. Мистер Сэвидж не лишил наследства ни одного близкого или дорогого ему человека — у него были лишь дальние родственники, с которыми он практически никогда не виделся. По-моему, они живут где-то в Австралии.

Мистер Спрэг выдержал паузу.

— Мистер Карстейрс, однако, настаивал, что такое завещание совершенно не в духе мистера Сэвиджа. По его словам, мистер Сэвидж всегда был убежден, что деньги должны наследовать кровные родственники, к тому же он никогда особо не жаловал благотворительные общества. Однако никакого документального подтверждения сего заявления у мистера Карстейрса не было, и я не преминул ему заметить, что люди иногда меняют свои убеждения. Кроме того, чтобы оспорить данное завещание, пришлось бы иметь дело не только с миссис Темплтон, но и с благотворительными организациями. А завещание к этому времени уже было утверждено официально.

— А не было ли по этому поводу какого-нибудь шума? — спросила Франки.

— Я позволю себе напомнить, что родственники мистера Сэвиджа жили не в Англии и мало что об этом знали. В конце концов этим делом занялся не кто иной, как мистер Карстейрс. Он вернулся из каких-то африканских дебрей и мало-помалу разузнал подробности случившегося. После чего отправился в Англию в надежде что-то предпринять. Мне ничего не оставалось, как сообщить ему, что сделать уже ничего нельзя. Да, таков мой вывод. Владение имуществом, по сути, равносильно праву на него, а миссис Темплтон им владеет. К тому же она уехала из Англии и, видимо, поселилась на юге Франции. Она отказалась обсуждать что бы то ни было связанное с этим делом. Я предложил мистеру Карстейрсу проконсультироваться у адвоката, но он решил, что в этом нет надобности. Он согласился со мной: ничего сделать нельзя, надо было пытаться сразу, а теперь слишком поздно. Но я-то думаю, что и более ранние попытки ни к чему бы не привели.

— Понятно, — сказала Франки. — И про эту миссис Темплтон никто ничего не знает?

Мистер Спрэг покачал головой и поджал губы.

— Казалось бы, такой житейски искушенный человек, как мистер Сэвидж, не должен был так легко попасться… но… — Мистер Спрэг снова печально покачал головой — перед его мысленным взором промелькнули бесчисленные клиенты, которые должны были бы понимать, что творят… Но прозрение наступало слишком поздно — они все шли к нему, чтобы он уладил их дела, избавив их от судебного разбирательства.

Франки встала.

— Люди — прелюбопытные создания, — с важным видом заключила она и протянула мистеру Спрэгу руку. — До свидания, мистер Спрэг. Вы замечательный… просто замечательный. Мне очень стыдно.

— Вы все должны быть осмотрительней. — Он укоризненно покачал головой. — Я имею в виду золотую молодежь.

— Вы ангел, — сказала Франки.

Она с чувством сжала его руку и вышла.

Мистер Спрэг снова сел за стол и погрузился в размышления.

«Молодой герцог Нор…»

Существовало только два герцога Нор…, подходивших под ее рассказ.

Который же из них?

Мистер Спрэг принялся листать Книгу пэров[69].

Глава 26 Ночная вылазка

Необъяснимое отсутствие Мойры очень тревожило Бобби, хоть он и старался внушить себе, что это его не слишком тревожит. Он снова и снова уговаривал себя не делать поспешных выводов, что это нелепость — вообразить такое… будто с Мойрой покончили, — ведь в доме полно возможных свидетелей. Скорее всего причина ее исчезновения весьма проста. В худшем случае ее держат под замком в этом треклятом Грэндже.

Бобби твердо знал, что покинуть Стейверли по доброй воле она не могла. Ни за что бы она вот так не уехала — не предупредив его и ничего не объяснив. Кроме того, она сама говорила, что ехать ей некуда.

Нет, тут явно замешан все тот же доктор Николсон. Этот мерзкий тип, видимо, прознал о попытке Мойры спастись и сделать ответный ход: Мойра томится за зловещими стенами Грэнджа и лишена возможности связаться с внешним миром.

Но час расправы над ней, вероятно, близок. Бобби безоговорочно поверил всему, что она говорила. Ее страхи отнюдь не порождение чересчур богатого воображения или расстроенных нервов.

Николсон вознамерился избавиться от своей жены. Однако все его попытки пока не удавались. Теперь, когда Мойра явно поделилась своими переживаниями с другими, Николсон должен непременно что-то предпринять. Либо скорее с ней покончить, либо вообще оставить ее в покое. Рискнет ли он от нее избавиться?

Бобби не сомневался, что рискнет. Ведь Николсон знает, что, даже если кто-то и поверил его жене, никаких улик против него нет, к тому же он, вероятно, полагает, что ему придется иметь дело только с Франки. Похоже, он с самого начала учуял подвох в этой автомобильной катастрофе — поэтому и выуживал у нее всякие подробности. Но шофера леди Франсез он едва ли заподозрил.

Да, Николсон готов на крайний шаг. Тело Мойры найдут где-нибудь в отдалении от Стейверли. Быть может, его потом выбросит море… Или найдут у какой-нибудь скалы. Несчастный случай, опять скажут люди. Николсон стал просто специалистом по несчастным случаям.

Однако на подготовку ему потребуется время — не так много, но все-таки… конечно, теперь он в силу обстоятельств будет вынужден действовать быстрее, чем обычно. Однако сутки у Бобби наверняка есть. Если Мойра находится в Грэндже, необходимо найти ее до того, как они истекут.

Распрощавшись с Франки на Брук-стрит, он стал действовать. От гаража ему лучше по-прежнему держаться подальше. Вполне возможно, что слежка за ним продолжается. Роль Хоукинса ему явно удалась, но теперь Хоукинс тоже должен исчезнуть.

Тем же вечером в суетливый городок Эмблдевир приехал молодой человек с усиками и в дешевом темно-синем костюме. Он остановился в привокзальной гостинице, зарегистрировавшись под именем Джордж Паркер. Оставив там саквояж, он пошел договариваться о том, чтобы взять напрокат мотоцикл.

В десять вечера через селение Стейверли проехал мотоциклист в шлеме и защитных очках и остановился на пустынном участке дороги неподалеку от Грэнджа.

Поспешно спрятав мотоцикл за растущие поблизости кусты, Бобби огляделся по сторонам. Вроде бы никого.

Он неторопливым шагом пошел вдоль стены и наконец оказался у знакомой калитки. И на этот раз она оказалась не запертой. Бобби еще раз огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что никто за ним не следит, и тихонько проскользнул внутрь. Он сунул руку в карман пиджака, оттянутого револьвером. Ощутив его холодок, Бобби почувствовал себя увереннее.

В Грэндже, казалось, царило спокойствие.

Бобби усмехнулся — ему вспомнились леденящие кровь рассказы про всяких злодеев, которые держали гепардов и прочих хищников, чтобы оградить свои владения от незваных гостей.

Доктор Николсон, похоже, довольствовался щеколдами и засовами и был даже довольно небрежен. Эту маленькую дверь конечно же не следовало оставлять незапертой. Какая непростительная беспечность!

Ни прирученных питонов, подумал Бобби, ни гепардов, ни проволоки, через которую пропущен электрический ток, — этот человек непозволительно отстал от жизни.

Бобби пытался иронизировать, чтобы хоть как-то приободриться. А как только он возвращался мыслями к Мойре, сердце его болезненно сжималось, и он словно наяву представлял ее лицо — дрожащие губы, широко раскрытые испуганные глаза. Где-то тут он тогда впервые ее увидел — живую, а не на фотографии. Он вспомнил, как обхватил ее рукой, когда она чуть не упала, и по его телу прошла дрожь…

Мойра… где она сейчас? Что сотворил с ней этот зловещий тип? Только бы она была жива…

— Она должна быть жива, — мрачно, сквозь зубы произнес Бобби. — Ни о чем другом я и думать не хочу.

Он осторожно обошел дом, тщательно осмотрев его со всех сторон. Часть верхних окон светилась, в одном из окон первого этажа тоже горел свет.

Бобби подобрался к этому окну. Шторы были задернуты, но между ними оставалась щелка. Бобби оперся коленом о подоконник и бесшумно на него влез. Теперь можно было заглянуть внутрь.

За стеклом двигались мужская рука и плечо — человек, должно быть, писал. Вот он переменил позу, и стал виден его профиль. Это был доктор Николсон.

Не зная, что за ним наблюдают, доктор продолжал писать. Бобби испытал странное блаженство. Николсон был так близко — если бы не стекло, можно было бы протянуть руку и коснуться его.

Бобби чувствовал, что впервые по-настоящему видит этого человека. Волевой профиль: большой, мясистый нос, выдающаяся вперед челюсть, хорошо выбритый, резко очерченный подбородок. Уши маленькие, плотно прилегают к голове, а мочки полностью срослись с щеками. Такие уши вроде бы означают что-то особое в характере.

Доктор все писал — спокойно, неторопливо. Порою останавливался, подыскивая подходящее слово, и снова принимался писать. Перо двигалось ровно и точно. Вот он снял пенсне, протер и снова надел.

Бобби со вздохом спустился на землю. Похоже, Николсон еще какое-то время будет писать. Как раз теперь и надо бы пробраться в дом.

Неплохо бы проникнуть туда через окно верхнего этажа, а ночью не спеша обследовать все помещения.

Бобби опять обошел дом и выбрал подходящее окно на втором этаже. Фрамуга оказалась открытой, но свет в комнате не горел, по-видимому, сейчас там никого не было. Кроме того, поблизости весьма кстати росло дерево.

В следующую минуту Бобби уже на него карабкался. Все шло хорошо, но, когда он протягивал руку, чтобы ухватиться за оконный карниз, раздался угрожающий треск ветви — той самой, на которой он находился… А в следующий миг эта подгнившая ветка обломилась — Бобби рухнул вниз, угодив головой в кучу гортензий под окном, что, к счастью, смягчило удар.

Окно Николсона было дальше, но по этой же стороне дома. Бобби услышал, как доктор вскрикнул, и его окно распахнулось. Немного оправившись от потрясения, Бобби вскочил, мигом вырвался из цветочных пут и кинулся сквозь густую тень на дорожку, ведущую к маленькой двери в стене. После короткой пробежки он нырнул в кусты.

Он слышал голоса и видел, как подле сломанных и потоптанных гортензий двигались огни. Он замер, боясь вздохнуть. Они могут пойти по дорожке. Однако если они увидят, что калитка открыта, то скорее всего решат, что нарушитель спокойствия успел скрыться, и дальше искать не станут.

Однако минуты летели, а к кустам никто не приближался. Вскоре Бобби услышал голос Николсона, который о чем-то спрашивал. Слов он не разобрал, но услышал ответ, произнесенный грубым голосом простолюдина:

— Все в полном порядке, сэр. Я все осмотрел.

Звуки постепенно замерли, огни исчезли. Все как будто вернулись в дом.

Бобби очень осторожно вышел из своего укрытия на дорожку. Все вроде бы было тихо. Он сделал шаг по направлению к дому, потом еще и еще.

И вдруг сзади из тьмы на него обрушился мощный удар. Он рухнул и провалился… во мглу.

Глава 27 «Мой брат был убит»

В пятницу утром зеленый «бентли» остановился перед Станционной гостиницей в Эмблдивере.

Как было заранее договорено, Франки послала Бобби телеграмму на имя Джорджа Паркера. В ней она сообщала, что выезжает из Лондона на дознание, где ей предстоит давать показания по поводу смерти Генри Бассингтон-ффренча и что по пути она заедет в Эмблдивер.

Но ответной телеграммы, в которой было бы названо время и место встречи, она не получила, а потому и приехала прямо в гостиницу.

— Мистер Паркер, мисс? — переспросил коридорный. — По-моему, джентльмен с такой фамилией у нас не останавливался, но я посмотрю.

Через несколько минут он вернулся.

— Он приехал в среду вечером, мисс. Оставил саквояж и сказал, что скорее всего вернется поздно. Его вещи здесь, у нас, но сам он так и не возвращался.

У Франки вдруг закружилась голова — она оперлась о стол, чтобы не упасть. Коридорный смотрел на нее с сочувствием.

— Вам плохо, мисс?

Франки покачала головой.

— Все в порядке, — выдавила она. — Он не оставлял никакой записки?

Коридорный опять ушел и скоро вернулся.

— На его имя пришла телеграмма, — сказал он. — А больше ничего нет.

Он смотрел на Франки с любопытством.

— Я могу чем-нибудь помочь, мисс?

Франки покачала головой.

В эту минуту она хотела только одного — уйти отсюда. Ей нужно собраться с мыслями и решить, как действовать дальше.

— Не беспокойтесь, — сказала она и, сев в автомобиль, поехала прочь.

Коридорный смотрел ей вслед и умудренно покачивал головой.

«Дал тягу, вернее верного, — сказал он про себя. — Не оправдал ее надежд. Улизнул. А девушка — пальчики оближешь, щеголиха. Интересно, он-то какой?»

Коридорный спросил у молоденькой регистраторши, но она не смогла вспомнить.

— Вельможная парочка, — со знанием дела заключил коридорный. — Собирались тайком пожениться, а он удрал.

Тем временем Франки катила по направлению к Стей-верли, обуреваемая самыми противоречивыми чувствами.

Почему Бобби не вернулся в гостиницу? Тут могут быть только две причины: либо он напал на след, и след куда-то его увел, либо… либо что-то случилось. «Бентли» угрожающе вильнул, но Франки успела его выровнять.

«Дура она, придумывает невесть что. Да что с ним могло случиться, просто напал на след… вот и все… ну да, напал на след.

Но почему он не написал ни словечка, чтобы ее успокоить?

Это объяснить труднее, но все-таки можно. Непредвиденные обстоятельства — не было времени или возможности… Бобби знал, что она, Франки, не переполошится из-за него. Все в порядке… должно быть в порядке».

Дознание прошло как во сне. Там были и Роджер и Сильвия — в своем вдовьем трауре она была такой трогательной, такой прекрасной. Франки поймала себя на том, что восхищается ею, как восхищалась бы актрисой.

Судебное разбирательство вели очень тактично. В здешних местах Бассингтон-ффренчей любили и всячески старались щадить чувства вдовы и брата покойного.

Франки и Роджер дали свои показания, доктор Николсон — свои, было предъявлено прощальное письмо покойного. Все закончилось очень быстро. Вынесенный вердикт гласил: «Самоубийство в состоянии крайней депрессии».

«Обычный в таких случаях» вердикт, вспомнила она слова мистера Спрэга.

Два «таких» случая — Сэвидж и Бассингтон-ффренч…

Два самоубийства в состоянии крайней депрессии. Нет ли… не может ли быть между ними какой-то связи?

Что это безусловное самоубийство, Франки не сомневалась, ведь она была на месте трагедии. Версия Бобби о том, что это убийство, совершенно неприемлема. У доктора Николсона неопровержимое алиби — оно подтверждено самой вдовой.

Франки и доктор Николсон задержались после того, как другие вышли. Коронер пожал Сильвии руку и выразил соболезнование.

— Франки, дорогая, по-моему, для вас есть несколько писем, — сказала Сильвия. — Вы не возражаете, если я вас покину и пойду прилягу. Все это было так ужасно, — вздрогнув, добавила она и вышла из комнаты. Николсон пошел с ней, пробормотав что-то насчет успокоительного.

Франки повернулась к Роджеру.

— Роджер, Бобби исчез.

— Исчез?

— Да!

— Где и как?

Франки быстро, в нескольких словах, объяснила.

— И с тех пор его не видели? — спросил Роджер.

— Нет. Что вы об этом думаете?

— Мне это не нравится, — сказал Роджер.

У Франки упало сердце.

— Вы не думаете, что…

— О, возможно, все не так уж плохо, но… ш-ш, Николсон идет.

Доктор вступил в комнату своей бесшумной походкой. Он потирал руки и улыбался.

— Дознание прошло отлично, — сказал он. — В самом деле отлично. Доктор Дэвидсон был чрезвычайно тактичен и внимателен. Нам просто повезло с коронером.

— Вероятно, — машинально ответила Франки.

— От него очень многое зависит, леди Франсез. Как повести дознание — это всецело в руках коронера. У него широкие полномочия. Он может все усложнить, а может и облегчить — это как ему будет угодно. В данном случае все прошло превосходно.

— В сущности, хороший спектакль, — резко сказала Франки.

Николсон посмотрел на нее удивленно.

— Я понимаю, что имеет в виду леди Франсез, — сказал Роджер. — Я и сам воспринял все именно так. Мой брат был убит, доктор Николсон.

Роджер стоял за спиной доктора и не видел в отличие от Франки, что в глазах доктора мелькнул страх.

— Я знаю, что говорю, — сказал Роджер, опередив Николсона, который собрался ответить. — Какие бы тут ни оглашали вердикты, я считаю произошедшее убийством. Те преступные твари, которые вынудили моего несчастного брата стать рабом страшного зелья, безусловно, убили его, не важно, что стрелял он сам.

Он сделал шаг вперед, и теперь его пылающие гневом глаза смотрели на доктора.

— Я намерен с ними расквитаться, — сказал он, и в его словах прозвучала угроза.

Доктор Николсон, не выдержав его взгляда, опустил глаза. Он печально покачал головой.

— Не могу с вами не согласиться. О пристрастии к наркотикам я знаю больше, чем вы, мистер Бассингтон-ффренч. Заставить человека принимать наркотики и вправду страшное преступление.

В голове у Франки уже роились разные идеи, и одна особенно настойчиво. «Нет, нет, — говорила она себе. — Это было бы слишком чудовищно. И однако… его алиби подтверждено только Сильвией. Но если так, то…»

Она встряхнулась, услышав, что к ней обращается доктор Николсон:

— Вы приехали на автомобиле, леди Франсез? На сей раз обошлось без несчастного случая?

Франки вдруг почувствовала, до чего ненавистна ей его улыбочка.

— Да, — ответила она. — По-моему, было бы просто обидно расходовать столько сил на несчастные случаи, не правда ли?

Интересно, ей показалось или он и вправду заморгал глазами?

— Наверное, на сей раз автомобиль вел ваш шофер?

— Мой шофер исчез, — сказала Франки, посмотрев доктору прямо в глаза.

— Что вы говорите…

— В последний раз его видели, когда он шел к Гранджу, — продолжала Франки.

Николсон поднял брови.

— В самом деле? Видимо, у меня на кухне имеется некая симпатичная приманка? — В его голосе слышалось приятное удивление. — Вот не знал.

— Так или иначе, в последний раз его видели у Гранджа, — сказала Франки.

— Я смотрю, вы очень расстроены, — сказал Николсон. — Не надо так близко к сердцу принимать здешние слухи. Местным сплетникам доверять нельзя. Я слышал дичайшие истории. — Он сделал паузу и заговорил чуть тише: — До моих ушей докатилась даже история о том, что мою жену и вашего шофера видели вместе у реки. — Николсон снова выдержал паузу. — Я полагаю, он был очень способный молодой человек, леди Франсез.

«Вот, значит, как, — подумала Франки. — Уж не собирается ли он делать вид, будто его жена сбежала с моим шофером? Вот, значит, какую игру он затеял?»

— Хоукинс умен, чем выгодно отличается от всех прочих шоферов, — сказала она.

— Я сразу это заметил, — сказал Николсон и обернулся к Роджеру: — Мне пора. Поверьте, я искренне сочувствую вам и миссис Бассингтон-ффренч.

Роджер пошел его проводить. Франки последовала за ними. На столике в холле лежали два адресованные ей письма. Одно — какой-то счет. Другое…

У нее екнуло сердце.

Другое надписано почерком Бобби.

Николсон и Роджер стояли на пороге.

Франки вскрыла конверт.

«Дорогая Франки, я наконец-то напал на след. Как можно скорее отправляйся в Чипинг-Сомертон, я уже там. Лучше приезжай поездом, а не на автомобиле. „Бентли“ слишком бросается в глаза. Поездом не очень удобно, но доехать можно. Приезжай в дом под названием „Тюдоровский коттедж“[70]. Я объясню тебе, как туда добраться. Дорогу ни у кого не спрашивай. (Тут следовали подробные указания.) Тебе все ясно? Никому не говори. (Эта фраза была жирно подчеркнута.) Ни единой душе.

Всегда твой Бобби».

Франки в волнении скомкала письмо. Значит, все в порядке. Ничего страшного с Бобби не произошло. Он напал на след — и надо же, какое совпадение, — на тот же след, что и она. Она уже побывала в Сомерсет-хаусе и ознакомилась с завещанием Джона Сэвиджа. Наследницей оказалась Роуз Эмили Темплтон, жена Эдгара Темплтона, проживающего в Тюдоровском коттедже в Чипинг-Сомертоне. И это опять же легко было соотнести с железнодорожным справочником в доме на Сент-Леонард-гарденз. Чипинг-Сомертон — одна из станций на той странице, которая была открыта. Значит, Кэймены уехали в Чипинг-Сомертон.

Все понемногу становилось на свои места. Они с Бобби все ближе к цели.

К ней подошел Роджер Бассингтон-ффренч.

— Есть что-нибудь интересное? — спросил он мимоходом.

Франки смутилась. Конечно же, Бобби не имел в виду Роджера, когда заклинал ее никому не говорить?

Но она вспомнила, как жирно было подчеркнуто это предупреждение, вспомнила и свои недавние чудовищные домыслы. Если ее догадка верна, Роджер, по простоте душевной, может нечаянно выдать их с Бобби. Нет, она ни в коем случае не станет намекать ему о своих подозрениях…

— Нет. Ничего интересного, — только и сказала она.

Еще до того, как кончатся эти сутки, ей придется горько пожалеть о своей предосторожности.

А в следующие несколько часов она не раз каялась, что по настоянию Бобби не воспользовалась автомобилем. По прямой до Чипинг-Сомертона было не так уж и далеко, но ехать пришлось с тремя пересадками и при каждой в томительном ожидании сидеть на очередной провинциальной станции, для Франки с ее нетерпеливым характером все эти проволочки были просто невыносимы.

И все же Бобби, наверное, в чем-то прав: в этой глухомани ее «бентли» и вправду слишком бросался бы в глаза.

Объяснить Бассингтон-ффренчам, почему она оставляет у них свой автомобиль, было не так просто, и она наскоро придумала что-то несусветное.

Когда поезд Франки дотащился наконец до маленькой станции Чипинг-Сомертон, только-только начинало темнеть. Но Франки казалось, что уже чуть ли не полночь. Ей казалось, что эта поездка никогда не кончится.

К тому же начинал накрапывать дождь — ей стало еще неуютней.

Франки застегнула пальто до самого верху, под станционной лампой кинула последний взгляд на письмо Бобби и, осмотревшись, двинулась в путь.

Благодаря разъяснениям Бобби она совсем не плутала. Впереди были видны огни селения. Франки свернула налево и по дорожке, ведшей на крутой холм, добралась до вершины, где была развилка. Франки пошла по правой тропе и, немного спустившись, увидела перед собой небольшие домики, а перед ними узенькую сосновую рощу — это была та самая деревушка, о которой писал Бобби. Она подошла к щеголеватой калитке и, чиркнув спичкой, увидела на ней надпись — «Тюдоровский коттедж».

Вокруг не было ни души. Франки подняла щеколду и вошла внутрь ограды. Перед домом тоже росли сосны. Она притаилась среди деревьев, выбрав место, с которого хорошо был виден фасад. Потом, с чуть сильнее обычного бьющимся сердцем, она попыталась как можно натуральнее воспроизвести уханье совы. Прошло несколько минут — никого. Франки снова заухала.

Дверь коттеджа отворилась, и на пороге появился человек в шоферской ливрее, он опасливо вглядывался во тьму. Бобби! Он поднял руку, приглашая войти, и скрылся в доме, оставив дверь открытой.

Франки вышла из своего укрытия и направилась к дому. Ни в одном окошке не было света. Полная тишь и темнота.

Франки осторожно переступила через порог и очутилась в темном коридоре. Она остановилась, вглядываясь в мрак.

— Бобби? — прошептала она. И вдруг насторожилась. Почему ей так знаком этот запах — этот тяжелый, приторный запах?

В тот миг, когда ее осенило — хлороформ! — сильные руки обхватили ее сзади. Она открыла рот, чтобы крикнуть, но на него шлепнули мокрую тряпку. Сладкий, неотвязный запах проник в ноздри. Она отчаянно боролась — изгибалась, выворачивалась, лягалась, но все напрасно — силы ее убывали. В ушах стоял гул, она чувствовала, что задыхается. А потом она потеряла сознание…

Глава 28 В последнюю минуту

Когда Франки пришла в себя, первые ее ощущения были весьма отвратительны. Проснуться после того, как тебя усыпили хлороформом, — никому такого не пожелаешь. Она лежала на очень жестком деревянном полу, руки и ноги у нее были связаны. С трудом перевернувшись, она чуть не ударилась со всего размаху о разбитый ящик для угля. Потом она снова пыталась двигаться, преодолевая дурноту, но не очень-то получалось.

Несколько минут спустя Франки смогла если не сесть, то хотя бы начать соображать.

Где-то рядом послышался слабый стон. Она огляделась по сторонам. Судя по всему, она находилась в некой мансарде. Свет проникал только через слуховое окно в крыше, и сейчас его почти не было. Через несколько минут вообще стемнеет. К стене было прислонено несколько картин в сломанных рамках, еще имелась полуразвалившаяся кровать, несколько сломанных стульев и уже упоминавшийся угольный ящик.

Похоже, стон доносился из угла.

Веревки были затянуты не слишком крепко, и потому как-то можно было двигаться… Она поползла по пыльному полу.

— Бобби! — вырвалось у нее.

Да, это был Бобби, тоже со связанными руками и ногами. А рот его был обвязан тряпкой.

Узел этой тряпки он как-то сумел ослабить. Франки как могла стала ему помогать, пользуясь тем, что путы на ее руках не были накрепко затянуты. В конце концов она содрала тряпку зубами.

— Франки! — с трудом разлепив губы, слабо воскликнул Бобби.

— Я рада, что мы опять вместе, — сказала Франки. — Но нас, похоже, облапошили.

— Похоже, — угрюмо согласился Бобби. — Что называется, «поймали на живца».

— Как они тебя сцапали? — спросила Франки. — Уже после того, как ты мне написал?

— Написал? Ничего я тебе не писал.

— Не писал? — в ужасе воскликнула Франки, широко распахнув глаза. — Какая же я идиотка! И в письме еще весь этот вздор насчет того, чтобы я никому ни слова.

— Послушай, Франки, давай я расскажу тебе обо всем, что со мной случилось — по порядку, а потом ты мне.

Бобби описал свои приключения в Грэндже и их зловещий финал.

— Очнулся я в этой проклятой дыре, — сказал он. — На подносе была кое-какая еда и питье. Я был ужасно голоден и сразу все съел и выпил. Туда, наверно, что-то подмешали, потому что я почти сразу уснул. Какой сегодня день?

— Пятница.

— А меня изволтузили в среду вечером. Черт подери, и все это время я был, можно сказать, без сознания. Ну теперь твоя очередь, Франки. Что с тобой-то приключилось?

Франки подробно поведала обо всем, начав с того, что сумела выведать у почтенного мистера Спрэга, и до той минуты, когда увидела в дверном проеме человека в шоферской ливрее, абсолютно уверенная, что это он, Бобби.

— А затем мне заткнули рот тряпкой, намоченной в хлороформе, — закончила она. — И… ох, Бобби, меня только что стошнило в угольный ящик!

— До чего же ты ловкая, Франки, — добродушно сказал Бобби. — Прямо в ящик… И это со связанными руками, не говоря уже о прочем. Ну да ладно, давай думать, что будем делать дальше. Удача нам изменила, и теперь как-то надо выкручиваться.

— Если б только я сказала Роджеру о твоем письме, — посетовала Франки. — И ведь хотела, да побоялась что-нибудь сделать не так…

— А значит, никто не знает, где мы, — печально констатировал Бобби. — Милая моя Франки, ну и в скверную я тебя втянул историю.

— Да, мы себя явно переоценили, — удрученно заметила Франки.

— Одно я не могу понять: почему они сразу нас не прикончили, — задумчиво пробормотал Бобби. — Ведь для Николсона человека убить, что раз плюнуть.

— У него свои планы, — сказала Франки, и по ее телу прокатилась легкая дрожь.

— Нам тоже не мешало бы разработать что-нибудь вроде плана. Надо как-то выпутываться, Франки. Что будем делать?

— А что, если покричать? — предложила Франки.

— Можно, — сказал Бобби. — Вдруг кто мимо пойдет и услышит. Хотя на это надежда слабая, иначе Николсон и тебе бы засунул кляп. Погоди, погоди… у тебя руки связаны не так крепко, как у меня. Давай-ка попробую развязать веревки зубами.

Следующие пять минут Бобби с таким напором вгрызался в узлы, что нельзя не помянуть добрым словом его дантиста.

— Поразительно, как запросто все это получается в книжках, — сказал он, тяжело дыша от напряжения. — Боюсь, от всех моих стараний никакого толку.

— Толк есть, — сказала Франки. — Рукам стало свободнее. Осторожно! Кто-то идет.

Она откатилась от Бобби. Кто-то поднимался по лестнице тяжелыми, внушительными шагами. Под дверью вспыхнула полоска света. Потом послышался поворот ключа в замке, и дверь медленно отворилась.

— Ну и как тут мои пташки? — донесся до них голос доктора Николсона.

В одной руке он держал свечу, и хотя шляпа его была надвинута чуть ли не на нос, а фигуру скрывало свободного покроя пальто с поднятым воротником, его сразу выдавал этот ледяной голос… Бесцветные глаза поблескивали за толстыми стеклами очков…

Он игриво покачал головой.

— Так глупо попасться — это вас недостойно, дорогая моя леди, — сказал он.

Оба пленника молчали. Да и что было говорить — все козыри в данный момент были на руках у Николсона.

Он поставил свечу на стул.

— Дайте-ка на всякий случай посмотрю, удобно ли вам.

Он проверил узлы на веревках Бобби, одобрительно кивнул и подошел к Франки. Теперь он покачал головой.

— Как мне справедливо напоминали в юности, пальцы появились раньше вилок — а зубами начали орудовать еще раньше, чем пальцами, — заметил он. — Я вижу, зубы вашего молодого друга изрядно потрудились.

В углу стоял тяжелый со сломанной спинкой стул.

Николсон поднял Франки, перенес на стул и крепко к нему привязал.

— Не слишком неудобно, надеюсь? — поинтересовался он. — Ну, да это ненадолго.

Франки обрела дар речи.

— Что вы собираетесь с нами делать? — спросила она.

Николсон прошел к двери и взял свечу.

— Леди Франсез, вы все язвили по поводу того, что я слишком люблю несчастные случаи. Возможно, вы правы. Так или иначе я собираюсь отважиться на еще один несчастный случай.

— Что это значит? — спросил Бобби.

— Что значит? Ну так и быть, скажу. Леди Франсез Деруэнт, сидя за рулем своего автомобиля — ее шофер находится рядом, — ошибается поворотом и едет по заброшенной дороге, которая ведет к открытому карьеру. Автомобиль срывается вниз. Леди Франсез и ее шофер погибают.

После не долгого молчания Бобби сказал:

— Но мы можем и не погибнуть. Иной раз случаются осечки. Как тогда, в Уэльсе.

— М-да, ваша сопротивляемость морфию поистине невероятна и очень, на мой взгляд, огорчительна, — сказал Николсон. — Но на сей раз можете не беспокоиться. Когда ваши тела обнаружат, и вы, и леди Франсез будете наверняка мертвы.

Бобби невольно пробрала дрожь. Тон Николсона был каким-то странным — так, наверное, говорит художник, обдумывающий свой шедевр.

«Все эти его фокусы доставляют ему удовольствие, — мелькнуло в голове у Бобби. — Это несомненно».

Нет уж, он постарается больше не давать Николсону повода для удовольствия.

— Вы совершаете ошибку, — небрежным тоном заметил он. — Особенно в отношении леди Франсез.

— Да, — сказала Франки. — В вашей фальшивке вы написали, чтобы я никому ничего не говорила. Что ж, я сделала только одно исключение. Сказала Роджеру Бассингтон-ффренчу. Ему все известно. И если со мной что-нибудь случится, он будет знать, чьих это рук дело. Лучше бы вам отпустить нас и побыстрее покинуть Англию.

Николсон заговорил не сразу.

— Блеф… вот как это называется.

Он повернулся к двери.

— А что с вашей женой, мерзавец вы этакий? — крикнул ему вслед Бобби. — Ее вы тоже убили?

— Пока жива, — сказал Николсон. — Правда, не знаю, сколько ей еще осталось. Все зависит от обстоятельств.

Он издевательски отвесил им изящный поклон.

— Au revoir[71],— сказал он. — Чтобы закончить необходимые приготовления, мне потребуется несколько часов. Так что успеете все обсудить. Чтобы не лишить вас этого удовольствия, я не стану затыкать вам рот. Ну что, оценили мое великодушие? А если вздумаете звать на помощь, я вернусь и приму соответствующие меры.

Он ушел и запер за собой дверь.

— Вранье, — сказал Бобби. — Сплошное вранье. Такого просто не может случиться.

Однако сердце его говорило другое: «такое» вот-вот случится — с ним и с Франки.

— В романах спасение приходит в самый последний момент, — сказала Франки, стараясь говорить бодрым голосом, будто на что-то еще надеялась. Но на самом деле она ни на что уже не рассчитывала. А уж если откровенно — она совсем пала духом.

— Нет, это невозможно, — сказал Бобби, словно молил кого-то. — Это просто какое-то наваждение. Да и Николсон какой-то… ну какой-то ненастоящий. Хоть бы и нам кто-нибудь помог в последнюю минуту… но кто бы это мог сделать? Не представляю.

— Ну почему я не сказала Роджеру, — всхлипнула Франки.

— А может, Николсон все-таки поверил твоему, как он говорит, блефу? — осторожно предположил Бобби.

— Едва ли. Уж слишком этот мерзавец умен.

— Для нас-то он точно оказался слишком умен, — хмуро заметил Бобби. — Знаешь что мне кажется самым обидным?

— Нет. Что?

— Что даже теперь, когда нас вот-вот отправят на тот свет, мы так и не выяснили, кто такой Эванс.

— Давай спросим Николсона, — предложила Франки. — Знаешь… последняя воля приговоренных к казни… Он не может нам в этом отказать. Мне тоже было бы обидно — умереть, так ничего и не узнав.

После недолгого молчания Бобби сказал:

— Как по-твоему, нам стоит звать на помощь… это хоть какой-то шанс. Других, похоже, не предвидится.

— Пока погоди, — сказала Франки. — Во-первых, едва ли кто-нибудь нас услышит… он не стал бы так рисковать… а во-вторых, когда вот так сидишь и ждешь, что тебя вот-вот прикончат, так хочется с кем-нибудь поговорить… Бобби, иначе я просто не выдержу… Давай не будем кричать до самой последней минуты. Так… так здорово, что ты рядом и я могу… поговорить с тобой. — Ее голос чуть дрогнул.

— Я втянул тебя в жуткую историю, Франки.

— О, пожалуйста, не переживай. Попробовал бы ты меня не втянуть… Я сама все это затеяла… Как ты думаешь, Бобби, ему действительно удастся? Ну… с нами расправиться?

— Весьма вероятно. Он ведь чудовищно умен и изворотлив.

— Бобби, теперь-то ты веришь, что это он убил Генри Бассингтон-ффренча?

— Ну если у него была такая возможность…

— Была… при одном условии — что Сильвия Бассингтон-ффренч его сообщница.

— Франки!

— Понимаю. Я тоже ужаснулась, когда мне это пришло в голову. Но все сходится. Почему она не замечала столь очевидных вещей, когда дело касалось ее мужа, почему так упрямилась, когда мы ее уговаривали направить Генри не в Грэндж, а в какую-нибудь другую лечебницу. К тому же, когда раздался выстрел, она была в доме…

— Возможно, она сама и стреляла.

— Ну что ты, нет!

— Почему нет! А потом отдала ключ от кабинета Николсону, чтобы тот сунул его в карман Генри.

— Бред какой-то, — сказала Франки безнадежным тоном. — Будто смотришь в кривое зеркало. Вполне нормальные, приятные люди вдруг оказываются злодеями. Нет, ведь должно быть что-то, что отличало бы преступников от приличных людей — например, форма бровей, или ушей, или что-то еще.

— Господи! — вдруг воскликнул Бобби.

— Ты что?

— Франки, тот тип, который к нам сюда приходил, — не Николсон.

— Ты что, с ума сошел? Кто же еще?

— Не знаю… только не Николсон. Я чувствовал… я все время чувствовал, что тут что-то не то, но никак не мог сообразить, и только теперь, когда ты сказала про уши, вспомнил… Когда я в тот вечер наблюдал за Николсоном через окно, то обратил внимание на его уши — мочки у него полностью срослись с щеками. А у этого типа мочки вовсе не такие.

— Но что это значит? — упавшим голосом спросила Франки.

— То, что это был очень умелый актер, выдававший себя за Николсона.

— Но почему… и кто это мог быть?

— Бассингтон-ффренч, — прошептал Бобби. — Роджер Бассингтон-ффренч. Мы сразу все точно вычислили, а потом — вот идиоты-то — сами себя запутали, пошли по неверному следу.

— Бассингтон-ффренч, — прошептала Франки. — Должно быть, это и правда он. Ведь когда я намекнула Николсону на его причастность ко всем этим несчастным случаям, при этом присутствовал только Роджер.

— Значит, так оно и есть, — сказал Бобби. — У меня еще была какая-то надежда, что Роджер Бассингтон-ффренч каким-то чудом разыщет нас, но теперь надеяться не на что. Руки и ноги у нас с тобой накрепко связаны. Мойра — тоже узница. А больше никто не знает, где мы. Стало быть, игра окончена.

Едва Бобби договорил, над их головами послышался какой-то шум. И тотчас из слухового окошка кто-то с ужасающим треском свалился в комнату.

В кромешной тьме ничего нельзя было разглядеть.

— Что за черт… — начал Бобби.

Из-под осколков донесся голос:

— Б-б-б-бобби.

— Черт меня подери! — воскликнул Бобби. — Да это же Бэджер!

Глава 29 Рассказ Бэджера

Нельзя было терять ни минуты. Этажом ниже уже слышались какие-то звуки.

— Да скорее же, балбес ты эдакий! — нервничал Бобби. — Стащи с меня башмак! Не спорь и ни о чем не спрашивай! Как-нибудь его сдерни и швырни на середину комнаты, а потом марш под кровать! Да живее, ты!

По лестнице кто-то поднимался. В замке заскрипел ключ.

На пороге со свечой в руке появился поддельный Николсон.

Он увидел Бобби и Франки в прежнем положении, но на полу посреди комнаты появилась куча битого стекла, а посреди нее башмак!

Николсон перевел удивленный взгляд с башмака на Бобби. Левая нога Бобби была разута.

— Ловко, мой юный друг, очень ловко, — сухо сказал он. — Вы настоящий акробат.

Он проверил веревки, которыми Бобби был связан, и сделал еще несколько узлов. Потом с любопытством на него посмотрел.

— И как это вы исхитрились добросить башмак до окна? Просто невероятно. В вас есть что-то от Гудини[72], мой друг.

Бросив подозрительный взгляд на обоих узников и на разбитое слуховое окно, лже-Николсон, пожав плечами, вышел.

— Бэджер, давай сюда!

Бэджер вылез из-под кровати. У него был с собой складной нож, и он очень споро освободил Бобби и Франки от пут.

— Так-то оно лучше, — сказал Бобби, потягиваясь. — Ух! Я весь задеревенел! Ну, Франки, что ты скажешь насчет нашего дружка Николсона?

— Да, ты прав, — сказала Франки. — Это Роджер Бассингтон-ффренч. Теперь я это точно поняла. Но все равно, как он здорово копирует Николсона.

— Все дело только в голосе и пенсне, — сказал Бобби.

— В Оксфорде я учился с одним Бассингтон-ффренчем, — сказал Бэджер. — К-к-классно всех изображал. Однако малый был с дрянцой. Скверная с ним вышла история — п-п-подделал на чеке подпись своего п-п-папаши. П-п-правда, старик это з-з-замял.

Бобби и Франки в тот же миг невольно подумали об одном и том же: Бэджер, которого они так боялись посвящать в свои дела, оказывается, мог бы сообщить им весьма немаловажные факты.

— Подделал подпись, — задумчиво сказала Франки. — То письмо от твоего имени, Бобби, было мастерски подделано. Интересно, откуда у него образец твоего почерка?

— Если он в сговоре с Кэйменами, то, вероятно, видел мое письмо, ну то, насчет Эванса.

Тут подал голос Бэджер:

— Ч-ч-что будем делать д-д-дальше? — жалобно спросил он.

— Займем удобную позицию за дверью, — сказал Бобби. — И когда наш приятель вернется, а будет это, сдается мне, не так уж скоро, накинемся на него и устроим ему сюрпризец, который он запомнит надолго. Что скажешь на это, Бэджер? Ты готов?

— О, вполне.

— А ты, Франки, как услышишь его шаги, сразу садись на стул. Он увидит, что ты на месте, и, ничего не подозревая, войдет.

— Хорошо, — сказала Франки. — А как только вы с Бэджером его повалите, я сразу к вам на помощь — укушу его за лодыжку или еще что-нибудь придумаю.

— Как это по-женски, — одобрительно произнес Бобби. — А теперь давайте сядем на пол поближе друг к другу и послушаем Бэджера. Я хочу знать, благодаря какому чуду он свалился нам на головы.

— В-в-видишь ли, когда ты уехал, я оказался в довольно затруднительном п-п-положении.

Он замолчал. Мало-помалу они выудили у него все: то была целая повесть о долгах, кредиторах и судебных исполнителях — драма в обычном для Бэджера духе. Бобби не оставил ему никакого адреса, сказал только, что поведет «бентли» в Стейверли. Вот Бэджер и поехал в Стейверли.

— П-п-подумал, может, у т-т-тебя найдется для меня п-п-пятерка, — объяснил он.

Бобби ощутил укол совести. Он приехал в Лондон, чтобы помочь другу в его рискованном предприятии, а сам вскоре вероломно его бросил, ринувшись вместе с Франки на поиски преступника. И даже теперь верный Бэджер ни словом его не попрекнул.

Бэджер никоим образом не хотел подводить Бобби в его таинственных делах, но полагал, что такой автомобиль, как зеленый «бентли», в небольшом Стейверли нетрудно будет отыскать и без чьей-либо помощи.

По правде сказать, он натолкнулся на него еще до того, как приехал в Стейверли, — «бентли» стоял у какой-то пивной, и в нем никого не было.

— В-в-вот я и подумал, дай-ка устрою тебе сюрприз, понимаешь? Смотрю, на заднем сиденье валяются какая-то одежка, тряпки, а вокруг никого. Я влез в автомобиль и прикрылся всем этим тряпьем. Сейчас, думаю, Бобби просто обалдеет.

А на самом деле произошло вот что: из пивной вышел шофер в зеленой ливрее, и Бэджер, вглядевшись в него из своего укрытия, просто обомлел — это был совсем не Бобби. Ему показалось, правда, что он где-то уже видел этого малого, но вспомнить, кто это, он не мог. Тот сел за руль и поехал.

Бэджер попал в абсолютно дурацкое положение и не знал, как ему теперь выкрутиться. Всякие объяснения да извинения — дело непростое, и особенно, если объясняться предстоит с человеком, который ведет автомобиль со скоростью шестьдесят миль в час. Бэджер решил затаиться, а когда автомобиль остановится, незаметно улизнуть.

Автомобиль наконец приехал сюда, к Тюдоровскому коттеджу. Шофер завел его в гараж, но, уходя, захлопнул дверь, и Бэджер стал вроде как узником. В стене было небольшое оконце, и примерно полчаса спустя Бэджер увидел в него, как появилась Франки, сначала она пряталась за сосенками, затем как-то странно заухала и… вошла в дом.

Все это здорово Бэджера озадачило. Он сразу почуял что-то неладное. На всякий случай он решил хорошенько оглядеть все вокруг и попробовать разобраться в том, что тут происходит. Воспользовавшись разбросанными в гараже инструментами, он сумел отпереть дверь и отправился на разведку. На первом этаже все окна были закрыты ставнями, но он подумал, что, если взобраться на крышу, можно заглянуть в кое-какие окна верхнего этажа. Попасть на крышу было несложно: вдоль стены гаража шла вверх очень даже удобная для этого труба, по ней он залез на крышу гаража, а оттуда на крышу коттеджа. Там он осторожненько подполз к слуховому окошку… а далее собственный вес Бэджера довершил остальное и… привел его, так сказать, к искомому объекту…

Бэджер закончил наконец свое повествование, и Бобби с облегчением вздохнул.

— И все-таки это чудо… что ты здесь — чудо из чудес! — благоговейно произнес он. — Если бы не ты, дружище, через час, не позже, мы с Франки превратились бы в парочку холодненьких трупиков.

Он коротко поведал Бэджеру об их с Франки действиях. Однако незадолго до финала ему пришлось прервать свой рассказ.

— Кто-то идет. Франки, давай быстрее на место. Преподнесем нашему лицедею хорошенький сюрприз.

Франки с несчастным видом устроилась на сломанном стуле. Бэджер и Бобби спрятались за дверью.

Шаги раздавались все ближе, ближе — вот под дверью показалась полоска света, в замке повернулся ключ — дверь распахнулась. Свеча высветила удрученно поникшую на стуле Франки. Их тюремщик переступил порог.

И тут на него с ликованием накинулись Бэджер и Бобби.

Дальше все было сделано быстро и довольно лихо. Не ожидавший нападения, противник был сбит с ног, выпавшую из его рук свечу подхватила Франки, и через несколько секунд дружная троица уже взирала со злорадством на свою жертву, крепко связанную теми же веревками, которыми совсем недавно были связаны Бобби и Франки.

— Добрый вечер, мистер Бассингтон-ффренч, — сказал Бобби. Торжество, звучавшее в его голосе, было несколько жестоким, но кто решился бы его упрекнуть? — Славная ночка для похорон!

Глава 30 Спасение

Человек, лежащий на полу, глядел на них во все глаза. Пенсне его слетело, шляпа тоже. Дальше скрываться было совершенно бесполезно. На бровях его еще виднелись остатки грима, но все остальное было принадлежностью довольно симпатичной и глуповатой физиономии Роджера Бассингтон-ффренча.

Он заговорил — теперь уже своим собственным приятным голосом, так, будто бы разговаривал сам с собой:

— Нет, это просто замечательно. Знал ведь, отлично знал, что, если человек связан, как были связаны вы, не может он кинуть башмак в слуховое окошко. Но башмак валялся среди битого стекла, и я решил, будто он и есть причина погрома. Я подумал еще, что порою происходят-таки на свете совершенно невозможные вещи. Что ж, пришлось еще раз поплатиться за свою умственную ограниченность — и самым необычным образом.

Никто не отозвался на его сентенции, и он продолжил все тем же глубокомысленным тоном:

— Выходит, в конце концов победа осталась за вами. Что для меня совершенно неожиданно и весьма прискорбно. Я-то думал, что сумел всех одурачить.

— Вы и сумели, — сказала Франки. — Это ведь вы подделали письмо от Бобби?

— Хоть в этом имею талант, — скромно ответил Роджер.

— А с Бобби вы что сделали?

Роджер чарующе улыбнулся. Похоже, он получал истинное удовольствие оттого, что раскрывал свои карты.

— Я знал, что он отправится в Грэндж. Оставалось только подкараулить его в кустах у дорожки. Когда он ретировался после своего злосчастного падения с дерева, я оказался как раз у него за спиной. Конечно, выждал, пока уляжется суматоха, а потом хватил его по затылку мешком с песком. Он и отключился. Оставалось только дотащить бедолагу до моего автомобиля, впихнуть на заднее сиденье и привезти сюда. Еще до рассвета я опять был дома.

— А с Мойрой что? — строго спросил Бобби. — Куда вам удалось заманить ее?

Роджер усмехнулся. Похоже, вопрос его позабавил.

— Умение подделывать почерк — очень полезный дар, дорогой мой Джоунз, — сказал он.

— Мерзавец, — вырвалось у Бобби.

Тут вмешалась Франки, которую все еще мучило любопытство, а их узник, кажется, был в настроении и готов отвечать на любые вопросы.

— Почему вы прикинулись доктором Николсоном? — спросила она.

— И правда, почему? — спросил Роджер вроде бы самого себя. — Отчасти, наверно, потому, что мне было интересно, сумею ли я обвести вокруг пальца вас обоих. Вы так были уверены, что все это натворил бедняга Николсон. — Роджер рассмеялся, и Франки покраснела. — И только потому, что он со свойственной ему спесивостью устроил вам форменный допрос по поводу вашей автомобильной катастрофы. Это у него пунктик, которым он всех изводит, — докопаться буквально до каждой мелочи.

— Значит, на самом деле он тут совершенно ни при чем? — медленно проговорила Франки.

— Чист, как дитя во чреве матери, — сказал Роджер. — Но мне он сослужил добрую службу. Привлек мое внимание к вашей пресловутой катастрофе. Это и еще один эпизод навели меня на мысль, что вы отнюдь не то простодушное существо, каким поначалу мне показались. А потом, когда однажды утром вы звонили, я стоял рядом и услышал, как ваш шофер назвал вас «Франки». У меня завидный слух. Я тут же сказал, что хотел бы поехать с вами в Лондон — вы согласились, но так явно обрадовались, когда я передумал. А потом… — Он замолчал и, как мог, пожал связанными плечами. — Потом было довольно забавно наблюдать, как вы себя накручиваете насчет Николсона. Он безобидный старый осел, но и впрямь выглядит эдаким суперзлодеем от науки — совсем как персонаж фильма ужасов. Я подумал, почему бы мне не поддержать это заблуждение. Однако никому не дано знать, как все обернется. Даже очень тщательно разработанные планы могут рухнуть, о чем свидетельствует мое теперешнее весьма незавидное положение.

— Одно вы непременно должны мне открыть, — сказала Франки. — Я просто умираю от любопытства. Кто такой Эванс?

— О! — сказал Бассингтон-ффренч. — Так вам это неизвестно?

Он усмехнулся, а потом даже расхохотался.

— Забавно, — сказал он. — Каким же дураком иногда бываешь.

— Вы имеете в виду нас? — спросила Франки.

— Нет, — ответил Роджер. — На сей раз себя. Знаете, пожалуй, я не скажу вам, кто такой Эванс. Пусть это останется моим маленьким секретом.

Вот ведь как все обернулось. Они одержали верх над Бассингтон-ффренчем, и тем не менее он не дал им насладиться победой. Их узник даже теперь, будучи связанным по рукам и ногам, оставался хозяином положения.

— А позвольте полюбопытствовать, каковы ваши дальнейшие планы? — спросил он.

О планах никто еще не успел подумать.

Бобби неуверенно пробормотал что-то насчет полиции.

— Очень мудрое решение, — весело заметил Роджер. — Скорее им звоните. Надо полагать, мне предъявят обвинение в похищении. Тут уж не отвертишься. — Он глянул на Франки. — Так и заявлю: был ослеплен преступной страстью.

Франки покраснела.

— А как насчет покушения на убийство? — спросила она.

— Дорогая моя, у вас нет улик. Ни единой улики. Сами хорошенько подумайте — ведь ни одной.

— Бэджер, — сказал Бобби, — ты лучше оставайся здесь и не спускай с него глаз. А я пойду вызову полицию.

— Ты поосторожнее, Бобби, — сказала Франки. — Мы ведь не знаем, сколько их здесь в доме.

— Кроме меня, никого, — сказал Роджер. — Предпочитаю все делать сам.

— Так я вам и поверил, — угрюмо огрызнулся Бобби.

Он наклонился и потянул узлы — крепки ли.

— Все в порядке, надежней некуда. Думаю лучше нам держаться всем вместе. А дверь запрем, — сказал он.

— А вы очень недоверчивы, приятель, верно? — сказал Роджер. — Кстати, у меня в кармане пистолет. Мне он в моем теперешнем положении вроде бы ни к чему, а вам было бы поспокойнее.

Не обращая внимания на его издевательский тон, Бобби наклонился и извлек из кармана Роджера пистолет.

— Очень любезно с вашей стороны, — сказал он. — Признаться, с ним мне и впрямь будет поспокойнее.

— Вот и славно, — сказал Роджер. — Он, между прочим, заряжен.

Бобби взял свечу, и все трое гуськом вышли из мансарды, оставив Роджера на полу.

Бобби запер дверь и сунул ключ в карман. Пистолет он держал в руке.

— Я пойду впереди, — сказал он. — Сейчас надо действовать наверняка и не испортить все дело.

— С-с-странный он малый, а? — заметил Бэджер и кивнул в сторону запертой двери.

— Умеет достойно проигрывать, ничего не скажешь, — отозвалась Франки, которая даже теперь не могла не восхищаться Роджером Бассингтон-ффренчем, настолько он был обаятелен и незауряден.

Довольно шаткие ступени привели их на лестничную площадку. Вокруг стояла тишина. Бобби перегнулся через перила. Внизу, в холле, он увидел телефон.

— Давайте-ка заглянем в эти комнаты, — сказал он. — Как бы нас не захватили врасплох.

Бэджер одну за другой распахнул все двери. Там оказались четыре спальни, в трех — никого, а в четвертой на кровати они увидели худенькую фигурку.

— Да это же Мойра! — воскликнула Франки.

Они протиснулись в комнату. Мойра лежала, точно мертвая, только грудь чуть приподнималась и опускалась.

— Она что, спит? — спросил Бобби.

— Видимо, она под действием наркотика, — предположила Франки.

Она огляделась. На столике у окна на небольшом эмалированном подносе лежал шприц. Там же стояла небольшая спиртовка, рядом — игла, какими обычно делают инъекции.

— По-моему, особой опасности нет, — сказала Франки. — Но все же необходимо доставить сюда доктора.

— Телефон в холле, — сказал Бобби.

Они побежали вниз — в холл. Франки со страхом подумала, что телефонные провода могут быть перерезаны, но нет — все целы. Они сразу дозвонились до полицейского участка, но вот объяснить, что произошло, оказалось куда сложнее. Местная полиция явно приняла их звонок за обыкновенный розыгрыш.

Однако в конце концов полицейские поверили, что Бобби совсем не до шуток, и он со вздохом облегчения повесил трубку. В разговоре он объяснил, что к тому же здесь необходима помощь врача, и констебль обещал его доставить.

Через десять минут у дома остановился автомобиль с инспектором, констеблем и неким пожилым джентльменом, в профессии которого не могло быть ни малейшего сомнения.

Их встретили Бобби и Франки и, наспех все объяснив, повели в мансарду. Бобби отпер дверь — и, ошеломленный, застыл на пороге. Посреди комнаты на полу он увидел кучу веревочных обрывков. Кровать стояла теперь под разбитым смотровым окном, и на ней высился стул.

Роджера Бассингтон-ффренча и след простыл.

Бобби, Роджер и Франки стояли, точно громом пораженные.

— Вот уж кто действительно переплюнул самого Гудини, — сказал Бобби. — Как он сумел разрезать веревки, черт побери?

— Значит, у него в кармане был нож, — сказала Франки.

— Но все равно, как он смог? У него обе руки были связаны за спиной.

Инспектор кашлянул. Его прежние сомнения вернулись: теперь он был почти уверен, что молодые люди просто решили развлечься.

Франки и Бобби пустились в пространные объяснения, но чем дальше, тем их рассказ звучал все менее правдоподобно.

Выручил их доктор.

Его повели в комнату, где лежала Мойра, и он тотчас объявил, что ей вкололи морфий или какой-то препарат с опием. Ничего особо опасного в ее состоянии он не находил, полагая, что она проснется сама часов через пять, однако предложил отвезти ее в хорошую частную лечебницу, находившуюся неподалеку.

Бобби и Франки согласились — что им еще оставалось. Они назвали инспектору свои имена, дали адреса (причем Франки он явно не поверил), и им было дозволено покинуть Тюдоровский коттедж. Что они и сделали с помощью инспектора, который подвез их до сельской гостиницы «Семь звезд».

Чувствуя на себе настороженные взгляды постояльцев, они поспешили скрыться в своих номерах: Бобби и Бэджер в двухкомнатном, а Франки в совсем крохотном однокомнатном.

Уже через несколько минут в дверь Бобби постучали. На пороге стояла Франки.

— Мне кое-что пришло в голову, — сказала она. — Если этот болван инспектор все еще нам не верит, я могу доказать ему хотя бы то, что меня усыпили хлороформом.

— Вот как? И где же ты добудешь свои доказательства?

— В корзинке для угля.

Глава 31 Франки задает вопрос

Измученная всеми этими треволнениями, Франки проснулась поздно. В половине одиннадцатого она спустилась в гостиничную кофейню и увидела, что Бобби ее уже ждет.

— Привет, Франки, ну наконец-то…

— Ох, Бобби, милый, позволь хоть оглядеться. — Франки опустилась на стул.

— Что будешь есть? У них треска, яйца, бекон и холодная ветчина.

— Мне только тост и некрепкий чай, — с нарочитой неспешностью ответила Франки. — С чего это ты стал таким энергичным?

— Должно быть, он слишком сильно огрел меня по загривку. Это здорово встряхнуло мои ленивые мозги. Я полон сил и блестящих идей и рвусь в бой.

— Ну, и чего же ты ждешь? — вяло отозвалась Франки.

— Не жду, а действую. Между прочим, побывал у инспектора Хэммонда. Побеседовали с ним полчасика. Пусть пока думает, что это розыгрыш.

— Ох, ну что ты, Бобби…

— Я же сказал «пока». Мы должны докопаться до сути, Франки. Мы на верном пути, и надо двигаться дальше. Нам ведь не нужно, чтобы Роджера Бассингтон-ффренча обвинили всего лишь в похищении. Нам нужно, чтобы ему предъявили обвинение в убийстве.

— И мы этого добьемся, — сказала Франки, сразу воспрянув духом.

— Вот так-то лучше, — добродушно проворчал Бобби. — Выпей еще чаю.

— А как Мойра?

— Пришла в себя, но нервы у нее совсем никуда. По-моему, она отчаянно испугана. Она поехала в Лондон, в лечебницу на Куинс Гейт[73]. Говорит, там ей будет спокойнее. Здесь ей было слишком страшно.

— Она никогда не отличалась особым мужеством, — сказала Франки.

— Ну, положим, любой на ее месте был бы испуган, зная, что где-то поблизости разгуливает на свободе убийца, да еще такой затейник, как Бассингтон-ффренч.

— Ее он убивать не собирается. Ему нужны мы.

— Сейчас ему не до нас, он, вероятно, слишком занят собственной персоной, — сказал Бобби. — А нам тем временем непременно надо докопаться до сути. Началось все, наверное, со смерти Сэвиджа и с его завещания. Что-то здесь не так. Либо завещание подделано, либо Сэвиджа убили, в общем — что-нибудь в этом роде.

— Если к этому причастен Бассингтон-ффренч, вполне вероятно, что завещание подделано, — задумчиво сказала Франки. — Похоже, он по этой части мастак.

— Скорее всего тут и подлог и убийство. Надо разобраться.

Франки кивнула.

— Когда я читала завещание, то делала для себя кое-какие заметки. Свидетелями были Роуз Чадли, кухарка, и Альберт Миир, садовник. Их легко найти. А составили его поверенные из «Элфорд и Ли» — по словам мистера Спрэгга, фирмы весьма почтенной.

— Прекрасно, отсюда и начнем. Ты займись поверенными. Ты из них вытянешь больше, чем я. А я поохочусь за Роуз Чадли и Альбертом Мииром.

— А как же Бэджер?

— Бэджер никогда не встает раньше двенадцати, так что можешь о нем не беспокоиться.

— Надо помочь ему навести порядок в его делах, — сказала Франки. — Он ведь как-никак спас мне жизнь.

— Только они мигом опять запутаются, — сказал Бобби. — Ох, кстати, что скажешь об этом?

Он протянул ей какую-то грязную картонку. Но оказалось, что это фотография.

— Мистер Кэймен, — тотчас узнала Франки. — Откуда она у тебя?

— Нашел вчера вечером — валялась за телефоном.

— Ну теперь мне совершенно ясно, кто такие мистер и миссис Темплтон. Погоди-ка.

К ним как раз подошла официантка, принесла тост. Франки выложила фотографию на столик.

— Вы знаете, кто это? — спросила она.

Чуть склонив голову набок, официантка глянула на фотографию.

— Этого джентльмена я точно видела, да только не вспомню, кто такой. A-а! Сдается мне, это владелец Тюдоровского коттеджа, мистер Темплтон. Сейчас их нету, кажется, уехали куда-то за границу.

— Что он за человек? — спросила Франки.

— По правде сказать, не знаю. Они нечасто сюда хаживали. Иной раз в субботу, под вечер. Их мало кто видел. Миссис Темплтон очень приятная леди. Но они владели Тюдоровским коттеджем недолго, с полгода, а потом умер один очень богатый джентльмен и оставил миссис Темплтон все свои деньги, они и уехали жить за границу. А только коттедж они не продали. По-моему, на выходные они его сдают. Но при таких-то деньгах сами, наверно, никогда в нем жить не станут.

— У них кухарка была, Роуз Чадли, верно? — спросила Франки.

Но, похоже, кухарки девушку не интересовали. Вот то, что богатый джентльмен оставил в наследство кучу денег, это конечно же будоражило воображение… Нет, про кухарку она не знает, ответила она и ушла, унося пустой поднос.

— Все очень просто, — сказала Франки, — Кэймены решили сюда не возвращаться, но держат коттедж для своей шайки.

Бобби предложил распределить, что кому делать дальше — так и договорились. Франки сделала кое-какие покупки, привела себя в порядок и укатила на своем «бентли», а Бобби отправился на розыски садовника Альберта Миира.

Встретились они в полдень.

— Ну? — спросил Бобби.

Франки покачала головой.

— О подделке не может быть и речи. — Она была явно огорчена. — Я разговаривала с мистером Элфордом, очень приятный джентльмен. Он уже кое-что прослышал о наших делах прошлой ночью и жаждал узнать подробности. Здешняя жизнь небогата событиями. В общем, я постаралась говорить убедительно, и скоро он уже смотрел на все происшедшее моими глазами. Потом я завела речь о Сэвидже — сказала, будто встретила каких-то его родственников, и они мне намекнули, что завещание поддельное. Тут мой старичок взбеленился — об этом не может быть и речи! Завещание не было прислано по почте, ничего похожего. Он встретился с самим мистером Сэвиджем, и тот настоял, чтобы он составил завещание немедленно. Мистер Элфорд хотел уехать и сделать все по правилам — ну знаешь, у этих поверенных заведено: писанина, писанина, и все неизвестно о чем…

— Нет, не знаю, — сказал Бобби. — Мне не приходилось писать завещание.

— А мне приходилось, дважды. Второй раз сегодня утром. Мне нужен был предлог для встречи со своим поверенным.

— И кому же ты все оставила?

— Тебе.

— Не очень-то благородно с твоей стороны… Если Роджеру Бассингтон-ффренчу все-таки удастся с тобой разделаться, то повесят за это скорее всего меня!

— Да, мне это в голову не приходило, — улыбнулась Франки. — Ну, короче говоря, мистер Сэвидж так нервничал, так был взвинчен, что мистер Элфорд тотчас составил завещание. Служанку и садовника пригласили в качестве свидетелей. А мистер Элфорд забрал его на хранение.

— Да, похоже, подделкой тут не пахнет, — согласился Бобби.

— Конечно. Какая уж тут подделка, если человек при тебе ставит свою подпись. Что же до убийства, теперь об этом будет трудно что-нибудь узнать. Доктор, которого тогда пригласили, уже успел умереть. Тот, которого мы видели вчера, здесь совсем недавно, всего месяца два.

— Что-то многовато у нас покойников, — сказал Бобби.

— Как, а кто еще умер?

— Альберт Миир.

— По-твоему, их всех убрали?

— Ну, это уж было бы слишком. Все-таки этому бедняге Альберту Мииру было уже семьдесят два.

— Ну, хорошо, — сказала Франки. — Будем считать, что он умер своей смертью. А что у тебя с Роуз Чадли?

— Она, слава Богу, жива. После того, как она рассталась с Темплтонами, она нашла себе место на севере Англии, но потом вернулась и вышла замуж за человека, с которым «гуляла», как принято у них говорить, семнадцать лет. К сожалению, она с придурью. И, похоже, ни о ком ничего не помнит. Может, ты попытаешься выудить у нее что-нибудь еще?

— Попробую, — сказала Франки. — Я с такими умею общаться. Кстати, а где Бэджер?

— Боже милостивый! — воскликнул Бобби. — Совсем про него забыл.

Он встал, вышел из комнаты и через несколько минут вернулся.

— Он до сих пор спал, — объяснил Бобби. — Теперь встает. Горничная звала его, кажется, раза четыре, но все напрасно.

— Что ж, пойдем повидаем твою чокнутую, — сказала Франки, вставая. — А заодно куплю зубную щетку, ночную рубашку, губку и прочее — хочется снова почувствовать себя человеком. Ночью мне было не до того. Я сразу сдернула с себя платье и рухнула на постель — до того была измучена.

— Понятно, — сказал Бобби. — Я тоже.

— Ну так веди меня к ней, к этой Роуз Чадли.

Роуз Чадли, ныне именуемая миссис Прэт, жила в маленьком коттедже, переполненном мебелью и фарфоровыми собачками. У нее было угрюмое туповатое лицо и рыбьи глаза да еще и гнусавый голос.

— Вот видите, я опять к вам, — игриво сказал Бобби.

Миссис Прэт в ответ лишь громко сопела и тупо переводила взгляд с одного на другого.

— О, вы ведь знали миссис Темплтон? — с жаром начала Франки.

— Да, мэм…

— Она ведь теперь живет за границей, — продолжала Франки, делая вид, что она близкая знакомая Темплтонов.

— Да, говорят, — подтвердила миссис Прэт.

— Вы у нее служили, верно?

— Чего-чего, мэм?

— Я говорю, вы служили у миссис Темплтон, — медленно и очень четко повторила Франки.

— Да как сказать, мэм. И всего-то два месяца.

— A-а, я думала куда дольше.

— Это Глэдис, мэм. Горничная. Она у них с полгода служила.

— Значит, обе вы там служили?

— Ну да. Она горничная была, а я кухарка.

— А когда мистер Сэвидж умер, вы еще служили?

— Не пойму, мэм. Это вы про что, мэм?

— Это при вас мистер Сэвидж умер?

— Мистер Темплтон не помер… Нет, ничего такого я не слыхала. Просто уехал за границу.

— Мы говорим не о мистере Темплтоне, а о мистере Сэвидже, — не выдержал Бобби.

Миссис Прэт глянула на него непонимающим взглядом.

— Тот самый джентльмен, который оставил миссис Темплтон кучу денег, — сказала Франки.

На лице миссис Прэт мелькнул наконец проблеск понимания.

— А и впрямь, мэм, джентльмен, про кого дознание было.

— Вот-вот, — подхватила Франки, обрадованная своим успехом. — Он ведь часто к ним наезжал?

— Не могу сказать, мэм. Я тогда только поступила. Должно, Глэдис знает.

— Но ведь вам пришлось засвидетельствовать его завещание, верно?

Миссис Прэт тупо на нее поглядела.

— Вас позвали, и он при вас подписал какую-то бумагу, и вам самой тоже пришлось ее подписать.

Опять проблеск понимания в глазах.

— И впрямь, мэм. И меня, и Альберта позвали. Я ничего такого никогда не делала, и не понравилось мне это. Я тогда и Глэдис сказала: не по мне это — какую-то бумагу подписывать, верное слово, не по мне. А Глэдис успокоила: мол, тебе бояться нечего, потому как там мистер Элфорд, а он очень даже приличный джентльмен, потому как поверенный.

— Так что же все-таки произошло? — спросил Бобби.

— Это вы о чем, сэр?

— Кто вас позвал поставить свою подпись? — уточнила Франки.

— Хозяйка, мэм. Она пришла на кухню и велела мне сходить за Альбертом, и чтоб мы с ним пришли в ту, самую лучшую спальню — сама-то она перед тем, как тому джентльмену приехать, стала в другой спальне спать. Приходим мы, а он в кровати сидит и, ясное дело, хворый. Это я сразу поняла, хоть раньше его не видела. Такой, что краше в гроб кладут. Мистер Элфорд там тоже был и говорил так хорошо, сказал, мол, нечего бояться, а просто надо подписать, где джентльмен подписался, я, как было велено, все сделала и еще приписала: «кухарка» и свой адрес, и Альберт, он то же самое сделал. Ну, я сразу потом к Глэдис — а сама вся дрожу — значит, ей говорю: это что ж такое, тот джентльмен в спальне того и гляди помрет. А Глэдис мне: вчера вечером он в полном порядке был, видать, в Лондоне что приключилось, вот он и расстроился. Он когда в Лондон поехал, еще спали все: тогда я ей и сказала, что не люблю я никакие бумаги подписывать, а Глэдис говорит, нечего, мол, беспокоиться, потому как там мистер Элфорд был.

— А тот джентльмен… мистер Сэвидж… он когда умер?

— Да сразу на следующее утро. С вечера он у себя в комнате заперся и никому не велел к нему входить, а утром Глэдис вошла и видит — он уж весь закоченел, и тут же письмо… лежало, а на нем написано: коронеру. Ох, у Глэдис прямо поджилки затряслись. Потом дознание было, и все такое. А через два месяца миссис Темплтон сказала мне, что теперь за границей жить будет. Но она определила меня на очень хорошее место на севере Англии, с большим жалованьем… и подарок хороший подарила, так-то. Уж такая добрая леди — миссис Темплтон.

Теперь миссис Прэт, можно сказать, блистала, упиваясь собственным красноречием.

Франки встала.

— Что ж, мы очень вам благодарны. — Она вытащила из портмоне банкноту. — Позвольте оставить вам, э-э… э-э… небольшой подарок. Я отняла у вас столько времени.

— Спасибочки, мэм, от всего сердца. Всего вам хорошего, и вашему джентльмену тоже.

Франки покраснела и поспешно ретировалась. Бобби последовал за ней через несколько минут. Вид у него был озабоченный.

— Похоже, — сказал он, — мы выудили из нее все, что она знает.

— Да, — сказала Франки. — И все сходится. Можно не сомневаться, мистер Сэвидж действительно сделал завещание, и похоже, что он и в самом деле перепугался, что у него рак… Доктора с Харли-стрит[74] не так-то легко подкупить. Ну а они, я думаю, просто поспешили воспользоваться ситуацией и решили поскорее разделаться с ним, покуда он не передумал и не составил нового завещания. Но вот как можно это доказать, я просто не представляю.

— Ну конечно. Мы можем только подозревать, что миссис Темплтон кое-чего дала ему выпить — чтобы он немного поспал… но как это докажешь? Бассингтон-ффренч, возможно, подделал то письмо к коронеру, но опять же, как это докажешь? Письмо, скорее всего, уничтожили — сразу после того, как оно сыграло свою роль на дознании.

— Итак, мы опять вернулись к тому же: Бассингтон-ффренч и его коллеги очень боятся, как бы мы чего-то не узнали… Только вот чего?

— А тебя не смущает вся эта история с завещанием? Этот срочный вызов свидетелей?

— Да нет, пожалуй… Разве только одно. Почему миссис Темплтон послала за садовником, ведь в доме была горничная, которая тоже вполне могла поставить свою подпись. Почему же позвали не горничную?

— Поразительно, что ты именно сейчас об этом заговорила. — Голос Бобби звучал как-то странно.

— Почему? — спросила Франки, с любопытством на него посмотрев.

— Я задержался, чтобы спросить у миссис Прэт фамилию и адрес Глэдис.

— Ну?

— Фамилия горничной Эванс!

Глава 32 Эванс

Франки ахнула.

— Понимаешь, ты задала тот же вопрос, что и Карстейрс. «Почему же не позвали горничную», то есть «Почему же не Эванс?» — взволнованно сказал Бобби.

— Ох, Бобби, наконец-то мы хоть что-то нащупали.

— Должно быть, Карстейрсу это тоже пришло в голову. Он пытался что-нибудь разузнать, так же, как мы с тобой, пытался найти что-то подозрительное. И это обстоятельство его смутило точно так же, как и нас. Думаю, что в Уэльс он поехал по той же причине. Глэдис — имя валлийское… А значит, велика вероятность, что родом она из Уэльса. Он проследил ее путь до Марчболта. Но кто-то проследил и его путь… В результате он с ней так и не встретился.

— Почему же не Эванс? — спросила Франки. — Какая-то для этого должна быть причина. Вроде бы пустяк, а получается, что совсем не пустяк. В доме две служанки, почему же она послала за садовником?

— Возможно, потому, что Чадли и Альберт Миир туго соображают, а Эванс из тех, кого не проведешь.

— Нет, дело не только в этом. Там ведь был мистер Элфорд, а он человек проницательный. Ох, Бобби, я чувствую, ключ к разгадке здесь. Только бы нам добраться до причины. Эванс. Почему Чадли и Миир, а не Эванс?

Она вдруг замолчала и прикрыла глаза ладонями, чтобы лучше сосредоточиться.

— Сейчас, сейчас, — пробормотала она. — Что-то такое крутится в голове… Дай мне немного подумать.

Думала она довольно долго, потом опустила руки и посмотрела на Бобби: глаза ее как-то особенно блестели.

— Бобби, если ты гостишь в доме, где две служанки, какой из них ты обычно даешь на чай?

— Естественно, горничной, — удивленно ответил Бобби. — Не кухарке же. Ее никогда и не видишь.

— Ну да, и она тебя тоже никогда не видит. Разве что мельком, если ты приехал к кому-то надолго. А горничная прислуживает тебе за обедом и приносит в комнату кофе.

— К чему ты клонишь, Франки?

— Позвать в свидетели Эванс они не могли, Эванс поняла бы, что тот, кто делал завещание, вовсе не мистер Сэвидж.

— Господи, Франки, что ты хочешь этим сказать? Кто же это тогда был?

— Бассингтон-ффренч, вот кто! Ты разве не понимаешь, он изобразил из себя Сэвиджа. Держу пари, именно Бассингтон-ффренч отправился к доктору, потом стал изображать, что он не сомневается, что у него рак. Послали за поверенным — тот, естественно, не знал мистера Сэвиджа, но потом конечно же с чистой совестью мог поклясться, что мистер Сэвидж при нем подписал завещание в присутствии двух свидетелей, вернее, свидетельницы и свидетеля. Но кухарка никогда прежде мистера Сэвиджа не видела, а садовник — старик скорее всего подслеповатый и, надо думать, тоже никогда прежде мистера Сэвиджа не видел… Теперь понимаешь?

— А куда же подевался настоящий мистер Сэвидж?

— Он, как и положено, приехал, а потом они, должно быть, подмешали ему в еду какой-нибудь наркотик, затащили в мансарду и продержали там часов двенадцать, пока Бассингтон-ффренч разыгрывал этот спектакль. Потом его положили в постель и щедро попотчевали хлоралом, а наутро Эванс нашла его мертвым.

— Господи, Франки, ты попала в самую точку! Но сумеем ли мы это доказать?

— Сумеем, не сумеем… Кто его знает. А что, если показать Роуз Чадли… то есть Прэт фотографию настоящего Сэвиджа? Способна она сообразить, что завещание подписал другой джентльмен, и подтвердить это?

— Сомнительно, — сказал Бобби. — Уж очень она тупа.

— Я думаю, потому ее и выбрали. Но тут есть и другой выход — найти эксперта, который установит, что подпись Сэвиджа поддельная.

— Но ведь тогда этого не сделали.

— Потому что никто этого не требовал. Не было причин усомниться в подписи. Теперь все по-другому.

— Нам необходимо одно, — сказал Бобби. — Найти Эванс. Она много чего сможет нам рассказать. Как-никак она прослужила у Темплтонов с полгода.

— Значит, ее наверняка постарались отправить в какую-нибудь глухомань, — с тяжким вздохом сказала Франки. — Поди теперь найди ее.

— А если справиться на почте? — предложил Бобби.

Они как раз проходили мимо почты, которая по виду скорее напоминала магазин.

Франки тотчас нырнула в дверь. Там не было никого, кроме начальницы — молодой особы, явно любившей во все сунуть свой остренький носик.

Франки купила блок марок за два шиллинга, сказала пару фраз о погоде и вроде бы случайно продолжила:

— Как у вас тут хорошо, не то что в наших краях. Я в Уэльсе живу, в Марчболте. Вы не представляете, как нас замучили дожди.

Молодая особа тут же заметила, что и у них тут дождей хватает, в последние праздники лило как из ведра.

— Кстати, у нас в Марчболте есть одна женщина из здешних мест. Вы, наверно, ее знаете. Ее фамилия Эванс, Глэдис Эванс, — сказала Франки.

Молодая особа явно ни о чем не подозревала.

— Ну еще бы не знать, — сказала она. — Она тут была в услужении. В Тюдоровском коттедже. Но вообще-то она не здешняя. Она из Уэльса, туда и воротилась. И замуж вышла… Теперь ее фамилия Робертс.

— Верно, — сказала Франки. — А адреса ее у вас, наверно, нет? Я брала у нее дождевик, да забыла вернуть. Знай я ее адрес, я бы его отослала по почте.

— Постойте, постойте, вроде бы у меня есть ее адрес, — ответила молодая особа. — Она нет-нет да и пошлет мне открыточку. Они с мужем в услужении в одном доме. Сейчас погляжу.

Она встала, порылась в углу и скоро вернулась с листком бумаги.

— Вот, пожалуйста, — сказала она, протягивая листок Франки.

Бобби и Франки прочли то, что там было написано… Уж этого они никак не ожидали:

«Миссис Робертс Дом викария,

Марчболт,

Уэльс».

Глава 33 Сенсация в кафе «Ориент»

Как им удалось сдержаться, Бобби и Франки и сами потом диву давались.

И только выйдя на улицу, они наконец переглянулись и — разом расхохотались.

— В доме викария… А мы-то все это время!.. — едва не рыдал от смеха Бобби.

— А я… я просмотрела в справочнике четыреста восемьдесят Эвансов, — жалобно простонала Франки.

— Теперь понятно, почему Бассингтон-ффренча так развеселило, что мы понятия не имеем, кто такой Эванс, вернее, как выяснилось, такая.

— Вот тебе и еще одна, с их точки зрения, опасность: ты и Эванс, в сущности, жили под одной крышей.

— Поехали, Франки. Теперь в Марчболт.

— С чего начали, тем и кончим, — сказала Франки. — Назад в родные пенаты.

— Черт возьми! — сказал Бобби. — Первым делом надо выручить Бэджера, у тебя деньги есть?

Франки открыла сумочку, вытащила пачку банкнот.

— Отдай ему и скажи, чтобы он как-то договорился с кредиторами. Скажи, что мой отец купит гараж и поставит его управляющим.

— Хорошо. Самое главное — скорее в путь.

— Почему такая немыслимая спешка?

— Сам не знаю… Но чувствую, что-то может случиться.

— Ужас. Тогда давай скорей.

— Я переговорю с Бэджером. А ты заводи автомобиль.

— Так я и не купила зубную щетку, — посетовала Франки.

Пять минут спустя они уже стремительно удалялись от Чипинг-Сомертона. Бобби никак не мог упрекнуть «бентли» — скорость была приличная.

Но Франки вдруг сказала:

— Послушай, Бобби, нам надо быстрей.

Бобби глянул на стрелку спидометра — она показывала «80», и сухо заметил:

— Не знаю, что можно еще предпринять.

— Взять самолет. Мы всего милях в семи от Мидшортского аэродрома.

— Ну, знаешь… — только и вымолвил Бобби.

— Зато через несколько часов мы будем дома.

— Хорошо, — сказал Бобби. — Самолет так самолет.

Как все странно… будто во сне. Почему надо так спешить в Марчболт? Бобби не понимал и подозревал, что и Франки не понимает. Какая-то подспудная тревога овладела ими обоими.

В Мидшорте Франки попросила позвать мистера Дональда Кинга, и перед ними предстал неряшливо одетый молодой человек, который, увидев ее, вяло удивился.

— Привет, Франки, — сказал он. — Сто лет вас не видел. Что угодно?

— Мне нужен самолет. Это ведь, кажется, по вашей части?

— О да. А куда лететь?

— Мне нужно скорее попасть домой.

Дональд Кинг поднял брови.

— И только?

— Ну не совсем. Но это главное.

— Ну что ж. Мы не заставим вас долго ждать.

— Я дам вам чек, — сказала Франки.

Через пять минут они уже были в пути.

— Франки, почему мы так спешим? — спросил Бобби.

— Понятия не имею, — ответила Франки. — Но чувствую, это необходимо. А ты?

— Как ни странно, я тоже. А почему, не знаю. Ведь не улетит же наша миссис Робертс на метле.

— А чем черт не шутит. К тому же мы не знаем, что на уме у Бассингтон-ффренча.

— Верно, — задумчиво согласился Бобби.

Когда они приземлились, уже вечерело. Их высадили, и очень скоро они мчались в Марчболт в «крайслере» лорда Марчингтона.

Они затормозили у ворот дома викария — на подъездной аллее такому большому автомобилю было не развернуться.

Бобби и Франки выскочили и кинулись к дому.

«Скоро я проснусь, — подумал Бобби. — Что мы делаем, зачем?»

На пороге они увидели тоненькую фигурку и тотчас ее узнали.

— Мойра! — воскликнула Франки.

Мойра обернулась. Ее слегка покачивало.

— Ох! Я так вам рада. Я не знаю, как быть.

— Господи! Но что вас сюда привело?

— Вероятно, то же, что и вас.

— Вы узнали, кто такая Эванс? — спросил Бобби.

Мойра кивнула:

— Да, это длинная история…

— Зайдемте в дом, — сказал Бобби.

Но Мойра попятилась.

— Нет, нет, — поспешно ответила она. — Лучше поговорим где-нибудь в другом месте. Мне надо вам кое-что сказать… до того как мы окажемся в доме. Тут у вас нет кафе или чего-нибудь в этом роде? Где можно было бы посидеть.

— Хорошо, — сказал Бобби, неохотно отходя от двери. — Но почему…

Мойра топнула ногой.

— Поймете, когда я вам расскажу. Ну идемте же. Нельзя терять ни минуты.

Бобби и Франки не стали с нею спорить. На главной улице, примерно в ее серединке, имелось кафе «Ориент», чье пышное название никак не вязалось с его более чем скромным убранством. Когда они вошли, было половина седьмого — час затишья.

Они сели за столик в углу, и Бобби заказал три кофе.

— Итак? — сказал он.

— Подождем, пока принесут кофе, — сказала Мойра.

Официантка вернулась и со скучающим видом поставила перед ними три чашки еле теплого кофе.

— Итак? — сказал Бобби.

— Просто не знаю, с чего начать, — сказала Мойра. — Это было в поезде, когда я ехала в Лондон. Поистине удивительное совпадение. Я шла по коридору и…

Она замолчала. Сидела она лицом к двери и сейчас наклонилась вперед, напряженно глядя перед собой.

— Должно быть, он выследил меня.

— Кто? — в один голос воскликнули Бобби и Франки.

— Бассингтон-ффренч, — прошептала Мойра.

— Вы его видели?

— Он за дверью. На улице. И с ним рыжая женщина.

— Миссис Кэймен! — воскликнула Франки.

Они с Бобби тут же кинулись к двери. Мойра хотела было их остановить, но они уже не слушали ее. На улице они глянули в одну сторону, в другую — Бассингтон-ффренча не было.

К ним подошла Мойра.

— Исчез? — спросила она дрожащим голосом. — Ох, пожалуйста, будьте осторожны. Он опасен… Чудовищно опасен.

— Пока мы все вместе, он ничего не сможет сделать, — успокоил ее Бобби.

— Возьмите себя в руки, Мойра, — сказала Франки. — Нельзя быть такой трусихой.

— Ну сейчас нам все равно его не достать, — сказал Бобби и направился к столику. — Так что рассказывайте дальше, Мойра.

Он взял чашку кофе. Франки, вдруг оступившись нечаянно, его толкнула, и кофе вылился на стол.

— Извини, — сказала Франки и потянулась к соседнему столику, который был накрыт в ожидании посетителей. Там стояли два графинчика — с маслом и с уксусом.

Бобби не спускал с Франки ошеломленных глаз, а она тем временем взяла бутылочку с уксусом, вылила уксус в пустую чашку, а в освободившуюся бутылочку стала лить кофе.

— Франки, ты что, спятила? — спросил Бобби. — Что ты такое вытворяешь?

— Просто хочу отдать этот чудный кофе Джорджу Арбетноту на анализ, — объяснила Франки и повернулась к Мойре.

— Игра окончена, Мойра! Пока мы сейчас стояли в дверях, я вдруг поняла… А когда я толкнула Бобби, — нарочно, конечно, чтобы он разлил кофе, — то увидела ваше лицо. Вы ведь что-то всыпали в наши чашки в тот момент, когда мы кинулись к двери, посмотреть на якобы стоявшего на улице Бассингтон-ффренча. Игра окончена, миссис Николсон, или Темплтон, или как там еще вам заблагорассудится себя назвать.

— Темплтон? — воскликнул Бобби.

— Да ты хорошенько на нее посмотри! — воскликнула Франки. — А если она вздумает отпираться, пригласи ее к себе домой и увидишь — миссис Робертс сразу ее узнает.

Бобби внимательно посмотрел на Мойру. Лицо, которое не давало ему покоя, это одухотворенное лицо сейчас исказила гримаса яростной злобы. Прелестные губы раскрылись, изрыгая потоки грязной брани.

Мойра рылась в сумочке.

Все еще пораженный, Бобби тем не менее среагировал мгновенно… он ударил Мойру по руке, в которой был зажат пистолет.

Пуля пролетела над головой Франки и угодила в стену кафе.

Впервые за всю историю этого заведения официантка проявила расторопность.

С диким криком она выскочила на улицу:

— На помощь! Убивают! Полиция!

Глава 34 Письмо из Южной Америки

Прошло несколько недель.

На имя Франки пришло письмо. На нем стоял штемпель одной не очень известной южноамериканской республики.

Франки прочла письмо и протянула Бобби.

Вот что там было написано:

«Дорогая Франки! Право же, я вас поздравляю! Вы и ваш морячок сокрушили планы, которые я лелеял чуть не всю свою жизнь. А у меня все было так славно продумано.

Хотите, я вам расскажу все как есть? Моя дама предала меня по всем статьям (видимо, это она со зла — женщины вообще зловредные создания), и потому даже самые откровенные признания не могут мне более навредить. К тому же я опять начинаю новую жизнь. Роджер Бассингтон-ффренч умер!

Видно, я всегда был, что называется, непутевым. Даже в Оксфорде дал маху. Глупый был поступок, — мое мошенничество просто не могло не раскрыться. Папаша от меня не отрекся, но… в Колонии, однако, отослал.

Там я довольно скоро связался с Мойрой и ее компанией. Она была что надо. К пятнадцати годам стала уже законченной преступницей. Когда мы с ней познакомились, за ней как раз охотилась американская полиция.

Мы понравились друг другу и решили, что могли бы быть вместе. Но прежде надо было кое-что предпринять.

Для начала она вышла замуж за Николсона. Благодаря чему оказалась в другой части света, и полиция потеряла ее след. Николсон как раз уезжал в Англию, где хотел основать лечебницу для нервнобольных. Он искал подходящий дом, который можно было бы недорого купить. Мойра привела его в Грэндж.

Она по-прежнему поддерживала связь со своей шайкой и вместе с ними промышляла наркотиками. Сам того не ведая, Николсон оказался ей очень полезен.

У меня всегда были две цели: стать владельцем Мерроуэй, а еще ворочать большими деньгами. Когда-то, при Карле Втором[75], Бассингтон-ффренчи играли весьма заметную роль в судьбе королевства. Потом наш род захирел. Я же чувствовал, что, как и мои предки, способен на многое. Но чтобы меня заметили, нужны были деньги.

Мойра несколько раз ездила в Канаду „повидаться с родными“. Николсон ее обожал и верил каждому ее слову — мужчины ведь, как правило, слишком доверчивы. Из-за сложностей в торговле наркотиками она разъезжала под разными именами. С Сэвиджем она познакомилась будучи „миссис Темплтон“. Она знала, кто такой Сэвидж, и то, что он чудовищно богат, и лезла вон из кожи, чтобы привлечь его внимание. Он действительно ею увлекся, но не настолько, чтобы потерять голову.

Однако мы придумали, как добраться до его денег. Как именно мы действовали, вы отлично знаете. Человек, который вам известен под именем Кэймена, исполнял роль бесчувственного мужа. Разок-другой удалось уговорить Сэвиджу погостить в Тюдоровском коттедже. Когда он приехал в третий раз, мы привели наш план в исполнение. Мне незачем пересказывать вам, как там все было, вы и так это знаете. Все удалось блестяще. Мойра завладела деньгами и якобы уехала за границу. На самом деле она вернулась в Стейверли, в Грэндж.

Тем временем я занимался своими личными проблемами. Мне необходимо было убрать с дороги Генри и юного Тома. С Томми мне не везло. Все мои отлично продуманные „несчастные случаи“ срывались. Ну а для Генри ничего даже и подстраивать не пришлось. После серьезнейшей травмы на охоте его жутко мучили ревматические боли. Я как-то дал ему морфий. Он по простоте душевной стал спасаться им от боли и очень скоро сделался морфинистом. Мы хотели чтобы он отправился на лечение в Грэндж и там либо „покончил с собой“, либо принял слишком большую дозу морфия. Об этом позаботилась бы Мойра. Я бы никак в этом не участвовал.

И тут вдруг начал путаться под ногами этот дурак Карстейрс. Вероятно, на пароходе Сэвидж черкнул ему письмецо, помянув миссис Темплтон и даже вложив в конверт ее фото. Вскоре после этого Карстейрс отправился в какую-то африканскую глушь на охоту. А когда вернулся, прослышал и о внезапном самоубийстве Сэвиджа, и о его более чем странном завещании, ну и, само собой, рассвирепел. Он сразу учуял, что тут что-то неладно. Все эти россказни о том, что Сэвидж вбил себе в голову, будто у него рак и потому решил с собой покончить, ничуть Карстейрса не убедили. К тому же завещание было, на его взгляд, совсем не в духе Сэвиджа, дельца до мозга костей. Безусловно, он мог затеять интрижку с хорошенькой женщиной, но никогда бы не оставил ей большие деньги и тем более не стал бы ничего жертвовать на благотворительность. С этой благотворительностью я, конечно, перестарался. Это звучало так благородно, так убедительно и, казалось, не вызывало подозрений.

Карстейрс заявился сюда полный решимости разобраться в этой истории и принялся все разнюхивать.

Нам сразу не повезло. Какие-то друзья прихватили его с собой на обед — в дом Генри. На пианино он увидел фотографию Мойры и узнал в ней приятельницу Сэвиджа, ведь тот прислал ему ее фотографию. Карстейрс отправился в Чипинг-Сомертон и стал там все разнюхивать.

Мы с Мойрой изрядно переполошились… Иногда мне кажется, что понапрасну. Но мы поняли, что Карстейрс из тех, кого на мякине не проведешь. Я поехал следом за ним в Чипинг-Сомертон. Напасть на след кухарки Роуз Чадли ему не удалось. Б это время она уехала к родственникам на север, зато об Эванс он все-таки кое-что разнюхал: узнал, какая у нее теперь фамилия — по мужу. Ну а потом двинулся в Марчболт.

Дело принимало серьезный оборот. Если Эванс поймет, что миссис Темплтон и миссис Николсон — одно и то же лицо, нам несдобровать. К тому же она некоторое время прослужила в Тюдоровском коттедже, и мы не знали, что именно ей известно и насколько это для нас опасно.

Я решил, что расследованию Карстейрса пора положить конец. Он успел здорово мне надоесть. Помог случай. Когда опустился туман, я тихонько к нему подкрался и резко толкнул — только и всего.

А вот как быть дальше, я не знал, ведь при нем могло быть что-то такое, что могло нас скомпрометировать. Однако ваш морячок преотлично мне подыграл. Благодаря ему я ненадолго остался с телом один на один — но этого времени мне вполне хватило, чтобы обшарить у Карстейрса карманы. В одном оказалась фотография Мойры — не иначе, раздобыл ее у фотографа — вероятно, хотел выяснить, кто же все-таки на ней изображен. Я забрал фотографию, письма и все остальное, что помогло бы опознать Карстейрса. И сунул ему в карман фотографию одной особы из шайки Мойры.

Все шло как по маслу. Мнимая сестра и ее муж приехали и опознали его. В общем, все вроде бы кончилось благополучно. И тут ваш дружок смешал нам все карты. Оказалось, что перед смертью Карстейрс пришел в себя и что-то ему сказал. Он назвал имя — Эванс… А Эванс как раз служила у его отца.

Должен заметить, к этому времени мы с Мойрой уже здорово струхнули и совсем потеряли рассудок. Мойра твердила, что морячка надо убрать. Мы попытались было отправить его в Южную Америку, но он отказался. Тогда Мойра решила заняться этим лично. Она села в автомобиль и поехала в Марчболт. Ей подвернулся удобный случай, и она его, естественно, не упустила: пока ваш Бобби спал, она всыпала ему в пиво морфий. Но этого малого и морфий не взял. Чистое невезение.

Я уже упоминал, что именно допрос, учиненный вам Николсоном, натолкнул меня на мысль, что вы совсем не такая, какой хотите казаться. Но представьте ужас Мойры, когда, выбравшись из Грэнджа, чтобы встретиться со мной, она столкнулась нос к носу с вашим Бобби! Она тотчас его узнала — ведь пока подсыпала ему в пиво морфий, успела отлично его разглядеть. Неудивительно, что она так перепугалась — чуть в обморок не упала. Потом она поняла, что подозревает он совсем не ее, тут же оправилась и постаралась как следует заморочить ему голову.

Она пришла в гостиницу и наплела ему кучу небылиц. Он как миленький все проглотил. Сказала, будто Алан Карстейрс был ее возлюбленным, а уж из Николсона сделала сущего злодея, которого она смертельно боится. А заодно постаралась рассеять и ваши подозрения на мой счет. Я со своей стороны заверил вас, что Мойра — существо слабое и беспомощное. Это Мойра-то, которой ничего не стоит убрать любого, кто посмеет встать на ее пути!

Мы к тому времени много чего успели. Заполучили деньги Сэвиджа. Генри был, можно сказать, почти в наших руках. С Томми я не спешил, мог себе это позволить. От Николсона можно было легко избавиться в любой момент. А вот вы со своим морячком могли ввергнуть нас в крупные неприятности. Ведь все ваши подозрения упирались в Грэндж.

Вам, наверно, небезынтересно будет узнать, что Генри не покончил с собой. Это я его убил! Во время нашего с вами разговора в саду я понял, что нельзя терять ни минуты. Я кинулся к нему и сделал то, что потом все восприняли как самоубийство.

Помог мне аэроплан, который очень кстати пролетал над домом. Когда я вошел в кабинет, Генри что-то писал, сидя за столом. Я подсел к нему и сказал: „Послушай, старина…“ — и тут же в него выстрелил. Шум аэроплана заглушил звук выстрела. Потом я написал замечательно трогательное прощальное послание, стер с револьвера отпечатки своих пальцев и вложил его в руку Генри, прижав хорошенько его пальцы к рукоятке, а потом револьвер, естественно, упал на пол. Я положил ключ в карман Генри и вышел, заперев дверь снаружи ключом от столовой, который подходил к замку кабинета. Не стану испытывать ваше терпение, описывая, каким образом я пристроил в камине небольшую петарду, которая через четыре минуты должна была взорваться. Все сработало просто замечательно. Когда прозвучал „выстрел“, я был с вами в саду, и мы оба его слышали. Самоубийство получилось весьма убедительное! Под подозрением оказался опять не кто иной, как Николсон. Этот болван вернулся то ли за своей тростью, то ли еще за какой-то ерундой!

Разумеется, рыцарские порывы и странствия вашего морячка создавали нам дополнительные трудности. Поэтому Мойра спешно уехала в Тюдоровский коттедж. Мы, конечно, предполагали, что, узнав от Николсона об отъезде Мойры, вы заподозрите неладное.

Вот где Мойра и вправду продемонстрировала свои таланты, так это там, в коттедже. Услышав наверху шум, она поняла, что меня сбили с ног. Она тут же вколола себе большую дозу морфия и легла в кровать. А когда вы все втроем спустились к телефону, она пробралась в мансарду и перерезала веревки, которыми я был связан. Вскоре морфий стал действовать, и к тому времени, как приехал доктор, она и вправду находилась в наркотическом сне.

Но в какой-то момент мужество ей изменило. Она боялась, что вы разыщете Эванс и уж конечно докопаетесь до того, каким образом было сработано и завещание Сэвиджа, и вся эта история с самоубийством. К тому же она боялась, что перед тем, как поехать в Марчболт, Карстейрс написал Эванс. Она сделала вид, будто отправляется в Лондон, в лечебницу. А вместо этого поспешила в Марчболт. Она уже была на пороге дома, где служила Эванс, когда туда подъехали вы со своим дружком. Теперь у нее оставался только один выход — избавиться от вас обоих. На сей раз она действовала очень уж грубо, но, я уверен, все сошло бы ей с рук. Едва ли официантка вспомнила бы женщину, которая приходила с вами в кафе. А Мойра вернулась бы в Лондон и затаилась в лечебнице. Если бы она успела убрать с дороги вас и вашего приятеля Бобби, все этим бы и закончилось.

Но вы ее застукали — и она потеряла голову. А потом на следствии потянула за собой и меня.

Она уже начала мне надоедать…

И мне было невдомек, что она это понимает.

Но — деньги были у нее… Мои деньги! Ну а если бы я на ней женился, она наверняка надоела бы мне еще больше. Я люблю разнообразие.

Итак, здесь я начинаю новую жизнь…

А все благодаря вам и этому вашему малоприятному дружку, Бобби Джоунзу…

Но меня, без сомнения, ждет удача!

А может, наоборот, неудача?

Пока, однако, никаких перемен…

Но я убежден: везет тому, кто не сдается и готов снова бороться с судьбой.

Прощайте, моя дорогая, а может быть, аи revoir. Как знать…

Ваш преданный враг, неунывающий злодей и главный преступник, Роджер Бассингтон-ффренч».

Глава 35 Новости из дома викария

Бобби протянул письмо Франки, и она, вздохнув, взяла его.

— Он все же поразительная личность, — сказала она.

— Ты всегда питала к нему слабость, — холодно заметил Бобби.

— В нем есть обаяние, — опять вздохнула Франки. — В Мойре тоже, — прибавила она.

Бобби покраснел.

— Но ведь это же надо… с самого начала ключ к разгадке этой истории был в доме моего отца, — сказал он. — И ведь Карстейрс действительно написал Эванс, то есть миссис Робертс, представляешь?

Франки кивнула.

— Предупредил, что отправляется к ней, чтобы получше разузнать о миссис Темплтон, что у него есть основания полагать, что она опасная преступница, которую разыскивает полиция многих стран. — А потом, когда его столкнули со скалы, ей и в голову не пришло, что это Карстейрс, — с горечью сказал Бобби.

— Ну да, что же ты от нее хочешь, ведь со скалы упал человек по фамилии Причард, — сказала Франки. — Да, с опознанием они очень ловко все провернули. Если со скалы столкнули какого-то Причарда, то как он может быть Карстейрсом? Такова логика обыкновенного человека.

— Самое смешное, что Кэймена она узнала, — продолжал Бобби. — Когда Робертс его впустил и она мельком его увидела, то спросила мужа, кто это. Тот ответил, какой-то мистер Кэймен, и она тогда сказала: «Да он как две капли воды похож на джентльмена, у которого я была в услужении».

— Ну ты представляешь, а? — с сердцем сказала Франки. — Да и Бассингтон пару раз себя выдал. А я, идиотка, не обратила на это внимания.

— В самом деле выдал?

— Еще как. Когда Сильвия сказала, что человек с газетной фотографии очень напоминает Карстейрса, он тут же заявил, что особого сходства не видит… из чего следовало, что он все-таки видел лицо покойного.

— Франки, а как тебе удалось вычислить, кто такая Мойра?

— Наверно, благодаря тому, как отзывались о миссис Темплтон, — задумчиво сказала Франки. — Все говорили, она «такая приятная дама». Ну, а к этой Кэймен подобные слова совсем не подходят. Ни одна прислуга не скажет о ней «приятная дама». А потом мы приехали в дом твоего отца — и Мойра почему-то тут, мне и пришло в голову: «А что, если Мойра — это и есть миссис Темплтон?»

— Какая же ты молодчина!

— Мне очень жаль Сильвию, — сказала Франки, — из-за этой истории ее имя склоняли во всех газетах. Но доктор Николсон так поддерживал ее… я ничуть не удивлюсь, если в конце концов они поженятся.

— Похоже, все кончается счастливо, — сказал Бобби. — Спасибо твоему отцу, у Бэджера в гараже дела идут хорошо, и опять же спасибо твоему отцу, я получил эту поистине замечательную работу.

— Она в самом деле замечательная?

— Управлять кофейной плантацией в Кении[76], да еще получать за это кучу денег? Еще бы не замечательная. Как раз то, о чем я мечтал.

Он помолчал. Потом сказал со значением:

— Очень многие считают, что в Кении есть на что посмотреть… и с охотой туда наезжают.

— А многие живут там постоянно, — тихо сказала Франки.

— Ох, Франки, а т… ты? — Бобби вдруг запнулся и покраснел, а потом, набравшись духу, спросил: — Ты смогла бы?

— Смогла бы, — ответила Франки. — Вернее, я хочу сказать, смогу.

— Франки, я всегда был без ума от тебя, — сдавленным голосом произнес Бобби. — И мне так было лихо… я ведь знал, мне надеяться не на что.

— Ты поэтому мне так грубил тогда — ну когда мы с тобой в гольф играли?

— Да, у меня на душе кошки скребли.

— Гм… А как же Мойра?

Бобби был явно смущен.

— Меня и вправду чем-то притягивало ее лицо, — признал он.

— Оно намного красивее моего, — великодушно заметила Франки.

— Нет… но оно… как бы это сказать… преследовало меня. А потом, когда мы оказались в той мансарде и ты вела себя так отважно… ну, я забыл и думать о ней. Она мне стала безразлична. Для меня существовала только ты. Ты была просто великолепна! Так невероятно отважна.

— Это была одна видимость, — сказала Франки. — На самом деле я вся дрожала. Но мне хотелось, чтобы ты мной восхищался.

— Я и восхищался, Франки, милая. Всегда восхищался. И всегда буду восхищаться. Ты уверена, что тебе не будет тошно в этой Кении?

— Я уверена, что буду ее обожать. Англией я сыта по горло.

— Франки…

— Бобби…

— Пожалуйте сюда, — сказал викарий, отворяя дверь в комнату, где они сидели, и пропуская перед собой даму из Доркасского благотворительного общества[77].

И тотчас с извинениями закрыл дверь.

— Мой… э-э… один из моих сыновей. Он… э-э… помолвлен.

— Мы так и поняли, — язвительно отозвалась дама-благотворительница.

— Хороший мальчик, — сказал викарий. — Прежде он был несколько легкомыслен. Но в последнее время сильно изменился к лучшему. Будет управлять кофейной плантацией в Кении.

А дама-благотворительница шепотом осведомилась у другой:

— Вы видели, кого он целовал? Уж не леди ли Франсез Деруэнт?

Не прошло и часу, как новость облетела весь Марчболт.

УБИЙСТВО В ВОСТОЧНОМ ЭКСПРЕССЕ Marder on the Orient Express 1934 © Перевод Беспалова Л., 1969

Часть первая ФАКТЫ

Глава 1 В экспресс «Тавры» садится значительное лицо

Ранним морозным утром, в пять часов по местному времени, вдоль платформы сирийской станции Алеппо вытянулся состав, который железнодорожные справочники торжественно именовали экспресс «Тавры»[78]. Экспресс состоял из вагона-ресторана, одного спального и двух вагонов местного сообщения.

У входа в спальный вагон молоденький лейтенант французской армии во всем великолепии своего мундира разговаривал с маленьким человечком, по уши укутанным во всевозможные шарфы и кашне, из-под которых высовывались лишь красный носик и кончики грозно закрученных усов.

Стоял пронизывающий холод, и провожать почетного гостя было делом отнюдь не завидным, но лейтенант Дюбоск мужественно выполнял свой долг. Он сыпал изысканнейшими фразами на изящнейшем французском языке. Хотя, в чем дело, честно говоря, не понимал. Правда, по гарнизону, как бывает в подобных случаях, ходили какие-то слухи. А на генерала, того самого генерала, под началом которого служил лейтенант Дюбоск, стало все труднее угодить. И тогда откуда-то, чуть не из самой Англии, приехал этот бельгиец. Целую педелю весь гарнизон пребывал в непонятной тревоге. А потом пошло-поехало. Один весьма видный офицер покончил с собой, другой подал в отставку — и тревога отпустила военных, некоторые меры предосторожности были отменены. А генерал, тот самый, под началом которого служил лейтенант Дюбоск, словно помолодел лет на десять.

Дюбоск нечаянно подслушал обрывок разговора между «его» генералом и незнакомцем. «Вы спасли нас, мой друг, — прочувствованно говорил генерал, и его седые усы подрагивали. — Вы спасли честь французской армии, вы предотвратили кровопролитие! Не знаю, как и благодарить вас за то, что вы откликнулись на мою просьбу! Приехать в такую даль…»

На что незнакомец (его звали Эркюль Пуаро), как и полагается, отвечал: «Что вы, генерал, разве я мог забыть, что вы спасли мне жизнь». Генерал, в свою очередь, произнес какую-то подходящую случаю фразу, отрицая свои заслуги, и в разговоре вновь замелькали Франция, Бельгия, слава, честь и всякое тому подобное, затем друзья сердечно обнялись и разговор закончился.

О чем, собственно, шла речь, лейтенант так до сих пор и не понял, но, как бы то ни было, почетное поручение проводить Пуаро на экспресс ТАВРЫ было возложено именно на него, и он выполнял его с пылом и рвением, приличествующими многообещающему молодому офицеру.

— Сегодня воскресенье, — говорил лейтенант Дюбоск, — завтра вечером, то есть в понедельник, вы будете в Стамбуле[79].

Он уже не первый раз высказывал это соображение. Впрочем, разговоры, которые ведутся перед отходом поезда, всегда изобилуют повторами.

— Совершенно верно, — согласился Пуаро.

— Вы, видимо, остановитесь в Стамбуле на несколько дней?

— Mais oui[80]. Мне не случалось бывать там. Было бы очень жаль проехать мимо, вот так. — И он выразительно щелкнул пальцами. — Я не спешу и могу посмотреть город.

— La Sainte Sophie[81] удивительно красива, — сказал лейтенант Дюбоск, который в жизни не видел этого собора.

Свирепый порыв ветра заставил мужчин поежиться. Лейтенант Дюбоск украдкой бросил взгляд на часы. Без пяти пять — всего пять минут до отхода. Боясь, что гость перехватил этот взгляд, он поспешил заполнить паузу.

— В это время года мало кто путешествует, — сказал он, оглядев окна спального вагона.

— Вы, пожалуй, правы, — поддакнул Пуаро.

— Будем надеяться, что вас не застигнут заносы в Таврских горах!

— А такое возможно?

— Вполне. Правда, в этом году Бог миловал.

— Что ж, будем надеяться на лучшее, — сказал Пуаро. — Какие сводки погоды из Европы, плохие?

— Очень. На Балканах выпало много снега.

— В Германии, как мне говорили, тоже.

— Eh bien[82],— чувствуя, что надвигается новая пауза, поспешно сказал лейтенант Дюбоск, — завтра вечером в семь сорок вы будете в Константинополе.

— Да, — сказал мосье Пуаро и, из последних сил стараясь поддержать разговор, добавил: — Мне рассказывали, что Святая София поразительно красива.

— Видимо, просто великолепна.

В одном из купе поднялась шторка, и в окно выглянула молодая женщина.

С тех самых пор, как Мэри Дебенхэм выехала в прошлый четверг из Багдада, она почти не спала. Не спала ни в поезде до Киркука, ни в комнатах отдыха пассажиров в Мосуле;[83] не удалось ей выспаться и прошлой ночью в поезде. И теперь, наскучив лежать без сна в душном, жарко натопленном купе, она поднялась и выглянула в окно.

Это скорее всего Алеппо. Смотреть тут, конечно, не на что. Длинный, плохо освещенный перрон; где-то неподалеку яростно бранятся по-арабски. Двое мужчин под окном говорят по-французски. Один — французский офицер, другой — маленький человечек с огромными усами. Губы ее тронула легкая улыбка. Это ж надо так закутаться! Должно быть, в Алеппо очень холодно! Вот почему в поезде так безбожно топят. Она попыталась опустить окно пониже, но оно не поддавалось.

Проводник спального вагона подошел к мужчинам.

— Поезд отправляется, — сказал он. — Мосье пора в вагон.

Маленький человечек снял шляпу. Ну и голова, ни дать ни взять — яйцо! И, несмотря на одолевавшие ее заботы, Мэри Дебенхэм улыбнулась. Потешный человечек! Таких коротышек обычно никто не принимает всерьез. Лейтенант Дюбоск произнес прощальную речь. Он подготовил ее заранее и приберегал до последнего момента. Речь продуманную и блистательную.

Не желая уступить ему, Пуаро отвечал в том же духе.

— En voiture[84],— сказал проводник.

Всем своим видом показывая, как ему жаль расстаться с лейтенантом, Пуаро поднялся в вагон. Проводник последовал за ним. Пуаро помахал рукой, лейтенант отдал честь. Поезд, неистово рванув, медленно покатил по рельсам.

— Enfin[85],— пробормотал Эркюль Пуаро.

— Брр, — поежился лейтенант Дюбоск, он только сейчас почувствовал, как продрог.

— Voila[86], мосье. — Проводник выразительным взмахом руки привлек внимание Пуаро к роскоши купе, особо отметив, как аккуратно и заботливо размещен багаж. — Маленький чемоданчик мосье я поместил здесь.

Протянутая рука красноречиво намекала. Пуаро вложил в нее сложенную вдвое купюру.

— Merci[87], мосье. — Проводник быстро перешел к делу. — Билеты мосье у меня. Пожалуйте паспорт. Мосье, как я понимаю, выходит в Стамбуле?

— В эту пору года, наверное, мало пассажиров? — спросил Пуаро.

— Совершенно верно, мосье. Кроме вас, в вагоне всего два пассажира — оба англичане. Полковник из Индии и молодая англичанка из Багдада. Что еще угодно мосье?

Мосье заказал маленькую бутылку перье[88].

Начинать путешествие в пять часов утра не слишком удобно. Надо как-то скоротать еще два часа до рассвета. Довольный тем, что успешно справился со щекотливой миссией, Пуаро забился в угол, свернулся клубочком и заснул с сознанием, что ему вряд ли придется выспаться.

Проснулся он уже в половине десятого и отправился в вагон-ресторан выпить кофе.

В вагоне-ресторане сидела всего одна посетительница, очевидно, та самая молодая англичанка, о которой упоминал проводник. Высокая, стройная брюнетка лет двадцати восьми. Держалась она непринужденно, и по тому, как она ела, как приказала официанту принести еще кофе, видно было, что она бывалая путешественница. Одета она была в темный дорожный костюм из какого-то тонкого материала — весьма уместный при здешней духоте.

Мосье Эркюль Пуаро от нечего делать исподтишка разглядывал англичанку.

«Решительная молодая женщина, — заключил он, — такая никогда не потеряет голову». У нее были непринужденные манеры и деловой вид. Ему, пожалуй, даже понравились ее строгие, правильные черты и прозрачная бледность кожи. Понравились волосы цвета воронова крыла, уложенные аккуратными волнами, и серые глаза, холодные и бесстрастные. «Но хорошенькой ее никак не назовешь, — решил он, — уж слишком она деловитая».

Вскоре в ресторан вошел еще один посетитель. Высокий мужчина не то за сорок, не то под пятьдесят. Худощавый, загорелый, с седеющими висками.

«Полковник из Индии», — подумал Пуаро.

Вошедший поклонился девушке:

— Доброе утро, мисс Дебенхэм.

— Доброе утро, полковник Арбэтнот.

Полковник остановился около девушки, оперся о спинку стула по другую сторону столика.

— Вы не возражаете? — спросил он.

— Конечно нет. Садитесь.

— Знаете, за завтраком не очень-то хочется разговаривать.

— Вот именно. Но не бойтесь, я не кусаюсь.

Полковник сел.

— Человек! — властно подозвал он официанта и заказал яйца и кофе.

Взгляд его задержался на Эркюле Пуаро, но тут же равнодушно скользнул дальше. Эркюль Пуаро — он хорошо знал англичан — прочел мысль полковника: «Всего-навсего паршивый иностранец!»

Англичане, как им и полагалось, почти не разговаривали. Они обменялись несколькими фразами, после чего девушка встала и вернулась в свое купе.

За обедом они снова сидели за одним столиком и снова не замечали третьего пассажира. Теперь их разговор протекал более оживленно, чем во время завтрака. Полковник Арбэтнот рассказывал о Пенджабе[89] и время от времени расспрашивал девушку о Багдаде, где, как выяснилось из разговора, она служила гувернанткой. Обнаружив в ходе беседы общих друзей, они сразу же оживились, стали менее чопорными. Вспоминали старину Томми Такого-то и Джерри Сякого-то. Полковник осведомился, едет ли мисс Дебенхэм прямо в Англию или остановится в Стамбуле.

— Нет, я не собираюсь останавливаться в Стамбуле.

— И вы об этом не жалеете?

— Я проделала такой же путь два года назад и провела тогда три дня в Стамбуле.

— Понятно. Что ж, должен сказать, я со своей стороны только рад этому: я ведь тоже не буду останавливаться в Стамбуле.

Он неловко поклонился и слегка покраснел.

«А наш полковник чувствителен к женским чарам», — подумал Эркюль Пуаро. Эта мысль его позабавила. Что ж, поездки по железной дороге способствуют романам не меньше морских путешествий.

Мисс Дебенхэм ответила, что ей это тоже очень приятно, но весьма сдержанным тоном.

Пуаро отметил, что полковник проводил ее до купе.

Экспресс въехал в живописные Таврские горы. Когда в окне показались Киликийские ворота[90], Пуаро — он стоял неподалеку от англичан — услышал, как девушка со вздохом прошептала:

— Какая красота! Жаль, что я…

— Что вы, что?..

— Жаль, что я не могу наслаждаться ею!

Арбэтнот не ответил. На его квадратной челюсти заходили желваки.

— Видит Бог, я много дал бы, чтобы избавить вас от этого.

— Тише, умоляю вас! Тише!

— Хорошо, хорошо! — Полковник метнул сердитый взгляд в сторону Пуаро и продолжал: — Мне неприятно, что вам приходится служить в гувернантках и быть на побегушках у сумасбродных мамаш и их капризных отпрысков.

Она весело засмеялась — обычная сдержанность покинула ее:

— Помилуйте, забитые гувернантки отошли в далекое прошлое. Уверяю вас, не я боюсь родителей, а они меня.

Они замолчали. Арбэтнот, по-видимому, застеснялся своего порыва.

«Интересная комедия здесь разыгрывается», — отметил Пуаро.

Это наблюдение он потом не раз вспоминал.

В Конью они прибыли поздно вечером, в половине двенадцатого. Англичане вышли на платформу размяться и теперь прохаживались взад-вперед по заснеженному перрону.

Пуаро довольствовался тем, что наблюдал за бурной жизнью станции в окошко. Однако минут через десять он решил, что и ему не вредно подышать воздухом. Он тщательно оделся: облачился во всевозможные жилеты и пиджаки, обмотался шарфами и натянул на изящные ботинки калоши. Укутанный таким образом, он нетвердыми шагами спустился по лесенке, принялся мерить шагами перрон и так дошел до его конца.

Только по голосам он опознал две темные фигуры, смутно вырисовывающиеся в тени багажного вагона.

Говорил Арбэтнот:

— Мэри…

Девушка взволнованно прервала его:

— Нет, нет, не сейчас! Когда все будет кончено… Когда все будет позади… тогда…

Мосье Пуаро незаметно удалился. Он был озадачен: он едва узнал голос мисс Дебенхзм, всегда такой бесстрастной и деловитой.

«Любопытно», — сказал он про себя.

Назавтра ему показалось, что англичане поссорились. Они почти не разговаривали. Девушка казалась встревоженной. Под глазами у нее темнели синие круги.

В половине третьего поезд неожиданно остановился. Из окон выглядывали пассажиры. Небольшая группка людей, столпившихся возле рельсов, что-то показывала друг другу, тыча пальцами под вагон-ресторан.

Пуаро высунулся в окно, подозвал пробегавшего мимо проводника. Проводник объяснил, в чем дело. Пуаро втянул голову в вагон, повернулся и едва не толкнул при этом Мэри Дебенхэм, которая стояла за его спиной.

— В чем дело? — спросила она по-французски, голос ее прерывался от волнения. — Почему мы стоим?

— Пустяки, мадемуазель. Что-то загорелось под вагоном-рестораном. Ничего серьезного. Пожар уже погасили. Повреждение быстро устранят. Уверяю вас, никакой опасности нет.

Она небрежно махнула рукой, показывая, что пожар ее нисколько не пугает.

— Да, да, понимаю. Но сколько времени потеряно!

— Времени?

— Ну да, мы опоздаем…

— Вполне вероятно, — согласился Пуаро.

— Но я не могу опоздать! Поезд прибывает в Стамбул в шесть пятьдесят пять, а мне еще нужно пересечь Босфор[91] и попасть на экспресс СИМПЛОН — ВОСТОК, который отходит в девять часов от другого берега. Если мы потеряем здесь час или два, я опоздаю на пересадку.

— Вполне вероятно, — согласился Пуаро.

Он с любопытством наблюдал за ней. Рука ее на раме окна дрожала, губы тряслись.

— Это так важно для вас, мадемуазель? — спросил он.

— Да. Очень важно. Я непременно должна попасть на этот поезд.

Она повернулась и пошла навстречу полковнику Арбэтноту, показавшемуся в конце коридора.

Опасения ее, однако, оказались напрасными. Не прошло и десяти минут, как поезд тронулся. Наверстав упущенное время, он прибыл в Хайдарпашу с опозданием всего на пять минут. Босфор в этот день бушевал — мосье Пуаро переправа далась нелегко. На пароходе он потерял из виду своих спутников и больше так и не встретился с ними.

От Галатского моста он поехал прямо в отель «Токатлиан».

Глава 2 Отель «Токатлиан»

В «Токатлиане» Эркюль Пуаро заказал номер с ванной. Потом подошел к конторке и спросил швейцара, нет ли для него писем.

Его ждали три письма и телеграмма. Увидев телеграмму, он удивленно вскинул брови. Вот уж чего никак не ожидал.

Как обычно, неторопливо и аккуратно, Пуаро развернул бланк. Четко напечатанный текст гласил:

«Неожиданно возникли осложнения, предсказанные Вами в деле Касснера, просим возвратиться».

— Voila се qui est embetant![92] — пробормотал Пуаро раздраженно.

Он взглянул на часы.

— Мне придется выехать сегодня же, — сказал он швейцару. — В какое время уходит экспресс СИМПЛОН — ВОСТОК?

— В девять часов, мосье.

— Вы можете купить билет в спальный вагон?

— Разумеется, мосье. Зимой это не составляет никакого труда. Поезда почти пустые. Вы хотите ехать первым классом или вторым?

— Первым.

— Отлично. Куда едет мосье?

— В Лондон.

— Хорошо, мосье. Я возьму вам билет до Лондона и закажу место в спальном вагоне СТАМБУЛ — КАЛЕ[93].

Пуаро снова взглянул на часы. Было без десяти восемь.

— Я успею поужинать?

— Разумеется, мосье.

Пуаро кивнул. Он подошел к конторке администратора, отказался от номера и проследовал через холл в ресторан.

Пуаро заказывал обед, когда на его плечо легла рука.

— Ah! Mon vieux[94],— раздался голос у него за спиной, — вот уж кого не чаял увидеть!

Пуаро обернулся — приземистый пожилой толстяк с жестким ежиком волос радостно улыбался ему.

Пуаро вскочил:

— Мосье Бук!

— Мосье Пуаро!

Мосье Бук тоже был бельгиец, он служил директором Международной компании спальных вагонов; его знакомство с бывшим светилом бельгийской полиции уходило в глубь времен.

— А вы далеко заехали от дома, старина, — сказал мосье Бук.

— Расследовал одно небольшое дельце в Сирии.

— Вот оно что! И когда возвращаетесь домой?

— Сегодня же.

— Великолепно. Я тоже еду. Вернее, я еду только до Лозанны[95], у меня там дела. Вы, я полагаю, едете экспрессом СИМПЛОН-ВОСТОК?

— Да, я только что попросил достать мне купе. Рассчитывал пробыть здесь несколько дней, но неожиданно получил телеграмму — меня вызывают в Англию по важному делу.

— Ох уж эти дела, — вздохнул мосье Бук. — Зато вы теперь мировая знаменитость, мой друг!

— Да, кое-каких успехов мне удалось достичь, — сказал Пуаро, стараясь выглядеть скромно, что, однако, ему не удалось.

Бук засмеялся.

— Встретимся позже, — сказал он.

И Пуаро всецело сосредоточился на том, как бы уберечь от супа свои длинные усы. Справившись с этим, он в ожидании, пока ему принесут второе блюдо, стал разглядывать публику. В ресторане было всего человек пять-шесть, но из них Пуаро заинтересовался только двумя.

Они сидели неподалеку от него. Младший был симпатичный молодой человек лет тридцати, явно американец. Однако внимание маленького сыщика привлек не столько он, сколько его собеседник — мужчина лет шестидесяти, если не семидесяти. На первый взгляд у него была благодушная внешность типичного филантропа. Лысеющая голова, высокий лоб, улыбка, открывавшая два ряда неправдоподобно белых вставных зубов, — все, казалось, говорило о доброте. И только глаза — маленькие, глубоко посаженные, лживые — противоречили этому впечатлению. Впрочем, не они одни. Сказав что-то своему спутнику, старик оглядел комнату, взгляд его на мгновение задержался на Пуаро, и в нем неожиданно промелькнули недоброжелательство и непонятная тревога.

Он тут же поднялся.

— Заплатите по счету, Гектор, — сказал он. Голос у него был хрипловатый. В нем таилась какая-то странная, приглушенная угроза.

Когда Пуаро встретился со своим другом в вестибюле, американцы покидали отель. Портье сносил в машину чемоданы. Молодой человек присматривал за ним. Потом открыл стеклянную дверь и сказал:

— Все готово, мистер Рэтчетт.

Старик что-то буркнул и вышел.

— Что вы думаете об этой паре? — спросил Пуаро.

— Они американцы, — сказал мосье Бук.

— Это само собой разумеется. Я хотел спросить, как они вам понравились?

— Молодой человек показался мне симпатичным.

— А тот, второй?

— Сказать по правде, мой друг, он произвел на меня неприятное впечатление. Нет, он решительно мне не понравился. А вам?

Пуаро помедлил с ответом.

— Когда там, в ресторане, он прошел мимо меня, — сказал наконец Пуаро, — у меня появилось странное ощущение, словно мимо меня прошел дикий, вернее сказать, хищный зверь — понимаете меня? — настоящий хищник!

— Но вид у него самый что ни на есть респектабельный.

— Вот именно! Тело как клетка: снаружи все очень респектабельно, но сквозь прутья выглядывает хищник!

— У вас богатое воображение, старина, — сказал мосье Бук.

— Может быть, и так. Но я не могу отделаться от впечатления, что само зло прошло совсем рядом со мной.

— Вы про этого почтенного американца?

— Да, про этого почтенного американца.

— Что ж, — сказал мосье Бук жизнерадостно. — Возможно, вы и правы. На свете так много зла.

Двери отворились, к ним подошел швейцар. Вид у него был озабоченный и виноватый.

— Это просто невероятно, мосье! — обратился он к Пуаро. — Все купе первого класса в этом поезде проданы.

— Как? — вскричал мосье Бук. — Сейчас? В мертвый сезон? Не иначе, как едет группа журналистов или политическая делегация.

— Не могу знать, сэр, — почтительно вытянулся швейцар. — Но купе достать невозможно.

— Ну, ничего, — обратился мосье Бук к Пуаро. — Не беспокойтесь, мой друг. Что-нибудь придумаем. На крайний случай мы оставляем про запас одно купе — купе номер шестнадцать. Проводник всегда придерживает его. — Он улыбнулся и взглянул на часы: — Нам пора.

На станции мосье Бука почтительно приветствовал проводник спального вагона, облаченный в коричневую форму.

— Добрый вечер, мосье. Вы занимаете купе номер один.

Он подозвал носильщиков, и те покатили багаж к вагону, на жестяной табличке которого значилось: СТАМБУЛ-ТРИЕСТ-КАЛЕ.

— Я слышал, у вас сегодня все места заняты.

— Нечто небывалое, мосье. Похоже, весь свет решил путешествовать именно сегодня.

— И тем не менее вам придется подыскать купе для этого господина. Он мой друг, так что можете отдать ему купе номер шестнадцать.

— Оно занято, мосье.

— Как? И шестнадцатое занято?

Они обменялись понимающими взглядами, и проводник — высокий мужчина средних лет, с бледным лицом — улыбнулся:

— Я уже говорил, мосье, что у нас все до единого места заняты.

— Да что тут происходит? — рассердился мосье Бук. — Уж не конференция ли где-нибудь? Или едет делегация?

— Нет, мосье, чистая случайность. По простому совпадению все эти люди решили выехать именно сегодня.

Мосье Бук раздраженно щелкнул языком.

— В Белграде, — сказал он, — прицепят афинский вагон и вагон БУХАРЕСТ — ПАРИЖ, но в Белград мы прибудем только завтра вечером. Значит, вопрос в том, куда поместить вас на эту ночь. У вас нет свободного места в купе второго класса? — обратился он к проводнику.

— Есть одно место во втором классе, мосье…

— Ну, так в чем же дело?

— Видите ли, туда можно поместить только женщину. Там уже едет одна немка — горничная нашей пассажирки.

— Как неудачно! — сказал мосье Бук.

— Не огорчайтесь, мой друг, — сказал Пуаро. — Я могу поехать в обыкновенном вагоне.

— Ни в коем случае! — Мосье Бук снова повернулся к проводнику: — Скажите, все места заняты?

— По правде сказать, одно место пока свободно, — не сразу ответил проводник.

— Продолжайте!

— Место номер семь в купе второго класса. Пассажир пока не прибыл, но остается еще четыре минуты до отхода поезда.

— Кто такой?

— Какой-то англичанин. — Проводник заглянул в список: — Некий А. М. Харрис.

— Хорошее предзнаменование, — сказал Пуаро. — Если я не забыл еще Диккенса — мистер Харрис[96] не появится.

— Отнесите багаж мосье на седьмое место, — приказал мосье Бук. — А если этот мистер Харрис появится, скажете ему, что он опоздал: мы не можем так долго держать для него место, — словом, так или иначе уладьте это дело. И вообще, какое мне дело до мистера Харриса?

— Как вам будет угодно, — сказал проводник и объяснил носильщику, куда нести багаж. Потом, отступив на шаг, пропустил Пуаро в поезд. — В самом конце, мосье, — окликнул он, — ваше купе предпоследнее.

Пуаро продвигался довольно медленно: чуть не все отъезжающие толпились в коридоре. Поэтому он с регулярностью часового механизма то и дело извинялся. Наконец добравшись до отведенного ему купе, он застал там высокого молодого американца из отеля «Токатлиан» — тот забрасывал чемодан на полку.

При виде Пуаро он нахмурился.

— Извините, — сказал он. — Боюсь, что вы ошиблись, — и старательно повторил по-французски: — Je crois que vous avez une erreur.

Пуаро ответил по-английски:

— Вы мистер Харрис?

— Нет, меня зовут Маккуин. Я…

В этот момент за спиной Пуаро раздался виноватый, пресекающийся голос проводника:

— В вагоне больше нет свободных мест, мосье. Господину придется ехать в вашем купе.

С этими словами проводник опустил окно в коридор и начал принимать от носильщика багаж Пуаро.

Пуаро позабавили виноватые нотки в голосе проводника. Наверняка ему пообещали хорошие чаевые, если он больше никого не впустит в купе. Однако даже самые щедрые чаевые бессильны помочь, если речь идет о приказе директора компании.

Закинув чемоданы на полку, проводник вынырнул из купе:

— Все в порядке, мосье. Ваше место седьмое, верхняя полка. Через минуту поезд отправляется. — Он кинулся в конец коридора.

направление движения поезда

СХЕМА ПАССАЖИРСКОГО ВАГОНА ЭКСПРЕССА «ТАВРИЯ»

Пуаро вернулся в купе.

— Где это видано, чтобы проводник сам втаскивал багаж! — заметил он весело. — Сказать — не поверят!

Попутчик улыбнулся. Он, судя по всему, справился с раздражением, видно, решил, что следует отнестись к этой неприятности философски.

— Поезд, как ни странно, набит до отказа, — сказал он.

Раздался свисток дежурного, потом долгий тоскливый паровозный гудок. Мужчины вышли в коридор.

На перроне прокричали:

— En voiture!

— Поехали, — сказал Маккуин.

Но они не тронулись с места. Свисток раздался вновь.

— Слушайте, сэр, — сказал вдруг молодой человек, — может, вы хотите ехать на нижней полке — знаете ли, удобнее и все такое… пожалуйста, мне совершенно все равно, где ехать.

«Приятный молодой человек», — подумал Пуаро.

— Нет, нет, что вы, — запротестовал он, — мне бы не хотелось вас стеснять…

— Право, мне совершенно…

— Но мне неловко…

Последовал обмен любезностями.

— Я проведу здесь всего одну ночь, — объяснил Пуаро. — В Белграде…

— Понятно. Вы сходите в Белграде?

— Не совсем так. Видите ли…

Вагон дернуло. Мужчины повернулись к окну — стали смотреть, как мимо них проплывает длинный, залитый огнями перрон.

Восточный экспресс отправился в трехдневное путешествие по Европе.

Глава 3 Пуаро отказывает клиенту

На другой день Эркюль Пуаро явился в вагон-ресторан к обеду с небольшим опозданием. Встал он рано, завтракал чуть не в полном одиночестве, потом все утро изучал записи по делу, из-за которого его вызвали в Лондон. Своего спутника он почти не видел.

Мосье Бук — он уже сидел за столиком — приветственно помахал рукой, приглашая своего друга занять место напротив него. Вскоре Пуаро понял, за какой стол он попал, — его обслуживали первым и подавали самые лакомые блюда. Еда тут, надо сказать, была удивительно хороша.

Мосье Бук позволил себе отвлечь внимание от трапезы лишь тогда, когда они перешли к нежному сливочному сыру. Мосье Бук был уже на той стадии насыщения, когда тянет философствовать.

— Будь у меня талант Бальзака[97],— вздохнул он, — я бы обязательно описал вот это! — И он обвел рукой ресторан.

— Неплохая мысль, — сказал Пуаро.

— Вы со мной согласны? Кажется, такого в литераторе еще не было. А между тем в этом есть своя романтика, друг мой. Посмотрите — вокруг нас люди всех классов, всех национальностей, всех возрастов. В течение трех дней эти совершенно чужие друг другу люди неразлучны — они спят, едят под одной крышей. Проходит три дня, они расстаются с тем, чтобы никогда больше не встретиться, и каждый идет своим путем.

— Однако, — сказал Пуаро, — представьте какой-нибудь несчастный случай…

— Избави Бог, мой друг…

— Я понимаю, что с вашей точки зрения это было бы весьма нежелательно. И все же давайте хоть на минуту представим себе такую возможность. Предположим, что всех людей, собравшихся здесь, объединила, ну, скажем, к примеру, смерть.

— Не хотите ли еще вина? — предложил мосье Бук и поспешно разлил вино по бокалам. — Вы мрачно настроены, мой друг. Наверное, виновато пищеварение.

— Вы правы в одном, — согласился Пуаро, — мой желудок мало приспособлен к сирийской кухне.

Он отхлебнул вина. Откинулся на спинку стула и задумчиво окинул взглядом вагон. В ресторане сидело тринадцать человек, и, как верно подметил мосье Бук, здесь были представители самых разных классов и национальностей. Пуаро внимательно их разглядывал.

За столом напротив сидели трое мужчин. Ресторанный официант с присущим ему безошибочным чутьем распознал мужчин, путешествующих в одиночку, и собрал их за один столик. Смуглый верзила итальянец смачно ковырял в зубах. Напротив него сидел тощий прилизанный англичанин с брюзгливым невозмутимым лицом типичного слуги из хорошего дома. Рядом с англичанином развалился огромный американец в пестром пиджаке — скорее всего коммивояжер.

— В нашем деле главное — размах, — говорил он зычным гнусавым голосом.

Итальянец, вытащив изо рта зубочистку, размахивал ею.

— Ваша правда. И я то же говорю, — сказал он.

Англичанин поглядел в окно и откашлялся.

Пуаро перевел взгляд в глубь вагона. За маленьким столиком сидела прямая как палка, на редкость уродливая старуха. Однако уродство ее было странного характера — оно скорее завораживало и притягивало, чем отталкивало. Ее шею обвивали в несколько рядов нити очень крупного жемчуга, причем, как ни трудно было в это поверить, настоящего. Пальцы ее были унизаны кольцами. На плечи накинута соболья шуба. Элегантный бархатный ток[98] никак не красил желтое жабье лицо.

Спокойно и вежливо, но в то же время властно она разговаривала с официантом:

— Будьте добры, позаботьтесь, чтобы мне в купе поставили бутылку минеральной воды и большой стакан апельсинового сока. И распорядитесь, чтобы к ужину приготовили цыпленка — никакого соуса не нужно — и отварную рыбу.

Официант почтительно заверил ее, что все будет исполнено. Она милостиво кивнула ему и встала. Взгляд ее на мгновение остановился на Пуаро и с подлинно аристократической небрежностью скользнул по нему.

— Это княгиня Драгомирова, — сказал Бук тихо, — она русская. Ее муж еще до революции перевел все свои капиталы за границу. Баснословно богата. Настоящая космополитка.

Пуаро кивнул. Он был наслышан о княгине Драгомировой.

— Незаурядный характер, — сказал мосье Бук. — Страшна как смертный грех, но умеет себя поставить. Вы согласны?

Пуаро был согласен.

За другим столиком, побольше, сидели Мэри Дебенхэм и еще две женщины. Высокая, средних лет особа в клетчатой блузе и твидовой[99] юбке, с желтыми выцветшими волосами, собранными на затылке в большой узел, — прическа эта совершенно не шла к ее очкам и длинному добродушному лицу, в котором было что-то овечье, — внимательно слушала третью женщину, толстую пожилую американку с симпатичным лицом. Та медленно и заунывно рассказывала что-то, не останавливаясь даже, чтобы перевести дух:

— И тут моя дочь и говорит: «Мы не можем применять, — говорит она, — в этой стране наши американские методы. Люди здесь от природы ленивые. Они просто не могут спешить». И тем не менее наш колледж достиг замечательных успехов. Там такие прекрасные учителя! Да, образование — великая вещь. Мы должны внедрять наши западные идеалы и добиться, чтобы Восток признал их. Моя дочь говорит…

Поезд нырнул в туннель. И заунывный голос стал неслышен.

Дальше за маленьким столиком сидел в полном одиночестве полковник Арбэтнот. Он не сводил глаз с затылка Мэри Дебенхэм. Теперь они сидели порознь. А ведь ничто не мешало им сидеть вместе. В чем же дело?

«Возможно, — подумал Пуаро, — на этом настояла Мэри Дебенхэм. Гувернантке приходится соблюдать осторожность. Ей нельзя пренебрегать приличиями. Девушке, которая должна зарабатывать себе на жизнь, приходится быть благоразумной».

Он перевел взгляд на столики по другую сторону вагона. В дальнем конце, у самой стены, сидела немолодая женщина, одетая в черное, с крупным невыразительным лицом. «Немка или шведка, — подумал он. — По всей вероятности, та самая немка-горничная».

За следующим столиком мужчина и женщина оживленно разговаривали, наклонясь друг к другу. Несмотря на свободный твидовый костюм английского покроя, мужчина был явно не англичанин. И хотя Пуаро видел его только сзади, но форма и посадка головы выдавали его континентальное происхождение. Рослый мужчина, хорошо сложенный. Внезапно он повернул голову, и Пуаро увидел его профиль. Очень красивый мужчина лет тридцати, с большими русыми усами.

Женщина, сидевшая напротив, была совсем юной — лет двадцати, не больше. Одета она была в облегающий черный костюм, белую английскую блузку, сдвинутая набок элегантная черная шляпка лишь чудом держалась на ее голове. Она была красива экзотической, непривычной красотой — матово-бледная кожа, огромные карие глаза, иссиня-черные волосы. Она курила сигарету в длиннющем мундштуке. Ногти на выхоленных руках были кроваво-красного цвета. Всего одно кольцо — большой изумруд, оправленный в платину, сверкал на ее пальце. Ее поведение свидетельствовало о кокетливом характере.

— Elle est jolie et chic[100],— пробормотал Пуаро. — Муж и жена, я угадал?

Мосье Бук кивнул.

— Кажется, они из венгерского посольства, — сказал он. — Красивая пара.

Кроме Пуаро, только Маккуин и его хозяин мистер Рэтчетт еще не кончили обедать. Последний сидел напротив Пуаро, и тот еще раз пригляделся к этому неприятному лицу, отметил обманчивое добродушие черт и злое выражение крошечных глазок. Мосье Бук, очевидно, заметил, как переменилось лицо его друга.

— Это вы на хищника смотрите? — спросил он.

Пуаро кивнул.

Тут Пуаро принесли кофе, и мосье Бук встал. Он приступил к обеду несколько раньше и поэтому давно с ним расправился.

— Я иду к себе, — сказал он, — Приходите сразу после обеда поболтать.

— С удовольствием.

Пуаро не спеша выпил кофе и заказал ликер. Официант обходил столики — получал деньги по счету и складывал в коробочку. По вагону-ресторану разносился жалобный голос пожилой американки:

— Дочь мне говорит: «Приобрети книжку талонов на питание — и не будешь знать никаких забот». Как бы не так — никаких забот! А им, выходит, десять процентов чаевых надо давать, да за минеральную воду платить — и вода еще какая-то подозрительная. Ни эвианской минеральной[101], ни виши[102] у них нет — как это понимать?

— Они должны… э-э… как это по-английски… должны давать местная вода, — объяснила дама с овечьим лицом.

— Да, а я все равно этого не пойму. — Американка с отвращением посмотрела на лежащую перед ней кучку мелочи. — Вы посмотрите, чего он мне надавал! Это динары[103] или нет? Какой-то у них сомнительный вид. Моя дочь говорит…

Мисс Дебенхэм отодвинула стул и, кивнув соседкам по столу, удалилась. Полковник Арбэтнот поднялся и вышел вслед за ней. За ним, собрав презренные динары, двинулась американка, а за ней дама с овечьим лицом. Венгры ушли еще раньше, и теперь в ресторане остались только Пуаро, Рэтчетт и Маккуин. Рэтчетт сказал что-то своему секретарю, после чего тот поднялся и пошел к выходу. Рэтчетт тоже встал, но, вместо того чтобы последовать за Маккуином, неожиданно опустился на стул напротив Пуаро.

— У вас не найдется спичек? — спросил он. Голос у него был тихий и немного гнусавый. — Моя фамилия Рэтчетт.

Пуаро слегка поклонился, полез в карман, вытащил коробок и вручил его собеседнику. Рэтчетт взял коробок, но прикуривать не стал.

— Если не ошибаюсь, — сказал он, — я имею честь говорить с мистером Эркюлем Пуаро. Не так ли?

Пуаро снова поклонился:

— Совершенно верно, мосье.

Сыщик чувствовал, как сверлят его злобные глазки собеседника, — тот, казалось, оценивает его, прежде чем снова заговорить.

— У меня на родине, — сказал он наконец, — мы привыкли брать быка за рога. Мосье Пуаро, я хочу предложить вам одну работу.

Пуаро приподнял брови:

— Я весьма сузил круг своих клиентов, мосье. Теперь я берусь лишь за исключительные случаи.

— Я вполне вас понимаю. Но речь идет о больших деньгах, мосье Пуаро. — И повторил тихо и вкрадчиво: — Об очень больших деньгах.

Пуаро помолчал минуту-две, потом сказал:

— Какого рода работу вы хотите, чтобы я выполнил для вас, мистер… э… Рэтчетт?

— Мосье Пуаро, я богатый человек, даже очень богатый. А у людей в моем положении бывают враги. У меня есть враг.

— Только один?

— Что вы хотите этим сказать? — взвился Рэтчетт.

— Мосье, мой опыт подсказывает, что, когда у человека, как вы сами сказали, могут быть враги, одним врагом дело не ограничивается.

Ответ Пуаро как будто успокоил Рэтчетта.

— Я понимаю, что вы имели в виду, — сказал он. — Враг или враги — не это суть важно. Важно оградить меня от них и обеспечить мою безопасность.

— Безопасность?

— Моя жизнь в опасности, мосье Пуаро. Должен вам сказать, что я умею за себя постоять. — И он вытянул из кармана пиджака небольшой пистолет. — Я не дурак, и меня не захватишь врасплох, — продолжал он угрюмо. — Однако, мне думается, в таком случае имеет смысл подстраховаться. Я считаю, что вы именно тот человек, который мне нужен. И денег я не пожалею. Учтите, больших денег.

Пуаро задумчиво смотрел на Рэтчетта. Прошло несколько минут. Лицо великого сыщика было непроницаемо.

— Весьма сожалею, мосье, — сказал он наконец, — но никак не могу принять ваше предложение.

Рэтчетт понимающе на него посмотрел.

— Назовите вашу сумму, — сказал он.

Пуаро покачал головой:

— Вы меня не поняли, мосье. Я добился в своей профессии известного успеха. И заработал достаточно денег, чтобы удовлетворить не только мои нужды, но и мои прихоти. Так что теперь я беру лишь дела, представляющие для меня интерес.

— А у вас крепкая хватка, — сказал Рэтчетт. — Ну а двадцать тысяч долларов вас не соблазнят?

— Нет, мосье.

— Если вы хотите вытянуть из меня больше, этот номер не пройдет. Я знаю, что почем.

— Я тоже, мистер Рэтчетт.

— Чем же вас не устраивает мое предложение?

Пуаро встал.

— Не хотелось бы переходить на личности, но мне не нравитесь вы, мистер Рэтчетт, — сказал Пуаро и вышел из вагона.

Глава 4 Крик в ночи

Экспресс СИМПЛОН — ВОСТОК прибыл в Белград без четверти девять. Здесь предстояла получасовая стоянка, и Пуаро вышел на перрон. Однако гулял он очень недолго. Стоял сильный мороз, мела метель, навес над перроном служил плохой защитой, и Пуаро вскоре вернулся к своему вагону. Проводник — чтобы согреться, он изо всех сил бил в ладоши и топал ногами — обратился к Пуаро:

— Ваши чемоданы, мосье, перенесли в купе номер один, прежде его занимал мосье Бук.

— А где же мосье Бук?

— Он перебрался в афинский вагон — его только что прицепили.

Пуаро пошел разыскивать своего друга, но тот решительно отмахнулся от него:

— Что за пустяки! Так будет лучше. Ведь вы едете в Англию, и вам удобнее ехать до Кале без пересадок. А мне и здесь очень хорошо. Вагон совсем пустой, я и грек-доктор — вот и все пассажиры. До чего мерзкая погода, мой друг. Говорят, такого снегопада не было уже много лет. Будем надеяться, что заносы нас не задержат. Должен вам признаться, меня они очень тревожат.

Ровно в 9.15 поезд тронулся. Вскоре Пуаро встал, пожелал мосье Буку спокойной ночи и вернулся в свой вагон, который был сразу за рестораном.

На второй день путешествия барьеры, разделявшие пассажиров, стали рушиться. Полковник Арбэтнот, стоя в дверях своего купе, разговаривал с Маккуином.

Увидев Пуаро, Маккуин оборвал разговор на полуслове. На лице его изобразилось живейшее изумление.

— Как же так? — воскликнул он. — Я думал, вы сошли. Вы же сказали, что сойдете в Белграде.

— Вы меня не так поняли, — улыбнулся Пуаро. — Теперь я вспоминаю: как раз, когда мы заговорили об этом, поезд тронулся.

— Но как же… А ваш багаж — куда он делся?

— Его перенесли в другое купе, только и всего.

— Понимаю…

Он возобновил разговор с Арбэтнотом, и Пуаро прошел дальше.

За две двери от его купе пожилая американка миссис Хаббард разговаривала с похожей на овцу шведской дамой. Миссис Хаббард навязывала ей какой-то журнал:

— Нет, нет, берите, берите его, голубушка, у меня есть что читать. Ужасный холод, правда? — приветливо кивнула она Пуаро.

— Не знаю, как вас благодарить, — говорила шведка.

— Пустяки! Хорошенько выспитесь, и тогда утром у вас не будет болеть голова.

— Это все от простуды. Пойду приготовлю себе чашечку чаю.

— У вас есть аспирин? Вы уверены? А то у меня большие запасы. Спокойной ночи, голубушка.

Как только ее собеседница отошла, американка обратилась к Пуаро:

— Бедняга шведка. Насколько я понимаю, она работает в какой-то миссии — что-то там преподает. Добрейшее существо, жаль, что она так плохо говорит по-английски. Ей было очень интересно послушать о моей дочери.

Пуаро знал уже решительно все о дочери миссис Хаббард. Да и остальные пассажиры тоже — во всяком случае, те, которые понимали по-английски. Как они с мужем работают в большом американском колледже в Смирне[104], и как миссис Хаббард в первый раз поехала на Восток, и какие неряшливые турки, и какие ужасные у них дороги.

Дверь соседнего купе отворилась. Из нее вышел тощий и бледный лакей. Пуаро мельком увидел Рэтчетта — тот сидел на постели. При виде Пуаро лицо его почернело от злобы. Дверь тут же закрылась.

Миссис Хаббард отвела Пуаро в сторону:

— Знаете, я ужасно боюсь этого человека. Нет, нет, не лакея, а его хозяина. Тоже мне, хозяин! Мне он подозрителен. Моя дочь всегда говорит, что у меня очень развита интуиция. «Уж если мамочке кто не понравится, — говорит она, — значит, это неспроста». А этот человек мне сразу не понравился. И надо же, чтобы он оказался моим соседом. Прошлой ночью я даже приставила к двери свои вещи. Мне показалось, он дергает дверную ручку. И знаете, я бы ничуть не удивилась, если бы он оказался убийцей, из тех самых, что орудуют в поездах. Может, это и глупые страхи, но я ничего не могу с собой поделать. Я его до смерти боюсь. Дочь мне говорила, что я и сама не замечу, как окажусь дома, а у меня на сердце все равно неспокойно. Может быть, это и глупые страхи, но я чувствую, что вот-вот случится что-то ужасное. И как только этот симпатичный молодой человек может у него работать?

Навстречу им шли Маккуин и полковник Арбэтнот.

— Пойдемте ко мне, — говорил Маккуин, — у меня еще не стелили на ночь. Так вот, скажите мне откровенно, почему ваша политика в Индии…

Миновав их, мужчины скрылись в купе Маккуина.

Миссис Хаббард попрощалась с Пуаро.

— Пойду лягу, почитаю на сон грядущий, — сказала она. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Пуаро прошел в свое купе — оно было рядом с купе Рэтчетта. Разделся, лег в постель, почитал с полчаса и погасил свет.

Через несколько часов он проснулся — его словно подкинуло. Его разбудил громкий стон, почти крик где-то рядом — это он помнил. И почти одновременно раздался звонок.

Пуаро сел на кровати, включил свет. Он заметил, что поезд стоит — наверное, на какой-то станции.

Крик взбудоражил его. Пуаро вспомнил, что рядом с ним купе Рэтчетта. Он встал и приоткрыл дверь в коридор — проводник, прибежавший из другого конца вагона, постучал в дверь Рэтчетта. Пуаро наблюдал за ним через щелку в двери. Проводник постучал второй раз. В это время зазвонил звонок и замигала лампочка еще на одной двери дальше по коридору. Проводник оглянулся.

За дверью соседнего купе сказали:

— Се n'est rien. Je me suis trompe[105].

— Хорошо, мосье. — Проводник заторопился к двери, на которой зажглась лампочка.

С облегчением вздохнув, Пуаро лег и, перед тем как потушить свет, взглянул на часы. Было без двадцати трех час.

Глава 5 Преступление

Ему не сразу удалось заснуть. Во-первых, мешало, что поезд стоит. Если это станция, то почему на перроне так тихо? В вагоне же, напротив, было довольно шумно. Пуаро слышал, как в соседнем купе возится Рэтчетт: звякнула затычка, в умывальник полилась вода; послышался плеск и снова звякнула затычка. По коридору зашаркали шаги — кто-то шел в шлепанцах.

Пуаро лежал без сна, глядя в потолок. Почему на станции так тихо? В горле у него пересохло. Как нарочно, он забыл попросить, чтобы ему принесли минеральной воды. Пуаро снова посмотрел на часы. Четверть второго. Надо позвонить проводнику и попросить минеральной воды. Он потянулся было к кнопке, но его рука на полпути замерла: в окружающей тишине громко зазвенел звонок. Какой смысл: проводник не может одновременно пойти на два вызова.

Дзинь-дзинь-дзинь… — надрывался звонок. Интересно, куда девался проводник? Звонивший явно нервничал.

Дзинь…

Пассажир уже не снимал пальца со звонка. Наконец появился проводник — его шаги гулко отдавались в пустом коридоре. Он постучал в дверь неподалеку от купе Пуаро. Послышались голоса: разубеждающий, извиняющийся — проводника и настойчивый и упорный — какой-то женщины. Ну конечно же миссис Хаббард!

Пуаро улыбнулся. Спор — если это был спор — продолжался довольно долго. Говорила в основном миссис Хаббард, проводнику лишь изредка удавалось вставить слово. В конце концов все уладилось. Пуаро явственно расслышал: «Bonne nuit[106], мадам», — и шум захлопнувшейся двери. Он нажал кнопку звонка.

Проводник незамедлительно явился. Он совсем запарился — вид у него был встревоженный.

— De l'еаu minérale, s'il vous plait[107].

— Bien[108], мосье.

Вероятно, заметив усмешку в глазах Пуаро, проводник решил излить душу:

— La dame américaine…[109]

— Что?

Проводник утер пот со лба:

— Вы не представляете, чего я от нее натерпелся! Заладила, что в ее купе скрывается мужчина, и хоть кол на голове теши. Вы только подумайте, мосье, в таком крохотном купе! — Он обвел купе рукой. — Да где ж ему там спрятаться? Спорю с ней, доказываю, что это невозможно, все без толку. Говорит, она проснулась и увидела у себя в купе мужчину. Да как же, спрашиваю, тогда он мог выйти из купе, да еще дверь за собой задвинуть на засов? И слушать ничего не желает. Как будто у нас и без нее не хватает забот. Заносы…

— Заносы?

— Ну да. Разве вы не заметили? Поезд давно стоит. Мы въехали в полосу заносов. Бог знает сколько мы еще здесь простоим. Я помню, однажды мы так простояли целую неделю.

— Где мы находимся?

— Между Виньковцами и Бродом.

— La, la![110] — сказал Пуаро раздраженно.

Проводник ушел и вернулся с минеральной водой.

— Спокойной ночи, мосье.

Пуаро выпил воды и твердо решил уснуть.

Он уже почти заснул, когда его снова разбудили. На этот раз, как ему показалось, снаружи о дверь стукнулось что-то тяжелое.

Пуаро подскочил к двери, выглянул в коридор. Никого. Направо по коридору удалялась женщина в красном кимоно, налево сидел проводник на своей скамеечке и вел какие-то подсчеты на больших листах бумаги. Стояла мертвая тишина.

«У меня определенно нервы не в порядке», — решил Пуаро и снова улегся в постель. На этот раз он уснул и проспал до утра.

Когда он проснулся, поезд все еще стоял. Пуаро поднял штору и посмотрел в окно. Огромные сугробы подступали к самому поезду. Он взглянул на часы — было начало десятого.

Без четверти десять аккуратный, свежий и, как всегда, расфранченный Пуаро прошел в вагон-ресторан — тут царило уныние.

Барьеры, разделявшие пассажиров, были окончательно сметены. Общее несчастье объединило их. Громче всех причитала миссис Хаббард:

— Моя дочь меня уверяла, что это самая спокойная дорога. Говорит, сядешь в вагон и выйдешь лишь в Париже. А теперь оказывается, что мы можем бог знает сколько здесь проторчать. А у меня пароход отправляется послезавтра. Интересно, как я на него попаду? Я даже не могу попросить, чтобы аннулировали мой билет. Просто ум за разум заходит, когда подумаешь об этом.

Итальянец сказал, что у него самого неотложные дела в Милане. Огромный американец сказал: «Да, паршивое дело, мэм», — и выразил надежду, что поезд еще наверстает упущенное время.

— А моя сестра? Ее дети меня встречают, — сказала шведка и заплакала. — Я не могу их предупреждать. Что они будут думать? Будут говорить, с тетей было плохо.

— Сколько мы здесь пробудем? — спросила Мэри Дебенхэм. — Кто-нибудь может мне ответить?

Голос ее звучал нетерпеливо, однако Пуаро заметил, что в нем не слышалось той лихорадочной тревоги, как тогда, когда задерживался экспресс ТАВРЫ.

Миссис Хаббард снова затараторила:

— В этом поезде никто ничего не знает. И никто ничего не пытается сделать. А чего еще ждать от этих бездельников-иностранцев? У нас хоть старались бы что-нибудь предпринять.

Арбэтнот обратился к Пуаро и заговорил, старательно выговаривая французские слова на английский манер:

— Vous etes un directeur de la ligne, je crois, monsieur. Vous pouvez nous dire…[111]

Пуаро, улыбнувшись, поправил его.

— Нет, нет, — сказал он по-английски, — вы ошибаетесь. Вы спутали меня с моим другом, мосье Буком.

— Простите.

— Пожалуйста. Ваша ошибка вполне понятна. Я занимаю купе, где прежде ехал он.

Мосье Бука в ресторане не было. Пуаро огляделся, выясняя, кто еще отсутствует.

Отсутствовали княгиня Драгомирова и венгерская пара, а также Рэтчетт, его лакей и немка-горничная.

Шведка вытирала слезы.

— Я глупая, — говорила она. — Такая нехорошая плакать. Что бы ни случилось, все к лучше.

Однако далеко не все разделяли эти подлинно христианские чувства.

— Все это, конечно, очень мило, — горячился Маккуин, — но неизвестно, сколько еще нам придется здесь проторчать!

— И где мы, что это за страна, может кто-нибудь мне сказать? — чуть не плача вопрошала миссис Хаббард.

Когда ей объяснили, что они в Югославии, она сказала:

— Чего еще ожидать от этих балканских государств?

— Вы единственный терпеливый пассажир, мадемуазель, — обратился Пуаро к Мэри Дебенхэм.

Она пожала плечами:

— А что еще остается делать?

— Да вы философ, мадемуазель!

— Для этого нужна отрешенность. А я слишком эгостична. Просто я научилась не расходовать чувства попусту.

Казалось, она говорит скорее сама с собой, чем с Пуаро. На него она и не глядела. Взгляд ее был устремлен за окно на огромные сугробы.

— У вас сильный характер, мадемуазель, — вкрадчиво сказал Пуаро. — Я думаю, из всех присутствующих вы обладаете самым сильным характером.

— Что вы! Я знаю человека, куда более сильного духом, чем я.

— И это…

Она вдруг опомнилась: до нее дошло, что она разговаривает с совершенно незнакомым человеком, к тому же иностранцем, с которым до этого утра не обменялась и десятком фраз. И засмеялась вежливо, но холодно:

— К примеру, хотя бы та старая дама. Вы, наверное, ее заметили. Очень уродливая старуха, но что-то в ней есть притягательное. Стоит ей о чем-нибудь попросить — и весь поезд бросается выполнять ее желание.

— Но точно так же бросаются выполнять желания моего друга мосье Бука, — сказал Пуаро, — правда, не потому, что он умеет властвовать, а потому, что он директор этой линии.

Мэри Дебенхэм улыбнулась.

Близился полдень. Несколько человек, и Пуаро в их числе, оказались в ресторане. При такой ситуации хотелось скоротать время в компании. Пуаро услышал немало нового о дочери миссис Хаббард и о привычках ныне покойного мистера Хаббарда, начиная с того момента, когда, встав поутру, этот почтенный джентльмен ел кашу, и кончая тем, когда он ложился спать, надев носки работы миссис Хаббард.

Пуаро слушал довольно сбивчивый рассказ шведки о задачах миссионеров, когда в вагон вошел проводник и остановился у его столика:

— Разрешите обратиться, мосье.

— Слушаю вас.

— Мосье Бук просит засвидетельствовать свое почтение и спросить, не будете ли вы столь любезны на несколько минут зайти к нему.

Пуаро встал, принес свои извинения шведке и вышел вслед за проводником.

Это был не их, а другой проводник — высокий, крупный блондин.

Миновав вагон Пуаро, они пошли в соседний вагон. Постучавшись в купе, проводник пропустил Пуаро вперед. Они оказались не в купе мосье Бука, а в купе второго класса, выбранном, по-видимому, из-за его большого размера. Однако, несмотря на это, оно было битком набито.

В самом углу восседал на скамеечке мосье Бук. В другом углу, возле окна, созерцал сугробы коренастый брюнет. В проходе, мешая пройти Пуаро, стояли рослый мужчина в синей форме (начальник поезда) и проводник спального вагона СТАМБУЛ — КАЛЕ.

— Мой дорогой друг, наконец-то! — воскликнул мосье Бук. — Входите, вы нам очень нужны.

Человек у окна подвинулся. Протиснувшись, Пуаро сел напротив своего друга. На лице мосье Бука было написано смятение. Несомненно, произошло нечто чрезвычайное.

— Что случилось? — спросил Пуаро.

— И вы еще спрашиваете! Сначала заносы и вынужденная остановка. А теперь еще и это!..

Голос мосье Бука прервался, а у проводника спального вагона вырвался сдавленный вздох.

— Что — это?

— А то, что в одном из купе лежит мертвый пассажир — его закололи.

В спокойном голосе мосье Бука сквозило отчаяние.

— Пассажир? Какой пассажир?

— Американец. Его звали… — он заглянул в лежащие перед ним списки, — Рэтчетт… я не ошибаюсь… Рэтчетт?

— Да, мосье, — сглотнул слюну проводник.

Пуаро взглянул на проводника — тот был белее мела.

— Разрешите проводнику сесть, — сказал Пуаро, — иначе он упадет в обморок.

Начальник поезда подвинулся; проводник тяжело опустился на сиденье и закрыл лицо руками.

— Бр-р! — сказал Пуаро. — Это не шутки!

— Какие тут шутки! Убийство уже само по себе бедствие первой величины. А к тому же, учтите еще, что и обстоятельства его весьма необычны. Мы застряли и можем простоять здесь несколько часов кряду. Да что там часов — дней! И еще одно обстоятельство: почти все страны направляют представителей местной полиции на поезда, проходящие по их территории, а в Югославии этого не делают. Вы понимаете, как все осложняется?

— Еще бы, — сказал Пуаро.

— И это не все. Доктор Константин, — извините, я забыл вас представить, — доктор Константин, мосье Пуаро.

Коротышка брюнет и Пуаро обменялись поклонами.

— Доктор Константин считает, что смерть произошла около часу ночи.

— В подобных случаях трудно сказать точно, но, по-моему, можно со всей определенностью утверждать, что смерть произошла между полуночью и двумя часами.

— Когда мистера Рэтчетта в последний раз видели живым? — спросил Пуаро.

— Известно, что без двадцати час он был жив и разговаривал с проводником, — сказал мосье Бук.

— Это верно, — сказал Пуаро, — я сам слышал этот разговор. И это последнее, что известно о Рэтчетте?

— Да.

Пуаро повернулся к доктору, и тот продолжал:

— Окно в купе мистера Рэтчетта было распахнуто настежь, очевидно, для того, чтобы у нас создалось впечатление, будто преступник ускользнул через него. Но мне кажется, что окно открыли для отвода глаз. Если бы преступник удрал через окно, на снегу остались бы следы, а их нет.

— Когда обнаружили труп? — спросил Пуаро.

— Мишель!

Проводник подскочил. С его бледного лица не сходило испуганное выражение.

— Подробно расскажите этому господину, что произошло, — приказал мосье Бук.

— Лакей этого мистера Рэтчетта постучал сегодня утром к нему в дверь, — сбивчиво начал проводник. — Несколько раз. Ответа не было. А тут час назад из ресторана приходит официант узнать, будет ли мосье завтракать. Понимаете, было уже одиннадцать часов. Я открываю дверь к нему своим ключом. Но дверь не открывается. Оказывается, она заперта еще и на цепочку. Никто не откликается. И оттуда тянет холодом. Окно распахнуто настежь, в него заносит снег. Я подумал, что пассажира хватил удар. Привел начальника поезда. Мы разорвали цепочку и вошли в купе. Он был уже… Ah, c'etait terrible…[112]

PI он снова закрыл лицо руками.

— Значит, дверь была заперта изнутри и на ключ, и на цепочку, — задумчиво сказал Пуаро. — А это не самоубийство?

Грек язвительно усмехнулся.

— Вы когда-нибудь видели, чтобы самоубийца нанес себе не меньше дюжины ножевых ран? — спросил он.

У Пуаро глаза полезли на лоб.

— Какое чудовищное зверство! — вырвалось у него.

— Это женщина, — впервые подал голос начальник поезда, — верьте моему слову, это женщина. На такое способна только женщина.

Доктор Константин в раздумье наморщил лоб.

— Это могла сделать только очень сильная женщина, — сказал он. — Я не хотел бы прибегать к техническим терминам — они только запутывают дело, но один-два удара, прорезав мышцы, прошли через кость, а для этого, смею вас уверить, нужна большая сила.

— Значит, преступление совершил не профессионал? — спросил Пуаро.

— Никак нет, — подтвердил доктор Константин. — Удары, судя по всему, наносились как попало и наугад. Некоторые из них — легкие порезы, не причинившие особого вреда. Впечатление такое, будто преступник, закрыв глаза, в дикой ярости наносил один удар за другим вслепую.

— C'est une femme[113],— сказал начальник поезда. — Они все такие. Злость придает им силы. — И он так многозначительно закивал головой, что все заподозрили, будто он делится личным опытом.

— Я мог бы, вероятно, кое-что добавить к тем сведениям, которые вы собрали, — сказал Пуаро. — Мистер Рэтчетт вчера разговаривал со мной. Насколько я понял, он подозревал, что его жизни угрожает опасность.

— Значит, его кокнули — так, кажется, говорят американцы? — спросил мосье Бук. — В таком случае убила не женщина, а гангстер или опять же бандит.

Начальника поезда уязвило, что его версию отвергли.

— Если даже убийца и гангстер, — сказал Пуаро, — должен сказать, что профессионалом его никак не назовешь.

В голосе Пуаро звучало неодобрение специалиста.

— В этом вагоне едет один американец, — сказал мосье Бук: он продолжал гнуть свою линию, — рослый мужчина, весьма вульгарный и до ужаса безвкусно одетый. Он жует резинку и, видно, понятия не имеет, как вести себя в приличном обществе. Вы знаете, кого я имею в виду?

Проводник — мосье Бук обращался к нему — кивнул:

— Да, мосье. Но это не мог быть он. Если бы он вошел в купе или вышел из него, я бы обязательно это увидел.

— Как знать… Как знать… Но мы еще вернемся к этому. Главное теперь решить, что делать дальше. — И он поглядел на Пуаро.

Пуаро, в свою очередь, поглядел на мосье Бука.

— Ну, пожалуйста, друг мой, — сказал мосье Бук, — вы же понимаете, о чем я буду вас просить. Я знаю, вы всесильны. Возьмите расследование на себя. Нет, нет, Бога ради, не отказывайтесь. Видите ли, для нас — я говорю о Международной компании спальных вагонов — это очень важно. Насколько бы все упростилось, если бы к тому времени, когда наконец появится югославская полиция, у нас было бы готовое решение! В ином случае нам грозят задержки, проволочки, словом, тысячи всяких неудобств. И кто знает? — а может быть, и серьезные неприятности для невинных людей. Но если вы разгадаете тайну, ничего этого не будет! Мы говорим: «Произошло убийство — вот преступник!»

— А если мне не удастся разгадать тайну?

— Друг мой, — зажурчал мосье Бук. — Я знаю вашу репутацию, знаю ваши методы. Это дело просто создано для вас. Для того чтобы изучить прошлое этих людей, проверить, не лгут ли они, нужно потратить массу времени и энергии. А сколько раз я слышал от вас: «Для того чтобы разрешить тайну, мне необходимо лишь усесться поудобнее и хорошенько подумать». Прошу вас, так и поступите. Опросите пассажиров, осмотрите тело, разберитесь в уликах и тогда… Словом, я в вас верю! Я убежден, что это не пустое хвастовство с вашей стороны. Так, пожалуйста, усаживайтесь поудобнее, думайте, шевелите, как вы часто говорили, извилинами, и вы узнаете все. — И он с любовью посмотрел на своего друга.

— Ваша вера трогает меня, — сказал Пуаро взволнованно. — Вы сказали, что дело это нетрудное. Я и сам прошлой ночью… Не стоит пока об этом упоминать. По правде говоря, меня дело заинтересовало. Всего полчаса назад я подумал, что нам придется изрядно поскучать в этих сугробах. И вдруг, откуда ни возьмись, готовая загадка.

— Значит, вы принимаете мое предложение? — нетерпеливо спросил мосье Бук.

— C'est entendu[114]. Я берусь за это дело.

— Отлично. Мы все к вашим услугам.

— Для начала мне понадобится план вагона СТАМБУЛ — КАЛЕ, где будет указано, кто из пассажиров занимал какое купе, и еще я хочу взглянуть на паспорта и билеты пассажиров.

— Мишель вам все принесет.

Проводник вышел из вагона.

— Кто еще едет в нашем поезде? — спросил Пуаро.

— В этом вагоне едем только мы с доктором Константином. В бухарестском — один хромой старик. Проводник его давно знает. Есть и обычные вагоны, но их не стоит брать в расчет, потому что их заперли сразу после ужина. Впереди вагона СТАМБУЛ — КАЛЕ идет только вагон-ресторан.

— В таком случае, — сказал Пуаро, — нам, видно, придется искать убийцу в вагоне СТАМБУЛ — КАЛЕ. — Он обратился к доктору: — Вы на это намекали, не так ли?

Грек кивнул:

— В половине первого пополуночи начался снегопад, и поезд стал. С тех пор никто не мог его покинуть.

— А раз так, — заключил мосье Бук, — убийца все еще в поезде. Он среди нас!

Глава 6 Женщина?

— Для начала, — сказал Пуаро, — я хотел бы переговорить с мистером Маккуином. Не исключено, что он может сообщить нам ценные сведения.

— Разумеется, — мосье Бук обратился к начальнику поезда: — Попросите сюда мистера Маккуина.

Начальник поезда вышел, а вскоре вернулся проводник с пачкой паспортов, билетов и вручил их мосье Буку.

— Благодарю вас, Мишель. А теперь, мне кажется, вам лучше вернуться в свой вагон. Ваши свидетельские показания по всей форме мы выслушаем позже.

— Хорошо, мосье.

Мишель вышел.

— А после того, как мы побеседуем с Маккуином, — сказал Пуаро, — я надеюсь, господин доктор не откажется пройти со мной в купе убитого.

— Разумеется.

— А когда мы закончим осмотр…

Тут его прервали: начальник поезда привел Гектора Маккуина.

Мосье Бук встал.

— У нас здесь тесновато, — приветливо сказал он. — Садитесь на мое место, мистер Маккуин, а мосье Пуаро сядет напротив вас — вот так. Освободите вагон-ресторан, — обратился он к начальнику поезда, — он понадобится мосье Пуаро. Вы ведь предпочли бы беседовать с пассажирами там, друг мой?

— Да, это было бы удобнее всего, — согласился Пуаро.

Маккуин переводил глаза с одного на другого, не успевая следить за стремительной французской скороговоркой.

— Qu'est-ce qu'il у а?..[115]— старательно выговаривая слова, начал он. — Pourquoi?..

Пуаро властным жестом указал ему на место в углу. Маккуин сел и снова повторил:

— Pourquoi? — Но тут же, оборвав фразу, перешел на родной язык: — Что тут творится? Что-нибудь случилось? — и обвел глазами присутствующих.

Пуаро кивнул:

— Вы не ошиблись. Приготовьтесь — вас ждет неприятное известие: ваш хозяин — мистер Рэтчетт — мертв!

Маккуин присвистнул. Глаза его заблестели, но ни удивления, ни огорчения он не высказал.

— Значит, они все-таки добрались до него, — сказал он.

— Что вы хотите этим сказать, мистер Маккуин?

Маккуин замялся.

— Вы полагаете, — сказал Пуаро, — что мистер Рэтчетт убит?

— А разве нет? — На этот раз Маккуин все же выказал удивление. — Ну да, — после некоторой запинки сказал он. — Это первое, что мне пришло в голову. Неужели он умер во сне? Да ведь старик был здоров, как, как…

Он запнулся, так и не подобрав сравнения.

— Нет, нет, — сказал Пуаро. — Ваше предположение совершенно правильно. Мистер-Рэтчетт был убит. Зарезан. Но мне хотелось бы знать, почему вы так уверены в том, что он был убит, а не просто умер.

Маккуин заколебался.

— Прежде я должен выяснить, — сказал он наконец, — кто вы такой? И какое отношение имеете к этому делу?

— Я представитель Международной компании спальных вагонов, — сказал Пуаро и, значительно помолчав, добавил: — Я сыщик. Моя фамилия Пуаро.

Ожидаемого впечатления это не произвело. Маккуин сказал только: «Вот как?» — и стал ждать, что последует дальше.

— Вам, вероятно, известна эта фамилия?

— Как будто что-то знакомое… Только я всегда думал, что это дамский портной[116].

Пуаро смерил его полным негодования взглядом.

— Просто невероятно! — возмутился он.

— Что невероятно?

— Ничего. Не важно. Но не будем отвлекаться. Я попросил бы вас, мистер Маккуин, рассказать мне все, что вам известно о мистере Рэтчетте. Вы ему не родственник?

— Нет. Я его секретарь, вернее, был его секретарем.

— Как долго вы занимали этот пост?

— Чуть более года.

— Расскажите поподробнее об этом.

— Я познакомился с мистером Рэтчеттом чуть более года назад в Персии…

— Что вы там делали? — прервал его Пуаро.

— Я приехал из Нью-Йорка разобраться на месте в делах одной нефтяной концессии. Не думаю, чтобы вас это могло заинтересовать. Мои друзья и я здорово на ней погорели. Мистер Рэтчетт жил в одном отеле со мной. Он повздорил со своим секретарем и предложил его должность мне. Я согласился. Я тогда был на мели и обрадовался возможности, не прилагая усилий, получить работу с хорошим окладом.

— Что вы делали с тех пор?

— Разъезжали. Мистер Рэтчетт хотел поглядеть свет, но ему мешало незнание языков. Меня он использовал скорее как гида и переводчика, чем как секретаря. Обязанности мои были малообременительными.

— А теперь расскажите мне все, что вы знаете о своем хозяине.

Молодой человек пожал плечами. На его лице промелькнуло замешательство.

— Это не так-то просто.

— Как его полное имя?

— Сэмьюэл Эдуард Рэтчетт.

— Он был американским гражданином?

— Да.

— Из какого штата он родом?

— Не знаю.

— Что ж, тогда расскажите о том, что знаете.

— Сказать по правде, мистер Пуаро, я решительно ничего не знаю. Мистер Рэтчетт никогда не говорил ни о себе, ни о своей жизни там, в Америке.

— И как вы считаете, почему?

— Не знаю. Я думал, может быть, он стесняется своего происхождения. Так бывает.

— Неужели такое объяснение казалось вам правдоподобным?

— Если говорить начистоту — нет.

— У него были родственники?

— Он никогда об этом не упоминал.

Но Пуаро не отступался:

— Однако, мистер Маккуин, вы наверняка как-то объясняли это для себя.

— По правде говоря, объяснял. Во-первых, я не верю, что его настоящая фамилия Рэтчетт. Я думаю, он бежал от кого-то или от чего-то и потому покинул Америку. Но до недавнего времени он чувствовал себя в безопасности.

— А потом?

— Потом он стал получать письма, угрожающие письма.

— Вы их видели?

— Да. В мои обязанности входило заниматься его перепиской. Первое из этих писем пришло две недели назад.

— Эти письма уничтожены?

— Нет, по-моему, парочка у меня сохранилась, а одно, насколько мне известно, мистер Рэтчетт в ярости разорвал в клочки. Принести вам эти письма?

— Будьте так любезны.

Маккуин вышел. Через несколько минут он вернулся и положил перед Пуаро два замызганных листка почтовой бумаги.

Первое письмо гласило:

«Ты думал надуть нас и надеялся, что это тебе сойдет с рук. Дудки, Рэтчетт, тебе от нас не уйти».

Подписи не было.

Пуаро поднял брови и, не сказав ни слова, взял второе письмо:

«Рэтчетт, мы тебя прихлопнем вскорости. Знай, тебе от нас не уйти!»

Пуаро отложил письмо.

— Стиль довольно однообразный, — сказал Пуаро, — а вот о почерке этого никак не скажешь.

Маккуин воззрился на него.

— Вы не могли этого заметить, — сказал Пуаро любезно, — тут нужен опытный глаз. Письмо это, мистер Маккуин, писал не один человек, а два, если не больше. Каждый по букве. Кроме того, его писали печатными буквами, чтобы труднее было определить, кто писал.

Помолчав, он добавил:

— Вы знали, что мистер Рэтчетт обращался ко мне за помощью?

— К вам?

Изумление Маккуина было настолько неподдельным, что Пуаро поверил молодому человеку.

— Вот именно, — кивнул Пуаро. — Рэтчетт был очень встревожен. Расскажите, как он вел себя, когда получил первое письмо?

Маккуин ответил не сразу:

— Трудно сказать. Он вроде бы посмеялся над ним, во всяком случае, из спокойствия оно его не вывело. Но все же, — Маккуин пожал плечами, — я почувствовал, что в глубине души он встревожен.

Пуаро опять кивнул.

— Мистер Маккуин, — неожиданно спросил он, — вы можете сказать без утайки, как вы относились к своему хозяину? Он вам нравился?

Гектор Маккуин помедлил с ответом.

— Нет, — сказал он наконец, — не нравился.

— Почему?

— Не могу сказать точно. Он был неизменно обходителен. — Секретарь запнулся, потом сказал: — Честно говоря, мосье Пуаро, мне он не нравился, и я ему не доверял. Я уверен, что он был человеком жестоким и опасным. Хотя должен признаться, что подкрепить свое мнение мне нечем.

— Благодарю вас, мистер Маккуин. Еще один вопрос: когда вы в последний раз видели мистера Рэтчетта живым?

— Вчера вечером, около… — он с минуту подумал, — пожалуй, около десяти часов. Я зашел к нему в купе записать кое-какие указания.

— Насчет чего?

— Насчет старинных изразцов и керамики, которые он купил в Персии. Ему прислали совсем не те, что он выбрал. По этому поводу мы вели длительную и весьма утомительную переписку.

— И тогда вы в последний раз видели мистера Рэтчетта живым?

— Пожалуй, что так.

— А вы знаете, когда мистер Рэтчетт получил последнее из угрожающих писем?

— Утром того дня, когда мы выехали из Константинополя.

— Я должен задать вам еще один вопрос, мистер Маккуин: вы были в хороших отношениях с вашим хозяином?

В глазах молодого человека промелькнули озорные искорки:

— От этого вопроса у меня, очевидно, должны мурашки по коже забегать. Но, как пишут в наших детективных романах: «Вы мне ничего не пришьете», — я был в прекрасных отношениях с Рэтчеттом.

— Не откажите сообщить ваше полное имя и ваш адрес в Америке.

Секретарь продиктовал свое полное имя — Гектор Уиллард Маккуин — и свой нью-йоркский адрес.

Пуаро откинулся на спинку дивана.

— Пока все, мистер Маккуин, — сказал он. — Я был бы очень вам обязан, если бы вы некоторое время хранили в тайне смерть мистера Рэтчетта.

— Его лакей Мастермэн все равно об этом узнает.

— Скорее всего он уже знает, — недовольно сказал Пуаро. — Но если и так, проследите, чтобы он попридержал язык.

— Это совсем нетрудно. Он англичанин и, по его собственным словам, «с кем попало не якшается». Он невысокого мнения об американцах и вовсе низкого о представителях всех других национальностей.

— Благодарю вас, мистер Маккуин.

Американец ушел.

— Ну? — спросил мосье Бук. — Вы верите тому, что вам рассказал этот молодой человек?

— Мне показалось, что он говорил откровенно и честно. Будь он замешан в убийстве, он наверняка притворился бы, будто любил своего хозяина. Правда, мистер Рэтчетт не сообщил ему, что он старался заручиться моими услугами, но мне это обстоятельство не кажется подозрительным. Сдается, покойник отличался скрытным нравом.

— Значит, одного человека вы считаете свободным от подозрений, — бодро сказал мосье Бук.

Пуаро кинул на него полный укора взгляд.

— Нет, нет, я до последнего подозреваю всех, — сказал он. — И тем не менее должен признаться, что просто не могу себе представить, чтобы Маккуин — сама трезвость и осмотрительность — вдруг настолько вышел из себя, что нанес своей жертве не меньше дюжины ударов. Это не вяжется с его характером, никак не вяжется.

— Да, — задумчиво сказал мосье Бук. — Так мог поступить человек в припадке ярости, чуть ли не бешенства, что скорее наводит на мысль о латинянине[117] или, как утверждает наш друг, начальник поезда, о женщине.

Глава 7 Труп

Пуаро в сопровождении доктора Константина прошел в соседний вагон и направился в купе, где лежал убитый. Подоспевший проводник отворил им дверь своим ключом.

Когда они вошли в купе, Пуаро вопросительно глянул на своего спутника:

— В купе что-нибудь переставляли?

— Нет, ничего не трогали. При осмотре я старался не сдвинуть тела.

Кивнув, Пуаро окинул взглядом купе.

Прежде всего он обратил внимание на то, что купе совсем выстыло. Окно в нем было распахнуто настежь, а штора поднята.

— Бр-р… — поежился Пуаро.

Доктор самодовольно улыбнулся.

— Я решил не закрывать окно, — сказал он.

Пуаро внимательно осмотрел окно.

— Вы поступили правильно, — объявил он. — Никто не мог покинуть поезд через окно. Вполне вероятно, что его открыли специально, чтобы натолкнуть нас на эту мысль, но, если и так, снег разрушил планы убийцы. — Пуаро тщательно осмотрел раму. И вынул из кармана маленькую коробочку, посыпал раму порошком. — Отпечатков пальцев нет, — сказал он. — Значит, раму вытерли. Впрочем, если бы отпечатки и были, это бы нам мало что дало. Скорее всего это оказались бы отпечатки Рэтчетта, его лакея и проводника. В наши дни преступники больше не совершают таких ошибок. А раз так, — продолжал он бодро, — окно вполне можно и закрыть — здесь просто ледник.

Покончив с окном, он впервые обратил внимание на распростертый на полке труп. Рэтчетт лежал на спине. Его пижамная куртка, вся в ржавых пятнах крови, была распахнута на груди.

— Сами понимаете, мне надо было определить характер ранений, — объяснил доктор.

Пуаро склонился над телом. Когда он выпрямился, лицо его скривилось.

— Малоприятное зрелище, — сказал он. — Убийца, должно быть, стоял тут и наносил ему удар за ударом. Сколько ран вы насчитали?

— Двенадцать. Одна или две из них совсем неглубокие, чуть ли не царапины. Зато три из них, напротив, смертельные.

Какие-то нотки в голосе доктора насторожили Пуаро. Он вперился в коротышку грека: собрав гармошкой лоб, тот недоуменно разглядывал труп.

— Вы чем-то удивлены, не правда ли? — вкрадчиво спросил Пуаро. — Признайтесь, мой друг: что-то вас озадачило?

— Вы правы, — согласился доктор.

— Что же?

— Видите эти две раны, — и доктор ткнул пальцем, — здесь и здесь. Нож прошел глубоко — перерезано много кровеносных сосудов… И все же… края ран не разошлись. А ведь из таких ран кровь должна была бы бить ручьем.

— Что из этого следует?

— Что, когда Рэтчетту нанесли эти раны, он уже был какое-то время мертв. Но это же нелепо!

— На первый взгляд да, — сказал Пуаро задумчиво. — Хотя, конечно, убийца мог вдруг решить, что не добил свою жертву, и вернуться обратно, чтобы довести дело до конца, однако это слишком уж нелепо! А что еще вас удивляет?

— Всего одно обстоятельство.

— И какое?

— Видите вот эту рану, здесь, около правого плеча, почти под мышкой? Возьмите мой карандаш. Могли бы вы нанести такую рану?

Пуаро занес руку.

— Я вас понял. Правой рукой нанести такую рану очень трудно, едва ли возможно. Так держать нож было бы неловко. Но если нож держать в левой руке…

— Вот именно, мосье Пуаро. Эту рану почти наверняка нанесли левой рукой.

— То есть вы хотите сказать, что убийца — левша? Нет, дело обстоит не так просто. Вы со мной согласны?

— Совершенно согласен, мосье Пуаро. Потому что другие раны явно нанесены правой рукой.

— Итак, убийц двое. Мы снова возвращаемся к этому, — пробормотал сыщик. — А свет был включен? — неожиданно спросил он.

— Трудно сказать. Видите ли, каждое утро около десяти проводник выключает свет во всем вагоне.

— Это мы узнаем по выключателям, — сказал Пуаро.

Он обследовал выключатель верхней лампочки и ночника у изголовья. Первый был выключен. Второй включен.

— Ну что ж, — задумчиво сказал он. — Разберем эту версию. Итак, Первый и Второй убийца, как обозначил бы их великий Шекспир[118]. Первый убийца закалывает свою жертву и, выключив свет, уходит из купе. Входит Второй убийца, но в темноте не замечает, что дело сделано, и наносит мертвецу по меньшей мере две раны. Что вы на это скажете?

— Великолепно! — вне себя от восторга воскликнул маленький доктор.

Глаза Пуаро насмешливо блеснули:

— Вы так считаете? Очень рад. Потому что мне такая версия показалась противоречащей здравому смыслу.

— А как иначе все объяснить?

— Этот же вопрос и я задаю себе. Случайно ли такое стечение обстоятельств или нет? И нет ли еще каких-либо несообразностей, указывающих на то, что в этом деле замешаны двое?

— Я думаю, на ваш вопрос можно ответить утвердительно. Некоторые раны, как я уже указывал, свидетельствуют о слабой физической силе, а может, и о слабой решимости. Это немощные удары, слегка повредившие кожу. Но вот эта рана и вот эта, — он ткнул пальцем, — для таких ударов нужна большая сила: нож прорезал мышцы.

— Значит, такие раны, по вашему мнению, мог нанести только мужчина?

— Скорее всего.

— А женщина?

— Молодая, здоровая женщина, к тому же спортсменка, способна нанести такие удары, особенно в припадке гнева. Но это, на мой взгляд, в высшей степени маловероятно.

Минуты две Пуаро молчал.

— Вы меня поняли? — нетерпеливо спросил врач.

— Еще бы. Дело проясняется прямо на глазах! Убийца — мужчина огромной физической силы, он же мозгляк, он же женщина, он же левша и правша одновременно. Да это же просто смешно! — И, неожиданно рассердившись, продолжал: — А жертва, как она ведет себя? Кричит? Оказывает сопротивление? Защищается?

Пуаро сунул руку под подушку и вытащил автоматический пистолет, который Рэтчетт показал ему накануне.

— Как видите, все патроны в обойме, — сказал он.

Они оглядели купе. Одежда Рэтчетта висела на крючках. На столике — его заменяла откидная крышка умывальника — стояли в ряд стакан с водой, в котором плавала вставная челюсть, пустой стакан, бутылка минеральной воды, большая фляжка, пепельница с окурком сигары, лежали обуглившиеся клочки бумаги и две обгорелые спички.

Доктор понюхал пустой стакан.

— Вот почему Рэтчетт не сопротивлялся, — сказал он тихо.

— Его усыпили?

— Да.

Пуаро кивнул. Он держал спички и внимательно их разглядывал.

— Значит, вы все-таки нашли улики? — нетерпеливо спросил маленький доктор.

— Эти спички имеют разную форму, — сказал Пуаро. — Одна из них более плоская. Видите?

— Такие спички в картонных обложках продают здесь, в поезде, — сказал доктор.

Пуаро обшарил карманы Рэтчетта, вытащил оттуда коробку спичек. И снова внимательно сравнил обе спички.

— Толстую спичку зажег мистер Рэтчетт, — сказал он. — А теперь надо удостовериться, не было ли у него и плоских спичек тоже.

Но дальнейшие поиски не дали никаких результатов.

Пуаро рыскал глазами по купе. Казалось, от его пристального взгляда ничто не ускользает. Вдруг он вскрикнул, нагнулся и поднял с полу клочок тончайшего батиста с вышитой в углу буквой «Н».

— Женский носовой платок, — сказал доктор. — Наш друг начальник поезда оказался прав. Тут замешана женщина.

— И для нашего удобства она оставила здесь свой носовой платок! — сказал Пуаро. — Точь-в-точь как в детективных романах и фильмах. А чтобы облегчить нам задачу, еще вышила на нем инициалы.

— Редкая удача! — радовался доктор.

— Вот как? — сказал Пуаро таким тоном, что доктор насторожился.

Но прежде чем тот успел задать вопрос, Пуаро быстро нагнулся и снова что-то поднял. На этот раз на его ладони оказался ершик для чистки трубок.

— Не иначе, как ершик мистера Рэтчетта? — предположил доктор.

— В карманах мистера Рэтчетта не было ни трубки, ни табака, ни кисета.

— Раз так, это улика.

— Еще бы! Притом опять же подброшенная для нашего удобства. И заметьте, на этот раз улика указывает на мужчину. Да, улик у нас более чем достаточно. А кстати, что вы сделали с оружием?

— Никакого оружия мы не нашли. Убийца, должно быть, унес его с собой.

— Интересно почему? — задумался Пуаро.

— Ах! — вдруг вскрикнул доктор, осторожно обшаривавший пижамные карманы убитого. — Совсем упустил из виду, — сказал он. — Я сразу распахнул куртку и поэтому забыл заглянуть в карманы.

Он вытащил из нагрудного кармана пижамы золотые часы. Их корпус был сильно погнут, стрелки показывали четверть второго.

— Вы видите? — нетерпеливо закричал доктор Константин. — Теперь мы знаем время убийства. Мои подсчеты подтверждаются. Я ведь говорил — между двенадцатью и двумя, скорее всего около часу, хотя точно в таких делах сказать трудно. И вот вам подтверждение — часы показывают четверть второго. Значит, преступление было совершено в это время.

— Не исключено, что так оно и было. Не исключено.

Доктор удивленно посмотрел на Пуаро:

— Простите меня, мосье Пуаро, но я не вполне вас понимаю.

— Я и сам не вполне себя понимаю, — сказал Пуаро. — Я ничего вообще не понимаю, и, как вы могли заметить, это меня тревожит. — Он с глубоким вздохом склонился над столиком, разглядывая обуглившиеся клочки бумаги.

— Мне сейчас крайне необходима, — бормотал он себе под нос, — старомодная шляпная картонка.

Доктор Константин совсем опешил, не зная, как отнестись к такому необычному желанию. Но Пуаро не дал ему времени на расспросы. Открыв дверь, он позвал из коридора проводника. Проводник не заставил себя ждать.

— Сколько женщин в вагоне?

Проводник посчитал на пальцах:

— Одна, две, три… Шесть, мосье. Пожилая американка, шведка, молодая англичанка, графиня Андрени, княгиня Драгомирова и ее горничная.

Пуаро подумал:

— У них у всех есть картонки, не правда ли?

— Да, мосье.

— Тогда принесите мне… дайте подумать… да, именно так, — принесите мне картонку шведки и картонку горничной. На них вся моя надежда. Скажете им, что они нужны для таможенного досмотра или для чего-нибудь еще, словом, что угодно.

— Не беспокойтесь, мосье, все обойдется как нельзя лучше: обеих дам сейчас нет в купе.

— Тогда поторапливайтесь.

Проводник ушел и вскоре вернулся с двумя картонками. Открыв картонку горничной, Пуаро тут же отбросил ее и взялся за картонку шведки. Заглянув в нее, он радостно вскрикнул и осторожно извлек шляпы — под ними оказались проволочные полушария.

— Вот что мне и требовалось! Такие картонки производили пять лет назад. Шляпка булавкой прикреплялась к проволочной сетке.

Пуаро ловко отцепил обе сетки, положил шляпы на место и велел проводнику отнести картонки назад. Когда дверь за ним закрылась, он повернулся к доктору:

— Видите ли, мой дорогой доктор, сам я не слишком полагаюсь на всевозможные экспертизы. Меня обычно интересует психология, а не отпечатки пальцев или сигаретный пепел. Однако в данном случае придется прибегнуть к помощи науки. В этом купе полным-полно улик, но как поручиться, что они не подложные?

— Я не вполне вас понимаю, мосье Пуаро.

— Ну что ж, приведу пример. Мы находим женский носовой платок. Кто его потерял, женщина? А может быть, мужчина, совершивший преступление, решил: «Пусть думают, что это дело рук женщины. Я нанесу куда больше ран, чем нужно, причем сделаю это так, что будет казаться, будто некоторые из них нанесены человеком слабым и немощным, потом оброню на видном месте женский платок». Это один вариант. Но есть и другой. Предположим, что убийца — женщина. И тогда она нарочно роняет ершик для трубки, чтобы подумали, будто преступление совершил мужчина. Неужели мы можем всерьез предположить, будто два человека, мужчина и женщина, не сговариваясь, совершили одно и то же преступление и притом каждый из них был так небрежен, что оставил нам по улике? Не слишком ли много тут совпадений?

— А какое отношение имеет к этому картонка? — все еще недоумевая, спросил доктор.

— Сейчас расскажу. Так вот, как я уже говорил, все эти улики — часы, остановившиеся в четверть второго, носовой платок, ершик для трубки — могут быть и подлинными и подложными. Этого я пока еще не могу определить. Но есть одна, на мой взгляд, подлинная улика, хотя и тут я могу ошибиться. Я говорю о плоской спичке, доктор. Я уверен, что ее зажег не мистер Рэтчетт, а убийца. И зажег, чтобы уничтожить компрометирующую бумагу. А следовательно, в этой бумаге была какая-то зацепка, которая давала ключ к разгадке. И я попытаюсь восстановить эту записку и узнать, в чем же состояла зацепка.

Он вышел из купе и через несколько секунд вернулся с маленькой спиртовкой и щипцами для завивки.

— Это для усов, — сказал Пуаро, тряхнув щипцами.

Доктор во все глаза следил за ним. Пуаро распрямил проволочные полушария, осторожно положил обуглившийся клочок бумаги на одно из них, другое наложил поверх и, придерживая оба полушария щипцами, подержал это сооружение над пламенем спиртовки.

— Кустарщина, что и говорить, — бросил он через плечо, — но будем надеяться, что она послужит нашим целям.

Доктор внимательно следил за действиями Пуаро. Проволочные сетки накалились, и на бумаге начали проступать еле различимые очертания букв. Буквы медленно образовывали слова — слова, написанные огнем. Клочок был очень маленький — всего три слова и часть четвертого: «мни маленькую Дейзи Армстронг».

— Вот оно что! — вскрикнул Пуаро.

— Вам это что-нибудь говорит? — спросил доктор.

Глаза Пуаро засверкали. Он бережно отложил щипцы.

— Да, — сказал он. — Теперь я знаю настоящую фамилию убитого. И знаю, почему ему пришлось уехать из Америки.

— Как его фамилия?

— Кассетти.

— Кассетти? — Константин наморщил лоб. — О чем-то эта фамилия мне напоминает. О каком-то событии несколько лет тому назад… Нет, не могу вспомнить… Какое-то шумное дело в Америке, не так ли?

— Да, — сказал Пуаро. — Вы не ошиблись. Это случилось в Америке. — Видно было, что он не склонен распространяться на эту тему. Оглядывая купе, он добавил: — В свое время мы этим займемся. А теперь давайте удостоверимся, что мы осмотрели все что можно.

Он еще раз быстро и ловко обыскал карманы убитого, но не нашел там ничего, представляющего интерес. Попытался открыть дверь, ведущую в соседнее купе, но она была заперта с другой стороны.

— Одного я не понимаю, — сказал доктор Константин, — через окно убийца не мог уйти, смежная дверь была заперта с другой стороны, дверь в коридор заперта изнутри и на ключ, и на цепочку, как же тогда ему удалось удрать?

— Точно так же рассуждает публика в цирке, когда иллюзионист запихивает связанного по рукам и ногам человека в закрытый ящик и он исчезает.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, — объяснил Пуаро, — что, если убийце нужно было уверить нас, будто он убежал через окно, он, естественно, должен был доказать нам, что иначе он выйти не мог. Это такой же трюк, как исчезновение человека из закрытого ящика. А наше дело — узнать, как был проделан этот трюк.

Пуаро задвинул на засов дверь, ведущую в соседнее купе.

— На случай, — пояснил он, — если достопочтенной миссис Хаббард взбредет в голову посмотреть на место преступления, чтобы описать потом это своей дочери.

Он снова огляделся вокруг:

— Здесь нам, я полагаю, больше делать нечего. Вернемся к мосье Буку.

Глава 8 Похищение Дейзи Армстронг

Когда они вошли в купе мосье Бука, он приканчивал омлет.

— Я приказал сразу же подавать обед, — сказал он, — и потом поскорее освободить ресторан, чтобы мосье Пуаро мог начать опрос свидетелей. А нам троим я распорядился принести еду сюда.

— Отличная мысль, — сказал Пуаро.

Никто не успел проголодаться, поэтому обед отнял у них мало времени; однако мосье Бук решил заговорить о волнующем всех предмете, лишь когда они перешли к кофе.

— Ну и что? — спросил он.

— А то, что мне удалось установить личность убитого. Я знаю, почему ему пришлось бежать из Америки.

— Кто он?

— Помните, в газетах одно время много писали о ребенке Армстронгов? Так вот Рэтчетт — это и есть Кассетти, тот самый, убийца Дейзи Армстронг.

— Теперь припоминаю. Ужасная трагедия. Однако я помню ее лишь в самых общих чертах.

— Полковник Армстронг был англичанин, кавалер ордена Виктории[119], но мать его была американка, дочь У.-К. Ван дер Холта, знаменитого уолл-стритского[120] миллионера. Армстронг женился на дочери Линды Арден, самой знаменитой в свое время трагической актрисы Америки. Армстронги жили в Америке со своим единственным ребенком — маленькой девочкой, которую боготворили. Когда девочке исполнилось три года, ее похитили и потребовали за нее немыслимый выкуп. Не стану утомлять вас рассказом обо всех деталях дела. Перейду к моменту, когда родители, уплатив выкуп в двести тысяч долларов, нашли труп ребенка. Оказалось, что девочка была мертва, по крайней мере, две недели. Трудно описать всеобщее возмущение. Однако это еще не конец. Миссис Армстронг в скором времени должна была родить. От потрясения она преждевременно родила мертвого ребенка и умерла. Убитый горем муж застрелился.

— Боже мой, какая трагедия! Теперь я вспомнил, — сказал мосье Бук. — Однако, насколько я знаю, погиб и кто-то еще?

— Да, несчастная нянька, француженка или швейцарка по происхождению. Полиция была убеждена, что она замешана в преступлении. Девушка плакала и все отрицала, но ей не поверили, и она в припадке отчаяния выбросилась из окна и разбилась насмерть. Потом выяснилось, что она была никак не причастна к преступлению.

— Подумать страшно! — сказал мосье Бук.

— Примерно через полгода был арестован Кассетти, глава шайки, похитившей ребенка. Шайка эта и раньше применяла такие методы. Если у них возникало подозрение, что полиция напала на их след, они убивали пленника, прятали тело и продолжали тянуть деньги у родственников до тех пор, пока преступление не раскрывалось. Скажу вам сразу, мой друг, девочку убил Кассетти, и в этом никаких сомнений нет. Однако благодаря огромным деньгам, которые он накопил, и тайной власти над разными людьми он сумел добиться того, что его оправдали, придравшись к какой-то формальности. Толпа все равно линчевала бы его, но он понял это и вовремя смылся. Теперь мне стало ясно и дальнейшее. Он переменил фамилию, уехал из Америки и с тех пор ушел на покой, путешествовал, стриг купоны.

— Какой изверг! — с отвращением сказал мосье Бук. — Я нисколько не жалею, что его убили.

— Разделяю ваши чувства.

— И все же незачем было убивать его в Восточном экспрессе. Будто нет других мест.

Губы Пуаро тронула улыбка. Он понимал, что мосье Бук судит несколько предвзято.

— Сейчас для нас главное, — сказал Пуаро, — выяснить, кто убил Кассетти: какая-нибудь соперничающая шайка, у которой с Кассетти могли быть свои счеты, или же это была личная месть. — И он рассказал, что ему удалось прочесть на обуглившемся клочке бумаги. — Если мое предположение верно, значит, письмо сжег убийца. Почему? Да потому, что в нем упоминалась фамилия Армстронг, которая дает ключ к разгадке.

— А кто-нибудь из Армстронгов остался в живых?

— Увы, это я не знаю. Мне кажется, я где-то читал о младшей сестре миссис Армстронг.

Пуаро продолжал излагать выводы, к которым они с доктором пришли. При упоминании о сломанных часах мосье Бук заметно оживился:

— Теперь мы точно знаем, когда было совершено преступление.

— Да. Подумайте только — как удобно! — сказал Пуаро, и что-то в его голосе заставило обоих собеседников взглянуть на него с любопытством.

— Вы говорите, будто сами слышали, как Рэтчетт без двадцати час разговаривал с проводником?

Пуаро рассказал, как это было.

— Что ж, — сказал мосье Бук, — во всяком случае, это доказывает, что без двадцати час Кассетти, или Рэтчетт, как я буду его по-прежнему называть, был жив.

— Если быть совершенно точным, без двадцати трех час.

— Значит, выражаясь официальным языком, в ноль часов тридцать семь минут мистер Рэтчетт был еще жив. По крайней мере, один факт у нас есть.

Пуаро не ответил. Он сидел, задумчиво глядя перед собой.

В дверь постучали, и в купе вошел официант.

— Ресторан свободен, мосье, — сказал он.

— Мы перейдем туда, — сказал мосье Бук, поднимаясь.

— Можно мне с вами? — спросил Константин.

— Ну конечно же, дорогой доктор. Если только мосье Пуаро не возражает.

— Нисколько. Нисколько.

После короткого обмена любезностями: «Apres vous, monsieur», «Mais non, apres vous»[121],— они вышли в коридор.

Часть вторая ПОКАЗАНИЯ СВИДЕТЕЛЕЙ

Глава 1 Показания проводника

В вагоне-ресторане все было подготовлено для допроса. Пуаро и мосье Бук сидели по одну сторону стола. Доктор — по другую. На столе перед Пуаро лежал план вагона СТАМБУЛ — КАЛЕ. На каждом купе красными чернилами было обозначено имя занимавшего его пассажира. Сбоку лежала стопка паспортов и билетов. Рядом разложили бумагу, чернила, ручку, карандаши.

— Все в порядке, — сказал Пуаро, — мы можем без дальнейших проволочек приступить к расследованию. Прежде всего, я думаю, нам следует выслушать показания проводника спального вагона. Вы, наверное, знаете этого человека. Что вы можете сказать о нем? Можно ли отнестись с доверием к его словам?

— Я в этом абсолютно уверен. Пьер Мишель служит в нашей компании более пятнадцати лет. Он француз, живет неподалеку от Кале. Человек в высшей степени порядочный и честный. Но особым умом не отличается.

Пуаро понимающе кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — Давайте поглядим на него.

К Пьеру Мишелю отчасти вернулась былая уверенность, хотя он все еще нервничал.

— Я надеюсь, мосье не подумает, что это мой недосмотр, — испуганно сказал Мишель, переводя глаза с Пуаро на Бука. — Ужасный случай. Я надеюсь, мосье не подумает, что я имею к этому отношение?

Успокоив проводника, Пуаро приступил к допросу. Сначала он выяснил адрес и имя Мишеля, затем спросил, как давно он работает в этой компании и на этой линии в частности. Все это он уже знал и вопросы задавал лишь для того, чтобы разговорить проводника.

— А теперь, — продолжал Пуаро, — перейдем к событиям прошлой ночи. Когда мистер Рэтчетт пошел спать, в котором часу?

— Почти сразу же после ужина, мосье. Вернее, перед тем как мы выехали из Белграда. В то же время, что и накануне. Он велел мне, пока будет ужинать, приготовить постель, что я и сделал.

— Кто входил после этого в его купе?

— Его лакей, мосье, и молодой американец, его секретарь.

— И больше никто?

— Нет, мосье, насколько мне известно.

— Отлично. Значит, вы видели, или, вернее, слышали, его в последний раз именно тогда?

— Нет, мосье. Вы забыли: он позвонил мне без двадцати час, вскоре после того, как поезд остановился.

— Опишите точно, что произошло.

— Я постучался в дверь, он отозвался — сказал, что позвонил по ошибке.

— Он говорил по-французски или по-английски?

— По-французски.

— Повторите в точности его слова.

— Се n'est rien, je me suis trompe.

— Правильно, — сказал Пуаро. — To же самое слышал и я. А потом вы ушли?

— Да, мосье.

— Вы вернулись на свое место?

— Нет, мосье. Позвонили из другого купе, и я сначала пошел туда.

— А теперь, Мишель, я задам вам очень важный вопрос: где вы находились в четверть второго?

— Я, мосье? Сидел на скамеечке в конце вагона лицом к коридору.

— Вы в этом уверены?

— Ну конечно же… Вот только…

— Что только?

— Я выходил в соседний вагон, в афинский, потолковать с приятелем. Мы говорили о заносах. Это было сразу после часа ночи. Точнее сказать трудно.

— Потом вы вернулись в свой вагон… Когда это было?

— Тогда как раз раздался звонок, мосье… Я помню, мосье, я уже говорил вам об этом. Меня вызывала американская дама. Она звонила несколько раз.

— Теперь и я припоминаю, — сказал Пуаро. — А после этого?

— После этого, мосье? Позвонили вы, и я принес вам минеральную воду. Еще через полчаса я постелил постель в другом купе — в купе молодого американца, секретаря мистера Рэтчетта.

— Когда вы пришли стелить постель, мистер Маккуин находился в купе один?

— С ним был английский полковник из пятнадцатого номера. Они разговаривали.

— Что делал полковник, когда ушел от Маккуина?

— Вернулся в свое купе.

— Пятнадцатое купе — оно ведь близко от вашей скамеечки, не так ли?

— Да, мосье, это второе купе от конца вагона.

— Постель полковника была уже постелена?

— Да, мосье. Я постелил ему, когда он ужинал.

— В котором часу они разошлись?

— Не могу точно сказать, мосье. Во всяком случае, не позже двух.

— А что потом?

— Потом, мосье, я просидел до утра на своей скамеечке.

— Вы больше не ходили в афинский вагон?

— Нет, мосье.

— А вы не могли заснуть?

— Не думаю, мосье. Поезд стоял, и поэтому меня не клонило ко сну, как обычно бывает на ходу.

— Кто-нибудь из пассажиров проходил по коридору в сторону вагона-ресторана или обратно? Вы не заметили?

Проводник подумал:

— Кажется, одна из дам прошла в туалет в дальнем конце вагона.

— Какая дама?

— Не знаю, мосье. Это было в дальнем конце вагона, и я видел ее только со спины. На ней было красное кимоно, расшитое драконами.

Пуаро кивнул.

— А потом?

— До самого утра все было спокойно, мосье.

— Вы уверены?

— Да, да, извините. Вы же сами, мосье, открыли дверь и выглянули в коридор.

— Отлично, мой друг, — сказал Пуаро. — Меня интересовало, помните вы об этом или нет. Между прочим, я проснулся от стука — что-то тяжелое ударилось о мою дверь. Как вы думаете, что бы это могло быть?

Проводник вытаращил на него глаза:

— Не знаю, мосье. Ничего такого не происходило. Это точно.

— Значит, мне снились кошмары, — не стал спорить Пуаро.

— А может, — сказал мосье Бук, — до вас донесся шум из соседнего купе?

Пуаро как будто не расслышал его слов. Вероятно, ему не хотелось привлекать к ним внимание проводника.

— Перейдем к другому пункту, — сказал он. — Предположим, убийца сел в поезд прошлой ночью. Вы уверены, что он не мог покинуть поезд после того, как совершил преступление?

Пьер Мишель покачал головой.

— А он не мог спрятаться где-нибудь в поезде?

— Поезд обыскали, — сказал мосье Бук, — так что вам придется отказаться от этой идеи, мой друг.

— Да и потом, — сказал Мишель, — если бы кто-нибудь прошел в мой вагон, я бы обязательно это заметил.

— Когда была последняя остановка?

— В Виньковцах.

— Во сколько?

— Мы должны были отправиться оттуда в одиннадцать пятьдесят восемь. Но из-за погоды вышли на двадцать минут позже.

— В ваш вагон можно пройти из других вагонов?

— Нет, мосье. После обеда дверь, соединяющая спальный вагон с остальным поездом, закрывается.

— А сами вы сходили с поезда в Виньковцах?

— Да, мосье. Я вышел на перрон и встал, как и положено, у лестницы, ведущей в поезд. Точно так же, как и все остальные проводники.

— А как обстоит дело с передней дверью, той, что около ресторана?

Проводник было опешил, но быстро нашелся:

— Наверняка кто-нибудь из пассажиров открыл ее — захотел посмотреть на сугробы.

— Возможно, — согласился Пуаро. Минуту-две он задумчиво постукивал по столу.

— Мосье не винит меня в недосмотре? — робко спросил проводник.

Пуаро благосклонно улыбнулся.

— Вам просто не повезло, мой друг, — сказал он. — Кстати, пока не забыл, еще одна деталь: вы сказали, что звонок раздался в тот самый момент, когда вы стучали в дверь мистера Рэтчетта. Да я и сам это слышал. Из какого купе звонили?

— Из купе княгини Драгомировой. Она велела прислать к ней горничную.

— Вы выполнили ее просьбу?

— Да, мосье.

Пуаро задумчиво посмотрел на лежащий перед ним план вагона и кивнул.

— Пока этого достаточно, — сказал он.

— Благодарю вас, мосье.

Проводник поднялся, посмотрел на мосье Бука.

— Не огорчайтесь, — добродушно сказал директор, — вы ни в чем не виноваты.

Пьер Мишель, просияв, вышел из купе.

Глава 2 Показания секретаря

Минуты две Пуаро пребывал в глубоком раздумье.

— Учитывая все, что нам стало известно, — сказал он наконец, — я считаю, настало время еще раз поговорить с Маккуином.

Молодой американец не заставил себя ждать.

— Как продвигаются дела? — спросил он.

— Не так уж плохо. Со времени нашего последнего разговора мне удалось кое-что установить… и в частности, личность мистера Рэтчетта.

В порыве любопытства Гектор Маккуин даже подался вперед.

— И кто же это? — спросил он.

— Как вы и подозревали, Рэтчетт — фамилия вымышленная. Под ней скрывался Кассетти, человек, организовавший самые знаменитые похищения детей, в том числе и нашумевшее похищение Дейзи Армстронг.

На лице Маккуина отразилось изумление, но оно тут же сменилось возмущением.

— Так это тот негодяй! — воскликнул он.

— Вы об этом не догадывались, мистер Маккуин?

— Нет, сэр, — твердо сказал американец. — Да я бы скорей дал отрубить себе правую руку, чем стал работать у него.

— Ваше поведение выдает сильную неприязнь, я угадал, мистер Маккуин?

— На то есть особые причины. Мой отец был прокурором, он вел этот процесс. Мне не раз случалось встречаться с миссис Армстронг, редкой прелести была женщина и удивительной доброты. Горе ее сломило. — Лицо Маккуина посуровело. — Если кто-нибудь и получил по заслугам, то это Рэтчетт, или, как там его, Кассетти. Так ему и надо. Убить такого негодяя — святое дело.

— Вы говорите так, словно и сами охотно взяли бы на себя это святое дело?

— Вот именно. Да я… — Он запнулся, вспыхнул. — Похоже, что я сам даю на себя материал.

— Я бы скорее заподозрил вас, мистер Маккуин, если бы вы стали неумеренно скорбеть по поводу кончины вашего хозяина.

— Не думаю, чтобы я смог это сделать даже под страхом смерти, — мрачно сказал Маккуин. — Если вы не сочтете мое любопытство неуместным, — сказал он, — ответьте, пожалуйста, как вам удалось, ну это самое, установить личность Кассетти?

— По найденному в купе обрывку письма.

— А разве… Ну это самое… Неужели старик поступил так опрометчиво?..

— Как на это взглянуть, — сказал Пуаро.

Молодого человека его замечание явно озадачило. Он с недоумением посмотрел на Пуаро, пытаясь понять, что тот имеет в виду.

— Моя задача, — сказал Пуаро, — выяснить, что делали вчера все пассажиры без исключения. Никто не должен обижаться, понимаете? Это обычные формальности.

— Разумеется. Начинайте с меня, и я постараюсь, если, конечно, это удастся, очиститься от подозрений.

— Мне не нужно спрашивать номер вашего купе, — улыбнулся Пуаро, — вчера я был вашим соседом. Это купе второго класса, места номер шесть и семь. После того как я перешел в другое купе, вы остались там один.

— Совершенно верно.

— А теперь, мистер Маккуин, я прошу вас рассказать обо всем, что вы делали после того, как ушли из вагона-ресторана.

— Ничего нет проще. Я вернулся в купе, почитал, вышел погулять на перрон в Белграде, но тут же замерз и вернулся в вагон. Поговорил немного с молодой англичанкой из соседнего купе. Потом у меня завязался разговор с англичанином, полковником Арбэтнотом, кстати, вы, по-моему, прошли мимо нас. Заглянул к мистеру Рэтчетту и, как вам уже сообщил, записал кое-какие его указания относительно писем. Пожелал ему спокойной ночи и ушел. Полковник Арбэтнот еще стоял в коридоре. Ему уже постелили, поэтому я пригласил его к себе. Заказал выпивку, мы опрокинули по стаканчику. Толковали о международной политике, об Индии и о наших проблемах в связи с теперешним финансовым положением и кризисом на Уолл-стрит. Мне, как правило, не очень-то по душе англичане — уж очень они чопорные, но к полковнику я расположился.

— Вы запомнили, когда он от вас ушел?

— Довольно поздно. Так, пожалуй, часа в два.

— Вы заметили, что поезд стоит?

— Конечно. Мы даже удивлялись — почему. Посмотрели в окно, увидели, что намело много снегу, но это нас не встревожило.

— Что было после того, как полковник Арбэтнот попрощался с вами?

— Он пошел в свое купе, а я попросил кондуктора постелить мне.

— Где вы находились, пока он стелил постель?

— Стоял в коридоре около своего купе и курил.

— А потом?

— Лег спать и проспал до утра.

— Вы выходили из поезда вчера вечером?

— Мы с Арбэтнотом решили было выйти размяться в этих, ну как их… Виньковцах. Но стоял собачий холод — начиналась метель. И мы вернулись в вагон.

— Через какую дверь вы выходили из поезда?

— Через ближайшую к моему купе.

— Ту, что рядом с вагоном-рестораном?

— Да.

— Вы не помните, засов был задвинут?

Маккуин задумался.

— Дайте вспомнить. Пожалуй, что да. Во всяком случае, сквозь ручку был продет какой-то прут. Вас это интересует?

— Да. Когда вы вернулись в вагон, вы задвинули прут обратно?

— Да нет… Кажется, нет. Я входил последним. Не помню точно. А это важно? — вдруг спросил он.

— Может оказаться важным. Так вот, мосье, насколько я понимаю, пока вы с полковником Арбэтнотом сидели в вашем купе, дверь в коридор была открыта?

Гектор Маккуин кивнул.

— Скажите, пожалуйста, если, конечно, вы это помните, не проходил ли кто-нибудь по коридору после того, как мы отъехали от Виньковцов, но до того, как полковник ушел к себе?

Маккуин наморщил лоб:

— Один раз, кажется, прошел проводник — он шел от вагона-ресторана. И потом прошла женщина, но она шла к ресторану.

— Что за женщина?

— Не знаю. Я ее толком не разглядел. У нас как раз вышел спор с Арбэтнотом. Помню только, что за дверью промелькнули какие-то алые шелка. Я не присматривался, да и потом я бы все равно не разглядел ее лица: я сидел лицом к ресторану, так что я мог видеть только ее спину, и то, когда она прошла мимо двери.

Пуаро кивнул.

— Насколько я понимаю, она направлялась в туалет?

— Наверное.

— Вы видели, как она возвращалась?

— Кстати говоря, нет. Теперь я вспоминаю, что действительно не видел, как она возвращалась. Наверное, я просто ее не заметил.

— Еще один вопрос. Вы курите трубку, мистер Маккуин?

— Нет, сэр.

Пуаро с минуту помолчал.

— Ну что ж, пока все. А теперь я хотел бы поговорить со слугой мистера Рэтчетта. Кстати, вы с ним всегда путешествовали вторым классом?

— Он всегда. Я же обычно ехал в первом и по возможности в смежном с мистером Рэтчеттом купе: он держал почти весь багаж в моем купе, и вдобавок и я и багаж были поблизости. Однако на этот раз все купе первого класса, за исключением того, которое он занимал, были раскуплены.

— Понимаю. Благодарю вас, мистер Маккуин.

Глава 3 Показания слуги

Американца сменил англичанин с непроницаемым землистого цвета лицом, которого Пуаро заприметил еще накануне. Он, как и положено слуге, остановился в дверях. Пуаро жестом предложил ему сесть.

— Вы, насколько я понимаю, слуга мистера Рэтчетта?

— Да, сэр.

— Как вас зовут?

— Эдуард Генри Мастермэн.

— Сколько вам лет?

— Тридцать девять.

— Где вы живете?

— Клеркенуэлл, Фрайар-стрит, двадцать один.

— Вы слышали, что ваш хозяин убит?

— Да, сэр.

— Скажите, пожалуйста, когда вы в последний раз видели мистера Рэтчетта?

Слуга подумал:

— Вчера вечером, около девяти часов, если не позже.

— Опишите мне во всех подробностях ваше последнее свидание.

— Я, как обычно, пошел к мистеру Рэтчетту, сэр, чтобы прислуживать ему, когда он будет ложиться.

— Опишите подробно, в чем заключались ваши обязанности.

— Я должен был сложить и развесить его одежду, сэр. Положить челюсть в воду и проверить, есть ли у него все, что требуется.

— Он вел себя как обычно?

Слуга на мгновение задумался:

— Мне показалось, сэр, что он расстроен.

— Чем?

— Письмом, которое он читал. Он спросил, не я ли принес это письмо. Я, разумеется, сказал, что это сделал не я, но он обругал меня и потом всячески ко мне придирался.

— Это было для него нехарактерно?

— Да нет, он как раз был очень вспыльчивый. По любому поводу выходил из себя.

— Ваш хозяин принимал когда-нибудь снотворное?

Доктор Константин в нетерпении подался вперед.

— В поезде всегда, сэр. Он говорил, что иначе ему не уснуть.

— Вы знаете, какое снотворное он обычно принимал?

— Не могу сказать, сэр. На бутылке не было названия. Просто надпись: «Снотворное. Принимать перед сном».

— Он принял его вчера вечером?

— Да, сэр. Я налил снотворное в стакан и поставил на туалетный столик.

— Вы сами не видели, как он его принимал?

— Нет, сэр.

— А что потом?

— Я спросил, не понадобится ли ему чего-нибудь еще, и осведомился, в какое время мистер Рэтчетт прикажет его разбудить. Он сказал, чтобы его не беспокоили, пока он не позвонит.

— И часто так бывало?

— Да, хозяин обычно звонил проводнику и посылал его за мной, когда собирался встать.

— Обычно он вставал рано или поздно?

— Все зависело от настроения, сэр. Иногда он вставал к завтраку, иногда только к обеду.

— Значит, вас не встревожило, что дело идет к обеду, а хозяин не послал за вами?

— Нет, сэр.

— Вы знали, что у вашего хозяина есть враги?

— Да, сэр, — невозмутимо ответил слуга.

— Откуда вам это было известно?

— Я слышал, как он разговаривал о каких-то письмах с мистером Маккуином, сэр.

— Вы были привязаны к хозяину, Мастермэн?

Лицо Мастермэна — если это только возможно — стало еще более непроницаемым, чем обычно.

— Мне не хотелось бы об этом говорить, сэр. Он был щедрым хозяином.

— Но вы его не любили?

— Скажем так: мне американцы вообще не по вкусу.

— Вы бывали в Америке?

— Нет, сэр.

— Вы не читали в газетах о похищении ребенка Армстронгов?

Землистое лицо слуги порозовело:

— Конечно, сэр. Похитили маленькую девочку, верно? Ужасная история.

— А вы не знали, что главным организатором похищения был ваш хозяин, мистер Рэтчетт?

— Разумеется, нет, сэр. — В бесстрастном голосе слуги впервые прозвучало возмущение. — Не могу в это поверить, сэр.

— И тем не менее это так. А теперь перейдем к тому, что вы делали вчера ночью. Сами понимаете, что это обычные формальности. Что вы делали после того, как ушли от хозяина?

— Я передал мистеру Маккуину, сэр, что его зовет хозяин. Потом вернулся в свое купе и читал.

— Ваше купе…

— Я занимаю последнее купе второго класса, сэр, в том конце, где вагон-ресторан.

Пуаро поглядел на план:

— Понятно… А какое место вы занимаете?

— Нижнее, сэр.

— То есть четвертое?

— Да, сэр.

— С вами кто-нибудь еще едет?

— Да, сэр. Рослый итальянец.

— Он говорит по-английски?

— С грехом пополам, сэр, — презрительно сказал слуга. — Он живет в Америке, в Чикаго, насколько я понял.

— Вы с ним много разговаривали?

— Нет, сэр. Я предпочитаю читать.

Пуаро улыбнулся. Он живо представил себе, как этот джентльмен — «слуга для джентльменов» — пренебрежительно осаживает говорливого верзилу итальянца.

— А что вы читаете, разрешите полюбопытствовать? — спросил Пуаро.

— В настоящее время, сэр, я читаю роман «Пленник любви» миссис Арабеллы Ричардсон.

— Хорошая книга?

— Весьма занимательная, сэр.

— Ну что ж, продолжим. Вы вернулись в свое купе и читали «Пленника любви» до…

— Примерно в половине одиннадцатого, сэр, итальянец захотел спать. Пришел проводник и постелил нам.

— После этого вы легли и заснули?

— Лег, сэр, но не заснул.

— Почему? Вам не спалось?

— У меня разболелись зубы, сэр.

— Вот как! Это мучительно.

— В высшей степени.

— Вы что-нибудь принимали от зубной боли?

— Я положил на зуб гвоздичное масло, сэр, оно немного облегчило боль, но заснуть все равно не смог. Я зажег ночник над постелью и стал читать, чтобы немного отвлечься.

— Вы так и не уснули в эту ночь?

— Нет, сэр. Я задремал уже около четырех утра.

— А ваш сосед?

— Итальянец? Он храпел вовсю.

— Он не выходил из купе ночью?

— Нет, сэр.

— А вы?

— Нет, сэр.

— Вы что-нибудь слышали ночью?

— Да нет, сэр. То есть ничего необычного. Поезд стоял, поэтому было очень тихо.

Пуаро с минуту помолчал, потом сказал:

— Ну что ж, мы почти все выяснили. Вы ничем не можете помочь нам разобраться в этой трагедии?

— Боюсь, что нет. Весьма сожалею, сэр.

— А вы не знаете, ваш хозяин и мистер Маккуин ссорились?

— Нет, нет, сэр. Мистер Маккуин очень покладистый господин.

— У кого вы служили, прежде чем поступить к мистеру Рэтчетту?

— У сэра Генри Томлинсона, сэр, он жил на Гроувенор-сквер[122].

— Почему вы ушли от него?

— Он уехал в Восточную Африку, сэр, и больше не нуждался в моих услугах. Но я уверен, сэр, что он не откажется дать обо мне отзыв. Я прожил у него несколько лет.

— Сколько вы прослужили у мистера Рэтчетта?

— Немногим больше девяти месяцев, сэр.

— Благодарю вас, Мастермэн. Да, кстати, что вы курите, трубку?

— Нет, сэр. Я курю только сигареты, недорогие сигареты, сэр.

— Спасибо. Пока все. — Пуаро кивком отпустил лакея. Слуга встал не сразу — он явно колебался:

— Простите, сэр, но эта пожилая американка, она, что называется, вне себя; говорит, что знает досконально все про убийцу. Она очень взбудоражена, сэр.

— В таком случае, — сказал Пуаро улыбаясь, — нам надо не мешкая поговорить с ней.

— Вызвать ее, сэр? Она уже давно требует, чтоб ее провели к начальству. Проводнику никак не удается ее успокоить.

— Пошлите ее к нам, мой друг, — сказал Пуаро, — мы выслушаем все, что она хочет сообщить.

Глава 4 Показания пожилой американки

Когда миссис Хаббард, запыхавшись, ворвалась в вагон, от возбуждения она еле могла говорить:

— Нет, вы мне скажите, кто тут главный? Я хочу сообщить властям нечто оч-ч-ень, оч-ч-ень важное. И если вы, господа… — Ее взгляд блуждал по купе.

Пуаро придвинулся к ней.

— Можете сообщить мне, мадам, — сказал он. — Только умоляю вас, садитесь.

Миссис Хаббард тяжело плюхнулась на сиденье напротив:

— Вот что я вам хочу рассказать. Вчера ночью в поезде произошло убийство, и убийца был в моем купе! — Она сделала эффектную паузу, чтобы ее сообщение оценили по достоинству.

— Вы в этом уверены, мадам?

— Конечно, уверена. Да вы что? Я, слава Богу, еще не сошла с ума. Я вам расскажу все-все как есть. Так вот, я легла в постель, задремала и вдруг проснулась — в купе, конечно, темно, но я чувствую, что где-то тут мужчина! Я так перепугалась, что даже не закричала! Да вы и сами знаете, как это бывает. И вот лежу я и думаю: «Господи, смилуйся, ведь меня убьют!» Просто не могу вам передать, что я пережила. А все эти мерзкие поезда, думаю, сколько в них убийств происходит, в газетах только об этом и пишут. И еще думаю: «А моих драгоценностей ему не видать». Потому что я, знаете ли, засунула их в чулок и спрятала под подушку. Это, кстати, не очень удобно — спать жестковато, да вы сами знаете, как это бывает. Но я отвлеклась. Так вот… О чем я?

— Вы почувствовали, мадам, что в вашем купе находится мужчина.

— Да, так вот, лежу я с закрытыми глазами и думаю: «Что делать?» И еще думаю: «Слава Богу, моя дочь не знает, в какой переплет я попала». А потом все же собралась с духом, нащупала рукой кнопку на стене — вызвать проводника. И вот жму я, жму, а никто не идет. Я думала, у меня сердце остановится. «Боже ты мой, — говорю я себе, — может, всех пассажиров уже перебили».. А поезд стоит, и тишина такая — просто жуть! А я все жму звонок и вдруг — слава тебе, Господи! — слышу по коридору шаги, а потом стук в дверь. «Входите!» — кричу и включаю свет. Так вот, хотите верьте, хотите нет, а в купе ни души!

Миссис Хаббард явно считала этот момент драматической кульминацией своего рассказа, а отнюдь не развязкой, как остальные.

— Что же было потом, мадам?

— Так вот, я рассказала обо всем проводнику, а он, видно, мне не поверил. Видно, решил, что мне это приснилось. Я, конечно, заставила его заглянуть под полку, хоть он и говорил, что туда ни одному человеку ни за что не протиснуться. Конечно, и так ясно, что мужчина удрал; но он был у меня в купе, и меня просто бесит, когда проводник меня успокаивает. Меня, слава Богу, никто еще не называл вруньей, мистер… я не знаю вашего имени…

— Пуаро, мадам, а это мосье Бук, директор компании, и доктор Константин.

Миссис Хаббард с отсутствующим видом буркнула всем троим: «Приятно познакомиться» — и самозабвенно продолжала:

— Так вот, учтите, я, конечно, не стану говорить, будто я сразу во всем разобралась. Сначала я решила, что это мой сосед, ну, тот бедняга, которого убили. Я велела проводнику проверить, заперта ли дверь между купе, и конечно же засов не был задвинут. Но я сразу приняла меры. Приказала проводнику задвинуть засов, а как только он ушел, встала и для верности придвинула к двери еще и чемодан.

— В котором часу это произошло, миссис Хаббард?

— Не могу вам точно сказать. Я была так расстроена, что не посмотрела на часы.

— И как вы объясняете случившееся?

— И вы еще спрашиваете! Да, по-моему, это ясно как день! В моем купе был убийца. Ну кто же еще это мог быть?

— Значит, вы считаете, он ушел в соседнее купе?

— Откуда мне знать, куда он ушел? Я лежала зажмурившись и не открывала глаз.

— Значит, он мог удрать через соседнее купе в коридор?

— Не могу сказать. Я же говорю, что лежала с закрытыми глазами. — И миссис Хаббард судорожно вздохнула. — Господи, до чего я перепугалась! Если б только моя дочь знала…

— А вы не думаете, мадам, что до вас доносились звуки из соседнего купе — из купе убитого?

— Нет, не думаю. Мистер… как вас… Пуаро. Этот человек был в моем купе. О чем тут говорить, у меня ведь есть доказательства. — Миссис Хаббард торжественно вытащила из-под стола огромную сумку и нырнула в нее. Она извлекла из ее бездонных глубин два чистых носовых платка основательных размеров, роговые очки, пачку аспирина, пакетик глауберовой соли, пластмассовый тюбик ядовито-зеленых мятных лепешек, связку ключей, ножницы, чековую книжку, фотографию на редкость некрасивого ребенка, несколько писем, пять ниток бус в псевдовосточном стиле и, наконец, металлическую штучку, оказавшуюся при ближайшем рассмотрении пуговицей.

— Видите эту пуговицу? Ну так вот, это не моя пуговица. У меня таких нет ни на одном платье. Я нашла ее сегодня утром, когда встала. — И она положила пуговицу на стол.

Мосье Бук перегнулся через стол.

— Это пуговица с форменной тужурки проводника! — воскликнул он.

— Но ведь этому можно найти и естественное объяснение, — сказал Пуаро. — Эта пуговица, мадам, могла оторваться от тужурки проводника, когда он обыскивал купе или когда стелил вашу постель вчера вечером.

— Ну как вы все этого не понимаете — словно сговорились! Так вот слушайте, вчера перед сном я читала журнал. Прежде чем выключить свет, я положила журнал на чемоданчик — он стоял у окна. Поняли?

Они заверили ее, что поняли.

— Так вот, проводник, не отходя от входной двери, заглянул под полку, потом подошел к двери в соседнее купе и закрыл ее; к окну он не подходил. А сегодня утром эта пуговица оказалась на журнале. Ну, что вы на это скажете?

— Я скажу, мадам, что это улика, — сказал Пуаро.

Его ответ, похоже, несколько умиротворил американку.

— Когда мне не верят, я просто на стенку лезу, — объяснила она.

— Вы дали нам интересные и в высшей степени ценные показания, — заверил ее Пуаро. — А теперь не ответите ли вы на несколько вопросов?

— Отчего же нет? Охотно.

— Как могло случиться, что вы — раз вас так напугал Рэтчетт — не заперли дверь между купе?

— Заперла, — незамедлительно возразила миссис Хаббард.

— Вот как?

— Ну да, если хотите знать, я попросила эту шведку — кстати, добрейшую женщину — посмотреть, задвинут ли засов, и она уверила меня, что он задвинут.

— А почему вы сами не посмотрели?

— Я лежала в постели, а на дверной ручке висела моя сумочка для умывальных принадлежностей — она заслоняет засов.

— В котором часу это было?

— Дайте подумать. Примерно в половине одиннадцатого или без четверти одиннадцать. Она пришла ко мне узнать, нет ли у меня аспирина. Я объяснила ей, где найти аспирин, и она достала его из моего саквояжа.

— Вы все это время не вставали с постели?

— Нет. — Она неожиданно рассмеялась: — Бедняжка была в большом волнении. Дело в том, что она по ошибке открыла дверь в соседнее купе.

— Купе мистера Рэтчетта?

— Да. Вы знаете, как легко спутать купе, когда двери закрыты. Она по ошибке вошла к нему. И очень огорчилась. Он, кажется, захохотал и вроде бы даже сказал какую-то грубость. Бедняжка вся дрожала. «Я делал ошибка, — лепетала она. — Так стыдно — я делал ошибка». Какой нехороший человек! Он говорил: «Вы слишком старый».

Доктор Константин прыснул. Миссис Хаббард смерила его ледяным взглядом:

— Приличный человек никогда не позволит себе сказать такое даме. Тут совершенно не над чем смеяться.

Доктор Константин поспешил извиниться.

— После этого вы слышали шум из купе мистера Рэтчетта? — спросил Пуаро.

— Ну… почти нет.

— Что вы хотите этим сказать, мадам?

— Ну, — она запнулась, — он храпел.

— Ах так, значит, он храпел?

— Зверски. Накануне я глаз не сомкнула.

— А после того как вы так напугались из-за мужчины в вашем купе, вы больше не слышали его храпа?

— Как я могла слышать, мистер Пуаро, ведь он был мертв.

— Ах да, вы правы, — согласился Пуаро. Он явно смутился. — Вы помните похищение Дейзи Армстронг, миссис Хаббард? — спросил он.

— Еще бы! Конечно, помню. Подумать только, что этот негодяй, похититель, вышел сухим из воды и избежал наказания! Попадись он мне в руки!

— Он не избег наказания, мадам. Он умер. Умер вчера ночью.

— Уж не хотите ли вы сказать… — Миссис Хаббард даже привстала со стула.

— Вы угадали, мадам. Ребенка похитил Рэтчетт.

— Ну и ну!.. Я должна немедленно написать об этом дочери. Ведь я вам говорила вчера вечером, что у этого человека страшное лицо? Как видите, я оказалась права. Моя дочь всегда говорит: «Если мама кого подозревает, можете держать пари на последний доллар, что это плохой человек».

— Вы были знакомы с кем-нибудь из Армстронгов, миссис Хаббард?

— Нет, они вращались в высших кругах. Но мне рассказывали, что миссис Армстронг была женщиной редкой прелести и что муж ее обожал.

— Ну что ж, миссис Хаббард, вы оказали нам огромную помощь, поистине неоценимую. А теперь будьте любезны сообщить нам ваше полное имя.

— Охотно. Каролина Марта Хаббард.

— Запишите, пожалуйста, ваш адрес вот здесь.

Миссис Хаббард, не переставая трещать, выполнила просьбу Пуаро.

— Я просто прийти в себя не могу. Кассетти… здесь, в этом поезде. Но мне он сразу показался подозрительным, правда, мистер Пуаро?

— Совершенно верно, мадам. Кстати, у вас есть красный шелковый халат?

— Господи, какой странный вопрос! Нет, конечно, у меня с собой два халата: розовый фланелевый, тепленький, очень удобный для поездок, и еще один — мне его подарила дочь — в восточном стиле из малинового шелка. Но скажите ради Бога, почему вас интересуют мои халаты?

— Видите ли, мадам, вчера вечером некая особа в красном кимоно вошла или в ваше купе, или в купе мистера Рэтчетта. Как вы только что справедливо заметили, когда двери закрыты, их легко перепутать.

— Так вот, ко мне никакая особа в красном кимоно не входила.

— Значит, она вошла к мистеру Рэтчетту.

Миссис Хаббард поджала губы и кисло сказала:

— Меня этим не удивишь.

— Значит, вы слышали женский голос в соседнем купе? — обратился к ней Пуаро.

— Не понимаю, как вы догадались, мистер Пуаро. Ей-богу, не понимаю. По правде говоря, слышала.

— Почему же, когда я спрашивал вас, что слышалось за соседней дверью, вы ответили, что оттуда доносился храп мистера Рэтчетта.

— Это чистая правда. Он действительно довольно долго храпел. Ну а потом… — вспыхнула миссис Хаббард, — о таких вещах не принято говорить.

— Когда вы услышали женский голос?

— Не могу вам сказать. Я на минуту проснулась, услышала женский голос и поняла, что говорят в соседнем купе. Подумала: «Чего еще ожидать от такого человека? Ничего удивительного тут нет» — и снова уснула. Я бы ни за что не стала упоминать ни о чем подобном в присутствии троих незнакомых мужчин, если б вы не пристали ко мне с ножом к горлу.

— Это было до того, как вы почувствовали, что в вашем купе мужчина, или после?

— Вы снова повторяете ту же ошибку! Как могла бы эта женщина разговаривать с ним, если он был уже мертв?

— Извините, я, должно быть, кажусь вам очень глупым, мадам?

— Что ж, наверное, и вам случается ошибаться. Я просто в себя не могу прийти оттого, что моим соседом был этот мерзавец Кассетти. Что скажет моя дочь…

Пуаро любезно помог почтенной даме собрать пожитки в сумку и проводил ее к двери.

— Вы уронили платок, мадам, — окликнул он ее уже у выхода.

Миссис Хаббард посмотрела на протянутый ей крошечный квадратик батиста.

— Это не мой платок, мистер Пуаро. Мой платок при мне.

— Извините, мадам. Я думал, раз на нем стоит «Н» — начальная буква вашей фамилии — Hubbard…

— Любопытное совпадение, но тем не менее платок не мой. На моих стоят инициалы С. М. Н., и это практичные платки, а не никчемушные парижские финтифлюшки. Ну что толку в платке, в который и высморкаться нельзя?

И так как никто из мужчин не смог ответить на ее вопрос, миссис Хаббард торжествующе выплыла из вагона.

Глава 5 Показания шведки

Мосье Бук вертел в руках пуговицу, оставленную миссис Хаббард.

— Не могу понять, к чему здесь эта пуговица, — сказал он. — Уж не означает ли это, что Пьер Мишель все же замешан в убийстве? — Он замолк, но, так и не дождавшись ответа от Пуаро, продолжал: — Что вы скажете, мой друг?

— Эта штуковина наталкивает нас на самые разные предположения, — сказал Пуаро задумчиво. — Но прежде чем обсуждать последние показания, давайте вызовем шведку.

Он перебрал паспорта, лежавшие на столе:

— А вот и ее паспорт: Грета Ольсон, сорока девяти лет.

Мосье Бук отдал приказание официанту, и вскоре тот привел пожилую даму с пучком изжелта-седых волос на затылке. В ее длинном добром лице было что-то овечье. Ее близорукие глаза вглядывались в Пуаро из-за очков, но никакого беспокойства она не проявляла.

Выяснилось, что она понимает по-французски, и поэтому разговор решили вести по-французски. Сначала Пуаро спрашивал ее о том, что было ему уже известно: о ее имени, возрасте, адресе. Потом осведомился о роде ее занятий.

Она сказала, что работает экономкой в миссионерской школе неподалеку от Стамбула. По образованию она медсестра.

— Вы, конечно, знаете, что произошло минувшей ночью, мадемуазель?

— Конечно. Это было ужасно. И американская дама говорит, что убийца был у нее в купе.

— Насколько я понимаю, мадемуазель, вы последняя видели убитого живым?

— Не знаю. Вполне возможно. Я по ошибке открыла дверь в его купе. Мне было стыдно — такая неловкость.

— Вы его видели?

— Да, он читал книгу. Я тут же извинилась и ушла.

— Он вам что-нибудь сказал?

Достопочтенная дама залилась краской:

— Он засмеялся и что-то сказал. Я не разобрала, что именно.

— Что вы делали потом, мадемуазель? — спросил Пуаро, тактично переменив тему.

— Я пошла к американской даме, миссис Хаббард, попросить у нее аспирина, и она дала мне таблетку.

— Она вас просила посмотреть, задвинута ли на засов дверь, смежная с купе мистера Рэтчетта?

— Да.

— Засов был задвинут?

— Да.

— Что вы делали потом?

— Вернулась в свое купе, приняла аспирин, легла.

— Когда это было?

— Я легла без пяти одиннадцать. Перед тем как завести часы, я взглянула на циферблат, вот почему я могу сказать точно.

— Вы быстро уснули?

— Не очень. У меня перестала болеть голова, но я еще некоторое время лежала без сна.

— Когда вы уснули, поезд уже стоял?

— По-моему, нет. Мне кажется, когда я начала засыпать, мы остановились на какой-то станции.

— Это были Виньковцы. А теперь скажите, мадемуазель, какое ваше купе — вот это? — И Пуаро ткнул пальцем в план.

— Да, это.

— Вы занимаете верхнюю полку или нижнюю?

— Нижнюю. Место десятое.

— У вас есть соседка?

— Да, мосье, молодая англичанка. Очень милая и любезная. Она едет из Багдада.

— После того как поезд отошел от Виньковцов, она выходила из купе?

— Нет, это я знаю точно.

— Откуда вы знаете, ведь вы спали?

— У меня очень чуткий сон. Я просыпаюсь от любого шороха. Чтобы выйти, ей пришлось бы спуститься с верхней полки, и я бы обязательно проснулась.

— А вы сами выходили из купе?

— Только утром.

— У вас есть красное шелковое кимоно, мадемуазель?

— Что за странный вопрос? У меня очень практичный трикотажный халат.

— А у вашей соседки, мисс Дебенхэм? Вы не можете сказать, какого цвета ее халат?

— Лиловый бурнус без рукавов, такие продаются на Востоке.

Пуаро кивнул.

— Куда вы едете? В отпуск? — перешел он на дружеский тон.

— Да, в отпуск домой. Но сначала я заеду на недельку в Лозанну — навестить сестру.

— Будьте любезны, напишите адрес вашей сестры и ее фамилию.

— С удовольствием. — Она написала на листке бумаги, протянутом ей Пуаро, фамилию и адрес сестры.

— Вы бывали в Америке, мадемуазель?

— Нет. Правда, я чуть было не поехала туда. Я должна была сопровождать одну больную даму, но в последний момент поездку отменили, и я очень об этом сожалела. Американцы — хорошие люди. Они жертвуют много денег на больницы и школы. И очень практичные.

— Скажите, вы не слышали в свое время о похищении ребенка Армстронгов?

— Нет, а что?

Пуаро изложил обстоятельства дела.

Грета Ольсон была возмущена. Седой пучок на ее затылке подпрыгивал от негодования.

— Просто не верится, что бывают такие злые люди. Это испытание нашей веры. Бедная мать. У меня сердце разрывается от жалости к ней.

Добрая шведка пошла к выходу, щеки ее пылали, в глазах стояли слезы.

Пуаро что-то деловито писал на листке бумаги.

— Что вы там пишете, мой друг? — спросил мосье Бук.

— Друг мой, методичность и аккуратность во всем — вот мой девиз. Я составляю хронологическую таблицу событий.

Кончив писать, он протянул бумагу мосье Буку.

9.15 — поезд отправляется из Белграда.

Приблизительно в 9.40 — слуга уходит от Рэтчетта, оставив на столе снотворное.

Приблизительно в 10 — Маккуин уходит от Рэтчетта.

Приблизительно в 10.40 — Грета Ольсон видит Рэтчетта (она последняя видит его живым). Note Bene. Рэтчетт не спит — читает книгу.

0.10 — поезд отправляется из Виньковцов (с опозданием).

0.30 — поезд попадает в полосу снежных заносов.

0.37 — раздается звонок Рэтчетта. Проводник подходит к двери. Рэтчетт отвечает: «Се n'est rien. Je те suis trompe».

Приблизительно в 1.17 — миссис Хаббард кажется, что у нее в купе находится мужчина. Она вызывает проводника.

Мосье Бук одобрительно кивнул.

— Все ясно, — сказал он.

— Вас здесь ничто не удивляет, ничто не кажется вам подозрительным?

— Нет. На мой взгляд, здесь все вполне ясно и четко.

Очевидно, преступление совершено в час пятнадцать. У нас есть такая улика, как часы, да и показания миссис Хаббард это подтверждают. Я позволю себе высказать догадку. Спроси вы меня, мой друг, я бы сказал, что убил Рэтчетта итальянец. Он живет в Америке, более того, в Чикаго, потом не забывайте, что нож — национальное оружие итальянцев, к тому же убийца не удовольствовался одним ударом.

— Это правда.

— В этом, и только в этом, лежит разгадка тайны. Я уверен, что он был из одной шайки с Рэтчеттом. Кассетти — итальянская фамилия. Очевидно, Рэтчетт его «заложил», как говорят в Америке. Итальянец выследил его, засыпал угрожающими письмами, затем последовала зверская месть. Все очень просто.

Пуаро в раздумье покачал головой.

— Боюсь, что все не так просто, — пробормотал он.

— Я уверен, что это было именно так, — сказал мосье Бук, которому его теория нравилась все больше и больше.

— А что вы скажете о показаниях слуги, которому зубная боль не давала спать, — он клянется, что итальянец не выходил из купе?

— В этом вся загвоздка.

В глазах Пуаро сверкнула насмешка:

— Да, это весьма неудачно. У слуги мистера Рэтчетта болели зубы, и это опровергает вашу версию, зато помогает нашему другу итальянцу.

— Позже этому будет найдено объяснение, — сказал мосье Бук с завидной уверенностью.

Пуаро покачал головой.

— Нет, нет, тут все не так просто, — снова пробормотал он.

Глава 6 Показания русской княгини

— А теперь послушаем, что скажет об этой пуговице Пьер Мишель, — сказал Пуаро.

Призвали проводника. В его глазах они прочли вопрос. Мосье Бук откашлялся.

— Мишель, — сказал он, — вот пуговица от вашей тужурки. Ее нашли в купе американской дамы. Что вы на это скажете?

Проводник машинально провел рукой по пуговицам.

— У меня все пуговицы на месте, мосье. Вы ошибаетесь.

— Очень странно.

— Не могу знать, мосье.

Проводник был явно удивлен, но не выглядел ни смущенным, ни виноватым.

Мосье Бук многозначительно сказал:

— Если учесть те обстоятельства, при которых эту пуговицу нашли, наверняка можно заключить, что ее потерял человек, находившийся прошлой ночью в тот момент, когда миссис Хаббард вам позвонила, в ее купе.

— Но там никого не было. Даме, должно быть, померещилось.

— Нет, ей не померещилось, Мишель. Убийца мистера Рэтчетта прошел через ее купе и обронил эту пуговицу.

Когда до Пьера Мишеля дошел смысл слов мосье Бука, он пришел в неописуемое волнение.

— Это неправда, мосье, неправда! — закричал он. — Вы обвиняете меня в убийстве? Меня! Но я не виновен! Я ни в чем не виновен! Чего ради я стал бы убивать мистера Рэтчетта — ведь я с ним никогда прежде не сталкивался?

— Где вы были, когда раздался звонок миссис Хаббард?

— Я уже говорил вам, мосье, — в соседнем вагоне, разговаривал с коллегой.

— Мы пошлем за ним.

— Пошлите, очень вас прошу, мосье, пошлите за ним.

Пришедший проводник соседнего вагона не замедлил подтвердить показания Пьера Мишеля и добавил, что при их разговоре присутствовал еще и проводник бухарестского вагона. Они говорили о снежных заносах и проболтали уже минут десять, когда Мишелю послышался звонок. Он открыл дверь в свой вагон, и на этот раз все явственно услышали звонок. Звонили очень настойчиво. Мишель опрометью кинулся к себе.

— Теперь видите, мосье, что я не виновен! — потерянно твердил Мишель.

— А как вы объясните, что в купе оказалась эта пуговица?

— Не знаю, мосье. Не могу взять в толк. У меня все пуговицы на месте.

Двое других проводников тоже заявили, что они не теряли пуговиц и не заходили в купе миссис Хаббард.

— Успокойтесь, Мишель, — сказал мосье Бук, — и мысленно возвратитесь к тому моменту, когда, услышав звонок миссис Хаббард, побежали в свой вагон. Скажите, вы кого-нибудь встретили в коридоре?

— Нет, мосье.

— И никто не шел по коридору к вагону-ресторану?

— Опять-таки нет, мосье.

— Странно, — сказал мосье Бук.

— Не слишком, — возразил Пуаро, — это вопрос времени. Миссис Хаббард просыпается и обнаруживает у себя в купе мужчину. Минуту-две она лежит, боясь шелохнуться и зажмурившись. А что, если в это самое время мужчина выскользнул в коридор? Она вызывает проводника. Тот приходит не сразу. Он откликается только на третий или четвертый звонок. По-моему, убийце вполне хватило бы времени…

— Для чего? Для чего, друг мой? Вспомните, поезд со всех сторон окружают сугробы.

— У нашего таинственного убийцы два пути, — сказал Пуаро с расстановкой, — он может ретироваться в один из туалетов или скрыться в купе.

— Но ведь все купе заняты.

— Вот именно.

— Вы хотите сказать, он мог скрыться в своем собственном купе?

Пуаро кивнул.

— Да, все совпадает, — пробормотал мосье Бук. — В те десять минут, пока проводник отсутствует, убийца выходит из своего купе, входит в купе Рэтчетта, убивает его, запирает дверь изнутри на ключ и на цепочку, выходит в коридор через купе миссис Хаббард, и к тому времени, когда проводник возвращается, он уже преспокойно сидит в своем собственном купе.

— Не так-то все просто, мой друг, — буркнул Пуаро. — То же самое скажет вам наш дорогой доктор.

Мосье Бук манием руки отпустил проводников.

— Нам осталось опросить еще восемь пассажиров, — сказал Пуаро, — пять пассажиров первого класса — княгиню Драгомирову, графа и графиню Андрени, полковника Арбэтнота и мистера Хардмана. И трех пассажиров второго класса — мисс Дебенхэм, Антонио Фоскарелли и горничную княгини — фрейлейн Шмидт.

— Кого мы вызовем первым — итальянца?

— Дался вам этот итальянец! Нет, мы начнем с верхушки. Не будет ли княгиня Драгомирова столь любезна уделить нам немного времени? Передайте ей нашу просьбу, Мишель.

— Передам, мосье, — сказал проводник, выходя.

— Передайте ей, что, если ее сиятельство не угодно прийти сюда, мы придем в ее купе! — крикнул ему вслед мосье Бук.

Однако княгиня Драгомирова не пожелала воспользоваться этим любезным предложением. Вскоре она вошла в вагон-ресторан и, отвесив присутствующим легкий поклон, села напротив Пуаро. Ее маленькое жабье личико со вчерашнего дня еще сильнее пожелтело. Она была уродлива, тут двух мнений быть не могло, однако глаза ее, в довершение сходства с жабой, походили на драгоценные камни — темные, властные, они светились умом и энергией. Голос у нее был низкий, немного скрипучий, дикция очень четкая. Она решительно прервала цветистые излияния мосье Бука:

— В извинениях нет никакой нужды, господа. Насколько я знаю, в поезде произошло убийство. Вполне естественно, что вам необходимо опросить всех пассажиров. Я буду рада оказать вам посильную помощь.

— Вы очень любезны, мадам, — сказал Пуаро.

— Вовсе нет. Это мой долг. О чем вы хотите меня спросить?

— Ваше полное имя и адрес, мадам. Не хотите ли записать их?

Пуаро протянул княгине лист бумаги и карандаш, но она лишь махнула рукой.

— Напишите сами, — сказала она, — это несложно: Наталья Драгомирова, Париж, авеню Клебера, семнадцать.

— Вы едете из Константинополя домой, мадам?

— Да, я останавливалась там в австрийском посольстве. Со мной едет моя горничная.

— Будьте любезны, расскажите мне вкратце, что вы делали вчера вечером после ужина?

— Охотно. Еще из ресторана я послала проводника постелить мне постель… После ужина я сразу легла. До одиннадцати читала, потом выключила свет. Заснуть мне не удалось — меня мучает ревматизм. Без четверти час я вызвала горничную. Она сделала мне массаж и читала вслух до тех пор, пока я не задремала. Не могу точно сказать, сколько она у меня пробыла. Может быть, полчаса, а может быть, и дольше.

— Поезд к тому времени уже стоял?

— Да.

— Вы за это время не слышали ничего необычного, мадам?

— Нет.

— Как зовут вашу горничную?

— Хильдегарда Шмидт.

— Она давно у вас служит?

— Пятнадцать лет.

— Вы ей доверяете?

— Полностью. Она родом из поместья моего покойного мужа.

— Я полагаю, вы бывали в Америке, мадам?

Неожиданный поворот разговора удивил княгиню, она вскинула бровь:

— Неоднократно.

— Вы были знакомы с Армстронгами, семьей, где произошла известная трагедия?

— Это мои друзья, мосье. — В голосе старой дамы сквозило волнение.

— Следовательно, вы хорошо знали полковника Армстронга?

— Его я почти не знала, но его жена, Соня Армстронг, была моей крестницей. Я дружила с ее матерью, актрисой Линдой Арден. Замечательная актриса, одна из величайших трагических актрис мира. В ролях леди Макбет и Магды[123] ей не было равных. Я была не только ее поклонницей, но и близкой подругой.

— Она умерла?

— Нет, нет, но она живет в полном уединении. У нее очень хрупкое здоровье, и она почти не встает с постели.

— У нее, насколько мне помнится, была еще одна дочь?

— Да, она гораздо моложе миссис Армстронг.

— Она жива?

— Разумеется.

— А где она?

Старуха кинула на Пуаро испытующий взгляд:

— Я должна спросить вас, почему вы задаете мне такие вопросы. Какое отношение они имеют к расследуемому вами убийству?

— А вот какое: убитый был причастен к похищению и гибели ребенка миссис Армстронг.

— Вот оно что! — Княгиня строго сдвинула брови, выпрямилась. — Раз так, я могу только приветствовать это убийство. Я надеюсь, вы поймете мою предвзятость.

— Вполне. А теперь вернемся к вопросу, на который вы не ответили. Где сейчас младшая дочь Линды Арден, сестра миссис Армстронг?

— Откровенно говоря, мосье, не знаю. Я потеряла из виду младшее поколение. Кажется, она несколько лет назад вышла замуж за англичанина и уехала в Англию, но его фамилия выпала у меня из памяти.

Княгиня помолчала, потом сказала:

— Вы хотите спросить меня о чем-нибудь еще, господа?

— Еще один вопрос, мадам, на этот раз личного свойства. Какого цвета ваш халат?

Княгиня снова вскинула бровь:

— Что ж, я верю, что вами руководит не праздное любопытство. У меня синий атласный халат.

— У нас больше нет к вам вопросов, мадам. Очень вам благодарен за то, что вы так охотно нам отвечали.

Унизанная кольцами рука пошевелилась. Княгиня встала, остальные поднялись вслед за ней, однако она не торопилась уходить.

— Извините меня, мосье, — сказала она, — но не откажите сообщить мне ваше имя. Ваше лицо мне знакомо.

— Эркюль Пуаро к вашим услугам, мадам.

Она замолчала.

— Эркюль Пуаро, — сказала она наконец. — Теперь я вспомнила. Это рок, — и двинулась к двери, держалась она очень прямо, хотя видно было, что ходит она с трудом.

— Voila une grande dame[124],— сказал мосье Бук. — Что вы о ней думаете, мой друг?

Пуаро в ответ только покачал головой.

— Судьба, — повторил он. — Интересно, что она хотела этим сказать?

Глава 7 Показания графа и графини Андрени

Вслед за княгиней пригласили графа и графиню Андрени. И тем не менее граф пришел один. Вблизи было еще заметней, как он красив — широкоплечий, с тонкой талией, рослый. Если б не длинные усы и широкие скулы, в своем хорошо сшитом костюме он вполне мог бы сойти за англичанина.

— Итак, господа, чем могу служить? — спросил он.

— Видите ли, мосье, — сказал Пуаро, — сложившиеся обстоятельства обязывают нас опросить всех пассажиров.

— Конечно, конечно, — любезно сказал граф, — вполне понимаю вас. Однако боюсь, что мы с женой вряд ли вам поможем. Мы спали и ничего не слышали.

— Вы знаете, кто был убит?

— Я понял, что убили высокого американца с удивительно неприятным лицом. Он сидел вон за тем столиком. — И граф кивнул на стол, который занимали Рэтчетт и Маккуин.

— Совершенно верно, мосье. Я хотел спросить, известна ли вам фамилия этого человека?

Вопросы Пуаро явно озадачили графа:

— Если вы хотите узнать его фамилию, посмотрите в паспорт: там все должно быть указано.

— В паспорте стоит фамилия Рэтчетт, но это не настоящая его фамилия, — сказал Пуаро. — На самом деле это Кассетти, организатор многочисленных похищений и зверских убийств детей. — Он пристально наблюдал за графом, но на последнего его сообщение, по-видимому, не произвело никакого впечатления. Он удивился, не более того.

— Вот как! — сказал граф. — Это проливает свет на убийство. Очень своеобразная страна Америка.

— Вы, вероятно, бывали там, господин граф?

— Я прожил год в Вашингтоне.

— И, вероятно, знали семью Армстронгов?

— Армстронг, Армстронг… Что-то не припомню…

Столько людей встречаешь. — Граф улыбнулся и пожал плечами. — Однако не будем отвлекаться, господа, — сказал он. — Чем еще могу быть полезен?

— Скажите, граф, когда вы легли спать?

Пуаро украдкой глянул на план. Граф и графиня Андрени занимали смежные купе, места номер двенадцать и тринадцать.

— Мы попросили постелить постель в одном купе, а когда вернулись из вагона-ресторана, расположились в другом…

— Это было купе номер…

— Номер тринадцать. Мы играли в пикет[125]. Часов в одиннадцать моя жена отправилась спать. Проводник постелил мне, я тоже лег и проспал до утра.

— Вы заметили, что поезд остановился?

— Я узнал об этом только утром.

— А ваша жена?

Граф улыбнулся:

— Моя жена в поезде всегда принимает снотворное. И вчера она тоже приняла свою обычную дозу трио-нала. — И, помолчав, добавил: — Очень сожалею, но ничем больше не могу вам помочь.

Пуаро протянул графу листок бумаги и карандаш:

— Благодарю вас, граф. Простая формальность, но тем не менее я попросил бы вас написать здесь ваше имя, фамилию и адрес.

Граф писал, тщательно выводя слова.

— Пожалуй, лучше будет написать мне самому, — сказал он любезно. — Название моего родового поместья слишком сложно для людей, не знающих венгерский.

Граф отдал листок Пуаро и поднялся.

— Моей жене нет никакой необходимости приходить, — сказал он, — она не знает ничего такого, о чем бы я вам не рассказал.

Глаза Пуаро хитро блеснули.

— Конечно, конечно, — сказал он, — и все же мне бы очень хотелось задать один маленький вопросик графине.

— Уверяю вас, это совершенно бесполезно, — сказал граф, и в его голосе зазвучал металл.

Пуаро смущенно заморгал.

— Чистейшая формальность, — сказал он. — Но, понимаете ли, совершенно необходимая для моего отчета.

— Как вам будет угодно, — неохотно уступил граф. Коротко поклонился на иностранный манер и вышел из вагона.

Пуаро протянул руку за паспортом. Там были проставлены имя, фамилия графа и его титулы. Далее стояло: «…в сопровождении жены. Имя — Елена-Мария, девичья фамилия — Гольденберг, возраст — двадцать лет». Прямо на имени расползлось большое жирное пятно — очевидно, след пальцев неаккуратного чиновника.

— Дипломатический паспорт, — сказал мосье Бук. — Мы должны быть крайне осторожны, мой друг, и никоим образом их не обидеть. Да и потом, что общего могут иметь с убийством такие люди?

— Не беспокойтесь, старина. Я буду сама тактичность. Ведь это чистейшая формальность.

Он понизил голос — в вагон вошла госпожа Андрени. Прелестная графиня явно робела.

— Вы хотели меня видеть, господа?

— Это чистейшая формальность, графиня. — Пуаро галантно встал навстречу даме и указал ей на место напротив. — Мы хотим спросить вас, может быть, вы видели или слышали прошлой ночью что-нибудь такое, что могло бы пролить свет на это убийство.

— Абсолютно ничего, мосье. Я спала.

— Но неужели вы не слышали, какая суматоха поднялась в соседнем купе? У американской дамы, вашей соседки, началась истерика, она чуть не оборвала звонок, вызывая проводника.

— Я ничего не слышала, мосье. Видите ли, я приняла снотворное.

— Понимаю. Не смею вас дольше задерживать. — Она поспешила подняться, но Пуаро остановил ее: — Одну минуточку, скажите мне, ваше имя, девичья фамилия, возраст и т. д. записаны здесь правильно?

— Да, мосье.

— В таком случае соблаговолите подписать это заявление.

Быстрым изящным наклонным почерком она расписалась: «Елена Андрени».

— Вы ездили с мужем в Америку, мадам?

— Нет, мосье. — Она улыбнулась и слегка покраснела. — Мы тогда еще не были женаты: мы обвенчались год назад.

— Вот как, благодарю вас, мадам. Кстати, скажите, пожалуйста, ваш муж курит?

Графиня — она уже собралась уйти — удивленно посмотрела на Пуаро:

— Да.

— Трубку?

— Нет. Сигары и сигареты.

— Вот оно что! Благодарю вас.

Графиня явно медлила, ее глаза, красивые, темные, миндалевидные, с длинными черными ресницами, оттенявшими матовую бледность щек, следили за ним. Губы ее, очень ярко накрашенные на иностранный манер, были слегка приоткрыты. В красоте молодой графини было нечто необычайное, экзотическое.

— Почему вы меня об этом спросили?

— Мадам, — изящно взмахнул рукой Пуаро, — детективам приходится задавать всевозможные вопросы. Вот, к примеру, один из них: не могли бы вы мне сказать, какого цвета ваш халат?

Графиня удивленно посмотрела на него:

— У меня халат из золотистого шифона. А это так важно? — засмеялась она.

— Очень важно, мадам.

— Скажите, вы действительно сыщик? — спросила графиня.

— Да, мадам, ваш покорный слуга сыщик.

— А я думала, что, пока мы едем по Югославии, полицейских в поезде не будет. Они появятся только в Италии.

— Я не имею никакого отношения к югославской полиции, мадам. Я сыщик международного класса.

— Вы служите Лиге наций[126], мосье?

— Я служу миру, мадам, — Пуаро приосанился. — В основном я работаю в Лондоне, — продолжал он и спросил, переходя на английский: — Вы говорите по-английски?

— Отшень плехо! — сказала она с прелестным акцентом.

Пуаро снова поклонился:

— Не смею вас больше задерживать, мадам. Как видите, это было не так уж страшно.

Она улыбнулась, кивнула и вышла из вагона.

— Красивая женщина, — сказал мосье Бук одобрительно и вздохнул. — Однако этот разговор нам ничего не дал.

— Да, эта пара ничего не видела и не слышала.

— Но теперь мы пригласим наконец итальянца.

Пуаро ответил не сразу. Его внимание было поглощено жирным пятном на паспорте венгерского дипломата.

Глава 8 Показания полковника Арбэтнота

Пуаро тряхнул головой и вышел из глубокой задумчивости. Глаза его, встретившись с горящим любопытством взглядом мосье Бука, лукаво сверкнули.

— Дорогой друг, — сказал он, — видите ли, я стал, что называется, снобом! — и поэтому считаю, что сначала необходимо заняться первым классом, а потом уже вторым. Так что теперь я думаю пригласить импозантного полковника.

После Нескольких вопросов выяснилось, что познания полковника во французском весьма ограничены, и Пуаро перешел на английский. Уточнив имя полковника, его фамилию, домашний адрес и армейскую должность, Пуаро продолжал:

— Скажите, вы едете из Индии домой, на побывку, или, как мы говорим, «еп permission»?[127]

Полковник Арбэтнот не проявил никакого интереса к тому, что и как называют презренные французишки, и ответил с подлинно британской краткостью:

— Да.

— Но вы не воспользовались судами Восточной линии?[128]

— Нет.

— Почему?

— Я предпочел отправиться поездом по причинам личного характера. «Что, получил? — говорил весь его вид. — Это тебя научит не приставать к людям, нахал ты этакий!»

— Вы ехали из Индии, нигде не останавливаясь?

— Я остановился на одну ночь в Уре[129] и на три дня в Багдаде у старого приятеля — он служит там, — сухо ответил полковник.

— Вы пробыли три дня в Багдаде. Насколько мне известно, эта молодая англичанка, мисс Дебенхэм, тоже едет из Багдада. Вы там с ней не встречались?

— Нет. Я познакомился с мисс Дебенхэм по дороге из Киркука в Ниссибин.

Пуаро наклонился к собеседнику и с нарочитым иностранным акцентом вкрадчиво сказал:

— Мосье, я хочу обратиться к вам с прошением. Вы и мисс Дебенхэм — единственные англичане в поезде. Мне необходимо знать ваше мнение друг о друге.

— В высшей степени неподобающая просьба, — холодно сказал полковник.

— Вовсе нет. Видите ли, преступление скорее всего совершила женщина. На теле убитого обнаружено двенадцать ножевых ран. Даже начальник поезда сразу сказал: «Это дело рук женщины». Так вот, какова моя первоочередная задача? Тщательнейшим образом разузнать все о пассажирках вагона СТАМБУЛ — КАЛЕ. Но англичанок понять очень трудно. Они такие сдержанные. Поэтому в интересах правосудия я обращаюсь за помощью к вам, мосье. Скажите мне, что вы думаете о мисс Дебенхэм? Что вы о ней знаете?

— Мисс Дебенхэм, — сказал полковник с чувством, — настоящая леди.

— Благодарю вас, — сказал Пуаро с таким видом, будто ему все стало ясно. — Значит, вы считаете маловероятным, что она замешана в преступлении?

— Абсолютно нелепое предположение, — сказал Арбэтнот, — мисс Дебенхэм не была знакома с убитым. Впервые она увидела его здесь, в поезде.

— Она вам об этом говорила?

— Да. Она сразу обратила внимание на его неприятную внешность и поделилась этим впечатлением со мной. Если в убийстве замешана женщина, как вы считаете, без всяких, на мой взгляд, на то оснований, руководствуясь одними домыслами, могу вас заверить, что мисс Дебенхэм тут совершенно ни при чем.

— Вас, видно, это очень волнует, — улыбнулся Пуаро.

Полковник Арбэтнот смерил его презрительным взглядом:

— Не понимаю, что вы хотите этим сказать.

Пуаро как будто смутился. Он опустил глаза и принялся ворошить бумаги.

— Мы отвлеклись, — сказал он. — Давайте перейдем к фактам. Преступление, как у нас есть основания полагать, произошло вчера ночью в четверть второго. По ходу следствия нам необходимо опросить всех пассажиров поезда и узнать, что они делали в это время.

— Разумеется. В четверть второго я, если память мне не изменяет, разговаривал с молодым американцем — секретарем убитого.

— Вот как. Вы пришли к нему в купе или он к вам?

— Я к нему.

— Вы имеете в виду молодого человека по фамилии Маккуин?

— Да.

— Он ваш друг или просто знакомый?

— Я никогда раньше его не видел. Вчера мы случайно перекинулись парой фраз и разговорились. Вообще-то мне американцы не нравятся; как правило, мне трудно найти с ними общий язык.

Пуаро улыбнулся, вспомнив гневные тирады Маккуина против «чопорных британцев».

— Но этот молодой человек сразу расположил меня к себе. Хотя он где-то нахватался дурацких идей о том, как наладить дела в Индии: в этом беда всех американцев. Они идеалисты и к тому же сентиментальны. Его заинтересовало то, что я ему рассказывал об Индии, ведь я почти тридцать лет провел там. И меня заинтересовали его рассказы о финансовом кризисе в Америке. Потом мы перешли к международному положению. Я очень удивился, когда поглядел на часы и обнаружил, что уже четверть второго.

— Вы закончили разговор в четверть второго?

— Да.

— Что вы делали потом?

— Пошел в свое купе и лег.

— Ваша постель была уже постелена?

— Да.

— Ваше купе — вот оно, номер пятнадцать — предпоследнее в противоположном ресторану конце вагона?

— Да.

— Где находился проводник, когда вы возвращались к себе в купе?

— Он сидел в конце вагона за столиком. Между прочим, как раз в тот момент, когда я входил к себе, его вызвал Маккуин.

— Зачем?

— Я полагаю, чтоб тот постелил ему постель. Когда я сидел у него, постель не была постелена.

— А теперь, полковник, я прошу вас вспомнить: когда вы разговаривали с Маккуином, кто-нибудь проходил мимо вас по коридору?

— Масса народу, должно быть, но я не следил за этим.

— Я говорю о последних полутора часах. Вы выходили в Виньковцах, верно?

— Да. Но всего на минуту. Стоял ужасный холод, мела метель, так что я был рад вернуться в эту душегубку, хотя вообще-то я считаю, что топят здесь непозволительно.

Мосье Бук вздохнул.

— На всех не угодишь, — сказал он. — Англичане открывают все окна, другие, наоборот, закрывают. Да, на всех не угодишь.

Ни Пуаро, ни Арбэтнот не обратили никакого внимания на его слова.

— А теперь, мосье, попытайтесь вернуться мыслями в прошлое, — попросил Пуаро. — Итак, на платформе холодно. Вы возвращаетесь в вагон. Располагаетесь в купе и закуриваете сигарету, а возможно, и трубку. — Пуаро запнулся.

— Я курил трубку, Маккуин — сигареты.

— Поезд отправляется. Вы курите трубку, обсуждаете положение дел в Европе, в мире. Уже поздно.

Почти все легли. Кто-нибудь проходил мимо вас? Подумайте.

Арбэтнот сдвинул брови.

— Трудно сказать, — произнес он наконец, — видите ли, я за этим не следил.

— Но вы же военный. Вы должны отличаться особой наблюдательностью. Вы наверняка многое замечаете, так сказать, сами того не замечая.

Полковник снова подумал и покачал головой.

— Не могу сказать. Не помню, чтобы кто-нибудь проходил мимо, разве что проводник. Нет, погодите, кажется, проходила какая-то женщина.

— Вы ее видели? Какая женщина — молодая, старая?

— Я не видел ее. Не смотрел в ту сторону. Просто до меня донесся шорох и запах духов.

— Духов. Хороших духов?

— Да нет, скорее плохих. Такой, знаете ли, запах, что издалека шибает в нос. Но учтите, — торопливо продолжал полковник, — это могло быть и раньше. Видите ли, как вы сами сказали, такие вещи замечаешь, сам того не замечая. И вот в течение вечера я отметил про себя: «Женщина… Ну и духи!» Но когда она прошла, точно не могу сказать, хотя… скорее всего, после Виньковцов.

— Почему?

— Помню, я почуял этот запах, как раз когда мы заговорили о пятилетке. Знаете, как бывает, запах духов навел меня на мысль о женщинах, а с женщин я перекинулся на положение женщин в России. А я помню, что до России мы добрались уже к концу разговора.

— Вы можете определить, когда это было, более точно?

— Н-нет. Где-то перед концом нашего разговора, примерно за полчаса.

— После того как поезд остановился?

Полковник кивнул:

— Да. Я почти в этом уверен.

— Что ж, перейдем к другому вопросу. Вы бывали в Америке, полковник?

— Никогда. И не имею ни малейшей охоты туда ехать.

— Вы были знакомы с полковником Армстронгом?

— Армстронг… Армстронг… Я знал двух или трех Армстронгов. В шестидесятом году служил Томми Армстронг — вы не о нем спрашиваете? Потом я знал Селби Армстронга — его убили на Сомме[130].

— Я спрашиваю о полковнике Армстронге. О том, что женился на американке. О том, чью дочь похитили и убили.

— А, припоминаю, читал об этом в газетах, чудовищное преступление. Нет, я не знаком с ним. Хотя, конечно, слышал о нем. Тоби Армстронг. Славный малый. Общий любимец. Отлично служил. Награжден крестом Виктории.

— Человек, которого убили прошлой ночью, был виновен в гибели ребенка Армстронгов.

Лицо Арбэтнота посуровело:

— Я считаю, что этот негодяй получил по заслугам, хотя лично я предпочел бы, чтобы его повесили по приговору суда. Хотя в Америке, кажется, сажают на электрический стул?

— Следовательно, полковник Арбэтнот, вы за правосудие и против личной мести?

— Разумеется, не можем же мы поощрять кровную месть или пырять друг друга кинжалами, как корсиканцы или мафия, — сказал полковник. — Говорите что хотите, а, по-моему, суд присяжных — система вполне разумная.

Пауро минуту-другую задумчиво глядел на полковника.

— Да, — сказал он, — я так и думал, что вы придерживаетесь такой точки зрения. Ну что ж, полковник, у меня больше нет вопросов. Скажите, а вы не помните ничего такого, что показалось бы вам прошлой ночью подозрительным или, скажем так, кажется вам подозрительным теперь, ретроспективно. Ну, хоть сущий пустяк?

Полковник Арбэтнот задумался.

— Нет, — сказал он. — Ничего. Вот разве… — И он замялся.

— Пожалуйста, продолжайте, умоляю вас.

— Это же абсолютная чепуха, — сказал полковник неохотно, — но раз уж вы сказали — хоть сущий пустяк..

— Да, да, продолжайте.

— Да нет, это действительно пустяк. Но раз уж вас так интересуют пустяки, скажу. Возвращаясь к себе, я заметил, что дверь купе через одно от моего, да вы знаете, последняя дверь по коридору…

— Знаю, дверь купе номер шестнадцать.

— Ну, так вот, эта дверь была неплотно прикрыта. И сквозь щель украдкой выглядывал какой-то человек. Увидев меня, он тут же захлопнул дверь. Конечно, это абсолютная чепуха, но меня это удивило. Я хочу сказать, все открывают дверь и высовывают голову, когда им нужно выглянуть в коридор, но он делал это украдкой, как будто не хотел, чтобы его заметили. Поэтому я и обратил на него внимание.

— М-да, — сказал Пуаро неуверенно.

— Я же вам говорил, это абсолютная чепуха, — засмущался Арбэтнот. — Но вы знаете, раннее утро, тишина, и мне почудилось в этом что-то зловещее — настоящая сцена из детективного романа. Впрочем, все это ерунда.

Он встал.

— Что ж, если я вам больше не нужен…

— Благодарю вас, полковник, у меня все.

Полковник ушел не сразу. Он явно перестал гневаться на паршивого французишку, посмевшего допрашивать британца.

— Так вот, что касается мисс Дебенхэм… — сказал он неловко. — Можете мне поверить: она тут ни при чем. Она настоящая pukka sahib[131],— вспыхнул и ушел.

— Что значит pukka sahib? — полюбопытствовал доктор Константин.

— Это значит, — сказал Пуаро, — что отец и братья мисс Дебенхэм обучались в тех же школах, что и полковник.

— Только и всего… — Доктор Константин был явно разочарован. — Значит, это не имеет никакого отношения к преступлению?

— Ни малейшего, — сказал Пуаро.

Он ушел в свои мысли, рука его машинально постукивала по столу.

— Полковник Арбэтнот курит трубку, — вдруг сказал он. — В купе Рэтчетта я нашел ершик для трубки. А мистер Рэтчетт курил только сигары.

— И вы думаете…

— Пока он один признался, что курит трубку. И он знал полковника Армстронга понаслышке и, не исключено, что знал его лично, хотя и отрицает это.

— Значит, вы считаете возможным…

Пуаро затряс головой:

— Нет, нет, это невозможно… никак невозможно… Чтобы добропорядочный, недалекий, прямолинейный англичанин двенадцать раз кряду вонзил в своего врага нож! Неужели вы, мой друг, не чувствуете, насколько это неправдоподобно?

— Это все психологические выкрутасы, — сказал мосье Бук.

— Психологию надо уважать. У нашего преступления свой почерк, и это никоим образом не почерк полковника Арбэтнота. А теперь, — сказал Пуаро, — допросим следующего свидетеля.

На этот раз мосье Бук не стал называть итальянца. Но он хотел, чтобы вызвали именно его.

Глава 9 Показания мистера Хардмана

Последним из пассажиров первого класса вызвали мистера Хардмана — здоровенного, огненно-рыжего американца, обедавшего за одним столом с итальянцем и лакеем.

Он вошел в вагон, перекатывая во рту жевательную резинку. На нем был пестрый клетчатый костюм и розовая рубашка, в галстуке сверкала огромная булавка. Его большое мясистое лицо с грубыми чертами казалось добродушным.

— Привет, господа, — сказал он. — Чем могу служить?

— Вы уже слышали об убийстве, мистер э… Хардман?

— Ага. — И он ловко перекатил резинку к другой щеке.

— Так вот, нам приходится беседовать со всеми пассажирами.

— Лично я не против. Наверное, без этого не обойтись.

Пуаро посмотрел на лежащий перед ним паспорт:

— Вы — Сайрус Бетман Хардман, подданный Соединенных Штатов, сорока одного года, коммивояжер фирмы по продаже лент для пишущих машинок?

— Так точно, это я.

— Вы едете из Стамбула в Париж?

— Верно.

— Причина поездки?

— Дела.

— Вы всегда ездите в первом классе, мистер Хардман?

— Да, сэр, — подмигнул американец, — мои путевые издержки оплачивает фирма.

— А теперь, мистер Хардман, перейдем к событиям прошлой ночи.

Американец кивнул.

— Что вы можете рассказать нам о них?

— Решительно ничего.

— Очень жаль. Но, может быть, вы сообщите нам, мистер Хардман, что вы делали вчера после обеда?

Похоже, американец в первый раз не нашелся с ответом.

— Извините меня, господа, — наконец, сказал он, — но кто вы такие? Введите меня в курс дела.

— Это мосье Бук, директор компании спальных вагонов. А этот господин — доктор, он обследовал тело.

— А вы?

— Я Эркюль Пуаро. Компания пригласила меня расследовать убийство.

— Слышал о вас, — сказал мистер Хардман. Минуту, от силы две он колебался. — Я думаю, — сказал он наконец, — лучше выложить все начистоту.

— Разумеется, вы поступите весьма благоразумно, изложив нам все, что вам известно, — сухо сказал Пуаро.

— Да я бы много чего вам наговорил, если б что знал. Но я ничего не знаю. Ровным счетом ничего, как я уже и говорил вам. А ведь мне полагается знать. Вот что меня злит. Именно мне и полагается все знать.

— Объяснитесь, пожалуйста, мистер Хардман.

Мистер Хардман вздохнул, выплюнул резинку, сунул ее в карман. В тот же момент весь его облик переменился. Водевильный американец исчез, на смену ему пришел живой человек. Даже гнусавый акцент и тот стал более умеренным.

— Паспорт поддельный, — сказал он, — а на самом деле я вот кто. — И он перебросил через стол визитную карточку.

Пуаро долго изучал карточку, и мосье Бук в нетерпении заглянул через плечо.

«Мистер Сайрус Б. Хардман. Сыскное агентство Макнейла. Нью-Йорк».

Пуаро знал агентство Макнейла — одно из самых известных и уважаемых частных агентств Нью-Йорка.

— А теперь, мистер Хардман, — сказал он, — расскажите нам, что сие означает.

— Сейчас. Значит, дело было так. Я приехал в Европу — шел по следу двух мошенников, никакого отношения к этому убийству они не имели. Погоня закончилась в Стамбуле. Я телеграфировал шефу, получил распоряжение вернуться и уже было собрался в Нью-Йорк, как получил вот это.

Он протянул письмо. На фирменном листке отеля «Токатлиан».

«Дорогой сэр, мне сообщили, что вы представитель сыскного агентства Макнейла. Зайдите, пожалуйста, в мой номер сегодня в четыре часа дня.

С. Э. Рэтчетт»

— Ну и что?

— Я явился в указанное время, и мистер Рэтчетт посвятил меня в свои опасения, показал парочку угрожающих писем.

— Он был встревожен?

— Делал вид, что нет, но, похоже, перепугался насмерть. Он предложил мне ехать в Париж тем же поездом и следить, чтобы его не пристукнули. И я, господа, поехал вместе с ним, но, несмотря на это, его все-таки пристукнули. Крайне неприятно. Такое пятно на моей репутации.

— Он вам сказал, что вы должны делать?

— Еще бы! Он все заранее обмозговал. Он хотел, чтобы я занял соседнее с ним купе, но с этим делом ничего не вышло. Мне удалось достать только купе номер шестнадцать, да и то с огромным трудом. По-моему, проводник хотел попридержать его. Но не будем отвлекаться. Осмотревшись, я решил, что шестнадцатое купе — отличный наблюдательный пункт. Впереди стамбульского спального вагона шел только вагон-ресторан, переднюю дверь на платформу ночью запирали на засов, так что, если б кому и вздумалось пробраться в вагон, он мог выйти только через заднюю дверь или через другой вагон, а значит, в любом случае ему не миновать меня.

— Вам, по всей вероятности, ничего не известно о личности предполагаемого врага мистера Рэтчетта?

— Ну, как он выглядит, я знал. Мистер Рэтчетт мне его описал.

— Что? — спросили все в один голос.

— По описанию старика, это мужчина небольшого роста, — продолжал Хардман, — темноволосый, с писклявым голосом. И еще старик сказал, что вряд ли этот парень нападет на него в первую ночь пути. Скорее, на вторую или на третью.

— Значит, кое-что он все-таки знал, — сказал мосье Бук.

— Во всяком случае, он знал куда больше того, чем сообщил своему секретарю, — сказал Пуаро задумчиво. — А он вам что-нибудь рассказал об этом человеке? Не говорил, к примеру, почему тот угрожал его жизни?

— Нет, об этом он умалчивал. Сказал просто, что этот парень гоняется за ним — хочет во что бы то ни стало его прикончить.

— Мужчина невысокого роста, темноволосый, с писклявым голосом, — задумчиво повторил Пуаро, направив пытливый взгляд на Хардмана, — вы, конечно, знали, кто он был на самом деле?

— Кто, мистер?

— Рэтчетт. Вы его узнали?

— Не понимаю.

— Рэтчетт — это Кассетти, убийца ребенка Армстронгов.

Мистер Хардман присвистнул:

— Ну и ну! Вы меня ошарашили! Нет, я его не узнал. Я был на Западе, когда шел процесс. Его фотографии в газетах я, конечно, видел, но на них и родную мать не узнаешь. Не сомневаюсь, что многие хотели бы разделаться с Кассетти.

— А вы не знаете никого, имеющего отношение к делу Армстронгов, кто отвечал бы этому описанию — невысокого роста, темноволосый, с писклявым голосом?

Хардман думал минуты две.

— Трудно сказать. Ведь почти все, кто имел отношение к этому делу, умерли.

— Помните, в газетах писали о девушке, которая выбросилась из окна?

— Ага. Тут вы попали в точку. Она была иностранка. Так что, может, у нее и были родственники итальяшки. Но не забывайте, что за Рэтчеттом числились и другие дела, кроме ребенка Армстронгов. Он довольно долго занимался похищением детей. Так что не стоит сосредоточиваться на одном этом деле.

— У нас есть основания полагать, что это преступление связано с делом Армстронгов.

Мистер Хардман вопросительно прищурил глаз. Пуаро промолчал. Американец покачал головой.

— Нет, я ничего такого не припоминаю, — сказал он наконец. — Но учтите: я не принимал участия в этом деле и мало что о нем знаю.

— Что ж, продолжайте, мистер Хардман.

— Мне, собственно, нечего рассказывать. Я высыпался днем, а ночью караулил. В первую ночь ничего подозрительного не произошло. Прошлой ночью — тоже, так, по крайней мере, мне казалось. Я оставил дверь приоткрытой и держал коридор под наблюдением. Никто чужой не проходил мимо.

— Вы в этом уверены, мистер Хардман?

— Железно. Никто не входил в вагон снаружи, и никто не проходил из задних вагонов. За это я ручаюсь.

— А из вашего укрытия вам виден был проводник?

— Конечно. Ведь его скамеечка стоит почти впритык к моей двери.

— Он покидал свое место после Виньковцов?

— Это последняя остановка? Ну как же: его пару раз вызывали сразу после того, как поезд застрял. Потом он ушел в афинский вагон и пробыл там этак минут пятнадцать. Но тут кто-то стал названивать, и он примчался назад. Я вышел в коридор посмотреть, в чем дело, — сами понимаете, я несколько встревожился, — но оказалось, что звонила американка. Она закатила скандал проводнику — уж не знаю из-за чего. Я посмеялся и вернулся к себе. Потом проводник пошел в другое купе, понес кому-то бутылку минеральной. Потом уселся на скамеечку и сидел там, пока его не вызвали в дальний конец вагона стелить постель. Потом он до пяти часов утра не вставал с места.

— Он дремал?

— Не могу сказать. Не исключено, что и дремал.

Пуаро кивнул. Руки его механически складывали бумаги на столе в аккуратные стопочки. Он снова взял в руки визитную карточку.

— Будьте любезны, поставьте здесь свои инициалы, — попросил он.

Хардман расписался.

— Я полагаю, здесь, в поезде, никто не может подтвердить ваши показания и засвидетельствовать вашу личность, мистер Хардман?

— В поезде? Пожалуй, что нет. Вот разве молодой Маккуин. Я этого парня хорошо помню — часто встречал в кабинете его отца в Нью-Йорке, но вряд ли он меня выделил из множества других сыщиков и запомнил в лицо. Нет, мистер Пуаро, придется вам подождать и, когда мы пробьемся сквозь заносы, телеграфировать в Нью-Йорк. Но вы не беспокойтесь, я вам не вру. До скорого, господа. Приятно было с вами познакомиться, мистер Пуаро.

Пуаро протянул Хардману портсигар:

— Впрочем, вы, возможно, предпочитаете трубку?

— Нет, трубка — это не про нас.

Он взял сигарету и быстро вышел. Мужчины переглянулись.

— Вы думаете, он и в самом деле сыщик? — спросил доктор Константин.

— Безусловно. Он типичный сыщик, я их много повидал на своем веку. Потом такую историю ничего не стоит проверить.

— Очень интересные показания, — сказал мосье Бук.

— Еще бы!

— Мужчина невысокого роста, темноволосый, с писклявым голосом, — задумчиво повторил мосье Бук.

— Описание, которое ни к кому в поезде не приложимо, — сказал Пуаро.

Глава 10 Показания итальянца

— А теперь, — Пуаро хитро улыбнулся, — порадуем мосье Бука и призовем итальянца.

Антонио Фоскарелли влетел в вагон-ресторан мягкой и неслышной, как у кошки, поступью. Лицо его сияло.

У него было характерное лицо итальянца — смуглое, веселое.

По-французски он говорил правильно и бегло, с очень небольшим акцентом.

— Вас зовут Антонио Фоскарелли?

— Да, мосье.

— Вы, как я вижу, приняли американское подданство?

— Да, мосье. Так лучше для моих дел, — ухмыльнулся итальянец.

— Вы агент по продаже фордовских автомобилей?

— Да, видите ли… — И тут последовала пространная речь, к концу которой присутствующие знали в мельчайших деталях все про деловые методы Фоскарелли, его поездки, доходы, его мнение об Америке и о большинстве стран Европы. Из итальянца не надо было вытягивать информацию — она лилась мощным потоком. Его простодушное лицо сияло от удовольствия, когда он наконец остановился и красноречивым жестом вытер лоб платком.

— Теперь вы видите, — сказал он. — Я ворочаю большими делами. У меня все устроено на современный лад. Уж кто-кто, а я в торговле знаю толк.

— Значит, в последние десять лет вы часто бывали в Соединенных Штатах?

— Да, мосье. Как сегодня помню тот день, когда я впервые сел на корабль, — я ехал за тридевять земель, в Америку. Моя мама и сестренка…

Пуаро прервал поток воспоминаний:

— Во время вашего пребывания в США вы не встречались с покойным?

— Никогда. Но таких, как он, я хорошо знаю. Да, да, очень хорошо. — И он выразительно щелкнул пальцами. — С виду они сама солидность, одеты с иголочки, но все это одна видимость. Мой опыт говорит, что убитый был настоящий преступник. Хотите — верьте, хотите — нет, а это так.

— Вы не ошиблись, — сухо сказал Пуаро. — Под именем Рэтчетта скрывался Кассетти, знаменитый похититель детей.

— А что я вам говорил? В нашем деле надо уметь с одного взгляда понимать, с кем имеешь дело. Без этого нельзя. Да, только в Америке правильно поставлена торговля.

— Вы помните дело Армстронгов?

— Не совсем. Хотя фамилия мне знакома. Кажется, речь шла о девочке, совсем маленькой, так ведь?

— Да, трагическая история.

Итальянец, в отличие от всех, не разделял подобного взгляда.

— Что вы, такие вещи бывают сплошь и рядом, — сказал он философски. — В стране великой цивилизации, такой, как Америка…

Пуаро оборвал его:

— Вы встречались с членами семьи Армстронгов?

— Да нет, не думаю. Хотя кто его знает. Приведу вам некоторые цифры. Только в прошлом году я продал…

— Мосье, прошу вас, ближе к делу.

Итальянец умоляюще воздел руки:

— Тысячу раз простите!

— А теперь расскажите мне по возможности точнее, что вы делали вчера вечером после ужина.

— С удовольствием. Я как можно дольше просидел здесь, в ресторане. Тут все-таки веселее. Говорил с американцем, соседом по столу. Он продает ленты для машинок. Потом возвратился в купе. Там пусто. Жалкий Джон Буль[132], мой сосед, прислуживал своему хозяину. Наконец он возвратился, как всегда, мрачный. Разговор не поддерживал, буркал только «да» и «нет». Неприятная нация — англичане, такие необщительные. Сидит в углу, прямой, будто палку проглотил, и читает книгу. Потом приходит проводник, разбирает наши постели.

— Места четыре и пять, — пробормотал Пуаро.

— Совершенно верно, последнее купе. Моя полка верхняя. Я забрался наверх, читал, курил. У этого заморыша англичанина, по-моему, болели зубы. Он достал пузырек с каким-то вонючим лекарством. Лежал на полке, охал. Скоро я заснул, а когда просыпался, всякий раз слышал, как англичанин стонал.

— Вы не знаете, он не выходил ночью из купе?

— Нет. Я бы услышал. Когда дверь открывается, из коридора падает свет. Думаешь, что это таможенный досмотр на границе, и машинально просыпаешься.

— Он говорил с вами о хозяине? Ругал его?

— Я уже вам сказал: он со мной ни о чем не говорил. Угрюмый тип. Молчит, будто в рот воды набрал.

— Что вы курите: трубку, сигареты, сигары?

— Только сигареты.

Итальянец взял предложенную Пуаро сигарету.

— Вы бывали в Чикаго? — спросил мосье Бук.

— Бывал, прекрасный город, но я лучше знаю Нью-Йорк, Вашингтон и Детройт. А вы бывали в Америке? Нет? Обязательно поезжайте, такая…

Пуаро протянул Фоскарелли листок бумаги:

— Распишитесь, пожалуйста, и напишите ваш постоянный адрес.

Итальянец поставил подпись, украсив ее множеством роскошных росчерков. Потом, все так же заразительно улыбаясь, встал.

— Это все? Я больше вам не нужен? Всего хорошего, господа. Хорошо бы поскорее выбраться из заносов. У меня деловое свидание в Милане… — Он грустно покачал головой. — Не иначе, как упущу сделку, — сказал он уже на выходе.

Пуаро глянул на своего друга.

— Фоскарелли долго жил в Америке, — сказал мосье Бук, — вдобавок он итальянец, а итальянцы вечно хватаются за нож. К тому же все они вруны. Я не люблю итальянцев.

— £а se voit[133],— сказал Пуаро улыбаясь. — Что ж, возможно, вы и правы, мой друг, но должен вам напомнить, что у нас нет никаких улик против этого человека.

— А где же ваша психология? Разве итальянцы не хватаются за нож?

— Безусловно, хватаются, — согласился Пуаро. — Особенно в разгар ссоры. Но мы имеем дело с преступлением совсем другого рода. Я думаю, оно было заранее обдумано и тщательно разработано. Тут виден дальний прицел. И прежде всего это — как бы поточнее выразиться? — преступление, не характерное для латинянина. Оно свидетельствует о холодном, изобретательном, расчетливом уме, более типичном, как мне кажется, для англосакса.

Он взял со стола два последних паспорта.

— А теперь, — сказал он, — вызовем мисс Мэри Дебенхэм.

Глава 11 Показания мисс Дебенхэм

Мэри Дебенхэм вошла в ресторан, и Пуаро снова убедился, что в свое время не ошибся в ее оценке.

На девушке был черный костюм и лиловато-серая блузка. Тщательно уложенная — волосок к волоску — прическа. И движения у нее были такие же продуманные, как прическа.

Она села напротив Пуаро и мосье Бука и вопросительно посмотрела на них.

— Вас зовут Мэри Хермиона Дебенхэм, и вам двадцать шесть лет? — начал допрос Пуаро.

— Да.

— Вы англичанка?

— Да.

— Будьте любезны, мадемуазель, написать на этом листке ваш постоянный адрес.

Она написала несколько слов аккуратным, разборчивым почерком.

— А теперь, мадемуазель, что вы расскажете нам о событиях прошлой ночи?

— Боюсь, мне нечего вам рассказать. Я легла и сразу заснула.

— Вас очень огорчает, мадемуазель, что в поезде было совершено преступление?

Девушка явно не ожидала такого вопроса. Зрачки ее едва заметно расширились:

— Я вас не понимаю.

— А ведь это очень простой вопрос, мадемуазель. Я могу повторить: вы огорчены тем, что в вашем поезде было совершено преступление?

— Я как-то не думала об этом. Нет, не могу сказать, чтобы меня это огорчило.

— Значит, для вас в преступлении нет ничего из ряда вон выходящего?

— Конечно, такое происшествие весьма неприятно. — Мэри Дебенхэм была невозмутима.

— Вы типичная англичанка, мадемуазель. Вам чужды волнения.

Она улыбнулась.

— Боюсь, что не смогу закатить истерику, чтобы доказать вам, какая я чувствительная. К тому же люди умирают ежедневно.

— Умирают, да. Но убийства случаются несколько реже.

— Разумеется.

— Вы не были знакомы с убитым?

— Я впервые увидела его вчера за завтраком.

— Какое он на вас произвел впечатление?

— Я не обратила на него внимания.

— Он не показался вам человеком злым?

Она слегка пожала плечами:

— Право же, я о нем не думала.

Пуаро зорко глянул на нее.

— Мне кажется, вы слегка презираете мои методы следствия, — в его глазах блеснул хитрый огонек, — думаете, что англичанин повел бы следствие иначе. Он бы отсек все ненужное и строго придерживался фактов — словом, вел бы дело методично и организованно. Но у меня, мадемуазель, есть свои причуды. Прежде всего я присматриваюсь к свидетелю, определяю его характер и в соответствии с этим задаю вопросы. Несколько минут назад я допрашивал господина, который рвался сообщить мне свои соображения по самым разным вопросам. Так вот, ему я не позволял отвлекаться и требовал, чтобы он отвечал только «да» и «нет». За ним приходите вы. Я сразу понимаю, что вы человек аккуратный, методичный, не станете отвлекаться, будете отвечать коротко и по существу. А так как в нас живет дух противоречия, вам я задаю совершенно другие вопросы. Я спрашиваю, что вы чувствуете, что думаете. Вам не нравится этот метод?

— Извините за резкость, но мне он кажется пустой тратой времени. Предположим, вы узнаете, нравилось мне лицо мистера Рэтчетта или нет, но это вряд ли поможет найти убийцу.

— Вы знаете, кем на самом деле оказался Рэтчетт?

Она кивнула:

— Миссис Хаббард уже оповестила всех и вся.

— Ваше мнение о деле Армстронгов?

— Это чудовищное преступление, — решительно сказала она.

Пуаро задумчиво посмотрел на девушку:

— Вы, мисс Дебенхэм, насколько мне известно, едете из Багдада?

— Да.

— В Лондон?

— Да.

— Что вы делали в Багдаде?

— Служила гувернанткой в семье, где двое маленьких детей.

— После отпуска вы возвратитесь на это место?

— Не уверена.

— Почему?

— Багдад слишком далеко. Я предпочла бы жить в Лондоне, если удастся подыскать подходящую вакансию.

— Понимаю. А я было решил, что вы собираетесь замуж.

Мисс Дебенхэм не ответила. Она подняла глаза и посмотрела на Пуаро в упор. «Вы слишком бесцеремонны», — говорил ее взгляд.

— Что вы думаете о вашей соседке по купе мисс Ольсон?

— Славная недалекая женщина.

— Какой у нее халат?

— Коричневый шерстяной. — В глазах мисс Дебенхэм промелькнуло удивление.

— А! Смею упомянуть и надеюсь, вы не сочтете меня нескромным, что по пути из Алеппо в Стамбул я обратил внимание на ваш халат, — он лилового цвета, верно?

— Вы не ошиблись.

— У вас нет с собой еще одного халата, мадемуазель? Например, красного?

— Нет, это не мой халат.

Пуаро быстро наклонился к ней — он напоминал кошку, завидевшую мышь:

— Чей же?

Девушка, явно пораженная, отшатнулась:

— Не понимаю, что вы имеете в виду.

— Вы не сказали: «У меня нет такого халата». Вы говорите: «Это не мой» — значит, такой халат есть, но не у вас, а у кого-то другого.

Она кивнула.

— У кого-то в поезде?

— Да.

— Чей же он?

— Я вам только что сказала. Я не знаю. Утром часов около пяти я проснулась, и мне показалось, что поезд давно стоит. Я открыла дверь, выглянула в коридор. Хотела посмотреть, что за станция. И тут увидела в коридоре фигуру в красном кимоно — она удалялась от меня.

— Вы не знаете, кто это? Какого цвета волосы у этой женщины — светлые, темные, седые?

— Не могу сказать. На ней был ночной чепчик, и потом я видела только ее затылок.

— А какая у нее фигура?

— Довольно высокая и стройная, насколько я могу судить. Кимоно расшито драконами.

— Совершенно верно.

Минуту Пуаро хранил молчание. Потом забормотал себе под нос:

— Не понимаю. Ничего не понимаю. Одно с другим никак не вяжется. — Поднял глаза и сказал: — Не смею вас больше задерживать, мадемуазель.

— Вот как? — Она была явно удивлена, однако поспешила встать, но в дверях заколебалась и вернулась обратно. — Эта шведка — как ее, мисс Ольсон? — очень встревожена. Она говорит, что вы ей сказали, будто она последней видела этого господина в живых. Она, вероятно, думает, что вы ее подозреваете. Можно, я скажу ей, что она напрасно беспокоится? Эта мисс Ольсон безобиднейшее существо — она и мухи не обидит. — И по губам мисс Дебенхэм скользнула улыбка.

— Когда мисс Ольсон отправилась за аспирином к миссис Хаббард?

— В половине одиннадцатого.

— Сколько времени она отсутствовала?

— Минут пять.

— Она выходила из купе ночью?

— Нет.

Пуаро повернулся к доктору:

— Рэтчетта могли убить так рано?

Доктор покачал головой.

— Ну что ж, я полагаю, вы можете успокоить вашу приятельницу, мадемуазель.

— Благодарю вас. — Она неожиданно улыбнулась на редкость располагающей к себе улыбкой. — Знаете, эта шведка очень похожа на овцу. Чуть что — сразу теряет голову и жалобно блеет. — Мисс Дебенхэм повернулась и вышла из вагона.

Глава 12 Показания горничной

Мосье Бук с любопытством взглянул на своего друга.

— Я не совсем вас понимаю, старина. Чего вы добиваетесь?

— Я искал трещину, мой друг.

— Трещину?

— Ну да, трещину в броне самообладания, в которую закована эта молодая дама. Мне захотелось поколебать ее хладнокровие. Удалось ли это? Не знаю. Но одно я знаю точно: она не ожидала, что я применю такой метод.

— Вы ее подозреваете, — сказал мосье Бук задумчиво. — Но почему? По-моему, эта прелестная молодая особа никак не может быть замешана в подобном преступлении.

— Вполне с вами согласен, — сказал доктор Константин. — Она очень хладнокровна. По-моему, она не стала бы кидаться на обидчика с ножом, а просто подала бы на него в суд.

Пуаро вздохнул:

— У вас обоих навязчивая идея, будто это непредумышленное, непреднамеренное убийство, и вам надо поскорее от нее избавиться. Что же касается моих подозрений относительно мисс Дебенхэм, на то есть две причины. Первая — случайно подслушанный мной разговор — о нем я пока еще вам не рассказывал. — И он передал любопытный разговор, подслушанный им по пути из Алеппо.

— Очень любопытно, — сказал мосье Бук, когда Пуаро замолчал. — Но его еще требуется истолковать. Если он означает именно то, что вы подозреваете, тогда и она, и этот чопорный англичанин замешаны в убийстве.

— Но это, — сказал Пуаро, — никак не подтверждается фактами. Понимаете, если бы они оба участвовали в убийстве, что бы из этого следовало? Что они постараются обеспечить друг другу алиби. Не правда ли? Однако этого не происходит. Алиби мисс Дебенхэм подтверждает шведка, которую та до сих пор и в глаза не видела, а алиби полковника — Маккуин, секретарь убитого. Нет, ваше решение слишком простое для такой загадки.

— Вы сказали, что у вас есть еще одна причина ее подозревать, — напомнил ему мосье Бук.

Пуаро улыбнулся:

— Но это опять чистейшая психология. Я спрашиваю себя: могла ли мисс Дебенхэм задумать такое преступление? Я убежден, что в этом деле участвовал человек с холодным и изобретательным умом. А мисс Дебенхэм производит именно такое впечатление.

Мосье Бук покачал головой.

— Думаю, вы все-таки ошибаетесь, мой друг. Не могу себе представить, чтобы эта молодая англичанка пошла на преступление.

— Ну что ж, — сказал Пуаро, взяв оставшийся паспорт. — Теперь перейдем к последнему имени в нашем списке: Хильдегарда Шмидт, горничная.

Призванная официантом, она вскоре вошла в ресторан и почтительно остановилась у двери. Пуаро знаком пригласил ее сесть. Она села, сложила руки на коленях и спокойно приготовилась отвечать на вопросы. Она производила впечатление женщины до крайности флегматичной и в высшей степени почтенной, хотя, может быть, и не слишком умной.

С Хильдегардой Шмидт Пуаро вел себя совершенно иначе, чем с Мэри Дебенхэм. Он был сама мягкость и доброта. Ему, видно, очень хотелось, чтобы горничная поскорее освоилась. Попросив ее записать имя, фамилию и адрес, Пуаро незаметно перешел к допросу. Разговор велся по-немецки.

— Мы хотим как можно больше узнать о событиях прошлой ночи, — сказал он. — Нам известно, что вы не можете сообщить ничего о самом преступлении, но вы могли услышать или увидеть что-нибудь такое, чему вы вовсе не придали значения, но что может представлять для нас большую ценность. Вы меня поняли?

Нет, она, видно, ничего не поняла.

— Я ничего не знаю, господин, — ответила она все с тем же выражением туповатого спокойствия на широком добродушном лице.

— Что ж, возьмем, к примеру, хотя бы такой факт: вы помните, что ваша хозяйка послала за вами прошлой ночью?

— Конечно, помню.

— Вы помните, когда это было?

— Нет, господин. Когда проводник пришел за мной, я спала.

— Понимаю. Ничего необычного в том, что за вами послали ночью, не было?

— Нет, господин. Госпоже по ночам часто требуются мои услуги. Она плохо спит.

— Отлично, значит, вам передали, что вас вызывает княгиня, и вы встали. Скажите, вы надели халат?

— Нет, господин. Я оделась как полагается. Я бы ни за что не посмела явиться к госпоже княгине в халате.

— А ведь у вас очень красивый красный халат, правда?

Она удивленно уставилась на Пуаро:

— У меня синий фланелевый халат, господин.

— Вот как, продолжайте. Я просто пошутил. Значит, вы пошли к княгине. Что вы делали у нее?

— Я сделала госпоже массаж, потом читала ей вслух. Я не очень хорошо читаю вслух, но ее сиятельство говорит, что это даже лучше: так она быстрей засыпает. Когда госпожа начала дремать, она отослала меня, я закрыла книгу и вернулась в свое купе.

— А во сколько это было, вы помните?

— Нет, господин.

— А скажите, как долго вы пробыли у княгини?

— Около получаса, господин.

— Хорошо, продолжайте.

— Сначала я принесла госпоже еще один плед из моего купе — было очень холодно, хотя вагон топили. Я укрыла ее пледом, и она пожелала мне спокойной ночи. Налила ей минеральной воды. Потом выключила свет и ушла.

— А потом?

— Больше мне нечего рассказать, господин. Я вернулась к себе в купе и легла спать.

— Вы никого не встретили в коридоре?

— Нет, господин.

— А вы не встретили, скажем, даму в красном кимоно, расшитом драконами?

Немка выпучила на него кроткие голубые глаза.

— Что вы, господин! В коридоре был один проводник. Все давно спали.

— Но проводника вы все-таки видели?

— Да, господин.

— Что он делал?

— Он выходил из купе, господин.

— Что? Что? — накинулся на горничную мосье Бук. — Из какого купе?

Хильдегарда Шмидт снова переполошилась, и Пуаро бросил укоризненный взгляд на своего друга.

— Ничего необычного тут нет, — сказал он. — Проводнику часто приходится ходить ночью на вызовы. Вы не помните, из какого купе он вышел?

— Где-то посреди вагона, господин. За две-три двери от купе княгини.

— Так, так. Расскажите, пожалуйста, точно, где это произошло и как.

— Он чуть не налетел на меня, господин. Это случилось, когда я возвращалась из своего купе с пледом для княгини.

— Значит, он вышел из купе и чуть не налетел на вас? В каком направлении он шел?

— Мне навстречу, господин. Он извинился и прошел по коридору к вагону-ресторану. В это время зазвонил звонок, но, мне кажется, он не пошел на этот вызов.

Помедлив минуту, она продолжала:

— Но я не понимаю. Как же…

Пуаро поспешил ее успокоить.

— Мы просто выверяем время, мадам, — сказал он. — Это чистейшая формальность. Наверное, бедняге проводнику нелегко пришлось в ту ночь: сначала он будил вас, потом эти вызовы…

— Но это был вовсе не тот проводник, господин. Меня будил совсем другой.

— Ах, вот как — другой? Вы его видели прежде?

— Нет, господин.

— Так! Вы его узнали, если б увидели?

— Думаю, да, господин.

Пуаро что-то прошептал на ухо мосье Буку. Тот встал и пошел к двери отдать приказание.

Пуаро продолжал допрос все в той же приветливой и непринужденной манере:

— Вы когда-нибудь бывали в Америке, фрау Шмидт?

— Нет, господин. Мне говорили, это замечательная страна.

— Вы, вероятно, слышали, кем был убитый на самом деле, — слышали, что он виновен в смерти ребенка?

— Да, господин, слышала. Это чудовищное преступление — ужасный грех! И как Господь только допускает такое! У нас в Германии ничего подобного не бывает.

На глаза ее навернулись слезы.

— Да, это чудовищное преступление, — повторил Пуаро.

Он вытащил из кармана клочок батиста и показал его горничной:

— Это ваш платок, фрау Шмидт?

Все замолчали, женщина рассматривала платок. Через минуту она подняла глаза. Щеки ее вспыхнули.

— Что вы, господин! Это не мой платок.

— Видите, на нем стоит «Н» — вот почему я подумал, что это ваш: ведь вас зовут Hildegarde.

— Ах, господин, такие платки бывают только у богатых дам. Они стоят бешеных денег. Это ручная вышивка. И скорее всего из парижской мастерской.

— Значит, это не ваш платок и вы не знаете, чей он?

— Я? О нет, господин.

Из всех присутствующих один Пуаро уловил легкое колебание в ее голосе.

Мосье Бук что-то горячо зашептал ему на ухо. Пуаро кивнул.

— Сейчас сюда придут три проводника спальных вагонов, — обратился он к женщине, — не будете ли вы столь любезны сказать нам, кого из них вы встретили вчера ночью, когда несли плед княгине?

Вошли трое мужчин: Пьер Мишель, крупный блондин — проводник спального вагона АФИНЫ — ПАРИЖ, и грузный кряжистый проводник бухарестского вагона.

Хильдегарда Шмидт пригляделась к проводникам и решительно затрясла головой.

— Тут нет того человека, которого я видела вчера ночью, господин, — сказала она.

— Но в поезде нет других проводников. Вы, должно быть, ошиблись.

— Я не могла ошибиться, господин. Все эти проводники — высокие, рослые мужчины, а тот, кого я видела, — невысокого роста, темноволосый, с маленькими усиками. Проходя мимо, он извинился, и голос у него был писклявый, как у женщины. Я его хорошо разглядела, господин, уверяю вас.

Глава 13 Пуаро подводит итоги

— Невысокий темноволосый мужчина с писклявым голосом, — сказал мосье Бук.

Троих проводников и Хильдегарду Шмидт отпустили восвояси.

Мосье Бук в отчаянии развел руками:

— Ничего не понимаю, решительно ничего! Значит, этот враг Рэтчетта, о котором тот говорил, все-таки был в поезде? И где он теперь? Не мог же он просто испариться? У меня голова кругом идет. Скажите же что-нибудь, умоляю вас. Объясните мне, как невозможное стало возможным?

— Очень удачная формулировка, — сказал Пуаро. — Невозможное произойти не могло, а следовательно, невозможное оказалось возможным вопреки всему.

— Тогда объясните мне поскорее, что же произошло в поезде вчера ночью.

— Я не волшебник, мой дорогой. И озадачен не меньше вашего. Дело это продвигается очень странно.

— Оно нисколько не продвигается. Оно стоит на месте.

Пуаро покачал головой:

— Это не так. Мы немного продвинулись вперед. Кое-что мы уже знаем. Мы выслушали показания пассажиров…

— И что это нам дало? Ничего.

— Я бы так не сказал, мой друг.

— Возможно, я преувеличиваю. Конечно, и этот американец, Хардман, и горничная добавили кое-какие сведения к тому, что мы уже знаем. Вернее говоря, они еще больше запутали все дело.

— Не надо отчаиваться, — успокоил его Пуаро.

Мосье Бук накинулся на него:

— Тогда говорите — поделитесь с нами мудростью Эркюля Пуаро.

— Разве я вам не сказал, что озадачен не меньше вашего? Зато теперь мы можем приступить к разрешению проблемы. Мы можем расположить имеющиеся у нас факты по порядку и методически разобраться в них.

— Умоляю вас, мосье, продолжайте, — сказал доктор Константин.

Пуаро откашлялся и разгладил кусочек промокашки:

— Давайте разберемся в том, чем мы располагаем. Прежде всего нам известны некоторые бесспорные факты. Рэтчетт, или Кассетти, вчера ночью получил двенадцать ножевых ран и умер. Вот вам факт номер один.

— Не смею возражать, старина, не смею возражать, — сказал мосье Бук не без иронии.

Пуаро это ничуть не обескуражило.

— Я пока пропущу довольно необычные обстоятельства, которые мы с доктором Константином уже обсудили совместно, — невозмутимо продолжал он. — В свое время я к ним вернусь. Следующий, как мне кажется, по значению факт — это время совершения преступления.

— Опять-таки одна из немногих известных нам вещей, — прервал его мосье Бук. — Преступление было совершено сегодня в четверть второго. Все говорит за то, что это было именно так.

— Далеко не все. Вы преувеличиваете. Хотя, конечно, у нас имеется немалое количество фактов, подтверждающих эту точку зрения.

— Рад слышать, что вы признаете хотя бы это.

Пуаро невозмутимо продолжал, как будто его и не прерывали:

— Возможны три предположения: первое — преступление совершено, как вы утверждаете, в четверть второго. Это подтверждают разбитые часы, показания миссис Хаббард и горничной Хильдегарды Шмидт. К тому же это совпадает с показаниями доктора Константина.

Второе предположение: убийство совершено позже, и стрелки на часах передвинуты, чтобы нас запутать.

Третье: преступление совершено раньше, и стрелки передвинуты по той же причине, что и выше.

Так вот, если мы примем первое предположение как наиболее вероятное и подкрепленное наибольшим числом показаний, мы должны будем считаться с некоторыми вытекающими из него фактами. Начнем хотя бы с того, что, если преступление было совершено в четверть второго, убийца не мог покинуть поезд. А значит, встает вопрос: где убийца? И кто он?

Для начала давайте тщательно разберемся во всех показаниях. В первый раз о существовании невысокого темноволосого мужчины с писклявым голосом мы услышали от Хардмана. Он утверждает, будто Рэтчетт рассказал ему об этом человеке и поручил охранять себя от него.

У нас нет никаких фактов, подтверждающих эти показания, и, следовательно, нам приходится верить Хардману на слово. Теперь разберемся во втором вопросе: тот ли человек Хардман, за которого он себя выдает, то есть действительно ли он сыщик нью-йоркского детективного агентства?

На мой взгляд, это дело прежде всего интересно тем, что мы лишены всех вспомогательных средств, к которым обычно прибегает полиция. Мы не можем проверить показания свидетелей. Нам приходится целиком полагаться на собственные заключения. Для меня лично это делает разгадку преступления еще более интересной. Никакой рутины. Только работа ума. И вот я спрашиваю себя: можем ли мы верить показаниям Хардмана, когда он говорит о себе? И решаю: можем. Я придерживаюсь того мнения, что мы можем верить в то, что Хардман рассказывает о себе.

— Вы полагаетесь на свою интуицию, — спросил доктор Константин, — или, как говорят американцы, на свой нюх?

— Вовсе нет. Я исследую все возможности. Хардман путешествует с фальшивым паспортом, а значит, в любом случае подозрения прежде всего падут на него. Как только появится полиция, она в первую очередь задержит Хардмана и телеграфирует в Нью-Йорк, чтобы проверить его показания. Проверить личность большинства пассажиров представляется очень трудным — и в большинстве случаев этого не станут делать хотя бы потому, что они не дают никаких поводов для подозрений. Но в случае с Хардманом дело обстоит иначе. Он или тот, за кого себя выдает, или нет. Вот почему я считаю, что тут все должно быть в порядке.

— Вы считаете его свободным от подозрений?

— Вовсе нет. Вы меня не поняли. Откуда мне знать — у любого американского сыщика могут быть свои причины убить Рэтчетта. Я хочу только сказать, что Хардману можно верить, когда он рассказывает о себе. Рэтчетт вполне мог нанять его и, по всей вероятности, хотя твердо уверенным тут быть нельзя, так оно и было. Если мы принимаем показания Хардмана на веру, тогда мы должны искать дальнейшее им подтверждение. И мы находим его, хотя и несколько неожиданно, в показаниях Хильдегарды Шмидт. Проводник спального вагона, встреченный ею в коридоре, как две капли воды похож на описанного Хардманом врага Рэтчетта. Можем ли мы подтвердить эти два рассказа? У нас есть пуговица, которую миссис Хаббард нашла в купе. Есть и еще одно дополнительное доказательство, хотя вы могли его и не заметить.

— Что же это?

— Оба — и полковник Арбэтнот, и Гектор Маккуин — упомянули, что проводник проходил мимо их купе. Они не придали этому значения. Но вспомните, господа: Пьер Мишель заявил, что он не вставал с места, за исключением тех случаев, которые были им специально оговорены, а ни в одном из этих случаев ему не нужно было проходить мимо купе, где сидели Арбэтнот и Маккуин. А следовательно, рассказ о невысоком темноволосом мужчине с писклявым голосом, в форме проводника спальных вагонов подкрепляется свидетельскими показаниями четырех свидетелей, прямыми или косвенными.

— И еще одна небольшая деталь, — сказал доктор Константин, — если Хильдегарда Шмидт говорит правду; тогда почему же настоящий проводник не упомянул, что видел ее, когда шел на вызов миссис Хаббард?

— Это, по-моему, вполне объяснимо. Когда он шел к миссис Хаббард, горничная была у своей хозяйки. А когда горничная возвращалась к себе, проводник был в купе миссис Хаббард.

Мосье Бук с трудом дождался конца фразы.

— Да, да, мой друг, — сказал он нетерпеливо. — Хотя я восхищаюсь вашей осмотрительностью и тем, как вы методически — шаг за шагом — идете к цели, все же осмелюсь заметить, что вы не коснулись главного. Все мы сошлись на том, что этот человек существует. Куда он делся? — вот в чем вопрос.

Пуаро неодобрительно покачал головой:

— Вы ошибаетесь. Ставите телегу впереди лошади. Прежде чем спросить себя: «Куда исчез этот человек?» — я задаюсь вопросом: «А существует ли на самом деле такой человек?» И знаете почему? Потому что, если бы этот человек не существовал, а если бы его просто выдумали, изобрели, насколько легче было бы ему исчезнуть. Поэтому я прежде всего стараюсь узнать, существует ли подобный человек во плоти?

— Ну а теперь, когда вы установили, что он существует, скажите, где же он?

— На это есть два ответа, мой друг. Или он прячется в поезде в таком неожиданном месте, что нам и в голову не приходит искать его там. Или он, так сказать, существует в двух лицах. То есть он одновременно и тот человек, которого боялся мистер Рэтчетт, и кто-то из пассажиров поезда, так хорошо замаскированный, что Рэтчетт его не узнал.

— Блестящая мысль, — просиял мосье Бук. Однако тут же лицо его снова омрачилось. — Но есть одна неувязка…

Пуаро предвосхитил его слова:

— Рост этого человека, вы это хотели сказать? За исключением лакея мистера Рэтчетта, все пассажиры: итальянец, полковник Арбэтнот, Гектор Маккуин, граф Андрени — высокого роста. Значит, у нас остается один лакей — не слишком подходящая кандидатура. Но тут возникает и другое предположение: вспомните писклявый, как у женщины, голос. У нас появляется возможность выбора. Это может быть и мужчина, переодетый женщиной, и женщина. Если одеть высокую женщину в мужской костюм, она кажется маленькой.

— Но ведь Рэтчетт должен был бы знать… — возразил мосье Бук.

— Вполне вероятно, он и знал. Вполне вероятно, что эта женщина уже покушалась на его жизнь, переодевшись для этой цели мужчиной. Рэтчетт мог догадаться, что она снова прибегнет к этому трюку, и поэтому велел Хардману следить за мужчиной. Однако на всякий случай упомянул о писклявом, как у женщины, голосе.

— Вполне возможно, — сказал мосье Бук. — И все же…

— Послушайте, мой друг. Я думаю, пришло время рассказать вам о некоторых неувязках, подмеченных доктором Константином.

И Пуаро подробно рассказал мосье Буку о тех выводах, к которым они с доктором пришли, анализируя характер ранений. Мосье Бук застонал и схватился за голову.

— Понимаю, — сказал Пуаро сочувственно. — Отлично понимаю вас. Голова идет кругом, правда?

— Да ведь это настоящий кошмар! — завопил мосье Бук.

— Вот именно! Это нелепо, невероятно и попросту невозможно. И я то же самое говорю. И все же, мой друг, это так. А от фактов никуда не денешься.

— Но это безумие!

— Вот именно! Все это настолько невероятно, друг мой, что меня иногда преследует мысль, будто разгадка должна быть предельно проста… Впрочем, это только наитие, так сказать.

— Двое убийц, — застонал мосье Бук. — В Восточном экспрессе! — Он чуть не плакал.

— А теперь, — сказал Пуаро бодро, — дадим волю фантазии. Итак, прошлой ночью в поезде появляются двое таинственных незнакомцев. Проводник спальных вагонов, внешность которого описал Хардман, — его видели Хильдегарда Шмидт, полковник Арбэтнот и мистер Маккуин. И женщина в красном кимоно — высокая, стройная женщина, которую видели Пьер Мишель, мисс Дебенхэм, Маккуин, я и которую, если можно так выразиться, унюхал полковник Арбэтнот. Кто она? Все пассажирки, как одна, утверждают, что у них нет красного кимоно. Женщина эта тоже исчезает. Так вот, она и мнимый проводник — одно и то же лицо или нет? И где сейчас эти двое? И, кстати, где форма проводника и красное кимоно?

— А вот это мы можем проверить. — Мосье Бук вскочил. — Надо обыскать багаж пассажиров.

Пуаро тоже встал:

— Я позволю себе сделать одно предсказание.

— Вы знаете, где эти вещи?

— Да, у меня есть наитие и на этот счет.

— Ну, так говорите же, где?

— Красное кимоно вы обнаружите в багаже одного из мужчин, а форму проводника спальных вагонов в багаже Хильдегарды Шмидт.

— Хильдегарды Шмидт? Значит, вы думаете…

— Совсем не то, что вы думаете. Я бы сказал так: если Хильдегарда Шмидт виновна, форму могут найти у нее в багаже, но если она невиновна — форма наверняка будет там.

— Но как же… — начал мосье Бук и остановился. — Что за шум? — воскликнул он. — Похоже, что сюда мчится паровоз.

Шум нарастал: пронзительные женские вопли чередовались с сердитыми возгласами. Дверь вагона распахнулась, и в ресторан ворвалась миссис Хаббард.

— Какой ужас! — кричала она. — Нет, вы подумайте только, какой ужас! В моей сумочке. Прямо в моей умывальной сумочке. Огромный нож, весь в крови.

Она покачнулась и упала без чувств на грудь мосье Бука.

Глава 14 Улики: оружие

Мосье Бук не так учтиво, как энергично подхватил бесчувственную даму и посадил, переложив ее голову со своей груди на стол. Доктор Константин кликнул официанта — тот немедленно примчался на помощь.

— Придерживайте ее голову, — сказал доктор, — и, если она придет в себя, дайте ей немного коньяку. Ясно? — И выбежал из комнаты вслед за остальными. Он живо интересовался преступлением, но никак не пожилыми дамами в обмороке.

Вполне вероятно, что суровое обращение помогло миссис Хаббард быстро прийти в себя. Спустя несколько минут она уже сидела вполне самостоятельно, потягивая коньяк из стакана, принесенного официантом, и без умолку трещала:

— Вы не представляете себе, какой это ужас. Нет, нет, вам этого не понять! Я всегда, с самого детства, была оч-чень, оч-чень чувствительной. От одного вида крови — брр — да что говорить, меня еще теперь трясет, как вспомню!

Официант опять поднес ей стакан:

— Encore un peu?[134]

— Вы думаете, стоит выпить? Вообще-то я спиртного в рот не беру. Ни вина, ни коньяку в жизни не пила. И в семье у нас все трезвенники. Но из медицинских соображений…

И она снова отхлебнула из стакана.

Тем временем Пуаро и мосье Бук, а за ними, ни на шаг не отставая, доктор Константин мчались в купе миссис Хаббард.

Впечатление было такое, будто все до одного пассажиры высыпали в коридор. Проводник с перекошенным от отчаяния лицом старался водворить их в купе.

— Mais il p'y a rien a voir![135] — Он раздраженно повторял это соображение на разных языках.

— Разрешите пройти, — сказал мосье Бук, ловко раздвинул кругленьким животиком толпу пассажиров и вошел в купе. Пуаро протиснулся следом за ним.

— Очень рад, что вы пришли, мосье, — сказал проводник, вздохнув с облегчением. — Все, буквально все рвутся сюда. Эта американка так визжала, можно подумать, ее режут. Я тут же прибежал, а она визжит, как ненормальная, кричит, что ей срочно нужно вас увидеть, несется по вагону, кого ни встретит, всем рассказывает, что с ней стряслось. — И, взмахнув рукой, добавил: — Вот он, мосье. Я ничего не трогал.

На ручке двери, ведущей в соседнее купе, висела прорезиненная сумочка в крупную клетку. Кинжал в псевдо-восточном стиле — дешевая подделка с чеканной рукояткой и прямым сужающимся лезвием — лежал на полу под ней, там, где его и уронила миссис Хаббард. На клинке виднелись пятна, по виду напоминающие ржавчину.

Пуаро осторожно поднял кинжал.

— Да, — пробормотал он, — ошибки тут быть не может. Вот вам и недостающее оружие, верно, господин доктор?

Доктор обследовал кинжал, осторожно держа его кончиками пальцев.

— Напрасно стараетесь, — сказал Пуаро. — На нем никаких отпечатков пальцев не будет, разве что отпечатки миссис Хаббард.

Осмотр оружия занял у доктора мало времени.

— Это тот самый кинжал, сомнений нет, — сказал он. — Им могла быть нанесена любая из этих ран.

— Умоляю вас, мой друг, не торопитесь с выводами.

Доктор удивился.

— В этом деле и так слишком много совпадений. Два человека решили прошлой ночью убить мистера Рэтчетта. Было бы слишком невероятно, если бы каждый из них выбрал при этом и одинаковое оружие.

— Что до этого совпадения, то оно не столь невероятно, как может показаться, — сказал доктор. — Эти кинжалы в псевдовосточном стиле изготовляют большими партиями и сбывают на базарах Константинополя.

— Вы меня отчасти утешили, но лишь отчасти, — сказал Пуаро.

Он задумчиво посмотрел на ручку двери, снял с нее сумочку и подергал за ручку. Дверь не открылась. Дверной засов, расположенный сантиметров на тридцать выше ручки, был задвинут. Пуаро отодвинул засов и снова толкнул дверь, она не подалась.

— Вы же помните, мы закрыли дверь с той стороны, — сказал доктор.

— Вы правы, — рассеянно согласился Пуаро. Похоже было, что мысли его витают где-то далеко. Лоб его избороздили морщины — судя по всему, он был озадачен.

— Все сходится, не так ли? — сказал мосье Бук. — Преступник решил выйти в коридор через это купе. Закрывая за собой дверь в смежное купе, он нащупал сумочку и сунул туда окровавленный кинжал. Потом, не подозревая, что разбудил миссис Хаббард, преступник выскользнул через дверь, ведущую в коридор.

— Да, конечно. Очевидно, все так и было, как вы говорите, — пробормотал Пуаро.

Но лицо его все еще выражало недоумение.

— В чем дело? — спросил мосье Бук. — Что-то в этой версии вас не устраивает?

Пуаро быстро глянул на него:

— А вы этого не заметили? Очевидно, нет. Впрочем, это сущая мелочь.

В купе заглянул проводник:

— Американская дама возвращается.

Вид у доктора Константина был виноватый: он сознавал, что обошелся с миссис Хаббард довольно бесцеремонно. Но она и не думала его упрекать. Ее пыл был всецело направлен на другое.

— Я вам скажу прямо и без церемоний, — выпалила она, едва появившись в дверях. — Я в этом купе ни за что не останусь! Хоть вы меня озолотите, а я тут не засну!

— Но, мадам…

— Я знаю, что вы мне ответите, и я вам скажу сразу: я на это не пойду! Лучше просижу всю ночь в коридоре. — Она заплакала. — Знала бы моя дочь, видела бы она, да она бы…

Пуаро решительно прервал ее:

— Вы меня не поняли, мадам. Ваша просьба вполне обоснованна. Ваш багаж немедленно перенесут в другое купе.

Миссис Хаббард отняла платок от глаз:

— Неужели? Мне сразу стало лучше. Но ведь в вагоне все купе заняты, разве что кто-нибудь из мужчин…

— Ваш багаж, мадам, — вмешался мосье Бук, — перенесут из этого вагона в другой. Вам отведут купе в соседнем вагоне — его прицепили в Белграде.

— Это просто замечательно! Я, конечно, не истеричка, но спать здесь, когда рядом, за стеной, труп… — Она вздрогнула. — Нет, это выше моих сил.

— Мишель! — крикнул мосье Бук. — Перенесите багаж дамы в любое свободное купе вагона АФИНЫ-ПАРИЖ.

— Понятно, мосье. В такое же купе, как это? В купе номер три?

— Нет, нет, — быстро возразил Пуаро, прежде чем его друг успел ответить. — Я думаю, мадам лучше станет себя чувствовать, если ничто не будет ей напоминать прежнюю обстановку. Дайте ей другое купе — номер двенадцать, например.

— Слушаюсь, мосье.

Проводник схватил багаж. Миссис Хаббард рассыпалась в благодарностях:

— Вы так добры ко мне, мосье Пуаро, вы проявили такую чуткость. Уверяю вас, я умею это ценить.

— Какие пустяки! Мы пройдем с вами и проследим, чтобы вас устроили поудобнее.

Миссис Хаббард в сопровождении троих мужчин отправилась в свое новое обиталище.

— Здесь очень хорошо, — сказала она, оглядевшись.

— Вам нравится? Видите, это купе ничем не отличается от вашего прежнего.

— Это правда… только здесь полка с другой стороны. Впрочем, это не имеет никакого значения: ведь поезда то и дело меняют направление. Так вот, я говорю дочери: «Я хочу ехать по ходу поезда», — а она мне отвечает: «Что толку выбирать купе, если, когда ложишься спать, поезд идет в одну сторону, а когда просыпаешься — в другую?» И она оказалась права. К примеру, вчера вечером в Белграде — въезжали мы в одном направлении, а выезжали в другом.

— Но теперь, мадам, вы вполне довольны?

— Ну, не сказала бы. Мы застряли в заносах, и никто ничего не делает, чтобы выбраться отсюда, а мой пароход отплывает послезавтра.

— Мадам, — сказал мосье Бук. — Все мы в таком положении.

— Вы правы, — согласилась миссис Хаббард, — но ведь ни к кому из вас не врывался посреди ночи убийца.

— Одного я по-прежнему не могу понять, — сказал Пуаро, — как убийца мог попасть в ваше купе, если дверь в соседнее купе, как вы говорите, была задвинута на засов? Вы уверены, что засов был задвинут?

— Ну как же! Эта шведка проверила засов у меня на глазах.

— Попробуем воспроизвести всю сцену. Вы лежите на полке — вот так. Оттуда, как вы говорили, не видно, закрыта дверь или нет. Так?

— Да, не видно, потому что на ручке висела моя сумочка. О, Господи, теперь мне придется покупать новую сумочку! Мне делается дурно, как только взгляну на нее.

Пуаро поднял сумочку и повесил ее на ручку двери, ведущей в соседнее купе.

— Совершенно верно, — сказал он, — теперь мне все понятно; засов проходит прямо под ручкой, и сумочка его закрывает. С полки вам не было видно, закрыта дверь или нет.

— А я вам что говорила?

— Эта шведка, мисс Ольсон, стояла вот здесь — между вами и дверью. Она подергала засов и сказала вам, что дверь заперта.

— Совершенно верно.

— И все же она могла ошибиться, мадам. Вы сейчас поймете почему, — втолковывал ей Пуаро. — Засов представляет собой обыкновенный металлический брус — вот он. Если повернуть его вправо — дверь закрывается, влево — открывается. Возможно, она просто толкнула дверь, а так как дверь была закрыта с другой стороны, она и предположила, что дверь закрыта с вашей стороны.

— Ну что ж, и очень глупо.

— Мадам, добрые и услужливые люди далеко не всегда самые умные.

— Что правда, то правда.

— Кстати, мадам, вы ехали в Смирну этим же путем?

— Нет, я доехала на пароходе до Стамбула, там меня встретил друг моей дочери мистер Джонсон — прелестнейший человек, вам обязательно надо с ним познакомиться, — он показал мне Стамбул. Город меня разочаровал — сплошные развалины. И всюду эти мечети, а в них заставляют надевать шлепанцы, да, на чем, бишь, я остановилась?

— Вы говорили, что вас встретил мистер Джонсон.

— Да, он посадил меня на французское торговое судно — оно шло в Смирну, а там прямо на пристани меня уже ждал зять. Что скажет он, когда услышит об этом! Дочь уверяла меня, что так ехать всего проще и удобнее. «Сиди себе в купе до самого Парижа, — говорила она, — а там тебя встретит представитель американской туристической компании». О, Господи, как мне отказаться от билета на пароход? Ведь для этого нужно предупредить компанию? Нет, это просто ужасно… — И миссис Хаббард снова пустила слезу.

Пуаро — он уже ерзал на месте — поспешил прервать словоохотливую даму:

— Вы пережили такое потрясение, мадам. Мы попросим официанта принести вам чаю с печеньем.

— Я не так уж люблю чай, — сказала миссис Хаббард жалостно, — это англичане во всех случаях жизни пьют чай.

— Тогда кофе, мадам. Вам надо прийти в себя.

— От этого коньяка у меня закружилась голова. Я, пожалуй, и в самом деле выпила бы кофе.

— Отлично. Вам надо поддержать свои упавшие силы.

— Господи, как вы смешно говорите!

— Но прежде всего, мадам, небольшая формальность. Вы разрешите обыскать ваш багаж?

— Для чего?

— Мы собираемся обыскать багаж всех пассажиров. Мне не хотелось бы об этом говорить, но вспомните о вашей сумочке.

— Господи помилуй! Еще один такой сюрприз — и мне конец.

Осмотр провели очень быстро. Багажа у миссис Хаббард было немного: шляпная картонка, дешевый чемодан и туго набитый саквояж. Вещи у нее были самые что ни на есть простые и незамысловатые, так что, если бы миссис Хаббард не тормозила дела, поминутно подсовывая фотографии дочери и ее двоих довольно уродливых детей: «Малышки моей дочери. Правда, прелестные?», они справились бы с осмотром за две минуты.

Глава 15 Багаж пассажиров

Выдавив из себя пару любезных фраз и заверив миссис Хаббард, что ей подадут кофе, Пуаро и его спутники наконец отбыли восвояси.

— Ну что ж, для начала мы вытащили пустой номер, — сказал мосье Бук. — За кого примемся теперь?

— Я думаю, проще всего будет заходить во все купе по порядку. Следовательно, начнем с номера шестнадцатого — любезного мистера Хардмана.

Мистер Хардман — он курил сигару — встретил их как нельзя более приветливо:

— Входите, входите, господа, если, конечно, поместитесь. Здесь тесновато для такой компании.

Бук объяснил цель визита, и верзила сыщик понимающе кивнул:

— Я не против. По правде говоря, я уж было начал удивляться, почему вы не занялись этим раньше. Вот вам мои ключи. Не хотите ли обыскать мои карманы? Я к вашим услугам. Достать саквояжи?

— Их достанет проводник. Мишель!

Оба саквояжа мистера Хардмана быстро обследовали и возвратили владельцу. В них обнаружили разве что некоторый переизбыток спиртного. Мистер Хардман подмигнул:

— На границах к багажу не слишком присматриваются. Особенно если дать проводнику на лапу. Я ему сразу всучил пачку турецких бумажонок — и до сих пор не имел неприятностей.

— А в Париже?

Мистер Хардман снова подмигнул:

— К тому времени, когда я доберусь до Парижа, все мое спиртное можно будет уместить в бутылочке из-под шампуня.

— Я вижу, вы не сторонник «сухого закона», мистер Хардман? — спросил улыбаясь мосье Бук.

— По правде говоря, «сухой закон» мне никогда не мешал, — сказал Хардман.

— Понятно. Ходите в подпольные забегаловки, — сказал мосье Бук, с удовольствием выговаривая последнее слово. — Эти специфические американские выражения, они такие выразительные, такие оригинальные.

— Мне бы хотелось съездить в Америку, — сказал Пуаро.

— Да, у нас вы научились бы передовым методам, — сказал Хардман. — Европу надо тормошить, не то она совсем закиснет.

— Америка, конечно, передовая страна, — согласился Пуаро, — тут я с вами согласен. И лично мне американцы многим нравятся. Но должен сказать — хотя вы, наверное, сочтете меня старомодным, — что американки мне нравятся гораздо меньше, чем мои соотечественницы. Мне кажется: никто не может сравниться с француженкой или бельгийкой — они такие кокетливые, такие женственные.

Хардман на минутку отвернулся и взглянул на сугробы за окном.

— Возможно, вы и правы, мосье Пуаро, — сказал он, — но я думаю, что мужчины всегда предпочитают своих соотечественниц. — И он мигнул, будто снег слепил ему глаза. — Просто режет глаза, правда? — заметил он. — Как хотите, господа, а мне это действует на нервы: и убийство, и снег, и все прочее, а главное — бездействие. Слоняешься попусту, а время уходит. Я не привык сидеть сложа руки.

— Вы энергичны, как и подобает американцу, — улыбнулся Пуаро.

Проводник поставил вещи на полку, и они перешли в соседнее купе. Там в углу, попыхивая трубкой, читал журнал полковник Арбэтнот.

Пуаро объяснил цель их прихода. Полковник не стал возражать. Его багаж состоял из двух тяжелых кожаных чемоданов.

— Остальные вещи я отправил морем, — объяснил он.

Как большинство военных, полковник умел паковать вещи, поэтому осмотр багажа занял всего несколько минут. Пуаро заметил пакетик с ершиками для трубок.

— Вы всегда употребляете такие ершики? — спросил он.

— Почти всегда. Если удается их достать.

— Понятно, — кивнул Пуаро.

Ершики были как две капли воды похожи на тот, что нашли в купе убитого.

Когда они вышли в коридор, доктор Константин упомянул об этом обстоятельстве.

— И все-таки, — пробормотал Пуаро, — мне не верится, Не тот у него характер, а если мы это признаем, значит, мы должны признать, что он не может быть убийцей.

Дверь следующего купе была закрыта, Его занимала княгиня Драгомирова. Они постучались и в ответ услышали глубокое контральто княгини:

— Войдите.

Мосье Бук выступил в роли посредника. Вежливо и почтительно он объяснил цель их прихода.

Княгиня выслушала его молча: ее крохотное жабье личико было бесстрастно.

— Если это необходимо, господа, — сказала она спокойно, когда мосье Бук изложил просьбу Пуаро, — то не о чем и говорить. Ключи у моей горничной. Она вам все покажет.

— Ваши ключи всегда у горничной, мадам? — спросил Пуаро.

— Разумеется, мосье.

— А если ночью на границе таможенники потребуют открыть один из чемоданов?

Старуха пожала плечами:

— Это вряд ли вероятно, но в таком случае проводник приведет мою горничную.

— Значит, вы ей абсолютно доверяете, мадам?

— Я уже говорила вам об этом, — спокойно сказала княгиня. — Я не держу у себя людей, которым не доверяю.

— Да, — сказал Пуаро задумчиво, — в наши дни преданность не так уж часто встречается. Так что, пожалуй, лучше держать неказистую служанку, которой можно доверять, чем более шикарную горничную, элегантную парижанку, к примеру.

Темные проницательные глаза княгини медленно поднялись на него:

— На что вы намекаете, мосье Пуаро?

— Я, мадам? Ни на что.

— Да нет же. Вы считаете — не так ли? — что моими туалетами должна была бы заниматься элегантная француженка?

— Это было бы, пожалуй, более естественно, мадам.

Княгина покачала головой.

— Шмидт мне предана. — Последнее слово она особо подчеркнула. — А преданность — бесценна.

Прибыла горничная с ключами. Княгиня по-немецки велела ей распаковать чемоданы и помочь их осмотреть. Сама же вышла в коридор и стала глядеть в окно на снег. Пуаро вышел вместе с княгиней, предоставив мосье Буку обыскать багаж.

Княгиня с грустной улыбкой поглядела на Пуаро:

— А вас, мосье, не интересует, что у меня в чемоданах?

Пуаро покачал головой:

— Это чистая формальность, мадам.

— Вы в этом уверены?

— В вашем случае — да.

— А ведь я знала и любила Соню Армстронг. Что вы об этом думаете? Что я не стану пачкать рук убийством такого негодяя, как Кассетти? Может быть, вы и правы.

Минуту-две она молчала. Потом сказала:

— А знаете, как бы я поступила с таким человеком, будь на то моя воля? Я бы позвала моих слуг и приказала: «Засеките его до смерти и выкиньте на свалку!» Так поступали в дни моей юности, мосье.

Пуаро и тут ничего не сказал.

— Вы молчите, мосье Пуаро. Интересно знать, что вы думаете? — с неожиданной горячностью сказала княгиня.

Пуаро посмотрел ей в глаза.

— Я думаю, мадам, — сказал он, — что у вас сильная воля, чего никак не скажешь о ваших руках.

Она поглядела на свои тонкие, обтянутые черным шелком, унизанные кольцами пальцы, напоминающие когти.

— Это правда, — сказала княгиня, — руки у меня очень слабые. И я не знаю, радоваться этому или огорчаться. — И, резко повернувшись, ушла в купе, где ее горничная деловито запаковывала чемоданы.

Извинения мосье Бука княгиня оборвала на полуслове.

— Нет никакой необходимости извиняться, мосье, — сказала она. — Произошло убийство. Следовательно, эти меры необходимы. Только и всего.

— Вы очень любезны, мадам.

Они откланялись — княгиня в ответ слегка кивнула головой.

Двери двух следующих купе были закрыты. Мосье Бук остановился и почесал в затылке:

— Вот черт, это грозит неприятностями. У них дипломатические паспорта: их багаж досмотру не подлежит.

— Таможенному досмотру — нет, но когда речь идет об убийстве…

— Знаю. И тем не менее я бы хотел избежать международных осложнений…

— Не огорчайтесь, друг мой. Граф и графиня разумные люди и все поймут. Видели, как была любезна княгиня Драгомирова?

— Она настоящая аристократка. И хотя эти двое — люди того же круга, граф показался мне человеком не слишком покладистым. Он был очень недоволен, когда вы настояли на своем и допросили его жену. А обыск разозлит его еще больше. Давайте, э-э… давайте обойдемся без них? Ведь в конце концов какое они могут иметь отношение к этому делу? Зачем мне навлекать на себя ненужные неприятности?

— Не могу с вами согласиться, — сказал Пуаро. — Я уверен, что граф Андрени поступит разумно. Во всяком случае, давайте хотя бы попытаемся.

И прежде чем мосье Бук успел возразить, Пуаро громко постучал в дверь тринадцатого купе.

Изнутри крикнули: «Войдите!»

Граф сидел около двери и читал газету. Графиня свернулась клубочком в углу напротив. Под головой у нее лежала подушка, — казалось, она спит.

— Извините, граф, — начал Пуаро. — Простите нас за вторжение. Дело в том, что мы обыскиваем багаж всех пассажиров, В большинстве случаев это простая — однако необходимая — формальность. Мосье Бук предполагает, что, как дипломат, вы праве требовать, чтобы вас освободили от обыска.

Граф с минуту подумал.

— Благодарю вас, — сказал он. — Но мне, пожалуй, не хотелось бы, чтобы для меня делали исключение. Я бы предпочел, чтобы наши вещи обыскали точно так же, как багаж остальных пассажиров. Я надеюсь, ты не возражаешь, Елена? — обратился он к жене.

— Нисколько, — без малейших колебаний ответила графиня.

Осмотр произвели быстро и довольно поверхностно. Пуаро, видно, конфузился; он то и дело отпускал не имеющие отношения к делу замечания.

Так, например, поднимая синий сафьяновый чемодан с вытисненными на нем короной и инициалами графини, он сказал:

— На вашем чемодане отсырела наклейка, мадам.

Графиня ничего не ответила. Во время обыска она сидела, свернувшись клубочком, в углу, и со скучающим видом смотрела в окно. Заканчивая обыск, Пуаро открыл шкафчик над умывальником и окинул беглым взглядом его содержимое — губку, крем, пудру и бутылочку с надписью «Трионал». После взаимного обмена любезностями сыскная партия удалилась.

За купе венгров шли купе миссис Хаббард, купе убитого и купе Пуаро, поэтому они перешли к купе второго класса. Первое купе — места одиннадцать и двенадцать — занимали Мэри Дебенхэм (когда они вошли, она читала книгу) и Грета Ольсон (она крепко спала, но от стука двери вздрогнула и проснулась). Пуаро, привычно извинившись, сообщил дамам о том, что у них будет произведен обыск. Шведка всполошилась, Мэри Дебенхэм осталась безучастной.

Пуаро обратился к шведке:

— С вашего разрешения, мадемуазель, прежде всего займемся вашим багажом, после чего я бы попросил вас осведомиться, как чувствует себя наша миссис Хаббард. Мы перевели ее в соседний вагон, но она никак не может оправиться после своей находки. Я велел отнести ей кофе, но мне кажется, что она из тех людей, которым прежде всего нужен собеседник.

Добрая шведка тотчас же преисполнилась сочувствия. Да, да, она сразу пойдет к американке. Конечно, такое ужасное потрясение, а ведь бедная дама и без того расстроена и поездкой, и разлукой с дочерью. Ну конечно же, она немедленно отправится туда… ее чемодан не заперт… и она обязательно возьмет с собой нашатырный спирт.

Шведка опрометью кинулась в коридор. Осмотр ее пожитков занял мало времени. Они были до крайности убоги. Она, видно, еще не обнаружила пропажу проволочных сеток из шляпной коробки.

Мисс Дебенхэм отложила книгу и стала наблюдать за Пуаро. Она беспрекословно отдала ему ключи от чемодана, а когда чемодан был открыт, спросила:

— Почему вы отослали ее, мосье Пуаро?

— Отослал? Чтобы она поухаживала за американкой, для чего же еще?

— Отличный предлог, но тем не менее только предлог.

— Я вас не понимаю, мадемуазель.

— Я думаю, вы прекрасно меня понимаете, — улыбнулась она. — Вы хотели поговорить со мной наедине. Правда?

— Я ничего подобного не говорил, мадемуазель.

— И не думали? Да нет, вы об этом думали, верно?

— Мадемуазель, у нас есть пословица…

— Qui s'excuse s'accuse[136] — вы это хотели сказать? Признайте, что я не обделена здравым смыслом и наблюдательностью. Вы почему-то решили, будто мне что-то известно об этом грязном деле — убийстве человека, которого я никогда в жизни не видела.

— Чистейшая фантазия, мадемуазель.

— Нет, вовсе не фантазия. И мне кажется, мы тратим время попусту — скрываем правду, кружимся вокруг да около, вместо того чтобы прямо и откровенно перейти к делу.

— А вы не любите тратить время попусту? Вы любите хватать быка за рога? Вам нравятся откровенность и прямота? Что ж, буду действовать с излюбленной вами прямотой и откровенностью и спрошу, что означают некоторые фразы, которые я случайно подслушал по пути из Сирии. В Конье я вышел из вагона, как говорят англичане, «порастянуть ноги». Было тихо, я услышал голоса — ваш и полковника. Вы говорили ему: «Сейчас не время. Когда все будет кончено… И это будет позади…» Что означали ваши слова, мадемуазель?

— Вы думаете, я имела в виду убийство? — спокойно спросила она.

— Здесь вопросы задаю я, мадемуазель.

Она вздохнула и задумалась.

— В этих словах был свой смысл, мосье, — сказала она через минуту, словно очнувшись от сна, — но какой — этого я вам сказать не могу. Могу только дать честное слово, что я и в глаза не видела Рэтчетта, пока не села в поезд.

— Так… Значит, вы отказываетесь объяснить эти слова?

— Да… Если вам угодно поставить вопрос так — отказываюсь. Речь шла об… об одном деле, которое я взялась выполнить.

— И вы его выполнили?

— Что вы хотите сказать?

— Вы его выполнили, верно?

— Какие основания у вас так думать?

— Послушайте меня, мадемуазель. Я напомню вам еще один случай. В тот день, когда мы должны были прибыть в Стамбул, поезд запаздывал. И это вас очень волновало, мадемуазель. Вы, обычно такая спокойная и сдержанная, потеряли всякое самообладание.

— Я боялась опоздать на пересадку.

— Так вы говорили. Но ведь Восточный экспресс, мадемуазель, отправляется из Стамбула ежедневно. Даже если бы вы опоздали на поезд, вы задержались бы только на одни сутки.

Мэри Добенхэм впервые проявила признаки нетерпения:

— Вы, кажется, не понимаете, что человека могут ждать друзья и его опоздание на сутки расстраивает все планы и может повлечь за собой массу неудобств.

— Ах так, значит, дело было в этом? Вас ждали друзья, и вы не хотели причинить им неудобства?

— Вот именно.

— И все же это странно…

— Что странно?

— Мы садимся в Восточный экспресс — и снова опаздываем. На этот раз опоздание влечет за собой куда более неприятные последствия: отсюда нельзя ни послать телеграмму вашим друзьям, ни предупредить их по этому… как это по-английски, междуно… междугородному телефону?

— По междугородному телефону, вы хотите сказать?

— Ну, да.

Мэри Дебенхэм невольно улыбнулась:

— Вполне с вами согласна, это очень неприятно, когда не можешь предупредить своих ни телеграммой, ни по телефону.

— И все же, мадемуазель, на этот раз вы ведете себя совсем иначе. Вы ничем не выдаете своего нетерпения. Вы полны философского спокойствия.

Мэри Дебенхэм вспыхнула, закусила губу и посерьезнела.

— Вы мне не ответили, мадемуазель.

— Извините. Я не поняла, на что я должна отвечать.

— Чем вы объясните такую перемену в своем поведении, мадемуазель?

— А вам не кажется, что вы делаете из мухи слона, мосье Пуаро?

Пуаро виновато развел руками:

— Таков общий недостаток всех сыщиков. Мы всегда ищем логику в поведении человека. И не учитываем смен настроения.

Мэри Дебенхэм не ответила.

— Вы хорошо знаете полковника Арбэтнота, мадемуазель?

Пуаро показалось, что девушку обрадовала перемена темы.

— Я познакомилась с ним во время этого путешествия.

— У вас есть основания подозревать, что он знал Рэтчетта?

Она покачала головой:

— Я совершенно уверена, что он его не знал.

— Почему вы так уверены?

— Он мне об этом говорил.

— И тем не менее, мадемуазель, на полу в купе убитого мы нашли ершик. А из всех пассажиров трубку курит только полковник.

Пуаро внимательно следил за девушкой. Однако на лице ее не отразилось никаких чувств.

— Чепуха. Нелепость, — сказала она, — никогда не поверю, что полковник Арбэтнот может быть замешан в преступлении, особенно таком мелодраматичном, как это.

Пуаро и сам думал примерно так же, поэтому он чуть было не согласился с девушкой. Однако вместо этого сказал:

— Должен вам напомнить, мадемуазель, что вы недостаточно хорошо знаете полковника.

Она пожала плечами:

— Мне хорошо знакомы люди этого склада.

— Вы по-прежнему отказываетесь объяснить мне значение слов: «Когда это будет позади»? — спросил Пуаро подчеркнуто вежливо.

— Мне больше нечего вам сказать, — холодно ответила она.

— Это не имеет значения, — сказал Пуаро, — я сам все узнаю.

Он отвесил поклон и вышел из купе, закрыв за собой дверь.

— Разумно ли вы поступили, мой друг? — спросил мосье Бук. — Теперь она будет начеку, а следовательно, и полковник тоже будет начеку.

— Друг мой, когда хочешь поймать кролика, приходится запускать в нору хорька. И если кролик в норе — он выбежит. Так я и сделал.

Они вошли в купе Хильдегарды Шмидт. Горничная стояла в дверях: она встретила посетителей почтительно и совершенно спокойно. Пуаро быстро осмотрел содержимое чемоданчика. Затем знаком приказал проводнику достать с полки большой сундук.

— Ключи у вас? — спросил он горничную.

— Сундук открыт, господин.

Пуаро расстегнул ремни и поднял крышку.

— Ага, — сказал он, обернувшись к мосье Буку. — Вы помните, что я вам говорил? Взгляните-ка сюда!

На самом верху сундука лежала небрежно свернутая коричневая форма проводника.

Флегматичная немка всполошилась.

— Ой! — закричала она. — Это не мое! Я ничего подобного сюда не клала. Я не заглядывала в сундук с тех пор, как мы выехали из Стамбула. Поверьте мне, я вас не обманываю. — И она умоляюще переводила глаза с одного мужчины на другого.

Пуаро ласково взял ее за руку, пытаясь успокоить:

— Пожалуйста, не беспокойтесь. Мы вам верим. Не волнуйтесь. Я так же убежден в том, что вы не прятали форму, как и в том, что вы отличная кухарка. Ведь вы отличная кухарка, правда?

Горничная была явно озадачена, однако невольно расплылась в улыбке:

— Это правда, все мои хозяйки так говорили. Я… — Она запнулась, открыла рот, и на лице ее отразился испуг.

— Не бойтесь, — сказал Пуаро. — У вас нет никаких оснований беспокоиться. Послушайте, я расскажу вам, как это произошло. Человек в форме проводника выходит из купе убитого. Он сталкивается с вами в коридоре. Он этого не ожидал. Ведь он надеялся, что его никто не увидит. Что делать? Необходимо куда-то девать форму, потому что, если раньше она служила ему прикрытием, теперь она может только выдать его.

Пуаро посмотрел на мосье Бука и доктора Константина, те внимательно слушали его.

— Поезд стоит среди сугробов. Метель спутала все планы преступника. Где спрятать форму? Все купе заняты. Впрочем, нет, не все: он проходит мимо открытого купе — там никого нет. Наверное, его занимает женщина, с которой он только что столкнулся в коридоре. Забежав в купе, он быстро сбрасывает форму и засовывает ее в сундук на верхней полке в надежде, что ее не скоро обнаружат.

— А что потом? — спросил мосье Бук.

— Над этим нам надо еще подумать, — сказал Пуаро и многозначительно посмотрел на своего друга.

Он поднял тужурку. Третьей пуговицы снизу недоставало. Засунув руку в карман тужурки, Пуаро извлек оттуда железнодорожный ключ: такими ключами проводники обычно открывают купе.

— А вот вам и объяснение, почему наш проводник мог проходить сквозь закрытые двери, — сказал мосье Бук. — Вы зря спрашивали миссис Хаббард, была ее дверь закрыта или нет: этот человек все равно мог пройти через нее. В конце-то концов, раз уж он запасся формой, отчего бы ему не запастись и железнодорожным ключом?

— В самом деле отчего? — спросил Пуаро.

— Нам давно следовало об этом догадаться. Помните, Мишель еще сказал, что дверь в купе миссис Хаббард была закрыта, когда он пришел по ее вызову?

— Так точно, мосье, — сказал проводник, — поэтому я и подумал, что даме это померещилось.

— Зато теперь все проясняется, — продолжал мосье Бук. — Он наверняка хотел закрыть и дверь в соседнее купе, но, очевидно, миссис Хаббард зашевелилась, и это его спугнуло.

— Значит, — сказал Пуаро, — сейчас нам остается только найти красное кимоно.

— Правильно. Но два последних купе занимают мужчины.

— Все равно будем обыскивать.

— Безусловно! Ведь я помню, что вы говорили.

Гектор Маккуин охотно предоставил в их распоряжение свои чемоданы.

— Наконец-то вы за меня принялись. — Он невесело улыбнулся. — Я, безусловно, самый подозрительный пассажир во всем поезде. Теперь вам остается только обнаружить завещание, где старик оставил мне все деньги, и делу конец.

Мосье Бук недоверчиво посмотрел на секретаря.

— Шутка, — поспешил сказать Маккуин. — По правде говоря, он, конечно, не оставил бы мне ни цента. Я был ему полезен — языки, знаете ли, и всякая такая штука, — но не более того. Если говоришь только по-английски, да и то с американским акцентом, тебя, того и гляди, обжулят. Я и сам не такой уж полиглот, но в магазинах и отелях могу объясниться по-французски, по-немецки и по-итальянски.

Маккуин говорил несколько громче обычного. Хотя он охотно согласился на обыск, ему, видно, было несколько не по себе.

В коридор вышел Пуаро.

— Ничего не нашли, — сказал он, — даже завещания в вашу пользу и то не нашли.

Маккуин вздохнул.

— Просто гора с плеч, — с усмешкой сказал он.

Перешли в соседнее купе. Осмотр пожитков верзилы итальянца и лакея не дал никаких результатов.

Мужчины остановились в конце коридора и переглянулись.

— Что же дальше? — спросил мосье Бук.

— Вернемся в вагон-ресторан, — сказал Пуаро. — Мы узнали все, что можно. Выслушали показания пассажиров, осмотрели багаж, сами кое-что увидели. Теперь нам остается только хорошенько подумать.

Пуаро полез в карман за портсигаром. Портсигар был пуст.

— Я присоединюсь к вам через минуту, — сказал он. — Мне понадобятся сигареты. Дело это очень путаное и необычное. Кто был одет в красное кимоно? Где оно сейчас? Хотел бы я знать. Есть в этом деле какая-то зацепка, какая-то деталь, которая ускользает от меня. Дело это путаное, потому что его нарочно запутали. Сейчас мы все обсудим. Подождите меня одну минутку.

И Пуаро быстро прошел по коридору в свое купе. Он помнил, что в одном из чемоданов у него лежат сигареты. Сняв с полки чемодан, он щелкнул замком. И тут же попятился, в изумлении таращась на чемодан.

В чемодане на самом верху лежало аккуратно свернутое красное кимоно, расшитое драконами.

— Ага, — пробормотал он, — вот оно что. Вызов. Что ж, принимаю его.

Часть третья ЭРКЮЛЬ ПУАРО УСАЖИВАЕТСЯ ПОУДОБНЕЕ И РАЗМЫШЛЯЕТ

Глава 1 Который?

Когда Пуаро вошел в вагон, мосье Бук и доктор Константин оживленно переговаривались. Вид у мосье Бука был подавленный.

— А вот и он, — сказал мосье Бук, увидев Пуаро, а когда тот сел рядом, добавил: — Если вы распутаете это дело, я и впрямь поверю в чудеса. Значит, оно не дает вам покоя?

— Конечно, не дает. Я до сих пор ничего в нем не понимаю.

— И я тоже, — сказал доктор, с любопытством поглядывая на Пуаро. — Честно говоря, я просто не представляю, что же нам делать дальше.

— Вот как, — рассеянно сказал Пуаро.

Он вынул портсигар, закурил. Глаза его отражали работу мысли.

— Это-то меня и привлекает, — сказал он. — Обычные методы расследования нам недоступны. Скажем, мы выслушали показания этих людей, но как знать, говорят они правду или лгут? Проверить их обычными способами мы не можем, значит, нам надо самим изобрести способ их проверить. А это требует известной изобретательности ума.

— Все это очень хорошо, — сказал мосье Бук, — но вы же не располагаете никакими сведениями.

— Я вам уже говорил, что располагаю показаниями пассажиров, да и сам я тоже кое-что увидел.

— Показания пассажиров мало чего стоят. Мы от них ничего не узнали.

Пуаро покачал головой:

— Я не согласен с вами, мой друг. В показаниях пассажиров было несколько интересных моментов.

— Неужели? — недоверчиво спросил мосье Бук. — Я этого не заметил.

— Это потому, что вы плохо слушали.

— Хорошо, тогда скажите мне, что я пропустил?

— Я приведу только один пример — показания первого свидетеля, молодого Маккуина. Он, на мой взгляд, произнес весьма знаменательную фразу.

— Это о письмах.

— Нет, не о письмах. Насколько я помню, он сказал так: «Мы разъезжали вместе. Мистеру Рэтчетту хотелось поглядеть свет. Языков он не знал, и это ему мешало. Я был у него скорее гидом и переводчиком, чем секретарем», — Он перевел взгляд с доктора на мосье Бука. — Как? Неужели вы так и не поняли? Ну, это уже непростительно, ведь всего несколько минут назад вам представился еще один случай проявить наблюдательность. Он сказал: «Если говоришь только по-английски, да и то с американским акцентом, тебя, того и гляди, обжулят».

— Вы хотите сказать… — все еще недоумевал мосье Бук.

— А вы хотите, чтоб я вам все разжевал и в рот положил? Хорошо, слушайте: мистер Рэтчетт не говорил по-французски. И тем не менее, когда вчера ночью проводник пришел по его вызову, ему ответили по-французски, что произошла ошибка и чтобы он не беспокоился. Более того, ответили, как мог ответить только человек, хорошо знающий язык, а не тот, кто знает по-французски всего несколько слов: «Се n'est rien. Je me suis trompe».

— Правильно! — воскликнул доктор Константин. — И как только мы не заметили! Я помню, что вы особо выделили эти слова, когда пересказывали нам эту сцену. Теперь я понимаю, почему вы не хотели брать в расчет разбитые часы. Ведь без двадцати трех минут час Рэтчетт был мертв…

— А значит, говорил не он, а его убийца! — эффектно закончил мосье Бук.

Пуаро предостерегающе поднял руку:

— Не будем забегать вперед! И прежде всего давайте в своих предположениях исходить только из того, что мы досконально знаем. Я думаю, мы можем с уверенностью сказать, что без двадцати трех час в купе Рэтчетта находилось постороннее лицо и что это лицо или было французом по национальности, или бегло говорило по-французски.

— Вы слишком осторожны, старина.

— Мы должны продвигаться вперед постепенно, шаг за шагом. У меня нет никаких доказательств, что Рэтчетт был в это время мертв.

— Но вспомните, вы же проснулись от крика.

— Совершенно верно.

— С одной стороны, — продолжал мосье Бук задумчиво, — это открытие не слишком меняет дело. Вы слышали, что в соседнем купе кто-то ходит. Так вот, это был не Рэтчетт, а другой человек. Наверняка он смывал кровь с рук, заметал следы преступления, жег компрометирующее письмо. Потом он переждал, пока все стихнет, и, когда наконец решил, что путь открыт, запер дверь Рэтчетта изнутри на замок и на цепочку, открыл дверь, ведущую в купе миссис Хаббард, и выскользнул через нее. То есть все произошло именно так, как мы и думали, с той только разницей, что Рэтчетта убили на полчаса раньше, а стрелки часов передвинули, чтобы обеспечить преступнику алиби.

— Не слишком надежное алиби, — сказал Пуаро. — Стрелки показывают час пятнадцать, то есть именно то время, когда непрошеный гость покинул сцену преступления.

— Верно, — согласился мосье Бук, слегка смутившись. — Ну, хорошо, о чем говорят вам эти часы?

— Если стрелки были передвинуты, я повторяю — если, тогда время, которое они указывают, должно иметь значение. И естественно было бы подозревать всех, у кого есть надежное алиби именно на это время — на час пятнадцать.

— Согласен с вами, мосье, — сказал доктор. — Это вполне логично.

— Нам следует обратить внимание и на то, когда непрошеный гость вошел в купе. Когда ему представился случай туда проникнуть? У него была только одна возможность сделать это — во время стоянки поезда в Виньковцах, если только он не был заодно с настоящим проводником. После того как поезд отправился из Виньковцов, проводник безвыходно сидел в коридоре, и, тогда как ни один из пассажиров не обратил бы внимания на человека в форме проводника, настоящий проводник обязательно заметил бы самозванца. Во время стоянки в Виньковцах проводник выходит на перрон, а значит, путь открыт.

— Следовательно, отталкиваясь от ваших прежних выводов, это должен быть один из пассажиров, — сказал мосье Бук, — Мы возвращаемся к тому, с чего начали. Который же из них?

Пуаро усмехнулся.

— Я составил список, — сказал он. — Если угодно, просмотрите его, это, возможно, освежит вашу память.

Доктор и мосье Бук склонились над списком. На листках четким почерком были выписаны имена всех пассажиров в той последовательности, в какой их допрашивали.

7. Гектор Маккуин: американский подданный. Место № 6. Второй класс.

Мотивы: могли возникнуть в процессе общения с убитым.

Алиби: с 12 до 2 пополуночи (с 12 до 1.30 подтверждает полковник Арбэтнот; с 1.15 до 2 — проводник).

Улики: никаких.

Подозрительные обстоятельства: никаких.

2. Проводник Пьер Мишель: французский подданный.

Мотивы: никаких.

Алиби: с 12 до 2 пополуночи (Э. 77. видел его в коридоре в 12.37 — в то же самое время, когда из купе Рэтчетта раздался голос. С 1 до 1.16 его алиби подтверждают два других проводника).

Улики: никаких.

Подозрительные обстоятельства: найденная нами форма проводника говорит скорее в его пользу, так как, судя по всему, была подкинута, чтобы подозрения пали на него.

3. Эдуард Мастермэн: английский подданный. Место № 4. Второй класс.

Мотивы: могли возникнуть в процессе общения с убитым, у которого он служил лакеем.

Алиби: с 12 до 2 (подтверждается Антонио Фоскарелли).

Улики: никаких, за исключением того, что ему, единственному из мужчин в вагоне, подходит по размеру форма проводника. С другой стороны, он вряд ли хорошо говорит по-французски.

4. Миссис Хаббард: американская подданная. Место № 3. Первый класс.

Мотивы: никаких.

Алиби: с часу до двух — никакого.

Улики, подозрительные обстоятельства: рассказ о мужчине, вторгшемся посреди ночи в ее купе, подтверждается показаниями Хардмана и горничной Шмидт.

5. Грета Ольсон: шведская подданная. Место № 10. Второй класс.

Мотивы: никаких.

Алиби: с 12 до 2 (подтверждается Мэри Дебенхэм).

Примечание: последняя видела Рэтчетта живым.

6. Княгиня Драгомирова: натурализованная подданная Франции. Место № 14. Первый класс.

Мотивы: была близким другом семьи Армстронгов и крестной матерью Сони Армстронг.

Алиби: с 12 до 2 (подтверждается показаниями проводника и горничной).

Улики, подозрительные обстоятельства: никаких.

7. Граф Андрени: венгерский подданный. Дипломатический паспорт. Место № 13. Первый класс.

Мотивы: никаких.

Алиби: с 12 до 2 (подтверждается проводником, за исключением краткого периода с 1 до 1.16).

8. Графиня Андрени: то же самое. Место № 12.

Мотивы: никаких.

Алиби с 12 до 2 пополуночи (приняла трионал и уснула. Подтверждается показаниями мужа. В шкафчике стоит пузырек с трионалом).

9. Полковник Арбэтнот: подданный Великобритании: Место № 15. Первый класс.

Мотивы: никаких.

Алиби: с 12 до 2 пополуночи (разговаривал с Маккуином до 1.30. Потом пошел к себе в купе и не выходил оттуда. Подтверждается показаниями Маккуина и проводника).

Улики, подозрительные обстоятельства: ершик для трубки.

10. Сайрус Хардман: американский подданный. Место № 16. Первый класс.

Мотивы: неизвестны.

Алиби: с 12 до 2 пополуночи не выходил из купе (подтверждается показаниями Маккуина и проводника).

Улики, подозрительные обстоятельства: никаких.

11. Антонио Фоскарелли: подданный США (итальянского происхождения). Место № 5. Второй класс.

Мотивы: неизвестны.

Алиби: с 12 до 2 пополуночи (подтверждается показаниями Эдуарда Мастермэна).

Улики, подозрительные обстоятельства: никаких, за исключением того, что убийство совершено оружием, которое мог бы применить, по мнению мосье Бука, человек его темперамента.

12. Мэри Дебенхэм: подданная Великобритании. Место М 11. Второй класс.

Мотивы: никаких.

Алиби: с 12 до 2 пополуночи (подтверждается показаниями Греты Ольсон).

Улики, подозрительные обстоятельства: разговор, подслушанный Эркюлем Пуаро; ее отказ объяснить вышеупомянутый разговор.

15. Хильдегарда Шмидт: подданная Германии. Место № 7. Второй класс.

Мотивы: никаких.

Алиби: с 12 до 2 пополуночи (подтверждается показаниями проводника и княгини Драгомировой). После чего легла спать. Приблизительно в 12.38 ее разбудил проводник, и она пошла к своей хозяйке.

Примечание: показания пассажиров подтверждают показания проводника. Проводник утверждает, что никто не входил в купе Рэтчетта и не выходил из него с 12 до 1 (когда проводник ушел в соседний вагон) и с 1.15 до 2.

— Этот документ, как видите, — сказал Пуаро, — всего лишь краткий перечень тех показаний, которые мы выслушали. Я их изложил по порядку для вящего удобства.

Мосье Бук, пожав плечами, вернул листок Пуаро.

— Ваш список нисколько не проясняет дела, — сказал он.

— Может, этот придется вам больше по вкусу? — сказал Пуаро и, чуть заметно улыбнувшись, вручил ему другой список.

Глава 2 Десять вопросов

На листке было написано:

«Необходимо выяснить следующее:

1. Платок с меткой „Н“. Кому он принадлежит?

2. Ершик для чистки трубки. Кто обронил его? Полковник или кто-то другой?

3. Кто был одет в красное кимоно?

4. Кто переодевался в форму проводника?

5. Почему стрелки часов указывают 1.15 пополуночи?

6. Было ли убийство совершено в это время?

7. Раньше?

8. Позже?

9. Можем ли мы быть уверены, что в убийстве Рэтчетта участвовал не один человек?

10. Как же иначе можно объяснить характер ран?»

— Давайте посмотрим, что тут можно сделать, — сказал мосье Бук, которого явно подбодрил этот вызов его умственным способностям, — Начнем хотя бы с платка. И давайте будем придерживаться самой строгой системы.

— Безусловно, — закивал головой довольный Пуаро.

Между тем мосье Бук назидательно продолжал:

— Платок с меткой «Н» может принадлежать трем женщинам: миссис Хаббард, мисс Дебенхэм — ее второе имя Хермиона — и горничной Хильдегарде Шмидт.

— Так. А кому из этих трех вероятнее всего?

— Трудно сказать. По моему мнению, скорее всего мисс Дебенхэм. Вполне возможно, что ее называют не первым именем, а вторым. И потом, она и без того у нас на подозрении. Ведь разговор, который вы, мой друг, подслушали, был, без сомнения, несколько странным, не говоря уже о том, что она отказалась его объяснить.

— Что касается меня, я голосую за американку, — сказал доктор. — Платок стоит целое состояние, а все знают, что американцы швыряются деньгами.

— Значит, вы оба исключаете горничную? — спросил Пуаро.

— Да. Она сама сказала, что такой платок может принадлежать только очень богатой женщине.

— Перейдем ко второму вопросу — ершику для трубки. Кто его обронил: полковник Арбэтнот или кто-нибудь другой?

— На это ответить труднее. Вряд ли англичанин прибегнет к кинжалу. Тут вы правы. Я склонен думать, что ершик уронил кто-то другой для того, чтобы набросить тень на долговязого англичанина.

— Как вы уже отметили, мосье Пуаро, — вставил доктор Константин, — две улики на одно преступление — в такую рассеянность как-то не верится. Я согласен с мосье Буком. Платок, так как никто не признает его своим, по всей вероятности, оставлен просто по недосмотру. Ершик же — явная фальшивка. В подтверждение этой теории я хочу обратить ваше внимание на то, что полковник Арбэтнот, не выказав никакого смущения, признал, что курит трубку и употребляет ершики такого типа.

— Логично, — сказал Пуаро.

— Вопрос номер три: кто был одет в красное кимоно? — продолжал мосье Бук. — Должен признаться, что по этому вопросу у меня нет никаких соображений. А у вас, доктор Константин?

— Никаких.

— Значит, тут нам обоим придется признать свое поражение. А вот относительно следующего вопроса можно хотя бы порассуждать. Кто этот человек (мужчина или женщина), который переодевался в форму проводника спальных вагонов? Тут мы, во всяком случае, можем исключить целый ряд людей, на которых она бы попросту не налезла: на Хардмана, полковника Арбэтнота, Фоскарелли, графа Андрени и на Гектора Маккуина — из-за большого роста; на миссис Хаббард, Хильдегарду Шмидт и Грету Ольсон — из-за толщины. Итак, остаются: лакей, мисс Дебенхэм, княгиня Драгомирова и графиня Андрени. Однако никто из них не вызывает подозрений. Грета Ольсон — в одном случае и Антонио Фоскарелли — в другом клянутся, что ни мисс Дебенхэм, ни лакей не выходили из купе. Хильдегарда Шмидт утверждает, что княгиня находилась у себя, а граф Андрени уверяет, что его жена приняла снотворное. И выходит, что никто не надевал форму, а это и вовсе нелепо.

— Наверняка это был кто-то из последней четверки, — сказал доктор Константин. — Иначе придется признать, что кто-то посторонний прокрался в поезд и спрятался в укромном месте, а мы уже пришли к заключению, что это исключено.

Мосье Бук перешел к следующему вопросу.

— Номер пять: почему стрелки разбитых часов по-называют час пятнадцать? У меня есть два объяснения. Или их перевел убийца, чтобы обеспечить себе алиби: он собирался тут же уйти из купе, но ему помешал шум в коридоре, — или… Подождите… подождите… Я вот-вот разрешусь идеей.

Пуаро и доктор почтительно ожидали, пока у мосье Бука в муках рождалась мысль.

— Додумался, — сказал наконец мосье Бук. — Часы переставил не убийца в форме проводника. Их переставил человек, которого мы назвали Вторым убийцей, — тот левша, или, другими словами, женщина в красном кимоно. Значит, дело было так: она приходит на место преступления позже и передвигает стрелки часов назад, чтобы обеспечить себе алиби.

— Поздравляю! — воскликнул доктор Константин. — Отличная мысль!

— У вас получается, — сказал Пуаро, — что женщина в красном кимоно наносит Рэтчетту удар в темноте, не зная, что он уже мертв, и тем не менее она каким-то образом догадывается, что у него в пижамном кармане лежат часы, вынимает их, вслепую переводит стрелки назад и даже ухитряется сделать на часах нужную вмятину.

Мосье Бук неприязненно посмотрел на Пуаро.

— А вы можете предложить что-нибудь лучшее? — спросил он.

— В данный момент нет, — признался Пуаро. — И все же, — продолжал он, — мне кажется, никто из вас не заметил самого интересного в этих часах.

— Имеет ли к этому отношение вопрос номер шесть? — спросил доктор. — На вопрос, было ли совершено убийство в час пятнадцать, указанное часами время, я отвечаю нет.

— Присоединяюсь к вам, — сказал мосье Бук. — Следующий вопрос: было ли убийство совершено раньше? Я отвечаю на него: да. Вы согласны со мной, доктор?

Доктор кивнул.

— Однако на вопрос, было ли убийство совершено позже, тоже можно ответить утвердительно. Я принимаю вашу теорию, мосье Бук, и думаю, что мосье Пуаро ее тоже принимает, хотя и не хочет связывать себе руки раньше времени. Первый убийца пришел до часа пятнадцати, Второй после часа пятнадцати. А так как одна из ран нанесена левой рукой, нам, наверное, следует выяснить, кто из пассажиров левша?

— Я уже кое-что сделал для этого, — сказал Пуаро. — Вы, должно быть, заметили, что я просил каждого пассажира написать свою фамилию или адрес. Для окончательных выводов тут нет оснований, потому что есть люди, которые одно делают левой рукой, другое — правой. Некоторые пишут правой рукой, а в гольф играют левой. Но все же кое-что это дает. Все пассажиры брали авторучку в правую, за исключением княгини Драгомировой — она отказалась писать.

— Княгина Драгомирова! Да нет, это невозможно! — сказал мосье Бук.

— Сомневаюсь, чтобы у нее хватило сил для этого, — усомнился доктор Константин, — та рана нанесена с большой силой.

— Значит, такой удар женщине не под силу?

— Нет, этого я не сказал бы. Но я думаю, что женщине пожилой и в особенности такой тщедушной и хрупкой, как княгиня Драгомирова, это не под силу.

— А может быть, тут сыграла роль сила духа, преодолевающая телесную немощь? — сказал Пуаро. — Княгиня — яркая личность, и в ней чувствуется огромная сила воли. Однако давайте на время оставим эту тему.

— Итак, вопросы номер девять и десять, — сказал доктор. — Можем ли мы с уверенностью утверждать, что в убийстве Рэтчетта участвовал один человек? Как иначе можно объяснить характер ран? С медицинской точки зрения, я не вижу иного объяснения. Было бы чистейшей бессмыслицей предположить, что один и тот же человек сначала ударил Рэтчетта слабо, потом изо всех сил, сначала держал кинжал в левой руке, потом переложил его в правую и после этого еще добрых полчаса тыкал кинжалом в мертвое тело. Нет, нет, это противоречит здравому смыслу.

— Да, — сказал Пуаро. — Противоречит. А версия о двух убийцах, по-вашему, не противоречит здравому смыслу?

— Но ведь вы сами только что сказали: как же иначе все объяснить?

Пуаро уставился в одну точку прямо перед собой.

— Именно об этом я и думаю, думаю непрестанно, — добавил он и уселся поудобнее в кресле. — Начиная с этого момента все расследования будут происходить вот здесь, — постучал он себя по лбу. — Мы обсудили этот вопрос со всех сторон. Перед нами факты, изложенные систематично и по порядку. Все пассажиры прошли перед нами и один за другим давали показания. Мы знаем все, что можно было узнать извне. — И он дружески улыбнулся мосье Буку: — Мы с вами, бывало, любили пошутить, что главное — это усесться поудобнее и думать, пока не додумаешься до истины, не так ли? Что ж, я готов претворить теорию в практику — здесь, у вас на глазах. Вам двоим я предлагаю проделать то же самое. Давайте закроем глаза и подумаем… Один, а может, и не один из пассажиров убил Рэтчетта. Так вот, кто из них его убил?

Глава 3 Некоторые существенные детали

Четверть часа прошло в полном молчании. Мосье Бук и доктор Константин поначалу следовали наставлениям Пуаро. Они пытались разобраться в путанице фактов и прийти к четкому, объясняющему все противоречия решению.

Мысль мосье Бука шла примерно таким путем:

«Безусловно, надо как следует подумать. Но ведь, по правде говоря, сколько можно думать… Пуаро определенно подозревает молодую англичанку. Явно ошибается. Англичанки слишком хладнокровные… А все потому, что они такие тощие… Но не буду отвлекаться. Похоже, что это не итальянец, а жаль… Уж не врет ли лакей, когда говорит, что Фоскарелли не выходил из купе? Но чего ради ему врать? Англичан трудно подкупить — к ним не подступишься. Вообще все сложилось до крайности неудачно. Интересно, когда мы отсюда выберемся? Должно быть, какие-то спасательные работы все-таки ведутся. Но на Балканах не любят спешить… Пока они спохватятся, немало времени пройдет. Да и с их полицией не так-то просто договориться — они тут такие чванные, чуть что, лезут в бутылку — им все кажется, что к ним относятся без должного почтения. Они раздуют это дело так, что не обрадуешься. Воспользуются случаем, раструбят во всех газетах…»

С этого момента мысли мосье Бука снова пошли многажды проторенным путем.

А доктор Константин думал:

«Любопытный человечек. Кто он, гений? Или шарлатан? Разгадает он эту тайну? Вряд ли. Нет, это невозможно. Дело такое запутанное… Все они, наверное, врут… Но и это ничего нам не дает… Если они все врут, это так же запутывает дело, как если бы они все говорили правду. А еще эти раны, тут сам черт ногу сломит. Было бы гораздо проще понять, что к чему, если бы в него стреляли. Гангстеры всегда стреляют… Америка — любопытная страна. Хотелось бы мне туда съездить. Передовая страна. Прогресс везде и во всем. Дома надо будет обязательно повидаться с Деметриусом Загоне — он был в Америке и знает, что там и как. Интересно, что сейчас поделывает Зия? Если жена узнает…»

И доктор переключился на личные дела.

Эркюль Пуаро сидел неподвижно. Можно было подумать, что он спит. Просидев так четверть часа, он внезапно вскинул брови и испустил вздох, пробормотав себе под нос:

— А почему бы и нет, в конце концов? А если так… Ну да, если так, это все объясняет.

Глаза его широко открылись, загорелись зеленым, как у кошки, огнем.

— Так. Я все обдумал. А вы? — тихо сказал он.

Собеседники, погруженные в собственные мысли, от неожиданности вздрогнули.

— Я тоже думал, — смешался мосье Бук, — Но так и не пришел ни к какому выводу. В конце концов, раскрывать преступления — ваша профессия, а не моя.

— Я тоже со всей серьезностью думал над этим вопросом, — бессовестно сказал доктор, с трудом отрываясь от занимавших его воображение малопристойных картин. — У меня родилось множество самых разнообразных теорий, но ни одна из них меня полностью не удовлетворяет.

Пуаро одобрительно кивнул. Его кивок словно говорил: «Вы правы. Вам так и следовало сказать. Ваша реплика пришлась весьма кстати».

Ой приосанился, выпятил грудь, подкрутил усы и с ухватками опытного оратора, который обращается к большому собранию, заговорил:

— Друзья мои, я тоже перебрал в уме все факты, рассмотрел показания пассажиров и пришел к кое-каким выводам. У меня родилась некая теория, которая хотя еще и несколько расплывчата, но все же объясняет известные нам факты. Объяснение весьма необычное, и я не совсем в нем уверен. Чтобы проверить его, мне необходимо провести кое-какие опыты. Для начала я перечислю кое-какие детали, которые мне представляются существенными. Начну с замечания, которым обменялся со мной мосье Бук, когда мы в первый раз посетили вагон-ресторан. Он заметил, что здесь собрались представители самых разнообразных классов, возрастов и национальностей. А ведь в эту пору поезда обычно пустуют. Возьмите, к примеру, вагоны АФИНЫ — ПАРИЖ и БУХАРЕСТ — ПАРИЖ — там едут по одному, по два пассажира, не больше. Вспомните, что один пассажир так и не объявился. А это, на мой взгляд, весьма знаменательно. Есть и другие детали, более мелкие, но весьма существенные. К примеру, местоположение сумочки миссис Хаббард, фамилия матери миссис Армстронг, сыскные методы мистера Хардмана, предположение Маккуина, что Рэтчетт сам сжег найденную им записку, имя княгини Драгомировой и жирное пятно на венгерском паспорте.

Собеседники уставились на Пуаро:

— Вам эти детали ничего не говорят? — спросил Пуаро.

— Абсолютно ничего, — честно признался мосье Бук.

— А вам, господин доктор?

— Я вообще не понимаю, о чем вы говорите.

Тем временем мосье Бук, ухватившись за единственную упомянутую его другом вещественную деталь, перебирал паспорта. Хмыкнув, он вытащил из пачки паспорт графа и графини Андрени и раскрыл его.

— Вы об этом говорили? О грязном пятне?

— Да. Это очень свежее жирное пятно. Вы обратили внимание, где оно стоит?

— Там, где приписана жена графа, точнее говоря, в начале ее имени. Впрочем, должен признаться, я все еще не понимаю, к чему вы ведете?

— Что же, подойдем к вопросу с другого конца. Вернемся к платку, найденному на месте преступления. Как мы с вами недавно установили, метку «Н» могли иметь три женщины: миссис Хаббард, мисс Дебенхэм и горничная Хильдегарда Шмидт. А теперь взглянем на этот платок с другой точки зрения. Ведь это, мои друзья, очень дорогой платок, objet de luxe[137] ручной работы, вышитый в парижской мастерской. У кого из пассажирок — если на минуту отвлечься от метки — может быть такой платок? Уж конечно не у миссис Хаббард, женщины вполне почтенной, но никак не претендующей на элегантность. И не у мисс Дебенхэм, потому что англичанки ее круга обычно пользуются тонкими льняными платками, а не покупают батистовые фитюльки по двести франков штука. И уж конечно не у горничной. Однако в поезде есть две женщины, у которых может быть такой платок. Давайте посмотрим, имеют ли они какое-то отношение к букве «Н». Я говорю о княгине Драгомировой.

— Которую зовут Natalia, — язвительно вставил мосье Бук.

— Вот именно. Ее имя, как я уже говорил, решительно наводит на подозрение. Вторая женщина — это графиня Андрени. И здесь нам сразу же бросается в глаза…

— Не нам, а вам…

— Отлично, значит, мне. На ее имени стоит жирное пятно. Простая случайность, скажете вы. Но вспомните, что ее имя Елена. Предположим, что ее зовут не Елена, a Helena. Большое Н легко превратить в большое Е и росчерком присоединить к нему маленькое «е», а затем, чтобы скрыть эти манипуляции, посадить на паспорт жирное пятно.

— Helena! — воскликнул мосье Бук, — А это мысль!

— И еще какая. Я ищу подтверждения своей догадки, хотя бы самого незначительного, и нахожу его. Во время обыска одна из наклеек на чемодане графини оказывается чуть влажной. Именно та, которая закрывает начало ее имени, вытисненного на крышке. Значит, наклейку отмочили и переклеили на другое место.

— Вы меня почти убедили, — сказал мосье Бук. — Но чтобы графиня Андрени… да нет…

— Ах, старина, вы должны перестроиться и посмотреть на это дело с другой точки зрения. Подумайте, как должно было предстать это убийство миру. И не забывайте, что заносы разрушили изначальные планы убийцы. Давайте на минуту представим себе, что заносов нет и поезд следует по расписанию. Что бы произошло в таком случае? Убийство, по всей вероятности, открылось бы ранним утром на итальянской границе. Итальянская полиция выслушала бы почти те же самые показания. Мистер Маккуин предъявил бы письма с угрозами, мистер Хардман изложил бы свою историю, миссис Хаббард также горела бы желанием рассказать, как ночью в ее купе проник мужчина, точно так же нашли бы пуговицу с форменной тужурки проводника. Но, как я думаю, две вещи от этого бы изменились: мужчина проник бы в купе миссис Хаббард до часу ночи, и форму проводника нашли бы в одном из туалетов…

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что по плану это убийство должно было предстать как дело рук некоего неизвестного, забравшегося в поезд. Тогда предположили бы, что убийца сошел в Броде, куда поезд прибывает в ноль пятьдесят восемь. Кто-нибудь из пассажиров, вероятно, столкнулся бы в коридоре с незнакомым проводником, форма была бы брошена на видном месте — так, чтобы никаких сомнений не оставалось в том, как все было проделано. И никому и в голову не пришло бы подозревать пассажиров. Так, друзья мои, должно было предстать это убийство окружающему миру. Однако непредвиденная остановка смешала все карты. Вот почему убийца так долго оставался в купе со своей жертвой. Он ждал отправления поезда. Потом он понял, что поезд дальше не пойдет. И ему пришлось менять планы на ходу, потому что теперь станет ясно, что убийца в поезде.

— Конечно, конечно, — нетерпеливо прервал его мосье Бук. — Это я понимаю. Но при чем тут платок?

— Я возвращаюсь к платку, но окольным путем. А сначала вы должны понять, что письма с угрозами придуманы для отвода глаз. Их целиком и полностью заимствовали из какого-нибудь стереотипного американского детектива. Это явная подделка. Они просто-напросто предназначались для полиции. Мы должны спросить себя: «Обманули ли эти письма Рэтчетта?» Судя по всему, мы скорее всего должны ответить на этот вопрос отрицательно: инструктируя Хардмана, Рэтчетт будто бы указал на вполне определенного врага, личность которого ему хорошо известна. Конечно, если принять рассказ Хардмана на веру. Однако мы знаем наверняка, что Рэтчетт получил всего Одно письмо и притом совершенно другого характера, — письмо с упоминанием о Дейзи Армстронг, клочок которого мы нашли в его купе. Если Рэтчетт раньше этого не понимал, письмо, несомненно, должно было ему объяснить, за что ему собираются мстить. Это письмо, как я сразу сказал, не предназначалось для посторонних глаз. Убийца первым делом позаботился его уничтожить. И вот тут-то он просчитался во второй раз. В первый раз ему помешали заносы, во второй — то, что нам удалось восстановить текст на клочке сожженного письма. То, что эту записку так старались уничтожить, могло означать лишь одно: в поезде находится лицо, настолько близкое семейству Армстронгов, что, если бы записку нашли, подозрение прежде всего пало бы именно на это лицо.

Теперь перейдем к двум найденным нами уликам. Не буду останавливаться на ершике. Мы уже достаточно говорили о нем. Перейдем прямо к платку. Проще всего предположить, что платок нечаянно обронила женщина, чье имя начинается с буквы «Н», и что это улика, прямо устанавливающая ее участие в преступлении.

— Вот именно, — сказал доктор Константин. — Эта женщина обнаруживает, что потеряла платок, и принимает меры, чтобы скрыть свое имя.

— Не торопитесь! Я никогда не позволяю себе спешить с выводами.

— А у вас есть другая версия?

— Конечно, есть. К примеру, предположим, что вы совершили преступление и хотите бросить тень на другое лицо. Между прочим, в поезде находится лицо, близкое к семье Армстронгов. Предположим, что вы роняете на месте преступления платок, принадлежащий этой женщине… Ее начинают допрашивать, устанавливают, что она состоит в родстве с семьей Армстронгов, — и вот вам, пожалуйста, и мотив, и вещественное доказательство.

— В таком случае, — возразил доктор, — к чему вышеупомянутой особе, если она ни в чем не виновна, скрывать свою личность?

— Вы в самом деле так думаете? Такой ход мыслей часто бывает у суда, Но я хорошо знаю человеческую натуру, мой друг, и я должен вам сказать, что даже самые невинные люди теряют голову и делают невероятные глупости, если их могут заподозрить в убийстве. Нет, нет, и жирное пятно на паспорте, и переклеенная наклейка доказывают не вину графини Айдрени, а лишь то, что по каким-то причинам она не хочет, чтобы мы установили ее личность.

— А какое отношение, по-вашему, она может иметь к Армстронгам? Ведь, по ее словам, она никогда не была в Америке.

— Вот именно, к тому же она плохо говорит по-английски, и у нее очень экзотическая внешность, что она всячески подчеркивает. И тем не менее догадаться, кто она, очень несложно. Я только что упомянул о матери миссис Армстронг. Ее звали Линда Арден, она была прославленной актрисой, знаменитой исполнительницей шекспировских ролей. Вспомните «Как вам это понравится» — Арденский лес, Розалинду. Вот откуда произошла ее фамилия. Однако Линда Арден — имя, под которым она была известна всему миру, не было ее настоящим именем. Ее фамилия могла быть и Гольденберг. Вполне вероятно, что в ее жилах текла еврейская кровь. Ведь в Америку эмигрировали люди самых разных национальностей. И я рискну предположить, господа, что младшая сестра миссис Армстронг, бывшая еще подростком в то время, когда произошла трагедия, и есть Хелена Гольденберг, младшая дочь Линды Арден, и что она вышла замуж за графа Андрени, когда он был атташе венгерского посольства в Вашингтоне.

— Однако княгиня Драгомирова уверяет, что младшая дочь Линды Арден вышла замуж за англичанина.

— Фамилию которого она запамятовала! Так вот, скажите, друзья мои, похоже ли это на правду? Княгиня Драгомирова любила Линду Арден, как большие аристократки любят больших актрис. Она была крестной матерью ее дочери. Могла ли она забыть фамилию человека, за которого вышла замуж младшая дочь актрисы? Не могла. Я думаю, мы не ошибемся, предположив, что княгиня Драгомирова солгала. Она знала, что Хелена едет в поезде, она видела ее. И, услышав, кем был на самом деле убитый, сразу поняла, что подозрение падет на Хелену. Вот почему, когда мы ее спросили о сестре Сони Армстронг, она не задумываясь солгала нам, сказав, что она-де не помнит, но ей кажется, что Хелена вышла замуж за англичанина, то есть увела нас как можно дальше от истины.

В вагон вошел официант и, подойдя к ним, обратился к мосье Буку:

— Не прикажете ли подать ужин, мосье? Как бы он не перестоялся.

Мосье Бук посмотрел на Пуаро. Тот кивнул:

— Ради Бога, пусть подают.

Официант скрылся в дверях. Послышался звонок, потом громкий голос официанта, выкликивавшего по-английски и по-французски:

— Первая очередь! Кушать подано!

Глава 4 Пятно на венгерском паспорте

Пуаро сидел вместе с мосье Буком и доктором. Настроение у всех в ресторане было подавленное. Разговаривали мало. Даже миссис Хаббард была противоестественно молчалива. Садясь, она пробормотала:

— У меня сегодня кусок в горло не лезет, — после чего, поощряемая доброй шведкой, взявшей ее под свою опеку, отведала от всех блюд, которыми обносил официант.

Еще до ужина Пуаро, задержав за рукав метрдотеля, что-то прошептал ему на ухо. Доктор Константин легко догадался, о чем шла речь. Он заметил, что графу и графине Андрени все блюда подавали, как правило, в последнюю очередь, а потом еще заставили ждать счет. В результате граф и графиня поднялись последними. Когда они наконец двинулись к двери, Пуаро вскочил и пошел за ними следом.

— Прошу прощения, мадам, но вы уронили платок. — И он протянул графине крохотный клочок батиста с вышитой монограммой.

Графиня взяла платок, взглянула на него и вернула Пуаро:

— Вы ошиблись, мосье, это не мой платок.

— Не ваш? Вы в этом уверены?

— Абсолютно, мосье.

— И все же, мадам, на нем вышита метка «Н» — первая буква вашего имени.

Граф двинулся было к Пуаро, но тот не обратил на него никакого внимания. Он не сводил глаз с графини. Смело глядя на него в упор, она ответила:

— Я вас не понимаю, мосье. Мои инициалы Е. А.

— Это неправда. Вас зовут Helena, а не Елена. Хелена Гольденберг, младшая дочь Линды Арден, — Хелена Гольденберг, сестра миссис Армстронг.

Наступила тягостная пауза. Граф и графиня побледнели. А Пуаро сказал на этот раз более мягко:

— Отрицать не имеет смысла. Ведь это правда, верно?

— По какому праву вы… — рассвирепел граф.

Жена оборвала графа, прикрыв ему рот ладошкой:

— Не надо, Рудольф. Дай мне сказать. Бесполезно отрицать — этот господин говорит правду, поэтому нам лучше сесть и обсудить все сообща. — Голос ее совершенно переменился. Южная живость интонаций сохранилась, но дикция стала более четкой и ясной. Теперь она говорила как типичная американка.

Граф замолчал и, повинуясь жене, сел напротив Пуаро.

— Вы правы, мосье, — сказала графиня. — Я действительно Хелена Гольденберг, младшая сестра миссис Армстронг.

— Сегодня утром вы скрыли от меня этот факт, госпожа графиня.

— Верно.

— По правде говоря, все, что вы и ваш муж мне рассказали, оказалось сплошной ложью.

— Мосье! — вскипел граф.

— Не сердись, Рудольф. Мосье Пуаро выразился несколько резко, но он говорит правду.

— В этом виноват только я, — вмешался граф.

— Я рад, что вы сразу признались, мадам. А теперь расскажите мне, почему вы обманули меня и что понудило вас подделать имя в паспорте.

Хелена спокойно ответила:

— Вы, конечно, догадываетесь, мосье Пуаро, почему я, а вернее, мы так поступили. Убитый был виновен в смерти моей племянницы и моей сестры; он разбил сердце Сониного мужа. Три человека, которых я любила больше всего на свете и которые составляли мою семью, погибли!

В голосе ее звучала страсть: она была подлинной дочерью своей матери, чья пламенная игра трогала до слез переполненные зрительные залы.

— Из всех пассажиров, — продолжала она уже более спокойно, — наверное, только у меня была причина убить его.

— И все же вы не убили его, мадам?

— Я клянусь вам, мосье Пуаро, и мой муж тоже может вам поклясться, что, как бы мне ни хотелось убить этого негодяя, я и пальцем до него не дотронулась.

— И я, господа, клянусь честью, — сказал граф, — что прошлой ночью Хелена не выходила из купе. Она, как я уже говорил, примяла снотворное. Она не имеет никакого отношения к убийству.

Пуаро переводил взгляд с одного на другого.

— Клянусь честью, — повторил граф.

Пуаро покачал головой.

— И все же вы решились подделать в паспорте имя вашей жены?

— Мосье Пуаро, — пылко начал граф, — войдите в мое положение. Неужели вы думаете, мне легко было примириться с мыслью, что моя жена будет замешана в грязном уголовном процессе? Я знаю, что она ни в чем не виновата, но Хелена верно сказала: ее сразу же заподозрили бы только на том основании, что она сестра Сони Армстронг. Ее стали бы допрашивать, а возможно, и арестовали бы. И раз уж нам довелось попасть в один вагон с Рэтчеттом, я считал, что у нас есть только один выход. Не стану отрицать, мосье, я лгал вам, но не во всем: моя жена действительно не выходила из купе прошлой ночью.

Он говорил так убежденно, что ему трудно было не поверить.

— Я не говорю, мосье, что не верю вам, — с расстановкой сказал Пуаро. — Я знаю, что вы принадлежите к прославленному древнему роду. И я понимаю, что вам было бы крайне тяжело, если бы вашу жену привлекли к уголовному делу. В этом я вам вполне сочувствую. Но как же все-таки объяснить, что платок вашей жены оказался в купе убитого?

— Это не мой платок, — сказала графиня.

— Несмотря на метку «Н»?

— Да, несмотря на эту метку. Мои платки похожи на этот, но не совсем. Я, конечно, понимаю: вам трудно мне поверить, и тем не менее это не мой платок.

— Но, может быть, его нарочно подкинули в купе убитого, чтобы бросить на вас тень?

Улыбка приподняла краешки ее губ.

— Вы все же хотите, чтобы я признала этот платок своим? Поверьте, мосье Пуаро, это не мой платок, — серьезно убеждала она его.

— Но если платок этот не ваш, почему же тогда вы подделали паспорт?

— До нас дошло, что в купе убитого нашли платок с меткой «Н», — сказал граф. — Прежде чем явиться к вам, мы все обсудили. Я указал Хелене, что, как только узнают ее имя, ее подвергнут строжайшему допросу. К тому же так просто было переделать Хелену на Елену и положить конец всем неприятностям.

— У вас, граф, все задатки преступника, — сухо заметил Пуаро. — Незаурядная изобретательность и никакого уважения к закону.

— Нет, нет, не надо так говорить, — взмолилась красавица графиня, — Мосье Пуаро, муж рассказал все как было, — Она перешла с французского на английский. — Я перепугалась, перепугалась насмерть, и, думаю, вы меня поймете. Мы пережили такой ужас — и ворошить все это снова… И потом находиться под подозрением, а то и сесть в тюрьму… Я себя не помнила от страха. Неужели вы нас не понимаете, мосье Пуаро?

Ее прекрасный голос, низкий, грудной, молил, упрашивал, недаром она была дочерью великой актрисы Линды Арден.

Пуаро строго посмотрел на нее:

— Для того чтобы я поверил вам, мадам, а я не говорю, что не желаю вам верить, вы должны мне помочь.

— Помочь вам?

— Мотивы этого преступления кроются в прошлом — в той трагедии, которая разрушила вашу семью и омрачила вашу юность. Поведите меня в это прошлое, мадам, и я найду там недостающее звено, которое объяснит мне все.

— Что я могу рассказать? Все участники трагедии мертвы. — Она печально повторила: — Мертвы. И Роберт, и Соня, и маленькая Дейзи. Прелестная кроха, милая, веселая, в кудряшках. Весь дом ее обожал.

— Но ведь погибла не только Дейзи, мадам? Если так можно выразиться, гибель Дейзи повлекла за собой еще одну гибель?

— Вы имеете в виду бедняжку Сюзанну? Я совсем забыла про нее. Полиция ее допрашивала. Они были убеждены, что Сюзанна виновна. Возможно, так оно и есть, но злого умысла тут не было. Я думаю, бедняжка нечаянно выболтала кому-нибудь, когда Дейзи водят гулять. Сюзанна чуть не помешалась тогда — так боялась, что ее привлекут к ответственности. — Графиня вздрогнула. — Она не выдержала потрясения и выбросилась из окна. Какой ужас! — Графиня закрыла лицо руками.

— Кто она была по национальности, мадам?

— Француженка.

— Как ее фамилия?

— Страшно глупо, но я не могу вспомнить. Мы все звали ее Сюзанной. Такая хорошенькая хохотушка. Она очень любила Дейзи.

— Она была горничной при ребенке, не так ли?

— Да.

— А кто был няней?

— Дипломированная медсестра. Ее фамилия была Стренгельберг. Она тоже любила Дейзи… и мою сестру.

— А теперь, мадам, хорошенько подумайте, прежде чем ответить на вопрос. Кто-нибудь из пассажиров показался вам знакомым?

Она удивленно взглянула на него:

— Знакомым? Да нет.

— А княгиня Драгомирова?

— Ах, она! Она, конечно. Но я думала, вы имеете в виду людей, ну, словом, людей из того времени.

— Именно это я и имею в виду. А теперь подумайте хорошенько. С тех пор прошло несколько лет. За это время люди могли измениться.

Хелена глубоко задумалась.

— Нет, я уверена, что никого здесь не знаю, — сказала она наконец.

— Вы в то время были еще подростком… Неужели в доме не было женщины, которая руководила бы вашими занятиями, ухаживала за вами?

— О, конечно, у меня имелось что-то вроде дуэньи, она была одновременно и моей гувернанткой, и Сониным секретарем. Англичанка, точнее, шотландка. Такая рослая рыжеволосая дама.

— Как ее фамилия?

— Мисс Фрибоди.

— Она была молодая или старая?

— Мне она тогда казалась глубокой старухой. Но теперь я думаю, что ей было не больше сорока. Ну а прислуживала мне и следила за моими туалетами, конечно, Сюзанна.

— Кто еще жил в доме?

— Только слуги.

— Вы уверены, мадам, вполне уверены, что не узнаете никого из пассажиров?

— Нет, мосье, — серьезно ответила она. — Никого.

Глава 5 Имя княгини Драгомировой

Когда граф и графиня ушли, Пуаро поглядел на своих соратников.

— Видите, — сказал он, — мы добились кое-каких успехов.

— Вы блестяще провели эту сцену, — от всего сердца похвалил его мосье Бук. — Но должен сказать вам, что мне и в голову не пришло бы заподозрить графа и графиню Андрени. Должен признаться, что я считал их совершенно hors de combat[138]. Теперь, я полагаю, нет никаких сомнений в том, что Рэтчетта убила графиня. Весьма прискорбно. Надо надеяться, ее все же не приговорят к смертной казни? Ведь есть смягчающие обстоятельства. Наверное, дело ограничится несколькими годами тюремного заключения.

— Итак, вы совершенно уверены в том, что Рэтчетта убила она?

— Мой друг, какие могут быть сомнения? Я думал, что вы так мягко с ней разговариваете, чтобы не усложнять дела до тех пор, пока нас наконец не откопают и не подоспеет полиция.

— Значит, вы не поверили, когда граф поклялся вам своей честью, что его жена невиновна?

— Друг мой, это же так понятно. Что же ему еще оставалось делать? Он обожает свою жену. Хочет ее спасти. Он весьма убедительно клялся честью, как и подобает настоящему дворянину, но все равно это ложь, иначе и быть не может.

— А знаете ли, у меня есть нелепая идея, что это может оказаться правдой.

— Ну что вы! Вспомните про платок. Все дело в платке.

— Я не совсем уверен относительно платка. Помните, я вам всегда говорил, что у платка могут быть две владелицы.

— И все равно…

Мосье Бук умолк на полуслове. Дверь в дальнем конце вагона отворилась, и в ресторан вошла княгиня Драгомирова. Она направилась прямо к их столу, и все трое поднялись. Не обращая внимания на остальных, княгиня обратилась к Пуаро.

— Я полагаю, мосье, — сказала она, — что у вас находится мой платок.

Пуаро бросил торжествующий взгляд на своих собеседников.

— Вот этот, мадам? — И он протянул ей клочок батиста.

— Да, этот. Тут в углу моя монограмма.

— Но, княгиня, ведь тут вышита буква «Н», — сказал мосье Бук, — а вас зовут Natalia.

Княгиня смерила его холодным взглядом.

— Правильно, мосье. Но мои платки всегда помечают русскими буквами. По-русски буква читается как «Н».

Мосье Бук несколько опешил. При этой суровой старухе он испытывал неловкость и смущение.

— Однако утром вы скрыли от нас, что этот платок принадлежит вам.

— Вы не спрашивали меня об этом, — отрезала княгиня.

— Прошу вас, садитесь, мадам, — сказал Пуаро.

Она вздохнула.

— Что ж, почему бы и не сесть.

Она села.

— Пожалуй, не стоит затягивать этого дела, господа. Я знаю, теперь вы спросите: как мой платок оказался в купе убитого? Отвечу: не знаю.

— Вы действительно не знаете этого?

— Действительно.

— Извините меня, мадам, но насколько мы можем вам верить? — Пуаро говорил очень мягко.

Княгиня Драгомирова презрительно ответила:

— Вы говорите так, потому что я скрыла от вас, что Хелена Андрени — сестра миссис Армстронг?

— Да, вы намеренно ввели нас в заблуждение.

— Безусловно. И не задумываясь, сделала бы это снова. Я дружила с матерью Хелены. А я, господа, верю в преданность своим друзьям, своей семье и своему сословию.

— И не верите, что необходимо всячески способствовать торжеству справедливости?

— Я считаю, что в данном случае справедливость, подлинная справедливость, восторжествовала.

Пуаро доверительно склонился к княгине:

— Вы должны войти в мое положение. Могу ли я вам верить, даже в случае с платком? А может быть, вы выгораживаете дочь вашей подруги?

— Я поняла вас. — Княгиня невесело улыбалась. — Что ж, господа, в случае с платком истину легко установить. Я дам вам адрес мастерской в Париже, где я всегда заказываю платки. Покажите им этот платок, и они тут же скажут, что он был изготовлен по моему заказу больше года назад. Это мой платок, господа. — Она встала: — У вас есть еще вопросы ко мне?

— Знала ли ваша горничная, мадам, что это ваш платок, когда мы показали его ей сегодня утром?

— Должно быть. Она его видела и ничего не сказала? Ну что ж, значит, и она умеет хранить верность. — Слегка поклонившись, княгиня вышла.

— Значит, все именно так и было, — пробормотал себе под нос Пуаро. — Когда я спросил горничную, известно ли ей, чей это платок, я заметил, что она заколебалась, не знала, признаться ли, что платок принадлежит ее хозяйке. Однако совпадает ли этот факт с моей основной теорией? Пожалуй, совпадает.

— Устрашающая старуха эта княгиня, — сказал мосье Бук.

— Могла ли она убить Рэтчетта? — обратился к доктору Пуаро.

Тот покачал головой:

— Те раны, что прошли сквозь мышцы, — для них нужна огромная сила, так что нечего и думать, будто их могло нанести столь тщедушное существо.

— А легкие раны?

— Легкие, конечно, могла нанести и она.

— Сегодня утром, — сказал Пуаро, — я заметил, что у княгини сильная воля, чего никак не скажешь о ее руках. Это была ловушка. Мне хотелось увидеть, на какую руку она посмотрит — на правую или на левую. Она не сделала ни того, ни другого, а посмотрела сразу на обе. Однако ответила очень странно. Она сказала: «Это правда, руки у меня слабые, и я не знаю, радоваться этому или огорчаться». Интересное замечание, не правда ли? Оно лишний раз убеждает меня в правильности моей версии преступления.

— И тем не менее мы по-прежнему не знаем, кто же нанес удар левой рукой.

— Верно. Между прочим, вы заметили, что у графа Андрени платок торчит из правого нагрудного кармана?

Мосье Бук покачал головой. Он был по-прежнему сосредоточен на потрясающих открытиях последнего получаса.

— Ложь… и снова ложь, — ворчал он, — просто невероятно, сколько лжи нам нагородили сегодня утром.

— Это лишь начало, — жизнерадостно сказал Пуаро.

— Вы так думаете?

— Я буду очень разочарован, если обманусь в своих ожиданиях.

— Меня ужасает подобное двоедушие, — сказал мосье Бук. — А вас, мне кажется, оно только радует, — упрекнул он Пуаро.

— В двоедушии есть свои преимущества, — сказал Пуаро. — Если припереть лгуна к стене и сообщить ему правду, он обычно сознается — часто просто от удивления. Чтобы добиться своего, необходимо догадаться, в чем заключается ложь. А в этом деле я и вообще не вижу иного пути. Я по очереди обдумываю показания каждого пассажира и говорю себе: если такой-то и такой-то лгут, то в чем они лгут и по какой причине? И отвечаю: если — заметьте, если они лгут, то это происходит по такой-то причине и в таком-то пункте. С графиней Андрени мой метод дал отличные результаты. Теперь мы испробуем его и на других пассажирах.

— А вдруг ваша догадка окажется неверной?

— Тогда, по крайней мере, один человек будет полностью освобожден от подозрений!

— Ах, так. Вы действуете методом исключения.

— Вот именно.

— А за кого мы возьмемся теперь?

— За pukka sahib'a полковника Арбэтнота.

Глава 6 Вторая беседа с полковником Арбэтнотом

Полковник Арбэтнот был явно недоволен, что его вызывают во второй раз. С темным как туча лицом усевшись напротив Пуаро, он спросил:

— В чем дело?

— Прошу извинить, что мне пришлось побеспокоить вас во второй раз, — сказал Пуаро, — однако мне кажется, вы еще не все нам сообщили.

— Вот как? По-моему, вы ошибаетесь.

— Для начала взгляните на этот ершик.

— Ну и что?

— Это ваш ершик?

— Не знаю. Я не ставлю меток на своих ершиках.

— А вам, полковник, известен тот факт, что лишь вы из пассажиров вагона СТАМБУЛ — КАЛЕ курите трубку?

— В таком случае возможно, что ершик мой.

— Вы знаете, где его нашли?

— Понятия не имею.

— В купе убитого.

Полковник поднял брови.

— Объясните нам, полковник, как ершик мог туда попасть?

— Если вы хотите спросить, не обронил ли я ершик в купе убитого, я отвечу: нет.

— Вы когда-нибудь заходили в купе мистера Рэтчетта?

— Я с ним и словом не перемолвился.

— Значит, вы с ним не разговаривали и вы его не убивали?

Полковник насмешливо вздернул брови.

— Если это и так, вряд ли стал бы вас об этом оповещать. Но, кстати говоря, я его действительно не убивал.

— Ладно, — пробормотал Пуаро. — Впрочем, это не важно.

— Извините, не понял?

— Я сказал, что это не важно.

— Вот как! — Арбэтнот был явно ошарашен. Он с тревогой посмотрел на Пуаро.

— Дело, видите ли, в том, — продолжал Пуаро, — что ершик особого значения не имеет. Я сам могу придумать по меньшей мере одиннадцать блистательных объяснений тому, как он там оказался.

Арбэтнот вытаращил глаза.

— Я хотел поговорить с вами по совершенно другому вопросу, — продолжал Пуаро. — Мисс Дебенхэм, по всей вероятности, вам сказала, что я нечаянно услышал ваш разговор на станции Конья?

Арбэтнот промолчал.

— Она сказала вам: «Сейчас не время. Когда все будет кончено… Когда это будет позади». Вы знаете, о чем шла речь?

— Очень сожалею, мосье Пуаро, но я не могу ответить на ваш вопрос.

— Почему?

— По-моему, вам следует спросить у самой мисс Дебенхэм, что означали ее слова, — сухо сказал полковник.

— Я уже спрашивал.

— И она отказалась отвечать?

— Да.

— В таком случае, мне кажется, даже вам должно быть понятно, что я не пророню ни слова.

— Значит, вы храните тайну дамы?

— Если угодно, да.

— Мисс Дебенхэм сказала мне, что речь шла о ее личных делах.

— Раз так, почему бы вам не поверить ей на слово?

— А потому, полковник, что мисс Дебенхэм у нас вызывает сильные подозрения.

— Чепуха, — с горячностью заявил полковник.

— Нет, не чепуха.

— У вас нет никаких оснований ее подозревать.

— А тот факт, что мисс Дебенхэм служила секретарем-гувернанткой в доме Армстронгов во время похищения Дейзи Армстронг, — это, по-вашему, не основание?

На минуту в вагоне воцарилось молчание. Пуаро укоризненно покачал головой.

— Вот видите, — сказал он, — нам известно гораздо больше, чем вы думаете. Если мисс Дебенхэм невиновна, почему она скрыла этот факт? Почему она сказала мне, что никогда не была в Америке?

Полковник откашлялся.

— Но, может быть, вы все-таки ошибаетесь?

— Я не ошибаюсь. Почему мисс Дебенхэм лгала мне?

Полковник Арбэтнот пожал плечами:

— Вам лучше спросить у нее. Я все-таки думаю, что вы ошибаетесь.

Пуаро громко кликнул официанта. Тот опрометью кинулся к нему.

— Спросите английскую даму, которая занимает одиннадцатое место, не соблаговолит ли она прийти сюда.

— Слушаюсь, мосье.

Официант вышел. Четверо мужчин сидели молча.

Лицо полковника, застывшее, бесстрастное, казалось вырезанной из дерева маской.

Официант вернулся.

— Дама сейчас придет, мосье.

— Благодарю вас.

Через одну-две минуты Мэри Дебенхэм вошла в вагон-ресторан.

Глава 7 Кто такая Мэри Дебенхэм

Непокрытая голова ее была вызывающе откинута назад. Отброшенные со лба волосы, раздутые ноздри придавали ей сходство с фигурой на носу корабля, отважно разрезающего бурные волны. В этот миг она была прекрасна.

Глаза ее мимолетно остановились на Арбэтноте.

— Вы хотели меня видеть? — обратилась она к Пуаро.

— Я хотел спросить вас, мадемуазель, почему вы обманули нас сегодня утром?

— Обманула? Не понимаю, о чем вы говорите.

— Вы скрыли, что жили в доме Армстронгов, когда там произошла трагедия. Вы сказали, что никогда не бывали в Америке.

От Пуаро не скрылось, что девушка вздрогнула, но она тут же взяла себя в руки.

— Это правда, — сказала она.

— Нет, мадемуазель, это ложь.

— Вы не поняли меня. Я хотела сказать, это правда, что я солгала вам.

— Ах, так. Значит, вы не будете это отрицать?

Она криво улыбнулась:

— Конечно. Раз вы разоблачили меня, мне ничего другого не остается.

— Что ж, по крайней мере, вы откровенны, мадемуазель.

— Похоже, что мне ничего другого опять же не остается.

— Вот именно. А теперь, мадемуазель, могу ли я спросить у вас, почему вы скрыли от нас истину?

— По-моему, это самоочевидно, мосье Пуаро.

— Но не для меня, мадемуазель.

— Мне приходится самой зарабатывать на жизнь, — ответила она ему ровным и спокойным тоном, однако в голосе ее проскользнула жесткая нотка.

— Вы хотите сказать…

Мэри Дебенхэм посмотрела ему прямо в глаза:

— Знаете ли вы, мосье Пуаро, как трудно найти приличное место и удержаться на нем? Как вы думаете, захочет ли обыкновенная добропорядочная англичанка нанять к своим дочерям гувернантку, замешанную в деле об убийстве, гувернантку, чьи имя и фотографии мелькают во всех английских газетах?

— Почему бы и нет, если вы ни в чем не виноваты?

— Виноваты — не виноваты… Да дело вовсе не в этом, а в огласке! До сих пор, мосье Пуаро, мне везло. У меня была хорошо оплачиваемая, приятная работа. И я не хотела рисковать своим положением без всякой необходимости.

— Осмелюсь предположить, мадемуазель, что мне лучше судить, была в том необходимость или нет.

Она пожала плечами.

— Например, вы могли бы помочь мне опознать некоторых людей.

— Кого вы имеете в виду?

— Возможно ли, мадемуазель, чтобы вы не узнали в графине Андрени вашу ученицу, младшую сестру миссис Армстронг?

— В графине Андрени? Нет, не узнала. — Она покачала головой. — Хотите — верьте, хотите — нет, но я действительно ее не узнала. Видите ли, тогда она была еще подростком. С тех пор прошло больше трех лет. Это правда, что графиня мне кого-то напомнила, но кого, я не могла вспомнить. И потом, у нее такая экзотическая внешность, что я ни за что на свете не признала бы в ней ту американскую школьницу. Правда, я взглянула на нее лишь мельком, когда она вошла в ресторан. К тому же я больше внимания обратила на то, как она одета, чем на ее лицо, — Улыбка тронула ее губы, — С женщинами это случается. А потом… Потом мне было не до нее.

— Вы не откроете мне вашу тайну, мадемуазель? — мягко, но настойчиво сказал Пуаро.

— Я не могу. Не могу, — еле слышно сказала она. И вдруг закрыла лицо руками и, уронив голову на стол, заплакала навзрыд.

Полковник вскочил, неловко наклонился к девушке:

— Я… э-э… послушайте… — Он запнулся и, повернувшись, метнул свирепый взгляд на Пуаро: — Я вас сотру в порошок, грязный вы человечишка.

— Мосье! — возмутился мосье Бук.

Арбэтнот повернулся к девушке:

— Мэри, ради Бога…

Она встала:

— Пустяки. Я успокоилась. Я вам больше не нужна, мосье Пуаро? Если я вам понадоблюсь, вы знаете, где меня найти. О, Господи, я веду себя как последняя идиотка! — И выбежала из вагона. Арбэтнот последовал за ней не сразу.

— Мисс Дебенхэм не имеет никакого отношения к этому делу, решительно никакого, слышите? — накинулся он на Пуаро. — Если вы будете ее преследовать, вам придется иметь дело со мной, — Он поспешил вслед за девушкой и, гордо подняв голову, вышел из вагона.

— Люблю смотреть, как англичане сердятся, — сказал Пуаро. — Они такие забавные! Когда они гневаются, они перестают выбирать выражения.

Но мосье Бука не интересовали эмоциональные реакции англичан. Он был полон восхищения своим другом.

— Друг мой, вы неподражаемы! — восклицал он, — Еще одна потрясающая догадка. Это просто невероятно!

— Уму непостижимо! — восхищался доктор Константин.

— На сей раз это не моя заслуга. Мне и не пришлось догадываться: графиня Андрени сама рассказала мне практически все.

— Каким образом? Не может быть!

— Помните, я просил графиню описать ее гувернантку или компаньонку? Я уже решил для себя, что, если Мэри Дебенхэм причастна к делу Армстронгов, она должна была фигурировать в этом доме скорее всего в таком качестве.

— Пусть так, но ведь графиня Андрени описала вам женщину, ничем не напоминающую мисс Дебенхэм.

— Вот именно. Рослую рыжеволосую женщину, средних лет — словом, до того не похожую на мисс Дебенхэм, что это уже само по себе весьма знаменательно. А потом ей потребовалось срочно придумать фамилию этой гувернантке, и тут она окончательно выдала себя из-за подсознательной ассоциации. Она, как вы помните, назвала фамилию Фрибоди.

— Ну и что?

— Так вот, вы этого можете и не знать, но в Лондоне есть магазин, до недавних пор называвшийся «Дебенхэм и Фрибоди». В голове графини крутится фамилия Дебенхэм, она лихорадочно подыскивает другую фамилию, и естественно, что первая фамилия, которая приходит ей на ум, — Фрибоди. Тогда мне все стало ясно.

— Итак, она снова нам солгала? Почему она это сделала?

— Опять-таки из верности друзьям, очевидно. Должен сказать, что это усложняет все дело.

— Ну и ну! — вскипел мосье Бук. — Неужели здесь все лгут?

— А вот это, — сказал Пуаро, — мы сейчас узнаем.

Глава 8 Новые удивительные открытия

— Теперь меня уже ничем не удивишь, — сказал мосье Бук, — Абсолютно ничем. Даже если все пассажиры поезда окажутся чадами и домочадцами Армстронгов, я и то нисколько не удивлюсь.

— Весьма глубокое замечание, — сказал Пуаро. — А вам бы хотелось услышать, что может нам сообщить итальянец — самый, по вашему мнению, подозрительный пассажир?

— Вы собираетесь преподнести нам еще одну из своих знаменитых догадок?

— Вы не ошиблись.

— Поистине просто сверхъестественное дело, — сказал доктор Константин.

— Ничуть, вполне естественное.

Мосье Бук в комическом отчаянии развел руками.

— Ну если уж оно кажется вам естественным, друг мой… — Он осекся. Пуаро попросил официанта пригласить Антонио Фоскарелли.

Огромный итальянец с настороженным видом вошел в вагон. Он озирался, как затравленный зверь.

— Что вам от меня нужно? — сказал он. — Я уже все сказал… Слышите — все! — И он ударил кулаком по столу.

— Нет, вы сказали нам далеко не все! — решительно оборвал его Пуаро. — Вы не сказали правды!

— Правды? — Итальянец кинул на Пуаро встревоженный взгляд. Он сразу сник, присмирел.

— Вот именно. Не исключено, что она мне и без того известна. Но если вы поговорите со мной начистоту, это сослужит вам добрую службу.

— Вы разговариваете точь-в-точь как американская полиция. От них только и слышишь: «Выкладывай все начистоту, выкладывай все начистоту», — знакомая музыка.

— Вот как, значит, вы уже имели дело с нью-йоркской полицией?

— Нет, нет, что вы! Им не удалось найти никаких улик против меня, хотя, видит Бог, они очень старались.

— Вы имеете в виду дело Армстронгов, не так ли? — спросил Пуаро спокойно. — Вы служили у них шофером?

Его глаза встретились с глазами итальянца. С Фоскарелли бахвальство как рукой сняло — казалось, из него выпустили весь воздух.

— Если вы и так все знаете, зачем спрашиваете меня?

— Почему вы солгали нам сегодня утром?

— Из деловых соображений. Кроме того, я не доверяю югославской полиции. Они ненавидят итальянцев. От них справедливости не жди.

— А может быть, как раз наоборот, вы получили бы по справедливости?

— Нет, нет, я не имею никакого отношения к вчерашнему убийству. Я не выходил из купе. Зануда англичанин подтвердит мои слова. Я не убивал этого мерзавца Рэтчетта. У вас нет никаких улик против меня.

Пуаро, писавший что-то на клочке бумаги, поднял глаза и спокойно сказал:

— Отлично. Вы можете идти.

Фоскарелли тревожно переминался с ноги на ногу и не уходил.

— Вы же понимаете, что это не я… Что я не мог иметь никакого отношения к убийству.

— Я сказал, вы можете идти.

— Вы все сговорились. Хотите пришить мне дело из-за какого-то мерзавца, по которому давно электрический стул плачет. Просто позор, что он тогда избежал наказания. Вот если б я очутился на его месте… если б меня арестовали…

— Однако арестовали не вас. Вы же не участвовали в похищении ребенка.

— Да что вы говорите! На эту малышку все нарадоваться не могли. Она звала меня Тонио. Залезет, бывало, в машину и держит руль, будто правит. Все ее обожали, весь дом! Даже до полиции под конец это дошло. Прелесть, что за девчушка!

Голос его задрожал. На глаза навернулись слезы. Фоскарелли круто повернулся на каблуках и быстро вышел из вагона.

— Пьетро! — позвал Пуаро.

Официант подбежал к нему.

— Позовите шведскую даму — место десятое.

— Слушаюсь, мосье.

— Еще одна? — воскликнул мосье Бук. — Ах нет, это невероятно. Нет, нет, и не говорите! Это просто невероятно.

— Друг мой, мы должны все узнать. Даже если в результате окажется, что у всех без исключения пассажиров были причины желать смерти Рэтчетта, мы должны их узнать. Ибо это единственный путь разгадать убийство.

— У меня голова идет кругом, — простонал мосье Бук.

Бережно поддерживая ее под руку, официант доставил плачущую навзрыд Грету Ольсон. Рухнув на стул напротив Пуаро, она зарыдала еще сильней, сморкаясь в огромный носовой платок.

— Не стоит расстраиваться, мадемуазель, — потрепал ее по плечу Пуаро. — Скажите нам правду — вот все, что нам требуется. Ведь вы были няней Дейзи Армстронг.

— Верно… — сквозь слезы проговорила несчастная шведка. — Это был настоящий ангелочек — такая доверчивая, такая ласковая. Она знала в жизни только любовь и доброту, а этот злодей похитил ее… и мучил… А ее бедная мать… и другая малышка, которая так и не появилась на свет. Вам этого не понять… вы не видели… Ах, если бы вы тогда были там… если бы вы пережили эти ужасы… Нужно было сказать вам утром всю правду… Но я побоялась. Я так обрадовалась, что этот злодей уже мертв… что он не может больше мучить и убивать детей. Ах, мне трудно говорить… я не нахожу слов…

Рыдания душили ее.

Пуаро снова ласково потрепал ее по плечу:

— Ну, ну… успокойтесь, пожалуйста… я понимаю… я все понимаю… право же, все. Я больше ни о чем не буду вас спрашивать. Мне достаточно, что вы признали правду. Я все понимаю, право же.

Грета Ольсон, которой рыдания мешали говорить, встала и, точно слепая, стала ощупью пробираться к выходу. Уже в дверях она столкнулась с входившим в вагон мужчиной.

Это был лакей Мастермэн.

Он подошел к Пуаро и, как обычно, спокойно и невозмутимо обратился к нему:

— Надеюсь, я вам не помешал, сэр. Я решил, что лучше прямо прийти к вам и поговорить начистоту. Во время войны я был денщиком полковника Армстронга, потом служил у него лакеем в Нью-Йорке. Сегодня утром я сказал вам неправду. Я очень сожалею об этом, сэр, и поэтому решил прийти к вам и повиниться. Надеюсь, сэр, вы не подозреваете Тонио. Старина Тонио, сэр, он и мухи не обидит. Я действительно могу поклясться, что прошлой ночью он не выходил из купе. Так что, сами понимаете, сэр, он никак не мог этого сделать. Хоть Тонио и иностранец, но он сама доброта — он вовсе не похож на тех итальянских головорезов, о которых пишут в газетах.

Мастермэн замолчал. Пуаро посмотрел на него в упор:

— Это все, что вы хотели нам сказать?

— Все, сэр.

Он еще минуту помедлил, но, видя, что Пуаро молчит, сконфуженно поклонился и, секунду поколебавшись, вышел из вагона так же незаметно и тихо, как вошел.

— Просто невероятно! — сказал доктор Константин. — Действительность оставляет позади детективные романы, которые мне довелось прочесть.

— Вполне согласен с вами, — сказал мосье Бук, — из двенадцати пассажиров девять имеют отношение к делу Армстронгов. Что же дальше, хотел бы я знать? Или, вернее, кто же дальше?

— А я, пожалуй, могу ответить на ваш вопрос, — сказал Пуаро. — Смотрите, к нам пожаловал американский сыщик мистер Хардман.

— Неужели он тоже идет признаваться?

Пуаро еще и ответить не успел, а американец уже стоял у стола. Он понимающе подмигнул присутствующим и, усаживаясь, протянул:

— Нет, вы мне объясните, что здесь происходит? Настоящий сумасшедший дом.

Пуаро хитро на него посмотрел:

— Мистер Хардман, вы случайно не служили садовником у Армстронгов?

— У них не было сада, — парировал мистер Хардман, буквально истолковав вопрос.

— А дворецким?

— Манеры у меня неподходящие для дворецкого. Нет, я никак не связан с Армстронгами, но сдается мне, я тут единственное исключение. Как вы это объясните? Интересно, как вы это объясните?

— Это, конечно, несколько странно, — невозмутимо сказал Пуаро.

— Вот именно, — поддакнул мосье Бук.

— А как вы сами это объясняете, мистер Хардман? — спросил Пуаро.

— Никак, сэр. Просто ума не приложу. Не может же так быть, чтобы все пассажиры были замешаны в убийстве: но кто из них виновен, ей-ей, не знаю. Как вы раскопали их прошлое — вот что меня интересует.

— Просто догадался.

— Ну и ну. Да я теперь про вас на весь свет растрезвоню.

Мистер Хардман откинулся на спинку стула и восхищенно посмотрел на Пуаро.

— Извините, — сказал он, — но поглядеть на вас, в жизни такому не поверишь. Завидую, просто завидую, ей-ей.

— Вы очень любезны, мистер Хардман.

— Любезен не любезен, а никуда не денешься, — вы меня обскакали.

— И тем не менее, — сказал Пуаро, — вопрос окончательно не решен. Можем ли мы с уверенностью сказать, что знаем, кто убил Рэтчетта?

— Я пас, — сказал мистер Хардман, — я в этом деле не участвую. Восхищаюсь вами, что да, то да, но и все тут. А насчет двух остальных вы еще не догадались? Насчет пожилой американки и горничной? Надо надеяться, хоть они тут ни при чем.

— Если только, — улыбаясь, сказал Пуаро, — мы не определим их к Армстронгам, ну, скажем, в качестве кухарки и экономки.

— Что ж, меня больше ничем не удивишь, — сказал мистер Хардман, покоряясь судьбе. — Настоящий сумасшедший дом, одно слово!

— Ах, друг мой, вы слишком увлеклись совпадениями, — сказал мосье Бук. — Не могут же все быть причастны к убийству.

Пуаро смерил его взглядом.

— Вы не поняли, — сказал он. — Совсем не поняли меня. Скажите, вы знаете, кто убил Рэтчетта?

— А вы? — парировал мосье Бук.

— Да, — кивнул Пуаро. — С некоторых пор — да. И это настолько очевидно, что я удивляюсь, как вы не догадались. — Он перевел взгляд на Хардмана и спросил: — А вы тоже не догадались?

Сыщик покачал головой. Он во все глаза глядел на Пуаро.

— Не знаю, — сказал он. — Я ничего не знаю. Так кто же из них укокошил старика?

Пуаро ответил не сразу.

— Я попрошу вас, мистер Хардман, — сказал он, чуть помолчав, — пригласить всех сюда. Существуют две версии этого преступления. Я хочу, когда все соберутся, изложить вам обе.

Глава 9 Пуаро предлагает две версии

Пассажиры один за другим входили в вагон-ресторан и занимали места за столиками. У всех без исключения на лицах были написаны тревога и ожидание. Шведка все еще всхлипывала, миссис Хаббард ее утешала:

— Вы должны взять себя в руки, голубушка. Все обойдется. Не надо так расстраиваться. Если даже среди нас есть этот ужасный убийца, всем ясно, что это не вы. Надо с ума сойти, чтобы такое на вас подумать! Садитесь вот сюда, а я сяду рядышком с вами, и успокойтесь, ради Бога.

Пуаро встал, и миссис Хаббард замолкла.

В дверях с ноги на ногу переминался Пьер Мишель.

— Разрешите остаться, мосье?

— Разумеется, Мишель.

Пуаро откашлялся:

— Дамы и господа, я буду говорить по-английски, так как полагаю, что все вы в большей или меньшей степени знаете этот язык. Мы собрались здесь, чтобы расследовать убийство Сэмьюэла Эдуарда Рэтчетта — он же Кассетти. Возможны две версии этого преступления. Я изложу вам обе и спрошу присутствующих здесь мосье Бука и доктора Константина, какую они сочтут правильной.

Все факты вам известны. Сегодня утром мистера Рэтчетта нашли убитым — он был заколот кинжалом. Нам известно, что вчера в двенадцать тридцать семь пополуночи он разговаривал из-за двери с проводником и, следовательно, был жив. В кармане его пижамы нашли разбитые часы — они остановились в четверть второго. Доктор Константин — он обследовал тело — говорит, что смерть наступила между двенадцатью и двумя часами пополуночи. В половине первого, как все вы знаете, поезд вошел в полосу заносов. После этого покинуть поезд было невозможно.

Мистер Хардман — а он сыщик нью-йоркского сыскного агентства (многие воззрились на мистера Хардмана) — утверждает, что никто не мог пройти мимо его купе (купе номер шестнадцать в дальнем конце коридора) незамеченным. Исходя из этого, мы вынуждены заключить, что убийцу следует искать среди пассажиров вагона СТАМБУЛ — КАЛЕ. Так нам представлялось это преступление.

— То есть как? — воскликнул изумленный мосье Бук.

— Теперь я изложу другую версию, полностью исключающую эту. Она предельно проста. У мистера Рэтчетта был враг, которого он имел основания опасаться. Он описал мистеру Хардману своего врага и сообщил, что покушение на его жизнь, если, конечно, оно произойдет, по всей вероятности, состоится на вторую ночь по выезде из Стамбула.

Должен вам сказать, дамы и господа, что Рэтчетт знал гораздо больше, чем говорил. Враг, как и ожидал мистер Рэтчетт, сел на поезд в Белграде или в Виньковцах, где ему удалось пробраться в вагон через дверь, которую забыли закрыть полковник Арбэтнот и мистер Маккуин, выходившие на перрон в Белграде. Враг этот запасся формой проводника спальных вагонов, которую надел поверх своего обычного платья, и вагонным ключом, который позволил ему проникнуть в купе Рэтчетта, несмотря на то что его дверь была заперта. Мистер Рэтчетт не проснулся — он принял на ночь снотворное. Человек набросился на Рэтчетта с кинжалом, нанес ему дюжину ударов и, убив, ушел из купе через дверь, ведущую в купе миссис Хаббард…

— Да, да, это так… — закивала головой миссис Хаббард.

— Мимоходом он сунул кинжал в умывальную сумочку миссис Хаббард. Сам того не подозревая, он обронил в купе пуговицу с формы проводника. Затем вышел из купе и пошел по коридору. Заметив пустое купе, он поспешно скинул форму проводника, сунул ее в чужой сундук и через несколько минут, переодетый в свой обычный костюм, сошел с поезда прямо перед его отправлением через ту же дверь рядом с вагоном-рестораном.

У пассажиров вырвался дружный вздох облегчения.

— А как быть с часами? — спросил мистер Хардман.

— Вот часы-то все и объясняют. Мистер Рэтчетт забыл перевести их на час назад, как ему следовало бы сделать в Царьброде. Часы его по-прежнему показывают восточноевропейское время, а оно на час опережает среднеевропейское. А следовательно, мистера Рэтчетта убили в четверть первого, а не в четверть второго.

— Это объяснение никуда не годится! — закричал мосье Бук. — А чей голос ответил проводнику из купе Рэтчетта в ноль тридцать семь, как вы это объясните? Говорить мог только Рэтчетт или его убийца.

— Необязательно. Это могло быть… ну, скажем… какое-то третье лицо. Предположим, что человек этот приходит к Рэтчетту поговорить и видит, что он мертв. Нажимает кнопку, чтобы вызвать проводника, но тут у него, как говорится, душа падает в пятки, он пугается, что его обвинят в преступлении, и отвечает так, как если бы это говорил Рэтчетт.

— Возможно, — неохотно признал мосье Бук.

Пуаро посмотрел на миссис Хаббард:

— Вы что-то хотели сказать, мадам?

— Я и сама не знаю, что я хотела сказать. А как вы думаете, я тоже могла забыть перевести часы?

— Нет, мадам. Я полагаю, вы слышали сквозь сон, как этот человек прошел через ваше купе, а позже вам приснилось, что у вас кто-то в купе, и вы вскочили и вызвали проводника.

— Вполне возможно, — согласилась миссис Хаббард.

Княгиня Драгомирова пристально посмотрела на Пуаро:

— А как вы объясните показания моей горничной, мосье?

— Очень просто, мадам. Ваша горничная опознала ваш платок. И очень неловко старалась вас выгородить. Она действительно встретила человека в форме проводника, только гораздо раньше, в Виньковцах. Но сказала нам, что видела его часом позже, полагая, что тем самым обеспечивает вас стопроцентным алиби.

Княгиня кивнула:

— Вы все предусмотрели, мосье. Я… я восхищаюсь вами.

Наступило молчание. Но тут доктор Константин так хватил кулаком по столу, что все чуть не подскочили.

— Нет, нет, нет и нет! — закричал он. — Ваше объяснение никуда не годится! В нем тысяча пробелов. Преступление было совершено иначе, и мосье Пуаро это отлично знает.

Пуаро взглянул на него с интересом.

— Вижу, — сказал он, — что мне придется изложить и мою вторую версию. Но не отказывайтесь от первой столь поспешно. Возможно, позже вы с ней согласитесь.

Он снова обратился к аудитории:

— Есть и вторая версия этого преступления. Вот как я к ней пришел. Выслушав все показания, я расположился поудобней, закрыл глаза и стал думать. Некоторые детали показались мне достойными внимания. Я перечислил их моим коллегам. Кое-какие из них я уже объяснил — такие, как жирное пятно на паспорте, и другие. Поэтому я займусь оставшимися. Первостепенную важность, по-моему, представляет замечание, которым обменялся со мной мосье Бук, когда мы сидели в ресторане на следующий день по отъезде из Стамбула. Он сказал мне: «Какая пестрая компания!» — имея в виду, что здесь собрались представители самых разных классов и национальностей.

Я с ним согласился, однако позже, припомнив это его замечание, попытался представить: а где еще могло собраться такое пестрое общество? И ответил себе — только в Америке. Только в Америке могут собраться под одной крышей люди самых разных национальностей: итальянец-шофер, английская гувернантка, нянька-шведка, горничная-француженка и т. д. И это натолкнуло меня на мою систему «догадок»: то есть подобно тому, как режиссер распределяет роли, я стал подбирать каждому из пассажиров подходящую для него роль в трагедии семейства Армстронгов. Такой метод оказался плодотворным.

Перебрав в уме еще раз показания пассажиров, я пришел к весьма любопытным результатам. Для начала возьмем показания мистера Маккуина. Первая беседа с ним не вызвала у меня никаких подозрений. Но во время второй он обронил небезынтересную фразу. Я сообщил ему, что мы нашли записку, в которой упоминается о деле Армстронгов. Он сказал: «А разве…» — осекся и, помолчав, добавил: «Ну это самое, неужели старик поступил так опрометчиво?..»

Но я почувствовал, что он перестроился на ходу. Предположим, он хотел сказать: «А разве ее не сожгли?» Следовательно, Маккуин знал и о записке, и о том, что ее сожгли, или, говоря другими словами, он был убийцей или пособником убийцы. С этим все.

Перейдем к лакею. Он сказал, что его хозяин в поезде обычно принимал на ночь снотворное. Возможно, что и так. Но разве стал бы Рэтчетт принимать снотворное вчера? Под подушкой у него мы нашли пистолет, а значит, Рэтчетт был встревожен и собирался бодрствовать. Следовательно, и это ложь. Так что если он и принял наркотик, то лишь сам того не ведая. Но кто мог подсыпать ему снотворное? Только Маккуин или лакей.

Теперь перейдем к показаниям мистера Хардмана. Сведения, которые он сообщил о себе, показались мне достоверными, но методы, которыми он собирался охранять жизнь мистера Рэтчетта, были по меньшей мере нелепыми.

Имелся только один надежный способ защитить Рэтчетта — провести ночь в его купе или где-нибудь в другом месте, откуда можно следить за дверью в его купе. Из показаний Хардмана выяснилось лишь одно: Рэтчетта не мог убить пассажир никакого другого вагона. Значит, круг замкнулся — убийцу предстояло искать среди пассажиров вагона СТАМБУЛ — КАЛЕ. Весьма любопытный и загадочный факт, поэтому я решил чуть погодя еще подумать над ним.

Вы все, наверное, знаете, что я случайно подслушал разговор между мисс Дебенхэм и полковником Арбэтнотом. Я обратил внимание, что полковник звал ее Мэри и, судя по всему, был с ней хорошо знаком. Но ведь мне представляли дело так, будто полковник познакомился с мисс Дебенхэм всего несколько дней назад, а я хорошо знаю англичан этого типа. Такой человек, даже если бы он и влюбился с первого взгляда, долго бы ухаживал за девушкой и не стал бы торопить события. Из чего я заключил, что полковник и мисс Дебенхэм на самом деле хорошо знакомы, но по каким-то причинам притворяются, будто едва знают друг друга.

Перейдем теперь к следующему свидетелю. Миссис Хаббард рассказала нам, что из постели ей не было видно, задвинут засов на двери, ведущей в соседнее купе, или нет, и она попросила мисс Ольсон проверить это. Так вот, утверждение ее было бы верно, если бы она занимала купе номер два, четыре, двенадцать — словом, любое четное купе, потому что в них засов действительно проходит под дверной ручкой, тогда как в нечетных купе, и в частности в купе номер три, засов проходит над ручкой, и поэтому умывальная сумочка никак не может его заслонить. Из чего я не мог не сделать вывод, что такого случая не было, а значит, миссис Хаббард его выдумала.

Теперь позвольте мне сказать несколько слов относительно времени. Что же касается часов, меня в них заинтересовало лишь то, что их нашли в пижамном кармане Рэтчетта — месте, в высшей степени неудобном и неподходящем, особенно если вспомнить, что в изголовье приделан специальный крючочек для часов. Вот поэтому я не сомневался, что часы нарочно подложили в пижамный карман и подвели, а значит, преступление было совершено отнюдь не в четверть второго.

Следует из этого, что оно было совершено раньше? Или, чтобы быть абсолютно точным, без двадцати трех час? В защиту этого предположения мой друг мосье Бук выдвигает тот довод, что как раз в это время меня разбудил громкий крик. Но, ведь если Рэтчетт принял сильную дозу снотворного, он не мог кричать. Если бы он мог кричать, он мог бы и защищаться, а мы не обнаружили никаких следов борьбы.

Я вспомнил, что мистер Маккуин постарался обратить мое внимание, и не один раз, а дважды (причем во второй раз довольно неловко), на то, что Рэтчетт не говорил по-французски. Поэтому я пришел к выводу, что представление в ноль тридцать семь разыграли исключительно для меня! О проделке с часами любой мог догадаться — к этому трюку часто прибегают в детективных романах. Они предполагали, что я догадаюсь о проделке с часами и, придя в восторг от собственной проницательности, сделаю вывод, что, раз Рэтчетт не говорил по-французски, следовательно, в ноль тридцать семь из купе откликнулся не он. А значит, Рэтчетт к этому времени был уже убит. Но я уверен, что без двадцати трех минут час Рэтчетт, приняв снотворное, еще крепко спал.

И тем не менее их хитрость сыграла свою роль. Я открыл дверь в коридор. Я действительно услышал французскую фразу. И если б я оказался непроходимо глуп и не догадался, что же все это значит, меня можно было бы ткнуть носом. В крайнем случае Маккуин мог пойти в открытую и сказать: «Извините, мосье Пуаро, но это не мог быть мистер Рэтчетт. Он не говорил по-французски». Так вот, когда же на самом деле было совершено преступление? И кто убийца?

Я предполагаю, но это всего лишь предположение, что Рэтчетта убили около двух часов, ибо, по мнению доктора, позже его убить не могли.

Что же касается того, кто его убил…

И он замолчал, оглядывая аудиторию. На недостаток внимания жаловаться не приходилось. Все взоры были прикованы к нему. Тишина стояла такая, что пролети муха, и то было бы слышно.

— Прежде всего мое внимание привлекли два обстоятельства, — продолжал Пуаро. — Первое: как необычайно трудно доказать вину любого отдельно взятого пассажира, и второе: в каждом случае показания, подтверждающие алиби того или иного лица, исходили от самого, если можно так выразиться, неподходящего лица. Так, например, Маккуин и полковник Арбэтнот, которые никак не могли быть прежде знакомы, подтвердили алиби друг друга. Так же поступили и лакей-англичанин, и итальянец, и шведка, и английская гувернантка. И тогда я сказал себе: «Это невероятно, не могут же они все в этом участвовать!»

И тут, господа, меня осенило. Все до одного пассажиры были замешаны в убийстве, потому что не только маловероятно, но и просто невозможно, чтобы случай свел в одном вагоне стольких людей, причастных к делу Армстронгов. Тут уже просматривается не случай, а умысел. Я вспомнил слова полковника Арбэтнота о суде присяжных. Для суда присяжных нужно двенадцать человек — в вагоне едет двенадцать пассажиров. На теле Рэтчетта обнаружено двенадцать ножевых ран. И тут прояснилось еще одно обстоятельство, не дававшее мне покоя: почему сейчас, в мертвый сезон, вагон СТАМБУЛ — КАЛЕ полон?

Рэтчетту удалось избегнуть расплаты за свое преступление в Америке, хотя его вина была доказана. И я представил себе самостийный суд присяжных из двенадцати человек, которые приговорили Рэтчетта к смерти и вынуждены были сами привести приговор в исполнение. После этого все стало на свои места.

Дело это представилось мне в виде мозаики, где каждое лицо занимало отведенное ему место. Все было задумано так, что, если подозрение падало на кого-нибудь одного, показания остальных доказывали бы его непричастность и запутывали следствие. Показания Хардмана были необходимы на тот случай, если в преступлении заподозрят какого-нибудь чужака, который не сможет доказать свое алиби. Пассажиры вагона СТАМБУЛ — КАЛЕ никакой опасности не подвергались. Мельчайшие детали их показаний были заранее разработаны. Преступление напоминало хитроумную головоломку, сработанную с таким расчетом, что, чем больше мы узнавали, тем больше усложнялась разгадка. Как уже заметил мосье Бук, дело это невероятное. Но ведь именно такое впечатление оно и должно было производить.

Объясняет ли эта версия все? Да, объясняет. Она объясняет характер ранений, потому что они наносились разными лицами. Объясняет подложные письма с угрозами, подложные, потому что они были написаны лишь для того, чтобы предъявить их следствию. Вместе с тем письма, в которых Рэтчетта предупреждали о том, что его ждет, несомненно, существовали, но Маккуин их уничтожил и заменил подложными.

Объясняет она и рассказ Хардмана о том, как Рэтчетт нанял его на службу, — от начала до конца вымышленный; описание мифического врага — «темноволосого мужчины невысокого роста с писклявым голосом» — весьма удобное описание, потому что оно не подходит ни к одному из проводников и может быть легко отнесено как к мужчине, так и к женщине.

Выбор кинжала в качестве орудия убийства может поначалу удивить, но по зрелом размышлении убеждаешься, что в данных обстоятельствах это выбор вполне оправданный. Кинжалом может пользоваться и слабый и сильный, и от него нет шума. Я представляю, хотя могу и ошибиться, что все по очереди проходили в темное купе Рэтчетта через купе миссис Хаббард и наносили по одному удару. Я думаю, никто из них никогда не узнает, чей удар прикончил Рэтчетта.

Последнее письмо, которое, по-видимому, подложили Рэтчетту на подушку, сожгли. Не будь улик, указывающих, что убийство имело отношение к трагедии Армстронгов, не было бы никаких оснований заподозрить кого-нибудь из пассажиров. Решили бы, что кто-то проник в вагон, и вдобавок один, а может, и не один пассажир увидел бы, как «темноволосый мужчина небольшого роста с писклявым голосом» сошел с поезда в Броде, и ему-то и приписали бы убийство.

Не знаю точно, что произошло, когда заговорщики обнаружили, что эта часть их плана сорвалась из-за заносов. Думаю, что, наспех посовещавшись, они решили все-таки привести приговор в исполнение. Правда, теперь могли заподозрить любого из них, но они это предвидели и на такой случай разработали ряд мер, еще больше запутывающих дело. В купе убитого подбросили две так называемые «улики» — одну, ставящую под удар полковника Арбэтнота (у него было стопроцентное алиби и его знакомство с семьей Армстронгов было почти невозможно доказать), и вторую — платок, ставящий под удар княгиню Драгомирову, которая благодаря своему высокому положению, хрупкости и алиби, которое подтверждали ее горничная и проводник, практически не подвергалась опасности. А чтобы еще больше запутать, нас направили по еще одному ложному следу — на сцену выпустили таинственную женщину в красном кимоно. И тут опять же все было подстроено так, чтобы я сам убедился в существовании этой женщины. В мою дверь громко постучали. Я вскочил, выглянул и увидел, как по коридору удаляется красное кимоно. Его должны были увидеть такие заслуживающие доверия люди, как мисс Дебенхэм, проводник и Маккуин. Потом, пока я допрашивал пассажиров в ресторане, какой-то шутник весьма находчиво засунул красное кимоно в мой чемодан. Чье это кимоно, не знаю. Подозреваю, что оно принадлежит графине Андрени, потому что в ее багаже нашлось лишь изысканное шифоновое неглиже, которое вряд ли можно использовать как халат.

Когда Маккуин узнал, что клочок письма, которое они так тщательно сожгли, уцелел и что в нем упоминалось о деле Армстронгов, он тут же сообщил об этом остальным. Это обстоятельство сразу поставило под угрозу графиню Андрени, и ее муж поспешил подделать свой паспорт. Тут их во второй раз постигла неудача. Они договорились все как один отрицать свою связь с семейством Армстронгов. Им было известно, что я не смогу проверить их показания, и они полагали, что я не буду вникать в детали, разве что кто-то из них вызовет у меня подозрения.

Осталось рассмотреть еще одну деталь. Если предположить, что я правильно восстановил картину преступления — а я верю, что именно так и есть, — из этого неизбежно следует, что проводник был участником заговора. Но в таком случае у нас получается не двенадцать присяжных, а тринадцать. И вместо обычного вопроса: «Кто из этих людей виновен?» — передо мной встает вопрос: «Кто же из этих тринадцати невиновен?» Так вот, кто же этот человек?

И тут мысль моя пошла несколько необычным путем. Я решил, что именно та особа, которая, казалось бы, и должна была совершить убийство, не принимала в нем участия. Я имею в виду графиню Андрени. Я поверил графу, когда он поклялся мне честью, что его жена не выходила всю ночь из купе. И я решил, что граф Андрени, что называется, заступил на место жены.

А если так, значит, одним из присяжных был Пьер Мишель.

Чем же объяснить его участие? Он степенный человек, много лет состоит на службе в компании. Такого не подкупишь для участия в убийстве. А раз так, значит, Пьер Мишель должен иметь отношение к делу Армстронгов. Но вот какое, этого я не представлял. И тут я вспомнил о погибшей горничной — ведь она была француженкой. Предположим, что несчастная девушка была дочерью Пьера Мишеля. И тогда объясняется все, включая и выбор места преступления. Чьи роли в этой трагедии оставались нам еще не ясны?

Полковника Арбэтнота я представил другом Армстронгов. Он, наверное, воевал вместе с полковником. О роли Хильдегарды Шмидт в доме Армстронгов я догадался легко. Как гурман я сразу чую хорошую кухарку. Я расставил фрейлейн Шмидт ловушку, и она не замедлила в нее попасть. Я сказал, что убежден в том, что она отличная кухарка. Она ответила: «Это правда, все мои хозяйки так говорили». Но когда служишь горничной, хозяйка не знает, хорошо ли ты готовишь.

Оставался еще Хардман. Я решительно не мог подыскать ему места в доме Армстронгов. Но я представил, что он мог быть влюблен во француженку. Я завел с ним разговор об обаянии француженок, и это произвело ожидаемое впечатление. У него на глазах выступили слезы, и он притворился, будто его слепит снег.

И наконец, миссис Хаббард. А миссис Хаббард, должен вам сказать, играла в этой трагедии весьма важную роль. Благодаря тому что она занимала смежное с Рэтчеттом купе, подозрение должно было прежде всего пасть на нее. По плану никто не мог подтвердить ее алиби. Сыграть роль заурядной, слегка смешной американки, сумасшедшей матери и бабушки, могла лишь настоящая артистка. Но ведь в семье Армстронгов была артистка — мать миссис Армстронг, актриса Линда Арден. — И Пуаро перевел дух.

И тут миссис Хаббард звучным, вибрирующим голосом, столь отличным от ее обычного голоса, мечтательно сказала:

— А мне всегда хотелось играть комедийные роли. Конечно, с умывальной сумочкой вышло глупо. Это еще раз доказывает, что нужно репетировать как следует. Мы разыграли эту сцену по дороге сюда, но, наверное, я тогда занимала четное купе. Мне в голову не пришло, что засовы могут помещаться в разных местах. — Она уселась поудобнее и поглядела в глаза Пуаро. — Вы знаете о нас все, мосье Пуаро. Вы замечательный человек. Но даже вы не можете представить себе, что мы пережили в тот страшный день. Я обезумела от горя, слуги горевали вместе со мной, полковник гостил тогда у нас. Он был лучшим другом Джона Армстронга.

— Джон спас мне жизнь в войну, — сказал Арбэтнот.

— И тогда мы решили — может быть, мы и сошли с ума, не знаю… но мы решили привести в исполнение смертный приговор, от которого Кассетти удалось бежать. Нас было тогда двенадцать, вернее, одиннадцать — отец Сюзанны был, разумеется, во Франции. Сначала мы думали бросить жребий, кому убить Кассетти, но потом нашему шоферу Антонио пришла в голову мысль о суде присяжных. А Мэри разработала весь план в деталях с Гектором Маккуином. Он обожал Соню, мою дочь… это он объяснил нам, как Кассетти с помощью денег улизнул от расплаты.

Немало времени ушло на то, чтобы осуществить наш план. Сначала нужно было выследить Рэтчетта. Это в конце концов удалось Хардману. Затем мы попытались определить на службу к Кассетти Гектора и Мастермэна или хотя бы одного из них. И это нам удалось. Потом мы посоветовались с отцом Сюзанны. Полковник Арбэтнот настаивал, чтобы нас было ровно двенадцать. Ему казалось, что так будет законнее. Он говорил, что ему претит орудовать кинжалом, но ему пришлось согласиться с тем, что это сильно упростит нашу задачу. Отец Сюзанны охотно к нам присоединился. Кроме Сюзанны, у него не было детей. Мы узнали от Гектора, что Рэтчетт вскоре покинет Восток и при этом обязательно поедет Восточным экспрессом. Пьер Мишель работал на этом экспрессе проводником — такой случай нельзя было упустить. Вдобавок тем самым исключалась возможность навлечь подозрения на людей, не причастных к убийству. Мужа моей дочери, конечно, пришлось посвятить, и он настоял на том, чтобы поехать с ней. Гектору удалось подгадать так, чтобы Рэтчетт выбрал для отъезда день, когда дежурил Мишель. Мы хотели скупить все места в вагоне СТАМБУЛ — КАЛЕ, но нам не повезло, одно купе было заказано. Его держали для директора компании. Мистер Харрис — это конечно же выдумка чистейшей воды. Видите ли, если бы в купе Гектора был посторонний, это нам очень помешало бы. Но в последнюю минуту появились вы… — Она запнулась. — Ну что ж, — продолжала она. — Теперь вы все знаете, мосье Пуаро. Что вы собираетесь предпринять? Если вы должны поставить в известность полицию, нельзя ли переложить всю вину на меня, и только на меня? Да, я охотно проткнула бы его кинжалом и двенадцать раз. Ведь он виновен не только в смерти моей дочери и внучки, но и в смерти другого ребенка, который мог бы жить и радоваться. Но и это еще не все. Жертвами Кассетти были многие дети и до Дейзи; у него могли оказаться и другие жертвы в будущем. Общество вынесло ему приговор: мы только привели его в исполнение. Зачем привлекать к этому делу всех? Они все верные друзья — и бедняга Мишель… а Мэри и полковник Арбэтнот — ведь они любят друг друга…

Ее красивый голос эхом отдавался в переполненном вагоне — низкий, волнующий, хватающий за душу голос, многие годы потрясавший нью-йоркскую публику.

Пуаро посмотрел на своего друга:

— Вы директор компании, мосье Бук. Что вы на это скажете?

Мосье Бук откашлялся.

— По моему мнению, мосье Пуаро, — сказал он, — ваша первая версия была верной, совершенно верной. И я предлагаю, когда явится югославская полиция, изложить эту версию. Вы не возражаете, доктор?

— Разумеется, — сказал доктор Константин, — а что касается… э… медицинской экспертизы, мне кажется, я допустил в ней одну-две ошибки.

— А теперь, — сказал Пуаро, — я изложил вам разгадку этого убийства и имею честь откланяться.

ТРАГЕДИЯ В ТРЕХ АКТАХ Three-Act Tragedy 1934 © Перевод Шевченко П., 1997

Режиссер-постановщик: сэр ЧАРЛЗ КАРТРАЙТ

Помощники режиссера: мистер САТТЕРТУЭЙТ мисс ГЕРМИОНА ЛИТТОН ГОР

Костюмы от Модного дома «Амброзия Лимитед»

Освещение:

мосье ЭРКЮЛЬ ПУАРО

Моим друзьям —

Джеффри и Вайолет Шипстон

Акт первый ПОДОЗРЕНИЕ

Глава 1 «Вороново гнездо»

Мистер Саттертуэйт сидел на террасе виллы «Вороново гнездо» и смотрел, как ее хозяин, сэр Чарлз Картрайт, взбирается по тропинке, ведущей от моря к дому.

Вилла «Вороново гнездо» представляла собой современный образчик бунгало[139], снабженного всяческими усовершенствованиями. Ни намека на портики, фронтоны[140]и прочие архитектурные украшения, столь любезные сердцу зодчего средней руки. Это было незатейливое приземистое сооружение из белого камня, гораздо более просторное внутри, чем можно предположить по его внешнему виду.

«Вороновым гнездом» вилла была названа потому, что стоит высоко над морем, и из нее как на ладони видна гавань Лумаут. Терраса, обнесенная прочной балюстрадой, одной стороной круто нависает над морем. Если идти по дороге, то от «Воронова гнезда» до города не менее мили. Дорога эта, петляя, поднимается над морем и уходит в глубь побережья. Но сэр Чарлз Картрайт шел сейчас крутой рыбачьей тропой, по которой до города рукой подать — минут семь пешком.

Сэр Чарлз был стройный загорелый человек средних лет, одетый в поношенные серые фланелевые брюки и белый свитер. Он шел размашистым шагом, слегка согнув руки в локтях. «Сразу видно — бывалый моряк», — сказали бы многие, глядя на него. Однако более проницательный наблюдатель призадумался бы, смущенный какой-то фальшью в этой картине. Перед ним бы тоже возникли палуба, шхуна… Но — не настоящие, а грубо намалеванные на заднике сцены… По палубе, залитой светом — не солнца, а юпитеров, — вразвалочку идет Чарлз Картрайт, согнутые в локтях руки слегка напряжены… И голос, хорошо поставленный, немного по-актерски форсированный, голос истинного джентльмена в роли английского моряка:

— Нет, сэр, — говорит Чарлз Картрайт, — весьма сожалею, но вы больше ничего от меня не услышите.

С шумом падает тяжелый занавес, вспыхивают лампионы[141], оркестр взрывается заключительным крещендо[142].

«Не желаете ли шоколаду? Лимонад, пожалуйста!»— щебечут хорошенькие девушки с наколками в виде огромных бантов. Заканчивается первый акт «Зова моря» с Чарлзом Картрайтом в роли капитана Венстоуна.

С высоты своего положения мистер Саттертуэйт с улыбкой поглядывал на сэра Чарлза. Маленький, высохший почти до состояния мумии, мистер Саттертуэйт, попечитель всяческих искусств, и уж конечно же театра, закоренелый сноб, однако вполне приятный в обхождении, был непременным участником аристократических богемных забав и увеселений. Без него не обходилось ни одно более или менее заметное событие светской жизни. «И мистер Саттертуэйт» — этими словами неизменно заканчивался список приглашенных. Впрочем, мистер Саттертуэйт был наделен незаурядным умом и редкой проницательностью.

— Вот уж никогда бы не подумал, право, — тихо проговорил он, покачав головой.

Заслышав шаги у себя за спиной, он обернулся. Высокий седовласый джентльмен отодвинул кресло и уселся в него.

При взгляде на его немолодое, умное лицо, на котором лежала печать привычной доброжелательности, не возникало никаких сомнений относительно его профессии, словно на лбу у него было написано: «Врач. Харли-стрит».

Сэр Бартоломью Стрендж весьма преуспел в своей области. Он был известным специалистом по нервным заболеваниям, и недавно, по случаю Высочайшего тезоименитства[143], его возвели в дворянское звание.

Он придвинулся вместе с креслом к мистеру Саттертуэйту и сказал:

— Так о чем это вы никогда бы не подумали, а? Ну-ка выкладывайте.

Мистер Саттертуэйт, улыбаясь, показал глазами на сэра Чарлза, ловко поднимавшегося по тропинке.

— Никогда бы не подумал, что сэр Чарлз найдет удовольствие в столь долгом… э-э… заточении.

— Я и сам удивляюсь, ей-богу!

И доктор засмеялся, откинув назад голову.

— Я знаю Чарлза с детства. Мы и в Оксфорде[144] вместе учились. Он всегда такой — в жизни играет лучше, чем на сцене. А играет он постоянно. Ничего не попишешь: привычка — вторая натура. Он даже из комнаты не выйдет, как все люди, он… «удалится» да еще под занавес эффектную реплику бросит. Впрочем, он вечно примеряет к себе разные роли. Два года назад оставил сцену, дабы, по его словам, вкусить радости простой сельской жизни, вдали от света, и позволить себе наконец вполне насладиться тем, что так давно влекло его — морской стихией. И вот едет сюда и принимается строить «простой сельский коттедж». Три ванные комнаты, кругом разные новомодные штучки… Я тоже был уверен, что Чарлзу все это скоро наскучит. В конце концов ему ведь нужна публика. Два-три отставных капитана, стайка пожилых дам, пастор[145] — разве это зрители? «Простой парень, влюбленный в море» — я думал, ему полугода для этой забавы за глаза хватит. Потом все ему прискучит, и он разыграет роль утомленного светом денди, скажем, в Монте-Карло[146] или владетельного лорда где-нибудь в Шотландии, ведь Чарлз так непостоянен.

Доктор умолк. Он и так слишком долго говорил. Глаза его с неподдельной теплотой озабоченно следили за сэром Чарлзом, который поднимался по тропе к дому, не подозревая, что за ним наблюдают. Вот-вот он уже появится на террасе.

— Однако, сдается мне, мы ошиблись, — снова заговорил сэр Бартоломью. — Простая жизнь, похоже, ему не наскучила.

— В человеке, который превратил свою жизнь в театр, так легко ошибиться, — проговорил мистер Саттертуэйт. — Не стоит доверять его искренности.

Доктор кивнул.

— Да, вы совершенно правы, — задумчиво сказал он.

— Привет! — воскликнул Чарлз Картрайт, взбегая по ступеням на террасу. — «Мирабель» превзошла все ожидания. Жаль, что вы не пошли со мной, Саттертуэйт.

Мистер Саттертуэйт покачал головой. Пересекая Ла-Манш[147], он всякий раз терпел жестокие страдания и, не питая никаких иллюзий на свой счет, не хотел подвергать себя новым испытаниям. Утром из окна своей спальни он наблюдал за маневрами «Мирабели». Дул крепкий бриз, и мистер Саттертуэйт от души возблагодарил небо за то, что остался дома.

Подойдя к окну гостиной, сэр Чарлз велел подать напитки.

— Вам тоже следовало бы походить на яхте, Толли, — обратился он к своему другу. — Вы же у себя на Харли-стрит только и делаете, что расписываете своим пациентам прелести морских прогулок.

— Знаете, в чем главное преимущество профессии врача? — проговорил сэр Бартоломью. — Возможность не следовать своим собственным советам.

Сэр Чарлз засмеялся. Он машинально все еще играл свою роль — этакого грубовато-веселого морского волка.

Он был необыкновенно хорош собой — великолепно сложенный, с худощавым ироничным лицом; едва заметная седина на висках только придавала ему изысканности. Его внешность не оставляла сомнений — в первую очередь он джентльмен, а потом уже актер.

— Вы ходили на яхте в одиночку? — спросил доктор.

— Нет. — Сэр Чарлз взял стакан с подноса, который держала нарядная горничная. — Со мной был матрос, уточняю — юная мисс Мими.

Едва уловимая тень смущения в тоне, каким это было сказано, заставила мистера Саттертуэйта насторожиться.

— Мисс Литтон Гор? Разве она что-нибудь смыслит в парусах, яхтах и прочих морских премудростях?

Сэр Чарлз грустно усмехнулся:

— Еще как смыслит, я по сравнению с ней новичок, но с ее помощью делаю успехи.

Мистер Саттертуэйт быстро прикинул в уме:

«Любопытно. Мими Литтон Гор, вот оно что. То-то ему здесь не наскучило. Да-а, возраст, опасный возраст. И, как водится, молоденькая девушка тут как тут…»

— Море… — мечтательно проговорил сэр Чарлз, — Солнце, ветер и море — что может быть лучше! И скромная обитель, куда так приятно вернуться.

И он окинул довольным взором свой дом с тремя ванными, несколькими спальнями, снабженными холодной и горячей водой, с системой центрального отопления и всякими новейшими электрическими приборами, с вышколенной горничной, уборщицей, поваром и судомойкой, дом, который конечно же вполне соответствовал его представлениям о скромной деревенской обители.

На террасу вышла высокая, на редкость некрасивая женщина.

— Доброе утро, мисс Милрей.

— Доброе утро, сэр Чарлз. Доброе утро, — скупой наклон головы в сторону мистера Саттертуэйта и сэра Бартоломью. — Вот меню к обеду. Пожелаете изменить что-нибудь?

Сэр Чарлз взял меню и скороговоркой прочел:

— Так, посмотрим. Дыня-канталупа[148], русский борщ, свежая скумбрия, шотландская куропатка, суфле «Сюрприз», канапе «Диана»… Прекрасно, мисс Милрей. Гости прибудут поездом в четыре тридцать.

— Я уже отдала распоряжение Холгейту. Кстати, сэр Чарлз, прошу прощения, но, пожалуй, лучше бы мне сегодня обедать вместе со всеми.

Сэр Чарлз был явно удивлен, однако ответил вполне любезно:

— Разумеется, мисс Милрей, весьма рад… но… гм…

— В противном случае, сэр Чарлз, за столом окажется тринадцать человек, а вы же знаете, сколь свойственны людям суеверия, — спокойно объяснила мисс Милрей.

Сказано это было так, что никто не усомнился — сама-то мисс Милрей готова бесстрашно всю свою жизнь, изо дня в день садиться за стол тринадцатой.

— Все уже приготовлено. Я велела Холгейту съездить на автомобиле за леди Мэри и Беббингтонами. Вы не возражаете? — продолжала мисс Милрей.

— Отнюдь. Я как раз собирался просить вас об этом.

Мисс Милрей удалилась. На ее некрасивом лице застыла снисходительная улыбка.

— Совершенно изумительная женщина, — восхищенно сказал сэр Чарлз. — Правда, со мной обходится как с младенцем, только что с ложечки не кормит.

— Воплощенная деловитость и исполнительность, — заметил Стрендж.

— Служит у меня уже шесть лет, — продолжал сэр Чарлз. — В Лондоне была секретарем, а теперь экономка, притом отменная. Хозяйство у нее налажено безукоризненно, как часовой механизм. И вот, вообразите, желает уйти от меня.

— Почему?

— Говорит, — сэр Чарлз рассеянно потер нос и сказал, скептически морщась, — говорит, что у нее больная и беспомощная мать. Лично я в это ни капельки не верю. У таких женщин, как мисс Милрей, вообще не может быть матери. Они появляются на свет с помощью динамо-машины. Нет, тут что-то другое.

Сэр Бартоломью хмыкнул.

— Вероятно, пошли какие-нибудь пересуды, — предположил он.

— Пересуды? — Глаза сэра Чарлза округлились. — О чем вы?

— Мой дорогой, неужели вы не знаете, как возникают сплетни?

— Вы хотите сказать, о ней и… обо мне? Это с ее-то внешностью? И в ее возрасте?

— Ей, вероятно, нет и пятидесяти.

— А я уверен, что есть. — Сэр Чарлз задумался. — Нет, кроме шуток, Толли, вы обратили внимание на ее лицо? Глаза, нос, рот — все на месте, но разве это лицо? Лицо женщины? Самый неразборчивый ловелас[149] не прельстился бы ею!

— О, вы недооцениваете этих старых дев. Бог знает, что у них на уме!

Сэр Чарлз покачал головой:

— Нет, не верю. Мисс Милрей так несокрушимо добропорядочна, что ей ничего подобного и в голову не придет. Она же ходячая добродетель. А в качестве секретаря или экономки ей просто цены нет. Я всегда, между прочим, считал, что секретарша должна быть страшна как смертный грех.

— Весьма разумно.

Сэр Чарлз, казалось, погрузился в глубокую задумчивость. Желая отвлечь его, сэр Бартоломью спросил:

— Кого вы сегодня ожидаете?

— Ну, во-первых, Анджи.

— Анджелу Сатклифф? Превосходно!

Мистер Саттертуэйт даже подался вперед — так не терпелось ему узнать, кто приглашен на обед. Анджела Сатклифф была известная актриса, уже не молодая, но пользующаяся неизменным успехом у зрителей и покоряющая всех тонким умом и обаянием. О ней говорили, что она вторая Эллен Терри[150].

— Затем Дейкерсы.

Мистер Саттертуэйт согласно кивнул. Миссис Дейкерс — та самая преуспевающая художница по костюмам, владелица Модного салона «Амброзия Лимитед». В театральных программках можно было прочесть, например, что «костюм мисс Блэнк в первом акте от „Амброзии“», Брук-стрит. Ее муж, капитан Дейкерс, пользуясь его собственным жаргоном завсегдатая лошадиных скачек, был темной лошадкой. Почти все время он проводил на ипподромах, а несколько лет назад и сам участвовал в ежегодных весенних скачках в Эйнтри[151].

В прошлом у него была какая-то сомнительная история, толком никто ничего не знал, но слухи ходили. Впрочем, следствия никакого не велось, во всяком случае, официально, но… при упоминании о Фредди Дейкерсе кое у кого чуть заметно поднимались брови.

— Затем будет Энтони Эстор, драматург.

— О, конечно, — воскликнул мистер Саттертуэйт. — Это ведь ее перу принадлежит «Одностороннее движение». Я смотрел эту пьесу два раза. Нынче это гвоздь сезона.

Мистер Саттертуэйт был чрезвычайно доволен собой: для него не тайна, что Энтони Эстор — женщина. И как ловко он это ввернул!

— Как же ее настоящая фамилия? Запамятовал, — сказал сэр Чарлз. — Уиллс, так, кажется? Я ведь только однажды с нею встречался. А сегодня пригласил ее, чтобы доставить удовольствие Анджеле. Вот вроде и вся компания.

— А из местных кто-нибудь будет?

— О да! Ну, разумеется, Беббингтоны. Он пастор, очень славный малый, вполне светский, его жена — весьма приятная дама. Дает мне уроки садоводства. Итак, будут Беббингтоны… и леди Мэри с Мими. Пожалуй, все. Ах да! Еще некий юноша, его зовут Мендерс. Он, кажется, журналист. Красивый молодой человек. Ну вот и все.

Мистер Саттертуэйт, отличавшийся крайней дотошностью, принялся пересчитывать по пальцам:

— Мисс Сатклифф — раз, Дейкерсы — три, Энтони Эстор — четыре, леди Мэри с дочерью — шесть, пастор с женой — восемь, юноша — девять, с нами получается двенадцать. Кто-то из вас просчитался — мисс Милрей или вы, сэр Чарлз.

— Нет, мисс Милрей не может просчитаться, — заверил его сэр Чарлз. — Она никогда не ошибается. Позвольте… да, ей-богу, вы правы. Одного упустил. Просто из головы вон. — Сэр Чарлз засмеялся. — Вот бы он огорчился. Этот человек невероятно честолюбив. Не знаю, кто может сравниться с ним в этом смысле.

В глазах мистера Саттертуэйта мелькнула насмешка. Он всегда считал, что самые честолюбивые создания на свете — это актеры. И сэр Чарлз отнюдь не исключение. «В своем глазу бревна не видишь», — подумал мистер Саттертуэйт, которого чрезвычайно позабавила эта мысль.

— Так кто же он?

— Один чудаковатый малый, — сказал сэр Чарлз. — Впрочем, весьма знаменитый. Возможно, вы о нем слышали. Эркюль Пуаро. Он бельгиец.

— A-а, детектив, — обрадовался мистер Саттертуэйт. — Как же, как же, мне приходилось встречаться с ним. Выдающаяся личность.

— Да, незаурядная, — согласился сэр Чарлз.

— Я с ним не знаком, — сказал сэр Бартоломью, — но наслышан о нем довольно. Он ведь, кажется, уже ушел в отставку, да? Не знаю, правда ли то, что о нем рассказывают, или просто досужие вымыслы… Что ж, Чарлз, будем надеяться, эти выходные пройдут без преступлений.

— Это отчего же? Только оттого, что с нами будет детектив? По-моему, Толли, вы ставите телегу впереди лошади, вам не кажется?

— Ну, у меня на этот счет своя теория.

— Что за теория, доктор? — заинтересовался мистер Саттертуэйт.

— Видите ли, я считаю, что человек сам притягивает к себе разные приключения, а не наоборот. Почему у одних людей жизнь увлекательная, а у других — унылая? Думаете, это зависит от обстоятельств? Ничуть не бывало. Один колесит по всему свету, и с ним ничего не случается. Накануне его приезда происходит кровавая бойня, только он уедет — землетрясение; на пароход, которому суждено пойти ко дну, он непременно опоздает. Другой же всю жизнь проводит в Бэллеме, ездит изо дня в день только в Сити[152], но у него сплошные неприятности.

Банды шантажистов, роковые красотки, угонщики автомобилей — все тут как тут. Есть люди, которым на роду написано потерпеть кораблекрушение. Посади их в лодку посреди детского бассейна, они все равно утонут. А такие, как Эркюль Пуаро, не ищут преступление, оно само идет им в руки.

— В таком случае, — сказал мистер Саттертуэйт, — может, оно и к лучшему, что мисс Милрей присоединится к нам, все-таки хоть не будет за столом чертовой дюжины.

— Ладно уж, — сэр Чарлз сделал широкий жест, — будь по-вашему, Толли, пусть убивают, если вам так хочется. Ставлю только одно условие — жертвой буду не я.

И все трое, смеясь, пошли к дому.

Глава 2 Внезапная смерть

Больше всего на свете мистера Саттертуэйта интересовали люди. Особенно представительницы прекрасного пола. Их он понимал очень хорошо, значительно лучше, чем это обычно свойственно мужчинам. Он без труда постигал их психологию, ибо ему самому были присущи некоторые женские черты. Дамы охотно поверяли ему свои тайны, но никогда не принимали его всерьез. Порой это немного огорчало мистера Саттертуэйта. Ему тогда казалось, что на сцене жизни он лишь зритель, наблюдающий за развитием драмы, в которой для него нет места. Но, честно говоря, эта роль вполне его устраивала.

Этим, вечером, сидя в просторной гостиной, выходящей на террасу и стилизованной неким модным художником под роскошную каюту корабля, мистер Саттертуэйт с неподдельным интересом разглядывал волосы Синтии Дейкерс, стараясь подыскать название тому редкому оттенку, который Синтия ухитрилась им придать. Цвет был совершенно невиданный, но довольно приятный для глаз, какой-то зеленовато-бронзовый. Краска, должно быть, прямо из Парижа, предположил мистер Саттертуэйт. Трудно было сказать, хороша ли собой миссис Дейкерс на самом деле, но выглядела она сногсшибательно — высокая, с фигурой безупречно отвечающей требованиям моды. Шея и руки у нее в любое время года имели оттенок легкого курортного загара, естественного или искусственного — не разберешь. Зеленовато-бронзовые волосы уложены в замысловатую и, бесспорно, наимоднейшую прическу, которую способен сотворить только лучший лондонский парикмахер. Выщипанные брови, подкрашенные ресницы, чуть заметный налет тончайшего грима на лице, рот, незатейливо очерченный природой, но обретший с помощью помады изящный изгиб — все как нельзя более шло к ее вечернему платью, чрезвычайно простенькому (смешно, до чего обманчива эта кажущаяся простота!), из какой-то необычайной материи — тускло-синей, но как бы светящейся изнутри.

«Умеет себя подать, — подумал мистер Саттертуэйт, одобрительно глядя на нее. — Интересно, какова она на самом деле».

На этот раз он имел в виду не внешность миссис Дейкерс, а ее характер.

Говорила она с расстановкой, манерно растягивая слова:

— Мой дорогой, это было просто невероятно. Знаете, всегда существует нечто, по природе своей невозможное. Так вот, это было из разряда невозможного. Это было… пронзительно.

«Пронзительно» — нынче очень модное словечко, — отметил про себя мистер Саттертуэйт. — У всех на языке это «пронзительно».

Сэр Чарлз, истово взбалтывая коктейли, разговаривал с Анджелой Сатклифф, высокой, красивой, с седыми волосами, дерзко очерченным ртом и прелестными глазами.

Фредди Дейкерс беседовал с Бартоломью Стренджем.

— Все знают, что со старым Ледисборном. Вся конюшня знает, — говорил он визгливым голосом.

Фредди Дейкерс был низенький, рыжий человечек, с красным, обветренным лицом и усами щеточкой. Глаза у него бегали.

Рядом с мистером Саттертуэйтом сидела мисс Уиллс, чья пьеса «Одностороннее движение» была признана лондонской публикой чуть ли не самой остроумной и смелой за последние несколько лет. Мисс Уиллс, высокая, худощавая, со скошенным подбородком и светлыми в мелких кудряшках волосами, носила пенсне и была одета в ужасающе бесформенное платье из зеленого шифона.

— Я посетила юг Франции, — говорила она высоким невыразительным голосом, — но, право, мне там совсем не понравилось. Я чувствовала себя страшно неуютно. Но, конечно, для моей работы такие поездки необходимы. — Должна же я знать, что творится на белом свете.

«Бедняжка, — думал мистер Саттертуэйт, слушая ее. — Успех свалился на нее, как снег на голову, и она покинула свою келью, то бишь пансион, где-нибудь в Борнмуте[153]. Уж там-то ей наверняка все по душе».

Как не похожи авторы на свои творения! Мистер Саттертуэйт всегда этому изумлялся. Что общего у блестящего, утонченного и остроумного Энтони Эстора с бесцветной мисс Уиллс? И вдруг он заметил, что в блекло-голубых глазах за стеклами пенсне светится острый, явно незаурядный ум. Мистер Саттертуэйт почувствовал на себе оценивающий взгляд этих глаз и даже немного смутился. Казалось, мисс Уиллс внимательно рассматривает его, будто старается запомнить на всю жизнь.

Сэр Чарлз между тем разливал коктейли.

— Позвольте предложить вам коктейль, — сказал мистер Саттертуэйт, живо вскакивая со своего места.

Мисс Уиллс заулыбалась.

— Не возражаю, — сказала она.

Дверь отворилась, и горничная Тампл доложила, что прибыли леди Мэри Литтон Гор, мистер и миссис Беббингтон и мисс Литтон Гор.

Мистер Саттертуэйт, снабдив мисс Уиллс коктейлем, ловко, бочком придвинулся поближе к леди Мэри Литтон Гор. Он, как известно, питал слабость к громким титулам.

Помимо того, что мистер Саттертуэйт был снобом, его всегда влекло к истинным аристократкам, а леди Мэри, бесспорно, была из их числа.

Оставшись вдовой с весьма скудными средствами и трехлетней дочерью на руках, она приехала в Лумаут и поселилась в небольшом коттедже, где и жила с тех самых пор. Из прислуги она держала лишь одну горничную, искренне ей преданную.

Леди Мэри была высокой и стройной женщиной и выглядела старше своих пятидесяти пяти лет. Выражение лица у нее было необыкновенно милое и немного застенчивое. Дочь она обожала и постоянно за нее тревожилась.

Гермиона Литтон Гор, которую все называли Мими, мало походила на мать. Во всяком случае, характер у нее был куда более решительный.

Пожалуй, красавицей ее не назовешь, думал мистер Саттертуэйт, но она, безусловно, весьма и весьма привлекательна. И причина тому — ее неуемная жизненная сила. Кажется, в ней больше жизни, чем во всех присутствующих здесь, вместе взятых.

Мими была среднего роста, с темными волосами и серыми глазами. Волосы тугими завитками падали на тонкую шею, светло-серые глаза глядели открыто и смело, изящно круглились нежные щеки, заразительно звучал смех — все создавало ощущение пленительной молодости и живости.

Она стояла, болтая с Оливером Мендерсом, который только что вошел в гостиную.

— Вот уж не думала, что прогулки на яхте тебе наскучат. Ты же всегда их любил.

— Мими, дорогая, просто я повзрослел, — отвечал он, цедя слова и чуть поднимая брови.

Красивый молодой человек. На вид ему лет двадцать пять. Пожалуй, в его красоте есть что-то слащавое. И еще… что-то от иностранца, что ли? Нечто не совсем английское…

За Оливером Мендерсом наблюдал не только мистер Саттертуэйт. С него не сводил глаз маленький человечек, у которого голова по форме удивительно напоминала яйцо, а усы явно выдавали в нем иностранца. Мистер Саттертуэйт уже нашел случай напомнить о себе мосье Эркюлю Пуаро. Маленький человечек оказался чрезвычайно любезен. Правда, мистер Саттертуэйт заподозрил, что он намеренно подчеркивает свою неанглийскую манерность. Его небольшие насмешливые глаза, казалось, говорили: «Вы ждете, что я буду строить из себя шута? Разыгрывать комедию? Bien, — пусть будет по-вашему!»

Но сейчас в глазах Эркюля Пуаро не было насмешки. Взгляд его был серьезен и немного печален.

Преподобный[154] Стивен Беббингтон, приходский священник Лумаута, подошел к леди Мэри и мистеру Саттертуэйту. Ему было шестьдесят с небольшим, выцветшие глаза его смотрели добродушно, и держался он подкупающе скромно.

— Мы счастливы, что сэр Чарлз тут у нас поселился. Он так благороден… так великодушен. Более приятного соседа нельзя и пожелать. Думаю, леди Мэри со мной согласится.

Леди Мэри улыбнулась:

— Мне он очень нравится. Успех совсем не вскружил ему голову… Порой он бывает простодушен, как дитя, — добавила она с ласковой улыбкой.

Появилась горничная, неся поднос с коктейлями, а мистер Саттертуэйт все еще размышлял о том, сколь неистребим в женщинах материнский инстинкт. С его викторианским воспитанием[155] он особенно ценил в них эту черту.

— Тебе можно выпить коктейль, мам, — сказала Мими, подлетая к ним со стаканом в руке, — но только один.

— Спасибо, дорогая, — кротко проговорила леди Мэри.

— Полагаю, — сказал его преподобие, — я тоже могу позволить себе один коктейль. Надеюсь, миссис Беббингтон не станет возражать.

Он добродушно засмеялся, не слишком громко, как и приличествует пастору.

Мистер Саттертуэйт перевел взгляд на миссис Беббингтон, которая настойчиво втолковывала сэру Чарлзу что-то важное, кажется, о пользе чернозема.

«Какие прелестные у нее глаза», — подумал мистер Саттертуэйт.

Миссис Беббингтон, крупная, довольно небрежно одетая женщина, производила впечатление особы весьма решительной, деятельной и совершенно чуждой мелочности. Словом, как справедливо сказал о ней Чарлз Картрайт, это была весьма достойная дама.

— Скажите, — леди Мэри подалась вперед, — кто эта молодая женщина в зеленом? Вы с ней разговаривали, когда мы вошли.

— Она драматург, ее псевдоним Энтони Эстор.

— Неужели? Эта… эта бесцветная особа? О! — Она осеклась. — Как дурно с моей стороны так говорить! Но я просто потрясена. Она совсем не похожа… Это же вылитая школьная учительница, притом провинциальная!

«Не в бровь, а в глаз», — восхитился про себя мистер Саттертуэйт и рассмеялся. Мистер Беббингтон, прищурив свои кроткие близорукие глаза, старался разглядеть лицо мисс Уиллс. Потом он поднес ко рту стакан, сделал глоток и поперхнулся. «Бедняга, не привык к коктейлям, — улыбаясь про себя, подумал мистер Саттертуэйт. — Наверное, считает их неизбежным злом, данью времени». Мистер Беббингтон, собравшись с духом, решительно сделал еще один глоток, поморщился и сказал:

— Так это она там стоит?.. О, Боже…

Он схватился рукой за горло.

В этот миг раздался мелодичный голосок Мими Литтон Гор:

— Оливер… ты увертлив, как… как Шейлок…[156]

«Ну конечно, — подумал мистер Саттертуэйт, — вот оно что… Никакой он не иностранец, он просто еврей! А какая великолепная пара! Оба так молоды, так красивы. А ссоры? Ссоры — тоже красноречивое свидетельство…»

Тут его внимание привлек какой-то звук, раздавшийся рядом. Мистер Беббингтон поднялся с кресла и стоял, покачиваясь, лицо у него свело судорогой.

— Смотрите! — сказала Мими своим звонким голосом.

Разговоры смолкли, и все взоры устремились на нее.

— Смотрите, — повторила она, не замечая, что леди Мэри, встав с места, предостерегающе подняла руку. — Мистеру Беббингтону дурно.

Сэр Бартоломью поспешно подошел к пастору и, осторожно поддерживая, повел его к дивану, стоявшему у стены. Все столпились вокруг, наперебой предлагая свою помощь.

Стрендж стоял, склонившись над мистером Беббингтоном. Минуты две спустя он выпрямился и покачал головой. Понимая, что нет смысла ходить вокруг да около, доктор коротко сказал:

— К сожалению, он мертв.

Глава 3 Сэр Чарлз сомневается

— Саттертуэйт, можно вас на минуту, — сказал сэр Чарлз, выглянув из комнаты.

Прошло уже часа полтора.

Потрясенные свидетели ужасного события с трудом приходили в себя. Леди Мэри вывела рыдающую миссис Беббингтон из гостиной и увезла домой. Мисс Милрей принялась деловито названивать по телефону. Прибыл местный доктор и взял на себя все хлопоты. Гости наскоро пообедали и, по молчаливому уговору, разошлись по своим комнатам. Мистер Саттертуэйт тоже направился было к себе, когда сэр Чарлз его окликнул, выглянув из гостиной.

Подавляя легкую дрожь, мистер Саттертуэйт переступил порог комнаты. Он был уже далеко не молод, и вид смерти наводил на него грусть… Наверное, он и сам скоро… нет, к чему эти мысли… «Пожалуй, лет двадцать я еще проскриплю», — подумал он, подбадривая себя.

В гостиной, кроме сэра Чарлза, был только Бартоломью Стрендж. Увидев мистера Саттертуэйта, он одобрительно кивнул.

— Он-то нам и нужен, — сказал доктор. — На него можно положиться. Умен и опытен.

Мистер Саттертуэйт опустился в кресло рядом с доктором. Сэр Чарлз нервно расхаживал по комнате. На этот раз он забыл, как следует ходить старому морскому волку, и походка у него была самая что ни на есть сухопутная.

— Чарлз считает, что тут что-то неладно, — сказал сэр Бартоломью. — Я говорю о смерти несчастного Беббингтона.

Мистер Саттертуэйт подумал, что доктор неудачно выразил свою мысль. Естественно, «неладно». А как же иначе назвать то, что тут случилось? Или же Стрендж вкладывает в эти слова какой-то иной смысл?

— Все это ужасно, — осторожно начал мистер Саттертуэйт. — Совершенно ужасно, — добавил он, почувствовав, как у него снова по спине пошли мурашки.

— Гм, разумеется, ужасно, — согласился доктор, в голосе которого едва заметно проскальзывали нотки профессионального равнодушия.

Сэр Чарлз, метавшийся из угла в угол, внезапно остановился.

— Толли, вы когда-нибудь видели, чтобы человек вот так просто взял и умер?

— Нет, — ответил, подумав, сэр Бартоломью. — Нет, не видел. — Впрочем, мне не так уж часто приходится видеть смерть, как вам могло бы показаться. Обычно у невропатологов пациенты не умирают. Они живут и здравствуют, принося нам доход. Не сомневаюсь, Мак-Дугл видит смерть гораздо чаще, чем я.

Доктор Мак-Дугл, которого вызвала мисс Милрей, был самым известным врачом в Лумауте.

— Мак-Дугл не видел, как умирал мистер Беббингтон. Когда доктор приехал, он уже был мертв. Что Мак-Дуглу известно? Только то, что могли ему рассказать мы… и вы, — говорил сэр Чарлз. — Он считает, что это апоплексический удар[157], что Беббингтон был стар и не слишком здоров. Такое объяснение меня не устраивает.

— Его, вероятно, тоже, — буркнул сэр Бартоломью. — Однако доктор в любом случае обязан хоть что-то сказать. Апоплексический удар очень подходящий диагноз — по существу, он может означать что угодно, но для непрофессионалов звучит весьма убедительно. К тому же Беббингтон действительно был стар и в последнее время жаловался на недомогание, его жена сказала нам об этом. Возможно, он и сам не подозревал, насколько серьезно болен.

— Был ли это типичный приступ, или удар, или как там еще вы его называете?

— Типичный в каком смысле?

— Ну, типичный для какой-то известной вам болезни.

— Если бы вы изучали медицину, — сказал сэр Бартоломью, — вы бы знали, что типичных случаев почти не бывает.

— На что вы, собственно, намекаете, сэр Чарлз? — спросил мистер Саттертуэйт.

Картрайт ничего не ответил. Просто махнул рукой. Стрендж усмехнулся:

— Да он и сам не знает. Такова уж его природа — вечно все драматизирует.

Сэр Чарлз с укором посмотрел на доктора. Лицо у него стало замкнутое и сосредоточенное. Он покачал головой и, казалось, погрузился в глубокое раздумье.

«Кого же он сейчас мне напоминает?», — мучительно гадал мистер Саттертуэйт, глядя на сэра Чарлза. — Ага, вот оно что — Аристид Дюваль, директор Секретной службы, распутывающий головоломные хитросплетения тайного заговора. Да, несомненно, он невольно уже начал прихрамывать, как Аристид Дюваль, известный среди друзей под именем «Хромой».

Между тем сэр Бартоломью, призвав на помощь здравый смысл, подвергал смутные подозрения сэра Чарлза безжалостному анализу.

— Что вы, собственно, предполагаете, Чарлз? Самоубийство? Или, может быть, убийство? Кому нужно убивать безобидного старого пастора? Просто нелепость! Ну, допустим, самоубийство… Можно даже представить себе, что у Беббингтона были причины покончить с собой…

— Какие?

Сэр Бартоломью пожал плечами.

— Разве можно проникнуть в тайну человеческой души? Ну, например, Беббингтон узнал, что неизлечимо болен, что у него, скажем, рак. Вот вам и причина. Естественно, он не хочет подвергать жену страшному испытанию и не хочет, чтобы она видела его мучительную смерть. Разумеется, это только предположение. А по сути, у нас нет веских оснований считать, что Беббингтон хотел покончить с собой.

— Я-то как раз меньше всего думаю о самоубийстве, — сказал сэр Чарлз.

Бартоломью Стрендж снова издал свой хриплый, кудахтающий смешок.

— Ну конечно. Вам подавай что-нибудь невероятное.

Какую-нибудь сенсацию, вроде: «Новый, не оставляющий никаких следов яд в коктейле»!

Сэр Чарлз болезненно поморщился:

— Пожалуй, мне это совсем ни к чему, черт побери! Вспомните, Толли, ведь это я смешивал коктейли.

— A-а, понимаю! Среди нас маньяк-убийца! У нас симптомы отравления появятся позже, и к утру мы все, конечно, уже сыграем в ящик!

— Подите к черту с вашими шуточками, вы… — Сэр Чарлз задохнулся от возмущения.

— На самом деле я не шучу, — сказал доктор.

Он вдруг заговорил совсем по-другому — серьезно и сочувственно:

— Смерть Беббингтона не повод для шуток. Я высмеиваю вашу подозрительность, Чарлз, потому что… не хочу, чтобы вы по своему легкомыслию сотворили зло.

— Зло? — удивился сэр Чарлз.

— Хоть вы-то, Саттертуэйт, догадываетесь, к чему я клоню?

— Кажется, да.

— Неужели вы не понимаете, Чарлз, — продолжал сэр Бартоломью, — что ваша глупая подозрительность может обернуться злом? Поползут разные слухи. Грязные сплетни, не имеющие ничего общего с тем, что произошло на самом деле. Представляете, какую боль они причинят миссис Беббингтон? Мне ли не знать, как все это бывает? Внезапная смерть… кто-то что-то сболтнет… тотчас пойдут пересуды, потом они начнут множиться, обрастать подробностями, и ничего уже нельзя остановить. Черт побери! Неужели до вас не дошло, Чарлз, как жестоко, как ненужно то, что вы затеяли? Вы даете волю своему пылкому воображению, что в данном случае весьма и весьма опасно.

Лицо Чарлза выразило нерешительность:

— Признаться, об этом я не подумал.

— Вы славный малый, Чарлз, но напрасно даете волю воображению: вас заносит. Послушайте, неужели вы всерьез можете поверить, что кто-то хотел прикончить этого безобидного старика?

— Нет, пожалуй, нет, — сказал сэр Чарлз. — Вы правы, это нелепо. Простите, Толли, но, ей-богу, это не блажь, у меня на самом деле такое чувство, что здесь что-то неладно.

Мистер Саттертуэйт кашлянул.

— Позвольте мне высказать свои соображения. Мистер Беббингтон дурно себя почувствовал вскоре после того, как сюда приехал, а точнее, сразу, как только выпил коктейль. Видите ли, случилось так, что я заметил, как он поморщился, отпив из стакана. Я-то подумал, что он просто не привык к вкусу коктейля. Теперь допустим, что предположение сэра Бартоломью верно, то есть мистер Беббингтон имел причины покончить с собой. Кстати, мне это представляется вполне правдоподобным, подозревать же убийство, по-моему, просто нелепо. Далее, как мне кажется, теоретически возможно, хотя и несколько сомнительно, что мистер Беббингтон незаметно подсыпал что-то себе в стакан. Заметим, что в этой комнате ничего не тронуто. Стаканы с коктейлем стоят на своих местах. Вот стакан мистера Беббингтона. Я точно знаю, потому что мы с ним сидели рядом и разговаривали. Мне кажется, сэр Бартоломью, надо бы исследовать содержимое стакана мистера Беббингтона, это можно проделать тихо и незаметно, дабы не вызвать никаких пересудов.

Сэр Бартоломью встал и взял стакан.

— Ладно уж, — сказал он, — только, чтобы ублажить вас, Чарлз, хотя, ей-богу, ставлю десять против одного, что там нет ничего, кроме джина и вермута.

— Идет! — сказал сэр Чарлз. — Знаете, Толли, — добавил он, криво усмехнувшись, — отчасти вы сами виноваты в том, что у меня так разыгралось воображение.

— Я?

— Ну да, вы с вашими разговорами о преступлении сегодня утром. Вы сказали, что этот малый, Эркюль Пуаро, нечто вроде буревестника: стоит ему появиться, как тут же совершается преступление. Не успел он приехать, и вот пожалуйста… Естественно, мне сразу пришла в голову мысль об убийстве.

— Интересно, что думает… — начал было мистер Саттертуэйт и умолк.

— Вот именно, — сказал сэр Чарлз. — Мне тоже интересно. Что скажете, Толли? Мы можем спросить у него самого. Только удобно ли это?

— Щекотливый вопрос, — заметил мистер Саттертуэйт.

— Мне известна врачебная этика, но провалиться мне на этом месте, если я что-нибудь знаю об этике сыщиков.

— Профессионального певца спеть не попросишь, — задумчиво сказал мистер Саттертуэйт. — Можно ли просить профессионального детектива заняться расследованием? Весьма щекотливый вопрос.

— Я того же мнения, — сказал сэр Чарлз.

В эту минуту послышался тихий стук в дверь, и не кто иной как Эркюль Пуаро с виноватым видом заглянул в комнату.

— Входите, входите, — вскричал сэр Чарлз, вскакивая с места. — Мы как раз о вас говорили.

— Мне не хотелось бы показаться навязчивым…

— Напротив, вы как нельзя более кстати. Хотите выпить?

— Благодарю вас, нет. Я редко пью виски. Немного сиропа, пожалуй…

Однако сироп не принадлежал к числу тех напитков, которые, по представлениям сэра Чарлза, заслуживали внимания. Усадив гостя в кресло, он прямо перешел к делу.

— Начнем без всяких прелюдий, — сказал он. — Мы только что говорили о вас, мосье Пуаро, и… и о том, что сегодня случилось. Послушайте, вам не кажется, что тут есть нечто подозрительное?

Брови Пуаро поползли вверх.

— Подозрительное? Что вы подразумеваете?

— Мой друг забрал себе в голову, что мистера Беббингтона отравили, — пояснил сэр Бартоломью.

— А вы? Вы с ним согласны?

— Мы хотели бы знать, что об этом думаете вы.

Пуаро помолчал.

— Мистеру Беббингтону стало дурно очень неожиданно… что правда, то правда.

— Вот именно.

Мистер Саттертуэйт изложил мосье Пуаро версию самоубийства и свои соображения насчет того, чтобы исследовать содержимое стакана.

Пуаро одобрительно кивнул:

— Во всяком случае, это не помешает. Зная психологию людей, могу сказать, что версия убийства представляется мне маловероятной. Кому понадобилось убивать такого славного, безобидного старика? Версия самоубийства кажется мне еще менее правдоподобной.

Но так или иначе, исследовав содержимое стакана, мы сможем прийти к какому-то заключению.

— Каков же, по-вашему, будет результат исследования?

Пуаро пожал плечами:

— Каков? Могу только догадываться. Хотите, чтобы я поделился с вами своими соображениями?

— Да…

— Полагаю, в стакане окажутся лишь остатки превосходного сухого мартини. — Тут последовал поклон в сторону сэра Чарлза. — Отравить мистера Беббингтона коктейлем было бы очень… очень трудно: как подгадать, чтобы он взял с подноса именно тот стакан, в который подсыпали яд?.. Если же этот славный старик решился на самоубийство, думаю, он не стал бы этого делать публично. На такое мог бы пойти только тот, кто начисто лишен такта, а мистер Беббингтон производил впечатление на редкость деликатного человека. Таково мое мнение.

Наступило молчание. Потом сэр Чарлз глубоко вздохнул, открыл окно, выглянул.

— Ветер переменился, — сказал он.

Детектив снова уступил место старому морскому волку.

Однако проницательному мистеру Саттертуэйту показалось, будто сэр Чарлз огорчен, что не успел доиграть роль, которая ему так пришлась по душе.

Глава 4 Современная Элайн[158]

— Ну, а вы, мистер Саттертуэйт, что вы об этом думаете? Скажите прямо!

Мистер Саттертуэйт спешно прикинул: можно ли как-нибудь вывернуться. И понял, что спасения нет. Здесь, на рыбацком причале, Мими Литтон Гор умело отрезала ему все пути к отступлению. Ох уж эти нынешние барышни, ни жалости в них, ни сострадания, а уж до чего энергичны, прямо страшно становится.

— Сэр Чарлз вбил эту мысль вам в голову, — сказал мистер Саттертуэйт.

— Ничего подобного. Она давно там сидела. С самого начала, если хотите знать. Поймите, все это случилось так внезапно, так страшно…

— Но ведь мистер Беббингтон был уже стар, не слишком здоров…

Мими решительно его прервала:

— Вздор! Он страдал всего лишь невритом и ревматическим артритом, да и то в легкой форме. От этого не умирают. Раньше у него не было никаких приступов. Он как то самое скрипучее дерево, которое сто лет стоит. А что вы скажете по поводу расследования?

— В общем, там не было обнаружено ничего… э-э… особенного.

— А что вы думаете о показаниях доктора Мак-Дугла? Сплошные медицинские термины, скрупулезно описаны все внутренности… Вам не показалось, что он просто страхует себя, обрушивая на следователя эту словесную лавину? Помните, что он там нагородил? «Не обнаружено ничего, свидетельствующего о том, что смерть не вызвана естественными причинами». Не проще было бы сказать, что мистер Беббингтон умер своей смертью?

— А вам не кажется, дорогая, что это просто казуистика?[159]

— При чем здесь я? Поймите, доктор Мак-Дугл явно оказался в тупике, и его профессиональная дотошность — это ширма, за которой он укрыл свои сомнения. А каково мнение сэра Бартоломью Стренджа?

Мистер Саттертуэйт пересказал Мими кое-что из того, что изрек ученый доктор.

— Значит, и он просто отмахнулся… — в раздумье проговорила Мими. — Конечно, он человек осторожный… Наверное, все эти знаменитости с Харли-стрит таковы.

— Но ведь в стакане не обнаружили ничего, кроме джина и вермута, — напомнил ей мистер Саттертуэйт.

— Именно это и решило все дело. Тем не менее то, что произошло уже после следствия, вселяет в меня сомнения…

— Сэр Бартоломью, верно, что-то вам сказал?

Мистер Саттертуэйт вдруг почувствовал живой интерес к разговору.

— Не мне, а Оливеру. Оливеру Мендерсу, он был тогда среди приглашенных, правда, вы, наверное, его не помните.

— Напротив, очень хорошо помню. Вы с ним, кажется, в большой дружбе?

— Да, были. Правда, теперь мы с ним все время ссоримся. Он вступил в дело к своему дяде и стал, как бы это сказать, какой-то пресный, что ли. Правда, уверяет, что бросит службу и займется журналистикой — он неплохо пишет. Но я не верю в эти разговоры. Он хочет одного — разбогатеть. Это так противно, по-моему. Вы не согласны, мистер Саттертуэйт?

Он был растроган ее молодостью, ее детской самоуверенностью…

— Голубушка, — сказал он, — на свете так много противного! Так много противных людей, одержимых не только мыслью о деньгах.

— Да, правда, люди по большей части просто свиньи, — с готовностью согласилась Мими. — Вот почему я так горюю по мистеру Беббингтону. Понимаете, я его очень любила. Он меня готовил к конфирмации[160], да и вообще… И хотя во многом это, конечно, ахинея, но у него так славно все получалось. Видите ли, мистер Саттертуэйт, я на самом деле исповедую христианскую веру, не в такой степени, конечно, как мама — она не расстается с молитвенником, не ленится ни свет ни заря ходить к службе и все такое прочее. Нет, у меня это скорее от ума. И потом, христианство это же историческое явление. Церковь засорена павликианской ересью…[161] вообще там такая неразбериха. Но само христианское вероучение, по-моему, правильное. Поэтому я не могу, как Оливер, принять социалистическую идею. На самом деле наши взгляды во многом схожи — общественная собственность и все такое прочее, однако разница состоит в том, что… впрочем, хватит об этом. Просто Беббингтоны — настоящие христиане. Не суют нос в чужие дела, никого не осуждают, ко всем добры и терпимы. Они пользуются здесь всеобщей любовью… Кроме того, Робин…

— Робин?

— Это их сын… Его убили в Индии… Мне… я была им увлечена.

Мими прищурилась и устремила взгляд вдаль, на море…

Потом встрепенулась, возвращаясь мыслями к настоящему, к мистеру Саттертуэйту.

— Теперь вы понимаете, почему я так мучаюсь. А вдруг мистер Беббингтон умер не своей смертью, представьте только…

— Дитя мое! Послушайте…

— Вы же понимаете, как странно все получилось. Ужасно странно!

— Но вы только что говорили, что у Беббингтонов просто не могло быть врагов!

— В том-то и дело! Невозможно представить себе хоть сколько-нибудь правдоподобный мотив…

— Опять вы за свое! Ведь в коктейле ничего не обнаружили.

— А если ему что-то впрыснули под кожу?

— Ну, конечно, яд, которым индейцы в Южной Америке пропитывают стрелы! — подхватил мистер Саттертуэйт с добродушной насмешливостью.

Мими хмыкнула.

— Точно. Яд, не оставляющий следов. Видно, вам все это кажется детской выдумкой. Погодите, придет день, когда вы поймете, что мы правы.

— Кто это «мы»?

— Сэр Чарлз и я. — Мими немного покраснела.

Мистер Саттертуэйт, как истинный сын своего времени, когда в каждом доме в книжном шкафу можно было найти «Мудрые мысли на все случаи жизни», тотчас вспомнил строки из Теннисона:

Годами вдвое старше, чем она, Шрам на лице обветренном и темном. Лишь раз взглянула — и навеки влюблена, Свершился рок…[162]

Однако мистер Саттертуэйт тотчас же почувствовал легкое смущение — кому придет в голову облекать свои мысли в стихотворную форму, это в наше-то время! Да и Теннисон нынче не в моде. Кроме того, сэр Чарлз, конечно, обветрен и темен… от загара, но шрама на лице у него нет. А Мими Литтон Гор, хоть и способна на испепеляющую страсть, но чтобы чахнуть от любви, равно как и пускаться в плаванье по реке на утлом суденышке? Нет, что-то не верится! В ней нет ничего от лилейной девы, обитавшей некогда в Астолате…[163] Кроме молодости, думал мистер Саттертуэйт.

Юных девушек всегда привлекают мужчины средних лет с интригующим прошлым. Мими, кажется, не исключение.

— Почему он до сих пор не женился? — вдруг спросила она.

— Ну-у… — Мистер Саттертуэйт призадумался. «Из осторожности», чуть было не сорвалось у него с языка, но он понимал, что для Мими Литтон Гор такой ответ не годится.

У сэра Чарльза было множество любовных похождений, и не только с актрисами, однако ему всегда удавалось благополучно избегать брачных уз. Но Мими, безусловно, жаждала услышать более романтическое объяснение.

— Та девушка, что умерла от чахотки… актриса, ее имя начинается на букву «М»… Ведь сэр Чарлз был в нее влюблен, правда?

Мистер Саттертуэйт понял, о ком идет речь. Молва действительно связывала имя сэра Чарлза с этой юной особой, впрочем, достоверно ничего известно не было, и мистеру Саттертуэйту даже и в голову бы не пришло считать, что сэр Чарлз не женится, потому что хранит верность ее памяти, но из деликатности он промолчал.

— Наверное, у него было столько любовных связей, что и не счесть, — сказала Мими.

— Э-э… гм… вероятно, — промямлил мистер Саттертуэйт, чувствуя себя безнадежно старомодным.

— А мне нравится, когда у мужчины есть любовные связи, — продолжала Мими. — Значит, он не гомик и вообще без всяких отклонений.

Викторианским представлениям мистера Саттертуэйта был нанесен еще один сокрушительный удар. Бедняга совсем растерялся. Мими, казалось, не замечала его смущения.

— Знаете, — продолжала она как ни в чем не бывало, — сэр Чарлз на самом деле гораздо умнее, чем вы, может быть, думаете. Конечно, порой он ведет себя так, будто он на сцене, играет очередную роль. Послушать его, так он и под парусом ходить не умеет. Но за этой маской кроется недюжинный ум. Вы, наверное, считаете, что он все время позирует — ничего подобного. Посмотрите, как он теперь держится. Вы скажете — рисуется, примеряет к себе роль великого детектива. Да, если он действительно захочет сыграть эту роль, у него она прекрасно получится.

— Возможно, — согласился мистер Саттертуэйт.

Тон, которым это было произнесено, явственно выдавал его чувства. Мими не преминула облечь их в словесную форму со всей присущей ей пылкостью.

— Значит, по-вашему, тут разыгралась не ужасная трагедия под названием «Смерть пастора», а всего лишь грустная интермедия[164] «Печальное происшествие на званом обеде», обычная семейная драма. Интересно, что думает мосье Пуаро. Уж он-то в таких делах должен разбираться.

— Мосье Пуаро посоветовал дождаться результатов анализа коктейля. Но, по его мнению, оснований для подозрений нет.

— Что ж, — сказала Мими. — Он постарел. Его время прошло.

Мистер Саттертуэйт внутренне содрогнулся, а Мими продолжала, не заметив, как жестоко прозвучали ее слова.

— Пойдемте к нам, попьете с мамой чаю. Вы ей нравитесь. Она мне говорила.

Весьма польщенный, мистер Саттертуэйт принял приглашение.

Придя домой, Мими поспешила позвонить сэру Чарлзу и объяснить, куда подевался его гость.

Мистера Саттертуэйта провели в крохотную гостиную, обитую выцветшим ситцем и уставленную старинной, тщательно отполированной мебелью. Гостиная была выдержана в безупречно викторианским духе. «Вот комната истинной леди», — одобрительно подумал мистер Саттертуэйт.

У них с леди Мэри завязалась приятная, совсем не светская, как можно было бы ожидать, беседа. Они болтали мило и непринужденно, совсем по-домашнему. Заговорили о сэре Чарлзе. Близко ли его знает мистер Саттертуэйт? Не сказать, чтобы слишком, но… Несколько лет назад он вложил деньги в один спектакль, где играл сэр Чарлз. С тех пор они подружились.

— Он необыкновенно обаятелен, — с улыбкой сказала леди Мэри, — Мими со мной согласна. Думаю, вы заметили, что она жаждет обрести кумир, которому можно поклоняться?

Мистер Саттертуэйт подумал, что леди Мэри, должно быть, немного встревожена этим обстоятельством. Но ничуть не бывало.

— Мими совсем не знает света, — вздохнула она. — Мы весьма стеснены в средствах. Моя кузина вывозила ее несколько раз, когда Мими гостила у нее в городе, но с тех пор, не считая случайных визитов, бедная девочка безвыездно сидит дома. А ведь в молодости надо познавать мир, вращаться в обществе. Это просто необходимо, иначе… Словом, чрезмерная замкнутость в семейном кругу таит в себе бездну опасностей.

Мистер Саттертуэйт согласился с леди Мэри. Он сразу подумал о сэре Чарлзе и прогулках на яхте, но вскоре выяснилось, что почтенная дама имеет в виду совсем иное.

— Как славно, что сэр Чарлз поселился тут у нас. Для дочери это соседство весьма благотворно. Круг ее общения сразу расширился. Понимаете, здесь у нас очень мало молодежи, а юноши просто все наперечет. Боюсь, Мими выскочит замуж за кого попало, просто потому, что нет никакого выбора.

Мистер Саттертуэйт, как всегда, понял все с полуслова.

— Вы говорите о молодом Оливере Мендерсе, не так ли?

Леди Мэри залилась румянцем. Она была искренне удивлена.

— О, мистер Саттертуэйт, не понимаю, как вы догадались! Я и впрямь думала именно о нем. Одно время они с Мими были неразлучны. Верно, я несколько старомодна, но признаться, не могу одобрить направления его мыслей.

— Молодые люди должны перебеситься, — заметил мистер Саттертуэйт.

Леди Мэри покачала головой:

— Мне так тревожно… Конечно, он подходящая партия, я давно знаю и Оливера Мендерса, и его дядю, который недавно взял Оливера к себе на службу. Весьма состоятельный человек. Но дело не в этом… Конечно, глупо с моей стороны, но…

И она, не находя слов, чтобы выразить одолевавшие ее сомнения, снова покачала головой.

— И тем не менее, леди Мэри, вы ведь не желаете, чтобы ваша дочь вышла замуж за человека, вдвое ее старше, — тихо и доверительно сказал мистер Саттертуэйт, вдруг почувствовав себя другом дома.

Ответ леди Мэри его удивил.

— Возможно, это было бы даже лучше. По крайней мере знаешь, чего от него ждать. В этом возрасте мужчины обычно не совершают безумств, грехи молодости уже позади, и они становятся…

Леди Мэри не успела закончить фразу, как в гостиную влетела Мими.

— Как ты долго, дорогая, — сказала леди Мэри.

— Звонила сэру Чарлзу, мамочка. Он остался один на один со своей славой. — Мими с упреком посмотрела на мистера Саттертуэйта. — Вы мне ничего не сказали. Оказывается, все разъехались!

— Да, еще вчера. Остался только сэр Бартоломью Стрендж. Он хотел побыть с сэром Чарлзом еще дня два, но сегодня утром срочной телеграммой его вызвали в Лондон. Один из его пациентов тяжело занемог.

— Жаль, — сказала Мими. — Мне хотелось еще раз на всех посмотреть. Вдруг удалось бы найти ключ.

— Какой ключ, дорогая?

— Мистер Саттертуэйт знает. А впрочем, это не важно. Оливер пока еще здесь. Его мы тоже привлечем. Он неплохо соображает, когда захочет.

Когда мистер Саттертуэйт вернулся в «Вороново гнездо», сэр Чарлз сидел на террасе, глядя на море.

— Привет, Саттертуэйт. Пили чай у Литтон Горов?

— Да. Надеюсь, вы ничего не имеете против?

— Разумеется, нет. Мими мне звонила… Удивительное создание…

— И весьма привлекательное, — заметил мистер Саттертуэйт.

— Гм, да, пожалуй.

Сэр Чарлз встал, прошелся по террасе.

— Господи! — вдруг с горечью воскликнул он. — И зачем только я сюда приехал!

Глава 5 Бегство

— Да, ему не позавидуешь! — сказал себе мистер Саттертуэйт.

Внезапно он почувствовал жалость к своему другу. Влюбиться в пятьдесят два года! Надо ж такому случиться! И с кем! С Чарлзом Картрайтом, легкомысленным и беспутным сердцеедом. И ведь отлично понимает, какое разочарование его ждет. Юные тянутся к юным.

«Обычно девушки своих чувств напоказ не выставляют, — подумал мистер Саттертуэйт. — А Мими будто нарочно старается показать, что неравнодушна к сэру Чарлзу. Если бы действительно с ее стороны что-то было, она не стала бы этого афишировать. Юный Мендерс — вот кто у нее на уме».

Как правило, мистер Саттертуэйт отличался большой проницательностью.

Однако он не учел одно обстоятельство, возможно, потому, что даже и не подозревал о его существовании: юные не ценят преимуществ молодости, напротив, зрелый возраст в глазах молодой девушки лишь добавляет привлекательности ее избраннику. Далеко не молодой мистер Саттертуэйт был уверен, что Мими не может предпочесть мужчину средних лет своему ровеснику. Ведь молодость — это неоценимый, волшебный дар, выше которого нет ничего на свете, так он считал.

Он еще более укрепился в этих мыслях, когда Мими позвонила после обеда и попросила разрешения привести Оливера, чтобы, как она выразилась, посоветоваться.

Бесспорно, он был красив, этот молодой человек — темные, с тяжелыми веками глаза, звериная грация в движениях. Казалось, он просто позволил себя привести, не в силах противиться напору Мими. Видно было, что к ее затее он относится с ленивым пренебрежением.

— Пожалуйста, уговорите мисс Литтон Гор бросить все это, сэр, — обратился он к сэру Чарльзу, — Только ужасающе здоровая буколическая жизнь[165], которую она ведет, может породить такую неуемную энергию. Знаете, Мими, вы просто отвратительно энергичны. И вообще, что у вас за детские пристрастия везде искать убийства, сенсации и прочий вздор?

— Однако вы скептик, Мендерс!

— Разумеется, сэр. Беббингтон — симпатичнейший старый зануда. И умер он своей смертью. Подозревать здесь убийство, по-моему, просто смешно.

— Надеюсь, вы окажетесь правы, — сказал сэр Чарлз.

Мистер Саттертуэйт бросил на него быстрый взгляд.

Какую роль играет сейчас Чарлз Картрайт? Нет, это уже не бывалый моряк и не знаменитый сыщик. Это уже что-то новенькое.

Мистер Саттертуэйт был поражен, когда понял, в каком амплуа выступает сейчас его друг. Сэр Чарлз играл вторую скрипку — при Оливере Мендерсе.

Он отсел в сторонку, в темный угол и наблюдал за Мими и Оливером. Они, как всегда, спорили, Мими — пылко, Оливер — томно.

Сэр Чарлз выглядел сейчас старше, чем обычно, и казался утомленным.

Мими с обычной своей горячностью и самоуверенностью все время пыталась вовлечь его в разговор, но он отвечал неохотно и односложно.

Около одиннадцати Мими и Оливер собрались уходить. Сэр Чарлз тоже вышел на террасу — хотел посветить им фонариком, чтобы не оступились на крутой каменистой тропинке.

Однако в этом не было никакой необходимости — стояла великолепная лунная ночь. Молодые люди ушли, их голоса доносились все слабее.

«Луна луной, а схватить простуду не хотелось бы», — подумал мистер Саттертуэйт и вернулся в гостиную. Сэр Чарлз еще немного постоял на террасе. Потом вошел, запер за собою дверь и, подойдя к бару, налил себе виски с содовой.

— Завтра уезжаю отсюда навсегда, — сказал он.

— Что?! — удивленно вскричал мистер Саттертуэйт.

На лице сэра Чарлза мелькнуло что-то вроде грустного удовольствия — его признание явно произвело сильное впечатление на мистера Саттертуэйта.

— Это — единственное, — что — мне — остается, — сказал сэр Чарлз, делая ударение на каждом слове. — Виллу продам. Никто никогда ничего не узнает… — Голос его чуть заметно, но весьма эффектно дрогнул.

Самолюбие сэра Чарлза, уязвленное ролью второй скрипки, жаждало удовлетворения. Теперь он исполнял великолепную сцену самопожертвования, столь часто игранную им в разных спектаклях: вот он во имя священных уз брака отрекается от возлюбленной и отсылает ее назад, в объятия безутешного супруга; или в силу роковых обстоятельств отказывается от девушки, к которой пылает безумной страстью.

— Убраться с дороги — вот все, что я могу сделать, — продолжал он с веселым отчаянием в голосе. — Молодость тянется к молодости… Эти двое, они созданы друг для друга… Я должен исчезнуть…

— Куда же это? — поинтересовался мистер Саттертуэйт.

Сэр Чарлз беззаботно махнул рукой.

— В никуда. Разве теперь это важно?.. Может быть, махну в Монте-Карло, — добавил он вдруг, немного выйдя из образа, но тут же спохватился и заговорил, как того требовала чувствительная сцена, упавшим голосом: — Затеряться ли в толпе… или в пустыне… Какая разница? По сути своей человек всегда одинок… Одиночество — вот мой удел…

Это была явно реплика под занавес.

Кивнув своему собеседнику и единственному зрителю, сэр Чарлз покинул комнату.

Мистер Саттертуэйт, следуя примеру хозяина, тоже решил идти спать.

«Ну уж, ты если и затеряешься, то отнюдь не в пустыне», — с усмешкой подумал он.

Наутро сэр Чарлз, извинившись, объявил своему другу, что покидает его — сегодня же уезжает в город.

— Вы же оставайтесь, дружище. Хотя бы до завтра. Я знаю, вы собирались к Харбертонам в Тевисток. Шофер отвезет вас туда на автомобиле. Я же, приняв решение, не должен мешкать. Главное — не мешкать!

Сэр Чарлз решительно расправил плечи, крепко пожал мистеру Саттертуэйту руку и препоручил его всемогущей мисс Милрей.

Мисс Милрей, как и прежде, была готова взвалить на себя все дела и заботы. Узнав о намерениях сэра Чарлза, она не выразила ни удивления, ни каких-либо иных чувств. Тщетно старался мистер Саттертуэйт вызвать ее на разговор. Ничто не могло вывести мисс Милрей из равновесия, — кажется, поумирай внезапно все кругом, она и бровью не поведет. Что бы ни случилось, она все принимала как данность и сразу начинала действовать наиболее целесообразным образом. Она телефонировала агентам по продаже недвижимости, рассылала за границу телеграммы, истово стучала на пишущей машинке. Мистер Саттертуэйт, удрученный зрелищем столь сокрушительной деловитости, бежал из дома. Он бесцельно брел по причалу, когда кто-то вдруг схватил его за руку. Обернувшись, он увидел бледную и взволнованную Мими.

— Что все это значит? — гневно выпалила она.

— Что именно? — попытался выиграть время мистер Саттертуэйт.

— Говорят, сэр Чарлз уезжает… и собирается продавать «Вороново гнездо».

— Совершенно верно.

— Он уезжает?!

— Уже уехал.

— О! — Мими выпустила его руку. Она вдруг показалась ему маленькой девочкой, которую жестоко и несправедливо обидели.

Мистер Саттертуэйт не знал, что сказать.

— Куда он уехал?

— За границу. На юг, во Францию.

— О!

И снова он не нашел, что ответить. Нет, видно, сэр Чарлз для нее не просто кумир, тут еще и нечто иное…

Мистеру Саттертуэйту стало жаль девушку, и он принялся сочинять в уме речь, которая могла бы ее утешить, как вдруг она сама заговорила, чем повергла его в неописуемый ужас.

— Это все они! Те две стервы! Но все-таки которая же из них? — Мими задыхалась от ярости.

Мистер Саттертуэйт смотрел на нее, разинув рот. Мими снова схватила его за руку и принялась трясти что было сил.

— Вы знаете! — кричала она. — Которая из них? Та, что седая, или другая?

— Постойте, дорогая, я не понимаю, о чем вы?

— Как бы не так! Отлично понимаете! Конечно же тут замешана женщина! Ведь я ему нравилась, знаю, что нравилась. Проклятье! Ведьмы, они, должно быть, это поняли тогда, в тот вечер. Ненавижу женщин! Мерзкие твари! А как она одета, помните, та, что с зелеными волосами? Я чуть не лопнула от зависти. Такое платье рассчитано на то, чтобы привлекать мужчин. И не возражайте! Конечно, она стара и безобразна как смертный грех, но это ничему не мешает. По сравнению с ней любая из нас кажется чучелом. Так это она? Или другая, та, что с седыми волосами? В ней что-то есть — сразу видно. Она из тех, кто, как магнит, притягивает к себе мужчин. И он называл ее Анджи… Ту, что похожа на сухую кочерыжку, можно в расчет не брать. Так какая же все-таки — та, что разодета, или Анджи?

— Душенька, вы бог знает что выдумали. Его… э-э… Чарлза Картрайта ни капельки не интересует ни та, ни другая.

— Не верю! Во всяком случае, он-то их интересует.

— Нет, нет и нет. Вы ошибаетесь. Все это ваши фантазии.

— Стервы! — сказала Мими. — Вот они кто!

— Не следует употреблять этого слова, душенька.

— В таком случае могу придумать что-нибудь и похлеще!

— Верю, верю. Только, заклинаю вас, не делайте этого! Поймите, вы глубоко заблуждаетесь.

— Тогда почему он отсюда бежал?

Мистер Саттертуэйт закашлялся.

— Полагаю, он… э-э, думал, что так будет лучше.

Мими так и впилась в него взглядом.

— Вы считаете, что он бежал… из-за меня?

— Ну да… отчасти, возможно.

— Так, значит, он бежал от меня… Наверно, я была более откровенна, чем следует. Мужчины терпеть не могут, когда за ними гоняются, правда? Видно, мама права… Вы не представляете, как она забавно говорит о мужчинах, так старомодно и уважительно: «Мужчина ненавидит, когда его преследуют. Порядочная девушка не должна бегать за мужчиной. Пусть он бегает». Пусть «бегает»! Звучит двусмысленно, вам не кажется? Ведь можно истолковать и наоборот. Сэр Чарлз так и сделал. Бежал от меня. Испугался. Черт побери! И ведь нельзя за ним бежать — того и гляди, загонишь его на край света.

— Гермиона, — сказал мистер Саттертуэйт, — достаточно ли серьезно ваше отношение к сэру Чарлзу?

Девушка метнула на него нетерпеливый взгляд.

— Ну конечно!

— А как же Оливер Мендерс?

Но Мими только небрежно отмахнулась от этого вопроса, а вместе с ним и от Оливера Мендерса. Ее мысли были заняты совсем другим.

— А если написать ему, как вы думаете? Конечно, ничего такого, что может его отпугнуть, так просто, вздор какой-нибудь, светские сплетни… Пусть успокоится и поймет, что ему нечего бояться, правда?

Она нахмурилась.

— Какая же я дуреха! Вот мама бы куда лучше со всем этим справилась. У них, у тех, кто воспитан в викторианском духе, столько разных уловок в запасе. Могут, например, зардеться, как маков цвет, и удалиться. Я ничего этого не умею. Я думала, его надо как-то поощрять. Немного подталкивать, что ли. Скажите, — она резким движением повернулась к мистеру Саттертуэйту, — скажите, он видел, как мы с Оливером поцеловались?

— Не знаю. Когда?

— Ну в ту лунную ночь. Когда спускались по тропинке. Я думала, сэр Чарлз смотрит на нас с террасы. Мне казалось, если он увидит, как мы с Оливером… Ну, я подумала, что это его немного расшевелит. Ведь я же ему нравилась. Ей-богу, нравилась.

— Не слишком ли жестоко вы обошлись с Оливером?

Мими решительно тряхнула головой.

— Ничуть. Оливер считает, что его поцелуй — великая честь. Конечно, это удар по его тщеславию, но, право, мне теперь не до него. Я хотела подстегнуть Чарлза. Он в последнее время переменился, стал какой-то официальный.

— Дитя мое, мне кажется, вы не понимаете, почему сэр Чарлз бежал столь поспешно. Он подумал, что вы питаете склонность к Оливеру. Он бежал, чтобы избавить себя от ненужных страданий.

Мими круто повернулась к нему, схватила за плечи и впилась в него взглядом.

— Это правда? Неужели это правда? Остолоп! Болван! О, Боже!..

Она выпустила мистера Саттертуэйта и зашагала рядом, подпрыгивая от возбуждения.

— Ну, тогда он вернется, — сказала она. — Вернется. А если нет…

— А если нет?

Мими засмеялась.

— Я его заставлю. Вот увидите.

«Разумеется, лексикон мисс Литтон Гор несколько отличается от лексикона лилейной девы, обитавшей в Астолате, — думал мистер Саттертуэйт, — тем не менее между ними можно усмотреть значительное сходство. Мими, правда, добивается своей цели совсем иными, гораздо более действенными, хоть и менее возвышенными способами, в число которых отнюдь не входит трогательное угасание по причине разбитого сердца».

Акт второй УВЕРЕННОСТЬ

Глава 1 Сэр Чарлз получает письмо

Мистер Саттертуэйт решил денек-другой провести в Монте-Карло. В сентябре всем прочим местам на свете он предпочитал Французскую Ривьеру[166], тем более что в Англии летний сезон светских раутов к этому времени уже завершился.

Мистер Саттертуэйт сидел в парке, наслаждаясь солнцем и просматривая позавчерашний номер «Дейли мейл»[167].

Внезапно знакомое имя привлекло его внимание. «Смерть сэра Бартоломью Стренджа». Мистер Саттертуэйт быстро пробежал глазами заметку:

«С прискорбием извещаем о смерти сэра Бартоломью Стренджа, известного специалиста по нервным болезням. В этот день сэр Бартоломью устраивал званый вечер в своем загородном доме в Йоркшире. Он был совершенно здоров и находился в превосходном расположении духа. Смерть наступила внезапно, в конце обеда. Сэр Бартоломью оживленно разговаривал, держа в руках рюмку портвейна, когда с ним неожиданно случился апоплексический удар. Он скончался, прежде чем ему успели оказать медицинскую помощь. Мы понесли невосполнимую утрату. Сэр Бартоломью был…»

Затем следовало описание выдающейся деятельности и заслуг сэра Бартоломью Стренджа.

Газета выпала из рук мистера Саттертуэйта. Он был потрясен. Перед глазами у него стоял доктор, такой, каким он запомнился ему в последний раз — крепкий, пышущий здоровьем, в расцвете сил. И вот, пожалуйста, — скоропостижно скончался. В сознании мистера Саттертуэйта назойливо мелькали обрывки фраз из газетной статьи: «…держа в руках рюмку портвейна…», «…неожиданно случился апоплексический удар…», «…скончался, прежде чем ему успели оказать медицинскую помощь…»

Не коктейль, правда, а портвейн, но в остальном все поразительно схоже с тем, что произошло в Корнуолле[168]. В памяти всплыло кроткое лицо мистера Беббингтона, искаженное болью…

«Ну, в конце концов, допустим…»— начал было сам с собой рассуждать мистер Саттертуэйт, как вдруг увидел, что к нему по лужайке приближается сэр Чарлз Картрайт.

— Саттертуэйт, вот так встреча! Именно вас-то мне и надо! Вы уже знаете о Толли?

— Вот только что прочел.

Сэр Чарлз плюхнулся на скамью рядом с мистером Саттертуэйтом. На нем был новенький, с иголочки, яхтсменский костюм. Ни тебе серых фланелевых штанов, ни грубого свитера. Элегантный спортсмен, какого можно увидеть только здесь, на Ривьере.

— Послушайте, Саттертуэйт, Толли был здоров как бык. Абсолютно здоров! Можете считать, что я свихнулся, но то, что с ним случилось, как две капли воды похоже на… на то, что…

— Случилось в Лумауте? Да, вы правы… А впрочем, мы, наверное, ошибаемся. Это, может быть, чисто внешнее сходство. В конце концов внезапная смерть наступает сплошь и рядом от самых разных причин.

Сэр Чарлз нетерпеливо поморщился.

— Я только что получил письмо, — сказал он, — от Мими Литтон Гор.

— Первое? — спросил мистер Саттертуэйт, пряча улыбку.

— Нет, — простодушно ответил сэр Чарлз, — первое я получил вскоре после приезда сюда. Почти сразу. Она сообщала всякие новости… и прочее. Я ей не ответил… К черту это все, Саттертуэйт! Я не решился ей писать… Она ни о чем не догадывается, разумеется… я не желаю ста-, вить себя в дурацкое положение.

— А что она пишет теперь?

— Теперь… Зовет приехать и помочь ей…

— Помочь? — удивился мистер Саттертуэйт.

— Да, понимаете, когда это случилось с Толли… она там была… у него.

— Была у сэра Бартоломью Стренджа, когда он умер?

— Да.

— И что она об этом пишет?

Сэр Чарлз вытащил из кармана письмо. Немного поколебавшись, он протянул его другу.

— Прочтите сами.

Мистер Саттертуэйт принялся читать с живейшим любопытством:

«Дорогой сэр Чарлз, не знаю, когда это письмо до вас дойдет. Надеюсь, скоро. Я так тревожусь, просто не знаю, что делать. Думаю, вы уже знаете из газет о смерти сэра Бартоломью Стренджа. Понимаете, деле в том, что скончался он точно так же, как мистер Беббингтон. Таких совпадений просто не бывает… Не может быть, w все тут… Я страшно обеспокоена всем этим…

Послушайте, может быть, вы вернетесь и что-нибудь предпримете? Возможно, любые выводы покажутся вам слишком уж поспешными, но ведь у вас и раньше были подозрения, только никто не хотел к вам прислушаться. И вот теперь убит не кто-нибудь, в ваш друг. Если вы не вернетесь, никто никогда не докопается до истины, в вы можете это сделать, я уверена. Я всей душой это чувствую…

Да, вот еще что. Я серьезно тревожусь об одном человеке… Он здесь абсолютно ни при чем, уверена, но все получилось как-то странно. Право, не умею объяснить всего этого в письме… Может быть, вы все-таки вернетесь? И выясните всю правду. Уверена, у вас получится.

Искренне ваша Мими».

— Ну, что? — нетерпеливо спросил сэр Чарлз. — Конечно, немного сумбурно, видно, она очень спешила. Что скажете?

Мистер Саттертуэйт медленно сложил листок, стараясь выиграть время. Да, письмо сумбурно, но он отнюдь не был уверен, что оно написано в спешке. Напротив, ему показалось, что оно тщательно продумано. Оно взывало к самолюбию сэра Чарлза, его благородству и мужеству.

Мистер Саттертуэйт, который довольно хорошо изучил сэра Чарлза, был убежден, что он клюнет на эту приманку.

— Кто этот «один человек», как вы думаете? — спросил мистер Саттертуэйт.

— Мендерс, я полагаю.

— Он что, тоже там был?

— Вероятно. Правда, не понимаю, как он там оказался. Толли встречался с ним только раз — в тот вечер, у меня. Почему он пригласил Мендерса, не представляю.

— Он что, часто устраивал такие приемы?

— Раза три-четыре в году. И уж непременно в день начала ежегодных скачек «Сент-Леджер»[169].

— И подолгу он бывал в Йоркшире?

— Да, у него там большой санаторий… или частная лечебница, как угодно. Он купил и восстановил старинное поместье Мэлфорт-Эбби и на его территории построил санаторий.

— Понятно.

Мистер Саттертуэйт немного помолчал.

— Интересно, кто еще был в числе приглашенных? — сказал он.

Сэр Чарлз предположил, что это легко можно узнать из газет, и они вдвоем принялись просматривать разделы светской хроники.

— Ага, вот оно, — сказал сэр Чарлз и стал читать вслух:

«Сэр Бартоломью Стрендж, как обычно, в день начала ежегодных скачек „Сент-Леджер“ приглашает друзей погостить в его загородном доме в Йоркшире. Среди приглашенных лорд и леди Иден, леди Мэри Литтон Гор, сэр Джослин и леди Кемпбелл, капитан Дейкерс и миссис Дейкерс, мисс Анджела Сатклифф, известная актриса».

Сэр Чарлз и мистер Саттертуэйт посмотрели друг на друга.

— Дейкерсы, Анджела Сатклифф, — сказал сэр Чарлз, — но ни слова об Оливере Мендерсе.

— Давайте посмотрим сегодняшнюю «Континентал дейли мейл», — предложил мистер Саттертуэйт. — Может быть, там что-нибудь есть?

Сэр Чарлз стал не спеша перелистывать газету, и вдруг он весь напрягся.

— Господи! Вы только послушайте, Саттертуэйт.

«В ходе расследования по делу покойного сэра Бартоломью Стренджа сегодня подтвердился вердикт, гласящий, что смерть наступила вследствие отравления никотином. Сведениями о том, кем и каким образом был использован этот яд, следствие не располагает».

Сэр Чарлз нахмурился.

— Отравлен никотином. Звучит не очень убедительно — как-то не верится, что от никотина может случиться удар. Ничего не понимаю.

— И что же вы намерены делать?

— Что делать? Заказать на сегодняшний же вечер место в спальном вагоне «Голубого экспресса».

— Отлично, — сказал мистер Саттертуэйт. — Вероятно, и я поступлю точно так же.

— И вы? — удивился сэр Чарлз.

— Именно. Такие происшествия как раз по моей части, — скромно ответил мистер Саттертуэйт. — Я… э-э… у меня есть некоторый опыт. К тому же я хорошо знаю полковника Джонсона, начальника тамошней полиции. Такое знакомство нам пригодится.

— Спасибо, старина, — с чувством сказал сэр Чарлз. — Итак, иду в железнодорожную контору.

«А девица-то не промах, — подумал мистер Саттертуэйт. — Своего добилась. Заставила-таки сэра Чарлза вернуться. Знать бы еще, что в ее письме правда, а что она присочинила. Мисс Литтон Гор обожает приключения, это бесспорно».

Пока сэр Чарлз добывал билеты, мистер Саттертуэйт прогуливался по парку, не без приятности для себя размышляя о мисс Литтон Гор. Ее находчивость и напористость восхищали его, заставляя умолкнуть слабенький голос викторианской нравственности, осуждающей тех представительниц прекрасного пола, которые в сердечных делах осмеливаются поступать слишком решительно, отнимая эту возможность у сильной половины рода человеческого.

Мистер Саттертуэйт, как уже упоминалось, отличался редкой наблюдательностью. Внезапно он прервал свои размышления о женском поле вообще и о мисс Литтон Гор в частности, воскликнув про себя: «Ну и голова, ни дать ни взять — яйцо! Где-то я уже ее видел… Но где?»

Обладатель головы столь редкостной формы сидел на скамье, задумчиво глядя в пространство. Это был коротенький человечек с большущими усами, которые до смешного не вязались с его ростом.

Невдалеке, недовольно хмурясь и переминаясь с ноги на ногу, стояла маленькая английская девочка. Время от времени она в задумчивости принималась пинать носком туфельки бордюр, окаймляющий клумбу с лобелией[170].

— Ну, что ты делаешь, дорогая! Перестань, пожалуйста, — рассеянно сказала ей мать и снова погрузилась в модный журнал.

— А что мне ещё делать? — буркнула малышка.

Низенький человечек обернулся к девочке, и тут мистер Саттертуэйт узнал его.

— Мосье Пуаро, — сказал он. — Какая приятная неожиданность!

Мосье Пуаро поднялся со скамьи и отвесил изысканно-вежливый поклон:

— Enchante, monsieur[171].

Обменявшись рукопожатием, оба джентльмена уселись рядом.

— Такое впечатление, что все съехались в Монте-Карло. Полчаса назад я встретил тут сэра Чарлза Картрайта, а теперь вот вас.

— Разве сэр Чарлз тоже здесь?

— Да, занимается парусным спортом. Вы слышали, что он навсегда расстался с Лумаутом?

— Нет, не слышал и, признаться, очень удивлен.

— А я нет. Видите ли, Картрайт не из тех, кто способен навсегда удалиться от света.

— Да-да, в этом-то я целиком с вами согласен. Меня удивляет другое. Ведь, кажется, у сэра Чарлза есть особая — и надо сказать, обворожительная! — причина, удерживающая его в Лумауте, а? Разве я не прав? Эта забавная девчушка, которую все зовут Мими?

Глаза Пуаро лукаво поблескивали.

— О, значит, вы тоже это заметили?

— Разумеется. У меня безошибочный нюх, впрочем, у вас, кажется, тоже. Ах, la jeunesse![172] Она так трогательна!

Он вздохнул.

— Да-а, насчет причины вы попали в самую точку, — сказал мистер Саттертуэйт. — Однако именно поэтому-то сэр Чарлз и бежал из Лумаута.

— Бежал от мадемуазель Литтон Гор? Но ведь он ее обожает, это ясно как день. Зачем же бежать?

— Ах, мосье Пуаро, вам этого не понять. Чисто национальные комплексы, свойственные только нам, англосаксам.

Однако мосье Пуаро продолжал развивать свою мысль.

— Конечно, — сказал он, — это лучший способ достичь своей цели. Стоит только бежать от женщины, как она тут же бросится вдогонку за вами. Безусловно, сэр Чарлз, столь опытный в сердечных делах, хорошо это знает.

Рассуждения мосье Пуаро позабавили мистера Саттертуэйта.

— Признаться, у меня на этот счет иное мнение, — сказал он. — А что привело сюда вас? Вы на отдыхе?

— Да, теперь это мое обычное времяпрепровождение. Видите ли, я весьма преуспел в своей профессии. Нажил изрядное состояние. Ушел в отставку. Теперь вот путешествую, смотрю на мир.

— Превосходно!

— N'est се pas?[173]

— Мамо-чка, — капризно затянула девочка, — ну чем мне заняться, скажи?

— Моя дорогая, — с упреком обратилась к ней мать, — разве тебе здесь не нравится? Посмотри, какое теплое солнышко!

— Но мне здесь нечем заняться!

— Побегай, поиграй. Ступай посмотри на море.

— Маман, — сказала вдруг невесть откуда взявшаяся девочка-француженка. — Joue avec moi![174]

— Amusetoi avec ta balle, Marcelle[175],— досадливо поморщилась maman, подымая глаза от книги.

С унылым видом малышка послушно принялась стучать мячом о землю.

— Jema'muse[176],— вздохнул Эркюль Пуаро с грустью.

И как бы в ответ на мысль, которую он прочел во взгляде мистера Саттертуэйта, проговорил:

— И все же… Ну, вы меня понимаете…

Наступило неловкое молчание.

— Видите ли, — снова заговорил Пуаро. — Детство у меня прошло в бедности. Семья была большая, и нам пришлось самим выбиваться в люди. Я пошел работать в полицию, трудился в поте лица. И постепенно поднимался по служебной лестнице. Мое имя стало известным в профессиональных кругах, сначала на родине, в Бельгии, а потом и в других странах. Потом я вышел в отставку. А вскоре после этого началась война[177]. Я был ранен. Больной и измученный, я приехал в Англию и нашел здесь приют у одной добросердечной леди. И вдруг она умирает… насильственной смертью — ее отравили. Eh bien, тут уж я сделал все, на что был способен. Заставил поработать свои серые клеточки. И нашел убийцу. Тогда я понял, что для меня еще не все потеряно. В самом деле, я никогда прежде не чувствовал себя столь уверенно. Так началась моя новая деятельность в качестве частного сыщика. Сколько захватывающих, загадочных, головоломных дел я распутал! Ах, мистер Саттертуэйт, что это была за жизнь! Какая удивительная вещь людская психология! Вскоре я стал весьма состоятельным человеком. И вот в один прекрасный день я понял, что могу осуществить все свои мечты — денег у меня хватит.

Пуаро положил руку на колено мистера Саттертуэйта.

— Друг мой, — с чувством продолжал Пуаро, подавшись к собеседнику, — бойтесь того дня, когда ваши мечты сбудутся. Посмотрите на эту малышку. Как она мечтала о загранице… казалось, что все будет таким удивительным, таким необыкновенным. Понимаете, о чем я?

— Понимаю, — сказал мистер Саттертуэйт. — Вы не радуетесь жизни.

— Совершенно верно, — кивнул Пуаро и, глядя на своего собеседника, подумал про себя: «До чего же он похож на доброго гнома!»

И впрямь, на маленьком сморщенном личике мистера Саттертуэйта выражалось живое сочувствие, глаза щурились в добродушно-лукавой улыбке. «Сказать? Или все-таки промолчать?»— прикидывал он.

Потом подчеркнуто неторопливо он развернул газету, которую все еще держал в руках.

— Вы уже видели это, мосье Пуаро? — сказал он, указывая на сообщение о смерти сэра Бартоломью.

Пуаро взял газету. Мистер Саттертуэйт внимательно наблюдал за ним. Лицо маленького бельгийца было непроницаемо, однако чувствовалось, что он весь напрягся, как терьер, учуявший в норе крысу.

Эркюль Пуаро еще раз пробежал глазами сообщение, сложил газету и вернул ее мистеру Саттертуэйту.

— Любопытно, — сказал он.

— Да. Похоже, сэр Чарлз был прав, а мы все ошибались.

— Да, — кивнул Пуаро, — кажется, мы ошибались… Признаться, мой друг, мне не верилось, что кто-то мог убить этого безобидного старика… Что ж, вероятно, я ошибся… Хотя, понимаете, не исключено, что вторая смерть — просто совпадение. Иногда случаются самые удивительные совпадения! Это говорю вам я, Эркюль Пуаро.

Он помолчал, потом снова задумчиво заговорил:

— Видимо, сэр Чарлз Картрайт интуитивно угадал правду. Он ведь актер… А они так тонко все воспринимают, так впечатлительны, живут чувствами, а не рассудком. Как правило, в жизни это ни к чему хорошему не приводит, но иногда оказывает неоценимую услугу. Кстати, а где сейчас сэр Чарлз?

Мистер Саттертуэйт улыбнулся.

— Могу сказать совершенно точно. Пошел в железнодорожную контору. Мы с ним сегодня возвращаемся в Англию.

— Ага… — многозначительно сказал мосье Пуаро. Его острый, чуть насмешливый взгляд, казалось, спрашивал: «Откуда у нашего славного сэра Чарлза такая прыть? Решил все-таки разыграть роль сыщика-любителя? Или тут что-то другое?»

Мистер Саттертуэйт никак не ответил на этот невысказанный вопрос, но его молчание было столь красноречиво, что мосье Пуаро угадал ответ.

— Понимаю, — сказал он. — Прелестные глазки мадемуазель Литтон Гор играют тут не последнюю роль. Сэр Чарлз руководствуется не только чувством долга, не правда ли?

— Видите ли, мисс Литтон Гор написала ему и просила вернуться.

Пуаро кивнул.

— Любопытно, — сказал он. — Никак не могу понять…

Мистер Саттертуэйт перебил его:

— Нынешних молодых девиц? Стоит ли удивляться? Я тоже их не понимаю. А уж таких, как мисс Литтон Гор…

Тут Пуаро, в свою очередь, прервал его:

— Прошу прощения, я не о том. Мисс Литтон Гор для меня не загадка. Я встречал много таких, как она! Вот вы говорите «нынешние девицы», а по-моему, они… Как бы это сказать?.. Извечный тип.

Мистер Саттертуэйт был немного раздосадован. Ему казалось, что он, и только он, понимает мисс Литтон Гор. А этот нелепый иностранец — что он может знать о молодой девушке, да к тому же англичанке?

— Психология людей… — задумчиво и мечтательно говорил между тем Пуаро. — Что может быть интереснее! Однако знание ее бывает порой весьма опасным оружием.

— Полезным, — поправил мистер Саттертуэйт.

— Возможно. Зависит от того, как посмотреть.

— Ну, мне, пожалуй, пора, — нерешительно сказал мистер Саттертуэйт, поднимаясь со скамьи. Он был немного разочарован — рыбка не клюнула на его наживку. Да-а, на этот раз его психологический расчет оказался неверным. — Приятного вам отдыха.

— Благодарю вас.

— Будете в Лондоне, навестите меня. Вот мой адрес. — Мистер Саттертуэйт протянул мосье Пуаро свою визитную карточку.

— Благодарю вас, мистер Саттертуэйт. Вы так любезны. Буду чрезвычайно рад повидать вас.

— В таком случае позвольте откланяться.

— Прощайте, мистер Саттертуэйт, и bon voyage![178]

Мистер Саттертуэйт удалился. Пуаро задумчиво смотрел ему вслед, потом отвернулся и устремил взгляд в голубую даль Средиземного моря.

Минут десять он просидел совершенно неподвижно, созерцая морскую гладь.

— Мамочка, я уже посмотрела на море. Чем мне теперь заняться? — вдруг услышал он голос английской девочки.

— Весьма уместный вопрос, — пробормотал про себя Пуаро, поднялся и неторопливо зашагал прочь.

Направлялся он в отделение поездов дальнего следования.

Глава 2 Исчезновение дворецкого

Сэр Чарлз и мистер Саттертуэйт сидели в кабинете полковника Джонсона. Начальник полиции был высок, краснолиц, с громоподобным голосом и открытым взглядом.

Полковник с явным удовольствием приветствовал мистера Саттертуэйта, а уж при виде сэра Чарлза Картрайта он просто не мог сдержать восторга.

— Моя супруга — заядлая театралка. Она ваша поклонница. Как это говорят американцы? Фанатка? Да-да, именно так их называют — фанаты. Я и сам не прочь посмотреть хорошую добротную пьесу, знаете, без всяких там современных вывертов. Нынче ведь на сцене играют бог знает что — тьфу!

Сэр Чарлз, который никоим образом не мог принять упрек полковника на свой счет, ибо никогда не играл в пьесах, способных оскорбить хороший вкус, держался со свойственной ему изящной непринужденностью. Когда он упомянул о цели их визита, полковник Джонсон с любезной готовностью рассказал им все, что было известно ему самому.

— Стало быть, он ваш друг? Какое несчастье. Какое непоправимое несчастье! У нас он пользовался большой известностью. Говорят, у него превосходный санаторий, да и сам сэр Бартоломью был отличнейший малый. А уж о том, какой он знаменитый доктор, и говорить нечего. Благородный, великодушный, его все так уважали. Кому бы пришло в голову, что его могут убить! Но это именно убийство. Предполагать самоубийство нет никаких оснований, а о несчастном случае и речи быть не может.

— Мы с мистером Саттертуэйтом только что из-за границы, — сказал сэр Чарлз, — и ничего толком не знаем. Так, кое-что из газет да разные слухи.

— И вы, стало быть, хотите узнать все как можно подробнее? Ну что ж, я расскажу вам, как обстоят дела. Думаю, прежде всего нам надо взяться за поиски дворецкого. Он появился тут совсем недавно, сэр Бартоломью нанял его недели две назад. После убийства он сразу исчез… испарился, как дым. Подозрительно, правда?

— И куда же он мог деться?

Красное от природы лицо полковника еще больше побагровело.

— Считаете, что это наш промах? Не удивлюсь, черт побери, если у вас сложилось такое впечатление. Разумеется, он был в числе подозреваемых… как и все остальные. На наши вопросы он отвечал вполне удовлетворительно… Сообщил адрес агентства в Лондоне, через которое он получил место. Перед этим служил у сэра Горацио Бирда. На допросе держался учтиво, никаких признаков волнения или беспокойства не проявлял. А потом исчез… И ведь за домом велось постоянное наблюдение. Мои ребята клянутся, что глаз не сомкнули, но я все равно устроил им хорошую выволочку.

— Поразительно, — заметил мистер Саттертуэйт.

— Кроме всего прочего, — задумчиво проговорил сэр Чарлз, — с его стороны это страшная глупость. Он же понимал, что его ни в чем не подозревают. А своим дурацким побегом только привлек к себе внимание.

— Совершенно верно. Но пусть не надеется — ему от нас не скрыться. Его приметы разосланы повсюду. Не пройдет и нескольких дней, как его задержат.

— Очень странно, — сказал сэр Чарлз. — Ничего не понимаю.

— О нет! Причина-то ясна. Нервы сдали. Испугался.

— Но если у него хватило мужества совершить убийство, чего же он потом так испугался?

— Бывает… Всякое бывает. Я эту публику знаю. Слабаки в основном. Испугался, что его заподозрили, вот и сбежал.

— А те сведения, что он дал, вы проверили?

— Разумеется, сэр Чарлз. Все как положено. Агентство в Лондоне все подтвердило. Отличное рекомендательное письмо от сэра Горацио Бирда. Правда, сам сэр Горацио сейчас в Западной Африке.

— Значит, письмо может быть поддельным?

— Точно, — сказал полковник Джонсон, одаривая сэра Чарлза благосклонным взглядом, словно школьный учитель, восхищенный успехами своего ученика. — Мы телеграфировали сэру Горацио, однако он сейчас на сафари[179], и ответ, видимо, немного задерживается.

— Когда исчез этот малый?

— Наутро после смерти сэра Бартоломью. Среди приглашенных на обеде присутствовал доктор, сэр Джослин Кэмпбелл, который, видимо, что-то смыслит в токсикологии[180]. Они с Дэвисом, местным доктором, сошлись во мнениях и сразу же вызвали полицию. В тот же вечер мы всех допросили. Потом Эллис, этот самый дворецкий, ушел к себе в комнату, как обычно, а утром его не нашли. Постель была нетронута.

— Стало быть, бежал под покровом ночи?

— Похоже. А одна из приглашенных, мисс Сатклифф, актриса, может быть, слышали, осталась ночевать в доме сэра Бартоломью.

— Как же, конечно.

— Так вот, мисс Сатклифф подала нам мысль. Она полагает, что дворецкий улизнул из дома через потайной ход. — Полковник с виноватым видом высморкался. — Черт знает что, прямо Эдгар Уоллес[181], но вообще-то все может быть. Сэр Бартоломью, говорят, даже очень гордился этим самым ходом. Он сам его показывал мисс Сатклифф. Подземный ход ведет к разрушенному кирпичному зданию в полумиле от дома.

— Вполне возможное объяснение, — заметил сэр Чарлз. — Только… разве дворецкий знал о существовании этого хода?

— В том-то и дело. Моя супруга говорит, что слуги всегда все знают. По-моему, она абсолютно права.

— Насколько я понял, сэра Бартоломью отравили никотином, — сказал мистер Саттертуэйт.

— Верно. Средство-то уж больно необычное. Редко применяется. А если человек такой заядлый курильщик, как доктор, это еще больше осложняет дело. Я хочу сказать, он ведь мог и естественной смертью умереть от никотина. Только, конечно, слишком уж неожиданно все случилось.

— А как это произошло?

— Этого мы не знаем, — признался полковник Джонсон. — В том-то и дело. Медицинская экспертиза показывает, что яд был проглочен сэром Бартоломью за несколько минут до смерти.

— Помнится, там подавали портвейн.

— Верно. Казалось бы, яд должен был быть в портвейне. Однако его там нет. Мы исследовали стакан сэра Бартоломью. В нем, кроме портвейна, ничего не обнаружено. Остальные стаканы стояли на подносе в буфетной, в них тоже никаких примесей не оказалось. И ел сэр Бартоломью то же, что и остальные. Суп, жареный палтус, фазан с картофелем, шоколадное суфле, тосты с икрой. Кухарка служит тут уже пятнадцать лет. Нет, решительно, не вижу никакой возможности подсыпать яд, и тем не менее он обнаружен в желудке сэра Бартоломью. Скверное дело.

Сэр Чарлз живо обернулся к мистеру Саттертуэйту.

— То же самое, — в волнении сказал он. — Совершенно то же самое. Простите, полковник, сейчас все объясню. Точно такой же случай произошел у меня в доме, в Корнуолле…

Полковник слушал с большим интересом.

— По-моему, я слышал об этом. От одной юной леди — мисс Литтон Гор.

— Да-да, она там была. Значит, она вам рассказала?

— Да, и очень отстаивала свою версию. Однако, признаюсь вам, сэр Чарлз, как-то не очень мне во все это верится. И потом, почему исчез дворецкий? У вас ведь дворецкий не исчезал?

— У меня не дворецкий, а горничная.

— А может быть, это был переодетый мужчина?

Сэр Чарлз засмеялся, вспомнив смазливую Тампл, которую природа щедро одарила всяческими женскими прелестями.

Полковник Джонсон тоже улыбнулся с виноватым видом.

— Чего только не взбредет в голову, — смущенно сказал он. — Нет, все-таки я не очень полагаюсь на мнение мисс Литтон Гор. Там ведь умер старик пастор, да? Кому могло понадобиться его убивать?

— Это-то и удивительно, — сказал сэр Чарлз.

— Скорее всего это просто совпадение. А вот дворецким нам надо заняться. Очень возможно, что он преступник-рецидивист. К сожалению, не удалось обнаружить отпечатков пальцев. Следователь все облазил и в спальне, и в буфетной. Увы!

— Если убийца действительно дворецкий, интересно, какие у него были мотивы?

— Это один из самых трудных вопросов, — признался полковник Джонсон. — Может быть, он хотел что-то украсть, а сэр Бартоломью его заподозрил?

Сэр Чарлз и мистер Саттертуэйт хранили вежливое молчание. Да и сам полковник Джонсон, казалось, почувствовал неубедительность своего предположения.

— Пока мы можем только гадать. Вот когда посадим Джона Эллиса под замок да выясним, что он за птица, не попадался ли нам раньше, вот тогда и с мотивами будет полная ясность.

— Полагаю, вы ознакомились с бумагами сэра Бартоломью?

— Разумеется, сэр Чарлз. Мы уделили им самое пристальное внимание. Надо познакомить вас со старшим инспектором Кроссфилдом, которому поручено вести дело. На этого парня можно положиться. Он согласен со мной в том, что преступление, возможно, связано с профессией сэра Бартоломью. Каких только тайн не хранят доктора! Бумаги сэра Бартоломью самым тщательным образом разобраны и каталогизированы. Этим занимались его секретарь, мисс Линден, и старший инспектор Кроссфилд.

— И что же, ничего существенного?

— Ровным счетом ничего, сэр Чарлз.

— А ничего не пропало — серебро, драгоценности, ну хоть что-то?

— Ничего.

— Кто находился в доме в тот день?

— У меня есть список… Где же он? А, наверное, остался у Кроссфилда. Вам надо с ним поговорить… Кстати, я жду его с минуты на минуту, он должен явиться с докладом… А вот, кажется, и он.

Старший инспектор Кроссфилд, крупный, внушительного вида малый, говорил медленно, как бы с трудом подбирая слова, однако голубые его глаза глядели умно и проницательно.

Он поздоровался с полковником Джонсоном, и тот представил его своим собеседникам.

Будь мистер Саттертуэйт один, ему вряд ли удалось бы заставить Кроссфилда разговориться. Старший инспектор терпеть не мог этих джентльменов из Лондона, этих сыщиков-дилетантов, которые лезут со своими завиральными «идеями». Иное дело сэр Чарлз. Старший инспектор Кроссфилд по-детски благоговел перед знаменитыми актерами. Ему посчастливилось дважды лицезреть сэра Чарлза на сцене, и теперь, когда его кумир предстал перед ним во плоти, старшего инспектора просто распирало от прилива дружеских чувств и желания всячески услужить сэру Чарлзу.

— Имел честь видеть вас в Лондоне, сэр. Мы были там с супругой. Пьеса называлась «Выбор лорда Эйнтри». Мы сидели в партере, в заднем ряду… Театр был переполнен… Два часа пришлось выстоять за билетами. Но с женой никакого сладу не было. Я, говорит, непременно должна видеть сэра Чарлза Картрайта в «Выборе лорда Эйнтри». Это было в «Пэлл-Мэлл».

— Я ведь теперь, как вы знаете, оставил сцену. Но в «Пэлл-Мэлл», надеюсь, мое имя еще помнят.

С этими словами сэр Чарлз, черкнув несколько слов на своей визитной карточке, протянул ее Кроссфилду.

— Когда вы с миссис Кроссфилд в следующий раз соберетесь в Лондон, покажите в билетной кассе эту карточку, и лучшие места вам обеспечены.

— Вы слишком добры, сэр Чарлз… слишком, право! Представляю, что будет с моей супругой, когда я ей об этом расскажу.

Словом, теперь старший инспектор был мягкий как воск в руках сэра Чарлза.

— Весьма необычный случай, сэр. В моей практике это первый случай отравления никотином. Доктор Дэвис говорит то же самое.

— Вот уж не знал, что никотин — это яд.

— По правде говоря, я тоже, сэр. Но доктор говорит, что несколько капель чистого алкалоида[182] — это такая жидкость без запаха и цвета, — достаточно, чтобы повлечь почти мгновенную смерть.

Сэр Чарлз присвистнул:

— Мощное средство!

— Совершенно справедливо, сэр. И тем не менее оно, как известно, широко употребимо. Например, раствором никотина опрыскивают розы. Его можно получить из обыкновенного табака.

— Розы… — повторил сэр Чарлз. — Постойте, где я это слышал…

Он нахмурился, потом тряхнул головой.

— Нет ли чего-нибудь нового, Кроссфилд? — спросил полковник Джонсон.

— Ничего определенного, сэр. Сообщили, что Эллиса видели в Дареме, в Инсунче, Бэллеме, в Лендс-Энде и еще в дюжине других мест. Полагаю, далеко не все эти сведения заслуживают внимания. — Старший инспектор снова обратился к сэру Чарлзу: — Стоит только разослать приметы подозреваемого, как он сразу обнаруживается в ста разных местах по всей Англии.

— Каковы же его приметы? — спросил сэр Чарлз.

Полковник Джонсон, порывшись у себя на столе, нашел нужную бумагу и прочитал:

— Джон Эллис, рост средний, примерно, пять футов семь дюймов[183], немного сутулится, волосы седые, короткие бакенбарды, глаза темные, голос хриплый, нет одного верхнего зуба — это видно, когда он улыбается. Особых примет не имеется.

— Хм, — произнес сэр Чарлз. — Весьма неопределенно, если не считать бакенбард и зуба. Впрочем, бакенбарды он уже наверняка сбрил, а что до зуба, то вряд ли у него так уж много поводов для улыбок.

— Загвоздка в том, что наблюдательных людей очень мало. Если бы вы знали, с каким трудом я раздобыл у прислуги эти скудные сведения. Как водится, об одном и том же человеке вам наговорят самое разное: высокий, худой, плотный коротышка, среднего роста, коренастый, стройный — и зачем только людям глаза даются!

— Как, по-вашему, старший инспектор, убийца — этот самый Эллис?

— Ну а почему еще он удрал? От этого не отмахнешься.

— Да, вы правы, этого со счетов не сбросишь, — задумчиво проговорил сэр Чарлз.

Кроссфилд принялся докладывать полковнику о тех мерах, которые были приняты к этому часу. Полковник Джонсон одобрительно кивнул, а потом, попросив у старшего инспектора список тех, кто находился в доме в ночь убийства, протянул его сэру Чарлзу. В списке стояло четырнадцать имен:

Марта Леки, кухарка;

Беатрис Черч, старшая горничная;

Дорис Кокер, горничная;

Виктория Болл, горничная;

Алиса Уэст, горничная, прислуживающая за столом;

Вайолет Бассингтон, судомойка.

Все они находились в услужении у покойного довольно продолжительное время и пользовались его доверием. Мисс Леки служит в доме около пятнадцати лет.

Глэдис Линден — секретарь, тридцать три года, служит у сэра Бартоломью в течение трех лет; относительно мотивов преступления ничего сообщить не может.

Приглашенные:

Лорд и леди Иден, 187, Кадоган-сквер;

Сэр Джослин и леди Кэмпбелл, 1256, Харли-стрит;

Мисс Анджела Сатклифф, 28, Кантрелл, Мэншенс, Юго-Западный сектор, 3;

Капитан Дейкерс и миссис Дейкерс, 3, Сент-Джонс-хаус, Западный сектор, 1.

(Миссис Дейкерс возглавляет Модный дом «Амброзия Лимитед» на Брутон-стрит.)

Леди Мэри и мисс Гермиона Литтон Гор, вилла «Роза», Лумаут.

Мисс Мюриэл Уиллс, 5, Аппер-Кэтчард-роуд, Тутинг.[184]

Мистер Оливер Мендерс, «Шпейер и Росс», Олд Броуд-стрит, Восточно-Центральный сектор, 2.

— Хм, в газетах нет ни слова о Тутинге. А юный Мендерс тоже, оказывается, там был.

— Несчастный случай, сэр, — пояснил старший следователь Кроссфилд. — Этот молодой человек врезался на своем мотоцикле в стену, которой обнесено поместье, и сэр Бартоломью пригласил его к себе в дом, хотя, как я понимаю, они были едва знакомы.

— Весьма легкомысленный поступок, — заметил сэр Чарлз живо.

— Вот именно, сэр, — сказал старший инспектор. — Сдается мне, парень хватил лишку. Будь он трезвый, разве его угораздило бы протаранить стену?

— Да, наверняка как следует приложился к бутылке, — кивнул сэр Чарлз.

— Вот и я того же мнения, сэр.

— Ну что ж, весьма вам признателен, старший инспектор. А теперь мы хотели бы посетить поместье. Вы не против, полковник?

— Разумеется, нет, сэр Чарлз. Хотя вряд ли вам удастся узнать больше того, что я вам рассказал.

— Кто-нибудь есть теперь в доме?

— Только прислуга, сэр, — ответил Кроссфилд. — Гости разъехались сразу после допроса, а мисс Линдон вернулась на Харли-стрит.

— Нельзя ли повидать доктора… э-э… Дэвиса, так, кажется? — спросил мистер Саттертуэйт.

— Хорошая мысль.

Заручившись адресом доктора Дэвиса и сердечно поблагодарив полковника Джонсона, сэр Чарлз и мистер Саттертуэйт отбыли в Мелфорт-Эби.

Глава 3 Кто из них?

— Что скажете, Саттертуэйт? — спросил сэр Чарлз, когда они вышли на улицу.

— А вы?

Мистер Саттертуэйт, как всегда, прежде чем высказаться, предпочитал услышать мнение своего собеседника. Чего не скажешь о сэре Чарлзе.

— Все они ошибаются, Саттертуэйт. Все! Дался им этот дворецкий! Считают, раз он удрал, значит, он убийца. Глубочайшее заблуждение! Нельзя рассматривать смерть сэра Бартоломью независимо от того, что произошло у меня в доме.

— Вы по-прежнему считаете, что эти две трагедии связаны между собой?

Задавая себе этот вопрос, мистер Саттертуэйт в глубине души уже ответил на него утвердительно.

— Безусловно. Они должны быть связаны. Все указывает на это… Нужно только обнаружить то общее, что их связывает… И в конце концов найти того, кто все это совершил…

— Да, — согласился мистер Саттертуэйт. — Но это не так просто, как может показаться на первый взгляд. В обоих этих случаях довольно много совпадений. Ведь почти все, кто был тогда у вас, присутствовали и здесь, на обеде у сэра Бартоломью. Представляете себе?

Сэр Чарлз кивнул.

— Еще бы… А вы представляете себе, что из этого следует?

— Это вы о чем, Картрайт?

— О чем, черт побери! Да о том, что тут не простое совпадение. Тут что-то кроется. Почему в обоих случаях фигурируют одни и те же лица? Случайность? Отнюдь! Это нарочно подстроено… Толли что-то задумал.

— О! — сказал мистер Саттертуэйт. — А впрочем, вполне возможно…

— Вот именно. Вы ведь были едва знакомы с Толли. А я его знал очень хорошо. О том, что у него на уме, он обычно помалкивал. И умел выжидать. Сколько лет я его знал, и не было случая, чтобы он, что-то не продумав, рубил сплеча. Беббингтон убит… Да-да, убит. Довольно увиливать, давайте называть вещи своими именами — убит в моем доме. Толли смеется над моей подозрительностью, но его и самого мучают сомнения. Ни словом, ни взглядом он себя не выдает — это вполне в его духе, но исподволь вынашивает какой-то план. Что именно он замышлял, не знаю. Едва ли он подозревал кого-то конкретно. Но был уверен, что убийца — один из гостей. Вот и задумал что-то, чтобы вывести его на чистую воду…

— Зачем же он пригласил Иденов и Кэмпбеллов?

— Для маскировки. Чтобы никто ни о чем не догадался.

— И что же он задумал, как по-вашему?

Сэр Чарлз пожал плечами. Движение это показалось мистеру Саттертуэйту слишком уж нарочитым: англичане обычно обходятся куда более скупыми жестами. Очевидно, сэр Чарлз снова играл роль Аристида Дюваля, шефа Секретной службы. Он даже снова стал припадать на левую ногу.

— Откуда мне знать? Я ведь не ясновидящий. Можно только гадать. Очевидно одно — он действительно что-то замышлял… Но его расчет не оправдался. Убийца оказался хитрее, чем думал Толли… Он первым нанес удар…

— Он?

— Или она. К яду могла прибегнуть и женщина, у них это даже лучше получается.

Мистер Саттертуэйт промолчал.

— Ну что, вы согласны? — спросил сэр Чарлз. — Или разделяете общее мнение: «Во всем виноват дворецкий. Убийство — его рук дело»?

— А почему он сбежал? Как вы это объясните?

— Да что мне за дело до него? По-моему, он здесь ни при чем… Во всяком случае, его можно понять.

— Разве?

— Конечно. Допустим, в полиции правы — Эллис преступник, связанный, скажем, с воровской шайкой. С помощью поддельных рекомендаций он получает место дворецкого. А тут в доме убийство. Что Эллису остается? Он понимает, что полиции известно о его прошлом, что в Скотленд-Ярде[185] наверняка есть отпечатки его пальцев. Естественно, он до смерти перепугался и удрал.

— По подземному ходу?

— На черта ему подземный ход? Эти олухи полицейские все на свете проспали — он улизнул у них из-под носа.

— Звучит весьма правдоподобно.

— Ну а сами-то вы что думаете, Саттертуэйт?

— Я-то? Да то же, что и вы. С самого начала я разделял ваши подозрения. И по поводу дворецкого вполне с вами согласен — довольно топорная версия. Уверен, что убийца бедняги Беббингтона повинен и в смерти сэра Бартоломью.

— По-вашему, это кто-то из гостей?

— Да, кто-то из гостей.

Они помолчали, потом мистер Саттертуэйт спросил с нарочитой небрежностью:

— Как вам кажется, кто именно?

— О, Господи, Саттертуэйт, откуда мне знать?

— Ну, разумеется, знать вы ничего не можете, — терпеливо пояснил мистер Саттертуэйт. — Просто я подумал, может, у вас мелькнула какая-нибудь догадка… Нет, понятно, не логически обоснованная версия, а так, внезапное озарение…

— Нет, никаких озарений… — Сэр Чарлз задумался. — Понимаете, Саттертуэйт, — пылко проговорил он, — чем больше думаешь об этом, тем меньше верится, что преступление совершено кем-то из этих людей!

— Да нет, мне ваша версия представляется вполне убедительной, — медленно, как бы размышляя вслух, сказал мистер Саттертуэйт. — Я имею в виду ваше предположение, что сэр Бартоломью собрал тех, на кого падает подозрение. Правда, надо учесть, что собрал-то он не всех. Например, не было ни вас, ни меня, ни миссис Беббингтон. Юного Мендерса тоже надо исключить.

— Почему?

— Потому, что он случайно там оказался. Сэр Бартоломью его не приглашал. Значит, он не входит в круг подозреваемых.

— Тогда надо исключить и Энтони Эстор.

— Да нет же, она там была — это мисс Мюриэл Уиллс из Тутинга.

— Ах да, я совсем забыл, что она мисс Уиллс.

Сэр Чарлз нахмурился. Мистер Саттертуэйт всегда отличался умением читать чужие мысли. Вот и сейчас он совершенно точно знал, о чем подумал его друг. И когда сэр Чарлз заговорил, у мистера Саттертуэйта имелись все основания поздравить себя.

— А знаете, Саттертуэйт, вы правы. Нельзя подозревать всех, кого он пригласил… потому что, в конце концов, там ведь были леди Мэри и Мими… Нет, безусловно, он просто хотел воспроизвести ту обстановку… Он кого-то подозревал и рассчитывал, что у него будет достаточно свидетелей. Видимо, так…

— Да, вероятно. Теперь нам остается только гадать. Ну, допустим, мы исключим Литтон Горов и вас, меня, миссис Беббингтон и Оливера Мендерса. Кто остается? Анджела Сатклифф?

— Анджи? Побойтесь Бога, мой дорогой, они с Толли старинные друзья.

— Стало быть, Дейкерсы?.. Значит, именно их вы подозреваете? Могли бы сразу сказать, когда я вас спросил.

Сэр Чарлз взглянул на мистера Саттертуэйта, у которого был скромно-торжествующий вид.

— Вероятно, мог бы, — задумчиво проговорил Картрайт. — Не то чтобы я их подозревал, а… Просто, кажется, они больше, чем кто-либо… Начать с того, что я их плохо знаю. Но, ей-богу, никак не возьму в толк, чем Фредди Дейкерсу, который всю жизнь торчит на скачках, или Синтии, владелице баснословно дорогого модного салона, мог помешать старый безобидный пастор…

Сэр Чарлз недоуменно покачал головой. Потом лицо его оживилось.

— Постойте-ка, ведь есть еще эта Уиллс. Опять о ней забыл. Почему-то все время о ней забываю. Что-то в ней есть такое… неопределенное, что ли, черт ее знает.

Мистер Саттертуэйт улыбнулся.

— Помните знаменитую бернсовскую[186] строку: «Малый, который все пишет и пишет…»? Так вот это прямо о ней сказано. Уверен, мисс Уиллс все свое время проводит за этим занятием. Заметили, какой у нее острый взгляд? Даже очки не могут этого скрыть. Думаю, у мисс Уиллс уже имеются заслуживающие внимания записи об этом деле.

— Вы уверены? — с сомнением сказал сэр Чарлз.

— Пока я уверен в одном — нам надо пообедать. А потом отправиться в Мелфорт Эбби. Может быть, удастся там что-нибудь разузнать.

— Кажется, мой друг, вы находите удовольствие в этом новом занятии, — заметил сэр Чарлз с насмешливым огоньком в глазах.

— Не таком уж новом. Мне и прежде приходилось расследовать преступления. Однажды у меня сломался автомобиль, и я остановился в одной уединенной гостинице… — негромко начал было мистер Саттертуэйт, но его голос потонул в сочных раскатах хорошо поставленного баритона сэра Чарлза:

— Вот, помнится, когда я гастролировал в двадцать первом году…

Глава 4 Показания прислуги

В лучах заходящего сентябрьского солнца Мелфорт Эбби являло собой самую мирную, идиллическую картину. Санаторий размещался в старинном аббатстве, построенном еще в пятнадцатом веке. Потом, когда его восстанавливали, пристроили еще одно крыло. Нового здания отсюда видно не было — оно стояло в некотором отдалении.

Сэра Чарлза и мистера Саттертуэйта встретила миссис Леки, повариха, дородная дама, облаченная по случаю траура во все черное и с заплаканными глазами. Однако сразу видно было, что ее хлебом не корми, только дай поговорить. Сэр Чарлз был ей знаком, и поэтому она адресовалась главным образом к нему:

— Уверена, сэр, вы понимаете, каково мне досталось. Хозяин умер, и тут все и началось. Полон дом полисменов, всюду суют свой нос. Вы не поверите, даже в мусорных баках рылись. А допросами так просто замучили. Вот уж не думала, что доживу до такого! А доктор какой достойный джентльмен был. Уж мы все так радовались, когда ему звание пожаловали, нам с Беатрис этот день на всю жизнь запомнился, хотя она двумя годами позже меня сюда поступила. Этот молодчик из полиции (его-то джентльменом никак не назовешь, уж кто-кто, а я повидала на своем веку джентльменов и понимаю благородное обхождение), вот я и говорю, этот молодчик, может, он и старший инспектор, не знаю, врать не буду… — Тут миссис Леки остановилась, чтобы перевести дух и выбраться из словесной трясины, в которой она увязла. — Вот я и говорю, допрашивает он меня обо всех горничных, они славные девушки, говорю, все до одной… Ну, случается, говорю, что Дорис когда и проспит утром, бывает, пожурю ее, а Викки, так она и нагрубить может, чего же и ждать от молодых, если мамаши дома их не воспитывают… Но девушки они все славные, и ничего другого я ему сказать не могу, хоть он и старший инспектор. «Да, — говорю ему, — не думайте, что я стану возводить на них напраслину». Они славные девушки, и точка, а к убийству они никакого касательства не имеют, прямо грех и подумать про них такое.

Миссис Леки снова перевела дух.

— Вот мистер Эллис — совсем другое дело. Мне о нем ничего не известно, и я не поручусь за него, он явился сюда из Лондона, здесь его никто не знал, а мистер Бейкер сейчас на отдыхе.

— Бейкер? — переспросил мистер Саттертуэйт.

— Ну да, мистер Бейкер, он вот уже семь лет как служит дворецким у сэра Бартоломью. Вообще-то он почти все время живет в Лондоне, на Харли-стрит. Вы, наверное, его помните, сэр? — обратилась миссис Леки к сэру Чарлзу, и он кивнул в ответ. — Сэр Бартоломью привозил его сюда, когда ждал гостей. У мистера Бейкера здоровье пошаливает, так сказал сэр Бартоломью, и он отпустил его на пару месяцев, пусть, мол, отдохнет хорошенько, такой щедрый джентльмен, сэр Бартоломью, послал мистера Бейкера на курорт, в Брайтон[187], и за лечение заплатил. А мистера Эллиса пригласил сюда на это время, и я так и сказала этому старшему инспектору, что, мол, ничего о мистере Эллисе не знаю, хотя послушать его, так он служил в самых знатных домах, и то сказать, держался он как настоящий джентльмен.

— Может быть, в нем было что-нибудь необычное, вы не заметили? — с надеждой спросил сэр Чарлз.

— Как странно, что вы спрашиваете об этом, сэр! Право, уж не знаю, как и сказать, в общем-то — и да и нет…

Сэр Чарлз взглядом подбодрил миссис Леки, и она снова заговорила:

— Что-то было в нем такое, только вот что, не знаю как и сказать…

«Вот так всегда и бывает, когда случается несчастье, — с досадой подумал мистер Саттертуэйт, — Как ни презирала полицейских миссис Леки, она не устояла против них. Раз они считают Эллиса преступником, она усматривает в нем что-то „такое“».

— Ну, во-первых, держался он надменно. Нет, не подумайте чего, уж насчет вежливости — полный порядок, ничего не скажешь, настоящий джентльмен… В самых лучших домах служил. Но держался особняком, чуть что — сразу к себе в комнату. Какой-то он… право, не знаю, как сказать… какой-то, ну, словом, что-то в нем такое…

— Может быть, он вовсе и не дворецкий, вам не показалось? — спросил мистер Саттертуэйт.

— Да нет, служил он исправно, сэр. Делал свое дело, как полагается… И обо всяких знаменитостях много чего знал.

— Ну, например? — осторожно спросил сэр Чарлз.

Но миссис Леки решила, видимо, что с нее довольно.

Взгляд у нее стал какой-то отсутствующий. Мало ли что служанки болтают, не в ее правилах повторять всякие сплетни. Порядочная женщина никогда не станет этого делать.

— Не могли бы вы описать его наружность? — спросил мистер Саттертуэйт в надежде снова ее разговорить.

Миссис Леки и впрямь оживилась:

— Охотно, сэр. Очень почтенный джентльмен, седой, носит бакенбарды, немного сутулый. Видно, недавно начал полнеть, и это его очень заботило. Руки у него вроде немного трясутся, но не думайте, не по той причине. От спиртного он воздерживался… не в пример многим. Сдается мне, у него что-то неладно с глазами, слезятся, что ли, от света. Он почти всегда ходил в очках.

— А какие-нибудь особые приметы есть? — спросил сэр Чарлз. — Шрам? Родимое пятно? Изуродованные пальцы?

— Нет, ничего такого не было, сэр.

— Насколько проще все в детективных романах, — вздохнул сэр Чарлз. — Уж там-то всегда имеются особые приметы.

— У него не хватает одного зуба, — сказал мистер Саттертуэйт.

— Возможно, сэр. Но сама я этого не замечала.

— А как он вел себя в тот вечер, когда был убит сэр Бартоломью? — спросил мистер Саттертуэйт.

— Право, ничего не могу сказать, сэр. Понимаете, у меня было полно хлопот на кухне. Где уж было мне что-то заметить!

— Да-да, понимаю.

— Когда мы узнали, что хозяин скончался, нас как громом ударило. Мы с Беатрис уж так рыдали, никак не могли успокоиться. Девушки, конечно, тоже были не в себе. Мистер Эллис держался спокойно, он ведь здесь новенький. Он проявил сочувствие и заставил нас с Беатрис выпить немного портвейна, чтобы мы чуток пришли в себя. Подумать только, что все это время он… Негодяй!

Миссис Леки задохнулась от негодования.

— Насколько я понял, он исчез ночью?

— Да, сэр. Ушел в свою комнату, а утром его уже и след простыл. Тут-то его полиция и заподозрила.

— Да, большая глупость с его стороны. А вы не знаете, как ему удалось удрать?

— Понятия не имею. Полицейские всю ночь стерегли дом, и они не видели, чтобы он выходил… Полицейские, конечное дело, тоже люди, хоть и напускают на себя такой вид, что не подступишься. Подумать только, врываются в приличный дом и везде суют свой нос…

— Говорят, здесь есть какой-то подземный ход, — сказал сэр Чарлз.

Миссис Леки фыркнула.

— Кто говорит-то? Полицейские!

— А может быть, и правда есть?

— Да всякое говорят, — неохотно выдавила миссис Леки.

— Где же вход в него, вы не знаете?

— Нет, сэр. Если он и существует, этот самый подземный ход, так от слуг это надо держать в тайне. Чтобы соблазну не было, не то горничные повадятся убегать из дому. Мои-то девушки и входят и выходят только через черный ход. И мы всегда знаем, где они.

— Весьма похвально, миссис Леки. Отдаю должное вашей мудрости, — сказал сэр Чарлз, и миссис Леки вся расцвела от его слов.

— Нельзя ли нам прямо сейчас поговорить с другими слугами?

— Конечно, можно, сэр, но едва ли они смогут что-нибудь добавить к тому, что я рассказала.

— О, конечно, конечно, я понимаю. Но я хотел бы узнать не столько об Эллисе, сколько о самом сэре Бартоломью… Как он держался в тот вечер, ну и так далее. Он ведь был мой друг.

— Как не знать, сэр, как не понимать! Можно поговорить с Беатрис и с Алисой. Алиса как раз прислуживала за столом.

— Да, мне бы хотелось с ней побеседовать.

Миссис Леки, однако, ревностно чтила служебную иерархию и потому первой прислала старшую горничную Беатрис Черч. Это была рослая, худощавая женщина со строго поджатыми губами и выражением воинствующей добродетели на лице.

Задав миссис Черч несколько ничего не значащих вопросов, сэр Чарлз подвел разговор к интересующей его теме. Как держали себя гости? Какое впечатление произвела на них смерть сэра Бартоломью? Что говорили? Что делали?

Беатрис заметно оживилась: люди нередко находят в чужом несчастье некое странное удовольствие.

— Значит, мисс Сатклифф, так на ней просто лица не было. Она, бывало, и раньше у нас гостила. Я ей говорю, может, выпьете, мисс, немного бренди, а то, мол, чаю крепкого принесу, так она, бедняжка, и слышать ничего не хотела. Только таблетку аспирина и приняла. Ни за что, говорит, не усну. Утром приношу ей чай, а она спит себе, как дитя.

— А миссис Дейкерс?

— Ну, эту леди ничем не проймешь!

Похоже, Беатрис не питала особой симпатии к Синтии Дейкерс.

— Только и думала, как поскорей отсюда улизнуть. Все боялась, как бы ее дела не пострадали. Как же, известная портниха в Лондоне, мистер Эллис говорил нам.

С точки зрения Беатрис, шитье, пусть даже и для знатных, все равно — ремесло, то есть занятие малопочтенное.

— Что делал ее муж?

Беатрис фыркнула.

— Что делал? На виски налегал, чтобы успокоиться… или чтобы взбодриться, не знаю.

— А леди Мэри Литтон Гор?

— О, это настоящая леди. — У Беатрис даже голос потеплел. — Моя бабушка служила в доме ее отца. Говорят, в молодости леди Мэри была красавица. Ну и что же, что она теперь небогата, все равно она благородная леди… Всегда такая уважительная, никаких забот-хлопот с ней нет, и говорит всегда так ласково. Дочка у нее тоже славная девушка. Не сказать, чтобы они хорошо знали сэра Бартоломью, но обе очень горевали.

— Что вы думаете о мисс Уиллс?

На лице у Беатрис вновь появилось жесткое выражение.

— Не знаю, что и сказать про нее. Что у нее на уме, не разберешь.

— А о ней самой что вы думаете? — повторил сэр Чарлз. — Ну же, Беатрис, смелее!

Улыбка вдруг вспыхнула на деревянном лице Беатрис.

Сэр Чарлз держался с ней так приветливо, так по-мальчишески открыто, что она не могла противиться его непобедимому обаянию, столь хорошо знакомому зрителям.

— Право, сэр, не знаю, что и сказать.

— Ну, просто расскажите, какие мысли, какие чувства вызывает у вас мисс Уиллс.

— Да никаких, сэр. Она, само собой, будет, как бы это сказать…

Беатрис запнулась.

— Ну-ну, Беатрис, говорите же!

— Она вроде попроще, не такая, как остальные, сэр. Понятно, это не ее вина, — снисходительно сказала Беатрис. — Но она так себя ведет… Настоящей леди не пристало подглядывать и разнюхивать.

Сэр Чарлз настойчиво старался выяснить подробности, но Беатрис уходила от ответа и твердила только, что мисс Уиллс везде совала свой нос. Сэр Чарлз просил привести хоть один пример, но, увы, Беатрис упорно повторяла одно и то же: мисс Уиллс, мол, лезла не в свое дело.

Наконец мистер Саттертуэйт не выдержал и тоже включился в разговор.

— Мистер Мендерс появился неожиданно не так ли? — сказал он.

— Да, сэр. Он врезался в стену почти у самых наших ворот. Мое счастье, говорит, что это случилось здесь, а не где-нибудь еще. В доме, конечное дело, было полно гостей, но мисс Линдон устроила его на ночь в маленьком кабинете.

— Ну и что, все удивились, когда он появился?

— А как же, известное дело, сэр.

От разговора об Эллисе Беатрис уклонилась. Сказала, что она почти не видела его. Раз он сбежал, значит, что-то с ним неладно, хотя зачем бы ему убивать хозяина, она ума не приложит. И никому это не ведомо.

— Не вспомните ли, Беатрис, как вел себя сэр Бартоломью? Предполагал ли он, что может случиться что-либо подобное? Не задумал ли он чего?

— Он был очень веселый, сэр. Все время посмеивался, будто какую шутку с кем сыграл. И даже с Эллисом пошутил, ей-богу, сама слышала, а с Бейкером сроду такого не бывало. Он слуг строго держал, даром что добрый был, но чтобы разговоры разговаривать или там шутки… Нет, такого не было.

— Что же он такого сказал Эллису? — нетерпеливо спросил мистер Саттертуэйт.

— Ну, разве я могу упомнить, сэр! Мистер Эллис ему говорит, по телефону, мол, звонили, а сэр Бартоломью ему: «Вы правильно фамилию запомнили, вы уверены?», а мистер Эллис так почтительно отвечает: «Правильно, мол, сэр, уверен». Тогда доктор засмеялся и говорит: «Вы славный малый, Эллис, вам просто цены нет». А потом мне: «Вы согласны со мной, Беатрис?» У меня прямо глаза на лоб полезли, до того я удивилась, сэр, хозяин сроду никогда так не говорил, сэр. Уж я и не знала, право, как и ответить.

— Ну а Эллис?

— Ему вроде как не понравилось, сэр. Вроде как он к такому не привык. Надулся, спину выпрямил, словно аршин проглотил.

— Что же это был за телефонный звонок, не знаете? — спросил сэр Чарлз.

— Звонок-то? Да это из санатория звонили, сказали, что больную, мол, привезли и что поездку она перенесла хорошо.

— Фамилию не запомнили?

— Чудная какая-то фамилия, сэр. — Беатрис запнулась. — Миссис де Рашбриджер, что ли… Кажется, так, но не поручусь…

— Ничего-ничего, — успокоил ее сэр Чарлз. — И впрямь такое имя, что по телефону и не разберешь. Ну, благодарю вас, Беатрис. Теперь мы хотели бы поговорить с Алисой.

Когда Беатрис вышла, сэр Чарлз и мистер Саттертуэйт обменялись впечатлениями.

— Стало быть, мисс Уиллс подглядывала и совала нос не в свое дело, капитан Дейкерс прикладывался к бутылке, миссис Дейкерс держалась как ни в чем не бывало. Ну и что? По существу, ничего.

— Действительно ничего, — согласно кивнул мистер Саттертуэйт.

— Теперь вся надежда на Алису.

Алиса, темноглазая женщина лет тридцати, несмотря на свою застенчивость, была рада случаю поболтать.

Нет, сама она не верит, что мистер Эллис замешан в преступлении. Ведь у него повадка настоящего джентльмена. Это полицейские подозревают, что он преступник, а она, Алиса, убеждена, что этого быть не может.

— По-вашему, выходит, это был действительно самый обычный дворецкий? — спросил сэр Чарлз.

— Ну, не скажу, что самый обычный, сэр. Не похож на дворецкого. Делал все вроде, что полагается, но как-то не так, как другие.

— Значит, вы думаете, не он отравил сэра Бартоломью?

— По моему разумению, сэр, не мог он такое сделать. Мы с ним вместе прислуживали за столом, и, если бы он чего подсыпал хозяину, я бы видела.

— Ну а напитки?

— Вина подавал Эллис сам, сэр. Сперва херес к супу, потом рейнвейн[188] и кларет[189]. Но как он мог подсыпать яд в вино, сэр? Ведь тогда бы все отравились… все до единого. А ведь хозяин ничего не кушал особо, нет, все как остальные. Так же и портвейн, сэр. Все джентльмены его пили, а леди — нет, не скажу, чтобы все, а так, некоторые.

— Как унесли рюмки, на подносе?

— Да, сэр. Я держала поднос, а мистер Эллис ставил на него рюмки, потом я отнесла поднос в буфетную, там они и остались. А потом, когда пришли полицейские и все осматривали, рюмки из-под портвейна так на подносе и стояли. И в них полицейские тоже ничего не нашли.

— Значит, доктор и пил и ел то же, что остальные, вы в этом уверены?

— Видеть-то я не видела, сэр, но уверена.

— А не мог кто-то из гостей дать ему…

— Нет-нет, сэр!

— Вы слышали когда-нибудь о подземном ходе, Алиса?

— Да, один из садовников мне говорил. Он будто бы выходит в лесу, у старых развалин. Но в доме я не видела никакого потайного хода.

— А Эллис ничего о нем не говорил?

— Нет, сэр, да и откуда ему знать такое?

— Кто же отравил хозяина, Алиса, как вы думаете?

— Не знаю, сэр. Не верю, что кто-то мог… Думается мне, что это несчастный случай, сэр.

— Гм… Благодарю вас, Алиса.

— Если бы не смерть Беббингтона, — сказал сэр Чарлз, когда девушка вышла из комнаты, — мы могли заподозрить в преступлении эту молодую особу. Она довольно хорошенькая… И она подавала на стол… Нет, что-то не то. Во-первых, убийство Беббингтона, во-вторых, Толли никогда на смазливых девиц не заглядывался. Не из той он породы.

— Не забывайте, ему было пятьдесят пять, — многозначительно заметил мистер Саттертуэйт.

— К чему вы об этом вспомнили?

— В этом возрасте мужчина способен потерять голову из-за молоденькой девицы. Не исключение даже те, кто прежде особой прытью не отличался.

— Какого черта, Саттертуэйт, мне самому скоро стукнет пятьдесят пять.

— Знаю.

Под его пристальным добродушно-насмешливым взглядом сэр Чарлз опустил глаза. Кровь бросилась ему в лицо…

Глава 5 В комнате дворецкого

— Не осмотреть ли нам комнату Эллиса? — сказал мистер Саттертуэйт, вдоволь насладившись замешательством своего друга.

— Блестящая мысль! — воскликнул сэр Чарлз, обрадовавшись возможности отвлечь внимание мистера Саттертуэйта от щекотливой темы. — Я и сам хотел вам это предложить.

— Полицейские, разумеется, уже основательно ее обыскали.

— A-а, полицейские…

Аристид Дюваль презрительно поморщился. Стараясь поскорее избавиться от невольного смущения, сэр Чарлз с удвоенной энергией принялся играть роль прославленного сыщика.

— Полицейские все тупицы, — безапелляционно изрек он. — Что они искали в комнате Эллиса? Разумеется, доказательства его вины. Мы же будем искать доказательства его невиновности, а это совсем иное дело.

— Вы что же, совершенно уверены в его невиновности?

— Если наша версия смерти Беббингтона верна, то Эллис должен быть невиновен.

— Ну да, к тому же…

Мистер Саттертуэйт вдруг умолк. Он чуть было не сказал, что если Эллис — преступник-рецидивист и он убил сэра Бартоломью, потому что тот его разоблачил, то дело это окажется совершенно заурядным и скучным. Хорошо, что мистер Саттертуэйт вовремя спохватился — ведь сэр Бартоломью был другом сэра Чарлза Картрайта, и такое высказывание было бы верхом бестактности.

Беглый осмотр комнаты Эллиса не дал ничего интересного. В комоде аккуратными стопками лежало белье, в платяном шкафу висели костюмы и пальто безупречного кроя, от дорогих портных. Наверное, эти элегантные вещи достались ему от его прежних хозяев. Нижнее белье тоже удивляло своим отменным качеством. Тщательно начищенная обувь была надета на колодки.

Мистер Саттертуэйт поднял ботинок.

— Девятый номер… точно — девятый, — пробормотал он.

Но что это дает, если никаких следов обнаружено не было?

Судя по тому, что в шкафу не оказалось фрака дворецкого, именно в нем Эллис и бежал. Мистер Саттертуэйт обратил особое внимание на это обстоятельство.

— Любой здравомыслящий человек переоделся бы в обычный костюм.

— Да, в самом деле, старина… Нелепо, конечно, но такое впечатление, будто он никуда не сбежал… Чепуха какая-то…

Они продолжали обыскивать комнату. Ни писем, ни документов, только две вырезки из газеты, одна — о лечении мозолей, другая — о предстоящей свадьбе какой-то дочери герцога.

На приставном столике, рядом с маленьким пузырьком чернил, лежал бювар[190], но ручки не было. Сэр Чарлз вынул промокательную бумагу со следами чернил, поднес ее к зеркалу, но — увы! — сплошная мешанина, в которой ничего не разберешь. Вероятно, бумагой пользовались не однажды и к тому же чернила, видно, были старые.

— Стало быть, здесь он вообще ничего не писал или же писал, но промокашкой не пользовался, — заключил мистер Саттертуэйт. — А эти отпечатки на промокательной бумаге — давнишние. Да, вот посмотрите… — С довольным видом он указал на еле различимые буквы «Л. Бейкер», — Значит, действительно Эллис промокательной бумагой не пользовался.

— Вообще-то странно… — глубокомысленно проговорил сэр Чарлз.

— Что именно?

— Ну, ведь обычно человек все-таки пишет письма…

— Только не преступник.

— Да, наверное, вы правы… Должно быть, у него действительно темное прошлое, иначе зачем ему бежать. Ясно одно: Толли убил не он.

Они тщательно осмотрели весь пол, подняли ковер, заглянули под кровать, но ничего не обнаружили. Вот разве что чернильное пятно у камина, а в остальном — сплошное разочарование.

Они вышли из комнаты дворецкого, чувствуя, что рвения у них заметно поубавилось.

Да, наверное, в романах все куда проще.

Порасспросили испуганных младших горничных, которые явно испытывали священный трепет перед миссис Леки и Беатрис Черч, но ничего нового из этой беседы не извлекли и обескураженные покинули дом сэра Бартоломью.

— Итак, Саттертуэйт, — заговорил сэр Чарлз, когда они шли по парку (автомобиль Саттертуэйта должен был ждать их у будки сторожа), — можем ли мы хоть что-нибудь из этого извлечь?

Мистер Саттертуэйт задумался. Он не спешил с ответом. Что-то ведь должно было привлечь к себе его внимание. Признаться, что они впустую потеряли время, ему не хотелось. Он одно за другим перебрал в уме показания прислуги — итог был мизерный.

Как подытожил сэр Чарлз, мисс Уиллс только и делала, что за всеми подглядывала да вынюхивала, мисс Сатклифф от потрясения была просто не в себе, миссис Дейкерс выказала полное равнодушие, а капитан Дейкерс то и дело прикладывался к бутылке. Все это ничего не давало, разве что оставалось предположить, что Фредерик Дейкерс дал волю своим пагубным наклонностям, чтобы заглушить голос совести. Однако Дейкерс и без того частенько прикладывался к бутылке, мистеру Саттертуэйту это было отлично известно.

— Ну так что же? — нетерпеливо повторил сэр Чарлз.

— Ничего, — нехотя признался мистер Саттертуэйт, — Вот только… вероятно, мы вправе предположить, судя по газетной вырезке, что Эллису досаждали мозоли.

Сэр Чарлз криво усмехнулся…

— Весьма резонное умозаключение. Ну а… что это нам дает?

Мистеру Саттертуэйту пришлось признать, что ровным счетом ничего.

— И еще одно… — начал было он и запнулся.

— Что? Да говорите же, дружище. Тут любая мелочь играет роль.

— Удивительно, как это сэр Бартоломью мог шутить с дворецким, помните, горничная рассказывала. По-моему, на него это непохоже.

— Совсем непохоже, — с жаром подхватил сэр Чарлз. — Я ведь хорошо знал Толли. Лучше, чем вы. Балагуром его никак не назовешь. Он никогда бы не стал так себя вести. Разве что какие-то особые обстоятельства… Вы правы, Саттертуэйт, это загадка. Ну а что это нам дает?

— Видите ли, — начал мистер Саттертуэйт и запнулся, сообразив, что вопрос сэра Чарлза был сугубо риторический. Ему вовсе не требовалось узнать мнение мистера Саттертуэйта. Ему надо было высказать свое.

— Помните, когда все это произошло, Саттертуэйт? Сразу после того, как Эллис сообщил сэру Бартоломью о телефонном разговоре. Логично предположить, что именно этот разговор вызвал у сэра Бартоломью приступ веселости. Помните, я спросил у горничной, что это был за разговор.

Мистер Саттертуэйт кивнул:

— Сообщили, что миссис де Рашбриджер прибыла в санаторий, — сказал он. — Я тоже обратил внимание на это обстоятельство. Хотя в самом сообщении нет ничего, что могло бы развеселить сэра Бартоломью.

— На первый взгляд, разумеется, нет. Но если наши рассуждения верны, в этом сообщении должно крыться нечто важное.

— Возможно, — неуверенно проговорил мистер Саттертуэйт.

— И весьма. Надо только выяснить. А вдруг это какой-то шифр и за этим безобидным сообщением кроется что-то совсем иное, например, что-то, связанное со смертью Беббингтона, если Толли действительно втайне предпринял свое собственное расследование. Скажем, нанял частного сыщика и условился с ним, что если их подозрения подтвердятся, сообщить об этом по телефону шифрованной фразой. Знаете, когда человек отваживается на рискованную затею и она ему удается, он может утратить привычную сдержанность. Тогда понятна и веселость Толли, и то, что он переспросил у Эллиса имя этой дамы. Ведь он-то знал, что на самом деле ее не существует.

— Стало быть, вы считаете, что никакой де Рашбриджер на свете нет?

— Я считаю, что мы должны это выяснить.

— Каким образом?

— Пойти и спросить у старшей сестры.

— Боюсь, что это не очень удобно.

Сэр Чарлз улыбнулся.

— Предоставьте это мне, — сказал он.

Они свернули с подъездной аллеи и направились к санаторию.

— Ну а вы-то сами, Картрайт? Что-нибудь привлекает ваше внимание? Я хочу сказать, теперь, когда мы побывали в доме?

— Да, что-то там было… Но что? Сейчас не вспомню, — в раздумье проговорил сэр Чарлз.

Мистер Саттертуэйт удивленно на него посмотрел. Сэр Чарлз нахмурился.

— Не знаю, как и объяснить, — продолжал он. — Что-то… показалось мне подозрительным… Неправдоподобным… Только вот… Тогда у меня не было времени подумать об этом, и я отогнал от себя эту мысль.

— И теперь не можете вспомнить?

— Не могу… Помню только, в тот момент я сказал себе: «Как странно!»

— Когда это было? Когда мы расспрашивали прислугу? Кого именно?

— Говорю вам, не помню. Чем больше об этом думаю, тем труднее вспомнить… Надо отвлечься, тогда может быть, само всплывет в памяти.

Вот наконец и новый корпус — большое современное здание, отделенное от парка забором. Они прошли через калитку к парадной двери и, позвонив, объяснили, что хотели бы видеть старшую сестру.

К ним вышла высокая женщина средних лет с умным лицом и уверенными манерами. Как выяснилось, она знала, что сэр Чарлз друг покойного сэра Бартоломью.

Он только что из-за границы, объяснил ей сэр Чарлз, и потрясен смертью своего друга, а также ужасными подозрениями, возникшими в ходе следствия. Поэтому он, естественно, поспешил сюда, чтобы самому все узнать.

В ответ старшая сестра проникновенно сообщила, что смерть сэра Бартоломью — невосполнимая утрата для всех, что это был выдающийся специалист. Сэр Чарлз озабоченно поинтересовался, что теперь будет с санаторием. Старшая сестра ответила, что у сэра Бартоломью есть два компаньона, опытные доктора. Один из них и живет здесь, при санатории.

— Сэр Бартоломью, я знаю, гордился этим заведением, — сказал сэр Чарлз.

— Да, лечение здесь идет весьма успешно.

— Вы ведь специализируетесь на заболеваниях нервной системы?

— Да.

— Кстати, здесь лечилась родственница моего приятеля, я недавно встретил его в Монте-Карло. Не вспомню сейчас ее имени… Какое-то странное… Рашбриджер или Расбриггер, кажется.

— Наверное, миссис де Рашбриджер?

— Вот-вот. Она еще здесь?

— О да. Но, боюсь, вам не удастся ее повидать… пока. У нее очень строгий режим, никаких писем, никаких визитов… Это может ее взволновать.

— Понимаю. Неужели ей так худо?

— Довольно тяжелое нервное расстройство… Провалы памяти и сильнейшее истощение нервной системы. Но мы поставим ее на ноги.

Старшая сестра ободряюще улыбнулась.

— Позвольте… Кажется, Толли… сэр Бартоломью мне о ней рассказывал… По-моему, они были друзья, если не ошибаюсь?

— Не думаю, сэр Чарлз. По крайней мере, доктор никогда об этом не говорил. Она ведь недавно приехала из Вест-Индии[191]. Право, так забавно получилось! Прислуга никак не могла запомнить ее имя… Горничная у нас такая бестолковая. Представляете, приходит ко мне и говорит: «Приехала миссис Вест-Индия». Вместо Рашбриджер — Вест-Индия! И самое забавное — она действительно прямо из Вест-Индии.

— В самом деле, ужасно забавно. Ее муж тоже приехал?

— Нет еще.

— Да, действительно… Должно быть, я ее с кем-то спутал. А что, ее заболевание как-то особенно интересовало сэра Бартоломью?

— Да нет, амнезия[192] — довольно распространенное явление. Но тем не менее такие больные всегда представляют интерес для врача… Каждый случай чем-то отличается от других. Редко встретишь двух похожих больных.

— Вообще говоря, как-то все странно… Ну что же, благодарю вас. Приятно было с вами познакомиться. Толли вас очень ценил, я знаю. Он мне так много о вас говорил, — приврал под конец сэр Чарлз.

— О, как приятно это слышать, — зарделась польщенная старшая сестра. — Какой прекрасный был человек… Такая утрата для всех нас. Мы просто потрясены… ошеломлены. Подумать только — убийство! Кто мог желать смерти доктору Стренджу! Невероятно. Этот негодяй дворецкий… Надеюсь, полиция его схватит. И ведь никаких мотивов у него не было.

Сэр Чарлз только печально покачал головой, они откланялись и направились по аллее к тому месту, где их ждал автомобиль.

Подойдя к воротам, они остановились у сторожки, чтобы поговорить с привратником, туповатым с виду малым неопределенного возраста. Мистер Саттертуэйт, как бы желая вознаградить себя за вынужденное молчание во время разговора со старшей сестрой, буквально забросал его вопросами об Оливере Мендерсе.

Да, вот тут он и врезался, видите, стенка обрушилась. На мотоцикле, известное дело. Нет, сам он не видел. Услышал грохот и вышел посмотреть. Молодой джентльмен стоял там… аккурат на том месте, где сейчас этот джентльмен стоит. Нет, похоже, не расшибся. Только вид у него, горемыки, был не шибко важный — мотоцикл-то свой он в лепешку разбил. Увидел меня и спрашивает, чье, мол, это поместье. А как услышал, что сэра Бартоломью Стренджа, обрадовался. «Ну и повезло!» — говорит. А потом пошел прямо в дом. Тихий такой молодой джентльмен… видно, сильно уморился. И как его угораздило, в толк не возьму… Ну, да всякое на свете случается…

— Загадочная история, — заметил мистер Саттертуэйт.

Картрайт оглядел широкую, ровную дорогу. Ни поворота, ни перекрестка… Что заставило молодого человека круто свернуть в сторону? Разве он не видел, что перед ним стена высотой в десять футов? Да, загадочная история.

— Что вы на это скажете, Саттертуэйт?

— Ничего, мой друг. Ровным счетом ничего.

— Действительно загадочный случай, — пробормотал сэр Чарлз, озадаченно разглядывая стену.

Окончательно сбитые с толку, они сели в автомобиль и отправились восвояси.

Мистер Саттертуэйт погрузился в раздумье. Итак, миссис де Рашбриджер… Стало быть, Картрайт ошибается… Никакой это не шифр… Ведь она на самом деле существует, эта миссис де Рашбриджер. А может быть, дело в ней самой? Может быть, она что-то видела, что-то знает? Или же просто ее болезнь представляла для доктора профессиональный интерес, этим и объясняется столь несвойственное ему оживление? Интересно, какова собой эта миссис де Рашбриджер? Может быть, она весьма привлекательная особа? Влюбиться в пятьдесят пять лет! А что, примеров тому сколько угодно. И при этом человек может неузнаваемо измениться. Какой-нибудь угрюмый брюзга превращается вдруг в веселого жизнелюба…

Тут его размышления были прерваны.

— Саттертуэйт, — сказал, подавшись к нему, сэр Чарлз, — нам надо вернуться. Вы не возражаете?

Не дожидаясь ответа, он снял переговорную трубку и велел шоферу повернуть назад. Автомобиль послушно замедлил ход и остановился. Шофер ловко развернулся на узкой дороге, и минуту спустя они уже мчались назад, к дому сэра Бартоломью.

— В чем дело? — удивился мистер Саттсртуэйт.

— Я вспомнил, — сказал сэр Чарлз. — Чернильное пятно на полу в комнате дворецкого — вот что меня поразило.

Глава 6 Чернильное пятно

Мистер Саттертуэйт в изумлении посмотрел на своего друга.

— Чернильное пятно? Ну и что?

— Вы помните, что там было пятно?

— Да, помню, там действительно было чернильное пятно.

— А вы заметили, где именно оно находится?

— Ну да, приблизительно.

— Возле камина, у самого плинтуса.

— Да, припоминаю.

— Откуда оно там взялось, как вы думаете, Саттертуэйт?

Саттертуэйт задумался.

— Пятно небольшое, — сказал он наконец. — Опрокинули чернильницу? Нет, не похоже… Скорее всего просто уронили автоматическую ручку. Но ведь там ее не было, помните?

«Пусть знает, что я не менее наблюдателен, чем он», — подумал мистер Саттертуэйт.

— Если Эллису приходилось писать, он, должно быть, пользовался вечным пером, — снова заговорил он. — Но приходилось ли вообще ему писать — неизвестно.

— Приходилось, Саттертуэйт. Недаром же там пятно.

— Для этого необязательно писать, — нашелся Саттертуэйт. — Достаточно просто уронить перо.

— Если бы на нем был колпачок, пятна бы не было.

— Сдаюсь, вы правы, — сказал мистер Саттертуэйт. — Но не могу понять, что тут удивительного.

— Может быть, и в самом деле ничего нет. Не берусь утверждать, пока снова не увижу все собственными глазами.

Они прошли в ворота и двинулись к дому.

Чтобы избежать переполоха, который наверняка вызовет их возвращение, сэр Чарлз сочинил историю о карандаше, который он якобы забыл в комнате дворецкого.

— Ну, сейчас увидим, — сказал сэр Чарлз, ловко отделавшись от миссис Леки, которая горела желанием всячески им помочь, и плотно прикрыл за собой дверь комнаты Эллиса. — Ну, сейчас увидим — или я последний дурак, или же за этим пятном что-то кроется.

Мистер Саттертуэйт счел, что первое более вероятно, однако из вежливости вслух ничего не сказал. Он сел на кровать и приготовился слушать.

— Итак, вот где пятно, — начал рассуждать сэр Чарлз, указывая на пол, — а вот где письменный стол, он, как видите, в другом углу комнаты. Как надо было уронить автоматическую ручку, чтобы пятно оказалось у противоположной стены?

— Положим, ручку можно уронить где угодно, — заметил мистер Саттертуэйт.

— Можно, конечно, ее швырнуть, — согласился сэр Чарлз. — Но, как правило, с автоматическими ручками никто так не обращается. Впрочем, не знаю. Они ведь, как назло, в самый нужный момент не пишут. Порой так, кажется, и швырнул бы ее на пол! Вот вам и объяснение: Эллис выходит из себя и со словами «Черт тебя побери» изо всех сил швыряет ручку.

— Тут, по-моему, можно придумать сотню разных объяснений, — сказал мистер Саттертуэйт. — Например, он мог положить ее на каминную полку, откуда она скатилась на пол.

Сэр Чарлз принялся производить опыты со своим карандашом. Он положил его на краешек каминной полки. Карандаш упал в футе от пятна, а потом откатился к газовому камину.

— Нет, не то, — сказал мистер Саттертуэйт.

— Попробуем еще.

Сидя на кровати, мистер Саттертуэйт с интересом наблюдал за представлением.

Сначала сэр Чарлз уронил карандаш, подойдя к камину. Потом сел на край кровати, сделал вид, что пишет, и снова уронил карандаш. Тщетные попытки! Чтобы он упал на нужное место, сэру Чарлзу пришлось буквально вжаться в стену. Зачем Эллису было распластываться по стене? Нет, это неубедительно.

— Ничего не выходит, — сказал сэр Чарлз. Он сосредоточенно оглядел стену, чернильное пятно, изящный небольшой газовый камин. — Вот если бы Эллис что-то сжигал в камине, — задумчиво проговорил он. — Но в газовом камине никогда ничего не жгут…

Внезапно он замер, целиком уйдя в себя. А минуту спустя мистер Саттертуэйт еще раз убедился, что перед ним великий актер.

Сэр Чарлз Картрайт исчез, но появился дворецкий Эллис. Вот он сидит за столом и пишет. Сразу понятно, что он замышляет недоброе. Он поминутно боязливо озирается. Вдруг он что-то слышит. «Шаги в коридоре», — догадался мистер Саттертуэйт. Эллис пугается. У него вид преступника, которого вот-вот поймают с поличным. Он вскакивает — в одной руке бумага, в другой — автоматическая ручка, — бросается к камину, настороженно оглядывается, на лице у него страх. Он двумя руками лихорадочно сует бумагу под камин, впопыхах роняет ручку. Она падает как раз на чернильное пятно.

— Браво! — искренне восхитился мистер Саттертуэйт.

Представление было настолько убедительно, что сомнений не оставалось — Эллис вел себя именно так.

Сэр Чарлз снова стал самим собой.

— Ну теперь вы поняли? — с притворной скромностью начал он, еле сдерживая торжество. — Эллис слышит шаги полицейских или тех, кого он принимает за полицейских. Он спешит спрятать письмо… Как вы думаете, куда? Конечно же, не в комод и не под матрац, ведь, если будет обыск, письмо сразу обнаружат. Можно под паркет, но на это нет времени. Единственный выход — сунуть его под камин.

— Стало быть, наш следующий шаг — посмотреть, не спрятано ли что-нибудь под камином.

— Совершенно верно. Конечно, может статься, что Эллис зря всполошился, и когда это понял, то вытащил письмо из-под камина. Но вдруг нам все-таки повезет?

Сняв пиджак и засучив рукава рубашки, сэр Чарлз лег на пол и заглянул в щель под камином.

— Там что-то есть. Что-то белое… Как же достать? Нужно что-нибудь вроде шляпной булавки.

— Теперь уже ими никто не пользуется, — грустно вздохнул мистер Саттертуэйт. — Вот перочинный ножик. Попробуйте им…

Однако нож в щель не пролез.

Пришлось одолжить вязальную спицу у Беатрис, которая умирала от любопытства, но чувство приличия победило — она удержалась от расспросов.

Спица подошла как нельзя лучше, и с ее помощью сэр Чарлз извлек с полдюжины смятых листов бумаги, которые, как видно, в спешке засунули в щель.

Охваченные возраставшим с каждой минутой волнением, сэр Чарлз и мистер Саттертуэйт расправили исписанные листы. Оказалось, что это черновики письма. Почерк мелкий, аккуратный, очень разборчивый.

«Сим сообщаю у что автор письма, не желая причинить никаких неприятностей и боясь впасть в ошибку относительно того, что он видел вечером, считает тем не менее…»

Тут, видно, автору что-то не понравилось, потому что он начал снова:

«Джон Эллис, дворецкий, свидетельствует свое почтение и просит уделить ему время, прежде чем он снесется с полицией, дабы сообщить сведения, которыми он располагает и которые проливают свет на трагедию, произошедшую…»

Опять автор остался недоволен и принялся писать заново:

«Джон Эллис, дворецкий, располагает некоторыми сведениями касательно смерти доктора. Однако он пока не передал их полиции…»

Еще один черновик, написанный от первого лица, гласил:

«Я весьма нуждаюсь в деньгах. Тысяча фунтов могла бы существенно изменить мое положение. Я располагаю сведениями, которые могу сообщить полиции. Однако во избежание неприятностей…»

И наконец, еще более откровенное признание:

«Мне известно, отчего скончался доктор. В полицию я не сообщил… Пока. Если желаете встретиться со мной…»

Последний черновик заканчивался иначе, чем первые четыре. После слов «со мной» шло нечто неразборчивое, все в помарках и кляксах. Очевидно, Эллис уже что-то услышал и встревожился. Он смял листы и бросился их прятать.

Мистер Саттертуэйт глубоко вздохнул.

— Поздравляю, Картрайт, — сказал он, — Интуиция вас не подвела. Вы поработали на славу. Теперь давайте подведем итог.

Он помолчал, собираясь с мыслями.

— Итак, Эллис, как мы и предполагали, мошенник. Сам он не убийца, но ему известно, кто убил доктора, и он собирался шантажировать его или ее…

— Его или ее, — подхватил сэр Чарлз. — Досадно, что мы этого не знаем. Что ему стоило начать свои излияния с обращения «сэр» или «мадам»… А этот Эллис — артистическая натура. Как он трудился над своим письмом! Если бы только он дал нам хоть какой-то намек, пусть самый мизерный, кому адресовано это письмо.

— Не беда, — возразил мистер Саттертуэйт. — Мы и так значительно продвинулись. Помните, вы сказали, что намерены найти в комнате Эллиса доказательства его невиновности. Вот мы их и нашли. Эти письма свидетельствуют о том, что он невиновен. Не виновен в убийстве, я хочу сказать. Конечно, он законченный негодяй, но сэра Бартоломью Стренджа убил кто-то другой. Тот же, кто отравил Беббингтона. Думаю, в полиции должны будут с этим согласиться.

— Вы хотите все это выложить полиции? — возмутился сэр Чарлз.

— А как же иначе?

Сэр Чарлз снова уселся на кровать.

— Неужели вы не понимаете, — начал он, сосредоточенно хмуря брови. — Нам с вами известно то, чего никто еще не знает. Полицейские ищут Эллиса. Они считают, что сэра Бартоломью убил он. Это всем известно. И настоящий преступник чувствует себя в безопасности. Он (или она), конечно, бдительности не теряет, но и не слишком тревожится. Сейчас преимущества на нашей стороне. Разве не досадно их лишиться? Разве не досадно упустить такой случай? Возможно, нам удастся обнаружить связь между этими двумя смертями. Ведь, кроме нас, никто не догадывается, что такая связь существует. И убийца пока вне подозрений. Нам просто невероятно повезло.

— Да, понимаю. И согласен с вами. Действительно, редкостный случай. Но тем не менее считаю, что мы не можем им воспользоваться. Наш долг, долг законопослушных граждан, немедленно сообщить в полицию о нашей находке. Мы не имеем права ее утаивать.

Сэр Чарлз смерил своего друга насмешливым взглядом.

— Вы, как я посмотрю, просто образцовый гражданин. Безусловно, какие-то общепринятые установления надо соблюдать… Однако я далеко не такой примерный гражданин, как вы. Я бы без колебаний утаил нашу находку на день-другой… Всего на пару дней, а? Нет? Ладно, сдаюсь. Будем свято чтить закон и порядок.

— Поймите, Джонсон — мой друг, и он так любезно с нами обошелся… Рассказал нам об этом деле все, что ему самому было известно…

— В общем-то вы правы, — вздохнул сэр Чарлз. — Будь по-вашему. Только вот никто ведь, кроме меня, и не подумал заглянуть под камин. А эти кретины полицейские! Никому из них такая мысль и в голову не пришла… Да ладно, поступайте как знаете… Интересно, где сейчас Эллис, как вы думаете?

— Наверное, получил то, что хотел. Ему заплатили, чтобы он исчез, вот он и исчез, причем очень успешно.

— Да, наверное, так и есть. — Сэр Чарлз зябко повел плечами. — Знаете, Саттертуэйт, мне тут как-то не по себе. Давайте побыстрее отсюда уйдем.

Глава 7 Расследование продолжается

Вечером следующего дня сэр Чарлз и мистер Саттертуэйт вернулись в Лондон.

Разговор с полковником Джонсоном они постарались вести очень деликатно. Старший инспектор Кроссфилд, конечно, был отнюдь не в восторге от того, что непрофессионалы преуспели там, где он сам и его помощники дали маху. Не так легко ему было защитить честь мундира.

— Ваше открытие делает вам честь, сэр. Признаться, мне и в голову не пришло заглянуть под камин. Удивляюсь, как это вы догадались.

— Да просто-напросто обшаривали все подряд, — сказал сэр Чарлз, не уточняя, каким образом чернильное пятно натолкнуло их на эту мысль.

— И хорошо сделали, сэр, — подхватил старший инспектор, — честное слово, потрудились недаром. Хотя, правду говоря, я не слишком удивлен. Понимаете, если Эллис не убийца, почему он исчез? Должна же быть причина. Задним-то умом я с самого начала понимал, что тут пахнет шантажом.

Открытие сэра Чарлза повлекло за собой чрезвычайно важное событие. Полковник Джонсон решил уведомить полицию Лумаута о необходимости немедленно начать расследование обстоятельств смерти Стивена Беббингтона.

— Если обнаружится, что он скончался в результате отравления никотином, то даже Кроссфилд сообразит, что эти две смерти связаны между собой, — говорил сэр Чарлз, когда они ехали в Лондон.

Он все еще был в дурном настроении оттого, что ему пришлось передать в руки полиции свою находку.

Мистер Саттертуэйт старался его успокоить, уверяя, что его открытие будет до времени храниться в тайне и ни общество, ни пресса о нем не узнают.

— У преступника не возникнет никаких подозрений. Ведь полиция все еще продолжает искать Эллиса.

Сэру Чарлзу ничего не оставалось, как согласиться с доводами своего друга.

Подъезжая к Лондону, сэр Чарлз сообщил, что собирается повидать мисс Литтон Гор. Ее письмо к нему было отправлено из квартала Белгрейв-сквер[193]. И он надеялся, что она живет по этому адресу.

Мистер Саттертуэйт весьма одобрил намерения сэра Чарлза. Ему и самому не терпелось увидеть Мими. Условились, что сэр Чарлз позвонит ей, как только они прибудут в Лондон.

Оказалось, что Мими все еще в городе. Они с леди Мэри остановились у родственников и не собирались возвращаться в Лумаут раньше чем через неделю. Мими охотно согласилась пообедать с ними.

— Пожалуй, не стоит приглашать ее сюда, — говорил сэр Чарлз, окидывая взглядом свою роскошную квартиру. — Вряд ли леди Мэри это одобрит, а? Правда, мы могли бы пригласить мисс Милрей. Но как-то не хочется. По правде говоря, эта мисс Милрей меня стесняет. Она столь безукоризненна, что при ней я испытываю комплекс неполноценности.

Мистер Саттертуэйт предложил к услугам сэра Чарлза свой дом. Но в конце концов договорились, что пообедают в «Беркли»[194]. А потом, если Мими пожелает, можно поехать еще куда-нибудь.

Мистер Саттертуэйт сразу заметил, что девушка сильно похудела. Глаза, казалось, стали еще больше и лихорадочно блестели, рот был решительно сжат. Лицо поражало своей бледностью, под глазами легли темные круги. Однако она, как и прежде, была очаровательна в своей детской непосредственности.

— Я знала, что вы вернетесь… — сказала она, глядя на сэра Чарлза. В ее голосе звучало облегчение. Кажется, она поверила, что теперь все будет хорошо.

«А ведь она сомневалась в том, что Картрайт вернется… — подумал мистер Саттертуэйт. — Она отнюдь не была в этом уверена. Мучилась неизвестностью. Боялась до смерти, что он не вернется. Догадывается ли об этом сэр Чарлз? Эти актеры никого, кроме самих себя, не видят… Неужели он не понимает, что бедняжка по уши в него влюблена? Удивительно, а ведь сэр Чарлз и сам без памяти в нее влюблен. И оба, как утопающие за соломинку, цепляются за это загадочное преступление. Убийство… Даже два убийства».

За обедом говорили мало. Сэр Чарлз вскользь упомянул о Монте-Карло, Мими о Лумауте. Разговор не клеился, несмотря на старания мистера Саттертуэйта. После обеда он пригласил их к себе, в свой дом на набережной в Челси[195]. Чего тут только не было — картины, скульптура, китайский фарфор, древняя керамика, безделушки из слоновой кости, чиппендейловская[196] и хепплуайтская[197] мебель. Вся уютная обстановка этого просторного дома как бы располагала к откровенной беседе.

Но Мими, казалось, ничего не видела, ничего не замечала. Она нетерпеливо сбросила свое пальто на кресло и сказала:

— Ну, наконец-то. А теперь расскажите мне все по порядку.

С живейшим интересом она слушала рассказ сэра Чарлза об их приключениях в Йоркшире, а когда речь зашла о письмах, она даже дыхание затаила.

— Что произошло потом? Об этом можно только догадаться, — заключил сэр Чарлз. — Видимо, Эллису заплатили, чтобы он держал язык за зубами, и помогли бежать.

Мими покачала головой.

— Ох, нет, — выдохнула она. — Как вы не понимаете? Ведь Эллис мертв.

Сэр Чарлз и мистер Саттертуэйт были поражены.

— Да-да, мертв, — упрямо повторила Мими. — Потому его и не могут найти. Он слишком много знал, и от него избавились. Он — третья жертва.

Хотя ни сэру Чарлзу, ни мистеру Саттертуэйту ничего подобного и в голову не приходило, они были вынуждены признать, что это вполне вероятно.

— Но, послушайте, моя дорогая, — пытался, однако, возражать сэр Чарлз, — легко сказать, мертв. А где же тело? Ведь Эллис — довольно крупный мужчина и весит никак не меньше двенадцати стоунов[198].

— Где тело, не знаю… — сказала Мими. — Где-то спрятали, таких мест сколько угодно.

— Вряд ли, — пробормотал мистер Саттертуэйт, — вряд ли…

— Сколько угодно, — повторила Мими. — Постойте… — Она немного подумала. — Взять хоть чердак. Полно таких чердаков, куда никто никогда не заглядывает. Засунули тело в какой-нибудь сундук на чердаке.

— Нет, едва ли, — сказал сэр Чарлз. — Хотя, конечно, и это возможно. Некоторое время, пока… э-э…

Мисс Литтон Гор сразу поняла, о чем речь. Она была не из тех, кто боится называть вещи своими именами.

— Но запахи уходят вверх, а не вниз. Вот если бы разлагающийся труп лежал в подвале, его скорее бы обнаружили. А так если даже и появится дурной запах, то подумают, что крыса сдохла.

— Если вы рассуждаете верно, то можно не сомневаться: убийца — мужчина. Женщине не под силу втащить тело на чердак. Даже мужчине и то трудно.

— Но ведь могло быть и по-другому. Не забывайте о подземном ходе. Мне о нем говорила мисс Сатклифф, а сэр Бартоломью даже хотел мне его показать. Убийца мог пообещать Эллису деньги, спуститься с ним вместе в подземный ход и там его убить. С этим и женщина справится. Она, например, могла всадить ему нож в спину… Тело осталось бы там, она спокойно вернулась в дом, и никто бы ничего не заметил.

Сэр Чарлз с сомнением пожал плечами, но спорить не стал.

А мистер Саттертуэйт припомнил, что в тот момент, когда они обнаружили письма, у него самого возникли смутные подозрения. Он тоже подумал, что Эллиса, может быть, уже нет в живых… И сэр Чарлз тогда еще зябко поежился, видно, подумал о том же. «Если Эллиса тоже убили, — подумал мистер Саттертуэйт, — то мы имеем дело с очень опасным преступником… Да, чрезвычайно опасным…» Он вдруг почувствовал, как по спине у него побежали мурашки…

Преступник, совершивший три убийства, не задумываясь, совершит и четвертое.

Стало быть, все они в опасности, все трое — сэр Чарлз, Мими и он сам. Слишком много они разузнали.

Голос сэра Чарлза вывел его из задумчивости:

— Одного я в вашем письме не понял, Мими. Вы написали, что Оливер Мендерс в опасности. Что полиция его подозревает. Не могу себе представить, в чем именно.

Мистеру Саттертуэйту почудилось, что Мими немного смутилась. Кажется, даже вспыхнула. «Ага, — подумал он, — посмотрим, как ты выпутаешься, милочка».

— Ужасно глупо получилось, — сказала Мими. — Я просто растерялась. Оливер свалился как снег на голову. Можно подумать, он нарочно все это подстроил. Ну вот, я и испугалась, что полиция его заподозрит.

Сэра Чарлза, похоже, это объяснение вполне удовлетворило.

— Ах так, — сказал он. — Тогда понятно.

— Может быть, он и вправду подстроил аварию? — спросил мистер Саттертуэйт.

— Вы так думаете? — повернулась к нему Мими.

— Очень уж подозрительно: именно здесь врезаться, — сказал мистер Саттертуэйт. — Но если она и в самом деле подстроена, то вы, наверное, знаете об этом.

Мими решительно тряхнула головой.

— Ничего я не знаю. И вообще, с какой стати было Оливеру подстраивать эту аварию?

— Вероятно, у него была причина, — сказал сэр Чарлз. — И даже довольно легко догадаться какая.

Он явно хотел поддразнить девушку.

— Нет, — сказала она, заливаясь краской. — Нет!

Сэр Чарлз вздохнул. Мистеру Саттертуэйту показалось, что его друг совершенно превратно истолковал ее смущение.

— Ну что ж, — уныло проговорил он. — Стало быть, ваш юный друг вне опасности… Больше мне здесь нечего делать.

Сэр Чарлз будто на глазах постарел.

Мими бросилась к нему, схватила за рукав.

— Нет, не уезжайте, прошу вас. Неужели вы хотите все бросить? Мы должны докопаться до истины, должны узнать всю правду! Никто, кроме вас, на это не способен! Никто!

Мими говорила самозабвенно, со свойственной ей страстной убежденностью. Вокруг нее, казалось, вздымаются и бурлят какие-то мощные энергетические потоки и волны, тревожащие мирный уют этой викторианской гостиной.

— Значит, вы в меня верите? — сказал сэр Чарлз. Он был растроган.

— Да, да, да! Вы узнаете правду! Мы с вами вместе ее узнаем!

— И Саттертуэйт тоже.

— Ну разумеется. И мистер Саттертуэйт тоже, — согласилась Мими без всякого энтузиазма.

Мистер Саттертуэйт подавил улыбку. Как бы ни отнеслась к этому Мими, он не намерен выходить из игры. Он обожает тайны, обожает изучать психологию людей, столкновение их характеров и, наконец, питает слабость к влюбленным. Чего же лучше? В этом деле есть и тайны, и захватывающие психологические головоломки, и даже влюбленные, нуждающиеся в его опеке.

Сэр Чарлз опустился в кресло. Теперь голос его звучал совсем по-другому: он распоряжался, он был режиссером спектакля.

— Во-первых, следует уяснить для себя положение дел. Уверены ли мы, что и Беббингтона, и Бартоломью Стренджа убил один и тот же человек?

— Да, — сказала Мими.

— Да, — повторил вслед за ней мистер Саттертуэйт.

— V Уверены ли мы, что первое убийство повлекло за собой второе? То есть уверены ли мы, что Бартоломью Стренджа убили потому, что он мог разоблачить убийцу пастора или, по крайней мере, догадывался, кто этот человек?

— Да, — на этот раз в один голос сказали Мими и мистер Саттертуэйт.

— Значит, мы должны расследовать вначале первое, а не второе убийство.

Мими кивнула.

— Пока мы не выясним мотивы первого убийства, — продолжал сэр Чарлз, — нам едва ли удастся найти убийцу. Конечно, я понимаю, сделать это чрезвычайно трудно. Невозможно представить, чтобы у мистера Беббингтона, такого приятного, безобидного джентльмена, имелся смертельный враг. И все-таки его убили. Значит, была какая-то причина. Вот это мы и должны выяснить.

Он помолчал, затем очень спокойно сказал:

— Давайте на этом и сосредоточим свои усилия. Какие существуют причины для убийства? Во-первых, я думаю, корысть.

— Месть, — сказала Мими.

— Мания убийства, — сказал мистер Саттертуэйт. — Убийство в состоянии аффекта? В нашем случае вряд ли. Убийство из страха…

Чарлз Картрайт кивнул, что-то торопливо записывая на клочке бумаги.

— Кажется, все перечислили. Первое — корысть. Выиграл ли кто-нибудь от смерти Беббингтона? Были ли у него деньги? Может быть, он рассчитывал их получить?

— Думаю, это маловероятно, — сказала Мими.

— Согласен, но все-таки об этом надо подумать и поговорить с миссис Беббингтон. Затем — месть. Мог ли Беббингтон кому-нибудь причинить зло? Может быть, давно, в молодости? Например, отбить чью-то невесту? Этим тоже надо поинтересоваться.

Далее — мания убийства. Могло ли случиться, что и Беббингтон и Толли убиты маньяком? Думаю, эта версия критики не выдерживает. Даже маньяк просто так, без побудительной причины, не убивает. Скажем, один маньяк одержим мыслью, что ему свыше предназначено убивать докторов, другой видит свое призвание в том, чтобы убивать священников, но одновременно и тех и других? Нет, не то. Думаю, от этой версии можно отказаться. Стало быть, остается страх.

Откровенно говоря, эта версия кажется наиболее убедительной. Возможно, Беббингтону о ком-то стало известно что-то компрометирующее… или он кого-то опознал. Это могло стать причиной убийства.

— Не понимаю, что мог знать мистер Беббингтон? Такое, из-за чего его убили? — вставила Мими.

— Может быть, он и сам не догадывался, что ему известно нечто важное, — предположил сэр Чарлз. — Как бы это объяснить? Предположим, например (подчеркиваю, это только пример), что существует некое лицо, которое Беббингтон случайно видел в такой-то день, в таком-то месте. Допустим, это лицо строит свое алиби на том, что в указанный день оно было в сотне миль от указанного места. Таким образом, Беббингтон, сам того не ведая, в любой момент мог это лицо разоблачить.

— Поняла, — сказала Мими. — Скажем, в Лондоне совершено убийство. Беббингтон случайно встречает убийцу на Паддингтонском вокзале. Убийца же строит свое алиби на том, что в указанное время был, скажем, в Лидсе[199]. Значит, Беббингтон может его разоблачить.

— Именно об этом я и говорю. Конечно, это только пример. Тут может быть все что угодно. Допустим, в тот вечер Беббингтон встретил в моем доме кого-то, кого он знавал под другим именем…

— А может быть, какого-нибудь двоеженца, — сказала Мими. — Ведь Беббингтон был пастор, кому, как не ему, знать про эти дела.

— Конечно. Или же открылась какая-то тайна, касающаяся чьего-то рождения, а может быть, смерти, — сказал мистер Саттертуэйт.

— Гадать можно сколько угодно, — нахмурилась Мими. — Надо подойти к делу с другого конца. Припомним всех, кто был на обеде. Составим список тех, кто был у вас, сэр Чарлз, и у сэра Бартоломью.

Сэр Чарлз протянул ей бумагу и карандаш.

— Дейкерсы — они были и там и там. Потом эта кочерыжка сушеная, как там ее… Уиллс, да? Затем мисс Сатклифф.

— Анджелу можно не считать, — заметил сэр Чарлз. — Я сто лет с ней знаком.

— Мало ли что, — воспротивилась Мими. — Это не причина. Мы должны отбросить эмоции. Кроме того, лично мне ничего о ней не известно. Она вполне годится на роль убийцы, даже, пожалуй, больше, чем кто-либо. У всех актрис сомнительное прошлое. В общем, по-моему, ее-то как раз и можно заподозрить в первую очередь.

Мими бросила на сэра Чарлза вызывающий взгляд.

— В таком случае мы должны оставить в списке и Оливера Мендерса, — сверкнул глазами сэр Чарлз.

— Оливера?! Он же у Беббингтонов свой человек.

— Не важно. Он был и там и там, к тому же появление его у сэра Бартоломью очень подозрительно.

— Превосходно, — сказала Мими. — В таком случае, — добавила она, помолчав, — я включу в список и нас с мамой. Получается семь человек.

— Возражаю.

— Нет уж! Всех так всех! — Глаза ее метали молнии.

«Пора вмешаться», — подумал мистер Саттертуэйт и позвонил, чтобы подавали напитки. Мир был восстановлен.

Сэр Чарлз отошел в дальний угол и остановился перед великолепной скульптурой — головой негра. Мими приблизилась к мистеру Саттертуэйту и взяла его под руку.

— Зря я погорячилась. Глупо вышло, — тихо сказала она. — Ужасно глупо… Но все-таки почему не считать мисс Сатклифф? И почему он так на этом настаивал? О, Господи! Ну почему, почему я так непростительно ревнива!

Мистер Саттертуэйт с улыбкой похлопал ее по руке.

— Не стоит давать волю ревности, моя дорогая, — сказал он. — Во всяком случае, не показывайте виду, что ревнуете. Кстати, скажите положа руку на сердце, можно ли заподозрить Мендерса?

Мими улыбнулась — открыто, по-детски доверчиво.

— Конечно нет. Я вписала Оливера, только чтобы успокоить его. — Мими бросила взгляд в угол, где сэр Чарлз с мрачным видом созерцал голову негра. — Понимаете, я не хочу, чтобы он думал, что я вешаюсь ему на шею. Но чтобы он подумал, что я увлечена Оливером — тоже не хочу… Потому что на самом деле это не так. Как все сложно! Чуть что, сэр Чарлз становится в позу: «Благословляю вас, дети мои!» А я этого вовсе не желаю!

— Терпение, моя дорогая, — сказал мистер Саттертуэйт, — все будет хорошо, поверьте.

— Чего у меня нет, так это терпения. Мне все подавай немедленно или даже скорее.

Мистер Саттертуэйт засмеялся, сэр Чарлз обернулся и двинулся к ним.

Неторопливо потягивая коктейли, они наметили план действий. Сэр Чарлз вернется в «Вороново гнездо», на которое пока не нашлось покупателя. Мими с леди Мэри тоже отбудут в коттедж «Роза» раньше, чем намеревались. Миссис Беббингтон все еще в Лумауте. Они постараются выяснить у нее все, что возможно, а потом решат, как действовать дальше.

— У нас все получится, — сказала Мими. — Вот увидите.

Мими смотрела на сэра Чарлза, глаза у нее сияли. Она протянула к нему свой стакан. Они чокнулись.

— За наш успех! — воскликнула девушка.

Сэр Чарлз поднял на нее взгляд. Глаза их встретились. Медленно-медленно он поднес к губам свой коктейль.

— За успех, — сказал он. — И за будущее…

Акт третий РАЗОБЛАЧЕНИЕ

Глава 1 Миссис Беббингтон

Миссис Беббингтон переселилась в небольшой коттедж недалеко от гавани. Она не строила пока планов на будущее, ожидая, что месяцев через шесть вернется из Японии ее сестра. По счастью, ей подвернулся этот коттедж, и она на полгода его сняла. Потрясенная внезапной невосполнимой утратой, она не смогла сразу покинуть Лумаут, где они с мужем прожили почти семнадцать лет. Семнадцать спокойных и, можно было бы сказать, счастливых лет, если бы не скорбь по погибшему сыну Робину. Остальных сыновей судьба раскидала по всему свету: Эдвард жил на Цейлоне, Ллойд — в Южной Африке, Стивен служил третьим офицером на «Анголе». От всех троих она часто получала письма, полные любви, но ни у кого из них не могла бы обрести домашний очаг и некому было скрасить ее одиночество.

Нет, она не позволяла себе унывать. Она трудилась в церковном приходе — новый викарий не был женат — и много времени проводила в своем крохотном палисаднике. Жизни без цветов она себе не мыслила.

Однажды на закате дня, когда она рыхлила землю на клумбе, вдруг лязгнул засов на калитке, и она увидела сэра Чарлза Картрайта и Мими Литтон Гор.

Появлению Мими Маргарет не удивилась. Она знала, что Литтон Горы вот-вот должны вернуться. Но увидеть сэра Чарлза она не ожидала. Ходили слухи, что он навсегда покинул Лумаут. В газетах писали, что он живет во Франции, на юге. На воротах виллы «Вороново гнездо» висела дощечка с надписью «Продается». Никто не предполагал, что сэр Чарлз может вернуться. А он вернулся.

Тряхнув головой, миссис Беббингтон откинула с разгоряченного лба непослушную прядь и смущенно посмотрела на свои перепачканные землей руки.

— Не могу вам подать руки, — сказала она. — Надо бы, конечно, работать в перчатках. Вообще-то я их иногда надеваю, но потом все равно снимаю. Гораздо удобнее полоть голыми руками.

Она пригласила гостей в дом. Маленькая уютная гостиная была обита ситцем. На стенах висели фотографии, и повсюду стояли вазы с хризантемами.

— Какая приятная неожиданность, сэр Чарлз. Я думала, вы навсегда уехали из Лумаута.

— Я и сам так думал, — признался он. — Но порой, миссис Беббингтон, судьба играет нами.

Миссис Беббингтон не нашлась, что ответить. Она обратилась было к Мими, но девушка ее опередила:

— Понимаете, миссис Беббингтон, мы пришли к вам не просто так. Мы с сэром Чарлзом должны сообщить вам нечто важное. Только я… мне так не хочется вас огорчать.

Миссис Беббингтон перевела взгляд на сэра Чарлза. Лицо у нее сразу стало белым, черты исказила страдальческая гримаса.

— Прежде всего, — поспешно заговорил сэр Чарлз, — я хотел бы знать, получили ли вы уведомление из Министерства внутренних дел?

Миссис Беббингтон опустила голову.

— Я понимаю… Но, возможно, это несколько облегчит нашу задачу.

— Вы пришли из-за этого распоряжения об… об эксгумации?[200]

— Да. Это… боюсь, это будет для вас тяжким испытанием.

Прозвучавшее в его голосе сочувствие тронуло миссис Беббингтон.

— Да нет, я не против, вы не думайте. Действительно, иным людям сама мысль об эксгумации кажется отвратительной… Я не принадлежу к их числу. Разве бренное тело так уж много значит. Душа моего дорогого мужа не здесь… Она на небесах… Там ее ничто не потревожит. Нет, не в этом дело. Меня гнетет другое — неужели Стивен умер не своей смертью? Это немыслимо… совершенно немыслимо.

— Боюсь, вы заблуждаетесь. Мне… нам… поначалу тоже казалось, что это немыслимо.

— Поначалу? Что значит поначалу, сэр Чарлз?

— Видите ли, я в тот же вечер, когда ваш муж скончался, заподозрил недоброе. Но, как и вам, эта мысль показалась мне чудовищной, и я от нее отказался.

— Я тоже заподозрила недоброе, — сказала Мими.

— И вы тоже? — воскликнула пораженная миссис Беббингтон. — И вы подумали, что кто-то мог убить Стивена?

Миссис Беббингтон была так потрясена, что ни Мими, ни сэр Чарлз не нашлись, что ей на это сказать.

— Вы, должно быть, знаете, что я уехал за границу, во Францию. Там из газет я узнал о смерти моего друга Бартоломью Стренджа. Он скончался почти при тех же обстоятельствах. Потом я получил письмо от мисс Литтон Гор.

Мими кивнула.

— Понимаете, я там была, стояла рядом с сэром Бартоломью, все случилось… совершенно так же. Он отпил немного портвейна, поморщился и… и… ну, в общем, то же самое… Через две-три минуты скончался.

Миссис Беббингтон покачала головой.

— Не понимаю. Стивен… Сэр Бартоломью… превосходный доктор, замечательный человек! Кто мог желать им зла? Все-таки тут какое-то недоразумение.

— Видите ли, уже установлено, что сэра Бартоломью отравили, — сказал сэр Чарлз.

— Должно быть, это дело рук какого-то маньяка.

— Миссис Беббингтон, — продолжал сэр Чарлз, — я хочу добраться до сути. Узнать правду. И чувствую, что времени терять нельзя. Как только преступник узнает об эксгумации, он насторожится. Допустим, нам известен результат вскрытия. Предположим, мистер Беббингтон тоже скончался от отравления никотином. Знали ли вы с мистером Беббингтоном что-нибудь об использовании чистого никотина?

— Я всегда опрыскиваю розы раствором никотина. Мне и в голову не приходило, что он ядовит.

— Еще как ядовит, я как раз вчера об этом читал. Вероятно, в обоих случаях использовался чистый алкалоид. Вообще говоря, к никотину как к яду прибегают крайне редко.

— Чего не знаю, того не знаю, — сказала миссис Беббингтон. — Правда, мне всегда казалось, что заядлые курильщики сами себя отравляют никотином.

— Мистер Беббингтон курил?

— Да.

— Миссис Беббингтон, вас потрясла мысль о том, что кто-то мог желать смерти вашего мужа. Значит ли это, что у него не было врагов?

— Уверена в этом. Его все так любили… за его мягкость, за доброту. Он ведь был такой покладистый, но, правда, порой люди пытались на него давить… — Она печально улыбнулась. — Он был далеко не молод и не принимал разных новшеств, но все его любили. Его нельзя было не любить, сэр Чарлз.

— Кажется, он оставил вам не слишком много денег?

— Да. Почти ничего. Он не умел копить деньги. Слишком много раздавал. Я его за это даже ругала.

— Мог ли он получить наследство? Скажем, какую-нибудь собственность, имение?

— О нет. У Стивена было мало родственников. Сестра его замужем за пастором, они живут в Нортумберленде[201], едва сводят концы с концами, а все дяди и тети у него умерли.

— Стало быть, с его смертью никто ничего не выигрывает?

— Конечно.

— Врагов у него, говорите, не было. А в молодости?

— Едва ли, — с сомнением проговорила миссис Беббингтон. — Он всегда был такой уступчивый, со всеми ладил.

— Не хотелось бы впадать в мелодраматизм. — Сэр Чарлз смущенно покашлял. — Но… э-э… когда вы с ним обручились, не было ли у вас какого-нибудь незадачливого поклонника?

Взгляд миссис Беббингтон сразу потеплел.

— Стивен служил помощником у моего отца. Он был первый молодой человек, с которым я познакомилась, когда, окончив школу, вернулась домой. Мы полюбили друг друга. Потом четыре года были обручены. Когда Стивен получил свой приход в Кенте, мы смогли пожениться. Как видите, совсем простая история. Простая и счастливая.

Сэр Чарлз склонил голову. Скромное достоинство, с каким держалась миссис Беббингтон, было очень трогательно.

Мими воспользовалась паузой, чтобы, в свою очередь, задать миссис Беббингтон несколько вопросов.

— Как вы думаете, ваш муж встречался прежде с кем-либо из гостей сэра Чарлза?

Этот вопрос, казалось, поставил миссис Беббингтон в тупик.

— Ну конечно, ведь там были вы, и ваша матушка, и Оливер Мендерс…

— Понятно. А с прочими?

— Лет пять назад, когда были в Лондоне, мы видели пьесу с Анджелой Сатклифф. Мы знали, что она будет у сэра Чарлза, и с волнением ждали этой встречи.

— Значит, раньше вы никогда с ней не встречались?

— Нет. У нас вообще не было знакомых среди актеров, пока сэр Чарлз не поселился по соседству с нами. Для нас это было большое событие. Сэр Чарлз, наверное, не догадывался, как мы обрадовались. Его приезд внес романтику в наши будни.

— А с Дейкерсами вы прежде не встречались?

— Это тот низенький человечек и дама в роскошном платье?

— Да.

— Нет, никогда не приходилось видеть ни их, ни той дамы, что пишет пьесы. Бедняжка, она какая-то немножко странная, мне кажется.

— Вы твердо уверены, что прежде ни с кем из них не встречались?

— Совершенно уверена. И о Стивене могу сказать то же самое. Понимаете, мы с ним всюду бывали вместе.

— А мистер Беббингтон вам ничего-ничего не говорил о тех людях, которые ожидались у сэра Чарлза? — не сдавалась Мими. — Может быть, он что-нибудь сказал, когда их увидел.

— Нет, ничего. Просто надеялся, что вечер будет интересный. А когда пришли… тут он не успел… — По лицу у нее прошла судорога.

— Простите, что вынуждены причинять вам такие страдания, — торопливо заговорил сэр Чарлз. — Видите ли, мы уверены, что тут что-то неладно. Только бы нам удалось докопаться. Какое жестокое и бессмысленное убийство! Должна же быть хоть какая-то причина.

— Я понимаю, — сказала миссис Беббингтон. — Если это действительно убийство… то должна быть и причина. Но не знаю, не могу себе представить, что это за причина…

Наступило молчание, которое нарушил сэр Чарлз:

— Миссис Беббингтон, не могли бы вы нам вкратце рассказать, где и когда служил ваш муж?

У миссис Беббингтон была хорошая память на даты. Вот что записал за нею сэр Чарлз:

«Стивен Беббингтон родился в 1868 году в Айлингтоне, графство Девоншир[202]. Окончил колледж св. Павла и Оксфорд. Посвящен в дьяконы, в 1891 году назначен в церковный приход в Хокстоне. В 1892 году рукоположен в сан священника. С 1894 по 1899 год занимал должность помощника викария у преподобного Вернона Лорримера в Эслингтоне, графство Суррей[203]. В 1899 году сочетался браком с Маргарет Лорример и получил приход в Джиллинге, графство Кент[204]. В 1916 году переведен в приход Сент Петроч в Лумауте».

— Ну что ж, нам есть с чего начать, — сказал сэр Чарлз. — По-моему, для нас может представлять интерес период, когда мистер Беббингтон служил викарием в приходе Сент-Мэри, в Джиллинге. То, что было раньше, едва ли может иметь отношение к тем, кто был у меня в тот вечер.

Миссис Беббингтон вздрогнула.

— Неужели вы правда думаете, что… кто-то из них?

— Право, не знаю, — сказал сэр Чарлз. — Бартоломью что-то видел или о чем-то догадывался, и вот он умирает при таких же обстоятельствах, причем у него в доме присутствуют пятеро…

— Семеро, — вставила Мими.

— …из моих гостей. Значит, преступник — кто-то из них.

— Но почему? — воскликнула миссис Беббингтон. — Почему кому-то из них понадобилось убивать Стивена?

— Именно это нам и предстоит узнать, — сказал сэр Чарлз.

Глава 2 Леди Мэри

Мистер Саттертуэйт вернулся в «Вороново гнездо» вместе с сэром Чарлзом. Пока сэр Чарлз и Мими навещали миссис Беббингтон, мистер Саттертуэйт пил чай с леди Мэри.

Леди Мэри благоволила к мистеру Саттертуэйту. При всей своей мягкости она решительно делила людей на тех, кто ей симпатичен, а кто — нет.

Мистер Саттертуэйт прихлебывал китайский чай из чашки дрезденского фарфора[205], с удовольствием поедал крошечные сандвичи и вел приятную беседу. В прошлый раз они выяснили, что у них с леди Мэри много общих друзей и знакомых. С этого они и начали разговор, который постепенно становился все более откровенным.

Мистер Саттертуэйт с его викторианской воспитанностью умел сочувственно выслушивать собеседника, не докучая ему своими заботами.

В прошлый раз леди Мэри даже сочла, уместным поведать ему о том, как ее тревожит будущее дочери. Вот и сейчас она разговаривала с ним как со старинным другом.

— Мими такая упрямая и своевольная, — вздохнула леди Мэри. — Уж если заберет себе что-то в голову, то с ней сладу нет. Видите ли, мистер Саттертуэйт, я не могу одобрить то, что она вмешивается в эту трагическую историю. На мой взгляд, юной леди не пристало заниматься таким делом, хотя Мими, безусловно, посмеялась бы над моими суждениями.

Она слегка порозовела. Ее карие глаза глядели на мистера Саттертуэйта по-детски-простодушно и беспомощно.

— Я вас понимаю, — сказал мистер Саттертуэйт, — и должен признаться, мне и самому это не по душе. Знаю, что во мне сильны старомодные предрассудки, но ничего не могу с собой поделать. И все же, — в его взгляде мелькнула искорка смеха, — едва ли мы с вами можем надеяться, что нынешние юные леди будут сидеть дома за пяльцами и что одна мысль о преступлении способна повергнуть их в трепет.

— Мне неприятно даже думать об этом. Никак не ожидала, что могу попасть в подобную историю. Просто ужасно. — Она зябко повела плечами. — Бедный сэр Бартоломью.

— Вы ведь его почти не знали? — отважился спросить мистер Саттертуэйт.

— По-моему, я встречалась с ним всего раза два. Первый раз, где-то год назад, когда они с сэром Чарлзом приезжали сюда на выходные, второй раз — когда скончался несчастный мистер Беббингтон… Признаться, приглашение сэра Бартоломью меня удивило. Но я его приняла, подумала, что Мими будет рада. У нее, бедняжки, мало удовольствий в жизни. К тому же у нее тогда было подавленное состояние, она будто потеряла всякий интерес к жизни. Вот я и подумала, что ей не помешает развлечься.

— Пожалуйста, расскажите мне об Оливере Мендерсе. Этот юноша вызывает у меня интерес.

— Думаю, он умен… Конечно, ему трудно пришлось…

Она покраснела и запнулась, потом в ответ на вопросительный взгляд мистера Саттертуэйта снова заговорила:

— Понимаете, его отец и мать не состояли в браке.

— Правда? А я и понятия не имел об этом.

— Здесь это всем известно, иначе я никогда бы об этом не заговорила. Старая миссис Мендерс, бабушка Оливера, живет в Данбейне, у нее большой дом на Плимут-роуд. Ее муж был здешний адвокат. Сын уехал служить в Лондон и весьма преуспел. Теперь он очень богат. А дочь ее была премиленькая девушка, но ей вскружил голову один женатый ловелас. Я очень его осуждаю. Такой позор! Ну, в конце концов они куда-то уехали. Жена так и не дала ему развода. Дочь миссис Мендерс родила сына Оливера и вскоре умерла. Мальчика взял на попечение его дядя, своих детей у него не было. Вот так Оливер и рос — то у дяди в Лондоне, то у бабушки. Он всегда приезжал сюда на летние каникулы.

Леди Мэри помолчала.

— Мне очень его жаль. По-моему, вся его надменность напускная.

— Неудивительно. Так часто бывает. Если человек о себе слишком высокого мнения, если он без конца похваляется, то наверняка в глубине души он чувствует свою ущербность.

— Я этого не понимаю.

— Вообще комплекс неполноценности — престранная вещь. Криппен[206], например, безусловно, им страдал. В основе множества преступлений тоже лежит комплекс неполноценности. Желание самоутвердиться.

— Право, это удивительно, — тихо сказала леди Мэри и о чем-то задумалась.

Мистер Саттертуэйт, глядя на нее, расчувствовался. Она чрезвычайно ему нравилась — грация в каждом ее движении, покатые плечи, мягкий взгляд карих глаз. «Как мило, что она совсем не пользуется косметикой, — думал он. — Должно быть, в молодости она была необыкновенно хороша. Не броской красотой розы, нет, а скромной прелестью фиалки, стыдливо прячущей свое очарование».

Мысли унесли его в прошлое, в далекие годы юности.

Неожиданно для самого себя он принялся рассказывать леди Мэри о себе, о единственной любви, которую ему довелось испытать. Безответная любовь. Кого теперь этим удивишь? Грустная история, но как она дорога сердцу мистера Саттертуэйта.

Он рассказал леди Мэри о той девушке, о том, как прекрасна она была, как они ездили в Кью[207] любоваться колокольчиками. В тот день он решился наконец предложить ей руку и сердце. Ему казалось, что она разделяет его чувства. И вдруг, когда они стояли, восхищенно глядя на колокольчики, она поверила ему свою тайну… Так он узнал, что она любит другого. Он не открыл ей своего сердца, он стал ее преданным другом.

Не бог весть какая потрясающая история, но прозвучала она весьма уместно среди этих выцветших ситцев и тонкого, как яичная скорлупа, фарфора.

А потом леди Мэри поведала ему о себе, о своем замужестве, не слишком, как оказалось, счастливом.

— Я была глупая девчонка, впрочем, девчонки все глупые, мистер Саттертуэйт. Они так самоуверенны, воображают, что им все на свете известно… Знаете, кругом только и слышишь, что про «женскую интуицию». А на мой взгляд, ее вообще не существует. Никакой интуиции, способной остеречь девушку от увлечения мужчинами известного типа, нет. Ничего-то они не понимают. Родители предупреждают их, но — увы! — они и слушать ничего не хотят. Должна признаться, что мужчина, о котором идет дурная слава, особенно привлекателен в глазах молоденьких дурочек. Они воображают, что их любовь сразу изменит его к лучшему.

Мистер Саттертуэйт сочувственно кивнул.

— Действительно, в юности ничего-то не знаешь и не понимаешь. А когда поймешь, то уже слишком поздно.

Она вздохнула.

— Я сама во всем виновата. Мои близкие не хотели, чтобы я выходила за Роналда. Он был знатного рода, но его репутация оставляла желать лучшего. Отец прямо говорил мне, что он недостойный человек. Но я ничего не желала слушать. Верила, что ради меня Роналд способен начать новую жизнь.

Леди Мэри молчала, поглощенная воспоминаниями.

— Роналд обладал редким обаянием. Но отец оказался совершенно прав. Я скоро в этом убедилась. Роналд разбил мне сердце, простите за столь старомодное выражение. Да, он разбил мне сердце. Я жила в постоянном страхе — что еще меня ожидает.

— О! — произнес мистер Саттертуэйт, с живейшим вниманием слушавший леди Мэри.

— Вам, наверное, это покажется чудовищным, мистер Саттертуэйт, но, когда он заболел воспалением легких и скончался, я испытала облегчение… Не подумайте, что я не была к нему привязана… Нет, я его любила, но уже больше не обольщалась на его счет. И у меня уже была Мими…

Голос у нее потеплел.

— Такая забавная девчушка! Она и тогда была ужасно независимая…

Леди Мэри помолчала.

— Некоторые книги, которые я прочла в последние годы, принесли мне большое утешение. Это книги по психологии. Оказывается, сплошь и рядом человек не может совладать с собой. Что-то вроде отклонения от нормы. Тут уж никакое воспитание не поможет. В детстве Роналд крал деньги у своих школьных товарищей. Хотя в деньгах он не нуждался. Теперь я понимаю — он был не властен над собой… Таким уж он родился…

Леди Мэри осторожно приложила к глазам крошечный носовой платок.

— Но ведь я ничего этого не знала, — виновато сказала она. — Мне внушали, что надо различать, что хорошо, а что дурно. Но как? Ведь различить добро и зло совсем не так уж просто.

— Человеческая душа — потемки, — участливо проговорил мистер Саттертуэйт. — Мы покуда ощупью идем к ее пониманию. Не говоря о явных маньяках, сколько еще таких людей, у которых… как бы отсутствуют тормоза. Вот вы или я, например, говорим: «Ненавижу его. Хочу, чтобы он умер». Но ведь это только слова, у нас и в помыслах нет кого-то убивать. Нравственный запрет, или тормоз, срабатывает автоматически. Но у не которых людей подобная мысль становится навязчивой и целиком ими завладевает. Они уже ни о чем другом не думают, только бы удовлетворить свое желание, и как можно скорее.

— Боюсь, для меня это слишком мудрено, — с улыбкой сказала леди Мэри.

— О, пожалуйста, простите мои умствования!

— Вы ведь хотели сказать, что нынешней молодежи не хватает сдержанности? Это и меня порой тревожит.

— Нет-нет, я говорю совсем о другом. По-моему, лучше не слишком себя сдерживать, во всяком случае, полезнее. Вы, наверное, сейчас думаете о мисс… э… Мими.

— Пожалуйста, называйте ее просто Мими, — улыбнулась леди Мэри.

— Благодарю вас.

— Она очень импульсивна. Если увлечется чем-нибудь, ее не образумишь. Мне не нравится то, что она затеяла, я уже вам говорила. Но разве она станет меня слушать?

Огорчение, звучавшее в голосе леди Мэри, позабавило мистера Саттертуэйта. «Если бы она знала, что горячность Мими не что иное, как разновидность все той же старой как мир игры, когда женщина старается завлечь мужчину, она бы, наверное, ужаснулась…»

— Мими мне говорила, что мистера Беббингтона тоже отравили. Как, по-вашему, мистер Саттертуэйт, это правда? Или фантазии моей неугомонной дочери?

— Это мы узнаем после эксгумации.

— Стало быть, эксгумация состоится? — спросила леди Мэри с дрожью в голосе. — Бедная миссис Беббингтон, для нее это, должно быть, страшное потрясение. Ничего ужаснее и вообразить невозможно.

— Вы ведь хорошо с ней знакомы, леди Мэри?

— Да, конечно. Они наши… были наши близкие друзья.

— Вы не знаете, может быть, кто-то все-таки затаил злобу на мистера Беббингтона?

— Да нет же, нет!

— Он вам не говорил о чем-нибудь подобном?

— Нет.

— Они ведь жили дружно между собой, не так ли?

— О, они были счастливой парой, и в детях тоже были счастливы. Денег, конечно, не хватало. Да еще вот мистер Беббингтон страдал артритом. А в остальном у них все было благополучно.

— А Оливер Мендерс ладил с викарием?

— Н-ну… — нерешительно протянула леди Мэри, — пожалуй, не слишком. Беббингтоны жалели Оливера, и обычно во время каникул он проводил у них много времени, играл с их мальчиками… Хотя, кажется, они не слишком его жаловали. Про Оливера не скажешь, что он всеобщий любимец. Вечно похвалялся то деньгами, то сластями, которые он якобы носит в школу, то своими столичными развлечениями. Дети такого не прощают.

— Ну а потом, когда он вырос?

— Потом, кажется, они виделись не слишком часто. Однажды здесь, у меня в доме, Оливер невежливо обошелся с мистером Беббингтоном. Это было года два назад.

— Как же это случилось?

— Оливер вел себя бестактно, нападал на христианство. Мистер Беббингтон очень спокойно и терпеливо ему возражал. Это только подливало масло в огонь. «Вы, церковники, смотрите на меня свысока — у меня, видите ли, родители не состояли в браке. Я, видите ли, дитя греха. А мне… я восхищаюсь теми, кто не боится быть грешным, кому безразлично, что думают всякие там ханжи, лицемеры и попы», — кричал Оливер. Мистер Беббингтон молчал. Но Оливер уже не мог остановиться: «Что, нечего сказать, да? Кто поверг весь мир в хаос? Церковь с ее предрассудками! Взять бы да снести все церкви с лица земли!» Тогда мистер Беббингтон говорит с улыбкой: «И священников тоже, не так ли?» Оливер понял, что над ним смеются, и совсем разошелся: «Ненавижу все, на чем стоит ваша церковь! Ненавижу ваше самодовольство, вашу самоуверенность, ваше лицемерие! К черту всю эту ханжескую братию!» Мистер Беббингтон снова улыбнулся — у него была чудесная улыбка — и говорит: «Дорогой мой друг, ну, снесете вы все церкви и храмы, но Бог-то останется».

— Ну и что же Мендерс?

— Сначала как будто немного растерялся, но быстро оправился, напустил на себя этакий насмешливо-скучающий вид и процедил сквозь зубы: «Боюсь, ваше преподобие, я дурно воспитан, да и выражаюсь слишком вульгарно. Где уж вам с вашим викторианским воспитанием меня понять».

— Кажется, вы не испытываете к Мендерсу большой симпатии, леди Мэри?

— Мне его жаль, — сказала она, как бы оправдываясь.

— Вы ведь не хотели бы, чтобы Мими вышла за него?

— О нет!

— А почему?

— Потому что… потому что он недобрый… и потому что…

— Да?

— Есть в нем что-то, чего я не понимаю. Что-то холодное…

Мистер Саттертуэйт задумчиво на нее посмотрел.

— Интересно, что сэр Бартоломью Стрендж думал о юном Мендерсе? Что о нем говорил?

— Помнится, сказал как-то, что Мендерса стоило бы понаблюдать, что у него в лечебнице есть подобный случай. А по-моему, сказала я, Оливер совершенно здоров и крепок. Да, с мускулами у него все в порядке, сказал сэр Бартоломью, но как бы он не сорвался.

Леди Мэри помолчала.

— По-моему, сэр Бартоломью был очень талантливый невропатолог, — добавила она.

— Да. Похоже, среди коллег, он пользовался непререкаемым авторитетом. Не говорил ли он с вами о смерти мистера Беббингтона?

— Нет.

— И никогда об этом даже не упоминал?

— По-моему, нет.

— Не показалось ли вам, что сэр Бартоломью что-то замышляет? Правда, наверное, вам трудно об этом судить — вы мало его знали…

— Право, не могу сказать. Он был в очень хорошем настроении, казалось, его что-то ужасно забавляет, будто он собирается сыграть какую-то шутку… А за обедом он мне сказал, что вечером меня ждет сюрприз.

— Так и сказал?

По дороге домой мистер Саттертуэйт обдумывал эту новость.

Что за неожиданный подарок готовил сэр Бартоломью своим гостям?

Видимо, что-то забавное, раз он так веселился.

А может быть, эта веселость была лишь маской, а на самом деле сэр Бартоломью спокойно и твердо шел к своей цели? Разве теперь узнаешь…

Глава 3 Снова появляется Эркюль Пуаро

— Скажите честно, как, по-вашему, удалось нам продвинуться? — спросил сэр Чарлз.

Это был настоящий военный совет. Сэр Чарлз, мистер Саттертуэйт и Мими Литтон Гор сидели в гостиной, напоминающей кают-компанию. В камине пылал огонь, а за окнами завывал штормовой ветер.

Мистер Саттертуэйт и Мими ответили одновременно.

— Нет, — сказал мистер Саттертуэйт.

— Да, — сказала Мими.

Сэр Чарлз вопросительно посмотрел на них.

Мистер Саттертуэйт как истый джентльмен предоставил леди право говорить первой.

Мими немного подумала, собираясь с мыслями.

— Мы действительно продвинулись, — сказала она наконец. — Да, продвинулись, ибо мы ничего не обнаружили. Звучит парадоксально, но это правда. Если вначале у нас было несколько предварительных версий, то теперь некоторые из них можно отбросить.

— Поиск истины методом исключения, — заметил сэр Чарлз.

— Вот именно.

Мистер Саттертуэйт откашлялся. Он любил ставить точки над i.

— Говоря языком детективных романов, отбрасываем версию убийства в корыстных целях, — сказал он. — Ведь никто не получает выгоды от смерти Стивена Беббингтона. То же самое относится и к версии убийства из мести. Не говоря уже о его врожденном добродушии и незлобивом нраве, я думаю, он не был персоной столь значительной, чтобы иметь врагов. Стало быть, остается одна из наших первоначальных версий — убийство из страха. Некто убивает Стивена Беббингтона, чтобы обеспечить себе безопасность.

— Трудно с вами не согласиться, — сказала Мими.

Мистер Саттертуэйт выслушал похвалу со скромно-самодовольным видом. Сэр Чарлз был несколько раздосадован — он не привык играть вторые роли.

— Вопрос в том, — сказала Мими, — что нам делать дальше? Мы станем сыщиками, да? Переоденемся и будем всех выслеживать?

— Дитя мое, — улыбнулся сэр Чарлз, — я никогда не соглашался играть бородатых стариков. И теперь не собираюсь.

— А как же?.. — начала было Мими, но тут дверь отворилась и Тампл доложила:

— Мистер Эркюль Пуаро.

Мосье Пуаро, сияя улыбкой, с изысканной вежливостью поклонился онемевшим от неожиданности членам военного совета.

— Будет ли мне позволено, — с лукавой искоркой в глазах начал он, — принять участие в этом совещании? У вас ведь тут совещание, я не ошибся?

— Дорогой друг, мы рады вас видеть, — сказал сэр Чарлз.

Он первым оправился от удивления и, с чувством пожимая гостю руку, подталкивал его к большому креслу.

— Чему обязаны вашим столь неожиданным и приятным появлением?

— Я был в Лондоне и пошел навестить моего доброго друга мистера Саттертуэйта. Мне сказали, что он отбыл в Корнуолл. Тут и слепому ясно, куда именно он отбыл. Сажусь в первый же поезд на Лумаут, и вот я здесь.

— Понятно, — сказала Мими. — Но какова же цель вашего визита? Думаю, — продолжала она, слегка покраснев от смущения, ибо понимала, что ее вопрос звучит несколько невежливо, — вы ведь приехали не просто так.

— Я здесь, чтобы признать свою ошибку, — отвечал Эркюль Пуаро.

Подкупающе улыбаясь и воздевая руки с чисто французской пылкостью, он обратился к сэру Чарлзу:

— Мосье, недавно вот на этом самом месте вы сказали, что не удовлетворены следствием по делу мистера Беббингтона. Ну, конечно, подумал я тогда, ведь он великий актер, и ему подавай драму. Признаюсь, я не верил, что безобидный старый джентльмен умер не своей смертью. Да и теперь я не понимаю, как его отравили и каковы мотивы этого убийства. Нелепость! Бессмыслица! И вот еще одна смерть, при очень схожих обстоятельствах. Тут уж не приходится говорить о совпадении. Тут надо искать связь. Итак, сэр Чарлз, я здесь, чтобы принести вам свои извинения. Я, Эркюль Пуаро, признаю свою ошибку и прошу позволить мне присоединиться к вашей компании.

Сэр Чарлз нервно покашлял. Казалось, он немного смущен.

— Чрезвычайно любезно с вашей стороны, мосье Пуаро. Право, не знаю. Неловко отнимать ваше время. Я…

Он растерянно умолк, не находя слов, и обратил вопросительный взгляд к мистеру Саттертуэйту.

— Как это великодушно, что вы… — начал мистер Саттертуэйт.

— Нет-нет, это не великодушие. Это любопытство и уязвленное самолюбие. Я должен исправить свою ошибку. А мое время… На что мне оно? Путешествовать? Познавать мир? Да ведь люди везде одинаковы, хоть и говорят на разных языках. Конечно, если я лишний… Не подумайте, что я навязываюсь.

— Разумеется, нет!

— Как можно! — в один голос вскричали оба джентльмена.

Пуаро перевел взгляд на девушку.

— А что скажет мадемуазель?

Мими замялась, и всем троим пришла в голову одна и та же мысль. Мими не хочет, чтобы Пуаро им помогал.

Мистер Саттертуэйт думал, что он знает почему. Это расследование не более чем хитрый маневр, к которому прибегли сэр Чарлз и Мими Литтон Гор. Его самого они, правда, допускают, вернее, просто терпят, понимая, что его можно не брать в расчет. Другое дело — Эркюль Пуаро. Он скорее всего будет играть первую роль. А сэр Чарлз, возможно, даже вообще отступится от расследования. И тогда все планы Мими рухнут.

Мистер Саттертуэйт видел, что девушка попала в трудное положение, и очень ей сочувствовал.

«Мужчины обычно таких тонкостей не понимают», — думал он. Только ему, мистеру Саттертуэйту, с его обостренной, почти женской чувствительностью, доступны такие тонкости. Мими просто борется за свое счастье. Как же все-таки она ответит? Разве может она высказать то, что у нее на уме? «Уезжайте. Уезжайте, не то вы мне все испортите. Не хочу, чтобы вы здесь оставались».

Мими Литтон Гор вежливо улыбнулась:

— Конечно, мы будем рады, если вы нам поможете. Разве могла она ответить иначе?

Глава 4 Пуаро включается в расследование

— Отлично, — сказал Пуаро. — Стало быть, мы коллеги. Eh bien[208], может быть, вы введете меня au courant?[209]

Он очень внимательно слушал мистера Саттертуэйта, подробно, шаг за шагом, описавшего все, что было ими предпринято после возвращения в Англию. А мистер Саттертуэйт был превосходным рассказчиком. Он умел нарисовать общую картину, передать настроение, атмосферу. Как живо он описал Мелфорт Эбби, прислугу, начальника полиции!

Находчивость сэра Чарлза, обнаружившего под камином неоконченное письмо, привела Пуаро в восторг.

— Ah, mais c'est magnifique, ça![210] — восхищенно воскликнул он. — Какая дедукция, какая редкостная способность к воссозданию хода событий — великолепно! Если бы вы не были великим актером, сэр Чарлз, то могли бы стать великим сыщиком!

Сэр Чарлз принял эти восторженные похвалы с приличествующим случаю скромным достоинством, так, как умел это делать только он один. Не мог же он, столько лет блистая на подмостках сцены, не выработать своей собственной манеры принимать рукоплескания зрителей!

— Вы тоже подметили чрезвычайно существенную вещь, — сказал Пуаро, обращаясь к мистеру Саттертуэйту. — Неожиданную фамильярность в обращении сэра Бартоломью с дворецким.

— А что вы думаете об этой самой миссис де Рашбриджер? Нельзя ли здесь за что-нибудь зацепиться? — нетерпеливо перебил его сэр Чарлз.

— Да, это мысль. Тут возникает несколько разных возможностей, не так ли?

Никто толком не знал, что это за возможности, но признаваться в этом, разумеется, не хотелось. Поэтому присутствующие просто выразили свое согласие.

Затем слово взял сэр Чарлз. Он рассказал о том, как они с Мими навестили миссис Беббингтон, но, к сожалению, не узнали ничего существенного.

— Ну вот, теперь вы знаете все, — заключил он. — Все, что нами сделано. Скажите, что вы думаете обо всем этом?

Сэр Чарлз нетерпеливо подался вперед.

Пуаро молчал. Все в ожидании смотрели на него.

— Не могли бы вы вспомнить, мадемуазель, какие рюмки для портвейна были у сэра Бартоломью? — наконец заговорил он.

Мими огорченно покачала головой.

— Я могу сказать, — вмешался сэр Чарлз.

Он подошел к буфету и достал несколько тяжелых хрустальных рюмок для хереса.

— Те были немного иной формы, конечно, — более округлые, какие обычно используются для портвейна. Как-то на аукционе у старого Ламмерсфилда сэр Бартоломью купил полный набор рюмок, в том числе и эти. Мне они страшно понравились, и Толли часть их отдал мне. Хороши, правда?

Пуаро взял рюмку, повертел ее в пальцах.

— Да, великолепны, — сказал он. — Примерно такими я их себе и представлял.

— То есть? — удивилась Мими.

Пуаро ей улыбнулся.

— Да… Смерть сэра Бартоломью объяснить довольно легко, а вот с мистером Беббингтоном — гораздо сложнее. Ах, если бы все было наоборот!

— Что значит «наоборот»? — спросил мистер Саттертуэйт.

— Послушайте, мой друг, — повернулся к нему Пуаро, — сэр Бартоломью — известный доктор. Может быть множество причин, чтобы желать его смерти. Часто люди поверяют доктору свои тайны, в том числе и важные. Поэтому у него в руках немалая власть. Одно слово доктора — и вся ваша жизнь рушится. Какое искушение для человека с неустойчивой психикой! А в случае внезапной смерти… кто как не доктор может усомниться в том, что она не насильственная… О, поверьте, для убийства доктора можно найти тысячу разных причин! Вот я и говорю: «Если бы все было наоборот». Если бы сначала погиб сэр Бартоломью, а потом Стивен Беббингтон. Тогда все становится на свои места — пастора убили, потому что ему что-то стало известно, он что-то заподозрил.

Пуаро вздохнул.

— А на самом деле все наоборот, — продолжал он. — Ничего не поделаешь. Есть тут у меня одна мыслишка. Возможно, яд (если это был яд) предназначался для сэра Бартоломью, а мистеру Беббингтону он попал по ошибке.

— Весьма остроумно, — сказал сэр Чарлз. Лицо у него сначала было оживилось, потом снова помрачнело. — Только мне не верится. Беббингтон вошел в гостиную за несколько минут до того, как ему стало плохо. И он ничего не успел взять в рот, кроме коктейля. А в коктейле ничего не обнаружили.

— Вы мне об этом уже говорили, — перебил Пуаро. — Но, допустим, только теоретически, что там был яд. Мог ли он по ошибке попасть мистеру Беббингтону вместо сэра Бартоломью.

Сэр Чарлз покачал головой.

— Тому, кто хоть немного знал Толли, и в голову бы не пришло отравить его коктейлем.

— Почему?

— Толли не пил коктейли.

— Никогда?

— Никогда.

Пуаро досадливо поморщился:

— Ну и дельце. Ничего не клеится… Нелепость какая-то.

— К тому же не понимаю, — снова заговорил сэр Чарлз, — как мог стакан «по ошибке» попасть к Беббингтону? Стаканы стояли на подносе у Тампл, она всех обносила, и каждый сам себе брал стакан.

— В самом деле, — пробормотал Пуаро. — Ведь коктейль не игральная карта, его не навяжешь. Кто она, эта ваша Тампл? Горничная, которая сегодня меня впустила?

— Да. Она уже года три или четыре у меня служит. Славная девушка, вполне надежная и дело свое знает. Не помню, как она ко мне попала… Впрочем, мисс Милрей, должно быть, все о ней знает.

— Мисс Милрей — это ваша секретарша? Высокая такая, прямо гренадер?[211]

— Вылитый гренадер, — засмеялся сэр Чарлз.

— Я ведь несколько раз у вас обедал, но никогда прежде ее не видел.

— Она, как правило, с нами за стол не садится. Видите ли, в тот вечер нас оказалось тринадцать…

Пуаро с величайшим вниманием выслушал объяснения сэра Чарлза.

— Значит, мисс Милрей сама захотела присутствовать на обеде? — Пуаро задумчиво помолчал. — Могу я поговорить с этой вашей Тампл?

— Разумеется, мой друг.

Сэр Чарлз нажал на кнопку.

Тампл явилась тотчас же.

— Звонили, сэр?

Это была высокая молодая женщина лет тридцати двух или трех. Очень видная, хотя и не сказать, чтоб хорошенькая. Из ее аккуратной прически не выбивался ни один волосок. Держалась она спокойно и уверенно.

— Мосье Пуаро хочет задать вам несколько вопросов, — сказал ей сэр Чарлз.

Мисс Тампл смерила Пуаро надменным взглядом.

— Мы ведем речь о том дне, когда скончался мистер Беббингтон. Помните?

— О да, сэр.

— Я хочу узнать, как готовился коктейль?

— Прошу прощения, сэр?

— Хочу узнать насчет коктейля. Кто его смешивал? Вы?

— Нет, сэр. Сэр Чарлз любит это делать сам. А я только принесла бутылки — вермут, джин и все прочее.

— Где вы их открывали?

— Вот здесь, на столе, сэр.

Она указала на столик у стены.

— Поднос со стаканами стоял здесь, сэр. Когда сэр Чарлз все смешал и взбил, он разлил коктейль по стаканам. А я взяла поднос и обнесла леди и джентльменов.

— Все ли стаканы стояли на подносе?

— Один стакан сэр Чарлз сам подал мисс Литтон Гор, сэр, — он как раз с ней разговаривал, — другой взял себе. Мистер Саттертуэйт тоже. — Взгляд мисс Тампл на мгновение остановился на нем. — Тоже подошел и взял коктейль для одной леди, кажется, мисс Уиллс.

— Верно, — сказал мистер Саттертуэйт.

— Остальное разнесла я, сэр. Все взяли по стакану, кроме сэра Бартоломью.

— Не будете ли вы столь любезны, Тампл, повторить все свои действия. Вместо тех, кого нет, давайте положим подушки. Я стоял здесь, помнится, мисс Сатклифф — тут.

С помощью мистера Саттертуэйта, отличавшегося острой наблюдательностью, они воссоздали всю сцену. Он прекрасно помнил, где именно сидел каждый из присутствующих. Тампл сделала вид, что обносит всех коктейлем. Выяснилось, что вначале она подошла к миссис Дейкерс, потом к мисс Сатклифф, Пуаро, мистеру Беббингтону, затем к леди Мэри, которая сидела рядом с мистером Саттертуэйтом.

Мистер Саттертуэйт подтвердил, что именно так все и происходило.

Наконец они отпустили Тампл.

— Тьфу! — воскликнул Пуаро. — Совершенная бессмыслица! Последний, кто держал в руках коктейли, — Тампл, но она при всем желании не могла ничего сделать. Коктейль насильно не заставишь взять.

— Обычно берешь тот стакан, что стоит ближе к тебе, — заметил сэр Чарлз.

— Можно, конечно, было вначале подойти с подносом к жертве… Но и тут никакой уверенности. Стаканы стоят тесно, не разберешь, который ближе. Нет, конечно, убийца не стал бы так рисковать. Скажите, мистер Саттертуэйт, пастор все время держал свой стакан в руках или куда-нибудь его ставил?

— Ставил вот на этот стол.

— Не помните, после этого подходил ли кто-нибудь к столу?

— Нет. Ближе всех стоял я, но, уверяю, я его не касался, хотя мог бы, и никто бы ничего не заметил.

Несмотря на то, что мистер Саттертуэйт говорил шутливо, голос его звучал натянуто.

— Нет-нет, я отнюдь вас не обвиняю… Quelle idee![212] Я просто хочу все уточнить. Анализ показал, что коктейль не содержал никаких примесей, а теперь мы к тому же убедились, что никто просто физически не мог туда что-либо подмешать. Таким образом, разными путями мы пришли к одному и тому же результату. Но мистер Беббингтон ничего больше не ел и не пил, а при отравлении чистым никотином смерть наступает очень скоро. Понимаете, что из этого следует?

— Ничего, черт побери, — буркнул сэр Чарлз.

— Я бы этого не сказал. Нет, не сказал бы. Напротив, это наводит меня на мысль… чудовищную, признаться, мысль. От всей души надеюсь, что я окажусь неправ. Нет, конечно, этого не может быть. Тому свидетельством смерть сэра Бартоломью. И все же…

Пуаро нахмурился и погрузился в глубокое молчание. Все остальные, затаив дыхание, смотрели на него. Пуаро встрепенулся:

— Понимаете, о чем я? Миссис Беббингтон ведь не была в Мелфорт Эбби, значит, она свободна от подозрений.

— Миссис Беббингтон! Кому придет в голову ее заподозрить!

Пуаро добродушно улыбнулся.

— Да! Выглядит довольно странно! А мне эта мысль сразу пришла в голову, сразу! Если бедняга отравился не коктейлем, значит, он что-то проглотил за несколько минут до того. Что именно? Таблетку? Что-то для пищеварения? Кто мог подсунуть ему яд в этом случае? Только жена. У кого мог быть такой мотив, о котором никто не подозревал? У жены.

— Чепуха! Они были так преданы друг другу! — возмутилась Мими. — Как вам такое пришло в голову!

Пуаро с улыбкой посмотрел на нее.

— То, что вы говорите, весьма существенно. Но это известно вам, а не мне. Я рассматриваю голые факты, не учитывая предвзятых суждений. Позвольте заметить, мадемуазель, в моей практике мне пришлось столкнуться по меньшей мере с пятью случаями, когда преданные мужья убивали своих жен, и с двадцатью двумя случаями, когда преданные жены убивали своих мужей. Да, les femmes[213] умеют притворяться гораздо лучше.

— По-моему, вы страшный человек, — сказала Мими. — Уверена, Беббингтоны на это не способны. Это… это чудовищно!

— Чудовищно совершать убийство, мадемуазель, — сказал Пуаро с неожиданной суровостью в голосе. — Но я, принимая в расчет только факты, — продолжал он, немного смягчаясь, — согласен, что миссис Беббингтон тут ни при чем. Она же не была в Мелфорт Эбби. Как справедливо заметил сэр Чарлз, убийца должен был присутствовать и там и тут, то есть он один из тех семи, что указаны в вашем списке.

— Так что же вы нам посоветуете? — нарушил молчание мистер Саттертуэйт.

— Но у вас ведь, несомненно, уже есть план? — спросил Пуаро.

Сэр Чарлз откашлялся.

— Единственное, что нам остается, — воспользоваться методом исключения, — сказал он. — Каждого, кто фигурирует в нашем списке, будем считать виновным до тех пор, пока не будет доказана его непричастность к преступлению. Призвав на помощь всю нашу изобретательность, мы должны доказать, что подозреваемый так или иначе связан с Беббингтоном. Если мы удостоверимся, что такой связи не существует, перейдем к следующему лицу из нашего списка.

— С точки зрения психологии весьма убедительно, — согласился Пуаро. — Каким способом вы собираетесь действовать?

— У нас еще не было времени это обсудить. Хотелось бы услышать ваш совет, мосье Пуаро. А может быть, вы сами…

Пуаро жестом его остановил.

— Мой друг, не требуйте от меня каких-либо активных действий. Весь мой опыт убеждает меня, что все задачи надо решать в уме. Позвольте мне участвовать в этом деле, как говорится, в качестве наблюдателя. Продолжайте ваше расследование, тем более что сэр Чарлз направляет его весьма успешно.

«А обо мне ни слова, — подумал мистер Саттертуэйт. — Ох уж эти актеры! Всегда и везде на первых ролях!»

— Возможно, вам потребуется совет профессионала. Вот тут я к вашим услугам. Как вы к этому относитесь, мадемуазель? — с улыбкой обратился он к Мими.

— С восторгом. Уверена, ваш опыт будет неоценим для нас.

Казалось, она почувствовала некоторое облегчение.

— Мне надо идти, не то с мамой случится удар, — сказала Мими, взглянув на часы.

— Я вас отвезу, — предложил сэр Чарлз.

Они вышли вместе.

Глава 5 Подозреваемые

— Видите, рыбка-то клюнула, — сказал Эркюль Пуаро.

Мистер Саттертуэйт встрепенулся, внезапно выведенный из задумчивого созерцания двери, за которой исчезли сэр Чарлз и Мими. Пуаро улыбался, и глаза у него озорно поблескивали.

— Да, да, не отпирайтесь. Вы ведь нарочно подбросили мне эту наживку там, в Монте-Карло. Разве нет? Показали мне сообщение о смерти сэра Бартоломью. Надеялись, что у меня проснется профессиональный интерес и что я займусь этим делом.

— Вы правы, — сознался мистер Саттертуэйт. — Однако я думал, что у меня ничего не вышло.

— В том-то и дело, что вышло. Вы — тонкий психолог, мой друг. Я томился скукой. Мне нечем было заняться, как тем детям, что слонялись около нас, помните? Вы появились в самый психологически подходящий момент. Кстати, вы даже не представляете, как важно психологическое состояние преступника в критический момент… Психопатология и преступление — они идут рука об руку. Однако вернемся к нашим баранам. Это преступление ставит меня в тупик… совершенно сбивает с толку.

— Какое преступление, первое или второе?

— По-моему, есть только одно преступление, а то, что вы называете первым и вторым, суть две его половины. Вторая — довольно проста… и мотивы и способ.

— Поверьте, тут способ столь же неочевиден, как и в первом случае, — перебил его мистер Саттертуэйт. — В вине яд не найден, а ел сэр Бартоломью то же, что и остальные.

— Нет-нет, тут совсем иное дело. Понимаете, по-моему, никто не мог отравить именно Беббингтона. Вернее, сэр Чарлз мог бы, если бы пожелал, подсыпать яд в любой из стаканов, но как сделать так, чтобы этот стакан попал Беббингтону или другому лицу? Тампл, захоти она кого-то отравить, могла бы подсыпать что-то в последний стакан из тех, что стоял на подносе, и поднести его своей жертве. Но ведь последний стакан она поднесла не Беббингтону. Нет, убийство несчастного пастора представляется мне просто невероятным, и у меня такое чувство, что, возможно, он просто-напросто умер своей смертью… Но ничего, скоро мы это узнаем. Смерть же сэра Бартоломью — совсем другое дело. Его мог отравить любой из гостей, дворецкий, горничная. Это было совсем нетрудно.

— Не понимаю… — начал мистер Саттертуэйт.

Но Пуаро перебил его:

— Берусь как-нибудь вам это доказать, проведя небольшой эксперимент. А теперь давайте перейдем к другому, самому важному вопросу. Надеюсь, вы понимаете, не можете не понимать, ибо у вас доброе и чуткое сердце и тонкий ум, что я не должен, как у вас говорят, перебегать дорогу.

— Иными словами… — начал мистер Саттертуэйт, понимающе улыбаясь.

— Иными словами, сэр Чарлз должен играть главную роль! Он к этому привык. А некая юная леди совсем не была рада тому, что я вмешался в расследование.

— Вы, как у нас говорят, понимаете все с полуслова, мосье Пуаро.

— Ну что вы, право, это же просто в глаза бросается! У меня очень чувствительное сердце. И мое самое большое желание — помогать влюбленным, а не препятствовать им. Мы с вами, мой друг, должны вместе трудиться на благо и во славу сэра Чарлза Картрайта, разве не так? А когда распутаем это дело…

— Если распутаем, — мягко поправил его мистер Саттертуэйт.

— Нет, не если, а когда! Я не проигрываю.

— Никогда? — не удержался от вопроса въедливый мистер Саттертуэйт.

— Были случаи, — с достоинством отвечал Пуаро, — когда ненадолго я, как бы это сказать, становился тугодумом. То есть добирался до истины не так быстро, как обычно.

— Но в целом вы никогда не терпели неудач?

Настойчивость мистера Саттертуэйта проистекала из чистой любознательности.

— Eh bien, — сдался Пуаро. — Было однажды. Давно, в Бельгии. Но не будем об этом говорить…

Мистер Саттертуэйт, удовлетворив свое любопытство, не лишенное толики злорадного чувства, поспешил переменить тему.

— Хорошо. Вы говорили, что когда распутаете это дело…

— Его распутает сэр Чарлз. Это весьма существенно. Я буду лишь «пятая спица в колеснице»! — Пуаро воздел руки. — Отныне и пока мы не окончим дела, всегда и везде обязуюсь хранить молчание — разве что тончайший намек сорвется с моих уст, не более того. Мне не нужны ни признание, ни слава. Я их давно завоевал.

Мистер Саттертуэйт разглядывал его с живейшим интересом, про себя потешаясь над наивным тщеславием маленького человечка. Однако он был далек от мысли считать мосье Пуаро пустым хвастунишкой. «Нам, англичанам, — думал он, — вообще свойственно чрезвычайно скромно оценивать свои успехи, зато порой мы бываем весьма довольны собою, даже если делаем что-то плохо, а эти иностранцы более трезво судят о своих возможностях. Если француз, например, талантлив, он не видит причины замалчивать этот факт».

— Признаться, меня очень интересует, — сказал мистер Саттертуэйт, — что вы надеетесь лично для себя извлечь из этого дела? Или это просто охотничий азарт?

Пуаро помотал головой.

— Нет-нет, отнюдь. Когда я, как chien de chasse[214] беру след, меня охватывает азарт, и я уже не могу отступить. Это все так. Но есть еще нечто, более сильное. Это — как бы сказать? — страстное желание добраться до истины. В целом мире нет ничего столь волнующего, столь захватывающего и столь прекрасного, как поиски истины.

Оба немного помолчали.

Потом Пуаро взял лист, на который мистер Саттертуэйт старательно переписал все семь имен, и прочитал их вслух:

— Миссис Дейкерс, капитан Дейкерс, мисс Уиллс, мисс Сатклифф, леди Мэри Литтон Гор, мисс Литтон Гор, Оливер Мендерс. Интересно, не правда ли?

— Что тут интересного?

— Порядок, в каком записаны имена.

— По-моему, тут и думать не о чем. Мы записали все имена в произвольном порядке.

— Верно. Список возглавляет миссис Дейкерс. Стало быть, вы сочли, что она более всех подходит для роли преступницы.

— Не то чтобы более всех подходит, — возразил мистер Саттертуэйт, — вернее, меньше всех не подходит.

— А еще вернее было бы так: вы все предпочли бы, чтобы именно она оказалась преступницей.

Мистер Саттертуэйт открыл было рот, чтобы пылко возразить Пуаро, но, поймав насмешливый взгляд пронзительных зеленых глаз, передумал.

— Ей-богу, кажется, вы правы, мосье Пуаро. Но это получилось бессознательно.

— Я бы хотел кое-что спросить у вас, мистер Саттертуэйт.

— Я к вашим услугам, — ответил с готовностью мистер Саттертуэйт.

— Из ваших слов я понял, что миссис Беббингтон расспрашивали сэр Чарлз и мисс Литтон Гор.

— Да.

— Вы с ними не ходили?

— Нет. Трое — это уж слишком.

Пуаро улыбнулся.

— К тому же, сдается мне, на уме у вас было нечто иное. Вы расставили сети совсем в другом месте… Итак, куда же вы направились, мистер Саттертуэйт?

— На чай к леди Мэри Литтон Гор, — нехотя ответил мистер Саттертуэйт.

— О чем же вы говорили?

— Она почтила меня доверием, рассказала, сколь тягостна была ее жизнь в замужестве.

И он вкратце передал Пуаро содержание их разговора. Пуаро сочувственно кивал.

— Вот так в жизни и бывает — юная идеалистка выходит за негодяя и слушать никого не хочет. А о ком-нибудь еще вы говорили? Об Оливере Мендерсе, например?

— Говорили.

— И что новенького вы о нем узнали?

Мистер Саттертуэйт повторил то, что услышал от леди Мэри.

— А почему вы подумали, что у нас был о нем разговор?

— Ведь вы для того туда и пошли. Да-да, и не уверяйте меня в обратном. Может быть, вы и надеялись, что преступление совершили миссис Дейкерс или ее муж, но вас не оставляла мысль, что это сделал Мендерс.

Мистер Саттертуэйт хотел было возразить, но Пуаро не стал его слушать.

— Да-да, вы по своей природе скрытны и предпочитаете свои соображения держать при себе. Я вас хорошо понимаю. Я и сам такой.

— Да нет же, право, я его не подозревал, это просто нелепо. Я только хотел побольше о нем узнать.

— Вот именно. Ваш выбор невольно пал на него. Меня, признаться, этот молодой человек тоже интересует. С того самого вечера, когда мы здесь обедали. Видите ли, я понял тогда…

— Что? — нетерпеливо перебил мистер Саттертуэйт.

— Что здесь, по крайней мере, двое — а может быть, и больше — разыгрывают спектакль. Один из них — сэр Чарлз. — Пуаро улыбнулся. — Он выступал в роли бывалого морского волка, я не ошибаюсь? Что ж, это вполне естественно. Великий актер не перестает играть, даже если он оставил сцену. Но вот юный Мендерс — он ведь тоже играл. Играл роль скучающего, пресыщенного жизнью повесы. А ведь на самом деле он вовсе не таков, он на редкость наблюдателен и энергичен. Потому-то я и приметил его, мой друг.

— Как вы догадались, что Мендерс занимает мои мысли?

— По разным мелочам. Вас заинтересовала авария, в результате которой Мендерс оказался в Мелфорт Эбби. Вы не пошли с сэром Чарлзом и мисс Литтон Гор к миссис Беббингтон. Почему? Потому что сами хотели кое-что расследовать, не привлекая к себе внимания. Вы направились к леди Мэри, чтобы разузнать о ком-то. О ком? Конечно, о ком-то из местных. Об Оливере Мендерсе. Затем весьма показательно, что вы его поставили в конце списка. Кого вы меньше всего подозреваете? Разумеется, леди Мэри и мадемуазель Мими, однако в вашем списке Мендерс идет после них, потому что он — темная лошадка, и вы приберегли его для себя.

— Боже мой! Неужто я в самом деле таков, каким вы меня представили?

— Preeminent[215]. Вы наблюдательны, у вас острый проницательный ум. Ваши суждения — ваше личное достояние, и вы не демонстрируете их всем и каждому.

— Думаю, что… — Мистер Саттертуэйт не успел договорить — дверь отворилась, и вошел сэр Чарлз, упругим, пружинистым шагом.

— Брр, ну и ночка! Штормит вовсю!

Он налил себе виски с содовой. Мистер Саттертуэйт и Пуаро от виски отказались.

— Ну что ж, давайте наметим план действий, — сказал сэр Чарлз. — Где список, Саттертуэйт? Ах, вот он, благодарствуйте. А теперь, Пуаро, пожалуйста, сообщите нам ваше ученое мнение. Как мы поделим между собой предстоящую нам работу?

— А что бы вы сами предложили, сэр Чарлз?

— Мы могли бы поделить между собой всех подозреваемых, идет? Итак, первая — миссис Дейкерс. Тут, вероятно, лучше всего справится Мими. По-моему, она сгорает от желания приняться за это дело. Ей, наверное, кажется, что мужчины просто не могут быть объективны к даме, туалеты которой поражают своим великолепием и роскошью. Думаю, к миссис Дейкерс легче всего найти подход, если обратиться к ней как к модельеру. Мы с мистером Саттертуэйтом тоже готовы разыграть гамбит[216], если понадобится. Следующим идет капитан Дейкерс. Я знаком с его приятелями по скачкам. Думаю, у них мне удастся что-нибудь разузнать. Затем — Анджела Сатклифф.

— Видимо, ею тоже предстоит заниматься вам, Картрайт, — сказал мистер Саттертуэйт. — Вы ведь с ней близко знакомы, не так ли?

— Да. Именно поэтому я предпочел бы, чтобы за нее взялся кто-нибудь другой… Во-первых, — он грустно улыбнулся, — меня обвинят в том, что я недостаточно усердствую, а во-вторых… мы с ней друзья, понимаете?

— Parfaitement, parfaitement…[217] В вас говорит деликатность. Это так естественно. Наш добрый друг мистер Саттертуэйт, вероятно, сможет взять на себя эту миссию.

— Леди Мэри и Мими — они не в счет, конечно. А как с юным Мендерсом? Он ведь случайно попал на обед к Толли. И все же, мне кажется, его надо включить.

— Мистер Саттертуэйт мог бы им заняться, — сказал Пуаро. — Но, полагаю, сэр Чарлз, вы кое-кого пропустили. В вашем списке значится еще мисс Мюриэл Уиллс.

— Да, верно. Итак, если Саттертуэйт берет Мендерса, я могу заняться мисс Уиллс. Стало быть, договорились? Хотите что-нибудь предложить, мосье Пуаро?

— Нет, нет, пока ничего. Буду с нетерпением ждать результатов.

— Конечно, мы будем держать вас в курсе дел. И знаете, что мне пришло в голову? Если удастся раздобыть фотографии наших подозреваемых, можно попытаться навести о них справки в Джиллинге.

— Блестящая мысль, — отозвался Пуаро. — И вот еще что: сэр Бартоломью не пил коктейлей, но портвейн-то он пил?

— Да, он питал к нему слабость.

— Странно, что он не почувствовал в нем постороннего привкуса. Чистый никотин очень едкий и неприятный на вкус.

— Не забывайте, что, возможно, в портвейне не было никотина. Содержимое стакана подверглось химическому анализу.

— Ах да… как глупо, что я запамятовал. Однако его все-таки отравили именно никотином, и он не мог не почувствовать этого неприятного привкуса.

— Не уверен, — в раздумье сказал сэр Чарлз. — Прошлой весной Толли перенес сильнейшую инфлюэнцу, и после этого обоняние и вкус у него заметно притупились.

— Ах вот оно что. Тогда понятно. Это значительно все упрощает.

Сэр Чарлз подошел к окну.

— Все еще штормит… Пошлю за вашими вещами, мосье Пуаро. «Роза и корона» хороша для сумасбродных художников, а вы, я думаю, предпочтете чистую и удобную постель.

— Благодарю. Вы чрезвычайно любезны, сэр Чарлз!

— Пустяки. Пойду распоряжусь.

Он вышел.

Пуаро взглянул на мистера Саттертуэйта.

— Если позволите, я бы хотел вам кое-что посоветовать.

— Да?

Пуаро подался к нему и тихо сказал:

— Спросите Мендерса, зачем он подстроил аварию. Скажите, что полиция его подозревает, и посмотрите, как он себя поведет.

Глава 6 Синтия Дейкерс

Демонстрационный зал Модного дома «Амброзия Лимитед» поражал безупречным вкусом. Светлые, почти белые стены, толстые пушистые ковры приглушенных тонов, изысканно-блеклая обивка мебели. Лишь кое-где поблескивал хром, да одна из стен была расписана крупными геометрическими фигурами ярко-синего и лимонно-желтого цветов. Недаром оформлением интерьеров занимался модный молодой художник Садней Сандфорд.

Мими Литтон Гор сидела в ультрасовременном кресле, немного напоминающем кресло дантиста, и смотрела, как перед ней, изящно покачивая тонким станом, проплывают юные и гибкие, как змеи, манекенщицы с прекрасными, скучающими лицами.

Мими всем своим видом старалась показать, что истратить на платье пятьдесят — шестьдесят фунтов для нее сущие пустяки.

Миссис Дейкерс, как всегда великолепно одетая, чувствовала себя здесь как рыба в воде, что сразу отметила про себя Мими.

— А как вам нравится эта модель? Как мило смотрятся эти бантики на плечах, вы не находите? А линия талии? Пронзительно! Пожалуй, я бы выбрала не красный, а вот этот новый, Espagnol[218], он интереснее — цвет горчицы с примесью красного перца. А вот этот цвет, vin ordinaire?[219] Неожиданный, правда? Совершенно пронзительный и невероятный! Хоть и немного наивный. В наше время одежда должна быть чуть-чуть забавной.

— Страшно трудно выбрать, — сказала Мими. — Понимаете, — она доверительно понизила голос, — прежде у меня не было возможности заказывать туалеты. Мы всегда были так ужасающе бедны. Помню, как прелестно вы были одеты в тот вечер в «Вороновом гнезде», и я подумала, что, когда у меня будут деньги, я пойду к миссис Дейкерс и попрошу ее мне помочь. Ах, как восхитительны вы тогда были!

— Дорогая моя, вы само очарование. Обожаю одевать молодых девушек. Так важно, чтобы девушка не казалась слишком уж неискушенной, понимаете?

«Уж кого не назовешь неискушенной, так это тебя. Сразу видно, прошла и огонь, и воду, и медные трубы», — подумала неблагодарная Мими.

— Вы такая яркая личность, — продолжала между тем миссис Дейкерс. — Вам не стоит одеваться как все. Ваши туалеты должны быть просты и пронзительны, но не броски, понимаете? Желаете заказать несколько платьев?

— Мне хотелось бы четыре вечерних платья, парочку на каждый день, ну и один-два спортивных костюма.

Манеры миссис Дейкерс стали еще приторнее. К счастью, она не знала, что на банковском счету Мими значится ровно пятнадцать фунтов двадцать шиллингов и что, более того, эту сумму она должна растянуть до декабря.

Перед взором Мими вновь замелькала стайка манекенщиц. А она тем временем, пользуясь короткими паузами в потоке профессионального красноречия миссис Дейкерс, старалась навести разговор на интересующую ее тему.

— Вероятно, с того самого вечера вы и не бывали в «Вороновом гнезде»?

— Нет, дорогая, я просто не могла. Это было так ужасно… И потом, в Корнуолле вечно полно художников. А я их просто не выношу. Они все такие нелепые.

— Да, вы правы, это было ужасно! — сказала Мими. — Бедный пастор Беббингтон, мы все так его любили.

— Настоящий обломок викторианской эпохи, на мой взгляд.

— Вы прежде никогда с ним не встречались? Нет?

— Я? С этим милым ископаемым? Не помню.

— Он что-то такое говорил… Правда, не о Корнуолле. Кажется, о Джиллинге.

— Разве? — Миссис Дейкерс посмотрела на Мими отсутствующим взглядом. — Нет, нет, Марсель, мне нужны другие модели — «Petite Scandale»[220], затем «Дженни», затем «Голубой Пату»…

— Как ужасно, что сэр Бартоломью тоже умер! — вставила Мими.

— Дорогая, у меня нет слов! Слишком пронзительно! Но я от этого только выиграла. Женщины — отвратительные создания, они обожают сенсации и толпами ко мне валят. Да, вот эта модель «Пату» будто специально для вас создана! Вы только взгляните на эти забавные и слегка жеманные оборочки! Благодаря им платье выглядит восхитительно! Так свежо и совсем ненавязчиво! Да, признаюсь вам, дорогая, для меня смерть бедного сэра Бартоломью обернулась благом. Некоторые, кажется, даже подумывают, уж не я ли его отправила на тот свет. Ну, а я им подыгрываю. Мои заказчицы — глупые толстые гусыни — пялят на меня глаза. Просто пронзительно! И потом, понимаете…

Миссис Дейкерс замерла на полуслове: появилась величественная американка, очевидно, какая-то именитая и богатая заказчица.

Пока американка отводила душу, набирая целую кипу дорогих туалетов, Мими удалось незаметно исчезнуть, предупредив помощницу миссис Дейкерс, что она еще немного подумает, прежде чем сделает окончательный выбор.

Выйдя на Брутон-стрит, Мими посмотрела на часы. Было без двадцати час. Еще немного — и она сможет приступить к осуществлению второй части своего плана.

Она не спеша прогулялась до Беркли-сквер[221] и обратно. Ровно в час она остановилась у витрины и сделала вид, будто разглядывает китайские безделушки.

В это время на Брутон-стрит торопливо вышла мисс Дорис Симс. Не дав ей дойти до Беркли-сквер, Мими ее окликнула:

— Извините, могу я с вами поговорить? Я не отниму у вас много времени.

Девушка с удивлением обернулась.

— Вы ведь манекенщица из «Амброзии», да? Сегодня вы там были. Позвольте вам сказать что у вас необыкновенно прелестная фигурка.

Дорис Симс слегка смутилась.

— Благодарю вас, мадам, вы слишком добры, — сказала она.

— И у вас такое милое, симпатичное лицо, — продолжала Мими, — что я отважилась просить вас об одолжении. Может быть, мы позавтракаем в «Беркли» или в «Ритце»[222] и поговорим?

Немного подумав, Дорис Симс согласилась: во-первых, ее мучило любопытство, а во-вторых, она любила вкусно поесть.

Усевшись за столиком и сделав заказ, Мими приступила к делу.

— Надеюсь, это останется между нами, — сказала она. — Видите ли, у меня задание — написать о разных женских профессиях. Не могли бы вы немного рассказать о своей?

Дорис была немного разочарована, но тем не менее вежливо согласилась и принялась рассказывать, сколько часов в день ей приходится работать, каково жалованье, какие преимущества и недостатки…

Мими записывала сведения в маленький блокнот.

— Как мило, что вы мне помогли, — сказала она. — Я ужасно невежественна в этих вопросах. Все мне в новинку. Понимаете, я очень нуждаюсь в деньгах, и небольшой гонорар мне совсем не помешает. Представляете, какая дерзость — явиться в «Амброзию» и сделать вид, что могу купить там несколько платьев! По правде говоря, до самого Рождества я смогу потратить на одежду всего лишь несколько фунтов. Если бы миссис Дейкерс это знала! Она, наверное, пришла бы в бешенство.

Дорис хихикнула.

— Да уж наверное.

— А неплохо я сыграла, правда? Похоже было, что у меня полно денег?

— Вы держались просто великолепно, мисс Литтон Гор. Мадам уверена, что вы закажете кучу вещей.

— Боюсь, бедняжка будет разочарована, — засмеялась Мими.

Дорис снова хихикнула. Ей понравился ленч[223], и сама Мими — тоже. «Эта юная леди — из высшего общества, но совсем не задается», — думала она.

Заручившись расположением мисс Симс, Мими теперь уже спокойно и смело завела разговор о ее хозяйке.

— По-моему, миссис Дейкерс — настоящая ведьма, правда?

— Да, мы ее терпеть не можем, это так. Но в таланте ей не откажешь, а уж деловая хватка у нее — можно позавидовать. Не то что другие знатные дамы — не успеют открыть такой же салон, как тут же прогорают: их знакомые аристократки одеваться-то одеваются у них, а денег не платят. А у нашей мадам железный характер, хотя, надо отдать ей должное, она всегда играет по правилам. Ну и, конечно, вкус у нее безошибочный… знает, что к чему. У нее талант — для каждого найдет тот стиль, который ему больше всего подходит.

— Наверное, кучу денег зарабатывает?

По глазам Дорис было видно — ей есть что об этом сказать.

— Не в моих привычках болтать лишнее или сплетничать…

— Конечно, — сказала Мими. — Пожалуйста, продолжайте.

— Но если хотите знать мое мнение, фирма на ладан дышит. Был тут некий джентльмен, еврей, они с мадам о чем-то говорили… По-моему, она одалживает деньги, чтобы как-то выкрутиться. Видно, надеется, что торговля оживится, но пока она на мели. По правде говоря, мисс Литтон Гор, временами она выглядит просто ужасно. Будто совсем отчаялась. Не представляю, какой был бы у нее вид, если бы не косметика. По-моему, она совсем сна лишилась.

— Что за человек ее муж?

— Кто его знает… Вообще-то, по-моему, непутевый. Мы его редко видим. Думаю, мадам все еще сильно к нему привязана, хотя никто из девушек не согласен со мной. Право, каких только мерзостей не наслушаешься…

— Например?

— О, не хочется даже повторять. Это не в моих правилах.

— Конечно, конечно. Итак, вы говорили?..

— Наши девушки всякое болтают. О каком-то молодом человеке… будто он очень богат и… заметно придурковат. Не сказать, чтобы совсем слабоумный, но винтиков явно не хватает. Мадам вертела им, как хотела. Рассчитывала, наверное, с его помощью поправить свои дела — он бы согласился на что угодно. Но его вдруг отправляют в морское путешествие.

— Кто отправляет? Доктор?

— Ну да, с Харли-стрит. Тот самый, которого потом убили в Йоркшире. Говорят, отравили…

— Сэр Бартоломью Стрендж?

— Да. Мадам была среди приглашенных, и девушки говорят, в шутку, конечно, что, мол, это мадам его на тот свет отправила. Отомстила ему! Конечно, это просто шутка.

— Конечно, — сказала Мими. — Девушки шутят, это понятно. Но, знаете, убийца, по-моему, должен быть именно такой, как миссис Дейкерс, — жестокий и безжалостный.

— Да, жестокости у нее хоть отбавляй. А уж до чего зла! Когда разойдется, так мы стараемся держаться от нее подальше. Говорят, и муж ее побаивается. А чему удивляться!

— Не упоминала ли она о некоем мистере Беббингтоне? Или о Джиллинге? Это такое местечко в Кенте.

— Нет, не припомню.

Дорис взглянула на часы.

— О, Господи! — всполошилась она. — Мне надо бежать. Не то опоздаю.

— До свидания и спасибо вам.

— Мне было так приятно с вами пообщаться, честное слово. До свидания, мисс Литтон Гор. Надеюсь, статья будет иметь успех. Буду с нетерпением ее ждать.

«Не дождешься, милочка», — подумала Мими и попросила принести счет.

Затем, перечеркнув наброски «статьи», она записала в своем маленьком блокноте:

«Синтия Дейкерс. Кажется, испытывает финансовые затруднения. Отличается, говорят, необычайно злобным нравом. По слухам, у миссис Дейкерс был роман с неким молодым человеком, очень богатым, которого сэр Бартоломью Стрендж отправил в морское путешествие. Упоминание о Джиллинге не вызвало никакой реакции, равно как и предположение, что миссис Дейкерс была знакома с Беббингтоном».

«Не слишком-то большой улов, — подумала Мими. — Мотив для убийства сэра Бартоломью малоубедителен. Мосье Пуаро, возможно, удастся извлечь из этого какую-то пользу, мне же ничего не приходит в голову».

Глава 7 Капитан Дейкерс

Мими, однако, выполнила еще не все из того, что было ею намечено на этот день. И теперь она направилась в Сент-Джонс-хаус, где жили Дейкерсы.

Это был новый дом с чрезвычайно дорогими квартирами. На окнах снаружи красовались роскошные ящики с цветами, а швейцары, одетые в униформу, были столь великолепны, что походили скорее на иностранных генералов.

Мими не стала входить в дом. Она принялась прогуливаться по противоположной стороне улицы. Проведя за этим занятием около часа, она высчитала, что отшагала, должно быть, несколько миль. Было уже половина шестого.

И вот наконец у дома остановилось такси, и из него вышел капитан Дейкерс. Мими, выждав минуту-другую, пересекла улицу и вошла в подъезд.

Она нажала звонок квартиры номер три. Дейкерс сам отворил дверь. Он даже не успел снять пальто.

— О, здравствуйте! Вы меня помните? Мы с вами встречались в Корнуолле, потом в Йоркшире.

— Да-да, конечно. И оба раза при трагических обстоятельствах. Входите, пожалуйста, мисс Литтон Гор.

— Я бы хотела повидать вашу жену. Она дома?

— Нет, она еще у себя в ателье на Брутон-стрит.

— Да, я сегодня там была. Я думала, она уже вернулась. Надеюсь, она не будет сердиться, что я сюда пришла. Не хотелось бы, право, вас тревожить…

У Мими был трогательно-растерянный вид.

«Хорошенькая девушка! Ей-богу, просто чертовски мила!» — подумал Фредди Дейкерс, а вслух сказал:

— Синтия раньше шести не вернется. А я только что из Ньюбери. Ну и денек выдался! Отвратительный. Вот я и ушел пораньше. Может, махнем в «Семьдесят два», дернем по коктейлю, а?

Мими кивнула, хотя у нее было сильное подозрение, что Дейкерс сегодня уже принимал горячительные напитки и ему, пожалуй, стоило бы воздержаться от дальнейшего их употребления.

Сидя в полутемном подвальчике и потягивая мартини, Мими говорила:

— Как интересно! Я раньше никогда здесь не была.

Фредди снисходительно улыбался. Ему нравились хорошенькие молодые девушки. Не сказать, чтобы они были главным его увлечением, но все же…

— Сногсшибательный случай, правда? — говорил он. — Я про тот обед в Йоркшире. Вот потеха-то — доктора отравили! Понимаете, о чем я? Все наоборот! Ведь любой доктор сам кого хочешь отравит.

Он громко захохотал над своей шуткой и заказал еще порцию розового джина.

— Остроумно! — сказала Мими. — Мне даже в голову не пришло так взглянуть на дело.

— Шутка, — изрек Фредди Дейкерс.

— Вообще-то странно, правда? Стоит нам встретиться, как кто-то умирает.

— Весьма странно. Вы говорите о том старике пасторе, как бишь его? Ну, о том, который дал дуба в доме у Картрайта?

— Да, о мистере Беббингтоне. Вы ведь помните, как он скончался? Совершенно неожиданно! И это очень подозрительно.

— Ч-чертовски п-подозрительно, — проговорил мистер Дейкерс. — Да и вообще паршиво — не успеешь оглянуться, а человек-то уж концы отдал… Тут и приходит паршивая такая мыслишка, что скоро, мол, и твоя очередь… Фу, прямо дрожь пробирает.

— А раньше вы никогда не встречались с мистером Беббингтоном? Ну, хоть, например, в Джиллинге?

— Не слышал про такое место. Да если когда-, нибудь и видел этого старикашку, то не припомню. Чего ради мне на него засматриваться? Забавно только, что он отправился к праотцам тем же способом, что и старина Стрендж. Вот что странно. А может, его тоже… того, а?

— Вы думаете?

Дейкерс помотал головой.

— Да нет… Кокнуть пастора? Зачем? Вот доктора — другое дело…

— Да. Доктор — совсем иное дело.

— К-конечно, иное. Само собой. Уж эти доктора… Везде, черт их дери, суют свой нос. — Язык у него начал заплетаться. Он подался вперед. — Нипочем не отстанут. Понимаете?

— Нет.

— Ну, суются в вашу жизнь. Будто им, черт побери, все позволено. Вот кому надо руки укоротить.

— Что-то в толк не возьму, о чем вы?

— Дорогая моя, я ж вам объясняю. Запрут человека… и точка. Вот я о чем… Упекут, черт их подери. Пощады от них не жди. Упекут, всего на свете лишат. Как ни проси, хоть в ногах валяйся — ни-ни… Муки адские терпишь, а им все нипочем… Вот вам и доктора. Говорю вам, я их знаю…

Он сморщился, точно от боли. Маленькими, как буравчики, глазками он тревожно вглядывался куда-то в пространство позади Мими.

— Ад, говорю вам, настоящий ад. И они называют это лечением! Считают, что делают доброе дело. Скоты!

— И сэр Бартоломью Стрендж?.. — осторожно начала Мими.

Но он ее перебил:

— Сэр Бартоломью Стрендж! Сэр Бартоломью Лжец! Хотел бы я знать, что творится в его хваленом санатории. Нервные болезни… Это они так говорят. Туда запрут, а обратно — ни-ни. И еще уверяют, будто ты пришел по собственной воле! Как бы не так! Хватают тебя, когда ты в горячке и ничего не соображаешь…

Его била дрожь, рот нервно подергивался.

— Что-то я расклеился, — виновато сказал он, — Совсем расклеился.

Он подозвал официанта и с пьяным упорством стал требовать, чтобы Мими выпила еще стаканчик. Она отказывалась. Тогда он велел подать еще одну порцию для себя.

— Так-то лучше, — пробормотал он, осушив стакан. — А то нервы совсем расходились. Самое паршивое, когда нервы сдают… Главное — не злить Синтию… Она не велит мне болтать… — Он начал клевать носом. — Как бы в полиции не узнали… А то еще подумают, что это я прикончил старину Стренджа. Э? Вы ведь понимаете, правда? Кто-то же его прикончил? Один из нас… Смех, да и только… Кто из нас? Вот вопрос!

— Может быть, вы догадываетесь кто?

— Почему это вы у меня спрашиваете? Почему это я должен догадываться? — Он злобно и подозрительно сверлил Мими своими буравчиками. — Ничего я не знаю. Говорю вам, не знаю. И не собирался я у него «лечиться». Мало ли что Синтия там говорит… Не собирался, и точка. Он что-то затевал… Они с Синтией оба что-то затевали… Но у них не вышло — меня не одурачишь!

Он выпрямился.

— Я еще могу постоять за себя, мисс Литтон Гор.

— Не сомневаюсь. Скажите, не слышали ли вы о некоей миссис де Рашбриджер? Она лечится в санатории сэра Бартоломью.

— Рашбриджер? Рашбриджер… Старина Стрендж что-то говорил… А что говорил? Не помню… — Он вздохнул, помотал головой. — Память сдает, вот в чем дело… И кругом недруги… Много недругов… Они, наверное, и сейчас шпионят за мной…

Он снова тревожно огляделся. Потом перегнулся через стол к Мими и зашептал:

— Что эта чертова кукла делала в моей комнате?

— Какая кукла?

— Ну та, что похожа на кролика. Она еще пьески пишет. Утром, на другой день после того, как он скончался… я позавтракал, поднимаюсь к себе, а она крадется из моей комнаты. Увидела меня и шмыг по коридору, на ту половину, где комнаты для прислуги. Странно, правда? Что ей там понадобилось? Что-то искала? И вообще, чего она там вынюхивала? Что ей нужно?

Он снова наклонился к Мими и таинственно прошептал:

— А может, Синтия правду говорит, как вы думаете?

— А что она говорит?

— Говорит, мне померещилось. Говорит, у меня галлюцинации. — Он виновато улыбнулся. — Со мной и правда такое случается. Розовые мыши… змеи и все такое прочее. Но женщины мне еще никогда не мерещились…

Нет, я в самом деле ее видел. Очень подозрительная личность. И глаза у нее такие паршивые. Так и пронизывают насквозь.

Капитан Дейкерс откинулся на мягком диване. Казалось, он вот-вот заснет.

Мими поднялась.

— Ну, мне пора. Очень вам благодарна, капитан Дейкерс.

— Не благодарите… Очарован… Совершенно очарован… — бубнил он.

Голос его упал до шепота, потом послышалось какое-то неясное бормотание.

«Лучше уйти, не то еще очнется и увяжется за мной», — подумала Мими.

Она вышла из прокуренного зала в вечернюю прохладу улицы.

Беатрис, горничная, говорила, что мисс Уиллс за всеми подглядывала и подслушивала. А теперь вот и капитан Дейкерс тоже. Что она там высматривала? Что нашла? Неужели ей что-то известно?

Что кроется за сбивчивым рассказом капитана Дейкерса? Может быть, он тайно ненавидел и боялся сэра Бартоломью?

Что ж, вполне вероятно.

Но в деле Беббингтона он явно не замешан. В его болтовне на это и намека нет.

«А что, если Беббингтон вовсе и не был отравлен?» — размышляла Мими.

И вдруг у нее перехватило дыхание. «Эксгумация в Корнуолле», — прочла она крупно набранный заголовок. Газета лежала на прилавке в нескольких футах от девушки.

Мими торопливо протянула пенни и схватила газету. Она хотела было отойти от прилавка, но столкнулась с какой-то женщиной, которая тоже уткнулась в газету. Мими подняла глаза, извинилась и в тот же миг узнала в незнакомке секретаря сэра Чарлза — безупречную мисс Мил рей.

Стоя рядом, обе бросились искать экстренное сообщение. Ага, вот оно.

«ЭКСГУМАЦИЯ В КОРНУОЛЛЕ». Буквы плясали у Мими перед глазами. Исследование внутренних органов… Никотин…

— Значит, его тоже отравили, — сказала она.

— Ох, дорогая! — воскликнула мисс Милрей. — Все это ужасно! Просто ужасно!

Всегдашнее самообладание на этот раз, похоже, ей изменило. Мими смотрела на нее с удивлением. Она привыкла считать, что мисс Милрей чужды обычные человеческие чувства.

— Я потрясена. Понимаете, я ведь знала его с детства.

— Кого? Мистера Беббингтона? — изумленно спросила Мими.

— Да. У меня мама живет в Джиллинге, а он был там викарием… Я просто убита.

— О да, конечно.

— Не знаю даже, как мне быть.

Мисс Милрей немного покраснела, поймав на себе удивленно-вопросительный взгляд Мими, и торопливо заговорила:

— Я бы хотела написать миссис Беббингтон. Боюсь только, что это покажется… ну, не совсем… Не знаю, как мне поступить.

Мими так толком и не поняла, что хотела сказать мисс Милрей.

Глава 8 Анджела Сатклифф

— А ну-ка, признавайтесь, кто вы — добрый знакомый или сыщик, — говорила мисс Сатклифф с насмешливой улыбкой в глазах.

Она сидела в кресле с жесткой спинкой, скрестив ноги. Седые волосы были тщательно и со вкусом уложены. Мистер Саттертуэйт залюбовался ее стройными, с тонкими лодыжками, ногами в прелестных туфельках. От мисс Сатклифф исходило неотразимое очарование, которым она была в значительной степени обязана своему редкостному умению ничего не принимать всерьез.

— Дорогая, разве учтиво сразу взять да огорошить гостя таким вопросом?

— Учтиво, мой друг, учтиво. Живо отвечайте, зачем пришли — ради моих прекрасных глаз, как сказал бы душка-француз, или начнете выспрашивать меня об убийствах, гадкий вы человек.

— Ну, конечно, ради прекрасных глаз. Как можно сомневаться! — отвечал мистер Саттертуэйт с легким поклоном.

— Очень даже можно. Можно и нужно, — решительно заявила мисс Сатклифф. — Вы только на вид такой паинька, а в душе вы жестокий и кровожадный.

— Помилуйте!

— О да! Кстати, мистер Саттертуэйт, помогите мне. Я никак не могу решить — если вас подозревают в убийстве, это оскорбительно или лестно? Пожалуй, все-таки лестно.

Она немного склонила голову к плечу, и губы ее медленно, словно нехотя, сложились в обворожительную улыбку. Эта знаменитая улыбка Анджелы Сатклифф действовала безотказно.

«Очаровательное создание!» — подумал мистер Саттертуэйт.

— Признаюсь вам, дорогая, загадка смерти сэра Бартоломью просто не дает мне покоя. Вы, может быть, знаете, что мне и прежде приходилось заниматься подобными расследованиями, по-любительски, конечно…

Он скромно умолк, надеясь, вероятно, что мисс Сатклифф как-то выкажет свою осведомленность о его славной деятельности. Однако она просто спросила:

— Скажите, то, что говорила эта девушка, правда?

— Какая девушка? И что она говорила?

— Мисс Литтон Гор. Кстати, она, кажется, обожает Чарлза… Какой он все-таки проказник — никак не образумится. Так вот, мисс Литтон Гор считает, что этого милого старика пастора тоже убили.

— А что думаете вы?

— Ну, скончался он при таких же точно обстоятельствах, как и сэр Бартоломью… А эта девушка отнюдь не глупа. Скажите, у Чарлза это серьезно?

— Думаю, в таком деле ваше суждение окажется куда вернее моего.

— Как вы скучны с вашей осторожностью! — в сердцах воскликнула мисс Сатклифф. — Сама я ужас до чего неосторожна, — со вздохом добавила она. — Я хорошо знаю Чарлза. Да и вообще мужчин, — снова заговорила мисс Сатклифф, бросив на собеседника быстрый взгляд из-под ресниц. — Кажется, он собирается остепениться. Напустил на себя такой добродетельный вид. Помяните мое слово, не успеете вы и глазом моргнуть, как он женится. А едва мужчина обзаведется семьей, он становится непроходимо скучен. Куда уходит все его обаяние!

— Я всегда удивлялся, отчего сэр Чарлз до сих пор не женился.

— Дорогой мой, ему это и в голову не приходило. Он не из тех, кто женится. А какой он был очаровательный. — Она вздохнула. Взгляд ее потеплел. — Ведь мы с ним… к чему скрытничать, когда все знают. Восхитительное было время… Но мы остались, друзьями. Наверное, поэтому милая крошка Литтон Гор смотрит на меня как на врага. Думает, что я до сих пор питаю tendresse[224] к Чарлзу. Может быть… Но, во всяком случае, писать мемуары и вспоминать в подробностях свои романы, как это принято среди моих друзей, я не собираюсь. Наша крошка Мими наверняка не одобрила бы подобной затеи. Она была бы шокирована. Нынешних девиц так легко шокировать. А вот ее матушку, уверяю вас, ничем не проймешь. Ох уж эти душечки с их викторианским смирением, не так-то просто вывести их из равновесия. Они так сдержанны, так немногословны, но, как известно, в тихом омуте…

Мистер Саттертуэйт ограничился весьма лаконичным замечанием:

— Думаю, вы правы, Мими Литтон Гор вам не доверяет.

Мисс Сатклифф нахмурилась.

— Кажется, я тоже немного ревную его к ней. Мы, женщины, как кошки, правда? То царапаемся, то мяукаем, то мурлычем. — Она засмеялась. — Почему Чарлз сам не захотел со мной поговорить? Наверное, из щепетильности. Должно быть, он меня подозревает. А вы, мистер Саттертуэйт? Вы меня подозреваете?

Она встала, простерла руку.

— «И рука все еще пахнет кровью. Никакие ароматы Аравии не отобьют этого запаха…»[225] — Мисс Сатклифф внезапно умолкла. — Нет, я не леди Макбет. Моя стихия — комедия.

— По-моему, дорогая, у вас не было ровно никаких причин желать зла сэру Бартоломью, — сказал мистер Саттертуэйт.

— Да, вы правы. Мне нравился Бартоломью Стрендж. Мы с ним были друзья. Именно поэтому я и хочу принять участие в расследовании, хочу, чтобы убийцу нашли. Скажите, я могу чем-нибудь помочь?

— Но вы ведь, мисс Сатклифф, наверняка не видели и не слышали ничего такого, что имеет отношение к убийству?

— Нет, все, что я знала, я уже рассказала в полиции. Гости едва успели съехаться… его смерть случилась в первый же вечер.

— А как насчет дворецкого?

— Не знаю, просто не обратила на него внимания.

— Может быть, кто-то из гостей держался как-то необычно, не заметили?

— Нет. Ну, конечно, этот мальчик, как его? Мендерс? Он появился нежданно-негаданно.

— Сэр Бартоломью, наверное, был удивлен?

— Да. По-моему, да. Перед тем, как мы сели за стол, он мне сказал, что это очень странно. «Новый способ открывать ворота — просто сносить их». Так он выразился. И еще добавил: «Только этот юнец снес не ворота, а стену».

— Сэр Бартоломью был в хорошем расположении духа?

— О да!

— Что за потайной ход, о котором вы говорили в полиции?

— Кажется, в него можно попасть из библиотеки. Сэр Бартоломью обещал мне его показать. Но не успел.

— А как у вас зашел об этом разговор?

— Сэр Бартоломью сказал, что недавно купил старинный письменный стол орехового дерева. «Нет ли там потайного ящика?» — спрашиваю я. Обожаю потайные ящики, у меня к ним пристрастие. А он отвечает: «Нет, потайного ящика нет, но зато в доме есть потайной ход».

— Не упоминал ли он о пациентке, некой миссис де Рашбриджер?

— Нет.

— Может быть, вам известно местечко под названием Джиллинг в Кенте?

— Джиллинг? Нет, не слыхала.

— Вы ведь прежде, наверное, встречались с мистером Беббингтоном?

— А кто он?

— Пастор, который скончался — или был убит? — в «Вороновом гнезде».

— Ах, пастор. Я и забыла, как его зовут. Нет, никогда его раньше не встречала. А кто вам сказал, что мы были с ним знакомы?

— Один человек, которому можно верить, — отчаянно соврал мистер Саттертуэйт.

Это сообщение, казалось, позабавило мисс Сатклифф.

— Этот пастор, конечно, славный старик. Но подумать, что у меня с ним был роман? Правда, среди архидьяконов[226] попадаются этакие проказники, вы замечали? Отчего же викарии должны от них отставать? Но тут совсем иное дело — бедняги уже нет в живых, и я не посмею осквернить память о нем недостойными подозрениями. Ей-богу, до этого злосчастного обеда я и в глаза его не видела.

Пришлось мистеру Саттертуэйту довольствоваться этим объяснением.

Глава 9 Мюриэл Уиллс

Дом номер пять по Аппер Кэткарт-роуд в Тутинге мало походил на жилище автора острых сатирических пьес.

Сэра Чарлза провели в комнату с бежево-серыми, цвета овсяной муки стенами, которые украшал фриз[227] из желтоватых веночков, с портьерами из розового бархата, со множеством фотографий и фарфоровых собачек, с телефоном, стыдливо накрытым куклой в пышных юбках, с изобилием столиков и латунных фигурок сомнительного происхождения — то ли из Бирмингема[228], то ли из Восточной Азии.

Мисс Уиллс вошла в комнату так тихо, что сэр Чарлз, который в это время рассматривал смешного долговязого Пьеро[229], валявшегося на диване, не услышал ее шагов.

— Здравствуйте, сэр Чарлз, — сказала она тонким голоском. — Рада вас видеть.

Сэр Чарлз круто обернулся.

Мисс Уиллс была одета в мягкий джемпер, который уныло болтался на ее костлявом теле. Чулки морщились на худых ногах, обутых в лакированные туфли на высоченных каблуках.

Сэр Чарлз пожал ей руку, взял предложенную ему сигарету и опустился на диван рядом с Пьеро. Мисс Уиллс села напротив. Стекла ее пенсне вспыхивали в лучах света, падающего из окна.

— Подумать только, как это вы меня отыскали, — сказала она. — Мама будет в восторге. Она обожает театр, особенно всякие чувствительные спектакли. Только и говорит что о той пьесе, где вы играли принца. Ходит на дневные представления и любит полакомиться шоколадом. Она у меня такая… заядлая театралка.

— Как это мило! Вы себе не представляете, до чего приятно, когда тебя помнят. Вообще-то память у наших зрителей такая короткая, — вздохнул сэр Чарлз.

— Мама будет потрясена, если вас увидит. На днях приходила мисс Сатклифф, так она была в восторге.

— К вам приходила Анджела?

— Да. Она ставит мою пьесу «Собачка смеется». Может быть, слышали?

— Конечно, — сказал сэр Чарлз. — Читал об этом. Весьма интригующее название.

— Рада, что вы так думаете. Мисс Сатклифф оно тоже понравилось. Это осовремененная интерпретация детских шуточных стихов. Много всякой забавной чепухи. В общем, вздор, ерунда, разные смешные происшествия. Само собой, все вертится вокруг героини, которую играет мисс Сатклифф. Все пляшут под ее дудку. Вот, собственно, и все.

— Неплохо. Наша сумасшедшая жизнь, что она такое, как не забавная шутка! А собачка смеется, глядя на нас, да?

«Она сама и есть эта собачка, — осенило вдруг сэра Чарлза. — Смотрит и смеется».

Пенсне мисс Уиллс перестало отсвечивать, и сквозь стекла на сэра Чарлза глянули умно и проницательно светло-голубые глаза.

«Ей палец в рот не клади», — подумал он и сказал:

— Угадайте, что меня к вам привело?

— Уж конечно не только желание повидать мою скромную особу, — насмешливо улыбнулась мисс Уиллс.

«Какая огромная разница! Между тем, как она говорит и как пишет. Говорит добродушно и насмешливо, а пишет умно, зло и цинично», — удивлялся про себя сэр Чарлз.

— На самом деле мысль посетить вас мне подал Саттертуэйт. Он считает, что прекрасно разбирается в людях.

— Он и впрямь в них разбирается. Я бы сказала, это его хобби.

— Он считает, что в тот вечер в Мелфорт Эбби вы наверняка приметили все, что заслуживает внимания.

— Так и сказал?

— Да.

— Признаюсь вам, мне было очень интересно. Понимаете, мне прежде никогда не приходилось быть свидетельницей убийства. Писатель ведь должен все мотать на ус, правда?

— Само собой разумеется.

— Вот я и старалась ничего не упустить.

«Высматривала и вынюхивала, как сказала Беатрис», — подумал сэр Чарлз.

— Наблюдали за гостями?

— Да.

— Что же вам удалось заметить?

Стекла пенсне снова блеснули.

— Ничего существенного. Если бы заметила что-нибудь важное, то уж конечно сообщила бы полиции, — добавила она тоном законопослушной гражданки.

— Но что-то же все-таки вам удалось подметить?

— Я всегда всё подмечаю. Тут уж ничего не поделаешь. У меня на этот счет пунктик, — усмехнулась мисс Уиллс.

— Так что же именно?

— Да ничего, ничего особенного, сэр Чарлз. Просто всякая всячина, разные мелочи, в которых проявляется психология людей. Наблюдать людей — увлекательнейшее занятие. Они все такие типичные, понимаете?

— Типичные? В чем?

— В своих характерах. Ох, не могу объяснить, такая бестолковая, — снова усмехнулась она.

— Перо у вас беспощадное, чего не скажешь о вашей манере вести беседу, — улыбнулся сэр Чарлз.

— Не очень-то любезно с вашей стороны, сэр Чарлз, называть меня беспощадной.

— Моя дорогая мисс Уиллс, признайтесь, что ваше перо разит наповал.

— Вы несносны, сэр Чарлз. Уж если на то пошло, так это вы ко мне беспощадны.

«Пора кончать с этой болтовней, не то совсем увязнешь», — подумал про себя сэр Чарлз и сказал:

— Значит, ничего определенного вы не обнаружили, мисс Уиллс?

— Да нет, не то чтобы совсем ничего. Кое-что было. Следовало сказать полицейским, да я запамятовала.

— Так что же это было?

— Родимое пятно. Красноватое родимое пятно на руке у дворецкого, на левом запястье. Я заметила у него это пятно, когда он подавал мне овощи. Наверное, такая подробность может оказаться полезной для расследования.

— Я бы даже сказал, весьма полезной. Полиция изо всех сил старается выследить этого Эллиса. Право, мисс Уиллс, вы необыкновенная женщина. Никто — ни прислуга, ни гости — не заметил этого родимого пятна.

— Как правило, люди смотрят, но не видят, — заметила мисс Уиллс.

— Где именно было это пятно? И какой оно величины?

— Пожалуйста, покажите ваше запястье.

Сэр Чарлз протянул руку.

— Благодарю вас. Вот тут.

Мисс Уиллс уверенно притронулась пальцем к тому месту на запястье сэра Чарлза, где, по ее мнению, было родимое пятно.

— Величиной примерно с шестипенсовик, а по форме оно напоминало Австралию.

— Спасибо, я все понял, — сказал сэр Чарлз, опуская манжету.

— Думаете, я должна написать об этом в полицию?

— Конечно. Вы дадите им в руки самую важную примету. Ведь в детективных романах, черт возьми, злодей всегда помечен каким-нибудь особым родимым пятном. Так неужели жизнь менее изобретательна, чем убогая фантазия какого-то писаки!

— В романах обычно фигурируют шрамы, — задумчиво проговорила мисс Уиллс.

— А чем, собственно, хуже родимое пятно?

Сэр Чарлз, казалось, был страшно доволен собой, совсем как мальчишка.

— Вся штука в том, — заявил он, — что люди, за редким исключением, ужасно безлики. Ну просто не за что зацепиться.

Мисс Уиллс вопросительно посмотрела на него.

— Возьмите, например, Беббингтона, — продолжал сэр Чарлз. — Какая у него наружность? Да никакая. Даже нечего вспомнить.

— Ну нет, у него были очень выразительные руки. Я бы сказала, руки ученого. Красивые длинные пальцы, правда, немного тронутые артритом, и на редкость изящные ногти.

— Вы необычайно наблюдательны. А впрочем, неудивительно, вы же давно его знали.

— Кого? Беббингтона?

— Ну да, он сам мне говорил. И даже место называл, не могу сейчас вспомнить какое.

Мисс Уиллс покачала головой.

— Нет. Должно быть, вы меня с кем-то путаете, — решительно сказала она. — Или мистер Беббингтон ошибся. Я его никогда прежде не встречала.

— Нет, верно, я ошибся. Подумал, может быть, в Джиллинге…

Он испытующе смотрел на мисс Уиллс. Она невозмутимо выдержала его взгляд:

— Нет.

— А вам, мисс Уиллс, не приходило в голову, что его тоже отравили?

— Я слышала, что вы с мисс Литтон Гор склонны так думать. Вернее, не столько она, сколько именно вы.

— А… гм… что думаете вы?

— Маловероятно.

Немного разочарованный полным равнодушием мисс Уиллс к его версии, сэр Чарлз переменил тему.

— Скажите, не упоминал ли сэр Бартоломью о миссис де Рашбриджер?

— Нет. Сколько мне помнится, нет.

— Это его пациентка, лечится у него в санатории. У нее нервное потрясение и потеря памяти.

— Об амнезии он действительно упоминал. Говорил, что можно загипнотизировать больного и вернуть ему память.

— Стало быть, говорил? Интересно, имеет ли это отношение к делу?

Сэр Чарлз задумчиво хмурился. Мисс Уиллс молчала.

— Не могли бы вы припомнить еще что-нибудь? О других гостях, например? — заговорил наконец сэр Чарлз.

Ему показалось, что мисс Уиллс немного замялась.

— Нет, — сказала она.

— О миссис Дейкерс? О капитане Дейкерсе? О мисс Сатклифф? Или о мистере Мендерсе?

Сэр Чарлз напряженно вглядывался в лицо мисс Уиллс.

Ресницы ее слегка дрогнули за стеклами пенсне. Впрочем, может быть, ему просто показалось.

— Боюсь, мне нечего больше вам сказать, сэр Чарлз.

— Ну что ж. — Он встал. — Саттертуэйт будет разочарован.

— Весьма сожалею, — чопорно произнесла мисс Уиллс.

— Мне тоже жаль, что напрасно вас обеспокоил. Вероятно, вы работали?

— Да, я писала.

— Новую пьесу?

— Да. Сказать по правде, хочу в ней вывести некоторых участников Мелфортской трагедии.

— Не боитесь, что вас обвинят в диффамации?[230]

— Нет, сэр Чарлз, люди никогда не узнают себя в литературных персонажах, — усмехнулась мисс Уиллс. — Если, конечно, как вы только что выразились, беспощадно списываешь их с натуры.

— Стало быть, вы считаете, что все мы завышаем свои достоинства и поэтому не узнаем себя, если портрет написан достаточно грубо и правдиво. Я был трижды прав, мисс Уиллс, назвав вас беспощадной.

В ответ она снова усмехнулась.

— Вам нечего бояться, сэр Чарлз. Как правило, женщины не бывают беспощадны к мужчинам. Разве уж в каком-то исключительном случае. Женщины беспощадны только друг к другу.

— Значит, в новой пьесе вы вонзаете аналитический нож в какую-то несчастную даму? Интересно, в кого же? Кажется, я догадываюсь. Наверное, это Синтия. Представительницы прекрасного пола ее терпеть не могут.

Мисс Уиллс не отвечала. Она только улыбалась своей загадочной улыбкой.

— Вы свои пьесы пишете или диктуете?

— Пишу, потом отдаю перепечатывать.

— Вам нужен секретарь.

— Может быть. Эта деловитая мисс… мисс Милрей все еще у вас служит?

— Да. Она ездила к матери, в деревню, но теперь уже вернулась. Необычайно деятельная особа.

— Безусловно. Пожалуй, немного слишком… порывиста.

— Порывиста? Мисс Милрей?

Сэр Чарлз удивленно посмотрел на нее. Никогда, даже в самых буйных полетах фантазии, он не мог бы вообразить себе, что мисс Милрей способна на порывы.

— Вот именно. Иногда, — сказала мисс Уиллс.

Сэр Чарлз пожал плечами.

— Нет, мисс Милрей не человек, это… робот. До свидания, мисс Уиллс. Простите, что потревожил вас, и, пожалуйста, не забудьте сообщить в полицию об этой самой штуке.

— О родимом пятне на правом запястье у Эллиса? Нет, не забуду.

— Ну, прощайте. Впрочем, минутку, вы говорите, на правом запястье? А разве не на левом?

— Я так сказала? Какая глупость, право.

— Так на котором же?

Мисс Уиллс сосредоточенно прищурилась.

— Постойте. Я сидела так, а он… Будьте добры, сэр Чарлз, пожалуйста, возьмите эту медную тарелку и сделайте вид, что подаете мне блюдо с овощами. Отсюда, с левой стороны.

Сэр Чарлз взял с полки кованую медную на редкость безобразную тарелку и поднес ее мисс Уиллс со словами:

— Капусты, мадам?

— Благодарю. Теперь я совершенно уверена. Левое запястье, как я сначала и говорила. Ужасно глупо, что я перепутала.

— Ну что вы, — возразил сэр Чарлз. — Левое, правое — так легко перепутать.

И он в третий раз откланялся.

Закрывая дверь, он оглянулся. Мисс Уиллс смотрела не на него. Она стояла там, где они попрощались, устремив взгляд на огонь. На губах у нее играла торжествующая злобная усмешка.

Сэр Чарлз был поражен.

«Она что-то знает, — подумал он. — Готов поклясться, что знает. Но говорить не хочет… Что же она знает, черт побери?»

Глава 10 Оливер Мендерс

В конторе компании «Шпейер и Росс» мистер Саттертуэйт справился об Оливере Мендерсе и передал свою визитную карточку.

Его немедленно проводили в небольшую комнату, где за письменным столом сидел Оливер.

Молодой человек встал и пожал мистеру Саттертуэйту руку.

— Как мило, что вы нашли время навестить меня, сэр, — сказал он.

Однако за этим вежливым приветствием подразумевалось совсем иное: «Да, я вынужден перед вами распинаться, никуда не денешься!»

Однако от мистера Саттертуэйта отделаться было не так-то просто. Он уселся, не спеша высморкался и сказал, сверля Оливера взглядом поверх носового платка:

— Знаете новости?

— Вы о финансовых новостях? Да, доллар сегодня…

— Речь не об этом, а об эксгумации в Лумауте. Беббингтон был отравлен. Никотином.

— Ах, это! Да, знаю. Наша неугомонная Мими будет довольна. Она все время твердила, что это убийство.

— А вас это известие совсем не трогает?

— Я не охотник до всяких ужасов. В конце концов, убийство, — он пожал плечами, — это так жестоко и так… неэстетично.

— Ну, положим, не всегда так уж неэстетично.

— Да? Ну, может быть.

— Зависит от того, кто совершает убийство. Вот вы, например, наверняка не погрешили бы против хорошего вкуса.

— Весьма признателен за столь лестное для меня мнение, — произнес Оливер, по привычке манерно растягивая слова.

— А вот авария, которую вы подстроили, мой юный друг, явно безвкусна. В полиции, по-моему, разделяют мое мнение.

Наступило молчание, затем на пол упала ручка.

Наконец Оливер сказал:

— Простите, не совсем вас понял.

— Что ж тут непонятного? Представление, которое вы разыграли в Мелфорт Эбби, не назовешь слишком удачным. Хотелось бы знать, зачем вам это понадобилось.

Снова молчание. Потом Оливер спросил:

— Так, значит, в полиции меня подозревают?

Мистер Саттертуэйт кивнул.

— Конечно. Ваше появление у сэра Бартоломью выглядит весьма подозрительно, вам не кажется? — мягко сказал он. — Но, может быть, у вас есть какое-то убедительное объяснение?

— Объяснение-то есть, — нехотя проговорил Оливер. — Не знаю, правда, насколько оно убедительно.

— Расскажите, чтобы я мог судить.

Помолчав, Оливер сказал:

— Я действовал так, как предложил мне сам сэр Бартоломью.

— Что?! — воскликнул мистер Саттертуэйт.

— Странно, да? Я и сам удивился. Но тем не менее это правда. Я получил письмо, где сэр Бартоломью предлагал мне подстроить аварию, явиться к нему и попросить, чтобы он меня приютил. Он не хотел ничего объяснять в письме, сказал, что сделает это при первом же удобном случае.

— Ну, и объяснил?

— Нет. Я ведь появился там как раз перед самым обедом. Поговорить с ним наедине не удалось. А потом он… его отравили.

Обычное скучающе-утомленное выражение исчезло с лица Оливера. Его темные глаза так и впились в лицо собеседника. Казалось, ему важно было узнать, какое впечатление произвело его признание на собеседника, на мистера Саттертуэйта.

— У вас это письмо сохранилось?

— Нет, я его порвал.

— Жаль, — сухо заметил мистер Саттертуэйт. — В полиции вы об этом говорили?

— Нет, они бы все равно не поверили.

— Да, поверить трудно.

Мистер Саттертуэйт задумался. Мог ли сэр Бартоломью написать такое письмо? Не похоже — совсем не в его характере. История с письмом отдает дешевой мелодрамой, столь чуждой здравому смыслу, которым всегда отличался доктор.

Поймав на себе испытующий взгляд молодого человека, мистер Саттертуэйт подумал про себя: «Смотрит, проглотил ли я эту пилюлю».

— И сэр Бартоломью ничего вам не объяснил? — спросил мистер Саттертуэйт.

— Ничего.

— Невероятно!

Оливер промолчал.

— Значит, вы просто исполнили его просьбу?

Оливер снова напустил на себя устало-скучающий вид.

— Да, видите ли, его предложение было столь необычно. Оно обещало нечто увлекательное. Признаться, мне стало любопытно.

— Скажите, а не случилось ли чего-нибудь еще?

— Чего-нибудь еще? Что вы имеете в виду, сэр?

Мистер Саттертуэйт и сам толком не знал, что он имеет в виду. Им двигало какое-то неясное чувство.

— Ну, чего-нибудь такого, что можно истолковать не в вашу пользу?

Оливер молчал, что-то обдумывая, потом пожал плечами.

— Пожалуй, лучше уж мне чистосердечно в этом признаться, — сказал он. — Вряд ли эта женщина будет держать язык за зубами.

Мистер Саттертуэйт насторожился.

— Наутро после смерти сэра Бартоломью, когда мы разговаривали с мисс Энтони Эстор, я вынул из кармана бумажник. Из него выпал листок. Мисс Эстор подняла его и протянула мне.

— Ну и что же?

— К сожалению, прежде чем отдать его мне, она бросила на него взгляд. А это была вырезка из газеты — о никотине, о том, что это смертельный яд и так далее.

— А как случилось, что вы заинтересовались никотином?

— Да я вовсе и не интересуюсь. Даже не помню, как сунул эту вырезку в бумажник… Чепуха какая-то…

«Да уж, звучит совсем неубедительно», — подумал мистер Саттертуэйт.

— Наверное, она уже успела сообщить об этом полиции, — сказал Оливер.

Мистер Саттертуэйт покачал головой.

— Не думаю. По-моему, она предпочитает помалкивать о том, что ей известно. Копит материал в своих собственных целях.

Оливер Мендерс порывисто подался к собеседнику.

— Я не виновен, сэр, ни в чем не виновен.

— Да я и не собираюсь вас обвинять, — кротко заметил мистер Саттертуэйт.

— Но кто-то обвиняет. Кто-то натравливает на меня полицию.

Мистер Саттертуэйт снова покачал головой.

— Нет, нет.

— Тогда почему вы ко мне пришли?

— Отчасти потому, что мне нужно это для моего собственного расследования, — заявил он важно. — А отчасти потому, что меня попросил зайти к вам мой Друг.

— Ваш друг?

— Да, Эркюль Пуаро.

— А, этот тип! — вырвалось у Оливера. — Он что, вернулся в Англию?

— Да.

— Зачем?

Мистер Саттертуэйт поднялся.

— А зачем собака идет по следу? — произнес он с пафосом и удалился, весьма довольный своей находчивостью.

Глава 11 Пуаро устраивает званый вечер

Сидя в удобном кресле в своих роскошных, хотя и немного безвкусных, апартаментах в отеле «Ритц», Эркюль Пуаро внимательно выслушал подробные отчеты своих друзей.

Мими примостилась на ручке кресла, сэр Чарлз стоял поодаль, так что мог видеть всех собравшихся.

— Итак, у всех у нас полный провал, — говорила Мими.

— Ну-ну, не преувеличивайте, — терпеливо увещевал ее Пуаро. — Что касается дела мистера Беббингтона, да, тут вам не повезло. Зато вы собрали другие очень важные сведения.

— Мисс Уиллс что-то скрывает, — сказал сэр Чарлз. — Готов поклясться.

— Да и у капитана Дейкерса тоже совесть нечиста, — кивнул Пуаро. — И миссис Дейкерс, она отчаянно пыталась достать деньги, а сэр Бартоломью ей помешал.

— А что вы думаете об истории с письмом, которую наплел мне Мендерс? — подал голос мистер Саттертуэйт.

— Крайне удивлен. Чрезвычайно странный поступок, совсем не в характере сэра Бартоломью.

— Думаете, Мендерс лжет? — с грубоватой прямотой спросил сэр Чарлз.

— Трудно сказать. Ложь лжи рознь, — заметил Пуаро. Немного подумав, он спросил: — Стало быть, мисс Уиллс написала пьесу специально для мисс Сатклифф?

— Да. Премьера в следующую среду.

— О! — воскликнул Пуаро. И снова воцарилось молчание, которое нарушила Мими.

— Скажите же, что нам теперь делать? — обратилась она к Пуаро.

— Думать — вот единственное, что мы должны делать, — с улыбкой ответил он.

— Думать? — негодующе воскликнула Мими.

— Вот именно. — Пуаро лучезарно улыбался. — Думать! И тогда мы сможем ответить на все вопросы.

— Неужели ничего не надо делать?

— Вы непременно хотите действовать, мадемуазель? Ну что ж, кое-что вы можете сделать. Вот, например, вы помните, мистер Беббингтон много лет провел в Джиллинге. Вы могли бы навести там справки. Матушка мисс Милрей, вы говорили, живет в Джиллинге. Она ведь прикована к постели. А такие больные обычно знают все на свете. Все слышат и ничего не забывают. Расспросите ее, кто знает, может быть, это что-нибудь нам даст.

— А вы сами ничего не собираетесь делать? — упрямо допытывалась Мими.

Пуаро бросил на нее лукавый взгляд.

— Вы настаиваете? Eh bien! Будь по-вашему. Только я останусь в гостинице. Мне здесь нравится. Но так и быть, скажу, что я собираюсь сделать. Устрою званый вечер, приглашу гостей, скажем, на коктейль. Вполне светская затея, правда?

— На коктейль?

— Pecisement[231]. Позову миссис Дейкерс, капитана Дейкерса, мисс Сатклифф, мисс Уиллс, мистера Мендерса, вашу очаровательную матушку.

— А меня?

— Конечно. И всех здесь присутствующих.

— Ура! — сказала Мими. — Меня не проведете, мосье Пуаро. На этом вечере что-то произойдет. Да или нет?

— Там будет видно, — сказал Пуаро. — Но особенно не надейтесь, мадемуазель. А теперь не оставите ли нас с сэром Чарлзом, я хотел бы с ним кое о чем посоветоваться.

Когда они стояли, ожидая лифта, Мими восторженно вскричала:

— Ах, как чудесно! Прямо как в детективном романе! Все соберутся, и он объявит нам имя убийцы!

— Сомневаюсь, — сказал мистер Саттертуэйт.

Званый вечер состоялся в понедельник. Приглашение Пуаро приняли все без исключения. Мисс Сатклифф, как всегда, очаровательная и легкомысленная, говорила, смеясь и блестя глазами:

— Вы совсем как паук, мосье Пуаро. А мы бедные мушки[232]. Вот сейчас вы преподнесете нам свое блистательное открытие, укажете на меня перстом и воскликнете: «Ты, женщина!»[233] И все закричат: «Это она!» И я зарыдаю и во всем признаюсь — я ведь так легко поддаюсь внушению. О мосье Пуаро, вы вселяете в меня страх.

— Quelle histoire![234] — улыбнулся Пуаро.

Он был занят — наливал из графина в рюмки херес.

— У нас тут просто дружеская вечеринка, — сказал он, с поклоном подавая рюмку мисс Сатклифф. — Не будем говорить об убийствах, отравлениях и прочих ужасах. La-la![235] Не будем портить себе настроение.

Он подал рюмку суровой мисс Милрей, которая почла своим долгом сопровождать сэра Чарлза, и стояла теперь, храня на лице неприступное выражение.

— Voila![236] — сказал Пуаро, с честью выполнив обязанности гостеприимного хозяина. — Давайте предадим забвению печальный повод, который впервые свел нас вместе. Давайте настроимся на веселый лад, станем есть, пить и веселиться, ибо завтра умрем[237]. Ah, malheur[238], снова вспомнил о смерти. Мадам, — Пуаро отвесил изысканный поклон миссис Дейкерс, — позвольте пожелать вам счастья, и примите мои поздравления — на вас совершенно очаровательное платье.

— За вас, Мими, — сказал сэр Чарлз.

— Ваше здоровье, — буркнул Фредди Дейкерс.

Каждый из присутствующих произнес что-то подобающее случаю. В гостиной воцарился дух несколько принужденного оживления. Все старались казаться веселыми и беззаботными. Однако преуспел в этом только один Пуаро. Он непрестанно нес какой-то восторженный вздор.

— Предпочитаю херес коктейлю, а уж о виски и говорить нечего — херес в сто раз лучше. Ah, quel horreur[239], это виски. Если пьешь виски, то вообще теряешь все вкусовые ощущения. То ли дело тонкие французские вина, ни в коем случае нельзя… нельзя… Ah, qu' estce qűil у a?..[240]

Разглагольствования Пуаро были прерваны самым неожиданным образом — в тишине гостиной раздался вдруг сдавленный крик. Все взоры устремились на сэра Чарлза — он пошатнулся, лицо у него судорожно подергивалось. Рюмка выпала из рук на ковер, он, как слепой, сделал несколько неверных шагов и упал замертво.

Мгновение все ошеломленно молчали, потом пронзительно вскрикнула Анджела Сатклифф, а Мими бросилась к сэру Чарлзу.

— Чарлз! — кричала она. — Чарлз!

Она отчаянно рвалась к нему. Мистер Саттертуэйт осторожно удержал ее и отвел в сторону.

— Боже мой! — воскликнула леди Мэри. — Неужели еще один!

— Его тоже отравили! — исступленно кричала Анджела Сатклифф. — Это чудовищно! О Боже мой, это чудовищно!

Она рухнула на кушетку, содрогаясь от рыданий и истерического хохота.

Только Пуаро не растерялся. Он опустился на колени перед распростертым телом и принялся его осматривать. Все остальные почтительно толпились в сторонке. Наконец Пуаро поднялся, машинально отряхнул пыль с колен и обвел всех взглядом. В гостиной царило гробовое молчание, нарушаемое лишь сдавленными рыданиями Анджелы Сатклифф.

— Друзья мои, — начал было Пуаро.

— Болван! — набросилась на него Мими, — Шут гороховый! Строит из себя великого сыщика! Как же, он все на свете знает! И вот новое убийство! Все по вашей милости! И прямо у вас под носом! Лучше бы вы не совались! Это вы убили Чарлза! Вы! Вы!

Она осеклась — у нее перехватило горло.

Пуаро печально поник головой.

— Вы правы, мадемуазель. Признаюсь в этом. Да, это я убил сэра Чарлза. Однако я совсем особый убийца. Могу убить — могу воскресить. Превосходно сыграно, сэр Чарлз, — восхищенно произнес Пуаро. — Поздравляю. Не желаете ли выйти на «бис»?

Сэр Чарлз вскочил на ноги и отвесил шутливый поклон.

Мими онемела.

— Мосье Пуаро, вы — чудовище!

— О Чарлз! — воскликнула Анджела Сатклифф. — Вы — сущий дьявол!

— Но зачем?..

— Как?..

— Ради Бога?..

Пуаро поднял руку, и все замолчали.

— Медам и месье, прошу у вас прощения. Этот спектакль был мне необходим, чтобы убедить вас и, между прочим, и себя тоже, в том, к чему я давно уже пришел логическим путем.

Вот смотрите. На этот поднос я поставил рюмку, в которую влил чайную ложку воды. Представьте себе, что это яд, никотин. Эти хрустальные рюмки очень похожи на те, что были у сэра Чарлза и сэра Бартоломью. Вы видите, что немного бесцветной жидкости, налитой в такую рюмку из толстого стекла, совершенно невозможно заметить. Представьте теперь, что это рюмка сэра Бартоломью, стоящая на столе у его прибора. Некто вливает туда никотин. Это мог сделать кто угодно: дворецкий, горничная; наконец, кто-то из гостей мог незаметно проскользнуть в столовую. Вот подают десерт, рюмки наполняют портвейном. Сэр Бартоломью его выпивает. Дальнейшее вам известно.

Сегодня мы пережили еще одну трагедию — бутафорскую. Я попросил сэра Чарлза сыграть роль жертвы. Он блестяще с нею справился. Представим теперь на мгновение, что это не фарс, что сэр Чарлз и вправду умирает. Что предпримет полиция?

— Господи, ну конечно же исследует содержимое рюмки! — нетерпеливо вскричала мисс Сатклифф.

Она указала на рюмку, выпавшую из рук сэра Чарлза и все еще валявшуюся на полу.

— Правда, вы влили туда воду, — продолжала мисс Сатклифф, — а если бы в ней оказался никотин…

— Допустим, что там никотин, — перебил ее Пуаро. — Вы считаете, что его там обнаружат?

— Конечно.

Пуаро покачал головой.

— Ошибаетесь. Ничего там не найдут.

Все вопросительно уставились на Пуаро.

— Понимаете, это не та рюмка, из которой пил сэр Чарлз.

Смущенно улыбнувшись, Пуаро вытащил рюмку из-под полы фрака.

— Вот его рюмка. Как видите, простой фокус. Дело в том, что внимание человека обычно обращено к какому-либо одному объекту. Чтобы выполнить фокус, надо было отвлечь ваше внимание. Для этого я использовал подходящий психологический момент. Когда сэр Чарлз рухнул замертво, все взоры обратились к нему. Потом все столпились около него, и никто, ни один из вас, не обращал внимания на Эркюля Пуаро. Тут-то я и подменил рюмки. Итак, я подтвердил свою точку зрения. Такая же минута замешательства была и в «Вороновом гнезде», и в Мелфорт Эбби. И точно так же ничего не было обнаружено ни в стакане с коктейлем, ни в рюмке, из которой пил портвейн сэр Бартоломью.

— Кто же их подменил? — вскричала Мими.

— Это нам еще предстоит выяснить, — ответил Пуаро, глядя ей прямо в глаза.

— А вы разве не знаете?

Пуаро пожал плечами.

Растерянные гости стали расходиться. Прощание получилось довольно холодным. У всех было такое чувство, будто их здорово одурачили.

Решительным жестом Пуаро задержал их.

— Минутку, прошу вас. Я должен еще кое-что вам сказать. Сегодня, как вы понимаете, мы разыграли пьесу в комическом жанре. Но ее можно сыграть и всерьез, и тогда она превратится в трагедию. Обстоятельства могут сложиться так, что убийца нанесет третий удар. Я обращаюсь ко всем, кто здесь присутствует. Если кто-то из вас знает что-либо связанное с преступлением, заклинаю вас — говорите! Говорите сейчас! Утаивать что-то теперь чрезвычайно опасно, ибо платой за это молчание может стать чья-то жизнь. Поэтому снова и снова умоляю вас: если кто-то что-то знает, говорите!

Этот призыв, как показалось сэру Чарлзу, был обращен главным образом к мисс Уиллс. Однако он не возымел действия. Никто не проронил ни слова.

Пуаро вздохнул, опустил руку.

— Пусть будет так. Я вас предупредил. От меня больше ничего не зависит. Помните, вам всем грозит опасность!

Увы! Ответом снова было молчание.

Гости ушли с ощущением некоторой неловкости.

Мими, сэр Чарлз и мистер Саттертуэйт остались.

Мими все еще не простила Пуаро Она сидела не шевелясь, но щеки ее пылали, а глаза метали молнии. На сэра Чарлза она тоже старалась не смотреть.

— Как талантливо вы все это проделали, Пуаро! — восхищенно сказал сэр Чарлз.

— Поразительно! — засмеялся мистер Саттертуэйт. — Ловко вы подменили рюмку! Как я мог не заметить! Просто не верится!

— Вот почему я никого не посвятил в свои планы. Ради чистоты эксперимента.

— Стало быть, вы хотели убедиться, что можно незаметно подменить рюмки? Это ваша единственная цель?

— Нет, пожалуй, не единственная.

— Да?

— Я хотел посмотреть, какое выражение будет на лице у одного из гостей, когда сэр Чарлз упадет замертво.

— У кого? — быстро спросила Мими.

— О, это секрет.

— И вы наблюдали за лицом этого человека? — спросил мистер Саттертуэйт.

— Да.

— И что же?

Пуаро молча покачал головой.

— Скажите хоть, что вы заметили?

— Величайшее удивление — вот что было на этом лице, — задумчиво проговорил Пуаро.

У Мими захватило дух.

— Значит, вы знаете убийцу?

— Пожалуй, что так, мадемуазель.

— Значит… значит, вы знаете… все?

Пуаро развел руками.

— Нет, в том-то и дело, что не все. Понимаете, я не знаю, почему был убит Стивен Беббингтон. Пока я этого не узнаю, я ничего не могу доказать. Почему убили Беббингтона — вокруг этого все и вертится.

В дверь постучали, и вошел мальчик-рассыльный с телеграммой на подносе.

Пуаро вскрыл конверт. Лицо у него изменилось. Он протянул телеграмму сэру Чарлзу. Заглянув ему через плечо, Мими прочла вслух:

— «Немедленно приезжайте хочу сообщить важные сведения касательно смерти Бартоломью Стренджа Маргарет Рашбриджер».

— Миссис де Рашбриджер! — воскликнул сэр Чарлз. — Значит, мы правы. Она связана с этим делом.

Глава 12 Поездка в Джилликг

Тотчас же все разом заговорили, заспорили. Но в главном согласились — ехать надо немедленно, и лучше не на автомобиле, а первым же утренним поездом.

— Ну, наконец, — с облегчением вздохнул сэр Чарлз, — может, хоть что-то прояснится.

— Что, как вы думаете? — спросила Мими.

— Не представляю. Но, вероятно, какой-то свет прольется на дело Беббингтона. Ведь Толли наверняка собрал у себя всех, кто так или иначе мог иметь отношение к этому делу — я в этом убежден, — а сюрприз, который он собирался им преподнести, вероятно, был как-то связан с миссис де Рашбриджер. По-моему, логичное предположение. Вы согласны, мосье Пуаро?

Однако Пуаро покачал головой, и вид у него при этом был довольно растерянный.

— Эта телеграмма все усложняет, — прошептал он. — Надо торопиться, очень торопиться.

Мистер Саттертуэйт не видел необходимости в особой спешке, но тем не менее с готовностью согласился:

— Конечно, мы отправимся первым же поездом. Но вот надо ли ехать нам всем вместе?

— Мы с сэром Чарлзом уже условились ехать в Джиллинг, — сказала Мими.

— Эту поездку можно и отложить, — заметил сэр Чарлз.

— А я считаю, что ничего не надо откладывать, — возразила Мими. — Совсем не обязательно всем четверым ехать в Йоркшир. Это просто глупо. Зачем столько народу? Мосье Пуаро и мистер Саттертуэйт поедут в Йоркшир, а мы с сэром Чарлзом в Джиллинг.

— Мне бы самому хотелось узнать, что там у этой миссис де Рашбриджер, — неуверенно начал сэр Чарлз. — Мне… я… э-э… ведь уже разговаривал со старшей сестрой… то есть как-то ввязался в это дело…

— Именно поэтому лучше вам держаться подальше, — сказала Мими. — Вы там наплели с три короба, а теперь эта самая де Рашбриджер пришла в себя и выведет вас на чистую воду. Гораздо важнее сейчас ехать в Джиллинг. Матушка мисс Милрей доверится вам скорее, чем кому-либо. Ведь ее дочь служит у вас.

Мими говорила с такой горячностью, так убежденно. Сэр Чарлз взглянул ей в лицо.

— Еду в Джиллинг, — сказал он. — Пожалуй, вы правы.

— Конечно, права, — обрадовалась она.

— На мой взгляд, это превосходное решение, — живо отозвался Пуаро. — Как совершенно справедливо заметила мадемуазель, лучше сэра Чарлза никто не сможет поговорить с миссис Милрей. Как знать, а вдруг она сообщит вам даже более важные сведения, чем те, что мы надеемся получить в Йоркшире.

На том и порешили, и утром следующего дня, в четверть десятого, сэр Чарлз заехал за Мими на своем автомобиле. Пуаро и мистер Саттертуэйт уже отбыли из Лондона поездом.

Утро стояло прекрасное, в прозрачном воздухе чувствовалась бодрящая прохлада.

Сэр Чарлз, миновав Темзу, уверенно вел автомобиль на юг кратчайшим путем, выбирая какие-то только ему ведомые улицы и переулки, то и дело петляя и поворачивая, и Мими чувствовала, как радость наполняет ее.

Вот они уже на бешеной скорости мчатся по Фолкстонскому шоссе. Проехав Мейдстон, сэр Чарлз сверился с картой, и, немного поплутав по проселочным дорогам, они оказались у цели. Часы показывали без четверти двенадцать.

Джиллинг, маленький, Богом забытый городишко, весь утопал в зелени. Здесь была старинная церковь, домик викария, две-три лавки, ряд коттеджей и несколько муниципальных домов.

Миссис Милрей жила в крошечном коттедже неподалеку от церкви, окруженной цветущей лужайкой.

— Миссис Милрей знает о нашей поездке? — сиро сила Мими, когда они подъезжали к дому.

— О да. Она написала матери, чтобы ее подготовить.

— Не знаю, право, удобно ли это?

— Что вас смущает, дитя мое?

— Сама не знаю. Может быть, стоило взять с собой мисс Милрей.

— Честно говоря, я боялся, что при ней я не смогу быть самим собой. Она такая самоуверенная. Начнет сразу мной руководить.

Мими улыбнулась.

Миссис Милрей до смешного не походила на дочь. Мисс Милрей была угловатая, а миссис Милрей — кругленькая и полная, как пышка; мисс Милрей отличалась железным характером, а миссис Милрей — кротостью. Прикованная к креслу тяжелой болезнью, она все дни проводила у окна, глядя на улицу.

Гостям миссис Милрей обрадовалась.

— Как мило, что вы меня навестили, сэр Чарлз. Я так много о вас слышала от Вайолет.

Вайолет! До чего же это имя не шло к мисс Милрей[241].

— Вы даже не представляете, — продолжала миссис Милрей, — как она восхищается вами. Ей так интересно работать у вас. Отчего вы не садитесь, мисс Литтон Гор? Надеюсь, вы извините меня. Ноги отказали мне уже много лет назад. На то воля Божья, я и не ропщу, ко всему можно привыкнуть, всегда говорю я. Может быть, хотите подкрепиться с дороги?

И хотя ни сэр Чарлз, ни Мими не выразили желания подкрепиться, миссис Милрей это не остановило. Она на восточный манер хлопнула в ладоши, и тотчас был подан чай и печенье.

Прихлебывая чай и откусывая печенье, сэр Чарлз завел разговор о том, ради чего они приехали.

— Думаю, вы слышали, миссис Милрей, о трагической смерти мистера Беббингтона, который раньше служил тут викарием?

Пышка энергично закивала головой в знак согласия.

— Да, конечно. Я читала в газетах об эксгумации. Неужели кто-то мог его отравить? Просто не могу себе этого представить. Такой чудесный человек, его здесь все любили… и ее тоже, и их мальчиков.

— Действительно, загадочная история, — сказал сэр Чарлз. — Мы все просто в отчаянии. Вот и подумали, что, возможно, вы хоть что-то проясните в этом таинственном деле.

— Я? Но ведь я не видела Беббингтонов уже… позвольте… уже, должно быть, больше пятнадцати лет.

— Знаю, но, может быть, именно в далеком прошлом и произошло нечто такое, за что он поплатился жизнью?

— Нет, убеждена, ничего такого не было. Они жили тихо и мирно… очень небогато, ведь у них было трое детей.

Миссис Милрей охотно предалась воспоминаниям, но — увы! — в них не оказалось ничего, что способно было бы хоть чуть-чуть приподнять завесу тайны.

Сэр Чарлз показал ей увеличенные фотографические снимки Дейкерсов, фотографию с давнишнего портрета Анджелы Сатклифф и вырезку из газеты с довольно нечетким изображением мисс Уиллс. Миссис Милрей с большим интересом их рассмотрела, но никого не узнала.

— Нет, никого из них не помню. Конечно, ведь прошло столько времени. У нас тут местечко небольшое. Приезжих мало. Да и уезжают немногие. Вот, правда, девочки Агнью, дочери старого доктора, замуж повыходили и уехали отсюда, а теперешний доктор — он холост — взял себе молоденькую помощницу. Еще старые мисс Колли — они в церкви сидели на почетном месте — так вот они все поумирали… давно уже, много лет назад. Были Ричардсоны — он умер, а она уехала в Уэльс. Ну и, конечно, разная мелкая сошка… Но вообще здесь мало что меняется. Думаю, Вайолет могла бы вам рассказать больше, чем я. Она совсем еще юной девушкой часто бывала в доме у викария.

Сэр Чарлз попытался представить себе мисс Милрей «совсем еще юной девушкой» — ничего не вышло.

Фамилия де Рашбриджер, о которой сэр Чарлз спросил старую леди, не пробудила в ее памяти никаких воспоминаний.

На том они и простились с миссис Милрей.

Затем наскоро перекусили в лавке у булочника. Сэр Чарлз не прочь был бы направиться в какое-нибудь более «приличное» место, но Мими заявила, что лучше остаться здесь и постараться разузнать, какие слухи ходят среди местных жителей.

— Ничего, на этот раз сойдут и вареные яйца с ячменными лепешками, — сурово сказала она. — И вообще, стоит ли так беспокоиться о еде.

— Вареные яйца всегда нагоняли на меня тоску, — кротко возразил сэр Чарлз.

Женщина, которая им подавала, оказалась весьма словоохотливой. Она тоже прочла в газетах об эксгумации, и ее потрясло, что речь шла об их «старом викарии».

— Я тогда была совсем девчонкой, но хорошо его помню, — вздохнула она.

Однако больше ничего добавить не могла.

После ленча они пошли в церковь и просмотрели книгу регистрации рождений, браков и смертей. Но и тут не оказалось ничего, что могло бы обнадежить или хотя бы навести на размышления.

Выйдя из церкви на кладбище, они помедлили. Мими принялась читать имена на надгробиях.

— Ну и забавные фамилии встречаются, — сказала она. — Смотрите, вот тут целое семейство Шиллингов[242], а вот Мэри Энн Бонжур[243].

— И впрямь смешные! Но и моя не лучше, — вздохнул сэр Чарлз.

— Картрайт? Не вижу ничего смешного.

— Да нет. Картрайт — моя сценическая фамилия, потом я ее узаконил.

— А какая настоящая?

— Не скажу. Это страшная тайна.

— Неужели так ужасно?

— Не ужасно, а смешно.

— О! Скажите!

— Нет! — отрезал сэр Чарлз.

— Ну, пожалуйста!

— Нет!

— Ну почему?

— Вы будете смеяться.

— Не буду.

— Будете — удержаться невозможно.

— Ну, пожалуйста, скажите. Пожалуйста! Ну, пожалуйста, пожалуйста.

— Вы несносно упрямы, Мими. Зачем вам?

— А почему вы не говорите?

— Вы как дитя, Мими. Прелестное дитя, — растроганно сказал сэр Чарлз.

— Нет, я не дитя.

— Разве?

— Ну скажите, — нежно прошептала Мими.

Сэр Чарлз грустно улыбнулся.

— Ладно, так и быть. Моя фамилия Бидон.

— Нет, правда?

— Клянусь!

— Хм! В самом деле ужасно. Всю жизнь называться бидоном!

— Да, в театре с таким именем карьеры не сделаешь. Помню, в молодости я носился с мыслью назваться Людовиком Кастильони. Но в конце концов остановился на английском имени — Чарлз Картрайт.

— Но Чарлз ваше настоящее имя?

— Да, уж хоть об этом-то мои крестные родители позаботились. — И, немного поколебавшись, добавил — Мими, а если я попрошу вас забыть об этом «сэр»? Называйте меня просто Чарлз.

— Пожалуй.

— Ведь вчера вы же назвали меня Чарлз. Когда… когда… думали, что я умер.

— A-а, тогда… — сказала Мими, стараясь придать своему голосу беззаботность.

Сэр Чарлз помолчал, потом вдруг решительно заговорил:

— Послушайте, Мими, так или иначе, а дело, которым мы занимаемся, утратило свое первоначальное содержание, во всяком случае, для меня. Сегодня я особенно это чувствую. Мне кажется, в моей судьбе оно обрело какой-то новый мистический смысл. Надо его распутать, прежде… прежде чем я примусь за другое. Я даже стал суеверным. Если нам здесь повезет, стало быть, мне и… в другом повезет. О, Господи! Зачем ходить вокруг да около? Я так часто играл любовь на сцене… а в жизни, оказывается, совсем ничего не умею… Мими, скажите прямо: я или Мендерс? Мне надо знать. Вчера мне показалось, что я.

— Вы не ошиблись.

— Мими! Мой ангел!

— Чарлз! Чарлз! Нельзя же целоваться на кладбище!

— Можно!

— Так ничего и не узнали, — сокрушенно вздыхала Мими позже, когда они мчались назад, в Лондон.

— Вздор, мы узнали нечто гораздо более важное.

Почему я должен думать о каких-то пасторах, о каких-то докторах? Вы, и только вы, занимаете все мои мысли. Моя дорогая, известно ли вам, что я на тридцать лет старше вас? Это не помешает? Вы уверены?

Мими нежно сжала его руку.

— Не говорите чепухи. Интересно, а они что-нибудь разузнали?

— Может быть, и разузнали. Ну и пусть… — Сэр Чарлз стал вдруг необыкновенно великодушен.

— Чарлз, но вы же привыкли во всем быть первым.

Но сэр Чарлз уже расстался с ролью великого сыщика.

— Да, то было прежде. А теперь пусть Усатый играет первую скрипку. Это его хлеб.

— Он и вправду знает, кто убийца? Как вы думаете? Он ведь сам сказал, что знает.

— Скорее всего и понятия не имеет. Просто не хотел ударить в грязь лицом.

Мими молчала.

Сэр Чарлз спросил:

— О чем вы думаете, дорогая?

— О мисс Милрей. Она была такая странная в тот вечер. Помните, я вам рассказывала. Она тоже купила газету, где сообщалось об эксгумации, и почему-то все время твердила, что не знает, как поступить.

— Вздор, — весело сказал сэр Чарлз. — Эта женщина всегда знает, как поступить.

— Чарлз, я серьезно! Говорю вам, она была не на шутку встревожена.

— Мими, моя дорогая, ну какое мне дело до мисс Милрей с ее тревогами. Мне ни до кого нет дела, кроме нас с вами.

— И до трамваев тоже? Не хочу стать вдовой, я еще и женой стать не успела!

Они вернулись домой к сэру Чарлзу как раз к чаю. Навстречу вышла мисс Милрей.

— Вам телеграмма, сэр Чарлз.

— Благодарю, мисс Милрей. — Он открыто, по-мальчишески, улыбнулся. — Послушайте, я должен сообщить вам новость. Мы с мисс Литон Гор решили пожениться.

Наступило минутное молчание.

— О! Уверена… уверена, вы будете очень счастливы! — проговорила мисс Милрей.

В ее голосе прозвучала какая-то странная нотка.

Мими это заметила, но даже не успела осознать свои впечатления. Сэр Чарлз резко к ней повернулся.

— Господи! Мими, посмотрите. Это от Саттертуэйта, — вскричал он, подавая ей телеграмму.

Мими прочла, и глаза у нее округлились.

Глава 13 Миссис де Рашбриджер

Прежде чем отправиться в путь, Эркюль Пуаро и мистер Саттертуэйт повидались с мисс Линден, секретарем покойного сэра Бартоломью Стренджа. Мисс Линден горела желанием помочь им, но, к сожалению, ничего существенного рассказать не смогла. Миссис де Рашбриджер упоминалась в журнале для записи пациентов. И говорил о ней сэр Бартоломью только как о своей больной.

В санаторий они прибыли около полудня. Им открыла взволнованная, с пылающими щеками, горничная. Для начала мистер Саттертуэйт попросил вызвать старшую сестру.

— Не знаю, сможет ли она к вам выйти, — с сомнением сказала девушка.

Мистер Саттертуэйт достал визитную карточку и черкнул на ней несколько слов.

— Пожалуйста, передайте ей.

Их провели в небольшую приемную. Минут через пять дверь отворилась и вошла старшая сестра. Она казалась совсем не такой оживленно-деловитой, как тогда, в первый их визит.

Мистер Саттертуэйт поднялся.

— Надеюсь, вы меня помните, — сказал он. — Мы с сэром Чарлзом Картрайтом приходили к вам вскоре после кончины сэра Бартоломью Стренджа.

— Да, конечно, мистер Саттертуэйт, конечно, помню. Сэр Чарлз еще расспрашивал меня о несчастной миссис де Рашбрижер, подумать только, какое совпадение.

— Позвольте вам представить мосье Эркюля Пуаро.

Пуаро поклонился, и старшая сестра, продолжая говорить, рассеянно кивнула в ответ.

— Не понимаю, вы тут упомянули о телеграмме… Не понимаю, как вы могли ее получить. Какая-то таинственная история. Однако со смертью доктора она, вероятно, не связана? Наверное, это какой-то сумасшедший — только так, по-моему, можно все это объяснить. Кругом полицейские… Просто ужасно.

— Полицейские? — удивился мистер Саттертуэйт.

— Да, они тут с десяти утра.

— Полицейские? — переспросил Эркюль Пуаро.

— Может быть, мы могли бы теперь повидать миссис де Рашбриджер, — начал мистер Саттертуэйт. — Она нас просила приехать.

Старшая сестра его перебила:

— О, мистер Саттертуэйт, значит, вы ничего не знаете?

— Чего? Чего он не знает? — нетерпеливо спросил Пуаро.

— Несчастная миссис де Рашбриджер! Она скончалась.

— Скончалась! — вскричал Пуаро. — Mille tonnerres[244]. Теперь понятно… Понятно. Я должен был предвидеть… — Он осекся. — Как она скончалась?

— Очень загадочно. Ей прислали по почте коробку шоколада — конфеты с ликером. Она взяла одну в рот, — вкус, наверное, был отвратительный, — но она ее проглотила — просто машинально, не успела выплюнуть.

— Oui, oui[245], это же трудно, если жидкость уже попала в горло.

— Ну вот, она проглотила и стала звать на помощь. Прибежала сиделка, но мы ничего не могли сделать. Через две минуты она скончалась. Потом доктор послал за полицией, они пришли, проверили конфеты. Весь верхний слой оказался отравлен, а нижний — нет.

— Каким ядом?

— Полицейские считают, что это никотин.

— А, — сказал Пуаро. — Снова никотин. Какой удар! Какой дерзкий ход!

— Мы опоздали, — сказал мистер Саттертуэйт. — И никогда не узнаем, что она хотела нам сказать. Может быть… может быть, она кому-нибудь доверилась? — Он выжидательно смотрел на старшую сестру.

Пуаро покачал головой.

— Никому она не доверилась. Вот увидите.

— Можно попробовать разузнать, — предложил мистер Саттертуэйт. — Расспросить сиделок.

— Конечно, попробуем, — согласился Пуаро, но вид у него при этом был совершенно безнадежный.

Старшая сестра тотчас распорядилась позвать двух сиделок — дневную и ночную, — которые ходили за миссис де Рашбриджер, но ни одна из них не добавила ничего нового к тому, что им уже было известно. Миссис де Рашбриджер никогда ни словом не упоминала о смерти сэра Бартоломью, а о том, что она отправила телеграмму, сиделки и не подозревали.

Пуаро попросил, чтобы их провели в комнату умершей. Там распоряжался старший инспектор Кроссфилд, и мистер Саттертуэйт представил его Пуаро.

Потом они подошли к постели и постояли, глядя на покойную. Это была женщина лет сорока с темными волосами и бледным лицом, хранившим следы предсмертных страданий.

— Несчастная, — тихо сказал мистер Саттертуэйт и взглянул на Пуаро.

Выражение его лица потрясло мистера Саттертуэйта — у него даже мурашки по спине пошли.

— Кто-то знал, что она собирается встретиться с нами, и убил ее, — сказал он. — Убил, чтобы она не могла рассказать…

Пуаро кивнул.

— Да, наверное.

— Чтобы она не сказала нам того, что знала.

— Или того, чего не знала… Но не будем терять времени. Нам еще многое предстоит сделать. Больше жертв быть не должно. Мы обязаны об этом позаботиться.

Мистер Саттертуэйт не мог удержаться от вопроса:

— Вы говорили, что знаете, кто убийца. А то, что здесь произошло, не противоречит вашей версии?

— Отнюдь. Однако убийца гораздо опаснее, чем я предполагал. Теперь я это понял. Мы должны быть очень осторожны.

Они рассказали о телеграмме старшему инспектору Кроссфилду, который пошел их проводить. Оказалось, что она была отправлена из Мелфортского почтового отделения. Ее принес какой-то мальчишка. Молодая телеграфистка хорошо это запомнила, потому что телеграмма очень ее взволновала — в ней упоминалось о смерти сэра Бартоломью Стренджа.

Пообедав со старшим инспектором Кроссфилдом, мосье Пуаро и мистер Саттертуэйт снова приступили к расследованию.

К шести часам вечера они отыскали мальчика, который принес телеграмму на почту. Телеграмму ему дал какой-то нищий. «А этому нищему, — бойко тараторил мальчик, — ее дала „чокнутая“ леди из дома, что стоит в парке. Завернула в телеграмму две монеты по полкроны[246]и бросила из окна». Нищий говорит: «Дело тут темное, не хочу в него путаться», дает мне полкроны, сдачу, говорит, возьми себе, а сам сматывается.

Решили, что надо попытаться найти нищего, а пока им здесь больше нечего было делать, и они отправились в Лондон. Домой приехали около полуночи. Сэр Чарлз их ждал. Мими он отправил к леди Мэри.

Друзья решили обсудить положение.

— Mes amis[247], — сказал Пуаро, — послушайте меня. Есть только один способ распутать это дело — заставить работать серые клеточки. Носиться по Англии туда-сюда, без конца всех опрашивать — бессмысленно, это дилетантство. Истину можно установить только путем логических умозаключений.

Сэр Чарлз, кажется, был в этом не слишком уверен.

— И что же вы намерены делать?

— Намерен думать. Дайте мне на это двадцать четыре часа.

Сэр Чарлз, чуть улыбаясь, покачал головой.

— И таким путем вы надеетесь узнать, что сообщила бы нам миссис де Рашбриджер, будь она жива?

— Именно.

— Едва ли это возможно. Однако, мосье Пуаро, поступайте как знаете. Сам я не в силах разгадать эту тайну. Сдаюсь и признаю свое поражение. Впрочем, у меня теперь совсем иное на уме.

Возможно, сэр Чарлз надеялся, что его начнут расспрашивать, но его ожидания не оправдались. Правда, мистер Саттертуэйт заметно оживился, но Пуаро, казалось, целиком ушел в свои мысли.

— Ну, мне пора, — вздохнул сэр Чарлз. — Ах, да вот еще что. Я тревожусь о мисс Уиллс.

— Почему?

— Она уехала.

Пуаро удивленно на него уставился.

— Уехала? Куда?

— Никто не знает. Получив вашу телеграмму, я еще раз все обдумал. Я ведь вам говорил, мисс Уиллс что-то скрывает от нас, я был уверен в этом и решил в последний раз попытаться выведать у нее всю правду. Приехал к ней около половины десятого. Оказалось, что она еще утром уехала в Лондон, обещала к вечеру вернуться, а потом от нее принесли телеграмму, где она сообщает, что на день-другой задерживается и просит не беспокоиться.

— А есть основания беспокоиться?

— Пожалуй. Понимаете, она ничего с собой не взяла.

— Странно, — тихо сказал Пуаро.

— Да. Кажется, будто… Не знаю. Мне как-то не по себе.

— Я же ее предупреждал, — буркнул Пуаро. — Всех предупреждал. Помните, как я тогда всех просил: «Говорите! Говорите, пока не поздно!»

— Да, да. Вы думаете, она тоже?..

— Есть у меня кое-какие соображения, — ответил Пуаро. — Но пока я предпочел бы их не обсуждать.

— Сначала дворецкий Эллис, теперь мисс Уиллс. Где же все-таки Эллис? Не верится, что полиция до сих пор не напала на его след.

— Они ищут тело не там, где надо, — сказал Пуаро.

— Тело? Стало быть, вы согласны с Мими? Думаете, он мертв?

— Во всяком случае, живым мы его не увидим.

— Боже мой! — вырвалось у сэра Чарлза. — Какой-то кошмар! Ничего не понятно.

— Напротив, все понятно и логично.

Сэр Чарлз пристально посмотрел на него.

— Как? Вы шутите?

— Отнюдь. Это подсказывает мне моя железная логика.

Самоуверенность Пуаро явно задела сэра Чарлза.

— Не понимаю, — бросил он. — Выходит, я не умею мыслить логически.

Мистер Саттертуэйт тоже с удивлением смотрел на сыщика.

— Вы мыслите как актер, сэр Чарлз, — творчески, оригинально, невольно привнося в жизнь драматический эффект. Мистер Саттертуэйт заядлый театрал, он и мыслит как зритель, который наблюдает действие на сцене, игру характеров, чутко воспринимает атмосферу. А я… у меня трезвый ум. Я вижу только голые факты, ни тебе романтического флера, ни огней рампы.

— Ну что ж, в таком случае оставляем вас наедине с вашими мыслями.

— Да. На двадцать четыре часа. Об этом я и хотел вас просить.

— Тогда желаем удачи. Покойной ночи.

Когда они вышли, сэр Чарлз раздраженно бросил:

— Этот тип слишком уж возомнил о себе.

Мистер Саттертуэйт улыбнулся. Главная роль! В этом все дело.

— Сэр Чарлз, вы только что сказали: «У меня теперь совсем иное на уме». Что вы имели в виду?

На лице актера появилось застенчиво-глуповатое выражение, столь хорошо знакомое мистеру Саттертуэйту. Сколько раз он ловил его на лицах счастливых влюбленных во время свадебных церемоний на Ганновер-сквер!

— Видите ли, мой друг, дело в том, что я… э-э… ну Мимия…

— Рад слышать! Примите мои поздравления.

— Конечно, я слишком стар для нее.

— По-моему, она так не считает. А ей лучше знать.

— Вы слишком добры ко мне, старина. Знаете, я ведь вбил себе в голову, что она влюблена в Мендерса.

— Бог с вами, Картрайт. С чего это вы взяли? — искренне удивился мистер Саттертуэйт.

— Не важно, — решительно заключил сэр Чарлз. — Главное, что это не так…

Глава 14 Мисс Милрей

Пуаро не удалось провести в раздумье двадцать четыре часа, которые он себе выговорил.

На другое утро в двадцать минут двенадцатого к нему вдруг явилась Мими. К своему удивлению, она застала великого сыщика за возведением карточных домиков. На ее лице столь живо выразилось презрение, что Пуаро был вынужден оправдываться.

— Не подумайте, мадемуазель, что я на старости впал в детство. Нет. Просто мой мозг работает лучше всего, когда я строю карточные домики. Это моя старая привычка. Сегодня утром я первым делом купил колоду карт. К сожалению, они оказались не настоящие. Но ничего, такие тоже сойдут.

Мими подошла к столу и пригляделась к сооружению.

— Господи! Вы же купили «Счастливые семьи»![248] — засмеялась она.

— Что значит «Счастливые семьи»?

— Это игра. Детская игра.

— Ну ничего, мне и такие годятся.

Мими взяла со стола несколько карт и принялась с нежностью их перебирать.

— Мисс Булочка — дочь пекаря. Как она мне всегда нравилась. А вот миссис Бидон, жена разносчика молока. О, Боже, Бидон! Да ведь это я.

— Почему? Что общего у вас с этой смешной картинкой?

— Как что? Фамилия.

У Пуаро было такое растерянное лицо, что Мими засмеялась и все ему рассказала.

— А, так вот о чем говорил вчера сэр Чарлз. А я недоумевал… Бидон… Само собой, вы поменяете фамилию. Не захотите же вы, чтобы вас называли леди Бидон, а?

Мими снова рассмеялась.

— Да уж. Пожелайте мне счастья.

— Я искренне хочу, чтобы вы были счастливы, мадемуазель. И не только пока вы молоды. Я хочу, чтобы счастье сопутствовало вам всегда, чтобы оно было построено не на песке, а на скале.

— Хорошо, я скажу Чарлзу, что вы назвали его скалой, — улыбнулась Мими. — А теперь о том, зачем я к вам пришла. Мне не дает покоя та вырезка из газеты, которую Оливер выронил из бумажника. Помните? Ее еще мисс Уиллс подняла и отдала ему. Так вот: или Оливер лжет — не может он не помнить, как эта вырезка к нему попала! — или у него ее вообще не было. Он выронил какую-то бумажку, а мисс Уиллс подсунула вместо нее вырезку о никотине.

— Зачем ей это понадобилось, мадемуазель?

— Она хотела избавиться от этой вырезки. Вот и подсунула ее Оливеру.

— Вы думаете, это она убийца?

— Да.

— А какие у нее мотивы?

— Нашли у кого спрашивать! Может быть, она сумасшедшая — это единственное, что мне приходит в голову. У талантливых людей довольно часто бывают психические отклонения. Другой причины не вижу. Право, не знаю, какие еще могут быть мотивы.

— Действительно, какой-то impasse[249]. Впрочем, что это я вас спрашиваю о мотивах. Ведь я без конца задаю этот вопрос себе. Почему убили мистера Беббингтона? Как только я смогу ответить на этот вопрос, дело будет закончено.

— И все-таки, может быть, это сумасшедший?

— Нет, мадемуазель, не сумасшедший в общепринятом смысле этого слова. У него была причина. Ее-то я и должен установить.

— Ну что ж, прощайте. Жаль, что потревожила вас, но эта мысль не шла у меня из головы… А теперь мне надо спешить. Мы с Чарлзом идем на генеральную репетицию «Собачки». Вы слышали об этой пьесе? Ее написала мисс Уиллс для Анджелы Сатклифф. Называется «Собачка смеется». Завтра премьера.

— Mon Dieu![250] — вскричал Пуаро.

— Что с вами? Что-нибудь случилось?

— Да. И впрямь случилось. Мысль! Блестящая мысль! О, как слеп я был… как слеп…

Мими смотрела на него широко открыв глаза. Спохватившись, Пуаро взял себя в руки.

— Вы, наверное, думаете, что я спятил? Отнюдь! — сказал он. — Я прекрасно слышал, что вы сказали. Вы идете смотреть «Собачка смеется», играет мисс Сатклифф. Идите и не обращайте на меня внимания.

Мими ушла немного озадаченная. Оставшись один, Пуаро принялся шагать из угла в угол, что-то бормоча себе под нос. Глаза у него стали зелеными, как у кошки.

— Mais oui[251] это все объясняет. Любопытный мотив… очень любопытный… Ни с чем подобным я до сих пор не сталкивался, однако в этом есть здравый смысл, а в тех обстоятельствах было вполне естественно действовать подобным образом. Все равно очень необычное дело.

Проходя мимо стола, где все еще стоял карточный домик, Пуаро смахнул его.

— «Счастливые семьи»! Они мне больше не нужны, — сказал он. — Задача решена. Теперь надо действовать.

Он схватил шляпу, надел пальто и спустился вниз. Швейцар вызвал ему такси. Пуаро дал адрес сэра Чарлза.

Подъехав к дому, он расплатился с шофером и вошел в холл. Лифтера не оказалось на месте, и Пуаро стал подниматься по лестнице. Едва он достиг третьего этажа, где располагалась квартира сэра Чарлза, как дверь отворилась и вышла мисс Милрей.

Увидев Пуаро, она вздрогнула.

— Вы!

Пуаро улыбнулся.

— Я! Я собственной персоной или по-английски правильнее сказать «моя собственная персона»! Ну, короче говоря, moi[252].

— К сожалению, сэра Чарлза нет. Они с мисс Литтон Гор ушли в театр, в «Бэбилон».

— Мне он, собственно, и не нужен. Я пришел за своей тростью. По-моему, на днях я забыл ее здесь.

— A-а, понятно. Ну что ж, Тампл вам ее найдет. Прошу прощения, но мне надо бежать. Хочу успеть на поезд. Еду к матушке в Кент.

— Не смею задерживать, мадемуазель.

Он галантно отступил, и мисс Милрей заспешила вниз по лестнице. В руках у нее был маленький чемоданчик.

Стоило ей исчезнуть из виду, как Пуаро будто и забыл, зачем пришел. Вместо того чтобы позвонить в дверь, он повернул назад и торопливо пошел следом за мисс Милрей. Подойдя к парадной двери, он увидел, как она садится в автомобиль. Вдоль обочины тротуара медленно двигалось другое такси. Пуаро, подняв руку, остановил его и велел ехать следом за первой машиной.

Он нисколько не удивился, увидев, как автомобиль мисс Милрей направляется к Паддингтонскому вокзалу, хотя всякому понятно, что в Кент оттуда никак не попадешь. Пуаро пошел в кассу и взял билет до Лумаута. Поезд отправлялся через пять минут. Подняв воротник и поплотнее закутавшись в пальто — день был холодный, — он уютно устроился в уголке вагона первого класса.

В Лумаут поезд прибыл около пяти. Уже темнело. Держась немного поодаль, Пуаро услышал, как носильщик дружески здоровается с мисс Милрей:

— Это вы, мисс? А мы вас не ждали. Разве сэр Чарлз приезжает?

— Нет, да и я ненадолго, — отвечала мисс Милрей. — Завтра утром мне надо вернуться. Приехала кое-что отсюда взять. Нет, благодарю, кеб[253] не нужен. Пойду пешком, по рыбачьей тропинке.

Темнота сгущалась. Мисс Милрей торопливо шла по крутой извилистой тропе. За ней неслышно, как кошка, крался Пуаро.

Подойдя к «Воронову гнезду», она вынула из сумочки ключ, открыла дверь черного хода и вошла в дом. Дверь она за собой не затворила. Очень скоро она вышла. В руках у нее был ржавый ключ и электрический фонарь. Пуаро спешно спрятался за куст.

Мисс Милрей обошла дом и стала подниматься по заросшей тропинке. Пуаро следовал за ней. Она все шла и шла, и вот вдруг из тьмы выступили очертания старой каменной башни, каких немало здесь, на побережье. Башня была невысокая, полуразвалившаяся. Однако на окне висела занавеска. Мисс Милрей вставила ключ в скважину массивной деревянной двери.

Лязгнул замок, и дверь со скрипом отворилась. Мисс Милрей вошла, светя себе фонариком.

Пуаро торопливо прокрался следом за ней. В слабом свете фонарика он различил стеклянные реторты[254], бунзеновскую горелку[255], какие-то приборы.

Мисс Милрей стояла с ломом в руках. Вот она его подняла и занесла над приборами… Пуаро стремительно подскочил к ней и схватил за руку.

Она вскрикнула и обернулась.

Ее взгляд встретился с зелеными как у кошки, глазами Пуаро.

— А вот этого делать нельзя, мадемуазель. Вы же понимаете, что это улики.

Глава 15 Занавес падает

Эркюль Пуаро утопал в глубоком кресле. Бра были выключены. Только одна лампа с розовым абажуром бросала на него свет. В этой картине было нечто символическое: Пуаро — только он один — в освещенном пространстве, остальные трое — сэр Чарлз, мистер Саттертуэйт и Мими Литтон Гор — точно зрители, сидели в полумраке.

Голос Пуаро звучал немного отстраненно. Казалось, он обращается не к присутствующим, а куда-то в пространство.

— Воссоздать картину преступления — вот цель детектива. Для этого необходимо складывать известные вам факты так, будто вы строите карточный домик. Если какой-то факт не ложится в нужное место, — если карта не сохраняет равновесия, — надо начинать заново, или все ваше построение рухнет.

Как-то я уже говорил, что есть разные типы мышления: мышление, свойственное, например, режиссеру-постановщику или драматургу, которые видят события как бы в их сценическом воплощении — замечу кстати, что к этому же типу относятся и те, кто мыслит как театральный зритель и с готовностью воспринимает драматические эффекты; затем есть вид мышления, присущий юным романтикам, и, наконец, мышление, свойственное трезвым людям, которые видят не голубое небо и мимозу, а грубо намалеванный задник театральной сцены.

Итак, mes amis[256], перехожу к убийству Стивена Беббингтона в августе прошлого года. Тогда сэр Чарлз Картрайт предположил, что мистера Беббингтона убили. Я с этим не согласился. Просто был убежден, что А: никто не станет убивать такого человека, как этот старый славный пастор, и В: в тех обстоятельствах совершить преднамеренное убийство определенного лица было физически невозможно.

Теперь я признаюсь, что сэр Чарлз оказался прав, а я ошибался. Ошибался, потому что рассматривал это преступление под неверным углом зрения. И только двадцать четыре часа назад я вдруг увидел все в новом свете и понял, что убийство Стивена Беббингтона было вполне возможно и оправданно.

Однако позвольте шаг за шагом провести вас по тому пути, который прошел я сам. Смерть Стивена Беббингтона я бы назвал первым актом драмы. Конец этого акта — наш отъезд из «Воронова гнезда». Занавес опускается.

Второй акт драмы начинается в Монте-Карло, когда мистер Саттертуэйт показывает мне газету, в которой сообщается о смерти сэра Бартоломью. Я тотчас же понял, что ошибался и что прав был сэр Чарлз. И Стивен Беббингтон, и сэр Бартоломью Стрендж убиты, и оба убийства — два звена одного преступления. Затем следует третье звено этой цепи — убийство миссис де Рашбриджер. Итак, что нам требуется? Правдоподобная версия, которая позволила бы связать эти три звена. И такая версия существует, а именно: все три преступления совершены одним и тем же лицом в его собственных интересах.

С самого начала меня поразило в этом деле одно обстоятельство — почему первым убит Стивен Беббингтон, а не сэр Бартоломью Стрендж. Если отвлечься от времени и места совершения этих трех преступлений, то естественно предположить, что главная и основная цель — убийство сэра Бартоломью Стренджа, а два других преступления — следствие первого, и их жертвы каким-то образом были связаны с сэром Бартоломью. Однако, как я уже говорил, факты — вещь упрямая, хотим мы того или нет, но вначале был убит Стивен Беббингтон, а немного спустя сэр Бартоломью Стрендж. Поэтому создается впечатление, что второе убийство — неизбежное следствие первого, и, стало быть, первое убийство — ключ ко всему этому делу.

Придерживаясь теории вероятности, я весьма склонен был считать, что произошла ошибка. Возможно, думал я, первой жертвой должен был стать сэр Бартоломью Стрендж, а мистера Беббингтона отравили по недоразумению. Однако скоро мне пришлось отказаться от этой мысли. Каждому, кто более или менее близко знал сэра Бартоломью, было известно, что он не пил коктейлей.

Рассматривал я и иную версию: Стивена Беббингтона отравили по ошибке не вместо сэра Бартоломью, а вместо кого-то другого из числа приглашенных. Однако никаких доказательств в пользу этой версии я не нашел и был вынужден вернуться к мысли о том, что убийство Стивена Беббингтона преднамеренное, но тут на моем пути вставал камень преткновения: в тех обстоятельствах не существовало ни малейшей возможности осуществить такое убийство.

Любое расследование необходимо начинать с самых простых и очевидных версий. В том, что Стивен Беббингтон отравился коктейлем, сомнений нет. Кто имел возможность подмешать туда яд? На первый взгляд мне показалось, что это могли сделать только те двое, кто готовил коктейли, то есть сам сэр Чарлз Картрайт и горничная Тампл. Но пусть даже кто-то из них и подмешал яд, подстроить так, чтобы именно этот стакан достался мистеру Беббингтону, было невозможно. Правда, Тампл могла бы, ловко орудуя подносом, предложить Беббингтону последний стакан. Такой маневр выполним, хотя и требует известной сноровки. Сэр Чарлз мог просто взять стакан, в котором был яд, и собственноручно подать его Беббингтону. Но ведь ничего подобного не произошло. Все выглядело так, будто этот стакан попал пастору только по воле случая.

Итак, сэр Чарлз Картрайт и Тампл готовили коктейли. Но присутствовал ли кто-то из них в Мелфорт Эбби? Нет. Кому легче всего было подмешать яд в портвейн сэру Бартоломью? Конечно, дворецкому Эллису и горничной, которая ему помогала. Не исключено, правда, что это сделал кто-то из гостей. Любой из них мог проскользнуть в столовую и влить в стакан сэра Бартоломью раствор никотина. Рискованно? Да. Но возможно.

Когда я приехал в «Вороново гнездо», вы уже составили список гостей, присутствовавших на обоих званых обедах. Четыре первых имени — капитан Дейкерс, миссис Дейкерс, мисс Сатклифф и мисс Уиллс — я немедленно исключил из рассмотрения.

Никто из них не мог знать заранее, что они встретят в «Вороновом гнезде» мистера Беббингтона. В качестве ада применили никотин, стало быть, это не экспромт, а тщательно продуманная операция. В списке фигурировали еще три имени — леди Мэри Литтон Гор, мисс Литтон Гор и мистер Оливер Мендерс. Маловероятно, что кто-то из них замешан в преступлении, но теоретически возможно. Все трое местные жители, и каждый из них мог иметь какие-то причины, чтобы избавиться от Стивена Беббингтона. Почему бы не воспользоваться для этой цели званым обедом у сэра Чарлза?

С другой стороны, я не мог найти ровно никаких доказательств, что преступление совершил кто-то из них троих.

Мистер Саттертуэйт, который, вероятно, рассуждал примерно так же, заподозрил Оливера Мендерса. Действительно, юный Мендерс вызывал серьезные подозрения. В тот вечер в «Вороновом гнезде» он выказывал все признаки крайнего нервного возбуждения. Кроме того, вам известна необычная судьба этого молодого человека, которая, безусловно, наложила отпечаток на его отношение к жизни и к людям. К тому же у него довольно явно выраженный комплекс неполноценности, который часто толкает человека на путь преступления. Да и молод он еще, не успел обрести ту уравновешенность, которая приходит с годами. Вы помните, что он ссорился с мистером Беббингтоном и открыто выказывал неприязнь по отношению к нему. А как он появился в Мелфорт Эбби? Разве это не подозрительно? А нелепая история с письмом от сэра Бартоломью Стренджа? А газетная вырезка, которую подобрала мисс Уиллс?

Таким образом, Оливер Мендерс по всем признакам должен был возглавлять список подозреваемых.

И тут-то, друзья мои, у меня возникло странное чувство. С одной стороны, преступник, очевидно, должен был присутствовать на обоих званых обедах, другими словами, это один из тех семи, что внесены в список. Но вместе с тем у меня было такое ощущение, что эта очевидность подстроена специально. Будто кто-то заранее рассчитал, что к такому именно выводу должен прийти любой здравомыслящий человек, способный рассуждать логически. И вот тогда я понял, что мне подсунули ловко намалеванную декорацию. Преступник умен, и он рассчитал безошибочно: каждый, чье имя значится в этом списке, окажется под подозрением, поэтому его — или ее — имени здесь быть не должно.

Другими словами, убийца Стивена Беббингтона и сэра Бартоломью Стренджа должен был присутствовать на обоих званых обедах, но на одном из них не явно.

Есть ли такие, кто на первом обеде был, а на втором не был? Да, это сэр Чарлз Картрайт, мистер Саттертуэйт, мисс Милрей и миссис Беббингтон. Мог ли кто-нибудь из них присутствовать на втором обеде в каком-то ином обличье? Сэр Чарлз и мистер Саттертуэйт были во Франции, мисс Милрей в Лондоне, миссис Беббингтон в Лумауте. Значит, можно заподозрить мисс Милрей и миссис Беббингтон. Но встает вопрос: могла ли мисс Милрей сделать так, чтобы ее не узнали? У нее характерное лицо. Оно врезается в память. Такое лицо не загримируешь. Уверен, появись мисс Милрей в Мелфорт Эбби, ее бы сразу узнали. То же самое можно сказать и о миссис Беббингтон.

Теперь спросим себя: могли ли мистер Саттертуэйт и сэр Чарлз присутствовать в Мелфорт Эбби и чтобы окружающие об этом даже не догадывались? Что касается мистера Саттертуэйта, то это возможно, но не более того; а вот с сэром Чарлзом дело обстоит иначе.

Он актер, он привык играть. Какую же роль он мог играть на этот раз?

Тут я стал размышлять о дворецком Эллисе. Загадочная личность этот Эллис. Появился невесть откуда за две недели до убийства, а потом исчез, как в воду канул. Почему не напали на его след? Да потому, что на самом деле никакого Эллиса на свете нет и не было. А было актерское искусство, костюм и грим.

Возможно ли такое, спросите вы. Ведь в Мелфорт Эбби каждый лакей знает сэра Чарлза Картрайта, который был близким другом сэра Бартоломью Стренджа. Ну, с прислугой все ясно. Сэр Чарлз ничем не рисковал: если кто-то из них его узнает — не беда, все можно обратить в шутку. Если же за две недели никто ничего не заподозрит, значит, все в порядке, можно действовать. Я припомнил то, что прислуга говорила о дворецком. Он был «совсем как настоящий джентльмен», служил в хороших домах, знал светские сплетни. Тут нет ничего особенного. Но вспомните одну важную подробность. Алиса, горничная, сказала об Эллисе: он «делал все вроде, что полагается, но как-то не так, как другие». Когда я это услышал, то сразу понял, что мое предположение правильно.

Теперь поговорим о сэре Бартоломью Стрендже. Трудно предположить, что сэр Чарлз мог его провести. Сэр Бартоломью должен был знать о розыгрыше. Есть ли этому доказательства? Есть.

В самом начале расследования проницательный мистер Саттертуэйт обратил внимание на то, что сэр Бартоломью вопреки своей обычной манере шутил с Эллисом: «Вы славный малый, Эллис, вам просто цены нет!» Вполне понятное замечание, если предположить, что дворецкий — сэр Чарлз Картрайт и что сэр Бартоломью посвящен в тайну.

Сэр Бартоломью, очевидно, считал перевоплощение сэра Чарлза удачной шуткой. Может быть, даже они заключили пари. Видимо, доктор собирался разыграть гостей. Помните, он говорил, что готовит сюрприз. Этим и объясняется его необычная веселость. Между тем, заметьте, есть еще время отступить. Если бы в этот вечер кто-то узнал в Эллисе сэра Чарлза Картрайта, непоправимого несчастья не случилось бы. Все превратили бы в шутку. Но никто не обратил внимания на этого немолодого, чуть прихрамывающего дворецкого с его потемневшими от белладонны[257] глазами, бакенбардами и родимым пятном на запястье. Какая улика для опознания! Как тонко все продумано! Однако, увы, полный провал! Люди, оказывается, в большинстве своем совсем ненаблюдательны. Казалось бы, описывая Эллиса, все должны были упомянуть о родимом пятне, а его за целых две недели никто даже не заметил! Кроме дотошной мисс Уиллс. Впрочем, к ней мы скоро вернемся.

Что происходит потом? Сэр Бартоломью умирает. Не своей смертью. На этот раз никто в этом не сомневается. Приходит полиция. Допрашивают Эллиса и всех остальных. Ночью Эллис исчезает, воспользовавшись потайным ходом, затем вновь обретает свой обычный облик и спустя пару дней уже разгуливает по парку в Монте-Карло, ожидая известия о смерти друга и готовясь выразить приличествующие случаю удивление, сожаление и прочее.

Это, напоминаю, всего лишь версия. У меня нет доказательств, но все последующие события подтверждают мою правоту. Карточный домик, построенный мною, не падает. А письма, найденные под камином в комнате Эллиса, спросите вы. Но ведь именно сэр Чарлз их обнаружил!

Письмо, в котором сэр Бартоломью якобы просит юного Мендерса подстроить аварию, сэр Чарлз тоже пишет сам. Что может быть легче? Если Мендерс не уничтожит это письмо, сэр Чарлз, он же Эллис, сам это сделает. Ведь подсунул же он Оливеру в бумажник газетную вырезку!

Теперь перейдем к третьей жертве — миссис де Рашбриджер. Когда мы впервые о ней слышим? Сразу же после рассказа горничной о том, как сэр Бартоломью, к ее удивлению, шутит с Эллисом и называет его славным малым, что совершенно несвойственно доктору. Сэру Чарлзу любой ценой надо отвлечь внимание мистера Саттертуэйта от этой опасной темы, и он торопливо спрашивает у горничной, что дворецкий сообщил сэру Бартоломью. Она называет имя пациентки — миссис де Рашбриджер. Сэр Чарлз делает все, чтобы обратить внимание мистера Саттертуэйта на эту никому не известную женщину и поскорее замять разговор о дворецком. Он идет в санаторий и расспрашивает старшую сестру. Словом, сэр Чарлз из кожи вон лезет, чтобы направить следствие по ложному пути.

Рассмотрим роль, которую играет в этой драме мисс Уиллс — весьма любопытная личность. Она из тех людей, образ которых невозможно удержать в памяти. Она не блещет ни красотой, ни остроумием, ни обаянием. Ее просто невозможно описать. Однако она чрезвычайно умна и наблюдательна. В своих произведениях она берет реванш. Она зло и беспощадно мстит людям. Из всех сидевших за столом только она одна обратила внимание на дворецкого. Возможно, что-то в его облике поразило ее, не знаю. Наутро после убийства жадное любопытство заставило ее, как выразилась горничная, сунуть нос в чужие дела. Она заглянула в комнату Дейкерсов, она ходила на ту половину, где живет прислуга. Ее вел инстинкт мангусты[258].

Она одна вызывала у сэра Чарлза некоторое беспокойство. Вот почему он сам хотел ею заняться. Разговаривая с ней, он совершенно успокоился. Особенно порадовало его то, что она заметила родимое пятно. А потом случилось непредвиденное. Думаю, до этой минуты в сознании мисс Уиллс образы Эллиса и сэра Чарлза не связывались между собой. Наверное, Эллис ей просто смутно кого-то напомнил. Но, как я уже говорил, она необыкновенно наблюдательна. Когда дворецкий подавал блюда, она невольно обратила внимание на его руки.

Тогда ей не пришло в голову, что Эллис — это сэр Чарлз. Но теперь у нее вдруг мелькнуло подозрение. Она попросила сэра Чарлза сделать вид, что он подает ей блюдо с овощами. Ей, как вы, наверное, догадываетесь, было все равно, на какой руке у него родимое пятно — на правой или на левой. Она выдумала этот предлог, чтобы хорошенько рассмотреть его руки в том же положении, в каком она видела руки Эллиса.

Вот тут-то она все и поняла. Но мисс Уиллс женщина со странностями. Она в одиночестве упивалась своим открытием. Кроме того, она никоим образом не была уверена, что сэра Бартоломью Стренджа убил сэр Чарлз. Ну, сыграл роль дворецкого, да, но это вовсе не означает, что он убийца. Сколько ни в чем не повинных людей молчат, потому что боятся навлечь на себя подозрение.

Итак, мисс Уиллс держала свое открытие в тайне — и наслаждалась этим. Однако сэр Чарлз был встревожен. Ему не давало покоя выражение злобного торжества у нее на лице, которое он случайно подглядел, выходя из комнаты. Она что-то знает. Что? Не о нем ли? Хотя уверенности у него не было, он чувствовал, что это касается дворецкого Эллиса. Сначала мистер Саттертуэйт, теперь мисс Уиллс. Надо отвлечь внимание от опасной темы и обратить его на что-то другое. У сэра Чарлза созрел план — простой, дерзкий, который, как он надеялся, введет всех в заблуждение.

В тот день, когда я вас пригласил к себе на коктейль, сэр Чарлз, вероятно, встал рано поутру. Он отправился в Йоркшир и, переодевшись в лохмотья, подговорил мальчишку отправить телеграмму. Затем вернулся в Лондон как раз вовремя, чтобы принять участие в том маленьком представлении, которое я задумал. Но сэр Чарлз сделал и кое-что еще. Он отправил коробку шоколадных конфет миссис де Рашбриджер, женщине, которую он никогда не видел и о которой ничего не знал.

Вам известно, что произошло в тот вечер. Видя, как встревожен сэр Чарлз, я был твердо уверен: мисс Уиллс что-то подозревает. Когда сэр Чарлз разыграл сцену смерти, я наблюдал за лицом мисс Уиллс. На нем отразилось изумление. И я понял, что мисс Уиллс подозревала сэра Чарлза в убийстве. Увидев, как он упал замертво, она удивилась и решила, что заблуждалась.

Но если мисс Уиллс подозревает сэра Чарлза, ей грозит большая опасность. Человек, совершивший два убийства, не остановится и перед третьим. И я протрубил тревогу: в тот же вечер я позвонил мисс Уиллс по телефону. По моему совету она не мешкая на следующее же утро уехала из дому. С тех пор она живет здесь, в этом отеле. Я был прав в своих опасениях — сэр Чарлз, вернувшись из Джиллинга, помчался в Тутинг. Но он опоздал. Птичка упорхнула.

Между тем все идет так, как он задумал. Миссис де Рашбриджер хочет сообщить нам что-то важное. Ее убивают, она ничего не успевает сказать. Какое трагическое совпадение! Прямо как в детективных романах, как в театре, как в кино! Снова декорации, картон, мишура.

Однако Эркюля Пуаро не проведешь. Помните, мистер Саттертуэйт мне сказал: «Миссис де Рашбриджер убили, чтобы она не рассказала нам того, что знала». «Или того, чего не знала», — заметил я тогда. Мистер Саттертуэйт был озадачен. Хотя можно было догадаться, в чем дело. Миссис де Рашбриджер убили, потому что на самом деле она вообще ничего не могла нам рассказать. Она ничего даже не знала о преступлении. Но сэру Чарлзу необходимо было, чтобы она умерла. И несчастную, ни о чем не подозревающую женщину убивают…

Сэр Чарлз уверен, что все идет как по маслу. Он не догадывается, что совершил ошибку… причем так глупо, совсем по-детски! Телеграмма от миссис де Рашбриджер была адресована мне, Эркюлю Пуаро, в отель «Ритц». Но ведь о том, что я занимаюсь этим делом, она знать никак не могла. Никто в тех местах об этом не знал. Какая глупая оплошность!

Eh bien, я значительно продвинулся в расследовании дела. Убийца был мне известен. Но я до сих пор не знал, почему он совершил первое преступление.

И я продолжал размышлять.

Как и прежде, я понимал, что главное звено в цепи преступлений — убийство сэра Бартоломью Стренджа. Почему же сэр Чарлз убил своего старого друга? Можно ли представить себе мотивы его поступков? Да, можно.

Послышался глубокий вздох. Сэр Чарлз Картрайт медленно поднялся и подошел к камину. Он стоял подбоченясь, сверху вниз глядя на Пуаро. Как сказал бы мистер Саттертуэйт, вылитый лорд Иглмаунт, надменно взирающий на жалкого, стряпчего, который осмелился обвинить его в мошенничестве. На породистом лице его светлости написано отвращение. Ни дать ни взять картина под названием «Благородный лорд и ничтожный плебей»[259].

— У вас слишком пылкое воображение, мосье Пуаро, — сквозь зубы процедил сэр Чарлз. — Стоит ли говорить, что в вашем повествовании нет ни слова правды. Как у вас хватило наглости, черт побери, преподнести нам эту дешевую стряпню. Впрочем, продолжайте, мне даже любопытно. Зачем, по-вашему, мне понадобилось убивать человека, с которым я дружил с детских лет?

Эркюль Пуаро, презренный буржуа, плебей, поднял взгляд на гордого аристократа, возвышавшегося над ним.

— Сэр Чарлз, у нас есть пословица — cherchez la femme[260]. Вот тут-то и зарыта собака. Я наблюдал за вами и за мадемуазель Литтон Гор. И слепому ясно, что вы влюблены, вы одержимы страстью, которую способен питать только очень немолодой человек к очень юной невинной девушке.

И ее сердце, как я заметил, принадлежит вам. Стоило вам сказать слово, и она призналась бы в своих чувствах. Но вы молчали. Почему?

Перед вашим другом, мистером Саттертуэйтом, вы притворялись этаким простодушным влюбленным, который не ведает, что возлюбленная отвечает на его чувства. Прикидывались, будто ревнуете мисс Литтон Гор к Оливеру Мендерсу. Не верю, что вы, человек столь светский, столь искушенный в отношениях с прекрасным полом, могли так обманываться. Нет, вы прекрасно понимали, что мисс Литтон Гор питает к вам нежные чувства.

Почему вы не женились? Ведь вам так этого хотелось. Стало быть, существовали какие-то препятствия. Какие же? Может быть, у вас уже есть жена? Но никто никогда об этом не заикался. Все считали вас холостяком. Возможно, вы женились в ранней юности, еще до того, как стали известным актером, спрашивал я себя.

Что же случилось с вашей женой? Если она жива, то почему никто ничего о ней не знает? Если вы живете врозь, то почему не развелись? Может быть, ваша жена католичка или она просто не одобряет разводов. Во всяком случае, все равно было бы известно, что у вас есть жена и что она живет отдельно от вас.

Бывают, однако, трагические обстоятельства, когда развод невозможен. Скажем, вашу жену приговорили к пожизненному заключению в тюрьме, или она находится в психиатрической больнице. Правда, если вы вступили в брак, будучи совсем молодым, об этом может никто не знать.

А если никому ничего не известно, то можно жениться на мисс Литтон Гор. Однако допустим, что старый друг вашего детства сэр Бартоломью Стрендж, почтенный доктор и честный человек, посвящен в вашу тайну. Он глубоко вам сочувствует, снисходительно смотрит на ваши любовные связи и беспорядочную жизнь, но вы понимаете, что он не станет молчать, глядя, как вы при живой жене вступаете в брак с ничего не подозревающей юной девушкой.

Стало быть, чтобы жениться на мисс Литтон Гор, необходимо устранить сэра Бартоломью Стренджа.

Сэр Чарлз засмеялся.

— А старый Беббингтон? По-вашему, он тоже все знал?

— Именно так я и подумал вначале. Но потом выяснилось, что никаких подтверждений этому нет. К тому же все равно никуда не деться от одного неоспоримого обстоятельства: у вас не могло быть никакой уверенности, что яд попадет мистеру Беббингтон у. Почему вы его убили? На этот вопрос я никак не мог ответить. И вдруг случайное замечание, брошенное мисс Литтон Гор, открыло мне глаза.

Яд был предназначен не Стивену Беббингтону. Он был предназначен любому из присутствующих, за исключением троих: мисс Литтон Гор, которой вы сами заботливо подали стакан, вас самого и сэра Бартоломью Стренджа, который, как известно, не пил коктейлей.

— Что за чепуха! Должен же быть какой-то повод! А я его не вижу! — вскричал мистер Саттертуэйт.

— Тем не менее он есть, — торжествующе сказал Пуаро. — Повод необычный… весьма необычный. Убийство Стивена Беббингтона не что иное, как генеральная репетиция.

— Что?

— Да, ведь сэр Чарлз актер. Его ведет актерская привычка. Прежде чем совершить убийство, надо его отрепетировать. Никаких подозрений возникнуть не может. Он ведь не получает никакой выгоды, кто бы из присутствующих ни умер. Кроме этого, как мы знаем, доказать, что он собирался отравить какое-либо определенное лицо, невозможно. Итак, друзья мои, генеральная репетиция проходит успешно. Мистер Беббингтон умирает, но никому и в голову не приходит, что это убийство. Сэр Чарлз вынужден сам наталкивать нас на мысль о преступлении, и он весьма доволен тем, что мы не принимаем всерьез его подозрений. Стаканы подменить ему тоже удается довольно легко. И он убеждается, что во время настоящего представления все сойдет без сучка без задоринки.

Как вам известно, события развивались немного иначе. На обеде у сэра Бартоломью среди гостей был доктор, который сразу заподозрил отравление. Теперь сэру Чарлзу не остается ничего другого, как всячески подогревать интерес к смерти Беббингтона. Надо, чтобы все поверили, будто убийство сэра Бартоломью — естественное следствие той смерти. Надо, чтобы все задумались над вопросом — почему убит Стивен Беббингтон, а не доискивались, кому и зачем понадобилось устранять сэра Бартоломью.

Однако сэр Чарлз не учел необычайную наблюдательность и деловитость мисс Милрей. Во-первых, она знала, что ее хозяин любит иногда производить химические опыты в полуразрушенной башне в саду. Во-вторых, она заметила, что никотин, который она заказывала для опрыскивания роз, расходуется необъяснимо быстро. Когда мисс Милрей прочла в газете, что мистер Беббингтон отравлен никотином, она с ее острым умом сразу поняла, чем занимался у себя в лаборатории сэр Чарлз.

Он добывал из раствора для опрыскивания роз чистый алкалоид.

Мисс Милрей не знала, как ей поступить. Она с детства была знакома с мистером Беббингтоном, и в то же время глубоко и преданно любила своего неотразимо-обаятельного хозяина, любила так, как способна любить только дурнушка.

В конце концов она решается уничтожить приборы в лаборатории сэра Чарлза. Сам он столь уверен в своей безопасности, что и не помышляет об этом.

Итак, мисс Милрей отправляется в Корнуолл, я следую за ней.

Сэр Чарлз снова засмеялся.

Сейчас, более чем когда-либо, он выглядел настоящим аристократом. На лице его выражалась брезгливость, точно он увидел крысу.

— Значит, эти старые химические приборы и есть все ваши улики против меня? — с презрением спросил он.

— Нет, — возразил Пуаро. — Еще ваш паспорт, где указано, когда вы уехали из Англии и когда вернулись. И Глэдис Мэри Бидон, жена Чарлза Бидона, находящаяся в психиатрической лечебнице в графстве Харвертон.

До этой минуты Мими не проронила ни звука и сидела, не шелохнувшись, точно статуя. Но тут она встрепенулась. У нее вырвался негромкий вскрик, похожий скорее на стон.

Сэр Чарлз повернулся к ней — движения его были неторопливы и величественны.

— Мими, вы ведь не верите ни единому его слову, правда?

Сэр Чарлз с улыбкой простер к девушке руки.

И Мими медленно двинулась к нему, будто он ее гипнотизировал. Ее глаза, в которых застыла мучительная мольба, неотрывно смотрели на него. Сделав несколько неверных шагов, она вдруг опустила глаза, дрогнула, не зная, куда идти, у кого искать поддержки.

Внезапно она вскрикнула и упала на колени перед Пуаро.

— Это правда? Правда?

Пуаро движением, исполненным доброты и сочувствия и в то же время твердым, положил руки ей на плечи.

— Правда, мадемуазель.

В полной тишине слышались только рыдания Мими.

Сэр Чарлз будто сразу постарел.

Теперь у него было лицо старика, на котором пагубные страсти оставили свой след.

— Будь ты проклят! — хрипло сказал он.

За всю свою долгую жизнь на сцене он не произнес реплики, в которой звучала бы такая неподдельная и такая бессильная злоба.

С этими словами сэр Чарлз повернулся и бросился вон из комнаты.

Мистер Саттертуэйт вскочил со стула, но Пуаро покачал головой, продолжая нежно гладить по волосам рыдающую Мими.

— Он сбежит! — кричал мистер Саттертуэйт.

— Нет, ему осталось одно — уйти. Медленно удалиться на глазах у публики или сразу исчезнуть со сцены.

В это время дверь бесшумно отворилась, и кто-то вошел. Это был Оливер Мендерс. Его лицо утратило столь привычное, презрительно-насмешливое выражение. Он побледнел, осунулся, и вид у него был несчастный.

— Посмотрите, мадемуазель, — мягко сказал Пуаро, наклоняясь к девушке. — Вот ваш друг. Он отвезет вас домой.

Мими поднялась с колен. Она молча смотрела на Оливера, точно не узнавая его, потом, споткнувшись, неуверенно сделала шаг к нему навстречу.

— Оливер… Отвези меня домой. О, пожалуйста, отвези меня поскорее домой.

Он обнял ее и повел к двери.

— Да, дорогая, пойдем. Пойдем.

Ноги у девушки подкашивались, она едва шла.

Оливер и мистер Саттертуэйт с двух сторон поддерживали ее. У двери она, казалось, взяла себя в руки, выпрямилась и вскинула голову.

— Благодарю. Мне уже лучше.

Пуаро поманил Оливера Мендерса, и молодой человек вернулся в комнату.

— Будьте с ней как можно деликатнее, — сказал Пуаро.

— Еще бы, сэр! Она самое дорогое, что есть у меня на свете, вы это знаете. Любовь к ней причинила мне так много страданий, так меня ожесточила. Но теперь я стану другим. Я буду для нее надежной опорой. И может быть, когда-нибудь…

— Верю, так и будет, — сказал Пуаро. — По-моему, в ее сердце уже пробуждались нежные чувства к вам, но тут явился он и поразил ее воображение. Эти знаменитости, которым все поклоняются, как они опасны для юной девушки! В один прекрасный день Мими вас полюбит, и вы построите здание своего счастья на прочном фундаменте.

Оливер вышел из комнаты, и Пуаро проводил его ласковым взглядом.

Вскоре вернулся мистер Саттертуэйт.

— Мосье Пуаро, — сказал он, — вы самый удивительный человек, которого я когда-либо знал.

Пуаро напустил на себя скромный вид.

— Вздор, право, вздор. Трагедия в трех актах. И вот занавес падает.

— Извините меня… — нерешительно начал мистер Саттертуэйт.

— Наверное, хотите, чтобы я что-то вам объяснил?

— Да, мне хотелось бы знать…

— Пожалуйста, спрашивайте.

— Почему вы иногда говорите по-английски безупречно, а иногда… не совсем?

Пуаро засмеялся.

— О, охотно объясню! Я и впрямь умею хорошо говорить по-английски. Однако, мой друг, ломаный английский дает неоценимые преимущества. Люди начинают вас немного презирать. «Иностранец! — говорят они. — И сказать-то по-английски ничего толком не умеет». Я не люблю нагонять на людей страх, я предпочитаю выглядеть в их глазах немного смешным. А еще обожаю хвастаться! «Э-э, приятель, — думает англичанин, — уж слишком ты о себе возомнил! Видно, не многого стоишь!» Так обычно думают англичане. А ведь это неверно. Понимаете, я таким образом усыпляю их бдительность. К тому же это уже стало привычкой…

— Господи! — воскликнул мистер Саттертуэйт. — Сколько мудрости! Прямо как у змеи!

Он задумался, затем огорченно сказал:

— А я вот, кажется, отнюдь не блестяще проявил себя в этом деле.

— Напротив. Вы первый обратили внимание на чрезвычайно существенное обстоятельство — на то, как сэр Бартоломью говорил с дворецким. Вы заметили, что мисс Уиллс необычайно наблюдательна и проницательна. Право, вы могли бы сами обо всем догадаться, если бы не были падки, как всякий заядлый театрал, на сценические эффекты.

Мистер Саттертуэйт заметно приободрился.

Внезапно его поразила какая-то мысль, у него даже челюсть отвисла.

— Боже мой! — вскричал он. — До меня только сейчас дошло! Ведь отравленный коктейль мог выпить любой из нас! Это мог быть я!

— Нет, друг мой, все могло обернуться куда хуже.

— Как?!

— Это мог быть я, — сказал Эркюль Пуаро.

РАЗБИТОЕ ЗЕРКАЛО Dead Man's Mirror 1937 © Перевод под редакцией М. Макаровой

1

Квартира была вполне современная. И обстановка в ней тоже: прямоугольные кресла, стулья с прямоугольными спинками. У окна стоял современный письменный стол, тоже прямоугольный. За столом восседал невысокий пожилой человек. Пожалуй, во всей комнате только его голова не имела углов. Она была яйцеобразной.

Мосье Эркюль Пуаро читал письмо:

«Станция: Уимперли Хэмборо Клоус

Для телеграмм: Хэмборо Сент-Мэри

Хэмборо Сен-Джон Уэстшир

24 сентября 1936

Мосье Эркюлю Пуаро

Милостивый государь!

В моей жизни произошли события, понуждающие искать деликатного и благоразумного вмешательства. Я слышал о вас хорошие отзывы и решил вам довериться. У меня есть основания полагать, что я стал жертвой мошенничества, но, дабы не причинять беспокойства семье, прибегать к помощи полиции не желаю. Сейчас я сам принимаю кое-какие меры, но по получении телеграммы вы должны будете немедленно выехать.

Буду чрезвычайно признателен, если вы оставите это письмо без ответа.

Преданный Вам Жерваз Шевени-Гор».

Брови мосье Эркюля Пуаро медленно поползли вверх.

— Кто такой этот Жерваз Шевени-Гор? — пробормотал он, потом подошел к книжному шкафу и, сняв с полки большой пухлый том, довольно легко нашел то, что искал.

«Шевени-Гор, сэр Жерваз Франсис Ксавье, 10-й баронет; титул — 1694; бывш. капитан 17-го Уланского полка; род. 18 мая 1878-го; ст. сын сэра Ги Шевени-Гора, 9-го баронета, и леди Клаудии Бретертон, 2-й дочери 8-го графа Уоллингфордского.

Женат: 1912, Ванда Элизабет, ст. дочь полковника Фредерика Арбатнота.

Образование: Итон. Участвовал в воен. действиях 1914-1918-го.

Увлечения: путешествия, охота на крупную дичь.

Адреса: Хэмборо Сент-Мэри, Уэстшир, и Лоундезсквер, 218.

Клубы: „Кавалерия“, „Путешественники“».

Пуаро несколько разочарованно покачал головой. На мгновение задумавшись, он направился к секретеру и достал оттуда стопку пригласительных билетов.

Лицо его просветлело.

— A la bonne heure![261] Именно это мне и нужно! Там он будет непременно.

Графиня встретила мосье Эркюля Пуаро с деланным радушием.

— Наконец-то вам удалось вырваться, мосье Пуаро! Это замечательно.

— Я тоже очень рад, мадам, — пробормотал Пуаро, кланяясь.

Он сумел ускользнуть от нескольких важных и блестящих персон — от знаменитого дипломата, не менее знаменитой актрисы и от всем известного предприимчивого лорда, — и наконец разыскал непременного участника всех светских раутов — мистера Саттертуэйта, ради встречи с которым он сюда и пришел.

Мистер Саттертуэйт дружелюбно защебетал:

— Милая графиня… Мне нравится бывать на ее приемах… Она личность — вы понимаете, что я имею в виду. Несколько лет назад, на Корсике, я много общался с ней…

Мистер Саттертуэйт имел склонность чрезмерно отягощать беседу перечислением всех своих титулованных знакомых. Вполне возможно, что он изредка с удовольствием общался и с простыми смертными, коих звали просто мистер Джонс, Браун или Робинсон, однако, если такое и случалось, он предпочитал об этом не распространяться. И все же было бы не совсем справедливо называть мистера Саттертуэйта законченным снобом. Он был азартным наблюдателем человеческой натуры, и, если верно говорится, что «со стороны виднее», мистеру Саттертуэйту на самом деле удавалось разглядеть в людях очень многое.

— Давненько мы с вами не виделись, друг мой. Я часто вспоминаю, как мне посчастливилось наблюдать за тем, как вы распутывали дело в «Вороновом гнезде». С тех пор я, как говорится, в курсе дела. Кстати, видел на прошлой неделе леди Мэри. Очаровательное создание — вся из ароматов трав и лаванды!

Слегка коснувшись пары свежих светских скандалов, связанных с неблагоразумным поступком графской дочери и неблаговидным поведением виконта, Пуаро вскользь упомянул имя Жерваза Шевени-Гора.

Мистер Саттертуэйт отреагировал мгновенно:

— О да, вот это уж действительно личность, доложу я вам! Недаром его прозвали Последним Баронетом.

— Простите, я не совсем понимаю…

Мистер Саттертуэйт снизошел до объяснения тонкостей родного языка иностранцу.

— Это шутка, понимаете, шутка. Конечно, на самом деле он не последний баронет в Англии. Просто он олицетворяет собой конец эпохи. Этакий дерзкий забияка и авантюрист — типичный бесшабашный герой романов прошлого века, который только и делает что заключает немыслимые пари и всегда их выигрывает.

И мистер Саттертуэйт стал подробно объяснять, что именно он имел в виду. В молодые годы Жерваз Шевени-Гор совершил кругосветное путешествие под парусом. Участвовал в экспедиции на Северный полюс. Вызвал на дуэль зарвавшегося лорда. На пари въехал в герцогский дворец верхом на своей любимой кобыле. А однажды в театре выпрыгнул из ложи прямо на сцену и посреди спектакля похитил знаменитую актрису.

Подобных историй о нем рассказывалось множество.

— Род Шевени-Гор очень древний, — продолжал мистер Саттертуэйт. — Сэр Ги де Шевени участвовал в Первом крестовом походе[262]. Теперь же их род, похоже, зачахнет. Старый Жерваз — последний урожденный Шевени-Гор.

— Разорено его имение?

— Никоим образом. Жерваз сказочно богат. Он владелец дорогостоящей недвижимости — угольных шахт, — а кроме того, еще в молодости ему удалось заполучить какой-то доходный рудник то ли в Перу, то ли где-то в Южной Америке. Удивительный человек. Невероятно удачлив, во всем.

— Он теперь уже немолод, да?

— Да, бедный старик Жерваз. — Мистер Саттертуэйт вздохнул и покачал головой. — Многие считают, что он совсем спятил. И в некотором смысле так оно и есть. Он и правда сумасшедший, но не душевнобольной и не маньяк, просто чудаковатый. Он всегда был большим оригиналом.

— А с годами оригинальность переросла в эксцентричность?

— Совершенно верно, мосье Пуаро. Именно это и произошло со стариной Жервазом.

— Он, наверно, стал излишне преувеличивать значительность своей персоны?

— О да. По-моему, для себя Жерваз всегда делил человечество на две группы: Шевени-Горы и все прочие.

— Непомерная фамильная гордость!

— Да. Всем Шевени-Горам свойственна дьявольская надменность, ставшая в их семействе законом. А у Жерваза, последнего в роду, она превратилась чуть ли не в манию. Послушаешь его, так он сам Господь Бог.

Пуаро задумчиво кивнул.

— Да, я предполагал нечто подобное. Я, знаете ли, получил от него письмо. В нем не просьба. В нем приказ!

— Высочайшее повеление, — хихикнул мистер Саттертуэйт.

— Вот именно. Надо полагать, сэру Жервазу и в голову не пришло, что Эркюль Пуаро — человек, чрезвычайно занятый! И что же, выходит, я должен все бросить и как послушный пес к нему мчаться! Как какое-то ничтожество, которое радуется любому поручению.

Мистер Саттертуэйт закусил губу, пытаясь сдержать улыбку. Вероятно, он понял, что Эркюль Пуаро мало чем отличается от Жерваза Шевени-Гора, когда задето его самолюбие.

— Вы совершенно правы, — пробормотал он. — Но вдруг причина, по которой он вас вызывает, очень серьезна?..

— Ничего подобного! — Пуаро возмущенно всплеснул руками. — Просто я, видите ли, в любой момент должен быть к его услугам! Вот вам и вся причина! Enfin, je vous demande![263]

И мосье Эркюль Пуаро снова возмущенно взмахнул руками. Этот энергичный жест лучше всяких слов пояснил, сколь глубоко он оскорблен.

— Если я вас правильно понял, вы ответили отказом, — сказал мистер Саттертуэйт.

— У меня пока не было такой возможности, — задумчиво произнес Пуаро.

— Но вы откажетесь?

Выражение лица Пуаро изменилось: гнев уступил место замешательству.

Он сказал:

— Как бы вам объяснить? Отказаться… да, поначалу я хотел поступить именно так. Но я не знаю… Бывает такое ощущение… Хоть и очень смутно… Но я предчувствую там что-то серьезное.

Последняя фраза не вызвала у мистера Саттертуэйта ни малейшего удивления.

— Да? — сказал он. — Это любопытно…

— Я думаю, — продолжал Эркюль Пуаро, — что человек, которого вы описали, может быть очень ранимым…

— Ранимым? — переспросил мистер Саттертуэйт, на сей раз слегка удивившись. Это слово как-то не вязалось с обликом Жерваза Шевени-Гора. Но мистер Саттертуэйт был понятлив и все схватывал на лету.

— Мне кажется, я вас понял, — задумчиво произнес он.

— Такой человек словно закован в латы! Доспехи крестоносцев — ничто в сравнении с надменностью, гордостью и апломбом. Такие латы — хорошая защита, отражающая удары стрел повседневности. Но есть опасность: закованный в латы может попросту не заметить, что на него нападают. Он хуже видит, хуже слышит, а тем более — чувствует.

Эркюль Пуаро замолчал, а потом спросил уже совсем другим тоном:

— А кто составляет семейство этого сэра Жерваза?

— Ну, во-первых, Ванда — жена. Она из Арбатнотов. Девушкой была очень хороша собой. Она и сейчас хороша. Хотя пугающе загадочна. Очень предана Жервазу. По-моему, увлекается оккультизмом[264]. Носит амулеты, всяких скарабеев[265], твердит всем, что в ней реинкарнировалась[266] египетская царица… Потом Руфь — их приемная дочь. Своих детей у них нет. Очень привлекательная и вполне современная девушка. Вот и вся семья. Не считая конечно же Хьюго Трента. Это племянник Жерваза. Памела Шевени-Гор вышла за Реджи Трента, и Хьюго — их единственный сын. Сейчас он сирота. Титул, естественно, не унаследует, но думаю, что большая часть состояния Жерваза в итоге достанется ему. Приятный молодой человек, учится в Оксфорде[267].

Пуаро задумчиво кивнул. Потом спросил:

— Сэра Жерваза конечно же огорчает, что у него нет сына, который унаследовал бы его имя и титул?

— Думаю, для него это настоящее горе.

— Судьба родового имени — вот что не дает ему покоя?

— Да.

Мистер Саттертуэйт не знал, что еще сказать. Он был сильно заинтригован. Потом все же осмелился спросить:

— У вас есть веские основания для поездки в Хэмборо Клоус?

Пуаро медленно покачал головой.

— Нет, — сказал он, — насколько я понимаю, оснований вообще нет. И все-таки я, кажется, поеду.

2

Эркюль Пуаро сидел в углу купе первого класса. За окном мелькали сельские пейзажи.

Пуаро с задумчивым видом достал из кармана сложенную телеграмму, развернул ее и перечитал:

«Выезжайте 16.30 со станции Панкрас[268] велите проводнику остановить поезд в Уимперли

Шевени-Гор».

Он сложил телеграмму и сунул ее в карман.

Проводник оказался услужлив. Джентльмен едет в Хэмборо Клоус? Да-да, для гостей сэра Жерваза Шевени-Гора мы всегда останавливаем в Уимперли. «Им, как вы понимаете, особая привилегия, сэр».

Попозже проводник наведывался к нему еще дважды: один раз, чтобы уверить пассажира, что купе останется целиком в его распоряжении; второй — чтобы сообщить об опоздании на десять минут.

По расписанию поезд должен был прибыть в 19.50, но, когда Эркюль Пуаро вышел на платформу маленькой пригородной станции и сунул в руку предупредительному проводнику положенные полкроны, было уже 20.02.

Раздался гудок, и Северный экспресс снова двинулся в путь. К Пуаро подошел высокий шофер в темно-зеленой форме.

— Мистер Пуаро? В Хэмборо Клоус?

Он взял аккуратный саквояж сыщика и направился к выходу со станции. Их ждал огромный «роллс-ройс»[269]. Шофер распахнул перед Пуаро дверцу машины, укрыл ему ноги роскошным шерстяным пледом, и они отъехали от станции.

Минут десять они ехали по проселочным дорогам, преодолевая крутые повороты и резкие спуски, в конце концов машина свернула в широкие ворота, по обеим сторонам которых восседали массивные каменные грифоны[270].

Они проехали через парк к дому. Дверь уже была открыта, и на ступеньках показался солидного вида дворецкий.

— Мистер Пуаро? Прошу за мной, сэр.

Дворецкий повел его через холл направо и распахнул дверь.

— Мистер Эркюль Пуаро, — объявил он.

В комнате было несколько человек, все в вечерних туалетах. Пуаро сразу понял — его здесь не ждали. Все присутствующие рассматривали его с искренним удивлением.

Наконец к нему неуверенно направилась высокая женщина с темными, чуть тронутыми сединой волосами.

Пуаро склонился к ее руке.

— Прошу простить меня, мадам, — сказал он. — К сожалению, мой поезд опоздал.

— Ничего страшного, — рассеянно ответила леди Шевени-Гор. Она по-прежнему смотрела на него озадаченно. — Ничего страшного, мистер… простите, я не расслышала…

— Эркюль Пуаро, — произнес он четко и внятно.

За его спиной тут же раздалось удивленное «Ах!», и он понял, что сэра Жерваза в этой комнате нет. Он тихо спросил:

— Вы знали о моем приезде, мадам?

— A-а… да… — Ее голос звучал совсем неубедительно. — Я думаю… По-моему… но я так рассеянна, мосье Пуаро. Все забываю. — В ее голосе послышалось некое грустное удовлетворение. — Я слышу то, что мне говорят. И вроде бы все понимаю, но слова лишь на миг задерживаются в моем мозгу — через секунду их уже нет! Исчезли! Словно мне никто ничего не говорил.

И, будто выполняя с большим опозданием свой долг, она рассеянно огляделась и пробормотала:

— Я думаю, все присутствующие вам знакомы.

Конечно же это было не так. Фраза просто была испытанным приемом, с ее помощью леди Шевени-Гор освобождала себя от повинности представлять гостей и, следовательно, от необходимости напрягать свою память, чтобы ненароком не переврать их имена.

Предпринимая сверхъестественные усилия, чтобы с честью выйти из сложного положения, она прибавила:

— Моя дочь Руфь.

Девушка, стоявшая перед Пуаро, была тоже высокая и темноволосая, но совершенно другого типа. В отличие от размытых, неопределенных черт лица леди Шевени-Гор у нее был точеный, почти орлиный нос и четкая линия подбородка. Черные волосы падали на плечи пышной волной мелких кудрей. Ее лицо было настолько чистым и румяным, что почти не требовало косметики. Эркюлю Пуаро редко доводилось встречать столь очаровательных девушек.

Кроме того, Пуаро сразу понял, что она не только красива, но и умна, и распознал некоторые черты ее характера — гордость и своенравие. Она заговорила, слегка растягивая слова, и Пуаро показалось, что она делала это намеренно.

— Как это здорово, — сказала она, — принимать у себя мосье Эркюля Пуаро! Видимо, Старик решил преподнести нам небольшой сюрприз.

— Так вы не знали, что я должен приехать, мадемуазель? — быстро спросил он.

— Даже не подозревала. Но раз так, мою книгу для автографов придется забрать только после обеда.

Из холла донеслись звуки гонга, дворецкий, распахнув двери, оповестил:

— Кушать подано.

Но раньше, чем прозвучало последнее слово — «подано», — произошло нечто странное. На лице чинного дворецкого отразилось — всего лишь на мгновение — крайнее изумление…

Сия метаморфоза длилась долю секунды, маска вышколенного слуги тут же вновь появилась на его лице. И тот, кто в это мгновение не смотрел на дворецкого, ничего не заметил. Однако Пуаро как раз смотрел и сразу насторожился.

Дворецкий замешкался в дверях. Хотя лицо его опять, как и положено, было бесстрастным, в позе осталась некоторая напряженность.

Леди Шевени-Гор неуверенно сказала:

— О Боже… это более чем странно. Нет, в самом деле, я… как же быть?

Руфь обернулась к Пуаро:

— Не удивляйтесь. Это невероятное замешательство вызвано тем, что мой отец впервые, по крайней мере за последние двадцать лет, опаздывает к ужину.

— Это более чем странно… — недоуменно пробормотала леди Шевени-Гор. — Жерваз никогда…

К ней подошел пожилой мужчина с отменной военной выправкой. Он добродушно посмеивался.

— Наш милый старина Жерваз! Наконец-то опоздал! Точность — вежливость королей. Клянусь честью, мы ему это попомним. Выходит, и ему не чужды человеческие слабости?

— Но Жерваз никогда не опаздывает, — тихо сказала леди Шевени-Гор, и в голосе ее звучало изумление.

Замешательство, вызванное этим незначительным contretemps[271], было нелепым, почти смешным. И все же Эркюлю Пуаро оно таковым не показалось… За этим замешательством он разглядел тревогу и даже мрачные предчувствия. К тому же ему показалось странным, что Жерваз Шевени-Гор не вышел встретить гостя, которого пригласил таким необычным образом.

Между тем стало очевидно, что никто из гостей не знает, как вести себя дальше. Никто из них еще не попадал в такое положение, в самом деле было от чего растеряться.

Наконец леди Шевени-Гор взяла инициативу в свои руки, если позволительно было так назвать ее действия. Ибо, говоря по правде, действия эти были весьма необычны.

— Снелл, — вопросила она, — а что ваш хозяин?..

Она не договорила, только выжидающе посмотрела на дворецкого.

Снелл, привыкший к ее манере изъясняться, сразу же отчеканил:

— Сэр Жерваз без пяти минут восемь спустился вниз и сразу прошел в кабинет, миледи.

— A-а, понятно… — Ее рот оставался открытым, а взгляд отсутствующим. — Как вы думаете… то есть… он слышал гонг?

— Я думаю, он непременно должен был его услышать, миледи, ведь гонг — прямо у двери кабинета. Я, разумеется, не знал, что сэр Жерваз все еще не вышел оттуда, иначе сообщил бы ему лично, что обед подан. Мне сделать это сейчас, миледи?

Леди Шевени-Гор ухватилась за это предложение с заметным облегчением.

— Да, благодарю вас, Снелл. Пожалуйста, сообщите ему. Да, конечно.

Когда дворецкий вышел из комнаты, она сказала:

— Снелл — просто сокровище. На него можно всецело положиться. Просто не знаю, что бы я делала без Снелла.

Кто-то с готовностью ей поддакнул, и опять в комнате повисло молчание. Эркюль Пуаро тем временем изучал присутствующих и обнаружил, что они заметно возбуждены. Он переводил взгляд с одного на другого, словно составлял в уме список. Двое пожилых мужчин: один — тот, что только что говорил, по виду военный, второй — худощавый, убеленный сединами, с плотно сжатыми губами, по виду типичный юрист. Двое молодых людей, очень непохожих друг на друга. Один — сдержанно высокомерный, с усиками, вероятно, племянник сэра Жерваза, тот самый, что учится в Оксфорде. Другого, с зачесанными назад лоснящимися волосами и, безусловно, весьма привлекательного, он причислил к более низкому сословию. Еще в комнате находились невысокая, средних лет женщина, с умными глазами, в пенсне, и огненно-рыжая девушка.

В дверях появился Снелл. Манеры его были безупречны, но под внешним беспристрастием снова угадывалось не положенное дворецкому волнение.

— Прошу простить, миледи, но дверь в кабинет заперта.

— Заперта? — встревоженно и возбужденно переспросил молодой мужской голос. Это заговорил привлекательный на вид молодой человек с гладко зачесанными волосами. Выйдя вперед, он предложил:

— Мне пойти посмотреть?..

Тут Эркюль Пуаро сумел тактично принять командование на себя. Он сделал это так естественно, что никому не показалось странным поведение незнакомца, который, едва ступив на порог, уже отдает приказания.

— Пойдемте, — сказал он. — Пройдем к кабинету. — И предложил, обращаясь к Снеллу: — Будьте любезны, проводите нас.

Снелл повиновался. Следом за ним шел Пуаро, затем толпой все остальные.

Миновав огромный холл, они прошли мимо большой разветвляющейся лестницы, мимо огромных старинных напольных часов и ниши в стене, где стоял гонг, потом по узкому коридорчику подошли к двери кабинета.

Чуть обогнав Снелла, Пуаро осторожно подергал за ручку. Она повернулась, но дверь не открылась. Пуаро легонько постучал в дверь костяшками пальцев. Потом громче, еще громче. В конце концов он опустился на колени и стал смотреть в замочную скважину.

Когда он поднялся на ноги и оглянулся, лицо его было суровым.

— Господа! — сказал Пуаро. — Нужно немедленно взломать дверь!

Под его руководством двое молодых людей, оба высокие и крепкого сложения, тут же на нее навалились. Задача была не из легких. Двери в Хэмборо Клоус были сработаны на совесть.

Наконец замок не выдержал, раздался звук треснувшего, расщепившегося дерева, и дверь распахнулась.

Все столпились у порога залитой светом комнаты и, замерев, смотрели на открывшееся их взглядам зрелище: за стоявшим слева от двери большим письменным столом из красного дерева боком к нему и спиной к вошедшим сидел, ссутулившись, грузный мужчина. Голова и верхняя часть его торса покоились на правом подлокотнике кресла, а правая рука безжизненно повисла. Прямо под ней, на ковре, поблескивал маленький пистолет…

Все было ясно без слов. Сэр Жерваз Шевени-Гор застрелился.

3

Какое-то время все, онемев, смотрели на эту картину. Пуаро шагнул вперед.

И тут Хьюго Трент громко произнес:

— Бог мой, Старик застрелился!

И сразу раздался протяжный, дрожащий стон леди Шевени-Гор:

— О Жерваз… Жерваз!

Пуаро резко бросил через плечо:

— Уведите леди Шевени-Гор. Ей тут делать нечего. Пожилой мужчина с военной выправкой послушно сказал:

— Пойдем, Ванда. Пойдем, дорогая. Теперь ему уже не поможешь. Все кончено. Руфь, иди присмотри за матерью.

Но Руфь Шевени-Гор протиснулась в комнату и теперь стояла рядом с Пуаро, который склонился над наводящим ужас телом, осевшим в кресле, — телом человека поистине Геркулесова сложения с бородкой викинга[272].

Руфь тихо и на удивление сдержанно, хотя заметно волнуясь, спросила:

— Вы совершенно уверены, что он… мертв?

Пуаро поднял глаза.

Лицо девушки выражало… Пуаро не смог точно определить, что именно оно выражало — Руфь старательно сдерживала свои эмоции. В любом случае это была не скорбь, скорее испуг или волнение.

Невысокая женщина в пенсне пробормотала:

— Моя дорогая, ваша матушка… не кажется ли вам?..

Рыжеволосая девушка истерично закричала:

— Так, значит, это была не пробка от шампанского! Значит, мы слышали выстрел…

Пуаро обернулся и окинул взглядом всех присутствующих.

— Кто-то должен связаться с полицией… — сказал он.

— Нет! — яростно воскликнула Руфь.

Пожилой мужчина, тот, что был похож на юриста, сказал:

— Боюсь, этого не избежать. Берроуз, не могли бы вы заняться этим? Хьюго…

Пуаро повернулся к молодому человеку с усами:

— Вы мистер Хьюго Трент? Я думаю, будет лучше, если все, кроме нас с вами, выйдут из комнаты.

И опять его командный тон не вызвал ни у кого возражений. Пожилой юрист выпроводил всех из комнаты. Пуаро и Хьюго Трент остались вдвоем.

Трент пристально посмотрел на Пуаро и спросил:

— Послушайте, а кто вы, собственно, такой? Я хочу сказать, что не имею об этом ни малейшего представления. Что вы здесь делаете?

Пуаро достал из кармана визитную карточку.

— Старик? Да, он мой дядя.

Уставившись на нее, Хьюго Трент сказал:

— Частный детектив? Гм-м… Конечно, я слышал вас… Но все равно не понимаю, что вы делаете здесь.

— Так, значит, вы не знаете, что ваш дядя… он ведь приходился вам дядей, не так ли?..

Взгляд Хьюго Трента быстро скользнул по мертвому телу.

— Вы не знали, что он вызвал меня?

Хьюго покачал головой.

— Понятия не имел.

В его тоне было нечто настораживающее, с трудом поддающееся описанию. Лицо сделалось каким-то застывшим и бессмысленным.

«Прекрасная маска, чтобы скрыть смятение», — подумал Пуаро.

Он тихо сказал:

— Это ведь район Уэстшира, если я не ошибаюсь? Я хорошо знаком со здешним начальником полиции, майором Риддлом.

— Риддл живет в полумиле[273] отсюда. Может, он сам и приедет.

— Это было бы очень кстати, — сказал Пуаро.

Он принялся медленно обходить комнату. Отдернул штору, внимательно осмотрел большие, до самого пола, окна, осторожно подергал за ручки. Окна были закрыты.

На стене позади стола висело круглое зеркало. Оно было разбито. Пуаро наклонился и что-то поднял с пола.

— Что это? — спросил Хьюго Трент.

— Пуля.

— Она прошла сквозь его голову и попала в зеркало?

— Похоже на то.

Пуаро аккуратно положил пулю на прежнее место. Подошел к столу. Здесь были ровными стопками разложены бумаги. На бюваре лежал замусоленный листок, на котором крупным, нетвердым почерком было написано «Простите».

Хьюго сказал:

— Наверное, написал прямо перед тем, как… сделать это.

Пуаро задумчиво кивнул.

Он снова посмотрел на разбитое зеркало, на покойника. Брови его сдвинулись, словно от удивления. Он подошел к треснувшей двери с выломанным замком. Он знал, что ключа в двери не было, иначе он ничего не увидел бы в замочную скважину. Однако на полу его тоже не было. Пуаро склонился над покойником и начал его обыскивать.

— Да, — сказал он. — Ключ у него в кармане.

Хьюго достал портсигар и закурил. Голос его был хриплым.

— Теперь, кажется, картина ясна, — сказал он. — Мой дядя заперся здесь, нацарапал эту записку — и застрелился.

Пуаро снова задумчиво кивнул.

— Но я не понимаю, зачем он вызвал вас, — недоумевал Хьюго.

— Так сразу и не объяснишь. Мистер Трент, может, пока не приехала полиция, вы расскажете мне, что собой представляют те люди, которых я застал здесь сегодня вечером?

— Какие люди? — Хьюго был очень рассеян. — Ах да… Извините. Может, присядем? — Он указал на диванчик в углу комнаты, подальше от тела. И отрывисто заговорил: — Ну, Ванда — моя тетка, это вы знаете. И Руфь, моя двоюродная сестра. С ними вы знакомы. Другая девушка — Сьюзан Кардуэлл. Она гостит здесь. Потом полковник Бьюри. Это старый друг нашей семьи. И мистер Форбс. Он тоже наш давнишний друг, а кроме того, адвокат всего семейства, ну, и… сами понимаете… Оба старикана были неравнодушны к Ванде, когда она была молода, и до сих пор безраздельно преданы ей. Смешно, но довольно трогательно. Еще Годфри Берроуз, секретарь старика, то есть дяди, и мисс Лингард — она приехала сюда, чтобы помочь ему писать историю Шевени-Горов. Она готовит для писателей исторические справки. Вот, пожалуй, и все.

Пуаро кивнул. Потом сказал:

— Насколько я понял, вы слышали выстрел?

— Да, слышали. Подумали — пробка от шампанского, во всяком случае, я так подумал. Сьюзан и мисс Лингард приняли его за выхлоп автомобиля, тут ведь совсем рядом дорога, вы же знаете.

— Когда это было?

— Минут десять девятого. Снелл только-только первый раз ударил в гонг.

— А где вы находились, когда услышали выстрел?

— В холле. Мы… мы смеялись… понимаете, спорили, откуда этот звук. Я сказал, что из столовой, Сьюзан — что со стороны гостиной, мисс Лингард показалось, что сверху, а Снелл сказал — с дороги, просто слышно было через окна второго этажа. Сьюзан спросила: «Есть другие версии?» Я засмеялся и сказал, что так вот и совершаются убийства! Теперь даже и вспоминать об этом тошно.

Его лицо нервно передернулось.

— И никому не пришло в голову, что это застрелился сэр Жерваз?

— Да нет, конечно же нет.

— А у вас нет никаких соображений на этот счет? Почему он покончил с собой?

Хьюго, подумав, сказал:

— Ну, мне, видимо, не следует это говорить…

— Стало быть, у вас имеются кое-какие соображения, верно?

— Ну… это… это трудно объяснить. Конечно, я не ожидал, что он покончит с собой, но в то же время и не очень-то удивился. Честно говоря, мосье Пуаро, мой дядя был не в своем уме. Это все знали.

— Вы считаете это достаточной причиной?

— Ну, люди довольно часто кончают жизнь самоубийством, если они слегка не в себе.

— Ну да, как все замечательно просто.

Хьюго вытаращил на него глаза.

Пуаро снова встал и бесцельно зашагал по комнате. Мебель здесь была удобная, хотя и по-викториански[274]громоздкая. Солидные книжные шкафы, огромные кресла и несколько стульев с прямой спинкой — подлинный чиппендейл. Украшений было немного, но некоторые бронзовые безделушки на камине привлекли внимание Пуаро и явно вызвали его восторг. Он брал их одну за другой, внимательно разглядывал, а потом осторожненько ставил на место. С одной из фигурок, крайней слева, он что-то соскреб ногтем.

— Что там такое? — без особого интереса спросил Хьюго.

— Пустяки. Крошечный осколок зеркала.

— Надо же, пуля зеркало разбила… — сказал Хьюго. — Разбитое зеркало — это к несчастью. Бедный старина Жерваз… Наверно, ему слишком долго в этой жизни везло.

— Ваш дядя был везучим человеком?

Хьюго засмеялся.

— О, настолько, что стал притчей во языцех! Все, к чему он прикасался, превращалось в золото! Ставил на слабую лошадь — она приходила первой! Вкладывал деньги в неприбыльную шахту, там тут же обнаруживали рудную жилу! Он каким-то непостижимым образом находил выход из самых безвыходных ситуаций. А сколько раз он просто чудом спасался от смерти! Отличный был старик, в определенном смысле. И много чего повидал, уж точно больше, чем его ровесники.

Пуаро как бы между прочим спросил:

— Вы были привязаны к дяде, мистер Трент?

Этот вопрос несколько озадачил Хьюго Трента.

— Ну… да… конечно, — неуверенно произнес он. — Понимаете, иной раз с ним бывало трудновато. Сами понимаете, когда живешь под одной крышей… К счастью, я редко с ним виделся.

— А к вам он хорошо относился?

— Не настолько, чтобы это было заметно! По правде говоря, его скорее… как бы это сказать, раздражал сам факт моего существования.

— Как это?

— Ну, понимаете, у него не было родного сына, и это здорово его огорчало. Он совсем помешался на своих Шевени-Горах, вернее, на их родословной. Мысль о том, что, когда он умрет, Шевени-Горы исчезнут с лица земли, его просто убивала. Понимаете, этот род восходит к нормандским завоевателям[275]. А Старик — последний в роду.

Наверное, для него это действительно была трагедия.

— А сами вы так не считаете?

Хьюго пожал плечами.

— По-моему, все это давно себя изжило.

— Что же будет с имением?

— Даже не знаю. Может, ко мне перейдет. А может, он завещал его Руфи. Но до смерти Ванды оно, вероятно, будет принадлежать ей.

— Что же, ваш дядя ничего не говорил о своих намерениях?

— Ну, была у него одна заветная мечта.

— И какая?

— Он хотел, чтобы мы с Руфью поженились.

— Это, без сомнения, было бы очень удобно.

— Куда уж удобнее. Но Руфь… у нее, знаете ли, имеются свои планы. Не забывайте, она чрезвычайно привлекательна и знает себе цену. Она совсем не торопится выйти замуж и угомониться.

Пуаро подался вперед.

— Ну, а вы сами хотели бы этого, мосье Трент?

Хьюго устало сказал:

— Какая разница, на ком жениться? В наши дни так просто развестись. Если не угадаешь, ничто не мешает развязаться и начать все сначала.

Дверь отворилась, и вошел Форбс в сопровождении высокого щеголеватого мужчины.

Он кивнул Тренту.

— Привет, Хьюго, мне очень жаль. Такой удар для всех вас.

Эркюль Пуаро вышел вперед.

— Как поживаете, майор Риддл? Вы меня помните?

— Да, конечно. — Начальник полиции пожал ему руку. — Вы здесь? — В голосе его было легкое недоумение. Он вопрошающе посмотрел на Пуаро.

4

— Ну? — спросил майор Риддл.

Это было двадцать минут спустя. Очень выразительное «Ну?» Риддла было адресовано полицейскому врачу, немолодому долговязому человеку с седыми волосами.

Тот пожал плечами.

— С момента смерти прошло минут сорок, от силы пятьдесят. Я знаю, что вам не нужны подробности, поэтому перейду сразу к делу. Потерпевший убит выстрелом в голову. В момент выстрела пистолет находился на расстоянии нескольких сантиметров от правого виска. Пуля прошла навылет.

— Явное самоубийство?

— Да, явное. Тело после этого осело в кресле, и пистолет выпал из руки.

— Пулю нашли?

— Да. — Доктор показал ее.

— Отлично, — сказал майор Риддл. — Остается выяснить, от этого ли она пистолета. Отрадно, что дело ясное и не возникло никаких вопросов.

Эркюль Пуаро мягко спросил:

— Доктор, у вас действительно нет никаких вопросов?

Доктор, чуть подумав, ответил:

— Ну-у… разве что… он, видимо, немного наклонился вправо, когда стрелялся. Если бы он сидел прямо, пуля угодила бы в стену под зеркалом, а не в самую его середину.

— Не самая удобная поза для самоубийства, — заметил Пуаро.

Доктор пожал плечами.

— Ну… думать об удобстве… когда решаешься покончить со всем… — Он не договорил.

Майор Риддл спросил:

— Можно забирать тело?

— Да, у меня все. Осталось только вскрытие.

— Ну, а у вас, инспектор? — Майор Риддл повернулся к рослому господину с бесстрастным лицом. В штатском.

— Порядок, сэр. Все, что нужно, сделано. Осталось только снять с пистолета отпечатки пальцев покойника.

— Хорошо, заканчивайте с этим.

Бренные останки Жерваза Шевени-Гора увезли. Начальник полиции и Пуаро остались вдвоем.

— Что ж, — сказал майор Риддл, — все совершенно ясно, никакой мороки. Дверь заперта, окна закрыты, ключ от двери в кармане у покойного. Все как в учебнике по криминалистике. Кроме одного обстоятельства.

— Какого же, друг мой? — поинтересовался Пуаро.

— Вас! — резко сказал Риддл. — Вы-то что здесь делаете?

В ответ Пуаро молча протянул ему письмо, полученное от покойного неделю назад, и телеграмму, которая, собственно, и привела его сюда.

— Гм! Любопытно. Есть над чем подумать. Это ведь имеет непосредственное отношение к самоубийству.

— Совершенно с вами согласен.

— Нужно проверить всех, кто находился в доме.

— Могу их вам назвать. Я как раз расспрашивал мистера Трента. Он всех перечислил. Майор Риддл, вы, вероятно, что-нибудь знаете об этих людях?

— Разумеется, мне кое-что известно. Леди Шевени-Гор тоже с большими странностями, как и старый сэр Жерваз. Только со своими… Они были преданы друг другу, эти двое помешанных. Она — удивительнейшее существо, порой просто поражает своей проницательностью. У нее непостижимый дар попадать прямо в точку. Над ней посмеиваются, и, по-моему, она это знает, но ее это совершенно не трогает. Сама же она начисто лишена чувства юмора.

— Я правильно понял, что мисс Шевени-Гор — приемная, а не родная их дочь?

— Да.

— Очень красивая молодая леди.

— Чертовски привлекательная девица. Свела с ума почти всех молодых людей в округе. Сначала завлекает их, а потом дает отставку и смеется над ними. Прекрасная наездница, и руки золотые.

— Думаю, это к делу не относится.

— Да, наверное… Теперь насчет остальных. Я конечно же знаю Бьюри. Он почти все время здесь. Привык к этому дому, как привыкают кошки. Этакий адъютант при леди Шевени-Гор. Старый друг семьи. Они очень давно знакомы. По-моему, у них с покойным были общие дела в какой-то компании, которую он, Бьюри, возглавлял.

— А что вы скажете об Освальде Форбсе?

— Вроде бы я как-то его видел.

— Мисс Лингард?

— Впервые о ней слышу.

— А мисс Сьюзен Кардуэлл?

— Довольно симпатичная рыжеволосая девица? Последнее время я часто видел ее вместе с Руфью.

— Мистер Берроуз?

— Да, этого я знаю. Секретарь Шевени-Гора. Между нами говоря, он мне не очень нравится. Хорош собой и знает это. Но чего-то ему явно недостает.

— А давно он у сэра Жерваза?

— Кажется, года два.

— Я никого не упустил, как вы ду?..

Пуаро замолчал, поскольку в комнату стремительно вошел высокий белокурый мужчина, одетый просто в костюм, а не в смокинг. Он запыхался и явно был встревожен.

— Добрый вечер, майор Риддл. Болтают, будто сэр Жерваз застрелился, я, как услышал, сразу сюда. Снелл говорит, что так и есть. Невероятно! Не могу поверить!

— Это правда, Лэйк. Позвольте вас представить. Это капитан Лэйк, управляющий поместьем сэра Жерваза. О мосье Эркюле Пуаро вы, должно быть, наслышаны.

Лицо Лэйка выразило нечто похожее на восторг, смешанный с недоверием.

— Мосье Эркюль Пуаро? Бесконечно рад познакомиться с вами. По крайней мере… — Он замолчал, улыбка исчезла с его лица, уступив место тревоге и подавленности. — Сэр, в этом самоубийстве… ведь в нем нет чего-нибудь… этакого?

— А почему в нем должно быть что-то, как вы говорите, «этакое»? — резко спросил начальник полиции.

— Ну, просто раз здесь мосье Эркюль Пуаро… Ну, и вообще, потому, что все это так нелепо… нелепо и невероятно!

— Нет-нет, — быстро проговорил Пуаро. — Я здесь не по поводу происшедшего. Когда это случилось, я уже был в доме — в качестве гостя.

— A-а, понятно. Странно, что он ничего не сказал мне о вашем приезде, когда мы с ним сегодня днем просматривали счета.

Пуаро тихо спросил:

— Вы дважды произнесли слово «невероятно», капитан Лэйк? Вас настолько поразило самоубийство сэра Жерваза?

— Разумеется. Он, конечно, был не совсем здоров… это ни для кого не секрет, и тем не менее не могу представить, чтобы он решился лишить человечество своей персоны.

— Да, — сказал Пуаро. — Вот то-то и оно.

И он с одобрением взглянул в честные и умные глаза молодого человека.

Майор Риддл прокашлялся.

— Капитан Лэйк, раз уж вы здесь, может, присядете и ответите на несколько вопросов?

— Конечно, сэр.

Лэйк уселся напротив Риддла и Пуаро.

— Когда вы в последний раз видели сэра Жерваза?

— Сегодня днем, около трех часов. Нужно было проверить кое-какие счета и решить вопрос об аренде одной фермы.

— Как долго вы у него пробыли?

— Примерно полчаса.

— Вспомните хорошенько, не было ли в его поведении чего-нибудь необычного.

Молодой человек задумался.

— Пожалуй, нет. Он, правда, был слегка возбужден, но не настолько, чтобы это можно было назвать необычным.

— Не был ли он вроде как чем-то угнетен или подавлен?

— Напротив, он был в прекрасном настроении. В последнее время он вплотную занялся историей своего рода и поэтому был очень собой доволен.

— И как давно он этим занимался?

— Примерно с полгода.

— Тогда тут и появилась мисс Лингард?

— Нет. Она приехала месяца два назад, когда он понял, что не в состоянии один проделать всю исследовательскую работу.

— Значит, по-вашему, он был собой доволен?

— О да! Весьма доволен! Он искренне считал, что в этом мире нет ничего важнее его родословной.

В голосе молодого человека послышалась горечь.

— Значит, по вашим сведениям, у сэра Жерваза не было никаких неприятностей?

— Нет, — ответил, чуть помедлив, Лэйк. Неожиданно в разговор вступил Пуаро:

— Как вы думаете, сэр Жерваз не беспокоился о своей дочери?

— О дочери?

— Именно так я и сказал.

— Насколько я знаю, нет, — сдавленным голосом ответил молодой человек.

Пуаро не стал развивать эту тему. А майор Риддл сказал:

— Что ж, спасибо вам, Лэйк. Может, вы пока побудете здесь — на случай, если возникнут еще какие-нибудь вопросы?

— Конечно, сэр. — Он встал. — Я могу быть чем-нибудь вам полезен?

— Да, пришлите, пожалуйста, дворецкого. И узнайте, пожалуйста, как себя чувствует леди Шевени-Гор, могу ли я с ней побеседовать, или сейчас ей это слишком тяжело.

Молодой человек кивнул и быстрым шагом вышел из комнаты.

— Симпатичный молодой человек, — сказал Эркюль Пуаро.

— Да, славный парень и работает неплохо. Все его любят.

5

— Присаживайтесь, Снелл, — дружески сказал майор Риддл. — Мне очень о многом надо вас порасспросить. Наверное, случившееся было для вас сильным потрясением.

— Еще бы, сэр. Благодарю вас, сэр. — Снелл опустился на стул, глядя на Риддла все с той же настороженностью.

— Вы ведь здесь очень давно?

— Шестнадцать лет, сэр, с тех самых пор, как сэр Жерваз… э-э… так сказать, прочно здесь осел.

— Ах да, ведь ваш хозяин в свое время любил попутешествовать.

— Да, сэр. Он и на Северном полюсе побывал, и во всяких других интересных местах.

— А теперь, Снелл, скажите мне: когда вы сегодня вечером видели хозяина в последний раз?

— Я был в столовой, сэр, проверял, все ли готово к обеду. Дверь в холл была открыта, и я видел, как сэр Жерваз спустился вниз, прошел через холл и свернул в коридор — к кабинету.

— В котором часу это было?

— Почти в восемь. До восьми оставалось минут пять.

— Тогда вы и видели его в последний раз?

— Да, сэр.

— Вы слышали выстрел?

— Да, сэр, конечно; но, разумеется, мне тогда и в голову не пришло, что это выстрел… Разве такое удумаешь?

— А что вы подумали?

— Что это выхлоп машины, сэр. Дорога ведь прямо за оградой парка. Или выстрел в лесу — какой-нибудь браконьер. Я и не представлял себе…

Майор Риддл перебил его:

— Когда это было?

— Ровно в восемь минут девятого, сэр.

Начальник полиции резко спросил:

— Вы что же, так точно помните время?

— Очень просто сэр. Я только-только дал первый гонг.

— Первый гонг?

— Да, сэр. Сэр Жерваз распорядился, чтобы за семь минут до гонга на обед всегда давали еще один гонг. Он всегда требовал, сэр, чтобы ко второму гонгу все уже собирались в гостиной. Я давал второй гонг, шел в гостиную, объявлял, что обед готов, и все шли в столовую.

— A-а, теперь я понял, почему у вас было такое удивленное лицо, когда вы звали обедать, — сказал Эркюль Пуаро. — Ведь сэр Жерваз обычно уже находился в это время в гостиной?

— Всегда. Не припомню случая, чтобы он отсутствовал, сэр. Я был потрясен. Я подумал…

И снова майор Риддл резко перебил его:

— А все остальные в это время тоже обычно уже находились там?

Снелл кашлянул.

— Того, кто опоздал к столу, сэр, никогда больше не приглашали в дом.

— Гм… очень уж сурово.

— Сэр Жерваз, сэр, нанял повара, который раньше служил у императора Моравии[276]. Он любил повторять, сэр, что обед священ, как религиозный обряд.

— А как к этому относились члены семьи?

— Леди Шевени-Гор всегда старалась не огорчать мужа, сэр, и даже мисс Руфь не осмеливалась опаздывать к столу.

— Любопытно, — пробормотал Эркюль Пуаро.

— Ясно, — сказал Риддл. — Обед в четверть девятого, а первый гонг вы, как обычно, дали в восемь минут девятого?

— Именно так, сэр… но не совсем, как обычно. Обычно обед у нас ровно в восемь. Это сегодня сэр Жерваз приказал, чтобы подали в четверть девятого, поскольку ждал джентльмена, который должен был приехать последним поездом.

Тут Снелл слегка поклонился Пуаро.

— Когда ваш хозяин шел к себе в кабинет, не выглядел ли он чем-то расстроенным или озабоченным?

— Не могу сказать, сэр. Я был слишком далеко, чтобы судить о выражении его лица. Просто я видел, как он шел, вот и все.

— Он прошел в кабинет один?

— Да, сэр.

— А потом кто-нибудь еще входил туда?

— Не могу сказать, сэр. Я сразу пошел в буфетную и оставался там до тех пор, пока не дал первый гонг в восемь минут девятого.

— И тут вы услышали выстрел?

— Да, сэр.

Пуаро как бы мельком поинтересовался:

— Другие тоже, наверно, слышали выстрел?

— Да, сэр. Мистер Хьюго и мисс Кардуэлл. И мисс Лингард.

— Они тоже были в холле?

— Мисс Лингард вышла из гостиной, а мисс Кардуэлл и мистер Хьюго как раз спускались вниз.

Пуаро спросил:

— И что, они обсуждали этот странный звук?

— Видимо, да, сэр. Мистер Хьюго спросил, будет ли к обеду шампанское. Я ответил, что поданы херес, рейнвейн и бургундское[277].

— Он решил, что это пробка от шампанского?

— Да, сэр.

— PI что же, это никого не насторожило?

— Нет, сэр. Все вошли в гостиную, разговаривая и смеясь.

— А где были остальные домочадцы?

— Не могу сказать, сэр.

Майор Риддл спросил:

— Вы что-нибудь знаете об этом пистолете? — Он поднес ладонь с пистолетом поближе к дворецкому.

— Да, сэр. Он принадлежит сэру Жервазу. Сэр Жерваз всегда хранил его здесь, в ящике стола.

— Обычно он был заряжен?

— Не могу сказать, сэр.

Майор Риддл положил пистолет и откашлялся.

— Теперь, Снелл, я задам весьма важный вопрос. Надеюсь, что вы ответите мне предельно честно. Известны ли вам какие-нибудь обстоятельства, которые могли вынудить сэра Жерваза покончить с собой?

— Нет, сэр. Мне ничего не известно.

— Последнее время в поведении сэра Жерваза вам ничего не казалось странным? Может, он был подавлен? Расстроен?

Снелл смущенно закашлял.

— Простите, что говорю это, сэр, но господин Жерваз всегда вел себя так, что человеку постороннему он мог показаться несколько странным. Он был большим оригиналом, сэр.

— Да-да, я знаю.

— Посторонним не всегда было дано понять сэра Жерваза.

Слово «понять» Снелл многозначительно выделил.

— Знаю, знаю. И все же не было ли чего-то, что вам показалось бы необычным?

Дворецкий долго колебался, но наконец решился:

— Я думаю, сэр, что сэр Жерваз был чем-то обеспокоен.

— Обеспокоен или подавлен?

— Не могу сказать, что подавлен, сэр. Обеспокоен — да.

— И как вы думаете, что именно его беспокоило?

— Затрудняюсь ответить, сэр.

— Может, это было связано с каким-нибудь конкретным человеком?

— Ничего не могу сказать, сэр. Мне показалось, что он был обеспокоен, а уж почему, не ведаю.

— Вас удивило его самоубийство? — снова вмешался Пуаро.

— Очень удивило, сэр. Я был потрясен. Никогда бы не подумал, что такое может случиться.

Пуаро задумчиво кивнул.

Риддл продолжил:

— Ладно, Снелл, пожалуй, у нас все. Вы совершенно уверены, что вам больше нечего нам рассказать? Про какой-нибудь там необычный случай, происшедший в последнее время.

Дворецкий покачал головой, вставая.

— Ничего, сэр, совсем ничего.

— Тогда можете идти.

— Благодарю вас, сэр.

Подойдя к двери, Снелл попятился и посторонился. В комнату вплыла леди Шевени-Гор.

На ней было какое-то легкое восточное одеяние из лилового и оранжевого шелка, облегающее при каждом шаге ее фигуру. Лицо ее было спокойным, и, казалось, она вполне владела своими чувствами.

— Леди Шевени-Гор. — Майор Риддл вскочил со стула.

Она сказала:

— Мне передали, что вы хотели поговорить со мной.

— Пройдемте в другую комнату? Здесь вам, должно быть, очень тяжело находиться?

Леди Шевени-Гор покачала головой, села на один из чиппендейлских стульев и прошептала:

— Ах, нет, не все ли равно?

— Очень хорошо, леди Шевени-Гор, что вы сумели собраться с духом. Я понимаю, какое это страшное потрясение и…

Она прервала его:

— В первый момент — да, — согласилась она. Ее голос звучал легко и непринужденно. — Но ведь Смерти не существует, понимаете, есть только Перерождение, — И прибавила: — На самом-то деле Жерваз стоит сейчас за вашим левым плечом. Я отчетливо вижу его.

Левое плечо майора Риддла слегка дрогнуло. Он с некоторой опаской посмотрел на леди Шевени-Гор.

Она улыбнулась ему счастливой, рассеянной улыбкой.

— Конечно же вы мне не верите! Впрочем, не только вы. Для меня мир духов так же реален, как и этот мир. Но я слушаю вас. Пожалуйста, спрашивайте, о чем хотите, и не бойтесь причинить мне боль. Я совсем не страдаю. Понимаете, это — Судьба. Нельзя избежать своей кармы[278]. Все совпадает — зеркало… все…

— Зеркало, мадам? — переспросил Пуаро.

Она рассеянно кивнула.

— Да. Оно треснуло, вы же видите. Это Знак! Помните, у Теннисона? Я читала его еще девчонкой, но тогда, конечно, не поняла тайного смысла этих слов. «Зеркало треснуло, скоро свершится проклятье![279] — воскликнула леди Шалотт». Именно так случилось и с Жервазом. Его внезапно настигло проклятие. Вы, конечно, знаете, что почти у каждого знатного рода есть свое проклятие… Зеркало треснуло. Он знал, что обречен! Проклятие свершилось!

— Но, мадам, зеркало треснуло не от проклятия, а от пули!

Леди Шевени-Гор все так же рассеянно произнесла:

— Не в причине дело, поверьте… Это Судьба…

— Но ваш муж застрелился.

Леди Шевени-Гор снисходительно улыбнулась.

— Ему, конечно, не следовало этого делать. Но Жерваз всегда был нетерпелив. Никогда не умел ждать. Его час настал — и он поспешил встретить его. Это же так просто.

Майор Риддл прокашлялся и резко спросил:

— Так, значит, вас ничуть не удивило то, что ваш муж покончил с собой? Вы что же, ждали этого?

— О нет. — Ее глаза расширились. — Не все в этой жизни можно предугадать. Жерваз, конечно, был очень странным, очень своеобычным человеком. Ни на кого не похожим. В нем возродился некто из когорты Великих. В какой-то момент это мне открылось. Думаю, он и сам это знал. Ему было очень трудно прилаживаться к бессмысленным суетным нормам нашего обыденного мирка. — Глядя через плечо майора Риддла, она добавила: — Сейчас он улыбается. И думает о том, до чего же мы все глупы. Мы и правда глупые. Как дети. Притворяемся, что жизнь реальна, что она имеет смысл… А на самом деле жизнь — всего лишь одна из Великих Иллюзий.

Чувствуя, что в этом сражении ему не победить, майор Риддл, отчаявшись, спросил:

— Так вы совсем не можете помочь нам выяснить, почему ваш муж лишил себя жизни?

Она пожала своими изящными плечиками.

— Нами движут силы… они нас заставляют… Вам не понять. Ибо для вас существуют только материальные категории.

Пуаро кашлянул.

— Кстати, о материальном, мадам. Вы, наверное, в курсе того, как ваш муж собирался распорядиться своими деньгами?

— Деньгами? — Она уставилась на него. — Я никогда не думаю о деньгах.

Тон был пренебрежительный.

Пуаро переменил тему.

— А сколько было времени, когда вы сегодня спустились к обеду?

— Времени? Что такое Время? Бесконечность — вот ответ. Время — это бесконечность.

Пуаро пробормотал:

— И тем не менее ваш муж, мадам, был чрезвычайно пунктуальным человеком, и в особенности, как мне сказали, это касалось времени обеда.

— Милый Жерваз. — Она снисходительно улыбнулась. — Какой же он был иногда сумасброд. Но это делало его счастливым. Вот мы и не опаздывали.

— Мадам, когда дали первый гонг, вы были в гостиной?

— Нет, я была в своей комнате.

— А не припомните ли, кто был в гостиной, когда вы туда спустились?

— Да все, по-моему, — рассеянно сказала леди Шевени-Гор. — А какое это имеет значение?

— Возможно, и никакого, — согласился Пуаро. — И вот еще что. Ваш муж никогда не говорил вам, что ему кажется, будто его обворовывают?

У леди Шевени-Гор этот вопрос не вызвал никаких эмоций.

— Обворовывают? Нет, не думаю.

— Обворовывают, выманивают деньги, как-то иначе обманывают?..

— Нет-нет… не думаю… Жерваз бы страшно разозлился, если бы кто-нибудь осмелился на что-то подобное.

— Во всяком случае, вам он ничего такого не говорил?

— Нет-нет. — Леди Шевени-Гор все с тем же равнодушием покачала головой. — Я бы запомнила…

— Когда вы последний раз видели мужа живым?

— Как обычно, перед тем как идти в столовую он заглянул ко мне. Со мной была горничная. Он сказал, что уже спускается, и больше ничего.

— А о чем он чаще всего говорил в последние дни?

— О, об истории семьи. Тут у него все шло как по маслу. Он нашел эту забавную старушку, мисс Лингард, совершенно бесценную. Она разыскала для него в Британском музее[280] уйму разных материалов. Знаете, она ведь работала с лордом Малкастером, когда он писал книгу. Надо отдать ей должное, она очень тактичный человек. Никогда не совала нос, куда не следует. В конце концов в каждой семье есть предки, о которых не хочется упоминать. А Жерваз был так щепетилен. Она и мне помогала. Разыскала очень много данных о Хатшепсут[281].— Видите ли, в настоящее время она перевоплотилась в меня.

Леди Шевени-Гор сообщила об этом очень спокойно.

— А до этой реинкарнации Хатшепсут, — продолжала она, — я была жрицей в Атлантиде.[282]

Майор Риддл заерзал на стуле.

— Э-э… о-о… очень интересно, — сказал он. — Ну что ж, леди Шевени-Гор, я думаю, это все, о чем мы хотели вас расспросить. Вы очень любезны.

Леди Шевени-Гор поднялась, запахнув плотнее свои восточные одежды.

— Доброй ночи, — пожелала она. А потом, глядя за спину майора Риддла, сказала: — Жерваз, дорогой, доброй ночи. Я бы хотела, чтобы ты пришел ко мне, но знаю, ты должен побыть здесь. — И пояснила: — По крайней мере, сутки человек должен оставаться там, где умер. Только потом он сможет свободно перемещаться и вступать в контакт.

После этого она удалилась.

Майор Риддл отер пот со лба.

— Уф-ф, — выдохнул он. — У нее с головой куда хуже, чем я предполагал. Неужели она верит во всю эту чушь?

— Может быть, это помогает ей, — предположил Пуаро. — Чтобы спастись от леденящей душу реальности — смерти мужа, — ей необходимо сейчас создать для себя мир иллюзий.

— Без пяти минут сумасшедшая, — сказал майор Риддл. — Несет полную околесицу, ни одного разумного слова.

— Нет-нет, друг мой. Мистер Хьюго Трент как-то сказал мне о ней интересную вещь: в ее сумбурных и туманных излияниях попадаются весьма четкие и точные замечания. И она только что это продемонстрировала, упомянув, что тактичная мисс Лингард обходила молчанием нежелательных предков. Поверьте мне, леди Шевени-Гор — вполне в своем уме.

Он поднялся и стал ходить по комнате.

— Кое-что в этом деле меня настораживает. Да-да, очень настораживает.

Риддл с любопытством взглянул на него.

— То, что неясна причина его самоубийства?

— Самоубийство! Как же! Самоубийство в принципе невозможно, говорю я вам. Психологически невозможно. Как Шевени-Гор воспринимал себя самого? Колосс[283], персона чрезвычайной важности, центр мироздания! Станет ли такой человек уничтожать себя? Конечно нет. Скорее уж наоборот, он уничтожит другого — какую-нибудь несчастную, жалкую букашку, осмелившуюся докучать ему… Или, если потребуется, совершит возмездие. Но уничтожить себя? Столь грандиозную Личность?

— Целиком и полностью согласен с вашими доводами, Пуаро. Но ведь абсолютно все сходится. Дверь на замке, ключ у него в кармане. Окна закрыты и заперты. Я знаю, в книжках там всякие сюрпризы случаются, но чтобы в реальной жизни — не слыхал. У вас что-то еще?

— Да, кое-что имеется. — Пуаро сел в кресло. — Предположим, я Шевени-Гор. Сижу за своим столом. Я решился на самоубийство, потому что… ну предположим, сделал открытие, страшно порочащее родовое имя. Не очень убедительно, но вполне допустимо…. Eh bien[284], и что же я делаю? Нацарапываю на листочке «Простите». Да, это вполне возможно. Потом выдвигаю ящик стола, достаю пистолет, который там хранится, заряжаю его, если он не заряжен, и — что, наконец, стреляюсь? Нет, я сперва разворачиваю свое кресло боком к двери — вот так, а уж потом, только потом — приставляю пистолет к виску и нажимаю на курок.

Пуаро вскочил на ноги.

— Ну и где тут логика, я вас спрашиваю?! — воскликнул он. Зачем поворачивать кресло? Если бы, к примеру, здесь на стене висела картина — ну, тогда было бы объяснение. Какой-нибудь портрет, который умирающий хотел видеть перед смертью, но не оконную же штору, ah non[285], это чепуха.

— Может, он хотел взглянуть в окно? В последний раз посмотреть на поместье.

— Мой дорогой друг, это просто несерьезно. Вы и сами знаете, что это ерунда. В восемь минут девятого уже темно, к тому же шторы были опущены. Нет, должно быть какое-то иное объяснение…

— Только одно, насколько я могу судить. Жерваз Шевени-Гор был сумасшедшим.

Пуаро неудовлетворенно покачал головой.

Майор Риддл встал.

— Пойдемте, — сказал он. — Пора поговорить с остальными. Может, что-нибудь нащупаем.

6

После изнуряющей беседы с леди Шевени-Гор, от которой так трудно было добиться чего-то вразумительного, майор Риддл с облегчением переключился на бывалого юриста, каковым оказался господин Форбс.

Мистер Форбс был в высшей степени осторожен и осмотрителен в своих высказываниях, однако все его ответы были очень точны.

Самоубийство сэра Жерваза сильно его потрясло, сообщил он. Он никогда не подумал бы, что сэр Жерваз способен лишить себя жизни. Он ничего не знает о причинах, заставивших его сделать это.

— Сэр Жерваз был не только моим клиентом, но и старым другом. Я знал его с детства. И должен сказать, что он был редким жизнелюбцем.

— В сложившихся обстоятельствах, мистер Форбс, я вынужден просить вас быть предельно откровенным. Может, вам известна какая-нибудь тайна, тревожившая или печалившая сэра Жерваза?

— Нет. Как у большинства из нас, у него были свои, довольно обычные заботы. Ничего серьезного.

— Никакой болезни? Никаких разногласий с женой?

— Нет. Сэр Жерваз и леди Шевени-Гор были преданы друг другу.

Майор Риддл осторожно сказал:

— Взгляды леди Шевени-Гор показались мне довольно странными.

Мистер Форбс с мужской снисходительностью улыбнулся.

— Дамам, — сказал он, — позволительно иметь причуды.

Начальник полиции продолжил:

— Вы вели все юридические дела сэра Жерваза?

— Да. Моя фирма «Форбс, Оджилви и Спенсер» работает на семью Шевени-Горов уже больше ста лет.

— А были ли в семействе Шевени-Горов какие-нибудь… скандалы?

Мистер Форбс поднял брови.

— Простите, я вас не понял?

— Мосье Пуаро, покажите, пожалуйста, мистеру Форбсу полученное вами письмо.

Пуаро молча поднялся и с легким поклоном вручил письмо мистеру Форбсу.

Мистер Форбс прочитал его, и брови его поднялись еще выше.

— Да, загадочное послание, — сказал он. — Теперь я понимаю ваш вопрос. Нет, насколько мне известно, оснований для подобного письма не было.

— Сэр Жерваз не поставил вас в известность об этом письме?

— Ни слова. Признаться, я не очень понимаю, почему он этого не сделал.

— Он обычно доверялся вам?

— Думаю, что да, и дорожил моим мнением.

— А что он имел в виду в этом письме? Вы случайно не знаете?

— Я бы не хотел высказывать скоропалительных гипотез.

Майор Риддл оценил тонкость его ответа.

— А теперь, мистер Форбс, вы не могли бы рассказать нам, как сэр Жерваз распорядился своим имуществом?

— Извольте. Тут нет никаких тайн. Своей жене сэр Жерваз оставил шесть тысяч фунтов годового дохода от имения и один из домов по ее выбору — либо Довер-хаус, либо городской дом в Лоунас-сквер. Ну естественно, кое-что еще, но ничего значительного. Остальное завещано его приемной дочери, Руфи, при условии, что, когда она выйдет замуж, ее муж возьмет фамилию Шевени-Гор.

— А своему племяннику, мистеру Хьюго Тренту, он ничего не оставил?

— Оставил. Пять тысяч фунтов.

— Насколько я понял, сэр Жерваз был богат?

— Невероятно богат. Кроме поместья, он имел огромное состояние. Конечно, дела его шли уже не так блестяще, как раньше. Доходы стали значительно меньше. К тому же, сэр Жерваз потерял большую сумму на акциях одной компании — «Парагон Синтетик Раббер» — полковник Бьорн убедил его вложить туда большие деньги.

— Не очень мудрый совет!

Мистер Форбс вздохнул.

— Чаще других банкротами становятся отставные военные, пустившиеся в финансовые операции. Они даже доверчивее вдовушек — больше мне нечего сказать по этому поводу.

— Но эти финансовые неудачи не слишком отразились на доходах сэра Жерваза?

— Нет-нет, ни в коем случае. Он все равно оставался невероятно богатым человеком.

— Когда составлено завещание?

— Два года назад.

Пуаро пробормотал:

— Не было ли оно немного некорректным в отношении племянника сэра Жерваза, мистера Хьюго Трента? Он ведь все-таки ближайший родственник сэра Жерваза.

Мистер Форбс пожал плечами.

— Нужно учитывать кое-какие обстоятельства, связанные с историей рода Шевени.

— Какие именно?

Мистер Форбс явно не желал распространяться на этот счет.

Майор Риддл сказал:

— Вам может показаться, что мы проявляем излишний интерес к старым скандалам и сварам. Совсем нет. Просто нам необходимо понять, о чем идет речь в письме, которое сэр Жерваз написал мосье Пуаро.

— В отношениях сэра Жерваза и его племянника не было ничего скандального, — поторопился заверить их мистер Форбс. — Просто сэр Жерваз всегда очень ответственно относился к своему положению главы рода. У него были младший брат и сестра. Брат, Энтони Шевени-Гор, погиб на войне. Сестра, Памела, вышла замуж, но сэр Жерваз не одобрил этот брак. Вернее, он считал, что она должна была попросить его благословения, прежде чем выйти замуж. Семья капитана Трента казалась ему недостаточно знатной, чтобы породниться с Шевени-Горами. А его сестра только смеялась над этим. Поэтому сэр Жерваз всегда недолюбливал своего племянника. Я думаю, именно эта нелюбовь подтолкнула его к решению взять приемного ребенка.

— Значит, у них не было никакой надежды иметь собственных детей?

— Никакой. Через год после свадьбы у них родился мертвый ребенок. Врачи сказали леди Шевени-Гор, что детей у нее больше не будет. И года два спустя сэр Жерваз удочерил Руфь.

Пуаро спросил:

— А мадемуазель Руфь? Почему они взяли именно ее?

— По-моему, она дочь каких-то дальних родственников.

— Так я и думал, — сказал Пуаро. И взглянул на стену, где висели семейные портреты. — Сразу видно, что она той же крови — нос, линия подбородка. Эти черты повторяются на всех портретах.

— Она унаследовала и характер, — сухо сказал мистер Форбс.

— Могу себе представить. И что же, они уживались с приемным отцом?

— Все было так, как вы себе представляете. То и дело происходили жестокие схватки. У обоих, знаете ли, характер с норовом. Но, по-моему, несмотря на ссоры, они были очень привязаны друг к другу.

— Однако же она доставляла ему немало беспокойства?

— Не то слово. Но, уверяю вас, это не заставило бы его покончить с собой.

— Ах, вы об этом! Конечно, конечно, — согласился Пуаро. — Никто не станет пускать себе пулю в лоб из-за того, что у его дочери тяжелый характер! Значит, мадемуазель Руфь получит наследство! Сэр Жерваз не собирался переделать завещание?

— Хм! — Мистер Форбс кашлянул, стараясь скрыть некоторую неловкость. — Дело в том, что, приехав сюда (кстати сказать, два дня назад), я получил от сэра Жерваза распоряжение заняться составлением нового завещания.

— Ах, вот оно что! — Майор Риддл придвинул свой стул поближе к мистеру Форбсу. — Вы нам этого не говорили.

Мистер Форбс быстро сказал:

— Вы спрашивали меня только об условиях завещания. Я ответил на все ваши вопросы. Новое завещание даже не было до конца отработано.

— А какие изменения предполагалось внести? Возможно, это подскажет нам, что занимало мысли сэра Жерваза.

— В основном все оставалось по-прежнему, добавлено только, что мисс Шевени-Гор получит наследство только в случае ее брака с мистером Хьюго Трентом.

— Ага, — сказал Пуаро. — Но это весьма существенная деталь.

— Я высказался против этого пункта, — продолжал мистер Форбс. — И счел своим долгом предупредить, что это требование можно легко оспорить. Суд не одобрит таких условий наследования. Однако сэр Жерваз настаивал.

— А если мисс Шевени-Гор или мистер Трент не согласились бы с этим требованием?

— Если мистер Трент не захотел бы жениться на мисс Шевени-Гор, наследство перешло бы к ней без всяких условий. А вот если он захотел бы, а она отказалась, тогда, напротив, деньги получил бы он.

— Интересно… — сказал майор Риддл.

Пуаро наклонился вперед, похлопав адвоката по колену.

— Но что за этим кроется? Что задумал сэр Жерваз, когда поставил такое условие? Тут должно быть что-то вполне определенное… По-моему, за этим скрывается некий мужчина… мужчина, которого он не одобрял. И вы наверняка знаете, кто этот мужчина, мистер Форбс.

— Да что вы, мосье Пуаро, не знаю я никакого мужчины.

— Но хотя бы догадываетесь.

— Я никогда не строю догадок, — раздраженно сказал мистер Форбс.

Он снял пенсне, протер стекла шелковым носовым платком и вежливо спросил:

— Что еще вы желали бы узнать?

— В данный момент ничего, — сказал Пуаро. — Лично у меня пока все.

Мистер Форбс посмотрел так, словно давал понять, что ответ его был неполным, и перевел взгляд на начальника полиции.

— Спасибо, мистер Форбс. Пожалуй, это все. Я бы хотел, если это возможно, побеседовать с мисс Шевени-Гор.

— Конечно. Я думаю, она наверху, с леди Шевени-Гор.

— Ах, да. Тогда я сначала поговорил бы с… как же его?., с Берроузом, и с этой дамой, занимавшейся историей семьи.

— Они в библиотеке. Я им передам.

7

— Тяжелая работенка, — сказал майор Риддл, когда адвокат вышел из комнаты. — У этих старой закваски законников очень сложно что-нибудь выудить. По-моему, все дело крутится вокруг девицы.

— Да, похоже.

— А, вот и Берроуз.

Годфри Берроуз обладал приятной наружностью человека, всегда готового услужить. Его улыбка была благоразумно смягчена печалью и лишь слегка открывала зубы. Улыбка скорее дежурная, чем искренняя.

— Итак, мистер Берроуз, мы хотим задать вам несколько вопросов.

— Конечно, майор Риддл. Как вам угодно.

— Ну, первое и самое главное: у вас есть какие-то объяснения самоубийства сэра Жерваза?

— Совершенно никаких. Это было для меня полной неожиданностью. Я просто потрясен.

— Вы слышали выстрел?

— Нет. Насколько я помню, в тот момент я находился в библиотеке. Я спустился довольно рано и прошел в библиотеку, чтобы посмотреть интересовавшие меня книги. Библиотека и кабинет расположены в противоположных крыльях дома, так что я ничего не мог слышать.

— Был ли кто-нибудь с вами в библиотеке? — спросил Пуаро.

— Никого.

— Знаете ли вы, где в это время были все остальные обитатели дома?

— Думаю, в основном наверху — переодевались к обеду.

— Когда вы пришли в гостиную?

— Как раз перед приездом мосье Пуаро. Все уже были там, кроме сэра Жерваза, конечно.

— Вам не показалось странным, что его нет?

— Ну, разумеется, показалось. Как правило, он приходил в гостиную до первого гонга.

— Вы не замечали в последнее время каких-нибудь перемен в поведении сэра Жерваза? Не был ли он чем-то обеспокоен? Или угнетен?

Годфри Берроуз задумался.

— Нет… не думаю. Пожалуй, немного погружен в себя.

— Но он не казался чем-то встревоженным?

— Нет-нет.

— Никаких финансовых проблем?

— Ну разве что слегка был обеспокоен делами одной компании, а именно «Синтетик Парагон Раббер».

— А что именно он говорил об этом?

На лице Годфри Берроуза снова заиграла дежурная улыбка, и снова она казалась слегка фальшивой.

— Что говорил? Ну хотя бы вот это: «Старик Бьюри — либо дурак, либо мошенник. Скорее все-таки дурак. Я должен щадить его ради Ванды».

— А почему именно «ради Ванды»? — поинтересовался Пуаро.

— Ну, понимаете, леди Шевени-Гор очень нравится полковник Бьюри, а тот так просто боготворит ее. Ходит за ней по пятам, как собачонка.

— А сэр Жерваз… совсем не ревновал?

— Ревновал? — Берроуз вытаращил глаза, потом засмеялся. — Чтобы сэр Жерваз и ревновал? Да он даже не знал, что это такое. Ему и в голову не могло прийти, что его способен затмить другой мужчина. Вы же понимаете, такого просто не могло быть.

— Мне кажется, вы не слишком благоволили к сэру Жервазу Шевени-Гору, — мягко сказал Пуаро.

Берроуз вспыхнул.

— Да, это так. В конце-то концов… в наши дни все это выглядит довольно нелепо.

— Что все? — переспросил Пуаро.

— Ну… эти феодальные, так сказать, замашки. Это поклонение предкам и возвеличивание своей персоны. Сэр Жерваз был во многом очень талантлив, жил интересной жизнью, но он был бы куда более приятным человеком, если бы не был так сосредоточен на собственной персоне.

— Его дочь разделяла ваше мнение на этот счет?

Берроуз снова покраснел, еще больше прежнего.

— По-моему, мисс Шевени-Гор придерживается взглядов современной молодежи, — сказал он. — Но я, разумеется, не обсуждал с ней ее отца.

— Но современная молодежь как раз любит пообсуждать своих отцов! — сказал Пуаро. — Это вполне соответствует духу времени — критиковать родителей!

Берроуз пожал плечами.

Майор Риддл спросил:

— А больше ничего? Я имею в виду какие-нибудь иные финансовые неприятности? Сэр Жерваз никогда не говорил, что стал жертвой мошенничества?

— Мошенничества? — удивился Берроуз. — Нет-нет.

— А сами вы были с ним в хороших отношениях?

— Да, конечно. Почему бы нет?

— Вопросы задаю я, мистер Берроуз.

Молодой человек помрачнел.

— У нас были с ним прекрасные отношения.

— Вы знали о том, что сэр Жерваз написал мосье Пуаро письмо с просьбой приехать сюда?

— Нет.

— Сэр Жерваз обычно сам вел личную переписку?

— Нет, он почти все свои письма диктовал мне.

— Но в данном случае он не воспользовался вашими услугами?

— Нет.

— А почему, как вы думаете?

— Понятия не имею.

— Но, может быть, у вас есть какие-то соображения? Почему именно это письмо он решил написать собственноручно?

— Никаких.

— Мда-а, — протянул майор Риддл и задумчиво добавил: — Довольно любопытно. Когда вы видели сэра Жерваза в последний раз?

— Перед тем, как пошел переодеться к обеду. Я приносил ему на подпись кое-какие письма.

— Как он себя вел?

— Как обычно. Пожалуй, даже был в приподнятом настроении.

Пуаро заерзал на стуле.

— Вот как? В приподнятом настроении, говорите? А потом взял и застрелился. Странно, очень странно!

Годфри Берроуз пожал плечами.

— Мне могло и показаться, это исключительно мои личные впечатления.

— Да-да, и они очень ценны. Ведь вы, возможно, одним из последних видели сэра Жерваза живым.

— Последним его видел Снелл.

— Да, видел, но не говорил с ним.

На это Бероуз ничего не ответил.

— В котором часу вы пошли переодеваться к обеду? — спросил майор Риддл.

— Минут пять восьмого.

— Что делал сэр Жерваз?

— Он остался в кабинете.

— Как долго он обычно переодевался?

— Обычно минут сорок пять, не меньше.

— Значит, если обед предполагали начать четверть девятого, он скорее всего должен был выйти не позднее половины восьмого?

— Видимо, да.

— Вы рано пошли переодеваться?

— Да, я хотел успеть зайти в библиотеку, посмотреть нужные мне книги.

Пуаро задумчиво кивнул. Майор Риддл сказал:

— Что ж, пожалуй, пока все. Не позовете ли вы мисс… как бишь ее?..

Маленькая мисс Лингард впорхнула чуть ли не в ту же минуту. На ее шее висело несколько цепочек, которые тихонько зазвенели, когда она опустилась на стул. Она вопрошающе взглянула на майора, потом на Пуаро.

— Все это так… э-э… печально, мисс Лингард, — начал майор Риддл.

— Да, очень печально, — чинно произнесла мисс Лингард.

— Вы приехали сюда… как давно?

— Примерно два месяца назад. Сэр Жерваз написал своему знакомому из Британского музея, полковнику Фотрингею, и полковник Фотрингей рекомендовал меня. У меня большой опыт в исследовательской работе.

— Вам было трудно работать с сэром Жервазом?

— Не сказала бы. К нему, конечно, надо было приноровиться. Но с мужчинами иначе нельзя.

Майор Риддл почувствовал себя неловко, подумав, что в этот самый момент мисс Лингард, возможно, приноравливается к нему. Он продолжал:

— Ваши обязанности состояли в том, чтобы оказывать сэру Жервазу помощь в его работе над книгой?

— Да.

— В чем заключалась эта помощь?

Мисс Лингард сразу заметно оживилась. Ее глаза так и сияли, когда она говорила:

— Понимаете, в том и заключалась — в написании книги! Я разыскивала все материалы, делала выписки и компоновала их, а после редактировала то, что написал сэр Жерваз.

— Вам, должно быть, требовалось немало такта, мадемуазель? — сказал Пуаро.

— Такта и твердости. Тут требуется и то и другое, — ответила мисс Лингард.

— Сэра Жерваза не обижала ваша… э-э… твердость?

— Нисколько. Просто я сразу объяснила ему, что он не должен увлекаться мелкими подробностями.

— Да-да, понимаю.

— Мы действительно сразу нашли общий язык, — сказала мисс Лингард. — С сэром Жервазом было очень легко работать — надо было лишь найти к нему подход.

— А теперь я хотел бы у вас спросить — известно ли вам что-нибудь такое, что могло бы пролить свет на эту трагедию?

Мисс Лингард покачала головой.

— Боюсь, что нет. Понимаете, он ни за что не стал бы со мной откровенничать. Я же человек посторонний. Да и не только со мной — он был слишком горд, чтобы обсуждать с кем бы то ни было семейные проблемы.

— Так вы считаете, что были семейные проблемы, подтолкнувшие его к самоубийству?

Мисс Лингард выглядела несколько удивленной.

— Ну конечно же! А что, есть иные предположения?

— Вы уверены, что его беспокоили именно семейные проблемы?

— Я знаю, что он очень сильно переживал.

— Вы точно это знаете?

— Да, конечно.

— Скажите, мадемуазель, не говорил ли он с вами о причине своих переживаний?

— Неопределенно.

— И что же он говорил?

— Дайте припомнить… Мне показалось, что он словно не слышит меня…

— Одну минуту. Pardon[286]. Когда это было?

— Сегодня днем. Мы обычно работали с трех до пяти.

— Умоляю, продолжайте.

— Так вот, сэр Жерваз был заметно рассеян. Это так бросалось в глаза, что он счел необходимым даже объяснить, что ему не дают покоя несколько печальных обстоятельств. И сказал… сейчас вспомню… конечно, я не уверена, что это точные его слова, но фраза была примерно такой: «Это страшное несчастье, мисс Лингард, — когда на одну из известнейших семей страны ложится такое бесчестье».

— И что вы на это ответили?

— Ну, стала его успокаивать. Кажется, сказала, что в любом роду есть слабые люди… что такова расплата за чье-то величие… но потомки редко вспоминают об их ошибках.

— И вам удалось его успокоить?

— Более или менее. Мы вернулись к сэру Роджеру Шевени-Гору. Я обнаружила очень интересное упоминание о нем в рукописи того времени. Но сэр Жерваз продолжал думать о чем-то своем. И в конце концов сказал, что сегодня больше не будет работать. И еще сказал, что потрясен.

— Потрясен?

— Так он сказал. Конечно, не стала задавать вопросов. Просто ответила: «Мне грустно это слышать, сэр Жерваз». А потом он попросил меня передать Снеллу, что приедет мосье Пуаро и что обед нужно отложить на четверть девятого, и послать машину к поезду, прибывающему в девятнадцать пятьдесят.

— Он всегда просил вас передавать подобные распоряжения?

— Нет, вообще говоря, это обязанность секретаря, мистера Берроуза. Я занимаюсь исключительно литературной работой.

— А как вы думаете, у сэра Жерваза была какая-нибудь особая причина обратиться с этой просьбой к вам, а не к Берроузу? — спросил Пуаро.

Мисс Лингард задумалась.

— Что ж, может, и была… В тот момент это не пришло мне в голову. Я решила, что это просто случайная просьба. Погодите-ка… Я, кажется, теперь вспомнила… да-да… он в самом деле попросил меня никому не говорить о приезде мосье Пуаро. Сказал, что хочет устроить всем сюрприз.

— А! Так и сказал? Очень и очень любопытно. И вы действительно никому не сказали?

— Разумеется, мосье Пуаро. Я передала Снеллу распоряжения относительно обеда и то, что к поезду на девятнадцать пятьдесят надо послать шофера, так как приедет один джентльмен.

— Не говорил ли сэр Жерваз чего-нибудь еще, что могло бы помочь нашему расследованию?

Мисс Лингард задумалась.

— Нет… пожалуй, нет… он был очень взвинчен… помню только, что, когда я выходила из комнаты, он сказал: «В его приезде уже нет смысла. Слишком поздно».

— Вы догадались тогда, что он имел в виду?

— Н-нет… — решительным голосом сказала она, но при этом слегка запнулась…

— «Слишком поздно». Ведь так он сказал? — хмуро повторил Пуаро. — «Слишком поздно».

Майор Риддл спросил:

— Так вы не догадываетесь, мисс Лингард, что именно привело сэра Жерваза в такое отчаяние?

Мисс Лингард, немного подумав, ответила:

— Мне кажется, это как-то связано с мистером Хьюго Трентом.

— С Хьюго Трентом? Почему вы так думаете?

— Да так, ничего конкретного, просто, когда вчера днем дошла очередь до сэра Хьюго де Шевени (который, должна признать, сыграл не самую достойную роль в войне Алой и Белой Розы)[287], сэр Жерваз заметил: «А моя сестра словно нарочно назвала так своего сына. Видите ли фамильное имя! Да оно просто роковое для нашей семьи. Можно подумать, ей неизвестно, что ни из одного Хьюго не выйдет ничего путного».

— То, что вы нам рассказали, наводит на размышления, — объявил Пуаро. — Да, вы подсказали мне еще одну идею.

— Сэр Жерваз не сказал ничего более определенного? — спросил майор Риддл.

Мисс Лингард покачала головой.

— Нет. Да и это-то предназначалось не для меня. Сэр Жерваз просто разговаривал сам с собой. Ко мне он не обращался.

— Ну это понятно.

А Пуаро добавил:

— Вы, мадемуазель, прожили здесь два месяца. И именно как человек посторонний окажете нам неоценимую услугу, если абсолютно откровенно расскажете о своем впечатлении от членов семьи и прислуги.

Мисс Лингард сняла пенсне и задумчиво прищурилась:

— Ну, поначалу, честно говоря, я чувствовала себя так, словно прямиком попала в сумасшедший дом! Леди Шевени-Гор все время рассказывает о каких-то видениях, а сэр Жерваз ведет себя как… как король… разыгрывает из себя что-то совершенно немыслимое… ну, я и подумала, что таких чудаков я еще не встречала. Впрочем, мисс Руфь Шевени-Гор без всяких странностей, вполне нормальная. К тому же я очень скоро убедилась, что леди Шевени-Гор — на редкость добрая и обходительная женщина. Никто не был ко мне так добр, как она. А вот сэр Жерваз… он, на мой взгляд, и в самом деле был сумасшедшим. Его эгоцентризм[288] — это ведь так называется? — с каждым днем становился все более несносным.

— А что скажете об остальных?

— Ну, насколько я могу себе представить, мистеру Берроузу приходилось тяжко с сэром Жервазом. Думаю, он был рад, что наша работа над книгой позволила ему вздохнуть посвободнее. Полковник Бьюри очаровательный человек. Очень предан леди Шевени-Гор и прекрасно находил общий язык с сэром Жервазом. Мистер Трент, мистер Форбс и мисс Кардуэлл здесь всего несколько дней, поэтому я, конечно, почти ничего не могу о них сказать.

— Спасибо, мадемуазель. А капитан Лэйк, управляющий?

— О, он очень милый. Все ему симпатизировали.

— И сэр Жерваз?

— Да. Я слышала, как он говорил, что Лэйк — лучший управляющий из тех, что у него были. Конечно, и у капитана Лэйка были свои сложности в отношениях с сэром Жервазом, но в общем они вполне ладили. А это было нелегко.

Пуаро задумчиво кивнул и пробормотал:

— О чем-то я хотел вас спросить… какой-то пустяк… Постойте-постойте…

Мисс Лингард терпеливо ждала.

Пуаро раздосадованно покачал головой.

— Уф-ф! Вылетело из головы.

Майор Риддл подождал некоторое время, но, поскольку Пуаро продолжал растерянно морщить лоб, снова повел допрос:

— Когда вы в последний раз видели сэра Жерваза?

— За чаем, в этой комнате.

Как он себя вел? Как обычно?

— Да. Как всегда.

— А не заметили ли вы странностей в поведении кого-нибудь из гостей?

— Нет, вроде бы все держались как обычно.

— Куда сэр Жерваз пошел после чая?

— Как всегда, в кабинет, вместе с мистером Берроузом.

— Вы видели его тогда в последний раз?

— Да. Я пошла в малую гостиную рядом с кухней, там я работаю, и до семи перепечатывала главу для книги по заметкам, которые мы сделали с сэром Жервазом, потом поднялась наверх, чтобы отдохнуть и переодеться к обеду.

— Вы ведь, как я понял, слышали выстрел?

— Да, я была в этой комнате. Я услышала что-то похожее на выстрел и вышла в холл. Там были мистер Трент и мисс Кардуэлл. Мистер Трент спросил Снелла, будет ли к обеду шампанское, и кто-то даже пошутил по этому поводу. Нам и в голову не пришло, что это нечто серьезное. Мы были уверены, что это выхлопная труба какого-нибудь проезжавшего мимо автомобиля.

— Вы слышали, как мистер Трент произнес: «Наверняка кого-то убили»? — спросил Пуаро.

— Да, вроде бы он что-то такое сказал, в шутку, конечно.

— Что было потом?

— Мы все пришли сюда.

— Не припомните, в каком порядке все спускались к обеду?

— Кажется, первой была мисс Шевени-Гор, за ней — мистер Форбс. Потом полковник Бьюри вместе с леди Шевени-Гор, а сразу за ними — мистер Берроуз. Вроде бы в такой очередности, но я могу и ошибиться, потому что все вошли почти одновременно.

— Все собрались по первому гонгу?

— Да. Услышав гонг, все обычно поторапливались. По вечерам сэр Жерваз был особенно ярым борцом за пунктуальность.

— А когда обычно спускался он сам?

— Он почти всегда уже находился в столовой, когда давали гонг.

— Вас удивило, что на этот раз он не спустился?

— Очень удивило.

— А, вот что! — воскликнул Пуаро.

Мисс Лингард и майор удивленно на него посмотрели.

— Я вспомнил, о чем хотел спросить, — пояснил Пуаро. — Мадемуазель, сегодня вечером, когда Снелл сказал, что дверь заперта, и мы все отправились к кабинету, вы нагнулись и что-то подобрали с пола.

— Я? — На лице мисс Лингард отразилось крайнее изумление.

— Да, как только мы свернули в коридорчик, ведущий к кабинету. Что-то маленькое и блестящее.

— Надо же… а я не помню… Подождите… ах да. Действительно, нашла на полу… Сейчас посмотрим… это должно быть здесь.

Она открыла свою атласную черную сумочку и высыпала все, что в ней было, на стол.

Пуаро и майор Риддл с интересом разглядывали образовавшуюся кучку. Два носовых платка, пудреница, небольшая связка ключей, очешник и… кое-что еще, что Пуаро, не утерпев, схватил со стола.

— О, Боже! Да ведь это пуля! — воскликнул майор Риддл.

Предмет и в самом деле имел форму пули, но оказалось, что это всего лишь маленький карандашик.

— Вот это я подняла, — сказала мисс Лингард. — Совершенно вылетело из головы.

— Вы знаете, чей он, мисс Лингард?

— Да, это карандаш полковника Бьюри. Ему сделали его из пули, которой его ранило во время Южно-африканской войны…[289] вроде бы ранило, ну, в общем, вы меня понимаете…

— Когда вы видели у него карандашик в последний раз, не припомните?

— Сегодня днем. Когда я вышла к чаю, они играли в бридж[290], и я заметила, что он записывал им счет.

— Кто играл в бридж?

— Полковник Бьюри, леди Шевени-Гор, мистер Трент и мисс Кардуэлл.

— Пожалуй, мы пока оставим его у себя, — мягко сказал Пуаро, — и сами вернем полковнику.

— Да, будьте добры, а то я такая забывчивая, могу и не вспомнить.

— Мадемуазель, окажите нам любезность, попросите полковника Бьюри зайти к нам сейчас!

— Конечно. Пойду его и разыщу.

Она торопливо вышла. Пуаро встал и принялся бесцельно бродить по комнате.

— Попытаемся восстановить события сегодняшнего вечера, — сказал он. — Картина получается весьма любопытная. В половине третьего сэр Жерваз просматривает счета с капитаном Лэйком. Он слегка озабочен. В три обсуждает свою книгу с мисс Лингард. Он страшно расстроен. Судя по случайным замечаниям мисс Лингард, это связано с мистером Хьюго Трентом. За чаем он ведет себя как обычно. После чая, по словам Годфри Берроуза, чем-то обрадован. Без пяти восемь он спускается вниз, идет в кабинет, нацарапывает на листке бумаги «Простите» и стреляется!

Майор Риддл задумчиво произнес:

— Понимаю, что так вас смущает. Это нелогично.

— Странные у сэра Жерваза Шевени-Гора перепады настроения! Он озабочен — страшно расстроен — такой как всегда — очень обрадован! Как это все понимать? И потом эта его фраза — «Слишком поздно» — по поводу моего приезда… Ну, это-то так и есть. Я действительно приехал слишком поздно и не успел застать его живым.

— Понимаю. Так вы действительно думаете, что…

— Я уже никогда не узнаю, почему сэр Жерваз меня вызвал! Это уж точно!

Пуаро все ходил по комнате. Он поправил пару безделушек на каминной доске, осмотрел карточный столик у стены, выдвинул ящик и достал записи игр в бридж. Потом подошел к письменному столу и заглянул в мусорную корзину. Там не было ничего, кроме бумажного пакета. Пуаро вынул его, понюхал, пробормотал: «Апельсины». Расправив пакет, он прочитал название магазина: «Карпентер и сыновья. Поставка фруктов, Хэмборо Сент-Мэри». В тот момент, когда он очень тщательно складывал пакет, в комнату вошел полковник Бьюри.

8

Полковник плюхнулся на стул, покачал головой и со вздохом сказал:

— Ужасное событие, Риддл. Однако леди Шевени-Гор держится замечательно… замечательно. Великая женщина! Сколько мужества!

Возвратившись мягкой походкой к своему стулу, Пуаро спросил;

— Вы, наверное, знаете ее очень давно?

— О да. Я был на ее первом балу. Помню бутон розы в ее волосах. И белое воздушное платье… никто не мог с ней сравниться!

Голос его был восторженным. Пуаро протянул ему карандаш.

— По-моему, это ваше?

— А? Что? Да, спасибо. Я им записывал ставки, когда мы играли в бридж. Просто потрясающе — я трижды взял по сто очков за свою игру в пиках. Такого со мной не бывало никогда.

— Если я вас правильно понял, вы играли в бридж перед чаем? — спросил Пуаро. — В каком расположении духа был сэр Жерваз, когда спустился к чаю?

— В обычном. Я и представить себе не мог, что он замышляет самоубийство. Сейчас мне уже кажется, что он был возбужден чуть больше обычного.

— Когда вы видели его в последний раз?

— Как раз тогда! За чаем. А больше не привелось.

— А после чая вы точно не заходили в кабинет?

— Нет, больше мы с ним не виделись.

— Когда вы спустились к обеду?

— После первого гонга.

— Вы спустились вместе с леди Шевени-Гор?

— Нет, мы… э-э… встретились в холле. Кажется, она была в гостиной, смотрела, как расставили цветы, или что-то еще.

Тут в разговор вступил наконец Риддл:

— Надеюсь, полковник, вы позволите мне задать вам вопрос личного характера. Были ли между вами и сэром Жервазом какие-нибудь разногласия по поводу компании «Синтетик Парагон Раббер»?

Лицо полковника Бьюри вдруг стало пунцовым. Он ответил, слегка запинаясь:

— Ни в коем случае… Э-э… Никоим образом. Старина Жерваз был… он был безрассудным человеком. Не забывайте об этом. Он привык к тому, что ему всегда выпадали только козыри. По-моему, он не понимал, что сейчас весь мир переживает кризис. Курсы акций и размер прибыли все время колеблются.

— Так, значит, между вами были какие-то разногласия?

— Никаких разногласий. Разве что по поводу чертовского безрассудства, которым отличался Жерваз!

— Он обвинял вас в том, что понес убытки?

— Жерваз был ненормальным! Ванда знала это. Но она умела с ним поладить. Я был рад, когда она брала все в свои руки.

Пуаро кашлянул, и, взглянув на него, майор Риддл переменил тему.

— Полковник, вы ведь старинный друг семьи. Вы знали, хотя бы в общих чертах, о том, как сэр Жерваз распорядился своим состоянием?

— Ну, я думаю, что большая часть должна перейти к Руфи. Судя по тем фразам, которые как-то при мне обронил Жерваз.

— Вам не кажется, что это несправедливо по отношению к Хьюго Тренту?

— Жерваз не любил Хьюго. Терпеть его не мог.

— Но он так пекся о родовых узах… А мисс Шевени-Гор, в конце концов, — всего лишь приемная дочь.

Полковник Бьюри некоторое время молчал, потом, пробурчав что-то себе под нос, сказал:

— По-моему, будет лучше, если я вам кое-что расскажу. Но это сугубо конфиденциально, сами понимаете.

— Конечно, конечно.

— Руфь — незаконнорожденная, но из Шевени-Горов. Дочь брата Жерваза, Энтони, погибшего на войне[291]. У него была связь с какой-то машинисточкой. Когда он погиб, эта девица написала Ванде письмо. Ванда встретилась с ней, та как раз ждала ребенка. Ванда обсудила все с Жервазом; незадолго до этого врачи сказали ей, что детей у нее больше не будет. В общем, когда родилась девочка, они взяли ее к себе и оформили это юридически.

Мать отказалась от своих прав. Они воспитали Руфь как родную дочь, она и в самом деле их дочь, с первого взгляда ясно, что она — истинная Шевени-Гор!

— Да-да, — сказал Пуаро. — Теперь понятно. Но если сэр Жерваз не любил мистера Хьюго Трента, почему же он так страстно желал устроить их брак с мадемуазель Руфью?

— Чтобы упрочить положение семьи. Этот брак соответствовал бы его амбициям.

— При том, что он не любил мистера Трента и не доверял ему?

Полковник Бьюри фыркнул.

— Вы так и не поняли, что представлял собой старина Жерваз. Его совершенно не заботили человеческие чувства. Ему всегда важнее всего была родословная, как это заведено в королевских семействах! Он считал, что Руфь и Хьюго просто обязаны пожениться, причем Хьюго должен взять фамилию Шевени-Гор. А хотят ли этого Руфь и Хьюго — это не важно.

— Мадемуазель Руфь благосклонно отнеслась к этой его идее?

Полковник Бьюри хихикнул.

— Она? Да где уж там! Это же настоящая фурия![292]

— Вы знали, что незадолго до смерти сэр Жерваз намеревался составить новое завещание, по которому мисс Шевени-Гор получала наследство только в том случае, если она выйдет замуж за мистера Трента?

Полковник Бьюри присвистнул.

— Значит, его не на шутку тревожил этот Берроуз…

Выпалив это, он спохватился, но было слишком поздно. Пуаро тут же воспользовался его оплошностью.

— Между мадемуазель Руфью и мосье Берроузом что-то было?

— Да нет… ничего там не было.

Майор Риддл кашлянул и сказал:

— Полагаю, вам следует рассказать нам все, что знаете. Это может иметь прямое отношение к случившемуся с сэром Жервазом.

— Пожалуй, — сказал полковник Бьюри не очень уверенным тоном. — Видите ли, Берроуз — очень и очень недурен собой, по крайней мере, так считают женщины. Они с Руфью очень уж приятельствовали в последнее время, и Жервазу это не нравилось… очень не нравилось. Он не хотел увольнять Берроуза — это было бы опрометчиво. Он знал, какова Руфь. Она не потерпит, чтобы кто-то диктовал ей условия. Видимо, именно поэтому он и решил добавить такой вот пункт. Руфь не из тех девушек, которые готовы ради любви на любые жертвы. Она любит роскошь и деньги, между прочим, тоже.

— Ну а сами вы одобряете кандидатуру мистера Берроуза?

Полковник с важностью заявил, что у Годфри Берроуза волосатые пятки[293] — чем совершенно озадачил Пуаро и заставил майора Риддла улыбнуться в усы.

Ответив еще на несколько вопросов, полковник Бьюри удалился.

Риддл взглянул на Пуаро — тот сидел, погруженный в свои мысли.

— Что вы обо всем этом думаете, мосье Пуаро?

Пуаро всплеснул руками.

— По-моему, все более явственно прослеживается преднамеренное убийство.

— У нас практически не за что зацепиться, — сказал Риддл.

— Практически не за что. Но одна случайно оброненная фраза кажется мне все более значительной.

— Какая же?

— А шуточка Хьюго Трента: «Наверняка кого-то убили…»

Риддл резко сказал:

— Я смотрю, вы упорно гнете эту линию.

— Друг мой, чем больше мы узнаем, тем меньше и меньше находим мотивов для самоубийства. Разве не так? А вот для убийства их у нас уже целая коллекция, и весьма примечательная! Но мы должны помнить и о фактах: дверь заперта, ключ у покойника в кармане. Да, я знаю, существуют всяческие уловки и хитрости. Гнутые булавки, проволочки и прочие штучки. Теоретически это, пожалуй, возможно… Но на практике… что-то я очень в этом сомневаюсь.

— Во всяком случае, давайте проанализируем ситуацию, имея в виду убийство, а не самоубийство.

— Ну ладно. Раз вы здесь, значит, все это вполне может оказаться убийством!

— Хорошенького же вы обо мне мнения, — улыбнулся Пуаро и тут же снова перешел на серьезный тон. — Итак, предположим, что это убийство. Раздался выстрел, в холле в этот момент четверо: мисс Лингард, Хьюго Трент, мисс Кардуэлл и Снелл. А где же все остальные?

— Берроуз, по его словам, был в библиотеке. Этого никто не может подтвердить. Остальные, вероятно, в своих комнатах, но кто знает… Вроде бы все спускались вниз поодиночке. Даже леди Шевени-Гор и Бьюри встретились только в холле. Леди Шевени-Гор вышла из столовой. А откуда пришел Бьюри? А что, если он не спускался со второго этажа, а явился в столовую как раз из кабинета? А еще карандаш… Тоже весьма интересно. Когда я ему этот карандаш показал, он очень спокойно это воспринял, но, возможно, он просто не знал, где я его нашел, а может, это вовсе и не он выронил его. Давайте вспомним, кто еще играл в бридж и делал записи этим карандашом? Хьюго Трент и мисс Кардуэлл? Они вне подозрений. Мисс Лингард и дворецкий могут подтвердить их алиби. Четвертая — леди Шевени-Гор.

— Но не станете же вы всерьез ее подозревать?

— Почему нет, друг мой? Говорю вам — я могу подозревать всех! Разве исключено, что, несмотря на ее несомненную привязанность к мужу, на самом деле она любит преданного Бьюри?

— Гм, — хмыкнул Риддл. — В некотором смысле это уже многие годы что-то вроде menage к trois[294].

— Да еще эти трения между сэром Жервазом и полковником из-за компании.

— Сэр Жерваз действительно мог всерьез разозлиться. Мы ведь не знаем всех тонкостей. Может, поэтому он вас и вызвал. Скажем, сэр Жерваз заподозрил, что Бьюри намеренно обирает его, но не хотел огласки — думал, что в этом может быть замешана и его жена. Ведь это вполне реально. В таком случае и у Бьюри, и у леди Шевени-Гор имеется мотив. Вспомните, с каким спокойствием она восприняла смерть мужа? Возможно все эти ее «видения» — просто игра!

— Есть еще одно примечательное обстоятельство, — сказал Пуаро. — Мисс Шевени-Гор и Берроуз. Они очень заинтересованы в том, чтобы сэр Жерваз не смог подписать новое завещание. Поскольку по старому она получает наследство всего лишь при условии, что муж возьмет ее фамилию…

— Верно. И кстати… вспомните, что говорил Берроуз по поводу настроения сэра Жерваза незадолго до смерти? Что тот был в прекрасном расположении духа и чем-то был очень доволен! То есть совершенно не вяжется с показаниями остальных.

— Имеется еще мистер Форбс. Весьма корректен, весьма серьезен, из старой, солидной фирмы. Но юристы, даже самые уважаемые, иногда прикарманивают деньги клиентов, когда оказываются на мели.

— По-моему, Пуаро, вы становитесь чересчур мнительным.

— Вы думаете, такие вещи случаются только в кино? Жизнь, майор Риддл, порою куда затейливее.

— Только не здесь, в Уэстшире, — сказал начальник полиции. — Не пора ли нам побеседовать с остальными? Время позднее. Мы еще не видели Руфь Шевени-Гор, а разговор с нею, возможно, нам важнее всего.

— Согласен. И еще мисс Кардуэлл. Может, начнем с нее, это ведь не займет много времени, а уж потом допросим мисс Шевени-Гор?

— Неплохая идея.

9

Вечером Пуаро только мельком видел Сьюзан Кардуэлл. Теперь он пригляделся к ней получше. «Умное лицо, — подумал он, — и не то чтобы красивое, но очень притягательное, такой внешности может позавидовать иная красавица. Черные волосы, умело наложенная косметика. А взгляд-то у нее внимательный и настороженный», — отметил про себя Пуаро.

После нескольких общих вопросов майор Риддл спросил:

— Насколько вы близки к этой семье, мисс Кардуэлл?

— Я совсем их не знаю. Это Хьюго устроил так, что меня пригласили.

— Значит, вы друг Хьюго Трента?

— Да, я подруга Хьюго. — Сьюзан Кардуэлл улыбалась, произнося эти слова чуть врастяжечку.

— Вы давно с ним знакомы?

— Нет, не больше месяца. — Немного подумав, она прибавила: — Мы с ним вроде как помолвлены.

— И он привез вас сюда, чтобы представить семье?

— Нет-нет, Боже упаси, ничего подобного. Мы все держим в секрете. Я приехала, чтобы разобраться… Хьюго сказал, что тут в некотором роде сумасшедший дом. Я подумала, лучше уж увидеть все собственными глазами. Хьюго, бедняжка, — хороший парень, но в голове у него совершенно пусто. Видите ли, положение у нас весьма критическое. Ни у Хьюго, ни у меня денег нет, а старый сэр Жерваз — главная надежда Хьюго — вбил себе в голову, что Хьюго должен жениться на Руфи. Хьюго немного слабоволен, вы же знаете. Он вполне мог согласиться на этот брак, надеясь, что впоследствии сумеет развязаться.

— А вас, мадемуазель, такая перспектива не устраивала? — мягко спросил Пуаро.

— Конечно нет. А вдруг Руфь не согласилась бы потом на развод, да и вообще мало ли что. Я приняла твердое решение. В собор Святого Павла[295] я войду в очередной раз только со свадебным букетом лилий и смущенно потупившись.

— Значит, вы приехали, так сказать, прояснить ситуацию?

— Да.

— Eh bien![296] — сказал Пуаро.

— Ну, конечно же Хьюго оказался прав! Не дом, а какая-то психушка! Одна Руфь вроде бы не сдвинутая. Она тоже завела себе дружка, и этот брак с Хьюго нужен ей так же… как мне.

— Вы подразумеваете мистера Берроуза?

— Берроуза? Нет, конечно. В этого скользкого типа Руфь ни за что бы не влюбилась.

— Тогда кто же предмет ее увлечения?

Сьюзан Кардуэлл молча потянулась за сигаретой и, закурив, ответила:

— Спросите у нее самой. В конце концов, меня это не касается.

Майор Риддл спросил:

— Когда вы в последний раз видели сэра Жерваза?

— За чаем.

— Его поведение не показалось вам почему-либо странным?

Девушка пожала плечами.

— Не более странным, чем обычно.

— Что вы делали после чая?

— Играла с Хьюго в бильярд.

— Больше вы сэра Жерваза не видели?

— Нет.

— Вы слышали выстрел?

— Да, но он был каким-то странным. Понимаете, я думала, что первый гонг уже дали, поэтому впопыхах переоделась и выскочила из своей комнаты, и тут слышу — дают второй, — я бегом вниз. В первый вечер я на минутку опоздала, так Хьюго сказал, что из-за этой моей оплошности к Старику теперь вообще не подступишься, вот я и понеслась сломя голову. Хьюго шел впереди меня, и тут вдруг раздался чудной такой хлопок… Хьюго решил, что это пробка от шампанского, а Снелл сказал ему: «Нет». Да и мне казалось, что звук раздался не из столовой. А мисс Лингард подумала, что хлопнуло где-то наверху — в конечном итоге мы сошлись на том, что это выхлопная труба, и пошли в гостиную и тут же об этом забыли.

— А у вас не мелькнула мысль, что сэр Жерваз мог застрелиться? — поинтересовался Пуаро.

— Интересно, с какой стати? Старик явно был очень собой доволен, его прямо-таки распирало от важности. Даже представить себе не могла, что он на такое способен. Ума не приложу, почему он это сделал. Наверно, потому что чокнутый.

— Прискорбное событие.

— Очень… для нас с Хьюго. По-моему, он не оставил Хьюго ничего или почти ничего.

— Кто вам это сказал?

— Хьюго выведал у старика Форбса.

— Что ж, мисс Кардуэлл… — Майор Риддл явно не знал, как завершить разговор. — Пока все. Как вы думаете, мисс Шевени-Гор достаточно хорошо себя чувствует? Она могла бы побеседовать с нами?

— Думаю, да. Я скажу ей.

Пуаро вмешался в разговор:

— Одну секунду, мадемуазель. Вы видели это раньше?

Он показал карандаш, сделанный из гильзы.

— Да, видела сегодня за бриджем. Кажется, это карандаш старика Бьюри.

— Он забрал его, когда закончился роббер?[297]

— Чего не знаю, того не знаю…

— Спасибо, мадемуазель. Это все.

— Хорошо, я позову Руфь.

Руфь Шевени-Гор вошла в комнату королевской поступью. У нее был прекрасный цвет лица, голова гордо поднята. Но глаза, как и у Сьюзан Кардуэлл, были очень уж настороженными. На ней было то же самое платье, в котором ее застал Пуаро, когда приехал. Светло-абрикосового цвета. На плече приколота яркая оранжево-красная роза. Только час назад она была свежей, а теперь успела чуть увянуть.

— Я вас слушаю, — сказала Руфь.

— Я очень сожалею, что вынуждены побеспокоить вас… — начал майор Риддл.

Она перебила его:

— Ничего странного. Это же ваш долг — вам приходится беспокоить. И не только меня, но и остальных. А я, чтобы не отнимать у вас времени, скажу сразу: я даже отдаленно не представляю себе, почему Старик застрелился. Единственное, что я могу вам сказать, — это совсем не в его духе.

— Не заметили ли вы сегодня чего-нибудь необычного в его поведении? Может, он был расстроен. Или чересчур весел. В общем, вам ничего не бросилось в глаза?

— Да нет вроде…

— Когда вы видели его в последний раз?

— За чаем.

— А после не заходили в кабинет? — спросил Пуаро.

— Нет. Последний раз я видела его в этой комнате. Он сидел вот здесь.

Она указала на стул.

— Понятно. Вам знаком этот карандаш, мадемуазель?

— Это карандаш полковника Бьюри.

— Когда в последний раз вы видели его у него в руках?

— Не помню точно.

— Вам что-нибудь известно о… разногласиях между сэром Жервазом и полковником Бьюри?

— Вы имеете в виду компанию «Парагон Раббер»?

— Да.

— Еще бы. Старик был в бешенстве!

— Может, он считал, что его обманули?

Руфь пожала плечами.

— Он ничего не понимал в финансовых делах.

Пуаро сказал:

— Мадемуазель, можно мне задать вам немного… необычный вопрос?

— Как вам угодно.

— Итак: вам жаль, что ваш… отец умер?

Она уставилась на него.

— Конечно, жаль. Просто я не позволяю себе реветь… Но мне будет не хватать его… Я любила Старика. Так мы всегда называли его, Хьюго и я. «Старик», — понимаете, в этом слове скрыто нечто первобытное, от тех времен, когда обезьяна стала антропоидом. Нечто изначально патриархально-родовое. Звучит не очень-то почтительно, но это обманчивое впечатление — за этим словом много нежности. Хотя, конечно, он был на редкость бестолков, этот старый упрямец!

— Вы заинтриговали меня, мадемуазель…

— У Старика были куриные мозги! Мне грустно так говорить, но это правда. Он был не способен работать головой. Но при этом, заметьте, был личностью. Невероятно смел и дерзок! Ему ничего не стоило отправиться к Северному полюсу или подраться на дуэли. Я всегда думала, что все эти отчаянные авантюры — способ самоутвердиться, потому что он прекрасно понимал, что с мозгами у него плоховато. Здесь над ним кто угодно мог взять верх.

Пуаро вынул из кармана письмо.

— Прочтите это, мадемуазель.

Она прочла и вернула письмо обратно.

— Так вот что привело вас сюда!

— Вам это письмо о чем-нибудь говорит?

Она покачала головой.

— Нет. Может, его опасения и не были напрасны. Беднягу кто угодно мог обворовать. Джон говорит, что предыдущий управляющий крал у него все подряд, не зная меры. Понимаете, Старик был таким чванливым и важным, что никогда не опускался до бытовых мелочей! Он был находкой для жуликов.

— Вы нарисовали нам портрет совсем не того человека, каким его знали в обществе.

— Ну да, он умел неплохо маскироваться. Ванда, моя мать, поддерживала его как могла. Он был так счастлив, изображая из себя Господа Бога. Вот почему я в некотором смысле рада, что он умер. Так лучше для него.

— Я не успеваю следить за ходом вашей мысли, мадемуазель.

Руфь задумчиво произнесла:

— Это становилось все более заметным… В один прекрасный день его все равно пришлось бы отправить в сумасшедший дом… Люди уже начинали догадываться.

— А вы знали, что он собирался подписать завещание, согласно которому вы получали наследство только при том условии, что станете супругой мистера Трента?

— Какой бред! Впрочем, я уверена, суд признал бы это незаконным… И еще я уверена, что нельзя навязывать человеку свою волю, он сам решит, с кем ему вступать в брак.

— Ну а если бы он все-таки подписал это новое завещание, вы подчинились бы, мадемуазель?

Она пристально посмотрела на Пуаро.

— Я…

Руфь Шевени-Гор вдруг осеклась и стала пристально разглядывать покачивавшуюся у нее на ноге туфлю. Маленький комочек земли оторвался от каблука и упал на ковер. И тут девушка вдруг воскликнула:

— Подождите!

Потом вскочила и выбежала из комнаты. И почти тотчас вернулась вместе с капитаном Лэйком.

— Пора все рассказать, — запыхавшимся голосом произнесла она. — Вы первый об этом узнаете. Мы с Джоном поженились три недели назад, в Лондоне.

10

Капитан Лэйк выглядел гораздо более смущенным, чем Руфь.

— Вот так сюрприз, мисс Шевени-Гор… то есть я хотел сказать, миссис Лэйк, — поправил себя майор Риддл. — О вашем браке никто не знал?

— Нет, мы держали все в полной тайне. Джон весь испереживался.

Тут Лэйк, слегка запинаясь, сказал:

— Я… я понимаю, что это не самый достойный выход. Я должен был пойти к сэру Жервазу и открыто ему…

Руфь перебила его:

— Ну да, сказать ему, что хочешь жениться на его дочери, а он бы тебя выставил, а меня, вероятно, лишил наследства и вообще перевернул вверх дном весь дом! А потом мы бы друг друга утешали: зато мы проявили благородство! Поверь, мой план был лучше! Ведь, как говорится, сделанного не воротишь. Без скандала, конечно бы, не обошлось, но потом Старик бы смирился.

Лэйк все еще никак не мог оправиться от смущения.

— Когда вы собирались сообщить новость сэру Жервазу? — спросил Пуаро.

Руфь ответила:

— Я подготавливала почву. Он начал подозревать нас с Джоном, вот я и притворилась, что неравнодушна к Годфри. Старик, естественно, начал беситься. Так что известие о том, что я вышла за Джона, возможно, даже его утешило бы!

— Но хоть кто-то знал о вашем браке?

— Да, я в конце концов рассказала Ванде. Я хотела, чтобы она была на моей стороне.

— И вам удалось этого добиться?

— Да. Понимаете, она не очень-то приветствовала идею моего брака с Хьюго, — наверно, потому что он мой кузен. Я думаю, она считала, что в семье и так полно чокнутых, боялась, что наши дети, возможно, будут умственно отсталыми. Конечно, это абсурд, потому что я, как вам известно, лишь приемная дочь. По-моему, мои настоящие родители — какие-то очень дальние их родственники.

— Вы уверены, что сэр Жерваз ни о чем не догадывался?

— Нет-нет.

— Так ли это, капитан Лэйк? — спросил Пуаро. — Вы совершенно уверены, что в вашем сегодняшнем разговоре с сэром Жервазом этот факт не был упомянут?

— Нет, сэр. Не был.

— Дело в том, капитал Лэйк, что после вашего с ним разговора сэр Жерваз был очень возбужден и раза два заговаривал о семейном позоре.

— Этот факт не был упомянут, — повторил Лэйк. Его лицо сильно побледнело.

— Вы видели тогда сэра Жерваза в последний раз?

— Ну да, я ведь уже говорил.

— Где вы были сегодня вечером, в восемь минут девятого?

— Где я был? Дома. Мой дом в конце деревни, в полумиле отсюда.

— И вы не были вблизи Хэмборо Клоус?

— Нет.

Пуаро повернулся к девушке.

— Где были вы, мадемуазель, когда ваш отец застрелился?

— В саду.

— В саду? Вы слышали выстрел?

— Да. Но я не обратила на него внимания. Я решила, что кто-то охотится на кроликов, хотя теперь припоминаю: я немного удивилась, что звук раздался совсем близко.

— Каким путем вы вернулись в дом?

— Через эту дверь.

Руфь кивнула в сторону застекленной двери.

— Здесь кто-нибудь был?

— Нет. Но почти сразу вошли Хьюго, Сьюзан и мисс Лингард — из холла. Они говорили о выстрелах, убийствах и тому подобном.

— Ясно, — сказал Пуаро. — Да, кажется, теперь я понимаю…

Майор Риддл с сомнением в голосе сказал:

— Хорошо… э-э… благодарю вас. Я думаю, это пока все.

Руфь и ее муж повернулись и вышли из комнаты.

— Что за черт… — начал майор Риддл и закончил довольно безнадежно: — Час от часу не легче. Это дело все больше запутывается.

Пуаро кивнул. Он подобрал комочек земли, упавший с туфли Руфи, и задумчиво его разглядывал.

— Это как разбитое зеркало на стене, — сказал он. — Зеркало в кабинете покойного. Каждый новый факт, с которым мы сталкиваемся, отражает сэра Жерваза в определенном ракурсе. Что ж, его показали нам, можно сказать, со всех сторон. Скоро у нас будет полная картина…

Он встал и аккуратно опустил комочек земли в корзину для бумаг.

— Одно я знаю точно, мой друг. Ключ ко всей тайне — зеркало. Пойдите в кабинет и посмотрите сами, если не верите.

Майор Риддл решительно произнес:

— Если это убийство — докажите. А по мне, это самое настоящее самоубийство. Вы обратили внимание, что она сказала о предыдущем управляющем, который обкрадывал Жерваза? Готов поспорить — Лэйк рассказал эту сказку в своих личных интересах. Возможно, он немного погрел руки, а сэр Жерваз заподозрил это и вызвал вас, потому что не знал, как далеко все зашло у Лэйка с Руфью. А сегодня днем Лэйк сказал ему, что они поженились. Это убило Жерваза, поскольку предпринять что-то было уже «слишком поздно». Вот он и решил разом покончить со всем. Его голова, которая и в лучшие-то времена не очень хорошо работала, совсем сдала. По-моему, события развивались именно таким образом. Что вы можете на это сказать?

Пуаро остановился на середине комнаты.

— На это? А вот что: я ничего не имею против вашей версии, но в ней не учтены кое-какие факты.

— Например?

— Например, сегодняшние перепады настроения сэра Жерваза; найденный карандаш полковника Бьюри; показания мисс Кардуэлл (а они очень важны); показания мисс Лингард о том, в каком порядке все спустились к ужину; то, как стояло кресло сэра Жерваза, когда обнаружили тело; бумажный пакет от апельсинов и, наконец, наиглавнейшая улика — разбитое зеркало.

Майор Риддл уставился на него.

— Не хотите ли вы сказать, что за всем этим вздором скрыт какой-то смысл? — спросил он.

— Надеюсь, — тихо ответил Эркюль Пуаро, — что я проясню этот смысл… к завтрашнему дню.

11

На следующее утро Эркюль Пуаро проснулся сразу, как только рассвело. Выбравшись из постели, он раздвинул шторы и с удовлетворением отметил, что солнце уже взошло, утро чудесное.

Он начал одеваться с обычной для него тщательностью. Закончив туалет, он закутался в теплое пальто и обмотал шею шарфом.

Затем на цыпочках выбрался из своей спальни, расположенной в восточном крыле, и, пройдя через спящий дом, спустился в гостиную, бесшумно открыл застекленную дверь и вышел в сад.

Солнце как раз осветило висевшую в воздухе дымку, совсем легкую в это ясное утро. Эркюль Пуаро обошел дом вдоль террасы, пока не оказался под окнами кабинета сэра Жерваза. Здесь он остановился и огляделся. Прямо под окном, вдоль стены, зеленела полоска травы. За ней — широкий бордюр[298] из цветов. Осенние маргаритки все еще были очень хороши. А сразу же за бордюром — выложенная плиткой дорожка, на которой и стоял Пуаро. Справа от бордюра — травяная полоса доходила до самых плит, а дальше пестрел еще один бордюр. Внимательно осмотрев этот травяной островок, Пуаро покачал головой и стал разглядывать бордюры. Через некоторое время он глубокомысленно кивнул. На правой клумбе виднелись следы, четкие в рыхлом грунте.

Пока он, сосредоточенно нахмурившись, их изучал, вдруг раздался какой-то звук. Пуаро резко поднял голову.

Прямо над ним распахнулось окно. В нем появилась копна рыжих волос. Пуаро увидел умное личико Сьюзан Кардуэлл.

— Что это вы тут делаете в такую рань, мосье Пуаро? Кого-нибудь выслеживаете?

Пуаро очень галантно поклонился.

— С добрым утром, мадемуазель. Вы правы: сейчас перед вами сыщик — я бы сказал, великий сыщик — в процессе расследования!

Это прозвучало несколько вычурно. Сьюзан склонила голову на плечо.

— Обязательно опишу это в своих мемуарах, — сказала она. — Не требуется ли вам моя помощь?

— Я был бы польщен.

— А я-то решила, что это вор. А как вы вышли?

— Через гостиную.

— Одну минуту, я сейчас.

Она выполнила свое обещание. И застала Пуаро в прежней позе.

— Вы так рано проснулись, мадемуазель?

— Да я толком и не спала. В последнее время я просыпаюсь в пять утра и уже не могу заснуть.

— Но сейчас далеко не пять!

— А ощущение именно такое! Так что же мы изучаем, мой суперсыщик?

— Взгляните, мадемуазель. Видите следы?

— Действительно.

— Четыре, — продолжал Пуаро. — Видите? Два ведут к окну, два — от него.

— А чьи они? Садовника?

— Мадемуазель, мадемуазель! Это следы от маленьких женских туфель на высоком каблуке. Вот, убедитесь сами. Наступите, пожалуйста, на землю рядом с ними.

Немного поколебавшись, Сьюзан осторожно поставила ногу параллельно следу. На ней были маленькие коричневые кожаные туфельки на высоком каблуке.

— Видите, ваш след почти того же размера. Почти, но не совсем. Эти отпечатки оставлены туфлями чуть большего размера, чем ваши. Может, мисс Шевени-Гор… или мисс Лингард… или даже леди Шевени-Гор.

— Только не леди Шевени-Гор — у нее очень маленькая нога. Ведь раньше женщины как-то умудрялись иметь совсем крохотные ножки. А мисс Лингард носит туфли на низком и широком каблуке.

— Тогда это следы мисс Шевени-Гор. Ах да, я вспомнил, она говорила, что вчера вечером выходила в сад.

Он направился к дому.

— Наши поиски продолжаются? — спросила Сьюзан.

— Конечно. Сейчас мы отправимся в кабинет сэра Жерваза.

Он пошел в дом. Сьюзан Кардуэлл последовала за ним.

Выломанная дверь кабинета по-прежнему грустно болталась на петлях. Внутри все осталось так, как было вчера вечером. Пуаро раздвинул шторы и впустил в комнату утренний свет.

Некоторое время он стоял у окна, разглядывая цветочный бордюр, потом сказал:

— Полагаю, среди ваших друзей нет воров-взломщиков, мадемуазель?

Сьюзан Кардуэлл огорченно покачала своей рыжей головкой.

— Боюсь, что нет, мосье Пуаро.

— Начальник полиции тоже не может похвастаться такой дружбой. Его связи с преступными элементами всегда были сугубо официальными. У меня все иначе. Как-то раз я имел приятнейшую беседу с одним взломщиком. Он рассказал мне кое-что интересное о балконных дверях — этот фокус иногда можно с ними проделать, если задвижка не тугая.

Говоря это, он повернул ручку на левой створке застекленной двери, стержень стопора вышел из отверстия в полу, и Пуаро смог потянуть на себя обе створки. Он широко распахнул их и снова закрыл — закрыл, не поворачивая ручку, чтобы стержень не вошел обратно в паз. Отпустив ручку, он подождал немного, а потом сильно и резко ударил по двери прямо над стержнем. От дрожания стекол стержень опустился на место, и ручка повернулась сама.

— Видите, мадемуазель?

Сьюзан слегка побледнела:

— Кажется, да.

— Сейчас створки закрыты. Через них нельзя войти в комнату. Но зато можно выйти, затем толкнуть обе створки снаружи, аккуратно ударить по ним, как это сделал я, и стержень войдет в паз, а ручка повернется. Дверь будет крепко заперта, и каждый, глядя на нее, скажет, что ее закрыли изнутри.

— Это то… — голос Сьюзан слегка дрожал, — это то, что случилось вчера вечером?

— Думаю, да, мадемуазель.

Сьюзан страстно произнесла:

— Я не верю ни единому вашему слову.

Пуаро не ответил. Он прошел к камину. И резко обернулся.

— Мадемуазель, вы нужны мне как свидетель. У меня уже есть один свидетель — мистер Трент. Он видел, как вчера вечером я нашел маленький осколок зеркала. Я говорил с ним об этом. Я оставил осколок на прежнем месте — для полиции. Я даже сказал начальнику полиции, что важный ключ к разгадке — разбитое зеркало. Но он не воспользовался моей подсказкой. Теперь вы будете свидетелем того, что я положил этот осколок (на который, напоминаю, я уже обратил внимание мистера Трента) в маленький конверт — вот сюда. — Он сопроводил свои слова действием. — Я надписываю конверт — вот так — и заклеиваю его. Согласны быть свидетелем, мадемуазель?

— Да… но… но я не знаю, что все это означает.

Пуаро прошел в другой конец комнаты. Он остановился возле письменного стола и повернулся к разбитому зеркалу.

— Я скажу вам, что это означает, мадемуазель. Если бы вы стояли здесь вчера вечером и смотрели в это зеркало, вы могли бы в нем увидеть, как совершается убийство…

12

Впервые в жизни Руфь Шевени-Гор — теперь Руфь Лэйк — спустилась к завтраку вовремя. Эркюль Пуаро был в холле и отвел ее в сторону, когда она направлялась в столовую.

— У меня к вам вопрос, мадам.

— Да?

— Вчера вечером вы были в саду. Не наступали ли вы на цветочную клумбу под окном кабинета сэра Жерваза?

Руфь уставилась на него.

— Да, дважды.

— А! Дважды. Почему дважды?

— В первый раз я рвала маргаритки. Это было около семи часов.

— Не странное ли время, чтобы рвать цветы?

— Да, пожалуй. Вообще-то я их нарвала еще утром, но после чая Ванда сказала, что букет на обеденном столе не вполне свежий. Я-то была уверена, что они постоят до вечера.

— Стало быть, ваша мать попросила вас заменить букет? Верно?

— Да. Поэтому около семи я вышла в сад. Я действительно рвала цветы под тем окном — там редко ходят, и не страшно, если нечаянно наступишь на клумбу и испортишь ее вид.

— Да-да, но был еще второй раз. Вы сказали, что пошли туда во второй раз?

— Это было перед самым обедом. Я посадила на платье пятно бриллиантина[299] — прямо на плечо. Мне не хотелось переодеваться, а ни один из моих искусственных цветков не подходил к желтоватому платью. Я вспомнила, что, когда рвала маргаритки, видела одну позднюю розочку, и вышла ее сорвать.

Пуаро кивнул.

— Да, я помню, вчера вечером на вашем платье была роза. В котором часу вы ее сорвали, мадам?

— Не помню точно.

— Но это очень важно, мадам. Подумайте… вспомните…

Руфь наморщила лоб, потом быстро взглянула на Пуаро и снова отвела глаза.

— Точно сказать не могу, — наконец произнесла она. — Должно быть, было… ну да, конечно, — должно быть, было минут пять девятого. Возвращаясь в дом, я услышала гонг, а потом этот странный звук. Я заторопилась, потому что подумала, что это уже второй гонг.

— Значит, подумали, что второй… а вы не пытались открыть балконную дверь в кабинет, когда стояли там, на клумбе?

— Вообще-то пыталась. Я подумала — вдруг она открыта, тогда мне не придется идти в обход. Но она была заперта.

— Вот все и выяснилось. Я поздравляю вас, мадам.

Она уставилась на него.

— С чем?

— С тем, что у вас всему есть объяснение: комочкам земли на туфлях, вашим следам на клумбе, отпечаткам ваших пальцев на внешней стороне стекол. И это очень кстати.

Прежде чем Руфь нашлась, что ответить, по ступенькам торопливо сошла мисс Лингард. На ее щеках пылал странный румянец, и она, кажется, была немного удивлена, увидев Пуаро и Руфь вместе.

— Прошу прощения, — сказала она. — Что-нибудь случилось?

Руфь злобно произнесла:

— По-моему, мосье Пуаро спятил!

Она промчалась мимо них и скрылась в гостиной. Мисс Лингард посмотрела на Пуаро недоумевающим взглядом.

Он покачал головой.

— После завтрака. Я все объясню после завтрака. Я хочу, чтобы в десять часов все собрались в кабинете сэра Жерваза.

Войдя в столовую, он повторил свою просьбу.

Сьюзан Кардуэлл бросила в его сторону быстрый взгляд, потом перевела глаза на Руфь. Когда Хьюго спросил: «Что? Зачем это?» — она ткнула его локтем в бок, и тот покорно умолк.

Закончив завтрак, Пуаро встал и подошел к двери. Он обернулся и достал большие старомодные часы.

— Сейчас без пяти десять. Через пять минут — в кабинете.

Пуаро огляделся. Все с интересом смотрели на него. Он отметил, что пришли все, за единственным исключением, и тут же та, что была этим исключением, величественно вплыла в комнату. Леди Шевени-Гор двигалась легко и бесшумно. Ока выглядела измученной и больной.

Пуаро выдвинул для нее высокий стул, и она села.

Потом подняла глаза на разбитое зеркало и, вздрогнув, отодвинула стул подальше.

— Жерваз все еще здесь, — сказала она очень обыденным тоном. — Бедный Жерваз… Теперь уже скоро он станет свободным.

Пуаро откашлялся и объявил:

— Я пригласил всех вас сюда, чтобы вы услышали истинные обстоятельства смерти сэра Жерваза.

— Это Судьба, — сказала леди Шевени-Гор. — Жерваз был сильным человеком, но его Судьба оказалась сильнее.

Полковник Бьюри слегка придвинулся к ней.

— Ванда, дорогая моя.

Она улыбнулась и протянула ему руку. Он взял ее в свои ладони. Она тихо сказала:

— Ты так заботлив, Нед.

Руфь резко выпалила:

— Значит, вы точно установили причину самоубийства моего отца? Мы правильно вас поняли, мосье Пуаро?

Пуаро покачал головой:

— Нет, мадам.

— Тогда к чему все эти праздные разговоры?

Пуаро спокойно продолжил:

— Мне не известна причина самоубийства сэра Жерваза Шевени-Гора, потому что сэр Жерваз Шевени-Гор его не совершал. Он не убивал себя. Он был убит…

— Убит? — повторили несколько голосов. Потрясенные лица повернулись в сторону Пуаро. Леди Шевени-Гор подняла глаза:

— Убит? О нет! — и чуть покачала головой.

— Убит, вы сказали? — Это спросил Хьюго. — Невозможно. Когда мы выломали дверь, в комнате никого не было. Наружная дверь была закрыта. Дверь из коридора заперта изнутри, а ключ лежал у дяди в кармане. Как же его могли убить?

— Тем не менее он был убит.

— И убийца, я полагаю, сбежал через замочную скважину? — скептически заметил полковник Бьюри. — Или вылетел через дымоход?

— Убийца, — сказал Пуаро, — вышел через балконную дверь. Я покажу вам, как он это сделал.

Он повторил свои манипуляции со створками стеклянной двери.

— Видите? — спросил он. — Вот как это было сделано! Я с самого начала не поверил в самоубийство. Всем известно, каким себялюбцем был мистер Шевени-Гор, такие люди не кончают с собой.

Есть и другие настораживающие обстоятельства. Прямо перед смертью сэр Жерваз, видимо, сел за свой стол, нацарапал на листке бумаги слово «Простите», а потом застрелился. Но прежде чем это сделать, он встал и развернул кресло боком к окну. Зачем? Должна быть какая-то причина. Все стало проясняться, как только я нашел маленький осколок зеркала, прилипший к подставке тяжелой бронзовой статуэтки…

Я спросил себя: как мог здесь оказаться этот осколок? Ответ напрашивался сам собой. Зеркало разлетелось на мелкие кусочки не от пули, а оттого, что по нему ударили и именно этой статуэткой. То есть оно было разбито умышленно.

Но зачем? Я вернулся к столу и посмотрел на кресло. И тогда окончательно убедился, что все происходило совсем не так, как могло показаться. Ни один самоубийца не станет разворачивать кресло, склоняться на подлокотник и лишь потом стреляться. Самоубийство явно было инсценировано.

А теперь я подхожу к очень важному моменту. К свидетельству мисс Кардуэлл. Мисс Кардуэлл сказала, что вчера вечером она очень спешила вниз, потому что ей показалось, что дали второй гонг. А значит, чуть загодя она слышала и первый гонг.

И еще, прошу обратить внимание: если сэр Жерваз, когда в него стреляли, сидел в обычной позе за столом, куда должна была попасть пуля? Минуя открытую дверь, она угодила бы прямо в гонг!

Теперь вы понимаете, как важно то, что сказала мисс Кардуэлл? Кроме нее, никто этого первого гонга не слышал, но учтите, по ее словам звук был очень короткий и заметно отличался от обычного удара гонга. Комната же ее находится прямо над кабинетом, то есть там, где гонг слышно лучше всего.

О том, что сэр Жерваз застрелился, не может быть и речи. Не мог же он уже будучи покойником встать, закрыть дверь, запереть ее, а потом усесться поудобнее! Нет, здесь не обошлось без чьей-то помощи. Это не самоубийство, а убийство. Причем сэр Жерваз доверял этому человеку, и его присутствие не вызывало у него раздражения. Этот кто-то стоял рядом и, видимо, что-то говорил, а сэр Жерваз, вероятно, писал. Убийца подносит пистолет к его правому виску и стреляет. Дело сделано! Теперь главное быстрота и четкость! Убийца натягивает перчатки, запирает дверь, кладет ключ сэру Жервазу в карман и вкладывает ему в руку пистолет. Но вдруг кто-нибудь услышал, как пуля ударилась о гонг? Тогда могут догадаться, что в момент выстрела дверь в коридор была распахнута. На всякий случай убийца разворачивает кресло, меняет позу убитого и напоследок разбивает зеркало. Затем убийца выходит через балконную дверь в сад, и умелым ударом по стеклу добивается того, что дверной стопор входит в паз — дверь закрыта! Выходя же, убийца встает не на траву, а на цветочную клумбу, чтобы легче потом было уничтожить следы; затем огибает дом и входит в гостиную.

Выдержав паузу, Пуаро добавил:

— Только одна особа была в саду, когда прозвучал выстрел. Следы на клумбе тоже принадлежат ей, равно как и отпечатки пальцев на внешней стороне стеклянной двери, ведущей в сад.

Он подошел к Руфи.

— У вас ведь был и мотив, не так ли? Ваш отец узнал о вашем замужестве. И собирался лишить вас наследства.

— Это ложь! — В звонком голосе Руфи звучало презрение. — В вашей истории нет ни слова правды. Ложь от начала и до конца!

— Имеющиеся доказательства очень серьезны, мадам. Присяжные могут поверить вам. Но могут и не поверить!

— Ей не придется иметь с ними дело.

Все в изумлении обернулись в сторону мисс Лингард: та с перекошенным лицом поднялась со своего места. Ее била дрожь.

— Это я застрелила его. Да, я. У меня были на то свои причины. Я… я ждала подходящего случая. Мосье Пуаро абсолютно прав, я пришла сюда следом за сэром Жервазом. У меня с собою был пистолет, который я заблаговременно взяла из ящика. Я стояла у стола и говорила о книге, а потом… выстрелила — в висок. Это было сразу после восьми. Пуля попала в гонг. Я не ожидала, что она пройдет навылет. Искать ее не было времени. Я заперла дверь и положила ключ ему в карман. Потом я повернула кресло, разбила зеркало и, написав на листочке бумаги «Простите», вышла в сад, после чего закрыла дверь так, как вам показал мосье Пуаро. Я прошла через клумбу, а после заровняла следы маленькими граблями, которые заранее там положила. Потом я обошла вокруг дома и вошла в гостиную. Это я оставила дверь в сад открытой. Но я знать не знала, что через нее выходила Руфь. Должно быть, она потом обогнула дом с фасада, а я, наоборот, сзади. Понимаете, мне по пути нужно было спрятать грабли в сарай. Ну вот я и ждала в гостиной, пока не услышала, что кто-то спускается вниз, и как Снелл подходит к гонгу, и тогда…

Она взглянула на Пуаро.

— Вы знаете, что я сделала потом?

— Да, знаю. Я нашел пакет в корзине для бумаг. Очень остроумная идея. Дети обожают этот фокус. Надуть пакет, а потом хлопнуть. Что ж, звук получился достаточно громким. Вы бросили пакет в корзину для бумаг и поспешили в холл. Этим хлопком вы обозначили время самоубийства — и обеспечили себе алиби. Но вас очень беспокоило одно обстоятельство. У вас не было времени найти пулю. Она должна была находиться где-то около гонга. Но вам было важно, чтобы пулю нашли в кабинете, где-нибудь рядом с зеркалом. Я не знаю, когда у вас возникла идея взять карандаш полковника Бьюри…

— Сразу же, — сказала мисс Лингард. — Когда мы все вышли из холла. Я удивилась, увидев в комнате Руфь. Я поняла, что она могла войти из сада через балконную дверь. Потом я поискала глазами карандаш полковника Бьюри — он лежал на столике для бриджа. Я положила его в свою сумочку — на случай, если бы кто-нибудь увидел, как я подбираю пулю… Честно говоря, я не думала, что кто-то мог увидеть. После я незаметно выронила ее возле зеркала, когда мы все смотрели на тело. Когда вы спросили, что я подняла, я очень порадовалась своей предусмотрительности.

— Да, вы оказались весьма предусмотрительны… Я был совершенно сбит с толку.

— Я боялась, что кто-нибудь может услышать выстрел, и надеялась только на то, что все как раз переодевались к обеду и находились в своих комнатах. Прислуга была у себя. Единственный, кто мог его услышать, — это мисс Кардуэлл, но она скорее всего подумала бы, что это выхлопная труба… Она все-таки поняла, что это был звук гонга. А я думала… я думала, никто ничего не заметил…

Педантичный мистер Форбс, как всегда, был краток и точен:

— Случай уникальный. Чтобы без всякого мотива…

— Мотив есть… — тут же перебила его мисс Лингард. — И с жаром добавила: — Ну идите же, звоните в полицию! Чего вы ждете?

Пуаро попросил:

— Не могли бы вы выйти из комнаты? Мистер Форбс, позвоните майору Риддлу. До его приезда я побуду здесь.

Медленно, один за другим, члены семейства покидали кабинет. Удивленные, заинтригованные, потрясенные, они бросали смущенные взгляды на подтянутую, с гордой осанкой женщину с тщательно зачесанными седыми волосами.

Последней выходила Руфь. В дверях она в замешательстве остановилась.

— Я не понимаю, — гневно бросила она Пуаро, — как вы могли подумать, что это сделала я.

— Нет-нет, — покачал головой Пуаро. — Я вовсе так не думал.

Руфь медленно вышла.

Пуаро остался один на один с этой невысокой пожилой женщиной, которая только что призналась в тщательно продуманном и хладнокровно совершенном убийстве. Причем сделала это с высоко поднятой головой.

— Да, — сказала мисс Лингард, — вы не думали, что это сделала она. Вы нарочно обвинили ее, чтобы заставить меня заговорить. Ведь так, верно?

Пуаро кивнул.

— Пока мы ждем майора Риддла, — непринужденным тоном сказала мисс Лингард, — вы должны рассказать мне, что заставило вас заподозрить меня.

— Несколько вещей. Ну прежде всего ваш рассказ о сэре Жервазе. Такой гордец, как сэр Жерваз, никогда не станет пренебрежительно отзываться о своем племяннике в присутствии постороннего человека, тем более человека не его круга. Вам нужно было поддержать версию о самоубийстве. Во что бы то ни стало внушить нам, что причина самоубийства — в каком-то неблаговидном факте, связанном с Хьюго Трентом. Тут вы тоже перестарались. Сэр Жерваз ни в коем случае не стал бы откровенничать с посторонним. Потом — предмет, подобранный вами в холле, и одно очень важное обстоятельство — вы не упомянули, что Руфь вошла в гостиную со стороны сада. Затем в гостиной, в корзине для бумаг, я нашел пакет. Трудно представить, что в такой дом, как Хэмборо Клоус, кто-то является с бумажным пакетом! Когда раздался «выстрел», в гостиной, кроме вас, никого не было. Трюк с пакетом могла придумать только женщина — искусное, но очень уж домашнее изобретение. Так что все сходилось. Стремление во что бы то ни стало отвести подозрения от Руфи, направив их на Хьюго… Механизм преступления… и его мотив.

— Так вам известен мотив?

— Полагаю, да. Счастье Руфи — вот мотив! Я подозреваю, что вы увидели ее с Джоном Лэйком и все сразу поняли. А потом вы наткнулись на черновик нового завещания сэра Жерваза, поскольку имели доступ к его бумагам. Вы узнали, что Руфь лишится наследства, если не выйдет замуж за Хьюго Трента. Это вынудило вас пойти на риск и взять дело в свои руки, используя тот факт, что сэр Жерваз перед этим написал мне письмо. Вы, вероятно, видели копию этого письма. Я не знаю, что его вынудило мне написать. Возможно, он подозревал, что кто-то его систематически обворовывает — либо Берроуз, либо Лэйк. А возможно, он не мог понять, каковы все же намерения Руфи. Вот и решил прибегнуть к услугам частного сыщика. Так или иначе вы сумели всем этим воспользоваться, чтобы инсценировать самоубийство. Вы послали мне телеграмму, а потом сообщили, что сэр Жерваз якобы произнес при вас эти слова: «Слишком поздно».

— Жерваз Шевени-Гор был чудовищным снобом и пустомелей! Я не могла допустить, чтобы он разрушил счастье Руфи.

— Руфь — ваша дочь? — спросил Пуаро.

— Да… моя дочь. Я часто… часто думала о ней. Когда я узнала, что сэру Жервазу требуется помощница для работы над историей семьи, я ухватилась за эту возможность. Мне ужасно хотелось увидеть мою девочку. Я знала, что леди Шевени-Гор меня не узнает. Тогда я была молода и красива, да и фамилия у меня другая, чем в то время, когда отдала им дочь. К тому же леди Шевени-Гор слишком рассеянна, чтобы примечать всякие мелочи. Мне она нравится, но семью Шевени-Горов я ненавижу. Они относились ко мне как к какой-то грязной твари. А теперь этот Жерваз из-за своей непомерной гордыни и снобизма хотел испортить жизнь моей дочери. Но я решила: моя Руфь должна быть счастлива. И она будет счастлива… Если не узнает правду обо мне… — В ее голосе звучала мольба.

Пуаро слегка кивнул.

— Обещаю, что никто об этом не узнает.

— Благодарю вас, — тихо произнесла мисс Лингард.

Позже, когда полиция уже побывала в доме, Пуаро встретил в саду Руфь и ее мужа.

— Вы действительно думали, что это я? — с вызовом спросила Руфь.

— Я знал, что вы не могли этого сделать. Из-за маргариток.

— Из-за маргариток? Не понимаю…

— Дело в том, что на клумбе было только четыре следа. А если вы рвали маргаритки, их должно было быть гораздо больше. Значит, до того, как вы вышли в сад во второй раз, кто-то убрал оставленные вами следы — заодно со своими. Это мог сделать только убийца. Но раз на клумбе остались ваши следы, значит, убийца не вы. Вы автоматически оказываетесь вне подозрения.

Ее лицо посветлело.

— О, я поняла. Вы знаете… наверное, это ужасно… но мне почему-то жаль эту бедную женщину. Она сама призналась, чтобы меня спасти. Она ведь думала, что вы собираетесь посадить меня в тюрьму. Она поступила благородно. В определенном, конечно, смысле. Мне больно думать, что ей придется предстать перед судом по обвинению в убийстве.

— Не надо так расстраиваться, — мягко сказал Пуаро. — Этого не будет. Доктор сообщил мне, что у нее серьезная болезнь сердца и ей осталось жить несколько недель.

— Вот и хорошо… — Руфь сорвала осенний крокус и порывисто прижала его к щеке. — Бедняжка. Ну почему, почему она это сделала?..

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

«Почему же не Эванс?»

Находясь в гостях у приятельницы, Агата Кристи стала свидетельницей того, как брат приятельницы, отложив только что прочитанную книгу, заметил: «Неплохо. Только непонятно, почему они не попросили Эванс?» Миссис Кристи тут же пришла в голову идея написать детектив с таким названием.

Роман был написан в Сирии на археологических раскопках, где находились в это время супруги Мэллоуэны-Кристи.

«Почему же не Эванс?» можно отнести к той же категории, что и романы «Таинственный противник», «Человек в коричневом костюме», «Тайна замка Чимниз», «Тайна семи циферблатов», т. е. это триллер, а не канонический детектив. Расследование ведут детективы-любители: леди Франсез Деруэнт, очень напоминающая неугомонную Бандл из «Тайны замка Чимниз», и ее приятель Бобби Джоунз — четвертый сын сельского викария. В этом контексте конечно же нельзя не вспомнить знаменитых Томми и Тапенс из «Таинственного противника».

Роман отличают живость и увлекательность повествования, хотя присутствует и некоторая надуманность ситуации, что, впрочем, характерно для большинства триллеров Кристи.

Впервые роман вышел в Англии в 1934 году.

Существует два перевода на русский язык. Перевод под редакцией М. Макаровой и А. Титова выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

«Убийство в Восточном экспрессе»

Один из самых популярных романов Агаты Кристи. Написан на раскопках в Ираке в 1933 году, в археологической экспедиции.

Действие разворачивается в роскошном интерьере Восточного экспресса — одного из самых дорогих поездов той поры.

Роман изобилует множеством мелких, но весьма достоверных деталей, что вполне объяснимо, ибо сама Агата начиная с 1928 года неоднократно путешествовала на этом знаменитом экспрессе.

В основу романа легли два факта из реальной жизни — похищение двухмесячного ребенка известного авиатора Чарлза Линдберга и случай в январе 1929 года, когда Восточный экспресс попал в снежную бурю у турецкой границы и оказался отрезанным от мира на шесть суток.

За исключением Реймонда Чандлера, раскритиковавшего роман в своей статье «Простое искусство убийства», критики единодушно признают «Восточный экспресс» одним из шедевров Кристи наряду с «Убийством Роджера Экройда», «Убийствами в алфавитном порядке» и «Десятью негритятами».

Издан в Англии в 1934 году.

На русский язык переведен Л. Беспаловой и впервые опубликован в сборнике: «Зарубежный детектив»: Молодая гвардия, 1967.

В собрании сочинений текст перевода дается по этому изданию.

«Трагедия в трех актах»

Один из самых оригинальных и ярких романов миссис Кристи, пример блестящего розыгрыша, когда читателя исподволь заставляют идти по ложному следу.

Действие развертывается в театральной среде, что не совсем характерно для произведений Кристи.

Характеры более многогранны, чем обычно, и это делает чтение романа приятнейшим времяпровождением. Персонажи же выписаны настолько живо и убедительно, что читателю просто не приходит в голову заподозрить в ком-то из них фальшь.

Роман получил весьма хорошую критику: отмечались оригинальность сюжета и способность миссис Кристи держать читателя в напряжении буквально до последней страницы.

В то же время в романе встречаются и некоторые логические несуразности — так, к примеру, остается тайной, почему один из подозреваемых помещен в лондонскую гостиницу «Ритц». Почему он живет там? Может, у него дома ремонт?

Ральф Патридж на страницах «Нью-Стейтсмен» прослеживает в нем традиции знаменитых романов «Убийство Роджера Экройда» и «Смерть лорда Эджвера» и, по его образному выражению, считает «Трагедию в трех актах» их счастливым потомком.

В некоторых американских изданиях приведена несколько измененная концовка, согласно которой преступник оказывается больным мегаломанией.

Это первый роман Кристи, годовой распроданный тираж которого достиг 10 000 экз.

Впервые опубликован в Англии в 1935 году.

Перевод И. Шевченко выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

«Разбитое зеркало»

В повести использован сюжет раннего неопубликованного рассказа «Второй гонг» (впервые издан в Америке в 1948 году в сборнике рассказов «Свидетель обвинения»). Однако рассказ послужил лишь отправной точкой. Изменены и мотив убийства, и личность самого убийцы, более основательно проработана фабула. Повесть отличают несколько необычных деталей: например, обращение к теме «запертой комнаты» и точное указание времени предполагаемого убийства. В повести читатель в последний раз встречается с одним из «сквозных» персонажей — мистером Сэттертуэйтом («Трагедия в трех актах», «Загадочный мистер Кин»).

В целом повесть нельзя отнести к удачам миссис Кристи, к тому же в ней имеются явные логические ошибки, а также неточности в трактовке образов. Так, например, Пуаро показывает одному из подозреваемых карандаш, сделанный из гильзы от пули, притом… что чуть раньше успел отдать его владельцу. Кроме того, именно в этой повести именитый сыщик самозабвенно рыщет по газонам в поисках обличающих преступника следов, напрочь забыв о том, как он из романа в роман высмеивал своих коллег «ищеек», не владеющих его методом и не умеющих эффективно использовать свои «серые клеточки».

Впервые опубликована в Англии в 1937 году вместе с тремя другими повестями в сборнике «Убийство в проходном дворе».

Существует два перевода на русский язык. Перевод под редакцией М. Макаровой выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

А. Астапенков А. Титов

Примечания

1

Викарий — приходский священник англиканской церкви.

(обратно)

2

Уэльс — административно-политическая часть Великобритании, занимающая полуостров Уэльс и прилегающий к нему остров Англии.

(обратно)

3

Ниблик — клюшка с сильно загнутой металлической головкой, используется при игре на песке для осуществления коротких, резких ударов; современное название — «металлическая номер девять».

(обратно)

4

Ярд — мера длины, равная 91,44 см.

(обратно)

5

Фут — единица длины в системе английских мер, равная 30,5 см.

(обратно)

6

А часто (фр.).

(обратно)

7

Достопочтенный — его преподобие, титулование священника, которое ставится перед его именем или именем и фамилией.

(обратно)

8

Миро — благовонное масло, используемое при некоторых христианских обрядах.

(обратно)

9

Ризница — помещение при церкви для хранения риз (облачения священника при богослужении) и церковной утвари.

(обратно)

10

Шопен Фредерик (1830–1875) — известный польский композитор.

(обратно)

11

Имеется в виду Первая мировая война 1914–1918 годов.

(обратно)

12

Паддингтонский вокзал — вокзал в Лондоне, конечная станция Западного района, а также пересадочный узел метрополитена.

(обратно)

13

В английских поездах вход в купе с платформы.

(обратно)

14

Бристоль — крупный порт и железнодорожный узел на западном побережье Англии.

(обратно)

15

«Савой» — одна из самых дорогих лондонских гостиниц с первоклассным рестораном.

(обратно)

16

Сиам — официальное название Таиланда до 1939 года и в 1945–1948 годах. Государство в Юго-Восточной Азии, на полуостровах Индокитай и Малакка.

(обратно)

17

Коронер — должностное лицо при органах местного самоуправления графства или города. Ведет судебное дознание в случае убийства или внезапной смерти при сомнительных обстоятельствах.

(обратно)

18

«Санди таймс» — воскресная газета консервативного направления, публикующая серьезную информацию; основана в 1822 году.

(обратно)

19

Руп — заболевание птиц; круп — воспаление дыхательных путей, характеризующееся затрудненным дыханием, хрипами и кашлем.

(обратно)

20

Подагра — хроническое заболевание, обусловленное нарушением обмена веществ; проявляется острыми приступами артрита, деформацией суставов с нарушением их функций. Основной причиной является злоупотребление животной пищей и алкоголем.

(обратно)

21

«Вулвортс» — универмаги американской компании «Ф.-У. Вулворт», имеющей филиалы в Англии, которая многие годы славилась дешевыми товарами.

(обратно)

22

«Бентли» — марка дорогого легкового автомобиля, производимого компанией «Роллс-ройс».

(обратно)

23

Цитата из трагедии Шекспира «Король Лир» (акт I, сц. 4).

(обратно)

24

Больницы в Англии часто называются в честь христианских святых.

(обратно)

25

Гран — мера веса, применяемая при взвешивании драгоценных металлов, камней и лекарств и равная 64,8 мг (первоначально вес пшеничного зерна из середины колоса).

(обратно)

26

«Лансет» — еженедельный научный медицинский журнал, первый номер которого вышел в 1823 году.

(обратно)

27

Смит Джордж Джозеф — убийца, расправившийся со своими тремя женами, утопив их в ванне.

(обратно)

28

Армстронг — маньяк-убийца, расчленявший свои жертвы и топивший их в водоеме на окраине Лондона.

(обратно)

29

Доктор Торндайк — персонаж детективных романов английского писателя Ричарда Фримена (1862–1943) — юрист и врач, специалист по ядам и преступлениям, связанным с применением ядов.

(обратно)

30

Уйда — псевдоним английской писательницы Марии Луизы Раме (1839–1908), автора занимательных романов и рассказов для детей.

(обратно)

31

«Джон Галифакс, джентльмен» — роман английской писательницы Дайны Марии Мулок (1826–1887), писавшей под псевдонимом миссис Крейк.

(обратно)

32

BF — сокращенное от английского bloody fool — страшный дурак.

(обратно)

33

Сагиб (англ., инд.) — господин, англичанин.

(обратно)

34

Шерлок — имеется в виду Шерлок Холмс, персонаж знаменитого цикла детективных произведений английского писателя Артура Конан Дойла (1859–1930).

(обратно)

35

Эванс одна из самых распространенных фамилий в Уэльсе.

(обратно)

36

Вторая часть фамилии Бассингтон-ффренч и английское слово «французский» звучат одинаково.

(обратно)

37

Йоркшир — одно из самых крупных графств на северо-востоке Англии.

(обратно)

38

Гэмпшир — графство на юге Англии у пролива Ла-Манш.

(обратно)

39

Шропшир — графство на западе Англии, граничащее с Уэльсом.

(обратно)

40

«Крайслер» — марка дорогого легкового автомобиля, производимого американским концерном «Крайслер корпорейшн» и его филиалами.

(обратно)

41

Мировой судья — занимается разбирательством мелких уголовных преступлений в местном суде без участия присяжных, обычно не получая денежного вознаграждения.

(обратно)

42

Пол кроны — английская монета достоинством в два шиллинга шесть пенсов, имевшая хождение до 1971 года.

(обратно)

43

«Христианская наука» — религиозная организация протестантской ориентации; возникла в 70-х годах XIX века в США. Основные ее принципы сформулированы Мери Бекер-Эдди и состоят в том, что излечение людей от всяческих недугов возможно лишь с помощью веры Медицинские методы лечения при этом категорически отвергаются.

(обратно)

44

«Кларидж» — одна из самых дорогих лондонских гостиниц в фешенебельном районе Мейфэр.

(обратно)

45

Бек Адольф — жертва судебной ошибки, осужден вследствие сильного сходства с преступником. Дело Адольфа Бека в 1904 году получило широкий резонанс в обществе и привело к созданию уголовного апелляционного суда.

(обратно)

46

«Лионский почтовый» — очень популярная в 30—40-е годы мелодрама английского драматурга Чарлза Рида.

(обратно)

47

«Хэрродс» — универсальный магазин в Лондоне, крупнейший в Европе, предоставляющий очень широкий круг товаров и услуг.

(обратно)

48

«Даймлер» — марка дорогого легкового автомобиля.

(обратно)

49

Церковный староста — лицо, ежегодно выбираемое в каждом приходе англиканской церкви и ведающее сбором пожертвований и другими мирскими делами прихода.

(обратно)

50

Сент-Джеймс — площадь в центре Лондона.

(обратно)

51

В самом начале второй главы «Сад говорящих цветов» книги «Алиса в Зазеркалье» (1872) английского писателя и математика Льюиса Кэрролла (1832–1898, настоящее имя Ч. Доджсон) описывается сад с дорогой, которая, в какую бы сторону по ней ни идти, всегда приводила к дому.

(обратно)

52

Пэтни-хилл — южный пригород Лондона, известный многочисленными гребными спортивными клубами.

(обратно)

53

Брук-стрит — улица в центре Лондона рядом с Гайд-парком.

(обратно)

54

«За боевые заслуги» — орден, которым награждаются офицеры сухопутных войск, а также военно-морских и военно-воздушных сил и морской пехоты; учрежден в 1886 году.

(обратно)

55

Тайт-стрит — улица в фешенебельном районе Лондона; Челси — район, где живут художники.

(обратно)

56

Хэмпстед — фешенебельный район на севере Лондона, рядом с живописным лесопарком.

(обратно)

57

Блумсбери-сквер — площадь в районе Блумсбери, в самом центре Лондона.

(обратно)

58

Савил-роу — улица в Лондоне, где расположены ателье дорогих мужских портных.

(обратно)

59

Потница — заболевание, выражающееся в появлении мелких пузырьков на коже от усиленного выделения пота, чаще бывает у детей.

(обратно)

60

Уэллс Герберт (1866–1946) — английский писатель, автор научно-фантастических, утопических и социально-бытовых романов и рассказов.

(обратно)

61

Канапе — небольшой диван с приподнятым изголовьем.

(обратно)

62

Тори — политическая партия в Англии в XVII–XIX веках, представлявшая интересы крупных землевладельцев-дворян. В середине XIX века в результате разложения партии тори, на ее основе возникла консервативная партия Великобритании, за сторонниками которой в неофициальном обиходе сохранилось название «тори».

(обратно)

63

Парафраз цитаты из трагедии Шекспира «Макбет» (акт I, сц. 7; перевод Б. Пастернака).

(обратно)

64

Гайд-парк — самый известный лондонский парк, излюбленное место политических митингов и демонстраций; открыт для публики с 1635 года.

(обратно)

65

Пиккадили-серкус — площадь в центре Лондона с радиально расходящимися улицами.

(обратно)

66

Британский музей — один из крупнейших музеев мира, находящийся в Лондоне и обладающий богатейшей коллекцией памятников первобытной и античной культуры и древних культур различных народов.

(обратно)

67

Соммерсет-хаус — большое здание в Лондоне на берегу реки Темзы, где расположен ряд государственных учреждений, в одном из которых, заплатив один шиллинг, можно было познакомиться с любым завещанием.

(обратно)

68

Хлорал (хлорал гидрат) — легко растворимое в воде и спирте бесцветное кристаллическое вещество с горьковатым вкусом и характерным запахом, применяемое в качестве успокоительного и снотворного.

(обратно)

69

Книга пэров — родословная пэров, титулованных наследственных дворян, с 1847 года выходит ежегодно в издательстве Бёрка.

(обратно)

70

Тюдор — архитектурный стиль конца XV — начала XVII века, для которого характерны плоские арки, мелкие карнизы, деревянная облицовка стен.

(обратно)

71

До свидания (фр.).

(обратно)

72

Гудини Гарри (урожд. Эрик Вайс) (1874–1926) — знаменитый американский иллюзионист.

(обратно)

73

Лечебница на Куинс Гейт — частная больница в Кенсингтоне — престижном аристократическом районе к юго-западу от центра Лондона.

(обратно)

74

Харли-стрит — улица в Лондоне, где расположены приемные частных докторов и профессоров-консультантов; отсюда «доктор с Харли-стрит» — преуспевающий врач с большой частной практикой.

(обратно)

75

Карл Второй (1630–1685) — английский король, при котором была восстановлена королевская власть и династия Стюартов, упраздненная английской буржуазной революцией.

(обратно)

76

Кения — государство на востоке Центральной Африки.

(обратно)

77

Доркасское общество — благотворительное общество, на собраниях которого светские дамы шили одежду для бедных.

(обратно)

78

По названию Танрских гор — ряда горных хребтов на юге плоскогорья Малой Азии, прорезанных железной дорогой, от сирийского города Алеппо к Стамбулу.

(обратно)

79

Стамбул — город в европейской части Турции на проливе Босфор; старое название города — Константинополь.

(обратно)

80

Конечно (фр.).

(обратно)

81

Святая София (фр.) — «Храм святой премудрости», главная церковь Византийской империи до тех пор, пока в 1453 году Константинополь не был завоеван турками.

(обратно)

82

Ну что ж (фр.).

(обратно)

83

Киркук, Мосул — города на северо-востоке Ирака.

(обратно)

84

Поезд отправляется (фр.).

(обратно)

85

Наконец-то (фр.).

(обратно)

86

Вот (фр.).

(обратно)

87

Спасибо (фр.).

(обратно)

88

Перье — слабоалкогольный, прохладительный напиток, по имени создателя рецепта.

(обратно)

89

Пенджаб (перс. Пятиречье) — равнина, орошаемая пятью реками и ограниченная на севере Гималайскими горами; была разделена после Второй мировой войны между Индией и Пакистаном.

(обратно)

90

Киликийские ворота — горный проход между хребтами Таврских гор, по которому проложена железная дорога из Малой Азии в Сирию.

(обратно)

91

Босфор — пролив между Мраморным и Черным морями.

(обратно)

92

Вот досада! (фр.).

(обратно)

93

Кале — город на севере Франции на побережье пролива Па-де-Кале.

(обратно)

94

А! Старина (фр.).

(обратно)

95

Лозанна — город в Швейцарии недалеко от Женевского озера, культурный и научный центр страны.

(обратно)

96

В романе Ч. Диккенса «Мартин Чезлвит» (1844) одна из героинь, Сара Гэмп, для подтверждения своей правоты ссылается на выдуманную ею подругу, некую миссис Харрис.

(обратно)

97

Бальзак Оноре де (1799–1850) — французский писатель, один из создателей реалистического романа в истории мировой литературы, детально изображал в своих произведениях обстановку, быт и нравы различных слоев общества.

(обратно)

98

Ток — небольшая круглая шляпка с маленькими полями или без полей.

(обратно)

99

Твид — грубая шерстяная ткань с особым диагональным плетением нитей двух или более разных цветов.

(обратно)

100

Очень мила, и какая элегантная (фр.).

(обратно)

101

Эвианская минеральная — лечебная вода из источника близ города Эвиан во Франции, на южном берегу Женевского озера.

(обратно)

102

Виши — минеральная вода, из источника близ города Виши в Центральной Франции, или вода аналогичного химического состава.

(обратно)

103

Динары — денежная единица ряда стран, в данном случае Югославии.

(обратно)

104

Смирна — древнегреческое название турецкого города Измир, на восточном побережье Эгейского моря.

(обратно)

105

Не беспокойтесь. Я ошибся (фр.).

(обратно)

106

Спокойной ночи (фр.).

(обратно)

107

Принесите, пожалуйста, минеральной воды (фр.).

(обратно)

108

Хорошо (фр.).

(обратно)

109

Эта американская дама… (фр.).

(обратно)

110

Вот так так! (фр.).

(обратно)

111

Насколько я понимаю, мосье, вы директор компании. Не можете ли вы сказать… (фр.).

(обратно)

112

Ах, это было ужасно… (фр.).

(обратно)

113

Это наверняка женщина (фр.).

(обратно)

114

Решено (фр.).

(обратно)

115

Что случилось?.. Почему? (фр.).

(обратно)

116

Имеется в виду известный в ту пору модельер Пьер Пуаре.

(обратно)

117

Латинянин — представитель романских народов (итальянец, испанец, и т. д.), языки которых являются потомками одного праязыка — так называемой вульгарной (народной) латыни. Как правило, отличаются повышенным темпераментом и необузданностью характера.

(обратно)

118

Первый и Второй убийца — в трагедии Шекспира «Макбет» так названы убийцы, которых Макбет подсылает, чтобы убить Банко (акт III).

(обратно)

119

Крест Виктории — высший военный орден, которым награждаются военные и гражданские лица за боевые подвиги; был учрежден королевой Викторией в 1856 году.

(обратно)

120

Уолл-стрит — улица в Нью-Йорке в Манхэттене, где расположены главные банки и финансовые учреждения США.

(обратно)

121

После вас, мосье. Нет, нет, после вас (фр.).

(обратно)

122

Гроувенор-сквер — большая площадь в центральной части Лондона.

(обратно)

123

Магда — персонаж пьесы-сказки «Потонувший колокол» немецкого драматурга и романиста Герхарта Гауптмана (1862–1946).

(обратно)

124

Вот настоящая аристократка (фр.).

(обратно)

125

Пикет (фр.) — разновидность старинной карточной игры, в которой участвуют два партнера, разыгрывающих тридцать две карты.

(обратно)

126

Лига наций — международная организация, имевшая целью развитие сотрудничества между народами и гарантию их мира и безопасности; возникла после Первой мировой войны и просуществовала до начала Второй мировой войны в 1939 году; формально распущена была в 1946 году.

(обратно)

127

В отпуск (фр.).

(обратно)

128

Восточная линия — крупная судоходная компания, осуществляющая рейсы в Индию, Австралию и на Дальний Восток.

(обратно)

129

Ур — один из наиболее известных древних шумерских городов-государств, который был расположен на юге Месопотамии при впадении реки Евфрат в Персидский залив; найденные при раскопках Ура клинописные таблички, восходящие к третьему тысячелетию до н. э., имеют важное значение для изучения этого второго после Египта очага древней цивилизации.

(обратно)

130

Сомма — река на севере Франции, где во время Первой мировой войны союзники (Антанта) провели крупную наступательную операцию против Германии с огромными потерями с обеих сторон.

(обратно)

131

Леди (англ., инд.).

(обратно)

132

Джон Буль — типичный англичанин; прозвище восходит к имени фермера в сочинении «История Джона Буля», врача при дворе королевы Анны Джона Арбетнота (1667–1735).

(обратно)

133

Оно и видно (фр.).

(обратно)

134

Еще немножко? (фр.).

(обратно)

135

Здесь нет ничего интересного! (фр.).

(обратно)

136

Тот, кто оправдывается, тот сам себя обвиняет (фр.).

(обратно)

137

Предмет роскоши (фр.).

(обратно)

138

Вне схватки (фр.).

(обратно)

139

Бунгало (инд.) — небольшой одноэтажный дом с плетеной крышей.

(обратно)

140

Фронтон — двухскатная крыша над выступом фасада здания, которая обычна заполняется скульптурными группами.

(обратно)

141

Лампион — бумажный или стеклянный фонарь для освещения или иллюминации.

(обратно)

142

Крещендо (ит.) — в музыке «постепенно усиливая интенсивность звучания».

(обратно)

143

Тезоименитство — именины, день ангела монарха или другой высокой особы; в этот день за особые заслуги на благо Великобритании, многие видные политические, научные, культурные и финансовые деятели возводятся в дворянство с присвоением им титула рыцаря или баронета и правом ставить перед своим именем «сэр» или «дама» (леди).

(обратно)

144

Оксфорд — Оксфордский университет, один из крупнейших и старейших в Великобритании; основан в XII веке.

(обратно)

145

Пастор — протестантский священник.

(обратно)

146

Монте-Карло — город в княжестве Монако на Лазурном берегу на побережье Средиземного моря; курорт, известный своим казино.

(обратно)

147

Ла-Манш — пролив между островом Великобритания и побережьем Франции.

(обратно)

148

Дыня-канталупа — разновидность очень сладких и сочных дынь с жесткой шероховатой коркой и сильным ароматом (по названию города в Италии, где начали выращивать этот сорт).

(обратно)

149

Ловелас — волокита, соблазнитель женщин; по имени героя романа «Кларисса, или История молодой девушки» (1748) английского писателя Сэмюэля Ричардсона (1689–1761).

(обратно)

150

Эллен Элис Терри (1848–1928) — английская актриса, которая в последней четверти XIX века была ведущей исполнительницей в шекспировских пьесах.

(обратно)

151

Эйнтри — ипподром около Ливерпуля, где каждую весну проводятся крупнейшие скачки с препятствиями.

(обратно)

152

Сити — самоуправляющийся административный район в восточной части Лондона, где находятся главные банки и финансовые учреждения.

(обратно)

153

Борнмут — крупный курорт на южном побережье Англии.

(обратно)

154

Преподобный — его преподобие, титулование священника, которое ставится перед именем.

(обратно)

155

Викторианский — характерный для эпохи царствования королевы Виктории (1819–1901, правила 1837–1901); в отношении воспитания и морали — требующий строгого соблюдения христианских заповедей, нетерпимый к новому, граничащий с ханжеством.

(обратно)

156

Шейлок — безжалостный и алчный ростовщик, персонаж комедии Вильяма Шекспира «Венецианский купец».

(обратно)

157

Апоплексия — кровоизлияние в мозг, или закупорка мозгового сосуда, вызывающее внезапную потерю сознания, паралич, удар, инсульт.

(обратно)

158

Элайн — героиня рыцарских романов о короле Артуре (XIII–XIV вв.), прекрасная дева, скончавшаяся от неразделенной любви к рыцарю Ланселоту.

(обратно)

159

Казуистика — подведение частных случаев под общую догму: отсюда в переносном значении изворотливость, крючкотворство при защите ложных или сомнительных положений.

(обратно)

160

Конфирмация — протестантский обряд подтверждения крещения, совершаемый над подростками перед первым причастием.

(обратно)

161

Павликианство (греч. Предположительно по имени апостола Павла) — еретическое движение, возникшее в VII веке в Армении. Согласно вере павликианцев, мир разделен на враждебные царства: духовное, или царство Бога (добра), и материальное, или царство сатаны (зла). Павликианство отвергало христианскую церковь как защитницу порядков, созданных сатаной, а также христианские культы и обряды.

(обратно)

162

Строфа из поэмы «Королевские идиллии» Альфреда Теннисона. Перевод А. Ибрагимова.

(обратно)

163

Астолат — город, упоминаемый в рыцарских романах и легендах о герое кельтских народных сказаний — короле Артуре и находившийся предположительно в графстве Суррей; лилейная дева из Астолата — леди Элайн была погребена с лилией в руке; ей посвящены две поэмы в поэтическом цикле «Королевские идиллии» Альфреда Теннисона (1809–1892).

(обратно)

164

Интермедия — небольшая комическая пьеса, исполняемая между актами драматического произведения.

(обратно)

165

Мирная жизнь на лоне природы; от названия жанра литературных произведений. В «буколиках» описываются прелести пастушеской жизни и сельского быта.

(обратно)

166

Французская Ривьера (иначе Лазурный берег) — полоса гористого побережья Франции на Средиземном море, защищенная с севера Приморскими Альпами; международный курорт с многочисленными гостиницами, пансионатами, виллами.

(обратно)

167

«Дейли мейл» — ежедневная консервативная газета, основанная в 1896 году.

(обратно)

168

Корнуолл — графство на юго-западе Великобритании, крупный туристический центр; коренное население — кельты.

(обратно)

169

Ежегодные скачки для кобыл-трехлеток в городе Донкастер (графство Йоркшир), названы по имени первого организатора таких скачек в 1776 году полковника Сент-Леджера.

(обратно)

170

Лобелия — травянистое растение с гроздьями синих, красных или белых цветов, родом из Северной Америки.

(обратно)

171

Сердечно рад, мосье (фр.).

(обратно)

172

Молодость (фр.).

(обратно)

173

Не правда ли? (фр.).

(обратно)

174

Мамочка, поиграй со мной! (фр.).

(обратно)

175

Да займись же чем-нибудь, Марсель! Поиграй в мяч! (фр.).

(обратно)

176

Я развлекаюсь (фр.).

(обратно)

177

Имеется в виду Первая мировая война 1914–1918 годов.

(обратно)

178

Счастливого пути! (фр.).

(обратно)

179

Сафари — путешествие или охотничья экспедиция, обычно в Восточной Африке.

(обратно)

180

Токсикология — наука о ядах и ядовитых веществах.

(обратно)

181

Эдгар Уоллес (1875–1932) — английский журналист и писатель, проживший бурную жизнь, нашедшую отражение в его романах и пьесах.

(обратно)

182

Алкалоиды — органические щелочи растительного (реже животного) происхождения, многие из которых обладают ядовитыми или наркотическими свойствами.

(обратно)

183

Дюйм — мера длины, равная 2,54 см.

(обратно)

184

Тутинг — лесопарковая зона в южной части Лондона.

(обратно)

185

Скотленд-Ярд (дословно Шотландский двор) — традиционное название лондонской полиции, образованное от названия части Уайт-холлского дворца, где некогда останавливались приезжавшие в Лондон короли Шотландии.

(обратно)

186

Роберт Бёрнс (1759–1796) — национальный поэт Шотландии, автор песен и баллад на шотландском диалекте английского языка.

(обратно)

187

Брайтон — фешенебельный приморский курорт в графстве Суссекс на юго-востоке Англии.

(обратно)

188

Рейнвейн — белое сухое вино, производимое в долине реки Рейн.

(обратно)

189

Кларет — общее название широко распространенных сухих терпких темно-красных вин.

(обратно)

190

Бювар — папка или портфель для хранения конвертов и письменных принадлежностей.

(обратно)

191

Вест-Индия — группа островов в Карибском море.

(обратно)

192

Амнезия (греч., мед.) — ослабление или потеря памяти, полная или частичная, вызванная шоком или поражением головного мозга.

(обратно)

193

Белгрейв-сквер — одна из наиболее фешенебельных площадей Лондона, окруженная зданиями в духе английского классицизма.

(обратно)

194

«Беркли» — гостиница-люкс с рестораном. Расположена в центре Лондона на улице Беркли-стрит.

(обратно)

195

Челси — аристократический район в западной части Лондона, известный как район художников.

(обратно)

196

Чиппендейл — стиль мебели XVIII века, рококо с обилием тонкой резьбы (по имени краснодеревщика Томаса Чиппендейла, 1718–1779).

(обратно)

197

Хепплуайт — стиль мебели XVIII века, преимущественно из красного дерева с овальными спинками кресел, изогнутыми ножками и подлокотниками, с изящной и тонкой отделкой (по имени столяра-краснодеревщика Джорджа Хепплуайта,? — 1786).

(обратно)

198

Стоун — мера веса, равная 6,35 кг.

(обратно)

199

Лидс — крупный промышленный центр в графстве Йоркшир на северо-востоке Англии.

(обратно)

200

Эксгумация — извлечение из могилы похороненного тела умершего для более точного установления причин смерти с помощью судебно-медицинской экспертизы.

(обратно)

201

Нортумберленд — графство на севере Англии.

(обратно)

202

Девоншир — графство на юго-западе Англии.

(обратно)

203

Суррей — графство на юго-востоке Англии к югу от Темзы.

(обратно)

204

Кент — юго-западное графство Англии.

(обратно)

205

Дрезденский фарфор — изысканные по росписи изделия из фарфора, производимого в немецком городе Мейсен (округ Дрезден), где в начале XVIII века был открыт способ производства твердого фарфора.

(обратно)

206

Криппен (1862–1910) — преступник, отравивший жену и расчленивший ее труп. Бежал с любовницей в Америку, но был опознан, арестован и приговорен к смертной казни.

(обратно)

207

Кью (или Кью Гарденз) — большой ботанический сад в западной части Лондона, основанный в 1759 году.

(обратно)

208

Что ж (фр.).

(обратно)

209

В курс дела (фр.).

(обратно)

210

Ах, это же просто великолепно! (фр.).

(обратно)

211

Гренадер — военнослужащий привилегированных гренадерских полков, обычно особо рослый и сильный (первоначально солдат, вооруженный гранатами для метания).

(обратно)

212

Что за мысль! (фр.).

(обратно)

213

Женщины (фр.).

(обратно)

214

Охотничья собака (фр.).

(обратно)

215

Безусловно (фр.).

(обратно)

216

Гамбит — начало шахматной игры, в котором с целью скорейшего перехода в нападение жертвуют фигурой или пешкой; в переносном смысле маневр для получения в будущем преимущества.

(обратно)

217

Конечно, конечно (фр.).

(обратно)

218

Испанский (фр.).

(обратно)

219

Обычного вина (фр.).

(обратно)

220

Маленький соблазн (фр.).

(обратно)

221

Беркли-сквер — живописная площадь в центральной аристократической части Лондона.

(обратно)

222

«Ритц» — фешенебельная лондонская гостиница с рестораном на улице Пикадилли.

(обратно)

223

Ленч — второй завтрак, трапеза в 12–14 часов дня, часто заменяющая обед.

(обратно)

224

Нежные чувства (фр.).

(обратно)

225

Слова леди Макбет из трагедии Шекспира «Макбет» (акт V, сц. 1; перевод Б. Пастернака).

(обратно)

226

Архидьякон — в англиканской церкви духовный сан, предшествующий сану епископа. Ведает делами церковного округа (епархии).

(обратно)

227

Фриз — бордюр, полоска обоев, ткани и т. п., окаймляющая края ковра, паркета, стены.

(обратно)

228

Бирмингем — крупный промышленный центр в графстве Уорикшир.

(обратно)

229

Пьеро — традиционный персонаж французского народного театра. Кукла, одетая в свободное белое одеяние с длинными рукавами и большими пуговицами, с густо напудренным лицом.

(обратно)

230

Диффамация (от лат. «порочу») — в уголовном праве некоторых стран распространение порочащих сведений, которые в отличие от клеветы могут и не быть ложными.

(обратно)

231

Совершенно верно (фр.).

(обратно)

232

Здесь обыгрывается строка «— Добро пожаловать в мою гостиную, — сказал паук мухе» из стихотворения «Паук и муха» английской писательницы Мэри Хоуитт (1799–1888).

(обратно)

233

Библейская аллюзия, Ветхий Завет, Книга Судей, IX: 54.

(обратно)

234

Что за выдумки! (фр.).

(обратно)

235

Ну-ну! (фр.).

(обратно)

236

Ну вот! (фр.).

(обратно)

237

Библейская аллюзия, Новый Завет, Первое послание к Коринфянам, XV: 32.

(обратно)

238

Вот беда (фр.).

(обратно)

239

Какая мерзость (фр.).

(обратно)

240

Что там такое? (фр.).

(обратно)

241

Вайолет — по-английски «фиалка».

(обратно)

242

Шиллинг — название денежной единицы, которая имела хождение до 1971 года и равнялась двенадцати пенсам.

(обратно)

243

Бонжур (фр.). — приветствие при встрече и прощании.

(обратно)

244

Черт возьми! (фр.).

(обратно)

245

Да, да (фр.).

(обратно)

246

Полкроны — монета достоинством в два шиллинга шесть пенсов, имевшая хождение до 1971 года.

(обратно)

247

Друзья мои (фр.).

(обратно)

248

«Счастливые семьи» — детская карточная игра. На картах изображены определенные персонажи, которые нужно расположить по соответствующим «семьям».

(обратно)

249

Тупик (фр.).

(обратно)

250

Боже мой! (фр.).

(обратно)

251

Ну конечно (фр.).

(обратно)

252

Я (фр.).

(обратно)

253

Кеб — экипаж, используемый как общественный транспорт, такси.

(обратно)

254

Реторта (спец.) — лабораторный сосуд с длинным горлышком.

(обратно)

255

Бунзеновская горелка — горелка, изобретение которой приписывается немецкому химику Роберту Вильгельму фон Бунзену (1811–1899) и в которой при смешении определенного количества воздуха с различными газами возникает сильное не светящееся пламя.

(обратно)

256

Друзья (фр.).

(обратно)

257

Белладонна — ядовитое растение из семейства пасленовых, употребляемое в медицине и косметике; содержащийся в белладонние алкалоид атропин, воздействуя на глаза, вызывает расширение зрачков.

(обратно)

258

Мангусты — небольшие хищные млекопитающие, которых ценят в Индии за их способность убивать ядовитых змей; по преданию, обладают большой любознательностью (см. рассказ английского писателя Редьярда Киплинга — на семейном гербе мангустов начертано «Рикки-Тикки-Тави»: «Беги, Разузнай и Разнюхай».

(обратно)

259

Плебей — простолюдин, представитель черни, низших классов в Древнем Риме, стало именем нарицательным.

(обратно)

260

Ищите женщину (фр.).

(обратно)

261

В добрый час! (фр.).

(обратно)

262

Первый крестовый поход — военный поход рыцарства европейских стран в 1096–1099 годах на Ближний Восток для освобождения Иерусалима и «гроба Господня» от ига мусульман. Осуществленный через Византию и Малую Азию и завершился взятием Иерусалима.

(обратно)

263

Да что же это такое, в конце концов! (фр.).

(обратно)

264

Оккультизм — общее название мистических учений, утверждающих, что существуют сверхъестественные силы, с которыми избранные могут вступать в общение при помощи магических действий, заклинаний и т. п.

(обратно)

265

Скарабей — вид жуков-навозников. В Древнем Египте почитался как одна из форм солнечного божества; его изображения служат амулетами и украшениями.

(обратно)

266

Реинкарнация — термин, выражающий веру в Способность богов, духов, святых и т. д. появляться в облике какого-то человека, животного, растения и даже неодушевленного предмета.

(обратно)

267

Оксфорд — один из крупнейших и престижных университетов Великобритании. Основан в XII веке.

(обратно)

268

Сент-Панкрас — крупная конечная железнодорожная станция Лондонско-Мидленского района, а также станция метро.

(обратно)

269

«Роллс-ройс» — марка дорогого легкового автомобиля.

(обратно)

270

Грифон — мифическое животное, представляемое в виде крылатого льва с орлиной головой.

(обратно)

271

Осложнением (фр.).

(обратно)

272

Геркулес — в античных мифах герой, прославленный своей необычайной силой, откуда в переносном значении — «очень крупный и сильный человек»; судя по сохранившимся изображениям викингов, типичными для них были недлинные густые окладистые бороды.

(обратно)

273

Миля — единица длины в системе английских мер, равная 1,609 км.

(обратно)

274

Мебель викторианской эпохи, то есть эпохи правления английской королевы Виктории (1837–1901), была тяжелой, массивной, с резными украшениями.

(обратно)

275

Имеются в виду выходцы из Скандинавии, занимавшиеся морскими промыслами и грабежом; в начале X века захватили северную часть Франции — Нормандию и осели там. В 1066 году норманны завоевали Великобританию, и нормандский герцог стал английским королем Вильгельмом Первым.

(обратно)

276

Моравия — раньше часть Австрии, теперь Чехии по левому притоку Дуная реке Морава; главный город Брно.

(обратно)

277

Бургундское — белое или красное вино, производимое в старой провинции Бургундия на востоке Франции.

(обратно)

278

Карма (др. — инд. «деяние, поступок») — в индуизме и близких к нему религиозных учениях закон связи причин и следствий, совокупность всех добрых и злых дел, совершенных человеком в течение своих предыдущих существований и определяющих его судьбу в будущем.

(обратно)

279

Цитата из поэмы «Леди Шалотт» английского поэта Альфреда Теннисона (1809–1892).

(обратно)

280

До 1973 года в состав музея входила и всемирно известная Библиотека Британского музея.

(обратно)

281

Хатшепсут — древнеегипетская царица (1525–1503 до н. э.), дочь фараона Тутмоса Первого, известная тем, что вела большое храмовое строительство, а также тем, что в результате военной морской экспедиции в Южное Красноморье установила египетское господство над страной Пунт.

(обратно)

282

Атлантида — легендарный остров или континент в Атлантическом океане к западу от Гибралтара, который опустился в океан, как предполагают, в результате геологических изменений; согласно преданиям Атлантида была могущественным государством, завоевавшим почти весь мир, кроме Афин.

(обратно)

283

Колосс — одно из чудес света, исполинская медная статуя древнегреческого бога солнца Гелиоса, поставленная в гавани острова Родоса в 280 году; отсюда в переносном смысле — «человек или предмет огромной величины или роста».

(обратно)

284

Ну (фр.).

(обратно)

285

Увольте (фр.).

(обратно)

286

Простите (фр.).

(обратно)

287

Война Белой и Алой Розы (1455–1485) — междоусобная феодальная война, которая вылилась в борьбу за английский престол между династиями Ланкастеров, в гербе которых было изображение белой розы, и Йорков, в гербе которых была изображена красная роза. Результатом стало установление английского абсолютизма в царствование Генриха Седьмого и особенно Генриха Восьмого (1509–1547).

(обратно)

288

Эгоцентризм — болезненная сосредоточенность человека на себе и своих интересах, чрезмерный эгоизм.

(обратно)

289

По-видимому, имеется в виду англо-бурская война 1899–1902 годов, которую вела Англия против бурских республик Трансвааль и Оранжевое Свободное Государство в Южной Африке и которая закончилась аннексией обеих республик Англией.

(обратно)

290

Бридж — разновидность карточной игры, в которой участвуют две пары партнеров.

(обратно)

291

Имеется в вижу Первая мировая война 1914–1918 годов.

(обратно)

292

Фурия — в античной мифологии одна из трех сестер-богинь мщения, изображаемых как ужасающего вида женщины со змеями вместо волос; отсюда в переносном значении «злая сварливая женщина с необузданным характером».

(обратно)

293

Здесь намек на плохое воспитание и неумение держать себя в обществе. Жаргон лошадников. Волосы над бабками (пятками) считались признаком «нечистой» породы лошадей.

(обратно)

294

Любовного треугольника (фр.).

(обратно)

295

Собор Святого Павла — главный собор англиканской церкви в Лондоне.

(обратно)

296

Отлично! (фр.).

(обратно)

297

Роббер — финал игры в бридж, розыгрыш двух геймов; после чего производится окончательный подсчет.

(обратно)

298

Цветочный бордюр — узкая клумба, обычно окаймляет дом по периметру.

(обратно)

299

Бриллиантин — помада для волос, придающая им блеск.

(обратно)

Оглавление

ПОЧЕМУ ЖЕ НЕ ЭВАНС? Why Didn't They Ask Evans 1934 © Перевод под редакцией М. Макаровой, А. Титова

  Глава 1 Несчастный случай

  Глава 2 Немного об отцах

  Глава 3 Путешествие на поезде

  Глава 4 Дознание

  Глава 5 Мистер и миссис Кэймен

  Глава 6 Чем кончился пикник

  Глава 7 Спасение

  Глава 8 Загадка фотографии

  Глава 9 Немного о мистере Бассингтон-ффренче

  Глава 10 Подготовка автомобильной катастрофы

  Глава 11 Авария

  Глава 12 В стане врага

  Глава 13 Алан Карстейрс

  Глава 14 Доктор Николсон

  Глава 15 Открытие

  Глава 16 Бобби в роли поверенного

  Глава 17 Рассказывает миссис Ривингтон

  Глава 18 Девушка с фотографии

  Глава 19 Совет трех

  Глава 20 Совет двух

  Глава 21 Роджер отвечает на вопрос

  Глава 22 Еще одна жертва

  Глава 23 Мойра исчезает

  Глава 24 По следу Кэйменов

  Глава 25 Рассказывает мистер Спрэг

  Глава 26 Ночная вылазка

  Глава 27 «Мой брат был убит»

  Глава 28 В последнюю минуту

  Глава 29 Рассказ Бэджера

  Глава 30 Спасение

  Глава 31 Франки задает вопрос

  Глава 32 Эванс

  Глава 33 Сенсация в кафе «Ориент»

  Глава 34 Письмо из Южной Америки

  Глава 35 Новости из дома викария

УБИЙСТВО В ВОСТОЧНОМ ЭКСПРЕССЕ Marder on the Orient Express 1934 © Перевод Беспалова Л., 1969

  Часть первая ФАКТЫ

    Глава 1 В экспресс «Тавры» садится значительное лицо

    Глава 2 Отель «Токатлиан»

    Глава 3 Пуаро отказывает клиенту

    Глава 4 Крик в ночи

    Глава 5 Преступление

    Глава 6 Женщина?

    Глава 7 Труп

    Глава 8 Похищение Дейзи Армстронг

  Часть вторая ПОКАЗАНИЯ СВИДЕТЕЛЕЙ

    Глава 1 Показания проводника

    Глава 2 Показания секретаря

    Глава 3 Показания слуги

    Глава 4 Показания пожилой американки

    Глава 5 Показания шведки

    Глава 6 Показания русской княгини

    Глава 7 Показания графа и графини Андрени

    Глава 8 Показания полковника Арбэтнота

    Глава 9 Показания мистера Хардмана

    Глава 10 Показания итальянца

    Глава 11 Показания мисс Дебенхэм

    Глава 12 Показания горничной

    Глава 13 Пуаро подводит итоги

    Глава 14 Улики: оружие

    Глава 15 Багаж пассажиров

  Часть третья ЭРКЮЛЬ ПУАРО УСАЖИВАЕТСЯ ПОУДОБНЕЕ И РАЗМЫШЛЯЕТ

    Глава 1 Который?

    Глава 2 Десять вопросов

    Глава 3 Некоторые существенные детали

    Глава 4 Пятно на венгерском паспорте

    Глава 5 Имя княгини Драгомировой

    Глава 6 Вторая беседа с полковником Арбэтнотом

    Глава 7 Кто такая Мэри Дебенхэм

    Глава 8 Новые удивительные открытия

    Глава 9 Пуаро предлагает две версии

ТРАГЕДИЯ В ТРЕХ АКТАХ Three-Act Tragedy 1934 © Перевод Шевченко П., 1997

  Акт первый ПОДОЗРЕНИЕ

    Глава 1 «Вороново гнездо»

    Глава 2 Внезапная смерть

    Глава 3 Сэр Чарлз сомневается

    Глава 4 Современная Элайн[158]

    Глава 5 Бегство

  Акт второй УВЕРЕННОСТЬ

    Глава 1 Сэр Чарлз получает письмо

    Глава 2 Исчезновение дворецкого

    Глава 3 Кто из них?

    Глава 4 Показания прислуги

    Глава 5 В комнате дворецкого

    Глава 6 Чернильное пятно

    Глава 7 Расследование продолжается

  Акт третий РАЗОБЛАЧЕНИЕ

    Глава 1 Миссис Беббингтон

    Глава 2 Леди Мэри

    Глава 3 Снова появляется Эркюль Пуаро

    Глава 4 Пуаро включается в расследование

    Глава 5 Подозреваемые

    Глава 6 Синтия Дейкерс

    Глава 7 Капитан Дейкерс

    Глава 8 Анджела Сатклифф

    Глава 9 Мюриэл Уиллс

    Глава 10 Оливер Мендерс

    Глава 11 Пуаро устраивает званый вечер

    Глава 12 Поездка в Джилликг

    Глава 13 Миссис де Рашбриджер

    Глава 14 Мисс Милрей

    Глава 15 Занавес падает

РАЗБИТОЕ ЗЕРКАЛО Dead Man's Mirror 1937 © Перевод под редакцией М. Макаровой

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg