«Мегрэ в суде присяжных»

Глава первая

Сколько раз он здесь бывал? Двести? Триста? А может быть, и больше? У него не было ни охоты подсчитывать это, ни припоминать каждое дело, даже из наиболее нашумевших, вошедших в историю юриспруденции. Ведь это была самая неприятная сторона его профессии.

Но разве большинство расследований, которые он вел, не заканчивались, как и на этот раз, судом присяжных или исправительным судом? Он предпочитал об этом не знать или, во всяком случае, оставаться в стороне от этого последнего ритуала, к которому никогда не мог привыкнуть.

В его кабинете на набережной Орфевр борьба, которая обычно заканчивалась только на заре, происходила между двумя мужчинами, так сказать, между противниками равной силы.

Но стоило пройти несколько коридоров, подняться или спуститься по нескольким лестницам, и вы попадали в другую обстановку, в другой мир, где слова теряли свое привычное значение, приобретали другой смысл. Абстрактный, торжественный и в то же время абсурдный мир, подчиненный строгой иерархии.

Вместе с другими свидетелями он только что вышел из зала суда, где стены обшиты панелями темного дерева, а электрические лампы тускло светили в полумраке дождливого дня.

Судебный исполнитель — Мегрэ мог поклясться, что уже долгие годы знает его вот таким же стариком — проводил их в комнату поменьше, как школьный учитель ведет учеников, и указал на прибитые к стене скамейки.

Большинство свидетелей послушно расселись и, повинуясь указаниям председателя, соблюдали молчание, не решаясь даже взглянуть друг на друга.

Они смотрели прямо перед собой, напряженные, замкнутые, сохраняя свою тайну для близкой уже решительной минуты, когда придется давать показания по одному, в большом, внушающем робость зале.

Это немного напоминало ризницу. В детстве, когда каждое утро он ходил прислуживать священнику, Мегрэ испытывал тот же трепет в ожидании, пока ему придется идти следом за кюре к алтарю, освещенному мерцающими восковыми свечами. Он различал шаги невидимых ему прихожан, направляющихся на свои места, слышал, как холит взад и вперед церковный служка…

Так и теперь он мог следить за обычной церемонией, происходившей по другую сторону двери. Он различал голос председателя Бернери, самого мелочного, самого придирчивого из судебных чиновников, но в то же время, быть может, и самого совестливого, самого страстного поборника справедливости. Худой, болезненный, с лихорадочно блестящими глазами, страдающий приступами сухого кашля, он был похож на святого, сошедшего с какого-нибудь витража.

Потом раздался голос Айвара, занимавшего место, отведенное для прокурора.

Наконец раздались шаги судебного исполнителя. Приоткрыв дверь, он произнес:

— Господин полицейский комиссар Сегрэ.

Сегрэ, так и не садившийся, бросил взгляд на Мегрэ и прошел в зал суда в пальто, с серой шляпой в руках. Другие свидетели посмотрели ему вслед, понимая, что и до них скоро дойдет очередь, и тревожно думая о том, как они станут давать показания.

Сквозь окна, расположенные так высоко, что приходилось открывать и закрывать их с помощью веревки, неясно виднелось бесцветное небо, а при электрическом свете резче выделялись лица с бесстрастными взглядами.

В комнате было жарко, но никто не решался снять пальто. Установились неписанные правила, которых придерживался каждый чиновник, находившийся по другую сторону двери, и даже то, что Мегрэ работал в соседнем ведомстве, в помещении того же мрачного Дворца правосудия, не имело никакого значения. Как и все остальные, он был в пальто и держал в руке шляпу.

Стоял октябрь. Только два дня назад Мегрэ вернулся из отпуска. Улицы Парижа были затоплены дождем, которому, казалось, не будет конца. Комиссар переступил порог своей квартиры на бульваре Ришар-Ленуар, а потом и служебного кабинета со смешанным чувством, в котором было столько же радости, сколько и грусти.

Скоро, когда председатель задаст ему вопрос о его возрасте, он ответит: «Пятьдесят три года». А это значит, что, согласно закону, через два года ему придется выйти в отставку.

Он раньше об этом не раз подумывал, зачастую даже, чтобы доставить себе удовольствие. Но теперь, после возвращения из отпуска, эта будущая свобода перестала быть чем-то далеким и неопределенным, а превратилась в логическое завершение: неизбежное, неотвратимое, совсем близкое.

За три недели, проведенное в Луаре, будущее приняло еще более реальные очертания потому, что супруги Мегрэ купили наконец дом, где собирались поселиться на старости лет.

Это произошло почти вопреки их собственному желанию. Как и в прежние годы, они остановились в городке Мэн-сюр-Луар, в отеле, к которому давно привыкли. Хозяева, супруги Фейе, относились к ним как к родным.

Объявления на стенах домов возвещали о продаже с торгов дома на окраине. Супруги Мегрэ пошли его посмотреть. Это оказалось очень старое здание с садом, окруженным серыми стенами, напоминавшее дом священника.

Их соблазнили коридоры, вымощенные голубыми плитками, кухня, сложенная из толстых бревен, на три ступеньки ниже уровня земли, с водяным насосом в углу. В гостиной пахло, как в приемной монастыря, а сквозь мелкие квадраты на окнах таинственно проникали пучки солнечных лучей.

Во время аукциона супруги Мегрэ, стоя в глубине зала, много раз вопрошающе поглядывали друг на друга и были удивлены, когда комиссар внезапно поднял руку, а стоящие впереди крестьяне обернулись в его сторону… Два!.. Три!.. Продано!..

Впервые за всю жизнь они стали собственниками и уже на следующий день вызвали водопроводчика и плотника.

За несколько дней до отъезда они даже стали обходить местных антикваров и среди других вещей купили деревянный сундук с гербами Франциска I, который поставили в коридоре первого этажа, у дверей гостиной, где возвышался большой камин.

Вернувшись на работу, Мегрэ не сказал о покупке дома ни Жанвье, ни Люка. Он стеснялся признаться, что уже заботится о будущем, словно это было изменой по отношению к уголовной полиции.

Еще накануне ему показалось, что рабочий кабинет за время его отсутствия заметно изменился, а в это утро, находясь в комнате свидетелей и прислушиваясь к отголоскам из зала суда, он и совсем почувствовал себя здесь посторонним.

Через два года он займется рыбной ловлей, а зимой, в послеполуденные часы будет ходить в полюбившееся ему кафе, чтобы поиграть в белот[1] с несколькими завсегдатаями.

Председатель Бернери задавал четкие вопросы, на которые комиссар полиции IX округа отвечал не менее четко.

Сидевшие возле Мегрэ свидетели, мужчины и женщины, уже побывали в его кабинете, а некоторые даже провели там несколько часов. Быть может, смущенные торжественной обстановкой, они, казалось, его не узнавали?

Правда, ему больше не придется их допрашивать. Теперь они будут давать показания уже не обычному человеку, простому, как они, а столкнутся с судебной машиной и, возможно, в растерянности даже не смогут понять заданных им вопросов.

Дверь снова приоткрылась. На этот раз наступила очередь Мегрэ. Как и его коллега из IX округа, комиссар, ни на кого не глядя, со шляпой в руках, прошел прямо к полукруглому, отведенному для свидетелей барьеру.

— Ваша фамилия, имя, возраст, служебное положение…

— Жюль Мегрэ… Пятьдесят три года… Дивизионный комиссар парижской уголовной полиции.

— Вы не являетесь родственником обвиняемому?.. Не находитесь у него на службе?.. Поднимите правую руку!.. Клянитесь говорить правду, только правду…

— Клянусь…

Справа от себя он видел присяжных, лица которых отчетливо выступали из полумрака, а слева, за черными мантиями адвокатов, обвиняемого, который сидел между двумя полицейскими в форме, опустив подбородок на скрещенные руки, и в упор глядел на комиссара.

Долгие часы они провели вдвоем, с глазу на глаз, в его жарко натопленном кабинете на набережной Орфевр, иногда прерывая допрос, чтобы подкрепиться бутербродами и выпить кружку пива, болтая при этом, словно два приятеля.

— Послушайте, Меран…

Быть может, Мегрэ иногда переходил даже на «ты».

Здесь же между ними возвышался непроходимый барьер, и взгляд Гастона Мерана был таким же безучастным, как и взгляд комиссара.

Председатель Бернери тоже был знаком с Мегрэ и не только потому, что им не раз доводилось поболтать в коридоре. Ведь это был уже тридцатый допрос, которому один из них подвергал другого.

Но они и вида не подали, что знают друг друга. Каждый играл свою роль, словно оба они — служители одной и той же церемонии, такой же торжественной, как церковная служба.

— Это вы, господин дивизионный комиссар, вели следствие по делу, которым сейчас занят суд?

— Да, господин председатель.

— Повернитесь к господам присяжным и расскажите им все, что вы знаете.

— Двадцать восьмого февраля этого года около часу пополудни, когда я находился в своем кабинете на набережной Орфевр, мне позвонил комиссар полиции IX округа и сообщил, что на улице Манюэль, в двух шагах от улицы Мартир, только что обнаружено преступление и он туда срочно выезжает. Через несколько минут раздался звонок из прокуратуры и мне тоже предложили отправиться на место происшествия, а также послать туда специалистов из отдела опознания личности и криминалистической лаборатории.

За спиной Мегрэ послышались покашливание и шаги. Слушалось первое в этом сезоне судебное дело, и все места были заняты. Некоторым, по-видимому, даже не хватало стульев, и они стояли в глубине зала у большой двери, охраняемой полицейскими.

Председатель Бернери принадлежал к меньшинству судейских чиновников, которые, тщательно выполняя требования уголовно-процессуального кодекса, не удовлетворяются тем, что заслушивают на суде присяжных краткое изложение материалов расследования, а пытаются восстановить все в мельчайших подробностях.

— Когда вы явились на место преступления, застали ли вы там представителей прокуратуры?

— Нет. Они приехали несколько минут спустя. Меня встретили комиссар Сегрэ со своим секретарем и два инспектора квартальной полиции. Никто из них ни к чему в квартире не прикасался.

— Расскажите, что вы там обнаружили.

— Улица Манюэль, где произошли злодейские убийства, очень тихая, на ней живут состоятельные люди. Она выходит к нижней части улицы Мартир. Лом номер двадцать семь «б» находится примерно на середине улицы. Швейцарская в доме расположена не внизу, а на антресолях. Вместе с инспектором мы поднялись на третий этаж. Одна из двух выходивших на плот щадку дверей, правая, была приотворена, а на медной дощечке значилось только одно имя: мадам Фаверж.

Мегрэ знал, что для председателя Бернери любая деталь имела огромное значение, и нельзя ничего упустить, если не хочешь, чтобы тебя сухо призвали к порядку.

— В передней, освещенной, плафоном из матового стекла, я никакого беспорядка не заметил.

— Позвольте мне задать вам вопрос. Имелись ли на дверях следы взлома?

— Нет. Позднее дверь осмотрели специалисты. Замок оказался вывинченным. Установлено, что при этом не пользовались ни одним из инструментов, обычно употребляемых при взломе.

— Благодарю вас, продолжайте!

— Квартира состоит из четырех комнат и прихожей. Прямо из прихожей попадаешь в гостиную, на застекленной двери которой висят кремовые гардины. В этой гостиной, которая с помощью другой застекленной двери сообщается со столовой, я и увидел оба трупа.

— В каком точно месте они находились?

— Женщина, которую, как я узнал позднее, звали Леонтиной Фаверж, лежала на ковре головой к окну. Горло было перерезано каким-то предметом, которого в комнате не нашли, а на ковре образовалась лужа крови диаметром более пятидесяти сантиметров. Что же касается ребенка…

— Речь идет о четырехлетней Сесили Перрен, которая жила у Леонтины Фаверж, не так ли?

— Ла, господин председатель. Тело девочки лежало скрюченное на диване в стиле Людовика Пятнадцатого. Как установил врач, практикующий в этом квартале, а вслед за ним и доктор Поль, ребенку сначала сдавили горло рукой, а затем его окончательно задушили подушками.

При этих словах в зале раздались возмущенные возгласы, но стоило председателю поднять руку и пробежать глазами по рядам сидящих, как снова установилась тишина.

— После приезда представителя прокуратуры вы со своими сотрудниками оставались в квартире до самого вечера?

— Да, господин председатель.

— Расскажите же нам, что вам удалось установить. Мегрэ колебался лишь несколько секунд:

— Прежде всего, меня поразила меблировка и убранство квартиры. По документам Леонтина Фаверж значилась личностью без определенных занятий. Жила она на небольшую ренту и занималась воспитанием Сесили Перрен, мать которой, развлекавшая клиентов в кабаре, не имела времени заниматься дочерью.

Мать девочки, Жюльетту Перрен, сидевшую в первом ряду в качестве истицы, Мегрэ заметил сразу, войдя в зал. На ней было меховое манто, а волосы выкрашены в ярко-рыжий цвет.

— Теперь скажите о том, что же поразило вас в квартире потерпевшей.

— Необычная изысканность обстановки, тот особый стиль, сразу напоминающий некоторые квартиры, существовавшие до закона о проституции. В гостиной, например, было слишком много мягкой мебели, слишком много ковров, тяжелых штор, подушек, а стены увешаны гравюрами с изображением любовных сцен. Абажуры, обтянутые шелковой материей нежных тонов, висели в гостиной и в обеих спальнях, где было чересчур много зеркал. Позднее я узнал, что Леонтина Фаверж действительно в свое время использовала квартиру в качестве дома свиданий. Этому не помешало и опубликование новых законов о запрещении проституции, и она окончательно прекратила свою деятельность только после того, как ее домом стала специально заниматься бригада нравов и ей пришлось несколько раз уплатить штраф.

— Удалось вам установить ее материальное положение?

— По словам консьержки, соседей и всех, кто ее знал, у Леонтины Фаверж, по-видимому, имелись сбережения, так как расточительна она никогда не была. Урожденная Меран, сестра матери обвиняемого, она приехала в Париж восемнадцатилетней девушкой и некоторое время служила продавщицей в большом магазине. Двадцати лет она вышла замуж за некоего Фавержа, торгового агента, который спустя три года после женитьбы погиб в автомобильной катастрофе. Супруги жили тогда в Аньере[2]. После смерти мужа молодая женщина в течение нескольких лет часто бывала в пивных на улице Руаяль и на ее имя обнаружена карточка в архиве бригады нравов.

— Пытались вы что-нибудь разузнать о ее прежних знакомых? Может быть, кто-нибудь из них вспомнил о ней и решил ее ограбить?

— В своем кругу она слыла замкнутой, что среди женщин подобного рода бывает редко. Деньги она откладывала, и это помогло ей в дальнейшем обосноваться на улице Манюэль.

— Ей было шестьдесят два года, когда ее убили?

— Да. Она растолстела, но насколько можно сулить, осталась моложавой и довольно кокетливой. Судя по показаниям свидетелей, она очень привязалась к девочке, которую взяла к себе не столько от того, что ее прельстил этот скромный дополнительный доход, сколько из боязни одиночества.

— Был у нее счет в банке или в сберегательной кассе?

— Нет. Кредитным учреждениям и нотариусам она не доверяла, а хранила все свои сбережения у себя.

— Деньги найти удалось?

— Очень мало. Несколько мелких кредиток в сумочке и немного мелочи в ящике кухонного стола.

— Не обнаружили ли вы в квартире какого-нибудь тайника?

— Кажется, обнаружили. Когда Леонтина Фаверж болела, а это случалось за последние годы два или три раза, консьержка занималась ее хозяйством и следила за девочкой. На комоде в гостиной стояла китайская ваза с искусственными цветами. Однажды, чтобы отряхнуть с цветов пыль, консьержка вытащила их из вазы и увидела на дне холщовый мешочек, в котором, как ей показалось, лежали золотые монеты. Судя по весу и объему, она полагает, что их было там больше тысячи. Мы произвели опыт у меня в кабинете: положили в такой мешочек тысячу золотых. Мне кажется, предположение консьержки подтвердилось. Я поручил своим инспекторам допросить служащих различных банков. В филиале Лионского кредита припомнили женщину, по описаниям похожую на Леонтину Фаверж, которая несколько раз покупала там акции на предъявителя. Один из кассиров, некий Дюра, узнал ее по фотографии.

— Выходит, что эти акции, так же как и золотые монеты, лежали в квартире у потерпевшей. Вы ничего не нашли?

— Нет, господин председатель. Мы искали отпечатки пальцев на китайской вазе, на ящиках комода, на других предметах.

— И безрезультатно?

— Да. Нашли только отпечатки пальцев пострадавших, а в кухне — следы ног рассыльного из магазина. Мы установили время его прихода. Он принес заказ утром двадцать седьмого февраля, а преступление, по словам доктора Поля, который произвел вскрытие обоих трупов, совершилось двадцать седьмого февраля, между пятью и восемью часами вечера.

— Вы допросили всех жильцов дома?

— Да, господин председатель. Они подтвердили слова консьержки: у Леонтины Фаверж не бывало других мужчин, кроме ее двух племянников.

— Вы имеете в виду обвиняемого Гастона Мерана и его брата Альфреда?

— По словам консьержки, Гастон Меран навещал тетушку довольно регулярно, один-два раза в месяц. В последний раз он приходил примерно недели три назад. Что же касается его брата Альфреда, то он появлялся на улице Манюэль весьма редко, потому что тетка была о нем дурного мнения. Соланж Лорис, портниха, соседка пострадавшей, живущая с ней на одной площадке, показала на допросе, что двадцать седьмого февраля в половине шестого к ней приходила на примерку одна из заказчиц. Эту особу зовут госпожа Эрни, живет она на улице Сен-Жорж. Так вот, госпожа Эрни и сообщила ей, что в ту минуту, когда она поднималась по лестнице, из квартиры пострадавшей вышел мужчина, но, увидев ее, растерялся и, вместо того чтобы спуститься вниз, как собирался вначале, стал подниматься на четвертый этаж. Лица его она рассмотреть не смогла из-за тусклого освещений, но она сказала, что одет он был в светло-синий костюм, а поверх — коричневый плащ с поясом.

— Теперь расскажите нам, как вы впервые встретились с обвиняемым.

— Пока я и мои помощники двадцать восьмого февраля днем производили осмотр квартиры и начали допрашивать жильцов, в вечерних газетах уже появились сообщения о преступлении с некоторыми подробностями.

— Позвольте! Расскажите нам, как было обнаружено преступление.

— Двадцать восьмого февраля, около полудня, консьержка с удивлением подумала, что еще не видела в тот день ни Леонтины Фаверж, ни девочки, которую обычно утром водили в детский сад, находившийся в том же квартале. Она решила позвонить в квартиру. Никто не отозвался. Через некоторое время она поднялась еще раз — снова молчание. Наконец она позвонила в полицию. Что же касается Гастона Мерана, то о нем она знала только то, что он занимается окантовкой и живет где-то около кладбища Пер-Лашез. Но разыскивать его мне не пришлось… На следующее утро…

— То есть первого марта…

— Да. На следующее утро он сам появился в комиссариате девятого округа и заявил, что доводится племянником убитой Леонтины Фаверж. Оттуда его и прислали ко мне.

Председатель Бернери был не из той породы судей, которые во время судебного заседания что-нибудь пишут или приводят в порядок папки с делами. В отличие от других, он никогда не дремал во время суда, и взгляд его без конца переходил от свидетеля к обвиняемому, а иногда ненадолго задерживался на лицах присяжных.

— Расскажите нам, насколько возможно точнее, о вашем первом разговоре с Гастоном Мераном.

— На нем был серый костюм и поношенный бежевый плащ. Он, казалось, робел у меня в кабинете, и я подумал, что в комиссариат его уговорила пойти жена.

— Она вошла вместе с ним?

— Нет, осталась в зале ожидания. Один из инспекторов сказал мне об этом, и я попросил ее тоже войти в кабинет. Меран заявил, что узнал из газеты об убийстве Леонтины Фаверж, и так как он и его брат, как ему кажется, являются единственными родственниками погибшей, то он счел своим долгом явиться в полицию. Я спросил, в каких отношениях он был с этой дамой. И Меран заявил, что в самых хороших. Он отвечал на все мои вопросы и еще добавил, что последний раз был на улице Манюэль двадцать третьего февраля. Адреса брата он дать не смог, так как, по его словам, давно прекратил с ним всякие отношения.

— Итак, первого марта обвиняемый категорически утверждал, что двадцать седьмого февраля, иначе говоря, в день, когда совершилось преступление, он на улицу Манюэль не приходил.

— Да, господин председатель. В ответ на мой вопрос, что он делал в этот день, Меран ответил, что работал в своей мастерской на улице Рокет до половины седьмого вечера. Я побывал в его мастерской и в магазине. Впрочем, это даже не магазин, а скорее просто небольшая лавчонка с узкой витриной, заваленной рамками и гравюрами. На застекленных дверях висит табличка со словами: «В случае отсутствия хозяина пройдите в глубь двора». Миновав узкий темный двор, я попал в мастерскую, где Меран изготовляет свои рамки.

— Там есть консьержка?

— Нет. В доме только три этажа, а вход на лестницу — со двора. Это ветхое здание, вклинившееся меж двумя доходными домиками.

Один из помощников судьи, недавно приехавший из провинции, которого Мегрэ видел впервые, глядел прямо перед собой на публику с таким видом, как будто ничего не понимал. Другой, седой, розовощекий, одобрительно покачивая головой, принимал все, что говорил Мегрэ, а иногда, неизвестно отчего, удовлетворенно улыбался. Что касается присяжных, то они сидели неподвижно, словно святые из цветного гипса, стоящие вокруг яслей с младенцем Христом.

Для адвоката обвиняемого, Пьера Аюше, еще молодого человека, это было первое в жизни серьезное дело. Нервный, готовый в любую минуту вскочить с места, он время от времени наклонялся к своему досье, в котором делал пометки.

Можно сказать, что только один Гастон Меран безучастно относился ко всему, что происходило вокруг, точнее, присутствовал на церемонии с таким видом, будто к нему она не имела никакого отношения.

Это был мужчина тридцати восьми лет, довольно высокий, широкоплечий, с рыжеватыми вьющимися волосами, розовой кожей и голубыми глазами.

Все выступавшие свидетели говорили о нем как о человеке тихом, спокойном, малообщительном, делившем свое время между мастерской на улице Рокет и квартирой на бульваре Шаронн, из окон которой виднелись могилы на кладбище Пер-Лашез.

Это был типичный мастеровой-одиночка, и вызывало удивление только то, почему он выбрал себе такую жену.

Жинетта Меран была женщина миниатюрная, очень хорошо сложенная. Ее взгляд, фигура, мило надутые губки сразу наводили на мысль о любовных утехах.

Будучи на десять лет моложе мужа, она казалась еще моложавее, особенно благодаря своей детской привычке с наивным видом опускать ресницы.

— Как ответил вам обвиняемый на вопрос о том, где он находился двадцать седьмого февраля от семнадцати до двадцати часов?

— Он сказал, что в половине седьмого вышел из мастерской, погасил свет в магазине и, как обычно, отправился домой пешком. Жены он дома не застал, в пять часов она пошла в кино. Жинетта Меран часто ходит туда в это время. Речь идет о кинотеатре предместья Сен-Антуан. Она вернулась около восьми, а муж тем временем приготовил обед и накрыл на стол.

— И часто так бывало?

— По-видимому, да.

— Видела консьержка дома на бульваре Шаронн, в котором часу Меран возвратился домой?

— Она не может этого вспомнить. В доме десятка два квартир, а в эти часы жильцы без конца ходят взад и вперед.

— Спрашивали вы обвиняемого о китайской вазе, о золотых монетах и акциях на предъявителя?

— Не в тот день, а на другой, второго марта, когда вызвал его к себе в кабинет. Я сам незадолго до этого услышал о деньгах от консьержки с улицы Манюэль.

— Обвиняемый был в курсе дела?

— Сначала колебался, но потом подтвердил, что знал.

— Выходит, тетка посвящала его в свои дела?

— Это вышло случайно. Тут я вынужден пояснить. Пять лет назад Гастон Меран, кажется, по настоянию жены, решил распроститься со своим делом и откупить кафе-ресторан на улице Шмен-Вер.

— Почему вы говорите «по настоянию жены»?

— Да потому, что восемь лет назад, когда Меран с ней познакомился, она служила официанткой в ресторане, в предместье Сен-Антуан. Он был завсегдатаем этого ресторана. После женитьбы муж, по ее словам, потребовал, чтобы она бросила работу. Меран это подтвердил. И все-таки Жинетта Меран мечтала стать хозяйкой ресторана и, когда представился случай, начала уговаривать мужа…

— Дела у них пошли плохо?

— Да. В первые же месяцы Мерану пришлось обратиться к тетушке с просьбой одолжить ему денег.

— И она это сделала?

— Да. И делала неоднократно. По словам племянника, на дне китайской вазы хранился не только мешочек с золотыми монетами, но и потрепанный бумажник, в котором лежали банкноты. Из этого бумажника она и доставала деньги для племянника. Она шутя называла вазу китайским сейфом.

— Вам удалось найти брата обвиняемого, Альфреда Мерана?

— Не сразу. По данным, имеющимся в полиции, я знал только, что он ведет не слишком честную жизнь и дважды был осужден за сводничество.

— Кто-нибудь из свидетелей подтвердил, что видел обвиняемого в его мастерской после пяти часов в день, когда было совершено преступление?

— Нет, в это время его никто не видел.

— Говорил ли он, что на нем был синий костюм и коричневый дождевик?

— Нет. Его рабочий серый костюм и бежевый плащ.

— Если я правильно понял, вы не располагали никакими уликами против него?

— Совершенно верно.

— Могли бы вы нам рассказать, как происходил процесс расследования?

— Прежде всего нас заинтересовало прошлое пострадавшей Леонтины Фаверж и люди, с которыми она прежде общалась. Кроме того, мы выяснили, с кем водит знакомства мать ребенка, Жюльетта Перрен, которая, зная о содержимом китайской вазы, могла рассказать об этом кому-нибудь из своих друзей.

— Это расследование ни к чему не привело?

— Нет. Мы также допросили всех, живущих на этой улице, всех, кто мог видеть, как прошел убийца.

— И тоже безрезультатно?

— Безрезультатно.

— Так что утром шестого марта расследование все еще оставалось на мертвой точке?

— Совершенно верно.

— Что же произошло утром шестого марта?

— В десять часов утра, когда я сидел в кабинете, мне позвонили.

— Кто звонил?

— Не знаю. Человек не пожелал назваться, и я сделал знак находившемуся рядом со мной инспектору Жанвье, чтобы тот попытался выяснить, откуда звонили.

— Удалось?

— Нет. Разговор был слишком коротким. Я только услышал щелчок, характерный для телефонов-автоматов.

— Голос был мужской или женский?

— Мужской. Могу побиться об заклад, что говоривший прикрыл рот платком, чтобы голос звучал поглуше.

— Что он вам сказал?

— Буквально следующее: «Если хотите найти убийцу с улицы Манюэль, скажите Мерзну, чтобы он показал вам свой синий костюм. На нем вы найдете пятна крови».

— Что вы предприняли?

— Сразу пошел к судебному следователю за ордером на обыск, и в десять минут двенадцатого мы с инспектором Жанвье уже звонили в квартиру Мерана на бульваре Шаронн. Дверь открыла мадам Меран в халате и домашних туфлях. Она сказала, что муж у себя в мастерской, а я спросил, есть ли у ее мужа синий костюм. «Конечно, — ответила она. — Муж надевает его по воскресеньям». Я попросил показать мне его. Квартира оказалась очень удобной, кокетливо обставленной, довольно светлой, но была еще не убрана. «Зачем вам понадобился этот костюм?» — спросила мадам Меран. «Просто небольшая проверка». Я пошел за ней в спальню, и она вынула из шкафа костюм. Тогда я предъявил ордер на обыск. Костюм положили в специальный мешок, который я захватил с собой, а инспектор Жанвье выписал соответствующие документы. Через полчаса костюм был уже в руках специалистов криминалистической лаборатории. Днем мне сообщили, что на правом рукаве и на отворотах действительно обнаружены пятна крови, но что придется подождать до завтра, чтобы установить, человеческая ли она. Однако, начиная с двенадцати часов, за Гастоном Мераном и его женой уже велось тайное наблюдение. Ка следующее утро, седьмого марта, двое из моих помощников, инспектора Жанвье и Лапуэнт, запасшись ордером на арест, отправились в мастерскую на улицу Рокет и задержали Гастона Мерана. Он, казалось, был крайне удивлен и сказал без всякого возмущения: «Это какое-то недоразумение». Я ждал его в своем кабинете. Его жена находилась в соседнем кабинете и нервничала сильнее, чем он.

— Могли бы вы, не глядя в протокол, хоть приблизительно передать нам содержание вашей беседы с обвиняемым в этот день?

— Господин председатель, думаю, что смогу. Я сидел за своим столом, а ему не предложил сесть. Рядом с ним стоял инспектор Жанвье, а инспектор Лапуэнт сел и приготовился стенографировать допрос. Я подписывал бумаги. Это заняло у меня несколько минут. Наконец я поднял голову и сказал ему с укором: «Это нехорошо с вашей стороны, Меран. Почему вы мне солгали?» Уши у него покраснели, губы дрогнули. «До сих пор, — продолжал я, — мне и в голову не приходило, что вы можете оказаться виноватым, я ни в чем вас даже не подозревал. Но что же мне остается думать теперь, когда я знаю, что вы были на улице Манюэль двадцать седьмого февраля? Зачем вы туда ходили? И почему скрыли это от меня?»

Председатель суда наклонился, чтобы не пропустить ни слова из того, что сейчас скажет Мегрэ.

— Что же он вам ответил?

— Он пробормотал, опустив голову: «Я невиновен. Когда я пришел, они обе уже были мертвые».

Глава вторая

Должно быть, председатель суда незаметным знаком подозвал судебного исполнителя, потому что тот, бесшумно обогнув скамью присяжных, подошел и наклонился к нему, тогда как Дюше, молодой адвокат, представлявший защиту, бледный и раздраженный, пытался угадать, что происходит.

Председатель произнес только несколько слов, но все присутствовавшие в зале не сводили с него глаз. Он смотрел на окна, расположенные высоко в стене и открывавшиеся с помощью шнуров.

Радиаторы в зале были нагреты до предела. От тесно прижавшихся друг к другу людей, от их дыхания и влажной одежды исходили невидимые испарения; все сильнее пахло человеческим потом.

Судебный исполнитель неслышно, как церковный служка, подошел к стене и потянул шнур, пытаясь открыть окно, но это ему не удалось. После третьей безуспешной попытки он остановился в нерешительности, чувствуя, что на него устремлены взгляды сидящих в зале людей, когда он решил попытаться открыть другое окно, в публике послышался нервный смех.

Благодаря этому происшествию в зале вспомнили, что существует внешний мир, — увидели струйки дождя, стекающие по стеклам, а за ним облака, отчетливее услышали скрип тормозов автомобилей и автобусов. Как раз в этот момент, словно для того, чтобы подчеркнуть паузу, раздался вой сирены кареты скорой помощи или полицейской машины.

Мегрэ ждал, задумчивый и озабоченный. Воспользовавшись передышкой, он посмотрел на Мерана, и, когда их взгляды встретились, комиссару показалось, что он прочел упрек в голубых глазах обвиняемого.

Уже не в первый раз, находясь у барьера, отделявшего судей от публики, комиссар испытывал подобное чувство огорчения. В своем кабинете на набережной Орфевр он имел дело с реальной жизнью и, даже составляя свой рапорт, мог надеяться, что написанное им близко к истине.

Потом проходили месяцы, иногда даже год, а то и два, и в один прекрасный день он оказывался в комнате свидетелей вместе с людьми, которых когда-то допрашивал и о которых у него сохранились лишь отдаленные воспоминания. Неужели и вправду это были те же люди, побывавшие когда-то у него в кабинете, те же консьержки, прохожие, поставщики, которые теперь сидели, как в ризнице, на местах для свидетелей, безучастно глядя перед собой.

Неужели тот же человек сидел на скамье подсудимых после того, как долгие месяцы провел в тюрьме?

Здесь люди внезапно оказывались погруженными в какой-то обезличенный мир, где повседневные слова теряли свой привычный смысл, где самые обычные факты выражались в виде застывших формул. Черные одеяния судей, горностай, красная мантия прокурора усиливали впечатление от этой церемонии с ее неизменными ритуалами, где человеческая личность не играла никакой роли.

Впрочем, председатель Бернери вел заседание весьма терпеливо и объективно: не торопил свидетеля, не прерывал его, когда тот начинал путаться в ненужных мелочах.

Когда дела попадали в руки других судейских чиновников, Мегрэ не раз случалось сжимать кулаки от бессилия и гнева.

Даже сегодня он прекрасно понимал, что, давая показания, воссоздавал лишь какую-то безжизненную, схематическую действительность. Он говорил чистую правду, но не мог заставить присутствовавших почувствовать всю весомость фактов, всю их сложность, мельчайшие подробности.

Ему казалось необходимым, чтобы те, кто сейчас будет судить Гастона Мерана, сами ощутили атмосферу, царившую в квартире обвиняемого на бульваре Шаронн, так же, как почувствовал ее он.

Что он мог передать в двух-трех фразах?

Прежде всего, его поразил сам лом, в котором проживали супруги Меран, огромное количество жильцов, детей, окна, выходившие на кладбище.

По чьему вкусу были отделаны комнаты, выбрана меблировка? В спальне вместо настоящей кровати стоял угловой диван, обитый оранжевым атласом, а над ним возвышались полки.

Мегрэ пытался представить себе, как окантовщик, целый день проработавший в своей мастерской, в глубине двора, возвращается домой, в эту обстановку, напоминающую рекламу из иллюстрированных журналов: почти такое же приглушенное освещение, как на улице Манюэль, слишком легкая, слишком хорошо отполированная мебель, бледные тона обивки.

Но здесь же, на полках стояли книги Мерана, книги, купленные, вероятно, в лавчонках букинистов и с лотков на набережных: «Война и мир» Толстого, восемнадцать переплетенных томов «Истории Консульства и Империи» в старом издании, от которых пахло заплесневелой бумагой, «Мадам Бовари», книга о диких животных, а рядом — «История религии».

Сразу можно было понять, что здесь живет человек, занимающийся самообразованием. И в той же комнате стопкой лежали дамские журналы, пестрые иллюстрированные еженедельники, киножурналы, популярные романы, все, что, несомненно, составляло духовную пищу Жинетты Меран, равно как и лежащие возле проигрывателя пластинки с названиями сентиментальных песенок.

Как они проводили время по вечерам и в воскресные дни? О чем говорили? Что делали?

Мегрэ понимал также, что он не может в нескольких фразах показать подлинный облик Леонтины Фаверж и ее квартиры, куда в былые времена тайком приходили почтенные отцы семейств, люди с солидным положением, которых прятали друг от друга за тяжелыми шторами.

«Я невиновен. Когда я пришел, они обе уже были мертвые».

В зале суда, битком набитом людьми, как в кинотеатре, эти слова прозвучали, как ложь с отчаяния. Ведь для публики, знавшей о подробностях дела только из газет, равно как и для присяжных, Гастон Меран был убийцей, который, не колеблясь, расправился с четырехлетней девочкой, — сначала попытался удавить ее, но потом, озлясь на то, что она все еще не умирает, задушил ее шелковыми подушками.

Еще не было и одиннадцати часов утра, но те, кто находились в зале суда, сохранили ли они ощущение времени, думали ли о своих личных делах? Среди присяжных был продавец птиц с набережной Межиссерн, и хозяин небольшой слесарной мастерской, работавший с двумя подручными.

Была ли у кого-нибудь из них такая жена, как Жинетта Меран? Был ли среди них человек, который, приходя с работы домой, читал такие книги, какие читал обвиняемый?

— Продолжайте, господин комиссар.

— Я попросил его рассказать мне, как он провел время двадцать седьмого февраля после полудня. В два часа, как обычно, он открыл магазин и повесил табличку с просьбой обращаться в мастерскую. Возвратясь на свое рабочее место, он изготовил довольно много рамок. В четыре часа Меран зажег лампы в мастерской и вышел, чтобы осветить магазин. Он уверяет, что сидел в своей мастерской, когда в начале седьмого услышал во дворе чьи-то шаги. Потом кто-то постучал в окно. Это был старик, которого, как утверждает обвиняемый, он видел впервые. Старику понадобилась плоская рамка в романтическом стиле, размером сорок на пятьдесят пять сантиметров, для итальянской картинки, написанной гуашью, которую он недавно приобрел. Меран показал ему багеты различной ширины. Справясь о цене, старик удалился.

— Вам удалось найти этого свидетеля?

— Да, господин председатель. Но только через три недели. Это оказался некий Жермен Ломбра, учитель музыки, живущий на улице Пикпюс.

— Вы его допрашивали?

— Да, господин председатель. Он утверждает, что действительно, как-то вечером, после шести часов, заходил в мастерскую Мерана. Он случайно проходил мимо, увидел в витрине рамки и вспомнил, что накануне купил у антиквара неаполитанский пейзаж.

— Он вам сказал, как был одет Меран?

— По его словам, на Меране были серые брюки, а поверх — светлая рабочая блуза без галстука.

Прокурор Айвар, поглядев в лежащем перед ним досье показания Мегрэ, сделал знак, что просит слова, и Мегрэ поспешил добавить:

— Свидетель не смог уточнить, происходило ли это двадцать шестого или двадцать седьмого февраля.

Теперь настала очередь защиты. Молодой адвокат, которому все предвещали блестящее будущее, выступая на этом процессе, в какой-то степени ставил на карту свою карьеру. Любою ценою он должен был произвести впечатление человека, уверенного в себе и в правоте дела, которое защищал, и поэтому всячески старался взять себя в руки и не выдавать своего волнения.

А Мегрэ продолжал бесстрастным голосом:

— Обвиняемый утверждает, что после ухода этого заказчика он закрыл сначала мастерскую, потом магазин и пошел к остановке автобуса.

— Следовательно, это было примерно около половины седьмого?

— Примерно так. Выйдя из автобуса в нижней части улицы Мартир, он стал подниматься по улице Манюэль.

— Он шел к тетке с каким-нибудь делом?

— Сначала Меран заявил, что пошел просто в гости, — он бывал там не меньше одного раза в месяц. Однако через два дня, когда раскрылась история с неоплаченным векселем, ему пришлось отказаться от своего показания.

— Расскажите же нам об этом векселе.

— Двадцать восьмого числа Меран должен был погасить очень важный вексель, опротестованный еще в прошлом месяце. Однако денег для этого у него не было.

— Вексель был вам предъявлен?

— Да.

— Он был оплачен?

— Нет.

Прокурор, махнув рукой, видимо, хотел пренебречь этим аргументом, который говорил в пользу Мерана, тогда как Пьер Дюше повернулся к присяжным с таким видом, словно призывал их в свидетели.

Этот факт и раньше тревожил Мегрэ. Если обвиняемый, зарезав свою тетку и задушив малышку Сесиль Перрен, унес бы с собой золотые монеты и банкноты, спрятанные в китайской вазе, если он, кроме того, захватил бы с собой акции на предъявителя, то почему же, не будучи еще заподозренным и считая, что его и не, заподозрить, он не погасил вексель, рискуя таким образом попасть под суд за банкротство?

— Мои инспектора подсчитали, сколько требуется времени, чтобы добраться с улицы Рокет на улицу Манюэль. В это время дня езда в автобусе займет полчаса, а в такси — двадцать минут. Опрос, произведенный среди шоферов такси, как и среди шоферов автобусов, ни к чему не привел. Никто не мог вспомнить человека, похожего на Мерана. Судя по подписанным им последующим показаниям, на улицу Манюэль он пришел без нескольких минут семь. На лестнице никого не встретил, не видел и консьержки. Постучав в квартиру тетки и не услышав ответа, он был крайне удивлен и вдруг заметил торчащий в замке ключ. Меран вошел в квартиру, и тут его глазам представилась уже известная вам картина.

— Лампы не были погашены?

— Горела только одна, под розовым абажуром у входа в гостиную. Меран думает, что свет горел и в других комнатах, но может быть, это ему только показалось, потому что он туда не заходил.

— Как обвиняемый объясняет свое поведение? Почему он не вызвал врача, не позвонил в полицию?

— Боялся, что его заподозрят. Увидев, что один из ящиков бюро в стиле Людовика Пятнадцатого открыт, он закрыл его. Он также поставил в китайскую вазу валявшиеся на полу искусственные цветы. Собравшись уходить, Меран вдруг подумал, что мог оставить отпечатки пальцев, и стал вытирать мебель, потом вазу своим носовым платком. Выйдя из квартиры, он вытер также дверную ручку, а ключ унес с собой.

— Куда он его дел?

— Бросил в канализационный люк.

— Как он доехал до дому?

— На автобусе. Маршрут по направлению к бульвару Шаронн проходит по улицам с не слишком оживленным движением, а потому в тридцать пять минут восьмого он уже вернулся к себе.

— Жены его не было?

— Нет. Как я уже говорил, она пошла на пятичасовой сеанс в ближайший кинотеатр. Она ходит туда часто, почти каждый день. Пять кассирш узнали ее по фотографии. Ожидая ее, Меран разогрел остатки жаркого и зеленых бобов и накрыл на стол.

— Часто ему приходилось это делать?

— Да, очень часто.

Хотя Мегрэ стоял спиной к публике, ему показалось, что все, особенно женщины, заулыбались.

— Сколько раз вы допрашивали обвиняемого?

— Пять раз. Один раз целых одиннадцать часов. Поскольку своих показаний он с тех пор не менял, я составил донесение, вручил следователю, и с тех пор мне больше не случалось видеть Мерана.

— Он не писал вам из заключения?

— Прислал одно письмо. Оно приложено к делу. Меран снова уверял меня, что невиновен, просил позаботиться о его жене.

Мегрэ старался не встретиться взглядом с обвиняемым, который при этих словах слегка вздрогнул.

— Меран не писал вам, что он под этим понимает и почему боится за жену?

— Нет, господин председатель.

— Удалось вам найти его брата?

— Да, но только через две недели после преступления, то есть четырнадцатого марта.

— В Париже?

— Нет, в Тулоне. Там он проводит большую часть времени, а постоянного места жительства у него нет. Он часто разъезжает по Лазурному берегу, останавливается то в Марселе, то в Ницце, то в Ментоне. Сначала, по письменному предписанию, он был допрошен полицией в Тулоне. Затем его вызвали ко мне в уголовную полицию, кула он явился, заранее потребовав, чтобы ему были оплачены дорожные расходы. Он уверял, что с января в Париже не был, и представил имена трех свидетелей, с которыми играл в карты в Бандоле двадцать седьмого февраля. Свидетелей этих допросили. Они принадлежат к той же среде, что и сам Альфред Меран, то есть к кругу подозрительных лиц.

— Какого числа вы вручили свой рапорт следователю?

— Окончательный вариант рапорта вместе с протоколами, содержащими показания, подписанные обвиняемым, был вручен следователю двадцать восьмого марта.

Теперь подошло время коснуться очень тонкого вопроса, о котором было известно только трем лицам, играющим решающую роль в ведении процесса: во-первых, прокурору Айвару, в кабинете которого накануне в пять часов вечера побывал Мегрэ, во-вторых, самому комиссару, а в-третьих, председателю суда Бернери, тоже накануне поставленному в известность заместителем прокурора.

Были в зале и другие лица, о которых публика лаже не догадывалась, тоже дожидавшиеся сенсационного сообщения. Речь идет о пяти инспекторах, нарочно выбранных Мегрэ из менее известных. Они входили в «бригалу нравов», которую обычно называли «светской».

Эти инспектора находились зале с самого начала процесса, затерявшись в толпе, на своих стратегических постах, наблюдая за лицами присутствующих, за их реакцией.

— Итак, господин комиссар, ваше расследование официально закончилось двадцать восьмого марта?

— Это так.

— Случалось ли вам после этого интересоваться поведением или действиями лиц, близко или отдаленно связанных с обвиняемым?

Защитник вскочил с места, готовый опротестовать вопрос. Он, конечно, собирался возразить, что факты, не указанные в деле и говорящие против его подзащитного, не подлежат обсуждению в суде.

— Успокойтесь, коллега, — сказал ему председатель, — сейчас вы убедитесь, что если я и собираюсь воспользоваться своими неограниченными правами, чтобы показать, какой неожиданный поворот приняло дело, то совсем не во вред обвиняемому.

Прокурор посмотрел на молодого адвоката слегка покровительственным взглядом, в котором сквозила ирония.

— Итак, я повторяю свой вопрос. Комиссар Мегрэ, вы продолжали вести следствие? Скажите же нам, пожалуйста, делали ли вы это официально?

— Да, господин председатель.

— По собственной инициативе?

— С согласия начальника уголовной полиции.

— Прокуратура была в курсе дела?

— Прокуратуре мы сообщили об этом только вчера.

— Знал об этом судебный следователь?

— Я ему вскользь упомянул.

— Однако вы действовали без его инструкции, равно как и без инструкции генерального прокурора?

— Да, господин председатель.

— Вот почему я не расценивал как официальное это, так сказать, дополнительное расследование. Что побудило вас, господин комиссар, поручать вашим инспекторам расследование, когда дело, переданное обвинительной камерой суду присяжных, этого уже не требовало?

Теперь в зале воцарилась мертвая тишина. Не слышно было ни покашливания, ни скрипа половиц под ногами.

— Меня не удовлетворили результаты следствия, — пробормотал Мегрэ ворчливым тоном.

Он не мог высказать всего, что было у него на сердце. Слово «удовлетворить» полностью не выражало его мысли. Факты, по его мнению, не вязались с замешанными в деле лицами. Но как объяснить это в торжественной обстановке суда присяжных, где требуются только точные определения?

У председателя Бернери было не меньше опыта в уголовных делах, чем у Мегрэ, а может быть, и больше. Каждый день, уходя из суда, он уносил с собой кипы лел, которые продолжал изучать дома, на бульваре Сен-Жермен, в своем кабинете, где свет нередко горел до двух часов ночи.

Перед его глазами прошли в качестве подсудимых и свидетелей десятки, сотни людей, мужчин и женщин, самого разного типа.

И все же он соприкасался с жизнью только чисто теоретически. Ведь он не побывал ни в мастерской на улице Рокет, ни в странной квартире на бульваре Шаронн. Он не знал ни этих кишащих жильцами доходных домов, ни этих многолюдных улиц с их бистро и танцульками.

К нему доставляли обвиняемого в сопровождении двух жандармов, и он знал о нем не больше того, что мог прочесть на страницах дела.

Факты. Фразы. Слова. А кроме этого?

Не больше знали и его помощники, да и сам прокурор. Высокое положение отделяло этих чиновников от остального мира, в котором они составляли обособленный островок.

Конечно, среди присяжных, среди публики были и такие, которые лучше могли понять человека вроде Мерана, но либо их мнение не играло никакой роли, либо они ничего не понимали в сложном механизме правосудия.

А сам Мегрэ, разве он одновременно не принадлежал к этим двум категориям?

— Перед тем, как продолжить, расскажите нам, господин комиссар, что показал анализ пятен крови. Я имею в виду те, что были обнаружены на синем костюме, принадлежащем обвиняемому.

— Это была человеческая кровь. Тщательное исследование в лаборатории подтвердило затем, что данные этой крови и крови жертвы в достаточной мере совпадают, и с научной точки зрения можно считать, что это одна и та же кровь.

— И, тем не менее, вы продолжали расследование?

— Может быть, отчасти именно из-за этого, господин председатель.

Молодой адвокат, приготовившийся возражать Мегрэ, не верил своим ушам и встревожился, а комиссар продолжал монотонно:

— Свидетельница, которая видела, как человек в синем костюме и коричневом плаще выходил из квартиры Леонтины Фаверж, точно определила, когда это было. Это также подтвердил торговец, в магазине которого побывала дама перед тем, как отправиться на улицу Манюэль к портнихе. Если же принять во внимание показания Жермена Ломбра (впрочем, в смысле даты — менее точные), то на обвиняемом в шесть часов вечера были серые брюки и он находился в своей мастерской на улице Рокет. Мы подсчитали время, необходимое, чтобы добраться из мастерской до дома Мерана на бульваре Шаронн, и время, нужное, чтобы попасть на улицу Манюэль. Это составляет самое меньшее пятьдесят минут. Поразил меня и тот факт, что вексель, предъявленный на следующий день, остался неоплаченным.

— Итак, вы занялись личностью Альфреда Мерана, брата обвиняемого?

— Аа, господин председатель. Но, кроме этого, мы приступили к расследованию и в других направлениях.

— Перед тем, как вы начнете излагать свои выводы, я хочу увериться в том, что эти расследования имеют прямое отношение к делу, которое мы слушаем.

— Так оно и есть, господин председатель. В течение нескольких недель инспектора бригады, обслуживающей гостиницы и меблированные комнаты, показывали некоторые фотографии во многих отелях Парижа.

— Какие фотографии?

— Ну, прежде всего, Альфреда Мерана. И еще Жинетты Меран.

Тут обвиняемый с возмущенным видом вскочил со своего места, а его адвокат вынужден был тоже подняться, чтобы успокоить своего подзащитного и заставить его снова сесть.

— Теперь как можно короче изложите ваше заключение.

— Альфред Меран, брат обвиняемого, хорошо известен в некоторых районах Парижа, особенно близ площади Терн и ворот Сен-Дени. В разных отелях оказались карточки на его имя, и среди них в маленьком отеле на улице Этуаль, в котором он останавливался чаще, чем в других. Однако нам не удалось получить каких-либо сведений, подтверждающих, что он приезжал в Париж после первого января. Хотя свидетели указывали на то, что неоднократно встречали Альфреда Мерана в обществе разных женщин, однако в обществе невестки его видели только больше двух лет назад.

Мегрэ чувствовал направленный на него враждебный взгляд подсудимого, который сидел, сжимая кулаки, а молодой адвокат все время поглядывал на своего подзащитного, опасаясь нового взрыва.

— Продолжайте.

— Жинетту Меран тут же узнали по фотографии не только служащие кинотеатров, особенно в соседнем с ее домом квартале, но и в танцевальных залах — как на улице Лап, так и в квартале на ля Шапель. Она бывала там уже в течение многих лет, всегда днем. В последний раз ее видели в подобном заведении на улице Гравилье.

— Она ходила туда одна?

— У нее был там определенный круг друзей, мужчин, которые довольно часто менялись. Однако в последние месяцы, предшествовавшие преступлению, ее там почти не видели. — Разве эти показания не объяснили атмосферу, царившую на бульваре Шаронн, иллюстрированные журналы и пошлые пластинки, так контрастирующие с книгами, которые Меран покупал у букинистов? — С тех пор, как я месяц назад уехал в отпуск, — продолжал Мегрэ, — в уголовную полицию никаких новых сведений по этому делу не поступало.

— Пока шло дополнительное расследование, за госпожой Меран велось наблюдение?

— Систематически не велось. Иначе говоря, не всякий раз, когда она выхолила из дома, за ней следили, и не всегда по ночам близ ее квартиры дежурил инспектор.

В зале послышался смех. Председатель оглядел публику, и снова воцарилась тишина. Мегрэ вытирал со лба пот. Мешала шляпа, которую все время приходилось держать в руках.

— Явилось ли причиной подобного наблюдения, допустим, даже не постоянного, то письмо, которое обвиняемый прислал вам из тюрьмы? И просил ли он в этом письме оберегать его жену? — не без иронии спросил прокурор.

— Этого я не утверждаю, — ответил Мегрэ.

— Если я вас правильно понял, вы хотели узнать, с какими людьми она встречалась?

— Прежде всего мне необходимо было узнать, видится ли она тайком с деверем. На этот счет узнать ничего не удалось. Тогда я решил проверить, где она бывает и как проводит время.

— Еще один вопрос, господин комиссар. Вы допрашивали Жинетту Меран в уголовной полиции. Если я не ошибаюсь, она вам заявила, что двадцать седьмого февраля, когда она вернулась домой около восьми часов вечера, муж ее был дома и уже успел приготовить ей ужин. Спросили вы у нее, как он был одет?

— Он был в серых брюках и в рубашке без пиджака.

— А в каком костюме пошел на работу после завтрака?

— В сером.

— В котором часу она ушла из дому?

— Около четырех.

— Значит, Меран мог в ее отсутствие прийти домой, переодеться, потом вернуться и переодеться снова?

— Практически это возможно.

— Теперь вернемся к вашему дополнительному следствию.

— Наблюдение за Жинеттой Меран ни к чему не привело. После ареста мужа она большую часть времени проводила дома, иногда только выходя за покупками или в тюрьму, чтобы снести передачу, да еще раза два-три в неделю холила в кино. Правда, повторяю, наблюдение не было постоянным, оно велось только время от времени. Не больше мы смогли узнать от соседей и рассыльных. Позавчера, вернувшись из отпуска, я нашел на своем столе в полиции рапорт. Нужно заметить, что мы никогда не выпускаем из виду дело, даже уже законченное, и иногда возникает необходимость кого-нибудь арестовать через два, а то и через три года после совершения преступления.

— Иначе говоря, в последние месяцы систематического наблюдения за Жинеттой Меран не велось?

— Совершенно точно. Но инспектора, прикрепленные к отелям, инспектора из «бригады нравов» и мои помощники по-прежнему носили в карманах ее фото и фото ее деверя и при случае кое-кому их показывали. И вот двадцать шестого сентября один из свидетелей узнал в мадам Меран свою постоянную клиентку.

Обвиняемый снова заволновался, Но на этот раз на него строго взглянул председатель. В зале послышался чей-то возмущенный возглас, вероятно, Жинетты Меран.

— Этот свидетель — Николя Кажу, содержатель меблированных комнат на улице Виктор-Массэ, в двух шагах от площади Пигаль. Обычно он сидит у себя в конторке, но через стеклянную дверь наблюдает за людьми, входящими и выходящими из дома.

— Его не допрашивали в марте или апреле, когда выбывали других содержателей меблированных комнат такого типа?

— Нет. Тогда ему делали какую-то операцию и его заменяла свояченица. Затем он на три месяца уехал на поправку в Морван, он оттуда ролом, и только в конце сентября один из инспекторов на всякий случай показал ему фото.

— Фото Жинетты Меран?

— Ла. Он ее сразу узнал и заявил, что незадолго до того, как он лег в больницу, она приходила к ним в сопровождении человека, ему не знакомого. Одна из горничных, Женевьева Лаванше, тоже ее узнала.

Сидевшие за отдельным столом журналисты стали переглядываться, потом с удивлением посмотрели на Мегрэ.

— Полагаю, что спутник, о котором идет речь, не Альфред Меран?

— Нет, господин председатель. Вчера у меня в кабинете побывали и Николя Кажу, и горничная. Я показал им сотни личных карточек, которыми располагает уголовная полиция, и убедился, что спутник Жинетты Меран у нас не зарегистрирован. Он небольшого роста, коренастый, темноволосый, одет изысканно? носит на пальце кольцо с желтым камнем. Лет ему около тридцати, и он курит одну за другой американские сигареты. После его ухода пепельница в отеле на улице Виктор-Массэ всегда полна окурков, из которых только один-два испачканы в губной помаде. У меня не было времени заняться этим более подробно до начала процесса. Николя Кажу лег в больницу двадцать шестого февраля, а двадцать пятого был еще на работе и утверждает, что в этот день эта парочка к ним заходила.

В зале началось волнение, но Мегрэ, стоя спиной к публике, не видел ее. Зато председатель — что с ним случалось очень редко — повысил голос и произнес:

— Тише! А то я прикажу очистить зал.

Из публики послышался женский голос:

— Господин председатель, я…

— Я требую полной тишины! — повторил председатель Бернери.

Что касается обвиняемого, то он, сжав челюсти, с ненавистью смотрел на Мегрэ.

Глава третья

Никто в зале не шелохнулся, пока председатель, поочередно наклоняясь к двум своим помощникам, что-то им говорил. Завязался разговор втроем, тоже напоминавший религиозный ритуал. Видно было, как, словно в молитве, беззвучно шевелятся губы и ритмично склоняются головы. Наконец поднялся со своего места прокурор в красной мантии, чтобы тоже присоединиться к совещающимся, и следовало полагать, что скоро к ним подойдет и молодой защитник. А тот, видно, колебался, встревоженный, неуверенный в себе, и только собрался встать, как председатель ударил по столу молотком, и каждый из судебных чиновников занял положенное ему место. Ксавье Бернери произнес сквозь зубы:

— Суд благодарит свидетеля за его показания и просит не покидать зал.

Похожий на священнослужителя, он стал искать свою шапочку и, найдя ее, поднялся и произнес традиционную фразу:

— Объявляется перерыв на четверть часа. В зале внезапно поднялся шум, все нараставший, как бывает, когда в школе начинается перемена, — едва приглушенный взрыв разнородных, слившихся воедино звуков. Половина присутствовавших покинули свои места; одни, стоя в проходах, энергично жестикулировали, другие, толкаясь, пытались пробраться к большим дверям, которые только что открыли служители, а тем временем жандармы быстро уводили обвиняемого через другую дверь, скрытую в деревянных панелях. За ними с трудом протискивался молодой адвокат Пьер Дюше. Присяжные тоже исчезли, пройдя через заднюю дверь с другой стороны.

Адвокаты в мантиях, преимущественно молодые, и среди них одна адвокатесса, чья фотография могла бы украсить обложку иллюстрированного журнала, столпились у двери, через которую проходили свидетели, с возбуждением обсуждая триста десятую, триста одиннадцатую, триста двенадцатую и последующие статьи уголовно-процессуального кодекса. Некоторые запальчиво утверждали, что судебное расследование ведется неправильно и вслед за ним должна неизбежно последовать кассация.

Какой-то старый адвокат с желтыми зубами, в засаленной мантии, не выпуская изо рта прилипшую к нижней губе незажженную сигарету, ссылался на историю юриспруденции и привел в пример два случая. Первый имел место в Лиможе, в 1885 году, второй — в Пуатье, в 1923. В результате неожиданного свидетельского показания не только заново пришлось произвести расследование, но и весь исход дела принял совсем другой оборот.

Из всего этого Мегрэ, похожий на неподвижную глыбу, видел со своего места только какие-то мелькавшие лица, слышал только обрывки фраз и, едва лишь успел разглядеть в слегка опустевшем зале двоих своих помощников, как был окружен журналистами.

В зале царило такое возбуждение, как в театре на генеральной репетиции после первого акта.

— Что вы думаете о бомбе, которую вы сами только что бросили, господин комиссар?

— О какой бомбе?

Мегрэ тщательно набивал табаком свою трубку. Мучила жажда.

— Вы считаете, что Меран невиновен?

— Я ничего не считаю.

— Вы подозреваете его жену?

— Господа, прошу на меня не сердиться, но, честное слово, мне нечего добавить к тому, что я уже сказал на суде.

В эту минуту к Жинетте Меран, пытавшейся пробраться к выходу, метнулся молодой репортер, и его любопытные Собратья, боясь упустить какое-нибудь сенсационное сообщение, оставили комиссара в покое и всей сворой устремились к ним.

Все смотрели на эту движущуюся группу, а тем временем Мегрэ, проскользнув в дверь, через которую проходили свидетели, очутился в коридоре, где некоторые мужчины курили, другие, не знакомые с расположением Дворца правосудия, бродили в поисках туалета.

Комиссар знал, что судебные чиновники совещаются в кабинете председателя, и заметил, как судебный исполнитель проводил туда вызванного ими молодого адвоката Пьера Дюше.

Было около двенадцати. Видимо, председатель Бернери хотел покончить с инцидентом, произошедшим на утреннем заседании, чтобы после полудня продолжать вести дело в установленном порядке, надеясь в тот же лень вынести приговор.

Наконец Мегрэ достиг галереи, закурил свою трубку и знаком подозвал Лапуэнта, который стоял, прислонившись к колонне.

Однако не только комиссар решил воспользоваться свободным временем, чтобы выпить пива. Он видел в окно, как, несмотря на дождь, люди, подняв воротники, бегом направлялись к ближайшим кафе…

В буфете Дворца правосудия нетерпеливая толпа, подталкиваемая со всех сторон все прибывающими людьми, мешала адвокатам и Их клиентам, которые еще за несколько минут до этого мирно обсуждали свои несложные дела.

— Пивца? — спросил комиссар у Лапуэнта.

— Если удастся, патрон.

Они протиснулись к стойке, натыкаясь на спины и локти. Мегрэ подмигнул официанту, которого знал уже добрых два десятка лет, и спустя несколько минут, через головы людей им передали две кружки пенящегося пива.

— Займись теперь Жинеттой Меран. Постарайся выяснить, где она завтракает, с кем, кто с ней разговаривает, а при случае узнай, кому она звонит по телефону.

Толпа в буфете постепенно схлынула. Все торопились занять свои места, и, когда комиссар вошел в зал, он уже не смог пройти на свое место — ему пришлось остаться возле маленькой двери среди адвокатов.

Присяжные уже сидели на своих местах, обвиняемый с охраной — на скамье подсудимых, а молодой защитник — поблизости от него. С важным видом в зал вошли члены суда и тоже заняли положенные им места, понимая, как и Мегрэ, что атмосфера как-то изменилась.

Ведь только недавно речь шла о человеке, который зарезал свою тетку, шестидесятилетнюю женщину, и сдавил горло, а потом задушил в подушках девочку четырех лет. Вполне естественно, что в зале царила мрачная напряженность. Теперь же, после перерыва, все изменилось. Гастон Меран отошел на задний план, и даже двойное преступление казалось не столь уже значительным. Свидетельские показания Мегрэ повернули дело по-иному, подняли некоторые вопросы, имеющие уже двусмысленный, скандальный характер, и публику теперь интересовала только молодая женщина, которую тщетно пытались разглядеть те, кто сидел в задних рядах.

По залу прокатывался неясный гул, и председатель вынужден был окинуть суровым взглядом толпу, словно высматривая возмутителей спокойствия. Это продолжалось очень долго, но постепенно шум стал стихать, и наконец установилась полная тишина.

— Предупреждаю, что я не допущу никаких демонстраций и при первой же попытке велю очистить зал.

Бернери откашлялся и что-то прошептал на ухо своим помощникам.

— В силу доверенной мне власти и в согласии с прокурором и защитой я решил выслушать показания трех новых свидетелей. Двое из них находятся в зале, а третья, некая Женевьева Лаванше, вызванная по телефону, скоро должна явиться. Судебный исполнитель, пригласите сюда Жинетту Меран!

Старый судебный исполнитель направился по проходу к молодой женщине, сидевшей в первом ряду. Жинетта Меран встала с места и, поколебавшись несколько мгновений, подошла к барьеру.

Мегрэ допрашивал ее уже несколько раз в кабинете на набережной Орфевр. Там перед ним была дамочка, одетая вульгарно, а порой даже вызывающе. На этот же раз, специально для суда присяжных, она купила себе строгий черный костюм — юбку и длинный жакет, на фоне которого ярким пятном выделялась желтая блузка.

По этому же поводу — комиссар был в этом убежден, — чтобы подчеркнуть свою внешность, она надела модную шляпку с полями, придававшую лицу какую-то таинственность.

Казалось, она разыгрывала из себя одновременно наивную девочку и вполне приличную дамочку, опускала голову, потом снова поднимала, чтобы взглянуть на председателя робкими и покорными глазами.

— Вас зовут Жинетта Меран, урожденная Шено?

— Аа, господин председатель.

— Говорите громче и повернитесь к господам присяжным. Вам двадцать семь лет и вы родились в Сен-Совер, в провинции Ньевр?

— Ла, господин председатель.

— Вы — жена обвиняемого?

Она отвечала на все вопросы голосом прилежной ученицы.

— Согласно статье триста тридцать второй, ваше показание не может быть принято как свидетельское, но по договоренности с прокуратурой и защитой суд имеет право выслушать вас в порядке информации.

Она подняла руку, подражая предыдущим свидетелям, но Бернери тут же ее остановил:

— Нет! Вам не положено давать присягу.

Мегрэ наблюдал за лицом сидящего между двумя жандармами Гастона Мерана, который, подперев руками подбородок, следил за происходящим. Время от времени его челюсти так крепко сжимались, что резко обозначались скулы.

Жена всячески избегала смотреть в его сторону, словно это ей запрещалось, и не отрывала глаз от лица председателя.

— Вы были знакомы с пострадавшей, Леонтиной Фаверж? Казалось, она заколебалась перед тем, как ответить.

— Не слишком хорошо.

— Что вы этим хотите сказать?

— Мы не бывали друг у друга.

— Однако вы с ней встречались?

— В первый раз перед нашей свадьбой. Мой жених настаивал на том, что должен меня ей представить, говорил, что это его единственная родственница.

— И вы вместе пошли на улицу Манюэль?

— Да. Как-то днем, около пяти часов. Она угощала нас шоколадом и пирожными. Я сразу почувствовала, что не понравилась ей, и была уверена, что она станет отговаривать Гастона жениться на мне.

— С какой стати?

Она пожала плечами, подыскивая нужные слова, а потом отрезала:

— Мы с ней были совсем разные люди.

Председатель суровым взглядом оглядел публику, и смех, застыл на губах.

— Она не присутствовала на вашей свадьбе?

— Как же, присутствовала!

— А Альфред Меран, брат вашего мужа?

— Тоже был. В то время он еще жил в Париже и еще не поругался с моим мужем.

— Чем он занимался?

— Служил торговым агентом.

— Работал он постоянно?

— А я почем знаю. К свадьбе он подарил нам кофейный сервиз.

— Больше вы не встречались с Леонтиной Фаверж?

— Видала ее четыре или пять раз.

— Она приходила к вам?

— Нет. Мы ходили к ней. Я-то без охоты ходила. Не люблю навязываться людям, которым не нравлюсь. Но Гастон считал, что это необходимо.

— Почему?

— Не знаю.

— Может быть, из-за ее денег?

— Может, и так.

— Когда вы перестали ее навещать?

— Давно.

— Два, три, четыре года назад?

— Года три.

— Знали вы о существовании китайской вазы, которая стояла в гостиной?

— Видела и даже сказала Гастону, что искусственные цветы годятся только для похоронных венков.

— Вы знали, что в ней хранилось?

— Знала только про цветы.

— Ваш муж никогда вам ничего не говорил?

— О чем? О вазе?

— О золотых монетах.

Молодая женщина впервые повернулась к скамье подсудимых.

— Нет.

— А не говорил он вам, что его тетка, вместо того, чтобы держать деньги в банке, хранит их у себя дома?

— Не помню…

— Вы в этом не уверены?

— Да нет… Уверена…

— А когда вы бывали на улице Манюэль, жила уже там Сесиль Перрен?

— Я ее никогда не видела… Конечно, нет… Ведь тогда она еще только родилась…

— Ваш муж когда-нибудь о ней говорил?

— Вроде бы говорил. Постойте! Вспомнила! Я даже удивилась, как такой женщине могли доверить ребенка.

— Известно ли было вам, что ваш муж часто просил у тетки в долг денег?

— Он не всегда докладывал мне об этом.

— Но вообще-то говоря, вы это знали?

— Я знала, что дело делать он не мастак, что любой может обвести его вокруг пальца. Так оно и вышло, когда мы открыли ресторан на улице Шмен-Вер, и дела в нем могли идти прекрасно.

— Что вы делали в ресторане?

— Обслуживала клиентов.

— А ваш муж?

— Занимался кухней. Ему помогала старуха.

— Он в этом деле что-нибудь понимал?

— Пользовался поваренной книгой.

— У вас не было другой официантки?

— Сперва держали девушку.

— А когда дела в ресторане пошли плохо, не помогала вам Леонтина Фаверж расплатиться с кредиторами?

— Надо думать. Наверно, у нас и до сих пор есть долги.

— Не казалось ли вам в последние дни февраля, что ваш муж чем-то озабочен?

— Он всегда чем-то озабочен.

— Не говорил он вам о векселе, срок которому истекал двадцать восьмого февраля?

— Не обратила внимания. У него каждый месяц бывали хлопоты с векселями.

— Он не говорил вам, что хочет пойти к тетке и попросить еще раз дать ему деньги взаймы?

— Не припоминаю.

— Это бы вас не удивило?

— Нет. Я к этому привыкла.

— После ликвидации ресторана вы не собирались пойти работать?

— Я все время об этом твердила, но Гастон не соглашался.

— Почему?

— Может, оттого, что ревнивый.

— Он устраивал вам сцены ревности?

— Нет, сцен не устраивал.

— Повернитесь лицом к господам присяжным!

— Простите, я забыла.

— На чем же основано ваше утверждение, что он ревновал?

— Прежде всего, он не хотел, чтобы я работала. А потом, когда мы держали ресторан, он все время выходил из кухни, чтобы следить за мной.

— Случалось ему ходить за вами следом?

Пьер Дюше заерзал на своем стуле, не понимая, к чему клонит председатель.

— Не замечала.

— А по вечерам он спрашивал, как вы провели день?

— Да.

— И что же вы ему отвечали?

— Что ходила в кино.

— Вы точно помните, что ни с кем не говорили о Леонтине Фаверж и о ее квартире на улице Манюэль?

— Только с мужем.

— А может быть, с кем-нибудь из подруг?

— У меня нет подруг.

— У кого вы с мужем бывали в гостях?

— Ни у кого.

Если ее и сбивали с толку вопросы председателя, она не показывала вида.

— Вы помните, в каком костюме был ваш муж за завтраком двадцать седьмого февраля?

— В своем обычном сером. Он носил его всю неделю, а выходной надевал только в субботу вечером, если мы куда-нибудь шли, да по воскресеньям.

— А когда навещали тетку?

— Иногда, кажется, надевал синий, парадный.

— Он надел его и в этот день?

— А как мне знать? Меня не было дома.

— Вы не знаете, заходил он днем домой?

— Откуда же мне знать. Ведь я была в кино.

— Благодарю вас!

Она продолжала стоять, растерянная, не в силах поверить, что ей не будут больше задавать вопросов, которых все ожидали с таким нетерпением.

— Можете садиться! — сказал председатель Бернери и тут же добавил: — Попрошу сюда свидетеля Николя Кажу!

Все в зале, казалось, были разочарованы. У публики создалось такое впечатление, что ее надули, лишили интересной сцены, на которую она имела право рассчитывать.

Жинетта Меран неохотно прошла на свое место, а какой-то адвокат, сидевший рядом с Мегрэ, прошептал своим коллегам:

— Ламблен обработал ее во время перерыва.

Имя метра Ламблена, фигурой похожего на голодного пса, нередко упоминалось во Дворце правосудия, чаще всего неодобрительно, и даже не раз уже ставился вопрос о выводе его из адвокатского сословия. Во время перерыва кто-то видел, как он, будто случайно, пристроился рядом с женой обвиняемого и стал нашептывать ей что-то с таким видом, словно с чем-то поздравлял.

Человек, подходивший, волоча ногу, к месту, где давались свидетельские показания, был иным представителем человеческого рода. Если у Жинетты Меран из-под густого слоя пудры и румян проступала бледность, свойственная женщинам, живущим тепличной жизнью, то лицо свидетеля Николя Кажу было не только мертвенно-бледным, но в то же время удивительно рыхлым и нездоровым.

Быть может, исхудал он так после операции? Во всяком случае, одежда висела на нем, как на вешалке, а тело утратило всякую упругость и легкость.

Проще было представить его в домашних туфлях, сидящим за матовыми стеклами конторки в отеле, чем шагающим по городским тротуарам.

Под глазами у него были мешки, а кожа под подбородком обвисла.

— Ваше имя — Николя Кажу, вам шестьдесят два года, вы родились в Марильяке и являетесь содержателем отеля в Париже на улице Виктор-Массэ?

— Да, господин председатель.

— Вы не являетесь ни родственником, ни знакомым подсудимого, не состоите у него на службе… Клянитесь говорить правду, только правду, ничего, кроме правды… Поднимите правую руку! Повторите за мной: «Я клянусь…».

— Я клянусь…

Один из помощников наклонился к председателю и тихо сказал ему что-то, должно быть, очень важное, потому что Бернери, казалось, был поражен и, несколько мгновений подумав, пожал плечами. Следивший за этой сценой Мегрэ сразу догадался, о чем шла речь.

Дело в том, что свидетели, отбывавшие наказания за неблаговидные поступки или занимающиеся безнравственной деятельностью, не имеют права давать присягу. А разве содержатель меблированных комнат не занимался безнравственным ремеслом, превратив свое заведение в дом свиданий, что было запрещено законом? Разве была уверенность в том, что у него не было судимости, что на него не заведена карточка в картотеке уголовной полиции?

Но проверять уже было поздно, и председатель, откашлявшись, спросил равнодушным голосом:

— Регулярно ли ведется в вашем отеле регистрация клиентов, снимающих комнаты?

— Да, господин председатель.

— Всех клиентов?

— Всех, кто проводит ночь в нашем отеле.

— Да, но вы не записываете имена тех, кто снимает комнату в дневные часы?

— Нет, господин председатель… Но полиция может подтвердить, что…

Видимо, то, что он соблюдает все правила, что в его заведении никогда не было скандалов и что при случае он снабжает полицейскую бригаду, занимающуюся меблированными комнатами, и инспекторов полиции нравов тайными сведениями.

— Вы внимательно рассмотрели свидетельницу, выступавшую до вас?

— Да, господин председатель…

— Вы ее узнали?

— Да, господин председатель…

— Расскажите же господам присяжным, при каких обстоятельствах вы видели раньше эту женщину.

— Да при самых обычных.

Суровый взгляд Бернери прервал раздавшийся в зале смех.

— Что вы этим хотите сказать?

— Она часто приходила к нам в отель в дневные часы с мужчиной, который снимал номер.

— Что вы называете «часто»?

— Несколько раз в неделю.

— Сколько же, например?

— Три или четыре.

— С одним и тем же мужчиной?

— Да, господин председатель.

— Смогли бы вы его узнать?

— Конечно, господин председатель.

— Когда вы видели ее в последний раз?

— Накануне моего поступления в больницу, то есть двадцать пятого февраля. Из-за операции я и запомнил дату.

— Опишите его!

— Небольшого роста… Скорее даже маленького… Видимо, как и многие, от этого страдает и носит специальные ботинки на толстенной подошве и большом каблуке… Всегда хорошо одет, можно даже сказать — с иголочки, в нашем квартале не части попадаются такие франты… Это даже удивило меня…

— Почему?

— Да потому, что такие не ходят к нам днем, да еще с одной и той же женщиной…

— Я полагаю, что вы более или менее знакомы с монмартрской фауной?

— Простите, я не понял…

— Я имею в виду мужчин, о которых вы сейчас говорили…

— Да, многих из них я с виду знаю…

— Видели вы еще где-нибудь этого человека?

— Нет, только у нас в отеле.

— И ничего о нем не слышали?

— Нет. Знаю только, что зовут его Пьеро.

— Откуда это вам известно?

— Дама, с которой он приходил, называла его так в моем присутствии.

— Он говорит с акцентом?

— Не так, чтобы очень. Однако мне всегда казалось, что он, должно быть, с юга или корсиканец.

— Благодарю вас!

И на этот раз на лицах присутствующих в зале снова можно было прочесть разочарование. Все ожидали драматической очной ставки, а вышел обычный, на первый взгляд даже невинный обмен вопросами и ответами.

Председатель посмотрел на часы.

— Объявляется перерыв до половины третьего.

В зале снова началась суматоха. Все повскакивали с мест и стояли стеной, чтобы взглянуть на выходившую Жинетту Меран. Издали Мегрэ показалось, что метр Ламблен спешит вслед за ней, а она время от времени оборачивается, чтобы удостовериться, идет ли он.

Едва комиссар вышел за дверь, как сразу натолкнулся на Жанвье и бросил на него вопросительный взгляд.

— Их поймали, патрон. Они оба у нас в полиции.

Комиссар не сразу сообразил, что речь идет уже о другом деле, о вооруженном налете на кассу филиала банка двадцатого округа.

— Как это удалось?

— Люка арестовал их в квартире матери одного из парней. Другой, товарищ сына, прятался у них под кроватью, а мать об этом не знала. Три дня они не выхолили из комнаты. Бедная женщина поверила, что сын болен и готовила ему микстуры. Она — вдова железнодорожного служащего, работает в аптеке неподалеку от дома…

— Сколько им лет?

— Сыну — восемнадцать, а товарищу — двадцать.

— Не признаются?

— Пока нет, но мне кажется, что у вас они скоро расколются.

— Пообедаем вместе?

— Давайте. Я предупредил жену, чтобы она меня к обеду не ждала.

Когда они пересекали площадь Дофин, направляясь в пивную, ставшую уже чем-то вроде филиала уголовной полиции, по-прежнему шел дождь.

— А что слышно во Дворце? — спросил инспектор.

— Пока ничего определенного.

Остановившись возле стойки, они ожидали, когда освободится какой-нибудь столик.

— Нужно позвонить председателю и попросить, чтобы он разрешил мне не дожидаться конца заседания.

Мегрэ больше не хотелось терять времени, неподвижно сидеть в душном зале среди толпы, слушать показания свидетелей, от которых уже нечего было ждать каких-либо неожиданностей. Все они уже побывали в его тихом кабинете, а многих он даже видел в привычной им домашней обстановке.

Суд присяжных всегда был и оставался для него самой неприятной, самой мрачной стороной его деятельности, и, присутствуя на нем, он всегда испытывал чувство тоски.

Разве все там не было фальшивым? И совсем не по вине судей, присяжных или свидетелей. Дело было также не в кодексе и не в процедуре. А просто потому, что человеческая судьба сводилась к краткому резюме.

Ему случалось говорить об этом со своим другом Пардоном, врачом, у которого они с женой, по установившейся традиции, обедали раз в месяц.

Однажды, когда в кабинет Пардона один за другим, без конца шли больные, врач с грустью, а может быть, лаже с горечью, заметил:

— Двадцать восемь клиентов за несколько часов! У вас едва хватает времени, чтобы предложить больному сесть и задать ему несколько вопросов. Что вы чувствуете? Где у вас болит? Давно ли? А другие смотрят в это время на обитую клеенкой дверь и думают, настанет ли когда-нибудь и их черед. Покажите язык! Разденьтесь! Чтобы все это выяснить, на одного пациента не хватило бы и часа. Ведь каждый больной — это особый случай, а я, — говорил Пардон, — вынужден работать поточным методом…

И тогда Мегрэ, в свою очередь, рассказал другу о заключительной фазе работы, о суде присяжных, где выносятся решения по большинству дел.

— Историки, эрудиты, — заметил он, — нередко тратят всю свою жизнь на изучение прошлого какой-нибудь значительной личности, о которой существуют уже десятки книг. Они ходят из библиотеки в библиотеку, из архива в архив, кропотливо разыскивают даже самые малозначительные письма в надежде найти еще хоть немного правды… Более полувека изучают эпистолярное наследие Стендаля, чтобы полнее раскрыть его личность. Преступление чаще всего совершает человек необычный, понять которого намного труднее, чем человека рядового. А мне дается несколько дней, в лучшем случае — несколько недель, чтобы познакомиться с новой для меня средой, чтобы выслушать десять, двадцать, а то и пятьдесят свидетелей, о которых я до сих пор ничего не знал, и я должен, если это возможно, отличить правду от лжи. Меня упрекают за то, что я всегда сам отправляюсь на место преступления, вместо того, чтобы послать туда кого-нибудь из моих инспекторов. А по-моему, это чудо, что за мной остается такое право. Следователь, которому я передаю дело, практически уже не пользуется этим правом и видит людей, оторванных от их личной жизни, только в казенной обстановке своего кабинета. Перед ним проходят уже не люди, а какие-то схемы. Время у следователя тоже ограничено. Какой правды он может доискаться, когда его подгоняют пресса, общественное мнение, когда его инициативе мешает уймища всяких правил, когда его захлестывают административные формальности, отнимающие у него большую часть времени. Если из его кабинета выходят уже обезличенные люди, то что же остается суду присяжных и чем могут руководствоваться сами заседатели, которым доверено решать судьбу одного или нескольких им подобных? Теперь речь уже идет не о месяцах или неделях, а только о каких-нибудь считанных днях. Число свидетелей сводится к минимуму, равно как и вопросы, которые им задаются. Они вызываются в суд, чтобы повторить digest[3], как принято сейчас говорить, краткое изложение того, что было сказано на допросе. Дело изображается всего несколькими штрихами, а персонажи превращаются в эскизы, если не в карикатуры.

…Разве у самого Мегрэ не было такого впечатления сегодня утром, когда он давал показания? Скоро в газетах появится сообщение, что комиссар говорил долго, и, возможно, у многих это вызовет удивление. Ведь будь на месте Ксавье Бернери другой председатель, он дал бы Мегрэ не больше нескольких минут, а тут ему удалось проговорить около часа.

Комиссар изо всех сил старался быть точным, старался передать хоть малую часть тех ощущений, которые пережил сам.

Мегрэ пробежал глазами отпечатанное меню и протянул его Жанвье.

— Мне закажи телячьи мозги.

В баре расположилась группа инспекторов, а в ресторане беседовали два адвоката.

— Ты знаешь, что мы с женой купили дом?

— В деревне?

Он дал себе зарок не говорить о покупке дома и совсем не потому, что делал из этого тайну. Мешало чувство стыда оттого, что эту покупку невольно могут сопоставить с его выходом в отставку, которая была уже не за горами.

— В Мэн-сюр-Луар?

— Да… Очень похож на дом священника…

Через два года для Мегрэ уже не будет существовать суда присяжных, разве что на третьих страницах газет. На них он будет читать показания своего преемника, нового комиссара…

Кстати, кто же его заменит? Он не знал. Может быть, об этом в верхах уже и поговаривали. Конечно, не при нем.

— Да, какой вид у этих мальчишек? Жанвье пожал плечами:

— Какой бывает у всех у них в таких случаях. Сквозь оконное стекло Мегрэ видел потоки дождя, серый парапет Сены. Промчались машины, разрезая грязную воду, образующую у передних колес две борозды, похожие на усы.

— Как держался председатель?

— Прекрасно.

— А она?

— Я поручил Лапуэнту следить за ней. Она попала в лапы адвоката, занимающегося темными делишками, некоего Ламблена…

— Созналась, что имела любовника?

— Такого вопроса ей не задавали. Бернери — человек благоразумный.

И в самом деле, не следовало забывать, что в суде присяжных слушалось дело по обвинению Гастона Мерана, а не его жены.

— Кажу ее опознал?

— А как же!

— И как это воспринял муж?

— Ему было бы легче, если бы он мог меня убить.

— Его оправдают?

— Рано еще говорить об этом.

Пар, поднимавшийся от горячих блюд, смешивался с табачным дымом, а на зеркалах, висевших на стенах, были выведены мелом названия вин.

Среди них значилось и вино, изготовлявшееся на Луаре, где-то поблизости от Мэна и от дома, походившего на дом священника.

Глава четвертая

В два часа дня, по-прежнему сопровождаемый Жанвье, Мегрэ поднимался по главной лестнице здания уголовной полиции, которая даже летом, в самые веселые утренние часы, оставалась уныло сырой и мрачной. В этот день проходящих по ней пронизывал сырой воздух, а на ступенях не просыхали следы от мокрых подошв.

Уже на первой лестничной площадке стал доноситься шум со второго этажа, потом послышались голоса, шаги людей, ходивших взад и вперед по коридорам. Значит, уже прибыли журналисты и фотографы, операторы из телевидения, а может быть, и кинематографисты.

Во Дворце правосудия заканчивалось либо подходило к концу разбирательство одного дела. Начинало слушаться другое. В одном конце коридора уже собралась толпа, в другом — стояли еще только представители юстиции.

В уголовной полиции тоже существовала комната для свидетелей — отделенная от коридора застекленной перегородкой каморка, которую называли стеклянной клеткой. Проходя мимо, комиссар остановился, чтобы посмотреть на ожидавших допроса шестерых свидетелей, которые сидели под портретами полицейских, погибших во время исполнения служебных обязанностей.

Неужели все свидетели так похожи друг на друга? Ожидавшие его люди принадлежали к тому же кругу, что и те, которых он сегодня видел во Дворце правосудия: мелкий люд, скромные служащие и среди них две женщины, смотревшие прямо перед собой, положив руки на кожаные сумки.

Репортеры тут же кинулись к Мегрэ, но комиссар их сразу успокоил:

— Спокойнее, господа! Не забывайте, что я сам еще ничего не знаю, даже не видел этих парней…

И, открывая дверь своего кабинета, пообещал:

— Зайдите через два-три часа… Может быть, будет что-нибудь новое…

Войдя в кабинет, комиссар обратился к Жанвье:

— Пойди посмотри, пришел ли Лапуэнт!

Как и до ухода в отпуск, он снова повторял все те же движения, ставшие для него почти такими же ритуальными, как для судейских чиновников церемония суда присяжных.

Сняв пальто и шляпу, он повесил их в стенной шкаф, рядом с эмалированным умывальником. Потом сел за стол и принялся перебирать свои трубки и, выбрав наконец одну, стал ее набивать.

Жанвье вернулся вместе с Лапуэнтом.

— Через несколько минут я пойду взглянуть на твоих двух идиотов, — сказал комиссар.

И, обращаясь к юному Лапуэнту:

— Ну, как она себя вела?

— Пока шла по коридорам и по лестнице, ее осаждали журналисты и фотографы. Другие дожидались на улице. У входа во Дворец даже стоял автобус последних новостей кино. Мне удалось увидеть ее лицо не больше двух-трех раз среди толпы. Она казалась испуганной и словно умоляла, чтобы ее оставили в покое. Вдруг, растолкав толпу, к ней подлетел Ламблен, схватил ее за руку и увлек к такси, за которым, видимо, успел сходить. Он помог ей сесть, и машина покатила по направлению к мосту Сен-Мишель. Все произошло мгновенно, как по волшебству. Мне не удалось схватить такси, чтобы поехать за ними вслед. Несколько минут назад во Дворец вернулся Масэ от «Фигаро». Репортеру повезло, его машина стояла рядом, и он мог пуститься за ними вдогонку. Он рассказал, что такси остановилось на площади Одерн, и Ламблен повел Жинетту Меран в специализированный ресторанчик, где кормят дарами моря и буйабесом[4]. Там они пообедали не торопясь. А сейчас все уже снова собрались в зале и ожидают выхода суда.

— Ступай туда! Хотелось бы знать, не вызовет ли новой сенсации показание горничной…

Мегрэ связался по телефону с Бернери, и председатель разрешил ему не приходить после полудня в суд.

Пять инспекторов, рассаженных утром в разных концах зала, ничего обнаружить не смогли. Они изучали публику таким же искушенным глазом, как это делают физиономисты в игорных домах. Однако никто из присутствовавших не соответствовал описанию спутника Жинетты Меран, данному администратором отеля. Что же касается Альфреда Мерана, брата обвиняемого; то его не было не только во Дворце, но и в Париже. Об этом комиссару доложили из тулонской полиции.

Два инспектора остались на всякий случай в зале заседаний, не считая Лапуэнта, который вернулся туда внутренними коридорами.

Мегрэ вызвал Люка, занимавшегося делом об ограблении банка.

— Я не хотел их допрашивать, патрон, раньше, чем вы на них посмотрите. Сейчас я устроил так, что свидетели могли их разглядеть, когда они проходили.

— Свидетели опознали обоих?

— Конечно. Особенно точно опознали того, у которого по дороге слетела маска.

— Давай сюда младшего!

У этого длинноволосого, прыщеватого парня был болезненный, неопрятный вид.

— Снимите с него наручники!

Парень недоверчиво посмотрел на комиссара, твердо решив не попадаться в ловушку, которую тот, по его мнению, непременно ему приготовит.

— Оставьте нас вдвоем!

В таких случаях Мегрэ предпочитал сначала поговорить с обвиняемым с глазу на глаз, а потом уже перейти к официальному допросу, застенографировать его и дать на подпись.

Комиссар посасывал трубку.

— Садись! — И, протянув ему пачку сигарет, спросил: — Куришь? Рука у парня дрогнула. Ногти на длинных, толстых пальцах были обгрызаны как у детей.

— У тебя нет отца?

— Это не я…

— Я не спрашиваю, ты или не ты устроил это представление. Я спрашиваю, жив ли твой отец.

— Он умер.

— Отчего?

— В санатории.

— Тебя содержит мать?

— Нет, я тоже работаю.

— Кем?

— Полировщиком.

На это пойдет немало времени. Мегрэ знал по опыту, что лучше не торопиться.

— Где ты достал оружие?

— У меня нет оружия.

— Хочешь, я сразу вызову свидетелей, которые уже здесь дожидаются?

— Они все лгут.

Зазвонил телефон. Комиссар снял трубку и услышал голос Лапуэнта:

— Женевьева Лаванше уже дала свои показания, патрон. Ей задавали примерно те же вопросы, что и ее шефу, кроме одного. Председатель спросил, не заметила ли она чего-нибудь странного в поведении клиентов двадцать пятого февраля, и она ответила, что была удивлена, что в этот день постель оставалась несмятой.

— Свидетели продолжают выступать?

— Да. Теперь все пошло очень быстро. Их почти не слушают.

Комиссару потребовалось сорок минут, чтобы мальчишка сдался. В конце концов он заревел.

Действительно, при ограблении оружие в руках держал он. И было их не двое, а трое. Третий сообщник ожидал их за рулем краденой машины. Кажется, этот третий и был инициатором ограбления, но тут же сбежал, когда услышал крики о помощи.

И все же парень, фамилия которого была Вирье, оказывался назвать имя этого третьего.

— Он старше тебя?

— Да. Ему двадцать три года. Он уже женат.

— У него есть опыт в таких делах?

— Говорил, что есть.

— Я еще буду тебя допрашивать, но сначала хочу побеседовать с твоим приятелем.

Полицейский увел Вирье, и тот столкнулся в дверях со своим товарищем, Жирокуром, которому тоже снимали наручники. Парни успели обменяться взглядом.

— Раскололся?

— А ты думал, будет молчать?

Обычная рутина. Налет сорвался. Не было ни убитых, ни раненых, только разбито оконное стекло.

— Кому пришла в голову идея надеть маски?

Идея, впрочем, была не новой. За несколько месяцев до этого профессиональные воры в Ницце воспользовались карнавальными масками, чтобы ограбить почтовую машину.

— У тебя не было оружия?

— Нет.

— А когда служащий банка кинулся к окну, это Ты сказал: «Стреляй же, идиот…»?

— Я не помню, что говорил… Я потерял голову…

— Однако твой дружок тебя послушался и нажал на собачку…

— Он не выстрелил.

— Просто счастливая случайность. Пистолет был не заряжен, а может быть, просто негодный.

Служащие банка и находившаяся в зале единственная клиентка подняли руки вверх. Все происходило в десять часов утра.

— Это ты, войдя в зал, крикнул: «Повернуться лицом к стене. Руки вверх! Вооруженный налет!» И, кажется, добавил: «Это не шутка».

— Я так сказал, потому что женщина начала смеяться.

Тогда одна из банковских служащих, дама лет сорока пяти, сидевшая теперь в стеклянной клетке, ожидая допроса, схватила пресс-папье и бросила в окно, призывая на помощь.

— У тебя были судимости?

— Одна.

— За что?

— Украл из машины фотоаппарат.

— Ты знаешь, что на этот раз тебе это дорого обойдется? Парень пожал плечами, напуская на себя бравый вид.

— Пять лет, голубчик! Что же касается твоего товарища, то была ли там осечка или нет — это значения не имеет. Все шансы, за то, что ему не отделаться меньше чем десятью годами.

Мегрэ не преувеличивал. Со дня на день обязательно найдут и третьего. Расследование пойдет быстро, а так как на этот раз не помешает отпускное время, то месяца через три-четыре Мегрэ снова придется давать свидетельские показания в суде присяжных.

— Уведи его, Люка. Теперь уже нет необходимости их разлучать. Пусть болтают, сколько влезет. Пошли ко мне первого свидетеля.

Одни только формальности, одна бумажная волокита. А по словам Лапуэнта, который звонил из Дворца, там дело шло еще быстрее. Некоторые свидетели, проговорив не более пяти минут, изумленные, немного разочарованные, смешивались с толпой, пытаясь где-нибудь приткнуться.

В пять часов Мегрэ все еще занимался делом о налете, и в его ярко освещенном кабинете было полно табачного дыма.

— Только что предоставили слово пострадавшей стороне, — сообщил по телефону Лапуэнт. — Метр Лионар сделал краткое сообщение. Даже принимая во внимание неожиданно раскрывшиеся факты, он заранее присоединяется к мнению прокурора.

— Сейчас говорит прокурор?

— Вот уже десять минут.

— Позвони, когда закончит!

Полчаса спустя Лапуэнт позвонил снова и передал более подробный отчет. Прокурор Айвар, по существу, сказал следующее:

— Мы собрались здесь по делу Гастона Мерана, обвиняемого в том, что двадцать седьмого февраля он зарезал свою тетку, Леонтину Фаверж, а затем задушил четырехлетнюю Сесиль Перрен, мать которой выступает истицей по данному делу.

При этом мать ребенка с выкрашенными в рыжий цвет волосами, по-прежнему сидевшая в меховом манто, испустила крик и так зарыдала, что ее пришлось вывести из зала суда.

Прокурор продолжал:

— Мы услышали сегодня неожиданные для нас свидетельские показания, которые не должны повлиять на ход данного дела. Обвинения, предъявляемые осужденному, не меняются, и присяжным придется ответить на те же вопросы:

«Имел ли Гастон Меран реальную возможность совершить двойное преступление и похитить сбережения Леонтины Фаверж?

Установлено, что он знал секрет китайской вазы, из которой тетка периодически доставала деньги, чтобы передать их ему.

Имел ли он для этого достаточные побудительные причины?

На следующий день после совершения преступления ему предстояло оплатить подписанный им вексель, но денег у него не было, и ему грозило банкротство.

И, наконец, есть ли у нас доказательства того, что обвиняемый, Гастон Меран, заходил во второй половине дня на улицу Манюэль?

Шесть дней спустя в квартире Мерана на бульваре Шаронн в шкафу был найден синий костюм, принадлежащий обвиняемому, с пятнами крови на рукаве и на отвороте, происхождения которых он объяснить не смог.

По мнению экспертов, речь идет о человеческой крови, и вероятнее всего, о крови Леонтины Фаверж.

Остаются еще показания, которые, казалось бы, противоречат друг другу, несмотря на добросовестность свидетелей. Так, мадам Эрни, заказчица портнихи, живущей на одной площадке с пострадавшей, видела, как человек в синем костюме в пять часов выхолил из квартиры Леонтины Фаверж, и готова поклясться, что это был брюнет.

С другой стороны, мы слушали показания мосье Жермена Ломбра, учителя музыки, который заявил, что в шесть часов вечера разговаривал с обвиняемым в его мастерской на улице Рокет. Правда, мосье Ломбра признался, что не совсем точно помнит дату.

Мы находимся перед лицом чудовищного преступления. Человек не только хладнокровно зарезал беззащитную женщину, но, не колеблясь, задушил ребенка.

Следовательно, здесь и речи не может быть о смягчающих обстоятельствах, а только о высшей мере наказания.

А теперь присяжным предстоит по всей совести решить, считают ли они Гастона Мерана виновным в этом двойном преступлении».

Мегрэ, покончив со своими гангстерами-самоучками, решился открыть дверь и предстал перед журналистами.

— Они сознались?

Комиссар утвердительно кивнул головой.

— Прошу вас, господа, поменьше огласки. Дело раздувать не стоит. Не надо, чтобы у тех, кто захотел бы им подражать, создалось бы впечатление, что парни совершили подвиг. Верьте мне, это несчастные ребята…

Он отвечал на вопросы кратко, чувствуя себя усталым, отяжелевшим. Душой он был в зале суда присяжных, где сейчас, видимо, настала очередь говорить молодому защитнику.

В какую-то минуту комиссар чуть было не открыл стеклянную дверь, отделявшую уголовную полицию от Дворца правосудия, чтобы присоединиться к Лапуэнту, но что толку? Он заранее мог представить себе защитительную речь, начинавшуюся в стиле душещипательных романов.

Конечно, Пьер Дюше постарается как можно подробнее остановиться на прошлом обвиняемого.

Бедная семья из Гавра. Куча детей, которые как можно раньше сами должны были пробивать себе дорогу в жизни. В пятнадцать или шестнадцать лет дочери начинали зарабатывать себе на хлеб, иначе говоря, уезжали в Париж, чтобы искать работу.

Были ли у родителей время и возможность уделять им внимание? Устроившись в Париже, девушки присылали раз в месяц домой письмо, старательно выводя слова, изобилующие орфографическими ошибками, а иногда прилагали к нему скромный денежный перевод.

Так было и в этой семье. Две сестры уехали в Париж. Сначала Леонтина, которая устроилась продавщицей в универмаге и довольно скоро вышла замуж.

Младшая, Элен, поступила работать в молочную, потом в галантерейную лавку на улице Отевиль.

Муж старшей сестры умер. Младшая рано начала посещать танцульки в своем квартале.

Виделись ли они друг с другом? Это неизвестно. Похоронив мужа, погибшего в катастрофе, Леонтина Фаверж пристрастилась к пивным на улице Руаяль и меблированным комнатам в районе церкви Медлен, а когда подкопила денег, открыла нечто вроде дома свиданий на улице Манюэль.

Ее сестра Элен родила двух детей от неизвестных отцов и кое-как растила их в течение трех лет, а потом неожиданно, попала в больницу на операцию и оттуда уже не вышла.

— Мой клиент, господа присяжные, воспитывался в сиротском приюте.

Это была правда, и Мегрэ мог снабдить адвоката на этот счет интересными данными. Например, сообщить, сколько процентов от всего количества питомцев приюта через несколько лет самостоятельной жизни плохо кончали и оказывались на скамье подсудимых.

Это были бунтари, мстившие обществу за свое унизительное положение.

Как ни странно, вопреки общему мнению и, безусловно, мнению присяжных, такие составляли меньшинство.

Конечно, для многих детство, проведенное в приюте, не проходит даром. На всю жизнь у них остается чувство собственной неполноценности. Но им хочется доказать самим себе, что они не хуже других.

Их обучили ремеслам, и они стараются стать первоклассными мастерами.

Для таких лестно обзавестись семьей, настоящей семьей, иметь детей, прогуливаться с ними за ручку по воскресеньям.

А самое заветное — в один прекрасный день стать хозяином, открыть свою мастерскую.

Подумал ли об этом Пьер Дюше, говорил ли в своей защитительной речи на эту тему, обращаясь к присутствовавшим, которые сидели с поблекшими от усталости лицами?

Давая утром показания, Мегрэ кое-что упустил и теперь не мог себе этого простить. Правда, допрос был зафиксирован в дел&, но это была ничего не значащая мелочь.

В тот лень, когда Жинетту Меран в третий раз вызвали на допрос к комиссару, Мегрэ спросил у нее как бы невзначай:

— У вас никогда не было детей?

Видимо, она подобного вопроса не ожидала и взглянула на него с удивлением:

— Почему вы об этом спрашиваете?

— Не знаю… Мне кажется, ваш муж принадлежит к такому ролу мужчин, которые хотели бы иметь детей… Что, я ошибся?

— Нет.

— Он надеялся, что вы родите ему ребенка?

— Вначале — да.

Комиссар почувствовал в ее голосе колебание, даже растерянность и решил прощупать дальше.

— Вы не можете рожать?

— Нет.

— Он это знал, когда собирался на вас жениться?

— Нет. Об этом мы никогда не говорили.

— Когда же он узнал?

— Через несколько месяцев. Он все время налеялся и каждый месяц задавал мне один и тот же вопрос, и я предпочла в конце концов сказать ему правду… Не всю правду… Основное…

— То есть?

— До знакомства с ним я болела и перенесла операцию…

С тех пор прошло семь лет. Меран мечтал о настоящей семье, а детей у него так и не было.

Он открыл свою мастерскую. Потом, уступив настояниям жены, попробовал переменить специальность. Как и следовало ожидать, на ресторане он разорился. И все-таки он терпеливо копил деньги и открыл новую мастерскую по окантовке.

Это создало у Мегрэ вполне определенное представление о Меране, и, прав ли был комиссар или нет, но он не придал в данном случае довольно большого значения вопросу о детях.

Он не был до конца убежден в невиновности Мерана. Ведь ему приходилось встречать таких же незаметных, таких же спокойных и мягких на первый взгляд люлей, которые становились насильниками.

Почти всегда это происходило в тех случаях, когда они были чем-то глубоко оскорблены.

Побуждаемый ревностью, Меран мог бы совершить убийство, как мог обрушиться и на друга, если бы тот его унизил.

Возможно даже, если бы Леонтина Фаверж отказала ему в деньгах, которые были крайне необходимы…

Все было возможно, по мнению комиссара, кроме одного: человек, мечтавший иметь детей, никогда не смог бы медленно, хладнокровно задушить четырехлетнюю девочку.

— Алло, патрон…

— Слушаю…

— Заседание закончилось. Суд и присяжные удалились на совещание. Одни считают, что это продлится долго. Другие, наоборот, убеждены, что все уже решено.

— Как ведет себя Меран?

— Днем, во время заседания, держался так, будто речь идет не о нем. Сидел с отсутствующим видом, глядел мрачно. Когда два или три раза адвокат обращался к нему с каким-нибудь вопросом, он только пожимал плечами. Наконец, когда председатель спросил у него, хочет ли он сделать какое-нибудь заявление, он, казалось, даже его не понял. Пришлось повторить вопрос, Меран только головой замотал.

— Он хоть раз посмотрел на свою жену?

— Ни разу.

— Благодарю. Теперь слушай меня хорошенько: заметил ты в зале Бонфиса?

— Да. Он держался поблизости от Жинетты Меран.

— Посоветуй ему не терять ее из виду при выходе. А чтобы наверняка не, прозевать, пусть позовет на помощь себе и Жюсье. Один из них должен иметь наготове машину.

— Я понял и передам ваши указания.

— Она, конечно, вернется к себе. Необходимо, чтобы перед ее домом на бульваре Шаронн постоянно кто-нибудь дежурил.

— Ну, а если…

— Если Мерана оправдают, я пошлю Жанвье, и он им займется.

— Вы думаете, что…

— Я ничего не знаю, голубчик.

И это было верно. Он действовал, как умел. Он пытался отыскать правду. Но пока ничто не доказывало, что он нашел ее хоть отчасти.

Следствие началось в марте, продолжалось в начале апреля, когда над Парижем уже ярко светило солнце, плыли прозрачные облака, а порой в какое-нибудь прохладное утро внезапно начинался ливень.

Вторая часть судебного расследования велась уже ранней хмурой осенью, с частыми дождями, низко нависшим мокрым, как губка, небом и блестящими от дождя тротуарами.

Чтобы убить время, комиссар подписал почту, потом заглянул в комнату инспекторов и отдал распоряжение Жанвье.

— Держи меня все время в курсе дела. Даже ночью.

Несмотря на свое внешнее спокойствие, Мегрэ вдруг стал нервничать, волноваться, будто досадуя, что взвалил на себя слишком большую ответственность.

Услышав телефонный звонок, он кинулся к себе в кабинет.

— Закончилось, патрон.

В трубке слышался не только голос Лапуэнта, но и неясный шум, гул толпы.

— Было задано четыре вопроса, по два по поводу каждой жертвы. На все четыре ответ отрицательный. Сейчас адвокат пытается провести Мерана сквозь толпу, которая…

На мгновение голос Лапуэнта потонул среди гула голосов.

— Простите меня, патрон… Я звоню по первому попавшемуся телефону… Сейчас буду у вас…

Мегрэ в волнении снова стал шагать по комнате, набил трубку, потом взял другую — первая не затягивалась, — три раза открывал и закрывал дверь.

Коридоры уголовной полиции снова были безлюдны. В стеклянной клетке ожидал вызова только один осведомитель, явившийся, видимо, в назначенное ему время.

На лице вошедшего Лапуэнта еще отражалось возбуждение от закончившегося процесса.

— Многие это предвидели, и все же приговор произвел впечатление, как бомба… Все встали… Мать малышки, опять вернувшаяся на себе место, упала в обморок, и ее чуть не затоптали…

— А Меран?

— Он, казалось, ничего не понял. Дал себя увести, даже хорошенько не сознавая, что же произошло. Журналисты, которым удалось к нему пробраться, так ничего и не добились. Тогда они снова кинулись к его жене, сидевшей рядом со своим телохранителем — адвокатом Ламбленом. Сразу после приговора она побежала к Мерзну, словно хотела броситься к нему на шею, но он уже уходил.

— Где она сейчас?

— Ламблен увел ее в какой-то кабинет, возле раздевалки адвокатов. Жюсье не выпускает ее из виду.

Было уже половина седьмого. Служащие уголовной полиции расходились. В кабинетах гасли лампы.

— Я пошел обедать домой! — сказал комиссар.

— А мне что делать?

— Сходи пообедай и ложись спать.

— Вы думаете, может что-нибудь случиться? Комиссар, открывавший шкаф, чтобы достать пальто и шляпу, только пожал плечами.

— Ты хорошо помнишь, как проходил обыск?

— Очень хорошо.

— Ты уверен, что в квартире не было оружия?

— Уверен. Я даже убежден, что Меран никогда его и в руках не держал. Его освободили от воинской повинности из-за плохого зрения.

— До завтра, голубчик!

— До завтра, патрон!

Мегрэ сел в автобус, потом, сгорбившись и подняв воротник, прошел по бульвару Ришар-Ленуар. Когда он поднялся до площадки своего этажа, дверь открылась, обозначив яркий прямоугольник света, и потянуло запахом из кухни.

— Доволен? — спросила мужа мадам Мегрэ.

— Чем?

— Тем, что его оправдали?

— А ты откуда знаешь?

— Только что передали по радио.

— А еще что сказали?

— Что жена ожидала его у входа и они вместе поехали на такси домой.

Комиссар вновь погрузился в привычный семейный мир, сунул ноги в шлепанцы.

— Есть очень хочешь?

— Не знаю… А что у тебя на обед?

Он думал о другой квартире, на бульваре Шаронн, где сейчас находилась другая супружеская пара. У них, наверное, и обед не приготовлен. Разве что в холодильнике ветчина или сыр.

На улице двое инспекторов шагают взад и вперед под дождем, если только не спрятались где-нибудь в подъезде.

Что там происходит? Что сказал Гастон Меран жене после семи месяцев, проведенных в заключении? Как он смотрел на нее? Пыталась ли она поцеловать его, взять за руку?

Клялась ли, что все, что было сказано на ее счет, — неправда?

А может быть, просила прощения, уверяла, что любит только его?

Пойдет ли он завтра к себе в магазин и в окантовочную мастерскую в глубине двора?

Мегрэ ел машинально, а жена понимала, что сейчас не время его расспрашивать.

Зазвонил телефон.

— Алло!.. Да… Это я… Кто?.. Ваше?.. Жюсье тоже с вами?

— Я звоню вам из ближайшего бистро, чтобы отчитаться. Ничего особенного не произошла но я подумал, что вам интересно узнать…

— Они вернулись домой?

— Да.

— Вдвоем?

— Да. Через несколько минут на четвертом этаже зажегся свет. Сквозь шторы я видел мелькавшие взад и вперед тени.

— А дальше?

— Полчаса спустя жена вышла на улицу с зонтиком в руках. Жюсье пошел следом. Далеко она не ходила: забежала в колбасную, потом в булочную и вернулась.

— Жюсье ее близко видел?

— Довольно близко. Через окно колбасной.

— Как она выглядит?

— Похоже, что наплакалась. На скулах — красные пятна, глаза блестят.

— Она не встревожена?

— Жюсье утверждает, что нет.

— А потом?

— Они, вероятно, поужинали. Потом я видел силуэт Жинетты Меран в окне другой комнаты, должно быть, спальни.

— И это все?

— Да. Нам обоим здесь оставаться?

— Думаю, что так будет вернее. Хорошо бы одному из вас побыть на их лестнице. Жильцы, наверное, ложатся спать рано. Пусть, например, Жюсье, как только в доме все стихнет, устроится на площадке. Можно сказать консьержке, чтобы она помалкивала.

— Слушаюсь, патрон!

— Позвони мне все же часа через два.

— Если не закроют бистро.

— Возможно, я туда зайду.

В квартире оружия не нашли, но ведь убийца Леонтины Фаверж зарезал ее ножом, которого, впрочем, тоже не отыскали. По утверждению экспертов, нож был очень острый, как у мясников.

Допрашивали всех ножовщиков, всех владельцев скобяных лавок в Париже, но это ни к чему не привело.

В конечном счете, ничего не было известно, кроме того, что убиты женщина и девочка, что на синем костюме, принадлежащем Гастону Мерану, обнаружены пятна крови, и, наконец, что жена Мерана в тот период, когда произошло убийство, несколько раз в неделю появлялась с любовником в меблированных комнатах на улице Виктор-Массэ.

Вот и все. За отсутствием доказательств присяжные признали Мерана невиновным. Но если они не могли утверждать, что Меран виновен, они также не могли доказать и его невиновность.

Пока муж находился в заключении, Жинетта Меран вела, себя безупречно, редко выходила из лома и ни с кем подозрительным не встречалась.

Телефона у нее в квартире не было. Наблюдение за перепиской ничего не дало.

— Ты и вправду собираешься туда сегодня ночью?

— Просто прогуляюсь перед сном.

Что он мог ей ответить? Что супруги Меран, так не подходившие для совместной супружеской жизни, сейчас находились вдвоем в этой странной квартире, где тома «Истории Консульства и Империи» стояли на полках рядом с куклами из шелка и иллюстрированными еженедельниками, рассказывающими об интимной жизни кинозвезд.

Глава пятая

Около половины двенадцатого Мегрэ вышел из такси на бульваре Шаронн. Жюсье с безразличным, как у всех, кто ведет слежку по ночам, лицом, бесшумно возник из темноты и указал на светящееся окно четвертого этажа. Это было одно из немногих светлых пятен в квартале, где обитатели рано идут на работу.

Хотя дождь не переставал, но между туч сквозь его поредевшую пелену виднелись серебристые просветы.

— Это окно в столовой, — пояснил инспектор, от которого сильно пахло табаком. — В спальне с полчаса как потушили свет.

Мегрэ немного подождал, надеясь уловить за шторами признаки жизни. Но все оставалось без движения, и он возвратился домой.

На другой день по донесениям инспекторов и телефонным разговорам Мегрэ собирался восстановить час за часом все действия супругов Меран и затем продолжить за ними наблюдение.

В шесть утра, пока консьержка выносила мусор, два инспектора пришли на смену ночным, но ни один из них не вошел в дом: днем на лестнице оставаться было нельзя.

Сообщение Ваше, который провел там ночь, то сидя на ступеньках, то подходя к двери, лишь только из квартиры доносился малейший шорох, вызывало некоторое недоумение.

Вскоре после ужина, во время которого Мераны почти не разговаривали, Жинетта прошла раздеться в спальню. Жюсье подтвердил, что с улицы видел ее тень в окне, когда она снимала через голову платье.

Муж в спальню не вошел. Жинетта вернулась в столовую сказать несколько слов, затем, наверное, легла. Меран продолжал сидеть в кресле в столовой.

Позднее он несколько раз поднимался с кресла, шагал из угла в угол, иногда останавливался, снова холил и усаживался в кресло.

Около полуночи жена опять пришла поговорить с ним. С площадки Ваше не мог различить слова, но слышал два голоса. По тону разговор не походил на ссору, скорее это был монолог молодой женщины, в который муж время от времени вставлял короткую фразу или только одно слово.

Жинетта вновь легла, судя по всему — одна. В столовой продолжал гореть свет, и в половине третьего молодая женщина еще раз позвала мужа.

Меран не спал, так как сразу кратко ответил ей. Ваше полагал, что она плакала. Он даже слышал монотонную жалобу, прерываемую всхлипываниями.

По-прежнему без злобы муж отослал ее спать, а потом, видно, и сам наконец задремал в своем кресле.

Немного погодя в квартире над ними заплакал ребенок. Послышались приглушенные шаги, а с пяти часов начали подниматься жильцы, зажглись лампы, запах кофе заполнил лестничную площадку. Уже в половине шестого какой-то мужчина, шедший на работу, с любопытством посмотрел на инспектора, которому негде было спрятаться, потом на дверь квартиры Меранов и, кажется, все понял.

С шести часов наружное наблюдение вели Дюпе и Барон. Дождь перестал, с деревьев падали капли. Из-за тумана лаже вблизи ничего не было видно.

Лампа в столовой продолжала гореть а в спальне было темно. Вскоре из дома вышел небритый, в помятом костюме, который он так и не снимал на ночь, Меран и направился к бару на углу. Там он выпил три чашки черного кофе и съел несколько рогаликов. В ту минуту, когда Меран собирался нажать ручку входной двери и выйти, он словно спохватился и, вернувшись к стойке, заказал рюмку коньяку, которую выпил залпом.

В расследовании, произведенном весной, отмечалось, что Меран не пьяница, употребляет немного вина за едой и иногда летом выпивает кружку пива.

Меран шел пешком до улицы Рокет и не оборачивался, чтобы узнать, следят ли за ним. Дойдя до своего магазина, он на минуту задержался перед закрытыми ставнями и, не заходя внутрь, свернул во двор и открыл ключом застекленную мастерскую.

Он довольно долго стоял, ничего не делая, посматривая на развешенные по стенам инструменты и рамки, лежащие в углу доски и стружки. Пол дверь просочилась вода и образовала на цементном полу небольшую лужицу.

Меран открыл дверцу печурки, подбросил в нее мелкие щепки и остаток угольных брикетов, но в тот момент, когда собирался чиркнуть спичкой, передумал и, выйдя из мастерской, закрыл за собой дверь.

Он шел долго, снова без определенной цели. На плошали Республики он снова вошел в бар, выпил еще рюмку коньяку, пока официант смотрел на него с таким видом, будто спрашивал себя, где он видел это лицо.

Обратил ли на него внимание Меран? Два или три прохожих также обернулись ему вслед, потому что утром под крупными заголовками Гастон Меран оправдан, его фотография была напечатана в газетах.

Этот заголовок, эту фотографию он мог заметить во многих киосках, но не полюбопытствовал купить газету. Меран сел в автобус, минут через двадцать вышел на площади Пигаль и направился к улице Виктор-Массэ.

Он остановился перед домом с вывеской «Гостиница „Аев“ — меблированные комнаты», принадлежавшим Николя Кажу, и долго, пристально рассматривал фасад. Потом, когда он снова, двинулся в путь, видимо, желая вернуться к Большим бульварам, походка его была нерешительной. Он иногда задерживался на перекрестках, как если бы все еще не знал, куда идти. По дороге Меран купил себе пачку сигарет.

По улице Монмартр он достиг Рынка, и инспектор чуть было не упустил его в толпе. В Шатле Меран также одним махом выпил третью рюмку коньяку и, наконец, добрался до набережной Орфевр.

Теперь, когда совсем рассвело, желтоватый туман стал менее густым. Мегрэ у себя в кабинете по телефону принял донесение инспектора Дюпе, продолжавшего вести наблюдение на бульваре Шаронн.

— Жена поднялась без десяти восемь. Я видел, как она раздвинула шторы, открыла окно и выглянула на улицу. Похоже на то, что она высматривала мужа. Возможно, не слышала, как он ушел, и удивилась, что его нет лома. Кажется, патрон, она меня заметила.

— Неважно. Если она тоже выйдет, старайся ее не прозевать. На набережной Гастон Меран заколебался, он смотрел на окна уголовной полиции так же, как только что смотрел на окна отеля с меблированными комнатами. В половине десятого Меран направился к мосту Сен-Мишель, собрался перейти через него, но вернулся назад и, миновав часового, вошел под своды здания. Казалось, помещение ему знакомо. Видно было, как он медленно поднимается по серой лестнице и останавливается не для того, чтобы перевести дух, а потому, что продолжает колебаться.

— Патрон, он идет, — предупредил по телефону инспектор Барон из кабинета на первом этаже.

И Мегрэ повторил находящемуся у него Жанвье:

— Он идет.

Они прождали долго. Меран все еще в нерешительности бродил по коридору, подходил к двери, собирался постучать, не дожидаясь, пока о нем доложат.

— Кого вы ищете? — спросил его старый Жозеф, бывший судебный исполнитель.

— Я хотел бы переговорить с комиссаром Мегрэ.

— Пройдите сюда. Заполните бланк.

Держа в руке карандаш, Меран как будто опять собрался уйти, но вышедший из кабинета Жанвье спросил:

— Вы к комиссару? Пройдемте со мной.

Все происходившее, вероятно, казалось Мерану кошмаром. У него было лицо человека, проведшего бессонную ночь, глаза покраснели.

От него несло табаком и спиртом. Однако пьяным он не был. Меран последовал за Жанвье. Тот открыл дверь, пропустил его перед собой и прикрыл ее, не заходя в кабинет.

Мегрэ сидел за столом, по виду погруженный в чтение какого-то дела. Некоторое время он не поднимал голову, а затем, взглянув на посетителя, проговорил вполголоса, без всякого удивления:

— Одну минуту.

Он что-то надписал сначала на одном документе, потом на другом, рассеянно пробормотав:

— Присядьте, пожалуйста.

Меран не сел, он стоял неподвижно. Наконец, не выдержав, спросил:

— Вы, может, думаете, я благодарить вас пришел?

Его голос звучал не совсем естественно. Меран был простужен, говорил в нос, но бодрился и пытался даже иронизировать.

— Присядьте, — повторил Мегрэ, не глядя на него. На этот раз Меран, сделав три шага вперед, ухватился за спинку обитого плюшем стула.

— Вы поступили так, чтобы спасти меня?

Комиссар невозмутимо оглядел его с головы до ног.

— У вас утомленный вил, Меран.

— Речь не обо мне, а о том, что вы вчера сделали. Он говорил глухо, как бы сдерживая гнев.

— Я пришел сказать, что не верю вам. Вы солгали, как врали все остальные. По мне, лучше бы сидеть в тюрьме. Вы совершили подлость.

Действовал ли на него возбуждающе алкоголь? Возможно. Однако пьяным он действительно не был и произносимые фразы, очевидно, не раз повторял про себя в течение ночи.

— Садитесь.

Наконец Меран нехотя сел, будто чуял какую-то западню.

— Можете курить.

Из протеста, не желая ни в чем быть обязанным комиссару, он не закурил, хотя ему и хотелось. Руки у него дрожали.

— Людей, которые зависят от полиции, легко заставить говорить все, что вам понадобится.

Ясно, он намекал на Николя Кажу, содержателя дома свиданий, и горничную.

Мегрэ медленно раскуривал трубку и ждал.

— Вам, как и мне, известно, что все это ложь. От волнения его лицо покрылось капельками пота. Мегрэ заговорил:

— Так вы утверждаете, что убили вашу тетку и Сесиль Перрен?

— Вы же знаете, что нет.

— Еще не знаю, хотя убежден, что вы этого не сделали. А как вы думаете, почему?

Пораженный Меран не нашелся что ответить.

— На бульваре Шаронн, в доме, где вы живете, много ребятишек, не так ли?

Меран машинально произнес:

— Да.

— Вам слышно, как они бегают вниз и вверх по лестнице? Бывает, что, вернувшись из школы, ребята там играют. Вы разговаривали с ними иногда?

— Да. Я их знаю.

— Хотя у вас нет детей, вам известно, в котором часу в школе кончаются уроки. Это обстоятельство и поразило меня в самом начале расследования. Сесиль Перрен ходила в детский сад. Леонтина Фаверж забирала ее оттуда ежедневно, кроме четверга, в четыре часа дня. Значит, дб четырех часов ваша тетка оставалась в квартире одна.

Меран старался понять ход его мыслей.

— Итак, двадцать восьмого февраля у вас истекал срок крупного платежа. Возможно, в прошлый раз, когда вы занимали у нее деньги, Леонтина Фаверж заявила, что больше не будет давать вам в долг. Допуская, что вы задумали убить ее, чтобы похитить деньги и ценные бумаги из китайской вазы…

— Я не убивал ее.

— Дайте мне закончить. Так вот. Если у вас возник такой план, какой смысл был вам приходить на улицу Манюэль после четырех часов и убивать двух человек вместо одного. Преступники, за исключением лиц определенной категории, лишь в крайнем случае нападают на детей.

Глаза Мерана затуманились. Казалось, он вот-вот расплачется.

— Тот, кто убил Леонтину Фаверж и девочку, либо не знал о существовании ребенка, либо был вынужден совершить преступление именно после четырех часов. Ведь если он знал о содержимом вазы и шкатулки с бумагами, значит, знал и о присутствии Сесили Перрен в квартире.

— Куда вы клоните?

— Закурите!

Меран повиновался, недоверчиво посматривая на Мегрэ, но в его взгляде уже не было прежней озлобленности.

— Ну-с, давайте продолжим. Убийца осведомлен, что вы должны прийти к шести часам на улицу Манюэль. Ему также известно — газеты об этом достаточно пишут, — что в большинстве случаев судебные медики могут с точностью от одного до двух часов определить время смерти.

— Никто не знал, что…

Голос Мерана также изменился. Взгляд его теперь избегал комиссара.

— Совершив преступление около пяти часов, убийца был почти уверен, что заподозрят вас. Он не мог предвидеть, что к вам в мастерскую придет к шести часам заказчик. Впрочем, учитель музыки официально свои показания не подтвердил, поскольку сомневался в дате.

— Никто не знал, что… — механически повторял Меран. Внезапно Мегрэ переменил тему разговора.

— Вы знакомы со своими соседями на бульваре Шаронн?

— Только здороваюсь с ними на лестнице.

— Они никогда не заходят к вам хотя бы выпить чашечку кофе, и вы не бываете у них? Вы ни с кем не поддерживаете более или менее приятельских отношений?

— Нет.

— Следовательно, соседям ничего не было известно о вашей тете?

— Теперь известно.

— Теперь, но не раньше. У вашей жены и у вас много друзей в Париже?

Меран отвечал неохотно, как бы опасаясь, что, уступив хоть в чем-либо, он не устоит и в остальном.

— А что от этого меняется?

— К кому вы ходили иногда обедать?

— Ни к кому.

— С кем проводили воскресенья?

— С женой.

— У вашей жены нет родственников в Париже. И у вас тоже, за исключением брата, но он чаще всего находится на юге, и вот уже два года, как вы порвали с ним отношения.

— Мы не ссорились.

— Однако перестали видеться. И Мегрэ снова переменил тему.

— Сколько ключей от вашей квартиры?

— Два. Жены и мой.

— Не случалось кому-нибудь из вас, уходя из дома, оставлять ключ у соседей или у консьержки?

Меран предпочел промолчать, понимая, что Мегрэ ничего не говорит зря, а он не способен догадаться, к какому выводу комиссар хочет прийти.

— Замок, как утверждают после тщательного осмотра эксперты, в тот день не был взломан. Однако, если убили не вы, то кто-то дважды побывал в вашей квартире. В первый раз — чтобы взять из шкафа в спальне синий костюм, и второй — чтобы снова повесить его на место, да так осторожно, чтобы вы ничего не заметили. Признаете такую возможность?

— Я ничего не признаю. Я только знаю, что моя жена…

— До того, как семь лет назад вы встретились с ней, вы вели уединенный образ жизни. Я не ошибаюсь?

— Работал целыми днями, а по вечерам читал, ходил иногда в кино.

— Она первая бросилась вам на шею?

— Нет.

— А другие мужчины, клиенты ресторана, где она работала официанткой, ухаживали за ней?

Меран сжал кулаки.

— Что из того?

— Сколько времени пришлось вам ее уговаривать, прежде чем она согласилась проводить с вами вечера?

— Три недели.

— Что вы делали в первый вечер?

— Пошли в кино, а потом ей захотелось потанцевать.

— Вы хорошо танцуете?

— Нет.

— Она не подсмеивалась над вами?

Он не ответил, все более теряясь от неожиданного оборота разговора.

— В тот вечер вы привели ее к себе домой?

— Нет.

— Почему?

— Потому что любил ее.

— Ну, а во второй раз?

— Мы снова пошли в кино.

— А потом?

— В гостиницу.

— Отчего не к вам?

— Я жил в глубине двора, в бедно обставленной комнате.

— Вы уже тогда собирались на ней жениться и боялись ее разочаровать?

— Мне сразу захотелось, чтобы она стала моей женой.

— Вам было известно, что у нее немало дружков?

— Это ее дело, она была свободна.

— Вы рассказывали ей о своем ремесле и о вашей мастерской? Тогда у вас была мастерская в предместье Сент-Антуан, не так ли?

— Понятно, я говорил ей обо всем.

— С тайной мыслью привлечь ее этим? Выйдя за вас замуж, она стала бы женой хозяина магазина.

Меран покраснел.

— Понимаете ли вы теперь, что, желая добиться ее согласия, вы даже решились сплутовать? У вас были долги?

— Нет.

— А сбережения?

— Нет.

— Жена говорила вам о своем желании стать хозяйкой ресторана?

— Не раз.

— А что вы ей отвечали?

— Может так и будет.

— Вы намеревались переменить профессию?

— Не в то время.

— Вы согласились на это позднее, через два гола после свадьбы, когда ваша жена вернулась к этому вопросу и рассказала вам об одном выгодном предложении.

Меран явно смутился, а Мегрэ сурово продолжал:

— Вы были ревнивы. Из ревности заставляли ее оставаться лома, а ей хотелось работать. Вы жили тогда в двухкомнатной квартире на улице Тюренна. Каждый вечер требовали отчета, как она провела лень. Вы в самом деле были убеждены, что она любит вас?

— Я в это верил.

— Ой ли? Не хитрите!

— Какая уж тут хитрость!

— Вы часто встречались с братом?

— Он жил тогда в Париже.

— Бывал он где-либо с вашей женой?

— Обычно мы проводили досуг втроем.

— А вдвоем им случалось куда-либо ходить?

— Иногда.

— Брат проживал в гостинице на улице Бреа, возле площади Герн? Ваша жена навещала его там?

Измученный Меран повысил голос.

— Нет.

— Был у вашей жены свитер, который обычно носят в горах, когда катаются на лыжах? Свитер из плотной белой шерсти ручной вязки, с вышитыми на нем черными и белыми оленями? Случалось ей надевать его для прогулок вместе с черными узкими брюками?

Нахмурив брови, Меран пристально вглядывался в лицо Мегрэ.

— Куда вы клоните?

— Отвечайте.

— Случалось, но редко. Мне не нравилось, когда она выходила на улицу в брюках.

— Вам часто попадались на парижских улицах женщины в брюках?

— Нет.

— Тогда прочтите это, Меран!

Мегрэ вытащил из дела лист с показаниями управляющей гостиницей на улице Бреа. Она не забыла своего жильца Альфреда Мерана, который не раз снимал на месяц комнату в ее заведении. И впоследствии, когда бывал в Париже, останавливался у нее на несколько дней. К нему ходило много женщин. Управляющая сразу узнала по предъявленной фотографии Жинетту Меран и даже припомнила, что видела ее в эксцентричном наряде… Следовало описание свитера и брюк.

— Давно ли заходила Жинетта Меран на улицу Бреа?

Ответ управляющей: — Менее года назад, во время короткого пребывания в Париже Альфреда Мерана».

— Это ложь! — возразил муж, отталкивая бумагу.

— Хотите прочесть все дело? В нем по крайней мере тридцать свидетельских показаний, и все от владельцев гостиниц, одного даже из Сент-Клу. У вашего брата был голубой автомобиль с поднимающимся верхом?

Лицо Мерана красноречиво отразило ответ.

— Ваш брат не был у нее единственным. На улице Гравилье, там, где бывают танцы, за вашей женой числилось десятка полтора любовников.

Грузный и насупившийся, Мегрэ набивал новую трубку. С нелегким сердцем он вел подобный разговор.

— Ложь! — снова раздраженно крикнул Меран.

— Она не просила вас взять ее в жены и никак этого не добивалась. Три недели она не решалась проводить с вами время. Может, не хотела мучить вас? Когда вы попросили, она пошла с вами в гостиницу, так как не придала этому значения. Вы прельщали ее легкой, приятной жизнью, обеспеченностью, доступом к определенному буржуазному сословию. Вы почти заверили ее, что осуществите ее мечту о маленьком кабачке. Из ревности не давали ей работать. Не ходили танцевать. Не любили кино.

— Каждую неделю холили.

— Остальное время она была обречена на одиночество. А по вечерам вы читали.

— Я всегда мечтал об образовании.

— А она мечтала о другом. Теперь начинаете соображать?

— Не верю я вам.

— И тем не менее, вы уверены, что никому не говорили о китайской вазе, и двадцать седьмого февраля не надевали синий костюм. Но ключи от квартиры на бульваре Шаронн были только у вас и у вашей жены.

Зазвонил телефон. Мегрэ снял трубку.

— Да, я. Говорил Барон:

— Она вышла около девяти, точнее, без четырех минут девять, и направилась к бульвару Вольтера.

— Как она одета?

— Без шляпы, платье в цветочек и коричневое шерстяное пальто.

— Дальше.

— Вошла в магазин дорожных товаров, купила дешевый чемодан. С чемоданом вернулась домой. В квартире, должно быть, душно, так как она открыла окно. Вижу, как она ходит взад и вперед, вероятно, укладывается.

Слушая Барона, Мегрэ смотрел на Мерана, который проявлял беспокойство, видно, подозревал, что речь идет о его жене.

— С ней ничего не случилось? — не выдержал он. Мегрэ отрицательно покачал головой.

— У консьержки есть телефон, — продолжал инспектор — Я вызвал такси, оно стоит в сотне метров, на случай, если дамочке оно потребуется.

— Прекрасно, держи меня в курсе. Одну минуту, — обратился Мегрэ к Мерзну.

Комиссар прошел в комнату инспекторов и сказал Жанвье:

— Бери полицейскую машину и быстрее кати на бульвар Шаронн. Кажется, Жинетта решила улизнуть, может, догадывается, что муж пришел сюда. Наверное, боится этого.

— А как он?

— Не желал бы быть в его шкуре.

Мегрэ предпочел бы заниматься другими делами.

— Вас просят к телефону, господин комиссар.

— Я поговорю отсюда.

Звонил прокурор при суде первой инстанции. На душе у него тоже было неспокойно.

— Ничего не произошло?

— Они вернулись к себе домой. Ночью, кажется, спали в разных комнатах. Меран ушел из лома очень рано и сейчас сидит у меня в кабинете.

— Что вы ему сказали? Он, конечно, не слышит вас?

— Я говорю из инспекторской. Он еще не может поверить мне и все отрицает. Бедняга лишь начинает сознавать, что придется взглянуть правде в лицо…

— Вы не опасаетесь, что он…

— Есть все основания думать, что, вернувшись, он не застанет жену дома, она как раз сейчас укладывает чемодан.

— Ну, а если он ее встретит?

— После полученной у меня моральной встряски Меран скорее будет обвинять себя, чем ее.

— Он не может покончить с собой?

— Не раньше, чем узнает всю правду.

— А вы надеетесь раскрыть ее?

Пожав плечами, Мегрэ ничего не ответил.

— Как только у вас будут новости…

— Я позвоню или заеду к вам, господин прокурор.

— Вы читали газеты?

Только заголовки.

Мегрэ повесил трубку. Жанвье уже уехал. Пожалуй, все же стоит задержать Мерана на некоторое время, чтобы он не застал жену в разгаре сборов в дорогу. Если он потом и встретит ее, большой беды не будет. Самый опасный момент минует. Вот почему, держа трубку в зубах, Мегрэ походил взад и вперед по комнате, затем прошелся вдоль длинного, плохо отапливаемого коридора.

Потом, взглянув на часы, вернулся в кабинет, где нашел Мерана более спокойным и сосредоточенным.

— Есть еще одна возможность, о которой вы не упомянули, — заметил тот. — По крайней мере, еще одно лицо должно было знать о тайне китайской вазы.

— Мать ребенка?

— Да. Жюльетта Перрен. Она часто навешала Леонтину Фаверж и Сесиль. Даже если старуха ничего не говорила ей о деньгах, девочка могла их увидеть.

— Вы думаете, я не учел этого?

— Почему же вы не вели поиски в этом направлении? Жюльетта Перрен работает в ночном кабаре, встречается с разными людьми.

Меран отчаянно цеплялся за эту версию, и Мегрэ не решался его разочаровать, но это было необходимо.

— Мы проверили все ее связи, но безрезультатно. К тому же имеется вещь, которую ни Жюльетта Перрен, ни ее случайные или постоянные любовники не могли достать без соучастника.

— Какая вещь?

— Синий костюм. Вы знаете мать ребенка?

— Нет.

— Вы никогда не встречались с ней на улице Манюэль?

— Нет. Я знал, что мать Сесили приводила посетителей в ресторан и пила там с ними, но видеть ее мне не случалось.

— Не забывайте все-таки, что убита была ее дочь.

И этот возможный выход оказался для Мерана закрытым. Но все же он продолжал сопротивляться, искать наугад, ощупью, упорно решив не признавать правду.

— Моя жена могла сдуру сболтнуть кому-нибудь.

— Кому же?

— Не знаю.

— И так же сдуру дать ключ от вашей квартиры, уходя в кино?

Их прервал телефон, на этот раз звонил запыхавшийся Жанвье.

— Я у консьержки, патрон. Наша особа уехала на такси с чемоданом и изрядно набитой коричневой сумкой. На всякий случай записал номер машины. Она принадлежит компании Левалуа, и разыскать ее не трудно. Барон едет за ней в другом такси. Мне дожидаться здесь?

— Да.

— Видно, и после его прихода мне оставаться тут?

— Так лучше.

— Поставлю машину у ворот кладбища, там неприметнее. Вы скоро его отпустите?

— Да.

Меран старался отгадать содержание их разговора, и от напряжения лицо его побагровело.

Он был на пределе от усталости и отчаяния, но все же стоял на своем и даже настойчиво улыбался.

— Они следят за моей женой? Мегрэ кивнул головой.

— Значит, и за мной будет слежка? Неопределенный жест комиссара.

— Поверьте, оружия у меня нет.

— Знаю.

— Я не намерен ни убивать, ни кончать с собой.

— И это знаю.

— Во всяком случае, не сейчас.

Меран нерешительно поднялся, и Мегрэ чувствовал, что он едва сдерживается, чтобы не разрыдаться, не закричать, не колотить кулаками об стену.

— Мужайтесь, голубчик!

Меран отвернулся и расслабленным шагом направился к дверям. Комиссар на мгновение положил ему руку на плечо и произнес без настойчивости:

— Заходите, когда вздумается.

Не поблагодарив и не обернувшись, Mepaн вышел. Дверь за ним захлопнулась.

На набережной его поджидал Барон, чтобы повести за ним наблюдение.

Глава шестая

В полдень, когда Мегрэ собирался домой завтракать, он получил первые сведения о Жинетте Меран.

Дюпе позвонил ему из бара на улице Дедамбр, в районе Монпарнаса, неподалеку от улицы Ла Гэтэ. Дюпе, превосходный инспектор, обладал единственным недостатком: он бубнил свои донесения монотонным голосом, причем нагромождал столько подробностей, что, казалось, ему никак не остановиться. В конце концов его начинали слушать вполуха.

— Хватит! Хватит! — хотелось сказать ему.

Но если на беду кто-либо прерывал Дюпе на полуслове, тот принимал такой удрученный вид, что прервавшего охватывало чувство раскаяния.

— Я возле бара под названием «Пиквик», патрон, в ста метрах от бульвара Монпарнас. Вот уже двенадцать минут, как она вышла из такси у отеля Конкарно. Вполне приличный отель с горячей и холодной водой, телефоном во всех номерах и ванной на каждом этаже. Она заняла 32-й номер и, видно, скоро уезжать не собирается, потому что торговалась о цене и комнату сняла на неделю. Если только не хитрит.

— Она знает, что за ней следят?

— Уверен. В такси она несколько раз оборачивалась. Когда уезжала с бульвара Шаронн, то показала шоферу визитную карточку, которую вытащила из сумочки. Мы почти одновременно доехали до бульвара Сен-Мишель, и я сквозь заднее стекло увидал, как она наклонилась к шоферу. Тот сразу свернул направо, в предместье Сен-Жермен, а потом минут десять кружил по улочкам Сен-Жермен-де-Пре. Она надеялась сбить меня с толку, когда же поняла, что ничего не выйдет, то дала ему новое распоряжение. Такси остановилось у дома на улице Мсье Ле-Пренс. Мегрэ слушал терпеливо, не прерывая.

— Она не отпустила машину и вошла в парадную. Немного погодя — и я вслед за ней. Я расспросил консьержку. Оказывается, Жинетта Меран пошла ни к кому другому, как метру Ламблену. Он живет на втором этаже. Она пробыла в доме минут двадцать. Когда вышла, мне показалось, что дамочка не в духе. Она велела шоферу отвезти ее сюда. Слежку продолжать?

— Да, пока тебя не сменят.

Жанвье наверняка был еще на бульваре Шаронн, где вместе с Бароном вел наблюдение за мужем.

Только ли для того, чтобы получить совет, Жинетта Меран побывала у адвоката? Мегрэ сомневался. Перед уходом из полиции он дал указание Люка и затем направился к автобусной остановке.

Семь месяцев назад, двадцать седьмого февраля у Меранов денег не было, раз они не смогли уплатить по векселю, который кредиторы должны были опротестовать на следующий день. Кроме того, у них находились неоплаченные счета в ближайших от их дома магазинах. У них вошло в привычку брать в долг.

Когда несколько дней назад следователь предложил Мерану пригласить адвоката, тот ответил, что платить ему нечем, и судом был назначен Пьер Люше.

На что же жила с тех пор Жинетта Меран? По сведениям полиции, проверявшей ее почту, никаких переводов она не получала и не расплачивалась чеками. Хотя расходы ее были невелики и вела она уединенный образ жизни, но все же ела и пила, а до процесса купила себе юбку и длинный жакет, в которых появилась на суде присяжных.

Можно ли было думать, что тайком от мужа она кое-что откладывала, экономя на хозяйственных расходах, как делают некоторые жены?

Во Дворце правосудия Ламблен сразу вцепился в нее. У адвоката был особый нюх> и он почувствовал, что дело неожиданно может принять сенсационный оборот, и тогда защита молодой женщины принесет ему громкую известность.

Возможно, Мегрэ ошибался, но он был убежден, что Жинетта Меран отправилась на улицу Мсье Ле-Пренс скорее за деньгами, чем за советами.

Такой человек, как Ламблен, должен был дать ей денег, но самую малую толику. Наверное, он велел ей не уезжать из Парижа и спокойно оставаться на месте до нового распоряжения.

Район Монпарнаса был избран не случайно: ни сам Меран, ни Жинетта там никогда не жили и не бывали, потому представлялось маловероятным, чтобы муж стал ее там разыскивать.

Комиссар снова очутился в уютной и тихой обстановке своей квартиры, где позавтракал в обществе супруги, а когда он в два часа вернулся на набережную, то ему позвонил Жанвье и сообщил, что Меран из дома не ухолил и там все спокойно.

Мегрэ пришлось пойти к начальнику уголовной полиции, чтоб посовещаться по поводу неприятного дела, связанного с политикой. И только в четыре часа снова позвонил Жанвье.

— Он зашевелился, шеф. Не знаю, что произойдет, но можно ждать новостей. Он вышел из дому без четверти три с большим пакетом. Пакет по виду тяжелый, но такси Меран не взял. Правда, идти ему было недалеко. Он зашел к старьевщику и пробыл там довольно долго, все торговался с ним.

— Он заметил тебя?

— Наверное. Тут спрятаться негде, на улице почти ни души. Он продал часы, патефон, пластинки, кипу книг. Потом возвратился домой и снова вышел с огромным узлом, завернутым в простыню. Он вернулся в ту же лавку и продал одежду, белье, посуду и медные подсвечники. Сейчас он у себя, но полагаю — ненадолго. И впрямь, Жанвье позвонил через пять минут.

— Он вышел и направился в предместье Сент-Антуан, к рамочному мастеру. Они долго разговаривали, а потом мастер отвез Мерана на своем грузовичке на улицу Рокет, к известной вам мастерской. Вдвоем они одну за другой рассматривали рамы. Мастер из предместья Сент-Антуан погрузил их на грузовичок и отдал Мерану деньги. Да, забыл сказать вам, что теперь Меран побрился. Не знаю, что он теперь делает в мастерской, но на всякий случай машина у меня поблизости.

В шесть вечера Жанвье в последний раз позвонил Мегрэ уже с Лионского вокзала.

— Он уезжает через двенадцать минут. Взял билет второго класса до Тулона. В руках у него маленький чемоданчик. Сейчас пьет коньяк в баре. Мне видать через стекло кабины.

— Он на тебя смотрит?

— Да.

— Какой у него вид?

— Вид человека, ничем не интересующегося, кроме идеи, которая засела у него в голове.

— Проверь, уедет ли он этим поездом, и возвращайся.

Поезд останавливался только в Дижоне, Лионе, Авиньоне и Марселе. Мегрэ соединился по телефону с полицейскими комиссарами при вокзале каждого из этих городов, дал им описание Мерана и указал номер его вагона. Потом он вызвал оперативную бригаду в Тулоне.

Возглавляющий ее комиссар по фамилии Блан был примерно тех же лет, что и Мегрэ. Они хорошо знали друг друга. Прежде чем перейти на службу в Сюртэ, Блан работал на набережной Орфевр.

— Говорит Мегрэ. Послушайте, старина, вы сейчас не слишком заняты? Я постараюсь, чтоб прокуратура вам завтра выслала соответствующую бумагу, но лучше, не откладывая, ввести вас в курс дела. В котором часу поезд, вышедший из Парижа в 6 часов 17 минут, прибывает в Тулон?

— В восемь тридцать две.

— Прекрасно. В вагоне номер десять, если только в пути он не переменит места, находится некий Меран.

— Читал газеты.

— Мне хотелось бы, чтобы сразу по прибытии он был взят под наблюдение.

— Это не трудно. А он знает город?

— Думаю, он никогда не бывал на юге, но, возможно, я ошибаюсь. У Мерана есть брат Альфред.

— Знаю такого. Несколько раз приходилось им заниматься.

— Он сейчас в Тулоне?

— Смогу сказать через час или два. Позвонить вам?

— Пожалуйста, но ко мне домой.

Мегрэ дал номер телефона на бульваре Ришар-Ленуар.

— Что вам сейчас известно об образе жизни Альфреда Мерана?

— Чаще всего он проживает в пансионе «Эвкалипты», это довольно далеко за городом, н» холме между Фароном и Ла-Вадлетт.

— Что это за пансион? Какая у него слава?

— Такая, что мы глаз с него не спускаем. На побережье между Марселем и Ментоной таких заведений хоть пруд пруди. Хозяин его, некий Лиска, по прозвищу Фредо, долгое время был барменом на Монмартре, улица Луэ. Он женился на красивой потаскушке, бывшей танцовщице в стриптизе, и они вдвоем купили «Эвкалипты». Фредо хозяйничает на кухне и, говорят, чудесно стряпает. Дом стоит в стороне от шоссе, в конце дороги, упирающейся в тупик. Летом посетители едят пол деревьями на свежем воздухе. Самые почтенные люди Тулона — врачи, коммерсанты, судейские чиновники — время от времени обедают там. Но настоящая клиентура Фрело — всякие темные личности, что живут на побережье и периодически наведываются в Париж. Бывают и проститутки, выезжающие на лоно природы. Теперь представляете себе?

— Да.

— Два постоянных клиента чуть ни весь год околачиваются там — Фалькони и Скапуччи. Оба с серьезными судимостями в прошлом. Их часто встречали в районе площади Пигаль. Это закадычные дружки Альфреда Мерана. Они и Фредо для виду занимаются установкой игральных автоматов в окрестных барах, а также поставляют туда девиц, отнюдь не отличающихся скромностью. Привозят красоток отовсюду. Они располагают разными машинами и часто их меняют. С некоторых пор я подозреваю, что они сбывают краденые автомобили в Италию и перекрашивают их в Париже или его предместье. У меня пока еще нет доказательств, но мои люди занимаются этим.

— Есть основания предполагать, что Гастон Меран попытается встретиться с братом, — сказал Мегрэ.

— Если он обратится по условленному адресу, то без труда найдет его, если только братец не смылся.

— В случае, если мои Меран купит оружие или попытается раздобыть его, я просил бы немедленно меня предупредить.

— Понятно, Мегрэ. Сделаем все возможное. Какая там у вас на севере погода?

— Пасмурно и холодно.

— А у нас солнечно. Кстати, я чуть не забыл еще про одного типа. Среди посетителей Фредо сейчас находится некто Кюбик.

Мегрэ арестовал его лет двенадцать назад за ограбление ювелирного магазина на бульваре Сен-Мартен.

— Вполне возможно, что он — один из воров, укравших в прошлом месяце драгоценности на аллее Альберта I в Ницце.

Эту среду Мегрэ прекрасно знал, и он даже немного позавидовал Блану. Как и его коллеги, комиссар предпочитал иметь дело с профессионалами. Там всегда знаешь, на каком месте разыграется партия, и для нее существовали свои правила игры.

Какие же дела были у забившегося в углу купе Гастона Мерана с подобными людьми?

Некоторое время Мегрэ советовался с Люка, потом поручил ему организовать надзор за улицей Деламбр и назначить наблюдателей, которые будут сменять там друг друга.

Послеполуденное время Жинетта Меран провела в своем номере — видимо, спала.

Действительно, как указывалось в объявлении, в каждом номере был телефон, но соединение происходило через коммутатор.

По словам хозяина, уроженца из Оверни, Жинетта не пользовалась телефоном, а также было установлено, что разговор с Югом из отеля не заказывался. Тем не менее, специальному технику поручили подключить ее телефон для постоянного прослушивания.

Жинетта долго ничем себя не выдавала. Либо она была исключительно ловка, либо после преступления на улице Манюэль ни разу не попыталась встретиться с человеком, которого в течение ряда лет и, в частности, еще 26 февраля сопровождала на улицу Виктор-Массэ.

Можно было подумать, что этот человек внезапно перестал существовать. Ведь и он со своей стороны не стремился к общению с ней.

Полиция учла возможность заранее оговоренных сигналов. Вот почему тщательно осматривали окна на бульваре Шаронн, положение штор, которыми могли подавать знаки, следили за освещением, наблюдали за людьми, проходившими по тротуару напротив дома.

Известный по описанию мужчина также не появлялся в суде присяжных или поблизости от Дворца правосудия.

Все это было настолько необычно, что даже на Мегрэ произвело впечатление.

Наконец Жинетта Меран вышла из отеля, разыскала в этом незнакомом районе недорогой ресторан, поела одна за столиком, просматривая журнал. Потом, купив на углу бульвара Монпарнас несколько дешевых романов, вернулась к себе в номер, где лампа горела далеко за полночь.

А Гастон Меран по-прежнему ехал на Юг. В Дижоне, а затем в Лионе инспектор, пройдя по вагону, убедился, что он сидит на прежнем месте и сообщил об этом на бульвар Ришар-Ленуар, где Мегрэ, протянув в темноте руку, снял трубку.

Начинался новый день.

Миновав Монтелимар, Меран увидел природу Прованса и, наверно, прильнув лицом к стеклу, рассматривал новый для него освещенный солнцем пейзаж, мелькавший за окном.

Марсель… Мегрэ брился, когда ему позвонили с вокзала Сен-Шарль.

— Меран в поезде.

Значит, он не хитрил, он действительно едет в Тулон.

В Париже стояла пасмурная погода, и в автобусе лица пассажиров были мрачные или недовольные. На столе Мегрэ ждала кипа административных бумаг.

Один из инспекторов — Мегрэ не знал, кто именно, — звонил из бара на улице Леламбр.

— Она спит. Шторы задернуты. И она не просила еще принести ей завтрак.

Поезд прибыл в Тулон. Гастон Меран с чемоданчиком в руке растерянно бродил по площади. Сыщик не отставал от него ни на шаг. Наконец Меран вошел в «Отель для путешественников» и выбрал самый дешевый номер.

Вскоре можно было убедиться, что город ему незнаком. Он сразу же запутался в улицах и не без труда добрался до Страсбургского бульвара, где зашел в пивной бар. Там он заказал не коньяк, а кофе, долго расспрашивал официанта, который не смог дать ему нужную справку.

В полдень Меран еще не нашел того, что искал. И как это ни смешно, но именно комиссар Блан выказывал нетерпение.

— Мне хотелось самому взглянуть на вашего подопечного, — сказал он, позвонив Мегрэ. — Я обнаружил его в баре на Кронштадской набережной. Должно быть, он мало спал в поезде. У него вид смертельно уставшего человека, но он ни за что не отступит от своей навязчивой идеи. Поиски ему не удаются. Он побывал уже более чем в дюжине кафе и баров и каждый раз заказывает там минеральную волу. Он так смахивает на попрошайку, что все на него смотрят косо. Везде он задает один и тот же вопрос: «Не знаете ли вы Альфреда Мерана?» Бармены и официанты, особенно те, кто знает его брата, не доверяют ему. Некоторые отвечают неопределенным жестом, а другие спрашивают: «А чем он занимается?» — «Не знаю. Он живет в Тулоне». Инспектор, который холит за ним, начинает ему сочувствовать. И даже испытывает желание навести беднягу на след. Так Меран может проискать довольно долго и разориться на минеральной воле.

Мегрэ достаточно знал Тулон, чтобы представить себе не менее двух или трех мест, где Меран мог бы получить справку о брате. В конце концов он добрался до подходящего района. Если Меран и дальше углубится в маленькие улицы, примыкающие к Кронштадской набережной, или случайно забредет в Мурийон, то раздобудет, в конце концов, сведения, которые с таким упорством разыскивает.

На улице Деламбр Жинетта Меран раздвинула шторы, заказала кофе с рогаликами и снова улеглась в кровать с книгой. Она не пыталась узнать, что стало с ее мужем и продолжает ли полиция следить за ней.

Сдадут ли наконец у нее нервы?

Адвокат тоже ничего не предпринимал и занимался текущими делами.

У Мегрэ возникло одно предположение, он зашел в комнату инспекторов и спросил Люка:

— В котором часу она вчера вечером была у адвоката?

— Около одиннадцати, если мне не изменяет память. Могу посмотреть в донесении.

— Не стоит. Во всяком случае еще не поздно было поместить объявление в вечерних газетах. Покопайся в различных объявлениях. Раздобудь вчерашние газеты, а также все сегодняшние, утренние и вечерние.

Адвокат Ламблен не слыл слишком щепетильным человеком. Если бы Жинетта Меран попросила его дать объявление в газету, вряд ли бы он ей отказал.

Если предположение Мегрэ подтвердится, тем самым будет доказано, что Жинетте неизвестен теперешний адрес ее бывшего любовника. Если же она его знает, и он с марта месяца никуда не отлучался, не позвонил ли Ламблен ему по телефону вместо Жинетты. Да разве не могла она и сама это сделать в течение двадцати минут, проведенных в кабинете адвоката?

Еще весной, в начале расследования, одна мелочь поразила комиссара. Связь молодой женщины с мужчиной, описанным Николя Кажу, длилась долгие месяцы. В течение всей зимы они встречались раз в неделю, что указывало на пребывание любовника в Париже.

И тем не менее они встречались только в меблированных комнатах.

Следовало ли предполагать, что по той или иной причине неизвестный не мог принимать свою любовницу у себя? Был ли он женат или жил не один, — ответа Мегрэ не нашел.

— На всякий случай, — сказал он Люка, — попытайся узнать, не звонили ли вчера от Ламблена в Тулон.

Оставалось только ждать.

Тем временем в Тулоне Гастон Меран продолжал поиски, и в половине пятого в маленьком кафе, перед которым играли в шары, он все же получил желаемые сведения.

Официант указал ему на холм и пустился в пространные объяснения.

Мегрэ уже знал, что брат Мерана Альфред находится в Тулоне и более недели не выходит из отеля «Эвкалипты».

Он спросил комиссара Блана:

— Есть среди ваших инспекторов парень, не известный еще этим типам?

— Мои люди не долго остаются неизвестными, но как раз сейчас у меня есть один парень, приехавший три дня назад. Он прибыл из Бреста и должен серьезно заняться военным портом. Его, конечно, еще не засекли.

— Пошлите его в «Эвкалипты».

— Понятно. Он будет там раньше Мерана, так как тот, то ли из экономии, то ли не представляя себе расстояния, отправился пешком. Можно надеяться, что он немало поплутает среди дорог, ведущих к холму.

Мегрэ жалел, что не мог быть на месте Блана. Несмотря на быстроту и точность получаемых им донесений, это были все-таки сведения из вторых рук.

В тот день ему также не терпелось пойти на улицу Деламбр и побеседовать с Жинеттой Меран.

Он почувствовал без особой на то причины, что начинает лучше разбираться в ней. Возможно, теперь он найдет такие вопросы, на которые она вынуждена будет ответить.

Если Меран не колеблясь направился в Тулон, у него должны были быть свои причины.

В период расследования полиции ничего не удалось вытянуть из брата, но это не значило, что у него нечего было разузнать.

Гастон Меран, как известно, не был вооружен, и потому Мегрэ оставалось только выжидать.

Он вернулся домой в ворчливом настроении. Мадам Мегрэ не решилась его расспрашивать. Пообедав, он в халате и домашних туфлях погрузился в чтение газет, затем включил радио, поискал не слишком громкую передачу и, не найдя ее, с удовлетворенным вздохом выключил приемник.

В девять вечера его по телефону вызвал Тулон. Это был не Блан, присутствовавший на каком-то банкете, а молодой инспектор из Бреста, по имени Ле Гоенек, которого комиссар оперативг ной бригады послал в «Эвкалипты».

— Я звоню с вокзала.

— Где Гастон Меран?

— В зале ожидания. Он уедет ночным поездом через полтора часа. В гостинице он рассчитался.

— Он был в «Эвкалиптах»?

— Да.

— Встретился с братом?

— Да. Когда он пришел около шести часов, мужчины и хозяйка играли в карты. Там были Кюбик, Фалькони и Альфред Меран, все трое тепленькие. Придя раньше Гастона, я спросил, можно ли здесь пообедать и заночевать. Хозяин вышел из кухни и, оглядев меня, сказал, что можно. При мне был вещевой мешок, я объяснил, что двигаюсь вдоль Лазурного берега с помощью автостопа и ищу работу.

— Они поверили?

— Не знаю. В ожидании обеда я уселся в углу, заказал белого вина и стал читать. По временам они поглядывали на меня, но вряд ли что-либо заподозрили. Гастон Меран явился спустя четверть часа. Уже стемнело, когда отворилась стеклянная дверь, ведущая в сад. Он остановился на пороге и смотрел вокруг себя, щуря круглые, как у совы, глаза.

— Как повел себя брат?

— Он недовольно взглянул на прибывшего, поднялся, бросил карты на стол и подошел к нему. «Зачем тебя принесло сюда? Кто тебе проболтался?» Остальные притворились, что не слушают. «Мне надо переговорить с тобой, — сказал Гастон Меран и поторопился добавить: — Не бойся. Посчитаться мне надо, но не с тобой». — «Пойдем», — бросил ему брат, направляясь к лестнице, ведущей в номера. Я не смог пойти за ними. Сидевшие за столом насторожились, замолчали и стали по-иному поглядывать в мою сторону. Верно, установили связь между моим приходом и появлением Мерана. Итак, я продолжал прихлебывать вино и читать. Ломик, хоть и выкрашен заново, старый, плохо сколоченный, и слышен в нем любой звук. Братья заперлись в комнате на втором этаже, и вначале голос Альфреда Мерана звучал громко и резко. Слов нельзя было различить, но ясно было, что он злился. Потом заговорил второй, парижанин, более глухим голосом. Это продолжалось долго, без перерыва, будто он рассказывал заранее приготовленную историю. Подмигнув присутствующим, хозяйка принесла мне прибор, наверно, чтоб отвлечь внимание. Потом игроки заказали аперитив, а Кюбик пошел к Фредо на кухню, и больше я его не видел. Думаю, из предосторожности дал стрекача, потому как я услышал шум мотора.

— Вам хоть что-либо известно о том, что произошло наверху?

— Лишь то, что они пробыли там полтора часа. Под конец, видно, парижанин, Гастон Меран, взял верх, так как брат говорил теперь тихо. Я кончил обед, когда они спустились. Альфред Меран казался мрачным, будто все обернулось не так, как он хотел, в то время как другой выглядел куда веселее, чем когда пришел. «Выпьешь стаканчик?» — предложил Альфред. «Нет, спасибо». — «Уже уходишь?» — «Ла». Оба, нахмурившись, смотрели на меня. «Я провожу тебя до города на машине». — «Не стоит». — «Может, вызвать такси?» — «Не надо, спасибо». Они говорили, почти не разжимая губ, и чувствовалось, что слова должны были лишь заполнить паузы. Гастон Меран вышел. Брат закрыл за ним дверь, собрался что-то сказать хозяйке и Фалькони, но, взглянув на меня, сдержался. Я не знал, что делать. Позвонить шефу и спросить — не посмел. Решил, что лучше не упускать Гастона Мерана. Вот почему я вышел за ним, не захватив с собой вещевой мешок, словно хотел подышать после обеда воздухом. Я вскоре догнал нашего героя, он шел ровным шагом по дороге, спускающейся к городу. Он остановился перекусить на бульваре Республики, потом отправился на вокзал узнать расписание поездов, а оттуда — в «Отель для путешественников», где заплатил за номер и забрал чемоданчик. Теперь Меран ждет, он не читает газет, только смотрит перед собой, полузакрыв глаза. Вид у него не очень-то бодрый, но, кажется, он все-таки доволен собой.

— Дождитесь, пока он сядет в поезд, и сообщите мне номер вагона.

— Слушаюсь. Завтра утром передам донесение комиссару. Инспектор Ле Гоенек хотел повесить трубку, но Мегрэ поспешил добавить:

— Я хотел бы, чтобы проверили, не смылся ли Альфред Меран из «Эвкалиптов»?

— Вернуться туда? А вы не думаете, что я уже погорел?

— Пусть кто-либо из ваших последит за домом. Надо их телефон подключить для прослушивания. Если по междугородной закажут Париж, любой номер, сообщите мне немедленно.

Теперь привычная процедура разворачивалась в обратном направлении.

Марсель, Авиньон, Лион, Дижон были предупреждены. Гастону Мерзну позволили путешествовать, как взрослому, самостоятельно, но в некотором роде его передавали из рук в руки.

Он должен был приехать в Париж в половине двенадцатого дня.

Мегрэ лег спать и проснулся, когда жена принесла ему чашку кофе, с ощущением, что не выспался. Небо наконец очистилось, и напротив, над крышами домов, показалось солнце. По улице люди шли более бодрым шагом.

— Придешь завтракать?

— Вряд ли. Позвоню тебе до двенадцати.

Жинетта Меран не отлучалась с улицы Деламбр. Большую часть дня она проводила в постели, спускалась вниз только поесть да пополнить запас романов и модных журналов.

— Ничего нового, Мегрэ? — тревожился прокурор.

— Пока ничего определенного, но я не удивлюсь, если скоро новости появятся.

— Что делает Меран?

— Он в поезде.

— В каком?

— В тулонском. Он возвращается, ездил повидать брата.

— Что между ними произошло?

— Они долго беседовали, сначала, кажется, бурно, потом спокойнее. Брат недоволен, а Гастон Меран, наоборот, производит впечатление человека, который наконец знает, что ему делать.

Что мог Мегрэ еще сказать? У него не было никаких точных данных для прокуратуры. Два дня он блуждал, как в тумане, но, как и у Гастона Мерана, у него возникло ощущение, что что-то проясняется.

Мегрэ хотелось сразу поехать на вокзал и самому дождаться Мерана. Нельзя. Лучше ему оставаться в полиции, в центре операции. Не рисковал ли он, следуя за Мераном по улицам, все испортить?

Комиссар выбрал Лапуэнта, зная, что доставит ему удовольствие, потом вызвал другого инспектора, Неве, который еще не занимался этим делом. Десять лет Неве прослужил инспектором уличного порядка и специализировался на ловле карманников. Лапуэнт отправился на вокзал, не зная, что Неве, получив точные распоряжения от Мегрэ, последует за ним.

Глава седьмая

Годами Гастон Меран, бледный, рыжеволосый, голубоглазый, кроткий как ягненок, был робким и в то же время упорным человеком, который стремился среди трех миллионов жителей Парижа создать себе свое маленькое счастье сообразно своим возможностям. Он старательнейше изучил свое тонкое ремесло, требующее вкуса и усердия, и можно предположить, что в тот день, когда открыл собственную мастерскую, — пусть даже на задворках, — он почувствовал удовлетворение, словно преодолел самое трудное препятствие.

Робость, осторожность или боязнь обмана долгое время заставляли его избегать женщин.

На одном из допросов он признался Мегрэ, что до встречи с Жинеттой довольствовался немного краткими связями. Они казались ему постыдными, за исключением близости с женщиной значительно старше его, когда ему было около восемнадцати лет, и тоже продолжавшейся лишь несколько недель.

В тот день, когда багровый от смущения он решился просить Жинетту выйти за него замуж, ему перевалило за тридцать, и судьбе было угодно, чтобы его избранницей оказалась потаскушка. Он с нетерпением ждал будущего ребенка, а через несколько месяцев жена призналась ему, что детей у нее быть не может.

Меран не возмутился. Он примирился, как примирился и с тем, что Жинетта далека от той спутницы жизни, о которой он мечтал.

Несмотря ни на что, они были супругами. Он больше не испытывал одиночества, даже если не всегда в окне горел свет, когда он возвращался вечером домой, даже если часто ему приходилось самому стряпать, а после ужина им нечего было сказать друг другу.

Ее мечтой было жить среди людской толчеи, она хотела стать хозяйкой ресторана, и он уступил ей, будучи уверенным, что эта попытка кончится крахом.

В дальнейшем, ничем не выказывая огорчения, он вернулся в мастерскую, к своим рамкам и был вынужден время от времени просить помощи у тетки.

За голы семейной жизни, как и в течение тех лет, которые ей предшествовали, в нем не проявилось ни озлобленности, ни вспыльчивости.

Он тихо и упрямо шел своим путем, склоняя, когда это требовалось, свою большую рыжую голову, и поднимал ее, как только судьба казалась ему помилостивее.

В общем, он воздвиг крохотный мирок вокруг своей любви и цеплялся за нее изо всех сил.

Не этим ли объяснялась внезапная ненависть, от которой посуровели его глаза, когда Мегрэ, давая показания в суде присяжных, выставил Жинетту в ином свете, чем она представлялась Мерану.

Оправданный помимо своей воли, в связи с подозрениями, которые теперь ложились на его жену, он тем не менее вместе с ней покинул Дворец правосудия, и они, хотя и не под руку, все-таки вместе вернулись в свою квартиру на бульваре Шаронн.

Однако он не лег спать с ней. Два или три раза жена приходила за ним, может быть, пыталась соблазнить его, но все же ей пришлось спать в одиночестве, а он большую часть ночи просидел в столовой. В те часы он еще сопротивлялся, упорно продолжая сомневаться. Возможно, он был еще способен поверить ей. Но надолго ли? Могла ли возобновиться их прежняя жизнь? Не пришлось ли бы ему долго мучиться всякими предположениями, прежде чем окончательно переломить себя?

Один, небритый, он отправился посмотреть на фасад отеля и для храбрости хватил три рюмки коньяку. Он долго колебался, прежде чем вступил под леденящие своды здания на набережной Орфевр.

И был ли Мегрэ неправ, когда говорил с ним так резко, до отказа спуская пружину, которая все равно рано или поздно распрямилась бы?

Даже если бы комиссар и не хотел этого, поступить иначе он не мог. Да, Меран оправдан, Меран невиновен, но где-то на свободе разгуливает человек, который перерезал горло Леонтине Фаверж и затем задушил четырехлетнюю девочку, убийца, который обладал достаточным хладнокровием и коварством, чтобы отправить вместо себя другого человека на скамью подсудимых, и который в этом чуть было не преуспел.

Мегрэ произвел срочную операцию, раскрыв Мерану глаза и заставив его посмотреть в лицо правде. И после этого из его кабинета вышел совсем другой человек, человек, для которого теперь ничто не имело значения, кроме всецело завладевшей им идеи.

Он шел прямо, не сворачивая, не ощущая ни голода, ни усталости, пересаживался из одного поезда в другой, не в силах остановиться, пока не доберется до цели.

Подозревал ли он, что комиссар установил над ним постоянный надзор, что его ожидают на вокзалах и кто-то неизменно следует за ним, может быть, для того, чтобы помешать в решающий момент?

Казалось, он не был этим озабочен, уверенный, что все ухищрения полиции бессильны против его воли.

Телефонные звонки следовали один за другим, донесения за донесениями. Напрасно Люка просмотрел уйму объявлений. Пост прослушивания, следящий за телефонными разговорами Жинетты Меран, по-прежнему не покидавшей номер на улице Деламбр, ничего не установил. Адвокат Ламблен не звонил на Юг и не вызывал какой-либо другой номер через междугородную.

В Тулоне Альфред Меран не уехал из «Эвкалиптов» и тоже никому не звонил. Все очутились как бы в безвоздушном пространстве, в центре которого находился молчаливый человек, действующий, как во сне.

В 11 часов 40 минут Лапуэнт позвонил с Лионского вокзала:

— Он только что приехал, патрон. Ест в буфете сэндвичи, чемоданчик при нем. Это вы послали Неве на вокзал?

— Я. А что?

— Да я подумал, не хотите ли вы, чтоб он сменил меня. Неве тоже в буфете, рядом с Мераном.

— Не обращай на него внимания. Делай свое!

Четверть часа спустя позвонил инспектор Неве и в свою очередь доложил:

— Готово, патрон. Я столкнулся с ним при выходе. Он ничего не заметил. Он вооружен. Большой автоматический пистолет в правом кармане пиджака, должно быть, «Смит-Вессон». Под плащом не очень заметен.

— Он ушел с вокзала?

— Да. Сел в автобус, вслед за ним — Лапуэнт. Я сам видел.

— Возвращайся.

Меран не заходил ни в одну оружейную лавку. Стало быть, пистолет он раздобыл не иначе как в Тулоне у брата.

Что же в самом деле произошло между этими людьми на втором этаже странного пансиона, служившего местом встреч всяким подонкам?

Теперь Гастон Меран знал, что и брат состоял в близких отношениях с Жинеттой, и однако не для того, чтоб требовать от него объяснений, он отправился в Тулон.

Не надеялся ли он собрать там сведения о чернявом, низкорослом мужчине, который несколько раз в неделю сопровождал его жену на улицу Виктор-Массэ. Была ли у него причина полагать, что его брат знает об этом? И нашел ли, наконец, Меран то, что искал какой-нибудь след, имя, в общем, все то, что полиция со своей стороны тщетно пыталась обнаружить в течение нескольких месяцев.

Возможно и вполне вероятно, поскольку Меран потребовал от брата оружие. Если Альфред Меран заговорил, то во всяком случае не из родственных чувств. Может, он испугался? Грозил ли ему Гастон каким-нибудь разоблачением или тем, что в один прекрасный день расправится с ним?

Мегрэ заказал Тулон и не без труда дозвонился до комиссара Блана.

— Это снова я, дружище! Извините, что взвалил на вас работу. Альфред Меран может очень скоро понадобиться. Нельзя, чтобы именно в этот момент его не оказалось на месте. Я не удивился бы, если бы ему вдруг захотелось путешествовать. Не могли бы вы вызвать его к себе пол каким-либо более или менее благовидным предлогом и задержать на несколько часов.

— Договорились. Это не сложно. К таким людям вопросы у нас всегда найдутся.

— Спасибо. Постарайтесь узнать, был ли у него пистолет довольно крупного калибра и у него ли он сейчас.

— Понятно. Ничего нового?

— Пока нет.

Мегрэ чуть было не добавил, что ждать осталось недолго Он предупредил жену, что не прилет завтракать, и, не желая уходить из кабинета, велел принести бутерброды из пивной Дофин.

Комиссар по-прежнему сожалел, что не может сам следить за Гастоном Мераном. Он курил трубки одну за другой, поминутно поглядывая на телефон. Светило солнце, и желтеющая листва деревьев придавала набережной Сены веселый вид.

— Это вы, патрон? Я тороплюсь. Звоню с Восточного вокзала. Он сдал чемоданчик в камеру хранения и взял билет до Шелла.

— Департамент Сена и Марна?

— Да. Пассажирский отходит через несколько минут. Ведь я должен ехать с ним?

— Еще бы, черт побери!

— Никаких особых указаний?

Что имел в виду Лапуэнт? Заподозрил ли он, для чего находился на Лионском вокзале Неве? Комиссар буркнул:

— Ничего особенного. Действуй по обстоятельствам.

Мегрэ представлял себе Шелл, расположенный в двадцати километрах от Парижа, на берегу канала и Марны. Комиссар вспомнил большой завод каустической соды, перед которым всегда стояли груженые баржи, а однажды, когда он был в том районе воскресным утром, то заметил целую флотилию гичек.

За сутки температура воздуха повысилась, но ответственный за отопление здания уголовной полиции не изменил тепловой режим котельной, и в кабинете можно было задохнуться от жары.

Стоя перед окном и рассеянно поглядывая на Сену, Мегрэ жевал бутерброд. Иногда он отпивал глоток пива и вопросительно поглядывал на телефон.

Поезд, останавливающийся на всех станциях, дойдет до Шелла не менее чем за полчаса, если не за час.

Первым позвонил инспектор, дежуривший на улице Деламбр.

— Все по-прежнему, патрон. Она только что вышла и завтракает, словно по привычке, в том же ресторане, за тем же столиком.

Насколько можно было проследить, она упорно воздерживается от встреч со своим возлюбленным.

Может, он уже в феврале, до двойного убийства на улице Манюэль, дал ей соответствующие распоряжения? А не боялась ли она его? Кому из них двоих пришла мысль о телефонном звонке, который повлек обвинение Гастона Мерана?

Вначале он был вне подозрения, ведь Меран сам сразу явился в полицию и заявил, что он племянник Леонтины Фаверж, о смерти которой узнал из газет.

Не имелось никаких оснований делать обыск у него на дому.

Однако кому-то не терпелось. Кто-то явно торопился, чтоб расследование пошло по намеченному им направлению.

Прошло три или четыре дня до анонимного Телефонного звонка, сообщившего, что в шкафу на бульваре Шаррон висит синий костюм со следами крови.

Лапуэнт все еще не давал о себе знать.

Позвонили из Тулона.

— Он в кабинете моих инспекторов. Ему залают пустячные вопросы и задержат до нового распоряжения. Предлог всегда найдется. Комнату Альфреда Мерана обыскали, но оружия в ней не обнаружили. Однако мои ребята утверждают, что он обычно носил пистолет и имел за это два привода.

— А помимо этого он привлекался к суду?

— Ничего серьезного, если не считать обвинения в сводничестве. Хитер он очень.

— Спасибо. До скорого. Я вынужден прервать разговор, с минуты на минуту жду важный звонок.

Мегрэ заглянул в соседний кабинет, куда недавно вернулся Жанвье.

— Готовься к выезду и проверь, есть ли во дворе свободная машина.

Мегрэ начал упрекать себя за то, что не все сказал Лапуэнту. Внезапно он вспомнил фильм о Малайском архипелаге. В нем показывали туземца, впавшего вдруг в состояние амока, то есть охваченного священной яростью. С расширенными зрачками, с кинжалом в руке, он шел напролом, убивая каждого встречного.

Гастон Меран — не малаец и не в состоянии амока. Тем не менее, разве более суток не действовал он под властью навязчивой идеи и не может ли избавиться от всякого, кто преградой встанет на его пути.

Наконец-то зазвонил телефон. Мегрэ бросился к аппарату.

— Это ты, ЛаПуэнт?

— Я.

— Из Шелла?

— Подальше. Точно не знаю, где нахожусь. Между каналом и Марной, примерно в двух километрах от Шелла. Но я не уверен, шли мы запутанным путем.

— Мерзну дорога известна?

— Он никого не расспрашивал, очевидно, ему дали точное описание места. Иногда он останавливался, разглядывал перекрестки и в конце концов свернул на проселочную дорогу вдоль берега реки. На пересечении этой новой дороги и старой, по которой лошади тащили барки и баркасы — теперь это только тропка, — есть харчевня. Из нее я вам и звоню. Хозяйка предупредила, что зимой она на посетителей не стряпает и комнат не сдает. Муж ее — паромщик. Меран прошел мимо дома, не останавливаясь. В двухстах метрах по течению видна полуразрушенная лачуга, кругом нее на свободе бродят гуси и утки.

— Меран пошел туда?

— В дом не заходил. Он что-то спросил у старухи, и она указала ему на реку.

— А где он сейчас?

— Стоит на берегу, прислонясь к дереву. Старухе за восемьдесят. Ее прозвали Гусиной матушкой. Хозяйка утверждает, что она полоумная. Зовут старуху Жозефина Мийар. Муж ее давно помер. С той поры она носит все то же черное платье, и в округе говорят, что и на ночь она его не снимает. Когда ей что-либо понадобится, она идет в субботу на рынок и продает гуся или утку.

— У нее были дети?

— Если и были, то так давно, что хозяйка не помнит о них. По ее словам, это было еще до нее.

— У тебя все?

— Нет. У старухи живет мужчина.

— Постоянно?

— Последние месяцы — да. Ло этого случалось, что он исчезал на несколько дней.

— А что он делает?

— Ничего. Колет дрова, читает, удит рыбу, залатал старую лодку. Вот и сейчас рыбачит. Я увидел его издалека, в излучине Марны, на лодке, привязанной к жердине.

— Каков он собой?

— Не смог разглядеть. Хозяйка говорит — смуглый, коренастый, с волосатой грудью.

— Маленького роста?

— Да.

Помолчали. Потом нерешительно и смущенно Лапуэнт спросил:

— Вы приедете, патрон?

Лапуэнт не боялся. Наверно, он чувствовал, что ему придется взять непосильную для него, ответственность.

— На машине доберетесь менее чем за полчаса.

— Еду.

— А мне пока что делать? Мегрэ заколебался и проронил:

— Ничего.

— Оставаться в харчевне?

— А тебе виден оттуда Меран?

— Да.

— В таком случае оставайся там.

Комиссар прошел в соседний кабинет и подал знак дожидавшемуся Жанвье. Перед уходом Мегрэ спохватился и подошел к Люка.

— Поднимись в архив и посмотри, есть ли что-нибудь в Мийаре.

— Хорошо, патрон. Позвонить вам?

— Нет. Точно не знаю, куда еду. За Шелл, где-то на берегу Марны. Если тебе понадобится сообщить что-то срочное, узнай в местном полицейском участке название харчевни в двух километрах от Шелла вверх по течению.

Жанвье сел за руль маленькой черной машины, потому что Мегрэ упорно не хотел учиться править.

— Есть новости, патрон?

— Да.

Инспектор не осмелился настаивать на ответе, и после долгого молчания комиссар проворчал с недовольным видом:

— Точно не знаю, какие.

Он не слишком спешил прибыть туда, Но предпочитал не признаваться в этом ни себе, ни другим.

— Ты знаешь дорогу?

— Мне случалось в воскресные дни завтракать там с женой и ребятишками.

Они миновали предместье, проехали пустыри, потом первые луга. В Шелле в неуверенности задержались на одном из перекрестков.

— Если это вверх по течению, надо свернуть направо.

— Давай.

Как раз когда они выезжали из города, мимо них пронеслась, гудя сиреной, полицейская машина, и Жанвье молча посмотрел на Мегрэ. Тот промолчал. Лишь проехав значительное расстояние, Мегрэ проронил, покусывая мундштук трубки:

— Думаю, что все кончено.

Полицейская машина направилась к Марне, которая уже просматривалась сквозь деревья. Справа виднелось кирпичное строение, это была харчевня, выкрашенная в желтый цвет. На пороге стояла взволнованная женщина.

Полицейская машина не могла проехать дальше и остановилась у обочины. Мегрэ и Жанвье тоже вышли из своей. Женщина, отчаянно жестикулируя, крикнула им что-то, но они не расслышали.

Они направились к лачуге, окруженной гусями и утками. Оказавшиеся впереди полицейские окликнули двух мужчин, которые поджидали их. Одним был Лапуэнт, другой издали походил на Гастона Мерана.

Полицейских приехало трое, в том числе и лейтенант. Старуха у дверей лачуги смотрела на них, покачивая головой, и, судя по всему, не понимала толком, что здесь происходит. Впрочем, никто, за исключением Лапуэнта и Мерана, этого не понимал.

Машинально Мегрэ поискал глазами труп, но не обнаружил. Лапуэнт сказал:

— В воде.

Но и в воде ничего не было видно.

Что до Гастона Мерана, то он казался спокойным, чуть ли не веселым, и когда комиссар наконец решился взглянуть ему в лицо, ему показалось, что Меран молча его благодарит.

Лапуэнт объяснял одновременно и своему начальнику, и полицейским:

— Он перестал удить и отвязал лодку от той жерди.

— Кто он?

— Не знаю, как его зовут. На нем были холщовые брюки и тельняшка с круглым воротом. Он начал грести, чтобы пересечь реку против течения.

— А вы где были? — спросил лейтенант.

— В харчевне, следил за происходившим в окно. И только успел позвонить комиссару Мегрэ.

Лапуэнт указал на него, и смущенный офицер приблизился к Мегрэ.

— Прошу прощения, господин комиссар, вот уж никак не ожидал встретить вас здесь. Потому и не узнал. — Инспектор велел хозяйке позвонить нам, но та сказала: только что убит человек и труп упал в реку. Я сразу же поднял на ноги оперативную бригаду.

Со стороны харчевни донесся шум приближающейся машины.

— Вот и они.

Вновь прибывшие лишь усилили замешательство. Они находились в департаменте Сена и Марна, и потому у Мегрэ не было никакого основания вмешиваться в расследование. Тем не менее, каждый из присутствующих обращался к нему.

— Надеть наручники?

— Вам решать, лейтенант. По мне, так не требуется.

Лихорадочное возбуждение Мерана улеглось. Он слушал рассеянно все, что говорили, как если бы его это не касалось. Чаще всего он смотрел вниз по течению на мутные волны Марны.

Лапуэнт продолжал давать пояснения:

— Человек греб, он находился спиной к дереву и не мог видеть прислонившегося к дереву Мерана.

— Вы знали, что он намеревался стрелять?

— Я не знал, что он вооружен.

Лицо Мегрэ оставалось бесстрастным. Жанвье бросил на него быстрый взгляд, как человек, который вдруг догадался.

— Нос лодки врезался в берег. Гребен поднялся, ххватил цепь и в ту минуту, когда он обернулся, очутился как раз напротив Мерана. Между ними было едва ли три метра. Не знаю, успели ли они обменяться какими-нибудь словами, я был слишком далеко. Почти немедленно Меран выхватил из кармана пистолет и вытянул правую руку. Стоявший в лодке был ранен двумя пулями, выпущенными одна за другой. Он выронил цепь, взмахнул руками и упал вниз лицом в воду.

Все посмотрели на реку. От прошедших в последние дни дождей вода приобрела желтоватый оттенок, и в некоторых местах образовались большие водовороты.

— Я попросил хозяйку сообщить в полицию и побежал…

— Вы были вооружены?

— Нет.

Лапуэнт необдуманно добавил:

— Опасности-то не было.

Полицейские, так же как и сотрудники оперативной бригады, его не поняли. Даже если они читали в газетах судебный отчет о процессе, то не были в курсе всех подробностей дела.

— Меран не пытался бежать. Он оставался на том же месте, где стоял, и смотрел, как тело исчезло под водой, потом выплыло два или три раза, прежде чем затонуть. Когда я подошел к нему, он бросил пистолет. Я его не поднял. Пистолет лежит в грязи на обочине, возле сухой ветки.

— Он ничего не сказал?

— Только одно слово: конец!

Аля Гастона Мерана это в самом деле был конец, отказ от дальнейшего сопротивления. Все его тело обмякло, лицо отекло от усталости.

Он не торжествовал, не испытывал потребности объясниться или оправдать себя. Дело касалось только его. Он считал, что совершил то, что должен был совершить.

Обрел бы он иначе душевный покой? Обретет ли его отныне?

Представители прокуратуры из Мелена не замедлили прибыть на место происшествия. На пороге лома помешанная по-прежнему качала головой. Никогда она не видела у себя столько людей.

— Возможно, — сказал Мегрэ своим коллегам, — что при обыске в лачуге вы кое-что найдете.

Он мог бы остаться с ними, присутствовать при обыске…

— Господа, — добавил комиссар, — я пришлю вам все необходимые для дознания документы.

Не ему отвозить Мерана в Париж, так как Меран теперь не подлежал ведению ни полиции на набережной Орфевр, ни прокуратуры Сены.

В другом Дворце правосудия, на этот раз в Мелене, он вторично предстанет перед судом присяжных.

Мегрэ поочередно обратился к Жанвье и Лапуэнту:

— Едем, ребятки?

Он пожал руки окружающим, но перед тем, как уйти, последний взгляд бросил на мужа Жинетты.

Как видно, от усталости Меран снова прислонился к дереву и тоскливо смотрел на уходящего комиссара.

Глава восьмая

На обратном пути они почти не разговаривали. Несколько раз Лапуэнт открывал рот, но молчание Мегрэ было таким намеренным, таким настойчивым, что он не решался ничего сказать.

Жанвье вел машину, и пост епенно у него крепла уверенность, что он во всем разобрался.

Произойди это на несколько километров ближе к Парижу, Мерана везли бы они.

— Пожалуй, так оно лучше, — пробормотал Жанвье, словно говорил сам с собой.

Мегрэ отмолчался.

А в самом деле, на что намекал Жанвье?

Втроем они поднялись по лестнице уголовной полиции и расстались в коридоре. Лапуэнт и Жанвье вошли в комнату инспекторов, Мегрэ — в свой кабинет, где он повесил в шкаф пальто и шляпу.

Комиссар не прикоснулся к бутылке коньяка, которую хранил про запас для некоторых посетителей. Он едва успел набить трубку, как постучал Люка и положил перед ним пухлую папку.

— Я разыскал его наверху, патрон. Пожалуй, подходит. И верно, все подходило. Это было дело некоего Пьера Мийара по прозвищу «Воробей», тридцати двух лет, родившегося в Париже в квартале Гул д'Ор. С восемнадцати лет он находился на учете, потому что суд департамента Сены обвинил его в сводничестве. Затем последовали еще две судимости по тому же поводу, с тюремным заключением во Френе. К ним прибавилась еще судимость за драку с телесными повреждениями, в Марселе, и, наконец, пять лет в Центральной тюрьме в Фонтевро за кражу со взломом на одном из заводов в Бордо и нанесением тяжких увечий ночному сторожу, который был найден полумертвым.

Мийар вышел из тюрьмы на полтора года раньше срока. С тех пор его следы затерялись.

Мегрэ снял трубку и вызвал Тулон.

— Это вы, Блан? Так вот, дружище, у нас все кончено. Две пули всажены в некоего Пьера Мийара по прозвищу «Воробей».

— Брюнет? Маленького роста?

— Да. Сейчас ищут труп в Марне, там, где он упал. Вам это имя что-либо говорит?

— Надо расспросить моих людей. Мне кажется, он шатался здесь около года назад.

— Вполне возможно. Мийар вышел из Фонтевро, и ему было запрещено проживание в Париже. Теперь, когда вам известно его имя, не могли бы вы задать несколько точных вопросов Альфреду Мерану? Он еще у вас?

— Да. Позвонить вам потом?

— Пожалуйста.

В Париже во всяком случае Мийар соблюдал осторожность. Если он и наезжал сюда часто чуть ли не ежедневно, то ночевать не оставался. Он нашел верное убежище на берегу Марны, в лачуге старухи, скорей всего — его бабки.

Он затаился там после двойного убийства на улице Манюэль. Нинетта Меран не пыталась встретиться с ним. Не послала ему никакой весточки. Может быть, не знала, где он прячется.

Если б все обернулось по-другому, если бы, например, Николя Кажу не дал показаний, Гастона Мерана приговорили бы к смертной казни или к пожизненным каторжным работам. В лучшем случае, благодаря некоторому сомнению в его виновности и честному прошлому Меран отделался бы двадцатью годами.

Мийар после вынесения приговора мог бы выйти из своей норы, уехать в провинцию или за границу, а там Жинетта встретилась бы с ним.

— Алло, да, я.

Звонили из департамента Сена и Марна. Оперативная бригада из Гурнэ сообщила, что в старом бумажнике найдены золотые монеты, чеки на предъявителя и некоторое количество банковских билетов. Бумажник был зарыт в жестяной коробке на участке, загороженном для уток и гусей.

Труп еще не выловили, но надеялись отыскать его, как и других утопленников, в бьефе, у плотины в Шелле, где местный смотритель за шлюзами имел опыт в таких делах. В лачуге старухи обнаружили и другие любопытные вещи.

Среди прочих в старом сундуке на чердаке — наряд новобрачной времен Второй империи, фрак, разные платья бордового и светло-голубого шелка, украшенные старинными кружевами. Самой неожиданной из находок был мундир зуава начала века.

«Гусиная матушка» едва ли помнила членов своей семьи, и смерть внука не слишком ее огорчила. Когда зашла речь о том, что надо отвезти ее на допрос в Гурнэ, старуха забеспокоилась лишь о своей живности, и ей должны были обещать, что вечером ее доставят домой.

Конечно, никто не станет копаться в ее прошлом, разыскивать ее детей, следы которых давно исчезли.

Возможно; она проживет еще годы в своей лачуге на берегу реки.

— Жанвье!

— Слушаю, патрон.

— Возьми Лапуэнта и поезжайте на улицу Деламбр.

— Привезти ее сюда?

— Да.

— А вы не думаете, что следует, пожалуй, запастись ордером на арест?

Мегрэ по занимаемой в полиции должности имел право подписывать постановления об аресте, что он незамедлительно и сделал.

— А если она будет расспрашивать?

— Ничего не говори.

— Надеть наручники?

— Только при необходимости.

Из Тулона позвонил Блан.

— Я задал ему сейчас несколько любопытных вопросов.

— Вы сказали о смерти Мийара?

— А то как же!

— Он удивился?

— Нет, даже не притворился удивленным.

— Раскололся?

— Более или менее. Вам сулить об этом. Меран старается не говорить ничего, что может быть поставлено ему в вину. Он признает, что знал Мийара. За последние семь лет встречался с ним несколько раз в Париже и Марселе. Потом Мийар схватил пять лет, и Альфред Меран ничего о нем не слышал. После выхода из Фонтевро Мийар рыскал по Марселю, а потом объявился в Тулоне. Он остался при пиковом интересе и, чтоб поправить дела, по его словам, не собирался размениваться на мелочи, а сразу провернуть крупное дельце, которое позволит ему вывернуться из затруднений раз и навсегда. Мийар намеревался обновить свой гардероб и потом отправиться в Париж. Он провел всего несколько недель на побережье. Меран признает, что дал ему немного денег, познакомил с дружками, и те в свою очередь помогли ему.

Что касается Жинетты, то деверь вспоминает о ней как о невинном развлечении. Перед отъездом он якобы сказал Мийару:

— Если тебе не обойтись без бабенки в Париже, найди мою золовочку, она замужем за придурком и очень скучает.

Меран клянется, что ничего иного у него и в мыслях не было. Он дал адрес Жинетты и добавил, что она охотно посещает танцульки на улице Гравилье.

Если верить Мерану, Пьер Мийар не давал больше о себе знать, и от Жинетты он тоже никаких известий не получал.

Если все и произошло не совсем так, то было все-таки правдоподобным.

— Что с ним дальше делать?

— Снимите показания и освободите. Но не упускайте из виду, он может понадобиться на суде.

Если только суд состоится. Ведь начнется новое расследование, как только Лапуэнт и Жанвье приведут Жинетту в его кабинет.

Удастся ли убедительно доказать, что она соучастница своего любовника? Николя Кажу должен опознать труп Мийара, так же как и горничная, и многие другие. Затем следствие будет продолжено, и дело, возможно, передадут в обвинительную камеру. Скорее всего, это время Жинетта проведет в тюрьме. Потом в один из дней она в свою очередь предстанет перед судом присяжных. Мегрэ еще раз вызовут в качестве свидетеля. Присяжные постараются понять что-либо в истории, произошедшей в среде, столь отличной от их собственной.

Ло этого, поскольку дело Гастона Мерана более простое и суд присяжных в департаменте Сена и Марна менее загружен, Мегрэ вызовут в Мелен.

Вместе с другими свидетелями его закроют в плохо освещенной, звуконепроницаемой, похожей на ризницу комнате, где он будет ждать своей очереди, посматривая на дверь и прислушиваясь к приглушенным звукам, доносящимся из зала судебного заседания.

Он вновь увидит Гастона Мерана, сидящего между двумя жандармами, поклянется говорить правду, всю правду, ничего, кроме правды. А скажет ли он в самом деле правду? Не возложил ли он на себя в тот момент, когда телефон непрерывно звонил в его кабинете и в его руках были в какой-то мере все нити, связывающие его с участниками дела, трудно объяснимую ответственность?

Не мог ли он?..

Через два года ему больше не придется заниматься делами других людей, он будет жить с мадам Мегрэ в старом доме, похожем на дом священника, вдали от набережной Орфевр и Дворца правосудия, где людей сулят. Он часами будет сидеть в лодке на привязи, удить и смотреть, как течет вода.

1

Вид карточной игры.

(обратно)

2

Предместье Парижа.

(обратно)

3

Digest (англ.) — слово, распространенное в Америке. Означает выжимку, резюме.

(обратно)

4

Буйабес — особый вид ухи, приправленный чесноком и пряностями. Национальное блюдо на юге Франции.

(обратно)

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая . . . .