«Приключения Фрица Стагарта, знаменитого немецкого сыщика»

Приключения Фрица Стагарта, знаменитого немецкого сыщика (fb2) - Приключения Фрица Стагарта, знаменитого немецкого сыщика 1182K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Макс Ладенбург

Макс Ладенбург Приключения Фрица Стагарта знаменитого немецкого сыщика

Тайна одной ночи

Мы отправились на Ривьеру, чтобы немного отдохнуть и решили там пробыть несколько недель. Стагарт, имевший подобно мне свое постоянное местожительство в Берлине, не мог оставаться долго в одном и том же городе, так что мы почти все время переезжали с места на место, причем благодаря случаю или таинственному фатуму каждая наша поездка сопровождалась каким-нибудь приключением.

Стояла весна в Монте-Карло. Солнце обливало ярким светом Средиземное море, воды которого светились бирюзовым отражением неба. Чудный весенний воздух опьянял. Он был полон благоухания роз и камелий и щебетаний птиц. Было около полудня, когда мы вошли в Казино. Мой друг был здесь не в первый раз и все же он снова окинул взором сверкающее великолепие этого храма порока, в залитых золотом залах которого человечество приносило жертвы золотому тельцу.

— В этом золотом храме пахнет преступлением, — проговорил мой друг, элегантная фигура которого обращала на себя внимание почти всех окружавших нас. — Здесь атмосфера пропитана кровью.

Мы вошли в игорную залу, и подошли к одной из рулеток. Здесь царило молчание и спокойствие. Вокруг стола сидели и стояли элегантные мужчины и осыпанные бриллиантами дамы. Шарик катился по рулетке, и только хриплый голос крупье нарушал молчание. Люди в этом сказочном зале, где сталкиваются тысячи разнообразных страстей, деликатны, шикарны и отличаются внешним лоском. Шума здесь не любят, у всех сосредоточенные лица. Ядовитая атмосфера окутывает все это великолепие, играющее такую ужасную роль в судьбе находящихся здесь людей.

И я и Стагарт несколько раз поставили пригоршню золотых, но ни разу не выиграли. Я заметил, что мысли моего друга были далеки от игры. Взгляд его блуждал по зале, останавливался время от времени на каком-нибудь интересном лице и снова переходил дальше. Он хладнокровно наблюдал за чем-то, совершенно не затронутый хаосом страстей, сосредоточивающихся на рулетке.

Очень скоро мы оба проиграли все деньги, которые были у нас с собой. Что касается меня, то я мог рисковать, так как заработал в последнее время немало благодаря печатанию моих записок о приключениях Фрица Стагарта, а у друга моего в государственном банке в Берлине лежало несколько миллионов.

— Нужно телеграммой выписать деньги, — заметил я.

Он улыбнулся.

— Ты забываешь, — ответил он, — где мы находимся. Подожди меня здесь, я сейчас принесу деньги.

Он вышел из зала и вернулся через минут пять с несколькими тысячами франков.

— Бери, пожалуйста, — проговорил он с улыбкой, протягивая несколько кредитных билетов. — Я могу тебе оказать кредит.

— Откуда ты достал эти деньги? — спросил я с удивлением, взяв у него деньги. — Я еще не знал, что ты умеешь так быстро делать деньги.

— Да я их и не делал, — ответил он со смехом. — Дело обстоит очень просто, как и все то, что тебя уже часто приводило в изумление. Там у входа стоят несколько кавалеров, у которых всегда найдется в кармане несколько десятков тысяч франков. Я превратил в деньги мой бриллиантовый перстень.

Он бросил две тысячи франков на первые двенадцать цифр и сразу выиграл маленькое состояние. Черты его лица как-то обострились, губы его сжались и твердый, стальной взгляд его был устремлен на рулетку. Он поставил в три, четыре раза большие суммы и снова выиграл.

От удивления я перестал играть.

— Что это такое? — спросил я его. — Ты, кажется, вошел в соглашение с дьяволом?

— Не думаю, — ответил он с юмором, сверкнув глазами. — Я сделал только маленькое вычисление. Ты знаешь, что я неплохой математик, а все в жизни, даже малейшее, незначительнейшее происшествие подлежит законам математики. Идет ли дело о битве при Ватерлоо или об этом маленьком шарике — все зависит от сложений. Конечно, доказать это очень трудно, но у каждого человека есть минуты, когда вычисления его правильны. Только большинство людей этого не знает. Незначительная ошибка в счете и все идет прахом.

В это мгновение крупье сгреб лопаткой кучку поставленного им на сукно золота.

Стагарт рассмеялся.

— Ты видишь, я снова стал рассеянным. Спокойный человек мог бы, пожалуй, сорвать банк. Кто играет с цифрами, тот должен выиграть. Кто играет с золотом, тот проигрывает. Поэтому-то все здесь проигрывают, ведь все они страстно жаждут выигрыша.

Он осмотрелся по сторонам.

Рядом с нами за стол села очень элегантная, поразительно красивая дама. Она разговаривала с другой не менее шикарно одетой дамой, судя по лицу, русской. Позади дам стоял очень изящный господин лет сорока на вид в пенсне. Он рассматривал игроков, тогда как дамы играли с большим оживлением.

Этот господин повернулся к нам, и на лице его появилась полу-удивленная, полу-радостная улыбка.

— Глазам своим не верю, граф, — проговорил он по-французски, протягивая обе руки моему другу, — вас ли я вижу здесь, в кульминационном пункте цивилизации?

— Да, барон, это я, — ответил Стагарт. — Я все еще продолжаю изучать цивилизацию, а Монте-Карло, кажется, очень полезный для меня университет. — Он представил меня барону де Русселю, отставному офицеру французского генерального штаба. Барон проживал теперь свои доходы в Париже и время от времени прерывал свое мирное существование какой-нибудь экспедицией в Африку или Азию, где он открывал какие-нибудь неизвестные дотоле страны. Барон познакомил нас со своей молодой женой (он женился несколько месяцев тому назад). Баронесса и ее подруга, молодая русская, оказались остроумными, крайне симпатичными дамами. Мы начали играть сообща, и по настоянию своей жены в игре принял участие и барон. Прошло немного времени, и он привлек внимание всех игроков. Он играл с невероятным счастьем. Перед ним высились уже целые горы золота, а он все продолжал забирать своими нервными руками золото и кредитные билеты.

— Это случайность, — проговорил он, обращаясь к нам.

— Замечательная, неожиданная случайность. Я выиграл тридцать тысяч франков. Пойдемте, однако, отсюда, я боюсь, что потеряю весь свой выигрыш.

Я невольно улыбнулся, изумляясь самообладанию барона. Его жена удержала его за руку.

— Почему ты хочешь прекратить игру? — спросила она лихорадочно. — Тебе везет. Ты можешь выиграть состояние.

В глазах ее ясно виднелась жажда золота.

Мой друг прищурил немного глаза и внимательно наблюдал за этой сценой.

Русская не обращала ни на что внимания и продолжала спокойно играть с переменным счастьем.

Барон молча снова бросил на стол целую горсть золотых монет. Он выиграл. Я обратил внимание на то, что какой-то бледный молодой человек с нервными, лихорадочными движениями пробрался к нашей группе и с лихорадочным вниманием следил за каждым движением барона.

— Каким образом вы выигрываете? — спросил он его тихо по-английски. — Ведь вы играете по системе? Не правда ли? Я предлагаю вам сто тысяч франков, если вы мне продадите ваш секрет.

— К сожалению, — ответил барон, обмениваясь с нами взглядом, — я не могу открыть вам тайну моей системы.

Молодой человек бросил на него полу-печальный, полу-гневный взгляд, но не отошел от него.

— Ну, довольно, — проговорил барон, глубоко вздохнув. Он собрал свой выигрыш и отошел от игорного стола.

— Ты действительно думаешь, что он играл по системе? — спросил я моего друга.

— Бессознательно, да, — ответил Стагарт. — Он сам этого не сознавал. Ему не везло, как говорят, а он просто играл по системе, сам этого не зная.

Я заметил, что молодой англичанин последовал за нами и обратил на это внимание моего друга.

— Запах золота привлекает голодающих, — ответил он, бросая проницательный взгляд на молодого человека, затем он повернулся к русской, которая проиграла несколько тысяч франков и при этом не потеряла своего хорошего расположения духа.

— Завтра ты снова должен играть, слышишь! — произнесла жена барона и карие глаза ее сияли от радости. — Тебе везет, мы здесь можем выиграть целое состояние.

Стагарт, услышав эти слова, бросил на меня многозначительный взгляд.

Наступил вечер, и мы отправились в английское кафе, из роскошного помещения которого доносились увлекательные звуки цыганского оркестра. Драгоценные ковры покрывали пол, заглушая каждый громкий звук. Слышен только шелест женских платьев. Лакеи серьезны и безмолвны, покорны как рабы. Они низко склоняются перед лишенным престола королем, почтительно открывающим дверь перед дамой полусвета, но точно так же низко склоняются перед каким-нибудь авантюристом, проделки которого им очень хорошо известны.

Мы скоро пришли в отличное расположение духа и великолепно провели вечер. Жена барона умела вести занимательные разговоры. Русская в этом отношении даже перещеголяла ее. Она была вдовой морского офицера, убитого в первых боях у Порт-Артура. Чтобы заглушить свое горе и забыть печальные воспоминания, она приехала в Монте-Карло.

Стагарт, обыкновенно бывший очень молчаливым, принял оживленное участие в разговоре. Только один раз на мгновение он насупился, и глаза его заблестели фосфорическим блеском. Это было, когда барон осведомился о его сестре. Стагарт ничего не ответил на этот вопрос. Когда мы поднялись со стола, он указал на бледного молодого человека, который сидел в углу и не спускал своего лихорадочного взора с барона.

— Неприятный господин, — проговорила русская.

— Дайте ему вполне насладиться, г-жа Георгиевская, — проговорил весело барон. — Он, наверное, фотографировал меня рентгеновскими лучами, чтобы проникнуть в мою тайну. Впрочем, я завтра же уеду в Ниццу, так как я предчувствую, что я завтра же проиграю весь мой сегодняшний выигрыш.

— Ах, ты говоришь глупости, — возразила с досадой его жена.

Мы расстались.

Мы с Стагартом остановились в гостинице «Метрополь». Барон и дамы жили в «Парижской» гостинице.

Рано утром на следующий день в дверь мою раздался стук. Я тотчас же открыл ее, так как я уже был одет.

Передо мной стояли баронесса де Руссель и г-жа Георгиевская. Первая конвульсивно рыдала, вторая была бледна как полотно.

— Боже мой! — воскликнул я, — что случилось?

— Мой муж… — не могла больше ничего выговорить баронесса.

Русская проговорила спокойнее;

— Нельзя ли нам поговорить с графом?

Стагарт, находившийся в соседней комнате, тотчас же вошел ко мне. Баронесса с рыданием бросилась в кресло. Лицо моего друга стало суровым, неподвижным. Оно как бы окаменело, когда он произнес:

— С вашим мужем случилось несчастие, баронесса?

Она покачала головой.

— Я не знаю — я не знаю, — воскликнула она, задыхаясь от слез. — Он вчера вышел из гостиницы со своим камердинером и больше не возвращался.

Стагарт вынул часы.

— Теперь десять часов, — проговорил он спокойно. — Мы должны отправиться в поиски за ним.

Спокойный тон, которым произнес эти слова мой друг, казалось, успокоил молодую женщину, и русская проговорила с уверенностью:

— С ним, наверное, ничего дурного не случилось, раз он ушел по собственной воле.

— Будем надеяться, — ответил мрачно Стагарт, открывая дверь, — вы желаете к нам присоединиться?

— О да, конечно, — ответила русская. Молодая женщина как будто остановилась на одно мгновение в нерешительности. Это так противоречило ее словам, что я объяснил это необычайным ее волнением.

— Я пойду с вами, — проговорила она затем, бросив робкий взгляд на моего друга.

С помощью полиции мы обыскали все Монте-Карло и нашли наконец барона на дороге между Монте-Карло и железнодорожной станцией Кондамин. Немного в стороне от дороги на дереве мы увидали висевшее человеческое тело. С таким криком ужаса, какого я еще никогда не слышал и никогда не забуду, баронесса бросилась к дереву, на котором тихо качалось тело, привязанное за шею к толстому суку веревкой. Это был барон де Руссель.

— Боже мой, он сам себя лишил жизни! — воскликнула молодая женщина. — Но нет, нет, нет! Это я его убила! Я виновница его смерти. Одна я! О, я несчастная!

С этими словами она упала без сознания у дерева. Я обменялся с русской вопросительным взглядом.

Стагарт подошел к трупу и начал внимательно его осматривать, тогда как г-жа Георгиевская старалась привести в сознание баронессу.

— Удивляюсь, что могло привести к самоубийству этого человека? — спросил я. — Во всяком случае, существует связь между его самоубийством и самообвинением его жены.

Стагарт ничего не отвечал. Он опустился на землю и начал ее внимательнейшим образом осматривать, почти приложив лицо к самой земле.

Наконец он поднялся и обратил испытующий взгляд на баронессу, которая только что пришла в сознание и смотрела на моего друга полными ужаса глазами.

— Вы говорили, баронесса, что ваш муж вышел в сопровождении своего камердинера?

Она кивнула головой.

— Да — в сопровождении камердинера — или нет — подождите, дайте припомнить — нет — он вышел один — а камердинер пошел вслед за ним — да — да — это было так — пошел вслед за ним.

Мой друг покачал головой. Он устремил свой испытующий взор на баронессу, которая была не в силах его выдержать. Она опустила глаза и снова разразилась рыданиями.

— Пойдем, — обратился ко мне Стагарт. — Нужно попытаться напасть на след этого человека.

Мы оставили дам и пошли по направлению к Монако, идя по траве. Я ясно заметил глубокие следы мужских ног, по которым следовал мой друг. Вдруг он остановился. Здесь земля была на некотором пространстве утоптана. В особенности привлекло наше внимание то обстоятельство, что виднелись следы женских ног. Стагарт начал снова осматривать землю. Затем он прошел несколько шагов вперед и наклонился. В руках у него очутилась шляпа лакея. Мы продолжали наши поиски, но больше ничего не могли найти. Следы терялись на каменистой почве дороги и поэтому мы вернулись к трупу. Баронесса все еще продолжала вести себя как безумная. Она распустила свои волосы и продолжала обвинять себя в смерти своего мужа.

— Успокойтесь, — проговорил Стагарт. — Я не понимаю, почему вы себя считаете виновницей смерти барона. Ведь он не кончил жизнь самоубийством, а его убили.

Я в удивлении поднял голову, и русская тоже взглянула с ужасом на моего друга, так решительно высказавшего это предположение. Только баронесса качала головой.

— Нет, нет! — воскликнула она. — Не говорите этого! Никто его не убивал! Он сам себя лишил жизни! О, горе мне! Никогда больше я не найду себе покоя!

— А все-таки я утверждаю, — возразил уверенно Стагарт, — что барон стал жертвой утонченного преступления. Следы ног ясно указывают на то, что его притащили к этому дереву и на его шее ясно видны следы пальцев, задушивших его до этого. Его повесили на это дерево уже задушенного для того, чтобы обмануть правосудие.

Я уже привык к быстрому и логическому диагнозу моего друга, так как уже неоднократно присутствовал при его следствиях, и поэтому я нисколько не был удивлен. Тем большее впечатление произвели его слова на обеих женщин, которые дико уставились на него.

— Убит! — воскликнула баронесса сквозь зубы, как-то неестественно подчеркивая каждое свое дальнейшее слово. — Но кто мог совершить подобное убийство?

— Может быть, ваши предположения ошибочны, граф, — проговорила г-жа Георгиевская. — Кому могла быть выгодна смерть человека, которого здесь никто не знал?

— В стране, в которой все поклоняются золотому тельцу, ваш вопрос наивен, — ответил мой друг, стараясь разжать судорожно сжатую правую руку убитого.

— Барон ограблен — это вполне объясняет преступление.

В этот момент ему удалось разжать пальцы убитого. Маленькая голубоватая лента упала на землю. Стагарт поднял ее и показал нам.

— Может быть, вы мне объясните, баронесса, каким образом попала сюда эта ленточка?

Невольно мы все взглянули на баронессу. На ней было белое платье, обшитое голубой рюшью. На левом ее рукаве недоставало ленточки.

С диким криком снова упала баронесса без сознания.

Полиция, которая первоначально намеревалась констатировать самоубийство, которые часто случаются в этой стране узаконенного грабежа и мошенничества, ввиду энергичных настояний Стагарта принуждена была согласиться с тем, что барон де Руссель был убит и ограблен.

Следствием всего этого был обыск в номере, который занимал барон со своей супругой. Русская, не желавшая оставить свою подругу одну в эти тяжелые минуты, настоятельно просила нас присутствовать при обыске и Стагарт, не особенно-то доверявший монакским властям, согласился на это.

Полицейский комиссар, производивший обыск, установил тот факт, что денег не оказалось ни в самой комнате барона ни в сундуках убитого.

— Вы не имеете понятия, куда могли деваться деньги, выигранные вчера вечером бароном? — спросил комиссар баронессу, которая казалась теперь спокойнее, чем прежде.

— Никакого. Я могу только предполагать, что он носил их с собой.

— Значит, во всяком случае, мы имеем дело с грабежом. Вы не имеете ни на кого подозрения в совершении убийства?

— Имею, — ответила с горячностью молодая женщина. — Несомненно, преступление совершил тот молодой человек, который вчера в казино не отставал ни на шаг от моего мужа. Конечно, он убийца.

Русская объяснила комиссару поведение этого человека.

— Я сейчас велю его допросить, — ответил полицейский комиссар.

— Это уже невозможно, — заметил мой друг. — Насколько мне известно, он уже сегодня утром неожиданно уехал по направлению к Марселю.

— Это обстоятельство говорит против него, — проговорил комиссар и бросил вопросительный взгляд на моего друга.

Стагарт пожал плечами.

Полицейский снова обратился к баронессе.

— Вы утверждали, сударыня, что барона сопровождал его камердинер?

— Да, он вышел вслед за ним.

— Почему это он сделал?

Баронесса молчала. Она старалась не смотреть на нас. Затем она сказала после продолжительного молчания:

— Я этого не знаю.

Комиссар бросил на нее проницательный взгляд.

— Мне очень неприятно вас беспокоить, сударыня, — проговорил он. — Но я считаю необходимым произвести обыск в ваших комнатах.

— Пожалуйста, — ответила молодая женщина. — Делайте все, что вы считаете необходимым для разрешения этой ужасной загадки.

При обыске принадлежавших баронессе сундуков найдена была вся сумма, выигранная убитым накануне вечером в рулетку. Золото было разменяно на кредитные билеты и лежало спрятанное между бельем баронессы.

При этом открытии баронесса снова потеряла всякое самообладание.

— Клянусь вам, господа, — воскликнула она в страшном возбуждении, — что я не подозревала нахождение этих денег между моими вещами.

— Значит, вы не знаете, каким образом попали деньги в ваш сундук? — спросил строго полицейский чиновник.

— Клянусь вам — не знаю.

— Может быть, ваш супруг передал вам эту сумму на хранение? — спросила русская, желая прийти баронессе на помощь.

— Нет. Денег он мне не давал.

— И, тем не менее, мы находим их в вашем сундуке и при этом старательно спрятанными, — проговорил комиссар.

— Вы понимаете, что это непонятное обстоятельство может вас погубить?

— Но я ничего не знаю, все-таки я ничего не знаю, — воскликнула молодая женщина с выражением величайшего ужаса на лице. — Это дело рук того молодого человека — допросите его и тогда все объяснится.

— Дело странным образом осложняется, — проговорил полицейский, обращаясь к моему другу, который стоял недвижимо и следил за всей этой сценой.

— Сознаюсь, — ответил Стагарт, — что дело не так просто. Но так как убийство совершено между вчерашним вечером и сегодняшним утром, то самое лучшее, если баронесса докажет нам свое алиби, то есть докажет нам, что она сегодня ночью не выходила из дому. Тогда сами собой рассеются все подозрения.

— Вы правы, — проговорил комиссар, — если баронесса докажет нам, что она провела эту ночь в гостинице — а это будет вам очень легко доказать, — прибавил он с вежливым поклоном, — то мы вас больше не будем беспокоить и энергично последуем по тому следу, который вы нам сами указали.

— Я была сегодня ночью дома, — проговорила беззвучно баронесса. — Персонал гостиницы может это удостоверить.

И действительно, прислуга, которую допросил полицейский, показала единогласно, что баронесса не выходила из гостиницы. Последней была допрошена камер-юнгфера баронессы, на которую обратил внимание полицейского директор гостиницы.

Это была очень молодая, хорошенькая девушка, уроженка юга Франции, судя по ее произношению. Она была, видимо, крайне подавлена и при каждом обращенном к ней вопросе обращала взор, как бы ища помощи, к своей барыне, которая не сводила с нее глаз.

— Вы давно служите у баронессы? — спросил полицейский комиссар.

— Три месяца, сударь, — ответила девушка.

— Вы вчерашний день провели с вашей барыней?

— Да, — вымолвила она нерешительно.

— И вы удостоверяете, что баронесса не выходила сегодня ночью из гостиницы?

— Нет, — то есть да, она не выходила из гостиницы — я это удостоверяю.

Баронесса глубоко вздохнула. Этот ответ снял с сердца всех присутствующих при этом ужасном допросе тяжелый камень.

— Хорошо, — проговорил комиссар, собирая свои бумаги, — вы должны будете подтвердить ваши показания. Предварительное следствие закончено.

Я видел, как Стагарт впился глазами в молодую девушку, как бы желая проникнуть в тайники ее души. Девушка старалась не смотреть на Стагарта, и взор ее испуганно блуждал по комнате.

Вдруг она разразилась рыданиями и с ней сделалась сильная истерика.

— Она солгала, — проговорил спокойно Стагарт, обращаясь к комиссару.

— Если вы сказали неправду, — обратился тот к молодой девушке, — то вы будете строго наказаны. Еще есть время все загладить, вы можете еще взять назад ваши показания, если они лживы.

Девушка избегала смотреть на баронессу.

— Это была неправда, — прошептала она едва слышно.

— Что неправда? Объясните подробнее, — проговорил нетерпеливо полицейский.

— Я вам скажу истинную правду — баронесса, когда барон еще находился в своих апартаментах, вышла вчера вечером из гостиницы в сопровождении Жана. На ней были мое пальто и шляпа, и она была покрыта густой вуалью. Мне было приказано лечь спать и держать язык за зубами.

— Кто это Жан? — спросил комиссар, снова разложивший на столе свои бумаги.

— Камердинер барона — мой — мой жених. Он больше не вернулся — только шляпу его нашли, г. комиссар.

— И когда вернулась баронесса домой? — спросил комиссар.

Все затаили дыхание.

— Сегодня утром.

— В гостинице ее, вероятно, приняли за прислугу, — проговорил комиссар, обращаясь к нам.

— А когда узнала баронесса об отсутствии своего мужа?

— Вскоре после своего возвращения.

Комиссар обратился к молодой женщине, которая опустилась на диван и закрыла лицо руками.

— Сударыня, — проговорил полицейский, — бесполезно далее скрывать от нас правду. Вы уходили сегодня ночью из дому?

— Да.

— С камердинером?

— Да.

— И вернулись только сегодня утром?

— Да.

— И — где вы были сегодня ночью?

Молодая женщина поднялась и с бледным как полотно лицом, повернувшись к комиссару, проговорила:

— Я этого не могу сказать — это невозможно.

И, поняв по общему томительному молчанию всю серьезность своего положения, она бросилась на колени и, подняв руки к небу, воскликнула:

— Я невинна, Боже милосердный, помоги мне!

Комиссар дал знак. На пороге появился полицейский.

— Карету!

Обращаясь к баронессе де Руссель, он громко произнес:

— Именем закона! Арестую вас по подозрению в убийстве и ограблении вашего мужа.

Молодая женщина вскрикнула. Г-жа Георгиевская подошла к ней и обняла ее:

— Ступайте, — проговорила она. — Мы все верим в вашу невинность. Не теряйте духа, Господь вам поможет.

Через полминуты я остался в комнате один с Стагартом.

Заявления Стагарта было достаточно, чтобы власти предоставили ему все необходимые полномочия. Имя его в то время было уже известно далеко за пределами Германии и все полицейские власти Европы считали его за самого смелого и талантливого сыщика. Он был борцом против преступления не по призванию, но из чувства ненависти к преступникам и он был в своих действиях совершенно независим, так как он обладал громадным состоянием.

— Этот случай глубоко взволновал меня, никогда еще я не был так поражен, — сказал я ему. — Ни одно приключение, пережитое нами, не может быть сравнимо с настоящим.

— Ты прав, — ответил он. — Здесь мы имеем дело с запутанной историей, которая заслуживает внимания. Было бы позором, если бы не нашли убийцу моего бедного друга.

— Ты, значит, не веришь в виновность его жены?

Стагарт пожал плечами.

— Верить, мой друг, значит ничего не знать. Пока что ее можно только подозревать в убийстве барона.

— Но ведь эта слабая женщина не была в состоянии убить барона, человека гораздо выше среднего роста, и убить, как это установлено, после отчаянной борьбы.

— Ты забываешь, — возразил мой друг, — что она вышла из дому в сопровождении камердинера.

— Да — ты прав, Стагарт. Теперь я вспоминаю, что мы среди следов ног мужчины нашли и женские следы.

— Что указывает на присутствие женщины, — продолжал мой друг. — Судя по следам, всего было три или четыре человека, так что, значит, в убийстве принимали участие несколько человек. Благодаря этому обстоятельству открывается поле для новых предположений. Прежде всего, я должен обстоятельно ознакомиться с частной жизнью моего друга. Для этой цели я получил от полиции корреспонденцию барона. Если это тебя интересует, то проводи меня, пожалуйста, в нашу гостиницу, где мы совершенно спокойно ознакомимся с его перепиской.

До вечера просидели мы вместе над чтением многочисленных писем. Была, между прочим, пачка розовых листков — это были письма баронессы, когда она еще была невестой. Все они дышали нежностью, преданностью и любовью.

Несколько писем были позднейшего происхождения, написанные баронессой, когда барон был в отъезде. Они были полны жгучей ревности, и в них, в каждой строчке сказывалась глубокая любовь жены к своему мужу.

— Не может быть, чтобы она была убийцей барона, — невольно вырвалось у меня.

Мой друг приподнял брови и с усмешкой взглянул на меня.

— Ты слишком поспешно выводишь заключения, — проговорил он. — Разве ты можешь знать, искренни ли эти письма? Ты достаточно хорошо изучил женщин и знаешь, что они мастерицы обманывать. Я во всех данных, положительных ли, отрицательных ли, вижу только материал, числа и больше ничего. Посредством этих чисел я делаю вычисления, и один только результат может дать мне окончательные заключения. На этот раз я стою перед математической задачей, которую путем простого сложения или вычитания невозможно решить. Она требует сложного вычисления — но все-таки я имею уже некоторые данные.

Я с удивлением взглянул на моего друга, но не мог ничего угадать по его непроницаемому лицу. Не раз мне уже приходилось удивляться смелости, остроумию и энергии его как в выводе заключений, так и в достижении намеченной цели. Я уже давно знал, что в его деятельности математика играет большую роль.

Напряженное внимание, с которым мой друг читал одно письмо, заставило и меня бросить на него взгляд. Судя по почерку, оно было написано женщиной, энергичный почерк которой являлся разительным контрастом с мягким, почти робким почерком баронессы. Стагарт кивнул головой с довольным видом и отложил это письмо в сторону.

— Неизвестное число, пожалуй, найдено, — сказал он, и лицо его немного прояснилось. — Если тебе интересно, я прочту тебе письма, из которых видно, что мой убитый друг был тайным Дон-Жуаном.

— Конечно, это меня интересует, — ответил я нетерпеливо.

Письмо, написанное на французском языке, было очень короткое.

Так как оно играет большую роль в разгадке этого необыкновенного происшествия, являющегося одним из самых блестящих эпизодов криминалистической жизни Фрица Стагарта, я приведу его дословный перевод:

Г-ну барону де Русселю.

Париж, Итальянский бульвар.

Париж, 18 мая.

Мой дорогой друг!

Ваше последнее письмо доказывает, что Вы сердцем моложе, чем умом. Счастье, что я думаю за нас обоих. Если бы я приняла Ваши предложения и перешагнула через все отделяющие нас преграды и сделала бы все, чтобы соединиться навеки с Вами, то я сделала бы навеки несчастными нас обоих. Нет, мой друг! Чувства ваши благородны, но Ваши планы непрактичны. Извлекайте пользу из обстоятельств, но не подчиняйтесь им. Тогда мы будем счастливы, и не явится необходимость пожертвовать нашим будущим.

Ваша Роксана.

— Странное письмо, — заметил я.

— Оно доказывает, что барон был влюблен в какую-то женщину, — прибавил мой друг. — Письмо не было бы интересным, если бы в нем не заключалось разительного противоречия.

— Оно относится ко времени пребывания барона в Париже, — проговорил я. — Может быть, здесь дело идет о любовном приключении, бывшем до его женитьбы.

— Надо было бы так предполагать, — проговорил Стагарт, — если бы не число.

Только теперь я обратил внимание на число письма. Оно было написано около двух недель тому назад.

— Это, во всяком случае, очень странно, — заметил я.

— Конечно, тем более, что барон находился уже около четырех недель в Париже. А ведь на конверте штемпель Парижа. Письмо послано из Парижа и там же и получено.

— Новая загадка, — воскликнул я. — Во всяком случае, барон, очевидно, прервал свое пребывание в Монте-Карло и поспешно отправился на короткое время в Париж.

— Надо полагать, — ответил Стагарт, — хотя данных, оправдывающих это предположение, не имеется.

— А ты не думаешь, что тот молодой англичанин, который так нахально вчера вел себя, имеет какое-нибудь отношение ко всему этому происшествию?

Стагарт ничего не отвечал. Он дошел, очевидно, в своих выводах до того пункта, когда он погружался в размышления. Он встал и взволнованно прошелся несколько раз по комнате. В больших глазах его появился необычайный блеск. Каждый мускул его лица как бы окаменел. Выражение его лица стало бесстрастным. Он подошел к окну и долго смотрел на дорогу. На лице его появилось выражение мучительной напряженности. Когда он обернулся ко мне, странная улыбка показалась на его губах.

— Я хочу еще раз осмотреть комнаты, в которых жила баронесса, — проговорил он. — В ряду моих логических выводов недостает одного звена.

Удивленный, последовал я за ним в «Парижскую» гостиницу. Комнаты находились совершенно в том же положении, в каком они были, когда мы их оставили сегодня утром. С той спокойной тщательностью, которой мне уже часто приходилось удивляться, друг мой начал осматривать каждый угол. Он исследовал в микроскоп пепел нескольких папирос, поднимал с пола ковры и даже подверг подробному осмотру платья баронессы. Уже на лице его появилось выражение разочарования, как вдруг он вынул из кармана одного платья маленький, смятый лоскуток бумаги. Он подошел к окну, прочитал бумажку и передал мне ее с довольной усмешкой.

На бумажке было написано:

«Ле-Мулен. Белое с зеленым. Один час, 34».

— Да ведь это та же рука, что и в той любовной записке, которую мы только что видели, — воскликнул я.

Стагарт кивнул головой.

— Понимаешь ты, что это должно означать? — спросил я, ничего не понимая.

— Приблизительно да, — ответил мой друг. — Мои выводы сходятся.

Он пошел в контору и начал говорить по телефону с префектурой.

— Что, добились сознания г-жи де Руссель?

— Нет, — гласил ответ, — она отрицает свою вину и относится ко всему с полной апатией.

— Напали на следы камердинера?

— Да. Тело его час тому назад прибило волнами на берег около Монако.

— Он убит?

— Да, задушен.

— Найдены следы того молодого человека, которого подозревают в прикосновенности к убийству барона и как его зовут?

— Это лорд Даусон, родом из Лондона, английский спортсмен. Он отправился в Париж и будет там допрошен, вероятно, тотчас же по прибытии туда.

— Благодарю вас.

На этом разговор кончился. Мой друг обратился ко мне.

— Я вполне полагаюсь на тебя, ты не должен никому ни слова говорить о результате моих наблюдений, а то все пойдет прахом.

Час спустя Стагарт уезжал в Париж.

У меня было несколько дней времени для ближайшего ознакомления с Монте-Карло и его волшебными окрестностями. Так как у меня там не было знакомых, то я познакомился ближе с г-жой Георгиевской, в обществе которой я предпринял несколько прелестных прогулок. Судьба ее подруги страшно ее беспокоила и она, подобно мне, с нервным напряжением ждала возвращения моего друга. Прошло четыре дня, а я от него не получал никаких известий. На пятый день утром в мою спальню вошел граф Стагарт.

Он был очень бледен, и видно было, что он не спал несколько ночей.

— Случилось что-нибудь неожиданное? — спросил он, не здороваясь со мной и бросаясь на диван.

— Нет, ничего не случилось, — ответил я. — Скоро начнется процесс баронессы. Все Монако находится в лихорадочном возбуждении.

Стагарт рассмеялся.

— Не только Монако, мой друг, но и парижские газеты занимаются усиленно этим сенсационным делом и сообщают о нем разные небылицы.

— И чем кончилась твоя поездка? — спросил я. — Я вижу, что ты находишься в большом волнении, хотя ты и стараешься сохранить передо мной спокойствие.

— Я не отрицаю того, — ответил мой друг, — что все эти хлопоты меня немного взволновали. Но я не люблю играть в открытую. Твое любопытство будет скоро удовлетворено.

Я слишком хорошо знал метод моего друга, чтобы настаивать далее. Поэтому я стал одеваться и через час мы со Стагартом входили в казино, где мы встретились с русской, которая, несмотря на ранний час, уже вела оживленную игру.

— А, господин Стагарт, — воскликнула она, видимо, едва справляясь со своим волнением.

— Наконец-то! Имеете вы доказательства невинности моей несчастной подруги?

Мы сели рядом с ней.

— Мало шансов доказать ее невинность, — ответил Стагарт. — Все указывает на то, что она убийца своего мужа.

Русская ничего не ответила, так как внимание ее было отвлечено неожиданным проигрышем значительной суммы.

Стагарт поставил довольно значительные суммы и проиграл их несколько раз подряд. На лице его снова появилось выражение железной решимости, и он продолжал игру с напряженным вниманием.

Теперь он начал выигрывать. Молча играл он, не обращая внимания на обращаемые к нему мною и русской вопросы и выигрывал. Ставки его и вместе с тем выигрыши все увеличивались. Золото лежало перед ним целой кучей, но он, по-видимому, не обращал на это внимания. Мысли его витали где-то вдали и, тем не менее, он играл с самым напряженным вниманием, ни разу даже не проиграв своей ставки.

Через несколько часов он выиграл целое состояние. Он разменял золото на кредитные билеты и сунул их небрежно в карман.

День мы провели в Ницце. На следующее утро Стагарт играл с тем же счастьем, через день повторилось то же самое. Мой друг уже стал своего рода достопримечательностью. Игроки переставали играть, когда он входил в залу. И русская, подобно мне, поражалась счастью, которое покровительствовало Стагарту.

Или, может быть, это было не счастье, а система?

Возможность этого обсуждалась громко в игорном зале. Крупье потеряли свое олимпийское величие. Все Монте-Карло пришло в неописанное волнение. По телеграфу во все газеты мира сообщались сведения о чудесном игроке.

Между тем Стагарт продолжал спокойно играть, так спокойно, как будто бы он читал газеты. Так прошло несколько дней.

Вечером он куда-то пропадал и часто возвращался домой только поздно ночью. Он не разрешал мне сопровождать его, так что цель этих прогулок была для меня совершенно неизвестна.

На пятый день он, казалось, смутился во время игры.

Он пододвинул русской лист бумаги:

— Пишите, пожалуйста, — проговорил он отрывисто: — 15, 27, 34, красное.

Затем он продолжал играть дальше.

Вечером он сорвал банк.

Он вошел в мою комнату и с презрением бросил на стол целый тюк кредитных билетов.

— Эти проклятые деньги, — воскликнул он с горячностью, которую мне редко приходилось в нем подмечать. — Все несчастия на земле от денег.

Затем он погрузился в мечты и замолчал.

Когда пробило десять часов, он поднялся. Я увидал, что он прятал в карман револьвер.

— Тебя интересует познакомиться с убийцами барона де Русселя? — спросил он меня с усмешкой.

Я вскочил с дивана как наэлектризованный.

— Как — неужели ты их открыл?

— Еще нет. Но мы с ними познакомимся сегодня вечером. Извести полицию и в час ночи приходи с четырьмя надежными полицейскими на дорогу в Ле-Мулен. Спрячьтесь за деревней у того места, где дорога идет в гору. Когда услышите выстрел, то бегите скорее, чтобы не прийти слишком поздно.

— Но не будет ли лучше, если я буду тебя сопровождать? — спросил я.

Стагарт уже неоднократно являл доказательства своей безумной отваги, так что я имел полное основание опасаться при подобных приключениях за его жизнь.

Он покачал головой.

— Твое присутствие могло бы только помешать удаче моего дела, — ответил он, крепко пожимая мне руку. — Очень важно, чтобы ты оставался с полицейскими и чтобы они явились не слишком рано и не слишком поздно. От этого будет все зависеть. Будем надеяться, что дело обойдется без пролития крови, — прибавил он с улыбкой, вынимая часы. — Я тороплюсь, прощай.

И с этими словами он исчез.

Ровно в час мы двигались по дороге, идущей извилинами из Ле-Мулен в Ментону. За деревней мы остановились и начали прислушиваться.

Была ясная лунная ночь. Ни единый звук не нарушал тишину: прошло полчаса, все было тихо. Полицейские были в нетерпении, я сам начал беспокоиться и сомневаться в удаче.

Вдруг в ночной тиши раздался выстрел.

С револьверами в руках выскочили мы на дорогу. Вынырнули темные тени, раздались второй, третий выстрелы и прокатились протяжным эхом по горам.

Стагарт стоял с револьвером в правой руке, прислонившись к дереву, а левой рукой держал стоявшую перед ним на коленях женщину. Два молодца с замазанными сажей лицами лежали раненые на земле. Трое других спасались бегством по дороге, преследуемые полицейскими. Еще несколько раз раздались выстрелы. Это стреляли преследуемые, полицейские им ответили тем же.

Я подбежал к моему другу. Из раны на его левой щеке, очевидно, нанесенной ножом, обильно струилась кровь. Под его железной рукой извивалась женщина. При моем приближении она напрягла все усилия и приподнялась.

Бриллианты упали на землю. Густые черные волосы распустились и покрыли декольтированный бюст ее. Ко мне обратилось искаженное злобой лицо с метавшими искры глазами.

Это была русская, г-жа Георгиевская.

Полицейские вернулись. Они несли убитого.

— Вот убийца барона де Русселя, — проговорил мой друг твердым голосом. — Арестуйте эту женщину!

С этими словами он ушел, крепко прижимая платок к своей ране.

Отвратительное проклятие, произнесенное на русском языке, вырвалось из уст русской. Затем уже издалека к нам доносились крики женщины, которую связали полицейские.

Так как мы оба не могли заснуть в эту ночь, то мы и спустились к берегу.

Перед нами открывалась чудная картина.

Мой друг закурил папиросу и затем начал рассказывать.

— Мне на этот раз предстояло разрешить очень трудную задачу, и я имею теперь полное право гордиться своей удачей. С самого начала, благодаря нагромождению разных фактов, внушавших подозрение и указывавших по одному и тому же направлению, существовала опасность одностороннего и пристрастного расследования дела. Поэтому я, несмотря на все доказательства виновности несчастной жены моего убитого друга, с самого начала решил совершенно не обращать внимания на эти улики.

— Трех человек можно было подозревать в преступлении. Во-первых, жену барона, во-вторых, камердинера и в-третьих, того молодого человека, который навлек на себя подозрение своим поведением. Найденное письмо, бывшее, очевидно, ответом на любовное послание барона, очевидно указало мне на четвертое, совершенно неизвестное лицо, которое состояло в загадочных отношениях не только к барону, но и — как это явствует из найденной записки — к супруге его. Письма навели меня на новый след в самом Париже.

Результатом моих поисков в Париже явилось выяснение того обстоятельства, что молодой человек оказался совершенно непричастным к преступлению. Его беззастенчивость, я бы сказал, английское нахальство, едва не поставило его в очень неприятное положение. К счастью, ему удалось вполне доказать свое alibi в ночь преступления. Значит, это лицо пришлось вычеркнуть из списка подозреваемых.

Поэтому я обратил теперь все свое внимание на выяснение того факта, не уезжал ли за последние недели барон де Руссель из Монако в Париж. Но оказалось невозможным установить даже временное пребывание его в Париже и, по указанию монакских властей, барон совершенно не выезжал из Монте-Карло. Квартира барона на Итальянском бульваре оказалась запертой, и швейцар не мог припомнить, приходили ли на имя барона письма, написанные женской рукой. Мои энергичные поиски в Парижском почтамте увенчались наконец неожиданным успехом. Оказалось, что барон поручил одному из своих знакомых чиновников задерживать приходящие на его имя письма, запечатывать в новый конверт и пересылать их ему в Монте-Карло. Этот чиновник, знавший уже об убийстве барона, понял тотчас же всю важность этого обстоятельства и передал мне, что барон три раза посылал ему из Монте-Карло письма с просьбой положить их в новый конверт и переменить на нем адрес. Чиновник, полагавший, что дело идет о невинном любовном приключении, охотно согласился на просьбу барона. На письмах, которые посылал барон, стоял адрес: «Госпожа Биртон, Париж, до востребования».

Чиновник регулярно посылал их по адресу — госпоже Георгиевской, Монте-Карло, «Парижская» гостиница.

Теперь я знал, что убитый переписывался с русской, причем переписка эта велась из предосторожности через Париж. Барон полагал, что он таким образом не скомпрометирует русскую в гостинице, тогда как у нее были гораздо более побудительные мотивы вести такого рода переписку с бароном. Для того, чтобы еще раз удостовериться, что записка, найденная в платье баронессы, написана русской, я узнал ее почерк посредством хитрости.

— Ах, — воскликнул я, — это было во время игры, когда ты просил ее записывать твои ставки.

— Совершенно верно. Если ты припоминаешь, найденная нами загадочная записка гласила:

«Ле-Мулен. Белое с зеленым. 1 час, 34».

Несчастная жена барона, не имевшая и подозрений насчет его отношений к русской, была очень дружна с последней. В этой записке должно было заключаться решение всей задачи, разгадать эту записку значило найти истинных убийц. Я начал соображать следующим образом:

На расстоянии часа пути от Ле-Мулен, у 34 камня должен находиться дом с белыми стенами и зелеными ставнями. Вероятно, там-то и была баронесса в ту таинственную ночь и побудила ее туда пойти, очевидно, русская. Мои подозрения вполне оправдались. Как раз на указанном месте я нашел маленький домик с белыми стенами и зелеными ставнями. Там живет старая гадалка, занимающаяся, кроме того, приготовлением разного рода любовных напитков. После упорного запирательства старуха созналась, что в ту ночь к ней приходила молодая, элегантная дама и что она по ее просьбе сварила ей напиток, который должен был ей вернуть потерянную любовь ее мужа.

Теперь мне стало все ясно. Несчастная женщина, очевидно, заметила, что муж уже охладел к ней, но не знала истинной причины этого. В своей неопытности она доверилась своей подруге, которая дала ей адрес этой современной Локусты, обязав ее честным словом не говорить об этом никому. Частью из стыда, а частью из чувства честности, молодая женщина упорно отказывалась сообщить, где она была в ту ночь. Она взяла себе в провожатые лакея, он шел с ней некоторое время, но затем она раздумала и отослала его домой. Он барона уже не застал дома и поспешил вслед за ним, очевидно, чтобы сообщить ему о ночной прогулке его жены.

Барону не сразу бросилось в глаза отсутствие жены. Он воспользовался тем обстоятельством, что ее не было в комнатах, и спрятал деньги в ее сундук, может быть, из опасения, что его могут обокрасть.

Русская назначила ему в эту ночь свидание. Так как барон должен был быть убит в ту ночь, то она употребила все старания, чтобы обратить все подозрения на одно известное лицо, а именно на его жену. И это устроила чертовски ловко. Она условилась с бароном, что он должен передать ей ленточку от платья баронессы в знак того, что он один и что они могут без помехи провести вместе время. Вероятно, в этот-то момент на него и было сделано нападение. Появившийся вслед за тем камердинер разделил участь своего господина. Женские следы, замеченные нами, и были следами русской. Несчастная жена убитого думала, что муж заметил ее отсутствие, искал ее и с отчаяния покончил жизнь самоубийством. Поэтому-то она все время обвиняла себя, все более и более запутываясь в искусно расставленных русской сетях.

— А почему барон был убит? Из-за выигранных им денег?

— Русская думала, что деньги были при нем. Эта ужасная женщина состоит на жалованьи у целой организованной шайки. Она привлекала к себе богатых или счастливых игроков, назначала им ночью свидания, во время которых они падали жертвами своей доверчивости.

Не одно загадочное самоубийство в Монте-Карло являлось на самом деле утонченным убийством.

Он замолчал.

Я смотрел на него с нескрываемым восхищением.

— Ты выполнил замечательное дело, — сказал я ему, — удивительное дело!

Он устало улыбнулся и поднял взор к небу, на котором уже догорали звезды.

— Вернемся домой, — проговорил он, — уже рассветает.

Только тогда, когда мы вернулись в наш номер, я заметил, как бледен был мой друг, и какое выражение усталости лежало на его лице. Только глаза его ярко горели.

— А каким же образом ты провел убийцу? — спросил я после того, как мы сели за чай.

— Таким же образом, каким она провела барона, — ответил Стагарт. — Я сделал вид, что страстно влюблен в нее. Наши прогулки продолжались далеко за полночь, и не раз во время этих прогулок я имел полную возможность ближе узнать преступницу, познакомиться с ее качествами, убедиться в том, что она великолепно образована. Благодаря моим громадным выигрышам она забыла всякую осторожность, и она применила ту же хитрость, чтобы завлечь меня, какую применяла к барону и которая ей, вероятно, не раз удавалась.

Только что окончил мой друг свой рассказ, как распахнулись двери, и в комнату стремительно вбежала бледная женщина с залитым слезами лицом.

Она бросилась перед Стагартом на колени и поднесла его руку к своим губам.

Это была баронесса де Руссель.

Мой друг поднял ее с нежностью и подвел к стулу. Но ни один художник, ни один поэт не был бы в состоянии передать выражение глаз, в которых светилось величайшее блаженство от сознания того, что силою своего ума он спас молодую невинную человеческую жизнь.

Дом смерти

Разбирая недавно свои бумаги, я нашел пакет писем, по которым можно было воскресить замечательную историю. Даже не будь участия в ней моего друга Фрица Стагарта, эта трагедия была бы достаточно интересна для того чтобы быть воскрешенной из прошлого. Благодаря роли, которую играл в развитии этой темной истории мой друг, благодаря неожиданному концу этой женской драмы, имевшему место только благодаря гениальной ловкости сыщика Стагарта, она является вместе с тем одним из самых характерных приключений в жизни моего друга.

Я поэтому опишу это происшествие, придерживаясь строго фактов и не вмешивая сюда личного литературного элемента, и поэтому приведу только ту переписку, которая частью попала в руки моего друга, частью же явилась вещественным доказательством в судебном деле несчастной героини «Дома смерти». Только в конце я буду принужден привести частью письма моего друга, частью мои собственные заметки, частью данные судебного разбирательства.

Я привожу пожелтевшие письма по порядку:

Первое письмо.

Эллен Робертсон графине фон Таннен, в Берлин.

Лондон, май 1904.

Дорогой друг!

Прости меня за то, что я несколько недель не давала своему единственному другу никаких известий о себе. Ты имеешь полное право сердиться на меня, так как моя небрежность не может быть оправдана ничем, она явилась исключительно следствием эгоизма.

Или, может быть, я заслужу прощение, если признаюсь, что эгоизм этот был порожден жизнью столь полной счастья и блаженства, что я совершенно отдалась этому скверному чувству.

Когда человек счастлив, он ни на что не обращает внимания. Для него и прошедшего и будущего как бы не существует. Он живет одним настоящим.

Теперь я выдала себя. Итак, благородная графиня фон Таннен, дорогая подруга детства, дорогой друг, прими мою исповедь:

Я влюблена. (Фу, как банально.) Ваш немецкий язык слишком беден, чтобы выразить в нескольких словах это чувство. «I am in love», говорим мы, англичане, и этим все сказано. «Я в любви», значит это в переводе. Я изнываю, я исчезаю в любви. Моя особа, моя индивидуальность, мои мысли, все мое существо поглощено любовью…

Он итальянец. Может быть, ты его знаешь. Его зовут граф Коста. Он владеет обширными поместьями в Сицилии. Его отец служил под начальством Гарибальди. Он замечательный человек. Он не красив, но обворожителен. Не галантен, но вежлив. Не болтун, но полон остроумия, когда он нарушает молчание. Из него исходит какая-то сила. Его таинственная воля подчинила меня, как только я с ним встретилась.

И мать, и отец желали этого брака. Я очень богата, а он очень древнего рода. Сначала я противилась этому плану. Мое упрямство рассеялось как дым, как только я его увидала. Если я страдаю, если что и может подвергнуть опасности все мое счастье, то только сознание, что ему не в силах противостоять никакая женщина.

Ты, наверно, улыбаешься. Ты, может быть, с состраданием и с неодобрением покачаешь головой и подумаешь, что я отдалась во власть слишком пылким чувствам.

Ты ведь всегда была холодна и рассудительна. И все-таки ты так добра. Ты женщина, познавшая счастье. В твоем последнем письме ты пишешь, какое счастье дал тебе вкусить твой муж. Я не сомневаюсь, что твое счастье вместе с тем и его счастье. Должно быть так чудно получать счастье делая близкого человека счастливым. Я думаю, это испытывает твой муж. Это испытываю я. Я хочу только дать счастье другому.

Да, я хотела бы страдать, умереть, чтобы быть счастливее всех людей на свете.

В этом заключается сила женщины, святая сила, возвышающая ее над всем земным мужчины.

Она наслаждается рефлексом.

Любит ли он меня? Наверное, ты задала себе этот вопрос уже раза три, читая с улыбкой мои пылкие размышления.

Да, Матильда, он меня любит. Он никогда мне не говорил о любви. Но я знаю, что его душа сливается с моей. Я это знаю с того момента, как мы в первый раз поцеловались. Это был мой первый поцелуй.

Мои губы были целомудренны, пока его губы не прикоснулись к ним. Мне казалось, что под его поцелуем я потеряю сознание. Я чувствовала, что могу сорвать с себя платье, что могу закричать ему: «Возьми меня, возьми меня всю, целиком. Я хочу слиться с тобой, так как этот поцелуй, которым ты возбудил во мне все желания, сделал меня твоей женой!»

И неужели же он может меня не любить?

Свадьба через три недели, Матильда. Но что она для меня? Ничего. Пустая формальность, пустая и неприятная, так как мои чувства будут выставлены всем напоказ, мои мысли будут исторгнуты из моего святая святых.

Одно должны будут все сказать: «Чудная пара». Он выше меня, у него красивая, стройная и могучая фигура. Он держит себя с благородством. Руки его аристократичны и благородны. Лицо его загорело от солнца юга и все же нежно. Два широких шрама от ударов сабли придают ему мужественность. А глаза — настоящий Везувий. Каждый взгляд — поток лавы.

Я думаю, что я к нему подхожу. Люди это говорят. Да так говорит мне и мое зеркало.

Не смейся надо мной. Целые часы стояла я перед зеркалом и любовалась своим телом. Когда я распущу волосы, они у меня падают до колен. У меня пышные, светлые волосы. Ты ведь ими так часто восхищалась. Когда мы расстались, и ты уехала в Германию, формы тела моего были еще не округлены. Во мне было что-то девичье, неграциозное. Теперь этого нет. Все во мне гармонично, даже улыбка, которая так много обещает.

Он будет счастлив, я ему дам счастье.

Приедешь ты к свадьбе? Не буду тебя официально приглашать. Если можешь приехать, ты не откажешься это сделать для твоей подруги на всю жизнь.

В ожидании обнимаю тебя и целую мысленно.

Твой счастливый друг Эллен.

Второе письмо.

Граф Виктор Коста Максиму Достевичу, в Рим.

Лондон, май 1904.

Дорогой Максим!

Спешу тебя известить. Дело идет как по маслу. Она богата, очень богата. Счастливая моя звезда не оставила меня. Обращаюсь к тебе с просьбой уладить все. Успокой моих кредиторов. Через три недели я буду в состоянии все уплатить. Я получу за ней в приданое два миллиона и кроме того значительную ежегодную ренту. Через шесть недель я буду снова в Риме. Тогда мы принесем большую благодарственную жертву Амуру. Ведь дело не так-то легко удалось бы, если бы она не втюрилась бы в меня как кошка.

Ах, да! Я тебе еще не ответил на твой вопрос. Да, она хорошенькая. Даже красавица, Даже слишком красива для такого приданого. Но нравственные соображения в расчет не должны идти, если хочешь жить. Она скоро утешится, я ей ничего дать не могу. Она не в моем вкусе. Такие холодные блондинки приводят меня в нервное состояние. Она слишком требовательна. Придется сразу ее наставить на путь истины.

Ты не видел больше Неттину из театра Адриано? Она, должно быть, в Германии. Я все еще не могу ее забыть. У нее зубы хищного зверя.

Поклонись маркизе. Я недавно читал в газетах, что она пыталась кончить жизнь самоубийством. С твоей стороны очень неостроумно ставить этот случай в какую-нибудь связь со мной. Я не хочу, чтобы насчет меня сплетничали. Оставь, значит, это при себе.

Ну, на сегодня довольно. До скорого свиданья недель через шесть. Приготовь мне несколько бутылок падуанских вин, но только настоящих венецианских. Можешь запастись несколькими бутылками флорентийского «Алеатико» и т. д. Ты мои вкусы знаешь.

Виктор.

Третье письмо.

Графиня фон Таннен к Эллен Робертсон, в Лондон.

Берлин, июнь 1904.

Дорогая Эллен!

К сожалению, я не могу лично быть свидетельницей твоего счастья. Не думай, что я не приезжаю к тебе, потому что мне эта поездка неинтересна. Я всегда буду твоим верным другом и я надеюсь, что ты всегда будешь думать об этом и верить этому. Мой сын, которому только что исполнился год, тяжко заболел, и я не отхожу от его постели. При чтении твоего письма я не думала ни улыбаться, ни сердиться на тебя. Но обрати только внимание на одно, дорогая моя Эллен: мы, женщины, никогда не бываем так счастливы, как заслуживаем этого. Самые несчастные между нами те, которые отдали себя целиком, так что им не остается ничего.

Я не хочу разбирать твое письмо. Советы и предостережения, которые я могла бы тебе дать, заключаются в этих немногих словах. К чему распространяться насчет этого?

Ты ведь благодаря этому не изменишься. Я могу только молить Бога, чтобы он дал тебе столько счастья, сколько заслуживает твое благородное сердце.

Я надеюсь, что ты мне снова напишешь после брачных торжеств, а пока остаюсь твоя верная подруга.

Матильда.

Четвертое письмо.

Максим Достевич Аделине Неттина, актрисе, в Мюнхен.

Рим, июнь 1904.

Многоуважаемая синьорина!

В вашем страстном письме вы обнаружили какую-то растерянность!

Вы ведь отлично должны были знать, что единственное финансовое и социальное спасение моего друга могло только заключаться в денежном браке.

Он обещал вам сделать вас своей супругой.

Отлично! Он сделал то, что делали тысячи до него и что тысячи же будут делать после него. Он вас обманул. Но, может быть, не намеренно.

Вы не можете жить без него?

И это вы пишете человеку искусившемуся, познавшему жизнь, знающему вас, настолько близко вас знающему, как будто вы были его любовницей?

Аделина Неттина, прекрасная римлянка, самая знаменитая актриса Италии утверждает, что она не может жить без графа Коста! Что это, ирония? Тема для юмористического фельетона, не более. Если вы смотрите на все это с такой точки зрения, то я воспользуюсь этим для сатиры в юмористическом журнале.

Неужели вы раньше не знали, что Коста меняет женщин как перчатки? В таком случае, вам нужно было бы раньше осведомиться об этом.

Вы хотите его убить? Значит, вы хотите разыграть драму? Вы хотите сесть на скамью подсудимых? Вы хотите, чтобы красота ваша поблекла в темнице? Чтобы искусство ваше погибло навсегда за шестью железными запорами? Я полагаю, что сказал то, что нужно.

Поставьте заключительную виньетку под событием, которое для вас не может и не должно быть ничем иным, как простой главой. А жизнь ведь толстая книга, заключающая в себе много глав.

Преданный вам,

Максим Достевич.

Пятое письмо.

Граф Коста Максиму Достевичу, в Рим.

Лондон, июнь 1904.

Дорогой друг!

Я пишу тебе в вагоне железной дороги. Все торжества окончились. Эта трогательная церемония, которую люди считают необходимой при заключении простой сделки, почти убила меня.

Но больше еще неприятностей доставило мне длинное письмо Неттины.

Какой дьявол таится в этой женщине?

Она угрожает мне. Я бы на это не обратил внимания, если бы стиль ее письма не был так чертовски серьезен. Она дает клятву, что не пройдет трех месяцев, как она запечатлеет свою любовь моей кровью.

На тебя она страшно сердита. Она пишет, что ты насмехаешься над ее честью. У этой женщины опасный темперамент. Я ее письмо заботливо сохраню. В случае чего оно явится важным документом.

Прощай! Будь здоров.

Коста.

Шестое письмо.

Графиня Эллен Коста графине фон Таннен, в Берлин.

Париж, июль 1904.

Дорогая, любимая моя Матильда!

Передо мною на письменном столе лежит твое последнее письмо. Какая у нас разница в летах! Мне кажется, несколько десятков лет. А на самом деле всего шесть лет. Тебе двадцать пять, а мне девятнадцать.

Я чувствую себя глупым ребенком в сравнении с тобой, женщиной с установившимся уже взглядом на жизнь. Но к чему это предисловие?

Ты была права, Матильда, тысячу раз права! Вот уже две недели, как я замужем. Две недели — какой незначительный срок и вместе с тем, какая вечность, когда страдают так, как я страдаю, Матильда. Глубоко и тяжко страдаю. Я так несчастна, что не могу спокойно описать тебе весь ужас моих страданий.

Куда исчезли мои идеалы, мои надежды? Где осталась моя вера?

Мечты мои рассеялись, как дым! Сердце мое истекает кровью. Мой муж? Да, тысячу раз да! Я люблю его безумно. Люблю его все еще, не смотря на унижение, которому он подверг меня, сделав меня своей женой. Его любезность заменилась монотонным равнодушием. Поцелуи его холодны, у него даже нет достаточно такта, чтобы скрыть от меня истину, чтобы не показывать того, что он совершенно меня не любит.

Он не дает себе труда казаться другим, чем он есть на самом деле. Я знаю, что три дня после нашей свадьбы он уплатил всем своим кредиторам. Я знаю то, что я не могла подозревать, о чем я никогда и не думала — что он женился на мне только ради денег.

Но разве все-таки он не мог меня полюбить?

Брак для него обуза.

И все-таки я люблю его. Я с чувством моим совладать не в силах. Счастье, может быть, что от окончательной катастрофы спасает меня то обстоятельство, что я принадлежу к женщинам, которые могут быть счастливы, не требуя счастья от других.

Я уже знаю, что мне нечего ждать, и все же я не перестану его любить.

Назови это слабостью. Я думаю, что в этом состоит величайшая душевная сила женщины. И я так и поступаю.

Ведь мне еще остается одна надежда. Ты понимаешь, о чем я говорю, не правда ли?

Я не хотела верить тому, что ты мне писала — самые несчастные между нами те, которые сами отдали себя целиком, так что им не остается ничего. Ты была права. И это мое признание вполне доказывает тебе, как исполнилось твое предсказание на твоей несчастной

Эллен.

Седьмое письмо.

Графиня фон Таннен графине Коста, в Алжир.

Берлин, июль 1904 г.

Дорогая Эллен!

Мне очень тяжело отвечать на твое письмо. Удовольствуйся на сегодня несколькими строками. Не падай духом — и если тебе понадобится поддержка, считай мой дом своим домом.

Твоя гордость лучше защитит тебя от равнодушия мужа, чем любовь к нему. Вот единственный совет, который я могу тебе пока дать.

Твой друг Матильда.

Восьмое письмо.

Графиня Эллен Коста графине фон Таннен, в Берлин.

Рим, август 1904 г.

Дорогой друг!

Прошли недели и снова они мне кажутся месяцами. Мы еще недолго остаемся в Риме, а затем супруг мой намеревается уехать в свой замок, то есть, если я его хорошо понимаю: он хочет поселить меня туда для того, чтобы иметь возможность беспрепятственно следовать своим сомнительным влечениям.

О, как я его ненавижу! Да, я ненавижу, презираю его, этого негодяя, играющего здесь вместе с своим другом Максимом Достевичем, русским писателем, роль бонвивана, швыряющего деньгами своей жены и играющего ее честью. О моем счастье я уже не буду и говорить. О, зачем я так мало знала людей! Отчего мои родители не были умнее меня! Он истратит мое состояние — а затем что?

Знаешь, иногда мною овладевает чувство, похожее на страх перед ним, у него такой бесчеловечно жестокий характер, что я дрожу, сама не знаю отчего. С одной стороны, меня немного успокаивает то, что русский поедет с нами в замок. Он легкомысленный молодой человек, но все же у него до некоторой степени приличные манеры и мне кажется, что я обладаю некоторым влиянием на него. Мне кажется, что он тотчас же понял то, что мой муж постарался забыть, а именно, что я дама…

Довольно на сегодня, дорогая. Я тебе напишу тотчас же по моем приезде в наш замок, о котором я ничего не знаю. Я недавно поняла по одному намеку Достевича, что граф Коста был уже раз женат.

Твоя Эллен.

Девятое письмо.

Графиня Эллен Коста графине фон Таннен, в Берлин.

Замок Ламерто у Камерино, сентябрь 1904 г.

Счастливый, верный друг мой!

Итак, я здесь. Странный замок, столь же странный, как и его название. Он расположен на вершине горы и окружен со всех сторон зелеными лесами. Солнце при восходе золотит башни замка, которые горят и отливают золотом до самого вечера. Высокие стены бросают вокруг себя широкие тени. С башен открывается чудный вид в долину Камерино. Сюда не доносится ни звука, разве только раздастся песнь пастухов, пасущих своих коз за городом.

Всюду тишина. Мрачен и молчалив сам замок. Он стоит уже со времени гвельфов. Темные узкие коридоры ведут в узкие, мрачные комнаты, которые, хотя они и убраны со всей современной роскошью и комфортом, ничем не отличаются от тех старинных темниц, которые назначались местом жительства для сосланных мужьями жен. Однажды я спустилась в подземелье. Но я больше никогда, никогда не сделаю этого. Сырой туман расстилался по этому подземелью, туман, распространяющий всюду болезнь, смерть. Не хочет ли моей смерти мой муж? Не улыбнется ли он свойственной ему циничной, ужасной улыбкой, если ему принесут известие о моей смерти?

Ужасные мысли терзают меня здесь. К моим услугам я имею молодую девушку из Южной Италии и старого слугу, швейцара замка. Это мрачный, молчаливый человек.

Часть замка окружена необыкновенной таинственностью. Мне не дают ключа к дверям, ведущим в верхние этажи. Говорят, там находится библиотека и коллекция старинного оружия.

Когда граф в замке, он большею частью проводит свое время там, наверху. Когда он уезжает в Рим, всем запрещено подниматься по лестнице. Я не любопытна и поэтому я очень довольна, что остаюсь одна. Поведение его друга очень странно. Сначала он вел себя совершенно так же цинично, как и мой муж, но затем, через несколько дней, он начал выказывать себя джентльменом. С тех пор, как мы приехали в замок, я уже совершила несколько небольших прогулок в его обществе. Он предупредителен, вежлив, тактичен, все его обращение со мной полно уважения и преданности ко мне. Ты не можешь себе представить, как успокаивающе это на меня действует.

Собственно говоря, ты, наверное, скажешь, что признание мое не заслуживает твоего одобрения, но что же делать, если все это так. Иногда он смотрит на меня странным взглядом. Я достаточно разумна, чтобы судить о его намерениях. Я полагаю, что в них ничего неестественного не заключается. Ему жалко меня. Может быть, он меня любит. Да, я даже уверена в этом и я этому очень рада. Ведь любовь этого человека, быть может, моя единственная защита и я замечала уже не раз, что он настойчиво делал моему мужу замечания относительно его обращения со мной, и однажды между этими неразлучными друзьями дело дошло до серьезной ссоры.

В этот момент я почувствовала как бы симпатию к русскому. Почему мне не признаться в этом? Он мне симпатичен, и прежнее его поведение, несомненно, внушено ему было моим мужем.

Мужа я ненавижу. Я никогда в жизни не знала, что такое ненависть. Чувство это казалось мне отвратительным и непонятным. Оно мне казалось чисто животным, недостойным человека чувством.

Но как теперь я понимаю его! Я так же горячо и страстно ненавижу этого человека, как раньше страстно любила его. Я была бы в состоянии его убить.

Твоя Эллен.

Десятое письмо.

Граф Коста, Аделине Неттина, в Рим.

Замок Ламерто, сентябрь 1904 г.

Синьорина!

Вы, значит, все еще не образумились и, вернувшись теперь в Италию, хотите во чтобы то ни стало осуществить вашу кровавую клятву! Вы меня пугаете, в самом деле! Какое я совершил преступление? Я вас любил. Это не было преступление, так как кто, божественная, может увидать вас и не потерять рассудок?

В один прекрасный день я перестал вас так страстно любить, как прежде. Это не преступление. Не моя вина, что вы мне казались уже не такой обольстительной, как прежде, да и вы в этом не виноваты. Это логический, чисто химический процесс всякого горения. Мое сердце сгорело.

Итак, почему же вы ненавидите меня? Потому что вы все еще меня любите? Но так как вы не перестаете грозить мне смертью, то я дам вам возможность применить вашу ненависть на деле. Вы ненавидите также мою супругу. Так сделайте одолжение, начните с нее. Я приглашаю вас, божественная, пробыть некоторое время, то есть, сколько вам будет угодно, в моем замке. Так как в будущем я намерен часто бывать в Риме (по причинам, которые, надо надеяться, не возбудят снова вашу ревность), то я не буду вам мешать своим присутствием.

Вы можете вполне отдаться обществу моей супруги. Она причина всего зла. Если бы ее не было — кто знает? Я думаю, Аделина, что я все еще не забыл ваши зубы хищного зверя. Но у мисс Эллен было два миллиона лир приданого, а вы как опытная женщина отлично знаете, что ничто, даже ваша обольстительная улыбка, так не привлекает, как блеск золота.

Итак, я надеюсь увидеть вас у себя.

Остаюсь преданный Вам

Граф Виктор Коста.

Одиннадцатое письмо.

Графиня Эллен Коста графине фон Таннен, в Берлин.

Замок Ламерто, сентябрь 1904 г.

О, Боже мой, Матильда, я боюсь потерять разум! Этот дом! Этот ужасный дом. Дом смерти! Она подошла к моей кровати и схватила меня…

Но ты меня не поймешь, если я тебе не расскажу по порядку. Граф и Максим уехали вчера, я осталась одна в замке с прислугой. До сих пор я не боялась уединения, оно являлось для меня желанным, в особенности теперь, когда природа так гармонирует с моим настроением.

Вчера вечером я по обыкновению легла спать около одиннадцати часов, почитав перед сном Байрона. Моя спальная отделана голубым. Над моей великолепной княжеской постелью тяжелый шелковый балдахин. Амуры поддерживают этот балдахин — ирония, над которой я теперь улыбаюсь.

Во всем замке царствовала полнейшая тишина. Я легла в постель и начала мечтать с открытыми глазами. Клянусь тебе, Матильда, что я не спала и что я была в полном сознании.

Вдруг я услыхала легкий шорох. Я вздрогнула. Моя горничная спит за несколько комнат от меня и спит всегда очень крепко. Швейцар находится всегда в первом этаже.

Я стала прислушиваться: из тех закрытых комнат, которые выходят на большую лестницу, до меня явственно донеслись тихие шаги. Я слыхала, как открылась дверь и снова закрылась. Шаги все приближались… Раскрылась дверь соседней с моей спальной комнаты. Я хотела кричать, но не было силы. Я схватила только дрожащей рукой кинжал, который я всегда ношу с собой, с ужасом повернувшись к двери спальной. Она тихо скрипнула, и на пороге появилось создание такое ужасное, такое отвратительное, что при виде его крик замер в моей груди. Кинжал выпал у меня из рук. Я вся дрожала, как в лихорадке.

Была это смерть? Не знаю. Я более не в состоянии собраться с мыслями. Это был какой-то призрак.

Белые одежды волочились по полу. Я не видела ни ног, ни рук этого видения. Я, может быть, собралась бы с силами, но, взглянув на призрак, я потеряла голову. Я увидала нечто ужасное, чему я не нахожу объяснений. У призрака этого, так я назову это существо, была голова скелета.

Мне это не казалось, Матильда, нет, это не было обманом зрения с моей стороны, и я была в полной памяти. Я ясно увидала голый серый череп, глубокие глазные впадины, оскаленный рот с ослепительно белыми зубами и широкие впадины на щеках, благодаря которым резко выделялись серые кости.

Это ужасное существо шло прямо ко мне, все ближе, ближе. Я хотела бежать, но ноги мои отказывались служить. Я была, как бы пригвождена к тому месту, на котором лежала.

Вот привидение подошло вплотную ко мне, подняло угрожающе правую руку и…

Я испустила дикий крик и потеряла сознание. Когда я пришла в себя, все было по-старому, и я могла бы подумать, что все виденное мною было только ужасным сном, если бы дверь в спальную не была широко открыта. Я не могла подумать, что я сама открыла ее, так как я отлично помнила, что закрыла ее перед тем, как лечь спать.

Я провела весь остаток ночи без сна. Не рассказать ли о случившемся старому камердинеру? Он делает всегда вид, что не понимает меня, так как я скверно говорю по-итальянски. Он, наверное, покачает головой и, улыбаясь, скажет мне:

— Niente capisco, marchesa.

Он никогда ничего не понимает. Я здесь пленница, и я думаю, что если я раз выражу желание выехать из этого замка, мне это не разрешат. Я не открыла правды моим родителям. К чему? Они уже старые люди и это убило бы их.

Мои письма никогда бы, пожалуй, не попали к тебе, если бы их не относил на почту Максим. Когда его нет, их тайком отправляет молодая девушка, которая мне прислуживает. Она мне предана, так как она добра и видит, что я страдаю.

Руки мои дрожат, когда я пишу тебе это письмо. Я как в лихорадке. Я завесила зеркало, так как не хочу видеть в нем, как неестественно я бледна.

Какая тайна кроется в этом ужасном ночном происшествии, Матильда? Я чувствую, что надо мной нависла грозовая туча.

О, как я боюсь следующей ночи! Завтра к нам приезжает гостья, актриса из Рима, Аделина Неттина — говорят, она величайшая актриса Италии. Она хочет провести несколько дней на лоне природы. Мой муж сказал мне, что она хорошая знакомая Максима. В таком случае, и я ее встречу как хорошую знакомую. Приезжала бы она поскорее! Страх перед одиночеством убьет меня. Я все ждала письма от тебя. Я понимаю, почему ты молчишь.

Я знаю, что именно ты можешь мне написать и чувствую, что ты поэтому предпочитаешь мне не писать совсем.

Если же у тебя существует намерение посетить меня, то умоляю тебя — откажись от него. Граф Коста не допустил бы тебя в замок. Ты не знаешь его безграничной грубости и это столкновение привело бы к страшной катастрофе. Если я действительно должна искупить легкомыслие моей молодости (Боже мой! Это была только неопытность), то никакая человеческая сила не может спасти меня от моей судьбы.

Я думаю, что я останусь навсегда в этом замке, и я, представь себе, настолько примирилась с этой мыслью, что она даже не приводит меня в ужас. Прощай. Я должна закончить письмо, так как моей горничной не представится больше возможности снести его тайком на почту. Увижусь ли я когда-нибудь с тобой?

Твоя несчастная Эллен.

Двенадцатое письмо.

Графиня Эллен Коста графине фон Таннен, в Берлин.

Сентябрь 1904 г.

Дорогой друг!

Снова берусь за перо, чтобы хоть в этом найти себе утешение. После трех спокойно проведенных ночей, сегодня ночью снова повторилось то, ужасное.

Актриса Аделина Неттина приехала вчера. Она очень симпатичная женщина, немолодая, но очень красивая.

Мы в столовой познакомились ближе, так как, когда она только что приехала в замок, я видела ее только мельком. Она ненавидит меня, Матильда. Это сказывается в каждом ее взгляде, ее жесте, каждом ее движении! Почему она питает ко мне ненависть? Я не могу себе это объяснить. Ее антипатия ко мне тотчас же и поставила между нами пропасть, которая явилась для нас непреодолимой преградой, как мы ни воспитаны.

Она холодна, нелюбезна. Иногда только кажется мне, что как будто на ее строгом лице появляется мягкое выражение. Она видит, что я страдаю. Это, по-видимому, ее трогает. Неужели она ненавидит меня по тем же причинам, по которым я страдаю?

Я продолжаю прерванное вчера вечером письмо. Пишу тебе рано утром.

Неттина покинула после обеда столовую и удалилась в свою комнату. Я последовала ее примеру. Должно быть, было около полуночи. Месяц освещал мою спальную. Я потушила огонь и только что стала засыпать, как вдруг почувствовала прикосновение холодной руки. Я вскочила испуганная и снова увидела перед собой оскаленный череп смерти.

Мне казалось, что издалека доносится ко мне какой-то странный голос. Но я была не в состоянии понимать что-либо.

Мой крик донесся до комнаты Неттины. Она тотчас же появилась в моей комнате в легком пеньюаре. Я видела, как она страшно побледнела и, прислонившись к стене, смотрела широко открытыми глазами на привидение, которое молча прошло мимо нее. Хлопнули двери и снова все стихло.

Когда я осмотрелась, Неттины уже не было в моей спальной.

Я долго сидела, устремив куда-то свой взор, без всякой мысли, без сознания.

Вдруг дверь в спальную снова открылась и тихо вошла какая-то фигура.

Это была Неттина.

Она подошла к моей постели и опустилась передо мной на кресло. Она схватила мои руки и устремила на меня взгляд, полный сострадания и участия.

— Какое ужасное видение, — прошептала я.

— Да, ужасное тем, что оно необъяснимо, — ответила мне актриса. Вашей жизни угрожает опасность, графиня.

Я взглянула на нее с удивлением.

— Какое отношение имеет это привидение к моей жизни?

— Я не знаю, но оно вас убьет!

Я вскочила с кровати.

— Да, — крикнула я в лихорадке. — Вы правы. Оно убьет меня, Неттина дайте мне совет!

Она медленно покачала головой.

— Я не могу, — проговорила она. — Я, может быть, могу сделать что-нибудь для вас впоследствии.

Затем голова ее склонилась на край моей кровати и слезы показались на ее глазах.

— Простите меня, — прошептала она.

Я обняла ее.

— За что мне прощать вас, Неттина?

— О! я вас ненавидела.

— Я это отлично видела. Но почему? Что я могла вам сделать, чтобы вы меня ненавидели?

Она тряхнула головой.

— Оставим этот разговор, графиня. Я могла бы вам рассказать еще больше, гораздо больше. Оставим это! Будьте настороже! О, какой он дьявол!

Она больше ничего не сказала, и мы провели остаток ночи в молчании.

Но я все знаю.

Она называет его дьяволом? Но не слишком ли мягкое это выражение по отношению к этому человеку, в котором воплотились все преступления и пороки?

О как я его ненавижу! Как я его ненавижу!

Если бы он пришел теперь и если бы у меня в руках был кинжал, я убила бы, растерзала этого мерзавца, который с презрительной насмешкой попирает своими покрытыми грязью ногами счастье невинных женщин.

Может быть, я еще не знаю всю низость его души. Зачем я попала в этот дом? Горе мне!

Здесь царствует смерть.

Неттина уезжает сегодня утром. Она помирилась со мной. Да и может ли она меня ненавидеть, зная мою судьбу?

Эллен.

P.S. Я еще не имела удобного случая отправить это письмо.

Она поцеловала меня перед старым камердинером графа и сказала мне со странной улыбкой:

— Вы отомстите за меня, графиня, за меня, за себя и за весь наш женский род, над которым надругались. Предсказываю это и вам и ему.

Затем она снова стала серьезной и поцеловала мои руки.

Старик все это слышал и видел. На его лице мелькала отвратительная улыбка.

Теперь я опять одна. Я несколько раз в день испытываю себя, нахожусь ли я в полном разуме.

Только что старик сообщил мне, что сегодня возвращается граф со своим приятелем.

Я вся как в лихорадке. В глазах моих неестественный блеск, губы мои лихорадочно дрожат.

Страшная ярость овладела мной, и я тщетно стараюсь ее подавить.

Разве я не бессильна по отношению к нему?

О Матильда, я не знаю, буду ли я иметь возможность еще раз написать тебе, так как я чувствую, что дело подходит к концу.

Помоги мне, если это в твоих силах. Я чувствую, что должна умереть. Меня еще можно спасти.

Но если предоставить меня моей судьбе, я чувствую, что меня ждет или сумасшествие или смерть.

Прощай

быть может навсегда

твоя Эллен.

Тринадцатое письмо.

Графиня фон Таннен графу Стагарту, в Берлин.

Берлин, октябрь 1904 г.

Дорогой друг!

Только что я вспомнила обещание, которое вы мне когда-то дали:

«Если вам когда-либо понадобится помощь, при каких бы это ни было обстоятельствах, позовите меня. Мои знания и опыт всецело в вашем распоряжении».

Настал день, когда я должна обратиться к вам. Посылаю вам при сем пачку писем. Прочтите внимательно эту переписку, мне незачем давать вам какие-либо объяснения. Вы сами поймете, в чем дело.

Спасите эту несчастную, всеми брошенную женщину.

Предоставляя вам полную свободу действий,

Ваш друг,

графиня Матильда фон Таннен.

Выдержка из октябрьского номера римской газеты «Tribuna».

ТАИНСТВЕННОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ.

Вчера ночью был найден убитым граф Виктор Коста, последний отпрыск одного из самых знатных итальянских родов. Обстоятельства преступления еще не вполне выяснены, хотя уже теперь почти выяснено по данным следствия, что убийцей оказывается жена его, англичанка по рождению. Дальнейшие розыски покажут, совершила ли она это преступление без посторонней помощи.

Обстоятельства преступления таковы:

Граф Коста вернулся вчера вечером в свой замок Ламерто у Камерино в сопровождении своего друга, известного русского писателя Максима Достевича. Друзья поспорили из-за чего-то, и ссора их кончилась тем, что Коста бросился с револьвером в руке на своего беззащитного друга, который спасся в апартаменты графини, взявшей его под свою защиту.

Следствием этого явилось столкновение между обоими супругами. После того, как Достевич поспешил в свою комнату и тоже вооружился, граф удалился под угрозами своего друга, но затем снова вернулся и произвел выстрел в Достевича, который ответил тем же. Ввиду царившей на лестнице темноты оба стрелявшие промахнулись и вернулись затем в свои комнаты.

На следующее утро старый камердинер нашел графа мертвого на полу спальни, покрытого пятнадцатью ранами. Полицейские власти, которым тотчас же дали знать о преступлении, прибыли из Камерино, произвели осмотр дома и нашли окровавленный кинжал в комнате графини.

Она сама давала на все вопросы бессвязные, уклончивые ответы и была по телеграмме римской полиции арестована и препровождена в Рим.

Максим Достевич, протестовавший против этого ареста и угрожавший стрелять в полицейских, был тоже арестован, но благодаря вмешательству русского посольства был скоро выпущен на свободу.

Как мы узнали из достоверного источника, прокурорский надзор намеревается привлечь его к суду по обвинению в пособничестве.

Весь Рим находится в весьма понятном волнении.

Полиции с трудом удалось оградить графиню при препровождении в тюрьму от ярости толпы.

Как мы слышали, в этом сенсационном процессе будет играть некоторую роль и знаменитая наша трагическая артистка Аделина Неттина.

Четырнадцатое письмо.

Фриц Стагарт Максу Ладенбургу, в Берлин.

Камерино, октябрь 1904 г.

К сожалению, я явился слишком поздно, чтобы своевременно разобраться в этом запутанном деле. Ты знаешь все подробности. Посылаю тебе вместе с сим номер «Tribuna», из которого ты узнаешь дальнейшее развитие этого таинственного происшествия.

Я подверг труп графа тщательному осмотру. Тело покрыто колотыми ранами, которые, очевидно, наносились с такой силой, чтобы можно было предполагать здесь скорее руку мужчины, чем женщины. Я, наверно, начал бы производить поиски в этом направлении, если бы одно открытие не привело меня к убеждению, что убийца — женщина. На воротнике убитого при микроскопическом исследовании ясно сказался кровавый след пальца, который мог принадлежать только женщине. Это важное открытие я предварительно скрою от всех. Во всяком случае, женщина, должно быть, была в припадке безумной ярости, иначе ничем не объяснить то, что она была в состоянии нанести такие страшные раны сильному мужчине. Виновна ли действительно в убийстве графиня, никто не знает. Я прежде всего допросил актрису Аделину Неттина и она доказала мне свое alibi в эту ночь.

Она находилась в Риме, так что в преступлении могла принимать только косвенное участие.

— Я знала, что дело кончится этим, — сказала она со слезами на глазах.

— Как так? — спросил я, представляясь крайне удивленным, хотя я нисколько не сомневался в том, что она всеми силами своей души ненавидит графа.

— Да разве этот негодяй не заслужил тысячу раз смерти? — воскликнула она с горячностью. — Разве он не обманывал, не унижал, не оскорблял эту бедную женщину? Разве она не должна была быть женщиной без чести и темперамента, чтобы все это спокойно переносить?

— Вы, значит думаете, что графиня — убийца? — спросил я актрису.

— Конечно. Я в этом убеждена. Она еще недавно, когда я гостила в замке, находилась в состоянии душевного расстройства, так что по ночам ей являлись привидения, и она даже меня силою гипноза заставляла верить их появлению.

— А вы сами привидение не видали?

Я взглянул ей прямо в глаза.

— Ведь я вам уже сказала, — ответила она, — что я была как бы под гипнотическим влиянием графини и что она внушила мне те же безумные видения, которые представлялись ей самой. Когда я покинула замок и снова овладела своими нервами, я стряхнула с себя это наваждение.

— Значит, вы не думаете, что графиню посетило ночью привидение?

Она расхохоталась мне в лицо.

— Разве смерть прогуливается по ночам? — воскликнула она. — Неужели вы думаете, что она выбрала своим местопребыванием как раз замок Ламерто?

— Почему же нет? — возразил я. — Ведь она же нашла себе там работу.

Она замолчала и, пораженная, взглянула на меня.

Я произвел подробный осмотр замка, двери которого растворились передо мной благодаря помощи властей и, несмотря на сопротивление старика-лакея.

Странное мрачное здание! Настоящий разбойничий замок, как бы созданный для таинственных преступлений. Описание внутреннего расположения замка не представляет интереса.

Только один флигель возбудил мое особенное внимание. Мрачная лестница с четырьмя тяжелыми железными дверями вела в какую-то башню. Это обстоятельство показалось мне интересным. Я поднялся по узким каменным ступенькам, сырым и поэтому покрытым мхом, и попал в маленькую, пустую комнату. Я уже собирался уходить, как вдруг я заметил некоторую странность в архитектуре стены. Я нашел потайную дверь, которая уступила первому моему напору, и очутился в комфортабельно убранной старинной мебелью комнате.

В нише стояла великолепная кровать, на которой, судя по всем признакам, еще недавно лежали.

Но это было все, что я мог открыть, а это, конечно, очень мало. Старик утверждает, что граф иногда жил в этой комнате. Я теперь направлю все свои поиски в одну сторону. Не удивляйся, если ты в течении некоторого времени не получишь от меня никаких известий.

Я теперь намереваюсь предупредить совершение нового преступления и я думаю, что на этот раз я не опоздаю.

Твой Стагарт.

Отчет в газете «Трибуна» о процессе графини Коста и писателя Максима Достевича, обвиняемых в убийстве графа Коста.

Никогда еще ни один процесс не возбуждал такой сенсации, как настоящий процесс, и ни одно дело не принимало такого неожиданного, невероятного оборота. Мы еще раз напомним нашим читателям о действующих лицах этой драмы, чтобы дать ясную картину драмы, развертывающейся на суде, и оттенить неожиданность, поразившую всех в последний день судебного разбирательства.

Перед судьями стоит молодая, ослепительно красивая женщина со стройной девичьей фигурой. Она в трауре. По белоснежной шее ее вьются светлые локоны.

Она очень бледна, но спокойна и хладнокровна. Ее темные глаза смотрят куда-то вдаль.

Это обвиняемая графиня Коста.

Рядом с ней стоит Максим Достевич, красивый, высокий господин. Он мрачен и нервно возбужден. Взгляд его время от времени с презрением переходит от судей к публике.

Ответы его точны, определенны, но резки, так что председатель в течение судебного разбирательства не раз должен был призывать к порядку.

Только когда взгляд его встречается со взглядом графини, кажется, что он…

Но не будем предупреждать событий.

Улики против графини неопровержимы, они опутывают ее крепкими цепями. Симпатии всех на ее стороне. Но право и закон против нее.

Председатель прочитывает графине письма к ее подруге баронессе фон Таннен, в Берлине.

Известно, что граф Коста был легкомысленным жуиром. Графиня была с ним очень несчастлива.

— Любили вы вашего супруга? — спросил председатель.

— А разве иначе я вышла бы за него замуж? — ответила графиня.

Председатель. Ваша любовь превратилась скоро в ненависть?

Графиня. Да.

Председатель. Ненависть эта приняла такие размеры, что вы даже писали вашей подруге, что вы способны заколоть вашего супруга.

Графиня. Да, я написала это в минуту страшного возбуждения.

Председатель. Вскоре после этого ваш супруг был заколот кинжалом, причем окровавленное оружие это было найдено в вашей спальне.

(Движение в публике.)

Графиня. В этом преступлении я невиновна. Я не хочу оспаривать того, что я была в состоянии его совершить, но я его не совершала.

Председатель. Среди бумаг убитого найдено письмо главной свидетельницы Аделины Неттина. В нем она угрожает графу смертью. Свидетельница признает, что написала это письмо в припадке гнева.

Свидетельница. Да, это так. Я потом и забыла об этом.

Председатель. Это, значит, установлено. Вы уехали за день до совершения преступления. Последние ваши слова крайне странны. Позовите лакея.

Допрошенный в качестве свидетеля лакей показывает, что графиня и синьорина Неттина провели вместе почти всю ночь в спальне графини. Разговор велся шепотом. Утром обе они были в величайшем волнении. При прощании синьорина Неттина сказала графине:

— Вы отомстите за меня.

(Движение в публике.)

В последние дни графиня вообще была в крайне возбужденном состоянии и ее почти нельзя было узнать. Вообще она относилась совершенно безразлично к графу, но в день убийства она неоднократно справлялась о том, когда должен приехать граф.

Председатель. Можете вы объяснить нам это обстоятельство, графиня?

Графиня. Я страдала галлюцинациями и мне не раз являлась в этом замке смерть.

(Свидетельница Аделина Неттина подтверждает справедливость слов графини.)

Председатель (обращаясь к Максиму Достевичу). Почему между графом Коста и вами, его лучшим другом, произошла ссора?

Максим Достевич молчит.

Председатель. Вам тяжело отвечать на этот вопрос?

Максим Достевич (бросая взгляд на графиню). Я отказываюсь отвечать.

Председатель. Граф обвинял вас в том, что вы соблазнили его жену.

Максим Достевич. Кто это сказал?

Председатель. Камердинер, который находился в соседней комнате и слышал вашу ссору.

Максим Достевич. Да, граф бросил мне в лицо этот упрек, потому что я протестовал против его недостойного обхождения с графиней. Я всегда был только ее преданным другом.

Графиня. Это новое обвинение слишком низко, чтобы я чувствовала себя обязанной защищаться от него.

Председатель. Тем не менее, все говорит против вас, нет ни одного обстоятельства в вашу пользу. Можете вы нам объяснить, каким образом окровавленный кинжал попал в вашу спальню?

Графиня. Я это не знаю.

(Движение среди судей и публики.)

Председатель. Графиня, я обращаю ваше внимание на то, что этот кинжал является самой тяжелой уликой против вас. Я еще раз настоятельно предлагаю вам сказать всю правду. Полным сознанием вы только облегчите свою судьбу. Каким образом попало это оружие в вашу комнату?

Графиня (подняв руки к небу). Клянусь Создателем, что я тут не причем!

Судебное следствие, главные фазисы которого мы привели в сокращенном виде, было этим закончено.

У всех уже составилось мнение о виновности графини.

Поднялся прокурор, чтобы начать свою обвинительную речь.

Вдруг произошло нечто неожиданное, необыкновенное. Открылась дверь и вошел какой-то господин.

Это был знаменитый сыщик Фриц Стагарт, который уже занимался расследованием этого преступления. Он сказал несколько слов защитнику графини.

Тот вскочил с места и воскликнул:

— Я требую во имя справедливости, чтобы суд выслушал показание еще одной, самой главной свидетельницы!

Суд решил удовлетворить требование защитника.

Снова открылась дверь.

Крик ужаса пронесся по залу заседаний. Публика в панике бросилась бежать из залы. Часть судей вскочила с места. Ужасное смятение овладело всеми.

В зал вошла смерть, свидетельница в пользу графини Коста.

Стройная фигура, закутанная в белые, покрытые кровью одежды. Не было видно ни рук, ни ног, всем сразу бросился в глаза громадный череп скелета с оскалившимся ртом и глубокими глазными впадинами.

И кровавые пятна на белой одежде.

Среди всеобщего смятения и волнения раздался голос графини, глаза которой широко раскрылись от ужаса:

— Это она! Это смерть!

Затем она упала без чувств.

Наконец, волнение улеглось. Сыщик подошел к таинственной фигуре и удалил череп.

Перед нами открылось поразительно красивое лицо женщины. Она была бледна как смерть.

Громко произнесла она по-французски:

— Я убийца графа Коста!

После того, как улеглось волнение, вызванное этими словами, поднялся председатель суда и спросил:

— Кто вы такая?

— Я дочь генерала Деструша, умершего четыре года тому назад. Я осталась после смерти отца богатой сиротой и вышла замуж за графа Коста, который жил в то время в Париже под ложным именем князя Дещинского. Получив мое состояние, он заключил меня в замок Ламорт и после того, как я однажды с помощью пастуха пыталась бежать оттуда, он заставил меня носить эту маску, которую я не могла снять без посторонней помощи. Почти беспрерывно три года я принуждена была смотреть на свет Божий через эти глазные впадины, и не могла выговорить ни слова. Когда я увидала новую жертву Коста, мною овладело глубокое сострадание к ней. Я делала несколько раз попытки приблизиться к несчастной, но внешний вид мой приводил ее в ужас. В ту ночь мне удалось пробраться в спальню графа, который был мне ненавистнее всех на свете. Я убила его и положила кинжал в спальную графини для того, чтобы она знала, что она освобождена от своего тирана. О последствиях моего поступка я не думала. Безумие затемнило мой мозг. Я бежала из замка и бесцельно скиталась в Апеннинских лесах, избегая встречи и с людьми и со зверями, питаясь травами и ягодами и преследуемая этим человеком, которому, наконец, удалось меня настигнуть. Ему я обязана тем, что разум снова вернулся ко мне, и что я явилась сюда, чтобы освободить несчастную графиню.

Громадное волнение охватило публику и судей. Заседание было прервано. Произведенное дознание доказало справедливость слов молодой женщины.

Графиня и Максим Достевич были объявлены свободными от суда и следствия, и это объявление вызвало бурный восторг публики. Первая жена графа Коста была оправдана, так как судьи признали, что преступление она совершила в силу необходимости, а камердинер был признан сообщником графа Коста и приговорен к нескольким годам тюремного заключения.

Так окончился самый таинственный процесс из всех бывших доселе во всем мире процессов.

Пятнадцатое письмо.

Графиня Коста графине фон Таннен, в Берлин.

Рим, Декабрь 1904 Дорогая моя!

Завтра я приезжаю к тебе. Сколько разнородных волнений и настроений пережила я за это время. Но ты ведь знаешь все подробности и мне незачем тебе объяснять положение вещей.

Но одно все-таки я должна тебе объяснить: со мной приезжают два человека, которые стали мне дорогими благодаря пережитому горю.

Я привезу с собой привидение замка Ламорт, для того, чтобы ты полюбила эту несчастную женщину, которая скорее девушка, чем женщина, и вернула ее к жизни. Я знаю твое доброе сердце и знаю, что ты просьбу мою исполнишь.

Временами рассудок ее мутится, но доктора обещают ей полное выздоровление. Под покровом твоей любви она выздоровеет, и я никогда не покину ее. Она останется навсегда со мной и надеюсь, что она еще познает то счастье, которое теперь познала я.

Ты уже поняла все, не правда ли? Родители мои приехали и дали свое согласие.

Я выхожу замуж за Максима Достевича и на этот раз, дорогая моя, я знаю, что муж мой человек, достойный моей любви.

Я не люблю его так, как любила графа Коста. Любовь моя к нему сильнее. Это безграничное доверие, это чистое, спокойное счастье.

До скорого свидания в Берлине. Я воспользуюсь моим пребыванием у тебя, чтобы вместе с Максимом Достевичем отблагодарить того человека, энергии и самопожертвованию которого мы обязаны нашим спасением.

Я подразумеваю графа Стагарта, которого ты успела вовремя послать спасти нас.

Каким образом мне его отблагодарить?

Я думаю, что он будет счастливее всех нас. Ведь у него такое доброе сердце, что он чувствует себя счастливым уже тогда, когда он может осчастливить других.

Твоя Эллен.

На дне Берлина

I. Дочь ювелира.

В Берлине, на Бернауской улице находилась маленькая мастерская, принадлежавшая старому ювелиру Максу Денневицу. Этот Денневиц получил Железный крест еще за войну 1866 года и зарабатывал теперь свой хлеб честным трудом. Его любили все, и стар и млад. Будучи настоящим берлинцем, в дни молодости которого в Берлине было всего пятьсот тысяч жителей, ювелир отличался добродушием. Старомодным консервативным взглядам он остался навсегда верен, и ничто не могло изменить его убеждений.

Он не знал ничего о новой промышленности, он не хотел ничего знать о современных искусствах. Он продолжал фабриковать свои кольца, как фабриковал их тридцать лет тому назад, и клиенты его были вполне довольны.

Дело шло отлично и после того, как Денневиц потерял свою верную жену.

Напротив, год от году увеличивалось число заказчиков, именно заказчиков, а не заказчиц.

Причину этого нужно было искать в дочери ювелира. У мастера Денневица была семнадцатилетняя дочь, прекрасная как утренняя заря и при этом добродетельная и умная. Она всегда бывала в магазине, и для каждого из покупателей у нее находилось доброе слово. При этом она так умела себя вести, что никто из клиентов не осмеливался нарушить границы приличия.

Вполне понятно и нисколько не удивительно, что многие и тайно и открыто домогались ее руки. Всякий видевший ее, наверное, забывал все житейские правила о приданом, которое в настоящее время является единственной побудительной причиной для вступления в брак.

Эти золотые кудри стоили дороже, чем целый мешок новых талеров, и когда улыбка светилась в ее больших голубых глазах, блеск этих глаз можно было сравнить с блеском только что отчеканенных золотых монет. При этом она была стройна и изящна, как фарфоровая фигурка.

Можно было предполагать, что Фридерика должна быть всегда веселой и что она должна всегда светиться счастьем. Так и было до последнего времени. Но, несмотря на свою божественную красоту, Фридерика была только девушкой, а не богиней, и поэтому горе коснулось и ее.

Это произошло в тот день, когда в мастерскую Денневица поступил молодой, жизнерадостный подмастерье. Это было не обыденное происшествие, так как старый, упрямый ювелир не считался человеком, у которого молодой подмастерье мог бы чему-нибудь научиться.

Старое скромное мастерство уступило место современному, фантастическому и поэтому неудивительно, что никто не хотел учиться ювелирному мастерству у старомодного Денневица. Надо предполагать, что у подмастерья были свои особые соображения, когда он поместился в узкой мастерской Денневица и начал выковывать простые, бесхитростные кольца.

Он был родом с Рейна. Это был веселый молодец, напевавший целый день веселые песни, а вечером пропивавший свой скудный заработок в кабачке.

Мастеру это, конечно, не нравилось, и если бы подмастерье не был такой хороший и ловкий работник, он давно послал бы его ко всем чертям. Но ввиду этого обстоятельства он поневоле затаил свое недовольство.

Собственно говоря, Ганс — так звали молодца — не производил хорошего впечатления.

По всему видно было, что он легкомысленный малый, и широкий шрам на лбу ясно показывал, что во хмелю он буен.

Тем не менее, он понравился Фридерике и дело пошло так, как обыкновенно идет во всех подобных историях: сначала взгляды украдкой, затем вздохи и тайные рукопожатия и, наконец, когда ювелир сидел после работы за кружкой пива в кабачке с патриотическим названием, они сидели рядом в укромном уголку и говорили как можно меньше, чтобы не упустить случая поцеловаться.

Однако, Ганс не был бы верен самому себе, если бы он после подобных сладких свиданий не отправлялся в кабачок и возвращался навеселе домой поздно ночью, когда все добрые люди уже предавались сну. Вполне понятно, что он при этом сходился со всякого рода сбродом, ютящимся по кабачкам северной части Берлина, и о его ночных похождениях ходили самые дурные слухи.

Фридерика этому не верила, или, вернее, не хотела этому верить, так как любовь делает человека не только слепым, но и глухим. Но все-таки же прежнего веселья ее как не бывало, и счастье ее чистой любви часто омрачалось тайной тревогой.

В то время одним из постоянных и лучших клиентов ювелира был один русский граф, который имел роскошный и изящный дом в фешенебельной части Берлина, экипажи, лошадей и, конечно, мог бы приобретать по своему вкусу более изящные вещи где-нибудь в центре города, чем здесь у захудалого ювелира.

Но и у графа Понятовского были основания, по которым он так часто оставлял свой экипаж на углу, а сам отправлялся пешком в магазин ювелира Денневица.

Соседи ювелира не были дураками и с живым интересом следили за ходом дела.

Граф Понятовский скоро открыл, что Денневиц отправлялся каждый вечер в шесть часов выпить кружку пива, и когда он однажды зашел полчаса спустя после ухода ювелира, он застал в магазине Фридерику, которая сидела в полутьме. Но при этом он не заметил, что еще другой человек сидел молча в углу.

Фридерика сделала графу поклон и спросила, что ему угодно.

Граф, красивый мужчина лет тридцати с изящными манерами, наверное, в другое время произвел бы впечатление на невинную дочь ювелира и овладел бы ее сердцем. Но это сердце принадлежало уже другому и поэтому Фридерика обращалась с графом с той вежливостью, которую заслуживают постоянные покупатели.

В данном случае присутствие ее возлюбленного смутило ее и граф, конечно, не был бы светским человеком, если бы он не подумал, что Фридерика покраснела вследствие его неожиданного прихода.

Он пригласил ее сесть и сам опустился на стул.

— Фрейлин Фридерика, — проговорил он задушевным голосом, — я имею намерение переговорить завтра с вашим отцом об очень важном деле, касающимся и вас и меня. Но прежде чем решиться на этот шаг, я пришел переговорить с вами. Надеюсь, вы не откажете уделить мне несколько минут.

Фридерика, и не предполагавшая, о чем ведет речь граф, еще более смутилась и ответила принужденно:

— Я готова вас выслушать, граф, но не лучше ли будет, если вы подождете возвращения моего отца?

— О, нет! — воскликнул граф. — То, что я вам скажу, должно быть сказано наедине. Но так как я вам не скажу ничего такого, чего не может знать ваш отец, то вы можете вполне положиться на меня.

Я родом из русской Польши, где я владею несколькими поместьями. Я достаточно богат, чтобы жить так, как мне хочется и, покидая свою родину, я дал себе слово вернуться в свой родовой замок только тогда, когда найду себе жену. До сих пор я не нашел то, чего искал, так как я не забочусь о приданом, а обращаю внимание только на чистоту сердца и благородство души. В вас, фрейлейн Фридерика, я нашел и то и другое и я достаточно знаю вас, чтобы предложить вам откровенный вопрос: хотите быть моей женой?

Он быстро поднялся и поцеловал Фридерике руку.

В ожидании стоял он перед ней, а она молча сидела на стуле, опустив головку.

Она сильно побледнела, так как она знала, что предложение графа делает ей честь, и ей с одной стороны было искренне жаль отказать ему, тогда как с другой стороны она искренне жалела Ганса, который невольно должен был явиться молчаливым свидетелем этой сцены.

— Граф, — проговорила она наконец, — благодарю вас от всего сердца за честь, которую вы хотите оказать бедной девушке, но я не могу принять вашего предложения.

Она увидела разочарование на лице графа, она увидела, как он сильно побледнел.

Она быстро поднялась и, протянув ему свою маленькую, изящную ручку, проговорила серьезно:

— Поверьте мне, граф, так будет лучше всего.

Граф поднес ее руку к своим губам и возразил:

— Таким ответом я не могу удовлетвориться, я честно и открыто сделал вам предложение и поэтому я имею право узнать, по какой причине вы сразу, не раздумывая, отказали мне.

Взгляд Фридерики блуждал беспомощно по мастерской.

Всякий другой менее проницательный человек, чем граф Понятовский, понял бы, что Фридерика лжет и не поверил бы ее ответу:

— Я необразованная, простая девушка. Не годится заноситься выше своего положения. Я не гожусь вам в жены и выйди я за вас, вы, наверное, в один прекрасный день раскаялись бы в своей женитьбе. По этой причине я должна отказать вам.

— Это не основание, — ответил с горячностью граф Понятовский. — Почему благородство души не может равняться благородству рождения? Нет, я этим ответом не могу удовлетвориться. Я не заслужил подобного к себе отношения.

— Я бедна, очень бедна, — продолжала нерешительно Фридерика после короткого молчания. — У меня ничего нет, как я могу решиться поднять взоры на вас, на такого богатого и знатного человека?

— Какие речи, — возразил граф, и по тону его слов можно было заключить, что он серьезно рассердился. — Вы стараетесь найти предлог к отказу. Скажите уже лучше откровенно: вы меня не любите?

Фридерика подняла медленно голову и спокойно взглянула графу в лицо.

— Да, — тихо проговорила она, — я вас не люблю.

— И почему же? — спросил граф.

Раздался грохот опрокидываемой мебели и перед графом стал бледный юноша, который, видимо, задыхался от волнения.

— Потому что она принадлежит мне, понимаете вы? — крикнул Ганс и шрам на лбу его налился кровью. — Потому что она принадлежит мне и я ее не отдам никому — никогда! Поняли вы меня? Унесите ваши мешки с золотом к соседям. Там вы найдете жену. Здесь же нет!

Фридерика разразилась рыданиями и оттолкнула Ганса, оскорбленная его грубостью.

Граф бросил долгий пронзительный взгляд на нее и молча вышел из магазина. Ганс еще долго после этого сидел в задумчивости один. Фридерика объявила ему, что она не хочет больше знать такого грубого человека, как он.

В конце концов, он закрыл мастерскую и отправился в кабак.

На следующее утро в мастерской царило тяжелое настроение.

Старый ювелир узнал от соседей про отношения дочери к Гансу. У Фридерики глаза были красны от слез, а Ганс молча занимался работой, по лицу его было видно, что он провел ночь в кутеже.

Днем в мастерскую пришел ливрейный лакей и передал ювелиру письмо. Денневиц молча надел свой праздничный сюртук и отправился к себе на квартиру, где он имел продолжительный разговор с графом Понятовским.

Час спустя он вернулся в мастерскую.

Фридерика записывала заказы в книгу и избегала его взгляда. Он повесил праздничный сюртук на гвоздь и снова надел кожаный передник.

— Ганс, — проговорил он затем, — собери свои вещи, — ты мне больше не нужен.

Тот вскочил с места.

— Вы меня отказываете?

— Да.

— Без всякого предупреждения? Вы выбрасываете меня на улицу, как какого-нибудь негодяя?

— Да.

— И за что же, смею спросить?

— За то, что ты негодяй! — крикнул громовым голосом старый Денневиц. — Потому что ты внес позор в мою мастерскую!

С диким проклятием бросился Ганс на ювелира, в руках у него был железный молоток.

Но быстрее молнии между ними бросилась Фридерика, перед пылающим взором которой бессильно опустилась рука Ганса.

— Хорошо, — проговорил он беззвучно. — Хорошо! Я ухожу! Я полагал, что если я стану прилежным человеком и когда-нибудь попрошу руки вашей дочери, вы мне не откажете, но вышло иначе.

Времена изменчивы и вы еще когда-нибудь придете к тому заключению, что честный подмастерье стоит дороже, чем десять польских графов. Я полагаю, что такого мнения будет и Фридерика, и в надежде на это я теперь прощаюсь с ней.

Он подошел к девушке и протянул ей руку.

Но она отвернулась от него.

Он как бы окаменел. Затем он разразился насмешливым хохотом, от которого подирал по коже мороз.

— Вот как! — закричал он. — Вот как! Значит, мешок с золотом одержал верх? Ну что же, отлично! Так и запишем! И мы теперь будем думать только о золоте!

До свиданья! Всего хорошего! Вы еще услышите про меня!

Мы еще с вами поквитаемся, мастер Денневиц — не забывайте меня! Мы еще сведем с вами счеты, графиня Понятовская! Сведем счеты!

Он с угрозой потрясал кулаками и выбежал на улицу, где столпились соседи и соседки, привлеченные необычным шумом.

Начиная с этого дня в мастерской стало тихо. Казалось, что в доме Денневица больше не светило солнце. Улыбка больше никогда не показывалась на лице Фридерики. Она исполняла свои домашние обязанности молча, с опущенной головой, не обращая ни на что внимания.

Через неделю после скандала, Денневиц обратился к своей дочери:

— Поговорим толком, дитя мое. Я не могу видеть твоего горя. Ты должна, в конце концов, забыть Ганса. Видит Бог, я не имел бы ничего против, если бы он был честный, трезвый малый. Но ведь ты не хочешь иметь мужа-пьяницу?

Фридерика молча покачала головой.

— Ну, видишь! Он пьяница и поэтому быстро прокутил бы мои гроши и сделал бы тебя нищей! А грубость его известна всем и каждому. Подумай, он набросился на меня! Хороший муж вышел бы из него, нечего сказать.

— Отец, — ответила тихо Фридерика, — не говорите больше о нем. С ним у меня все кончено, но вы, конечно, поймете, что я не могу забыть его так скоро.

— Вот о чем я хотел бы еще поговорить с тобой, — произнес старик. — Я был бы очень рад, если бы ты дала согласие графу Понятовскому, не потому, что он граф и богат, но потому, что он честный, славный человек и — я думаю, что ты была бы с ним счастлива.

Фридерика высвободилась из объятий отца:

— Дайте мне еще время, отец, — проговорила она. — Я не могу так сразу решиться на это. Может быть, впоследствии…

Но фразы она не кончила, и снова стало тихо в мастерской.

Когда на следующее утро встал Денневиц, он больше не услышал шагов Фридерики на кухне. Плита была холодна. Он крикнул ее, но никто не отвечал. Он осмотрел ее комнату, всю квартиру, но нигде ее не нашел. Он расспросил всех соседей. Никто не видел Фридерику.

До полудня ждал возвращения дочери отец. Он тщетно искал ее у родных и знакомых и, в конце концов, отправился с заявлением в полицейский участок.

II. По темным следам.

Несколько дней после этого происшествия в газетах было напечатано следующее:

Преступление?

Вот уже несколько дней, как пропала молодая девушка, дочь ювелира Д. Никто не видел, как она ушла, а между тем в квартире ее не оказалось. По-видимому, здесь нужно предполагать преступление, так как девушка не была способна на самоубийство или бегство из родительского дома.

Я прочел эту заметку и передал газету моему другу Стагарту.

— Здесь, должно быть, кроется какая-нибудь любовная история, — проговорил тот, прочитав заметку.

Едва он произнес эти слова, как вошел слуга Баптист и доложил, что Стагарта желает видеть какой-то старик.

— Он не дал своего имени, — проговорил он. — Может быть, он пришел просить милостыню.

— Пусть войдет, — сказал мой друг, бросая в пепельницу свою сигаретку.

Тотчас же вошел прилично одетый мужчина с седой бородой. Он смущенно вертел свою шляпу в руках и произнес, бросив взгляд на меня, а потом на моего друга:

— Я ювелир Денневиц. Меня послал к вам граф Понятовский. Он просил меня передать вам, что моя дочь…

— Ваша дочь исчезла несколько дней тому назад, — прервал его мой друг. — Я только что прочел это в газете. Полиция еще не напала на след?

— Нет. Вот именно поэтому…

— Поэтому вы и пришли ко мне. Расскажите нам спокойно и по порядку, каким образом исчезла ваша дочь, не ставите ли вы в связь с таинственным исчезновением вашей дочери какие-нибудь обстоятельства или происшествия последнего времени и не имеете ли вы каких-либо подозрений.

Старик рассказал нам обстоятельно всю историю о своей дочери и обоих претендентах на ее руку.

— Этот Ганс, — закончил он свой рассказ, — большой негодяй. Уже впоследствии, к сожалению, слишком поздно, я узнал, что он сидел в тюрьме за нанесение ран.

Меня оставил покой с того дня, как он выбежал из моего дома с угрозами. Я не могу ничем объяснить себе исчезновение моей дорогой девочки. Я могу только молить Бога, чтобы он предотвратил от нее несчастие преступления. Но если преступление совершено, господин Стагарт, то совершил его не кто другой, как Ганс. Я говорил это также и господину полицейскому комиссару.

— А что, — ответил мой друг, — этот Ганс был уже подвергнут допросу?

— Вот то-то и есть, — воскликнул старик. — Его не могли разыскать. До сих пор он жил на улице Ветеранов. С той самой ночи, в которую пропала моя дочь, он не возвращался домой, и полиции не удалось до сих пор узнать, куда он делся.

Стагарт задумчиво уставился в потолок.

— Нет сомнения, — проговорил он, — что этот Ганс имеет какое-либо отношение к таинственному исчезновению вашей дочери. Во всяком случае, полиция должна приложить все свои усилия, чтобы его найти, так как все-таки он сможет дать некоторые указания, если он даже и невиновен. Если он теперь, после появления этой заметки в газете, не явится добровольно, значит, он замешан во всем этом.

Постараюсь найти его. Но прежде всего, я хотел бы осмотреть вашу квартиру, господин Денневиц и, главным образом, комнату, в которой спала Фридерика.

— Я охотно вам все покажу, — ответил старый ювелир, — но я не думаю, чтобы вы там что-либо нашли. Я уже все подробно осмотрел.

Мой друг молча надел пальто. Мы отправились к Денневицу.

Стагарт осмотрел весь дом сверху донизу. Он не нашел ничего ни в мастерской, ни в самой квартире.

Лежа на полу, Стагарт осматривал каждый угол, вскрывал все печи и перерывал все ящики в столах и комодах.

Но и в спальне молодой девушки не было ничего найдено.

Мой друг с видимой досадой задумался.

— Я этого не понимаю, — пробормотал он скорее про себя, чем обращаясь ко мне. — Судя по описанию отца, девушка убежала из дому не по собственной инициативе…

Он быстро повернулся к старику.

— Когда очищалась в последний раз бочка с мусором?

— Неделю тому назад, — ответил с удивлением старик.

— Счастливый случай, — проговорил со смехом Стагарт и сошел во двор, где стояла высокая бочка с мусором.

Я никогда не забуду последовавшую за этим работу. С помощью соседей бочка была опрокинута. Скоро нас окружило со всех сторон целое облако пыли и грязи. Не колеблясь ни минуты, мой друг начал разрывать кучу грязи и мусора и отбирать все лоскутки бумаги, которые там находились.

Через несколько часов мы собрали, пожалуй, тысячу клочков бумаги.

Стагарт снес их в дом Денневица и там мы стали их сортировать. Через довольно продолжительное время мы нашли клочок бумаги, исписанный, по заявлению взволнованного старого ювелира, рукой Фридерики.

Незадолго до сумерек мы составили из клочков безграмотно написанное письмо следующего содержания:

Фридерика!

Если твое доброе сердце еще сочувствует мне и ты можешь простить грешника, который собирается идти на смерть, чтобы искупить свою вину, я прошу тебя на коленях приди сегодня вечером проститься со мной на улицу Акер № 9, второй этаж, третья дверь. Завтра я уезжаю в Гамбург, а оттуда в Алжир, где поступлю в иностранный легион.

Твой навеки преданный тебе Ганс.

Разорви эту записку, очень прошу тебя об этом.

Когда отец прочел эту записку, он побледнел как полотно.

— Он привел в исполнение свою угрозу, — взволнованный, воскликнул он. — Я никогда больше не увижу мою бедную дочь.

— Как она могла быть настолько неосторожной, что одна отправилась вечером в такую улицу, которая известна всему Берлину?

Старик бросил на меня взгляд отчаяния.

— Неосторожной? — повторил он. — Она чистое невинное дитя! Разве она знает эту улицу? Разве она вообще знает самый Берлин? Разве она знает, что такое порок?

Доверие ее к этому негодяю было всегда так велико, что в данном случае ей не пришло в голову, как неприлично и опасно молодой девушке отправляться вечером в чужой дом на свидание.

Любовь всему виною, — добавил с рыданием старик. — Любовь — разве такой невинный ребенок рассуждает, когда он любит?

На это я не мог ничего возразить.

Стагарт направился к дверям. Ювелир схватил его за руку.

— Не оставляйте меня, — воскликнул он в отчаянии. — Вся моя надежда только на вас. Если ее уже больше нет в живых, дайте мне, по крайней мере, возможность увидеть ее раз хотя бы мертвой… Еще один последний раз…

Стагарт, привыкший к подобным сценам, на этот раз казался растроганным.

Он протянул несчастному руку.

— Я сделаю все что, зависит от меня, господин Денневиц, — ответил он, — чтобы захватить виновника, я начинаю действовать сегодня же ночью и, если вообще ваша дочь находится еще на земле, вы увидите ее живой или мертвой, даю вам в этом слово.

— Господь вам поможет! — крикнул нам ювелир вслед.

Я оглянулся и увидал, как он упал на кресло, закрыл лицо руками и предался своему горю.

Мы вышли на улицу.

— В полицию! — крикнул Стагарт кучеру.

— Я приехал по делу Фридерики Денневиц, — обратился Стагарт к дежурному полицейскому чиновнику, с которым он оказался знакомым.

— Ага, вы принялись за это дело? — произнес радостно полицейский. — История запутанная.

— Да, довольно темная. Мне, прежде всего, необходимо во чтобы то ни стало узнать местопребывание подмастерья, служившего у Денневица.

Полицейский в смущении пожал плечами.

— Мы сделали все, что было в наших силах, и продолжаем с неустанным рвением наши поиски. Но этот молодец как сквозь землю провалился.

Стагарт улыбнулся.

— Гм. Может быть, я окажусь счастливее. Затем я хотел бы предложить вам конфиденциально несколько вопросов. Можете мне уделить несколько минут?

— С удовольствием, — ответил полицейский, раскрывая перед ним дверь.

— Извини меня, пожалуйста, я сейчас вернусь, — обратился ко мне Стагарт и последовал за полицейским.

Приблизительно через четверть часа он вернулся в сопровождении двух полицейских.

Я знал Стагарта так давно, что отлично изучил малейшее выражение его лица. Поэтому и в данную минуту от меня не скрылось, что лицо его выражало мрачную решимость. В глазах его блестел фосфорический огонек, отблеск того огня непримиримой ненависти, которая лежала глубоко в его душе.

— Ты уже напал на след? — спросил я, когда мы поехали на улицу Акер.

— Да, — ответил Стагарт.

Он во время пути хранил молчание, из чего я заключил, что он собирается с мыслями и делает выводы.

Остановившись перед домом № 9, мы тотчас же направились в третью дверь второго этажа.

Воздух в этом доме был тяжелый, спертый, как будто бы в течении целых годов сюда не проникал свежий воздух.

Каждый этаж состоял из ряда отдельных комнат и маленьких квартир. Комнатки были настоящие клетушки, в которых тяжело дышалось.

Грязные, несчастные женщины и дети бродили по лестницам и коридорам этого доходного дома.

Почти на всех лицах можно было прочесть пороки и преступления.

Во всех углах полутемных коридоров таился грех, грязный, ужасный.

Третья дверь второго этажа оказалась запертой.

— Кто здесь живет? — спросил один из полицейских вышедшую из соседней комнаты женщину.

На ней была большая шляпа с пером, старомодное платье и печать порока лежала на ее лице.

— Здесь никто не живет, — ответила она, — вы, может быть, желаете нанять эту комнату?

— Разве она никем не занята? — спросил Стагарт.

— Конечно. Но она меблирована, и меблировка шикарная. Домохозяин отдает ее в наем преимущественно одиноким мужчинам.

— Гм! А в последнее время она была занята?

Женщина задумалась.

— Постойте! Дайте мне припомнить. У меня что-то память слаба стала. Да, как же! Три дня тому назад здесь жил какой-то господин, но затем он уехал отсюда.

Полицейские обменялись со Стагартом многозначительным взглядом.

— Можете вы нам описать этого господина? — спросил один из них. Стагарт с досадой прошептал:

— Какая глупость!

Я тотчас же понял, что он этим хотел сказать, так как этот вопрос, видимо, поразил женщину.

— Нет, — проговорила она, смеривая каждого из нас проницательным взглядом. — Нет. Описать я его не могу.

— Да разве вы его не видали? — продолжал допрос полицейский.

— Нет. Я его не видала. Я только слышала про него.

— Вы, господа, должно быть, полицейские, — прибавила она дерзко, фамильярно.

Стагарт отвернулся с жестом нетерпения.

— Велите открыть комнату, — обратился он к одному из полицейских, который тотчас же отправился к управляющему.

Женщина отошла, но остановилась вблизи, наблюдая вместе с некоторыми другими женщинами за всем происходящим.

Вскоре появился запыхавшийся управляющий. Он был очень толст, и от скорой ходьбы по лестнице все лицо его было в поту.

— Я не могу вам описать этого человека, — обратился он к полицейскому. — У него был поднят воротник. Я видел только одни его глаза. Да и к тому было уже темно, когда он нанял комнату. Он был одет как рабочий.

— Откройте комнату! — произнес повелительно Стагарт.

— Слушаюсь, сейчас открою, — с предупредительностью ответил управляющий. — Комната еще не открывалась с тех пор, как ее нанял новый жилец. Он заплатил за месяц вперед.

Да! Вы не можете себе вообразить, сколько хлопот с этим домом. Мог ли я думать, что из-за этого жильца у меня будет столкновение с полицией?

Наконец он открыл комнату. Мы вошли.

Стагарт осмотрелся.

Затем он указал рукой на кровавое пятно на выцветшем ковре.

— Кровь, — проговорил он отрывисто.

Нашлись еще следы крови.

Несколько стульев были опрокинуты.

Видимо, здесь происходила борьба.

Полицейские начали составлять протокол, между тем как Стагарт произвел подробный осмотр комнаты.

Я заметил, как он поднял что-то с пола и сунул в карман.

У дверей собралась целая толпа мужчин и женщин.

Стагарт открыл дверь и вышел в коридор.

— Может кто-либо из вас дать показания о жильце этой комнаты?

— Я! я!

— Я видела гроб!

— А я мешок!

— Здесь была девушка!

Стагарт пригласил их всех войти. Это были все женщины, за исключением одного только мужчины.

— Не хотите ли сейчас же записать показания? — обратился мой друг к полицейским скорее повелительно, чем вопросительно.

Затем он обратился к свидетелям.

— Кто видал человека, который здесь поселился? Отвечайте только на этот вопрос.

— Я! — раздалось три восклицания.

— По порядку! — проговорил Стагарт. — Опишите его, — обратился он к одной старухе, — как он выглядел?

— Я его видела только мельком, — ответила та. — Он был очень хорошо одет.

— Он блондин?

— Нет, брюнет.

— У него борода?

— Да.

— Вам больше ничего не бросилось в глаза?

— Как же. Он тащил на себе большой мешок и сильно пыхтел. Должно быть, ноша тяжела была.

— Следующая, — проговорил мой друг. — Вы тоже видели жильца?

— Да. Я видела его, когда он как раз входил в комнату. По внешности это был рабочий. Одет он был очень просто.

— Он блондин?

— Да.

Стагарт с улыбкой взглянул на меня.

— У него была борода?

— Ничуть не бывало!

— Да послушайте, где же были ваши глаза? — закричала первая свидетельница. — Я отлично рассмотрела, что он брюнет.

Обе женщины начали спорить и их вывели.

Выступила третья свидетельница.

— Все, что они болтали — чепуха! — объявила она. — Я видела его, когда он уходил. С ним был еще другой. Он рыжий и был одет очень просто. Другой был лучше одет. Они несли сундук.

— Нет! — воскликнул мужчина, молча слушавший до сих пор. — Это был гроб!

— Нет, сундук! — крикнула женщина.

— А гроб!

— Ладно, — проговорил Стагарт. — Можете удалиться.

Переругивающихся свидетелей попросили выйти в коридор.

Стагарт поставил на стол свой потайной фонарь, чтобы дать возможность полицейским записывать показания.

Уже стемнело.

— Неужели вы разобрались в этом хаосе показаний, господин Стагарт? — спросил один из полицейских. — Я так нет.

Мой друг кивнул головой.

— А я так разобрался, — проговорил он с улыбкой.

— Все свидетельские показания всегда разноречивы, — с досадой проговорил один из полицейских, дописывая протокол. — Как будто все они видели разные вещи.

— Так оно и есть, — проговорил серьезно Стагарт. — Показания свидетелей будут всегда вводить в заблуждение, если на каждое из этих показаний не смотреть с разной точки зрения. Два свидетеля могут утверждать, что виденный ими предмет и черного и красного цвета, и, тем не менее, каждый из них будет говорить правду.

— Я этого не понимаю, — проговорил один из полицейских.

— А я так понимаю, — со смехом заметил Стагарт.

Мы вышли, полицейские наложили печати на двери комнаты, несмотря на громкие протесты управляющего, призывавшего все громы небесные на таинственного жильца.

— Девушка, во всяком случае, была убита, — сказал один из полицейских.

— Надо предполагать, — ответил мой друг.

— Странно, что все свидетели видели сундук, гроб и мешок, — выразил я свое мнение.

— Это оптический обман, — расхохотался полицейский.

— Кто знает? — произнес Стагарт с загадочной улыбкой. — Может быть, все они правы.

Я с удивлением посмотрел на него. Но на лице его ничего нельзя было прочесть.

Внизу мы расстались с полицейскими и поехали домой.

Мы почти всю ночь не ложились спать. Стагарт сидел, раздумывая в течение нескольких часов, и курил одну папиросу за другой.

Время от времени мы говорили о незначащих вещах.

На следующее утро мы поехали на улицу Инвалидов, где нанимал комнату подмастерье ювелира.

Мы там узнали то, что было уже нам известно. Парень исчез с того самого вечера, когда пропала девушка. Стагарт взломал сундук, в котором между прочим хламом находился маленький молитвенник, на заглавном листе которого под именем своей матери Ганс написал свое имя.

Эту книгу Стагарт взял себе.

— Одно к другому подходит, — сказал я. — Убийца и молитвенник.

— Конечно, подходит, — ответил мой друг. — Бывают люди, которые отличаются религиозностью и вместе с тем соединяют в себе это свойство с величайшими пороками, как, например, итальянские разбойники, молящие Мадонну о счастливом исходе какого-нибудь нападения и в случае успеха экспедиции, приносящие ей в дар восковые свечи. Самые порочные натуры отличаются в своих самых простых инстинктах наивностью ребенка.

III. Выслежены!

В последующие дни мне пришлось страшно скучать.

Стагарта почти никогда нельзя было застать дома.

А если он и бывал, то только для того, чтобы выслушивать донесения сыщиков, которые так же быстро и бесследно исчезали, как и появлялись.

Мой друг не разрешил мне сопровождать его. Он проводил все свое время в поисках, а иногда даже пропадал и по ночам. Это было его обыкновенной тактикой, из которой я мог заключить, что он напал на след, и что он достигнет цели, к которой стремился со всей энергией, на которую был способен.

В этой последней стадии своих приключений он только в редких случаях обращался к моей помощи, и я еще не был настолько опытен, чтобы участвовать с ним в этих тайных экспедициях, требовавших от участников необыкновенной хитрости и часто ставивших их жизнь в опасность.

Поэтому я с необычайным нетерпением ждал конца этой необыкновенной истории. Я уже заранее делал всевозможные фантастические выводы, но, конечно, не приходил ни к какому определенному результату.

В один прекрасный день Стагарт вернулся домой в большом волнении.

— Иди сейчас же со мной! — воскликнул он. — Мы его поймали!

Я набросил на себя пальто.

— Захвати револьвер! — крикнул он не оборачиваясь и сбежал с лестницы.

Когда я вышел на улицу, он уже сидел в карете и с нетерпением ждал меня.

— На улицу Гюртель! — крикнул он кучеру.

Мы молча помчались через центральную часть Берлина, насколько это было вообще возможно при царствовавшем здесь сильном движении экипажей.

На улице Гюртель мы остановились, выпрыгнули из кареты и направились к только что отстроенному четырехэтажному зданию.

Мы подошли к двери, которая вела в подвал. Стагарт открыл ключом дверь, зажег потайной фонарь и мы спустились вниз.

Только что мы спустились, как у друга моего вырвалось проклятие. Я увидел гроб среди сырого подвала. Крышка его была откинута. В гробу лежала большая, пушистая шуба.

— Громадный гроб, — прошептал я.

Стагарт осветил внутренность подвала.

На лице его выразилась ярость и ненависть.

Он вбежал по лестнице в третий этаж.

Я последовал за ним, не понимая, в чем дело.

Он позвонил. Один раз, два раза, три раза. Звонок гулко прозвучал в пустом доме.

Но никто нам не открыл.

Тогда Стагарт вынул из кармана отмычку и взломал замок.

Мы вошли в бедно обставленную квартиру.

Одна комната была, видимо, лучше меблирована, чем другие.

На полу лежал белокурый локон.

Стагарт поднял его и положил в бумажник.

Затем он как безумный бросился в пустую квартиру.

Когда он вернулся, лицо его было искажено до неузнаваемости.

Никогда раньше и после я не видел его в таком гневе.

— Удрал!

Это было все, что он произнес.

Прежде чем я успел задать ему вопрос, он схватил меня за рукав и потащил вниз.

Он крикнул кучеру наш адрес, и мы помчались обратно в фешенебельную часть Берлина.

Подъехав к нашему дому, мы увидали рабочего, ходившего взад и вперед с явным нетерпением.

Увидав моего друга, он бросился к нему и обменялся с ним несколькими словами.

Я увидел, как побледнел Стагарт.

Затем он дал этому рабочему приказание и тот бросился куда-то бежать.

— Мы должны будем отправиться в опасную экспедицию, — проговорил Стагарт взволнованно. — На всякий случай, заряди мою американскую винтовку. Я ее возьму с собой. Все же вернее будет, чем с револьверами.

Я зарядил ружье, ломая себе голову, куда мы отправимся.

Вдруг я услыхал пыхтенье.

Перед нашим домом остановился громадный автомобиль.

Стагарт накинул на себя резиновое пальто.

— Все готово? — спросил он, надевая на меня шляпу. — Вперед!

Мы выбежали из дому.

— Вы знаете, куда ехать? — спросил шофера Стагарт.

— Да, — ответил тот. — Я всецело в вашем распоряжении.

— Какую скорость мы можем развить в крайнем случае?

— 120 километров в час. Вообще, большая скорость никогда не достигалась. У меня автомобиль новой системы.

— В таком случае, вперед! — воскликнул Стагарт. — По шоссейной дороге в Гамбург.

По Берлину мы ехали тихо, но как только выехали на шоссе, мы полетели с такой скоростью, что, казалось, автомобиль не касается земли.

Ветер бил нам в лицо с такой силой, что мы чувствовали как будто порезы ножа. Боль была невыносимая.

Стагарт протянул мне очки и фуражку, которые уже лежали на автомобиле.

Начал накрапывать мелкий дождь. Там, где он попадал на кожу, казалось, тысячи острых игл вонзались в наше тело.

Я ничего не видел, кроме воздуха. Иногда мне казалось, что все вокруг нас вертится. Я не знаю, как долго мы ехали.

Вдруг автомобиль замедлил ход. Мы въехали в Гамбург.

На улице стояли два человека, очевидно, поджидавшие нас.

— Слишком поздно, — проговорил один. — Они проехали три часа тому назад.

— Куда? — спросил мой друг.

— Бремен.

— Бремен, — повторил Стагарт.

Автомобиль повернулся и снова двинулся в путь.

— Сколько времени мы ехали в Гамбург? — спросил я.

— Три часа, — ответил Стагарт.

Я хотел продолжать расспросы, но ветер захватил мне дыхание.

Мне кажется, что мы проехали не более часу, как автомобиль по знаку Стагарта снова остановился.

На дороге стояли три человека.

— Телеграмма опоздала! — проговорил один, снимая шляпу. — Они проехали три часа тому назад.

— Куда? — лаконически спросил Стагарт.

— В Ольденбург.

Мы поехали дальше. Мы летели без остановок, как будто за нами гналась тысяча чертей. Через час мы снова остановились.

К нам подъехал верховой.

— Поздно! — крикнул он с отчаянием в голосе. — Они проехали два часа тому назад!

— Куда?

— В Пагенбург.

— Вперед!

Мы помчались вихрем дальше. Дождь перестал, и солнце освещало грязную шоссейную дорогу.

Стагарт стоял в автомобиле, устремив взор вдаль, и кричал шоферу увеличить скорость.

— Будет несчастие, — кричал тот.

— Я принимаю на себя ответственность, — отвечал Стагарт. — Скорее! Еще скорее!

Я должен сознаться, что в это мгновение я мысленно простился с жизнью. Я не сомневался, что эта бешеная скачка готовила нам смерть и что мы могли в любую минуту или взлететь на воздух, или опрокинуться.

Как статуя сидел шофер на своем посту. Я уверен, что он так же мало видел, как и мы. Пожалуй, только на несколько шагов вперед. Он мчался навстречу смерти.

Неумолчно гудел рожок. Ту-ту-ту!

Дорога делала поворот. Автомобиль лег на сторону, я уже почувствовал, что сейчас упаду, как вдруг он снова выпрямился, и я упал на свое сидение.

Мне показалось, что вдали виднеется черная точка.

Стагарт наклонился вперед.

— Через десять минут мы переедем границу, — крикнул шофер.

— Скорее! — закричал Стагарт.

Шофер пожал плечами.

Автомобиль стонал и кряхтел. Иногда он подскакивал на воздух на полметра, так что раз Стагарт чуть не был выброшен на дорогу.

Точка стала больше. Теперь я ясно разглядел автомобиль, мчавшийся впереди нас.

Мы, однако, ехали гораздо скорее и с каждой минутой приближались к нему.

Лица, сидевшие в преследуемом автомобиле, несколько раз оборачивались. Я разглядел, как одно из них наклонилось к шоферу.

Вдали я увидел конный патруль, ехавший нам навстречу.

Стагарт кивнул головой.

— Граница, — сказал он. — Ходу, шофер!

Мы летели. Теперь мы уже приближались к ним ближе — ближе — теперь мы уже едем рядом с ними — а теперь и обогнали.

— Стоп! — крикнул Стагарт. — Стать поперек!

Мы были в ста шагах от бельгийской границы, когда мы остановились и стали поперек дороги. Тот автомобиль уже подъезжал. Стагарт стоял на автомобиле как вкопанный, целясь из винтовки.

— Стой!

Затем раздался выстрел. Человек, сидевший за рулем, откинулся назад. В следующую же секунду на нас налетел автомобиль. Страшное столкновение — треск — затем взрыв — все полетело кверху.

В последнее мгновение Стагарт толкнул меня. Он выпрыгнул из автомобиля одновременно с шофером. Он толкнул меня так сильно, что я тоже должен был выпрыгнуть, хотя и совершенно невольно.

Мы упали справа и слева дороги метрах в трех от места, где произошло столкновение обоих автомобилей.

Я вскочил. По другую сторону дороги я увидел голову моего друга и рядом с ним залитое кровью лицо нашего шофера. Стагарт подошел к горевшим обломкам и затем направился в поле.

Я последовал за ним. На траве, бледная как смерть, с побелевшими губами, с выражением ужаса и отчаяния на лице лежала молодая девушка поразительной красоты.

— Это она, — прошептал Стагарт.

— Похищенная? — спросил я.

Он кивнул головой.

Мы подняли ее и понесли к дороге. Стагарт вынул из кармана пальто эфир и одеколон. Через несколько минут нам удалось вернуть ее к жизни.

Она открыла глаза и со страхом взглянула на нас.

— Где я? — спросила она.

— Среди друзей, — ответил Стагарт.

Она глубоко вздохнула.

— Спасена?

— Да.

Она бросилась на колени перед моим другом и покрыла поцелуями его руку.

Он нежно поднял ее.

— Успокойтесь теперь, — проговорил он. — Мы должны пройти пешком некоторое расстояние. Достаточно ли вы сильны для этого?

— О, да! — воскликнула она. — Счастье придало мне силы. Я было уже потеряла надежду увидеть когда-нибудь моего бедного отца.

Она запнулась.

— Где — где Ганс? Он жив?

Улыбка показалась на бледном лице Стагарта.

— Он жив.

— Но я видела, как он упал весь в крови — они убили его — о, скажите мне всю правду, я должна все знать.

— Успокойтесь, он жив, — ответил мой друг. — Вы увидитесь с ним завтра.

Мы стояли перед дымившимися обломками.

Кусок железа ранил шофера в щеку. Стагарт сделал ему искусно перевязку.

Никто не проронил ни слова о тех двух мужчинах, которые сидели в автомобиле. В надежде сделать крутой поворот и объехать нас, они остались на местах, тогда как молодая девушка выпрыгнула при столкновении и силой инерции была отброшена далеко в поле.

Быть может, им и удалось бы объехать нас, и Стагарт это понял вовремя. Поэтому он выстрелил в шофера и автомобиль, теперь уже лишенный всякого управления, наскочил со всего размаху на нас.

От обеих машин остались только обугленные обломки. Мне показалось, что между ними были отдельные части тела.

Но Стагарт увел меня от этой ужасной картины разрушения.

— Мы должны дойти пешком до станции Пагенбург, — сказал он, предлагая руку молодой девушке. — Итак, вперед!

— Прости меня за любопытство, — сказал я ему в пути. — Ответь мне на один вопрос. Кто был человек, в которого ты выстрелил?

— Граф Понятовский, — ответил спокойно мой друг.

Ночным поездом мы вернулись в Берлин.

Отец Фридерики, которому Стагарт дал телеграмму, уже ждал нас на вокзале.

Я опускаю описание свидания дочери с отцом. Когда счастливый отец обернулся наконец, чтобы нас благодарить, мы были уже далеко.

Мы со Стагартом вернулись домой. После завтрака Стагарт сел в глубокое кресло, закурил папиросу и начал рассказ:

— Хотя я уже имел много приключений, которые представляли гораздо большую опасность, тем не менее, это дело принадлежит к числу моих самых трудных экспериментов, так как мне пришлось иметь дело с выдающимся противником.

Но именно поэтому освобождение дочери ювелира явилось для меня одной из самых интересных задач.

Все, что мы раньше нашли, все данные следствия ясно указывали на этого подмастерья как на виновника преступления. Но так как я никогда не полагаюсь на поверхностные доказательства, то я с первого же момента обратил внимание на другое лицо, которое могло быть заинтересовано в похищении девушки: а именно, на второго претендента, на графа Понятовского.

Это подозрение превратилось в твердую уверенность после посещения дома, в котором жил подмастерье, и находки молитвенника в его квартире. Во-первых, в комнате, в которую завлекли девушку, я нашел маленькую щеточку для усов, обделанную в серебро: ясно, что здесь находился человек другого социального положения, чем подмастерье золотых дел мастера.

Почерк Ганса, образчик которого был нами найден в молитвеннике, был искусно подделан в письме, в котором молодая девушка приглашалась на свидание — и надо отдать справедливость, очень искусно подделан, так что мне пришлось-таки повозиться для установления этого факта. Это письмо было написано не Гансом, а другим лицом.

Тогда разъяснились противоречивые показания свидетелей.

Из этих показаний я вывел три заключения:

Во-первых, что жильцом был граф Понятовский.

Во-вторых, что у него был сообщник.

В-третьих, что и Ганс был в этом доме в ночь похищения молодой девушки.

Эта запутанная история объясняется очень просто.

Я не хочу утомлять рассказом о моем надзоре за графом Понятовским. Моим сыщикам удалось найти место пребывания подмастерья и, по-видимому, совершенно непонятная история до момента похищения представляется в следующем виде:

На произнесенные Гансом в пылу гнева угрозы внимания обращать не нужно. Он чувствовал страшную ненависть к графу, и это чувство породило в нем какое-то инстинктивное, ни на чем не основанное подозрение. Поэтому он по целым дням, до поздней ночи, находился на улице поблизости от мастерской, охваченный каким-то смутным страхом за Фридерику. Он видел, как она вышла из дому в тот вечер.

Так как он не имел и понятия о подложном письме, сфабрикованном искусной рукой графа Понятовского, то он не мог себе объяснить причину этой ночной прогулки и последовал за молодой девушкой.

Он видел, что она зашла в дом № 9 по улице Акер. Он последовал за ней и вошел в третью комнату второго этажа как раз в тот момент, когда граф и его сообщник кинулись на молодую девушку, пытаясь ее связать.

Нечего и говорить, что Ганс бросился на них как безумный. Но у него не было оружия, и в то время, как он боролся с графом, он получил удар по голове от его сообщника и потерял сознание.

— Вот этим-то и объясняются кровавые следы, — прервал я своего друга.

Он кивнул головой.

— Столь разноречивые показания свидетелей вполне разъясняются, — продолжал Стагарт. — Все эти женщины видели не одного человека, а несколько лиц. Так как в доме очень много квартирантов, то никто не обращает внимания на входящих и выходящих из дому. Уже несколько дней до этого в комнату тайно внесли гроб. В этом гробе граф и его сообщник впоследствии унесли молодую девушку. Затем тяжело раненого подмастерья они вынесли из дома в мешке.

Пырнув его напоследок кинжалом, они бросили его в Шпрее, так как не сомневались в его смерти. Но благодаря случайности его спасли добрые люди, и он пролежал у них несколько дней без сознания, между жизнью и смертью.

Поэтому-то его и не нашла полиция.

Когда я посетил его, я из его рассказа убедился в справедливости моих предположений. Мне было очень трудно проследить графа, который каждый день садился в поезд окружной железной дороги. Он заметил, что я слежу за ним, и каждый раз ему удавалось ускользнуть от меня. Он, вероятно, выпрыгивал из поезда в пути. Наконец я напал на его след.

Но мы пришли слишком поздно.

Мы не нашли ничего, кроме гроба.

Остальное ты сам знаешь.

В моем распоряжении было около двадцати сыщиков, которые старались проследить его. С помощью телеграфа мне удалось напасть на его следы.

— Но ведь граф сам послал к тебе старика ювелира?

— Это была уловка с его стороны, — ответил Стагарт, — на которую я не поддался.

— Ну, а скажи мне теперь, — воскликнул я, когда Стагарт кончил свой рассказ, — какие мотивы побудили графа совершить преступление? Что он хотел сделать с девушкой?

— Я могу тебе это объяснить. Настоящее имя графа Понятовского — Станислав Тышика, и он является одним из самых крупных торговцев живым товаром во всей Европе.

— А! — воскликнул я. — Теперь я все понимаю.

— Он хотел продать девушку в Брюссель за высокую цену, — продолжал Стагарт, — но, слава Богу, мы помешали ему вовремя.

Он закурил другую папиросу.

Я с восхищением смотрел на моего друга. На всем земном шаре не было лучшего сыщика, чем он. Преступников он изобличал из чувства человеколюбия к пострадавшим от преступления.

Нежная улыбка осветила его лицо, когда Фридерика в день своей свадьбы с Гансом подошла в своем брачном наряде к моему другу и подставила ему для поцелуя свой мраморный лоб.

— Благословите меня, — сказала она, и в этих словах выразилась вся ее благодарность.

Этой свадьбой кончилась —

Последняя глава

этой замечательной истории. Фридерика была очень счастлива, потому что легкомысленный Ганс стал отличным семьянином, к которому и я и Стагарт иногда заходим поболтать.

Красный Джек

Мы с Стагартом отправились в Лондон. Одной из особенностей моего друга было то, что он никогда и нигде не имел постоянного местопребывания. Хотя у него был роскошный дворец в Берлине, он все время путешествовал по чужим странам в погоне за новыми приключениями, опасностями и успехами.

Мы обыкновенно обедали в Кросби-холле. Бывший дворец Ричарда III, построенный в 1466 году в строго готическом стиле, в настоящее время является одним из самых элегантных ресторанов Лондона.

Однажды вечером, после обеда, я просматривал немецкие газеты, которые нам присылались из Берлина.

— Подумай, Стагарт, — воскликнул я. — За три дня до нашего отъезда около Мюнхена снова произошел пожар от поджога. Это уже седьмой поджог и полиции, несмотря на все ее усилия, не удалось поймать поджигателя.

Мой друг выпустил газету, которую он читал, и посмотрел на меня с лукавой улыбкой.

— Слишком много стараний, — ответил он. — Полиция никогда не откроет виновника этих пожаров.

— Ого, — проговорил я. — Разве можно так отрицательно относиться к деятельности баварской полиции? Ведь она пользуется хорошей славой.

— Хотя бы и так, — ответил Стагарт, продолжая улыбаться. — Если бы ты туда направил самого знаменитого сыщика Англии, он все же не мог бы найти поджигателя.

— Ты полагаешь, что мы не имеем дело с поджогом?

— Нет, как же. Все эти пожары не могли произойти сами собой.

— Что же, и ты бы не мог найти поджигателя? — спросил я, крайне заинтересованный, как мне объяснит Стагарт причину таинственных пожаров, взволновавших за последние недели всех жителей окрестностей Мюнхена.

— Я уже открыл причину этих пожаров, — спокойно произнес мой друг.

— Как? — воскликнул я. — Ты разгадал загадку заочно, находясь далеко от Мюнхена, тогда как ее не могли разгадать опытные люди, производившие расследование на месте?

— Да, это так, — ответил Стагарт с той же спокойной уверенностью, в которой я не мог сомневаться, так как он уже много раз давал неопровержимые доказательства точности своих выводов.

— Дело в том, — продолжал мой друг, — что при расследовании преступлений недостаточно следовать обыкновенным, проторенным путем. На свете нет ничего невозможного и, например, физика играет в большинстве случаев гораздо большую роль, чем это обыкновенно воображают наши практики.

Существует какая-то таинственная сила, о которой мы ничего не знаем, и поэтому мы часто бродим как в потемках как раз в тех случаях, когда мы воображаем, что мы открыли истину и дали разительное доказательство нашего ума.

В настоящем случае мы имеем дело просто-напросто с физическим феноменом, открытым мною при помощи моей постоянной союзницы, математики.

Причиной этих таинственных пожаров являются метеоры.

Он, видимо, наслаждался несколько мгновений моим безграничным удивлением и, вероятно, в душе смеялся над глупым выражением моего лица.

— Эти странные поджоги, — продолжал он, — само собой, заинтересовали меня еще тогда, когда мы были в Германии. Я всегда, прежде чем поставить диагноз, обращаю внимание на все обстоятельства, сопутствующие данному явлению. Ты припомнишь, что в то время, когда происходили эти пожары, в той местности замечено было очень много падающих метеоров. Это мне бросилось в глаза, я по карте обвел линией пункты, в которых происходили пожары и таким образом получился элипсообразный круг, вполне соответствовавший линии падения метеоров.

Поэтому впредь при таинственных пожарах, при постановке криминалистических диагнозов нужно будет считаться с возможностью падения метеоров.

Голова Стагарта снова исчезла за громадным листом газеты, и я задумался над неистощимым запасом энергии и ума, которым обладал мой друг.

Мои мысли были нарушены каким-то пожилым господином, который подошел к нашему столу и, обратившись к моему другу, проговорил очень вежливо:

— Я имею честь говорить с мистером Стагартом?

Мой друг отложил газету и ответил, бросив проницательный взгляд на спрашивавшего:

— Точно так!

Господин, внешность которого производила в высшей степени гармоничное, приятное впечатление, сделал легкий поклон, нервно провел несколько раз выхоленной рукой по своей седоватой бородке и произнес:

— Позвольте мне присесть на несколько мгновений к вашему столу. Я был уже в гостинице, в которой вы остановились, но не застал вас там и поэтому последовал за вами сюда, чтобы просить вашей помощи.

Он сел к нашему столу и бросил на меня быстрый, испытующий взгляд.

— Меня зовут Джемс Клингсфорд, я директор Южно-Африканского банка. Я только недавно услыхал о вашем существовании, мистер Стагарт, и рассказы о вашей личности и ваших приключениях дали мне надежду, что я найду в вас помощь, и что вы распутаете дело, которое вот уже несколько месяцев угрожает моему покою, моему существованию, даже моей жизни.

Он остановился, бросил вокруг себя меланхолический взгляд и нервно затеребил свою бородку.

Стагарт откинулся на спинку стула, скрестил на груди руки и проговорил:

— Прошу вас, мистер Клингсфорд, расскажите мне все, ничего не утаивая. Вы можете мне довериться. Выслушав вас, я вам скажу откровенно, буду ли я в силах оказать вам помощь.

— Конечно, конечно, — проговорил старик. — Вы один в состоянии разрешить загадку и поэтому я вам расскажу вкратце мою историю.

Южно-Африканский банк находится, как вам известно, в центре Сити и состоит из главного здания банка и нескольких флигелей, в которых помещаются отделения для заграничных операций, служебные помещения, в которых живут управляющий и несколько сторожей. Ценности хранятся в подвальном помещении. Существует только одно лицо, которое имеет ключ к тому подвалу, только один человек, который знает, где хранятся наши южноафриканские ценности, и тем не менее в течении последнего месяца одному или нескольким лицам удалось несколько раз проникнуть в банк и похитить бумаги ценностью в несколько сот тысяч фунтов.

Насмешливая улыбка появилась на лице моего друга при этом малоинтересном и наивном рассказе, и он спросил старика:

— Разве вы не обращались к помощи полиции, мистер Клингсфорд?

— При первом же похищении, которое произошло без всякого повреждения двери или замка, я, понятно, тотчас же дал знать полиции Сити и сам лорд-майор приложил все усилия, чтобы захватить преступника. Но нашим самым опытным сыщикам не удалось даже установить, каким путем и каким способом проник вор в здание банка, не говоря уже о поимке самого преступника.

— Простите, мистер Клингсфорд, что я вас перебиваю, — проговорил Стагарт, по лицу которого я заметил, что он начинает все более интересоваться делом, — но вы только что сказали, что существует только один человек, у которого хранятся ключи к подвальному помещению?

— Да. И этот человек — я. При этом ключей так много и они такой сложной конструкции, что невозможно изготовить хотя бы один ключ без подробного знакомства со всей конструкцией всех замков.

— А вы не подумали о том, что эти ключи могли быть на время украдены у вас?

— Как же, и полиция приняла это в расчет и обратила на это мое внимание. И вот поэтому я с этих пор стал всегда носить ключи при себе. Последствием этого явилось то, что через несколько дней была совершена вторая кража и при этом совершена с еще большей дерзостью.

Стагарт наклонился немного, и на лице его появилось то мучительное выражение, которое я привык видеть, когда он разрешал загадочную, запутанную задачу и старался найти начало или конец руководящей нити.

— Я поставил тогда в известность о краже всех 26 альдерменов Сити и высшие и низшие полицейские органы всех двадцати восьми округов проявили энергичную деятельность. Банк охранялся днем и ночью сыщиками, я сам несколько недель прожил в служебном помещении и все-таки, в конце концов, была произведена третья дерзкая кража. При этом вор украл такую значительную сумму, что я был бы не в состоянии скрыть это несчастие от публики, если бы не пожертвовал половину своего состояния для покрытия недостающей суммы.

Тогда-то была поднята на ноги вся лондонская полиция, специально для охраны банка была создана особая полицейская бригада, состоящая из самых смелых и опытных сыщиков Англии, но ни 32 высших полицейских чиновника, ни 570 полицейских инспекторов, ни 2000 сержантов и 1400 полисменов не могли воспрепятствовать тому, что сегодня ночью повторилась кража, которая поглотила третью четверть моего некогда значительного состояния. В случае повторения дерзкой кражи хоть еще один раз, самое существование банка будет поставлено в опасность и я сам, в конце концов, лишусь рассудка.

Он замолчал и устремил тусклый взгляд на Стагарта. Руки его дрожали, и на впавших щеках его появился румянец волнения.

Стагарт задумался.

— Полиция обратила внимание на то, не оставил ли преступник следов? — спросил он после продолжительного молчания.

— Конечно, — ответил мистер Клингсфорд. — Но ей ни разу не удалось найти ни малейшего следа, к которому можно было бы прицепиться. Даже когда мы при соблюдении полнейшей тайны посыпали тонким слоем пыли пол подвала, чтобы получить отпечаток ног вора, тот уничтожил наш план, прикрепив к своим подошвам деревянные дощечки, которые, конечно, оставляли весьма не характерный след.

— И ни на кого не падает подозрения?

— Нет. Над каждым служащим банка, начиная от сторожа и кончая главным кассиром, был установлен продолжительный тайный надзор, но и в этом направлении не удалось ничего добиться.

Стагарт поднялся.

— Могу я вас просить показать мне внутреннее помещение Южно-Африканского банка?

— С громадным удовольствием, — ответил мистер Клингсфорд.

Мы поехали в банк, и Стагарт подверг массивное здание его с внешней стороны подробному осмотру.

— Снаружи вор никак не мог пробраться в помещение банка, — проговорил директор. — Все ставни и затворы сделаны из массивного железа, и я почти микроскопически исследовал каждый угол.

Стагарт пожал плечами.

— Не нужно ничего упускать из виду, — ответил он. — Человеческий гений может проникать через всевозможные затворы, не оставляя после себя никаких следов.

При этих странных словах мистер Клингсфорд покачал с недоверием головой, я же, знавший проницательность и изумительный талант Стагарта, с полным доверием отнесся к его словам.

Внутреннее помещение банка ничем не отличалось от обыкновенных помещений современных банков. В первом этаже находилась главная контора с кассами, кругом нее большим полукругом расположены были приемные для клиентов. В верхних этажах было помещение правления, затем кабинет директора, служебные помещения банка и служащих. Массивная лестница вела из запертой наглухо комнаты в подвальное помещение, в котором хранились наличные ценности банка.

— Значит, совершенно не существует потайного входа, который мог бы быть знаком вору? — спросил Стагарт, поднимаясь из подвала после осмотра.

— Нет. В денежные кладовые ведет одна только эта лестница, — ответил директор.

— А полиции еще не пришла мысль установить тайный надзор у этой лестницы?

— Как же, — ответил мистер Клингсфорд. — За все время надзора в банке не было ни одной кражи. Но ведь я не могу допустить, чтобы в моем банке день и ночь находились сыщики.

— Все, что вы мне рассказали, мистер Клингсфорд, — проговорил задумчиво мой друг, — указывает на то, что вор всегда отлично осведомлен о ваших намерениях и планах полиции. Вот это может нам служить исходной точкой.

— Вы думаете, что мы имеем дело только с одним вором? — спросил директора.

— Конечно, — ответил с уверенностью мой друг. — Если бы было несколько соучастников, они давно выдали бы себя каким-нибудь неосторожным шагом.

— А что вы намерены предпринять прежде всего, мистер Стагарт, чтобы быть счастливее нашей лондонской полиции?

— Прежде всего, я предприму совершенно то же самое, что предприняла полиция, — ответил мой друг. — Когда дело идет о диагнозе, я полагаюсь только на собственный глаз и на собственный опыт. Только когда я сам удостоверюсь в безрезультатности этой простейшей тактики, я принужден буду предпринять другие меры, но какие именно, я еще в данную минуту не выяснил.

— В таком случае, — проговорил директор, — поступайте так, как вам кажется лучшим. Я вполне полагаюсь на вас. Вашим планам не помешает, если я пока буду жить в здании банка?

— Напротив, я об этом хотел вас просить, — ответил Стагарт.

В течение следующих двух недель нам пришлось промаяться. По ночам мы, не смыкая глаз, дежурили то здесь, то там, но все было спокойно и мы не могли найти ничего подозрительного. Через две недели мистер Клингсфорд попросил нас в свой кабинет.

Он был бледен, колени его дрожали. Глаза его были распухшими, и в них был какой-то неестественный блеск. Все выражение лица указывало на то, что им овладел ужас, который обыкновенно овладевает человеком, когда он стоит перед сверхъестественной и неразрешимой загадкой.

Молча подвел он нас к своему столу и дрожащей рукой указал на лист бумаги.

Стагарт взял этот лист со стола и прочел его. Затем он покачал несколько раз головой и передал его мне. На нем очевидно измененным почерком было написано следующее:

Как легко Вас провести! И твои защитники еще глупее тебя. Завтра жди моего посещение.

Красный Джек.

— Этот «Красный Джек», кажется, не чувствует к нам большого уважения, — проговорил Стагарт со злобным юмором. — Каким образом эта записка попала в вашу комнату, мистер Клингсфорд?

Директор, значительно постаревший за эти две недели, нервно разводил руками.

— Почем я знаю? Почем я знаю, мистер Стагарт? — воскликнул он. — Это дьявольское наваждение! Это какая-то адская махинация! Я прямо с ума сойду!

В этом восклицании не заключалось ничего невероятного, стоило только обратить внимание на внешность директора. Щеки его ввалились и приобрели землистый оттенок. В глазах его выражался ужас.

— Успокойтесь, — проговорил мой друг. — Ваше волнение может только явиться поддержкой махинаций вашего врага. Расскажите мне логически и по порядку, как вы нашли этот лист бумаги.

— Это легко рассказать, — ответил прерывающимся от волнения голосом директор. — Как и всегда, я провел эту ночь в моей квартире. Мне кажется, что я сегодня ночью очень крепко спал. Когда я проснулся, записка лежала на моем столе.

— Дверь в квартиру была заперта?

— Крепко заперта, мистер Стагарт. Ночью я обыкновенно открывал ее только тогда, когда я делал обход денежных кладовых.

— И сегодня ночью вы не выходили из служебного помещения?

— Нет. Прочитав записку, я нашел в себе, несмотря на овладевший мною ужас, достаточно силы, чтобы обойти помещение с револьвером в руках. Я все подробно осмотрел, даже открыл ящики бельевого шкафа, в котором мог бы поместиться человек, но только без ног — но никого не нашел.

Стагарт закрыл глаза левой рукой и оставался долго в задумчивости, как он это всегда делал, когда он старался разгадать какую-нибудь тайну. Но выражение мучения не исчезло с его лица, когда он обратился ко мне:

— Самая записка, почерк и подпись «Красный Джек» являются уже некоторыми данными, — проговорил он, — которые нам помогут распутать узел. Теперь мы прежде всего посмотрим, сдержит ли он свое слово и посетит ли сегодня ночью банк. Я окружу здание цепью полицейских, и сам буду дежурить у вас здесь, мистер Клингсфорд. Ты, дорогой друг, проведешь ночь вместе с полицейскими.

— У меня мало надежды, — проговорил беззвучным голосом директор. — Хотя я вполне доверяю вам, мистер Стагарт, все же я уверен, что разрешение этой загадки свыше человеческих сил.

Мой друг ничего не ответил. Мы молча простились и спустились вниз по лестнице.

Необычайное волнение написано было на лице моего друга. Пальцы его мяли таинственную записку.

— Уверенность и нахальство этой записки доказывают, что строки эти написаны крайне энергичным и сознательным человеком. И все же каждый графолог сказал бы противное при рассмотрении почерка этой записки. Хотя почерк и изменен, все же некоторые характерные особенности указывают на несчастного и совершенно безвольного человека. Это самое странное и вместе с тем самое интересное приключение, которое когда-либо случалось со мной.

Мы провели день в большом беспокойстве. Хотя по внешнему виду Стагарта нельзя было сказать, что он волнуется, все же я на основании опыта целого ряда лет отлично знал, что он скрывает свое волнение.

Когда наступила ночь, мы расстались. Стагарт расставил опытных сыщиков кругом здания и увеличил в три раза обычное количество полицейских постов в окружающей банк местности. Я сам неустанно прохаживался взад и вперед и осматривал посты. Мой друг же провел вместе с директором ночь в самом банке.

Когда пробил час открытия банка, мой друг Стагарт вышел из главного подъезда.

При виде его я просто испугался. Ужасная ярость выражалась на его лице.

— Банк сегодня ночью обокрали на двадцать тысяч фунтов, — проговорил он сквозь зубы.

— А ты? — спросил я его тихо.

— Я ничего не заметил.

Молча мы отправились в нашу гостиницу. Стагарт бросился на диван и погрузился в тупое раздумье. Хотя я со Стагартом в данную минуту переживал уже пятидесятое приключение, все же я не мог вспомнить ни одного, которое было бы полно таких неожиданностей, неприятных для гениального сыщика Стагарта.

— Расскажи-ка мне, как ты провел эту ночь.

Мой друг поднялся.

— Я поступил так, как вообще нужно поступать в таком случае. Мы с директором дежурили попеременно. Сначала он находился в подвальном помещении, а я в его комнате. Каждые полчаса мы покидали наши посты, совершали обход всего банка и встречались в условленном месте. Таким образом, мы наблюдали за всеми помещениями банка и вместе с тем же контролировали друг друга. Во второй половине ночи мы переменились позициями. Директор отправился в свою комнату, а я принял на себя наблюдение за подвальным помещением. Это была ужасная ночь. Поведение директора граничит с безумием. Страх парализует его рассудок. Когда мы сегодня утром осмотрели кладовые, оказалось, что совершена большая кража.

— Но ведь это же выше человеческого понимания! — воскликнул я.

— Какие глупости, — возразил Стагарт. — Чем загадочнее и запутаннее случай, тем проще его разрешение. Но у меня явилась мысль и я должен ее проверить.

С этими словами он схватил шляпу и выбежал из номера. Четыре дня он пропадал. Я уже известил полицию об его исчезновении, так как я не сомневался, что с моим другом случилось несчастие, как вдруг он явился вечером на четвертый день. В первую минуту я с трудом его узнал, так как он походил скорее на хулигана, чем на приличного человека. Вместо пиджака на нем были какие-то лохмотья, рубашка его была разорвана, смятая шляпа была надвинута на затылок.

— Где ты был? — воскликнул я с ужасом.

— Это пока будет тайной, — ответил он с юмором, который редко покидал его.

— Я выследил Красного Джека, — прибавил он, весело подмигнув мне.

— Возможно ли это? — воскликнул я. — И ты его не арестовал?

— К чему? — проговорил Стагарт. — Он от меня не ускользнет. Я пока хочу научиться у него способу незаметно проникать через толстые стены. А тогда уж я сделаю его безвредным.

Начиная с этого дня, Стагарт снова обрел свой юмор.

Я в течение моей дружбы со Стагартом получал такие доказательства его ума, энергии и безошибочной логики, что я ни на секунду не сомневался, что и в этом случае ему удастся распутать запутанный узел. Мне хотелось только, чтобы поскорее наступила развязка, так как директор банка, снова покрыв громадный дефицит остатками своего состояния, приходил в отчаяние. В течение последних недель волосы его поседели, он лишился сил и был только тенью того человека, с которым мы познакомились в Кросби-холле.

Снова прошло несколько дней. Как только наступал вечер, мой друг обыкновенно исчезал и появлялся на следующее утро весь оборванный, грязный. Один раз он даже вернулся, раненый ударом ножа в плечо. Эта рана заставила его не выходить несколько дней из гостиницы и лечь в кровать ввиду того, что у него появилась легкая лихорадка.

Он упорно отказывался давать мне какие-либо объяснения.

Однажды утром к нам явился мистер Клингсфорд. Стагарт нервно поднялся.

— Неужели этот молодец снова выкинул свои шутки? — вырвалось у него.

— Почему ты так думаешь? — спросил я. — Ведь он в последнее время не давал о себе ничего знать.

— Потому что я следил за ним каждую ночь, — ответил Стагарт.

Я с удивлением посмотрел на моего друга. Я не понимал, что он этим хотел сказать.

Вошел директор, еще бледнее и расстроеннее, чем всегда. Во взгляде его светились ужас и отчаяние.

Тяжело дыша, он опустился на стул и закричал:

— Он был у меня, мистер Стагарт!

— Что такое? — воскликнул мой друг.

— Да, мистер. Он был у меня.

— Кто был у вас? — спросил Стагарт.

— Красный Джек.

Мой друг бросил на меня взгляд, который ясно показывал, что он сомневался в здравом разуме нашего гостя.

— Объяснитесь подробнее, мистер Клингсфорд, — сказал он после безмолвной паузы, не спуская проницательного взгляда с директора. — Снова была совершена кража?

Директор покачал головой.

— О, если б было только это!

— Да объяснитесь же…

— Вы слышите, он был у меня! — крикнул с отчаянием в голосе Клингсфорд. — Он сделал мне визит — в моей квартире — ранним утром — при свете дня — о, это было ужасно!

Он снова опустился на стул и разразился рыданиями. Тяжело было смотреть, как плакал несчастный.

Стагарт сжал губы и задумался. На лице его появилось то мучительное выражение, которое показывало, что все его мысли концентрировались вокруг одного вопроса и что он старался решить тяжелую задачу.

— Вы вполне уверены, мистер Клингсфорд, что вы не явились жертвой галлюцинации?

— Совершенно уверен, мистер Стагарт, — ответил старик. — Так же уверен, как уверен, что нахожусь у вас. Он стоял сзади меня и с насмешкой, оскалив зубы, смотрел на меня в зеркало.

Стагарт подскочил на месте.

— Как он выглядел, мистер Клингсфорд? — воскликнул он взволнованно.

— Я могу его точно описать, — ответил директор. — Несмотря на овладевший мною ужас, я успел его отлично рассмотреть. У него густые рыжие волосы, красное воспаленное лицо, он носит большие синие очки. Отвратительное лицо!

Мой друг уставился на директора.

— Это был он, — прошептал он. — Без сомнения — это он. Расскажите нам, как все это случилось, мистер Клингсфорд.

— Я только что встал, — начал свой рассказ старик, — и подошел к умывальнику, чтобы начать свой туалет. Было пять часов утра.

Мой взгляд невольно упал на большое зеркало, висящее позади моего умывальника. В ту же секунду я почувствовал, что кровь леденеет в моих жилах. Сзади меня стояла фигура, закутанная в грязное, темное пальто. Человек этот выглядел так, как я его только что описал и, оскалив зубы, смотрел на меня. Какая ужасная, отвратительная усмешка! Я больше ничего не помню, так как, увидав это лицо, я потерял сознание и упал на пол.

— Почему вы не позвали на помощь? — спросил Стагарт.

— У меня не стало сил. Голос отказывался мне служить.

— А когда вы пришли в себя?

— Я не мог найти ничего подозрительного. Я велел прислуге обыскать весь дом, но тщетно.

Мой друг задумчиво посмотрел в окно.

— Нам больше нечего медлить, — сказал он как бы про себя. — Но теперь еще рано, мы не можем ничего предпринять, если только мы не хотим рисковать успехом.

— О, не медлите дольше, — воскликнул директор, подбежав к Стагарту. — Если в вашей власти спасти меня, мистер Стагарт, то сделайте это, пока еще не поздно! Эта ужасная загадка, как вампир, высасывает у меня всю кровь. Мне иногда кажется, что я теряю разум и только моя сила воли, моя до крайнего напряженная нервная сила спасает меня от гибели.

— Успокойтесь, — ответил мой друг, — и не падайте духом. Я могу вам сообщить, что я напал на след преступника, но я должен еще обождать некоторое время, чтобы быть более уверенным в успехе.

После ухода директора Стагарт начал, видимо, взволнованно ходить взад и вперед по комнате.

Вдруг он остановился передо мной.

— Хочешь сопровождать меня сегодня вечером?

— Конечно! — воскликнул я. — Ты не можешь мне сделать большого удовольствия. Куда мы отправляемся?

— В Уайтчепель, — ответил с усмешкой мой друг, — там в одном кабачке моя главная квартира.

Около одиннадцати часов вечера мы пустились в путь. Достигнув по подземной дороге Уайтчепеля — этого квартала нищеты и порока, мы пошли пешком по какой-то извилистой улице, и дошли до кабачка, по всем признакам очень подозрительного притона. Уайтчепель принадлежит к самым ужасным кварталам Лондона. Нищета здесь ужаснее и более выставляется наружу, чем в настоящих рабочих кварталах Ислингтоне, Дебовуартоне и Дальстоне. Нищета здесь не боится даже дневного света и население Уайтчепеля является интернациональным конгломератом всяких подозрительных личностей. Ирландцы, шотландцы, канадцы и французы живут здесь вперемежку, и тут же находится квартал Милэндроуд, еврейский квартал, населенный главным образом русскими и поляками.

Когда мы вошли в тесный, душный и низкий кабачок, мы едва могли рассмотреть внутренность его вследствие табачного дыма. В скудно освещенной комнате, теснясь за несколькими столами, сидела масса субъектов, которых на первый взгляд трудно описать. Я опытным взглядом различил тотчас же типичных преступников от настоящих рабочих.

Наш приход произвел очевидную сенсацию. Стагарт не обратил, однако, никакого внимания на обращенные к нам частью любопытные, частью враждебные взоры, сопровождаемые насмешливыми и оскорбительными замечаниями. После того, как мы заняли место и сделали вид, что нисколько не интересуемся окружающей нас обстановкой, нас мало-помалу оставили в покое.

Посетители разговаривали возбужденно на всевозможных языках и наречиях. Здесь было больше иностранцев, чем природных англичан.

— В одном Уайтчепеле около сотни подобных кабачков, — сказал мой друг. — А в остальных кварталах бедняков не меньше этого.

— Ты, видимо, часто бывал здесь за последнее время? — спросил я.

— Да, — ответил он со смехом. — Я бывал здесь каждый вечер.

— И всегда уходил безрезультатно.

— Да, настроение у посетителей было всегда довольно спокойное. Ты не должен забывать, что сегодня суббота. По моей статистике, на этот день приходятся 35 % всех преступлений, 50 % — на воскресенье и только 15 % на остальные четыре дня.

— Но почему же это так? — спросил я.

— Окружающая тебя картина является лучшим ответом на это. Алкоголь — страшный враг общества. По субботам рабочие употребляют большее количество алкоголя, чем в остальные дни, а по воскресеньям еще больше, чем в субботу. Если ты примешь во внимание, что по данным Чарльза Бута в Лондоне существует 40 000 человек, живущих исключительно воровством, к которым нужно присоединить миллион рабочих, не имеющих регулярного заработка, то громадное число преступлений в Лондоне тебя, конечно, не удивит.

Наш разговор был прерван приходом странного человека, встреченного посетителями с большим восторгом.

— А, господин профессор! Красный Джек! Сюда, господин профессор! Здесь есть место! Удачный был день, Джек?

Дрожа от волнения, я схватил за руку моего друга.

— Это он, — шепнул я, — не правда ли, это он?

Стагарт спокойно кивнул головой.

— Конечно, это он. Посиди спокойно и не возбуждай внимания посетителей, а то может произойти неприятная сцена.

Профессор, или, как его называли, Джек, был мужчина среднего роста, с густыми огненно-рыжими волосами, неестественно красным лицом и в больших синих очках. Спина его была сгорблена и походка, как мне казалось, была шатающаяся, неуверенная. По-видимому, он пользовался уважением среди этих подозрительных личностей, так как все замолчали, как только он начал говорить.

Он говорил быстро, нервно, отрывисто, часто бессвязно, как будто бы он был пьян.

Настроение среди посетителей становилось все оживленнее и когда появилось несколько девок самого низшего сорта, настроение гостей приняло опасный характер.

— Нам теперь пора уходить, — проговорил Стагарт. — Он теперь вполне в нашей власти.

— Я не знаю, может быть я галлюцинирую, — произнес я, — но чем больше я смотрю на этого Красного Джека, тем более мне кажется, что его я уже где-то и когда-то видал.

— Ты не ошибаешься, — ответил мне мой друг. — Этот Красный Джек — мой хороший друг. Ты удивишься его смелости, когда я заставлю его раскрыть свое инкогнито. Но, однако, пойдем. Еще не настало время захватить его. Мы сначала дадим ему возможность еще раз навестить кладовые Южно-Африканского банка.

Я не знаю, что повлияло на меня, пиво или воздух кабачка, но когда я поднялся, я почувствовал легкое головокружение. Нервы мои были неестественно взвинчены и Стагарт, вероятно, по глазам моим догадался о моем состоянии, так как он по спешно увлек меня к выходу.

Мы должны были пройти мимо стола, за которым сидел профессор.

— Это два сыщика, — проговорил чей-то голос.

— Надо бы их освежить, этих негодяев, — ответил другой.

Я видел, что большие синие очки были устремлены на меня.

Адская, невыразимо отвратительная усмешка появилась на лице Красного Джека.

— Болван! — произнес он, когда я проходил мимо него.

Страшная ненависть к этому человеку овладела мною.

Я потерял всякое сознание и в ту же минуту бросился на Красного Джека и покатился с ним под стол. Вдруг я почувствовал невыразимую боль в глазах. Я услыхал один за другим три, четыре выстрела, раздался целый хаос ревущих голосов и я почувствовал, что железная рука схватила меня и вытащила на улицу.

Боль в глазах прекратилась, но я не был в силах поднять веки.

— Это была остроумная выходка! — услыхал я голос моего друга, как будто откуда-то издалека.

Я пришел в себя и начал тереть глаза.

— Что это было, Стагарт? — спросил я, схватив Стагарта за руку, идя рядом с ним.

— Это была величайшая глупость, — ответил с досадой Стагарт. — Она могла тебе стоить жизни.

— Прости, — ответил я покорно, — я просто потерял голову.

— Ладно, — проговорил Стагарт, горячо пожимая мне руку. — Ты часто своевременно подавал мне помощь и этим спасал мою жизнь, так что мне очень приятно, что я мог тебе отплатить тем же. Все-таки мы еще не квиты.

— Но что же случилось? — спросил я, стараясь собраться с мыслями. Мне казалось, что я получил страшный удар в глаза, так что я почти потерял всякую способность мыслить.

— Ты бросился на Красного Джека, — ответил с усмешкой мой друг.

— Нападение было довольно удачное, — добавил он с юмором, — но ты еще слишком мало знаком с приемами этих людей, чтобы одержать верх. В тот момент, когда профессор почувствовал прикосновение твоих рук, он бросил тебе в глаза перец.

— А! так поэтому-то была такая ужасная боль!

— Конечно, не очень-то приятно получить заряд перца в глаза. Выплачься, мой друг, это принесет тебе облегчение.

Я невольно расхохотался.

— Но кто же это произвел выстрелы? — спросил я.

— Я, мой дорогой друг. Тебе это удивительно. Когда ты с Красным Джеком покатился под стол, в воздухе блеснула полдюжина ножей. Но мой револьвер образумил молодцов.

Молча продолжали мы наш путь. Когда мы встретили кеб, Стагарт подозвал его и мы поехали домой.

— Почему ты оставляешь так долго на свободе этого молодца? — задал я Стагарту вопрос. — Ты обыкновенно так не поступаешь.

— У меня есть на это причины, — ответил мой друг. — С твоей методой преступников не поймаешь.

Сконфуженный, я замолчал.

Мы сидели на следующее утро за чаем. Стагарт читал «Таймс». Вдруг он разразился громким смехом.

— Нет! Это слишком. Это невероятно! — вырвалось у него.

— Что случилось?

— На, читай.

Он протянул мне газету и указал пальцем на заметку.

Я начал читать.

Вот это было напечатано в газете:

ДЕРЗКИЙ ГРАБЕЖ

Сегодня рано утром неизвестный субъект вторгся в квартиру директора Южно-Африканского банка, мистера Клингсфорда. Обстоятельства этого загадочного и дерзкого нападения не вполне еще выяснены.

Около четырех часов утра старая экономка проснулась от шума опрокинутой мебели. Так как она знала, что мистер Клингсфорд проводил ночь в банке, то она поспешно встала, зажгла электрические лампочки и вошла в кабинет директора. Она увидела субъекта, который был занят взломом железной кассы. Прежде чем она успела закричать, грабитель бросился на нее, связал ее и сунул ей в рот платок. В таком виде ее нашли сегодня утром. По ее описанию преступник — довольно плохо одетый человек среднего роста с густыми рыжими волосами и рыжей бородой и в больших синих очках.

Самое загадочное в этом дерзком грабеже то, что ни на входной двери, ни в дверях квартиры не оказалось следов взлома, и они сегодня утром были найдены крепко запертыми. Полиции остается разгадать тайну, каким образом грабитель проник в квартиру.

Я прочел заметку с возрастающим удивлением.

— Я не понимаю, что ты находишь смешного во всем этом, — сказал я, отдавая газету моему другу. — Я вполне доверяю тебе и вполне признаю твои способности, которые ты уже не раз доказал на деле. Но в данном случае, мне кажется, твое поведение настолько легкомысленно, что оно, в конце концов, будет стоить мистеру Клингсфорду жизни.

— Успокойся, — ответил Стагарт. — Я действую по заранее составленному плану. Конечно, это новое обстоятельство не было предусмотрено, и если я расхохотался, то только потому, что в этом новом преступлении есть комическая сторона. Во всяком случае, — добавил он с серьезностью, — на этот раз я стою перед такой странной психологической задачей, что я сам с напряжением жду развязки, которая мне разъяснит некоторые непонятные обстоятельства.

— Поторопись с завтраком, — с нетерпением добавил он. — Нам предстоит сегодня много работы.

Он дал мне пилу и сам запасся отмычкой, долотом, щипцами и буравом.

— На всякий случай, — проговорил он с улыбкой, видя мое удивленное лицо.

— Зачем тебе все эти инструменты? — спросил я. — Не для взлома же?

— Как раз для этого. И ты будешь моим помощником в этой воровской экспедиции.

— И ты решишься на это среди белого дня?

— Конечно. По крайней мере, не нужно будет работать с потайным фонарем.

Я не мог понять его слов.

— Это имеет отношение к Красному Джеку? — спросил я.

— Ты угадал.

— Ты, значит, намереваешься провести грабителя и произвести взлом?

— Да, совершенно верно, — ответил Стагарт со своей стереотипной иронией.

— Это страшно интересно.

— Ты удивишься результату, к которому нас приведет моя мера, — сказал Стагарт.

Мы снова отправились по подземной железной дороге в Уайтчепель и зашли в один дом, находящийся вблизи того кабачка, в котором мы были накануне вечером.

Это было довольно старое, почти развалившееся двухэтажное здание. С уверенностью человека, явившегося сюда не впервые, вошел Стагарт в подъезд и поднялся на лестницу. Насколько я мог заметить по первому взгляду, дом был необитаем. Тем не менее, на лестнице виднелись свежие следы.

Стагарт остановился перед дверью второго этажа и начал без всякого стеснения взламывать замок.

После десятиминутной работы дверь открылась, и мы вошли в квартиру, состоявшую из трех бедно обставленных комнат.

Стагарт внимательно осмотрелся и тотчас же направился в одну из комнат, в которой стоял большой железный шкаф.

— Что ты хочешь делать? — спросил я испуганно, видя, что он намеревается взломать шкаф.

— Ты это отлично видишь, — ответил нетерпеливо мой друг.

— Но кому принадлежит эта квартира? — продолжал я расспрашивать.

— Красному Джеку.

При этих словах он ударил в дверцы шкафа ломом, и они поддались первому же удару.

Я увидал ящик, наполненный доверху золотом, кредитными билетами и ценными бумагами.

Стагарт, улыбаясь, обратился ко мне.

— Знаешь, сколько здесь денег? — спросил он, перебирая бумаги.

— Не имею понятия.

— Около миллиона. Жаль, что мы не профессиональные воры.

Я расхохотался.

В то время, как Стагарт в лихорадочном волнении осматривал все углы квартиры, я задумался над всем случившимся.

Каким образом могло случиться, что один человек без всякой посторонней помощи проследил неизвестного человека из Сити в Уайтчепель и нашел его пристанище, и таким образом добился неслыханного успеха?

Но я уже имел так много почти невероятных доказательств гениальных способностей моего друга, что я не сомневался в нем ни минуты.

Вошел в комнату Стагарт с большим рыжим париком, несколькими палочками румян и большими синими очками.

Он весело подмигнул мне и произнес:

— Теперь мы поймали Красного Джека. Остается захватить вора на месте преступления.

— Как? — воскликнул я. — Разве Красный Джек и вор не одно и то же лицо?

— И да и нет, — ответил мой друг. — Это одно и то же лицо, но, как мне кажется, две совершенно разные натуры.

— Я тебя не понимаю, — проговорил я.

— Ты меня, может быть, сегодня поймешь, — ответил серьезно Стагарт. — Поедем теперь обратно.

Уходя, друг мой запер железный денежный шкаф и входную дверь.

— Что ты намерен теперь делать? — спросил я по дороге в Сити.

— Мы попытаемся попасть этой ночью в Южно-Африканский банк, но так, чтобы об этом не знала ни одна человеческая душа. Поэтому нам нужно туда отправиться теперь же.

Войдя в главное помещение банка, мы смешались с публикой и при наступлении вечера прокрались незаметно в ту комнату, которая находилась перед лестницей, ведущей в кладовые.

Там мы спрятались за шкафом.

Хотя мне было непонятно, к чему все это делается, тем не менее, я с величайшим волнением ждал наступления ночи.

Мало-помалу в банке все стихло. Последние служащие ушли и около 11 часов мы услыхали шаркающие шаги сторожа, обходившего банк; он вошел в комнату, в которой мы находились, окинул ее быстрым испытующим взглядом, но нас не заметил.

Затем наступила абсолютная тишина. Стагарт заранее велел мне не произносить ни слова. Минуты казались мне часами. Часы пробили половину, три четверти двенадцатого. Наконец пробило полночь.

Вдруг мне послышались легкие, робкие шаги. Я затаил дыхание и прижался к шкафу.

Вдруг растворилась дверь, и сгорбленная фигура тихо прокралась в комнату. Раздался лязг открываемого замка, раскрылась дверь в подвальное помещение и фигура исчезла.

Стагарт схватил меня за руку, и я последовал за ним. Тихо, крадучись как кошки, прокрались мы к лестнице и прошли вниз через открытую дверь. Беззвучно сошли мы с лестницы и прошли по нескольким коридорам.

Когда я привык к темноте, мне показалось, что в другом конце комнаты, в которой мы находились, стоит фигура. Теперь мы к ней подошли. Раздался лязг ключей.

Вдруг ослепительный свет прорезал ночную тьму. Стагарт поднял потайной фонарь, яркий свет упал на бледное как полотно лицо.

Это был мистер Клингсфорд, директор Южно-Африканского банка.

Раздался крик, несколько кредитных билетов упали на пол, затем фонарь моего друга упал со звоном на пол.

Раздались поспешные шаги, я бросился было вперед, но Стагарт удержал меня.

— Пускай бежит, — проговорил он. Голос его странно звучал.

Молча мы поднялись наверх. Все двери были открыты и мы без труда проникли в первый этаж.

— Стагарт, — сказал я, останавливаясь на ходу, — если бы я не был человеком XX столетия, я мог бы подумать, что в твоем распоряжении находятся какие-то неземные силы. Ты решил задачу самым неожиданным образом, но решение это, я уверен, принесет с собой несчастие.

— Ты прав, — ответил мой друг, — я предчувствую исход всей этой истории, но не могу его еще понять.

В эту минуту раздался выстрел.

Охваченные одной и той же мыслью, мы бросились к кабинету мистера Клингсфорда. Послышалось хлопанье открываемых и закрываемых дверей. Сторож и двое слуг бежали нам навстречу. Когда они нас узнали, они присоединились к нам.

Дверь, ведущая в комнаты директора, была закрыта. Мы налегли на нее, и она разлетелась в дребезги.

Мы вбежали в комнату.

На ковре лежал мистер Клингсфорд с револьвером в руке. Он был мертв.

Мы стояли, пораженные этой катастрофой, предвидеть которую не мог даже Стагарт.

Мой друг взял со стола лист бумаги, на котором дрожащим почерком было написано следующее:

Я могу только сознаться в ужасной болезни. Все мое преступление заключается в безумии. Смерть мое опасение. Я жил двумя жизнями, сам не зная об этом. Вы маэстро, мистер Стагарт. Вы уничтожили Кроеного Джека и продиктовали несчастному человеку единственное спасение — смерть.

Клингсфорд.

— Я еще не совсем понимаю это признание, — проговорил я, возвращая лист моему другу.

— Я это предчувствовал, — произнес тот, не обращая внимания на мои слова. На лице его выразилось глубокое волнение, когда он наклонился над Клингсфордом и почти нежным движением закрыл глаза несчастному.

Когда мы вернулись в номер, Стагарт долго задумчиво сидел в кресле.

Уже рассветало, когда и друг мой закурил папиросу и взглянул на меня, видимо утомленный.

— Эта драма не могла иначе кончиться, — проговорил он, — мистер Клингсфорд рассчитался с рыжим Джеком и он не мог поступить иначе.

— Я понимаю только, — ответил я, — что Красный Джек и мистер Клингсфорд были одним и тем же лицом.

— Но у них было две души, — заметил Стагарт, — и это объясняет загадку, страшную загадку. Подобные случаи бывают и известны в истории душевных болезней. Это раздвоение человеческой личности.

Честный финансист мистер Клингсфорд вследствие какого-то физиологического недостатка в определенное время, даже в определенные часы терял сознание своего собственного «я» и всего своего существа и превращался в отвратительного мазурика. В те часы, когда он становился вторым человеком, он не сознавал, что раньше у него было другое «я». Таким образом, он с необычайной ловкостью играл роль Красного Джека, извлекая пользу из первого своего существования и совершая преступления второго «я».

— Но, — заметил я, — кто докажет, что первоначальное «я» этого человека было не «Красный Джек», а мистер Клингсфорд? Может быть, второе существование было как раз первым, а первое было бессознательным существованием?

— Этому предположению противоречит конец несчастного. Он умер мистером Клингсфордом, потому что он жил «Красным Джеком».

По кровавому следу

Индия — страна вечных тайн. Так как я знал, что Стагарт в молодости прожил довольно продолжительное время в Ост-Индии, то я и воспользовался однажды случаем, чтобы узнать подробности об этой стране, в которой я сам еще не имел возможности побывать.

Мы тогда отдыхали в Швейцарии, в Люцерне, где остановились в гостинице «Schweitzer Hof».

Бывают ночи, когда тебя тянет на простор. Светлые, белые ночи, сказочные ночи.

Мы вышли со Стагартом из гостиницы и направились по берегу озера четырех кантонов, которое подобно темно-зеленому бархатному ковру расстилалось у подножия гор.

Мы молча сели на скамью недалеко от места и долгое время, молчали погрузившись в думы.

Озеро и окрестности были облиты серебристым лунным светом. Синий туман вился исполинской змеей вокруг горы Пилат. Вдали, где-то между бледными виллами и ярко красными розовыми садами, блестел одинокий огонек.

Не знаю, почему я вспомнил про Индию. Может быть, по какой-нибудь бессознательной ассоциации мыслей.

— Рассказал бы ты мне когда-нибудь об одном из твоих приключений в Индии, Стагарт! — обратился я внезапно к моему другу.

Он взглянул на меня почти с испугом.

— Я только что думал об этом, — проговорил он тихо, скорее про себя, чем обращаясь ко мне.

Любопытство мое было возбуждено.

— О чем именно? — спросил я.

— О той странной истории, которую я никогда не забуду, — ответил Стагарт. — Тогда была такая же ночь, как и теперь.

— Расскажи.

Он замолчал на мгновение и затем начал свой рассказ.

— Эта Индия — странная земля, именно благодаря существующим в ней противоречиям, благодаря смешению загадочного с понятным, сказочного с обыденным, прекрасного с порочным, богатства с бедностью, дикости с цивилизацией.

Это замечается и в климате и в почве, в людях и в зверях.

Тогда как в индостанских равнинах царит тропическая жара, область Гималаев покрыта снегом и льдом; тогда как на Малабарском берегу почти полгода идут беспрерывные дожди, на противоположном Коромандельском берегу — царство вечного солнца.

Точно так же дело обстоит и с почвой. Пустыни расстилаются рядом с цветущими долинами, высокие горы поднимаются рядом с равнинами. Акация растет рядом с тополем, вечнозеленые хвойные породы украшают возвышенности, тогда как внизу высятся девственные пальмовые леса. Здесь родина лимонного и апельсинного деревьев, точно так же как и сахарного тростника, перца и имбиря.

Газели и львы населяют джунгли. Обезьяны, слоны, олени и быки оживляют берега Ганга, в котором наряду с крокодилами водятся акулы и дельфины. И в лесах водятся всевозможные породы птиц.

Существуют ли где-нибудь столь разные расы, как в Индии? Тихий индус живет рядом с диким коларийцем, монгол рядом с арийцем, еврей, переселившийся в Индию еще во времена Вавилона, рядом с персом. И среди них всех и над ними завоеватель-европеец.

Не над всеми. Сотни гордых племен сохранили свои обычаи, права и свободу и в мрачных храмах, переживших тысячелетия, все еще горит неугасаемый огонь перед Шакти.

Он задумался на несколько минут, устремив вдаль свой взор, и затем продолжал:

— Эта богиня принесла неисчислимые бедствия. Целые моря слез проливались вокруг нее и из-за нее. Потоки крови окрашивали ее алтари. Смерть распространяется всюду ее поклонниками.

О ней будет речь в истории, которую я хочу тебе рассказать. Она играла в событиях молчаливую, но тем более ужасную роль, и еще сегодня ужас парализует мой язык при мысли об этой ужасной истории.

Я тебе расскажу все по порядку и ничего не скрою от тебя.

Вернувшись после поездки в северные провинции Ост-Индии, я поселился в Бомбее. Я жил в доме генерала Кея на чудной Эльфинстонской площади, засаженной тамариндовыми деревьями. Когда я утром выходил на балкон, мой взгляд падал на статую маркиза Уэльслея.

С генералом меня познакомил английский губернатор, к которому я имел рекомендательное письмо от одного из моих друзей, английского посла в Берлине.

Генерал жил в своем дворце один с дочерью, конечно, не считая прислуги, и во время пребывания в Бомбее я имел полную возможность познакомиться ближе с этой молодой девушкой.

К дворцу генерала примыкал великолепный сад. Там я часто сидел с Мэри (так звали дочь генерала) и рассказывал ей о моих приключениях в Раджпутане, которые едва не стоили мне жизни.

Она говорила почти на всех индийских наречиях, так как она страшно интересовалась Индией.

Однажды я застал ее в саду со старинной, очень странно выглядевшей книгой в руках.

— Что это у вас? — спросил я, заметив, что она при моем приближении в смущении хотела спрятать книгу.

— Тантра, — ответила она, покраснев.

Я неодобрительно покачал головой.

Надо тебе сказать, что книги Тантры опасны для европейца, так как они смущают его дух, отравляют его фантазию и иногда приводят к гибели.

В них приводятся тайные законы волшебства. Они посвящают невинные души в тысячелетние чувственные учения, ужасы которых в полном объеме не стали еще известны ни одному из покорителей Индии.

— Кто вам дал эту книгу? — спросил я, сев рядом с ней на простой садовый стул.

— Какой-то джоги, — ответила она.

Я, очевидно, выразил на своем лице удивление, так как она быстро ответила, как бы извиняясь:

— Он сидел у башен молчания и попросил у меня милостыни. У него был такой ужасный вид, что я почувствовала к нему сострадание; все его тело было покрыто кровавыми рубцами и ранами, которые он себе, очевидно, наносил в экстазе. Лицо его сияло необыкновенным блаженством. Душа его блуждала где-то далеко, в мире грез.

Я подала ему все, что имела с собой.

Когда я на следующий день проходила мимо этого места, он подошел ко мне.

— Благодарю, — воскликнул он на индусском языке и протянул мне эту книгу.

— Что это такое? — спросила я его.

— Прочтите, — сказал он восторженно. — Прочтите и вы будете богаты, очень богаты. В этой книге все счастье волшебства. Это точная копия великой книги Упанишад, с которой знакомы только одни высшие жрецы.

Я взяла книгу и прочла ее.

— Вот и все, — проговорила она, бросив на меня вызывающий взгляд.

Я с досадой понял из ее слов, что она была уже затронута тяжелым мистицизмом индусских джоги.

Мэри рано потеряла свою мать и была воспитана своим храбрым отцом, который в ней души не чаял и исполнял все ее желания. По-видимому, она была самостоятельной девушкой, но на самом деле самостоятельность ее была только своенравием.

На самом деле она была полна самых необыкновенных иллюзий, так как она не получила надлежащего практического воспитания. Все ее существо было соткано из фантастических парадоксов, и поэтому она считалась в Бомбее не только самой красивой, но и самой интересной молодой девушкой.

Ее близкие отношения к какому-то джоги возбудили во мне некоторое беспокойство. В Индии всегда нужно быть очень осторожным и в особенности молодой девушке. Ее прирожденная склонность к мечтаниям могла слишком легко возбудить в ней душевную горячку, которая опаснее всякого телесного недуга.

Эти джоги или йогины, как они называются на санскритском языке, — браминские фокусники, обладающие необыкновенными познаниями, дающими им возможность совершить чудеса, которые для нас являются непостижимой тайной.

«С какой стати этот джоги подарил Мэри книгу волшебства?» — подумал я. — «Неужели только из чувства благодарности?»

— Вам не нужно было читать подобные книги, мисс Кей, — проговорил я.

Она взглянула на меня.

— Почему же это? — спросила она. — Неужели вы принадлежите к числу тех людей, которые могут себе представить женщину только в гамаке за какой-нибудь пустой книжкой? В Англии девушки занимаются науками. Почему же я не могу заняться наукой, которая меня интересует?

Я на это ничего не ответил, но решил в душе познакомиться поближе с этим брамином.

Поэтому на следующее утро я поехал довольно рано верхом к Малабар-Хилл, где находились башни молчания.

Малабар-Хилл находится около берега Индийского океана и соединен железной дорогой со старым городом. Здесь расположены роскошные виллы английских и персидских купцов. Великолепные сады тянутся на целые мили до храма Кумбала-Хилл. Между высокими пальмами блестят белые стены вилл.

Я проехал дальше к берегу. Как раз у того места, где волны омывают скалы, стоят башни молчания. Это высокие, круглые здания с высокими стенами без крыш. На стенах сидят коршуны, устремив вниз свой хищный взгляд. Иногда одна или другая из этих противных хищных птиц взмахивает крыльями и бесшумно спускается в глубину башен.

Счастлив тот, кто никогда не видел ужасную картину этих башен молчания. Там внизу, на дне, лежат бесчисленные скелеты и горы человеческих костей, которые растаскиваются коршунами.

Это кладбище парсов.

У стены сидел брамин и бичевал себя тяжелым, толстым бичом по окровавленной спине.

Он производил отвратительное впечатление.

Увидав меня, он начал жалобно ныть и начал себе усиленно наносить удары.

Я подъехал к нему вплотную.

Он испытующе смотрел на меня недоверчивым, коварным взглядом, не прекращая своего монотонного пения.

Я бросил ему рупию и приказал ему замолчать.

— Что ты здесь делаешь? — спросил я его на индусском языке.

— Ты видишь что, саиб, — ответил он мне.

Я несколько мгновений не сводил с него испытующего взора, пока он невольно не опустил глаза.

— Ты знаешь мисс Кей? — спросил я.

Он покачал головой.

— Откуда мне ее знать, саиб?

— Ты подарил ей Тантру.

— Я никому не дарил Тантру.

— Это неправда. Мне это сказали.

— Кто же, саиб?

— Девушка, которую ты хочешь погубить.

Он поднял голову и бросил на меня полный ненависти взор.

— Погубить? — повторил он. — Ты говоришь глупости, саиб.

Я поднял хлыст и он, хотя и продолжал себя немилосердно бичевать, съежился под моей угрозой.

— Будь вежливее, собака! — крикнул я ему вне себя от ярости, так как теперь я был уверен, что он замышляет недоброе.

— Зачем ты дал девушке книгу Тантры?

Он ничего не ответил, но продолжал себя бичевать, не спуская с меня своего змеиного взгляда.

Я приподнялся в седле и направил на него свой револьвер.

— Ты знаешь, что это такое?

Он кивнул головой с адской усмешкой.

— Помни, — закричал я, — если я еще раз услышу, что ты осмелился подойти к этой девушке, я застрелю тебя как бешеную собаку. Ты меня понял?

Он снова кивнул, не переставая усмехаться.

Едва я успел отъехать на несколько шагов, как услышал голос.

— Берегись, саиб! Берегись, дерзкий! Туги тебя накажут!

Я сразу повернул коня.

Но брамин сидел бесстрастно на прежнем своем месте и продолжал себя истязать.

Я не мог понять, он или кто-либо другой произнес эту угрозу.

Но около нас не было никого.

Раздосадованный, я вернулся в город. Мною овладело беспокойство. Не из-за угрозы. Страха я вообще не знаю. Но одно слово привело меня в волнение, и я не мог успокоиться.

Туги!

Быть может, этот несчастный джоги имел сношения с этой отвратительной шайкой?

Может быть, он сам принадлежал к ней?

Туги.

Целый мир отвратительных преступлений вызвало в моей памяти одно название этой секты убийц.

Эти туги были несколько столетий, быть может, тысячелетий бичами Индии. Можно было подумать, что они потомки дьявола. Убийство было их ремеслом, другого они не знали. Отец учил ему сына, брат сестру. Бесстыдные, ужасные, отвратительные преступления совершались этой сектой. Законы ее совмещают в себе все человеческие пороки и приверженцы ее распространены по всей передней Индии.

Говорят, что благодаря строгому управлению лорда Бентинка и беспощадным гонениям капитана Слимана, секта эта уничтожена. Но этому я не верю. Туги стали только осторожнее и поэтому опаснее.

Что значит, что Англия в течении нескольких лет казнила около двух тысяч приверженцев этой секты? Десятки тысяч явились на место казненных, десятки тысяч опасных сектантов, исполненных кровавой ненавистью к сынам и дочерям Альбиона.

Они пользуются всяким средством, чтобы убивать, веревкой, ядом, кинжалом и ружьем.

Преступления свои они совершают молча, втайне. Никто их не видит, никто их не слышит, никто их не знает.

Знают только, что они были в данном месте и совершили убийство.

Вот что такое туги.

Ты понимаешь поэтому причину моего волнения. Я решил оберегать внимательнее, чем прежде, дочь генерала. Но вслед за тем произошли события, которые заставили меня, к сожалению, позабыть о моих опасениях.

В один прекрасный день к генералу явился его новый адъютант. Он состоял раньше в штабе командующего бенгальской армии, являющегося в случае войны главнокомандующим всей индийской армии, и теперь был причислен ввиду своих заслуг к штабу генерала Кея, который тотчас же назначил его своим адъютантом.

Я познакомился с ним и скоро мы с ним тесно подружились. Это был статный, красивый 28-летний молодой человек, который, несмотря на окружающую его обстановку, успел сохранить свою нравственную и телесную чистоту. Он происходил из благородной, но обедневшей шотландской дворянской фамилии и служил в Индии с целью сделать быструю карьеру. Он имел для этого все данные. Отец его погиб в 1857 году в Индии во время восстания сипаев. Я не сомневался, что этот молодой офицер мог стать когда-нибудь главнокомандующим индийской армии и так это бы и случилось, если бы не произошло ужасное событие.

Полковник Кравфорд в качестве адъютанта генерала часто сталкивался с его дочерью и поэтому неудивительно, что эта необыкновенная девушка, красота которой производила впечатление на всех мужчин, сразу очаровала его.

Сначала мы предпринимали прогулки втроем, но затем я мало-помалу начал ездить верхом один, и видно было, что полковник был этим очень доволен.

Однажды вечером он вошел взволнованный в мою комнату, бросил свою саблю в один угол, каску в другой, сам бросился на диван в третий угол и я уверен, что если б он был в состоянии, он бросил бы свое сердце в четвертый угол.

— Граф, — воскликнул он, — простите меня за мою бесцеремонность, простите меня за все глупости, которые я совершаю или еще, может быть, совершу! Я опьянен, я потерял рассудок, я счастлив!

Логическое сопоставление этих трех диагнозов доказало мне, что он, должно быть, действительно очень счастлив, так как я отлично знал, что люди, если они достигают давно желанной цели, обыкновенно лишаются рассудка, необходимого им для защиты их счастья.

Почему же полковник Кравфорд должен был явиться исключением?

Поэтому я протянул ему руку и сердечно сказал ему:

— Поздравляю вас.

Он с изумлением взглянул на меня.

— Как, — воскликнул он, — вы уже знаете?..

— Конечно! — ответил я. — Все. Вы только что сделали признание мисс Кей, и она ответила вам, что она счастлива быть вашей женой.

Он в изумлении раскрыл рот и затем спросил меня:

— Кто выдал вам мою тайну?

— Да ведь об этом же можно догадаться, дорогой полковник. Четыре недели тому назад я мог бы вам почти с математической точностью назвать день, когда это должно быть случиться. Вы заслуживаете полного счастья, и я не сомневаюсь, что мисс Кей будет вполне достойна вас.

— Вы думаете, что генерал не будет ничего иметь против?

— Нет, — успокоил я его. — Во-первых, он может гордиться таким зятем, как вы, и во-вторых, он поступит согласно желанию своей дочери.

Я знаю, что он, например, выписал ей пони из Лондона, как только она выразила желание иметь подобную лошадку.

А раз она теперь захочет, чтобы он ей подарил полковника, он ей в этом не откажет, а с радостью скажет:

— Ты сделала хороший выбор, дитя мое.

Он глядел на меня сияющим от радости взором.

— Я сделаю ее счастливой, — проговорил он.

— Я в этом уверен, — сказал я. — Но если вы позволите, я обращу ваше внимание на одно обстоятельство, которое, наверное, бросилось и вам в глаза.

— Вы подразумеваете джоги?

— Да. Вы тоже обратили на него внимание?

— К сожалению, — ответил серьезно молодой человек. — Я несколько недель тому назад предостерегал Мэри, когда я был ей еще чужим. Она почти ежедневно ездит к башням молчания и спрашивает у брамина объяснения отдельных мест книги о волшебстве, которую он ей подарил.

— Для того, чтобы затемнить ее рассудок, — воскликнул я. — Ваш первый долг положить этому конец, полковник, это в ваших интересах и в интересах мисс Мэри. Если мисс Мэри недостаточно рассудительна, вы должны сами действовать за нее.

Он кивнул головой.

— Вы считаете его опасным? — спросил он затем.

— Конечно, — ответил я. — Я полагаю, что он туг.

Офицер побледнел.

— В таком случае, конечно — проговорил он. — Но какие причины могут побудить его губить невинную девушку?

— Вы спрашиваете о причинах? — прервал я его. — Преступление не знает логики, а считается только с законом жажды крови.

Я не могу сообщить вам сегодня все подробности моего подозрения. Одно только я могу вам посоветовать: «Храните мисс Мэри как зеницу ока».

Он засмеялся своим обычным добродушным смехом.

— Вы можете быть уверены, граф, что я не буду с нее глаз спускать!

На этом кончился наш разговор.

Несколько дней спустя было отпраздновано официальное обручение мисс Мэри с полковником, и вслед за тем обыденная жизнь вошла в свои права.

Прошли недели.

Вдруг в Бомбее появился какой-то раджа, как говорили, из независимой горной области Бомбейского президентства. Может быть, он происходил из северной Индии — родина его осталась для меня загадкой. Может быть, он был одним из последних потомков некогда могущественных голкондских князей.

Может быть, он не был даже магараджей — кто знает?

Он занимал дворец в Черном городе и никогда не появлялся без многочисленной свиты. Когда он проезжал по улицам на чудном арабском коне, его окружала блестящая свита, которая могла бы сделать честь европейскому монарху. Люди его свиты были вооружены саблями и пистолетами и губернатор не осмеливался наложить свое veto на этот воинственный отряд.

При этом лошади, попоны, ножны, пистолеты — одним словом, все, что могло быть украшено — были покрыты драгоценными камнями, ослепительными рубинами, изумрудами, сапфирами, аметистами, бирюзой и топазами. Одно уже состояние, которое возил с собой этот князь, могло возбудить восхищение и опасение.

Я не сомневаюсь, что он происходил откуда-нибудь из Декана, так как эта страна бесконечно богата драгоценными камнями. Может быть, его родиной была Голконда, эта сказочная страна золота.

Как бы то ни было, князь был принят бомбейским обществом с распростертыми объятиями. Он принят был в самых аристократических семьях. Его приглашали на все торжества. Он был темой разговоров для всего Бомбея.

Мне он не очень нравился. Его бронзовое лицо с широким лбом имело какое-то жестокое выражение. Глаза его были всегда полузакрыты, как у близоруких людей. Но он не был близорук. Мне казалось, что он хотел заглянуть каждому человеку в сердце прежде, чем дать ему возможность увидеть его глаза. Конечно, он имел основание быть осторожным.

Всякий, знакомый с человеческими страстями и пороками, мог прочесть в глазах раджи сластолюбие и порочность. Я редко видел взгляд, по которому так отчетливо можно было судить о характере человека. Прибавьте к этому рот с тонкими губами, острый подбородок и тонкие руки. Все это возбуждало во мне в одно время и подозрения и интерес.

Случилось происшествие, возбудившее мое внимание.

Снова в нем мисс Мэри играла роль, которая мне совершенно не нравилась. Раджа познакомился с ней на торжествах по случаю 60-летнего юбилея императрицы Индии и королевы Великобритании.

С этого времени его часто встречали с ней. Когда полковник был занят службой, можно было быть уверенным, что встретишь ее в сопровождении раджи пешком или верхом. При этом надо заметить, что раджа не считал нужным сойтись поближе с полковником.

Я счел своим долгом обратить на это внимание моего друга, но чрезмерное поклонение перед невестой и пылкая любовь к ней ослепляли его.

Да, я мог заметить, что подобные разговоры были ему неприятны и поэтому я решил молчать на будущее время. Но я не хотел ни в каком случае выпускать из глаз раджу и мисс Мэри, так как опасения мои усилились ввиду беспечности полковника.

Однажды вечером я услышал, как мисс Мэри сговаривалась с раджей относительно верховой прогулки на следующий день в Колабу. Охваченный внезапным подозрением, я на следующий день рано утром оседлал коня и поехал вдоль по берегу. После нескольких часов езды я достиг пальмового леса, слез с лошади, привязал ее к дереву и сам лег в кусты, мимо которых должны были проехать раджа и мисс Мэри.

Прошло около часу, как я услыхал топот копыт. По дороге ехали те, которых я ждал. Раджа, видимо, в волнении говорил что-то своей спутнице.

Сзади них ехала свита раджи. Я невольно усмехнулся над доверчивостью генерала и беспечностью полковника.

Я подумал: а что если раджа схватит теперь мисс Мэри, если люди его свяжут ее и увезут в горы?

Но я тотчас же отбросил эту мысль. Как я мог подумать об этом! Разве мы не жили в цивилизованной, мирной стране под охраной 22.000 войска?

Они приблизились ко мне, и я думал, что они проедут мимо, как вдруг раджа остановил лошадь мисс Мэри и указал на лесок, в котором я был спрятан.

После некоторого колебания мисс Мэри кивнула головой, раджа дал знать свите не следовать за ним, и затем они оба пустились вскачь к леску.

Я поспешно подбежал к своему коню, отвел его в чащу и лег в кусты.

«Здесь мы можем сойти», — услыхал я голос раджи. Он быстро соскочил с коня и снял мисс Мэри с седла как перышко.

Он привязал лошадей к деревьям около того места, где я лежал, и затем углубился в чащу леса с мисс Мэри.

Я ничего не понимал. Скоро шаги их замолкли.

Издали я видел, как развевался белый шарф мисс Мэри. Они остановились у маленькой просеки, мисс Мэри села на холмик, а раджа опустился у ее ног.

Он вытащил книгу из затканной золотом куртки и начал ее перелистывать.

Затем он начал что-то говорить и при этом довольно громко. Молодая девушка слушала внимательно его слова, не спуская с него глаз.

Ползком на животе, подобно змее, я начал ползти к тому месту, где они сидели.

Наконец я подполз так близко, что мог ясно все слышать.

— Великолепная книга! — воскликнула мисс Мэри. — И все же в ней есть что-то могущественное, деспотическое. С того времени, как вы меня посвятили в таинства Каулагранишад, я не нахожу более покоя. Странные мысли преследуют меня, и по ночам я вижу дикие, фантастические сны.

Глаза раджи заблестели.

— Вы будете могущественнее, мисс Мэри, чем кто-либо другой из вашего народа, так как одни только мы обладаем мудростью.

Мы могущественны, хотя Англия как будто бы и повелевает нами. Мы будем управлять до скончания веков благодаря тайнам природы, которые одним нам доступны.

Кто посылает на Индию чуму? Вы думаете, Будда или христианский Бог?

Это делают наши кудесники посредством заклинаний и молитв. В наших руках прошлое и будущее. Но одно божество мы признаем и перед ним мы преклоняемся.

Это Шакти, плодородная, великолепная, чудная.

— Я слышала о ней, — проговорила в смущении мисс Мэри, — но говорят, что в храмах ее совершаются ужасные вещи.

— Разве могут быть ужасные вещи там, где есть красота? — ответил индус.

Разве вы ужасны? И все-таки вы являетесь для меня символом Шакти, олицетворением вечной богини, ваше тело — храм красоты, ваши губы для меня — алтарь вечного наслаждения.

При этих последних словах он пододвинулся к девушке и, прежде чем она успела опомниться, он схватил ее и покрыл ее губы страстными поцелуями.

Мисс Мэри старалась оттолкнуть его, но раджа обнимал ее все крепче, она отбивалась как безумная, но раджа был гораздо сильнее ее. Через несколько мгновений эта борьба могла бы превратиться в отвратительную трагедию.

У меня был с собой только нож, но я носил всегда на теле панцирь тонкой и прочной работы, который мне не раз спасал жизнь.

Полагаясь на него, я выскочил из засады и бросился с бешенством на раджу.

Я еще вижу перед собою искаженное яростью лицо индуса. Он тотчас выпустил девушку и ответил на мое нападение.

— На коня! — крикнул я мисс Мэри, поднявшейся окровавленной с земли. Мне некогда было заботиться о ней. Раджа обладал громадной силой, и я должен был применить всю свою ловкость и силу, чтобы не быть побежденным.

То, чего я ждал, случилось.

Едва индусу удалось высвободить одну руку, он с быстротой молнии схватился за кушак.

В воздухе блеснул кривой кинжал.

Раздался пронзительный крик мисс Мэри и затем в лесу послышались голоса. Последним сверхчеловеческим напряжением я стряхнул раджу и отбросил его. Кинжал его отскочил от моего панциря.

С лихорадочной поспешностью я побежал к тому месту, где стояли лошади раджи и мисс Мэри. Она уже вскочила в седло. С быстротой молнии вскочил и я на великолепного коня раджи.

Свита раджи, поспешившая в лес на крик мисс Мэри, быстро поняла положение дела. Раджа закричал ей, чтоб мы были пойманы живыми или мертвыми.

До дороги мы должны были ехать почти шагом. Но выехав на дорогу, я вонзил коню шпоры в бока.

Девушка последовала моему примеру, и благородные животные помчались вниз по скалистой дороге со скоростью стрелы.

Преследователи гнались за нами по пятам. Это была бешеная скачка. Я не сомневался, что вопрос шел о жизни и смерти. Раджа, конечно, должен был приложить все усилия, чтобы не допустить нас в Бомбей. Один из индусов скакал в нескольких шагах от нас. Я обернулся и увидал, как он прицелился в меня. С быстротою молнии я выхватил револьвер. Одновременно раздались два выстрела.

Но индус промахнулся. Я, напротив, попал в цель. Лошадь его вскочила на дыбы и сбросила в пропасть безжизненное тело.

Скачка продолжалась. Снова к нам приблизилось несколько человек. Я выстрелил три раза из револьвера, но не мог разобрать, успешны ли были мои выстрелы. Я не мог больше целиться. Лошадь моя постоянно спотыкалась, так как дорога шла под гору.

Несмотря на грозившую опасность, я восхищался искусством езды верхом мисс Мэри. Она казалась сросшейся со своим конем и, не обращая ни малейшего внимания на свистевшие вокруг нас пули, она скакала рядом со мной. Ее белый шарф развевался по воздуху.

Между нами и нашими преследователями образовалось некоторое расстояние. Я с облегчением вздохнул и оглянулся. Вдали виднелись красные шапки — вдруг я услыхал подавленный крик. Лошадь мисс Мэри рухнула наземь и выбила ее из седла.

Ужас овладел мной.

Мы погибли.

Помощи ждать было неоткуда. Лошадь моей спутницы лежала поперек дороги со сломанной ногой.

Я соскочил и застрелил бедное животное.

Вдруг мне пришла в голову отчаянная мысль.

— Скорее наземь! — крикнул я девушке. — Укройтесь за лошадь!

Она поняла меня и спряталась за лошадь.

Я подошел к моему коню и выстрелил в него.

Тяжело рухнуло прекрасное животное рядом с конем мисс Мэри.

Они образовали бруствер, который хоть на некоторое время давал возможность укрываться от неприятельских выстрелов. Дорога шла в гору, так что преследователи наши должны были очутиться внизу.

Я никогда не выезжал без двух револьверов. Я снова зарядил один из них с лихорадочной поспешностью и передал его мисс Мэри.

Другой я оставил у себя.

— Не стреляйте без прицела! — воскликнул я. — Цельтесь хорошенько. Я возьму на себя правую сторону, а вы левую.

Индусы уже показались. Их было семь человек.

Увидав странную баррикаду, они остановились на мгновение.

Этим я воспользовался.

— Пли! — воскликнул я. Мы выстрелили спокойно, уверенно.

Два индуса упали с коней.

Подскакал раджа. Он приказал что-то своим и те решительно бросились на нас.

Мы снова выстрелили, еще раз пали два индуса, но остальные не остановились. Они были всего в нескольких шагах от нас.

Мы погибли.

Я выхватил из-за пояса кинжал и стал перед девушкой, решившись защищать ее до последней капли крови.

Я видел, как она обратила револьвер против себя, чтобы не пережить позора. Индусы уже подскакали, они окружили нас.

Я схватил первого за горло и стащил с седла.

Вдруг раздались выстрелы. Два индуса упали с лошадей. Остальные повернули коней и пустились обратно вскачь.

Тотчас же после этого к нам подскакал какой-то человек на взмыленной лошади.

Это был полковник.

Одним взглядом он охватил всю картину и все понял.

Он увидал издали раджу, который что-то с жаром говорил своим людям.

С быстротою молнии бросился к нему молодой человек. Я бежал за ним с револьвером в руке.

Но эти трусы бросились бежать во все стороны.

Один только остался нас ждать, сидя с высоко поднятой головой на коне. Это был раджа.

Я не мог расслышать, что они говорили между собой, так как прежде, чем я добежал, раджа обнажил свою кривую саблю, полковник поднял руку и со всего размаху ударил индуса хлыстом, так что тот покачнулся в седле.

Раджа сжал в ярости кулак, и на лице его показалась отвратительная усмешка.

Глаза его горели, и сиплым голосом он выкрикнул несколько слов, из которых я понял только одно:

— Шакти.

Он поклялся отомстить нам именем богини тугов.

Страшная клятва.

Молча мы ехали обратно на конях убитых индусов.

Полковник был бледен как полотно. Только подъехав к Бомбею, он протянул мне руку. Взгляд его был красноречивее всяких слов.

Каждый из нас в душе своей дал клятву ради чести мисс Мэри не проронить ни слова о сегодняшнем происшествии.

И мы въехали в Бомбей, с внешней стороны совершенно спокойные, как будто ничего не случилось.

Раджа исчез с этого дня из Бомбея.

Прошли недели, месяцы и приближался день свадьбы.

Молодая девушка с того самого ужасного дня сильно изменилась.

Я, может быть, недостаточно опытный психолог, чтобы описать ее состояние.

Казалось, что мысли ее витают где-то далеко, что душа ее отравлена каким-то страшным ядом.

К жениху своему она относилась с равнодушием, даже иногда с молчаливой враждебностью.

Только ко мне относилась с доверием.

Она никогда не высказывалась. Она бродила молчаливая, как будто погруженная в какой-то странный сон.

Я один только понимал причину всего этого.

В данном случае сказывалось могущество раджи, обладавшего тайнами природы.

Сердце мисс Мэри было наполнено тем мучительным ядом, который сжигает тело и душу. Глаза ее блестели лихорадочным блеском, все ее существо было охвачено болезненным, сладострастным чувством, которое индусы называют шакти и для названия которого мы, европейцы, не имеем подходящего слова.

Со страхом я следил за развитием этой трагедии.

День свадьбы был назначен. Весь Бомбей приготовлялся к нему, так как генерал Кей пользовался всеми симпатиями.

За несколько дней до свадьбы я условился с полковником отправиться верхом на прогулку. По лицу его я видел, что поведение его невесты наполняет его сердце страданием.

Я думал, что он откровенно поговорит со мной. Какой мне ему дать совет? Как его успокоить, какую дать надежду?

Я сидел у себя в комнате и размышлял над этим, как вдруг вошел взволнованный полковник.

— Вы видели мисс Мэри? — спросил он.

Я, удивленный, ответил, что она, вероятно, еще не встала так рано.

Он глядел на меня, погруженный в мысли.

— Вы правы, но я должен вам признаться, что я всю ночь не сомкнул глаз. Какое-то мучительное, смутное беспокойство не оставляло меня.

Он опустился в кресло и схватился за голову.

— О, если бы вы знали, — воскликнул он, — как я несчастлив!

Глубокое сострадание овладело мной, но что я мог ему сказать в утешение?

— Вы можете легко убедиться, — проговорил я, — что ваше беспокойство исключительно нервное. Узнайте у прислуги.

— Вы правы, — ответил он.

Мы пошли. По дороге нам встретилась индуска-горничная.

— Барышня еще спит? — спросил ее мой друг.

Я знал, что она предана мисс Мэри.

— Да, — ответила она, — но на всякий случай пойду посмотрю.

Она вошла в комнату и тотчас же вернулась смущенная.

Полковник бросился к ней.

— Несчастная — она?..

— Исчезла, — пролепетала горничная. — Я не могу понять, где она, саиб. Постель ее не смята.

Офицер схватился за голову и разразился рыданиями.

— Где слуга генерала? — спросил я.

Индуска покачала головой.

— Не знаю…

Мы обыскали весь дом, но нигде не могли его найти.

Генерал уехал рано утром, но горничная слышала, как он звал своего лакея. Тот не явился на зов, и генерал уехал один.

Я бросился в спальню мисс Мэри.

Все указывало на то, что она покинула комнату добровольно или насильно — уже накануне вечером. Я осмотрел всю комнату, чтобы найти хоть что-нибудь, могущее навести меня на какой-нибудь след.

На окне лежали клочки желтой, старой бумаги.

Я составил их вместе, и это оказалось письмом на санскритском языке. Но оно, очевидно, было написано тайным шрифтом. Внизу были написаны на английском языке два слова: «Башни молчания».

Они были написаны рукой мисс Мэри.

Башни молчания!

— Не приходили ли сюда за последние дни какие-нибудь подозрительные лица? — спросил я горничную.

— Нет, сирдар, — ответила она.

— Не говорила ли с кем-нибудь мисс Мэри и не передавали ли ей какое-нибудь письмо?

Она задумалась.

Затем она кивнула головой.

— Да, теперь я припоминаю, вчера незадолго до заката мисс Мэри разговаривала с каким-то факиром.

— Скорее на коня! — крикнул я полковнику. — Я еду к башням молчания. Соберите десяток надежных солдат и поспешите за мной как можно скорее!

Он побледнел как полотно.

— Увезена? — вырвалось у него.

Я молча кивнул ему головой и поскакал к башням молчания.

Тишина царила вокруг них.

Я направился к тому месту, где уже раз встретился с джоги. Но там никого не было.

Вдруг я увидал на земле следы. Здесь, очевидно, проходило шесть человек. Следы привели меня к входу в башню.

Здесь следы переплетались со следами лошадиных копыт. Здесь, очевидно, происходила борьба, глубокие следы задних ног лошади показывали на то, что она встала на дыбы. Видно было, что всадница, я уже не сомневался, что это была мисс Мэри, сделала попытку повернуть коня.

Но тогда ее стащили с лошади.

Между камнями застрял обрывок белой вуали.

Как ее завлекли сюда, осталось для меня вечной загадкой. Я этого никогда не мог узнать.

Для меня один факт был несомненен — ее похитили.

На земле я увидал более глубокие следы человека, очевидно, несшего мисс Мэри.

Я последовал за следами к тому месту, где стояли лошади разбойников.

Следы лошадей вели по двум разным направлениям к башням. Оттуда не вел ни один след.

Это была очевидная хитрость, но я не дал себя провести.

Разбойники перековали наоборот лошадей, чтобы заметать следы.

Теперь оставалось решить вопрос, куда они направились.

Я заметил, что одна лошадь, следы которой шли вдоль берега, оставила глубокие следы задних подков.

Так как разбойники перековали лошадей, значит, задние подковы были на передних ногах. Эта лошадь несла двойную тяжесть; так как подобного факта нельзя было заключить по другим следам, то я решил, что напал на верный след.

Вдруг раздался топот. Показался эскадрон с полковником во главе. Я взмахнул платком и поскакал вперед.

Всадники скоро нагнали меня. Я не хотел изнурять свою лошадь и поэтому поехал легкой рысью.

Полковник ехал рядом со мной.

Я старался на него не смотреть и избегал его взгляда. Следы вели кругом Бомбея вдоль берега и затем — в глубь страны.

— У них есть преимущество двенадцати часов, — прервал полковник тягостное молчание.

Я молча кивнул головой.

Я хотел избежать разговора. Нужно ли было сообщать ему мои ужасные подозрения?

Вдруг мой конь встал на дыбы.

Поперек дороги лежал труп.

Это был верный англичанин, слуга генерала. Очевидно, он тайком последовал за своей госпожой и, пытаясь освободить ее, был, очевидно, убит.

Мы не могли останавливаться. По крайней мере, на полмили шли кровавые следы.

Солдаты, ехавшие позади нас, начали понимать серьезность положения. Все молчали.

Следы вели теперь в пустынную местность. Мы находились на высоком перевале, откуда видно было далекие долины.

— Там лежит Карли! — воскликнул один из солдат.

Я вздрогнул, но не выдал своих мыслей.

Ведь в Карли был древний храм Шакти! Страшные мысли блеснули в моей голове.

Скорее! Скорее, ради Бога! Каждая минута была дорога.

Мы поскакали галопом к Карли.

Наступила ночь и тысячи звезд засияли на небе. Была чудная, лунная ночь.

Такая же, как сегодня.

Мы утомились до смерти. Два солдата отстали от нас, так как лошади их были совершенно изнурены. Мы безжалостно гнали наших измученных коней. Если бы мы дали им хоть минуту отдыха, они упали бы от изнеможения.

Мы въехали в Карли. Следы наших врагов терялись у входа в храм. Это было чудное здание, высеченное прямо в скале. Над входными воротами был купол с великолепными рельефами. Громадный столб с четырьмя львами стоял по левую сторону от ворот.

У ворот стояла стража. Она исчезла в храме при нашем приближении.

Но мы уже бросились вперед с саблями и револьверами в руках, въехали по каменной лестнице и проникли через освещенные факелами дворы во внутренность храма.

Там нам представилось зрелище, которое никогда не изгладится из моей памяти.

Вокруг алтаря стояли и сидели индусы. Это были «шакти левой руки», самые опасные сектанты, почти все туги, значит, убийцы и преступники.

У алтаря стоял жрец богини Шакти с жертвенным ножом в руке.

Это был раджа.

А на камне лежало белое, голое тело женщины с золотистыми волосами, резко выделявшимися среди кровавых ран.

Я никогда в жизни не слышал такого крика, какой испустил полковник. Завязалась ужасная, дикая рукопашная схватка. Мы остались победителями, хотя почти половина нашего отряда погибла. На земле стояли кровяные лужи.

Спаслись очень немногие шакти, остальные были все перебиты ожесточившимися солдатами.

Наступила тишина. Весь забрызганный кровью убитых шакти, я оглянулся вокруг себя, ища взглядом полковника.

Он стоял на коленях перед алтарем у тела несчастной жертвы богини Шакти со сложенными руками и молился у тела девушки, которую он так любил и которую потерял навсегда. Тут же лежало изрубленное им тело индийского раджи.

Наконец он поднял голову. Я хотел ему сказать несколько слов утешения, но остановился.

Полковник хохотал, хохотал во все горло, хохотал как безумный. Глаза его налились кровью, и он вцепился в тело жреца.

* * *

Мой друг замолчал, и печальный взор его скользнул по озеру.

— Он больше не выздоровел, — прошептал он. — Через год он умер после тяжких страданий.

Вот история последнего преступления, совершенного тугами. Они понесли жестокое наказание. Но что значило это в сравнении с гибелью двух прекрасных и благородных людей?

Стагарт поднялся и направился к гостинице. Я последовал за ним.

Над озером пронесся свисток первого парохода.

А. Шерман Уголовные хроники Фрица Стагарта

Немецкий сыщик-аристократ граф Фриц Стагарт явился на свет в 1905 году, как Афина из головы Зевса — «с воинственным кличем и в полном вооружении». Оружие Стагарта (острый аналитический ум, наблюдательность, «математический» подход к раскрытию разнообразных злодеяний, физическая сила и ловкость, винтовки, револьверы, несметное богатство и неизбывная ненависть) было направлено на преступников. Воинственный клич адресовался не кому иному, как Шерлоку Холмсу — очередным соперником великого сыщика и призван был сделаться Стагарт, чьи рассуждения о «математике» и «физике» преступления так напоминают холмсовскую «дедукцию». Как и Холмса, Стагарта почти всюду сопровождал преданный друг и хроникер. Роль новоявленного доктора Уотсона была отведена некоему Максу Ладенбургу, который выступал и формальным «автором» рассказов, рутинно бежал за детективом с револьвером в руках и восхищался невероятными талантами графа. Но в отличие от Холмса, география приключений Стагарта не была ограничена родной страной и старой Европой — он, как повествует летописец, «все время путешествовал по чужим странам в погоне за новыми приключениями, опасностями и успехами», действовал и в Англии, и в Индии, и в Северной Африке…

Говорить об истинном соперничестве было бы, безусловно, преувеличением: ход дедуктивных рассуждений слишком часто подменялся у Стагарта действием или загадочными исчезновениями (после которых граф неизменно появлялся с готовым решением). И все же этот детектив полюбился читателю — на протяжении нескольких лет дрезденское издательство «Метеор» опубликовало восемьдесят 48-страничных книжек-«выпусков» о сыщике-аристократе. Секрет, пожалуй, в том, что Стагарт выгодно отличался от зачастую картонных героев расплодившихся в ту пору детективных «выпусков». В графе ощущалось то выверенное сочетание загадочности и притягательности, которое сегодня назвали бы «харизмой». Его создатель был мастеровит, умело строил захватывающие сюжеты и уверенно жонглировал повествовательными техниками.

Один из «выпусков» о Фрице Стагарте.

Кем же был этот создатель? К счастью, он не канул в бездны анонимности, подобно многим другим авторам расхожих детективов начала XX века. Мало того — известно, что творец Стагарта придумал и другого популярного героя сыщицких «выпусков», американца Пата Коннера, полуиндейца, чья мать была «дочерью знаменитого вождя Апахов, племени, когда-то владычившего всей Америкой».

Под псевдонимом «Макс Ладенбург» скрывался драматург, романист и кинорежиссер Роберт Хейман (1879–1946). Уроженец Мюнхена, Хейман рано выступил в печати — его первые романы и пьесы были опубликованы в 1901 г. С 1902 г. Хейман писал пьесы и скетчи для берлинского литературного «Сверхкабаре» (Überdrettl), Центрального театра Цюриха и мюнхенского «Интимного театра», а также работал журналистом в газете «Basler Zeitung». Пестрая библиография Хеймана начитывает свыше 40 наименований, не считая детективных «выпусков». Среди его книг есть и любовные истории, и научно-фантастические романы (такова серия «Чудеса будущего: Романы третьего тысячелетия»), и эротика, и романы приключений, и романы злободневно-исторические (в том числе «Распутин» и «Пленница Царского Села», вышедшие в 1917 г.).

Обложка книги Р. Хеймана «Красная комета» (1909).

В годы Первой мировой войны Хейман заключил контракт с берлинской киностудией «Луна-фильм»; в 1916–1924 годах он написал сценарии 37 кинофильмов, из которых сам поставил не менее восьми, однако в середине двадцатых годов отошел от киноиндустрии. Интересно, что его сын, Роберт Хейман-младший (1901–1962), пошел по стопам отца — он писал уголовные романы и вестерны под псевдонимом Роберт Арден.

Русские читатели смогли ознакомиться с приключениями Фрица Стагарта еще до начала бума детективных «выпусков». Первая книга о сыщике, воспроизведенная в данном издании, вышла в петербургском издательстве «Поучение» в 1906 г. и включала пять рассказов.

«Приключения Фрица Стагарта», вып. 65 («Храм Сатаны») с надзаголовком «Уголовная библиотека». Автором здесь означен «Вальтер Брюгге».

Осенью 1907 г. на русский книжный рынок хлынул поток «выпусков», коммерческая ценность которых вскоре стала очевидна для издателей. В 1908 г. «Поучение» издало еще один сборник с пятью рассказами о Стагарте; одновременно петербургское издательство Ю. Гаупта опубликовало не менее семи «выпусков» с двумя рассказами в каждом.

Оглавление

Тайна одной ночи

Дом смерти

На дне Берлина

Красный Джек

По кровавому следу

А. Шерман Уголовные хроники Фрица Стагарта Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg